«Виннету. Книги 1-9»

Виннету. Книги 1-9 (fb2) - Виннету. Книги 1-9 [компиляция] (пер. Михаил Юрьевич Курушин) (Виннету) 11469K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Фридрих Май

Май Карл Виннету

Глава I ГРИНХОРН

Знаете ли вы, уважаемый читатель, что такое «гринхорн»? Гринхорн — прозвище, которым награждают на Диком Западе новичка. «Грин» — по-английски «зеленый», «хорн» — «рог». Стало быть, гринхорн — это еще не созревший для настоящей мужской жизни субъект, недотепа, рохля, олух, остолоп, молокосос, что там еще… одним словом — желторотый, ни на что путное не способный новичок.

Гринхорн — это пентюх, который, тянет руку хозяину, вместо того чтобы раскланяться сначала с дамами, и которому даже не придет в голову встать со стула в гостиной, когда туда входит леди. Заряжая ружье, гринхорн сначала забивает в ствол пыж, потом пулю и только уж потом сыплет порох. Гринхорн говорит по-английски до тошноты старательно и правильно, зато от языка настоящих янки или ядреного охотничьего жаргона его так коробит, что он, как ни бьется, не может запомнить или воспроизвести ни единого слова. Гринхорн принимает енота за опоссума, а мулатку не может отличить от квартеронки. Он курит сигары и презирает тех, кто жует табак. Получив оплеуху, гринхорн бежит жаловаться судье, вместо того чтобы дать сдачи, как это принято у настоящих янки. След дикого индюка он принимает за медвежью тропу, а спортивную яхту — за пароход с Миссисипи.

На привале гринхорн стесняется положить свои грязные сапоги на колени спутника, а суп старается есть бесшумно, вместо того чтобы чавкать, подобно умирающему бизону на водопое. Отправляясь в прерию, гринхорн берет с собой губку величиной с тыкву и добрых десять фунтов мыла, зато компас, прихваченный им в последний момент, показывает через три дня все, что угодно, только не север. Он с умным видом запишет восемьсот индейских слов, а при встрече с первым же краснокожим обнаружит, что отослал свои записи домой — вместо письма, которое так и осталось лежать у него в кармане. Гринхорн покупает порох, а когда пытается выстрелить, обнаруживает, что ему подсунули толченый уголь. Гринхорн в течение десяти лет изучал астрономию, но даже если бы он так же долго смотрел в небо, все равно не смог бы определить, который теперь час.

Гринхорн так неловко засовывает нож за пояс, что тот при каждом движении впивается ему в бедро. Пламя разведенного им костра взметается выше макушек деревьев, а гринхорн потом ломает голову, как это индейцам удалось напасть на его след. Словом, гринхорн есть гринхорн. Я сам был когда-то точно таким же желторотиком, только не надо думать, будто мне приходило в голову, что эта малоприятная кличка относится и ко мне тоже! Одна из отличительных черт гринхорнов именно в том и состоит, что они считают неопытными кого угодно, только не самих себя. Как раз наоборот мне казалось, что я весьма умудренный и опытный человек. Еще бы, ведь я получил высшее образование и никогда не боялся экзаменов. Будучи молод, я еще не понимал тогда, что настоящим университетом может быть одна лишь жизнь, ибо она заставляет своих учеников сдавать экзамены ежедневно и ежечасно.

Врожденная жажда приключений и желание обеспечить свое будущее привели меня за океан, в Соединенные Штаты Америки, где расторопному молодому человеку в то время было легче пробиться в жизни, чем теперь. Не брезгуя никакой работой, я вскоре поднакопил денег, обзавелся всем необходимым и, полный радостных надежд, приехал в Сент-Луис.

Здесь судьба свела меня с семьей, у которой я нашел кров и работу в качестве домашнего учителя. В этом доме часто бывал мистер Генри, оружейник, отдававшийся своему ремеслу со страстью артиста и называвший себя с патриархальным достоинством «оружейных дел мастером».

Это был добрейший души человек, хотя внешность и поведение никак не соответствовали внутреннему строю его натуры. По виду чудак и оригинал, он был неразговорчив и угрюм и, кроме упомянутой семьи, ни с кем больше не общался. С клиентами особо не церемонился, и лишь первоклассное качество изделий мистера Генри заставляло их заходить в его магазин.

Семья мистера Генри погибла в результате какого-то ужасного события. Он никогда об этом не говорил, но по некоторым намекам я догадался, что его жену и детей убили во время одного из вооруженных налетов. Этот страшный удар, по-видимому, и стал причиной замкнутости и суровости мистера Генри. Вероятно, он даже не замечал, насколько бывал резок с окружающими, оставаясь в глубине души добрым и мягким.

Мне не раз доводилось видеть, как у него навертывались слезы на глаза, когда я рассказывал ему о родине и соотечественниках, к которым я был и остаюсь привязан всем сердцем.

Долгое время я не мог понять, почему этот старый человек проявлял столь живой интерес именно ко мне, юноше, да еще иностранцу, пока однажды это не прояснилось само собой.

Однажды он пригласил меня в гости. Никто до этого не удостаивался такой чести, и я вдруг решил повременить с визитом. Мистеру Генри очень не понравилось, что я не сразу воспользовался приглашением. До сих пор я помню его рассерженное лицо, когда я наконец зашел к нему, и тон, с каким он обратился ко мне, не ответив на приветствие:

— Где же это вы вчера были, сэр?

— Дома.

— Не морочьте мне голову!

— Я говорю правду, мистер Генри!

— Юноши, вроде вас, не сидят на месте, а суют свой нос куда угодно, только не туда, куда следует.

— Скажите на милость, где ж мне следовало быть?

— Здесь, у меня. Понятно? Я давно собирался спросить вас кое о чем.

— Что же не спросили раньше?

— А вот представьте себе, раньше не было желания.

— Ну, а теперь?

— Не знаю, может быть, оно сегодня появится.

— Ну что ж, готов ответить на любой ваш вопрос, — воскликнул я, устраиваясь на верстаке, за которым он работал.

Мистер Генри удивленно взглянул на меня, укоризненно качая головой:

— Довольно дерзкое начало! Не в моих правилах спрашивать соизволения у гринхорна!

Меня задели его слова, и я, нахмурив брови, спросил:

— Гринхорна? Надеюсь, мистер Генри, это слово вырвалось у вас случайно?

— Ничего подобного! Я сказал то, что хотел сказать. Да-да, милостивый государь, вы — самый настоящий гринхорн! Он, видите ли, прекрасно усвоил содержание прочитанных книг! Просто поразительно, сколько всего там у вас приходится учить! Любой умник точно знает, на каком расстоянии находятся звезды, что царь Навуходоносор писал на глиняных табличках, сколько весит воздух, который даже невидим глазу. Напичканный такими знаниями, каждый сопляк воображает себя мудрецом, а ведь жизни он еще и не нюхал! Поживите-ка лет эдак пятьдесят на свете, может, тогда и поймете, в чем состоит истинная мудрость! Вся ваша премудрость гроша ломаного не стоит, а вы сами — и того меньше. На что вы годны? Наверняка даже стрелять не умеете.

Он сказал это с таким презрением и с такой категоричностью в голосе, точно это и впрямь не требовало доказательств.

— Умею ли я стрелять? — отозвался я с усмешкой. — Дайте мне хорошее ружье и получите ответ.

Услышав это, он отбросил ружейный ствол, в котором нарезал канал, подбежал ко мне и удивленно воскликнул:

— Ружье? Вам, сэр? И не ждите от меня этого! Мои ружья попадают в руки только тем, кому я вместе с ними могу доверить свою честь.

— У меня именно такие руки.

Мистер Генри искоса взглянул на меня, сел и опять принялся колдовать над стволом, ворча себе под нос:

— Что за нахал этот гринхорн!

Я уже знал его, поэтому ничуть не обиделся, достал сигару и закурил. Мистер Генри помолчал минут пятнадцать, но больше не выдержал. Он зажмурил один глаз, посмотрел через ствол на свет и заметил:

— Стрелять — это совсем не то, что пялиться на звезды или читать про старинные таблицы Навуходоносора. Понятно? Вы когда-нибудь держали в руках оружие?

— Держал.

— Когда?

— Довольно давно.

— И вам доводилось из него стрелять?

— Бывало.

— И вы попадали?

— Разумеется.

Быстро опустив ствол, он глянул на меня:

— Ну да, ну да, попадали, разумеется, попадали, но во что?

— Как во что? В цель, естественно.

— Вот уж не поверю!

— А это ваше дело, я же говорю правду.

— Дьявол вас побери, сэр! Я совершенно уверен, что вы не попадете даже в стену высотой в двадцать локтей и шириной в пятьдесят, а вы с такой наглостью утверждаете обратное, что можно лопнуть от злости! Я, понимаете ли, не мальчишка, которому вы даете уроки! Эдакий гринхорн и книжный червь смеет утверждать, что он умеет стрелять! Рылся-рылся в арабских и еще невесть каких дурацких рукописях и при этом находил время для стрельбы. Так я и поверил! Ну-ка снимите с гвоздя вон тот старый флинт[1] и покажите, на что вы способны. Если идешь на медведя, лучше оружия не найти.

Я повиновался.

— Эй! — вдруг закричал он, срываясь с места. — Вы обращаетесь с ним, словно с легкой палочкой, а ведь это тяжелый карабин. Вы и впрямь так сильны?

Вместо ответа я ухватил его правой рукой за ремень и легко поднял вверх.

— Разрази меня гром! — закричал он. — Пустите! Оказывается, вы намного сильней моего Билла.

— Вашего Билла?

— Это мой сын, который… впрочем, оставим это. Его уже нет на свете, как и остальных. Он рос смелым парнем, но его убили вместе с другими, когда меня не было дома. Вы похожи на него фигурой, и глаза такие же, и рот… впрочем, вас это не касается!

Черты мистера Генри исказились от глубокой печали. Словно пытаясь стереть ее, он провел рукой по лицу и вновь заговорил:

— Очень жаль, что, имея такие мощные мускулы, вы зарылись с головой в книжки. Нужно было как можно больше упражняться.

— Я так и делаю!

— А боксом занимаетесь?

— У нас это не принято. Но я занимаюсь гимнастикой и борьбой.

— А верхом ездите?

— Да.

— А как с фехтованием?

— Я даже давал уроки.

— Небось привираете?

— Может, попробуем?

— Нет уж, благодарю покорно, силу вашу испытал. И вообще, я должен работать.

Он вернулся к верстаку, я последовал за ним. Разговор не клеился. Генри, видимо, был занят своими мыслями и работой. Вдруг, взглянув на меня, он спросил:

— А как у вас с математикой?

— Это один из любимейших моих предметов.

— Арифметика и геометрия?

— Конечно.

— Может, и геодезия вам знакома?

— Я занимался ею с большой охотой и очень любил бродить по полям с теодолитом.

— И вы действительно сумеете сделать съемку местности?

— Я не считаю себя профессиональным геодезистом, но мне приходилось делать и вертикальный и горизонтальный планы местности.

— Хорошо, очень даже хорошо!

— Но почему вы об этом спрашиваете, мистер Генри?

— Значит, есть на то причина. А вот какая — об этом узнаете в свое время. Пока же я должен убедиться, гм… да, должен убедиться — умеете ли вы стрелять.

— Устройте мне экзамен!

— Я так и сделаю, будьте уверены, так и сделаю. Во сколько у вас завтра первый урок?

— В восемь утра.

— Зайдите ко мне часов в шесть. Пойдем на стрельбище, где я испытываю свое оружие.

— Но к чему такая спешка?

— А зачем ждать? Мне не терпится доказать вам, что вы гринхорн — и не более. Все, на сегодня хватит, у меня есть дела поважнее.

Он, видимо, уже покончил со стволом и, достав из шкафа многогранный брусок металла, принялся обтачивать его. На торцевых гранях я заметил многочисленные отверстия.

Мистер Генри так сосредоточенно трудился, что, кажется, совершенно забыл о моем присутствии. Его глаза блестели, а когда он время от времени любовался на свою работу, в них светилось, я бы сказал, благоговение. Этот кусок металла, безусловно, представлял для него особую ценность. Я спросил:

— Это будет какая-то часть ружья?

— Да, — ответил он, как будто с трудом припоминая, что я еще у него в доме.

— Мне неизвестна система оружия с такой составной частью.

— Охотно верю. Такая система рождается у вас на глазах, это будет оружие системы Генри.

— Ага, понятно, новое изобретение.

— Вот именно.

— В таком случае простите меня за глупый вопрос. Конечно же, это пока тайна?

Он еще долго крутил брусок в разных направлениях, заглядывая во все отверстия и поминутно примеряя его к каналу ствола, наконец отозвался:

— Да, пока тайна, но я знаю, держать язык за зубами вы умеете, и потому скажу: перед вами многозарядный штуцер на двадцать пять выстрелов.

— Но это невозможно!

— Что вы понимаете! Я не так глуп, чтобы тратить время на невозможное.

— В таком случае у вас должен быть магазин на двадцать пять патронов!

— Он у меня и есть!

— Значит, получится громоздкая, неудобная и жутко тяжелая штука.

— В том-то и дело, что у меня будет только один барабан, причем очень удобный. Этот стальной брусок — не что иное, как будущий барабан для патронов.

— Может, я чего-то не понимаю в вашем ремесле, но позвольте высказать опасение: а не будет ли перегреваться ствол?

— С чего бы? Сплав и способ изготовления ствола — это и есть моя тайна. А потом, кому понадобится палить все двадцать пять патронов подряд?

— Да, пожалуй, подряд не понадобится.

— Вот видите! Из этого куска металла получится барабан на двадцать пять патронов. При каждом выстреле, вращаясь, барабан будет досылать в ствол следующий патрон. Долгие годы я вынашивал эту идею, но мне никак не удавалось воплотить ее в жизнь. И вот теперь появилась надежда. Кажется, дело идет на лад. Уже сегодня как оружейник я заработал доброе имя, ну а вскоре я стану знаменитым, очень знаменитым, и заработаю много денег.

— Ага, и в придачу — нечистую совесть.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Совесть? О чем вы говорите?

— Вы считаете, что убийца может иметь чистую совесть?

— О, Господи! Уж не хотите ли вы сказать, что я убийца?

— Пока еще нет.

— Выходит, я стану им?

— Да, ибо содействие убийству — такое же преступление, как и само убийство.

— Прикусите язык! Я не собираюсь содействовать никакому убийству. Что вы плетете?

— Конечно, это будет не одно убийство, а целая бойня.

— То есть? Я совершенно отказываюсь вас понимать.

— Если вы сделаете многозарядную винтовку на двадцать пять выстрелов и она попадет в руки первого встречного подлеца, то в прериях, каньонах и лесах начнется страшная бойня. Бедняг индейцев начнут Стрелять как бешеных койотов, и через несколько лет не останется ни одного краснокожего. Вы готовы взять этот грех на душу?

Генри угрюмо молчал.

— Если каждый сможет приобрести такую винтовку, вы и вправду скоро станете миллионером, но бизоны и мустанги будут окончательно уничтожены, а вместе с ними и другие животные, необходимые для жизни краснокожих. Сотни и тысячи любителей пострелять вооружатся вашими штуцерами и ринутся на Дикий Запад. Кровь людей и зверей польется рекой, и вскоре окрестности по ту и другую сторону Скалистых гор опустеют, не останется ни одного живого существа.

— Проклятие! — вскричал он. — Вы действительно приехали сюда из Европы?

— Да.

— А до этого никогда не бывали в наших краях?

— Нет.

— И никогда не были на Диком Западе?

— Нет.

— Значит, типичный гринхорн… А болтает так, как будто он — прадед всех индейцев и живет здесь по меньшей мере лет сто! Эх, юноша, не думайте, что можете запугать меня. Даже если все, что вы здесь живописали, — правда, знайте: я вовсе не собираюсь стать владельцем оружейного завода. Я человек одинокий и останусь таким до окончания века. У меня нет желания каждый божий день ругаться с сотней-другой рабочих.

— Но вы можете получить патент на свое изобретение, продать его и хорошо на этом заработать.

— А вот это уж не ваша забота, сэр! До сих пор мне хватало на жизнь, надеюсь, и в дальнейшем не придется горе мыкать. А теперь собирайтесь-ка домой! Я не намерен дольше выслушивать птенца, который только вылупился, а уже чирикает.

Меня не обидели грубые слова — такова уж натура мистера Генри. Я ни минуты не сомневался, что он желает мне добра, искренне ко мне привязался и хочет помогать во всем в меру своих сил и возможностей. Мы обменялись крепким рукопожатием, и я ушел.

Я и не предполагал, какие последствия будет иметь тот вечер, а тем более какую значительную роль в моей будущей жизни сыграют тяжелый карабин, называемый Генри «старым флинтом», и не доделанный еще штуцер.

А пока я с нетерпением ожидал наступления утра, будучи уверен, что не ударю в грязь лицом и покажу своему новому приятелю, на что способен, поскольку стрелял я действительно неплохо.

Ровно в шесть часов я уже был у Генри. Он ждал меня в хорошем расположении духа — на его всегда суровом лице играла легкая, чуть ироничная улыбка.

— Приветствую вас, сэр! Ого, какой самоуверенный вид! Надеетесь попасть в ту самую стену в пятьдесят локтей, о которой я вчера говорил?

— Само собой разумеется.

— Ладно, сейчас проверим. Я возьму ружье полегче, а вы несите карабин, такая тяжесть мне уже не под силу.

Генри закинул за плечо легкую двустволку, а я взял «старый флинт».

Когда мы пришли на стрельбище, Генри зарядил оба ружья, но сначала выстрелил пару раз из своей двустволки.

Наступил мой черед. Хотя мне никогда не доводилось стрелять из такого ружья, с первого же раза я попал в самый край черного круга мишени. Во второй раз мне повезло больше, третий выстрел был точно в яблочко, а все остальные пули пролетели сквозь отверстие, пробитое с третьего раза.

Изумление Генри росло с каждым моим выстрелом. Я испробовал и его двустволку, а когда и тут добился блестящего результата, он воскликнул:

— Сэр, не иначе вам сам дьявол помогает. Или вы — прирожденный охотник. Я впервые вижу, чтобы молодой человек так метко стрелял.

— Дьявол мне не помогает, и я не собираюсь заключать с ним договор.

— В таком случае вы просто обязаны стать вестменом.[2] Что скажете?

— Хорошо бы!

— Ладно, посмотрим, что удастся из вас сделать. Верхом хорошо ездите?

— Да так, с грехом пополам.

— С грехом пополам? Значит, не так хорошо, как стреляете?

— Не такое уж большое искусство — ездить верхом. Трудней сесть на коня. Но если я окажусь в седле, то уж ни за что не дам себя сбросить.

Он пристально посмотрел на меня, словно проверял, серьезно ли я говорю или шучу. Я сделал вид, будто ни о чем не догадываюсь, а он заметил:

— Вы действительно так думаете? И считаете небось, что надо держаться за гриву? Заблуждаетесь. Вы сказали, что самое трудное — очутиться в седле, мол, для этого надо приложить немало усилий. А я вот скажу, что вылететь из седла гораздо легче — об этом уж позаботится сам конь. Вы и охнуть не успеете, как окажетесь на земле.

— У меня конь не забалует!

— Да? Посмотрим! Может, попробуете?

— С удовольствием!

— Идемте-ка! Сейчас только семь часов, время еще есть. Мы пойдем к Джиму Корнеру, он дает лошадей напрокат. Есть у него один пегий жеребец, уж он-то для вас постарается.

Мы вернулись в город и отыскали торговца лошадьми. Ему принадлежал загон для выездки, вокруг которого выстроились конюшни.

Корнер вышел к нам сам и любезно осведомился, чего желают джентльмены.

— Этот юноша утверждает, что ни один конь его не сбросит. Что вы на это скажете, мистер Корнер? Может, позволите ему взобраться на вашего пегого?

Торговец смерил меня оценивающим взглядом и, покачав головой, ответил:

— Судя по всему, костяк у парня крепкий и гибкий, да и вообще… молодые люди не так быстро сворачивают себе шеи, как старики. Если этот джентльмен желает испытать пегого жеребца, то я ничего не имею против.

Он тут же отдал распоряжение, и двое конюхов вывели оседланного коня. Конь вел себя беспокойно и все время норовил вырваться. Старик Генри, видимо, испугался за меня и принялся упрашивать, чтобы я отказался от глупой затеи. Но, во-первых, я ничуть не боялся, а во-вторых, для меня это был вопрос чести.

Я приказал подать мне плеть и пристегнул шпоры. После нескольких неудачных попыток, несмотря на сопротивление коня, я оказался в седле. В этот момент конюхи быстро отскочили, а пегий строптивец, став на дыбы, вдруг резко прыгнул в сторону. Я удержался в седле, хотя не успел еще вдеть ноги в стремена, а едва вдел — паршивец начал брыкаться. Ничего этим не добившись, прижался к стене, пытаясь сбросить меня, однако моя плеть отогнала его на середину. Началась трудная и опасная борьба с конем. Понадобились вся моя сила, ловкость и сноровка (а тогда у меня еще не было должного опыта), но в конце концов я победил. Когда я спешился, ноги мои дрожали от усталости, а с коня падали огромные тяжелые хлопья пены. Теперь он был послушен каждому движению шпор и поводьев.

Торговец испугался за него, велел накрыть попоной и медленно поводить по двору. Затем он обратился ко мне:

— Вот уж не думал, юноша, что вы с ним справитесь. Так и ждал, что он сбросит вас на землю. Плату с вас я не возьму, но если хотите сделать мне приятное, приходите еще и научите эту бестию уму-разуму. Тут дело не в десяти долларах, а в значительно большей сумме: конь дорогой и, когда вы его объездите, принесет мне немалые барыши.

— Ну что ж, я готов оказать вам эту услугу.

За все это время Генри не промолвил ни слова. Он только разглядывал меня и качал головой, а потом хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Вот уж необыкновенный гринхорн, никогда таких не видал! Коня чуть насмерть не удушил, но не дал себя сбросить. Кто вас этому научил, сэр?

— Случай. Однажды мне попался полудикий венгерский жеребец. Я долго и упорно, рискуя жизнью, объезжал его, и в конце концов он стал шелковым.

— Ну, что касается меня, то я предпочитаю свое старое кресло, оно по крайней мере не брыкается, когда я в него сажусь. У меня даже голова закружилась, глядя на вас! Но, поверьте, вы не напрасно сегодня так потрудились, мне непременно надо было знать, как вы стреляете и сидите в седле.

Мы разошлись по домам.

Ни в этот день, ни в течение двух других Генри не появлялся, да и у меня не было времени навестить его. На третий день, после обеда, зная, что я уже свободен, он зашел ко мне и спросил:

— Не желаете ли прогуляться со мной?

— А куда?

— В гости к одному джентльмену. Он мечтает с вами познакомиться.

— Хорошо, идемте.

Сегодня Генри был сам на себя не похож — деловой и одновременно таинственный. Он явно приготовил какой-то сюрприз.

Мы прошли несколько улиц и оказались перед большой застекленной дверью.

Генри вошел туда так стремительно, что я не успел даже прочитать надпись на вывеске, сделанную золотыми буквами. Кажется, там были слова «офис» и «геодезия». Вскоре я убедился, что не ошибся.

В комнате сидело трое мужчин. Они сердечно приветствовали Генри, а со мной учтиво, не скрывая любопытства, раскланялись. Столы были завалены картами и планами, а также всевозможными измерительными инструментами. Мы попали в геодезическую контору, непонятно только, зачем мы туда пришли. Похоже было, что Генри не собирался делать заказ или получить справку, а зашел просто поболтать со старыми приятелями.

Завязалась оживленная беседа, которая постепенно перешла на темы, связанные с работой конторы, и я тоже смог вступить в разговор, ибо он касался предметов мне более знакомых, чем, к примеру, сугубо американские проблемы, в которых я в то время разбирался мало.

Видимо, Генри очень интересовался геодезией. Вникая во все мелочи, он незаметно втянул в разговор и меня, задавая разные вопросы. Я объяснил назначение некоторых инструментов, оказавшихся под рукой, и показал, как чертят карты и планы. Нет, тогда я действительно был еще гринхорном и ни о чем не догадывался. Лишь когда я заметил, что присутствующие джентльмены подают оружейнику какие-то таинственные знаки, я заподозрил подвох и поднялся со стула, тем самым давая Генри понять, что мне пора. Генри распрощался с хозяевами, и мы вышли, провожаемые еще более дружелюбно, чем были встречены.

Отойдя довольно далеко от конторы, Генри остановился и, положив мне руку на плечо, сказал:

— Сэр, мой юный друг! Какое же удовольствие вы мне доставили сегодня! Я горжусь вами!

— Но почему?

— Вы превзошли данные мной рекомендации и ожидания этих джентльменов!

— Рекомендации? Ожидания? Не понимаю.

— И не надо. Все очень просто. Вы недавно говорили, что разбираетесь в геодезии. Чтобы убедиться, не хвастовство ли это, я привел вас к своим друзьям. И вы с честью выдержали экзамен.

— Хвастовство? Мистер Генри, если вы думаете, что я способен на хвастовство, то наша дружба кончена.

— Не глупите! Не лишите же вы старика удовольствия видеть юношу, так похожего на его сына! Кстати, вам удалось еще раз побывать у торговца лошадьми?

— Я хожу к нему каждое утро.

— И объезжаете пегого жеребца?

— Да.

— Выйдет толк из этого коня?

— Выйти-то выйдет, но сомневаюсь, справится ли с ним тот, кто его купит. Он привык ко мне и других будет сбрасывать.

— Рад, очень рад, конь, видно, хочет носить на себе гринхорна вроде вас. Послушайте, давайте свернем вот в эту боковую улочку, я знаю здесь отличный ресторан, с хорошей кухней и прекрасными напитками. Должны же мы отметить такое событие, как успешно сданный экзамен!

Я не верил собственным ушам: всегда сдержанный, нелюдимый, Генри вдруг захотел пообедать в ресторане! Он весь преобразился: был необычайно оживлен, голос зазвучал громче и радостнее. Но при чем тут экзамен? Это слово меня озадачило, впрочем, я не придал ему особого значения…

С этого самого дня Генри навещал меня ежедневно и обращался со мной как с единственным другом, с которым вскоре должен расстаться, что, однако, не мешало ему бесцеремонно ставить меня на место, как только я, по его мнению, заносился.

В это же время я начал замечать, как изменилось отношение ко мне и в семье, где я давал уроки. Родители стали предельно внимательны, а дети старались всячески проявлять свою привязанность и любовь. Порой я ловил на себе их взгляды, смысл которых был мне непонятен, ибо в них сквозило нечто вроде затаенной грусти.

Однажды, кажется, недели три спустя после нашего визита к геодезистам, хозяйка дома попросила меня вечером никуда не уходить, а остаться поужинать с ними, в кругу семьи. К ужину ожидались сэр Генри и еще двое джентльменов, один из которых был некто Сэм Хокенс, известный в этих краях вестмен.

Мне, впервые попавшему на Дикий Запад, это имя ничего не говорило, но я был рад познакомиться с таким знаменитым охотником-следопытом.

Я был своим в этом доме, поэтому не стал дожидаться назначенного часа и спустился в столовую немного раньше. Каково же было мое изумление, когда я увидел торжественно накрытый стол. Пятилетняя малышка Эмми, пользуясь тем, что в столовой никого не было, вылавливала пальчиками ягоды из компота. При моем появлении она смутилась, отдернула руку от вазы и вытерла ее о свои светлые волосики. Я погрозил ей, а она, подскочив ко мне, обвила мою шею ручонками. Желая загладить свою вину, девочка выдала мне то, что составляло тайну последних дней. Ее горячий шепот обжигал мне ухо. Сперва мне показалось, что я неправильно понял, и переспросил, но она радостно подтвердила:

— Да, да, это прощальный ужин в вашу честь!

Прощальный ужин в мою честь?! Да возможно ли такое? Нет, девочка определенно что-то путает.

Тут в соседней комнате послышались голоса — прибыли гости, и я вышел поздороваться с ними.

Все трое пришли точно к назначенному часу. Генри представил меня мистеру Блэку, невзрачному на вид, слегка неуклюжему юноше, а затем подвел к следопыту Сэму Хокенсу.

Так это и есть следопыт? Наверняка я выглядел сущим невеждой, когда с удивлением уставился на него. Да и было чему удивляться — подобного до сих пор я не встречал, хотя позже мне доводилось видеть и более удивительные вещи.

Передо мной стоял странный персонаж, впечатление от которого усиливалось еще и тем, что он заявился в гости, словно только что вышел из лесу — в потертой шляпе и с ружьем в руках.

Он являл собой незабываемое зрелище: из-под грустно повисших полей фетровой шляпы неопределенного цвета и возраста торчал флюгером нос необыкновенных размеров, а с давно не бритой физиономии поглядывали маленькие умные глазки. Быстро перебегая с предмета на предмет, они наконец остановились на мне с выражением озорной плутоватости. Следопыт разглядывал меня с нескрываемым любопытством. Позже я понял причину такого интереса к моей персоне.

Старая охотничья куртка до колен, сшитая из козьей шкуры, болталась на нем как на вешалке. В ней он выглядел ребенком, надевшим для забавы сюртук деда. Под этим более чем свободным одеянием виднелась пара тощих и кривых ног в обтрепанных брюках, причем возраст последних красноречиво говорил о том, что владелец брюк вырос из них лет двадцать тому назад. Не меньшего внимания заслуживали и сапоги, настолько большие, что знаменитый охотник мог бы в случае необходимости поместиться в них целиком. В руках он держал ружье, больше смахивающее на палку, чем на огнестрельное оружие. Лишь с крайней предосторожностью я отважился бы прикоснуться к этому пугачу.

Трудно было себе представить лучшую карикатуру на охотника прерий. И только много дней спустя я смог по достоинству оценить этого чудака.

Оглядев меня с ног до головы, следопыт неожиданно тонким голосом обратился к оружейнику:

— Мистер Генри, это и есть тот гринхорн, о котором вы мне говорили?

— Да, — ответил тот.

— А он мне даже нравится. Надеюсь, и ему понравился Сэм Хокенс? Хи-хи-хи! — И с этим странным хихиканьем он повернулся к входящим в гостиную хозяевам дома.

Хозяева приветствовали охотника как старого знакомого, из чего можно было заключить, что они видят его не в первый раз. Гостей пригласили в столовую; направляясь туда, Хокенс, к моему изумлению, не снял ни шляпы с головы, ни ружья с плеча. И только когда нам указали места за столом, он сказал, показывая на свою старую хлопушку:

— Настоящий охотник не расстается с оружием ни на секунду, а тем более я с моей драгоценной Лидди.

Свою винтовку он называл Лидди! Со временем я узнал, что многие охотники, бродящие по прериям, обращаются со своими ружьями как с живыми существами и дают им имена.

Сэм Хокенс повесил винтовку около окна и хотел сделать то же самое со своей шляпой. Вот он ее снял, и о Боже! В шляпе осталась вся его шевелюра. Вид совершенно голой багровой головы мог повергнуть в ужас кого угодно. Хозяйка дома вскрикнула, дети завизжали, а он, желая успокоить присутствующих, произнес речь:

— Не пугайтесь, дамы и господа, ничего страшного! У меня, как и у всякого порядочного человека, были на голове собственные волосы. И я всю жизнь прожил с ними. Но вот однажды целая дюжина индейцев напала на меня и содрала волосы вместе с кожей. Дьявольски неприятное ощущение, скажу я вам, но все обошлось благополучно. Хи-хи-хи! Потом я отправился в Текаму и купил себе новый скальп, чтоб мне лопнуть!

Это называется парик, он обошелся мне в целую связку бобровых шкурок. Ну, да я не жалею, новый скальп гораздо практичнее, особенно летом, в любую минуту можно снять, когда жарко. Хи-хи-хи!

Хокенс повесил шляпу на дуло винтовки, надел парик, а кожаную охотничью куртку снял и перебросил через спинку стула. На куртке пестрели многочисленные заплатки, причем они накладывались одна на другую, что придавало куртке невероятную твердость и толщину — ее не смогли бы взять даже острые стрелы индейцев! Под курткой на Хокенсе оказалась кожаная жилетка. За поясом торчали нож и два пистолета.

Теперь худоба тощих кривых ног знаменитого следопыта стала еще заметнее.

Вернувшись к столу, он спросил, хитро взглянув сначала на меня, потом на хозяйку дома:

— Может быть, до того как приступить к ужину, миледи скажет этому юноше, что происходит, чтоб мне лопнуть!

Хозяйка кивнула головой и, обратившись ко мне, указала на молодого гостя:

— Сэр, позвольте вам представить вашего преемника и нашего нового учителя, мистера Блэка.

Я был ошарашен:

— Моего… преемника?

— Надо же было позаботиться о новом учителе для детей, ведь сегодня мы прощаемся с вами.

— Прощаетесь… со мной? Да что же, в самом деле, здесь происходит?

— Хотя вся наша семья полюбила вас, — продолжила хозяйка, — мы не хотим мешать вашему счастью. Нам очень грустно расставаться с вами, но что поделаешь? Счастливого пути, и храни вас Бог!

Ничего не понимая, я лишь бормотал:

— Какой путь? Куда я должен ехать?

Сэм Хокенс хлопнул меня по плечу и усмехнулся:

— Со мной, на Дикий Запад. Куда же еще? Вы прекрасно выдержали экзамен, хи-хи-хи! Вся экспедиция уже в пути. Меня, Дика Стоуна и Билла Паркера взяли проводниками в группу геодезистов на строительство железной дороги вдоль реки Канейдиан до Нью-Мексико. Не собираетесь же вы, в самом деле, остаться гринхорном до конца своих дней!

Тут словно пелена спала со моих глаз. Так, значит, все было заранее подстроено! Меня ждала работа геодезиста на строительстве одной из крупнейших дорог! Мой дорогой старый Генри все объяснил мне:

— Я к вам очень привязался, и вы знаете почему. Но роль домашнего учителя — не дело для настоящего мужчины, которым можно стать лишь на Диком Западе. Поэтому я обратился в «Атлантик Пасифик Компани», но до этого проверил ваши знания в геодезии. Вы с честью прошли все испытания, и вот контракт на работу в геодезической экспедиции.

С этими словами он протянул мне документ, где была проставлена такая сумма вознаграждения, что я не поверил своим глазам. А старик Генри продолжал:

— Ехать надо на лошадях, значит, нужен хороший конь. Вот я и подумал, а не купить ли того жеребца, которого вы так ловко объездили? Взял и купил. Дальше. Без оружия в прерии делать нечего, поэтому возьмите с собой флинт. Мне он уже вряд ли понадобится, к тому же вы так метко из него стреляете. Что скажете, сэр?

Все это время я стоял, не в силах вымолвить и слова, а когда снова обрел дар речи, горячо поблагодарил Генри и стал отказываться от столь дорогих подарков. Как вы догадываетесь, безрезультатно. Эти благородные люди от чистого сердца желали мне добра, и не принять помощи означало их обидеть. Чтобы положить конец дальнейшим пререканиям на эту тему, хозяйка села за стол, приглашая последовать ее примеру.

* * *

После ужина мне все подробно разъяснили: принято решение построить железную дорогу, которая протянется от Сент-Луиса через индейские территории,[3] штаты Нью-Мексико, Аризону и Калифорнию до самого побережья Тихого океана. Столь длинную трассу необходимо изучить и, поделив на участки, произвести съемку местности. Сектор, доставшийся мне и трем другим геодезистам во главе со старшим инженером, находится между истоками рек Пекос и Канейдиан. Трое опытных проводников — Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер — должны сопровождать нас до места, где мы перейдем под охрану смелых и опытных вестменов. Кроме того, мы можем рассчитывать на помощь всех военных частей близлежащих фортов.

Желая сделать мне приятный сюрприз, они сказали об этом только сегодня. Поздновато, на мой взгляд. Впрочем, как оказалось, все необходимое для столь долгого путешествия было уже подготовлено. Мне оставалось лишь познакомиться с новыми друзьями, ожидавшими меня в доме старшего инженера.

Назавтра, попрощавшись с моими хозяевами, я зашел к Генри и снова принялся благодарить его, но он стиснул мне руку и не дал докончить:

— О чем говорить, сэр?! Я отправляю вас в путешествие всего лишь для того, чтобы мой «старый флинт» мог еще на что-нибудь сгодиться. Когда вернетесь, найдите меня и расскажите о своих приключениях и о том, чему вы научились. Вот тогда и увидим, что получилось из гринхорна, подобного которому не найти на всем белом свете, хотя вы и не хотите признаться в этом.

И он подтолкнул меня к двери. Уходя, я обернулся и увидел слезы на его глазах.

Глава II КЛЕКИ-ПЕТРА

Великолепная североамериканская осень подходила к концу. Мы трудились уже три месяца, а работы еще было невпроворот, в то время как остальные сектора давно с ней покончили. Причиной тому были два обстоятельства: объективное и субъективное.

Первое из них — сложный рельеф местности, съемку которой мы проводили. Линия железной дороги должна была пройти вдоль русла Канейдиана, и направление было нам указано лишь до истоков этой реки. Дальше, от Нью-Мексико, нам следовало самим проложить наиболее удобный путь через долины и каньоны.

Очень много времени отнимали постоянные разведывательные выезды, а также изматывающие предварительные измерения. Без них мы не могли приступить к основной работе. Кроме того, нашу жизнь осложняли индейцы. Племена кайова, команчей и апачей возражали против строительства железной дороги на территориях, которые они считали своей собственностью. Нам приходилось постоянно остерегаться нападения этих племен и быть начеку, отчего наша работа затягивалась. Из-за индейцев мы боялись охотиться, иначе они выследили бы нас. Все необходимое закупалось в Санта-Фе и доставлялось в фургонах, запряженных волами. К сожалению, доставка продуктов без конца опаздывала, и мы из-за отсутствия провизии и других необходимых вещей частенько простаивали.

Субъективным обстоятельством, препятствующим работе, явились взаимоотношения в нашей геодезической группе.

Не могу не сказать, что старший инженер и другие геодезисты в Сент-Луисе отнеслись ко мне очень доброжелательно, и казалось, мы сработаемся. Однако вскоре меня ждало горькое разочарование. Мои коллеги, настоящие янки, видели во мне лишь гринхорна. Я старался работать на совесть, они же думали только о деньгах, а к своим обязанностям относились спустя рукава. Естественно, я стал для них помехой, и вскоре от прежней доброжелательности не осталось и следа. К тому же я обнаружил, что они не так уж много знают. Пользуясь тем, что я впервые в экспедиции, они взвалили на меня самую трудную работу, а сами болтались без дела и пользовались любой возможностью развлечься. Я ничего не имел против работы, она позволяла мне получить новые знания и опыт.

Из всей компании наиболее образованным был старший инженер Бэнкрофт, но, как оказалось, он любил выпить. В Санта-Фе на наши фургоны погрузили несколько бочонков бренди, и с тех пор начальник экспедиции интересовался больше их содержимым, чем измерительными приборами. Нередко он по полдня валялся пьяным где-нибудь в кустах. К сожалению, за бренди должны были платить все, включая и меня, так что трое геодезистов — Риггс, Мэрси и Виллер, дабы деньги не пропадали даром, пили с Бэнкрофтом за компанию. Понятно, что и эти джентльмены не всегда были в наилучшей форме. Какая уж тут работа? Поскольку я спиртного в рот не брал, то выходило, что в основном работал я один, в то время как они пьянствовали или отсыпались. Более сносно, чем другие, ко мне относился Виллер, ибо у него хватало ума понять, что я один отдувался за всех них.

Немногим лучше были и остальные члены нашей группы. Нам выделили для охраны и помощи двенадцать вестменов. Они ждали нас уже на месте работ. Поначалу я относился к ним с огромным уважением, однако позже убедился, что имею дело с людьми весьма безнравственными.

К счастью, в течение трех месяцев не произошло ничего такого, что заставило бы меня искать у них защиты, а что до помощи, то тут можно смело сказать: здесь как на подбор собралась компания самых отъявленных бездельников во всех Соединенных Штатах. Поэтому с дисциплиной у нас было из рук вон плохо.

Бэнкрофт, комендант лагеря и старший по должности, изображал из себя большого начальника, но его никто не слушал. Над ним открыто смеялись, он в ответ сыпал ужасными проклятиями, но все кончалось бренди, которым он вознаграждал себя за труды. Риггс, Мэрси и Виллер ни в чем ему не уступали и пили с ним наперегонки. Вот так и получилось, что я работал за всю группу, и при этом мне еще приходилось считаться с их честолюбием, ведь подчиняться столь молодому и неопытному человеку, как я, для них было оскорбительным. Будь я поглупее и говори с ними в приказном тоне, нарвался бы лишь на насмешки, но я вел себя осторожно, как умная жена, которая так умеет управлять упрямым мужем, что он об этом и не догадывается. Эти необузданные, грубые люди, обзывая меня гринхорном, тем не менее подчинялись мне и при этом были убеждены, что действуют исключительно по собственной воле.

Неоценимую помощь мне оказывали Сэм Хокенс и два его товарища, Дик Стоун и Билл Паркер. Это были в высшей степени порядочные люди, а главное, опытные, умные и смелые следопыты-разведчики, слава о которых недаром простиралась так далеко. Они больше держались меня и сторонились других, однако с оглядкой, стараясь не задевать остальных.

Конечно, главной моей опорой был Сэм Хокенс. Несмотря на свою чудаковатость, он пользовался всеобщим уважением в группе, хотя его и недолюбливали. Сэм всегда приходил мне на помощь, делая это в своей полусерьезной-полунасмешливой манере.

Постепенно между нами установились отношения, которые напоминали отношения опекуна с подопечным. Хокенс взял меня под защиту, не спрашивая моего на то согласия.

Для меня, новичка, он, опытный вестмен, был непогрешимым образцом, а его поступки — единственно верными. Пользуясь любым случаем, он преподносил мне теоретические и практические уроки того, что должен знать и уметь каждый, отправляясь на Дикий Запад.

Сегодня, не погрешив против истины, я должен признать: высшими премудростями этой науки я овладел значительно позже, в общении с Виннету, с Сэмом же научился азам, без которых уроки высшей школы пропали бы даром.

Сэм собственноручно сплел лассо и к тому же сам со своей лошадью добровольно стал объектом для моих упражнений. Когда петля, брошенная мной, намертво обвивала цель (а потом это получалось уже при каждом броске лассо), он искренне радовался и, удовлетворенный, с трудом освобождаясь от петли, поучительно замечал:

— Великолепно! Прекрасно, мой юный друг! Надеюсь, однако, что моя похвала не вскружит вам голову, ведь учитель время от времени вынужден хвалить даже самого глупого ученика, если хочет, чтобы тот добился успехов. Скольких воспитал я на своем веку, и все они учились прилежней и были куда понятливей вас. Если так дело пойдет и дальше, то лет эдак через шесть-семь уже никто не осмелится назвать вас гринхорном. Но не падайте духом, ведь и дураку случается добиваться таких же успехов, что и умному, а иногда и перещеголять его, чтоб мне лопнуть!

Все это он говорил очень внушительно — в педагогических целях, а я делал вид, будто всерьез воспринимаю его слова, хотя в глубине души знал он вовсе так не думает. Полезней всего для меня были практические советы Сэма и обучение навыкам, без которых не выжить в прерии. Если бы не Хокенс, вряд ли я нашел бы время для упражнений с лассо, ведь работа поглощала меня целиком. Впрочем, мы держали наши уроки в тайне от всех, выбирая место подальше от лагеря, чтобы никто не мог нас видеть. Этого требовал Сэм Хокенс, а когда я однажды спросил его — почему, он ответил:

— Да все из-за вас, сэр! Вы так неловки и неумелы, что я умер бы со стыда, если бы нас увидели эти типы. Теперь понятно почему? Хи-хи-хи! Примите это к сведению!

Вот так получилось, что навыками вестмена я овладел втайне, и никому из нашего окружения и в голову не могло прийти в случае опасности рассчитывать на мою физическую силу или умение владеть оружием и лассо.

Несмотря на все перечисленные сложности, работа все-таки продвигалась, и наконец ее осталось примерно на неделю. За это время, по нашим расчетам, мы должны были выйти к границе соседнего сектора. Об этом следовало известить соседей, послав гонца, что мы обычно и делали, когда возникала необходимость связаться с ними. Бэнкрофт заявил, что поедет сам под охраной одного из наших вестменов.

В воскресенье, с утра пораньше, Бэнкрофт собрался в путь. Перед этим, отправляясь в дальнюю дорогу, следовало обязательно выпить на посошок. Само собой разумеется, в выпивке приняла участие вся братия. Не пригласили только меня, а Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер от приглашения отказались. Как я и ожидал, попойка затянулась и закончилась только тогда, когда Бэнкрофт уже лыка не вязал. Остальные не отставали от него и тоже были крепко пьяны. О поездке не могло быть и речи. Захмелевшая компания, как обычно, забралась в кусты, чтобы проспаться.

Что было делать? Теперь пьянчуг не добудишься до полудня, а гонца выслать необходимо. Получалось, что ехать, кроме меня, некому. На поездку уйдет по меньшей мере дня четыре, значит, работа снова встанет, никто палец о палец не ударит. Пока я обдумывал все это, собираясь посоветоваться с Сэмом, он вдруг указал рукой на запад:

— Сэр, вам не придется ехать, можно все передать через вон тех двоих, которые едут сюда.

Посмотрев в указанном Сэмом направлении, я увидел двух всадников. Это были белые. В одном я узнал старого проводника, который уже не раз приезжал с известиями из соседнего сектора, а рядом с ним ехал незнакомый мне молодой мужчина, одетый иначе, чем принято на Диком Западе. Всадники приблизились к нам, и незнакомец спросил мое имя. Как только я назвал себя, он дружелюбно посмотрел на меня:

— Так вы и есть тот молодой человек, который делает здесь всю работу, в то время как остальные бездельничают? Вам наверняка известна моя фамилия, я — Уайт.

Это был начальник соседнего, западного, сектора, по отзывам — человек весьма энергичный. Именно к нему мы и собирались отправить гонца.

Его приезд был вызван, без сомнения, какой-то веской причиной. Он спешился, пожал мне руку и осмотрелся. Увидев спящих в зарослях гуляк и рядом с ними бочонок из-под бренди, он с пониманием и укоризной покачал головой.

— Пьяные?

Я кивнул.

— Все?

— Да. Мистер Бэнкрофт собрался ехать к вам, вот и выпили на посошок. Сейчас разбужу его.

— Погодите! — прервал он. — Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей. Отойдем в сторону и не будем пока будить их. Кто эти трое, что стояли с вами, когда мы подъехали?

— Это Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер, наши проводники, люди, вполне заслуживающие доверия.

— Ах, Хокенс, этот чудак. Он честный малый, я слышал о нем. Пусть все трое пойдут с нами.

Я выполнил его просьбу и поинтересовался:

— Вы здесь по собственной инициативе, мистер Уайт, или произошло что-то серьезное?

— Отнюдь. Хотелось только убедиться, все ли здесь в порядке, и заодно поговорить с вами. На нашем секторе мы уже все закончили, а тут, как я вижу, работы еще непочатый край.

— Виной тому сложный рельеф. Я собираюсь…

— Знаю, знаю! — прервал он меня. — Мне все известно. Если бы не вы, Бэнкрофт все еще топтался бы в самом начале сектора.

— Ну, не совсем так, мистер Уайт. Уж не знаю, кто ввел вас в заблуждение, будто я один работаю, так что из чувства справедливости…

— Спокойно, сэр, спокойно. Посыльные регулярно ходили от нас к вам и обратно, так что мне известно истинное положение дел. Очень благородно с вашей стороны, что вы вступаетесь за этих пьянчуг и лодырей, но мне хотелось бы знать правду. Раз уж вы скромничаете, придется расспросить Сэма Хокенса.

Мы направились к палатке. Уайт, усевшись перед ней на траву, жестом предложил нам сделать то же самое, и принялся расспрашивать Сэма Хокенса, Стоуна и Паркера, которые без обиняков выложили ему всю правду. Все мои попытки вступиться за товарищей Уайт моментально пресекал, советуя не тратить напрасно слов.

Узнав все, что требовалось, Уайт попросил показать наши чертежи и мой дневник наблюдений. Я мог бы не выполнить его просьбу, но мне не хотелось обижать хорошего человека, к тому же я чувствовал, что он расположен ко мне.

Уайт очень внимательно просмотрел материалы и поинтересовался, не я ли автор чертежей. Я не стал отпираться, так как действительно ни один из нашей веселой компании не сделал на них ни одной черточки, не вписал ни одной буквы.

— Из дневника не понять, сколько работы выполнил каждый в отдельности. Пожалуй, вы слишком далеко зашли в своем достойном похвалы чувстве товарищества, — сказал Уайт.

Посмеиваясь, Сэм посоветовал:

— Загляните к нему в карман, мистер Уайт. Возможно, там найдется нечто жестяное, такое, знаете, в чем бывают сардины. Сардин, правда, давно нет, но зато есть кое-что бумажное. По-видимому, личный дневник, если не ошибаюсь. Там-то уж наверняка все описано иначе, нежели в официальном отчете, где он пытается покрыть нерадивых товарищей.

Хокенс знал, что я веду записи для себя и держу их в жестянке из-под сардин. Мне стало досадно, что он выдал мою тайну. Уайт попросил показать мои личные записи. Что ж мне оставалось делать? Да и заслужили ли мои коллеги, чтобы я покрывал их, один надрываясь на работе, в то время как они лишь пьянствовали да посмеивались надо мной?

Мстить я не собирался, но и Уайту не хотелось противоречить. Я отдал дневник с непременным условием, что он никому не расскажет о его содержании. Закончив чтение, Уайт вернул мне его со словами:

— В принципе, я должен взять эти записки с собой и передать начальству. Ваши коллеги — негодяи, не стоящие ломаного гроша, а вам надо оплатить работу за троих. Впрочем, это дело ваше, но советую припрятать получше этот дневник, он наверняка еще пригодится. А теперь давайте разбудим этих славных джентльменов.

Поднятый им шум разбудил «джентльменов», и они выползли из зарослей, всклокоченные, с опухшими лицами. Бэнкрофт со злости, что его разбудили, принялся было браниться, но притих, узнав, что приехал мистер Уайт. Старший инженер, по своему обыкновению, для начала предложил выпить, что с его стороны было весьма опрометчиво. Пользуясь случаем, Уайт прочел ему такую проповедь, которой тот отродясь не слыхал. Некоторое время Бэнкрофт озадаченно молчал, потом вдруг подскочил к Уайту и, схватив его за плечо, закричал:

— Сэр, кто вы такой?

— Я — Уайт, старший инженер соседнего сектора.

— И кто-нибудь там командует вами?

— Думаю, что нет.

— То-то, а я — Бэнкрофт, старший инженер этого сектора, и никто не вправе тут командовать мною, а уж тем более вы, мистер Уайт!

— Ну что ж, — спокойно возразил мистер Уайт, — мы равны, и никто из нас не вправе приказывать другому, но мой долг — указать на ошибки и недостойное поведение, если они наносят вред общему делу. Вы ищете смысл жизни на дне бочки с бренди, да и ваши подчиненные, все шестнадцать человек, лежали мертвецки пьяные, когда я приехал сюда два часа назад.

— Два часа назад? Вы уже столько времени здесь находитесь?

— Разумеется. Я успел уже посмотреть чертежи и узнать, кто их делал. Вы тут жили как в раю, а всю работу взвалили на одного человека, к тому же самого молодого из вас.

Услышав такое, Бэнкрофт прошипел мне:

— Успели настроить его против нас? Не отпирайтесь, подлый обманщик и предатель!

— Ошибаетесь, — возразил мистер Уайт, — ваш молодой коллега поступил как настоящий джентльмен: говорил о вас только хорошее и всячески пытался выгородить. Так что советую извиниться перед ним.

Бэнкрофт издевательски захохотал:

— Извиниться перед ним? Да ни за что на свете! Гринхорн не в состоянии отличить треугольник от квадрата, а воображает себя геодезистом! Из-за него-то мы и не успели в срок сделать работу, ведь он только все путает и портит чертежи, а теперь еще, вместо того чтобы чистосердечно признаться в этом, воспользовался случаем и наговорил на нас…

Закончить он не успел. Многие месяцы я терпеливо сносил насмешки и издевательства этих людей, но тут мое терпение лопнуло. Схватив Бэнкрофта за плечо, я так сильно сжал его, что тот вскрикнул от боли.

— Мистер Бэнкрофт, вы выпили слишком много и не успели еще проспаться. Вы пьяны, поэтому будем считать, что я не слышал ваших оскорблений в мой адрес, — произнес я.

— Я — пьян? Да вы с ума сошли! — завопил он.

— Да, вы пьяны и не отдаете отчета в том, что говорите, не то за умышленное оскорбление я бы просто ударил вас, как последнего негодяя. Ясно? Так вы пьяны или нет?

Я не отпускал Бэнкрофта. Он не был трусом, да и силой его бог не обделил, но выражение моего лица, видимо, напугало его. Признаться, что он пьян, Бэнкрофту не хотелось, но и возразить не хватало мужества. Он попытался найти выход из неловкого положения, обратившись к начальнику наших вестменов;

— Мистер Рэттлер, неужели вы позволите, чтобы этот человек поднял на меня руку? Ведь вы тут для того, чтобы охранять нас!

Рэттлер, мощного сложения вульгарный тип и постоянный собутыльник Бэнкрофта, не выносил меня и с удовольствием воспользовался случаем, чтобы свести со мной счеты.

— Нет, этого я не могу позволить, мистер Бэнкрофт. Сопляк не износил еще своих первых чулочков, а уже осмеливается угрожать взрослым мужчинам, да еще в присутствии посторонних? Не смей поднимать руку на мистера Бэнкрофта, гринхорн! — он схватил меня за плечо, точь-в-точь как я Бэнкрофта.

Хорошо, что это сделал именно он — более достойный по силе противник, чем старший инженер. Если я проучу его, это придаст мне больше веса, чем победа над Бэнкрофтом. Я вырвал руку и с вызовом переспросил:

— Это я-то гринхорн? Сейчас же возьмите свои слова назад, мистер Рэттлер, иначе я разделаю вас под орех!

— Что? — засмеялся тот. — Этот гринхорн воображает…

Он не докончил: я ударил его кулаком в висок, и он тяжело, как подкошенный, рухнул на землю.

Все ошарашенно молчали, затем один из приятелей Рэттлера в ярости проревел:

— Ко всем чертям! Мы что же, спокойно будем смотреть, как гринхорн бьет нашего начальника? А ну-ка всыплем ему по первое число! — И он кинулся было на меня, но я выхватил из-за пояса оба револьвера и угрожающе произнес:

— Ну, кто смелый? Подходи!

Это охладило пыл банды Рэттлера. Они нерешительно поглядывали друг на друга, а я продолжал:

— Слушайте, вы! Кто приблизится ко мне хотя бы на шаг, получит пулю в лоб! Гринхорн я или нет, но справляюсь с дюжиной таких вестменов, как вы!

Тут рядом со мной встал Сэм Хокенс и сказал:

— Учтите, этот юноша под моей защитой. Я продырявлю голову любому, кто хоть пальцем тронет его. Прошу зарубить это себе на носу. Я не шучу. Хи-хи-хи!

Дик Стоун и Билл Паркер встали рядом с нами, и это произвело должное впечатление на противников. Они отступили и, бормоча себе под нос проклятия, занялись лежавшим на земле Рэттлером, пытаясь привести его в чувство. Бэнкрофт благоразумно скрылся в палатке.

Уайт смотрел на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Покачав головой, он сказал:

— Однако, сэр, не хотел бы я попасться вам под горячую руку. Одним ударом вы уложили на землю такого громилу. Надо же так точно ударить. Ну и разящая же у вас рука! Никогда ничего подобного не видел.

Сэм Хокенс весело хохотнул:

— Шеттерхэнд![4] Хи-хи-хи! Такое воинственное прозвище у гринхорна! Прямо совсем как Файерхэнд,[5] а ведь этого имени удостоен опытнейший вестмен. Дик! Билл! Как вам нравится прозвище Шеттерхэнд?

Что они ответили — не знаю, так как Уайт, взяв меня за руку, отвел в сторону и сказал:

— Вы мне очень нравитесь, сэр. Может, перейдете ко мне?

— Хотел бы, но не могу.

— Почему?

— Мой долг — закончить работу здесь.

— Я беру это на себя.

— Вы меня не поняли. Я перестану себя уважать, если брошу работу, не завершив ее.

— Но ведь Бэнкрофт может ее закончить с теми тремя.

— Сомнительно, да и когда это будет?

— Подумайте, ведь вам небезопасно здесь оставаться.

— Почему?

— Вы еще спрашиваете? Неужели вы еще не поняли, что теперь эти люди ваши лютые враги?

— Может быть, и так, но я не боюсь. И потом, своим поступком я завоевал их уважение. Теперь вряд ли кто-нибудь отважится полезть ко мне. Кроме того, за меня стоят горой Хокенс, Стоун и Паркер.

— Дело ваше. Вольному — воля. А мне бы вы очень пригодились. Но хоть проводить меня вы не откажетесь?

— Когда?

— Сейчас.

— Вы уже уезжаете, мистер Уайт?

— Разумеется, долго гостить здесь — сомнительное удовольствие.

— Но хоть перекусите перед дорогой.

— Это лишнее. У меня в переметных сумах есть все необходимое.

— Вы не проститесь с Бэнкрофтом?

— Нет.

— Но вы же приехали поговорить с ним о делах?

— О делах я поговорил с вами, ведь в них вы разбираетесь лучше его. И еще я хотел предупредить вас, что индейцы где-то рядом.

— Вы их видели?

— Нет, но их следы попадаются все чаще. В это время года кочуют на юг стада мустангов и бизонов, и краснокожие покидают свои стоянки, чтобы охотиться на них. Кайова можно не опасаться, с ними есть договоренность о строительстве железной дороги, а вот команчи и апачи не знают о нашем договоре, и лучше не попадаться им на глаза. Мы в своем секторе работы закончили и покидаем эти края, так что бояться нам уже нечего, а вот вам следует поостеречься и поспешить. Здесь становится весьма опасно… А теперь седлайте коня и спросите, не хочет ли Сэм Хокенс составить нам компанию.

Сэм, конечно, хотел. Я отправился в палатку Бэнкрофта и сообщил, что сегодня работать не буду, а вместе с Хокенсом еду провожать Уайта. В ответ услышал:

— Катитесь ко всем чертям! Может, шеи себе свернете!

Кто бы мог предположить, что это «ласковое» пожелание чуть не сбылось!

Уже несколько дней я никуда не выезжал, и мой пегий жеребец радостно заржал, когда я принялся его седлать. Кстати, он оказался замечательным конем, и я уже предвкушал, как буду рассказывать об этом старине Генри.

Мы неспешно ехали в блеске прекрасного осеннего утра, рассуждая о строительстве новых железных дорог и других делах, близких нашему сердцу. Уайт дал несколько дельных советов о том, как лучше соединить наши участки.

Около полудня мы сделали привал возле ручья, чтобы отдохнуть и перекусить, а затем Уайт с проводником отправились дальше, а мы с Сэмом немного отдохнули, изредка переговариваясь.

Пора было в путь, и я нагнулся над ручьем, чтобы зачерпнуть воды. Вода в ручье была кристально-чистая. И вдруг на дне я увидел следы человека и показал их Сэму. Он долго рассматривал их, а потом сказал:

— Уайт был совершенно прав: индейцы рядом.

— Вы считаете, что это след индейца?

— Да, это след индейских мокасин. Что скажете, сэр?

— Да ничего.

— Но вы же должны при этом что-то предполагать, ощущать, думать, наконец!

— Думаю, что здесь был краснокожий.

— То есть вы хотите сказать, что вам совершенно не страшно?

— Нисколько.

— Признайтесь, что вы встревожились.

— Тоже нет.

— Значит, вы просто не знаете краснокожих!

— Вот и узнаю. Они, наверное, такие же люди, как и мы: враги своих врагов и друзья своих друзей. Во всяком случае, я не собираюсь враждовать с ними, и, думаю, мне нечего их опасаться.

— Вы гринхорн, и, похоже, останетесь им навсегда. С краснокожими все зависит от чистой случайности, а не от вашей воли. Вы убедитесь в этом на собственном опыте, и я от души желаю, чтобы за драгоценный опыт вам не пришлось поплатиться какой-либо частью тела, не говоря уже о жизни.

— Как по-вашему, когда краснокожий прошел здесь?

— Вероятно, уже дня два назад, иначе его следы были бы заметны и на траве, а сами видите — она нигде не примята.

— Думаете, это разведчик?

— Да, он выслеживал бизонов. Сейчас между многими племенами заключено перемирие, так что вряд ли это военный разведчик. Он был очень неосторожен, как видно, молодой еще. Опытный воин никогда не ступит в такой мелкий ручей, ведь на его дне след остается надолго. Здесь прошел гринхорн вроде вас, только краснокожий. Хи-хи-хи!

Тихо посмеиваясь себе под нос, Сэм встал, чтобы оседлать коня. Я уже привык к тому, что он постоянно называл меня гринхорном, и не обижался, зная, что он желает мне только добра.

Мы могли бы вернуться прежней дорогой, но мне необходимо было разведать трассу, поэтому мы немного отклонились в сторону и поехали параллельно уже известной дороге.

Вскоре мы выехали к широкой долине, буйно заросшей травой. Вокруг возвышались холмы, покрытые у подножия густым кустарником. На вершинах темнел лес. Небольшая, всего на полчаса пути, долина хорошо просматривалась. Не успели мы проехать и несколько шагов, как Сэм Хокенс вдруг остановил коня и стал внимательно вглядываться в даль.

— Ага, ладненько, вот и они! — крикнул он. — Первые в этом году!

— Что это? — спросил я, увидев вдалеке восемнадцать, а может, и двадцать медленно передвигающихся точек.

— Что? — передразнил он, оживленно крутясь в седле. — И не стыдно спрашивать? Ах, да чего еще и ожидать от вас? Гринхорн порой не видит даже того, что у него под носом! Ну-ка, сэр, попробуйте отгадать, что это за существа передвигаются вон там, куда устремлены ваши прекрасные глаза?

— Попробую. Олени? Но их стада насчитывают обычно не больше десяти особей. К тому же, учитывая расстояние, следует предположить, что эти животные крупнее оленей.

— Олени? Хи-хи-хи! — от души веселился Сэм. — Здесь, в горах, у истоков Канейдиан? Ну и шутник вы, сэр. Распотешили старика, ничего не скажешь. А вот насчет того, что эти животные крупнее оленей, тут вы правы.

— Дорогой Сэм, уж не бизоны ли это?

— Конечно, бизоны, настоящие кочующие бизоны, первые в этом году. Правду сказал мистер Уайт — бизоны и индейцы. Мы не видели индейцев, но обнаружили их следы. А бизоны — вот они перед нами во всей своей красе. Что вы на это скажете, чтоб мне лопнуть? Хи-хи-хи!

— Едем к ним!

— Разумеется! И что дальше?

— Я хочу посмотреть на них!

— Посмотреть? И только-то? — с неподдельным удивлением спросил Сэм.

— Ну да, я еще никогда в жизни не видел бизонов и хотел бы хорошенько рассмотреть их.

Меня, как зоолога, давно интересовали бизоны. Похоже, Сэм Хокенс и в самом деле не понимал этого.

— Посмотреть, всего лишь посмотреть? Ну точно малец, подсматривающий в дырочку за кроликами! Нет, этот гринхорн выведет-таки меня из терпения! Я лично не собираюсь глядеть на бизонов, я буду на них охотиться.

— Сегодня, в воскресенье?

У меня это вырвалось совершенно непроизвольно, но Сэм Хокенс разозлился не на шутку:

— Умоляю, сэр, помолчите! Разве настоящий охотник спрашивает, какой сегодня день, видя перед собой первых бизонов? Ведь это мясо! Понимаете, мясо, да еще какое, чтоб мне лопнуть! Кусок бизоньего окорока — самое вкусное, что есть на свете, лучше, чем небесная амброзия, или как там ее, чем питались боги древних греков? Я должен добыть окорок, или я буду не я! Нам везет, ветер дует в нашу сторону. И солнце светит удачно, на наш склон, а вон правее густая тень. По ней мы и поедем, чтобы бизоны не сразу нас заметили. Вперед, быстрее!

Он осмотрел свою Лидди, проверил, заряжены ли оба ствола, и пустил коня в галоп. Я последовал его примеру и так же внимательно обследовал флинт. Заметив это, Сэм осадил коня.

— Никак, вы тоже собираетесь поохотиться? — поинтересовался он.

— Конечно!

— Выкиньте дурь из головы! Бизон — не канарейка, которую сажают на пальчик и приказывают ей петь. Вы и глазом не моргнете, как они затопчут вас насмерть. Не раз еще взойдет солнце и не одна буря пронесется над Скалистыми горами, прежде чем вы наберетесь достаточно опыта, чтобы пойти на бизона.

— Все же я попробую.

— Молчите и слушайте! — прервал он не терпящим возражений тоном, какого я от него никогда еще не слышал. — Я не возьму греха на свою душу, ведь вы лезете прямо в пасть смерти!

Я не терплю грубого обращения и любому дал бы достойную отповедь, но это был Сэм, и я молча поехал вслед за ним, придерживаясь тени, отбрасываемой лесом.

— Я вижу, их штук двадцать, — сказал Сэм уже более мягким тоном, — а представьте себе, как несется по прерии тысяча бизонов. Мне приходилось видеть стада по десять тысяч и больше. Бизоны — хлеб для индейцев, и вот белые отнимают его у них. Краснокожие щадят животных и убивают их лишь в меру надобности, белые же, подобно хищным зверям, опьяненные кровью, истребляют несметные стада, убивают даже тогда, когда сыты. Вскоре исчезнет последний бизон, а вместе с ним и индейцы. Храни их Господь!

То же происходит и с табунами мустангов, — продолжал Сэм. — До недавнего времени здесь паслись табуны по тысяче и более голов, а теперь радуешься, увидев хотя бы сотню.

Незаметно для бизонов мы приблизились к ним на расстояние около четырехсот шагов, и Хокенс остановил коня. Животные мирно паслись, медленно двигаясь по долине. Впереди шел старый бык. Какой же он был огромный! Наверняка выше двух метров в холке, а длиной не меньше трех!

Тогда я еще не умел определять на глаз вес бизона, но этот весил не менее тридцати центнеров — огромная гора мяса и костей! Увидев грязную лужу, бизон с наслаждением плюхнулся в нее.

— Это вожак стада, — шепнул Сэм, — самый опасный. Идя на такого, следует запастись заверенным у нотариуса завещанием. Я беру на прицел молодую корову, ту, что справа за ним. Обратите внимание, куда я ей влеплю пулю — под лопатку, наискосок, самый верный способ, если не считать выстрела в глаз. Но стрелять в глаз, когда бык идет на вас, — на это может решиться только сумасшедший. Намотайте себе на ус. А теперь спрячьтесь с лошадью в кустах. Как только бизоны меня увидят, они обратятся в бегство и промчатся мимо вас. И не смейте покидать своего укрытия, пока я не вернусь.

Лишь убедившись, что я хорошенько спрятался в кустах, Сэм покинул меня.

Я не раз читал, как охотятся на бизонов, но все же существует разница между тем, что написано в книгах, и действительностью. В тот день я впервые в жизни увидел бизонов. Животные, на которых мне приходилось охотиться, не шли ни в какое сравнение с этими опасными гигантами. И все-таки я не подчинился приказу Сэма, хотя поначалу и решил только понаблюдать за ними. Непреодолимое желание поохотиться было сильнее меня. Сэм решил убить только молодую корову. Для этого не нужно особой смелости. Настоящий мужчина берет на прицел самого мощного быка!

Мой конь в беспокойстве перебирал копытами. Он тоже впервые видел бизонов, боялся и готов был обратиться в бегство. С большим трудом я удерживал его на месте, размышляя, как поступить. Решение пришло само собой.

Когда до бизонов оставалось шагов триста, Сэм пришпорил коня и пустил его вскачь. Поравнявшись с вожаком, он объехал его, чтобы приблизиться к намеченной корове. Сбитый с толку бык и не помышлял о бегстве, а Сэм на скаку выстрелил в корову. Она вздрогнула, голова ее поникла, но я не увидел, упала она или нет, так как иная картина привлекла мое внимание.

Гигантский вожак ошалело уставился на Сэма. Какое же это было мощное животное! Высоко посаженная голова с широким лбом и короткими, но крепкими изогнутыми рогами, густая свалявшаяся шерсть на загривке и груди, поднимающийся к передним лопаткам мощный хребет — могучее, прекрасное создание словно олицетворяло собой первобытную стихию. Да, это был опасный противник, и тем более мне хотелось помериться с ним силой.

Не знаю, то ли я отпустил поводья, то ли конь сам понес, только мой пегий вдруг выскочил из зарослей и поскакал налево, не разбирая дороги. Я же заставил его развернуться и погнал прямо на быка. Услышав топот, бизон повернулся, увидел меня и пригнул голову, готовясь поднять на рога и коня и всадника.

Сэм Хокенс что-то громко кричал, но у меня уже не было возможности оглянуться. Выстрелить в быка я тоже не мог, тот стоял неудобно для выстрела, да к тому же конь, не слушаясь поводьев, ведомый страхом, летел прямо на грозного исполина. Бык широко расставил задние ноги и приготовился поднять коня на рога. Я напряг все силы, и мне удалось свернуть пегого в сторону: он встал на дыбы и огромным прыжком пролетел над быком, так что удар страшных рогов пришелся в пустоту. Коня несло к луже, где незадолго до этого принимал грязевые ванны бизон. К счастью, я вовремя это заметил и успел выдернуть ноги из стремян до того, как пегий поскользнулся и вместе со мной повалился в грязь. Я тут же вскочил на ноги, крепко сжимая карабин. До сегодняшнего дня не могу понять, как мне это удалось.

Развернувшись в нашу сторону, бизон неуклюже, но стремительно припустился к успевшему подняться коню. Когда бык повернулся ко мне боком, я вскинул ружье. Только несколько шагов отделяли бизона от жеребца. Я спустил курок. Гигант замер на месте — то ли испугавшись звука выстрела, то ли потому, что пуля угодила в цель. Я выстрелил еще раз. Медленно подняв голову, он заревел, да так страшно, что у меня мурашки побежали по спине. А потом пошатнулся и тяжело рухнул на землю.

На победные кличи не было времени, потому что скакавшего по другой стороне долины Сэма Хокенса преследовал бык не меньших размеров, чем тот, которого я только что убил. А как известно, в скорости бизон не уступает лошади и в ярости преследует свою жертву по пятам. Конь Сэма выдохся, скакал все медленнее, и бык, казалось, вот-вот настигнет его.

Я поскорее зарядил оба ствола и кинулся на помощь Сэму, даже не удостоверившись, мертв ли мой бизон. Хокенс заметил меня и развернул коня в мою сторону, совершив тем самым роковую ошибку: теперь его конь был открыт для нападения. Нагнув голову, бизон одним махом подцепил коня вместе с всадником на рога и, швырнув их на землю, принялся остервенело бодать.

Меня отделяло от них не менее ста пятидесяти шагов, но медлить было нельзя. Разумеется, вернее было стрелять с более близкого расстояния, но опоздай я на секунду, и Хокенс бы погиб. Делать нечего: даже если не попаду точно в цель, то хоть отвлеку разъяренное чудовище от моего друга. Остановившись, я прицелился быку под левую лопатку и выстрелил. Тот поднял голову, будто прислушиваясь, медленно повернулся, заметил меня и бросился в мою сторону, но движения его замедлились. Перезаряжая ружье, я видел краем глаза, как на меня надвигается живая гора. Вот он уже в тридцати шагах! Раненый бизон явно терял силы и бежал все медленнее, но все же расстояние между нами сокращалось. Я уже отчетливо различал налитые кровью глаза на мощной, пригнутой к земле голове. Казалось, сам неотвратимый рок надвигается на меня.

Встав на колено, я прицелился. Мое движение заставило быка поднять голову, его глаза оказались на уровне прицела, и я, не теряя ни секунды, выстрелил из обоих стволов. Короткая дрожь пробежала по телу, и исполин грянулся оземь. Я было бросился к кругу, но Сэм собственной персоной стоял уже рядом со мной. Слава Богу, жив!

— Вы не ранены?

— Вовсе нет! — ответил он. — Только болит правое бедро… Или левое?

— А конь?

— Бедняге уже не помочь. Он, правда, еще дышит, но бизон вспорол ему живот. Надо бы пристрелить, чтобы бедное животное не мучилось! А что с бизоном?

— Сейчас посмотрим.

Подойдя к быку, мы убедились, что он не дышит.

— Ну и досталось же мне от этого старого разбойника! Корова обошлась бы со мной нежнее. Впрочем, от быков трудно ожидать, чтобы они вели себя как изысканные леди, хи-хи-хи!

— С чего это он вдруг так на вас взъярился?

— А вы разве не видели?

— Нет.

— Я застрелил корову, но не смог справиться с конем и налетел на быка. Тот и принялся за меня всерьез. Правда, я послал ему пулю из второго ствола, но это его не остановило; он принялся напропалую ухаживать за мной, а я никак не мог ответить ему взаимностью. Негодник так распоясался, что даже не дал мне перезарядить ружье, и я отбросил бесполезную железку. Двумя руками я успешнее правил конем, чтоб мне лопнуть! Бедная кляча старалась изо всех сил, но это нас не спасло.

— А все потому, что вы коня повернули. Ехали бы по дуге — и не подставились бы быку.

— Гляди-ка! Гринхорн, а как здраво рассуждает!

— Что ж, и от гринхорнов тоже польза бывает.

— Справедливо. Если б не вы, лежать мне сейчас с распоротым животом, как и моей лошади. Пойдемте-ка к ней!

Несчастное животное было мертво. Сэм со вздохом снял узду и седло:

— Придется самому стать лошадью и взгромоздить седло на спину. Вот что бывает, когда напорешься на быка!

— Как же вы теперь обойдетесь без коня?

— Не волнуйтесь, поймаю себе какую-нибудь лошадку.

— Мустанга?

— Да. Бизоны уже появились, значит, вскоре жди и мустангов.

— Я с вами, ладно?

— Конечно. И это вам надо познать. А теперь идем посмотрим, как там наш бычок. Такие мафусаилы.[6] обычно очень живучи.

Но бык был уже мертв, и только сейчас по достоинству можно было оценить его гигантские размеры.

Сэм поглядывал то на меня, то на бизона и качал головой.

— Непостижимо, просто непостижимо, — отозвался он наконец. — Вы хоть знаете, куда попали?

— Ну и куда?

— В самое нужное место. Опасное животное! Я бы десять раз подумал, прежде чем приставать к такому исполину. Знаете, кто вы?

— Кто?

— Самый легкомысленный человек на свете.

— Ого!

— Да, да, самый легкомысленный!

— Чем-чем, а легкомыслием я никогда не страдал.

— Значит, с сегодняшнего дня стали. Ясно? Я же строго-настрого запретил вам выходить из кустов и лезть к бизонам. Почему вы не послушались?

— Сам не знаю.

— Выходит, совершаете поступки, не задумываясь? Без всякой причины? Это ли не легкомыслие?

— Думаю, нет. Наверняка я о чем-то думал. И причина была.

— Какая же?

— Вы мне приказали, а я приказов не терплю.

— Даже если вас из добрых побуждений предостерегают от опасностей, вы упрямо лезете на рожон!

— Не для того я отправился на Дикий Запад, чтобы отсиживаться в кустах!

— Прекрасно! Но не забывайте: вы гринхорн, значит, надо быть осторожным. А коль скоро нарушили мой приказ, почему выбрали именно этого огромного бизона, а не молодую корову?

— Да как-то не по-рыцарски…

— По-рыцарски? Вы что ж, возомнили себя рыцарем, чтоб мне лопнуть, хи-хи-хи!

И он схватился за живот, а вволю насмеявшись, продолжал:

— Чтобы стать Баяром или Роландом,[7] надо совершить множество подвигов, а потом влюбиться в бизониху и каждый день на закате ждать свидания с возлюбленной. Тогда, может быть, в один прекрасный вечер, вы и окажетесь… желанной добычей койотов и грифов… в виде трупа. Зарубите себе на носу, настоящий вестмен никогда не раздумывает, по-рыцарски он поступает или нет, главное будет ли польза.

— Я именно о ней думал! Ведь в быке мяса больше!

Сэм озадаченно замолчал, а потом произнес:

— Больше мяса? Этот гринхорн застрелил быка ради мяса! Хи-хи-хи! Уж не сочли ли вы меня трусом за то, что я выбрал корову?

— Нет, просто подумал — благороднее помериться силами с более опасным противником!

— И есть мясо старого бугая? Умно, ничего не скажешь! У этого быка на хребте — груз двадцати прожитых лет, и, кроме шкуры, костей да жил, в нем больше ничего нет. Мясо его уже и не мясо вовсе, а дубленая шкура, не прожуешь, хоть вари целый день. Любой опытный охотник непременно предпочтет быку корову, мясо ее нежнее и вкуснее. Ох, какой же вы гринхорн! А теперь расскажите мне о вашей охоте на бизона, у меня не было времени наблюдать за вами.

Я подробно поведал ему обо всем, а когда закончил, Сэм вновь смерил меня оценивающим взглядом и, покачивая головой, промолвил:

— Приведите вашего коня, погрузим на него мясо.

Я отправился за конем. Откровенно говоря, мне было немного обидно. И не в том дело, что хотелось услышать похвалу, я ждал хоть какого-то одобрения. А тут — ни слова. Вот, за конем послал…

Когда я вернулся, Сэм, сидя на корточках перед убитой коровой, ловко снимал шкуру с задних ног и вырезал окорок.

— Вот, — сказал он, — на сегодняшний вечер у нас будет жаркое. Погрузим мясо вместе с моим седлом на вашего скакуна — и в путь. Учтите, это мясо предназначается только нам, да еще Дику и Биллу. Если остальным тоже захочется полакомиться, пусть сами отправляются за ним.

— Если к тому времени тушу не расклюют птицы и не сожрут дикие звери.

— Скажите какой умник! Само собой разумеется, мы прикроем корову ветками и заложим камнями, и тогда уж только медведь или другой какой крупный зверь сможет добраться до нее.

Я срезал с ближайших кустов несколько толстых веток и натаскал камней потяжелее. Мы хорошенько накрыли корову, затем нагрузили моего пегого и отправились в обратный путь.

— А что сделаем с вожаком стада?

— А что с ним можно сделать?

— Нам ничего не пригодится?

— Абсолютно ничего.

— И шкура тоже?

— Может, вы — специалист по выделке шкур? Я нет!

— Я читал, что шкуры убитых бизонов прячут в специальных тайниках.

— Вы об этом читали? Коль так, значит, правда. Ведь все, что пишут о Диком Западе, — правда, чистая правда. Хи-хи-хи! Впрочем, есть охотники, убивающие зверей ради их шкур. Я сам когда-то так делал, но сейчас у нас другие планы, не тащить же эту тяжесть с собой!

Мы довольно быстро добрались до лагеря. Оказалось, долина, где я уложил двух первых в своей жизни бизонов, находилась всего в получасе ходьбы от лагеря. Увидев нас возвращающихся пешком, наши товарищи пришли в удивление.

— Мы охотились на бизонов, и один из них распорол живот моей лошади, объяснил Сэм Хокенс.

— Они охотились на бизонов… на бизонов… — доносилось со всех сторон. — Где это, где?

— В получасе ходьбы отсюда. Себе мы принесли бизоний окорок, а остальное — ваше. Берите, не стесняйтесь.

— Возьмем, конечно! — вскричал Рэттлер, делая вид, будто между нами ничего не произошло. — Где это место?

— Поезжайте по нашему следу, найдете, глаза-то у вас на месте, чтоб мне лопнуть!

— Много было бизонов?

— Двадцать.

— А скольких убили вы?

— Одну корову.

— Только-то! А где остальные бизоны?

— Исчезли! Можете поискать. Я не догадался спросить, куда они направились! Хи-хи-хи!

— Неужели двум опытным стрелкам удалось убить только одну корову… презрительно бросил один из них.

— Убейте больше, если сможете, сэр! Вы бы не успокоились, пока не убили бы все двадцать, да еще парочку. Впрочем, там найдете двадцатилетних быков, которых застрелил этот молодой человек.

— Быки, старые быки! — закричали кругом. — Чтобы стрелять в двадцатилетних быков, надо действительно быть гринхорном.

— Смейтесь, господа, смейтесь, но этот гринхорн спас мне жизнь.

— Жизнь? А как это было? — они пристали к Сэму с расспросами, но тот заявил:

— У меня нет желания говорить об этом, порасспросите его самого, однако замечу, вряд ли удобно отправляться за мясом в потемках.

Сэм был прав, солнце клонилось к закату, да и они уже знали мой характер и понимали, что я не стану распространяться о своих приключениях. Вот почему, быстро сев на лошадей, наши коллеги отправились за мясом — все вместе, так как не доверяли друг другу.

Среди порядочных охотников добыча, убитая одним, считается общей, но у этих людей чувство товарищества отсутствовало. Позднее я узнал, что они набросились на корову точно дикие звери и рвали мясо на куски чуть ли не руками, ссорясь и отталкивая друг друга. Каждый для себя, кто сколько мог, самый лучший, самый большой кусок — себе!

Они уехали, а мы освободили от ноши моего коня, и я отвел его в сторону, чтобы расседлать и стреножить. Сэм тем временем описывал наши приключения Паркеру и Стоуну. Нас разделяла палатка, и они не заметили, как я подошел с противоположной стороны и услышал весь рассказ Сэма.

— Поверьте, все так и было. Этот парень прицелился в самого большого, самого сильного быка и свалил его одним выстрелом, словно старый, опытный охотник. Конечно, я всыпал ему как следует за «легкомыслие», но я-то знаю цену такому выстрелу!

— Я тоже, — подтвердил Стоун. — Из гринхорна получится отличный охотник-следопыт.

— И совсем скоро, — долетел до меня голос Паркера.

— Да, — сказал Хокенс, — он вестмен от рождения. К тому же эта его необычайная физическая сила! Вы видели, как он вчера один вытянул тяжеленный воз? Где пройдет — там трава не скоро поднимается! И тем не менее я считаю, мы не должны хвалить его.

— Но почему?

— Иначе он зазнается.

— Да нет, вряд ли.

— Конечно, парень он бесхитростный, и все же никогда не следует слишком хвалить человека, даже самый скромный может зазнаться. А потому будем и впредь называть его гринхорном. У парня есть все задатки стать со временем настоящим вестменом, но их еще надо долго и упорно развивать.

— Сэм, ты хоть поблагодарил его за то, что он спас тебе жизнь?

— И не подумал!

— Ну уж это ни в какие ворота не лезет!

— Мне все равно, чтоб мне лопнуть! Можешь считать меня неблагодарным, но я думаю о парне. Главное, чтобы он не заважничал и оставался таким, как есть. Хотя, признаюсь, я бы с удовольствием пожал ему руку и расцеловал в обе щеки!

Стоун расхохотался:

— Целоваться с тобой? Скажет же такое! Пожать руку — куда еще ни шло, но целоваться… Вот уж рассмешил!

— А что тут такого? — обиделся Сэм.

— Да ты хоть раз видел себя в зеркале? Нет? Ну так взгляни хотя бы на свое отражение в ручье. Зрелище малоприятное, должен тебе сказать.

— Ах, вот оно что! Хорошего же вы мнения обо мне! Значит, я страшилище, а ты, выходит, — красавец? Не задирай нос! Даю слово, на конкурсе красоты я возьму первый приз, а ты как раз останешься ни с чем, хи-хи-хи! Ладно, это к делу не относится, вернемся к нашему гринхорну. Я уже сказал, благодарить его не собираюсь, но когда мясо поджарится, он получит от меня самый лакомый кусок. И знаете, что еще я завтра сделаю?

— Интересно.

— Доставлю удовольствие нашему гринхорну.

— Каким образом?

— Дам ему возможность заарканить мустанга.

— Ты разве собираешься на мустангов?

— Ну да, ведь должен же я подумать о новом коне. А пока ты одолжишь мне своего. За бизонами придут мустанги. По-моему, их надо искать в долине, по которой пройдет дорога. Если мустанги уже появились в наших краях, то скорее всего мы найдем их там.

Дальше слушать я не стал, обогнул палатку и подошел к трем приятелям с другой стороны, чтобы они не догадались, что я подслушал разговор, не предназначенный для моих ушей.

У палатки горел костер. На огне поджаривался огромный кусок мяса. Хокенс ловко поворачивал вертел, сделанный из толстого сука и опиравшийся на рогатины по обе стороны костра. Интересно было наблюдать за ним — так сосредоточенно, даже с упоением он занимался стряпней.

Но вот наши коллеги тоже привезли мясо и тоже принялись его готовить. Они развели несколько костров, но для всех места не хватило, каждый поджаривал кусок лишь для себя, поэтому многим пришлось довольствоваться полусырым мясом. Я действительно получил лучший кусок фунта на три и с большим удовольствием съел его до последнего кусочка. Но не спешите обвинять меня в обжорстве. Дело в том, что вестмену приходится поглощать очень много мяса, чтобы сохранить здоровье и силу. Ведь человеку кроме белков необходимо и определенное количество углеводов, которые в городе он получает с обычной пищей. Вестмен же месяцами вынужден питаться лишь одним мясом, и ему приходится поглощать его в огромных количествах, чтобы восполнить недостаток углеводов.

Я знавал траппера, съевшего восемь фунтов мяса за один присест, а когда я спросил его, наелся ли он, тот, икая, ответил: «Вроде бы, ведь больше нет, но если уступите кусочек от своей порции, я с удовольствием съем и его».

За ужином только и говорили, что о нашей охоте на бизонов, причем я понял, что как только вестмены увидели убитых мной двух старых быков, их мнение о сделанной мною «глупости» изменилось.

Утром следующего дня я сделал вид, будто собираюсь приступить к работе, но тут появился Сэм Хокенс.

— Оставьте эти инструменты, сэр, вас ждет более интересное дело.

— Какое?

— Потом узнаете, а сейчас седлайте коня, и мы едем.

— На прогулку? Но мне надо работать.

— Вы уже достаточно потрудились. К тому же, думаю, к полудню мы вернемся, и тогда можете измерять и считать сколько вам заблагорассудится.

Предупредив Бэнкрофта, мы с Сэмом уехали. По дороге Сэм лукаво поглядывал на меня, а я делал вид, будто не догадываюсь о его намерениях. Мы ехали уже проложенной нами трассой.

Долина протянулась на четыре английские мили в длину и на две в ширину. Ее окружали поросшие лесом холмы, а посередине бежал широкий ручей, так что влаги вполне хватало и трава разрослась буйно.

С севера сюда можно было попасть через каньон, а с юга — по нашей трассе. Прибыв на место, Хокенс окинул равнину зорким взглядом и двинулся вверх по ручью. Я последовал за ним.

Внезапно Хокенс резко осадил коня, спешился и, перескочив через ручей, тщательно осмотрел примятую траву на другом его берегу, затем снова вскочил в седло и двинулся дальше, но уже не на север, а под прямым углом на запад, так что вскоре мы оказались в западной части долины. Тут Сэм слез с коня и, стреножив, пустил его пастись. С момента обнаружения следов он не промолвил ни слова, но по его заросшему лицу, как солнечный луч по лесу, скользила улыбка явного удовлетворения. Он торжественно обратился ко мне со словами:

— Сэр, извольте спешиться и как следует стреножить коня. Будем ждать здесь.

— А зачем мне его как следует стреноживать? — спросил я, хотя прекрасно знал, в чем дело.

— А затем, чтобы не потерять. Я не раз был свидетелем, как в таких обстоятельствах кони убегали.

— В каких же это обстоятельствах?

— А вот подумайте!

— Мустанги?

— Как вы догадались? — спросил он удивленно, бросив на меня быстрый взгляд.

— Читал об этом!

— О чем?

— О том, что плохо стреноженные кони часто убегают с дикими мустангами.

— Черт вас возьми! Обо всем-то вы читали, такого нелегко удивить. Вот поэтому я предпочитаю людей, не умеющих читать.

— А вы хотели меня удивить?

— Да, мне хотелось преподнести вам маленький сюрприз.

— Устроив охоту на мустангов?

— Да.

— Разве это возможно? Одним из условий сюрприза является неожиданность, а вам все равно пришлось бы сказать мне о мустангах еще до их появления.

— Гм, верно! Послушайте, мустанги уже были здесь.

— Это их следы вы так внимательно изучали только что?

— Да. Они прошли здесь вчера. Это был авангард, что-то вроде разведки. Знайте, юноша, мустанги — очень умные животные. Они всегда высылают небольшие отряды вперед и на фланги, у них есть свои офицеры, совсем как в армии, а военачальник — старый и опытный жеребец. Пасутся ли они или переходят с места на место, стадо всегда окружают жеребцы, прикрывая кобыл и жеребят, которые держатся в самой середке. Вы помните, как обращаться с лассо?

— Разумеется.

— Хотелось бы заарканить хоть одного?

— Конечно.

— Сэр, еще до полудня вам представится такая возможность!

— Благодарю! Но я не воспользуюсь ею.

— Нет? Тысяча чертей! Почему?

— Мне не надо коня.

— Настоящий вестмен не смотрит на то, нужен ему конь или нет!

— Я иначе представлял себе благородного вестмена.

— Интересно, как именно?

— Вчера вы с горечью говорили о белых охотниках, убивающих сотни бизонов, хотя столько мяса им в жизни не съесть. Я тоже считаю, что это наносит вред животным и индейцам, ведь тем самым мы лишаем их пропитания. Вы согласны со мной?

— Конечно!

— Так же обстоит дело и с лошадьми. Не хочу напрасно лишать свободы ни одно из этих прекрасных животных. Зачем? Мне ведь конь не нужен.

— Правильно рассуждаете, сэр. Именно так должен думать, говорить и поступать каждый человек. Только с чего вы взяли, что лишите свободы мустанга? Просто-напросто предоставляется удобный случай на практике проверить то, чему я вас учил. Хочу устроить вам экзамен!

— Это другое дело. Согласен.

— Ну и прекрасно! А мне нужен хороший верховой конь. Теперь о деле. Я твердил вам много раз и еще повторяю: самое главное — крепко сидеть в седле и резко осадить коня в тот момент, когда лассо натянется и вы почувствуете рывок, иначе слетите с коня и мустанг потянет вас за собой. Считайте тогда — конь пропал, станете вы, сэр, жалким пешеходом, вроде меня.

Сэм собирался еще что-то сказать, но вдруг остановился на полуслове, показывая рукой на север. Там на горе показался одинокий конь. Он медленно двигался, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону и втягивая ноздрями воздух.

— Видите его? — шепнул Сэм, хотя конь и так не услышал бы нас. — Что я говорил? Вот и разведчик, который поскакал вперед, чтобы проверить, не опасны ли эти места. Вот бестия! Видите, как он шарит глазами по сторонам, как принюхивается? Нас он не учует, ветер дует в нашу сторону, я нарочно выбрал это место.

Мы видели, как мустанг пустился рысью сначала вправо, потом влево и наконец, развернувшись, скрылся в той стороне, откуда появился.

— Ну что скажете, сэр? — спросил Хокенс. — Заметили, как умно он провел разведку, как использует каждый куст, чтобы не быть на виду, чтобы ветви прикрыли его от чужого взгляда! Индейский разведчик не сделал бы лучше.

— Заметил. Просто поразительно!

— Теперь он вернулся и докладывает своему четвероногому генералу, что путь свободен. Но тут они ошибаются! Хи-хи-хи! Держу пари, не позже чем через десять минут они будут здесь. Надо приготовиться к встрече.

— Как?

— Скачите быстро на тот край долины и ждите там, а я отправлюсь в другую сторону и укроюсь в лесу. Когда табун приблизится, я пропущу его мимо себя и поскачу вдогонку. Лошади помчатся на вас, вы выскочите из укрытия, и они повернут назад. Так и будем гонять их, пока не высмотрим пару подходящих коней. Тогда постараемся их задержать, я выберу себе лучшего, а второго отпустим. Согласны?

— Вы еще спрашиваете! Я ведь ничего не понимаю в этом деле, а вы мастер, и я буду во всем следовать вашим указаниям.

— Вот именно! Вы правы! Немало мустангов я заарканил, немало объездил, так что слово «мастер» как нельзя более подходит. А теперь — за дело, время не ждет, иначе не успеем укрыться.

Мы сняли путы с лошадей и разъехались в разные стороны. Сэм — на север, я — на юг, в самый дальний конец долины.

Я понимал, что тяжелый и длинный карабин будет стеснять мои движения, и с удовольствием избавился бы от него, но вспомнил главную заповедь вестмена: с оружием можно расстаться лишь в том случае, если абсолютно уверен в безопасности. Сейчас же в любую минуту мог появиться или индеец, или какой-нибудь зверь, поэтому я только поправил ремень на плече, чтобы во время скачки флинт не бил по спине.

Мне не терпелось увидеть мустангов. Остановившись на опушке леса, примыкающего к долине, я свернул лассо петлями и удобно пристроил под правой рукой, чтобы в любой момент можно было метнуть его, не забыв, конечно, привязать конец веревки к луке седла. Другой край долины был так далеко, что мустангов я заметил бы лишь после того, как Сэм погонит их в мою сторону. Прошло около получаса, и вот вдали показалось множество быстро приближающихся темных точек. Сначала они были величиной с воробья, потом с кошку, собаку, теленка и, наконец, обрели свои истинные размеры. На меня в диком испуге летели мустанги.

Как прекрасны эти животные! Пышные гривы и хвосты развевались по ветру, мелькали стройные ноги, земля дрожала от топота копыт. В табуне было около трехсот голов, а впереди мчался сивый жеребец, достойный того, чтобы заарканить его и приручить. Однако никому из охотников прерий не пришло бы в голову ездить на лошади светлой масти — она слишком заметна.

Пора и мне показаться мустангам. Я выехал из-за деревьев на открытое пространство.

Увидев меня, вожак так резко остановился, будто его ранили в грудь. Лошади громко и тревожно заржали, как по команде «кругом», повернули назад, и сивый жеребец снова оказался впереди. Мустанги стремительно понеслись на другой конец долины, а я не спеша двинулся за ними; торопиться было некуда, теперь Хокенс снова погонит их на меня. Хотя лошади остановились передо мной лишь на краткий миг, мне почудилось, что среди них бежал один мул. Конечно, я мог и ошибаться, следовало присмотреться получше. Показавшееся мне мулом животное находилось в первых рядах, сразу за вожаком, видимо, кони не только считали его равным себе, но в их иерархии он занимал не последнее место.

Через некоторое время животные помчались снова в мою сторону, и все повторилось. Теперь я мог хорошенько приглядеться к ним. Ошибки быть не могло, среди мустангов находился один мул — саврасый, с темной полосой вдоль спины, он совсем неплохо смотрелся, хотя голова и уши у него были великоваты. Мулы менее прихотливы и более выносливы, чем лошади, а в горах они не испытывают головокружения. К сожалению, животные эти очень упрямы.

Иной раз они скорее умрут, чем сделают шаг вперед, даже если не навьючены и впереди дорога гладкая, как стол. Не хотят, и все тут!

Снова и снова рассматривал я привлекшее мое внимание животное и с каждым разом открывал в нем все больше и больше достоинств. Какая резвость, какая грация в движениях, какие блестящие, умные глаза! Словом, мул мне понравился, и я решил его изловить. Возможно, он убежал от хозяина и отправился вслед за кочующим табуном мустангов, где и остался.

Хокенс снова погнал лошадей на меня и приблизился настолько, что я уже его видел. Мустанги, потоптавшись на месте, свернули в сторону, а мы — за ними. Табун разделился, мул же остался рядом с вожаком, тем самым подтверждая свою необыкновенную выносливость и резвость. Я нацелился туда, где был мул, и понял, что Сэм собирается сделать то же самое.

— Обходите их, я слева, вы справа: — крикнул он мне.

Пришпорив коней, мы вскоре нагнали мустангов, прежде чем те достигли опушки леса. Лес — не совсем подходящее место для скачки, поэтому мустанги повернули назад, пытаясь проскочить между нами. Чтобы не допустить этого, мы с Хокенсом рванули навстречу друг другу, а мустанги бросились врассыпную, точно стайка куропаток, на которых напал ястреб. Вожак и мул, оторвавшись от остальных, все же успели вырваться. Мы бросились вдогонку. Крутя лассо над головой, Сэм закричал:

— Эй, юноша! Что же вы делаете? Хотите заарканить сивку? Хи-хи-хи!

Я попытался объяснить свой замысел, но его громкий смех заглушил мои слова. Итак, он решил, что я охочусь за вожаком? Ну, ладно, уступлю ему мула.

Хокенс уже был около мула. Лассо взлетело, петля обвилась вокруг шеи животного. Теперь следовало осадить коня, чтобы удержаться в седле при рывке натянувшегося лассо. Сэм еще недавно учил меня этому. Он так и сделал, но чуть замешкался, и от мощного рывка его конь свалился. Сам Хокенс, перевернувшись в воздухе, грохнулся на землю. Конь тут же вскочил, натяжение лассо немного ослабло, мул вдохнул полной грудью и помчался вдаль, увлекая за собой коня Сэма, ибо лассо было приторочено к луке седла.

Я кинулся к Сэму на помощь, но тот уже поднялся на ноги, ругаясь на чем свет стоит:

— Разрази меня гром! Они убегают от меня, даже не попрощавшись, чтоб я лопнул!

— Вы не сильно ушиблись?

— Нет. Слезайте скорее и дайте мне своего коня!

— Зачем?

— Догнать беглецов. Ну, слезайте быстрей!

— И не подумаю. Вы снова кувыркнетесь, и мы лишимся двух коней!

И я припустил за мулом, который ускакал уже далеко и мог бы вообще скрыться, если бы не конь Сэма. Тот не очень торопился и все время менял направление, что, естественно, сдерживало мула, поэтому я нагнал его без особого труда. Ухватившись за лассо, которым он был связан с конем, я сначала слегка отпустил мула, а сам с двумя конями поскакал позади, постепенно затягивая петлю. До определенной степени мне удавалось управлять мулом, от ослабляя, то натягивая лассо, и я заставил его, сделав полукруг, приблизиться к Сэму Хокенсу. Теперь петля с такой силой захлестнула шею животного, что бедняга не мог вздохнуть и рухнул на землю.

— Держите крепче, пока я не схвачу этого негодника, а потом отпускайте! — закричал Сэм.

Он подскочил к мулу и, несмотря на то, что тот здорово брыкался, встал рядом с ним и скомандовал:

— Давай!

Я отпустил лассо, мул получил возможность вдохнуть и подняться на ноги. В этот момент Сэм вскочил ему на спину. От ужаса мул на мгновенье окаменел, а потом, придя в себя, принялся скакать, пытаясь сбросить всадника. Чего он только не вытворял! Кидался в стороны, падал то на передние, то на задние ноги, выгибал спину, словно разъяренный кот. Но Сэм сидел крепко.

— Ему не сбросить меня! — крикнул Сэм. — А сейчас он прибегнет к последнему средству. Подождите здесь, вскоре я вернусь, он станет как шелковый!

Увы, Сэм ошибся. Мул вовсе не собирался убегать вместе с ним. Он вдруг бросился на землю и принялся кататься, угрожая переломать седоку все ребра. Пришлось Сэму быстренько соскочить. Я вынужден был спешиться и, схватив тащившийся по земле конец, обвил лассо два раза вокруг ствола ближайшего дерева. Стряхнув настырного всадника, мул вознамерился умчаться прочь, но не тут-то было: затянувшаяся петля снова сдавила шею, и упрямое животное свалилось на землю.

Сэм Хокенс, нагнувшись, ощупал свои ноги и ребра, а потом с кислой гримасой произнес:

— Отпустите этого дьявола, нам с ним не справиться, чтоб мне лопнуть!

— Еще чего! Не позволю, чтобы надо мной взяла верх скотина, отцом которой был не джентльмен, а простой осел. Я его приструню. Смотрите!

Я отвязал лассо от дерева и, широко расставив ноги, встал над мулом. Почувствовав, что петля ослабла, упрямец набрал воздуха в легкие, вскочил, и я оказался у него на спине. Теперь все искусство заключалось в том, чтобы как можно сильнее сдавить его бока ногами. Одной рукой я ухватился за лассо у самого основания петли и ждал, когда мула утомят прыжки и уловки, уже опробованные на Сэме. Как только он попытался броситься на землю, я затянул петлю и сильно сжал коленями бока строптивца, удерживая его на ногах. Это была трудная борьба. Я взмок, с мула тоже пот катил градом, а с губ падали крупные хлопья пены… Он постепенно слабел, остервенелое поначалу фырканье перешло в короткий кашель, и в конце концов, обессиленное животное рухнуло подо мной. Бедняга лежал на земле без движения, с закатившимися глазами.

Наконец-то я смог перевести дыхание. Казалось, еще немного, и все мои силы лопнут, как струны. Сэм был в восторге:

— О небо, у вас больше сил, чем у этой скотины! Если бы вы могли сейчас увидеть свое лицо!

— А что в нем такого!

— Глаза вот-вот выскочат из орбит, губы распухли, того и гляди брызнет кровь.

— Ничего особенного, такое бывает с гринхорном, когда он не позволяет себя сбросить, в то время как опытные ловцы мустангов летят на землю, да еще отпускают собственного коня на прогулку по прерии.

Добряк Сэм состроил жалкую гримасу и примиряюще произнес:

— Ох, и не говорите, сэр! Уверяю вас, что такое может случиться даже с самыми опытными вестменами Дикого Запада. А вам везет. И вчера, и сегодня.

— Надеюсь, что и впредь удача не оставит меня. А вот о вас такого не скажешь. Как там ноги и ребра?

— Не знаю. Как-нибудь на досуге соберу их и посчитаю, а пока пускай бренчат вперемешку. Такой дьявол мне еще не попадался! Думаю, теперь он, а точнее она, ведь эта скотина женской породы, будет благоразумнее.

— Наверняка. Смотрите, как бедняжка измучена, даже жалость берет. Пусть отдохнет, потом ее оседлаем, и вы поедете на ней домой.

— А если она опять взбрыкнет?

— Не бойтесь! Похоже, она уже смирилась, и вы заполучили замечательную лошадку.

— И я так считаю. Знаете, мне она сразу приглянулась. А вот вы нацелились на сивку. Очень глупо с вашей стороны.

— Вы уверены в этом?

— Еще бы, конечно, глупо!

— Я не об этом. Вы действительно думаете, что я выбрал сивого жеребца?

— А то кого же?

— Тоже мула.

— Правда?

— Да, хоть я и гринхорн, но знаю, что сивый вестмену ни на что не сгодится. Мул мне сразу понравился. Помогите мне поднять его на ноги.

Мы подняли мула. Он стоял смирно, хотя дрожь сотрясала все его тело, и не упирался даже тогда, когда мы начали седлать его. Сэм вскочил в седло, и мул повел себя как хорошо объезженный конь.

— Видно, у нее был когда-то хороший хозяин. И хороший к тому же наездник. Знаете, как я ее назову?

— Ну и как же?

— Мэри. Когда-то у меня была лошадка с таким именем, не буду изобретать другого.

— Значит, мул — Мэри, а винтовка — Лидди?

— Ну да, очень милые имена, не правда ли? Послушайте, окажите мне еще одну услугу.

— Какую?

— Не рассказывайте никому о том, что здесь произошло. По гроб жизни буду вам благодарен.

— Какие могут быть разговоры! Все и так ясно, — понимающе согласился я.

— Да я о другом. Эта банда в лагере со смеху помрет, если узнает, как именно Сэм Хокенс стал обладателем своей очаровательной Мэри! Уж они меня со свету сживут, если вы об этом расскажете.

— Что вы такое говорите! — прервал я его. — Вы — мой учитель и друг, разве я не понимаю.

В его маленьких, лукавых глазках блеснула слеза.

— Да, сэр, я вам друг, — растрогался он, — и был бы счастлив, если бы и вы испытывали ко мне теплые чувства.

Крепко пожав ему руку, я ответил:

— Могу доставить вам это удовольствие, дорогой Сэм. Будьте уверены, что я люблю вас так, ну… как любят доброго почтенного дядюшку! Вас это устраивает?

— Вполне, сэр, вполне! Я в восторге, я счастлив, я сгораю от желания прямо здесь, не сходя с места, доказать свою признательность. Скажите, что мне сделать? Хотите, к примеру, я съем свою Мэри прямо сейчас, на ваших глазах, вместе со всеми потрохами, с костями и шкурой? Или, может быть, вы предпочитаете, чтобы я замариновал свой парик и слопал? Или вот еще…

— Хватит, хватит, милый Сэм! — засмеялся я. — Избави Бог, я не хочу потерять друга. Ведь в первом случае вы наверняка лопнете, а во втором умрете от несварения желудка, ему вашего парика не вынести. Вы уже сделали для меня много хорошего, и вам еще не раз представится случай доказать свою любовь. А пока пощадите бедную Мэри, а заодно и себя. И давайте поспешим в лагерь, мне еще надо поработать.

— А что же вы здесь делали — прохлаждались? Если уж это не работа, то я просто не знаю, что тогда называть работой, — заворчал Сэм.

С помощью лассо я привязал коня Дика Стоуна к своему седлу, и мы двинулись в лагерь. Мустанги давно исчезли, а мул был настолько смирен, что Сэм не уставал его хвалить:

— Она прошла школу, эта Мэри, и очень хорошую школу! С каждым шагом убеждаюсь, что у меня будет отличная верховая лошадка. Вот сейчас умница Мэри понемногу вспоминает все, что когда-то умела и что в стаде мустангов у нее вылетело из головы. Похоже, у нее есть не только темперамент, но и характер.

— А если еще и нет, то у вас она пройдет отличную выучку, ведь для этого она не так стара.

— Сколько ей лет, как вы думаете?

— Самое большее — пять.

— Я тоже так считаю, потом установлю точно. Спасибо вам за Мэри, если бы не вы — не видать мне ее. Смотрите, как получилось — за такое короткое время вы научились охотиться и на бизонов, и на мустангов.

— На Диком Западе нужно быть готовым ко всему. Надеюсь, что научусь охотиться и на других зверей.

— От всей души желаю всегда выходить победителем из таких схваток, как вчера и сегодня. Особенно вчера, ведь ваша жизнь висела на волоске. Сразу видно гринхорна: подпустил бизона вплотную и лишь потом выстрелил ему в глаз. Виданное ли дело? Вот они, неопытность и легкомыслие гринхорна! Советую впредь быть более осторожным и не таким самоуверенным! Охота на бизонов — опаснейшее дело, и только одна вещь на свете опаснее ее.

— Какая?

— Охота на медведя.

— Черного с желтой мордой?

— Вы имеете в виду барибала? Это смех один! Барибал настолько добродушен и спокоен, что его можно научить стирать и вышивать гладью. Я говорю о гризли, сером медведе со Скалистых гор. Наверное, читали о нем?

— Читал.

— Не дай вам Бог встретиться с ним! Громадина, на две головы выше человека, если встанет на задние лапы. Щелкнет зубами, а вместо головы фарш. А уж свиреп! Не успокоится, пока не разорвет врага в клочья.

— Или враг — его!

— Ого! Глядите, он опять хорохорится! Уж не путаете ли вы огромного свирепого гризли с маленьким безобидным енотом?

— Отнюдь. Я понимаю, он опасен, но нет на свете диких зверей, которых нельзя одолеть. В том числе и гризли.

— Вы и это нашли в книжках?

— Конечно.

— Гм, сдается мне, книжки — главная причина вашего легкомыслия. Вроде бы вы, сэр, человек разумный, чтоб мне лопнуть, но боюсь, у вас хватит ума пойти на серого медведя, как вчера на бизона.

— Если надо будет, пойду.

— Надо? Глупости! Что вы имеете в виду? Каждый волен поступать как сочтет нужным.

— Например, трусливо бежать? Вы об этом подумали?

— Да, но это совсем не трусость — убегать от гризли. Наоборот, нападать на него — верное самоубийство.

— Я иного мнения. Если зверь застанет меня врасплох, если не будет времени для бегства, придется обороняться. А если он бросится на моего товарища, приду на помощь. Впрочем, считаю себя вправе и без особой на то причины просто поохотиться на серого медведя, хотя бы для того, чтобы испытать себя. К тому же, говорят, медвежьи лапы — лакомство, каких мало.

— Честное слово, вы неисправимы, мне страшно за вас. Молите Бога, чтобы не пришлось поближе познакомиться с этими лапами! Хотя и в самом деле вкус у них отменный, куда там вчерашнему бизоньему окороку.

— Не стоит заранее так из-за меня трястись. Скажите, а здесь водятся гризли?

— Думаю, водятся. Хотя они и живут преимущественно в горах, но иногда спускаются по рекам в долины.

Гризли — близкий родственник вымершего когда-то пещерного медведя и, пожалуй, больше принадлежит доисторической эпохе, чем нашему времени. Он достигает порой десяти футов в высоту, и позже мне доводилось убивать экземпляры весом в столько же центнеров. Серый великан обладает такой силой, что способен бежать, держа в пасти оленя, жеребенка или молодого бизона. Только всадник на резвом и сильном коне может ускользнуть от него. Невероятная сила, безумная храбрость и необыкновенная выносливость делают его практически неуязвимым. Для индейцев одолеть гризли — подвиг из подвигов.

Ни Сэм, ни я пока еще не знали, да и знать не могли, что уже на следующий день этот опасный зверь встретится на нашем пути. Разговор прекратился сам собой, потому что мы подъехали к лагерю, который за наше отсутствие был перенесен вперед. Бэнкрофт с тремя геодезистами взялся за дело, чтобы хоть под конец показать, на что он способен. Наше появление вызвало всеобщий переполох.

— Мул, мул! — кричали со всех сторон. — Откуда вы его взяли?

— Нам его прислали, — серьезно отвечал Сэм.

— Не может быть!

— По почте, в бандероли за два цента. Хотите увидеть обертку?

Кто-то засмеялся, кто-то разозлился, но шутка Сэма попала в цель, и к нам больше не приставали с расспросами.

Не знаю, рассказал ли Сэм о наших приключениях Дику и Биллу. Время поджимало, и я сразу же по возвращении энергично взялся за съемку, благодаря чему мы быстро продвинулись вперед и вышли к долине, где вчера я вступил в единоборство с бизонами. Вечером, по окончании работ, я спросил Хокенса, не помешают ли нам бизоны, ведь там они проложили себе тропу. Пока по ней прошел только передовой отряд, но вскоре может пожаловать и все стадо.

— Не думаю, сэр, — ответил тот. — Бизоны ничуть не глупее мустангов. Спугнутые нами разведчики вернулись и предупредили остальных, так что стадо вероятней всего выберет другой путь.

С первыми лучами солнца мы перенесли наш лагерь к подножию холмов. Нам пришлось обойтись без помощи Хокенса, Стоуна и Паркера. Сэм решил объездить свою Мэри, и двое товарищей вызвались помочь ему в этом.

Геодезисты и я занялись установкой вешек, в чем нам помогали несколько вестменов Рэттлера. Сам же он от нечего делать слонялся с остальными головорезами по окрестностям. Наконец мы достигли места, где оставили туши убитых быков. Я был немало удивлен, не обнаружив старого быка, а когда подошел поближе, то заметил широкий след, тянущийся от места, где лежало животное, к ближайшим зарослям: трава была примята на ширину двух локтей, будто по ней тащили что-то тяжелое.

— Что за черт! — вскричал Рэттлер. — Ничего не понимаю! Когда вчера мы брали отсюда мясо, я точно видел — оба быка мертвы, а выходит, один из них был еще жив!

— Вы так думаете?

— Ясно! Мертвый бык не ушел бы!

— Его мог кто-то уволочь.

— А кто?

— Индейцы, например. Мы тут недалеко обнаружили следы индейцев.

— Глядите-ка какой умный гринхорн! Быка уволокли индейцы! Да откуда здесь взяться индейцам?

— Этого я не знаю.

— Может, они с неба свалились? А я уверен — бизон еще был жив, собравшись с силами, он потащился в заросли и там сдох.

И Рэттлер со своими людьми кинулся по следу, уверенный, что я поспешу за ними. Но мне надо было работать, а куда подевался бык, меня совершенно не интересовало.

Едва я успел взяться за вешку, как услышал испуганные крики, затем два или три выстрела и голос Рэттлера:

— На деревья, живо на деревья! По деревьям он не умеет лазать.

«Кто это не умеет лазать по деревьям?» — недоумевал я, но тут из зарослей выскочил один из людей Рэттлера. Он несся, не разбирая дороги, огромными скачками, как человек, охваченный смертельным страхом.

— Что случилось? — спросил я громко.

— Медведь, огромный медведь гризли! — заикаясь, кричал он и, не останавливаясь, помчался дальше.

Тут донесся душераздирающий крик:

— Помогите! Помогите! Он схватил меня! А-а-а-а-а!

Так вопить мог только человек, перед которым разверзлись врата ада. Видно, ему угрожала огромная опасность, и нужно было спешить на помощь. А я свой «старый флинт» оставил в палатке, поскольку он мешал в работе. И это вовсе не было легкомыслием, ведь по идее нас охраняли вестмены. Вернуться в палатку за оружием? Но тогда медведь успеет расправиться со своей жертвой. И я побежал как был: с ножом и двумя револьверами за поясом. Разве это оружие против серого медведя?

Я бросился в заросли. След вел дальше, к месту, где начинались деревья. Именно туда медведь оттащил старого бизона, тем самым затерев свои следы.

Это были страшные минуты. Позади меня кричали бегущие к палаткам за оружием геодезисты, впереди орали вестмены, и весь этот шум покрывали вопли человека, попавшегося медведю в лапы. С каждым шагом я приближался к месту разыгравшейся трагедии, и вот услышал рычание медведя. Нет, не рычание, а фырканье, ибо и этим он отличается от остальных медведей: в ярости или от боли он по-особому фыркает и сопит часто и громко.

И вот я у цели. Передо мной — растерзанная туша бизона, на деревьях вестмены, орущие дикими голосами, несмотря на то, что пребывали в относительной безопасности, ибо еще никто не видел, чтобы гризли лазал по деревьям.

Тут же за полуобглоданным быком я увидел вестмена, которого настиг медведь. Бедняга тоже пытался залезть на дерево, но не успел. Он ухватился обеими руками за нижний сук и даже, подтянувшись, лег на него животом, но тут подоспел гризли, и поднявшись на задние лапы, стал рвать когтями его ноги и спину. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться — вестмена уже не спасти. Я мог убежать, и никто бы меня не упрекнул, но страшная картина заставила меня действовать. Я схватил одно из брошенных вестменами ружей — оно оказалось незаряженным. Тогда я, перепрыгнув через тушу бизона, нанес медведю удар прикладом по голове. Ружье разлетелось в щепки, но я все-таки отвлек внимание гризли, и он повернул ко мне голову, но не рывком, стремительно, как это делают хищники из породы кошачьих, а медленно, словно недоумевая: кто это смеет нападать на него? Сверля меня своими маленькими глазками, он, казалось, раздумывал, прикончить ли первую жертву или схватить новую.

Это промедление оказалось для меня спасительным. Я понял, что у меня есть один-единственный выход. Вырвав из-за пояса револьвер, я выпустил четыре пули прямо ему в глаза и тут же отскочил в сторону, зажав в руке нож. Промедли я хоть секунду, мне пришел бы конец, так как ослепленный зверь тут же оставил свою жертву и бросился на меня, вернее, на то место, где я только что стоял. Не обнаружив там никого, медведь принялся искать меня, грозно сопя и в бешенстве колотя лапами по воздуху. Как сумасшедший, крутился он волчком вокруг себя, рвал когтями землю, прыгал во все стороны, далеко выбрасывая лапы, чтобы дотянуться до меня.

В конце концов, может быть, нюх и привел бы его к цели, но он был чересчур разъярен. А вскоре боль заставила его забыть обо мне и заняться своими ранами. Гризли принялся протирать глаза, фыркая и щелкая зубами. В мгновение ока я оказался рядом с ним и всадил ему нож между ребер. Он бешено замолотил лапами, но я успел отскочить. Наверное, дож не дошел до сердца, и у него оставались еще силы. Минут через десять он ослабел от потери крови, сел и опять принялся тереть глаза, а я снова нанес ему несколько ударов ножом. На этот раз они были удачней: гризли попытался встать на задние лапы, но вдруг завалился на бок, по телу пробежала дрожь, и зверь вытянулся.

— Слава Богу! — закричал Рэттлер с дерева. — Опасность миновала!

— Уж вы-то постарались обезопасить свою персону, — сказал я. — Теперь можете слезать.

— Нет, нет! Сначала проверьте, он совсем мертв?

— Это лишнее.

— Нет, нет, обязательно проверьте! Вы не представляете, как живучи эти бестии!

— Хотите убедиться, проверяйте сами. Я же всего-навсего гринхорн, а вы — известный вестмен.

Я подошел к несчастному, все еще висящему на суку. С искаженного ужасом лица на меня смотрели остекленевшие глаза.

— Отпустите ветку, сэр! — сказал я. — Я сниму вас.

Он не ответил и ни одним движением не подтвердил, что понял мои слова.

На просьбу спуститься и помочь мне славные вестмены отреагировали не раньше, чем я перевернул медведя, доказав тем самым, что он мертв. Лишь после этого они осмелились слезть, и мы с трудом сняли истерзанного медведем человека. Он не дышал. Ужасная смерть товарища, видимо, не слишком взволновала остальных, так как они тут же кинулись к медведю, рассматривая его и удивляясь. Рэттлер удовлетворенно произнес:

— Вот и поменялись местами: сначала медведь хотел нас съесть, а теперь мы съедим его. Эй, помогите скорее снять шкуру, отведаем окороков и лап!

Вынув нож и присев на корточки, он собрался было заняться этим, но я сказал:

— Вот если бы вы пустили нож в ход, когда медведь был жив, — другое дело, а теперь поздно. Не трудитесь.

— Что? — вскричал он. — Уж не вы ли помешаете мне отрезать мясо на жаркое?

— Именно я, мистер Рэттлер!

— По какому праву?

— Медведя повалил я.

— Ложь! Не станете же вы утверждать, что гринхорн смог убить ножом гризли? Это мы несколько раз выстрелили в него, когда увидели.

— … А потом разбежались и забрались на деревья? Да, это правда, абсолютная правда.

— Но в конце концов медведь сдох от наших пуль. Он уже едва дышал, когда вы принялись колоть его ножом. Ясно?

И он опять нагнулся над медведем. Я снова крикнул:

— Сейчас же отойдите, мистер Рэттлер, иначе придется вас проучить!

Рэттлер успел всадить нож в тушу гризли. Я сгреб его в охапку — так как он сидел на корточках — и швырнул в сторону. Рэттлер с громким треском угодил в дерево. Не знаю, что трещало — дерево или кости негодяя. Выхватив из-за пояса заряженный револьвер, я приготовился. Рэттлер тяжело поднялся и, со злобой глядя на меня, прошипел:

— Ты еще пожалеешь об этом! Второй раз нападаешь на меня. Третьего не будет! — И он двинулся ко мне с ножом в руке.

Я поднял револьвер, предостерегая:

— Еще шаг, и пущу вам пулю в лоб! Бросьте нож! Стреляю на «три»! Раз, два…

Он не бросил нож, и я бы выстрелил в него — нет, не для того, чтобы убить, но уж руку с ножом прострелил бы наверняка, чтобы заставить уважать себя, — как вдруг раздался чей-то голос:

— Вы что, спятили? Остановитесь!

Посмотрев в ту сторону, откуда доносился голос, мы увидели, как из-за деревьев вышел человек. Был он мал ростом, одет как индеец — в кожаные штаны и охотничью куртку, так что трудно было определить, белый это или краснокожий. Пожалуй, все-таки белый, хотя лицо его сильно обгорело на солнце. Голова незнакомца была непокрыта, темные волосы спускались до плеч, за поясом — нож, в руках — ружье. Умный взгляд темных глаз выдавал в нем незаурядного человека, и, несмотря на физический недостаток — горб, фигура не выглядела смешной. Известно, что только глупые люди позволяют себе смеяться над физическими недостатками других. Увидев незнакомца, Рэттлер закричал:

— Эй, это еще что за чучело? Никогда не видал на прекрасном Западе таких карликов и уродов!

Незнакомец смерил его взглядом с головы до ног и спокойно, с достоинством ответил:

— Благодарите Бога за то, что он наградил вас здоровым телом. Но тело — не самое важное в человеке, многое зависит от сердца и души, и вот тут я не уступлю вам.

Он сделал презрительный жест рукой, а затем обратился ко мне:

— Природа наделила вас большой силой, сэр. Не каждый может так легко отшвырнуть такую тяжесть. Приятно было посмотреть!

Пнув медведя ногой, он добавил:

— Вот за кем мы охотились! Жаль, не получилось.

— Вы хотели убить его?

— Да. Обнаружив вчера следы медведя, мы упорно преследовали его, а когда настигли, оказалось, что все уже кончено.

— «Мы»? Так вы не один, сэр?

— Со мной еще два джентльмена.

— Кто они?

— Представлю их вам, как только узнаю, кто вы такие. В этих местах надо соблюдать осторожность, встречаются ведь разные люди, причем больше плохих, чем хороших.

И он выразительно взглянул на Рэттлера и его подчиненных, а затем опять обратился ко мне:

— Впрочем, джентльмена видно издалека. Я слышал ваш разговор и составил собственное мнение.

— Сэр, — ответил я, — мы ведем геодезическую съемку. Нас четверо, один старший инженер, трое проводников и двенадцать вестменов для охраны.

— Гм, что касается охраны, сдается мне, вы в ней не нуждаетесь. Итак, вы — геодезисты. А что за съемка?

— Прокладываем трассу для железной дороги.

— Она пройдет по этой территории?

— Да.

— Вы ее купили?

Взгляд незнакомца стал колючим, тон неприязненным. Видимо, у него была причина спрашивать об этом, поэтому я вежливо пояснил:

— Меня включили в геодезическую экспедицию, и мое дело — съемка.

— А остальное, значит, вас не касается? А должно бы. Территория, на которой вы находитесь, является собственностью индейцев, конкретно — апачей из племени мескалеро. И я точно знаю, они эту землю не продавали и не уступали ни на каких других условиях.

— А вам-то что за дело? — крикнул Рэттлер. — Не забивайте голову чужими проблемами! Подумайте лучше о своих!

— Что я и делаю, сэр! Ведь я тоже апач, да к тому же мескалеро.

— Вы? Ну знаете, нужно быть слепым, чтобы не разглядеть в вас белого.

— И все же вы ошибаетесь! Обо мне нужно судить не по цвету кожи, а по имени. Меня зовут Клеки-Петра, что на языке апачей означает Белый Отец.

Рэттлер, должно быть, уже слышал это имя. Он сделал шаг вперед и издевательски произнес:

— Ах, Клеки-Петра, бакалавр, известный учитель апачей! Какая жалость, что вы горбун. Вот уж краснокожие небось насмехаются над вами.

— Ошибаетесь, сэр! Я привык за свою жизнь к издевательствам разных негодяев, тогда как умные люди не позволяют себе этого. А теперь, когда я узнал, кто вы такие и что здесь делаете, могу вам открыть, кто мои товарищи. Впрочем, лучше я вам их представлю.

Он крикнул что-то по-индейски в сторону леса, и на его зов оттуда вышли две колоритные фигуры. Это были индейцы, как мне показалось — отец и сын.

Старший был чуть выше среднего роста, могучего телосложения. От его фигуры веяло благородством, а движения свидетельствовали о большой физической силе и ловкости. Лицо типичного индейца, хотя черты его были не столь резки, как это обычно бывает у краснокожих. Спокойный и даже мягкий взгляд, исполненный какой-то тихой, внутренней сосредоточенности, должно быть, выделял его среди соплеменников. Голова индейца была непокрыта, темные волосы стянуты в узел, подобно шлему, в котором торчало орлиное перо — знак отличия вождя. Одежда его состояла из штанов с бахромой, замшевой охотничьей куртки и мокасин. Все одеяние выглядело ладным и прочным. На поясе висел нож и несколько узелков с необходимыми для охотника мелочами. На шее я заметил мешочек с «лекарствами» (об этом мешочке я еще скажу позже) и трубку мира с мундштуком из священной глины. В руках индеец держал двустволку, деревянные части которой были искусно украшены серебряными гвоздиками. Эта двустволка, названная впоследствии «серебряной», прославила потом его сына Виннету.

Одежда юного индейца отличалась несколько большей изысканностью: мокасины украшала щетина дикобраза, а швы штанов и куртки были прошиты тонкой красной нитью. На его шее тоже висели мешочек с «лекарствами» и трубка мира. Как и отец, он был вооружен ножом и двустволкой, длинные, до плеч волосы стянуты в узел на макушке. Перьев я не заметил. Любая женщина позавидовала бы таким прекрасным, густым, иссиня-черным волосам. Черты светло-коричневого с легким бронзовым оттенком лица юноши отличались еще большим благородством, чем у отца. Как потом оказалось, мы были с ним одного возраста.

С первого взгляда юный индеец произвел на меня глубокое впечатление. Чувствовалось, что это хороший человек и выдающаяся натура. Мы испытующе разглядывали друг друга, и вдруг мне показалось, что в его серьезных темных, бархатных глазах промелькнула симпатия ко мне.

— Вот мои спутники и друзья, — сказал Клеки-Петра, представляя сначала отца, а потом сына. — Это Инчу-Чуна, Доброе Солнце, вождь мескалеро и верховный вождь всех племен апачей. А это его сын — Виннету, совершивший, несмотря на свой молодой возраст, столько добрых дел, сколько десять воинов не совершают за всю жизнь. Слава его прогремит по всей прерии и Скалистым горам.

Слова Клеки-Петры прозвучали несколько высокопарно, но, как я позже убедился, были справедливы. Рэттлер издевательски засмеялся:

— Этот молокосос уже наделал столько дел? Именно наделал, это наверняка воровство, разбой и грабеж. Мы-то уж знаем. Все краснокожие грабят и воруют.

Это было тяжкое оскорбление, но трое пришельцев сделали вид, что не расслышали. Они обступили медведя и принялись его осматривать. Клеки-Петра нагнулся, внимательно обследовал раны и сказал, обращаясь ко мне:

— Он сдох от ударов ножом, а не от пуль.

Видимо, из укрытия он видел, что произошло, слышал нашу с Рэттлером ссору и теперь подтвердил, что я прав.

— А это мы еще посмотрим! — напыжился Рэттлер. — Что ты понимаешь в медвежьей охоте, горбатый бакалавр? Снимем шкуру с медведя и увидим, какая рана оказалась смертельной. Я не дам себя обмануть гринхорну!

При этих словах Виннету тоже склонился над медведем, ощупал его раны и спросил на хорошем английском языке:

— Кто бросился на него с ножом?

— Я.

— Почему мой юный белый брат не стрелял?

— При мне не было оружия.

— Здесь лежат ружья!

— Они не мои. Те, кому они принадлежат, побросали их и залезли на деревья.

— Идя по следу медведя, мы услышали испуганные крики. Уфф! Белки и скунсы залезают на деревья при появлении врага, мужчина же должен сражаться; если он отважен, то победит самого сильного зверя. Мой юный белый брат отважен, почему его здесь называют гринхорном?

— Потому что я впервые на Диком Западе и совсем недавно здесь.

— Бледнолицые — странные люди. Юношу, который с ножом бросается на страшного гризли, называют гринхорном, а те, кто со страху лезут на деревья и воют там от ужаса, считают себя опытными вестменами. Краснокожие справедливы, у них мужественный не может называться трусом, а трус отважным.

— Мой сын правильно сказал, — подтвердил отец, его английский был немного хуже. — Этот бледнолицый уже не гринхорн. Тот, кто убил серого медведя, храбрый герой. А если он к тому же спас других, то заслуживает благодарности, а не оскорблений. Хуг! Я сказал!

Как велика была разница между моими белыми коллегами и презираемыми ими индейцами! Чувство справедливости склонило краснокожих к свидетельству в мою пользу, что требовало немалого мужества: ведь их было трое, а они выступили против вестменов. Но это не испугало индейцев, и они спокойно, с достоинством, медленным шагом прошли мимо нас. Мы последовали за ними. Инчу-Чуна увидел вбитые в землю вешки, остановился и, обернувшись ко мне, спросил:

— Что это значит? Бледнолицые хотят измерить эти края?

— Да.

— Зачем им это?

— Чтобы построить дорогу для огненного коня.

Выражение спокойной задумчивости исчезло с лица старого индейца. В нем загорелся гнев.

— Ты пришел с этими людьми? — спросил он.

— Да.

— Ты измерял вместе с ними?

— Да.

— И тебе платят за это?

— Да.

Смерив меня презрительным взглядом, он с упреком обратился к Клеки-Петре:

— Ты говоришь нам красивые слова, но они лживы. Вот мы увидели бледнолицего с отважным сердцем, искреннего и честного, а спросив, что он здесь делает, выяснили: за деньги ворует нашу землю. Бледнолицые могут выглядеть хорошими или плохими, но внутри они все одинаковы.

Должен признаться, что в тот момент я ничего не сумел сказать в свое оправдание. В душе я испытывал стыд, так как вождь был прав.

Во время схватки с медведем геодезисты со старшим инженером укрылись в палатке и наблюдали оттуда в щелочку за происходящим. Завидев нас, они вышли и, с недоумением поглядывая на неизвестно откуда взявшихся индейцев, принялись расспрашивать, как удалось справиться с медведем. Рэттлер отрезал:

— Мы застрелили его, и на обед будут медвежьи лапы, а вечером окорок.

Трое гостей взглянули на меня — неужели промолчу? Я не вытерпел:

— Медведя не застрелили, это я заколол его ножом. Вот эти люди признали мою правоту, но пускай Хокенс, Стоун и Паркер, когда вернутся, рассудят нас. Пусть они скажут свое слово, а пока я никому не позволю прикоснуться к медведю.

— Какого дьявола! Буду я еще прислушиваться к их мнению! — взорвался Рэттлер. — Пойду со своими людьми и освежую медведя, а кто нам захочет помешать, получит дюжину пуль в живот!

— Не кипятитесь, мистер Рэттлер, не то лопнете! Я ваших пуль не испугаюсь, не то что вы медведя, и запомните: меня не загоните на дерево. Впрочем, я разрешаю вам отправиться на ту полянку, но лишь для того, чтобы предать земле вашего товарища. Нельзя же его так оставлять.

— Кто погиб? — испуганно спросил Бэнкрофт.

— Да Роллинс, — ответил Рэттлер. — А погиб из-за чужой глупости, мог бы и уцелеть.

— Как это? По чьей глупости?

— Он вместе с нами бросился на дерево и уже почти вскарабкался, но тут прибежал этот гринхорн и раздразнил медведя. Тот в ярости бросился на Роллинса и разорвал его на куски.

Это была уже такая наглая ложь, что я от возмущения в первый момент потерял дар речи. Опомнившись, спросил Рэттлера:

— Вы уверены в этом, сэр?

— Да! — И он вытащил револьвер, приготовившись к нападению.

— Вы настаиваете на том, что Роллинс мог спастись, а я помешал ему?

— Да.

— А разве медведь не схватил его еще до меня?

— Ложь!

— Что ж, придется заставить вас сказать правду.

Выбив левой рукой у него револьвер, правой я нанес такой сильный удар в скулу, что Рэттлер отлетел на шесть шагов. Вскочив на ноги, он выхватил нож из-за пояса и кинулся на меня, рыча, как разъяренный зверь. Отразив удар, я со всей силы стукнул его кулаком по голове, и он без сознания рухнул у моих ног.

— Уфф, уфф! — удивился Инчу-Чуна, забыв на миг об обычной индейской невозмутимости, но в следующее мгновение его лицо снова приняло непроницаемое выражение.

— Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у геодезиста Виллера. Я изготовился отбить нападение дружков Рэттлера, однако ни один из них не решился подойти ко мне, хотя злоба душила их.

Отваги у этих трусов хватило лишь на то, чтобы вполголоса посылать мне проклятия.

— Мистер Бэнкрофт, — потребовал я, — хоть раз призовите Рэттлера к порядку. Он все время ищет со мной ссоры. Добром это не кончится. Отошлите его, а если вы этого не сделаете, то уйду я.

— Ого, сэр, неужели это так серьезно?

— Да, серьезно! Вот его нож и револьвер, не отдавайте ему, пока не успокоится, иначе, смею вас заверить, я буду защищаться и просто пристрелю его. Можете называть меня гринхорном, но я закон прерии знаю: того, кто угрожает ножом или револьвером, позволено убить на месте.

Я говорил только о Рэттлере, хотя имел в виду и остальных «славных» вестменов. Разумеется, они все поняли, но промолчали.

Инчу-Чуна обратился к инженеру:

— Мое ухо слышало, что среди бледнолицых ты имеешь право приказывать. Так ли это?

— Да, — ответил Бэнкрофт.

— Я должен поговорить с тобой.

— О чем?

— Узнаешь. Но ты стоишь, а мужчины во время разговора должны сидеть.

— Ты хочешь быть нашим гостем?

— Это невозможно. Как я могу быть твоим гостем, если это ты находишься на моей земле, в моем лесу, в моей долине и в моей прерии? Пусть белые мужчины сядут. А что за бледнолицые идут сюда?

— Это наши люди.

— Пусть сядут с нами.

Сэм, Дик и Билл возвращались с прогулки. Будучи опытными вестменами, они очень удивились, увидев индейцев, и еще больше обеспокоились, узнав, кто те такие.

— Кто этот третий? — спросил меня Сэм.

— Это Клеки-Петра, Рэттлер называет его бакалавром.

— Клеки-Петра, бакалавр? Я слышал о нем, чтоб мне лопнуть. Таинственная личность. Белый, но уже давно живет среди апачей. Он вроде миссионера, хотя и не священник. Я рад его видеть. Прощупаем его немного! Хи-хи-хи!

— Если он позволит.

— Не укусит же он меня! Ба, да тут еще что-то произошло?

— Да, и очень серьезное.

— Говорите же!

— Мне пришлось сделать то, от чего вы меня вчера предостерегали.

— Точнее! Я от многого вас предостерегал.

— Я встретил гризли.

— Как? Что? Где? Вы шутите?

— Ни в коем случае. За этими кустами, в лесу. Он затащил туда тушу старого быка.

— Сто тысяч чертей! И надо же было этому случиться как раз тогда, когда меня не было в лагере! Кто-нибудь пострадал?

— Да, погиб Роллинс.

— А вы? Что делали вы? Держались в сторонке, как я советовал?

— Да.

— Правильно! Хотя что-то не верится.

— Придется поверить. Я держался настолько в стороне, что он ничего не смог со мной сделать, а я всадил ему нож между ребер.

— Вы в своем уме? Напали на него с одним ножом?

— Да, у меня не было ружья.

— Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Этот гринхорн специально берет с собой тяжелый карабин на медведя, а когда тот появляется, убивает его ножом. Это же нарочно не придумаешь!

— Рэттлер утверждает, будто не я уложил гризли, а он.

И я рассказал другу, как все произошло — и о медведе, и о ссоре с Рэттлером.

— Ну и легкомысленный парень! — вскричал Сэм. — Никогда в жизни не видел серого медведя, а идет на него, как на старого пуделя! Немедленно хочу поглядеть на добычу! Дик, Билл, пошли посмотрим, какую глупость выкинул опять наш гринхорн!

В это время очнулся Рэттлер, и Сэм бросил ему:

— Послушайте, мистер Рэттлер, вы опять пристаете к моему юному другу. Если вы дотронетесь до него еще хоть раз, я уж постараюсь, чтобы этот раз был для вас последним. Запомните, мое терпение кончилось. — И он торжественно удалился с друзьями.

Лицо Рэттлера исказилось яростью, он с ненавистью взглянул на меня, но промолчал, хотя готов был взорваться, как мина, в любую секунду.

Оба индейца и Клеки-Петра уселись рядом на траве, инженер устроился напротив, но разговор не начинали. Ждали возвращения Сэма и его приговора. Вернулся он довольно быстро и еще издалека закричал:

— Какой дурак сначала стреляет в медведя, а потом убегает? Если не хочешь вступать с ним в схватку, то нечего и стрелять, только раздразнишь. Оставьте его в покое, и он не нападет. Так кто же убил медведя?

— Я! — поспешно вскричал Рэттлер.

— Вы? А чем?

— Пулей.

— Правильно, все сходится!

— Я так и думал!

— Верно, медведь сдох от пули.

— Значит, он мой! Слушайте, добрые люди. Сэм Хокенс на моей стороне, торжествовал Рэттлер.

— Ну конечно, ведь ваша пуля чиркнула медведя по голове и оторвала кончик уха, от чего гигант на месте скончался. Хи-хи-хи!

Досыта насмеявшись, Сэм продолжал:

— Если и вправду в медведя стреляло несколько человек, то все они со страху промазали. Только одна пуля приласкала его по уху, других следов нет. Зато имеются четыре огромные ножевые раны: две около сердца и две прямо в нем. Кто его заколол?

— Это сделал я.

— Вы один?

— Один!

— Значит, медведь — ваш, точнее, вам принадлежит шкура, а мясо — всем нам. Поделите мясо вы, таков обычай Дикого Запада. Что скажете, мистер Рэттлер?

— Чтоб вас черт побрал!

Задыхаясь от проклятий, Рэттлер направился к фургону, где стоял бочонок с бренди, плеснул в стакан и залпом выпил. Ну вот, теперь он будет пить, пока не свалится с ног.

Спор был закончен, и Бэнкрофт обратился к вождю, чтобы тот изложил свою просьбу.

— То, что я хочу сказать, — не просьба. Это приказ, — гордо произнес Инчу-Чуна.

— Вы не вправе приказывать мне, — высокомерно ответил старший инженер.

На мгновение лицо вождя вспыхнуло гневом, однако он сдержал себя и спокойно ответил:

— Мой белый брат, ответь мне, но по совести. Там, где живет белый брат, у него есть свой дом?

— Да.

— И сад перед ним?

— Да.

— Стерпел бы мой белый брат, если бы сосед начал строить дорогу через его сад?

— Нет.

— Места по ту сторону Скалистых гор и на восток от Миссисипи принадлежат бледнолицым. Как бы бледнолицые посмотрели на то, если индейцы пришли туда строить железную дорогу?

— Мы бы выгнали их.

— Мой брат прав. Но бледнолицые пришли на наши земли, ловят наших мустангов, убивают наших бизонов, ищут у нас золото и драгоценные камни. И вот теперь еще собираются строить длинную-длинную дорогу, по которой побежит огненный конь. И новые тысячи бледнолицых приедут сюда, чтобы отнять у нас последнее. Так как же мы должны поступить?

Бэнкрофт молчал.

— Неужели мы совсем бесправны? Вы называете себя христианами и все время говорите о любви, а сами нас грабите и убиваете, требуя в ответ покорности. Вы говорите, что ваш Бог — добрый отец всех краснокожих и белых людей, но отец он только для вас, для нас же — отчим. Разве вся эта страна не принадлежит краснокожим? Вы отобрали ее у нас, а что дали взамен? Нищету, нищету и еще раз нищету!

Вы гоните нас все дальше, забирая все наши земли. Мы задыхаемся в тесноте. Почему вы так делаете? Нужда заставляет? Самим земли мало? Нет, это все ваша жадность. Там, где вы живете, хватит места для всех, для многих миллионов, а краснокожий, законный хозяин этой страны, должен ютиться на жалком клочке земли. Клеки-Петра рассказывал мне о вашей священной книге — Библии. В ней сказано, что у первого человека было двое сыновей, и один из них убил другого, а кровь убитого взывала к небесам о мщении. Не так ли происходит и с нами — краснокожими и белыми братьями? Вы — каины, а мы — авели, чья кровь взывает к небесам о мщении. Вдобавок ко всему вам бы еще хотелось, чтобы мы покорно позволяли себя убивать. Нет, мы будем защищаться! Нас гонят с насиженных мест все дальше и дальше. Казалось, здесь мы нашли наконец отдых и пристанище, но вот вы вновь приходите и начинаете прокладывать путь для огненного коня. Разве у нас не такие же права на свой сад, как у тебя на твой? Действуя по вашим законам, мы должны были бы истребить всех вас. Мы так не делаем, только хотим обладать теми же правами, что и вы. Но оказывается, у ваших законов два лица, и вы выбираете то из них, которое вам выгодней. Ты хочешь строить здесь дорогу, а спросил ли ты нашего разрешения?

— Это излишне.

— Почему? Разве это ваша страна?

— Да, я так считаю.

— Нет, она принадлежит нам. Разве ты купил ее у нас?

— Нет.

— Разве мы подарили ее тебе?

— Мне — нет.

— И другим тоже. Если ты честный человек и приходишь сюда строить дорогу для огненного коня, то первым делом должен спросить того, кто тебя послал, имеет ли он право, и должен потребовать доказательств. Но ты этого не сделал. Я запрещаю вам дальше мерить нашу землю.

Последние слова Инчу-Чуна произнес с особым нажимом, в них слышалась суровая решимость. Меня его речь потрясла. Много книг читал я об индейцах, но в них они изображались совсем другими. Инчу-Чуна говорил на чистом английском языке, аргументация и логика его речи свидетельствовали о ясном уме. Быть может, это заслуга бакалавра Клеки-Петры?

Положение было в высшей степени затруднительное. Будь старший инженер честным человеком, он признал бы справедливость обвинений вождя. Но мистер Бэнкрофт честным человеком не был, поэтому принялся выкручиваться, пытаясь оправдать наше присутствие. Вождь легко прижал его к стене своей железной логикой, и тогда старший инженер в раздражении обратился ко мне:

— Сэр, вы разве не слышите, о чем идет речь? Скажите же свое веское слово.

— Благодарю покорно, мистер Бэнкрофт, но я геодезист, а не адвокат. Мне приказано делать измерения, а не произносить речи.

Инчу-Чуна решительно отрезал:

— Не надо слов. Я сказал, что больше вас тут не потерплю, и хочу, чтобы уже сегодня вы возвратились туда, откуда пришли. Мы с моим сыном Виннету сейчас уйдем и вернемся за ответом по истечении времени, которое бледнолицые называют часом. Если вы покинете нашу землю, мы останемся братьями, в противном случае я выкопаю топор войны. Я Инчу-Чуна, вождь всех апачей. Я сказал! Хуг!

«Хуг» — восклицание индейцев для придания большей убедительности словам, и означает оно то же, что и «аминь», «я сказал» или «да будет так».

Инчу-Чуна встал, вслед за ним поднялся Виннету. Они медленно удалялись и скрылись за поворотом. Клеки-Петра остался. Инженер обратился к нему за советом, как поступить. Старик ответил:

— Поступайте как знаете, сэр! Я согласен с вождем. Краснокожих жестоко и планомерно уничтожают. Но я белый и понимаю, что сопротивление бесполезно. Если сегодня вы уйдете отсюда, завтра придут другие и закончат ваше дело. Но хочу предостеречь вас. Вождь не шутит.

— Куда он пошел?

— За нашими лошадьми.

— Разве вы на лошадях?

— Разумеется. Мы спрятали их, когда преследовали медведя, так как на гризли не охотятся верхом.

Он встал, тем самым давая понять, что дальнейший спор бессмыслен. Мне очень хотелось порасспросить его, и я осмелился с ним заговорить.

— Сэр, позвольте я провожу вас. Мне хотелось бы поговорить с вами об Инчу-Чуне и Виннету. Они очень заинтересовали меня.

Сам он тоже крайне занимал мои мысли, однако я воздержался от вопросов.

— Хорошо, сэр, идемте, — ответил он. — Когда-то я оставил мир белых, и ни с одним из них больше не общался, но вы мне понравились. Пройдемся вместе.

Из короткой беседы я понял, что имею дело с человеком необыкновенной судьбы, хотя он очень неохотно говорил о своем прошлом. Зато сам задавал много вопросов.

Немного отойдя от лагеря, мы сели под деревом. Беседуя с ним, я не сводил глаз с его выразительного лица, на котором жизнь оставила глубокие следы. Это были следы сомнений и утрат, забот и нужды. Сколько гнева, тревоги и отчаяния выражали, вероятно, эти глаза, которые сейчас были ясны и спокойны, как ровная гладь лесного озера.

Выслушав мой рассказ, он слегка кивнул головой и сказал:

— О себе могу заметить одно: после долгой внутренней борьбы я обрел покой, оставив свет и людей, побывал в разных странах и, наконец, оказался на Диком Западе, где племена краснокожих ведут отчаянную борьбу за выживание. Я знал, что битва проиграна, что им грозит полное уничтожение и не в моих силах спасти их. Однако я мог хотя бы облегчить их страдания. Я пришел к апачам и поселился у них, узнал и полюбил этих благородных людей, их обычаи, добился их доверия и сегодня могу с радостью наблюдать первые плоды своей деятельности. Молодой человек, мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с Виннету. Он — мое творение, я особенно горжусь им. Этот юноша наделен большими способностями. Будь Виннету сыном какого-нибудь европейского аристократа, он стал бы великим полководцем или знаменитым политическим деятелем. Но он — сын индейского вождя и разделит участь своего народа. Мое единственное желание — быть рядом с ним до самой смерти, сопровождать его во всех делах, оберегать от коварных превратностей судьбы. Он — мое духовное дитя, и я люблю его больше себя самого, а если получится, что пуля, предназначенная ему, попадет в мое сердце, я умру счастливым.

Клеки-Петра умолк, опустив голову. До глубины души взволнованный его исповедью, я лишь молча пожал ему руку — любые слова были бы лишними. Он понял и поблагодарил меня крепким рукопожатием. После долгой паузы он тихо спросил:

— Как случилось, сэр, что я открылся перед вами? Я вижу вас в первый и, может статься, в последний раз. Может, сама судьба нам уготовила эту встречу? Мне как-то странно грустно сегодня, но эта грусть светлая. Такое настроение испытываешь осенью, когда опадают листья. Интересно, как опадет последний лист моей жизни? Тихо и спокойно или его сорвет вихрем до времени?

Погрузившись в тихую, безотчетную грусть, он смотрел вдаль, на долину. По ней к нам приближались верхом Инчу-Чуна и Виннету, ведя коня Клеки-Петры в поводу. Мы поднялись и направились в лагерь, добравшись туда одновременно с индейцами.

Рэттлер, весь красный и опухший, стоял, прислонившись к фургону, и осоловелыми глазами поглядывал в нашу сторону. Пока мы отсутствовали, он успел здорово нализаться, так что теперь едва держался на ногах. А насупленный мрачный взгляд делал его похожим на быка, готового броситься на противника.

Вождь и Виннету спешились и подошли к нам.

Что решили мои белые братья: они останутся или уйдут? — спросил Инчу-Чуна.

Старший инженер попытался покончить дело миром.

— Даже захоти мы уйти, — сказал он, — мы не сможем этого сделать, ведь надо вести порученное дело до конца. Сегодня я вышлю посыльного за распоряжениями и после его возвращения смогу дать ответ.

Это было неплохо задумано, ведь, пока посыльный будет ездить туда и обратно, мы успеем закончить работу.

Но вождь решительно отказался:

— Я не намерен ждать так долго. Белые братья должны дать ответ немедленно.

В это время Рэттлер, наполнив стакан бренди, двинулся к нам нетвердыми шагами. Я подумал, что он замышляет что-то против меня, но он приблизился к индейцу и невнятно пробормотал:

— Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их волю и уйдем, а иначе нет. Пусть начинает молодой, вот тебе огненная вода, Виннету!

И он протянул стакан, но Виннету жестом отказался.

— Как, не хочешь выпить со мной? Да ведь это оскорбление! Тогда я выплесну все это в твою поганую физиономию, краснокожий! Умойся бренди, если выпить не хочешь!

И прежде чем мы опомнились, он выплеснул стакан в лицо молодому апачу. По индейским обычаям подобное оскорбление карается смертью. И Рэттлер тут же, правда не столь сурово, был наказан. Виннету нанес ему кулаком в зубы такой удар, что тот распластался на земле и с трудом поднялся на ноги.

Я готов был уже встать между ними на случай, если начнется драка, но Рэттлер лишь бросил грозный взгляд на молодого апача и с проклятиями отошел к фургону.

Виннету отер лицо ладонью с невозмутимым видом.

— Я вновь спрашиваю вас, — спросил вождь, — но уже в последний раз. Уйдут ли белые братья сегодня же из долины?

— Нам нельзя этого сделать, — прозвучал ответ.

— Тогда уйдем мы! Но отныне между нами война.

Я попытался было их остановить, но тщетно. Все трое вернулись к лошадям. И тут раздался голос Рэттлера:

— Прочь отсюда, краснокожие собаки! А за оплеуху заплатите мне сейчас же!

С неожиданной для его состояния прытью Рэттлер схватил ружье и прицелился в Виннету. Индеец стоял прямо под пулей. Все произошло слишком быстро, спасения не было.

В ужасе вскричав: «Уходи, Виннету, быстро уходи!» — Клеки-Петра рванулся и прикрыл собой молодого индейца.

Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился рукой за сердце, покачнулся и упал, как подкошенный. В ту же секунду упал и Рэттлер, сбитый моим ударом. Желая предотвратить выстрел, я бросился к нему, но опоздал. Поднялся шум, и только оба апача не проронили ни звука. Они опустились на колени рядом с Клеки-Петрой, отдавшим жизнь за своего воспитанника, и в молчании осматривали рану. Пуля прошла через сердце, кровь текла ручьем. Я поспешил к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты, лицо бледнело с каждой минутой.

— Положи его голову себе на колени, — попросил я Виннету, — если он откроет глаза и увидит тебя, ему легче будет умирать.

Юный индеец молча повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он неотрывно смотрел на умирающего друга. Клеки-Петра медленно открыл глаза, и счастливая улыбка озарила его лицо при виде склонившегося Виннету.

— Виннету, о мой сын Виннету, — прошептал он, слабея.

Его угасающий взгляд принялся кого-то искать и остановился на мне.

— Останься с ним… — сказал Клеки-Петра. — Будь ему верен… продолжи… мое дело.

— Я сделаю так. Клянусь!

Клеки-Петра сложил руки в молитве. Судорога прошла по всему телу, кровь в последний раз с силой брызнула из раны, голова откинулась. Он скончался.

Виннету бережно опустил на траву голову умершего и медленно встал. Он вопросительно взглянул на отца.

— Там лежит убийца, я сбил его с ног, — сказал я. — Он ваш.

— Огненная вода! — Только эти слова произнес вождь, но сколько же презрения в них заключалось!

— Я хочу быть вашим другом и братом. Я иду с вами! — вырвалось у меня невольно, но вождь плюнул мне в лицо:

— Паршивый пес! Вор, укравший нашу землю! Вонючий койот! Только осмелься пойти с нами, я убью тебя!

Будь на его месте кто-нибудь другой, он получил бы достойный ответ кулаком, я же оставил оскорбление безнаказанным. Он вправе считать меня врагом, пришедшим на чужую землю, я заслужил это обвинение. А как быть с клятвой, данной умирающему? Но и навязываться индейцам я больше не мог.

Белые стояли в молчании, ожидая, что предпримут апачи. Те, ни разу на нас не взглянув, усадили труп Клеки-Петры на коня, привязали, потом вскочили на своих коней и, поддерживая мертвое тело, удалились. Ни слова угрозы, ни слова о мести, они даже не взглянули на нас. И это было невыносимо. Уж лучше бы они пригрозили нам самой лютой смертью!

— То, что произошло, — ужасно, но это лишь начало. Конец может быть страшнее, — отозвался наконец Сэм Хокенс. — Пьяный негодяй все еще без сознания после вашего удара. Что с ним делать?

Не ответив, я вскочил на коня и ускакал. Мне хотелось остаться одному, хоть немного успокоиться и осмыслить происшедшие в последние полчаса события. Только поздним вечером, опустошенный и уставший телом и душой, я вернулся в лагерь.

Глава III ВИННЕТУ В НЕВОЛЕ

В мое отсутствие лагерь перенесли к тому месту, где я убил медведя. Десять мужчин с трудом перетащили тушу из-под ветвей к костру.

Несмотря на позднее время, никто не ложился, и только Рэттлер отсыпался после пьянки. Хокенс освежевал медведя, но к мясу не притронулся.

Когда я вернулся в лагерь, маленький вестмен подошел ко мне и спросил:

— Куда же вы подевались, сэр? Мы с нетерпением ждем вас. Уж больно хочется отведать медвежатинки, а без вашего разрешения мы не можем разрезать тушу. Я только помог мишке раздеться. Костюмчик сидел на нем как влитой, ни единой морщинки, хи-хи-хи! Не обессудьте, пожалуйста. А теперь вам решать, как разделить мясо. Хотелось бы зажарить кусок перед сном.

— Делите по вашему усмотрению, — ответил я, — мясо принадлежит всем.

— Ладно, но позвольте заметить, что самое вкусное — это лапы. На свете нет ничего вкуснее медвежьих лап. Правда, им положено полежать некоторое время, пока в них не заведутся черви, — только тогда они приобретут отменный вкус. К сожалению, мы так долго ждать не можем, боюсь, апачи испортят нам пир. Поэтому желательно немедленно заняться ужином и еще сегодня приготовить лапы. Если уж помирать, так хоть после ужина, вкусно поев напоследок. Вы согласны, сэр?

— Конечно.

— Ну и прекрасно, тогда пора браться за дело. С аппетитом у нас все в порядке, если я не ошибаюсь.

И Сэм взялся за дело: разделал лапы и разрезал их на куски, каждому по штуке. Мне досталась лучшая часть от передней лапы. Я завернул ее и отложил в сторону, тогда как остальные спешили зажарить свои порции. Я был страшно голоден после трудного дня, но и думать не мог о еде. Я все еще переживал ужасное убийство Клеки-Петры. Казалось, что я сижу вместе с ним и слушаю исповедь благородного человека, слышу слова, полные предчувствия близкой смерти. В самом деле, так глупо оборвалась его жизнь. И кто это сделал?! Пьяный мерзавец! Вот он лежит, убийца, все еще пьяный до бесчувствия. Рэттлер был мне противен. Думаю, что именно чувство гадливости было причиной того, что апачи не расправились с убийцей на месте.

«Огненная вода», — бросил с глубоким презрением Инчу-Чуна. Двумя словами вождь выразил и обвинение, и упрек.

Единственным, хотя и слабым для меня утешением было то, что Клеки-Петра умер, как и хотел — на руках у Виннету, от пули, предназначенной для его любимого воспитанника. Но почему именно меня просил Клеки-Петра, чтобы я остался с Виннету и продолжил дело, начатое белым учителем? Почему я? За несколько минут до кровавого события Клеки-Петре казалось, что мы больше никогда не увидимся, что жизненный путь не приведет меня к апачам, а потом он вдруг потребовал клятву, которая непременно должна была связать меня с этим племенем.

Почему я так быстро дал умирающему свое согласие? Из жалости? Вполне возможно. Но был и другой повод. Виннету произвел на меня огромное впечатление, как никто до сих пор. И хотя мы были ровесниками, он во многом превосходил меня — я это сразу почувствовал. Достоинство, гордость, чистота помыслов, отблеск душевной муки, которые я разглядел на его лице, спокойная уверенность в каждом движении — все это потрясло меня. Поведение обоих вождей вызывало чувство глубокого уважения. Другие люди, и краснокожие и белые, бросились бы на убийцу и тут же расправились с ним. Эти двое даже не взглянули на него, ни малейшим жестом, ни выражением лица не показали, что происходит в их душах. Насколько же они превосходили нас!

Мои товарищи уплетали медвежьи лапы, а я все сидел, погруженный в раздумья, пока Сэм Хокенс не вернул меня к действительности:

— Что с вами, сэр? Вы не голодны?

— Голоден, но не в состоянии есть.

— Вот как? Предпочитаете скорбные размышления? Должен предупредить очень вредная привычка. И меня потрясло сегодняшнее происшествие, но вестмен обязан уметь спокойно относиться к подобным случаям. Не зря Дикий Запад называют «землей кровавой темной». Поверьте, каждая ее пядь пропитана кровью, а тот, чей нос столь деликатен, что не выносит запаха крови, пусть лучше сидит дома и пьет лимонад. Не принимайте все близко к сердцу и разрешите зажарить для вас кусок медвежьей лапы.

— Спасибо, Сэм, я не смогу есть. Вы уже решили, как нам поступить с Рэттлером?

— Да, мы говорили по этому поводу.

— Какое будет наказание?

— Наказание? Вы считаете, что его надо наказать?

— Безусловно.

— И как именно? Может, прикажете отвезти его в Сан-Франциско, Нью-Йорк или Вашингтон и предать суду за убийство?

— Ерунда! Мы здесь олицетворяем власть, которая должна его судить, руководствуясь законами Запада.

— Что вы, гринхорн, можете знать о законах Запада? Может, вы специально прибыли сюда из Старого Света, чтобы играть роль главного судьи? А может, Клеки-Петра приходится вам родственником или другом?

— Отнюдь.

— То-то! Правда, Дикий Запад руководствуется собственными, незыблемыми и особыми законами: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь, как в Библии. Здесь можно казнить убийцу без суда и следствия или же созвать суд, который вынесет приговор и немедленно приведет его в исполнение. Так здесь избавляются от мерзавцев, мешающих жить честным охотникам.

— Давайте созовем такой суд.

— Для этого необходим обвинитель.

— Им буду я!

— На каком основании?

— Я не смогу допустить, чтобы убийство осталось безнаказанным.

— Вы рассуждаете, как гринхорн. В роли обвинителя выступить можно только в двух случаях: во-первых, если убитый был вашим близким родственником или другом, но вы только что сказали, что это не так; во-вторых, если бы вы были этим убитым, хи-хи-хи! Неужели мы имеем дело со вторым случаем?

— Сэм, шутки здесь неуместны!

— Знаю, знаю! Я хотел лишь уточнить, что убитый имеет неоспоримое право требовать наказания убийцы. Но у вас такого права нет, так же как и у нас, а там, где нет обвинителя, нет и судьи. Поэтому мы не можем судить его.

— Значит, Рэттлер не будет наказан?

— Ну уж нет! Я совершенно уверен, он понесет наказание от рук апачей.

— И мы вместе с ним!

— Вполне вероятно. Вы думаете, мы избежим расправы, если убьем Рэттлера? Ошибаетесь. Мы вместе работаем, вместе попадем в плен и вместе погибнем. Не только его, но и нас апачи считают убийцами, и когда начнут мстить, то расправятся со всеми.

— Даже если мы избавимся от него?

— И тогда тоже. Нас просто перестреляют, не спрашивая, с нами он или нет. А каким образом вы хотели бы избавиться от него?

— Прогнать, и все.

— Мы обдумывали такое решение, однако, во-первых, мы не имеем права прогонять его, а во-вторых, нам нельзя поступать так из соображений предосторожности.

— Не понимаю! Если чье-то общество меня не устраивает, я расстаюсь с этим человеком! Что же, и дальше терпеть присутствие негодяя и пьяницы, который причиняет нам все новые и новые беспокойства?

— К сожалению, да. Рэттлер, как и я, Стоун и Паркер, был нанят на работу, и только те, кто его нанимали и платят, могут его прогнать. Мы обязаны неукоснительно следовать букве закона.

— По отношению к человеку, который изо дня в день попирает законы, не только человеческие, но и божеские!

— Именно так! Он негодяй, вы совершенно правы, но мы, вестмены, в данном случае олицетворяем власть и не имеем права нарушить ее предписания. Но даже если отбросить эту проблему, что, по-вашему, предпримет Рэттлер в случае его изгнания?

— Это его дело!

— И наше тоже! Тогда нам угрожает месть с его стороны. Пусть остается с нами, легче будет за ним присматривать. Будучи изгнан, Рэттлер станет кружить поблизости, а кому хочется получить пулю в спину? Надеюсь, я вас убедил?

Говоря это, Сэм взглядом указал на приятелей Рэттлера, которым мы не доверяли и которые при попытке выгнать Рэттлера, скорее всего, горой встанут за него. Поэтому я ответил Сэму:

— Вынужден согласиться с вами, но боюсь, апачи будут непременно мстить нам.

— Несомненно, будут, тем более что мы не услышали от них ни слова угрозы. Они вели себя очень гордо, но и необыкновенно умно. Заметили? Если бы они захотели немедленно отомстить, то погиб бы только Рэттлер — если бы, конечно, мы им не помешали. Но апачи ополчились против нас всех, поскольку Рэттлер — один из нас. Мы для них враги, отнимающие их землю. Если их план удастся — готовьтесь к мучительной смерти. Уважение, которым пользовался Клеки-Петра, требует двойной, даже тройной мести.

— А все из-за пьяницы! И к нам, конечно, пожалуют целые полчища апачей.

— Разумеется! Все зависит от того, когда они пожалуют. К черту работу, и немедленно бежать — только так можно спастись.

— Может, мы все-таки успеем закончить?

— Сколько дней вам потребуется?

— Дней пять.

— Гм! Насколько мне известно, поблизости нет стойбищ апачей. До ближайших селений дня три пути. Итак, если я не ошибаюсь, Инчу-Чуна и Виннету будут ехать дня четыре, ведь они везут убитого. На обратном пути им понадобится три дня, итого — дней семь. Если вы считаете, что уложитесь в пять дней, то мы можем продолжить съемку.

— А если ваши расчеты ошибочны? Где гарантия, что апачи повезут тело в селение, а не спрячут его в укромном месте и не вернутся раньше, чтобы перестрелять нас из засады? А может, где-то поблизости скрывается отряд апачей? Странно, очень странно, что два индейца, к тому же вожди, отлучились столь далеко от своих поселений без надлежащего сопровождения. Вероятнее всего, сейчас, в разгар охоты на бизонов, Инчу-Чуна и Виннету прибыли сюда во главе отряда охотников и лишь на короткое время покинули его. Обо всем этом мы должны помнить и все учитывать.

Сэм Хокенс прищурил маленькие глазки, скорчил гримасу и воскликнул с глубочайшим удивлением:

— Черт возьми! Ну и умница же вы! В самом деле, цыпленок в десять раз умнее старого петуха, чтоб мне лопнуть! Честно говоря, мысль неглупая. Согласен, мы должны быть начеку. И прежде всего надо узнать, куда отправились апачи. На рассвете поеду за ними.

— И я с вами, — сказал Билл Паркер.

— И я, — заявил Дик Стоун. Сэм, подумав минуту, ответил:

— Оставайтесь здесь, вы необходимы в лагере.

И Сэм бросил многозначительный взгляд на приятелей Рэттлера. Старый вестмен был прав. Оставаясь без присмотра, эти люди могли спровоцировать протрезвевшего Рэттлера на нежелательные для нас действия, поэтому Стоуну и Паркеру нельзя было покидать лагерь.

— Ты не можешь ехать один, — сказал Стоун.

— И один справлюсь, но поеду не один, — ответил Сэм. — Подыщу себе товарища.

— Кого?

— Да вот этого гринхорна, — сказал Сэм, указывая на меня.

— Ему нельзя покидать лагерь! — возразил инженер.

— Почему, мистер Бэнкрофт?

— Мне необходима его помощь.

— Интересно, в чем именно?

— В работе. Если мы должны закончить съемку в пять дней, то надо напрячь все силы. И все должны участвовать в работе.

— Ага, напрячь все силы! А до сих пор этого не требовалось? Один работал за всех, так пусть теперь все поработают на одного.

— Вы что себе позволяете, мистер Хокенс? Ваши шутки неуместны!

— Я и не шучу. Думаю, вы не очень-то отстанете, если завтра вместо пятерых поработают четверо. У меня созрел один план, а чтобы его осуществить, надо кое-куда съездить вместе… с Шеттерхэндом.

— Шеттерхэндом? Гм… Можно узнать, что за план?

— Естественно. Пусть молодой человек узнает, как выслеживать индейцев. Ему пригодится умение следопыта.

— Вот уж это меня не волнует!

— Знаю. Но есть еще одна причина. Я собираюсь в опасный путь, и полезно будет и для меня, и для вас, кстати, тоже, если моим спутником станет человек физически сильный, к тому же меткий стрелок…

— Не понимаю, в чем тут наша польза.

— Не понимаете? Быть не может! Такой умный, такой предусмотрительный джентльмен — и не понимает? Я ведь еду на разведку. А что, если враги укокошат меня? Никто не предупредит вас об опасности, нападение будет внезапным, и вас всех перебьют. А мой молодой спутник своей тоненькой ручонкой одним махом уложит любого верзилу и тем самым при необходимости решит проблему нашего возвращения в лагерь. Я ясно излагаю свою мысль?

— Гм-м, да.

— А сейчас — самое важное. Во избежание скандала он непременно завтра должен покинуть лагерь, иначе последствия могут быть самые прискорбные. Вы же знаете, что Рэттлер имеет на него зуб. Во избежание открытой схватки их необходимо развести на некоторое время, не то этот пьяница проснется и набросится на молодого человека. Поэтому один останется с вами, а другой поедет со мной. Ну как?

— Пусть едет.

— Значит, все в порядке, — сказал Сэм и добавил, поворачиваясь ко мне: — Вы слышали, что завтра вас ожидает? Возможно, у нас не будет ни минуты на перекус. Поэтому спрашиваю еще раз, не хотите ли попробовать кусочек медвежьей лапы?

— Раз так — попробую.

— Попробуйте, попробуйте! Знаю я вас, хи-хи-хи! Снимая маленькую пробу, не остановитесь, пока не слопаете все до конца. Дайте сюда ваш кусок — зажарю его для вас. Гринхорнам недостает ума для выполнения столь ответственной работы. Смотрите и учитесь! Другого раза не будет, в другой раз я сам съем такое лакомство.

Добрый Сэм оказался прав. Когда он протянул мне свой кулинарный шедевр и я попробовал его, во мне пробудился зверский аппетит. Забыв на какое-то время все неприятности, я не остановился, пока не съел все до последнего кусочка.

— Ну как? — смеялся Сэм. — Не правда ли, намного приятнее есть серого медведя, чем его убивать? Мы сейчас вырежем несколько хороших кусков из задней части, сегодня же испечем и возьмем их в дорогу, а то в разведке не всегда бывает время для охоты, да и не всегда можно разжечь костер. Едем на рассвете, силы нам завтра понадобятся.

— Хорошо, я сейчас же ложусь спать, но скажите, на какой лошади вы поедете?

— Я поеду не на лошади.

— А на ком?

— Думаете, я поскачу верхом на крокодиле или какой другой пташке? Конечно, поеду на муле, забыли о моей Мэри?

— Не советую.

— Почему же?

— Вы мало ее знаете.

— Зато она знает меня прекрасно и относится ко мне с глубочайшим почтением, хи-хи-хи!

— Но завтра у нас очень ответственный поход, а ненадежная лошадь может все испортить.

— Неужели? Вы так думаете? — рассмеялся Сэм.

— Ну да, ведь важна каждая мелочь. Можно поплатиться жизнью, если лошадь не вовремя фыркнет.

— А, вы даже об этом знаете? Ах, какой умный! И об этом вы читали, сэр?

— Разумеется.

— Так я и думал. Чтение книг, должно быть, очень занимательно. Если бы я не был вестменом, отправился бы в город, уселся на мягком диване и стал читать завлекательные рассказы об индейцах. И при этом жутко бы растолстел, несмотря на то, что медвежьи лапы встречаются там исключительно в письменном виде. А скажите, пожалуйста, побывал ли на берегах старой Миссисипи хоть один из благородных джентльменов, писавших подобные книги?

— Многие, вероятно, бывали.

— Вы так думаете?

— Да.

— А я сомневаюсь.

— Почему?

— Сейчас объясню, сэр. Раньше я тоже умел писать, а потом все это умение куда-то улетучилось, и сегодня я с трудом напишу свое имя. Рука, привыкшая держать поводья, ружье и лассо, не способна заниматься каллиграфией. Истинный вестмен, несомненно, забыл, как это делается, тот же, кто вестменом не был, пусть не пишет о том, о чем не имеет ни малейшего представления.

— Чтобы написать книгу о Диком Западе, вовсе не обязательно пробыть там столько, чтобы разучиться писать.

— Вы совсем меня не поняли, сэр! Я сказал, что написать правду может только настоящий вестмен, но настоящий вестмен никогда этого не сделает.

— Почему же?

— Потому что ему никогда не придет в голову мысль покинуть Запад, а здесь чернильниц нет. Прерия как море — не отпускает того, кто познал и полюбил ее. Нет, все эти писатели не знают Запада! Кто полюбил Запад, не уедет отсюда, чтобы марать чернилами сотни бумажных листов. Это мое мнение, и я уверен — совершенно правильное.

— Нет. Я, например, знаю человека, который полюбил Запад и хочет стать настоящим охотником, но когда-нибудь обязательно вернется в цивилизованный мир, чтобы написать о Западе.

— Да? И кто это такой? — спросил Сэм, с интересом поглядывая на меня. — Уж не себя ли вы имеете в виду? Вернетесь к тем бездельникам, что кропают книги?

— Скорее всего — да.

— Бросьте это, сэр. Бросьте, очень вас прошу. Поверьте, вы пропадете.

— Не думаю.

— А я уверен. Могу даже поклясться! Вы хоть представляете, что вас ждет?

— Конечно. Поезжу по свету, чтобы изучить страны и народы, со временем вернусь к себе на родину и напишу о том, что довелось увидеть и пережить.

— Господи, зачем?

— Это будет поучительно для читателей. И кроме того, я заработаю деньги.

— Бог мой! Рассказать читателям и заработать! Сэр, вы спятили, если я не ошибаюсь! Ничего поучительного читатели из ваших книг не вычитают, потому что вы сами ни на что не годны. Как гринхорн может учить других? Я совершенно уверен, никто ваши книги читать не будет! И зачем становиться учителем, если учеников у вас все равно не будет? Неужели в мире не хватает учителей и бакалавров? Вы обязательно должны пополнить их ряды?

— Послушайте, Сэм. Профессия учителя очень важна!

— Вестмен во много раз важнее! Я это точно знаю, ведь я вестмен, а вы пока лишь прикоснулись к этой профессии. И я не желаю, чтобы вы стали учителем! Да еще получали за это деньги! Что за вздор! Сколько стоит книга, которую вы намерены написать?

— Один, два, а может, три доллара, зависит от объема.

— Великолепно! А сколько стоит шкура бобра? Вы хоть имеете представление об этом? Если будете ставить силки, заработаете значительно больше учителя читателей. Даже если они и найдутся, ничему, кроме глупостей, от вас не научатся. Зарабатывать деньги! Проще это делать на Западе. Здесь деньги лежат под ногами: в прерии, в лесах, между скал и на дне рек. А что за жизнь ждет вас! Вместо чистейшей родниковой воды Запада вы будете пить густые чернила, вместо медвежьей лапы или бизоньей вырезки жевать гусиное перо. Вместо роскошной голубизны над вами нависнет облупившийся потолок, а вместо зеленой мягкой травы под вами будет жесткая деревянная койка. Ревматизм обеспечен! Здесь вы восседаете на лошади, а там — в мягком кресле. Здесь в любую погоду пользуетесь всеми благами природы, там с первой каплей дождя раскрываете желтый или зеленый зонт. Здесь вы свободный и веселый человек с ружьем в руках, а там будете протирать штаны за письменным столом и попусту тратить силы на какую-то писанину. Эх, пожалуй, довольно, не то меня хватит удар. Если вы и на самом деле собираетесь стать учителем читателей, вас можно только пожалеть!

Произнося эту длинную тираду, Сэм все больше вскипал, его маленькие глазки разгорелись, лицо сквозь густую бороду покраснело, а нос приобрел пурпурный оттенок. Я догадывался, на что он сердится, но хотел услышать об этом из его уст, поэтому подлил масла в огонь:

— Уверяю вас, дорогой Сэм, и вам будет приятно, если осуществится моя мечта.

— Мне? Приятно? С чего вы это взяли? Примите к сведению, я не потерплю подобных шуток!

— Это вовсе не шутка!

— Тогда не понимаю.

— В моих книгах я и о вас напишу.

— Обо мне? — спросил он, и его маленькие глазки округлились. — Вы собираетесь написать, что я делаю и о чем говорю?

— Да. Я расскажу обо всем, что нам пришлось пережить вместе, поэтому вы будете одним из главных героев, точно как здесь.

Тут Сэм, отбросив кусок медвежатины, который зажаривал во время нашего разговора, схватив ружье, вскочил на ноги и с грозным видом крикнул:

— Я вас серьезно спрашиваю при свидетелях: вы действительно намерены сделать это?

— Конечно.

— Немедленно откажитесь от своих слов и поклянитесь, что этого не будет. Я требую!

— Но почему же?

— Потому что в противном случае я вас застрелю или размозжу вам голову моей старой Лидди, которую держу в руках. Ну, я жду!

— Нет!

— Тогда бью! — крикнул он, замахиваясь на меня ружьем.

— Пожалуйста, бейте, — спокойно ответил я.

Обиженный Сэм несколько секунд помахал прикладом над моей головой, потом швырнул ружье на траву, в отчаянии всплеснул руками и запричитал:

— У него не все дома, он с ума сошел, ей-богу, с ума сошел! Я сразу догадался, как только он признался, что хочет стать учителем своих читателей, а теперь и вовсе убедился. Только сумасшедший может спокойно смотреть, как моя Лидди взлетает над его головой! Что же с ним делать? Мне кажется, он неизлечим!

— Мне не нужен доктор, дорогой Сэм, — ответил я. — Мои мозги в полном порядке.

— Ничего себе в порядке! Умный предпочел бы поклясться, лишь бы не получить прикладом по голове.

— Вы не убьете меня, я это прекрасно знаю.

— Знаете? Вот как? Да я… Увы, это правда. Скорее я убью себя, чем позволю упасть волосу с вашей головы.

— Вы должны знать, Сэм, мое слово дороже любой клятвы. И никто никогда ни под какой угрозой не сможет заставить меня дать слово, если я не захочу, даже приклад Лидди. А книги — дело серьезное. Когда-нибудь объясню вам это.

— Благодарю! — сказал Сэм, усаживаясь у костра и опять принимаясь за приготовление мяса. — Обойдусь без объяснений того, что объяснить невозможно. Учитель читателей! Получать доход с книг! Бред какой-то!

— Сэм, а слава?

— Какая еще слава? — спросил Хокенс, поворачиваясь ко мне.

— Ну, вас читает столько народу! Вы становитесь знаменитостью!

Хокенс поднял вверх правую руку с куском мяса и крикнул:

— Сэр, прекратите немедленно, иначе я швырну в вас двенадцать фунтов медвежьего мяса! Вы глупее самого глупого медведя! Прославиться изданием книг! Чушь какая-то! Что вы можете знать об известности и славе? Я вам скажу, как заслужить славу. Вот видите эту медвежью шкуру? Смотрите сюда. Отрежьте уши вот так и заткните их за ленту шляпы, из лап вырвите когти, а из пасти — зубы, сделайте из них ожерелье и повесьте на шею. Так делает каждый белый вестмен и каждый индеец, если ему посчастливится убить гризли. Все станут говорить: «Смотрите! Он свалил серого медведя». Герою почтительно уступают дорогу, молва о нем идет от поселка к поселку. И человек обретает славу. Понятно? А о какой славе вы можете мечтать, кропая книжонки?

— Сэм, почему вы так сердитесь? Не все ли вам равно, что я стану делать?

— Все равно? Мне? Тысяча чертей! Ну что вы за человек?! Я люблю его, чтоб мне лопнуть, как родного сына, и должен равнодушно смотреть, как он катится в пропасть? Ну нет! Парень наделен силой бизона, выносливостью мустанга, скоростью оленя, взором сокола, слухом мыши и пятью или даже шестью фунтами мозгов, судя по лбу. Стреляет как опытный охотник, справляется с любой лошадью, как на морских свинок, идет на бизона и медведя, хотя до сих пор в глаза их не видел. И этот человек, настоящий охотник прерии, прирожденный вестмен, хочет вернуться домой и писать книги! Что может быть глупее! Ничего удивительного, что настоящего вестмена берет злость!

Закончив свою речь, Сэм победно взглянул на меня, ожидая ответа, но я промолчал. Он попался на мою удочку. Я придвинул к себе седло, подложил его под голову, вытянулся и закрыл глаза.

— Это что такое? — возмутился Сэм, все еще держа в руке поджаренный медвежий окорок. — Вы не удостаиваете меня ответом?

— Именно, — ответил я. — Спокойной ночи, Сэм! Приятных снов!

— Вы ложитесь спать?

— Вы сами только что посоветовали мне сделать это.

— Так это было до нашего разговора, а он еще не окончен!

— Разве?

— Сэр, я желаю с вами поговорить.

— А я — нет, я и так уже все знаю.

— Что же вы знаете?

— То, в чем вы не хотели признаться.

— Интересно, в чем же?

— В том, что я прирожденный вестмен.

Озадаченный Сэм опустил руку с медвежьим окороком, сконфужено откашлялся и сказал:

— Нет… Глядите… Этот гринхорн… этот… меня… в лужу… гм, гм, гм!

— Спокойной ночи, Сэм Хокенс, приятных снов! — повторил я и повернулся на другой бок.

Сэм взорвался:

— Да, да, спокойной ночи, висельник! Закройте глаза и перестаньте водить за нос порядочных людей! Конечно! Знать вас больше не хочу! Это ж надо, какой плут!

Так гневно и так искренне прозвучали его слова, что казалось, между нами действительно все кончено. Однако спустя несколько минут Сэм как ни в чем не бывало произнес:

— Спокойной ночи, сэр! Засыпайте поскорее, нам надо хорошенько выспаться!

Старый Сэм Хокенс был милым, добрым и порядочным человеком.

Я спал как убитый, а когда он меня разбудил, Паркер и Стоун были уже на ногах: остальные, включая Рэттлера, еще спали глубоким сном. Мы подкрепились куском мяса, напоили лошадей и двинулись в путь, но не прежде чем Сэм Хокенс растолковал товарищам, как вести себя в случае опасности.

Солнце еще не взошло, когда мы покинули лагерь. Первый раз я шел на разведку, полную опасностей! Что меня ожидало? Позже, когда я совершил множество таких разведок, я не раз вспоминал эту — первую.

Двинулись мы в том же направлении, в котором уехали апачи, сначала вниз по долине, а потом вдоль кромки леса. На траве еще сохранились их следы, даже мой неопытный глаз легко различил их. Следы вели на север, а мы собирались искать апачей на юге. Долина поворачивала вправо. На пологом, заросшем лесом склоне бросалась в глаза проплешина. Видимо, деревья извели вредители. Именно туда вели следы индейцев. Проехав ее, мы оказались на просторе прерии. Она широко раскинулась перед нами, равномерно, как крыша дома, поднимаясь к югу. Здесь также были видны следы. Добравшись до вершины крышеобразного склона, мы увидели огромное, покрытое густой травой пространство, простиравшееся без конца и края к югу. Равнину рассекал прямой, отчетливый след апачей, хотя со времени их отъезда прошли почти сутки. Сэм, до сих пор молчавший, покачал головой и буркнул себе под нос:

— Очень не нравится мне этот след!

— А мне нравится, — ответил я.

— Это потому, что вы гринхорн, хотя вчера и попытались доказать обратное. Вы ляпнули такое, что сразу становится понятно, с кем имеешь дело. Вам нравится этот след? Охотно верю, он так красиво, так прямо тянется через равнину, что даже слепой нащупает его рукой. Именно это мне, старому вестмену, и кажется подозрительным.

— А мне не кажется.

— Замолчите, дорогой сэр! Я взял вас с собой не шутки шутить. Если индейцы оставляют столь отчетливые следы, это всегда настораживает, тем более, что уезжали они с враждебными намерениями. Значит, заманивают нас в ловушку, ведь знают, что мы поедем за ними.

— А что за ловушка?

— Пока не знаю.

— Где она?

— Разумеется, там, на юге, ведь туда они увлекают нас, не заметая следов. Поверьте, все рассчитано.

— Мда! — буркнул я.

— Что сэр хотел этим сказать? — поинтересовался Сэм.

— Да ничего!

— Вот тебе и на! А мне показалось, у вас есть что сказать.

— Я уж лучше помолчу.

— Почему же?

— Боюсь, что опять подумаете, будто хочу подшутить.

— Да бросьте! На друзей не обижаются. Ведь вы решили учиться, а как это делать молча? Итак, сэр, что означал странный звук, который только что вы произнесли?

— Я с вами несогласен. Не верю в ловушку.

— Вот как? Почему?

— Апачи спешат к своим, чтобы как можно скорее вернуться и напасть на нас, к тому же в такую жару везут тело убитого. Причина достаточная, чтобы поторапливаться. У них просто нет времени заметать следы. По-моему, это единственно верное объяснение.

— Мда! — на этот раз буркнул Сэм.

Я продолжал:

— Даже если я не прав, мы совершенно спокойно можем ехать за ними. На равнине нам не угрожает опасность, ведь врага мы заметим издалека и приготовимся к его встрече.

— Мда! — еще раз буркнул Сэм, искоса посматривая на меня. — Думаете, они все-таки везут тело в такую жару?

— Да.

— Не похоронят где-то по пути?

— Нет. Покойный пользовался таким уважением, что по индейским обычаям должен быть похоронен со всеми почестями. Ритуал завершится смертью убийцы, его прикончат поблизости от тела жертвы. Значит, индейцы постараются сохранить тело, а нас и Рэттлера захватить в плен. Насколько я их знаю, они поступят именно так.

— Насколько вы их знаете! Может, вы выросли среди индейцев?

— Не говорите глупостей!

— Так откуда же вы знаете?

— По книгам, естественно, о которых вы и слышать не желаете.

— Ладно уж! Поехали!

На сей раз Сэм не спорил со мной, но часто посматривал на меня, а губа под усами вздрагивала, что, как я уже знал, свидетельствовало о чрезмерном волнении.

Мы пустились вскачь по равнине, заросшей невысокой травой. Это была прерия, одна из тех величественных прерий, что тянутся между верховьями Канейдиан и Пекос. По земле тянулся след, будто здесь проволокли огромный трезубец. Видно, лошади шли рядом, в том же порядке, в каком покидали лагерь. Наверняка индейцам было нелегко поддерживать покойного в седле в течение столь долгого пути, но пока ничто не говорило об их попытках облегчить себе задачу. Однако я был уверен, что им придется это сделать.

Тем временем Сэм Хокенс решил, что пришла пора начинать мое обучение, и стал объяснять мне, по каким признакам можно определить, как ехали всадники: шагом, рысью или галопом. Объяснял он очень доходчиво.

Полчаса спустя мы увидели перед собой лес, но, подъехав ближе, убедились, что он останется слева от нас. Деревья росли не густо, и всадники могли бы без труда проехать здесь друг за другом, но апачам, так как три их лошади ехали рядом, пришлось обогнуть лес. Мы тоже не стали в него углубляться, а поехали по их следам, по проторенной ими же тропе. Потом, естественно, когда я уже «выучился», я обычно сокращал путь, проезжая сквозь лес, и опять находил след по ту сторону препятствия.

Чем дальше мы ехали, тем уже становилась прерия, превратившись в конце концов в долину, поросшую редким кустарником. Здесь мы нашли место, где апачи сделали привал. Над зарослями возвышались дубы и буки. Соблюдая меры предосторожности, скрываясь за кустами, мы подъехали к деревьям только тогда, когда убедились, что краснокожие давно покинули это место. По ту сторону кустов трава была сильно вытоптана. Осматривая ее, мы пришли к выводу, что апачи сошли с лошадей, отвязали тело, сняли его с седла и уложили на траву. Мы обнаружили, что в зарослях индейцы вырезали дубовые жерди и очистили их от ветвей.

— Зачем понадобились им жерди? — менторским тоном спросил Сэм.

— Они смастерили что-то наподобие носилок или саней, чтобы положить на них тело, — ответил я.

— Почему вы так думаете?

— Я все ждал, когда же индейцы что-нибудь предпримут. Нелегко удерживать тело в седле.

— Неплохо. Это вы тоже вычитали в ваших книгах?

— Описание точно такого же случая — вряд ли, но ведь все зависит от того, кто и как читает книгу. Из книг действительно можно многому научиться и при случае воспользоваться знаниями.

— Мда. Хоть какая-то польза есть. Похоже, тот, кто это писал, побывал на Западе. Впрочем, я и сам так думаю. Посмотрим, правы ли мы.

— Я думаю, они сделали сани, а не носилки.

— Почему же?

— У апачей всего три лошади. Для саней достаточно одной, для носилок необходимы две, идущие рядом или друг за другом.

— Да, это так, но сани оставляют глубокий след, что для апачей опасно. Сюда они прибыли вечером. Посмотрим, ночевали они здесь или продолжали путь ночью.

— Я думаю, что они немедленно пустились в путь, ведь времени у них в обрез.

— Верно, но давайте осмотрим все внимательнее.

Мы сошли с лошадей и, держа их под уздцы, медленно двинулись по следу, который теперь явно изменился; правда, он все еще был тройным, но приобрел совсем иные очертания. Средний широкий след оставили лошадиные копыта, а две параллельные рытвины прочертили сани, сделанные из двух длинных жердей и нескольких поперечных веток.

— С этого места они ехали друг за другом, — заметил Сэм. — Вполне могли ехать рядом, но что-то заставило их двигаться именно так. За ними!

Мы опять сели на коней и пустили их рысью. Я попытался понять, почему апачи ехали гуськом, и вскоре понял.

— Сэм, будьте внимательны! Где-то здесь след изменится, а мы можем проглядеть.

— Чего это он вдруг изменится?

— Ну как же, ведь они смастерили сани не только чтобы провезти тело, но и для того, чтобы самим незаметно разъехаться в разные стороны.

— Разъехаться? Это им и не снилось, хи-хи-хи! — засмеялся вестмен.

— Ясно, не снилось, они ведь это сделали наяву.

— Скажите, откуда вы это взяли? Тут уж точно книги подвели вас.

— Об этом в книгах нет ни слова, но они меня научили думать.

— Ну и?…

— До сих пор вы играли роль учителя, сейчас разрешите мне задать вам вопрос.

— Разумеется, но только умный. Спрашивайте, мне очень интересно!

— Почему индейцы обычно ездят гуськом? Мне кажется, не потому, что так удобно или принято.

— Чтобы нельзя было сосчитать всадников.

— Я думаю, мы имеем дело именно с таким случаем.

— Вряд ли. Один едет впереди, потом идет конь с санями, а сзади второй апач следит, чтобы тело не упало на землю.

— Возможно, но не забывайте, что они торопятся напасть на наш лагерь. С телом Клеки-Петры им быстро не поскакать, а потому, думаю, один из них повезет мертвеца, а другой поскачет за подмогой.

— У вас богатое воображение. Уверяю, они и не подумают разъезжаться.

Мне не хотелось возражать Сэму. Ведь я, новичок, мог и ошибаться в споре с опытным следопытом. Не сказав больше ни слова, я напряженно всматривался в след.

Он привел нас к широкому руслу высохшей реки, по которому вода мчится только весной. Дно реки покрывали круглая галька и песок. Медленно продвигаясь вперед, я стал внимательно осматривать песчаные островки. Если моя догадка верна, именно здесь индейцам было удобнее всего разделиться. Если поехать вниз по высохшему руслу реки, направляя лошадь по камням, а не по песку, следов практически не останется. Второй из апачей мог продолжать путь, ведя лошадь с санями и оставляя следы, которые можно принять за следы трех лошадей.

Я следовал за Хокенсом, как вдруг на песчаной отмели, среди камней, я заметил круглое, величиной с большую чашку, углубление с обвалившимися краями. В то время я не обладал еще столь проницательным взглядом и опытом, как сейчас, однако сразу догадался, что это след лошадиного копыта, соскользнувшего с камня. Преодолев русло реки, Сэм хотел, не задерживаясь, ехать дальше, но я остановил его:

— Идите-ка сюда, Сэм!

— Зачем? — спросил он.

— Хочу вам кое-что показать.

— Что?

— Сейчас увидите.

Я повел его вдоль берега, заросшего травой. Не проехали мы и двухсот шагов, как заметили на песке четкие следы лошади, ведущие на берег, а затем уходящие к югу.

— Что это такое, Сэм? — спросил я, не пытаясь скрыть распиравшую меня гордость.

Лицо Сэма вытянулось, а маленькие глазки почти вылезли из орбит.

— Следы лошади! Откуда они взялись?

Окинув взглядом русло реки и не увидев следов по ту сторону, Хокенс пришел к выводу:

— Кто-то ехал по сухому руслу реки.

— Правильно. А кто?

— Откуда мне знать?

— А я знаю.

— Ну и кто же?

— Один из наших индейцев.

Физиономия Сэма вытянулась еще больше.

— Один из апачей? Быть этого не может!

— И тем не менее. Они расстались, как я и предполагал. Давайте вернемся к нашему следу и внимательно рассмотрим его. Я уверен, мы обнаружим, что там прошли только две лошади.

— Невероятно! Давайте посмотрим!

Мы вернулись, внимательно изучили след и убедились, что на тот берег вышли только две лошади. Сэм кашлянул несколько раз, смерил меня подозрительным взглядом и спросил:

— Откуда вы узнали, что индейцы расстанутся в высохшем русле реки?

— Я заметил внизу след на песке и сделал определенный вывод.

Когда я привел его к тому месту, Сэм посмотрел на меня с еще большей подозрительностью и спросил:

— Сэр, хоть раз вы можете сказать правду?

— Я никогда не обманывал вас, Сэм!

— Мда, я всегда считал вас прямым и честным человеком, но сейчас не могу вам верить. Вы действительно никогда не бывали в прерии?

— Никогда.

— И на Диком Западе тоже?

— Да.

— А может, вы побывали в стране, похожей на эту?

— Нет, до сих пор я не покидал родины.

— Так скажите мне, черт бы вас побрал, что же это получается? Является гринхорн, который еще не видел, как растет трава, не слышал, как поет земляная блоха, идет в первый раз в разведку и заставляет краснеть от стыда старого Сэма Хокенса. Я в вашем возрасте был раз в десять глупее, чтоб мне лопнуть! Что, по-вашему, должен чувствовать вестмен, у которого осталась хоть капля гордости?

— Не расстраивайтесь, Сэм!

— Легко сказать! Ведь я вынужден признать, что вы попали в точку, хотя до сих пор не понимаю, как вам это удалось.

— Только путем умозаключений. Умение делать выводы — весьма полезное качество для человека.

— Умозаключений? Не понимаю. Слишком умно для меня.

— Я делал выводы вот так: если индейцы едут друг за другом, они хотят замести следы. Эти два апача ехали гуськом, следовательно, они заметали следы. Понятно?

— Конечно.

— Исходя из этого, я и пришел к верному решению. Настоящий вестмен должен прежде всего хорошо думать. Хотите, представлю вам еще один вывод?

— Интересно.

— Вот вас зовут Хокенс. На английском языке «хок» значит «ястреб». Правильно?

— Да.

— Итак, слушайте внимательно! Ястреб поедает полевых мышей. Я прав?

— Да, если поймает, то поедает.

— Отсюда можно сделать умозаключение: ястреб поедает полевых мышей, вас зовут Хокенс, значит, вы поедаете полевых мышей.

Сэм открыл рот, чтобы глотнуть воздуха и собраться с мыслями, посмотрел на меня обалделым взором и вдруг завопил:

— Сэр, вы смеетесь надо мной? Что за неуместные шутки? Нанести такую смертельную обиду! Это я поедаю мышей, к тому же самых поганеньких полевых? Требую удовлетворения немедленно! Как вы относитесь к поединку?

— Не имею ничего против.

— Отлично! Вы учились в университете?

— Да.

— Значит, согласно кодексу чести, вы можете дать мне удовлетворение. Я пришлю к вам моего секунданта.

— Конечно. А вы посещали университет?

— Нет.

— Значит, согласно кодексу чести, вы не имеете права требовать у меня удовлетворения. Ясно?

Сэм не нашелся, что ответить. Я выдержал паузу, а потом добавил:

— Хотя вы и не можете вызвать меня на поединок, но я все-таки дам вам удовлетворение.

— Какое?

— Дарю вам мою медвежью шкуру.

Маленькие глазки загорелись.

— Ведь она вам самому небось нужна?

— Нет. Дарю ее вам.

— На самом деле?

— Конечно.

— Черт побери, не откажусь! Спасибо, сэр, большое спасибо! Представляю, как все просто взбесятся от зависти! А знаете, что я из нее сделаю?

— Что же?

— Новую охотничью куртку. Представляете, куртка из шкуры серого медведя! Сам ее сошью. Довожу до вашего сведения, портной я первоклассный. Вы только посмотрите, как хорошо я починил старую куртку.

И он стал демонстрировать свой допотопный мешок, от множества кожаных заплат ставший твердым и толстым, как доска.

— Однако, — великодушно добавил он, — уши, когти и зубы получите вы, я уж обойдусь без этих трофеев, вы заслужили их, рискуя жизнью. Из них я сделаю для вас ожерелье, в этом я знаю толк. Согласны?

— Согласен.

— Вот это правильно, совершенно правильно, тогда и я, и вы будем удовлетворены. Да, вы молодец, большой молодец, ничего не скажешь. Дарите вашему Сэму Хокенсу медвежью шкуру! Если вам нравится, сэр, говорите себе на здоровье, что я поедаю не только полевых мышей, но даже и крыс, и это ничуть не нарушит моего душевного спокойствия. Ну а относительно книг… В общем, я признаю, что они не так уж и плохи и кое-чему могут научить. Вы на самом деле напишете такую книгу?

— Возможно, несколько.

— О том, что с вами приключилось?

— Безусловно.

— И обо мне там тоже будет?

— Я опишу в ней самых выдающихся из моих друзей. Это будет им памятник.

— Гм, гм! Выдающихся! Памятник! Неплохо звучит. Вчера я, наверное, ослышался. Значит, и обо мне?

— Только с вашего согласия.

— Я согласен, сэр, согласен, чего там. Даже прошу обязательно поместить меня в книге.

— Хорошо, будет, как договорились.

— Но вы должны доставить мне еще одно удовольствие!

— Что же еще?

— В книге вы расскажете обо всем, что мы вместе пережили?

— Разумеется.

— В таком случае умолчите о том, что я не заметил места, где следы индейцев разделились. Такой позор! Мне стыдно перед читателями, которые захотят учиться по вашим книгам. Скройте мой промах и тогда можете спокойно писать о мышах и крысах. Мне все равно, что люди подумают о моем меню, но я не переживу, если весь мир узнает, как старый вестмен опозорился со следами. Нет, не переживу!

— Нельзя, дорогой Сэм!

— Почему?

— Потому что любого героя книги я обязан представить таким, каков он есть на самом деле. В противном случае лучше вообще о нем не писать.

— Да нет же, я хочу попасть в книгу! Ладно уж, пишите правду! И если люди узнают о моих ошибках, это будет прекрасный урок всем глупым, как я, читателям, хи-хи-хи! Я же постараюсь меньше ошибаться, зная, что обо мне будет написано в книге. Идет?

— Да.

— Тогда в путь!

— По какому следу? Боковому?

— Нет, по этому!

— Это Виннету.

— Откуда вы взяли?

— Апач с убитым ехал медленно, зато второй индеец помчался вперед, чтобы поскорее собрать воинов. Скорее всего, это вождь.

— Да! Вы правы! Я того же мнения. Вождь нас сейчас не интересует. Поехали за сыном.

— Почему за ним?

— Я хочу посмотреть, останавливался ли он в пути, для меня это важно. Итак, вперед, сэр!

Мы пустились вскачь. По пути ничего интересного не произошло, и местность, через которую мы проезжали, тоже не отличалась ничем примечательным. Примерно за час до полудня Сэм остановился и сказал:

— Пока хватит. Виннету тоже всю ночь был в пути. Они очень торопятся, как видно, вскоре надо ожидать нападения, может, и раньше, чем мы успеем закончить работу.

— Это плохо!

— Разумеется, ведь если убежим, то не выполним задание, а если останемся — апачи нападут на нас, и работу мы все равно не завершим. Надо серьезно поговорить с Бэнкрофтом.

— Может, есть какой-нибудь выход?

— Какой?

— Спрятаться в безопасном месте, а когда апачи уедут, спокойно закончить работу.

— Мда, может, это и возможно. Посмотрим, что скажут другие. Сейчас надо спешить, чтобы к ночи вернуться в лагерь.

Обратно мы ехали тем же путем. Мы не щадили лошадей, и, несмотря на это, мой пегий оставался бодрым, а «новая Мэри», казалось, только что покинула конюшню. За сравнительно короткое время мы покрыли большое расстояние. У ручья мы остановились, напоили коней и часок отдохнули на мягкой траве в зарослях.

Мы лежали молча. Я думал о Виннету и ожидающей нас схватке с ним и, его воинами, а Сэм Хокенс закрыл глаза и… уснул. Он мог позволить себе вздремнуть, потому что я был начеку, а кроме того, ведь до сих пор мы не заметили ничего подозрительного.

И тут я неожиданно получил возможность узнать, сколь обостренными чувствами обладают на Диком Западе и люди, и животные. Мул, целиком скрытый в зарослях, объедал листья с веток. Это необщительное существо избегало лошадей и предпочитало уединение. Мой пегий держался поблизости и щипал траву острыми зубами. Вдруг мул издал странный звук, похожий на предостерегающее фырканье. В тот же миг Сэм проснулся и вскочил на ноги.

— Я вздремнул, но Мэри фыркнула и разбудила меня. Сюда идет человек или животное. Где мул?

— Здесь, в зарослях.

Мы залезли в кусты и увидели Мэри. Притаившись за ветвями, она осторожно выглядывала из-за них, прядала длинными ушами, помахивала хвостом. Увидав нас, Мэри успокоилась, уши и хвост замерли. Да, это животное раньше было в хороших руках. Повезло Сэму, что он поймал именно ее, а не дикого мустанга!

Посмотрев сквозь ветви, мы увидели шестерых индейцев, следовавших гуськом по нашему следу. Они приближались с севера, оттуда, куда мы направлялись. Первый из них, невысокий, но крепкого телосложения, не отрывал глаз от нашего следа. Индейцы были одеты в кожаные штаны и темные замшевые куртки. Их оружие составляли ружья, ножи и томагавки. Блестящие от жира лица пересекали две цветные полосы: голубая и красная.

Встреча с индейцами обеспокоила меня, но Сэм неожиданно громко сказал, совсем не тревожась, что его могут услышать:

— Вот это встреча! Мы спасены, сэр!

— Спасены? Говорите тише, они могут обнаружить нас.

— Ну и пусть. Это люди из племени кайова. Их ведет Бао, что на языке кайова значит «лиса», храбрый и хитрый воин, вполне заслуживающий это имя. Вождя племени зовут Тангуа, это предприимчивый краснокожий и мой друг. Смотрите, на лицах индейцев боевая раскраска, а я не слышал, что это племя с кем-то воюет.

Кайова представляют собой скорее всего смесь индейских племен шошонов и пуэбло. Хотя они обладают собственной территорией, ее пределов не придерживаются. Их отряды можно встретить даже на границе с Нью-Мексико. У них прекрасные лошади, так что они могут очень быстро передвигаться. В поисках легкой добычи отряды индейцев грабят белых, наживая смертельных врагов среди приграничных поселенцев. Кайова воюют и с многими племенами апачей, не щадя ни имущества, ни жизни своих краснокожих собратьев. Словом, отряды кайова — это банды разбойников.

Между тем шестеро разведчиков приблизились к нам. Каким образом они способны нас спасти, я не мог себе представить. От шестерых индейцев пользы было бы немного, а может, и никакой. Только потом я узнал, как эту помощь представлял себе Сэм Хокенс, а в данный момент я просто обрадовался, что он их знает и нам нечего опасаться.

Идя по нашему следу, индейцы заметили, что он сворачивает в сторону зарослей. Там могли скрываться преследуемые. Реакция была молниеносной индейцы развернули своих сильных и быстрых коней и помчались в противоположную сторону, чтобы уйти от возможного обстрела. Сэм выскочил из зарослей, свернул ладони у губ и издал пронзительный, громкий крик, очевидно, знакомый индейцам, потому что они остановились и оглянулись. Сэм крикнул еще раз и замахал рукой. Разведчики поняли крик и знаки, а увидев характерную фигуру Сэма, которого ни с кем не спутаешь, пустились вскачь обратно. Я тоже вышел из кустов и встал рядом с Сэмом. Индейцы скакали, словно собирались нас растоптать, и вдруг, натянув поводья, так резко осадили лошадей, что те присели. Спешившись, они пустили коней пастись.

— Наш белый брат Сэм здесь? — спросил предводитель. — Каким образом ты попал на тропу своих краснокожих друзей и братьев?

— Бао, Хитрая Лиса, встретил меня, ибо шел по моему следу, — ответил Сэм.

— Мы думали, это след красных собак, которых ищем, — объяснил Бао на ломаном, но вполне понятном английском языке.

— О каких собаках говорит мой красный брат?

— Об апачах из племени мескалеро.

— Почему вы называете их собаками? Мои храбрые братья кайова повздорили с ними?

— Мы выкопали военный топор против паршивых койотов.

— Уфф! Я рад! Мои братья сядут с нами, а я скажу им важную новость.

Бао внимательно посмотрел на меня:

— Я не встречал еще этого бледнолицего, он молод. Это белый воин? У него уже есть имя?

Мое настоящее имя и фамилия не произвели бы должного впечатления, поэтому Сэм Хокенс, вспомнив слова Виллера, ответил:

— Мой любимый брат и друг приплыл недавно по Большой Воде со своей родины, где прославился как великий воин. Он никогда не видел ни бизона, ни медведя, но позавчера, спасая мне жизнь, сразился с двумя быками и убил их, а вчера заколол ножом серого медведя из Скалистых гор, причем сам не получил ни царапины.

— Уфф, уфф! — в удивлении воскликнули краснокожие, а Сэм продолжил, не боясь преувеличений:

— Его пуля всегда попадает в цель, его кулак бьет без промаха. Одним ударом он валит с ног любого врага. Поэтому белые с Запада прозвали его Шеттерхэнд — Разящая Рука.

Таким образом, не спрашивая моего согласия, мне окончательно было присвоено военное имя. Согласно обычаям Запада даже лучшие друзья часто не знают настоящих имен друг друга.

Бао протянул мне руку и дружелюбно сказал:

— Шеттерхэнд — Разящая Рука позволит нам называть его нашим братом и другом? Мы любим и уважаем людей, которые убивают врага одним ударом. Шеттерхэнд — Разящая Рука будет желанным гостем в наших вигвамах.

В переводе это значило: «Нам нужны негодяи, сильные и ловкие, как ты. Если ты будешь рыскать, убивать и грабить для нас, мы станем друзьями!»

Мой ответ прозвучал дипломатично:

— Я люблю краснокожих воинов, сынов Великого Маниту, нашего общего отца. Мы братья и должны помогать друг другу в борьбе с любым врагом, который выступит против вас или нас.

На измазанном жиром и краской лице Бао промелькнуло выражение удовлетворения:

— Шеттерхэнд сказал хорошо. Мы выкурим с тобой трубку мира.

Индейцы вместе с нами сели на берегу ручья. Бао достал трубку. От нее исходил резкий, неприятный запах, ощущавшийся даже на расстоянии. Он набил трубку смесью, как мне показалось, накрошенной свеклы, желудей, листьев льна и капусты, зажег ее, встал, затянулся дымом, подул вверх — к небу, вниз — к земле и сказал:

— Там, наверху, живет Добрый Дух, а здесь, на земле, растут плоды и ходят животные, которых он подарил людям кайова.

Затем Бао затянулся еще четыре раза, поочередно выпуская дым на север, юг, восток и запад.

— Там, — продолжал он, — живут красные и белые мужи, которые незаконно присвоили себе плоды и животных. Но мы найдем их и отнимем все, что принадлежит нам. Я сказал! Хуг!

Ну и речь! Как же она отличалась от всего, что мне приходилось читать, а потом и часто слышать! Этот кайова без зазрения совести объявил все растущее и живущее на земле собственностью своего племени, тем самым не только признав за собой право на грабеж, но и возводящего в ранг обязанностей каждого члена своего племени. И теперь мне предстояло стать другом этих людей! К сожалению, с кем поведешься…

Бао протянул Сэму эту отнюдь не мирную трубку мира, тот отважно затянулся шесть раз и тоже произнес речь:

— Великий Маниту не обращает внимания на цвет человеческой кожи, он знает, что люди могут использовать краску, чтобы его обмануть, поэтому он смотрит в сердца людей. Сердца воинов прославленного племени кайова всегда мужественные, бесстрашные и верные. Мое сердце привязано к ним, как мой мул к дереву, и всегда так будет, чтоб мне лопнуть! Я сказал! Хуг!

Вот каким был Сэм Хокенс, этот маленький и хитрый человечек! Любое дело он мог обратить к выгоде для себя. Его речь была воспринята громким и уважительным «уфф, уфф, уфф!»

И тут Сэм совершил настоящее злодейство, протянув мне глиняную вонючку и недвусмысленно давая понять, что от этого деликатеса мне не отвертеться. А ведь случалось, того, кто закуривал эту адскую смесь, приходилось поддерживать, чтобы человек не свалился с ног. К счастью, мне уже довелось пережить такой ритуал, и я полагал, что выдержу и этот. Я встал, торжественно поднял руку с трубкой и затянулся первый раз. И тут же убедился, что помимо названных мною четырех ингредиентов здесь присутствует и пятый. Мой нос и язык явственно ощущали запах и дым тлеющего войлочного сапога. Пустив струю дыма к небу и к земле, я сказал:

— С неба ниспадают лучи солнца и дождь, небо шлет нам все блага. Земля принимает тепло и влагу и за это дарит нам бизона и мустанга, медведя и оленя, тыкву и кукурузу, а главное — благородное растение, из которого мудрые краснокожие мужи изготовляют кинникинник, тот самый, что источает из трубки мира запах любви и братства.

Когда-то я прочитал, что индейцы называют свою табачную смесь «кинникинник», и воспользовался этим знанием. Затянувшись еще раз, я выпустил дым на все четыре стороны света. Нет, запах сложнее, чем я думал. В нем явно чувствовалось присутствие еще двух компонентов: канифоли и ногтей. Совершив это эпохальное открытие, я вдохновенно продолжал:

— На западе возвышаются Скалистые горы, на востоке тянутся бесконечные равнины, на юге сверкают озера, а на севере плещутся огромные волны моря. Будь эта страна моей, я подарил бы ее воинам кайова, потому что они мои братья. Пусть удача сопутствует вам в охоте, пусть в этом году будет у вас в десять раз больше бизонов и в пятьдесят раз больше медведей, чем людей вашего племени. Пусть зерна кукурузы будут словно тыквы, а тыквы вырастут такие, чтобы каждая была как десять обычных. Хуг! Я сказал!

Мне ничего не стоило желать им всех этих благ, зато они радовались, будто на самом деле их получили. Это была лучшая из когда-либо произнесенных мною речей и, учитывая обычную сдержанность индейцев, была выслушана с величайшим вниманием и вызвала невероятную радость. До сих пор никто, тем более белый человек, не желал им столько благ, да и не собирался ничего дарить, поэтому благодарные крики «уфф, уфф!» звучали не переставая. Бао жал мне руку, заверяя в вечной дружбе, и так широко улыбался, произнося «уфф!», что мне удалось избавиться от трубки мира, воткнув ее ему в рот. Индеец тут же умолк, наслаждаясь ее содержимым.

Я впервые участвовал в «священном обряде» индейцев. Выкурить трубку мира — для них действие исключительно торжественное. Делается это лишь в чрезвычайных обстоятельствах и ко многому обязывает. Позже я много раз курил трубку мира, всегда сознавая значимость этого обряда, но в тот день испытал лишь отвращение. Когда Сэм упомянул о сердце, «привязанном, как мул к дереву», мне было смешно, и только. Моя рука провоняла табаком, и я от всей души обрадовался, что трубка попала в рот индейца. Достав из кармана сигару, я раскурил ее, чтобы перебить противный вкус и запах. И тут заметил, что глаза краснокожих с вожделением обратились ко мне. У Бао отвисла челюсть, причем из открытого рта вывалилась трубка, но он, опытный воин, ловко подхватил ее и опять зажал зубами. Однако весь облик его свидетельствовал о том, что он явно предпочитал одну сигару тысяче трубок мира, набитых благоухающим кинникинником.

Поскольку наша экспедиция поддерживала постоянную связь с Санта-Фе, откуда доставлялись на повозках все необходимые продукты, я не испытывал недостатка в сигарах и на всякий случай взял в поход изрядное количество. Поэтому сейчас я мог угостить всех индейцев. Бао сразу же вынул изо рта трубку и закурил сигару, а его люди, засунув подарок целиком в рот, начали его жевать. И хотя, как известно, о вкусах не спорят, в тот день я поклялся никогда больше не дарить индейцам сигары.

Торжественная часть закончилась. Краснокожие пребывали в прекрасном настроении, и Сэм приступил к расспросам.

— Мои братья говорят, что они выкопали военный топор против апачей, а мне ничего об этом не известно. Когда вы вступили на тропу войны?

— С тех пор прошло две недели, вы, белые, так называете это время. Видно, мой брат Сэм находился далеко отсюда, раз не слышал об этом.

— Это правда. Но ведь совсем недавно племена жили в мире. Что заставило моих братьев вступить на тропу войны?

— Апачи, собаки, убили четверых наших воинов.

— Где?

— На берегах Пекос.

— Там же нет ваших вигвамов!

— Но стоят вигвамы апачей.

— Что делали там ваши воины?

Индеец простодушно выложил всю правду:

— Наши воины собирались ночью похитить коней апачей, но эти вонючие собаки хорошо охраняли свои табуны. Они стали защищаться и убили четверых храбрых воинов кайова. Поэтому мы и откопали топор войны.

Итак, кайова решили украсть лошадей у апачей, но дело сорвалось. Они сами были повинны в смерти своих сородичей, а расплачиваться за это должны были апачи, защищавшие свою собственность. Мне захотелось прямо в глаза сказать этим негодяям все, что я о них думал, и я уже открыл было рот, но Сэм упредил меня, задав новый вопрос:

— Знают ли апачи, что ваши воины выступили в военный поход против них?

— Мой брат считает нас лишенными разума? Мы застигнем их врасплох, убьем сколько сможем и отнимем все, что захотим.

Нет, это уж слишком! Я не выдержал:

— Почему мои храбрые братья хотели отнять у апачей лошадей? Я слышал, что богатое племя кайова имеет коней больше, чем требуется.

Бао с улыбкой посмотрел мне в лицо и ответил:

— Мой молодой брат прибыл к нам из-за Большой Воды и не знает еще, как живут и думают люди в этой стране. Да, у нас много коней, но к нам пришли белые люди и захотели купить их. Им надо много лошадей, столько у нас не было. Тогда белые сказали нам о табунах апачей и обещали за каждую лошадь столько же товаров и «огненной воды», как за лошадей кайова. Поэтому наши воины отправились за лошадьми апачей.

Кто же был повинен в смерти уже погибших воинов и тех, кто еще погибнет? Белые торговцы лошадьми, которые расплачивались спиртным и толкали кайова на грабежи! Мне стало бы легче, если бы я мог высказаться: но Сэм опять остановил меня:

— Мой брат Хитрая Лиса идет в разведку?

— Да.

— Когда остальные воины двинутся за вами?

— Примерно через день.

— Кто поведет их?.

— Храбрый вождь Тангуа.

— Сколько воинов пойдет с ним?

— Два раза по сто.

— И вы надеетесь застать апачей врасплох?

— Мы нападем на них внезапно, как орел на ворон.

— Мой брат ошибается. Апачи знают о намерениях кайова.

Бао с сомнением покачал головой:

— Откуда им это известно? Разве их уши дотянулись до вигвамов кайова?

— Да.

— Я не понимаю моего брата Сэма. Объясни мне твои слова!

— У апачей есть уши, которые умеют ходить и ездить. Мы вчера видели две пары таких ушей. Они побывали вблизи вигвамов кайова и подслушивали их.

— Уфф! Две пары ушей? Значит, два воина вышли на разведку?

— Да.

— Я немедленно должен вернуться к вождю. Он ведет всего двести воинов. Они справились бы с апачами, если бы те ни о чем не ведали. Но раз апачи предупреждены, Тангуа понадобится больше воинов.

— Мои братья должны все взвесить. Инчу-Чуна, вождь апачей, очень умный воин. Увидев четверых убитых кайова, он понял, что апачам не избежать мести, и выехал, чтобы тайком понаблюдать за вами.

— Уфф, уфф! Он был один?

— С ним был его сын Виннету.

— Уфф! И этот тоже! Знай такое, мы бы поймали этих собак! Теперь они устроят нам горячий прием. Я должен предупредить вождя, остановить его и собрать нужное количество воинов. Сэм Хокенс и Шеттерхэнд поедут с нами?

— Да.

— Тогда — по коням!

— Подожди! Я еще не окончил разговор.

— Остальное расскажешь по пути.

— Нет. Я поеду с тобой, но не к Тангуа, а в наш лагерь.

— Мой брат Сэм ошибается.

— Слушай, что я тебе скажу! Хотите поймать живым Инчу-Чуна, вождя апачей?

— Уфф! — воскликнул пораженный кайова, а его люди насторожились.

— И его сына вместе с ним?

— Уфф, уфф! И это возможно?

— Проще простого.

— Если бы я не знал моего брата Сэма, то подумал бы, что он шутит, а такую шутку я не потерплю.

— Я все сказал! Вы сможете взять в плен вождя и его сына.

— Когда?

— Я думал, дней через шесть или семь, но сейчас знаю, что намного раньше.

— Где?

— В окрестностях нашего лагеря.

— Я не знаю, где ваш лагерь.

— Сами увидите, а когда выслушаете все, что я хочу вам сказать, охотно поедете с нами.

Сэм рассказал им о нашей работе и встрече с вождями апачей. Кончил он так:

— Меня удивило, что вожди были одни, я подумал, они отстали от своих воинов во время охоты на бизонов. Но сейчас знаю, почему это произошло. Апачей интересовали кайова. А если разведкой занялись вожди, значит, дело принимает очень серьезный оборот. Теперь они возвращаются домой. Виннету с телом убитого продвигается значительно медленнее старого вождя, который загонит лошадь, чтобы скорее собрать воинов.

— Поэтому и я должен немедленно сообщить обо всем нашему вождю!

— Пусть мой брат повременит и выслушает меня! Апачи жаждут двойной мести, вам и нам, из-за смерти Клеки-Петры. Они пошлют против вас большой отряд воинов, против нас выступят небольшой группой, которую возглавят Инчу-Чуна и его сын. Нападут на нас, перебьют, а потом соединятся с основным отрядом. Я покажу тебе наш лагерь, и оттуда ты вернешься к Тангуа и передашь ему все, о чем я тебе рассказал. Затем вы прибудете к нам, подождете Инчу-Чуну с маленьким отрядом воинов и возьмете его в плен. Вас будет двести человек, их не больше пятидесяти. В лагере находится двадцать белых, и мы, конечно, поможем вам. При таком соотношении сил вы без труда победите апачей. И как только вожди окажутся у вас в плену, вы сможете потребовать за них любой выкуп. Мой брат согласен со мной?

— Да. Мой брат Сэм представил хороший план. Думаю, узнав его, Тангуа обрадуется и согласится.

— Тогда — по коням! До ночи надо успеть вернуться в лагерь!

Мы сели на отдохнувших лошадей и пустились вскачь. Теперь не было необходимости держаться следа, и мы поскакали напрямик в лагерь.

Должен признаться, слова Сэма очень меня огорчили. Виннету, благородный Виннету, вместе с отцом и полестней воинов угодит в ловушку! Если это произойдет, все они погибнут. Как Хокенс мог дать такой совет! С моих слов вестмен знал, как мне понравился Виннету, да и сам он вроде бы не питал зла к молодому вождю апачей.

Все мои попытки поговорить с ним по пути в лагерь не увенчались успехом. Я хотел убедить его отступить от намеченного плана, предложить взамен другой, но он, видно, предчувствовал это и ни на шаг не отходил от предводителя индейцев. Я редко бывал в плохом настроении, но поведение Сэма привело меня в ярость. В лагере я сошел с лошади, расседлал ее и, с трудом сдерживая кипящее во мне негодование, улегся на траву, не пытаясь больше заговорить с Сэмом. Хокенс не обращал на меня внимания и рассказывал товарищам о нашей встрече с кайова и о том, что должно произойти. В лагере при виде индейцев поднялся переполох, но потом все успокоились, узнав, что это наши друзья и союзники и что можно не бояться нападения апачей. Под охраной двух сотен кайова мы могли спокойно завершить работу.

Кайова приняли нас в лагере дружелюбно, накормили медвежьим мясом, и вскоре они покинули нас, спеша предупредить своих воинов о надвигающихся событиях. Только после их отъезда Сэм подошел ко мне, растянулся рядом на траве и обычным заносчивым тоном спросил:

— Что за унылый вид, сэр? Для плохого настроения есть только две причины: либо несварение желудка, либо душевные переживания, хи-хи-хи! Думаю, имеет место второй случай, не так ли?

— Так, — неохотно отозвался я.

— Тогда откройте мне свое сердце, выявите причину, и я вас вылечу.

— Хорошо бы, но, боюсь, ваши усилия будут напрасны.

— А вы не бойтесь.

— Тогда скажите: вам понравился Виннету?

— Очень. И вам, кажется, тоже.

— В таком случае почему же вы желаете его смерти? В чем дело?

— Смерти? Ни в коем случае.

— Но его ведь схватят!

— Само собой.

— Значит, он погибнет!

— Нет,

— В таком случае зачем заманивать его в ловушку?

— Чтобы защитить нас от него самого и от его воинов.

— А что будет дальше?

— Дальше… гм! Вы готовы ему помочь?

— Не только готов, но непременно это сделаю! Если он попадет в плен, я освобожу его, если кто-нибудь станет угрожать ему оружием, я буду сражаться рядом с ним!

— В самом деле?

— Я обещал это умирающему Клеки-Петре, такое обещание равносильно клятве, а я никогда не нарушаю данного слова.

— Очень рад.

— Очень рад? — раздраженно переспросил я. — А как же тогда прикажете понимать ваши гнусные намерения?

— Ах, вот в чем дело! Мда, старина Сэм Хокенс еще в дороге заметил, что вы хотели поговорить с ним, но, благодарение Богу, удалось помешать этому, не то мой великолепный план провалился бы с треском. Не всем моим словам следует верить, милый юноша, не каждому я разрешаю заглянуть в свои карты, хи-хи-хи! Но вам разрешу. Дику Стоуну и Биллу Паркеру тоже, потому что вы будете мне помогать, чтоб мне лопнуть! Итак, я думаю, Инчу-Чуна и Виннету пошли на разведку, приказав воинам следовать за ними. Поскольку вождь и Виннету наверняка ехали всю ночь, а апачи двигались им навстречу, Инчу-Чуна встретится с ними завтра утром или в полдень, значит, послезавтра вечером апачи могут быть здесь. Ну, понимаете теперь, что нам грозит? К счастью, мы поехали за ними, к счастью, мы встретили кайова, к счастью, они приведут сюда двести всадников и…

— Я должен предупредить Виннету, — сказал я.

— Ни в коем случае! — вскричал Сэм. — Ну как вы не понимаете? Вы предупредите апачей, они не попадут в ловушку и будут нам угрожать. Нет, пусть кайова победят их и возьмут в плен. А мы тайком освободим их! Ясно? Тогда они будут благодарны нам и откажутся от мести. В худшем случае потребуют одного Рэттлера, а уж этому я препятствовать не стану. Ну разгневанный джентльмен, что вы на это скажете?

Протянув руку Хокенсу, я сказал:

— Вы прекрасно все придумали, дорогой Сэм!

— Неужели? А кто говорил, будто Сэм Хокенс поедает полевых мышей? Оказывается, и он может на что-нибудь сгодиться, хи-хи-хи! Вы согласны?

— Согласен, дорогой Сэм!

— Тогда отдыхайте, выспитесь хорошенько. Завтра будет много работы. Я расскажу все Стоуну и Паркеру.

Ну разве старина Сэм не чудесный парень? Конечно, он далеко не стар, ему не больше сорока лет, но невероятно заросшее лицо, фантастический нос, возвышавшийся над этой разительностью, как сторожевая башня, кожаная куртка, будто сколоченная из досок, старили его неимоверно.

Здесь необходимо объяснить смысл слова «олд» — «старый». Употребляется это слово не только для обозначения возраста, но и в дружеском общении с близкими приятелями: «старик», «старина». Человек, о котором идет речь, не всегда стар, часто весьма молод. Но слову «старый» нередко придают и другое значение. Говоря о ком-то: «старый бездельник», «старый молчун», «старый мошенник», — обычно подчеркивают какую-то характерную черту, отличающую данного человека.

Именно такое значение придают слову «олд» на Западе. Известнейшего охотника прерии звали Олд Файерхэнд. Он прославился меткостью выстрела, и его нарекли «Огненная Рука». Предшествующее имени слово «Олд» подчеркивало исключительную меткость. И к моему имени «Шеттерхэнд» впоследствии прибавили «Олд».

Сэм ушел, а я попытался уснуть, но тщетно. В лагере громко обсуждали происшествия последних дней и радовались приходу индейцев. И шум в лагере, и собственные мысли не давали заснуть. Хокенс настолько поверил в свой план, что полностью исключал возможность провала, однако я не разделял его оптимизма. И потом, можно ли освободить Виннету и его отца, не подумав об участи остальных апачей? Бросить их на произвол судьбы? Но четыре человека не смогут освободить всех апачей незаметно, не навлекая на себя подозрений. И еще, апачей возьмут в плен, добровольно они не сдадутся, значит, будет бой. И тут не надо большого ума, чтобы понять: яростнее всех в таком случае будут сражаться те двое, кого мы хотим уберечь, значит, именно им грозит наибольшая опасность. Как их спасти от смерти?

Мысли одолевали меня, я ворочался с боку на бок, но ничего не мог придумать. В конце концов я решил положиться на опыт Сэма Хокенса, поклявшись самому себе встать грудью на защиту вождей, если это понадобится. С тем я и уснул.

Утром я с особым рвением приступил к прокладке трассы. Впрочем, все остальные тоже старались как могли, так что работа продвигалась быстрее, чем обычно. Рэттлер держался в стороне, слоняясь без дела. Его люди по-прежнему относились к нему вполне по-дружески, словно ничего не произошло. Наблюдая за ними, я пришел к выводу, что в случае стычки с Рэттлером глупо было рассчитывать на их помощь. Вечером оказалось, что мы прошли участок в два раза больший, чем надеялись, несмотря на сложную трассу. Разбив лагерь на новом месте, уставшие, мы сразу после ужина легли спать.

На следующий день мы так же усердно работали до обеда, пока не появились индейцы кайова. Они без особого труда нашли место нашей новой стоянки.

Крепкие, воинственного вида индейцы сидели на хороших лошадях, и у всех без исключения были ружья, ножи и томагавки. Воинов было больше двухсот. Вождь кайова действительно отличался необыкновенным ростом, строгими, скорее даже угрюмыми чертами лица и хищными глазами, в которых горела жажда наживы и разбоя. Звали его Тангуа, что значит «предводитель». Взглянув на него, я испытал чувство страха и тревоги за судьбу Инчу-Чуны и Виннету.

Прибывший к нам в качестве друга и союзника, Тангуа вел себя отнюдь не дружелюбно. Он напоминал тигра, готового сожрать даже пантеру, только что охотившуюся с ним бок о бок. Тангуа вместе с Бао ехал во главе банды краснокожих. Приблизившись, он не сошел с лошади, чтобы поздороваться с нами, а повелительным жестом отдал приказ, исполняя который индейцы мгновенно окружили лагерь. Не говоря ни слова, Тангуа направился к нашему фургону и, приподняв полотняный полог, заглянул внутрь. Содержимое явно заинтересовало его. Спешившись, он забрался в фургон, чтобы обследовать его.

— Ого! — произнес Сэм. — Кажется, Тангуа считает нас и нашу собственность своей добычей, чтоб мне лопнуть! Он принимает Сэма Хокенса за дурака, который пускает волка в овчарню, но он ошибается. Сейчас я его приструню.

— Поосторожнее, Сэм! — забеспокоился я. — Их двести человек! Преимущество на их стороне.

— Преимущество в числе, но не в хитроумии, хи-хи-хи!

— Мы окружены.

— Вижу. Вы что, думаете, у меня нет глаз? Кажется, мы привели сюда не лучших помощников. Раз Тангуа приказал окружить лагерь, значит, он и нас вместе с апачами собирается засунуть в свой карман, а может, и проглотить. Ну нет, этот кусок ему не по зубам! Пойдемте к фургону, послушаете, как Сэм Хокенс говорит с такими мерзавцами! Я хорошо знаю Тангуа, а он прекрасно осведомлен, что я в лагере, и тем не менее не счел нужным приветствовать меня. Плохой знак! Взгляните на эти грозные лица. Ну да ладно, я им сейчас покажу, чего стоит Сэм Хокенс. Пойдемте!

Держа ружья наготове, мы подошли к фургону, в котором хозяйничал Тангуа. Возвысив голос, Сэм ехидно поинтересовался:

— Знаменитый вождь кайова собирается в Страну Вечной Охоты?

Тангуа, стоявший к нам спиной, обернулся и грубо ответил:

— Почему бледнолицые мешают мне своими дурацкими вопросами? Когда-нибудь Тангуа станет верховным вождем в Стране Вечной Охоты, но пройдет много времени, прежде чем он туда попадет.

— Возможно, лишь одна минута.

— Почему?

— Слезай с повозки, и поскорее, тогда скажу!

— Я здесь останусь!

— Прекрасно! Тогда ты взлетишь на воздух!

Сказав это, Сэм повернулся и сделал вид, будто уходит. Тангуа немедленно спрыгнул с фургона, схватил Хокенса за плечо и крикнул:

— Взлечу на воздух? Почему Сэм Хокенс говорит так?

— Чтобы предупредить тебя.

— О чем?

— О смерти, которая похитит тебя, если останешься в повозке.

— Уфф! В ней поселилась смерть?

— Да.

— Где? Покажи мне ее!

— Потом. Разве твои лазутчики не рассказали тебе, что мы здесь делаем?

— Рассказали. Вы хотите построить дорогу для огненного коня бледнолицых.

— Да, это так! Дорога пройдет через реки, пропасти и скалы, которые мы взрываем. Думаю, тебе это известно.

— Да, но при чем тут смерть, которой ты меня пугаешь?

— При том. Знаешь ли ты, чем мы взрываем скалы, оказавшиеся на пути огненного коня? Может, думаешь, при помощи пороха, которым заряжают ружья?

— Нет. Бледнолицые придумали что-то другое, чтобы взрывать горы.

— Вот именно! Это «что-то» мы держим в фургоне. И хотя оно упаковано неплохо, тот, кто не умеет с ним обращаться, погибнет. Возьмет пакет, а он взорвется в руках и разорвет его на тысячу мелких кусков.

— Уфф, уфф! — вскричал перепуганный Тангуа. — И я был радом с этим пакетом?

— Совсем радом. Если бы ты не спрыгнул, то сейчас был бы в Стране Вечной Охоты. И с чем бы ты туда явился? Духи предков увидели бы, что ты пришел без мешочка со священным «лекарством», не принес скальпы, не принес ничего, а явился в виде кусков мяса и костей. Разве в таком виде ты смог бы стать верховным вождем в Стране Вечной Охоты? Да твои останки растоптали бы и разнесли по небу копыта коней предков.

Всякому известно, что индейца, попавшего в Страну Вечной Охоты без священного мешочка и скальпа, умершие герои встречают с презрением. Придется бедняге скрываться от них и пребывать в вечном одиночестве. Индейцы верят в старые предания: несчастье появиться на небесах в виде мелких кусочков! Медное лицо вождя посерело от страха.

— Уфф! — выдохнул Тангуа, медленно приходя в себя. — Как хорошо, что ты вовремя сказал мне об этом! Но почему эту опасную вещь вы держите в фургоне среди других полезных предметов?

— А где же? На земле она испортится, или кто-нибудь возьмет ее и взорвется. Даже в фургоне она очень опасна. Если пакет взорвется, на воздух взлетит все, что находится поблизости.

— И люди тоже?

— Само собой и люди, и животные на расстоянии ста больших шагов.

— Значит, я должен запретить моим воинам приближаться к повозке.

— Это надо сделать. Любая неосторожность может погубить все! Ты видишь, как я забочусь о вас, ведь вы наши друзья. Но может быть, я ошибаюсь? Друзья при встрече приветствуют друг друга и выкуривают трубку мира. Ты этого не сделал.

— Ведь ты курил трубку с Хитрой Лисой!

— Только я и этот белый воин, которого ты видишь здесь, а больше никто из моих товарищей. Раз ты их не приветствуешь, значит, что-то затаил в сердце.

Тангуа какое-то время в раздумье смотрел вдаль, потом придумал отговорку:

— Мы вступили на тропу войны и не взяли кинникинника мира.

— Уста вождя кайова произносят не то, что думает его сердце. Я вижу мешок кинникинника у твоего пояса, к тому же полный. Нам он не нужен, у нас хватает табака. И необязательно трубку курить всем. Ты выкуришь за себя и своих воинов, а я за себя и остальных белых, таким образом, союз заключат все.

— Зачем нам двоим курить, если мы и так друзья? Пусть Сэм Хокенс считает, что мы выкурили ее за всех.

— Как тебе угодно. Пусть каждый делает, что ему вздумается, но ты апачей не получишь.

— Ты хочешь их предупредить? — злобно спросил Тангуа.

— И не подумаю! Они наши враги и хотят убить нас. Но я не скажу тебе, как заманить их в ловушку.

— Я не нуждаюсь в твоих советах. Сам знаю, что делать.

— Ого! Знаешь, когда и откуда придут и где можно устроить засаду?

— Мои люди разузнают.

— Ты запретишь им отлучаться от лагеря, ведь мудрый вождь знает, что апачи найдут их следы и подготовятся. Они подкрадутся незаметно, нападут внезапно, и еще неизвестно, чем все кончится. Действуя же по моему плану, вы сами сможете неожиданно окружить их и взять в плен, чтоб мне лопнуть!

Я заметил, что эти слова произвели впечатление на Тангуа. Подумав, он ответил:

— Я посоветуюсь с моими воинами.

Тангуа отошел в сторону, жестом подозвал нескольких краснокожих, в том числе и Бао, и они начали оживленный разговор.

— Итак, Тангуа признался, что не собирался церемониться с нами, отметил Сэм.

— Мошенник вздумал подло обмануть нас, несмотря на дружбу и ваше доброе отношение к нему? — удивился я.

— Дружбу? Вы знаете, что такое дружба в понимании кайова? Ведь это воры и убийцы, промышляющие грабежом! Вы для них друг лишь до поры до времени, они не задумаются обокрасть и убить друга, если это выгодно. А у нас есть фургон с продуктами и другими вещами, представляющими для индейцев огромную ценность. Лазутчики давно обо всем узнали и сообщили вождю.

— Что же теперь будет?

— Ну что… гм! Теперь мы в безопасности.

— Хорошо, если так.

— Думаю, что это так. Я знаю индейцев кайова. А как вам понравилась моя выдумка с динамитом? Прекрасная идея, не правда ли? Теперь ни один из краснокожих не подойдет к фургону. Осталось только убедить их в том, что и в жестянке из-под сардин я держу взрывчатку. У вас тоже есть такая банка, та, где вы храните бумаги. Запомните это, может, когда-нибудь пригодится.

— Прекрасная идея, Сэм! Надеюсь, она произведет необходимое впечатление. А что вы скажете о трубке мира?

— Индейцы заранее решили не курить ее, но сейчас, кажется, передумают. Я переубедил вождя и полагаю, он уговорит воинов. И все равно доверять им нельзя.

— Значит, дорогой Сэм, прав оказался я. Вы собрались использовать кайова для осуществления своего плана, а теперь сами оказались в их руках. И мы вместе с вами. Интересно, чем все это кончится?

— Все будет хорошо, уж положитесь на меня, наверняка я переубедил Тангуа. Он понял, что без нас ему не заманить в ловушку апачей, словно слепых котят. О, вот он возвращается! Интересно, что же они решили?

Все выяснилось еще до того, как Тангуа подошел к нам: Бао отдал приказ, и плотное кольцо краснокожих, до сих пор окружавших лагерь, распалось. Индейцы отошли назад и спешились. Лицо вождя утратило былую угрюмость.

— Я посоветовался с моими воинами, — сказал он. — Они согласны, чтобы я выкурил трубку мира с моим братом Сэмом от имени всех краснокожих.

— Тангуа правильно решил, он не только храбрый, но и мудрый вождь. Пусть воины кайова сядут вокруг, чтобы все могли обменяться дымом мира и дружбы.

Все произошло так, как предложил Сэм. Тангуа и Хокенс выкурили трубку мира, соблюдая ритуал, потом мы, белые, подходили ко всем индейцам по очереди и пожимали им руки. Теперь несколько дней мы могли спать спокойно, но кто знает, что потом взбредет в голову краснокожим?

Европейцы говорят: «выкурить» трубку мира. На самом деле индейцы не курят табак, а, как они сами утверждают, «пьют дым», и это очень верно, потому что индеец в процессе курения непрерывно всасывает дым, чтобы потом изредка выпускать его малыми порциями.

Восстановив временное согласие, Тангуа потребовал созвать большой совет с участием всех белых и краснокожих. Было это очень некстати, поскольку мешало работе, которую следовало закончить как можно скорее, совет же мог затянуться до бесконечности. Я попросил Сэма перенести совет на вечер. Хокенс поговорил с вождем.

— Тангуа истинный индеец и ни за что не изменит своего решения. Апачей придется ждать долго, поэтому он требует созвать совет и подробно обсудить мой план, а потом будет большой пир. У нас достаточно продовольствия, да и кайова привезли пеммикан на вьючных лошадях. К счастью, он согласился, чтобы в совете участвовали лишь я, Дик Стоун и Билл Паркер, а вы можете приступить к работе.

— Можем? Соизволили разрешить? Я им покажу, кто здесь решает! — Взорвался я.

— Не дурите, сэр! Сделайте вид, что ничего не произошло! Их нельзя сердить, если мы хотим, чтобы все кончилось нормально.

— Но мне надо присутствовать на совете.

— Это лишнее.

— Я так не считаю. Мне необходимо знать о принятых решениях.

— Вы о них немедленно узнаете.

— А если я с ними не соглашусь?

— Не согласитесь? Вы? Ай да гринхорн! Вы что, в самом деле собираетесь утверждать решения, принятые Сэмом Хокенсом? И я должен испрашивать, вашего разрешения, чтобы постричь ногти или почистить сапоги?

— Сэм, не лезьте в бутылку. Мне только надо знать, что жизни Виннету и его отца ничто не угрожает.

— Тут вы можете положиться на старого Сэма. Даю вам слово, с ними ничего не случится. Вы удовлетворены?

— Конечно. Вашего слова достаточно.

— Итак, приступайте к работе и не беспокойтесь. Все будет хорошо!

Я вынужден был смириться, ведь надо было закончить работу до прибытия апачей. Мы с большим рвением приступили к съемке и очень быстро продвигались вперед. Бэнкрофт и трое его помощников, зная о грозящей нам опасности, старались изо всех сил.

И угроза нападений апачей, и соседство с кайова не сулили ничего хорошего. Закончив съемку местности до появления апачей, мы могли быстро убраться отсюда, сохранив и жизнь, и полученные материалы.

Понимая это, все работали слаженно, как никогда раньше. Меня же беспокоила не собственная безопасность, а судьба Виннету, и я не собирался бежать, не убедившись, что ему ничто не угрожает.

Я работал за двоих. Приходилось вести измерения, делать записи и составлять чертежи, к тому же в двух экземплярах. Один экземпляр получал старший инженер, копию я прятал на всякий случай. Мы оказались в столь опасном положении, что нелишне было подстраховаться.

Совет действительно затянулся до вечера и закончился только тогда, когда мы прекратили работу из-за наступивших сумерек. Кайова пребывали в превосходном настроении, потому что Сэм (правильно или нет — обсуждать было уже поздно) угостил их остатками бренди из нашего бочонка. Ему и в голову не пришло спросить разрешения у Рэттлера. В лагере уже горело несколько костров, вокруг них сидели пирующие краснокожие. Рядом паслись лошади, а чуть дальше, укрытые темнотой, охраняли лагерь расставленные вождем воины.

Я сел вместе с Сэмом и его неразлучными товарищами, Паркером и Стоуном. Ужиная, я с интересом разглядывал лагерь, который для меня, новичка, представлял необычный вид. По всему чувствовалось, что дело идет к войне. Вокруг — свирепые медные лица людей, не способных на проявление жалости и великодушия. Нашего бренди хватило каждому индейцу лишь на пять-шесть глотков, поэтому никто не опьянел, однако «огненная вода» большая редкость и лакомство для индейцев — сделала свое дело: языки развязались, повсюду велись громкие, оживленные разговоры.

Я, естественно, сразу спросил Сэма о решениях, принятых на совете.

— Можете не беспокоиться, — ответил Хокенс. — Вашим любимчикам ничего не угрожает.

— А если они будут защищаться?

— До этого не дойдет. Апачи не успеют опомниться, как будут пойманы и связаны.

— Мда? Как же вы это все себе представляете, мой дорогой Сэм?

— Очень просто. Сюда они могут проникнуть только по одной дороге. Угадайте, сэр, по какой?

— Ну, это ясно. Сначала выйдут на место старой стоянки, а оттуда двинутся по нашему следу.

— Совершенно верно! Вы не так глупы, как можно судить по виду. Итак, первую важную вещь мы знаем — откуда ожидать их появления. Вторая, не менее важная, — время их прибытия.

— Вычислить точно нельзя, но можно догадаться.

— Да, тот, кто умеет шевелить мозгами, может догадаться, хотя вряд ли стоит полагаться на догадки, это может стоить нам жизни. Время надо знать абсолютно точно.

— Только разведка даст верные сведения, но вы против этого, дорогой Сэм, ибо считаете, что следы разведчиков выдадут нас.

— Краснокожих разведчиков, запомни это! Апачи знают, что мы здесь, поэтому след белого человека не вызовет подозрений.

А что будет, если они обнаружат следы краснокожих? О чем они подумают?

— Что поблизости находятся кайова?

— Надо же, угадали! Мысленно снимаю перед вами шляпу, и сделал бы это не только мысленно, если бы мне не надо было беречь мой парик.

— Спасибо, Сэм! Я надеюсь снискать ваше уважение навсегда. Но давайте вернемся к делу. Значит, вы считаете, что мы должны послать на разведку белых, не краснокожих?

— Да, но только одного.

— Одного хватит?

— Вполне, потому что на него можно полностью положиться. Зовут его Сэм Хокенс, и, чтоб мне лопнуть, он питается полевыми мышами, хи-хи-хи! Вы знаете такого, сэр?

— Да, — ответил я. — Если он за это возьмется, я буду совершенно спокоен, его апачи не поймают.

— Конечно, не поймают, хотя он им покажется.

— Как? Они должны вас увидеть?

— Разумеется.

— В таком случае, индейцы схватят вас и убьют.

— Нет, для этого они слишком умны. Когда я спокойно прогуляюсь у них на виду, краснокожие убедятся, что мы чувствуем себя в полной безопасности. Меня апачи не посмеют тронуть, ведь мое исчезновение всполошит лагерь, да и зачем меня хватать, если я все равно попаду к ним в руки?

— Но, Сэм, возможно ли, чтобы вы их увидели, а они вас нет?

— Сэр, — взорвался Хокенс, — хорошенького же вы мнения обо мне! Как это я могу их не увидеть? У Сэма Хокенса глазки маленькие, но зоркие. Апачи, правда, вышлют вперед разведчиков, но уж я-то найду место, откуда видно все. Есть такие места, где даже опытнейший вестмен не сможет укрыться и вынужден будет появиться на открытом пространстве. Вот в таком месте я и обнаружу разведчиков. И сразу же сообщу вам, что они крадутся к нашему лагерю. А вы ведите себя спокойно, как ни в чем не бывало.

— Но ведь апачи сразу увидят кайова и предупредят Инчу-Чуну.

— Кого увидят? Наших краснокожих? Молодой человек, уважаемый гринхорн, уж не считаете ли вы, что у Сэма Хокенса мозги из ваты? Моя забота — чтобы нигде не было ни малейшего следа кайова, понятно? Наши дорогие друзья спрячутся очень хорошо и появятся только в последний момент. Разведчики апачей должны увидеть только тех, кто был в лагере во время визита к нам Виннету и его отца.

— Здорово придумано!

— То-то! Не мешайте разведчикам апачей наблюдать за лагерем, пусть убедятся, что мы совершенно спокойны. Как только они уберутся, я поспешу за ними и дождусь, когда подойдут главные силы апачей. А те появятся ночью, чтобы напасть на лагерь в темноте.

— И возьмут нас в плен или убьют, если не всех, то многих.

— Послушайте, сэр! Право, мне вас жаль. Вроде бы образованный человек, а не знаете, что надо удирать, если не хочешь попасть в лапы врагу. Любой заяц знает об этом, и даже одно маленькое черное и кусачее насекомое, которое прыгает в шестьсот раз выше своего роста, а вы понятия об этом не имеете! Неужели в книгах, которых вы прочли такое множество, ничего нет на этот счет?

— Ни слова! Отважному вестмену не пристало прыгать так высоко, как упомянутое вами насекомое! Так вы считаете, мы должны удрать в безопасное место?

— Конечно. Мы разожжем костры, пусть апачи нас видят. Пока огонь горит, они останутся в укрытии. Как только костры догорят, мы покинем лагерь, скроемся в темноте и приведем воинов кайова. Апачи нападут на лагерь — а он пуст! Хи-хи-хи! Вот удивятся! Разведут огонь, чтобы найти нас, тут-то мы их и увидим и нападем на них! О, на Западе долгие годы будут помнить хитроумного Сэма Хокенса, чтоб мне лопнуть!

— Действительно, задумано хорошо, если только все произойдет именно так, а не по-другому.

— Уж я постараюсь, чтобы по-другому не произошло.

— А что дальше? Будем тайком освобождать апачей?

— По крайней мере, Инчу-Чуну и Виннету.

— А других?

— Скольких сможем, но не выдавая себя.

— Что ждет остальных?

— Ничего страшного, уверяю вас, сэр. Кайова прежде всего начнут преследовать беглецов, ну а если они окажутся слишком кровожадными, Сэм Хокенс что-нибудь придумает. И вообще найдите своей голове лучшее применение, не занимайте ее тем, что произойдет потом. Там видно будет, а сейчас мы должны выбрать место, пригодное для осуществления нашего плана, тут не всякое подойдет. Утром я займусь этим. Хватит болтовни, с завтрашнего дня надо действовать.

Он был прав. Дальнейшие разговоры и догадки не имели смысла. Оставалось только ждать развития событий.

Наступила ночь. Погода стала меняться. Поднялся ветер, который все усиливался, и только под утро немного стих. Тогда вдруг резко похолодало, что в этих местах случается исключительно редко — ведь мы находились на широте Дамаска. Проснувшись, Сэм Хокенс взглянул на небо и сказал:.

— Ого! Сегодня произойдет редкое для этих мест событие — пойдет дождь, чтоб мне лопнуть! А это очень кстати.

— Почему? — спросил я.

— Сами не можете догадаться? Видите, как смята трава? Разведчики апачей сразу поймут, что здесь было больше людей и лошадей, чем оставалось. Если пойдет дождь, трава выпрямится и скроет следы кайова. Ну, пора.

— Вы хотите выбрать место для нападения?

— Да. Я мог бы пока оставить кайова здесь и только потом вернуться за ними, но чем скорее они уйдут отсюда, тем быстрее пропадут их следы. А вы пока спокойно работайте.

Сэм сообщил вождю о своих намерениях, и вскоре индейцы уехали вместе с ним и его двумя товарищами. Конечно, место, которое выберет Сэм, должно находиться на нашей трассе, чтобы не вызывать подозрений и чтобы апачи не рыскали по прерии в поисках лагеря.

Работа шла, и мы медленно продвигались вперед. К полудню предсказания Сэма сбылись, хлынул дождь, да какой! Подобное можно увидеть лишь в этих широтах. Небо словно разверзлось.

Из потоков ливня вдруг появился Сэм, а с ним Дик и Билл, да так неожиданно, что мы заметили их только на расстоянии десяти шагов. Они сообщили, что нашли подходящее место. Паркер и Стоун должны были показать нам его, а Сэм тем временем, прихватив немного провизии, собрался на разведку. Он пошел пешком, без мула, чтобы легче было спрятаться. Когда Сэм скрылся за густой завесой дождя, меня охватило чувство тревоги. Казалось, катастрофа надвигается быстро и неумолимо.

Ливень кончился внезапно. На небе засияло солнце, и сразу стало тепло, как и накануне. Мы возобновили прерванную работу.

Трасса шла по прерии, окруженной лесами и кое-где поросшей редким кустарником. Рельеф для съемки был легкий, и мы быстро продвигались вперед. Хотя незадолго до того здесь проехали две сотни воинов кайова, никаких следов не осталось, дождь все смыл. Сэм оказался прав, апачи не узнают о наших союзниках.

Стемнело, и работу пришлось прервать. Стоун сказал, что мы находимся вблизи предполагаемого места боя. Хотелось осмотреть все собственными глазами, но было уже слишком темно.

На следующее утро мы довели трассу до ручья, впадавшего в довольно большое озеро, сохранявшее воду даже и тогда, когда сам ручей пересыхал. Однако в тот день, после дождя, вода поднялась высоко, полностью заполнив русло. К озеру вела узкая долина, окаймленная деревьями и кустами.

Примечательной особенностью этого озера был полуостров, узкий у перешейка, расширяющийся по мере приближения к середине озера и почти круглый по форме. По другую сторону озера раскинулась пологая лесистая возвышенность.

— Вот это место выбрал Сэм, — сказал Стоун. — Оно как нельзя лучше подходит для нашего плана.

Я окинул окрестности внимательным взглядом.

— А где кайова, мистер Стоун?

— Они укрылись, хорошо укрылись. Можете сколько угодно смотреть, а следов не найдете, хотя они прошли здесь и сейчас наблюдают за нами.

— Так где же они?

— Не торопитесь, сэр! Сначала я должен объяснить, почему хитрый Сэм избрал именно это место. На участке прерии, по которому мы ехали, растет много одиночных кустов. Разведчики апачей, скрываясь за этими кустами, станут незаметно подкрадываться к нам. Вон на той поляне мы разведем костры, чтобы апачи заметили нас издалека, подошли поближе и решили напасть на нас. Уверяю вас, лучшего места для нападения краснокожим не найти!

Длинное, худое, загорелое лицо Дика излучало восторг, который никак не разделял инженер.

— Странный вы человек, мистер Стоун! — проворчал он. — На нас нападут, а вы радуетесь. Меня это пугает, и я считаю, нужно поскорее убираться отсюда!

— Чтобы сразу попасть в лапы апачам? Неужто вы так ничего и не поняли? Я радуюсь, что удалось найти подходящее место. Правда, оно облегчит атаку апачам, но потом и нам поможет перехитрить их. Взгляните на другой берег. В лесу на возвышенности притаились кайова. Они наблюдают за нами с деревьев, они заметят и апачей, потому что оттуда все видно как на ладони.

— Как же они нам помогут, — заметил старший инженер, — если сидят по ту сторону озера?

— Они сидят там до поры до времени, их не заметят разведчики апачей. Как только те уйдут, кайова тут же примчатся на полуостров и укроются здесь.

— А если лазутчики апачей сразу попытаются проникнуть на полуостров?

— Только в том случае, если индейцы будут уверены, что пройдут незамеченными.

— Что же получается? Мы должны делать вид, будто не замечаем их, и вместе с тем быть готовы отразить нападение. Одно другому противоречит.

— Вовсе нет. Апачи, конечно, попытаются пройти на полуостров, но мы знаем, как помешать им. У берега, где ширина перешейка составляет всего шагов тридцать, мы поставим непроходимую преграду.

— Какую?

— Оставим там лошадей. Привяжем их к деревьям. Почуяв чужаков, лошади захрапят и забеспокоятся. Индейцы знают об этом и не сунутся на полуостров. Как только разведчики уйдут, явятся кайова. Весь отряд апачей подойдет сюда только к ночи, чтобы атаковать нас, когда мы ляжем спать.

— А если они не захотят ждать? — спросил я. — Мы не успеем скрыться!

— Ничего страшного, — ответил Дик. — Тогда кайова сразу же придут нам на помощь.

— Но в таком случае не обойдется без кровопролития, а этого мы хотели избежать.

— Ну что ж, сэр. Здесь, на Западе, не принято считать каждую каплю крови. Но будьте покойны! Апачи сами не полезут на рожон. Подождут, пока мы уснем. Они ведь знают, что мы будем защищаться, и, хотя нас всего двадцать человек, многие из них погибнут в схватке. Они, как и мы, ценят свою кровь и жизнь. Поэтому будут ждать, пока мы не заснем. А мы тем временем быстро потушим костры и уйдем в глубь полуострова.

— А что нам делать сейчас? Мы можем работать?

— Да, но вы непременно должны вернуться к назначенному часу.

— Тогда не будем терять времени. Пойдемте, господа, мы еще успеем кое-что сделать!

Геодезисты пошли за мной, хотя особого рвения к работе не проявляли. Я не сомневался, что все они с удовольствием удрали бы отсюда, но по контракту оплачивалась только законченная работа. А деньги хотели получить все. Кроме того, они понимали, что, если сбегут, апачи без труда переловят всех. Наш лагерь сейчас стал наиболее безопасным местом.

Я же не мог сидеть сложа руки в ожидании событий. Мной овладело лихорадочное состояние, которое обычно бывает перед боем. Сегодня на карту ставилась человеческая жизнь. Нет, я боялся не за себя, как-нибудь защищусь, но что будет с Инчу-Чуной и Виннету? В последнее время я очень часто думал о молодом вожде, испытывая странное чувство родства наших душ. Мы почти не знали друг друга, но он становился мне все дороже. И удивительное дело, как потом мне рассказывал Виннету, именно в это время он переживал то же самое и тоже постоянно думал обо мне!

Еще до обеда Сэм Хокенс вернулся в лагерь. Маленький человечек явно устал, но хитрые глазенки весело блестели на лице, заросшем густой растительностью.

— Все в порядке? — спросил я. — Судя по вашему настроению, дорогой Сэм, это так.

— Неужели? — засмеялся он. — Откуда вы это взяли? У меня на лице написано или воображение вам подсказывает?

— Да какое там воображение? Вас выдают глаза!

— Что вы говорите? Глаза? Не мешает запомнить это и в будущем быть поосторожнее. Но вы правы. Мне повезло, повезло больше, чем я ожидал.

— Вы видели их разведчиков?

— Разведчиков? Да я видел значительно больше! Не только разведчиков, но и весь отряд, и не только видел, но и слышал и многое подслушал.

— Вы их подслушали? Говорите же поскорее, что вы узнали!

— Не сейчас и не здесь. Собирайте вещи и отправляйтесь в лагерь! Я скоро приду туда, но сначала мне надо переговорить с кайова, рассказать о результатах вылазки и дать указания, как вести себя.

Он пошел вдоль берега, перепрыгнул через ручей и скрылся между деревьями на той стороне озера. Мы собрали свои вещи, вернулись в лагерь и стали его ждать. Сэм Хокенс появился так внезапно, что мы и не заметили, как он приблизился, а он не упустил случая поиздеваться над нами:

— А вот и я, господа! У вас что, нет ни глаз, ни ушей? Любой слон застал бы вас врасплох.

— Так вы же не слон, — ответил я.

— Вполне возможно. Но я хотел показать вам, как можно подкрасться незаметно. Вы сидели молча и все же не заметили меня. То же самое произошло вчера, когда я подслушивал апачей.

— Расскажите об этом, расскажите подробно!

— Хорошо! Дайте только сяду, очень уж устал. Мои ноги привыкли к верховой езде и отказываются бегать. Не случайно уважающие себя мужчины служат в кавалерии, а не в пехоте, чтоб мне лопнуть!

Он сел рядом со мной, посмотрел по очереди на каждого из нас и сказал, многозначительно покачивая головой:

— Итак, сегодня будет бал!

— Уже сегодня? — переспросил я. Известие ошеломило меня, и в то же время я испытал чувство облегчения оттого, что вскоре все решится. — Это хорошо, очень хорошо!

— Так вам не терпится попасть в руки апачей? Впрочем, я тоже считаю, что все будет хорошо. И я рад, что больше не надо ждать. Человек строит планы, готовится, а все пойдет не так, как он предполагает.

— Почему же не так? Вы сомневаетесь?

— Ни в коем случае. Именно сейчас я полностью уверен, что все кончится хорошо. Но опытный человек знает, что из самого милого ребенка может вырасти негодяй. Самые прекрасные планы может разрушить нелепый случай.

— Нам есть чего бояться?

— Нет. Судя по тому, что я услышал, все идет как по маслу.

— Что же вы услышали? Расскажите!

— Спокойно, не спешите, молодой человек! Всему свое время. Пока не могу сказать, что я услышал, потому что сначала вам необходимо узнать, что произошло до этого. Я ушел в дождь, не стал ждать, когда он кончится, ведь моей куртке не страшен никакой ливень, хи-хи-хи! Я уже почти дошел до места нашей старой стоянки, где нас посетили вожди апачей, когда заметил троих краснокожих и принялся незаметно следить за ними. «Это разведчики апачей, подумал я, — вряд ли они пойдут дальше, ведь им приказано добраться до этого места». И оказался прав. Краснокожие обследовали все вокруг, но моих следов не обнаружили; затем, в ожидании подхода основных сил, они, выбрав место посуше, расположились под деревьями. Я тоже лег под деревом и стал ждать. Надо же было узнать, что произойдет дальше. Вдруг появился отряд всадников в боевой раскраске. Я сразу узнал апачей и их вождей Инчу-Чуну и Виннету.

— Сколько было воинов?

— Около пятидесяти, как я и предполагал. Разведчики сообщили прибывшим о своих наблюдениях и опять двинулись вперед, а остальные медленно последовали за ними. Как вы догадываетесь, джентльмены, Сэм Хокенс не упускал их из виду ни на минуту. Дождь смыл все следы, но вбитые вами колышки остались на своих местах, словно вехи столбовой дороги. Вот бы мне всю жизнь ходить по таким прекрасным следам! Апачи соблюдали осторожность, ведь мы могли оказаться за любым поворотом в лесу, в кустарнике. Они продвигались очень медленно, действуя хитро и осмотрительно, так что одно удовольствие было наблюдать за ними. Апачи и в самом деле самые смышленые среди индейских племен. Молодец Инчу-Чуна. И Виннету тоже. Ни одного лишнего звука, объяснялись исключительно знаками. Отряд апачей прошел мили две, когда стало темнеть. Индейцы спешились, привязали лошадей к колышкам, вбитым в землю, и укрылись в лесу, где и остались до утра.

— Там вы их и подслушали? — поинтересовался я.

— Да. Они умны, костров не разожгли, ну да и Хокенс не глупее их. Его они не заметили. Я осторожно прополз между деревьями на собственном животе, за неимением чужого, и подобрался к ним на такое расстояние, что мог слышать все, о чем они говорят.

— И все поняли?

— Что за дурацкий вопрос! Я что, глухой?

— Не обижайтесь, Сэм. Я удивился, неужели они и между собой говорят по-английски?

— Говорили, если я не ошибаюсь, на диалекте мескалеро, который я с горем пополам понимаю. Вожди время от времени обменивались короткими, но очень содержательными фразами. Я услышал все, что нам необходимо знать, и теперь мы можем действовать.

— Да скажите, наконец, что вы узнали? — не выдержал я, так как Сэм многозначительно умолк.

— Сэр, если вы готовы лопнуть от нетерпения, сделайте одолжение, отойдите в сторону, не то и нам достанется! Апачи не на шутку осерчали и горят желанием взять нас живыми.

— Значит, они не собираются убивать нас?

— Что вы, как можно! Естественно, собираются, но не сразу. Они постараются захватить всех белых, затем их отвезут в свое стойбище на реке Пекос, там привяжут к столбам пыток и зажарят живьем. Знаете, как поступают с рыбой? Поймав, пускают в садок и кормят, чтобы потом сварить с хорошей приправой. Интересно, каким окажется на вкус мясо Сэма Хокенса, зажаренного вместе с охотничьей курткой, хи-хи-хи!

Отсмеявшись, Сэм продолжал:

— Больше всего, конечно, достанется мистеру Рэттлеру, который сидит тут с нами и смотрит на меня с таким восторгом, будто все радости рая ожидают только его. Да, да, мистер Рэттлер, вы заварили кашу, вам ее и расхлебывать. Вас зажарят на вертеле, посадят на кол, отравят, заколют, застрелят, четвертуют и повесят, и все это в строгой очередности, не спеша и понемножку, чтоб вы сразу не испустили дух, а могли насладиться всеми видами мучений. Если же вы и после всего этого останетесь в живых, вас вместе с Клеки-Петрой положат в могилу и зароют живьем.

— Боже мой! Они так решили? — побледнев, спросил Рэттлер.

— Разумеется. Вы вполне это заслужили, и тут уж ничто не поможет. Хотелось бы только пожелать вам, чтобы, испытав все виды казни, вы никогда больше не поступали столь скверно. Надеюсь, вы воспользуетесь моим советом. Тело Клеки-Петры передано шаману вместе с приказом доставить его на главную стоянку апачей. Хочу заметить, что краснокожие умеют сохранять тела умерших. Я видел мумии индейских детей, которые спустя сто лет выглядели так, словно еще вчера были живы. Когда нас всех схватят, мы будем иметь удовольствие наблюдать за превращением мистера Рэттлера в живую мумию.

— Я здесь ни минуты не останусь! — вскричал Рэттлер.

Сэм удержал его:

— Ни шагу отсюда, если хотите жить! Апачи заняли всю окрестность, и вы угодите в их силки.

— Вы так думаете, Сэм? — спросил я.

— Конечно, и вы знаете, что я прав. И в другом я тоже не ошибся. Апачи начали военные действия против кайова. У них там целая армия, к которой со своим отрядом присоединятся вожди, когда покончат с нами Они встретили по пути отряд воинов, выступивших против кайова, отдали шаману тело убитого, выбрали пятьдесят всадников и вернулись сюда. Им не пришлось ехать в стойбище, вот почему они так быстро оказались здесь.

— А где же армия, которая выступила против кайова?

— Не знаю. Об этом не говорилось. Да для нас это и не имеет никакого значения.

Тут старый Сэм ошибался: для нас имело значение — и немаловажное, где находится самый многочисленный отряд апачей. Вскоре он сам убедился в этом.

Сэм продолжал:

— Я услышал все, что меня интересовало, и мог бы сразу вернуться в лагерь, но ночью трудно замести следы, и апачи обнаружили бы их, да кроме того, мне хотелось разглядеть их получше. Я оставался в лесном укрытии, пока индейцы не тронулись в путь, последовал за ними, а примерно в шести милях отсюда покинул их и кружной дорогой незаметно вернулся к вам. Вот и все, что я хотел вам рассказать.

— Значит, они вас не видели?

— Нет.

— И вы постарались, чтобы они не обнаружили ваши следы?

— Да.

— Но ведь вы говорили, что покажетесь им и…

— Знаю, знаю! Я собирался так сделать, но этого не потребовалось и… тс-с-с, вы слышали?

Троекратный крик орла прервал речь Сэма.

— Это воины кайова, — объявил Сэм. — Они сидят на деревьях. Я велел им подать такой знак, когда увидят апачей. Пойдемте, сэр, проверим, зоркие ли у вас глаза!

Последние слова относились ко мне. Взяв ружье, я двинулся за Сэмом.

— Стойте! — остановил меня Сэм. — Оставьте ружье. Хотя вестмен и не должен с ним расставаться, но сегодня случай особый: мы идем собирать дрова для костра, не подозревая об опасности. Апачи подумают, что вечером мы разобьем здесь лагерь, а именно это нам и нужно.

Мы бродили между деревьями и кустами по открытой поляне, изображая беспечность и собирая сухие ветки, искоса поглядывая в сторону, где должны были прятаться апачи.

— Вы кого-нибудь видите? — спросил я.

— Нет, — ответил Сэм.

— И я не вижу.

Мы напрягали зрение, но не увидели ничего подозрительного. А как стало мне потом известно от самого Виннету, он лежал в это время в пятидесяти шагах за кустом и наблюдал за нами. Оказывается, недостаточно обладать хорошим зрением, надо еще иметь опыт, а этого мне тогда явно недоставало. Сегодня я непременно заметил бы Виннету, догадавшись о его присутствии по клубящейся над кустом мошкаре, привлеченной запахом человека.

Итак, не солоно хлебавши мы вернулись в лагерь, собирая по пути хворост. Набрали его даже больше, чем было нужно.

— Вот и хорошо, — сказал Сэм. — Сделаем запас для апачей, чтобы дрова у них были под рукой, пусть разожгут костер побольше, ведь это и в наших интересах.

Стало смеркаться. Сэм, самый опытный из нас, укрылся на краю поляны, чтобы первым обнаружить приближение разведчиков.

Мы в меру сил облегчили задачу разведчикам апачей предоставив им возможность хорошенько осмотреть наш лагерь: разложили костер так, чтобы он хорошо был виден из прерии и указывал прямой путь к нам. Пусть апачи примут нас за дураков.

Мы спокойно принялись за ужин, словно и не подозревали об угрозе нападения, оставив ружья в стороне, но так, чтобы даже в темноте можно было легко их отыскать. На узком перешейке полуострова, как и предлагал Сэм, мы поставили лошадей.

Спустя три часа тихо, как тень, появился Сэм и шепотом произнес:

— Приближаются два разведчика: с этой и с той стороны. Я слышал и видел их.

Значит, индейцы обходили поляну с двух сторон, скрываясь в тени зарослей. Сэм сел вместе с нами и принялся что-то рассказывать, а мы отвечали ему. Оживленная беседа должна была усыпить бдительность разведчиков. Мы их заметили, видели, как они наблюдают за нами, но не подали виду, что догадываемся об их присутствии.

Теперь крайне важно было не упустить момент, когда они уйдут, чтобы приготовиться к приему отряда апачей и позвать кайова. Дорога была каждая минута. Мы не могли ждать, пока апачи соизволят сами покинуть поляну, надо заставить их сделать это. Сэм Хокенс встал и, делая вид, что идет за хворостом, направился в сторону кустов. Я зашел с другой стороны поляны. Прочесав заросли, мы убедились, что индейцы повернули назад. Сэм приложил ладони к губам и квакнул три раза, как лягушка. Это был сигнал для кайова. Здесь, у воды, кваканье лягушки не могло вызвать подозрений. Потом Сэм вернулся на свой наблюдательный пункт, чтобы вовремя известить нас о приближении главного отряда апачей.

Минуты через две после сигнала кайова появились на поляне. Все двести человек, друг за другом, проползли мимо нас. Не прошло и трех минут, как последний из них пропал в глубине полуострова.

Мы ждали Сэма. Тот не заставил себя ждать, явился и шепотом доложил:

— Идут, причем с обеих сторон. Подбросьте дров. Надо сделать так, чтобы под пеплом остались тлеющие угли и краснокожие могли быстро раздуть огонь. Облегчим задачу индейцам, хи-хи-хи!

Мы разложили запасы дров вокруг костра таким образом, чтобы свет от тлеющих углей не выдал преждевременно нашего ухода. Сейчас все мы стали актерами, ибо от актерских способностей каждого зависела теперь наша жизнь: не дай Бог, догадаются по нашему виду, что мы знаем об их присутствии. Индейцы непременно нападут на лагерь, но они должны сделать это только после того, как мы уляжемся спать. А если раньше?

Хотя рядом с нами и находились двести краснокожих союзников, кровопролития было не избежать. Должен сказать, перед лицом смертельной опасности каждый из нас вел себя по-своему. Я был совершенно спокоен, как будто готовился сыграть рядовую партию в шахматы. Рэттлер лег на землю лицом вниз и притворился спящим, хотя его колотило от страха. Славные вестмены, приятели Рэттлера, бледные и перепуганные, почти не принимали участия в нашей беседе. Зато Билл Паркер и Дик Стоун вели себя настолько естественно и непринужденно, словно во всем мире не было ни одного апача. Сэм Хокенс рассказывал анекдот за анекдотом, а я громко смеялся.

Так прошло полчаса. Становилось ясно, что индейцы действительно атакуют нас лишь после того, как мы ляжем спать, в противном случае бой уже начался бы. Костер догорал, ждать больше не стоило, и с протяжным зевком я громко произнес:

— Я устал, пора ложиться. Сэм, как вы относитесь к моему предложению?

— Я не против, — ответил он. — Огонь догорает, спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — сказали Стоун с Паркером, отошли от костра и растянулись на земле.

Пламя медленно затухало, и вскоре стало совсем темно. Только тлеющие под пеплом угольки красновато мерцали, но в их неверном свете ничего нельзя было разглядеть. Пора было уходить. Взяв ружье, я медленно пополз в сторону. Сэм держался рядом со мной, остальные двинулись за нами. Добравшись до лошадей, я, чтобы на всякий случай заглушить чей-нибудь неосторожный шорох, подергал за повод одну из них, заставив с шумом переступить с ноги на ногу.

И вот мы все добрались до места, где кайова, как кровожадные пантеры, притаились в засаде.

— Сэм, — тихонько сказал я другу, — если мы действительно собираемся уберечь от смерти обоих вождей, то должны сделать все, чтобы не допустить к ним кайова.

— Согласен с вами, сэр.

— Я беру на себя Виннету, а вы, Стоун и Паркер, позаботьтесь об Инчу-Чуне.

— Как это? Вы один идете на Виннету, а нам троим оставляете одного старика? Не очень справедливо, чтоб мне лопнуть!

— Справедливо. С Виннету я справляюсь, но вас должно быть трое, чтобы скрутить Инчу-Чуну, пока он не опомнится и не начнет сопротивляться, иначе вождь погибнет в бою или будет ранен.

— Да, вы правы! Надо выйти вперед, чтобы кайова не опередили нас. Идем!

Мы продвинулись на несколько шагов ближе к костру и замерли в темноте, с напряжением ожидая боевой клич апачей, ибо без сигнала индейцы никогда не атакуют. По индейскому обычаю подает его вождь, затем клич подхватывают остальные воины. Трудно описать его словами. Дьявольский вой рассчитан на то, чтобы противник оцепенел от страха. Краснокожие издают пронзительный крик «хииииииих» и быстро хлопают ладонью по губам, отчего получается ужасающая трель.

Воины кайова, как и мы, с нетерпением ждали боя. Каждый из них хотел быть в первых рядах, и они, отталкивая друг друга, пытаясь пробраться вперед, тем самым заставляли нас продвигаться все ближе к огню. Такие маневры становились опасными. Скорей бы уж апачи начали атаку!

И вот началось! Дикий крик «хииииииих» прозвучал в ночной тишине так резко и пронзительно, что мурашки побежали по спине, и вслед за тем поднялся такой адский вой, будто взвыли тысячи чертей. Вдруг все стихло, наступила мертвая тишина, в которой мы отчетливо услышали короткое «ко!». Его произнес Инчу-Чуна.

Слово это значит «огонь». Угольки под пеплом нашего костра еще тлели, а вокруг лежали сухие ветки. Апачи немедленно исполнили приказ, подбросив хвороста в затухающий костер. Через несколько секунд пламя взметнулось ввысь, осветив всю поляну.

Инчу-Чуна и Виннету стояли рядом. Как только апачи убедились, что нас нет в лагере, они плотным кольцом окружили вождей, выкрикивая в удивлении свое обычное «уфф, уфф, уфф».

Виннету, хоть и был самым молодым среди воинов, первым понял, что произошло. Как часто впоследствии восхищался я его умом и сообразительностью! Сейчас он моментально понял, что мы где-то поблизости, а освещенные костром апачи являют собой прекрасную мишень для наших ружей. Поэтому Виннету крикнул:

— Татиша, татиша!

Приказ означал «Скройтесь!». Сам Виннету уже был готов исчезнуть в темноте, но я опередил его. В три прыжка оказался я среди воинов, окружающих его, растолкал их и пробился внутрь кольца. Сэм, Стоун и Паркер следовали за мной по пятам. И в то мгновение, когда Виннету, громко крикнув «татиша!», собирался метнуться в спасительную тьму, он увидел меня. Несколько секунд мы смотрели в глаза друг другу. Потом Виннету молниеносно выхватил из-за пояса нож, но я ударил его кулаком в висок, и он, потеряв сознание, рухнул на землю. В тот же миг Сэм, Стоун и Паркер схватили Инчу-Чуну.

Апачи яростно взвыли, но жуткий боевой клич кайова, кинувшихся в бой, заглушил их рев.

Пробившись сквозь строй апачей, я оказался в самой гуще дико орущих, сплетенных в жестокой схватке людей. Двести кайова против пятидесяти апачей! Четверо на одного! Отважные воины Виннету защищались изо всех сил. Я вынужден был держать их на расстоянии и пустить в ход кулаки, не желая никого ранить, а тем более убить. Нокаутировав еще четверых или пятерых апачей, я расчистил пространство перед собой, но к этому времени сопротивление апачей было сломлено. Сражение продолжалось пять минут. Всего пять минут! Нет, в данном случае целых пять минут, и это слишком долго!

Связанный Инчу-Чуна лежал на земле без сознания, Виннету лежал рядом с ним. Никто из апачей не убежал, им и в голову не пришло бросить схваченных нами вождей. И у них, и у кайова были раненые, а трое кайова и пятеро апачей погибли в бою. Мы не желали такого исхода сражения, но отчаянное сопротивление апачей вынудило кайова применить оружие.

Побежденных апачей связали без особого труда, так как расстановка сил была в нашу пользу: четверо кайова да один белый на каждого воина апачей. Трое кайова держали апача, а четвертый связывал пленника.

Тела погибших убрали в сторону, а так как ранеными кайова занялись их товарищи, мы решили перевязать раны апачей. Нас встретили угрюмые лица, кое-кто пытался сопротивляться, ибо гордость не позволяла им воспользоваться услугами врагов и они предпочитали истекать кровью. К счастью, их состояние не внушало опасений — большинство ран было легкими.

Перевязав раненых, мы спросили, как они проведут ночь. Хотелось облегчить их страдания, насколько это было возможно, но вождь кайова Тангуа крикнул:

— Эти собаки принадлежат нам, а не вам, и я буду определять их судьбу!

— И что ты решил? — спросил я.

— Сначала мы хотели отвести их в наши деревни, но теперь ничто не мешает нам напасть на стойбища апачей. Путь далек, не тащить же их с собой, поэтому все они умрут у столбов пыток.

— Все?

— Все.

— Ты ошибаешься.

— Я ошибаюсь?

— Да. Ты говоришь, что апачи принадлежат вам. Это не так.

— Мы имеем право распоряжаться их жизнью.

— Нет. Согласно законам Запада пленник принадлежит тому, кто его схватил. Возьмите апачей, которых поймали вы, я ничего не имею против. Однако пойманные нами принадлежат нам.

— Уфф, уфф! Очень мудро говоришь! Значит, вы хотите взять Инчу-Чуну и Виннету?

— Разумеется!

— А если я не отдам их вам?

— Несомненно, отдашь!

Тангуа говорил злобно, я же отвечал ему спокойно, но твердо. Вождь достал из-за пояса нож, с размаху вонзил его в землю и прорычал, грозно сверкая глазами:

— Только прикоснитесь к кому-нибудь из апачей, и в ваши тела вонзится этот нож, Хуг! Я сказал!

Дело принимало опасный оборот, я уже собирался показать вождю кайова, что нисколько его не боюсь, но тут Сэм Хокенс бросил на меня предостерегающий взгляд. Ко мне вернулось благоразумие, и я умолк.

Связанные апачи лежали вокруг огня. Проще всего было оставить их там, главным образом потому, что это облегчало задачу стражникам. Но Тангуа хотел доказать мне, что все они его собственность и он поступит с ними так, как ему вздумается. Поэтому он велел привязать пленников к деревьям и оставить так, пока не решится их судьба.

Приказ был исполнен немедленно, и разумеется, с намеренной жестокостью. Кайова старались причинить боль пленникам, но ни один из апачей не издал ни звука, не подал виду, что страдает: воин обязан стойко переносить физические мучения. Особенно изощренно и грубо обращались кайова с вождями апачей, так туго затянув путы, что из вздувшихся конечностей едва не брызнула кровь.

Хотя ни у кого из пленников не было шансов освободиться без посторонней помощи и бежать, Тангуа выставил охрану.

Зажженный снова костер пылал посреди поляны. Мы расселись вокруг огня, твердо решив не допускать сюда «союзников», ведь они могли помешать нам освободить Виннету и его отца. К счастью, кайова к нам и не приближались. Они с самого начала не испытывали к нам дружеских чувств, а мой спор с вождем еще более обострил наши отношения. Злые, часто презрительные взгляды не предвещали ничего хорошего. В лучшем случае мы могли рассчитывать на то, что расстанемся с ними без стычки.

Кайова развели свои костры в стороне от нас и расположились вокруг них. Они разговаривали на языке своего племени, не пользуясь жаргоном, на котором индейцы говорят с белыми, явно не желая, чтобы мы понимали их разговор. Дурной знак! Всем своим видом кайова показывали, что они хозяева положения, и поведение их по отношению к нам очень напоминало поведение льва в зверинце, который только до поры до времени мирится с присутствием пса в своей клетке.

Наш план трудно было осуществить еще и потому, что в него были посвящены лишь четверо: Сэм Хокенс, Дик Стоун, Билл Паркер и я. От остальных мы его скрывали, зная, что на негодяев из компании Рэттлера положиться нельзя: они запросто выдали бы нас индейцам. Оставалось рассчитывать только на свои силы. Следовало подождать, когда все улягутся, чтобы никто не поднял тревогу. Сэм посоветовал и нам немного поспать, потом у нас не будет ни минуты отдыха. Мы последовали его совету, и я мгновенно уснул, несмотря на ждущие нас опасности.

Тогда я не умел еще определять время по звездам, но, вероятно, было около полуночи, когда Сэм разбудил меня. Весь лагерь спал. Кайова поддерживали огонь только в одном костре, остальные погасли. Мы могли говорить, но, разумеется, шепотом. Паркер и Стоун тоже проснулись. Сэм прошептал:

— Прежде всего надо решить, кто пойдет, все четверо не должны отсюда уходить. Хватит двоих.

— Конечно, я иду! — решительно сказал я.

— Ого, не спешите, сэр! Дело крайне опасное.

— Знаю.

— Мда. Вы молодец, чтоб мне лопнуть, но это очень опасно, смертельно опасно, сэр. А главное, успех будет зависеть от того, кто выполняет задачу.

— Разумеется.

— Я рад, что вы меня поняли, значит, благоразумно предоставите заняться делом более опытным вестменам.

— И не подумаю!

— Сэр, будьте благоразумны! Пойдем мы с Диком!

— Нет!

— Вы новичок в этом деле, а тут надо подкрасться бесшумно.

— Возможно. Однако я сегодня докажу вам, что человек может выполнить задачу, если очень захочет. Надо только приложить все силы.

— И ловкость, хотя бы минимум ловкости, сэр! А вот этого вам недостает. Здесь необходима и врожденная, и приходящая с опытом ловкость, а вот этого, думаю, у вас пока нет.

— Пусть все решит испытание.

— Какое?

— Как вы думаете, Тангуа сейчас спит или нет?

— Не знаю.

— А не мешало бы знать, не так ли?

— Да. Я проберусь к нему и узнаю.

— Нет, это сделаю я.

— Вы?

— Да, я, и это будет испытанием.

— Ах, вот оно что! А если попадетесь?

— Ничего не случится, что-нибудь придумаю. Скажу, хотел проверить охрану.

— Хорошо. Но кому нужно это испытание?

— Мне, чтобы заслужить ваше доверие. Если все сойдет благополучно, вы возьмете меня к Виннету.

— Когда вернетесь, тогда и поговорим.

— А сейчас я могу идти к Тангуа?

— Да, но будьте внимательны! Если вас заметят, возникнут подозрения, если не сейчас, то потом, после побега Виннету. Подумают, что это вы его освободили.

— И не ошибутся.

— Прячьтесь за каждое дерево, каждый куст, избегайте освещенных мест. Все время старайтесь оставаться в темноте!

— Я точно выполню все ваши указания.

— Надеюсь. По крайней мере тридцать кайова, не считая охраны, все еще не спят, чтоб мне лопнуть! Если они вас не заметят, возможно, из вас и получится настоящий вестмен, а пока что, несмотря на мои героические усилия, вы все еще остаетесь гринхорном, да еще таким, каких редко встретишь даже в паноптикуме, хи-хи-хи!

Я сунул нож и револьвер поглубже за пояс, чтобы они случайно не выпали, и отполз от огня. Сегодня, вспоминая об этом, я особенно остро ощущаю всю ответственность, которую тогда с легкостью взял на себя, всю дерзость предпринятого дела: я вовсе не собирался проверять, спит ли Тангуа.

Я полюбил Виннету и намерен был доказать ему свою дружбу, даже если бы это стоило мне жизни. И вот удобный случай представился: можно было освободить его, и сделать это должен был именно я! Не доверяя мне, Сэм Хокенс только помешал бы осуществить задуманное. Даже выдержи я намеченное испытание и узнай, спит Тангуа или нет, Сэм не перестал бы сомневаться в моих способностях и для освобождения Виннету взял бы не меня, а Дика Стоуна. Поэтому я решил не упрашивать Сэма, не тратить понапрасну слов, а взяться за дело без посторонней помощи. И я отправился не к Тангуа, а к Виннету!

Я понимал, что подвергаю смертельной опасности не только собственную жизнь, но и жизнь моих товарищей: если бы я попался, они бы погибли вместе со мной. И все-таки с юношеской беспечностью пошел на рискованный шаг.

О том, как надо подкрадываться, я много читал в молодости, а с тех пор, как прибыл на Дикий Запад, много слышал. Сэм Хокенс любил не только рассказывать, но часто и показывал, как это делается. Я пытался подражать ему, хотя понимал, что мне далеко еще до совершенства. Что же, сегодня придется постараться.

Я медленно полз в густой траве. От лагеря до места, где, привязанные к деревьям, стояли Инчу-Чуна и Виннету, было шагов пятьдесят. Ползти по всем правилам, касаясь земли лишь кончиками пальцев и носками сапог, я еще не умел. Такое движение требует большой физической силы и особого навыка, который приобретается только в результате длительных упражнений и которого у меня тогда, конечно, не было. Поэтому я полз, опираясь на колени и локти. Вытягивая вперед руку, я сначала тщательно ощупывал путь, проверяя, нет ли там сухой ветки, которая под тяжестью моего тела могла бы хрустнуть. Протискиваясь сквозь густой кустарник, я раздвигал ветки осторожно, чтобы не произвести лишнего шума. Понятно, полз я крайне медленно, но все-таки продвигался вперед.

Виннету и Инчу-Чуна привязали к деревьям, росшим на краю поляны, а в пяти шагах от них, лицом к пленным, сидел краснокожий стражник.

Часовой, конечно, мог помешать выполнению моего плана, но я знал, как отвлечь его внимание. Для этого нужны были камни. Увы, под рукой их не было. Надо же, какая обида! Ведь я преодолел уже почти полпути и потратил на это больше получаса. Двадцать пять шагов за полчаса! Вдруг я заметил рядом какое-то светлое пятно. К своей большой радости, обнаружил маленькую, диаметром в полметра, ямку с песком. Должно быть, песок сюда занесла вода во время паводка. Набрав песка в карман, я двинулся дальше.

Прошло еще полчаса, и я оказался в нескольких шагах от Виннету и его отца. К счастью, за деревьями, к которым они были привязаны, росли густые кусты, скрывавшие меня от часового. Сбоку, в нескольких шагах от кайова, рос колючий куст, который я давно заприметил.

Сначала я подполз к Виннету и несколько минут лежал без движения, наблюдая за поведением часового. Индеец, несомненно, устал, он то и дело закрывал глаза и с трудом заставлял себя время от времени поднимать веки. Это было мне на руку.

Сначала следовало определить, как именно связан Виннету. Я протянул руку к стволу дерева и ощупал его вместе с ногами пленного. Виннету не мог не почувствовать моей руки. Я боялся, что он пошевелится и выдаст меня, но Виннету обладал не только умом, но и великолепным самообладанием. Он не шелохнулся. Ноги апача, как я убедился, были стянуты в щиколотках и привязаны к дереву. Чтобы освободить ноги Виннету, требовалось перерезать два ремня.

Теперь руки. В неверном свете костра удалось разглядеть, что руки Виннету, заломленные назад по обе стороны ствола, были связаны в запястьях. Здесь достаточно разрезать один ремень.

Я уже приготовился разрезать путы, как до меня неожиданно дошло, что, как только я освобожу Виннету, он сразу бросится бежать, и тогда я пропал. Как же я раньше об этом не подумал? Что делать? Голова лихорадочно работала, но ничего умного в нее не приходило. Я решил рискнуть, а если Виннету пустится в бегство, бежать за ним.

Как же я тогда ошибался и недооценивал Виннету! Как мало я еще знал его! Позже Виннету рассказал мне, что он тогда испытывал. Почувствовав, как его ощупывают чьи-то руки, он подумал, что это один из апачей. Правда, все воины, которых они с отцом привели, оказались в плену, но это мог быть разведчик, незаметно шедший за ними, или же воин, прибывший к вождям с донесением от главного отряда. Виннету понял, что сейчас его освободят, ждал этого, но не собирался менять своего положения у дерева, так как побегом он подвергал опасности своего спасителя. Да он и не собирался бежать без отца.

Сначала я разрезал оба ремня на ногах. К рукам я не мог дотянуться с земли, вернее, дотянулся бы, но мог поранить Виннету. Надо было встать на ноги, но стражник мог меня заметить. Чтобы отвлечь его внимание, я достал из кармана горсть песка и бросил его на колючий куст рядом с часовым. Индеец обернулся на шум, посмотрел на куст и успокоился. Шелест, вызванный новой порцией песка, произвел нужное впечатление, ведь в ветвях куста могла прятаться ядовитая змея.

Кайова встал, подошел к кусту и принялся рассматривать его, повернувшись к нам спиной. Я вскочил на ноги и перерезал верхний ремень. И тут на глаза мне попались великолепные волосы Виннету, завязанные на макушке узлом и гривой ниспадающие на спину. Ухватив левой рукой тонкую прядь этих волос, я отрезал ее и в следующее мгновение опять лежал на земле.

Зачем я это сделал? Да затем, чтобы иметь доказательство, что именно я освободил Виннету.

К моей великой радости, Виннету даже не дрогнул. Он продолжал стоять у дерева, не меняя положения. Я свернул на пальце волосы в колечко и спрятал их в карман. Затем подкрался к Инчу-Чуне и тоже ощупал ремни на его ногах и руках. Инчу-Чуна, которого связали точно так же, как Виннету, не шелохнулся, когда я дотронулся до него. Я разрезал путы сначала на ногах, потом на руках, отвлекая внимание стражника уже испытанным приемом.

Как и сын, Инчу-Чуна остался стоять неподвижно у дерева, давая возможность своему спасителю незаметно скрыться. Собрав ремни, снятые с пленников, чтобы они раньше времени не попались на глаза кайова, я осторожно двинулся в обратный путь.

Надо было торопиться, ведь, обнаружив исчезновение пленников, часовой поднимет тревогу и разбудит весь лагерь, и тогда мне ни в коем случае нельзя будет оказаться поблизости. Возвращаясь, мне пришлось избрать другой путь — через кусты, кружной дорогой. В зарослях я смог выпрямиться в полный рост. Подойдя к лагерю, я опять опустился на колени и прополз остаток пути.

Во время моего отсутствия друзья не сомкнули глаз. Чего только они не передумали! Когда я добрался до них и осторожно лег рядом, Сэм шепнул мне на ухо:

— Мы так беспокоились, сэр! Вы хоть знаете, сколько времени прошло?

— Сколько?

— Почти два часа.

— Точно: полчаса туда, полчаса обратно и час на месте.

— Что же вы делали целый час?

— Я наблюдал за вождем и убедился, что он спит.

— Ну и как же вы убеждались в этом?

— Очень просто — смотрел на него, а так как тот не двигался, я понял, что он спит.

— Прекрасно! Надо же такое придумать! Дик, Билл, вы слышали? Чтобы убедиться, спит ли вождь, он смотрел на него целый час, хи-хи-хи! Гринхорн! Не мог придумать ничего умнее! Не было там ни веток, ни коры?

— Были, конечно, — ответил я.

— Вы не додумались бросить в Тангуа кусок коры или комочек земли, чтобы узнать, спит он или нет? А он бросал… взгляд за взглядом… И так целый час, хи-хи-хи!

— Может, вы и правы, но испытание я выдержал!

Разговаривая, я все время посматривал на вождей апачей. Почему они все еще стоят у деревьев, будто привязанные к ним, ведь давно могли уйти? Позднее я узнал, в чем было дело. Виннету полагал, что, освободив его, неизвестный спаситель освободит отца и затем даст им сигнал к побегу. То же самое думал и Инчу-Чуна и… оба ждали. Спустя некоторое время Виннету, улучив момент, поднял руку, показывая отцу, что свободен. Старый вождь повторил жест сына. В тот же миг оба апача исчезли, словно провалились сквозь землю.

— Да, испытание вы выдержали, — согласился Сэм Хокенс. — Вы наблюдали за вождем битый час и… не попались!

— Значит, вы согласны взять меня к Виннету?

— Гм! Интересно, как вы думаете освободить апачей? Тоже взглядом?

— Ну зачем же! Мы разрежем ремни.

— И думаете, что это так же просто, как срезать ветку с дерева? Стражника видите?

— Конечно, вижу.

— Он делает то, что так нравится вам, — окидывает взглядом апачей. А вот освободить их значительно сложнее, и боюсь, до этого вы не доросли. К ним, знаете ли, не так просто подобраться, а если и удастся, то… тьфу, пропасть! Что это такое?

Сэм на полуслове оборвал свои разглагольствования и вытаращил глаза: вожди исчезли. Сделав вид, что ничего не заметил, я спросил:

— Что случилось? Почему вы умолкли?

— Почему? Потому… потому… Уж не обманывают ли меня глаза? Дик, Билл, посмотрите-ка туда: вы видите Виннету и Инчу-Чуну?

Не успели Дик и Билл прийти в себя от потрясения, как часовой, тоже заметив исчезновение своих подопечных, вытаращил глаза на пустые деревья и разразился пронзительным криком. В лагере поднялся неописуемый шум.

Кайова кинулись к часовому, белые тоже. За ними побежал и я, по дороге незаметно высыпав песок из карманов.

Какая жалость, что я освободил только Виннету и Инчу-Чуну! Если бы была хоть малейшая возможность, я бы с удовольствием помог всем апачам.

Вокруг деревьев, где только что стояли связанные вожди, столпилось человек двести. Их ярость не знала границ. Легко представить, что случилось бы со мной, узнай они, кто освободил вождей. Первым пришел в себя Тангуа и стал отдавать приказы. Спустя минуту половина воинов разбежалась по прерии, пытаясь в темноте настигнуть беглецов. Вождь кайова не помнил себя от злости. Он ударил незадачливого стражника кулаком по лицу и, сорвав с его шеи мешочек с «лекарствами», стал их топтать, тем самым лишая воина чести.

Тут следует объяснить, что слово «лекарство» для индейца означает понятие, глубоко отличное от нашего. Оно появилось в лексиконе индейцев вместе с белыми людьми, вторгшимися в их жизнь. Индейцы не знали лекарств, которыми пользовались белые, и действие препаратов воспринимали как результат колдовства, проявление непонятной, таинственной силы. Поэтому индейцы стали называть «лекарствами» все то, что странным, чудесным образом способно оградить человека от болезней, несчастий, принести удачу в бою.

Каждый взрослый воин, каждый вождь носит на шее мешочек со своими собственными «лекарствами». Юноша, которому предстоит пройти обряд посвящения в воины, уходит из деревни в поисках «лекарств», своего рода талисмана. В уединении он проходит испытания на физическую выносливость, без пищи и воды проводя время в сосредоточенных размышлениях о своих планах, надеждах, желаниях. Доведя себя постом и непрерывными раздумьями до состояния транса, он теряет ощущение действительности, впадает в полусонное забытье и ждет, когда Маниту даст ему знак — укажет во сне на какой-нибудь предмет, который на всю жизнь станет его талисманом — «лекарством». И даже если это будет летучая мышь, он не остановится, пока ее не поймает. Только тогда индеец возвращается в родную деревню, отдает талисман шаману, тот особым образом обрабатывает его и торжественно вручает юноше. Молодой воин прячет «лекарство» в мешочек, который с тех пор становится его бесценным сокровищем. Лишаясь мешочка с «лекарствами», индеец лишается чести. Несчастный может вернуть себе честь, только убив врага и добыв его «лекарства», которые становятся собственностью победителя…

Отсюда ясно, как жестоко наказал Тангуа своего воина, уничтожив его мешочек с «лекарствами». Не говоря ни слова в свою защиту, воин взял ружье и исчез между деревьями. С этого дня он считался умершим. Племя примет его лишь тогда, когда он раздобудет новые «лекарства».

Тангуа с яростью набросился на меня:

— Ты считал этих собак своей собственностью! Беги, лови их!

Я хотел промолчать, но Тангуа схватил меня за плечо и крикнул:

— Ты слышишь? Я приказываю!

Я оттолкнул его:

— Приказываешь? Кто дал тебе право приказывать мне?

— Я вождь этого лагеря, и все здесь должны подчиняться мне!

Достав из кармана банку из-под сардин, я поднял ее вверх и крикнул:

— Мне не нравятся твои слова! Хочешь взлететь на воздух вместе со всеми воинами? Еще слово, и я уничтожу всех вас при помощи моих «лекарств»!

Тангуа шарахнулся в сторону и уже с безопасного расстояния крикнул:

— Уфф, Уфф! Оставь свои «лекарства» для себя! Ты такая же собака, как все апачи!

Это было оскорбление, но в данной ситуации я оставил его без внимания.

Все белые вернулись в лагерь, где долго и безрезультатно пытались выяснить, что же произошло. Я сохранял полное молчание. Признаюсь, сознание того, что я один знал тайну побега апачей, которую никто не мог разгадать, доставляло мне глубокое удовлетворение. Прядь волос Виннету я отныне носил с собой во всех моих путешествиях по Западу и сохранил ее до сегодняшнего дня.

Глава IV В БОРЬБЕ ЗА ЖИЗНЬ

Хотя кайова и считались нашими союзниками, однако их поведение вызывало тревогу, и мы решили ночью по очереди стоять на часах. Это не укрылось от индейцев, они бросали на нас косые взгляды. Их дружеские чувства явно шли на убыль.

Рано утром часовой разбудил нас. Ночью кайова не удалось найти следы сбежавших вождей, а с рассветом они, продолжив поиски, обнаружили след, который довел их до места, где апачи спрятали своих лошадей. Инчу-Чуна и Виннету уехали вместе с воинами, охранявшими коней, но самих коней оставили. Узнав об этом, Сэм Хокенс спросил меня с хитрой улыбкой:

— Вы догадываетесь, сэр, почему вожди поступили именно так?

— Нетрудно догадаться.

— Ого! Гринхорну не мешает быть поскромней. Одной интуиции недостаточно, на мой вопрос ответит тот, кто обладает опытом.

— Я им и обладаю.

— Вы? Опытом? Интересно, откуда он у вас?

— Мой опыт берется из книг.

— Опять эти книги! Если вы и вычитали в них что-то полезное, не думайте, что стали умнее всех. Я сейчас докажу, что вы в этом ничего не смыслите. Итак, почему вожди оставили лошадей своих пленных воинов?

— Именно потому, что пленные остались здесь.

— Ну и что?

— Им понадобятся лошади.

— Зачем пленным лошади?

Слова Сэма не задевали моего самолюбия, я уже знал, что ехидство было у него в крови, и поэтому спокойно объяснил:

— Может случиться вот что: либо вожди вернутся с большой группой воинов, чтобы освободить пленных, — в таком случае незачем гонять лошадей туда и обратно, либо кайова, не дожидаясь апачей, покинут эти места и уведут с собой пленных. Тогда все смогут ехать верхом, так будет удобней и пленным, и самим кайова. Значит, можно надеяться, что кайова пленных не убьют, а доставят в свое стойбище.

— Недурно придумано! Но что мы будем делать, если они все-таки решат убить апачей?

— Они этого не сделают!

— Нет? Вы осмеливаетесь спорить со мной?

— Осмеливаюсь, потому что Сэм Хокенс забывает о моем присутствии здесь.

— Ах, вот оно что! Забываю о вашем присутствии! Неужели вы серьезно думаете, что ваше присутствие что-либо значит?

— Пока я здесь, пленные будут жить.

— Неужели? Вот это великий герой, хи-хи-хи! У кайова две сотни людей, а вы, гринхорн, в одиночку хотите помешать им осуществить задуманное!

— Надеюсь, что все-таки не в одиночку.

— Нет? И кого же вы имеете в виду?

— Конечно, вас, а также Дика Стоуна и Билла Паркера! Я убежден, что вы тоже выступите против бойни.

— Глубоко признателен вам за доверие! Снискать уважение гринхорна вроде вас — это не шутка, чтоб мне лопнуть, хи-хи-хи!

— Я говорю серьезно, Сэм. Нельзя шутить, когда человеческая жизнь в опасности.

В маленьких глазках вестмена угадывалась насмешка.

— Черт побери! Вы действительно не шутите? В таком случае давайте поговорим серьезно. Как вы это себе представляете, сэр? Ни на кого больше рассчитывать мы не можем, нас будет четверо против двухсот кайова. Вы подумали, чем для нас это кончится?

— Чем бы ни кончилось, убийства я не допущу.

— Однако оно свершится, и, вполне возможно, вы тоже будете в числе жертв. А может, вы рассчитываете на силу своего кулака?

— Чепуха! Не я дал себе прозвище Шеттерхэнд и прекрасно понимаю, что мы сами не справимся с двумя сотнями индейцев. Надо действовать хитростью, а не силой.

— И каким же образом? Опять где-то вычитали?

— Да.

— И теперь считаете себя хитрее всех? А вот я уверен, что ваша хитрость гроша ломаного не стоит. Краснокожие сделают что захотят, и никто не сможет им помешать.

— Ну что ж! Видно, на вас я рассчитывать не могу. Придется действовать в одиночку.

— Ради Бога, не порите горячку, сэр! Ишь, какой обидчивый! Конечно же, мы не оставим вас одного. Я тоже готов защищать апачей, но я никогда не пробивал стену головой. Это не в моих правилах. Запомните: стена тверже любой головы.

— Я и не собираюсь расшибать себе голову. Мы пока не знаем, как кайова решили поступить с пленными, поэтому нет причин для беспокойства. В крайнем случае что-нибудь придумаем.

— Нет, не согласен. Предусмотрительный человек должен все предвидеть. Я не хочу сидеть сложа руки и ждать, когда что-нибудь случится. Надо точно знать, что мы предпримем, если апачей решат убить.

— Мы этого не допустим.

— Опять пустые слова!

— Я заставлю вождя исполнить мое требование.

— Каким образом?

— Пригрожу ему ножом.

— И сможете его убить?

— Да, если он не согласится на мои условия.

— Черт побери! Вот это решительность! Не ожидал от вас!

— Учтите, я не шучу!

Сэм помолчал, переваривая услышанное, потом сказал:

— Неплохая мысль. Пригрозить вождю ножом и таким образом вынудить его выполнить наши требования. Да, это единственно верный способ! Иногда и гринхорны на что-нибудь годятся. Значит, так и будем действовать!

Сэму хотелось еще поговорить, но появился Бэнкрофт и велел мне браться за работу. Инженер был прав: надо спешить, чтобы закончить все до того, как Инчу-Чуна и Виннету вернутся со своими воинами.

Мы все усердно трудились, когда в полдень ко мне подошел Сэм Хокенс и сказал:

— Вынужден вас обеспокоить, сэр. Сдается мне, кайова уж слишком подозрительно суетятся вокруг пленных.

— Что значит — суетятся? Вы можете сказать яснее?

— Могу лишь догадываться, чтоб мне лопнуть! Кажется, они хотят поставить апачей к столбу пыток.

— Когда? Прямо сейчас?

— Разумеется, прямо сейчас, иначе я бы вас не стал беспокоить. Краснокожие все уже приготовили, похоже, сейчас примутся пытать пленных.

— Этого нельзя допустить! Где Тангуа?

— Он с воинами.

— Надо его выманить. Сможете?

— Но как?

Я незаметно осмотрелся. Позади нас, на месте вчерашней стоянки, кайова не было. Они медленно двигались за нами и сейчас располагались на опушке небольшого леса. Рэттлер со своими головорезами был с ними. Паркер и Стоун сидели рядом со мной на траве. Невысокий кустарник полностью скрывал нас от индейцев, что было весьма кстати.

— Скажите Тангуа, что я хочу ему что-то сообщить, но не могу бросить работу. Думаю, он придет.

— Я тоже так думаю. А если придет не один?

— Тангуа оставьте мне, остальными займетесь вы, Стоун и Паркер. Приготовьте ремни, чтобы их связать. Все должно произойти быстро и без шума.

— Пусть будет по-вашему. Не знаю, хорошо это или плохо, но у меня нет другого плана. Дело мы задумали опасное, но будем надеяться, все обойдется, отделаемся фонарем под глазом или в худшем случае мелкими царапинами. Хи-хи-хи!

Сэм ушел, как обычно, посмеиваясь. Мои уважаемые коллеги находились поблизости, но не могли нас слышать. Я не посвящал их в наши планы, иначе бы они только помешали, ведь собственную шкуру они ценили выше, чем жизнь каких-то апачей.

Я отдавал себе отчет, сколь сложна и опасна была наша задача. Подвергать опасности Дика Стоуна и Билла Паркера без их согласия я не имел права и поэтому прямо спросил, могу ли я рассчитывать на их помощь.

— Что это с вами, сэр? — возмутился Стоун. — Неужели мы похожи на негодяев, которые покидают друзей в опасности? Для настоящего вестмена одно удовольствие помогать вам, А ты как считаешь, Билл?

— Точно так же, — поддержал его Паркер. — Очень хочу знать, справимся ли мы вчетвером с двумя сотнями индейцев. Заранее радуюсь этому спектаклю. Представляю, с каким диким воем они бросятся на нас, но ничего сделать не смогут — руки коротки.

Я опять принялся за работу, делая вид, что меня больше ничто не интересует. Вскоре Стоун предупредил меня:

— Приготовьтесь, сэр, они приближаются!

Я обернулся. С Сэмом Хокенсом шел Тангуа, к сожалению, в сопровождении еще троих краснокожих.

— На каждого из нас — по индейцу, — сказал я. — Вождь будет мой. Когда я начну, схватите воинов, да так, чтобы никто и не пикнул.

Медленным шагом я пошел навстречу Тангуа, а Стоун и Паркер двинулись за мной. Мы остановились в таком месте, где остальные кайова не могли нас видеть за кустами. Тангуа был угрюм и неохотно обратился ко мне:

— Бледнолицый, которого зовут Шеттерхэнд, велел меня позвать. Неужели ты забыл, что я вождь кайова?

— Ни в коем случае. Я знаю, кто ты.

— Если так, то тогда ты должен был прийти ко мне, а не я к тебе. Но знаю, ты лишь недавно прибыл в нашу страну и только учишься вежливости, поэтому прощаю тебе ошибку. Что ты хотел мне сказать? Говори кратко, ибо у меня нет времени!

— Что за срочные дела требуют твоего присутствия?

— Мы хотим, чтобы эти собаки апачи взвыли.

— Когда?

— Сейчас же.

— К чему такая спешка? Я думал, вы заберете их в свои вигвамы и только там отпразднуете победу, радуя своих жен и детей.

— Мы хотели так поступить, но они будут нам обузой в военном походе. Поэтому апачи должны умереть здесь и сегодня.

— Прошу тебя, откажись от этого намерения!

— Ты не смеешь ни о чем просить! — крикнул Тангуа.

— Почему же? Я только высказал просьбу, а ты уже гневаешься. Я же не приказываю, а только прошу.

— От вас я не потерплю ни просьб, ни приказов. Ни один бледнолицый не заставит меня изменить решение!

— А если заставит? Имеете ли вы право убивать пленных? Я знаю твой ответ и не собираюсь спорить с тобой. Однако убивать можно по-разному: быстро, без мучений и у столба пыток. Пока мы здесь, последнему не бывать!

Тангуа гордо выпрямился и отозвался с глубоким презрением:

— Не бывать? А кто ты такой, чтобы приказывать мне? Ты — жаба против медведя со Скалистых гор. Пленные — моя собственность, я волен поступать с ними как хочу.

— Они попали в ваши руки благодаря нашей помощи, и мы имеем на них такое же право, как и вы. А мы требуем сохранить им жизнь.

— Требуй чего угодно, белый пес, я смеюсь над твоими словами!

Тангуа плюнул мне под ноги и хотел уйти, но я ударил его кулаком, и вождь свалился на землю. Однако Тангуа оказался крепким орешком, мой удар не лишил его сознания, и вождь попытался встать. Пришлось ударить второй раз. В то же мгновение Сэм схватил за горло одного из индейцев, повалил его на землю и придавил коленом, Дик и Билл кинулись ко второму, а третий, воспользовавшись замешательством, с воплем пустился бежать.

Я помог Сэму связать индейца, а тем временем Стоун и Паркер справились со своим.

— Жаль, — сказал я, — что одного мы упустили.

— Я кинулся на того же, которого выбрал Стоун, — оправдывался Паркер. — Потеряли всего две секунды, но индеец успел сбежать.

— Ну что приуныли? — подбодрил нас Сэм Хокенс. — Ведь ничего страшного не случилось, разве только пирушка начнется чуть раньше. Не трусьте прежде времени. Через две-три минуты индейцы будут здесь, так что давайте готовиться к встрече.

Без лишних раздумий мы связали Тангуа. Геодезисты с ужасом смотрели на нас. Прибежал старший инженер и закричал:

— В чем дело, господа? Чего вы набросились на кайова? Теперь мы все погибнем!

— Вы совершенно правы, сэр, так оно и будет, если вы все немедленно не присоединитесь к нам, — ответил Сэм. — Позовите сюда своих людей, и идемте с нами! Не волнуйтесь, мы вас защитим.

— Вы нас защитите? Да это же…

— Хватит болтать! — оборвал его Сэм. — Мы прекрасно знаем, что делаем. Если вы не с нами, я и ломаного гроша не дам за ваши головы. Скорее решайтесь или пеняйте на себя!

Мы подняли связанных индейцев, отнесли их на большую поляну и положили на траву. Бэнкрофт с тремя помощниками поспешили за нами. Мы заранее выбрали это место, так как в открытом поле чувствовали себя в большей безопасности: все вокруг было видно, как на ладони.

— Кто будет вести переговоры с краснокожими? Разрешите мне! — попросил я.

— Нет, сэр, — возразил Сэм. — Оставьте это мне. Вы еще недостаточно владеете индейским жаргоном. Однако ваша помощь понадобится — делайте вид, словно собираетесь прирезать вождя.

Не успел Сэм закончить, как до наших ушей донесся дикий вой индейцев, а спустя несколько секунд они сами выскочили из-за кустов. Краснокожие приближались к нам не плотной толпой, а растянутой цепью: одни бежали быстрее других. Это было нам на руку, ибо с толпой сражаться намного труднее.

Мужественный Сэм вышел вперед и спешно стал подавать знаки индейцам, чтобы те остановились. Он кричал им что-то, но из-за расстояния я не мог разобрать слов. Попытки Сэма не сразу произвели нужное воздействие, лишь после нескольких призывов бежавшие первыми остановились, за ними и остальные. Сэм что-то толковал им, все время указывая на нас. По моему приказанию Стоун и Паркер приподняли бесчувственного Тангуа, а я достал нож и замахнулся на вождя. Краснокожие издали крик ужаса.

Сэм все это время что-то им объяснял. Наконец один из индейцев, вероятно второй вождь, вышел из толпы и последовал за Хокенсом к нам, гордо подняв голову. Когда они оба подошли, Сэм указал на наших пленников и сказал:

— Вот, можешь убедиться, что мои уста, говорят правду. Смотри, они в нашей власти!

Индеец, с трудом сдерживая гнев, внимательно посмотрел на трех кайова и ответил:

— Эти два краснокожих воина еще живы, но вождь, как мне кажется, мертв.

— Он жив. Удар Шеттерхэнда лишил Тангуа чувств, но в скором времени душа его вернется в тело. Подожди здесь, присядь пока. Когда вождь придет в себя и сможет снова говорить, мы вместе обсудим, как быть дальше. Но если кто-нибудь из вас поднимет на нас оружие, нож Шеттерхэнда выпьет кровь из сердца Тангуа. Хуг! Я тебе обещаю!

— Как вы посмели поднять руку на друзей?

— На друзей? Неужели ты веришь своим словам?

— Верю. Ведь мы выкурили трубку мира.

— Да, выкурили, но такому миру нельзя доверять.

— Почему?

— Разве обычаи кайова разрешают обижать друзей?

— Нет.

— Ваш вождь обидел Шеттерхэнда, и мы уже не считаем вас нашими друзьями. Смотри, вождь шевелится!

Тангуа, которого Стоун и Паркер положили на землю, действительно пошевелился. Спустя несколько мгновений он открыл глаза, посмотрел на каждого из нас, будто хотел вспомнить, что же случилось, наконец пришел в себя и крикнул:

— Уфф, уфф! Шеттерхэнд меня свалил. А кто связал?

— Я, — ответил я.

— Сними с меня ремни! Я приказываю!

— Ты не выполнил мою просьбу, и теперь я не исполню твой приказ. Ты не имеешь права приказывать мне!

Окинув меня злобным взглядом, Тангуа яростно прошипел:

— Молчи, щенок, не то я тебя уничтожу!

— Лучше ты помолчи. Тангуа обидел меня, поэтому мой кулак свалил его с ног. Шеттерхэнд не допустит, чтобы кто-нибудь безнаказанно обзывал его белым псом или жабой. Веди себя повежливее, иначе будет еще хуже!

— Я требую, чтобы меня освободили! Или вы все погибнете от рук моих воинов!

— Тогда ты умрешь первым. Подумай об этом. Вон там стоят твои люди. Если кто-нибудь из них двинется с места, я всажу нож в твое сердце. Хуг! Я сказал!

И я прикоснулся ножом к его груди. Кажется, до него наконец-то дошло, что он в моей власти и что я исполню угрозу. Нависла напряженная тишина. Бросив на меня ненавидящий взгляд, вождь, стараясь обуздать свой гнев, спросил:

— Чего же ты требуешь?

— Только того, о чем просил тебя раньше: не убивай сегодня апачей.

— Вы хотите сохранить им жизнь?

— Только до тех пор, пока мы здесь, вместе с вами. Потом поступайте с ними по своему усмотрению.

Опять нависла гнетущая тишина. Военная раскраска на лице вождя подчеркивала обуревавшие его чувства: гнев и ненависть. Я не надеялся, что он быстро сдастся, и был очень удивлен, когда вождь сказал:

— Пусть исполнится твое желание, а я сделаю больше, если ты согласишься исполнить мое.

— Говори!

— Во-первых, я заявляю, что ничуть не испугался твоего ножа. Ты не посмеешь убить меня, потому что мои воины разорвут вас на куски. Будь вы даже самые храбрые, стольких воинов вам не победить. Я смеюсь над твоей угрозой; я мог не выполнить твою просьбу, а ты не посмел бы меня убить. И все-таки собаки апачи не умрут у столбов. Обещаю тебе: они останутся в живых, если ты победишь в поединке на ножах.

— С кем я буду сражаться?

— С одним из моих воинов. Если он убьет тебя, погибнут все апачи, если ты его, апачи будут жить.

— И ты отпустишь их на свободу?

— Да.

Наверняка этот негодяй задумал какую-то подлость. Считая меня самым опасным среди белых и желая от меня избавиться, он выбрал такой вид борьбы, в котором индейцам нет равных, и против меня он, конечно, выставит настоящего мастера. Не раздумывая, я ответил:

— Согласен. Определим условия и выкурим трубку мира, а потом начнется поединок.

— Вы с ума сошли, сэр, — не выдержал Хокенс. — Я ни за что не позволю вам совершить эту глупость. Никакого поединка не будет!

— Это вовсе не глупость, дорогой Сэм!

— Глупость и вздор, каких свет не видывал. В справедливой и честной борьбе шансы должны быть равны, а здесь что происходит?

— Здесь все в порядке!

— А я думаю по-другому. Вы когда-нибудь дрались на ножах?

— Нет, никогда.

— Я так и знал! А ведь против вас выйдет мастер. Ладно, не о себе, так о других подумайте! Если вас убьют, погибнут и апачи.

— Но если я одержу победу, апачам сохранят жизнь и вернут свободу.

— Неужели вы в это верите?

— Да, потому что сейчас мы выкурим трубку мира, а это имеет силу клятвы.

— Даже черт не поверит клятве краснокожего, задумавшего подлость! Но даже если и допустить, что это будет честный договор, то как вы… как вы, гринхорн…

— Может, хватит, дорогой Сэм, называть меня гринхорном? — перебил я. Ведь вы уже не раз убеждались, что гринхорн тоже кое-что умеет!

Дик Стоун и Билл Паркер поддержали Сэма, но им не удалось меня переубедить. В конце концов Сэм с неохотой вынужден был сдаться:

— Ладно уж, ладно! Пробивайте своим твердым лбом хоть десять, хоть двадцать стен, если вам это нравится. Пусть будет по-вашему. Но я лично прослежу за тем, чтобы борьба была честной, и пусть пеняет на себя тот, кто нарушит правила! Моя Лидди отправит его прямиком на небо, так что он повиснет среди туч, разорванный на тысячу кусков, чтоб мне лопнуть!

Мы начали обсуждать условия поединка. Решено было начертить на песке восьмерку, то есть фигуру, состоявшую из двух кругов, касающихся друг друга. Каждый из противников занимает свой круг и не смеет переступать его границ. И никакой жалости — бой должен вестись до непременной смерти одного из нас. В то же время товарищам убитого запрещается мстить за его смерть.

После того как мы оговорили все условия, я велел развязать Тангуа, и мы выкурили трубку мира. Потом мы освободили и двух пленных кайова, и краснокожие отправились к своим, чтобы известить их об ожидаемом развлечении.

Старший инженер Бэнкрофт и геодезисты пытались отговорить меня от поединка, но я не обращал на них внимания. Дик и Билл хотя и тревожились за меня, но воздерживались от упреков. Хокенс ворчал, скрывая беспокойство:

— Надо было придумать что-нибудь другое, а не соглашаться на этот явный обман, сэр! Я всегда утверждал и сейчас повторяю, что вы человек легкомысленный, невероятно легкомысленный! Ну какая вам польза от того, что вас зарежут? Ответьте, если можете.

— Разумеется, никакой.

— Ох, вы только и знаете, что злить меня, и я начинаю жалеть, что не подружился с более солидным человеком.

— Вы на самом деле переживаете за меня, дорогой Сэм?

— Еще бы! Что за дурацкий вопрос! Вас ведь наверняка укокошат. А я что буду делать на старости лет? Что? Я вас спрашиваю! Мне совершенно необходим гринхорн, чтобы учить его уму-разуму! А с кем я буду препираться, если вас угробят?

— Ну, думаю, с каким-нибудь другим гринхорном.

— Вам легко говорить, а где найдешь другого такого безнадежного гринхорна! Но я вас предупреждаю, сэр, если с вами что-нибудь случится, попомнят меня эти краснокожие! Да я им… Да я их… Сэр, тут у меня одно сомнение возникло. Насколько я успел вас узнать, принципы у вас того… слишком гуманные, вам трудно решиться на убийство. Оглушить — другое дело. Так вот, не думаете ли вы пощадить своего противника?

— Я? Ну, как сказать… гм!

— Гм? Сейчас не время издавать какие-то странные хрюкающие звуки. Вы будете драться не на жизнь, а на смерть!

— А если я его раню?

— Вы уже слышали, рана не в счет, надо противника обязательно убить!

— Я думаю о такой ране, которая лишит его возможности продолжать бой.

— Какое это имеет значение? Вас все равно не признают победителем и выставят другого противника. В условиях поединка ясно сказано, что побежденный должен умереть, непременно умереть! Слушайте меня внимательно, юноша: если вы только раните противника, вам придется добить его, нанести последний удар просто из жалости. И никаких гуманных принципов! Кайова разбойники, и именно они виноваты во всем. Началось с кражи лошадей у апачей, помните? Убивая одного из этих негодяев, вы спасаете жизнь многим апачам, а если вы его пощадите, апачи погибнут. И еще. Скажите мне одну вещь, только откровенно. Вы случайно не падаете в обморок при виде капли крови? Успокойте меня!

— Для вас так это важно, Сэм? Не волнуйтесь. Я не собираюсь быть снисходительным к противнику, потому что и он не пощадит меня. Я должен спасти жизнь многим людям. Это будет настоящий поединок.

— Прекрасно! Вот умные слова! Теперь я спокоен, а то было такое ощущение, словно я отдаю на заклание собственного сына. И все-таки, лучше бы мне самому взяться за нож. Может, позволите, сэр?

— И речи быть не может, дорогой Сэм! Во-первых, я, откровенно говоря, думаю, что лучше уж погибнуть несуразному гринхорну, чем опытному вестмену, вроде вас, а во-вторых…

— Ну, будет! Кому нужен такой старый хрыч, как я, тогда как вы, молодой…

— Ну, ну, будет! — прервал я его точно так же, как он меня. Во-вторых, это вопрос чести, и я никому не позволю заменить меня в поединке. Да и вождь не пойдет на это. Он жаждет моей крови.

— Вот это никак не укладывается в моей голове! Он действительно ополчился на вас, именно на вас. И все-таки я надеюсь, наша возьмет. А сейчас — внимание! Идут!

Индейцы медленно приближались. Их было меньше двухсот человек, потому что многие остались сторожить пленных. Тангуа провел их мимо нас на заранее выбранное место. Индейцы встали в круг, заняв три его четверти и оставив нам, белым, одну. Когда мы встали на свое место, вождь подал знак. Из рядов краснокожих вышел воин атлетического сложения. Все оружие, кроме ножа, он положил на землю и обнажил тело до пояса. Увидев его великолепный торс, все подумали — плохо мое дело. Вождь вывел его на середину круга и, с трудом скрывая торжество, провозгласил:

— Вот это и есть Мэтан-Аква, Нож-Молния, самый сильный воин кайова. Его нож еще не знал поражения. От его удара враг валится, точно сраженный молнией. С ним будет драться бледнолицый, Шеттерхэнд.

— Черт бы его побрал! — прошептал Сэм. — Это ведь настоящий Голиаф! Дорогой сэр, вам конец!

— Неужели?

— Не стройте из себя героя! Есть только один способ победить этого громилу.

— Какой?

— Не затягивать поединок, кончать скорее, иначе индеец измотает вас, и тогда вам крышка. А как там ваше сердцебиение?

Схватив меня за запястье, Сэм нащупал пульс.

— Слава тебе Господи, не более шестидесяти ударов в минуту, значит, нормально. Не волнуетесь? Не боитесь?

— Только этого не хватало! Нервничать и бояться сейчас, когда жизнь зависит от хладнокровия и выдержки. Имя этого великана так же красноречиво, как и его внешний вид. Тангуа выбрал нож, потому что есть у них такой мастер. Проверим, действительно ли он непобедим!

Разговаривая с Сэмом, я тоже разделся по пояс, хотя это и не было предусмотрено условиями поединка, но я не хотел, чтобы меня заподозрили в попытке хоть как-то защититься от ударов ножа. Карабин и револьверы я отдал Сэму. Сердце бедняги стучало так громко, что даже мне было слышно. Я же был спокоен и надеялся на успех.

Рукоятью томагавка индейцы начертили на песке восьмерку с диаметром каждого круга около метра, и Тангуа велел бойцам занять свои места. Нож-Молния презрительно взглянул на меня и сказал:

— Хилое тело бледнолицего дрожит от страха. Осмелится ли он войти в очерченный круг?

Не успел он закончить, как я уже оказался в круге.

— Смотрите, какой храбрец! — продолжал издеваться Мэтан-Аква. — Мой нож проглотит его. Великий Маниту отдает бледнолицего мне, отняв у него разум.

Обмен оскорблениями перед поединком — необходимая часть ритуала индейцев. Меня сочли бы за труса, если бы я смолчал, и я ответил:

— Ты воюешь языком, а я вынужден ждать тебя с ножом. Встань на свое место, если не боишься.

Одним прыжком Мэтан-Аква занял место во втором круге восьмерки и крикнул со злостью:

— Я боюсь? Мэтан-Аква боится бледнолицего? Вы слышали, воины кайова! Я отниму жизнь у белого пса одним ударом!

— Мой первый удар лишит жизни тебя. А теперь замолчи! Тебе бы называться не Мэтан-Аква, а Ават-Я, Хвастун!

— Ават-Я? Этот вонючий койот осмелился оскорбить меня! Пусть стервятники сожрут твои внутренности!

Эта угроза была ошибкой, которая явно указала на способ нанесения удара. Раз внутренности, значит, он не будет метить сверху, в сердце, а ударит снизу, чтобы вспороть мне живот.

Расстояние между нами было настолько мало, что мы без труда могли дотянуться друг до друга. Не отрывая от меня взгляда, индеец опустил руку с ножом, направляя его лезвие вверх. Я уже не сомневался — он будет метить снизу в живот. Оставалось уловить момент удара, что мне должен был подсказать блеск его глаз. Опустив веки, я зорко следил из-под ресниц за противником.

— Ударь, белая собака! — рявкнул Мэтан-Аква.

— Сам ударь, красный щенок! — не остался я в долгу.

В ответ на оскорбление глаза индейцев вспыхнули яростью. Молниеносный взмах руки с ножом! И все было бы кончено, не ожидай я нападения именно в эту секунду. Левой рукой я парировал выпад, правой ударил сам, и мой нож по рукоятку вонзился в его сердце. Великан пошатнулся и, даже не успев вскрикнуть, мертвым рухнул на землю.

Индейцы дико взвыли, лишь Тангуа стоял молча. Потом подошел к поверженному мной противнику, ощупал края раны, выпрямился и посмотрел на меня так, что я потом долго не мог забыть этот взгляд. В нем были и бешенство, и ужас, и восхищение, и страх, и уважение. Вождь отвернулся от меня и хотел так же молча удалиться, но я его остановил:

— Ты видишь, я все еще стою на месте, тогда как Мэтан-Аква лежит за чертой круга. Кто из нас победил?

— Ты! — в бешенстве крикнул Тангуа и прошипел: — Ты белый сын злого Черного Духа. Наш шаман снимет с тебя чары, и тогда мы отнимем у тебя жизнь!

— Прекрасно, но сначала сдержи свое слово!

— Какое еще слово?

— Апачи не погибнут.

— Мы их не убьем. Я это обещал и обещание выполню.

— И освободишь их?

— Они получат свободу. Вождь кайова всегда выполняет обещания.

— Тогда мы с друзьями снимем с них ремни.

— Я сам это сделаю, когда настанет время.

— Уже настало, ведь я победил.

— Замолчи! Разве мы уточняли время?

— Нет, но и без того ясно…

— Замолчи! — еще раз крикнул Тангуа. — Время назначу я. Мы не убьем этих собак апачей, но они могут умереть от голода и жажды. И разве моя в том вина, что это случится до того, как они получат свободу?

— Мерзавец! — бросил я ему в лицо.

— Скажи еще одно слово, собака, и я…

Он не закончил, наверно, его испугало выражение моего лица. За него закончил я:

— … ударом кулака свалю тебя на землю, тебя, подлый лжец!

В ответ Тангуа выхватил нож и крикнул:

— Не подходи, убью!

— Мэтан-Аква тоже хвастался, что убьет меня, а сейчас лежит здесь мертвый. И с тобой будет то же самое. О судьбе апачей я поговорю с моими белыми братьями. И берегись, ты поплатишься жизнью, если с пленниками что-нибудь случится, ты знаешь, мы можем всех вас взорвать.

Только теперь я вышел из круга восьмерки и подошел к Сэму. Из-за воя краснокожих тот не слышал моего разговора с Тангуа. Сжав меня в объятиях, Хокенс воскликнул в полном восторге:

— Слава Богу, сэр, слава Богу! Поздравляю вас и приветствую! Ну точно с того света вернулся! Дорогой мой друг, бесценный гринхорн, ну что же вы за человек! Никогда не видел бизонов, а убивает самого сильного из стада! Никогда не видел серого медведя, а идет на него с ножом, будто хочет почистить яблоко! Никогда не видел мустанга, а поймал мою Мэри! Сражается с самым сильным и ловким индейцем, поражает его ножом прямо в сердце, а у самого хоть бы царапина! Дик! Билл! Идите сюда и полюбуйтесь на него! В кого мы его произведем?

— В подмастерья, — предложил Стоун.

— В подмастерья? Как прикажете это понимать?

— Так ведь он выдержал экзамен и доказал, что уже не ученик, не гринхорн. Мы произведем его в подмастерья, и вполне возможно, что со временем он станет мастером.

— Как это так: уже не гринхорн? Подмастерье? И ляпнет же такое! Самый настоящий гринхорн, каких свет не видывал! Разве опытный вестмен решится на поединок с таким громилой? Но новичкам всегда везет, точно так же как и дуракам. Вот, полюбуйтесь — перед вами самый глупый из новичков! И жив он только благодаря своей глупости, чтоб мне лопнуть! Ох, что я пережил во время их борьбы. Сердце остановилось, дыхание перехватило, а все мысли только о нем — пропадет ведь ни за грош. И вдруг — один взмах, один удар, и краснокожий валится на землю! Мы победили, мы получили то, что хотели, жизнь и свободу апачей!

— Если бы! — безжалостно прервал я поток излияний Сэма.

— Что значит «если бы»?

— Тангуа обещал нам освободить апачей, но про себя поклялся сделать обратное и сейчас сказал мне об этом.

— Я подозревал, что Тангуа нас обманет. Что же он задумал?

Я рассказал друзьям о разговоре с Тангуа, и это привело Сэма в такую ярость, что он бросился к вождю требовать объяснений, а я оделся и забрал сложенное на земле оружие.

Кайова не сомневались, что Нож-Молния убьет меня, и неожиданный результат поединка привел их в бешенство. Напасть на нас они не могли — мы выкурили трубку мира, но стали искать повод разорвать договор с нами. Впрочем, торопиться им было некуда — они знали, что и нам бежать некуда. Пока же, кипя злостью, индейцы занялись убитыми. Тангуа руководил ими, поэтому нетрудно было догадаться, что Сэм Хокенс не нашел в нем благосклонного слушателя. Разочарованный Сэм вернулся к нам и объявил:

— Этот негодяй действительно не намерен выполнить обещание. Похоже, он решил заморить пленных голодом. И это называется «не убить»? Ну ничего, мы ему покажем!

— Нелегко защищать других, если сам нуждаешься в помощи, — сказал я.

— Вы боитесь краснокожих?

— Сэм, вы прекрасно знаете, что это не так!

— Может быть, и знаю, да уж больно по-разному мы с вами смотрим на вещи. Там, где мне немного страшновато, вы идете напролом, как бык на красную тряпку, а там, где нужна отвага, вы начинаете сомневаться. Хотя чему тут удивляться, уж такая привычка у гринхорнов. Впрочем, о чем с таким говорить?

И тут вдруг до нас донесся леденящий кровь, устрашающий боевой клич апачей: «Хииииииих!» Видимо, Инчу-Чуна и Виннету успели вернуться и напали на врагов. Те из индейцев кайова, что в этот момент находились с нами, с ужасом внимали крикам. Тангуа приказал:

— Скорее туда, на помощь нашим братьям!

Он сорвался с места, но Сэм Хокенс встал на его пути:

— Стойте! Вы не поможете своим, боюсь, мы уже окружены. Апачи не дураки, раз напали, значит, все подготовили и сейчас будут здесь!

Маленький вестмен говорил очень быстро, но так и не успел закончить: поблизости прозвучал тот же пронзительный боевой клич апачей. Мы, правда, стояли на открытом месте, но апачам хватило и невысоких кустов, чтобы незаметно подкрасться к лагерю. Они кинулись на нас со всех сторон. Кайова открыли стрельбу и даже сразили нескольких воинов апачей, но те уже окружили нас плотным кольцом.

— Не убивайте апачей! — только и успел я крикнуть Сэму, Дику и Биллу, когда разгорелся рукопашный бой.

Только наша четверка не принимала в нем участия. Старший инженер и геодезисты защищались, и их убили. Но боя избежать не удалось. Апачи набросились на нас с ножами и томагавками и вынудили нас защищаться. Тщетно мы кричали, что мы их друзья. Защищая собственную жизнь, пришлось отбиваться прикладами ружей и уложить нескольких апачей, остальные отступили.

Воспользовавшись кратким замешательством, я осмотрелся: на каждого кайова приходилось по нескольку апачей. Хокенс тоже оценил ситуацию и крикнул:

— Скорее в кусты!

Указав на заросли, скрывавшие нас со стороны лагеря, он побежал к кустам. Дик Стоун и Билл Паркер устремились за ним. Я кинулся было на помощь коллегам геодезистам, но убедился, что им уже нельзя было помочь, и поспешил вслед за Сэмом. До кустов было еще довольно далеко, когда вдруг навстречу мне выскочил Инчу-Чуна.

Он с Виннету возглавлял небольшой отряд апачей, задачей которого было освобождение пленных. Когда все было кончено, вожди поспешили на помощь главному отряду, атаковавшему нас.

Инчу-Чуна первым увидел и кинулся на меня, замахнувшись прикладом своей «серебряной» винтовки.

Я парировал его удары, пытаясь в то же время крикнуть, что я не враг ему, но он не слушал и яростно наступал. Защищаясь, я вынужден был, к сожалению, причинить ему боль. В то мгновение, когда он снова замахнулся винтовкой, я отбросил свой карабин, которым до сих пор отводил его удары, и, схватив вождя левой рукой за горло, правой ударил его в висок. Старый вождь выронил из рук ружье, захрипел и свалился на землю. В тот же миг сзади меня прозвучал торжествующий крик:

— Вот Инчу-Чуна, вождь собак апачей! Его скальп будет моим!

Оглянувшись, я увидел Тангуа, предводителя кайова, который неизвестно почему побежал вместе с нами к кустам. Положив винтовку на землю, он достал из-за пояса нож и наклонился над бесчувственным апачем, чтобы снять с него скальп. Схватив Тангуа за плечо, я крикнул:

— Прочь руки! Это мой трофей!

— Молчи, белый червяк! — рявкнул Тангуа. — Только я имею право на скальп вождя. Пусти меня или…

И вне себя от бешенства Тангуа ударил меня ножом. Удар пришелся по руке, потекла кровь. Не желая его убивать, я, не прибегая к оружию, сильно толкнул Тангуа. Маневр удался, и следующим рывком я схватил его за горло, стиснув так, что кайова потерял сознание. А что с апачем? Я склонился над ним, и капли крови с моей руки упали на лицо вождя. Услышав за спиной неожиданный шорох, я обернулся, и это резкое движение спасло мне жизнь. Страшной силы удар прикладом, нацеленный в голову, непременно разнес бы ее, не придись он по спине. Удар нанес Виннету.

В ходе боя от отстал от отца и только сейчас выскочил из-за кустов. Увидев меня, склоненного над окровавленным Инчу-Чуной, Виннету в ярости нанес мне удар, к счастью, не смертельный. Тогда, отбросив винтовку, он выхватил нож и кинулся на меня.

Я оказался на краю гибели. В такой обстановке объяснить что-либо было невозможно, а вступать в схватку я тоже не мог. От удара по спине у меня парализовало руку, и молодой вождь апачей непременно вонзил бы мне нож в сердце, если бы я не сделал единственное, на что был способен, — дернулся в сторону. Вместо сердца удар пришелся по левому нагрудному карману. Нож угодил в банку из-под сардин, скользнул по ней и, вонзившись в шею, пробил мне челюсть и поранил язык. Вырвав нож из раны, Виннету схватил меня за горло и занес нож для второго удара. Смертельная опасность удваивает силы. Двигать я мог только левой рукой. Схватив Виннету, который почти лежал на мне, я сдавил так сильно его правую руку, что противник выронил нож. В тот же миг я ухватил его за левый локоть и рванул к себе, грозя сломать ему предплечье. Виннету отпустил мое горло. Согнув ноги, я что было сил нанес удар коленями, стряхнул его с себя и прижал к земле.

Теперь во что бы то ни стало надо было удержать его в этом положении, иначе мне пришел бы конец. Правым коленом я придавил ему ноги, левым — одну руку, здоровой рукой схватил за шею. Свободной рукой Виннету пытался нащупать нож, но, к счастью, это ему не удалось. Это была смертельная схватка с Виннету, никем и никогда не побежденным, с Виннету, ловким, как кошка, и сильным, как бизон. Сейчас, навалившись на него, я мог бы сказать пару слов, но кровь ручьем лилась из моего рта, а изуродованный ударом ножа язык не повиновался мне, вместо внятных слов я издавал лишь нечленораздельные звуки. Огромным усилием противник попытался сбросить меня, но я только сильнее придавил его и еще крепче сжал его горло. Нет, я не собирался задушить Виннету, надо было лишь на время обезвредить его. На миг я ослабил хватку, и он приподнял голову, которая стала прекрасной целью для удара. Я ударил два раза — и он потерял сознание. Я победил непобедимого!

Переведя дух, я чуть было не захлебнулся кровью, заполнившей рот, и широко раскрыл его, чтобы кровь свободно стекала наружу.

Из раны на шее кровь тоже хлестнула струёй. Собрав уходящие силы, я попытался встать на ноги, но тут за моей спиной раздался яростный вопль индейца, и сильный удар прикладом обрушился на мою голову. Все вдруг исчезло, и я потерял сознание.

Был уже вечер, когда я наконец пришел в себя, но казалось, еще сплю. Мне мерещилось, будто я оказался между каменными жерновами, которые не вращались только потому, что им мешал я. Вода с шумом лилась надо мной и с такой силой давила на жернова, что они вот-вот должны были завертеться и раздавить меня в лепешку. Все тело было одной невыносимой болью, особенно голова и спина. Постепенно до меня стало доходить, что шум и звук льющейся воды рождаются в моей собственной голове от удара прикладом по ней, а боль в спине — от удара Виннету. Кровь все текла из раненого языка, и я задыхался. Жуткий хрип и скрежет зубов окончательно вернули меня к жизни. И хрип, и скрежет издавал я сам.

— Шевелится! Шевелится! Слава Богу, шевелится! — узнал я голос Сэма.

— Точно, я тоже заметил! — сказал Дик Стоун.

— Смотрите, открывает глаза! Он жив! Жив! — добавил Билл Паркер.

Я и в самом деле поднял веки, но лучше бы я не открывал глаз, ибо ничего хорошего не увидел. Мы все еще находились на поле боя. Вокруг пылали костры, а между ними торопливо сновали апачи. Многие из них были ранены. Тут же, сложенные в два ряда, лежали убитые, в одном — апачи, в другом кайова. Первые потеряли убитыми одиннадцать человек, вторые — тридцать. Тут же находились и крепко связанные пленные кайова, ни одному из которых не удалось бежать. Среди пленных был вождь Тангуа. Неподалеку от нас лежал Рэттлер. Чтобы заставить его помучиться, апачи связали беднягу так, что его тело выгнулось дугой. Рэттлер издавал душераздирающие стоны. Все наши геодезисты и вестмены погибли во время нападения апачей. Убийцу Клеки-Петры оставили в живых, чтобы подвергнуть медленной, мучительной смерти во время церемонии похорон их белого друга.

Мои ноги и руки были связаны, у Стоуна и Паркера тоже, они лежали слева от меня. Справа сидел Сэм Хокенс. Его ноги связывал ремень, к которому за спиной была привязана левая рука, правую же, как я потом узнал, оставили свободной, чтобы Сэм мог помочь мне.

— Слава Господу! Наконец-то вы пришли в себя, дорогой сэр! — сказал Сэм, нежно поглаживая меня по лицу свободной рукой. — Что же с вами произошло?

Я не мог ему ответить, так как рот был полон крови.

— Выплюньте, выплюньте эту гадость!

Я последовал его совету, но все равно ничего не смог сказать, так как рот тут же снова наполнился кровью, и я лишь прохрипел нечто неразборчивое. Ослабев из-за большой потери крови, я то и дело терял сознание. Придя в себя в очередной раз, я еле слышным голосом попытался рассказать Сэму, что со мной случилось.

— Боролся… Инчу-Чу… Виннету… своим ножом… прикладом… голове… кто… не знаю.

Остальные слова застряли в горле. Только теперь я вдруг с ужасом обнаружил, что лежу в луже собственной крови.

— Тысяча чертей! Идиотизм какой-то! Ведь мы с удовольствием бы сдались, но апачи не слушали наших объяснений. Поэтому мы забились в кусты, ожидая, когда они чуть-чуть остынут, чтоб мне лопнуть! Мы думали, что вы последуете за нами, а вас нет и нет. Пришлось вылезать из кустов и отправляться на поиски. Гляжу — лежат, будто мертвые, Инчу-Чуна с Виннету. И вы тут же. Апачи вскоре встали на ноги, а вы нет. Я так испугался, что побежал за Диком и Биллом, и мы вернулись к вам, чтобы проверить, живы ли вы еще или совсем мертвы. Ну и, конечно, нас тут же поймали. Я объяснил Инчу-Чуне, что мы друзья апачей, что вчера хотели освободить его и сына, но он высмеял нас, и только благодаря Виннету мне оставили одну руку свободной. Он лично перевязал вам рану на шее, иначе вся кровь вытекла бы из вас, чтоб мне лопнуть! Вы можете сказать, что у вас за рана?

— Пробит язык, — прохрипел я.

— Тысяча чертей! Это очень опасно. Начнется жар, редко кто его выдерживает. Лучше бы это случилось со мной! Старый хрыч, вроде меня, более вынослив, чем мальчишка, который видел кровь разве что в кровяной колбасе. А других ран у вас нет?

— Удар прикладом… спина… голова… — ответил я.

— Значит, вас оглушили! А я-то думал, только удар ножа. Представляю, как страшно сейчас шумит у вас в голове! Но это пройдет. Главное, чтобы осталась хоть капля ума, остальное — дело наживное. Мда, опаснее всего язык, его ведь никак не перевяжешь. Вот и сейчас…

Последние слова Сэма я уже не слышал, так как опять потерял сознание. Вновь придя в себя, я никак не мог сообразить, где нахожусь. Слышался стук лошадиных копыт, меня качало, словно в колыбели. Открыв глаза, я обнаружил, что и в самом деле раскачиваюсь, так как лежал на шкуре убитого мной медведя, натянутой между двух лошадей. В этом гамаке я лежал так глубоко, что видел лишь две лошадиные головы и небо между ними. Солнце палило меня нещадно, а по всему телу растекался такой жар, словно мои вены заполнял расплавленный свинец. Губы ссохлись, а рот забила запекшаяся кровь. Я попытался вытолкнуть сгусток крови языком, но не смог им пошевелить. Мучила страшная жажда, но я не смог издать ни звука и опять потерял сознание.

Потом, в бреду, я сражался с индейцами, бизонами и медведями, убегал от погони, плыл по безбрежным морям. Долгие дни я метался в горячке, находясь между жизнью и смертью. Изредка память возвращалась ко мне, и я словно откуда-то издалека слышал голос Сэма Хокенса, а иногда видел над собой бархатные глаза Виннету. И вот наконец я умер. Меня положили в гроб и закрыли. Я явственно слышал, как на крышку гроба падали комья земли. Целую вечность пролежал я в этом гробу не в состоянии шевельнуться.

Вдруг крышка гроба поднялась и исчезла. Надо мной появилась чистая голубизна неба, а стены могилы провалились куда-то вниз. Что со мной происходит? Я приподнял руку и коснулся лба… «Слава Богу! Слава Богу! Он просыпается!» — услышал я голос Сэма Хокенса и повернул голову.

— Вы видели? Вы видели? Он дотронулся до лба и даже повернул голову!

Сэм наклонился надо мной. Его лицо излучало такую радость, что ее не могла скрыть даже густая щетина. И еще я заметил слезы в его маленьких глазках.

— Вы меня видите, дорогой сэр? Узнаете? — спрашивал он. — Наконец-то вы открыли глаза и пошевелились! Значит, вы живы! Вы меня видите?

Я хотел ответить, но не смог. Страшная слабость сковала все члены, а язык был словно свинцовый. Я смог лишь едва заметно кивнуть.

— И слышите меня? — не унимался Сэм.

Я опять кивнул.

— Да вы посмотрите на него, посмотрите!

Лицо Сэма пропало, а вместо него появились лица Стоуна и Паркера. Слезы радости застилали глаза моим добрейшим друзьям. Они хотели спросить меня о чем-то, но Сэм уже оттолкнул их:

— Пропустите, я буду с ним говорить!

Он схватил мои руки, прижал их к той части бороды, где положено находиться губам, и спросил:

— Может, хотите есть или пить?

Я покачал головой, давая понять, что ничего мне не надо. Я был так слаб, что не смог бы выпить и капли воды.

— Нет? Не может быть! Вы хоть представляете, сколько времени были без сознания?

Я опять покачал головой.

— Три недели, целых три недели! Вы можете это представить? Без памяти, в жуткой горячке! А потом жар спал, и вы лежали как мертвый, ну совсем бездыханный, вроде как в летаргию впали. Апачи хотели вас похоронить, но я не дал. Все верил, что вы живы, долго упрашивал, пока Виннету не заступился за вас перед своим отцом и не получил разрешение похоронить вас только тогда, когда начнется разложение тела. Мы всем обязаны Виннету. Пойду за ним и приведу сюда!

Я закрыл глаза и опять лежал, но уже не в могиле, а просто на земле, ощущая блаженную усталость и спокойствие. Я готов был лежать так целую вечность, но тут послышался звук шагов. Чья-то рука коснулась моей, и я услышал голос Виннету:

— Сэм Хокенс не ошибся? Сэки-Лата, Разящая Рука, действительно проснулся?

— Да, да, мы все трое это видели. Он даже кивнул нам!

— Значит, случилось чудо! Но лучше бы ему было умереть, потому что он вернулся к жизни только для того, чтобы с ней проститься. Он умрет вместе с вами.

— Но ведь он самый верный друг апачей!

— Поэтому два раза меня свалил с ног?

— Так надо было.

— Зачем?

— Первый раз, чтобы спасти тебе жизнь, иначе в схватке кайова убили бы тебя. Второй раз спасал свою жизнь, ведь ты бы убил его. Мы хотели сдаться, кричали апачам, но твои воины не слушали нас.

— Сэм Хокенс так говорит потому, что защищает себя.

— Нет. Все это правда!

— Твой язык лжет! Ты боишься мучительной смерти. Но нас не обманешь. Мы знаем — вы наши враги, вы хуже этих собак кайова. Ты подкрался и подслушал наш разговор. Друг предупредил бы, и тогда кайова не поймали бы нас и не привязали к деревьям.

— Но вы собирались мстить нам за смерть Клеки-Петры и, кроме того, ни за что бы не дали нам закончить работу.

— Это сейчас ты придумываешь отговорки и думаешь, им поверят. Неужели ты считаешь, что Инчу-Чуна и Виннету лишены разума и глупее маленьких детей?

— Я никогда так не думал! Жаль, Шеттерхэнд опять впал в забытье, иначе он подтвердил бы, что я говорю правду.

— Он соврет, как и ты. Все бледнолицые — лжецы и мошенники. Я знал только одного белого, в сердце которого жила правда. Это убитый вами Клеки-Петра. Мне казалось, я смогу полюбить Шеттерхэнда. Я восхищался его силой и отвагой. Его глаза смотрели открыто. Но я ошибся. Как и все белые, он отнимет у нас землю, знает о ловушке для нас и не предостерегает. Он два раза ударил меня кулаком по голове. Зачем, создав такого сильного и смелого человека, Великий Маниту дал ему столь лживое сердце?

Когда Виннету дотронулся до моей руки, мне хотелось взглянуть на него, но не было сил.

Мое тело не слушалось меня, казалось мне невероятно легким, парящим в воздухе. Однако услышав суровый и несправедливый приговор Виннету, сверхъестественным усилием я заставил веки подчиниться моей воле и открыл глаза. Виннету стоял рядом со мной. Он был без оружия, в легкой полотняной одежде, в руке держал книгу. Я заметил ее название — «Песнь о Гайавате» американского поэта Лонгфелло. Оказывается, Виннету, сын «дикого» народа, умел не только читать, но и был наделен тонким чувством поэтического восприятия, доступным далеко не каждому цивилизованному человеку! Я не мог себе даже представить, что в руках апача увижу известнейшую поэму!

— Он опять открыл глаза! — воскликнул Сэм, и Виннету повернулся, подошел ближе, окинул меня долгим, внимательным взглядом и спросил:

— Ты можешь говорить?

Я покачал головой.

— У тебя что-нибудь болит?

Я ответил точно так же.

— Скажи мне правду! Человек, просыпающийся после смерти, не может врать. Ответь мне: вы четверо действительно хотели нас спасти?

Я два раза утвердительно кивнул.

Пренебрежительно махнув рукой, Виннету возмущенно произнес:

— Ложь, ложь, ложь! Ложь даже на краю могилы! Значит, правды от тебя не дождешься, и не стоит просить отца о даровании тебе жизни. Поэтому ты умрешь. Хороший уход вернет тебе здоровье и силы, и тогда мы поставим тебя у столба пыток, чтобы ты сполна познал все мучения. Пытать тебя таким, как сейчас, слабым и больным, нельзя — слишком быстро ты умрешь.

У меня не хватило сил держать веки открытыми, и глаза опять закрылись. О, если бы я мог ему все сказать! Сэм, наш хитрый Сэм Хокенс, столь изобретательный при разных обстоятельствах, очень неудачно пытался нас защитить. Я бы сделал это по-другому. Бедный Сэм старался в меру своих способностей:

— Ну неужели нужно доказывать то, что и без того ясно? Вашим воинам грозила мучительная смерть. Чтобы их спасти, Шеттерхэнд вышел на поединок с Ножом-Молнией и победил его. Парень рисковал жизнью, а в награду его ждут мучения у столба?!

— Все это ложь! Чем докажете?

— Спроси у Тангуа, вождя кайова, он ведь у тебя в плену!

— Я спрашивал.

— И что же он ответил?

— Что ты врешь. Шеттерхэнд не сражался с Мэтан-Аквой. Его убили наши воины, когда напали на вас.

— Подлая клевета! Тангуа врет! Он знает, что мы защищали апачей, и теперь мстит.

— Он поклялся именем Маниту, поэтому я верю ему, а не вам. Я повторяю: если бы вы откровенно признали свою вину, я заступился бы за вас. Клеки-Петра был моим наставником, духовным отцом, другом и учителем. Он посеял в моем сердце любовь к миру и снисхождение к слабым. Я не жажду крови, а отец всегда исполняет мои просьбы. До сих пор мы не убили ни одного кайова, которых держим в плену. За все несчастья они заплатят не жизнью, а лошадьми, оружием, шкурами для вигвамов и одеялами. Мы не определили еще выкупа, но вскоре договоримся. Рэттлер убил Клеки-Петру и поплатился за это головой. Вы его товарищи. Будь вы искренни, мы бы вас пощадили. Но вы продолжаете лгать и разделите его судьбу.

Столь долгая речь, не свойственная обычно молчаливому Виннету, была доказательством того, что наша судьба ему не безразлична.

— Ты сам добиваешься, чтобы мы солгали, мы не можем назвать вас врагами, ибо мы ваши друзья, — ответил Сэм.

— Замолчи! Ты так и умрешь с ложью на устах! До сих пор вам предоставляли свободу большую, чем остальным пленным, чтобы вы могли ухаживать за Шеттерхэндом. Но вы не стоите снисхождения. Больной не нуждается больше в вашей помощи. Идите за мной. Я покажу вам место, где вы теперь будете жить под стражей.

— Нет, нет, Виннету, умоляю! — крикнул перепуганный Сэм. — Я не могу оставить больного!

— Сможешь, здесь приказываю я!

— Но разреши нам хотя бы…

— Довольно! — оборвал его на полуслове индеец. — Никаких возражений! Ступайте за мной, или я прикажу связать вас и увести силой!

— Мы в ваших руках и вынуждены подчиниться. Когда мы сможем увидеть Шеттерхэнда?

— В день его и вашей смерти.

— А раньше?

— Нет.

— Тогда разреши нам попрощаться с ним.

Сэм взял меня за руку, к моей щеке прикоснулась его щетина, и он поцеловал меня в лоб. Паркер и Стоун тоже поцеловали меня, после чего все трое ушли за Виннету. Я остался лежать один, но в скором времени появились апачи, подняли меня и понесли куда-то. Из-за слабости я не мог открыть глаза и опять впал в беспамятство.

Не знаю, как долго я спал, но это был исцеляющий сон, глубокий и продолжительный. Проснувшись, я без труда открыл глаза. Слабость явно уменьшилась. Язык повиновался мне, и я даже смог поднести руку ко рту, чтобы очистить его от сгустков крови и гноя.

К своему удивлению, я обнаружил, что нахожусь в какой-то квадратной комнате с каменными стенами. Свет падал через дверной проем. Мое ложе в дальнем углу комнаты составляли шкуры гризли, а укрыт я был индейским одеялом прекрасной работы. У входа сидели две индеанки — молодая и пожилая. Наверное, они ухаживали за мной и одновременно стерегли. Пожилая была безобразна, как почти все краснокожие скво, которые быстро теряют молодость и красоту, ибо их удел — тяжелый, изнурительный труд; мужчины-индейцы занимаются исключительно войной и охотой, проводя остальное время в праздности.

Вторая, молодая девушка, отличалась поразительной красотой. Будь на ней европейский наряд, она привлекла бы внимание в самом изысканном обществе. Длинное, перехваченное в талии ремешком из кожи гремучей змеи светло-голубое платье плотно облегало ее грудь и шею. На ней не было никаких украшений — ни стеклянных бус, ни дешевых монет, которые так любят индеанки. Единственным ее украшением были великолепные волосы, двумя иссиня-черными косами ниспадавшие до колен. Они напоминали волосы Виннету, а черты девушки — его лицо. Таинственно мерцали из-под длинных ресниц такие же, как у него, бархатные глаза. Нетипичными для индеанки в ее облике были румяные щеки с двумя неожиданно кокетливыми ямочками. Тихо, чтобы не разбудить меня, девушка разговаривала со своей напарницей, и каждый раз, когда она приоткрывала в улыбке яркие, коралловые губы, из-за них сверкали удивительно белые зубы. Нежные крылья носа говорили скорее о греческом, чем индейском происхождении девушки, об этом же говорил и цвет кожи — светлая бронза с чуть заметным серебристым оттенком. Ей могло быть лет восемнадцать. Я готов был держать пари, что девушка — сестра Виннету.

Женщины вышивали красными узорами кожаный пояс. Я приподнялся, чтобы лучше рассмотреть девушку. Да, я действительно привстал, причем почти без труда, и сам безмерно удивился этому, ведь недавно от слабости я не мог даже открыть глаза. Услышав шорох, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула:

— Уфф! А-гуан инта-хинта!

Как вы уже знаете, возгласом «уфф» индейцы выражали удивление, а слова «инта-хинта» означали — «он не спит». Девушка оставила работу, поднялась и подошла ко мне.

— Ты проснулся? — спросила она на беглом английском, немало этим меня удивив. — Ты чего-нибудь хочешь?

Я уже открыл рот, чтобы ей ответить, но вспомнил, как недавно пытался сказать слово и ничего из этого не вышло, и быстро его закрыл. Но теперь у меня появились силы! Надо попытаться! И я с трудом прохрипел:

— Да…

Как приятно, оказывается, слышать звук собственного голоса! Правда, я сам его не узнал, а коротенькое «да» болью отозвалось в гортани, но это было первое слово после такого долгого и вынужденною молчания!

— Говори тише, а лучше — объясняйся знаками, — посоветовала девушка. Ншо-Чи видит, что разговор причиняет тебе боль.

— Тебя зовут Ншо-Чи? — спросил я.

— Да.

— Это имя очень подходит тебе, ибо ты — как прекрасный весенний день, полный света и аромата первых свежих цветов.

«Ншо-Чи» на языке апачей значит «Ясный День». Девушка чуть заметно смутилась и напомнила мне:

— Так чего ты хочешь?

— Скажи, ты из-за меня находишься здесь?

— Да, мне велено заботиться о больном.

— Кто велел?

— Мой брат, Виннету.

— Я так и подумал. Ты очень похожа на этого молодого и славного воина.

— А ты хотел его убить!

Вопрос или негодование прозвучали в словах девушки? Произнося это, она пытливо смотрела мне в глаза, будто хотела заглянуть в душу.

— Нет! — ответил я.

— Виннету не верит тебе и считает своим врагом. Два раза ударом кулака ты свалил его на землю, а ведь до сих пор его никто не побеждал.

— Это правда, но в первый раз — чтобы спасти его, во второй — чтобы спасти себя. Он близок моему сердцу с первой нашей встречи.

Ее темные глаза внимательно смотрели мне в лицо.

— Он не верит вам, — сказала она наконец, — а я его сестра. У тебя болит во рту?

— Сейчас нет.

— Глотать сможешь?

— Попробую. Дай мне попить.

— Хорошо, попить и помыться. Сейчас принесу.

Девушка и старуха вышли из комнаты. Я не мог понять логику поведения Виннету. Он считал нас своими врагами, не верил нашим объяснениям, а уход за мной поручил собственной сестре. Ладно, решил я, время покажет, в чем тут дело.

Вскоре обе женщины вернулись. Девушка принесла чашку с холодной водой и поднесла ее к моим губам, полагая, что я еще слишком слаб и не смогу пить без посторонней помощи. Я глотал с огромным трудом, ужасная боль пронзала горло, но жажда была сильней. Делая маленькие глотки и часто отдыхая, я выпил всю воду и почувствовал, как в меня влились новые силы. Должно быть, Ншо-Чи заметила это, потому что сказала:

— Вода взбодрила тебя. А теперь передохни немного, и я принесу тебе поесть. Наверное, ты очень голоден, но, может, сначала помоешься?

— А смогу?

— Попробуем.

Старуха принесла высушенную тыкву с водой. Ншо-Чи поставила этот сосуд рядом с моей постелью и подала мне полотенце из тонкой рогожки. Мои попытки помыться не увенчались успехом: я был слишком слаб. Тогда Ншо-Чи смочила водой край полотенца и своими руками обмыла мне лицо — мне, врагу своего отца и брата! Закончив, она улыбнулась и, с состраданием глядя на меня, спросила:

— Ты всегда был такой худой?

Худой? Почему худой? Ах да, ведь несколько недель я пролежал в забытьи, в горячке, без пищи и воды! Болезнь не могла пройти бесследно. Я дотронулся до щек и ответил:

— Наоборот! Я никогда не был худой.

— Посмотри на себя!

Взглянув на свое отражение в воде, я в испуге отвел глаза: на меня глядело привидение.

— Странно, что я еще жив! — вырвалось у меня.

— Да, Виннету сказал то же самое. Ты перенес даже дорогу сюда, а она и для здорового нелегка. Великий Маниту наделил тебя очень сильным телом, другой не выдержал бы пятидневного, трудного пути.

— Пятидневного пути? Где же мы находимся?

— В нашем пуэбло на реке Пекос.

— И сюда же вернулись ваши воины, взявшие нас в плен?

— Да. Они живут рядом с пуэбло.

— И пойманные кайова тоже здесь?

— Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был добрый Клеки-Петра. Он открыл нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят.

— А мои три товарища? Ты знаешь, где они?

— В такой же комнате, но темной. Они связаны.

— Как им живется?

— У них есть все необходимое, приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени.

— Значит, они должны умереть, непременно — умереть?

— Да.

— И я тоже?

— И ты тоже!

В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток?

— Могу ли я поговорить с ними?

— Это запрещено.

— А увидеть их хотя бы издали?

— И это запрещено.

— Передать им весть о себе?

Она подумала и сказала:

— Я попрошу моего брата Виннету, чтобы он разрешил сказать им, как ты себя чувствуешь.

— Придет ли Виннету сюда ко мне?

— Нет.

— Мне надо с ним поговорить!

— Он этого не желает.

— Нам необходимо поговорить!

— Кому необходимо — ему или тебе?

— Мне и моим товарищам.

— Виннету не придет. Хочешь, я передам ему твои слова, если ты доверишь их мне?

— Нет. Спасибо. Тебе я доверю все, но если твой брат слишком горд, чтобы говорить со мной, то у меня тоже есть самолюбие, и я не буду говорить с ним через посредников.

— Ты увидишь его только в день своей смерти. А сейчас мы покинем тебя. Если что-нибудь понадобится, позови нас. Мы услышим и сразу придем.

Она достала из кармана маленький глиняный свисток, вручила его мне и вместе со старухой покинула комнату.

Оставшись один, я предался невеселым размышлениям. Итак, находящегося на грани смерти человека спасли лишь для того, чтобы затем предать мучительной смерти, и ухаживают за ним, чтобы у него хватило сил пройти через все пытки. Тот, кто жаждал моей гибели, приказал заботиться обо мне собственной сестре, прекрасной юной девушке, а не какой-нибудь старой скво.

Наверное, излишне говорить, что разговор наш с Ншо-Чи велся не так легко, как здесь написано. Мне было трудно говорить, каждое слово причиняло боль, я медленно выжимал из себя фразу за фразой и долго отдыхал после каждой реплики. Разговор измотал меня, и, когда Ншо-Чи ушла, я сразу уснул.

Спустя несколько часов я проснулся голодный как волк и вспомнил о свистке. Старуха, видно, сидела под дверью, так как тут же вошла и о чем-то спросила меня. Я понял только два слова: «есть» и «пить» и жестами показал, что голоден. Женщина скрылась, а в скором времени показалась Ншо-Чи с глиняной миской и ложкой. Такой посудой индейцы не пользуются, видимо, и в этом сказалось влияние Клеки-Петры. Девушка опустилась на колени рядом с моей постелью и начала кормить меня, как маленького ребенка, который не умеет есть без посторонней помощи.

В миске был крепкий бульон с кукурузной мукой. Индеанки обычно растирают кукурузные зерна между двух камней и получают муку. Специально для хозяйства Инчу-Чуны Клеки-Петра сделал жернова, которые потом показывали мне как достопримечательность.

Справиться с едой было значительно труднее, чем с водой. Я с трудом удерживался от крика, глотая очередную ложку похлебки, но организм требовал пищи, и я ел, чтобы не умереть с голоду. И хотя я не издал ни стона, скрыть слезы, текущие из глаз, мне не удалось. Ншо-Чи все поняла. Когда я проглотил последнюю ложку, она сказала:

— Болезнь ослабила тебя, но ты очень сильный и мужественный человек. О, если бы ты родился апачем, а не лживым бледнолицым!

— Я не лгу, я никогда не лгу, и ты сама убедишься в этом!

— Хотелось бы верить тебе, но из бледнолицых только один говорил правду — Клеки-Петра. Мы все любили Клеки-Петру. Язык его не знал лжи, а сердце — страха. Вы убили его, хотя он и не сделал вам ничего плохого. Поэтому вы погибнете и вас похоронят вместе с ним.

— О чем ты говоришь? Разве он еще не похоронен?

— Нет.

— Но тело не может сохраняться столько времени!

— Мы положили его в плотно закрытый гроб, куда не проникает воздух. Впрочем, перед смертью ты сам его увидишь. — И с этими многообещающими словами девушка вышла из комнаты, прихватив с собой пустую миску.

Похоже, индейцы считали, что обреченный на смерть легче переносит муки, если у него перед глазами лежит труп жертвы. Они верили, что это зрелище придает ему сил и мужества.

Если же говорить серьезно, я надеялся, что не умру: у меня имелось вещественное доказательство того, что я говорил правду, — прядь волос Виннету.

А вдруг ее уже нет? Меня опять бросило в жар при одной мысли об этом. У индейцев существует обычай присваивать себе все вещи убитых и плененных врагов, а я так долго был без сознания. Проверить, немедленно проверить карманы! И я принялся лихорадочно ощупывать себя.

Одежду с меня не сняли, я лежал в той самой, в которой свалился замертво. И пролежал в ней все три недели, пока метался в горячке. Можно себе представить, как она выглядела, но как именно, я, пожалуй, не буду здесь описывать.

Тут я позволю себе краткое отступление. Читатель обычно завидует человеку, имеющему возможность много путешествовать, видеть разные страны, пережить интересные приключения. Как бы ему, читателю, хотелось оказаться на месте этого путешественника! В жизни, однако, все намного сложнее, чем в книге. Путешествия сопряжены обычно с такими трудностями, о которых в книгах не пишут, но которые, узнай о них читатель, наверняка излечили бы его от тоски по приключениям. В бесчисленных письмах, которыми засыпают меня читатели, обычно содержится одно и то же: они жаждут принять участие в путешествии, они хотят знать, сколько для этого надо денег и что необходимо взять с собой. Но никто не поинтересовался, какими качествами и знаниями должен обладать такой путешественник; никто не задумался: выдержит ли он тяготы пути. И вот когда я во всех подробностях информирую такого энтузиаста о тяготах, он, как правило, полностью излечивается от жажды приключений.

Итак, я обследовал свои карманы и к большой радости обнаружил, что все в них на месте. При мне не было лишь оружия. Я достал банку из-под сардин, в которой хранились мои записи, и прядь волос Виннету. Положив жестянку обратно в карман, я успокоился и заснул.

Вечером, как только я проснулся, появилась Ншо-Чи и принесла еду и свежую воду. На этот раз я ел без посторонней помощи и забросал ее вопросами. Девушке, видимо, объяснили, что я могу знать, а что нет, — и многие мои вопросы остались без ответа. Но на вопрос, почему мне оставили все мои вещи, она ответила:

— Мой брат Виннету так распорядился.

— Почему?

— Не знаю. У меня для тебя есть хорошая новость.

— Какая?

— Я навестила бледнолицых, пойманных вместе с тобой.

— Правда? — обрадовался я.

— Да. Я сказала им, что ты чувствуешь себя лучше и скоро выздоровеешь. Тогда тот, которого зовут Сэм Хокенс, попросил передать от него подарок. Он мастерил его целых три недели, пока ты лежал в бреду.

— Что это такое?

— Я спросила разрешения у Виннету, и он позволил передать подарок. Вот он! Наверное, ты очень сильный и отважный человек, если пошел с ножом на медведя! Сэм Хокенс сказал мне об этом.

И Ншо-Чи вынула ожерелье, сделанное из когтей и зубов медведя. Особое изящество ему придавали два медвежьих уха, украшавшие оба конца.

С восхищением разглядывая подарок, я не удержался и спросил:

— Как же он его смастерил? Невозможно это сделать голыми руками. Разве ему оставили нож и не отобрали медвежьи когти и зубы?

— Нет, вещи оставили только тебе. Но Сэм Хокенс сказал моему брату, что хочет сделать для тебя ожерелье, и попросил вернуть ему когти и медвежьи зубы. Виннету разрешил и дал нужные инструменты. Сегодня же надень ожерелье, тебе недолго ему радоваться.

— Это потому, что я скоро умру?

— Да.

Взяв у меня из рук ожерелье, она сама повесила его мне на шею. С того дня, находясь на Диком Западе, я не снимал его.

— Напрасно ты так торопилась принести мне подарок, — сказал я прекрасной индеанке. — Я еще успел бы им натешиться, у меня впереди много лет жизни.

— Недолго тебе его носить.

— Увидишь, воины апачей не убьют меня!

— Непременно убьют! Так решено на совете старейшин.

— Ничего, узнают правду и даруют мне жизнь.

— Они не поверят тебе!

— Поверят, у меня есть доказательства!

— Тогда докажи! Я буду рада, что ты не лжец и не предатель! Скажи мне, какие у тебя доказательства, и я сообщу все брату!

— Пусть он придет ко мне.

— Этому не бывать.

— Тогда он ни о чем не узнает. Я не привык выпрашивать дружбу и говорить через посредников с тем, кто не хочет встретиться со мной.

— Какие же вы, мужчины, упрямые! Я с радостью передала бы тебе прощение Виннету…

— Я не нуждаюсь в прощении, потому что ни в чем не виноват. Я прошу тебя об одном одолжении.

— О каком?

— Если еще раз увидишь Сэма Хокенса, скажи ему: нас освободят, как только я выздоровею.

— Твои надежды не сбудутся!

— Это не надежды, а твердая уверенность, увидишь!

Я говорил с такой убежденностью, что Ншо-Чи прекратила спор и ушла.

Я знал, что моя тюрьма находилась поблизости от реки Пекос. Поскольку через дверной проем комнаты виднелась довольно близко отвесная скала, я сделал вывод, что пуэбло построено в одной из долин над притоком Пекос, ибо долина самой Пекос была наверняка намного шире. Очень хотелось посмотреть и на долину, и на пуэбло, о которых до сих пор я только читал, но об этом пока нечего было и думать. Во-первых, я был еще очень слаб и не мог ходить, а во-вторых, даже если бы я поднялся с постели, все равно мне не разрешили бы выйти из комнаты.

Стало темнеть. В помещение вошла старуха, неся лампу из высушенной тыквы, и уселась в углу. В ее обязанности входил уход за мной и прочие работы, тогда как Ншо-Чи играла роль хозяйки дома.

Свет лампы не помешал мне заснуть глубоким, здоровым сном. Наутро я почувствовал себя значительно лучше. Днем я, как обычно, получил шестиразовое питание — знакомый уже крепкий бульон с кукурузной мукой, пищу легкую и питательную. Похлебкой меня кормили до тех пор, пока я не обрел способность жевать и глотать твердую пищу, главным образом мясо.

Здоровье мое улучшалось с каждым днем. Тело набирало силу. Опухоль во рту постепенно спадала. Ншо-Чи вела себя неизменно дружелюбно и внимательно, хотя я видел, что ее тревожила мысль о неизбежности моей казни. Порой я ловил на себе ее взгляд, полный сочувствия и немого вопроса. Нет, она определенно жалела меня, напрасно я думал, что она бессердечна. Как-то я спросил, можно ли мне выйти из моей тюрьмы, вход в которую всегда открыт. Нет, ответила она, нельзя, и пояснила, что днем и ночью у входа сидят два воина, которые и впредь будут стеречь меня, и что исключительно из-за слабости меня до сих пор не связали. В скором времени меня лишат и этой маленькой толики свободы.

Разговор заставил меня задуматься о собственном будущем. Правда, я рассчитывал на впечатление, которое произведет прядь волос Виннету, но ведь всякое могло случиться, и тогда мне оставалось надеяться исключительно на свою силу. Значит, надо потихоньку, незаметно упражняться. Но как?

Теперь, когда здоровье мое окрепло, я почти все время проводил, расхаживая по комнате или сидя на медвежьей шкуре. И вот в один прекрасный день я пожаловался своей милой тюремщице на то, что сидеть на медвежьей шкуре неудобно — очень низко, я, мол, привык сидеть на стульях. Нельзя ли мне принести хоть какой-нибудь камень побольше, который заменит стул? Мою просьбу она передала Виннету, и я получил в свое распоряжение несколько камней разной величины, причем самый большой из них весил не меньше центнера. Теперь всякий раз, оставаясь один, я упражнялся с этими камнями и вскоре мог уже несколько раз подряд выжимать большой камень. Я чувствовал, как с каждым днем в меня вливаются новые силы, и недели через три стал таким же крепким, как и до болезни. В присутствии женщин, однако, я притворялся по-прежнему слабым и не совсем здоровым.

В своей каменной темнице я жил уже шесть недель и не знал, что происходит на воле. Во всяком случае, Ншо-Чи ничего не говорила о пленных кайова, из чего я сделал вывод, что они до сих пор находились в плену, что выглядело странным, ибо прокормить двести человек апачам было не так-то легко, да и сами кайова горели желанием скорее очутиться на свободе. Видимо, индейцы никак не могли договориться об условиях выкупа, а значит, побежденным придется платить за каждый лишний день, проведенный в плену.

В одно прекрасное солнечное осеннее утро в комнату вошла Ншо-Чи с завтраком для меня и села рядом с моей постелью. Обычно она оставляла еду и уходила. В то утро ее глаза смотрели на меня с жалостью, как-то подозрительно блестели. Девушка крепилась, но предательская слеза скатилась по румяной щеке.

— Ты плачешь? — спросил я.

— Сегодня грустный день.

— Что случилось?

— Кайова выходят на свободу. Ночью прибыли их гонцы с выкупом.

— И из-за этого ты плачешь? Радоваться надо!

— Ты не знаешь, что говоришь. В честь ухода кайова ты со своими белыми братьями умрешь у столба.

Я давно ожидал этого известия и все-таки весь похолодел. Значит, сегодня решающий день, может быть, последний в моей жизни! Что меня ждет? Ншо-Чи не сводила с меня глаз. Я сохранял безразличный вид и невозмутимо завтракал, а когда закончил, спокойно вручил ей посуду. Ншо-Чи, взяв пустую миску, поднялась и медленно пошла к выходу. На пороге девушка остановилась, обернулась и, протянув мне руку, произнесла сквозь слезы:

— Говорю с тобой последний раз. Прощай! Ты храбрый и сильный, тебя недаром зовут Разящая Рука. Ншо-Чи скорбит о твоей смерти, но душа ее обрадуется, если муки не заставят тебя стонать. Доставь мне радость и умри достойно!

Сказав это, девушка выбежала из комнаты. Я встал у входа, чтобы поглядеть ей вслед, но на меня сразу же нацелились два ружья — воины охраны были бдительны. Еще шаг — и я погиб бы от пули или, в лучшем случае, был бы ранен. Впрочем, я давно понял, что о побеге и речи быть не могло. К тому же я совершенно не знал район реки Пекос.

Итак, все произойдет сегодня. Что делать? Скорее всего, спокойно ждать развития событий и уповать на спасительную прядь волос. Взгляд, брошенный за дверь, окончательно убедил меня, что побег совершенно невозможен. Я уже говорил, что мне приходилось читать об индейских пуэбло, но ни одного из них я никогда не видел. Пуэбло — это своего рода крепость из камня. Обычно их строят в глубоких горных расщелинах, вознося несколько этажей, причем каждый из последующих сдвинут назад и образует террасу, основанием которой служит крыша предыдущего этажа. В целом постройка представляет собой ступенчатую пирамиду, ступени которой все глубже врезаются в горную расщелину. Первый этаж более других выступает вперед, он самый широкий и служит опорой для остальных, сужающихся кверху этажей. Этажи не соединяются внутренними лестницами, как в европейских домах, на них взбираются по лестницам, приставленным снаружи. Если появляется враг, лестницы убирают, и пуэбло становится неприступной крепостью. Неприятель вынужден брать приступом каждый этаж.

В таком вот пуэбло я и находился, вероятнее всего, на седьмом или восьмом этаже. Как убежишь из такой крепости, учитывая, что на каждом этаже находятся индейцы! Делать было нечего, оставалось положиться на судьбу! Бросившись в постель, я стал ждать.

Это были мучительные часы. Время тянулось невероятно медленно! Было уже за полдень, а ничего не происходило. Наконец я услышал звук шагов. Вошел Виннету в окружении нескольких индейцев. Я лежал, притворяясь, будто ни о чем не знаю. Виннету окинул меня долгим, внимательным взглядом и сказал:

— Пусть Разящая Рука скажет, здоров ли он.

— Не совсем, — ответил я.

— Но говорить, вижу, может?

— Да.

— А ходить?

— Думаю, да.

— Тебя учили плавать?

— Немного.

— Это хорошо, потому что тебе придется плавать. Помнишь, в какой день ты должен был увидеть меня?

— В день моей смерти.

— Ты хорошо запомнил. Сегодня этот день настал. Встань, тебя свяжут.

Я не мог ослушаться. В комнате находились шестеро краснокожих, которые мигом поставили бы меня на ноги. Правда, я мог свалить на землю нескольких, но что это даст? Я медленно встал с постели и протянул руки, которые индейцы связали. На ноги мне наложили ременные путы — но так, что я мог идти, даже спускаться по лестнице, но бежать ни в коем случае не смог бы. Завершив эту не самую приятную для меня процедуру, индейцы вывели меня на террасу.

Оттуда вниз вела лестница. Впрочем, лестницей ее можно было назвать с большой натяжкой: это был толстый деревянный столб с засечками вместо ступенек. Первыми стали спускаться трое краснокожих, потом я, затем остальные. На каждой террасе стояли женщины и дети, молча наблюдавшие за нами. Потом и они сошли вниз. На нижних этажах уже собралась большая толпа жаждущих увидеть нашу смерть.

Как я и предполагал, пуэбло находился в узком каньоне, ответвлении широкой долины реки Пекос. В эту широкую долину и повели меня индейцы.

Пекос — не очень полноводная река, летом и осенью воды в ней и вовсе мало. Но на реке попадались и глубокие места, в которых в самое жаркое время года вода не убывала. Благодаря этому окрестности были покрыты буйной растительностью, а местные луга представляли собой великолепные пастбища для лошадей. Места, которые открылись моему взору, охотно выбираются индейцами для стоянок. Ширину долины я оценил в час езды: слева и справа от нас тянулись заросли кустарников и леса, за ними виднелись зеленые луга. Впереди лес расступался по обоим берегам реки.

В тот момент у меня не было времени подумать, почему мы направлялись именно туда. В том месте, где каньон выходил к главной долине, вдоль берега тянулась песчаная коса. Точно такая же виднелась по ту сторону реки. Песок, как светлый шрам, разрезал зеленую долину Пекос — ни травы, ни зарослей, ни деревьев, лишь огромный кедр возносился за рекой в центре этой безжизненной полосы. Исполин устоял в наводнение, которое некогда разрушило часть долины, покрыв ее песком. По замыслу Инчу-Чуны, это дерево должно было сыграть главную роль в событиях того дня, поэтому я так подробно его описываю.

На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не менее шестисот апачей.

Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и получившие свободу кайова.

Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитых в землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У столбов лежали вязанки хвороста, должно быть, чтобы сжечь наши трупы после того, как мы, наконец, умрем. Судя по внешнему виду, моим товарищам неплохо жилось в неволе. Правда, в данный момент настроение у всех было неважное, что, безусловно, отражалось и на физиономиях.

— Ах, сэр, и вы здесь! — приветствовал меня Сэм. — Неприятная процедура нам предстоит, скажу больше — весьма неприятная. Не знаю, выдержим ли. Смерть настолько вредна для организма, что ему не всегда удается выжить. К тому же, похоже, нас собираются еще и поджарить, чтоб мне лопнуть!

— Сэм, вы ничего не придумали? — спросил я.

— Ничего. Три недели я напрягал мозги, прикидывал и так, и эдак, но ничего путного в голову не приходило Нас держали в темной норе, в пещере, к тому же связанными, как баранов. И стража вокруг. Ну как тут убежишь? А вам как жилось?

— Превосходно!

— Охотно верю, заметно по вашей физиономии. Откормили, как гуся на рождество. А как ваша рана?

— Терпимо. Могу говорить, как слышите, а опухоль во рту тоже скоро пройдет.

— Конечно, пройдет, от нее и следа не останется, как, впрочем, и от нас, ну разве что горсточка пепла. Да, надеяться нам не на что, но знаете, сэр, я не унываю. Хотите — верьте, хотите — нет, но у меня такое чувство, что краснокожие нам не опасны и помощь обязательно придет.

— Что ж, вполне возможно! А вот я не потерял надежду и даже готов держать пари, что сегодня вечером мы будем свободны и счастливы!

— Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!

— Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?

— Вы говорите таким тоном… Неужели что-то придумали?

— Конечно.

— Что? Когда?

— Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.

— Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание. Ну а как выглядит ваша придумка?

— Это прядь волос.

— Прядь волос? — удивленно повторил Сэм. — С вами все в порядке? Головка не болит? А может, какой винтик из нее потерялся?

— Да нет. Все в норме.

— При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?

— Это волосы мужчины.

Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:

— Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после болезни. Значит, прядь, чтоб мне лопнуть, находится на вашей голове, а не в кармане, и я все равно не понимаю, как она спасет нас.

— Зато я понимаю, этого достаточно. Слушайте внимательно, еще до начала пыток меня отвяжут от проклятого столба.

— Гринхорн — неисправимый оптимист. Почему это, интересно, вас отвяжут?

— Мне придется плавать.

— Плавать? — Сэм смотрел на меня, как психиатр на пациента.

— Да, именно плавать, а как, скажите на милость, плавать у столба? Придется меня развязать.

— Гром и молния! Кто вам это сказал?

— Виннету.

— И когда вы совершите свой заплыв?

— Да вот сейчас.

— Это замечательно! Раз Виннету сказал, значит, вам дадут возможность бороться за жизнь. Проблеск надежды и для нас.

— Я тоже так думаю.

— Не могут же они поступить с нами иначе, чем с вами. Может, еще не все потеряно?

— Конечно! Будем бороться и спасем наши жизни.

— Я не столь самоуверен, к тому же, в отличие от вас, мне кое-что довелось слышать об изощренных испытаниях, какие придумывают индейцы. Но мне известны случаи, когда белые добивались свободы. Вы учились плавать, сэр?

— Да.

— И научились?

— Думаю, не уступлю индейцу.

— Опять самомнение. Они плавают как рыбы.

— А я как выдра, которая охотится на рыб.

— Да уж, наш пострел везде поспел… и преуспел.

— Да нет же, просто я всегда любил плавать. А вы? Знаете ли, например, что плавают стоя?

— Да, приходилось слышать.

— А вы умеете так плавать?

— Да нет, даже и не видел.

— Возможно, увидите сегодня. Если испытание будет заключаться в плавании — я выиграю!

— Желаю удачи, сэр! Надеюсь, и нам предоставят такую возможность. Это все же значительно приятнее, чем висеть на столбе. Лучше погибнуть в бою, чем под пытками.

Никто не вмешивался в наш разговор. Виннету, не обращая внимания на нас, беседовал о чем-то с отцом и Тангуа. Стража, доставившая меня, занялась наведением порядка среди зрителей, обступивших нас полукругом.

В первом ряду усадили детей, за ними стояли девушки и женщины, среди которых я заметил Ншо-Чи. Она пристально смотрела на меня. Дальше занимали места юноши, а за ними взрослые воины. Приготовления закончились, когда Сэм произнес последние слова.

Инчу-Чуна, который до сих пор разговаривал с Виннету и Тангуа, вышел на середину и громким голосом, чтобы всем было слышно, сказал:

— Выслушайте меня, мои краснокожие братья, сестры и дети, и вы, воины кайова!

Инчу-Чуна сделал паузу, дождался полной тишины и продолжал:

— Бледнолицые — враги краснокожих мужей. Редко среди них встретишь человека, который питает к индейцам дружеские чувства. Благороднейший из таких белых прибыл к апачам и стал их другом и отцом. Мы звали его Клеки-Петра, Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его!

— Хуг! — прозвучал громоподобный клич согласия.

Вождь продолжал:

— Клеки-Петра учил нас многому, о чем мы раньше не ведали и что пригодилось нам потом. Он говорил нам о Великом Духе, который завещал людям с красной кожей и белой кожей быть братьями и жить в мире и согласии. Но разве белые исполнили его волю? Подарили нам мир? Нет. Пусть скажут мои братья и сестры!

Громким «хуг!» собравшиеся подтвердили его слова.

— Они пришли украсть нашу землю, а нас — истребить. И они делают это, потому что сильнее нас. На просторах прерий, где носились стада бизонов и мустангов, они построили большие города, источник всяческого зла. Через леса и прерии, где раньше охотились индейцы, сегодня несется огненный конь и везет новые полчища наших врагов. Краснокожий бежит от него в глушь, мечтая об одном — спокойно умереть от голода. Но и туда добрались бледнолицые, и там, на землях индейских мужей, они строят новые дороги для огненного коня. Мы встретились с этими белыми и в мирном разговоре объяснили им, что здесь наша страна, значит, они не имеют на нее прав. Возразить было нечего, они вынуждены были согласиться с нашими доводами. Однако призыва уйти с нашей земли послушать не захотели и застрелили Клеки-Петру, которого мы почитали и любили. Пусть скажут мои братья и сестры!

И снова апачи громким криком подтвердили правоту своего вождя.

— Мы принесли сюда его тело, — продолжал Инчу-Чуна, — и ждали дня мести. Этот день настал. Клеки-Петра будет сегодня похоронен, а вместе с ним и его убийца с сообщниками. Они его друзья и товарищи, они предали нас, но отрицают это. Того, что я здесь сказал, вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Однако мы, ученики мудрого Клеки-Петры, будем справедливыми судьями и выслушаем их, ибо они не признают свою вину. А потом вынесем приговор. Вы согласны со мной, люди?

— Пусть будет так! Хуг! — раздалось вокруг.

— Слышите, сэр! — окликнул меня Сэм. — Кажется, нам везет! Раз они хотят выслушать нас, значит, появляется надежда, ведь мы сможем доказать нашу невиновность. Я им сейчас все растолкую, и они обязательно отпустят нас на свободу.

— Сэм, вы ничего не сможете доказать! — ответил я.

— Нет? Почему? Разве я не умею говорить?

— Ну что вы! Говорить учили вас с детства, но уже шесть недель мы находимся здесь, и за это длительное время вам не удалось ничего растолковать.

— И вам тоже не удалось, сэр!

— Вы правы, дорогой Сэм, но вначале я не мог говорить, а когда такая возможность появилась, говорить было не с кем, потому что ни один краснокожий не навестил меня. Я не мог использовать своего шанса на защиту!

— И сейчас не сможете!

— Почему же?

— У вас ничего не получится. Вы совершенно неопытный гринхорн и вместо помощи только навредите нам. Вы очень сильны физически, но на этот раз нужна не сила. Сейчас потребуется жизненный опыт, способность убеждать, хитрость, а этого вам недостает. Не ваша вина, что от рождения вы лишены этих достоинств, поэтому уступите и поручите мне нашу защиту.

— Согласен, дорогой Сэм, и от всей души желаю удачи!

— Не сомневайтесь!

Никто не мешал нашему разговору, так как допрос еще не начался. Инчу-Чуна и Виннету разговаривали с Тангуа, посматривая в мою сторону. Значит, говорили о нас. По виду Тангуа было понятно, что он старается изо всех сил опорочить нас, наверняка врал напропалую. Спустя некоторое время все трое подошли к нам. Апачи встали справа, а Тангуа — слева от меня. На этот раз Инчу-Чуна обратился к нам, да так громко, чтобы все могли услышать:

— Вы слышали, что я сейчас говорил. Вы должны сказать правду, и вы можете защищаться. Отвечайте на вопросы! Вы из той группы белых, которые строили дорогу для огненного коня?

— Да. Но мы трое не прокладывали дорогу, а были наняты для охраны, ответил Сэм. — Этот же молодой человек, которого зовут Шеттерхэнд…

— Замолчи! — вождь оборвал Сэма на полуслове. — Отвечать можешь только на вопросы. Ежели будешь говорить больше, я прикажу тебя высечь! Итак, вы принадлежите к той группе бледнолицых? Отвечай: да или нет?

— Да, — ответил Сэм, напуганный угрозой порки.

— Шеттерхэнд измерял землю?

— Да.

— А вы трое защищали этих людей?

— Да.

— Значит, вы хуже их, потому что защитники воров и негодяев заслуживают двойного наказания. Рэттлер, убийца Клеки-Петры, был вашим товарищем?

— Да, но уверяю вас…

— Молчи, собака! — закричал Инчу-Чуна. — Ты должен говорить только то, что я хочу знать, и больше ничего. Ты знаешь законы Запада?

— Да.

— Как закон велит наказать конокрада?

— Смертью.

— Что стоит дороже: лошадь или огромная страна апачей?

Сэм счел за лучшее промолчать.

— Говори, не то прикажу высечь тебя до крови!

Сэм буркнул:

— Высеки! Сэма Хокенса никто не заставит говорить!

Я не выдержал:

— Говорите, Сэм, так будет лучше!

— Ладно уж, сэр, сделаю как вы хотите. Но я все равно другого мнения.

— Итак, что стоит дороже: лошадь или страна?

— Страна.

— Значит, тот, кто отбирает землю, заслуживает смерти. К тому же вы товарищи человека, который убил Клеки-Петру. Это усугубляет вину. Воров бы мы просто застрелили, но вы еще и убийцы, поэтому перед смертью вас будут пытать у столба. Но это не полный перечень ваших злодеяний. Вы предали нас кайова?

— Нет.

— Это ложь!

— Я не лгу!

— Вы же ехали за нами, когда мы оставили ваш лагерь?

— Да.

— Значит, вы поступили как враги апачей.

— Нет. Вы нам угрожали, поэтому мы вынуждены были, согласно законам Запада, проверить, ушли ли вы действительно или нет. Вы же могли укрыться и перестрелять нас всех до единого. Поэтому мы поехали за вами.

— Почему ты не поехал один? Почему взял Шеттерхэнда?

— Чтобы научить его читать следы, ведь он новичок в этом деле.

— Если вы были мирно настроены и исключительно из-за предосторожности поехали за нами, почему вы позвали на помощь кайова?

— Ваши следы сказали нам, что ты поехал вперед. Мы поняли, ты приведешь воинов, чтобы напасть на нас.

— Вы действительно вынуждены были обратиться за помощью к кайова?

— Да.

— Вы не могли поступить иначе?

— Нет.

— Опять ложь! Чтобы уцелеть, надо было сделать то, о чем я говорил, уйти из нашей страны. Почему вы этого не сделали?

— Мы не могли уйти, не сделав работы.

— Значит, вы решили закончить грабеж и для этого заключили союз с кайова? Тот, кто натравливает на нас врагов, погибнет. Вот и еще одна причина лишить вас жизни. Кроме того, когда мы напали на кайова, вы помогали им. Разве этого не было?

— Мы поступили так, чтобы избежать кровопролития.

— Ты хочешь рассмешить нас? Разве ты не следил за нами, когда мы подходили?

— Следил.

— Разве ты не подслушивал, о чем говорили?

— Подслушивал.

— И всю ночь просидел вблизи нас? Да или нет?

— Да, это правда.

— Разве не ты провел бледнолицых на берег воды, чтобы заманить нас в ловушку, и не ты приказал кайова укрыться в лесу, чтобы потом напасть на нас?

— И то правда, но…

— Молчи! Я требую краткого ответа, а не долгой речи. Нас заманили в ловушку. Кто все это придумал?

— Я.

— На сей раз ты сказал правду. Это из-за тебя многие из наших воинов были убиты, ранены и попали в плен. Во всем виноват ты и твои товарищи. Вы заслужили смертный приговор!

— Я хотел…

— Молчи! Я не спрашиваю тебя! Великий Добрый Дух послал нам неизвестного спасителя, который помог мне и Виннету уйти на свободу. Мы прокрались к нашим лошадям, взяли тех, что были нам нужны, а остальных оставили пленным. Мы уехали, чтобы привести наших воинов и напасть на кайова. Наши воины уже торопились навстречу, они увидели следы кайова и шли за ними. Поэтому уже на следующий день я встретил их и привел с собой. И опять пролилась кровь. У нас погибли шестнадцать человек, многие воины ранены… И это еще одна причина для смертного приговора. Не рассчитывайте на помилование или пощаду и…

— Не надо нам ни пощады, ни снисходительности, мы требуем справедливости! — оборвал вождя Сэм. — Я…

— Молчи, собака! — крикнул разгневанный Инчу-Чуна. — Ты можешь говорить только тогда, когда я тебя спрошу. А я больше спрашивать не буду. Но раз ты напомнил о справедливости, тебе будет справедливость. Мы спросим и свидетеля. Вождь кайова Тангуа скажет слово. Эти бледнолицые наши друзья?

— Нет, — поспешил заверить Тангуа, на лице которого явно отражалась радость — и оттого, чти нам грозила смерть, и оттого, что он имел возможность сделать нам пакость.

— Они хотели нас спасти?

— Как бы не так! Они натравили меня на вас и подговаривали убить всех апачей, всех до единого!

Такого я не мог вынести! И хотя решил молчать, не выдержал:

— Наглая ложь! Жаль, у меня связаны руки, иначе ты бы уже валялся на земле.

— Вонючая собака! — завизжал от ярости Тангуа. — Убью тебя! — Он подскочил ко мне и замахнулся.

— Бей, ведь подлец любит нападать на беззащитных! — И, с презрением отвернувшись от него, я сказал Инчу-Чуне: — Вы говорите о допросе и справедливости? Но что это за допрос и справедливость, если нам не дают говорить! Как нам защищаться, если грозят высечь за каждое слово, кроме угодных вам? Инчу-Чуна ведет себя как несправедливый судья, ибо так ставит вопрос, что ответ на нею несет нам смерть. А когда мы хотим сказать правду, сказать то, что может нас спасти, нам затыкают рот. Нам не нужна такая справедливость. Начинайте пытки, ведь вы заранее все решили! Мы не порадуем вас стонами и криками.

— Уфф, уфф! — донесся до меня чей-то женский голос. Я узнал сестру Виннету.

— Уфф, уфф, уфф! — повторили многие апачи.

Отвагу уважают и признают все апачи даже у своих лютых врагов. Моя речь вызвала одобрение и восхищение индейцев.

— Когда я впервые встретил Инчу-Чуну и Виннету, — продолжал я, — в моем сердце проснулись любовь и уважение, ибо глаза мои увидели мужей отважных и справедливых. Но я ошибся. Они не лучше других, ибо внемлют словам лжеца и не слушают правду. Вы смогли запугать Сэма Хокенса, но я не поддамся угрозам. Я презираю тех, кто издевается над пленными, которые лишены возможности защищаться. Будь я на свободе, я бы по-другому говорил с вами.

— Собака, ты меня называешь лжецом? — рявкнул Тангуа. — Я размозжу тебе череп!

Тангуа схватил ружье и уже замахнулся на меня прикладом, но рядом с ним оказался Виннету и остановил его.

— Пусть Тангуа успокоится! Слова Шеттерхэнда звучат дерзко, но я с ним согласен. Прошу верховного вождя апачей, моего отца Инчу-Чуну, пусть пленный скажет, что хочет.

Инчу-Чуна согласился исполнить желание сына. Он подошел ко мне и сказал:

— Шеттерхэнд похож на хищную птицу, которая не сдается даже в неволе. Ты говоришь, что прав. Но не ты ли сражался с Виннету? И не твой ли кулак повалил меня на землю?

— Я сделал это не по своей воле! Ты меня заставил!

— Как это так? — спросил удивленный Инчу-Чуна.

— Мы были готовы сдаться вам без боя, мы не хотели драться с апачами, но ваши воины не слушали наших слов. Они напали на нас и убили бы, и мы вынуждены были обороняться. Но ты спроси у них, ранили ли мы кого-нибудь, и не странно ли это, если бы нашим желанием было убить вас? Мы старались быть в стороне, чтобы никому не причинить зла. Но тут появился ты и набросился на меня и тоже не слушал моих слов. Мне пришлось защищаться, и хотя я мог убить, всего лишь оглушил, потому что я твой друг и не хотел лишать тебя жизни. Тут подбежал вождь кайова, Тангуа, чтобы снять с тебя скальп. Я не дал, он накинулся на меня, и в схватке я победил. Инчу-Чуна, я сохранил тебе не только жизнь, но и скальп. Потом…

— Этот паршивый койот врет, будто у него сто языков! — в бешенстве крикнул Тангуа.

— Это действительно ложь? — спросил Виннету у Тангуа.

— Да. А мой красный брат Виннету сомневается?

— Когда я прибежал, ты лежал неподвижно, и отец мой тоже. Это правда. Пусть Сэки-Лата продолжает.

— Я свалил Тангуа, чтобы защитить Инчу-Чуну, и тут подоспел Виннету. Я не заметил его и получил удар прикладом, к счастью, не по голове. Мы с Виннету боролись, он поранил мне рот и язык, тем самым лишив меня возможности сказать, что я его брат и друг. Я был ранен в лицо, спину, правая рука у меня не двигалась, а все-таки я победил его. Он и Инчу-Чуна лежали без сознания — я мог их убить, но не сделал этого.

— Ты, несомненно, сделал бы это, но воин апачей ударил тебя прикладом и помешал тебе, — сказал Инчу-Чуна.

— Нет, я не собирался делать этого. Разве трое бледнолицых, которые, связанные, стоят рядом со мной, не сдались вам добровольно? Разве они поступили бы так, будь они вашими врагами?

— Они поступили так, зная, что им от нас не уйти. А тебе я бы поверил, но ты говоришь неправду, будто вынужден был оглушить Виннету в первой схватке!

— Я был вынужден!

— Почему?

— Вы оба смелые воины и сражались бы не на жизнь, а на смерть. Вас могли ранить или убить. Мы хотели сохранить вам жизнь, поэтому я оглушил Виннету, а тебя победили мои белые друзья. Я надеюсь, ты мне веришь!

— Это ложь, наглая ложь! — крикнул Тангуа. — Я подошел тогда, когда он оглушил тебя. Не я, а он собирался снять скальп с тебя. Я попытался помешать, и тогда он ударил меня кулаком, в который вселился Злой Дух. Перед ним никто не устоит.

Я повернулся к нему и грозно сказал:

— Ты прав, никто не устоит. Я кулаком бью потому, что хочу избежать кровопролития. Но недалек тот час, когда я буду сражаться с тобой, и на этот раз — с оружием в руках. Тот бой будет кровавым. Запомни, что я сказал!

— Ты собираешься сражаться со мной? — издевательски рассмеялся Тангуа. — Тебя сожгут, а пепел развеют по ветру!

— Ошибаешься! Я буду свободен и отомщу за оскорбление.

— Ты сказал! Пусть сбудутся твои слова! С радостью сражусь с тобой и убью, как бешеного койота!

Эту словесную перепалку прервал Инчу-Чуна, обратившись ко мне:

— Сэки-Лата очень самоуверенный человек. Он получит свободу? Столько обвинений против него, и если одно из них можно опровергнуть, это не повлияет на его судьбу. Твоим словам мы не верим, надо доказать их.

— Разве не я оглушил Рэттлера, когда он стрелял в Виннету, а попал в Клеки-Петру? Это не доказательство?

— Нет. Ты мог поступить так из других побуждений. Хочешь еще сказать что-нибудь?

— Сейчас нет, может быть, потом.

— Говори сейчас, потом будет поздно.

— Нет, сейчас нет. Но если потом я захочу говорить, вы выслушаете меня, потому что Шеттерхэнд не тот человек, которого можно не слушать. Сейчас я буду молчать. Мне интересно узнать ваш приговор.

Инчу-Чуна отвернулся от меня и подал знак рукой. Из полукруга выступили несколько воинов и уселись вместе с тремя вождями. Начался совет. Тангуа прикладывал все усилия, чтобы ухудшить наше положение. Мы тем временем получили возможность перекинуться парой слов.

Начал Дик Стоун:

— Интересно, что они придумают. Ничего хорошего я от них не ожидаю.

— Да уж, — заметил Билл Паркер, — головы нам не сносить.

— Как пить дать! — согласился с ними Сэм Хокенс. — Эти типы ничему не верят, хоть из кожи лезь, а невиновность не докажешь. Вообще вы неплохо выступили, сэр! Меня удивил Инчу-Чуна.

— Почему? — спросил я.

— Разрешил вам столько болтать, а мне сразу затыкал рот, как только я его открывал.

— Болтать? Вы это серьезно, Сэм?

— Разумеется.

— Вы очень любезны!

— Болтовней я называю всякую пустую говорильню, что толку от нее? А результат у вас и у меня — нулевой.

— Я другого мнения.!

— На что вы надеетесь?

— Виннету намекнул на плавание. Значит, они заранее пришли к какому-то решению, и, думаю, их суровое обращение с нами во время допроса имело целью нас запугать. Приговор будет значительно мягче.

— Сэр, не тешьте себя надеждами! Неужто вы верите, что они позволят нам спастись, устраивая соревнования по плаванию?

— Именно так.

— Какая чушь! Если даже это и условленно заранее, знаете ли вы, куда нам придется плыть?

— Куда же?

— Прямо в руки смерти. Когда помрете, вспомните, что я был прав. Хи-хи-хи!

Этот странный человечек никогда, даже в самую тяжелую минуту, не терял чувства юмора и мог от души смеяться собственным, впрочем весьма сомнительным, шуточкам. Однако веселье длилось недолго. Кончился совет, и воины, участвовавшие в нем, заняли свои места в полукруге, среди наблюдателей, а Инчу-Чуна громогласно объявил:

— Слушайте, воины апачей и кайова, наше решение. На совете старейшины заранее решили, каким будет испытание для четырех бледнолицых — сначала преследование по воде, потом сражение с нами. Они должны были умереть. Но Шеттерхэнд, самый младший из них, сказал слово, достойное зрелого воина. Все они заслужили смерть, однако, как нам кажется, их вина не так велика, как мы думали раньше. Поэтому Великий Маниту решит их судьбу!

Инчу-Чуна сделал паузу для того, чтобы заострить внимание слушателей, а Сэм шепнул мне:

— Черт возьми! Вот это интересно, очень интересно! Вы хоть понимаете, сэр, к чему он клонит?

— Догадываюсь, — ответил я.

— Так к чему же?

— Они устроят нам так называемый Божий суд. Кто-то из нас будет вызван на поединок.

— Да, похоже, но кто? Мне ужасно интересно.

Вождь продолжал:

— Бледнолицый, которого зовут Разящая Рука, самый достойный, как нам кажется, среди них, пусть сражается за жизнь остальных. Их судьба будет также зависеть от его противника, а им должен стать тот, кто среди апачей носит высшее звание. Им буду я, Инчу-Чуна, верховный вождь апачей.

— Гром и молния! Вы и он! — воскликнул вне себя от возбуждения Сэм.

— Уфф, уфф, уфф! — раздалось в рядах краснокожих.

Они и в самом деле были удивлены решением вождя сражаться со мной. Ведь он мог избежать опасности, о которой не мог не знать, и приказать любому из апачей вступить со мной в поединок. Вождь так объяснил свое решение:

— Слава Инчу-Чуны и Виннету пострадала от одного удара кулаком белою мужа. Один из них должен сражаться, чтобы смыть позор с обоих. Виннету уступит эту честь старшему, к тому же верховному вождю апачей. Мой сын согласился.

Он снова умолк.

— Радуйтесь, сэр! — сказал Сэм. — Вы, по крайней мере, умрете раньше нас. Вы его пощадили, а он вас укокошит без зазрения совести.

— Сэм, не торопитесь!

— А чего тут ждать! И так все ясно. Вы что, надеетесь, что это будет поединок на равных условиях?

— Даже и не мечтаю.

— Ну и слава Богу! В подобных случаях пленник заранее обречен. Вождь еще что-то говорит. Давайте послушаем.

Инчу-Чуна продолжал:

— Мы освободим Шеттерхэнда и велим ему переплыть реку. Он оружия не получит, у меня будет только томагавк. Если Шеттерхэнд сумеет переплыть реку и дойти до кедра по ту сторону реки, он будет спасен, а его товарищи — свободны. Если же я убью его, они погибнут тоже, но не от пыток и огня, а от наших пуль. Пусть все воины скажут, что слышали мои слова, поняли их и исполнят мою волю!

— Ты сказал! Хуг! — единогласно подтвердили воины.

Я думаю, понятно волнение, с каким мы выслушали приговор. Реакция Сэма была однозначной:

— Хитро задумано! Для поединка выбран самый достойный! Они и вправду считают вас новичком! В этом весь гвоздь! Меня побоялись пустить в воду! Уж Сэм Хокенс показал бы, что плавает как рыба. Но увы! Вы! Подумать только! Наша жизнь целиком зависит от вас, сэр!

— Дорогой Сэм, не волнуйтесь! — я пытался успокоить друга. Краснокожие сделали правильный выбор. Уж я постараюсь. И знайте, что все кончится хорошо.

— Дай-то Бог. Значит, не на жизнь, а на смерть? Но помните: Инчу-Чуну нельзя щадить! Даже не подумайте!

— Посмотрим!

— Тут нечего смотреть! Если пощадите его, сами погибнете и мы тоже. Надеетесь на свой кулак?

— Конечно.

— Не надейтесь. Рукопашного боя не будет.

— А как же он убьет меня?

— Томагавком. Вам ведь известно, что им пользуются не только в рукопашном бою. Томагавк — страшное оружие в борьбе на расстоянии. Индейцы так искусно метают топор, что с расстояния в сто шагов могут срезать кончик пальца. Инчу-Чуна не бросится на вас с томагавком, только кинет вам вдогонку, когда побежите к кедру, тут все и кончится. А может быть, и раньше, еще в воде. Поверьте, будь вы даже превосходным пловцом, вам не удастся доплыть до того берега. Инчу-Чуна ударит вас томагавком по голове, а вернее, по затылку, и закончит этот спектакль. Ни ваша сила, ни искусство на сей раз не пригодятся.

— Все это правда, дорогой Сэм. Но иногда можно большего добиться хитростью, чем силой.

— Хитростью? Скажете тоже! Для этого надо быть хитрым. Сэм Хокенс славится хитростью и то не понимает, каким это образом вы собираетесь перехитрить вождя. И вообще, устоит ли хитрость всех хитрецов в мире против метко брошенного томагавка?

— Устоит, Сэм, обязательно устоит!

— Как?

— Увидите, а скорее — не увидите. Пока. И верьте мне — все кончится хорошо.

— Вы так говорите, чтобы успокоить нас.

— Ничего подобного! У меня великолепный план.

— Вы придумали план? Только этого не хватало! План может быть один плыть на ту сторону. Все равно Инчу-Чуна достанет вас томагавком.

— Не достанет! Следите за мной внимательно — если я утону, мы будем спасены.

— Он утонет… а мы будем спасены! Сэр, у вас предсмертный бред!

— Я знаю, что делать. Запомните: я тону, и все кончается хорошо.

Последние слова я произнес скороговоркой, потому что к нам приближались вожди. Инчу-Чуна сказал:

— Сейчас мы снимем путы с Шеттерхэнда, но пусть он не вздумает бежать. Все равно его схватят мои воины.

— И не подумаю! — ответил я. — Друзей не бросают в трудную минуту.

Индейцы развязали мне руки, я расправил плечи, проверяя упругость мышц, и сказал:

— Для меня большая честь соревноваться в плавании не на жизнь, а на смерть со знаменитым вождем апачей, но ему это не делает чести.

— Почему?

— Я не достоин быть его противником. Иногда я купался в реке и даже держался на воде, но сомневаюсь, что смогу переплыть столь широкую и глубокую реку.

— Это нехорошо! Я и Виннету — лучшие пловцы племени. Чего стоит победа над плохим пловцом?

— К тому же ты вооружен, а я нет. Итак, я приговорен к смерти, и товарищи мои тоже. Но все-таки скажи, как будет проходить наш поединок. Кто первым войдет в воду?

— Ты.

— А ты за мной?

— Да.

— А когда ты нападешь на меня?

— Когда захочу! — ответил Инчу-Чуна с гордой и презрительной улыбкой мастера, которого заставляют иметь дело с невеждой.

— Значит, это может произойти в воде?

— Да.

Я притворялся все более испуганным и расспрашивал дальше:

— Значит, ты можешь убить меня, а я тебя нет?

На лице Инчу-Чуны проступило такое презрение, что я легко отгадал ответ на мой вопрос: «Жалкий червяк, об этом и не мечтай! Лишь страх продиктовал тебе такой вопрос». Вслух он сказал:

— Нам предстоит честный поединок. Ты можешь убить меня, только тогда ты сможешь добраться до цели.

— А что мне угрожает в случае твоей смерти?

— Ничего. Если я убью тебя, ты не доберешься до кедра и твои товарищи погибнут, а если ты убьешь меня — дойдешь до кедра и вы все станете свободными. Пойдем!

Вождь отвернулся, а я стал снимать куртку и обувь, вынул все из карманов и сложил рядом с Сэмом. Все это время Сэм причитал:

— Что же это делается? На что они обрекают вас! Если бы вы могли видеть свое лицо, сэр! И слышать свой жалкий, дрожащий голос! Я страшно за вас волнуюсь! И за нас тоже!

Апачи стояли рядом, и я не мог объяснить другу, почему у меня такое лицо и жалкий голос. Но сам-то я прекрасно знал, откуда в моем голосе плачущие нотки. И если Сэм попался на мою удочку, я надеялся поймать на нее и Инчу-Чуну.

— Еще один вопрос, — обратился я к нему. — Если я выиграю, вы вернете все мои вещи?

Он разразился коротким раздраженным смехом, ибо считал мой вопрос бессмысленным, и ответил:

— Да.

— Все?

— Все.

— И лошадей, и ружья?

На этот раз Инчу-Чуна прикрикнул на меня:

— Все — я сказал! У тебя нет ушей? Когда-то жаба хотела соревноваться с орлом и спрашивала, что он ей даст в случае ее победы. Если ты плаваешь так же плохо, как говоришь и думаешь о нас, мне стыдно, что я не дал тебе в противники старую скво!

Мы шли в сторону берега, а за нами ровным полукругом двигались индейцы. Проходя мимо Ншо-Чи, я поймал ее взгляд — она навсегда прощалась со мной. Индейцы расселись на берегу, чтобы со всеми удобствами наслаждаться зрелищем.

Испытание предстояло серьезное. Поплыву ли я по прямой или зигзагом, томагавк вождя настигнет меня. Оставался единственно возможный путь спасения: нырять, а в этом виде спорта я отнюдь не был новичком. Если Инчу-Чуна в самом деле поверил, что пловец я никудышный…

Идя к реке, я лихорадочно обдумывал тактику своего поведения. Просто нырнуть — не спасение, надо же время от времени появляться на поверхности воды, чтобы вдохнуть воздух. Если же я вынырну, индейцы увидят меня. Как заставить их поверить, что я утонул? И тут, подойдя вплотную к реке и окинув ее внимательным взглядом, я понял, что сама природа пришла ко мне на помощь.

Как я уже говорил, у самой реки тянулась пустынная песчаная отмель. Шагов через сто вверх по течению она подходила к лесу, еще дальше река образовывала излучину и терялась из виду. Вниз же песчаная отмель тянулась шагов на четыреста.

Итак, я бросаюсь в воду, плыву, ныряю и тону. Естественно, мое тело всплывает где-то ниже по течению реки. Туда и кинутся его искать. Значит, чтобы спастись, мне надо плыть вверх по течению. Незаметно взглянув туда, я увидел, что в одном месте река подмыла берег, так что он нависал над водой. Там можно будет спрятаться. Рядом я заметил еще одно место, где можно будет передохнуть — река нанесла туда множество стволов и веток, которые образовали здесь сплошной завал. Но сейчас я должен был разыграть комедию.

Инчу-Чуна разделся, оставаясь в легких индейских штанах, за пояс засунул томагавк и сказал:

— Можно начинать. Прыгай в воду!

— Можно я сначала проверю глубину? — робко спросил я.

Лицо индейца выражало безграничное презрение. Он приказал дать мне копье. Я сунул древко в воду и, к своему счастью, убедился, что здесь достаточно глубоко. Все еще изображая испуг, я присел на корточки, набрал пригоршню воды и стал обмывать лицо и грудь, словно боялся апоплексического удара в холодной воде. Оскорбительные выкрики и гул презрения свидетельствовали о том, что моя цель достигнута. Сэм Хокенс кричал мне:

— Господи, да идите же сюда, сэр! Я не могу этого видеть! Пусть нас мучают! Лучше умереть, чем видеть такое!

Вдруг я вспомнил о Ншо-Чи. Что она подумает обо мне? Я обернулся и посмотрел назад. Тангуа был само злорадство. У Виннету верхняя губа приподнялась вверх, обнажив зубы: он был вне себя от того, что проявил ко мне сочувствие. Сестра его опустила глаза и вообще не смотрела на меня.

— Я готов! — крикнул Инчу-Чуна. — Почему медлишь? В воду!

— А это обязательно? — играл я свою роль. — Разве нельзя ничего изменить?

Вокруг раздался дружный хохот, в котором громче других звучал голос Тангуа.

— Отпустите вы эту жабу, даруйте ему жизнь! Не пристало воину бороться с таким трусом.

Инчу-Чуна в ярости рявкнул:

— В воду, не то я ударю тебя томагавком здесь же!

Жалкий и растерянный, я сел на берег, со страхом спустил ноги, пальцами попробовал воду, нерешительно опустил в нее ступни и, сидя, стал медленно сползать в воду, помогая себе руками.

Инчу-Чуна не выдержал.

— В воду! — еще раз рявкнул он и ногой пнул меня в спину.

Именно этого я ожидал. Беспомощно выбросив вверх обе руки, я издал пронзительный вопль и бултыхнулся в воду. Притворство кончилось. Почувствовав дно, я оттолкнулся и поплыл под водой у самого берега вверх по реке.

Инчу-Чуна прыгнул вслед за мной. Позднее я узнал, что он хотел отпустить меня на некоторое расстояние, дать возможность выйти на тот берег и только там метнуть в меня томагавк. Однако мое поведение заставило его изменить план, и он сразу прыгнул за мной, чтобы немедленно покончить с бесславным трусом, как только тот вынырнет на поверхность.

Напрягая все силы, я доплыл до намеченного места, где берег нависал над водой, и высунул голову из воды, чтобы вдохнуть воздух. Кроме вождя, никто не мог меня увидеть. Только он находился в воде, но, к счастью, смотрел в другую сторону. Сделав глубокий вдох, я опять нырнул и поплыл дальше. Вскоре я подплыл к завалу из веток и деревьев, нанесенных водой. Снова выставив из воды лишь рот и набрав воздуха, я поплыл за завал. Он оказался столь надежным укрытием, что теперь я мог подольше побыть на поверхности.

Инчу-Чуна, озираясь по сторонам, высматривал меня.

Следующий отрезок моего подводного пути был самым долгим: надо было добраться до того места, где начинался лес и ветви деревьев свисали над водой. Мне удалось доплыть туда и под прикрытием зарослей выбраться на берег.

Перебраться на другой берег я мог только за излучиной реки, там, где она не видна индейцам. Я проделал это в несколько прыжков. Однако я не мог удержаться, чтобы не взглянуть на тех, кого мне удалось обмануть. Все они стояли на берегу, кричали, жестикулировали, а вождь все плавал туда и обратно, не теряя надежды, что я все-таки выплыву, хотя всем было ясно столько времени я не мог пробыть под водой. Интересно, вспомнил ли сейчас Сэм о том, что я ему говорил: «Если я утону, мы будем спасены»?

Лесом я пробежал излучину реки, потом опять вошел в воду и беспрепятственно переплыл на другой берег. Так мне удалось осуществить свой замысел благодаря тому, что апачи поверили, что я трус и скверный пловец.

Пройдя по противоположному берегу вниз по реке до конца леса и скрывшись в кустах, я с нескрываемым удовольствием наблюдал, как несколько индейцев прыгнули в воду и копьями тыкали в дно в поисках пленника. Сейчас никто не мешал мне добежать до кедра и выиграть поединок, но я не сделал этого. Мне хотелось не только победить, но и проучить Инчу-Чуну. И еще заставить оценить мое благородство.

Вождь все плавал туда и сюда, ему даже не приходило в голову взглянуть на другой берег. Я опять погрузился в воду, лег на спину, высунув только нос и рот, медленно плыл по течению. Никто меня не заметил. Таким образом я доплыл до песчаной отмели, нырнул, проплыл немножко еще, вынырнул и, выпрямившись в воде, громко крикнул:

— Сэм, вы выиграли, выиграли!

Что тут началось! Услышав мой крик, все повернулись ко мне. Такого воя мне еще не приходилось слышать! Казалось, воют и улюлюкают тысячи чертей, разом выпущенных из ада. Тот, кто хоть раз в жизни слышал нечто подобное, никогда этого не забудет. Инчу-Чуна, увидев меня, бросился вперед, рассекая воду длинными, сильными взмахами рук. Он словно летел ко мне. Нельзя было подпускать его слишком близко. Я тоже поспешил на берег, вышел из воды и встал.

— Бегите, бегите, сэр! — орал Сэм Хокенс. — Бегите к кедру!

Никто не мешал мне так и поступить, но я решил проучить Инчу-Чуну и не двинулся с места, пока вождь не приблизился на сорок шагов. Только тогда я повернулся и побежал к дереву. Томагавка я не боялся: чтоб метко бросить его, Инчу-Чуна должен был выйти из воды.

Дерево росло шагах в трехстах от берега. Я пробежал половину пути, остановился, обернулся. Вождь выбирался на берег и шел в подготовленную западню.

Он выхватил томагавк из-за пояса и бегом бросился ко мне. Я выждал и, только когда он приблизился на опасное расстояние, сделал вид, что убегаю. Инчу-Чуна, думал я, не решится бросить томагавк, пока я стою, так как я легко уклонюсь от удара, отпрыгнув в сторону. Значит, он пустит в ход свое оружие, когда я повернусь к нему спиной и побегу к кедру. И я сделал вид, что убегаю, но внезапно остановился и повернулся лицом к вождю.

Я рассчитал верно. Именно в этот момент Инчу-Чуна замахнулся томагавком и метнул его, не сомневаясь в точности своего броска. Я отскочил в сторону, топор пролетел мимо и, упав на землю, зарылся глубоко в песок. Именно этого я и ждал: подбежав и подняв томагавк, я медленно пошел навстречу вождю. С яростным криком тот бросился ко мне.

Я замахнулся томагавком и грозно прикрикнул:

— Остановись, Инчу-Чуна! Хочешь получить по голове собственным топором?

Вождь остановился и крикнул:

— Собака, как ты ушел от меня в воде? Злой Дух опять помог тебе!

— Если и помогал какой-то дух, так только добрый Маниту!

Глаза Инчу-Чуны хищно сузились, в них блеснула злоба. Я предостерегающе сказал:

— Стой! По твоим глазам вижу, что ты сейчас бросишься на меня! Я буду защищаться и убью тебя. Ты знаешь, я и без оружия могу убить человека, а сейчас у меня в руках томагавк. Я не собираюсь нападать на тебя, я и в самом деле люблю тебя и Виннету. Будь благоразумен и…

Инчу-Чуна не дал мне договорить. То, что я провел его, как мальчишку, лишило вождя обычного хладнокровия. Не помня себя от бешенства, он кинулся на меня, пытаясь схватить, но я быстро уклонился, и Инчу-Чуна, потеряв равновесие, упал.

Одним прыжком я оказался рядом с ним и придавил его коленями, левой рукой сдавил шею, а правой занес томагавк:

— Инчу-Чуна просит пощады?

— Нет.

— Я размозжу тебе голову!

— Убей меня, белый пес! — простонал вождь, тщетно пытаясь освободиться.

— Нет, ты отец Виннету и будешь жить, а сейчас — извини.

И я ударил его по голове плашмя томагавком. Инчу-Чуна захрипел, вздрогнул и замер. Издали могло показаться, что я его убил. До моих ушей донесся вой страшнее предыдущего. Связав Инчу-Чуне руки, я отнес его под кедр и там уложил на землю — надо было выполнить условие договора, хотя мне это и казалось ненужной тратой времени.

Оставив потерявшего сознание Инчу-Чуну лежать под кедром, я бегом направился к реке. Толпа индейцев во главе с Виннету бросились в воду, чтобы переплыть на мой берег. Боясь, что краснокожие расправятся с моими друзьями, я громко крикнул:

— Остановитесь! Вождь жив, я не причинил ему зла, но убью его, если вы приплывете сюда. Я хочу говорить только с Виннету!

Никто не обращал внимания на мои предостережения, но Виннету подал знак и выкрикнул несколько слов, которых я не понял. Апачи выполнили его приказ — все повернули назад. Виннету один плыл ко мне. Я ожидал его на берегу и сразу же сказал:

— Я благодарен тебе, что ты отослал воинов назад и предотвратил несчастье.

— Ты убил моего отца?

— Нет. Я был вынужден оглушить его, он не хотел сдаваться.

— Ты мог его убить!

— Мог, но я всегда стараюсь щадить врага, а тут был отец моего брата Виннету. Возьми его оружие! Ты решишь, победил я или нет, от тебя зависит, будут ли выполнены условия нашего договора.

Виннету взял томагавк и долго, долго смотрел мне в глаза. Его лицо смягчилось, тревога и жестокость в его глазах сменились радостью.

— Сэки-Лата странный человек! — наконец сказал он. — Кто сможет его понять?

— Ты научишься понимать меня.

— Ты вернул мне томагавк, хотя еще не знал, выполним ли мы уговор! Ты мог бы им защищаться. Сейчас твоя жизнь в моих руках!

— Я не боюсь! У меня есть руки и кулаки, а Виннету не лжец, он благородный воин, который держит слово.

Виннету протянул мне руку и ответил:

— Ты прав. Возвращаю свободу тебе и твоим друзьям за исключением Рэттлера. Я верю тебе.

— Пойдем к Инчу-Чуне, — сказал я.

— Да, пойдем. Хочу своими глазами убедиться, что он жив.

Мы подошли к кедру и развязали вождя. Виннету осмотрел отца и заметил:

— Он жив, но долго еще не проснется, а потом у него будет болеть голова. Я не могу оставаться здесь, пришлю сюда несколько человек. Пусть мой брат идет со мной!

Так он впервые назвал меня братом. Сколько раз потом он обращался так же ко мне, с любовью и глубоким уважением произнося эти дорогие для меня слова!

Мы подошли к реке и вместе переплыли на другой берег. Краснокожие с нетерпением ждали нас.

Выйдя из воды, Виннету взял меня за руку и громко объявил:

— Сэки-Лата победил! Он и его три товарища — свободны!

— Уфф, уфф, уфф! — раздались крики апачей.

Тангуа стоял в стороне и угрюмо смотрел вдаль. Мне еще предстояло свести с ним счеты, наказать его, и не только за то, что он оклеветал нас: нельзя было допускать, чтобы такой мерзавец мог и в будущем убивать и грабить ни в чем не повинных людей.

Виннету прошел мимо него, не удостоив взглядом, и подвел меня к столбам, к которым все еще были привязаны мои друзья.

— Мы спасены, — воскликнул Сэм. — Нас не угробят! Дорогой сэр, друг, воин и гринхорн, как вам это удалось?

Виннету протянул мне свой нож и предложил:

— Освободи их! Ты это заслужил.

Я разрезал путы. Мои товарищи, как только почувствовали свободу, схватили меня в объятия сразу все вместе, тискали и давили так, что я испугался за свои ребра. Сэм даже поцеловал мне руку, а из его маленьких глазок в густую бороду текли слезы.

— Сэр, — говорил он, — пусть меня слопает первый встречный медведь, если я забуду, чем вам обязан. Как же вам это удалось? Вы просто исчезли. Вы так боялись воды, и все подумали, что вы утонули.

— Разве я не сказал: если утону, мы будем спасены?

— Сэки-Лата так сказал? — спросил Виннету. — Значит, ты притворялся?

— Да, — признался я.

— Мой брат знал, что делал. Я думаю, ты поплыл под водой против течения, а потом вниз по реке. Мой брат не только силен как медведь, но и хитер как лисица. Враги должны бояться его!

— Виннету был моим врагом…

— Да, но не сейчас.

— Ты не веришь больше этому лжецу Тангуа?

Тот же долгий, испытующий взгляд, как и на том берегу, потом крепкое пожатие руки.

— В твоих глазах я вижу доброту, а твоему сердцу чужда несправедливость. Я верю тебе.

Я оделся, достал из кармана блузы жестянку из-под сардин и сказал:

— Мой брат Виннету хорошо меня понял. А сейчас я еще раз докажу, что сердце мое не знает измены. Ты увидишь предмет, который должен узнать.

Я открыл банку, достал из нее прядь волос и подал Виннету. Он уже протянул руку, чтобы взять «предмет», но, увидев его, пораженный, воскликнул:

— Это мои волосы! Кто их тебе дал?

— Инчу-Чуна в своей торжественной речи упомянул, что, когда вы стояли, привязанные к деревьям, добрый Маниту послал вам незримого спасителя. Да, его не было видно, тогда он не мог показаться на глаза кайова, но сейчас у него нет причины скрываться от них. Мне кажется, ты должен поверить, что я всегда был твоим Другом.

— Значит, это ты… ты… ты нас освободил? Тебе мы обязаны и свободой, и жизнью! — донельзя взволнованный, вскричал Виннету.

Куда подевались его обычная невозмутимость! Он взял меня за руку и повел к сестре, которая стояла в стороне, не сводя с нас глаз. Он остановился перед ней и сказал:

— Ншо-Чи видит смелого воина, который освободил меня и отца, когда кайова привязали нас к деревьям. Пусть Ншо-Чи поблагодарит его!

Виннету прижал меня к груди и поцеловал в обе щеки, а Ншо-Чи подала мне руку и произнесла только одно слово:

— Прости!

Вместо благодарности девушка просила прощения! За что? Я все понял. За то, что в душе она усомнилась во мне. Она знала меня лучше других, но поверила в мою мнимую трусость. Усомнилась в моей честности и отваге; для нее важнее благодарности, которой требовал от нее Виннету, было получить мое прощение. Я пожал ей руку и ответил:

— Ншо-Чи вспомнила, о чем я ей говорил? Мои слова сбылись. Теперь моя сестра верит мне?

— Я верю моему белому брату!

Тангуа стоял поблизости, злой и угрюмый. Я подошел к нему и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Вождь кайова Тангуа лжец или он предпочитает правду?

— Ты хочешь меня обидеть?

— Нет, но я хочу знать, что думать о тебе. Отвечай!

— Шеттерхэнд знает, что я люблю правду.

— Проверим! Ты всегда выполняешь условия договора?

— Да.

— Тогда так должно быть всегда, ибо тот, кто не соблюдает обещание, достоин презрения. Помнишь, что ты мне обещал?

— Когда?

— Когда я стоял у столба.

— Тогда я о многом говорил.

— Это правда, но ведь ты догадываешься, о чем я веду речь?

— Нет.

— Тогда я вынужден напомнить тебе — ты желал разделаться со мной.

Он весь съежился.

— В самом деле?

— Да. Тебе хотелось размозжить мне череп.

Тангуа явно испугался.

— Не… помню… — запинаясь, прошептал он. — Шеттерхэнд неправильно меня понял.

— Виннету все слышал и может подтвердить.

— Да, — с готовностью подтвердил Виннету. — Тангуа хотел рассчитаться с Шеттерхэндом и хвастался, что размозжит ему череп.

— Слышишь? Это твои слова! Что ж, выполняй обещание!

— Ты этого требуешь?

— Да. Ты назвал меня трусливой жабой. Ты оклеветал меня и сделал все, чтобы погубить нас. Тогда ты был храбрым. Хватит ли тебе теперь храбрости, чтобы сражаться со мной?

— Я сражаюсь только с вождями!

— Я и есть вождь!

— Как это ты докажешь?

— Просто: повешу тебя на первом попавшемся дереве, если ты откажешься от боя со мной.

Для индейца угроза быть повешенным является смертельной обидой. Выхватив из-за пояса нож, Тангуа разразился угрозами и бранью:

— Собака, я заколю тебя!

— Хорошо, но только в честном поединке!

— И не подумаю! Я не хочу иметь дела с Шеттерхэндом!

— А когда я был связан и беззащитен, ты хотел иметь со мной дело, подлый трус!

Тангуа был готов кинуться на меня, но между нами встал Виннету.

— Мой брат Сэки-Лата прав. Тангуа пытался очернить и погубить тебя. Если теперь Тангуа не сдержит слово, значит, он трус и должен быть изгнан из своего племени. Решай немедленно, мы не хотим, чтобы говорили, будто апачи принимают у себя трусов. Что собирается сделать вождь кайова?

Тангуа обвел взглядом плотные ряды индейцев. Апачей было в четыре раза больше, чем кайова, к тому же последние находились на чужой территории. Нельзя было допустить ссоры между двумя племенами, особенно сейчас, когда кайова доставили богатый выкуп, а их вождь все еще был пленником апачей.

— Я подумаю, — ответил уклончиво Тангуа.

— Мужественный воин долго не думает. Либо будешь бороться, либо тебя всю жизнь будут называть трусом.

— Тангуа трус? Тому, кто осмелится так сказать, я вонжу нож в сердце!

— Я так скажу, — гордо и спокойно произнес Виннету, — если ты не сдержишь слово, данное Шеттерхэнду.

— Сдержу!

— Значит, ты готов сразиться с ним?

— Да.

— Немедленно?

— Немедленно! Я жажду его крови!

— Теперь надо решить, каким видом оружия вы будете сражаться.

— Кто должен решить?

— Сэки-Лата.

— Почему?

— Потому что ты его обидел.

— Нет, это я должен выбирать оружие.

— Ты?

— Да, я, потому что это он обидел меня. Я вождь, а он просто бледнолицый. Значит, я важнее его.

Я решил спор:

— Пусть Тангуа выбирает, мне все равно, каким оружием победить его.

— Ты не победишь меня! — крикнул Тангуа. — Неужели ты думаешь, я соглашусь сражаться на кулаках, зная, что ты всегда побеждаешь в таком поединке, или на ножах, чтобы ты убил меня, как Мэтан-Акву, или на томагавках, что даже для Инчу-Чуны оказалось не под силу?

— Что же ты выбираешь?

— Мы будем стреляться, и моя пуля пронзит твое сердце!

— Согласен. А мой брат Виннету заметил, в чем признался Тангуа?

— Нет.

— Тангуа подтвердил, что я сражался с Ножом-Молнией, чтобы освободить апачей; до сих пор Тангуа отрицал это. Видишь, я имею право называть его лжецом!

— Лжецом? — крикнул Тангуа. — Ты поплатишься жизнью. Поскорее дайте ему ружье! Пусть поединок начнется немедленно, я заткну глотку этой собаке!

Свое ружье Тангуа держал в руке. Виннету послал воина в пуэбло за моим карабином и патронами, которые я всегда носил с собой, пока был на свободе. Все сохранялось в полном порядке. Виннету хоть и считал меня врагом, заботился о моих вещах.

— Пусть мой брат скажет, сколько раз и с какого расстояния вы будете стрелять, — обратился ко мне Виннету.

— Мне совершенно все равно, — ответил я. — Кто выбирает оружие, тот пусть и ставит условия.

— Да, я решу, — сказал Тангуа. — Стреляться с двухсот шагов до тех пор, пока один из нас не упадет и не сможет подняться.

— Хорошо, — согласился Виннету. — Я буду следить за соблюдением правил. Стреляете по очереди. Я встану рядом и пристрелю того, кто осмелится нарушить условия. Кто стреляет первым?

— Я, конечно, — выкрикнул Тангуа.

Виннету холодно произнес:

— Тангуа пытается получить все преимущества. Первым будет стрелять Шеттерхэнд.

— Нет! — ответил я. — Пусть будет, как ему хочется. Он выстрелит один раз, потом я, и все будет кончено.

— Нет! — возразил Тангуа. — Мы будем стрелять до тех пор, пока один из нас не упадет!

— Конечно, именно это я и хотел сказать, потому что мой первый выстрел свалит тебя.

— Хвастун!

— Посмотрим! И знай: хотя я должен убить тебя за твою подлость, я не сделаю этого. Я накажу тебя тем, что прострелю твое правое колено.

— Вы слышали? — расхохотался Тангуа. — Этот бледнолицый, которого его друзья называют гринхорном, предупреждает, что с двухсот шагов размозжит мне колено! Смейтесь, воины, смейтесь!

Он посмотрел вокруг, но никто не рассмеялся, и Тангуа сказал:

— Вы боитесь его, а я с ним разделаюсь! Пойдемте, отмерим двести шагов!

Принесли мой флинт. Я осмотрел его и убедился, что все в полном порядке, а стволы заряжены. На всякий случай я выстрелил из обоих стволов и зарядил ружье повторно. Тут подошел ко мне Сэм и сказал:

— Мне бы хотелось задать вам сто вопросов, но у меня нет ни времени, ни возможности. Поэтому спрошу только об одном: вы действительно собираетесь прострелить ему колено?

— Да.

— Только колено?

— Такого наказания вполне хватит.

— Нет! Такую мразь надо уничтожить без пощады, чтоб мне лопнуть! Вы только вспомните, сколько несчастий произошло с тех пор, как он решил украсть лошадей апачей!

— Его подговорили какие-то белые.

— А он поддался на уговоры! Я просто всадил бы ему пулю в лоб. Уж он-то будет целиться вам в голову!

— Или в грудь. Я в этом уверен.

— Он не попадет. Хлопушка этого негодяя ни на что не годится.

Тем временем индейцы отмерили двести шагов, и мы заняли свои места. Я стоял молча, зато Тангуа безостановочно извергал потоки брани, которую и повторить невозможно. Виннету не выдержал:

— Вождь кайова должен замолчать. Начинаем! Я считаю до трех, и только тогда стреляйте. Кто выстрелит раньше, получит пулю в лоб.

Легко представить, сколь напряженно ожидали дальнейших событий все присутствующие. Они встали в два ряда, образуя широкий коридор, в конце которого стояли мы. Воцарилась тишина.

— Вождь кайова начинает, — сказал Виннету. — Один… Два… Три!

Я стоял неподвижно, лицом к своему противнику. Тот прицелился и выстрелил. Пуля пролетела рядом со мной. Никто не издал ни звука.

— Теперь очередь Шеттерхэнда, — произнес Виннету. — Один… Два…

— Минуточку, — остановил я его. — Вождь кайова повернулся ко мне боком, хотя я стоял прямо.

— Как хочу, так и стою! — ответил Тангуа. — Никто не может мне запретить. В условиях этого не было!

— Конечно, и Тангуа может встать как захочет. Он повернулся боком и думает, что я не попаду в него. Он ошибается, я обязательно попаду и могу выстрелить, ничего не сказав, но хочу поступить честно. Я обещал прострелить ему правое колено, но если он встал боком, пуля раздробит оба колена. Пусть теперь поступает как хочет: я его предупредил. Хуг!

— Стреляй пулями, не словами! — орал Тангуа, и не подумав встать прямо.

— Шеттерхэнд стреляет, — повторил Виннету. — Один… Два… Три!

Раздался выстрел, Тангуа издал громкий крик, уронил ружье, раскинул руки и рухнул на землю.

— Уфф, уфф, уфф! — раздались крики со всех сторон, и индейцы, столпившись, стали рассматривать, куда попала моя пуля.

Я тоже подошел, и краснокожие с уважением пропустили меня к Тангуа.

— В оба колена, в оба колена, — слышалось справа и слева.

Наклонившись, Виннету осматривал рану стонущего Тангуа и, увидев меня, сказал:

— Пуля прошла именно так, как предсказал мой брат: колени раздроблены. Тангуа никогда не поедет верхом, чтобы пересчитать чужие стада.

При виде меня раненый разразился ужасной бранью. Я прикрикнул на него, и он умолк.

— Я предостерегал тебя, но ты не послушался.

Тангуа старался не стонать, потому что индеец должен стойко переносить боль. Он прикусил губу и угрюмо смотрел вдаль. Потом, собравшись с силой, сказал:

— Я ранен и не смогу вернуться домой, придется пока остаться у наших братьев апачей.

Виннету отрицательно покачал головой и решительно возразил:

— Ты покинешь наше пуэбло, мы не станем держать у себя конокрадов и убийц. Хватит того, что мы взяли с вас выкуп вместо крови.

— Но я не смогу сесть на лошадь!

— Рана Сэки-Латы была тяжелее, и он тоже не мог ехать верхом, однако прибыл сюда. Думай о нем почаще! Тебе это будет полезно. Кайова собирались сегодня уехать от нас, и пусть будет так. Если завтра мы встретим на наших пастбищах кого-нибудь из вас, то поступим с ним так, как вы собирались поступить с Сэки-Латой. Я сказал! Хуг!

Виннету взял меня за руку и увел. Толпа расступилась перед нами. Подойдя к реке, мы увидели Инчу-Чуну в лодке, которой управляли два посланных к нему апача. Виннету поспешил к реке, а я подошел к друзьям поговорить.

— Наконец-то, наконец-то мы можем с вами поговорить! — воскликнул Сэм. — Скажите нам, что это за волосы вы показали Виннету?

— Те самые, что я отрезал у него.

— Когда?

— Когда освободил его и Инчу-Чуну.

— Разве вы… ко всем чертям… вы… гринхорн… вы их освободили?!

— Самой собой…

— И не сказали нам ни слова?

— А зачем?

— Как вы это сделали?

— Как любой гринхорн.

— Да говорите же толком, сэр! Это же было невероятно трудно.

— Да, вы даже сомневались, сможете ли вы сделать это.

— А вы сделали! Либо у меня совсем нет мозгов, либо они малость подпортились.

— Первое, Сэм, первое!

— Что за дурацкие шутки! Нет, посмотрите на него! Освобождает индейцев, носит при себе чудодейственную прядь волос и никому об этом ни слова! А на вид такой порядочный! О, как обманчива бывает внешность! А что же произошло сегодня? Я так и не понял. Вы утонули и вдруг опять выплыли!

Я ему все рассказал, а когда закончил, Сэм воскликнул:

— Дорогой мой человек! Что за тяга к проделкам, чтоб мне лопнуть! Простите, я вынужден еще раз спросить: вы действительно впервые на Западе?

— Да.

— А в Соединенных Штатах?

— Тоже.

— Ну тогда мне этого просто не понять. Во всем новичок — и одновременно мастер. Никогда такого не встречал! Я вынужден похвалить вас, именно похвалить. Вы очень хитро вели себя, хи-хи-хи! Только не вздумайте возомнить о себе Бог знает что. Вы еще успеете натворить глупостей, и вам очень далеко до настоящего вестмена!

Сэм отнюдь не собирался закончить на этом свою речь, но подошли Виннету и Инчу-Чуна. Старый вождь долго и испытующе смотрел мне в глаза, как до этого смотрел его сын, и наконец сказал:

— Виннету рассказал мне обо всем. Вы свободны. Простите нас. Сэки-Лата храбрый и хитрый воин, он победил многих врагов. Выкурим трубку мира?

— Да, я хочу быть вашим другом и братом!

— Сейчас мы пойдем в пуэбло, где мой победитель получит удобное жилье. Виннету останется здесь, чтобы навести порядок.

И мы — уже свободные — вошли в крепость, которую покидали пленниками, приговоренными к мучительной смерти.

Глава V ЯСНЫЙ ДЕНЬ

Я вернулся в пуэбло и только теперь разглядел, какое это было огромное и величественное сооружение Почему-то принято считать, что народам Америки далеко до вершин цивилизации. Однако трудно согласиться с тем, что люди, которые сумели сдвинуть подобные каменные глыбы и построить из них крепость, неприступную даже для современного оружия, стоят на более низкой ступени развития. Споры о принадлежности современных индейцев к потомкам древних цивилизованных племен Америки не утихают до сих пор, и не следует делать поспешные выводы, будто путь к дальнейшему развитию им заказан. Разумеется, при условии, что их не сгонят с родных земель, иначе они просто-напросто погибнут.

По лестницам мы поднялись на третий этаж, где располагались лучшие комнаты пуэбло. Здесь жил с детьми Инчу-Чуна, и тут же выделили помещения для всех нас.

Моя комната оказалась просторной, правда, без окон, однако света, который падал через высокие и широкие дверные проемы, вполне хватало. В комнате было пусто. Ншо-Чи вскоре украсила ее шкурами, покрывалами и всякой всячиной, так что неожиданно для меня стало очень уютно.

Хокенс, Стоун и Паркер получили точно такой же «номер».

Когда мое жилище было прибрано и я наконец-то мог расположиться в нем, Ншо-Чи принесла красивую резную трубку мира, табак, сама набила ее и зажгла. Я затянулся раз-другой, а девушка сказала:

— Эту трубку посылает тебе мой отец, Инчу-Чуна. Он сам привез священную глину, а я вылепила мундштук. Еще ничьи губы не прикасались к нему. Прими наш подарок и всякий раз, вдыхая табачный аромат, вспоминай о нас.

— Ваша доброта безгранична, и мне стыдно, что я ничем не могу вас отблагодарить.

— Ты так много сделал для нас, это мы должны быть благодарны тебе. Сколько раз ты спасал Инчу-Чуну и Виннету от смерти! Они были в твоих руках, и ты пощадил их. Сегодня ты снова мог безнаказанно лишить Инчу-Чуну жизни, но не сделал этого. Поэтому наши сердца принадлежат тебе. Позволь воинам называть тебя своим братом.

— Это мое самое заветное желание. Инчу-Чуна славный воин и великий вождь, а Виннету я полюбил с нашей первой встречи. Вы оказали мне высокую честь, и я безмерно счастлив, что такие мужи будут называть меня своим братом. Хорошо будет, если и мои товарищи удостоятся подобной чести.

— Если они пожелают, мы назовем их братьями апачей.

— Благодарим вас. Значит, ты сама вылепила трубку из священной глины? У тебя золотые руки!

Девушка покраснела, услышав похвалу.

— Ты слишком добр! — сказала она. — Я знаю, жены и дочери бледнолицых намного искуснее нас. Подожди, я еще кое-что принесу тебе.

Она вышла и вернулась с моими револьверами, ножом и патронташем, словом, принесла все то, что у меня отобрали, когда я попал в плен, оставив лишь содержимое карманов. И вот теперь я получил все в целости и сохранности.

— А моим товарищам тоже вернут вещи?

— Обязательно. Да они, наверное, их уже получили, к ним пошел Инчу-Чуна, а меня послали к тебе.

— А что с нашими лошадьми?

— Все в порядке. Ты будешь ездить на своей, а Сэм Хокенс — на Мэри.

— Ого! Ты знаешь, как зовут мула?

— Да, и название старого охотничьего ружья Сэма Хокенса тоже знаю. Мы много с ним разговаривали. Он ужасный шутник, но и отважный воин.

— Да, и главное — он настоящий и верный друг, и я очень люблю его. Но позволь мне еще кое о чем расспросить тебя. Ты скажешь мне правду?

— Ншо-Чи никогда не лжет! — гордо прозвучало в ответ. — А тебе я тем более не смогла бы сказать неправду.

— Ваши воины все отобрали у кайова?

— Да.

— И у моих товарищей тоже?

— Да.

— А почему оставили мне то, что было в карманах?

— Так приказал мой брат Виннету.

— А ты знаешь, почему он так сделал?

— Ты расположил его к себе.

— Хотя он и считал меня своим врагом?

— Да. Ты только что сказал, что полюбил его с первой минуты, и он почувствовал к тебе то же самое. Виннету очень жалел, что ты ему враг, и не только…

Она запнулась, опасаясь обидеть меня неосторожным словом.

— Говори!

— Не могу.

— Тогда скажу я. Он был сильно огорчен, думая, что я негодяй и обманщик, а вовсе не из-за того, что я враг, потому что даже враг может вызывать уважение. Верно?

— Ты правильно догадался.

— Еще один вопрос: что с Рэттлером, убийцей Клеки-Петры?

— Сейчас его привязали к столбу пыток.

— Что? Сейчас? Именно сейчас?

— Да.

— И я ничего не знаю об этом? Почему скрыли от меня?

— Так хотел Виннету.

— Но почему?

— Он подумал, что твои глаза и уши не смогут этого выдержать.

— Виннету не ошибся, но все-таки я смогу и смотреть, и слышать, хотя и с одним условием.

— Каким?

— Скачала скажи, где будет происходить казнь?

— Внизу, у реки, там, где был ты. Инчу-Чуна увел вас нарочно.

— А я хочу при этом присутствовать! Какие пытки ждут его?

— Все, какие применяются к пленникам. Рэттлер — самый коварный из всех бледнолицых, попадавших когда-либо в руки апачей. Он просто так убил учителя Виннету, которого мы все почитали и любили, поэтому его по очереди подвергнут всем пыткам.

— Но это бесчеловечно!

— Зато справедливо!

— И ты сможешь смотреть на это?

— Да.

— Ты?! Девушка?!

Опустив длинные ресницы, Ншо-Чи потупилась, затем подняла голову и, глядя мне прямо в глаза, с укором спросила:

— Ты удивлен?

— Да. Женщинам нельзя смотреть на подобное зрелище.

— Так принято у вас?

— Да.

— Это неправда. Ты не лжец, ты просто ошибаешься.

— А ты считаешь, что можно?

— Конечно.

— Выходит, ты лучше меня знаешь наших женщин и девушек!

— Просто ты их не знаешь! Когда ваши преступники предстают перед судом, то это можно слушать всем, да?

— Да, верно.

— Мне рассказывали, что в суде собирается больше слушательниц, чем слушателей. Разве это место для белых скво? И хорошо ли, что их тянет туда любопытство?

— Нет.

— А когда у вас казнят убийц, вешают или отрубают голову, разве при этом нет скво?

— Так было раньше.

— А теперь им запрещено?

— Да.

— И мужчинам тоже?

— Да.

— Значит, нельзя никому? А если бы разрешили, женщины обязательно бы пришли. Ты напрасно думаешь, что женщины бледнолицых нежные создания. Они прекрасно переносят боль, но не свою, а других людей и животных. Я не бывала у вас, но мне рассказывал об этом Клеки-Петра. Виннету тоже бывал в больших городах, а вернувшись, рассказал мне о том, что видел и слышал. Ты знаешь, что ваши скво вытворяют с животными во время приготовления пищи?

— Что же они вытворяют?

— Сдирают живьем кожу, вырывают еще из живых внутренности и живыми бросают в кипяток. А известно ли тебе, что делают шаманы бледнолицых?

— Что?

— Они бросают в кипяток живых собак, чтобы узнать, сколько те вытерпят, выкалывают им глаза и вырывают языки, режут и мучают, чтобы потом написать книжки.

— Но это вивисекция,[8] и она нужна для науки.

— Науки? От Клеки-Петры я многое узнала, поэтому понимаю, что ты имеешь в виду. Как ваш Великий Дух терпит такую науку, которая не может обойтись без издевательств над животными? И все это ваши шаманы вытворяют у себя дома, а ведь там живут и их жены. Может быть, они не слышат криков несчастных животных? Разве ваши скво не держат в клетках птиц и не знают, как те страдают? Разве тысячи ваших женщин не радуются, когда на скачках наездники насмерть загоняют лошадей? А там, где дерутся ваши боксеры, разве нет ваших скво? Я еще молода и неопытна, вы называете меня дикаркой, но ваши хрупкие женщины способны на такие поступки, от которых я прихожу в ужас. Нежные и прекрасные белые скво с улыбкой на устах смотрят, как наказывают их рабов и забивают до смерти черных служанок, а ты негодуешь, что я, девушка, могу без содрогания смотреть на казнь подлого убийцы. Да, могу, ведь он умрет той смертью, какую заслужил. И я хочу это видеть. Ты осуждаешь меня за это? А если и так, то кто виноват, что глазам краснокожих стали привычны такие картины? И не сами ли белые вынуждают нас отвечать жестокостью на жестокость?

— Сомневаюсь, чтобы белый судья приговорил индейца к пыткам у столба.

— Судья? Не обижайся, но сейчас я повторю то, что так часто тебе приходилось слышать от Хокенса: ты еще слишком молод и неопытен! Какие могут быть судьи на Диком Западе? Здесь сильный судит слабого. Скажи, а что делается в лагерях у костров бледнолицых? Сколько наших воинов, павших в борьбе с завоевателями, погибло не от пули или ножа в бою, а от пыток в плену! А ведь они виноваты лишь в том, что защищали свою землю! Убийца будет наказан по заслугам, так решили апачи. И я, дочь своего племени, пойду туда, чтобы увидеть, как убийца Клеки-Петры примет заслуженное наказание.

Я знал эту прекрасную юную индеанку тихой и нежной, но теперь передо мной стояла негодующая, с горящим взглядом богиня возмездия, не ведающая жалости. Как она была прекрасна! Осуждать ее я не смел — девушка была во всем права.

— Хорошо, иди, но я тоже пойду с тобой, — сказал я.

— Лучше останься! — попросила она совершенно иным тоном. — Инчу-Чуна и Виннету будут недовольны.

— Они рассердятся?

— Нет, просто не хотят, чтобы ты смотрел на казнь, но и не запретят, ведь ты наш брат.

— Поэтому я пойду, и они простят меня.

На террасе перед входом я застал Сэма Хокенса, который с наслаждением курил короткую охотничью трубку — он тоже получил табак.

— Сэр, вот это другое дело! — в полном восторге воскликнул он. Сначала вы пленник, а потом — важная персона, это большая разница, чтоб мне лопнуть! Как вы себя чувствуете в новой обстановке?

— Спасибо, хорошо.

— И я неплохо. Сам вождь занимался нами, это так приятно. А где сейчас Инчу-Чуна?

— Снова спустился к реке. Знаете, что там сейчас происходит?

— Догадываюсь.

— Что же именно?

— Трогательное прощание с милыми кайова.

— Не только.

— А что ж еще?

— Рэттлера пытают!

— Пытают Рэттлера? А нас оставили здесь? Я тоже должен быть там! Пойдемте, сэр, надо спешить!

— Постойте! Вы сможете без содрогания смотреть на все эти пытки?

— Смотреть? Без содрогания? Как же вы, однако, все еще молоды и неопытны, дорогой мой! Вот поживете на Диком Западе подольше и позабудете о дрожи в коленках. Этого негодяя давно ждет виселица, вот он и дождался, только на индейский манер.

— Но ведь это жестоко!

— Что за слова! Он должен умереть! Неужели вы против?

— Да нет, но пусть это будет без пыток, он же, в конце концов, человек!

— Человека, который без причины убивает другого, нельзя называть человеком. Он был пьян, как скотина.

— Вот именно, не ведал, что творил.

— Опять бредни гринхорна! Это там у вас, в Старом Свете, сэр, некоторые господа адвокаты пытаются представить алкоголь смягчающим обстоятельством для каждого любителя совершить убийство по пьянке. А это преступно, слышите, сэр, преступно! Вдвойне следует наказывать всякого, кто напивается до безрассудства и, словно бешеный зверь, бросается на ближнего. Этого Рэттлера мне ничуть не жаль. Да вспомните, как он обращался с вами!

— Я не забыл, но все-таки попытаюсь уговорить апачей смягчить пытки.

— Оставьте, сэр! Во-первых, он это заслужил, а во-вторых, все ваши доводы будут напрасны. Клеки-Петра был наставником и духовным отцом всего племени, и для апачей его смерть — невосполнимая утрата. Его убили без всяких причин, и уговорить краснокожих едва ли удастся.

— Но я все-таки попробую.

— Напрасно.

— Тогда пущу пулю Рэттлеру в сердце.

— Чтобы избавить его от пыток? Ради Бога, не делайте этого, иначе всех восстановите против себя. Наказание выбирает само племя, им нельзя мешать, иначе можете распрощаться с новыми друзьями. Стойте, сэр, вы куда? Все-таки идете?

— Да.

— О Господи, ну что делать с этим гринхорном! Погодите, я позову Дика и Билла.

Он исчез и через минуту появился с двумя товарищами. Мы все спустились вниз, Ншо-Чи ушла далеко вперед. Кайова уже покинули долину Пекос, забрав с собой раненого Тангуа. Опасаясь, как бы те потихоньку не вернулись отомстить, Инчу-Чуна предусмотрительно выслал за ними разведчиков.

Я уже говорил, что на площади стоял наш фургон, и теперь вокруг него собралась толпа апачей. Инчу-Чуна и Виннету были в центре, рядом с ними я увидел Ншо-Чи. Хотя она и была дочерью вождя, тем не менее не имела права вмешиваться в дела мужчин. То, что девушка стояла среди них, а не с остальными женщинами, означало, что она сообщала им что-то очень важное. Заметив нас, она кивнула в нашу сторону и отошла к женщинам. Виннету пробрался сквозь толпу воинов и пошел нам навстречу:

— Почему мои белые братья не остались наверху в пуэбло? Вам не понравились наши жилища?

— Очень понравились, и мы благодарим нашего краснокожего брата за заботу. Мы пришли, потому что прослышали о готовящейся казни Рэттлера. Это правда? — спросил я.

— Да.

— Но я не вижу его.

— Он лежит в повозке рядом с телом Клеки-Петры.

— Какая смерть ждет его?

— Он умрет под пыткой.

— Это окончательное решение?

— Да.

— Мои глаза не вынесут такой смерти.

— Поэтому мой отец, Инчу-Чуна, отвел вас в пуэбло. Зачем вы снова пришли сюда, если ваши глаза не выдержат этого зрелища?

— Моя религия велит мне вступиться за Рэттлера.

— Твоя религия? А что, разве это и не его религия?

— Да. И его тоже.

— И он поступил, следуя ее заветам?

— К сожалению, нет.

— Тогда теперь ты тоже не должен следовать им. Твоя и его религия запрещает убивать, а он убил, поэтому сейчас забудем о ней.

— Я не могу поступать как он и должен выполнить свой долг, как велит моя совесть. Еще раз прошу, смягчите наказание. Пусть этот человек умрет легкой смертью.

— Будет так, как мы решили.

— Окончательно?

— Да.

— И нельзя исполнить мою просьбу?

Виннету замолк, но его искренняя, открытая натура заставила дать прямой ответ:

— Есть только один способ.

— Какой?

— Прежде чем ответить моему белому брату, я хочу попросить не прибегать к этому способу, иначе он потеряет свое доброе имя в глазах моих воинов.

— Значит, этот способ нечестен и заслуживает порицания?

— По понятиям краснокожего — да.

— Так что это за способ?

— Попросить нас отблагодарить тебя.

— Ага! И ни один честный человек не станет просить об этом!

— Конечно! Но мы обязаны тебе жизнью, и ты можешь заставить меня и моего отца выполнить твою просьбу.

— Как вы сделаете это?

— Соберем совет, скажем о твоей просьбе, и воины вынуждены будут выполнить ее в знак благодарности. Но в тот же час ты утратишь все то, чего с таким трудом добился. Стоит ли ради Рэттлера идти на такие жертвы?

— Конечно же, нет!

— Мой брат видит, я откровенен с ним. Я знаю, какие мысли и чувства терзают его сердце, но моим воинам этого не понять. Они презирают каждого, кто требует награду за доброе дело. Отныне Шеттерхэнд, который мог стать самым уважаемым и достойным воином апачей, подвергнется их презрению и должен будет покинуть нас.

Трудно было возразить Виннету. Сердце приказывало: настаивай на своем, а разум или, вернее, честолюбие говорило: откажись! Поняв, что творилось в моем сердце, благородный Виннету пошел мне навстречу:

— Подожди, брат мой, я поговорю с отцом, — и отошел.

— Сэр, не делайте глупостей! — убеждал меня Сэм. — Неужели вы не понимаете, что это заступничество может стоить вам жизни?

— С чего вы это взяли?

— А вот с того! Краснокожий действительно презирает каждого, кто требует от него награду за услугу, просьбу выполнит, но перестанет знаться с этим человеком. По правде, нам бы лучше всего сейчас уйти из лагеря апачей, но вокруг кайова, и не вам объяснять, что это для нас означает.

Инчу-Чуна и Виннету тем временем вели очень серьезный разговор. Закончив, вождь подошел к нам.

— Если бы Клеки-Петра не рассказал нам многое про вас, белых, я бы назвал тебя самым последним подлецом. Благодаря ему я тебя понимаю, но моим воинам объяснить это трудно, и они все равно станут тебя презирать.

— Дело не только во мне, но и в Клеки-Петре.

— Как это?

— Он исповедовал ту же веру, что и я, она призывает меня обратиться к тебе с этой просьбой. Поверь, останься жив Клеки-Петра, он никогда бы не позволил умереть его убийце в муках.

— Ты так думаешь?

— Я уверен.

Инчу-Чуна медленно покачал головой, сын и отец понимающе посмотрели друг другу в глаза. Инчу-Чуна снова повернулся ко мне:

— Этот убийца был и твоим врагом?

— Да.

— Тогда слушай мои слова! Мы поглядим, осталась ли в нем хоть капля порядочности. Если да, то я попытаюсь выполнить просьбу, не задевая твоей чести. Садитесь и смотрите, что сейчас произойдет. Как только подам знак, ты подойдешь к Рэттлеру и потребуешь у него извинения. Сделает так — умрет легкой смертью.

— Я могу сказать ему об этом?

— Да.

В сопровождении Виннету Инчу-Чуна возвратился к толпе воинов, а мы уселись там, где стояли.

— Вот не ожидал, что вождь согласится пойти вам навстречу. Вы, наверное, пользуетесь его особым расположением, — заметил Сэм.

— Причина не в этом.

— А в чем?

— Это все Клеки-Петра, он живет даже после смерти. Интересно, что теперь будет?

— Сейчас увидим. Смотрите!

С фургона сняли полог, спустили какой-то длинный, похожий на сундук предмет, к которому был привязан человек.

— Это гроб, его делают из обожженных бревен, обтягивают мокрыми шкурами, те высыхают, и таким образом гроб становится полностью герметичным, — объяснил Хокенс.

Там, где от главной долины отходило боковое ущелье, возвышалась скала, на которой из больших камней соорудили шестигранную постройку, с отверстием впереди; рядом валялись груды камней. Сюда принесли гроб с привязанным к нему человеком. Это был Рэттлер.

— Знаете, зачем туда принесли столько камней? — спросил Сэм.

— Догадываюсь.

— Ну и зачем?

— Чтобы построить склеп.

— Верно. Двойной склеп.

— И для Рэттлера?

— Да. Убийцу похоронят вместе с жертвой, и я считаю, так следует всегда поступать с убийцами.

— Ужасно! Быть живьем привязанным к гробу и знать, что это твое последнее пристанище!

— Вы что, действительно жалеете этого негодяя? Я понимаю вас, когда вы просите для него легкой смерти, но чтобы жалеть его — это выше моего понимания.

Гроб поставили таким образом, что Рэттлер оказался на ногах; затем и гроб, и пленника привязали к одной из стен. Индейцы — мужчины, женщины, дети — подступили ближе и замерли в ожидании. Виннету и Инчу-Чуна встали по обе стороны гроба. Старый вождь громко произнес:

— Воины апачей собрались здесь, чтобы свершить суд. Народ апачей понес великую и невосполнимую утрату, и виновник должен умереть.

Инчу-Чуна продолжал красочно, как это умеют индейцы, описывать жизнь и деяния Клеки-Петры, его смерть и поимку Рэттлера. Наконец объявил, что после пыток убийца будет погребен вместе с их учителем. С этими словами вождь взглянул на меня и подал долгожданный знак.

Мы поднялись и подошли к индейцам.

Стоявший вертикально гроб был шириной в человеческое тело, длиной поболее четырех локтей и напоминал обрубок толстого бревна, обтянутого кожей. Рэттлера, с кляпом во рту, крепко-накрепко, так что он не мог шевельнуть ни головой, ни пальцем, привязали спиной к кожаной поверхности. По его виду нельзя было сказать, чтобы его морили голодом или мучили жаждой. Я подошел ближе. Вытащив у Рэттлера изо рта кляп, Инчу-Чуна обратился ко мне:

— Мой белый брат хотел поговорить с убийцей, пусть будет так!

Рэттлер, увидев меня на свободе, должен был понять, что индейцы — мои друзья, и я ждал от него просьбы замолвить о нем слово. Но, как только вытащили кляп, он в ярости прохрипел:

— Что тебе от меня нужно?! Убирайся! Чихал я на вас!

— Мистер Рэттлер, вы слышали, что вас приговорили к смерти, — спокойно начал я. — Приговор окончательный, и вы умрете. Но я полагаю, что вам…

— Убирайся, собака, убирайся! — И он плюнул в меня.

— Вы умрете, — продолжал я как ни в чем не бывало, — но как — зависит от вас. Апачи собираются вас пытать. Это будет очень страшно, и я хочу избавить вас от мучений. Инчу-Чуна, по моей просьбе, готов смягчить наказание, если вы выполните одно условие.

Я замолчал, ожидая от него вопроса, но в ответ услышал такие страшные проклятия, которые я не в силах повторить. Тем не менее я попытался вставить слово:

— Инчу-Чуна хочет, чтобы вы попросили у меня прощения…

— Прощения? У тебя просить прощения? — заорал Рэттлер. — Да я скорее откушу себе язык и выдержу все пытки, какие только ни придумают эти краснокожие мерзавцы!

— Мистер Рэттлер, это не мое условие, я в ваших извинениях не нуждаюсь. Подумайте о своем положении! Вас ждет страшная смерть, ужасные мучения, от которых может спасти одно лишь слово извинения!

— Ни за что этого не сделаю, ни за что. Пошел прочь! Мне противно смотреть на твою мерзкую рожу!

— Если я уйду, то больше не вернусь. Не будьте же безумцем и скажите это слово!

— Нет, нет и нет! — заорал он.

— Умоляю вас.

— Пошел к дьяволу! О небеса! Почему я связан? Будь у меня свободны руки, я бы тебе показал!

— Хорошо, я ухожу, но еще один вопрос: если у вас есть последнее желание, я исполню его. Может быть, передать кому-нибудь от вас привет? У вас есть близкие?

— Убирайся к дьяволу в преисподнюю, там самое место такому подонку. Ты заодно с краснокожими собаками, я знаю — это ты отдал меня в их лапы. Пусть за это…

— Вы заблуждаетесь! — прервал я поток ругательств. — Так, значит, у вас нет последнего желания?

— Только одно — чтобы все вы как можно скорее попали в ад! Только это! — И он вновь разразился проклятиями.

— Довольно. Мне нечего здесь больше делать.

Инчу-Чуна взял меня за руку и отвел в сторону:

— Мой белый брат видит, этот убийца не достоин твоего заступничества. Подумать только, и это христианин! Вы называете нас язычниками, но разве краснокожий воин позволил бы себе произносить подобные слова?

Я молчал, возразить было нечего. Признаться, поведение Рэттлера меня озадачило. Раньше, когда разговор заходил об индейских пытках, он вел себя как трус, дрожал от страха, а сегодня, казалось, все на свете мучения ему были нипочем.

— Да нет, в нем говорит не храбрость, а злость, вот и все, — объяснил Сэм.

— Но почему?

— Он злится на вас, сэр. Рэттлер считает, что именно из-за вас попал в руки к индейцам. С того дня как его поймали, он ничего не знал про нас, а сегодня, увидев на свободе, понял, что мы в хороших отношениях с индейцами, а он один должен умереть. Вот и думает, что тогда, замышляя нападение на апачей, мы водили его за нос. Погодите, начнут пытать, запоет по-другому. Запомните мои слова, чтоб мне лопнуть!

Апачи не заставили долго ждать. Зрители уселись на землю. Несколько молодых воинов с ножами в руках выстроились на расстоянии пятнадцати шагов от Рэттлера и, стараясь не задеть его, начали бросать ножи. Лезвия вонзались в кожаный гроб и постепенно очертили обе ноги убийцы.

Рэттлер пока держался, но вот ножи засвистели выше, «обрисовывая» тело со всех сторон. Ужас охватил Рэттлера. Каждый новый летящий нож сопровождался криком ужаса, а по мере того как ножи поднимались выше, вопли становились все громче и истошнее.

Вот уже все тело несчастного было окружено ножами. Наступил черед головы. Первый нож воткнулся справа от шеи, второй — слева, и вскоре уже вокруг головы торчали ножи. Теперь Рэттлер не вскрикивал, а просто не переставая выл.

Среди зрителей поднялся ропот, а потом и шум. Они не скрывали своего явного презрения — индеец у столба пыток ведет себя совершенно иначе: до самого последнего момента он поет предсмертную песнь, восхваляет свои подвиги и насмехается над мучителями. Чем сильнее боль, тем язвительнее насмешки, но вы никогда не услышите из его уст ни единого жалобного стона. Когда наступает смерть, мучители возносят хвалу тому, кого только что убили, хоронят, как подобает по индейским обычаям, со всеми почестями. А для себя считают большой честью быть свидетелями столь достойной смерти.

Совершенно другое отношение к трусу, который визжит от каждой царапины и молит о пощаде. Пытать его — позор, ни один воин не захочет марать о него руки. Такого обычно забивают до смерти камнями или лишают жизни еще более бесславным способом.

Рэттлер оказался именно таким трусом. Инчу-Чуна прикрикнул на него:

— Перестань выть, собака! Ты — вонючий койот, и воину стыдно марать свое оружие, прикасаясь к тебе.

И он обратился к своим воинам:

— Кто из сыновей доблестных апачей займется этим трусом?

Ответа не последовало.

— Значит, никто?

Опять молчание.

— Уфф! Этот убийца недостоин, чтобы мы его убили. И с Клеки-Петрой мы его не похороним. Не может жаба попасть в страну мертвых вместе с лебедем! Отвяжите его!

Двое юношей быстро подскочили к Рэттлеру и отвязали его от гроба.

Рэттлер издал радостный вопль и позволил увести себя к реке. Его спихнули в воду, он погрузился с головой, моментально вынырнул и лег на спину; руки у него были связаны, зато ноги свободны, и он быстро поплыл вперед.

Юноши стояли на берегу и наблюдали за ним. Инчу-Чуна приказал:

— Возьмите ружья и цельтесь в голову!

Индейцы подбежали и взяли ружья, встали на колено и начали целиться Рэттлеру в голову.

— Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте! — страшно закричал Рэттлер.

Через мгновение с простреленной головой он скрылся под водой.

На сей раз прозвучал клич победы, как это было принято при смерти противника. Презренный трус был его достоин. Индейцы вверили реке судьбу Рэттлера, так велико было их отвращение к нему. Возможно, он был ранен или просто нырнул поглубже, как в свое время сделал я, чтобы затем выскочить в каком-нибудь тихом местечке, но индейцы посчитали недостойным себя долее заниматься презренным трусом.

Инчу-Чуна подошел ко мне.

— Мой белый брат доволен мной?

— Да, спасибо тебе!

— Не надо благодарности, я и без твоей просьбы поступил бы точно так же. Сегодня ты видел, чем отличаемся мы, язычники, от вас, христиан, храбрые краснокожие воины — от белых трусов. Бледнолицые способны на любое преступление, но, когда приходит час проявить мужество, скулят от страха, как собаки при виде палки.

— Вождь апачей должен знать, что храбрые и трусы, хорошие и злые люди встречаются повсюду.

— Мой брат прав, я не хотел его обидеть, однако ни один народ не может считать себя лучше другого только из-за различия в цвете кожи.

Не желая продолжать эту щекотливую тему, я заговорил о другом:

— Что теперь намерены делать воины апачей? Начнутся похороны Клеки-Петры? Можем ли мы присутствовать при этом?

— Да. Я сам хотел просить тебя принять участие в погребении. Ты разговаривал с Клеки-Петрой в тот момент, когда мы отправились за лошадьми. О чем вы говорили?

— Об очень серьезных вещах. Для меня это был чрезвычайно важный разговор. Ты хочешь знать, о чем мы говорили?

— Да!

Тут к нам подошел Виннету, и я продолжил рассказ, обращаясь к ним обоим:

— Когда вы ушли и мы с Клеки-Петрой остались вдвоем, он сказал мне, что очень любит вас и ради Виннету готов отдать свою жизнь. Великий Дух вскоре исполнил его желание.

— Почему он хотел отдать за меня свою жизнь? — удивился юный вождь.

— Потому что любил тебя.

— Когда он умирал на моей груди и сказал тебе что-то на незнакомом языке, то говорил обо мне?

— Да.

— Что он сказал?

— Он просил, чтобы я остался верен тебе.

— Чтобы… ты… остался… мне верен? Но ты же меня еще совсем не знал!

— Нет, знал. Я видел тебя, а кто хоть раз встретит Виннету, тот сразу поймет, что за человек стоит перед ним. Кроме того, Клеки-Петра рассказал мне о тебе.

— А что ты ему ответил?

— Я пообещал исполнить его волю.

— Его последняя воля… И ты выполнил ее. Ты поклялся ему быть верным мне, ты оберегал меня, охранял, а я все это время преследовал тебя, как врага. Тот удар ножа мог быть смертельным. Я в огромном долгу перед тобой. Будь моим другом!

— Я уже давно твой друг.

— Моим братом!

— От всего сердца!

— Мы над гробом того, кто вверил тебе мое сердце, заключим союз! Нас покинул благородный бледнолицый, но, уходя, привел к нам другого, такого же благородного. Пусть моя кровь станет твоей, а твоя — моей! Я выпью твоей крови, а ты — моей! Мой отец Инчу-Чуна, великий вождь апачей, даст позволение!

Инчу-Чуна с радостью протянул нам руки:

— Позволяю! Вы станете братьями, будете как один воин, как один муж в двух телах! Я сказал! Хуг!

Мы направились к месту, где возводили склеп. Я спросил, каких он будет размеров, и попросил дать мне несколько томагавков. Затем вместе с Сэмом, Диком и Биллом отправился в верховье реки, отыскал в лесу нужное дерево и сделал крест. Когда мы вернулись в лагерь, обряд погребения уже начался. Индейцы разместились вокруг строящегося склепа и затянули монотонную траурную песню. Однообразная мелодия прерывалась время от времени жалобными вскриками.

Дюжина индейцев под руководством вождя возводила склеп, а между ними и плачущей толпой крутилась и приплясывала странно одетая и разукрашенная фигура.

— Это кто? Шаман? — спросил я.

— Да, — ответил Сэм.

— Христианина хоронят по индейским обычаям! Что вы на это скажете, любезный Сэм?

— А вам не нравится?

— Да как-то не очень.

— Смиритесь с этим, сэр! И ни слова вслух, не то смертельно обидите апачей.

— Весь этот маскарад противен мне гораздо больше, чем вы думаете.

— Они поступают так из самых чистых побуждений! Для вас это богохульство?

— Безусловно.

— Вы пока не понимаете их простые, бесхитростные души. Они верят в Великого Духа, к которому отправился их друг и учитель, и должны совершить обряд расставания, как завещали их предки. Все, что тут выплясывает шаман, носит чисто символический характер. Позволим же им делать так, как велит их обычай, а мы поставим на могиле крест.

Мы положили крест рядом со склепом. Виннету спросил:

— Этот знак христиан будет стоять на камнях?

— Да.

— Хорошо. Я сам собирался просить моего брата, Сэки-Лату, сделать крест, потому что в комнате Клеки-Петры висел такой же, и он перед ним молился. Мне хотелось, чтобы его могилу охранял символ его веры. Где должен стоять крест?

— Наверху.

— Как на высоких домах, в которых христиане поклоняются своему Великому Духу? Я прикажу поместить его там, где ты скажешь. Садитесь и смотрите, так ли мы делаем?

Склеп был построен, наверху установлен крест. Незаделанным оставалось пока лишь отверстие для гроба.

В это время Ншо-Чи принесла две наполненные водой чаши из обожженной глины и поставила их на крышку гроба. Их назначение стало мне понятно позже.

Все было готово к погребению. Инчу-Чуна подал знак, и траурные песнопения прекратились.

Шаман присел на корточки. Вождь приблизился к гробу и медленно начал торжественную речь:

— Рано утром солнце всходит на востоке, а вечером заходит на западе. С приходом весны начинается год, а зимой все засыпает. То же происходит с людьми. Не так ли?

— Хуг! Ты сказал! — раздался скорбный возглас.

— Человек, как солнце, всходит, поднимается на гребень жизни и нисходит в могилу. Подобно весне, появляется на земле и отходит ко сну, словно зима. Но солнце после заката вновь встает на следующее утро, а зима опять сменяется весной. Не так ли?

— Хуг!

— Так учил нас Клеки-Петра. Человек сходит в могилу, а по другую сторону смерти воскресает, словно новый день, словно новая весна, и поселяется в стране Великого Духа навечно! Так объяснял нам Клеки-Петра. И теперь ему суждено проверить самому, правда ли это, ибо он исчез, как день и год, а его душа отправилась в жилище мертвых, куда всегда стремилась. Не так ли?

— Хуг!

— Он верил в одно, мы верим — в другое. Мы любим друзей и ненавидим врагов, а он учил, чтобы мы возлюбили и врагов наших, ибо и они наши братья. Мы говорим, что наши души попадут в Страну Вечной Охоты, а он твердил, что его душа будет пребывать в Стране Вечного Блаженства. Но порой мне кажется, что наша Страна Вечной Охоты и есть та самая Страна Вечного Блаженства. Не так ли?

— Хуг!

— Клеки-Петра часто говорил нам о Спасителе, который пришел в мир, чтобы дать счастье всем людям. Мы верили в истинность этих слов, ибо его уст никогда не оскверняла ложь. Спаситель пришел ко всем людям. Ко всем? Значит, и к краснокожим? Если бы Он появился у нас, мы бы встретили Его с радостью, мы ждем Его, потому что белые люди обижают и убивают нас. Не так ли:

— Хуг!

— Так учил Клеки-Петра. А теперь я поведаю о его смерти. Она настигла его, как хищник настигает свою добычу. Наш друг отправился вместе с нами; когда мы тронулись в обратный путь и уже садились на коней, пуля убийцы прервала его жизнь. Братья мои и сестры! Нам остается горестно оплакивать его!

Долгий и печальный стон прокатился по поляне. Вождь продолжал:

— Мы отомстили за его смерть, но душа убийцы улетела. Она не будет служить убийце по ту сторону могилы, она испугалась и не пошла за ним. Мы убили паршивого пса, которому она принадлежала, и труп его плывет по реке. Не так ли?

— Хуг!

— Нет теперь с нами Клеки-Петры, но осталось его тело, которому мы воздвигли памятник, чтобы всегда помнить о нашем добром отце и любимом учителе. Не наша земля породила его, он прибыл сюда из далекой страны, с другого берега Большой Воды, где растут высокие дубы. В знак любви и уважения мы собрали желуди и посадили их вокруг могилы. Они прорастут, и поднимутся дубы. Точно так же слова его прорастут в наших сердцах. А под деревьями мы найдем тень. Клеки-Петра неустанно думал и заботился о нас, и даже в свой смертный час, навеки покидая этот мир, он завещал свое дело бледнолицему, чтобы тот стал нашим учителем и братом. Перед вами Сэки-Лата, белый человек, пришедший из той же страны, что и Клеки-Петра. Он знает и умеет все, что знал и умел Клеки-Петра, и даже больше: заколол ножом большого серого медведя, ударом кулака сбивает с ног любого врага, в плавании нет ему равных, Инчу-Чуна и Виннету испытали на себе его силу; но он не убил нас, а даровал жизнь, потому что он друг краснокожих воинов. Не так ли?

— Хуг!

— Последним желанием Клеки-Петры было, чтобы Сэки-Лата остался у апачей и продолжил начатое им дело, и Сэки-Лата поклялся исполнить волю умирающего. Мы принимаем его в наше племя, и пусть он станет нашим вождем, словно эта земля родила его краснокожим. По нашим обычаям он должен выкурить трубку мира с каждым воином апачей, но вместо этого пусть выпьет крови Виннету, а Виннету — его крови. Так в нем потечет наша кровь, и тело его станет телом апача. Воины апачей, согласны ли вы?

— Хуг! Хуг! Хуг! — трижды провозгласили собравшиеся.

— А теперь, Сэки-Лата и Виннету, подойдите к гробу, и пусть капли вашей крови окрасят воду в чашах братания.

Вот оно, настоящее братство, братство по крови, о котором я столько читал! Оно существует у многих диких и полудиких народов, и суть его в том, что будущие братья смешивают и выпивают крови друг друга или каждый из них выпивает крови другого. Тем самым они связывают себя гораздо более крепкими и бескорыстными узами, чем родные братья.

По обычаю апачей я должен был выпить крови Виннету, а он — моей. Мы встали около гроба друг против друга. Инчу-Чуна обнажил руку Виннету и слегка надрезал ее. Из маленькой ранки в чашу, которую держал вождь, упало несколько капель крови. Затем он проделал то же самое со мной, и капли моей крови окрасили воду другой чаши. Мы обменялись чашами. Инчу-Чуна провозгласил:

— Душа обитает в крови. Души двух молодых воинов сольются в одну. Что задумает Сэки-Лата, станет мыслью Виннету, а что захочет Виннету, станет желанием Сэки-Латы! Пейте!

Я выпил чашу Виннету, он — мою. Вождь пожал мне руку:

— Отныне ты, так же как Виннету, плоть от моей плоти и сын нашего племени. Быстро разнесется слава о твоих подвигах, и не будет тебе равных. Апачи принимают тебя в свой род как вождя, и все племена будут называть тебя вождем!

Как круто изменилась моя судьба! Еще совсем недавно домашний учитель в Сент-Луисе, потом геодезист, а теперь вождь «дикарей». Однако должен признаться, эти «дикари» были намного симпатичнее, чем белые, с которыми мне довелось встречаться.

Позже слова Инчу-Чуны о том, что теперь у нас с Виннету одна душа, обитающая в двух телах, неоднократно сбывались. Мы понимали друг друга с полуслова. Стоило нам лишь взглянуть друг на друга, как мы уже прекрасно знали, что делать. Но самое удивительное: даже находясь далеко друг от друга, мы поступали одинаково. И дело было, разумеется, не в выпитой нами крови, главное — мы с полным доверием, искренне любили и понимали друг друга.

С последними словами Инчу-Чуны апачи, включая детей, встали и издали победный клич. Вождь добавил:

— Отныне мы приняли в нашу семью нового живого Клеки-Петру, а того, который умер, мы положили в склеп. Пусть мои братья сделают это!

Снова полились скорбные песнопения, затихшие лишь тогда, когда был уложен последний камень. Церемония окончилась. Все отправились готовиться к трапезе. Меня пригласил к себе Инчу-Чуна.

Его жилище поражало не только размерами, но и скромным убранством. Мое внимание привлекла висевшая на стене богатая коллекция оружия индейцев. Прислуживала нам Ншо-Чи — Ясный День. Девушка оказалась непревзойденной мастерицей в приготовлении индейских кушаний. Мы говорили очень мало. Краснокожие вообще молчаливы, к тому же сегодня уже столько было сказано. Стемнело. Виннету обратился ко мне:

— Мой белый брат хочет отдохнуть или пойдет со мной?

— Пойду с тобой, — ответил я без лишних расспросов.

Как я и ожидал, мы спустились к реке. Виннету тянуло к могиле учителя. Мы сели около склепа, Виннету взял меня за руку и долго сидел в полном молчании.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о жизни апачей. В пуэбло жили не все воины — оно не могло вместить всех. Там жил Инчу-Чуна и самые достойные воины, там проходили наиболее важные встречи представителей племени мескалеро, кочевавшего и охотившегося в окрестностях. Здесь была резиденция вождя апачей, отсюда посылали гонцов к льанеро, хикарилья, тараконам, чирикауа, пиналям, гиласам, мимреням, липанам, которые подчинялись власти верховного вождя апачей. Даже навахи, если и не выполняли его приказов, то к советам прислушивались.

После похорон мескалеро, не жившие в пуэбло, вернулись в свои вигвамы, остались лишь те, кто приглядывал за добытыми у кайова лошадьми.

Итак, мы сидели с Виннету у могилы в уединеньи, никем не замеченные. Виннету заговорил первым:

— Мой брат забудет о нашей прежней вражде?

— Я уже забыл.

— Но одного ты не сможешь простить нам.

— Чего?

— Оскорбления от моего отца.

— Когда это было?

— Во время нашей первой встречи.

— Когда он плюнул мне в лицо?

— Да.

— А почему я не смогу простить?

— Потому что такое оскорбление смывается только кровью.

— Виннету, прошу тебя, не беспокойся. Я уже забыл об этом.

— Я отказываюсь понимать моего брата.

— Поверь мне. Я давным-давно доказал, что забыл это.

— Чем доказал?

— Своим добрым отношением к Инчу-Чуне. Или ты полагаешь, что Шеттерхэнд позволит себе плюнуть в лицо и не ответит, если сочтет это за оскорбление?

— Вот потому-то мы были так удивлены, что ты не ответил.

— Отец моего брата не может оскорбить меня. Я простил ему и забыл. И давай больше не вспоминать об этом.

— И все-таки я хочу выяснить все, как брат с братом.

— Зачем?

— Ты должен знать обычаи нашего народа. Ни один воин, а тем более вождь, не признается в том, что поступил неверно. Инчу-Чуна знает, что был не прав, но он не может у тебя просить прощения. Поэтому поручил мне поговорить с тобой. Виннету просит тебя от имени отца.

— Совершенно напрасно, мы — в расчете, я тоже обидел вас.

— Нет.

— А вот да! Разве удар кулаком — не оскорбление? А я вас ударил.

— Но это было в бою. Мой брат благороден и великодушен, и мы никогда не забудем об этом.

— Давай поговорим о другом. Я стал сегодня вашим сородичем. А как с моими товарищами?

— Мы не можем принять их в наш род, но будем считать их нашими братьями.

— А что для этого надо сделать?

— Завтра мы выкурим с ними трубку мира. В стране моего брата такого обычая нет?

— Нет. Христиане все братья друг другу без всяких обрядов.

— Все братья? А разве они не воюют друг с другом?

— Иногда случается.

— Тогда они ничем не отличаются от нас. Учат любви к ближним, а сами забывают про нее. Почему мой брат покинул отчизну?

Странно было услышать подобный вопрос из уст индейца. Но Виннету имел на него право, потому что назывался моим братом и хотел поближе узнать меня. Вопрос был задан неспроста.

— Чтобы найти здесь счастье, — отвечал я.

— Счастье? Что такое счастье?

— Богатство!

Услышав это, он отпустил мою руку и замер. Я понял, что мои слова поразили его.

— Богатство! — прошептал он.

— Да, богатство, — повторил я.

— Так вот… почему… почему…

— Что почему?

— Почему мы видели тебя с…

Он с трудом пытался вымолвить слово, я поспешил ему на выручку:

— С захватчиками вашей земли?

— Ты сам признался. Значит, ты делал это, чтобы стать богатым. И действительно думаешь, что счастье — в богатстве?

— Да.

— Ошибаешься! Золото принесло индейцам несчастье. Из-за золота бледнолицые прогоняют нас с наших земель, заставляя постоянно кочевать с места на место, пока мы не умрем. Золото — это наша смерть. Брат мой, не ищи его!

— Но мне нужно вовсе не золото!

— Не золото? Но ты сам признался, что ищешь счастье в богатстве.

— Я так сказал, но богатство — не только золото. Это и мудрость, и опыт, и здоровье. Человека делают богатым милость Божья и уважение людей.

— Уфф! Уфф! Так вот ты о чем! А какое богатство выбрал ты?

— Последнее.

— Милость Божья и уважение людей? Тогда ты очень добрый человек и праведный христианин.

— Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким.

— А нас считаешь язычниками?

— Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами.

— Ты можешь исполнить мою просьбу?

— С удовольствием, я тебя слушаю.

— Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц есть религия любви.

— По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии.

— Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди были добрыми. Я стараюсь быть добрым — значит, я христианин и, несомненно, лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого христианина! Вот о чем я хотел просить тебя!

Я молча пожал ему руку в знак согласия.

— А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? — спросил Виннету. — Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление?

— Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому что мне обещали хорошо заплатить.

— Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания работ?

— Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить после завершения всех работ.

— А теперь ты потерял эти деньги?

— Да.

— Много?

— Для меня — много.

Виннету помолчал, потом сказал:

— Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный?

— Как сказать — ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, последний бедняк.

— Много еще оставалось доделать?

— Немного, работы на пару дней.

— Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже.

— Чтобы я успел все сделать до конца? — спросил я, пораженный его великодушием.

— Да.

— Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю?

— Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе…

Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем произнес:

— Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги?

— Да.

— Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили…

— А что стало с нашим снаряжением и приборами?

— Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату.

— Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, по крайней мере, я смогу их вернуть.

— Так, значит, они не нужны тебе?

— Нужны как раз для завершения измерений.

— Но у тебя ведь нет бумаги!

— Я все предусмотрел и сделал копию.

— И она у тебя есть?

— Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его.

— Уфф! Уфф! — обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая.

Позже, узнав о его решении, я был поражен — вряд ли такое могло прийти в голову моим бледнолицым собратьям.

Встав, Виннету сказал:

— Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться.

Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую нотацию:

— Сэр, вы ужасно коварный человек! От друзей нельзя ничего скрывать, особенно если они столько для вас сделали. Вспомните, кем вы были, когда мы впервые встретились в Сент-Луисе? Учителем, который вдалбливал детям азбуку и таблицу умножения! Не отнесись мы к вам серьезно и с должным пониманием, сидеть вам на прежнем месте. Мы освободили вас от таблицы умножения и доставили на Дикий Запад. Тут с невероятным и уму непостижимым терпением волокли гринхорна по прерии, тряслись над ним, как мать над младенцем, как курица с яйцом. Вы понабрались от нас ума-разума, в вечной тьме ваших мозгов забрезжил наконец какой-то луч света. Короче: мы заменили вам отца с матерью, дядю и тетю, носили на руках, кормили лучшими кусками мяса, чтобы вы окрепли телом, отдавали весь свой опыт и мудрость, чтобы вы возмужали духовно. Взамен мы вправе были ждать уважения и почитания, а что получили? Какую благодарность? Ну в точности утенок, которого воспитала курица. Нет, мы слишком много вам позволяли. И я глубоко скорблю, видя, какой черной неблагодарностью вы платите нам за все наши жертвы и любовь. Я не в состоянии перечислить все ваши выходки, но самым ужасным было то, как вы, тайком от нас, освободили двух вождей. Этого я никогда вам не прощу и запомню на всю оставшуюся охотничью жизнь. Результаты этого преступного молчания не замедлили сказаться. Вместо того чтобы зажарить нас на костре, нас признали недостойными этой чести, и теперь мы, живые и здоровые, вынуждены обретаться не в райских кущах, а в этом Богом забытом пуэбло, где нас пичкают всякой дрянью, в то время как с гринхорном вроде вас носятся как с полубогом. Всеми этими несчастьями мы обязаны именно вам. И главным образом из-за того, что вы никудышный пловец. Но… любовь непонятна, как женщина: чем хуже с ней обходишься, тем сильнее она любит; поэтому мы сохраняем вас в наших рядах и наших сердцах и на сей раз, но при условии, что вы одумаетесь и впредь станете умнее. Вот вам моя рука. Вы обещаете исправиться, сэр?

— Обязательно, — ответил я, пожимая его руку. — Буду брать пример с вас и скоро стану таким, как Сэм Хокенс.

— Нет, вы только послушайте! Молодой человек надумал сравниться с самим Сэмом Хокенсом! Это равно желанию жабы спеть оперную арию! Я бы посоветовал вам, уважаемый…

Но тут с хохотом вмешался Дик Стоун:

— Стоп! Помолчи, старый болтун! Да вы только послушайте, что он тут наговорил! Ты все перепутал, и все у тебя не так! Будь я Шеттерхэнд, не потерпел бы, чтобы меня то и дело обзывали гринхорном!

— Не потерпел бы? Но он и в самом деле гринхорн!

— Глупости! Кому мы обязаны жизнью? Сто лучших вестменов, вместе со мной и с тобой, не смогли бы сделать того, что он совершил вчера. Он защищает нас, а не мы его, и хватит смеяться над парнем! Если бы не он, не сидеть бы тебе сейчас здесь с поддельными волосами на голове!

— Что? Мой парик — это поддельные волосы? А ну-ка повтори, что ты сказал! Это самые настоящие волосы, можешь проверить!

Сэм снял парик и протянул его Стоуну.

— Оставь свои патлы себе! — засмеялся Дик.

— Как тебе не стыдно, Дик, так обзывать мое лучшее украшение? Вот уж от кого не ожидал! Эх, никто не ценит старика Сэма. Я презираю вас. Пойду-ка лучше к своей Мэри, посмотрю, как она там.

Безнадежно махнув рукой, старый Сэм вышел из комнаты.

На следующее утро вернулись воины, тайно посланные вслед за кайова; они принесли весть, что те, не останавливаясь в пути, отправились в свои земли и, как видно, не собирались принимать ответных мер.

Теперь для всех наступило время безмятежного отдыха, для всех — кроме меня. Сэм, Дик и Билл наслаждались гостеприимством апачей, обретенной свободой и бездельем. Единственным занятием Сэма были ежедневные поездки на Мэри, чтобы — как он важно заявлял — они привыкли друг к другу.

И только я не тратил времени даром. Виннету взялся обучать меня индейским премудростям. Целые дни мы проводили на лошадях, и я познавал все тонкости охоты и военного дела индейцев, пробирался сквозь чащи, учился незаметно подкрадываться, обрабатывал приемы ведения открытого боя и искал Виннету, который очень искусно прятался, тщательно заметая за собой все следы, но я все же умудрялся их обнаруживать. Я часто видел, как он, сидя в зарослях или стоя по колено в воде Пекос, наблюдает за мной, чтобы потом исправить мои ошибки или показать, как надо и как не надо делать. То была великолепная школа, и она доставляла величайшее удовольствие нам обоим. Ни разу я не услышал от Виннету ни похвалы, ни упрека. Он просто учил меня и, надо признаться, оказался замечательным учителем.

Сколько раз я, не чуя под собой ног, едва добирался до дома! Но там меня вместо отдыха вновь ждали занятия. Я изучал с помощью Виннету, Ншо-Чи и Инчу-Чуны язык и наречия апачей — мескалеро, льанеро и навахи. И овладел ими в короткий срок, тем более, что они очень похожи, а запас слов невелик. Если мы с Виннету отправлялись не слишком далеко, к нам присоединялась Ншо-Чи. И надо было видеть ее радость, когда я справлялся с заданием.

Как-то раз — мы были в лесу — Виннету попросил меня немного погулять и вернуться на это самое место через полчаса, дав задание найти спрятавшуюся Ншо-Чи. Я отошел на порядочное расстояние и к назначенному часу вернулся. Сначала следы были хорошо видны, потом отпечатки мокасин индеанки исчезли. Мне была хорошо знакома ее легкая поступь, земля вокруг была мягкая, и хоть какой-нибудь след обязательно должен был остаться. А тут — ни одной помятой травинки, ничего, а ведь повсюду рос мягкий мох. Я видел только следы Виннету, а мне нужна была его сестра, а не он. Сам-то он наверняка спрятался поблизости и наблюдает за мной, думал я.

Я прочесал местность раз, другой, но — тщетно: ни единого знака. Ничего не понимая, я принялся рассуждать: как же Ншо-Чи могла пройти через коварный мох, не задев его? А что, если вовсе его не касалась?

Внимательно изучив следы Виннету, я заметил, что они стали глубже. Видимо, он взял сестру на руки. Неужели он думал, что я не разгадаю его трюк? Теперь найти Ншо-Чи не составляло для меня никакого труда: следы надо искать не внизу, а наверху!

Будь Виннету один, он бы осторожно пробирался сквозь чащу. Но если на плечах его сидела Ншо-Чи, он не мог проскользнуть сквозь заросли, не оставив следа. Я внимательно осмотрел ветки. И оказался прав! Руки Виннету были заняты, раздвигать осторожно ветки он не мог, а Ншо-Чи, видно, не подумала об этом. Я быстро обнаружил надломанные веточки и оборванные листья.

Следы вывели меня к поляне. Наверняка оба сидели на ее другом краю, не подозревая, что уже обнаружены. Я мог подойти к ним, но передумал. Захотелось застать их врасплох. Я крадучись обошел поляну, огляделся и, прячась за деревьями, снова принялся искать следы Виннету.

Я приблизился к ним совершенно бесшумно. Они спокойно сидели спиной ко мне в зарослях дикой сливы, явно ожидая меня с другой стороны, и тихо разговаривали; слов разобрать я не смог.

Предвкушая радостную встречу, я решил подползти поближе, но когда до Виннету оставалось не больше вытянутой руки и я было собрался показаться, он вдруг шепотом спросил сестру:

— Найти его?

— Нет, — ответила Ншо-Чи. — Он сам придет.

— Не придет!

— Придет!

— Моя сестра ошибается. Да, он много знает, но твой след — в воздухе. Как он найдет его?

— Найдет. Мой брат Виннету говорил, что Сэки-Лата трудно провести. Почему ты стал думать иначе?

— Сегодня я дал ему самое трудное задание. Его глаз прочитает любой след, но твой можно понять только умом, а ему такое пока не под силу.

— Он все равно придет, потому что все умеет, все, что захочет.

Хотя она произнесла эти слова шепотом, в них прозвучала непоколебимая вера и убежденность.

— Да, первый раз встречаю человека, который все может. Все, кроме одного.

— О чем ты?

— О нашем общем желании.

Я уже собрался было встать, когда Виннету упомянул о каком-то желании. Разве я мог отказать этим добрым и милым людям? А может быть, они хотели, чтобы я догадался об их желании сам? Надеясь все узнать, я не шевельнулся.

— А мой брат говорил с ним об этом? — спросила Ншо-Чи.

— Нет.

— А наш отец, Инчу-Чуна?

— Тоже нет. Он собирался, но я удержал его.

— Почему? Ншо-Чи очень любит этого бледнолицего, я — дочь верховного вождя апачей!

— Да, ты дочь вождя апачей, но не это самое главное. Любой краснокожий воин и любой бледнолицый был бы счастлив взять тебя в жены. Но только не Шеттерхэнд.

— Почему мой брат так говорит, если не спрашивал его?

— Потому что я знаю его. Он не похож на прочих белых: его влечет что-то возвышенное, и индеанку в жены он не возьмет.

— Он сказал тебе?

— Нет.

— А может быть, его сердце уже принадлежит белой скво?

— Тоже нет.

— Ты уверен?

— Мы разговаривали о белых скво, и я понял, что сердце его ни для кого не раскрыто.

— Так значит, он откроет его мне.

— Не надейся, сестра моя. Сэки-Лата думает и чувствует не так, как ты представляешь. И выберет женщину под стать себе.

— Разве я не такая?

— Ни одна индейская девушка не может сравниться с моей сестрой! Но что ты знаешь? Что умеешь? Где ты побывала? Моя сестра знает жизнь наших скво, но не имеет понятия, что должна знать и уметь белая женщина. Сэки-Лата не нуждается в золоте и не нужна ему миловидная женщина, индеанка не способна дать ему то, о чем он мечтает.

Девушка опустила голову и замолчала. Брат ласково погладил ее по щеке:

— Мне жаль, что я ранил сердце моей любимой сестры, но Виннету всегда говорит правду, как бы горька она ни была. И очень может быть, что Виннету найдет путь, по которому Ншо-Чи добьется своей цели.

Услышав это, Ншо-Чи мгновенно подняла голову:

— Какой путь?

— Путь в город бледнолицых.

— Я должна туда отправиться?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы там научиться всему, что умеет белая женщина, и чтобы потом Сэки-Лата полюбил тебя.

— Тогда поехали туда как можно скорее! Ты выполнишь мою единственную просьбу, брат мой Виннету?

— Какую?

— Поговори с отцом и упроси его разрешить мне поехать в город бледнолицых, он не откажет тебе, потому что…

Больше я не стал слушать и поспешил незаметно отползти. Мне стало неловко. Я невольно подслушал то, что не предназначалось для моих ушей, и молил Бога, чтобы Виннету и Ншо-Чи не заметили меня, иначе как мы сможем смотреть другу другу в глаза? Отползти как можно тише и осторожнее! Любой звук, любой шелест мог меня выдать. Они поймут, что я проник в тайну прекрасной индеанки, и тогда — прощай мои краснокожие друзья!

К счастью, мне удалось выбраться незамеченным. Я отполз на большое расстояние, где они меня уже не могли слышать, встал, обогнул поляну и вышел на их след. Приблизившись к ним с той стороны, откуда они меня ожидали, я закричал:

— Брат мой Виннету, выходи!

Ответа не последовало, я снова позвал:

— Брат, выходи, я тебя вижу!

Опять никто не показался.

— Ты сидишь в кустах дикой сливы!

Ветви раздвинулись, и появился Виннету, правда один. Скрываться больше он не мог, но сестру решил не выдавать.

— Брат мой Сэки-Лата нашел Ншо-Чи?

— Да.

— Где же она?

— Спряталась в кустах.

— В каких кустах?

— В тех, куда ведет след.

— Ты видел ее следы?

Виннету не верил, что я действительно нашел Ншо-Чи, так как она не оставила следов на земле, и хотел услышать от меня объяснение.

— Да, я их видел.

— Но моя сестра старалась не оставить следов.

— И все-таки они хорошо видны.

— Но их нет.

— Нет на земле, потому что Ншо-Чи не шла по земле, но когда ты ее нес, то поломал ветки и оборвал листья.

— Уфф! Я ее нес?

— Конечно.

— Кто тебе сказал?

— Твои следы. Они стали глубже. Ты сам не мог стать тяжелее, значит, ты взял кого-то на руки. Это была твоя сестра. Вот почему ее нога не коснулась мха.

— Уфф! А не поискать ли тебе еще раз?

— Зачем? Ншо-Чи сидит там, откуда ты только что вышел. Я сам выведу ее.

И я направился было к кустарнику, но девушка меня опередила.

— Ну что я говорила?! Он нашел меня! — радостно сказала она брату.

— Моя сестра оказалась права, ошибся я. Мой брат Сэки-Лата сумел прочитать след не только глазами, но и умом. Теперь ты все умеешь!

— О нет! Мой брат Виннету рано хвалит меня. Мне еще многому надо от него научиться!

Так я услышал первую похвалу от Виннету. В душе я гордился собой и радовался, что при этом присутствовала его сестра.

Вечером того же дня Виннету принес красивый, с индейской вышивкой охотничий костюм из белой замши.

— Этот наряд посылает тебе моя сестра Ншо-Чи. Шеттерхэнду не пристало ходить в лохмотьях.

Да, моя прежняя одежда действительно превратилась в лохмотья, и пройдись я в них по любому городу Европы, прямиком угодил бы в тюрьму, как последний бродяга. Но мог ли я принять такой дар от Ншо-Чи? Похоже, Виннету понял мои сомнения:

— Прими его, это я просил сшить. Виннету, которого ты спас, дарит его тебе, а не сестра. Может быть, бледнолицым нельзя принимать подарки от женщин?

— Только, пожалуй, от жены или родственницы.

— Ты мне брат, и значит, Ншо-Чи — твоя родственница. А потом, это подарок от меня, она его только сшила.

Померив на следующий день костюм, я был приятно поражен, увидев, что сидит он на мне превосходно. Куда там нью-йоркскому портному! Я поспешил показаться в нем Ншо-Чи, рассыпался в похвалах ее искусству, чем несказанно ее обрадовал. Потом появились Дик Стоун и Билл Паркер, и тут настала моя очередь удивляться: на них тоже были новые одежды, сшитые индеанками. А когда, несколько часов спустя, я упражнялся в метании томагавка, на поляну выплыло нечто в индейском наряде, в огромных старинных сапожищах и в еще более древней фетровой шляпе с обвисшими полями. Из-под шляпы торчали спутанная борода, здоровенный носище и выглядывали хитрющие глазки. Я сразу узнал моего Сэма Хокенса. Приблизившись ко мне, он спросил:

— Сэр, узнаете, кто перед вами?

— Гм, дайте-ка взглянуть!

Я взял его за плечи, повернул, внимательно оглядел с головы до ног и сказал:

— Как будто Сэм Хокенс, если я не ошибаюсь!

— Да, милорд! Вы правы! Сэм Хокенс собственной персоной и во всем великолепии. Вы замечаете что-то новенькое?

— Наряд?

— Ну наконец-то!

— Где же вы его взяли?

— А помните ту шкуру медведя, что вы мне подарили?

— Теперь ясно, но кто вам его сшил?

— Кто? Гм! Да есть тут одна… Хотя, собственно, не совсем…

— Не понимаю.

— Одна прекрасная особа.

— Вот как!

— Вы не знакомы с несравненной Клиуной-Аи, сэр?

— Нет. Клиуна-Аи значит Полная Луна. Она замужем?

— И да, и нет, или, вернее, и нет, и да.

— То есть, она одинока?

— Ничего подобного. Если она и замужем и не замужем одновременно — это означает, что она вдова. Ее муж, апач, погиб в последней схватке с кайова.

— И вы решили ее утешить?

— Угадали, сэр! Я желаю ей всяческого добра, к тому же она приглянулась мне, и даже очень!

— Что вы говорите, Сэм?

— Клиуна-Аи отличная партия!

— Неужели?

— Она лучше всех индеанок выделывает шкуры.

— Вот почему вы решили рискнуть своей!

— Шутки в сторону, сэр! Мне не до них, мы бы так счастливо зажили с ней… вы меня понимаете? У нее такое полное, такое круглое лицо, ну совсем как луна.

— Луна в первой и последней четверти?

— Не смейте шутить над Луной, к тому же она сама как полная луна, и я, кажется, женюсь на ней, чтоб мне лопнуть!

— Надеюсь, новолуния не будет? Как вы познакомились?

— Да все из-за вашей шкуры. Я искал, кто бы смог ее выделать, меня послали к Клиуне-Аи. Я принес ей шкуру, а она когда увидела, то пришла в такой восторг…

— В восторг от шкуры?

— Да нет же, разумеется, от меня!

— У нее хороший вкус, дорогой Сэм.

— Вот именно, а кроме того, она такая умница, не только обработала шкуру, но даже сшила мне этот наряд. Как я вам в нем нравлюсь?

— Верх элегантности!

— Джентльмен, а? Настоящий джентльмен! Она аж подпрыгнула, увидев меня в новом одеянии. Честное слово, сэр, я женюсь!

— А где ваша старая одежда?

— Я ее выбросил.

— Вот-вот, а кто как-то говорил мне, что и за десять тысяч долларов не продаст свою куртку?

— Это было давно, до знакомства с Клиуной-Аи. Что поделать, все меняется. Привет!

И жених-коротышка в медвежьей шкуре гордо зашагал прочь.

Перспектива женитьбы Сэма не встревожила меня, я мог быть спокоен за дальнейшее развитие его романа с прекрасной индеанкой. Стоило лишь взглянуть на жениха: огромные ступни, коротенькие кривые и тонкие ножки, но главное — лицо! Заросшая физиономия с торчащим, словно клюв у ястреба, носом! На такого не клюнула бы даже индеанка. Обернувшись, Сэм небрежно бросил:

— В новом наряде я чувствую себя совсем другим человеком, я словно заново родился! Зачем мне старье? Костюм делает меня неотразимым, хи-хи-хи!

На следующий день я встретил его в долине очень задумчивым.

— Сэм, дорогой мой, что за космические мысли посетили вас?

— Космические?

— Да, у вас на лице написано, будто вы собираетесь открыть комету или новую туманность.

— Сэр, вы попали в точку. Я думал, что открыл комету, а на самом деле, кажется, это туманность.

— Кто туманность?

— Клиуна-Аи — сплошная туманность.

— Неужели? Вчерашняя полная луна превратилась в туманность? Что случилось?

— Я спросил ее, не собирается ли она снова выйти замуж, а в ответ услышал: нет!

— Ну, не вешайте нос! Рим и тот не сразу строился.

— И мой наряд не сшит в одночасье. Вы правы. Я по-прежнему жених. — И он пошел к Клиуне-Аи.

Когда наутро я оседлал своего пегого — мы с Виннету собирались на медведя, — неожиданно появился Сэм Хокенс и заявил:

— Сэр, можно мне с вами?

— На медведя? Вряд ли. Кажется, вас ждет охота на другого зверя.

— Ох, не везет мне!

— Что? Что я слышу?

— Увы, увы, она предъявляет свои требования.

— Не понимаю.

— Я опять пошел к ней, сделал… гм… предложение, а она заявила, что сшила наряд по просьбе Виннету.

— А не из любви к вам?

— Выходит, что нет. Потом спросила, что я ей дам за выделку шкуры, потому что, видите ли, я сделал ей заказ. Такие вот требования!

— Значит, она требует платы?

— Ну да. Это что, проявление любви?

— Не знаю. В таких делах я не мастак. Дети любят родителей, а родители тем не менее платят за них. А вдруг ваша Полная Луна таким образом проявляет свои чувства?

— Полная Луна? Скорее Луна на убыли. Так возьмете меня с собой?

— Виннету берет меня одного.

— Эх, не везет, так не везет!

— И вы могли бы запачкать свой новый костюм, дорогой Сэм!

— Оно и правда, вдруг кровь попадет?

Незадачливый жених побрел прочь. Но по пути новая мысль пришла ему в голову, он обернулся и спросил:

— А не кажется ли вам, сэр, что моя старая одежда намного удобнее?

— Пожалуй.

— Не пожалуй, а наверняка.

На этом наш разговор окончился, но на протяжении всех следующих дней Сэм ходил как в воду опущенный. Видимо, луна убывала. И вот в один прекрасный день я увидел его в старом костюме.

— Что я вижу, Сэм? А я думал, вы его выбросили.

— Так оно и было.

— Значит, отыскали?

— Угу.

— А что случилось?

— Наступило новолуние. Глаза бы мои не глядели на эту Клиуну-Аи!

— А помните, что я вам говорил?

— Да-да. Произошло все именно так, как вы сказали. Ну, и потом еще этот случай… Знаете, сэр, я был просто вне себя!

— Можно узнать, что произошло?

— Вам я скажу. Вчера я опять пришел к ней. В последнее время она ужасно злилась, почти не обращала на меня внимания и постоянно огрызалась. Ну так вот, сижу я, значит, рядом, голову прислонил к столбу. А волосы мои, видимо, зацепились за какой-то сучок. Когда я встал, что-то хлопнуло меня по голове, я оборачиваюсь и… о Боже, что я вижу!

— Ваш парик?

— Вот именно! Висит на столбе, а шляпа валяется рядом.

— И от прежней полной луны даже краешка не осталось?

— Точно так! Уставилась на меня, как… как на человека, с которого только что сняли скальп…

— А потом?

— Потом принялась орать и вопить, словно скальп сняли с нее.

— И чем все это кончилось?

— Кончилось? Кончилось новолунием — луна исчезла. Выбежала во двор, вот и все.

— Но она вернется!

— Никогда. Она не желает меня видеть, так и просила передать. Глупая скво, ищет, видите ли, мужа с волосами. Ну, что вы на это скажете? Наивно и смешно. Глупо, не правда ли?

— Гм!

— Нечего хмыкать, сэр! Чтоб мне лопнуть! Но когда женщина выходит замуж, ей должно быть все равно, что на голове у ее супруга — настоящие волосы или парик. А последний, наоборот, делает ему особую честь, ведь парик стоит денег, а простые волосы растут бесплатно.

— Ну и пусть себе растут бесплатно.

— Сэр, это свинство с вашей стороны! Человек пришел к вам за утешением в любовных страданиях, а вы изволите шутить. Чтоб вам тоже носить парик! Чтоб вас краснокожая вдова выставила за дверь! Счастливо оставаться! — И Сэм понесся, как сумасшедший.

— Сэм, постойте, один вопрос!

— Что еще? — донеслось издали.

— А где он?

— Кто?

— Ваш новый наряд.

— Я его вернул. Хотел надеть на свадьбу, но свадьбой и не пахнет, а так не нужна мне ее куртка! Хуг!

Так закончился роман Сэма с прекрасной Луной. Впрочем, он скоро утешился и признался: теперь уже радуется, что не женился, и больше никогда не расстанется со своей старой курткой, поскольку чувствует себя в ней гораздо лучше, она практичнее и удобнее всяких там нарядов, сшитых краснокожими портнихами. Я оказался прав: жених из Сэма никудышный.

Вечером того же дня я, как всегда, ужинал вместе с Инчу-Чуной и Виннету. Поужинав, молодой вождь вышел из комнаты, я последовал было за ним, но Инчу-Чуна задержал меня. Он заговорил о злоключениях Сэма, потом вообще о браках между белыми и индейцами. Я догадался — разговор начат неспроста.

— Как считает мой юный брат, может ли белый взять в жены индеанку?

— Если священник его благословляет, а индеанка принимает христианскую веру.

— Следовательно, мой младший брат не взял бы в жены индеанку, если та не перейдет в его веру?

— Нет.

— А трудно стать христианкой?

— Нет, совсем нетрудно.

— А такая женщина сможет уважать своего отца-язычника?

— Да. Наша религия велит детям почитать и уважать своих родителей.

— А какую женщину выберет мой брат: белую или краснокожую?

— Как мне подскажет сердце, цвет кожи тут ни при чем. Мы все равны перед лицом Великого Духа, и кому суждено соединиться, те всегда найдут друг друга.

— Хуг! Найдут друг друга, если полюбят. Ты, как всегда, верно и хорошо сказал, брат мой!

На этом наш разговор закончился. Я неспроста упомянул, что, если индеанка захочет стать женой белого человека, она должна принять христианство. Это серьезное препятствие для индейцев. Я желал Ншо-Чи выйти замуж за самого достойного и благородного воина или вождя, но сам я отправился на Дикий Запад не за краснокожей женой. Более того, я и о белых женщинах пока не мечтал.

В моих планах, как я их тогда себе рисовал, женитьба не значилась.

На следующий день я узнал, какие последствия имел мой разговор с Инчу-Чуной. Вождь привел меня в нижние помещения пуэбло, где лежало наше снаряжение.

— Проверь, все ли на месте?

Все инструменты были в порядке, незначительные поломки я мог выправить самостоятельно.

— Мы приняли их за амулеты, поэтому решили сохранить. Мой младший брат может взять их.

Я стал было благодарить его, но старый вождь прервал меня:

— Они принадлежат тебе, мы забрали их, потому что ты был нашим врагом. А теперь — ты наш брат и должен получить свои вещи назад. Благодарность здесь излишня. Что ты теперь с ними сделаешь?

— Когда возвращусь домой, верну их тем людям, у которых взял.

— А где они живут?

— В Сент-Луисе.

— Я был в этом городе и знаю, как туда пройти. Мой сын Виннету тоже там был. Так значит, ты собираешься покинуть нас?

— Да, но не сейчас.

— Нам будет очень грустно. Ты стал воином нашего племени, я наделил тебя властью вождя апачей. Мы думали, ты останешься с нами, как Клеки-Петра, навсегда.

— Но я здесь по другой причине…

— Ты знаешь, что с ним случилось?

— Да, он мне все рассказал.

— Он оказал тебе большое доверие, хотя видел впервые.

— Наверное, потому, что мы приехали из одной страны.

— Думаю, не только поэтому. Умирая, он говорил с тобой. Я не понимал вашего разговора, ты потом передал мне его слова. Исполняя волю Клеки-Петры, ты стал братом Виннету, а теперь собираешься покинуть его. Я не могу этого понять.

— Но ведь и братья расстаются, когда их пути расходятся.

— Но ты вернешься?

— Да. Мы обязательно будем вместе, мое сердце отныне принадлежит вам!

— Твои слова радуют мне душу! Мы всегда будем рады тебе. Но почему ты заговорил о разных путях? Разве с нами ты не сможешь быть счастлив?

— Я не могу твердо сказать, ведь с вами я провел пока мало времени. Вот две птицы, они сидят и кормятся на одном дереве. Одной птице пищи с дерева хватает, другая же летит в дальние края.

— Мы можем тебе дать все, что ты пожелаешь.

— Я знаю, но имею в виду совсем иное — пищу духовную.

— Да, мне это понятно. Клеки-Петра рассказывал о пище для души бледнолицых. Он тоже тосковал и был часто задумчив, хотя и пытался скрыть от нас свою печаль. Ты моложе его и затоскуешь скорее. Мы не смеем тебя задерживать, но просим: вернись! Кто знает, вдруг ты передумаешь и поймешь, что счастье твое — с нами? Скажи мне, что собираешься делать, когда возвратишься в город бледнолицых?

— Пока сам не знаю.

— Ты останешься с белыми, которые прокладывают дорогу для огненного коня?

— Нет.

— И правильно сделаешь. Ты — брат краснокожих, и тебе нечего водиться с белыми, которые решили отобрать наши земли и богатства. Но там ты не сможешь жить охотой. Ты беден, ты сказал об этом Виннету. И если бы мы не напали на вас, ты бы заработал денег. Поэтому мой сын попросил меня помочь. Тебе нужно золото?

Он испытующе взглянул мне прямо в глаза, и я не решился ответить: да.

— Золото? Но у меня не было золота, и я не вправе его требовать от вас.

То есть: я не сказал «да», но и не ответил «нет». Я слышал, что некоторые индейские племена владеют тайной богатых месторождений золота, но они никогда не раскрывают ее бледнолицым. Инчу-Чуна, конечно, знал такие места, поэтому и задал мне этот вопрос. Какой же бледнолицый откажется от золота? Я никогда не помышлял о богатстве, о вещах, которые съест ржавчина и моль, но золото считал верным средством для достижения благородных целей. Вождю это могло показаться непонятным…

— Верно, у тебя не было золота, — ответил он. — Но из-за нас ты лишился заработка, и я хочу помочь тебе. В горах есть золото. Индейцы знают, где оно лежит. Надо пойти и взять его. Хочешь, чтобы я тебе принес его?

Другой на моем месте принял бы без размышлений это предложение и… ничего бы не получил. Я понял это по хитрому взгляду Инчу-Чуны и ответил ему так:

— Благодарю тебя! Богатство, добытое без труда, не приносит радости, и настоящую цену имеет лишь то, что ты заработал собственными руками. Не думай, что если я беден, то умру в городе белых с голоду.

Настороженность исчезла из глаз Инчу-Чуны, он протянул мне руку и с теплотой в голосе сказал:

— Мы не ошиблись в тебе. Золотая пыль, за которой охотятся бледнолицые, приносит смерть, каждого, кто найдет ее, ждет гибель. Никогда не ищи золото, оно отравит и твое тело, и твою душу. Я хотел испытать тебя. Золота не дам, но деньги ты получишь.

— Но это невозможно.

— Возможно, потому что так хочу я. Мы отправимся туда, где вы вели работы, ты закончишь свои измерения и получишь обещанное вознаграждение.

Я смотрел на него с немым удивлением в глазах. Шутка? Нет, вождь индейцев не сможет позволить себе такие шутки. Или снова испытывает меня? Похоже, нет.

— Мой младший брат молчит. Ему не по сердцу мое предложение?

— Да нет, очень даже по сердцу, но я не могу поверить.

— Почему?

— Я должен закончить работу, из-за которой мои товарищи отправились на тот свет? Я должен сделать то, за что ты осудил меня еще при нашей первой встрече?

— Ты делал это без разрешения хозяев земли, теперь же оно у тебя есть. Это решил не я, а мой сын Виннету. Он убедил меня, что твоя работа не причинит нам никакого вреда.

— Ты ошибаешься, дорога будет построена, и белые обязательно сюда придут.

Он помрачнел и, помолчав, признал:

— Ты прав. Нам трудно теперь защищать свои земли. Сначала бледнолицые пошлют такой отряд, как ваш, и мы легко разобьем его, но за ним появятся целые орды, и мы вынуждены будем отступить, иначе нас истребят. И даже ты не в силах будешь нам помочь. А может быть, мой брат, ты считаешь, что если не закончить измерений, они не придут?

— Нет, я так не думаю. Огненный конь в любом случае, как бы вы ни сопротивлялись, промчится по этим землям!

— Тогда соглашайся! И тебе — выгода, и нам — вреда никакого. Мы с Виннету все обдумали: мы пойдем вместе с тобой, тридцать воинов будут охранять и помогать нам. Затем они проводят нас до безопасного пути, который ведет на восток. И на большом каноэ бледнолицых мы поплывем в Сент-Луис.

— О чем говорит мой краснокожий брат? Правильно ли я тебя понял: ты собираешься в Сент-Луис?

— Да. Я, Виннету и Ншо-Чи вместе с тобой отправимся туда.

— И Ншо-Чи?

— Да, моя дочь тоже. Ей хочется побывать в большом городе бледнолицых, чтобы научиться всему, что умеет белая женщина.

Наверное, у меня был очень глупый вид; он, улыбаясь, добавил:

— Мой белый брат, видимо, удивлен. Или ему будет неприятно наше путешествие? Скажи прямо!

— Неприятно? О чем ты говоришь? Наоборот, я очень рад. С вами я буду в полной безопасности, и уже одна эта мысль радует меня. Но главное — со мной будут все те, кого я так люблю.

— Хуг! — радостно воскликнул вождь. — Как только ты закончишь работу, мы отправимся на восток. Ншо-Чи сможет там жить и учиться?

— Да, я все устрою. Но вождь апачей должен знать: бледнолицые не так гостеприимны, как индейцы.

— Я знаю об этом. Когда бледнолицые приходят к нам как друзья, то все получают бесплатно, а вот мы вынуждены за все платить, и даже больше, чем другие белые, к тому же получаем все самое плохое. Ншо-Чи заплатит.

— К сожалению, ты прав, но прошу тебя, не беспокойся. Я получу кучу денег благодаря твоей великодушной помощи, и вы будете моими гостями.

— Уфф! Уфф! Ты плохо думаешь об Инчу-Чуне и Виннету. Я говорил тебе, что индейцы знают, где золото. Золотоносные жилы залегают в горах и в долинах под тонким слоем земли. В город бледнолицых мы придем не с пустыми руками. Ншо-Чи получит столько золота, сколько ей понадобится. Алчность бледнолицых заставляет нас добывать его, а нам оно совсем не нужно. Когда мой младший брат будет готов?

— В любую минуту, когда прикажете.

— Тогда не будем откладывать. Мы всегда готовы. Отправимся завтра утром, если ты не возражаешь.

— Отлично. Только надо подумать, что взять с собой, сколько лошадей…

— Это дело Виннету, он уже давно все придумал, не волнуйся!

Вернувшись в свое жилище, я увидел Сэма Хокенса.

— У меня есть новости, сэр, — сияя от радости, объявил он. — Вы будете удивлены, чтоб мне лопнуть!

— Что случилось?

— Такие новости, такие новости… А может, вы уже слышали?

— Дорогой Сэм, да скажите же наконец, в чем дело?

— Мы уходим отсюда, уходим!

— Я уже знаю это.

— Знаете? А я-то думал, что преподнесу вам сюрприз, и, оказывается, опоздал.

— Мне только что сказал об этом Инчу-Чуна. А вам кто?

— Виннету. Я встретил его у реки, где он отбирал лошадей. А вы знаете, что Ншо-Чи тоже едет с нами?

— Да.

— Очень здорово придумано. И мне это по душе. Кажется, она будет жить в Сент-Луисе, в пансионате. Правда, не могу понять, зачем и для чего, если…

Он оборвал себя на полуслове, многозначительно посмотрел на меня своими маленькими глазками и продолжал:

— Если… если только… гм? Если только Ншо-Чи не станет вашей Клиуной-Аи, а? Как вы на это смотрите, молодой человек?

— Моей Клиуной-Аи, то есть моей луной? Оставляю это вам, я в лунах не разбираюсь. И для чего мне луна, которая то убывает, то прибывает?

— Опять шутки? Кстати, даже очень хорошо, что моя любовь к этой убывающей луне закончилась.

— Почему же?

— Я бы не смог оставить ее здесь, и пришлось бы мне тащить ее с собой. А какой дурак таскает по прерии луну? Хи-хи-хи! Выходит, и в несчастье есть своя выгода. Только одно меня бесит!

— Что именно?

— Да моя отличная медвежья шкура; если б я сам ее выделал, то имел бы сейчас превосходную охотничью куртку, а так — ни куртки, ни шкуры.

— Да, вот несчастье-то! Не горюйте, встречусь еще раз с медведем, и считайте, что шкура ваша.

— Вы мне подарите шкуру? А не случится наоборот? Вы думаете, что гризли только и ждут, чтобы явился гринхорн и заколол их? Охота у вас будет удачная, чего нельзя сказать о шутке насчет убывающей луны, которая, кстати, чести вам не делает. И давайте-ка оставим медведей в покое, по крайней мере на время, пока нас ждет работа. Отличная мысль — закончить нашу работу, а?

— Благородная, весьма благородная, Сэм!

— Да, теперь мы получим все денежки, которые нам обещали. А может… А пропади оно все пропадом! Вот было бы здорово!

— О чем вы, Сэм?

— Вот если бы вы получили все деньги… все!

— Не понимаю.

— Да что тут понимать? Если работа будет закончена, то нам должны заплатить. Ну а раз другие уже мертвы, то вам причитается их доля…

— И не думайте даже об этом, Сэм! Они ни за что не пойдут на такое.

— Все возможно, все, вам только надо по-умному все представить и потребовать всю сумму. Вы же почти один сделали всю работу! Ну так как?

— Нет, и не подумаю требовать больше, чем мне положено.

— Опять в вас говорит мальчишка! Сколько можно повторять, что здесь, в этой стране, ваша заморская скромность абсолютно не к месту! Ради вашего блага послушайте меня. Распрощайтесь с мыслью стать вестменом, им вы никогда не будете. Силенок не хватит. Вас ждет иная судьба, а для этого нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Если будете умницей — получите хорошенькую сумму и заживете спокойно. Если же не послушаетесь меня свернете себе шею и сдохнете, как рыба, выброшенная на берег.

— А это уже не ваше дело. Я пересек Миссисипи не для того, чтобы стать вестменом, и плакать не стану, если это счастье обойдет меня. Вот только вас мне будет очень жаль.

— Меня? С какой стати?

— Вы отдали столько сил, чтобы из меня что-нибудь получилось; я так и слышу, как мне будут говорить: вам так не повезло с этим никудышным учителем.

— Никудышный?! Я?! Сэм Хокенс?! Да я все могу! Неблагодарный! Знать вас больше не желаю! — И он гордо удалился, но с полдороги вернулся и важно закончил: — Имейте в виду! Если вы не потребуете всех денег, то это за вас сделаю я и запихну их в ваш паршивый карман!

И Сэм торжественно зашагал прочь. Он наверняка считал, что идет словно король, но на самом деле походил на шута. Этот милейший человек как всегда желал мне добра. Вот и теперь он хотел, чтобы я получил все деньги, но на это я бы ни за что не согласился.

Инчу-Чуна оказался прав, когда говорил, что краснокожий воин в любую минуту готов отправиться даже в самый дальний путь. Жизнь в пуэбло продолжала идти своим чередом, ничто не напоминало о предстоящем отъезде. Ншо-Чи была такой же, как всегда, не то что белая дама, сборы которой не обходятся без суматохи и нервотрепки. Эта индеанка отправлялась в далекое и опасное путешествие за прелестями цивилизации, а держалась удивительно спокойно. Меня никто ни о чем не спрашивал, никто ко мне не приставал, я должен был лишь завернуть приборы в мягкие шерстяные одеяла, которые дал мне Виннету. Вечер мы провели как обычно, ни словом не обмолвясь о завтрашней поездке. Спокойствие и выдержка индейцев передались и мне, так что я заснул безмятежным сном. Рано утром меня разбудил Хокенс, докладывая, что все готово к отбытию. Рассвет только забрезжил. Холодное осеннее утро бодрило.

Наскоро позавтракав, все жители пуэбло высыпали проводить нас к реке. Там мне предстояло впервые увидеть, как шаман предсказывает исход путешествия.

На зрелище собрались все жители деревни. В этом важном обряде не последнюю роль играл наш старый фургон. Он стоял на том же месте, и шаман, повесив на него шкуры и покрывала, спрятался внутри.

Краснокожие окружили фургон, и священный обряд — я мысленно назвал его спектаклем — начался. Сначала из фургона послышалось ворчание и фырканье, словно свора собак и кошек готовилась к отчаянной схватке.

Я стоял между Виннету и его сестрой. Ншо-Чи сменила девичий наряд на мужской, и теперь ее сходство с братом стало еще заметнее. Непокрытые волосы она завязала узлом на макушке, как брат. На поясе висело несколько разных мешочков, нож и пистолет, на плече — ружье. В этом новом, вышитом разноцветными нитками и украшенном бахромой наряде девушка выглядела воинственно, но в то же время очень женственно и привлекательно, отчего все взгляды были устремлены на нее. Поскольку на мне был такой же костюм, то мы все трое стали похожи друг на друга.

Кажется, услышав странные звуки из фургона, я немного скривился, на что Виннету заметил:

— Брат мой не знает нашего обычая, а потому мысленно смеется над нами.

— Я никогда не смеюсь над обрядами, даже если ничего не понимаю.

— То, что ты сейчас услышишь и увидишь, будет спором двух сил: злого рока и счастливой судьбы.

И он начал объяснять мне символику звуков, а потом и жестов, и движений шамана. Фырканье прекратилось, и послышалось протяжное завыванье, прерывающееся легкими всхлипами. Страшное завыванье означало, что шаман видит впереди неприятности, а мягкие всхлипы говорили о добрых силах. Это продолжалось довольно долго; вдруг шаман выскочил из фургона и пустился как сумасшедший с диким ревом бегать по кругу. Затем слегка сбавил темп, перестал выть, напускной страх прошел, и он начал медленный замысловатый танец, сопровождающийся монотонным пением. Его лицо скрывала маска, тело было обвешано разными странными и даже жуткими предметами. Вскоре танец и пение постепенно прекратились, шаман присел, спрятал голову и долго сидел, не двигаясь и не говоря ни слова. Наконец резко поднялся и поведал зрителям то, что ему было дано увидеть в будущем.

— Слушайте, слушайте, сыновья и дочери апачей! Вот что открыл мне Великий Дух Маниту! Вожди Инчу-Чуна и Виннету и наш бледнолицый вождь Сэки-Лата уезжают со своими белыми и краснокожими воинами, чтобы отвезти в город белых молодую дочь нашего племени Ншо-Чи. Добрый Маниту будет оберегать их во время пути, и они возвратятся счастливо домой. Ншо-Чи останется там, а потом тоже вернется. Но одного из них мы не увидим больше никогда.

Он замолчал и опустил голову, чтобы выразить свое сожаление по поводу грустного пророчества.

— Уфф! Уфф! Уфф! — пораженные краснокожие заволновались, но никто не посмел задать вопрос: кого?

Колдун молчал, и Сэм Хокенс не выдержал:

— Кто же не вернется? Скажи нам, шаман!

Тот погрозил ему рукой, повременил, затем поднял голову, остановил свой взгляд на мне и воскликнул:

— Лучше бы меня не спрашивали! Я не хотел говорить, но любопытный бледнолицый, Сэм Хокенс, заставил меня открыть его имя. Мы больше не увидим Сэки-Лату! Смерть настигнет его. И пусть те, кому я предсказал счастливое возвращение, держатся от него подальше, если не хотят тоже умереть! Рядом с ним они в опасности, а вдали — спасены! Это открыл мне Великий Дух! Хуг! И он вернулся в фургон.

Краснокожие, глядя на меня, громко выражали свое сочувствие.

— Что этому бездельнику пришло в голову? — возмутился Сэм. — Вы умрете? Только такая глупая башка могла до такого додуматься! У него все мозги высохли! С чего он это взял?

— Лучше спросите, что за этим кроется! Он не любит меня, ни разу не заговорил со мной. Впрочем, я платил ему тем же и просто не замечал его. Боится, как бы мое влияние на вождей не перекинулось и на остальных, а тут подвернулся подходящий случай, вот он и напророчил мне беду.

— Ну, я ему сейчас задам! Пара хороших тумаков…

— Стойте, Сэм! Не стоит принимать глупости так близко к сердцу.

Инчу-Чуна, Виннету и Ншо-Чи, услышав такое пророчество, озабоченно переглянулись. Не знаю, поверили они в него или нет, зато прекрасно понимали, какое воздействие оно окажет на всех присутствующих. С нами должны были отправиться тридцать воинов, но если они поверили, что пребывание рядом со мной несет смерть, переубедить их будет невозможно. Раз предсказание не изменить, значит, надо смягчить его силу. Моментально сообразив это, Инчу-Чуна и Виннету на виду у всех взяли меня за руки, и Инчу-Чуна громко, чтобы все услышали, сказал:

— Братья мои и сестры! Слушайте меня! Наш брат шаман умеет заглядывать в будущее, и то, что он предвидел, часто сбывалось. Но мы не раз убеждались, что он тоже ошибается. Обещал во время засухи дождь, но тот до сих пор не прошел. А перед последним походом на команчей сулил нам большие трофеи, а мы же, одержав победу, получили лишь несколько старых кляч и три дрянные винтовки. Советовал прошлым летом идти на реку Тояли, где пасутся стада бизонов, и мы последовали его совету, но добыли так мало мяса, что зимой чуть не умерли с голоду. Я могу вспомнить и много других случаев. Увы, зрение порой ослабевает. Может, он и сейчас ошибается, когда говорит о нашем друге, Сэки-Лате. Я предаю его слова забвению. Призываю сестер и братьев моих поступить точно так же. Посмотрим, сбудутся ли они.

И тут неожиданно вмешался Сэм:

— Не будем ждать, и не надо ждать, потому что есть способ сразу проверить, правду ли сказал шаман.

— О каком способе говорит мне мой бледнолицый брат? — удивился вождь.

— Сейчас скажу. Не только у краснокожих имеются шаманы, умеющие видеть будущее, и самый великий из бледнолицых шаманов — это я, Сэм Хокенс!

— Уфф, уфф! — удивились апачи.

— Да, да, удивляйтесь! Вы же принимали меня за самого обыкновенного вестмена, и все потому, что вы меня не знаете. Я вам не какой-нибудь первый встречный бродяга. Вы меня еще узнаете! Пусть воины возьмут томагавки и выкопают в земле узкую, но глубокую яму.

— Мой брат хочет заглянуть внутрь земли? — спросил Инчу-Чуна.

— Да, так как будущее сокрыто или в чреве земли, или в звездах. Но сейчас, ясным днем, звезд не видно, поэтому я обращаюсь к земле, доходчиво объяснил Сэм.

Несколько индейцев бросились копать томагавками яму в земле.

— Бросьте валять дурака, Сэм, — шепнул я. — Если краснокожие поймут, что вы водите их за нос, дело может принять совсем нежелательный оборот!

— Я валяю дурака? Вожу за нос? А как называется то, что выделывал тут их шаман? Не водил за нос? Что можно ему, позволительно и мне, чтоб мне лопнуть, уважаемый сэр. Я знаю, что делаю. Отойдите и не мешайте мне колдовать. Если мы ничего не предпримем, то воины, которые пойдут с нами, начнут сторониться нас.

— Вы, конечно, правы, но умоляю вас: не ломайте комедию!

— Никаких комедий не будет! Не волнуйтесь!

И все-таки мне стало как-то не по себе. Я прекрасно знал склонность Сэма к шуткам. Надо было остановить его, но Сэм уже направился к индейцам, чтобы показать, какой глубины рыть яму.

Когда яма была готова, он приказал воинам вернуться на свои места, а сам снял кожаную куртку, застегнул ее на все пуговицы и водрузил над ямой, так что теперь старая хламида напоминала деревянную трубу. Покончив с приготовлениями, он сделал трагическое лицо и воскликнул:

— Мужчины, женщины и дети апачей сейчас увидят, что я, бледнолицый кудесник, буду делать, и удивление охватит их! От моих волшебных заклинаний разверзнется земля, и я увижу, что нас ждет в ближайшем будущем!

Отойдя на несколько метров от ямы, он медленно и торжественно стал описывать вокруг нее круги, повторяя, к моему величайшему удивлению, таблицу умножения, причем так быстро, таким гнусавым голосом и с такими ошибками, что не только индейцы, но и мы почти не разбирали слов. Дойдя до умножения на девять, он ускорил шаг и для разнообразия принялся быстро подскакивать вокруг куртки, громко завывая и размахивая руками. Набегавшись и накричавшись до хрипоты, он подошел к куртке, несколько раз низко ей поклонился и засунул голову в горловину, чтобы заглянуть внутрь ямы.

Я страшно волновался, наблюдая за его кривляньем, однако, оглядевшись, понял, что краснокожие весьма серьезно воспринимают этот спектакль. Лица обоих вождей по-прежнему выражали спокойствие, хотя, несомненно, Инчу-Чуна догадывался, что Сэм ломает комедию.

Старый хитрец продержал голову внутри куртки примерно минут пять, при этом размахивал руками, словно видел перед собой страшные и необыкновенные картины. Наконец с важным видом вытащил голову, расстегнул куртку, надел ее вновь на себя и обратился к собравшимся:

— Пусть мои краснокожие братья зароют яму, потому что, пока земля открыта, я не могу говорить.

Когда все было сделано, Хокенс глубоко и облегченно вздохнул, как сильно уставший человек, и начал вещать:

— Ваш краснокожий брат шаман плохо увидел будущее, оно совсем другое. Я узнал, что произойдет в ближайшие недели, но всего открыть не могу. Могу лишь кое-что объяснить. Я видел ружья и слышал выстрелы. Тот, кто сделает последний выстрел, останется жив, последним же выстрелит ружье Шеттерхэнда. Он победит. Несчастье грозит моим краснокожим друзьям, и только рядом с Шеттерхэндом они будут в безопасности. А если сделают так, как говорил ваш шаман, то погибнут. Я все сказал! Хуг!

Пророчества Хокенса произвели ожидаемое впечатление, по крайней мере в данный момент. Краснокожие ему явно поверили, но с опаской поглядывали в сторону фургона, ожидая появления шамана. Но тот не показывался — верный знак того, что признал себя побежденным. Сэм Хокенс подошел ко мне и, сверкнув глазами, спросил:

— Ну, сэр, как у меня получилось?

— Как у самого настоящего обманщика!

— Отлично! Значит, все в порядке? Или нет?

— Да, мне кажется, вы своего достигли.

— Наверняка. Шаман посрамлен и не посмеет теперь носа высунуть.

Виннету спокойно и многозначительно взглянул на нас. Его отец не выдержал, подошел и обратился к Сэму:

— Мой белый брат очень мудр, у него есть куртка пророчеств, и он лишил слова шамана силы. Слава о его куртке пройдет от одной Большой Воды до другой. Но Сэм Хокенс сказал лишнее.

— Что же лишнее? — недоумевал бледнолицый прорицатель.

— Достаточно было упомянуть, что Сэки-Лата не принесет несчастья. Зачем Сэм Хокенс добавил, что смерть подстерегает нас?

— Потому что я так видел в яме.

Инчу-Чуна остановил его:

— Вождь апачей знает, как обстоит дело. И не стоило говорить о смерти, вселять страх в души наших людей.

— Страх? Воины апачей смелые и бесстрашные люди.

— Да. И мы докажем это, даже если на наш отряд, наш мирный отряд нападут враги. Выступаем!

Привели лошадей, на них погрузили мои инструменты, съестные припасы и прочие необходимые вещи.

У индейцев существует свой обычай провожать отправляющихся в поход: жители деревни некоторое время бегут за ними. На этот раз Инчу-Чуна отменил проводы. Тридцать краснокожих воинов простились с женами заранее, ибо звание воина не позволяло сделать это при всех. И только один из нас прощался во всеуслышание — конечно же, Сэм Хокенс, заметивший среди женщин Клиуну-Аи. Сидя верхом на муле, он приблизился к ней и спросил:

— Луна знает, что я видел в яме?

— Знаю, я слышала, что ты говорил.

— Я видел еще кое-что: например, тебя.

— Меня? Я тоже была в яме?

— Да. И я знаю твое будущее. Рассказать?

— Расскажи! — Бедная индеанка вся дрожала. — Что принесет мне будущее?

— Оно ничего не принесет. Наоборот, отнимет одну очень ценную вещь.

— Какую? — упавшим голосом спросила она.

— Твои волосы. Через несколько месяцев ты их потеряешь и станешь лысой, как луна, у которой тоже нет волос. И тогда я пришлю тебе мой парик. Прощай же, мутная луна!

Он пришпорил мула и с хохотом помчался вперед, а Клиуна-Аи пряча лицо, сокрушалась, что так глупо позволила посмеяться над собой.

Мы ехали в таком порядке: Инчу-Чуна, Виннету с сестрой и я — впереди, за нами Хокенс, Паркер и Стоун, затем тридцать апачей, которые по очереди вели навьюченных лошадей.

Ншо-Чи сидела на лошади по-мужски. Она была великолепной наездницей, в чем, впрочем, я убедился еще раньше, и не только легко сидела на коне, но так же свободно владела оружием. Посторонний мог принять ее за брата Виннету, но острый глаз сразу же заметил бы мягкие линии девичьего лица и фигуры. Ншо-Чи была прекрасна, ослепительно хороша, и ее красоты не портили ни мужская одежда, ни мужские повадки.

Первые дни похода пролетели без особых происшествий. Тогда, после памятного нападения на нас, апачи добрались до пуэбло за пять дней, так как пленные и раненые не позволяли двигаться с большей скоростью. На этот раз мы доехали до места, где Рэттлер убил Клеки-Петру, за три дня. Здесь мы остановились на ночлег. Апачи собрали камни и воздвигли своего рода памятник. Виннету стал еще серьезнее и задумчивее.

На следующий день мы отправились на то место, где были прерваны наши изыскательские работы. Из земли по-прежнему торчали колышки, и я мог сразу приняться за работу, однако нас отвлекли более неотложные дела.

Тогда, после боя, апачи не потрудились похоронить убитых белых и воинов кайова, и они лежали до сих пор там, где их застигла смерть. Звери и стервятники взялись за работу вместо людей. Мне, Сэму, Дику и Биллу пришлось заняться малоприятной процедурой захоронения человеческих останков, поскольку апачи, естественно, нам не помогали.

На это ушел целый день, и только на следующее утро я приступил к работе. Вместе с воинами мне помогал Виннету, а его сестра просто не отходила от меня ни на шаг. Как же приятно и споро шла работа! Свободные от работы воины охотились в окрестностях и вечером приносили пойманную добычу. Само собой разумеется, мы быстро продвигались вперед.

Рельеф местности оказался довольно сложным, но тем не менее через три дня мы подошли к соседнему сектору, а весь четвертый день я посвятил уточнению чертежей и записей. Я остался очень доволен столь быстро завершенной работой. Не за горами была зима, ночи стояли холодные, и нам приходилось постоянно поддерживать огонь в костре.

Я упомянул, что апачи помогали мне, однако делали это без видимого удовольствия. Они подчинились лишь приказу вождя, и я откровенно радовался, когда освобождал их от работы. А по вечерам тридцать апачей разбивали свой лагерь чуть дальше, чем это было принято у индейцев. Инчу-Чуна и Виннету, разумеется, все видели, но ничего не говорили.

Сэм тоже заметил это:

— Наши краснокожие друзья не падают с ног от усталости. Так было и так будет всегда: индейцы — отличные охотники и храбрые воины, но работать не любят. Работа не для них.

— То, что они делают для меня, совсем не тяжело и, собственно, это не работа. Причина же поменьше работать — в другом.

— Да неужели? В чем же, позвольте полюбопытствовать?

— Просто они помнят пророчества шамана и верят ему больше, чем вам, Сэм.

— Возможно, но это глупо!

— Кроме того, работа на съемке для них особенно неприятна. Судите сами — земля принадлежит им, я же измеряю ее для чужих, для врагов. Вот так-то, дорогой Сэм.

— Но их вожди велят…

— Безусловно. Но сие не означает, что воинам это по душе. Вот они и протестуют по-своему, тихо.

— Часто я ловлю их на том, как они собираются в кружок и о чем-то шепчутся. Голову даю на отсечение — обо мне. Причем ничего хорошего обо мне не говорят.

— Ну и пусть. Их мысли и слова не причинят нам зла. Нам зато вовсю помогают Инчу-Чуна, Виннету и Ншо-Чи, и уж на них-то можно положиться.

Сэм был абсолютно прав, потому что Виннету и его отец помогали нам буквально во всем с искренней братской учтивостью. Индеанка угадывала любое мое желание, по глазам читала каждую мысль. Она делала всегда то, что я хотел, даже в тех случаях, когда я ничего не говорил, с трогательной заботливостью помня даже о мелочах. С каждым днем я чувствовал все большую признательность. Девушка быстро все схватывала и внимательно слушала. Вскоре я, к моей великой радости, понял, что как-то незаметно стал ее учителем, каждое слово которого было для нее откровением.

Что бы я ни говорил, она впивалась взглядом в мои губы, повторяла каждое мое движение, даже если по обычаям ее народа оно было противоестественным. Казалось, она здесь только ради меня, мое здоровье и мои удобства для нее были важнее, чем для меня самого, поскольку я считал неприличным выделяться среди остальных.

К концу четвертого дня я закончил измерения, завернул инструменты в одеяла, и на пятый день рано утром мы отправились дальше. Вожди одобрили маршрут, по которому Сэм привел нас сюда.

Через два дня мы вышли на плоскую, поросшую травой и редким кустарником равнину. На Диком Западе, где часты опасные встречи, очень важно загодя заметить любого путника.

Неожиданно впереди мы увидели четверых белых всадников. Они тоже заметили нас и остановились, раздумывая, ехать ли вперед или свернуть в сторону. Повстречаться с тридцатью краснокожими — опасное дело для белого человека, если к тому же не знаешь, из какого те племени. Разглядев, что среди краснокожих находятся белые, путники отбросили сомнения и поскакали нам навстречу.

Они были одеты как ковбои, вооружены винтовками, ножами и револьверами. Когда до нас оставалось шагов двадцать, вскинув по принятому на Западе обычаю ружья, всадники остановились и один из них крикнул:

— Добрый день, господа! Нам держать ружья наготове?

— Добрый день, джентльмены, — ответил Сэм. — Уберите свои пушки! Мы не собираемся вас съесть! Позвольте спросить, откуда путь держите?

— От нашей старушки Миссисипи.

— И куда направляетесь?

— В горы, в Нью-Мексико, а потом в Калифорнию. Говорят, там нужны пастухи и платят больше, чем в тех краях, где мы жили прежде.

— Вам виднее, сэр, однако путь вам предстоит далекий, мы идем именно оттуда и направляемся в Сент-Луис. Дорога безопасна?

— Вполне. По крайней мере, мы ничего не слышали. Ну, потом вам нечего бояться, вас много, или краснокожие джентльмены покинут вас?

— В город пойдут только двое мужчин и девушка, дочь старшего из них. Это вожди апачей Инчу-Чуна и Виннету.

— Что вы сказали, сэр? Краснокожая леди едет в Сент-Луис? Позвольте узнать ваши имена.

— Извольте. Мы честные люди, и нам нечего скрывать их. Меня зовут Сэм Хокенс, чтоб мне лопнуть! Это мои друзья — Дик Стоун, Билл Паркер, а рядом вы видите Олд Шеттерхэнда. Этот юноша продырявил ножом медведя гризли и любого свалит с ног одним ударом. А теперь не будете ли и вы так любезны представиться нам?

— С удовольствием. О Сэме Хокенсе мы много слышали, а вот остальных не знаем. Меня зовут Сантэр, и я не столь прославленный вестмен, как вы, а простой и бедный ковбой.

Он представил своих спутников, но я не запомнил их имена. Обменявшись вежливыми фразами, мы разъехались в разные стороны. Когда те удалились, Виннету спросил Сэма:

— Зачем мой брат так подробно рассказал о нас?

— А почему я должен был скрывать?

— Лучше было промолчать.

— А что в том плохого? Они вежливо спросили, и я так же вежливо ответил. Сэм Хокенс всегда так поступает.

— Я не верю в вежливость бледнолицых. Они были вежливы, потому что нас оказалось в восемь раз больше. Очень жаль, что ты открыл им, кто мы такие.

— Почему? Ты думаешь, может что-нибудь случиться?

— Конечно.

— Что?

— Все что угодно. Не понравились мне эти бледнолицые. У того, с кем ты говорил, злые глаза.

— Я не заметил. Но и что из того, если злые? Они едут своей дорогой, мы — своей, им в голову не придет нападать на нас.

— Но я все-таки посмотрю, что они будут делать. Поезжайте потихоньку вперед, а мы с Шеттерхэндом проверим, действительно ли они едут туда, куда сказали, или только притворяются.

Наши друзья двинулись дальше, а мы с Виннету поскакали вслед за той четверкой. Признаться, мне тоже не понравился этот Сантэр, да и трое его попутчиков не вызывали особого доверия. Хотя, с другой стороны, как и чем они могли навредить нам? Если это и были любители запускать руку в чужой карман, вряд ли они приняли нас за достойную внимания дичь. И даже если они сочли, что у нас есть чем поживиться, вряд ли вчетвером отважились бы напасть на тридцать семь хорошо вооруженных человек. Я поделился своими сомнениями с Виннету, и тот ответил:

— Если они нападут на нас, то сделают это исподтишка. Они выберут жертву и будут ждать удобного случая.

— А кого же они выберут? Ведь они совершенно нас не знают.

— Того, у кого золото.

— Золото? Откуда они могут знать, есть ли у нас золото? А если и есть, то у кого? Они что, видят нас насквозь?

— Вовсе нет, просто догадаются. Сэм Хокенс неосмотрительно проговорился, кто мы такие и куда едем. Этого им достаточно.

— Ах! Теперь я понял, что мой брат имеет в виду. Индейцы, направляющиеся в город, должны иметь деньги, которых у них нет, значит, они везут золото. К тому же вы вожди, и вам, конечно, известны золотоносные места, поэтому скорее всего у вас много золота.

— Мой брат Сэки-Лата верно рассуждает. Если эти бледнолицые грабители, они нападут на нас, на вождей. И ничего не найдут.

— Не найдут? Но вы же хотели взять с собой золото!

— Мы сделаем это только завтра. Зачем носить его с собой, пока оно не нужно? Платить придется тогда, когда мы подъедем к городу. Вероятно, завтра мы заберем золото.

— Значит, эти золотоносные места лежат рядом с нашей дорогой?

— Да, есть такая гора, которая называется Наггит-циль. Так зовем ее только мы, а остальные не знают, что там есть золото, и называют ее по-другому. Сегодня к вечеру мы к ней подъедем и возьмем столько золота, сколько нам потребуется.

Признаюсь, я очень удивился. Эти люди знали места больших залежей драгоценного металла и, вместо того, чтобы пользоваться им, продолжали жить в нищете, а ведь стоило лишь протянуть руку — и карманы наполнились бы сокровищами! Что за люди эти индейцы!

Чтобы Сантэр нас не заметил, мы соблюдали все меры предосторожности, используя как прикрытие каждый холм, каждый куст. Через пятнадцать минут мы увидели всех четверых, во весь дух скакавших своей дорогой. Вероятно, они очень спешили. Мы остановились; Виннету проводил их взглядом, пока те совсем не скрылись, и только потом сказал:

— Бледнолицые не замыслили ничего плохого, мы можем быть спокойны.

Как же он ошибался! Ковбои уже задумали свое черное дело и перехитрили нас. Опасаясь, что мы проследим за ними, они сделали вид, будто спешат, и только потом повернули назад и поехали следом за нами.

Развернув лошадей, мы быстро нагнали своих товарищей. К вечеру наш отряд добрался до места. Осторожные вожди тщательно обследовали местность и только потом приказали разбить лагерь. Место выбрали у родника с прозрачной, чистой водой. Травы для лошадей было в достатке, кругом росли деревья и кустарник, и мы без опаски могли развести костер. Инчу-Чуна назначил два караула. Казалось, все меры предосторожности были приняты.

Апачи, как обычно, расположились на некотором расстоянии от нас и приступили к вечерней трапезе, состоящей из куска пеммикана. Мы всемером сидели у разведенного вблизи кустов костра, поскольку тут меньше досаждал холодный вечерний ветер.

После ужина, как всегда, мы принялись обсуждать планы на следующий день, и Инчу-Чуна сообщил, что завтра тронемся в путь чуть позже, ближе к полудню, а когда Хокенс поинтересовался о причине задержки, он не таясь — о чем я потом страшно сожалел — ответил:

— Это должно остаться в тайне, но если мои бледнолицые братья поклянутся, что никогда не воспользуются ею, я вам открою ее.

Мы поклялись, и он продолжал:

— Нам нужны деньги, и завтра вместе с Виннету и Ншо-Чи я отправлюсь за наггитами, золотыми самородками, и вернемся мы только к полудню.

Стоун и Паркер от удивления вскрикнули, а Хокенс спросил с не меньшим изумлением:

— Здесь рядом лежит золото?

— Да, — спокойно ответил Инчу-Чуна. — Но об этом никто не знает, даже мои воины. Сам я узнал это от своего отца, а тот — от своего. Такие тайны передаются от отца к сыну, они священны. И даже самому верному другу не рассказывают про них. Но я говорю вам об этом, однако места не называю, и каждого, кто осмелится пойти за нами, — застрелю.

— Нас ты тоже убьешь?

— Непременно! Я доверяю вам, но, если вы злоупотребите моим доверием, вас ждет смерть! Надеюсь, до нашего возвращения вы не покинете лагерь. Хуг!

Мы молча восприняли это краткое, но грозное предостережение. Потом разговор перешел на другую тему, и вдруг Сэм Хокенс самым неожиданным и невежливым образом прервал нашу беседу. Инчу-Чуна, Виннету и я сидели спиной к кустам, а Сэм, Дик и Билл — напротив нас. Громко вскрикнув, Хокенс вдруг вскинул ружье, прицелился и выпалил по кустам, переполошив весь лагерь.

Подбежали индейцы, мы тоже вскочили, спрашивая Сэма, что случилось.

— Там в кустах, за спиной Инчу-Чуны, были глаза!

Схватив головни из костра, индейцы бросились в кусты, но никого не нашли. Постепенно все успокоились и вернулись к огню.

— Сэму Хокенсу наверняка показалось, — сказал Инчу-Чуна. — Угольки мерцают, вот и померещилось.

— Да нет, я почти уверен — там были глаза.

— Может, ветер пошевелил листья, и мой брат увидел их блестящую сторону, приняв за глаза.

— Может быть, так оно и было, выходит, я застрелил два листика, хи-хи-хи!

И он засмеялся своим привычным смехом. Однако Виннету было не до шуток. С тревогой в голосе он сказал:

— В любом случае мой брат совершил ошибку, которой в будущем должен избегать.

— Я?! Ошибку?! Какую?

— Не надо было стрелять.

— Не надо? Вот те на! Разведчик забрался в кусты, и я имею полное право послать ему пулю в лоб, чтоб мне лопнуть!

— А откуда мы знаем, что разведчик пришел с плохими намерениями? Он, может быть, потому и подкрался, что решил выяснить, кто мы такие, а потом бы вышел из кустов и поприветствовал нас.

— Ну… бывает, конечно, — неохотно согласился Сэм.

— Этот выстрел очень опасен для нас, — продолжал Виннету. — Одно из двух: либо моему брату Сэму померещилось и это были не глаза, тогда выстрел может привлечь к нам врагов, находящихся поблизости, либо действительно кто-то следил за нами, но и в том случае тоже было бы лучше не стрелять, потому что заранее ясно, что промахнешься.

— Ого! Сэм Хокенс бьет наверняка! Очень бы хотел посмотреть на того, кто мне докажет, что я промахнулся.

— Я тоже умею стрелять, но и я бы промахнулся. Ведь разведчик заметил, что в него целятся, быстро убрал голову, пуля прошла мимо, и он скрылся в темноте.

— Все это так, но что бы сделал мой краснокожий брат на моем месте?

— Не стал бы вскидывать винтовку, пусть лежит на коленях, а незаметно выстрелом с бедра ранил бы его. Или, еще лучше, незаметно зашел бы ему в тыл, чтобы схватить живьем.

Выстрелить из ружья, лежащего на коленях, чрезвычайно трудно. Не каждому вестмену хватит сноровки на такой выстрел, хотя отличных стрелков среди них много. Я ничего не знал о такой манере стрельбы, поэтому, когда Виннету упомянул о ней, решил обязательно овладеть приемом, называемым выстрелом с бедра.

Представьте себе, сижу я, один или с товарищами, у костра, справа от меня лежит ружье. Вдруг замечаю следящие за мной глаза. Лицо наблюдателя скрыто, его выдает матовый, фосфоресцирующий блеск глаз. Однако должен заметить, что обнаружить в густой листве их чрезвычайно трудно, научиться этому невозможно, все дело в остром зрении, которое дается от рождения.

А вот незаметному выстрелу научиться можно. Выстрел с бедра производится следующим образом: слегка приподняв бедро и небрежным жестом одной руки пристроив на нем ружье, надо навести ствол на противника и спустить курок.

Мастерски стрелял с бедра Виннету. Я долго приноравливал свой громоздкий карабин к этому приему, и постоянными упражнениями в конце концов достиг желаемого.

Мы поискали-поискали и, не найдя никого, успокоились, тем не менее Виннету встал и пошел проверить кустарник еще раз. Через час он вернулся:

— Никого. Сэму Хокенсу, должно быть, показалось.

Но все-таки удвоил охрану, приказав обходить лагерь дозором. Мы легли спать.

Спал я плохо, часто просыпался, мне снились тревожные сны, главным действующим лицом которых был Сантэр и его друзья.

Позавтракав мясом и кукурузной похлебкой, Инчу-Чуна с сыном и дочерью отправились за золотом. Я просил взять и меня и объяснил — не золото тому причиной, а Сантэр.

— Брат мой, не беспокойся за нас, — ответил Виннету. — Ради твоего спокойствия я еще раз поищу следы Сантэра. Мы знаем, что золота тебе не надо, но если ты пойдешь с нами, узнаешь, где оно лежит, тебя может потянуть к сеющему смерть песку, как тянет всякого бледнолицего, пока душа и тело его не найдут погибели. Мы просим тебя — не ходи с нами. Не потому, что не доверяем, а потому, что любим и хотим уберечь тебя.

Я подчинился. Виннету еще раз внимательно осмотрел окрестности. Не обнаружив никаких следов, вожди двинулись в путь. Пошли пешком, значит, место было недалеко.

Я разлегся на траве, закурил трубку и, стараясь побороть не оставлявшее меня беспокойство, завел разговор с Сэмом Хокенсом, Диком и Биллом. Тревога не проходила, и я поднялся, не в силах сидеть без дела, вскинул карабин на плечо, решив развеять тяжелые мысли охотой в прерии.

Индейцы ушли на юг, а я решил пойти на север, подальше от запретного места.

Через полчаса я наткнулся на следы мокасин, которые оставили три человека. Следы больших, средних и маленьких ног означали, что здесь прошли Инчу-Чуна, Виннету и Ншо-Чи. Значит, они отправились сначала на юг, чтобы мы подумали, будто золото лежит там, а потом, повернули на север.

Что делать? Идти за ними? Увидев мой след, они подумают, что я следил за ними. В лагерь мне возвращаться не хотелось, и я повернул на запад.

Однако вскоре новые следы привлекли мое внимание — следы четырех мужчин в сапогах со шпорами. Естественно, я мгновенно подумал о Сантэре. Следы вели из ближайшей дубовой рощи туда, где в это время мог находиться Инчу-Чуна с детьми. Не раздумывая, я поспешил к роще. Там стояли лошади Сантэра и его товарищей. Я сразу узнал их. Все говорило о том, что ковбои провели здесь ночь. Так значит, они вернулись! Неспроста! Прав оказался Виннету! И Сэму Хокенсу вчера вечером не показалось — он действительно видел глаза разведчика, но спугнул его. Теперь все стало ясно: нас подслушали. Сантэр выбрал свою жертву и дожидался подходящего момента. Но как же он умудрился наблюдать за нами, ведь отсюда до нашего лагеря довольно далеко?

Я решил внимательно осмотреть деревья. Они были высокие и не толстые, забраться на верхушку не составляло большого труда. На одном из них виднелись четкие отметины, явно от шпор. Следовательно, кто-то залезал на дерево и сверху следил за каждым нашим шагом. О Господи! Надо вспомнить: о чем мы говорили в тот момент, когда Сэм заметил глаза? Да о том, за чем сегодня отправились Инчу-Чуна и его дети, — о золоте! И разведчик все слышал, а утром, взобравшись на дерево, проследил, куда пошли они. И, прихватив товарищей, отправился им вслед. Виннету, Инчу-Чуна и Ншо-Чи в опасности! Надо было немедленно догнать негодяев! В лагерь возвращаться не было смысла, поэтому я, быстро отвязав одну из лошадей, вывел ее из рощи, вскочил и помчался по следу мошенников, который вскоре совпал со следами индейцев.

Следы то исчезали, то появлялись вновь. Необходимо было определить их направление на тот случай, если они совсем исчезнут. Я стал вспоминать наш вечерний разговор и на основании скупых сведений пытался определить то место, где апачи находили золото. Виннету говорил о горе Наггит-циль — Золотой горе. Следовательно, надо искать гору. Я огляделся. Вокруг простиралась плоская равнина, и лишь на севере, куда я спешил, виднелось несколько высоких холмов, поросших лесом. Именно там должна быть Золотая гора.

Старая кляча, которую я прихватил в спешке, двигалась очень медленно, и только удары плеткой немного приободрили ее. Вскоре я достиг подножия холмов. Следы привели меня в каньон, где и потерялись на каменистой тропе. Где искать Сантэра? Вправо ответвлялся другой каньон. Спешившись, я внимательно осмотрел землю, пытаясь обнаружить следы. И мне это удалось следы вели направо. Вскочив на лошадь, я поспешил туда, но дорога опять раздваивалась, а здесь, в горах, она все время петляет, поэтому больше не было смысла продвигаться верхом.

Привязав лошадь к дереву, подгоняемый тревогой, я побежал по узкому каменистому дну некогда бурного потока. Поднявшись на крутой перевал и переведя дух, я во весь опор помчался вниз. Следы сворачивали в лес. Я продрался сквозь чащу, неожиданно деревья стали реже, посветлело, и я оказался на опушке. Вдруг грянул выстрел, и сразу раздался страшный крик это был предсмертный крик апачей.

Я уже не просто бежал, а несся огромными прыжками, как хищник, преследующий добычу. Раздался еще один выстрел, потом другой — из двустволки Виннету. Слава Богу! Он жив! Сломя голову я метнулся к поляне и замер как вкопанный!

На середине поляны лежали Инчу-Чуна и его дочь, раненые или мертвые — неизвестно. Неподалеку, за небольшой скалой, притаился Виннету, который перезаряжал винтовку, а слева от меня, укрывшись за деревьями, стояли двое негодяев, с ружьями наизготовку.

Справа, между деревьями, осторожно полз третий, собираясь зайти молодому вождю в тыл. Четвертый лежал передо мной с простреленной головой.

Самую большую опасность для Виннету представляли эти двое. Быстро вскинув карабин, я разрядил в них сразу оба ствола и, не перезаряжая оружия, бросился за третьим негодяем. Тот моментально обернулся и выстрелил в меня, но не попал — пуля просвистела мимо. Он бросился наутек. Я помчался за ним — это оказался сам Сантэр. Расстояние между нами увеличивалось. На поляне я еще видел его, но потерял из виду, когда он скрылся в лесу. Замешкавшись в поисках следов, я решил вернуться, тем более что Виннету могла понадобиться моя помощь.

Виннету стоял на коленях возле отца и сестры, тревожно вглядываясь в их лица. Заметив меня, он поднялся. Никогда не забуду его взгляд — такое безмерное отчаяние и холодная ярость отражались в нем.

— Мой брат Сэки-Лата видит, что произошло. Прекраснейшая и достойнейшая дочь племени апачей, Ншо-Чи, никогда не пойдет в город белых людей. Жизнь пока еще теплится в ней, но глаз она не откроет никогда.

Я окаменел от горя. Отец и дочь лежали в луже крови — Инчу-Чуна с простреленной головой и Ясный День, смертельно раненная в грудь. Он умер сразу, она еще дышала. Ее загорелое лицо все больше бледнело, тень смерти легла на дорогие мне черты.

Девушка слегка пошевелилась, повернула голову к лежащему рядом отцу и медленно открыла глаза. Увидев Инчу-Чуну в крови, она вздрогнула и потеряла сознание. Очнувшись, дотронулась до груди и, почувствовав под рукой струйку крови, глубоко вздохнула.

— Моя дорогая, единственная сестра Ншо-Чи! — произнес Виннету с непередаваемой скорбью в голосе.

Она подняла глаза:

— Виннету… брат… мой… Отомсти… отомсти… за… меня… прошептала она.

Затем перевела взгляд на меня, и слабая улыбка расцвела на ее побелевших губах:

— Сэки-Лата… Ты… здесь… умираю… все… — выдохнула она.

Смерть помешала ей договорить, навсегда закрывая ее уста. Невыносимая боль наполнила мое сердце, и я, вскочив на ноги, закричал так громко, что эхо прокатилось по горам.

Виннету медленно, словно под тяжестью огромного груза, поднялся, обнял меня и произнес:

— Они оба мертвы! Самый благородный и великий из вождей и сестра моя Ншо-Чи, которая отдала тебе свое сердце. Она умерла с твоим именем на устах, помни об этом, прошу тебя, помни, брат мой!

— Никогда, никогда не забуду! — поклялся я.

Но вот лицо Виннету стало суровым, голос зазвучал, как далекие раскаты грома:

— Ты слышал ее последнюю просьбу? Месть! Я должен отомстить за нее! И я отомщу так, как никто и никогда еще не мстил! Ты знаешь, кто убил их? Ты видел их? Это были бледнолицые, которым мы не сделали ничего плохого. Так было и так будет всегда, пока они не уничтожат последнего краснокожего. На собственной земле индеец всегда будет жертвой белых. Мы шли в город этих проклятых бледнолицых; Ншо-Чи хотела стать такой, как белая женщина, потому что любила тебя и думала, что, научившись обычаям белых, сможет завоевать твое сердце. И заплатила за это жизнью. Любим ли мы вас или ненавидим — все равно там, где ступает нога бледнолицего, нас ждет гибель. Великий плач пройдет по всем племенам апачей: по всем землям, где живут наши сородичи, прозвучит клич ярости и мести. Глаза всех устремлены на Виннету, они жаждут увидеть, как он отомстит за смерть отца и сестры. Пусть брат мой Сэки-Лата услышит мою клятву, которую я даю над телами самых дорогих для меня людей! Клянусь Великим Духом, клянусь благородными предками наших племен, что с этой минуты я застрелю из винтовки, выпавшей из мертвой руки моего отца, каждого встретившегося мне белого или пусть…

— Остановись! — прервал я его, сознавая всю силу такой клятвы и понимая, что он ее сдержит. — Постой! Брат мой, Виннету, прошу тебя, не торопись клясться!

— Ты просишь не торопиться? — гневно спросил он.

— Клятву приносят со спокойной душой.

— Уфф! Душа моя спокойна, как могила, куда я опущу своих родных. И как земля никогда не отдаст их нам, так и я не отступлюсь от слов! Клянусь!

— Умоляю, остановись!

Он грозно сверкнул глазами и воскликнул:

— Олд Шеттерхэнд собирается помешать мне? Я не хочу, чтобы старые скво плевали в меня, считая трусом! Я не хочу, чтобы меня изгнали из моего собственного племени за то, что я не отомстил за смерть своих близких!

— Ты меня не понял! Я тоже хочу, чтобы убийца был наказан. Трое уже получили по заслугам, четвертый сбежал, но ему от нас не уйти.

— Я в этом не сомневаюсь! — воскликнул Виннету. — Но дело не только в нем одном. Он действовал как сын белого племени, которое несет нам смерть. Все бледнолицые отвечают за то, чему научили его, поэтому они все виноваты. И я, Виннету, первый и верховный вождь всех апачей, бросаю им вызов!

Он стоял передо мной, гордый и непреклонный. Несмотря на свои юные годы, он — могучий вождь апачей! Да, такой сдержит клятву, сумеет собрать под своим командованием всех краснокожих воинов и начать великую и отчаянную, не на жизнь, а на смерть, войну с белыми. Не важно, что исход ее предрешен. Все равно прерии Дикого Запада покроют тысячи трупов.

Именно тогда, в ту страшную и горестную минуту, решалась судьба многих племен, решался вопрос — быть или не быть кровавой бойне, откопают ли краснокожие военный топор и вступят ли на военную тропу против белых.

Я взял апача за руки и сказал:

— Пусть Виннету выслушает меня. Возможно, это последняя моя просьба. И он больше никогда не услышит голоса своего белого друга и брата. Здесь лежит Ншо-Чи, и ты говоришь, что она любила меня и умерла с моим именем на устах. Тебя она тоже любила: меня — как друга, тебя — как брата, и ты отвечал ей тоже любовью. Во имя этой любви заклинаю тебя: дай свою клятву после того, как скалы сомкнутся над достойнейшей из дочерей апачей, но только не сейчас.

Опустив голову, Виннету внимательно слушал меня, затем посмотрел на сестру. Лицо его смягчилось, и он заговорил:

— Мой брат Сэки-Лата имеет большую власть над сердцами людей. Ншо-Чи обязательно бы последовала твоему совету, поэтому и я не могу отказать. Когда глаза мои не будут видеть их тел, тогда и решится, понесут ли воды Миссисипи и ее притоков кровь бледнолицых и краснокожих в море. Я сказал! Хуг!

Я с благодарностью пожал ему руку.

— Мой краснокожий брат поймет, что не милости для убийцы прошу я. Пусть преступника настигнет суровая и страшная кара, которую он заслужил. Нельзя позволить ему убежать. Скажи, Виннету, что нам делать?

— Ноги мои скованы, — мрачно сказал вождь, — обычаи моего народа повелевают остаться с мертвыми родными и похоронить их. Только потом я смогу вступить на тропу отмщения.

— Когда будут похороны?

— Я должен посоветоваться с воинами. Мы можем или похоронить их здесь, где они умерли, или отвезти туда, где они жили. Если их тела найдут здесь последнее пристанище, на обряд погребения верховного вождя Инчу-Чуны потребуется несколько дней.

— Убийца успеет скрыться!

— Не успеет. Виннету не может пуститься в погоню, но вместо него это сделают другие. А теперь, брат, скажи, как ты очутился здесь?

Он заговорил об обычных делах и внешне казался совершенно спокойным. Я рассказал ему обо всем. Вдруг мы услышали тяжелый стон, доносящийся с места, где лежали сраженные мной грабители. Мы приблизились к ним и увидели, что один из них, раненный, как и Ншо-Чи, в грудь, еще жив и только что пришел в сознание. Вытаращив глаза, он что-то бормотал. Второй белый был мертв: пуля попала ему в сердце. Я наклонился к раненому и спросил:

— Вы узнаете, кто рядом с вами?

Казалось, он силился припомнить, что произошло, затем его глаза просветлели, и я услышал тихий голос:

— Где… где… Сантэр?

— Убежал.

— Ку…да…?

— Не знаю, но думаю, вы поможете нам. Ваши товарищи мертвы, и вам тоже осталось недолго жить. Хотя бы перед лицом смерти скажите правду. Откуда пришел Сантэр?

— Не… знаю…

— Это его настоящее имя?

— У… него… много… имен…

— Кто он такой?

— Не… знаю…

— Здесь у вас поблизости есть еще сообщники?

— Нет… нет…

— Куда вы ехали?

— Никуда… Туда… где… деньги…

— Следовательно, вы бандиты? Почему решили напасть на апачей?

— Наг… гиты…

— Но вы же ничего не знали о золоте?

— Не… знали… сначала…

Ему было трудно говорить, и я сам составил за него фразу:

— Вы услышали, что апачи едут на восток, и подумали, что у них должно быть золото?

Он кивнул в ответ.

— Поэтому решили напасть на них? Чтобы ввести нас в заблуждение, вы проскакали немного вперед, а потом вернулись?

Он опять подтвердил кивком головы.

— Потом вы поехали за нами. И подслушали нас вечером?

— Да… Сантэр…

— Так это был сам Сантэр? Он передал вам, что услышал?

— Апачи… Наггит… циль… забрать наггиты… утром…

— Я так и предполагал. Потом вы спрятались в кустах и с деревьев вели наблюдение за нами?

Ничего не ответив, он закрыл глаза.

— И решили напасть на индейцев, когда те…

Тут Виннету прервал меня:

— Брат мой, незачем больше спрашивать, этот бледнолицый никогда не ответит нам — он умер. Белые собаки хотели похитить нашу тайну, но опоздали. Мы уже возвращались, когда они, укрывшись за деревьями, открыли стрельбу. Инчу-Чуна и Ншо-Чи упали, мне пуля пробила рукав. Я выстрелил в одного из них, но тот успел спрятаться за деревом, и я промахнулся. Вторая пуля настигла его дружка. Я укрылся за скалами, и если бы ты, мой брат, не подоспел вовремя, я бы погиб. Двое наступали спереди, третий крался с тыла, я его видел, но защититься не мог. Когда услышал выстрел твоего карабина, я понял, что спасен. Теперь мой брат все знает, и давай обдумаем, как схватить Сантэра.

— Ты мне оказываешь честь, поручая поймать его?

— Да, Сэки-Лата, ты обязательно выйдешь на след подлеца.

— Не сомневаюсь. Но на поиски уйдет уйма времени.

— Нет, след искать не надо, мы знаем, куда он приведет — к их стоянке. А там растет трава, и Сэки-Лата прочитает, куда ведут его следы.

— А потом?

— Потом мой брат и десять воинов пустятся в погоню. Остальные двадцать воинов нужны для обряда погребения.

— Пусть будет так. Положись на меня, я не подведу моего краснокожего брата.

— Я знаю, Сэки-Лата сделает все так, как сделал бы я сам! Хуг!

Я крепко пожал руку Виннету, в последний раз склонился над телами Инчу-Чуны и Ншо-Чи и отправился в путь. На краю поляны я обернулся: Виннету, затянув похожую на тихие стоны траурную песнь апачей, прикрывал одеялами головы погибших. О Господи! Что я тогда почувствовал! Но я должен был действовать и поспешил назад той самой дорогой, которая привела меня сюда.

По дороге меня одолевали сомнения. Сантэру не было смысла возвращаться в лагерь, ему надо было уходить поскорее и подальше от нас. Почему бы ему не воспользоваться лошадью, которую я оставил у подножия горы? Он непременно наткнется на нее у выхода из каньона.

Представив это, я прибавил шагу, на перевале отдохнул несколько минут и бегом пустился вниз. Как я и думал, лошади на месте не оказалось. Не теряя времени на поиски следов, — впрочем, на каменистом дне ущелья их быть не могло, — я промчался по высохшему руслу реки и только в долине остановился. Здесь надо было отыскать следы. Сухая земля затрудняла поиски. Минут через десять я выбрался на более рыхлый грунт, где отпечатки копыт должны быть заметнее.

Однако меня ждало разочарование. Несмотря на самые тщательные поиски, следов я не нашел. Сантэр здесь не проезжал. Видимо, он покинул каньон значительно выше, свернув в другую сторону. Я стоял и думал, что мне делать: вернуться и искать место, где Сантэр свернул? На это уйдет много времени, чего я не мог себе позволить. И я решил поскорее добраться до лагеря.

Я мчался со всех ног. Виннету научил меня правильно, не задыхаясь и не уставая, бежать. Надо только умело переносить тяжесть тела с одной ноги на другую, и тогда можно без напряжения бежать часами. Конечно, если легкие в порядке.

Сначала я направился к лагерю Сантэра. Лошади по-прежнему стояли в рощице. Сев на одну из них и взяв остальных под уздцы, я поехал в наш лагерь и к полудню уже прибыл на место. Навстречу выбежал Сэм:

— Сэр, где вы пропадаете? Опоздали к завтраку, а я… — Он осекся, увидев лошадей. — Чтоб мне лопнуть! Отправились пешком, а возвращаетесь верхом! Неужели вы их украли?

— Нет. Этих животных я добыл.

— Где?

— Неподалеку.

— Чьи они?

— Приглядитесь внимательно! Я-то их сразу узнал, а ведь ваши глаза лучше моих.

— Так оно и есть! Теперь и я узнал — это лошади Сантэра и его компании. Но одной не хватает.

— Будем искать ее вместе с всадником.

— А что…

— Спокойно, дорогой Сэм! Случилось нечто серьезное и печальное. Мы должны немедленно сниматься с места.

— Куда и зачем?

Я собрал апачей и сообщил им о смерти Инчу-Чуны и его дочери. Услышав это, они замерли: трудно было поверить столь ужасной вести. Тогда я подробно рассказал, как все произошло, и закончил так:

— И теперь мои краснокожие братья должны признать, кто вернее предсказал будущее: Сэм Хокенс или краснокожий шаман. Инчу-Чуна и Ншо-Чи погибли, потому что с ними не было меня. А Виннету спасся. Скажите, что я приношу — жизнь или смерть?

Сомнений на сей раз уже не было. Раздался клич, который был услышан на много миль кругом. Краснокожие, словно потеряв рассудок, принялись бегать, размахивая оружием, и воинственными гримасами демонстрировать свое горе и решимость отомстить за смерть вождя и его дочери. Мне с трудом удалось успокоить их:

— Нельзя терять времени, воины апачей! Криками делу не поможешь. Мы отправляемся на поиски убийцы!

— Да, да, вперед! — седлая коней, закричали апачи.

— Тихо! Моя братья пока не знают, что надо делать. Я скажу вам.

Они так тесно обступили меня, что чуть было не задавили. И плохо бы пришлось Сантэру, попадись он им в руки в этот момент. Стоун и Паркер, пораженные вестью о смерти отца и сестры Виннету, молча наблюдали за нами, стоя в стороне. Сэм, конечно, дал выход своим чувствам:

— Я чувствую себя так, словно меня огрели по голове. Трудно поверить в такое! Эта прекрасная, добрая краснокожая мисс! Она была так мила и предупредительна со мной, и ее больше нет? Чувствую, словно…

— Ваши переживания оставьте пока при себе, дорогой Сэм! — прервал я его. — Мы должны догнать убийцу. Надо действовать, а не давать волю чувствам!

— Все! Едем! Но куда? Вам известно, где искать негодяя?

— Пока нет.

— Давайте пораскинем мозгами. Где искать его следы, мы не знаем. Что же делать? А искать обязательно надо, хотя это чертовски трудно.

— Наоборот, очень легко.

— Вы так считаете? Гм! Вы хотите сказать, что мы поедем в каньон и обследуем каждый камешек?

— Я не говорил о каньоне.

— Нет? А о чем же? Порой и гринхорну приходит в голову дельная мысль, но…

— Сэм, прекратите! Сколько можно обзывать меня? Мне надоели ваши шуточки! Оставьте их при себе!

— Шуточки? С чего вы взяли, сэр? Просто я не понимаю, как это можно поймать Сантэра, не обследовав место, где обрывается след?

— Но вы же сами согласились, что мы потеряем много времени. Мы поступим иначе. Взгляните на те холмы, похоже, они не образуют сплошную цепь, а находятся на расстоянии друг от друга.

— Правильно. Я знаю эту местность неплохо. Это не горная цепь, а просто отдельные холмы в прерии.

— Прерии? Значит, там есть трава?

— Ну да, такая же трава, как здесь!

— Я так и думал. Сантэр может себе ехать сколько угодно по холмам и между холмами, но в прерии он обязательно оставит следы.

— Самой собой разумеется, уважаемый сэр!

— Тогда слушайте. Мы разделимся на два отряда, четверо белых объедут горы справа, а десять апачей — слева. И встретимся на противоположной стороне, кто-нибудь из нас обязательно выйдет на след. Я уверен, мы найдем его, а уж потом решим, что делать дальше.

Сэм озадаченно поглядел на меня и воскликнул:

— Черт возьми! Как же это я сам не догадался? Все так просто и понятно, под силу даже ребенку, чтоб мне лопнуть!

— Вы согласны, Сэм?

— Полностью, сэр, полностью! Быстро выбирайте десять воинов!

— Поедут те, у кого самые выносливые и быстрые лошади. На случай, если поиски наши затянутся, надо прихватить продовольствие. Вы лучше знаете эти места. Сколько нам потребуется времени, чтобы объехать холмы?

— Если поспешим — часа два.

— Тогда — вперед!

Я отобрал десятерых апачей, которые обрадовались, поскольку предпочитали искать убийцу, а не петь траурные песни. Остальным я объяснил дорогу к Виннету, и мы тронулись в путь.

Но сначала мы заглянули на стоянку Сантэра, чтобы повнимательнее рассмотреть следы коня, на котором я скакал утром. Я аккуратно перерисовал отпечаток копыта, на что Сэм Хокенс недоуменно покачал головой:

— А что, геодезистов учат делать рисунки даже лошадиных копыт?

— Нет, но я думаю, что любому вестмену тоже стоит этому поучиться.

— Зачем?

— Вот найду след лошади и сравню его с рисунком.

— Неглупо! Это вы тоже прочитали в книжках?

— Нет.

— А где?

— Сам догадался.

— Что за чудесные мысли приходят вам в голову, никогда бы не подумал, хи-хи-хи!

— Вероятно, в моей голове им приятней находиться, чем под вашим париком, милый Сэм!

— Верно! Верно! — воскликнул Дик Стоун. — Так ему и надо!

— Я не потерплю, когда меня оскорбляют, заглядывая мне под парик!

— А что ты можешь мне сделать?

— Возьму и подарю его тебе! И чего привязались? Я же согласился, что план нашего грин… план совсем неплох, и хочу лишь сказать, что такие рисунки следовало бы раздать нашим краснокожим.

Я ответил, что это излишне. Сэм страшно удивился, я же объяснил:

— Во-первых, они не смогут сравнить рисунок со следом как полагается. Во-вторых, следы Сантэра едва ли им встретятся: я почти убежден.

— А я утверждаю обратное. Не мы, а они их найдут. Ведь это же яснее ясного, что Сантэр поедет на запад.

— Я не уверен.

— Как так? Он же ехал в западном направлении, когда вы его встретили, следовательно, он помчался туда и теперь.

— А вот и нет. Он умен и хитер, в чем мы уже смогли убедиться, и ждет, что мы поступим именно так, как вы сейчас говорили, будем искать его на западе, а он тем временем повернет на восток. Это же совершенно ясно.

— Ну раз все так просто и понятно, будем надеяться, что вы правы.

Вскоре мы разделились: индейцы повернули налево, на запад, а мы вчетвером — на восток.

Пришпорив коней, мы поскакали по прерии, оставляя зловещие холмы слева и стараясь ехать по мягкой земле, где могли быть заметны следы Сантэра. Не отрывая глаз от земли, мы мчались вперед.

Так прошел час, потом еще полчаса. Когда мы уже почти обогнули холм, на темной траве вдруг появился след. Здесь явно проскакала лошадь. Мы спешились и пошли по следу, пытаясь найти более четкий отпечаток копыта. Скоро таковой был обнаружен, я сопоставил его с рисунком: они совпадали. Наконец-то мы вышли на след Сантэра!

— Какая замечательная вещь этот рисунок, надо обязательно взять на заметку, — воскликнул Сэм.

— Да, возьми на заметку! — подхватил Паркер. — И еще кое-что.

— Что?

— А то, что ты, учитель, учишься у своего ученика.

— Неужели ты думаешь, что обидел меня, старина Билл? Ничего подобного, хи-хи-хи! — засмеялся Сэм. — Учителю всегда приятно узнать, что его ученик превзошел учителя по уму и смекалке. А вот от тебя подобных результатов не жду. Сколько лет я потратил, чтобы сделать из тебя вестмена, и все кобыле под хвост. Если в молодые годы ничему не научился, нечего рассчитывать, что к старости поумнеешь.

— Старые песни! Ты меня еще гринхорном назови, жить не можешь без этого прозвища, а вот с Олд Шеттерхэндом этот номер уже не пройдет.

— Вот именно, ты гринхорн, каких свет не видывал, да притом еще старый, и тебе должно быть стыдно перед молодым, который на голову выше тебя, старого дурака, чтоб мне лопнуть!

Обмениваясь колкостями, они тем не менее пришли к единому мнению, что Сантэр проезжал здесь примерно два часа назад. Однако мы не смогли пуститься в погоню — пришлось ждать апачей, а они появились только спустя три четверти часа. Одного я послал с донесением к Виннету, с остальными мы поскакали дальше на восток.

До наступления сумерек оставалось часа два, и мы спешили, чтобы хоть немного наверстать упущенное время. Ночью нечего было и думать о преследовании беглеца — его след терялся в темноте.

Мы прекрасно понимали, что именно за вечер и ночь Сантэр постарается оторваться от нас. Назавтра нам предстояли лихие скачки. В отличие от беглеца, имевшего полную свободу действий, мы должны были все время внимательно следить за дорогой. Но ночная гонка должна была утомить Сантэра, не говоря уже о его коне, которому необходим был хороший отдых, это было единственное обстоятельство, игравшее нам на руку.

Немного погодя холмы, названные Виннету и его отцом Золотыми, исчезли, и мы выехали на равнину, покрытую побуревшей травой и поросшую кустарником. Сантэр ехал быстро, его конь буквально взрывал землю копытами, оставляя отчетливые следы.

Наступили сумерки, пришлось спешиться, чтобы видеть след. Но вот он совсем пропал. К счастью, в этом месте росло немного зеленой травы, мы пустили лошадей пастись, а сами, завернувшись в одеяла, легли спать. Ночь была очень холодной. Мои товарищи, замерзнув, несколько раз просыпались. Я же вообще не сомкнул глаз, не переставая думать о неожиданной смерти Инчу-Чуны и его дочери. Стоило мне лишь смежить глаза, как я снова видел их лежащими в крови и слышал последние слова Ншо-Чи. Я ругал себя за то, что был недостаточно внимателен с ней: думал о том, что в памятном разговоре с ее отцом надо было вести себя иначе. Мне казалось, что это я, собственноручно, толкнул ее в объятия смерти.

К утру холод стал совсем невыносим. Я встал и, чтобы согреться, принялся ходить. Сэм Хокенс тоже проснулся и, по своему обыкновению, пошутил:

— Замерзли, уважаемый сэр? Надо было захватить с собой грелку, коль уж собрались на Дикий Запад. Вы, гринхорны, без нее ни на шаг… А я чувствую себя великолепно в моей старой куртке; не страшны ей ни стрелы индейцев, ни холод. Хи-хи-хи!

Холод разбудил всех, и, как только стало светать, мы тронулись в путь. Лошади отдохнули, а после ночного холода рвались вперед.

Плоская прерия тем временем плавно перешла в равнину с разбросанными по ней холмами. Трава на их вершинах пожелтела и пожухла от заморозков и ветров, а на равнине оставалась зеленой и мягкой. Кое-где блестели лужи, из них мы поили лошадей.

Ближе к полудню следы, идущие до сего времени на восток, немного сместились к югу. Сэм вдруг принял озабоченный вид, а когда я спросил его, в чем дело, ответил:

— Боюсь, наши усилия напрасны.

— В чем дело?

— Сантэр, старая лиса, похоже, идет к кайова.

— Да он не отважится!

— Еще как отважится! Может, надеетесь, что ради ваших прекрасных глаз он станет посреди прерии и позволит себя схватить? Сантэр — не дурак и понимает, что наши лошади не чета его кляче и рано или поздно мы его догоним, вот и решил найти убежище у кайова.

— Но они не примут его!

— Еще как примут, можете не сомневаться, особенно когда узнают, что он застрелил Инчу-Чуну и Ншо-Чи. Знаете, как они обрадуются! Надо обязательно до вечера догнать его!

— По-вашему, он давно проезжал тут?

— Это не имеет значения. Ночь Сантэр провел в седле и наверняка сейчас вынужден будет отдохнуть.

К полудню мы вышли на место привала Сантэра. Его конь так устал, что, судя по следам на траве, еле держался на ногах. Сам всадник, похоже, устал не меньше. По нашим предположениям, Сантэр отдыхал значительно дольше, чем намеревался, и лишь два часа назад покинул это место.

Следы все больше сворачивали к югу. Видимо, Сантэр решил распрощаться с Канейдиан и выйти к Ред-Ривер. Мы дали отдых лошадям, надеясь настичь его до наступления темноты.

После полудня мы опять пустились в погоню. Внимательно изучив следы, мы обнаружили, что беглец опережает нас всего на полчаса.

На горизонте появилась темная полоса.

— Лес, — объяснил Сэм. — Кажется, перед нами один из северных рукавов реки.

Это было препятствие, осложняющее нашу задачу. В прерии мы имели прекрасный обзор, да и засаду легче обнаружить, не то что в лесу. Времени для более подробного изучения местности не было. Сэм оказался прав. Мы вскоре очутились у небольшой речушки, в которой воды почти не было — так, одни лужи в углублениях. И леса, как такового, не было, только по берегам росли отдельные деревья и кусты.

К вечеру мы почти нагнали беглеца и теперь в любую минуту ожидали его увидеть. Мы пришпорили лошадей. Мой пегий держался молодцом. Я вырвался вперед. Перед глазами стояли Инчу-Чуна и Ншо-Чи, и я должен был поймать и наказать убийцу.

Обогнув заросли, след спустился вниз, к высохшему руслу. Я приостановился, чтобы предупредить своих товарищей. Это спасло нас. В ожидании их я глянул вниз и мгновенно отпрянул назад, в заросли. В пятистах шагах от меня, но уже на противоположном берегу, у леса, была стоянка индейцев. На вбитых в землю кольях на ремнях висело мясо. Высунься я чуть больше, индейцы меня заметили бы. Я слез с лошади и показал товарищам, что происходит на том берегу.

— Кайова! — сказал один из апачей.

— Да, кайова, — согласился Сэм. — Видно, сам дьявол помогает этому проклятому Сантэру! Ускользнул от нас в последнюю минуту!

— Кайова не очень много, — заметил я.

— Гм! Тут могут быть не все, а сколько их в лесу — неизвестно. Видно, охотились и теперь готовят еду.

— Сэм, что делать? Повернем назад?

— Ни в коем случае! Останемся здесь!

— Это опасно.

— Ерунда.

— Но ведь любой краснокожий может прийти сюда?

— И не подумает! Во-первых, они на том берегу, а во-вторых, уже темнеет, а ночью они не рискнут покинуть лагерь.

— Лучше быть поосторожнее.

— Так рассуждают гринхорны. Поверьте, под носом у кайова мы в безопасности, как в Нью-Йорке. Они сюда не придут, а вот мы нанесем им визит. Я обязательно должен поймать этого Сантэра собственными руками, даже если мне придется сразиться с тысячей кайова.

— Что-то вы слишком уж горячи, дорогой Сэм, всегда меня ругаете за опрометчивость, а тут лезете на рожон…

— Что? На рожон? Сэм Хокенс слишком горяч? Хи-хи-хи! Такого мне еще никто не говорил! Сэр, вроде вы не робкого десятка, с одним ножом пошли на медведя, так откуда же ваш страх?

— Это не страх, всего лишь осторожность. Враги слишком близко.

— Близко? Не смешите меня! Да мы подойдем к ним еще ближе, поверьте мне. Подождите, пока совсем стемнеет.

Сэм Хокенс в тот день был не похож на себя. Смерть прекрасной, доброй и милой краснокожей мисс потрясла маленького вестмена, и он жаждал только одного: отомстить. Поскольку Стоун и Паркер поддержали Сэма, мне оставалось подчиниться. Мы стреножили лошадей и стали ждать ночи.

Кайова, по-видимому, ни о чем не подозревали. Они открыто ходили, переговаривались и вообще вели себя так, будто находились в своем собственном, хорошо охраняемом селении.

— Смотрите-ка, похоже, они ни о чем не подозревают, — сказал Сэм.

— Если бы так!

— Сэм Хокенс всегда прав!

— А вот мне кажется — они притворяются.

— Глупости! С какой стати им притворяться?

— Чтобы заманить нас в ловушку.

— Это излишне, мы и без ловушки отправимся к ним.

— Как вы думаете, Сантэр у них?

— Наверняка! Добравшись до их стоянки, он перешел на ту сторону.

— А как вы думаете, он рассказал им о случившемся?

— Что за вопрос? Конечно же, он все им рассказал.

— И значит, он предупредил, что погоня вот-вот нагрянет.

— Все возможно.

— Тогда непонятно, почему они ведут себя так неосторожно.

— Удивляться здесь нечему. Они полагают, что погоня еще далеко, и ожидают нас завтра утром. Как только стемнеет, я прокрадусь к ним и все разузнаю. А потом примем решение, что делать дальше. Я должен схватить этого Сантэра!

— Хорошо, но я тоже пойду.

— Это совсем не обязательно.

— А я считаю, что очень даже обязательно.

— Сэм Хокенс обойдется в разведке без помощников. Я не возьму вас с собой, поскольку вы с вашей неуместной добротой все испортите. Вы наверняка захотите оставить убийцу в живых.

— И не подумаю!

— Да неужели?

— Может, мне и хотелось бы поймать Сантэра и отдать его Виннету, но, как видно, живым он не дастся, поэтому я пущу ему пулю в лоб. Не сомневайтесь!

— А я что говорил? Пулю в лоб! И на этот раз вы хотите освободить негодяя от пыток! Жестокие казни мне тоже не по нутру, но этот мерзавец должен умереть в муках! Мы схватим его и отвезем к Виннету. Но сначала надо выяснить, сколько тут кайова, ибо совершенно ясно, что их гораздо больше, чем мы видим.

Я промолчал, потому что апачи уже начали с подозрением прислушиваться к нашему разговору. Они помнили, как я заступался за Рэттлера, и опасались, что я могу поступить точно так же и с Сантэром. Прекратив разговор, я улегся рядом с конем.

Солнце зашло, наступила темнота. Кайова развели несколько костров, от которых взметались высокие языки пламени. Осторожные краснокожие так никогда не делают, поэтому я получил еще одно подтверждение, что они притворяются. Всем своим поведением они старались убедить, что не подозревают о нашем близком присутствии, и тем самым хотели заставить нас выступить первыми. А сделай мы именно так — прямиком бы угодили в их раскрытые объятия.

Пока я так рассуждал, до меня вдруг долетел подозрительный шорох. Наших за спиной не было, я лежал с самого краю. Прислушался. Звук повторился. Теперь я определил, что это было: кто-то осторожно раздвигал ветки с сухими листьями или колючками — шуршание повторялось равномерно, как бы от одной колючки к другой.

Тут я понял, где находился источник шума. За моей спиной среди деревьев рос колючий куст ежевики. Видимо, в него забрался зверек. Или человек? Следовало проверить. Правда, не было видно ни зги, но ничего другого не оставалось.

Огонь от костров, разведенных кайова на берегу, освещал и нас, разумеется, не очень ярко, но очертания предметов можно было различить. Надо было незаметно подойти к кусту ежевики и выяснить, кто там прячется. Я поднялся и медленно отошел в сторону. Описав круг, вышел к нашей стоянке с противоположной стороны и, оказавшись недалеко от колючих зарослей, пополз к ним, стараясь, чтобы и мои товарищи не заметили меня. Куст, хорошо видимый в свете пламени, был уже совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

И опять из зарослей, на сей раз не из середины, а сбоку, послышалось шуршание. Я быстро подполз и увидел то, что и ожидал увидеть: из куста, стараясь не шуметь, пытался выбраться индеец. Он двигался медленно и осторожно, отцепляя колючку за колючкой, и только легкий шорох выдавал его присутствие. Я услышал его лишь потому, что лежал очень близко. Индеец почти выбрался из куста, ему оставалось освободить лишь одну руку.

Я притаился за его спиной. Когда краснокожий полностью вылез из куста, я встал на колени, левой рукой схватил его за горло и трижды ударил кулаком по голове так, что он рухнул на землю.

— Что это? — спросил Сэм. — Вы ничего не слышали?

— Лошадь стукнула копытом, — ответил Дик.

— А где наш друг? Господи, только бы он не натворил глупостей!

— Глупостей? Да он никогда не делал и не наделает глупостей.

— Ого-го! Еще как! Вот возьмет и проберется к кайова, чтобы спасти Сантэра.

— Нет, он его не выпустит из рук. Смерть вождя и Ншо-Чи потрясла его. Да ты тоже это заметил.

— Все может быть, но я не возьму парня на вылазку, он мне там не нужен. Сосчитаю индейцев, разведаю обстановку, а уж потом решим, как напасть. Хоть он и гринхорн, но толк из него будет. Сейчас же, при такой иллюминации, он не проберется к кайова незамеченным. Они ждут нас и держат ухо востро. Только опытный вестмен сумеет подобраться к ним. Нашего гринхорна они сразу же услышат и увидят.

Тут я встал и быстро подошел к ним.

— Ошибаетесь, дорогой Сэм! Вы полагали, что меня нет, а я здесь. И умею подкрадываться, не так ли?

— Черт возьми, вы здесь! Совершенно не заметили вас!

— Так кто из нас гринхорн? Бросьте, Сэм, нечего дуться. Отгадайте лучше, что тут у меня?

— А что там у вас?

— Подойдите к кусту ежевики — и увидите.

Сэм подошел к кусту.

— Ого! Здесь лежит краснокожий. Откуда он взялся?

— Вы у него спросите.

— Но он мертв.

— Нет, я просто оглушил его.

— Где? Надеюсь, не здесь? Ведь вас тут не было! Вы подкараулили его неподалеку, нанесли свой коронный удар и притащили сюда?

— Нет! Он сидел, спрятавшись в кустах ежевики, а я услышал его. Когда он уже собирался улизнуть, я стукнул его по голове. Звук удара вы и приняли за топот лошади.

— Чтоб мне лопнуть, все правильно! Выходит, индеец сидел в кустах и слышал весь наш разговор? А потом ищи ветра в поле… Черт побери! Отлично, что вы, так сказать, обезвредили шпиона. Свяжите его и заткните ему рот! Но постойте, почему он не остался со своими сородичами на том берегу? Что он тут делал? Может, пришел сюда раньше нас?

— Что за вопрос, Сэм? Конечно же, он спрятался еще до нашего появления. Теперь нет сомнения — кайова ждут нас. Они знают, что мы преследуем Сантэра и его следы приведут нас сюда. Они готовы к встрече и оставили здесь своего разведчика. Но мы прибыли раньше, или он проглядел нас, а может, мы подошли с ним одновременно, и он был вынужден спрятаться в кустах.

— Он успел бы добежать до своих.

— Нет, не успел бы, мы бы его заметили и поняли, что кайова предупреждены о нашем появлении. Впрочем, не исключено, что он сам решил спрятаться и подслушать нас.

— Да, кажется, так оно и было. Как хорошо, что он попал нам в руки! Уж теперь-то мы из него все вытянем!

— Он будет молчать, и вы ничего от него не узнаете.

— Возможно. А впрочем, не стоит и пытаться. Нам и так все известно, ну а чего не знаем, то скоро выведаем, потому что я отправлюсь на ту сторону.

— Чтобы на эту уже никогда не вернуться?

— Почему?

— Кайова схватят вас. Вы же сами говорили, какое это опасное дело подкрадываться при таком освещении.

— Да, для вас это трудно, а для меня — пустяки. Поэтому будет так, как я сказал: на ту сторону иду я, а не вы.

Этот повелительный и безапелляционный тон возмутил меня.

— Сэм, уж больно вы раскомандовались сегодня! Не забывайте, Инчу-Чуна с согласия всего племени назначил меня вождем. Кроме того, я геодезист, а вы всего лишь моя охрана, так что я вправе приказывать вам, а вы мне — нет.

— Чихать я хотел на болтовню какого-то вождя! И на вашу тоже! Мне, старому вестмену, будет приказывать мальчишка, к тому же мой ученик! Вот она, благодарность! Будет как я решил. Я иду, вы ждете меня здесь.

И он, оставив ружье, зашагал прочь. Апачи зашептались, а Стоун заметил:

— Он сегодня действительно не в себе. Обвинил вас в неблагодарности! А ведь без вас мы бы уже сидели в раю среди святых. А он хоть раз спас вам жизнь?

— Оставьте его в покое! Сэм храбрый вестмен, и подтверждением тому его сегодняшнее поведение. Он потрясен смертью Инчу-Чуны и Ншо-Чи. Но я все-таки ослушаюсь его и тоже пойду к кайова. В таком состоянии он может наломать дров. Вы оставайтесь на местах и ничего не предпринимайте, даже если услышите выстрелы. Разве что я сам позову вас.

Следуя примеру Сэма, я оставил свой карабин в лагере и спустился к реке. Я знал, что надо было делать.

Тем временем Хокенс спустился вниз, пересек русло реки и, видимо, решил подкрадываться к индейцам по тому берегу. На мой взгляд, это был тактический просчет. Кайова ожидали нашего появления в верховьях реки и именно там выставили надежную охрану. Хокенс шел прямо на нее, а я решил подкрасться с противоположной стороны.

Спустившись к реке и держась как можно дальше от огней, я дошел до леса. Свет от костров заслоняли деревья. Темень была хоть выколи глаз, и я мог незаметно перейти через реку на противоположный берег. Под деревьями я лег на землю и пополз вперед. Я насчитал восемь костров и сорок индейцев: слишком много огней для стольких краснокожих. Похоже, их разожгли специально для нас.

Кайова сидели под деревьями небольшими группками, ружья держали на изготовку. Горе нам, выскочи мы прямо на них! Впрочем, их хитрость была шита белыми нитками: угодить в западню могли только полные болваны. Лошади индейцев паслись в открытой прерии.

Мне не терпелось послушать разговоры, особенно той группы, где сидел предводитель отряда. Но как узнать, где он? Буду искать Сантэра, решил я, с ним будет и вождь. И я, переползая от дерева к дереву, пустился на поиски негодяя.

Спустя некоторое время я обнаружил Сантэра в окружении четырех индейцев, но ни один из них не имел отличий вождя. Впрочем, это было не обязательно в походах. По обычаям индейцев вождем назначался самый старший. Подползти поближе я не мог: единственный приличный заслон составлял скромный частокол деревьев, отбрасывавший от восьми полыхающих костров причудливые, колеблющиеся тени, которые, переплетаясь, придавали лесу загадочный вид.

На мое счастье, краснокожие разговаривали громко, совершенно не таясь: вероятно, в их планы входило, чтобы мы не только видели, но и слышали их. Я притаился примерно в двухстах шагах от Сантэра. Тот рассказывал о Золотой горе и уговаривал краснокожих немедленно отправиться с ним за сокровищами.

— Мой белый брат знает то место, где лежат наггиты? — спрашивал самый старый индеец.

— Нет. Мы следили за апачами, но опоздали.

— В таком случае, искать нечего. Пошли хоть сто человек и обыщи десять раз. Индейцы хорошо скрывают такие места от посторонних глаз. Но мы поедем с нашим белым братом и поможем ему, потому что он застрелил нашего смертельного врага и его дочь. Но сначала надо поймать преследователей, а потом убить Виннету.

— Виннету? Он приедет с ними!

— Нет. Он не может сейчас покинуть тела убитых родных, и большинство воинов осталось с ним. Белая собака, Шеттерхэнд, который ранил нашего вождя, поведет остальных, и мы расправимся с его отрядом.

— А затем отправимся к Золотой горе, убьем Виннету и найдем золото.

— Нет, мы не можем поступить так, как задумал мой брат. Виннету должен похоронить отца и сестру, мы не вправе мешать ему. Великий Дух не простит нам такого никогда. Мы нападем после обряда погребения. В город белых он уже не пойдет, а вернется домой. Мы устроим засаду или заманим его точно так же, как и Олд Шеттерхэнда, который обязательно придет сюда. Я оставил разведчика на той стороне, он должен скоро вернуться. Кроме того, я жду, что скажут разведчики, которых я выслал далеко вперед.

Последние слова вождя встревожили меня. Он выставил наблюдателей у леса! Это была непредвиденная новость. Сэм Хокенс может их не заметить! Только я это подумал, как послышались крики. Вождь вскочил и прислушался, все кайова притихли и насторожились.

Из лесу вышли четверо краснокожих, таща за собой отчаянно сопротивляющегося человека. Его не связали, а подталкивали остриями ножей со всех сторон. Пленником был неосмотрительный Сэм! Я решил незамедлительно освободить его, чего бы мне это ни стоило.

— Сэм Хокенс! — узнал его Сантэр. — Добрый вечер, сэр! Вот неожиданная встреча, не правда ли?

— Негодяй, разбойник, убийца! — вцепившись ему в глотку, закричал бесстрашный вестмен. — Наконец-то я поймал тебя, чтоб мне лопнуть!

Сантэр, не ожидавший нападения, рванулся, а индейцы отшвырнули Сэма. Я воспользовался этой суматохой и, вытащив два револьвера, прыгнул в толпу индейцев.

— Олд Шеттэрхэнд! — в ужасе воскликнул Сантэр и бросился бежать.

Я выпустил в него две пули, но, к сожалению, промахнулся, остальные пули послал в индейцев и заставил их отступить.

— Сэм, сюда! — крикнул я Сэму Хокенсу.

Застигнутые врасплох краснокожие застыли на месте, не способные сопротивляться, я же палил направо и налево, стараясь ни в кого не попасть. Схватив Сэма за руку, я потащил его к реке. Все произошло мгновенно, моя атака длилась не более минуты.

— О, дьявол! Вы подоспели вовремя, — признался Сэм, когда мы спустились к реке. — Эти негодяи хотели…

— Молчите! Быстро к реке! — скомандовал я, отпуская его руки и сворачивая направо. Надо было уходить поскорее.

Пораженные и остолбеневшие краснокожие наконец-то пришли в себя, и вслед нам полетел истошный вой, заглушивший шаги Сэма. Послышалось улюлюканье, грянули выстрелы, поднялся невообразимый шум.

Я бежал в сторону, противоположную нашему лагерю, ища спасение в темноте реки. Потом, описав круг, я собирался вернуться к своим, обходя издали погоню, которая, несомненно, направилась в сторону нашего лагеря.

Наконец я остановился. Здесь было тихо, крики краснокожих едва были слышны.

— Сэм! — шепотом позвал я.

Ответа не последовало.

— Сэм, где вы, отзовитесь! — позвал я громче.

Но и на этот раз мне ответило молчание. Куда же он запропастился? Я слышал, как он бежал за мной по высохшему илу и глубоким лужам. Я вытащил патроны, зарядил револьверы и медленно пошел назад на поиски Сэма.

Кайова продолжали истошно вопить, и я двинулся на их крик, пока не дошел до места, откуда мы с Сэмом бежали. Поиски оказались безрезультатными. Видимо, Сэм решил поступить иначе и помчался на другой берег, под пули индейцев, не обращая внимания на мои слова. Что за упрямец этот маленький человек! Больше я не мог его искать и повернул назад. Окольным путем возвратился я в лагерь.

Все мои друзья — и белые, и краснокожие — были очень взволнованы и засыпали меня вопросами. Дик Стоун даже бросил мне упрек:

— Сэр, почему вы не позвали нас, когда начали стрелять? Мы ждали вашего знака! Слава Богу, что вы целы и невредимы, как я вижу.

— Сэм вернулся? — спросил я.

— Разве вы не видели, что с ним произошло?

— Что такое?

— Мы ждали сигнала от вас, как условились. Слышали крик, и все стихло. Потом грянуло несколько выстрелов, после чего поднялся страшный вой. Потом — снова выстрелы, и мы увидели Сэма.

— Где?

— Там внизу, около леса, но уже на том берегу.

— Так я и думал! Сегодня Сэм вел себя как никогда опрометчиво. Что было дальше?

— Он бежал к нам, но кайова схватили его. Мы все это отчетливо видели, огни костров горят ярко. Кинулись было ему на помощь, но индейцы перешли на свой берег и скрылись за деревьями. Очень хотелось отбить Сэма, но, помня о вашем наказе, мы остались на месте.

— И правильно сделали. Одиннадцать человек не справятся с отрядом индейцев. Вас бы просто перестреляли.

— А что мы будем делать теперь, сэр? Сэм схвачен.

— Увы, уже во второй раз!

— Во второй раз? — удивился он.

— Да. В первый раз я освободил его, и если бы он послушался меня, сидел бы сейчас вместе с нами, но сегодня он делал все по-своему.

И я рассказал им, как все произошло. Друзья в молчании выслушали мой рассказ и долго сидели, переживая. Потом Билл Паркер сказал:

— Сэр, вы сделали больше, чем смог бы каждый из нас на вашем месте. Сэм Хокенс сам полез туда. Но оставлять его там нельзя!

— Конечно, надо его выручать, но теперь это будет гораздо труднее. Поверьте, кайова не позволят застать себя врасплох дважды.

— Само собой, но попытаться надо.

— Обязательно, но сначала необходимо все обдумать: что могут сделать двенадцать человек против пятидесяти? К тому же теперь кайова ждут нападения. Похоже, есть один-единственный выход, учитывая, что днем атаковать опасно.

— Отлично! Сегодня же ночью мы и ударим!

— Спокойно! Я же сказал — надо все хорошенько обдумать!

— Вы пока думайте, сэр, а мне позвольте перебраться на ту сторону на разведку.

— Вы сделаете это, но позже, дайте кайова немного успокоиться. Впрочем, скорее всего, я составлю вам компанию.

— Хорошо, сэр, очень хорошо! Пусть так и будет! И это уже означает нападение; на себя беру шесть-восемь краснокожих, Стоун — не меньше. Не правда ли, старина Дик?

— Попал в точку, Билл, — отвечал Дик. — Если речь идет об освобождении Сэма, мне чихать, сколько их там будет. Жаль Сэма, он воробей стреляный, но сегодня для него был неудачный день.

Действительно, сегодня Сэму явно не повезло. Итак, хорошенько обдумать, обдумать… Моя жизнь — в моем полном распоряжении, но жизнью апачей я рисковать не имел права. Впрочем, можно добиться хитростью… и с меньшим риском, но для этого надо перебраться на тот берег. Я решил взять апачей на случай, если нападение окажется возможным.

На той стороне по-прежнему стоял большой шум, и мы вынуждены были ждать. Постепенно все стихло, тишину нарушали лишь громкие и сильные удары томагавков. Вероятно, кайова решили нарубить дров для костров, чтобы до утра поддерживать огонь.

Затем удары топоров прекратились. Звезды показывали полночь, пора было приступать к делу. Мы хорошенько привязали лошадей, я еще раз проверил ремни и кляп у пойманного мной индейца, и мы покинули лагерь той самой дорогой, по которой я шел несколько часов тому назад.

У леса над рекой я оставил в засаде отряд апачей под началом Дика Стоуна, а сам с Биллом Паркером поднялся бесшумно на тот берег. Выбравшись наверх, мы легли на землю и прислушались. Вокруг стояла полная тишина. Мы медленно поползли вперед. Восемь костров по-прежнему сильно полыхали. Вместо сучьев в них горели толстые бревна. Мы продолжали ползти дальше, но так никого и не встретили. Немного погодя мы убедились — индейцы покинули лагерь.

— Они ушли, и ушли скрытно! — поразился Паркер. — А в костры подбросили дров.

— Чтобы скрыть свой уход! Они решили нас обмануть. Раз горят такие костры, мы должны думать, что они здесь.

— Но куда они ушли? И насовсем ли?

— Похоже, что так. Сэм — хорошая добыча, надо ее спрятать подальше. Кто знает, что у них на уме!

— А что может случиться?

— А вот возьмут и нападут на нас с той стороны, откуда мы их не ждем!

— Черт возьми! Возможно! Сэр, надо спешить!

— Да, нужно вернуться и хотя бы спрятать лошадей.

Мы сошли вниз к апачам и поспешили в лагерь, где пока все было в полном порядке. Решив не дожидаться кайова, мы вскочили на лошадей и, отъехав как можно дальше, остановились на ночлег. Не найдя нас на старом месте, кайова отложат поиски до утра, думали мы. Пленника мы забрали с собой.

Нам ничего не оставалось, как запастись терпением и дожидаться рассвета. Кто мог — спал, а кто нет — бодрствовал. Так прошла ночь, и как только забрезжил рассвет, мы сели на коней и вернулись на прежнее место. Убедившись, что ночью сюда никто не приходил, и приняв меры предосторожности, мы решили осмотреть лагерь кайова. Костры уже погасли, и только кучи пепла напоминали о вчерашних событиях.

Мы занялись следами. Они говорили, что кайова оседлали лошадей и поехали на юго-восток. Похоже, они отказались от мысли вступить с нами в бой, так как момент внезапности был упущен, едва ли можно было уповать на успех.

А Сэм? К величайшему огорчению Дика Стоуна и Билла Паркера, они забрали его с собой. Мне искренне было жаль нашего товарища, и ради его освобождения я был готов на любой, даже безумный, поступок.

Дик не находил себе места.

— Бедняга Сэм! Эти дикари привяжут его к столбу пыток и станут мучить.

— Нет, — возразил я. — Не забывайте, у нас в плену их воин, он заложник.

— А это им известно?

— Безусловно. Сэм должен был сказать. Мы можем поступить с ним точно так же, как они с Сэмом.

— Тогда скорее отправимся за нашими индейцами!

— Обождем немного.

— Что? Вы собираетесь его там оставить?

— Нет.

— Так как же это понимать?

— А так, что я не позволю этим краснокожим разбойникам водить нас за нос.

— За нос? Не понимаю.

— Взгляните на их следы. Когда они оставлены?

— Похоже, до полуночи.

— И я того же мнения. Следовательно, прошло более десяти часов. Как вы полагаете, мы сможем нагнать их сегодня?

— Нет.

— А завтра?

— Тоже нет.

— Куда они, по-вашему, направились?

— К себе в селение.

— Они будут там раньше, чем мы успеем догнать их. А может быть, вы полагаете, что нам следует как можно дальше забраться на земли кайова, потом напасть на их стойбище и освободить пленника?

— Это было бы безумием!

— Вот именно!

— Я тоже так думаю, поэтому мы за ними не поедем.

Стоун почесал за ухом и с горечью пробормотал:

— Но ведь у них Сэм, Сэм! Что будет с нашим старым Сэмом? Мы не можем оставить его!

— Нет, конечно, мы не оставим его, напротив, мы его освободим!

— Ах, черт вас побери, сэр! Такие загадки мне не по зубам! То говорите, что не поедем за краснокожими, а через минуту утверждаете, что во что бы то ни стало освободим Сэма. Да это почти то же самое, если бы вы называли осла то верблюдом, то обезьяной. Пусть вас понимают те, кто умнее. Я не могу.

— Что ж, объясню. Кайова направляются не к себе в деревню.

— А куда же?

— Не догадываетесь?

— Нет.

— Гм! И это старый и опытный вестмен! Куда лучше иметь дело с гринхорнами, которым такие орешки по зубам. Краснокожие направились к Золотой горе!

— Нет… нет… вы только посмотрите на него! Возможно ли это?

— Да-да, будьте спокойны.

— А впрочем, от них все можно ожидать.

— Не только ожидать, но я просто в этом убежден.

— Но во время обряда погребения нападать запрещено.

— Они и не нападут, пока все не закончится. Но, безусловно, захотят отомстить и нам, и апачам. Появление Сантэра оказалось им весьма на руку. Представляете, как они обрадовались, узнав о смерти Инчу-Чуны и Ншо-Чи! Теперь они полны решимости расправиться с Виннету! Сантэр сказал им, что мы преследуем его, и они попытались отомстить и нам. Но мы не попались, один бедняга Сэм… Они лишь притворялись, будто направляются домой — в расчете, что мы откажемся от погони и вернемся к Виннету. Для отвода глаз поехали на юго-запад, решив тем временем созвать побольше воинов и затем повернуть к Золотой горе. Там нападут и перебьют нас всех.

— Придумано неплохо, ничего не скажешь, но мы расстроим их план.

— Этот план задуман Сантэром, чтобы при случае добраться до золота. Даю голову на отсечение, что их план именно таков. Вы все еще настаиваете на преследовании кайова?

— Нет, зачем же? По правде говоря, ваши предложения очень уж неожиданны, но насколько я знаю вас, вы никогда не ошибались. Думаю, попали в точку и на сей раз! А ты как думаешь, старина Билл?

— Думаю, так оно и есть, как говорит наш друг. Нам надо торопиться и предупредить Виннету. Вы согласны, сэр?

— Целиком и полностью.

— Пленника берем с собой?

— Обязательно! Свяжем и посадим на Мэри, и пусть только попробует покапризничать. Перед дальней дорогой надо найти воду и напоить лошадей.

Через полчаса мы уже были в пути, обсуждая неутешительные результаты нашей погони. Искали Сантэра, а вместо этого потеряли Сэма Хокенса! Однако если мои предположения сбудутся, то и Сэма освободим, и Сантэра поймаем.

Когда мы преследовали Сантэра, мы, естественно, вынуждены были идти по его следу и сделали большой круг. Теперь я решил ехать напрямик, благодаря чему к полудню мы уже оказались у входа в каньон, ведущий к той злосчастной поляне.

Оставив лошадей в долине под присмотром одного из апачей, мы двинулись в горы. На краю поляны нас приветствовал легким движением руки часовой апачей. Двадцать воинов занимались приготовлениями к погребению вождя и его дочери. На земле лежали свежесрубленные тонкие деревья для подмостков и камни. Прибывшие со мной апачи моментально включились в работу. Я выяснил, что погребение должно состояться через два дня.

Неподалеку был сооружен шалаш, куда поместили тела убитых. Узнав о нашем прибытии, Виннету вышел из него поприветствовать нас. Нам сказали, что он ни на минуту не покидал умерших. Как же изменился за это время молодой вождь!

Виннету всегда был серьезен, и улыбка редко озаряла его лицо. Я никогда не слышал, чтобы он громко смеялся. Однако это строгое лицо излучало доброту, а темные бархатные глаза смотрели порой с нежностью. Сегодня же передо мной стоял совершенно незнакомый человек. Лицо его словно окаменело, глаза были полны печали, движения замедленны и тяжелы. Он подошел, угрюмо взглянул на меня, вяло пожал руку, глядя прямо в глаза, от чего мне вдруг стало не по себе, и спросил:

— Когда вернулся мой брат?

— Только что.

— Где убийца?

— Скрылся.

Честно признаюсь, нелегко было произнести эти слова, и я невольно опустил глаза.

Виннету тоже потупился. Помолчав, он спросил:

— Мой брат потерял его след?

— Нет, пока не потерял. Убийца скоро сам придет сюда.

— Пусть Сэки-Лата расскажет мне все!

Мы присели на камень, и я подробно все изложил. Он слушал в полном молчании, а когда я окончил, сказал:

— Значит, мой брат не уверен, попали ли пули в Сантэра?

— Не уверен, но скорее всего, они его не задели.

Он кивнул головой, пожал мне руку, сказав:

— Брат мой, прости меня за вопрос о следах Сантэра. Сэки-Лата прекрасно справился с заданием, вдобавок поступил очень мудро. Сэм Хокенс поплатился за свою неосторожность, но мы простим ему и освободим нашего белого брата. Я согласен с Сэки-Лата: кайова идут сюда, но мы примем их иначе, чем они думают. Пленника следует беречь, как зеницу ока. Завтра я сделаю гробницы для Инчу-Чуны и Ншо-Чи. Мой брат поможет мне?

— Я бы огорчился, если бы Виннету не позволил мне быть рядом с ним.

— Не только позволяю, но и прошу. Твое присутствие, вероятно, поможет остаться в живых многим сыновьям белых людей. Закон крови требует смерти для множества белых, но твой глаз — как солнце, которое растапливает холодный лед и превращает его в живительную воду. Ты знаешь, кого я потерял. Будь мне отцом и сестрой одновременно, прошу тебя, Чарли!

В его глазах блеснула слеза. При посторонних он бы сдержался, но меня ему нечего было стыдиться. Он стремительно скрылся в глубине шалаша. Сегодня Виннету впервые назвал меня по имени — Карл, и впоследствии он произносил его точно так же, как сейчас — Чарли.

Погребение состоялось с соблюдением всех обычаев. Признаюсь, подробное описание составило бы занимательную картину. Но стоит мне только вспомнить об этих горестных минутах, как к горлу подступает комок, так свежи еще воспоминания. Поведать о тех событиях, значит для меня осквернить — нет, не склеп, который мы построили тогда для умерших у подножия Наггит-циль, — а тот памятник, который я воздвиг в своем сердце и окружил неустанным почитанием. Поэтому прошу извинить меня и избавить от подробного описания.

Тело Инчу-Чуны привязали к его коню, засыпали животное землей так, чтобы оно не могло пошевелиться, и прострелили ему голову. Затем насыпали землю слоями, чтобы она покрыла всадника вместе с его оружием и мешочком с «лекарствами». Сверху рядами уложили камни.

Ншо-Чи, по моей просьбе, была похоронена в другой могиле. Мне не хотелось, чтобы земля непосредственно касалась ее тела. Прислонив труп в сидячем положении к стволу дерева, мы затем уложили камни в форме пирамиды, вершину которой венчала верхушка дерева.

Впоследствии мы часто навещали с Виннету могилы у Наггит-циль и всегда заставали их нетронутыми.

Глава VI ОСВОБОЖДЕНИЕ СЭМА

Виннету тяжело переживал утрату отца и сестры. Во время похорон он еще мог дать выход горю, теперь же следовало скрывать свои чувства ото всех. Так повелевал обычай индейцев. Кроме того, нам предстояла схватка с противником. Передо мной стоял уже не убитый горем сын и брат, а мужественный воин, готовый к любой атаке неприятеля, жаждущий покарать убийцу своих близких. Вероятно, он все обдумал заранее, так как сразу после церемонии похорон приказал апачам пригнать на поляну пасущихся в долине лошадей и быть готовыми выступить в поход.

— Зачем мой брат отдал такой приказ? — поинтересовался я. — Лошадей очень сложно гнать по камням каньона.

— Я знаю, но так надо. Маленькая уловка, с помощью которой я обману кайова, приютивших убийцу. Они умрут за это.

При этих словах его лицо стало решительным и грозным, не предвещающим ничего хорошего его недругам. Мне такая месть казалась не очень справедливой, ведь кайова, хотя и являлись нашими врагами, в смерти Инчу-Чуны и Ншо-Чи виновны не были. Но разве можно переубедить Виннету, не вызвав его гнева? И все-таки я решил воспользоваться случаем и поговорить с ним, когда мы отправились на охоту. Апачи были заняты лошадьми, Стоун и Паркер присоединились к ним, что было даже к лучшему: неприятный разговор состоится без свидетелей. Итак, я собрался с духом и заговорил с Виннету. Его реакция, признаюсь, сильно удивила меня. Он посмотрел на меня большими печальными глазами и спокойно ответил:

— Я ждал этого от моего брата, потому что по его понятиям уступить врагу — не значит проявить слабость.

— Я имел в виду совершенно другое, о поблажках не может быть и речи. Я тоже думаю над тем, как их схватить, но к тому, что здесь произошло, они непричастны, и наказывать их за смерть Инчу-Чуны и Ншо-Чи несправедливо.

— Они взяли под защиту убийцу и хотят напасть на воинов апачей. Разве этого не достаточно?

— Нет, по крайней мере для меня. Мне очень жаль, что мой брат Виннету собирается совершить ошибку, из-за которой погибнут все индейские племена.

— Я не понимаю тебя, Сэки-Лата.

— Вместо того чтобы всем вместе подняться на борьбу с общим врагом, индейцы убивают друг друга. Позволь мне быть с тобой откровенным. Кто, по-твоему, мудрее и хитрее, краснокожий или бледнолицый?

— Конечно, бледнолицый. У белых и знаний, и умения больше, они превосходят нас во всем.

— Но Великий Дух наделил тебя таким даром, который редко встретишь даже у белого. Поэтому я жду от тебя иных поступков, нежели от обыкновенного краснокожего. Ты умнее и проницательнее всех остальных индейцев. Сколько раз вы выкапывали топор войны? Ты не станешь отрицать, что краснокожие воины постоянно истребляют друг друга, а теперь ты собираешься участвовать во всеобщем самоубийстве. Инчу-Чуну и Ншо-Чи убили не краснокожие, а белые, и один из них укрылся у кайова, подговорив их напасть на вас. Конечно же, одного этого достаточно, чтобы сразиться с ними, но это ни в коем случае не повод, чтобы перестрелять их, как паршивых псов. Не забывай, они — твои красные братья!

Я говорил долго, и Виннету спокойно внимал мне. Когда мои аргументы истощились, он протянул мне руку.

— Сэки-Лата настоящий и искренний друг всех краснокожих воинов. Ты справедливо называешь наше поведение самоубийством. Я поступлю так, как ты говоришь: захвачу кайова, а потом отпущу их, но Сантэра оставлю у себя.

— Ты думаешь, что захватишь? Это будет нелегко — их значительно больше. А может, тебе в голову пришел тот же план, что и мне?

— А что ты придумал?

— Надо заманить кайова в такое место, где они не смогут применить оружие.

— Именно об этом и я подумал.

— Отлично. Тебе эти места знакомы, так скажи, куда мы заманим их?

— Недалеко отсюда есть узкое скалистое ущелье.

— Думаешь, получится?

— Обязательно. Со всех сторон — крутые неприступные скалы, и когда кайова туда войдут, мы нападем спереди и с тыла, и если им жизнь дорога, они сдадутся. Им я дарую жизнь, а Сантэр останется в моих руках.

— Благодарю тебя! Сердце моего брата Виннету открыто для добрых дел и помыслов. Хочу надеяться, что подобным образом ты поступишь и в другом случае.

— Что ты имеешь в виду, мой брат?

— Ты собирался дать клятву мстить всем бледнолицым, но я попросил тебя повременить, пока не закончатся похороны. Позволь мне узнать твое решение.

Опустив голову, мой собеседник надолго замолчал, потом взглянул на меня открытым взглядом и, показывая рукой на шалаш, где лежали до погребения тела убитых, произнес:

— Прошлую ночь я провел там, при них, в мучительных раздумьях. Месть подсказала мне великую и смелую мысль собрать краснокожих воинов всех племен и выступить против бледнолицых. Но победа, увы, была бы не за мной… Зато из борьбы с самим собой сегодня ночью я вышел победителем.

— И ты отказался от этой великой и смелой мысли?

— Я спрашивал совета у самых близких мне людей: двух умерших и одного живого. Они дали отрицательный ответ, и я решил прислушаться к ним.

Видимо, на моем лице отразилось недоумение, ибо он продолжал:

— Мой брат не догадывается, о ком я говорю? Это — Клеки-Петра, Ншо-Чи и ты. Всех вас я мысленно спрашивал и от каждого получил один и тот же ответ.

— Несомненно, если бы они были живы, ты мог спросить их, они сказали бы тебе то же самое, что и я. Твой план — грандиозен, и ты бы справился с ним, но…

— Ты переоцениваешь меня, брат мой, — перебил Виннету. — Одному вождю не под силу поднять всех индейцев, на это нужны годы, и пройдет целая жизнь, прежде чем я достигну цели. А в конце жизни слишком поздно начинать борьбу. Достойного же продолжателя найти трудно.

— Я рад, что мой брат Виннету пришел к этому выводу. Ты прав. Один человек не сможет завершить дело, а продолжателя нет. Даже если бы тебе удалось объединить всех, результат войны с белыми давно предрешен.

— Я знаю, война лишь приблизила бы нашу гибель. Даже если бы мы одержали победу во всех сражениях, бледнолицых много больше, они прислали бы новые отряды, а мы не были бы в состоянии восполнить свои ряды. Сидя ночью у тел моих родных, я решил отказаться от этого плана и отомстить лишь Сантэру и тем, кто пришел ему на помощь. Однако мой брат Сэки-Лата отсоветовал мне и это, поэтому моя месть коснется только Сантэра, а кайова мы отпустим.

— Твои слова исполнены благородства, и я горжусь связывающей нас дружбой. Я никогда не забуду этого. А сейчас надо готовиться к схватке с кайова. Хотелось бы знать, когда они нагрянут?

— Уже сегодня! — твердо, словно речь шла о давно доказанном факте, сказал Виннету.

— Почему ты так уверен?

— Вспомни, что говорил мне. Ты сказал: кайова сделали вид, будто поехали в свое стойбище, надеясь обмануть вас, а на самом деле они едут сюда. Едут кружным путем, иначе бы появились здесь еще вчера. К тому же есть и другая причина для задержки.

— Какая причина?

— Сэм Хокенс. Надо было отправить его в селение, не тащить же с собой. Вместе с ним отправили и гонца с вестью о походе на нас.

— Ты полагаешь, «то на вас пойдут все жители стойбища кайова?

— Конечно. Воины, которых вы встретили на высохшей реке, направились к Наггит-циль, а гонцов послали за подмогой и с ними же отправили Сэма Хокенса. А чтобы вы не заметили их маневров, были вынуждены поискать обходной путь и задержались. Поэтому вчера и не появились, но сегодня уж точно прибудут.

— А может быть, они уже пришли?

Виннету молча показал рукой на ближайшую гору, на которой возвышалось густое дерево. Оттуда прерия была видна как на ладони.

— Там сидит мой воин. Как только покажутся кайова, он подаст знак.

— Это хорошо, что нас предупредят. Враги, видимо, еще далеко. Но почему ты так уверен, что ждать их следует сегодня?

— Они должны поторопиться, если хотят застать нас тут.

— Но они решили устроить засаду, когда ты будешь возвращаться домой, а не собирались идти к Наггит-циль.

— Им это удалось бы, но ты подслушал их, и теперь, когда мне все известно, я сам заманю их. Они, думая, что я поеду на юг, ждут меня именно там, а я двинусь на север.

— А ты уверен, что они последуют за тобой?

— Еще бы! Кайова пошлют разведчика, чтобы убедиться, тут ли мы. Мы спокойно разрешим ему все разведать. Догадываешься, для чего я приказал привести на поляну лошадей? Мы нарочно оставим много следов, они будут видны даже на таком твердом грунте, лошадей же у нас больше тридцати. Потом мы пойдем к ущелью и там устроим засаду.

— Их разведчик проследит за нами и сообщит вождю о нашем уходе на север. Правильно я рассуждаю?

— Да. Они тогда откажутся от прежнего плана и последуют за нами.

— Я уверен, что именно так и будет. И Сантэр уже сегодня попадется мне в руки.

— Что ты с ним сделаешь?

— Не спрашивай меня, прошу тебя. Он умрет. Вот и все.

— Где? Здесь?

— Еще не решено. Надеюсь, он не окажется таким же трусом, как Рэттлер, которого пришлось застрелить, как паршивого пса. Постой! Я слышу топот коней. Идем!

Привели лошадей. Каждый воин вел свою лошадь под уздцы, так как по камням ехать верхом было невозможно.

Виннету возглавил наш отряд. Пройдя через лес, спускающийся в долину, мы уже верхом поскакали на север к отвесной скале, в которой виднелась узкая расщелина.

— Вот моя ловушка, — сказал Виннету, указывая на проход.

То, что он назвал ловушкой, было очень узким каньоном. Со всех сторон высились почти неприступные вертикальные скалы. Вести бой в таком ущелье было полным безумием.

Дорога все время петляла, и лишь четверть часа спустя мы достигли выхода. Там все спешились. Через минуту появился разведчик.

— Кайова прибыли, — сообщил он. — Но сколько их, я не разобрал, потому что они еще довольно далеко.

— Они едут сюда? — спросил Виннету.

— Нет. Остановились в прерии среди деревьев. Один пешком идет сюда.

— Это разведчик. У нас достаточно времени, чтобы приоткрыть, а затем захлопнуть дверь мышеловки. Мой брат Сэки-Лата возьмет с собой Стоуна, Паркера и двенадцать воинов, обойдет гору с левой стороны. У толстой высокой березы войдет в лес, который приведет вас сначала на гору, а потом — вниз. Сэки-Лата окажется в той самой долине, по которой мы добирались к Наггит-циль. По ней вы вскоре попадете на место, где паслись наши лошади. Дальнейший же путь известен моему брату. Продвигайся краем леса, а не по открытой долине. У входа в каньон остановись и жди.

Пропусти разведчика и следующих за ним воинов — пусть войдут в ущелье.

— Так вот что мой брат придумал! Он стоит здесь и сторожит выход, а я в обход возвращаюсь к подножию Наггит-циль, чтобы потом закрыть вход в ловушку.

— Именно так. Надеюсь, нас ждет удачная охота, сделай только все так, как я сказал.

— Буду предельно осторожен. Что еще посоветует мне брат?

— Ничего. Сэки-Лата и сам достаточно умен и решит, что ему сделать.

— Кто вступит в бой с кайова в случае, если они угодят в ловушку?

— Я. Твоя задача — удержать их внутри каньона, когда они, наткнувшись на моих воинов, захотят вырваться. Торопитесь! Полдень уже давно миновал, и кайова откладывать до завтра не будут, они нападут сегодня до заката.

Солнце почти завершило свой дневной путь, через час наступят сумерки. Я, Дик, Билл и дюжина апачей тронулись в путь.

Спустя четверть часа мы вышли к березе и углубились в лес. Местность совпадала с описанием Виннету. Вскоре мы были уже там, где днем паслись наши лошади. Впереди открывался боковой проход к поляне с могилами Инчу-Чуны и Ншо-Чи. С этого места, укрывшись под деревьями, мы могли вести наблюдение, не опасаясь, что кайова обнаружат нас.

Апачи молчали, Стоун и Паркер вполголоса разговаривали о том, что кайова и Сантэр обязательно попадут в наши руки. Я же стал сомневаться. До наступления сумерек оставалось не больше двадцати минут, а кайова все не появлялись. Разведчика тоже нигде не было видно. Все прояснится только к утру, думал я. Под деревьями стало совсем темно.

Паркер и Стоун прекратили шептаться. Легкий ветерок покачивал верхушки деревьев. Лес шумел. Этот равномерный шум напоминал глубокое и ровное дыхание, в котором отчетливо слышался каждый посторонний звук. И вот мне послышалось, будто кто-то скользит по мягкой земле. Я прислушался. Шуршание повторилось. Четвероногий? Не похоже. Змея? Тоже вроде нет. Я распластался на земле, и сделал это вовремя — за моей спиной выросла чья-то темная тень. В тот же миг она скрылась за деревьями. Я вскочил на ноги и ринулся следом. Тень промелькнула передо мной, я успел схватить лишь край одежды и услышал испуганный возглас: „Прочь!“ Кто-то вырвался из моих рук и исчез. Я застыл, прислушиваясь, и, возможно, определил бы, в каком направлении скрылся неизвестный, если бы мои товарищи не подняли шум, услышав крик. Я пытался успокоить их и снова прислушаться, но вокруг царила тишина.

Кто-то явно подслушивал нас, и это был белый человек, о чем свидетельствовал возглас на английском языке. И мог это быть только сам Сантэр, поскольку других белых среди индейцев кайова не было. Я обязательно должен догнать его!

— Садитесь и ждите меня, — приказал я своим товарищам и пустился бежать. Куда? Да, разумеется, туда, где следует искать беглеца, — к лагерю кайова, в прерию! Чтобы хоть ненадолго задержать его, заставить притаиться, я крикнул:

— Стой, стрелять буду! — и дважды выстрелил из револьвера.

Поскольку мы и так были обнаружены, я мог позволить себе эти выстрелы. Надеясь, что беглец из осторожности углубится в лес и, следовательно, сбавит темп, я выскочил на опушку, собираясь перехватить его у выхода из долины. Другой дороги у Сантэра не было.

Мой план был хорош, но выполнить его я не сумел. Я уже выскочил было из зарослей кустарника, как вдруг прямо перед собой увидел людей с лошадьми, да так близко, что едва успел отпрянуть назад и спрятаться за деревьями.

У самого выхода из долины стояли лагерем кайова. Они сначала остановились в открытой прерии и послали одного воина, но не в разведку, как подумали мы, а на поиски Сантэра, потому что Сантэр прибыл сюда раньше и успел пробраться в горы до того, как Виннету выставил наблюдателя. Негодяй решил все сам разузнать и потом сообщить индейцам, где нас искать. Кайова пришли на условленное место, а он все не появлялся. Тогда они послали по его следам разведчика, который обследовал окрестности и, не обнаружив нас, поспешил с этой вестью обратно к своим. А поскольку в открытой прерии ночевать опасно, кайова перебрались поближе к горам. Сантэр должен был выйти прямо на них.

Теперь мне стало ясно, что ни сегодня, ни завтра нам их не схватить, потому что коварный Сантэр разгадал все наши планы. Что же теперь делать? Вернуться назад и надеяться, что кайова тем не менее угодят в засаду? Или лучше вернуться к Виннету, сообщить, что обстановка изменилась, посоветоваться?

Правда, был еще третий выход, самый рискованный: остаться здесь и разузнать, что решат кайова, услышав доклад Сантэра. Тот обязательно расскажет им о встрече со мной, а это очень опасно. Однако маленький шанс на успех имелся: я надеялся на темноту, так как, соблюдая меры предосторожности, кайова костров не развели. И я решил подслушать их, притаившись за огромными валунами, заросшими мхом и папоротником.

Одни индейцы привязывали лошадей, чтобы животные не выдали их и не разбежались по прерии, другие сидели или лежали на опушке леса. Сообразив, где может находиться вождь, я в кромешной тьме пополз в этом направлении, ничуть не опасаясь, что кайова обнаружат меня, так как нападения со стороны валунов они явно не ожидали. Благополучно добравшись до цели, я взобрался на один из камней и распластался на нем. Ни одному индейцу не пришло бы в голову искать меня здесь, на высоте двух метров.

Привязав лошадей, индейцы легли отдыхать. Я услышал несколько отданных вполголоса приказов — значит, я верно определил местонахождение вождя, однако не понял, что он сказал, так как в то время еще не знал язык кайова. По всей вероятности, он распорядился насчет караула, потому что несколько воинов поднялись и стали на страже у входа в долину, оставив без присмотра лес, чему я очень порадовался, поскольку намеревался отходить именно лесом.

Кайова тихо разговаривали, я слышал каждое слово, однако ничего не понимал. А мне так нужно было знать содержание их разговоров! Впоследствии, во время моих скитаний, мне постоянно приходилось ходить в разведку к самым различным племенам индейцев, да и не только к ним, и то, что я узнавал от них, не раз помогало и даже спасало мне жизнь.

Читатель не представляет, какое это трудное и опасное дело — разведка. Она требует не только отличной физической подготовки, но и выдержки, смекалки и знания обычаев. И нечего соваться к индейцам или арабам, курдам или суданцам, не зная их языка. В таких обстоятельствах, вопреки пословице, лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть. Поэтому я всегда стремился овладеть языком тех людей, с которыми сводила меня судьба. Виннету знал шестнадцать диалектов, и я вскоре тоже выучил их. Позже я никогда не подходил к лагерю неприятеля, не зная его языка.

Минут десять я пролежал на камне, как вдруг послышались выкрики караульных, и наконец я услышал долгожданный ответ:

— Это я, Сантэр. Вы уже здесь?

— Да.

Сантэр разговаривал с индейцами на англо-индейском жаргоне, поэтому я все понял.

— Мой брат пробыл там слишком долго. Надеюсь, его задержали серьезные причины? — спросил Сантэра вождь, когда тот подошел к нему.

— Намного серьезнее, чем вы думаете. Вы здесь давно?

— То время, которое белые называют половиной часа.

— А где мой конь?

— Мы след в след ехали за тобой и, проезжая мимо того места, где ты его привязал, забрали его.

— Но я говорил вам, чтобы вы оставались в прерии! Здесь опасно!

— Здесь удобнее было разбить лагерь, к тому же мы ждали, что ты быстро вернешься. Разве нам угрожает опасность?

— Да, и очень большая, именно поэтому я задержался, но зато очень много разузнал. Олд Шеттерхэнд находится здесь!

— Я так и думал. Мой брат его встретил?

— Да.

— Тогда мы схватим его и отведем к нашему вождю, которому он раздробил колени. Его ждет столб пыток. Где он?

Я понял, что кайова и не собирались заманивать нас в свое селение, а были уверены, что мы вернемся к Виннету!

— Вы вряд ли его поймаете, — отвечал Сантэр.

— Поймаем, у этих собак только тридцать воинов против наших пятидесяти. Кроме того, им неизвестно, что мы тут. Мы застанем их врасплох.

— Ты сильно заблуждаешься. Они ждут нас и, возможно, уже знают о нашем прибытии, иначе бы выслали разведчиков.

— Уфф! Разведчиков?

— Да.

— То есть наше нападение не будет неожиданным?

— Конечно же, нет!

— Тогда прольется большая кровь. Только против Виннету и Олд Шеттерхэнда надо выставить по десять воинов.

— Верно. Смерть Инчу-Чуны и Ншо-Чи привела их в такую ярость, что они кипят от жажды мести и будут драться, как разъяренные хищники. Но нам надо во что бы то ни стало схватить их, хотя бы Виннету!

— Почему именно его?

— Только он знает, где лежат наггиты.

— Он не покажет их никому.

— Даже если попадет в наши руки?

— Даже в этом случае.

— Тогда я буду пытать его, пока не вытяну из него тайну золота.

— Он будет молчать, пытки ему не страшны. А раз он знает, что мы близко, то постарается скрыться.

— О! Я знаю, что нам надо делать, чтобы взять его в плен!

— Если знаешь, говори!

— Их надо заманить в ту самую ловушку, которую они приготовили для нас.

— Ловушка для нас? Какая ловушка?

— Они решили заманить нас в узкое ущелье и без боя взять всех в плен.

— Уфф! Мой брат Сантэр сам слышал это?

— Да.

— И ты знаешь, где это ущелье?

— Я там был.

— Расскажи, откуда ты узнал про него?

— Я совершил невозможное, и заметь они меня, стоять бы мне у столба пыток. Я чертовски рад, что все окончилось благополучно. И все благодаря тому, что я уже знал дорогу к Золотой горе и на поляну со склепами.

— Склепы? Виннету, значит, похоронил своих родных на поляне?

— Да. Я решил воспользоваться тем, что апачи занялись похоронами, и пробрался на поляну, хотя, признаюсь, это оказалось очень нелегко. Я прошел через огонь и воду, но сегодня мне было особенно трудно. У входа в каньон паслись лошади апачей. Хитрость и опыт помогли мне попасть на поляну и спрятаться за валуном. Благодарю Бога, что глаза и уши апачей были заняты погребением. Мне удалось все увидеть и услышать.

— Мой белый брат очень смелый человек, и похороны спасли ему жизнь.

— Именно это я и сказал. Как только все было кончено, Виннету велел привести лошадей.

— В горы?

— Да, и лошадей привели.

— Значит, он что-то задумал?

— Естественно. Он хотел, чтобы мы, заметив, как они уходят, пошли за ним следом и попали в ловушку.

— Почему ты так думаешь?

— Не думаю, а твердо знаю. Я все слышал.

— От кого?

— От Виннету. Я подслушал его разговор с Олд Шеттерхэндом.

— Уфф! Ты подслушал Виннету? Видно, действительно его мысли занимали умершие отец и сестра, а не мы.

— О, не сомневайся, и мы тоже. Иначе бы он не выставил на горе наблюдателя.

— И тот нас заметил?

— Надеюсь, что нет. Вот видишь, как хорошо, что я поехал вперед. Наблюдатель меня не заметил.

— Да, ты поступил очень мудро. Говори дальше!

— Привели коней, апачи без промедления покинули поляну и направились к узкому каньону в отвесных скалах.

— Значит, Виннету хочет закрыть каньон с двух сторон?

— Да, но после того, как вы туда войдете.

— Тогда он должен был поделить своих людей и одних поставить у выхода, а других — у входа.

— Я тоже так думаю.

— Земля там каменистая или покрыта травой?

— Каньон каменистый, а в долине растет трава.

— В таком случае мы заметим следы, оставленные вторым отрядом. Ничего у Виннету не выйдет, в засаду мы не полезем!

— Напротив, эти наглецы хитрее, чем ты думаешь. Второй отряд тоже проехал вместе с ними через каньон.

— Уфф. Так как же они собирались нас поймать?

— Я задал себе этот же вопрос, и ответ тут один: этот отряд зайдет нам в тыл кружным путем.

— Мой брат снова мудро рассуждает. Ты нашел этот путь?

— Да. Невзирая на большой риск, я обследовал каньон. А когда возвращался обратно, услышал торопливые шаги. К счастью, я успел укрыться за лежащими на дороге камнями. Это спасло меня. Мимо прошел апач.

— Может, это был наблюдатель с горы?

— Возможно.

— Увидел нас и поспешил с донесением к Виннету?

— Может, и нет. Просто уходя, Виннету послал гонца к наблюдателю передать, что они уже ушли из лагеря.

— В таком случае, они должны были вернуться вместе, но тот шел один. Выходит, я прав — он увидел нас и спешил к Виннету с донесением. Как хорошо, что тебе удалось спрятаться! Что ты делал потом?

— Я подумал: если апачи решили обойти нас с тыла, они затаятся только в одном месте — у входа в каньон. Спрячутся среди деревьев и, как только мы пройдем, незаметно последуют за нами и захлопнут ловушку. Я должен был убедиться в правильности своей догадки.

— Ты нашел их?

— Не сразу, так как прибыл на место раньше них, однако ждать долго не пришлось.

— Ты хорошо их разглядел?

— Это были Олд Шеттерхэнд, двое белых и десять индейцев.

— А Виннету поджидает нас у выхода из каньона?

— Точно. Решив попытать удачи еще раз, я подполз к ним ближе.

— О чем они говорили?

— Ни о чем. Белые разговаривали очень тихо, слов я не разобрал, потом они смолкли. Апачи тоже молчали. Я мог до Шеттерхэнда достать рукой. Вот бы он разозлился, узнай это!

Сантэр был совершенно прав. Еще бы не разозлился! Этот коварный и дерзкий человек сумел подслушать наш разговор с Виннету у могил, пробрался за нами в каньон, разгадал весь наш план! Он лежал на расстоянии вытянутой руки! Я ухватил его за край куртки! Что за невезение, сплошное невезение! И надо же, чтобы этому бандиту так сегодня везло! Если бы я поймал его тогда, все бы обернулось иначе! Да и моя собственная жизнь сложилась бы, возможно, совершенно по-другому.

Я еле сдерживал охвативший меня гнев. Правда, мы были квиты, поскольку теперь я разузнал намного больше его.

— Ты был так близко от этого пса? Так почему не воткнул ему нож в сердце? — возмутился вождь.

— А зачем? Только бы все испортил. Представляешь, какой бы поднялся шум? Апачи тут же сообщили бы Виннету, что его план раскрыт — и ищи ветра в поле, а кто мне покажет дорогу к золоту?

— Ты никогда не попадешь туда и ничего не получишь. Сэки-Лата остался на месте?

— Надеюсь.

— Что значит, надеюсь? Он что, пошел за тобой? Ты же говорил, что они ждут нас.

— Но они могли и передумать.

— Почему?

— Потому что Олд Шеттерхэнд узнал, что за ним подглядывали.

— Уфф! Но как он узнал?

— Да все из-за дурацкой норы в земле, будь она проклята! А заодно и зверь, что ее выкопал!

— Разве норы умеют говорить?

— Иногда случается. Так вот, я уже собрался уходить, но, неудачно повернувшись, правой ногой угодил в какую-то нору, на шум обернулся Шеттерхэнд и сразу ринулся за мной, я побежал, а он вцепился в мою куртку, чуть было не схватил меня, но мне удалось вырваться и отпрыгнуть в сторону. Он крикнул: «Стой, стрелять буду!» Понятно, такой глупости я не сделал, а, пользуясь темнотой, кинулся в лес, как можно дальше от проклятого места. Там переждал немного и пришел сюда.

— А что сделали его люди?

— Хотели идти искать меня вместе с ним, но он не разрешил и велел ждать. Он один искал меня. Я слышал его шаги, но потом и они стихли.

— Так, значит, он пошел искать тебя?

— Потеряв мой след, должен вернуться к своим.

— Он догадался, что это был ты?

— Думаю, нет, было слишком темно.

— А вдруг он все же сидит где-нибудь поблизости и следит за нами?

— Исключено, он же не знает, куда я пошел. Я довольно долго просидел в лесу и, только убедившись, что вокруг никого нет, добрался до опушки и помчался к вам, но вы тем временем сами пошли мне навстречу, и меня окликнул твой дозор.

— Что мой белый брат собирается делать?

— Сначала послушаю тебя.

— Из твоих слов я понял, что наш план раскрыт: теперь мы не можем врасплох застигнуть апачей и всех перебить. Мы должны уходить отсюда.

— Уходить? Ты хочешь уйти? Почему? Ты испугался горстки апачей?

— Надеюсь, мой белый брат не хочет меня обидеть? Я не испугался, но не хочу зря проливать кровь. Так поступит каждый мудрый воин, будь он храбрейший из храбрых.

— А как же ты надеешься поймать белых и апачей?

— Когда мы уйдем отсюда, они пустятся за нами в погоню.

— А если нет?

— Обязательно пойдут за нами. Виннету поклялся тебе отомстить, и он знает, что ты находишься у нас, поэтому пойдет по нашим следам. Уж мы постараемся оставить их, когда будем возвращаться в нашу деревню. И не забывай, там у нас в плену их друг Сэм Хокенс.

— Ты уверен, что апачи поспешат вслед за нами?

— Уверен, и будут очень торопиться.

— Чтобы схватить меня, как я понимаю! Ничего себе, приятное известие! Тут подвертывается такой случай осуществить все задуманное мной, а мне опять надо пускаться в бега!

— У тебя ничего не получится, и помни: пока ты с нами — ты в безопасности.

— Но как только апачи нагонят нас, вся безопасность вмиг улетучится.

— Не нагонят, мы будем далеко. Выступаем немедленно, они же тронутся за нами лишь утром.

— Ты решил немедленно возвращаться? Разумно ли? Подумай хорошенько, как примет тебя вождь Тангуа, когда узнает, что ты упустил возможность отомстить за него, хотя ничто не мешало тебе!

Вождь замолчал, похоже, Сантэр попал в точку. Почувствовав это, Сантэр удвоил усилия:

— Пойми, сейчас все складывается для нас как нельзя лучше! Нам остается лишь заманить апачей в их же собственную ловушку!

— Уфф! Каким образом?

— Разбив поочередно оба их отряда.

— Тогда сначала расправимся с отрядом Сэки-Латы! Согласен?

— Согласен.

— Значит, утром мы проедем мимо них, словно ни о чем не подозревая…

— Нет, — перебил Сантэр, — до утра ждать нечего, надо напасть прямо сейчас!

— Уфф! Объясни, что мы должны делать?

— Все очень просто: я проведу вас к лагерю Олд Шеттерхэнда. Кайова видят в темноте как кошки и ползают по земле как змеи. Мы окружим их, и я подам знак к нападению. Мы их заколем, прежде чем они опомнятся. Никто не должен уцелеть.

— Уфф, уфф, уфф! — одобрили план Сантэра сидящие рядом индейцы.

Но вождь не спешил с ответом.

— Если действовать очень осторожно, может быть, и получится, — наконец проговорил он.

— Не может быть, а обязательно получится! Самое главное — незаметно окружить их, а это раз плюнуть. Несколько взмахов ножа и дело сделано. Всю добычу забирайте себе, мне ничего не надо. А потом займемся Виннету.

— Сегодня же ночью?

— Нет, утром. Он мне очень нужен, я должен все время видеть его, а ночью это невозможно. Мы последуем примеру апачей и тоже разделимся. Один отряд я доведу до каньона, где воины проведут ночь. А на рассвете Виннету заметит их и вступит в бой, надеясь, что с другой стороны по нам ударит отряд Шеттерхэнда. Я же со вторым отрядом зайду Виннету в тыл той самой дорогой, которой в свое время шел Шеттерхэнд, но только в обратном направлении: через лес, потом вдоль подножья горы и прямо к выходу из каньона, где стоит Виннету. В пылу сраженья он и не заметит нас. И сам угодит в ловушку, расставленную на нас! Ему придется сдаться, если он не захочет погибнуть и погубить своих людей, которых у него, кстати, очень мало: самое большее человек пятнадцать. Вот мой план.

— Если все будет так, как ты сказал, я одобряю его.

— Ты согласен?

— Да. Мне надо во что бы то ни стало привести живого Виннету к вождю Тангуа, и твой план поможет мне!

— Надо торопиться!

— Незаметно, да к тому же в темном лесу, окружить лагерь Сэки-Латы будет очень нелегко, я пошлю самых ловких и зорких воинов.

Тут вождь принялся вызывать их по именам, а мне самое время было уходить, чтобы успеть предупредить своих товарищей. Я сполз с камней на землю, пятясь, удалился на безопасное расстояние и поспешил к месту нашей стоянки. Добравшись до зарослей кустарника, я рискнул выйти из леса и помчался к своим по освещенной звездами долине. Друзья уже беспокоились обо мне.

— Кто идет? Сэр, это вы? — спросил Дик Стоун, услышав шаги.

Я отозвался.

— Где вы так долго пропадали? Неужели здесь в самом деле кто-то был? Какой-нибудь кайова наткнулся на вас?

— Это был Сантэр!

— Сто тысяч чертей! Он?! Ему удалось удрать? Этот негодяй сам лез к нам в руки, а мы его упустили?!

— Приготовьтесь к самому худшему, но рассказывать нет времени, надо уносить отсюда ноги. Потом все узнаете.

— Уносить ноги? Почему?

— Потому что сюда идут кайова, чтобы напасть на нас.

— Вы шутите?

— Какие могут быть шутки? Я подслушал их разговор. Сейчас они нападут на нас, а завтра — на Виннету. Они знают наши планы. Поэтому мы быстро снимаемся с места!

— И куда двинемся?

— К Виннету!

— Через лес? В темноте? Мы же свернем себе шею!

— Значит, надо взять глаза в руки и вперед!

Опасное это дело для человека — пробираться сквозь лесную чащу в кромешной тьме. Следуя моему приказу, все полностью доверились рукам. Двое шли с вытянутыми вперед руками и нащупывали дорогу, за ними, держась друг за друга, — остальные. Целый час мы брели таким образом, стараясь не потерять направления. Выйдя из леса, мы обогнули подножие горы и вышли к каньону, где ночевал отряд Виннету.

С той стороны, откуда мы подошли, Виннету нечего было опасаться, и тем не менее он выставил стражу, которая остановила нас резким окриком. Я ответил так громко, что все апачи повскакали с мест.

— Это ты, мой брат Сэки-Лата? — сильно удивился Виннету. — Что-нибудь случилось? Мы напрасно прождали кайова.

— Они придут только завтра, и не через каньон, а с противоположной стороны, и намерены расправиться с вами.

— Уфф! Но сначала они должны были расправиться с тобой или, по крайней мере, узнать все наши планы.

— Они их знают!

— Не может быть!

— Увы, но это так! Во время похорон на поляне укрылся Сантэр и подслушал наш разговор.

Лицо Виннету скрывала темнота, и я не мог видеть, какое впечатление произвели на него мои слова. Он только очень долго молчал. Затем попросил меня сесть рядом.

— Откуда ты знаешь об этом? Ты тоже его подслушал?

— Да.

— Значит, наш план сорван! Расскажи, что произошло?

И я стал рассказывать. Апачи столпились вокруг, стараясь ничего не пропустить, часто прерывая мой рассказ возгласами удивления. Виннету не проронил ни слова. Когда я закончил, он спросил:

— Мой брат Сэки-Лата решил, что самым разумным будет покинуть свой пост?

— Да. Я обдумывал два пути выхода из положения, ни тот ни другой не годились при создавшихся обстоятельствах.

— Какие два пути?

— Первый — мы отходим немного в сторону и ждем там до утра.

— И поступаете неправильно, потому что утром против вас выступят пятьдесят воинов неприятеля. А второй?

— Остаться на месте. Признаюсь, мне очень хотелось сделать именно так. Я подумал, что Сантэр пойдет впереди отряда, я бы его подстерег, оглушил, а потом, взвалив на спину, принес сюда.

— Мой брат отважный воин, однако за эту дерзость ты мог бы заплатить собственной жизнью. С бесчувственным Сантэром далеко не уйдешь, тебя бы схватили и убили.

— Я тоже подумал об этом, и кроме того, где уверенность, что именно Сантэр пойдет впереди всех? Он мог только сказать кайова, где нас искать. Вот почему я и решил, что лучше всего нам вернуться к тебе.

— Ты поступил очень верно, мой брат всегда делает так, как сделал бы я на его месте.

— Еще я решил, что надо вернуться к тебе, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

— Что нам посоветует делать мой брат Сэки-Лата?

— Пока мы не узнаем, что решат кайова, не обнаружив моего лагеря, наши руки связаны.

— Давай попробуем обойтись без разведчиков и предугадаем ход их действий, — предложил Виннету.

— Да, попробовать, пожалуй, можно, но картина не будет полной. Это надо видеть и слышать. Как известно, человек полагает, а Бог располагает.

— Не забывай, что кайова — не маленькие дети, а взрослые и опытные воины. Они выберут самое мудрое и единственно правильное решение.

— Вернутся в деревню?

— Да. Тебя не найдут, значит, Сантэра уже не послушают, и вождь прикажет возвращаться. Я уверен — нападения не будет.

— Сантэр попытается их уговорить!

— Возможно, но они не послушают его и сделают по-своему.

— А мы? Что будем делать мы? Отправимся за ними, как они думают?

— Или опередим их!

— Отлично! А потом нападем!

— Может быть, но я придумал кое-что получше. Мы должны схватить Сантэра и освободить Сэма Хокенса, поэтому наш путь лежит в селение вождя Тангуа, но мы выберем не ту дорогу, по которой поедут кайова. Они не должны догадаться, что мы отправились туда.

— Мой брат Виннету знает, где находится селение Тангуа?

— Да. Оно расположено на реке Солт-Форк, северном притоке Ред-Ривер.

— К юго-востоку отсюда?

— Да.

— Значит, нас ждут с северо-запада. А мы подойдем с противоположной стороны — с юго-востока?

— Мой брат понял меня. Он словно читает мои мысли. Я вижу, что сбываются слова, сказанные моим отцом Инчу-Чуной, когда мы пили чашу братания: «Душа обитает в крови. Души двух молодых воинов сольются в одну. Что задумает Сэки-Лата, станет мыслью Виннету, а что захочет Виннету, станет желанием Сэки-Латы». Все именно так и происходит. Он увидел будущее. Так пусть возрадуется он в Стране Вечной Охоты, узнав, что сбылось его предсказание! Хуг!

Виннету охватило волнение. Он умолк, отдавая дань уважения отцу и мудрому вождю Инчу-Чуне, и мы все почтили молчанием его память. Спустя несколько минут, откашлявшись, чтобы скрыть обуревавшие его чувства, Виннету сказал:

— Да, мы пойдем в селение Тангуа, но не самой близкой дорогой, как кайова, а обогнем их земли и зайдем с той стороны, где нет сторожевых постов. Остается только решить, когда мы отправимся? Что скажет Сэки-Лата?

— Можем идти прямо сейчас, путь неблизкий, и чем раньше двинемся, тем скорее доберемся до цели. Но позволь мне дать тебе один совет: не торопись.

— Почему?

— Мы не знаем, когда кайова покинут эти места.

— Вероятно, уже сегодня ночью, — предположил Виннету.

— И я так думаю, однако могут задержаться до утра. К тому же кто знает, не вздумают ли они все-таки напасть на нас. Мы должны быть готовы к тому, что они решатся пойти по нашим следам, разгадав наш план.

— Мой брат снова читает мои мысли. Подождем, пока кайова уйдут, но ночь проводить здесь нельзя, слишком велика опасность…

— Необходимо найти укромное место, откуда в дневное время хорошо просматривается выход из каньона.

— Я знаю такое место. Берите лошадей под уздцы и следуйте за мной!

Собрав лошадей, пасущихся неподалеку, мы поспешили за Виннету в открытую прерию. Пройдя несколько шагов, мы очутились у небольшой рощицы, где и разбили лагерь в надежде, что кайова не найдут нас. Утром каньон виден будет отсюда как на ладони.

Ночь была холодной, как и все предыдущие. Мой конь опустился на землю, и я устроился у его бока. А умное животное, словно все понимая, лежало спокойно, так что я, почти не просыпаясь, проспал до утра.

Рассвело. Мы не сразу вышли из укрытия, а примерно час наблюдали за каньоном. Пока все было тихо. Где же кайова? Разведка заняла бы много времени, и я предложил Виннету следующее:

— Кайова подошли к Золотой горе со стороны прерии и наверняка возвратятся той же дорогой. Для чего нам терять время в поисках? Обойдем гору и выйдем к тому месту, где обнаружил их вчера твой разведчик. Тогда все станет ясно.

— Мой брат прав, мы так и сделаем.

Мы поскакали вокруг гор, но на этот раз с севера на юг. Мои предположения подтвердились: когда мы выехали в прерию, перед нами были два четких следа. Один, вчерашний, вел в долину, второй, сегодняшний, в прерию. Кайова ушли. Тем не менее мы еще раз внимательно осмотрели окрестности. Да, кайова действительно ушли.

Следы лошадей вели от Золотой горы и дальше совпадали со старыми. Они были столь отчетливы, что Виннету усмехнулся:

— Кайова так стараются оставить следы, что это не может не вызвать подозрений. Они хотят нас перехитрить, а сами ведут себя как малые дети.

Он нарочно сказал это очень громко, чтобы пленный кайова, которого мы везли с собой, услышал его, потом, обращаясь прямо к нему, вождь добавил:

— Ты умрешь, если твои сородичи не освободят Сэма Хокенса или выяснится, что его пытали. А если мы освободим тебя, то передай, что далеко им до хитрости апачей! Мы и не подумаем идти по их следу! — И он приказал свернуть со следа, оставленного кайова. Теперь наш путь лежал на восток. Мы проезжали между Канейдиан и северными притоками Ред-Ривер.

Недавняя погоня за Сантэром утомила лошадей, и мы вынуждены были продвигаться довольно медленно. Я боялся, что задержит нас и нехватка продовольствия, так как запасы подошли к концу. Нельзя было терять драгоценного времени на охоту, и к тому же мы могли случайно выдать себя.

К счастью, вечером нам повстречалось небольшое стадо бизонов, остатки огромных скоплений животных, перемещающихся на юг. Подстрелив двух коров, мы запаслись мясом на целую неделю и со спокойным сердцем продолжали путешествие.

На следующий день мы выехали к северному притоку Ред-Ривер. Воды в нем было немного, зато по берегам хватало пастбищ для наших лошадей. Левый приток Ред-Ривер — Солт-Форк — образует здесь излучину, где тогда располагалось селение вождя кайова Тангуа. Поскольку мы шли вдоль левого берега Ред-Ривер, кайова могли нас и не заметить, но все же ночью мы обошли стороной устье Солт-Форк я только утром вышли к Ред-Ривер. Тут мы нашли удобное место для стоянки. Однако отдохнуть после ночной скачки мне не пришлось: Виннету попросил меня сопровождать его в разведке.

До этого наш путь пролегал вниз по реке, а на сей раз надо было подняться вверх по течению, да к тому же перебраться на правый берег. Сделали мы это подальше от лагеря, чтобы запутать следы. Спустившись к одному из притоков Ред-Ривер, мы на лошадях вошли в воду и двинулись против течения.

Через полчаса, выбравшись на берег, мы по прерии поскакали обратно к Ред-Ривер, оставив таким образом наш лагерь в нескольких английских милях ниже по течению.

Объезд занял много времени, однако наши усилия неожиданным образом были вознаграждены, и скорее, чем мы думали. Еще до того, как выйти к реке, мы увидели двух всадников и дюжину нагруженных мулов. Один всадник трусил впереди, второй замыкал караван. Лица нельзя было разглядеть, но, судя по одежде, это были белые.

Они тоже заметили нас и остановились. Проехать мимо — значило вызвать их подозрение, да к тому же в разговоре можно почерпнуть кое-что полезное. Нападать на нас им не было смысла, а захоти они выяснить, кто мы такие и откуда, идти по нашему следу им и в голову не пришло бы. Я спросил Виннету, не стоит ли нам подъехать к ним. Он согласился.

— Это бледнолицые торговцы, они ведут меновую торговлю с кайова. Но кто мы такие, говорить не следует.

— Хорошо. Тогда я представлюсь младшим служащим Агентства по делам индейцев; по долгу службы еду к кайова, а ты индеец племени пауни, мой проводник и переводчик.

— Согласен. Поговори с этими бледнолицыми.

И мы направились к ним. Они — по обычаю Дикого Запада — схватились за оружие и настороженно поджидали нас.

— Отбросьте оружие, господа! — сказал я, подъехав к ним. — Мы вас не тронем.

— Тем лучше для вас, — ответил один из них. — А ружья держим наготове не из страха, а из осторожности. Никогда не известно, с кем повстречаешься в пути.

— Мы вам кажемся подозрительными?

— А как же? Если встречаешь в прерии двух джентльменов — краснокожего и белого, которые неизвестно чем занимаются… Вы к тому же одеты как индеец, и я бы сильно удивился, узнай, что имею дело с честными людьми.

— Спасибо за откровенность! Лучше знать заранее, что о тебе думают. Однако спешу вас заверить, вы ошибаетесь.

— Возможно. Впрочем, на грабителя вы и вправду не похожи. А теперь не соблаговолите ли сказать, откуда едете?

— С удовольствием. Нам нечего скрывать. От Фальце Вашита.

— Ага! А куда?

— К индейцам кайова.

— К кому именно?

— К вождю Тангуа.

— Это недалеко отсюда.

— Я знаю. Стойбище в междуречье Ред-Ривер и Солт-Форк.

— Точно. Но не побрезгуйте добрым советом и поверните обратно. Не вздумайте даже соваться к кайова.

— Почему?

— Не стоит отдавать себя на растерзание индейцам.

— Я и не собираюсь ни теперь, ни в будущем.

— Что нам готовит судьба, сказать трудно. От всего сердца предупреждаю вас. И причины весьма серьезные. Мы, собственно, возвращаемся от Тангуа. Он похваляется свернуть шею каждому встречному белому и краснокожему из другого племени.

— Как это мило с его стороны! Он что, сам вам об этом сказал?

— Конечно же, и несколько раз.

— Вот шутник.

— Ого-го! Он вовсе не шутил!

— Не шутил? Но тогда каким же чудом я имею возможность лицезреть вас в добром здравии? Тангуа грозится убить каждого белого и каждого краснокожего. Я правильно вас понял? А вы кто же — негры?

— Оставьте ваши глупые шутки! Он отпустил нас с миром, потому что мы с ним старые добрые друзья и уже много раз приходили в его селение. Мы торговцы, как вы, наверное, догадались, и, заметьте, честные торговцы, а не всякие там прохвосты, которые на каждом шагу обирают индейцев. Для нас двери всегда открыты, и кайова не дураки, чтобы набрасываться с ножом на порядочного человека, но вас непременно прикончат. Поверьте мне.

— Надеюсь, что не прикончат, я ведь тоже еду с добрыми вестями.

— Не может быть! Тогда скажите, кто вы такой?

— Я служащий Агентства.

— Агентства? О Господи, еще хуже! Не сердитесь, но только вам я открою: краснокожие ненавидят агентов, потому что… потому что… — он замялся, а я закончил за него:

— Потому что они столько раз их обманывали. Вы это подумали, и я полностью с вами согласен.

— Вот уж приятная неожиданность! Услышать именно от вас, что вы, агенты, — прохвосты! — засмеялся он. — При последних поставках индейцев страшно надули. Ну, коли вам не терпится угодить прямо в плен, то милости прошу, можете ехать. Столбы пыток индейцы приготовили. Вас ждет самый горячий прием.

— Я не привык отступать, сэр. Возможно, кайова поначалу и не особенно обрадуются, но, узнав приятные новости, надеюсь, сменят гнев на милость. Я спешу сообщить им, что недостающий товар выслан и вскоре они его получат.

— Сто тысяч чертей! Вы прямо какая-то белая ворона! — удивился торговец. — Ну тогда, конечно, можете смело ехать. А зачем понадобился этот краснокожий?

— Я не знаю диалекта кайова, это переводчик из племени пауни, которого к тому же знает Тангуа.

— Отлично! В таком случае все в полном порядке, напрасно я вас пугал, хотя, признаюсь, Тангуа страшно зол на весь свет.

— Из-за чего?

— В последнее время его преследуют одни неудачи. На его территорию вторглись апачи и отбили табун лошадей. Он пустился в погоню, но — опять невезение, поскольку апачей было втрое больше. И все равно кайова разбили бы врагов, не подсоби им белые вестмены. Один из них, которого прозвали Олд Шеттерхэнд, выстрелом покалечил Тангуа. Говорят, он любого великана одних махом валит с ног, вот это громила! Однако даром ему это не пройдет!

— Не пройдет? Краснокожие решили отомстить?

— Естественно. У Тангуа прострелены оба колена, он недвижим, посему он рвет и мечет и не успокоится, пока не заполучит этого белого громилу и Виннету.

— А кто такой Виннету?

— Молодой вождь апачей, он сейчас с небольшим отрядом в двух днях пути отсюда, а вместе с ним и белые. Кайова выслали им навстречу отряд как приманку и хотят заманить в ловушку.

— Неужели эти белые и апачи настолько глупы, чтобы угодить в ловушку?

— Тангуа уверен в успехе. Он велел наблюдать за передвижением апачей и очень надеется их поймать. Меня, правда, это не касается, но сам я белый и решил убраться отсюда подобру-поздорову, хотя собирался погостить у Тангуа, но знаете, как-то нет желания смотреть на мучения белых.

— А вы не хотели бы им помочь?

— При всем моем желании я бы ничего не смог сделать. И потом, с какой стати нарываться на неприятности? У меня с кайова, так сказать, чисто деловые отношения, мне и в голову не придет навредить себе, вступаясь за их врагов. Кстати, я было попробовал — сердце-то не камень, но получил такой отпор, что предпочел держаться от всего этого подальше. Тангуа словно бешеный волк!

— Да, можно себе представить!

— Вы знаете, одного белого они уже поймали, кажется, друга самого… как его… Олд Шеттерхэнда. Да, скажу я вам, вот это храбрец! Смеется и вообще ведет себя так, будто смерть ему нипочем.

— Вы видели его?

— Да, когда его привели, но потом кайова связали пленника и отправили на остров.

— На остров? Он у них вместо тюрьмы?

— Не знаю, островок лежит на реке в нескольких шагах от деревни, туда просто так не подступишься, да к тому же пленника хорошо охраняют.

— Вы с ним разговаривали?

— Да так, перекинулся несколькими словечками, поинтересовался, не могу ли чем помочь. А он улыбнулся и по-дружески ответил, что ему чертовски хочется имбирного пива, и спросил, не смотаюсь ли я в Цинциннати за бутылочкой этой амброзии. Шутник, сущий комедиант. А на мои слова о грозящей ему смерти он только расхохотался, попросил не принимать все так близко к сердцу, поскольку на свете есть люди, которые позаботятся о нем. И тем не менее я замолвил за него словечко, но Тангуа прогнал меня. Обхождение с пленником, скажу откровенно, приличное, так как у Шеттерхэнда тоже имеется заложник. Только Сантэр не перестает портить белому последние дни жизни.

— Сантэр? Судя по фамилии, он белый? Значит, там есть и белые?

— Только Сантэр — пренеприятнейший тип, скажу вам. Он прибыл вместе с краснокожими и сразу же набросился на пленника. У вас будет возможность с ним познакомиться, когда приедете в деревню.

— А что он там делает?

— Не знаю. Поскольку он мне не понравился, я особенно не напрашивался на разговор, хотя мог порасспросить индейцев, но воздержался. Мое правило не лезь, куда не просят, и это очень выручает в жизни.

— А что, этот Сантэр — гость вождя? Ему выделили вигвам?

— Да, но не рядом с вождем, как положено почетным гостям, а какую-то развалюху на краю селения. Похоже, Тангуа особо его не жалует.

— А как зовут белого пленника?

— Сэм Хокенс — храбрый, видать, вестмен, хоть и большой шутник. Очень жаль его, да что поделаешь. Может, вождь послушает вас, а? Заступитесь за него.

— Попробую. Не могли бы вы точно сказать, где находится вигвам этого Сантэра?

— Да вы сами увидите: четвертый или пятый от реки. Уверен, Сантэр вам не понравится, вот у него уж точно лицо висельника. И лучше остерегайтесь его. Несмотря на ваше звание, вы еще очень молоды, и мой добрый совет не сочтите за оскорбление. Ну, мне пора. Будьте здоровы и счастливого вам возвращения!

И, несмотря на то, что стоило бы выяснить еще кое-какие подробности, я не стал задерживать торговца.

Виннету одобрил мои действия.

— Мой брат узнал достаточно, лишние расспросы могут вызвать подозрение; они все-таки друзья наших врагов, — сказал он, когда мы тронулись в путь.

— Мы и так многое узнали, без труда найдем Сантэра и Сэма. Пора возвращаться.

— Да. Как только торговцы отъедут подальше, возвращаемся в лагерь. Думаю, нет смысла немедленно проверять все, что сказал этот бледнолицый, многое стало ясно, и сегодня вечером мы нанесем визит кайова.

Торговцы вскоре исчезли за горизонтом. Навьюченные животные не позволяли передвигаться быстрее, что, как позже выяснилось, обернулось большим несчастьем. У кайова они перекупили звериные шкурки — желанную добычу всех любителей поживиться за чужой счет.

Приняв все меры предосторожности, мы прежней дорогой вернулись в лагерь.

Дик Стоун и Билл Паркер остались весьма довольны результатами нашей разведки, но особенно обрадовались, узнав, что Сэм Хокенс находится в добром здравии и отличном настроении. Друзья хотели пойти с нами, но Виннету отказал:

— Пусть мои белые братья пока останутся здесь, сегодня мы вряд ли освободим Сэма. А вот завтра — вполне возможно, и тогда ваша помощь нам очень понадобится.

Хотя укрытие было выбрано довольно удачно, Виннету все же приказал перебраться на остров, расположенный чуть ниже по течению Ред-Ривер, опасаясь, как бы какому-нибудь кайова не пришло в голову заглянуть сюда.

— Там много деревьев и кустов, и никто нас не заметит, — объяснил он.

Быстро собравшись, мы спустились вниз по реке. Вода стояла высоко, течение было быстрое, однако мы легко переправились на лошадях на остров. Виннету оказался прав: остров был внушительных размеров и весь покрыт густой растительностью, так что и люди, и кони нашли хорошее укрытие.

Я устроился в зарослях в надежде хоть немного выспаться, поскольку рассчитывать на сон в ближайшую ночь не приходилось, главным образом из-за… воды. В эту ночь нам предстояло четырежды окунуться в студеную воду, а была уже вторая половина декабря.

Сэма Хокенса держали на маленьком острове, и пробраться к нему можно было только вплавь, сначала с нашего острова на берег, затем с берега — на островок к Сэму и, конечно, обратно. В мокрой одежде в холодную пору года вряд ли кто-нибудь почувствует себя уютно, поэтому я решил вздремнуть и набраться сил.

Стемнело. Нас разбудили — пора было отправляться в деревню. Освободившись от лишней одежды и содержимого карманов, а из оружия оставив только ножи, мы прыгнули в воду, переплыли на другой берег и направились к Солт-форк. Через час мы добрались до устья реки. На левом берегу в сотне шагов от нас горели костры.

Стоя на правом берегу, мы наблюдали за тем, что происходило в деревне. Кстати, «деревня» индейцев сильно отличается от европейской. Привычных домов и садов в ней нет, а стоят лишь вигвамы из толстых шкур. Летом краснокожие перебираются, как правило, в более легкие жилища.

Почти перед каждым вигвамом горел костер, у которого грелись и ужинали кайова. В центре деревни стоял самый большой вигвам, вход в который украшали особой формы амулеты с перьями. У костра сидел вождь Тангуа в компании восемнадцатилетнего юноши и двух мальчиков лет двенадцати и четырнадцати.

— Эти трое — сыновья Тангуа, — объяснил Виннету. — Самый старший — его любимец и в будущем станет отважным воином. За быстрые ноги его прозвали Пида, что значит Олень.

Женщины суетились за вигвамами. По обычаям индейцев, жены и дочери, хотя и выполняют самую тяжелую работу, лишь прислуживают мужчинам во время трапез, довольствуясь остатками пищи.

Недалеко от берега в отблесках костров виднелись очертания трех небольших островов. Мы пытались разгадать, на котором из них кайова держат Сэма Хокенса, но пока нам это не удалось. Тем временем небо заволокло тучами.

— На каком из них может быть Сэм? — спросил я Виннету, указывая на островки.

— Пусть мой брат вспомнит, что говорил торговец, — ответил Виннету.

— Он сказал, что островок совсем рядом с берегом. Первый и третий слишком далеко, выходит — второй, тот, что посередине.

— Похоже на то. А теперь взгляни направо, на край деревни. Сантэр живет в пятом или четвертом вигваме. Давай разделимся. Я пойду за Сантэром, убийцей отца и сестры, а ты выручай Сэма, он твой друг.

— Где встретимся?

— Здесь.

— Если все обойдется. На случай, если одного из нас обнаружат и ему придется бежать, давай назначим место встречи где-нибудь подальше от деревни.

— Дело предстоит нелегкое, а моему брату грозит двойная опасность, в реке не спрячешься. А если сумеешь уйти от погони, возвращайся на наш остров, но окольным путем, чтобы кайова не пронюхали, где мы остановились.

— Но утром они и так увидят наши следы!

— Нет, скоро пройдет дождь и все смоет.

— Хорошо! Ну а если попадешься ты, я тебя выручу.

— Не волнуйся, и давай пожелаем друг другу удачи. Взгляни на тот берег. У пятого вигвама темно, похоже, Сантэр спит, и надо воспользоваться случаем. — И Виннету бесшумно удалился.

Он собирался пройти по берегу вдоль реки, за деревней переплыть на другой берег и незаметно пробраться к вигвамам с противоположной стороны.

Островок, где находился Сэм, освещался пламенем костров. И островок, и река вокруг него были видны как на ладони. Я мог подобраться к нему только под водой. Но плыть к острову тоже было рискованно: я мог вынырнуть у часового под носом. Поэтому сначала я решил добраться до первого островка, лежащего в двухстах метрах от второго и, похоже, необитаемого, а там осмотреться и решить, как действовать дальше.

Идя вдоль реки, я пристально всматривался в первый островок. Не обнаружив ничего подозрительного, потихоньку вошел в воду, нырнул, а благополучно добравшись до берега, высунул голову, чтобы перевести дыхание и набрать воздуха. И тут обнаружил, что достичь своей цели могу совершенно иным путем.

Островок, у которого я стоял в данный момент в воде, лежал в каких-то двадцати метрах от берега, здесь покачивались привязанные к кольям пироги. «Отличное прикрытие!» — осенило меня, и я тут же глубоко нырнул. Перебираясь от одной лодки к другой, я наконец нашел место, откуда островок Сэма был виден как на ладони.

Он был весь покрыт невысоким кустарником, над которым возвышались два дерева. Ни Сэма, ни охраны не было видно. Только было я собрался снова нырнуть, как услышал над собой, на высоком берегу, какой-то шорох. Глянув вверх, я увидел спускающегося индейца. Это был Пида, сын вождя Тангуа. К счастью, он не заметил меня, вскочил в лодку к стал грести к островку, где находился Сэм. Мне пришлось запастись терпением.

Вскоре до меня стали долетать обрывки разговора, я узнал голос Сэма. Я подплыл к последней в ряду пироге, которых, кстати, было огромное множество, словно каждый кайова имел собственную лодку, вынырнул и услышал голос сына вождя:

— Мой отец Тангуа приказывает, чтобы ты сказал!

— Вот еще! — отвечал Сэм.

— Тебя ждут самые страшные пытки! — угрожал Пида.

— Не смешите меня! Сэм Хокенс — и пытки? Хи-хи-хи! Твой папаша уже раз пытался это сделать, там, у Рио-Пекос. И знаешь, чем все это кончилось?

— Этот койот Сэки-Лата ранил его!

— Точно! Так будет и здесь! Я не боюсь вас!

— Ты сошел с ума. Подумай, о чем ты говоришь? Ты в плену и крепко связан.

— Спасибо дорогому Сантэру за эти ремешки, мне в них так удобно.

— Я знаю, тебе очень, даже очень больно. И как же ты собираешься бежать, если кругом охрана, а ты крепко привязан к дереву?

— Молодой человек, предоставьте это дело мне. Тут прекрасный климат, и я пока не тороплюсь покидать ваш гостеприимный край. Но когда надумаю прощайте навек!

— Мы тебя отпустим, но только скажи — куда он пошел?

— И не подумаю. Теперь я все понял. Сантэр пугал меня, рассказывая о приключениях у Золотой горы, привирая при этом безбожно. Я же догадываюсь, как было дело, и смеюсь над вами. Вам ни за что не поймать Виннету и моего ученика Олд Шеттерхэнда, хи-хи-хи!

— А как же ты, его учитель, попался к нам в руки? — съехидничал Пида.

— А просто так, дай, думаю, попадусь, — не моргнув глазом, отпарировал Сэм. — Просто страшно соскучился по вас, вот и надумал малость погостить, чтоб мне лопнуть! И с чего это вы взяли, что Виннету и Олд Шеттерхэнд побегут за вами? Чепуха! Затея ваша сорвалась, апачей — нет как нет, и вы ломаете голову, где они, а я, видите ли, должен вам сказать, куда они поехали? Да откуда я знаю? А… впрочем, знаю, но не скажу, ты сам скоро и без меня все узнаешь…

В этот момент раздались громкие окрики, и Сэм замолчал.

Слов я не понимал, но в шуме явно слышались крики погони, вдруг я различил четко произнесенное имя Виннету.

— Слышишь, где они? — с ликованием воскликнул Сэм. — Где Виннету, там и Сэки-Лата! Пришли наконец-то, голубчики!

Крики и топот бегущих индейцев усиливались. Они заметили Виннету, но пока его не поймали. Срочно надо было действовать. Сын вождя в одно мгновение прыгнул в пирогу, на ходу отдавая стражникам приказ:

— Приготовьте ружья и стреляйте в каждого, кто попытается освободить его! — и погреб к берегу.

Мне не терпелось освободить Сэма в тот же день, но сейчас об этом нечего было и думать. При моем появлении стражники убили бы и Сэма, и меня, выполняя приказ юного вождя.

Пока Пида греб к берегу, мне пришла в голову дерзкая мысль. Он любимый сын вождя, и если бы я взял Пиду в заложники, то можно было обменять его на Сэма. План был, конечно, дерзкий, но вполне выполнимый.

Я огляделся. Виннету бежал к Ред-Ривер, потом свернул влево, оставляя наш лагерь правее. Он уводил преследователей от нашей стоянки. Кайова неслись вслед за ним с криками и воплями, часовые повернулись ко мне спиной и уставились на тот берег. Поблизости никого не было. Сын Тангуа доплыл до берега и, когда, наклонившись, принялся привязывать пирогу, я выскочил из воды прямо у него перед носом и одним ударом повалил на землю. Потом втащил в лодку, забрался в нее сам и погреб вверх по течению вдоль самого берега. Все произошло мгновенно и, главное, незаметно: стражники по-прежнему следили за происходящим в деревне.

Я греб изо всех сил, чтобы как можно быстрее выбраться за пределы деревни. А когда огни костров исчезли, я пересек реку, вытащил лежащего без сознания индейца на берег, отрезал у лодки ремни и связал юношу, а пирогу, чтобы не выдала меня, вытолкнул на середину реки. Потом взвалил связанного парня на спину и медленно пошел к нашему лагерю.

Доставить добычу оказалось труднее, чем я думал. Придя в себя, Пида стал яростно сопротивляться. Пришлось пригрозить ему ножом.

— Ты кто? — в бешенстве кричал он. — Паршивый бледнолицый, завтра мой отец Тангуа расправится с тобой!

— Он не догонит меня, он не может ходить, — спокойно возразил я.

— Зато у него есть множество воинов, они по его приказу пойдут по твоим следам.

— Не страшны мне ваши воины, и каждого ждет участь твоего отца, пусть только сунутся!

— Уфф! Ты дрался с моим отцом?

— Да, это я раздробил ему колени!

— Уфф, уфф! Значит, ты Сэки-Лата? — поразился Пида.

— Ты еще не понял? Кто же, как не я и Виннету, осмелится пробраться в вашу деревню и похитить сына вождя?

— Уфф! Пусть я умру, но вы не услышите из моих уст ни одного крика боли!

— Мы не желаем твоей смерти, потому что мы не убийцы. Если твой отец выдаст обоих бледнолицых, мы тебя отпустим.

— Сантэра и Хокенса?

— Да.

— Он их выдаст, потому что сын для него важнее сотни бледнолицых.

После этого разговора Пида послушно пошел со мной. Предсказание Виннету сбылось: начался дождь, да такой сильный, что я не мог найти наш остров и был вынужден укрыться под густым деревом, чтобы переждать и продолжить поиски на рассвете.

Отдых под деревом превратился в настоящую пытку: дождь не прекращался, а до рассвета было далеко. Я начал зябнуть в мокрой одежде и, чтобы согреться, принялся махать руками и делать упражнения. Лежащему без движения индейцу я мог только посочувствовать, правда, он был более закаленным.

Но наконец Бог внял моим молитвам: дождь кончился и начало светать, однако все вокруг утонуло в густом белом тумане. Тем не менее я вскоре легко обнаружил наш остров; я позвал и тут же услышал голос Виннету:

— Это ты, мой брат, Сэки-Лата?

— Я!

— Иди сюда! Не зови! Это опасно.

— Я взял пленника. Нужны хорошие пловцы и ремни.

— Сейчас приплыву, — ответил Виннету.

Как же я был счастлив, что Виннету ускользнул от кайова! Немного погодя в тумане на поверхности реки показалась его голова. Вскоре он выбрался на берег, сильно удивившись при виде индейца:

— Уфф! Пида, сын вождя? Где мой брат его поймал?

— На берегу, у острова, где держат Хокенса.

— Ты видел Сэма?

— Нет, зато очень хорошо слышал его разговор с Пидой. Сэма можно было освободить, но в деревне обнаружили тебя, и я пока оставил Сэма на острове.

— Мне не повезло. Когда я добрался до вигвама Сантэра, неожиданно появились кайова. Я попытался незаметно отползти, но они увидели меня, к тому же и узнали. Пришлось бежать. Сантэра, к сожалению, я не видел.

— Скоро увидишь. Мы обменяем Пиду на Сэма и Сантэра. Сам он не возражает и думает, что его отец согласится.

— Уфф! Отлично! Просто и отлично! Мой брат Сэки-Лата поступил очень отважно и мудро, захватив Пиду в плен. Это большая удача!

Заверяя Виннету, что мы вскоре встретимся с Сантэром, я не представлял, что это произойдет намного раньше, чем мы думали.

А пока, привязав Пиду к себе, так что наши плечи соприкасались, мы вошли в воду и поплыли на остров.

На реке стоял густой туман, и в десяти метрах ничего не было видно, зато, как известно, слышимость в тумане преотличнейшая. Когда до берега оставалось совсем немного, Виннету вдруг насторожился:

— Тихо! Слышишь?

— Что?

— Похоже на плеск весел выше по реке.

— Давай подождем!

— Послушай!

Мы прислушались, стараясь плыть как можно тише. Да, Виннету был прав кто-то греб и, видимо, очень спешил, раз при таком сильном после дождя течении еще и налегал на весла.

Лодка быстро приближалась, кто-то плыл прямо на нас. Взглянув на меня, Виннету приказал вполголоса:

— Остаемся на месте! Туман скрывает нас. Надо узнать, кто плывет!

Пида, очевидно поверив нам, вел себя очень спокойно и не пытался обнаружить наше местонахождение внезапным шумом или выкриком: Всем нам хотелось узнать имя гребца.

Удары весел приближались, и вот в тумане показалась индейская пирога. В ней сидел… кто бы вы думали? Разглядев гребца, Виннету не сдержался от возгласа:

— Сантэр! Он убегает!

Мой всегда такой сдержанный друг при виде своего смертельного врага совершенно забыл, что привязан ко мне и Пиде, и изо всех сил рванулся к пироге.

— Уфф! Я должен его догнать… должен поймать! — воскликнул он, ударом ножа освобождаясь от ремней, связывающих его с нами.

Сантэр обернулся на крик Виннету и от испуга неожиданно остановился.

— О дьявол! Это они… — вырвалось у него.

Лицо Сантэра исказилось от страха, он лихорадочно стал грести, а заметив нас, отбросил весло, схватил ружье и прицелился. Испуг уступил место зловещей радости.

— Наконец-то сочтемся!

Когда прогремел выстрел, Виннету уже успел освободиться от ремней и мчался к лодке. Мы тоже рванулись в сторону, так что пуля пролетела мимо.

С ножом в зубах Виннету не плыл, а буквально летел над водой, отталкиваясь от ее поверхности мощными ударами рук и ног. Сантэр опять прицелился — у него оставалась в запасе вторая пуля — и издевательски крикнул:

— Ближе, ближе, проклятый краснокожий! Сейчас мы расквитаемся!

Ему казалось, что стоит нажать курок, и Виннету погибнет. Но он просчитался. Индеец, нырнув, скрылся под водой. Переверни он лодку — и Сантэру конец! Однако убийца разгадал маневр апача, быстро отложил ружье и схватился за весло. И — вовремя. Через секунду там, где только что покачивалась пирога, вынырнул Виннету, но Сантэр уже успел отплыть на безопасное расстояние:

— Ну что, собака, поймал меня? Пулю поберегу для следующего раза! — Пригрозил он.

Виннету что было сил бросился вслед, но куда там! Даже чемпион мира по плаванию не смог бы нагнать летящую по быстрой реке пирогу.

Не прошло и минуты, как Сантэр скрылся в густом тумане, а на реке появились апачи. Заслышав голоса, они прыгнули в воду и поспешили на помощь. Помогли нам выбраться на берег, отвязали от меня Пиду, и в это самое время на берегу показался Виннету. Он обратился к своим воинам:

— Братья мои, мы немедленно отправляемся в погоню! Здесь только что проплыл Сантэр, мы должны его настичь!

— Да-да, мы немедленно отправляемся, — согласился я. — Но что будет с Сэмом Хокенсом?

— Ты позаботишься о нем, — ответил Виннету. — Оставайся здесь и выручи Сэма, он твой друг, а я займусь убийцей отца и сестры. Нам придется расстаться.

— Надолго?

Он задумался.

— Не знаю. Судьбой человека распоряжается Великий Дух. Хотелось быть рядом с тобой, брат мой Сэки-Лата, но Маниту повелевает иначе. Догадываешься, почему убежал Сантэр?

— Да, ему не удалось поймать нас, вчера вечером тебя видели в деревне, кайова поняли, что мы поблизости и не успокоимся, пока не заполучим Сантэра и не освободим Сэма Хокенса. Сантэр испугался, вот и решил убраться подобру-поздорову.

— А может быть, его бегство связано с исчезновением Пиды и Тангуа весь свой гнев обрушил на Сантэра, считая, что это он во всем виноват, и выгнал его из деревни.

— Вполне возможно, похоже, кайова отказались защищать Сантэра, высказал я свои мысли.

— Но почему он избрал путь по реке, а не поскакал верхом?

— Боялся встречи с нами, зная, что мы отыщем его следы и пустимся в погоню. Вот и выбрал пирогу, чтобы потом пересесть на коня. Откуда ему было знать, что наши пути пересекутся. А наткнувшись на нас, он приналег на весла. Ты думаешь, вы догоните его по берегу?

— Это будет очень трудно, но надо попытаться. Мы поедем ему наперерез, а не вдоль берега реки.

— Это не совсем верно. Сантэр может выйти на берег в любом месте, и вы не узнаете, где он высадился. За Сантэром должны идти два отряда, следуя по обоим берегам Ред-Ривер.

— Мой брат совершенно прав, мы так и сделаем, — согласился Виннету.

— Смотрите в оба, правда, на это уйдет немало времени, но все же не советую ехать наперерез, потому что там, где один отряд будет огибать излучину, другой проедет прямо. Вы слишком далеко разойдетесь.

— Мы поедем так, как говорит мой брат, — строго вдоль берега, не пропуская ни одного поворота реки.

— С каким удовольствием я бы присоединился к вам! Но кто же тогда выручит Хокенса? А оставлять его у кайова нельзя.

— Не огорчайся, брат мой, мы увидимся через несколько дней, когда Хокенс уже будет на свободе.

— Где мы встретимся?

— После освобождения Сэма поезжай вдоль Ред-Ривер до Рио-Боске-де-Начиточес. На левом берегу тебя будет ждать мой посланец.

— А если там никого не будет?

— Значит, мы все еще идем по следу Сантэра. Тогда возвращайся со своими друзьями в Сент-Луис к бледнолицым, которые строят дорогу для огненного коня. Но прошу тебя, как только добрый Маниту позволит, приезжай к нам. Мой дом на Рио-Пекос всегда открыт для тебя, а если ты не найдешь меня в пуэбло, тебе скажут, где меня искать.

Пока мы разговаривали, апачи готовились в путь. Виннету пожал на прощанье руку Паркеру и Стоуну и снова подошел ко мне:

— Мой брат Сэки-Лата помнит, как радовались наши сердца, когда мы покидали берега Рио-Пекос, но смерть подстерегла Инчу-Чуну и Ншо-Чи. Если ты когда-нибудь снова посетишь нас, то не услышишь больше голоса прекрасной дочери апачей. Вместо города белых она отправилась в Страну Вечной Охоты. А теперь месть заставляет меня расстаться с тобой, но я верю — мы встретимся. Я обязательно оставлю знак на Рио-Боске, но если мне не удастся, прошу тебя: не задерживайся в городе бледнолицых, возвращайся как можно скорее. Ты знаешь, как ты мне дорог и кого должен заменить. Обещай вернуться, мой дорогой и любимый брат Чарли.

— Обещаю, — произнес я. — Сердце мое с тобой, дорогой брат Виннету, и ты знаешь, в чем я поклялся умирающему Клеки-Петре. Я сдержу свое слово!

— Пусть добрый Маниту хранит тебя! Хуг!

Мы обнялись, он поцеловал меня на прощание, отдал воинам короткий приказ и вскочил на коня. Апачи разделились: один отряд поехал по правому, второй — по левому берегу реки. Я долго провожал Виннету взглядом, пока тот не скрылся в тумане. Мне казалось, что я теряю частичку самого себя, и думаю, ему тоже было тяжело расставаться со мной.

Стоун и Паркер понимали мое душевное состояние. Дик от всего сердца пытался утешить меня:

— Сэр, не принимайте все так близко к сердцу! Мы обязательно встретимся вновь! Вот только вызволим Сэма и прямиком помчимся за ними. Давайте скорее возьмемся за дело, зачем медлить с обменом? Только сперва подумаем, как это лучше сделать!

— Для начала, дорогой Дик, я хотел бы выслушать вас как более опытного вестмена.

Польщенный моими словами, вестмен, поглаживая бороду, предложил:

— Самое простое — послать пленного воина к Тангуа. Пусть сообщит вождю, где находится его сын и на каких условиях Пиду отпустят. Что ты на это скажешь, старина Билл?

— Гм, — проворчал Паркер, — вот уж глупее не придумаешь!

— Глупее? Да что ты такое говоришь, разрази меня гром!

— Если Тангуа прознает, где мы находимся, пришлет сюда своих воинов, они отберут у нас Пиду, а про Хокенса забудут. Я бы сделал иначе.

— А как?

— Мы отъедем немного в открытую прерию, затем пошлем кайова с условием, что Сэм возвращается сюда в сопровождении двоих — только двоих воинов, и пусть они забирают Пиду. А если их окажется больше, мы устроим им достойную встречу.

— Пожалуй, лучше никого не посылать и сделать все по-другому, вмешался я в разговор.

— А как Тангуа узнает, где его сын?

— Узнает, — решительно сказал я.

— От кого? — недоумевал Билл.

— От меня.

— От вас? Вы собираетесь идти к нему в деревню?

— Вот именно.

— Сэр, да вы с ума сошли! Вам грозит верная смерть, вас схватят!

— Не думаю.

— Да какие тут могут быть сомнения? Обязательно схватят!

— Тогда и Пида умрет. Не вижу необходимости посылать пленного воина, у нас на одного заложника станет меньше.

— Это верно. Но почему именно вы? Могу, например, пойти я.

— Ваша храбрость всем известна, дорогой Билл, и все же с Тангуа говорить буду я. Так лучше.

— А по-моему, вождь скорее согласится на наши условия, если пойду я, а не вы. Не забывайте — он страшно взбешен, а увидев вас, рассвирепеет еще больше.

— Потому-то я и хочу сам вести переговоры. Если пойдет другой, Тангуа может подумать, будто я его боюсь. Я хочу доказать обратное. Мне он ничего не сделает, как бы ни злился.

— Что ж, поступайте как считаете нужным, сэр! Где вас ждать? На острове или в другом, более подходящем месте?

— Лучше этого убежища, пожалуй, не придумаешь.

— Отлично! Но если с вами что-нибудь приключится в стойбище, нашим пленникам несдобровать, церемониться не станем! Когда вы отправляетесь?

— Сегодня вечером.

— Не поздновато? А не лучше ли было бы закончить все до полудня и тут же последовать за Виннету?

— А кайова — тут как тут, погонятся за нами по пятам и перестреляют всех как перепелок.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Тангуа с радостью отдаст Сэма за любимого сына и тут же погонится за нами, чтобы отомстить. Вот поэтому обмен состоится сегодня вечером, чтобы ночью, пока кайова еще не собрались, мы успели убраться отсюда как можно дальше. К тому же вождь станет сговорчивее, если подольше поволнуется за жизнь сына.

— Все верно… А если они вдруг все же обнаружат нас?

— Ничего страшного!

— В поисках Пиды они могут забрести и на остров.

— На остров не забредут по той причине, что, обнаружив следы Виннету, решат, что все мы ушли, забрав Пиду. Тогда Тангуа испугается по-настоящему. Тсс, тихо!

Послышались голоса. Туман поднялся, и мы увидели на берегу индейцев, которые внимательно разглядывали только что обнаруженные ими следы копыт. Даже не взглянув на остров, кайова вскоре исчезли.

— Похоже, что они спешат, — заметил Дик Стоун.

— Наверняка побежали докладывать Тангуа. А тот не замедлит выслать всадников по следам Виннету, — догадался Паркер.

Через пару часов мы убедились, что наше предположение верно. На другой стороне реки показалась группа всадников. Они пустились по следу Виннету. Мы могли не опасаться, что кайова догонят апачей, поскольку передвигались и те, и другие с одинаковой скоростью, и Виннету уже наверняка был далеко. Разумеется, мы разговаривали шепотом, чтобы лежащие в зарослях связанные пленники ничего не услышали и ни о чем не догадались.

Перед полуднем солнце преподнесло сюрприз, выглянув из-за туч, согрев нас и высушив мокрую одежду, что намного облегчило нам жизнь и скрасило ожидание.

Сидя на берегу, я вдруг заметил приближающуюся к острову пустую пирогу. Когда она в конце концов застряла в прибрежной траве, я подтащил ее к берегу и увидел, что это та самая лодка, в которой я увез Пиду. Я узнал ее по отрезанным ремням. Долго же она добиралась от Солт-Форк до Ред-Ривер! Лодка оказалась весьма кстати — вечером я воспользуюсь ею для переправы.

Когда стемнело, я столкнул пирогу в воду. Стоун и Паркер пожелали мне удачи, и я поплыл вверх по течению, предупредив вестменов, чтобы ждали меня на заре.

Грести против течения было очень тяжело, и только спустя час я свернул из Ред-Ривер в Солт-Форк. Недалеко от стойбища я пристал к берегу и привязал лодку к дереву.

Как и вчера, в селении кайова горели костры, около них сидели мужчины, хлопотали женщины. Я ожидал, что деревня будет строго охраняться, но ошибся. Найдя следы Виннету, кайова выслали погоню и успокоились.

Тангуа точно так же сидел перед вигвамом, на сей раз, правда, с двумя сыновьями. Низко опустив голову, он хмуро смотрел на огонь. Я осторожно подкрался как можно ближе, благо никто меня не заметил. Распластавшись на земле, я подполз совсем близко к вигваму и услышал тихую, монотонную песнь печали: вождь оплакивал по индейским обычаям потерю любимого сына.

— Почему Тангуа поет песнь печали? — спросил я, поднимаясь с земли прямо перед ним. — Настоящий воин слез не проливает, это удел скво.

Трудно описать, какое впечатление на Тангуа произвело мое неожиданное появление и моя речь. Не в силах выдавить из себя ни слова, вождь вскочил было на ноги, забыв о раздробленных коленях, и тут же рухнул как подкошенный. Вперив в меня безумный взгляд, он, заикаясь, забормотал:

— Ссэ-ки-Ла-ла-та! Уфф! Уфф! Уфф! Откуда… ты… взялся? Как… ты… где… Так… значит… вы… здесь? Никуда… не… ушли?

— Как видишь. Я пришел поговорить с тобой.

— Сэки-Лата! — заорал он, выговорив наконец мое имя.

Сыновья в испуге отпрянули назад.

— Сэки-Лата! — повторил Тангуа, и ярость исказила его лицо. Он прокричал что-то в сторону вигвамов. Я ничего не понял, кроме собственного имени.

Спустя минуту в деревне поднялся оглушительный вой. Отовсюду повысыпали воины с поднятым оружием. Я вытащил нож и приставил его к уху Тангуа.

— Ты хочешь, чтобы Пида умер? Это он прислал меня.

Услышав сквозь жуткий вой мои слова, вождь поднял руку. Крики прекратились. В полном молчании кайова окружили нас. По их кровожадным взглядам я понял, что мне так просто отсюда не уйти. Однако я спокойно уселся рядом с Тангуа и, невозмутимо глядя ему прямо в глаза, начал:

— Мы с тобой смертельные враги. Не моя в том вина, но и против я ничего не имею. И я не боюсь тебя, иначе разве я пришел бы, чтобы поговорить с тобой? Пиду поймал я, и его повесят, если я не вернусь к назначенному часу.

Застывшие словно статуи краснокожие ни единым словом, ни единым жестом не отреагировали на мое сообщение. Только глаза вождя налились кровью от бессильной ярости. Скрежеща зубами, он наконец выдавил:

— Как… как… ты поймал его?

— Вчера, когда Пида беседовал с Сэмом, я был на острове, сбил его с ног и взял его в плен.

— Уфф! Злой Дух покровительствует тебе! Где мой сын?

— В безопасном месте, но я не скажу где. Потом Пида сам расскажет. Ты теперь понимаешь, что я не собираюсь убивать твоего любимого сына. У нас есть еще один твой воин, которого я схватил в зарослях ежевики, когда тот нас подслушивал. Мы отпустим его вместе с твоим сыном, а ты отдашь Сэма Хокенса!

— Уфф! Ты получишь его, но сперва приведи мне Пиду и воина!

— Привести? Нет! Я знаю, что Тангуа нельзя доверять. За одного я отдаю двух — и поступаю очень справедливо. И вполне благородно по отношению к вам. Но за это я вправе потребовать от вас честного выполнения договора.

— А где доказательства, что Пида действительно у вас?

— Доказательства? Тебе нужны доказательства? Если я говорю, значит, так и есть. Сэки-Лата не Тангуа. Покажи мне сначала Сэма Хокенса. Вы забрали его с острова, потому что боитесь, как бы он не сбежал. Мне надо с ним поговорить.

— О чем ты хочешь с ним говорить?

— Хочу услышать, как с ним обращались. От этого многое зависит.

— Я должен посоветоваться с воинами. Отойди от вигвама и жди.

— Хорошо. Но торопитесь. Если я не вернусь вовремя, Пиду повесят.

Смерть через повешение, как я уже говорил, считается у индейцев самой позорной. Можете себе представить, как встревожился Тангуа! Он немедленно созвал совет старейшин. Я отошел к ближайшему вигваму и сел на землю. Воины Тангуа тут же окружили меня, испепеляя гневными взглядами, готовые растерзать меня по первому знаку. Только благодаря Пиде я остался в живых. Впрочем, я заметил, что и моя отвага произвела на кайова должное впечатление. Спустя некоторое время вождь послал воина за Сэмом. Как только появился Хокенс, я вскочил на ноги и подбежал к нему. Увидев меня, Сэм возликовал:

— Наша взяла! Олд Шеттерхэнд! Ну, что я говорил? Вы пришли, сэр! Небось соскучились там без старика Сэма, а? — И он протянул для приветствия связанные руки.

— Все очень соскучились, — отвечал я. — И как вы только умудрились попасть в плен к кайова? Сколько ни вдалбливай, куда надо бежать, вы обязательно помчитесь в противоположную сторону.

— Упреки, дорогой сэр, оставьте на десерт, я сейчас весь сгораю от любопытства, что там у вас и как моя Мэри?

— Она с нами.

— А моя Лидди?

— Ваша пушка? С ней тоже все в порядке.

— В таком случае, превосходно, чтоб мне лопнуть! Ну что ж, не пора ли нам уходить отсюда? Честно говоря, мне надоело здешнее общество.

— Потерпите еще немного, любезный Сэм. Вам кажется, что можно так просто взять и уйти? Увы, есть еще маленькая загвоздка.

— А в чем дело? Разве для вас существуют загвоздки? Попади я хоть на Луну, вы бы и оттуда меня вытащили, хи-хи-хи!

— Смейтесь, смейтесь, похоже, вам здесь было неплохо, а?

— Неплохо? Что вы такое говорите? Мне было превосходно! Замечательно! Все индейцы любили меня как собственного сына, уж так меня холили и лелеяли, что дальше некуда. А если мне хотелось прилечь отдохнуть, так этого даже не надо было делать, я и так целый день лежал.

— А что с карманами? Обчистили?

— Еще бы! И дочиста!

Тем временем совет подошел к концу. Я заявил вождю, что ждать больше у меня нет времени и если он хочет увидеть сына живым и здоровым, пускай поторопится. Наши переговоры вскоре вступили в завершающую стадию. Тревога за сына сделала вождя более покладистым, я же ни на йоту не уступил индейцам. Мы договорились, что со мной и Сэмом поплывут на двух лодках четыре воина. Мы передадим им Пиду и пленного кайова. Я еще раз предупредил Тангуа, что Пида погибнет, если вождь попытается проследить за нами.

Этого было достаточно, они поверили моим словам и, кстати, с тех пор всегда верили Крепкой Руке. Куда мы плывем, я, разумеется, им не объяснил. Сэму развязали руки, и он, радостно размахивая ими, воскликнул:

— Свободен! Снова свободен! Сэр, я никогда не забуду, что вы для меня сделали! И больше ни за что не помчусь вверх и налево, если вы побежите вниз и направо!

Мы собирались в дорогу под недовольный ропот индейцев, кипевших от злобы при мысли, что Сэм и я ускользаем от них, а Тангуа прямо-таки шипел:

— Пока мой сын не вернется — ты в безопасности, но потом берегись! Все племя пустится по твоим следам! Ты от нас не уйдешь! Мы достанем тебя хоть из-под земли!

Я пропустил мимо ушей зловещие угрозы вождя. Мы спустились к реке, где по двое — разумеется, я вместе с Сэмом — расселись по лодкам. В тот миг, когда лодки отчалили, нам вслед полетел душераздирающий протяжный вой.

Пока мы плыли, я успел рассказать Сэму обо всем, что произошло с той минуты, когда его угораздило попасть в плен. Узнав, что Виннету вынужден был нас покинуть, он искренне огорчился, однако не слишком сильно, ибо больше всего опасался вполне понятного недовольства вождя апачей.

Несмотря на полную темноту, мы благополучно высадились на острове, радостно встреченные Диком Стоуном и Биллом Паркером, которые признались, что лишь после моего ухода полностью осознали риск моего отчаянного поступка.

Мы передали кайова обоих пленников, и они, не простившись, сели в лодки и поплыли прочь. Подождав, пока стихнут удары весел, мы оседлали коней и переправились на левый берег реки. Нас ждала дальняя и полная опасностей дорога. Однако Сэм, как выяснилось, прекрасно знал эти места, так что мы могли не волноваться.

Привстав в стременах, Сэм Хокенс погрозил кулаком вслед уплывающим индейцам:

— Сколько угодно ломайте свои тупые головы, глупые кайова, вам нас не поймать! Не выйдет! Ищи ветра в поле! Теперь-то я не полезу сам в яму, чтобы всякий гринхорн меня из нее вытаскивал! Не видать вам Сэма Хокенса, чтоб мне лопнуть!

Карл Май Белый брат Виннету

Глава I. В РОЛИ СЫЩИКА

После долгой, изнурительной скачки мы добрались наконец до устья Рио-Боске-де-Начиточес, где, как надеялись, должен был ожидать нас Виннету. Увы, наши надежды на встречу не сбылись и на этот раз. Мы, правда, обнаружили следы недавно побывавших здесь людей, но какие следы! То были бездыханные тела тех самых торговцев, от которых мы несколькими днями раньше получили важные сведения о селении вождя кайова Тангуа.

Как я потом узнал от Виннету, убил торговцев все тот же Сантэр.

Негодяй проплыл вниз по течению так быстро, что прибыл к устью Рио-Боске одновременно с торговцами, хотя те и покинули селение кайова значительно раньше. Так и не добравшись до золотых самородков Виннету, Сантэр, оказавшийся без гроша в кармане, просто не мог пройти мимо каравана с богатым грузом. Подстрелив, судя по всему, торговцев из засады, он завладел их товарами и двинулся в дальнейший путь уже с мулами и поклажей. Так рассказал мне потом Виннету, а уж точнее его никто не восстановил бы события по следам, оставленным преступником на месте нашей так и не состоявшейся встречи.

Убийца предпринял трудное и рискованное дело: в одиночку провести по прерии целый караван тяжело навьюченных животных (а это не всякому по плечу); к тому же он не мог не помнить о том, что апачи идут за ним по пятам и не оставят его в покое, пока не отомстят за смерть старого вождя и его дочери.

К несчастью, вскоре пошли непрестанные дожди, смывшие все следы, и Виннету пришлось действовать, не столько полагаясь на собственные глаза, сколько исходя из предположений и догадок. Прикинув, что первым делом Сантэр захочет поскорее сбыть с рук добычу, вождь апачей решил проверить по очереди все близлежащие поселки белых.

Через несколько дней он действительно обнаружил утерянный след в фактории Гайтера.

Сантэр побывал там, распродал весь караван и, приобретя хорошую лошадь, налегке двинулся на восток по тракту вдоль Ред-Ривер. Узнав об этом, Виннету отослал своих воинов в стойбища. Сам же он, не в силах отказаться от немедленной мести, продолжил погоню. У него было достаточно золота, чтобы не нуждаться во время длительного путешествия.

Не зная, где искать Виннету, — он не оставил нам на Начиточес ни послания, ни хотя бы знака, указывающего, куда он подался, — мы поехали в направлении Арканзаса, чтобы кратчайшим путем добраться до Сент-Луиса. Я очень сожалел, что в ближайшее время не смогу повидаться со своим другом и братом, но изменить, увы, ничего не мог…

Прошло еще несколько дней, и одним прекрасным вечером мы въехали в Сент-Луис. И конечно, первым делом я решил навестить моего доброго мистера Генри. Когда я вошел в его мастерскую, он, как обычно, сидел у станка и был настолько поглощен работой, что не обратил внимания даже на скрип открытой двери.

— Добрый вечер, мистер Генри, — поздоровался я, словно только вчера покинул его дом. — Скоро ли будет готов ваш новый чудо-штуцер?

С этими словами я уселся на свое прежнее место на краю скамьи. Оружейник вскочил на ноги, несколько мгновений смотрел на меня ничего не понимающим взором, а потом радостно запричитал:

— Вы… неужели это вы? Здесь, у меня? Вы… домашний учитель, геодезист… легендарный Олд Шеттерхэнд!

Старик сжал меня в объятиях и расцеловал в обе щеки.

— Олд Шеттерхэнд? Откуда вам известно мое прозвище? — спросил я, когда он наконец соизволил освободить меня из своих объятий.

— Вы еще спрашиваете откуда?! Все только о вас и говорят. Вы ведь теперь знаменитый вестмен! Мистер Уайт, инженер с соседнего с вами участка, первым передал нам эту новость и, должен признаться, не жалел лестных слов в ваш адрес. А самые последние известия о вас мне передал один краснокожий вождь…

— Неужели Виннету?

— Да, я узнал обо всем именно от него.

— Как? Да разве Виннету был здесь? Когда?

— Три дня тому назад. Вы так много рассказывали ему обо мне и старом флинте-медвежебое, что он не мог пройти мимо моей мастерской. От вождя я и узнал, что вы всех за пояс заткнули. Бизона подстрелили, с ножом на гризли ходили… ну и многое другое. Я даже знаю, что вы стали вождем апачей!

Он еще долго с восхищением перечислял мои подвиги и достоинства, и никакие возражения не могли остановить поток его похвал. От полноты чувств старик снова крепко обнял меня, невероятно довольный тем, что именно он в свое время резко изменил мою судьбу, направив меня на Дикий Запад.

Как я понял, Виннету, преследуя Сантэра, не стал задерживаться в Сент-Луисе; след его вел в Новый Орлеан. Вождь апачей торопился нагнать убийцу, и я прибыл в Сент-Луис лишь на третий день после его отъезда. Виннету оставил для меня у мистера Генри записку; в ней он просил, чтобы я, если позволят обстоятельства, приехал к нему в Новый Орлеан. Конечно же, я решил немедленно отправиться в путь.

Но сначала необходимо было заняться нашим геодезическим контрактом, что мы всей компанией и сделали, не откладывая дела в долгий ящик. Утром следующего дня Сэм Хокенс, Дик Стоун, Билл Паркер и я уже сидели в конторе за стеклянной дверью, где в свое время мне, без всякого предупреждения, устроили экзамен. Старик Генри не смог удержаться и пошел с нами. Рассказам и объяснениям, казалось, не будет конца. Только теперь мы узнали, что наш участок считался самым опасным, И не напрасно — как читателю уже известно, из пятерых геодезистов в живых остался один я.

Сэм изо всех сил старался выхлопотать для меня особое вознаграждение, но тщетно. Нам без спору и незамедлительно выплатили полагающуюся по договору сумму, и ни доллара больше. Честно признаюсь, что с таким трудом составленные и с таким риском для жизни сохраненные чертежи я отдавал с чувством гнева и досады. На работу приняли пятерых геодезистов, но расплачивались только с одним, доля остальных перекочевала в карманы господ из конторы, хотя они получили плоды нашего совместного труда, а если уж быть откровенным до конца, плоды моих неимоверных усилий.

Сэм вспылил, наговорил дерзостей, но это ни к чему не привело, вернее, привело лишь к тому, что его вместе с Биллом и Диком попросили выйти вон. Я, конечно, последовал за ними, не оглядываясь. Впрочем, заплатили мне хорошо, и я стал обладателем вполне приличной суммы.

Я хотел сразу же ехать к Виннету в Новый Орлеан и даже поинтересовался у Сэма и его друзей, не составят ли они мне компанию. Но вестмены решили отдохнуть и развлечься в Сент-Луисе, и вряд ли кто-нибудь мог упрекнуть их за это. В магазине готового платья я приобрел несколько комплектов белья и новую одежду взамен индейской и, одетый с иголочки, пароходом отправился на Юг. Чтобы не обременять себя багажом, многие вещи, прежде всего тяжелый флинт, пришлось отдать на хранение мистеру Генри. Пегого жеребца я тоже оставил у него, поскольку на этот раз конь мне был не нужен. Все мы дружно решили, что мое отсутствие будет недолгим.

Однако судьба распорядилась иначе… До сих пор я старался не обращать внимания читателя на то, что не имело непосредственного отношения к описываемым мною событиям, но сейчас не имею права не сообщить о том, что именно в описываемое время в Соединенных Штатах Америки была в самом разгаре Гражданская война. Миссисипи еще была открыта для навигации, так как известный адмирал Фаррагут одержал очередную победу над южанами и присоединил земли вдоль реки к северным штатам. Несмотря на это, пароход, на борту которого я находился, сильно опаздывал, поскольку требовалось соблюдать все возможные, впрочем жизненно важные, формальности и предписания. Поэтому, когда я наконец-то добрался до Нового Орлеана и в указанной мне гостинице справился о Виннету, мне ответили, что вождь уехал накануне. Однако портье передал мне письмо, где Виннету сообщал, что следует за Сантэром в Виксберг, и просил меня, учитывая непредсказуемую обстановку, отказаться от попыток нагнать его, а также обещал, что на обратном пути навестит в Сент-Луисе мистера Генри и оставит ему сведения о своем местопребывании.

Что было делать? Мне хотелось встретиться с Виннету, и не менее горячо я помышлял о том, чтобы теперь, когда у меня завелись деньги, воспользоваться случаем и съездить на родину, навестить родных, которые, быть может, нуждались в моей помощи и поддержке. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Виннету удастся не скоро вновь попасть в Сент-Луис, а потому поспешил навести справки об отплывающих в Европу судах. Выяснилось, что, пользуясь некоторым затишьем в военных действиях, в ближайшие дни из порта курсом на Кубу отправляется североамериканский пароход. А оттуда, с Кубы, я смогу добраться если не до Европы, то хотя бы до Нью-Йорка. Без лишних колебаний я сел на этот пароход.

Спокойнее было бы обменять имеющуюся у меня наличность на банковский чек, но в условиях Гражданской войны следовало семь раз подумать, прежде чем доверяться какому-либо банку южных штатов; к тому же времени у меня было в обрез. Словом, когда я взошел на борт парохода, все мои деньги лежали у меня в кармане, в бумажнике.

По дороге со мной приключилось несчастье, но чтобы не утомлять читателя ненужными подробностями, скажу лишь, что виной всему стал ураган, внезапно обрушившийся на наш пароход ночью. Утро предыдущего дня было пасмурным, но корабль шел ходко и уверенно, и ничто не предвещало опасности и приближения шторма. Вечером я, как и остальные пассажиры, с легким сердцем лег спать. И вдруг после полуночи меня разбудило дикое завывание ветра. Я вскочил с постели, и в это мгновение страшной силы удар потряс корпус судна, словно оно на полном ходу налетело на скалы. Я потерял равновесие и упал на палубу, а сверху на меня и на троих попутчиков, с которыми я делил каюту, с треском рухнула деревянная переборка. Кто в такую минуту способен думать о деньгах?! Мне угрожала смертельная опасность, медлить было нельзя, а искать в этой кромешной тьме и жуткой суматохе сюртук и бумажник мог разве что самоубийца. Я поскорее выбрался из-под обломков и, провожаемый новыми ударами, не выскочил, а, скорее, выкатился на палубу. Все судно устрашающе трещало и скрипело.

Не было видно ни зги. Ураганной силы ветер сбил меня, и тут же огромная волна окатила с ног до головы. Мне казалось, что я слышу призывы о помощи; впрочем, рев стихии заглушал все иные звуки. В свете вспышек молний, раскалывавших небо одна за другой, я увидел кипящее море и темную полоску суши вдали. Нос корабля застрял между скал, а бушующие волны били в корму, поднимая ее выше и выше. Я понимал, что спасение судна невозможно, еще минута — и оно превратится в груду обломков. Шлюпки смыло за борт. Очередная вспышка молнии осветила палубу: на ней лежали обезумевшие от страха люди, судорожно цепляясь за что попало. Однако я решил действовать иначе и довериться воде.

Огромный, как дом, вал, видный даже в темноте из-за фосфоресцирующего блеска, приблизился к нам и обрушился с такой силой, что судно затрещало, словно рассыпаясь на мелкие щепки. Я инстинктивно ухватился за железный поручень, но тут же отпустил его, уступая напору воды. Волна подхватила меня, закружила, как перышко, потянула ко дну, а затем снова вынесла на поверхность… Я не сопротивлялся, зная, что любые усилия будут напрасны, а сосредоточился на одной мысли: не упустить момент, когда волна меня выкинет за рифы, напрячь все силы и не позволить ей увлечь себя обратно.

Всего полминуты находился я во власти яростно бушующего моря, но они показались мне вечностью. Внезапно волна подхватила меня на гребень и резко, словно выплюнув, швырнула между скал на спокойную воду. Что было сил я заработал руками и ногами, стараясь отплыть от скал как можно дальше. Читатель, конечно, понимает, что я говорю «спокойная вода», имея в виду ее относительное спокойствие. Волна выбросила меня за пределы безумствующей стихии, огромные валы остались позади, однако ветер играл мной, как пробкой.

К счастью, я наконец снова увидел сушу. Мне грозила бы верная смерть, не заметь я вовремя берег и не определи, куда необходимо плыть. И хотя я продвигался вперед очень медленно, до берега все-таки добрался. Но не все складывалось так, как хотелось бы. И море, и берег тонули в кромешной тьме. Я не различал границы воды и суши и потому не мог обнаружить удобное место, где можно было бы выбраться на берег без риска для жизни. В конце концов я сильно ударился головой о скалу и, уже теряя сознание, усилием воли заставил себя вскарабкаться по камням. Тут силы покинули меня, и я лишился чувств.

Когда я пришел в себя, ураган все еще бушевал. Голова раскалывалась от боли, но на такие пустяки не стоило обращать внимания. Больше всего меня беспокоило то, что я не знал, где нахожусь: на суши или на торчащей из моря скале. Вцепившись мертвой хваткой в мокрые, скользкие от водорослей камни, я боялся пошевелиться, опасаясь, что буря сметет меня, как пушинку. Однако спустя некоторое время я заметил, что ветер ослабевает, а потом все вдруг стихло, дождь прекратился, на небе замерцали звезды.

В их неверном свете я осмотрелся: скала, на которой я лежал, находилась на берегу, позади меня бушевали волны, а впереди темнели какие-то заросли. Я сполз с камней и подошел к ним. Одни деревья выдержали натиск урагана, другие ветер вырвал с корнем, а некоторые даже унес на значительное расстояние. Вдали мерцали огни, и, поняв, что там находятся люди, я пошел на свет.

Это были рыбаки. Ураган загнал наше судно на один из островов Драй-Тортугас (Острова Драй-Тортугас расположены на шельфе Мексиканского залива примерно в 180 км юго-западнее Флориды и в 150 км севернее Гаваны), где в то время находился форт Джефферсон.

Несчастные жители стояли около своих разрушенных ураганом домов и несказанно удивились, увидев меня. Они пялились на меня, как на призрак. Море все еще ревело, и мы вынуждены были кричать, чтобы услышать друг друга.

Рыбаки отнеслись ко мне очень доброжелательно, снабдили чистым бельем и необходимой одеждой, поскольку все то, в чем я ложился спать на пароходе, превратилось в лохмотья. Потом ударили в колокол тревоги и разбрелись по берегу в поисках других потерпевших. К утру было найдено шестнадцать человек, но только троих удалось спасти — остальные умерли. Взошло солнце и осветило берег, усеянный обломками разбитого судна. Его нос все еще торчал между скал, куда наш пароход забросил ураган.

Итак, я оказался жертвой кораблекрушения в полном смысле этого слова: наг, бос и без средств к существованию. Я потерял все. Деньги, предназначавшиеся на благородную цель, покоились на дне моря. Конечно, я сожалел об утрате, но нет худа без добра, и в том, что со мной случилось, были и свои счастливые обстоятельства: я все-таки остался жив.

Комендант форта позаботился обо мне и трех других спасшихся пассажирах, обеспечил нас всем крайне необходимым, да еще помог мне отплыть в Нью-Йорк. Я был беден, как церковная крыса, значительно беднее, чем в тот день, когда впервые прибыл в этот город. У меня не осталось ничего, кроме жажды жизни.

Почему я отправился в Нью-Йорк, а не в Сент-Луис, где жили мои знакомые и друзья и где я в любом случае мог рассчитывать на бескорыстную помощь мистера Генри? Да потому, что я уже стольким был ему обязан, что не хотел злоупотреблять его добротой. Будь я уверен, что непременно встречу там Виннету, я, конечно, поступил бы иначе. Однако такой уверенности у меня не было — ведь вождь апачей шел по следу Сантэра, погоня могла затянуться на месяцы, и я уже не знал, где его искать. Так или иначе, я все равно собирался повидаться с Виннету, но для этого следовало ехать на Запад, в пуэбло на Пекос. Только сначала было необходимо снова встать на ноги, и мне казалось, что именно в Нью-Йорке я быстрее сумею поправить свои финансовые дела.

Я оказался прав. Удача сопутствовала мне, и в Нью-Йорке я познакомился с неким мистером Джесси Тейлором, весьма уважаемым человеком и владельцем частного сыскного бюро. Я предложил ему свои услуги. Досконально расспросив меня и узнав, кто я и чем занимался в последнее время, он согласился взять меня стажером с испытательным сроком. Однако вскоре благодаря, как мне кажется, случайности, а не своей собственной расторопности я завоевал его полное доверие, которое со временем возросло до такой степени, что мистер Тейлор поручал мне самую ответственную и хорошо оплачиваемую работу.

Как-то он пригласил меня в свой кабинет. Там уже сидел незнакомый мне пожилой мужчина с усталым, озабоченным лицом. Это был банкир Олерт, искавший у нас помощи в сугубо личном деле, которое, однако, могло нанести ему значительный ущерб и существенно расстроить все его дела.

У мистера Олерта был единственный, еще холостой сын двадцати пяти лет, наделенный столь широкими полномочиями, что все принятые им решение по финансовым вопросам имели ту же силу, что и решения отца. Уильям — так звали его сына — обладал характером мечтателя и предпочитал банковскому делу занятие искусством и метафизикой, считая себя ученым и в некоторой степени поэтом. Его убежденность подкреплял тот факт, что нью-йоркские газеты приняли и напечатали несколько сочиненных им стихотворений. Странным образом молодому Олерту пришла в голову навязчивая идея написать драму, главным героем который должен был стать сумасшедший поэт. Чувствуя, что ему не хватает знания предмета, он приобрел массу книг, посвященных психическим расстройствам. Результат был ужасающий: молодой человек все больше и больше отождествлял себя с героем своей драмы, пока не поверил окончательно в собственное безумие. Отец его в то время свел знакомство с одним врачом, якобы намеревавшимся открыть лечебницу для душевнобольных. Врач рассказывал, что прошел практику в клиниках известных психиатров, сыпал именами светил, вошел в доверие к Олерту-старшему и добился у него такого расположения, что тот попросил его заняться лечением Уильяма, в надежде на то, что общение с доктором пойдет больному на пользу.

С того дня началась сердечная дружба врача и молодого Олерта, завершившаяся неожиданным исчезновением обоих. Банкир бросился наводить подробные справки о психиатре и с удивлением узнал, что тот был обыкновенным мошенником, из числа тех, что тысячами приезжают в Соединенные Штаты.

Тейлор спросил банкира, как звали мнимого доктора, а когда Олерт назвал фамилию Гибсон, выяснилось, что речь идет об уже известном нам человеке. У меня даже была его фотография, и когда я показал ее банкиру, тот сразу же узнал друга и врача своего сына.

Гибсон был крупным авантюристом, в течение длительного времени действовавшим на территории Соединенных Штатов и Мексики. Вечером предыдущего дня Олерт навестил владельца квартиры Гибсона и узнал, что мошенник рассчитался за жилье сполна и отбыл в неизвестном направлении. У сына банкира была с собой крупная сумма наличными, а несколько позже пришла телеграмма из Цинциннати с известием, что Уильям снял там со счета пять тысяч долларов и направился в Луисвилл к своей невесте. Последнее было явной ложью — никакой невесты в действительности не существовало.

Можно было предположить, что мнимый врач увез своего пациента, чтобы обманом завладеть значительной частью состояния Олертов — ведь Уильям Олерт был знаком со многими крупными финансистами и мог получить от них практически любую сумму. Предстояло как можно скорее изловить мошенника и вернуть больного домой. Дело поручили мне. Я получил необходимые полномочия, фотографию Уильяма Олерта и отправился в Цинциннати. Так как Гибсон знал меня в лицо, пришлось прихватить с собой гримерные принадлежности на тот случай, если придется менять внешность.

В Цинциннати из беседы с банкиром, известившим старика Олерта о сыне, я выяснил, что Уильяма действительно сопровождал Гибсон. Я тут же выехал в Луисвилл, где узнал, что они приобрели билеты до Сент-Луиса, и, конечно, устремился в погоню, но на верный след напал только после долгих и трудных поисков. Большую помощь в розысках мне оказал мистер Генри, которого я, естественно, навестил сразу же по прибытии в город. Он очень удивился, услышав, что я стал сыщиком, сожалел об утрате моих денег во время кораблекрушения, а прощаясь, потребовал в самой решительной форме, чтобы я после завершения дела немедленно бросил мое нынешнее занятие и переехал на Дикий Запад. Ему очень хотелось, чтобы я испытал его многоразрядный штуцер. Мой старый добрый флинт он обещал хранить до моего возвращения.

Поняв, что Олерт и Гибсон поплыли вниз по Миссисипи до Нового Орлеана, я последовал за ними. Старик банкир снабдил меня списком фирм, с которыми он вел дела. В Луисвилле и Сент-Луисе я побывал по указанным адресам и выяснил, что Уильям появлялся здесь и снял со счетов значительные суммы. Так же поступил он и в Новом Орлеане. Я предостерег тех компаньонов отца, к кому Олерт-младший еще не обращался, и просил их немедленно известить меня, если молодой джентльмен придет к ним с требованием денег.

Это было все, что мне удалось сделать. Я беспомощно кружил в человеческой толпе по улицам Нового Орлеана в ожидании результатов расследования полиции, куда я обратился в первый же день. Но мне не хотелось сидеть сложа руки, и я бродил по городу, надеясь на счастливый случай.

Новый Орлеан — типичный южный город, чей своеобразный характер в особенности подчеркивают старые кварталы, где вдоль грязных, узких улочек стоят, теснясь друг к другу, домики с крылечками и верандами. Там, скрытая от чужих глаз, протекает жизнь, чурающаяся дневного света. Там можно встретить людей всех цветов и оттенков кожи: от белых и желтых до иссиня-черных у негров. Мужчины громко окликают друг друга, женщины визгливо бранятся, шарманщики и странствующие певцы пытаются привлечь публику своими душераздирающими шедеврами.

Более приятное впечатление производят предместья, застроенные многочисленными красивыми особняками, окруженными розовыми кустами, пальмами, олеандрами, грушами, инжиром, персиковыми, апельсиновыми и лимонными деревьями. Там житель города находит необходимое спокойствие, когда выбирается наконец из городской суеты.

Разумеется, самой оживленной частью города является порт: туда приходят и оттуда уходят всевозможные суда. Там на причалах высятся горы из тюков хлопка и бочек, среди которых снуют портовые грузчики. Случайному прохожему может показаться, что он попал на хлопковую биржу в Индии.

Я бродил по городу, тщетно озираясь по сторонам. К полудню стало невыносимо жарко. Проходя по широкой, красивой улице Коммон, я увидел вывеску пивной; решив, что глоток пльзенского не помешает в такой зной, я перешагнул порог.

То, что уже тогда этот сорт пива пользовался успехом, подтверждала большая толпа жаждущих посетителей. После длительных поисков я наконец обнаружил свободный стул. В самом углу стоял небольшой стол на двоих, за которых одно место уже занимал человек с устрашающей внешностью. Его вид не смутил меня, и я подошел к нему и спросил, не позволит ли он выпить кружку пива в его компании.

Он снисходительно улыбнулся, окинул меня изучающим взглядом и спросил:

— У вас есть деньги, сэр?

— Конечно, — удивился я такому вопросу.

— Значит, вы можете заплатить за пиво и за место, которое собираетесь занять?

— Разумеется.

— Значит, у вас все в порядке? Тогда мне не понятно, какого дьявола вы спрашиваете моего разрешения! Сразу видно, что вы гринхорн. Да я бы послал ко всем чертям любого, кто осмелился бы запретить мне сесть куда вздумается! Садитесь, не смущайтесь, кладите ноги куда вам будет удобнее, хоть на стол, а каждому, кто сделает вам замечание, дайте в ухо!

Признаюсь честно, поведение этого человека вызвало мое неподдельное восхищение. С другой стороны, я почувствовал, что краснею — ведь я понимал, что не могу не отреагировать на его покровительственно-грубый тон. Следовало дать отповедь, поэтому я сказал, усаживаясь:

— И бывалому человеку не помешает вежливость.

— Нда! — ответил он спокойно. — Про вас не скажешь, что вы прошли огонь и воду. Не пытайтесь разжечь в себе гнев, это ни к чему. Я не думал оскорбить вас. Поэтому не понимаю, почему вы пристаете ко мне. Олд Дэт не поддается на угрозы.

Олд Дэт! Значит, это был Олд Дэт! Мне уже доводилось слышать об этом знаменитом вестмене. Его слава гремела по ту сторону Миссисипи, о нем ходили легенды на всех стоянках и у всех костров в прерии, его имя было известно даже в городах на Востоке. И если в том, что о нем рассказывали, содержалась хотя бы десятая, ну двадцатая доля правды, то он был непревзойденным стрелком и отчаянным искателем приключений, достойным того, чтобы снять перед ним шляпу. Срок жизни целого поколения провел он на Диком Западе и, несмотря на угрожающую со всех сторон опасность, даже не был ранен, почему многие суеверные люди поговаривали, что его не берут пули.

Никто не знал его настоящего имени. Олд Дэт — Старая Смерть — стало его боевым прозвищем, и наградили его этим прозвищем за неимоверную худобу. Невероятно высокий и сутулый, он действительно выглядел так, словно состоял исключительно из кожи и костей. Кожаные штаны болтались вокруг жилистых ног. Старая кожаная куртка за годы явно уменьшилась в размерах, и теперь из ее рукавов, едва-едва прикрывавших локти, торчали тощие руки с просвечивающими, казалось, сквозь кожу костями.

Из ворота куртки высовывалась длинная шея, украшенная огромным адамовым яблоком и увенчанная головой, на которой, казалось, не наберется и трех унций мяса. Глаза провалились в глубокие глазницы. Совершенно лысый череп, невероятно ввалившиеся щеки, квадратные челюсти, выдающиеся скулы и вздернутый нос без переносицы завершали картину. Известный вестмен действительно производил кошмарное впечатление.

Его длинные ноги помещались в нелепых, сшитых из одного куска лошадиной кожи футлярах, снабженных шпорами с колесиками из серебряных мексиканских песо.

Рядом с ним, прислоненное к стене, стояло знаменитое длинноствольное ружье, сработанное в Кентукки, одно из тех, что сегодня встречаются крайне редко, потому что их вытеснили винтовки, заряжающиеся с казенной части. На полу лежало седло и прочая конская сбруя. Из-за пояса Олд Дэта торчал охотничий нож и два больших револьвера.

Трактирщик принес заказанное пиво. Я было поднес кружку к губам, когда старый вестмен произнес:

— Не спешите, молодой человек! Чокнитесь со мной. Я слышал, в вашей стране есть такой обычай.

— Да, но там чокаются только добрые знакомые, — ответил я, не собираясь принимать предложение.

— К чему такие церемонии? Мы сидим вдвоем, у нас и в мыслях нет вредить друг другу. Давайте чокнемся! Я не шпион и не мошенник, и вы можете спокойно провести полчаса в моем обществе.

Это прозвучало более дружелюбно, чем прежние слова. Я слегка тронул его кружку своей и сказал:

— Я знаю, что вы за человек, сэр! Если вы на самом деле Олд Дэт, то я не боюсь, что попал в дурную компанию.

— Значит, вы обо мне слышали? Ну, тогда нет нужды расписывать, кто я такой и чего стою. Лучше поговорим о вас. Скажите начистоту, какого черта вас занесло в Штаты?

— Какого черта? Да так же, как и всех остальных: в погоне за счастьем.

— Что правда, то правда. Там, в Европе, люди думают, что стоит здесь только пошире открыть карман, и блестящие звонкие доллары сами в него посыплются. Если кому-нибудь повезет, то газеты кричат об этом на каждом углу, а о тех тысячах, что тонут, гибнут и пропадают без следа, — молчок. Так вы уже нашли свое счастье или хотя бы напали на его след?

— Пожалуй, напал.

— Тогда не зевайте, не потеряйте его. Я и сам хорошо знаю, как легко сбиться со следа. Вы наверняка слышали, что я стреляный воробей, далеко не трус и могу потягаться с любым вестменом, а ведь я уже который год гоняюсь за счастьем. Сколько раз казалось, что до него рукой подать, но всегда оно непонятным образом ускользало от меня и исчезало, как мираж, существующий только в человеческом воображении.

Он умолк, мрачно глядя в пространство. Я ничего не ответил, Олд Дэт покосился на меня и объяснил:

— Вам не понять, куда я клоню. Все дело в том, что встреча с европейцем всегда будоражит меня, в особенности если это молодой человек — пусть я знаю, что и он пропадет ни за грош. Моя мать души во мне не чаяла, и благодаря ее стараниям и хлопотам я достиг такого высокого положения, откуда явно проглядывало счастье. Но затем она умерла, а я считал себя значительно умнее других — и поплатился за это. Мой вам совет, сэр: будьте благоразумнее меня! Судя по вашему виду, с вами может приключиться то же, что и со мной.

— Неужели? Но почему?

— Вы слишком благовоспитанны, на вашей одежде нет ни единого пятнышка, ни единой пылинки. От вас за милю несет одеколоном. А прическа! Да любого индейца хватит удар от вашего вида. Нет, люди с такой внешностью не ищут счастья на Западе.

— Я и не собираюсь искать его здесь.

— В самом деле? Окажите любезность, сообщите мне, кто вы по профессии.

— Я получил университетское образование.

В моих словах невольно прозвучали горделивые нотки. Олд Дэт посмотрел на меня с легкой улыбкой, выглядевшей на его уродливом лице издевательской гримасой, и тряхнул головой.

— Университетское образование! Вы конченый человек! Не обольщайте себя надеждами. Счастье не дается в руки таким, как вы. Я сам испытал это на собственной шкуре. Вы служите?

— Да.

— И какую должность вы занимаете?

Олд Дэт задавал вопросы таким властным тоном, что не ответить на них было просто невозможно, а так как говорить правду я не имел права, пришлось уклончиво сказать:

— Я нахожусь на службе у одного нью-йоркского банкира и прибыл сюда по его поручению.

— На службе у банкира? Да еще нью-йоркского? Да вы прекрасно устроились, и жить вам будет гораздо легче, чем мне. Ни в коем случае не бросайте это место, сэр. Не всякому человеку, даже после университета, удается пристроиться к американским финансистам. Вы же наверняка, несмотря на молодость, пользуетесь доверием вашего патрона: из Нью-Йорка на Юг посылают исключительно доверенных лиц. Я очень рад, что не ошибся на ваш счет. Итак, вам доверили провести дело, связанное с деньгами…

— Что-то в этом роде;

Он бросил на меня быстрый изучающий взгляд, скорчил гримасу-улыбку и произнес:

— Мне кажется, я догадываюсь об истинной причине вашего появления здесь.

— Сомневаюсь.

— Вы самоуверенны, и это даже неплохо. Но мне хотелось бы дать вам добрый совет: ведите себя сдержанней и не оглядывайтесь поминутно. Вы, как только вошли, внимательно осмотрели всех посетителей, а сейчас то и дело поглядываете в окно и пялитесь на прохожих. Ведь вы кого-то ищете, я угадал?

— Да, сэр. Я действительно хочу встретиться с одним человеком, но не знаю его адреса.

— Наведите справки в гостиницах.

— Бесполезно. Даже старания полиции не принесли успеха.

Его лицо снова исказила гримаса, которая должна была изображать дружелюбную улыбку. Он тихо фыркнул, щелкнул пальцами и произнес:

— Сэр, вы чистейшей воды гринхорн, наивный и порядочный. Не обижайтесь на старика, но это истинная правда.

Только тут я понял, что невольно проговорился. Олд Дэт не замедлил воспользоваться моей ошибкой и принялся рассуждать:

— Как вы сами изволили подтвердить, вас послали сюда по делу, связанному с деньгами. По вашей просьбе в поисках вам помогает полиция, а сами вы рыскаете по улицам и пивным. И я буду не я, если не знаю, с кем сижу за одним столом.

— С кем же, сэр?

— С частным детективом, расследующим дело скорее семейного, чем уголовного характера.

Действительно, Олд Дэт оказался в высшей степени сообразительным человеком, и с ним следовало держать ухо востро. С другой стороны, я не мог, не имел права признать, что он угадал. Поэтому я возразил:

— Я преклоняюсь перед вашей проницательностью, сэр, но на этот раз вы ошиблись.

— Не думаю.

— Однако же это так.

— Ну что ж, воля ваша. Я не могу, да и не имею ни малейшего желания заставлять вас силой признать мою правоту. Но если вы не хотите, чтобы и другие вас раскусили, ведите себя поосмотрительнее. Дело связано с деньгами, его доверили гринхорну, следовательно, пострадавшие не собираются слишком сурово наказывать преступника, который, скорее всего, является их добрым знакомым, а может быть, даже членом семьи. С другой стороны, дело попахивает криминалом, в противном случае полиция не стала бы помогать вас. Разыскиваемое вами лицо попало в руки негодяя, который использует его в своих целях. Да, да, и не смотрите на меня так удивленно, сэр. Вы не можете понять, как я догадался? Опытный вестмен редко ошибается и по паре следов может восстановить путь человека, каким бы долгим он ни был — хоть отсюда до Канады.

— Что да, то да, воображение у вас богатейшее.

— Ну так что? Вы и дальше будете запираться и играть со мной в прятки? Меня многие здесь знают, и я мог бы вам пригодиться. Однако если вы столь самонадеянны и считаете, что самостоятельно скорее достигнете цели, то Бог вам в помощь, я буду только рад, хотя и сомневаюсь, что вам повезет.

Олд Дэт встал из-за стола и достал из кармана потертый кожаный кошелек. Мне показалось, что своим недоверием я его обидел. Пытаясь как-то сгладить неловкость, я сказал:

— Есть дела, в которые нельзя посвящать посторонних. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть и думаю…

— Бросьте! — прервал он меня, затем выудил из кошелька монету, положил ее на стол, расплачиваясь за пиво. — О какой обиде может идти речь?! В вас есть что-то такое, что вызывает доброжелательность, и мне захотелось вам помочь.

— Мир тесен, и может быть, когда-нибудь мы снова встретимся.

— Сомневаюсь. Сегодня я отправляюсь в Техас, а оттуда в Мексику. Вряд ли вам доведется побывать в тех краях. Удачи вам, сэр! И вспоминайте иногда, что сам Олд Дэт назвал вас гринхорном. И не дуйтесь на меня, я не хотел нанести вам оскорбления, а новичку не помешает быть скромнее.

Он надел сомбреро с широченными полями, до тех пор висевшее на стене, вскинул на плечо седло, взял ружье и направился к выходу. Но, сделав всего три шага, он обернулся, еще раз подошел ко мне и шепотом извинился:

— Не сердитесь на старика, сэр. Я тоже когда-то учился в университете и даже теперь с удовольствием вспоминаю, каким нахальным и самонадеянным мальчишкой я тогда был. Прощайте!

Не оглядываясь больше, он покинул пивную. Я смотрел ему вслед, пока диковинная и вызывающая улыбку прохожих фигура не исчезла в толпе. Мне хотелось рассердиться на него, я пытался вызвать в себе злость, но не мог. Почему-то старый вестмен внушал мне жалость. Он наговорил массу неприятных вещей, но при этом его голос звучал мягко, дружелюбно и убедительно. Все его поведение свидетельствовало о том, что он относится ко мне благосклонно и по-приятельски. Несмотря на свое внешнее уродство, Олд Дэт произвел на меня приятное впечатление, хотелось открыться и спросить его совета, но я не имел права вводить постороннего в курс дела, порученного мне, и только мне, хотя и сознавал, что такой опытный человек мог бы оказать неоценимую помощь в моих поисках.

Старик назвал меня гринхорном — я молча проглотил это прозвище: Сэм Хокенс так часто употреблял его, что я к нему привык и перестал обижаться. К тому же по натуре я не хвастун и умолчал, что уже побывал в переделках на Диком Западе.

Я положил локти на стол, подпер ладонями голову и в раздумье смотрел перед собой. Вдруг открылась дверь, и в пивную пошел… Гибсон собственной персоной!

Он остановился у входа и окинул взглядом посетителей. Я тотчас же повернулся к двери спиной, чтобы он меня не узнал. В моей голове мгновенно созрел план. В такую жару в пивных яблоку негде упасть, здесь тоже не было ни одного свободного места, кроме… кроме того, которое только что покинул Олд Дэт! И Гибсон, если он действительно зашел освежиться кружкой пива, неизбежно должен подойти к моему столу. Я уже предвкушал, какое потрясающее впечатление я произведу на негодяя, но мгновения шли, а он почему-то не появлялся.

Снова хлопнула дверь, я взглянул через плечо: Гибсона уже не было. Видимо, он узнал меня. Только успел заметить, что он быстрым шагом удаляется по улице. Я схватил шляпу, швырнул на стойку деньги за пиво и стремглав выскочил вон. Гибсон ушел направо, где толпа была гуще, явно рассчитывая затеряться в людском потоке. Он оглянулся и, завидев меня, прибавил шагу. Толкаясь и извиняясь, я продрался через человеческий муравейник и увидел его спину в узенькой боковой улочке. Метнувшись за ним, я увидел, что Гибсон заворачивает за угол. Он еще раз оглянулся, снял шляпу и приветственно помахал мне, что, признаюсь, ужасно меня задело. Я помчался за ним под градом насмешек, которыми меня осыпали зеваки. Полицейского нигде не было видно, а обращаться за помощью к кому-то из прохожих было бессмысленной затеей: никто не встал бы на мою сторону.

Добежав до угла улочки, я оказался на небольшой площади. Слева и справа в тесном ряду стояли маленькие домики, а напротив них утопали в садах великолепные виллы. Здесь тоже было довольно многолюдно, но Гибсона и след простыл, он как сквозь землю провалился.

На углу, рядом с входом в парикмахерскую, стоял негр, как мне показалось, из тех, что готовы весь день пялиться на прохожих. Наверняка он стоял там с утра и, безусловно, должен был обратить внимание на Гибсона. Я подошел к нему, вежливо приподнял шляпу и спросил, на заметил ли он джентльмена, выбегающего из улочки. В ответ негр оскалил в улыбке желтые зубы и сказал, тыча пальцем в сторону одной из вилл:

— О да, сэр! Я видел его. Он бежал быстро-быстро, прямиком вон туда!

Поблагодарив его, я поспешил к указанному дому. Сад окружала чугунная ограда, массивные ворота были наглухо закрыты. Минут пять я дергал ручку звонка, пока наконец негр-слуга не вышел ко мне. Я сказал, что у меня дело к его хозяину, и попытался войти, но он захлопнул дверь у меня перед носом.

— Я должен сначала спросить у господина. И если господин разрешать, я открывать дверь.

Он ушел. Десять битых минут я, как на углях, простоял под дверью. И вот чернокожий вернулся с ответом:

— Нельзя впускать, господин не разрешает. Сегодня двери на замке и никто не входить. Вам лучшей уйти подобру, потому что, если вы прыгать через ограду, мой господин стрелять в вас из револьвера, чтобы охранять свою собственность.

Обескураженный таким приемом, я не нашел, что ответить. Попытка ворваться в дом могла кончиться для меня плачевно: когда дело касается собственности, с американцами шутки плохи. Мне оставалось только обратиться в полицию.

Когда я, весь кипя от негодования, шагал через площадь, ко мне подбежал мальчишка с листом бумаги в руке.

— Сэр! — обратился он ко мне. — Подождите. Вы дадите мне десять центов за эту записку?

— От кого она?

— От джентльмена, который вышел вон из того дома, — ответил он, указывая не на виллу, которую я безуспешно пытался взять с наскоку, а в противоположном направлении. — Джентльмен написал записку и велел передать ее вам. Но вы сначала дайте мне десять центов.

Я вручил требуемую монету и получил записку. Мальчишка сразу же убежал, а я на странице, вырванной из записной книжки, прочитал следующее:

«Уважаемый, не знаю, правда, кем, мистер!

Неужели вы из-за меня поперлись из Нью-Йорка в Новый Орлеан? Неужели вы решили преследовать меня? Вам вздумалось потягаться со мной в ловкости? И не надейтесь, вы меня никогда не поймаете. Тот, кто начисто лишен серого вещества, не должен браться за подобные дела. Возвращайтесь в Нью-Йорк и передайте от меня привет мистеру Олерту. Уж я постараюсь, чтобы он помнил обо мне. Полагаю, и вы будете время от времени вспоминать нашу сегодняшнюю встречу, которая, однако, чести вам не прибавила ни на грош.

Не уважающий вас Гибсон».

Нетрудно представить чувства, обуревавшие меня во время чтения такого послания. Я смял письмо, сунул его в карман и пошел восвояси с бесстрастным видом. Вполне возможно, Гибсон следил за мной из укрытия, и мне не хотелось доставлять ему удовольствие видеть меня в крайнем замешательстве.

Тем не менее я внимательно осмотрел площадь. Гибсона не было видно. Негр, торчавший у парикмахерской, тоже куда-то исчез, равно как и сорванец, вручивший мне записку. Наверное, ему приказали убраться поскорее.

Пока я разговаривал с чернокожим слугой и пытался проникнуть в виллу, Гибсон успел сочинить письмо из нескольких фраз. Негр обвел меня вокруг пальца, а Гибсон к тому же выставил на посмешище, потому что у мальчишки было такое выражение лица, словно он знал, что меня водят за нос.

Излишне говорить, что я был вне себя от злости: я остался в дураках. Поэтому я решил во время следующего визита в полицию умолчать о том, что видел Гибсона.

На всякий случай я побродил по близлежащим улицам, но безуспешно, ибо Гибсон, как легко было догадаться, уже покинул опасный для него квартал. Можно было не сомневаться, что он при первой же возможности уедет из Нового Орлеана.

Такая мысль родилась в моей «начисто лишенной серого вещества» голове, и я поспешил в порт, где у причала стояли пароходы, отправляющиеся в плавание. Мне помогали двое полицейских, переодетых в гражданское платье, но поиски были напрасны. Я все еще злился, и досада на то, что меня одурачили как мальчишку, не оставляла меня. До позднего вечера я бродил по улицам, заглядывая во все кабачки и рестораны. Наконец, падая с ног от усталости, я вернулся в пансион, где накануне снял комнату, и завалился спать.

Во сне я увидел дом для умалишенных. Сотни сумасшедших, возомнивших себя поэтами, протягивали мне пухлые рукописи, разумеется, исключительно драмы с безумными поэтами в главной роли. Я вынужден был читать и читать, так как Гибсон стоял рядом с револьвером в руке и, целясь мне в голову, угрожал неминуемой смертью, если я прерву чтение хоть на минуту. Пот струился у меня по лбу, я достал из кармана носовой платок и на секунду оторвался от «шедевров». В тот же миг Гибсон нажал курок.

Звук выстрела разбудил меня: я метался на постели, борясь с Гибсоном, пытаясь вырвать у него револьвер, и с маленькой тумбочки, стоящей в изголовье, сбросил на пол ночник. Грохот был настоящий, а наутро мне пришлось заплатить хозяину восемь долларов за нанесенный ущерб.

Одевшись, я отправился на живописное озеро Понтчарт-рейн искупаться, а затем опять принялся за поиски. Заглянул также и в пивную, где днем раньше познакомился с Олд Дэтом. Я зашел туда без всякой надежды напасть хоть на какой-нибудь след. Жара спала, и посетителей было значительно меньше, чем накануне. Тогда невозможно было получить без боя газету, а сейчас несколько номеров лежало на свободных столиках.

Я взял в руки одну из газет и, не собираясь читать ее внимательно и от корки до корки, раскрыл наугад на первой попавшейся странице — там было напечатано стихотворение. Обычно, просматривая газеты, я оставлял стихи «на потом» или же вообще не обращал на них внимания. Название попавшегося мне на глаза произведения напоминало заглавие криминальной истории: «Жуткая ночь». Я уже собирался было перевернуть страницу, когда заметил инициалы автора У. О. Неужели это… Уильям Олерт! Мысли о нем не оставляли меня ни на минуту, и потому знакомое сочетание букв заставило меня задуматься. Олерт-младший считал себя поэтом и вполне мог воспользоваться пребыванием в Новом Орлеане, чтобы напечатать свои верши. А раз стихотворение появилось в газете, значит, автор неплохо заплатил за это. Если мои догадки подтвердятся, у меня в руках появится пусть тоненькая, но все же ниточка. И я с внутренней дрожью прочел:

ЖУТКАЯ НОЧЬ

Знакомо ли тебе, как среди ночи

Льет черный дождь и свищет ветер,

Зловеще в небе гром хохочет

И ни одна звезда не светит?

Напрасно страхами себя не мучай,

Настанет утро и разгонит тучи.

Знакомо ли тебе, как среди ночи

Повеет вдруг могильной стужей,

Тревожные виденья смерть пророчат

И цепкий страх навеки стиснет душу?

Не бойся ничего, избавься от сомнений,

Настанет утро и рассеет тени.

Знакомо ли тебе, как среди ночи

Душа кипит от жажды воли,

Но яд обмана сердце точит,

И сердце корчится от боли?

Ужасна эта ночь, она забвеньем манит,

И солнце для тебя уже не встанет.

Вынужден признать, что содержание стихотворения глубоко взволновало меня. Я не знаток поэзии, и не мне судить, представляло ли оно какую-нибудь литературную ценность, но в нем, безусловно, звучал крик ужаса талантливого человека, ставшего жертвой безумия, с которым он явно безнадежно пытался бороться. Необходимо было спешить. Ни секунды не сомневаясь, что автором стихотворения был именно Уильям Олерт, я бросился листать справочник, нашел в нем адрес издателя и отправился к нему с визитом.

Как выяснилось, я был прав. Некий Уильям Олерт накануне лично принес в редакцию стихотворение и просил поскорее напечатать его. Так как редактор не проявил должного восторга от столь блестящей перспективы, поэт вручил ему десять долларов с условием, что стихотворение выйдет в следующем номере газеты. Поэт вел себя вполне пристойно, и только взгляд его странно блуждал, да к тому же он несколько раз подчеркнул, что его стихи написаны кровью; но такие высокопарные слова и к месту и не к месту употребляют как талантливые, так и бездарные писатели. Олерт оставил в редакции свой адрес, куда следовало переслать корректуру. Так я узнал, что Олерт-младший остановился в одном из дорогих частных пансионов в новом районе города.

Я немедленно поспешил туда, заранее изменив свой внешний вид до неузнаваемости. По дороге я прихватил с собой пару полицейских и попросил встать около входа в пансион.

В приподнятом настроении и полной уверенности, что уж на этот раз мошенник со своей жертвой не уйдет от меня, я потянул за ручку звонка, над которым висела вывеска с надписью: «Пансион для Леди и Джентльменов. Высший класс». Привратник открыл дверь и спросил, что мне угодно, на что я в ответ попросил его доложить обо мне хозяйке и передал визитную карточку, на которой, конечно, стояло вымышленное имя. Меня проводили в гостиную, куда скоро вошла элегантно одетая, пышная дама лет пятидесяти. Вьющиеся волосы и едва заметный темный оттенок ногтей свидетельствовали о том, что в ее жилах текла негритянская кровь. Она приняла меня весьма учтиво и произвела впечатление воспитанной особы. Я представился редактором газеты, предъявил ей только что приобретенный номер со стихотворением и сказал, что желаю говорить с автором, так как его стихи получили высокую оценку специалистов, и мне хотелось бы сделать поэту новый заказ.

Хозяйка спокойно выслушала, внимательно глядя мне в лицо, а когда я умолк, с жаром произнесла:

— Значит, этот джентльмен напечатал свое произведение в вашем ежедневнике? Как это прекрасно! А стихи действительно хорошие?

— Превосходные! Я уже имел честь сообщить вам, что они произвели большое впечатление не только на меня, но и на видных специалистов.

— Очень интересно! Он показался мне образованным человеком, настоящим джентльменом. К сожалению, он почти ни с кем не разговаривал и не общался. Только раз вышел из пансиона, наверное, именно тогда он и отнес вам свои стихи.

— Неужели? Во время беседы в редакции он намекнул, что несколько раз снимал здесь со счета деньги, а для этого ему было необходимо выходить из дому.

— Значит, он выходил в мое отсутствие, а может быть, все дела поручал секретарю.

— Разве у него есть секретарь? Он об этом не говорил. Судя по всему, он очень состоятельный человек.

— Думаю, да. Платил он не скупясь и заказывал самые изысканные блюда. Все его финансовые дела вел секретарь Клинтон.

— Клинтон? Ах, если секретаря зовут Клинтон, то, несомненно, именно его я встретил в клубе. Он из Нью-Йорка, по крайней мере, оттуда прибыл. Я встречался с ним… Постойте, когда же это было? Да только вчера, около полудня.

— Вполне возможно, — заметила она. — Он и в самом деле выходил из дому в это время.

— Вы не поверите, — продолжал я, — мы так понравились друг другу, что он даже подарил мне свою фотографию. Но я при себе фотографии не ношу и пообещал ему, что свою передам сегодня. Так мы и условились встретиться. Вот его фотография, — я протянул хозяйке снимок Гибсона, который всегда был при мне.

— Да, это секретарь мистера Олерта, — сказала она, бросив беглый взгляд на фотографию. — К сожалению, вы не скоро увидитесь, а мистер Олерт, увы, не передаст вам никакого стихотворения. Они оба уехали.

У меня упало сердце, но я быстро взял себя в руки и непритворно подосадовал:

— Ах, какая жалость! Наверное, им пришлось внезапно изменить все планы и уехать.

— Действительно, вы правы. Это невероятно трогательная история. Правда, мистер Олерт об этом не говорил, но ведь никто не станет нарочно бередить свои раны, а вот его секретарь поведал мне тайну с условием, что я буду ее хранить и никому не расскажу. Должна вам заметить, что мои постояльцы всегда относятся ко мне с доверием.

— Охотно верю вам, это вполне естественно. Ваши изысканные манеры, ваше поведение располагают к вам безусловно, — нагло заискивал я перед ней.

— Ах, что вы, что вы. — Она явно попалась на мою грубую лесть. — Эта история растрогала меня до слез, и я очень рада, что несчастному юноше удалось вовремя скрыться.

— Скрыться? Неужели его преследуют?

— Так оно и есть.

— Ах, как это странно! Такой талантливый поэт, и вдруг ему угрожают, его преследуют! Я редактор, а значит, в какой-то степени его собрат по перу… Может быть, мистер Олерт нуждается в защите? Может, стоит намекнуть в статье… Ах, как жаль, что вам поведали эту необыкновенную историю с непременным условием сохранить тайну!

Щеки дамы зарделись. Она достала из кармана платок, правда, не очень свежий на вид, чтобы в любой момент иметь его под рукой, и сказала:

— Что касается тайны, сэр, считаю, что не обязана больше молчать, раз эти господа уже покинули мой дом. Я была бы только рада, если бы вы смогли помочь молодому человеку.

— Я сделаю все от меня зависящее. Однако прежде, чем что-то предпринять, я должен знать, в чем, собственно, дело.

— Вы узнаете все. Сердце приказывает мне открыться вам. Всему виной любовь, беззаветная и несчастная.

— Так я и думал. Несчастная любовь — это муки, разбивающие сердце вдребезги, — высокопарно воскликнул я, хотя о любви знал только понаслышке.

— Ваши слова еще больше расположили меня к вам. Вам уже пришлось страдать от любви.

— Пока еще нет, — сознался я, чтобы не слишком завираться.

— В таком случае, вы счастливый человек! А я, увы, натерпелась больше, чем одно человеческое сердце способно вынести. Моя мать была мулаткой. Я обручилась с белым юношей, сыном плантатора. Наше счастье рухнуло, как карточный домик, потому что отец жениха не пожелал принять в семью цветную девушку. Поэтому я очень сочувствую молодому человеку, которому уготована такая же жестокая судьба.

— Он влюблен в мулатку?

— Да. И его отец тоже решительно против брака. Коварством он добился от молодой леди расписки о том, что она отказывается от счастья и никогда не соединится с любимым.

— Какой бессердечный отец! — воскликнул я с хорошо разыгранным возмущением, чем опять завоевал одобрительный взгляд женщины.

Хозяйка пансиона приняла россказни Гибсона за чистую монету и растрогалась до глубины души. Наверняка она рассказала ему историю собственной любви, а он сразу же сочинил сказку, при помощи которой ему и удалось добиться ее сочувствия и благовидно объяснить необходимость так поспешно покинуть ее гостеприимный дом. Для меня же было очень важно узнать, что Гибсон теперь скрывается под именем Клинтон.

— Да, именно бессердечный! — искренне согласилась она с моим не очень искренним мнением. — Однако Уильям остался верен любимой, привез ее сюда и поместил в одном из пансионов поблизости.

— Тогда я не понимаю, что принудило его покинуть Новый Орлеан.

— Его стали преследовать.

— Значит, отец приказал выследить его?

— Да. Он послал сыщика, негодяя, который со злосчастной распиской в руках преследует Уильяма и гоняется за ним по пятам из города в город. (В глубине души я потешался над простодушной женщиной, которая столь сердечно беседовала с «негодяем».) Это полицейская ищейка. Он должен поймать Уильяма и препроводить в Нью-Йорк.

— Секретарь мистера Олерта описал вам внешность негодяя? — спросил я, надеясь получить кое-какие сведения о себе самом.

— Да, и очень подробно. Вполне возможно, что он разыщет квартиру Уильяма и навестит меня. Но я устрою ему достойный прием. Я уже обдумала каждое слово. И от меня он не узнает, куда уехал бедный юноша. Я направлю сыщика по ложному следу, в противоположном направлении.

Хозяйка перечислила приметы сыщика и даже назвала его, то есть мое, имя. Описание было верное, хотя и не очень лестное.

— Я жду его с минуты на минуту, — продолжала она. — Когда мне доложили о вас, я была убеждена, что это он. К счастью, я ошиблась. Вы не способны преследовать влюбленных, разрушать их сладкое блаженство, не можете поступать так низко. По вашим добрым глазам я вижу, что вы непременно поместите в своей газете статью, в которой возьмете под защиту несчастных и заклеймите позором их преследователя.

— Я готов это сделать, но мне необходимо знать, где сейчас находится Уильям Олерт. Прежде всего я должен написать ему письмо. Вы, вероятно, знаете его местопребывание?

— Я действительно знаю, куда он отправился, однако не уверена, что ваше письмо застанет его там. Полицейского я бы послал на Север, но вам скажу правду: мистер Олерт уехал на Юг, в Техас. Он собирается в Мексику и искал пароход до Веракруса, но сейчас ни одно судно не идет туда, и ему пришлось сесть на «Дельфин», отплывающий в Кинтану.

— Вам это точно известно?

— Конечно. Мистер Олерт так спешил, до отъезда оставалось так мало времени, что они еле успели собраться. Им помогал мой дворецкий, который и проводил мистера Олерта и его секретаря на пароход, поговорил с матросами и узнал, что «Дельфин» идет только до Кинтаны с заходом в Галвестон. Они действительно уплыли на «Дельфине», дворецкий ждал в порту, пока судно не отошло от причала.

— А невеста мистера Олерта была с ним?

— Естественно. Хотя мой дворецкий и не видел молодую леди, потому что она сразу же ушла к себе в каюту, чтобы избежать чужих взглядов. Он и не спрашивал о ней, мои слуги приучены вести себя тактично и деликатно. Само собой разумеется, Уильям не бросил на произвол судьбы свою невесту. Я в какой-то степени даже рада, что их недоброжелатель навестит меня, потому что это будет замечательное в своем роде событие. Сначала я попробую смягчить его сердце и склонить на сторону влюбленных, а если не удается, брошу ему в лицо резкие слова и поведу разговор в таком презрительном тоне, что он сгорит на месте от стыда.

Добрая женщина и в самом деле пришла в волнение от сопереживания несуществующим любовникам. Она встала со стула, сжала маленькие, пухлые кулачки и, протянув руки к двери, с чувством произнесла:

— Приди же, посланник ада! Я уничтожу тебя одним взглядом и разорву в порошок словами презрения!

Я узнал все, что хотел, и мог бы беспрепятственно уйти. Кто-то другой скорее всего именно так бы и поступил, оставив женщину в заблуждении. Но я решил открыться ей, чтобы она в будущем поостереглась принимать отпетого мошенника за порядочного человека. У меня не было страха, что своей откровенностью я могу навредить себе же, и поэтому сказал:

— Думаю, вам не представится возможность наказать негодяя сыщика.

— Но почему?

— Да потому что он поведет разговор совсем иначе, чем вы ожидаете. И вам не удастся направить его по ложному следу на север, потому что он поедет прямиком в Кинтану.

— Но он не знает их местонахождения!

— Вы ошибаетесь, вы же сами ему все рассказали.

— Я? Быть этого не может. Я бы сразу его узнала. Когда это случилось?

— Только что.

— Сэр, я вас не понимаю! — воскликнула она в недоумении.

— Я помогу вам понять. Вы позволите в вашем присутствии несколько изменить мою внешность?

Не ожидая разрешения, я снял накладную бороду и очки. Перепуганная дама отшатнулась от меня.

— Боже мой! — вскричала она. — Вы не редактор, вы сыщик! Вы подло обманули меня!

— Я вынужден был пойти на обман, так как знал заранее, что вас ввели в заблуждение. Любовь к мулатке — сплошная ложь. История с бессердечным отцом и распиской — тоже. Мошенник воспользовался вашей доверчивостью и посмеялся над вами. Клинтон вовсе не секретарь Уильяма Олерта. Его настоящее имя — Гибсон, он опасный мошенник, которого необходимо поймать.

Как подкошенная, она упала на стул и воскликнула:

— Нет, нет! Это неправда! Такой милый и обаятельный человек не может быть обманщиком. Я вам не верю.

— Вы обязательно поверите, если выслушаете меня. Разрешите рассказать вам все в подробностях, может быть, я смогу вас убедить.

После того как я поведал ей всю историю и предысторию, доброжелательность хозяйки к «такому милому и обаятельному человеку» уступила место бурному негодованию. Она убедилась, что ее самым наглым образом обвели вокруг пальца, и теперь радовалась, что я тоже провел ее с переодеванием.

— Если бы вы этого не сделали, — хвалила она меня, — вы никогда бы не узнали правду и последовали бы на север, в Небраску или Дакоту. А Гибсона-Клинтона, или как там его еще зовут, надо как следует наказать за его темные делишки. Надеюсь, вы незамедлительно пуститесь в погоню. А когда вы его поймаете, обязательно навестите меня, чтобы я могла высказать ему прямо в глаза, как я его презираю.

— Боюсь, что сделать это будет не так-то просто. В Техасе нелегко отыскать человека, еще труднее доставить его в Нью-Йорк. Я буду счастлив, если мне удастся вырвать Уильяма Олерта из рук негодяя и спасти хотя бы часть денег, снятых им со счетов в банках.

Мы расстались друзьями. Полицейским, ожидающим меня у входа в пансион, я заявил, что благополучно уладил дело, дал им хорошие чаевые и отослал в участок.

Теперь следовало поскорее попасть в Кинтану, и я бросился наводить справки об отплывающих в том направлении пароходах, но мне чертовски не везло. Правда, было судно, отправляющееся в Тампико, но без захода в какой-либо другой порт. После долгих расспросов я все же нашел быстроходный клипер, идущий с грузом в Галвестон и отправлявшийся в рейс в тот же день после полудня. Надеясь пересесть в Галвестоне на другое судно, следующее в Кинтану, я поспешил закончить все дела и пустился в путь.

К сожалению, я просчитался: из Галвестона уходил только один пароход, к тому же не на Кинтану, а в Матагорду, в устье Колорадо. Меня заверили, что оттуда я без труда доберусь до Кинтаны, я послушался совета и, как потом выяснилось, поступил правильно…

Внимание вашингтонского правительства привлекали тогда события на Юге и в Мексике, где все еще продолжались кровавые бои между войсками республики и империи.

Бенито Хуарес стал президентом Мексиканской республики, правительство Соединенных Штатов его признало и помогло ему в борьбе с Максимилианом. Штаты оказали давление на Наполеона III и добились обещания вывести французские войска из Мексики. А когда Пруссия одержала победу над Австрией, император Франции был вынужден сдержать слово, данное правительству США, и с того момента судьба Максимилиана была предрешена.

В начале американской Гражданской войны Техас встал на сторону Штатов, препятствовавших отмене рабства. Разгром армии рабовладельцев не принес спокойствия. Жители Юга, озлобленные против победившего Севера, воспринимали в штыки политику правительства. Но среди населения Техаса были сильны и республиканские настроения. «Индейский герой» Хуарес, не побоявшийся противостоять Наполеону III и вступить в вооруженную борьбу с представителем сильнейшей европейской династии Габсбургов, пользовался популярностью среди свободолюбивых жителей прерий. Однако ему помогало вашингтонское правительство, а это, в свою очередь, вызывало неприязнь южан и способствовало возникновению тайных заговоров против Хуареса. Таким образом, среди населения Техаса произошел глубокий раскол: одни открыто встали на сторону Хуареса, другие выступили против него, но не столько по соображениям политическими, сколько из чувства противоречия — что угодно и как угодно, лишь бы наперекор Вашингтону. Техас волновался и бурлил, что весьма и весьма затрудняло продвижение по южной территории.

Так обстояли дела в Техасе, когда я вместо Кинтаны увидел унылый плоский остров, отделявший залив Матагорда от Мексиканского залива. Миновав Пасо-Кабальо, мы вынуждены были сразу бросить якорь, так как залив в этом месте настолько неглубокий, что пароходы садятся на мель.

Не теряя времени, я отправился в Матагорду, чтобы узнать, как быстро я смогу попасть в Кинтану, и с огорчением услышал, что первое судно отплывает только через два дня. Итак, я застрял в Матагорде, злой на себя и на весь мир, потому что Гибсон опережал меня на четыре дня и мог скрыться бесследно. И только мысль о том, что я сделал все, что было в моих силах, служила мне хоть и слабым, но все же утешением.

Ждать да догонять — хуже нет, но что оставалось делать?

Я нашел сносное жилье и приказал доставить туда с клипера мои вещи.

В те времена Матагорда была гораздо меньшим городом, чем теперь. Порт, расположенный в восточной части залива, и сегодня уступает по значению Галвестону. Как и везде в Техасе, в тех краях вдоль побережья тянется низменность, хоть и не топкая и неболотистая, но с очень влажным и нездоровым климатом. В таких местах ничего не стоит подхватить лихорадку, поэтому перспектива торчать там два дня без дела меня отнюдь не радовала.

Мою гостиницу можно было сравнить с европейским заезжим двором низшего разряда; комната напоминала теснотой каюту, а кровать была так коротка, что, когда я вытягивал ноги, голова упиралась в спинку, а когда устраивал поудобнее голову, приходилось поджимать ноги.

Я разложил вещи и решил выйти прогуляться по городу. В коридоре между моими «апартаментами» и лестницей я заметил вторую комнату, дверь в которую была открыта. Проходя мимо, я бросил туда взгляд и увидел на полу у стены седло, а над ним — висевшую на гвозде конскую сбрую. В углу, рядом с окном, стояло длинное ружье из Кентукки. Мне тут же вспомнился Олд Дэт, хотя все эти предметы могли принадлежать кому угодно.

Поворачивая за угол гостиницы, я неожиданно столкнулся с идущим мне навстречу человеком.

— Черт побери! — рявкнул тот. — Если уж вы мчитесь очертя голову, придерживайте вожжи на поворотах.

— Если уж я мчусь очертя голову, то, верно, улитка вам покажется пароходом с Миссисипи, — ответил я с улыбкой.

Незнакомец отшатнулся, всмотрелся в меня и воскликнул:

— Ба! Да это же гринхорн, скрывающий, что он сыщик! Что вы потеряли и теперь ищете в Техасе, к тому же в Матагорде?

— Уж конечно, не вас, мистер Олд Дэт.

— Охотно верю. Мне кажется, вы принадлежите к тем людям, что никак не могут найти то, что ищут, зато путаются под ногами у тех, до кого им дела нет. Наверняка вы проголодались и не прочь закусить и освежиться. Пойдемте причалим к столику в какой-нибудь пивной и выпьем по кружечке доброго пива. Как ни странно, даже в этой дыре нет нехватки благотворного напитка. Где вы остановились?

— «У дядюшки Сэма».

— Прекрасно! И я поставил свой вигвам там же.

— В комнате на втором этаже? Там, где лежит конская сбруя и ружье?

— Да. Я не в силах расстаться со сбруей — до того она мне нравится. Лошадь всегда можно раздобыть, а вот сносное седло встречается не так часто. Пойдемте, сэр. Я только что вышел из кабачка, в котором еще осталось свежее холодное пиво. В июньскую жару даже боги не пьют ничего вкуснее. Я готов осушить еще несколько кружек.

Он привел меня в заведение, где подавалось дорогое бутылочное пиво; мы были единственными посетителями. Я предложил Олд Дэту сигару, но он отказался, достал из кармана плитку жевательного табаку, отрезал от нее добрый кусок, которого с избытком хватило бы на несколько матросов, сунул в рот, пристроил за щекой и сказал:

— Вот теперь я готов выслушать вас. Каким ветром вас занесло в Матагорду вслед за мной? Неужто попутным?

— Нет, скорее встречным.

— Значит, вы не собираетесь ехать сюда?

— Я хотел попасть в Кинтану, но туда не шло ни одно судно, и я понадеялся, что отсюда быстрее доберусь до цели. К сожалению, и здесь придется ждать два дня.

— Смиритесь, сэр, наберитесь терпения, ждите и относитесь спокойно к тому, что счастье вам не сопутствует.

— Хорошо же вы меня утешили! И вы ждете благодарности?

— Благодарность излишня, — рассмеялся Олд Дэт. — Советы я даю бесплатно. Впрочем, мне тоже не везет: я застрял здесь из-за собственной медлительности. Мне надо было добраться до Остина, а затем несколько дальше вниз по течению Рио-Гранде-дель-Норте. Лучшее время года для такого путешествия. Прошли дожди, значит, в Колорадо вода поднялась и любая плоскодонка довезет вас до Остина. Стоит упустить момент — вода в реке спадет и туда уже не добраться.

— Говорят, что судоходство здесь очень затруднено.

— Собственно, здесь нет мелей или порогов: судоходству мешают завалы из полузатонувших деревьев. Течение нагромоздило их плотиной примерно в восьми милях отсюда, из-за этого река разделяется на несколько рукавов. Выше фарватер свободен до Остина, и даже дальше. Это место лучше обойти пешком и за ним сесть на пароход. Я так и собирался поступить, но уж больно мне понравилось здешнее пиво. Я лакомился им целый день и долакомился до того, что, когда пришел к причалу, пароход уже отошел. Мне пришлось тащить седло обратно в город, и теперь я жду следующее судно, которое отплывает завтра утром.

— Значит, мы товарищи по несчастью. Утешьтесь тем же, чем вы утешали меня: счастье вам не сопутствует.

— Ничего страшного. Я никого не выслеживаю, и мне совершенно наплевать, прибуду я в Остин сегодня, завтра или через неделю. Но меня до чертиков разозлило то, что один болван посмеялся надо мной. Он опередил меня и свистел с палубы, когда я, как осел, был вынужден стоять на берегу в обнимку с седлом. Если я когда-нибудь его встречу, задам трепку пуще прежней.

— Вы подрались с кем-то, сэр?

— Подрался? Олд Дэт никогда не дерется. Однако на «Дельфине» — я приплыл сюда на этом корыте — был негодяй, который то и дело посмеивался над моей внешностью и гнусно ухмылялся при встрече со мной. Я спросил его напрямик, что ему так не нравится, и он ответил, что ему не по вкусу мой скелет. Я врезал ему с правой так, что он рухнул на четвереньки. Потом он вскочил, принялся размахивать руками, схватился за револьвер, но вмешался капитан и приказал ему угомониться: старый шкипер встал на мою сторону и сказал, что тот получил по заслугам. Именно поэтому негодяй хохотал, не помня себя от радости, когда я опоздал на пароход. А вот его спутника мне жаль. Мне показалось, что это был настоящий джентльмен, хотя вид у него был грустный, хмурый, словно не от мира сего.

Я навострил уши.

— Не от мира сего? А вы случайно не слышали, как его зовут?

— Почему же, слышал. Капитан обращался к нему «мистер Олерт».

Я испытал такое чувство, словно меня ударили по голове дубиной.

— Вот как? А знаете ли вы имя его товарища?

— Если память мне не изменяет, его звали Клинтон.

— Неужели это возможно? — воскликнул я, от волнения вскакивая со стула. — Значит, вы плыли с ними на одном судне?

Олд Дэт изумленно уставился на меня.

— Что с вами, сэр? Какая муха вас укусила? Вас интересуют эти люди?

— И даже очень! Их-то я и ищу!

На лице Олд Дэта появилась дружелюбная гримаса.

— Наконец-то вы признались, — сказал он, — что занимаетесь сыском и что преследуете именно этих двоих. Вы действительно гринхорн. Вы сами сделали все, чтобы упустить удачу.

— Как так?

— Да так! Вы не доверились мне в Новом Орлеане.

— Но я не мог поступить иначе, — оправдывался я.

— Человек волен выбирать и следовать любым путем, ведущим к цели. Если бы вы тогда открылись мне, они оба уже были бы в ваших руках. Я бы с ходу опознал их и сообщил вам, где они прячутся. Разве я не прав?

— Кто мог предвидеть, что вы окажетесь с ними на борту одного судна? К тому же они плыли до Кинтаны, а не до Матагорды.

— Они только говорили так для отвода глаз, а на самом деле и не собирались сходить на берег в Кинтане. Обычный трюк. Однако если вы уже набрались ума-разума и поняли, что мне можно доверять, расскажите все с самого начала, возможно, я сумею вам помочь.

Несомненно, Олд Дэт относился ко мне доброжелательно. Он не собирался насмехаться надо мной, но мне было неловко: еще вчера я скрытничал и молчал, а теперь условия вынуждали меня обратиться к нему за помощью. Самолюбие приказывало мне упорствовать, разум — сдаться. После минутных колебаний я достал обе фотографии и протянул их Олд Дэту.

— Прежде чем я начну рассказ, посмотрите внимательно на этих людей. Вы видели их?

— Да, это они, — подтвердил он, бросив взгляд на снимки. — Ошибки быть не может.

И тогда я без утайки поведал ему всю историю моей погони. Старый вестмен внимательно выслушал меня, а когда я закончил, встряхнул головой и заявил:

— Мне все ясно. Все, кроме одного пустяка: этот Уильям действительно умом тронулся?

— Думаю, что нет. Я, правда, не слишком-то разбираюсь в психических заболеваниях, но здесь, по-моему, мы имеем дело с манией. Уильям, за исключением редких случаев, полностью отвечает за свои действия.

— Тем более непонятно, почему он позволяет этому мошеннику вертеть собой. Гибсон, видно, продувная бестия и очень ловко использует парня. Мы должны узнать, каким образом он добивается, что тот его слушается во всем, как няньку.

— А вы уверены, что они отправились в Остин? Может быть, это очередная уловка, чтобы запутать следы, а сами они сойдут где-нибудь по пути.

— Не думаю. Олерт сказал капитану судна, что они плывут в Остин.

— А вас не удивляет, что он открыто назвал маршрут путешествия?

— Нисколько. Ведь Олерт, скорее всего, и не догадывается, что его разыскивают. У него в душе сумерки, он полностью поглощен своей идеей, все остальное — дело рук Гибсона. Парень счел необходимым сказать капитану, куда он плывет, а тот, в свою очередь, сообщил мне. Итак, что вы собираетесь предпринять?

— Немедленно последую за ними.

— Наберитесь терпения до завтрашнего дня. Раньше не отплывает ни одно судно.

— А когда мы попадем в Остин?

— Уровень воды в реке упал, значит — только послезавтра.

— Боже мой, только послезавтра!

— По той же причине они тоже прибудут к цели позже, чем рассчитывают. К тому же нередко случается, что пароход садится на мель, и тогда проходит много времени, прежде чем удается сдвинуть его с места.

— Если бы я знал, что на уме у Гибсона и куда он везет Олерта!

— Да, трудно сказать, даже гадать не стоит. Мошенник, конечно, что-то задумал. Денег, снятых со счетов, с лихвой хватит, чтобы обеспечить себе безбедное существование. Что мешает Гибсону отнять их силком или выманить хитростью, а Олерта просто бросить за ненадобностью? Но он не делает этого, а значит, у него далеко идущие планы в отношении банкирского сынка. Вы меня заинтриговали этим делом, а так как пока наши пути совпадают, предлагаю вам свои услуги, если, конечно, вы ничего не имеете против.

— С благодарностью принимаю вашу помощь, сэр. Я полностью доверяю вам и рад, что вы по-дружески отнеслись ко мне. Надеюсь, что ваш опыт пригодится нам.

Мы скрепили наш договор рукопожатием и осушили кружки. Я сожалел, что накануне не решился открыться.

Мы снова наполнили кружки, но не успели пригубить их, как с улицы донесся шум. Звучали грубые голоса, лаяли собаки. С треском распахнулась дверь, и в пивную ввалились шестеро изрядно подгулявших мужчин. Их вызывающий вид, легкая, небрежная одежда и превосходное оружие сразу бросались в глаза: ружья за спиной, ножи и револьверы или пистолеты за поясом. А кроме того, у каждого была плетка и на длинном прочном поводке — собака. Это были «охотники на людей» — огромные псы известной породы, используемые для охоты на беглых рабов.

Вошедшие нагло осмотрели нас с ног до головы, упали на стулья, жалобно заскрипевшие под их тяжестью, взгромоздили ноги на стол и принялись барабанить каблуками по столешнице, что, по-видимому, на их языке означало приветствие и просьбу подойти к ним и обслужить.

— Человек, пиво есть? — рявкнул один из них.

Перепуганный насмерть хозяин только кивнул головой и побежал за пивом для своих желанных гостей, а я вопреки собственной воле повернулся и посмотрел на буяна. Я совершенно уверен, что в моем взгляде не было и намека на обиду, но он, заметив, что я смотрю на него, взъярился. То ли он не любил, когда его рассматривали, то ли искал повода для ссоры, на на этот раз он рявкнул на меня:

— Ты чего уставился?

Не говоря ни слова, я повернулся к нему спиной.

— Будьте осторожны, — шепотом предостерег меня Олд Дэт. — Не стоит их задевать. Это забияки худшего сорта, бывшие надсмотрщики за рабами с плантаций. Теперь, когда рабство отменили и их хозяева разорились, они остались без работы, собираются в шайки и живут грабежом. Постарайтесь не обращать на них внимания. Давайте допьем пиво и покинем это гостеприимное заведение.

Дебоширу, как видно, трудно было угодить, и он снова заорал, недовольный тем, что мы говорили вполголоса:

— Ты чего шепчешься, старый скелет? Если вздумаешь посудачить о нас, то говори громко, а то мы сами тебе пасть раскроем пошире.

Олд Дэт поднес кружку к губам, отхлебнул несколько глотков и ничего не ответил. Тем временем новой компании подали пиво, и хотя питье на самом деле было отменно, они, сняв пробу, принялись плеваться и вылили на пол содержимое кружек. Их заводила, наоравший на меня и Олд Дэта, держа в руках еще полную кружку, закричал:

— Стойте! Не на пол! Вот там сидят двое, им по вкусу эти помои! Пейте на здоровье, господа!

С этими словами он выплеснул на нас содержимое своей кружки.

Олд Дэт молча вытер рукавом забрызганное лицо, а я не сдержался. Все — шляпа, воротник, спина куртки — было залито пивом. Почти вся струя попала на меня. Я повернулся к грубияну и раздельно произнес:

— Сэр, не вздумайте повторить свою выходку. Шутите с вашими друзьями, нас оставьте в покое!

— Что вы говорите?! И что же произойдет, если мне взбредет охота снова пошутить?

— Увидите.

— Ой, как мне хочется увидеть! Хозяин, еще пива!

Его собутыльники хохотали и одобрительно шумели, довольные поведением своего предводителя и уже предвкушавшие повторение «шутки».

— Ради бога, сэр, не задевайте этих разбойников, — предостерегал меня Олд Дэт.

— Вы боитесь? — спросил я.

— Нисколько. Но у них дурная привычка сразу же хвататься за оружие. А против пули никакая отвага не поможет. И не забывайте — у них собаки.

Псы лежали на полу, привязанные к ножкам столов. Я пересел на другой стул, боком к негодяям, чтобы держать их в поле зрения и помешать облить меня.

— Да вы только посмотрите! — закричал главарь. — Он собирается защищаться! Но я натравлю на него Плутона, если он сделает малейшее движение. И пусть потом не жалуется — я сам обучил моего пса охотиться на людей.

Он отвязал собаку от ножки стола и держал ее на коротком поводке у ноги. Хозяин кабачка еще не принес им пиво, у нас было время бросить на стол деньги и уйти подобру-поздорову, но вряд ли бандиты позволили бы нам ускользнуть. Кроме того, во мне закипело отвращение и презрение: такие храбрецы из породы «семеро на одного не боимся» всегда в глубине души отъявленные трусы.

Я сунул руку в карман и поставил револьвер на боевой взвод. Зная, что в рукопашной схватке разделаюсь с ними, я не был уверен, что устою против псов. Правда, когда-то я имел дело с собаками, натасканными на людей, и знал их повадки, но справиться мог только с одной.

Вернулся хозяин с полными кружками, поставил их на стол и обратился к неугомонным забиякам с мольбой в голосе:

— Джентльмены, я рад, что вы оказали мне честь и посетили мое заведение, но я прошу вас оставить в покое этих людей. Они, так же как и вы, мои гости.

— Ах, ты, негодяй! — заорал на него один из бандитов. — Ты вздумал учить нас? Ну погоди, мы быстро охладим твой пыл.

Тут же его окатили из двух-трех кружек, и хозяин благоразумно ретировался за стойку.

— А теперь твоя очередь, наглец! — крикнул мне мой противник. — Сейчас ты получишь все, что тебе причитается!

Удерживая собаку правой рукой, он левой выплеснул в меня кружку. Я ждал этого, вскочил со стула и отпрыгнул в сторону, так, что пиво на меня не попало. Стиснув кулаки, я уже было бросился на бандита, чтобы наказать его, но он опередил меня.

— Плутон, фас! — резко крикнул он, отпуская пса.

К счастью, я успел прижаться к стене. Огромное животное одним прыжком преодолело расстояние в пять шагов, оскаленные зубы метили мне в горло. Однако я увернулся, и пес носом врезался в каменную стену. Удар был настолько силен, что оглушенный Плутон растянулся на полу. Я молниеносно ухватил его за задние лапы, размахнулся и размозжил ему череп о каменную кладку стены.

Раздался жуткий рев. Остальные псы заходились в лае и волокли за собой на поводках столы. Люди чертыхались и осыпали меня проклятиями и угрозами. Хозяин убитой собаки собирался с духом, чтобы напасть на меня. И среди этого воя прозвучал спокойный голос Олд Дэта, который поднялся с места и уже навел на бандитов два револьвера.

— Остановитесь! Остыньте, мальчики, передохните. Одно движение или попытка достать оружие — и я стреляю. Вы несколько ошиблись на наш счет. Меня зовут Олд Дэт, вы наверняка обо мне слышали, а молодой человек — мой друг, и он тоже не робкого десятка. Садитесь и спокойно пейте свое пиво. Руку от кармана, живо, не то получишь пулю в лоб! — предостерег Олд Дэт одного из бывших надсмотрщиков, который вдруг решил воспользоваться всеобщим замешательством и сунуть руку в карман. Тем временем я тоже выхватил взведенный револьвер, и теперь в нашем распоряжении имелось восемнадцать выстрелов. Мы уложили бы на месте любого из задир, попытавшегося схватиться за оружие.

Старый вестмен преобразился. Его обычно согнутая дугой фигура распрямилась, глаза заблестели, а лицо приняло решительное выражение. Обескураженные таким поворотом событий, наглецы вмиг присмирели и, ворча что-то себе под нос, сели за стол. Даже хозяин убитой мною собаки не посмел подойти к убитому животному из страха приблизиться ко мне.

Мы все еще стояли с револьверами на изготовку, когда открылась дверь и на пороге появился новый посетитель.

Это был индеец.

На нем была охотничья куртка из белой замши, украшенная красной индейской вышивкой, и штаны из такой же замши с бахромой из скальпов убитых врагов на швах. На его белом костюме не было ни единого пятнышка. Небольшие для мужчины ступни обтягивали шитые бисером мокасины с узором из игл дикобраза. На груди висел мешочек с «лекарствами», трубка мира, покрытая искусной резьбой, и тройное ожерелье из когтей серого медведя, самого опасного хищника Скалистых гор. Бедра опоясывало великолепное одеяло, а из-за пояса торчали нож и револьвер. В руке он держал двустволку с деревянной ложей, густо обитой серебряными гвоздиками. Голова индейца не была покрыта, в иссиня-черных волосах, стянутых на макушке узлом, вилась кожа гремучей змеи. И хотя его не украшало ни орлиное перо, ни какой-либо другой отличительный знак высокого положения, сразу становилось ясно, что перед вами прославленный воин. У него было красивое мужественное лицо с римским профилем, скулы не выпирали, как у большинства его сородичей, мягко очерченные губы словно припухли, а кожа лица, матовая и светлая, имела легкий медный оттенок. Словом, в дверях стоял Виннету, верховный вождь апачей, с которым меня связывали узы братства.

Он на мгновение остановился, быстрым, оценивающим взглядом темных глаз окинул зал и посетителей, затем вошел и сел поближе к нам и подальше от бандитов, уставившихся на него.

Я собрался было подойти к Виннету и сердечно его поприветствовать, как вдруг в голову мне пришла мысль, заставившая меня задуматься, почему вождь не подал виду, что знает меня, хотя не узнать меня он никак не мог. Видимо, у него на то были веские причины, препятствующие проявлению дружеских чувств, и я тоже остался стоять на месте, всем своим видом показывая полное безразличие к индейцу.

По его лицу было видно, что он мгновенно разобрался в происходящем и правильно оценил обстановку: полупрезрительно сощурив глаза, Виннету еще раз посмотрел на наших противников, а когда я и Олд Дэт спрятали револьверы и снова сели к столу, на его губах промелькнула едва заметная одобрительная улыбка.

Появление краснокожего произвело на всех такое впечатление, что в зале воцарилась тишина. Хозяин, успокоенный молчанием дебоширов, приоткрыл дверь, высунул голову и, убедившись, что опасность на сей раз миновала, решился пойти в зал.

— Будьте любезны, подайте кружку пива, — обратился к нему индеец приятным чистым голосом на правильном английском языке.

Вежливость и хорошие манеры Виннету подействовали на злодеев, как красная тряпка на быка. Они сгрудились и принялись шептаться. Взгляды, которые они бросали на индейца, не сулили тому ничего хорошего.

Виннету принесли пиво, он приподнял кружку, посмотрел на свет, пригубил и остался доволен собой.

— Прекрасно! — похвалил он напиток, причмокивая от удовольствия. — У вас действительно хорошее пиво. Великий Маниту белых людей обучил их многим полезным вещам, и пивоварение — одна из лучших.

— Не могу поверить, что это говорит индеец! — вполголоса обратился я к Олд Дэту, продолжая делать вид, что впервые вижу Виннету.

— Тем не менее это индеец, и самый настоящий, — так же тихо ответил мне старик с многозначительным нажимом.

— Вы знаете его? Наверняка вы с ним встречались раньше. Кто он такой?

— Мне никогда не доводилось видеть его, но по одежде, внешности, возрасту и, главное, двустволке я догадываюсь, кто к нам пожаловал. Пуля, выпущенная из этой винтовки с серебряными гвоздиками, всегда падает в цель. Вам повезло, молодой человек, вы имеете честь лицезреть самого известного индейского вождя Северной Америки, Виннету, верховного вождя апачей и самого смелого воина всех племен. Его имя знают и в дворцах, и в хижинах, о нем рассказывают легенды у каждого костра. Виннету справедлив, умен, честен, беспредельно отважен, держит свое слово, мастерски владеет всеми видами оружия, он друг и защитник всех краснокожих и белых, нуждающихся в помощи, и известен на всей территории Соединенных Штатов и за их пределами как национальный герой Дикого Запада.

— Но где же ему удалось так выучить английский и приобрести манеры белого джентльмена?

— Он много времени проводит на Востоке. А кроме того, рассказывают, что один известный европейский ученый попал в плен к апачам. Краснокожие, непонятно почему, сохранили ему жизнь, и он решил остаться с ними. Он-то и был учителем Виннету, однако сомневаюсь, что ему удалось привить индейцу человеколюбие, как мы его понимаем, и не исключено, что сам ученый погиб от рук дикарей.

Олд Дэт говорил шепотом так тихо, что я с трудом различал слова. Но индеец, сидевший на расстоянии пяти шагов от нас, повернулся к нам лицом и сказал:

— Олд Дэт заблуждается. Белый ученый добровольно прибыл к апачам, где был принят гостеприимно. Он стал учителем Виннету и учил его отличать грех от добродетели, а правду от лжи. Ни один волос не упал с его головы от рук апачей, которые уважали и почитали его как старшего брата, и никогда он не тосковал по белым собратьям. А когда он умер, на его могиле посадили дубы. Белый учитель попал в вечнозеленые прерии, где избранные живут в мире и с любовью созерцают лик Великого Маниту. Когда-нибудь Виннету снова встретится с ним и забудет про ненависть, царствующую на земле.

Олд Дэт был невероятно польщен тем, что Виннету узнал его. Лицо старика излучало радость, когда он спросил краснокожего:

— Неужели, сэр, вы знаете меня?

— Я никогда не видел вас раньше, но узнал сразу же, как только вошел. Вы — тот знаменитый охотник, чье имя знают даже в Лас-Анимас (небольшое селение посреди пустынного плоскогорья Больсон-де-Мапими).

После этих слов он отвернулся, давая понять, что обмен любезностями закончился. За все время разговора ни одна мышца не дрогнула на его словно высеченном из камня, меднокожем лице. Теперь он сидел, погруженный в собственные мысли, и его как будто совершенно не интересовало то, что происходило у него за спиной.

Наши противники продолжали шептаться, утвердительно кивали головами и, кажется, уже пришли к согласию. Они не знали, что за индеец сидит рядом с ними, и не удосужились прислушаться к нашему разговору, чтобы определить, кто он такой. Потерпев поражение от нас, они горели желанием отыграться на «дикаре» и всем своим видом давали ему понять, как они его презирают за красный цвет кожи. Негодяи и трусы, они и представить себе не могли, что мы встанем на сторону индейца, так как согласно тамошним обычаям не следовало вмешиваться, если обида лично вас не касалась. Тот самый задира с вызывающей ухмылкой подошел к индейцу. Я незаметно достал револьвер из кармана и положил его на колени.

— Это ни к чему, — шепнул мне Олд Дэт. — Виннету один справиться с целой бандой таких негодяев.

Уперев руки в бедра и широко расставив ноги, разбойник встал перед апачем и произнес:

— Что ты потерял в Матагорде, красная шкура? Заруби себе на носу, мы здесь терпеть не можем общества дикарей.

Виннету, не удостоив негодяя даже взглядом, поднес кружку к губам, сделал хороший глоток, прищелкнул языком, одобряя напиток, и поставил кружку обратно на стол, словно ничего не слышал.

— Ты что, оглох, краснокожий? — разъярился бывший надсмотрщик. — Что ты потерял здесь? Ты — лазутчик. Хуарес — красная шкура, и все краснокожие шпионят в его пользу, но мы-то стоим за императора Макса и вешаем каждого индейца, чья рожа нам не нравится. Ну-ка крикни погромче, да так, чтобы на улице услышали: «Да здравствует император Макс!» — а не то подвесим тебя на первом дереве.

Виннету и на этот раз не произнес ни слова в ответ. На его бесстрастном лице не было и тени волнения.

— Я к тебе обращаюсь, красная собака! Отвечай! — заорал в ярости предводитель шайки и схватил Виннету за плечо.

Индеец легко увернулся от руки негодяя и вскочил на ноги.

— Прочь! — воскликнул он тоном, не терпящим возражений. — Койоту не пристало выть в присутствии воина!

Читателю необходимо объяснить, что койот — это американский шакал, животное, презираемое индейцами. В глазах краснокожих нет ничего унизительнее и пренебрежительнее, чем сравнение с койотом.

— Койот?! — зашелся в крике бандит. — Да за такое оскорбление ты заплатишь кровью! Немедленно! Сейчас же!

Он выхватил револьвер, но тут произошло то, чего бывший надсмотрщик никак не ожидал: одним ударом индеец выбил у него из рук оружие, схватил за ремень, поднял в воздух и с размаху швырнул в окно. Деревянная рама разлетелась в щепки, осколки стекла усеяли пол в пивной и мостовую, а сам негодяй тяжело шлепнулся на улицу.

Конечно, все произошло значительно быстрее, чем я рассказываю. Звон битого стекла, вой псов и бешеный рев банды покрыл звонкий голос Виннету. Индеец успел приблизиться к разбойникам и, указывая рукой на окно, спросил:

— Как еще хочет выйти на улицу тем же путем? Пусть скажет!

При этом вождь апачей подошел слишком близко к одной из собак, которая попыталась укусить его, но тот пнул животное, и оно с жалобным воем спряталось под стол. Испуганные негодяи попятились назад и в страхе умолкли. Виннету без оружия в руках напоминал дрессировщика диких животных, что в одиночку входит в клетку, одним взглядом усмиряя хищников.

Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге предстал выброшенный в окно головорез. По изрезанному осколками стекла лицу струилась кровь. Он выхватил нож и с бешеным воплем бросился на Виннету. Апач отступил на шаг в сторону, перехватил руку с ножом, обвил соперника руками, приподнял и грохнул об пол с такой силой, что тот потерял сознание и остался лежать без движения. Ни один из шайки не попытался вступиться за него или помочь прийти в себя. Виннету спокойно, словно ничего не произошло, допил пиво, жестом подозвал дрожавшего за стойкой хозяина и положил ему на ладонь маленький желтый камешек, который достал из висевшего на поясе мешочка.

— Возьмите это в счет платы за пиво и за разбитое окно, мистер, — сказал индеец, — как видите, дикарь платит долги. Тем более вы должны быть уверены, что и от цивилизованных людей получите все сполна. Они не могут стерпеть в своем обществе «красную шкуру», поэтому я, вождь апачей Виннету, ухожу, но не потому, что боюсь, а потому, что мне действительно не место среди людей, у которых лица светлые, а души темные.

Апач взял винтовку и неторопливо покинул кабачок, не взглянув больше ни на кого, даже на меня.

Бандиты снова оживились. Их терзало любопытство более сильное, чем гнев, стыд и сочувствие к лежавшему без сознания товарищу. Прежде всего они спросили у хозяина, чем расплатился индеец.

— Золотым наггитом, — ответил тот, показывая самородок величиной с грецкий орех. — Потянет долларов на двенадцать. Краснокожий по-королевски заплатил за прогнившие оконные рамы и побитые стекла. Мне показалось, у него полный мешочек наггитов.

Раздались негодующие возгласы: Мерзавцев возмутило то, что у индейца было столько золота. Наггит хозяина передавали из рук в руки, оценивая его стоимость. А мы воспользовались относительным и, судя по всему, временным затишьем, расплатились и вышли на улицу.

— Ну, какое впечатление произвел на вас апач? — спросил меня Олд Дэт, когда мы беспрепятственно оказались за порогом пивной. — Другого такого индейца не сыщете во всей Америке. Эти забияки испугались его, как воробьи сокола. Жаль, что больше не придется увидеться с ним. Надо было бы пойти за ним и расспросить, каким ветром его сюда занесло, что он делает, остановился в прерии за городом или снял номер в гостинице. Ведь должен же он был где-то оставить свою лошадь! Где же это видано, чтобы апач, тем более сам Виннету, путешествовал пешком? Однако и вы, сэр, не робкого десятка и умеете постоять за себя. Я рад за вас. Я чуть было не испугался, потому что задирать таких бандитов все равно что дергать гремучую змею за хвост. Но с собакой вы разделались так, что вас перестанут величать гринхорном. А вот и наше жилье! Войдем? Такой старый охотник, как я, только при крайней необходимости лезет в каменные дома, мне в них не по себе, и только голубое небо над головой действует на меня умиротворяюще. Давайте погуляем еще немного по Матагорде. Очень милый городок, не правда ли? Надо же нам как-то скоротать время. А может, вы хотите сыграть в карты?

— Вообще-то я не игрок и в будущем постараюсь не увлечься игрой.

— И будете совершенно правы, молодой человек. Но здесь играют все, и чем дальше в глубь Мексики, тем больше и азартнее. Там муж играет с женой, а кот — с мышью, и часто расплачиваются ударом ножа. Итак, раз вы не играете, пойдемте прогуляемся. А потом перекусим и отправимся на боковую. В этой благословенной стране человек никогда не знает, где и когда ляжет спать) вечером.

— Не сгущайте красок, сэр.

— А вы не забывайте, что находитесь в Техасе, здесь еще нет порядка. Вот мы, к примеру, собрались плыть в Остин, но один Бог знает, попадем ли мы туда. Мексиканская война затронула территории по ту сторону Рио-Гранде. Поэтому, когда будем гоняться за Гибсоном, придется считаться не только с его действиями, но и с обстановкой. А если Гибсону вздумалось прервать путешествие в Остин и сойти на берег где-нибудь в другом месте, мы должны будем сделать то же самое.

— Но как мы узнаем, что он сошел на берег?

— Будем расспрашивать. Это по Миссисипи суда несутся на всех парах, здесь же, по Колорадо, идут не спеша, и в каждом городке у нас будет по крайней мере полчаса на расспросы. Кроме того, мы должны быть готовы сойти на берег даже там, где нет ни города, ни гостиницы, в которой можно переночевать.

— В таком случае что же будет с моим сундуком?

Олд Дэт рассмеялся:

— С вашим сундуком?! Да кто же в наши времена таскает за собой сундук?! Сундук — это пережиток, молодой человек. Если бы я захотел взять с собой все, что может пригодиться в путешествии, недалеко бы я уехал. Возьмите только то, без чего совершенно невозможно обойтись, а остальное приобретайте в пути по мере надобности. Простите старику любопытство: что же такое важное вы возите с собой в сундуке?

— Одежду, белье, туалетные принадлежности…

— Все это прекрасные вещи, но они продаются в любой лавочке, а там, где их нет, можно обойтись и без них. Рубаху носят, покуда она не распадется на клочки от ветхости, и только потом приобретают новую. Туалетные принадлежности? Не в обиду будь сказано, сэр, но всякие там щетки для волос, ножницы для ногтей, помада для усов и тому подобная чепуха унижают мужчину. А вся та бутафория, с помощью которой вы меняли свою внешность, здесь вам не пригодится: в Техасе нет необходимости скрывать лицо под накладной бородой. Вся эта романтика не приведет вас к цели. Здесь надо действовать осмотрительно и серьезно.

Он остановился, осмотрел меня с ног до головы, рассмеялся и продолжил:

— Вы сейчас одеты так, что не стыдно войти и в гостиную знатной дамы, и в ложу театра. Но Техас — не гостиная и не ложа театра, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предвидеть, что ваш прекрасный сюртук скоро превратится в рванье, а модный цилиндр — в гармошку. Вы знаете, куда подался Гибсон? В Техасе он не останется. Если он хочет уйти от погони, ему надо покинуть пределы Соединенных Штатов. А тот факт, что Гибсон избрал путь через Техас, дает нам основания предполагать, что он собирается в Мексику, где идут военные действия и где в суматохе легко затеряться, откуда его никто и никакая полиция не сможет доставить в Нью-Йорк.

— Вероятно, вы правы. Однако я думаю, собирайся он в Мексику, ему проще было бы добраться до одного из тамошних портов.

— Ничего подобного. Вы вынудили его так спешно покинуть Новый Орлеан, что он сел на первый попавшийся пароход. Кроме того, все мексиканские порты в руках французов, которых он, как я полагаю, тоже не жаждет видеть. У него нет выбора, ему остается дорога по суше, а так как он очень осторожен, то постарается обойти города стороной. Вполне возможно, он минует Остин и сойдет где-нибудь по пути. К Рио-Гранде ему придется добираться верхом, отыскивая, по возможности, безлюдные места. И вы собираетесь последовать за ним в цилиндре, сюртуке и с сундуком? Не смешите меня!

В глубине души я признавал правоту Олд Дэта, но мне вздумалось подшутить над стариком, поэтому я с притворным отчаянием посмотрел на мой еще совсем новый костюм. Олд Дэт принял все за чистую монету, дружески похлопал меня по плечу и принялся утешать:

— Не расстраивайтесь, сэр. Ваша прекрасная одежда совершенно не годится для здешних мест. Расстаньтесь с ней без сожаления. Сходите к торговцу, продайте свой ненужный хлам, а на вырученные деньги купите добротную трапперскую обновку. Надеюсь, ваши хозяева не поскупились и отвалили вам солидную сумму на дорожные расходы.

Он был прав.

— Значит, все в порядке, — подытожил Олд Дэт. — Снимите эти одеяния, они не подходят тому, кто ездит верхом и стреляет: Кстати, лошади вам тоже понадобятся, но покупать их здесь не стоит: кони тут плохие и очень дороги. А подальше в прерии любой фермер продаст вам задешево хорошую лошадку. А вот седло надо купить здесь.

— Боже мой! Вы и мне прикажете бегать с седлом на спине?

— Почему бы и нет? Вы стыдитесь показаться в таком виде на людях? Да кому какое дело? Если я ношу седло на спине, значит, мне так нравится. А захочу, куплю диван и будут таскать его по прерии. И заставлю раскаяться каждого, кто осмелится ухмыльнуться. Стыдно должно быть тогда, когда тебя оставляют в дураках или ты сам совершаешь грех. Представьте себе, что Гибсон с Уильямом Олертом сошли на берег, не добравшись до Остина, купили лошадей и отправились дальше верхом. В таком случае хорошее седло просто необходимо! Вы вольны поступить, как вам угодно, но если желаете ехать со мной, послушайтесь моего совета. Только решайте поскорее, у вас нет времени на долгие раздумья.

Не дожидаясь моего согласия, он ухватил меня за плечо, развернул и указал на вывеску, где аршинными буквами было выведено: «Товары на любой вкус». Олд Дэт бесцеремонно потянул меня к двери, втолкнул внутрь, да так, что я налетел на бочку селедки, и сам чинно проследовал за мной.

Вывеска не обманула: там было все необходимое в здешних условиях, включая ружья и конскую сбрую.

То, что затем произошло, было своего рода хорошо разыгранным представлением. Я изображал ученика, которого привел наставник и которому разрешено лишь робко намекнуть о своем желании; получит же он только то, что выберет его опытный товарищ. Олд Дэт сразу же заявил хозяину, что тот должен принять мою одежду и содержимое моего сундука в обмен на отобранные нами товары. Торговец согласился и послал за моим сундуком, затем оценил вещи, а Олд Дэт тем временем экипировал меня на свой вкус. Я стал обладателем черных кожаных штанов, пары высоких сапог, красной шерстяной рубахи, жилетки того же цвета с множеством карманов, черного шерстяного шарфа, охотничьей куртки из некрашеной оленьей кожи, кожаного пояса шириной в две ладони, мешочка для пуль, кисета из пузыря, трубки, компаса. Кроме того, я получил сомбреро, портянки вместо носков, серапе — шерстяную накидку с отверстием для головы, лассо, рог для пороха, огниво, нож, седло с кобурами и уздечку. Потом мы долго выбирали ружье. Сторонник старых и испытанных образцов, Олд Дэт отвергал все новое и наконец остановил свой выбор на видавшем виды бескурковом игольчатом ружье, на которое я бы и не обратил внимания. Он рассматривал его с видом знатока, зарядил, вышел на улицу и выстрелил в конек далекой крыши. Пуля попала в цель.

— Отлично! — удовлетворенно произнес старик. — Эта хлопушка по мне. Она была в хороших руках и стоит больше всей новомодной артиллерии, вместе взятой. Ее сработал хороший оружейник, и она еще не раз подтвердит его мастерство. Да, чуть было не забыл: нам нужна форма для пуль. Здесь же купим и свинец, а дома отольем добрый запас пуль, чтобы хватило напугать всю Мексику.

Взяв для ровного счета еще несколько мелочей, вроде носовых платков, совершенно бесполезных, по мнению Олд Дэта, я прошел в заднюю комнату переодеться. Когда я вернулся в обнове, старик осмотрел меня и одобрительно крякнул.

Где-то в глубине души я надеялся, что он возьмет мое седло, но не тут-то было. Он взвалил мне на спину узел со всем купленным добром и вытолкнул за дверь.

— Итак, — произнес он с улыбкой, — посмотрим, следует ли нам стыдиться. Любой разумный человек примет вас за джентльмена, а мнение дураков нас не интересует.

Теперь я ничем не отличался от Олд Дэта и терпеливо тащил свою поклажу в гостиницу, а он вышагивал рядом, потешаясь надо мной.

В гостинице старик улегся спать, а я пошел искать Виннету. Я все еще находился под впечатлением встречи в кабачке, где я с трудом сдержался, чтобы не броситься к нему с объятьями и приветствиями. Я не знал, что привело его в Матагорду и что он здесь искал, почему он сделал вид, будто мы не знакомы. Наверняка у него были очень веские причины, чтобы поступить именно так. Мне очень хотелось поговорить с ним, и он, безусловно, желал того же, поэтому я надеялся отыскать его где-нибудь поблизости. Он должен был проследить за нами и видеть, что мы вернулись на постоялый двор. Значит, его следовало искать неподалеку от нашего пристанища. Я обошел дом с задней стороны и действительно увидел Виннету, стоящего в сотне шагов у одинокого дерева. Заметив меня, он покинул свой наблюдательный пост и медленно двинулся в сторону леса. Вскоре он скрылся за деревьями. Я последовал за ним, и, когда добрался до опушки, друг вышел мне навстречу с лицом, сияющим от радости, и воскликнул:

— Чарли, брат мой, как я рад нашей встрече! Так после темной ночи утро радуется солнцу.

Он обнял меня и поцеловал.

— Каждое утро знает, — ответил я, — что после ночи обязательно взойдет солнце. Однако мы с тобой не надеялись, что встретимся здесь. Я счастлив, что могу говорить с тобой.

— Что привело тебя в этот город? У тебя здесь дела или ты едешь к нам на Пекос?

— Я оказался здесь по воле обстоятельств.

— Мой белый брат расскажет мне об этих обстоятельствах и о том, что произошло с ним с момента нашей разлуки на Ред-Ривер?

С этими словами Виннету узел меня в глубь леса, где мы могли сесть рядом и беседовать, не опасаясь чужих ушей. Держа его руку в своей, я рассказал ему о всех событиях, приключившихся со мной за время нашей разлуки. Он выслушал меня, не перебивая вопросами, кивнул головой и произнес:

— Мы разметили тропу для огненного коня, чтобы ты мог получить деньги. Но ураган отнял их у тебя. Если бы ты остался с апачами, ты был бы окружен почетом и никогда не нуждался бы в деньгах. Мой белый брат мудр: он не стал дожидаться меня в Сент-Луисе у мистера Генри, потому что мои пути не привели бы меня в те края.

— Мой брат настиг Сантэра, убийцу Инчу-Чуны и Ншо-Чи?

— Злой Дух помогает Сантэру, а добрый Маниту отвернулся от меня и позволил ему бежать. Он ушел к солдатам южной армии и там затерялся среди тысячи людей. Но мои глаза в конце концов отыщут его, где бы он ни прятался, и тогда возмездие свершится. Но пока мне пришлось вернуться на Пекос, так и не достигнув цели. Наши воины всю зиму оплакивали смерть Инчу-Чуны и моей сестры. А затем многие племена апачей решили перейти в Мексику и принять участие в боях, и я ездил по пуэбло и стойбищам, чтобы отговорить их от необдуманной затеи. Мой брат слышал о краснокожем президенте Хуаресе?

— Да.

— И как думает брат мой, кто прав, Хуарес или Наполеон?

— Хуарес.

— Ты думаешь так же, как и я. Прошу тебя, не спрашивай, что привело меня в Матагорду, даже тебе я не могу сказать всей правды, ибо дал клятву хранить тайну самому Хуаресу, которого встретил в Эль-Пасо-дель-Норте. Ты должен следовать за этими двумя белыми, даже если я попрошу тебя ехать со мной?

— Да. Это мой долг. Может быть, ты сможешь поехать со мной, Виннету? Я был бы очень рад.

— Нет, мой долг — следовать своим путем. Еще сегодня я буду здесь, но завтра сяду на пароход, плывущий в Ла-Гранху, а оттуда через форд Индж поеду на Рио-Гранде-дель-Норте.

— Значит, мы поплывем с тобой на одном пароходе, только я не знаю, где мне придется сойти. Мы и завтра будем вместе.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не хочу впутывать моего брата в мои дела. Это может быть опасно. По этой же причине я сделал вид, что не знаком с тобой. К тому же там был Олд Дэт. Он знает, что ты — Олд Шеттерхэнд?

— Нет, мы никогда не упоминали это имя.

— Я уверен, он его слышал. Ты все это время был на Востоке и не знаешь, как часто твое имя повторяют на Западе. Олд Дэт не мог не слышать об Олд Шеттерхэнде, однако тебя принимает, как мне показалось, за гринхорна.

— Так оно и есть на самом деле.

— Он сильно удивится, когда узнает, кого называл гринхорном. Ты представляешь его лицо, когда он услышит неожиданную новость? Я не хочу лишать моего брата удовольствия. А когда ты найдешь Олерта и того мошенника, что держит его в своих руках, мы встретимся снова. Я надеюсь, ты посетишь нас и погостишь у нас подольше.

— Обязательно.

— А теперь наступила пора прощаться, меня ждут бледнолицые.

Виннету встал. Уважая его тайну, я ни о чем не расспрашивал. Мы опять расставались, но, как мне казалось, не на столь длительное время.

На следующее утро мы с Олд Дэтом погрузили нашу поклажу на двух нанятых мулов и двинулись вверх по реке, где за отмелями и за завалом из затонувших деревьев ждал пароход. У трапа и на палубе толпилось множество пассажиров. Когда мы с седлами за спиной поднялись на борт, кто-то крикнул:

— Вы только посмотрите, два оседланных осла, хоть сейчас садись и погоняй. Люди, пропустите их, пусть идут в трюм! Джентльмены не путешествуют со скотиной!

Мы узнали голос — лучшие места под тентом занимали бандиты, которых мы накануне повстречали в кабачке. Задира, с чьим псом разделался я вчера и которого вышвырнул в окно Виннету, снова вошел в роль предводителя и пытался оскорбить нас. Я бросил быстрый взгляд на Олд Дэта, но тот невозмутимо пропустил оскорбление мимо ушей, поэтому и мне не оставалось ничего, как сделать вид, будто все сказанное ко мне не относится. Мы уселись напротив разбойников, а седла засунули под стулья.

Старик устроился поудобнее, достал револьвер, снял его с предохранителя и положил рядом с собой. Я в точности повторил его маневр. Негодяи сбились в кучку и принялись шептаться, не смея больше отпускать шуточки на наш счет. Их собаки, за исключением одной, были при них. Предводитель шайки бросал на нас косые враждебные взгляды, он прихрамывал и не мог выпрямиться во весь рост, видимо, Виннету сильно ушиб его, когда грохнул оземь в пивной. Лицо бандита было исполосовано свежими шрамами от осколков стекла.

Подошел кондуктор (Кондуктор — в некоторых флотах это звание присваивалось унтер-офицерам, оставшимся на сверхсрочную службу) и спросил, куда мы собираемся плыть. Олд Дэт назвал Колумбус, мы оплатили проезд до этого порта, где в случае надобности можно было взять билеты на следующий берег, так и не добравшись до Остина.

Прозвучал второй сигнал к отплытию, когда появился еще один пассажир — Виннету, восседающий на великолепном вороном скакуне, оседланном по-индейски. Индеец заставил животное подняться по трапу, спрыгнув с седла только на палубе, и под восхищенными взглядами провел лошадь в загон на носу парохода.

Не обращая ни на кого внимания, краснокожий сел у борта. Надсмотрщики за рабами не спускали с него глаз, затем стали громко кашлять, чтобы заставить его взглянуть в их сторону, но тщетно. Виннету сидел, опираясь на свою украшенную серебром двустволку, и словно ничего не слышал.

Прозвучал третий сигнал, пароход постоял еще несколько минут, ожидая опоздавших пассажиров, затем колеса пришли в движение и мы отчалили от берега.

Поначалу казалось, что путешествие пройдет без происшествий. Мы спокойно добрались до Уортона, там на берег сошел один человек, зато село много новых пассажиров. Олд Дэт воспользовался остановкой, чтобы расспросить о Гибсоне, и узнал, что, судя по описанию, такие люди в той местности не появлялись. То же самое рассказали в Колумбусе, а потому мы приобрели билеты до Ла-Гранхи. От Матагорды до Колумбуса пароход проходит расстояние, которое пешком можно преодолеть только за пятьдесят часов. Уже перевалило за полдень, когда мы прибыли туда. За все это время Виннету только один раз покинул свое место, чтобы зачерпнуть воды, напоить коня и задать ему корма.

Казалось, бандиты забыли свои счеты с апачем. Они развлекались тем, что то и дело приставали к новым пассажирам, задирали их и явно искали ссоры. Забияки хвастались тем, что ненавидят аболиционистов, спрашивали у каждого мнение на этот счет и осыпали бранью всех, кто придерживался противоположной точки зрения. Ругательства, вроде «проклятый республиканец», «родственник вонючих негров», «продажный янки» и другие, более отборные и изощренные, сыпались как из рога изобилия. В конце концов все отвернулись от них, не желая иметь с ними ничего общего, и, по-видимому, именно это обстоятельство и было причиной того, что негодяи оставили в покое и не задевали нас. Они не могли ожидать поддержки со стороны пассажиров. Однако найди они на борту своих сторонников, атмосфера на судне превратилась бы в грозовую.

И вот в Колумбусе на берег сошла добрая дюжина спокойных пассажиров, а их место заняли пятнадцать-двадцать пьяных негодяев, чье вызывающее поведение не сулило ничего хорошего. Наша компания надсмотрщиков встретила их радостным воем. Обе шайки объединились, и вскоре стало очевидно, что обстановка на судне накаляется. Бандиты толкали всех, кто оказывался у них на пути, на стульях, не спрашивая, нравится это остальным или нет, пытаясь всем своим видом показать, кто хозяин положения. Капитан позволил им шуметь сколько душе угодно, полагая, что только выиграет, если не будет обращать на них внимания. Он явно решил не вмешиваться, пока дебоширы не мешали ему вести пароход, предоставив самим пассажирам выяснять отношения. На его румяном лице блуждала добродушная улыбка.

Большая часть забияк, не теряя времени, направилась в ресторан, и вскоре оттуда послышались дикие вопли, звон битой посуды и грохот разбиваемых бутылок, а затем на палубу выкатился негр-официант. Он вскарабкался на капитанский мостик и начал жаловаться, что его отхлестали плетьми и угрожают повесить на пароходной трубе.

Тут лицо капитана стало серьезным. Он тщательно проверил курс судна и направился в ресторан; едва он поравнялся со мною и Олд Дэтом, как навстречу ему выбежал кондуктор.

— Капитан, — торопливо и с тревогой заговорил он, — нельзя больше спокойно смотреть на то, что творят эти люди! Высадите на берег индейца, а не то они повесят его за то, что он вчера вздул одного из них. Кроме того, на борту присутствуют двое белых. Уж не знаю, чем они им не угодили, но их собираются линчевать. Говорят, они были свидетелями, как краснокожий отделал их товарища, к тому же они якобы шпионят в пользу Хуареса.

— Тысяча чертей! — выругался капитан. — Дело нешуточное. Кто эти двое белых?

И он внимательно осмотрел пассажиров.

— Это мы, — сказал я, приближаясь к капитану.

— Вы? — удивился он, изучающе глядя на меня. — Если вы шпион Хуареса, то я готов съесть на завтрак мою баржу. Я не позволю им тронуть вас. Мы немедленно причалим к берегу, вы сойдете и избежите опасности. А завтра сядете на следующий пароход.

— Я не согласен. Я не могу ждать до завтра.

— В самом деле? Попробуем что-нибудь придумать, подождите.

Он подошел к Виннету и что-то ему сказал. Апач с презрением отрицательно покачал головой и отвернулся от капитана. Тот возвратился к нам и несколько смущенно объявил:

— Так я и думал. Краснокожие — чертовски упрямый народ. Он тоже отказывается сойти на берег.

— Но в этом случае все трое погибнут! — ужаснулся кондуктор. — Бандиты вконец распоясались. Экипаж с ними не справится.

Капитан задумчиво смотрел вдаль. На его хмуром лице вдруг появилась улыбка, словно ему в голову пришла забавная мысль.

— Сейчас я с этими негодяями сыграю такую шутку, что они надолго нас запомнят, — сказал он, обращаясь к нам. — Но вы, джентльмены, должны строго следовать моим инструкциям и ни в коем случае не применять оружие. Спрячьте ваши ружья под стулья, туда, где лежат седла, и не вздумайте сопротивляться — от этого ваше положение только усугубится.

— Тысяча чертей! Вы думаете, мы позволим линчевать себя? — буркнул Олд Дэт.

— Ничего подобного. Не ввязывайтесь в драку, а мое средство сработает в нужную минуту. Я приготовлю к услугам негодяев прохладные ванны. Положитесь во всем на меня, сейчас нет времени на подробные объяснения. А вот и они!

Действительно, бандиты высыпала из ресторана. Капитан отвернулся от нас, отдавая какой-то приказ кондуктору. Тот побежал к рулевому, рядом с которым стояли двое матросов из экипажа, а вскоре он уже, быстро жестикулируя, растолковывал что-то остальным пассажирам. Что он делал дальше, я уже не мог увидеть, так как мы оба с Олд Дэтом были вынуждены сосредоточить все свое внимание на противниках и не спускать с них глаз. Единственное, что я успел заметить, — джентльмены, не принадлежавших к шайке, собрались все вместе на юте.

Изрядно подвыпившие канальи окружили нас. Мы же, повинуясь капитану, спрятали ружья под стулья;

— Это он, — закричал вчерашний задира, указывая на меня. — Он шпионит для северных штатов и для Хуареса, еще вчера он был одет джентльменом, с иголочки, а сегодня вырядился траппером. А зачем? Это он вчера убил мою собаку, а его приятель угрожал мне револьвером.

— Да, это лазутчик с Севера, — подхватили остальные. — Зачем он переоделся? Судить его! Вздернуть! Долой северные штаты! Долой янки!

— Что случилось, джентльмены? — спросил с мостика капитан. — На судне следует поддерживать порядок, не шуметь и не нарушать спокойствия пассажиров.

— Не вмешивайтесь не в свое дело, сэр! — взревел кто-то из бандитов. — Мы-то как раз и поддерживаем порядок. Вы лучше скажите: в ваши обязанности входит перевозка шпионов?

— В мои обязанности входит перевозка людей, заплативших за проезд. Даже если ко мне придут руководители южан, я пущу их на борт лишь при условии, что они заплатят и будут вести себя прилично. А чтобы по вашей милости мне не лишиться заработка, я высажу вас на берег — и плывите в Остин по суше.

Язвительный, похожий на лошадиное ржание гогот раздался в ответ. Бандиты так тесно сгрудились вокруг меня с Олд Дэтом, что мы не могли шевельнуться. Мы пытались протестовать, но наши голоса заглушал звериный вой толпы. Они напирали на нас и подталкивали к пароходной трубе. Я посмотрел вверх и увидел на краешке трубы металлический обруч для канатов — очень практичное приспособление для виселицы: стоило только перекинуть веревку, обмотать ею наши шеи, потянуть за другой конец — и готово.

Негодяи образовали круг: они собирались судить нас. Мне вдруг стало смешно: им и в голову не пришло задуматься, почему мы не защищаемся. Не могли же они не видеть, что мы вооружены револьверами и ножами, и должна же была иметься причина, по которой мы не пустили оружие в ход, хотя речь шла о нашей жизни.

Олд Дэт с трудом сдерживался. Его рука сама хваталась за револьвер, но он поглядывал на капитанский мостик и подавлял желание открыть пальбу.

— Ну что же, — прошептал он, — раз уж я поддался на уговор капитана, то надо терпеть. Но как только они позволят себе лишнее, вмиг получат двадцать четыре пули в животы. Стреляйте сразу же за мной.

— Негодяи! — не унимался бандит. — Они из той шайки, что больше всего вредит южным штатам. Что им понадобилось в Техасе? Это шпионы и изменники, не стоит с ними церемониться.

Громкими криками разбойники выразили свое согласие линчевать нас без суда. Капитан снова попытался было вмешаться и утихомирить их, но его подняли на смех. Вдруг кто-то предложил сначала допросить индейца, а уж потом вздернуть нас. Все тут же согласились, и предводитель послал двух людей привести апача.

Зажатые в тесном кольце врагов, мы не могли видеть Виннету и только услышали громкий крик Как мы потом узнали, индеец сбил с ног одного из бандитов, а второго выбросил за борт. Затем одним прыжком преодолел расстояние между фальшбортом и капитанским мостиком я скрылся в рубке, выставив в окошко ружье. Это происшествие обескуражило шайку. Все кинулись к борту, требуя от капитана спустить шлюпку на воду. Капитан не стал противиться, отдал команду, и один из матросов немедленно спустил кормовую шлюпку и поплыл к выброшенному за борт, который, к своему счастью, держался на воде.

Занятые спасением товарища, бандиты бросили нас, и мы с Олд Дэтом оказались одни. Линчевание откладывалось. Рулевой и остальные члены экипажа не сводили глаз с капитана, который в тот же миг подал нам знак и тихо сказал:

— Будьте внимательны, джентльмены. Сейчас я заставлю их искупаться, но оставайтесь на судне, что бы ни случилось. Кричите погромче.

Раздалась команда: «Стоп, машина!» — и мы медленно поплыли по течению вдоль берега, к месту, над которым бурлила вода. Здесь была отмель, откуда перебраться к берегу не составляло особого труда.

Рулевой понимающе кивнул головой, улыбнулся и направил судно прямо на отмель. Днище заскрежетало, а корпус парохода затрясся так, что люди с трудом устояли на ногах. Шайка переполошилась, мгновенно забыв о шлюпке и о тонущем приятеле. Пассажиры, предупрежденные кондуктором, подняли тревожный крик, на палубу вдруг выскочил матрос и с перекошенным от ужаса лицом закричал:

— Капитан, вода в трюме. Скала разрезала судно пополам! Мы тонем! Через две минуты мы все пойдем ко дну!

— Спасайтесь! — завопил в ответ капитан. — Здесь неглубоко, прыгайте в воду.

Он бегом спустился с мостика, на ходу сбрасывая сюртук, жилетку и фуражку, поспешно стянул сапоги и прыгнул за борт. Вода доходила ему до шеи.

— Прыгайте! — кричал он. — Прыгайте, пока есть время. Тонущее судно всех потянет на дно.

Капитан первым покинул тонущее судно, да к тому же предварительно разделся, но никто из охваченных паникой бандитов не обратил внимания на всю нелепость положения. Они прыгали за борт, стараясь поскорее добраться до берега и не замечая, что капитан вплавь обогнул судно и там по сброшенному шторм-трапу взобрался на палубу. Пароход опустел. Там, где недавно хозяйничала шайка, звучал веселый смех.

Как раз в ту минуту, когда первые «спасшиеся» добрались до берега, капитан отдал приказ продолжить плавание. Крепкому плоскодонному судну мели были не страшны, колеса плавно пришли в движение, и оно легко стронулось с места. Размахивая сюртуком, словно флагом, капитан крикнул в сторону берега:

— Приятного пути, джентльмены! Если вам когда-нибудь снова вздумается вершить правосудие, то судите себя и вешайтесь сами. Ваш багаж будет вас ждать в Ла-Гранхе.

Читатель представляет, какое впечатление произвели эти слова на стоявших на берегу бандитов. С дикими криками они стали требовать, чтобы капитан немедленно взял их на борт, они угрожали ему доносами, смертью и прочими всевозможными карами, а некоторые, у кого ружья не отсырели, открыли пальбу, но, к счастью, в суматохе ни в кого не попали. Один из них в бессильной злобе пригрозил капитану:

— Собака! Мы тебя подождем здесь и повесим на трубе твоего же корыта!

— Буду очень рад встретиться с вами, сэр! Кланяйтесь вашим генералам.

И судно прибавило ходу, стараясь наверстать упущенное время.

Глава II. КУ-КЛУКС-КЛАН

Это странное слово по сей день остается языковой загадкой, его происхождение по-разному и одинаково безуспешно объясняется разными лингвистами. Название небезызвестного ку-клукс-клана одни связывают со звуком, производимым затвором винтовки. Другие считают, что оно состоит из следующих смысловых частей: кук — предостережение, глук — смутный шорох, лепет и клан — шотландское слово, обозначающее племя, род или шайку. Я не берусь решать, как в действительности обстоит дело, впрочем, сами члены ку-клукс-клана вряд ли доподлинно знают, откуда взялось название их организации и каково было его первоначальное значение. Возможно, их это совершенно не волнует. Не исключено, что кому-нибудь из них взбрело в голову произнести такое нелепое словосочетание, другим оно понравилось, и его стали повторять, нисколько не заботясь о смысле или полном отсутствии такового.

Значительно яснее вырисовываются цели этой организации. Основанное в некоторых округах Южной Каролины, ку-клукс-клановское движение вскоре охватило территорию Северной Каролины, Джорджии, Алабамы, Кентукки, Миссисипи, Теннесси, а затем его влияние распространилось и на Техас. Ку-клукс-клан объединил множество непреклонных врагов Севера, боровшихся с порядками, введенными янки тесле победы в Гражданской войне. И действительно, в течение многих лет ку-клукс-клану удавалось приводить в смятение весь Юг, члены союза угрожали фермерам, тормозили развитие промышленности и торговли, и самое жестокое наказание не могло прекратить их бесчинств.

Тайный союз возник как следствие реформ, навязанных правительством побежденному Югу, и объединял сторонников рабства и врагов унии и республиканцев. Члены организация при вступлении в ее ряды приносили суровую клятву, обязывающую их беспрекословно подчиняться секретным предписаниям и под угрозой смерти сохранять тайну союза. Они не останавливались ни перед каким насилием, ни перед убийством, ни перед поджогом; регулярно собирались, чтобы вынести решение или приговор, а приводя их в исполнение, всегда появлялись верхом на лошадях, одетые в особую форму. Они стреляли в священников, проповедующих с амвона, в судей при исполнении ими служебных обязанностей, нападали на уважаемых отцов семейства, оставляя после себя изуродованные до неузнаваемости трупы.

Всех бандитов и разбойников, вместе взятых, не боялись так, как ку-клукс-клана, который в конечном счете стал себя вести столь дерзко, что вынудил губернатора Южной Каролины обратиться к президенту Гранту за военной помощью, ибо с тайным союзом никто, кроме регулярных армейских частей, не мог справиться. Грант вынес дело на слушание конгресса, и тот издал указ, предоставляющий президенту полноту диктаторской власти для уничтожения ку-клукс-клана. Тот факт, что пришлось прибегнуть к столь драконовским мерам, свидетельствует, сколь страшная опасность таилась в деятельности тайного союза, опасность, угрожающая как каждому отдельному гражданину, так и народу в целом. Со временем ку-клукс-клан стал прибежищем для всякого сброда. Один священник, отпевавший семью, вырезанную средь бела дня ку-клукс-кланом, в набожном пылу и согласно действительности назвал деяния тайного союза борьбой детей дьявола с детьми Бога. И тогда в церкви появился человек в маске и выстрелил священнику прямо в лоб. Прежде чем присутствующие пришли в себя, убийца исчез.

* * *

Наш пароход только к вечеру доплыл до Ла-Гранхи. Капитан сказал, что русло реки обмелело и дальнейший рейс отменяется. Таким образом, мы вынуждены были сойти на берег. Виннету еще до нас покинул борт судна и, вскочив в седло, скрылся в темноте за близлежащими домами.

Прямо на пристани работал комиссионер, и Олд Дэт немедленно обратился к нему с вопросом:

— Сэр, не скажете ли вы, когда сюда заходил последний пароход из Матагорды? И все ли пассажиры сошли здесь на берег?

— Вчера, в том же часу, что и сегодня. А на берег сошли все, потому что судно должно было отчалить только на следующее утро.

— Тогда не скажете ли вы, утром, когда пассажиры поднимались на палубу, вы уже сидели на причале?

— Ну конечно, сэр.

— В таком случае, может быть, вы поможете мне. Мы ищем двух наших приятелей, которые плыли на этом пароходе, а значит, останавливались здесь. Мы хотели бы знать, отплыли они утром или нет.

— Трудно сказать, сэр. Были еще сумерки, пассажиры спешили, толкались, да и всех не упомнишь, сэр. Мне кажется, уехали все, за исключением некоего Клинтона.

— Клинтона? Его-то мы и ищем. Прошу вас, подойдите поближе к свету. Мой друг покажет вам фотографию, а вы скажете, Клинтон это или нет.

Как мы и предполагали, комиссионер опознал Клинтона.

— А вам случайно не известно, где он остановился? — продолжал расспрашивать Олд Дэт.

— Не знаю в точности, но, кажется, в доме у сеньора Кортесио. По крайней мере, туда понесли его сундуки. Сеньер Кортесио — агент, занимающийся всякими торговыми делами, испанец по происхождению. Поговаривают, сейчас он тайно переправляет оружие в Мексику.

— Я полагаю, он джентльмен?

— Сэр, сегодня каждый корчит из себя джентльмена. даже если таскает седло на собственной спине.

Эта колкость, хоть и не особенно язвительная, была камешком в наш огород. Олд Дэт пропустил ее мимо ушей и с неизменной вежливостью задал следующий вопрос:

— А в ваших палестинах, где, как мне показалось, кроме вашего фонаря, нет другого света, существует какой-нибудь трактир или иное помещение, где путешественник мог бы заночевать, не опасаясь нападения людей или насекомых?

— Существует, но только один, а так как вы потеряли уйму времени на разговоры со мной, боюсь, что вас опередили другие пассажиры и заняли те несколько комнат, что трактирщик держит для приезжих.

— Мда., не слишком приятная новость, — посокрушался Олд Дэт, не принимая близко к сердцу очередную колкость. — А нельзя ли рассчитывать на гостеприимство в частном доме?

— Я не знаю вас, сэр, и не могу пригласить к себе — мой дом слишком тесен. Но я могу порекомендовать вам одного человека, который вас не прогонит на улицу, если вы, конечно, люди порядочные. Это кузнец, он переехал сюда с Миссури.

— Ну что ж, — ответил старик, — мы с приятелем не разбойники с большой дороги. Деньги у нас есть, и мы охотно заплатим, поэтому мне думается, что ваш знакомый рискнет приютить нас. Не скажете ли, как пройти к его дому?

— Денег он с вас не возьмет. Я бы сам вас провел, но у меня в порту еще кое-какие дела. А мистер Ланге — так зовут кузнеца — в это время еще сидит в трактире. Спросите о нем у трактирщика и скажите, что вас послал комиссионер. Идите прямо, а потом налево. В трактире еще горит свет, так что вы без труда его найдете.

Мы поблагодарили комиссионера за любезность, дав на чай, и пошли дальше с седлами за спиной. Свет в распахнутых окнах и шум, долетающий изнутри, безошибочно подсказывали нам, что мы приближаемся к трактиру. Над входом висело изображение диковинного зверя, напоминающего двуногую черепаху с крыльями, что, судя по надписи «У сокола», должно было представлять известную хищную птицу.

Переступив порог, мы оказались в прокуренной, хоть топор вешай, комнате. Видно, у посетителей были очень здоровые легкие, раз они не задыхались в густом и вонючем табачном дыму. Впрочем, о превосходном состоянии их легких можно было судить еще по тому, как громко они беседовали: каждый из них даже не разговаривал, а орал, не оставляя другим ни тени надежды на то, что утихомирится хотя бы на секунду и выслушает собеседника. Мы на несколько мгновений остановились у входа, ожидая, пока глаза привыкнут к дыму, и пытаясь различить людей и предметы в зале. Трактир состоял из двух помещений: большого — для завсегдатаев и меньшего — для заезжих и местных знаменитостей, что в Северной Америке было редкостью, ибо граждане свободной страны не признавали сословных и общественных различий.

В первом помещении свободных мест не было, и мы прошествовали во второе. Там нашлась пара стульев, которые мы немедленно а заняли, устроив в углу нашу поклажу. За тем же столом несколько мужчин потягивали пиво. Они окинули нас быстрыми изучающими взглядами, и нам показалось, что при нашем появлении мужчины перевели разговоры на другую тему. Двое из них были так похожи друг на друга, что всякому становилось ясно, что это отец и сын. Крупные, сильные, с выразительными чертами и огромными кулаками, эти люди всем своим видом сразу наводили на мысль, что занимаются они тяжелым физическим трудом. Их лица, излучавшие доброжелательность, разгорячились от напитков, а еще больше от возбуждения, словно они обсуждают нечто в высшей степени неприятное.

Когда мы уселись за стол, они подвинулись ближе к своему краю, давая понять, что не хотят иметь с нами ничего общего.

— Оставайтесь на своих местах, джентльмены, — сказал Олд Дэт, — мы не помешаем вам, тем более не проглотим, хотя с утра у нас крошки во рту не было. Не подскажете ли нам, чем здесь можно подкрепиться, не опасаясь за желудок?

Тот, кого я принял за отца, прищурил правый глаз и с улыбкой ответил:

— Ну, проглотить нас без борьбы будет не так-то просто, мы еще посмотрим, кто кого. Впрочем, вы выглядите как второй Олд Дэт. Не думаю, чтобы вам было неприятно это сравнение.

— Олд Дэт? А кто это такой? — спросил мой друг, изображая на лице полнейшее недоумение.

— В любом случае это вестмен поизвестнее вас. За один месяц он сделал больше, чем кто-либо за всю жизнь. Мой мальчик, Билли, видел его.

«Мальчик» выглядел лет на двадцать шесть, у него было решительное загорелое лицо, и, судя по увесистым кулакам, он без труда справился бы с полдюжиной противников. Олд Дэт покосился на «мальчика» и спросил:

— Он видел его? А где, если не секрет?

— В шестьдесят втором году в Арканзасе, за несколько часов до того, как началась битва при Пи-Ридж . Но об этих событиях вам вряд ли что известно, а если известно, то понаслышке.

— Почему же? Я много путешествовал по Арканзасу и, кажется мне, именно в то время был где-то поблизости от Пи-Ридж.

— Да? А кого вы поддержали? Сейчас такие времена, что, прежде чем сядешь с кем-то за один стол, надо выяснить, за кого он и чем дышит.

— Успокойтесь, сэр. Думаю, вы, как и я, не оплакиваете судьбу битых рабовладельцев.

— В таком случае я вас сердечно приветствую в Ла-Гранхе, сэр. Но мы говорили об Арканзасе и об Олд Дэте. Вы знаете, что в начале войны Арканзас поддержал конфедератов-южан, только потом все круто изменилось. Все порядочные люди, которым претила жестокость плантаторов, собрались и объявили себя сторонниками Севера. Но всякая сволочь, а к ним я причисляю рабовладельцев, сумела взять власть в свои руки и, вопреки мнению умных людей, присоединила Арканзас к Югу. Я жил тогда в Миссури, в Поплар-Блафф, поблизости от границы с Арканзасом. Мой мальчик пошел добровольцем и воевал в составе одного из полков северных штатов. Как-то, пытаясь помочь сторонникам республиканцев в Арканзасе, туда послали на разведку нескольких солдат. Билл оказался среди них. Однако разведчики неожиданно наткнулись на сильный отряд противника, и им пришлось сдаться.

— Они попали в плен? Тогда в плену было несладко. Я знаю, как вели себя южане по отношению к военнопленным: восемьдесят человек из ста умирали от голода и лишений. Но пленных никто не убивал!

— Вот тут вы ошибаетесь, наши молодцы сражались не на жизнь, а на смерть и, когда у них кончились патроны, схватились за ножи и приклады. В схватке полегло так много южан, что те взбесились и решили расстрелять пленных. Билл — мой единственный сын, и я бы остался один как перст, но этого не случилось благодаря Олд Дэту.

— Как же это вышло? Чертовски любопытно. Этот вестмен, Олд Дэт, или как его там, привел подмогу и отбил пленных?

— Пока он бегал бы за подмогой, всех пленных успели бы перерезать до одного. Он совершил неслыханно дерзкое дело — он в одиночку освободил ребят.

— Тысяча чертей! Ну и ну!

— Он тайком пробрался в лагерь, ужом прополз на животе, как это делают индейцы. Ему помог дождь: в ту ночь лило как из ведра и загасило все костры. Батальон южан стоял лагерем на ферме. Офицеры заняли дом, а солдаты разместились кто где мог. Пленных заперли в сарае, где находился пресс для сахарного тростника. На каждом углу выставили по часовому. Ночью, сразу после смены караула, сквозь грохот ливня послышался шум, доносившийся с крыши. Ребята стали прислушиваться. Вдруг раздался треск, и часть гонтовой крыши провалилась. Потом появилась дыра в потолке, и в помещение полил дождь. На несколько мгновений все стихло, потом через отверстие в потолке кто-то просунул ствол молодого дерева с сучьями. По нему-то пленные и выбрались на крышу, а оттуда спрыгнули на землю. Там лежали тела четверых часовых. Забрав у них оружие, ребята двинулись в обратный путь. Спаситель благополучно вывел их из лагеря южан и в целости и сохранности доставил до самой границы. Только там, прощаясь, они и узнали, что их спас с риском для собственной жизни сам Олд Дэт, знаменитый вестмен.

— Он пошел с ними?

— Нет, сослался на важные и неотложные дела и исчез в темноте, не дав поблагодарить себя. Ребята даже не успели рассмотреть его как следует. Билл запомнил только высокую худую фигуру, но ему посчастливилось говорить с Олд Дэтом, и он на всю жизнь запомнил слова этого мужественного человека. Если когда-нибудь Олд Дэт окажется среди нас, мы сумеем доказать ему, что долг платежом красен.

— Я думаю, он и так не сомневается в вашей благодарности. Полагаю, ваш сын не единственный человек, чем-то обязанный Олд Дэту, Но, сэр, вернемся к нашим делам: может быть, вы знакомы с неким мистером Ланге из Миссури?

Мужчина пристально посмотрел на Олд Дэта.

— С неким мистером Ланге? — повторил он вопрос. — А зачем он вам понадобился?

— Боюсь, что у трактирщика уже не осталось свободных комнат, а комиссионер с пристани рекомендовал нам мистера Ланге как человека гостеприимного, у которого можно переночевать. Он советовал нам сослаться на него. Кроме того, он сказал, что мы найдем его здесь, в трактире.

Мужчина еще раз испытующе посмотрел на нас.

— Найдете, вернее, уже нашли. Я и есть Ланге. Поскольку вас прислал ко мне комиссионер и вы показались мне порядочными людьми, мой дом в вашем распоряжении, джентльмены. Надеюсь, мои глаза меня не подвели и я в вас не ошибся. Кто ваш товарищ, до сих пор не сказавший ни слова?

— Мой друг, человек очень образованный, приехавший сюда в погоне за счастьем.

— Господи! В Европе люди бросают все и мчатся через океан в надежде, что здесь их ждет богатство и счастье! Уверяю вас, сэр, здесь надо намного больше попотеть, пока вы добьетесь хоть чего-нибудь, я уж не говорю о счастье. Ну да ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Добро пожаловать в наши края!

Он протянул руку мне, затем — Олд Дэту. Старик взял ее и обе ладони, сжал и произнес:

— Но если у вас возникли сомнения, можно ли нам доверять, спросите нашего «мальчика», и он подтвердит, что мы свои.

— Билл, мой мальчик? — удивился Ланге.

— Кто же еще? Вы сказали, что он говорил с Олд Дэтом и помнит каждое его слово. Уважьте старика, молодой человек, повторите, что он вам тогда наплел?

Билл с готовностью ответил:

— Олд Дэт шел впереди отряда. Мы тайной тропой пробирались к границе. Я был ранен в руку, кровь запеклась, и рукав прилип к ране. Продираясь сквозь заросли, Олд Дэт отпустил большую ветку, и она с размаху больно ударила меня прямо по ране. Я не сдержался и громко крикнул от боли…

— За что Олд Дэт назвал вас ослом, — вмешался вестмен.

— А вы откуда знаете? — изумился Билл.

А старик тем временем продолжал:

— Вы стали оправдываться, пожаловались, что у вас воспалилась огнестрельная рана, на что он вам посоветовал смочить рукав соком подорожника. Сок охладит рану и не даст развиться гангрене.

— Так все и было! Но как вы узнали? — воскликнул молодой Ланге в крайнем изумлении.

— И вы еще спрашиваете? Да ведь это я подал зам такой дельный совет. Вспомните, ваш отец заметил, что я смахиваю на Олд Дэта. Он совершенно прав, я и этот старый хрыч похожи, как два сапога из одной пары!

— Так вот оно что… Значит, ото вы и есть? — Билл вскочил с места и бросился было к Олд Дэту.

Однако отец ухватил его за полу куртки и усадил на место.

— Сиди! — строго приказал он. — Право и обязанность отца первым выразить благодарность и обнять твоего спасителя. Но пока лучше воздержаться от объятий, ты сам знаешь, где мы находимся и как присматривают за нами.

И добавил, обращаясь к Олд Дэту:

— Сэр, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Не время рассыпаться в благодарностях. Черт не дремлет. Поверьте, я безгранично благодарен вам и именно поэтому должен соблюдать предосторожность в интересах вашей же безопасности. Настолько мне известно и как открыто поговаривают, все знают вас как ярого сторонника аболиционистов. Во время войны вы совершили немало славных подвигов и причинили южанам немалый ущерб. Вы служили проводником и разведчиком в северной армии и проводили отряды по таким тропинкам, где никто не осмелился бы сделать ни шагу. Мы все за это очень вас почитаем, но южане по сей день называют вас лазутчиком и шпионом, и окажитесь вы в компании сторонников сецессиона, вас вздернут на ближайшем дереве.

— Да знаю, знаю, — с презрением ответил Олд Дэт. — Но я не из трусливых, мистер Ланге, хотя должен честно признаться, что желания быть повешенным не испытываю. Мне что ни день угрожают веревкой, а я, как видите, все еще жив. Не далее как сегодня шайка разбойников пыталась повесить нас на пароходной трубе, но у них ничего не получилось.

И Олд Дэт рассказал о происшествии на судне, а когда закончил рассказ, Ланге задумчиво почесал затылок и произнес:

— Капитан поступил благородно, но он играет с огнем. Ему придется остаться в Ла-Гранхе до утра, а бандиты — дай Бог, чтобы я ошибся, — заявятся сюда ночью и бросятся сводить счеты. А с вами может приключиться и кое-что похуже.

— Эти негодяи мне не страшны. С такими, как они, я встречался не раз.

— Не будьте столь самоуверенны, сэр. Их здесь поддержат. В последние дни в Ла-Гранхе стало неспокойно. Со всех концов сюда стекаются неизвестные и подозрительные люди, они заняли все места в постоялом дворе и на частных квартирах, поодиночке не ходят и все о чем-то тайно толкуют. У них здесь нет и не может быть дел, весь Божий день они бесцельно слоняются по городу и ведут себя вызывающе. Сейчас они сидят в первом зале и горлопанят что есть мочи: пасти разевают так широко, что в них гризли мог бы берлогу устроить. Часом раньше, до того как вы сюда пришли, они стали задирать нас. И не сдержись мы, не миновать бы потасовки, а то и кровопролития. У меня нет больше желания оставаться здесь, да и вы, наверное, устали. Предупреждаю сразу: с ужином дело обстоит из рук вон плохо. Я вдовец, мы с сыном ведет холостяцкую жизнь и обедаем в трактире. Я и дом-то продал несколько дней тому назад, когда почувствовал, что земля горит у меня под ногами. Я вовсе не хочу сказать, что здешний народ мне не по нраву, нет, они не хуже других. Но судите сами: наша война только-только закончилась, мы еще и раны зализать не успели. В Мексике идут бои, а Техас, заметьте, находится на границе. Здесь, куда ни глянь, неспокойно. Отовсюду съезжается всякий сброд, какая уж тут жизнь! Поэтому я и решил все продать и уехать к дочери. Она замужем, и очень удачно. Зять подыщет мне работу, лучшего и желать нельзя. К тому же я нашел покупателя, который готов приобрести мое хозяйство. Заплатил он мне наличными, так что я могу уехать, когда захочу. Я уже все решил — еду в Мексику.

— Как это, сэр? — удивился Олд Дэт.

— Что как? — не понял кузнец.

— Вы только что жаловались на Мексику, вам не нравилось, что там воюют, и вдруг собираетесь туда?!

— По-другому и быть не может, сэр. Впрочем, не везде в Мексике идут бои. В Чиуауа, а именно туда я и собираюсь, война уже кончилась. Сначала Хуаресу пришлось отступать до самого Эль-Пасо, но вскоре он собрался с силами и потеснил французов на юг страны. Их дни сочтены, вышибут из Мексики под зад коленкой. Сейчас все будут драться за столицу, а северные провинции война обойдет стороной. Там-то и живет мой зять. Он человек обеспеченный, шутка сказать — владелец серебряных рудников. В Мексике он уже полтора года и в последнем письме извещает о рождении наследника, который ну никак без дедушки обойтись не может. Что прикажете делать? Неужели я останусь здесь? Нам с Биллом обещали хорошие должности при рудниках, а кроме того, я сам буду учить маленького принца молитве и таблице умножения. Безусловно, дедушка должен быть вместе с внуком. Поэтому я и еду в Мексику, а если вы захотите отправиться в путь вместе с нами, то милости просим — мы будем только рады.

— Гм! — буркнул Олд Дэт. — Не шутите, сэр, а то вдруг мы воспользуемся вашим приглашением.

— Разве вы тоже направляетесь в Мексику? Это было бы чудесно! Вашу руку, сэр! Решено, едем вместе!

И Ланге протянул руку старику.

— Да не спешите вы как на пожар! — рассмеялся Олд Дэт. — Я действительно предполагаю, что мы поедем в Мексику, однако на сегодняшний день мы еще не знаем, куда и когда именно.

— Это не имеет никакого значения, я готов ехать с вами когда и куда угодно. Отсюда все дороги ведут в Чиуауа, днем раньше, днем позже я все равно туда доберусь. Прежде всего я забочусь о себе и о собственной выгоде. Вы известный вестмен и опытный проводник. Если я поеду вместе с вами, то, несомненно, прибуду на место цел и невредим, а что может быть важнее в наше беспокойное время? Вы должны с кем-то посоветоваться, прежде чем пуститься в путь?

— Знакомы ли вы с неким сеньором Кортесио?

— Знаком ли я с ним? Ла-Гранха — маленький городок, мы здесь все на «ты». Именно он и купил мое хозяйство.

— Прежде всего мне необходимо знать — мошенник он или человек чести.

— Ну конечно, человек чести. Меня мало волнуют его политические взгляды, для меня гораздо важнее, чтобы он сдержал свое слово. У него явно какие-то дела по ту сторону границы. По ночам у него во дворе грузят на мулов тяжелые ящики, а в доме собираются люди, которые затем уходят на Рио-дель-Норте. Я предполагаю, и, как мне кажется, совершенно правильно, что он поставляет Хуаресу оружие и боеприпасы, а также людей, готовых сразиться с французами. И хотя он зарабатывает, и неплохо, на этом деле, в мужестве ему не откажешь, потому что в наше время на такой риск идут только отчаянные головы.

— Где он живет? Мне надо непременно еще сегодня переговорить с ним.

— Он будет дома к десяти часам. Я тоже собирался зайти к нему потолковать об одном дельце, но оно само собой решилось, и теперь не стоит беспокоить по пустякам занятого человека. Так вот, он мне говорил, чтобы я приходил к нему в десять часов, так как к этому времени он вернется.

— Кто-нибудь присутствовал при вашем разговоре?

— Двое мужчин, один — постарше, другой — помоложе.

— Вы знаете их имена? — вмешался я в разговор.

— Мы просидели с ними вместе около часа, а за это время хочешь не хочешь познакомишься. Младшего звали Олерт, старшего — сеньор Гавилан. Тот, что постарше, был, видно, и раньше знаком с сеньором Кортесио, так как они вспоминали, что когда-то встречались в Мехико.

— Гавилан? Я не знаю, кто это. Неужели Гибсон опять сменил фамилию? — озадаченно спросил меня Олд Дэт.

Но кузнец на фотографиях без колебания опознал обоих мужчин.

— Это они, сэр, — подтвердил он. — Худой и со смуглым лицом — сеньор Гавилан, а второй — мистер Олерт. Он меня вконец смутил тем, что расспрашивал о людях, с которыми я никогда в жизни не встречался. Сначала про какого-то негра по имени Отелло, затем про одну молодую мисс, кажется, из Орлеана, ее звали Жанна, и она пасла овец, а потом зачем-то пошла воевать с королем Англии. Дальше — больше, он вспомнил какого-то мистера Фридолино, несчастную леди Марию Стюарт, которой отрубили голову, колокол, якобы певший песню Шиллера, сэра Уланда, который проклял двух трубадуров, за что королева одарила его розой, снятой с собственной груди. Мистер Олерт был очень рад, что есть возможность поговорить, и так и сыпал именами и историями, я, правда, не все упомнил. У меня в голове все смешалось и шумело, как жернова. Мистер Олерт показался мне добрым и безобидным, но готов держать пари, что он не в своем уме. Потом он читал мне стихи, где была жуткая ночь, мрак, гром, дождь, яд в сердце, словом, сплошная несуразица. Я не знаю, плакать мне или смеяться.

Сомнений не было: мистер Ланге разговаривал с Уильямом Олертом. Гибсон в который раз сменил имя. Как я теперь полагал, фамилия Гибсон тоже была не настоящая. Возможно, он раньше действительно жил в Мексике, и тогда его звали Гавилан, и под этим именем его знавал сеньор Кортесио. Гавилан по-испански означает «ястреб», что как нельзя лучше подходило к этому человеку. Следовало выяснить, чем он объяснял посторонним присутствие Олерта в своем обществе. Несомненно, он непонятным образом влиял на неуравновешенного Уильяма, подавлял его волю и поддерживал в нем навязчивую идею. Предполагая, что одержимый литературой Олерт не мог не заговорить на эту тему, я спросил:

— Мистер Олерт больше ничего не рассказывал?

— О да! Он долго говорил о пьесе, которую якобы сочиняет, но сначала ему самому надо пережить и испытать на себе все то, о чем он будет писать.

— Но это невозможно!

— Не могу с вами согласиться, сэр. Сумасшествие в том и заключается, что больной принимается за дела, которые и в голову никогда не пришли бы разумному человеку. Мистер Олерт постоянно поминал какую-то сеньориту Фелису Перилья, которую он собирается похитить с помощью своего друга.

— Да, он действительно с ума сошел. Его необходимо остановить. Он все еще здесь, в Ла-Гранхе?

— Нет. Вчера они с сеньором Гавиланом уехали в Гопкинс-Фарм, а оттуда собирались отправиться на Рио-Гранде.

— Плохо, хуже не придумаешь. Мы должны немедленно последовать за ними, лучше всего еще сегодня. Можно ли здесь купить пару хороших лошадей?

— У сеньора Кортесио всегда есть лошади, он снабжает ими сторонников Хуареса. Но я не советую вам пускаться в путь ночью. Дорогу вы не знаете, а искать проводника уже поздно.

— И все же попытаемся уехать сегодня. Нам необходимо немедленно переговорить с сеньором Кортесио. Уже одиннадцатый час, покажите нам, пожалуйста, где он живет.

— С удовольствием. Идите за мной.

Мы встали из-за стола и направились к выходу, когда у дома послышался топот копыт. Через несколько мгновений в трактир ввалилась новая компания, и мы, к своему изумлению, узнали забияк, которых капитан парохода сегодня выкупал в реке и тем самым спас им жизнь. По-видимому, их хорошо знали, так как встретили приветственными криками. Посыпались вопросы, и мы сразу поняли, что эту шайку здесь ждали. К счастью, они настолько увлеклись беседой с приятелями, что не заметили нашего присутствия, и мы, чтобы не дразнить гусей, вернулись на свои места. Но теперь пройти через первый зал было невозможно: бандиты, увидев нас, несомненно, полезли бы в драку. Ланге, узнав от нас, кто такие новоприбывшие, слегка прикрыл дверь, чтобы мы, оставаясь невидимыми, могли слышать, о чем они говорят. Кроме того, мы сели к двери спиной.

— Нельзя допустить, чтобы они заметили вас, — сказал кузнец. — Если раньше они приняли вас за шпионов и пытались линчевать, то теперь уж точно схватки не избежать.

— Ничего страшного, — ответил Олд Дэт. — Мы не можем отсиживаться здесь и ждать, пока они уйдут. Времени у нас в обрез, и мы должны поскорее нанести визит сеньору Кортесио.

— Хорошо, сэр. Мы потихоньку уйдем отсюда, не привлекая их внимания.

Олд Дэт обвел комнату взглядом и удивленно спросил:

— Но как? Есть только один выход — через первый зал.

— Ничего подобного. Отсюда даже удобнее.

И кузнец указал на окно.

— Вы не шутите? — спросил старик. — Я начинаю подозревать, что вы трусите. Неужели мы удалимся, не попрощавшись, убежим, как мыши от кота? Да над нами смеяться будут!

— Человек я не робкий, но считаю, что лучше поступить по старой доброй пословице: умный дураку уступит. И сделаю это не из трусости, а из предосторожности. Думаю, не стоит напоминать, джентльмены, что их раз в десять больше, чем нас. Это самонадеянные наглецы, и беспрепятственно пройти нам не удастся. А так как я не люблю, когда меня задирают, да и вы, думаю, из тех людей, что в обиду себя не дают, то хочешь не хочешь, а драться придется. Я, правда, не боюсь доброй потасовки, где дерутся кулаками или даже ножками от стульев. Я ведь кузнец, и рука у меня тяжелая. Но револьвер — непредсказуемое оружие. Последний трус и слизняк может пулей с горошину уложить самого отважного бойца. Не надо большого ума, чтобы понять, что нам выгоднее украдкой улизнуть в окно, чем торжественным выходом вызвать их нападение. И хотя в схватке достанется и нам и им и неизвестно, чья возьмет, они разозлятся гораздо больше, когда узнают, что мы их провели.

В глубине души я признавал правоту рассудительного кузнеца. Олд Дэт помолчал немного и заметил:

— Вообще-то вы правы. Вы меня убедили, и я согласен сигануть в окно, как мальчишка. Послушайте только, как они разорались! Похоже, они вспоминают, как их проучили на судне.

Действительно, наши знакомцы по пивной в Мата-орде рассказывали об Олд Дэте, обо мне, о вероломстве капитана, словом, обо всем, что приключилось с ними на пароходе. После того как они оказались на берегу, у них начались распри, и это их задержало. Сначала они спорили, как лучше отомстить капитану и наказать его за коварство. Затем никак не могли договориться, каким путем двигаться дальше: одни хотели дождаться очередного парохода, другие кричали, что времени у них в обрез, и требовали немедленно пуститься в путь.

— Не могли же мы сидеть сутки в ожидании следующего парохода — мы ведь помнили, что нас ждут здесь, — продолжал рассказчик. — К счастью, рядом нашлась ферма, где нам любезно одолжили лошадей.

— Любезно одолжили? — спросил кто-то с насмешкой в голосе.

— Ну конечно, мы их любезно попросили, а они нам любезно одолжили, ха-ха-ха! Вначале лошадей не хватало, и пришлось ехать по двое. А потом по пути стали попадаться другие фермы, и в конце концов у каждого уже была своя лошадь.

Бандиты встретили рассказ о грабеже взрывом хохота. Однако беседа продолжалась.

— А здесь все в порядке? Те, кто искал встречи с нами, приехали?

— Приехали.

— Одежду привезли?

— Целых два сундука, хватит с избытком.

— Вот и хорошо. Славная у нас будет потеха. Но со шпионами и капитаном надо рассчитаться. Пароход всю ночь простоит у пристани здесь, в Ла-Гранхе, так что капитан от нас не уйдет. Индейца и лазутчиков тоже долго искать не придется, люди они заметные: на одном — новенький трапперский костюм, и у обоих на спине седла.

— Седла? — радостно заорали в один голос бандиты. — Неужели это те двое, что недавно вошли и сели во втором зале? У них не было…

Конца фразы мы не расслышали, так как говоривший понизил голос.

— Пора уходить, джентльмены, — произнес кузнец. — Они нагрянут сюда с минуты на минуту. Первыми выходите вы. Седла мы вам подадим.

Больше ждать было нельзя. Не раздумывая, я выпрыгнул в окно. Олд Дэт последовал за мной. Кузнецы передали нам оружие и вещи и через секунду тоже стояли рядом с нами.

Мы оказались у боковой стены здания на маленьком, огороженном невысокой оградой газоне. Перепрыгнув через забор, мы оглянулись и увидели, что и остальные посетители второго зала покидают помещение уже проверенным нами способом, видимо, не полагаясь на «любезное» обращение сторонников сецессиона.

— Вот удивятся негодяи, — посмеивался Ланге, — когда обнаружат, что добыча ускользнула у них из рук. Как умно мы поступили!

— Позор на мою седую голову! — роптал Олд Дэт. — Я прямо слышу, как они издевательски хохочут над нами!

— Пусть. Мы посмеемся последними, а как известно, это куда полезнее для здоровья. Я им еще докажу, что не боюсь их, но от кабацких драк меня увольте.

Оба кузнеца, отец и сын, подхватили наши седла, а когда мы запротестовали, сказали, что не допустят, чтобы их гости тащили на себе такую тяжесть. Вскоре мы оказались между двух домов. В левом было темно, а в правом сквозь щели в ставнях пробивался свет.

— Сеньор Кортесио уже дома, — объяснил нам Ланге. — Это у него горит свет. Постучитесь, и вам откроют. Как только закончите свои дела, приходите в дом слева от дороги, там мы и живем. Тем временем попробуем сообразить какой-нибудь ужин.

Кузнецы отправились домой, а мы подошли к дому сеньора Кортесио. В ответ на наш стук дверь приоткрылась, и кто-то через узкую щель спросил на ломаном английском:

— Кто там быть?

— Друзья, — ответил Олд Дэт. — Сеньор Кортесио дома?

— Вы чего хотеть от сеньора Кортесио?

Судя по выговору, нас допрашивал негр.

— У нас к нему дело.

— Вы сказать, какое дело, иначе я не впускать.

— Мы от мистера Ланге.

— Ах, масса Ланге! Он хороший человек. Вы заходите, но немножко ждать.

Дверь захлопнулась, чтобы сразу же широко распахнуться, и негр-слуга пригласил нас войти.

— Входите. Сеньор сказать, что сейчас принимать вас.

По узкому коридору мы прошли в маленькую комнату, очень скромно обставленную: несколько стульев, стол и конторка. У конторки с бумагами, лицом к двери, стоял высокий худой мужчина. По его внешности мы сразу поняли, что перед нами испанец.

— Буэнас ночес, — ответил он по-испански на наше учтивое приветствие. И сразу же перешел на английский: — Вас прислал сеньор Ланге? Могу ли я спросить вас о цели вашего визита?

Мне стало интересно, что ответит Олд Дэт, оставивший за собой единоличное право вести беседу с сеньором Кортесио.

— Может быть, у нас к вам серьезное дело, а может быть, нам потребуются от вас некоторые сведения. Нам самим еще точно неизвестно.

— Хорошо, все выяснится в свое время. А пока присаживайтесь и угощайтесь сигаретками.

Он подал нам портсигар и спички. Трудно было отказаться от угощения. Сигаретки тогда только начинали входить в обиход, и Олд Дэт, который предпочитал трубку самой изысканной сигаре, закурил одну, самую тоненькую, и едва успел сделать несколько затяжек, как она уже сгорела.

— Дело, по которому мы вас беспокоим, — начал Олд Дэт, — не особенно-то и важное. А пришли так поздно мы по той причине, что раньше, как нам сказали, вас не было дома. Нам не хотелось бы оставаться в городе до утра, потому что нам не нравится обстановка. Мы собираемся пробраться в Мексику и предложить свои услуги Хуаресу. Как понимаете, такое решение принимают, только все продумав и все взвесив. И в этом случае необходимо быть уверенным, что вас примут с должным вниманием. Мы навели справки и узнали, что можем предложить свои услуги прямо здесь, в Ла-Гранхе. Нам указали на вас, поэтому мы в вашем доме. Не откажите в любезности и подтвердите, правильно ли мы сделали, обратившись к вам.

— Кто рассказал вам про меня, сеньоры?

— Один человек, которого мы встретили на судне, — вдохновенно лгал Олд Дэт. — Затем мы случайно познакомились с мистером Ланге. Он-то нас и предупредил, что до десяти вечера вы будете в отлучке. Мы северяне и воевали против Юга. У нас есть боевой опыт, и мы можем пригодиться президенту Мексики.

— Вы хорошо изложили свое дело, но, не в обиду будет сказано, человек вы уже немолодой, хватит ли у вас сил переносить тяготы и невзгоды, обычные в военное время?

— Мне по душе ваша откровенность, сеньор, — рассмеялся старик. — Однако, когда вы узнаете, с кем имеете дело, вы сразу измените свое мнение и поймете, что и такая развалина, как я, может на что-нибудь сгодиться. Обычно меня зовут Олд Дэт.

— Олд Дэт? — воскликнул удивленный Кортесио. — Возможно ли это?! Вы — знаменитый вестмен и проводник, которого южане помнят до сих пор?

— Да, это я. И мой внешний вид, который вам так вначале не понравился, лучше всего удостоверит мою личность.

— Вы совершенно правы. Но я должен соблюдать осторожность, чтоб слух о том, что я вербую добровольцев для армии Хауреса, не дошел до чужих ушей. Сейчас опасно попасть под подозрение. Но так как вы — Олд Дэт, у меня нет повода для опасений, и я заявляю вам прямо: вы правильно обратились ко мне. Я готов принять вас немедленно и даже предлагаю офицерский чин, подобный человеку вашего ранга и опыта. Услуги Олд Дэта следует использовать соответствующим образом, простым солдатом он принесет меньше пользы.

— Я того же мнения, сеньор. А что касается моего товарища, то даже если он начнет рядовым, то вскоре все равно получит офицерский чин. Несмотря на молодость, его уже произвели в капитаны. Зовут его просто — Мюллер, но вы наверняка должны были слышать о нем. Он служил в армии Шеридана29 и в чине лейтенанта командовал передовым отрядом во время флангового марша на Мишенери-Ридж. Вы, наверное, знаете, какие славные дела вершились тоща. Шеридан приметил Мюллера и выделил его, давая возможность принять участие в рискованных прорывах. Это он командовал конным отрядом, что освободил из плена генерала в битве при Файф-Фокс, такой кровавой и имевшей такие значительные последствия. Думаю, он вам подойдет.

Старик нес несусветную чушь, придумывая красочные детали на ходу, но возражать или вмешиваться было нельзя. Я чувствовал, как кровь приливает к лицу, но Кортесио, слава Богу, принял мой румянец за проявление скромности. Добрый малый пожал мне руку и сам, из лучших чувств, принялся врать:

— Пусть вас не смущает заслуженная похвала, сеньор Мюллер. Я, конечно же, слышал о ваших подвигах и очень рад вас видеть у меня в доме. Разумеется, вам я тоже предлагаю офицерский чин. И готов сразу выдать некоторую сумму на ваши нужды.

Олд Дэт уже открыл рот, чтобы принять предложение Кортесио, поэтому я стал поспешно отказываться:

— Это лишнее, сеньор, мы не можем согласиться, чтобы вы взяли на себя снабжение нас всем необходимым. Пока нам нужны только две лошади, и мы в состоянии заплатить вам за них. Седла и сбруя у нас есть.

— Прекрасно. У меня как раз есть пара очень неплохих лошадей, и я, раз вы согласны заплатить за них, продам их вам по той цене, по которой они мне достались. Завтра утром отправимся в конюшню. Это лучшие кони, какие у меня есть. Вы уже нашли место для ночлега?

— Да, нас пригласил к себе мистер Ланге.

— Превосходно. Если бы не его приглашение, вы могли бы остаться у меня, хотя мой дом невелик. Когда вы предпочитаете уладить формальную сторону дела — сегодня или завтра с утра?

— Хотя я и не знаю, что вы понимаете под формальной стороной, лучше сегодня, — ответил Олд Дэт.

— Пока никаких особенных формальностей и не требуется, так как вы поступаете на военную службу на собственные средства. Присягу вы принесете, когда прибудете на место и вступите в должность. Сейчас я только выдам вам паспорта и рекомендательные письма, чтобы не возникло никаких препятствий для получения офицерского чина. Лучше иметь все бумаги при себе и в порядке, ибо человек предполагает, а Бог располагает, и кто знает, что случится с нами в следующую минуту. Прошу вас, обождите четверть часа. Вот сигаретки и старое вино, которым я угощаю только дорогих гостей. К сожалению, это последняя бутылка.

Он подал нам сигаретки и бутылку вина, встал за конторку и принялся писать. Олд Дэт за его спиной состроил смешную гримасу, из чего я сделал вывод, что он вполне доволен достигнутым успехом. Затем он налил до краев стакан вина и осушил его залпом за здоровье сеньора Кортесио. Но мне итоги нашей беседы казались не столь радостными, так как об интересующих меня людях пока не было сказано ни слова. Я шепнул об этом старику, но он ответил мне успокаивающим жестом, мол, сам все уладит.

За пятнадцать минут Олд Дэт опорожнил бутылку вина, а Кортесио покончил с бумагами. Он прочел нам вслух рекомендательные письма, содержание которых полностью нас удовлетворило, и запечатал их в конверты. Затем заполнил четыре бланка и вручил каждому из нас по два экземпляра. К моему величайшему удивлению, я обнаружил, что держу в руках два паспорта: один — на французском языке с подписью генерала Базена, — второй — на испанском, подписанный Хуаресом. Кортесио не мог не заметить мое изумление и сказал, хитро улыбаясь.

— Мы не можем полагаться на случай и принимаем все меры предосторожности. Не спрашивайте, откуда у меня бланки с подписью генерала Базена, это моя тайна. Кто знает, что может случиться завтра, потому неплохо иметь два паспорта. Я выписываю их исключительно редко, а большинство добровольцев вообще не получает никаких документов.

Он умолк, и Олд Дэт воспользовался паузой, чтобы перевести разговор в другое русло:

— Как давно ушли отсюда последние добровольцы?

— Не далее как вчера. Я лично проводил отряд в тридцать человек до Гопкинс-Фарм. На этот раз с ними едут два частных лица, не вступившие в армию.

— Правильно ли я понял, что вы помогаете переправиться в Мексику и частным лицам? — удивленно поднял брови Олд Дэт.

— Нет, что вы. Это может привести к очень большим неприятностям. Но вчера я сделал исключение, так как один из путешественников — мой хороший знакомый. Впрочем, лошади у вас будут резвые, и если вы тронетесь в путь ранним утром, то нагоните отряд до того, как он достигнет Рио-Гранде.

— В каком месте они будут переправляться через реку?

— Отряд идет в сторону Орлиного ущелья, но ему нельзя там показываться, поэтому они обойдут стороной форт Индж и переправятся через Рио-Гранде между его притоками Лас-Морас и Моралес, там наши проводники знают место, где можно перейти вброд. А дальше — на запад и через Баию, Крусес, Сан-Висенте, Табаль и Сан-Карлос доберутся до Чиуауа.

Местность была мне совершенно незнакома, но Олд Дэт утвердительно кивал головой и поддакивал, повторяя вслух каждое название, будто знал те края как свои пять пальцев.

— Несомненно, мы нагоним их, если наши лошади не будут слишком плохи, а их — слишком резвы, — сказал он. — Позволят ли они нам присоединиться к отряду?

Кортесио заверил, что нас примут с распростертыми объятьями, но старый вестмен не унимался:

— А ваши друзья не будут против?

— Конечно, нет! Что-либо решать, тем более приказывать в отряде они не могут, так как сами должны быть признательны за путешествие под охраной. А поскольку вы с ними непременно встретитесь, скажу, что это настоящие джентльмены. Один из них — коренной мексиканец, зовут его сеньор Гавилан, он мой старый знакомый, с которым мы пережили немало незабываемых минут в столице. У него есть младшая сестра, такая красивая девушка, что ни один молодой человек, хоть раз увидевший ее, не смог избежать ее чар.

— Верно, и он красив, хоть куда?

— Нет. Они совсем не похожи друг на друга. Правду говоря, они не родные брат и сестра, а единокровные. Ее зовут Фелиса Перилья, и она была непревзойденной певицей и танцовщицей, все были без ума от ее искусства. Я говорю были, потому что она неожиданно исчезла, и только сейчас я узнал от ее брата, что она поселилась недалеко от Чиуауа. Но даже он не знает в точности, где она живет, и, только прибыв на место, сможет расспросить о ней.

— Могу я узнать, чем занимался раньше и чем занимается теперь этот сеньор?

— Он поэт.

Лицо Олд Дэта скорчилось в пренебрежительную гримасу, и добрый сеньор Кортесио поспешил добавить:

— Он не берет денег за свое творчество! Он очень состоятельный человек и не нуждается в деньгах.

— В таком случае, ему остается только позавидовать.

— Ему и в самом деле завидовали. Вокруг него было так много козней и сплетен, что ему пришлось покинуть город и даже страну. Теперь он возвращается с американцем, который мечтает с его помощью постичь чудо поэзии и ознакомиться с Мексикой. Они намереваются построить новый театр в столице.

— Желаю им удачи. А знал ли сеньор Гавилан, что вы живете в Ла-Гранхе и занимаетесь вербовкой добровольцев?

— Нет. Я совершенно случайно оказался на пристани, когда прибыл пароход и пассажиры стали сходить на берег. Я сразу же узнал его и пригласил вместе с товарищем к себе. Тут-то и выяснилось, что они направляются в Остин, а оттуда — в Мексику. Я объяснил им, каким образом можно безопаснее и быстрее пересечь границу. Незнакомому человеку здесь, особенно если он не сторонник сецессиона, не стоит задерживаться. В Техасе рыскают люди, которые не прочь половить рыбку в мутной воде. Неизвестно откуда и неизвестно зачем целыми шайками приезжает всяческий сброд. Ползут слухи о вооруженных нападениях, убийствах, беспричинной жестокости. Преступники всегда успевают улизнуть, и полиция только беспомощно разводит руками.

— Может быть, это дело рук ку-клукс-клана?

— Многие уже поговаривают об этом. А в последнее время участились случаи, дающие повод утверждать это с уверенностью. Накануне в Гейтсвилле нашли два трупа: к телам убийцы прикрепили бумагу с надписью: «Собаки янки». В Шелби чуть не до смерти исхлестали плетьми целую семью — за то, что отец служил в армии генерала Гранта. А сегодня я узнал, что в окрестностях Лайонса был найдет черный капюшон с белыми нашивками в виде ящериц.

— Тысяча чертей! Все сходится! Такую одежду используют только члены ку-клукс-клана.

— Вы правы. Они прячут лица под черными капюшонами с белыми нашивками. По форме нашивок члены банды узнают друг друга. Имена товарищей они держат в тайне.

— Значит, ку-клукс-клан зашевелился и хочет теперь наложить руку и на Техас… Будьте бдительны, сеньор Кортесио. Сначала они побывали в Гейтсвилле, капюшон нашли в Лайонсе, скоро они пожалуют и сюда и непременно попытаются нанести вам визит.

— Вы совершенно правы, сеньор. Придется наглухо запереть двери и ставни и держать под рукой заряженные ружья.

— Вы сделаете совершенно правильно. Коли разбойники никого не щадят, их щадить нельзя. Раскается тот, кто положится на их милость. Я бы разговаривал с ними исключительно на языке пороха и свинца. Кстати, в трактире происходит что-то неладное, там сидит целая толпа не внушающих доверия личностей. Я советую вам надежно припрятать все, что может свидетельствовать о вас как о стороннике Хуареса. И не медлите, сделайте это сегодня же. Береженого Бог бережет, и лучше перестраховаться, чем получить пулю в лоб из-за собственной небрежности. Ну вот, кажется, мы все обговорили. Завтра снова увидимся. Есть ли у вас еще вопросы к нам?

— Нет, сеньоры. На сегодня все дела закончены. Был очень рад познакомиться с вами. Уверен, что в армии Хуареса удача будет сопутствовать вам и вы скоро отличитесь.

Мы пожали друг другу руки и распрощались. Как только дверь закрылась за нами, я не удержался и толкнул старика в бок со словами:

— Ну и наврали же вы с три короба! Как вам только все это пришло в голову?

— Наврал? Да, наврал. Вам меня не понять. Ведь он мог в два счета выставить нас за дверь. Поэтому я и расхваливал и себя и вас, как торговец лежалый товар на ярмарке.

— Но вы даже хотели взять у него деньги. Это было бы явное мошенничество!

— Ну, скажем, не совсем явное, раз он ни о чем не подозревал. И почему уж не взять, если он давал сам, по доброй воле?

— Потому что мы не собираемся служить в армии Хуареса.

— Откуда вам знать, что будет завтра? Сегодня не собираемся, а в будущем, может быть, и послужим, Обстоятельства могут нас к тому вынудить. Однако не могу не согласиться с вами: это хорошо, что мы не взяли деньги. Только поэтому он нам и выдал паспорта и рекомендательные письма. Но самое главное, что доподлинно выведали, куда направился Гибсон. Я прекрасно знаю этот путь. Завтра мы выедем пораньше и нагоним его. Благодаря нашим бумагам командир отряда ни на минуту не будет сомневаться в нашей честности и выдаст нам преступника.

Не успели мы постучать в дверь дома Ланге, как на пороге появился сам хозяин. Он проводил нас в комнату, в которой все три окна были занавешены толстыми одеялами.

— Не удивляйтесь, джентльмены, — сказал он. — Затемнение вынужденное. Я умышленно занавесил окна, чтобы ку-клукс-клан не пронюхал, что вы остановились у меня. По той же причине прошу вас говорить вполголоса.

— Они приходили сюда?

— Они выслали сюда разведчиков. Так как вы задерживались у сеньора Кортесио, мне стало скучновато, и я решил подождать вас у входа. Вдруг я услышал, что кто-то крадется вдоль стены. Я прикрыл дверь, оставив только узенькую щелку, и стал в нее глядеть. К двери подошли трое и остановились. Несмотря на темноту, я различил странные одежды: длинные балахоны с капюшонами, скрывающими лица. На темной ткани белели какие-то нашивки.

— Точь-в-точь как у членов ку-клукс-клана!

— Вот именно! Двое остановились караулить у дверей, а третий подкрался к окну и заглянул внутрь сквозь щели в ставнях. Вернувшись, он доложил, что в комнате находится только один молодой человек, вероятнее всего, сын Ланге, что старик отсутствует, а на столе стоит еда. Второй бандит отвечал, что, наверное, мы поужинаем и сразу же ляжем спать. Они посоветовались и решили обойти дом кругом, чтобы высмотреть, как лучше проникнуть внутрь. Как только они скрылись за углом, я пошел занавешивать окна, а тут и вы подошли. Надеюсь, что визит негодяев не испортил вам аппетит. Вы мои гости, садитесь и угощайтесь. От всей души приглашаю вас разделить с нами скромную трапезу. А за ужином обсудим, чего следует ожидать от бандитов и велика ли опасность.

— Ну, конечно, мы поддержим вас и не оставим в трудную минуту, — сказал Олд Дэт. — А где ваш сын?

— Когда вы выходили от сеньора Кортесио, мальчик тихонько выскользнул на улицу и пошел к моим друзьям за подмогой. Они живут неподалеку отсюда, и я всегда могу рассчитывать на них. Сын тайком приведет их сюда. Двоих из них вы уже знаете — они сидели за нашим столом в трактире.

— Смогут ли они пройти в дом незамеченными? Было бы хорошо, если бы шайка продолжала думать, что в доме, кроме вас и вашего сына, никого нет.

— Не беспокойтесь. Мои друзья бывали в переделках и знают, что делать. Впрочем, я на всякий случай объяснил Биллу, как себя вести.

Ужин состоял из копченого окорока, хлеба и пива. Только мы сели к столу, как поблизости заскулила собака.

— Это условный знак, — сообщил нам Ланге, поднимаясь из-за стола. — Мои друзья пришли.

Он вышел, чтобы открыть им дверь, и вскоре вернулся с сыном и пятью вооруженными мужчинами. У каждого было ружье, револьвер и нож. Не произнеся ни слова, они внимательно проверили, надежно ли закрыты окна. Судя по их повадкам, на этих людей можно было положиться. Один из них, уже в возрасте, с поседевшими волосами и бородой, не сводил глаз с Олд Дэта.

— Извините меня, сэр, — обратился он к вестмену. — Билл предупредил меня, кого я здесь встречу, и я очень обрадовался. Мне кажется, мы уже где-то встречались.

— Возможно, — ответил мой товарищ. — Я встречал множество людей, и все они были детьми Адама и Евы.

— Вы припоминаете меня?

Олд Дэт внимательно посмотрел на него и сказал:

— Мы и в самом деле, кажется, где-то встречались, но, убей Бог, не помню где.

— В Калифорнии лет двадцать тому назад, в китайском квартале. Играли мы там по-крупному, да и опий курили. Я тогда проигрался в пух и прах, спустил около тысячи долларов. У меня осталась последняя монета, и мне хотелось не проиграть ее, а потратить на трубку опия. Потом мне оставалось только пустить себе пулю в лоб. Игра была моей страстью, и я не видел другого выхода. И тогда…

— Стойте! Ни слова больше! — оборвал его Олд Дэт. — Можете не рассказывать.

— А я как раз хочу рассказать всем. Вы меня спасли тогда. Вам досталась половина проигранных мною денег, и вы отозвали меня в сторону и вернули мой проигрыш, заставив меня поклясться всем святым, что я никогда больше не сяду за карты и брошу курить опий. И я сдержал слово, несмотря на большой соблазн. Вы спасли меня. Сегодня я человек состоятельный, позвольте мне вернуть вам пятьсот долларов. Не откажите в любезности.

— Ну уж нет! — рассмеялся в ответ Олд Дэт. — Я столько лет гордился совершенным добрым делом, может, единственным в моей жизни, что теперь ни за какие деньги не продам достоинство. Когда я умру, мне нечем будет оправдать свои грехи перед лицом Господа Бога, и этот благородный поступок — мой последний козырь. А вы хотите, чтобы я добровольно его лишился. Да ни за что! Однако сейчас у нас есть дела поважнее, чем ворошить прошлое. Тогда я всего лишь предостерег вас и уговорил откреститься от сатаны, с которым, к сожалению, сам был знаком накоротке. Но своим спасением я обязан только себе, и никому больше. Поэтому давайте прекратим этот разговор.

Последние слова старого вестмена напомнили мне его рассказ при нашей первой встрече в Новом Орлеане. Он смутно намекнул тогда, что покойная мать сделала все, чтобы указать ему дорогу к счастью, но он выбрал иную стезю. Теперь он предстал передо мной в новом свете: заядлый игрок и курильщик опия. Я не мог избавиться от подозрения, что он и раньше и сейчас готов был все поставить на карту в буквальном смысле слова. Что же касается опия, то его худая, напоминающая скелет фигура явно свидетельствовала о длительном разрушительном воздействии наркотического снадобья. Неужели и до сих пор он втайне курит опий? Однако я отбросил все подозрения как невероятные: курение опия требует особых условий и много времени, что, разумеется, невозможно в путешествии, тем более по прерии. Может быть, он жует опий?

Теперь он казался мне совершенно иным человеком. К уважению, которое я к нему питал, примешалось чувство жалости. Чего стоили его подвиги и чудеса храбрости, которые он проявлял на каждом шагу, в сравнении с той борьбой, какую он вел сам с собой! Как сильны были его тело и душа, если даже такой яд, как опий, не смог их разрушить! Прозвище «Олд Дэт» приобрело для меня другой, зловещий, оттенок. Видимо, славный вестмен когда-то был уверен, что обречен, и смерть казалась ему единственным спасением от унизительного порока.

Последние свои слова: «Давайте прекратим этот разговор!» — Олд Дэт произнес таким непререкаемым тоном, что его старый знакомый по Калифорнии заговорил о более насущном.

— Хорошо, сэр. Сегодня нам угрожает не менее неумолимый враг, чем опий. К счастью, с ним справиться легче, так что приступим к делу. Ку-клукс-клан — наш общий враг, поэтому и бороться с ним должны все, а не только тот, кому он непосредственно угрожает. У чудовища множество щупальцев, и всякая снисходительность к нему была бы непростительной ошибкой. В первой же схватке мы обязаны показать на деле, что не намерены уступать. Нас ждет верная смерть, если мы позволим ку-клукс-клану занять наш городок. Они примутся за каждого по отдельности и в конце концов передушат всех поодиночке. Поэтому мы должны во что бы то ни стало оказать непрошеным гостям такой горячий прием и нагнать на них такого страху, чтобы они больше никогда и носа не сунули в наш город.

Все присутствующие были того же мнения.

— Прекрасно, — продолжал старший из друзей Ланге. — Необходимо подготовиться к нападению так, чтобы они, бросившись на нас, превратились из охотников в дичь. Может быть, у кого-то есть план?

Все посмотрели на Олд Дэта. Он был опытный вестмен и лучше других знал, как следует поступать в такой опасной обстановке. Читая в глазах мужчин молчаливый призыв к действию и напряженное ожидание, Олд Дэт скорчил, по своему обыкновению, страшную гримасу, кивнул головой, словно соглашаясь с самим собой, и сказал:

— Ну что же, раз другие молчат, я скажу несколько слов. Следует учесть то обстоятельство, что они могут нагрянуть сюда только после того, как мистер Ланге ляжет спать. Задняя дверь в доме запирается на засов?

— Нет, на замок, как и остальные двери в доме.

— Вот и славно. Несомненно, они уже все разнюхали и запаслись поддельными ключами. Только круглый болван не сделает этого. В их шайке нет недостатка в слесарях или хотя бы в людях, искусно владеющих отмычкой. Таким образом, следует ожидать, что они потихоньку проберутся внутрь, и, исходя из этого, приготовиться к приему гостей.

— Мы встретим их выстрелами из ружей! Как только они сунутся, мы начнем палить в них.

— Мы — в них, а они — в нас. Как только мы дадим залп, они по вспышкам безошибочно поймут, где мы укрылись. Поэтому стрелять нельзя, лучше заманить их в ловушку, не подвергая себя опасности.

— Но как мы можем поймать их?

— Очень просто. Мы притаимся внутри дома и позволим им беспрепятственно войти. Едва они проникнут в спальню, мы захлопнем мышеловку. Несколько человек встанут на часах у двери, остальные будут сторожить окна со двора. Они не смогут выйти из дома, и им придется сдаться без боя.

Самый старый из соседей отрицательно затряс головой. Он упорно предлагал перестрелять всех злодеев. В ответ Олд Дэт прищурил один глаз и состроил такую гримасу, что в других обстоятельствах все просто покатились бы со смеху. Но в тот день никто и не улыбнулся.

— Как понимать вашу гримасу, сэр? — спросил Ланге. — Вы не согласны?

— Вовсе нет, мистер Ланге. Предложение вашего друга недурственно, однако оставляет желать лучшего, так как, думаю, все произойдет несколько иначе. Куклуксклановцы не настолько глупы, чтобы вести себя так, как мы того ожидаем. Неужели вы всерьез рассчитываете, что они войдут все вместе и выстроятся против наших ружей? Я совершенно уверен, что они тихонько откроют заднюю дверь и пошлют двоих, самое большее троих, разведать обстановку. Этих мы, конечно, без труда застрелим. Но остальные уйдут и вернутся с подмогой, чтобы любой ценой покончить с нами. Но у них ничего не получится, потому что мы впустим в дом и переловим всех до одного. Только так мы обезопасим себя от нападения и добьемся своего по возможности без кровопролития. Если же вы непременно желаете перебить их, как бешеных собак, беритесь за дело сами, а нас увольте. Мы не хотим участвовать в бойне и уходим, чтобы найти другое место для ночлега и не вспоминать потом об этой ночи с содроганием и угрызениями совести.

Откровенные слова Олд Дэта произвели нужное впечатление. Все закивали головами в знак согласия, а старик-упрямец сказал:

— Вы убедили меня. Мне казалось, что если мы поступим с ними безжалостно, то раз и навсегда закажем им дорогу в Ла-Гранху. Но я не подумал об ответственности за пролитую кровь. И я готов согласиться с вашим планом, если вы приведете доказательства, что он выполним.

— Любой, даже самый тщательно продуманный, план может провалиться. Получится или нет — зависит только от нас. Надо постараться, чтобы получилось. Мы поступим мудро, благородно и великодушно, если впустим их в дом, заманим в ловушку и захватим живьем. Учтите, что ку-клукс-клан будет мстить за смерть своих людей. Со всех сторон прибудут подкрепления, и они не отступятся от вас, пока всех не перережут. Поэтому прошу вас принять мой план, все равно ничего лучшего вы пока не предложили, и думаю, не предложите. Чтобы обезопасить нас от случайностей, я сейчас обойду дом снаружи. Чем черт не шутит, вдруг запримечу что-нибудь такое, что потом нам пригодится.

— Может, не стоит выходить из дому, сэр? — спросил Ланге. — Вы сами сказали, что налетчики выставили часового. И если он вас заметит, все пойдет прахом.

— Он меня заметит? — рассмеялся Олд Дэт. — Вот уж не думал, что обо мне когда-нибудь скажут, что я неспособен незаметно подкрасться к часовому или пойти в разведку. Не смешите меня, мистер Ланге. Лучше нарисуйте мне план дома да растолкуйте, что и где находится, а затем откройте заднюю дверь и ждите за порогом, запершись, пока не вернусь. Возвращаясь, я не стану стучать в дверь, а поскребусь. На стук же никому не открывайте.

Ланге взял с полочки над дверью обмылок и нарисовал на столешнице план дома. Олд Дэт внимательно всмотрелся в чертеж и, ничего не сказав, кривой ухмылкой выразил свое одобрение.

Олд Дэт уже стоял у двери, как вдруг повернулся ко мне и спросил:

— Вам приходилось когда-нибудь подкрадываться к человеку, сэр?

— Нет, — покривил я душой, вспомнив, о чем мы договорились с Виннету.

— У вас появилась прекрасная возможность поползать в свое удовольствие по-пластунски. Если желаете, можете пойти со мной.

— Ни в коем случае, сэр! — возразил Ланге. — Это слишком рискованно. Ваш друг не скрывает, что у него нет опыта, в разведку он не ходил. Малейшая ошибка с его стороны — и часовой вас заметит и поднимет тревогу.

— Чепуха! Я знаком, признаюсь, с этим молодым человеком всего несколько дней, но уже знаю, что у него есть все задатки, чтобы стать хорошим вестменом. Если бы мне надо было незаметно подкрасться к вождю краснокожих, я бы, конечно, не взял его с собой. Но можете мне поверить, в ку-клукс-клане нет ни одного индейца и ни одного вестмена, поэтому нечего бояться, что часовой окажется более ловким и смелым, чем мы. Но даже если он нас и обнаружит, слово чести, я сумею исправить ошибку, не будь я Олд Дэт! Я хочу взять с собой этого молодого человека, и он пойдет со мной. Вперед, сэр! Только оставьте здесь свое сомбреро, да и я сделаю то же самое, потому что светлая солома видна в темноте и выдаст нас. Зачешите волосы на лоб и поднимите повыше воротник, чтобы скрыть лицо. Держитесь за мной и делайте как я. И посмотрим, найдется ли такой смельчак, что смог бы против нас устоять!

Никто больше не возражал, и мы направились к черному ходу. Ланге тихонько открыл дверь, мы выскользнули в ночную тьму, и он снова закрыл ее за нами. Как только мы оказались на улице, Олд Дэт присел на корточки, а я последовал его примеру. Казалось, он пытается просверлить взглядом темноту. Затем я услышал, как он по-собачьи втягивает носом воздух.

— Похоже, впереди никого нет, — прошептал Олд Дэт, указывая на конюшню в глубине двора. — Однако я должен доподлинно убедиться в этом, осторожность никогда не помешает. Вы умели мальчиком стрекотать сверчком, дуя на травинку, зажатую между большими пальцами?

Я утвердительно кивнул головой.

— Там, под деревом, растет трава. Сорвите травинку и будьте наготове, пока я не вернусь. Никуда не уходите, а если что-нибудь случится, подайте мне немедленно сигнал сверчком.

Он лег на землю и, помогая себе руками, пополз в темноту. Минут через десять он вернулся. О его приближении меня и в самом деле известили не глаза, а обоняние.

— Я не ошибся, — шепнул он. — Во дворе и у фасада дома никого нет, но на том углу, под окном спальни, кто-то стоит. Ложитесь на землю и ползите за мной. Только не на животе, как змея, а как ящерица, опираясь на кончики пальцев. Ощупывайте перед собой дорогу, чтобы, Боже упаси, не хрустнула ветка. И застегните хорошенько куртку, чтобы полы не волочились за вами по земле. Вперед!

Мы уже добрались до угла дома, когда Олд Дэт остановился. Я сделал то же * самое. С минуту он всматривался в кромешную тьму, затем повернул ко мне голову и шепнул:

— Их двое. Будьте осторожны.

И он пополз дальше, я — за ним. Он не стал держаться стены дома, а направился ближе к забору. Оплетенный диким виноградом или каким-то другим вьющимся растением забор огораживал весь сад. Мы ползли вдоль него, и вскоре я обнаружил между домом и нами странный темный предмет, по форме напоминающий палку. Потом я узнал, что это были сложенные шалашом жерди для фасоли и хмеля. Рядом кто-то тихо разговаривал. Олд Дэт ухватил меня за воротник, притянул к себе так, что моя голова оказалась рядом с его, и прошептал на ухо:

— Они сидят вон там. Подслушаем, о чем они говорят. Надо было бы отправиться туда мне одному, потому что вы — гринхорн и можете все испортить, но двое слышат больше, чем один. Вы сумеете подкрасться к ним бесшумно?

— Да, — ответил я.

— Тогда попробуем. Заходите с той стороны, а я зайду с этой. Когда подползете совсем близко, уткнитесь лицом в землю, чтобы блеск глаз вас не выдал. Если все же по какой-то причине — ну хотя бы из-за шумного дыхания — они заметят вас, придется их обезвредить.

— Убить? — спросил я шепотом.

— Нет. Обойдемся без стрельбы, поднимать шум не в наших интересах. Мы бросимся на них, я — на одного, вы — на второго. Сбейте его с ног и сожмите шею так, чтобы он и не пикнул. Потом я вам скажу, что делать дальше. Но запомните: без шума. Я знаю, что силой вас Бог не обидел, но уверены ли вы, что сможете грохнуть об землю верзилу из тех, что плыли на пароходе.

— Не сомневайтесь, сэр.

— Тогда вперед!

Он пополз дальше, огибая кучу жердей и заходя к часовым со спины, а я приблизился к ним спереди. Негодяи сидели рядом, гладя в сторону дома. Мне удалось подобраться к ним так близко, что нас разделяло не более полуметра. Я лег на живот и прикрыл лицо руками, склонив голову к самой земле. Как я потом убедился, я поступил правильно, вняв совету Олд Дэта. Во-первых, лазутчика всегда может выдать светлая кожа лица, а во-вторых, голоса лучше слышны снизу.

Они вели разговор шепотом, но очень волновались, поэтому на расстоянии нескольких шагов можно было разобрать каждое слово.

— Капитана парохода не тронем и пальцем, — шептал тот, что сидел ближе ко мне. — Он высадил вас на берег, что правда, то правда, но скажу откровенно, он выполнял свой долг. Уж больно вы разошлись. Пойми меня правильно, Локсмит, если мы расправимся с ним, то навредим сами себе. Мы собираемся надолго обосноваться в Техасе, поэтому не стоит ссориться с речниками.

— Ладно уж, воля ваша. Мы подчинимся, хотя руки ой как чешутся. Краснокожего, кажется, и след простыл. Как сквозь землю провалился. Мы проверили: ни один индеец не ночует в Ла-Гранхе в ожидании следующего парохода. Но те двое точно находятся здесь. Это шпионы Севера, и их надо безжалостно линчевать. По ним уже давно веревка плачет. Знать бы только, в какую щель они забились. Трусы, улизнули через окно!

— Дело поправимое. В трактире остался Слизняк. Другой такой продувной бестии я не встречал, он костьми ляжет, а выведает, где они. Именно он и вынюхал, что кузнец уже получил деньги от мексиканца. Так что если дело выгорит, то мы и повеселимся, и внакладе не останемся. Ланге-сын был офицером в армии Севера, поэтому веревку на шею, и вся недолга. А отец, воспитавший солдата, тоже заслуживает наказания, но мы его не повесим. Всыплем ему плетей, да так, чтобы кожа на спине лопалась. А потом выбросим его из дома и подожжем хозяйство.

— Да ему-то будет все равно, он дом уже продал, — ответил второй.

— Зато мексиканец обозлится и наверняка никогда больше не пошлет людей в армию Хуареса. Мы нанесем визит в его контору и наведем там порядок, попомнит он нас. Но действовать будем, как нам предписали. Кстати, ты уверен, что твои ключи подойдут?

— Не обижайте меня, капитан. Я свое дело знаю. Ни одна дверь не устоит против моей отмычки.

— Скоро начнем, ждать уже недолго. Только бы они улеглись пораньше, а то наши люди уже беспокоятся. В кустах сирени, где они спрятались, чертовски неудобно сидеть. К тому же хозяева выбрасывали туда черепки от битой посуды, мусор и прочий хлам. Сейчас я еще раз загляну в окно, может, в доме уже легли спать, а ты потом сходишь и позовешь остальных.

Верзила встал, подкрался к окну и прильнул к щели в ставнях. Почтительное обращение «капитан» да и весь разговор указывали на то, что он командовал шайкой. Второго звали Локсмит, то есть Слесарь. Возможно, это и была его настоящая фамилия, а может быть, он и в самом деле был слесарем, потому что, как он сам сказал, разбирался в отмычках. Когда он шевельнулся, послышалось металлическое бряцание: видимо, в кармане у него лежала связка ключей. Мои раздумья прервал Олд Дэт, легонько дернувший меня за штанину. Мы отползли назад за кучу жердей.

— Теперь мы знаем, что они задумали, — сказал Олд Дэт. — И я проделаю с ними такую штуку, что они меня на всю жизнь запомнят. Могу я на вас положиться?

— Что я должен сделать?

— Взять за горло верзилу.

— С удовольствием, сэр.

— Прекрасно, только сначала я объясню вам, как приступить к делу, чтобы вы сгоряча не наломали дров. Слушайте внимательно. Не волнуйтесь, сюда, за жерди, никто не придет.

В то же самое мгновение капитан вернулся к своему напарнику. К счастью, он не стал осматриваться и сразу сел на землю со «слесарем».

Олд Дэт не счел необходимым подслушивать дальше разговор двух негодяев и шепнул мне на ухо:

— Вы должны поймать этого разбойника. Подползете к нему сзади и, когда я вскрикну, схватите его за горло. Сожмите ему шею, повалите на землю, сначала на бок, а потом уложите на живот. Тогда садитесь на него верхом и держите. Справитесь?

— Несомненно. Я не раз участвовал в состязаниях по борьбе.

— В состязаниях! — презрительно хмыкнул старик. — Это ни о чем не говорит. Еще раз: капитан выше ростом. Не спутайте их и не посрамите своего учителя, сэр, не допустите, чтобы над вами насмехались. Ну а теперь — вперед. Ждите моего сигнала.

И он скрылся в темноте, а я пополз на прежнее место. Подобравшись к капитану вплотную, я подогнул колени и приготовился к прыжку.

Оба куклуксклановца все еще беседовали, огорченные тем, что им приходится так долго ждать. Потом они снова вспомнили нас и выразили надежду, что Слизняк сумеет разнюхать, где мы остановились. Вдруг послышался тихий голос Олд Дэта:

— А вот и мы, джентльмены! Берегитесь!

Я мигом вскочил на ноги и вцепился в шею капитану так, как приказал Олд Дэт. Сжимая ему горло, я швырнул его на землю, уткнул лицом в траву и сел на него верхом. Не успев издать ни звука, он уже лежал без движения подо мной. Из темноты выплыла сутулая фигура Олд Дэта. Старик ударил капитана по голове рукояткой револьвера и сказал:

— Можете его отпускать. Для новичка вы сработали очень и очень неплохо. Судя по тому, как вы начинаете, у вас есть все задатки, чтобы в будущем стать хорошим вестменом. Берите своего верзилу и пойдемте.

Он вскинул на плечо одного, я — другого бандита, и мы направились к задней двери дома. Олд Дэт тихонько поскребся, и Ланге сразу же открыл нам.

— Что вы принесли? — спросил он, пытаясь в темноте разглядеть нашу поклажу.

— Сейчас увидите, — весело ответил Олд Дэт. — Запирайте дверь и проходите в комнату.

Мы положили нашу добычу на пол, и вокруг раздались приглушенные возгласы удивления.

— Тысяча чертей! — воскликнул сосед Ланге. — Да ведь это два куклуксклановца! Они живы?

— Живы, — ответил Олд Дэт. — К счастью, я взял с собой на разведку молодого человека, а то бы мне одному не справиться. Он здорово помог мне и даже уложил главаря шайки.

— Главаря? Великолепно! Но где же скрываются остальные и почему вы притащили сюда этих двоих?

— Что тут объяснять? Все проще простого. Мы с молодым человеком вырядимся сейчас в их шутовские балахоны и приведем сюда всю шайку, ожидающую сигнала у конюшни.

— Вы в своем уме? Это слишком опасно. А если они догадаются, что вы не те, за кого себя выдаете?

— Не догадаются, — самонадеянно ответил мой товарищ. — Олд Дэт хитрее их, да и молодой человек не настолько глуп, как может показаться.

И он пересказал все, что мы подслушали. Теперь по его плану я должен был сыграть роль «слесаря», пойти к конюшне и привести всю шайку в дом, а сам он переоденется капитаном ку-клукс-клана.

— Разумеется, — добавил вестмен, — мы будем говорить исключительно шепотом, потому что так все голоса звучат одинаково.

— Мы не станем мешать вам, — сказал Ланге-отец. — А что тем временем делать нам?

— Тихонько выйдите во двор и принесите несколько кольев, чтобы можно было быстро и надежно подпереть дверь спальни. Затем потушите свет и спрячьтесь. Вот и все, что вы должны сделать. Какие действия потребуются потом, пока трудно предвидеть.

Отец и сын ушли за кольями, а мы с Олд Дэтом принялись снимать с пленников ку-клукс-клановское облачение. На черном балахоне капитана — на капюшоне, на груди и на бедрах — были белые нашивки в виде кинжала, а на одежде «слесаря» — ключи. Видимо, кинжал был отличительным знаком предводителя. Бандита, оставшегося в трактире, чтобы выведать, куда мы скрылись, звали Слизняком, и, вероятно, его одежду украшали нашивки в виде улитки.

В тот момент, когда мы стаскивали с капитана его бриджи, он пришел в себя, окинул нас удивленным взором и попытался вскочить на ноги, протягивая руку к пустой уже кобуре. Но не тут-то было. Олд Дэт придавил его к полу, приставил нож к груди и пригрозил:

— Тише, приятель, не вздумай кричать или брыкаться, не то эти полфута стали окажутся в тебе.

Капитан, мужчина лет тридцати, со стриженой бородкой, был похож на офицера французской армии. Резкие черты лица, смуглая кожа и следы испытаний на лице выдавали в нем южанина. Он пощупал то место на голове, куда пришелся удар рукояткой револьвера, и спросил:

— Где я? И кто вы такие?

— Вы в доме мистера Ланге, того самого, которого вы решили ограбить, приятель. А я и вон тот молодой человек — те самые трусы, которых должен был выследить Слизняк. Так что ты нашел то, что искал.

Пленник сжал побелевшие губы и обвел нас диким от страха взором. В это время вернулись оба Ланге с жердями, пилой и веревками.

— Веревок хватит на всех, — заверил нас Ланге-отец.

— Вот и хорошо. Пока свяжите этих двоих.

— Я не позволю связать себя! — крикнул капитан, снова пытаясь вскочить на ноги.

Но Олд Дэт опять пригрозил ему ножом и устрашающе произнес:

— Не двигайся! Тебя, наверное, забыли предупредить, на кого ты охотишься. Меня зовут Олд Дэт, и ты, конечно, знаешь, что зря такую кличку человеку не дадут. А ты думал, что я лучший друг плантаторов и мечтаю вступить в ку-клукс-клан?

— Вы… Олд… Олд Дэт? — запинаясь, переспросил капитан.

— Да, приятель, собственной персоной. Но лучше вернемся к нашим скорбным делам. Мне известно, что ты собирался повесить мистера Ланге-младшего, а старшего — сечь плетьми, пока не полопается кожа на спине. Ты также хотел сжечь его дом. Поэтому рассчитывать на снисходительность тебе не приходится. Может быть, мы и не будем излишне строги, но для этого ты должен постараться и вести себя смирно.

— Олд Дэт! Олд Дэт! — повторял побледневший как полотно капитан. — Я погиб.

— Еще нет. Мы не убийцы и не станем мстить вам, если вы сдадитесь без боя. В противном случае еще до завтрашнего утра ваши трупы поплывут вниз по реке, на радость рыбам. Слушай меня внимательно. Если ты сделаешь все, как я хочу, ты сможешь покинуть этот город и Техас, но Боже тебя упаси, не вздумай сюда возвращаться. Сейчас я приведу твоих дружков. Прикажу им сдаться. Если вы не подчинитесь, перестреляем вас, как уток.

Капитана связали по рукам и ногам, сунули в рот кляп из его же носового платка, а когда «слесарь» пришел в себя, с ним обошлись точно так же. Обоих бандитов перенесли в спальню, уложили на постели и укрыли по горло одеялами.

— Отлично! — смеялся Олд Дэт. — Пора начинать спектакль. Вот будет потеха, когда разбойники раскусят, кто спит в кроватях. Скажите, мистер Ланге, нельзя ли как-то устроить, чтобы мы, разговаривая с гостями, видели их, а они нас — нет?

— Это несложно, — ответил тот, показывая на потолок. — Потолок в доме сколочен из досок, одну из них можно вынуть.

— Тогда берите оружие, идите на чердак и сидите там, пока я не подам знак. Но сначала надо подготовить надежные подпоры, чтобы пташки не улетели.

Мы отпилили несколько кольев нужного размера и положили их так, чтобы они были под рукой. Я надел одежду «слесаря» и в кармане обнаружил связку ключей.

— Оставьте их здесь, они вам не потребуются, — сказал Олд Дэт. — Вы не слесарь и не взломщик и можете выдать себя своей неловкостью. Возьмите настоящие ключи и делайте вид, что орудуете отмычкой. Захватим с собой ножи и револьверы, а ружья, чтобы не вызвать подозрений, оставим. Тем временем вам, джентльмены, надлежит вынуть потолочную доску и сразу же погасить свет.

В соответствии с его указаниями, нас выпустили наружу и заперли дверь. У меня в кармане бряцали три ключа: от входной двери, от гостиной и от спальни. Услышав, как скрипит отдираемая от балок доска, мы с Олд Дэтом разошлись в разные стороны: он направился к фасаду дома, где лежали жерди, а я пошел через двор к конюшне, где меня ожидали «дружки». Я не стал подкрадываться к ним, желая, чтобы они услышали мои шаги и заговорили первыми. Я уже поворачивал за угол, когда передо мной, словно из-под земли, вырос человек, на которого я чуть было не налетел, и грозно спросил:

— Стой! Это ты, Локсмит?

— Тише! Вы же всех распугаете! — прошипел я в ответ.

— Подожди здесь, я сейчас позову лейтенанта.

Он исчез в темноте. Значит, кроме капитана, был еще и лейтенант, из чего следовало, что ку-клукс-клан был организован на военный манер. Спустя минуту ко мне приблизился другой человек и прошептал:

— Почему так долго? Эти собаки наконец-то уснули?

— Беспробудным сном. Перед тем как улечься, вылакали бутылку бренди.

— Тем лучше, нам же будет меньше хлопот. Что там с дверью?

— Все в порядке.

— Пошли! Уже за полночь. Управимся побыстрее здесь и навестим Кортесио. Показывай дорогу.

Мы двинулись вперед, а за нами потянулись смутные тени в балахонах. У дома нас ожидал Олд Дэт, которого в темноте действительно было невозможно отличить от долговязого капитана.

— У вас есть особые приказания, сэр? — спросил его лейтенант.

— Нет, — ответил старик. — Все будет зависеть от обстановки внутри дома. Приступай, Локсмит, открывай входную дверь.

Сжимая в руки настоящий ключ, я подошел к двери. Однако отпер я не сразу, попритворявшись с минуту, будто пытаюсь подобрать отмычку. Наконец с легким скрипом дверь открылась, и мы с Олд Дэтом остановились у входа, пропуская вперед остальных. Лейтенант встал рядом с нами и, когда все вошли внутрь, спросил:

— Прикажете доставать фонари?

— Рано. Пока достаньте только вы.

Мы тоже вошли в дом. Я притворил дверь, но не стал запирать ее на ключ. Тем временем лейтенант достал из кармана фонарь и зажег. В тусклом свете я заметил на его балахоне белые нашивки в форме охотничьего ножа. Бандитов было десятка полтора, и у каждого был свой отличительный знак: полумесяц, крест, змея, звезда, лягушка, круг, пуля, сердце, ножницы и разнообразные птицы и звери.

Все остановились, не решаясь сделать ни шагу без приказа.

Лейтенант, по-видимому, был большим любителем повелевать, так как по-хозяйски приподнял фонарь, осмотрелся и спросил:

— Выставим часовых у дверей?

— К чему? — ответил вопросом на вопрос Олд Дэт. — Это лишнее. Пусть Локсмит закроет дверь на ключ, и сюда никто не войдет.

Я немедленно повиновался и запер дверь, но, чтобы не возбуждать подозрений у лейтенанта, оставил ключ в скважине.

— В спальню войдут все до одного, — продолжал давать указания Олд Дэт. — Кузнецы сильны, как медведи, поэтому понадобятся все наши люди.

— Вы сегодня не такой, как всегда, капитан.

— Условия сегодня тоже не такие, как всегда, лейтенант.

Он подтолкнул меня к двери, ведущей в гостиную, и тут повторилась та же сцена, что и у входа: я притворился, что подбираю ключ, и вскоре открыл дверь. Когда все вошли, Олд Дэт взял фонарь у лейтенанта и осветил дверь в спальню.

— Сюда! — позвал он. — Только тихо!

— Зажигаем фонари сейчас?

— Нет. Только в спальне.

Олд Дэт делал все, чтобы, войдя в спальню, бандиты не распознали сразу в «спящих кузнецах» своих товарищей. С другой стороны, нужно было завести в спальню и запереть там все пятнадцать человек, иначе нам пришлось бы держать их под прицелом еще и в гостиной, а людей у нас было маловато.

Крайне осторожно я отпер последнюю дверь. Олд Дэт посветил фонарем, заглянул в спальню и шепнул:

— Спят как убитые. Быстро и без шума! Лейтенант, вперед!

И он втолкнул лейтенанта в спальню, не дав ему времени ни сообразить, что происходит что-то неладное, ни возразить «начальнику». Все остальные поспешили за ним, и, как только последний негодяй переступил порог, я закрыл дверь, повернул ключ и вынул его из замочной скважины.

— Колья, скорее! — прошипел Олд Дэт.

Колья были отпилены такой длины, что доставали от двери до противоположной стены комнаты. Теперь выломать ее мог разве что человек, обладающий силой слона. Как только клетка надежно захлопнулась за птичками, я бросился к лестнице, ведущей на чердак.

— Вы не уснули? — спросил я, задрав голову. — Они в мышеловке. Спускайтесь.

На мой призыв кузнецы и их друзья скатились вниз по лестнице.

— Бандиты в спальне. Теперь трое из вас выйдут во двор и подопрут снаружи ставни. Сторожите их хорошенько, и если кто-нибудь посмеет сунуть нос в окошко, пустите ему пулю в лоб.

Я выпустил троих мужчин из дому, оставшиеся прошли в гостиную. Из спальни сначала донесся невнятный говор, а потом — дикий шум. Бандиты обнаружили, что их одурачили и заперли, зажгли фонари и при их свете узнали лежавших в постели. Послышались угрозы и проклятья, дверь задрожала под ударами.

— Немедленно откройте, иначе пеняйте на себя! Мы разнесем весь дом в щепки! — кричали в спальне.

Угрозы не возымели желаемого действия, и они попытались вышибить дверь, но все же усилия были напрасны: жерди намертво заклинили дверь, потом по шуму и возгласам мы определили, что они открыли окно и порываются взломать ставни.

— Не могу! — вскрикнул кто-то. — Ставни подперты снаружи!

Со двора раздался грубый крик:

— Эй, вы там! Вы в ловушке! Прочь от окна! Первый, кто высунется, получит пулю в лоб!

— И прямым ходом отправится в ад! — громко добавил Олд Дэт. — У двери стоит караул, и людей у нас достаточно, чтобы перестрелять вас, как куропаток. Спросите вашего капитана, он даст вам дельный совет, что делать!

Понизив голос, старик обратился ко мне:

— Берите фонарь и ружье, пойдемте на чердак. А вы, мистер Ланге, зажгите здесь свет.

Мы поднялись на чердак и подошли к дыре, находившейся над серединой спальни. Занавесив фонарь полой балахона, мы заглянули вниз. В спальне горело несколько фонарей и все было видно, как на ладони.

Бандиты испуганно сгрудились. Они уже сняли путы с наших пленников, помогли им освободиться от кляпов. Капитан что-то втолковывал своим людям, видимо, объяснял им положение, в котором они оказались, но так тихо, что мы, как ни старались, не могли расслышать ни слова.

— Никогда! — вдруг явственно послышался голос лейтенанта. — Сдаться добровольно? Сколько их тут, чтобы требовать сдачи?

— Их достаточно, чтобы в пять минут перещелкать вас всех, если вы не сдадитесь! — прокричал Олд Дэт.

Словно по команде, все подняли головы и устремили взоры на нас. И в то же мгновение откуда-то издалека донесся гром выстрела. Сначала один, потом второй. В один миг Олд Дэт сообразил, что происходит в городе, и как следует воспользовался непредвиденным счастливым случаем.

— Вы слышали?! — вскричал он. — Ваши приятели пошли в гости к Кортесио, и он угостил их на славу. Весь город встал против вас. Мы заранее узнали, что вы собираетесь к нам нагрянуть, и приготовили вам прием, о каком вы и не мечтали. Здесь не нуждаются в услугах ку-клукс-клана, поэтому лучше бы вас сдаться, господа. В гостиной, рядом со спальней, сидят двенадцать человек, под окном — шесть, на чердаке — еще шесть стволов держат вас на мушке. Меня зовут Олд Дэт, если вы сложите оружие, мы не станем судить вас слишком строго. Запомните, у вас осталось десять минут, потом открываем огонь. Больше нам не о чем разговаривать.

Он положил доску на прежнее место и тихо произнес:

— А теперь бегом на помощь Кортесио.

Мы прихватили с собой еще двоих мужчин из гостиной, где теперь оставались только Ланге с сыном, и двоих со двора, где для охраны окна вполне хватало одного человека, и помчались к дому мексиканца. Раздался еще один выстрел, и в свете вспышки я заметил у дома несколько фигур в балахонах. Еще несколько человек выбежали из-за угла и остановились. Один из них испуганно крикнул, как мне показалось, громче, чем собирался:

— У задней двери тоже палят! Там нам тоже не пройти.

Я бросился на землю и подполз ближе. Теперь я слышал все, о чем они говорили.

— Ну и заварушка! Кто бы подумал, что мексиканец почует неладное и схватится за оружие. Теперь он стрельбой поднимет на ноги весь город. Смотрите, уже в других домах зажигают свет, а вон кто-то бежит по улице. Через несколько минут здесь соберется целая толпа. Времени у нас в обрез. Вышибить дверь прикладом, и вся недолга. Согласны?

Медлить было нельзя, и я, не дослушав их разговор, поспешил к моим товарищам.

— Скорее, джентльмены! Они собираются взять приступом дом Кортесио!

— Не волнуйтесь, сэр! Сейчас они свое получат!

Пользуясь ружьями, как дубинками, мы напали на разбойников. Те обратились в бегство, бросив четверых своих сообщников лежать на земле без чувств. Мы немедленно связали их и обезоружили. Олд Дэт подошел к двери дома и постучал.

— Кто там? — прозвучало в ответ.

— Олд Дэт. Мы разогнали этих дурачков, сеньор. Откройте.

Дверь приоткрылась. Выглянул мексиканец и узнал Олд Дэта, хотя тот и был одет в балахон капитана куклуксклановцев.

— Они действительно разбежались? — спросил осторожный Кортесио.

— Только пыль столбом. Четверых мы взяли. Это вы стреляли?

— Я. Какое счастье, что вы меня предупредили, а то бы мне пришлось туго. Я отстреливался отсюда, а негр с черного хода, так что они не смогли подобраться к дому. А потом я заметил, что на них кто-то напал, но не знал, что это вы пришли мне на подмогу.

— А теперь нам требуется ваша помощь. К вам они больше не вернутся, а в доме у мистера Ланге сидит под замком полтора десятка бандитов, и мы не хотим отпускать их, не проучив хорошенько. Прикажите негру оповестить жителей. Пусть разбудит весь город, чтобы сообща прогнать банду отсюда раз и навсегда.

— Хорошо, сэр. Я пошлю слугу к шерифу. А вот еще кто-то идет к нам. Сам я буду готов через несколько минут.

И Кортесио скрылся за дверью. Справа из темноты выплыли две неясные фигуры с ружьями наперевес. Нас окликнули, спросили, кто мы и что случилось, а узнав о нападении, тут же предложили свою помощь. Даже жители Ла-Гранхи, не желавшие признавать вашингтонское правительство, выступили против ку-клукс-клана, успевшего досадить всем.

Мы перетащили четверых раненых бандитов в гостиную в доме Ланге и узнали от хозяина, что запертые в спальне не пытались вырваться из ловушки. Вскоре появился сеньор Кортесио, а вслед ему один за другим стали прибывать и прочие обитатели городка. В доме уже не хватало места, чтобы вместить всех желающих участвовать в поимке шайки, и многие были вынуждены остаться на улице. Шум голосов и топот множества ног был прекрасно слышен в спальне, и сидящие там под замком негодяи не могли не понимать, что обстановка складывалась не в их пользу. Олд Дэт и я вместе с ним снова пробрались на чердак. Вынув ту же доску из перекрытия, мы заглянули внутрь и увидели картину немого, но яростного отчаяния: кто стоял, прислонившись к стене, кто присел на кровать и закрыл лицо руками, кто лежал на полу, злой и униженный.

— Ну как? — спросил Олд Дэт. — Десять минут прошли. Что вы решили?

В ответ прозвучало грязное ругательство.

— Если я правильно понял, сдаваться вы не желаете. Тогда мы открываем огонь.

Он сунул ствол ружья в проем, я последовал его примеру. Как ни странно, никто из бандитов и не подумал взяться за оружие, хотя у всех были револьверы. Страх сковал их волю, что подтверждало нашу догадку о том, что негодяи были храбры, только когда с помощью хитрости или подлости могли напасть на беззащитную жертву.

— Отвечайте, или я стреляю! — пригрозил им старик. — Последний раз предлагаю сдаться!

Ответом было гробовое молчание. Олд Дэт шепнул мне:

— Вы тоже стреляйте. Цельтесь в руку лейтенанту, а я возьму на мушку капитана. Но надо обязательно попасть, чтобы вид крови убедил их.

Два выстрела раздались одновременно, обе пули попали в цель. Капитан и лейтенант взвыли от боли, остальные — от страха. Услышав выстрелы и решив, что пальбу открыли пленники, наши товарищи в гостиной и на улице с криком взялись за оружие. Пробивая дверь и ставни, в спальню посыпался град пуль. Куклуксклановцы бросились на пол, чувствуя себя там в большей безопасности. Их капитан встал на колени у кровати, обмотал раненую руку простыней и крикнул:

— Остановитесь! Мы сдаемся!

— Давно бы так, — ответил Олд Дэт. — Все по очереди подходят к кровати и бросают на нее оружие. После этого мы вас выпустим. Тот, у кого найдется хоть что-то напоминающее оружие, получит пулю в живот. Вы меня поняли? На улице сотни людей. У вас один шанс на спасение — сдаться на нашу милость.

Члены тайного союза оказались в безвыходном положении: о бегстве нечего было и думать. С другой стороны, им ничего не грозило, сложи они свой арсенал. Намерения у них были преступные, но осуществить их не удалось, поэтому, в сущности, судить негодяев было не за что. И они пошли на наши условия: вскоре на кровати выросла гора из ножей и револьверов.

— Прекрасно, джентльмены! — воскликнул Олд Дэт. — Сейчас мы откроем дверь, и вы выйдете по одному. И запомните: глаз у меня зоркий, и тот, кто вздумает протянуть руку к оружию, отправится прямо в ад.

Олд Дэт велел мне спуститься вниз и передать Ланге приказ: выпустить из спальни бандитов, связать их и держать под присмотром в гостиной. Однако непредвиденные обстоятельства чуть было не помешали мне выполнить его распоряжение.

В коридоре у лестницы толпились люди, на мне же был костюм «слесаря» ку-клукс-клана. Меня приняли за одного из шайки, и не было никакой возможности втолковать им, что я не имею никакого отношения к тайному союзу. Со всех сторон на меня посыпались пинки и тумаки, и я еще несколько дней чувствовал боль во всем теле. Я вдруг понял, что меня собираются вывести во двор и вздернуть на ближайшем дереве.

Положение становилось угрожающим: никто из этих людей не знал меня. Особенно распоясался один из них, долговязый и костлявый. Он, не останавливаясь, бил меня кулаком в бок и орал на ухо:

— На улицу его, на улицу! Там на деревьях хватит веток, крепких, прекрасных веток, чтобы их всех перевешать! Мы подберем тебе сук покрепче, чтобы не обломался!

Одновременно он подталкивал меня к выходу.

— Прекратите! — сопротивлялся я. — Я не член ку-клукс-клана, спросите у мистера Ланге!

— Мы найдем для тебя лучший сук во всем городе, — не унимался долговязый и опять ударил меня в бок.

— Да пропустите же меня в гостиную к мистеру Ланге! Я переоделся для того, чтобы…

— Лучший сук в городе! А какие у нас в Ла-Гранхе веревки! Крепкие и красивые! Из настоящей пеньки.

Он снова ударил меня, да так больно, что я потерял самообладание. Его крики могли распалить толпу, так что та и в самом деле решилась бы меня линчевать, а уж если бы ему удалось вытолкать меня во двор, то там меня ждала неминуемая расправа.

— Прекратите ваши дурацкие шутки! — взревел я. — Я иду к мистеру Ланге с поручением!

— Лучший сук и лучшая веревка тебе! — еще громче крикнул тот и что было силы двинул меня в ребра.

Мое терпение лопнуло, и я ответил ударом на удар. Вокруг меня сразу стало пусто, я воспользовался этим и, размахивая кулаками, бросился вперед, пытаясь прорваться в гостиную. Я двигался по узкой, отвоеванной у толпы улочке, но она смыкалась сразу же за мной, осыпая меня градом ударов. Я не завидовал настоящим куклуксклановцам, нетрудно было представить, что их ожидало.

Распахнув пинком дверь, я ворвался в гостиную. Долговязый, ревя, как раненый бык, ввалился вслед за мной. Увидев его, Ланге удивленно воскликнул:

— Боже мой! Что с вами, сэр? Почему вы так кричите? Почему у вас лицо в крови?

— На дерево! На дерево этого бандита! — ответил взбешенный верзила, тыча в меня пальцем. — Он расквасил мне нос и выбил зубы! У меня были такие замечательные зубы! Последние, что еще оставались! Повесить его!

На этот раз повод для гнева у него действительно был: из разбитого носа и рта хлестала кровь.

— Повесить? Его? — изумился Ланге. — Но он не бандит, сэр. Он наш друг, и именно ему мы обязаны тем, что удалось поймать всю шайку. Если бы не он, то и я с сыном, и сеньор Кортесио уже были бы мертвы, а наши дома полыхали, как солома.

Долговязый вытаращил глаза, разинул рот и пролепетал:

— Мы?.. Обязаны ему?..

Он был так смешон, что все присутствующие, несмотря на серьезность положения, захохотали.

Он вытер пот со лба. Я тем временем ощупывал себя и растирал те места, над которым поработали его костистые кулаки.

— Теперь вы поняли, сэр? — прикрикнул я на него. — Да вы просто взбесились. Что вам так приспичило вешать? И кого? Меня! Все кости ноют от ваших кулаков!

От смущения он не знал, что делать, наверное, поэтому он открыл рот и выплюнул на ладонь два «последних» зуба, которые я ему выбил. Тут и я не выдержал и рассмеялся, хотя вид у него был действительно жалкий.

Только теперь я смог передать Ланге распоряжение Олд Дэта. Мы подготовили веревки, сложили их в угол, чтобы были под рукой, и я скомандовал:

— Выпускайте их по одному! И вяжите сразу же за порогом. То-то удивился Олд Дэт, что мы так долго возились. Но почему здесь еще нет шерифа? Слуга Кортесио обещал первым делом привести его.

— Нет шерифа? — удивился Ланге. — Так это он и есть! Он-то вам и надавал тумаков.

И Ланге ткнул пальцем в долговязого.

— Тысяча чертей! — взревел я. — Вы же шериф, представитель власти в округе! На вас возложена обязанность следить за порядком и даны для этого все права, а вам вдруг вздумалось самому поиграть в судью Линча! Очень плохо, сэр! Неудивительно, что ку-клукс-клан так здесь распоясался.

Мои нравоучения привели шерифа в такое замешательство, что он протянул мне на ладони два своих «последних» зуба и пробормотал:

— Простите меня, сэр. Я ведь не знал…

— Приступайте немедленно к исполнению своих обязанностей, а то люди, чего доброго, подумают, что вы хотели линчевать меня потому, что тайно пособничаете ку-клукс-клану.

Мои слова привели его в чувство. Он с достоинством выпрямился и ответил:

— Чтобы я, шериф всеми уважаемого округа Файетт, состоял в банде? Чушь, и я докажу это, не сходя с места! Мы будем судить банду по закону еще нынче ночью. Отойдите, джентльмены, освободите проход. Встаньте в коридор и просуньте в дверь ружья, чтобы им было ясно, кто хозяин положения. А вы открывайте дверь в спальню и готовьтесь вязать их.

Приказ был выполнен незамедлительно, и полдюжины винтовок тут же уставились в дверь спальни. В гостиной остались только шериф, Ланге с сыном, двое его соседей, помогавших нам с самого начала, Кортесио и я. С улицы доносились крики толпы, требующей ускорения развязки. Мы распахнули окна, чтобы люди могли видеть, что мы не бездействуем. Дверь разбаррикадировали, и я распахнул ее. Желающего выйти первым не нашлось, поэтому я позвал сначала капитана, а затем лейтенанта. Их раны были забинтованы разорванными на полосы простынями. На чердаке у вынутой доски с ружьем на изготовку сидел Олд Дэт. Пленникам связали руки за спиной и поставили у стены в один ряд с четырьмя бандитами, захваченными у дома Кортесио. У двери и окон толпились любопытные из тех, кто не принимал непосредственного участия в событиях этой ночи, и, глядя на происходящее, одобрительно шумели. Пленники оставались в своих балахонах, капюшоны скрывали их лица. По моему настоянию привели человека, называвшего себя цирюльником, который заявил, что готов перевязать и вылечить раны. Он осмотрел пострадавших в схватке разбойников и послал зевак на поиски корпии, тряпок, пластыря и прочего.

Когда вся шайка была связана, кто-то вдруг задал совершенно резонный вопрос: что с ними делать, если в Ла-Гранхе нет тюрьмы, способной вместить девятнадцать человек?

— Отведем их в трактир, — распорядился шериф, — и покончим с ними сегодня же. Соберем суд, выберем присяжных и приведем приговор в исполнение тут же, на месте. Мы имеем дело с исключительным злодеянием, поэтому и поступим исключительным образом.

О решении шерифа немедленно передали на улицу. Толпа зашевелилась и двинулась по направлению и трактиру: каждый хотел занять место поудобнее. Многим не удалось попасть в зал, и они устроились на ступеньках лестницы, в коридоре и снаружи у окон. Куклуксклановцев приветствовали столь горячо, что охране пришлось крепко поработать, чтобы в конце концов уберечь подопечных от рукоприкладства публики. С трудом мы пробились в большой и низкий зал трактира, предназначенный для танцев. Возвышение для оркестра уже было занято зеваками; пришлось их прогнать, чтобы поставить там скамью для подсудимых и стол для присяжных. С пленников сняли капюшоны, и оказалось, что в шайке не было ни одного человека из ближайших окрестностей.

Собранный на скорую руку суд состоялся из председателя, чью роль взял на себя шериф, обвинителя, защитника, секретаря и присяжных. Свидетелями выступили оба Ланге, Кортесио, еще несколько человек из местных жителей, Олд Дэт и я. Основным доказательством вины послужило личное оружие пленников — все их револьверы и ружья оказались заряженными. Открывая процесс, шериф заявил, что, поскольку дело необычное, следует отступить от обычных формальностей и не приводить к присяге свидетелей, ибо «мораль обвиняемых столь низка, что таким высоконравственным и уважаемым джентльменам, как мы, не стоит обременять себя клятвой». Тем более что, по его мнению, в зале собрались (конечно, за исключением членов ку-клукс-клана) только те, чья добропорядочность и убеждения не вызывают никаких сомнений, что он и отмечает, к своему великому удовлетворению. Зал встретил откровенную лесть рукоплесканиями, долговязый раскланялся, а я заметил в зале несколько человек, чьи разбойничьи лица отнюдь не подтверждали высокопарные слова шерифа.

Суд начался допросом свидетелей. Олд Дэт в подробностях изложил, события той ночи, мы же ограничились тем, что подтвердили его рассказ. После нас выступил обвинитель и, основываясь на наших словах, упирал на принадлежность обвиняемых к запрещенной организации, которая преднамеренно подрывает общественный порядок, разрушает государственные устои и преступает закон. Подобные преступления караются длительным или даже пожизненным заключением, а иногда и смертной казнью. Только за принадлежность к тайному союзу закон предусматривает наказание от десяти до двадцати лет тюремного заключения. Кроме того, имеются отягчающие обстоятельства. Было доказано, что обвиняемые покушались на жизнь бывшего офицера армии Севера, намеревались нанести увечья двум уважаемым гражданам и сжечь дотла всю Ла-Гранху — да благословит Господь этот город. В их намерения также входило повесить двух мирных и достопочтенных джентльменов, — тут он повернулся в нашу сторону и сначала отвесил поклон Олд Дэту, а затем мне, — каковые намерения, будь они осуществлены, безусловно, повлекли бы за собой смерть повешенных, что следует наказать самым строгим образом, так как именно этим джентльменам город обязан своим спасением. Итак, вина подсудимых доказана, и обвинитель требует воздать им по заслугам и предлагает несколько членов клана, отобранных по усмотрению суда, «подвесить за шею веревкой, пока жизнь не покинет их тела», а остальных подвергнуть телесному наказанию, «дабы мораль их укрепилась», а потом заключить в тюрьму с толстыми стенами и прочными решетками, чтобы впредь они не могли вредить ни государству, ни честным гражданам.

Обвинитель раскланялся под рукоплескания, и его место занял защитник.

Председатель совершил ошибку, сказал защитник, не спросив у обвиняемых, кто они и откуда. Он советует шерифу исправить упущение, ибо необходимо знать, кого предстоит повесить, а кого посадить в тюрьму, хотя бы для того, чтобы должным образом составить бумаги на казнь и засвидетельствовать смерть казненных.. (Замечание было блестящее, и я мысленно согласился с ним.) Он не отрицает преступных намерений шайки и признает, что все, сказанное шерифоом, — правда, и только правда но ведь замыслы ку-клукс-клана не осуществились. Поэтому ни в коем случае нельзя требовать смертного приговора или пожизненного заключения. Он спрашивает собравшихся, причинило ли само намерение ущерб кому-либо? И может ли намерение вообще причинить ущерб? Конечно, нет. Но раз никто не пострадал, он вынужден просить суд освободить обвиняемых из-под стражи, что подтвердит наше человеколюбие и приверженность духу и букве закона.

Речь защитника встретили криками «ура». Он раскланялся с гордым видом, словно ему рукоплескал весь мир.

Снова взял слово председатель. Он, оказывается, умышленно не спросил имена обвиняемых, будучи уверен, что те попытаются ввести его в заблуждение. Поэтому он предлагает составить одну-единственную бумагу о казни: «Повешено девятнадцать членов ку-клукс-клана. Вина казненных доказана полностью». Конечно, он согласен с замечанием защитника: мы имеем дело с неосуществленным намерением. Именно в этом русле и будет вестись судебное разбирательство, однако следует помнить, что их преступные замыслы так и остались замыслами только благодаря вмешательству двух присутствующих в зале джентльменов. (Поклон в нашу сторону.) Вместе с тем намерения тоже представляют определенную опасность, и за это виновные должны понести наказание. У председателя нет ни времени, ни охоты затягивать решение, до бесконечности взвешивая доводы обвинителя и защитника. И вообще, не стоит уделять так много внимания шайке, которая, несмотря на численность в девятнадцать человек и целый арсенал оружия, позволяет взять себя в плен всего лишь двоим смельчакам. Его, шерифа, обвинили в тайном пособничестве ку-клукс-клану, он хочет снять с себя любые подозрения и приложит все усилия, чтобы обвиняемые были посрамлены, опозорены и больше никогда не смели появляться в Ла-Гранхе. И он спрашивает присяжных, виновны ли подсудимые в том, что намеревались убить, ограбить, нанести увечья и совершить поджог? Он просит судей не тянуть с ответом, ибо в зале собрались почтенные граждане, с нетерпением ждущие приговора.

Его язвительную речь встретили бурными аплодисментами. Присяжные отошли в угол зала, посовещались несколько минут и объявили: виновны!

Шериф тут же приказал вывернуть карманы обвиняемых и пересчитать изъятые деньги, затем пошептался с секретарем, обвинителем и защитником и немедля объявил приговор:

— Джентльмены! Подсудимые признаны виновными. Но, учитывая, что их намерения не были осуществлены, и принимая во внимания обращение защиты к нашему чувству человеколюбия, мы решили не наказывать их по закону…

Обвиняемые вздохнули с облегчением, зато в публике прокатилась волна возмущения. Шериф, не обращая внимания на негодующие возгласы, продолжал:

— Как я уже отметил, одно лишь намерение совершить преступление подлежит наказанию, и хотя мы никого не повесим и никого не посадим в тюрьму, вы все-таки должны на будущее обезопасить себя от подобных выходок. Итак, мы решили изгнать их за пределы штата Техас, чтобы они никогда больше не осмелились показаться нам на глаза. Поэтому я приказываю: остричь им волосы и сбрить бороды и усы! Думаю, что среди вас найдется много охотников сделать это собственноручно. Будет лучше, если приговор приведут в исполнение те, кто никогда не держал в руках ножниц. Прошу принести из дому инструменты.

Зал захохотал. Кто-то крикнул в распахнутое окно:

— Несите ножницы! Мы подстрижем их по последней моде!

Не могло быть никаких сомнений в том, что все бросятся домой за инструментами. Так оно и оказалось. Со всех сторон с громкими криками люди несли садовые и овечьи ножницы.

— Суд также постановил, — говорил шериф, — силой отвести виновных на пароход, который только что прибыл из Остина и ранним утром отплывает в Матагорду. Там они пересядут на любое другое судно, с тем чтобы никогда не возвращаться в Техас. С этой минуты до того, как они покинут пределы штата, им запрещается снимать ку-клукс-клановскую униформу, чтобы всем встречным было ясно, как техасцы расправляются с членами банды. Все это время они будут связаны и получат хлеб только в Матагорде. Билеты на пароход будут оплачены из их же средств, составляющих круглую сумму в три тысячи долларов, нажитых, по-видимому, грабежом. Кроме того, все их имущество пойдет с молотка, в первую очередь оружие. Аукцион проведем прямо сейчас, а на деньги от распродажи закупим пиво, чтобы уважаемые леди и джентльмены могли освежиться глотком живительной влаги во время танцев, которые начнутся после суда. А на заре под музыку и похоронные песни проводим всю шайку на пароход. Они будут присутствовать на нашем балу, оставаясь на своих «почетных» местах. Если защита хочет опротестовать решение суда, мы с удовольствием ее выслушаем, но просим высказываться покороче, не то некогда будет стричь, проводить торги и танцы.

Радостные крики, сопровождавшие оглашение решения суда, перешли в рев. Потребовалось немало времени, чтобы утихомирить не на шутку расходившуюся публику. Наконец защитник смог говорить:

— Что касается наказания моих подзащитных, я должен признать, что оно слишком сурово, хотя и смягчено обещанием подать пиво и начать танцы, поэтому от имени тех, кого я защищаю, заявляю, что полностью согласен с приговором суда, и надеюсь, что он произведет целебное воздействие на мораль подсудимых и поможет им вернуться к добропорядочной жизни. Одновременно предостерегаю моих подопечных от необдуманных попыток вновь посетить наш штат и тем более город, ибо я откажусь брать их под защиту, и тогда без опытного адвоката они не отделаются так дешево. Что же касается моего вознаграждения, то я желал бы получить по два доллара с клиента, что в итоге составит тридцать восемь долларов. Думаю, можно даже обойтись без расписки, если требуемая сумма будет мне вручена незамедлительно и при свидетелях. Половину из этих денег я беру себе, а другая пойдет в оплату за свет и зал для танцев. Джентльмены проходят по билетам стоимостью пятнадцать центов — из этих денег мы заплатим музыкантам. дамы, разумеется, приглашаются бесплатно.

Я чувствовал себя как во сне. Неужели все это происходит на самом деле? У меня не было основания не доверять собственным глазам: защитник получал свой гонорар, многие помчались домой, чтобы привести жен на бал, зал наполнялся людьми со всякого рода ножницами. Поначалу я возмутился, но вскоре поостыл и смеялся от всей души. Олд Дэт тоже похохатывал, довольный решением суда. Членов ку-клукс-клана обрили, остригли и тут же приступили к аукциону. Ружья были проданы быстро и за хорошую цену, остальные предметы из арсенала шайки тоже нашли своих покупателей.

В зале стало неимоверно шумно и тесно. Одни пытались войти, другие выйти, не обошлось без толкотни и тумаков. Трактир не мог вместить и десятой части желающих. Наконец появился оркестр: кларнет, скрипка, труба и старый фагот. Музыканты уселись в углу и принялись настраивать свои допотопные инструменты, я сразу же составил далеко не лучшее мнение об их мастерстве. Я хотел было улизнуть, тем более что в зале уже появились дамы, но Олд Дэт и слышать об этом не желал, хвастливо утверждая, что именно мы являемся героями дня и непременно должны насладиться жизнью после трудностей и опасностей. Шериф тоже удержал меня, заявив, что жители Ла-Гранхи обидятся, если мы откажемся танцевать в первом котильоне. Он уже успел представить Олд Дэту и мне свою жену и дочь, заметив при этом, что они прекрасно танцуют. Поскольку я выбил ему два «последних» зуба, а он изрядно поколотил меня, мы, по его мнению, должны были испытывать друг к другу чуть ли не родственные чувства. Он уверял меня, что расстроится, если я покину бал, к тому же он обещал нам отдельный стол. Как тут быть?

Я понял, что «герою сегодняшнего дня» никак не избежать участия в пресловутом котильоне, а может быть, и в нескольких других танцах.

Добряк шериф явно радовался тому, что нас опекали хранительницы его домашнего очага. Он нашел нам стол, у которого был один, но зато большой недостаток: это был столик на четвертых, и тем самым мы полностью и окончательно оказались в плену у дам. Особое положение их мужа и отца придавало дамам надменность и достоинство. Матери было за пятьдесят, не теряя времени, она орудовала спицами и только один раз раскрыла рот, чтобы ни к селу ни к городу помянуть кодекс Наполеона. Дочери было под тридцать, она принесла томик стихов и читала его, несмотря на невероятный шум в зале. Она удостоила Олд Дэта суждением о французском поэте Беранже, что, видимо, должно было свидетельствовать о живости ее ума, но, когда старый вестмен совершенно серьезно заверил ее, что никогда не имел чести беседовать с упомянутым джентльменом, барышня замолчала и не произнесла больше ни слова. От пива наши дамы отказались, но, когда шериф принес им два стаканчика бренди, их острые мизантропические лица просветлели.

Вскоре долговязый шериф подошел к нам, толкнул меня, по своему обыкновению, в бок и шепнул:

— Принимайтесь за дело: пора танцевать котильон.

— А дамы нам не откажут? — спросил я, втайне рассчитывая на несговорчивость женщин.

— Ну что вы? Дам я заранее предупредил.

Скрепя сердце я встал, поклонился дочери, промямлил что-то о великой чести, удовольствии и предпочтении и получил в руки томик стихов, а в придачу и саму барышню.

Олд Дэт взялся за дело с уверенностью бывалого человека, по-свойски обратившись к матери:

— Ну что ж, пойдемте танцевать. Вы как предпочитаете, вправо или влево? Мне все равно, я одинаково прыгаю в любую сторону.

Лучше умолчать, как мы танцевали, какой ущерб нанес заведению мой друг, падая вместе с партнершей, как джентльмены постепенно набрались. Замечу только, что к восходу солнца запасы трактирщика иссякли.

Шериф, однако, заверил всех, что деньги еще остались и что, как только к вечеру запасы пополнят, можно будет продолжать веселье.

Когда объявили, что пора вести куклуксклановцев на пароход, дамы вскочили с мест.

Шествие происходило в строго определенном порядке: впереди шли музыканты, за ними — судьи, затем — члены ку-клукс-клана в своих нелепых балахонах, далее — свидетели, то есть мы, а за нами вся остальная публика, словом, целая толпа.

Американцы — странные люди, они всегда добиваются своего. Все участники шествия, за исключением разве что пастора и дам, где-то успели раздобыть рожки, дудки и прочие инструменты. Когда все встали на места и шериф подал знак двигаться вперед, музыканты, шедшие в голове, заиграли мотив известной песенки «Янки дудль», остальные в меру способностей подыграли, и в конце концов все это стало напоминать кошачий концерт. Свист, пение, рев и звуки немилосердно терзаемы? инструментов создавали не поддающуюся описанию кар тину. Вскоре мне уже казалось, что я попал в сумасшедший дом.

Медленным шагом наша «похоронная» процессия приблизилась к реке. Куклуксклановцев сдали с рук на руки капитану, и тот взял их под стражу, а пассажиры, знающие о злодеяниях бандитов не понаслышке, выделили из своих рядов дюжих часовых.

Когда пароход отчалил, оркестр грянул бравурный туш, а публика завыла и заулюлюкала. Пока все прощались с «дорогими гостями» и глазели на отходящий от причала пароход, я взял под руку Олд Дэта, и мы вместе с Ланге и его сыном отправились домой, чтобы немножко отдохнуть перед дорогой. Однако проспали дольше, чем намеревались, что меня сильно расстроило.

— Не огорчайтесь, сэр, — успокаивал меня Олд Дэт. — Когда такой старый охотничий пес, как я, берет след, он уже не потеряет его, пока не выйдет на зверя. Положитесь на меня.

— Полностью доверяю вашей опытности, сэр, — отвечал я, — но мы задержались с отъездом, и Гибсон уйдет далеко вперед.

— Он от нас не уйдет. Не все ли равно, днем раньше или днем позже мы его поймаем? Не падайте духом, меня не зря прозвали Олд Дэтом.

Я верил, что он сдержит свое слово, и все-таки обрадовался, когда за обедом Ланге предложил отправиться в путь вместе.

— Мы не будем вам в обузу, — уверял он нас. — И я и сын умеем обращаться с оружием и ухаживать за лошадьми, люди мы не трусливые и не бросимся наутек, встреться нам по дороге хоть белые, хоть краснокожие, хоть сам черт. Возьмите нас с собой. По рукам?

Мы согласились без колебаний.

Потом пришел сеньор Кортесио, проспавший в то утро больше нашего, и пригласил нас посмотреть лошадей.

— Вот этот молодой человек пытается убедить меня, что знает толк в лошадях, — ворчал Олд Дэт. — Может быть, он и умеет лихо гарцевать, но у меня есть особое чутье на лошадей. Покупая коня, я часто выбираю такую страшную на вид клячу, что другие просто диву даются. Но я-то знаю, что делаю: мой нюх меня ни разу не подвел.

В конюшнях Кортесио Олд Дэт заставил меня проехаться верхом на всех лошадях, а сам при этом внимательно приглядывался и приценивался. В конце концов, полагаясь на свое чутье, он отверг всех предложенных нам коней.

— На вид они гораздо лучше, чем на самом деле. Но через несколько дней пути их пришлось бы бросить. Мы купим вон ту светло-гнедую пару жеребцов. Хотя они и не молоды, зато стоят дешево.

— Да ведь это не верховые лошади, а упряжные клячи! — с обидой воскликнул Кортесио.

— Простите за резкость, сеньор, но вы в лошадях ничего не смыслите. Эти жеребцы знакомы с прерией, но побывали в плохих руках. Они не задохнутся и не упадут замертво от длительной скачки. Их мы и берем, спорить тут не о чем, дело сделано!

Глава III. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

Несколько дней спустя пятеро всадников мчались по местности, где проходит южная граница между техасскими округами Медина и Уорд. Во главе кавалькады скакали двое белых, одетых почти как близнецы, если не считать, что одежда младшего была несколько новее, чем у старшего, выглядевшего живым скелетом. Их светло-гнедые жеребцы бежали резвой рысью и время от времени весело пофыркивали, словно давая понять, что долгий изнурительный бег им нипочем. В следующей паре читатель легко узнает отца и сына. Их крепкие тела обтягивали такие же одинаковые одежды, но не кожаные, а шерстяные. На головах у них были широкополые фетровые шляпы, а оружие состояло из ружей, ножей и револьверов. Путешествующий с белыми всадниками жилистый негр был одет в легкий и удобный костюм темного полотна, над его кудрями высился блестящий цилиндр, в руках он держал двустволку, а за пояс заткнул мачете — длинный саблевидный нож, каким пользуются в Мексике.

Читатель уже угадал имена первых всадников: Олд Дэт, Ланге с сыном и я. Негр — не кто иной, как слуга Кортесио, тот самый, что в памятный нам вечер открыл дверь в дом вербовщика. Сеньор Кортесио, узнав, что оба Ланге решили пуститься в путь вместе с нами, пришел к нам в последний день нашего пребывания в Ла-Гранхе и попросил взять с собой его слугу Сэма.

Признаться, просьба нас насторожила, но Кортесио развеял наши сомнения, объяснив, что получил из Вашингтона очень важное сообщение, которое необходимо срочно передать дальше в Чиуауа. Никто не справится с поручением лучше, чем Сэм, преданный слуга, который уже много лет служит верой и правдой своему господину и не раз переходил границу, мужественно перенося тяготы и невзгоды опасного путешествия. Сэм не будет нам обузой, уверял нас Кортесио, напротив, он может оказаться полезным, так как по характеру покладист, послушен и всегда готов оказать услугу. Доверить же письмо нам Кортесио ни в коем случае не может — не в обиду будет сказано — только потому, что тот же гонец должен привезти и ответ.

Мы согласились на просьбу мексиканца и не пожалели. Еще много лет назад Сэму приходилось перегонять по Мексике стада скота, и с тех пор он прекрасно ездил верхом. Обходительный и услужливый чернокожий, кажется, привязался ко мне, так как бросался помогать мне во всем, за что бы я ни взялся.

Олд Дэт посчитал искать следы Гибсона в прерии ненужной тратой времени: мы знали, куда направился последний отряд добровольцев, высланный Кортесио в помощь Хуаресу. Поэтому вестмен решил не повторять их путь, а кратчайшей дорогой выйти к Рио-Нуэсес возле Орлиного ущелья, где, как он был убежден, добровольцы должны были обязательно пройти. Следовало торопиться, так как мошенник значительно опередил нас; мне не верилось, что мы сумеем настигнуть его, но Олд Дэт успокоил меня, сказав, что в тех местах неспокойно и не везде мексиканские новобранцы смогут проехать без опаски, из-за чего им придется избегать поселений и часто делать большой крюк. У нас же не было причин петлять и скрываться, так что не составляло труда наверстать упущенное время.

За шесть дней мы сумели покрыть расстояние в двести миль, чего никто, кроме Олд Дэта, на свой страх и риск выбравшего светло-гнедую пару, и предположить не мог. Попав на просторы прерий Запада, кони преобразились. Свежая трава, степной простор придали им сил. Они резво бежали, оживая на глазах, и, казалось, становились моложе. Олд Дэта прямо распирало от сознания того, что его «конское чутье» на этот раз не подвело.

Мы миновали Сан-Антонио, пересекли напрямик округ Медина. Поначалу наш путь вел к Рио-Леона, главному притоку реки Фрио, неподалеку от впадения Тарки-Крик в Рио-Нуэсес. Гора Леоне с фортом Индж у ее подножия осталась к северо-западу от нас, и мы надеялись вскоре выйти на след Гибсона и его спутников,

Одно удовольствие мчаться по ровной, как блюдце, прерии. Прозрачный, чистый воздух позволяет видеть далекую четкую линию горизонта. Постоянно двигаясь на юго-запад, мы внимательно вглядывались в даль, не озираясь по сторонам, поэтому слишком поздно заметили, что нас преследуют. На шестой день путешествия Олд Дэт поднес руку к глазам козырьком, а затем ткнул пальцем направо и сказал:

— Взгляните туда, джентльмены. Как вы думаете, что это такое?

Мы посмотрели в указанном направлении и заметили черную точку, приближающуюся к нам, казалось, очень медленно.

— Гм! — промычал в ответ Ланге-старший, прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца. — Похоже, там пасется какое-то животное.

— Ну конечно, — улыбнулся Олд Дэт. — Животное! К тому же пасется! Ваши глаза никак не приноровятся к расстояниям в прерии. Между нами около двух миль, а это значит, что это не одно животное. Иначе мы получим зверя размером в пять слонов. Бизоны здесь не водятся, а если какое-то стадо и забредет случайно, то не в это время года, а весной или осенью. У вас нет опыта, и вы не различаете движущиеся предметы. Бизоны и мустанги, когда пасутся, щиплют траву и идут медленно, шаг за шагом. А я готов держать пари, что кто-то мчится к нам галопом.

— Не может этого быть, — возразил Ланге.

— Ну что же, — сказал Олд Дэт, — раз белые ошибаются, послушаем мнение чернокожего. Что думаешь ты, Сэм?

Негр, до сих пор молчавший, не задумываясь ответил:

— Это быть всадники, масса. Четыре, пять или шесть.

— Согласен с тобой. Может, это индейцы?

— О нет! Индеец прямо не ходить к белому. Он сначала прятаться, приглядываться, а потом подкрадываться. Всадники скакать к нам напрямик, значит, это белые люди.

— Ты прав, Сэм. Я рад, что твой разум намного светлее твоей кожи.

— О, масса… — смутился Сэм, обнажив зубы в широкой улыбке. Похвала Олд Дэта явно польстила ему.

— Но если какие-то белые скачут к нам, мы должны подождать их, — заметил Ланге.

— Ни в коем случае! — возразил вестмен. — Очевидно, что они едут не по нашему следу, а несколько южнее, намереваясь перехватить нас по пути. Не стоит терять время понапрасну, поджидая их. Вдруг это солдаты из форта Индж? Тогда нам нечего радоваться встрече.

— Но почему?

— Потому что встреча с ними не сулит нам ничего хорошего. Отсюда до форта Индж чертова уйма миль, а если комендант высылает патруль так далеко, значит, жди неприятностей. Скоро вы сами убедитесь.

И мы пустились в дальнейший путь, не прибавляя, но и не убавляя шагу. Черная точка постепенно приближалась к нам и в конце концов распалась на несколько более мелких, которые быстро увеличивались в размерах. Вскоре уже можно было различить отдельных всадников, а спустя пять минут мы рассмотрели мундиры и услышали окрик, приказывающий нам остановиться.

Это были пятеро драгунов и их вахмистр.

— Куда вы мчитесь сломя голову? — спросил он, осаживая лошадь. — Вы не заметили нас?

— Почему же? — хладнокровно вопросом на вопрос ответил Олд Дэт. — Заметили. Но не поняли, почему это мы должны вас дожидаться.

— Потому что нам необходимо выяснить, кто вы такие.

— Разве вы не видите? Мы белые люди и путешествуем на юг. Вам достаточно?

— Тысяча чертей! — взорвался вахмистр. — Вам вздумалось шутить со мной?

— Мне не до шуток, — улыбнулся Олд Дэт. — Мы в прерии, а не в воскресной школе, и вы не учитель, чтобы делать нам замечания, приказывать и пороть за непослушание.

— У меня есть предписание начальства, и вы обязаны назваться.

— А если мы откажемся?

— Мы сумеем заставить вас открыть свои имена, даже если придется прибегнуть к силе.

— Вы действительно способны на это? Вы очень решительно настроены, я рад за вас, но не советую и пытаться. Мы свободные люди в свободной стране, господин вахмистр! И я хочу посмотреть на человека, который совершенно серьезно заявит мне, что я обязан, — слышите, обязан! — беспрекословно выполнять его приказы. Да я растопчу его копытами моего коня!

Глаза Олд Дэта вспыхнули, он дернул поводья, поднимая светло-гнедого на дыбы, и животное, послушное всаднику, угрожающе нависло над вахмистром. Тот рванул своего коня назад и уже открыл было рот, чтобы вспылить, но старик не позволил ему произнести ни слова.

— Я уже не говорю о том, что гожусь вам в отцы, а может быть, и в деды, значит, опыта у меня побольше вашего, и пережил я столько, сколько вам и за всю жизнь не пережить. Вы хотели прибегнуть к силе? Неужели вы думаете, что наши ножи сделаны из марципана, револьверы — из шоколада, а пули — из сахара? Поверьте, наши сладости вам не переварить. Вы говорите, что действуете по предписанию начальства. Охотно верю и не имею ничего против предписаний. Однако скажите, вам разве приказывали орать на вестменов, как на новобранцев? Мы не отказываемся от беседы с вами, но не мы вас искали, поэтому потрудитесь вспомнить уроки вежливости.

Олд Дэт пристыдил вахмистра. Читая нравоучение, старик изменился до неузнаваемости.

— Не сердитесь, — примирительно сказал вахмистр. — Я не хотел обидеть вас.

— Судя по вашим словам, вы полностью забыли уроки вежливости.

— Только потому, что здесь не великосветский салон. В прерии полно всякого сброду, и мы, как на переднем крае, должны поддерживать порядок.

— Полно всякого сброда? Значит, вы и нас причисляете к сброду? — взорвался старик.

— Не могу сказать ни да, ни нет. Человек с чистой совестью без колебаний называет свое имя. Вы же не хотите отвечать прямо. Сейчас здесь на каждом шагу можно встретить тех, кто пытается пробраться к Хуаресу. Этим людям нельзя доверять.

— Как я понял, вы сторонники сецессиона и южных штатов?

— Надеюсь, и вы тоже.

— Что касается меня, то я сторонник всякого честного человека, борющегося с негодяями. А что касается того, кто мы и откуда, то мы не делаем из этого тайны. Мы едем из Ла-Гранхи.

— То есть вы техасцы, а Техас всегда стоял на стороне Юга. Я очень рад встретить истинных патриотов.

— Истинных патриотов! Черт побери! Для вахмистра вы выражаетесь слишком высокопарно. Но настало время представиться. Я не стану называть все пять имен, вы все равно их сразу же забудете, а назову только свое. Мне кажется, его вы запомните. Я старый вестмен, которого обычно называют Олд Дэт.

Его имя произвело сильное впечатление. Вахмистр подпрыгнул в седле и вытаращил глаза на старика. Остальные солдаты тоже уставились на него с удивлением, смешанным с любопытством. Наконец вахмистр оправился от изумления и выдавил:

— Олд Дэт! Шпион Севера!

— Сэр! — угрожающе крикнул Олд Дэт. — Думайте, что говорите. Берегитесь! Если вы когда-нибудь слышали обо мне, то должны знать, что я не терплю оскорблений. Я пожертвовал делу Севера мое состояние, кровь и жизнь, потому что я так хотел и потому что считал и до сих пор считаю идеи Севера единственно правильными. Слово «шпион» означает несколько иное, чем вам кажется. И если такой мальчишка, как вы, бросает мне в лицо оскорбление, то я не бью его по физиономии сразу же только потому, что мне его жаль. Олд Дэт никогда не боялся ни шести, ни десяти, ни целого эскадрона драгунов. К счастью, ваши товарищи производят впечатление более рассудительных людей, чем их командир. Надеюсь, они расскажут коменданту форта, что вы встретили Олд Дэта и обругали старика. Он вам покажет, где раки зимуют.

Его слова произвели нужное впечатление. Олд Дэт, по-видимому, рассчитывал на то, что комендант окажется поумнее своего подчиненного. Вахмистр не мог не упомянуть в рапорте о нашей встрече и ее исходе. Что может быть поучительнее и важнее для командира патруля, чем беседа с известным охотником и следопытом? От кого еще в прерии можно услышать новости, получить дельный совет? Таких знаменитых вестменов, как Олд Дэт, офицеры обычно считают равными себе и принимают их с почестями.

Тупой служака наконец-то понял, что сел в лужу, покраснел и смутился. Олд Дэт тем временем продолжал, стараясь еще больше пристыдить вахмистра:

— Я уважаю ваш мундир, но моя потертая куртка стоит не меньше. Кто сейчас комендант в форте Индж?

— Майор Уэбстер, сэр.

— Тот, что еще два года тому назад служил в чине капитана в форте Риплей?

— Он самый.

— Передайте ему от меня привет. Мы с ним старые приятели и когда-то соревновались в стрельбе по мишеням. Дайте-ка мне вашу записную книжку, я напишу ему несколько слов. Думаю, он будет несказанно рад, что один из его подчиненных обозвал Олд Дэта шпионом.

Вахмистр не знал, что делать. Он с трудом сглотнул и выдавал из себя:

— Сэр, уверяю вас, я не хотел вас обидеть. Сами знаете, жизнь у нас не сахар, поэтому иногда бывает трудно сдержаться.

— Вот это звучит намного вежливее, поэтому давайте начнем наш разговор сначала. Как у вас в форте с сигарами?

— Хуже некуда. Табак, увы, кончился еще неделю назад.

— Это очень плохо. Солдат без табака — полсолдата. У моего товарища полная сумка сигар. Попросите его выделить малую толику из запаса.

Вахмистр и его люди с вожделением посмотрели на меня. Я достал горсть сигар, наделил ими солдат и поднес огня. Вахмистр затянулся с блаженным видом, поблагодарил меня кивком головы и сказал:

— Такая сигара что трубка мира. Мне кажется, я готов простить обиду злейшему врагу, если он после многодневного табачного поста угостит меня в прерии сигарой. Но вернемся к нашим делам. Времени у нас мало, поэтому мне хотелось бы узнать от вас последние новости. Видели ли вы следы индейцев?

— Нет, не видели. Да и сомнительно, чтобы в этих краях появились индейцы, — ответил Олд Дэт.

— У нас, например, есть веские основания считать, что они где-то здесь поблизости. Краснокожие опять выкопали топор войны.

— Тысяча чертей! Это плохо. А какие племена?

— Команчи и апачи.

— Самые жестокие. А мы находимся как раз на границе между их владениями. Когда ножницы смыкаются, больше всех достается тому, кто посередине.

— Да, будьте осторожны. Мы уже выслали людей за подмогой и новым запасом продовольствия. И днем и ночью патрулируем окрестности, приходится подозревать всех и выяснять, кто честный человек, а кто разбойник. Поэтому еще раз просим извинить нас.

— О, мы уже все забыли. Но скажите, почему краснокожие встали на тропу войны?

— Всему виной этот чертов, извините, сэр, может, вы о нем иного мнения, президент Хуарес. Вы, наверное, слышали, что ему пришлось отступить до Эль-Пасо: французы выгнали его из Чиуауа и Коауилы. Он бежал от них, как енот от собак, а они шли за ним по пятам до самой Рио-Гранде и в конце концов взяли бы в плен, не вмешайся наш президент. Все покинули Хуареса, даже его соплеменники индейцы, а ведь он краснокожий.

— Апачи тоже?

— Нет. По совету их молодого вождя Виннету они не встали ни на его сторону, ни на сторону французов. А так как апачи ни во что не вмешиваются, агентам Базена ничего не стоило натравить команчей на Хуареса. Отряды команчей перешли границу Мексики, чтобы покончить с его сторонниками.

— Вы хотите сказать, чтобы грабить, убивать, жечь и разорять. Команчам нет дела до Мексики, их стоянки и охотничьи угодья находятся по эту сторону Рио-Гранде. Но раз господа французы нанимают их, то что удивительного в том, что индейцы пользуются возможностью пограбить мирных жителей. Не мне судить, кто из них больше виноват.

— И не мне. Итак, команчи перешли границу и сделали то, что от них требовалось. На обратном пути они наткнулись на лагерь апачей, которых всегда считали своими смертельными врагами. Они перестреляли всех, кто оказал сопротивление, а остальных повели в плен вместе с лошадьми.

— И что же произошло дальше?

— Дальше? Дальше как обычно, сэр. Мужчин, как это водится у краснокожих, привязали к столбам поток.

— Так… Господа французы заварили кашу. Апачи, конечно, выступили в поход, чтобы отомстить?

— Нет, ведь всем известно, что апачи — трусы.

— Впервые слышу! Насколько мне известно, они не способны проглотить обиду.

— Они выслали нескольких воинов на переговоры с вождями команчей. Встреча произошла у нас.

— В форте Индж? Почему?

— Это была нейтральная территория.

— Понимаю. И вожди команчей явились?

— Да. Пять вождей под охраной двадцати воинов.

— А сколько было апачей?

— Трое.

— А сколько воинов их охраняло?

— Они прибыли без охраны.

— А вы говорите, что апачи — трусы. Три человека отважились пойти на встречу с двадцатью пятью врагами. Сэр, если вы хоть немного знаете индейцев, то должны признать, что это отчаянно смелые люди. Чем же закончилась встреча вождей?

— К сожалению, не миром. Краснокожие повздорили, команчи напали на апачей, зарезали двоих, а третий, несмотря на раны, сумел добраться до лошади, перелетел через забор высотой в сажень — и был таков. Команчи бросились за ним в погоню, но не догнали.

— И все это происходило на нейтральной территории, под защитой солдат форта и присмотром майора армии Соединенных Штатов? Команчи поступили вероломно, и стоит ли удивляться, что апачи соберутся в большие отряды и выступят в поход. А как команчи отнеслись к вам?

— Вполне дружелюбно. Прежде чем покинуть форт, вожди уверили нас, что белые — их друзья, а сражаться они будут только с апачами.

— Когда произошла эта кровавая встреча краснокожих?

— В понедельник.

— Сегодня пятница, прошло уже четыре дня. Как долго команчи оставались в форте?

— Не более часу после того, как убежал раненый апач.

— И вы их отпустили восвояси? После того как они попрали божеские и человеческие законы? Майору следовало взять их под стражу за убийство и сообщить о случившемся в Вашингтон. Я отказываюсь понимать его.

— Утром того дня он уехал на охоту и вернулся в форт только к вечеру.

— Чтобы не быть свидетелем преступления и вероломства! Как мне это знакомо! Как только апачи узнают, что команчи беспрепятственно покинули форт, я и гроша ломаного не дам за жизнь белого, попавшего к ним в руки.

— Не сгущайте красок, сэр. Если бы мы не позволили команчам уйти с миром, час спустя апачи потеряли бы еще одного из своих вождей.

— Еще одного из своих вождей? — переспросил Олд Дэт. — Вот оно что! Я, кажется, догадываюсь, кого вы имеете в виду. Стычка в форте произошла четыре дня тому назад, у краснокожего прекрасная лошадь, и он намного опередил нас.

— О ком вы говорите? — удивился вахмистр.

— О Виннету.

— Как вы догадались? Это действительно был он. Не успели команчи скрыться на западе, как мы увидели всадника, мчавшегося со стороны Рио-Фрио. Он завернул к нам, чтобы купить пороху, свинца и револьверных патронов. У краснокожего не было племенных знаков, а мы не знали его в лицо. Он услышал пересуды солдат, догадался о случившемся и обратился к случайно присутствовавшему при этом дежурному офицеру.

— Очень, очень интересно! — воскликнул Олд Дэт. — Как жаль, что меня там не было! И что же сказал индеец офицеру?

— Ничего особенного, если не считать угрозы: «Многие бледнолицые поплатятся за то, что здесь произошло. Вы не воспрепятствовали убийству и не наказали виновных». Сказав так, он покинул склад товаров и вскочил на коня. Офицер последовал за индейцем, чтобы полюбоваться, прекрасным вороным жеребцом, а тот повернулся и добавил: «Я буду честнее вас. Поэтому предупреждаю, что с сегодняшнего дня началась война апачей с бледнолицыми. Воины апачей мирно жили в своих вигвамах, когда коварные команчи внезапно напали на них, взяли в плен женщин и детей, забрали лошадей и пожитки, многих убили, а остальных отвели в свои селения, чтобы замучить у столбов пыток. Несмотря на это, старейшины апачей продолжали слушаться Великого Духа. Они не сразу выкопали топор войны, но послали к вам своих послов, чтобы говорить с вождями команчей. Вы отпустили убийц на свободу и тем самым стали нам врагами. Вы и будете повинны в крови ваших белых собратьев, не мы».

— Как это похоже на него! У меня такое чувство, будто я слышу его голос, — сказал Олд Дэт. — Что же ответил офицер?

— Он спросил имя краснокожего, и тот назвался вождем апачей Виннету. Офицер приказал немедленно закрыть ворота и схватить индейца, так как имел на это полное право: война была объявлена, а Виннету прибыл к нам в форт не в качестве парламентера. Но тот лишь рассмеялся, вздыбил лошадь, потоптал копытами нескольких человек, в том числе и офицера, перелетел через забор и умчался в прерию. Мы выслали в погоню за ним отряд, но солдаты вернулись ни с чем.

— Вот вам и начало войны. В случае победы апачей вам не позавидуешь: индейцы не пощадят никого. Больше никто вас не навещал?

— Третьего дня под вечер в форд завернул одинокий всадник, спешащий в Сабиналь. Я дежурил у ворот, поэтому прекрасно помню, что он назвался Клинтоном.

— Клинтоном?! Сейчас я вам его опишу, а вы скажете, тот ли это человек.

Олд Дэт описал внешность Гибсона, и вахмистр подтвердил, что приметы сходятся. Я тут же показал ему фотографию, на которой он без колебаний опознал Клинтона.

— Вы дали себя обмануть, — заявил Олд Дэт. — Мошенник вовсе не собирается в Сабиналь, а заехал к вам, чтобы разнюхать обстановку, в форте. Он состоит в шайке, о который вы упоминали. Поговорив с вами, он вернулся к товарищам, которые ждали его поодаль. Больше у вас ничего не произошло?

— Это все, что я знаю.

— Тогда наш разговор окончен. Передайте майору, что вы виделись со мной. Так как вы находитесь в его подчинении, вы не сможете повторить ему все то, что я думаю о случившемся в последнее время. Если бы он добросовестно выполнял свои обязанности, то предотвратил бы кровопролитие. К сожалению, все было наоборот. Прощайте, мальчик.

Олд Дэт пришпорил коня. Мы последовали за ним, на ходу прощаясь с драгунами.

Олд Дэт молчал, склонив голову на грудь и задумавшись. Солнце катилось к закату, до сумерек оставалось не более часу, и впереди виднелась прямая линия горизонта, словно огромный нож отделил небо от земли. Мы хотели в тот же день добраться до Рио-Леоне, но наступила темнота, а до цели было еще далеко. Это, по-видимому, беспокоило и старого вестмена, потому что он то и дело понукал лошадь, заставляя ее бежать размашистой рысью. Наконец, когда все увеличивающийся в размерах солнечный шар повис над землей, мы заметили на юге темную полосу, которая по мере приближения к ней становилась все шире и шире, а вскоре мы уже стали различать отдельные деревья, будто звавшие нас отдохнуть в тени своих крон. Песок пустыни сменился зеленой травой.

Наш предводитель разрешил лошади перейти на шаг и с видимым облегчением произнес:

— В здешних местах деревья растут только близ воды. Перед нами Рио-Леоне. Пора искать место для ночлега.

Мы въехали в рощицу, тянувшуюся вдоль берега узкой полосой. Река была не очень широка и не очень полноводна, однако из-за обрывистых берегов нам пришлось проехать вниз по течению, пока мы не нашли удобное для переправы место. Наши лошади уже вошли в воду, как вдруг старик, ехавший впереди, натянул поводья и склонился с седла, внимательно всматриваясь в дно реки.

— Так я и думал, — сказал он. — На камнях следов не остается, вот почему мы обнаружили их только здесь. Посмотрите на дно!

Мы спешились и сразу же заметили круглые, чуть больше ладони углубления в песчаном дне.

— Так это след? — спросил Ланге. — Может быть, здесь действительно прошла лошадь, но откуда вам знать, что на ней кто-то сидел?

— Сэм, погляди-ка ты на след. Что скажешь?

Негр, до сих пор скромно стоявший позади нас, подошел и вгляделся в дно.

— Здесь два всадника проехали через воду, — заключил он.

— А откуда тебе знать, что здесь проехали всадники?

— Дикий мустанг не ходить с железными подковами, а на такой лошади всегда сидеть всадник. Следы глубокие, значит, кони нести груз, нести люди. Кони сначала пройти через река друг за другом и только потом остановиться пить воду, значит, они слушаться поводья.

— Ты все замечательно объяснил, — похвалил вестмен негра. — Я сам лучше не смог бы. Всадники очень торопились, потому не дали лошадям напиться вдоволь, напоив их только на том берегу. Сейчас мы узнаем, зачем им было так спешить.

Пока мы беседовали, наши лошади жадно, огромными глотками, пили воду. Когда они утолили жажду, мы снова вскочили в седла и переправились на противоположный берег. Вода не доходила до стремян. Оказавшись на той стороне, зоркий и все подмечающий Олд Дэт воскликнул:

— А вот и причина их спешки! Присмотритесь внимательно к той липе. Кора со ствола содрана на высоту человеческого роста. А что это там на земле?

Мы посмотрели в указанном направлении и увидели два ряда вбитых в землю колышков, длиной и толщиной с карандаш.

— Знаете ли вы, для чего им понадобилось лыко и колышки? — продолжал Олд Дэт. — Взгляните, на земле валяются обрезки коры, а на колышках остались петельки. Перед вами ткацкий станок. Здесь соткали из лыка ленту, судя по колышкам, длиной в два локтя, а шириной в шесть дюймов. Индейцы используют такие тканые полосы для перевязки ран. Холодный сок липы снимает боль, а, высыхая, повязка из лыка стягивается так, что даже удерживает перебитые кости. Можно предположить, что один из всадников был ранен. Теперь же взгляните туда: на дне видны две ямы, здесь лошади валялись в воде; перед дальней и трудной дорогой индейцы снимают с лошадей седла и дают им искупаться. Итак, подведем итог. Два всадника на индейских лошадях так торопятся, что сначала переправляются через руку и только потом поят животных. Один из них ранен, и они перевязывают ему раны и немедленно пускаются в путь. Какой же можно сделать вывод, джентльмены? Попробуйте поднапрячь свои мозги, — обратился Олд Дэт ко мне.

— Попытаюсь, — ответил я, — но прошу вас не смеяться надо мной, если ошибусь.

— Ни в коем случае. Вы — мой ученик, и я не смею требовать от вас больше, чем вы знаете.

— Судя по повадкам лошадей, можно предположить, что всадники принадлежат к одному из индейских племен. Примем во внимание события в форте Индж: двоих апачей убили, третий был ранен, но сумел скрыться, затем там появился Виннету, и ему тоже пришлось бежать, из чего я делаю вывод, что молодой вождь нагнал своего раненого сородича и они вместе продолжили путь.

— Неплохо, — удостоил меня похвалы Олд Дэт. — Что вы еще можете сказать?

— Мне кажется, что апачи стремятся поскорее добраться к своим, чтобы сообщить об убийстве в форте и предупредить о нападении команчей. Они знали, что только здесь найдут лыко, поэтому торопились переправиться через реку и сначала перевязали рану и лишь потом дали напиться и отдохнуть лошадям.

— Именно так все и происходило. Я доволен вами. Уверен, что здесь проезжал Виннету и тот апач, что сумел уйти живым после стычки у вождями команчей. Сейчас уже слишком темно, чтобы искать их след в траве, но я догадываюсь, куда она направятся. Переправившись, как и мы, через Рио-Леоне, они кратчайшим путем поскачут к своим. Наш путь лежит туда же, поэтому мы еще встретим их следы. А сейчас займемся нашими делами и выберем место для ночлега. Завтра с рассветом мы уже должны быть на ногах.

Его опытный глаз быстро нашел большую поляну, окруженную кустами, поросшую густой травой. Мы расседлали лошадей, стреножили их и пустили пастись. Ужинали мы всухомятку. На мой вопрос, почему мы не разжигаем костер, Олд Дэт хитро улыбнулся и ответил:

— Я ждал от вас этого вопроса, сэр. Наверное, вы прочли не одну красивую историю Фенимора Купера и прочих авторов, пишущих благоглупости об индейцах. Как вам понравились их романы?

— Увлекательное чтение.

— Да, конечно, читаются они прекрасно. Усаживаешься поудобнее в кресло, кладешь ногу на ногу, закуриваешь трубку и раскрываешь книгу, взятую в библиотеке. Но когда вы попадаете в прерию на Диком Западе, там почему-то все оказывается по-другому, не таким, как в романах. Купер — талантливый писатель, и мне самому приятно почитать о Соколином Глазе. Он прекрасно сочетает поэзию и действительность, но на Диком Западе поэзией и не пахнет, вокруг одна суровая действительность. Помню, в одном из романов Купера есть великолепное описание костра, на котором печется сочная бизонья вырезка. Однако, скажу я вам, если мы попытаемся жить как в романах, к нам на запах дыма и горелого мяса сбегутся все индейцы с расстояния двух миль.

— Двух миль? Это же почти час езды.

— У вас еще будет возможность убедиться, каким тонким обонянием обладают краснокожие. Но если даже индейцы нас не учуют, то это сделают их лошади, обученные фырканьем предупреждать хозяина. Так ни за грош погиб не один вестмен, поэтому сегодня придется нам обойтись без поэтического костра.

— Но мне кажется, что нам нечего опасаться — индейцев поблизости нет и быть не может, команчи не успели покинуть свои стойбища, и пройдет еще немало времени, пока воины соберутся в отряды и выйдут на тропу войны.

— Вы рассуждаете удивительно мудро для гринхорна. Однако, к сожалению, вы забыли о трех немаловажных обстоятельствах: первое — мы углубились во владения команчей, второе — именно по этому пути их воины совершают набеги на Мексику, третье — отряды команчей уже готовы к началу войны. Неужели вы считаете их олухами, которые убивают вождей апачей, не подготовившись к походу? Я склоняюсь к мнению, что команчи напали на апачей не потому, что вдруг ни с того ни с сего потеряли голову от ярости, а потому, что хорошо обдумали этот шаг. Думаю, команчи уже вышли к Рио-Гранде, и боюсь, что Виннету будет трудно проскользнуть между ними незамеченным.

— Так вы собираетесь встать на сторону апачей?

— В глубине души — да. На них вероломно напали, и, в конечном счете, я очень расположен к Виннету, но все же из осторожности нам не следует кричать на всех углах, на чьей мы стороне, тем более предпринимать что-либо, не подумав дважды. Будет большой удачей, если мы доберемся до Мексики целыми и невредимыми, а уж о том, чтобы играть в кошки-мышки с краснокожими, вставшими на тропу войны, нечего и думать. У меня нет особых причин опасаться команчей. Они меня хорошо знают, я никогда не сделал им ничего плохого, не раз бывал у них, и всегда они принимали меня дружелюбно. Один из их вождей, Ойо-Колса, то Белый Бобр, обязан мне жизнью и обещал всегда помнить о том, что я спас его от верной смерти. Случилось это на Ред-Ривер, где на него напали чикесо и как пить дать сняли бы с него скальп, не приди я ему на помощь. Даже краснокожие не забывают такой услуги, что будет очень полезно, если мы встретим команчей и чем-то им не угодим. Придется тогда напомнить им о моей дружбе с вождем. К тому же у нас есть свои пусть небольшие, но все же козыри: нас пятеро и все, надеюсь, умеют пользоваться ружьями. Прежде чем дикарь прикоснется скальповым ножом к остаткам моей шевелюры, дюжина его сородичей отправится в Страну Вечной Охоты. Как бы то ни было, нам следует быть готовыми к любым неожиданностям и вести себя как на войне. Поэтому выставим часового и будем сменяться через час. Таким образом, каждому на сон останется пять часов, взрослому мужчине этого вполне достаточно.

Старик срезал пять травинок разной длины, мы потянули жребий и разыграли, кому и когда идти в караул. Мне выпала последняя смена. Тем временем наступила ночь, стало совсем темно. Но спать никому не хотелось. Я достал сигары, мы закурили и разговорились. Олд Дэт поведал нам несколько интереснейших и поучительных историй о собственной жизни.

Внезапно старый вестмен умолк, вслушиваясь в тишину. Тут и мы услышали, как одна из наших лошадей фыркнула, словно испугавшись чего-то.

— Что бы это могло быть? — пробормотал Олд Дэт. — Разве не говорил я Кортесио, что обе наши клячи в прерии не новички? Так фыркает только животное, знавшее руку вестмена, а это значит, что вблизи что-то неладное. Не глядите по сторонам, джентльмены, когда человек напрягает зрение, его глаза начинают блестеть, вражеский лазутчик может их заметить. Смотрите прямо перед собой и не суетитесь, а я тем временем нахлобучу шляпу на глаза и схожу узнаю, кто к нам пожаловал. Слышите? Опять!

Конь Олд Дэта снова фыркнул, а мой начал беспокойно бить копытами, словно хотел освободиться от пут. Все умолкли, что мне в нашем положении показалось естественным и правильным, но старик шепнул:

— Не молчите! Если к нам кто-то уже подполз и подслушал наш разговор, то по тому, как мы внезапно умолкли, догадается, что мы что-то заподозрили, поэтому говорите, говорите, рассказывайте что вам вздумается.

Неожиданно негр тихо сказал:

— Сэм знать, где прятаться человек. Сэм видеть два глаза.

— Молодчина, Сэм, но больше не смотри туда, не то он тоже увидит, как блестят твои глаза. Где он прячется?

— Там, где я привязал своего коня, рядом с дикой сливой. Очень низко, у самой земли.

— Сейчас я подберусь к этому каналье сзади и без хлопот вытащу его оттуда за шиворот. Он один, иначе лошади вели бы себя по-другому. А вы болтайте погромче и без стеснения. Во-первых, это отвлечет его внимание, и он не насторожится, а во-вторых, ваши голоса заглушат шум моих шагов. К сожалению, в такой кромешной тьме двигаться бесшумно невозможно.

Он встал, сделал шаг в сторону и растворился в ночи. Ланге громко спросил меня о чем-то, я ответил не менее громко. Наша беседа стала напоминать веселую перебранку, в которой каждое слово вызывало смех.

Билл и негр помогали нам как могли, пока мы, нашумевшись и насмеявшись досыта, не услышали голос Олд Дэта:

— Хватит вам реветь на всю прерию. Я его сцапал, каналью, и сейчас принесу.

Зашелестели кусты, из зарослей тяжелым шагом вышел Олд Дэт и положил рядом с нами на землю бесчувственное тело лазутчика.

— Он и охнуть не успел, — произнес вестмен. — Вы так шумели, что краснокожий не заметил бы и землетрясения.

— Краснокожий? А если он был не один?

— Может быть, и так, но маловероятно. А сейчас давайте разожжем костерок и посмотрим, что за птицу мы поймали. Тут рядом я заприметил сухое деревце. Присмотрите за гостем, пока я схожу за дровами.

— Он не шевелится. Может быть, он мертв?

— Нет, я его только оглушил и стянул руки за спиной его же ремнем. Я успею вернуться, прежде чем он придет в себя.

Олд Дэт срубил сухое деревце, мы ножами накололи щепы, и вскоре в свете маленького, мерцающего костра, горевшего почти без дыма, смогли рассмотреть пленника.

На нем были замшевые штаны, отделанные по швам бахромой, такая же охотничья куртка и мокасины. С бритой головы свисала скальповая прядь. Густо намазанное краской лицо пестрело черными и желтыми полосами. Нехитрое вооружение воина, состоявшее из ножа, лука и кожаного колчана со стрелами, Олд Дэт бросил подальше.

Индеец лежал неподвижно, с закрытыми глазами, словно мертвый.

— Мелкая рыбешка, — сказал Олд Дэт. — Рядовой воин, у которого нет знаков отличия. Нет у него и мешочка с «лекарствами», а это говорит о том, что он еще не получил имя или был его лишен за провинности. Скорее всего, его послали в разведку, чтобы дать возможность доказать храбрость, убить врага и вернуть себе имя. Тише, он шевелится.

Скрюченный до того пленник вытянулся и глубоко вздохнул. Почувствовав, что руки у него связаны за спиной, он передернулся, широко раскрыл глаза и попытался вскочить на ноги, но тут же снова рухнул на землю. Он обвел нас горящим взором, вдруг заметил Олд Дэта и непроизвольно вскрикнул:

— Коша-Певе!

— Да, это я, — ответил вестмен. — Краснокожий воин знает меня:

— Сыновья моего племени хорошо знают бледнолицего воина, он не раз гостил в их вигвамах.

— По раскраске на твоем лице я вижу, что ты из доблестного племени команчей. Как тебя зовут?

— Сын команчей лишился имени и никогда больше не сможет назваться. Он покинул лагерь, чтобы выследить врага и вернуть себе имя, но попал в плен к бледнолицым и навсегда покрыл себя позором. Поэтому он просит белых людей убить его. Краснокожий воин споет предсмертную песню, и из его уст не вырвется ни единого жалобного стона.

— Мы твои друзья и не можем сделать, как ты просишь. Я взял тебя в плен, но только потому, что в темноте не разглядел, что ты сын команчей. У нас нет вражды с твоим племенем. Ты будешь жить и совершишь много великих подвигов и вернешь себе имя, услышав которое твои враги будут падать замертво от страха. Ты свободен.

С этими словами Олд Дэт разрезал ремни на руках индейца. Мне казалось, что краснокожий должен был сейчас же вскочить на ноги, но тот так и остался лежать на земле, словно все еще стянутый путами.

— Сын команчей, — произнес он, — не может быть свободен. Он хочет умереть. Всади нож в его сердце!

— У меня нет ни причин, ни желания убивать тебя. Почему ты хочешь умереть?

— Потому что ты оказался хитрее и взял меня в плен. Воины команчей узнают об этом и изгонят меня из племени. Они скажут: «Сначала он лишился имени и „лекарства“, а теперь попался в руки к бледнолицым. У него слепые глаза и глухие уши. Он никогда не получит отличие воина».

Краснокожий произнес все это таким грустным голосом, что мне стало жаль его. Правда, я понимал далеко не все, так как он говорил на ломаном английском, перемежая его словами языка команчей, однако основную суть его речи уловил верно.

— Наш краснокожий брат не покрыл себя позором, — произнес я, вмешиваясь в его разговор с Олд Дэтом. — Попасть в плен к великому белому воину Коша-Певе — не позор, к тому же сыновья команчей никогда не узнают об этом. Наши губы никогда не выдадут твою тайну.

— Коша-Певе может подтвердить твои слова? — спросил индеец.

— Бледнолицый воин говорит правду, — ответил старик. — Мы скажем, что встретились и узнали друг друга. Я друг команчей, поэтому ты не совершил ошибки, открыто подойдя ко мне.

— Слова моего славного белого брата утешили меня. Я верю тебе. Теперь я могу вернуться к сыновьям команчей, не страшась, что меня изгонят из племени. И пока мои глаза видят солнце, я буду признателен бледнолицым.

Он сел, глубоко вздохнув, и, хотя густая боевая раскраска делала его лицо бесстрастным, как у истукана, мы почувствовали, что у него стало легче на сердце.

— Наш краснокожий брат видит, — продолжал Олд Дэт, — что мы его друзья и надеемся, что он тоже не считает нас врагами. Путь он в знак дружбы ответит на наши вопросы.

— Коша-Певе может спрашивать, я скажу правду.

— Мой краснокожий брат ушел из стойбища, чтобы убить врага или зверя и тем самым вернуть себе имя. Он шел один или с ним были другие воины?

— Со мною столько воинов, сколько капель в этой реке.

— Мой брат хочет сказать, что все воины команчей покинули свои вигвамы?

— Да. Они идут снять скальпы с врагов.

— Разве у команчей есть враги?

— Собаки апачи. Вонючие койоты напали на вигвамы команчей, и воины сели на коней, чтобы истребить подлых тварей.

Старейшие воины на совете решили выкопать топор войны. Потом шаманы спросили Великого Духа, и Маниту подтвердил волю старших. Копыта наших коней топчут земли от стоянок команчей до реки, которую белые называют Рио-Гранде. Четыре раза зашло солнце с тех пор, как топор войны пронесли от вигвама к вигваму.

— Наш краснокожий брат тоже выступил в поход с каким-нибудь отрядом?

— Мы разбили лагерь выше по течению. Несколько воинов пошли на разведку, чтобы проверить, нет ли поблизости собак апачей. Я поднялся вверх по реке и, учуяв лошадей бледнолицых, укрылся у кустах, чтобы посчитать вас, как вдруг на меня напал Коша-Певе и убил меня на короткое время.

— Не стоит вспоминать то, что было, забудем об этом. Сколько воинов мужественного племени команчей в вашем отраде?

— Ровно десять раз по десять.

— А кто их ведет?

— Ават-Вила, Великий Медведь.

— Я не знаком с ним и никогда не слышал его имени.

— Он совсем недавно получил имя. В Великих горах он убил серого медведя гризли и принес его шкуру и когти. Он сын Ойо-Колсы, которого бледнолицые называют Белый Бобр.

— Я знаю Белого Бобра, он мой друг.

— Мне известно это, так как я видел тебя в его вигваме. Ты был гостем Ойо-Колсы. Его сын, Великий Медведь, примет тебя с почестями.

— Как далеко отсюда до вашей стоянки?

— Мой белый брат будет ехать меньше половины того времени, какое вы называете часом.

— В таком случае мы попросим вождя, чтобы он пригласил нас к своему костру. Пусть мой брат отведет нас к нему.

Несколько минут спустя мы уже сидели в седлах и ехали вслед за индейцем мимо лип с ободранным лыком, где раньше встретили следы Виннету, а потом дальше вверх по реке.

Прошло полчаса, и перед нами вдруг как из-под земли выросло несколько темных теней. Это были караульные, расставленные вокруг лагеря. Наш проводник обменялся с ними несколькими словами и ушел, а мы остались ждать. Вскоре индеец вернулся и повел нас в глубь стоянки. Не было видно ни зги. Ни одна звезда не светилась на затянутом тучами небе. Я вглядывался в окружающую нас тьму, но не мог ничего рассмотреть. Проехав совсем немного, проводник остановился и обратился к нам:

— Пусть мои братья ждут здесь. Сыновья команчей не разводят огонь во время военных походов, но сейчас они уверены, что поблизости нет врагов, и разожгут костер для гостей.

Он скрылся в темноте. Спустя мгновение я увидел невдалеке красную точку величиной с булавочную головку.

— Это пункс, — просветил меня Олд Дэт.

— Пункс? А что это такое? — удивленно спросил я, притворяясь, будто не знаю, о чем идет речь.

— Своего рода первобытная спичка. Кусочек дерева и палочка. В деревяшке сделано небольшое углубление, которое заполняется пунксом, то есть сухой лиственной или древесной трухой. Это лучшее в мире огниво. Палочку вставляют в дыру и быстро вращают между ладонями. От трения труха нагревается, начинает тлеть и вспыхивает. Смотрите!

Пункс блеснул раз, другой — вспыхнул огонек. Когда он разгорелся, в него подбросили сухих листьев и веток, запылал костер. Однако индейцы поспешили потушить пламя, так как они не любят слишком ярких огней. Следует отметить, что костер, разведенный краснокожими, презанятная штука: сучья укладывают вокруг таким образом, что только один их конец находится в пламени. Придвигая их ближе или отодвигая дальше, можно уменьшать или увеличивать огонь.

В мерцающем свете костра мы рассмотрели, что стоим под сенью деревьев, окруженных воинами с оружием в руках. У некоторых я заметил ружья, остальные же были вооружены копьями, луками и томагавками — страшными в руках ловкого воина боевыми топорами.

Нам приказали спешиться. Мы подчинились, и сразу же наших лошадей отвели куда-то в сторону, так что мы оказались в плену у краснокожих, ибо пеший человек в тех краях не выживет и дня. Правда, нам оставили оружие, но пятеро против сотни — не лучшее соотношение сил.

Нам разрешили приблизиться к костру, у которого сидел лишь один краснокожий. Определить его возраст было невозможно из-за таких же, как у разведчика, черных и желтых полос, полностью скрывавших лицо. В волосах, стянутых узлом на затылке, торчало белое орлиное перо — знак вождя. У пояса висели два скальпа, на шее — мешочек с «лекарствами» и трубка мира. Он держал на коленях старое ружье, изготовленное лет двадцать, а то и тридцать тому назад. Индеец внимательно осмотрел нас.

— Он горд собой, — шепнул Олд Дэт, стараясь, чтобы краснокожие его не услышали. — Мы должны показать ему, что мы тоже не простые воины, а вожди. Садитесь и предоставьте право говорить мне.

Старик уселся к костру напротив вождя, а мы последовали его примеру. Только негр, зная, что сидеть — привилегия вождя, остался стоять.

— Уфф! — возмущенно воскликнул индеец и бросил еще несколько слов, смысл которых мы совершенно не поняли.

— Разве ты не умеешь говорить на языке бледнолицых? — спросил Олд Дэт.

— Умею, но не хочу. Мне не нравится язык бледнолицых, — прозвучал ответ вождя, который Олд Дэт немедленно перевел нам.

— И все же я прошу тебя говорить на нем, — настаивал вестмен.

— Почему?

— Потому что мои товарищи не понимают языка команчей, а они должны знать, о чем мы беседуем.

— Они пришли к команчам и пусть говорят на их языке. Так велит вежливость.

— Ты ошибаешься. Даже старой скво понятно, что человек не может говорить на языке, которого не знает. Кроме того, они гости команчей и вправе требовать от тебя вежливого обращения, как ты того требуешь от них. Ты сказал, что говоришь на языке бледнолицых. Докажи это на деле, иначе я подумаю, что ты лжец.

— Уфф! — воскликнул еще раз индеец и перешел на ломаный английский. — Я не солгал. Вы не верите моим словам и оскорбляете меня. За это я велю убить вас. По какому праву вы осмелились сесть рядом со мной?

— По праву вождей.

— Чей ты вождь?

— Я вождь белых вестменов.

— А вон тот бледнолицый?

— Он вождь кузнецов, которые делают оружие.

— А этот?

— Это его сын, он делает ножи и томагавки.

Кажется, индеец был удовлетворен таким ответом.

— Если он действительно умеет все это, то не зря назван вождем. А вот он? — указал краснокожий на меня.

— Этот славный белый муж прибыл к нам из далекой страны, он не убоялся переплыть Великую Воду, чтобы познакомиться с воинами команчей. Он обладает мудростью и знанием множества вещей и, когда вернется в свою страну, расскажет всем о славном племени команчей. Поэтому он удостоен звания вождя.

Такое объяснение выходило за рамки понимания индейца, он долго и озабоченно разглядывал меня, а потом заметил:

— Ты утверждаешь, что он принадлежит к числу мудрых и опытных воинов, однако волосы его еще не побелели.

— В той далекой стране рождаются сыновья мудрее наших стариков.

— Видно, Великий Дух очень любит эту страну. Но сыновьям команчей не нужна мудрость бледнолицых, они сами знают, как следует поступать. На этот раз, кажется, мудрость покинула бледнолицых, раз они осмелились перешагнуть нашу военную тропу. Воины команчей выкопали топор войны и не потерпят присутствия белых.

— Похоже, ты не знаешь, что сказали ваши послы в форте Индж. Они заверили всех, что идут в поход только на апачей и остаются добрыми друзьями белых мужей.

— Пусть послы сами отвечают за свои слова. Я же поступлю как знаю.

До сих пор Олд Дэт отвечал вежливо на враждебные выпады индейца, но сейчас он, по-видимому, решил, что наглеца пора поставить на место.

— А кто ты такой, что осмеливаешься так говорить с Коша-Певе? Почему ты не назвал мне свое имя? Или у тебя нет имени? Тогда назови мне имя твоего отца.

Вождь буквально остолбенел от дерзости старика, долго всматривался в лицо Олд Дэта и наконец воскликнул с угрозой в голосе:

— Берегись, бледнолицый! Стоит мне только приказать, и мои воины поставят тебя к столбу пыток.

— Я не боюсь тебя. Кто ты такой, чтобы угрожать мне?

— Я Ават-Вила, вождь команчей!

— Ават-Вила? Великий Медведь? Еще мальчишкой я убил моего первого медведя, а с тех пор их было столько, что я мог бы обвешать когтями все свое тело. Человек, убивший медведя, еще не герой.

— Тогда посмотри на скальпы у моего пояса.

— Если бы я снял скальпы со всех убитых мною врагов, то мог бы одарить ими всех твоих воинов. Скальпы не говорят о мужестве.

— Я сын великого вождя Ойо-Колсы.

— А вот это уже кое-что. Я выкурил с Белым Бобром трубку мира, мы поклялись друг другу в вечной дружбе и в том, что его друзья будут моими друзьями, а мои — его, и всегда мы держали данное слово. Я надеялся, что сын, так же как и отец, отнесется ко мне дружелюбно.

— Ты мне дерзишь! Неужели ты считаешь воинов команчей мышами, которые безропотно терпят лай собаки?

— Что ты сказал? Ты думаешь, что Коша-Певе собака, которую можно убить палкой? Я сейчас же отправлю тебя в Страну Вечной Охоты!

— Уфф! За мной стоят сто краснокожих воинов, — и он махнул рукой назад.

— Ну и что? — ответил Олд Дэт. — Здесь сидим мы, а это ровно столько, сколько все твои команчи, вместе взятые. Никто не успеет помешать мне всадить тебе пулю в живот, а потом мы еще посмотрим, на что годится сотня краснокожих. Гляди! У меня два револьвера, и в каждом по шесть патронов. У моих товарищей тоже найдется дюжина выстрелов, я уж не говорю о винтовках и ножах. Прежде чем твои воины до нас доберутся, половина из них умрет.

Никто и никогда не говорил еще так с вождем индейцев. Ават-Вила с упорством дикаря пытался понять причину отчаянной смелости старого вестмена.

— Наверное, у тебя очень сильное «лекарство».

— Да, мое «лекарство» сильнее твоего, мой талисман всегда наказывал смертью моих врагов. И так будет всегда. Я спрашиваю тебя: ты считаешь нас друзьями или нет?

— Я должен посоветоваться с воинами.

— Впервые вижу, чтобы вождь спрашивал совета у своих воинов. Но раз ты так говоришь, значит, так оно и есть. Мы, белые вожди, поступаем так, как считаем нужным, а потому мы важнее тебя, наша власть сильнее. Поэтому мы не можем сидеть вместе с тобой у одного костра, мы немедленно седлаем лошадей и уезжаем.

Олд Дэт встал на ноги, все еще сжимая в каждой руке по револьверу. Великий Медведь вскочил, словно ужаленный, глаза его загорелись, зубы оскалились. Загнанный в тупик, он лихорадочно искал выход и, по-видимому, не находил его. В случае столкновения с индейцами мы наверняка поплатились бы жизнью за дерзость старого вестмена, но и многие команчи пали бы от наших пуль, а другие были бы изувечены в рукопашной схватке. Молодой вождь со страхом смотрел на смертоносные револьверы, он знал, что его первого ждет пуля.

Сын вождя отвечал перед отцом за все, что предпринимал по собственному усмотрению, и хотя у индейцев никто никого не принуждает принимать участие в военном походе, тот, кто решился выступить, должен непременно подчиниться железной дисциплине и неумолимому закону. Кто покажет себя трусом или неумелым воином, кто не владеет собой и больше ценит собственные порывы, чем общее благо, того с позором изгоняют, такого не примет ни одно племя, и изгой бродит по безлюдным пространствам. У него есть только один путь возвратить себе доброе имя: вернуться в родные места и покончить с собой на глазах у соплеменников, чтобы мучительной смертью доказать способность переносить физические страдания. Это единственная возможность попасть в Страну Вечной Охоты, и индеец готов совершить любой подвиг, немыслимый для обыкновенного человека, лишь бы после смерти оказаться в своем дикарском раю.

Именно так, скорее всего, и думал молодой вождь. Он не решался приказать убить нас, ведь в случае его смерти оставшиеся в живых скажут Белому Бобру, что сын не мог владеть собой, что он, пытаясь играть роль вождя, отказал в гостеприимстве старому другу отца и обозвал его и его товарищей собаками. Похоже, для Олд Дэта не было тайн в душе краснокожего, он рассчитал точно и был совершенно спокоен. Старик стоял напротив индейца с револьверами на изготовку и смотрел прямо в сверкающие от гнева глаза молодого вождя.

— Вы хотите уйти? — воскликнул индеец. — Мы не вернем вам лошадей. Вы в ловушке!

— И ты вместе с нами. Подумай о Белом Бобре. Если ты погибнешь от моей пули, он не покроет свою голову и не запоет траурную песню, но скажет: «У меня не было сына. Тот, кого застрелил Коша-Певе, был неопытный мальчик, он не уважал моих друзей и слушался только голоса собственной глупости». Тени воинов, которых мы убьем вместе с тобой, закроют тебе вход в Страну Вечной Охоты. Старые скво откроют беззубые рты, чтобы высмеять вождя, который не сберег своих воинов, потому что не умел владеть собой. Посмотри на меня! Разве я похож на человека, который боится? Я уговариваю тебя стать моим другом не из страха, а потому, что ты — сын моего краснокожего брата, которому я желаю только добра. А теперь решай! Одно неосторожное слово, одно неверное движение — и я стреляю.

С минуту вождь стоял как вкопанный. Трудно было понять, что происходит у него в душе: лицо, покрытое толстым слоем краски, оставалось бесстрастным. Потом он медленно опустился на землю, снял с шеи трубку мира и сказал:

— Великий Медведь выкурит трубку мира с бледнолицым.

— И правильно сделает. Тому, кто выступил походом на апачей, не следует ссориться с белыми.

Мы тоже сели.

Великий Медведь вынул из-за пояса мешочек с кинникинником, то есть табаком, смешанным с листьями дикорастущей конопли, набил трубку, раскурил ее, встал и произнес короткую речь, в которой часто повторялись слова: «мир», «дружба» и «белые братья». Потом он затянулся шесть раз, пуская дым струёй к небу, к земле и на все четыре стороны света, и передал трубку Олд Дэту. Вестмен произнес ответную дружелюбную речь, повторил фокус с дымом и вручил трубку мне, предупредив, что каждый из нас должен затянуться именно шесть раз. Когда трубка обошла всех нас поочередно, включая и Сэма, команчи уселись в некотором отдалении, образовав живой круг, а наш проводник подошел к вождю, чтобы в подробностях рассказать ему о нашей встрече. Естественно, он умолчал о том, что Олд Дэт взял его в плен. Когда разведчик закончил свой доклад, я попросил его провести меня к нашим лошадям и принес сигары. К сожалению, я не мог угостить никого из краснокожих, кроме Великого Медведя, чтобы, будучи «вождем», не встать на одну доску с простыми воинами и не потерять их уважение.

Сигары были знакомы Великому Медведю: я заметил, как просветлело его лицо при виде подарка, а при каждой затяжке вождь издавал звук, напоминающий голос тех милых животных, из которых получается превосходный окорок. Он стал очень учтив и справился о цели нашего путешествия. Благоразумный вестмен не счел нужным открывать ему всю правду, сообщил лишь, что мы пытаемся догнать нескольких белых, следующих к Рио-Гранде, а оттуда в Мексику.

— В таком случае мои белые братья могут ехать с нами, — предложил вождь. — Мы двинемся в путь, как только найдем след апача, сумевшего уйти от наших воинов.

— Кто он?

— Один из вождей. Команчи встретились с апачами в том месте, которое белые называют форд Индж. Несколько пуль попали в него, и он не сможет долго продержаться в седле. Скорее всего, он где-то тут поблизости. Мои белые братья случайно не встречали его следов?

— Нет, — твердо ответил Олд Дэт, не собиравшийся предавать Виннету.

— Значит, этот койот скрывается где-то у реки. Он не мог далеко уйти из-за ран, к тому же берег занят моими воинами, а они не дадут проскользнуть и мыши.

Положение Виннету становилось угрожающим. Конечно, след в реке команчам было не найти — его затоптали копыта наших лошадей, однако охота на раненого апача продолжалась уже три дня, и он вполне мог угодить в лапы воинов из любого другого отряда команчей. То, что Великий Медведь ничего не знал об этом, еще ни о чем не говорило.

Чтобы хоть чем-то помочь Виннету, хитроумный вестмен заметил:

— Завтра мои краснокожие братья наверняка найдут то место, где мы переправлялись через реку. Там стоит липа, с которой мы сняли кору: у меня открылась давняя рана, и пришлось перевязать ее лыком. Нет ничего лучше лыка, когда требуется остановить кровотечение. Мой краснокожий брат, наверное, знает об этом средстве.

— Мой белый брат не сказал нам ничего нового. Мы всегда перевязываем раны лыком.

— Тогда я пожелаю мужественным воинам команчей, чтобы им пришлось как можно реже перевязывать раны от удара врага. Желаю им также победы и славы, потому что я друг им. Сожалею, что не могу остаться с ними. Они пойдут искать след, а мы поспешим за бледнолицыми.

— Мои белые браться непременно встретят Белого Бобра. Мой отец будет рад видеть Коша-Певе. Я дам вам воина, чтобы он провел вас к нему.

— Где сейчас находится славный вождь Ойо-Колса?

— Я назову места языком бледнолицых, чтобы Коша-Певе правильно понял меня. Если мои братья поедут туда, где садится солнце, они достигнут реки Тарки-Крик, Плечо Индюка, которая впадает в Рио-Нуэсес. Затем они должны перебраться через Чико-Крик, за которой начинается пустыня, тянущаяся до Элм-Крик. По ее берегам расставлены отряды Белого Бобра, чтобы не пропустить через брод никого, кто направляется через Рио-Гравде-дель-Норте в Орлиное ущелье.

— Тысяча чертей! — невольно вырвалось у Олд Дэта, но он тут же спохватился и исправил свою ошибку: — Именно туда мы направляемся. Наш краснокожий брат очень обрадовал нас этим известием. Я счастлив, что могу повидаться с Белым Бобром. А теперь пора идти отдыхать. Мы выезжаем завтра на рассвете.

— Я сам провожу моих белых братьев к месту, где им будет удобнее провести ночь.

Он привел нас под огромное раскидистое дерево и велел принести туда наши седла и одеяла. С тех пор как мы выкурили трубку мира, он вел себя гостеприимно и предупредительно. Как только вождь ушел, мы проверили содержимое наших переметных сум и с удовольствием отметили, что все оказалось на месте. Завернувшись в одеяла и пристроив под головы жесткие седла, мы растянулись рядом друг с другом на земле. Команчи улеглись вокруг нас плотным кольцом.

— Пусть поведение индейцев не вызывает у вас подозрений, — сказал Олд Дэт. — Они берут нас под свою защиту, а вовсе не пытаются помешать нам бежать. Если ты выкурил с краснокожим трубку мира, можешь смело ему доверять. И все же следует избегать их общества и держаться на расстоянии. Я наврал им с три короба насчет лыка и ран, чтобы сбить их со следа апачей, но, судя по обстановке, даже Виннету будет нелегко перебраться через Рио-Гранде. Кому-либо другому не стоило бы и пытаться сделать это. Положение же Виннету трудно вдвойне — он везет раненого. Индейцы посылают на переговоры самых опытных воинов и вождей, поэтому я думаю, что сбежавший апач далеко не юноша. Путь им предстоит не близкий, а у старика от ран наверняка начнется лихорадка. Ну все, давайте отдыхать. Спокойной ночи.

Несмотря на его пожелания, ночь для меня не была спокойной. В тревоге за судьбу Виннету я не сомкнул глаз и разбудил товарищей, едва на востоке забрезжил рассвет. Наши поднялись без шума, но индейцы тут же вскочили на ноги. Теперь в свете встающего солнца мы могли рассмотреть их лучше, чем накануне вечером в мерцающем огне костров. От вида жутко раскрашенных лиц и невероятно одетых фигур краснокожих мурашки побежали у меня по спине. Только на немногих было какое-то подобие одежды, большинство же навесило на себя немыслимые лохмотья; но все равно команчи производили впечатление сильных и страшных в бою воинов. Я уже слышал, что мужчины из племени команчей — красивые и храбрые люди. Судя по первой встрече с ними, так оно и было на самом деле.

Вождь спросил, не голодны ли его белые братья, и предложил нам на завтрак несколько кусков жесткой конины. Мы поблагодарили его и отказались, объяснив, что у нас ни в чем нет нужды, хотя на самом деле запасы наши иссякли и нам пришлось довольствоваться всего лишь несколькими ломтями бизоньего окорока.

Великий Медведь представил нам воина, который должен был стать нашим проводником. Пришлось прибегнуть к невероятным дипломатическим ухищрениям, чтобы отделаться от сопровождения, и только когда Олд Дэт заявил, что такие опытные вожди, как мы, считают ниже своего достоинства пользоваться услугами проводника, Ават-Вила наконец согласился с нашими доводами и уступил. Наполнив водой кожаные фляги и увязав несколько охапок травы для лошадей, мы двинулись в путь. Было четыре часа утра.

Вначале мы не торопили лошадей, чтобы дать им возможность размяться. Какое-то время мы ехали по равнине, поросшей травой, но растительность редела и блекла с каждой милей, пока, наконец, полностью не исчезла. Теперь наш путь пролегал через пески. Зеленый рай на берегах реки давно исчез из виду, и казалось, мы попали в Сахару. Впереди и вокруг нас расстилалась ровная, как блюдце, равнина, а над нами висело солнце, лучи которого, несмотря на раннее утро, палили нещадно.

— Пришпорьте ваших лошадей, — сказал Олд Дэт, — надо проехать как можно больше до полудня, пока солнце у нас за спиной. Мы едем прямо на запад, и во второй половине дня солнце будет светить нам прямо в лицо. Вот тогда-то и начнется настоящее пекло.

— Мы не собьемся с пути? На этой равнине нет никаких примет, — спросил я, все еще играя роль гринхорна.

Олд Дэт снисходительно улыбнулся в ответ:

— Ваши вопросы мне доставляют истинное удовольствие, сэр. В пустыне лучшая примета — солнце. Тарки-Крик, куда мы направляемся, находится в шестнадцати милях отсюда. Если пожелаете, мы уже через два часа можем быть на месте.

И он пустил лошадь сначала рысью, а затем галопом. Мы последовали за ним. Ехали молча: скачка не оставляет места для беседы, так как всадник должен внимательно следить за бегом лошади и двигаться в такт ее шагу.

Так мы проскакали час, затем пустили лошадей шагом, давая им передохнуть. Вдруг Олд Дэт указал рукой вперед.

— Посмотрите туда, сэр, а потом на часы. Мы ехали два часа и пять минут. Я правильно оценил время путешествия?

— Да, — согласился я.

— А это значит, что у человека часы в голове. Даже в самую темную ночь я скажу вам, который час, и ошибусь самое большее на несколько минут. Когда-нибудь и вы этому научитесь.

Впереди блеснула река. По ее берегам зеленели кусты и трава. Вскоре мы нашли подходящий для переправы брод и без препятствий добрались до места, где Тарки-Крик впадает в Рио-Нуэсес, впрочем, почти не отдавая ей воду. Оттуда мы направились к Чико-Крик и вышли к ней около девяти часов утра.

Чико-Крик в это время года трудно назвать рекой: русло пересыхает и только кое-где поблескивает грязная лужица, из которой тонким ручейком струится вода. Там не было ни кустов, ни деревьев, а редкая трава давно пожухла. Перебравшись на противоположный берег, мы спешились, за неимением ведра наполнили водой огромную шляпу Билла Ланге, напоили лошадей, скормили им наш скудный запас травы и после получасового отдыха снова тронулись в путь по направлению к Элм-Крик. И все же короткий отдых не восстановил силы животных, так что нам пришлось перейти на шаг.

Солнце близилось к полудню и жгло немилосердно. Ноги лошадей утопали в глубоком раскаленном песке. В два часа дня мы отдали животным последнюю воду из наших фляг, не оставив себе ни капли. Так решил Олд Дэт, считавший, что люди легче переносят жажду, чем лошади, несущие нас через пустыню.

— Впрочем, — добавил с улыбкой старик, пытаясь подсластить пилюлю, — вы хорошо держались. Знаете ли вы, сколько мы проехали? Я говорил вам, что только к вечеру доберемся до Элм-Крик, тогда как в действительности мы будем на месте через час-другой. Лошадки у нас незавидные, с такими не всякий вестмен пустится в пустыню.

Он вгляделся в горизонт, взял несколько южнее и продолжил:

— Невероятно, но мы до сих пор не встретили следов команчей. Похоже, они прошли вдоль реки. Ну и глупо! Потерять столько времени на поиски одного-единственного апача! Если бы они сразу направились к Рио-Гранде, то уже давно захватили бы своих врагов врасплох.

— Наверное, они думают, что еще не поздно, — вмешался Ланге. — Если Виннету с раненым не успели добраться к своим, апачи и не подозревают, что им объявили войну.

— Может быть, вы и правы, сэр. Но именно то, что мы не встретили команчей, беспокоит меня больше всего. По всей видимости, команчи двигаются большим отрядом, а не разбились на маленькие группки, чтобы прочесать всю местность. Возможно, апачей уже схватили.

— И что в таком случае ждет Виннету?

— Смерть, и самая ужасная, какую только можно себе представить. Его не прикончат сразу и даже не станут пытать во время военного похода: не каждый день удается взять в плен верховного вождя апачей. Для команчей это событие из ряда вон выходящее, и его следует отметить соответствующим образом, то есть изобрести самые изощренные пытки. Вождя переправят под надежной охраной в стойбище команчей, где сейчас остались одни старики, женщины и дети. Там за ним будут ухаживать, женщины исполнят любое его желание, у него будет все, кроме свободы. Но вы ошибаетесь, если посчитаете, что команчи хлебосольны и гостеприимны. Они всего лишь будут заботиться о том, чтобы пленник, с которого они, кстати, глаз не спустят, был здоров, как никогда, и как можно дольше выносил страдания. Краснокожие просто лопнут от злости, если жертва погибнет в начале обряда. Уверяю вас, Виннету обречен на смерть, но погибнет он не сегодня и не завтра. Его тело изрежут на куски, как если бы над ним трудились ученые анатомы, и пройдет несколько дней, пока смерть не избавит его от живодеров. Вот конец, достойный вождя. Не сомневаюсь, что Виннету не издаст ни стона, более того, он будет смеяться над своими палачами. Но тем не менее я не желаю ему такой судьбы и заявляю вам, что при необходимости встану на его защиту и даже пожертвую собственной жизнью. Поэтому мы сейчас немного отклонимся к югу и навестим моего давнего друга, от которого узнаем, что происходит на Рио-Гранде.

— Вы думаете, он обрадуется нашему визиту?

— Ну конечно! Иначе я не назвал бы его другом. Он ранчеро и настоящий мексиканец, но из испанцев голубых кровей. Одного из его предков удостоили дворянского титула, поэтому он с гордостью именует себя «кабальеро», да и свою усадьбу называет «Эстансия-дель-Кабальеро». Поэтому обращайтесь к нему уважительно — сеньор Атанасио.

Тем временем мы двигались дальше. Лошади шагали с трудом, по колено погружаясь в песок. Однако вскоре мы заметили, что почва становится более твердой, а к четырем часам пополудни появились первые признаки растительности. Немного позже мы уже ехали по великолепной зеленеющей прерии, где то тут, то там виднелись стада коров и отары овец, вокруг которых кружили верховые пастухи. Наши кони словно ожили и побежали резвой рысью, а вскоре показалась рощица, сквозь зелень которой просвечивало что-то белое.

— Это и есть «Пристанище Кабальеро», — сказал Олд Дэт, — настоящая цитадель, образцом для которой послужили крепости индейцев племен моки и суньи. Только в таком доме можно укрыться от набегов врагов.

Подъехав поближе, мы по достоинству оценили своеобразие крепости. «Пристанище» окружала стена высотой почти в две сажени, с широкими воротами, к которым вел мост, переброшенный через глубокий, но пересохший ров. Дом имел форму правильного шестигранника, первый этаж был полностью стеной, а второй — несколько смещен, так что вдоль края крыши тянулась галерея, завешенная белым полотняным пологом. Строение венчал третий этаж такой же формы, но с основанием меньше предыдущего. И здесь также была галерея, крытая белым полотном.

Выстроенный уступами дом с выкрашенными белой краской стенами сиял под солнцем. Подъехав поближе, мы заметили на каждом этаже ряд узких окон, больше похожих на бойницы.

— Прекрасный замок, — корчился в гримасах Олд Дэт. — Однако внутри он еще лучше, чем снаружи. Хотелось бы мне увидеть индейского вождя, который осмелился бы пойти на штурм этого дома.

Тем временем мы въехали на мост и остановились у ворот напротив окошка, рядом с которым висел колокол величиной с человеческую голову. Олд Дэт без колебаний ударил в него, и на полмили вокруг раздался звон. В окошке тотчас же появилась физиономия индейца, спросившего по-испански: «Кто вы?»

— Друзья хозяина, — отозвался вестмен. — Сеньор Атанасио дома?

В окошко выглянула пара темных глаз, и мы услышали радостный возглас:

— Какая радость! Сеньор Олд Дэт! Добро пожаловать! Сейчас, сейчас, бегу открывать!

Послышался лязг засова, ворота отворились, и мы въехали во двор. Впустивший нас индеец, одетый в белые полотняные штаны и куртку толстяк, был одним из тех краснокожих, что смирились с пришествием белых и приняли христианство и цивилизацию. Он закрыл ворота на все засовы, поклонился нам в пояс, торжественно пересек двор и дернул за железный стержень, свисавший со стены дома.

— Пока он докладывает хозяину, у нас есть время объехать все здание и полюбоваться им, — сказал Олд Дэт.

Стены первого этажа, ранее скрытые от наших глаз, были усеяны узкими щелями бойниц. Объехав широкий, поросший травой двор, мы не увидели ни окон, ни дверей, через которые можно было попасть внутрь.

— Как же мы войдем в дом? — спросил Ланге.

— Сейчас увидите, — ответил Олд Дэт.

Вдруг из галереи второго этажа высунулся какой-то человек и внимательно посмотрел вниз. Увидев индейца-привратника, он тотчас же спустил нам деревянную лестницу с широкими удобными ступенями.

Если читатель предполагал, что на втором этаже была долгожданная дверь, то он глубоко заблуждался. На галерее нас ждал другой слуга, по сигналу которого появилась еще одна лестница, и вскоре мы оказались на крыше дома, посыпанной песком, в центре которой было прямоугольное отверстие. Отсюда в глубь дома вела еще одна лестница.

— Вот так испокон веков индейцы моки и суньи строили свои пуэбло. Дьявольски трудно даже проникнуть во двор, но если кому-нибудь удастся, то перед ним встанет стена без лестницы: если встать ногами на седло, то можно вскарабкаться на галерею. Но я не советую и пытаться делать так в военное время. С крыши прекрасно простреливается и стена и двор, а сеньор Атанасио держит не менее двадцати вакеро, пеонов и слуг. Ружей, пуль и пороха у него хватает, а двух десятков хорошо вооруженных защитников достаточно, чтобы уложить не одну сотню нападающих. Вы еще не раз увидите такие замки на границе с Мексикой и поверьте, что местные ранчеро только благодаря им смогли отбить не одну атаку краснокожих.

Дом стоял на берегу Элм-Крик, чьи воды превращали окрестную пустыню в плодородный оазис. Река хрусталем блестела под солнцем, и мне захотелось искупаться.

Вслед за слугой мы спустились по лестнице и оказались в длинном узком коридоре, освещенном тусклым светом из двух бойниц. По обе стороны располагались двери комнат, а в противоположном конце я заметил распахнутый люк, ведущий на второй этаж. Помнится, мне еще подумалось, что несколько раз на дню карабкаться вверх по трем лестницам, а затем с такими же неудобствами спускаться вниз — занятие не из самых приятных, но, видно, собственный скальп человеку дороже всяких удобств.

Слуга скрылся за одной из дверей и вскоре вернулся с известием, что сеньор «капитане» ожидает нас.

— Не удивляйтесь, — сказал Олд Дэт. — Старина Атанасио примет нас очень церемонно. Испанцы обожают этикет, а мексиканцам только покажи дурной пример — они готовы весь день кланяться да расшаркиваться. Будь я один, он давно бы выбежал навстречу. Но сегодня я в обществе незнакомых ему людей, поэтому он не преминет устроить что-то вроде маленького королевского приема. Боже вас упаси улыбнуться, когда он предстанет перед нами в мундире кавалерийского капитана мексиканской армии и при всех регалиях. Он сохранил их в память о днях бурно проведенной молодости и с удовольствием время от времени щеголяет в давно вышедших из употребления эполетах. Кстати, это единственная причуда моего старого и милого друга.

Нас провели в полутемную, прохладную комнату, уставленную некогда дорогой, а теперь изрядно обветшавшей мебелью. Навстречу нам церемонно выступил высокий худой мужчина с седой гривой и такими же усами, одетый в красные брюки с золотыми лампасами, высокие, начищенные до блеска сапоги и голубого сукна камзол, шитый на груди золотом. На плечах почему-то красовались золотые же генеральские эполеты. У пояса висела сабля в стальных ножнах, на ремне с позолоченными застежками. На согнутой в локте руке мужчина держал треуголку, обшитую золотым галуном, и с перьями, заколотыми сверкающей камнями булавкой. Он напоминал человека, вырядившегося на маскарад, но его молодые и добрые глаза на изможденном, старом лице вызывали чувство расположения. Хозяин молодцевато выпятил грудь, звякнул шпорами и торжественно произнес:

— Рад вас видеть, сеньоры. Добро пожаловать!

Его слова прозвучали несколько напыщенно. Мы поклонились в ответ, а Олд Дэт сказал:

— Благодарим вас, сеньор капитан! Мы проезжали мимо вашей усадьбы, и я не мог упустить счастливую возможность представить моих товарищей знаменитому борцу за свободу Мексики, поэтому взял на себя смелость заглянуть к вам.

Сеньор Атанасио улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.

— Ну, конечно, сеньор Олд Дэт. Я счастлив, что могу познакомиться с господами, путешествующими в вашем обществе.

Олд Дэт представил нас поименно, а кабальеро удостоил каждого рукопожатием и пригласил присаживаться. Но вестмен остался на ногах и справился о здоровье сеньоры и сеньориты. В ответ хозяин распахнул дверь во внутренние покои, где нас ожидали дамы: величавая пожилая женщина, сохранившая следы былой красоты, и прелестная юная девушка. Это были жена и внучка хозяина асиенды.

Затянутые в платья черного шелка, они, казалось, собрались на прием в королевском дворце. Олд Дэт, семеня, подбежал к дамам и с таким восторгом принялся пожимать им руки, что я чуть не расхохотался. Отец и сын Ланге склонили головы, чтобы скрыть невольные улыбки, а простодушный Сэм, не сдержавшись, воскликнул:

— Какие красивые миссис и мисс!

Я подошел к сеньоре, поклонился и поцеловал руку. В ответ на мою учтивость хозяйка подставила мне щеку для «бесо де кортесия», то есть для поцелуя вежливости. Точно так же поступила и сеньорита.

Мы чинно расселись и принялись обмениваться новостями. Владелец асиенды спросил нас о цели нашего путешествия, и мы рассказали ему все, что сочли нужным, в том числе и о встрече с команчами. Нас слушали очень внимательно, время от времени обмениваясь понимающими взглядами, а затем попросили еще раз подробнее описать внешность людей, которых мы разыскивали. Как только я протянул им фотографии, сеньора воскликнула:

— Несомненно, это они! Не правда ли, дорогой Атанасио?

— Действительно, — согласился с ней кабальеро, — эти люди были у меня прошлой ночью.

— Как и когда они попали в ваш дом? И где они теперь? — спросил Олд Дэт.

— Их встретил ночью в прерии один из моих вакеро, который и привел их в «Эстансия-дель-Кабальеро». Они были такие усталые, что проспали до полудня и уехали всего три часа тому назад.

— Превосходно! Завтра, если мы их не догоним, то уж наверняка нападем на след.

— Вы, безусловно, правы, сеньор. Они сказали нам, что направляются к Рио-Гранде, к броду между Рио-Моралес и Рио-лас-Морас, что вблизи Орлиного ущелья. Не знаю, лгали они или нет, но вскоре это выяснится, так как я послал вслед за ними несколько вакеро, чтобы проверить, куда те подались.

— Но зачем вам это понадобилось? Вы что-то заподозрили?

— Они заплатили за гостеприимство неблагодарностью. Встретив по дороге табун моих лошадей, они послали пастуха передать мне якобы очень важное известие, а когда тот отправился с выдуманным поручением, увели шесть лошадей и были таковы.

— Какая подлость! Выходит, те двое были не одни?

— Да, с ними были переодетые наемники Хуареса, переправлявшиеся в Мексику.

— Если так, то вашим людям не удастся отбить у них лошадей. Их отряд сильнее горстки вакеро.

— Мои пастухи — люди не из робких и умеют пользоваться оружием.

— Говорили ли что-нибудь Гибсон и Олерт о своих ближайших планах?

— Ни слова. Гибсон был весел и болтал о пустяках, а Олерт больше молчал. Они расположили меня к себе, и я доверился им, показал весь дом и даже раненого индейца.

— Раненого индейца? Что он здесь делает?

Кабальеро с улыбкой ответил:

— Я чувствую, что возбудил ваше любопытство, сеньоры. В моем доме действительно скрывается раненый краснокожий, вождь апачей по имени Инда-Нишо. Он был послом на встрече с команчами, о которой вы только что рассказали. Это его раны перевязал лыком Виннету на Рио-Леоне.

— Инда-Нишо значит — Добрый Человек. Я слышал, что это имя дано ему не зря. Он самый старый, умный и миролюбивый из вождей апачей. Я должен его увидеть.

— Нет ничего проще. Боюсь только, что поговорить вас с ним не удастся — старик очень плох. А известно ли вам, что прославленный Виннету — добрый мой знакомый и всегда навещает меня, когда его путь пролегает через эти края? Он уже не раз имел возможность убедиться, что мне можно доверять. Выехав из форта Индж, Виннету нагнал Инда-Нишо и, как вы сами догадались по следам, перевязал его раны на Рио-Леоне. Одна пуля угодила старому вождю в плечо, другая — в бедро. Несмотря на перевязку, рана старика воспалилась от бешеной скачки, у него началась горячка, вокруг же сновали команчи, пытаясь, словно ищейки, напасть на их след. Как Виннету сумел пройти незамеченным, остается тайной. Это похоже на чудо, но ему действительно удалось привезти в «Эстансия-дель-Кабальеро» раненого старика. Инда-Нишо уже едва держался в седле от потери крови, к тому же и возраст у него преклонный, и хотя краснокожие не ведут счет прожитым годам, думаю, ему уже за семьдесят.

— Невероятно! Добраться сюда от форта Индж с двумя огнестрельными ранами! Они проделали путь более чем в сто шестьдесят миль, на такое способен только краснокожий. И что же произошло дальше? Говорите же!

— Виннету добрался до нас к вечеру и ударил в колокол. Я вышел к нему, он рассказал о случившемся и попросил укрыть старого вождя. Я обещал ему заботиться о раненом, пока апачи не пришлют за ним. Сам же Виннету очень торопился известить свои племена по ту сторону Рио-Гранде о войне и о приближении команчей. Я послал с ним двух лучших моих пастухов, чтобы знать наверняка, перебрался ли он через Рио-Гранде или нет.

— Ну и как? — полюбопытствовал Олд Дэт. — Что рассказали его провожатые?

— Он всех перехитрил. Команчи толпой ждали его у брода выше устья Рио-Моралес, а Виннету спустился вниз по течению и перебрался вплавь. Он умышленно выбрал место, где река бурлит и где никому и в голову не придет соваться в воду, но он и мои мальчики сумели доплыть до берега. Мои пастухи — ребята тертые и не бросили Виннету, пока не убедились, что за ними нет погони. Так что я уверен, что апачи уже знают о нависшей над ними опасности и успеют приготовиться к встрече врага. А теперь, сеньоры, если, конечно, вы желаете, пойдем навестим старого вождя.

Мы встали, простились с дамами и спустились этажом ниже. Пройдя по длинному коридору, как две капли воды похожему на предыдущий, мы открыли крайнюю дверь и оказались в просторной прохладной комнате. Внутри на ложе из одеял лежал старик апач. Его глаза глубоко провалились в глазницы, щеки впали, лицо осунулось. О враче можно было только мечтать, но хозяин асиенды не тревожился за здоровье больного, так как Виннету, разбиравшийся в травах не хуже знахаря, сам наложил повязки и строго-настрого запретил трогать их, пока жар не спадет. Раненого вождя уже не лихорадило, а это означало, что его жизнь была теперь вне опасности.

Когда мы покинули убежище апача и подошли к лестнице, ведущей на верхний этаж, я вспомнил о своем желании искупаться в реке.

— Конечно, конечно, но вам не стоит подниматься наверх, — ответил мне кабальеро. — Я выпущу вас отсюда прямо во двор.

— Но как? Разве здесь есть выход?

— Тс-с-с. Я самолично прорубил в стене тайный проход, чтобы можно было бежать, если вдруг краснокожие захватят дом. Я вам полностью доверяю, поэтому покажу, как это делается.

Хозяин подошел к шкафу у стены, налег на него плечом, сдвинул в сторону и провел меня по подземному ходу во двор. Густой кустарник, посаженный во дворе, скрывал подземный ход от любопытных глаз. Указав на один из кустов, растущих прямо у стены крепости, кабальеро объяснил:

— Здесь начинается еще один ход, ведущий прямо в прерию. Его никто не знает и даже не догадывается о его существовании. Не хотите ли сократить путь и пройти к реке по нему? Да? Тогда подождите здесь минуточку, я пришлю вам удобную одежду.

В это мгновение ударил колокол, и хозяин поспешил к воротам. Я последовал за ним и увидел пятерых верховых, сильных и рослых мужчин, крепко, словно влитые, сидящих на прекрасных лошадях. Это были вакеро, посланные в погоню за конокрадами.

— Ну что? — строго спросил сеньор Атанасио. — Вы их догнали?

— Нет, — ответил потупившись один из пастухов. — Мы были уже совсем рядом. Еще четверть часа, и они оказались бы в наших руках. Но вдруг мы увидели по следам, что к ним присоединился большой конный отряд. Мы все же последовали за ними и вскоре воочию убедились, что негодяи встретились с команчами и прекрасно спелись. Только безумец рискнет встать на пути краснокожих, вышедших на охоту за скальпами, поэтому мы и вернулись ни с чем.

— Вы поступили правильно, и я вас не виню. Даже целый табун не стоит человеческой жизни. Так вы говорите, что команчи приняли их как друзей?

— Мы были слишком далеко и не все рассмотрели, но нам показалось, что они поладили.

— Куда ведут их следы?

— В сторону Рио-Гранде.

— Значит, к нам они не пожалуют, опасность миновала. Спасибо, парни, возвращайтесь к своим стадам.

И вакеро уехали. Как выяснилось позже, кабальеро серьезно ошибся в расчетах: опасность вовсе не миновала, так как Гибсон, чтобы втереться в доверие к команчам, сообщил им, что в асиенде сеньора Атанасио скрывается раненый вождь апачей. Поэтому один из отрядов воинственных команчей уже несся к «Эстансия-дель-Кабальеро», чтобы схватить Инда-Нишо и примерно наказать хозяина за его помощь апачам.

Кабальеро удалился и вскоре прислал ко мне слугу, который должен был провести меня к реке. Рядом с господским домом был брод, чуть ниже по течению — омут, возле которого слуга остановился, снял с плеча узелок с белой полотняной одеждой для меня и сказал:

— Лучшего места для купания не сыщешь по всей округе, сеньор. Вашу одежду я заберу с собой, а когда вылезете из воды, оденетесь во все чистое. Я буду ждать вас у ворот, позвоните в колокол, и я вам открою.

Он унес мою одежду. Я с разбегу нырнул в воду и долго с удовольствием плескался и плавал после изнурительной многочасовой скачки. Через полчаса я наконец выбрался на берег и принялся одеваться. Мой взгляд невзначай упал на противоположный берег, и я увидел над излучиной реки всадников, скакавших, по обыкновению индейцев, след в след. Я опрометью бросился к воротам и ударил в колокол.

— Скорее проведи меня к кабальеро, — приказал я слуге, ожидавшему меня у входа. — Вдоль того берега к асиенде движутся индейцы.

— Сколько их?

— Около пятидесяти.

Весть о приближении краснокожих поначалу испугала слугу, но, узнав, что их не так-то много, он успокоился.

— И только-то? — с бахвальством спросил он. — Нам нечего опасаться. Мы справимся с дикарями, даже если их будет вдвое больше, сеньор, нам это не впервой. Я сейчас же помчусь собирать всех вакеро, а вы поспешите к сеньору Атанасио. И не забудьте убрать за собой лестницу.

— А что будет с нашими лошадьми? Краснокожие до них не доберутся?

— Не беспокойтесь, сеньор, они пасутся в табуне под присмотром самого опытного из вакеро.

Он ушел. Я запер ворота, взобрался на галерею и убрал за собой лестницу.

На крыше я нос к носу столкнулся с вылезающими из люка Олд Дэтом и сеньором Атанасио. Известие о приближении индейцев ничуть не смутило кабальеро, сохранявшего невозмутимое спокойствие.

— Индейцы? Какого племени? — спросил он без тени беспокойства.

— Не знаю. Они еще слишком далеко, чтобы по раскраске определить, кто они такие.

— Да это и не столь важно. Подождем, когда они подъедут поближе. Возможно, Виннету уже добрался в свое стойбище и выслал отряд за раненым вождем, а может быть, это команчи, выехавшие на разведку. Но даже в этом случае нам нечего опасаться, команчи ограничатся тем, что спросят нас, не видели ли мы апачей, и немедленно уберутся восвояси, как только мы в один голос заверим их, что, разумеется, ни один краснокожий не появлялся в округе.

— Мне кажется, что они настроены не слишком мирно, — заметил Олд Дэт. — Мой вам совет поскорее подготовиться к обороне.

— Мы уже готовы. Каждый из моих людей знает, что ему делать в случае приближения краснокожих — Смотрите! Вон по полю бежит пеон. Сейчас он сядет на коня и помчится к пастухам. Не пройдет и десяти минут, как вакеро загонят стада в кораль. Двое из них будут стеречь лошадей, остальные — сражаться с индейцами. Мои люди в совершенстве владеют лассо, уверяю вас, это страшное оружие в их руках, да и ружья их бьют дальше и точнее, чем старые хлопушки краснокожих. Поэтому нам не страшны ни полсотни, ни сотня нападающих. К тому же мы можем укрыться в «Эстансия-дель-Кабальеро», чьи стены не сможет преодолеть ни один дикарь. В крайнем случае я рассчитываю на вашу помощь. Вас пятеро бывалых воинов, я тоже на кое-что гожусь, да еще восемь пеонов — всего нас будет четырнадцать готовых постоять за себя человек. Хотел бы я увидеть индейца, который осмелится высадить ворота! Нет, сеньоры, на штурм они не решатся. Краснокожие позвонят в колокол, расспросят об апачах и оставят нас в покое. Как только команчи встретят у ворот четырнадцать хорошо вооруженных мужчин, они сразу присмиреют. Никакой опасности нет!

По лицу Олд Дэта было заметно, что он не столь убежден в нашей безопасности, как его друг. Вестмен встряхнул головой и сказал:

— Мне все же кажется, что опасность есть, и немалая. Я совершенно уверен, что к нам пожаловали не апачи, а команчи. Что им здесь понадобилось? Зачем высылать на разведку целый отряд, да еще туда, где нет врага? Почему они не ищут следы апачей в прерии, а прямиком направляются сюда? Расспросить нас? Нет, у них другое на уме. Им нужен раненый вождь апачей, которого вы скрываете на асиенде.

— Откуда им знать, что Инда-Нишо здесь? Кто мог им выдать нашу тайну?

— Гибсон, тот самый негодяй, которого мы преследуем и которого вы так любезно приняли. Вы сами показали ему апача, а он, не задумываясь, рассказал все команчам, чтобы завоевать их расположение. Я нисколько не сомневаюсь, что вас предал именно он.

— Может быть, и так. Но в этом случае команчи попытаются принудить нас выдать им раненого.

— Так оно и будет. Команчи от своего не отступятся. Что вы намерены предпринять?

— Никакие угрозы не заставят меня предать гостя! Мой друг Виннету доверил мне жизнь старого вождя, я дорожу его дружбой и доверием и никогда не пойду на подобную низость! Мы будем сражаться!

— Вы рискуете жизнью! Полсотни краснокожих нам действительно не страшны, но они приведут подмогу и тогда крепость не устоит.

— На все воля Божья. Как бы то ни было, я сдержу слово, данное Виннету.

Растроганный Олд Дэт торжественно пожал руку сеньору Атанасио и произнес:

— Вы человек чести, сеньор, и можете рассчитывать на нашу помощь. Вождь команчей — мой друг, и, может быть, благодаря этому обстоятельству мне еще удастся спасти жизнь и нам, и десятку-другому краснокожих. Надеюсь, вы не совершили двойную ошибку и не показали Гибсону потайную дверь?

— Я не спотыкаюсь дважды на одном месте, сеньор.

— Слава Богу. Пока краснокожие не пронюхали о потайном ходе, мы можем защищаться. Но довольно разговоров, пора браться за оружие.

Пока я плескался в реке, моим товарищам выделили комнаты и они уже успели отнести туда всю свою поклажу. Не теряя времени, мы спустились вниз. Снимая со стены мое старое ружье, я выглянул в узкое окно-бойницу. Отряд индейцев выезжал из-за рощицы, направляясь к броду. Минуту спустя они уже были на другом берегу и неслись вскачь к «Эстансия-дель-Кабальеро». Зрелище было устрашающее: расписанные боевыми красками команчи мчались в грозном молчании, вместо того чтобы выть и улюлюкать, как это обычно делают все краснокожие. Только у их предводителя, скакавшего впереди, в руках было ружье, остальные были вооружены копьями, луками и стрелами. Некоторые тащили за собой длинные жерди, которые я в первое мгновение принял за опоры для вигвамов. Но уже секунду спустя, догадавшись, что они замышляют, я опрометью выскочил за дверь. В коридоре я столкнулся с Олд Дэтом, выбегающим из своей комнаты.

— Скорее на крышу! — крикнул вестмен. — Хитрые канальи привезли с собой стволы деревьев с сучьями, чтобы по ним, как по лестницам, перебраться через стены! Все наверх! Быстро!

Однако быстро не получилось. Слуги находились этажом ниже, и собрать их оказалось делом не. настолько простым, как казалось. Да и мы сами, бросившись наверх, столкнулись с сеньором Атанасио с двумя дамами, которые, узнав о нападении команчей, в панике выбежали из своих комнат. Нам пришлось потратить добрых пару минут на то, чтобы хоть как-то успокоить перепуганных женщин, и когда мы наконец-то выбрались на крышу, индейцы уже карабкались на нее со всех сторон. Промедление погубило нас: мы стояли в окружении команчей, и остановить их можно было, только открыв огонь.

— Мы должны выиграть время! — тихо произнес Олд Дэт и приказал: — Цельтесь в них из ружей, но ни в коем случае не стреляйте! Не позволяйте им сделать ни шагу вперед!

Пока и мы и команчи в молчании рассматривали друг друга, я быстро пересчитал нападающих. Пятьдесят два мускулистых воина стояли неподвижно на краю крыши, сжимая в руках луки и стрелы. По-видимому, копья они оставили внизу, чтобы длинное древко не мешало карабкаться через стены. Краснокожие застали нас врасплох и, хотя и не решались броситься в атаку, чувствовали себя хозяевами положения.

Кабальеро собрался с духом, выступил вперед и заговорил на испано-англо-индейском наречии, употребительном в тех краях:

— Что понадобилось краснокожим воинам в моем доме? Почему они вошли, не спросив моего позволения?

Предводитель, который до сих пор держал ружье на плече, взял его в руку, сделал шаг вперед и вызывающе ответил:

— Бледнолицый — враг команчей. Мы пришли, чтобы сегодняшний день стал последним днем в его жизни.

— Ты ошибаешься. Я не враг команчам и живу в мире со всеми племенами краснокожих.

— Уста бледнолицего лгут. В его доме нашел приют вождь апачей, наших врагов, значит, и он сам наш враг. Бледнолицый умрет.

— В моем доме я решаю, кого принимать, а кого — нет. Мой краснокожий брат не в праве приказывать мне, здесь я хозяин.

— Воины команчей захватили дом, и теперь они в нем хозяева. Выдай нам апача. Я знаю, бледнолицый лжив, но сейчас ложь ему не поможет. Мне известно, что апач здесь!

— Только трус лжет, а я не боюсь ни команчей, ни дьявола! Я открыто говорю вам, что апач…

— Остановитесь, ради Бога! — перебил его Олд Дэт. — Не наделайте глупостей, сеньор!

— Неужели я должен унизиться до лжи дикарям? — удивился гордый кабальеро.

— Я и сам признаю, что ложь дело прескверное, но в нашем случае правда — сущее самоубийство.

— Самоубийство? Разве полсотни дикарей смогут устоять против наших четырнадцати ружей?

— Воины они умелые и не из робких, если судить хотя бы по тому, как ловко они взобрались на крышу. Вы правы, дюжину-другую мы пристрелим, но и нам не избежать их стрел и ножей. И даже если мы обратим их в бегство, уцелевшие в схватке приведут сюда пятьсот человек, и тогда нечет ждать пощады. Позвольте мне поговорить с ними.

И Олд Дэт обратился к предводителю индейцев:

— Слова моего брата удивили меня. Откуда команчам стало известно, что в этом доме скрывается апач?

— Сыновья команчей знают все, — хвастливо ответил тот.

— В таком случае они знают больше, чем мы. В доме нет никакого апача.

— Ты лжешь!

— Берегись! С твоих губ слетело слово, за которое ты заплатишь жизнью, если еще раз осмелишься произнести его! Я никому не позволю называть себя лжецом. Наши ружья смотрят на вас, и стоит мне дать знак — столько же твоих воинов, сколько нас здесь, окажется в Стране Вечной Охоты.

— Ружья не спасут бледнолицых. Сюда придут новые воины команчей, много больше, чем десять раз по пять, и не оставят от этого дома камня на камне.

— Мы уже знаем, что команчи стали нам врагами, и не позволим им перелезть через стены. Наши ружья бьют далеко и без промаха, ни один из пришедших не уйдет живым.

— Во рту бледнолицего очень много слов, но мне недосуг выслушивать его речи. Кто он такой, что говорит вместо хозяина дома? Как его имя? Почему он осмеливается угрожать славному воину и вождю команчей?

Олд Дэт скорчил пренебрежительную гримасу.

— Ты славный воин и вождь: команчей? Разве совет старейшин внимает твоим словам? Почему я не вижу в твоих волосах ни орлиного пера, ни даже пера ворона? Из какого дальнего стойбища прибыли сыновья команчей, спрашивающие имя вождя бледнолицых? Я Коша-Певе, и я курил трубку мира с Ойо-Колсой, верховным вождем команчей. Вчера я сидел у костра его сына, Ават-Вилы. Я друг команчей, но, если они назовут и меня лжецом, я отвечу им пулей.

Индейцы сразу же присмирели. Предводитель вернулся к своим воинам, и они, бросая полные уважения взгляды на Олд Дэта, устроили совет. Пошептавшись несколько минут, команчи повернулись к нам, и их предводитель сказал:

— Воины команчей знают, что Коша-Певе великий воин и друг Ойо-Колсы, но сегодня его речь — речь врага. Почему он скрывает, что в доме прячется апач?

— Я ничего не скрываю от сыновей команчей. Апача в доме нет.

— Однако бледнолицый, просивший у команчей защиты, поклялся, что Инда-Нишо здесь.

— Как его имя?

— Язык команчей не в состоянии произнести его имя, но звучит оно как Га-пи-ла-но.

— Гавилан?

— Коша-Певе прав, он назвался так.

— Воины команчей мудры, но на этот раз они дали себя обмануть. Я знаю бледнолицего, носящего имя Гавилан. Он лжец и обманщик, его язык не умеет говорить правду. Мои краснокожие братья еще пожалеют, что взяли его под свою защиту.

— Мой брат ошибается. Бледнолицый сказал правду. Виннету привел сюда старого вождя, а сам переправился через Рио-Гранде, но мы настигнем его и поставим у столба пыток, чтобы насладиться смертью врага и испытать его мужество. Мы знаем, что Инда-Нишо прячется здесь, что он ранен в плечо и бедро, мы даже знаем, в какой из комнат он лежит.

— Команчи действительно знают больше меня. Пусть они расскажут все поподробнее.

— Бледнолицый сказал, что мы должны два раза спуститься по лестнице внутрь дома, пройти мимо множества дверей справа и слева, открыть последнюю дверь, и там мы увидим апача, лежащего на ложе, подняться с которого он не в силах.

— Бледнолицый обманул тебя. Там вы не увидите апача.

— Тогда разреши нам спуститься туда, чтобы наши глаза убедились, кто из вас говорит правду.

— Я не могу разрешить вам войти в дом. Вы пытались ворваться силой, поэтому никогда не переступите порог.

— Твои слова свидетельствуют о том, что апач здесь. Ойо-Колса велел нам поймать старого вождя, и мы его поймаем, чего бы это нам ни стоило.

— Ты снова ошибаешься. Я отказываюсь исполнить твое желание не потому, что прячу в доме апача, а потому, что ты оскорбляешь меня недоверием. Если я утверждаю, что вас обманули, значит, так оно и есть, и если вы попытаетесь, несмотря на наш отказ, проникнуть в дом, что же, пусть ваша кровь падет на ваши головы! Разве воины команчей слепые котята и не видят, что достаточно одного из нас, чтобы защитить вход в дом? Стоя на лестнице, один человек может держать под огнем всю крышу и всадить пулю в каждого, кто попытается проникнуть внутрь. Вы ворвались к нам и вели себя как наши враги, поэтому ваше желание не будет исполнено. Возвращайтесь за ворота, позвоните в колокол и попросите, чтобы мы вас впустили. Тогда, может быть, мы встретим вас как друзей.

— Коша-Певе дает нам совет, хороший для него, но не для нас. Если у него совесть чиста, он разрешит нам немедленно пройти в дом и удостовериться в его правдивости. Если он откажется исполнить нашу просьбу, мы останемся здесь и пошлем гонца за новым отрядом. И тогда мы сделаем то, что собирались сделать.

— Ты снова ошибаешься. Прибудь сюда хоть десять отрядов, вам все равно придется спускаться по одному, и вход в дом станет для вас входом в Страну Вечной Охоты. К тому же твой гонец не приведет подмогу: как только он ступит на землю, я убью его. Я не желаю зла команчам, но вы вынуждаете меня защищаться.

Все время, пока Олд Дэт пререкался с предводителем отряда команчей, мы держали нападающих на прицеле. Глядящие прямо на них стволы наших ружей охладили боевой пыл краснокожих, и они решили снова посоветоваться. Однако и наше положение было далеко не блестящим. Олд Дэт задумчиво почесал за ухом и сказал:

— Мы попали в чертовски сложный переплет. Команчи от своего не отступятся, а если мы окажем сопротивление, они приведут сюда еще несколько сотен головорезов, и тоща я ломаного цента не дам за наши скальпы. Ума не приложу, где бы спрятать апача, чтобы они его не обнаружили.

— Может быть, вынести его из дому? — предложил я.

— Вынести? — удивился Олд Дэт. — Уж не тронулись ли вы умом от впечатлений, сэр? Команчи с нас глаз не спускают!

— Вы забыли про потайную дверь. Отсюда команчи ничего не заметят. Я вынесу апача и спрячу его в зарослях у реки.

— Мысль действительно неплохая, но боюсь, что краснокожие выставили часовых вокруг дома.

— Вряд ли. Их немногим больше пятидесяти человек, двоих, а то и троих они оставили с лошадьми, остальные здесь. Маловероятно, что им пришло в голову оцепить здание.

— Ну что же, давайте попытаемся. Возьмите одного из слуг и действуйте, а мы постараемся отвлечь команчей, чтобы они не заметили, что двое из нас отсутствуют. Да, пусть женщины не забудут поставить на место шкаф после того, как вы выйдете.

— А нельзя ли посадить дам в комнате, где лежал раненый? Когда команчи увидят женщин, они скорее поверят, что апача там нет и не было.

— Вы правы, — одобрил мой план сеньор Атанасио. — Достаточно будет перенести туда несколько одеял и повесить гамаки, пусть женщины лягут в них и отдыхают. А вы тем временем перетащите апача к реке и спрячьте чуть выше того места, где сегодня купались. Там у самой воды растут цветущие кусты, и в их ветвях спрятана лодка. Уложите в нее старого вождя, там его никто не найдет. Возьмите с собой Педро, он малый ловкий и не трус. А когда вы вернетесь, мы позволим индейцам обыскать дом.

Мы с Педро потихоньку, стараясь не привлекать внимания команчей, спустились вниз, где дамы в сильном волнении ждали дальнейших событий. Они с готовностью принялись помогать нам и в мгновение ока придали комнате вид женских покоев. Старый вождь, узнав, что за ним прибыли команчи, тихо сказал:

— Инда-Нишо видел много зим, а оставшиеся дни его жизни легко сосчитать. К чему бледнолицым братьям подвергать себя опасности ради старика? Пусть они предадут его смерти, а затем тело выдадут команчам. Инда-Нишо просит их об этом.

Я отрицательно покачал головой, завернул раненого в одеяло и с помощью слуги вынес его из комнаты. Через потайной ход мы незаметно выскользнули во двор, через густой кустарник, надежно скрывавший нас от посторонних глаз, пробрались к подземному лазу, прошли по нему под стеной и осторожно выглянули наружу. В нескольких шагах от нас сидел атлетического сложения краснокожий, вооруженный копьем и луком со стрелами.

— Придется вернуться, сеньор, — шепнул мне пеон. — Мы не можем убить его, иначе остальные не успокоятся, пока не отомстят нам.

— Надо отвлечь его внимание и заставить его покинуть пост.

— Вряд ли нам это удастся, сеньор. Он не уйдет, пока его не позовут.

— Погоди, я, кажется, придумал. Ты останешься здесь с раненым, а я покажусь часовому, сделаю вид, что испугался, и брошусь наутек. Он помчится за мной, и ты беспрепятственно вынесешь апача.

— Это безумие! А если он пустит в вас стрелу?

— Я буду готов к этому и уклонюсь.

— Команчи стреляют из луков так же метко, как мы из ружей. К тому же, убегая, вы повернетесь к нему спиной и не сможете уклониться от стрелы.

— Я брошусь в воду и поплыву вниз по течению на спине. Как только он выпустит стрелу, я нырну, переберусь на тот берег, и ему придется последовать за мной. А там я. его оглушу, и у нас будет достаточно времени, чтобы надежно спрятать апача.

Слуга попытался отговорить меня, но я уже решился и не слушал его доводов. Чтобы не привлекать внимание индейца к лазу, я осторожно прополз к углу стены и только там встал во весь рост. Команч сидел все так же, глядя вдаль, мне пришлось наступить на сухую ветку. Повернув голову на шум, часовой заметил меня и вскочил на ноги. Я бросился бежать, стараясь скрыть лицо, чтобы потом он не мог меня опознать. Огромными прыжками я несся к реке, и, пока опешивший краснокожий доставал из колчана стрелу и натягивал лук, я был уже в зарослях на берегу. Не теряя ни секунды, я прыгнул в воду и поплыл на спине на другую сторону реки. Через несколько мгновений мой преследователь с ошалелым видом вылетел из кустов, остановился и прицелился. Зазвенела тетива, стрела со зловещим свистом взвилась в воздух, и я поспешил нырнуть.

Вынырнув у противоположного берега, я оглянулся и увидел, что краснокожий, готовый к прыжку, стоит у самой воды. Второпях он оставил колчан у стены и теперь надеялся взять меня голыми руками. Увидев, что я не ранен, команч отбросил уже ненужный лук и прыгнул в воду. Именно этого я только и ждал. Притворившись, что плохо плаваю, я позволил ему приблизиться ко мне и снова нырнул и поплыл вниз по течению туда, где у самой реки росла дубовая роща. Там я выбрался на берег и запетлял среди деревьев. Наконец я увидел дуб, прекрасно подходивший для выполнения всего плана. Пробежав мимо него, я осторожно вернулся назад и спрятался за толстым, поросшим мохом стволом. Ждать пришлось недолго: минуту спустя появился команч, он громко сопел от усталости, вода потоками стекала с его мускулистого тела. Всматриваясь в мой след, он пробежал мимо, а я особым образом — на цыпочках и огромными прыжками — метнулся за ним и всей тяжестью тела ударил его в спину. Краснокожий упал ничком, я придавил его к земле и молниеносно ударил кулаком по голове. Он дернулся и затих.

Переведя дух и оглядевшись, я увидел рядом поваленное бурей дерево, чья крона нависла над водой, и решил воспользоваться счастливым случаем, чтобы замести следы. Пройдя по стволу, я прыгнул в реку, доплыл до спрятанной в зарослях лодки, о которой мне говорил сеньор Анатасио, сел на весла и поспешил за раненым апачем.

Мы с Педро уложили старого вождя на дно лодки, укрыли его одеялом, и пеон ушел охранять подземный лаз, а я спрятал апача за пологом из свисающих к воде цветущих веток. Выжав одежду и проверив по пути, не очнулся ли команч, я вернулся в дом. Мы отсутствовали не больше четверти часа, но все это время и женщины, и наши товарищи не находили себе места от волнения. Хозяйка дома, увидев меня, радостно вскрикнула и предложила сменить одежду, чтобы ни один команч не мог утверждать, что я выходил из дому, тем более плавал в реке.

На крыше и команчи и белые продолжали настаивать на своем. Когда я тихонько, не привлекая внимания индейцев, присоединился к друзья, Олд Дэт громко утверждал, что обыск дома равнозначен пощечине хозяину. Не переставая краснобайствовать, он бросил на меня вопросительный взгляд, я в ответ едва заметно кивнул головой, и вестмен мало-помалу стал уступать настояниям команчей и наконец заявил, что пятеро из них могут пройти в дом и воочию убедиться, что никаких апачей, ни раненых, ни здоровых, там нет.

— Почему только пятеро? — спросил недоверчивый предводитель отряда. — Разве мы не равны? Что делает один из нас, то могут делать и все остальные. Команчи не воры и ничего не тронут.

— Ладно уж, пусть будет по-вашему. Вы все можете пройти в дом, и пусть каждый из вас убедится, что Олд Дэт не лжет. Однако я требую, чтобы вы оставили оружие здесь и дали мне право на месте наказать любого, кто без нашего разрешения прикоснется к чему-либо в комнатах.

Краснокожие снова устроили совет и в конце концов согласились на условия вестмена. Они оставили на крыше луки, ножи и колчаны со стрелами и нетерпеливо бросились к люку.

Тем временем оповещенные о появлении индейцев вакеро успели подъехать к «Эстансия-дель-Кабальеро». Теперь перевес был на нашей стороне — полтора десятка крепких, видавших виды мужчин сидели в седлах у ворот, готовые по первому знаку хозяина пустить оружие в ход.

Двое из нас остались на крыше, остальные спустились вниз с команчами и открыли им двери в комнаты. Я встал на нижнем этаже возле бывшей комнаты апача, где сейчас сидели женщины, полный решимости вмешаться при малейшей непочтительности со стороны краснокожих.

Индейцы, не обращая внимания ни на что, направились прямиком туда, где надеялись увидеть старого вождя апачей. Совершенно убежденные в своей правоте, они без колебаний перешагнули порог и застыли в изумлении. В гамаках, погруженные в чтение, безмятежно лежали две женщины.

— Уфф! — не сдержал возглас удивления предводитель команчей. — Это комната белых скво!

— Да, — со смешком подтвердил Олд Дэт. — Но по словам бледнолицего лжеца здесь должен прятаться апач. Войдите же и поищите его.

Краснокожий окинул взглядом комнату и ответил:

— Воин не заходит в вигвам женщин. Если бы здесь был апач, мои глаза увидели бы его.

— Тогда проверьте другие комнаты.

Целый час индейцы обыскивали дом, заглядывали в спальни, гостиные, кладовые. Не найдя нигде следов пребывания Инда-Нишо, они вернулись к женщинам, которые, притворно надув губы, удалились, чтобы не мешать непрошеным гостям. Краснокожие переворошили одеяла и постели и даже попытались отодрать половицы, подозревая, что под ними может быть устроен тайник. Наконец они убедились, что в доме апача нет, и их предводитель, хотя и с неохотой, признал свою ошибку.

— Я сразу вам так и сказал, — торжествовал Олд Дэт, — но вы поверили не мне, старому другу команчей, а бледнолицему, чьи уста никогда не говорят правду. Как только я встречу Белого Бобра, я первым делом расскажу ему, как вы меня оскорбили.

— Если наш белый брат хочет видеть Ойо-Колсу, пусть едет с нами.

— Это невозможно. Мой конь устал и должен отдохнуть до утра, а воины команчей еще сегодня покинут эти места.

— Нет. Солнце уже идет отдыхать, а мы не ездим ночью. Поэтому мы останемся здесь и пустимся в путь только на рассвете. Наш белый брат поедет с нами.

— Хорошо. Но я не один, со мной четверо моих товарищей.

— Белый Бобр встретит их как друзей. Наши белые братья разрешат нам провести ночь возле стен их дома?

— Ну конечно, — согласился не помнящий зла кабальеро. — Я друг краснокожих воинов, если они приходят ко мне с миром. И в знак нашей дружбы я дарю вам быка. Зажарьте его на костре.

Подарок, королевский в глазах индейцев, мгновенно растопил лед враждебности. Команчи окончательно поверили в нашу искренность, их грозные до того лица приняли вполне дружелюбное выражение. Более того, они старались на каждом шагу оказывать нам знаки внимания в меру своих понятий, разумеется. Видимо, в их поведении не последнюю роль сыграло и то уважение, каким Олд Дэт пользовался среди индейцев. Они действительно ни к чему не прикоснулись и добровольно, без напоминаний, покинули дом. Мы уже опустили вниз лестницы и распахнули настежь ворота, чтобы показать краснокожим, как мы им доверяем. И все же хозяин поставил на крыше двух вооруженных пеонов — береженого Бог бережет.

Вакеро пригнали обещанного быка, запылал костер. Все команчи собрались у огня, предвкушая пиршество, позвали даже часовых, охранявших лошадей, и того незадачливого краснокожего, с которым я состязался в плавании. Он уже пришел в себя и вернулся на свой пост, но еще не имел возможности доложить предводителю о случившемся. Теперь он первым делом приблизился к предводителю и принялся рассказывать, но так тихо, что мы, белые, не могли разобрать, как он излагает события. Внезапно его взгляд остановился на мне, и, хотя на его раскрашенном лице не дрогнул ни один мускул, я понял, что краснокожий узнал меня. Он взмахнул рукой, указывая на меня, и выкрикнул несколько гортанных, незнакомых мне слов, смысл которых был, однако, совершенно ясен. Предводитель команчей грозно нахмурился и направился ко мне.

— Правда ли, что бледнолицый, — с угрозой в голосе спросил он, — переправился через реку и напал на воина команчей?

Я скорчил недоуменную гримасу, а Олд Дэт поспешил вмешаться и строго спросил индейца, в чем он меня подозревает. Тот пересказал происшествие с часовым, что только развеселило старого вестмена.

— Для краснолицых все белые на одно лицо. Думаю, сын команчей встретил какого-нибудь бродягу.

— Это был он, — уверенно заявил часовой. — Я видел его лицо, когда он бросился в воду и поплыл на спине. Я запомнил его. На нем была та же одежда.

— Так он плыл в одежде? Но твоя рубаха все еще мокрая, а его — совершенно сухая. Ты что-то путаешь.

— Бледнолицый мог сменить одежду.

— Но как он мог выйти незаметно из дома, а потом вернуться? Разве вы не оставили воинов у ворот? Разве вы не стояли с нами на крыше и не видели, что проникнуть в дом можно только по лестнице? Разве воины команчей слепы, как старая скво?

Не согласиться с доводами вестмена было невозможно, и даже пострадавший от моего кулака часовой, поразмыслив, признал, что, верно, он обознался. Кабальеро, человек, как мы уже убедились, находчивый, тоже внес свою лепту и рассказал, что в окрестностях появилась шайка конокрадов и, скорее всего, «тот белый» из их компании. Казалось, команчи снова поверили нам. Однако оставалось загадкой, куда ушел тот человек и почему нигде нет его следов. Несколько команчей во главе с предводителем переправились вброд через реку в надежде отыскать следы и поутру пуститься в погоню за нападавшим. К счастью, уже наступили сумерки, да к тому же и моя проделка с поваленным деревом удалась на славу: «конокрад» исчез бесследно.

Тем временем хитроумный Олд Дэт пригласил меня прогуляться вдоль реки. Поглядывая на команчей, сновавших по противоположному берегу, мы неспешно подошли к цветущему кусту, нависшему над водой, под ветвями которого скрывалась лодка с раненым вождем апачей. Остановившись с видом человека, любующегося цветами, вестмен тихонько произнес:

— К Инда-Нишо пришли Коша-Певе и молодой бледнолицый. Моему краснокожему брату придется всю ночь провести в лодке. По силам ли ему это?

— Да, — последовал еле слышный ответ.

— Команчи поверили, что вождя апачей здесь нет, а на рассвете они уйдут. Сможет ли мой брат продержаться до восхода солнца?

— Инда-Нишо хорошо себя чувствует у воды, жар спал, и воздух освежает его раны. Но вождь апачей хотел бы знать, как долго Коша-Певе и его друзья останутся в асиенде.

— Мы уезжаем завтра поутру вместе с команчами.

— Уфф! Почему мой белый брат собирается в путь вместе с нашими врагами?

— Потому что мы идем по следу врагов, которые нашли приют у команчей.

— Возможно, мои белые братья встретятся с воинами апачей, вышедшими на тропу войны. Коша-Певе стар, как сама смерть, но опытный воин и сумеет избежать опасности. А молодому воину, который спас меня от врагов, я хочу подарить тотем, чтобы апачи принимали его в своих вигвамах как брата. Коша-Певе умеет ходить бесшумно, как тень, поэтому я прошу его принести мне ночью нож и кусок белой кожи. На рассвете он заберет готовый тотем.

— Я выполню твое желание. Принести тебе еще что-нибудь?

— Нет. Инда-Нишо доволен. Да хранит тебя и молодого бледнолицего воина добрый Маниту.

Так же неспешно мы вернулись домой. Наша минутная задержка у куста осталась незамеченной.

— Исключительное везение для гринхорна, — удивился Олд Дэт. — Мыслимое ли дело, чтобы вождь краснокожих подарил белому тотем племени! Вам очень повезло, сэр. Тотем Инда-Нишо еще сослужит вам службу.

— А вы действительно сумеете незаметно пронести нож и кожу? Если часовые команчей вас заметят, и вас и апача поставят к столбу пыток.

— Глупости! Я бывал в переделках и похуже.

Остаток дня и ночь прошли спокойно. На рассвете Олд Дэт разбудил меня и с торжествующей гримасой вручил прямоугольный кусок белой кожи. Я долго разглядывал его, но не заметил ничего особенного, кроме нескольких надрезов, сделанных в непонятном мне порядке.

— Это и есть тотем? — спросил я. — Не вижу в нем ничего особенного. Обыкновенный кусок кожи.

— Покажите этот обыкновенный кусок кожи первому встречному апачу, и он вам доходчиво объяснит, каким сокровищем вы обладаете. У Инда-Нишо не было краски, поэтому полностью рисунок еще не виден, но любой индеец из племени апачей знает, как надо раскрасить надрезы, чтобы изображение проступило. Только ради Бога, если вам дорог ваш скальп, спрячьте тотем подальше от глаз команчей. А теперь одевайтесь и спускайтесь вниз. Команчи уже собираются в дорогу.

Я последовал его совету. Индейцы сидели у стены и доедали остатки вчерашнего быка. Подкрепившись, они сняли путы с лошадей и повели их на водопой, к счастью, несколько выше того места, где скрывался в лодке раненый вождь. Кабальеро тоже был на ногах и вышел, сопровождаемый дамами, попрощаться с нами. Увидев, что мы седлаем лошадей, сеньор Атанасио сокрушенно покачал головой и обратился к Олд Дэту:

— Эти клячи не для вас, сеньоры. Вы слишком хорошо знаете, каким должен быть конь вестмена. Вы мой старый друг, вы полюбили этого молодого человека, мне он тоже пришелся по душе, поэтому позвольте подарить вам пару достойных вас лошадок.

И тут же по его приказу вакеро отбили от табуна и заарканили двух полудиких горячих коней. Мы с благодарностью приняли дар щедрого кабальеро и после короткого прощания тронулись в путь.

Солнце еще не встало над горизонтом, когда мы переправились через Элм-Крик и ровным галопом помчались на запад. Во главе кавалькады скакал предводитель команчей и мы; полсотни краснокожих неотступно следовали за нами. Восседающие на маленьких и косматых лошаденках индейцы вели себя беспокойно и не вызывали у меня доверия. Меня не покидала мысль, что мне в спину в любой момент может ударить копье или стрела. Однако Олд Дэт сумел рассеять эти опасения, объяснив, что команчи озабочены лишь тем, как найти следы своего главного отряда. Ведь Белый Бобр, узнав от Гибсона, что Виннету удалось ускользнуть и переправиться через Рио-Гранде, решил не терять времени и напасть на апачей, пока те не успели подготовиться к войне. Отправив полсотни воинов в «Эстансия-дель-Кабальеро» с приказом захватить раненого вождя, сам он поспешил вторгнуться во владения апачей.

Через два часа пути индейца напали на след своих главных сил. Следы тянулись к югу, в обход Орлиного ущелья, к форту Дункан. Прошло еще два часа, и под копытами наших коней появилась трава — пустыня Нуэсес оставалась позади. А вскоре на горизонте показалась темная полоска леса — верный признак того, что мы приближались к Рио-Гранде-дель-Норте.

— Уфф! — с облегчением вздохнул предводитель отряда. — Великий Маниту хранит воинов команчей: мы не встретили бледнолицых из форта, и теперь никто не помешает нам переправиться через реку. Уже завтра собаки апачи взвоют от страха, когда увидят нас в своих стойбищах.

Белый Бобр был опытным вождем; прямой, как стрела, след его отряда привел нас к броду: широкая Рио-Гранде была в этом месте неглубока, кое-где виднелись песчаные отмели. Однако быстрое течение размывало их, и неосторожный путник рисковал угодить в глубокую яму.

Судя по следам, главный отряд команчей провел ночь на этом берегу реки, и только с рассветом, так же как и мы, тронулся в путь. Отпечатки человеческих ног на песке говорили о том, что несколько воинов шли впереди и отмечали переправу ветками. Мы воспользовались оставленными передовым отрядом команчей знаками и легко переправились на другой берег. Я надеялся, что мы нагоним Белого Бобра — по моим расчетам, он не мог двигаться так же быстро, как мы, из опасения угодить в засаду. Но время шло, а ничего не указывало на скорую встречу.

Зеленый оазис близ реки кончился, снова мы оказались среди песков, на широкой равнине с редкими кактусовыми зарослями. К полудню миновали цепь небольших холмов.

Я удивлялся выносливости индейских лошадей, бежавших все так же резво. Ланге с сыном и слуга негр на своих хваленых конях с трудом поспевали за отрядом, в то время как наши с Олд Дэтом лошади без устали шли и шли ровным галопом, подтверждая тем самым ценность подарка сеньора Атанасио. Уже смеркалось, когда мы пересекли дорогу из Сан-Фернандо на Баию, за которой след повернул к юго-западу. Но уже через четверть часа обнаружилось, что главный отряд резко изменил направление. Почему? Олд Дэт и предводитель отряда команчей соскочили на землю, чтобы как следует рассмотреть следы.

— Здесь они останавливались, — объяснил мне Олд Дэт. — Прибыли два всадника, скорее всего разведчики, и принесли вести, которые заставили Белого Бобра пойти в обход.

Понукая измученных лошадей, мы повернули на юг по следу, покуда он еще был виден, стараясь покрыть за день как можно большее расстояние. Команчи торопились нагнать своих, я с нетерпением ожидал встречи с негодяем Гибсоном. Но когда окончательно стемнело, нам все же пришлось остановиться и подумать о ночлеге. Мы уже собирались спешиться и расположиться в неприютной пустыне прямо на песке, как вдруг мой конь фыркнул и, жадно втягивая ноздрями воздух, понес меня в темноту. Я догадался, что животное почуяло воду, и отпустил поводья; остальные без слов последовали моему примеру. Вскоре мы уже были на берегу небольшой реки.

Что может быть желаннее для путника и для изнуренного скачкой коня, чем глоток воды? Утолив жажду, краснокожие выставили часовых вокруг своего лагеря, а мы устроились несколько поодаль. Олд Дэт долго гадал, к какой реке мы вышли, и в конце концов пришел к выводу, что это Моралес, впадающая в Рио-Гранде у форта Дункан.

Едва забрезжил рассвет, мы переправились на другой берег, снова вышли на след и погнали лошадей. Около полудня впереди показались голые скалы.

— Не могу взять в толк, — ворчал Олд Дэт с озабоченным видом, — какого черта Белый Бобр повернул в эти края? Вы представляете, куда нас занесло?

— Нет, но я полагаюсь на вас.

— Вам приходилось слышать о пустыне Больсон де Мапими?

— Никогда.

— Испокон веков пустыня Мапими была пристанищем диких орд, откуда они совершали набеги на соседей. Но не думайте, что мы попадем в рай земной с плодородными пашнями и цветущими садами. История учит нас, что пустыни периодически становятся прибежищем воинственных племен. До разбойников и головорезов, населяющих это плоскогорье с его ущельями и перевалами, невозможно добраться, чтобы наказать их за грабеж. Я слышал от знающих людей, что здесь есть и стойбища апачей, и если команчам вздумается напасть на них, то вряд ли Белому Бобру удастся унести ноги — наверняка Виннету уже приготовил им мышеловку.

— О Боже! Но ведь в нее попадем и мы!

— Пусть вас это не пугает. Мы не ссорились с апачами, войну им не объявляли, и я надеюсь, что они отнесутся к нам как к друзьям. В крайнем случае вы покажете им тотем Инда-Нишо.

— Может быть, стоит предупредить об опасности команчей?

— Попробуйте, сэр. Искренне желаю вам успеха. Вы можете сколько угодно твердить им, что они дураки, но команчи вам не поверят. Они всегда верят только себе. Я уже переговорил с предводителем отряда и высказал мои опасения, на что он мне ответил, что последует за Белым Бобром хоть в Страну Вечной Охоты, а бледнолицые трусы, то есть мы, могут катиться куда угодно.

— Какая наглость!

— Да уж, команчей не учили вежливости и хорошим манерам. Но отступать нам некуда, даже если там, в горах, нам готовят горячую встречу. Не вешайте нос, сэр. Мы покинули пределы Соединенных Штатов, но каким образом и когда сумеем вернуться обратно? Отнеситесь к будущему как к книге. Чтобы узнать, о чем она, надо прочесть ее до конца!

Глава IV. ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ МАПИМИ

До сих пор я был совершенно уверен, что нам удастся нагнать Гибсона еще на территории Соединенных Штатов, но теперь становилось очевидным, что придется следовать за ним в Мексику, к тому же в самые глухие и опасные места. Путь в Чиуауа пролегает через северную окраину пустыни Мапими, нам же пришлось отклониться к югу, где ни одна страховая компания не даст за жизнь путешественника ни цента. К невеселым раздумьям прибавлялась усталость, противостоять которой не могли даже команчи, осунувшиеся и потерявшие свои бравый, воинственный вид. С тех пор как мы вместе с ними покинули асиенду сеньора Атанасио, мы мчались, не переставая понукать измученных лошадей. У индейцев кончился пеммикан, наши запасы продовольствия, подаренные нам щедрым кабальеро, также таяли на глазах. Дорога мало-помалу шла в гору, и вскоре перед нами блеснули под полуденным солнцем скалы, лишенные растительности. Мы буквально протискивались в узкие проходы между глыб и утесов, пышущих зноем, словно раскаленные камни очага. Лошади перестали обращать внимание на шпоры и сбавили шаг. В небе прямо над нами кружили стервятники в надежде на обильную поживу. Наконец, миновав очередной поворот, мы заметили вдали темную полоску леса на горизонте. Кони, словно почувствовав, что пустыне скоро конец, побежали резвее.

Лицо Олд Дэта озарила улыбка, и он сказал:

— Вот теперь я догадываюсь, куда мы направляемся. Сдается мне, что мы вышли к Рио-Сабинас, берущей исток в Мапими. Если команчи пойдут по течению реки, наше путешествие превратится в загородную прогулку: где вода, там трава, жизнь и дичь для пропитания даже в этих забытых Богом местах.

Следы повернули к востоку, мы въехали в узкое ущелье и, миновав его, увидели расстилавшуюся перед нами зеленую долину, по которой протекал ручей. Осатаневшие от жажды лошади закусили удила и бешеным аллюром понеслись к воде, даже команчи не могли справиться с обезумевшими животными и покорно тряслись в седлах, отпустив поводья.

Когда и люди и лошади утолили жажду, мы снова тронулись в путь. Доехав до впадения ручья в небольшую речушку, наш отряд повернул вверх по течению и вскоре оказался в тесном каньоне с отвесными стенами, из которых торчали там и сям кусты. Вдали виднелась прерия, чья зелень ласкала наши до боли истерзанные слепящим солнцем глаза.

Стало смеркаться, пора было искать место для ночлега. Предводитель команчей облюбовал группу деревьев у склона и повел туда свой отряд, заставив и нас следовать за ним. Наши лошади спотыкались от усталости, и нам ничего не оставалось, как подчиниться. Уже почти в полной темноте мы подъехали к рощице, когда внезапно раздался грозный окрик на языке команчей. Предводитель что-то весело ответил, затем приказал нам остановиться и, взяв с собой Олд Дэта, поскакал на голос. Через несколько минут вестмен вернулся и сказал:

— Догнали наконец. Здесь неподалеку команчи разбили лагерь. По всем признакам мы должны были настичь их только завтра, но краснокожие, опасаясь встретить врага, решили остановиться и выслать разведчиков. Разведчики вернулись еще не все. Поезжайте за мной, сейчас мы увидим костры команчей.

— Странно. Я слышал от бывалых людей, что краснокожие не разжигают огонь в походе, — деланно удивился я.

— Стены ущелья скрывают огонь от чужих глаз, к тому же команчи послали вперед разведку, а потому совершенно уверены, что им нечего и некого опасаться.

Действительно, у выхода из каньона горело с десяток костров. Вокруг них беспечно сидели краснокожие воины, по-видимому, чувствовавшие себя в безопасности.

Здесь, у входа в каньон, команчи, сопроводившие, а вернее, препроводившие нас в лагерь, приказали нам остановиться и ждать, пока за нами не пришлют. Спустя какое-то время появился посланец и провел нас к костру, у которого восседал Белый Бобр в окружении самых прославленных воинов племени. В завязанных узлом волосах вождя торчали три орлиных пера, одет он был в мокасины, черные лоснящиеся штаны, жилет и куртку из некогда светлой ткани. Из-за пояса торчал старый кремневый пистолет, на земле рядом лежала двустволка. В воздухе витал запах жареной конины. В одной руке вождь держал кусок мяса, в другой — нож.

Завидев нас, Белый Бобр прервал ужин и поднялся. Мы торопливо спешились, и тут же нас плотным кольцом окружили воины, среди которых я заметил несколько белых лиц. Лошадей взяли под уздцы и увели, что крайне меня обеспокоило, но так как Олд Дэт ни словом, ни жестом не выразил негодования, я подумал, что подобные встречи в обычае у команчей и тревожиться нечего.

Вождь со свитой подошел к Олд Дэту, подал ему руку, как это принято у белых, и серьезным, но дружелюбным тоном произнес:

— Коша-Певе обрадовал нас своим прибытием. Сыновья команчей не надеялись на скорую встречу. Мы приветствуем тебя и приглашаем принять участие в походе на собак апачей.

Он говорил на смеси английского и языка команчей, чтобы мы тоже поняли смысл его приветствия. Олд Дэт ответил:

— Мудрый Маниту знает, какими путями вести своих детей. Счастлив тот, кто на каждом из этих путей встречает друга, которому может довериться. Ойо-Колса выкурит трубку мира с моими друзьями?

— Друзья Коша-Певе — мои друзья. Кого любит он, того люблю и я. Пусть твои друзья сядут со мной и пьют дым мира из трубки вождя команчей.

Олд Дэт сел к огню, мы последовали его примеру. Краснокожие стояли вокруг нас молчаливые и недвижные, как изваяния. Я пытался разглядеть лица белых, но в неверном свете костра было невозможно различить их черты. Ойо-Колса снял с шеи трубку, набил ее кинникинником и закурил, начиная знакомый мне ритуал. Только сейчас я окончательно убедился, что опасность нам не угрожает.

Предводитель отряда, с которым мы прибыли в лагерь команчей, уже успел доложить Белому Бобру, при каких обстоятельствах он встретил нас в «Эстансия-дель-Кабальеро». Теперь старый вождь просил Олд Дэта, чтобы и он рассказал, как это произошло. Вестмен представил все так, что ни нас, ни сеньора Атанасио нельзя было ни в чем упрекнуть.

Белый Бобр внимательно выслушал рассказ, задумался, а затем произнес:

— Я верю моему брату, ибо не могу найти в его словах обмана. И все же у меня остались сомнения, так как у меня нет причин не верить и тому бледнолицему, сообщившему нам, где скрывается раненый апач. Он знал, что за ложь заплатит жизнью, а значит, ему не стоило обманывать сыновей команчей. Поэтому я думаю, что один из вас ошибается.

Белый Бобр оказался хитрецом, и Олд Дэту следовало соблюдать осторожность. Что, если вождю придет в голову еще раз послать отряд в «Эстансия-дель-Кабальеро»? Необходимо было немедленно изобрести мало-мальски убедительные доводы и склонить команча на нашу сторону.

— Да, один из нас ошибается, но не я, а тот белый, — почти не задумываясь, ответил Олд Дэт. — Мой краснокожий брат знает, что нет человека, способного обмануть Олд Дэта.

— Это действительно так. Говори, мой белый брат.

— Сначала я всего лишь скажу, что вождя команчей обманули.

— Кто? — кратко спросил Белый Бобр с грозным видом.

— Мне кажется, те белые, которых ты принял в свой отряд.

— То, что кажется тебе, еще не доказывает их вины. Если они солгали, их ждет смерть, несмотря на то, что я выкурил с ними трубку мира.

— Так ты не просто пожал им руки в знак мира, но и выкурил с ними трубку?! Вождь команчей поступил опрометчиво. Будь я тогда с тобой, я бы сумел тебя удержать от ложного шага. Но ты хочешь, чтобы я доказал их вину. Скажи мне, ты встал на сторону президента Хуареса?

Белый Бобр пренебрежительно махнул рукой.

— Хуарес забыл обычаи краснокожих, он живет в доме из камней и подражает бледнолицым. Я презираю его. Воины команчей выступили на стороне Наполеона1, а взамен получили от него одеяла, ружья, лошадей и теперь могут отнять жизнь у собак апачей. Бледнолицые, с которыми я выкурил трубку мира, друзья Наполеона.

— Бледнолицые, с которыми ты выкурил трубку мира, — лжецы. Они прибыли в Мексику, чтобы служить Хуаресу, и мои товарищи могут подтвердить мои слова. Вспомни, кому помогает великий белый отец в Вашингтоне.

— Он помогает Хуаресу.

— Знаешь ли ты, что по ту сторону границы в отряды собираются белые воины, чтобы переправиться в Мексику и поддержать Хуареса? В Ла-Гранхе живет бледнолицый по имени Кортесио. Я побывал в его доме, и он сказал мне, что набирает армию для Хуареса. Это могут подтвердить мои спутники, они соседи Кортесио. Повторяю: люди, с которыми ты выкурил трубку мира, — лжецы, они добровольно пошли на службу к Хуаресу. Ты принял у себя друзей твоего врага…

Глаза вождя грозно сверкнули, лицо его словно окаменело. Он попытался что-то сказать, но Олд Дэт продолжал:

— Разреши мне закончить, а потом будешь решать, кто лжет, а кто говорит правду. Бледнолицые солдаты Хуареса остановились в асиенде сеньора Атанасио, друга Наполеона. В тот день он принимал у себя в доме известного вождя французов, человека пожилого и слабого здоровьем, и, чтобы спасти его от смерти, решил выдать его за Инда-Нишо. Старика уложили в постель и выкрасили ему лицо.

Брови вождя команчей дрогнули от удивления. Он уже верил в слова Олд Дэта, но из осторожности все же спросил:

— Почему вождя французов выдали за Инда-Нишо?

— Потому что апачи поддерживают Хуареса, а бледнолицые должны были поверить, что этот француз не враг им. Потому что он так же стар, как и Инда-Нишо, и волосы у него так же белы от прожитых зим. Поэтому солдаты Хуареса поверили сеньору Атанасио и не тронули вождя французов.

— Уфф! Теперь я понимаю. Твой друг, как ты его называешь, А-та-на-си очень умен. Он сумел провести воинов Хуареса. Но где же скрывался вождь французов, когда сыновья команчей осматривали дом?

— Как только бледнолицые уехали, он тоже покинул дом. Мой друг сеньор Атанасио действительно очень ловкий человек, он обманул солдат Хуареса, сказав им, что Виннету оставил у него раненого вождя. Бледнолицые поверили, а затем встретили тебя и твоих воинов и, зная, что команчи в дружбе с Наполеоном, тоже представились друзьями французов.

— Я верю тебе, но хочу сам убедиться, что они на стороне Хуареса. Я выкурил с ними трубку мира и потому не могу предать их смерти.

— Кроме того, среди этих бледнолицых есть двое, которых я хочу поймать и поступить с ними как мне вздумается.

— Почему?

— Потому что они мои враги, и мы уже много дней идем по их следу.

Олд Дэт не мог дать лучшего ответа. Если бы он начал подробно рассказывать о Гибсоне и Уильяме Олерте, вся эта запутанная и нелепая в глазах индейца история не произвела бы на вождя такого впечатления, как три коротких слова: «Они мои враги».

— Если они твои враги, то и мои тоже, — немедленно согласился Белый Бобр. — Я дарю их тебе.

— Благодарю тебя. А теперь прикажи позвать сюда вождя бледнолицых. Я побеседую с ним, и ты сразу убедишься, что он солдат Хуареса.

Вождь послал одного из воинов к белым, и тот через несколько минут вернулся, ведя за собой громадного роста угрюмого мужчину с косматой бородой.

— Что вам от меня нужно? — спросил он, бросая на нас недобрый взгляд.

Вероятно, Гибсон узнал меня и предупредил своих спутников, что ничего хорошего от нашего появления ждать нельзя. Я с любопытством следил за Олд Дэтом в ожидании увидеть новый трюк старого хитреца. Вестмен дружелюбно посмотрел в лицо подошедшему белому и очень вежливо ответил:

— Привет от сеньора Кортесио из Ла-Гранхи, мистер.

— Вы с ним знакомы? — оживился тот, не догадываясь, что уже проглотил наживку.

— Ну конечно, — подтвердил Олд Дэт. — Мы с ним старые друзья. К сожалению, я опоздал и не смог встретиться с вами до вашего отъезда, но сеньор Кортесио сказал мне, где вас искать.

— В самом деле? Что же он вам сказал?

— Что вы переберетесь через Лас-Морас и Рио-Моралес, а затем направитесь через Баию и Табаль в Чиуауа. Но вы несколько отклонились от пути. Могу я знать, почему?

— Потому что встретили наших друзей команчей.

— Ваших друзей? Мне показалось, что они ваши враги.

Белый явно смутился, неопределенно пожал плечами и притворно закашлялся, пытаясь дать понять Олд Дэту, что говорить при всех небезопасно. Но вестмен сделал вид, будто не замечает его ужимок, и продолжал:

— Ведь вы встали на сторону Хуареса, а команчи сражаются за Наполеона!

Белый не торопился отвечать, казалось, он тщательно взвешивает свои слова.

— Вы заблуждаетесь, сеньор, мы тоже поддерживаем французов.

— И ведете в Мексику добровольцев из Соединенных Штатов?

— Да, но в армию Наполеона.

— Ах вот как! Значит, мой друг сеньор Кортесио занялся вербовкой солдат для французской армии?

— Ну конечно!

— А я-то, старый дурак, думал — в отряды Хуареса.

— Ну что вы, как можно!

— Благодарю вас за разъяснение. Вы свободны и можете вернуться к своим людям.

Лицо добровольца дрогнуло от гнева. Неужели он позволит неизвестному бродяге командовать собой?

— Сэр! — воскликнул он с ненавистью в голосе. — Какое право вы имеете приказывать мне?

— Разве вам не известно, — с достоинством ответил Олд Дэт, — что у этого костра могут сидеть только вожди?

— Мне наплевать на вождей! Я офицер!

— Хуареса? — быстро спросил Олд Дэт.

— Да! То есть нет, Наполеона.

— Ну вот вы и проговорились. Тем более что никакой вы не офицер, раз не умеете хранить тайну при любых обстоятельствах. Нам больше не о чем разговаривать. Возвращайтесь к своим людям.

Тот хотел было возразить, но вмешался Белый Бобр и взмахом руки приказал ему удалиться. Скрипнув зубами так, что мы услышали, офицер Хуареса подчинился.

— Что теперь скажет мой брат? — обратился вестмен к вождю команчей.

— Лицо бледнолицего выдало его, — ответил Белый Бобр. — Но я еще не до конца уверен, что они враги.

— Пусть мой краснокожий брат хорошенько подумает. Он уже знает, что бледнолицый побывал в Ла-Гранхе у некоего Кортесио и ведет отряд в Мексику?

— Да. Мои уши слышали это.

— Значит, он сторонник тех, для кого Кортесио вербует добровольцев.

— Да, так оно и есть на самом деле. Однако откуда Белому Бобру знать, для кого тот Кор-те-си собирает воинов, для Хуареса или Наполеона? — не хотел сдаваться вождь.

— Посмотри на это, — торжественно произнес Олд Дэт, доставая из кармана паспорт за подписью Хуареса и протягивая его Белому Бобру. — Я и мой молодой друг решили выяснить, кому служит Кортесио, а потому пришли к нему и заявили, что хотели бы воевать на стороне Хуареса. Тот принял нас как друзей и вручил нам эти бумаги. Мой друг может показать тебе такую же.

Вождь осторожно принял в свои узловатые руки лист бумаги, повертел ее перед глазами и с усмешкой отозвался:

— Белому Бобру незнакомо искусство бледнолицых, он не может заставить говорить бумагу. Но его глаза хорошо видят здесь тотем Хуареса, — и он ткнул грязным ногтем в то место, где стояла печать и подпись президента. — Среди моих врагов есть сын скво команчей и бледнолицего, он умеет говорить с бумагой. Я позову его.

На громкий зов из круга команчей выступил молодой воин лицом несколько светлее остальных, подошел к огню, взял из рук вождя паспорт и бегло перевел. Я не понял его слов, но лицо Белого Бобра по мере чтения прояснялось. Краснокожий дочитал до конца, вернул бумагу вождю и, гордый своим умением, удалился.

— Мой брат желает увидеть бумагу моего друга? — обратился Олд Дэт к вождю.

Тот отрицательно покачал головой.

— Теперь Белый Бобр убедился, что бледнолицые обманули его? Верит ли он, что я сказал правду?

— Да. Я сейчас же позову на совет вождей и лучших воинов, чтобы решить, как поступить с лжецами.

— Ты позволишь мне принять участие в совете?

— Нет. Мой брат мудрее многих старейшин, а в бою отважнее многих молодых воинов, но сейчас он уже доказал то, что хотел доказать. Бледнолицые обманули команчей, и команчи сами решат, как наказать их.

— Позволь мне задать еще один вопрос. Мне очень важно услышать твой ответ. Почему мой краснокожий брат идет так далеко на юг? Почему он стремится углубиться в эти пустынные горы?

— Сначала воины команчей шли на север, но потом им стало известно, что Виннету собрал отряды в южных землях апачей и двинулся к Рио-Кончос, оставив свои стойбища без охраны. Поэтому мы поспешили повернуть к югу, чтобы напасть на них и взять большую добычу.

— Виннету двинулся с отрядами к Рио-Кончос? Но что ему там делать? И кто тебе сообщил об этом? Не те ли двое краснокожих, что встретились вам вчера?

— Уфф! Вы видели их следы?

— Да, в дне пути отсюда. Кто они?

— Воины из племени топи, отец и сын.

— Они еще в твоем лагере? Я хотел бы поговорить с ними.

— Мой брат волен поступать как ему вздумается.

— Могу ли поговорить и с теми двоими белыми, которых ты мне отдал?

— Мой белый брат свободный человек, а не пленник. Никто не может запретить ему это.

— Тогда, может быть, ты мне также разрешишь обойти лагерь? Мы в стране врагов, и я хочу убедиться, что проведу ночь в безопасности.

— Белый Бобр не мальчик и знает, как следует вести воинов по тропе войны, Он выставил часовых и выслал вперед разведчиков. Но ты волен поступать как знаешь.

Вождь команчей действительно считал старого вестмена своим большим другом и доверял ему, как себе самому, он даже не обиделся на просьбу позволить осмотреть лагерь. Тем временем гонцы побежали созывать старейшин и самых опытных воинов на совет, остальные команчи разошлись и принялись устраиваться на ночлег у своих костров. Обоих Ланге и Сэма тоже посадили к огню и дали им по куску жареной конины. Олд Дэт взял меня под руку и увлек к костру, у которого сидели белые люди. Навстречу нам вышел офицер, с которым недавно так нелюбезно обошелся Олд Дэт, и грубо спросил:

— Какого черта вам понадобилось устраивать мне экзамен, да еще в присутствии краснокожих?

— Я воздержусь от объяснений, так как чуть позже команчи сами все растолкуют, и, клянусь Богом, очень доходчиво. И не советую вам разговаривать с Олд Дэтом таким тоном. Во-первых, потому что вы конокрады, во-вторых, потому что команчи доверяют мне, а не вам, в-третьих, потому что достаточно одного моего слова, чтобы с вас содрали скальпы.

И он с презрением отвернулся от офицера, но остался на месте, чтобы дать мне возможность заняться Гибсоном и Уильямом Олертом. Мошенник и его жертва сидели у того же костра. Олерт показался мне больным и до предела изнуренным: щеки провалились, глаза горели безумным огнем. Казалось, он не замечает, что происходит вокруг. Его пальцы судорожно сжимали карандаш, на коленях лежала мятая четвертушка бумаги. Я понял, что он все еще оставался безвольной игрушкой в руках Гибсона.

— Наконец-то мы с вами встретились, мистер Гибсон. Надеюсь, что мы продолжим наше путешествие вместе. Буду рад лично препроводить вас в Нью-Йорк.

— Это вы мне, сэр? Но мы с вами не знакомы, — издевательски улыбнулся мерзавец.

— Конечно, вам!

— Как странно! Вы, кажется, назвали фамилию Гибсон?

— Да, именно так я вас назвал.

— Но это не мое имя.

— Разве это не вы улизнули от меня в Новом Орлеане?

— Сэр, вы что-то путаете!

— Я знаю, что вы меняете имена, как щеголь перчатки, и мне известно, что в Новом Орлеане вы выдавали себя за Клинтона, а в Ла-Гранхе именовались сеньором Гавиланом.

— Меня действительно зовут Гавилан. Что вам угодно? Я повторяю, мы с вами не знакомы, а потому оставьте меня в покое.

— Неужели вы меня не узнаете? Даже если это так, я постараюсь, чтобы вы меня запомнили на всю жизнь. Теперь вам от меня не уйти. Представление окончено. Не для того я мчался за вами от самого Нью-Йорка, чтобы выслушивать ваши насмешки. Пойдете со мной туда, куда я вас поведу.

— Как бы не так!

— А если будете сопротивляться, я привяжу вас к хвосту моего коня. Надеюсь, тогда вы станете сговорчивее.

Гибсон вскочил на ноги и выхватил револьвер со словами:

— Так вы мне угрожаете? Да я…

Он не успел закончить и не успел выстрелить. За его спиной вырос Олд Дэт и прикладом ружья ударил по руке. Револьвер упал на землю.

— Поубавьте свою прыть, Гибсон, — негромко, но грозно произнес вестмен. — Вы забыли, что я здесь, а в моей колоде козыри старше.

Гибсон схватился за ушибленную руку, скорчился от боли и крикнул:

— Ну погоди, я еще посмотрю, какого цвета у тебя кишки. Ты думаешь, я испугался, потому что тебя зовут Олд Дэт?

— Ни в коем случае! Я не пугало, бояться меня не надо, меня надо слушаться. Еще одна глупость, и я всажу тебе пулю в живот. Ты вряд ли ее переваришь. Надеюсь, что джентльмены будут мне благодарны за то, что я освобожу их от общества мошенника и негодяя.

Гибсон понял, что коса нашла на камень, сник и заюлил:

— Я совершенно не понимаю, в чем дело, господа. Вы принимаете меня за кого-то другого.

— Ну уж нет! Чтобы я принял тебя за кого-то другого? Вот он будет главным свидетелем обвинения. — И Олд Дэт указал на Олерта.

— Он будет свидетелем обвинения? — переспросил Гибсон. — Ну-ну, попробуйте поговорить с ним.

Я тронул Уильяма за плечо и назвал его по имени. Он медленно, словно во сне, поднял голову, посмотрел на меня бессмысленным взглядом и ничего не ответил.

— Мистер Олерт, вы слышите меня? — повторил я. — Меня послал к вам ваш отец.

Он так же молчал и так же бессмысленно глядел на меня. Внезапно раздался окрик Гибсона:

— Эй, ты! Как тебя зовут? Отвечай сейчас же.

Дрожа всем телом, словно испуганный ребенок, Уильям Олерт повернулся к Гибсону и тихо ответил:

— Меня зовут Гильермо.

— Кто ты?

— Поэт.

Я снова вмешался в разговор, пытаясь вопросами пробудить в нем память.

— Твое имя Уильям Олерт? Ты из Нью-Йорка? Кто твой отец? Он банкир?

Уильям, не раздумывая, отвечал отрицательно. Очевидно, его хорошо подготовили к подобным вопросам. У меня не оставалось больше сомнений, что, с тех пор как он попал в руки к мошеннику, его болезнь заметно усугубилась.

— Вот вам и свидетель! — рассмеялся мне прямо в лицо негодяй. — А теперь будьте так любезны, оставьте нас в покое.

— Позвольте, я задам ему последний вопрос, возможно, его память сильнее лжи, внушенной вами.

Мне в голову пришла, может быть, и не блестящая, но очень удачная мысль. Я вытащил из бумажника газетную вырезку со стихотворением Олерта и прочел вслух первую строфу. Мне казалось, что от собственных стихов в помраченной душе поэта блеснет тонкий лучик света, но он так же безразлично продолжал рассматривать пустую четвертушку бумаги. Прочтя вторую строфу, я без особой надежды приступил к третьей:

Знакомо ли тебе, как средь ночи

Душа кипит от жажды воли?

Но яд обмана сердце точит,

И сердце корчится от боли?

Две последние строки я прочел с особым чувством, и вдруг Олерт поднял голову, встал и протянул ко мне руки. Я продолжал:

Ужасна эта ночь, она забвеньем манит,

И солнце для тебя уже не встанет.

Несчастный поэт подбежал ко мне и выхватил у меня из рук газетный клочок. Наклонившись ближе к огню, он громко, от начала до конца, перечитал стихотворение, затем выпрямился и воскликнул с торжеством в голосе:

— Это мои стихи, стихи Уильяма Олерта! Я — Уильям Олерт, а не он!

Только сейчас мне в голову пришла неожиданная и страшная догадка: Гибсон завладел документами Уильяма Олерта. Неужели он, несмотря на разницу в возрасте и во внешности, выдавал себя за него? А может?.. Но мои рассуждения прервало появление вождя команчей. Звонкий голос поэта прозвучал в ночной тишине внезапным воплем, и Белый Бобр, забыв о собственной гордости и бросив совет, подбежал к Уильяму и одним ударом сбил его с ног.

— Замолчи, собака! — прошипел вождь. — Если твой крик привлечет апачей, я собственными руками лишу тебя жизни.

Уильям Олерт приглушенно вскрикнул от боли и тупо уставился на индейца. Я поспешил забрать у него стихотворение в надежде, что в будущем оно снова поможет мне привести молодого человека в чувство.

— Не гневайся, — попросил Олд Дэт вождя, — у молодого бледнолицего помутился разум, но сейчас он успокоится и больше не нарушит тишину. Скажи мне, эти двое и есть те индейцы топи, о которых ты мне говорил?

Вестмен указал на двух краснокожих, подсевших к костру белых.

— Да, это они, — ответил Белый Бобр. — Топи плохо понимают язык команчей, и с ними приходится говорить на смешанном языке. И всё же пусть этот бледнолицый, который потерял свою душу, больше не кричит, иначе я прикажу связать его и заткнуть ему рот.

Вождь команчей вернулся к прерванному совету, а Олд Дэт пристально посмотрел на воинов из племени топи и обратился к старшему из них:

— Мои краснокожие братья прибыли сюда с плоскогорья Топи? Я слышал, ваши воины живут в дружбе с команчами.

— Да, — ответил старший индеец, — наши томагавки помогают воинам команчей.

— Тогда почему ваши следы идут с севера, где живут льянеро и тараски, входящие в союз апачей?

Вопрос смутил индейцев настолько, что мы даже при свете костра заметили, как изменились их не покрытые боевой раскраской лица. Только после минутного молчания один из краснокожих нашелся что ответить:

— Мой бледнолицый брат умен и сам может догадаться. Воины топи выкопали топор войны и выступили против апачей. Мы ездили на север, чтобы разведать, куда пошли их отряды.

— И что же вы узнали?

— Мы напали на след верховного вождя апачей Виннету. Он повел своих воинов к Рио-Кончос, чтобы там встретить Белого Бобра и дать ему бой. Поэтому поспешили назад, чтобы поведать о том нашим вождям и напасть на незащищенные стойбища апачей. По пути нам встретились команчи, и мы отправили гонца к топи с вестью, а сами пошли с ними, чтобы не упустить добычу.

— Команчи, несомненно, сумеют отблагодарить вас. Но с каких это пор воины топи забыли, что они честные люди?

Олд Дэт говорил с краснокожими вызывающе, словно искал с ними ссоры. Казалось, он заподозрил неладное и пытается вывести индейцев из себя в надежде, что они проговорятся. Старый вестмен был большим мастером уловок и ухищрений, и его слова достигли цели: глаза младшего сверкнули от гнева, а старший долго молчал, обдумывая ответ, и наконец произнес:

— Пристало ли нашему брату сомневаться в честности топи? Не хочет ли он умышленно оскорбить нас?

— Нет, что вы, мое сердце открыто для топи. Но я удивлен, что вы сели к костру бледнолицых, а не остались среди своих краснокожих братьев.

— Коша-Певе спрашивает больше, чем должен знать. Топи сидят там, где хотят.

— А мне показалось, что команчи пренебрегают обществом топи. Собаке, ведущей охотника по следу дичи, бросают объедки и не позволяют входить в вигвам.

— Не смей говорить так, — вскипел индеец, — не то я вызову тебя на поединок! Мы весь вечер сидели у костров команчей и только недавно подошли к бледнолицым, чтобы узнать, что происходит в их стойбищах с каменными вигвамами.

— И все же я бы на вашем месте вел себя осмотрительнее. Твои глаза видели снег многих зим, и ты должен был бы догадаться, о чем я говорю.

— Ты говоришь загадками, и мой разум не может понять твои речи. Если краснокожий глуп, пусть мудрый бледнолицый объяснит ему! — воскликнул, забыв осторожность, индеец.

Олд Дэт наклонился к нему и сурово спросил:

— Вы курили с команчами трубку мира?

— Да.

— Значит, вы не можете причинить им вреда.

— Неужели ты думаешь, что мы собираемся вредить нашим друзьям команчам?

Они оба смотрели друг другу в глаза. Казалось, между ними происходит немой, незримый поединок, суть которого не понимали окружающие. После долгого молчания Олд Дэт произнес:

— Ты понял меня и знаешь, что, выскажи я свои мысли вслух, вас ждет ужасная смерть.

— Уфф! — вскричал краснокожий, вскакивая на ноги и выхватывая нож.

Младший тоже вскочил и занес над головой томагавк, но Олд Дэт одним тяжелым, суровым взглядом сумел остановить готовых нанести удар краснокожих.

— Я уверен, что вы не станете злоупотреблять гостеприимством команчей и скоро вернетесь к тому, кто вас послал. Передайте ему, что мы друзья с ним. Скажите, что Олд Дэт живет в мире со всеми краснокожими воинами и не спрашивает, к какому племени они принадлежат.

Индеец в ярости оскалил зубы и прошипел:

— Ты не веришь, что мы из племени топи?

— Мой брат ведет себя неосмотрительно. Я не хочу стать твоим врагом и не высказывал вслух то, что у меня на уме. Почему ты сам заговорил об этом? Разве ты не чувствуешь себя в безопасности среди пяти сотен команчей?

Рука краснокожего дрогнула, словно он собирался нанести удар.

— Прежде, чем я отвечу, скажи мне, за кого ты нас принимаешь? — потребовал он.

Олд Дэт ухватил краснокожего за руку, в которой тот сжимал нож, увлек его в сторону от костра и прошептал, но так, чтобы я тоже услышал:

— Вы оба апачи.

Индеец отпрянул, вырвал руку и занес ее для удара.

— Ты умрешь, лживый койот!

Но старый вестмен, вместо того чтобы прикрыться от готового вонзиться в него ножа, взглянул на противника в упор и шепнул:

— Ты хочешь убить друга Виннету? Или тебе показать тотем Инда-Нишо?

Трудно сказать, что остановило индейца: произнесенные ли слова или уверенный и гордый взгляд старика, но он опустил занесенную для удара руку и еле слышно прошептал:

— Молчи.

И в следующее мгновение краснокожий отвернулся от нас и возвратился к костру с каменным лицом, словно ничего не произошло. Он понял, что его хитрость разгадана, но не выказал и тени тревоги или недоверия к нам. Может быть, он знал, что знаменитый бледнолицый воин Коша-Певе не способен на предательство? Его сын с таким же невозмутимым видом заткнул за пояс томагавк и сел рядом с ним у огня. Я мысленно восхищался мужеством этих двух воинов, отважившихся пойти на верную смерть, чтобы завести врагов в западню.

Мы уже собирались идти устраиваться на ночлег, когда наше внимание привлекла необычная суета среди команчей. Совет подошел к концу — его участники встали и направились к нам, а остальные краснокожие по приказу вождя покинули свои костры и плотным кольцом окружили нас. Белый Бобр вышел на середину круга и торжественно поднял руку, давая знак, что будет говорить. Воцарилась глубокая тишина. Белые наемники заподозрили неладное и тоже с тревогой вскочили, озираясь по сторонам. Только два индейца «топи» остались сидеть у огня, спокойно глядя перед собой, словно все происходящее их совершенно не касалось. Ни единым жестом они не выказали беспокойства. Уильям Олерт тоже не двинулся с места, вперив безумный взгляд в огрызок карандаша, судорожно зажатый в пальцах.

— Бледнолицые прибыли к воинам команчей, — медленно и глухо начал вождь, — и заверили их в своей дружбе. Мы приняли их как братьев и выкурили с ними трубку мира. Однако теперь команчи узнали, что бледнолицые — лжецы. Белый Бобр тщательно взвесил все, что говорит в пользу бледнолицых и что говорит против них. Он посоветовался со старейшинами и лучшими воинами и убедился, что команчей обманули. Мы отказываем бледнолицым в дружбе, с этого момента они наши враги.

Он умолк, и офицер поспешил вмешаться, чтобы отвести нависшую опасность:

— Кто оговорил нас? Те четверо белых и негр, что прибыли сегодня к вечеру, черт бы их побрал?! Команчи знают нас и уже убедились, что мы их друзья. А кто они такие? Кто знает их настоящие имена? Если вы обвиняете меня во лжи, то дайте нам возможность защищаться. Я офицер и вождь моих людей, поэтому я требую допустить меня на совет, решающий нашу судьбу!

— Кто разрешил тебе говорить? — прервал его вождь. — Все слушают слова Белого Бобра и молчат, пока он не кончит. Мы уже слышали тебя, когда Коша-Певе беседовал с тобой. Вы — воины Хуареса, мы — друзья Наполеона, поэтому мы с вами враги. Ты спрашиваешь, кто знает настоящие имена этих четверых бледнолицых? Я узнал Коша-Певе за много зим до того, как увидел твое лицо, он честный и мужественный воин. Ты требуешь, чтобы тебя допустили на совет? Но даже Коша-Певе не сидел у костра совета. Воины команчей — мужчины, они умеют отличать мудрость от глупости, и им не нужна хитрость бледнолицых, чтобы решить, как поступить. Я пришел к вам не для того, чтобы слушать тебя, а для того, чтобы сказать вам…

— Мы выкурили с вами трубку мира, — взвизгнул офицер, перебивая вождя, — и если вы нападете на нас…

— Замолчи, трусливый койот! — воскликнул Белый Бобр. — Твой язык оскорбляет команчей, и если ты не замолчишь, я прикажу вырезать его! Не забывай, что вокруг стоят пять сотен воинов и каждый из них готов отомстить за обиду. Да, мы выкурили с вами трубку мира, однако причиной тому была ваша ложь и хитрость. Но мы не поступим с вами, как вы того заслуживаете, мы чтим волю Великого Духа и уважаем наши обычаи. Дым мира защищает вас. Красная глина, из которой делают трубку, священна, как красный свет солнца и пламя, от которого ее прикуривают. Поэтому, когда снова засияет солнце, наше перемирие кончится. Вы останетесь в лагере до утра, и никто не посмеет вас тронуть, но как только первый луч осветит небо, вам придется уехать туда, откуда вы прибыли. Мы дадим вам время, которое вы, белые, называете пятью минутами, а потом бросимся за вами в погоню. Мы оставляем вам все ваши вещи, но когда воины команчей убьют вас, они станут нашими. Коша-Певе потребовал выдать ему двух бледнолицых, с которыми мы тоже выкурили трубку мира. Они останутся в лагере, и утром он может поступить с ними как ему вздумается — они его пленники. Мы так решили. Я все сказал!

Вождь умолк, отвернулся от нас и ушел.

— Что он несет? — возмутился Гибсон. — Я пленник этой старой обезьяны? Да я…

— Молчите! — вмешался офицер. — Сколько бы вы ни ругались, изменить ничего нельзя. Я хорошо знаю краснокожих. Но за клевету белым негодяям придется ответить, да и команчи попомнят нас. До утра еще далеко, за это время многое может перемениться. Часто помощь приходит оттуда, откуда мы ее не ждем.

Успокоенные туманными намеками на неожиданное спасение, белые устроились у огня, но команчи не разбрелись по лагерю, а улеглись прямо на землю вокруг солдат Хуареса, взяв их в многорядное живое кольцо, выскользнуть из которого не могла бы даже мышь. Однако Олд Дэт и я беспрепятственно покинули эту живую тюремную камеру.

— Вы уверены, что Гибсон в наших руках? — спросил я вестмена, пригласившего меня осмотреть лагерь.

— Ему от нас теперь не уйти… если только не случится что-нибудь непредвиденное.

— Значит, надо схватить его немедленно, связать и взять под стражу, — заволновался я при мысли, что негодяй снова ускользнет от меня.

— Увы, это невозможно. До рассвета команчи не позволят нам и прикоснуться к нему. А все из-за трубки мира, черт бы ее побрал! Зато потом вы можете зажарить его в сухарях и съесть, целиком или по частям, с ножом и вилкой или без них, им будет совершенно все равно.

— Вы сказали: если только не случится ничего непредвиденного. Что вы имели в виду?

— Что? Неужели вы не поняли, что те двое апачей привели команчей не к стойбищам с добычей, а в опасную ловушку?

— Так вы действительно считаете, что они апачи?

— Можете изрубить меня на мелкие куски, если окажется, что я ошибся. Мне сразу показалось подозрительным, что топи пришли с Рио-Кончос. Такого старого волка, как я, не так-то просто обвести вокруг пальца. А когда я увидел их, то не осталось никаких сомнений: топи принадлежат к полу цивилизованным индейцам, у них мягкие, расплывшиеся лица. А вы поглядите на эти острые, резкие черты, и вы поймете, что эти дикари — апачи. А как они вели себя, когда я умышленно вызвал их на грубость, чтобы они проговорились? Да они выдали себя с головой.

— А если вы ошибаетесь?

— Ну уж нет. Старший из них называл Виннету верховным вождем апачей. Разве индеец топи отозвался бы о злейшем враге с таким уважением? Держу пари, что я прав.

— Я начинаю уважать этих людей. Заманить в ловушку пятьсот команчей — на такое способны только отчаянные смельчаки!

— Да, апачи готовы сложить головы, лишь бы доказать Виннету свою любовь и преданность.

— Вы думаете, это он послал их сюда?

— Он, и никто больше. Пораскиньте мозгами: сеньор Атанасио сказал нам, когда и где Виннету переправился через Рио-Гранде. Он никак не мог за это время собрать воинов и достичь Рио-Кончос. Насколько я его знаю, он должен был поступить именно так: подготовить засаду в самом удобном для нападения месте и заманить туда команчей. Какая прекрасная приманка — стойбища апачей остались без охраны! Поэтому я совершенно уверен, что он ждет их здесь.

— Тысяча чертей! Но тогда нам будет довольно трудно выпутаться из передряги. Лазутчики-апачи считают нас врагами.

— Совсем наоборот, они знают, что я разгадал уловку. Стоит мне хоть словом проговориться Белому Бобру, и их ждет смерть у столба пыток. Но поскольку я молчу, я друг им.

— Тогда позвольте еще один вопрос, сэр. Как вы считаете, должны ли мы предостеречь команчей?

— Гм! Вопрос очень деликатный. Команчи встали на сторону Наполеона, напали на стойбища апачей и убили многих из них. По законам как белых, так и краснокожих их следует наказать. Но мы выкурили с ними трубку мира, и теперь честь обязывает нас помочь им.

— Конечно, вы правы. Но я бы с большей охотой помог Виннету.

— Я тоже. Мы стоим перед трудным выбором: выдать лазутчиков или допустить избиение команчей. И в том и в другом случае прольется кровь. Что же делать? Вот если бы Гибсон и Олерт уже были в наших руках, мы бы преспокойно уехали, и пусть эти дикари сводят счеты без нас.

— Но апачи если и нападут, то только завтра, а с рассветом мы можем уехать.

— Кто знает? Может быть, завтра в это же время я, вы и наши друзья краснокожие — неважно, кто они, команчи или апачи, — поймаем в Стране Вечной Охоты дюжину бобров или будем лакомиться вырезкой только что убитого бизона.

— Разве опасность так близка?

— Думаю, да. И у меня на то есть две причины: во-первых, до ближайших стойбищ апачей рукой подать, и Виннету не позволит команчам приблизиться к ним. Во-вторых, тот офицер Хуареса что-то говорил насчет возможной помощи.

— Вы правы. Но кто бы из них ни победил, мы можем довериться трубке мира команчей и тотему Инда-Нишо. К тому же Виннету знает вас, да и меня однажды видел с вами. И все же человек, попавший в жернова, не должен думать о каждом камне в отдельности. Что толку ему знать, какой из них сотрет его в порошок.

— Тогда постарайтесь, чтобы жернова не закрутились, а еще лучше — не попадайте между ними. Но мы заболтались. Пора идти осмотреться. Чем черт не шутит — вдруг, несмотря на темноту, я увижу что-нибудь такое, что поможет нам сохранить скальпы. Ступайте за мной. Сдается мне, я когда-то бывал в этой долине.

Мы действительно находились в небольшой, почти круглой долине, зажатой среди отвесных скал. Входом и выходом служили два узких ущелья, где команчи выставили часовых.

— Влипли так влипли, — ворчал старик, — лучшей мышеловки не придумаешь. Ума не приложу, как нам отсюда выбраться. Вы видели когда-нибудь, как лиса отгрызает себе лапу, чтобы уйти из капкана?

— А нельзя ли убедить Белого Бобра перенести лагерь в другое место?

— Сомневаюсь, что он согласится. Белый Бобр упрям, как бизон, хотя он и поверит в опасность, если мы выдадим ему апачей.

— Мне все же кажется, сэр, что вы сгущаете краски. Долина представляется неприступной. По скалам апачам в нее не спуститься, а у входа и выхода стоит охрана.

— Да, дюжина человек у входа и столько же у выхода могут защитить лагерь от кого угодно, но только не от Виннету. Я до сих пор не возьму в толк, почему Белому Бобру, всегда такому осторожному и предусмотрительному, вздумалось остановиться на ночь в этой долине. Те двое апачей сумели обвести его вокруг пальца. Попробую-ка я с ним поговорить. Если он заупрямится, а потом что-нибудь произойдет, мы будем держаться по возможности в стороне от схватки. Мы в дружбе с команчами, но не дай нам Бог сгоряча прихлопнуть хотя бы одного апача.

Беседуя, мы снова приблизились к лагерю. У костра, неподвижно, словно статуя, стоял индеец, в котором по орлиным перьям без труда можно было узнать Белого Бобра. Мы направились к нему.

— Мой брат убедился, что мы в безопасности? — обратился вождь к Олд Дэту.

— Нет, — ответил тот. — Похоже, мы угодили в мышеловку и она вот-вот захлопнется.

— Мой брат ошибается. Долина, в которой мы остановились, похожа не на мышеловку, а на то сооружение, которое бледнолицые называют фортом. Врагу никак не удастся проникнуть внутрь.

— Да, через проходы он, может быть, в долину и не проникнет, они так узки, что десять воинов отразят нападение целой сотни. Но что будет, если апачи спустятся вниз по скалам?

— Скалы так круты и отвесны, что даже горному козлу не спуститься по ним.

— Почему мой краснокожий брат так уверен в этом?

— Потому что сыновья команчей прибыли сюда днем и попытались вскарабкаться по скалам наверх. Ни один из воинов не смог подняться по ним.

— Спускаться вниз легче, чем карабкаться наверх. И я знаю, что Виннету умеет лазить по скалам лучше, чем горный козел.

— Виннету здесь нет, он ушел к Рио-Кончос. Так утверждают топи.

— А если они ошибаются?

— Они так говорят. Они враги Виннету, и я верю им, — упорствовал Белый Бобр.

— Но если Виннету действительно был в форте Индж, он никак не успел бы собрать своих воинов и переправиться через Рио-Кончос. Пусть мой брат сосчитает, сколько дней прошло с тех пор, и вспомнит, как далек путь до Рио-Кончос.

Вождь в раздумье склонил голову. По-видимому, слова старого вестмена убедили его, так как он произнес:

— Мой брат прав: путь далек, а дни можно сосчитать по пальцам. Мы еще раз расспросим топи.

Он направился к костру, оцепленному команчами, мы молча последовали за ним. Сбившиеся в кучу солдаты Хуареса угрюмо смотрели на нас, Уильям Олерт, глухой и слепой ко всему, что происходило вокруг, яростно царапал огрызком карандаша мятый лист бумаги. По другую сторону костра сидели отец и сын Ланге. Рядом с ними растянулся на траве Сэм. Застывшие как изваяния лжетопи подняли глаза, только когда Белый Бобр обратился к ним с вопросом:

— Мои братья точно знают, что…

Он не успел закончить. С вершины ближней скалы донесся тревожный писк птенца, а за ним послышался крик совы. Вождь и Олд Дэт насторожились. Гибсон машинально поворошил сухой веткой угли угасающего костра, и те на мгновение вспыхнули ярким пламенем. Глаза белых при этом одобрительно сверкнули, и Гибсон хотел было повторить свой маневр, но Олд Дэт поспешно выхватил у него из рук ветку и грозно приказал:

— Немедленно прекратите!

— Но почему? — оскалился Гибсон. — Кто может мне запретить подбросить дров в огонь?

— Не притворяйтесь невинной девушкой, Гибсон. Все слышали крик совы и видели, что вы ответили на него условным знаком.

— Условным знаком? Вы не в своем уме!

— В своем или не в своем, это не имеет значения. Предупреждаю: любой, кто вздумает раздуть огонь, получит пулю в лоб немедленно.

— С вами совершенно невозможно иметь дело, сэр. Вы ведете себя так, словно вы здесь хозяин, а мы — гости.

— Вы не гость, а мой пленник, и я легко найду на вас управу, если вы не прекратите ваши выходки. И запомните: меня провести не так-то легко.

— Неужели мы стерпим подобную наглость, сеньоры? — вскричал Гибсон, призывая остальных белых к отпору.

Однако Олд Дэт и я были начеку. Мы выхватили револьверы, секунду спустя рядом с нами встали отец и сын Ланге с Сэмом, готовые всадить пулю в любого, кто выхватит оружие, а Белый Бобр крикнул:

— Воины команчей! Приготовьте стрелы!

Краснокожие в мгновение ока вскочили на ноги, и сотня стрел нацелилась в горстку белых.

— Ну и что? — рассмеялся Олд Дэт. — Вы еще под защитой дыма мира, и вам даже оставили ваше оружие, но если кто-нибудь из вас посмеет выхватить револьвер или нож, мир кончится, а с ним и ваша безопасность.

Со скал вдруг снова донесся писк птенца и крик совы. Рука Гибсона непроизвольно дрогнула, словно он хотел подбросить хвороста в огонь, но не посмел. Вождь презрительно отвернулся от белых и повторил свой вопрос к топи:

— Мои братья уверены, что Виннету переправился через Рио-Кончос?

— Да, нам точно известно, что он уже по ту сторону реки, — невозмутимо ответил старший из них.

— Пусть мои братья подумают, прежде чем отвечать;

— Топи не ошибаются. Они лежали в кустах, когда мимо шли отряды апачей, и своими глазами видели Виннету.

Вождь задавал вопрос за вопросом, а «топи» отвечали на них без запинки и малейшего признака неуверенности. В конце концов Белый Бобр произнес:

— Твои слова удовлетворили вождя команчей. А теперь пусть мои белые братья следуют за мной.

Его приказ относился ко мне и к Олд Дэту, но вестмен кивнул в сторону наших спутников, приглашая их пойти с нами.

— Почему мой брат зовет с собой еще двух бледнолицых и человека с лицом цвета ночи? — встревожился Белый Бобр.

— Думаю, что вскоре мне понадобится их помощь. Мы хотим быть вместе в случае опасности.

— Никакой опасности нет и быть не может.

— Мне очень жаль, но мой краснокожий брат заблуждается. Сова на скалах кричала дважды, и это был голос человека, а не птицы.

— Белый Бобр не мальчик и знает голоса всех птиц и зверей. Кричала настоящая сова.

— Олд Дэт тоже не мальчик и знает, что Виннету подражает голосам птиц и зверей столь искусно, что ничье ухо не может отличить их от настоящих. Подумай, почему тот белый подбросил дров в огонь? Он подавал Виннету условный знак.

— Но тогда он должен был заранее договориться с апачами, а ведь он никогда не встречался с ними.

— А если кто-то другой договорился с апачами и передал бледнолицему приказ подать знак?

— Ты полагаешь, что среди команчей есть предатели? Уфф! Я не верю! Но нам нечего опасаться апачей, у проходов стоят смелые воины, а спуститься со скал невозможно.

— Кто знает… Со скал можно спустить лассо, потому что… Ты слышишь?

Снова раздался крик совы, но на этот раз не сверху, а из долины, словно птицы слетела со скал вниз.

— Кричала птица, — спокойно произнес вождь. — Мой брат зря беспокоится.

— Нет. Тысяча чертей! Апачи уже внизу…

Он не закончил. Со стороны одного из проходов донесся предсмертный крик, а за ним — леденящий душу боевой клич апачей, забыть который я не в силах до сих пор. Услышав вой нападающих индейцев, солдаты Хуареса вскочили на ноги, как по команде.

— Вот они! — взревел офицер, указывая на нас. — Собаки! Взять их!

— Взять их! — вторил ему Гибсон. — Смерть им!

По-видимому, негодяи сговорились заранее и действовали уверенно и слаженно. Стрелять они не могли, так как мы стояли в темноте и попасть в нас было трудно, поэтому солдаты выхватили ножи и гурьбой бросились к нам. Нас разделяло не более тридцати шагов, но старый вестмен был спокоен, словно на нас неслись не вооруженные сильные мужчины, а расшалившиеся мальчишки.

— Как видите, я был прав, — успел заметить он. — Берите ружья, и встретим их как следует.

Прежде чем шесть стволов повернулись навстречу противнику и раздался залп, я успел заметить, что Гибсон не бросился на нас вместе со всеми, а остался у костра, схватив Олерта за руку, рывком пытаясь поставить его на ноги. Больше я их не видел, так как апачи ударили на команчей и их борющиеся тела заслонили Гибсона и его безвольную жертву.

Свет костров освещал лишь малую часть долины, из-за чего апачи не могли знать истинное число своих противников. Команчи все еще стояли кругом, отражая яростный натиск нападавших, но затем под ударами апачей их строй распался на отдельные группы отчаянно сражающихся. Со всех сторон гремели выстрелы, со свистом летели копья и стрелы, и весь этот ад довершали сплетенные в смертельной схватке смуглые тела и жуткий вой, несущийся из нескольких сотен глоток.

Среди апачей выделялся их предводитель, метавшийся в самой гуще сражения с ружьем в одной руке и томагавком в другой. Его лицо не было раскрашено, и ничто не указывало на звание вождя, но мы сразу поняли, что это Виннету. Белый Бобр тоже узнал его.

— Виннету! — воскликнул он. — Наконец-то я встретил тебя! Твой скальп станет моим!

Вождь команчей бросился к своему смертельному врагу, борющиеся тени сомкнулись за его спиной, и мы потеряли его из виду.

— Что делать? — спросил я Олд Дэта. — Команчей много больше, и если апачи не отойдут, их перебьют до одного. Пора выручать Виннету!

С этими словами я было метнулся в гущу схватки, но Олд Дэт ухватил меня за руку и удержал.

— Вы с ума сошли, сэр! Вы курили с команчами трубку мира и не можете встать на сторону их врагов. Виннету слишком умен и опытен, чтобы нуждаться в помощи гринхорна! Вы слышите?

В то же мгновение я услышал громкий голос моего друга:

— Воины апачей отходят назад! Быстро!

В свете тускло тлеющих костров мы увидели, что апачи отступают. Команчи попытались преследовать врага, но град пуль заставил их остановиться. Особенно часто гремела двустволка Виннету, доставшаяся ему в наследство от отца. Разгоряченный боем Белый Бобр приблизился к нам и сказал:

— Апачи трусливы, как койоты. Сегодня они ушли, но завтра я настигну их, и сотня новых скальпов украсит пояса воинов команчей.

— Белый Бобр — мужественный воин, но боюсь, ему не удастся снять скальпы с апачей.

— Мой брат сомневается? Коша-Певе не верит, что команчи разделаются с койотами апачами? Он ошибается.

— Вспомни, когда я пришел к тебе и сказал, что мы в ловушке, ты ответил мне, что я ошибаюсь. Когда я сказал, что Виннету не ушел к Рио-Кончос, ты снова утверждал, что я ошибся. Теперь я говорю, что мы не сможем выйти из долины. Посмотрим, ошибаюсь ли я на этот раз.

— Апачи скрылись в темноте. Когда рассветет, мы увидим их и перебьем всех до одного.

— Тогда прикажи своим воинам остановиться, иначе они зря израсходуют все стрелы и завтра им нечем будет перебить апачей. В долине, правда, хватает деревьев, чтобы изготовить новые, но где вы возьмете наконечники?

— У сыновей команчей достаточно стрел, чтобы лишить жизни всех апачей, — хвастливо ответил Белый Бобр.

— А где воины, охранявшие проходы?

— Они прибежали сюда, чтобы участвовать в сражении.

— Немедленно отошли их обратно!

— Мой брат зря беспокоится. Апачи ушли и не вернутся.

— Тем не менее послушайся моего совета. Два десятка воинов ничего не решают, а там они необходимы. Если, конечно, еще не поздно.

Белый Бобр нехотя согласился с доводами старого вестмена и отправил воинов к проходам. Но Олд Дэт оказался прав: было уже поздно. Команчей встретили градом пуль и стрел, и из двух десятков посланных в лагерь воинов вернулись только двое…

— Ты по-прежнему считаешь, что я ошибаюсь? — спросил Олд Дэт вождя. — Мышеловку захлопнули, и нам из нее теперь не выбраться.

От самоуверенности Белого Бобра не осталось и следа, и он удрученно произнес:

— Уфф! Что же делать?

— Сейчас нельзя зря тратить силы. Поставь двадцать или тридцать воинов на безопасном расстоянии у проходов, чтобы апачи не застали вас врасплох, а остальные пусть отдохнут перед завтрашним сражением. Это мой единственный совет.

На этот раз вождь не спорил. Команчи прекратили стрельбу наугад, не причинявшую апачам никакого вреда, и принялись подсчитывать потери. Мы с Олд Дэтом пошли на поиски Гибсона и Олерта, но те бесследно исчезли вместе с солдатами Хуареса.

— Какое невезенье! — сокрушался я, расстроенный тем, что Гибсону снова удалось ускользнуть. — Негодяй перебежал к апачам, и нам теперь до него не добраться.

— Да, думаю, апачи приняли белых наемников с распростертыми объятиями — ведь это они вступили в сговор с лжетопи и всеми силами помогали им. Не зря же лазутчики сидели у костра белых.

— Да еще, чего доброго, беглецы настроят апачей против нас!

— Нам ничего не грозит. У нас есть тотем Инда-Нишо, он будет получше любой охранной грамоты, а меня Виннету знает. Так что у Гибсона не получится поссорить нас с апачами. А потом уж я постараюсь, чтобы Виннету выдал его нам. Мы потеряем всего один день, не больше.

— А если Гибсон убежит вместе с Олертом?

— Не думаю, что они рискнут пуститься в путь через Мапими без сопровождения. Гибсон храбр, когда за его спиной стоит дюжина головорезов, готовых… Что это?

Его внимание привлек шум, доносившийся от одного из костров. Краснокожие обнаружили раненого белого, перенесли его к огню и, отчаянно жестикулируя, громко спорили, как с ним поступить. Олд Дэт прошел сквозь круг команчей, опустился на колени и осмотрел рану. Бедняге выстрелом в упор разворотило грудь.

— Сэр, — обратился он к раненому, — вам осталось недолго жить. В свой смертный час откажитесь от лжи. Вы помогали апачам?

— Да, — простонал в ответ раненый.

— И вы знали, что апачи нападут на нас этой ночью?

— Знали. Топи нарочно привели команчей в эту долину.

— А Гибсон подавал апачам условные знаки?

— Да, сэр. Он должен был разжечь яркое пламя столько раз, сколько сотен воинов насчитывает отряд команчей. Вы помешали Гибсону и тем самым ввели в заблуждение Виннету, иначе он не напал бы этой ночью и здесь. Сегодня у него только сотня воинов, остальные подойдут завтра.

— Я предвидел, что нас заманили в ловушку, но все же надеялся, что бой будет завтра. Но теперь поздно сожалеть: апачи заняли проходы, и нам отсюда не выбраться. Эта долина станет нашей могилой.

— Она станет могилой апачей! — злобно воскликнул Белый Бобр и в ярости раскроил томагавком голову несчастному белому. — Пусть предатель уходит в Страну Вечной Охоты! Воины команчей не станут ждать прихода апачей. Еще этой ночью мы перебьем всех, кто встал на нашем пути, а завтра снимем скальпы и с тех, кто спешит им на помощь.

Белый Бобр велел разжечь костер и послал за старейшинами племени. Олд Дэта тоже пригласили участвовать в совете. Я с остальными нашими спутниками уселся поодаль и с напряжением следил за старым вестменом. К сожалению, долгое время вожди и старейшины говорили вполголоса, и мы ничего не слышали. Однако по хмурому лицу и резким движениям Олд Дэта я понял, что он не разделяет мнения краснокожих и пытается убедить их дождаться рассвета. Увы, тщетно! Наконец взбешенный упрямством краснокожих, старик вскочил на ноги и, гневно сверкая глазами, вскричал:

— Тогда погибайте! Я много раз предупреждал вас, но вы не слушались моих советов, а я всегда оказывался прав. Вы свободные воины и можете поступать как вам вздумается, но я и мои товарищи останемся здесь.

— Коша-Певе испугался, поэтому не хочет идти в бой вместе с нами, — презрительно сказал один из вождей.

Олд Дэт вздрогнул, словно от пощечины, но сдержался и раздельно произнёс:

— Пусть мой брат сначала докажет свою храбрость. Меня зовут Коша-Певе, и этого имени вполне достаточно, чтобы враги боялись меня.

Старик вернулся к нам и сел, молча ожидая конца совета. Через несколько минут краснокожие поднялись и направились было к нам, как вдруг из темноты раздался громкий голос:

— Белый Бобр, посмотри сюда! Мое ружье готово отнять у тебя жизнь!

Мы все повернулись на голос и в полумраке увидели стоящего во весь рост Виннету с ружьем на изготовку. Стволы почти одновременно изрыгнули пламя, Белый Бобр пошатнулся и медленно опустился на землю. Рядом с ним как подкошенный рухнул еще один из вождей команчей.

— Так погибнут все лжецы и предатели! — донеслось из темноты, и в следующее мгновение вождь апачей исчез в ночи.

Все произошло так быстро, что команчи не успели даже схватиться за оружие, и только оправившись от потрясения и неожиданности, с криками устремились в погоню за дерзким противником. Мы подошли к костру. Олд Дэт наклонился к вождям команчей, неподвижно лежавшим на траве. Оба были мертвы.

— Невероятное мужество! — с восхищением воскликнул Ланге-отец. — Этот Виннету — сущий дьявол!

— То ли еще будет, — мрачно предрек Олд Дэт. — Бойня только начинается.

Не успел он закончить, как ночь огласилась диким воем.

— А вот и доказательство моей правоты, — произнес старик голосом, в котором не было и следа торжества. — Виннету не только убил двоих вождей в их же лагере, но и заманил в засаду тех, кто бросился за ним в погоню. Стрелы апачей остры и бьют точно в цель.

К крикам краснокожих присоединился сухой треск револьверных выстрелов.

— Это Виннету, — сказал Олд Дэт, по звукам рисующий картину боя. — Команчи пытаются взять его в кольцо, но ему удалось прорваться. Никто не может противостоять ему.

Старый вестмен был невозмутим и спокоен, словно театральный зритель, знающий чуть ли не наизусть содержание разыгрываемой на сцене драмы. Вскоре вернулись команчи — без Виннету, зато с убитыми и ранеными, которых они несли на наспех сделанных из копий носилках.

— Какое же решение приняли команчи на совете? — полюбопытствовал Ланге-отец.

— Не теряя времени, пробиваться на запад.

— Какая глупость! Ведь они непременно наткнутся на апачей, направляющихся на помощь Виннету!

— Вы ошибаетесь. Команчи не глупы, а безрассудны, хотя, может быть, это одно и то же. Ими движет жажда мести, и они надеются, что смогут пробиться, пока основные силы апачей не подошли, чтобы соединиться с отрядом, который ведет Ават-Вила, сын Белого Бобра. Но ночью, в кромешной тьме, им не удастся выбраться из ловушки. Следовало бы дождаться рассвета, как я им предлагал, чтобы хотя бы оценить силы противника. Нас, конечно, их распри не касаются, мы не будем принимать участия в сражении.

— Команчам это не понравится.

— Мне совершенно безразлично, понравится им это или нет, я не собираюсь прошибать головой стену. Ну-ка, прислушайтесь, что они еще затеяли?

В ночи послышалось громкое заунывное пение краснокожих: команчи оплакивали павших товарищей.

— А вот это уж действительно глупость! — не сдержался Олд Дэт. — Вы слышите шум у проходов? Виннету воспользовался тем, что воющие команчи глухи, как токующие тетерева, и валит деревья, закрывая все выходы из долины. Готов поклясться, что теперь ни одному команчу не удастся уйти живым. Поделом вору и мука — они сами виновны в том, что в мирное время напали на стойбища апачей, а в форте Индж подло убили послов.

Наконец-то погребальные песнопения прекратились, и команчи собрались вокруг нового верховного вождя.

— Кажется, они все-таки собираются штурмовать проходы, — заметил Олд Дэт. — Мистер Ланге, возьмите вашего сына и Сэма и сходите за нашими лошадьми, как бы краснокожие сгоряча не увели их. А мы пока останемся здесь. Судя по всему, новоиспеченный вождь захочет поговорить с нами.

И на этот раз вестмен оказался прав: как только наши товарищи ушли, новый вождь команчей медленно и с видом превосходства приблизился к нам.

— Воины команчей садятся на коней, а бледнолицые не трогаются с места. Почему?

— Потому что мы не знаем, что решили команчи.

— Мы покидаем долину.

— Вам не удастся уйти.

— Коша-Певе похож не на воина, а на старого ворона, каркающего от страха. Кони команчей разнесут в пыль своими копытами любую преграду на их пути.

— Безрассудные команчи погубят и себя и своих коней. Мы остаемся здесь.

— Разве Коша-Певе не выкурил с нами трубку мира и не стал нашим другом и братом? Разве он не обязан сражаться на нашей стороне? Бледнолицые — отважные воины, они поедут впереди команчей.

В ответ Олд Дэт встал, подошел к вождю и рассмеялся ему в лицо:

— Мой брат хитрее старой лисы, но не хитрее Коша-Певе. Бледнолицые должны ехать впереди, чтобы ценой своей жизни проложить дорогу команчам? Да, мы выкурили с вами трубку мира, но от этого вождь команчей не стал нашим вождем, поэтому он не властен над нами. В одном брат прав: бледнолицые — отважные воины, но они помогают своим друзьям только тогда, когда те поступают мудро, а не идут очертя голову на верную смерть.

— Вы отказываетесь ехать с нами? Я ошибся: бледнолицые — трусы.

— Бледнолицые не трусы, они благоразумны. Мы были гостями команчей, но им вздумалось послать нас на верную смерть. И если ты смелый воин и вождь, то ты поедешь впереди отряда, так как там твое место.

Краснокожий отвел взгляд: Олд Дэт проник в его коварный замысел укрыться за нашими спинами. В ярости от того, что ему не удалось обмануть нас, вождь грозно спросил:

— А что сделают бледнолицые, когда команчи уйдут? Они предадут нас и присоединятся к апачам?

— Как сможем мы присоединиться к апачам, если мой брат растопчет их копытами своего коня?

— Но сюда придут другие. Команчи не позволят бледнолицым остаться здесь и вступить в сговор с нашими врагами. Вы должны пойти с нами.

— Мы не двинемся с места, — наотрез отказался Олд Дэт.

— Бледнолицые не боятся, что станут врагами команчей?

— Мы в дружбе со всеми краснокожими, но если кто-то из них объявляет нам войну, мы защищаемся.

— Мы не отдадим вам лошадей.

— Мы их уже взяли. Смотри!

Действительно, наши товарищи уже вели под уздцы наших коней. Разъяренный неудачей вождь вскричал:

— Теперь я уверен, что бледнолицые решили перебежать к апачам, и прикажу моим воинам схватить их!

Олд Дэт оставался спокоен, словно не понимал, чем нам грозит недоверие команчей, да еще в долине, окруженной со всех сторон апачами.

— Я уже говорил раньше Белому Бобру и теперь повторяю тебе, что мы решили остаться, — твердо сказал он. — Но мы не враги команчам, и у вас нет повода брать нас в плен.

— И все же если бледнолицые не пойдут с нами, мы схватим вас и силой вынудим ехать впереди отряда, — упорствовал мрачный вождь команчей.

Из-под полуприкрытых век Олд Дэт внимательно огляделся. Я сделал то же самое: мы втроем стояли у костра, наши товарищи держали лошадей в нескольких шагах за нашими спинами, команчей вблизи не было видно, очевидно, все они ушли седлать коней. На лице старого вестмена появилась легкая язвительная улыбка, верный признак того, что он собирался проучить зарвавшегося краснокожего.

— Мои братья сегодня много раз пренебрегали моими советами и не поумнели даже после того, как потеряли двух вождей и не один десяток воинов. Теперь вы хотите пойти на верную смерть, да еще вздумали прикрыться нашими телами. Но ты плохо знаешь Коша-Певе, он никогда и ничего не делает против своей воли. Я не боюсь ни тебя, ни твоих воинов. Как можешь ты поймать меня, если ты в моих руках? Взгляни сюда! Я застрелю тебя, как только ты попробуешь двинуться с места!

С этими словами Олд Дэт выхватил револьвер и направил его на индейца. Тот попытался вскинуть ружье, но старик был начеку, он молниеносно ткнул стволом новому вождю в грудь и с угрозой в голосе произнес:

— Я не шучу. Ты поступаешь, как мой враг, поэтому и я поступлю с тобой, как ты того заслуживаешь. Если ты сейчас же не сделаешь того, что я тебе прикажу, получишь пулю в лоб.

Раскрашенное лицо вождя дрогнуло. Он встревоженно озирался в надежде, что команчи придут к нему на помощь.

— Не ищи своих людей, они далеко. Но даже если они придут сюда, я успею пристрелить тебя. Отгадать твои мысли так же легко, как мысли старой скво, у которой от прожитых лет высохли мозги. Долина окружена апачами, они сильнее и хитрее тебя, а ты, вместо того чтобы искать союзников, делаешь все, чтобы нажить себе новых врагов, может быть, еще более опасных, чем апачи. Мы убьем сотню твоих воинов, прежде чем хоть одна ваша стрела заденет нас. Ты действительно хочешь послать своих людей на смерть? Ты вождь, и мы не можем тебе воспрепятствовать. Но нас твои приказы не касаются.

Индеец помолчал какое-то время, а затем примирительно и с опаской произнес:

— Мой брат знает, что я не хотел причинить ему вреда.

— Я принимаю твои слова так, как они звучат, и мне безразлично, что ты хотел этим сказать.

— Спрячь оружие, и мы расстанемся друзьями.

— Ничего не имею против, однако, прежде чем я спрячу револьвер, надо бы убедиться, что ты честно предлагаешь нам дружбу.

— Я так сказал, и в моих словах — мои мысли.

— Раньше твои слова звучали не так, как их следовало понимать. Поэтому мне трудно поверить в твои обещания. Отдай мне твою трубку мира и…

— Уфф! — не сдержался индеец. — Команч не отдаст свою трубку никому.

— Ты отдашь мне не только трубку, но и свои «лекарства».

— Уфф! Подарить «лекарства»?!

— Я не прошу их у тебя в подарок. Ты отдашь мне их на время, а когда мы расстанемся в мире, я все верну тебе в целости и сохранности.

— Воин никогда не расстается с «лекарствами».

— И все же ты сделаешь, как я того требую. Я знаю ваши обычаи: отобрав твою трубку и «лекарства», я стану тобой, и если ты начнешь мне вредить, то никогда после смерти не попадешь в Страну Вечной Охоты.

— Коша-Певе не получит моих «лекарств».

— Тогда нам больше не о чем говорить. Готовься, сейчас ты получишь пулю в лоб, а потом я сниму с тебя скальп. Запомни, я три раза подниму и опущу левую руку. Опуская ее в третий раз, я разнесу тебе череп.

Олд Дэт прижал ствол к виску вождя, поднял и сразу же опустил левую руку, взмахнул ею второй раз, но когда рука поднялась в третий, краснокожий не выдержал.

— Остановись! — воскликнул он. — Коша-Певе обещает мне вернуть все обратно?

— Клянусь.

— Ты получишь их, но я… — Краснокожий поднял руки вверх, словно собираясь снять свою трубку и мешочек с «лекарствами».

— Стой! Опусти руки! — грозно одернул его Олд Дэт. — Я поверю тебе только тогда, когда все твои амулеты перекочуют ко мне. Мой товарищ сам снимет их с твоей шеи и повесит на мою.

Команч покорно опустил руки, я приблизился к нему, снял с его шеи трубку мира и замшевый мешочек и повесил их на Олд Дэта. Только теперь вестмен сделал шаг назад, спрятал револьвер, и на его лицо вернулось прежнее благодушное выражение.

— Вот так-то лучше, — сказал он. — Теперь мы снова друзья, и мой брат может поступать как ему угодно. Мы же останемся здесь и посмотрим, чем кончится схватка.

Команчу, видимо, еще никогда не приходилось испытывать такое унижение. Его рука непроизвольно потянулась к рукоятке ножа, но он не посмел достать его и только злобно прошипел:

— Пусть бледнолицые не обольщаются. Когда они вернут мне трубку и «лекарства», вернется и наша вражда, и тогда все они встанут у столба пыток, на радость сыновьям команчей.

Вождь круто повернулся и исчез в темноте.

— На какое-то время мы обезопасили себя, — сказал старый вестмен. — Однако осторожность не помешает. Лучше не оставаться у костра на виду у команчей, а отойти поближе к скалам. Скорее, джентльмены! Коней уводим с собой!

В кромешной тьме, чуть ли не на ощупь, мы добрались до скал, стеной окружавших долину. Привязав к вбитым в землю кольям оседланных и взнузданных лошадей, мы расположились на траве в тревожном ожидании. Вокруг царила глубокая тишина.

— Ждать придется недолго, — заметил Олд Дэт. — Сейчас команчи с дикими криками бросятся вперед, но для многих из них этот крик станет предсмертным. Ну что, разве я был не прав?

По долине прокатился жуткий вой, словно стадо диких зверей вырвалось из клеток. Многократно отраженное эхо повторило боевой клич команчей. Апачи не издали в ответ ни единого звука, но когда лавина нападавших подкатилась к проходу, раздались два выстрела из знакомого нам ружья — Виннету подал знак к началу боя.

Если бы летящие копья и стрелы производили шум, вся долина наполнилась бы грохотом. Однако слышны были лишь крики команчей и выстрелы из двустволки Виннету. Так продолжалось несколько минут, а затем все покрыл леденящий душу победный клич: «И-их-иихх!»

— Это апачи! — радостно заявил Сэм. — Они победили!

Негр был прав. Крики стихли, и вскоре около полупогасших костров команчей появились всадники. Попытка вырваться из ловушки обернулась для команчей разгромом. Некоторое время в лагере царила неразбериха, команчи собирали убитых и раненых товарищей и укладывали их у огня, опять заунывно зазвучали траурные песнопения. Олд Дэт не мог спокойно смотреть на бестолковые действия команчей и ругал их последними словами, похвалив только за то, что они догадались выставить часовых.

Так прошло полчаса, команчи оплакали павших и вновь созвали военный совет. Десять воинов покинули лагерь и рассыпались по долине.

— Они ищут нас, — сказал Олд Дэт. — После хорошей трепки спеси у команчей поубавилось. Теперь они поняли, что мы были правы, и готовы прислушаться к нашему совету.

Не замечая нас в темноте, появился один из команчей, рыскавший наудачу по долине. Олд Дэт окликнул его.

— Бледнолицые братья здесь? — спросил индеец. — Пусть они поспешат к костру.

— Кто тебя послал?

— Вождь.

— Что ему понадобилось от нас?

— Сейчас начнется совет. На этот раз бледнолицые могут присутствовать на нем.

— Могут? Вы слышите, джентльмены? Мудрые воины команчей снизошли к бледнолицым и согласны нас выслушать. Но эта честь не про нас, мы уже устроились на ночлег и никуда не пойдем. Так и передай вождю. Ваши распри с апачами нас не касаются, мы не собираемся сражаться ни с вами, ни с ними.

По-видимому, воин был предупрежден об упрямстве старика, так как стал упрашивать, и это смягчило Олд Дэта.

— Ладно уж, раз без нашей помощи вам не обойтись, мы подскажем вам, что делать. Но мы не допустим, чтобы ваш вождь приказывал нам. Передай ему, что если он хочет разговаривать с нами, то пусть приходит сюда.

— Он никогда не сделает этого. Он — вождь!

— Я тоже вождь — известнее и значительнее его. Мы даже не знаем его имени. Так и передай ему слово в слово.

— Он не сможет прийти, даже если захочет: вождь ранен в руку.

— С каких пор сыновья команчей ходят на руках? Мы не нуждаемся ни в нем, ни во всех вас, и если он не захочет прийти к нам, то пусть катится ко всем чертям.

Ответ старика прозвучал столь решительно, что краснокожему не оставалось ничего другого, как согласиться.

— Я передам вождю желание Коша-Певе.

— И скажи ему, чтобы приходил один, без болтливых стариков, только и умеющих вспоминать былое. Ступай!

Индеец скрылся в темноте. Прошло немало времени, и мы увидели приближающуюся к нам фигуру нового вождя с орлиными перьями. Его левая рука действительно была перехвачена кожаной повязкой.

— Вы только посмотрите на него! — презрительным шепотом произнес Олд Дэт. — Он уже успел снять с убитого Белого Бобра отличие верховного вождя команчей и теперь преисполнен чувством собственного достоинства.

Вождь подошел и остановился, молча ожидая, что мы заговорим первыми. Но мы тоже хранили молчание.

— Мой белый брат просил меня прийти к нему, — не выдержал наконец краснокожий.

— Коша-Певе не нуждается ни в тебе, ни в твоих советах. Это ты должен просить меня. Но сначала назови свое имя, так как воинам не пристало беседовать, не узнав друг друга.

— Мое имя знают в прерии. Меня зовут Быстрый Олень.

— Я побывал во всех прериях, но ни разу мне не довелось слышать твое имя. Может быть, в прерии его и знают, но вслух не произносят. Как бы то ни было, теперь мы знакомы, и я разрешаю тебе сесть вместе с нами.

Вождь отступил на шаг, словно желая показать, что не нуждается ни в чьем разрешении, но все же вынужден был сдаться. Он медленно опустился на траву напротив нас и застыл изваянием. Однако он ошибался, полагая, что Олд Дэт первым начнет разговор. Старик совершенно не обращал внимания на краснокожего, и тому пришлось заговорить самому:

— Воины команчей собираются провести большой совет. Бледнолицые должны принять в нем участие.

— Думаю, это ни к чему. За одну только ночь я дал вам четыре дельных совета, но вы ни разу не прислушались к моим словам. Теперь я даже не хочу говорить с вами.

— Пусть мой брат знает, что мы нуждаемся в его опыте.

— Ах вот оно что! Не апачи ли подсказали вам, что Коша-Певе один мудрее всех воинов команчей, вместе взятых? Может быть, мой краснокожий брат поведает мне, удалось ли его воинам вырваться из долины?

— Проход завален огромными камнями и деревьями. Мы не смогли пробиться.

— Так я и думал. Вы очень громко оплакивали своих покойников и не услышали, как апачи валили деревья. Почему вы вовремя не погасили костры?

— Воины команчей теперь поступят умнее. Они поступят так, как скажет Коша-Певе.

— Что же, я готов дать вам совет.

— Тогда пойдем со мной. Воины и старейшины ждут тебя.

— Ну уж нет. Вы развели костры, и апачи видят, что происходит у вас в лагере. У меня нет желания подставлять свою старую шкуру под стрелы апачей. Я скажу тебе, как следует поступить, а ты сделаешь, как считаешь нужным.

— Я жду твоего совета.

— Апачи не только заняли оба прохода, но и проникли уже в долину, вам отсюда не уйти.

— Но нас больше, и мы сильнее!

— Скольких воинов вы уже потеряли?

— Великий Дух взял к себе многих сыновей команчей, может быть, десять раз по десять.

— Именно поэтому надо отложить сражение до утра. Но когда рассветет, апачи будут видеть долину как на ладони и так расставят своих воинов, что вы нигде не укроетесь от их стрел. А потом к Виннету придет подмога, и апачей станет больше, чем команчей. Вас ждет смерть.

— Твои слова правдивы, хотя предвещают команчам беду. Если совет Коша-Певе спасет нам жизнь, мы расстанемся братьями.

— Я вижу, Быстрый Олень поумнел и понял, почему я называл эту долину ловушкой. Вы можете попробовать вскарабкаться наверх по скалам, однако сделать это можно будет только днем: в темноте воины свернут себе шеи. Но при свете солнца вам не удастся уйти незаметно — апачи догонят вас и перебьют, потому что вы останетесь без лошадей. Лучшее, что вы можете сделать для спасения жизни, — просить апачей о мире.

— Никогда! Апачи потребуют нашей смерти!

— Тебя это удивляет? Вы сами виноваты. Команчи напали на стойбища апачей в мирное время, убили их воинов, а жен и дочерей увели в свои вигвамы. Команчи вероломно убили послов апачей. Неудивительно, что апачи жаждут мести, и вам трудно рассчитывать на милость победителей. Вы сами заварили кашу — сами и расхлебывайте ее до конца.

Потрясенный горькими упреками вестмена, вождь молчал. Не знаю, доступно ли раскаяние душам краснокожих, но, когда он заговорил, голос команча звучал глухо и сдавленно.

Уфф! И ты говоришь это мне, вождю команчей?

— Даже будь ты Великий Маниту, и тогда я сказал бы тебе, что вы подло поступили с апачами. В чем была вина их послов? Разве они напали на вас первыми?

— Апачи наши враги, — упрямо воскликнул индеец с горящими от гнева глазами.

— Нет! Они жили с вами в согласии и мире, а вы выкопали топор войны и даже не известили их об этом! Вы знаете, что вся вина лежит на вас и что пощады вам не будет, поэтому попробуйте склонить их к миру. Ваше счастье, что здесь Виннету, а он никогда не был кровожадным. Может быть, он согласится выслушать вас и пойдет на уступки. Посылайте к нему вождей и немедленно начинайте переговоры. Если хотите, я сам пойду к апачам, чтобы замолвить за вас слово.

— Команчи скорее умрут, чем станут просить апачей сохранить им жизнь.

— Я дал вам совет, а воспользуетесь вы им или нет, — не мое дело.

— Разве у моего брата нет другого совета? Его слова говорят в пользу апачей, значит, он их друг.

— Я друг всем краснокожим воинам, пока они в дружбе со мной. До сих пор апачи не причинили мне вреда, почему же я должен быть их врагом? Это ты замышлял послать нас на верную смерть, ты хотел схватить нас и силой вынудить сражаться с апачами. Так скажи, кто нам друг — ты или Виннету?

— Пока у тебя на шее висит моя трубка и мои «лекарства», ты — это я, твои слова — это мои слова, поэтому я не могу возразить тебе, тем более не могу наказать тебя за дерзость. Твой совет ничего не стоит. Ты хотел отдать нас в руки апачей, но мы сами решим, как нам быть.

— Мне больше нечего сказать тебе, наш разговор окончен.

— Помни, — перешел к угрозам команч, — что, хотя тебя охраняют талисманы, ты — враг мне. И как только ты возвратишь их мне, я рассчитаюсь с тобой сполна за оскорбления и предательство.

— Ты угрожаешь мне, Коша-Певе? Я повторяю, наш разговор окончен, ступай.

— Уфф! — взорвался было вождь, но тут же отвернулся и медленно удалился в сторону костров.

— Команчи просто помешались на вражде с апачами! — негодовал Олд Дэт, глядя вслед краснокожему. — У них нет другого выхода, кроме как просить о мире, иначе я и ломаного гроша не дам за их жизни. Безумцы, они все еще надеются победить только потому, что их больше! Можете мне не верить, ведь вы новичок на Диком Западе, но здесь смелый человек стоит десятка головорезов. Они вздумали тягаться с самим Виннету! Да он один справится с сотней команчей! Если бы вы знали, какие подвиги совершал вождь апачей со своим белым другом Олд Шеттерхэндом! Я не рассказывал вам?

— Нет, — ответил я, не желая открывать свое настоящее имя. — Кто он такой?

— Такой же молодой человек, как и вы, но совсем иной закваски. Ударом кулака он валит с ног любого верзилу. Равного ему нет во всей прерии.

Вдруг позади нас послышался шорох, Олд Дэт стремительно повернулся на звук, и в его руке сверкнул нож.

— Кто здесь? Кто бы ты ни был, ты раскаешься, что осмелился подслушивать Коша-Певе!

— Пусть мой старый белый брат спрячет нож и не нападает на Виннету, — прозвучало в ответ на угрозу.

— Виннету? Тысяча чертей! Как же я, старый дуралей, сразу не догадался, что только Виннету способен незаметно подкрасться к Олд Дэту.

Вождь апачей приблизился, окинул нас быстрым взором и, ни словом, ни жестом не показав, что мы знакомы, почтительно обратился к вестмену:

— Виннету не предполагал, что Олд Дэт тоже находится в долине вместе с команчами, а то давно нашел бы способ встретиться с ним и побеседовать.

— Мой краснокожий брат подвергает себя опасности. Он пробрался к нам через густую цепь часовых, а ведь ему еще нужно вернуться назад.

— Я знаю, что бледнолицые — мои друзья, и могу им довериться. Скалы не столь неприступны, как кажется на первый взгляд. Апачи вырубили в камне узкую тропинку, на которую легко взобраться по лассо и уйти целым и невредимым. Уже давно Виннету готовил эту долину для встречи незваных гостей. Теперь команчи попали в западню и погибнут.

— Ты решил перебить команчей?

— Да, Виннету слышал твой разговор с их вождем и убедился, что ты на нашей стороне. Ты сам сказал, что команчи виновны и что мы должны отомстить за пролитую кровь.

— И пролить еще больше крови!

— Ты слышал, что тебе ответил вождь команчей, и если они не захотят сдаться, пусть их кровь падет на их головы. Они сами избрали свою судьбу. Только возмездие может прервать цепь убийств. Через три часа сюда прибудут шестьсот апачей, у многих из них есть ружья, и на долину обрушится град пуль. Оставаться здесь опасно. Приходите в лагерь апачей, и мы встретим вас как друзей.

— Не так-то просто это сделать, — ответил Олд Дэт, — я связан трубкой и «лекарствами» вождя команчей.

— Уфф! Как они к тебе попали?

Вестмен рассказал вождю апачей историю с трубкой и «лекарствами», а когда закончил, тот произнес:

— Ты должен сдержать слово. Отдай их ему немедленно и приходи к нам.

— Но как мы проберемся сквозь завалы?

— Мы вас встретим. Подождите десять минут после моего ухода, а затем скачите к западному проходу.

И Виннету растворился в темноте.

— Что вы скажете? — спросил Олд Дэт.

— Необыкновенный человек, — ответил за всех нас Ланге-старший.

— Что верно, то верно. Будь он белым, его ждала бы блестящая карьера военачальника. А если ему придет в голову объединить всех краснокожих и силой оружия отстаивать их права… Да смилуется тогда Господь над всеми белыми поселенцами! Но он миролюбив и в глубине души с болью понимает, что индейцы, несмотря на сопротивление, приговорены к вымиранию.

Так прошли десять минут. В долине было тихо, команчи продолжали совещаться у пылающего костра. Олд Дэт встал и легко впрыгнул в седло.

— Держитесь за мной, — приказал он нам. — Кто отстанет хотя бы на корпус, может не успеть даже прочесть заупокойную молитву.

Мы шагом приблизились к костру, вокруг которого сидел совет команчей. Круг воинов расступился, пропуская нас на середину, и не будь их лица покрыты толстым слоем краски, на них явно читалось бы изумление.

— Почему бледнолицые осмелились явиться на совет на лошадях? — спросил вождь, вскакивая на ноги.

— Чтобы оказать мужественным и мудрым воинам команчей должное уважение. Какое решение вы приняли?

— Совет еще не кончился. Пусть бледнолицые спешатся, команчи не позволят, чтобы их враги сидели перед ними на конях. Не хочешь ли ты вернуть мне мои «лекарства»?

— Разве ты не обещал мне смерть у столба пыток, как только твои талисманы окажутся у тебя?

— Я сказал это и сдержу слово. Гнев команчей погубит вас.

— Мне надоели твои угрозы. Пусть наша вражда начнется немедленно.

Олд Дэт рванул с шеи трубку мира и мешочек с «лекарствами» и отшвырнул их далеко от себя. В то же мгновение он дал шпоры коню, пролетел над костром совета, разметал остолбеневших краснокожих и умчался в ночь. Мы ринулись за ним. За нашей спиной выли взбешенные бывшие друзья, а мы мчались в темноте, сминая копытами не успевших спрятаться часовых.

— Уфф! — раздался в темноте голос Виннету. — Я жду вас.

Мы натянули поводья, с трудом останавливая разгоряченных скачкой коней, спешились, и тотчас же несколько апачей подхватили их под уздцы. Виннету провел нас сквозь узкое и мрачное ущелье, где апачи уже успели расчистить проход для нас.

Миновав завал и выйдя на равнину, мы направились к небольшому костру, у которого сидели двое индейцев, вращавших примитивный вертел с огромным куском мяса. Завидев нас, краснокожие удалились из уважения к вождю. Мы осмотрелись: лагерь апачей мало чем отличался от лагеря команчей, который мы только что покинули. Поодаль паслись лошади, сновали гонцы.

— Пусть мои братья сядут у огня, — пригласил нас Виннету. — Я приказал приготовить вам ужин, чтобы вы подкрепили свои силы. Я же должен вернуться к проходу. Ваш побег взбесил команчей, и они могут очертя голову броситься на штурм. Мое место там.

И он ушел. Олд Дэт устроился поудобнее у костра, достал из-за пояса нож, отхватил кусок мяса, попробовал и заявил, что нет ничего лучше бизоньей вырезки. После долгого вынужденного поста мы набросились на полусырое, честно говоря, мясо. Пока мы утоляли голод, вернулся Виннету и вопросительно взглянул на меня. Я сразу же понял: он хотел сказать, что больше нет необходимости скрывать нашу дружбу. Я встал, протянул ему обе руки и воскликнул:

— Я рад, что мне не придется проделать долгий путь на Рио-Пекос, чтобы увидеться с моим братом. Я счастлив, что снова вижу Виннету!

Мы сердечно обнялись. Олд Дэт изумленно уставился на нас.

— Что это значит? — старый вестмен явно ничего не понимал. — Разве вы знакомы?

— Коша-Певе удивлен, что я радуюсь встрече с моим братом Олд Шеттерхэндом? — спросил Виннету.

— Олд Шеттерхэнд? — воскликнул вестмен. — Этот гринхорн — Олд Шеттерхэнд?

Старик обхватил голову руками и забормотал:

— Старый дуралей! Я же собственными глазами видел, как он расправился с собакой в пивной! А куклуксклановцы?! Он в мгновение ока скрутил их главаря, а я ни о чем и не догадался! А кто спас Инда-Нишо и перехитрил команчей? И он скрывал от меня свое имя и позволял называть себя гринхорном!

Олд Дэт все еще сокрушался и бранился, а мы с Виннету отошли от костра, чтобы побеседовать наедине.

— Мой брат слышал, что я побывал в форте Индж и там узнал… — начал Виннету, но я прервал его:

— Да, я слышал. Когда у нас будет больше времени, я расскажу тебе, что я делал, пока мы были в разлуке. А сейчас ответь мне: где те десять бледнолицых, которые сидели у костра в лагере команчей и которые во время схватки перешли на вашу сторону вместе с твоими лазутчиками?

— Они уже уехали.

— Уехали? Куда?

— В Чиуауа, к Хуаресу. Они потеряли много времени с команчами и теперь спешат наверстать упущенное.

— Какое невезение! С ними сбежали и те, за кем я уже месяц гоняюсь по всем Соединенным Штатам.

— Уфф! Я не думал, что они вместе с солдатами Хуареса. Апачи поддерживают Хуареса, поэтому я дал им хороших лошадей и проводников и помог поскорее отправиться в путь. Бледнолицые не хотели терять ни минуты.

— Теперь у них хорошие лошади и проводники, и мне нипочем не догнать Гибсона!

Виннету на мгновение задумался.

— Я совершил непростительную ошибку, но надеюсь, что мне удастся ее исправить. Мы поймаем человека, которого ты называешь Гибсоном. Я закончил свои дела в городах белых и, когда отомщу команчам за вероломство, буду свободен и смогу поехать с тобой. Виннету даст вам лучших лошадей, и завтра к полудню мы настигнем беглецов.

Нашу беседу прервал гонец, примчавшийся из долины и сообщивший, что команчи погасили костры и покинули лагерь.

— Они попытаются еще раз вырваться из ловушки, но их снова ждет неудача, — спокойно ответил Виннету. — Если мои белые братья желают, я покажу им место, откуда они по звукам смогут следить за боем.

Виннету провел нас к завалу, указал на конец свисающего со скалы лассо и объяснил:

— На высоте в два роста человека вы найдете колючие кусты, за ними в скалах начинается тропинка, по которой можно обойти вокруг долины. Я должен быть с моими воинами, поэтому не могу идти с вами.

— Мда, — ворчал Олд Дэт, — ремешок тоненький, а во мне одних костей фунтов сто пятьдесят. Ну да ладно, где наше не пропадало.

Как ни странно, ремешок выдержал. Я последовал за стариком, а затем и остальные не без труда вскарабкались наверх. Лассо было привязано к стволу дерева, растущего на отвесной скале. Рядом, за кустами колючего терновника, мы обнаружили узкую тропинку, по которой из-за темноты пришлось продвигаться на ощупь. Найдя место, где можно было стоять без риска скатиться вниз и свернуть себе шею, мы остановились. В долине стояла гробовая тишина, и, как я ни напрягал слух, мне ничего не удалось расслышать, кроме тихого посапывания старика.

— Я чувствую запах лошадей, — прошептал мне на ухо вестмен. — Вы можете мне не поверить, однако я могу по запаху определить, стоят лошади или движутся. Мои старые уши меня еще не подводят: я слышу, как конь поскользнулся на траве. Сейчас команчи бросятся на штурм.

Ночную тишину разорвал крик: «Нтса-хо!» На языке команчей это слово означает: «Вперед!» В то же мгновение в ответ прозвучали два выстрела из ружья Виннету, и долина огласилась неописуемым воем. Трещали револьверные выстрелы, свистели стрелы и копья, томагавки с хрустом раскраивали черепа. Однако так продолжалось недолго, и вскоре шум боя и ржание лошадей покрыло победное «И-их-иихх!» апачей.

— Как видите, я был прав, — шепнул Олд Дэт. — Нет никакой необходимости вступать в бой, апачи справятся и без нас. К тому же у них хватает ума не преследовать убегающих команчей в темноте.

Вой прекратился, команчи отошли. Теперь они, наученные горьким опытом, соблюдали тишину, но это была тишина поражения.

— Мои белые братья могут спуститься, — долетел к нам снизу голос Виннету. — Сражение окончилось.

— Команчи атаковали сразу два прохода, — объяснил он нам пять минут спустя, сидя у костра. — Но мы были готовы к нападению, и у них ничего не получилось. Воины апачей проникли в долину, и теперь ни одно движение команчей не укроется от нас.

Виннету склонил голову, словно прислушиваясь, и в следующее мгновение вскочил на ноги. Пламя костра ярко осветило могучую фигуру молодого вождя.

— Что случилось? — встревоженно спросил я.

— Уши Виннету услышали, как на каменной тропе споткнулась лошадь. Ко мне скачет гонец, и ему придется спешиться, чтобы проверить, кто сидит у костра. Поэтому я встал, чтобы он издали увидел меня.

Невероятно чуткий слух Виннету не подвел его. Вскоре к нам действительно подъехал всадник, остановил коня и спрыгнул на землю перед вождем. Тот встретил его строго: выговорил ему за то, что воин не сумел приблизиться бесшумно. Апач с уважением выслушал неприятные слова вождя, ничем не выказав своего недовольства или раздражения. Это был свободный воин, признающий волю и приказ начальника.

— Они приближаются, — лаконично сказал он.

— Сколько их?

— Все. На зов Виннету откликнулись все воины. С женщинами никто не остался.

— Как далеко они отсюда?

— Они будут здесь на рассвете.

— Хорошо. Пусти лошадь в табун и иди отдыхать.

Оставшееся до рассвета время мы коротали за рассказами о событиях в Ла-Гранхе и приключениях в «Эстансия-дель-Кабальеро». А когда на востоке начала разгораться заря, Виннету встал и молча вытянул руку. Мы посмотрели в указанном направлении. Туман лежал в прерии огромным бесконечным морем, и из него один за другим выезжали конные воины. Ехавший во главе отряда всадник узнал Виннету и пустил коня рысью. В его волосах белели два орлиных пера — знак вождя. За ним, выстраиваясь на ходу в шеренги, скакали остальные. Меня поразило то, что, хотя апачи не пользуются седлами и шпорами, действовали они удивительно слаженно и управляли лошадьми не хуже, а может быть, и лучше, чем солдаты европейской кавалерии. У большинства из них за спинами висели ружья, и только немногие были вооружены луками и стрелами.

Виннету жестом приказал конникам спешиться, отдал распоряжения их предводителю, и апачи, оставив лошадей под охраной тех, у кого не было ружей, двинулись в проход. Один за другим воины карабкались по лассо на скалы и исчезали на тропе, опоясывающей долину. Виннету наблюдал за своими людьми и, когда последний из них скрылся из виду, обратился к нам:

— Команчи погибнут.

— Они погибнут, если ты того захочешь, — ответил Олд Дэт. — Но разве Виннету нравится убивать?

— Нет, но они не заслуживают пощады. Что делают белые, когда один из них убьет другого? Разве они не ловят убийцу и не собирают совет, чтобы решить, как его казнить? Вы не вправе осуждать апачей за то, что они поступают так же.

— Но мы лишаем жизни только убийцу, а ты собираешься умертвить всех команчей, и даже тех, кто не принимал участия в набеге на ваши стойбища!

— Они виновны, ибо согласились идти в поход на нас, согласились жечь и убивать. Это они радовались мукам апачей, умерших у столбов пыток. Бледнолицые казнят даже конокрадов, а если у них похищают жену или дочь, они убивают всех, замешанных в деле. Там, в долине, скрываются похитители наших жен и дочерей, они ограбили нас! Или ты считаешь, что мы должны отпустить их с дарами?

— Но вы можете вернуть себе ваших жен и дочерей, не убивая всех.

— Мой брат говорит как христианин, который всегда требует от нас того, чего сам никогда не сделает. Как поступят белые с человеком, который перенесет межу или убьет зверя в чужом лесу? Его посадят в дом с решетками, который вы называете тюрьмой. Но что вы сделали с нами? Где наши прерии? Где табуны лошадей и стада скота, которые раньше принадлежали нам? Вы пришли незвано и с оружием отняли у вас кров и пищу. Вы отобрали у нас земли, а когда краснокожие противились, их убивали. Теперь ты требуешь от меня простить врагов, которым мы не причинили зла. Но разве вы не сказали: «Око за око, зуб за зуб»? Почему мы не можем поступать так же, как и вы? Но вы обзываете нас дикарями и присылаете к нам священников, чтобы обмануть нас и завладеть нашими землями. А ведь мы не причинили вам вреда! Так могу ли я пощадить команчей, если никто не щадит апачей? Хуг! Я все сказал.

Виннету умолк, отошел от нас в сторону и в сильном волнении уставился вдаль. Справившись с обуревавшими его чувствами, он вернулся к нам и уже без гнева обратился к Олд Дэту:

— Я долго говорил, но мой брат — человек справедливый и признает, что я был прав. Однако сердце мое не жаждет крови, а душа моя милосерднее моих слов. Я надеялся, что команчи начнут переговоры о мире, но они не сделали этого, и я буду беспощаден. И все же я отправлю к ним человека, чтобы склонить их сдаться.

— Я очень рад! — воскликнул Олд Дэт. — Так как и я виноват в том, что они угодили в ловушку.

— Ты не должен укорять себя, я перебил бы их и без твоей помощи.

— Знаешь ли ты, что еще один отряд команчей направляется сюда?

— Виннету пришлось пробираться между их отрядами, и он сосчитал команчей. Я уничтожу их так же, как и воинов Белого Бобра, если они не попросят пощады.

— Тогда тебе следует торопиться, пока к команчам не подошла подмога.

— Виннету ничего не боится, но он не станет медлить. Он прямо сейчас пошлет человека к команчам. Не согласится ли мой брат пойти к ним и склонить их к миру?

— Я согласен. Скажи свои условия.

— За каждого убитого апача они дадут пять лошадей, за каждого умершего у столба пыток — десять.

— Это немного, но, с тех пор как в прерии появились белые, табуны мустангов встречаются все реже и реже.

— Мы требуем вернуть нам наших женщин и детей и все, что они украли в наших вигвамах. Пусть команчи также назначат место, где встретятся вожди апачей и команчей, чтобы договориться о мире. Пока не будут выполнены все условия, команчи, которые должны были сегодня погибнуть, останутся нашими пленниками.

— Мой брат добр и великодушен. Я согласен немедленно идти к команчам и передать его условия.

Олд Дэт вскинул на плечо ружье, срезал с куста зеленую ветку — знак парламентера у индейцев — и исчез в узком проходе вместе с Виннету. Миссия его была небезопасной, но старый вестмен не испытывал страха.

Через десять минут вождь апачей вернулся: переговоры начались, и ему оставалось только ждать, чем они закончатся. Он тем временем повел нас к табуну, где выбрал для нас по коню в подарок. Признаться честно, я до сих пор не видывал таких скакунов. Кузнецы долго ходили вокруг своих лошадей, похлопывали их, разглядывали и не могли налюбоваться. Негр радовался как ребенок рождественскому подарку и приговаривал:

— Ох! Какой конь получить Сэм! Он черный, как Сэм! Мы очень подходить друг другу! Ох!

Наконец через три четверти часа вернулся Олд Дэт, хмурый и озабоченный. Против моих ожиданий, команчи, по-видимому, не согласились принять условия Виннету.

— Мой брат хочет мне поведать то, что я и так предвидел, — произнес Виннету при его появлении. — Команчи предпочитают умереть, но не просить о мире.

— К сожалению, ты прав, — сокрушенно покачал головой вестмен.

— Великий Дух не хочет спасения команчей и лишил их рассудка за то, что они напали на наши стойбища. По какой причине они отказались?

— Команчи надеются победить вас в утренней схватке.

— Ты сказал им, что сюда прибыли еще пятьсот воинов апачей? Знают ли они, что мы оцепили всю долину?

— Они не поверили и смеялись мне в лицо.

— Их ждет смерть. Никто не сумеет им помочь.

— У меня кровь стынет в жилах, когда я думаю о том, что за считанные минуты погибнет пять сотен молодых краснокожих воинов!

— Мой брат мудр и справедлив. Виннету не знакомы ни страх, ни тревога, но когда он думает, что стоит ему подать рукой знак и раздастся залп из всех ружей, рука его начинает дрожать и наливается свинцом. Я попытаюсь сам уговорить их. Пусть Великий Маниту поможет мне открыть им глаза и просветить их умы!

Я и Олд Дэт проводили Виннету к завалу, где вождь вскарабкался по лассо на тропинку и двинулся по ней в полный рост, не прячась, чтобы команчи могли видеть его. Не успел он сделать и двух шагов, как вокруг него стали свистеть стрелы, из которых, к счастью, ни одна не задела вождя апачей. Прогремел выстрел из ружья Белого Бобра, теперь принадлежавшего новоиспеченному вождю команчей, но Виннету спокойно шагал дальше, словно не заметив пули, расплющившейся о скалы рядом с его головой. Он остановился у огромного валуна и заговорил громко и внятно, затем поднял руку и обвел ею долину — по его знаку апачи, прятавшиеся в скалах, встали во весь рост, и мы увидели, как их много. На месте команчей даже безумец понял бы всю отчаянность своего положения, и это свидетельствовало в пользу Виннету, открывшего свои карты, чтобы дать врагам последний шанс на спасение.

Внезапно Виннету умолк и бросился на землю. Мгновение спустя раздался гром выстрела.

— Вождь команчей снова выстрелил в Виннету. Он пулей ответил на предложение сдаться, — с горечью заметил Олд Дэт. — Апач увидел, что в него целятся, и успел увернуться. Теперь очередь за ним. Смотрите!

Так же внезапно Виннету вскочил на ноги, мгновенно вскинул свое серебряное ружье и выстрелил, почти не целясь. В ответ по долине прокатился вой команчей.

— Виннету не промахнулся! Команчи снова остались без вождя, — сказал Олд Дэт.

Тем временем Виннету снова выпрямился, поднял руку вверх и опустил ее. Апачи подняли ружья, и свыше четырехсот стволов выплюнули горячий свинец в долину.

— Пойдемте отсюда, джентльмены, — попросил со страдальческим лицом Олд Дэт. — Лучше не смотреть на это избиение. Даже мне, старику, становится не по себе, хотя я признаю, что команчи вполне заслуживают смерти. Вы сами видели: Виннету делал все, чтобы предотвратить кровопролитие.

Мы вернулись к лошадям, и старик, забыв, что дареному коню в зубы не смотрят, долго и придирчиво осматривал своего нового скакуна. Знаток лошадей, обладающий «конским чутьем», он не нашел в нем изъянов, но и не выказал радости — по-видимому, его мысли были в долине, где гремели залп за залпом и раздавался победный клич апачей. Пять минут спустя все стихло, и Виннету вернулся к нам.

— Великий плач пройдет по всем стойбищам и вигвамам команчей, — серьезно и без торжества произнес он. — Ни один из воинов не вернется домой. Великий Дух пожелал, чтобы мы отомстили за смерть наших братьев, и я не мог поступить иначе, потому что враги не захотели сдаться в плен. Но нет радости в сердце Виннету, и никогда больше глаза его не взглянут на эту долину. Мои воины завершат начатое мной дело, а я немедленно уезжаю с белыми братьями.

Полчаса спустя мы мчались прочь в сопровождении Виннету и десяти хорошо вооруженных апачей.

Мапими есть не что иное, как обширное плоскогорье, расположенное на высоте тысяча сто метров над уровнем моря и охватывающее две мексиканские провинции — Чиуауа и Чоауила. Со всех сторон, кроме северной, Мапими окружают отвесные известковые скалы, изрезанные многочисленными ущельями. Невысокие, пологие холмы покрыты песком или редкой травой, иногда встречаются одинокие деревья и чахлый кустарник. То тут, то там по пустынной равнине разбросаны скалы, а землю калечат глубокие трещины, что заставляет путешественника пускаться в объезд и давать крюк в милю, а то и более. Я ошибался, считая Мапими совершенно безводной пустыней: там есть озера, которые, хотя и пересыхают в жаркое время года, оставляют в почве столько влаги, что на их берегах хватает корма для лошадей.

Мы направлялись к озеру, которое читатель вряд ли встретит на карте и которое называется Лагуна-де-Санта-Мария. Дорога петляла между скал, мы выбирались из одного ущелья, чтобы сразу же углубиться в другое, солнце появлялось из-за каменных стен только на короткие мгновения, иногда казалось, что мы повернули назад, и в конце концов я потерял направление. Уму непостижимо, как наши проводники находили верный путь в нагромождении скал.

Уже под вечер мы добрались до Лагуны-де-Санта-Мария, хотя от долины, где произошла бойня, ее отделяет расстояние в десять миль. После бессонной ночи долгое путешествие показалось особенно утомительным. Деревьев в окрестностях не было, и нам пришлось разбить лагерь в зарослях неизвестного мне кустарника, колючего и чахлого. Озеро наполовину высохло, и его неподвижная поверхность выглядела неожиданно грустно. Впереди простиралась холмистая равнина, на западе солнце садилось в горы, казавшиеся красными в его лучах. Земля еще дышала дневным зноем, но ночью подул ветер, похолодало, и нам пришлось кутаться в одеяла.

Ранним утром, все еще дрожа от холода, мы пустились в дальнейший путь. Достигнув края плоскогорья, мы снова долго петляли по ущельям, спускаясь все ниже и ниже по головокружительным уступам, похожим на гигантские ступени.

Опасность подстерегала нас на каждом шагу. Часто дорога превращалась в тропу, над которой видна была лишь узкая полоска раскаленного неба, а внизу зияла бездна с обломками скал, словно нагроможденными руками исполина. В небе кружили грифы, не оставлявшие нас ни днем, ни ночью. Если мы останавливались на ночлег, зловещие птицы садились рядом, чтобы утром взмыть в небо и сопровождать нас дальше, пронзительными криками напоминая о своем присутствии. Иногда в скальной расщелине мелькал силуэт шакала, ожидавшего, как и грифы, когда путешественник упадет без сил от истощения или свалится в пропасть.

К полудню мы миновали опасный каменный лабиринт, выехали на травянистую равнину и вскоре обнаружили нужные нам следы: там проскакали десять подкованных и две неподкованные лошади. Однако, судя по отпечаткам копыт, этот отряд, чувствуя погоню, мчался без отдыха всю ночь и опережал нас на шесть часов.

Солнце уже начинало скатываться с небосклона к горизонту, когда скакавший впереди Олд Дэт остановил коня и показал нам новые следы: отряд неизвестных нам индейцев на неподкованных лошадях двигался вслед за беглецами. Определить число краснокожих, преследующих солдат Хуареса, было невозможно, так как ехали они гуськом, один за другим.

— Не нравится мне этот след, — проворчал Олд Дэт. — Встреча с краснокожими в Мапими не сулит нам ничего хорошего.

— Мой белый брат прав, — подтвердил Виннету. — Все апачи ушли из Мапими, чтобы принять участие в сражении, и сейчас здесь могут бродить шайки враждебных нам племен.

Поехав дальше, мы вскоре обнаружили место, где индейцы догнали белых. Судя по следам, оба отряда какое-то время вели переговоры, а затем, найдя общий язык, отпустили проводников-апачей и продолжили путь вместе.

К вечеру равнина сменилась холмами, поросшими низким кустарником, среди которых вился небольшой ручей. Мы остановились на его берегу и напоили лошадей, а Олд Дэт, прикрыв ладонью глаза от солнца, долго осматривался.

— Там, ниже по течению, я вижу две темные точки. Похоже, это койоты. Но почему эти бестии спокойно сидят и не убегают? Койоты — трусливые животные и при появлении человека спешат пуститься наутек.

— Пусть мои братья помолчат, — перебил нас Виннету. — Я слышу чей-то голос.

В тишине со стороны койотов до нас долетели слабые крики.

— Человек! — воскликнул Олд Дэт, вскочил в седло и помчался на зов.

Койоты при нашем приближении поджали хвосты и затрусили прочь. Посередине ручья из воды торчала человеческая голова, над которой висела туча комаров.

— Ради всего святого, сеньоры, помогите! — раздался полустон-полумольба. — Я больше не вынесу этой пытки…

— Что с вами? — спросил Олд Дэт по-испански, спрыгивая с коня. — Как вы оказались в воде? Что вы там делаете?

— Меня закопали.

— Тысяча чертей! Кто посмел закопать живого человека?

— Индейцы и белые.

Мы осмотрелись и действительно заметили следы тех, за кем гнались.

— Джентльмены, за дело, — приказал нам вестмен. — Лопаты у нас нет, поэтому придется лезть в воду и откапывать беднягу руками.

— Вы найдете лопату в ручье у меня за спиной. Негодяи бросили ее в воду и присыпали песком.

— У вас есть лопата? — несказанно удивился Олд Дэт. — Впервые вижу, чтобы человек отправлялся в прерию и брал с собой лопату!

— Я гамбусино, старатель. У золотоискателей всегда при себе лопата и кирка.

Мы нашли его лопату и принялись за работу. Дно ручья было песчаное, мягкое, и копать его было нетрудно. Негодяи вбили за спиной незнакомца кол и привязали к нему его голову так, что бедняга не мог наклониться. Солнце пекло немилосердно, жажда мучила его, но напиться он не мог. Связанный по рукам и ногам, освободиться он тоже был не в состоянии. Как только мы откопали гамбусино и сняли с него ремни, он потерял сознание.

Когда золотоискатель пришел в себя, мы отнесли его в наш лагерь на берегу ручья. Переодевшись в сухую одежду и подкрепив свои силы куском жареного мяса, незнакомец рассказал нам о своих злоключениях:

— Последнее время я работал старателем на приисках в горах, примерно в дне пусти отсюда. Бонанса (Так горняки называют богатый рудный карман. В США это слово (американское произношение «бонанзе») приобрело специфическое значение: «выгодное предложение», «золотое дно».) там богатая, народу работает на ней много, и я подружился с одним человеком по имени Хартон…

— Хартон? — неожиданно перебил Олд Дэт. — А как его полное имя?

— Фред Хартон, он из Нью-Йорка, и ему уже под шестьдесят.

— Он что-нибудь рассказывал вам о себе?

— Он вдовец, жена давно умерла, а сын работает в Фриско. Вы знакомы с Фредом?

Непонятное волнение охватило старика, глаза сверкали, на впалых щеках проступил багровый румянец. Усилием воли он взял себя в руки и продолжил расспросы, но уже обыденным, ровным тоном.

— Я встречался с ним, но это было очень давно. Тогда фортуна улыбалась ему, он пустился в торговлю и разбогател. Вы что-нибудь слышали об этом?

— Кое-что он мне рассказывал. Он выходец из порядочной и обеспеченной семьи, получил образование, со временем нажил капитал и открыл большой магазин, но его родной брат присосался к нему, как пиявка, и промотал его состояние.

— А как звали этого негодного брата?

— Генри.

— Все сходится, ошибки быть не может. Очень надеюсь вскоре увидеть вашего товарища.

— Боюсь, что вам больше никогда не свидеться. Негодяи, закопавшие меня здесь, увели его с собой, и жить ему осталось недолго.

— Как все произошло?

— Да я ведь и начал было рассказывать все по порядку, но вы меня перебили. Итак, непутевый брат пустил на ветер все состояние Хартона, но, как мне кажется, Хартон любит его и называет не иначе, как «бессовестный мальчишка». Знаете, как бывает: уж не повезет, так не повезет. Так случилось и с Хартоном: разорившись, он брался за любую работу, был рабочим, вакеро, гамбусино, но несчастья преследовали его, и он влачил нищенское существование.

— Ему нельзя было браться за то, что он не умеет делать!

— Легко сказать, сеньор. Тысячи людей занимаются тем, к чему меньше всего пригодны. А может быть, его брат тоже был когда-то золотоискателем, и он надеялся, что встретит его на одном из приисков?

— Вряд ли. Если бы его брат был удачливым гамбусино, зачем бы ему понадобилось разорять Хартона? У него и так хватало бы денег!

— Деньги быстро кончаются, особенно, если швырять их направо и налево, а негодяй был известный мот. Возможно, Хартон думал, что брат взял у него деньги на время и отправился снова попытать счастья на приисках. Как бы то ни было, Хартон в конце концов попал в Чиуауа и нанялся к моему хозяину. Там я с ним и познакомился. Золотоискатели — народ завистливый и недружелюбный, но он мне понравился, и мы с ним больше не расставались.

— Как зовут вашего хозяина?

— Дэвис. Мистер Дэвис, — сразу же поправился гамбусино.

— Тысяча чертей! Сеньор, не говорите ли вы по-английски?

— Так же хорошо, как и по-испански.

— Будьте так любезны, перейдите на английский язык. Среди нас есть два джентльмена, не владеющих испанским, а ваш рассказ будет им очень интересен, — и Олд Дэт кивнул в сторону отца и сына Ланге.

— Почему? Кто они такие? — спросил изумленный гамбусино.

— Сейчас узнаете. Мистер Ланге, позвольте вам объяснить: этот человек старатель и работает на некоего мистера Дэвиса из Чиуауа.

— Что вы сказали? Мистера Дэвиса? — воскликнул Ланге. — Да ведь это хозяин моего зятя!

— Да вы не волнуйтесь так, сэр. Дэвисов и в Штатах и в Мексике пруд пруди, может быть, это другой человек.

— Если вы говорите о Дэвисе-золотодобытчике, то здесь ошибки быть не может. В наших краях такой Дэвис один, — сказал гамбусино.

— Да, это он! — не мог успокоиться Ланге. — Вы его знаете?

— Мне ли его не знать? Я на него работаю.

— Может быть, вы знаете и моего зятя?

— Может быть, и знаю, да только сначала скажите, как его зовут.

— Ульман.

— Знаю, как не знать?! Он управляющий на рудниках, а скоро станет компаньоном хозяина. И дочку вашу знаю. Так вы, значит, решили ее навестить? Ну тогда вам лучше ехать прямиком на прииски в горах, а не в Чиуауа. Ваш зять сам случайно наткнулся на жилу, и сейчас он там с семьей и с рабочими.

— Что вы говорите! Ты слышишь, Билл?

Но Ланге-сын онемел от радости и только кивал головой. Мы тоже радовались удаче наших друзей, один Олд Дэт хмурился и что-то ворчал себе под нос. Выждав, когда поутихли восторженные возгласы, гамбусино продолжил:

— Мы с Хартоном помогли им обустроиться на бонансе, а сами подались в Мапими, в надежде, что нам тоже повезет. Три дня мы бродили по тем местам, но не нашли и следов золота. Наконец мы решили попытать счастья на ручье. Вот тут-то они нас и обступили. Человек сорок краснокожих из племени чимарико и десять белых.

— Чимарра? Они очень воинственны, но предпочитают не нападать на белых. Странно. Что им от вас понадобилось?

— Чимарра не друзья и не враги белых, поэтому никогда не знаешь, чего от них ожидать. Они немногочисленны и не решаются открыто выступать против поселенцев, но доверять им нельзя.

— Тем более я не понимаю, почему на этот раз они решили напасть на вас. Вы чем-то их обидели?

— Ни единым словом. Но у нас были хорошие лошади, оружие, провиант, инструменты и все необходимое для длительного пребывания в пустыне.

— Понимаю, разбойники решили поживиться.

— Они окружили нас и спросили, что мы здесь делаем. Мы не стали скрывать правду, индейцы обозвали нас ворами. Это их земля, сказали они, и все, что лежит на поверхности или спрятано в глубине, принадлежит им. Поэтому они потребовали, чтобы мы отдали им наше имущество.

— И вы отдали?

— Хартон отдал без спору, а я схватился за ружье, но краснокожие набросили на меня лассо и связали, а белые и не подумали вступиться за нас. Наоборот, они принялись расспрашивать нас о бонансе и как туда проехать. Я отказался говорить, и тогда они избили меня и закопали в ручье, а Хартона секли плетьми, пока он все не рассказал. Но все же бандиты не поверили ему до конца и взяли с собой как проводника, угрожая ему пытками, если он не приведет их к бонансе к завтрашнему вечеру.

Я поражался: Олд Дэт, несгибаемый старый вестмен, никогда не терявший присутствия духа, пребывал в смятении! Голос его дрожал, а на лице застыла гримаса беспощадной решительности.

— Вы уверены, что они направились к бонансе?

— Я слышал, как они сговаривались напасть на лагерь старателей, перебить всех и забрать золото. Да и индейцам там будет чем поживиться: боеприпасы, оружие и многое другое.

— Тысяча чертей! Лакомый кусочек для негодяев! Как далеко отсюда бонанса?

— Они будут там завтра к вечеру, если Хартон не догадается провести их окольными путями. Я надеялся, что кто-нибудь освободит меня и я смогу уговорить моего спасителя помчаться к бонансе и предупредить о нападении. Сам я, увы, остался без коня.

Старый вестмен молча смотрел вдаль, погруженный в раздумья. Мы не вмешивались в беседу, понимая, что все происшедшее имеет для него какое-то особенное, чуть ли не роковое значение.

— Я бы предпочел тронуться в путь немедленно. Можете ли вы описать мне дорогу так, чтобы не заплутать ночью?

Гамбусино отрицательно покачал головой.

— Ночью, в темноте, вы обязательно собьетесь с пути и только зря потеряете время. Тем более, что найти бонансу трудно даже днем.

— Так и быть. Подождем до утра. Насколько я знаю, золотоносные жилы выходят на поверхность в ущельях возле рек и ручьев. Опишите мне, где находится ваша бонанса.

— Представьте себе ущелье среди высоких известковых скал — именно в их недрах заключены несметные богатства. Вокруг раскинулся густой высокий лес, деревья растут даже на скалах, из-под которых вытекает ручей. В длину ущелье более двух миль, но попасть в него можно лишь в том месте, где из него вытекает ручей, да и то проход там так узок, что в него едва-едва протиснутся два человека.

— В таком случае два-три смельчака могут удерживать ущелье хоть месяц!

— Скорее всего, да. Но есть еще один путь в долину. Мистер Ульман, чтобы сократить дорогу, велел вырубить ступени в скале, поднимающейся уступами, и прикрыть их от чужих глаз поваленными деревьями. Таким образом, мы спускаемся вниз под пологом из стволов вековых деревьев, а сверху все выглядит так, словно на скалах лежит бурелом.

— Он поступил опрометчиво. Любой увидевший ваш «бурелом» поймет, что его свалила рука человека. Пни и щепки сразу же выдадут вашу тайну.

— Вы не найдете там ни одного пня и ни одной щепки. Мы подкапывали деревья и валили их вместе с корнями, а затем спускали на веревках на скальные уступы.

— Неужели у Ульмана хватило людей для такой работы?

— Сейчас у него работает сорок человек.

— Но тогда ему нечего опасаться нападения. В такой крепости и с таким войском он устоит против тысячи разбойников. Есть ли у него связь с внешним миром?

— Раз в две недели к нему приходит караван вьючных мулов. Он привозит все необходимое и увозит под охраной намытое золотое.

— Есть ли охрана у прохода?

— Только ночью, а днем в окрестностях бродит нанятый хозяином охотник. Он поставляет в лагерь дичь. Уж он-то никого чужого не пропустит.

— Вы уже успели построить что-нибудь в долине?

— Пока еще нет. Мистер Ульман с семейством устроился в большой палатке. В палатке поменьше устроен склад продовольствия, а вокруг стоят шалаши, где живут рабочие. Оружия хватает: у каждого имеется двустволка и револьвер.

— Добро пожаловать на бонансу, господа разбойники! — развеселился вдруг Олд Дэт. — Вам там готовят горячий прием! Но все же нам надо опередить их. Поэтому пора на боковую, иначе нам не выдержать завтрашней скачки.

Несмотря на предыдущую бессонную ночь, я не мог сомкнуть глаз. Все мои мысли крутились вокруг Гибсона, которого, как я надеялся, поймаю на следующий день. Олд Дэт, против обыкновения, тоже не мог уснуть. Старик ворочался, вздыхал и что-то невнятно бормотал — видно, его растревожила встреча с гамбусино и его рассказ о Хартоне.

Час спустя он встал, прислушался к ровному дыханию спутников и, убедившись, что все крепко спят, зашагал вдоль ручья. Индеец-часовой узнал его и не стал окликать. Прошло пятнадцать минут, полчаса. Старик не возвращался, и я, встревожившись, отправился за ним.

Он стоял в десяти минутах ходьбы от лагеря и смотрел на луну. Густая, мягкая трава заглушала мои шаги, хотя я и не старался приблизиться незаметно. Видно, старик был погружен в глубокие раздумья, потому что только когда я подошел к нему, он резко повернулся и направил на меня револьвер.

— Тысяча чертей! Кому и зачем понадобилось красться за мной? Хотите получить пулю?

Судя по тому, что Олд Дэт не сразу узнал меня, его мысли были слишком далеко.

— Ах, это вы! — воскликнул он наконец, словно с трудом очнувшись от тяжелого сна. — Еще немного, и вы получили бы пулю в живот. Я ведь на самом деле принял вас за лазутчика. Почему вы не спите?

— Мне не дают покоя мысли о Гибсоне и Олерте.

— Не тревожьтесь по пустякам. Завтра они будут в ваших руках. Но больше я вам ничем не смогу помочь. Мне придется остаться на бонансе.

— Нам придется расстаться? Но почему? Это тайна?

— Да.

— Ну что же, я уважаю ваши чувства и не хочу надоедать вам. Я слышал ваши вздохи и подумал, что смогу чем-то облегчить ваши страдания, сэр. Простите меня, ради Бога. Спокойной ночи.

И я повернулся, чтобы уйти. Но не успел я сделать и трех шагов, как услышал голос Олд Дэта:

— Не уходите! Вы правы, я страдаю, глубоко и искренне. Я знаю, вы умеете молчать и не станете судить меня слишком строго, поэтому я расскажу вам, что меня гнетет.

Он взял меня под руку и медленно повел вдоль ручья.

— Что вы вообще думаете обо мне? — неожиданно спросил он. — Что вы думаете о человеке, которого зовут Олд Дэт?

— Вы человек чести, за что я вас люблю и глубоко уважаю.

— А случалось ли вам когда-нибудь совершить преступление? Я говорю не о непослушании или яблоках, украденных в чужом саду, а о настоящем преступлении, за которое надо отвечать перед судом?

— Слава Богу, пока нет, и надеюсь, что и в будущем совесть моя будет чиста перед людьми.

— Я вам завидую, сэр, вы счастливый человек. Совесть, ежедневно грызущая душу, — вот самое страшное и суровое наказание.

Его слова и тон, которым он их произнес, тронули меня до глубины души. Безусловно, этот человек страдал, неизвестное мне преступление тяжелым камнем лежало на его сердце, иначе он не стал бы говорить с такой скорбью. Я молчал, зная, что никакие мои утешения не смягчат его боль. Прошло несколько долгих минут, пока он не заговорил опять:

— Я доподлинно убедился, что высшая справедливость существует и что страшнее суда присяжных — суд, творящийся в душе человека и напоминающий днем и ночью о содеянном. Может быть, если я расскажу вам все, мне станет легче. Но почему именно вам? Несмотря на вашу молодость, вы снискали мое доверие и уважение, кроме того, я предчувствую, что завтра случится что-то, что помешает мне покаяться.

— Что с вами, сэр? Неужели вы думаете о смерти?

— Мне в самом деле кажется, что скоро я умру. Но меня пугает не это. Я должен успеть вернуть долги… Вы слышали, что гамбусино рассказал о некоем Фреде Хартоне? Что вы скажете о его брате?

— Ветреный и беспечный молодой человек.

— И только-то? Вы слишком снисходительны. Уверяю вас, беспечность хуже любого порока, так как злодея видно издалека, и все его избегают, а беспечные люди, как правило, приятны и благовоспитанны, и никто их, на свою беду, не сторонится. Поэтому беспечные люди опаснее. Вот и я никогда не был отъявленным злодеем, нет, я был лишь беспечным молодым человеком. Генри Хартон, разоривший своего брата, это… я!

— Но ведь вы носите другое имя!

— Конечно! Я опозорил свое имя, и мне пришлось взять другое. Еще при первой нашей с вами встрече я сказал, что матушка моя указала мне путь к счастью. Увы я поддался легкомыслию. Мне хотелось быстро и без трудов заработать миллионы, и я пустился в авантюры и вскоре потерял и наследство, и доверие компаньонов. Тогда я стал золотоискателем. В Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, я помчался туда, полгода рыскал по всем расщелинам, и удача улыбнулась мне. Но я уже стал страстным игроком и в считанные дни спустил в карты все: я поставил сто тысяч в надежде сорвать банк и удвоить состояние, и проиграл. Тогда я уехал в Мексику, где стал гамбусино. Мне снова повезло, и снова я все потерял за карточным столом. Я стал курить опий и превратился в живой скелет, хотя до этого у меня было телосложение не хуже вашего. Дальше так продолжаться не могло, люди сторонились меня, а собаки лаяли, стоило мне выйти на улицу. И тогда я случайно встретился с братом. Он узнал меня и взял к себе в дом. Лучше бы он отвернулся от меня и оставил подыхать в опиумном чаду! Он уберег бы себя от несчастья, а меня — от угрызений совести!

Олд Дэт умолк. Мне стало жаль его.

— Первое время я вел себя как подобает, — с горечью продолжил старик. — Брат поверил в мое исправление и предложил место в своем магазине. Но страсть к игре лишь притаилась во мне, чтобы в один несчастный день вспыхнуть с новой силой. Я взял деньги из кассы, хотел заставить удачу послужить мне! Я подделывал векселя, а деньги проигрывал в карты, и когда я понял, что мне никогда не отыграться и не вернуть брату деньги, трусливо сбежал. Фред оплатил поддельные векселя и стал нищим. Его жена не вынесла позора и умерла, а сам он забрал маленького сынишку и покинул Сан-Франциско. А я снова подался на поиски золота, напал на жилу, разбогател и вернулся, чтобы отблагодарить брата и помочь ему в беде, в которую сам же его и вверг. Но брата в городе уже не было. Страшное известие и запоздалое раскаяние заставили меня начать новую жизнь. Я забросил игру в карты, опий больше не курю, разве что изредка позволяю себе пожевать его с табаком. С тех пор я ищу брата по всем Соединенным Штатам, но безрезультатно, и только сегодня для меня блеснул луч надежды… Вот и все, что я хотел вам рассказать. Можете отвернуться от меня, я заслуживаю самого строгого осуждения.

Он отпустил мою руку, сел в траву и закрыл ладонями лицо. Я стоял рядом, терзаемый самыми противоречивыми чувствами. В конце концов он вскочил на ноги, пристально посмотрел на меня и спросил:

— Вы все еще здесь? Разве я вам не омерзителен?

— Омерзителен? Нет, мне искренне вас жаль. Вы много грешили, но и наказаны были по заслугам и в полной мере. Я не вправе осуждать вас, тем более, что вы чистосердечно раскаялись, а я и сам грешен, как все смертные, и не знаю, какие искушения готовит мне жизнь.

— Вы правы, жизнь наказала меня в полной мере. Бог мой, разве существует что-либо громче голоса совести человека, осознающего всю тяжесть собственной вины? Я обязан вернуть долг чести и исправить зло, насколько это теперь возможно. Я наконец-то увижу брата, но у меня такое чувство, словно солнце для меня взойдет завтра уже не на этой земле… Однако я хотел просить вас об одной услуге.

— Я готов на все, что будет в моих силах.

— Вы знаете, что я повсюду таскаю за собой седло, даже тогда, когда у меня нет лошади. Поверьте, я делаю это не из чудачества, а потому, что я зашил в него бумаги, предназначенные для моего брата, и больше ни для кого. Если я умру до встречи с Фредом Хартоном, передайте ему мое седло и откройте ему секрет.

— И это все?

— Когда-нибудь вы обязательно поймете, как безгранично я вам доверяю. Не забудьте же о моей просьбе! А теперь ступайте. Я хочу побыть один и еще раз перечесть книгу моих преступлений. Завтра, возможно, будет уже поздно. Спокойной ночи.

Я побрел в лагерь и улегся, но смог уснуть только перед рассветом. Когда мы утром проснулись, Олд Дэт уже сидел в седле и поторапливал нас. Гамбусино чувствовал себя вполне сносно и согласился сопровождать нас. Один из апачей посадил его на коня у себя за спиной, и мы помчались по следу разбойников.

После двухчасового опасного кружения по каменному лабиринту каньонов и горных тропинок мы выбрались на равнину. Еще через час гамбусино вдруг попросил нас остановиться, присмотрелся к следу и сказал:

— Дальше ехать по следу бессмысленно. — В его голосе звучала радость. — Хартон увел шайку в сторону от прямой дороги. Пусть они кружат по прерии, а я поведу вас напрямик.

Мы следовали на северо-запад. На горизонте виднелась темно-синяя полоса гор. Лошади скакали ровным галопом, без устали отмахивая милю за милей, и я не переставал изумляться их выносливости. К вечеру нам стали попадаться кусты и деревья, а вскоре мы въехали в лес. Долины перемежались с крутыми холмами и скалами. Огибая глубокий овраг, мы заметили узкую полоску вытоптанной травы.

— След! — воскликнул гамбусино и спешился, чтобы внимательно разглядеть его. — Кто проезжал здесь?

— Незачем слезать с лошади, чтобы увидеть, что здесь проехало полсотни всадников, — угрюмо заметил Олд Дэт. — Мы опоздали.

— Вы считаете, что чимарра опередили нас?

Виннету тоже спрыгнул с седла, прошелся по следу и сообщил:

— Десять бледнолицых и сорок краснокожих. Они проехали здесь час тому назад.

— Что вы скажете на это? — спросил Олд Дэт гамбусино.

— У нас есть еще шанс проникнуть первыми в долину, — ответил тот. — Негодяям придется потратить уйму времени на то, чтобы разведать местность.

— Не считайте их дураками. Они просто-напросто силой заставят Хартона провести их в ущелье.

— Но ведь индейцы нападают только ночью!

— Не тешьте себя надеждами. Какого черта белым разбойникам дожидаться ночи? Плевали они на обычаи краснокожих. Готов держать пари, что к ночи лагерь на бонансе будет уже разграблен. Поэтому постарайтесь привести нас туда как можно скорее.

Мы пришпорили лошадей и помчались бешеным галопом за гамбусино. Хартон, как мы поняли, повел разбойников к скрытым под искусственным буреломом ступеням, вырубленным в скалах, мы же торопились к естественному входу в ущелье. Мы пробирались в сгущающихся сумерках по лесу, рискуя сломать себе шею или налететь на острые, словно копья, сучья деревьев. Я отпустил поводья, полагаясь на чутье коня и указывающего нам путь гамбусино. Ветви хлестали меня по лицу, раздирая в кровь кожу и грозя выколоть глаза. Когда окончательно стемнело, нам пришлось спешиться и вести коней в поводу, держа револьверы на боевом взводе. И наконец мы услышали журчание ручья.

— Мы уже у входа, — шепнул наш проводник. — Двигайтесь вдоль скалы, оставляя ручей справа.

— Разве здесь нет часовых? — удивился Олд Дэт.

— Охрану выставляют только после того, как лагерь уснет, а в это время проход еще свободен.

— Какая беспечность! — возмутился вестмен. — К тому же на прииске, где есть чем поживиться! Где этот проход? Темно, хоть глаз выколи!

— Идите прямо, тропинка приведет вас к палатке.

Мы двинулись вперед в кромешной тьме. Слева чернели высокие отвесные скалы, справа билась о камни вода. Пройдя самое узкое место, Олд Дэт, я и гамбусино встали во главе отряда. Вдруг мне показалось, что я увидел тень, мелькнувшую среди камней. Я молча остановил моих товарищей, но даже чуткое ухо Олд Дэта не услышало ничего подозрительного.

— Мало ли что может померещиться в темноте, — шепнул гамбусино. — Правда, где-то рядом находятся ступени в скалах, но ночью вряд ли кто рискнет спускаться по ним. Или это был кто-то из рабочих, или вам просто померещилось.

И мы тронулись дальше, не подозревая, какие страшные последствия будет иметь это маленькое и вроде бы малозначительное происшествие. Через несколько минут впереди забрезжил свет, пробивающийся сквозь полотняные стены палатки, послышались приглушенные голоса.

— Подождите здесь остальных, — приказал проводнику привыкший повелевать Олд Дэт. — Пусть ждут нас у входа в палатку, а мы тем временем предупредим мистера Ульмана об опасности.

В палатке, без сомнения, слышали топот копыт лошадей и наши голоса, но никто не вышел нам навстречу и даже не откинул полог.

— Пойдемте со мной, сэр, — позвал меня старик. — Нас встретят с радостью, а я, грешный, люблю, когда меня принимают, как желанного гостя.

Олд Дэт без колебаний и опасений распахнул полог палатки и вошел первым.

— Это они! — раздался вдруг чей-то голос. — Смерть им!

Прогремел выстрел. Старый вестмен ухватился обеими руками за грудь и медленно сполз на землю.

— Мои предчувствия… Брат, прости… Олд Шеттерхэнд, помни — седло… — простонал он.

— Ради Бога, сеньор Ульман, не стреляйте! — воскликнул я, бросаясь к вестмену. Но было уже поздно: пуля пронзила его сердце. — Да остановитесь же! Мы ваши друзья, с нами ваш тесть и шурин! Мы только хотели предупредить вас о нападении.

Нацеленные на меня ружья дрогнули, но не опустились. В свете трех ламп, свисающих с потолка, я увидел десятка полтора решительного вида мужчин, во главе которых стоял молодой человек с открытым лицом.

— Хартон, он из их шайки? — спросил он исхудалого оборванного гамбусино.

— Он не из разбойников, мистер Ульман.

— Да прекратите же! — воскликнул я, возмущенный недоверием. — Оставьте расспросы на потом. Мы друзья, но вот-вот сюда нагрянут враги. Вы Фред Хартон? Это вас захватила шайка белых разбойников и индейцев чимарра?

— Да, но ему удалось бежать, — ответил за него мистер Ульман. — Он вошел сюда две минуты назад.

— Значит, это вы проскользнули в проход перед нами? Я заметил вашу тень, но мои товарищи не поверили мне. Кто из вас стрелял? — спросил я, содрогаясь от мысли, что брат мог убить брата.

— Я, — вызывающе ответил один из рабочих. — И пока не вижу, почему я должен сожалеть об этом.

— Вы убили человека, спешившего спасти ваши жизни.

Воцарилось молчание. Олд Дэт, мой товарищ, которого я успел полюбить, опытнейший вестмен, выбиравшийся из любых передряг, лежал пораженный в сердце совершенно нелепым выстрелом. Негр Сэм взял его на руки и, громко причитая, внес в палатку. За ним вошли отец и сын Ланге и сгорающий от нетерпения гамбусино. Зазвучали радостные окрики, в палатку заглянула молодая женщина с ребенком на руках и бросилась обнимать кузнецов из Ла-Гранхи.

Как легкомысленно относимся мы к смерти ближнего! Пока все присутствующие радостно переговаривались, я успел спросить Хартона, каким образом ему удалось уйти от разбойников.

— Я провел их к ступеням, вырубленным в скале, где они разбили лагерь. Разбойники связали меня и пошли на разведку, но, когда стемнело, мне удалось освободиться и бежать. Я видел вас, но принял за врагов и поспешил предупредить всех о нападении. Именно поэтому ваш товарищ, вошедший в палатку первым, и получил пулю.

— Лучше бы чимарра покрепче затянули узлы. Останься вы в плену, страшное несчастье не произошло бы. Но, судя по вашим словам, негодяи могут появиться здесь с минуты на минуту. Неужели вы предполагаете отсидеться в палатке?

Мистер Ульман мгновенно понял, что ему грозит, и охотно передал мне бразды правления. Я распорядился отвести наших лошадей в глубь долины, апачи заняли места за палаткой, рядом с ними залегли старатели, люди тертые и не робкого десятка. К ручью подкатили бочку керосина и вышибли дно, чтобы в любой момент можно было зажечь горючее и осветить всю округу.

Пятьдесят честных людей готовились встретить полсотни разбойников. Силы были равны, мы были лишь несколько лучше вооружены. Несколько старателей направились в сторону прохода, чтобы заранее уведомить нас о приближении неприятеля. Женщин отвели в безопасное место, и в палатке остались только я, Виннету, оба Ланге и Ульман. Прошло полчаса напряженного ожидания, и вот один из старателей, посланных в разведку, вернулся и сообщил, что к нам идут двое белых, желающих говорить с мистером Ульманом. Я и Виннету немедленно спрятались за пологом.

Каково же было мое изумление, когда в палатку вошли Гибсон и Олерт. Гибсон представился географом по имени Гавилан. Он якобы исследовал с товарищем местность, надеясь в будущем составить карту, но товарищ заболел, и им потребовалась помощь. К счастью, они встретили гамбусино, некоего Хартона, и узнали, что в ущелье есть люди. Поэтому они просят мистера Ульмана позаботиться о больном.

Не задумываясь, насколько правдоподобно лжет Гибсон, я вышел из-за полога.

— А чем больны индейцы, с которыми вы сговорились напасть на лагерь? — спросил я.

В первое мгновение Гибсон оцепенел от неожиданности, но быстро пришел в себя.

— Негодяй! — воскликнул он. — Я отучу тебя охотиться на честных людей!

Он схватил ружье и хотел было ударить меня прикладом, но я толкнул его, и потерявший равновесие Гибсон промахнулся. Удар пришелся по голове Олерта, и тот замертво рухнул на землю. На шум прибежали вооруженные старатели.

— Не стреляйте! — крикнул я, желая взять Гибсона живым. Но было поздно: грянул выстрел, и Гибсон с пулей в голове упал к моим ногам.

По-видимому, выстрел был условным знаком, так как вдруг раздался вой индейцев, атакующих лагерь. Ульман и старатели бросились наружу, а я наклонился к Олерту, без движения распростертому на земле. Прижав ухо к его груди, я услышал, что сердце поэта бьется.

Оставив лежащего без сознания Олерта, я выбежал из палатки, чтобы принять участие в сражении, но моя помощь уже не понадобилась. Неожиданно «горячий» прием обескуражил разбойников, и они метались среди шалашей старателей в поисках укрытия. Кто-то из нападавших еще пытался сопротивляться, но уже было ясно, на чьей стороне победа.

Спустя десять минут все было кончено. Вместе со старателями вернулся и Хартон. Он еще и не подозревал, что потерял брата, так и не успев его найти. Я взял его под руку и отвел в сторону, где мы могли поговорить без помех.

Хартон рыдал, как ребенок, не стыдясь слез. Он просил меня еще и еще рассказывать о брате, которого горячо любил и которому давно простил все его прегрешения. Затем мы встали у тела Олд Дэта и до утра читали заупокойные молитвы.

Ранним утром мы взяли седло Олд Дэта, уединились в палатке и вспороли его по швам. Внутри лежал тонкий и невзрачный бумажник, в котором мы нашли ценные бумаги. Умерший оставил брату значительную сумму денег на счетах в банке, но, самое главное, среди бумаг мы обнаружили карту с планом месторождения золота в Соноре. С той минуты Фред Хартон снова стал состоятельным человеком.

Олерт был жив, но никак не мог прийти в себя после удара прикладом, из-за чего нам пришлось остаться в лагере старателей. Мы с почестями предали тело Олд Дэта земле и поставили на его могиле большой, высеченный из камня крест. Хартон сердечно попрощался с нами и отправился на север. Виннету тоже решил вернуться домой со своими воинами, а негр Сэм уехал в Чиуауа выполнять поручение сеньора Кортесио.

Через неделю и я сумел доставить Олерта в Чиуауа и поручил его заботам брата преподобного Бенито, монаха, слывущего лучшим врачом в северных провинциях Мексики. Как я и надеялся, ему полностью удалось излечить Уильяма, как тело, так и душу. Тем временем я известил отца, и тот сообщил мне, что лично приедет за сыном.

С каждым днем состояние Уильяма Олерта улучшалось. Он теперь и слышать не мог слова «поэт», а самое главное — вспомнил всю свою жизнь до того момента, как Гибсон его похитил. В один прекрасный день, когда я, брат Бенито и Уильям беседовали и строили планы на будущее, в комнату вошел мужчина преклонного возраста. С радостным криком Уильям бросился на шею отцу.

Понадобилась неделя на то, чтобы я сумел во всех подробностях рассказать Олерту-старшему историю погони за Гибсоном. Сидя в удобном кресле, я живописал наши приключения. Увы, нам так не хватало Олд Дэта — мужественного и честного вестмена…

Глава V. ОЛД ФАЙЕРХЭНД

Приведя свои дела в порядок, Фред Хартон попросил меня сопровождать его в поисках месторождения, отмеченного на карте Олд Дэта. Я без колебаний согласился. Можно было бы очень долго рассказывать о том, что мы пережили, но эта книга посвящена Виннету, а его с нами не было, поэтому я ограничусь лишь сообщением, что после длительных поисков, скитаний по пустыням и прериям, частых сражений и опасных приключений нам удалось найти бонансу. В благодарность за помощь Фред взял меня в долю, но я не собирался постоянно пользоваться его щедростью, поэтому продал свой золотоносный участок и с лихвой вернул все, что потерял во время кораблекрушения. Простившись с Хартоном, я отправился на Рио-Пекос в пуэбло апачей, где меня приняли как вождя и брата, но Виннету, к моему сожалению, был в отъезде. Индейцы просили меня подождать, но так как Виннету объезжал подвластные ему племена и должен был возвратиться не раньше, чем через полгода, я решил не терять времени и отправился в Сент-Луис через Колорадо и Канзас. По пути ко мне присоединился англичанин по имени Эмери Ботуэлл, с которым впоследствии, как узнает со временем читатель, судьба сведет в меня в песках Сахары.

Все, что мне довелось пережить раньше с Виннету, потом с Фредом Хартоном, а теперь с Ботуэллом, стало достоянием гласности, и когда я наконец-то добрался до Сент-Луиса, меня поразило, насколько там было известно имя Олд Шеттерхэнд. Старый добрый мистер Генри ворчливым тоном нахваливал меня:

— Вы только полюбуйтесь на него! За один месяц с ним случается больше приключений, чем с другими за двадцать лет жизни. Выйти невредимым из любой передряги ему так же легко, как выпить стакан воды; он утер нос самым знаменитым вестменам, нарушает писаные и неписаные законы Дикого Запада, щадит и прощает врагов, а потом удивляется, что все только о нем и говорят. Даю вам честное слово: рядом с вами меркнет даже слава самого Олд Файерхэнда, а ведь он раза в два старше вас. Я рад вашим успехам, дорогой мой гринхорн, потому что именно я направил вас по этому пути. Постойте, сейчас я вам кое-что покажу.

Мистер Генри открыл шкаф с ружьями, достал оттуда первый собственного изготовления многозарядный штуцер и попросил меня опробовать его. Я был в восторге от скорострельности и точности боя, но снова заметил, что распространение столь совершенного оружия не принесет добра ни людям, ни животным:

— Нельзя выпускать джинна из бутылки. Вы представляете, сколько жизней может унести ваш штуцер, попади он в преступные руки?

— Знаю, знаю, — проворчал в ответ старик. — Вы мне уже все уши прожужжали. Я не собираюсь наводнять моими штуцерами весь Дикий Запад. Пока я изготовил только один и дарю его вам. Надеюсь, он не попал в плохие руки? Вы уже прославили мой «старый флинт», теперь сделайте то же самое и с этим куском железа. Надеюсь, что он вам послужит в прериях по ту сторону Миссисипи.

— Безусловно, дорогой мистер Генри! Но я пока не могу принять ваш дар.

— Это еще почему?

— Потому что я еду не на Дикий Запад.

— А куда?

— Сначала домой, а потом в Африку.

— Вы сказали, в Африку? — воскликнул он, забыв закрыть рот от изумления. — Да вы совсем рехнулись! Уж не хотите ли вы стать негром или готтентотом?

— Нет ни малейшего желания, — ответил я, посмеиваясь над запальчивостью мистера Генри. — Я обещал мистеру Ботуэллу, что мы встретимся с ним в Алжире, где живут его родные. А оттуда рукой подать до Сахары, куда я хочу завернуть.

— Чтобы стать жертвой львов и гиппопотамов?

— Полноте, гиппопотамы не питаются мясом и не живут в пустыне.

— А львы?

— Их тоже в Сахаре нет. Животным для жизни необходима вода.

— Я и без вас знаю, что, в отличие от человека, пива они не пьют. Но есть еще одна загвоздка. Это правда, что в Алжире говорят по-французски?

— Да.

— А вы говорите по-французски?

— А как говорят в пустыне?

— По-арабски.

— Вот вам и причина не ехать в Сахару. В арабском-то вы ничего не смыслите.

— Профессор, учивший меня, считается лучшим знатоком арабского в своей стране.

— У вас на все готов ответ! Однако, думаю, есть одно препятствие, которое вам так просто не преодолеть.

— Какое же?

— Деньги. Вы бедны, как церковная мышь.

— Вы ошибаетесь. Золотоносный участок принес мне хороший доход, банкир Олерт тоже не поскупился, да и у мистера Тейлора я заработал неплохо. Так что деньги у меня есть.

— Тогда бегите в вашу Сахару! — вскричал разгневанный мистер Генри. — Я, наверное, никогда не смогу понять человека, которого тянет в пески. Вокруг песок, один песок и миллионы песчаных блох. Разве вы верблюд, что вам так хочется в пустыню? Чем вам здесь не нравится? А вдруг вы не сможете вернуться и мы больше никогда не увидимся?

Старый оружейник бегал по мастерской, что-то с возмущением бормоча и размахивая руками. Однако вскоре его врожденная доброта взяла верх над негодованием, и, встав передо мной, он спросил:

— А в пустыне вам понадобится флинт?

— Да.

— А штуцер?

— Еще больше.

— Тогда берите то и другое и убирайтесь с глаз моих долой. Уходите подобру, не то я выгоню вас взашей. Вы… вы упрямый африканский осел!

Он сунул мне в руки оба ружья, вытолкал за порог и захлопнул за мной дверь. И пока я растерянно оглядывался по сторонам, не зная, что делать, он выглянул в окошко и миролюбиво спросил:

— Вы придете ко мне вечером?

— Если вы меня пригласите.

— Вот и хорошо. Я приготовлю вашу любимую пивную похлебку. А теперь — марш отсюда.

Когда несколько дней спустя мы с ним прощались, он взял с меня клятву, что я вернусь не позже, чем через шесть месяцев, несмотря ни на какие непредвиденные обстоятельства. Мне удалось сдержать слово, и через полгода я снова был в Сент-Луисе. Мистер Генри очень обрадовался, когда узнал, что оба ружья сослужили мне службу в сражении со знаменитой шайкой разбойников, наводившей ужас на жителей оазисов и грабившей караваны в самом сердце Сахары. Он сообщил мне, что во время моего отсутствия его навестил Виннету, который просил меня приехать в охотничьи угодья апачей в Сьерра-Бланка.

Горя нетерпением, я отправился в путь и через три недели отыскал лагерь апачей. Виннету пришел в восторг от штуцера мистера Генри, но, считая оружие своеобразным амулетом хозяина, наотрез отказался опробовать его на охоте.

Апачи устроились в Сьерра-Бланка основательно, чтобы охотой обеспечить себя мясом на зиму. На сочных травах в предгорьях паслись подменные лошади, среди которых выделялся вороной жеребец, при виде которого я буквально открыл рот от изумления. Оказалось, что Виннету специально привел его сюда, чтобы сделать мне подарок. Объезженный и выученный на индейский манер конь быстро привык ко мне. Я назвал его Сволоу, то есть Ласточка. Действительно, прекрасное, благородное животное мчалось по прерии как птица.

По окончании охоты Виннету собрался к племени навахо, чтобы уговорить их заключить мир с индейцами ниеро4. Я решил было ехать вместе с ним, но судьба распорядилась иначе: за два дня до нашего отъезда мы повстречали людей, перевозивших калифорнийское золото. Испугавшись поначалу при виде не одной сотни краснокожих, они мгновенно успокоились, услышав имена Виннету и Олд Шеттерхэнда, хорошо известные даже в этих местах, и обратились ко мне с просьбой проводить их за хорошее вознаграждение до форта Скотт. Мне не хотелось разлучаться с Виннету, но он, гордый за меня и мою добрую славу, настоял на том, чтобы я все-таки оказал доверившимся мне людям эту маленькую услугу. Потом из форта Скотт я мог прямиком проехать до прерии Гревел, к западу от Миссури, и отыскать там Виннету.

Путешествовать по прерии всегда небезопасно, а с караваном мулов, груженных золотым песком, — втройне. Скажу только, что меня неизменно выручали из беды Сволоу и штуцер мистера Генри. В конце концов нам удалось благополучно добраться до форта Скотт, а оттуда я уже один двинулся в путь через Канзас и Небраску, где хозяйничали индейцы сиу3, от которых мне не один раз пришлось удирать. Именно там я по-настоящему оценил подарок Виннету.

Мой путь пролегал через земли, где недавно нашли нефть и где, как грибы после дождя, росли поселки белых. Поэтому я отклонился немного в сторону, чтобы заехать в одно из таких поселений, приобрести в магазине необходимые мне вещи и пополнить огневой запас, изрядно истощившийся за время моего путешествия. Ближе всех ко мне был Нью-Венанго, расположенный, как я знал, в одном из многочисленных оврагов, которые местные жители называют bluff — то ли потому, что склоны там очень крутые, то ли потому, что там собрались сплошные обманщики6. Я долго рыскал по равнине, усеянной желтыми цветами, до боли в глазах вглядывался в даль, но не встречал даже намека на овраг.

Я уже почти потерял надежду попасть в поселок к ночи, когда вдруг Сволоу фыркнул, предупреждая меня о приближении людей. Натянув поводья, я остановил коня и оглянулся: два всадника мчались ко мне слева. Один из них был мальчик, что для прерии было крайне редким и удивительным.

Может, это были поселенцы, на свой страх и риск захватившие пустующие земли и вынужденные постоянно сражаться с индейцами, на чьи земли они посягали? Или богатые северяне, пустившиеся на поиски приключений в стремлении любым путем удовлетворить собственное тщеславие? А может… Мне внезапно вспомнились предания краснокожих о «духе прерий», который принимает облик людей и зверей, чтобы заманить бледнолицых в гиблые места.

Недоумевая и не зная, чего мне ожидать от встречи с удивительными незнакомцами, я осмотрел себя и убедился, что внешне я больше похож на бродягу, чем на джентльмена. Мокасины просили каши, брюки лоснились от толстого слоя жира, так как я перенял обычай охотников использовать их за едой вместо салфетки. Потертая кожаная куртка висела на мне мешком и, хотя прекрасно защищала от дождя и ветра, придавала вид пугала. На голове была некогда роскошная бобровая шапка, но со временем шкурки растянулись и вытерлись так, словно их топтало копытами стадо бизонов.

К счастью, я находился между Блэк-Хилс и Скалистыми горами, а не в ложе театра, поэтому смущаться и переживать из-за моего внешнего вида не имело смысла. Я еще оглядывал себя, когда всадники приблизились ко мне. Мальчик приветственно взмахнул рукояткой хлыста и воскликнул тонким, звонким голосом:

— Добрый день, сэр! Что вы так тщательно ищете на себе?

— Здравствуйте, молодой человек! Эта куртка давно уже заменяет мне латы, вот я и пытаюсь привести ее в порядок, чтобы ваш внимательный взгляд ненароком не ранил меня.

— Разве на вас нельзя смотреть?

— Почему же, конечно, можно. Но тогда и я отвечу вам тем же.

— Рыцарь в бобровом шлеме и кожаных латах достоин уважения. Можете поднять свое жуткое забрало и смотреть на меня сколько угодно.

— Премного благодарен. Но в вас я не вижу ничего примечательного: вы чистые и опрятные джентльмены и добропорядочные граждане, в то время как я… — не закончив, я поднял мустанга на дыбы и заставил его развернуться на задних ногах. — Рассмотрите меня со всех сторон. Как я вам нравлюсь на лошади и в натуральную величину?

— А это моя визитная карточка, — рассмеялся мальчик и тоже вздыбил коня. — Вот мы и представились друг другу. А теперь скажите, нравлюсь ли я вам?

— Очень. Должен признаться, что в прерии и на коне вы выглядите недурно. А как вам показался я?

— Вы были бы вполне в моем вкусе, если бы сменили костюм, а пока вы в таком виде, к вам даже страшно приближаться.

— Удивительно, такой неряха — и прекрасный наездник, — пробормотал спутник мальчика с явным расчетом, что я услышу. Он не отводил жадного взгляда от моего коня.

Я пропустил мимо ушей явное оскорбление и ответил мальчику, который показался мне более воспитанным.

— Ваши опасения справедливы, сэр. В оправдание я могу сказать только то, что прибыл из мест далеких и диких.

— Диких? Значит, вы здесь чужой?

— Настолько чужой, что весь день безрезультатно ищу номер нужного мне дома.

— Тогда следуйте за нами, и вы убедитесь, что эти места не столь уж и дики.

Он пустил лошадь сначала рысью, а потом галопом. Сволоу, несмотря на то, что ему пришлось скакать с рассвета, мчался следом с необыкновенной легкостью. А когда мальчик принялся нахлестывать своего коня, умное животное поняло, что его вызывают на состязание, и полетело, как ветер. Отставший от нас маленький наездник остановился и воскликнул:

— У вас великолепная лошадь, сэр! Может, продадите ее?

— Ни за какие деньги, — ответил я, разворачивая Сволоу. — Этот мустанг так часто спасал мне жизнь, что я не расстанусь с ним и за мешок долларов.

— Я вижу, его объезжали индейцы, — заметил мальчик, со знанием дела разглядывая скакуна. — Откуда он у вас?

— От Виннету. Если вы слышали, это вождь апачей. Я с ним встретился на Рио-Суаве.

Мальчик с изумлением перевел глаза на меня.

— От Виннету? Слышал ли я о нем? Да это самый знаменитый индеец от Соноры до округа Колумбия. Глядя на вас, не скажешь, что вы знакомы с такими людьми.

— Почему же?

— Я принял вас за геодезиста или кого-то в этом же роде. Правда, среди них бывают смелые и находчивые люди, но чтобы идти к индейцам, этих качеств недостаточно. Судя по вашему красивому оружию и по тому, как вы сидите на коне, вы не траппер.

— Я и не скрываю, что выезжаю на охоту только по выходным и праздникам. А оружие у меня действительно неплохое. Его смастерили на главной улице в Сент-Луисе. Там, если у вас есть деньги, можно купить хорошее ружье или пистолет.

— Хорошее у вас оружие или плохое, можно проверить только в деле. Что вы скажете об этом пистолете?

Мальчик наклонился и выхватил из седельной кобуры что-то старое и ржавое. Приглядевшись, я понял, что из этой железки когда-то действительно стреляли, но теперь положиться на нее мог бы только сумасшедший.

— Безусловно, вещь историческая. Он достался вам от прадедушки? Но хороший стрелок и сегодня может попасть из него в цель. Мне приходилось видеть индейцев, которые прекрасно стреляли даже из кремневых ружей.

— А они смогли бы сделать вот так?

Он дал шпоры коню, отъехал от меня на десяток шагов и выстрелил. Пуля свистнула у моего уха, и я, ошеломленный неожиданностью, увидел, как падает на землю желтый цветок, которым я украсил мой потертый головной убор. Дерзкий мальчик, по-видимому, устроил мне экзамен, чтобы составить себе мнение о странном незнакомце, приехавшем из прерии.

— Попасть в цветок с десяти шагов смогут многие, — хладнокровно ответил я, сдерживая вскипающее во мне раздражение. — Вы же должны помнить, что под шапкой у человека находится голова, и, прежде чем использовать ее в качестве мишени, следовало спросить разрешения у владельца. Если вы не избавитесь от привычки хвастаться своей меткостью и палить в незнакомых вам людей, в один прекрасный день вам придется горько раскаяться.

— Почему же? — раздался голос за моей спиной. Спутник мальчика, сидевший на крупной, тяжелой лошади, отстал от нас во время скачки и только сейчас подъехал. В его речи чувствовалось желание унизить собеседника. — Невелика беда, если в один прекрасный день он продырявит потрепанную шапку, а заодно и пустую голову чужака.

Я бросил на него быстрый взгляд: худой, с длинной и тонкой шеей, на лице застыло злое выражение. Не желая, чтобы ребенок присутствовал при ссоре двух мужчин, я снова не обратил внимания на наглость янки. Однако мальчик неправильно истолковал мое молчание, и на его лице промелькнула пренебрежительная гримаса.

Встреча с взрослым и ребенком в прерии показалась мне весьма странной, и, если бы мне довелось прочесть об этом в романе, я бы заподозрил автора в неискренности и желании напустить романтического туману. Тем не менее все произошло именно так, как я описываю. Вероятно, где-то поблизости находилось крупное поселение белых, и воинственные племена индейцев давно не показывались в этих местах, поэтому, как я себе объяснил, двое бледнолицых осмелились углубиться в прерию. И все же мальчик оставался для меня загадкой, решить которую я был не в состоянии. Чувствовалось, что он знает Запад не понаслышке, что он не играет в вестмена, а действительно вырос в необыкновенных условиях и с детства впитал обычаи и дух прерии.

Он скакал на полкорпуса впереди меня, и заходящее солнце озаряло его фигуру золотистыми лучами. Смуглое лицо с юношески мягкими и округлыми чертами излучало волю и энергию, а в каждом его движении угадывались самостоятельность и уверенность в себе, хотя на вид ему можно было дать не более пятнадцати лет. Я с любопытством поглядывал на него, вспоминая прочитанные в молодости рассказы и повести о мужестве и силе духа жителей Дикого Запада. В той литературе, не имеющей ничего общего с реальностью, даже дети выглядели титанами стойкости и бесстрашно выступали навстречу опасности. И все же я был убежден, что самоуверенность юноши шла не столько от его характера, сколько от туго набитого кошелька, иначе он не стал бы спрашивать у меня с таким пренебрежением, за сколько я готов уступить Сволоу.

Внезапно он натянул поводья, чтобы я поравнялся с ним, и спросил:

— Вы направляетесь в Нью-Венанго?

— Да.

— И конечно же, вы путешествовали по прерии?

— Разве по мне это незаметно?

— Но вы не вестмен.

— Вы настолько проницательны, что смеете судить о человеке по его внешности?

— Вы европеец.

— Вы хотите сказать, что мой английский выдает во мне иностранца?

— Да. Но не расстраивайтесь, — в его голосе зазвучало снисхождение, — я сам не чистокровный англосакс. Моя мать была индеанкой из племени ассинибойнов.

Так вот чем объяснялись своеобразные черты его лица и смуглый оттенок кожи! Судя по его словам, мать умерла, но отец, должно быть, еще жив. Не всякий вестмен решится связать свою судьбу с судьбой индеанки, на подобный шаг отваживались только исключительные личности, а если еще учесть, что мальчик воспитывался среди белых и ни в чем не нуждался, то я заключил, что его рождению предшествовали необычайные и драматические события. Теперь я чувствовал к мальчику не просто праздное любопытство.

— Посмотрите туда! — прервал он мои размышления, поднимая вверх руку. — Видите дым, идущий словно из-под земли?

Ах вот оно что! Мы наконец-то добрались до оврага, в котором раскинулся знаменитый город Нью-Венанго и который я тщетно искал весь день!

— Знаете ли вы Эмери Форстера, нефтяного короля здешнего нефтяного королевства?

— Немного. Мой брат женат на его дочери. Я как раз возвращаюсь из Омахи, где безвылазно живет мой братец, и по пути заглянул сюда. У вас есть дело к Форстеру, сэр?

— Да нет, у меня скорее есть дело к лавочнику. Как видите, я пообносился, да и припасы мои подошли к концу. А спросил о Форстере я потому, что уж больно хочется мне хоть одним глазом взглянуть на нефтяного короля.

— Неужели вы его никогда не видели? — вмешался в нашу беседу долговязый янки.

— Не приходилось.

— Перестаньте врать, вы его видите даже сейчас, потому что он едет рядом с вами на моей лошади. Мы не представились друг другу, но в этом нет никакой необходимости. Салонные церемонии в прерии излишни.

— Не могу с вами согласиться, — ответил я, даже не взглянув на наглеца. — По-моему, в прерии введен строгий этикет, по правилам которого положение человека измеряется не туго набитым кошельком, а его личными достоинствами. Ваш юный спутник прекрасно стреляет из допотопной железки, которую он называет пистолетом, но даже самое современное оружие не спасет нефтяного короля на Диком Западе, тем более не спасут его миллионы долларов, лежащие в банковских сейфах. Спросите у первого встречного вестмена из тех, что прежде хватаются за ружье, а потом спрашивают визитную карточку, сколько у него денег на счете, и он поднимет вас на смех. Прерия не Уолл-Стрит, здесь по-другому определяют, чего стоит человек, поэтому, может быть, моя потертая шапка перевесит полдюжины нефтяных скважин. Здесь свои законы вежливости, и тот, кто не уважает других, сам не достоин уважения. Здесь не рынок, и цену человеку назначает не покупатель, а он сам определяет ее с оружием в руке.

Глаза мальчика зажглись любопытством, когда он перевел взгляд с Форстера на меня. По-видимому, ему пришлись по душе мои слова.

— Вы правы, но только отчасти, сэр, — счел нужным поправить меня юноша. — Наверняка среди вестменов есть люди, обладающие огромным состоянием. Вам приходилось когда-нибудь слышать имя Олд Файерхэнда?

— Мы с ним еще не встречались, — уклончиво ответил я. — Я сам мог бы назваться каким-нибудь «хэндом».

— Назваться может каждый, но слава приходит не ко всем. Виннету, с которым вам посчастливилось познакомиться, и Олд Файерхэнд принадлежат именно к тем людям, о ком я говорю. Они знают все ущелья в горах и могли бы провести вас к месторождениям золота и серебра, стоимость которых трудно оценить. Я глубоко сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них согласился поменяться местами с нефтяным королем.

— Прекрати, Гарри, — перебил его Форстер. — Надеюсь, что ты сравниваешь их не со мной.

Мальчик ничего не ответил, а я произнес, упрямо не глядя на янки:

— В том, что из-под земли брызнула нефть, нет заслуги дельца, он никогда не рискнет жизнью ради своих сокровищ. Настоящий вестмен, найдя золотую жилу, никогда не променяет ее на свободу, и вы сами, молодой человек, только что подтвердили мою правоту. А вот мы и у оврага. Ведите же меня дальше.

Внизу, в огромном овраге, раскинулся поселок нефтяников. К отвесным склонам прижимались бараки, склады и выстроенные с претензией на роскошь дома хозяев. Тут и там торчали уродливые вышки над скважинами. Рабочие, словно муравьи, суетились вокруг буровых, а рядом горами громоздились налитые нефтью бочки.

— Добро пожаловать, сэр, — сказал Гарри. — Там по другую сторону реки вы найдете магазины, харчевню и постоялый двор. Где-то здесь начинается спуск. Он довольно крутой, и вам придется спешиться, но можете не беспокоиться — шею вы не свернете.

Он легко соскочил с седла, я последовал его примеру.

— Лучше возьмите лошадь под уздцы, — посоветовал мальчик тоном человека, привыкшего к тому, что к его словам прислушиваются.

— Сволоу спустится сам, — ответил я. — Показывайте дорогу.

Гарри вел свою лошадь впереди, успокаивая ее голосом, в то время как мой мустанг следовал за мной без понуканий. Форстер медленно шагал позади нас, выверяя каждое движение, разительно отличаясь этим от мальчика, — он то осторожно перебирался с камня на камень, то чуть ли не повисал на узде коня. Спустившись, мы снова впрыгнули в седла, и я хотел было распрощаться, предполагая, что Форстер и Гарри направятся домой.

— Если вы позволите, — подозрительно любезно вдруг произнес Форстер, — мы проводим вас к магазину. Нам будет о чем потолковать.

Хотя мне не о чем было толковать с Форстером, я не стал отказываться от их общества, потому что мальчик мне понравился и хотелось подольше побыть с ним. Не подозревая подвоха, я спрыгнул у входа в барак с вывеской «Все для всех. Номера и товары» и направился к двери, но тут же остановился: Форстер уже держал Сволоу под уздцы.

— Я покупаю у вас эту лошадь. Сколько вы за нее хотите? — спросил янки с ухмылкой.

— Она не продается.

— Даю вам двести долларов.

Я засмеялся ему в ответ.

— Двести пятьдесят, — прибавил он, уверенный, что деньги покупают все.

— Не трудитесь понапрасну, сэр.

— Триста, — не унимался Форстер.

— Сэр, я вам уже сказал: лошадь не продается.

— Триста! А еще я оплачу все, что вы купите в этом магазине.

— Неужели вы считаете, что человек, путешествующий по прерии, продаст коня, без которого ему грозит верная смерть?

— Я дам вам в придачу и мою лошадь. Соглашайтесь!

— Да кому нужна ваша кляча? Она не стоит даже потертой шапки на моей пустой голове.

— Мне нравится ваш конь, и он должен стать моим! — Форстер явно терял терпение.

— Охотно верю, что он вам нравится, но вашим он не станет. У вас не хватит денег, чтобы заплатить за него.

— У меня не хватит денег?! — он бросил на меня уничтожающий взгляд. — Вы что, оглохли? Меня зовут Эмери Форстер! Да здесь любой человек подтвердит, что я могу заплатить за тысячу таких мустангов.

— Мне наплевать, богаты вы, как Крез, или бедны, как церковная мышь. Обратитесь к барышнику и приобретите у него лошадь по средствам, моего вам все равно не купить.

— Вы нахал и негодяй! Оборванец, у которого ноги выглядывают из дыр в сапогах, должен радоваться, что ему не придется воровать или грабить, чтобы купить новую обувь!

— Плевать мне, что вас зовут Эмери Форстер! Попридержите язык! Вы сказали, что невелика будет потеря, если вдруг пулей продырявят мою шапку, да заодно и голову. Если я вам сделаю дырку в голове, потеря будет не больше.

— Поубавьте прыти! Здесь вам не прерия, где любой бродяга или грабитель чувствует себя вольготно и безнаказанно. В Нью-Венанго единственный хозяин я, а кто меня не слушается подобру-поздорову, послушается по принуждению. Я назвал последнюю цену. Отдаешь коня или нет?

Любой уважающий себя вестмен давно бы ответил выстрелом на притязания Форстера, но я, будучи человеком незлобивым, лишь забавлялся, глядя на то, как он выходит из себя. Кроме того, я, щадя ребенка, воздерживался от применения силы. Будь Форстер один, я бы с ним разговаривал по-другому.

— Нет, — ответил я спокойно и уверенно. — Отпустите коня!

С этими словами я протянул руку к поводьям, которые судорожно сжимал в руке Форстер, но он, с неожиданной для меня силой, выбросил вперед левую руку и толкнул меня так, что я еле устоял на ногах. Вслед за этим уверенный в своей безнаказанности нефтяной король вскочил в седло и крикнул:

— Эмери Форстер может купить коня даже тогда, когда его не продают. Я мог бы взять твою лошадь даром, но я благородный человек, поэтому садись на моего коня, он твой. В магазине можешь взять, что хочешь, я оплачу любой счет, а триста долларов ждут тебя в любое время. Поехали, Гарри, с ним больше не о чем толковать.

Не оглядываясь, Форстер отправился прочь, а мальчик остался на месте, пристально разглядывая меня. Убедившись, что я не бросился силой отбивать свою собственность, как, по его мнению, сделал бы любой вестмен, он с презрением процедил сквозь зубы:

— Знаете ли вы, что такое койот?

— Да, — ответил я совершенно спокойно, хотя и догадывался, почему он задает такой нелепый вопрос.

— И что вы о нем думаете?

— Трусливое животное, убегающее от лая собаки.

— Вы так легко ответили на мой вопрос, потому что вы… и есть койот!

Желая выразить свое презрение ко мне, он поднял лошадь на дыбы, повернулся ко мне спиной и поскакал вслед за «единственным» хозяином Нью-Венанго.

Я молчал, так как заранее знал, что Сволоу не останется в руках наглеца. Втайне я надеялся на то, что, пока мустанг будет у Форстера, я смогу еще раз повидать Гарри и, может быть, проникнуть в его тайну. Произнесенные сгоряча слова мальчика нельзя было расценивать как окончательный приговор.

Стоявшие у входа в магазин и прислушивавшиеся к нашей перебранке мужчины оживились. Один из них, рыжий ирландец с лицом пропойцы, подхватил под уздцы лошадь Форстера, привязал ее к коновязи и подошел ко мне с наглой улыбкой.

— Не жалейте о своем скакуне, сэр, — сказал он. — Вы на нем хорошо заработаете. Вы к нам надолго?

— Я не собираюсь здесь задерживаться. А вы случайно не владелец «Номеров и товаров»?

— Он самый, к вашим услугам. Остановитесь в моих номерах и получите все, что только ваша душа пожелает. Можете хлестать бренди, покуда у вас остаются денежки, а как только они кончатся, я помогу вам поправить дела.

— Это как же?

— Сейчас все объясню, сэр. Вы можете остаться у меня не только сегодня, завтра и послезавтра, но в навсегда. Я как раз ищу слугу, который, получив пинка под зад, не торопится отвечать тем же обидчику. Если ты торговец или кабатчик, то честь не всегда приносит выгоду, скорее даже вредит. Я только что видел, что смолчать вам не трудно. Поработайте у меня, пинки будете получать не каждый день, а на чаевых заработаете.

Конечно, следовало бы ответить хорошим ударом на подобную наглость, но его предложение не разозлило, а рассмешило меня. Я молча зашел в магазин и так же молча отобрал необходимые мне вещи. Когда я спросил о цене, торговец с изумлением воззрился на меня и воскликнул:

— Неужели вы не слышали, что Эмери Форстер обещал за все заплатить? Поверьте, он сдержит слово, и вы можете взять все, что у меня есть, даже если у вас нет ни цента.

— Премного благодарен, но мне придется отказаться. Я привык за все покупки платить сам. Тем более, что я не собираюсь пользоваться деньгами конокрада.

Лавочник попытался что-то возразить, но, увидев горсть золотых монет, которую я достал из-за пояса, поглядел на меня с внезапным уважением. И все-таки по обыкновению заломил несусветную цену. Начался торг, где выигрывает тот, у кого больше хитрости и напористости. В конце концов мы сговорились, и за немалые деньги я стал обладателем нового трапперского костюма, запаса бекона, кофе, бобов и увесистого мешочка с порохом и пулями.

Тем временем стало смеркаться, на долину опустилась кромешная тьма, и, поскольку мне не хотелось оставаться в душной комнате, которую мне предложили, я забросил за спину мешок со всеми моими припасами и пожитками и вышел во двор в намерении навестить Форстера и преподать ему урок «права прерии».

Проходя мимо речки, змеившейся между отвесных стен оврага, я обратил внимание на резкий запах нефти. Чем ближе я подходил к реке, тем сильнее пахло: по-видимому, вода несла огромное количество опасного горючего. Хотя я впервые попал на нефтяные разработки, мне сразу показалось, что нефтяной король так же беспечен, как и невоспитан.

Я прошел через черную шеренгу бараков и повернул к дому Форстера, где с веранды лился свет. Там, удобно расположившись в плетеных креслах, изысканное местное общество предавалось беззаботной беседе. Подойдя к забору у дома, я услышал тихое фырканье. Я знал, что никто чужой не сможет ввести Сволоу в конюшню, поэтому конюхам Форстера пришлось оставить его во дворе и привязать к деревянной решетке веранды. Перепрыгнув через ограду, я ужом прополз между стеной дома и кустами, подкрался к лошади и осмотрелся: в двух шагах от меня в гамаке лежал Гарри, рядом с ним в кресле развалился Форстер. Не спуская с них глаз, я приторочил мешок с пожитками к седлу и прислушался.

— Мне кажется, ты ошибаешься, дядя. То, что ты хочешь сделать, бессмысленно, мало того, это — преступление…

— Ты собираешься учить меня, как вести дела? — перебил его Форстер. — Суди сам: цены на нефть упали так низко только потому, что ее добывают с избытком. А если кто-то из нас позволит нефти в течение месяца вытекать свободно, цены резко повысятся, и мы сделаем, поверь мне, очень хороший бизнес. Члены нашего картеля уже приняли решение, остается выполнить его и сорвать куш. Я выпущу нефть прямо в речку, а за то время, пока цены будут расти, мы набурим новых скважин в верховьях реки. Бочек у меня хватает, и я смогу отправить на Восток такое количество нефти, что мы заработаем не одну тысячу долларов.

— Но это нечестно! А конкуренты? В их руках богатые месторождения, и они немедленно затопят рынок нефтью. Вы разбудите спящего медведя, справиться с ним потом будет трудно. К тому же запасов, накопленных в Соединенных Штатах, хватит на целый год.

— Ты преувеличиваешь, Гарри, спрос на нефть велик и станет еще больше. Тебе трудно понять, насколько я прав, потому что ты еще слишком молод и часто ошибаешься в суждениях.

— Ты так считаешь, дядя?

— А разве ты сам не признал, что ошибся в том вестмене, или кто он там? Никогда бы не подумал, что тебе может нравиться такое общество.

Даже в неярком свете свечей было видно, как вспыхнул Гарри. Помолчав, он сдержанно ответил:

— Я вырос именно в таком обществе, и тебе это прекрасно известно. До сих пор я жил в глуши, в лесах и прериях, и мне пришлось бы презирать собственного отца, если бы я гордо отвернулся от «такого общества» только потому, что там не принято носить фраки и цилиндры. Согласен, внешний вид у них не из лучших, но среди них встречаются люди, которым многие ваши джентльмены и промышленные короли и в подметки не годятся. И сегодня я не ошибся, я ведь сказал, что мне только показалось вначале, что он настоящий вестмен.

Форстер открыл было рот, чтобы ответить ему, но не успел вымолвить ни слова. Раздался страшный гул, земля задрожала под ногами. Я посмотрел в сторону в с ужасом увидел, что в верхней части долины, там, где рабочие бурили скважины, в небо поднялся огромный огненный факел. Пылающая нефть падала на землю и растекалась во все стороны с невероятной скоростью. В нос ударил резкий запах гари.

Мне уже приходилось наблюдать это жуткое зрелище, когда огненная река пожирает все на своем пути, а раскаленный, словно пылающий, воздух испепеляет легкие. Огромным прыжком я преодолел расстояние, отделявшее меня от веранды, и крикнул оцепеневшим от страха людям:

— Тушите лампы и свечи! Немедленно! Из скважины ударила нефть, а вы не запретили разводить огонь. С нефтью идет газ, поэтому тушите свечи, иначе через минуту вспыхнет вся долина.

Я метался от одного канделябра к другому, но свечей было так много, что я все равно не успел бы их погасить. К тому же и в других домах ярко горели окна. На раздумье не оставалось времени.

— Люди, спасайтесь, бегите отсюда! Постарайтесь выбраться из долины! — кричал я.

Не думая больше ни о ком, я схватил Гарри и прыгнул с ним в седло. Не понимая, что происходит, мальчик не мог оценить размеры опасности и яростно брыкался и извивался всем телом, пытаясь освободиться, но я держал его железной хваткой, и вскоре он утих. Сволоу птицей мчался вдоль реки, подгоняемый не столько шпорами, сколько инстинктом. Я рассчитывал повернуть на тропу, по которой мы спустились в долину, но стена огня уже преграждала нам путь.

— Где выход из долины? — спросил я мальчика.

— Пустите меня, — простонал он в ответ. — Мне не нужна ваша помощь, я сам справлюсь.

Он снова попытался освободиться, но я только крепче сжал его и продолжал вглядываться в отвесные скалы впереди нас в надежде найти путь к спасению. Тщетно. Скалы смыкались, между ними бурлила река, с трудом прокладывая себе дорогу среди камней, не оставляя даже узкой щели. Внезапно я почувствовал, что мальчик прекратил сопротивление, и услышал его слова:

— Что вы собираетесь сделать со мной? Немедленно отпустите меня, иначе я убью вас!

В его небольшой, еще полудетской руке блеснул мой нож, который он исхитрился выхватить из-за моего пояса. В следующее мгновение острое, как бритва, лезвие уперлось мне в живот. Уговаривать и переубеждать мальчика не было времени, одним движением я перехватил руку Гарри и сжал ее так, что хрустнули кости.

Опасность нарастала с каждой минутой. Огненный поток достиг складов, с оглушительным грохотом начали взрываться бочки с нефтью, превращая все вокруг в море огня, разливающееся с огромной скоростью и затапливающее всю долину. Воздух стал горяч и удушлив, дыхание перехватило. Мне казалось, что нас бросили на гигантскую раскаленную сковородку, в легкие при каждом вдохе впивались тысячи игл. Голова шла кругом, и я не потерял сознания только потому, что ответственность за жизнь мальчика неожиданно придала мне силы.

— Вперед, Сволоу! — хриплым, еще слышным шепотом понукал я коня.

Жар обжигал губы. К счастью, конь и без понуканий несся сломя голову и без труда вынес бы нас в безопасное место, если бы на нашем пути не встали непреодолимые скалы. «В реку!» — пронеслось у меня в мозгу, и я, пришпорив и без того обезумевшую лошадь, направил ее в пенившийся рядом поток. Вода сомкнулась над нами, освежила наши опаленные тела и придала новых сил. Спина Сволоу выскользнула из-под меня, но это было уже неважно — река несла горящую нефть и огонь нагонял нас. Никогда в жизни мне не приходилось плыть так быстро. Я даже не плыл, а, работая одной рукой и ногами, выбрасывал тело из воды, чтобы тут же снова погрузиться в нее. Второй рукой я придерживал мальчика, потерявшего сознание и судорожной хваткой тонущего человека вцепившегося в мою одежду.

Отблески огня просвечивали реку до дна, и по нему шли дьявольски красивые отблески, при виде которых ужас охватил меня. Вдруг рядом послышалось фырканье. «Сволоу, мой верный мужественный товарищ, ты не бросил нас! А вот и берег… Там я опять сяду в седло…»

Выбравшись из воды, я взгромоздил бесчувственное тело Гарри на спину Сволоу, но вспрыгнуть в седло мне недостало сил. Лишь с третьей попытки, призывая на помощь Бога и всех святых, я сумел даже не сесть, а вползти на коня.

Мне уже было все равно, куда мы скачем, я полностью положился на инстинкт животного. Мои глубоко запавшие глаза, казалось, плавились, а свет прожигал мозг. Язык вывалился из почерневших губ, тело превратилось в уголья, еще немного, и я стану пеплом, который развеется по миру с малейшим дуновением ветра. Конь хрипел и стонал подо мной почти по-человечески. Он мчался вверх по камням, перепрыгивая через расщелины, валун и обрывы, чудом удерживаясь на краю пропасти, а я лежал на нем, обхватив его правой рукой за шею, а левой поддерживая мальчика. Последним, неимоверно большим прыжком конь вынес нас на равнину и остановился. Я медленно сполз на траву и замер, жадно глотая свежий воздух, не в силах пошевелиться.

Отдышавшись, я встал на ноги, преодолевая боль в обожженном теле, и обнял верного Сволоу за шею. Я целовал его, как жених целует невесту в минуту счастья.

— Спасибо тебе, спасибо! — бормотал я коню, дрожавшему всем телом от усталости. — Ты спас нас обоих!

Небо горело кровавыми отблесками, сплошной стеной стояли над долиной густые черные, с пурпурным отливом клубы дыма. Гарри, бледный как полотно, лежал на траве передо мной, все еще сжимая в руке мой нож. «Он мертв, — с ужасом подумал я. — Он захлебнулся в воде, когда я пытался спасти его от огня!»

Мокрая одежда прилипла к худому телу. Я склонился над ним, откинул волосы с холодного, как мрамор, лба, растер виски и прижался ртом к его губам, чтобы вдохнуть в бездыханную грудь собственную жизнь.

Наконец мальчик вздрогнул, чихнул и задышал. Сердце билось в груди часто и неровно, но все же билось! Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня взором выходца с того света. Но через минуту-другую его мертвый взгляд ожил, и он вскочил на ноги, дико озираясь по сторонам.

— Где? Что случилось? Зачем вы меня сюда притащили? — вскричал он.

— В долине пожар, но вам ничто не угрожает. Мы вне опасности.

Звуки моего голоса и вид дыма и пламени, вырывающихся из долины, привели его в чувство.

— Пожар в долине? Боже мой, там горит! Где же Форстеры?

Вспомнив о том, что его родственникам угрожает смертельная опасность, он накинулся на меня с упреками и оскорблениями:

— Вы подлый трус! Вы койот, бегущий от лая собак! Почему вы не спасли всех? Вы цените только собственную шкуру, поэтому я презираю вас и возвращаюсь к ним.

Он отвернулся от меня и зашагал прочь, но я ухватил его за руку.

— Остановитесь! Вы идете навстречу собственной гибели. Им уже никто и ничто не поможет.

— Отпустите меня! Я не могу иметь ничего общего с трусливым койотом.

Он вырвал руку и бросился бежать, оставив в моей ладони какой-то небольшой предмет. Я поднес его к глазам. Это был перстень, соскользнувший с его пальца. Я побежал за ним, но мальчик уже исчез среди крутых скал. Я не обижался на него, он был еще очень молод, и страшная картина разгула стихии выбила его из колеи, лишила покоя и способности здраво рассуждать, поэтому мне не оставалось ничего другого, как устроиться на траве и дождаться рассвета, чтобы не сломать себе шею, спускаясь в темноте по скалам.

От усталости и пережитого меня била мелкая дрожь. Долина, где все еще бушевал нефтяной пожар, казалась мне преисподней, одежда, прихваченная огнем, расползалась на клочья при малейшем движении. Вытащив из притороченного к седлу мешка новый костюм, я натянул его.

Сволоу лежал рядом, тяжело дыша и не притрагиваясь к траве, которой там было сколько угодно. Но что случилось с жителями долины? Хотя я заранее знал ответ, я не мог уснуть, несмотря на то, что сон и отдых были так необходимы перед дальней дорогой.

Я всю ночь не сомкнул глаз, время от времени вставал и подходил к краю обрыва. Огонь немного утих, но от этого открывавшаяся передо мною картина не перестала напоминать Страшный суд. Из скважины бил фонтан огня высотой в тридцать футов, наверху он рассыпался на отдельные струи и на тысячи искр, пылающим водопадом устремлялся вниз, прямо в реку, превращая ее в поток пламени.

Так продолжалось до утра. Напор нефти несколько уменьшился, и уже можно было без особой опасности для жизни спуститься в долину, где земля и скалы были чернее ночи, огромная, покрытая сажей сковородка, содержимое которой обуглилось по вине невнимательного повара. Из всех бараков, складов и других строений уцелел только один небольшой домик, выстроенный на высоком скальном уступе.

Я направился к нему. У дверей стояло несколько человек, среди них я узнал Гарри. Отважный мальчик не побоялся спуститься туда ночью. Вдруг он взмахнул рукой, показывая на меня, и сразу же один из мужчин скрылся в доме, чтобы с ружьем в руке выйти мне навстречу.

— Стойте! — приказал он угрожающе. — Что вам еще здесь понадобилось? Убирайтесь отсюда, не то получите пулю в лоб.

— Я пришел предложить вам мою помощь, — миролюбиво ответил я.

— Знаем мы вашу помощь, — засмеялся он. Его голос не обещал ничего хорошего.

— Позвольте мне сказать несколько слов Гарри.

— Он не хочет вас видеть, поэтому я не пущу вас к нему.

— Но я хочу кое-что отдать ему.

— Не лгите! Какой подарок можете сделать вы Гарри? Вы трус и подонок, это вы подожгли нефть!

У меня перехватило дух от такого неожиданного и несправедливого обвинения. В замешательстве я не смог произнести ни слова в свое оправдание, и, по-видимому, мое молчание приняли за признание вины, потому что человек на берегу добавил:

— Вы испугались расплаты? Убирайтесь!

Он вскинул ружье, и я наконец обрел дар речи.

— Вы с ума сошли! Газ взорвался от ваших свечей. Несчастье случилось из-за вашей же беспечности.

— Не пытайтесь оправдаться! Вон отсюда!

— Разве стал бы я с риском для жизни спасать мальчишку, если бы поджег нефть сам?

— Если бы вы на самом деле хотели нам помочь и не сбежали, как последний трус, уцелели бы все. Идите и полюбуйтесь на обгорелые трупы. Это дело ваших рук! Примите же нашу благодарность.

Он выстрелил в меня. Возмущенный до глубины души несправедливым обвинением, я стоял как вкопанный и даже не дрогнул. Именно это обстоятельство и спасло мне жизнь, так как мужчина промахнулся, а пытаясь уклониться, я бы наверняка попал под пулю. Моя рука потянулась к револьверу, чтобы ответить обидчику верным выстрелом, но я сумел сдержаться. Повернувшись к нему спиной, я медленно побрел вверх по тропинке, вскочил на коня и уехал, унося в душе чувство обиды. Когда человека, рисковавшего жизнью ради спасения ближнего, обвиняют в преступлении, ему не остается ничего другого, как молча удалиться.

Несколько дней спустя я добрался до прерии Гревел, где мне целую неделю пришлось ждать Виннету. Я не испытывал недостатка в продовольствии, так как дичь там встречалась на каждом шагу, да и скучать было некогда: вокруг рыскали шайки индейцев сиу, и мне время от времени нужно было спасаться бегством, путать следы и скрываться. Когда мы наконец встретились с Виннету, он, услышав о том, что в прерии хозяйничают краснокожие враждебного племени, предложил мне покинуть негостеприимные края и навестить Олд Файерхэнда.

Я охотно принял приглашение, так как давно мечтал познакомиться с легендарным вестменом. Но путь к нему был небезопасным, в чем мы убедились на следующий же день, увидев следы индейца. Я внимательно осмотрел их. Конь краснокожего, по-видимому, был привязан к колышку, вбитому в землю, и выщипал вокруг всю траву. Его хозяин лежал рядом и играл колчаном со стрелами. Одна из стрел сломалась у него в руке, но он, вопреки обычаям краснокожих, не удосужился собрать обломки. Я поднял их и рассмотрел: стрела предназначалась не для охоты, а для войны.

— Краснокожий вышел на тропу войны, — сказал я, — но он молод и неопытен, иначе он позаботился бы о том, чтобы собрать все щепки и вытащить из земли колышек. К тому же следы его ног меньше следов взрослого мужчины.

Мы еще раз осмотрели отпечатки его ног. Они были четкие, с твердыми, еще не осыпавшимися краями, а примятая трава еще не успела распрямиться.

Мы шли по следу, пока тени не удлинились и не стало смеркаться. Въехав на один из холмов, я вытащил подзорную трубу и глянул в нее. Мне повезло — я сразу же увидел длинную прямую линию, тянущуюся с востока до самой отдаленной точки на западе. Обрадовавшись, я передал трубу Виннету и показал, куда надо смотреть.

— Мой брат знает, что это такое? Это похоже на тропу, но никакое стадо бизонов и ни один отряд краснокожих не оставит в прерии такой след.

Виннету оторвался от подзорной трубы и удивленно посмотрел на меня.

— Знаю, — ответил я. — Это тропа для огненного коня. Еще сегодня мы будем там.

Он снова поднес трубу к глазу, рассматривая приближенные оптикой рельсы. Внезапно он резко спрыгнул с лошади и быстро спустился вместе с конем с холма. Зная, что Виннету не делает ничего без серьезной на то причины, я, не задумываясь, последовал за ним в лощину.

— Там, у дороги, по которой бежит огненный конь, лежат краснокожие воины, — объяснил он мне, когда мы остановились. — Они укрылись за холмом, но я заметил их лошадей.

— Как думает мой брат: что хотят сделать краснокожие? — спросил я.

— Они собираются разрушить дорогу огненного коня.

Мы пришпорили лошадей и поскакали к ним, стараясь держаться в лощинах и не показываться на открытой местности. Предосторожность была явно нелишней: у краснокожих очень зоркий глаз, а кроме того, во время моих путешествий я не раз видел у индейцев подзорные трубы. Цивилизация наступала на примитивный быт коренных жителей Америки, оттесняла их в глушь, но и давала им более совершенные средства для борьбы с белыми. Ружья и револьверы уже не были редкостью, да и другие дьявольские выдумки белого человека все чаще попадали в руки краснокожих.

Приблизившись незамеченными к индейцам на достаточное расстояние, я попросил Виннету подождать меня, а сам, скрываясь в густой высокой траве, пополз на разведку. Мне удалось подобраться к ним так близко, что я смог сосчитать их: тридцать краснокожих в боевой раскраске притаились за холмом у самой железной дороги. Лошадей у них было значительно больше, из чего не составляло труда сделать вывод, что они собирались напасть на поезд и взять богатую добычу.

Внезапно за моей спиной послышалось чье-то тихое дыхание. Выхватив нож, я молниеносно повернулся, готовый схватить противника за горло и всадить клинок ему в сердце. За мной лежал Виннету — он не выносил бездействия и решил прийти мне на помощь.

— Уфф! — еле слышно прошептал он. — Мой брат осмелился подобраться очень близко, но зато он своими глазами увидел индейцев понка из племени суиксов, с их белым вождем Паранохом.

Я с неподдельным удивлением уставился на Виннету.

— Белый вождь?

— Разве мой брат никогда не слышал о Паранохе, жестоком вожде атабасков? Никто не знает, откуда он прибыл к ним, но он был отважным воином, и совет старейшин решил принять его в племя атабасков8. А когда поседевшие вожди ушли в Страну Вечной Охоты, ему отдали трубку мира племени. Он снял скальпы с многих врагов, но затем потерял рассудок, стал обращаться с воинами атабасков, как белые люди обращаются с черными, и вынужден был спасать свою жизнь бегством. Теперь он сидит у костра старейшин индейцев понка и водит их отряды за добычей.

— Мой брат видел его лицо?

— Виннету бился с Паранохом на томагавках, но вероломный бледнолицый сражается нечестно и сумел избежать смерти.

— Я сразу понял, что он предатель. Ведь он собирается остановить огненного коня, чтобы ограбить и убить моих белых братьев.

— Убить и ограбить белых людей? — удивился Виннету. — Но ведь он из их племени! Что сделает мой брат Сэки-Лата?

— Мы подождем и посмотрим, разрушит ли он дорогу огненного коня, а потом поедем навстречу моим братьям, чтобы предупредить их об опасности.

Виннету кивнул в знак согласия. Тогда нередко случалось, что краснокожие и белые грабители пускали под откос поезда, чтобы потом обобрать до нитки их пассажиров. Темнело, и наблюдать за индейцами становилось все труднее. Я попросил Виннету вернуться к лошадям и ждать меня там, он согласился.

— В случае опасности позови меня криком лисицы, и я сразу же приду на помощь.

Он ушел, а я решил воспользоваться темнотой и подкрасться к краснокожим поближе. Медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, я пополз к насыпи, пересек железнодорожное полотно и вскоре увидел тени индейцев. Они тащили к железной дороге большие камни, до меня долетали глухие удары каменных глыб по рельсам и сопение краснокожих.

Не оставалось никаких сомнений, что шайка готовит нападение на поезд. Нельзя было терять ни минуты. Я отполз подальше, вскочил на ноги и помчался к Виннету, на ходу пытаясь определить, откуда появится поезд. К сожалению, я не знал, где мы находимся и когда можно ждать его появления здесь, а чтобы предостеречь машиниста и пассажиров, надо было удалиться на безопасное расстояние.

В волнении я забыл подать Виннету условный знак, и он, не ожидая меня, в последний момент опустил руку с ножом. Мы поняли друг друга с полуслова и мгновение спустя уже сидели в седлах и ровным галопом мчались на восток. Луна еще не взошла, и только бледно мерцающие звезды освещали нам путь.

Следовало отъехать подальше, чтобы грабители не увидели огни приближающегося поезда и не поняли, что их замысел раскрыт. Наконец мне показалось, что мы достаточно удалились от места засады. Спешившись и стреножив лошадей, мы из пука сухой травы приготовили фитиль, посыпали его порохом и, расположившись на одеялах, принялись ждать, напряженно всматриваясь в темноту.

Вдруг вдали показался отблеск огня, вскоре превратившийся в яркий свет, и мы услышали стук колес на стыках. Я вытащил револьвер и выстрелом зажег порох на фитиле. Размахивая горящим факелом, я встал у самых рельсов, пытаясь привлечь внимание машиниста.

Поезд несколько раз пронзительно свистнул, заскрежетали тормоза, цепь вагонов, теряя скорость, остановилась. Я сделал Виннету знак следовать за собой и, не обращая внимания на кондукторов и пассажиров, выглядывающих в окна и двери, побежал к паровозу и громко сказал:

— Немедленно погасите свет!

Служащие железнодорожной компании «Пасифик» — люди сообразительные и наделенные здравым смыслом, они сначала выполняют то, что от них требуют, и только потом задают вопросы. Огни погасли, а из окошка локомотива спросили:

— Какого черта вы нас остановили, сэр? Мы не берем пассажиров в прерии!

— Может быть, когда-нибудь мне и захочется прокатиться с вами, но только не сейчас, когда впереди вас поджидает шайка краснокожих, готовых пустить поезд под откос.

— Что? Тысяча чертей! Если это правда, то лучше парня, чем вы, не найти во всей стране! — воскликнул машинист и спрыгнул на землю. Это был огромный, звероподобного вида усатый мужчина, который, выражая свою благодарность, пожал мне руку так крепко, что я едва не вскрикнул от боли.

Вокруг нас собрались пассажиры.

— Что случилось? Почему стоим? Кто вы? — сыпались со всех сторон вопросы.

Я вкратце рассказал им, что впереди их ждет засада.

— Прекрасно! — рокотал басом машинист. — Мы, правда, выйдем из графика, а может быть, нарушим движение на целые сутки, но зато проучим как следует краснокожих негодяев. Нас не так уж много, но все не робкого десятка и с шайкой справимся. Сколько там краснокожих?

— Тридцать индейцев понка9.

— Хорошо! Мы с ними расправимся в один момент. — Он победно огляделся вокруг и вдруг увидел Виннету. — Боже мой, да ведь это краснокожий!

И машинист, пытаясь на ходу достать револьвер, бросился к Виннету, с гордым видом стоявшему в полный рост поодаль.

— Остановитесь! Это мой друг, который с удовольствием познакомится со смелыми всадниками огненного коня.

— Это другое дело! Позовите его сюда. Как его имя?

— Виннету.

— Виннету? — воскликнул кто-то из толпы, и какой-то мужчина, расталкивая зевак, протиснулся вперед. — Разве Виннету, великий вождь апачей, здесь?

Перед нами встал высокого роста человек, крепкого телосложения, одетый, в отличие от остальных, не как джентльмен и не в форму железнодорожного служащего, а в охотничий костюм. В темноте я не смог разглядеть его лица.

— Виннету не помнит своего друга? — радостно спросил он.

— Уфф! — ответил вождь с такой же радостью в голосе. — Разве Виннету может забыть Олд Файерхэнда, лучшего из охотников прерии? Я много месяцев не видел моего брата, но нс забыл его.

— Олд Файерхэнд? Неужели? Он самый! — посыпались со всех сторон восклицания.

С его именем было связано столько легенд, столько подвигов он совершил, что не было на Западе человека, не слышавшего об Олд Файерхэнде.

— Почему же, садясь в поезд, вы не назвали нам свое имя? Уж мы бы устроили вас получше, чем тех, кого мы только из вежливости и за их деньги согласились везти на Запад, — воскликнул машинист.

— Премного благодарен, сэр, но я вполне доволен своим местом. Пора подумать, что делать с сидящими в засаде индейцами.

Все сразу же столпились вокруг него, будто само собой подразумевалось, что его план окажется лучше любого другого. Я еще раз подробно рассказал о том, что видел.

— Значит, вы друг Виннету? — спросил Олд Файерхэнд, внимательно выслушав меня. — Я трудно схожусь с людьми, но тот, кого уважает Виннету, может всегда рассчитывать и на меня. Вот вам моя рука.

— Он мой брат, — объяснил Виннету. — Мы пили кровь братства.

— Так вы и есть… — произнес Олд Файерхэнд, подходя ко мне вплотную, чтобы лучше разглядеть меня, — тот самый…

— Ты прав, он и есть Олд Шеттсрхэнд, чей кулак валит с ног любого, — закончил за него Виннету.

— Олд Шеттерхэнд! Он тоже здесь! — послышались вокруг возгласы.

— Вы Олд Шеттерхэнд? — воззрился на меня машинист. — Виннету, Олд Файерхэнд и Олд Шеттерхэнд собрались здесь. Трос известнейших воинов Запада! Краснокожим грабителям не уйти от расплаты. Приказывайте, джентльмены, мы беспрекословно подчинимся вам.

— Вот и прекрасно, — сказал Олд Файерхэнд. — Нас достаточно, чтобы перестрелять краснокожих негодяев, вздумавших напасть на нас.

— Проучить их следует, сэр, но зачем же убивать? — возразил я.

— Они ведут себя как дикие звери, — ответил он. — Я слышал, что вы, даже когда вам наносят удар в спину, пытаетесь оправдать врага. Однако я сделан из другого теста. Если бы вам довелось пережить то, что пережил я, вы бы не щадили негодяев. Во главе шайки стоит Паранох, изменник и убийца, а у меня с ним свои кровавые счеты.

— Хуг! Ты сказал правду, — подтвердил обычно мягкий в суждениях Виннету. По-видимому, у него были свои причины, не считаясь с моими доводами, требовать столь сурового наказания.

— Щадить их нельзя, вы правы, — вмешался машинист. — Что же мы предпримем?

— Вам придется остаться у поезда, — сказал Олд Файерхэнд, — иначе, если вас ранят, некому будет вести поезд, но все остальные джентльмены могут и должны принять участие в сражении, чтобы показать негодяям, где раки зимуют, и навсегда отучить их грабить поезда. Мы подкрадемся к ним в темноте и бросимся на них сзади. Главное — сделать все неожиданно, чтобы они не успели даже взяться за оружие. Как только мы покончим с ними, подадим знак огнем, и поезд подойдет, а тем временем мы разберем завалы из камней на рельсах. Кто идет с нами, джентльмены?

— Я! Я! Я! — чуть ли не хором отозвались мужчины. Никто не хотел упустить редкую возможность сразиться с индейцами, чтобы затем рассказывать о своих подвигах друзьям и знакомым.

— Тогда к оружию. Вперед! У нас мало времени. Если мы задержимся, Паранох может заподозрить неладное.

Мы с Виннету встали во главе отряда и повели его в нужном направлении. Мы продвигались бесшумно, ничем не нарушая царившую в прерии тишину. Через час пути пришлось лечь на землю и пробираться вдоль железнодорожной насыпи ползком. Тем временем взошла луна и озарила все вокруг ровным бледным светом. В воздухе, казалось, были разлиты мир и покой, и ничто не предвещало бойни.

Лунный свет был нам на руку, так как уменьшал опасность столкнуться нос к носу со скрывающимися в темноте индейцами. В то же время увеличивалась вероятность, что нас обнаружат. Я чуть ли не на каждом шагу осторожно приподнимался и осматривался, и, как выяснилось, не зря: на вершине ближайшего холма стоял часовой и, не всматривайся он с напряжением в сторону, откуда должен был появиться поезд, непременно заметил бы нас.

Через минуту мы увидели и остальных индейцев, укрывшихся за насыпью. На железнодорожном полотне напротив них высилась гора из огромных валунов, при столкновении с которой поезд непременно сошел бы с рельсов. Позади лежащих в засаде краснокожих стояли их лошади, что лишало нас возможности подкрасться к шайке с тыла: животные непременно учуяли бы нас и предупредили хозяев фырканьем. Поэтому нам пришлось отказаться от первоначального замысла и залечь за насыпью с противоположной стороны дороги.

Однако, прежде чем броситься на негодяев, надо было снять часового — задача исключительно трудная, если учесть, что стоящий на холме краснокожий видел в свете луны малейшую тень и слышал в глубокой тишине любой шорох. Сделать это мог только Виннету, и никто другой. С полуслова поняв, что от него требуется, апач уполз в темноту, а я остался с белыми, напряженно вглядываясь в фигуру часового, истуканом застывшего на вершине. Вдруг я увидел, как часовой взмахнул руками и беззвучно свалился на землю, но через мгновение вскочил на ноги и снова занял свой пост: Виннету прикончил его и, зная, что исчезновение часового вызовет подозрение у индейцев, занял его место.

Я уже собрался было подать знак к нападению, как за моей спиной раздался выстрел: кто-то из пассажиров поезда, непривычный к схваткам, не сумел справиться с волнением и нечаянно нажал курок. Тотчас же мы вскочили на ноги и бросились через полотно на краснокожих, которые, несмотря на неожиданность, не потеряли хладнокровия и метнулись к лошадям, чтобы вырваться из западни, в которой оказались, а затем уж решить, пускаться в бегство или принимать бой.

— Стреляйте по лошадям, — приказал Олд Файерхэнд.

Прогремел залп, индейцы смешались, в небольшой лощине в панике заметались кони и люди. Олд Файерхэнд и Виннету, размахивая томагавками, ринулись на врагов. Как я и ожидал, от остальных белых толку было мало, они палили издали, совершенно не попадая в цель, и сразу же бросились бежать, как только несколько индейцев понка с диким воем атаковали их с фланга.

Я расстрелял все патроны из штуцера, отложил его в сторону и поспешил на помощь Олд Файерхэнду и Виннету, оставшимся наедине с разъяренной шайкой.

Зная хорошо Виннету, я был уверен, что он сумеет справиться со своими противниками, поэтому решил поддержать Олд Файерхэнда, окруженного десятком неприятелей. Знаменитый вестмен напомнил мне старинного рубаку, о каких приходилось читать в юности: он яростно размахивал томагавком, отражая многочисленные удары, сыпавшиеся на него со всех сторон, грива волос развевалась вокруг его непокрытой головы, а на лице, ярко освещенном луной, застыло жесткое выражение, в котором читалась уверенность в победе.

Продираясь сквозь толпу мечущихся краснокожих, я увидел Параноха и попытался пробиться к нему, но он бросился бежать от меня и столкнулся нос к носу с Виннету. Увидев перед собой смертельного врага, апач воскликнул:

— Паранох! Теперь ты не уйдешь от меня! Уста земли жаждут твоей крови, стервятники разорвут твое тело на части, а твой скальп украсит мой пояс.

Он отбросил томагавк, выхватил из-за пояса нож, но ему помешали нанести смертельный удар. И помешал не кто иной, как Олд Файерхэнд. Отбиваясь от напирающих противников, он мельком увидел Параноха и узнал в нем человека, которого ненавидел всеми фибрами души. Встречи с Паранохом он искал долгие годы, и вот теперь судьба неожиданно отдавала врага прямо в его руки. Разбросав, как снопы, наседавших на него индейцев, он встал между Виннету и предводителем шайки и удержал занесенную для удара руку апача.

— Остановись, брат мой! Этот человек принадлежит мне! — воскликнул он. — Ты узнаешь меня, Тим Финетти?

Услышав свое настоящее имя, Паранох застыл на месте. Но, стоило ему бросить взгляд на лицо Олд Файерхэнда, как он мгновенно выскользнул из рук Виннету и, словно стрела, пущенная из лука, помчался в прерию. У меня не было личных счетов с Паранохом, если бы даже он не заслуживал сурового наказания за нападение на поезд, для меня было достаточно того, что белый оборотень является смертельным врагом Виннету. Не раздумывая, я пустился вдогонку.

Волки никогда не гонят свою жертву по прямой. Так и я огромными прыжками мчался наперерез Параноху. Виннету и Олд Файерхэнд тоже кинулись было в погоню, но вождь апачей всегда уступал мне в беге, а знаменитый вестмен уже достиг того возраста, когда состязаний в скорости, где ставкой является жизнь беглеца, лучше избегать. К тому же Паранох оказался чрезвычайно прыток, и расстояние между нами упорно не сокращалось, несмотря на то, что я напрягал все силы.

Какое-то время я слышал за спиной тяжелое дыхание Виннету и Олд Файерхэнда; они отставали все больше, пока не прозвучал наконец голос Виннету:

— Пусть мой брат Олд Файерхэнд остановится. Подлый койот Паранох не уйдет от Сэки-Латы. Еще никто не сумел опередить его, как никто не сумел устоять на ногах после его удара.

Признаюсь честно, хотя я и не падок на лесть, похвала Виннету придала мне сил. Я прибавил ходу, ни на минуту не спуская глаз с Параноха из опасения, что он выкинет один из своих трюков и сумеет скрыться. Со стороны, должно быть, мы представляли жуткое зрелище: два бледнолицых, мчащиеся в неверном лунном свете, один с длинной развевающейся скальповой прядью, второй — преисполненный желания снять ее.

Когда я уже почти догнал Параноха, он бросился в сторону и резко остановился, пропуская меня вперед, чтобы нанести удар в спину, но я разгадал его хитрость и рванулся в его сторону. Мы столкнулись, и нож, который во время бега я судорожно сжимал в руке, вонзился Параноху между ребер по самую рукоятку. Он тяжело рухнул на землю, я, споткнувшись о неподвижное тело, упал рядом, но тотчас же вскочил, готовый к любой неожиданности.

Паранох не шевелился. Уверенный, что убил противника, я со вздохом вырвал нож из раны. Мне не раз доводилось сражаться врукопашную с ловкими и опытными краснокожими обитателями американских прерий, и на моем теле остались многочисленные следы от поединков, но это был первый белый, павший от моей руки. Я никак не мог избавиться от беспокойного, щемящего чувства вины, хотя разумом понимал, что дело не в цвете кожи и что негодяй вполне заслужил такой бесславный конец.

Я все еще раздумывал и переживал, когда за моей спиной послышался шорох чьих-то шагов. Бросившись на землю, я поспешил отползти от тела врага, но выяснилось, что причин для тревоги нет: ко мне приближался Виннету, беспокоившийся за мою судьбу и искавший меня в ночи.

— Мой брат быстр, как стрела апача, а его нож всегда разит врага в сердце, — произнес он, глядя на распростертого на земле Параноха.

— Где Олд Файерхэнд? — спросил я, тревожась за вестмена, оставшегося наедине с прерией, в которой еще бродили остатки рассеянной нами шайки краснокожих.

— Олд Файерхэнд силен, как медведь, но на его ногах путы прожитых лет. Мой брат не хочет украсить себя скальпом койота из племени атабасков?

— Я дарю его моему брату Виннету.

Тремя надрезами апач очертил скальповую прядь на выбритом черепе Параноха и резким движением сорвал с головы столь желанный для краснокожего боевой трофей.

Тем временем в бледно-молочном свете луны я заметил темное пятно, движущееся в нашу сторону, и сделал Виннету предостерегающий знак. Прячась в густой траве, мы спешно отползли в сторону.

Нас не покидала надежда, что это все же Олд Файерхэнд, ищущий нас. Но вот пятно распалось на несколько точек, и вскоре стало ясно, что это шесть индейцев понка, крадущихся в темноте и ведущих в поводу своих лошадей. Краснокожие продвигались вперед осторожно, готовые в любую минуту, в зависимости от обстоятельств, схватиться за оружие или пуститься в бегство.

Пока мы со всеми предосторожностями заходили к ним в тыл, краснокожие обнаружили тело вождя. И когда раздались исполненные ужаса восклицания «Уфф!», я и апач, не давая врагам опомниться, вспрыгнули на двух ближних к нам коней, а перерезать повод и дать им шпоры было делом секунды. Воздух за нашими спинами огласился бешеным воем, но все же испуганные смертью вождя краснокожие не решились пуститься в погоню за нами. Мы тоже не жаждали продолжать сражение — предводитель грабителей был убит, его скальп украшал пояс Виннету, к тому же мы уводили с собой двух лошадей. Я представил себе, что сейчас чувствуют индейцы понка, пошедшие по шерсть, а вернувшиеся стрижеными, и улыбнулся. По-видимому, подобные же чувства испытывал Виннету, потому что он не смог удержаться от победного залихватского клича. Однако, несмотря на радость, нас не покидала тревога за Олд Файерхэнда, и наши опасения подтвердились — на месте недавнего сражения вестмена не оказалось.

Победа была полной. Белые пассажиры, пустившиеся было наутек после первых выстрелов, теперь разожгли у завалов костры и в их свете откатывали за насыпь валуны, преграждавшие путь поезду. Сюда же перенесли и тела убитых индейцев, и кое-кто с геройским видом поглядывал на них, словно это было делом его рук. Вдали показались огни локомотива.

Поезд медленно приблизился и остановился перед преградой, из вагонов высыпали не принимавшие участия в сражении железнодорожные служащие и дамы, все бросились расспрашивать нас о засаде, индейцах, потерях, стрелах, томагавках и прочей ерунде. Я вкратце рассказал о событиях, и все дружно рассыпались в ничего не значащих изъявлениях благодарности, а начальник состава пообещал упомянуть нас в отчете и сообщить наши имена в газеты.

— Это совершенно лишнее, сэр, — ответил я. — Мы простые вестмены и не ищем славы, а Виннету и так достаточно известен своими подвигами. Но если уж вам так хочется кого-то отблагодарить и восславить, вы можете разнести по всей Америке имена храбрых джентльменов, поддержавших нас в схватке с врагами. За пять минут они сожгли такую уйму пороха, что его хватило бы, чтобы перестрелять половину индейцев от Канады до Мексики. Они заслужили, чтобы об их подвиге трубили газеты.

— Вы действительно так думаете, сэр? — спросил начальник состава, не понявший иронии.

— Ну конечно.

— Так вы считаете, что они вели себя храбро?

— Выше всяких похвал.

— Я очень рад, сэр. Непременно запишу их имена и передам в газету. А где знаменитый Олд Файерхэнд? Надеюсь, он жив?

— Мой брат Олд Файерхэнд потерял след Параноха, — озабоченно вмешался Виннету. — Что, если он встретил новых врагов и нуждается в нашей помощи? Я и Олд Шеттерхэнд пойдем на его поиски.

— И немедленно, — подтвердил я. — А к вам просьба, обратился я к начальнику поезда. — Прошу вас не уезжать и дождаться нашего возвращения.

Я подобрал свой штуцер, брошенный в самом начале рукопашной, зарядил его, и мы пошли к тому месту, с которого я бросился в погоню за Паранохом. Свет луны был слишком слаб и неверен, чтобы полагаться на зрение, и нам пришлось напрягать слух. Однако шум локомотива заглушал все звуки, и только когда мы отошли от него на значительное расстояние, стало возможным различать ночные шорохи.

Мы безуспешно сделали несколько кругов по прерии, все расширяя и расширяя их, и я уже подумывал о возвращении к поезду в надежде, что Олд Файерхэнд успел за время нашего отсутствия вернуться к нему, как вдруг откуда-то издали до нас долетел приглушенный вскрик.

— Это Олд Файерхэнд! Индейцы стараются никогда не выдавать себя криком, — сказал Виннету.

— Я тоже думаю, что это он, — ответил я, встревоженный и обрадованный одновременно. — Скорее туда!

Мы бросились бежать, но тут же остановились и удивленно посмотрели друг на друга: Виннету собирался бежать на север, а я отправлялся на восток.

— Почему мой брат бежит в ту сторону? Крик донесся с севера, — недоуменно произнес Виннету.

— Нет, с востока, — не согласился я. — Слушай!

Крик снова повторился, и снова мы не смогли прийти к общему мнению.

— Как видишь, ты ошибся, нам надо бежать на восток.

— Ошибается мой брат, — упорствовал Виннету.

— У нас нет времени на споры. Олд Файерхэнду грозит опасность, поэтому пусть мой брат идет на север, а я пойду на восток, — предложил я. — Один из нас непременно найдет его и выручит из беды.

— Пусть будет так! — согласился Виннету.

Вождь апачей побежал в свою сторону, я в свою. Зная, что Виннету никогда не ошибается, я на бегу терзался сомнениями, но вскоре убедился, что на этот раз прав все-таки я. Чем дальше, тем все громче и явственнее звучал голос, зовущий на помощь. Наконец я увидел индейцев, размахивающих томагавками, и Олд Файерхэнда, стоящего на коленях и с трудом отражающего удары.

— Держитесь, я здесь! — воскликнул я, насколько это было возможно.

Когда расстояние между нами сократилось до пятидесяти шагов, положение Олд Файерхэнда стало совсем незавидным: увидев, что я спешу вестмену на помощь, индейцы усилили натиск, томагавки так и сверкали над его головой. Медлить было нельзя, еще минута — и вестмену раскроили бы череп. Поэтому я остановился и вскинул штуцер. После долгого бега я тяжело дышал, сердце колотилось в груди, руки подрагивали. Стрелять было опасно, тем более в таком неверном свете луны: я мог случайно попасть в того, кого хотел спасти. Но иного выхода не было; задерживая дыхание, я три раза нажал курок и с радостью увидел, что все три индейца один за другим рухнули на землю.

— Слава Богу! — воскликнул Олд Файерхэнд, когда я подбежал к нему. — Вы успели вовремя! И я, черт побери, обязан вам жизнью. Надеюсь, что когда-нибудь смогу отплатить вам той же монетой.

— Вы ранены? Позвольте мне осмотреть раны. Вы, наверное, потеряли много крови.

— Канальи исполосовали мне томагавками все ноги. Когда вы бросились в погоню за Тимом Финетти, у меня в бедре уже торчала одна стрела, вот почему я не мог поспеть за вами. Я отстал и, пока искал ваши следы, немного поплутал. Тут-то меня и подкараулили индейцы. Мерзавцы прятались в густой траве, и когда я подошел к ним, нанесли мне несколько ударов по ногам. Бежать после этого я уже не мог, из оружия у меня оставался только нож и собственные кулаки, так что не приди вы мне на помощь, мой скальп украсил бы пояс одного из этих бандитов. Так что вы подоспели весьма вовремя… Должен признаться, я сам неплохо стреляю, но вам и в подметки не гожусь — попасть в темноте сразу в троих… Такое под силу только Олд Шеттерхэнду!

Пока вестмен говорил, я осмотрел его раны: они были болезненны и многочисленны, но, к счастью, не опасны для жизни. А немного спустя появился и Виннету и помог мне перевязать Олд Файерхэнда. Оставив убитых индейцев на съедение зверям и птицам, мы медленно побрели к железной дороге, однако поезда там, несмотря на мою просьбу подождать нас, уже не оказалось. И хотя я прекрасно понимал, что расписание следует соблюдать, поступок машиниста трудно было расценить иначе, чем неблагодарность.

Лошади, которых мы отбили у индейцев, стояли рядом с нашими, и мы могли бы немедленно тронуться в путь, но, поразмыслив, решили сделать привал на несколько дней и подождать, пока раненый Олд Файерхэнд не наберется сил. В шести часах езды мы нашли ручей, по берегам которого росла рощица, где мы и остановились.

Глава VI. В «КРЕПОСТИ»

Прошли долгие две недели, пока мы смогли пуститься в путь. Раны Олд Файерхэнда заживали медленно, и все это время мы жили в напряжении и в постоянном ожидании нападения индейцев сиу, на чьей территории мы находились. Наши ружья молчали, чтобы не привлекать внимания краснокожих, но мы не голодали, ставили силки, и добыча была обильной.

Когда наконец Олд Файерхэнд окреп и смог сесть на коня, мы решили отправиться в ущелье, мне до тех пор не знакомое и служившее убежищем для белых вестменов. По дороге в одну из ночей я сидел с Олд Файерхэндом у костра, а Виннету ходил вокруг дозором.

— Может, мой брат присядет с нами, — обратился к нему Олд Файерхэнд, когда тот молчаливой тенью проходил мимо нас. — Мы достаточно удалились от тропы индейцев сиу, и здесь нам, пожалуй, опасность не грозит.

— Глаза апача всегда открыты. Он не доверяет ночи, ибо она изменчива, как женщина, — ответил Виннету, растворяясь в темноте.

— Он ненавидит женщин, — заметил я, полагая, что начинаю одну из тех легких бесед, что ведутся в спокойствии и тишине под мерцающими звездами и потом вспоминаются много лет. Однако разговор принял неожиданное направление.

Олд Файерхэнд открыл футляр, висевший у него на шее, вынул бережно хранимую трубку, медленно, словно священнодействуя, набил ее табаком и закурил.

— Вы так думаете? По-моему, вы ошибаетесь.

— Но я почувствовал это по его словам, — заупрямился я.

— Я, однако, думаю, что это не так, — проворчал в ответ Олд Файерхэнд. — Была одна женщина, за которую он готов был сражаться и с человеком, и с сатаной, и со всем светом. Правда, похоже, что с тех пор он забыл слово «скво».

— Почему же он не привел ее в свой вигвам?

— Потому что она любила другого.

— Разве краснокожие спрашивают об этом женщину?

— Это был особый случай, она любила его друга.

— И как же звали его друга?

— Сегодня он носит имя Олд Файерхэнд.

Я поднял глаза, удивленный тем, что услышал; вновь я невольно прикоснулся к какой-то полной трагизма истории, какие на каждом шагу случаются на Западе. Только непосвященный может думать, что здесь люди счастливо пребывают в романтических обстоятельствах и все их начинания кончаются удачно. Наоборот, здесь жизнь ломает и калечит судьбы, я уж не говорю о выбеленных солнцем и ветром костях, разбросанных по прерии.

Я не собирался да и не имел права расспрашивать вестмена о подробностях этой истории, но, как видно, любопытство проступило у меня на лице, потому что Олд Файерхэнд произнес:

— Давайте не будем ворошить прошлое, сэр. Поверьте мне, я просто не могу об этом говорить. Если бы мне захотелось кому-то рассказать об этом, излить душу, вы, несмотря на вашу молодость, были бы единственным человеком, которому я бы доверился. Я по-настоящему расположился к вам за то время, что мы провели вместе.

— Спасибо на добром слове, сэр. Не скрою, я тоже к вам привязался: вы мне по душе.

— Догадываюсь хотя бы потому, что в ту ночь вы пришли мне на помощь. Тогда я попал в чертовски сложный переплет и истекал кровью, как утыканный стрелами бизон. Жаль только, что не я сам разделался с Тимом Финетти. Право, я дал бы себе отрубить руку, лишь бы насладиться местью.

Обычно спокойное и открытое лицо вестмена исказилось гримасой ненависти. Он лежал рядом со мной с горящими глазами и сжатыми кулаками. Какой же сильной должна была быть вражда между ними, если даже после смерти Параноха Олд Файерхэнд пылал жаждой мести!

Признаюсь, что мое любопытство росло с каждой минутой, думаю, каждый человек на моем месте испытывал бы то же самое. Я снова столкнулся с загадочной историей любви, которую Виннету скрывал даже от меня, своего лучшего друга и брата…

Раны Олд Файерхэнда все еще давали о себе знать, поэтому мы продвигались не так быстро, как хотелось бы; но уже несколько дней спустя мы ехали по землям индейцев пауни, и до реки Манкисити, на которой находилась «крепость» вестменов, было рукой подать. Оттуда трапперы во главе с Олд Файерхэндом собирались двинуться через Дакоту к озерам. Как-то вечером на привале мы молча сидели у костра, приподнимаясь только для того, чтобы подбросить хворост в огонь. Вдруг на моем пальце блеснул перстень. Олд Файерхэнд опытным глазом заметил его и неожиданно вскочил на ноги.

— Что это за кольцо у вас на пальце, сэр? — спросил он, не скрывая волнения.

— Оно мне досталось на память о самом страшном дне моей жизни.

— Вы мне позволите посмотреть на него?

Я подал ему перстень, он долго рассматривал его со всех сторон и наконец спросил, почему-то глядя в сторону:

— Как он к вам попал?

— Оно досталось мне от одного мальчика из Нью-Венанго.

— Из Нью-Венанго? — вскричал Олд Файерхэнд. — Вы были у Форстера? Видели Гарри? Что это вы там говорили о самом страшном дне вашей жизни?

— В тот день мне и моему верному Сволоу грозила опасность быть зажаренными живьем, — ответил я, протягивая руку за перстнем.

— Оставьте его пока у меня! — глухо произнес Олд Файерхэнд, сжимая перстень в кулаке. — Я должен знать, как кольцо попало к вам. У меня на это есть право.

— Успокойтесь, сэр, я не собираюсь оспаривать ваши права. Поверьте, если бы кто-то другой посмел не вернуть мне кольцо, я заставил бы его раскаяться. Вам же я расскажу все в подробностях, а вы, в свою очередь, представите мне доказательства на свои права.

— Говорите же! Если бы я увидел это кольцо в руках человека, которому не доверяю, оно стало бы ему смертным приговором.

Итак, загадка громоздилась на загадку, и все они сплетались в один узел. Олд Файерхэнд был знаком с Гарри и с Форстером, а волнение, охватившее его, свидетельствовало о том, что эти люди были ему близки. Любопытство жгло меня, я с трудом подавил желание порасспросить вестмена и принялся сам рассказывать о встрече с мальчиком.

Олд Файерхэнд лежал у костра напротив меня, на его странно напряженном лице плясали отблески огня, с возрастающим вниманием он ловил каждое мое слово, а когда я дошел до описания пожара и рассказал, как схватил Гарри и помчался с ним вниз по реке, он не выдержал, вскочил на ноги и воскликнул:

— Боже мой, это был единственный путь к спасению! Продолжайте же!

Я тоже поднялся, взволнованный страшными воспоминаниями, и продолжил рассказ. Олд Файерхэнд стоял напротив меня с широко раскрытыми глазами, впившись взглядом в мои губы, словно боялся пропустить хоть слово, а его тело дрожало от напряжения, как будто это он, а не я сидел с мальчиком на спине мчащегося сквозь пламя коня, прыгал в бурлящий поток реки и, одолеваемый страхом смерти, пытался добраться до отвесной, изрезанной трещинами скалы. Не помня себя, он ухватил меня за плечо и сжал с такой силой, что мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не закричать от боли. Хриплое дыхание, напоминающее стон, вырвалось у него из груди.

— Боже! — вскричал он со слезами на глазах, когда услышал, что я вместе с мальчиком благополучно добрался до края оврага, где огонь не мог достать нас. — Это ужасно! Мне казалось, будто я сам горю в пламени, хотя заранее знал, что вы спасли его, иначе он не подарил бы вам кольцо.

— Он мне его и не подарил. Перстень соскользнул с его пальца, а он не заметил потери.

— Тогда вы были обязаны вернуть чужую вещь владельцу.

— Что я и хотел сделать, но Гарри убежал от меня. Мне удалось увидеть его только на следующий день, в кругу какой-то семьи, избежавшей смерти, потому что их дом стоял на высоком уступе.

— Но вы сказали ему про кольцо?

— Нет. Меня не подпустили к нему и даже пальнули для острастки.

— Узнаю Гарри. Он больше всего ненавидит трусость и принял вашу выдержку за робость. А что случилось с Форстером?

— Я слышал, что уцелела лишь одна семья, остальные погибли в море огня.

— Какое ужасное наказание за глупое и преступное решение слить нефть в реку, чтобы вздуть на нее цены.

— Вы знали его?

— Мне довелось несколько раз бывать в его доме в Нью-Венанго. Этот человек безмерно гордился своим богатством и всех остальных и в грош не ставил, хотя ему следовало бы вести себя со мной повежливее.

— Там вы и познакомились с Гарри?

— С Гарри? — переспросил он со странной улыбкой. — Я давно с ним знаком. Встречались с ним и в Нью-Венанго, и в Омахе, где у него живет брат, да и в других местах.

— Расскажите мне о нем. Мальчик заинтересовал меня.

— Только не сейчас. Ваш рассказ так разволновал меня, что мне недостанет сил на такой разговор. Потом я расскажу вам все, что знаю. Он не сообщил вам, что ему нужно было в Нью-Венанго?

— Нет, он сказал только, что заехал туда по пути.

— Все сходится! Но вы уверены, что ему удалось избежать опасности?

— Совершенно уверен.

— А видели вы, как он стреляет?

— Я ведь уже говорил, что он пулей сшиб цветок на моей шапке. Необыкновенный мальчик!

— Да-да, вы правы. Необыкновенный! Его отец — старый опытный траппер, он сам льет пули, и они всегда попадают в цель. От него Гарри и научился стрелять. И не думайте, что он стреляет, только чтобы покуражиться. Когда в том будет необходимость, он не даст промаха.

— А где же его отец?

— То тут, то там… Он старый бродяга, но я вас обязательно с ним познакомлю.

— Мне было бы очень приятно, сэр.

— Вы заслужили его благодарность.

— Что вы, не стоит говорить о таких пустяках.

— Не скромничайте. Я уже успел узнать вас и понял, что вы не из породы хвастунов. Вот вам кольцо. Когда-нибудь вы поймете, как я вам доверяю, и оцените мой поступок. — Он с непонятной мне многозначительностыо посмотрел на меня. — Пойду-ка я сменю Виннету на часах. А вы ложитесь спать и наберитесь сил для завтрашнего перехода. Завтра и нам и лошадям придется несладко — за один день придется покрыть расстояние до Манкисити.

— Но ведь вы собирались завтра добраться только до Грин-Парка. К чему такая спешка?

— На то есть свои причины. Спокойной ночи.

— Удачи вам, и не забудьте разбудить меня, когда придет время менять вас в карауле.

— Спите. Позвольте и мне сделать хоть что-то для вас. Я у вас в долгу.

Мной овладели странные и противоречивые чувства. Я ворочался с боку на бок и не мог уснуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение поведению вестмена, но догадки сменяли одна другую, и все они казались нелепыми или неубедительными. Воспоминания страшного вечера, когда я чуть было не изжарился живьем, когда в пламени сгорели десятки людей, вывели меня из состояния душевного равновесия, а подробности трагедии, разыгравшейся в овраге, стояли у меня перед глазами. Кошмарные картины перемежались наплывавшим на них лицом Олд Файерхэнда, на котором застыла странная гримаса напряжения и муки, а в ушах звучали его слова: «Я у вас в долгу».

Проснувшись на рассвете, я увидел, что у костра никого нет. Оба моих товарища должны были находиться где-то поблизости, так как над огнем висел котелок с водой, рядом лежало нарезанное ломтями мясо, оставшееся от ужина, и стоял развязанный мешок с мукой для лепешек.

Откинув одеяло и вздрагивая от утренней прохлады, я направился к ручью, чтобы умыться, и увидел Виннету и Олд Файерхэнда сидящими на берегу. Заметив мое приближение, они умолкли, из чего можно было заключить, что они говорили обо мне.

Через полчаса мы уже скакали в направлении долины Манкисити, лежавшей в двадцати милях от Миссури. Отдохнувшие за ночь лошади резво бежали в утренней прохладе. Оба моих друга время от времени поглядывали на меня, и мне показалось, что оба они стали относиться ко мне по-другому, с большим уважением и любовью.

В полдень мы сделали привал, и Олд Файерхэнд ушел на разведку, а я достал из мешка наши припасы. Виннету растянулся на траве рядом, наблюдая за мной, и вдруг неожиданно сказал:

— Мой брат отважен, как сокол, и нем, как скала.

Я ничего не ответил на это необычное вступление.

— Он умчался сквозь пламя горящей нефти и ни одним словом не обмолвился об этом своему брату Виннету, — продолжил вождь апачей.

— Язык мужчины, — ответил я, — как нож в ножнах. Он слишком остр для игры.

— Мой брат мудр, и его уста говорят правду, но Виннету грустит, потому что сердце его любимого брата закрыто перед ним, как скала, внутри которой хранятся золотые самородки.

— Но разве сердце Виннету всегда было открыто для меня?

— Кто как не Виннету открыл моему брату тайны лесов и прерий? Кто как не Виннету научил его читать следы, убивать врага, снимать скальп и всему тому, что должен уметь великий воин?

— Все это сделал Виннету, но разве он поведал мне об Олд Файерхэнде, который властвует в его сердце, и о женщине, память которой Виннету хранит до сих пор?

— Виннету любил ее, а любовь не живет на губах. Почему мой брат не рассказал мне о мальчике, которого он вынес из огня?

— Я не люблю хвастовства. Ты знаешь этого мальчика?

— Я носил его на руках, показывал ему цветы на полях и деревья в лесу, рыб в воде и звезды на небе. Я научил его пускать стрелу из лука и усмирять дикого мустанга. Я подарил ему язык краснокожих мужей, и я же подарил ему пистолет, пуля из которого убила Рибанну, дочь ассинибойнов.

Застыв от удивления, я глядел на него. Во мне просыпалось чувство, которое я не осмелился высказать словами. Может быть, я бы и решился сделать это, но возвратился Олд Файерхэнд, и мы занялись приготовлением обеда. Мои мысли витали вокруг того, что сообщил мне Виннету, я вспомнил слова Гарри и пришел к заключению, что отцом мальчика был не кто иной, как Олд Файерхэнд. Его вчерашнее поведение только подтверждало правильность моей догадки.

Отдохнув, мы опять тронулись в путь. Кони, словно предчувствуя скорый отдых, ожидающий их в конце пути, бежали легко и быстро, и, когда уже смеркалось, перед нами показалась горная цепь, за которой простиралась долина Манкисити. Спустя несколько часов мы въехали в глубокий овраг, ведущий, как мне показалось, прямо к реке.

— Стой! — раздалось неожиданно из кустов, и мы увидели нацеленное на нас ружье. — Пароль!

— Мужество.

— И?

— Молчание, — ответил Файерхэнд, пытаясь за колючими ветками разглядеть лицо спрашивающего.

Наконец из кустарника вышел человек, увидев которого я обомлел. Из-под печально обвисших полей фетровой шляпы, чей возраст и цвет привели бы в изумление даже видавшего виды вестмена, выглядывала обросшая густой поседевшей щетиной физиономия, украшенная носом размером с добрый флюгер. Маленькие плутовские глазки, словно ощупывая нас, перебегали с одного лица на другое. Небольшое тело скрывала невероятного покроя куртка, сшитая из грубо выделанной кожи, болтавшаяся на нем как на вешалке. У человека был вид ребенка, для забавы надевшего куртку деда. Он крепко стоял на земле, опираясь на пару тощих и кривых ног в обтрепанных охотничьих штанах, из которых хозяин, казалось, вырос лет десять назад. Сапоги ему были явно велики, и казалось странным, что он не выпрыгивает из них прямо на ходу. Словом, это был Сэм Хокенс собственной персоной!

В руке он держал старое ружье, к которому я не отважился бы прикоснуться из опасения, что оно выстрелит в меня, но вид у него был гордый и независимый.

— Сэм Хокенс! — обратился к нему с упреком Олд Файерхэнд. — Неужели твои глазки настолько ослепли, что ты спрашиваешь пароль у меня?

— Никак нет, сэр. Просто я считаю необходимым напоминать проезжим об обязанности помнить пароль и соблюдать наши правила. Сердечно приветствую вас, джентльмены. Ну и радости же будет в лагере! Я вне себя от счастья, что снова вижу моего гринхорна, которого теперь все зовут Олд Шеттерхэндом, и великого вождя апачей Виннету, чтоб мне лопнуть!

Он протянул ко мне обе руки, я спрыгнул с коня, в мы обнялись, от чего его куртка заскрипела, словно пустой деревянный короб. Я заметил, что вестмен сдал. На его дубленом лице появились новые морщины, а доселе черные усы и борода поседели.

— Я снова вижу вас, дорогой Сэм, — сказал я, искренне радуясь встрече. — Признайтесь честно, вы говорили Олд Файерхэнду, что давно знаете меня, что мы друзья и что вы были моим наставником?

— Был грех, хвастался, и не раз.

— А он ни словом не обмолвился, что я встречу здесь вас!

Олд Файерхэнд улыбнулся моему упреку и произнес:

— Мне хотелось порадовать вас приятной неожиданностью. Как вы уже убедились, я много слышал о вас из первых рук. Мы часто говорили о вас. Вы встретите здесь еще двух ваших старых знакомых.

— Дика Стоуна и Билла Паркера? Неразлучных друзей Сэма?

— Ну, конечно. Представляю, как они обрадуются вашему неожиданному появлению. Сэм, кто сегодня дома?

— Все, кроме Билла Балчера, Дика Стоуна и Гарриса, которые отправились за мясом. Наш маленький сэр тоже здесь.

— Я уже знаю об этом. Как вам здесь жилось? Краснокожие не беспокоили?

— Спасибо, сэр, как у Христа за пазухой. А что касается краснокожих, никак не вспомню, когда последний раз видел их. Моя старушка Лидди, — тут он ткнул пальцем в свое допотопное ружье, — очень по ним соскучилась.

— Как наши капканы?

— Принесли неплохой урожай, чтоб мне лопнуть! Сами увидите, сэр. Путь свободен, можете ехать, джентльмены.

Он повернулся к нам спиной, продрался сквозь колючие заросли и снова занял свой пост в гуще кустарника, а мы поехали дальше. Сэм Хокенс наверняка сторожил вход в «крепость», и я стал внимательно смотреть по сторонам, чтобы увидеть ворота.

Внезапно перед нами открылся проход, но такой узкий, что приходилось остерегаться, как бы не задеть коленями за его скальные выступы. Сверху нависали кусты ежевики, по проходу тек ручей, в каменистом русле которого не оставалось следов. Через полсотни метров стены стали сдвигаться над нами; казалось, что дальше пути нет, однако Олд Файерхэнд упрямо ехал вперед и вдруг словно растворился в стене. Вслед за ним исчез Виннету, а я, подъехав поближе, увидел разгадку тайны: естественный полог из плетей дикого вьюнка скрывал вход в настоящий тоннель, где царила кромешная тьма.

Мы еще долго пробирались по узкому каменному лабиринту; наконец впереди забрезжил свет, и мы снова въехали в скальную расщелину, как две капли воды похожую на ту, что привела нас к тоннелю. Через пять минут мы миновали ее, и я чуть не вскрикнул от удивления.

Перед нами простиралась широкая долина, вокруг которой высились отвесные скалы. Табун лошадей и мулов мирно щипал травку. Около них лениво бродили псы, внешне напоминавшие волков, из той особой породы, которую индейцы используют для охраны своих табунов. В стороне от них, высунув языки, на траве лежала стая других собак — маленьких и быстро толстеющих пимо, чье мясо, как и мясо пумы, считалось изысканным лакомством.

— Вот это и есть моя крепость, — произнес Олд Файерхэнд. — Здесь нам не грозит никакая опасность.

— Можно ли проникнуть сюда другим путем? — спросил я.

— Нет. С другой стороны сюда не заберется даже мышь. Индейцы и не догадываются о существовании этой долины.

— Как же вы ее открыли?

— Как-то на охоте я погнался за енотом, и он привел меня сюда. Я, конечно, сделал долину своим владением.

— Один?

— Поначалу один. Я не раз спасался здесь от индейцев, а потом собрал моих товарищей, мы сообща охотимся и боремся с зимой.

Раздался пронзительный свист, и из кустов начали выходить люди, в которых даже неискушенный человек с первого взгляда узнал бы свободных граждан Дикого Запада. С радостными восклицаниями они окружили нас, приветственно хлопали по плечам, радостно пожимали руки.

Привыкший к сдержанному поведению индейцев, Виннету чувствовал себя не в своей тарелке среди шумной компании. Он потихоньку выскользнул из толпы, расседлал коня, потрепал его по шее, давая понять, что тот должен сам позаботиться о своем ужине, и удалился.

Я решил последовать его примеру, пустил Сволоу пастись, а сам отправился осматривать долину. Видимо, когда-то в доисторические времена раскаленные каменные массы вздулись от внутреннего напряжения, словно мыльный пузырь, и лопнули. Солнце, ветер и дожди за тысячу лет разрушили каменную твердыню и превратили гигантскую воронку в долину, а ручей, бьющий из-под земли, проложил в скалах тоннель, по которому мы и проникли сюда.

Я шел по краю долины вдоль отвесных скал. То тут, то там я видел пещеры, занавешенные шкурами диких животных. На высоком уступе стоял шалаш, к которому вела узкая тропинка с вырубленными в каменной стене ступенями. Я решил подняться туда, чтобы осмотреть долину сверху.

Когда я уже был наверху, из шалаша вышел мальчик, не замечая меня, встал у самого обрыва и, прикрыв ладонью глаза от солнца, устремил взгляд в долину. Одет он был в пеструю охотничью рубаху из грубой ткани, потрепанные штаны и маленькие мокасины, вышитые бисером и украшенные иглами дикобраза. На голове был повязан красный платок, и такого же цвета шарф опоясывал его тонкую фигуру.

Услышав шум шагов, мальчик оглянулся, и я, к моей радости, узнал Гарри.

— Возможно ли это? — воскликнул я.

Глаза мальчика смотрели на меня холодно и неприязненно.

— К сожалению, возможно. Хотя я предпочел бы не встречаться с вами, — ответил он. — По какому праву вы нарушаете покой нашего лагеря?

«Неужели я заслужил такой прием?» — мысленно спросил я себя, но вслух произнес совершенно другое. В моем голосе не было угрозы, только холодное предостережение:

— Я полагаю, вы еще пожалеете об этих словах.

Отвернувшись, я стал осторожно спускаться в долину. Как я уже догадался, Гарри был сыном Олд Файерхэнда, хотя сама история его рождения оставалась для меня тайной. Он был еще слишком молод, и следовало делать скидку на его возраст, но я почувствовал себя уязвленным, не понимая, почему он считал меня трусом.

К вечеру посреди долины разожгли большой костер, вокруг которого собрались все жители крепости. К Гарри, как я уже убедился, они относились как к равному, он сидел среди взрослых и вел с ними мужские беседы, избегая смотреть на меня.

Выслушав рассказ о последнем происшествии в окрестностях, я встал и пошел к лошади. Уже в нескольких шагах от костра темнота сомкнулась вокруг меня. Над головой мерцало небо, усеянное тысячами тысяч звезд, даривших свой свет иным, более счастливым, чем Земля, мирам, где люди не нападают друг на друга с оружием в руках.

Сволоу встретил меня радостным ржанием и принялся тереться головой о мое плечо, а я рукой трепал его гриву: с тех пор как он вынес меня из моря пламени, я еще сильнее полюбил его.

Внезапно конь фыркнул и я оглянулся. От костра кто-то приближался ко мне. Это был Гарри.

— Извините, если я помешал вам, — произнес он с неожиданным смущением в голосе. — Мне хотелось поблагодарить Сволоу за то, что он спас меня. Я обязан ему жизнью.

— В самом деле? Мой конь к вашим услугам. Но мне не хотелось бы смущать вас своим присутствием, поэтому — спокойной ночи.

Но не успел я сделать несколько шагов, как Гарри позвал меня:

— Остановитесь, сэр!

Он подошел ко мне и с дрожью в голосе, не скрывая волнения, сказал:

— Я обидел вас, простите меня.

— Вы не можете меня обидеть, — ответил я холодно. — Чтобы обидеться, мне придется стать с вами на одну доску. Самое большее, на что вы можете рассчитывать, — снисхождение.

Прошла целая минута, прежде чем он нашелся что ответить.

— Простите мне мою ошибку, — выдавил он.

— Людям свойственно ошибаться, поэтому мне нечего прощать вам.

— Я постараюсь больше не пользоваться вашей снисходительностью.

— Однако я, несмотря ни на что, готов предоставить ее вам в любую минуту.

Я снова попытался уйти, но Гарри остановил меня, положив руку на плечо.

— Вы дважды за одну ночь спасли жизнь моему отцу. Я хотел поблагодарить вас за это и сказать, что вы имеете право на самые резкие слова. Я узнал ваше имя, и мне рассказали о ваших заслугах.

— Любой вестмен сделал бы на моем месте то же самое. А что касается заслуг, то есть люди, у которых их несравненно больше, чем у меня. Не смотрите на случившееся сквозь призму сыновней любви.

— Раньше я был несправедлив к вам, теперь вы несправедливы к самому себе. Неужели вы так же относитесь и ко мне?

— Ну уж к вам-то я никогда не относился несправедливо.

— Тогда разрешите обратиться к вам с просьбой.

— Сколько угодно.

— Если я совершу что-то плохое или недостойное, браните меня, но не говорите о снисхождении. Прошу вас.

— Согласен.

— Спасибо, сэр. А теперь давайте вернемся к костру, пожелаем всем спокойной ночи, и я провожу вас в отведенные для вас покои. Лучше лечь пораньше, завтра надо встать с рассветом.

— Зачем?

— Я поставил капканы на бобров у Бифока и приглашаю вас пойти со мной за добычей.

Он провел меня к пещере, приподнял полог из шкур, пропуская меня внутрь, и зажег свечу из оленьего жира.

— Здесь вы можете спать, не опасаясь, что проснетесь с ревматизмом или насморком, — сказал он.

— Вы считаете, что я настолько изнежен, что на свежем воздухе начинаю чихать и кашлять?

— Что вы, сэр! Но дело в том, что ночи в долине холодные и сырые, а мне хотелось бы, чтобы вам у нас было удобно. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Спокойной ночи!

Он подал мне руку и вышел, дружелюбно улыбнувшись на прощание. Оставшись один, я внимательно осмотрел мое пристанище, напоминавшее скорее монашескую келью. Это была не естественная пещера, как мне вначале показалось, а вырубленный в скале человеческой рукой грот. Каменный пол был устлан шкурами, у стены стоял сколоченный из толстых бревен топчан с ворохом шерстяных одеял. На колышках, вбитых в трещины гранитных скал, висели охотничьи принадлежности. Судя по всему, Гарри уступил мне собственное жилище.

Огромная усталость, внезапно навалившаяся на меня, была главной причиной того, что я остался в тесной келье: тот, кто привык к бесконечному простору прерии, с трудом переносит тюрьму, которую люди гордо именуют домом.

В пещере было тихо, поэтому я спал как убитый и проснулся позже, чем обычно, да и то меня разбудил чей-то голос:

— Сэр, я готов подумать, что подушка и одеяло вам милее доброй охоты. Но учтите, что дичью, съеденной во сне, сыт не будешь.

Я вскочил на ноги и, еще не отойдя от сна, с недоумением уставился на человека у входа в пещеру. Это был Сэм Хокенс в полном трапперском снаряжении.

— Через минуту я буду готов, дорогой Сэм.

— Поторопитесь, маленький сэр уже давно ждет нас и горит нетерпением показать вам свои угодья.

— Вы идете с нами?

— Придется, чтоб мне лопнуть. Мальчику не по силам тащить на себе все снаряжение, а Олд Шеттерхэнд не вьючное животное.

Гарри ждал нас у выхода из долины. Сэм забросил на спину полдюжины капканов и поспешил к мальчику.

— Мы идем пешком? — спросил я.

— Разве ваш конь умеет ставить силки или ловить бобров на дне реки? Надо поторапливаться, чтобы успеть вернуться до обеда, иначе нам придется поститься до вечера, — ответил Сэм. Он был все такой же неунывающий шутник.

— Но мне надо напоить лошадь!

— Не беспокойтесь, Гарри уже все сделал.

Его слова обрадовали меня: Гарри позаботился о моем коне, а тем самым и о его хозяине. Да, Олд Файерхэнд сумел объяснить сыну, какого обращения я заслуживаю.

Когда мы уже направились к выходу, к нам подошел Виннету.

— Сын Рибанны силен, как взрослый воин, от его глаз не ускользнет ни один бобр, а рука не сможет унести все шкурки, какие он сумеет добыть, — проговорил он в своей обычной сдержанной манере. Заметив, что я оглядываюсь и ищу взглядом Сволоу, Виннету добавил: — Мой брат может не беспокоиться, я позабочусь о его коне.

Миновав узкий овражек, отделявший нашу «крепость» от равнины, мы пошли вдоль ручья, пока не добрались до того места, где он впадал в небольшую речушку, змеившуюся по Манкисити. По ее берегам росли деревья, дикий виноград опутывал стволы, переплетаясь с ветками, свисал вниз, живой паутиной покрывая землю.

Сэм Хокенс шел впереди, и я, глядя на его сгорбленную фигуру с капканами на спине, вспоминал, как по улицам моего родного города ходили бродячие торговцы мышеловками. Сходство было поразительное, с той лишь разницей, что Сэм не кричал, нахваливая свой товар, а шел совершенно бесшумно. Его ноги сами обходили те места, где мог бы остаться след, маленькие глазки буравили густые заросли. Стояла уже поздняя осень, но растительность еще не пожухла.

Внезапно Сэм остановился, приподнял вверх ветку, осторожно выглянул из-за нее и, убедившись, что все спокойно, зашагал дальше. Гарри последовал за ним.

— Здесь у нас протоптана тропинка к бобровой плотине, сэр, — шепнул он мне.

Действительно, за зеленым занавесом начиналась тропинка, петляющая по густым зарослям. Еще какое-то время мы шли вдоль реки, скрытые в гуще кустов, пока Сэм не остановился и не приложил палец к губам в знак молчания. С реки доносилось тихое посвистывание.

— Пришли, — еле слышно, одними губами, произнес Гарри. — Часовые бобров уже насторожились.

Мы застыли как вкопанные и стояли без малейшего движения, пока свист не смолк, и только тогда осторожно двинулись дальше. Подойдя к самому берегу, мы выглянули из-за кустов, и перед нами открылся необыкновенный вид на небольшую колонию бобров.

Реку пересекала широкая плотина, по которой даже человек мог бы перебраться на противоположный берег. Четвероногие строители работали споро и слаженно. Одни подгрызали деревья и валили их в воду, другие доставляли их к плотине, третьи, орудуя хвостом, словно мастерком, обмазывали сооружение глиной.

На берегу восседал большой бобр, внимательно поглядывавший по сторонам. Вдруг толстяк-часовой навострил уши, издал уже знакомый нам свист и скрылся под водой. Остальные зверьки мгновенно последовали за ним, забавно шлепая плоскими хвостами по воде и разбрызгивая ее во все стороны.

Но кто мог испугать безобидных зверьков? Самым большим и опасным их врагом остается человек. Не успел последний бобр скрыться под водой, как мы уже лежали под низко свисающими ветками пинии, с оружием в руках ожидая появления непрошеных гостей.

Вскоре верхушки трав заколыхались, и на берег справа от нас вышли двое индейцев. У одного из них на плече висели капканы, второй нес бобровые шкурки. Он были вооружены и вели себя так, словно ожидали на каждом шагу встретить неприятеля.

— Тысяча чертей, — прошипел сквозь зубы Сэм, — негодяи нашли наши капканы и собрали урожай, который не сеяли. Ну погодите! Старушка Лидди сейчас объяснит вам, кто хозяин капканов и шкурок, чтоб мне лопнуть!

Он прицелился, но я, считая, что надо действовать без. шума, схватил его за плечо и удержал. С первого взгляда было ясно, что к нам пожаловали индейцы понка, а боевая раскраска на их лицах говорила о том, что они вышли на тропу войны. Возможно, поблизости была не одна сотня кровожадных головорезов, готовых примчаться на звук выстрелов и расквитаться с нами за смерть товарищей.

— Не стреляйте, Сэм! — прошептал я. — Возьмите с собой только нож. Наверняка они здесь не одни.

Сэм Хокенс согласился со мной, хотя у него и чесались руки всадить в краснокожих по пуле.

— Я, конечно, понимаю, что лучше убрать их потихоньку, но я человек старый, а мой нож притупился, и мне с двумя такими молодцами не справиться.

— Я подсоблю вам.

— Черт бы их побрал! Четыре капкана, по три с половиной доллара каждый! А за украденные бобровые шкуры они заплатят своими.

— Вперед, Сэм, иначе будет поздно.

Индейцы стояли к нам спиной, занятые поиском следов на берегу. Отложив ружье и достав нож, я медленно пополз к ним, как вдруг у самого уха раздался встревоженный шепот Гарри:

— Сэр, позвольте мне сделать это за вас.

— Не надо, Гарри. Убийство, пусть даже врага, не забава.

Подкравшись к индейцам поближе, я прыжком вскочил на ноги, обвил левой рукой шею того, что стоял ближе ко мне, и ударил его между лопаток. Нож с хрустом вонзился в тело, и краснокожий без стона упал на землю. Читатель должен меня понять: я не люблю убивать, но индейцы могли по нашим следам найти вход в «крепость», а я не имел права подвергать смертельной опасности жизнь остальных членов общины трапперов.

Не теряя ни секунды, я выхватил нож из раны, чтобы помочь Сэму, но тот уже стоял над поверженным врагом и даже успел снять с него скальп.

— Теперь ты можешь ставить силки и капканы в Стране Вечной Охоты, — говорил он, деловито разглядывая скальп. — И хотя мне твоя шкурка без надобности, я все же оставлю ее на память. Вы возьмете себе второй скальп?

— Нет, — отказался я. — Вы же знаете, Сэм, как я отношусь к этому варварскому обычаю. Удивительно, что вы к этому пристрастились.

— У меня есть на то свои причины, сэр. Мне пришлось воевать с такими краснокожими, что у меня не осталось ни капли жалости к ним, да и они меня не жалели. Смотрите!

Он сорвал с головы свою потрепанную временем шляпу, а вместе с ней и длинноволосый парик, под которым скрывался багровый, ужасного вида скальпированный череп. Однако это зрелище было для меня не новым, поэтому и не произвело должного впечатления.

— Что вы скажете на это, сэр? — продолжал оправдываться Сэм. — Я носил собственную шевелюру с раннего детства, привык к ней и имел на нее полное право, чтоб мне лопнуть! И вдруг появляется дюжина индейцев пауни и отнимает у меня мое естественное украшение. Пришлось идти в город, выкладывать три связки бобровых шкур и приобретать накладные волосы. Не спорю, парик — штука удобная, особенно летом, его можно снять, если вспотеешь; за него поплатился жизнью не один краснокожий, так что теперь содрать скальп — для меня большее удовольствие, чем поймать бобра.

Он водрузил на прежнее место парик и шляпу и хотел было продолжить свои рассуждения о пользе накладных волос и необходимости снимать скальпы с индейцев, но мне пришлось остановить поток его красноречия. В любое мгновение следовало ждать нападения, к тому же надо было торопиться предупредить об опасности жителей «крепости».

— Сэм, помогите мне спрятать трупы. Я с удовольствием выслушаю вас на досуге, а сейчас нам надо спешить.

— Вы правы, сэр. Готов держать пари, что краснокожие скоро будут здесь. Пусть наш маленький сэр пока спрячется в кустах и следит, чтобы к нам никто не подобрался.

Гарри подчинился, а мы утопили тела убитых нами индейцев в прибрежных камышах.

— Вот и все, — подытожил Сэм. — Теперь их и с собаками не сыщешь. Возвращайтесь с мальчиком в «крепость» и предупредите остальных, а я пойду по их следу и разнюхаю, что к чему.

— Сэм, может быть, вы сходите к отцу? — обратился к нему с просьбой Гарри. — В силках и капканах вам равных нет, но в разведке две пары молодых глаз видят лучше.

— Так уж и быть, раз вы настаиваете, но если с вами что-нибудь случится, моей вины в том не будет.

— Не волнуйтесь, Сэм. Вы ведь знаете, что со мной не так-то просто справиться. Вы сегодня уже сняли скальп, надо же и мне разжиться одним-другим трофеем.

С этими словами Гарри скрылся в кустах. Я последовал за ним, и, хотя обстоятельства требовали напряженного внимания, я не мог оторвать глаз от складной фигуры мальчика, не мог не любоваться им. С ловкостью опытного вестмена он бесшумно продвигался сквозь густые заросли, каждое его движение было расчетливым, осторожным и уверенным одновременно. Его повадки говорили о том, что он с раннего детства жил в прерии и прошел через суровые испытания, обострившие его чувства и закалившие характер.

Почти полчаса ушло у нас на то, чтобы продраться через заросли к следующей колонии бобров. Ни на плотине, ни на берегу не было видно ни одного зверька — верный признак того, что их потревожил человек.

— Здесь стояли наши капканы, те самые, что украли у нас индейцы. Мы без труда найдем здесь их следы и пойдем по ним дальше. Смотрите, они пришли из лесу.

Мальчик решительно направился в сторону леса, но я удержал его.

— Гарри! — мягко, но с нажимом сказал я.

Он остановился, вопросительно глядя на меня.

— Мне кажется, было бы лучше, если бы вы вернулись, предоставив мне выяснить, откуда здесь взялись индейцы понка.

— Лучше для кого, сэр?

— Для всех нас. Вы представляете, как это опасно?

— Не хуже, чем вы, сэр! Я побывал не в одной переделке, и никто не может сказать, что я вел себя недостойно перед лицом опасности. Может быть, вы думаете, что я испугаюсь, увидев разрисованные физиономии?

Я сдался. Теперь мы шли среди стройных деревьев, под густой сенью их крон. Влажный, мягкий мох, ковром устилавший землю, хорошо сохранил отпечатки ног, обутых в мокасины.

Внезапно Гарри, шедший впереди меня, остановился. Я взглянул на след и сразу понял, что на разведку вышли четверо краснокожих и именно в этом месте они разделились на пары. Такое количество разведчиков, да еще в полном боевом снаряжении, говорило о том, что поблизости находится большой отряд и что, скорее всего, индейцы пришли мстить нам за своего вождя, убитого в схватке у железной дороги.

— Что будем делать? — спросил Гарри. — Эти двое пошли к нашему лагерю. Нельзя допустить, чтобы они разведали подход к «крепости». Пойдем по следу или вернемся напрямик?

— Ни то ни другое. Мы пойдем по следу, но не за ними, а в противоположном направлении и выясним, где укрылся их отряд, пересчитаем их и попробуем узнать, что они задумали. У входа в нашу «крепость» стоит часовой, поэтому не стоит беспокоиться.

— Вы правы. Пойдемте.

Склон горы, у подножия которой струилась река, порос лесом, тянувшимся по равнине до самого горизонта. Время от времени нам встречались глубокие крутые овраги, сплошь покрытые папоротником и колючим кустарником. Осторожно подбираясь к одному из таких оврагов, я почувствовал легкий запах дыма. Осматриваясь и принюхиваясь, я шел на запах индейского костра, как собака идет на запах дичи. Учуять запах костра краснокожих намного труднее, чем запах костра белых, которые не жалеют дров, в то время как коренные жители прерии лишь едва-едва поддерживают огонь. Виннету не раз говорил мне, что костер бледнолицых можно учуять за милю и что у них нельзя согреться, не поджарив пятки.

— Прячьтесь в кустах, — шепнул я Гарри, — а я тем временем взгляну, кому понадобилось разводить огонь в наших владениях.

— Почему бы нам не взглянуть вместе?

— Чем больше глаз, тем больше опасность, что нас обнаружат, — не допускающим пререканий тоном ответил я на его просьбу.

Судя по тому, что мальчик немедленно повиновался и, умело заметая следы, скрылся в зарослях, легенды о подвигах Олд Шеттерхэнда произвели на него впечатление.

Прячась за деревьями, я подкрался к краю оврага, осторожно заглянул вниз, и от увиденного у меня перехватило дыхание. Медным изваянием у входа стоял длинноволосый индеец племени понка, вдоль обрыва пристроились еще с полдюжины часовых, к счастью, не заметивших меня, а на самом дне расположились не менее сотни воинов. Пытаясь пересчитать их, переводя взгляд с одного краснокожего на другого, я вдруг застыл от изумления: у костра сидел не кто иной, как белый вождь Паранох, он же Тим Финетти! Возможно ли? Ведь я всадил свой нож в его грудь по самую рукоятку! Я помнил его лицо, искаженное гримасой боли и призрачным светом луны! Я сам видел, как Виннету, ведомый жаждой мести, снял с него скальп!

Пораженный «воскрешением» покойника, я взирал на Параноха, с чьей головы свисала пышная скальповая прядь, достойная украсить голову известнейшего воина. Неужели рана его была не опасной? Или тут сказалось чудо знаменитой индейской медицины? Как бы то ни было, но Паранох, живой и невредимый, сидел сейчас у костра…

Вертевший головой часовой повернулся в мою сторону, и мне пришлось укрыться. Не ожидая, пока нас обнаружат, я уполз назад и, знаками приказав Гарри двигаться за мной, снова пошел по следу краснокожих разведчиков. Добравшись до места, где следы раздваивались, я, ничего не объясняя Гарри, ставшему послушным и беспрекословно подчинявшемуся малейшему моему знаку, пошел за двумя оставшимися в живых разведчиками.

Теперь я был совершенно уверен в том, что индейцы понка, потерпев неудачу возле железной дороги, собрали многочисленный отряд и пошли за мной, Олд Файерхэндом и Виннету, чтобы отомстить. Пока Олд Файерхэнд зализывал раны, им удалось собрать сотню воинов, готовых рискнуть своей шкурой ради наживы. Но почему Параноху, чудом выжившему после схватки со мной, понадобилось столько воинов, чтобы сразиться с нами? И почему они не напали на нас в пути, но дали нам возможность достигнуть «крепости»? Скорее всего, Тим Финетти пронюхал об охотничьем поселении и теперь собирался завладеть им, уничтожив всех его жителей.

Мы быстро шли по следу краснокожих разведчиков, когда вдруг из-за развесистого дерева послышалось бряцание металла. Велев Гарри спрятаться, я выхватил нож, прижался к земле и, огибая заросли, пополз в направлении странного звука. Через два десятка метров я увидел в траве сваленные в кучу капканы и пару кривых ног, обутых в огромные, не по размеру, мокасины, над которыми возвышалась охотничья куртка и потрепанная фетровая шляпа.

Сэм Хокенс! Я увидел его обросшую седой щетиной физиономию, маленькие глазки и выдающийся нос. Но что он делает здесь, если, по моим расчетам, уже давно должен был находиться в «крепости»?

В метре от вестмена лежала его допотопная Лидди. Я дотянулся до нее, подтащил ее к себе и с опаской взвел проржавевший курок. Раздался громкий щелчок, Сэм повернулся на звук так быстро, что густые ветви дерева, среди которых колыхалась его голова, вцепились в шляпу и сдернули ее вместе с париком. Увидев направленную на него его же Лидди, вестмен оцепенел, но, разобравшись, что к чему, растянул рот в широкой улыбке.

— Сэм Хокенс, — шепнул я, — если вы немедленно не закроете рот, я запихну в него все ваши капканы.

— Ну и напугали же вы меня, сэр, чтоб мне лопнуть! — тоже шепотом ответил вестмен, не издавший, несмотря на испуг, ни единого неосторожного звука. Водрузив на место парик и шляпу, он добавил: — Чтоб мне провалиться! У меня до сих пор мурашки бегут по коже! А если бы на вашем месте был краснокожий…

— То вы, кроме скальпа, потеряли бы и парик, — прервал я его. — Получайте назад свое ружье и рассказывайте, почему это вам вздумалось здесь уснуть.

— Уснуть? Конечно, вы сумели подкрасться ко мне незаметно, но я не спал. Здесь поблизости бродят два индейца, которых я собирался поймать и привести в наш лагерь. Но, ради Бога, не говорите никому, что застали меня врасплох. Прошу вас, молчите о том, что вы посрамили старого Сэма Хокенса.

— Не беспокойтесь, сэр, я буду нем, как рыба.

— Но где же маленький сэр?

— Он здесь, рядом. Я услышал, как вы на весь лес гремите капканами, и решил проверить, откуда идет этот колокольный звон.

— Колокольный звон? Неужели я так расшумелся? Старый, глупый енот! Собрался за скальпами, а его слышно в Канаде, чтоб мне лопнуть! — сокрушался Сэм. — А как вы здесь оказались? Напали на след краснокожих?

Выслушав мой рассказ, он согласился с моими догадками.

— Мда, — сказал он, — нам придется несладко. А я преспокойно шел назад в лагерь, как вдруг увидел двух краснокожих, крадущихся по зарослям шагах в восьми от меня. Какая неожиданная встреча, чтоб мне лопнуть. Пришлось мне спрятаться в кустах и понаблюдать за ними… Один из них пошел вниз по течению, а второй отправился разнюхивать, что делается в долине. Однако я уверен, что эта прогулка не пойдем им на пользу, чтоб мне лопнуть. Я буду ждать их здесь, чтобы расспросить о впечатлениях.

— Вы думаете, они вернутся сюда?

— Ну конечно, краснокожие лазутчики договорились встретиться там, где расстались. Если хотите помочь мне, засядьте вон в тех кустах, чтобы они оказались между двух огней. И приглядите за мальчиком, а то он от нетерпения Бог весть что натворит.

Я охотно согласился помочь Сэму, и мы с Гарри укрылись в кустах. Ждать пришлось долго, только несколько часов спустя мы услышали тихие, крадущиеся шаги, и на поляну вышел высокий поседевший воин. У его пояса уже не хватало места для новых скальпов, и он украсил своими боевыми трофеями швы на куртке и штанах.

Как только он оказался между нами, мы бросились на него и покончили с ним. Та же участь ожидала и второго разведчика. Теперь мы могли вернуться в «крепость» тем же путем, которым утром покинули ее. У входа в кустах ежевики лежал Билл Паркер, который сообщил, что один из лазутчиков бродил в окрестностях нашего лагеря.

— Ты был, есть и будешь гринхорном, Билл, пока краснокожие не снимут с тебя твою пышную шевелюру. Ты, наверное, подумал, что индеец пришел сюда подышать воздухом, и только поэтому не пристрелил его, чтоб мне лопнуть!

— Попридержи язык, Сэм Хокенс! С каких это пор Билл Паркер стал для тебя гринхорном? Думай, что говоришь, старый енот. Не знаю, сколько сыновей было у твоей матери, но ты не самый умный из них, если еще не понял, что разведчиков не убивают, чтобы не привлекать внимания врага.

— Может быть, и так, но его скальп уже у меня.

И Сэм Хокенс зашлепал по ручью и, прежде чем скрыться в каменном тоннеле, повернулся и предостерегающе произнес:

— Смотри в оба, Билл. Этих краснокожих здесь чертова уйма, и они готовы сунуть нос, куда их не просят.

На пронзительный свист старого траппера сбежались все жители «крепости» и молча, с напряженным вниманием выслушали наш рассказ. Только Олд Файерхэнд, когда я упомянул белого вождя Параноха, не смог сдержать крика радости:

— Неужели? Теперь он от меня не уйдет, я выполню свою клятву. Я столько лет ждал!

— Но как случилось, что у него снова отросли волосы?

— Да так же, как и у Сэма Хокенса. В ту ночь вы его только ранили, и, пока я приходил в себя после схватки, он успел зализать раны и пустился за нами в погоню.

— Тогда почему же он не напал на нас в пути?

— По-видимому, он хочет разделаться не только с нами, но и со всей колонией трапперов. Мы ему как кость в горле. Вы очень устали, сэр?

— Нет.

— Я должен увидеть его. Проведите меня к их лагерю.

— Если вам это действительно необходимо. Хочу обратить ваше внимание на то, что вылазка небезопасна. Лазутчики индейцев не вернутся, и остальные пойдут на их поиски. Если мы столкнемся с ними в лесу, обратный путь нам будет отрезан.

— Не могу сказать, что вы не правы, но и сидеть здесь и дожидаться, пока они до нас доберутся, выше моих сил. Дик Стоун!

Из толпы вышел Дик Стоун, который провел вчерашний день на охоте и потому не видел меня. Мы обнялись.

— Ты слышал, куда мы собрались? — спросил его Олд Файерхэнд. — Бери ружье, сходим полюбуемся на краснокожих.

— Я готов, сэр. Мы идем пешком?

— Да, тот, кто остается в лагере, пусть спрячет бобровые шкуры в тайники. Может так случиться, что краснокожие не мытьем, так катаньем добьются своего и проникнут в «крепость». Гарри, ты с двумя Биллами, Паркером и Балчером, следите за порядком в лагере.

— Отец, позволь мне пойти с тобой, — в голосе мальчика послышалась мольба.

— Ты не сможешь помочь мне, дитя мое, отдохни, тебя ждет еще не один поход.

Гарри никак не хотел согласиться с решением отца, но тот был неумолим, и вскоре Олд Файерхэнд, я и Дик Стоун шагали вдоль ручья к выходу. Я сожалел, что с нами не было Виннету, ушедшего из лагеря несколько часов назад и до сих пор не вернувшегося. С одной стороны, апач с его дьявольски тонким чутьем был незаменим в наших условиях, когда, продираясь сквозь заросли, мы могли на каждом шагу нос к носу столкнуться с индейцами, посланными на поиски пропавших лазутчиков, с другой стороны, я беспокоился за него.

Внезапно заросли перед нами заколыхались, и Виннету предстал перед нами. Наши руки, метнувшиеся было к оружию, опустились.

— Виннету пойдет с белыми мужами, — произнес он, — чтобы провести их к Параноху и его воинам.

Мы с удивлением воззрились на него, не понимая, откуда он узнал о присутствии индейцев понка.

— Мой брат видел наших врагов? — спросил я.

— Виннету хотел уберечь от опасности сына Рибанны и своего брата Олд Шеттерхэнда и пошел за ними. Он видел, как их ножи отняли жизнь у краснокожих, и он видел Параноха. Белый вождь украсил голову скальпом индейца из племени оседжо, но его волосы лживы и обманчивы, как и его язык. Виннету убьет его.

— Прошу тебя, отдай его мне! Я, и только я, должен убить Параноха! — с горячностью воскликнул Олд Файерхэнд.

— Виннету уже уступил его однажды своему другу. Теперь моя очередь…

Я уже не слышал, что ответил Виннету и что ему на этот раз возразил Олд Файерхэнд, так как в ветках одного из кустов блеснули чьи-то глаза. Рванувшись туда и одним огромным прыжком преодолев разделяющее нас расстояние, ломая ветки и сучья, раздирающие мне в кровь лицо, я всем телом обрушился на лазутчика.

Помяни черта, и он тут как тут. Это оказался именно Паранох, о котором мы говорили. Не успел я вцепиться ему в горло, как со всех сторон послышались вопли краснокожих, бросившихся на помощь своему вождю.

Опешившие от неожиданности друзья быстро пришли в себя и ринулись в бой. Тем временем я уже прижимал коленями своего противника к земле, пальцами левой руки сдавливал ему горло, а правой с хрустом выворачивал его запястье, пытаясь заставить выронить нож. Паранох извивался ужом, яростно скалил зубы, накладной скальп соскользнул с головы, обнажая голый череп, глаза налились кровью, на губах выступила пена. Мне казалось, что подо мной беснуется дикое животное. Изо всех сил я сжимал его горло, пока Паранох не вздрогнул всем телом и не закрыл глаза. Голова его откинулась назад, он вытянулся и затих.

Только после того как мой противник потерял сознание, я смог встать на ноги и осмотреться. То, что происходило вокруг меня, не поддается описанию словами. Ни мы, ни индейцы понка не решались пустить в ход огнестрельное оружие из опасения, что к противнику на звук выстрелов примчится помощь, а в рукопашной схватке, когда в ход идут только ножи и томагавки, краснокожим нет равных. В молчании переплетенные тела бойцов катались по земле.

Виннету уже занес нож для удара в сердце поверженному противнику и не нуждался в моей помощи. Положение Олд Файерхэнда было более сложным: он лежал на одном индейце, а правой рукой, по которой струилась кровь, пытался прикрыться от наседавшего на него сзади второго краснокожего. Я поспешил к нему на выручку и успел в последнее мгновение отвести от вестмена смертельный удар и раскроить череп его противнику.

Теперь можно было помочь и Дику Стоуну. Рядом с ним уже лежали два мертвых индейца, но третий, настоящий меднокожий гигант, теснил его, размахивая томагавком. Дик Стоун отступал, пошатываясь то ли от усталости, то ли от ран, и было видно, что его силы на исходе. Я бросился к нему, через мгновение индеец рухнул к моим ногам.

Дик Стоун медленно опустился на землю и прерывающимся от напряжения голосом произнес:

— Господи! Трое на одного — это уж слишком. Не успей вы вовремя, мне бы несдобровать. Спасибо.

Олд Файерхэнд подошел к нам, протягивая мне руку, но вдруг его взгляд остановился на лежащем без движения Паранохе.

— Тим Финетти? Возможно ли? Кто с ним сражался?

— Моего белого брата не зря называют Олд Шеттерхэндом. Он снова победил Параноха в честном бою, — ответил за меня Виннету. — Великий Дух одарил его силой бизона, роющего рогом землю.

— Боже мой! — воскликнул Олд Файерхэнд. — Я еще никогда не встречал человека, подобного вам! Но как могло случиться, что Паранох устроил нам здесь засаду?

— Он заметил следы белых охотников и пошел по ним, надеясь, что они приведут его в наш лагерь, — объяснил апач. — Его воины скоро будут здесь, поэтому нам следует немедленно вернуться в свои вигвамы.

— Виннету прав, — поддержал его Дик Стоун. — Надо возвращаться.

— Согласен, — отозвался Олд Файерхэнд. — Но сначала надо замести следы и перевязать раны. Сэр, вы, кажется, один не пострадали, — обратился он ко мне, зажимая рану на руке, из которой хлестала кровь. — Пройдите вперед и встаньте на часах, чтобы индейцы не застали нас врасплох.

Он оторвал подол рубахи и наложил повязку на руку, и затем занялся ранами Дика Стоуна, у которого был вспорот бок. К счастью, раны обоих были неглубоки и неопасны для могучих тел бывалых вестменов.

В несколько минут Виннету умело уничтожил следы сражения. Оставалось решить, что делать с Паранохом, лежащим на земле без сознания.

— Придется его нести на себе, — предложил я.

— Я с удовольствием помогу вам донести его, чтобы потом судить негодяя и вздернуть. Я сам выберу для него самый удобный в окрестностях сук. А пока потрудимся на его благо, — произнес Дик Стоун и принялся срезать толстые ветки и распускать на полосы одеяло Параноха, чтобы соорудить из них носилки…

Когда я проснулся и вышел из моей кельи следующим утром, солнечные лучи еще не прикоснулись к вершинам скал. Внизу, в долине, клубился туман, а на каменном уступе, где размещалась моя пещера, воздух был чист и прозрачен. Снизу доносились бравурные арии неизвестных мне птиц. Однако этот дивный утренний концерт не мог отвлечь меня от вчерашних событий.

Один из наших охотников, бродивший накануне по лесам в поисках дичи, сообщил, что видел еще один отряд индейцев понка, а значит, краснокожих, объявивших нам войну, было больше, чем мы предполагали, и наше положение становилось еще более затруднительным. Все говорило о том, что понка вторглись в чужие владения с единственной целью — уничтожить колонию трапперов.

Остаток вчерашнего дня и весь вечер мы провели в тревоге и в приготовлениях к возможной атаке неприятеля. Пленник, пришедший в себя уже в «крепости», лежал в одной из пещер, надежно связанный кожаными ремнями по рукам и ногам и тщательно оберегаемый стражей от любых случайностей.

И все же, ломая голову над тем, как избежать печальной судьбы, уготованной нам индейцами, я пошел проверить, не случилось ли чего с пленником. Неожиданно звук шагов отвлек меня от раздумий. Передо мной стоял Гарри.

— Доброе утро, сэр. Я вижу, вам, как и мне, не спится этой ночью.

— Доброе утро, Гарри, — ответил я на его приветствие. — Просто я решил проверить, как охраняют Параноха. Положение у нас незавидное, поэтому бдительность нам не помешает.

— Вы испугались краснокожих? — улыбнулся Гарри.

— Надеюсь, вы уже убедились, что я человек не робкого десятка. Однако нас всего тринадцать человек, а против выступит больше сотни, поэтому в открытом бою никак не выстоять. В «крепости» нам тоже не отсидеться.

— Не так страшен краснокожий, как его малюют, сэр! Нас тринадцать человек, но мы чего-нибудь да стоим. А наша крепость не по зубам даже тысяче дикарей.

— Я не столь самонадеян, Гарри, как вы. За один день индейцы потеряли десять воинов, да еще и вождя в придачу. Среди убитых Параноха нет, понка уже догадались, что он в наших руках. Теперь они горят жаждой мщения, а такая большая шайка сумеет добиться своего.

— Я знаю этих людей и считаю, что у нас нет оснований для опасений, — продолжал самоуверенный мальчик, не желавший видеть собравшихся над ним туч. — Краснокожие — трусы, они нападают только исподтишка и на тех, кто не может дать им отпор. Мы с отцом пересекли их владения от Миссисипи до Тихого океана и от Мексики до Великих озер, и всегда они бежали от нас. Иногда, правда, и нам приходилось уносить ноги, но только в том случае, если их было слишком много, но, в конце концов, победа всегда оставалась за нами.

Я глядел на разгоряченное лицо мальчика. Не знаю, что он прочел в моем взгляде, но после короткой паузы Гарри продолжил:

— Я знаю, что вы придерживаетесь несколько иных взглядов, однако иногда в человеческом сердце поселяются чувства, не повиноваться которым не может ни один мужчина. Если бы нам вчера удалось добраться до устья реки, я показал бы вам могилу, в которой покоятся два существа, самых дорогих моему сердцу. Их убили краснокожие, и с тех пор моя рука сама тянется к оружию, как только я вижу развевающуюся на ветру скальповую прядь. Не один индеец упал с коня, сраженный пулей из этого пистолета.

Он достал пистолет из-за пояса и протянул его мне, продолжая:

— Из этого ствола вылетела пуля, пронзившая сердце моей матери. — Он на мгновение умолк. По его лицу пробежала тень печали, а голос зазвучал глухо. — Вы хороший стрелок, сэр, и мало кто может сравниться с вами в этом искусстве, но, уверяю вас, из этой старой пушки вам не попасть с пятнадцати шагов даже в слона. Можете себе представить, сколько мне пришлось упражняться, чтобы стрелять так, как я вам показал в Нью-Венанго. Я умею обращаться с любым оружием, но, если мне надо прикончить индейца, я всегда беру в руки только этот пистолет, потому что я поклялся: за каждое зернышко пороха, вытолкнувшего смертоносную пулю, взять жизнь одного краснокожего. Мне кажется, я уже близок к выполнению клятвы, и оружие, убившее мою мать, сегодня отомстит за нее.

— Вы получили пистолет от Виннету?

— Да. Что он вам рассказывал об этом?

— Ничего.

— Тогда присядьте, сэр. Эта история стоит того, чтобы ее выслушать.

Мы присели на камни, мальчик окинул изучающим взглядом долину и начал рассказ:

— Мой отец был старшим лесничим в Старом Свете и счастливо жил с женой и маленьким сынишкой. Неважно, в какой стране это было, ибо теперь наша родина здесь. Разразилась политическая буря, покалечила судьбы многих людей и унесла их за океан. Жена не вынесла испытаний и неизвестности и скончалась на судне еще до того, как изгои высадились на берег. Оставшись без средств к существованию в совершенно чужой ему стране, отец оставил сына на попечение одной зажиточной, но бездетной семьи, принявшей того как родного, а сам занялся тем, что умел делать, — уехал на Запад и стал охотником. Он много лет провел среди опасностей, но благодаря своим исключительным качествам сумел выйти невредимым из многочисленных схваток, чем снискал уважение белых и внушал страх краснокожим. Как-то во время одного из охотничьих походов он углубился в земли ассинибойнов, где впервые встретился с Виннету, прибывшим с берегов Колорадо в верховья Миссисипи за священной глиной для трубки мира племени апачей. Оба они были гостями вождя Та-Ша-Тунги, прониклись уважением друг к другу и поклялись в дружбе. Там же они познакомились с дочерью вождя Рибанной, прекрасной, как летнее утро, девушкой. Ни одна из дочерей племени ассинибойнов не умела так хорошо выделывать шкуры и так красиво вышивать одежду, как она. Когда Рибанна шла за хворостом для костра, она шагала с величием королевы, волна волос ниспадала до земли. Она была любимицей Великого Духа Маниту и гордостью своего племени, а все молодые воины горели жаждой бросить к ее ногам скальпы врагов. Виннету был моложе всех ее поклонников, отец самым старым из них.

В душе белого охотника проснулись чувства, он ходил за Рибанной, разговаривал с ней, как с дочерью бледнолицых. Как-то вечером Виннету подошел к нему и сказал: «Белый человек не похож на детей своего народа, он никогда не произносит лживых слов, а всегда говорит правду своему брату Виннету».

Отец чистосердечно ответил молодому апачу: «Мой краснокожий брат наделен силой воина и разумом, с которым не могут сравниться старики, занимавшие место в совете старейшин. Он никогда не жаждал крови невиновного, и я протянул ему руку дружбы. Говори, брат мой».

«Мой брат любит Рибанну, дочь Та-Ша-Тунги?»

«Она милее мне всех стад бизонов и всех скальпов краснокожих врагов».

«Будет ли мой брат добр к Рибанне? Не оскорбит ли он ее ушей грубым словом? Подарит ли он ей свое сердце?»

«Я буду носить ее на руках и не покину до конца дней — ив радости, и в горе».

«Виннету знакомы язык и названия звезд, но его звезда погасла, а в сердце наступает ночь. Он страстно желал привести Рибанну в свой вигвам, чтобы отдыхать на ее груди после трудной охоты или опасного похода. Но глаза дочери ассинибойнов смотрят только на моего белого брата, а губы ее произносят только имя Олд Файерхэнда. Апач покинет страну счастья и отправится в одиночестве к берегам Рио-Пекос. Его рука никогда не прикоснется к женщине, и он никогда не услышит голос сына. Но он вернется к ассинибойнам, когда стада лосей начнут уходить на север. Горе тебе, если он увидит, что дочь Та-Ша-Тунги несчастна».

На следующий день Виннету ушел из селения, а когда весной вернулся, блестящие глаза Рибанны сказали ему больше, чем слова. Мне было всего несколько дней от роду, и апач принял меня из ее рук, поцеловал в губы и сказал: «Виннету будет над тобой как дерево, в ветвях которого засыпают птицы, а звери ищут защиту от дождей. Его жизнь — твоя жизнь, его кровь — твоя кровь. У него всегда хватит сил, чтобы защитить сына Рибанны. Пусть утренняя роса омывает твой путь, а солнечный свет согревает твои дороги».

Проходили годы, я подрастал, играл с краснокожими мальчишками и мечтал о сражениях. Тем временем отец затосковал по старшему сыну, собрался на восток и взял меня с собой. Знакомство с братом и новым миром поразило меня. Я не хотел расставаться с новыми людьми, с городом, с иной жизнью. Отец оставил меня у опекунов и уехал один. Через год он вернулся за мной и повез на родину.

На стойбище нас ждало пепелище. После длительных поисков мы нашли оставленный для нас Та-Ша-Тунгой вампум, особую нить с раковинами, с известием о том, что произошло.

Тим Финетти, белый охотник, часто наведывался к ассинибойнам и тоже желал взять в жены прекрасную Рибанну. Но, будучи негодяем по натуре, он был знаменит тем, что даже у своих друзей воровал шкурки. Ему отказали. Узнав, что Рибанна стала женой отца, он пошел к племени черноногих и уговорил их выступить в поход против ассинибойнов.

Черноногие выкопали топор войны и напали на стойбище, когда все воины были на охоте. Они сожгли вигвамы, убили стариков и детей, а девушек и женщин увели в плен. Воины ассинибойнов, вернувшись в разоренное стойбище, в тот же день пустились по следу врага. Все произошло лишь несколько дней тому назад, и мы надеялись нагнать их.

По пути мы встретили Виннету, который шел к нам через горы. Узнав от отца о происшедшем, он молча повернул коня и присоединился к нам. Мне никогда не забыть этих двух мужей, скакавших рядом друг с другом, чтобы отогнать неприятеля и отомстить. Соединившись с отрядом ассинибойнов, мы обнаружили черноногих неподалеку отсюда. Наши воины ждали темноты, чтобы напасть на их лагерь. Мне приказали сторожить лошадей, но я не выдержал и прокрался на опушку леса. Не успел я устроиться в кустах, как прозвучал первый выстрел.

Это была страшная ночь. Неприятель превосходил нас численностью, и, несмотря на ярость и жажду мести, мы потерпели поражение. Звуки боя утихли только на рассвете. Я видел переплетенные в смертельном объятии тела, слышал стоны и хрипы раненых и умирающих. Я лежал на траве, мокрый от росы и слез. Потом вернулся к лошадям, но там никого не было, и меня охватил ужас, когда я услышал победный клич черноногих.

До вечера я просидел в укрытии и только в темноте отважился выйти на поле боя. В ужасе бродил я среди освещенных луной мертвых тел, пока не наткнулся на мать. Несчастная лежала с простреленной грудью, сжимая в объятиях мою сестренку, которой размозжили голову. От жуткого зрелища я лишился чувств и упал на бездыханные тела моих близких.

Не знаю, сколько времени я пролежал так. Я пришел в себя от звука чьих-то шагов, приподнялся и — о какое счастье! — увидел отца и Виннету — с кровоточащими ранами, в одежде, превратившейся в лохмотья. Черноногие сумели схватить их, связать и увести в плен, но им удалось перетереть веревки и убежать.

Глубоко вздохнув, Гарри умолк и невидящим взором посмотрел вдаль. Спустя какое-то время он неожиданно повернулся ко мне и спросил:

— У вас есть мать, сэр?

— Да, она еще жива.

— Что бы вы сделали с человеком, который убил ее?

— Я отдал бы убийцу в руки правосудия.

— Но здесь, на Западе, руки у правосудия слишком слабые и короткие, и мужчинам приходится самим быть судьями и палачами.

— Между местью и наказанием есть существенная разница, Гарри. Месть лишает человека тех качеств, которые и отличают его от животного.

— Вам легко говорить так, потому что в ваших жилах нет ни капли индейской крови. Но если человек добровольно отрекается от разума и жалости к ближнему и становится диким зверем, то с ним и надо обращаться как с диким зверем и преследовать до тех пор, пока смертоносная пуля не убьет его. Когда мы похоронили наших дорогих, чтобы уберечь их тела от стервятников, в наших сердцах осталось одно лишь чувство: ненависть к убийцам. И клятва, принесенная тогда Виннету, стала нашей общей клятвой: «Вождь апачей нашел стрелу мести. Его глаза зорки, ноги легки, его рука сжимает быстрый, как молния, томагавк. Он будет искать и найдет Параноха, убийцу Рибанны, прекрасной дочери ассинибойнов, и возьмет его скальп за жизнь горной розы».

— Ее убил Тим Финетти?

— Да. В начале боя, когда казалось, что черноногие не выстоят под нашим натиском, он застрелил ее, чтобы она не досталась никому. Все произошло на глазах у Виннету; апач в ярости бросился на Параноха и наверняка убил бы его, если бы негодяю не пришли на помощь полторы дюжины краснокожих. Виннету сражался как лев, но, когда на его теле не осталось живого места от ран, его сумели схватить и связать. В насмешку ему оставили незаряженный пистолет, который он потом подарил мне и с которым я никогда не расстаюсь ни в прерии, ни в городах белых.

— Я все же должен заметить вам, что…

Он остановил меня нетерпеливым движением руки:

— Я знаю, что вы хотите сказать, поскольку я сам говорил себе то же самое тысячу раз. Вы слышали легенду о привидениях, которые ураганом мчатся по равнине, уничтожая все, что стоит у них на пути? Вам не кажется, что это и есть символ прерии, где ничем не обузданная воля человека захлестывает все, и что так и будет до тех пор, пока сюда не придет цивилизация и не принесет с собой закон? В моих жилах катятся волны неограниченной свободы. Я пытаюсь устоять перед их натиском, но часто боюсь, что они поглотят меня.

В его словах звучало горькое предчувствие. Он замолчал, а я долго не решался нарушить тишину. Мальчик рассуждал и действовал как взрослый, я понимал, что не имею права осуждать его поступки, но все же попытался убедить его, что человек должен оставаться человеком в любых обстоятельствах. Он кивал головой, но я чувствовал, что мои слова не могут пробить панцирь, выкованный из жажды мести.

Внезапно снизу раздался громкий свист.

— Отец зовет нас, — произнес Гарри. — Пойдемте, для пленника настал смертный час.

Я встал и, взяв его за руку, попытался заглянуть в его глаза.

— Гарри, можете ли вы выполнить мою просьбу?

— С удовольствием, если вы не потребуете у меня невыполнимого.

— Оставьте пленника взрослым мужчинам.

— Вы просите меня о невозможном. Я всю жизнь мечтал о том, как окажусь лицом к лицу с Паранохом, как уничтожу его. Я рисовал себе час мести всеми возможными красками, это мгновение было целью моей жизни, той ценой, которая могла бы оплатить все труды и лишения. И теперь, когда я так близок к мечте, я должен от нее отказаться? Нет, нет и еще раз нет!

— Я знаю, что Паранох достоин самого сурового наказания, но вам не обязательно лично принимать участие в казни. Человек должен стремиться к более высоким целям, чем ваши, а человеческое сердце не может быть всецело отдано мести.

— Ваши слова хороши, сэр, но я имею право остаться при своем мнении и никак не могу выполнить вашу просьбу. Пойдемте вниз.

У мальчика была необычайная, изломанная судьба. В глубине души я понимал, что у него более чем веские причины быть суровым, но я жалел его, думая о том, как легко в его возрасте перешагнуть границу справедливой беспощадности и войти во вкус пролитой крови… Все еще взволнованный, размышляя о нашей беседе, я медленно двинулся за ним.

Спустившись вниз, я первым делом подошел к верному коню, потрепал по шее, угостил кусочком лепешки и только потом направился к охотникам, собравшимся вокруг Параноха и обсуждавшим, как лучше его казнить.

— Смерть ему, негодяю, — говорил Сэм Хокенс. — Но я слишком забочусь о чести моей старушки Лидди, чтобы позволить ей выстрелить в такого мерзавца.

— Нечего тратить на него пули, — соглашался с ним Дик Стоун. — Вздернуть его на суку, ничего другого он не заслуживает. А что вы скажете, сэр? — обратился он к 'Олд Файерхэнду.

— Боюсь, что смерть мерзавца опозорит нашу прекрасную долину. Он убил моих родных на берегу Бифока, там он и понесет заслуженную кару. Место, некогда слышавшее мою клятву, будет свидетелем ее исполнения.

— Тогда зачем я тащил сюда этого лысого негодяя? — вмешался Дик Стоун. — Зачем зря рисковать? Мне совсем не хочется расставаться с моей шевелюрой. Весь лес снаружи «крепости» кишмя кишит краснокожими дьяволами.

— Что думает об этом вождь апачей Виннету? — спросил Олд Файерхэнд, понимая, что Дик Стоун прав.

— Виннету не боится стрел индейцев понка. У его пояса уже висит скальп Параноха, и он дарит этого койота своему белому брату.

— А как считаете вы? — обратился ко мне Олд Файерхэнд.

— Казните его, как хотите, но только поскорее. Никто из нас не боится индейцев, но к чему зря подвергать себя опасности? Этот человек не стоит того.

— Оставайтесь здесь, сэр, и сторожите свою спальню, — вмешался Гарри в разговор взрослых, бросив на меня странный взгляд. — Я требую привести приговор в исполнение только там, где лежат жертвы убийц. Сама судьба отдала его в наши руки именно здесь. Я вижу в том знак провидения и требую выполнить клятву на могиле, где я ее принес.

Пленник стоял, привязанный к стволу толстого дерева. Кожаные ремни глубоко врезались в его тело, но, несмотря на боль и на то, что здесь решали его судьбу, лицо, изборожденное следами былых страстей, не дрогнуло. В его пугающих чертах, казалось, отражалась вся его жизнь, полная дьявольских преступлений, а вид багрового, едва зажившего голого черепа только усиливал жуткое впечатление.

Совет затянулся, но я уже не принимал в нем участия. Наконец все разошлись и стали готовиться в дорогу. Я удивлялся воле мальчика, заставившего взрослых подчиниться, и в то же время никак не мог избавиться от предчувствия несчастья. Олд Файерхэнд подошел ко мне, положил руку на плечо и произнес:

— Пусть свершится судьба. Не судите нас по своим законам, сэр.

— Я не смею осуждать вас. Преступление должно быть наказано. Но позвольте мне уклониться от личного участия в казни. Вы все-таки решили идти на Бифок?

— Да. А вас я попрошу позаботиться об охране лагеря.

— Когда вы вернетесь?

— Трудно сказать. Все зависит от того, насколько быстро сумели прийти в себя индейцы. Прощайте и глядите в оба.

Параноха отвязали от дерева, сунули ему в рот кляп, притянули его ремнями к носилкам, маленький отряд зашагал к выходу из долины. Виннету, прежде чем присоединиться к уходящим вестменам, подошел ко мне:

— Мой белый брат остается в «крепости»?

— Вождь апачей знает мои мысли, поэтому мои губы могут молчать.

— Мой брат осторожен, он проверяет глубину, прежде чем войти в воду, но Виннету должен идти с сыном Рибанны, павшей от руки Параноха.

После их ухода в «крепости» остались только трое вестменов, среди них и Дик Стоун. Я собрал их и сказал, что собираюсь выйти на разведку и осмотреть окрестности «крепости».

— Не стоит, сэр, — сказал Дик. — У входа в долину стоит часовой, а нам лучше отдохнуть перед трудной работой. Чует мое сердце, что нам сегодня придется попотеть.

— Что вы имеете в виду?

— У краснокожих хорошие глаза и чуткие уши, конечно, они что-нибудь да пронюхают и вполне могут нагрянуть сюда.

— Ваше сердце правильно чует, Дик. Именно поэтому я и схожу посмотрю, что делается вокруг «крепости». Ждите меня здесь, я скоро вернусь.

Я набил магазин штуцера патронами до отказа и вышел. Часовой, укрывшийся в кустах ежевики, заверил меня, что ничего подозрительного не происходило, но я давно знал, как иногда беспечно ведут себя даже бывалые охотники, и научился доверять только собственным глазам. Не ошибся я и на этот раз. Продравшись сквозь колючие заросли, почти у самого входа в долину я обнаружил одну свежесломанную веточку и принялся пядь за пядью осматривать землю. Еще недавно там лежал человек, который, уходя, тщательно разровнял опавшие листья, чтобы на них не осталось никаких следов.

Краснокожие обнаружили вход в долину и видели, как мои друзья вышли из «крепости» с Паранохом! Но прежде всего они постараются выручить своего вождя и только после этого пойдут на штурм лагеря. Нельзя было терять ни минуты, и, отдав распоряжение оставшимся троим вестменам вооружиться и быть начеку, я поспешил за отрядом.

Вскоре я уже добрался до места вчерашней схватки: трава на поляне была вытоптана, трупы убитых нами индейцев исчезли. Сбывались мои худшие предположения, тем более что вдоль следов белых потянулись отпечатки не одной пары ног в мокасинах. За ними следили, и число индейцев, идущих по пятам отряда, увеличивалось по мере удаления от «крепости». Я прибавил шагу и удвоил осторожность: по моим расчетам, где-то здесь краснокожие должны были напасть из засады на вестменов.

Так я дошел до места слияния рек Бифок и Манкисити. Судя по рассказу Гарри, здесь и произошло печальное сражение, положившее начало смертельной вражде и ненависти между его отцом и Паранохом, и здесь же похоронили его сестру и мать. Кустарник уступил место высокой густой траве, деревья расступились, образуя большую поляну, на которой я увидел оживленно беседующих охотников. Паранох с кляпом во рту стоял, привязанный к огромной пинии.

К сожалению, я был не единственным зрителем: впереди меня, не спуская глаз с бледнолицых, крались трое индейцев. Остальные, должно быть, обходили поляну со всех сторон, чтобы отрезать моим товарищам все пути к отступлению. Медлить было нельзя, и я, вскинув штуцер, нажал на курок.

Мой выстрел прозвучал как гром с ясного неба как для белых, так и для краснокожих. Но не успело умолкнуть его эхо в лесу, как на поляну полетела туча стрел, затем раздался боевой клич, и из кустов высыпало полсотни воющих раскрашенных индейцев.

Расстреляв все патроны, я тоже бросился на поляну вслед за краснокожими и увидел, что Гарри, не обращая внимания на опасность, целится из пистолета в Параноха. Какой же сильной была его ненависть, если думал он не о спасении собственной жизни, а о казни мерзавца! Однако выстрелить ему помешал огромного роста индеец, одним ударом сваливший мальчика с ног и уже занесший томагавк над его головой. Орудуя штуцером, как дубиной, я, не теряя времени, размозжил череп великану, и он рухнул прямо на Гарри, обагрив его своей кровью.

Охотники, люди бывалые, не растерялись. Кто-то встал спиной друг к другу, кто-то прислонился к дереву — все они яростно защищались от наседавших со всех сторон индейцев, но многие уж были ранены, а силы слишком неравны.

Виннету и Олд Файерхэнд бросились к Параноху, но перед ними выросла стена из краснокожих, пробиться сквозь которую не смог бы даже герой из легенд. Освобожденный от пут Тим взмахнул руками, выхватил у кого-то томагавк и, скрежеща зубами, набросился на Виннету.

— Иди сюда, собака пимо! Ты жизнью заплатишь мне за мой скальп!

«Пимо»! Что может быть оскорбительнее для апача, чем услышать из уст врага это слово? Виннету, несмотря на раны, в бешенстве ринулся к смертельному врагу, но о каком честном поединке могла идти речь, если Паранох был отъявленным мерзавцем? Вождя апачей окружили со всех сторон, а друзья трапперы защищали свою жизнь и не могли прийти на помощь.

Понимая, что нам не продержаться даже десяти минут, я взвалил на плечо Гарри, размахивая штуцером, пробился сквозь толпу краснокожих и громко крикнул, перекрывая шум боя:

— В воду! Скорее в воду!

Я прыгнул с обрыва и почувствовал, как над моей головой сомкнулась волна. Река была глубокая, но узкая, и в несколько взмахов я добрался до противоположного берега. Мальчик пришел в себя. Однако и тут было небезопасно. Я оглянулся и увидел, что те из моих товарищей, кто смог прорвать кольцо врагов, последовали моему примеру. За ними с воем неслись индейцы, а это значило, что битва еще не кончена и будет продолжена на этом берегу. Решив перебраться через излучину и снова переплыть наа противоположный берег, чтоб обмануть индейцев, я потащил мальчика с собой, но тот вдруг стал упираться.

— Отец! — воскликнул он в тревоге. — Я должен быть с ним, я не могу оставить его!

Мимо нас, шлепая мокрыми мокасинами, быстро проковылял Сэм Хокенс.

— Мы не сможем помочь отцу! — торопил я Гарри, чуть ли не силком таща его за собой. — Твой отец выберется сам.

Продравшись сквозь прибрежные заросли, мы снова пересекли реку. Старый Сэм Хокенс ждал нас на том берегу, отряхиваясь, словно собака после купания. Теперь можно было возвращаться в «крепость», но глазки Сэма вдруг хитро блеснули.

— Сэр, давайте вернемся на ту злополучную поляну. Насколько я знаю краснокожих, они не умеют плавать с оружием.

— Ну и что, Сэм? В любом случае возвращаться опасно.

— Опасно? Мы только заглянем туда на минутку и посмотрим, не оставили ли они для нас свои пушки.

Петляя между кустами и подпрыгивая, словно кенгуру. Сэм помчался к поляне. Не раздумывая, я побежал за ним. Действительно, в траве на берегу валялись луки, колчаны со стрелами и ружья. Пока Сэм Хокенс собирал ружья, я рубил томагавком луки.

— Какие прекрасные ружья! — восклицал Сэм, глядя на ворох древних мушкетов. — В их стволах поселятся раки, хоть малая, а все-таки будет от них польза, — и он без сожаления швырнул их в воду. — Пойдемте отсюда, а то мне здесь как-то не по себе, чтоб мне лопнуть.

И мы кратчайшим путем помчались к «крепости». Наверняка основные силы краснокожих уже подтягивались к нашему лагерю, чтобы окружить его и не дать нам соединиться с оставшимися там трапперами.

Не прошли мы и полпути, как услышали выстрел.

— Вперед, сэр! Я узнаю звук карабина Билла Балчера! — воскликнул Сэм Хокенс, ускоряя шаг.

Гарри молча, с выражением тревоги на лице шел за мною. Чувствовалось, что он уже раскаивается в том, что настоял на казни у могилы матери, но у меня не было ни времени, ни желания упрекать его в этом.

Выстрелы повторились, и мы уже не сомневались, что индейцы начали осаду «крепости». Наши товарищи нуждались в помощи. Перейдя с шага на бег, мы вскоре добрались до опушки леса, где начинался каменный тоннель и где я сегодня утром нашел следы лазутчика, наблюдавшего за отрядом Олд Файерхэнда. Здесь же поблизости должны были засесть краснокожие и перекрыть вход и выход.

Внезапно послышался шорох, словно кто-то, позабыв об осторожности, продирался сквозь кусты, и, к нашей радости, через минуту перед нами предстали Олд Файерхэнд, Виннету и еще два траппера. Лицо Гарри вспыхнуло от счастья, когда он увидел, что отцу удалось уйти от погони.

— Вы слышали выстрелы? — спросил возбужденно Олд Файерхэнд.

— Да, — ответил я сурово. — Думаю, что, пока мы прогуливались, индейцы подобрались к «крепости».

— Поспешим туда! Я знаю, что виноват, но сейчас не время для упреков! Вход в долину узок, и один человек там сдержит сотню нападающих, но сначала надо разведать, что там случилось.

— Ничего не случилось, сэр, — отозвался язвительный Сэм Хокенс, — если не считать того, что краснокожие дьяволы уселись у нашего гнездышка и, как кошка, ожидают, когда птенец сам упадет вниз. На часах там стоит Билл Балчер, он человек вспыльчивый и, видимо, решил угостить гостей пулей.

— Как бы там ни было, мы должны пробиться в «крепость». Учтите, что наши преследователи присоединятся к осаждающим, и тогда индейцев будет вдвое больше, а значит, и нам будет вдвое труднее проскользнуть мимо них.

— А что будет с остальными охотниками, которых вы вывели утром из крепости? — поинтересовался я.

— Вы правы. Нельзя оставлять их вне лагеря, поодиночке им не пробиться.

— Мои белые братья останутся здесь, — вмешался Виннету, — а я схожу посмотрю, как далеко расположились воины понка.

И не успели мы его остановить, как он уже скрылся в кустах. За то время, пока мы ждали его возвращения, к нам присоединились еще двое вестменов, удачно избежавших погони. И хотя среди нас один я не был ранен, наш маленький отряд снова был готов к бою.

Виннету возвратился через полчаса. У его пояса висел свежий скальп, а это значило, что индейцы скоро догадаются о том, что у них в тылу появился неприятель. Растянувшись цепью, мы двинулись вперед и, приблизившись к залегшим на опушке леса краснокожим, дали залп, затем второй. Бросив на месте раненых и убитых, индейцы бросились врассыпную, но, даже отступая, они избегали открытых мест, чтобы не стать легкой мишенью для наших ружей.

Теперь можно было беспрепятственно войти в «крепость», что мы и сделали. Как выяснилось, Билл Балчер вовремя заметил подкрадывающихся краснокожих и успел скрыться в тоннеле. Те бросились за ним, но хватило всего лишь нескольких выстрелов, чтобы остановить их.

Мы еще стояли в тоннеле, рассказывая прибежавшим остальным вестменам о наших приключениях, когда снаружи донесся гул, словно на нас неслось стадо бизонов. Снова схватившись за оружие, мы выбежали из «крепости», готовые отразить новую атаку, но, к своему удивлению, увидели не краснокожих, а табун лошадей, который вел человек в трапперской одежде с залитым кровью лицом. Остановив лошадей у того места, где обычно стоял часовой, он осмотрелся, никого не заметив, осуждающе покачал головой и направился к тоннелю.

— Да это же Билл Паркер, чтоб мне лопнуть! — раздался над моим ухом голос Сэма Хокенса. — Никто, кроме него, не сидит так неловко на лошади!

— Ты прав, старый енот, это действительно я. Билл Паркер — гринхорн, говорил ты. Что ты скажешь теперь? — Тут он увидел всех нас и воскликнул: — Слава тебе, Господи! Поздравляю вас, джентльмены, в состязаниях по бегу вы оставили позади всех краснокожих. Но не обижайтесь, единственный сын моей матери тоже пустился наутек, потому что лучше бежать, чем замертво лежать.

— Ты прав, Билл, но скажи, откуда у тебя эти лошади? — удивленно спросил Олд Файерхэнд.

— Как вам сказать. Просто мне пришла в голову дурацкая мысль, что краснокожие дьяволы будут искать старого Паркера везде, только не в своем собственном лагере. Поэтому я и направился туда, но там было пусто. Тогда я, как настоящий гринхорн — должен же я оправдать почетное звание, которое дал мне Сэм Хокенс, — так вот я, как гринхорн, порыскал по лесу и нашел то место, где индейцы спрятали лошадей. При них было всего два стражника, пришлось с ними потолковать, что, поверьте, здоровья мне не прибавило, но зато я уговорил их подарить мне весь табун. Старых кляч я отпустил в прерию, а этих привел сюда.

— Ай да Билл! — нахваливал друга Дик Стоун. — Котелок у тебя что надо.

— Конечно, что надо, — скромно согласился Билл Паркер. — Теперь без лошадей краснокожим крышка. Ба, что я вижу! — воскликнул он, заметив трупы индейцев. — Так они уже приходили к нам в гости! И отдали Богу душу после угощения. Добро пожаловать! Остальных ждет тот же прием. Но вы только посмотрите на лошадей! Как вам этот гнедой? Наверное, это конь вождя.

— Которого мы отпустили погулять. Где же это видано, чтобы мыши поймали кота, а потом дали ему удрать! — проворчал Сэм Хокенс.

Но Олд Файерхэнд не слышал ворчания Сэма. Как зачарованный, он смотрел на гнедого скакуна.

— Великолепная лошадь! — в восторге обратился он ко мне. — Если бы я мог выбирать — он или Сволоу, я скорее бы выбрал его.

— Виннету разговаривает с душой коня и слышит, как бьется его сердце, — как всегда веско и вовремя, вмешался в наш разговор Виннету.

Вдруг раздался пронзительный свист, и в плечо Сэма Хокенса ударила стрела, но наконечник из обсидиана не сумел пробить кожаный панцирь. В то же мгновение послышалось оглушительное «Хо-хо-хи!», но ни один краснокожий так и не посмел предстать перед нами. По-видимому, они только пытались напугать нас. Сэм Хокенс поднял стрелу, презрительно посмотрел на нее и сказал:

— Я тридцать лет нашивал заплату на заплату! Неужели они думают, что смогут дротиком пробить мою куртку! Да она теперь тверже железных доспехов, чтоб мне лопнуть!

Куртка Сэма действительно заслуживала похвалы, но любоваться ею было не время. Судя по тому, что индейцы не перешли в нападение, их было еще немного, остальные, по-видимому, искали утопленное в реке оружие, чинили луки и изготавливали новые стрелы. Следовало прежде всего отогнать их подальше от «крепости», чтобы, не подставляясь под их пули и стрелы, провести сквозь узкий проход лошадей, поэтому мы, схватив оружие, кинулись в лес, чтобы ответить на приветствие краснокожих. Однако, как мы их ни искали, индейцев и след простыл: скорее всего, они отступили назад, чтобы на безопасном расстоянии дождаться подкрепления.

Солнце уже клонилось к закату, вестмены, не получившие ран в схватке, стали на часах, остальные собрались у костра.

К счастью, ни один из охотников не пострадал серьезно в сражении. Почувствовав себя в безопасности, утолив голод и жажду и немного отдохнув, они оживились. Всем хотелось рассказать о своих подвигах и высказаться о том, как лучше защитить лагерь от индейцев. Дюжина снятых в бою скальпов придала вестменам самоуверенности, и уже никто не сомневался, что нам удастся устоять против ярости краснокожих. В пещерах хранились запасы продовольствия, которых хватило бы не на одну неделю осады, боеприпасов тоже было в избытке, так что враги могли сколько угодно стеречь выход или расшибать от нетерпения лбы об острые скалы, надежной стражей окружавшие долину.

Даже опытный Олд Файерхэнд недооценивал опасность, и только Виннету, не принимая участия в ликовании по поводу временной удачи, лежал рядом со мной с отсутствующим видом.

— Взгляд моего краснокожего брата мрачен, а лоб нахмурен. Какие мысли тревожат сердце апача? — спросил я.

— Виннету разговаривает с Великим Духом. Он видит смерть, врывающуюся через проход и спускающуюся с гор. В долине бушует пламя, а вода покраснела от крови. Разум белых помутился от жажды мести, а глаза ослепли от ненависти. Паранох придет за скальпами охотников, но Виннету сразится с ним и споет песню смерти над телом врага.

— Но как могут индейцы ворваться в «крепость»? Им не проникнуть сюда через проход.

— Мой брат произносит слова, в которые не верит сам. Разве может одно ружье остановить сотни врагов?

Виннету был прав. Он повторил вслух мои мысли. Один человек не в состоянии защитить узкий проход от многочисленных врагов, он может поразить первых, но остальные растопчут его и прорвутся. Я поделился нашими сомнениями с Олд Файерхэндом, но он ответил:

— Тогда мы встретим их залпом у выхода из тоннеля.

Его довод меня не убедил, но и спорить не имело смысла. С наступлением темноты мы удвоили стражу. Я должен был встать на часах только на рассвете, когда индейцы предпочитают нападать на врага, чтобы застать его врасплох, но тягостное чувство беспокойства овладело моей душой, и внутренне я был готов вступить в бой в любое мгновение.

Чтобы как-то занять себя, я пошел искать Сволоу. Он щипал траву в дальнем конце долины у подножия взмывавшей вверх скальной стены. Похлопав его по шее и угостив лепешкой, я уже собрался было уходить, когда мое внимание привлек легкий шорох, донесшийся сверху.

Конь поднял голову, готовый предупредить меня об опасности громким фырканьем. Я быстро схватил его за узду и прикрыл ладонью раздутые ноздри, чтобы Сволоу не выдал наше присутствие. Я с напряжением вглядывался в ночное небо, надеясь различить на его фоне темные силуэты. Прошла минута, другая. Может быть, со скалы сорвался случайный камень? Или он был сброшен чьим-то неосторожным движением, а теперь неизвестные выжидают?

Наконец на скалах появились тени осторожно спускающихся вниз индейцев. Шедший впереди проводник двигался уверенно, словно бывал здесь уже не раз и хорошо знал тайную тропу. Еще немного, и враги ступят на дно долины.

Я мысленно бранил себя: если бы я не поддался общему легкомыслию и захватил с собой штуцер, достаточно было одного выстрела, чтоб убить проводника, без которого остальные не смогли бы сделать и шагу. При мне же были только револьверы, совершенно непригодные для прицельной стрельбы на таком расстоянии. Поднимать же пустую пальбу лишь для того, чтобы предупредить товарищей, тоже было нельзя: прежде чем ко мне подоспеет помощь, индейцы успеют до меня добраться, тем более что, убегая, я попаду на открытое пространство, где даже плохой стрелок может всадить в меня пулю. И я решил прибегнуть к хитрости.

Проводник приближался к скальному уступу, что находился как раз на полпути между нами. «Если я успею туда до него, — подумал я, — мне ничего не будет стоит убить и его, и еще дюжину идущих за ним краснокожих».

Цепляясь руками за валуны, я полез вверх, но тут со стороны входа донеслись выстрелы. Дьявольски хитрый Паранох, видимо, оставил снаружи десяток-другой индейцев, чтобы разыграть нападение и отвлечь наше внимание от истинной опасности. Я изо всех сил карабкался вверх, мои пальцы уже цеплялись за край уступа, к которому я так стремился, как вдруг камень выскользнул из-под моей ноги, и, не удержавшись, я полетел вниз, пересчитывая ребрами все острые и тупые углы скалы. От удара о землю я потерял сознание…

Когда я пришел в себя и вспомнил, что со мной произошло, индейцы находились от меня уже на расстоянии нескольких шагов. Тело пронзала острая боль, но я, превозмогая себя, вскочил на ноги, выстрелил несколько раз по темным силуэтам и, взобравшись на спину Сволоу, помчался прочь.

Поняв, что их обнаружили, индейцы с диким воем побежали за мной.

Увы, у костра никого не было. Охотники попались на хитрость Параноха и сгрудились у выхода, ожидая нападения оттуда, и только теперь обратили внимание на мои выстрелы.

— В чем дело? — крикнул мне Олд Файерхэнд. — Где вас черти носят? Индейцы атакуют вход!

— Они уже в долине! — ответил я. — Скорее в пещеры!

Индейцев было намного больше нас, и единственной возможностью спастись от неминуемой гибели был отход к пещерам, где, скрываясь за камнями, можно было отстреливаться от наседавших воинов. Но, к сожалению, было уже поздно,

Вопреки своим обычаям краснокожие не стали дожидаться, пока соберутся все, а бросились на охотников, настолько ошеломленных неожиданным появлением врага, что, только увидев занесенные над головами томагавки, они очнулись и стали отбиваться.

Может быть, я и успел бы добраться до моей кельи, но Гарри, Олд Файерхэнд и Виннету нуждались в моей помощи.

— Уходите под скалу! — кричал я, нанося удары озверевшим краснокожим.

На мгновение враги потеряли уверенность, отступили перед моей яростью и открыли нам путь к отвесной скале, где мы, по крайней мере, могли не опасаться удара в спину.

— Почему такое должно было случиться именно со мной, чтоб мне лопнуть! — донесся из скалы знакомый голос. Из узкой расщелины, куда с трудом мог протиснуться человек, высовывалась голова Сэма Хокенса. — Какого черта вам понадобилось показывать краснокожим, где скрывается старый енот Сэм Хокенс?!

Маленький хитрый человечек был единственным, кто не потерял самообладания и мгновенно сообразил, где искать спасения. Несмотря на то, что мы привели к нему беснующихся от ярости краснокожих, он без колебаний ухватил Гарри за руку и потащил к себе в расщелину.

— Полезайте сюда, мой маленький сэр, для вас места хватит.

В рукопашном бою, когда вокруг мелькают тени, когда невозможно прицелиться и часто даже не успеваешь нажать на курок, карабины, ружья и штуцеры бесполезны. К счастью, трапперы готовились встретить индейцев у входа в долину, и ножей, и топоров у них хватало. Только Хокенс и Гарри, укрытые в скале, могли воспользоваться огнестрельным оружием. Хокенс заряжал, а мальчишка стрелял. Пороховое пламя вырывалось из расщелины, с одной стороны которой стоял я, а с другой — Олд Файерхэнд.

Костер отбрасывал мерцающие кровавые блики на мечущиеся темные фигуры индейцев и трапперов, звенела сталь, слышались короткие вскрики белых и истошный вой краснокожих.

У нас не оставалось сомнений, что участь наша предрешена — нас было слишком мало, чтобы выстоять, а помощи ждать было неоткуда. Но никому не хотелось покорно принимать смерть, каждый стремился продать свою жизнь подороже. В такие минуты к белому человеку приходят спокойствие и хладнокровие, что удваивает его силы и дает преимущество над краснокожими жителями американской прерии.

Туманным, смутным видением в моем мозгу пронеслись образы родителей, оставшихся за океаном, которые больше никогда не получат весточки от сына… Видение исчезло, и пришла холодная ясность ума.

Я не мог простить себе, что оставил штуцер в келье, куда сейчас никоим образом нельзя было добраться. Два дня я только и делал, что предвидел, предостерегал, советовал, но в конце концов вынужден был собственной кровью расплачиваться за чужие ошибки. От злости и горечи я с такой яростью стал размахивать томагавком, что Сэм Хокенс подал голос из своего укрытия.

— Славно, сэр! Вот это работа, любо-дорого посмотреть! — нахваливал он меня. — Я видел такое лишь однажды в жизни — когда мне пришлось пожить среди канадских дровосеков. Мы с вами прекрасная пара. Как жаль, что нас укокошат, а то бы мы с вами отняли еще не одну шкурку и у бобров, и у краснокожих.

Голос маленького вестмена прозвучал неожиданно громко, и его слова услышал даже Билл Паркер, несмотря на вчерашнее ранение разивший индейцев прикладом.

— Сэм Хокенс, — отозвался он. — Если уж тебе так приспичило поглазеть на что-нибудь забавное, то вылезай из своей норы и смотри сюда! Старый енот, ты назвал меня гринхорном! Ха-ха-ха! Скажи, разве гринхорн ничему не научился?

В двух шагах от меня, упираясь спиной в скалу, стоял Олд Файерхэнд. В одной руке он сжимал нож, в другой — томагавк, но казалось, что у него не две руки, а четыре — так ловко он расправлялся с бросавшимися на него противниками. Забрызганный с ног до головы своей и чужой кровью, он твердо стоял на широко расставленных, словно вросших в землю ногах, седые волосы длинными прядями свисали с его головы, богатырская фигура привлекала индейцев, как пламя свечи манит ночных мотыльков. Он получил больше ран, чем я, но ни одна из них не свалила его с ног.

Неожиданно из гущи схватки вынырнул Паранох и с криком бросился к Олд Файерхэнду:

— Наконец-то я добрался до тебя! Вспомни Рибанну и погибай!

Когда он пробегал мимо меня, я ухватил его за плечо и замахнулся томагавком. Он узнал меня, чудом успел уклониться от удара, и мое оружие со свистом разрезало воздух возле его уха.

— Ты тоже здесь? — взвыл он. — Тебя я возьму живым!

Он промчался мимо меня и выстрелил прежде, чем я успел занести руку для следующего удара. Олд Файерхэнд покачнулся и рухнул в толпу врагов, подминая их своей тяжестью под себя.

Мне показалось, что пуля попала в мою собственную грудь. Отшвырнув индейца, выросшего передо мной, я оторвался от спасительной скалы, ринулся за Паранохом и вдруг увидел, как темная гибкая фигура ловко проскользнула между сражающимися, чтобы внезапно предстать перед убийцей.

— Стой! Перед тобой вождь апачей Виннету. Он отомстит за смерть своего белого брата!

— Отправляйся в ад, собака пимо!

Я больше ничего не видел и не слышал. Забыв о собственной безопасности, я рвался к Параноху, когда вдруг вокруг моей шеи обвилась петля, на мою голову обрушился страшный удар, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, вокруг было темно и тихо. Жгучая боль в голове напоминала об ударе, перед глазами плыли черные круги, перемежавшиеся ужасающе ясными подробностями сражения. Ременные путы впились в тело. Индейцы связали меня с изощренной дикарской жестокостью, так что я не мог шевельнуть и пальцем.

Внезапно рядом послышалось тяжелое сопение.

— Есть тут кто-нибудь? — спросил я, с трудом шевеля языком.

— Не кто-нибудь, а я собственной персоной, чтоб мне лопнуть! Я всегда считал, что я лучше, чем кто-нибудь.

— Это вы, Сэм? Скажите, ради Бога, где мы?

— В сравнительно безопасном месте, сэр. Они бросили нас в пещеру, где мы хранили шкуры. Что меня утешает, так это то, что мы успели спрятать все наши меха и краснокожим не удастся поживиться.

— Что с остальными, Сэм?

— Ничего особенного, сэр. Их просто укокошили. Дика Стоуна, Билла Паркера, но ведь он был гринхорн, хотя и не хотел верить мне. Гарри Корнера и Билла Балчера тоже укокошили, всех укокошили. Только вы еще живы. Апач и маленький сэр тоже еще живы, хотя и не очень… Про себя я уже не говорю, хи-хи-хи-хи.

— Вы уверены, что Гарри жив? — обрадовался я.

— Неужели вы думаете, что старый охотник за скальпами не помнит того, что видел собственными глазами? Он с апачем со всеми удобствами устроился в соседнем каменном мешке. Я хотел тоже попасть в их компанию, но нынешние хозяева не пожелали меня выслушать.

— А что с Виннету?

— Тоже ничего особенного. Ему продырявили шкуру. Если он выберется отсюда, будет выглядеть как старая куртка Сэма Хокенса — заплата на заплате.

— Легко сказать — выбраться отсюда… Но как случилось, что его взяли живым?

— Точно так же, как нас с вами. Он защищался как черт, чтоб мне лопнуть. По всему было видно, что он предпочитает умереть в бою, а не жариться на медленном огне у столба пыток. Да только ничего у него не вышло: заарканили, сбили с ног, едва не разорвали на клочки. Насколько я понял, вы не собираетесь уходить отсюда? А старый енот Сэм Хокенс только об этом и мечтает.

— Что пользы мечтать? Боюсь, что выбраться отсюда невозможно.

— Невозможно? Я словно снова слышу голос Билла Паркера! Краснокожие — исключительно честные люди. Они отняли у старого Сэма все: пистолет, трубку, хи-хи-хи! То-то они обрадуются, когда понюхают ее, — благоухает она не хуже скунса. Лидди тоже пропала, и шляпа, и парик. Как бы они не передрались из-за моего скальпа, а он, как вы знаете, обошелся мне в три больших связки бобровых шкурок. Но вот нож они Сэму Хокенсу оставили. Он у меня в рукаве. Как только старый енот понял, что отдых в расщелине кончается и что охотники вот-вот доберутся до него, он припрятал ножик.

— У вас есть нож? Но вы не сможете его достать.

— И я так думаю. Вам придется изловчиться и помочь единственному сыну моей матери.

— Одну минуточку, посмотрим, что тут можно сделать.

Я хотел было подкатиться к нему, но полог, заменявший дверь, распахнулся, и в пещеру вошел Паранох в сопровождении нескольких свирепого вида индейцев. В руке он держал горящий факел. Я не стал притворяться, изображая человека, лежащего без чувств, но и не посмотрел на Параноха.

— Наконец-то и ты попался! — голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес он. — Никаких платежей в рассрочку, сполна и собственной шкурой. Ты узнаешь это? — И он поднес к моему лицу скальп, до сих пор висевший у пояса Виннету.

Итак, Тим Финетти знал, что именно я нанес ему роковой удар ножом, из-за которого ему пришлось расстаться со скальпом. Я не сомневался, что Виннету не мог ему сообщить об этом, и на все вопросы отвечал гордым молчанием. Значит, он запомнил меня еще во время той схватки при луне вблизи железной дороги.

— Вы все узнаете, что чувствует человек, когда у него с головы снимают кожу, придется только подождать до рассвета.

— Ну уж от меня особенного удовольствия вам нс видать, — не удержался Сэм Хокенс. — Хотелось бы только узнать, что вы сделаете с моей головой? Снять с нее скальп вам уже не удастся, он и так в ваших руках. Как вам понравилась работа великого мастера? Я выложил за нее три связки бобровых шкур!

— Можешь смеяться, но только до рассвета. Мы найдем, откуда спустить тебе кожу, — ответил Паранох, проверяя ремни у нас на ногах и руках. — Вам небось и в голову не пришло, что Тиму Финетти известно про вашу «крепость»? Но я бывал в этих краях еще до того, как Олд Файерхэнд — чтоб он вечно горел в аду! — поселился здесь. Кроме того, у меня был проводник, знающий все тропинки.

Он вытащил из-за пояса нож и поднес костяную рукоятку к глазам Сэма, который, увидев вырезанные там буквы, воскликнул:

— Фред Овинс? Он всегда был негодяем, и я от души желаю ему испробовать на себе лезвие этого ножа.

— Поздно ругаться и поздно желать! Он наивно думал, что, если выдаст нам тайну, мы оставим ему жизнь, ха-ха-ха! Как он ошибался! Мы отняли у него и жизнь и скальп, но с вами поступим иначе: сначала скальп, потом жизнь.

— Воля ваша, завещание Сэма Хокенса давно готово. Лично вам я оставляю в наследство парик, может быть, он вам пригодится, хи-хи-хи!

Паранох в ярости пнул Сэма ногой и вышел вместе со свитой краснокожих.

Какое-то время мы молчали, ничего не предпринимая, боясь, что он вернется. Затем осмелели и, поворачиваясь с боку на бок, покатились навстречу друг другу. Хотя мои руки были стянуты до боли ремнем в запястьях, мне удалось вытащить из рукава Сэма нож и освободить его от пут. Спустя несколько минут мы оба растирали онемевшие конечности.

— Ты еще не совсем выжил из ума, Сэм Хокенс, мозги у тебя пока не высохли, — расхваливал сам себя хитрый маленький вестмен. — Ты бывал в разных переделках, но так близко к тому свету тебя еще не заносило. Любопытно, чем кончится вся эта история?

— Прежде всего надо посмотреть, что происходит снаружи, — бесцеремонно прервал его я, так как пора было действовать.

— Не спорю, сэр, посмотреть надо.

— Кроме того, необходимо раздобыть оружие. У вас есть нож, а у меня — голые руки.

— Не беспокойтесь, что-нибудь придумаем.

Мы осторожно выглянули из-за кожаного полога, закрывавшего вход в пещеру. Светало. Индейцы сидели у костра — одни зализывали раны, другие заунывно оплакивали смерть товарищей, третьи вкапывали в землю столбы пыток. У входа из долины Сволоу ссорился с гнедым скакуном, украденным Биллом Паркером у самого Параноха. Рядом щипал траву высокий мосластый жеребец Виннету, внешне ничем не примечательный, но в выносливости не уступавший моему красавцу. Если бы нам посчастливилось добыть оружие и добраться до лошадей, побег наверняка удался бы.

— Вы только посмотрите, сэр! — взволнованно зашептал мне в ухо Сэм Хокенс. — Взгляните вот на того старого дуралея, растянувшегося на траве! Видите?

— Вижу.

— А что это он прислонил к скале? Видите?

— Тоже вижу.

— Хи-хи-хи! Сама судьба возвращает старику его Лидди! Ущипните меня, не сплю ли я? Если я действительно Сэм Хокенс, то передо мной лежит Лидди, а у краснокожего болвана небось у пояса и мешочек с пулями висит. Хи-хи-хи!

Внезапно Сэм умолк: из соседней пещеры вышел Паранох, за ним два краснокожих гиганта тащили связанных пленников. С искаженным злобой лицом он обратился к Виннету:

— Готовься, пимо! Столб уже вкопали в землю. А ты, — он повернулся к Гарри, — ты будешь жариться на медленном огне рядом с ним!

Он подал своим людям знак, чтобы те оттащили Виннету и Гарри в лагерь, а сам быстро зашагал к ярко горевшему костру, где краснокожие уже занимали места, чтобы насладиться страданиями пленников.

Теперь наша жизнь висела на волоске. В любое мгновение Паранох мог послать воинов за мною и Сэмом, а если Гарри и Виннету привяжут к столбам, освободить их будет не под силу никому. Надо было действовать, не теряя ни минуты.

— Могу я на вас положиться, Сэм? — спросил я.

— Откуда мне знать, можете или нет, если вы сами того не знаете? — не удержался от шутки старый балагур. — Попытайтесь, другого выхода у вас все равно нет.

— Возьмите на себя того, что справа, а я возьму того, что слева. И сразу же режем ремни.

— А потом бежим выручать мою Лидди?

— Боюсь, что времени на Лидди у нас не останется. Вы готовы?

Он кивнул мне головой с выражением озорной радости на лице, словно собирался посмеяться удачной шутке.

Краснокожие, тащившие на спине пленников, двигались медленно и тяжело, поэтому нам удалось быстро и незаметно приблизиться к ним. Сэм ловко вонзил свой нож в сердце индейцу, мне же пришлось потрудиться: сначала выхватить у моей жертвы томагавк, торчавший у нее за поясом, а затем нанести удар. Через мгновение разрезанные путы упали на землю, наши друзья были свободны. Сидящие у костра краснокожие, к счастью, ничего не заметили.

В минуты смертельной опасности, когда надо не рассуждать, а действовать, тело опережает мысль. Ноги сами понесли нас не к выходу из долины, а напрямик к костру, вокруг которого восседали враги, хотя мы и не сговаривались. Инстинктивно мы все увидели единственный путь к спасению.

Выхватив у застигнутых врасплох индейцев оружие, мы устремились дальше.

— Сволоу! — позвал я коня, и мой верный друг помчался мне навстречу. Вскакивая на него, я краем глаза заметил, что Виннету уже сидит на спине своего скакуна, а Сэм Хокенс ловит первую попавшуюся индейскую лошадь.

— Ко мне, Гарри! — позвал я мальчика, который тщетно пытался вскарабкаться на отчаянно брыкающегося гнедого коня Тима Финетти.

Раздался дикий вой индейцев, прогремели первые выстрелы, засвистели стрелы, и я, дав шпоры Сволоу, подскакал к мальчику, ухватил его за руку, вскинул на коня перед собой и помчался вслед за Виннету и Сэмом Хокенсом, уже скрывавшимися в узком тоннеле.

Мне трудно объяснить, почему в бешеной скачке по каменному коридору мы не расшиблись насмерть, почему краснокожие не догнали нас и почему ни одна стрела или пуля не задела меня, последним покидавшего долину, которая из «крепости» превратилась в тюрьму.

Сволоу галопом вынес нас из ущелья. Сэма Хокенса уже и след простыл, а Виннету скакал направо, в сторону прерии, по которой мы несколько дней назад ехали сюда. Апач уже приближался к скалам, за которыми пули индейцев были бы нам не страшны, и оглядывался назад, готовый прийти к нам на помощь.

Прогремел выстрел, пуля просвистела рядом со мной, и я почувствовал, как вздрогнул Гарри.

— Скорее, Сволоу, скорее, — умолял я коня, а он, словно догадываясь, что нам грозит смертельная опасность, несся точно так же, как и во время пожара в Нью-Венанго.

Оглянувшись, я увидел всего в нескольких шагах от нас Параноха. Его глаза горели яростным, безумным огнем хищника, у которого из-под носа ускользает добыча, чью кровь он уже чувствовал на языке. Он безжалостно хлестал своего гнедого, готовый скорее загнать коня, чем упустить нас, и я понял, что теперь наша жизнь зависела только от Сволоу. Я не страшился поединка с этим диким, необузданным человеком, я уже дважды одолел его, но мне мешал Гарри, сковывавший мои движения.

Свернув за скалы, мы со скоростью урагана понеслись вдоль реки. Бурый жеребец Виннету высекал копытами искры из камней, Сволоу, несмотря на то что нес на себе двоих всадников, не отставал от него. Паранох неотвязно мчался за нами, и топот копыт его гнедого я все время слышал за своей спиной.

— Вы ранены? — спросил я Гарри.

— Да.

— Опасно?

Он не ответил. Теплая кровь тоненькой струйкой текла по моей руке. Я прижимал его к себе и думал о том, что успел полюбить мальчика и что после гибели Олд Файерхэнда не могу допустить гибели его сына.

— Вы перенесете эту скачку?

— Надеюсь.

Я еще раз пришпорил Сволоу, и он, оправдывая свое имя, чуть ли не полетел. Казалось, он не касается копытами земли.

— Держитесь, Гарри, мы почти спасены.

— Отпустите меня, позвольте мне спрыгнуть. Я ведь вижу, что мешаю вам.

— Вы непременно должны жить, Гарри.

— К чему? Отец умер, и я предпочитаю умереть вместе с ним.

Тем временем цокот копыт гнедого стал постепенно удаляться. Сволоу выигрывал скачку, где ставкой была наша жизнь.

— Это я виноват в его гибели! — корил себя Гарри. — Если бы я послушался вас, мы казнили бы Параноха в «крепости», и отец остался бы жив.

— Сейчас не время думать об этом.

— Отпустите меня! Паранох отстал от нас, дайте лошади перевести дух.

Я снова оглянулся и увидел, что Паранох отстал. За ним по двое, по трое неслись индейцы, не желавшие отказаться от погони и удовольствия видеть нас привязанными к столбу пыток.

Виннету спрыгнул с лошади, зарядил захваченное во время бегства ружье и приготовился к сражению. Я остановился рядом с ним, уложил раненого мальчика на траву, а когда выпрямился, у меня уже не оставалось времени зарядить ружье.

Паранох был рядом, и я схватился за томагавк.

Обезумевший от ярости белый вождь бросился на меня, но прозвучал выстрел, и в то же самое мгновение я нанес сокрушительный удар томагавком. Паранох покачнулся и упал с лошади с пулей в груди и рассеченным черепом.

Виннету подошел к телу, перевернул его ногой и, глядя в лицо, с которого даже смерть не сумела стереть гримасу ненависти, сказал:

— Белый койот никогда больше не назовет вождя апачей именем пимо. Пусть мой брат заберет у него свое оружие.

Только сейчас я заметил, что Паранох присвоил мои револьверы, штуцер, нож и топор.

Тем временем Виннету поймал гнедого жеребца и подвел его к Гарри, чтоб усадить мальчика в седло. Неожиданно слева от нас что-то блеснуло, я посмотрел туда и увидел отряд всадников, выезжающий из леса как раз на полпути между нами и преследующими нас индейцами.

Это были драгуны из форта Рондэйл. Увидев неожиданную помощь, Виннету стрелой помчался на индейцев понка, у которых хватило времени лишь на то, чтобы развернуть лошадей и пуститься наутек. Я занялся Гарри, осмотрел его рану, отрезал ножом полосу от рубахи и остановил кровь.

— Вы сможете ехать верхом? — спросил я.

В ответ мальчик только улыбнулся, вскочил на гнедого жеребца и, дернув поводья, заставил его встать на дыбы, как во время нашего знакомства в Нью-Венанго.

— Краснокожие бегут! Бей их! — крикнул он и бросился в погоню.

Без вождя, который мог бы руководить боем, краснокожие растерялись, и мы поменялись с ними ролями. Судя по всему, понка намеревались укрыться в «крепости», и тогда выкурить их оттуда было бы не так-то просто.

Следовало опередить их и занять оборону у тоннеля, чтобы воспрепятствовать краснокожим проникнуть в долину. Наши кони были значительно резвее, мы постепенно нагоняли драгунов, затем оставили их позади и уже приближались к бегущим в ужасе краснокожим, когда из тоннеля раздался выстрел и скачущий первым индеец свалился с лошади. За ним последовал второй, третий.

Опешившие от неожиданности индейцы сбились в кучу, заметались у входа в «крепость» и помчались в сторону Манкисити. Драгуны устремились за ними, а мы, скрываясь за деревьями и кустами, направились к тоннелю с желанием выяснить, какой отважный стрелок сумел так удачно остановить бешено несущуюся лавину краснокожих.

Как только отгремел топот конских копыт, из зарослей ежевики показалась потертая широкополая шляпа и заросшая седой щетиной физиономия с огромным носом и маленькими хитрыми глазками. Через мгновение перед нами стоял Сэм Хокенс в своем кожаном панцире и с Лидди в руках. Из ствола еще вилась струйка порохового дыма.

— Слава Господу! Вы живы, сэр! Но откуда вы здесь взялись? — радостно вопил маленький вестмен, удивленный нашим появлением. — Чтоб мне лопнуть!

— Неужели это вы, Сэм? Но ведь я собственными глазами видел, как вы ускакали!

— Я ускакал? Вы шутите? Премного благодарен, но такие прогулки не в моем вкусе. Мне попалась не лошадь, а какая-то упрямая бестия. Сначала она не хотела и шагу ступить, а потом так растрясла мои старые кости, что я ее прогнал, а сам приполз обратно. Не знаю, как оно получилось, но я подумал, что все краснокожие бросятся за вами и оставят «крепость» без присмотра. Так оно и оказалось. То-то они удивились, когда вернулись и увидели, что в доме прежние жильцы! А где вы нашли солдат?

— Мы пока не знаем, что их привело сюда, но они спасли нам жизнь. Чудо это или нет, мне все равно, но поспели они вовремя.

— Не знаю, как насчет чудес, но Олд Шеттерхэнд, Виннету и Сэм Хокенс способны сами о себе позаботиться. Конечно, теперь драгуны покажут краснокожим, где раки зимуют, но мы бы и без них не пропали.

Мы въехали в «крепость». Следовало выполнить печальный ритуал и отдать последний долг нашим павшим товарищам. Разыскав их тела на месте ночного сражения, мы перенесли их к скале, где я и Сэм Хокенс начали рыть могилу, чтобы похоронить вестменов по христианским обычаям, хотя при жизни они и не были добрыми верующими. Виннету и Гарри склонились над Олд Файерхэндом, оплакивая гибель друга и отца, как вдруг апач приложил ухо к его груди и воскликнул:

— Уфф! Он еще жив!

Пуля Параноха прошла рядом с сердцем и вышла под лопаткой, Олд Файерхэнд потерял очень много крови, и нам пришлось не менее часа хлопотать над ним, прежде чем он пришел в себя и открыл глаза. Он узнал нас, улыбнулся сыну и снова потерял сознание, но теперь его жизнь, кажется, была вне опасности. К сожалению, остальных наших товарищей было уже не воскресить.

К полудню возвратились драгуны, разгромившие шайку индейцев и не потерявшие при этом ни одного солдата. Их капитан рассказал нам, что, узнав о попытке индейцев понка напасть на поезд, их комендант послал отряд, чтобы наказать дикарей. Застав их стойбища пустыми и поняв, что краснокожие пустились в погоню за нами, драгуны поспешили на помощь и подоспели вовремя.

Под их охраной мы перевезли Олд Файерхэнда в форт Рондэйл и оставили там раненого под наблюдением врача и сына. Сэм Хокенс возвратился в «крепость», поклявшись, что теперь будет убивать всех индейцев понка, встретившихся ему на пути: смерть Дика Стоуна и Билла Паркера потрясла старого, привыкшего ко всему вестмена, но я смотрел на трагедию, разыгравшуюся на берегах Манкисити, по-иному. Я уже давно убедился в том, что именно белые подстрекали индейцев на грабежи и убийства. И в нашем случае главным виновником был не кто иной, как Паранох, он же Тим Финетти.

Глава VII. ТОРГОВЕЦ ПУШНИНОЙ

Прошло три месяца после описываемых событий, прежде чем призрачная надежда на выздоровление Олд Файерхэнда превратилась в действительность. Однако поправлялся он очень медленно и до сих пор из-за слабости не мог подниматься с постели. Рана Гарри оказалась намного легче — он уже вовсю гарцевал на гнедом жеребце, доставшемся ему от Параноха, и упражнялся в стрельбе из своего необычного пистолета, мечтая о встрече с воинственными индейцами понка.

Да и у меня по причине многочисленных и медленно заживающих шрамов от малейшего прикосновения ныло все тело. Но я научился переносить боль так же стойко, как индейцы. Возвращались силы и к Виннету, а Сэм Хокенс, пострадавший в схватке меньше всех, давно уже томился от безделья в форте. В конце концов мы решили снова перебраться в «крепость», тем более что там в тайнике хранились шкурки бобров, добытые охотниками за сезон.

Комендант форта выделил нам для охраны нескольких солдат, и мы благополучно возвратились в обжитые нами места, связанные, увы, с тяжелыми воспоминаниями. Понимая, что долго еще не сможет вернуться к привычному для вестмена образу жизни, Олд Файерхэнд вознамерился было уехать на восток, пожить вместе с Гарри у старшего сына. Но для путешествия требовались деньги, и немалые, а у нас наличных денег не было. Имелись, правда, ценные меха бобра и других пушных зверей, но кто мог бы купить их в прерии? Даже в форте Рондэйл нам не удалось найти покупателя, увезти же такое количество шкурок с собой Олд Файерхэнд просто не смог бы…

Неожиданно нам помог один из солдат, оставленных нам для охраны; он вспомнил, что на Тарки-Крик обосновался торговец, покупающий и продающий в прерии все, что имеет хоть какую-то ценность. Самое же главное было то, что вел этот торговец не меновую торговлю, а платил за товар звонкой монетой. Как раз это нам и было нужно.

На Тарки-Крик, по словам солдата, хозяйничали шайки воинственных сиу-окананда. Торговцев они не трогали, поскольку за меха, не представлявшие в глазах сиу особой ценности, выменивали у торговцев оружие, боеприпасы, одеяла, «огненную воду» и различные безделушки. Но любому другому белому, появившемуся в тех местах, следовало смотреть в оба. Услышав обо всем этом, я вызвался съездить за торговцем и провести его в «крепость». Краснокожих я не боялся, к стычкам с ними мне было не привыкать, и все же обрадовался, когда вместе со мной стал собираться в дорогу и Виннету. Олд Файерхэнд в нашей помощи уже не нуждался, а кроме того, с ним ведь оставались Гарри и Сэм Хокенс.

Мы тронулись в путь и уже через три дня благодаря тому, что Виннету прекрасно знал те места, добрались до берегов Тарки-Крик, или, как ее называют белые, Тарки-Ривер. Речушек с таким названием здесь было несколько, но та, к которой мы направлялись, славилась среди вестменов тем, что на ней происходили самые кровавые стычки с индейцами племени сиу.

Очень просто найти человека в прерии, если знаешь, где его искать. А если не знаешь? Ехать для расспросов в ближайшее стойбище индейцев было равносильно самоубийству, однако вдоль реки уже появились первые белые поселенцы, распахивавшие плодородные целинные земли, и вот их-то мы и решили расспросить.

Мы пустились вдоль берега, но признаки присутствия поселенцев обнаружили только к вечеру: поле, засеянное рожью, плодовые деревья. У ручья, впадающего в Тарки-Крик, мы увидели небольшой дом из толстых бревен, обнесенный частоколом. Такой же частокол огораживал кораль — загон для скота, в котором стояло несколько лошадей и коров.

Спешившись, мы направились к дому, узкие окна которого больше напоминали бойницы, когда в одном из них показалась двустволка, а грубый голос недвусмысленно приказал нам остановиться:

— Стойте! Мой дом — не голубятня, куда может влететь любая, невесть откуда взявшаяся птица. Кто вы такие и что вам тут понадобилось?

— Я траппер и ищу торговца пушниной, который, как нам говорили, находится где-то поблизости, — ответил я как можно дружелюбнее.

— Ищите его на здоровье, но только не у меня. Я вас не знаю и знать не хочу. Убирайтесь отсюда!

— По крайней мере, ответьте на наш вопрос. Ведь так гонят от ворот только разбойников.

— Именно поэтому я и гоню вас.

— Неужели мы похожи на грабителей?

— Похожи или нет, это неважно, в любом случае вы не траппер.

— Но это правда!

— Никто из трапперов, если он не Олд Файерхэнд, не заходит так далеко в прерию.

— Я как раз иду от него.

— Неужели? А откуда?

— Вы, наверное, слыхали, что в трех днях пути отсюда находится его «крепость»?

— Как-то раз проезжал здесь некто Дик Стоун и действительно говорил, что туда три дня пути.

— Дик Стоун был моим другом. Но, к сожалению, он погиб.

— Может быть, и так. Но я не доверяю белым, которые водят компанию с краснокожими. Сейчас не те времена, чтобы впускать в дом индейца.

— Если этот индеец войдет в ваш дом, он окажет вам честь. Это Виннету, вождь апачей.

— Виннету? Тысяча чертей! Неужели? Пусть покажет свое ружье!

Виннету, не говоря ни слова, снял с плеча свою известную на всем Западе двустволку и поднял ее вверх. Действительно, второй такой визитной карточки не было ни у индейца, ни у белого.

— Серебряные гвозди! — воскликнул хозяин дома. — Значит, это правда! А у вас я вижу два ружья, и если не ошибаюсь, то большое — это мастера Генри из Сент-Луиса.

— Верно.

— Неужели вы Олд Шеттерхэнд, который, как говорят, прибыл к нам из Старого Света?

— Вы не ошиблись.

— Заходите, джентльмены, прошу вас! Я всегда с радостью встречаю таких гостей и постараюсь помочь вам, чем смогу.

Двустволка исчезла из окна, дверь через минуту распахнулась, и на пороге появился поселенец, человек уже немолодой, но крепкого телосложения и сильный. С первого взгляда было видно, что он не раз с оружием в руках отстаивал свою жизнь и что судьба ломала его, но он сумел выстоять. После дружеского рукопожатия хозяин провел нас в дом, где сидели его жена и младший сын, рослый юноша лет шестнадцати. Два других сына, как он сказал, валили деревья в лесу. Дом состоял из одной большой комнаты, на стенах висели ружья и охотничьи трофеи, над сложенным из больших камней очагом висел котел, в котором варилась похлебка. Скудная домашняя утварь стояла на полке, а шкафы для одежды и кладовую заменяли большие сундуки у стены. Под потолком на крючьях висели вяленые бизоньи окорока, которых семье из пяти человек хватило бы на несколько месяцев. В углу стоял грубо сколоченный стол с такими же, явно собственного изготовления, стульями.

Поселенец услал сына заняться нашими лошадьми, а сам тем временем пригласил нас к столу, где уже дымился нехитрый ужин. Вскоре вернулись из леса старшие сыновья и молча, без расспросов, сели рядом с нами и принялись за еду. Казалось, право говорить в этой семье имеет только отец.

— Простите, джентльмены, — оправдывался он, — за невежливую встречу, но нам приходится опасаться краснокожих, особенно сиу-окананда. Несколько дней назад они сожгли ферму в одном дне пути отсюда. А еще меньше в наших краях стоит доверять белым. Хорошего человека здесь редко встретишь, чаще сюда добираются те, кому стало тесно на востоке. Поэтому мы всегда рады видеть таких джентльменов, как вы. Вы сказали, что ищете торговца. У вас к нему дело?

— Да, — ответил я, в то время как Виннету, по своему обыкновению, сидел молча.

— Какое же? Я ведь не из любопытства спрашиваю, а чтобы помочь вам.

— Мы хотели бы продать шкурки.

— Много?

— Много, — ответил я, не очень-то радуясь подобным расспросам.

— В обмен на товар или желаете получить деньги?

— Лучше деньги.

— Тогда вам повезло: тот, кто вам нужен, действительно находится поблизости. Другие торговцы только меняют, а у этого всегда при себе деньги или, на худой случай, золотой песок. Он настоящий купец, а не нищий коробейник с мешком за спиной.

— Он честный человек?

— Что вы называете честностью? Купить подешевле да продать подороже — это и есть торговля. Вашего купца зовут Бартон, он не дурак и своего не упустит, так что лучше держать с ним ухо востро, но дело свое он знает и ездит всегда с тремя, а то и с четырьмя помощниками.

— А где он сейчас?

— Узнаете сегодня же вечером. Его приказчик, некий Роллинс, заехал вчера ко мне, чтобы взять заказ, а потом отправился вверх по реке к другим поселенцам и сегодня же вернется, чтобы заночевать у меня. Честно говоря, Бартону в последнее время не везло.

— Почему?

— Как-то так случается в последнее время, что к кому он ни приедет с товаром — а там уже и дом сожжен, и все хозяйство растащено индейцами. А для него это пустая трата времени и убытки. Да и краснокожим лишний раз на глаза лучше не попадаться, даже если ты и торговец.

— Где-нибудь поблизости индейцы нападали на белых?

— Что такое «поблизости» для наших мест? До моего ближайшего соседа — девять миль.

— Это плохо! В случае нападения они не успеют к вам на помощь.

— Я не боюсь краснокожих и не советую им заходить в гости к старому Корнеру. Уж будьте уверены, мы с ними справимся.

— Но ведь вас всего четыре человека…

— Четыре? Мою жену тоже можете считать человеком, да еще каким! Стреляет она не хуже меня и перед краснокожими не спасует.

— Охотно верю, но если индейцев много, то всякое может случиться и неизвестно, чья возьмет.

— Если уж решился жить здесь — бояться нельзя. Я не такой знаменитый вестмен, как вы, и у меня нет штуцера мастера Генри, но стрелять я тоже умею. Наши ружья бьют далеко, и если мы закроем дверь на засов, в дом не попадет ни один краснокожий. Думаю, мы бы и сотню погнали вон со двора… А вот и Роллинс!

Снаружи донесся цокот копыт, и Корнер вышел за дверь встретить гостя. Через минуту он вернулся в сопровождении мужчины средних лет.

— Мистер Роллинс, помощник торговца Бартона, — представил нам хозяин новоприбывшего. — А вот и приятный сюрприз, о котором я вам говорил, мистер Роллинс. Без преувеличения можно сказать, что перед вами сидят два самых известных человека на Западе: Виннету, вождь апачей, и Олд Шеттерхэнд. Они ищут мистера Бартона, чтобы продать ему бобровые шкурки.

В Роллинсе не было ничего запоминающегося — ни плохого, ни хорошего. Его наружность даже располагала бы к себе, если бы не выражение глаз, равнодушное и по-рыбьи холодное. Если мы действительно были людьми знаменитыми, то Роллинс должен был бы обрадоваться встрече с нами; но он казался недовольным, и это меня насторожило.

Ему предложили ужин, но Роллинс отказался, сославшись на недомогание, и вышел расседлать лошадь и задать ей корму. У меня не было причин не доверять приказчику, но непонятное чувство беспокойства заставило меня встать и последовать за ним. Его конь, уже расседланный, стоял у коновязи, а сам Роллинс исчез. Я обошел двор вдоль частокола, но никого не увидел. Зачем понадобилось ему уходить в прерию ночью?

Через четверть часа Роллинс быстрым шагом вошел в ворота. Заметив меня, он вдруг остановился, но сразу же пришел в себя и с непринужденным видом направился ко мне.

— Вы любите гулять при луне, мистер Роллинс? — словно в шутку спросил я.

— Я не столь романтичен, — ответил он серьезно и настороженно.

— А мне показалось, что вы питаете слабость к ночным прогулкам, — настаивал я.

— Я не гуляю, — быстро нашелся он. — У меня с утра расстроился желудок, к тому же пришлось отмахать сегодня миль двадцать пять. Надо было немного размять ноги перед сном.

Не желая продолжать неприятный разговор, он занялся своей лошадью, перевел ее в кораль, напоил, задал овса и направился в дом.

И ответ его прозвучал естественно, и доводы казались вполне убедительными, а все же беспокойство не оставляло меня — так что я в конце концов даже рассердился на себя. Какое мне дело до гостей Корнера? Вестмен должен быть осторожен, но ведь нельзя подозревать всех и вся!

Роллинс вел себя непринужденно, а в торговле пушниной показал такое знание дела, что даже обычно молчавший Виннету стал задавать ему вопросы. Сделка представлялась выгодной и нам, и Роллинсу, но, к сожалению, все цены назначал сам Бартон.

— Я не знаю, где сейчас мой хозяин и где он будет завтра или послезавтра, — говорил Роллинс. — Я всего лишь собираю заказы на товары и по определенным дням передаю их Бартону в условленном месте. Сколько времени займет дорога в крепость Олд Файерхэнда?

— Три дня.

— Что же, через шесть дней я должен встретиться с хозяином на Рифли-Фок. Я успею съездить с вами, посмотреть товары и вернуться. Если мы сойдемся в цене, Бартон возьмет у вас всю партию. Были ли у вас другие предложения?

— Пока нет, но продавать меха за полцены мы не собираемся. Товар мы вам охотно покажем, но нам хотелось бы заранее встретиться с мистером Бартоном.

— К сожалению, это невозможно. Даже будь он здесь в эту минуту, неизвестно, смог бы он отправиться с вами в путь завтра же. Мы ведем дела с размахом, и у хозяина нет времени на трехдневные поездки, если он не уверен в том, что сойдется в цене и получит прибыль. Сам он в любом случае не поедет с вами, а пошлет кого-то из приказчиков. Так что решайте — берете меня с собой в вашу «крепость» или нет.

Как ни старался, я не нашел подвоха в его предложении, поэтому мы в конце концов согласились.

— Можете ли вы выехать с нами на рассвете?

— Ну конечно! Мы, торговцы, дорожим каждым часом. Поэтому сейчас я предлагаю идти на отдых, чтобы завтра тронуться в путь пораньше.

Возразить было нечего: приказчик Бартона был прав. Хозяин предложил нам устроиться в доме на постелях из шкур и одеял, но мы с Виннету наотрез отказались и, как выяснилось позже, были совершенно правы.

— Спасибо, — сказал я, — но в помещении душно и дымно от очага.

— Однако, мистер Шеттерхэнд, — вмешался Роллинс, проявляя неожиданную заботу о нас, — сейчас полнолуние, и яркий свет луны помешает вам заснуть. К тому же ночи прохладные.

— Не беспокойтесь за нас, сэр, мы привыкли и к холоду и к лунному свету. Позвольте нам устроиться на ночлег, как нам хочется.

Однако Роллинс и не думал сдаваться, продолжая нас уговаривать заночевать в доме, чем снова возбудил во мне подозрения. Исчерпав все доводы, он вынужден был отступить, так как чем больше он настаивал, тем больше мы укрепились в мысли, что следует сделать по-своему.

Мы с Виннету уже направились к. двери, когда хозяин сказал:

— Обычно я запираю дверь на засов. Может быть, сегодня нс делать этого, как вы считаете?

— Но почему?

— Вдруг вам что-нибудь понадобится, а вы не сможете войти?

— Вы очень любезны, мистер Корнер, но дверь лучше все-таки запереть, тем более что места у вас неспокойные. Если же нам что-нибудь понадобится, мы позовем вас в окно.

Покидая дом, мы слышали, как хозяин гремел железными запорами. Луна стояла низко в небе, заливая все молочным, холодным светом. Мы пошли в кораль к тому месту, где лежали на траве Сволоу и жеребец Виннету. Завернувшись в одеяла, я улегся рядом с моим конем и пристроил голову ему на шею.

Внезапно среди ночи я проснулся от того, что Сволоу приподнял голову, с шумом втягивая ноздрями воздух. Мгновенно вскочив на ноги, я бросился к частоколу и выглянул в щель между бревнами. Виннету, проснувшийся от шороха моих шагов, стоял рядом со мной уже мгновение спустя.

По прерии к дому ползком подбирались краснокожие. Двигались они очень осторожно, в руках поблескивало оружие.

— Мой брат видит этих людей? — спросил шепотом я.

— Да, — ответил мне еле слышно Виннету. — Это сиу-окананда.

— Они собирались напасть на дом. Надо помочь белым людям, мы их гости и не можем бросить их в беде.

— Хорошо, — отозвался Виннету. — Но лучше спрятать коней в доме, чтобы окананда не украли их.

— Скорее, пока краснокожие далеко и не могут видеть нас.

Мы сняли путы с лошадей и, укрываясь за частоколом, повели их к дому поселенца. Виннету хотел было позвать хозяина через окно, но вдруг мы обнаружили, что дверь не заперта, и тихонько вошли внутрь.

— Кто здесь? Почему в доме лошади? — ничего не понимал проснувшийся Корнер.

— Это мы, Виннету и Олд Шеттерхэнд, — ответил я. — Не зажигайте света.

— Но как вы вошли?

— Как и все люди — через дверь.

— Но ведь она была заперта!

— Как видите, нет.

— Тысяча чертей! Неужели я плохо задвинул засов? Но почему вы привели сюда лошадей?

— Чтобы их не украли.

— Кто?

— Индейцы окананда, которые уже окружают дом, чтобы напасть на вас.

Хотя накануне вечером Корнер утверждал, что справится и с сотней краснокожих, узнав, что они приближаются к его дому, не на шутку встревожился. Роллинс тоже, казалось, был охвачен страхом.

— Успокойтесь! — приказал Виннету. — Врага победит не тот, кто громче кричит, а тот, кто сильнее. Пусть лучше бледнолицые подумают, как отразить нападение.

— Тут нечего думать, — ответил Корнер, пытаясь в темноте снять со стены ружье. — Луна светит ясно, это нам на руку. Перестреляем их всех до одного!

— Мы не должны делать этого, — остановил его Виннету.

— Это почему же?

— Потому что нельзя проливать кровь без нужды.

— Мы проучим краснокожих собак, и тогда оставшиеся в живых надолго запомнят нашу науку и закаются нападать на белых.

— Бледнолицый называет индейцев краснокожими собаками и забывает, что у меня тот же цвет кожи и я лучше знаю моих братьев. Они никогда не нападают на вас без причины, а чаще всего именно белые подстрекают их к нападению. У индейцев, напавших на Олд Файерхэнда, был бледнолицый вождь. И если сиу-окананда пришли сюда, значит, или вы сами в том виноваты, или же их на то толкнули ваши собратья.

— Я не верю тебе!

— Вождь апачей никогда не ошибается, и ему все равно, веришь ты или нет.

— Даже если все так, как говорит Виннету, окананда следует наказать уже за то, что они поддались на уговоры. Я убью любого, кто захочет силой ворваться ко мне в дом. Это мое право, и я непременно воспользуюсь им.

— Ты воспользуешься им, когда останешься один. Там, где присутствуют Виннету и Олд Шеттерхэнд, никто не смеет говорить о правах, не выслушав нашего мнения. У кого ты купил землю, на которой выстроил дом? У кого ты спросил разрешения посеять здесь рожь?

— Купил? Надо быть последним дураком, чтобы покупать здесь землю! Я поселился здесь потому, что мне понравились места, и, если смогу продержаться установленное законом время, земля станет моей собственностью.

— Значит, бледнолицый не спрашивал разрешения у сиу? Значит, он силой вторгся в их владения?

— Не хватало только спрашивать разрешения у краснокожих!

— И после этого ты удивляешься, что они принимают тебя как врага и называют грабителем и вором? Ты не смеешь называть их краснокожими собаками! Ты хотел перестрелять их до одного? Виннету не говорит дважды: как только ты возьмешься за ружье, моя пуля отнимет у тебя жизнь.

— Что же мне делать? — спросил притихший и испуганный поселенец, видя, что я не собираюсь вмешиваться и вставать на его сторону.

— Ты ничего не должен делать, — ответил апач. — Я и мой брат Олд Шеттерхэнд все сделаем сами, и, если ты послушаешься нас, можешь не опасаться за свою жизнь и имущество.

Пока Виннету учил поселенца закону прерии, я наблюдал из окна за окрестностями, но до сих пор ничего не заметил — по-видимому, индейцы окружили Дом и проверяли, все ли спокойно.

— Мой брат уже видит сиу? — спросил Виннету, вставая рядом со мной.

— Еще нет, — ответил я, напряженно вглядываясь в темноту.

— Ты согласен со мной, что мы не должны убивать их?

— Белый украл у них землю, одного этого достаточно, чтобы выйти на тропу войны. Возможно, у них есть другие, не менее веские причины вести себя по отношению к нему враждебно.

— Мой брат, как всегда, справедлив. Я не хочу проливать кровь краснокожих воинов, поэтому мы поймаем одного из них.

Мы тихонько подошли к двери и, отодвинув засов, приоткрыли ее. В доме было темно и тихо, хозяева затаились, боясь пошевелиться. Так продолжалось довольно долго, пока я не почувствовал, что приближается разведчик. Я не оговорился — не услышал, а именно почувствовал, так как со временем у опытного вестмена появляется особое чутье, подсказывающее ему, что подкрадывается враг. Спустя несколько мгновений я увидел индейца, который подполз к двери и попытался открыть ее. Молниеносно распахнув дверь, я прыгнул на сиу и обеими руками сжал его горло. Краснокожий пытался защищаться, но не мог издать ни звука. Через минуту разведчик притих, и я легко втащил его в дом, а Виннету закрыл за нами дверь на засов.

— Посветите сюда, мистер Корнер, — позвал я поселенца. — Посмотрите, кто попал в наши сети.

Старик зажег свечу из оленьего жира и поднес тусклый огонек к лицу индейца, чье горло я, опасаясь, как бы он не задохнулся, отпустил.

— Уфф! Гнедой Конь, вождь окананда! — воскликнул Виннету. — Моему брату Шеттерхэнду охота сегодня удалась на славу.

Полузадушенный краснокожий жадно и глубоко вдохнул воздух и с трудом выдавил:

— Виннету! Вождь апачей!

— Да, — ответил тот. — Ты знаешь меня, но с моим белым братом тебе еще не доводилось встречаться. Ты расслышал имя, которое я только что произнес?

— Олд Шеттерхэнд?

— Да, это он, и ты уже испытал на себе его силу. Ты в наших руках. Как ты думаешь, что тебя ждет?

— Мои прославленные братья отпустят меня на свободу и разрешат уйти.

— Неужели ты действительно надеешься, что мы освободим тебя?

— Воины окананда не воюют с апачами, и между нами нет вражды.

— Окананда принадлежат к племенам сиу и в родстве с понка, напавшими на нас.

— Нам нет дела до понка.

— Гнедой Конь кривит душой. Я уважаю всех краснокожих мужей, но тот, кто поступает несправедливо, — мой враг, независимо от цвета кожи. Индейцы понка и окананда никогда не воевали друг с другом, а теперь еще и заключили союз. Как я могу тебе верить, если вы пришли сюда, чтобы убить и ограбить белых людей? Но Виннету и Олд Шеттерхэнд не позволят пролить кровь невиновных.

Вождь окананда угрюмо смотрел перед собой, обескураженный неожиданным поворотом дела.

— Великий вождь апачей Виннету прославил свое имя тем, что всегда поступал справедливо, — наконец нашелся Гнедой Конь. — Но сегодня прав не он, а я. Разве это не наша страна? Разве любой, кто захочет здесь поставить свой вигвам, не должен спрашивать нашего разрешения?

— В этом ты прав, — вынужден был признать Виннету.

— Но белые люди не сделали этого, а значит, они виновны. Разве мы не имеем права прогнать их?

— Гнедой Конь говорит правду, но его правда однобока, как плохо пропеченная лепешка. Зачем жечь дом и убивать людей? Разве вы воры и убийцы, чтобы нападать ночью, как это делают белые грабители? Отважный воин не боится показать лицо врагу, он выступает открыто и громко заявляет о своих правах. А ты ведешь с собой сотню воинов, чтобы исподтишка убить пятерых спящих белых. Краснокожим мужам не пристало поступать так, и Виннету всем расскажет, что воины окананда — трусы.

Слова Виннету поразили Гнедого Коня в самое больное место: ни один индеец не может снести обвинения в трусости. Он хотел вскочить на ноги, но апач тяжелым презрительным взглядом удержал его на месте.

— На врага следует нападать ночью, — проворчал смирившийся вождь окананда. — Краснокожие воины всегда так поступали.

— Только в том случае, если они действительно нападали на врага.

— Разве я должен упрашивать бледнолицых уйти из моих владений? Разве я должен просить, когда могу приказывать?

— Если Гнедой Конь может приказывать, то пусть приказывает, а не подкрадывается ночью, как вор. Пусть он выступит как хозяин этой страны и скажет, что не потерпит здесь присутствия бледнолицых. Пусть он назначит день, когда они должны будут покинуть его владения, и, если они не подчинятся, тогда он обрушит на них свой гнев. Если бы ты так и поступил, я считал бы тебя вождем, равным мне, но сегодня я вижу перед собой человека, по-воровски проникающего в чужой дом только потому, что он боится, что днем его оттуда прогонят палкой.

Вождь окананда отвел взгляд от Виннету и не ответил ему.

Я уже совершенно отпустил его, и он стоял перед нами, даже не пытаясь бежать, как человек, которого удерживают не путы, а нечто большее. Виннету, по лицу которого пробежала едва заметная улыбка, обратился ко мне с вопросом:

— Гнедой Конь думал, что мы вернем ему свободу. Что скажет на это мой брат Олд Шеттерхэнд?

— Он ошибся, — ответил я, подыгрывая Виннету. — Гнедой Конь уже мертв. Да поджигатель и не заслуживает иного конца.

— Олд Шеттерхэнд убьет меня? — воскликнул окананда.

— Убийство и наказание — это не одно и то же, — ответил я. — Ты заслужил смерть.

— Неправда! Я нахожусь в моей стране!

— Сейчас ты находишься в вигваме бледнолицего, и неважно, в чьих землях он стоит. По законам прерии любой, кто врывается в чужой вигвам, должен умереть. Мой брат Виннету уже сказал тебе, как следовало поступить, и я с ним согласен. Ни один белый и ни один краснокожий воин не осудят нас, если мы отнимем у тебя жизнь. Но ты знаешь, что мы не любим проливать кровь, поэтому попроси вождя апачей объяснить тебе, чем ты можешь спасти себе жизнь.

Вождь окананда пришел сюда вершить суд и вдруг оказался в роли подсудимого. Он боялся нас, боялся смерти, хотя и пытался скрыть свои чувства. Наверное, он хотел привести еще какие-то доводы в свое оправдание, отстоять право на разбой и насилие, но ничего не мог придумать, и поэтому молчал и глядел на вождя апачей с надеждой и гневом в глазах. Я внимательно следил за его лицом и внезапно заметил, как он скосил глаза на Роллинса. Может быть, это была случайность, а может, нет, — тогда у меня не было времени задумываться над подобными загадками, — однако мне показалось, что в его взоре читалась мольба о помощи. Странно, но Роллинс действительно попытался вступиться за него.

— Вождь апачей не жаждет крови. Даже здесь, на Диком Западе, нельзя наказывать за преступление, которое человек еще не совершил.

Виннету пристально и с подозрением посмотрел на Роллинса и оборвал его:

— Откуда бледнолицему знать, чего жаждет вождь апачей? Я и Олд Шеттерхэнд не нуждаемся в чужих советах, поэтому не произноси лишних слов. Мужчина не должен болтать, он должен говорить только тогда, когда другие хотят его выслушать.

Как потом признался мне Виннету, он и сам не знал, почему предостерег Роллинса. Однако позже оказалось, что невероятное чутье апача и на этот раз не подвело его.

— Ты слышал слова Олд Шеттерхэнда, — продолжал Виннету, обращаясь к краснокожему. — Его мысли — мои мысли. Мы не прольем твою кровь, если ты расскажешь нам всю правду. Тебе не удастся провести меня, поэтому скажи честно, зачем вы сюда пришли.

— Уфф! — воскликнул вождь окананда. — Мы не трусы, как ты подумал, и я вовсе не отказываюсь признаться в том, что мы собирались напасть на бледнолицых и сжечь их вигвам.

— А что вы хотели сделать с людьми?

— Они должны были умереть.

— Вы так решили на совете?

Гнедой Конь колебался, по-видимому, не решаясь сказать всей правды, поэтому Виннету продолжал настаивать:

— Вы сами так решили или кто-то подсказал вам, что бледнолицых поселенцев лучше убить?

Краснокожий молчал, тем самым подтверждая наши опасения.

— Гнедой Конь не может найти нужное слово, чтобы ответить на мой вопрос? — не давал ему передышки Виннету. — Пусть мой брат подумает, стоит ли ему молчать. Если он хочет сохранить жизнь, то должен сказать мне, кто посоветовал им напасть на бледнолицых.

— Разве вождь апачей предает союзников?

— Нет, — вынужден был согласиться Виннету.

— Поэтому и я не могу назвать имя.

— Ты прав, предавший сторонника и друга заслуживает смерти. Однако скажи мне, он из воинов окананда?

— Нет.

— Он из другого племени краснокожих воинов?

— Нет.

— Так, значит, он белый?

— Да.

— Он пришел сюда вместе с тобой?

— Его нет среди моих воинов.

— Я был прав! Уфф! — воскликнул Виннету. — Мой брат Олд Шеттерхэнд тоже догадался, что всему виной бледнолицый. Кроме того, вы еще никого не убили. И мы вернем тебе свободу, если ты согласишься на наши условия.

— Что я должен сделать? — спросил Гнедой Конь.

— Ты прогонишь бледнолицего, который уговорил вас сжечь вигвам белого человека, поселившегося на вашей земле.

Обрадованный надеждой на спасение, вождь окананда согласился выполнить наше условие, хотя было заметно, что оно ему не по вкусу. Виннету продолжил:

— Завтра днем, при свете солнца, ты придешь сюда как вождь и потребуешь у белого человека по имени Корнер заплатить за землю, на которой стоит его вигвам, за землю, на которой пасется его скот, и за землю, на которой растет его рожь. Если он не захочет платить, то ему придется уйти отсюда, а ты можешь вернуться к нему с воинами и выгнать его силой.

Второе условие пришлось больше по душе Гнедому Коню, однако вызвало взрыв негодования со стороны Корнера. Старик с возмущением перечислял статьи закона, говорил о правах поселенцев, но Виннету не захотел выслушать его.

— Я знаю бледнолицых, — тоном обвинителя сказал он. — Они крадут наши земли, и если они не уважают наши права и обычаи, то и мы не должны уважать их законы. Если ты считаешь, что можешь силой удержаться здесь, оставайся, но на нашу помощь не надейся. Мы сделали для тебя все, что могли. Теперь я и Олд Шеттерхэнд выкурим трубку мира с вождем окананда.

Корнеру не оставалось ничего другого, как замолчать. Апач достал трубку мира, закурил ее и, соблюдая обычай, произнес краткую речь о дружбе. Затем он передал трубку Гнедому Коню, а тот, после ответного слова, — мне. По окончании обряда Виннету отпер дверь, распахнул ее и сказал:

— Пусть мой краснокожий брат возвращается к своим воинам и уводит их домой. Мы верим, что ты выполнишь наш уговор.

Гнедой Конь без слов вышел из дома, а мы встали у окна — хотя нас и охранял «дым мира», следовало все же убедиться, что окананда ушли прочь.

Гнедой Конь был настоящим вождем: он встал на открытом месте, чтобы луна освещала его, и свистом созвал воинов.

— Пусть воины окананда выслушают слова своего вождя! — произнес он так громко, что было слышно даже в доме. — Я привел вас сюда, чтобы отомстить бледнолицему по имени Корнер за то, что он без нашего разрешения поселился на нашей земле. Но сегодня в его вигваме ночуют два самых славных воина гор и прерий: Виннету и Олд Шеттерхэнд, от их чутких глаз и ушей не скрылось, что мы идем сюда. Олд Шеттерхэнд вышел ко мне навстречу, его объятия лишили меня дыхания, и я попал в плен. Но я не испытываю стыда от того, что он меня победил. Я выкурил с ним и с Виннету трубку мира и считаю дружбу с ними честью для себя. Мы решили, что следует даровать жизнь белым поселенцам, если они купят у нас землю или покинут ее к указанному мною дню. Если они откажутся, то мы придем к ним и поступим с ними как с ворами. Виннету и Олд Шеттерхэнд слышат мои слова; теперь мои братья вернутся вместе со мной в свои вигвамы.

С этими словами Гнедой Конь, не прячась, пошел к воротам усадьбы, остальные краснокожие последовали за ним. Уверенные, что вождь сдержит свое слово, мы вывели на двор лошадей и устроились спать на траве. И только Роллинс, пробормотав под нос, что «проклятым краснокожим нельзя доверять», последовал за сиу, чтобы проверить, действительно ли они убрались прочь. Его поведение и на этот раз вызвало подозрения.

Когда мы проснулись, Роллинс с хозяином дома сидели у крыльца и о чем-то перешептывались. Корнер пожелал нам доброго утра, хотя в его голосе и не слышалось искренности: он явно злился на нас за ночное вмешательство. Он уже забыл, что если бы не мы, то индейцы беспрепятственно проникли бы в его дом и хладнокровно вырезали всю семью. Теперь поселенца заботило другое: он должен был платить или убираться вон. Я не испытывал к нему жалости: он без приглашения вторгся в чужие владения, а когда хозяева попытались указать ему на дверь, схватился за оружие. Как бы повели себя белые в любом из штатов, если бы кто-нибудь из краснокожих облюбовал себе участок в одном из городов, поселился там с семьей и твердил, что поступает по закону? Мы не стали задерживаться, поблагодарили поселенца за гостеприимство и уехали.

Роллинс, как мы и договаривались, отправился в путь вместе с нами. Правда, поначалу нас удивляло, что он отстает, все время придерживает коня, чтобы не ехать рядом, но потом перестали обращать на него внимание. В конце концов, это его дело, а нам так было даже удобнее, потому что мы могли беседовать, не беспокоясь о посторонних ушах.

Однако через несколько часов пути он догнал нас, чтобы начать бесконечные расспросы о количестве и качестве мехов. Особенно его интересовало, где Олд Файерхэнд хранит шкурки: в сухой пещере или в тайнике под землей. Я снова насторожился и не стал отвечать, на что Роллинс обиделся и снова отстал от нас на добрую сотню метров.

Мы возвращались знакомым путем, но, как это делает любой вестмен, машинально вглядывались в траву в поисках следов человека и животных. В. полдень мы увидели примятую траву, спешились, присмотрелись и поняли, что здесь отдыхали люди, пытавшиеся старательно замести след.

— Это следы бизона? — спросил нас подъехавший Роллинс.

Виннету промолчал, но я счел необходимым ответить, дабы нс выглядеть невежливым:

— Мне кажется, вы не так давно в прерии? Иначе сразу бы поняли, что здесь проходили люди.

— Люди? Сомневаюсь! По-моему, люди вытоптали бы траву сильнее.

— Вы полагаете, что человек, попавший в прерию, усердно топчет траву, чтобы его выследили и убили?

— Конечно, нет. Но лошади оставляют более четкие отпечатки.

— Люди, прошедшие здесь, были без лошадей.

— Без лошадей? Странно и даже подозрительно. Насколько я знаю, в прерии невозможно выжить без лошади.

— Я думаю так же, но разве вы не слышали, что иногда человек может попасть в переделку и потерять коня.

— Конечно, слышал. Но странно, что коня потерял не один путник, а сразу несколько…

Роллинс пытался играть роль умного и бывалого человека, хотя было очевидно, что читать следы он не умеет. Не понимая, зачем приказчик ведет никому не нужный спор, я отвернулся от него.

— Что думает мой белый брат об этих следах? — обратился ко мне Виннету.

— Здесь прошли трое белых, у них не было ни лошадей, ни ружей.

— Мой белый брат прав. Бледнолицые шли друг за другом, след в след. Они опирались на палки. Бледнолицые опасаются погони — последний из них заметал следы.

— Очень странно! Трое безоружных бледнолицых вдали от поселений! — несмотря на необычность происходящего, я начинал тревожиться за судьбу собратьев. — С ними приключилось несчастье — кто-то напал на них и ограбил.

— Пусть мой белый брат посмотрит сюда, на этот след. У них даже не было ножей, и они просто выломали себе по палке. Они нуждаются в помощи.

— Виннету хочет помочь им?

— Вождь апачей всегда помогает и белым и краснокожим, попавшим в беду. Но сегодня пусть Олд Шеттерхэнд решает, как нам поступить: он лучше знает своих собратьев. Я не доверяю людям, прошедшим здесь.

— Почему?

— Потому что бледнолицые заметали следы до того, как сделали привал, и лишь потом перестали. Краснокожий воин поступит так только тогда, когда хочет скрыть, откуда он пришел, и заманить врага в ловушку.

— Может быть, они не хотят терять времени или уже чувствуют себя в безопасности?

— Если это так, то они не вестмены, а гринхорны или люди, случайно попавшие в прерию. Надо помочь им.

— Поможем им! — воскликнул я, внутренне радуясь благородству апача. — Тем более что нам с ними по пути.

Мы снова вскочили на лошадей и хотели было поехать по следу, но Роллинс остановил нас.

— К чему нам связываться с неизвестными людьми в такой глуши? Какая нам в них нужда? — с недовольной миной проворчал он.

— Нам в них нет никакой нужды, но, может быть, они нуждаются в нас, — ответил я. Его поведение снова показалось мне странным и подозрительным.

— Но мы только зря потеряем время из-за каких-то бродяг! — упорствовал он.

— Неужели горсть монет вам дороже чужой жизни? Если так, то вам нечего делать в прерии.

Возможно, я ответил слишком резко, но уж больно мне хотелось осадить Роллинса. Его глаза, как мне показалось, сверкнули, но приказчик сразу же отвернулся и нехотя последовал за нами. Я не доверял ему, хотя многие торговцы, проникающие в прерию в погоне за барышами, вели себя так же, предпочитая не тратить время на помощь ближнему, если она не сулила прибыли.

След вывел нас из леса в долину. Судя по отпечаткам ног, люди прошли здесь не более часа назад; вскоре мы увидели впереди три черные точки. Когда до них осталось полмили и мы уже могли рассмотреть, что это трое мужчин, одетых не как вестмены, один из них оглянулся и замер от страха. Остальные стремглав бросились наутек, словно надеясь опередить наших коней. Мы остановились, чтобы показать беднягам, что не собираемся преследовать их, и я закричал:

— Стойте, джентльмены! Мы не причиним вам зла!

Я уже успел надсадить горло криками, когда они наконец-то поняли, что никто за ними не гонится, и остановились, с опаской поглядывая на нас.

У них не было даже ножей, а те суковатые дубинки, что они выломали в лесу, не могли служить им защитой ни от людей, ни от зверей. У одного из мужчин голова была обмотана платком, у второго рука болталась на перевязи, третий, самый молодой, был цел и невредим. На их лицах застыло выражение страха и надежды на спасение.

— От кого вы так удираете, джентльмены? — спросил я, когда мы подъехали.

— Откуда нам знать, кто вы такие? — ответил старший из них.

— Кем бы мы ни были, мы и так настигли бы вас, поэтому вам нечего было спешить. Но мы честные люди и поехали по вашему следу, чтобы узнать, не нужна ли вам помощь, так как нам показалось, что вы попали в переплет.

— Вы совершенно правы, сэр. У нас, мягко говоря, серьезные неприятности. А если сказать честно, то мы еле унесли ноги. Слава Богу, хоть живы остались.

— Примите мои соболезнования. Но что же все-таки произошло? Из-за кого вы попали в беду?

— Всему виной проклятые сиу-окананда.

— Они напали на вас? Где же и когда?

— Вчера утром, в верховьях Тарки-Ривер.

— Как же это случилось? А может быть, вы еще не оправились от пережитого и вам тяжело рассказывать?

— Мне, конечно, нелегко, но я готов рассказать вам все, если вы действительно честные люди. Хотелось бы услышать ваши имена.

Он уже пришел в себя после первоначального испуга и выглядел более уверенным.

— Извините, мы забыли представиться, — поспешил я исправить мнимую оплошность. — Краснокожий джентльмен — вождь апачей Виннету, мое имя ничего не скажет, но в прерии меня зовут Олд Шеттерхэндом, а наш товарищ — мистер Роллинс. Он торговец и путешествует с нами по делам.

— Тысяча чертей и одна ведьма! Простите, сэр, наше недоверие. Мы не вестмены, только поэтому и не узнали вас. Но мы слышали, кто такие Виннету и Олд Шеттерхэнд, и нам известно, что на них можно положиться. Само провидение привело вас сюда. Мы нуждаемся в вашей помощи, джентльмены.

— Вам стоит только сказать, чем мы можем вам помочь.

— Позвольте сначала представиться и нам. Меня зовут Вартон, это мой сын, а вон тот молодой человек — мой племянник. Мы прибыли в эти края из Нового Ульма, чтобы поселяться на берегах Тарки-Ривер.

— Вы поступили крайне неосмотрительно.

— Увы, мы и не предполагали, насколько это опасно. Нам нарисовали райскую картину: приезжай, бери земли сколько душе угодно, собирай урожай и богатей.

— А индейцы? О них вы не подумали?

— Мы представляли их совсем не такими, каковы они на самом деле. Мы приехали в фургонах, с припасами, чтобы выбрать место получше и обустроиться. Тут-то эти дьяволы и нагрянули к нам.

— Благодарите Бога, что остались живы, и не жалейте о потерях.

— Конечно, конечно! Я понимаю, что мы дешево отделались, так как сначала краснокожие завели речь о столбе пыток. Умирать никому не хотелось, а в страшных мучениях — и подавно. Но потом они просто ограбили нас и отпустили на все четыре стороны. У них были дела поважнее.

— Вы сказали — дела поважнее? — насторожился я. — Может быть, вам известно какие?

— Не очень-то много нам известно. Их варварского языка мы не знаем, но вождь кое-как говорит на ломаном-переломаном английском, и мы поняли, что они хотели в ту же ночь напасть на усадьбу поселенца по имени Корнер.

— Вы прекрасно все поняли. Они действительно собирались напасть на него в ту же ночь, и у них не было времени возиться с вами. Поэтому, и только поэтому, вы остались в живых.

— Лучше бы они убили нас! У нас ничего не осталось!

— У вас осталась жизнь.

— К чему она нам, если мы все равно обречены? У нас нет ни припасов, ни оружия, чтобы охотиться на дичь или защититься от диких зверей. Сначала мы искали в лесу ягоды, но на равнине они не попадаются. Питаться кореньями мы не рискуем из боязни отравиться. Не встреть мы вас — через несколько дней нас ждала бы мучительная голодная смерть. Надеюсь, вы христианин и поделитесь с нами куском хлеба.

— Не волнуйтесь, мы не дадим вам погибнуть. А куда вы направляетесь?

— В форт Рондэйл.

— Вы знаете дорогу туда?

— Мы впервые в этих местах, но нам кажется, что мы выбрали верное направление. Или мы ошиблись?

— Вы действительно не ошиблись. Но почему вы направились именно туда?

— Если уж быть честным, то до конца. Наши семьи последовали за нами, и, пока мы пытали счастья у медведя в берлоге, они ждали нас в форте Рондэйл. Они и теперь там.

— Могу сказать одно: вам снова повезло. Мы едем в том же направлении, в форте нас знают, и, как только нам встретится драгунский разъезд, мы передадим вас ему на руки.

— В самом деле? Вы не бросите нас одних? Ведь краснокожие отняли у нас лошадей, и дорога туда растянется дней на шесть, не меньше.

— Ничего не поделаешь. А пока присядьте и подкрепитесь.

Роллинс, всем своим видом показывая, что такой поворот дела ему явно не по душе, ворчал о потере времени и о никому не нужном милосердии, но мы, не обращая внимания на его возражения, спешились и предложили изголодавшимся беднягам еду. Когда те немного подкрепились и отдохнули, мы двинулись дальше. Наши новые спутники болтали без умолку, но так как я и Виннету отвечали односложно, то они оставили нас в покое и попытались завязать беседу с Роллинсом. Однако торговец резко оборвал их:

— Неужели вы не понимаете, что вы для нас обуза? Если уж вы навязались нам на шею, то хоть увольте от ваших росказней!

Его откровенная грубость показалась мне подозрительной, и я стал исподтишка наблюдать за ним, что привело к любопытному открытию: когда Роллинс был уверен, что никто не смотрит на него, по его лицу пробегала язвительная улыбка, в которой можно было угадать коварство и чувство превосходства. В такие мгновения он украдкой бросал на меня и на Виннету быстрые, хитрые и пронзительные взгляды. Понимая, что все это неспроста, я удвоил внимание, и мне открылась еще одна странность в его поведении: как только Роллинс и кто-нибудь из горе-поселенцев встречались взглядами, они тут же отводили глаза, словно делали вид, что незнакомы и не хотят иметь ничего общего.

Так ведут себя только люди, желающие сохранить в тайне свой преступный сговор! Но зачем Роллинсу обманывать нас? И зачем белым, терпящим бедствие в прерии, злоумышлять против людей, которые ведут их к спасению?

Однако я уже знал, что человеческое коварство не имеет границ, и продолжал наблюдать за ними в оба.

Пока я думал, что же предпринять, чтобы заставить Роллинса и новых спутников раскрыться, Виннету спешился и обратился к Вартону:

— Мой белый брат устал, пусть он сядет на моего коня и отдохнет. Олд Шеттерхэнд тоже готов уступить свою лошадь более слабому. Мы ходим быстро и не отстанем от вас.

В первое мгновение Вартон притворился, что он очень смущен и не решается принять предложение вождя апачей, но через минуту он уже сидел в седле, а я помогал его сыну влезть на спину Сволоу. Роллинс должен был последовать нашему примеру и уступить своего коня племяннику Вартона, но намеренно не сделал этого, с ухмылкой отвернувшись от нас.

Теперь мы шли на расстоянии нескольких шагов от всадников, что не вызывало подозрений, и могли разговаривать, не боясь, что нас услышат. И все же, полные подозрений, мы перешли на язык апачей.

— Я вижу, что мой брат уступил свою лошадь не из чувства сострадания, — сказал я.

— Олд Шеттерхэнд умен и видит то, чего не видят другие, — ответил Виннету и умолк, ожидая, когда я выскажу свои соображения.

— Виннету присмотрелся к этим людям? — спросил я его.

— Я заметил, что мой брат не доверяет им, и мои глаза тоже захотели убедиться в их честности, хотя я и раньше видел, что не все, что они говорят, — правда.

— И что же увидел Виннету?

— Пусть мой брат догадается сам.

— Ты говоришь о повязках?

— Да. У одного из них перевязана голова, у другого — рука, но мы переехали через два ручья, и ни один не остановился, чтобы промыть раны проточной водой. Но если раны придуманы, то и все остальное ложь, а встреча с нами была подстроена. А заметил ли Олд Шеттерхэнд, как они ели?

— Они набросились на еду, но съели совсем немного, — ответил я, обрадованный тем, что мои подозрения подтверждаются.

— Человек, питавшийся два дня ягодами, готов съесть целого быка. Бледнолицые только притворялись голодными. Они утверждают, что сиу-окананда напали на них в верховье Тарки-Ривер, но даже Виннету не сумел бы добраться сюда пешком так быстро.

— Но это значит, что у них есть лошади, и они их оставили под присмотром сообщников. Кроме того, мне показалось, что Роллинс знаком с ними и тщательно скрывает это. Может, стоит их спросить откровенно?

— Нет.

— Почему?

— Потому что у них могут быть свои причины для скрытности. Мы не имеем права оскорблять их недоверием или обвинять в нечестности, пока не убедимся, что они того заслуживают. Пусть мой брат Олд Шеттерхэнд подумает, есть ли у торговца причины ненавидеть нас.

— Не думаю. Если с нами по пути приключится несчастье, он никогда не попадет к Олд Файерхэнду. Поэтому если даже он и относится к нам враждебно, то не покажет этого, пока не доберется до мехов. А те трое, представившиеся поселенцами…

— Они не поселенцы. Но сейчас это не имеет значения. Мы в безопасности, пока до «крепости» далеко.

— Но как только мы доберемся до нее, все может измениться.

— Уфф! — улыбнулся Виннету. — Мой брат думает так же, как я. Мне кажется, что все они торговцы.

— Корнер сказал нам вчера, что купец по имени Бартон работает с четырьмя приказчиками, может быть, старик, выдающий себя за поселенца, и есть на самом деле Бартон? Но на всякий случай назвался вымышленным именем. Он мог прятаться поблизости От дома Корнера, а Роллинс ночью выходил и предупредил хозяина о возможности поживиться. Теперь они хотят проникнуть в «крепость», но не для того, чтобы оценить меха, а чтобы украсть их.

— Я тоже думаю, что они собираются ограбить нас. Мой брат должен быть осторожен. Ночью тот из нас, кто встанет на часах? должен быть готов к нападению в любую минуту…

Итак, мы с Виннету почти обо всем догадались. Почти. Если бы мы узнали все, боюсь, нам не удалось бы сохранить внешнюю невозмутимость.

Мы собрались провести ночь в прерии, на равнине, где легко заметить приближение человека. Но к вечеру пошел дождь, и нам пришлось искать пристанища в ближайшем лесу. На опушке росли высокие деревья с густой листвой, чьи кроны укрыли нас от дождя. Однако за такое удобство надо было платить, и платить собственной безопасностью. Мы удвоили внимание.

После ужина мы хотели было лечь спать, но наши спутники повели оживленную беседу. Даже Роллинс разговорился и сыпал историями о приключениях, которые ему довелось пережить в путешествиях по Дикому Западу. Ни я, ни Виннету не участвовали в беседе, которая показалась мне неслучайной — нас словно пытались втянуть в разговор, чтобы отвлечь наше внимание. Я искоса посмотрел на апача и увидел, что он предельно напряжен, что оружие у него под рукой и что глаза его из-под полуопущенных ресниц зорко вглядываются в темноту. К полуночи, когда дождь прекратился и ветер стих, мы вознамерились перенести лагерь на равнину. Но Роллинс и «поселенцы» воспротивились столь яростно, что еще более усилили наши подозрения, и мы, решив не дразнить гусей, уступили.

Под предлогом, что мы находимся во владениях враждебно настроенных племен сиу, мы не стали разжигать костер и строго-настрого запретили делать это нашим спутникам. Наши глаза освоились с темнотой, и поскольку разговор заглушил все лесные шорохи, мы с напряженным ожиданием смотрели по сторонам.

Виннету полулежал, прислонившись к стволу дерева, и со стороны можно было подумать, что он спит. Вдруг он шевельнулся и повернулся на бок, его рука, лежавшая на серебряной двустволке, медленно потянула оружие к бедру.

Неужели апач заметил врага и собирается выстрелить в него? Взглянув в том же направлении, куда смотрел и ствол его ружья, я увидел в кустах едва заметный фосфоресцирующий блеск человеческих глаз. Итак, наши опасения подтвердились. За нами следили. Я знал: Виннету не промахнется даже в темноте, а в умении стрелять с бедра ему нет равных. Но вдруг он снял палец с курка и медленно повернул голову ко мне. Блеск глаз среди листвы уже исчез.

— Хитрая Лиса, — шепнул мне Виннету на языке апачей.

— Он опытный человек и опасный противник, — ответил я. — Он заметил, что ты хочешь выстрелить с бедра.

— Это был бледнолицый. Воин сиу никогда не откроет глаз так широко.

— Теперь он убедился, что мы что-то подозреваем.

— К сожалению. Он будет очень осторожен, но я его все равно поймаю.

— Это опасно. Он угадает твои намерения, как только ты встанешь.

— Я притворюсь, что иду к лошадям.

— Виннету, лучше положись на меня. Я знаю бледнолицых.

— Я не могу подвергать тебя опасности. Виннету первым увидел глаза лазутчика, и ему пренадлежит право поймать его. Мой брат поможет мне уйти так, чтобы враг ни о чем не догадался.

Я выдержал паузу, а затем с напускным недовольством обратился к спутникам:

— Пора спать, завтра с рассветом мы уезжаем. Мистер Роллинс, вы уверены, что ваша лошадь не сбежит?

— Да, — ответил тот. — Я ее спутал.

— Мой конь еще на свободе, — вмешался Виннету. — Я отведу его в прерию, там трава гуще.

— Мой краснокожий брат окажет мне услугу и отведет туда же и моего коня? — подыграл я апачу.

Виннету медленно встал, завернулся в одеяло, взял наших лошадей под уздцы и исчез в темноте.

Прерванный разговор тут же возобновился, но я не стал одергивать спутников, так как болтовня мешала прислушиваться нс только мне, но и лазутчику, за которым охотился Виннету. Полузакрыв глаза, я наблюдал за опушкой леса.

Прошло полчаса, и я даже стал беспокоиться за Виннету, хотя знал, как трудно ночью, в кромешной тьме, выследить хитрого и ловкого врага. Наконец послышались шаги, и из лесу вышел Виннету, завернутый в то же одеяло. Я ждал, что он присядет рядом со мной, но он остановился у меня за спиной, и чужой голос произнес:

— А теперь вот этого!

Только теперь я увидел, что тот, кто был завернут в одеяло, — не Виннету, а бородатый белый, который показался мне смутно знакомым. Он замахнулся на меня прикладом, я покатился по земле, пытаясь уйти от удара, но не успел. Приклад обрушился на меня, но удар пришелся нс в голову, а в шею — место еще более уязвимое, чем голова. Меня словно парализовало, а от второго удара я потерял сознание.

Не знаю, сколько времени я оставался без чувств. Когда я с трудом приподнял тяжелые, налившиеся свинцом веки, уже брезжил рассвет. Мгновение спустя помимо моей воли глаза снова закрылись, и я впал в состояние, похожее на кошмарный сон. Я лежал в дурмане, и мне казалось, что я умер, а надо мной кто-то ведет разговор о покойнике. Я не различал отдельных слов, сливавшихся в заунывное бормотание, пока не раздался голос, который, думаю, мог бы пробудить меня от вечного сна.

— Проклятый апач упрям и не произносит ни слова, а этого я убил! Черт меня дернул ударить его в полную силу, но уж больно я боялся, что он снова ускользнет. Как мне хотелось схватить его, чтобы он почувствовал, что он полностью в моих руках, чтобы в его глазах метался страх! Я готов отдать полжизни за то, чтобы он ожил.

От звука этого голоса мои глаза сами открылись, и я увидел над собой мужчину, которого сразу же узнал, несмотря на то, что он успел отрастить бороду. Я смотрел на него смертельно усталым взглядом и от ненависти и бессильной ярости приходил в себя. Читатель поймет, что я испытывал, — передо мною был… Сантэр собственной персоной! Я попытался закрыть глаза, чтобы выиграть время и собраться с мыслями, чтобы он продолжал считать меня мертвецом, но был не в силах отвести от него взгляд. Наконец он заметил, что я гляжу на него, вскочил на ноги и радостно воскликнул:

— Он жив! Мне не придется отдавать полжизни. Ха-ха-ха! Сейчас вы увидите, что я был прав и что он расколется, как пустой орех. Вы узнаете меня, сэр? — спросил он наигранно-учтиво.

Я молчал, он повторил вопрос, а когда ответа снова не последовало, опустился со мной рядом на колени, ухватил меня за воротник куртки и встряхнул с такой силой, что голова моя ударилась о камни. Защищаться я нс мог, но не потому, что был слаб после недавнего, вызванного ударом приклада обморока, — веревки обвивали мое тело так, что я походил на кокон.

— Отвечай, свинья, — кричал Сантэр, продолжая встряхивать меня, словно мешок. — Я вижу, что ты жив! Отвечай, не то я силой открою тебе рот и ножом заставлю тебя шевелить языком.

Моя голова бессильно откинулась назад, и краем глаза я увидел лежащего под деревом Виннету, связанного по рукам и ногам так жестоко и изощренно, что пятки его чуть ли не касались затылка. Даже цирковой акробат, потешающий публику номером под названием «Человек без костей», не в состоянии находиться в таком положении более получаса. Какие же страдания должен был испытывать мой друг и брат! Рядом с ним сидели Вартон с сыном и племянником. Роллинса с ними не было.

— Ты будешь говорить?! — впал в бешенство Сантэр. — Ты узнаешь меня?! Говори, или я прикажу поджарить тебе пятки!

Молчать дальше не имело смысла: неистовствовавший Сантэр, казалось, был готов на все. Но в то мгновение я думал не столько о себе, сколько о Виннету, чье положение было намного хуже. Не будучи еще уверен, что язык повинуется мне, я попытался шевельнуть им, и попытка удалась. Еле слышно, но внятно я произнес:

— Я узнаю вас.

— Узнаешь меня? — язвительно спросил мгновенно успокоившийся Сантэр. — И кто же я такой?

— Вы Сантэр, грабитель и убийца.

— Ты не ошибся, это я, — ничуть не обиделся он. — Наверняка ты не можешь опомниться от счастья, что видишь меня. Какая неожиданная, радостная встреча, не правда ли?

Я не спешил отвечать, и тогда он выхватил нож, приставил его к моей груди и пригрозил:

— Сейчас же громко скажи присутствующим здесь джентльменам, что ты готов рыдать от радости, или я зарежу тебя, как свинью!

Я молчал, и вдруг неожиданно прозвучали слова Виннету, не утратившего, несмотря на страшную боль, мужества и гордости:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд знает, что лучше погибнуть от ножа воина, чем подчиниться врагу.

— Молчи, паршивый пес! — рявкнул Сантэр. — Еще слово — и я стяну тебя так, что у тебя затрещат кости. Мой любезный друг, — повернулся он снова ко мне, — неужели это правда, что ты рад видеть меня?

— Да, — ответил я без малейших колебаний, не обращая внимания на слова Виннету.

— Вы слышали? — с кривой торжествующей улыбкой обратился Сантэр к сообщникам. — Олд Шеттерхэнд, славный, непобедимый Олд Шеттерхэнд испугался меня! И, как мальчишка в воскресной школе, готов признать что угодно, лишь бы его не выпороли.

Возможно, я уже оправился от удара, а может быть, именно издевательства негодяя привели меня в чувство, но голова перестала болеть, мозг снова работал ясно, и я с уверенным видом и с улыбкой ответил Сантэру:

— Вы ошиблись, я действительно сказал «да», но хочу, чтобы присутствующие здесь джентльмены знали, что я сделал это не из страха.

— Не от страха? Но почему же?

— Потому что это чистейшая правда. Я действительно рад видеть вас спустя столько времени.

Я хотел произнести эти слова с издевкой, но, видимо, у меня не получилось, так как я почувствовал, что мой ответ прозвучал серьезно и правдиво. Сантэр отшатнулся назад, сдвинул брови и несколько минут внимательно рассматривал меня.

— Ты действительно рад? — переспросил он недоверчиво. — По-моему, от удара у тебя мозги встали набекрень и ты совсем свихнулся.

— Мои мозги в полном порядке, и я не шучу — действительно рад.

— Да ты наглец! Как ты смеешь?! Я прикажу связать тебя и повесить вниз головой так, чтобы кровь потекла у тебя из носа и ушей.

— Вы не сделаете этого.

— Почему же? У меня нет причины сдувать с тебя пылинки.

— Причина есть, и вы ее прекрасно знаете. Если вы меня повесите, я умру, и вы останетесь с носом.

Его лицо исказила гримаса, из чего я заключил, что попал в самую точку. Он повернулся к сообщникам, покачал головой и произнес:

— Мы думали, что он мертв, а этот негодяй только притворялся и подслушал нас. Теперь он знает, о чем я спрашивал Виннету и что краснокожий пес был нем как рыба.

— Вы снова ошибаетесь, Сантэр. Я достаточно умен, чтобы раскусить вашу игру, хотя действительно был без сознания.

— Неужели? Если ты так умен, скажи, чего же я хочу добиться от вас.

— Не валяйте дурака! Я так долго и безутешно тосковал по вас, что ужасно рад нашей встрече. Наконец-то вы попались к нам в руки.

Сантэр ошалело уставился на меня, затем разразился проклятьями.

— Мерзавец! Твое счастье, что ты умом тронулся, не то я заставил бы тебя позабыть твои шуточки навсегда. Но я понимаю, что ты от страха совсем с ума спятил и сам не знаешь, что говоришь. Поэтому я буду снисходителен к тебе, и, если ты не ответишь на мои вопросы честно и по доброй воле, можешь быть уверен, что смерти тебе не миновать, да такой, что и в страшном сне не приведи Господь увидеть.

Задумавшись, он какое-то время смотрел вдаль.

— Вы замечательная парочка, вы считаете себя самыми большими умниками на Диком Западе, и все же вы дураки, каких свет не видывал. Сам Виннету вышел на охоту за Сантэром! И что? Поймал он меня? Любой другой на его месте сгорел бы от стыда, провалился бы под землю, лишь бы не показываться людям на глаза. Признайся, вчера вечером вы видели мои глаза?

Я утвердительно кивнул головой.

— Виннету хотел выстрелить в меня с бедра?

— Да, — снова признался я.

— Но я заметил это и скрылся, и тогда он пошел искать меня, ха-ха-ха! Нужно быть круглым идиотом, чтобы в темноте пытаться поймать человека, который знает, что за ним охотятся. Дураков надо учить! Вот я и проучил вас: сначала оглушил его, а затем закутался в его одеяло. Признайся же, о чем ты подумал, когда увидел меня в его одеяле.

— Я обрадовался, что Виннету возвращается.

— Удару по голове ты тоже обрадовался? Ха-ха-ха! Вы вели себя как мальчишки, которых и наказывать-то жаль. Я и поступлю с вами как с мальчишками: будьте послушны и расскажите мне все без утайки, иначе я и цента не дам за вашу шкуру. Посмотри на этих трех мужчин — это мои люди, я их послал, чтобы заманить вас в западню. За кого ты нас теперь принимаешь?

— Вы мерзавец, мерзавцем были и останетесь им. Это мое убеждение, и я никогда от него не откажусь.

— Прекрасно. Ты можешь оскорблять меня сколько тебе угодно, но скоро настанет час расплаты. Мне от тебя теперь нечего скрывать, и я признаюсь, что мы жнецы. Не удивляйся, мы не пахари, мы не сеятели, мы только жнецы. Вспахать ниву и засеять ее, а затем еще ждать плодов — дело долгое и трудное, но если где-то можно без хлопот собрать урожай, то мы тут как тут и, честно скажу, работаем, не ленясь и не спрашивая позволения у хозяев. Мы поступали так до сих пор и будем так же поступать впредь, пока не удовлетворим наши желания.

— И когда же настанет этот вожделенный срок?

— Может быть, скоро, а может быть, и нет. Сейчас речь не о том. Мы видим вблизи поле, на котором зреет прекрасный урожай.

— Желаю удачи, — с ехидцей в голосе произнес я.

— Спасибо, — тем же тоном ответил Сантэр. — И если ты действительно желаешь нам удачи, то и поможешь нам найти это поле.

— Так вы собрались жать, а что и где, еще не знаете?

— Знаем что, но не знаем где.

— Как же вам быть?

— А вот ты и расскажешь нам, где это поле.

— Не знаю, смогу ли я вам помочь. В дне пути отсюда я видел у одного поселенца поле, засеянное рожью, но ничего другого припомнить не могу.

— Я освежу твою память. И не притворяйся дурачком — рожь тут ни при чем. Я ищу большой тайник.

— Какой тайник? — притворялся я, хотя и знал, что у меня это получается не совсем удачно. Но таковы были правила игры, которые приняли и я, и Сантэр.

— Тайник с мехами. Ты же не станешь отрицать, что вы побывали у старика Корнера на Тарки-Ривер?

— Да, мы заночевали у него.

— А о чем вы его расспрашивали?

— Мы больше болтали о погоде и о видах на урожай.

— Не пытайся провести меня. Я побывал у Корнера после вашего отъезда и узнал, что вы искали торговца пушниной, которого зовут Бартон. И вы хотели продать ему уйму мехов.

— Мы? — деланно удивился я.

— Если не вы, то Олд Файерхэнд, который со своими трапперами заготовил бобровых шкур не на одну тысячу долларов.

— Черт возьми! Вы знаете все не хуже, чем я!

— Не хуже, это уж точно! — засмеялся самодовольно Сантэр, не обращая внимания на мои издевки. — Вы встретили в доме у Корнера приказчика Бартона и пригласили его на увлекательную прогулку к логову Олд Файерхэнда, чтобы показать ему меха. Я даже знаю, что приказчика зовут Роллинсом. Мы хотели схватить и его, но пока мы возились с вами, мерзавец успел сбежать.

Привыкший за время жизни в прерии обращать внимание на самые незначительные мелочи, я заметил, что при этих словах Сантэр непроизвольно скосил глаза в сторону кустов, где прятался ночью. Чтобы не вызывать его подозрений, я преодолел искушение и продолжал смотреть ему в лицо.

— Ну да ладно. К чему нам Роллинс, если в наши сети попали вы, — бахвалился Сантэр. — Вы знакомы с Олд Файерхэндом?

— Конечно, знаком.

— Может быть, вам также известно, где он прячет меха?

— С моей стороны было бы неразумно отрицать и это.

— Ах, я никак не нарадуюсь вашей осведомленности! Как хорошо, что вы не отпираетесь!

— Не понимаю, почему я должен отпираться, если джентльмен во всех случаях должен говорить правду.

— Как приятно иметь дело с джентльменом! Надеюсь, вы мне поможете разрешить мои затруднения.

— Вы действительно надеетесь?

— Да, вы ведь сами понимаете, что вам же будет лучше, если вы расскажете нам все честно и без утайки. Игра стоит свеч.

— Извините, я не понял, чего стоит игра.

— Вашей жизни. Ведь речь идет о вашей судьбе.

— Что вы подразумеваете под нашей судьбой?

— Ну конечно, смерть. Вы знаете меня, я знаю вас. Если бы я попал к вам в руки, у меня не было бы сомнений в том, что меня ждет. Но вышло наоборот. И теперь вы, молясь или не молясь, распрощаетесь с жизнью. Но смерть смерти рознь. Я даже во сне вижу, как медленно, вершок за вершком, я тяну из вас жилы, однако я готов забыть свои кровожадные мечты ради тайников Олд Файерхэнда.

— Чего же вы потребуете от нас в обмен на вашу забывчивость?

— Сущий пустяк: вы скажете мне, где Олд Файерхэнд устроил тайник, и опишете, как к нему подобраться.

— А что получим мы от такой сделки?

— Много больше, чем дадите. Пулю в лоб. Поймите же, легкая смерть стоит намного дороже, чем я требую от вас.

— Я восхищен вами, у вас не только чуткое сердце, но и полное отсутствие ума.

— Что ты сказал? — взревел взбешенный Сантэр.

— Сказал, что согласен. Я опишу любое место, пусть даже несуществующее, и умру легкой смертью.

— Не стоит принимать меня за большего дурака, чем я есть на самом деле. Я найду способ разговорить вас и проверить, насколько вы правдивы. Но сначала я должен убедиться, согласны ли вы поделиться со мной своими познаниями.

— Поделиться! Поздравляю вас, вы нашли точное слово, Олд Шеттерхэнд не предает друзей и не делится их добром. Как видите, Виннету тоже не хочет ничем поделиться с вами, он даже не произнес ни звука, так как гордость вождя не позволяет ему разговаривать с мерзавцами. Совсем иное дело я: во-первых, я не вождь, а во-вторых, у меня были свои причины побеседовать с вами.

— Причины? Какие?

— Не имеет значения. Вы их узнаете попозже и без меня.

— Ты отказываешься говорить?! — взорвался Сантэр.

— Ну что вы, я готов продолжить беседу на любую тему, кроме Олд Файерхэнда и его тайника. Может быть, поговорим о погоде и видах на урожай?

— Я прикажу связать тебя дугой, как и Виннету.

— Не могу запретить вам сделать этого, потому что не хочу лишать вас удовольствия.

— Ты и не представляешь, в каких мучениях скончаешься!

— Но тогда никто не поможет вам справиться с вашими затруднениями, как вы изволили выразиться.

— Мы найдем тайник и без тебя.

— Разве что вам поможет случай. Но учтите, что если мы не вернемся в условленное время, Олд Файерхэнд заподозрит неладное и перенесет меха в новый тайник, как мы и договорились.

Сантэр умолк, угрюмо глядя вдаль. В задумчивости, словно машинально, он играл ножом, перебрасывая его из руки в руку, пробуя пальцем, как он наточен, но я был спокоен и не поддавался на немые угрозы, так как знал, что негодяй пытается скрыть свою растерянность. Его план трещал по швам.

Конечно, Сантэр ненавидел нас и с удовольствием прикончил бы меня и Виннету, но ему не давали покоя пушные сокровища Олд Файерхэнда, ради которых он готов был поступиться наслаждением местью и отпустить нас на свободу. Пока мы молчали, мы были в безопасности. Поэтому я без волнения ожидал дальнейшего развития событий.

— Значит, ты решил играть в молчанку? — наконец-то удостоил меня взглядом Сантэр.

— Почему? Я ведь сказал, что охотно побеседую с вами.

— А если я тебя убью сейчас же?

— Тем лучше! Я всегда предпочитал быструю езду медленной, так же я отношусь и к смерти. Что толку умирать долго и мучительно, если можно умереть в мгновение ока?

— Ну хорошо! Я заставлю тебя говорить! Сейчас мы проверим, кто из вас двоих лучше переносит боль.

Сантэр решил перейти от слов к делу, подал знак лжепоселенцам, и они оттащили меня под дерево, где лежал Виннету. Пока меня волочили по траве, мне удалось изогнуться и бросить взгляд на куст, где нам вчера удалось заметить глаза Сантэра и куда он сегодня украдкой посматривал. Мои догадки подтвердились: там скрывался человек, который, чтобы лучше рассмотреть происходящее на поляне, выглянул из-за листвы. Мне показалось, что я узнал лицо Роллинса.

Разнообразием нас не баловали: меня, так же как и Виннету, связали дугой и бросили рядом с ним. Мы пролежали так более трех часов, напрягая все силы, чтобы ни единым словом, ни стоном, ни гримасой не выдать своих страданий нашим палачам. Каждую четверть часа Сантэр подходил к нам и спрашивал, не появилось ли у нас желание провести его к тайнику, но мы молчали. Создавалось впечатление, что мы соревнуемся с ним в выдержке и терпении.

Около полудня Сантэр неожиданно подозвал к себе сообщников и принялся шептаться с ними, а через несколько минут произнес нарочито громко, так, чтобы мы могли расслышать его слова:

— Я думаю, он прячется где-то поблизости. Без лошади он не мог далеко уйти. Переройте весь лес, но без него не возвращайтесь. Идите, а я останусь сторожить пленников.

Когда посылают людей на охоту за тем, кто прячется где-то поблизости, вовсе не обязательно объявлять об этом так громко. Сообщники Сантэра взяли оружие и ушли, а Виннету, едва шевеля губами, шепнул мне:

— Догадывается ли мой брат, что сейчас произойдет?

— Да. Они поймают Роллинса и приведут сюда, а потом окажется, что Сантэр обязан ему жизнью.

— И Роллинс станет упрашивать Сантэра отпустить нас на свободу. Все произойдет так же, как и в прекрасных больших домах, которые бледнолицые называют театрами.

— Я уверен, что Сантэр и есть тот торговец пушниной, которого называют Бартоном. Роллинс должен был выведать у нас, где тайник Олд Файерхэнда, но ему это не удалось. Теперь им не останется ничего другого, как отпустить нас на свободу и последовать за нами, чтобы мы сами привели их к цели. Поэтому Роллинс разыграл побег, чтобы теперь попасться, освободить нас и проникнуть в «крепость».

— Мой брат снова думает так же, как и я. Но почему Сантэр не велел Роллинсу идти с нами до конца, а напал на нас по пути?

— Он очень спешил. Наверняка он был с сиу-окананда, когда они пришли грабить Корнера. Роллинс выходил ночью, но не для того, чтобы позаботиться о лошади, а чтобы сообщить о нас своему главарю. Увидев, что индейцы выкурили с нами трубку мира, Сантэр решил не терять времени и напасть на нас, для чего выслал вперед троих сообщников, а сам поехал сзади с лошадьми. У них не было возможности продумать досконально план, и они понадеялись на легкую работу, рассчитывая, что мы согласимся ценой предательства купить быструю смерть. Но теперь им придется отпустить нас, чтобы тайком последовать за нами.

Пока мы перешептывались, Сантэр сидел на опушке, прислушиваясь к лесным шорохам. Потом вдруг лес огласился криками, раздался выстрел, другой, через несколько минут кусты раздвинулись и перед нами предстали Вартоны, волочившие нелепо брыкающегося и повизгивающего Роллинса.

— Разве я не говорил вам, что он должен быть где-то поблизости? — Сантэр вскочил на ноги и с наигранно-зловещей улыбкой направился к новому пленнику. — Тащите его сюда, сейчас мы посмотрим, что это за птица. Свяжите его так же, как и…

Он неожиданно умолк, словно потрясенный увиденным, а затем стал запинаться от радости:

— Что? Кто это?.. Я не сплю? Ущипните меня! Неужели это вы? Но как? Почему?

Они были неплохими актерами, но уж слишком старательно разыгрывали удивление. Роллинс тоже с изумлением уставился на Сантэра и с радостным криком бросился к нему:

— Мистер Сантэр! Какое счастье! Теперь я в безопасности!

— Так вас зовут Роллинсом? — продолжал лицедействовать Сантэр. — Значит, это вас я вознамерился поймать? Простите меня, ради Бога! Но как вы здесь очутились?

— Работаю приказчиком у Бартона. Вчера отправился по делам с двумя товарищами, но ночью… Стойте, так это вы на нас напали?

Роллинс внезапно, словно пораженный неожиданно пришедшей в голову догадкой, отстранился от Сантэра, которого минуту назад обнимал как друга, с которым не виделся много лет, и переспросил:

— Так это вы напали на нас вчера ночью?

— Но я же не знал, что вы путешествуете с ними! — принялся горячо оправдываться Сантэр.

— Тысяча чертей! Я столько раз спасал вам жизнь, а вы устраиваете на меня охоту, как на зверя!

— Я не узнал вас в темноте. А потом вы сразу же убежали, — развел руками вошедший в роль разбойник.

— Да, убежал, но для того, чтобы затем вернуться и помочь моим друзьям, с которыми я путешествовал. Поэтому я скрывался поблизости в надежде, что улучу удобный момент и… Но что я вижу? Вы их связали! Я немедленно освобожу их!

Он с решительным видом направился к нам, но Сантэр удержал его.

— Стойте, мистер Роллинс! Эти люди — мои смертельные враги! На них-то я и охотился!

— Эти люди — мои друзья! Вы обязаны освободить их!

— Меня не касаются ваши с ними отношения. Они нанесли мне обиду, смыть которую может только кровь. Я долго, выслеживал их, и теперь они в моих руках!

— Да знаете ли вы, кто они такие? Это же Виннету и Олд Шеттерхэнд!

— Именно поэтому они не могут рассчитывать на пощаду!

— Я прошу вас отпустить их на свободу! Вспомните, чем вы мне обязаны!

— Я помню это и готов ради вас на все, но только не на это, — упорствовал Сантэр.

— Во время нашей последней встречи вы обещали мне выполнить любую мою просьбу. Отпустите их, и мы квиты!

— Не требуйте от меня невозможного, мистер Роллинс! Попросите о чем-нибудь другом, и я почту за счастье…

— Мистер Сантэр, я хотел бы поговорить с вами наедине, — произнес примирительно Роллинс, взял разбойника под руку и увел в сторону.

Остановившись поодаль, они принялись яростно жестикулировать. Все выглядело вполне достоверно, и, не знай мы истинного положения дел, могли бы попасться на удочку. Так прошло четверть часа. Наконец-то им показалось, что пора переходить к заключительной части представления; негодяи вдвоем приблизились к нам. Лицо Роллинса сияло, Сантэр глядел исподлобья.

— Сам черт оберегает вас, — произнес он тоном человека, совершающего насилие над собой. — Когда-то я поклялся этому джентльмену, что выполню любую его просьбу. Вам повезло как никогда — вы сорвали банк. Он попросил меня освободить вас, и я не могу ему отказать, не нарушив мое слово. Поэтому я отпускаю вас обоих на все четыре стороны, хотя и знаю, что совершаю самую большую свою глупость. Но отпускаю вас без лошадей и без оружия!

Виннету молчал, я тоже.

— Вы что, проглотили язык? Почему вы не благодарите мистера Роллинса?

Когда и на эти слова не последовало ответа, Роллинс почел своим долгом вмешаться:

— Не знаю, как вы, мистер Сантэр, но если бы я был приговорен к смерти, а затем неожиданно помилован, наверняка потерял бы дар речи. Позвольте, я сам их освобожу, — сказал он, вынимая нож и наклоняясь ко мне, чтобы разрезать путы.

— Оставьте нас, — остановил я его.

— Почему? Разве вы не поняли, что мистер Сантэр отпускает вас на свободу?

— Мы все поняли, но не примем свободы без оружия и лошадей. Все или ничего!

— Неужели вы не понимаете, что подвергаете себя опасности своим упрямством?

— Виннету и я не уйдем без оружия.

— Но вы должны радоваться…

— Не спорьте, мистер Роллинс, — перебил его я. — Вы слышали, что я сказал. Никто не сможет меня переубедить.

— Черт возьми! Я не жалею сил, чтобы освободить вас, а получаю нагоняй, как мальчишка!

Он снова отвел Сантэра в сторону, затем к ним присоединились и Вартоны.

— Мой брат сказал хорошо, — шепнул Виннету. — Они согласятся на наши требования, так как уверены, что сумели провести нас.

Я был согласен с Виннету. Конечно, грабителям пришлось поиграть свои роли еще четверть часа, изображая сомнения, тревоги и даже яростный спор, но в конце концов все они подошли к нам, и Сантэр заявил:

— Сегодня судьба улыбнулась вам. Я знаю, что вы будете смеяться надо мной, но уверяю вас, что последним посмеюсь все-таки я. А теперь послушайте, что мы решили.

Он умолк, выдержал паузу, чтобы придать весомость своим словам, и продолжил:

— На этот раз я отпускаю вас на все четыре стороны и возвращаю все, что вам принадлежит. Но мы оставим вас привязанными к деревьям, чтобы вы не имели возможности пуститься за нами в погоню. Мы уезжаем туда, откуда прибыли, и берем с собой мистера Роллинса, а к вечеру мы его отпустим, он вернется сюда и освободит вас. Запомните, что вы обязаны жизнью мистеру Роллинсу. Постарайтесь отблагодарить его!

Нас действительно привязали к деревьям, рядом же стреножили наших лошадей, положили к нашим ногам провизию и уехали.

Мы очень долго молчали, прислушиваясь к каждому шороху, из опасения, что Сантэр укрылся рядом и подслушивает нас. Наконец апач заговорил:

— Они прячутся где-то рядом, чтобы пойти по следу за нами. Виннету должен поймать Сантэра. Что мог бы предложить мой брат?

— Сантэр дьявольски хитер, и ему нельзя показывать дорогу к «крепости». Роллинс поедет с нами и по пути будет оставлять знаки для своего главаря. Но мы схватим Роллинса и по его же знакам поедем навстречу Сантэру. Согласен ли мой краснокожий брат с таким планом?

— Хуг! Мой брат стал мудрым воином.

Тот день показался нам вечностью. Наконец, когда уже стемнело, вдали показался Роллинс. Подъехав к нам на подозрительно свежей лошади, он спрыгнул с седла, разрезал веревки, которыми мы были привязаны к дереву, и принялся жаловаться на Сантэра, который якобы заставил его проделать с ним добрых два десятка миль. Мы сделали вид, что верим каждому его слову, что он действительно наш спаситель, и рассыпались в изъявлениях благодарности.

Мы торопились, поэтому ехали всю ночь. Роллинс тянулся за нами, но, несмотря на темноту, мы видели, как он заставляет лошадь гарцевать, чтобы оставить в траве следы, а на кустах оставляет сломанные ветки. Утром мы остановились у ручья, чтобы напоить лошадей и дать им отдохнуть, а в полдень сделали привал и не торопились в путь, чтобы дать Сантэру возможность подъехать к нам как можно ближе. Рассчитав, что нас разделяет два часа пути, мы решили, что настало время расплатиться с Роллинсом за «услугу».

— Почему мы не трогаемся в путь, джентльмены? Наверное, до «крепости» Олд Файерхэнда не так уж далеко, и мы могли бы сегодня же быть на месте? — нетерпеливо спросил Роллинс.

Ему ответил обычно молчавший Виннету:

— Мерзавцам не позволено входить в вигвам Олд Файерхэнда.

— Мерзавцам? Что хочет сказать вождь апачей?

— Вождь апачей хочет сказать, что ты лжец и негодяй.

— Почему вы так несправедливы ко мне? Ведь я спас вас от смерти! — воскликнул с возмущением Роллинс. Глазки его сузились и превратились в щелки.

— Спас нас от смерти? Неужели ты надеялся провести меня и Олд Шеттерхэнда? Мы знаем, что Сантэр и есть торговец Бартон и что ты — его сообщник. По пути ты оставлял знаки для шайки, чтобы она могла найти тайник Олд Файерхэнда. Сантэр просил нас отблагодарить тебя. Сейчас ты узнаешь, что вождь апачей умеет воздать по справедливости.

Роллинс не был простаком. Пока Виннету говорил, он медленно отступал назад и вдруг молниеносно вскочил в седло, но в тот же миг я схватил его коня под уздцы, а Виннету уже сидел позади него и держал негодяя за шиворот. Считая меня более опасным противником, Роллинс выхватил револьвер и выстрелил в меня, но Виннету не дал ему прицелиться, и пуля пролетела мимо, а в следующее мгновение обезоруженный Роллинс уже лежал на земле. Мы привязали его к дереву теми же ремнями, которыми разбойники стягивали нас накануне, сунули ему в рот кляп и пустились в обратный путь навстречу шайке. Укрывшись в густых зарослях неподалеку от нашего следа, мы приготовились к нападению на тех, кто собирался напасть на нас.

К западу от нас расстилалась равнина, по которой и должна была проехать шайка. Развернув наши лассо, сплетенные из конских волос, и положив рядом взведенное оружие, мы ждали. Нам не о чем было говорить, мы понимали друг друга и без слов, уверенные, что сумеем справиться с Сантэром и его сообщниками.

Так в ожидании прошло не менее часа. Вдруг я заметил на горизонте всадника, мчавшегося бешеным аллюром. Виннету тоже увидел его и вскочил на ноги.

— Уфф! — вскричал он. — Всадник! Он скачет навстречу Сантэру! Мой брат различает масть его лошади?

— Да, это конь Роллинса.

— Роллинса? Как ему удалось освободиться?

Глаза Виннету сверкнули, лицо потемнело от гнева. Но он взял себя в руки и уже спокойно произнес:

— Это невозможно. Подождем еще.

Но прошло еще полчаса, всадник давно исчез из виду, а Сантэр с шайкой все не появлялся. Тогда апач обратился ко мне с просьбой:

— Пусть мой брат сядет на коня и проверит, остался ли на месте Роллинс. Может быть, какой-нибудь индеец сиу украл его лошадь и ускакал.

— А если Сантэр появится, когда меня здесь не будет?

— Виннету сам справится с разбойниками.

Я вывел Сволоу из кустарника, вскочил в седло и помчался туда, где мы оставили Роллинса. Я был там через десять минут, но не нашел ни Роллинса, ни его коня. Еще пять минут ушло у меня на поиски следов. Вернувшись назад, я рассказал обо всем апачу, который уже понял, что Сантэр не появится.

— Куда поехал Роллинс?

— Следы ведут на запад, навстречу Сантэру. Именно его мы и видели на горизонте.

— Но как ему удалось освободиться? Ты видел другие следы?

— Да, видел. С востока приехал всадник и разрезал веревки.

— Может быть, солдат из форта Рондэйл?

— Нет. Следы от огромных мокасин мог оставить только один человек в мире. Это был Сэм Хокенс.

— Уфф! Может быть, мы еще успеем поймать Сантэра, хотя его и предупредили. Пусть мой брат Олд Шеттерхэнд поторопится.

Мы скакали по нашему следу на запад. Виннету молчал, но я чувствовал, что в нем закипает дикая, необузданная злоба. Попадись ему в это время в руки Сантэр, он разорвал бы его на куски.

Солнце уже скрывалось за горизонтом, когда мы напали на след Роллинса, а вскоре добрались до того места, где он встретился с Сантэром и остальными членами шайки. Судя по следам, они стояли там совсем недолго, выслушали Роллинса и тут же повернули коней назад. Уже темнело, и продолжать погоню не имело смысла. Все так же молча Виннету вздыбил своего скакуна и помчался к «крепости». Сантэру снова удалось сбежать, может быть, даже навсегда. Я знал, что Виннету на следующий же день утром пойдет по следу и с упорством охотничьей собаки будет гнать Сантэра, пока один из них не погибнет, но эта погоня могла растянуться надолго.

Уже взошла луна, когда мы въехали в знакомый овраг, и скрытый в зарослях ежевики часовой остановил нас.

— Не обижайтесь, джентльмены, но я вынужден спросить у вас пароль, сегодня мы должны быть внимательнее, чем обычно. Похоже, в окрестностях разбойничают индейцы.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Не могу сказать в точности, что именно, но Сэм Хокенс вернулся с охоты озабоченный и собрал всех обитателей крепости.

У костра, в долине, окруженной скалами, сидели Сэм Хокенс, Гарри, Олд Файерхэнд и офицер из форта Рондэйл. Мы направились прямо к ним.

— Слава Богу! Наконец-то вы вернулись, — приветствовал нас Олд Файерхэнд хриплым, дребезжащим голосом. Он сидел у огня и зябко кутался в одеяло, по-видимому, ему нездоровилось после ранения. — Вы нашли торговца пушниной?

— Нашли и потеряли, — ответил Виннету. — Мой брат Хокенс выходил сегодня из крепости?

— Да, — ответил Сэм, ни о чем не догадываясь.

— Знает ли мой белый брат, кто он такой?

— Мне кажется, я вестмен, — недоуменно посмотрел Сэм Хокенс на Виннету.

— Мой брат не вестмен, он старый, выживший из ума бизон! Виннету никогда не доводилось встречать поседевшего воина с такой пустой головой.

Он повернулся к Сэму спиной и ушел, оставив всех присутствующих в изумлении. Они никогда не слышали ни единого резкого слова из уст всегда спокойного, сдержанного апача. Пришлось мне рассказать им о наших приключениях, о старике Корнере и о Сантэре.

Сэм Хокенс рвал себя за седую бороду, ругал обидными словами и никак не мог успокоиться, хотя, если говорить честно, никто и не пытался его успокаивать. Он сорвал с головы парик, принялся топтать его, а под конец бросился на землю и в отчаянии воскликнул:

— Виннету прав, я старый, безмозглый бизон, я не вестмен, я гринхорн и останусь гринхорном до конца моих дней!

— Как могло случиться, что вы освободили Роллинса? — спросил я его.

— Вы лучше спросите, как могло случиться, что я попал впросак. Я услышал выстрел и решил разузнать, кто это шумит в наших лесах. И вдруг увидел человека, привязанного к дереву, а рядом с ним лошадь, чтоб мне лопнуть! Я сначала вынул у него изо рта кляп и спросил, кто он такой и как его угораздило оказаться в столь незавидном положении. Человек сказал мне, что он торговец пушниной и ехал к Олд Файерхэнду, но по пути на него напали индейцы и привязали к дереву.

— Сэм, где были ваши глаза и мозги? — спросил я его. — Неужели индейцы оставили бы ему лошадь? Почему вы не посмотрели на следы возле дерева? Достаточно было одного взгляда на отпечатки копыт Сволоу, чтобы уличить негодяя во лжи.

— Вы совершенно правы, сэр! Старый Сэм совсем ослеп, а мозги его высохли. У меня сегодня неудачный день, самый черный день в моей жизни! Я освободил негодяя и хотел привести его сюда, но он вскочил в седло и был таков. Я подумал об индейцах и поскорее вернулся домой, даже предупредил часового об опасности, чтоб мне лопнуть! Будь у меня волосы на голове, я бы вырвал их с корнем, клочок за клочком, но у меня их нет. А если испорчу парик, все равно ничего не изменится. Но завтра я пойду по следу мерзавцев и не успокоюсь, пока не прихлопну их по одному. Это говорю я, Сэм Хокенс!

— Мой брат Сэм не сделает этого, — произнес Виннету, тем временем вернувшийся к костру. — Вождь апачей сам пойдет по следу убийцы Ншо-Чи и Инчу-Чуны. Белые братья останутся здесь, чтобы защитить «крепость» и Олд Файерхэнда.

Потом, когда все уже улеглись спать, я пошел искать Виннету. Его конь щипал траву на берегу ручья, а апач лежал рядом, завернувшись в одеяло и глядя в звездное небо. Увидев меня, он встал, взял меня за руку и сказал:

— Виннету знает, почему к нему пришел его любимый брат. Он хочет ехать со мной?

— Да.

— Я благодарен моему брату, но ему придется остаться здесь. Олд Файерхэнд слаб, его сын еще ребенок. Сэм Хокенс постарел, ты сам убедился в этом, а солдаты из форта — чужие нам люди, на них можно положиться только при защите от краснокожих. А если Сантэр ускользнет от меня и появится здесь, они — с них станется — могут взять его сторону. Мне дорог Олд Файерхэнд, защити его ради меня. Ты исполнишь просьбу Виннету?

Мне нелегко было согласиться. Я не хотел расставаться с вождем, но пришлось уступить его настойчивым просьбам. Олд Файерхэнд действительно нуждался в моей помощи больше, чем Виннету. Но все же на душе было тревожно: Виннету один шел в погоню за пятью опасными и безжалостными негодяями.

Утренняя звезда еще ярко горела на небе, когда мы вдвоем покинули «крепость», а к рассвету мы уже добрались до того места, где накануне Роллинс встретил Сантэра и они пустились в бегство. Зоркие глаза Виннету все еще различали их следы.

— Здесь мы простимся, — сказал он, обнимая меня. — Великий Дух опять приказал нам расстаться, но он позволит нам встретиться снова, потому что Виннету и Олд Шеттерхэнд не могут жить вдали друг от друга. Меня гонит вперед вражда, тебя удерживает здесь дружба, но наше кровное братство опять соединит нас. Хуг!

Он выпрямился в седле, громко крикнул, понукая лошадь, и помчался вперед. Его длинные воронова крыла волосы развевались на ветру под стать конской гриве. Я стоял, глядя ему вслед, пока он не исчез из виду.

Догонишь ли ты врага? Когда мне доведется снова увидеть тебя, мой любимый брат Виннету?..

Карл Май Золото Виннету

Глава I. НА ЗАПАДНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Прошло уже немало времени с рассвета, и я успел проехать не одну милю. Солнечные лучи безжалостно жгли меня и моего гнедого мустанга, удваивая усталость. Пора было подумать об отдыхе. Передо мной тянулась волнистая бескрайняя прерия. Я не видел человеческого лица с тех пор, как пять дней тому назад сиу-оглала рассеяли наш небольшой отряд, и уже начинал тосковать по разумным существам: мне хотелось убедиться, что при столь долгом вынужденном молчании я не разучился говорить.

Расседлав и стреножив мустанга, я пустил его пастись в лощину, а сам поднялся на вершину холма, чтобы осмотреться. Оттуда, как на ладони, были видны все окрестности, и я мог не опасаться, что кто-нибудь подкрадется ко мне незамеченным и застигнет меня врасплох. А повод для таких опасений был, и весьма веский.

Наш отряд, насчитывавший двенадцать человек, Двинулся в путь с берегов реки Плат, чтобы спуститься по восточным отрогам Скалистых гор и перебраться в Техас. В то же время племена индейцев сиу вступили на тропу войны и покинули свои стойбища, чтобы отомстить за смерть своих сотоварищей, погибших в стычке с нами. Мы знали о нависшей над нами угрозе и принимали все мыслимые меры предосторожности, и все же встречи с одним из отрядов воинственных краснокожих избежать не удалось: нас окружили, половину перебили, а остальные, сумев прорвать кольцо, бежали в разные стороны.

Положение наше сложилось — хуже некуда, дай Бог ноги унести. Но заметать следы было некогда: наверняка индейцы шли за нами по пятам, и смотреть приходилось в оба. Согласитесь: лечь вечером спать, чтобы утром проснуться в Стране Вечной Охоты без скальпа — перспектива не самая приятная.

Итак, я улегся на вершине холма, достал из сумки кусок вяленого бизоньего мяса, натер его за неимением соли, порохом и принялся жевать, надеясь с помощью зубов превратить его в подобие пищи, которую можно было бы без риска для здоровья отправить в желудок. Утолив голод, я вытащил из кармана сигару собственного изготовления, закурил ее и принялся от скуки пускать дым кольцами и завитками, испытывая при этом такое наслаждение, словно я плантатор из Виргинии и курю листья лучшего в мире табака, сорванные в перчатках и скрученные нежными пальчиками девушек.

Я отдыхал, наслаждаясь покоем и ароматным дымом, когда на горизонте показалась точка, двигавшаяся в моем направлении. Я сразу же скатился вниз, чтобы меня не заметили, а сам продолжил наблюдение за всадником. Его лошадь двигалась так медленно, что ему потребовалось полчаса, чтобы преодолеть милю. Он сидел в седле по-индейски, то есть чуть ли не на шее животного, но, судя по одежде, это был белый.

К моей досаде, я заметил также, что за ним следуют четверо краснокожих. Достав подзорную трубу, я приник к окуляру и разглядел сиу-огалала, покрытых татуировкой, беспощадных и мстительных, по-видимому, из того отряда, который гнался за мной по пятам. Белый путешественник, сам того, возможно, не желая, привел ко мне моих врагов.

Тем временем путник приблизился ко мне настолько, что я уже мог разглядеть его. Это был худой, невысокий человек в шляпе, от которой осталась одна тулья. В прерии подобный головной убор ни у кого не вызывает удивления, но шляпа без полей подчеркивала в его внешности существенный и странный даже для Дикого Запада недостаток: у приближавшегося ко мне путника не было ушей, а ужасные шрамы на их месте свидетельствовали о том, что человека лишили их насильственно. На его плечах висела длинная попона, укрывавшая все тело, так что снизу выглядывали только длинные худые ноги в столь необычной обуви, что в Европе ее вид привел бы в изумление любого сапожника. Такую обувь носят аргентинские гаучо, и, чтобы смастерить ее, с лошадиной ноги снимают кожу чулком, а потом в этот чулок засовывается человеческая нога. Свежая, еще теплая кожа обтягивает ее, высыхает, стягивается, дубеет и, плотно схватив плюсну и лодыжку, превращается в великолепный сапог, единственным недостатком которого является полное отсутствие подметки, что, в конечном счете, не так уж и страшно — подошва человека, достаточно загрубевшая, вполне может ее заменить.

У седла незнакомца болталось нечто, отдаленно напоминающее ружье, хотя издали я принял этот предмет за палку, подобранную в лесу. Лошадь путника выглядела не менее нелепо, чем сам хозяин. У нее были длинные, как у верблюда, ноги, невероятных размеров ослиная голова, а уши, словно слишком большие и тяжелые для нее, висели, как у собаки ньюфаундлендской породы. Несуразное животное шло с низко опущенной головой, будто принюхиваясь к земле.

У любого человека, мало знакомого с нравами Дикого Запада, внешний вид всадника вызвал бы снисходительную усмешку, однако мне он показался, несмотря на всю его странность, одним из тех вестменов, о чьих достоинствах можно судить только после того, как с ним сойдешься поближе. По-видимому, он не догадывался, что за ним по пятам следуют четверо самых жестоких врагов, так как спокойно и безмятежно ехал своей дорогой и ни разу не оглянулся.

Когда нас разделяло не более сотни шагов, он наконец-то обратил внимание на мои следы. Трудно Даже сказать, кто первым заметил их — может быть, всадник, а может быть, и его лошадь. Но я собственными глазами видел, как лошадь остановилась, опустила голову еще ниже, к самой земле, и стала коситься на отпечатки копыт моего мустанга. При этом она быстро двигала ушами, да так, что создавалось впечатление, будто какая-то невидимая сила пытается вырвать ей уши с корнем. Незнакомец решил было спешиться и осмотреть мои следы повнимательнее — затея в его положении совершенно ненужная и опасная, — и поэтому я крикнул:

— Не теряйте зря времени, сэр! Спускайтесь с холма!

Я тотчас же встал в полный рост, чтобы он мог меня увидеть и не принял за грабителя. Его кобыла подняла голову и навострила уши, словно пытаясь поймать ими звук моего голоса, и взмахнула в знак одобрения жалким обрубком хвоста.

— Так уж и быть! — ответил мне всадник. — Но в следующий раз, когда вам захочется поорать, делайте это потише — на этом Богом забытом лугу могут быть чужие уши, которым не обязательно все слышать. Пойдем, Тони!

Лошадь подчинилась, привела в движение свои длинные ноги и вскоре уже была рядом с моим мустангом. Видимо, он пришелся ей не по вкусу, потому что, посмотрев на него свысока, она с пренебрежением повернулась к нему той частью тела, которую мореходы именуют кормой. Старая кобыла явно принадлежала к нередкой в прерии породе верховых животных, которая живет исключительно для своего хозяина и ко всем остальным относится с недоверием и подозрительностью.

— Позвольте мне самому решать, как громко я могу говорить, — ответил я. — Откуда вы путь держите и куда направляетесь?

— Вам-то что за дело?

— Откуда вам знать, до чего мне есть дело, а до чего нет? Мы не успели обменяться и дюжиной слов, а я уже вижу, что вы вежливости не обучены. Должен вам заметить, я привык к тому, что на мои вопросы отвечают.

— Вы сразу показались мне достопочтенным джентльменом, — насмешливо отозвался незнакомец, поглядывая на меня с высоты своей клячи, — поэтому я готов немедленно дать вам требуемое объяснение.

И он показал рукой сначала назад, а затем вперед.

— Я прибыл оттуда, а еду туда.

Этот человек нравился мне все больше. Видимо, он принимал меня за сбившегося с дороги случайного искателя приключений, эдакую залетную птицу, решившуюся на свой страх и риск пересечь прерию в одиночку. Надо сказать, у него были на то основания, так как настоящий вестмен не придает совершенно никакого значения своей внешности, скорее даже нарочито пренебрегает чистой и опрятной одеждой, выставляя напоказ свои засаленные лохмотья, которые заменяют ему визитную карточку. Внешний вид тех, кто долгие годы живет на Диком Западе, никак не согласуется с приличиями, принятыми в обществе, а любого пристойно одетого человека вестмен принимает за щеголя и гринхорна, от которого следует ожидать подвоха. Я же совсем недавно приобрел в форте Рондэйл трапперскую обновку, а на оружии, от которого так часто зависела моя жизнь, не было ни единого пятнышка ржавчины. Именно эти два обстоятельства и ввели в заблуждение незнакомца, человека явно бывалого. Поэтому я не стал принимать близко к сердцу его невежливый ответ, показал, подражая ему, рукой вперед и невозмутимо произнес:

— Постарайтесь доехать «туда», желаю удачи! Но у вас появились попутчики, а вы их, кажется, и не заметили: за вами следуют четверо краснокожих!

Незнакомец изумленно уставился на меня. В его глазах зажглось веселье.

— Я не заметил четверых краснокожих?! Придет же такое в голову! К вашему сведению, эти джентльмены следуют за мной с раннего утра и горят желанием познакомиться со мной поближе, но по принятым у них правилам хорошего тона лучшее время для знакомства — ночь. Поэтому мне совершенно незачем оглядываться, я знаю, что они хотят дождаться темноты, чтобы напасть на меня. Но я опережу их и сам нанесу им визит вежливости. Только вот ведь незадача — раньше прерия была ровная, как блюдце, а здесь я вижу холмы… Значит, пора поговорить с ними. Подождите меня здесь минут десять, и вы увидите, как это делается. Боюсь, правда, что вы дадите стрекача от одного запаха краснокожих, такие люди, как вы, на дух их не переносят. Вперед, Тони!

Не удостаивая меня больше своим вниманием, он исчез вместе со своей клячей среди зеленых холмов. Я знал, что он собирается предпринять, так как и сам бы действовал подобным же образом, пытаясь зайти индейцам в тыл, пока они не разгадали хитрость.

Между тем краснокожие приблизились. До сих пор им не о чем было беспокоиться: они не спускали с вестмена глаз и были уверены, что тот достаточно далеко. Однако вскоре они должны были наткнуться на мой след и насторожиться. На всякий случай я проверил оружие и взвел курок.

В том месте, где след незнакомца пересекался с моим, индейцы внезапно остановились и сгрудились вокруг своего предводителя.

Я поднял было штуцер, но пустить его в дело мне не пришлось: из-за холма раздался выстрел, второй, и двое краснокожих замертво свалились с лошадей.

— И-хи-хии! — пронесся над холмами победный индейский клич.

Однако на этот раз кричал не индеец, а маленький охотник, пустивший лошадь вскачь — он делал вид, что собирается броситься после первых двух выстрелов наутек. Кляча его преобразилась. Она мчалась, вымахивая длинными ногами так, что из-под копыт летели комья земли, и прядала ушами; каждая жилка на ее теле напряглась, как струна, готовая лопнуть в любую минуту. Всадник и лошадь стали одним существом, вестмен даже бросил поводья, заряжая на скаку ружье. Он действовал ловко, уверенно и бесстрашно, тем самым подтверждая, что ему не впервой выходить победителем из схватки с самым жестоким и беспощадным врагом.

Вслед ему прогремели два выстрела, но пули просвистели мимо. Раздосадованные неудачей, индейцы бешено взревели, выхватили томагавки и бросились в погоню. Вестмен мчался без оглядки, но вдруг, не прибегая к поводьям, словно чудом развернул лошадь, и она встала как вкопанная — так же неподвижно, как стоят козлы для пилки дров. Снова прозвучали два выстрела, и оба индейца рухнули на землю.

Моя помощь маленькому охотнику не потребовалась, и я со штуцером в руках пошел к нему навстречу. Он же спрыгнул с лошади у тел убитых краснокожих и горделиво поглядывал на меня.

— Теперь вам понятно, как следует говорить с дикарями? — спросил он.

— Спасибо за науку, сэр. Теперь понятно.

Моя улыбка показалась ему насмешливой, он окинул меня пристальным взором и с подозрением в голосе спросил:

— Не хотите ли вы сказать, что и сами так поступаете?

— Нет, что вы. Я поступаю так только на равнине, где негде укрыться, а среди холмов я просто возвращаюсь по собственным следам и жду врага за вершиной.

— Смотрите-ка! Откуда вы взялись и кто вы такой?

— Я писатель.

— Писатель? Что это значит?

— Это значит, что я пишу книги.

— Пишете книги? — изумленно повторил он, отступая от меня на шаг. На его лице появилось выражение не то подозрительности, не то жалости. — Как у вас со здоровьем, сэр?

И он покрутил указательным пальцем у своего виска, жест понятный во всем мире.

— Я никогда не жаловался на здоровье, — спокойно ответил я, даже не собираясь обижаться.

— Не жаловались? Может быть, лучше все-таки показаться доктору? Мне это непонятно, черт возьми! Я стреляю в бизона, потому что хочу есть. А для чего вы пишете книги?

— Чтобы люди их читали.

— Сэр, вы можете обижаться на старого бродягу, но вы занимаетесь совершенной глупостью. Это же надо было такое придумать! Писать книги, чтобы другие их читали! Возьмите, к примеру, меня: я охотник, но дичь свою никому не отдаю. Пусть тот, что хочет читать книги, сам их и пишет! Так что же вы делаете здесь? Зачем пожаловали в прерию? Вы что, и здесь собираетесь писать книги?

— Сначала я путешествую, встречаюсь с разными людьми, а потом возвращаюсь домой и в книге рассказываю о том, что со мной приключилось, что довелось увидеть, с кем свела меня судьба. Тысячи людей читают мои книги, и им совсем не обязательно отправляться в прерию, чтобы узнать, какова здесь жизнь.

— Вы и обо мне напишете?

— Ну конечно, — ответил я в надежде, что это расположит вестмена ко мне.

Но я просчитался. Незнакомец пристально посмотрел на меня, сжал в руке рукоятку ножа и подошел ко мне вплотную. Он встряхнул меня за плечо и с явной угрозой произнес:

— Вон там стоит ваша лошадь, сэр. Сделайте милость, садитесь в седло и немедленно убирайтесь вон, если не хотите, чтобы десять дюймов холодной стали пощекотали вам ребра. Я не желаю видеть вас в прерии, где я хозяин. Я не потерплю присутствия человека, при котором слова сказать нельзя, шагу нельзя ступить, чтобы потом весь мир об этом не узнал. Я не хочу, чтобы вы меня ославили. Прочь!

Он был невысок ростом и едва доставал до моего плеча, однако грозил всерьез. Мне хотелось расхохотаться, но я сдерживался, чтобы не распалять его злость еще больше.

— Поверьте мне на слово, я напишу о вас только хорошее, — примирительно произнес я.

— Мне все равно, хорошее или плохое! Убирайтесь! Будет так, как я сказал!

— Тогда я обещаю вам, что не напишу о вас ни слова, — продолжал я свои попытки восстановить мир.

— Я вам не верю! Разве можно верить обещаниям выжившего из ума писаки? Убирайтесь отсюда, иначе вам плохо придется!

— Что же со мной может случиться?

— Сейчас увидите!

Со спокойной улыбкой я взглянул в его горящие гневом глаза и решил, что настало время положить конец разыгравшейся комедии.

— Показывайте же, не тяните! — вызывающе сказал я, желая проверить, как далеко он готов пойти в своих угрозах.

— Смотрите! Как вам нравится это лезвие? — прошипел он, выхватывая нож и поднося его к моей груди. — В нем обещанные десять дюймов!

— Прекрасный нож! Сейчас я докажу вам, что сумею оценить его по достоинству!

С этими словами я молниеносно перехватил его руку, заломил ее за спину и сжал запястье с такой силой, что он скорчился от боли и выронил оружие. Мгновение спустя обе его руки уже были стянуты ремнем от мешочка с пулями, висевшего у него же на поясе.

— Тысяча чертей! — воскликнул он, сбитый с толку моим внезапным нападением. — Какая муха вас укусила? Что вы собираетесь со мной сделать?

— Пока еще не решил. Но в следующий раз, когда вам захочется поорать, делайте это потише — на этом Богом забытом лугу могут быть чужие уши, которым не обязательно все слышать, — съязвил я.

Быстро подняв с земли выроненный им нож и ружье, которое незнакомец сам отложил в сторону, пока осматривал мертвых индейцев, я отнес оружие на безопасное расстояние и вернулся к моему пленнику. Маленький охотник, поняв, что он в моих руках, яростно пытался освободить руки, но ремень не поддавался. От усилия кровь прилила у него к лицу, он корчился, извивался, однако все было напрасно.

— Успокойтесь, сэр, — посоветовал я ему. — Вы останетесь связаны до тех пор, пока я сам не соизволю освободить вас. Я не желаю вам зла, но, признайте, мне надо было доказать вам, что с выжившим из ума писакой следует вести себя повежливее — хотя бы потому, что он привык разговаривать с другими на их же языке. Я не обидел вас ни словом, ни делом, а вы схватились за нож и угрожали мне, поэтому по законам прерии заслуживаете того наказания, которое я сам выберу для вас. Никто из вестменов не посмеет упрекнуть меня в жестокости, если я суну вам между ребер десять дюймов стали, как вы хотели это проделать со мной.

— Бейте! — угрюмо, не пытаясь оправдываться или молить о пощаде, ответил он. — Поскорее кончайте со мной, пока я не умер от стыда, оттого, что я, Сан-Иэр, белым днем позволил схватить себя, даже не сумев оставить противнику, одному-единственному противнику, пару царапин на память. Сан-Иэр вел себя как мальчишка и заслуживает смерти!

— Сан-Иэр? Вы Сан-Иэр?! — изумился я.

Я много слышал об этом славном вестмене, но мне ни разу не доводилось встречать его, так как он избегал общества прочих людей, считая их недостойными своей дружбы. Он никогда не охотился в компании, путешествовал в одиночку, о нем рассказывали самые невероятные истории. Много лет назад индейцы племени навахо лишили его ушей, и с тех пор все забыли его настоящее имя, дав ему кличку, странным образом составленную из двух слов, относящихся к разным языкам: Сан-Иэр, то есть «Безухий»[9].

— Вы действительно Сан-Иэр? — продолжал бормотать я, не в силах прийти в себя от удивления.

Он не удостоил меня ответом, а только проворчал с видом обреченного, для которого главное — сохранить не жизнь, а доброе имя:

— Что вы привязались к моему имени? Если оно вам не нравится, считайте, что я его не называл, если оно вам по душе — сделайте милость, уберегите его от позора.

Я подошел к нему и развязал руки.

— Вот ваше оружие, — сказал я, подавая ему нож и ружье. — Вы можете беспрепятственно уйти отсюда когда и куда пожелаете.

— Вы шутите? Разве я могу простить вам мое поражение? Ведь все скажут, что какой-то гринхорн победил Сан-Иэра. Добро бы взял надо мной верх кто-нибудь из известных на Диком Западе людей, например, Виннету, Длинный Галлер, охотник Олд Файерхэнд или сам Олд Шеттерхэнд, тогда другое дело, стыдиться было бы нечего…

Мне стало жаль старого вестмена: мой удар поразил его в самое сердце. Теперь следовало утешить его и подсластить пилюлю, тем более что его уважали и даже побаивались как белые, так и краснокожие жители прерии.

— Неужели вы в самом деле думаете, что гринхорну удалось бы одолеть вас? — начал я, все еще не открывая своего имени.

— А кто вы такой, как не гринхорн? — огрызнулся он. — По вас не скажешь, что вы знакомы с прерией накоротке. Костюм у вас с иголочки, оружие блестит, словно вы собрались на маскарад. Игрушка, а не оружие!

— Это очень хорошая игрушка, мистер Сан-Иэр! Сейчас вы сами в этом убедитесь. Смотрите!

Я поднял с земли камешек величиной с двухдолларовую монету, швырнул его вверх, а когда он завис в воздухе там, где сила броска уравновешивается земным тяготением, вскинул штуцер и выстрелил. На землю брызгами посыпались осколки.

Сотни раз я упражнял руку и глаз, чтобы добиться такого мастерства в стрельбе. В сущности, это было не так и сложно. Но маленький вестмен был поражен.

— Боже! Вот это выстрел! У вас всегда так получается?

— Девятнадцать раз из двадцати.

— Вы лучший стрелок в прерии! Как мне вас называть?

— Олд Шеттерхэнд.

— Не может быть! Олд Шеттерхэнд, судя по рассказам, значительно старше вас, иначе его не назвали бы Стариной Шеттерхэндом.

— Вы забыли, что слово «олд» не всегда говорит о возрасте.

— Конечно, вы правы, но… Извините меня за некоторое сомнение, сэр, но Олд Шеттерхэнд как-то попал в лапы медведя-гризли, так что у него… то есть у вас, сэр, должны быть шрамы на спине и на боках…

Я расстегнул куртку и рубаху.

— Тысяча чертей! Здорово вам досталось! Небось все ребра светились, как у скелета!

— Почти. Это случилось на берегах Ред-Ривер. Я провалялся две недели с жуткой раной рядом с тушей медведя и уповал уже только на Бога, когда меня нашел Виннету, вождь апачей.

— Виннету? В таком случае вы действительно Олд Шеттерхэнд! Но это еще хуже! Теперь вы подумаете, что Сан-Иэр — круглый дурак!

— Ну что вы! Вас ввел в заблуждение мой костюм, и вы приняли меня за гринхорна, иначе я не смог бы застигнуть вас врасплох.

— Не утешайте меня! Я ведь был готов к отпору, но вот ведь незадача, лишь убедился на себе, что силой вас Бог не обидел. Что вам я, когда вам ничего не стоит справиться и с медведем… К тому же мне совсем не стыдно, что меня скрутил, как мальчишку, сам Олд Шеттерхэнд. Позвольте теперь представиться, сэр. Мое настоящее имя — Сэмюэль Гаверфилд. Зовите меня просто Сэм.

— А меня друзья называют Чарли. Вот вам моя рука.

— С удовольствием пожму ее, сэр. Старый Сэм не протягивает пятерню каждому встречному, но вам… Моя рука к вашим услугам. Только, ради Бога, не покалечьте ее, она мне еще понадобится.

— Не беспокойтесь, Сэм, я буду осторожен. Надеюсь, ваша рука еще не раз пригодится мне, собственно, как и моя — вам. Но позвольте еще раз спросить вас: откуда и куда вы направляетесь? Может быть, теперь вы ответите мне?

— Прошу прощения, что сразу не удовлетворил ваше любопытство. Вы действительно имели право спрашивать меня. Я еду из Канады, где провел несколько месяцев в обществе лесорубов, а теперь, вот ведь незадача, направляюсь в Техас, а оттуда — в Мексику, где, как говорят, развелось так много всякой сволочи, что просто сердце радуется. Если люди не врут, там на каждом шагу можно получить удар ножом или ни за что ни про что заработать пулю в лоб. О чем еще можно мечтать?

— А я собрался в Техас, а оттуда — в Калифорнию. Но, поскольку мне все равно, каким путем туда добираться, могу завернуть и в Мексику, тем более что, как вы утверждаете, там сейчас весело. Разрешите составить вам компанию?

— Странный вопрос, сэр! Ну конечно, буду только рад. Ведь вы уже побывали на юге, а именно такой спутник мне и нужен. Но… простите, сэр, за излишнее любопытство, вы и в самом деле пишете книги?

— Да, пишу.

— Гм-м! Если сам Олд Шеттерхэнд ударился в писание книг, значит, это не совсем то, что я думал. Однако, скажу вам откровенно, я скорее предпочел бы попасть к медведю в берлогу, чем взять в руки перо и обмакнуть его в чернильницу. За всю свою жизнь я не сумел вывести на бумаге ни единого слова. Но давайте вернемся к нашим делам: объясните мне, откуда здесь взялись индейцы. Я узнал сиу-оглала, а с ними надо держать ухо востро.

Я рассказал ему историю нашего маленького отряда. Сэм внимательно выслушал меня и, покачивая в раздумье головой, произнес:

— Вот ведь незадача, задерживаться нам здесь не стоит. Вчера днем я наткнулся на следы отряда в шестьдесят верховых. Столько краснокожих — не шутка. Наверняка эти четверо были из их компании и выехали на разведку. Вы когда-нибудь бывали в этих местах?

— Нет.

— Милях в тридцати к западу можно найти воду. Мне кажется, индейцы направятся туда, чтобы напоить лошадей. Поэтому, если мы не жаждем встретиться с ними, нам лучше повернуть на юг. Если тронуться в путь немедленно, то к вечеру можно добраться до Западной железной дороги.

— Я готов ехать. Но сначала лучше спрятать тела убитых индейцев.

— Ни в коем случае! — запротестовал Сэм. — Мы оставим их здесь, на виду, но прежде я отрежу им уши, чтобы краснокожие знали, чьих это рук дело.

Он сам оттащил все четыре трупа на вершину холма и уложил их в ряд.

— Вот так, — сказал он, доставая нож и принимаясь за «работу». — Они их увидят и сразу догадаются, что здесь побывал Сан-Иэр. Вы не поверите, как это жутко, когда зимой до смерти хочется, чтобы у тебя замерзли уши, а мерзнуть-то нечему. Однажды, только однажды я сплоховал и попал в плен к краснокожим. Я защищался изо всех сил, убил нескольких, а одному отхватил томагавком ухо. Чтобы унизить меня, они, прежде чем поставить к столбу пыток, отрезали мне уши. Но ночью Сэм Гаверфилд неожиданно исчез и теперь платит им той же монетой. Посмотрите сюда.

Он протянул мне ружье, и я увидел, что его приклад был сплошь усеян насечками, каждая из которых означала убитого краснокожего. Делая новые, Сэм показал пальцем:

— Это все индейцы. А вон те восемь, что повыше, — белые. Когда-нибудь я расскажу вам о них. К ним непременно надо будет добавить еще двоих — отца и сына. Таких негодяев свет не видывал. Когда я до них наконец доберусь, можно и умирать.

Его глаза заблестели от влаги, а на лице появилось выражение горечи и скорби. Я догадался, что в сердце старого охотника живет боль и что он, возможно, ушел в эти пустынные места, гонимый скорбью и жаждой мести.

Тем временем Сан-Иэр перезарядил ружье. Это была одна из тех допотопных хлопушек, какие нередко встречаются в прерии. Деревянная ложа давно потеряла первоначальную форму, на стволе толстым слоем лежала ржавчина. Никто, кроме хозяина, не смог бы попасть из него даже в бизона с двух шагов, но в опытных руках эта рухлядь превращалась в смертоносное оружие.

— Тони! — позвал Сан-Иэр.

Лошадь, пасшаяся в сотне футов от нас, бросила щипать травку и подошла к хозяину, встав так, что тому оставалось только вскочить в седло.

— Сэм, у вас чудесная лошадь, хотя на первый взгляд за нее и доллар отдать жалко. Но теперь я понимаю, что вы не расстанетесь с ней и за тысячу.

— Еще чего! Ни за миллион! Что мне деньги?! Я знаю в Скалистых горах такие места, где золото можно грести лопатой, и, если когда-нибудь повстречаю человека, которого полюбит мое старое сердце, я покажу ему дорогу туда. Нет, за деньги я не отдам мою Тони.

Подтягивая подпругу, он любовно трепал лошадь по шее.

— Мы с ней неразлучны. Тот, кого теперь зовут Сан-Иэр, когда-то был совсем другим человеком, счастливым и жизнерадостным. У него была жена, за которую он был готов, не задумываясь, отдать жизнь, и сын, за которого он отдал бы и десять тысяч жизней. У него была ферма и был дом. Когда он выезжал в город, то запрягал в коляску свою лучшую лошадь по кличке Тони. Ее жеребенка он тоже назвал Тони. Ведь почему бы и нет, правда?

— Конечно, — ответил я, глубоко тронутый внезапно открывшейся мне ребячьей откровенностью Сэма.

— Но потом явились бандиты, шайка из десяти человек. Они сожгли мою ферму, убили жену и ребенка пристрелили лошадь, которая не потерпела в седле чужака. Уцелел только жеребенок, и то потому, что случайно оказался на пастбище вдали от дома. Вернувшись домой с охоты, я нашел пепелище. Что еще я могу рассказать вам? Восьмерых из шайки я уложил из моего ружья, но двое сбежали, и с тех пор я гоняюсь за ними по всей стране, и в конце концов я до них доберусь, так как человек, на чей след однажды напал Сан-Иэр, никогда и нигде от него не скроется, даже среди монголов. Именно поэтому я и направляюсь в Мексику и Техас. Вот так молодой, жизнерадостный фермер превратился в старого бродягу, который шатается по лесам и прериям, думая только о мести, а жеребенок стал похож на облезлую козу. Но до сих пор оба они не пали духом и надеются пережить еще не одно приключение, пока не просвистит смертельная стрела или пуля, пока не обрушится на одного из них последний удар томагавка. А тот из двоих, кто останется жив, — неважно, человек или животное, — умрет от тоски и горечи.

Сан-Иэр отвернулся от меня, чтобы скрыть блеснувшую в глазах слезу, и вспрыгнул в седло.

— Я многое могу порассказать о былой жизни, Чарли, но обычно я молчу. Вы первый, перед кем я открылся, хотя мы раньше никогда не встречались и ничто нас не связывает. Наверное, вы будете и последним. Думаю, вы слышали обо мне немало, да и ваше имя повторяют у каждого костра в прерии, поэтому мне хотелось доказать вам, что я не считаю вас чужаком. Будьте же любезны, забудьте о том, что вам удалось застигнуть старика Гаверфилда врасплох. А я со своей стороны постараюсь больше не посрамить имя Сан-Иэра и сделаю все, что в моих силах, хотя их у меня и не так много, как у вас, сэр.

Пока мы беседовали, я успел снять путы с моего скакуна и тоже сел в седло. Хотя Сан-Иэр и говорил, что мы направимся на юг, он вдруг повернул коня на запад да еще прихватил с собой копья убитых им индейцев. Такое поведение показалось мне странным но я, ни о чем не спрашивая, молча следовал за ним уверенный, что вестмен все обдумал. Старик напоминал мне Сэма Хокенса, такого же старого, высохшего и неистощимого на уловки.

Так и не обменявшись ни словом, мы удалились на значительное расстояние от холма, где разыгралась недавняя схватка, когда маленький вестмен остановился, воткнул одно копье в землю, словно желая указать возможным преследователям, в каком направлении мы скрылись. Затем он достал из переметной сумы восемь кусков толстой ткани, четыре из них вручив мне.

— Чарли, спешьтесь и обмойте копыта вашего коня этим тряпьем, — сказал он. — На траве не останется следов, и краснокожие подумают, что у нас выросли крылья и мы улетели, ха-ха-ха! Теперь вы повернете на юг и поедете к железной дороге. Ждите меня там. Тем временем я пристрою остальные копья и нагоню вас. Если вдруг мы разминемся, днем условным знаком будет крик стервятника, а ночью — вой койота.

Мы разъехались, и несколько минут спустя я потерял вестмена из виду. Тряпье на копытах мешало мустангу, он недовольно взбрыкивал, но я не торопился освобождать его от обузы и только через пять миль, когда окончательно убедился, что следов за мной не остается, «разул» коня.

Теперь мустанг бежал ходкой размашистой рысью. Прерия становилась ровнее, холмы исчезли, навстречу стали попадаться кусты орешника и боярышника. Солнце уже склонялось к закату, когда впереди показалась прямая линия, пересекающая равнину с востока на запад.

Неужели это и есть железная дорога, о которой говорил Сан-Иэр?

Я пришпорил коня и поскакал туда. Действительно, вскоре я уже стал различать железнодорожную насыпь высотой в человеческий рост и блестящие рельсы на ней. Мною овладело странное чувство: я не то чтобы растрогался, нет, мне стало грустно. Читатель, наверное, меня поймет. Впервые за несколько месяцев я снова соприкоснулся с цивилизованным миром. Стоило дождаться поезда, остановить его, сесть в вагон — и уже через сутки я был бы в городе где-нибудь на Востоке, среди людей, одетых в приличное платье…

Отогнав от себя непрошеные мысли, я стреножил лошадь, а сам пошел за хворостом для костра. Прямо у насыпи стоял засохший куст, которого вполне хватило бы на то, чтобы вскипятить кофе на ужин. Я вытащил нож, чтобы срезать его целиком, наклонился и вдруг с удивлением обнаружил лежащий у корневища молоток. Я смотрел на него как на чудо, невесть как попавшее в эти дикие края. Молоток был как новенький — без малейшего пятнышка ржавчины, поблескивающий в лучах заходящего солнца. В моей голове родились смутные подозрения. Молоток не мог быть забыт здесь строителями: уже через день от росы на нем появилась бы ржавчина. Значит, не далее как сегодня утром в этих местах побывал человек…

Конечно, здесь мог пройти путевой обходчик, но такие люди не забывают свои инструменты под кустом.

Я медленно и осторожно прошелся по насыпи, но не нашел никаких следов. Тогда я взобрался на железнодорожное полотно, но и там мои поиски завершились ничем. И только по ту сторону насыпи мое внимание привлек маленький кустик редкой в тех краях пахучей травы, на котором еще сохранился отпечаток человеческой ступни. Примятые стебельки уже успели подняться, однако лепестки мелких желтых цветков осыпались. След был от мокасин, так как каблуки на сапогах белых оставляют более глубокие отпечатки. Неужели здесь прошли индейцы? Но зачем индейцам понадобился молоток? К тому же ведь и многие белые в прерии носят индейские мокасины!

Поскольку я не мог сразу ответить на все свои вопросы, необходимо было все осмотреть как можно тщательнее. Я не забывал ни на мгновение, что сиу-оглала рыщут в окрестностях в поисках новых скальпов и добычи. Враг мог скрываться за каждым кустом. С револьвером на изготовку я крался от куста к кусту, но ничего нового так и не обнаружил. Обратно я возвращался по другой стороне насыпи, но и там все мои старания не увенчались успехом.

Мустанг безмятежно щипал траву и не выказывал беспокойства — верный признак того, что по меньшей мере поблизости от нас не было ни одной живой души. Однако сомнения и подозрения, разбуженные странной находкой, продолжали мучить меня, и я решил не оставлять поисков. Проходя по насыпи, я вдруг услышал легкий шелест осыпающегося песка и быстро оглянулся, ожидая увидеть крадущихся за мной краснокожих. Но за спиной у меня никого не было, хотя песок и в самом деле медленно струился по склону всего в двух шагах от меня. Может, кто-то недавно раскапывал там насыпь?

Я по локоть погрузил руки в песок, а когда вытащил их, с ужасом заметил, что они обагрены кровью. Внимательно осмотрев место, я понял, что песком засыпали огромную лужу крови.

Здесь произошло убийство. Это было совершенно ясно, так как кровь животного никто не стал бы скрывать столь тщательно. Немного выше на траве едва виднелась длинная полоса, словно кто-то тащил тело.

Кровь еще не успела впитаться в землю, а следы были оставлены не более часа назад. Я удвоил внимание и подолгу всматривался в заросли, прежде чем отважиться перебраться от одного куста к другому.

Преодолев таким образом метров двести, я добрался до особенно густых зарослей. Мне показалось, что там, в чаще колючих веток, лежит человек. Это мог быть как убитый, так и убийца.

Зачем я подвергал себя опасности? Чего было проще подождать Сэма и продолжить путешествие вместе с ним, выбросив напрочь из головы драму, разыгравшуюся у железной дороги. Однако читатель должен знать, что, если вестмен хочет сохранить жизнь и скальп, он обязан предугадать действия врага и ожидать нападения в любую минуту. Он тщательно осматривает и проверяет каждую мелочь и уж тем более не оставит у себя за спиной подозрительные следы, так и не выяснив, кому они принадлежат — ведь от этого зависит его собственная безопасность, сама жизнь. Иногда он становится более дотошным, чем самый педантичный профессор. Он обращает внимание даже на самые незначительные мелочи, не имеющие вроде бы отношения к делу и которые, как впоследствии обычно оказывается, касаются его самым непосредственным образом. Часто бывает, что за один день вестмен покрывает расстояние в сорок-пятьдесят миль, а на следующий — всего лишь полмили, так как вынужден ползти на брюхе, поминутно оглядываясь и принюхиваясь. Ведь даже если ему самому ничто не грозит, он, по крайней мере, может принести пользу другим и предостеречь их.

Я подобрал с земли сухую ветку, нахлобучил на нее шляпу и поднял ее над кустом боярышника, за которым сидел, — со стороны это должно было выглядеть так, словно кто-то пытается выбраться из зарослей. Однако выстрела не последовало, не дрогнул даже листик. Скорее всего там лежит мертвец… либо же я имел дело с очень хитрым противником, слишком опытным, чтобы попасться на мою удочку. Следовало действовать решительнее. Я отполз в сторону, швырнул в ближний куст ком земли, чтобы на мгновение отвлечь внимание противника, вскочил на ноги и, преодолев в два прыжка разделяющее нас открытое пространство, с ножом занесенным для удара, ворвался в заросли.

Там, укрытый сломанными ветками, лежал человек. Он был мертв. Я перевернул его на спину и увидел оскаленное в предсмертной гримасе лицо. Это был белый, с которого сняли скальп. Из груди у него торчала стрела с острым зазубренным наконечником. Такие стрелы индейцы берут с собой только тогда, когда выходят на тропу войны.

От места, где был спрятан труп, тянулись следы в сторону насыпи. Там прошли двое индейцев-мужчин и двое юношей. Очень осторожно, скрываясь за кустами, я пошел по следу.

Внезапно я услышал лошадиное фырканье, но, так как ветер дул в мою сторону, в этом не было ничего опасного — лошади не могли меня учуять. Я подполз поближе и осторожно выглянул из кустов. На огромной поляне стояло десятков шесть лошадей. Их охраняли двое часовых. У одного из них, очень молодого, почти мальчика, я заметил на ногах сапоги из толстой кожи. Вероятнее всего, это были сапоги, снятые с убитого белого.

Затаившись, я внимательно всматривался в то, что происходило на поляне. Лошади были расседланы, но оставались в уздечках. На одном прекрасном жеребце, к моему удивлению, я обнаружил сбрую, которую используют только белые. Видимо, к индейцам сиу прибыли гости.

Индейцы, привыкшие общаться с белыми, не понимающими их языка, пользуются своего рода языком жестов, и каждый, кто собирается на Дикий Запад, должен понимать эти знаки. Очень часто краснокожие, даже разговаривая между собой, не могут избавиться от обыкновения подкреплять свои слова жестами. Именно это и помогло мне понять, о чем беседовали часовые, хотя ни одно слово не долетало до меня. Они взмахивали руками, словно разбивали рельсы, они натягивали луки, словно пускали стрелы в цель, они изображали жестами пламя и лошадь, что могло означать только паровоз, который индейцы называют «огненным конем». Я узнал все, что хотел узнать, и, тщательно заметая следы, пустился в обратный путь.

Когда я наконец-то снова добрался до своего мустанга, то увидел, что он пасется в обществе Тони, а Сэм удобно расположился в кустах и невозмутимо жует вяленое мясо.

— Сколько вы их там насчитали, Чарли? — спросил он.

— Кого? — сделал я удивленное лицо.

— Как кого? Индейцев.

— А вы как о них пронюхали?

— Хи-хи-хи! Неужели старый Сан-Иэр теперь кажется вам гринхорном, как вы ему раньше? Вы ошибаетесь, сэр.

Он смеялся громко, совершенно не опасаясь, что его услышат. Точно так же смеялся Сэм Хокенс, когда чувствовал свое превосходство. Все старые вестмены одинаковы, что с ними поделаешь!

— Это почему же я ошибаюсь, Сэм?

— Нежели я должен что-то объяснять Олд Шеттерхэнду? Ну-ка, ответьте мне, что бы вы сделали, если бы прибыли сюда на встречу с другом, а вместо него увидели рядом с конем молоток?

— Я бы растянулся на траве и жевал вяленое мясо, ожидая, пока он вернется.

— Не пытайтесь надуть старого Сэма. Я знаю вас всего несколько часов, но уже понял, что вы за человек. Вас не было на месте, и я решил пойти посмотреть, что к чему.

— А если бы я был занят делом, в котором вы мне могли только помешать? Если вы уже поняли, что я за человек, то должны знать, что я в состоянии сам о себе позаботиться. И где же вы ходили за мной по пятам?

— Я шел за вами по той стороне насыпи, пока вы не обнаружили того беднягу, которого укокошили краснокожие. Я знал, что вы где-то рядом, поэтому мог идти быстро. Осмотрев убитого, я понял, что вы пошли с визитом к индейцам, и вернулся сюда, где и ожидал вас в спокойствии духа и тела. Итак, сколько вы их там насчитали?

— Человек шестьдесят.

— Вот оно что! Значит, это тот отряд, следы которого я видел вчера. Я правильно понял: они откопали топор войны?

— Да.

— Здесь обосновались надолго?

— Трудно сказать, но лошадей расседлали.

— Тысяча чертей и одна ведьма! Наверняка они задумали что-то недоброе. Не может быть, чтобы вы вернулись, так ничего и не вызнав.

— Они хотят разобрать рельсы, чтобы поезд потерпел крушение, а потом ограбить всех пассажиров.

— Откуда вам это известно? Вы понимаете язык оглала?

— На этот раз их язык мне не пригодился, хотя я его и знаю. Часовые у лошадей все объяснили своими жестами.

— А вы не ошиблись? Опишите мне их жесты.

Я исполнил его просьбу и не только описал жесты индейцев, но и повторил их. Маленький вестмен вскочил на ноги от волнения, но быстро взял себя в руки и снова опустился на землю.

— Да, вы все правильно поняли. Придется нам здесь задержаться и спасти поезд. Однако торопиться тоже ни к чему, сначала надо все хорошенько обдумать, чтобы не попасть к ним в лапы. Вы говорите, их человек шестьдесят? Вот ведь незадача! На моем прикладе осталось место для десятка зарубок, не больше.

Несмотря на всю серьезность нашего положения, я с трудом сдержал улыбку. Маленький человечек думал не о том, что ему придется сразиться с шестью десятками коварных и опасных в бою краснокожих, а о том, где ему отмечать смерть новых жертв своей ненасытной мести.

— И скольких же вы собираетесь уложить? — спросил я.

— Пока и сам не знаю. Двоих или троих укокошу наверняка, а остальные, вот ведь незадача, разбегутся при виде двадцати или тридцати белых.

Как я понял, Сэм тоже рассчитывал на помощь пассажиров поезда.

— Главное, — заметил я, — узнать, на какой поезд они хотят напасть. Нам нельзя ошибаться.

— Гм, подождите минутку, дайте мне пораскинуть мозгами. Если принять во внимание время и то, где они хотят устроить засаду, им вздумалось захватить поезд из Маунтин[10], и это меня удивляет. Поезд, идущий с Востока, везет всегда такие товары, от которых у любого краснокожего разбегаются глаза, в то время как с Запада не везут ничего, кроме пассажиров. Придется нам расстаться и пойти вдоль железной дороги в разные стороны.

— Мы обязательно так и поступим, если не сумеем узнать, откуда и в какое время ходят здесь поезда.

— Может, вам еще представить точное расписание? Я столько лет прожил на белом свете, но еще ни разу не решился сесть в деревянную клетку, которую именуют вагоном и где даже неробкий человек от страха не знает, куда ему девать ноги. Я предпочитаю путешествовать по прерии верхом на моей Тони. А куда же подались остальные индейцы?

— Не знаю, я видел только их лошадей, но, думается, они точно знают, когда появится поезд, и примутся за дело только ночью, иначе мы бы уже услышали, как они стучат по рельсам. До сумерек осталось каких-то полчаса. Как только стемнеет, мы разыщем их и все разузнаем.

— Хорошо, пусть будет по-вашему.

— Один из нас останется и глаз не будет спускать с железной дороги. Наверняка краснокожие разберут путь неподалеку от лошадей, чтобы в случае осечки побыстрее унести ноги.

— Совсем не обязательно, Чарли. Они уверены в том, что дело выгорит, и не станут держаться за лошадей.

— Нам придется быть настороже на тот случай, если индейцы вышлют разведчиков, чтобы проверить, все ли спокойно в окрестностях.

— Не беспокойтесь, нас они врасплох не застанут. Посмотрите на мою Тони, я никогда не привязываю ее и не стреноживаю, и это умнейшее животное всегда предупреждает меня о приближении чужака. Ваш мустанг фыркает, когда чует индейца?

— Да.

— А моя Тони — нет. Подкрадывающийся краснокожий тоже может услышать фырканье, и тогда он поймет, что вы знаете об опасности. Поэтому я отучил мою Тони фыркать, и она у меня, умница, все прекрасно поняла. Я всегда пускаю ее пастись на свободе, а она, учуяв чужака, подходит и тычется в меня носом.

— А если она ничего не учует?

— Не обижайте ее, сэр. Сегодня ветер дует со стороны индейцев, и я разрешу вам пристрелить меня на месте, если Тони не учует их за тысячу шагов. Кроме того, учтите, что эти негодяи обладают орлиным зрением и заметят вас издалека, даже если вы влезете на насыпь и притворитесь шпалой. Поэтому спокойно сидите здесь, Чарли.

— Так уж и быть, поверю вашей Тони. Я, правда, знаком с ней только один день, но уже успел убедиться, что стоит она многого.

Я тоже растянулся на траве, вытащил сигару собственного изготовления и закурил. У Сэма сначала широко открылись глаза, затем так же широко раскрылся рот, раздулись ноздри, жадно втягивая запах табака, а лицо расплылось с восторженной улыбке. Вестмену редко выпадает счастье побаловать себя хорошим табаком, может быть, именно поэтому многие из них предаются курению с подлинной страстью.

— Великолепно!.. Чарли, неужели у вас есть сигары? — спросил Сэм, сглатывая слюну. Его пальцы задвигались, словно он уже держал в них сигару.

— Ну, конечно, осталась по меньшей мере дюжина. Не хотите ли закурить?

— С удовольствием! Вот уважили старика, так уважили. Теперь я ваш должник.

Он закурил и по индейскому обычаю втянул дым не в легкие, а проглотил, а затем тоненькой струйкой выпустил его через рот из желудка. На его лице было написано неземное блаженство, словно он попал в рай.

— К черту краснокожих и все поезда! Мне нет до них дела. Вот это удовольствие! Хотите, я отгадаю марку сигары?

— Попытайтесь. Вы хороший знаток табака?

— Еще какой!

— Ну и?..

— Гусфут из Виргинии или Мэриленда.

— Нет.

— Неужели? Не может быть, чтобы я ошибся. Это не что иное, как гусфут. Я прекрасно знаю его вкус и аромат.

— Нет.

— В таком случае это бразильская легитимо.

— Вы опять ошиблись.

— Кюрасао из Баии?

— И снова мимо цели.

— Тогда что же это такое, черт подери?!

— Посмотрите повнимательнее на саму сигару.

Я достал новую сигару и принялся аккуратно лист за листом ее разворачивать.

— Чарли, вы с ума сошли! Как можно портить сигару? Да любой траппер отвалит вам за нее пять бобровых шкурок, а если давно не курил, то и все восемь.

— Не волнуйтесь, через два-три дня я получу новую партию.

— Через два-три дня? Новую партию? Откуда?

— Мне их пришлют с моей фабрики.

— Что? У вас есть фабрика?

— Да.

— Где?

— Там, — ответил я, показывая на моего мустанга.

— Чарли, не шутите со мной.

— А я и не шучу.

— Не будь вы Олд Шеттерхэндом, я был подумал, что вы с ума спрыгнули.

— Да поглядите же вы на табак.

Сэм Гаверфилд долго крутил в пальцах листья, нюхал их, пробовал даже жевать и в конце концов заявил:

— Это зелье мне совершенно незнакомо, но вкусом и запахом сигара очень хороша.

— А теперь я покажу вам мою фабрику.

Я подошел к мустангу, ослабил подпругу и достал из-под седла плоский сверток. Развернув его, я обратился к Сэму:

— Посмотрите, что там внутри.

Сэм недоуменно глядел на горсть листьев.

— Чарли! Вы что, принимаете меня за дурака? Ведь это же листья дикой вишни.

— Вы совершенно правы. Добавьте туда немного сушеной дикой конопли и заверните в лист растения, которое вы здесь называете «заячье седло». В этом свертке помещается моя табачная фабрика. Я собираю нужные мне листья, складываю их и прячу под седло. От тепла и трения листья подсыхают, и я получаю сырье для моих сигар.

— С трудом верится.

— Однако это сущая правда. Конечно, такая сигара только отдаленно напоминает настоящую, и даже неразборчивый, привыкший к самому страшному зелью курильщик выбросит ее после первой затяжки, но если он несколько лет побегает по прерии без настоящего табака, а потом закурит ее, она покажется ему гусфутом из Виргинии или Мэриленда. Вы проверили это на себе.

— Чарли, я потрясен!

— Только, ради Бога, держите язык за зубами, если попадете в общество людей, никогда не бывавших на Западе. Они примут вас за человека, напрочь лишенного вкуса.

— Плевал я на них и на их вкус. К тому же я понятия не имею, какого черта мне делать в их обществе. Ваши сигары превосходны.

Открывая Сэму мой тайну, я ничуть не испортил ему удовольствие: он выкурил сигару полностью и с сожалением выбросил окурок, такой крохотный, что уже обжигал пальцы и губы.

Тем временем начало смеркаться, и вскоре так стемнело, что уже пора было действовать.

— Пора? — спросил Сэм.

— Пора, — отозвался я.

— Что вы предлагаете?

— Пойдем посмотрим, как себя чувствуют лошади краснокожих, оттуда отправимся к их лагерю, но зайдем с двух сторон. А потом опять встретимся.

— Согласен, но если произойдет что-то непредвиденное, ну, скажем, одному из нас придется уносить ноги или мы потеряем друг друга из виду, то встречаемся к югу отсюда, у воды. Там лес словно стекает с гор на прерию, в милях двух от его северной опушки прерия образует что-то вроде зеленого залива, где легко отыскать друг друга.

— Хорошо. Вперед!

Я не думал, что может произойти что-то «непредвиденное»: сиу-оглала вели себя беспечно, уверенные, что им ничто и никто не угрожает. Однако Сан-Иэр был прав в том, что надо быть готовым к любым неожиданностям.

Взяв оружие, мы двинулись в путь.

Стояла непроглядная тьма, и мы, не скрываясь, в полный рост, пересекли железнодорожное полотно. Точно так же, не таясь, мы пошли вдоль насыпи. В прерии глаза очень быстро привыкают к темноте, и мы распознали бы любого приближающегося к нам индейца на расстоянии нескольких шагов. Миновав кусты, в которых было спрятано тело убитого белого, мы подошли к лощине с пасущимися лошадьми.

— Идите направо, а я налево, — шепнул мне Сэм и отполз в сторону.

Обойдя табун, я выбрался на открытую местность, лишенную зарослей, и заметил растянувшихся на земле индейцев. Они не разжигали костров, лежали молча и так тихо, что слышен был шелест насекомых в листьях ближайших кустов. Поодаль сидели трое: они вполголоса разговаривали, и я решил, что это должны быть вожди.

Подкравшись к ним, я, к моему удивлению, увидел, что один из беседующих — белый. Что общего у него с индейцами? Он не был их пленником. Возможно, это один из тех бродяг и проходимцев, которые шатаются по прерии и присоединяются то к краснокожим, то к белым, словом, ко всякого рода разбойничьим шайкам, в надежде чем-то поживиться. А может быть, это один из тех белых охотников, которые, попав в плен, спасают свою жизнь, беря в жены индейскую девушку и тем самым становясь полноправным членом племени. Хотя в таком случае его одежда была бы индейского покроя.

Двое других действительно были вождями, о чем свидетельствовали перья, украшавшие завязанные узлом волосы. Значит, у железной дороги собрались воины из разных стойбищ, а может быть, и племен. Прячась за кустами и прикрывая ладонью глаза, чтобы меня не выдал их блеск, я подполз к кусту, у которого они сидели. Я лежал так близко, что, протянув руку, мог бы к ним прикоснуться.

Белый говорил по-английски, вожди — на странной смеси индейских и английских слов, понятной всем вестменам.

— Мой белый брат точно знает, что на огненном коне везут поклажу из золота? — спросил один из вождей.

— Мои братья могут не сомневаться, — ответил белый.

— А кто сказал моему брату о золоте?

— Один из воинов, стерегущих кораль огненного коня.

— Золото привезут из страны вайкуров?

Эти слова насторожили меня еще больше. Я знал, что индейцы называют так Калифорнию, значит, груз золота должен быть очень крупным.

— Да.

— И отдадут Великому Белому Отцу из Вашингтона, чтобы он сделал из него доллары?

— Да.

— Великий Белый Отец не получит золота! Он не сможет сделать даже одну монету! Много ли мужчин скачет на огненном коне?

— Воины моего краснокожего брата храбры, и они победят бледнолицых, сколько бы их ни ехало.

— Уфф! Воины оглала принесут домой много скальпов, и их жены и дочери будут плясать от радости. Скажи, у всадников, скачущих на огненном коне, много вещей, так нужных краснокожим воинам? Мы хотим одежду, оружие и огненную воду.

— Ты отберешь у них не только это, но и многое другое. Но взамен воины оглала отдадут мне то, что обещали.

— Мой белый брат получит все золото и серебро, которое везут на огненном коне. Нам оно ни к чему, в наших горах больше нуггетов, чем звезд на небе. Ка-Во-Мен, вождь оглала, — при этих словах он ткнул пальцем себя в грудь, — однажды встретил мудрого и отважного бледнолицего, который сказал ему, что золото — это смертоносная пыль. Злой дух высыпал ее на землю, чтобы превратить людей в воров и убийц.

— Твой мудрый бледнолицый — дурак. Кто он такой?

— Ты ошибаешься, он не дурак, а мудрый и отважный воин. Однажды сыновья оглала выкопали топор войны и пошли к берегам Броуд-фок, чтобы снять скальпы с белых охотников, которые осмелились ловить бобров в их владениях. Среди бледнолицых был один воин, которого все они, как и ты, считали дураком, потому что он приехал в прерию не для того, чтобы убивать зверей и грабить краснокожих. Но в его голове жила мудрость, а руки его были сильны, как лапы серого медведя. Его пуля всегда находила цель, а его нож выпил кровь не одного гризли из Скалистых гор. Мудрый белый хотел помочь своим собратьям избежать мести краснокожих воинов, но они только посмеялись над ним и сделали все по-своему. Поэтому они погибли, а их скальпы украшают сегодня вигвамы оглала. Но белый воин не покинул в несчастье своих товарищей и храбро сражался, однако сыновей оглала было много, очень много, и они сумели сбить его с ног и набросить на него веревки. Ты видел, как могучий дуб падает под ударами топора и хоронит под собой все живое? Мы привели его в стойбище, но не убили, потому что он был мужественный воин, и многие краснокожие девушки пожелали стать скво в его вигваме. Верховный вождь оглала Ма-Ти-Ру готов был отдать ему свою дочь, но бледнолицый пренебрег любовью цветка прерии, похитил лошадь вождя, выкрал оружие и сбежал. За ним гнались, но он отправил в Страну Вечной Охоты многих воинов и сумел уйти от мести.

— Когда это случилось?

— С тех пор солнце победило четыре зимы.

— А как звали бледнолицего?

— Его кулак крепче камня, голой рукой он может размозжить череп любому воину, поэтому мы называем его Сэки-Лата, Разящая Рука. Белые охотники называют его на своем языке Олд Шеттерхэнд.

Вождь оглала сказал правду. Мне действительно пришлось пережить подобное приключение четыре года тому назад. Хотя, честно говоря, мне показалось, что Ка-Во-Мен слишком лестно отзывается о моих достоинствах.

— Олд Шеттерхэнд? Как же мне его не знать! — воскликнул белый охотник. — Когда я напал на Олд Файерхэнда, чтобы отнять у него бобровые шкурки, он как раз находился в «крепости». Мерзавец, он-то и сорвал все мои планы. Только мне да еще двум моим товарищам удалось уйти. Ну ничего, я с ним еще повстречаюсь и с лихвой верну долг. Он у меня взвоет!

Только теперь я узнал его. Это был предводитель шайки грабителей, напавшей на нас в Саскачеване, но получившей такой отпор, что лишь трое унесли ноги. На расстоянии вытянутой руки от меня сидел один из тех негодяев, которых следует опасаться больше, чем сотни самых диких индейцев. Кровожадностью, коварством и хитростью он превосходил любого краснокожего.

До сих пор молчавший Ма-Ти-Ру поднял руку в знак того, что он хочет говорить, и произнес:

— Если Сэки-Лата еще раз попадет в мои руки, он умрет у столба пыток. Ма-Ти-Ру сам оторвет его мясо от костей, сам вытянет из него все жилы. Сэки-Лата отнял жизнь у многих воинов оглала, угнал лучшую лошадь вождя и отверг красивейшую дочь прерий. За это он умрет.

Если бы они знали, что тот, о ком они говорили и кому угрожали смертью, лежит в двух шагах от них и слышит их проклятия!

— Краснокожие мужи никогда больше не увидят Сэки-Лата, — вдруг сказал Ка-Во-Мен. — Говорят, он уехал за Великую Соленую Воду, в страну, где нещадно палит солнце, где песка больше, чем травы в прерии, и где мужчины заводят по нескольку жен.

Я несказанно удивился, что даже индейцы знали о моем намерении отправиться в путешествие по Сахаре. Но я уже побывал в Африке и успел благополучно возвратиться оттуда, а краснокожие, как друзья, так и враги, все еще помнили обо мне. Как прихотлива слава: здесь, орудуя ножом, я стал более известен, чем у себя на родине, где написал и издал несколько книг.

— Он вернется, — с уверенностью произнес Ма-Ти-Ру. — Кто хоть раз вдохнул воздух прерии, тот не сможет надышаться им до конца своих дней.

Я мысленно согласился с краснокожим. Горцу, спустившемуся в долину, снятся горы, моряк, оказавшийся на суше, мечтает о соленых ветрах, а тот, кто попал в объятия бескрайней прерии, не может оставить ее надолго, его всегда будет тянуть назад. Именно поэтому и я всегда возвращался из своих путешествий в просторы Северной Америки.

Ка-Во-Мен взглянул на небо и обратился к белому:

— Пусть мой брат посмотрит на звезды. Нам пора идти. Скажи, разве железные руки, которые мы отняли у слуги огненного коня, достаточно крепки, чтобы разорвать его дорогу?

Теперь я понял, кого и зачем они убили. По наущению белого краснокожие выследили и прикончили путевого обходчика, чтобы завладеть его инструментами. Именно их и назвал вождь железными руками.

— Они сильнее, чем двадцать воинов, — ответил белый.

— Мой брат умеет пользоваться ими?

— Да. Теперь идите за мной. Через час появится поезд. Но пусть мои братья помнят, что они обещали все золото и серебро отдать мне.

— Ма-Ти-Ру никогда не лжет! — гордо подтвердил свое обещание вождь, поднимаясь на ноги. — Золото твое, но все остальное и скальпы заберут мужественные воины оглала.

— Но вы дадите мне и мулов и людей, чтобы перевезти золото на Канейдиан.

— Воины оглала будут сопровождать тебя до границы с Мексикой. Но если огненный конь привезет много вещей, которые понравятся Ка-Во-Мену и Ма-Ти-Ру, мы проводим тебя еще дальше, до того города, где, как ты говоришь, тебя ждет сын.

Сказав это, вождь издал громкий гортанный крик, призывая своих воинов. В мгновение ока из темноты выросли многочисленные тени краснокожих. Пора было уходить, и я пополз назад. Внезапно вблизи раздался еле слышный шорох, словно легкий ветерок коснулся травы.

— Сэм! — скорее выдохнул, чем прошептал я и приготовил нож. Но тут на расстоянии нескольких шагов показался мой товарищ. Он приподнялся на одно мгновение и так же тихо, почти неслышно, ответил мне:

— Чарли!

Я подполз к нему.

— Что вы увидели? — спросил я, наклоняясь к нему.

— Да ничего особенного. Эка невидаль — полсотни краснокожих.

— А что слышали?

— Ничего. Мерзавцы молчат, как рыбы. А вы?

— Очень много. Они уходят на запад, а нам еще надо успеть добраться до наших лошадей.

Мы отползли на безопасное расстояние, затем встали в полный рост и побежали. Перебравшись на другую сторону железнодорожного полотна, я остановился.

— Сэм, ступайте к лошадям. Проедете полмили вперед вдоль насыпи и подождете меня там, а я тем временем послежу за краснокожими. С них нельзя спускать глаз ни на минуту, иначе все может пойти прахом.

— Давайте лучше наоборот, Чарли. Я тоже хочу кое-что сделать, а то вы подкрадываетесь, подслушиваете, подглядываете, а я сижу сложа руки, и мне становится стыдно.

— Это невозможно, Сэм. Мой мустанг послушается вас, а ваша Тони заупрямится и не пойдет за мной.

— Вот ведь незадача! Придется мне последовать вашему совету.

И он пошел быстрым шагом к лошадям, совершенно не заботясь о том, чтобы замести следы. Не успел он исчезнуть из виду, как около насыпи появились индейцы.

Я тихонько крался за ними. У куста, под которым лежал молоток, они остановились, сгрудились, и через минуту послышались удары по рельсам. Вскоре к этому звону присоединился лязг других инструментов. По-видимому, белый негодяй принялся за дело всерьез — он отрывал рельсы от шпал отобранными у обходчика инструментами.

Пора было начинать действовать и нам. Я покинул поле будущего боя и поспешил вперед. Спустя пять минут я нагнал Сэма.

— Они снимают рельсы? — спросил вестмен.

— Да.

— Я так и понял. Когда приложишь ухо к рельсу, то слышишь каждый удар.

— Вперед, Сэм! Совсем скоро поезд будет здесь, и мы должны успеть предупредить людей до того, как индейцы заметят огни паровоза.

— Чарли, я с вами не пойду.

— Почему? Что вы задумали?

— Если мы сейчас оба уйдем отсюда, нам потом придется много времени потратить на то, чтобы снова разведать обстановку. Лучше будет, если я подкрадусь к индейцам, пригляжу за ними, а когда вы вернетесь, все вам расскажу.

— Вы правы, Сэм. Я знаю, что на вас можно положиться.

— Уж я постараюсь. Идите, Чарли. Найдете меня здесь.

Я вскочил на мустанга и помчался навстречу поезду так быстро, как это только можно было сделать в темноте, не рискуя свернуть шею коню и себе. Необходимо было перехватить поезд на таком расстоянии от места засады, чтобы индейцы не заметили, что он остановился. Тем временем ночь светлела, на небе замерцали звезды и пролили на прерию мягкий свет. Теперь я мог ехать быстрее.

Милях в трех от западни, которую готовили краснокожие, я спешился, в неверном свете звезд собрал хворост и сухую траву и сложил их в кучу рядом с железнодорожным полотном. Затем из пучка травы и длинной ветки смастерил факел, расстелил одеяло и сел у рельсов, время от времени прикладывая ухо к железу.

Прошло минут десять, прежде чем я услышал далекий перестук колес. Из-за горизонта вынырнула маленькая светлая точка, словно на небе всходила еще одна звезда. Она быстро приближалась и увеличивалась в размерах.

Вскоре точка распалась на две. Пора было действовать. Я поднес спичку к сухой траве, она вспыхнула, затрещал хворост, и вверх взметнулось пламя. Такой огонь нельзя было не заметить с поезда. Два клина яркого света бежали впереди паровоза, словно ощупывая дорогу.

Я сунул факел в костер, подождал, пока он вспыхнет, и, размахивая им над головой, пошел навстречу поезду. Машинист понял, чего я хочу: раздались три пронзительных свистка, тормозные колодки с визгом вжались в колеса, воздух сотрясся от скрежета, и паровоз остановился рядом с костром. Машинист выглянул из окошка и крикнул:

— Эй, вы там! Что стряслось? Вы хотите сесть на поезд?

— Как раз наоборот, я хочу, чтобы вы покинули его, выходите.

— И не подумаю. Мне это совсем ни к чему.

— И все же придется. Впереди индейцы разобрали рельсы и готовят вам горячий прием.

— Индейцы? Тысяча чертей! Это правда?

— Зачем же мне лгать?

— Что случилось? — вмешался в разговор подошедший кондуктор.

— Этот человек говорит, что впереди индейцы, — объяснил машинист.

— В самом деле? Вы их видели?

— Как вас сейчас. Индейцы оглала, шестьдесят раскрашенных дьяволов.

— Черт бы их побрал! Они уже в третий раз за последний год устраивают нам засаду. Ну, ничего, мы зададим им жару. У меня давно руки чешутся расправиться с негодяями. Где они затаились?

— Милях в трех отсюда.

— Машинист, закройте огни одеялами. У негодяев очень острое зрение. Благодарю вас, сэр, за предупреждение. Вы траппер? Я не ошибся?

— Вы не ошиблись. Я действительно своего рода траппер или вестмен, как вам больше нравится. Со мной товарищ, но он остался следить за индейцами.

— Вы поступили разумно, благодаря вам нам теперь не угрожает опасность. Возможно, мы даже испытаем некоторое удовольствие, приняв участие в необычном приключении.

В ближайшем вагоне открылись окна, пассажиры прислушивались к нашей беседе; начали распахиваться двери, люди выходили и, кто поодиночке, кто группами, присоединялись к нам. Нас забросали вопросами, все толкались, разговаривали наперебой и лишь после строгого окрика кондуктора утихли.

— У вас в почтовом вагоне золото? — вполголоса спросил я кондуктора.

— Откуда вам это известно? — удивился он. — Ведь эти сведения держались в секрете!

— От индейцев. Их привел сюда белый. Согласно договору с краснокожими он получит все золото, а ваши скальпы и имущество станут добычей оглала.

— Вот оно что! Но как ему удалось пронюхать, что мы везем?

— Насколько я понял, у него есть свой человек на железной дороге, но кто он и где служит, мне неизвестно.

— Ничего, мы схватим белого грабителя и тогда допытаемся, кто шепнул ему про золото. Простите нас, сэр, но не могли бы вы представиться? А то мы не знаем, как к вам обращаться.

— Моего товарища зовут Сан-Иэр, а меня…

— Сан-Иэр? — перебил он меня. — Тысяча чертей, вот это удача! Он один стоит больше, чем дюжина бравых молодцов! А вы кто будете?

— Меня обычно называют Олд Шеттерхэндом.

— Олд Шеттерхэнд? Тот самый, за кем три месяца тому назад гналась в Монтане сотня индейцев сиу? Тот, кто за три дня пробежал на лыжах от Сьерра-Невады до форта Юнион?

— Да, это я.

— Сэр, я много о вас наслышан и очень, очень рад нашей сегодняшней встрече. Простите за любопытство, не вы ли в свое время спасли поезд от нападения индейцев понка, которых вел белый вождь по имени Паранох?

— Да, такое действительно случилось. Но это было давно, и тогда со мною был Виннету, знаменитый вождь апачей, имя которого знают все жители прерии. Однако пора от слов переходить к делу. Индейцы знают, когда должен появиться поезд, поэтому нам нельзя медлить, чтобы они не заподозрили неладное.

— Вы правы! Прежде всего сообщите нам, где они устроили засаду и где выставили часовых. Тот, кто собирается напасть на врага, должен знать, что предпринял неприятель.

— Вы рассуждаете как стратег, сэр. К сожалению, у меня нет таких сведений. Я не мог ждать, пока они закончат все приготовления, иначе я не успел бы предупредить вас. Мы обо всем узнаем от моего товарища! Я хотел только спросить вас, собираетесь ли вы ударить на краснокожих или предпочитаете уклониться от боя?

— Ну, конечно же, мы нападем на них, — поспешно заявил кондуктор. — Надо хорошенько проучить и раз и навсегда отвадить их от железной дороги. Я понимаю, вас всего лишь двое, а этого явно маловато, чтобы расправиться с шестью десятками краснокожих, поэтому вам нельзя…

— Простите, сэр, — перебил его я, — но позвольте нам самим решать, что нам можно, а чего нельзя. Не далее как сегодня, средь бела дня, Сан-Иэр за две минуты уложил четверых краснокожих, и, уверяю вас, даже без вашей помощи мы сумеем отправить несколько десятков оглала прямой дорогой в Страну Вечной Охоты. Дело вовсе не в числе: будет совсем нелишним пораскинуть мозгами, чтобы не потерять ни одного человека. Ваши люди вооружены?

Об этом не стоило и спрашивать, я и так знал, что все пассажиры обычно носили на поясе револьверы, но кондуктор всерьез вознамерился стать великим полководцем и руководить боем, чего ни в коем случае нельзя было допускать. Чтобы повести людей ночью против индейцев, необходимо знать и уметь несколько больше, чем умеет и знает железнодорожный кондуктор, даже если он человек незаурядный и неробкого десятка.

— Ну, конечно, — ответил с улыбкой кондуктор, — среди пассажиров едут шестнадцать наших рабочих, они хорошо стреляют и умело орудуют ножами. Есть еще двадцать солдат, следующих при полном вооружении в форт Палви. Я думаю, что среди нас найдется еще несколько человек, которым будет весьма приятно встретиться с краснокожими. Кто идет с нами?

Все без исключения готовы были принять участие в ночной вылазке, и, хотя, возможно, многие робели, отказаться и прослыть трусом никто не решился. Такие люди были бы нам обузой, поэтому я придумал, как дать им возможность выйти с достоинством из щекотливого положения. Я сказал:

— Выслушайте меня внимательно, джентльмены. Вы все храбрые люди, но не следует оставлять поезд без охраны. Наверняка в вагонах есть дамы, и их нельзя оставить без защиты. Я нисколько не сомневаюсь, что мы рассеем шайку краснокожих, но может случиться так, что убегающие индейцы набросятся на покинутый всеми поезд, поэтому несколько отважных мужчин должны остаться здесь. Прошу выступить тех, кто готов взять на себя охрану поезда и дам.

Из толпы выступило восемь человек, готовых ценой собственной жизни защищать жизни дам. Это были мужья трех женщин, а также пятеро пассажиров, которые, как мне показалось, знали толк в хороших сигарах, ценах на скобяные изделия, вина и пеньку, но не в оружии.

— Конечно, должны остаться также машинист и кочегар, — сказал я.

— Разумеется, — снова подал голос кондуктор. — Они-то и будут командовать оставшимися мужчинами. А я поведу отряд.

— Не имею ничего против, сэр. Видимо, вы уже не раз побывали в стычках с индейцами?

— Я и без того хорошо знаю их повадки. Краснокожие умеют только нападать из засады, а в открытом бою, встретив настоящих мужчин, бросаются врассыпную. Нам предстоит не скажу чтобы прогулка, но и не очень трудная задача.

— Сомневаюсь. Нам предстоит сразиться с оглала, самым кровожадным среди племен сиу. К тому же их привели сюда вожди Ка-Во-Мен и Ма-Ти-Ру, находчивые и жестокие. Справиться с ними будет нелегко.

— Вы что же, вздумали пугать меня? Нас тут более сорока готовых на все мужчин. Сейчас мы снимем одеяла с огней, вы сядете в поезд и покажете машинисту то место, где индейцы разобрали путь. Там мы остановимся, спрыгнем на насыпь и зададим негодяям такую трепку, что ни один из них не уйдет живым. Останется только починить рельсы и наверстать опоздание.

— Извините, сэр, вы никогда не были полковником кавалерии? — съязвил я, теряя хладнокровие. — Для вас, как кажется, нет ничего приятнее, как растоптать противника копытами лошадей. Но вам придется сражаться с краснокожими, а с ними этот номер не пройдет. Вы погубите все сорок человек, а заодно и себя. Я отказываюсь от сомнительного удовольствия подставлять голову под пули неприятеля.

— Как? Вы не хотите помочь нам? Не потому ли, что во главе отряда встал я, а не вы? Или, может быть, вы струсили?

— Я струсил? Если вы после всего, что слышали обо мне, посмели бросить мне в лицо обвинение в трусости, то это значит, что рассудок покинул вас. Меня называют Олд Шеттерхэндом, и я мог бы кулаком убедить вас в том, что не зря ношу это имя. Мне совершенно безразлично, останутся ваши скальпы и поезд в целости и сохранности или же станут добычей индейцев. Но мой скальп принадлежит мне, я имею на него неоспоримое право и постараюсь не расставаться с ним как можно дольше. Поэтому желаю вам всего доброго, джентльмены. Честь имею кланяться.

Я повернулся, собираясь уйти на самом деле, но кондуктор схватил меня за плечо и удержал.

— Стойте, сэр! Вы не можете уйти! С общего согласия я встал во главе отряда и теперь требую подчинения. Я лично отвечаю за любой ущерб, нанесенный имуществу компании, поэтому не вправе оставить поезд далеко от места сражения. Вы поедете с нами и покажете нам место засады. Вагоны будут для нас надежным укрытием, и, даже если нам не удастся с ходу рассеять индейцев, мы можем отстреливаться из окон, пока не подоспеет помощь из следующего поезда. Разве я не прав, джентльмены?

Все согласно кивнули. Среди них не оказалось никого, кто хотя бы понаслышке знал, что такое схватка с индейцами. Те нелепости, которые им наговорил кондуктор, казались им верхом военной мудрости. Довольный своей речью, кондуктор снова обратился ко мне:

— Прошу вас сесть в поезд, сэр.

— Ну что же, если вы приказываете, мне остается только подчиниться. Я еду.

Я тихонько свистнул, и мустанг тут же встал рядом со мной. Одним прыжком я оказался в седле.

— Да нет же! — воскликнул упрямый кондуктор. — Вы поедете с нами на поезде!

— Ну уж нет! — отрезал я. — Я поеду один и на лошади. Как видите, наши желания не совпадают.

— Я приказываю вам сойти с коня! — взвизгнул он.

— Мне кажется, вы еще никогда не имели дела с настоящим вестменом, а то говорили бы со мной другим тоном. Будьте так любезны, займите свое место!

Я направил мустанга прямо на него, схватил его правой рукой за шиворот и поднял в воздух. Подскакав к паровозу, я швырнул великого железнодорожного полководца в будку машиниста и галопом умчался в прерию.

Звезды светили ясно, и через полчаса я уже спрыгнул с коня возле Сэма.

— Почему вы один? — спросил он. — Я надеялся, что вы приведете подмогу.

Я рассказал ему, почему полсотни взрослых вооруженных людей не пришли к нам на помощь.

— Чарли, я подозревал, что все так и случится. Эти господа смотрят на нас свысока только потому, что мы с вами не каждый день бываем в парикмахерской. Вот ведь незадача! Но сегодня их подстригут по индейской моде! Хи-хи-хи! — и он показал рукой, как краснокожие снимают скальп. — Но вы мне еще так и не рассказали, что услышали от индейцев.

— Краснокожих привели сюда их вожди Ка-Во-Мен и Ма-Ти-Ру.

— Славная будет потасовка. Мое сердце заранее радуется.

— Их подстрекает белый, пронюхавший, что на поезде везут золото.

— Вот оно что! Конечно, добычу они поделят по справедливости: белому — золото и серебро, а краснокожим — скальпы.

— Разумеется.

— Так я и думал. Наверняка это кто-то из известных главарей разбойничьих шаек. Их хлебом не корми, дай загрести жар чужими руками.

— Он мой старый знакомец. Когда-то его шайка напала на Олд Файерхэнда, но обожглась и еле унесла ноги.

— Как его зовут?

— Не знаю и знать не хочу. Какое значение это имеет? Такие люди меняют имена чуть ли не каждый день. Что вы разведали?

— Краснокожие спрятались по обеим сторонам железнодорожной насыпи. Их лошадей стерегут всего два воина. Что мы будем делать, Чарли? Поможем этим простофилям или уедем?

— Мы обязаны помочь им, сэр. Неужели у вас другое мнение на этот счет?

— Вовсе нет. Я давно не был в церкви, Чарли, но знаю, что мы должны помогать ближним. Кроме того, не забывайте о моих ушах, я за них еще не расплатился полностью. Держу пари, что завтра утром на насыпи будет лежать несколько индейцев, и у них, вот ведь незадача, не будет ушей. Что вы предлагаете, Чарли?

— Встанем между индейцами и их лошадьми, а когда подойдет поезд, ударим по краснокожим сзади.

— Послушайте! Мне пришла в голову одна мысль. А что, если нам устроить стампедо[11]?

— Мысль неплохая. Но все же я воздержался бы. Перевес не на нашей стороне, и мы не сумеем перебить всех индейцев. Да мне, честно говоря, и не хочется лишать их жизни. Олухи с поезда попадут в западню, и нам не останется ничего другого, как сдерживать краснокожих до прибытия следующего поезда. А можно напугать их до полусмерти, чтобы они бросились наутек. Я бы оставил им возможность убраться отсюда — ведь если мы угоним их лошадей, то краснокожим волей-неволей придется засесть здесь и сражаться насмерть. Вам никогда не приходилось слышать, чего иногда стоит умение выстроить противнику золотой мост спасения?

— Гм, до сих пор мне встречались только деревянные, каменные и железные мосты. Я с уважением отношусь к вашему мнению, Чарли, и допускаю, что вы правы, уж больно хорошо представлять себе, как краснокожие мечутся и пытаются унести ноги, а лошадей и след простыл. Как представлю — просто становлюсь сам не свой. К тому же мы ведь можем напугать их даже не до полусмерти, а до смерти, если погоним краснокожих на их собственных лошадей.

— Вот это верно! Но лучше подождать и посмотреть, что к чему.

— Ну конечно. А пока поезд не подошел, лучше покончить сейчас с теми двумя часовыми.

— Я не одобряю кровопролития, но в этом случае вы правы: как ни грустно, а нам придется убить их.

Отойдя подальше, я привязал мустанга к дереву, а Сэм поступил так же со своей Тони. Хотя он был совершенно уверен, что даже в случае стампедо она не бросит хозяина, обезумевшие от страха индейские лошади могли поневоле увести ее с собой.

Огней поезда все еще не было видно, а это говорило о том, что горе-вояки все еще обсуждают план действий.

Подкравшись к индейскому табуну, мы без труда обнаружили обоих часовых, которые ходили вокруг лошадей, вглядываясь в темноту и перекликиваясь. Когда один из них приблизился к кусту, за которым мы скрывались, блеснуло лезвие ножа и поразило жертву прямо в сердце. Второй часовой погиб точно так же. Человек, не знающий прерию, не в состоянии представить себе ту ожесточенность, с какой белые и краснокожие уничтожают друг друга, нередко ступая по колено в крови.

Отвернувшись, чтобы не смотреть на гибель второй жертвы, я заметил, что вблизи стоит лошадь белого — с удобным испанским седлом и огромными литыми стременами в виде носка сапога, какими обычно пользуются всадники в Центральной и Южной Америке. Не мешкая, я подошел к животному, сунул руку в седельную кобуру и обнаружил там вместо револьвера два тугих кошелька и бумаги.

Времени на то, чтобы рассмотреть находку и ломать над ней голову, не было, и я вернулся к Сэму.

— Что делаем теперь? — спросил он меня.

— Объедем табун и зажжем траву. Стойте! Смотрите, кажется, приближается поезд.

— В самом деле. Давайте устроимся здесь и посмотрим, как краснокожие проучат зазнаек.

Изливая перед собой яркий поток света, поезд медленно приближался к засаде. Завизжали тормоза, и состав остановился в нескольких шагах от разрушенного полотна.

Я представил себе злость и бешенство, охватившие вождей индейцев, когда они поняли, что кто-то предупредил пассажиров и машиниста и что их главный козырь — неожиданность — бит. Ка-Во-Мен и Ма-Ти-Ру с яростью взирали на темные окна вагонов, выжидая, что предпримут белые. В этом положении пассажирам следовало сидеть внутри, как в крепости, и отражать любые попытки краснокожих захватить поезд. Я уже думал, что так они и поступят, но вдруг, к моему удивлению, двери открылись, и люди начали спрыгивать на землю, а затем, даже не видя в темноте противника, пошли вперед.

Большей глупости нельзя было себе и представить. Как только они попали в яркую полосу света, отбрасываемую паровозом, индейцы дали залп. Воздух сотрясся от жуткого воя. Не перезаряжая ружей, краснокожие, размахивая томагавками и ножами, ринулись вперед. Толкаясь и даже не попытавшись оказать сопротивление, белые поспешили снова укрыться в вагонах. Убитые и раненые лежали в полосе света, и только выстрелы из окон помешали индейцам добить свои жертвы и снять с них скальпы.

Теперь, после неудачной вылазки, машинисту стоило бы отвести поезд назад, однако он оставался на месте. Возможно, машинист и кочегар сидели в вагоне вместе с пассажирами, отрезанные от паровоза.

— Олухи! Неужели они надеются отсидеться? — прошипел рядом со мной Сэм.

— В любом случае у них это не получится. Краснокожие знают, что времени в обрез, и не станут ждать следующего поезда. Они пойдут напролом, хотя обычно предпочитают действовать хитростью. Поэтому давайте-ка мы поможем горе-воякам. Объедем лошадей и подожжем прерию полукольцом через каждые пятьдесят шагов.

— А вам не кажется, что от огня вспыхнут и вагоны?

— Я не думаю, чтобы на поезде везли что-либо горючее, вроде масла или смолы, а сами вагоны сделаны из твердых пород дерева и загореться не должны… Как вы считаете, Сэм, что сделают индейцы, чтобы не сгореть заживо? Я на их месте зажег бы встречный огонь, а сам спрятался бы под вагонами. Ка-Во-Мен и Ма-Ти-Ру — опытные вожди, именно так они и сделают.

— Погодите минутку, Чарли. Для начала я оседлаю вот эту соловую лошадку. Если уж поджигать прерию, то лучше это делать верхом.

Я последовал его примеру и выбрал себе гнедого жеребца. Быстро перебегая от одной лошади к другой, мы разрезали путы, которыми были стреножены животные, и, хотя мы потратили много времени, сделать это было совершенно необходимо. Затем мы подожгли заросли и прыгнули в седла.

Сначала вспыхнула сухая трава, затем занялись кусты. Индейцы пока еще ничего не заметили.

— Где встречаемся? — спросил Сэм.

— Там, у насыпи. Позади огня.

Кони были возбуждены еще до того, как мы подожгли заросли, а теперь, учуяв огонь, они обеспокоенно сбивались вместе, прядали ушами, готовые бежать в любую минуту. Я подался направо, в глубь прерии, и, проскакав по кривой около мили, зажег траву еще в нескольких местах. И только там мне пришла в голову мысль, что мы допустили роковую оплошность: торопясь обратить в бегство чужих лошадей, мы напрочь забыли о собственных.

Развернув коня, я помчался назад. Огненное кольцо расширялось и освещало каждый куст, над прерией катился топот убегающих лошадей, а от насыпи мне навстречу несся вой бешенства и злобы, какой могут издавать только глотки краснокожих. Под колесами вагонов замерцали маленькие огоньки. Я не ошибся, предполагая, что индейцы разожгут встречный огонь, а сами укроются под поездом.

Я уже видел моего мустанга, рядом с ним стояла длинноногая Тони, а справа к ним мчался Сэм. Его соловая неслась так быстро, что чуть ли не касалась земли брюхом. Видимо, он тоже вспомнил о нашей роковой оплошности.

В то же время и индейцы заметили наших лошадей, и около десятка раскрашенных фигур со всех ног бросились к ним. Двое из них бежали быстрее остальных и были уже в нескольких шагах от моего мустанга. Я закинул ружье за спину и привстал на стременах, выхватывая томагавк.

Я узнал индейцев — это были вожди. Однако прежде чем я успел к своему коню, один из них уже вспрыгнул ему на спину.

— Прочь, Ма-Ти-Ру! Это мой конь!

Услышав свое имя, краснокожий вождь повернул ко мне голову, и глаза его вспыхнули ненавистью.

— Сэки-Лата! Смерть бледнолицему псу!

Он выхватил из-за пояса нож, но тут же упал с коня под ударом моего томагавка. В то же мгновение второй вождь одним прыжком занял его место в седле и попытался пустить коня вскачь, не заметив впопыхах, что тот привязан.

— Ка-Во-Мен, ты хотел встретиться со мной! Что же ты пытаешься бежать?

Вождь понял, что ему не миновать гибели на лошади, которой невозможно управлять, и спрыгнул на землю, собираясь укрыться в зарослях, но я взмахнул томагавком, и тяжелый боевой топор упал ему на голову, сминая орлиные перья. Тремя выстрелами я уложил еще троих краснокожих, пытавшихся завладеть нашими лошадьми, остальные пустились наутек.

Между тем огонь надвигался на нас. Не мешкая, я разрезал привязь и прыгнул в седло. Мой мустанг взвился на дыбы.

— Эй, Чарли! Скачем туда, где огонь еще не сомкнулся! — раздался рядом голос Сэма.

Сан-Иэр на скаку перепрыгнул с соловой индейской лошади на свою Тони и, сидя в седле, изогнулся, как кошка, полоснул ножом по ремням, стягивающим ноги животного.

Промчавшись рядом с пышущей жаром стеной огня, мы повернули налево и остановили лошадей. Землю покрывал еще не успевший остыть толстый слой пепла. По обе стороны от нас бушевало море огня, которое, казалось, поглощало из воздуха весь кислород. Дышать было невозможно.

Огонь уходил дальше в прерию, воздух становился прохладнее, и полчаса спустя лишь на горизонте виднелись отблески пожара. Вокруг лежала почерневшая земля, витавший над нею дым закрывал звезды.

— Вот ведь незадача! Давненько мне не было так жарко! — отдуваясь, произнес Сэм. — Не удивлюсь, если окажется, что вагоны полыхают, как солома.

— Ничего с ними не случилось. Поезда часто ходят через горящие леса или прерию, и еще ни разу ни один вагон не пострадал.

— Что вы собираетесь делать теперь, Чарли? Индейцы видели нас и будут вести себя осторожно.

— Наверняка с полсотни краснокожих лежат сейчас под вагонами и пялятся на нас: мы сейчас видны как на ладони в отсветах пожара. Поэтому мы поскачем дальше в прерию, а затем вернемся, но уже с другой стороны, откуда они нас не ждут.

— Вы правы, Чарли. Я не могу уехать отсюда просто так, когда заварушка только начинается. К тому же ваш томагавк сегодня уже хлебнул индейской крови, а я не добыл ни одного уха.

— Крови? Вы ошибаетесь, Сэм. Я не убил их, — холодно ответил я.

— Не убили? Ничего не понимаю, вот ведь незадача! Я ведь сам видел, как они покатились по земле!

— Я только оглушил их.

— Вы не в своем уме, Чарли! Как можно только оглушить индейца, который потом будет гоняться за вами по всей прерии, чтобы отомстить!

— У меня есть серьезная причина не убивать их.

— Чарли! Я ведь знаю, что это были вожди. Они-то меньше всех заслуживают снисхождения.

— Когда-то они взяли меня в плен и могли поставить к столбу пыток, но не сделали этого. Мне пришлось на их доброту ответить неблагодарностью: я бежал от них, украв у вождя его коня. Поэтому сегодня мой томагавк не раскроил им головы.

— Чарли, я знаю, что вы умнее старого дурака Сан-Иэра, но, по-моему, вы сделали глупость. Они ведь никогда не скажут вам спасибо. В лучшем случае они раструбят, что Олд Шеттерхэнд лишился силы и не в состоянии прихлопнуть даже москита, в худшем — они пойдут по вашим следам. Надеюсь, что огонь исправил вашу ошибку и поджарил вождей, пока они валялись там без чувств.

Так, разговаривая, мы мчались по прерии. Старая лошадь Сэма, странно нелепо выбрасывая свои длинные ноги, к моему удивлению, без труда поспевала за моим мустангом. Вскоре мы снова оказались у железной дороги, мили за полторы от поезда. Стреноженные лошади остались в темноте, а мы крадучись пошли вдоль насыпи.

Резкий запах пожарища и мелкие частицы пепла, летавшие в воздухе, затрудняли дыхание. В горле першило, и мы с трудом сдерживались, чтобы не закашляться. Подкравшись к поезду, мы обнаружили краснокожих там, где и предполагали: под вагонами, где ни огонь, ни пули белых не могли их достать. Внезапно мне в голову пришла одна мысль.

— Сэм, вернитесь к лошадям и приведите их сюда, не то индейцы, когда побегут, случайно наткнутся на них и уведут, — сказал я.

— О чем вы, Чарли? Краснокожие рады до смерти, что нашли такое безопасное пристанище. К чему им бежать?

— А я прогоню их оттуда.

— Но как? Выстрелами?

— Нет, от пуль они не разбегутся.

Я объяснил ему, что собирался сделать, и он даже крякнул от удовольствия.

— Да, Чарли, я должен признать, что на выдумки вы горазды. Будьте осторожны, чтобы краснокожие вас не сцапали, а я в нужное время буду возле вас с лошадьми. Мы набросимся на них, как бизон на койотов, хи-хи-хи!

Маленький вестмен пополз назад, а я, с ножом в руке, распластался на земле и стал подкрадываться к поезду. Огромные колеса паровоза не позволяли мне заглянуть под него, но я был уверен, что не менее дюжины краснокожих скрывается там от пуль. Внезапно выпрямившись на насыпи, я двумя огромными прыжками преодолел расстояние до паровоза и скрылся в будке машиниста раньше, чем кто-либо из индейцев успел прицелиться.

Снизу раздался вой, но было уже поздно: паровоз стоял под парами, и мне без труда удалось подать состав назад. Вопль боли огласил прерию. Тяжелые стальные колеса давили, месили, резали живую плоть. Отъехав на сотню шагов, я остановил поезд и снова повел его вперед.

— Собака! — прозвучал рядом со мной яростный крик, и в двери появился человек с ножом в руке.

Это был белый. Ударом ноги в грудь я сбросил его на насыпь.

— Чарли, ко мне! — раздался голос Сэма. — Скорее!

Справа от поезда скакал Сан-Иэр. Его лошадь, угадывая желание хозяина, то останавливалась, то вставала на дыбы, то крутилась волчком. Это было удивительное зрелище, так как вестмен управлял ею лишь коленями, держа в одной руке поводья моего мустанга, а второй отбиваясь от наседавших на него двоих индейцев. Остальные краснокожие мчались туда, где раньше стояли их лошади, тщетно надеясь, что, несмотря на пожар, животные не разбежались.

Я сразу же остановил поезд и поспешил на помощь Сэму, но оба индейца, увидев меня, тут же пустились наутек. Вскочив в седло, я бросился вдогонку за ними, и вскоре мы с Сэмом оказались в самой гуще убегающих краснокожих. Мне не хотелось лишать жизни этих людей, несмотря на то, что они по закону прерии заслуживали смерти, поэтому я больше устрашающе вскрикивал и размахивал томагавком, в то время как мой товарищ раз за разом наносил точные смертельные удары. Охваченные паникой индейцы, убедившись, что лошади исчезли, разбежались во все стороны, как стадо перепуганных оленей при виде своры охотничьих псов.

Неожиданно я услышал громкий крик Сэма:

— Тысяча чертей! Да это же Фред Морган! Ступай в ад, сатана!

Я оглянулся на крик и в отблесках далекого пожара увидел, как Сэм привстал на стременах, занося руку для сокрушительного удара. Его лицо горело ненавистью. Однако белый, тот самый, что сидел с вождями, а затем пытался убить меня в будке машиниста, не стал ждать, когда томагавк вестмена обрушится ему на голову, упал на землю, покатился, проворно вскочил на ноги и исчез в толпе убегающих краснокожих.

Сан-Иэр пришпорил Тони, и она огромным прыжком снова оказалась в гуще краснокожих. Однако мне не довелось увидеть, чем закончилась схватка Сэма с его смертельным врагом, так как трое могучего телосложения оглала напали на меня, чтобы завладеть конем, и мне пришлось потрудиться, чтобы обратить их в бегство.

Я не преследовал убегающих индейцев. И так слишком много крови было пролито в тот день, к тому же я был уверен, что после жестокого урока им в голову не придет вернуться обратно. Следовало остановить Сэма, чтобы он отказался от погони, которая могла закончиться для него плачевно, поэтому я громко, в полную силу легких, завыл койотом и повернул коня назад к поезду.

Все пассажиры высыпали на полотно. Машинист и кочегар искали убитых и раненых, а кондуктор стоял рядом и сыпал проклятиями. Увидев меня, он вскричал:

— Кто вам позволил тронуть с места поезд и дать уйти краснокожим? Они уже были у нас в руках!

— А мне кажется, что у вас руки коротки. Если бы оглала остались здесь, они бы нашли способ выкурить вас и снять с вас скальпы.

— Кто поджег прерию?

— Я.

— Вы с ума сошли! Вы подняли на меня руку! Я имею право арестовать вас и отдать под суд!

— Ну что же, попробуйте стащить Олд Шеттерхэнда с коня, связать ему руки и закрыть в вагоне. Мне очень хочется посмотреть, как вы это сделаете.

Кондуктор оробел и заговорил почтительнее:

— Вообще-то я не собирался поступать так с вами, сэр, и, хоть вы наделали глупостей, я вас прощаю.

— Весьма благодарен, сэр, — ответил я, устав от бессмысленных препирательств с самоуверенным глупцом. — И что же вы предпримете теперь?

— Сейчас рабочие починят путь, и поезд отправится в дорогу. Как вы считаете, нам не угрожает новое нападение краснокожих?

— Можете не беспокоиться, они не вернутся. Ваша атака была так всесторонне обдумана и блестяще проведена, что наверняка отбила у индейцев всякое желание нападать на поезда.

— Надеюсь, вы не издеваетесь надо мной, сэр! Не то мне пришлось бы требовать от вас извинений. Мне никак нельзя ставить в вину то, что их было слишком много и что они так хорошо приготовились к нападению.

— Я предупреждал вас об этом. Оглала прекрасно обращаются с огнестрельным оружием. Из ваших шестнадцати рабочих и двадцати солдат погибло девять человек. Это вы, а не я, послали их под пули, их кровь на вашей совести. О вашей победе лучше молчать. Я и мой товарищ вдвоем вынудили краснокожих бежать, а если бы вы послушались меня, то все ваши люди были бы целы и невредимы.

Кондуктор все же пытался что-то сказать в свое оправдание, но подошли пассажиры, встали на мою сторону, и ему не осталось ничего другого, как скромно спросить:

— Надеюсь, вы останетесь с нами, пока мы не уедем?

— Разумеется. Настоящий вестмен никогда не бросает начатое дело, не доведя его до конца. По другую сторону от железной дороги огня не было, соберите там хворосту, разожгите костры и приступайте к работе. На всякий случай поставьте на часах несколько человек.

— А не могли бы вы взять на себя эту обязанность?

— Какую?

— Стоять на часах.

— Милое дело! После всего, что я для вас сделал, вы еще пытаетесь устроиться поудобнее за моей спиной? Пораскиньте мозгами, и ваш военный талант и опыт полководца подскажут вам, где поставить часовых.

— Но мы не столь зорки, как вы.

— Раскройте глаза и напрягите зрение, и вы все увидите. Тихо! Вы слышите?

— Это топот лошади. Наверное, к нам мчится какой-нибудь индеец. К оружию!

— Неужели вы думаете, что индеец будет так шуметь? Это мой товарищ, и я вам настоятельно советую принять его поучтивее. Сан-Иэр не понимает шуток.

Это и в самом деле был Сэм. Он подскакал к нам и спрыгнул с лошади с таким выражением лица, словно был обижен на весь мир.

— Вы слышали мой зов? — спросил я.

Он ответил мне кивком и обратился к кондуктору:

— Это вы придумали такой замечательный план?

— Да, — ответил тот так простодушно, что я не сдержал улыбки.

— Примите мои искренние соболезнования. Моя старушка Тони обладает потрясающим умом по сравнению с вами. Однако и для вас не все еще потеряно. Когда-нибудь и вы выйдете в люди. Только, ради Бога, остерегайтесь попасть в президенты. Тони, оставайся на месте, я сейчас вернусь!

Кондуктор лишился дара речи и в изумлении молча открывал и закрывал рот. Впрочем, если бы он даже нашелся что сказать, слушать его было некому, так как Сан-Иэр уже исчез в ночной тьме. Что же могло вывести из себя старину Сэма? Ведь ему было наплевать на судьбу поезда и на самодовольного кондуктора. Ответ был один: встреча с Фредом Морганом, белым разбойником, которого я пинком выбросил из паровоза.

Я догадывался, куда отправился Сэм, я сам поступил бы точно так же, но до сих пор у меня не было на это времени. Сидя на насыпи, я наблюдал за тем, как рабочие суетятся на полотне, приводя его в порядок. Спустя несколько минут маленький вестмен вернулся и сел рядом со мной. Теперь его лицо было не просто хмурым и озабоченным, оно стало мрачным, как грозовая туча.

— Ну и как? — спросил я.

— Что как? — прошипел он в ответ.

— Они мертвы?

— Мертвы? Вы смеетесь надо мной? Вы их погладили томагавком по затылку и хотите, чтобы они были мертвы? Таким ударом и муху не убьешь! Вы слышали, что я сказал кондуктору?

— Что именно?

— Что моя старушка Тони обладает потрясающим умом в сравнении с ним.

— Ну и что же?

— Догадайтесь сами. Даже моя Тони сообразила бы, что Ка-Во-Мена и Ма-Ти-Ру надо уложить навсегда, а не на десять минут. Они очнулись и улизнули.

— Вот и прекрасно!

— Прекраснее некуда! Два распоследних негодяя разгуливают по прерии, тогда как их скальпы могли бы оказаться в наших руках.

— Вы уже знаете, что я думаю по этому поводу, Сэм, поэтому прекратите браниться. Лучше скажите, что вас так взбесило.

— От такого взбесится и святой! Как вы думаете, кого я встретил?

— Фреда Моргана.

— Действительно! Как вы узнали?

— Вы назвали его по имени, да так громко, что услышала вся прерия.

— В самом деле? Я не помнил себя от ярости. Знаете, кто он такой?

— Неужели убийца вашей жены и ребенка?

— Он самый, собственной персоной.

Я вскочил на ноги.

— Невероятное стечение обстоятельств! Вам удалось его настигнуть?

— Нет, негодяй скрылся. Я бы вырвал с корнем собственные уши, будь они у меня!

— Я же видел, как вы бросились за ним в погоню.

— Он исчез, как в воду канул. То ли затерялся среди бегущих краснокожих, то ли юркнул в обгоревшие кусты и затаился там. Но я обязательно найду его, хоть из-под земли достану! У них нет лошадей, и мы легко их нагоним.

— Нагнать их — дело нехитрое. Отличить следы белого от следов индейцев тоже легко, но если он не дурак, то пойдет косолапой походкой краснокожих, и тогда нам не удастся выследить его.

— Что же нам делать, Чарли? Я должен добраться до него во что бы то ни стало!

Я сунул руку в карман и вытащил кошельки и бумаги, которые обнаружил в седельной кобуре лошади Фреда Моргана.

— Может быть, здесь мы найдем что-то, что подскажет нам, где его искать?

Я открыл один кошелек, затем второй. Свет от костра упал на их содержимое, и я с удивлением воскликнул:

— Смотрите, Сэм! Камни, настоящие драгоценные камни! Алмазы! Они стоят целое состояние.

Откуда? Каким образом драгоценности попали в кошелек к главарю разбойничьей шайки? Сколько крови он пролил, чтобы завладеть ими?

— Алмазы? В самом деле, — ответил Сэм почти равнодушно. — Еще никогда в жизни мне не приходилось держать в руках такой дорогой осколок нашего бренного мира.

Я протянул один из кошельков Сэму.

— Это бразильские алмазы. Посмотрите, как они сверкают даже при свете костра.

— Гм! Какие странные существа люди. Ведь это камень, не серебро, не золото, а просто камень. Правда, Чарли?

— Это уголь, Сэм, не более чем уголь!

— Вот ведь незадача, мне все равно, уголь это или что-то другое. Даже мою старую пушку я не отдам и за пригоршню этих камешков. Что вы собираетесь делать с ними?

— Верну владельцу.

— Как его зовут?

— Пока не знаю, но вскоре выясню. Такое богатство не может исчезнуть бесследно и без шума. Хозяин наверняка обратился в полицию, газеты трубят о краже на каждом углу.

— Вы правы, Чарли, с завтрашнего дня подписываемся на все газеты Соединенных Штатов.

— Может, не стоит так торопиться? Успеем подписаться и послезавтра. Давайте-ка лучше посмотрим эти бумаги.

Сэм согласно кивнул, и я развернул пакет. Внутри оказались подробнейшие карты территории Соединенных Штатов, Мексики и Канады и письмо следующего содержания:

«Дорогой отец!

Твое присутствие совершенно необходимо. Приезжай поскорее, независимо от того, удалось тебе провернуть дело с камнями или нет. Есть возможность сорвать банк. В середине августа я приеду на Сьерра-Бланка, туда, где Пекос протекает между Скеттл-Пик и Хэд-Пик. Подробности узнаешь при встрече.

Твой Патрик.

Галвестон…»

Дата, поставленная после названия города, была оторвана, поэтому нам оставалось только гадать, когда негодяй-сын написал письмо негодяю-отцу.

— Тысяча чертей! — воскликнул Сан-Иэр, когда я прочел ему письмо вслух. — Все сходится, его сына зовут Патрик. Именно этих двоих и не хватает мне, чтобы сделать две последние зарубки на прикладе. Я уже много лет гоняюсь за ними. Повторите, пожалуйста, название тех двух гор.

— Скеттл-Пик и Хэд-Пик.

— Вот ведь незадача! Где меня только по свету не носило, а в тех краях я не бывал.

— Не беспокойтесь, Сэм, мне как-то довелось ехать из Санта-Фе на плато Орган, а так как я спешил и не хотел столкнуться с серым гризли в Сьерра-Бланке, то повернул именно туда.

— Так вы бывали на Пекос?

— Ну, конечно.

— Вот вы-то мне и нужны. Мы с вами собирались в Техас и Мексику, но теперь придется взять правее. Я ведь и направлялся туда лишь потому, что надеялся отыскать этих людей, но теперь, когда они сами назначают мне свидание, я был бы круглым дураком, если бы не полетел к ним на крыльях любви. То-то они обрадуются, когда увидят Сан-Иэра верхом на старушке Тони. Вы поедете со мной?

— Разумеется. Мне тоже очень хотелось бы потолковать с Фредом Морганом, ведь только он один знает, кому принадлежат камни.

— Тогда спрячьте их подальше и пойдемте посмотрим, что там поделывают отчаянные головы с Западной железной дороги.

Кондуктор выставил часовых, как я и советовал ему. Рабочие сновали по шпалам, восстанавливая путь. Часть пассажиров праздно сидела на насыпи и с видом городских зевак наблюдала за работой. Остальные перевязывали раненых и хоронили убитых. Со всех сторон на нас бросали уважительные взгляды, а когда мы поднялись на насыпь, нас окружили, благодарили за помощь и спрашивали, могут ли быть нам в чем-то полезны. По-видимому, жестокий урок, преподнесенный индейцами, пошел пассажирам впрок. Я попросил их продать нам немного свинца, пороха, табака, хлеба и спичек, если, конечно, у них найдутся эти столь ценные в прерии товары.

Несколько человек сразу же помчались в вагоны, и через пять минут мы с избытком получили все, о чем просили. От денег они наотрез отказались, а мы с Сэмом с легким сердцем приняли подарки как знак уважения и благодарности.

Рабочие уже собирали инструменты, когда к нам подошел кондуктор:

— Вы поедете с нами, джентльмены? — спросил он. — Я с удовольствием отвезу вас куда прикажете.

— Спасибо вам, сэр, но мы предпочитаем путешествовать верхом.

— Как вам будет угодно, я не буду настаивать. Вы, конечно, понимаете, что мне придется доложить о случившемся, и я непременно расскажу, как вы нам помогли.

— Благодарю вас, но нам это ни к чему.

— А кому принадлежит сегодняшняя добыча? — спросил вдруг кондуктор.

— По закону прерии вся собственность побежденного переходит к победителю.

— Победители — это мы, поэтому имеем право взять у индейцев все, что у них есть. Идите сюда, джентльмены, вся добыча наша. Каждый из нас должен получить что-нибудь на память о сегодняшнем сражении.

Сан-Иэр не вытерпел, встал и, глядя в упор на кондуктора, раздельно произнес:

— Сэр, покажите мне краснокожего, которого вы убили!

У кондуктора забегали глазки.

— Как мне вас понимать?

— А так и понимайте! — взревел разъяренный Сэм. — Все вещи убитых лично вами индейцев принадлежат лично вам, но на остальные лучше не зарьтесь!

— Сэм, не портите им удовольствие, — шепнул я ему. — Нам же все это не нужно.

— Черт с ними, пусть грабят трупы, — уступил Сэм и, повернувшись к кондуктору, добавил: — Но не вздумайте прикоснуться к скальпам, их вы не заслужили!

— Вон там, в кустарнике, — вмешался я, — лежит тело убитого обходчика, заберите его и предайте земле. Негоже бросать его здесь на корм стервятникам.

Когда со всем этим было покончено, поезд тронулся, набрал скорость и быстро исчез в темноте. Через несколько минут мы уже не слышали даже перестука колес. Я и Сэм остались одни в огромной тихой прерии.

— Что теперь, Чарли? — спросил Сэм.

— Спать, — ответил я.

— Вы думаете, индейцы не вернутся сюда?

— Думаю, нет.

— Вот ведь незадача! Я-то считаю, что Фред Морган вернется сюда обязательно, хотя бы для того, чтобы отыскать лошадь и свои драгоценные безделушки.

— Сомневаюсь. Разве можно найти лошадь, умчавшуюся в прерию от пожара? Кроме того, он уже знает, что здесь, кроме героев железной дороги, есть люди, с которыми справиться не так легко и от которых следует держаться подальше.

— Но ведь и он узнал меня, и ему наверняка захочется пустить мне пулю в лоб или воткнуть нож под лопатку.

— Для этого надо будет еще нас выследить. По крайней мере, до утра нам ничего не грозит.

Мы сели на лошадей, отъехали на милю от железной дороги, туда, где трава не выгорела, завернулись в одеяла и улеглись спать.

Я сильно устал и уснул, едва положил голову на седло. Сквозь сон я слышал стук колес поезда, но так и не проснулся.

Когда я открыл глаза, уже начинало светать. Сан-Иэр сидел рядом, его лицо расплылось в широкой довольной улыбке: он курил сигару, подаренную ночью кем-то из пассажиров.

— Доброе утро, Чарли! Сегодня я действительно вижу разницу между настоящим табаком и тем зельем, что вы готовите под седлом. Закурите и вы сигару, а потом возьмемся за дела. О завтраке и думать не стоит, пока не найдем воду.

Я с не меньшим удовольствием закурил настоящую сигару и сел рядом с Сэмом.

— Как поедем? — спросил Сэм.

— Вернемся к месту засады, а оттуда двинемся кругами, чтобы напасть хоть на какой-то след.

— В дорогу!

Однако все наши поиски были напрасны. Утренний ветер развеял пепел, и, как мы ни старались, не нашли ни одного отпечатка.

— Черт бы побрал этот ветер! Если бы не письмо, что бы мы теперь делали? — чертыхался Сан-Иэр, которому не терпелось добраться до Фреда Моргана. — Пора ехать на Рио-Пекос, но сначала я должен сообщить краснокожим, кому они обязаны вчерашним удовольствием.

И, пока я отдыхал, лежа на насыпи, он ловко орудовал ножом, переходя от мертвеца к мертвецу и оставляя на каждом из них свое клеймо.

— В путь! — воскликнул Сэм, покончив со своим ужасным делом. — До воды далеко. Любопытно, кто легче переносит жажду, моя Тони или ваш мустанг?

— Думаю, ваша Тони. Я тяжелее вас.

— Безусловно, Чарли, вы тяжелее меня, но у моей Тони больше мозгов, а это тоже чего-нибудь да стоит. Не моя вина в том, что Фреду Моргану удалось улизнуть живым. Но в том, что вожди остались целехоньки, виноваты вы, и только вы. Не будет вам моего прощения, пока вы не поможете мне поймать обоих Морганов.

Глава II. СТЕРВЯТНИКИ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО

Между Техасом, Нью-Мексико и индейскими владениями в отрогах гор Озарк, в нижней и верхней Сьерра-Гуадалупе и на плато Гуальпа лежит огромная и страшная часть страны, которую без преувеличения можно назвать Сахарой Соединенных Штатов. Высокие холмы отделяют ее от верховьев Пекос и истоков Ред-Ривер, Сабин, Тринидад, Бразос и Колорадо.

Пустынное однообразие сухого раскаленного песка кое-где сменяется столь же раскаленными скалами. После дневного испепеляющего зноя наступает холодная ночь. Даже самая неприхотливая растительность не может прижиться в этих Богом проклятых местах. Ни одинокая гора, ни зеленеющее каменистое ущелье, по которому после дождя бегут потоки воды, не прерывают здесь, как в Сахаре, мертвого однообразия пустыни. Здесь нет ручьев, питающих своей живительной влагой оазисы, и усталому страннику негде отдохнуть после трудного многодневного пути.

Пустыня открывается перед вами внезапно: стоит спуститься с поросших лесами горных отрогов, и вот уже без всякого перехода, без степи с чахлым кустарником и пожухлой травой перед вами простираются пески, лишенные жизни. Повсюду видна смерть в разном обличье, но одинаково ужасная и беспощадная. Только кое-где встречается одинокий мескитовый куст с редкими листьями, словно вырезанными из дубленой кожи — дьявольская насмешка над людьми, тоскующими по зелени. Но еще хуже рожденные к жизни неведомо какой силой серые, безобразные кактусы, покрывающие иногда огромные пространства. Горе опрометчивому всаднику, сунувшемуся в их заросли: твердые, как сталь, тонкие иглы изорвут в кровь ноги лошади, перережут сухожилия, и несчастное животное больше никогда не сможет ходить. Хозяин будет вынужден бросить его и добить, чтобы оно не погибло медленной, мучительной смертью.

Однако ужасы пустыни не остановили человека, и он отважился шагнуть в ее пределы. Через пустыню пролегли дороги, ведущие к Санта-Фе и к форту Юнион, вверх, к Пасо-дель-Норте, и вниз, к зеленым прериям и богатым водой лесам штата Техас. Но сколько бы вы ни искали здесь то, что принято называть дорогой, вам не удастся ее найти. Здесь иногда проезжает одинокий всадник, следопыт или разведчик, отряд отчаянных сорвиголов, готовых как на доброе, так и на злое дело, но чаще все-таки на злое. Изредка в тишине слышится скрип колес: длинный караван фургонов, запряженных волами, медленно ползет вперед. Ветер несет песок, и уже через полчаса на земле не видно следов копыт и колес. Люди, решившиеся пересечь пустыню, сами выбирают путь и держатся нужного направления по известным им приметам. Чем больше песков, тем меньше примет, и вскоре уже даже самый опытный и острый глаз не замечает вокруг ориентиров, поэтому дорогу обозначают колышками, вбитыми в землю.

Несмотря на то, что по размерам эта пустыня не может сравниться ни с Сахарой, ни с Гоби, она собирает кровавую жатву во много раз более обильную, чем африканские и азиатские пески. Кажется, что она не может насытиться, и чем больше человеческих жизней уносит, чем более жадно и яростно набрасывается на свои жертвы. Брошенные разбитые фургоны, седла, скелеты животных и людей, высушенные солнцем и выбеленные песком, возникают на пути и рассказывают леденящие душу истории своим немым безмолвным языком, так сильно действующим на воображение. В небе кружат стервятники, терпеливо наблюдающие за путником. Они знают, что не останутся без добычи.

Что же это за пустыня? Ей дают разные имена на английском, французском и испанском языках, однако все они происходят от одного слова — кол, веха. Да оно и неудивительно: ведь, как я сказал выше, все дороги в пустыне отмечены вбитыми в землю кольями. Стейкед-Плейнз и Льяно-Эстакадо — два самых распространенных названия этого гиблого места…

От верховьев Ред-Ривер в направлении гор Сьерра-Бланка ехали два всадника, сидевшие на смертельно уставших лошадях. Несчастные животные были крайне истощены, от них буквально остались кожа да кости, а шерсть вздыбилась, словно перья у птицы, которая вот-вот замертво упадет в своей клетке. Спотыкаясь на каждом шагу, лошади медленно переставляли утопающие в песке, подгибающиеся ноги. Их глаза налились кровью, сухой язык вываливался изо рта, на шерсти, несмотря на жару, не было ни капли пота — в их телах не оставалось другой жидкости, кроме загустевшей от зноя крови.

Этими лошадьми были старая Тони и мой мустанг, а всадниками — Сан-Иэр и я.

Уже пять дней мы ехали через Льяно-Эстакадо, и за все это время нам ни разу не встретилась вода. Глядя на измученных лошадей, я не раз думал о том, что стоило бы завести в эти края африканских верблюдов.

Маленький Сэм словно высох и стал от жары еще меньше. Он висел на шее своей лошади, удерживаемый в седле непонятной и неведомой силой, с открытым ртом и безумным взглядом. Мне казалось, что мои веки налились свинцом, а горло пересохло так, что даже самый тихий звук раздерет мне его в клочья. Кровь в жилах медленно струилась расплавленным железом. Я уже не чувствовал, а знал наверняка, что не пройдет и часа, как мы потеряем сознание, свалимся с лошадей на землю и умрем от жажды, не приходя в себя.

— Воды, — простонал Сэм.

Я молчал, не зная, что ответить. Вдруг мой конь споткнулся и встал как вкопанный. Я понукал его, дергал за поводья, но он не двигался с места. Старая Тони последовала его примеру. Видимо, силы лошадей были на исходе, и они уже не могли продолжать путь.

— Слезаем, — прохрипел я. Невыносимая боль пронзила горло. Казалось, что губы, рот, глотка и легкие исколоты в кровь тысячами острых игл.

Взяв мустанга под уздцы, я побрел вперед. Освобожденное от ноши животное послушно двинулось за мной. Сэм тащил за собой свою Тони, но он был более истощен и шел пошатываясь, словно с минуты на минуту мог свалиться на землю. Но чем я мог ему помочь?

Мы прошли не больше мили, как вдруг я услышал тяжелый вздох, оглянулся и увидел, что бедняга Сэм лежит на песке. Его глаза были закрыты. Я подошел к нему и молча присел рядом. Не стоило расходовать силы на уговоры и увещевания: ничто не могло спасти нас.

Так вот каким должен стать конец моей скитальческой жизни! Вот где мне было суждено сложить голову. Я попытался вспомнить родителей и близких, оставшихся в далекой отчизне, но тщетно. Я пробовал молиться, но некогда прекрасная память отказывала мне, и я не сумел вспомнить ни строчки. Казалось, мой мозг расплавился и кипит под черепом, словно суп под закрытой крышкой.

Мы попали в западню, в которую до нас попадал не один путешественник. Никто еще не сумел найти из нее выход.

Из Санта-Фе через Паса-дель-Норте возвращаются на Восток золотоискатели, которым судьба улыбнулась на калифорнийских приисках. У них нет другого пути, кроме как через Льяно-Эстакадо. Когда я говорил о разных обличиях смерти, обитающей в пустыне, я имел в виду не только зной и огромные безводные пространства. На границе Льяно-Эстакадо собираются шайки тех, кому не повезло и кто не хочет возвращаться домой с пустыми карманами, или тех, кому не по вкусу честный труд.

Это люди без чести и без совести, каких во множестве извергают восточные штаты, они не отличаются умом, но сильны и закалены в стычках и сражениях и не боятся ни Бога, ни черта. Горе тому, кто встретится с ними. Они редко нападают в открытую, предпочитая действовать исподтишка, подло и жестоко. Честному человеку трудно даже представить себе их вероломство и беспощадность. Этих стервятников Льяно-Эстакадо называют стейкменами: они вытаскивают вехи, которыми отмечена дорога, и ставят их в других местах, уводя путников в глубь пустыни, где те неминуемо гибнут от жажды и голода. Грабители без зазрения совести отнимают у умирающих все, что имеет ценность, и бросают их в раскаленных знойных песках. По всей пустыне белеют на солнце кости сотен несчастных жертв, в то время как близкие напрасно ожидают их возвращения или хотя бы известия об их судьбе.

Вот так и мы доверились вехам и только ближе к полудню заметили, что они уводят нас от нужного направления в сторону. Мы не знали, когда и где это произошло, и уже не могли вернуться назад, так как сил на обратную дорогу у нас не оставалось. А теперь Сэм лежал на песке, я сидел рядом, и мы чувствовали себя мертвыми. Спасти нас могла только счастливая случайность.

Неожиданно прямо над моей головой раздался хриплый и пронзительный клекот. Я медленно и с трудом поднял глаза вверх и увидел стервятника, видимо только что взмывшего в небо и теперь кружившего над нами. Птица была права, считая нас своей верной добычей.

Однако кто вспугнул стервятника? Неужели где-то рядом сидел бескрылый собрат хищной птицы и, сжимая ружье, с нетерпением ждал, когда мы испустим дух? Я знал, что воздушные и сухопутные стервятники обычно появляются вместе, поэтому начал осматриваться в надежде обнаружить следы.

Из-за зноя, слепящего солнца и слабости кровь прилила к глазам, их жгло, и казалось, что я вот-вот ослепну. Все-таки мне удалось заметить в тысяче шагов от нас несколько точек, которые не могли быть камнями или кактусами. Взяв штуцер, я оперся на него и заковылял в том направлении.

Не прошел я и полпути, как уже различил трех койотов и небольшую стаю стервятников, сидящих на песке. Эти хищники никогда не нападают на живую добычу: безусловно, где-то там лежал живой еще человек, иначе кровавая трапеза была бы уже в разгаре.

При виде койотов у меня в душе родилась надежда, очень слабая и призрачная, основанная только на том, что эти животные не могут долго обходиться без воды и не заходят далеко в безводные пустыни. Но все же первым делом следовало проверить, что за добычу они караулили. И вдруг меня осенила мысль.

Если мы приговорены к смерти от жажды и если нет воды, то почему не напиться крови? Неужели кровь койота не вернет нам силы? Я вскинул штуцер и прицелился, но руки мои дрожали, и ствол плясал, как сухой лист в непогоду. Пришлось сесть на землю, опереть руки о колени, и только после этого я сумел выстрелить.

Я выпустил две пули, и два койота упали на песок. Забыв о слабости, я побежал к ним. Одному из них я прострелил голову, второму пуля перебила передние лапы, и он, воя от боли, катался по земле. Мне до сих пор стыдно за такой неудачный выстрел, и единственным оправданием мне служит то, что я почти умирал от жажды.

Достав нож, я взрезал убитому койоту вену на шее и припал к ней. От животного несло падалью, грязная шерсть набивалась мне в рот, но я жадно глотал кровь, и она казалась мне божественным напитком. Силы быстро возвращались ко мне. Вытащив из кармана кожаную фляжку, я наполнил ее кровью и подошел к человеку, лежащему рядом без сознания. Это был негр. Стоило мне взглянуть в его черное, посеревшее от близости смерти лицо, как рука моя дрогнула, и я еле удержал фляжку.

— Боб! — позвал я.

Услышав меня, негр с трудом поднял веки.

— Воды! — простонал он.

Я опустился на колени рядом с ним, приподнял его голову и приложил фляжку к губам.

— Пей!

Негр разжал зубы, но глотать не мог, горло его свела судорога, и мне пришлось изрядно повозиться, пока не удалось влить в него ужасное, но живительное питье.

Теперь необходимо было вернуться к Сэму. Я снова нацедил фляжку из убитого животного, оставив раненого ждать своей очереди.

Маленький вестмен лежал на земле в полном оцепенении.

— Пейте, Сэм, — сказал я, протягивая ему фляжку.

— Пить? — встрепенулся он, схватил обеими руками фляжку и залпом осушил ее.

— Кровь! Когда-то я думал, что это противно, но теперь вижу, что нет напитка лучше.

Тем временем вернулся третий койот и, несмотря на то, что негр пришел в себя и уже сидел, набросился на своего мертвого собрата. Пришлось снова зарядить ружье, подойти поближе и пристрелить его.

Если много путешествуешь по свету, иногда происходят встречи, которые могут показаться невероятными, чудесными, и именно такой была моя встреча с негром по имени Боб, которого я давно и хорошо знал. Некогда я гостил у его хозяина, ювелира Маршалла из Луисвилля, и верный, неунывающий негр пришелся мне по душе. Сыновья ювелира сопровождали меня в поездке на плато Камберленд, а затем проводили меня на Миссисипи. Мне нравились эти два воспитанных молодых человека, их общество доставляло мне истинное удовольствие, и я охотно бывал у них. Но каким образом старый поседевший слуга оказался в самом сердце пустыни?

— Вам стало лучше, Боб?

— Совсем лучше, — ответил он, только теперь узнавая меня. — Неужели это вы, масса? Масса Чарли, великий охотник? Боб теперь счастливый, что встретить масса Чарли. Теперь мы пойти и спасать массу Берна.

— Бернард? Он тоже здесь? Где же он?

— Масса Берн быть там, — неуверенно сказал Боб, показывая на юг. — О нет, он быть там. Или там?

Негр вертелся на месте, показывая то на запад, то на север, то на восток. Очевидно, он и сам не знал, где находится его молодой хозяин.

— Что привело Бернарда сюда, на Льяно-Эстакадо? — спросил я, пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем.

— Боб не знает. Боб даже не знает, где сейчас масса Берн. Боб упал, а масса ушел с остальными.

— А кто те люди, с кем он путешествует?

— Они охотники, купцы… Боб их совсем не знает.

— А куда направляется Бернард?

— В Калифорнию, к молодому массе Аллену.

— Значит, Аллен в Калифорнии?

— Да, да, масса Аллен поехал в Сан-Франциско и купил там много золота для мистера Маршалла. Но хозяину золото больше не понадобится. Хозяин умер.

— Мистер Маршалл умер? — удивился я. Во время моего последнего визита ювелир был весел и бодр.

— Мистер Маршалл умер не от болезни, а от руки убийцы.

— Как? — воскликнул я. — Его убили? Но кто?

— Боб не знает убийц, их никто не знает. Они пришли ночью и вонзили нож в грудь мистеру Маршаллу, забрали все камни и золото. Ни шериф, ни суд, ни масса Берн не знает, кто убийца и куда он побежал.

— Когда это случилось?

— Много недель тому назад. Масса Берн теперь очень бедный, он написал письмо массе Аллену в Калифорнию. Но он не получил ответа, и поэтому сам пошел искать массу Аллена.

Известие о смерти старого добряка ювелира опечалило меня. Убийца и грабитель одним взмахом ножа разрушил счастье семьи, лишил жизни отца и вверг в нищету сыновей. Драгоценные камни и золото исчезли. Я невольно вспомнил о бриллиантах, найденных мною в седельной кобуре Фреда Моргана. Неужели убийцей был Фред Морган? Но как он оказался в прерии?

Однако было не время ломать голову над загадкой бриллиантов — меня ждали более насущные, безотлагательные дела. Следовало найти Бернарда Маршалла и помочь ему.

— Боб, каким путем вы ехали?

— Мы выехали из Мемфиса и от форта Смит пошли через горы до Престона. Боб ехал со всеми. Конь очень устал и хотел пить. Боб тоже хотел пить, много-много воды, больше, чем в Миссисипи. Потом я упал, а конь убежал один. Боб уже почти умирал от жажды, когда пришел масса Чарли и дал Бобу кровь. Масса Чарли, спасите массу Берна! Спасите его, и я буду любить вас и целовать вам ноги! Спасите молодого массу!

Старый преданный слуга умолял меня помочь его хозяину. Я сам не менее горячо желал того же, но, к сожалению, надежды почти не оставалось. Несмотря на это, я продолжал расспрашивать Боба.

— Сколько человек ехало с вами?

— Очень много: девять человек, не считая Боба.

— Они говорили о том, по какой дороге поедут?

— Этого Боб не знает. Он всегда ехал сзади и ничего не слышал.

— Я вижу, у тебя есть нож и сабля. Остальные тоже были вооружены?

— О да! У них были ружья и револьверы. Много-много оружия.

— У вас был проводник?

— Его звали мистер Вильямс. Он говорил, что знает дороги через пустыню.

— Попробуй вспомнить, куда они направились, когда ты упал с коня.

— Боб не знает. Он сразу закрыл глаза и ничего не видел. Может быть, туда, а может, в ту сторону.

— Когда это было: вчера или сегодня? Утром или вечером?

— Сегодня. Солнце уже опускалось, и масса Берн ехал прямо на солнце.

— Прекрасно. Ты можешь идти?

— Да, теперь, после крови, Боб побежит как олень и вскоре догонит массу Берна. Кровь — очень хорошее лекарство от жажды.

Действительно, после нескольких глотков крови я тоже почувствовал себя намного лучше, силы вернулись ко мне, и я уже не страдал так от палящего зноя. Точно так же «лекарство от жажды» подействовало и на Сэма: он уже стоял рядом с нами и внимательно слушал, о чем мы разговариваем.

Спутники Бернарда Маршалла, по-видимому, были крайне истощены зноем и жаждой, иначе молодой человек, чье врожденное благородство я хорошо знал, никогда бы не бросил без помощи слугу. Возможно, на него напало обычное в таких случаях оцепенение, и тело больше не повиновалось ему. Судя по словам Боба, их отряд направлялся на запад, туда же, куда стремились и мы. Но как мы могли помочь Бернарду, если сами уповали только на Бога, а наши лошади едва держались на ногах?

Как я ни пытался что-то придумать, в голову не приходила ни одна мало-мальски приемлемая мысль. Следовало для начала хотя бы осмотреться.

— Оставайтесь здесь с лошадьми, — попросил я Сэма. — Может быть, после отдыха они смогут пробежать милю-другую. Если через два часа я не вернусь, идите по моему следу.

— Так уж и быть, Чарли. Все равно ты далеко не уйдешь, одного глотка целебного напитка хватит ненадолго.

С некоторых пор мы перешли на «ты», как это принято среди вестменов.

Оглядевшись, я увидел, что Боб, упав с лошади, еще полз какое-то время. Пойдя по его следам, я обнаружил и следы всего отряда. Действительно, там прошло десять лошадей. Животные очень устали и еле переставляли ноги, часто спотыкались и даже останавливались.

Не знаю почему, но ужасное беспокойство и страх за судьбу Бернарда Маршалла овладели мной. Собрав остатки сил, я пошел по следу, но Сэм оказался прав: надолго меня не хватило. Мили через полторы я выдохся и сел отдохнуть возле простиравшихся к горизонту пожелтевших и высохших на солнце кактусовых зарослей.

И здесь, пока я сидел и размышлял, что же предпринять, в голову мне пришла мысль, придавшая новые силы.

Когда на раскаленных равнинах Флориды зной иссушает землю, когда всему живому грозит гибель от жажды, а воздух кажется расплавленным свинцом, отчаявшиеся люди поджигают траву и кустарник. И начинается дождь. Я сам дважды был свидетелем такого чуда, хотя ничего чудесного в этом явлении нет, и любой человек, знакомый с силами природы, сможет объяснить его без сложных научных толкований.

Осененный внезапной спасительной мыслью, я ножом нарезал сухих, как порох, побегов, развел костер и швырнул пылающие угли в самую гущу кактусовых зарослей. Спустя несколько минут в небо взметнулось огромное пламя, и вскоре огненное море бушевало в пустыне.

Я пережил не один пожар в прерии, но ни один из них не распространялся так быстро и с таким грохотом, как этот. Под напором огня кактусы взрывались с оглушительным треском, словно заговорили пушки целой армии. Горящие стебли взлетали вверх, взмывая над языками пламени и пробивая густые тучи дыма. Земля дрожала у меня под ногами, а жар был такой, что мне пришлось отойти от огня на добрых полмили.

Это была лучшая и, пожалуй, единственная помощь, какую я мог оказать Бернарду Маршаллу и его спутникам. И я с легким сердцем пошел назад, к Бобу и Сэму, не заботясь о том, что после пожара найти следы отряда будет значительно труднее. Если мне удастся вызвать дождь, то их жизнь будет вне опасности.

Через полчаса я встретился с идущими мне навстречу товарищами.

— Господи, Чарли, объясни мне скорее, что там случилось? — спросил Сэм. — Сначала я подумал, что началось землетрясение, но теперь я вижу, что горит песок! Если это так, то без дьявола здесь точно не обошлось.

— Горит не песок, а кактусы. Их там целое море, Сэм.

— Но как они могли загореться? Не ты же их поджег!

— В том-то и дело, что я.

— Боже мой, зачем?

— Чтобы вызвать дождь.

Маленький вестмен пристально посмотрел на меня.

— Дождь? — удивленно протянул он. — Ты меня извини, Чарли, воспитание у меня не самое блестящее, поэтому я скажу тебе напрямик: по-моему, ты умом тронулся.

— Вот и хорошо. Разве ты не знаешь, что у некоторых племен сумасшедшие считаются мудрецами?

— Да уж, мудрее трудно придумать! От огня стало только жарче.

— Ты прав, именно этого я и добивался. Стало жарче, и в воздухе появилось больше электричества.

— Я знаю, Чарли, ты человек ученый, но я в эти выдумки не верю. Что такое электричество? Я не могу его ни съесть, ни выпить, значит, оно не существует.

— Скоро ты его увидишь и услышишь, когда начнется гроза и засверкает молния.

— Вот ведь незадача, — пробормотал он свою любимую поговорку, обеспокоенно всматриваясь мне в лицо. — Я всегда говорил, что ученость до добра не доведет. Чарли, давай-ка лучше повернем назад.

— Ты видишь этот туман? — спросил я вместо ответа, указывая рукой туда, где сизая пелена закрывала солнце.

— Тысяча чертей! Чарли, я готов признать, что ты не спятил, и взять свои слова назад!

— Скоро из тумана образуется туча, а из нее польется дождь.

— Если так и будет, я обещаю закричать на всю пустыню, что я — старый осел, а ты — умнейший человек в Соединенных Штатах.

— А кто тебя здесь услышит? К тому же ты преувеличиваешь мои заслуги. Я видел раньше такой пожар во Флориде и попытался применить тот же способ и здесь. Как мне кажется, маленький ливень нам не повредит, если, конечно, ты не боишься промокнуть.

— Господи, Чарли, да я об этом только и мечтаю!

— Смотри, Сэм, вот уже и тучка повисла над нами. А если ты мне еще не веришь, взгляни на свою Тони. Ты мне не раз говорил, что у нее мозгов больше, чем у многих людей, Похоже, она уже предчувствует дождь.

В самом деле: старая кобыла весело махала остатком хвоста, скалилась и жадно раздувала ноздри. Мой мустанг вел себя точно так же.

— Вперед, Сэм, — продолжал я. — Дождь прольется только над пожарищем, потому пойдемте туда, чтобы и нам досталось живительной влаги.

Мы поспешили на пепелище, оставшееся после пожара на месте кактусового леса. Серый пепел под ногами зловеще клубился, но наши лошади бодро бежали вперед, чутьем угадывая, где их ждет спасение.

Мои предсказания действительно сбылись. Полчаса спустя тучка увеличилась до таких размеров, что закрыла черной пеленой полнеба. А потом начался дождь, но не так, как обычно, без первых капель, не постепенно, а сразу, словно с небес опрокинули огромную лохань с водой. Тяжелые, как плети, струи дождя захлестали по земле и по нашим спинам. Не прошло и минуты, как мы промокли насквозь, словно только что преодолели вплавь реку. Какое-то время лошади вели себя спокойно, наслаждаясь купаньем, а затем принялись фыркать, прыгать и резвиться, как жеребята.

Не теряя времени, мы расстелили на земле одеяла и сливали собранную таким образом воду в бурдюки. Боб прыгал и кувыркался от радости, строил смешные рожи и веселился от души. Даже Сэм, не привыкший улыбаться без повода, скалил зубы и гоготал.

— Ах, масса Чарли! Вода! Теперь Боб снова крепкий и сильный, теперь он сможет идти и бежать. Теперь он доберется до Калифорнии и найдет массу Аллена. Скажите, масса Чарли, а масса Берн тоже получил от вас эту воду?

— Думаю, что получил. Вряд ли они успели отъехать далеко отсюда. Пей, Боб, пей вволю, пока не кончился дождь.

Негр сорвал с головы широкополую шляпу, подставил ее под льющиеся с неба потоки воды и, когда она наполнилась, широко, от уха до уха, раскрыл свой огромный рот и жадно, в несколько глотков, осушил ее.

— Как хорошо! Боб будет пить еще и еще! Много-много воды! — и он опять подставил шляпу под дождь, но вдруг скорчил обиженную гримасу и разочарованно протянул: — Вода кончилась, масса Чарли!

В самом деле, после последнего раската грома дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Однако нас это совершенно не огорчило, так как мы не только успели напиться вволю, но и запастись водой впрок, наполнив все фляжки и кожаные мехи.

Как только жажда оставила нас, в наших отдохнувших, взбодренных телах проснулся голод. Подкрепившись вяленым бизоньим мясом, мы сели в седла и пустили лошадей вскачь, надеясь еще сегодня догнать Бернарда Маршалла и его спутников. Боб, несмотря на возраст, оказался прекрасным бегуном и без труда поспевал за нами. Время от времени он хватался рукой за мое стремя и бежал рядом, умоляя меня помочь его молодому хозяину.

Дождь уничтожил все следы, но теперь, когда я знал, в каком направлении движется отряд, они мне были и не нужны. Вскоре я обнаружил оброненную кем-то пустую кожаную фляжку.

Мы долго ехали вдоль огромного черного пепелища, и казалось, что оно никогда не кончится. А когда оно все-таки осталось позади, я заметил вдали черную точку, ясно различимую на белом песке пустыни. Посмотрев в подзорную трубу, я насчитал девять человек и десять лошадей. Один из них вдруг покинул сидящих на земле спутников, сел в седло и помчался в обратном направлении.

Мне не составило труда догадаться, что это был не кто иной, как Бернард Маршалл, и что он собирается сделать. До сих пор он, как и остальные его спутники, находился в оцепенении, лишившем его воли. Равнодушный ко всему, что происходило вокруг, он, возможно, и не заметил отсутствия слуги. Однако после дождя способность мыслить и действовать вернулись к нему, и теперь Бернард мчался назад, чтобы отыскать Боба. Он даже вел за собой вторую лошадь. К моей досаде, никто за ним не последовал. Я мог бы держать пари, что остальные были надменные янки, для которых жизнь негра не стоила и ломаного гроша. Такие люди палец о палец не ударят ради спасения ближнего, тем более чужого слуги.

Внезапно всадник осадил лошадь и, поднеся руку к глазам, принялся всматриваться в нашу сторону. По-видимому, он заметил нас, потому что через минуту уже мчался назад, совершенно справедливо опасаясь неожиданных встреч с незнакомыми людьми в столь диких местах. Его товарищи уже сидели на конях и вытаскивали из седельных кобур ружья.

— Боб, беги вперед и объясни им, кто мы такие, — велел я негру.

Тот пустился бежать, а мы рысью поехали сзади. Как только Бернард Маршалл узнал своего верного слугу, он пошел ему навстречу с радостной улыбкой, а остальные спешились и ожидали нас, не проявляя больше признаков беспокойства. Еще за сотню шагов мы услышали, как Боб кричит:

— Не стреляйте, масса Берн! Это очень хорошие люди! Это же масса Чарли, который убивает только негодяев и помогает джентльменам и неграм!

— Чарли? Неужели это возможно? — воскликнул удивленный нашей встречей Маршалл, внимательно вглядываясь в меня и, видимо, еще не совсем веря своим глазам.

Узнать меня было не так-то просто. В городах я избегал щегольства, но старался одеваться пристойно и следил за своей внешностью. Теперь перед Бернардом стоял заросший густой бородой бродяга в потрепанной трапперской одежде. Если бы не слова Боба, он вряд ли вспомнил бы, что некогда мы были знакомы и даже дружны. Только когда я подошел к нему, он наконец-то убедился, что я действительно тот, за кого себя выдаю.

— Чарли?! В самом деле ты! Но как ты здесь оказался? Ведь ты собирался поехать из форта Бентон в Снежные горы!

— Там было слишком холодно, Бернард, — шуткой ответил я, — поэтому мне вздумалось погреться на Льяно-Эстакадо. Ты представишь меня своим спутникам?

— Ну конечно, Чарли! Господи, какой счастливый случай! Поверь, даже тысяча долларов обрадовала бы меня намного меньше.

Он познакомил меня со своими товарищами по путешествию, к счастью, назвав меня по имени, а не по вестменскому прозвищу, которое было слишком известно. Это были пятеро мужчин с внешностью типичных янки, назвавшихся скупщиками мехов Объединенной пушной компании, и трое южан-купцов, обвешанных оружием. Никто из них не был похож, даже отдаленно, на настоящего вестмена, и все они больше напоминали людей, подавшихся на Запад в поисках счастья. Во главе отряда стоял некто Вильямс, показавшийся мне на первый взгляд приятным человеком. Он не обратил никакого внимания на Сэма, слишком невзрачного на вид, и принялся расспрашивать меня.

— Куда вы направляетесь, сэр?

— Возможно, в Пасо-дель-Норте, но, может быть, попадем в совершенно иное место. Все зависит от того, кто нам встретится по пути и что нам придется делать.

— А чем вы занимаетесь, если не секрет?

— Ездим по белу свету, на мир смотрим.

— Да, занятие не слишком утомительное. Видимо, вы человек состоятельный, если можете позволить себе ничего не делать. Даже ваше оружие стоит уйму денег.

К сожалению, он ошибался. Оружие у меня было действительно великолепное, но, кроме него, у меня не было и гроша за душой. Однако его вопрос мне не понравился, еще больше меня насторожил хитрый цепкий взгляд, словно ощупывающий мои карманы. Это настолько не вязалось с его приятной внешностью, что я решил не спускать с него глаз.

— Мне казалось, что на Льяно-Эстакадо неважно, богат ты или беден, — ответил я, умышленно не подтверждая, но и не отрицая его предположений. Если он честный человек, то мне в любом случае ничего не грозит, если же он разбойник, то я поощрю его к действиям, и он выдаст себя.

— Вы совершенно правы, сэр, здесь самое дорогое — это жизнь, всего полчаса назад мы уже стояли одной ногой в могиле и спаслись самым чудесным образом. Такое крайне редко случается в этих местах.

— О чем вы говорите, сэр?

— Ну конечно, о дожде. А вас он не захватил?

— Да, у нас тоже прошел дождь, мы сами его вызвали.

— Вызвали дождь? Вы?

— Мы так же, как и вы, тоже стояли одной ногой в могиле и встали бы туда обеими, если бы не поняли, что у нас нет иного пути к спасению, как вызвать тучу и гром.

— Э-э-э! Да вы мастер рассказывать байки! Но не думайте, что нам так легко втереть очки. Вы, верно, когда-то побывали в штате Юта, на Большом Соленом озере, и принадлежите к святым Последнего дня. Они большие любители сочинять.

— Да, я и там побывал, но к святым Последнего дня не имею никакого отношения, потому что живу днем сегодняшним. Вы позволите нам присоединиться к вашему отряду?

— Так уж и быть, раз вы знакомы с мистером Маршаллом. Как вы решились вдвоем пуститься в путешествие по Льяно-Эстакадо?

Недоверие, которое я испытывал к Вильямсу, заставило меня изображать себя человеком легкомысленным и неопытным.

— Для такого путешествия и не требуется особой отваги. Дорога размечена вехами, так что пересечь пустыню не так-то уж и сложно.

— Вы только посмотрите, как этот молодой человек в мгновение ока разделался с пустыней! — язвительно хохотнул Вильямс. — А вам никогда не приходилось слышать о стервятниках Льяно-Эстакадо?

— Вы имеете в виду хищных птиц?

— Нет, я имею в виду хищных людей — стейкменов, беспощадных грабителей. Но лучше о них сейчас не говорить, чтобы не накликать беду. Должен вам сказать, я бы не удивился, встретив в пустыне Олд Файерхэнда или Олд Шеттерхэнда. Хитрый старик Сан-Иэр тоже мог бы безбоязненно сунуться сюда, но вы?! Вы что-нибудь слышали об этих людях?

— Не припомню. Их имена мне ничего не говорят. А как долго нам еще придется ехать, пока мы не выберемся из Льяно-Эстакадо?

— Нам осталось два дня пути.

— И мы, конечно, держимся правильного направления?

— Неужели сомневаетесь?

— Мне показалось, что вехи повернули на юго-восток вместо юго-запада.

— Уверяю вас, вам только показалось. Меня трудно провести, я знаю Льяно-Эстакадо как свои пять пальцев.

Мои подозрения возрастали с каждой минутой. Будь он в самом деле столь опытен, как говорил, то уже давно заметил бы, что сбился с пути. Поэтому я решил и дальше прикидываться простаком и под этой личиной порасспросить его.

— Почему ваша компания посылает вас так далеко на юг? Я всегда думал, что на севере мехов больше.

— Очень точно подмечено! — насмешливо произнес Вильямс. — Но нас интересуют не только меха, но и шкуры. Здешние индейцы заготавливают впрок мясо бизонов, и у них можно за бесценок скупить тысячи дубленых шкур.

— Вот как? А я думал, что ради бизоньих шкур не стоит ехать в такую даль. В резервациях поблизости от индейских поселений их можно купить сколько угодно, и обойдутся они ничуть не дороже. К тому же торговцы, как мне говорили, могут не опасаться индейцев. Это правда, что письмо в конверте или любая бумага с печатью служат торговцам верительными грамотами?

— Да. Мы не только не опасаемся дикарей, но даже рассчитываем на их содействие.

— Наверное, у вас есть с собой такие письма?

— Конечно. Стоит мне показать бумагу с печатью, и любой индеец придет мне на помощь.

— Это очень интересно, сэр. Покажите, пожалуйста, и мне эту бумагу.

Вильямс смутился, но тут же попытался скрыть замешательство.

— Вы когда-нибудь слышали о тайне переписки? Я могу показывать эти бумаги только индейцам.

— Я и не собирался читать их. Судя по вашим словам, вам никогда не приходилось держать ответ перед белыми.

— Я держу ответ перед кем бы то ни было только с оружием в руках. Зарубите это себе на носу!

Он заговорил умышленно грубо, с явной целью прекратить неудобный для него разговор. Я изобразил на лице испуг и смущенно умолк. Сан-Иэр хитро улыбнулся и подмигнул своей Тони — каково, мол. Я отошел к ожидающему меня в сторонке Бернарду Маршаллу.

— Боб рассказал мне, куда и с какой целью вы отправились, — обратился я к молодому человеку. — Скажите, полиция напала на след убийцы, лишившего вас средств к существованию?

— Нет, никаких следов не нашли. Но мне кажется, что убийца был не один.

— А где теперь Аллен?

— В Сан-Франциско, по крайней мере, оттуда он прислал нам последние письма.

— Найти его там не составит труда. Вы решили заночевать здесь?

— Наши лошади устали. Продолжать сегодня путь бессмысленно.

— Тогда позволь мне оставить тебя — мне надо позаботиться о лошади.

Я расседлал мустанга, насыпал ему кукурузы и стреножил. Сан-Иэр точно так же поступил со своей старушкой Тони. Мы не перекинулись с ним ни словом: двое охотников, проживших вместе несколько недель, прекрасно обходятся без слов и по глазам узнают мысли друг друга.

Затем я снова вернулся к Маршаллу и беседовал с ним до темноты, но не стал посвящать его в свои планы, промолчал и о своих подозрениях.

— Не пора ли расставить часовых, сэр? — спросил я Вильямса. — День выдался тяжелый, мы устали и хотим спать.

Тот незамедлительно назначил часовых, но, как ни странно, не доверил охранять лагерь ни мне, ни Сэму, ни Бернарду.

Я лег рядом с мустангом, пристроив голову к нему на живот, и сделал так не без умысла — умное животное предупредило бы меня о приближении человека. Торговцы улеглись неподалеку, приспособив седла в качестве подушек, Бернард хотел было устроиться рядом со мной.

— Ложись вместе с остальными, чтобы они не могли разговаривать между собой, — шепнул я ему.

Он удивленно посмотрел на меня, но безропотно подчинился. Сэм понял мою задумку и тоже устроился рядом с остальными, так что беседовать они могли только стоя на часах.

Взошли звезды, но после дождя между небом и землей висела густая пелена тумана, и светили они не столь ярко, как обычно. Сначала на часах стояли два купца-южанина, а потом их сменили Вильямс и самый молодой из скупщиков мехов. Они обходили лагерь каждый со своей стороны и, встречаясь, останавливались на минуту-другую. Вероятно, именно в это время они успевали перекинуться несколькими словами.

Очень осторожно я пополз к ним. К счастью, там рядом стояла лошадь Боба. Вряд ли негру дали хорошего коня, обученного предупреждать хозяина об опасности. И действительно, спокойное животное терпеливо сносило мое присутствие и ни единым звуком, ни единым движением не выдало меня.

Вильямс и второй часовой снова сблизились. После долгой жизни в прерии чувства мои обострились, я мог расслышать шепот на расстоянии нескольких шагов.

— Я его, а ты — негра… — донесся до меня голос Вильямса.

Вслед за этим часовые разошлись, а я остался ждать. Услышанного мною было мало, чтобы разгадать их план. Через несколько минут они снова вернулись, и до моих ушей долетел тихий шепот:

— Конечно, их тоже…

По-видимому, речь шла обо мне и Сэме.

— Не волнуйся, один — щуплый старичок, а второй — простофиля.

Итак, они решили убить нас, хотя я и не знал почему. Когда они снова сошлись, послышалось:

— Всех троих…

Теперь речь шла об участи купцов-южан. Мнимые скупщики мехов собирались напасть на своих спящих спутников, и, хотя нас было семеро против пятерых, они убили бы нас, не получив при этом ни единой царапины.

— Ни минутой раньше, — продолжал шептать Вильямс.

Но когда они приведут свой приговор в исполнение? Прямо сейчас или перед рассветом? В любом случае медлить было нельзя.

Во время следующей своей встречи они уже не разговаривали: каждый из них знал, что ему делать, слова были ни к чему. Настал мой черед вмешаться в события, и как только Вильямс прошествовал мимо меня, я прыгнул ему на спину. Не успел он еще упасть, как я левой рукой сжал ему горло, не давая позвать на помощь, а правой ударил в висок. Он обмяк и без движения застыл на земле.

Взяв его ружье, я пошел навстречу молодому разбойнику, который в темноте не заметил подмены. С ним я расправился тем же нехитрым способом и оставил его лежать на песке. Я знал, что оглушенные мной негодяи еще не скоро придут в себя, и направился к остальным. Только двое из них еще не спали: Сэм, который уже догадался, что должно произойти, и Бернард, который не мог уснуть, встревоженный моим поведением.

Я снял с пояса лассо. Сэм тут же последовал моему примеру.

— Только вон тех троих скупщиков мехов, — шепнул я ему на ухо, опасаясь, как бы он сгоряча не принялся вязать всех без разбору, а затем громко крикнул:

— Эй, люди! Поднимайтесь!

Все вскочили на ноги, но в то же мгновение петли наших лассо затянулись на двух разбойниках, прижав их руки к туловищу так, что они были не в состоянии выхватить оружие. Тем временем Бернард Маршалл набросился на третьего мнимого торговца и держал его, пока Боб не стянул ему руки ремнями. Все произошло настолько быстро, что купцы-южане не успели опомниться, и только когда с разбойниками было покончено, один из них почувствовал необыкновенный прилив отваги и крикнул, хватаясь за ружье:

— Предательство, к оружию!

Сан-Иэр расхохотался в ответ:

— Не хватайся за свою пушку, мой мальчик. Фейерверка сегодня не будет. Праздник отменяется.

Пока я подслушивал часовых, хитрый Сэм предусмотрительно разрядил ружья, а так как не знал, кого именно я подозреваю, на всякий случай вынул заряды из всех.

— Не пугайтесь, джентльмены, с вами ничего плохого не случится, — успокаивающе произнес я. — Эти люди собирались прирезать нас во сне, поэтому мне пришлось побеспокоиться о нашей безопасности.

Мои слова прозвучали для купцов как гром с ясного неба. То, что они в течение нескольких дней путешествовали вместе с грабителями, готовившимися предательски убить их, потрясло южан. Боб тоже перепугался и подбежал ко мне, словно ища у меня защиты.

— Масса Чарли, они хотели убить и Боба?

— Да, и тебя тоже.

— Тогда мы повесим их, правда, масса Чарли? Мы повесим их высоко-высоко на столбе.

Захваченные врасплох разбойники молчали, видимо надеясь, что часовые придут им на помощь.

— Боб, там за лошадьми лежит Вильямс и его товарищ. Принеси их сюда, — приказал я негру.

— Они уже мертвые? — спросил он.

— Не совсем. Я оглушил их.

— Сейчас Боб их принесет. Боб не боится их, если они без сознания.

Через минуту негр, обладавший недюжинной силой, уже тащил на спине одного из грабителей. Пока он ходил за вторым, а Сэм вязал их, я объяснил купцам-южанам, почему я так поступил с их спутниками. Разъяренные тем, что их так легко провели и чуть было не убили, торговцы стали требовать немедленно казнить разбойников.

— Прерия живет по своим законам, — возразил им я. — Если бы они подняли против нас оружие, тогда мы могли бы с чистой совестью пристрелить их на месте. Но поскольку их намерения так и остались намерениями, то мы не имеем права убивать. По крайней мере, сейчас. Сначала надо их судить.

— Ах, судить! — обрадовался негр, предвкушая представление. — А потом Боб повесит тех пятерых разбойников!

— К чему такая спешка, — охладил я его пыл. — Темно, хоть глаз выколи, хворосту для костра нам не набрать — придется ждать рассвета. Нас семь человек, значит, пятеро могут спокойно спать, а двое будут караулить разбойников. Не волнуйтесь, до восхода солнца эти птички не упорхнут.

Хотя торговцы и заупрямились, настаивая на немедленном суде и линчевании, но в конце концов уступили моим доводам. С одним из них я стал на часах, а остальные снова улеглись спать. Через два часа нас сменил Сан-Иэр, готовый караулить негодяев в одиночку. Благо ночь уже близилась к концу, и одной пары опытных глаз было вполне достаточно, чтобы не упустить их.

Схваченные нами разбойники молчали и даже не пытались перекинуться парой слов, чтобы заранее сговориться, что отвечать на суде. Утром, когда мы проснулись, Вильямс и его напарник уже пришли в себя и тоже упрямо молчали. После завтрака мы задали коням корму, а затем приступили к суду.

— Чарли, ты будешь шерифом, — сказал мне Сэм, даже не спрашивая согласия остальных. — Ты их раскусил, ты их схватил, тебе и вести дело.

— Нет уж, Сэм. Дело будешь вести ты, — возразил я.

— Сэм Гаверфилд — шериф? Что это тебе вздумалось смеяться над стариком? Я человек простой, неученый а ты книги пишешь, тебе сам Бог велел быть шерифом.

— Сэм, как-то так получилось, что я еще не стал гражданином Соединенных Штатов, к тому же ты намного дольше меня живешь в прерии. Но если ты наотрез отказываешься, шерифом станет Боб.

— Что? Боб шерифом? — вознегодовал старик. Я уже давно заметил, что большинство белых вестменов, несмотря на всю свою честность, отвагу и готовность прийти на помощь ближнему, отказывали в правах людям с иным цветом кожи. — Тогда согласен — шерифом буду я, и только я!

Он уселся на песок, постарался придать своему лицу серьезное и торжественное выражение, что, честно говоря, получилось у него из рук вон плохо. Своим поведением он словно пытался убедить всех, что любой вынесенный им приговор будет верхом справедливости, несмотря на то, что суд совершается в безлюдной пустыне.

— Джентльмены, прошу вас сесть в круг, — приступил он к своим обязанностям. — Вы будете присяжными заседателями. А ты, Боб, стой рядом с обвиняемыми и охраняй их. Ты наш констебль.

Боб потуже затянул ремень, на котором висела сабля, и встал рядом с пленными.

— Констебль, мы свободные граждане свободной страны, поэтому развяжите обвиняемых. Пусть убийцы предстанут перед судом без веревок на руках, тем более что они скоро нам понадобятся для другого — мы накинем их им на шею, хи-хи-хи.

— Но, мистер Сэм, — растерянно возразил негр, — они ведь могут убежать…

— Делай, что тебе велят, — оборвал его Сан-Иэр. — Убежать им все равно не удастся. Без оружия и лошадей далеко они не уйдут. Наши пули догонят их прежде, чем они сделают десяток шагов.

Разбойников развязали, и они встали на ноги. Даже без предупреждения Сэма они прекрасно понимали, что побег невозможен.

— Тебя зовут Вильямс, — начал Сэм. — Это твое настоящее имя?

— Я не буду отвечать на ваши вопросы, — нагло сказал упрямый грабитель. — Разбойники не мы, а вы. Это вы напали на нас, и судить надо вас.

— Ну что же, мой мальчик, воля твоя, можешь поступать как тебе заблагорассудится, — обманчиво мягко согласился с ним Сэм. И тут же добавил: — Но я тебе напомню, что по законам прерии молчание расценивается, как признание вины. Расскажи мне, о чем вы сговаривались этой ночью, пока стояли на часах? Ну, давай, смелее.

— Мы не сказали друг другу ни единого слова.

— А вот этот человек, которому я доверяю больше, чем себе, — произнес Сэм, указывая на меня, — подкрался к вам и все слышал. Отвертеться вам не удастся, сразу видно, что вы не вестмены, настоящие бывалые охотники никогда нс позволили бы захватить себя врасплох.

— Это мы-то не вестмены? Тысяча чертей! Верните нам наше оружие, и мы вам мигом докажем, кто из нас гринхорн, а кто вестмен. Вы напали на нас ночью, чтобы убить и ограбить, а теперь еще оскорбляете и выставляете на посмешище.

— Не стоит так распаляться, мой мальчик. Сейчас ты узнаешь, кто напал на вас, и перестанешь петушиться. Как ты думаешь, кто мог уложить вас ударом кулака, да так, что вы ничего и не заметили? Ну конечно, только Олд Шеттерхэнд. А теперь внимательно посмотри на меня: только тот, кому индейцы навахо отрезали уши, имеет право называть себя Сан-Иэр. Мы и есть те двое, что могут сунуться в Льяно-Эстакадо. Ты не поверил нам, что мы вызвали вчерашний дождь, а зря. Если бы ты пораскинул мозгами, то сразу догадался бы, кто мы такие. Неужели ты когда-нибудь слышал о дождях в пустыне? Сами по себе, добровольно, они здесь не идут.

К моему удивлению, наши имена не произвели на негодяя ожидаемого впечатления. По-видимому, Вильямс решил, что ему нечего нас опасаться именно потому, что мы были слишком известны.

— Если вы действительно те, за кого себя выдаете, — сказал он, — мы ждем от вас справедливости. Что правда, то правда. Когда-то у меня было другое имя. Но ведь и вас на самом деле зовут не Олд Шеттерхэндом и не Сан-Иэром. Менять имя или нет — это дело вкуса, преступления здесь нет.

— Тебе никто и не ставит в вину то, что ты сменил имя.

— Тогда в чем вы нас обвиняете? Этой ночью мы действительно перекинулись несколькими фразами о том что кое-кого следует убить, но разве мы говорили, что убьем именно вас? Разве мы назвали ваши имена?

Бесхитростный Сэм смутился и не нашелся, что ответить. Он долго смотрел вдаль, жевал губами и наконец не очень уверенно произнес:

— Да, имен вы не назвали, но мы все равно догадались о ваших намерениях.

— Что бы мы ни говорили, мы не подняли на вас оружие. Значит, и судить нас не за что. И если вы честные люди, то вы отпустите нас на все четыре стороны без всякого суда. Мы оказали гостеприимство Сан-Иэру и Олд Шеттерхэнду, а они вместо благодарности напали на нас и решили вздернуть. Если об этом узнают, то все охотники от Великих Озер до Миссисипи, от Мексиканского залива до Калифорнии скажут, что вы не вестмены, а убийцы и грабители.

В глубине души я был вынужден признать, что негодяй избрал правильную линию защиты. Его слова настолько вывели из себя простодушного Сэма, что тот вскочил с места.

— Вот ведь незадача! — воскликнул он. — Не хватало еще, чтобы нас обвиняли в убийстве. Не бывать этому! Смертная казнь отменяется. Вы свободны и можете отправляться хоть к черту на рога! Как вы считаете, господа присяжные заседатели?

— Они не виновны, — согласились с приговором Сэма трое торговцев, которые, по-видимому, сомневались и раньше в вине Вильямса и его сообщников.

— Я тоже не могу обвинить их в чем бы то ни было, — поддержал их Бернард Маршалл. — Мне совершенно все равно, кто они такие и как их зовут, а наше обвинение основывается только на том, что услышал Чарли. Но ведь он мог и ошибиться.

Боб буквально остолбенел, когда наконец до него дошло, что ему не суждено собственноручно накинуть петлю на шею грабителям. Что касается меня, то такой поворот дела меня полностью устраивал, я даже предвидел его, и поэтому настоял на том, чтобы суд состоялся утром, рассчитывая, что за ночь страсти улягутся. По той же причине я уклонился от роли шерифа и предоставил Сэму провалить обвинение. Старый и опытный вестмен был дьявольски ловок и хитер на охоте и в стычках с краснокожими, но неминуемо должен был сплоховать на суде.

В прерии жизнь человека постоянно подвергается смертельной опасности, поэтому зачем же отнимать ее у пятерых разбойников, если они — неважно, по какой причине — еще не совершили преступления. В противном случае пришлось бы убивать всех врагов только потому, что они враги и наверняка замышляют что-то недоброе. Я не жаждал крови Вильямса и его сообщников, тем более не боялся их, однако мне стало чертовски обидно, что Сэм не сумел уличить преступников и так легко согласился освободить их. Следовало все же довести суд до конца, а потом помиловать разбойников.

— Ты согласен с нашим решением? — спросил меня Сан-Иэр.

— Сэм, ты знаешь, в чем заключается главное достоинство твоей Тони? — ответил я вопросом на вопрос.

— В чем же?

— У нее потрясающий ум.

— А у тебя потрясающая память. В самом деле, я как-то говорил тебе об этом. Но я не виноват, не злись на меня. Я вестмен, а не судейский крючкотвор. Наверное, ты лучше провел бы суд и сумел бы прижать их к стенке, да только ты же сам не захотел стать шерифом. А теперь мы дали слово и не можем его нарушить.

— Да, теперь мое мнение уже ничего не изменит, и мы не можем судить их за намерение убить нас. Однако отпустить их восвояси тоже нельзя. Мистер Вильямс, я хочу задать вам несколько вопросов и предупреждаю, что от ваших ответов будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Как нам быстрее добраться до Пекос?

— Держите прямо на запад.

— Как долго нам придется ехать?

— Два дня.

— Я уверен, что вы стейкмены, грабители из тех, кто направляет путников по ложному пути и убивает их. Вчера вы сами предостерегали нас. Я внял вашим словам, а потому не собираюсь вам доверять. Вы останетесь с нами и в течение двух дней будете нашими пленниками. Если мы через два дня не доберемся до Пекос, я своей рукой всажу вам пулю в лоб, и, поверьте, уж я-то не промахнусь. Я предупредил вас. Джентльмены, привяжите этих людей к седлам — ив путь!

— Как хорошо! — радостно оскалился негр. — Если мы не дойдем до реки, Боб вздернет их на дереве.

Через четверть часа наш отряд уже был в пути. Привязанные к лошадям пленные ехали в середине кавалькады, а рядом с ними находился Боб: ему очень хотелось подольше побыть констеблем, а потому он не спускал с разбойников глаз.

Я и Бернард Маршалл ехали во главе отряда. Мой товарищ несколько раз пытался завести разговор о событиях прошлой ночи, но я отвечал ему односложно, и в конце концов он умолк.

— Это правда, что ты вызвал дождь? — спросил Бернард после того, как мы молча преодолели две мили.

— Да.

— Я не могу в это поверить, хотя знаю, что ты никогда не лжешь.

— Я действительно вызвал дождь, чтобы спасти и себя и вас.

Я объяснил ему, что воспользовался очень простым способом. Шаманы многих диких племен, живущих в засушливых районах, прибегают к нему и завоевывают славу чародеев.

— Мы обязаны тебе жизнью. Мы непременно погибли бы от жажды.

— Не от жажды, а от рук убийц. Вы не поверили мне. Присмотрись к чепракам на этих лошадях: под ними скрыты плоские бурдюки с водой. Я бы пристрелил разбойников собственноручно, если бы не питал отвращения к кровопролитию. Как зовут того молодого негодяя, что ночью стоял на часах вместе с Вильямсом?

— Он назвался Меркрофтом.

— Имя наверняка вымышленное. Несмотря на молодость, он показался мне самым опытным из всей шайки. Не могу отделаться от ощущения, что я встречался с ним раньше. Я не позавидую им, если через два дня мы не выйдем к Пекос. Но давай оставим их на время в покое. Лучше расскажи мне, как убили вашего отца. Ты уж меня прости, я понимаю, что тебе тяжело вспоминать об этом, но я спрашиваю не из праздного любопытства.

— Честно говоря, никто ничего толком не знает. Аллена не было дома, он отправился в Сан-Франциско скупать золото, а мы остались вчетвером: отец, Боб, наша экономка и я. Мастера и работники живут отдельно. Однажды отец вышел на свою вечернюю прогулку, а утром мы нашли его в прихожей лежащим в луже крови. Мастерская и магазин были открыты, и все, что стоило хотя бы доллар, исчезло без следа. К несчастью, отец всегда носил при себе ключ, подходивший ко всем нашим замкам.

— Вы никого не подозревали?

— Только один из мастеров знал об этом ключе, однако полиция ничего от него не добилась. Пропали также драгоценности, отданные нам на хранение. После того как мы расплатились за них, денег совсем не осталось. Еле-еле я наскреб полсотни долларов, чтобы добраться до Калифорнии и отыскать брата. Я тревожусь за Аллена: прошел уже месяц, как от него нет вестей.

— Как я понял, ты уже не надеешься поймать убийцу и вернуть себе хотя бы часть украденного?

— Я потерял всякую надежду. Грабители, наверное, покинули пределы страны, и, хотя я поместил объявление о краже драгоценностей в крупнейших газетах Америки и Европы, боюсь, что это ни к чему не приведет. Опытный негодяй найдет способ сбыть их с рук.

— Как бы мне взглянуть на это объявление?

— Нет ничего проще. Я всегда ношу при себе «Морнинг Геральд».

Он достал из нагрудного кармана газету и протянул ее мне. Пока я читал объявление, у меня в голове роились мысли о странностях судьбы и невероятных стечениях обстоятельств, которые люди обычно называют случаем. Возвращая газету, я задумчиво спросил, не глядя на Маршалла:

— А что, если я назову тебе одного из убийц?

— О чем ты, Чарли? Не шути так со мной, — разволновался вдруг Бернард.

— А может быть, и помогу тебе вернуть часть пропавших драгоценностей.

— Опомнись! Что ты говоришь? Когда случилось это несчастье, ты был далеко в прерии. Как ты можешь сделать то, чего не смогли ни полиция, ни родственники, а ведь они были рядом.

— Взгляни на это.

Я протянул ему кошелек, найденный у Фреда Моргана. Бернард схватил его дрожащими от возбуждения руками, развязал непослушными пальцами шнурок и заглянул внутрь.

— Боже милостивый! Наши алмазы! Это они, я узнаю их! Но как?.. Где ты их нашел?

— Возьми себя в руки, Бернард, — прервал я поток его восклицаний. — Не кричи так громко. Не стоит посвящать остальных в наши с тобой дела. Если это действительно ваши камни, оставь их у себя, а, чтобы ты не принял меня за убийцу и грабителя, я расскажу тебе, как они попали ко мне.

— Как ты мог подумать, что я способен обвинить тебя в…

— Тише! Тебя слышно даже в Австралии. Из-за этих алмазов убили твоего отца, и, если ты не хочешь, чтобы однажды ночью прирезали и тебя, научись скрывать свои мысли и чувства.

Несмотря на строгую отповедь, я внутренне радовался счастью моего друга и жалел, что не могу вместе с камнями вернуть сыну отца.

— Рассказывай же, Чарли! — попросил меня Бернард, умерив свой неуместный, но вполне понятный восторг. — Как случилось, что алмазы оказались в твоих руках?

— В моих руках оказался также и убийца. Я был в двух шагах от него, я подслушал его разговор с индейскими вождями, а потом, когда он бросился на меня в паровозе, вот этой ногой столкнул его на землю. Я догадывался, что этот человек негодяй и грабитель. Сэм пытался нагнать его, но эта хитрая бестия сумела убежать. Надеюсь, скоро мне удастся схватить его. Насколько я знаю, убийца направился на тот берег Пекос. Его там ждут сообщники, с которыми он собирается обделывать грязные делишки. Мы нападем на их след, поймаем и будем судить.

— Прошу тебя, Чарли, расскажи мне все по порядку.

Читатель уже знает о событиях, разыгравшихся у Западной железной дороги, поэтому я не стану повторять рассказ о нападении на поезд индейцев оглала, о стампедо, о Фреде Моргане и пожаре в прерии. Под конец я показал Бернарду письмо Патрика Фреду Моргану, он внимательно прочел его и сказал:

— Мы его поймаем, Чарли. Я буду не я, если не вытяну из него, куда он спрятал остальные драгоценности!

— Бернард, я уже устал объяснять тебе, что надо говорить потише. На Западе подобная опрометчивость может стоить жизни, — снова укорил я неосмотрительного юношу.

— Ты в самом деле возвращаешь мне камни без каких-либо условий?

— Ну, конечно, ведь они твои.

— Чарли, ты… я хотел бы тебе предложить… — с этими словами он вытащил из кошелька самый крупный камень и протянул его мне. — Прошу тебя, не откажи, возьми этот алмаз в знак благодарности.

— Ни в коем случае, Бернард! Камни принадлежат не только тебе, но и твоему брату, поэтому ты не имеешь права распоряжаться ими по своему усмотрению.

— Я уверен, что Аллен одобрит мой поступок.

— Может быть, но не забывай, что вы потеряли много больше, и сейчас не стоит делать такие дорогие подарки. Поэтому оставь камень у себя, когда-нибудь подаришь мне на память что-нибудь попроще. А теперь поезжай в том же направлении, а я подожду Сэма.

Я оставил его в одиночестве переживать нежданную радость и остановил мустанга, поджидая Сан-Иэра, ехавшего позади отряда.

— Что вы там делали? — спросил он меня. — Вы с этим мальчишкой размахивали руками, словно собирались взлететь на воздух вместе с лошадьми.

— Ты можешь мне не поверить, Сэм, но я знаю, кто убил отца Бернарда.

— Невероятно! Тебе всегда чертовски везет. Другие годами потеют, чтобы чего-то добиться, а тебя удача словно сама находит. Надеюсь, ты не ошибся? Так кто же это такой?

— Фред Морган.

— Фред Морган? Он? Чарли, ты меня уже не раз посрамил, я знаю, что ты умнее меня, но вот этому поверить не могу. Морган орудует на Западе, среди вестменов, но на Востоке не промышляет…

— Я не собираюсь с тобой спорить, наверно, так оно и есть, как ты говоришь, но камни, которые я отнял у Моргана, принадлежат Маршаллу, и я их ему вернул.

— М-да! Наверное, ты все-таки прав. Бедный мальчишка небось сам не свой от радости. Теперь у нас есть еще одна причина искать встречи с Морганом. Я не успокоюсь, пока не отмечу его смерть на прикладе моего ружья.

— А что ты будешь делать после того, как покончишь с ним?

— Что буду делать? Вот ведь незадача, я еще не думал над этим! Я ведь только ради встречи с ним подался на Юг и готов следовать за ним в Мексику, в Бразилию и даже на Огненную Землю. Но если он попадется мне здесь, то мне потом будет все равно, куда идти. Может быть, переберусь в Калифорнию. Поговаривают, что там сейчас не заскучаешь.

— Бернард направляется на прииски. Мне не хотелось бы отпускать его одного. Вокруг золота всегда вьются люди, которые только и ждут, как бы поживиться за чужой счет. Давай сначала проводим его, а потом махнем дальше, за Фредом Морганом.

— Согласен. Вот тебе моя рука. Но сначала выведи нас из этих песков, пока я тут не изжарился, как бифштекс на сковородке. К тому же меня с души воротит от этого общества, и с каждым часом все больше. Особенно мне не нравится вон тот парень, не знаю почему, но у меня руки так и чешутся придушить его. Никак не могу вспомнить, где я раньше встречал его, но то, что встречал и он занимался грязными делишками, — это точно.

— Я сам не могу избавиться от такого же чувства, — ответил я Сэму, встревоженный тем, что наши подозрения совпадают.

День прошел быстро, а когда наступил вечер, мы остановились на ночлег, задали корм лошадям, сами подкрепились жестким, как подошва, вяленым мясом и легли спать. Пленных связали на ночь и выставили караул, а утром снова двинулись в путь. К полудню однообразная пустыня стала меняться, теперь нам попадались сочные зеленые кактусы, а кое-где из-под песка пробивались пучки желтой травы. Вскоре трава из желтой стала зеленой, а островки все более и более обширными и наконец слились в одно сплошное зеленое море. Пустыня осталась позади, началась прерия.

Мы спешились и пустили лошадей пастись. Изголодавшиеся животные жадно набросились на траву, нам даже пришлось привязывать их к кольям. Уверенные в том, что вскоре найдем воду, мы уже не берегли скудные запасы, оставшиеся у нас после дождя в пустыне.

Радуясь, что испытания кончились, мы более доброжелательно смотрели на наших пленников. Словно угадав наши мысли, Вильямс подошел ко мне.

— Сэр, теперь вы верите, что я говорил вам правду? — спросил он, открыто глядя мне в глаза.

— Верю, — ответил я, удивляясь выдержке негодяя.

— Тогда верните нам оружие и лошадей и отпустите нас. Мы не сделали вам ничего плохого, и теперь, когда ваши подозрения не подтвердились, вы должны освободить нас.

— Может быть, и так. Но я не вправе один решать за всех. Сначала я должен посоветоваться с друзьями.

Я пригласил остальных и, когда они уселись в кружок, произнес заранее обдуманное вступление:

— Джентльмены! Пустыня, к счастью, осталась позади, перед нами местность, в которой без труда можно найти и воду и пищу. Будем ли мы и дальше держаться вместе или разъедемся? Куда вы направляетесь? — спросил я торговцев-южан.

— В Пасо-дель-Норте, — ответили они.

— Ну что же, это значит, что наши пути расходятся, так как мы держим путь в Санта-Фе. Ответьте мне еще на один вопрос: как мы поступим с пленниками?

Не раздумывая и не терзаясь сомнениями, торговцы решили отпустить их на свободу, к тому же не на следующий день, а немедленно. Я предвидел такой исход дела, поэтому не стал возражать.

Как только мы развязали разбойников и вернули им лошадей и оружие, они сразу же стали собираться в путь. На мой вопрос, куда они подадутся, Вильямс, все еще выдававший себя за скупщика шкур и мехов, ответил, что они поедут по берегу Пекос в сторону Рио-Гранде, чтобы поохотиться на бизонов. Через полчаса они ускакали, даже не попрощавшись, что, впрочем, меня совершенно не задело. Я прекрасно понимал, что разоблаченные мною разбойники не могли питать к нам нежных чувств и если и мечтали о новой встрече, то при совершенно иных обстоятельствах.

Вскоре уехали и торговцы. Оставшись одни, мы долго сидели молча, пока Сэм не обратился ко мне:

— Как ты думаешь, Чарли, они действительно отправятся на Рио-Гранде?

— Нет, они будут караулить нас вблизи Санта-Фе.

— Вот-вот, и я так же думаю. Ты был прав, когда обманул их. Мы заночуем здесь или сразу двинемся дальше?

— Я бы подождал здесь. Мы не можем пойти по их следу, так как именно этого они ждут и будут смотреть в оба. Дорога у нас дальняя, а наши лошади устали и отощали. Пусть вволю попасутся и отдохнут до завтра.

— А если они вернутся ночью и нападут на нас? — спросил Бернард Маршалл.

— Ну что же, тогда мы поговорим с ними на их же языке, как они того и заслуживают. Врасплох нас застать им не удастся: мой мустанг выносливее других лошадей, поэтому я сейчас поеду в разведку.

Следы разбойников вели на юго-запад, в глубь прерии, тогда как торговцы повернули южнее. Мой мустанг шел быстрой рысью, и через полчаса я уже различил впереди темную точку. Я знал, что у мнимых скупщиков мехов нет подзорной трубы, поэтому не опасался, что они заметят меня, и продолжал следовать за ними.

К моему удивлению, один из всадников внезапно покинул отряд и поскакал прямо на запад, где виднелись обширные пространства, поросшие густым кустарником. Что делать? По чьему следу идти? Чутье подсказывало мне, что одинокий всадник опаснее: те четверо удалялись от нас, в то время как этот явно что-то задумал. И я поехал за ним.

Не прошло и трех четвертей часа, как одинокий всадник скрылся в густом кустарнике. Я пришпорил мустанга и поскакал туда же, огибая заросли с таким расчетом, чтобы не попасться бандиту на глаза, если ему вдруг вздумается повернуть назад и проверить, не идет ли кто по его следу.

Углубившись в кустарник, я какое-то время ехал верхом, но в конце концов мне пришлось спешиться и буквально продираться сквозь сплетение веток. Вскоре я выбрался на небольшую поляну с прохладным чистым родником. Привязав мустанга так, чтобы он мог пастись и пить воду, утолил жажду и сам.

Продолжив поиски, я вскоре наткнулся на следы, а вернее, на множество следов. Между колючих кустов вилась наезженная тропинка, по которой совсем недавно проскакали несколько всадников. Выходить на тропу было опасно: где-нибудь рядом мог сидеть часовой, поэтому, чтобы не подставляться под пулю, я медленно, от куста к кусту, пополз дальше.

Пробираясь вдоль тропинки, я вдруг услышал громкое фырканье, но не обеспокоился, а даже обрадовался. Индейские лошади, обученные предупреждать хозяина о приближении чужака, фыркают тихо, значит, рядом были белые. Я пополз было на звук, но сразу же застыл, словно окаменев: прямо передо мной из куста торчали две ноги в высоких кавалерийских сапогах. Это был часовой, наблюдавший за тропинкой.

Подкрадываться ползком — дело нелегкое, но ползти назад, не спуская при этом глаз с насторожившегося часового, да так, чтобы не хрустнула ни одна ветка, трудно вдвойне. Я пятился целых пять минут, пока не скрылся за ближайшим кустом.

Обойдя часового стороной, я снова направился вдоль тропинки, уверенный, что она выведет меня к лагерю. Так оно и случилось. Передо мной поднималась сплошная стена густого кустарника, увитого хмелем, из-за которого до меня доносились голоса и лошадиное фырканье. По-видимому, там была большая поляна, где разбойники чувствовали себя в безопасности. Однако сколько я ни ползал вокруг, так и не сумел найти даже узкой щели, чтобы хоть одним глазом посмотреть, что там делается.

Продираться напролом больше было нельзя, и я вспомнил старый способ, которому учил меня Сэм Хокенс: вытащив острый, как бритва, нож, я аккуратно срезал ветку и медленно, очень медленно, убрал ее; точно так же я срезал вторую, третью, четвертую, и теперь внизу, у самой земли, образовалась щель, сквозь которую я мог не только видеть происходящее, но и просунуть в случае необходимости руку.

На поляне шириной футов в шестьдесят стояло два десятка лошадей, чуть поодаль высилась груда каких-то вещей, укрытая бизоньими шкурами; на расстоянии вытянутой руки от меня сидел на земле мужчина — его могучую мускулистую спину обтягивала шитая золотом мексиканская куртка. Перед ним в окружении бородатых мрачных мужчин стоял Вильямс.

Я оказался прав, поехав за одиноким всадником!

— Наверное, один из них, — объяснял Вильямс тоном мальчишки, оправдывающегося перед учителем, — подслушал нас. Он так ударил меня по голове, что я потерял сознание. До сих пор не прошло.

— Вас подслушали? — грозно переспросил человек в мексиканском костюме. — Ты осел, Вильямс. Только последний идиот позволит подслушать себя посреди Льяно-Эстакадо, где и укрыться-то негде.

— Не спеши браниться, капитан, — защищался Вильямс. — Когда ты узнаешь, кто нас подслушал, заговоришь по-другому

— С тобой по-другому? Да я готов разорвать тебя на части. Мало того, что ты позволил себя подслушать, ты еще и подставил голову под кулак. Видели вы когда-нибудь, чтобы такого верзилу уложили одним ударом? Что-то ты не то поешь, Вильямс. Небось струсил, а теперь плетешь небылицы, чтобы оправдаться.

Лицо Вильямса налилось кровью, на лбу надулись вены.

— Ты знаешь, капитан, что я не трус. Тот, кто уложил меня, справился бы и с тобой.

Капитан громко рассмеялся в ответ.

— Рассказывай дальше!

— Даже Патрик свалился и не пискнул!

Значит, молодой негодяй, назвавшийся Меркрофтом, был на самом деле Патриком. Вот теперь я знал, кто он такой!

— Патрик? Да у него бизоний череп, у Патрика! Как же это случилось?

Вильямс подробно рассказал все, что с ним приключилось, начиная от встречи с нами и кончая сегодняшним днем, когда мы их освободили.

— Каналья, я пристрелю тебя как собаку! Я дал тебе четырех моих лучших людей, а ты не смог справиться с какими-то бродягами! Недотепа! К нему приходят два гринхорна, какие-то Сэм и Чарли, и вяжут его как мальчишку!

— Тысяча чертей, капитан! Ты хоть знаешь, кто такие Чарли и Сэм? Да появись они сейчас перед нами с оружием в руках, я думаю, что немногие из нас решились бы защищаться. Это были Олд Шеттерхэнд и старик Сан-Иэр.

Капитан вскочил на ноги и закричал:

— Ты хочешь выкрутиться и потому лжешь. Но тебе все равно придется ответить перед нами.

— Ты можешь разрезать меня на куски, капитан, но я говорю правду.

— Если это действительно так, — задумчиво произнес умеривший свой пыл капитан, — то оба они должны исчезнуть с лица земли. Эта парочка не успокоится, пока не доберется до нашего горла.

— Время у нас есть, они сказали, что едут в Санта-Фе, поэтому пока нам ничего не грозит.

— Помолчи, Вильямс. Ты в сотню раз глупее их, и то не сказал бы им, куда едешь на самом деле. Я очень хорошо знаю охотников прерии и их обычаи. Если им понадобится найти наши следы, они найдут их, даже если мы полетим по воздуху Может быть, сейчас кто-нибудь из них сидит рядышком в кустах и подслушивает нас.

Справедливости ради не могу не признаться, что холодок побежал у меня по спине. К счастью, никто не принял слова капитана всерьез и не бросился прочесывать заросли. Тем временем капитан продолжал:

— Я целый год провел в обществе старика Флоримона по прозвищу Ищейка, которого индейцы называют Ас-Ко-Лах, то есть Медвежье Сердце, от него я узнал, к каким изощренным уловкам прибегают охотники. Смею вас уверить, джентльмены, они вовсе не собираются в Санта-Фе и уж, во всяком случае, до завтрашнего утра не покинут свой лагерь. Они прекрасно знают, что ваши следы будут видны и завтра, а их лошадям не мешает отдохнуть перед дальней дорогой. На рассвете они пойдут по нашему следу, и, хотя в конце концов мы их убьем, успеют укокошить человек десять из нас. Говорят, у Олд Шеттерхэнда есть ружье, из которого можно палить неделю, не заряжая его. Сам сатана смастерил это ружье и подарил ему в обмен на душу. Нам надо напасть на них еще сегодня вечером, как только стемнеет и они лягут спать. Слава Богу, их всего четверо, и больше одного часового им не выставить. Готовьтесь, к полуночи мы должны быть там. Добираться будем пешком.

Главарь разбойничьей шайки знал нас не так хорошо, как ему это казалось, не то он отдал бы совсем другой приказ. Как в прерии, так и в городах, люди склонны к преувеличениям и охотно верят во всякие небылицы. Стоит кому-нибудь из вестменов не потерять присутствия духа и храбро повести себя перед лицом врага, как молва о нем разносится от лагеря к лагерю, от костра к костру, его подвиги обрастают все новыми и новыми неправдоподобными подробностями, его уже называют непобедимым, заговоренным или продавшим душу дьяволу, и в конце концов одно лишь его имя обращает врага в бегство. Именно таким образом мне досталось от сатаны ружье, стреляющее целую неделю, тогда как на самом деле у меня был самый обычный двадцатипятизарядный штуцер работы мастера Генри…

— Где Патрик и остальные? — спросил у Вильямса капитан.

— Он поехал к Хэд-Пику. У него там назначена встреча с отцом, по-моему, он говорил тебе об этом. А по дороге он ощиплет тех троих торговцев — у них хорошее оружие и куча звонкой монеты.

— А добыча? Куда он денет добычу?

— Пришлет сюда с двоими парнями, а третий поедет с ним.

— Оружие, оружие! Плевал я на хлопушки торговцев! Добраться бы до ружья Сан-Иэра — слыхал, оно бьет аж на тысячу двести шагов!

Внезапно вблизи раздался лай дикой собаки, и я насторожился: несомненно, это был условный знак, и выбрали его люди, не знающие, что в этих местах дикие собаки не водятся.

— Антонио вернулся, — заметил капитан. — Притащил колья, которые мы потом употребим на Льяно-Эстакадо. Скажите, пусть несет их сюда, не оставляет снаружи. Пока Олд Шеттерхэнд и Сан-Иэр околачиваются поблизости, действовать надо как можно осторожнее — береженого Бог бережет.

Его слова окончательно убедили меня в том, что на нашем пути встала шайка стейкменов, стервятников пустыни, беспощадных и набивших руку в своем кровавом ремесле, а под бизоньими шкурами лежала груда добра, отнятого у жертв вместе с жизнью.

В то же мгновение на другом конце поляны, напротив меня, заросли раздвинулись. Я понял, что это были срубленные у основания и связанные веревками кусты, образующие как бы занавес, отделявший тропинку от поляны. В эти искусно сделанные, незаметные постороннему глазу ворота въехали трое всадников. За их лошадьми тащились по земле связки длинных кольев.

Прибывших встретили радостными возгласами, и теперь я мог спокойно удалиться, не привлекая к себе внимания. Однако меня одолевало мальчишеское желание сбить стейкменов с толку и еще раз доказать им, что на всякого мудреца довольно простоты. Еще раньше, во время разговора, сидящий на земле капитан расстегнул пояс, на котором висели нож и две кобуры с украшенными серебром пистолетами. Просунув руку в проделанную мной узкую щель, я потихоньку вытащил один из них, сунул его в карман и, уничтожая следы моего пребывания, пополз назад, унося с собой срезанные ветки. Я передвигался индейским способом — опираясь на пальцы рук и ног, — что требует большой силы и частых упражнений, но зато позволяет не приминать траву. Только удалившись от поляны на двести шагов, я выпрямился и побежал к лошади.

Уже в сумерках я вернулся к моим товарищам. По выражению их лиц я понял, что они беспокоились и ждали моего возвращения с нетерпением.

— Масса Чарли снова здесь! — воскликнул Боб голосом, в котором звучала радость. Чувствовалось, что он за эти дни привязался ко мне. — Боб очень боялся, что масса Чарли не возвратится.

Сэм и Бернард не спешили выражать свои чувства, хотя в их глазах читалось нетерпение. Когда мы сели, Сэм спросил:

— И что же ты узнал?

— Торговцев убьют.

— И только-то? Для этого не обязательно было полдня разгуливать по прерии, я это знал заранее.

— Раз уж ты такой провидец, отгадай, кто такой Меркрофт.

— К чему ломать голову? Как бы его ни звали, он отпетый негодяй.

— У него совсем другое имя…

— Не принимай меня за дурака, Чарли. Конечно, я ему не поверил, — язвительно перебил меня Сэм.

— Он Патрик Морган!

— Что? Патрик Морган? — От волнения Сэм вскочил на ноги и в гневе простер руки к небу. — Сэм Гаверфилд, ты старый осел! Ты был шерифом на суде и сам выпустил убийцу твоего счастья на свободу! Чарли, ты знаешь наверняка, что это был он?

— Вернее не может быть. Теперь я понимаю, почему его лицо показалось мне знакомым. Он вылитый отец.

— Все сходится! Куда он теперь подался? Он не должен уйти от нас!

— Сначала он подкараулит тех троих торговцев, расправится с ними и отправит добычу в лагерь, сам же в сопровождении еще одного негодяя поедет на Хэд-Пик, чтобы встретиться там с отцом.

— Немедленно едем за ним. Бернард, Боб, седлайте коней!

— Погоди, Сэм, — остановил я вестмена. — Уже стемнело, и мы не сможем найти его следов. К тому же нам пора готовиться к приему почетных гостей.

— Почетных гостей? Кто же это собрался нас навестить?

— Патрик Морган состоит в шайке грабителей, у них тут вблизи лагерь. Их главарь, щеголь в расшитом мексиканском костюме, прошел неплохую выучку у старика Флоримона. Я подслушал их, когда Вильямс примчался в лагерь и рассказывал, кто и как сорвал их замыслы. Теперь они в отместку хотят напасть на нас в полночь.

— Так они думают, что мы заночуем здесь?

— Они думают совершенно правильно.

— Ладно уж, я готов остаться здесь, чтобы встретить их от души. Сколько их там?

— Я видел двадцать одного человека.

— Многовато на четверых. Но давайте разложим костер и свернем наши куртки и одеяла так, чтобы негодяи приняли их за нас. А сами устроимся поодаль и подождем, когда вся шайка окажется между нами и огнем. По такой мишени трудно промахнуться.

— Замечательно придумано, — одобрил его предложение Бернард. — Как мне кажется, это единственное, что мы можем сделать в нашем положении.

— Я рад, что вы согласны. За дело! Давайте, пока еще не совсем стемнело, наберем хворосту для костра, — призвал Сэм, вставая с места.

— Не торопись, — вмешался я. — Ты действительно думаешь, что мы таким образом сможем справиться с бандитами? Ведь не так-то просто перестрелять при свете костра два десятка человек, да еще отчаянных головорезов.

— А почему бы и нет? Уверен, они бросятся бежать после первых же выстрелов!

— Они называют своего главаря капитаном. Такие прозвища дуракам не дают. А что, если он настолько хитер, что разгадает наш обман и не полезет в западню? Тогда плохи будут наши дела. И как бы мы ни отстреливались, живыми уйти нам не удастся…

— Настоящий вестмен всегда должен быть готов к смерти, — высокопарно заявил Сэм.

— Но тогда ты не сможешь отомстить Морганам.

— Какой благовидный предлог, чтобы пуститься наутек и не связываться с грабителями! Вот ведь незадача: я не уберусь отсюда, пока не докажу им, что Сан-Иэр их и в грош не ставит.

— На этот раз ты меня не понял, Сэм. Я придумал кое-что получше.

— Что?

— Надо напасть на их лагерь. Пока они будут искать нас здесь, мы угоним их лошадей и увезем запасы продовольствия.

— Прекрасно. Только вот ведь незадача: ты собрался угонять лошадей, на которых они поедут нас убивать!

— Мне известно точно, что они придут сюда пешком. А поскольку добраться сюда пешком не так-то просто, они покинут свой лагерь часа за два до полуночи. Примерно столько времени займет их ночная прогулка.

— Ты не ошибся, Чарли?

— Не волнуйся, Сэм. Поджидая их здесь, мы подвергаемся большей опасности. Кроме того, лишив разбойников продовольствия и лошадей, мы не дадим им возможности хозяйничать в пустыне. Причем сделаем это без единого выстрела.

— Но они оставят часового!

— Я знаю, где он прячется.

— Они пустятся за нами в погоню.

— Пешком? Вот если мы останемся здесь и ввяжемся в перестрелку, тогда нам действительно придется уносить ноги.

— Ну что же, ты меня убедил. Когда выезжаем?

— Через четверть часа стемнеет совсем…

— Масса Чарли замечательно придумал, — обрадовался негр. — Боб поедет вместе со всеми и отберет у разбойников все вещи. Это лучше, чем оставаться здесь, Боб не хочет, чтобы его пристрелили.

Тем временем темнота сгущалась, и вскоре ночь опустилась на прерию. Мы покинули лагерь, и я повел наш маленький отряд к разбойничьему логову. Привязав лошадей у края густых зарослей, мы пешком отправились к уже знакомой мне поляне. Мы с Сэмом следовали впереди, осторожно и внимательно осматриваясь, за нами, изо всех сил стараясь не шуметь, ползли Бернард Маршалл и Боб.

Вблизи поляны я приказал моим товарищам залечь в кустах, а сам нашел то место, где лежал днем и подслушивал разговор Вильямса с капитаном. На поляне полыхал костер. Я прильнул к вырезанной мною щели и увидел, что грабители готовятся в дорогу.

— Найди мы хоть что-нибудь, похожее на след, я бы предположил, что один из них подслушал нас, — говорил капитан. — Но следов нет. Куда же тогда, черт побери, подевался мой пистолет? Неужели я потерял его утром по дороге и не заметил пропажи, когда снимал пояс? Хоблин, ты в самом деле видел всех четверых?

— Как сейчас вижу вас, капитан. Трое белых и негр, а рядом паслись лошади. Одна из них похожа больше на безрогую козу.

— Это старая кляча Сан-Иэра. Она не менее известна, чем ее хозяин. Они не заметили тебя?

— Нет. Мы с Вильямсом подъехали к ним на безопасное расстояние, а потом я ползком подобрался к ним и все высмотрел. Вот только место там ровное, как блюдце, поэтому подкрасться поближе и подслушать их я никак не мог. Думаю, капитан, и вам бы это не удалось.

Ученик Флоримона не ударил в грязь лицом, не забыл науку старого вестмена и выслал разведку к нашему лагерю. К счастью, лишь тогда, когда я уже вернулся.

— Ладно уж, все будет хорошо, нечего тревожиться по пустякам. Вильямс устал, поэтому останется здесь, а ты, Хоблин, станешь на часах у тропинки. Пора!

В тусклых отблесках костра я увидел, как поднялся занавес, открывая проход, и девятнадцать вооруженных до зубов разбойников вышли на охоту за нами. Они еще не прошли по тропинке, когда я уже лежал рядом с Сэмом.

— Как дела, Чарли? Они уходят?

— Да. Остались только часовой у тропинки и Вильямс. Нам лучше немного выждать — вдруг они вернутся. Бернард, Боб, оставайтесь здесь, а мы пойдем осмотримся.

Мы с Сэмом залегли в кустах у тропинки, терпеливо выжидая. Прошло минут десять — разбойники не возвращались. Не подозревая об опасности, по тропинке медленно брел часовой. Когда он поравнялся с нами, Сэм вскочил и схватил его за горло, а я стащил с бедолаги куртку, оторвал рукав и затолкал его разбойнику в рот. Через минуту, связанный по рукам и ногам, он лежал в колючих кустах.

— Вперед! — скомандовал я.

Не таясь, мы пошли по тропинке, раздвинули занавес из срезанных веток и вышли на поляну. Вильямс, спиной к нам, сидел у костра и держал над пламенем кусок мяса. Поглощенный этим занятием, он не услышал, как мы подошли к нему.

— Держите мясо повыше, мистер Вильямс, не то оно пригорит, — произнес я.

От неожиданности разбойник уронил мясо в огонь, повернулся на звук голоса и, узнав меня, замер на месте.

— Какая жалость, сэр! Теперь вы останетесь без ужина. Поверьте, я не хотел причинить вред такому честному торговцу, как вы.

— Олд… Шеттерхэнд… — с трудом выдавил он. — Что вам здесь понадобилось?

— Что мне понадобилось, Вильямс? Да вот хотел вернуть капитану пистолет, который одолжил у него, дока вы рассказывали о встрече с нами.

Вильямс медленно подобрался, словно готовясь к прыжку и проверяя, сможет ли дотянуться до ружья, лежащего поодаль.

— Не вздумайте сопротивляться, Вильямс, не то поплатитесь жизнью. Оглянитесь, и вы увидите, что я здесь не один.

Стейкмен повернул голову и застыл: прямо на него глядел ствол ружья Сан-Иэра.

— Гром и молния! Я погиб! — воскликнул он.

— Я пощажу вас, если вы будете послушны и сделаете все, что я скажу. Бернард, Боб, подите сюда! — громко позвал я.

Через минуту в воротах стояли негр и молодой ювелир.

— Боб, принеси лассо и свяжи этого человека. Ты с ним знаком и знаешь, что, чем меньше у него свободы, тем лучше.

— Тысяча чертей! Живым вы меня не возьмете! — вскричал Вильямс, выхватил нож и вонзил его себе в грудь.

У негодяя хватило мужества покончить с собой. Удар был точен: первое мгновение он еще сидел, прижимая Руки к груди, а затем свалился на землю, вздрогнул всем телом и вытянулся.

— Боже, прости ему грехи, — сказал я.

— На его совести не одна жизнь, — угрюмо произнес Сан-Иэр, глядя на мертвеца. — Впервые он поступил по справедливости и прихлопнул кого следует. Собаке — собачья смерть.

— Он сам себя осудил и сам привел приговор в исполнение. Слава Богу, нам теперь не придется этим заниматься, — ответил я, не испытывая угрызений совести, хотя именно я стал причиной смерти Вильямса.

Мы послали Боба за часовым, оставленным в кустах у тропинки, и вскоре Хоблин лежал у наших ног. Я вынул кляп из его рта, он глубоко вздохнул, сел и испуганно уставился на безжизненное тело Вильямса.

— То же самое будет и с тобой, если ты не выложишь нам все, что знаешь.

— Я все скажу! — в страхе обещал пленник.

— Где вы спрятали золото?

— Оно зарыто за мешками с мукой.

Мы сняли бизоньи шкуры, с удивлением рассматривая гору награбленных вещей. Там было все, что когда-либо провозили через Льяно-Эстакадо: оружие всех систем и калибров, порох, свинец, патроны, волосяные веревки для лассо, седла, одеяла, вороха одежды, целые штуки сукна и ситца, стеклянные бусы и бисер, которые так нравятся индеанкам, скобяные изделия, мясные консервы и множество всего другого. Этого хватило бы, чтобы обеспечить товаром дюжину лавочек на целый год.

Боб легко расшвырял тяжелые мешки, словно это были кисеты с табаком. Бернард нашел мотыгу и лопату и принялся копать. Вскоре мы наткнулись на кожаные мешки с золотым песком и самородками.

Я внутренне содрогнулся, представив, сколько несчастных искателей смертоносного металла погибло в пустыне от рук грабителей, чтобы здесь собралось такое богатство. Возвращающиеся домой старатели несут с собой совсем немного золота, предпочитая менять его прямо на приисках на депозитные квитанции и ценные бумаги.

— Где деньги и бумаги, отнятые у ваших жертв? — спросил я Хоблина, понимая, что именно они представляют собой главную ценность.

— Они спрятаны далеко отсюда. Капитан не хотел хранить их здесь, потому что среди нас были люди, которым он не доверял.

— Кто знает, где спрятаны бумаги?

— Только он и лейтенант.

— Лейтенант?

— Да, мы так называем Патрика Моргана.

Теперь мне стало ясно, что означала в письме Патрика отцу фраза «есть возможность сорвать банк». Неужели он решил предать своего сообщника и сбежать с деньгами и бумагами?

— Как далеко отсюда находится тайник?

— Мне это неизвестно. Как кажется, капитан не доверяет даже лейтенанту. Сегодня лейтенант с одним товарищем уехал на Хэд-Пик, а я должен был завтра пойти по их следу и не спускать с них глаз.

— Вот как! Но тогда капитан описал тебе, где ожидать лейтенанта и его сообщника.

Пленник умолк.

— Говори правду! Ты заслужил смерть, но мы отпустим тебя, если ты ничего не скроешь.

— Вы правильно догадались, сэр. Мне действительно приказали убить лейтенанта, если он сунется к тайнику. Он находится в небольшой долине, я бывал в ней раньше, но вам по описанию не найти ее.

— Так что тебе приказал капитан?

— Он велел мне спрятаться и пустить лейтенанту пулю в лоб, если тот появится в долине.

— Я обещал дать тебе свободу и сдержу слово, но только после того, как ты проводишь нас в долину.

— Я сделаю все, что вы хотите.

— И запомни: твоя жизнь висит на волоске. Если ты попытаешься надуть нас — пощады уже не будет.

— Пора уходить, — вмешался Сэм. — Теперь мы знаем все, что нам нужно.

— Возьмем с собой золото и то, что нам понадобится в пути: оружие, порох, пули, табак и продовольствие, — распорядился я. — Захватим также кое-что для подарков индейцам, если мы с ними повстречаемся: одеяла, бусы, ножи. Отбирайте товар, а я тем временем посмотрю лошадей.

Мне с первого взгляда понравились четыре приземистых лошадки мичиганской породы, словно сотворенной для переноски тяжелых грузов. Кроме них, я отобрал трех мустангов, чтобы заменить усталых и измученных кляч Бернарда и Боба; третий предназначался для связанного Хоблина.

Тут же нашлись и вьючные сумы. Упаковав все, что мы собирались взять с собой, мы нагрузили лошадей и Уже были готовы тронуться в путь.

— Что будем делать с остальными лошадьми? — спросил Сэм.

— Боб снимет с них путы и отпустит в прерию. Конечно, разбойники потом могут поймать нескольких из них, но не убивать же ни в чем не повинных животных! Вы поезжайте, а я останусь и подожгу эту кучу.

— А почему не сделать это сейчас же? — спросил меня Бернард.

— Огонь виден издали, и стейкмены тут же поспешат назад, поэтому лучше будет, если вы отъедете подальше. Я догоню вас.

— Ты прав, Чарли. Вперед, мальчики! — воскликнул Сэм, вспрыгивая на свою Тони и трогаясь в путь. За ним потянулись вьючные лошади, а сзади ехали Бернард и Боб, ведя между собой коня, на котором сидел связанный Хоблин. Выждав, пока не стихнет цокот копыт, я принялся рассыпать порох по ворохам награбленного добра. Распустил одеяло на длинные полосы, пропитал их оружейным маслом, и фитиль метров в двадцать протянулся от моих ног к пороху. Когда огонь побежал к фитилю, я взял мустанга под уздцы и пошел по тропинке. Дойдя до последних кустов, я прыгнул в седло, и в то же мгновение сзади загрохотало: это рвались завернутые в одеяла патроны. За моей спиной полыхали заросли, огонь безжалостно пожирал добро, награбленное стейкменами у несчастных путешественников.

Глава III. СРЕДИ КОМАНЧЕЙ

На территории Техаса, Нью-Мексико и Аризоны, там, где притоки Рио-Гранде стекают с хребтов и отрогов гор Сьерра-де-лос-Органос, Гуадалупе и Рианка, раскинулась огромная дикая страна. Беспорядочные нагромождения скал, глубокие ущелья с отвесными стенами, покрытые девственными лесами долины сохраняют столь первозданный вид, словно с того дня, когда Господь сотворил землю, были напрочь отрезаны от внешнего мира.

Ветер подхватывает цветочную пыльцу и семена и перебрасывает их через горные хребты и пики, благодаря чему в долинах и на лугах буйствует растительность. Черные и бурые медведи блуждают там, нагуливая жир перед холодной зимой, которую проводят в укромных берлогах. Стада бизонов в несколько сот голов с топотом протискиваются сквозь узкие проходы и кочуют в поисках новых пастбищ. Здесь же время от времени появляются белые и меднокожие действующие лица, по дикости не уступающие окрестностям, и когда они исчезают — никто не знает, что с ними произошло, так как каменные исполины молчат, молчит и первозданный лес, а человек до сих пор не понимает языка зверей.

Кто отважится ступить сюда? Иногда забредает отчаянный охотник, полагающийся только на себя самого и на свое ружье, иногда здесь находит убежище беглец, скрывающийся от людского возмездия за свои преступления, крадется индеец, вышедший на тропу войны против всего мира, потому что весь мир — и белых, и краснокожих — объявил его вне закона. Здесь из-за кустов может внезапно показаться меховая шапка траппера, широкополое сомбреро мексиканца или похожая на шлем, завязанная узлом на макушке черная грива индейца.

Что здесь понадобилось каждому из них, что привело в эти недоступные места? Ответ всегда один — вражда с людьми и борьба за существование. Однако выжить здесь так трудно, что иногда кажется: жизнь не стоит тех усилий, которые приходится тратить, чтобы ее сохранить.

Внизу по равнине проходит граница между владениями апачей и команчей, там вершатся героические дела, о которых история умалчивает. Иногда после кровопролитного сражения не один побежденный — целые их отряды вынуждены искать спасения в этих недоступных горах, где ждет их новое сражение не на жизнь, а на смерть — на этот раз с силами природы, победить которые значительно труднее, чем противников из плоти и крови.

Река Пекос зарождается в горах Сан-Хуан и вначале течет к юго-востоку, а затем, пробившись через Сьерра-Бланка, сворачивает прямо на юг. Миновав горы, река описывает огромную дугу в западном направлении; справа и слева от нее высятся горные отроги, но вдоль берегов тянется где широкая, а где поуже полоса прерии, приметная издали по высокой траве. Зеленые леса словно стекают со склонов в пойму реки.

Трудно найти более опасное место. Горы стоят такой сплошной стеной, что щель или каньон здесь редкость, и поэтому тот, кто не хочет встретиться с врагом, никак не может обойти его стороной. Конечно, можно бросить лошадь и, рискуя сломать себе шею, найти убежище в отвесных скалах, но человека без лошади ждет в этих краях верная гибель…

Итак, мы ехали по долине Пекос. Я бывал там и раньше, но тогда я путешествовал в компании многочисленных и опытных воинов племени апачей. Теперь же нас было всего четверо, к тому же нам приходилось не спускать глаз с пленника, которому, хотя он и слушался беспрекословно, доверять все равно было нельзя. Я хорошо знаю людей, опустившихся до грабежа и разбоя, и оттого не тороплюсь принимать за чистую монету их притворное раскаяние.

Была середина августа, солнце скрывалось за высокими горами сразу после полудня, и мы постоянно мерзли. Холод изнурял нас, тело коченело, мы зябко кутались в одеяла. В течение дня Хоблин ехал между нами, а на ночь мы его связывали. Стейкмен собственной жизнью ручался за достоверность своих слов. Однажды, когда время близилось к полудню, Бернард Маршалл спросил меня:

— Далеко ли еще до Скеттл-Пик и Хэд-Пик?

— Мы могли бы уже завтра быть там. Но Хоблин утверждает, что долина с тайником находится правее.

— А не лучше ли сначала поехать в горы и отыскать там Фреда Моргана?

— Отыскать его в горах не так-то просто. К тому же негодяй опытен и может заметить нас. Патрик опережает нас всего на несколько часов, и мы скорее нагоним его, чем отца.

— Стойте! — воскликнул вдруг ехавший во главе отряда Сэм. — Видите вот эту лежащую на земле ветку? Похоже, кто-то проехал здесь, и совсем недавно.

Мы подъехали поближе и спешились. Сэм поднял ветку, повертел ее в руках и протянул мне.

— Погляди на нее, Чарли.

— Готов поклясться, что ее сломали не более часа назад.

— Можешь не клясться, Чарли, я тебе верю, потому что и сам так думаю.

Я внимательно осмотрел землю.

— Здесь прошли двое белых. Смотри.

В кармане у меня лежали две палочки, вырезанные по длине следа тех, кого мы преследовали. Я достал их и приложил к отпечаткам, видневшимся в траве.

— Это они, мерка подходит к следам. Дальше ехать нельзя, Сэм.

— Ты прав. Патрик не должен заметить, что кто-то идет за ним по пятам. Но если уж негодяи сошли здесь с лошадей — сделали они это не без умысла. Видишь: вон там стояли их лошади и копытами разрыли песок. А человеческие следы ведут дальше в лес. Пойдем посмотрим, почему Патрика потянуло на лесные прогулки.

Мы приказали остальным ждать нас на опушке, а сами пошли по следу. Пройдя несколько шагов, вдруг остановились: кочки мха под вековой сосной были срезаны рукой человека. Мы подняли их.

— Кирка! — удивился Сэм.

Подо мхом виднелся четкий отпечаток инструмента.

— Действительно! — недоуменно согласился с ним я. — Здесь лежала кирка.

— Они унесли ее с собой. Но откуда она здесь взялась? — продолжал удивляться Сэм.

— По-моему, все очень просто. Капитан и лейтенант, после того как зарыли свое сокровище в долине, спрятали кирку здесь, чтобы она не мешала им в дороге. Наверняка где-то здесь на деревьях есть отметки, по которым легко найти этот тайник. А кирка обязательно понадобится негодяям, когда они вернутся за деньгами.

Я уложил на место кочки мха и осмотрел деревья — действительно на стволах сосен виднелись зарубки.

— Что ты скажешь, Чарли? — спросил меня Сан-Иэр.

— Думаю, что Хоблин не лжет: Патрик собрался в долину.

— Мы должны опередить его. Только вот ведь незадача: нам неизвестно, сразу он туда пойдет или будет дожидаться отца.

— Сейчас мы все выясним.

Когда мы вернулись к нашим спутникам, я спросил Хоблина:

— Как далеко отсюда до поворота на долину?

— Я был здесь давно и точно не помню, но, по моим расчетам, не больше двух часов.

— Тогда в путь! Мы пойдем по его следу и все поймем. Если Патрик сразу свернет в долину — значит, он спешит добраться до сокровищ; а если же поедет прямо — стало быть, решил сначала встретиться с отцом. Мы, что называется, сели им на пятки.

— Ты все верно говоришь, Чарли, но мы слишком близко от Патрика. Пусть отъедет подальше, не то он может заметить нас. А мы пока спрячем лошадей в зарослях и чем-нибудь перекусим. Я чертовски проголодался, а пост, вот ведь незадача, мне не на пользу.

Мы так и сделали. Сидя на мягком мху, мы с трудом пережевывали жесткое, как ремень, вяленое мясо, когда Хоблин вдруг тихо вскрикнул:

— Посмотрите вон туда, за овраг! Мне показалось, там что-то блеснуло на солнце. Может, это наконечник копья.

— Мыслимое ли дело, — презрительно отозвался мистер Маршалл, — с такого расстояния рассмотреть наконечник.

— Рассмотреть, конечно, нельзя, — вмешался я, — однако заметить отблеск солнца можно. Особенно если это команчи — у их копий широкие железные наконечники. А это значит…

В то же мгновение я умолк, заметив странный блик над оврагом.

— Несомненно, это индейцы. Слава Богу, мы успели спрятать лошадей. А если бы мы поехали дальше, они наверняка заметили бы нас — ведь солнце светило нам в лицо.

Мы немедленно отползли в кусты, а я достал подзорную трубу и направил ее на овраг. То, что я там увидел, не доставило мне радости.

— Полюбуйся на них, Сэм, — сказал я, протягивая подзорную трубу Сан-Иэру. — Их там сотни полторы, не меньше.

Сэм взглянул в подзорную трубу и передал ее Бернарду.

— Посмотрите и вы хоть раз на краснокожих, мистер Маршалл. Вы когда-нибудь имели дело с команчами?

— Никогда. А вы уверены, что это команчи?

— Уверен ли я? Да я в краснокожих разбираюсь не хуже, чем вы в своих дорогих побрякушках. Конечно, в этих местах можно встретить и апачей, но у них совсем другие прически. Обратите также внимание на боевую раскраску: красные и голубые полосы. Команчи откопали топор войны. Поэтому они до блеска надраили наконечники копий и набили колчаны отравленными стрелами, с которыми мне сегодня совсем не хочется знакомиться. Чарли, — обратился он ко мне, — что будет, если они поедут в нашу сторону?

— Они заметят нас.

— Ну, это не так-то просто, но нам все равно надо выйти и уничтожить следы под деревьями.

— Бесполезно, Сэм. Краснокожие обязательно наткнутся на наши следы у реки, пойдут по ним и обнаружат нас.

— Так оно и будет, но мы тем временем успеем унести отсюда ноги.

— Ты прав, так мы выиграем время. Попытаемся замести следы лошадей на опушке, не покидая убежища.

Позади меня стояла засохшая тонкая елка. Я срезал ее под корень и потряс ею над отпечатками лошадиных копыт. Сухая хвоя посыпалась на землю и прикрыла следы. Теперь только очень опытный глаз мог различить их.

— По-моему, ты перемудрил, Чарли, — произнес Сэм, с лукавой улыбкой глядя на меня.

— Почему же?

— Да потому что на клене не растут иголки.

Действительно, прямо над следами наших лошадей, которые я так «удачно» замел, стоял клен. Но на переделку уже не оставалось времени — все наше внимание было приковано к индейцам, которые остановились в овраге и выслали вперед разведчиков.

— Слава Богу! Они идут в другую сторону! — радостно воскликнул Сэм.

— Почему вы так решили? — удивился Бернард.

— Растолкуй ему ты, Чарли. У тебя это лучше получится.

— Все очень просто. Команчи выслали вперед трех разведчиков. Двое из них взбираются на холм, а третий едет вдоль реки, а это значит, что отряд будет переправляться вброд ниже по течению.

Вскоре разведчики вернулись к отряду, и команчи двинулись вдоль реки. Теперь мы могли видеть их и без подзорной трубы и пересчитать краснокожих. Выяснилось, что их вдвое больше, чем мне показалось вначале. Молодые, сильные, как на подбор, воины принадлежали к двум ветвям племени команчей, так как во главе отряда ехали два вождя.

— А эти двое с орлиными перьями в волосах — вожди? — спросил Бернард.

— Да.

— А мне как-то говорили, что индейские вожди всегда ездят на белых лошадях.

— На белых? Ха-ха-ха! — засмеялся Сэм.

— Тот, кто сказал тебе это, знал об индейцах понаслышке, — произнес я. — Краснокожие предпочитают лошадей темной масти, так как белый цвет виден издалека и даже на охоте невозможно приблизиться к дичи на светлом коне. Только на севере, зимой, когда все покрыто снегом, индеец садится на такого коня и сам укутывается в белое одеяло. И я не раз прибегал к этому способу.

Тем временем индейцы начали входить в воду и один за другим пересекать реку. Несмотря на бурное течение, они выходили из реки всего на несколько шагов ниже того места, где входили.

Увидев, что краснокожие снова выслали вперед разведчиков, а затем двинулись вниз по течению, мы вздохнули с облегчением.

Опасность миновала, Сэм гладил по шее свою Тони и приговаривал:

— Что ты об этом думаешь, моя старушка? Ничего страшного, правда? Во всяком случае, краснокожие не смогли бы отрезать мне уши; а тебе хвост. Нам с тобой бояться нечего. Чарли, — обратился он ко мне, — а что будет с Патриком и его сообщником? Ведь их следы индейцы наверняка заметят.

— Ничего с ними не будет, — ответил вместо меня Хоблин.

— Почему же?

— Они давно знакомы. Это команчи из племени ракуррои. Наш капитан и Патрик выкурили с ними трубку мира. Мы сбывали им добычу.

— Хуже не придумаешь. Значит, краснокожие станут на его защиту, — пригорюнился Сэм, — и нам с ними не справиться. Уж больно их много.

— Мы должны терпеливо ждать, Сэм, — утешил я его. — Я уверен, что Патрик не возьмет команчей с собой в долину, где зарыты сокровища. Он ограничится тем, что выкурит с вождями трубку мира, посидит у костра, а затем под благовидным предлогом улизнет, чтобы обделать свои делишки без лишних свидетелей.

Я подполз к опушке леса и высунул голову из зарослей, чтобы проследить за индейцами, которые уже исчезали за холмом у поворота реки. Прежде чем уползти обратно, я машинально бросил взгляд в другую сторону — вверх по течению реки — и поспешил снова спрятаться. Сэм, заметив, как я отпрянул, тихо спросил:

— Что случилось, Чарли? Еще индейцы?

— Да. Один краснокожий стоит у выхода из оврага.

Сан-Иэр поднес к глазам подзорную трубу.

— Боже, сколько их развелось! Но он только один, если, конечно, за ним не идут другие. Постой, постой! Да ведь это апач!

— Неужели?

— По-моему, это вождь. У него длинные волосы, он спускается к реке.

— Дай-ка мне подзорную трубу.

Но я ничего не увидел, так как индеец уже въехал в воду и скрылся за прибрежными холмами.

— Представляешь, Чарли, какая здесь каша заварится? Команчи вышли в поход, но и не подозревают, что за ними по пятам идут апачи. Ведь этот вождь поехал вперед, чтобы не спускать с них глаз. Он ведет себя чертовски умно: пошел не по следу, а выбрал дорогу повыше — через холмы, а затем по ближайшему ущелью. Теперь все притихните и замрите — краснокожие от природы наделены острым зрением. Апач поедет мимо нас, поэтому придержите лошадей и прикройте им ноздри, чтобы они не фыркнули при его приближении.

Мы не могли видеть апача, потому что находились за холмом, скрывавшим от нас правый берег реки, но не прошло и пяти минут, как послышался топот копыт.

Мои товарищи отползли назад к лошадям, а я остался лежать у самой опушки. Индеец ехал медленно, вглядываясь в землю. Может быть, он заметил следы Патрика?

Видимо, так оно и было, так как апач неожиданно остановил лошадь, бросил взгляд на елочные иголки, которыми я пытался замести следы, и в одно мгновение оказался на земле с томагавком в руке.

— Стреляй, Чарли, — послышался голос Сэма, и я заметил, что он вскинул ружье.

Индеец заметил его и, перепрыгивая через кусты, бросился на вестмена, но я вскочил на ноги и в прыжке, опережая их обоих, одной рукой отвел готовое выстрелить ружье, а другой удержал занесенную для удара руку апача.

— Виннету! Разве великий вождь апачей убивает своих друзей?

Краснокожий застыл, затем медленно опустил руку, и его темные глаза заблестели.

— Чарли!

Он всегда был скуп на слова и сейчас ограничился одним лишь возгласом, но в его голосе слышалась такая радость, какую гордые индейцы обычно стыдятся выражать вслух. Он заключил меня в объятия и прижал к груди.

— Что привело моего брата на Пекос? — спросил я.

Он заткнул за пояс томагавк и ответил:

— Собаки команчи покинули свои стойбища, чтобы отдать апачам свою кровь. Великий Дух говорит, что Виннету снимет с них скальпы. Но что делает в этой долине мой белый брат? Ведь он говорил мне, что собирается переплыть Великую Соленую Воду, чтобы навестить вигвам своего отца и сестер, а затем отправиться в огромную пустыню, которая страшнее Мапими и Льяно-Эстакадо?

— Я уже навестил вигвам отца и побывал в Сахаре, но дух прерии звал меня к себе и в свете дня и в темноте ночи. Я не мог не послушаться его зова.

— Мой брат поступил правильно. У прерии большое сердце, которое вмещает в себя и жизнь, и смерть, а тот, кто хоть раз почувствовал его биение, не может уйти навсегда, он должен вернуться. Хуг!

Он взял коня под уздцы и вместе со мной вошел под сень деревьев. Только тут он увидел остальных моих товарищей. Их присутствие его вовсе не удивило, и он вел себя сдержанно, ожидая, что я сам представлю их ему. Дотянувшись рукой до переметной сумы у седла, Виннету достал оттуда трубку и индейский кисет с табаком и невозмутимо уселся на землю.

— Виннету ездил далеко на север, — произнес он, — и там у Большого Озера взял священную глину для трубки. Чарли станет первым, кто ее закурит.

— Мои товарищи также желают пить из нее дым мира вместе с моим краснокожим братом.

— Виннету курит трубку только с мужественными воинами, в чьих сердцах нет места лжи и на чьих губах живет только правда. Но Виннету знает, что его белый брат избегает общества дурных людей.

— Великий вождь апачей не мог не слышать о смелом охотнике Сан-Иэре.

— Виннету слышал о нем, но никогда не видел его лица. Он знает, что Сан-Иэр мудр, как змея, хитер, как лисица, и храбр, как ягуар. Он пьет кровь краснокожих мужей и отмечает их смерть на прикладе ружья, но убивает только тех, кто причинил ему зло. Пусть подойдет и выкурит с Виннету трубку мира и дружбы.

Старый знаменитый вестмен смутился, как мальчишка, от похвалы великого воина прерии, известного своей справедливостью и отвагой.

— Мой краснокожий брат сказал правду, — произнес он. — Я убиваю только тех, кто хочет отнять у меня жизнь, но смелые и честные воины всегда могут рассчитывать на мою помощь.

— Пусть вождь апачей взглянет на этого бледнолицего воина, — сказал я, указывая на Бернарда. — Большое несчастье обрушилось на него. Еще недавно он был богат и счастлив, но по вине белых грабителей и убийц лишился отца и состояния. Убийца ищет убежища на Пекос, но вскоре умрет от его руки.

— Виннету станет его братом и поможет поймать убийцу отца. Хуг!

Виннету всегда держал свое слово, поэтому я обрадовался его обещанию. Помощь Виннету стоила больше, чем все усилия полиции. О большем нельзя было и мечтать.

Тем временем апач набил трубку и закурил ее. Он пустил дым три раза к небу, три раза к земле, а затем на все четыре стороны света, после чего протянул трубку мне. Я повторил ритуал и передал трубку Сэму, а тот — Бернарду Маршаллу. В конце концов после завершения обряда трубка вернулась к Виннету.

— Мой краснокожий брат ведет много воинов? — спросил Сан-Иэр апача.

— Уфф!

Этот индейский возглас означает удивление, и Сан-Иэр, услышав в ответ только восклицание, подумал, что Виннету его не понял.

— Я спросил, сколько воинов ведет мой брат, — повторил он свой вопрос.

— Уфф! Пусть мой белый брат ответит мне, сколько нужно медведей, чтобы расправиться с сотней сотен муравьев.

— Достаточно одного.

— А сколько крокодилов надо, чтобы проглотить сотню лягушек?

— Тоже достаточно одного.

— А сколько вождей апачей надо, чтобы убить сотню ракуррои? Когда Виннету выступает на тропу войны, он не берет с собой воинов, а идет один, потому что он вождь не одного племени, а повелевает всеми апачами. Стоит ему протянуть руку, и, где бы он ни был, к нему поспешат тысячи воинов. У него повсюду глаза и уши, и он всегда знает, что делают сыновья команчей, и у него хватит томагавков и ножей, чтобы уничтожить всех своих врагов.

После этих слов Виннету обратился ко мне:

— Я знаю, что мой брат предпочитает говорить языком оружия, но я прошу его рассказать мне, что привело его сюда и что он собирается делать.

Я вкратце поведал ему все, что со мной произошло со времени нашей последней встречи. Он внимательно выслушал меня, а когда я закончил, выпустил последнее облачко дыма из трубки, спрятал ее в мешочек и встал на ноги.

— Пусть мои белые братья следуют за мной.

Он вывел свою лошадь из зарослей и вскочил в седло. Мы последовали его примеру и двинулись в путь. Виннету ехал на давно мне знакомом ширококостном гнедом жеребце, похожем на первый взгляд на заезженную ломовую лошадь. Только такой знаток, как Виннету, мог выбрать его для себя. Пущенный вскачь гнедой был недосягаем для других скакунов. Его размашистая спокойная рысь не утомляла всадника, конь не знал устали и не задыхался от долгого бега. По уму и преданности он мог сравниться лишь со старушкой Тони. Острые и твердые, как сталь, копыта раскроили череп не одному волку и не раз обращали в бегство пуму. Когда Виннету садился в седло, казалось, что всадник и лошадь имеют единое тело, единую душу и единую волю. Отважное и выносливое животное никогда не подводило хозяина.

Спустившись к реке, мы доехали до места переправы команчей. Поразительно, но они чувствовали себя в безопасности, так как даже не попытались замести следы. Мы двигались за ними, останавливаясь на каждом повороте и внимательно вглядываясь вперед. Внезапно на опушке леса апач осадил лошадь, подал нам знак молчать и застыл. Я вытянул шею и напряг зрение, пытаясь проникнуть взором сквозь густую листву, но ничего не увидел.

Виннету мягко, по-кошачьи, спрыгнул на землю, повесил ружье на луку седла, выхватил из-за пояса нож и без единого слова скрылся за деревьями.

— Что с ним, Чарли? — шепотом спросил меня Сэм.

— Не знаю, Сэм, но Виннету ничего не делает без серьезной на то причины.

— Странно! Он слишком молчалив даже для краснокожего. Разве он не мог сказать нам, куда и зачем идет?

— А разве ты не слышал его слова о том, что мужчина должен говорить языкком оружия? Наверное, ему что-нибудь показалось подозрительным, и он пошел на разведку. Неужели тебе надо объяснять подобные вещи?

— Но мог же он сказать, что его обеспокоило.

— Мы сами вскоре все увидим.

— Я не сомневаюсь, что увидим, но мы теперь не знаем, как себя вести и что предпринять.

— Это лишнее. Мы должны ждать здесь, пока он вернется или не позовет нас.

— Масса Чарли! Вы слышали, масса? — неожиданно подал голос Боб.

— Что? Ты не ошибся, Боб?

— Там кричал человек!

— Где?

— Там, за поворотом.

Я вопросительно посмотрел на Сэма и Бернарда, но они ничего не слышали. Однако Боб не мог ошибиться.

Вдруг — теперь все обратили на него внимание — прозвучал резкий крик пересмешника. Даже опытный охотник или краснокожий не смог бы отличить его от голоса настоящей птицы, но я знал, что это апач зовет меня. Мы давно условились подавать друг другу знак криком пересмешника.

— И здесь пересмешник! Куда только они не залетают!

— Этот пересмешник летает где хочет. Это Виннету зовет нас.

Я взял гнедого коня Виннету под уздцы и пошел к опушке леса, остальные двинулись за мной. Вождь апачей стоял в сотне шагов от опушки. Увидев, что мы приближаемся, он скрылся в кустарнике. Мы подъехали и увидели, что в колючих зарослях у ног апача лежит человек, связанный своим собственным ремнем. Он тихо стонал и с ужасом глядел на Виннету.

— Червяк! — брезгливо произнес апач и с презрением отвернулся от пленника.

Это был белый. Заметив меня, он несколько успокоился, видимо, цвет моей кожи вселил в него надежду на спасение. А когда к нему подошел Сан-Иэр, пленник и вовсе перестал дрожать, уверенный, что белые собратья не бросят его в беде.

— Да ведь это янки! — воскликнул Сэм. — Почему мой краснокожий брат решил, что он враг ему?

— Глаза бледнолицего лживы, — кратко ответил Виннету.

Внезапно позади нас раздался крик, а когда я обернулся, то увидел, что Бернард впился взглядом в лицо пленника.

— Хольферт?! Как вы здесь оказались?

— Мистер Маршалл! — не сдержал возгласа удивления пленник, явно знакомый с Бернардом. Однако, судя по всему, эта неожиданная встреча была ему очень и очень не по вкусу.

— Кто он такой? — спросил я.

— Его зовут Хольферт, он родом из Ноксвилла и работал у отца в мастерской.

Удивительное совпадение! Слишком удивительное, чтобы быть случайным. Мы встретили мастера-ювелира там, где пытались изловить убийцу старика Маршалла!

— Он был еще у вас, когда случилось несчастье и вам пришлось закрыть дело? — спросил я, осененный догадкой.

— Да.

Я обратился к пленнику:

— Мы давно искали вас, мистер Хольферт! Не могли бы вы оказать нам любезность и сообщить, где сейчас находится ваш приятель Фред Морган?

Перепуганный не на шутку Хольферт воззрился на меня и спросил:

— Вы сыщик, сэр?

— В свое время вы узнаете, кто я такой. А теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы, пока я не заговорил с вами по-другому. Мне кажется, вы влипли в нехорошую историю, поэтому будьте благоразумны и говорите начистоту. Где Морган?

— Развяжите меня, я все расскажу!

У Бернарда Маршалла было такое выражение лица, словно он увидел встающий из могилы призрак.

— Ну что вы, Хольферт, мы не настолько наивны, чтобы развязать вас. Но мы и не звери. Боб, ослабь ремни.

— Как, Боб тоже здесь? — воскликнул Хольферт.

— Там, где масса Бернард, там и его слуга Боб. Почему масса Хольферт не остался в Луисвилле, а пошел в горы? Почему массу Хольферта связали?

Негр ослабил веревки и усадил пленника.

— Где Фред Морган? — продолжал настаивать я,

— На Хэд-Пик.

— Сколько времени вы провели вместе?

— Больше месяца.

— А где вы встретились?

— Он приказал мне приехать в Остин.

— Значит, вы и раньше были знакомы?

Хольферт не отвечал, мрачно глядя в землю. Я достал револьвер.

— Взгляните на эту штуку. Она стреляет безотказно. Я прекрасно знаю, с кем имею дело, но хочу, чтобы вы сами чистосердечно рассказали мне обо всех обстоятельствах смерти вашего хозяина и о том, куда исчезли деньги. И не пытайтесь юлить или играть в молчанку, а не то я пущу вам пулю в лоб. Здесь, на Диком Западе, мы судим грабителей и убийц намного быстрее, чем это делается в городах.

— Я не убийца, — с трудом выдавил перепуганный Хольферт.

— Я же предупредил вас, чтобы, вы не юлили. Я знаю, кто вы такой, но мне хочется понять, считать ли вас закоренелым преступником или человеком, раскаявшимся в совершенном злодеянии. Как давно вы знаете Моргана?

— Мы с ним родственники. Хотя и очень дальние.

— Он навещал вас в Луисвилле?

— Да.

— Продолжайте. Рассказывайте все и избавьте меня от необходимости задавать вопросы. Не забывайте, что вы в наших руках и что ваша жизнь висит на волоске.

— Я все расскажу, но пусть мистер Маршалл уйдет.

— Пусть будет по-вашему, — согласился я с неожиданной просьбой преступника. По-видимому, в его душе проснулось чувство раскаяния.

Я попросил Бернарда удалиться, и он ушел без возражений, но вскоре появился с другой стороны и встал под деревом за спиной у пленника.

— Рассказывайте! — приказал я.

— Фред Морган часто навещал меня и втянул в карточную игру.

— Он приходил к вам домой?

— Да. Он никогда не заходил ко мне в мастерскую мистера Маршалла. Сначала мне везло в игре, и я увлекся. Но потом я все чаще и чаще стал проигрывать, пока не задолжал ему несколько тысяч долларов. И тут черт дернул меня расплатиться с ним векселями, на которых я подделал подпись хозяина. Тогда Фред пригрозил мне, что донесет, если я не скажу ему, где прячут ключ от мастерской и от магазина. У меня не оставалось другого выхода, сэр.

— Вы знали, зачем Моргану понадобился ключ?

— Да. Мы должны были поделить добычу и уехать в Мексику. Но сначала нам пришлось расстаться, чтобы уйти от погони, и он назначил день и время встречи в Остине.

— И вы сообщили ему, что хозяин носит ключ при себе?

— Да, но я не думал, что Морган убьет его. Иначе я ни за что бы не согласился. Он говорил мне, что только оглушит хозяина. Мы подкараулили его, но Морган вытащил нож и ударил его в сердце. Потом мы открыли дверь и внесли тело, а найденные драгоценности тут же поделили.

— Он взял алмазы, а вы все остальное?

— Да, я все-таки мастер и разбираюсь в своем деле, поэтому мне не составило труда обменять свою долю на деньги, конечно, с некоторыми потерями.

— Но сейчас денег у вас, конечно, нет. Их у вас отнял Морган, не так ли?

— Вы правы.

— Разве можно полагаться на честность убийцы и грабителя? Вы очень доверчивы и поступили неосмотрительно. Нетрудно было догадаться, что он заманил вас сюда с единственной целью — завладеть всем состоянием старого ювелира. Как ему удалось отнять у вас деньги?

— Вчера вечером он стоял на часах, а я уснул. Неожиданно я почувствовал легкое прикосновение и проснулся, к счастью, вовремя. Морган потихоньку обезоружил меня, вытащил из кармана все деньги и уже собирался вонзить мне нож в сердце. Смертельная угроза придала мне сил, я оттолкнул Моргана, вскочил на ноги и бросился бежать. Он погнался за мной, но мне удалось скрыться в темноте, и я бежал всю ночь, не останавливаясь, потому что знал: как только рассветет, он пойдет по моему следу. Днем я решил укрыться здесь, чтобы немного вздремнуть, но меня спугнул отряд индейцев, и я решил бежать дальше. И тут на меня неожиданно напал вот этот краснокожий.

Хольферт очень устал. Страх и лишения измучили его, и, видимо, поэтому он решился на признание, так как в голосе его не слышалось ни раскаяния, ни сожаления.

Я повернулся к Бернарду:

— Этот человек принадлежит тебе. Ты можешь сделать с ним что хочешь.

Взволнованный рассказом о смерти отца, Бернард молчал, не находя слов. В его сердце жажда мести боролась с жалостью и состраданием. Он задал пленнику несколько ничего не значащих вопросов, а потом, так и не решившись на месть, сказал нам:

— Негодяй заслужил смертную казнь, но мы отпустим его, Бог ему судья!

— Это намного хуже, чем если бы мы его убили, Бернард. Без оружия, пеший и без опытных спутников он не уйдет далеко, и первый же встречный краснокожий снимет с него скальп.

— Тогда мы возьмем его с собой и отпустим на свободу в менее опасных местах.

— Он будет нам обузой, к тому же у нас уже есть один пленник.

— Все равно, нас будет четверо против двоих, мы с ними справимся.

— Даже если они сговорятся, им не удастся уйти от нас или застать нас врасплох. Я думаю о том, что в случае стычки с грабителями он станет для нас опасен, поэтому лучше дать ему одну из наших вьючных лошадей и ружье, и пусть убирается на все четыре стороны. А теперь давайте спросим мнение Виннету.

Вождь апачей стоял в стороне и с непроницаемым видом слушал все, о чем мы говорили. Он подошел к Хольферту и снял ремни, стягивающие его руки.

— Встань! — приказал Виннету.

Пленник встал, и Виннету спросил, показывая на него рукой:

— Белый человек смыл кровь убитого со своих рук?

— Да, — пробормотал в ответ Хольферт, испуганный вопросом.

— Кровь нельзя смыть водой, ее можно смыть только кровью. Так говорит Маниту и того же требует Великий ДУХ прерии. Видит ли белый человек то дерево на берегу реки?

— Вижу.

— А видишь ли ты нижнюю ветку? Если тебе удастся сорвать ее, я дарую тебе жизнь, потому что ветвь всегда была символом мира и милосердия.

Странное условие, выставленное Виннету, было для нас полной неожиданностью. Хольферт, недоуменно вертя головой, пошел к берегу, до которого было не более четырехсот шагов. Ветка висела не над водой, а над сушей, и сорвать ее не составляло труда, но когда пленник подошел к дереву и протянул к ней руку Виннету вдруг вскинул свое серебряное ружье. Прозвучал выстрел, и Хольферт рухнул с простреленной головой в воду.

Мы стояли как громом пораженные, а Виннету спокойно перезарядил ружье и произнес:

— Белый человек не принес ветку, поэтому он умер. Дух прерии справедлив и жалостлив, но его милосердие не ведет к гибели. Белый, которого вы называли Хольфертом, не мог остаться в живых, потому что его в любом случае ждала смерть: от рук команчей, или белых разбойников, или от зубов хищных зверей.

В то же мгновение апач оказался в седле и, не оглядываясь на нас, тронул коня. Мы двинулись за ним.

Следы команчей ясно виднелись на траве. Судя по раскраске, которую мы видели на их лицах, они выступили в военный поход, однако цель их находилась далеко, в противном случае они вели бы себя и осторожнее и предусмотрительнее. Безусловно, Виннету знал, куда и зачем они направляются, но такому воину, как он, следовало молчать и не высказывать собственного мнения, пока в том не было нужды. Я уже собрался подъехать к нему и расспросить его, когда вдруг прозвучал выстрел, а за ним еще два.

Мы немедленно остановились, Виннету подал нам знак вернуться назад, а сам пустил своего гнедого вскачь, осадил его у ближайшего поворота, укрыл коня в кустарнике и осторожно выглянул из кустов.

Вскоре он оглянулся и знаками позвал нас к себе.

— Команчи и двое бледнолицых, — сказал он, снова ныряя в заросли. Мы последовали за ним, а Боб остался караулить Хоблина и лошадей.

На огромном лугу в излучине реки стоял отряд краснокожих. У самой воды возле воткнутых в землю копий сидели вожди команчей и курили трубку мира. Их лошади паслись поблизости. Остальные воины разыгрывали дикое, но вполне мирное представление: они соревновались в верховой езде и владении оружием.

Лица белых невозможно было различить на расстоянии, поэтому я снова достал подзорную трубу и приложил ее к глазу.

— Сэм, взгляни и скажи мне, кто это там сидит? — сказал я, протягивая Сан-Иэру подзорную трубу.

Он посмотрел в окуляр и тихо присвистнул:

— Тысяча чертей! Это же Фред Морган с сыном! Откуда они взялись на поляне и почему сидят с вождями и курят трубку мира?

— Чему ты удивляешься, Сэм? В том, что они здесь, нет ничего странного. Патрик ехал перед нами, а Фред Морган шел по следу Хольферта — вот они и встретились. А с команчами они и раньше жили в дружбе.

— Так-то оно так, но мне такой поворот дела не по душе. Вот ведь незадача! Как же нам их выманить? Пока они с краснокожими, у нас нет никакой надежды схватить их.

— Не думаю, что они надолго задержатся среди команчей. Вряд ли им захочется делиться с индейцами зарытыми поблизости сокровищами.

— Тогда нам лучше остаться здесь и посмотреть, куда они двинутся дальше.

— А что нам мешает так и поступить? Кажется, индейцы не собираются ехать обратно.

— А разве Фред Морган не станет дальше преследовать Хольферта? — спросил Бернард.

— Он узнает от сына и команчей, что им по пути никто не встретился, и решит, что Хольферт убежал другим путем, — объяснил я. — Думаю, нам стоит укрыть лошадей.

Виннету кивнул в знак согласия, и я углубился в лес, чтобы найти подходящую поляну. Выбрав укромную, закрытую со всех сторон прогалину, я отвел туда и верховых и вьючных лошадей.

— Как далеко отсюда до долины, где ваш капитан зарыл сокровища? — спросил я Хоблина.

— Совсем близко, сэр. Вон там, справа, начинается овраг, через который можно попасть в долину.

— Плохо дело, — сказал я.

— Почему, Чарли? — вмешался Сэм.

— Потому что нам никак не попасть туда раньше Морганов. У меня нет сомнений, что, как только индейцы уйдут, разбойники пустятся прямиком в долину.

— Не волнуйтесь, сэр, — успокоил меня Хоблин. — Этот путь известен только капитану и мне, а лейтенанту придется идти вдоль одного из притоков Пекос.

— Это меняет дело. Тогда мы можем спокойно смотреть состязания индейцев.

Разделившиеся на две группы команчи изображали сражение, то устраивая поединки, то налетая друг на друга целыми отрядами, да с такой ловкостью и быстротой, что любой европейский зритель захлопал бы в ладоши от восторга. Большинство индейских племен не применяют седло и узду, с которыми их познакомили белые. Широкая ременная подпруга удерживает на спине лошади толстую шерстяную или кожаную попону, которая заменяет им седло. Второй ремень в виде свободного ошейника охватывает шею лошади. Ухватившись за него руками и цепляясь ногой за спину коня, краснокожие воины очень ловко перебрасывают свое тело с одной стороны на другую и используют коня как щит, умудряясь при этом послать во врага стрелу или пулю. В искусстве верховой езды им нет равных, словно они всю жизнь выступали в цирке. Даже если в бешеной скачке ослабнет подпруга и свалится седло, то есть попона, заменяющая его, всаднику не грозит падение. Его ноги, обутые в мокасины из оленьей кожи шерстью наружу, буквально прилипают к лошадиной спине. Ошейник, висящий у основания гривы, настолько свободен, что в него можно просунуть руку до плеча, и тогда краснокожие, свесившись набок, могут пустить стрелу из-под конской шеи или даже из-под брюха. Благодаря длительным упражнениям они не знают промаха.

Наше внимание было приковано к военным играм краснокожих, и я всего лишь один раз случайно бросил взгляд назад — к счастью, как нельзя более вовремя. Двое всадников, вглядываясь в следы команчей, медленно спускались к берегу на опушке леса.

— Джентльмены! К нам едут незваные гости, — предостерег я товарищей.

Все посмотрели назад, а Хоблин воскликнул:

— Да ведь это капитан с Санчесом!

— В лес! Все в лес, а мы с Виннету заметем следы.

Через мгновение все наши спутники уже спрятались в густых зарослях, а мы с Виннету остались у опушки, чтобы следить за так внезапно свалившимися на наши головы разбойниками. Они уже поравнялись с нами и, скорее всего, проследовали бы дальше, не раздайся в ту же минуту боевой клич команчей, ужасающий, свирепый, больше похожий на вой диких зверей. Оба всадника замерли на месте, осторожно выглянули из-за поворота тропы, а затем отступили назад и остановились там, где раньше находились мы. Мы с Виннету было поползли к нашим спутникам, но тут мне пришла в голову одна мысль, которую я решил немедленно осуществить.

Там, где стояли капитан и его сообщник, высился огромный старый клен, вокруг которого стеной поднималась молодая поросль. Мне удалось незаметно приблизиться к разбойникам и подслушать их беседу.

— Это команчи, — говорил капитан. — Они нам не страшны, но прежде следует выяснить, кто те белые, с которыми сидят их вожди.

— На таком расстоянии невозможно рассмотреть их лица, — отвечал тот, кого Хоблин назвал Санчесом.

— Мы узнаем их по одежде. Одного из них я вижу впервые, а второго заслоняет вождь.

— Капитан, посмотрите на ту соловую лошадь, что стоит рядом с конями вождей. Что вы о ней скажете?

— Черт возьми! Да ведь это лошадь нашего лейтенанта.

— И мне так показалось. Значит, один из них — Патрик.

— Вон он выглянул из-за вождя, я узнаю его клетчатую рубаху. Что будем делать, Санчес?

— Если бы я знал ваши намерения, то, может быть, что-нибудь и придумал бы.

— Ну что же, днем раньше или днем позже мне все равно бы пришлось открыться тебе. Я знал, что среди нас есть несколько человек, которым нельзя доверять, поэтому не хотел держать главные сокровища в лагере. Подальше положишь — поближе возьмешь, ха-ха! Поэтому я зарыл их неподалеку отсюда, и то место знают только двое — я и лейтенант. Он хотел встретиться с отцом, но назначил ему встречу не в нашем лагере, а на Пекос. Мне это показалось подозрительным, а когда он после нашей последней вылазки на Льяно-Эстакадо, не заезжая в лагерь, отправился прямо сюда, я убедился, что он собирается самым подлым образом обворовать нас и завладеть нашими сокровищами. Индейцев он встретил случайно — в этом нет сомнений, но что теперь делать? Подъехать к ним прямо сейчас и сразу же пристрелить за предательство или понаблюдать за ним и прихватить на горячем?

— Последняя мысль более дельная, капитан. Если мы подойдем к нему прямо сейчас и обвиним в воровстве и предательстве, он отопрется и скажет, что приехал сюда только для встречи с отцом. А потом станет втрое осторожнее, и мы не сможем схватить его за руку. Нас двое, их тоже двое. А индейцам доверять не стоит, так что неизвестно, чья возьмет.

Я прекрасно понял замысел Санчеса: он из кожи вон лез, чтобы отговорить капитана от мысли расправиться с Патриком на месте и пройти с ним в долину — узнать, где спрятаны сокровища.

— Ты прав. Ракуррои вступили на тропу войны и останутся здесь не более чем на час. Потом они поедут своей дорогой, а Патрик бросится к тайнику, но мы не позволим ему взять то, что принадлежит нам, если… если только сокровища все еще там.

— Если сокровища все еще там? Но кто может добраться до них, если лишь вы двое знаете, где тайник?

— Сан-Иэр и Олд Шеттерхэнд перехитрили нас. Они обвели нас вокруг пальца, как мальчишек.

— Но как они могли проникнуть в тайну?

— Очень просто. Я собирался послать вслед за лейтенантом Хоблина и был настолько неосторожен, что кое-что ему объяснил. Вильямс убит, а Хоблин исчез, поэтому я подозреваю, что он присоединился к вестменам, чтобы спасти собственную шкуру.

— Капитан, а не лучше ли нам обратиться за помощью к команчам?

— И открыть им нашу тайну, чтобы они сняли с нас скальпы и захватили наши сокровища? Давай не будем торопиться, у нас еще есть время все хорошенько обмозговать. Смотри, индейцы сели перекусить. Тащи-ка сюда вяленое мясо, а то у меня тоже брюхо от голода подвело.

Санчес повиновался и пошел за провизией к лошадям, а мне пришлось поспешить назад, чтобы остаться незамеченным.

Присоединившись к моим товарищам, я пересказал им все, что сумел услышать.

— А где же те трое, что поехали с лейтенантом грабить купцов? — спросил Сэм. — Насколько я помню, один из них должен был остаться с Патриком.

— Нет, об этом они не сказали ни слова. Возможно, Патрик разделался со своим сообщником, чтобы развязать себе руки. Но что нам теперь делать с капитаном и Санчесом?

— Они нам не помеха, Чарли, пусть едут дальше.

Но тут вмешался Виннету и сказал, покачивая головой:

— Пусть мои белые братья не забывают, что у них на голове только один скальп.

— И кто же осмелится снять его с моей головы? — спросил Сэм.

— Ракуррои — мои враги, но они смелые воины.

— Ну, им это не удастся. Они выступили в поход и скоро уберутся отсюда.

— Мой белый брат — отважный воин, но ему неизвестны пути команчей. Они идут на могилу своего вождя. Команчи-ракуррои каждый год навещают могилу в день гибели вождя. Он пал от руки вождя апачей Виннету.

Теперь я понял, почему Виннету следил за этим отрядом.

— Это не имеет значения, — сказал Сэм. — Если у них такие важные дела, то к чему им вмешиваться в чужие ссоры?

— Мне тоже не хочется зря проливать кровь, — высказался я.

— Мои белые братья поступят так, как посчитают нужным, — ответил апач, — но пусть помнят, что тот, кто щадит врага и убийцу, платит за это собственной кровью. Я все сказал! Хау!

Мне было неловко из-за того, что я не согласился с мнением Виннету, хотя в глубине души и признавал его правоту. Но в тот день уже пролилась кровь, и я внутренне противился мысли о том, что кровопролитие может повториться. К чему проливать кровь, пусть это даже кровь убийц и негодяев, если нет необходимости защищать свою жизнь?

Я все еще раздумывал, когда в лагере команчей послышались крики, свидетельствовавшие о том, что там произошло нечто в высшей степени неожиданное и необычное. Капитан и Санчес также встревожились и помчались к повороту тропинки. Я со всеми предосторожностями пополз к опушке и выглянул. То, что я увидел, встревожило меня, да так, что я чуть было не вскочил на ноги. Команчи столпились на берегу реки и, толкаясь, рассматривали что-то в реке. Спустя несколько минут они обступили вождей и обоих белых, а затем внезапно вскочили на лошадей и тронулись в путь.

— Что там случилось? — спросил Бернард, когда я вернулся.

— По-моему, течение принесло к ним труп Хольферта.

Виннету внимательно слушал, понимая, что наше присутствие больше не удержать в тайне, если только я действительно правильно угадал причину переполоха в лагере команчей-ракуррои.

— Мой белый брат уверен, что тело мертвого человека может проплыть так далеко? — спросил он.

— Думаю, что да. Река здесь глубокая, течение быстрое.

Не проронив ни слова, апач встал и исчез между деревьями. Наверняка он решил выйти к реке выше по течению, так чтобы команчи не могли его заметить, а потом поплыть под водой вдогонку за тем предметом, который так взволновал краснокожих.

Виннету предпринял весьма опасное дело. Несмотря на то, что он был прекрасным пловцом, ему все же пришлось бы время от времени подниматься на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. Капитан и Санчес могли с той же целью пойти к реке и заметить его. К тому же нельзя было исключить, что команчи только притворились, что уезжают, а сами спрятались в лесу и выслали к реке разведчиков: там, где появляется труп с огнестрельной раной, должен появиться и тот, кто эту рану нанес. Как во время войны нельзя оставлять у себя в тылу незанятую или хотя бы неосажденную крепость, так и на Диком Западе опасно позволять, чтобы вооруженный человек разгуливал поблизости, особенно если не знаешь его намерений.

Вождю апачей предстояло проплыть по реке около полумили, на что требовалось не более тридцати минут. Но не прошло и четверти часа, как капитан с Санчесом тоже тронулись в путь, а мы никак не могли им воспрепятствовать.

Дурные предчувствия не обманули меня: разбойники подъехали к тому месту, где раньше лагерем стояли индейцы-ракуррои, спешились и подошли к воде. Наверняка у Виннету из оружия был с собой только нож. Обстоятельства требовали моего вмешательства.

— Останьтесь здесь! — приказал я спутникам, а сам поспешил сквозь густые заросли вдоль опушки леса, подыскивая место, откуда пулей можно было бы поразить стоящих на берегу разбойников. Однако не успел я выбраться из леса, как капитан вскинул ружье и выстрелил в воду. Только необыкновенная ловкость спасла Виннету. Он нырнул, и через мгновение появился на поверхности у самого берега, выпрыгнул из воды и бросился на капитана. В то же мгновение Санчес поднял ружье. Я не мог стрелять — не потому, что хотел сохранить жизнь негодяю. На таком расстоянии, когда противники живыми молниями мечутся в рукопашной схватке, слишком легко попасть не во врага, а в друга. Тем временем Виннету одним прыжком оказался возле Санчеса и в то самое мгновение, когда разбойник спустил курок, апач выбил ружье из его рук.

Вооруженные ножами капитан и Санчес наседали на Виннету с двух сторон, а он ловко отбивался от них прикладом отнятого ружья. Ему было не впервой сражаться с двумя, а то и с большим числом противников, поэтому я был спокоен за исход схватки, но вдруг раздался вой команчей. Услышав выстрелы, они поспешили назад.

Как только апач заметил новую опасность, он нанес сильнейший удар в плечо капитану, заставив его выронить оружие, а сам огромными прыжками понесся вверх по течению.

Читатель никогда не видел, как мчится пантера, за которой гонится стая волков. Именно так бежал Виннету, Индейский способ бега заслуживает отдельного описания. Виннету сам учил меня правильно бегать, даже не бегать, а выбрасывать тело в воздух, приземляясь на полусогнутую ногу, которая в то же мгновение, словно мощная пружина, должна распрямиться и снова отправить тело в полет. Бежать так исключительно трудно, даже редкие краснокожие выдерживают более пяти минут. Виннету же начинал сдавать только после десяти, но этого времени ему должно было хватить, чтобы добраться до одежды, скрыться в лесу, запутать следы и вернуться под спасительную сень деревьев, где стояли мы.

Я со всех ног пустился обратно к нашему укрытию.

— На коней! — приказал я.

— Тысяча чертей и одна ведьма! Куда это ты собрался? — удивился Сан-Иэр.

— С минуты на минуту здесь появятся команчи, а с ними и оба Моргана. Но искать они будут не нас, а Виннету, поэтому отведите лошадей на опушку леса и, как только они пройдут мимо, поезжайте за ними, чтобы ваши и их следы перемешались. А я останусь здесь ждать Виннету.

— Я останусь с тобой, — заявил Сэм. Он не хотел бросать меня в опасную минуту, но я не мог отпустить неопытного Бернарда и Боба с Хоблином.

— Я прошу тебя поехать с нашими товарищами и помочь им. Они могут растеряться и наделать глупостей, — ответил я, бросая многозначительный взгляд на нашего пленника.

— Так уж и быть, я еду. Вперед, джентльмены! Эти краснокожие дьяволы уже промчались мимо!

В самом деле, вдоль леса проскакали команчи. Когда Сан-Иэр и остальные мои спутники уехали, я тщательно замел следы. Не успел я покончить с этим трудным делом, как раздался шелест и передо мной появился Виннету с одеждой в руках.

— Уфф! Ракуррои, словно собаки, нюхают землю и ищут след апача. Где товарищи моего белого брата?

— Они уехали вперед.

— Мой брат как всегда поступил мудро. Бледнолицым не придется нас долго ждать.

Он быстро оделся и, взяв своего жеребца под уздцы, подошел к опушке. На берегах реки не было видно ни души. Прежде чем мы вскочили в седла, я спросил:

— Что мой брат нашел в реке?

— Тело бледнолицего. Виннету сегодня дважды поступил, как мальчишка, но он смел и не боится команчей. Надеюсь, белые братья простят меня.

Никому больше гордый апач не мог признаться в собственной ошибке. Я понимал, какого усилия это ему стоило, поэтому промолчал, тем более что мы уже мчались во весь опор и мой мустанг едва поспевал за его невзрачным на вид жеребцом.

Наши спутники остановились там, где дорога уходила вправо, на вершину холма, а следы команчей вели в лес. Сан-Иэр спешился и укутывал лошадиные копыта кусками одеял. Не рискуя идти по дороге, мы спустились в овраг. Виннету шел пешком позади отряда, заметая наши еле различимые следы.

Как только мы скрылись за поворотом, я остановил отряд.

— Бернард, подержи моего коня, — сказал я. — Я скоро вернусь.

— Не лучше ли убраться подальше отсюда, Чарли? — удивленно спросил Сэм. — Что ты надумал?

— Хочу посмотреть, что делают краснокожие.

— Вот ведь незадача — ты снова прав: так мы узнаем, разгадали они нашу хитрость или нет.

Отряд двинулся дальше, а я остался лежать в зарослях. Прошло совсем немного времени, и послышался цокот копыт. Команчи возвращались, но не все. С ними ехали оба Моргана, капитана же и Санчеса не было. Краснокожие продвигались вперед медленно, обшаривая взглядами каждую пядь земли. Там, где мы стояли и обматывали коням копыта обрывками одеял, они вдруг остановились. Один из вождей спрыгнул с лошади, поднял что-то из травы. Я не мог издали рассмотреть, что же они нашли. Быстро посоветовавшись, оба белых и один из вождей направились в сторону оврага.

К счастью, наши следы были надежно замаскированы, и команчи ничего не заметили. Когда они проходили мимо моего укрытия, я заметил в руке вождя длинную нитку от одеяла, которую кто-то из нас по небрежности уронил на землю. Холодок пробежал у меня по спине: наша жизнь висела на этой нитке.

Разведчики прошли мимо меня, но, не встретив ничего подозрительного, вернулись назад, уверовав, что никто не проезжал по оврагу. По-видимому, именно поэтому они без опаски разговаривали между собой.

— Здесь никого не было, — донесся до меня голос Фреда Моргана. — А те следы, что мы нашли, оставили наши лошади.

— Но кто такой тот краснокожий и те двое белых, которые как сквозь землю провалились? — спросил Морган-младший.

— Не беспокойся, со временем все прояснится. Они от нас не уйдут. Краснокожий был без одежды, поэтому мы даже не знаем, из какого он племени.

— Кто бы он ни был, он оказал нам добрую услугу, если по реке и в самом деле плыл труп того Хольферта, о котором ты мне рассказывал.

— Несомненно, это был он. Меня беспокоит другое: как краснокожий оказался там, где мы так долго стояли? Что ему там понадобилось и что он услышал? Я думаю…

Морганы отдалились от меня, и голоса их стихли. Мне хватило и того, что я услышал, чтобы понять: опасность пока миновала. Капитан с Санчесом не решились предстать перед команчами и очень ловко скрылись — только так они могли поймать лейтенанта с поличным.

Вождь и Морганы, ходившие на разведку, вернулись к отряду и сели на лошадей. Через минуту команчи скрылись за деревьями, а я помчался догонять товарищей, опередивших меня на добрых полчаса пути.

— Вот и замечательно! — обрадовался Сэм, услышав мой рассказ. — Пусть теперь ищут ветра в поле.

— Сыновья команчей, — отозвался апач, тоже обрадованный моим сообщением, — имеют глаза, но не видят, а их уши не слышат шагов неприятеля. Пусть теперь мои братья снимут с лошадей мокасины.

Никто не возражал, и мы с удовольствием послушались совета Виннету. Тряпье на копытах мешало лошадям, и они с трудом продвигались по дну оврага, усеянному валунами и стволами деревьев, упавших от старости или с корнем вывороченных бурей. С каждой пройденной милей бурелом встречался все чаще и чаще, а места становились все более дикими. Под вечер мы добрались до подножия горного хребта, тянувшегося с севера на юг, с трудом преодолели его и уже в полной темноте остановились на ночлег.

Ночь прошла спокойно, а с рассветом мы с Виннету выехали на разведку и убедились, что погори за нами нет.

Дальнейший наш путь пролегал по пустынной местности. Вместо рек и ручьев нам все чаще попадались высохшие русла, а лесов становилось все меньше.

В сезон дождей бурные потоки воды, несущиеся с гор, промывают в земле глубокие ущелья, которые сходятся, расходятся, пересекаются, словно настоящий лабиринт. На отвесных стенах видны слои глины, чернозема, песка, как будто гигантский нож разрезал слоеный пирог. Путник, едущий по такому ущелью, должен соблюдать осторожность — иногда у его ног открывается пропасть глубиной в несколько десятков метров, и тогда, если в стене нет тропинки, ведущей наверх, ему приходится возвращаться и искать обходные пути.

После ливней в горах ущелья наполняются водой, яростно бурлящей и несущей стволы деревьев и огромные камни. Горе путнику, не успевшему взобраться на дикие скалы, возвышающиеся по обе стороны ущелья. Каменные исполины очень живописны: ветер и вода выточили из них пирамиды, шестигранники, колонны и арки, причудливые фигуры, в которых без труда можно узнать всех известных животных. Порою трудно поверить, что это не творение рук человеческих.

В хитросплетении промытых водой ущелий легко найти основное, ведущее с гор в прерию. Оно-то и служит путешественникам дорогой, достаточно безопасной хотя бы по той причине, что едущего внизу человека можно заметить, только стоя у самого края расщелины. С другой стороны, путник тоже не может издалека увидеть врага и часто сталкивается с ним нос к носу.

Наш отряд тоже ехал по такому ущелью, и чем дальше на запад мы продвигались, тем ниже и положе становились его стены, и наконец мы вышли к отрогам хребта Сьерра-Бланка.

Там рождаются многочисленные притоки реки Пекос, а среди них и тот, в чьей долине, по словам Хоблина, разбойники зарыли свои сокровища.

Мы въехали в эту долину уже к вечеру. Она была небольшой — мили полторы в ширину и около полумили в длину. Изумрудная зелень по берегам безымянного потока радовала глаз, но пустить там пастись лошадей было нельзя: выщипанная ими трава сразу бы выдала наше присутствие.

— Вы уверены, что это именно та долина, которую мы ищем? — спросил я Хоблина. По пути мы проехали много мест, похожих на то, куда он нас привел, поэтому сомнения не покидали меня.

— Я узнаю ее, сэр, — ответил он. — Вон под тем дубом мы с капитаном заночевали, когда я впервые был здесь.

— Неплохо бы провести лошадей в соседнюю долину и оставить их там под присмотром часового — тогда они нас не выдадут. А мы чувствовали бы себя свободнее и быстрее справились бы с делом.

— Может быть, оно и так, — ответил мне Сэм, — но что будет, если вдруг придется уносить ноги? Нет, я свою Тони предпочитаю держать поблизости.

— Морганы не приведут за собой команчей, — возразил я. — Им совсем ни к чему посвящать краснокожих в свою тайну. Но так уж и быть, поищем подходящую поляну в лесу. Я с Бобом пойду на эту сторону, а Виннету — на ту.

Я взял ружье и направился к лесу. Боб шел за мной. Мы довольно долго блуждали среди бурелома и поросших мхом валунов, но не встретили ни одной поляны, куда можно было бы привести лошадей.

Внезапно негр, шедший сзади, завопил истошным голосом:

— Масса Чарли! Помогите!

Я молниеносно повернулся к нему и увидел, как Боб опрометью бросился к толстому буку, подпрыгнул, ухватился за нижний сук и проворно взобрался на дерево.

— Что случилось, Боб? Что тебя так напугало? — удивился я, так как знал, что ни разбойников, ни краснокожих там не может быть.

— Масса! Спасите бедного черного Боба! Приведите сюда всех людей и убейте чудовище!

Я не успел удивиться еще раз и толком расспросить, что за чудовище он имел в виду, — вдруг затрещали сучья и из густого подлеска вышло исполинское животное. Это был огромный медведь из той породы, которой дали название гризли, то есть «серый».

Мне приходилось слышать ужасающий голос льва, который арабы называют не иначе как «рад», что на их языке означает «гром»; я слышал рычание бенгальского тигра, и хотя мое сердце непроизвольно замирало, я не испытывал страха. Но от глухого, злобного рева серого медведя даже отчаянного смельчака прошибает озноб, а тело отказывается повиноваться разуму. Бессмысленно искать спасение в бегстве или на дереве — свирепый хищник, несмотря на огромные размеры, двигается стремительно и очень ловко взбирается на деревья.

В восьми шагах от меня стоял на задних лапах гризли и разевал пасть. Одному из нас было суждено погибнуть. Я прицелился и послал первую пулю ему в глаз, вторую — в сердце, затем отбросил ставшее бесполезным ружье и выхватил нож. Серый исполин даже не дрогнул, словно обе пули обеспокоили его не больше, чем пара надоедливых пчел. Он продолжал надвигаться на меня и уже поднял лапы, чтобы одним ударом смять, уничтожить посмевшего встать на его пути человека. Я ждал, готовый увернуться и вонзить ему между ребер нож, но вдруг он хрипло взревел, пошатнулся и рухнул, чуть было не придавив меня. Я не промахнулся: первая пуля попала ему в мозг, а вторая пронзила сердце. Одного такого выстрела вполне хватило бы, чтобы летящая в прыжке пантера упала на землю мертвой кошкой, а гризли сумел сделать шесть шагов! Еще два таких шага, и мне пришел бы конец!

— Как хорошо сделал масса Чарли! — завопил с дерева Боб. — Он убил медведя!

— Слезай! — приказал я ему, переведя дух.

— Масса Чарли убил его навсегда? Он не оживет и не сожрет Боба?

— Не бойся, Боб, он мертв.

Негр покинул спасительное дерево так же быстро, как и взобрался на него. Однако очутившись на земле, он не решился подойти к поверженному зверю и принялся ходить вокруг него кругами. Тогда я, чтобы окончательно успокоить Боба, наклонился над тушей и вонзил нож между вторым и третьим ребром.

— Какой большой медведь, он даже больше Боба! Но он не съел Боба, и теперь Боб сам съест его.

— Да, этого мяса нам хватит надолго. Но особенно вкусны медвежьи лапы и окорок.

— Масса Чарли даст Бобу медвежьи лапы за то, что он смелый?

— Ну конечно. Подожди меня здесь, пока я схожу за остальными.

— Не оставляйте меня одного! Боб смелый, но он боится зверя!

И снова взобрался на дерево.

Боб действительно не был трусом и доказал это во время наших стычек со стейкменами, но встреча нос к носу с гризли может напугать кого угодно.

Прежде чем уйти, я осмотрел окрестности, чтобы убедиться, что поблизости не бродит медведица: в это время года гризли часто ходят парами. Не найдя никаких следов, я мысленно возблагодарил Бога за то, что убитый мною медведь был холостяком и нам теперь можно было не опасаться нападения свирепого хищника. Не успел я выйти из лесу, чтобы позвать товарищей, как они сами прибежали на выстрелы.

Даже Сан-Иэр и Виннету признали, что им не доводилось раньше встречать такого великана, а апач склонился над медведем и… обмакнул свой мешочек с «лекарствами» в горячую струю крови, хлеставшую из Раны на груди.

— Мой белый брат оказал большую услугу медведю. Пули моего брата быстро и без страданий освободили его душу от оков тела, и теперь она уже в пути в Страну Вечной Охоты своих отцов.

Индейцы верят в переселение душ, и, естественно, по их представлениям, в огромном и прекрасном звере может жить только душа славного воина и охотника, помещенная туда Маниту за проступки. Убивая зверя, вы помогаете душе покинуть бренное тело и отправиться в Страну Вечной Охоты — рай индейцев.

Мы быстро освежевали медведя, отрезали от туши самые лакомые куски, а остальное мясо прикрыли ветками и камнями, чтобы до него не добрались стервятники и мелкие хищники.

Оказалось, что, пока я сражался с медведем, Виннету подыскал в лесу по ту сторону долины подходящее укрытие для лошадей. Мы отвели их туда, а так как Морганы могли появиться не ранее следующего утра, то я с общего согласия рискнул развести костер и испек медвежьи лапы, показавшиеся нам после надоевшего вяленого мяса пищей богов.

Ночь прошла спокойно. Ни звери, ни люди нас не тревожили. Утро пролетело в напряженном ожидании. Ближе к полудню на часах встал Сан-Иэр. Вскоре он вернулся к нам и сказал:

— К нам гости.

— Кто? — спросил я.

— Пока не понять, они еще слишком далеко.

— Сколько их?

— Двое. Верхом.

— Дай-ка мне взглянуть на них.

Пройдя с Сэмом к его укрытию, я посмотрел в подзорную трубу. Сомнений быть не могло: к нам пожаловали оба Моргана. Еще четверть часа, и они будут в долине. Пора было готовиться к встрече.

Внезапно в кустах раздался треск, и я схватился за ружье, подумав, что к нам забрела подруга вчерашнего медведя. Идти на такого зверя с одним ножом — вернее способа покончить с собой не придумаешь; в то же время стрелять теперь было нельзя: звук выстрелов спугнул бы Морганов, и тогда пришлось бы долго скрываться и плутать в горах, усыпляя их бдительность. Однако судьба улыбнулась нам, это были два человека, спускавшиеся в долину.

— Кого сюда еще нелегкая занесла? — тихо чертыхнулся Сэм.

— Сейчас увидим, — шепотом ответил я.

Мы лежали, не шевелясь, в густом кустарнике и ждали. То, что это были белые, не вызывало сомнения, — они шли не таясь. Краснокожий никогда не позволил бы себе открыто разгуливать по незнакомой местности.

Шаги приближались. Через мгновение из кустов вышли капитан и Санчес, ведущие лошадей под уздцы. Их усталый вид говорил о том, что в пути им пришлось нелегко.

Они остановились в нескольких шагах от кустов, где лежали мы с Сэмом.

— Ну слава Богу! — облегченно вздохнул капитан. — Не хотелось бы мне когда-либо повторить наш путь. Похоже, мы успели вовремя, до нас здесь пока не побывал никто.

— Почему вы так уверены? — спросил его Санчес.

— Морганы могли въехать в долину только с этой стороны, но я не вижу их следов.

— А Сан-Иэр и Олд Шеттерхэнд?

— Их пока не стоит принимать в расчет. Если они и решились пуститься в погоню за Патриком и его отцом, то непременно встретились с команчами и наверняка отказались от своей затеи.

— Вы меня извините, капитан, вам, конечно, виднее, но меня тревожит тот белый мертвец, всплывший на Пекос, и краснокожий дьявол, сумевший уйти от нас.

— Не тревожься по пустякам и не думай о беде, пока она не пришла. За нами идут команчи, и каждый, кто попытается выследить нас, наткнется сначала на них.

— А если индейцы не пошли за нами?

— Пошли, в этом нет никаких сомнений. Суди сам: у них за спиной появляются двое белых и индеец, скорее всего апач, хотя я и не знаю, зачем ему понадобилось совать голову в пасть волку. Что в таком случае должны были сделать команчи? Сначала убить апача, а потом пуститься в погоню за белыми. А мы так спешили, что оставили следов не меньше, чем стадо бизонов.

— Они догонят нас?

— Не сегодня-завтра. Но нам нечего бояться, я курил с ними трубку мира. Они удивятся, что мы сбежали, не сказав им ни здравствуй, ни прощай, и мне придется кое-что поведать им о лейтенанте… Гром и молния! А вот и он, легок на помине.

— Точно! Это Патрик с отцом.

— Теперь он не уйдет от нас. Мы ему покажем, как обманывать товарищей!

— Капитан, а вы действительно хотите забрать сокровища сегодня же и в моем присутствии?

— Да.

— И кому они перепадут, капитан?

— Нам, конечно.

— Нам всем или нам двоим?

— А как бы хотел ты?

— Мне трудно сказать, чего бы я хотел… Думать — это одно, а произнести вслух — совсем другое… ну да ладно, была не была! Если вы вспомните, что произошло в нашем лагере, то, наверное, согласитесь со мной, что нам туда лучше не возвращаться. После долгих лишений хочется пожить в свое удовольствие. Тех денег, что спрятаны в тайнике, нам хватит, чтобы иметь все, что пожелаете, да еще кое-что перепадет и на мою долю…

— Ты славно думаешь, а говоришь еще лучше. Но сначала надо проучить этих двоих негодяев. Пойдем-ка подальше в долину, я знаю там одно хорошее место для засады, да и тайник оттуда виден как на ладони.

Неужели капитан имел в виду то место, где мы разбили наш лагерь? Они шли к нам в руки, не скрываясь, уверенные, что в долине, кроме них, никого нет — даже не обратили внимания на еле заметные следы в траве, оставленные мною и Сэмом. Правда, обнаружить их мог только опытный глаз жителя прерии.

Наши товарищи услышали шаги разбойников и ожидали их с оружием в руках. По сей день не могу забыть выражений лиц сухопутных джентльменов удачи, когда они, выйдя из-за кустов, неожиданно оказались лицом к лицу с тем самым индейцем, на которого безуспешно охотились. Я с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.

— Хоблин! — воскликнул в замешательстве Санчес, увидев своего собрата по разбою.

— Черт возьми! Действительно он! — удивленно воскликнул капитан, все еще не понимая, в каком обществе он очутился. — Как тебе удалось добраться сюда и кто эти люди?

Я подошел к нему сзади и с притворным дружелюбием похлопал по плечу.

— Бросьте удивляться, капитан! Мы все прекрасно знаем друг друга. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.

— А вы кто такой, сэр? — спросил он, растерянно оборачиваясь ко мне.

— Не спешите, я сейчас представлю вам все общество по порядку. Кстати, правила хорошего тона требуют, чтобы сам я представился последним. Молодой джентльмен — мистер Маршалл из Луисвилла, у него есть неотложное дело к Морганам, к тем самым, что собираются обчистить ваши сети и уйти с уловом. Рядом с ним стоит его слуга Боб. К сожалению, с нами уже нет мистера Вильямса, он мог бы дать Морганам рекомендации, так как хорошо знал их. Краснокожего джентльмена зовут Виннету. Вам, наверное, не раз приходилось слышать его имя, поэтому увольте меня от обязанности объяснять вам, что это значит. Позвольте также представить Сэма Гаверфилда, которого вся прерия знает под именем Сан-Иэр. И наконец ваш покорный слуга — Олд Шеттерхэнд.

Ужас охватил капитана. Запинаясь, он выдавил:

— Неужели… Возможно ли…

— Почему же невозможно? Устраивайтесь поудобнее. Нам есть о чем потолковать. Кстати, как вы обошлись без пистолета, который я позволил себе взять у вас на память? В тот вечер я с удовольствием слушал вас. Не меньше мне понравились ваши речи позавчера, когда вы наблюдали за команчами. Боб, возьми у джентльменов оружие и свяжи им руки и ноги, чтобы они не уклонились от беседы.

— Сэр! — вознегодовал капитан.

— Стоит ли так горячиться? Мы знаем о ваших грязных делах и будем говорить с вами так, как вы того заслуживаете. И не расходуйте зря силы, не то еще до того, как Морганы въедут в долину, мы заткнем вам рты кляпами, а может быть, и убьем.

Обескураженные внезапным поворотом событий, разбойники и не думали сопротивляться.

— Господин капитан, где находится тайник, к которому направляются Морганы? — спросил я.

— Все, что там лежит, — мое! — взвизгнул главарь шайки.

— Вам так только кажется. Я же считаю, что у вас нет никаких прав на зарытые там сокровища — хотя бы потому, что палач не должен наследовать имущество жертв. Ну да ладно, можете не отвечать. К тайнику нас выведут Морганы. Кстати, что случилось с тремя купцами, за которыми шли ваш лейтенант и трое его сообщников, скрывавшихся под видом скупщиков мехов?

— С купцами? Гм, честно говоря, я не знаю…

— Бог с вами! Я догадываюсь… А где теперь мнимые скупщики мехов?

— Двое из них, скорее всего, уже в лагере. А третьего по пути убил лейтенант. Мы нашли его тело.

— Так я и думал! А теперь позвольте мне еще раз предупредить вас о необходимости вести себя благоразумно. Боб, проверь узлы и сунь им в рот кляпы. Простите нас, господа, но мы не хотим, чтобы вы случайно выдали нас Морганам.

У входа в долину показались негодяй-отец и его достойный сын. Они вели себя так же неосмотрительно, как капитан с Санчесом: остановились на мгновение, окинули взглядом окрестности, пришпорили лошадей и поскакали вперед. По их поведению можно было заключить, что в долине они надолго задерживаться не собираются.

Шагах в двадцати от нашего укрытия росло несколько густых кустов ежевики. Туда и направились оба всадника.

— Это здесь, отец, — сказал Патрик.

— Кто бы мог подумать: в таком непримечательном месте — и несметные сокровища.

— У нас мало времени, следует поторопиться. Мы так и не узнали, кто те двое белых и удалось ли команчам схватить их.

Они спрыгнули с лошадей, пустили их к воде, и, пока утомленные дорогой животные утоляли жажду, грабители, отложив оружие в сторону, принялись ножами выкорчевывать колючие кусты.

— Вот оно! — торжественно произнес наконец Патрик, вытаскивая из ямы сверток дубленой бизоньей шкуры.

— И это все? — удивился Морган-старший.

— Здесь банкноты и ценные бумаги. Поскорее зарываем яму и немедленно в путь.

— А я настоятельно советую вам повременить с отъездом.

Эти слова произнес Сан-Иэр. Я тем временем встал между разбойниками и их оружием, а Виннету и Боб взяли их на прицел.

В первое мгновение голос Сэма поразил негодяев словно гром среди ясного неба, но следует отдать им должное: отец и сын быстро пришли в себя и даже попытались кинуться к ружьям. Однако на их пути стоял я с двумя взведенными револьверами.

— Еще один шаг — и вас не воскресит даже дьявол.

— Кто вы такие? — спросил Фред Морган.

— Вам все объяснит ваш сын Патрик, он же мистер Меркрофт, он же лейтенант разбойничьей шайки.

— По какому праву вы задерживаете нас?

— По тому же, по какому вы убили мистера Маршалла в Луисвилле, а затем напали на поезд. По тому же праву, по какому вы сожгли ферму Сэма Гаверфилда и убили его жену и ребенка. Сделайте любезность — лягте на землю лицом вниз.

— Мы не подчинимся!

— Перед вами вождь апачей Виннету, это Сан-Иэр, которого раньше звали Сэмом Гаверфилдом, а меня вы наверняка знаете по рассказам вашего сына. Такие люди, как мы, не шутят и не занимаются пустяками. Тот, кто при счете «три» останется на ногах, получит пулю. Один… два…

Скрипнув зубами и сжав кулаки от бессильной ярости, Морганы растянулись на земле.

— Боб любит вязать узлы на руках у злых людей. Боб сделает красивые узлы, крепкие, — бормотал негр, ловко стягивая грабителям руки и ноги.

Бернард увидел, что негодяи схвачены, и подошел к нам. Когда Морган, повернув голову, узнал сына убитого им ювелира, глаза его наполнились ужасом, словно он увидел привидение.

— Маршалл!

Бернард не произнес ни слова. В глазах его читалась решимость воздать убийце по заслугам. Кровь за кровь.

— Боб, приведи сюда остальных, — приказал Сэм. — Не стоит откладывать суд. Нам нельзя здесь задерживаться, поэтому приступим к делу и раз и навсегда решим судьбу негодяев.

Негр привел Санчеса и капитана, с ними пришел и Хоблин, который не пытался мешать нам и вел себя лучше, чем можно было ожидать от стейкмена.

— Кто будет говорить первым? — спросил Бернард.

— Чарли. Он самый умный из нас, — ответил Сэм.

— Нет, — отказался я. — Мы все потерпели от этих негодяев, за исключением Виннету. Он вождь прерии, пусть он и говорит первым.

Никто не возражал. Апач тоже кивнул в знак согласия.

— Вождь апачей слышит голос Духа прерии и будет справедливым судьей бледнолицых. Пусть мои братья возьмут в руки оружие, так как только воины имеют право судить.

Мы подчинились, следуя индейскому обычаю.

— Как зовут этого белого? — начал Виннету.

— Хоблин, — ответил Сэм.

— Что он делал?

— Грабил путников в пустыне.

— Убил ли он кого-нибудь из друзей моих белых братьев?

— Нет.

— В таком случае пусть мои братья решают сердцем, а не оружием. Виннету возвращает свободу этому человеку, но если он вернется к стервятникам пустыни, его ждет смерть.

Все без колебаний согласились с решением Виннету. Я взял ружье и нож Фреда Моргана и протянул их Хоблину со словами:

— Возьмите это оружие. Вы свободны.

— Благодарю вас, сэр! — воскликнул Хоблин, счастливый от того, что ему сохранили жизнь. — Я выполню все ваши условия.

Выражение его лица говорило, что он искренне собирается сдержать свое слово.

— Кто этот бледнолицый? — продолжал Виннету.

— Он был главарем шайки грабителей.

— Он умрет. Белые братья согласны с моим решением?

Никто не возразил.

— А как зовут того человека?

— Санчес.

— Такое имя обычно берут себе разбойники с Юга. Кем он был?

— Он стейкмен из Льяно-Эстакадо.

— Что его привело сюда?

— Он хотел ограбить своих же сообщников. У него две души и два языка. Пусть он тоже умрет.

И на этот раз никто не встал на защиту мерзавца.

— Но они не погибнут от руки честного воина, — продолжал Виннету. — Их убьет человек, подобный им самим. Как имя молодого бледнолицего?

— Патрик.

— Снимите с него ремни, и пусть он бросит осужденных в воду — никакое оружие не должно коснуться их тела, они должны умереть позорной смертью.

Боб развязал Патрика, и тот исполнил приказ с готовностью отпетого негодяя. Он знал, что ему не жить, и, видимо, поэтому угодливо, с каким-то злорадным подобострастием расправился с бывшими своими товарищами, Я отвернулся, чтобы не видеть казни этих двоих, хотя они и получили по заслугам. Раздались два глухих всплеска, и крепко связанные по рукам и ногам капитан и Санчес пошли ко дну.

Приведя приговор в исполнение, Патрик безропотно позволил снова связать себя.

— Кто эти двое бледнолицых? — спросил Виннету.

— Отец и сын.

— Какие преступления они совершили?

— Я обвиняю их в убийстве моей жены и сына, — первым отозвался Сэм.

— Я обвиняю старшего из них в убийстве моего отца, — произнес Бернард.

— Я обвиняю его в нападении на поезд, а младшего — в попытке убить меня и остальных моих товарищей в пустыне Льяно-Эстакадо, — заключил я. — Они вдвоем пролили немало крови и совершили много злодеяний — даже того, что мы знаем, с избытком хватит, чтобы осудить их на смерть.

— Мой брат прав: достаточно того, что мы знаем. Пусть черный муж убьет их.

— Ну, уж нет! — воскликнул Сэм. — Я не согласен! Столько лет я искал их. Они причинили мне больше зла, чем другим, и жизнь их принадлежит мне. На прикладе моего ружья не хватает двух отметин! Когда они наконец ответят за свое злодеяние, Сан-Иэр обретет покой и вместе со своей Тони найдет последний приют в одном из горных ущелий или на просторах прерии, где белеют кости тысяч охотников.

— Мой белый брат справедлив, он требует то, что принадлежит ему по праву. Пусть Сан-Иэр возьмет убийц — он вправе поступить с ними по своему усмотрению.

— Сэм, — произнес я тихо, наклоняясь к старому вестмену, чтобы никто другой не услышал моих слов, — не запятнай себя кровью убийц.

Охотник смотрел в землю и молчал. Пока он раздумывал, я вместе с Бернардом отошел к лошади Фреда Моргана и заглянул в седельную кобуру. Там лежало всего лишь несколько жемчужин, в которых Бернард тотчас же признал свою собственность. Затем мы обыскали убийцу ювелира и нашли за подкладкой его кожаной куртки пакет с деньгами. Сомнений не было — то были деньги, отнятые им у Холферта.

Внезапно с того места, где стояли наши лошади, донеслось еле слышное тревожное фырканье. Обеспокоенный поведением коня, я подошел к нему и увидел, что он, бешено кося глазами, грызет удила и пытается разорвать путы, стягивающие его передние ноги. Поблизости рыскал дикий зверь или, хуже того, индейцы. Я сразу же громко крикнул, стараясь предупредить друзей, но они не услышали меня — воздух содрогнулся от дикого пронзительного воя.

Я выглянул из-за густых ветвей и увидел жуткую картину: долину затопило множество мускулистых бронзовых тел. Трое команчей прижимали к земле Сэма, в то время как четвертый вязал его. Несколько лассо затянулись на теле Виннету, и враги уже волокли его по земле. Хоблин лежал с размозженным черепом, а Бернарда и вовсе не было видно за стеной краснокожих.

Команчи-ракуррои действительно шли по следам капитана и Санчеса и сумели застать нас врасплох. Что я мог сделать? Броситься на помощь друзьям? Это было бы чистым безумием. Нечего и думать победить в рукопашной схватке три сотни молодых и сильных воинов. Открыть огонь из своего укрытия? Я без труда мог убить дюжину-другую краснокожих, но остальные окружили бы меня и пленили.

Хоблин был убит, но Виннету и другие мои друзья оставались еще живы. Зная обычаи команчей, я был уверен, что они уведут пленников в свои стойбища, чтобы поставить у столбов пыток и насладиться их страданиями. Я должен был любой ценой сохранить собственную жизнь и свободу, чтобы попытаться тем или иным способом выручить товарищей.

Не теряя времени, я отвязал мустанга, взял его под уздцы и стал карабкаться вверх по крутой тропинке, ведущей в горы. Спасать что-либо еще не имело смысла: индейцы, прежде чем напасть на врага, все хорошенько высматривают, наверняка они видели, как я ушел к лошадям, а это значило, что через несколько минут за мной пошлют погоню.

Камни осыпались под моими ногами и копытами мустанга, пока мы медленно, с большим трудом взбирались вверх по крутому горному склону. Наверху, к счастью, лес кончился, я прыгнул в седло и погнал коня вдоль горного хребта так, словно за мной гналась тысяча чертей и от моей скорости зависело спасение души. Не останавливаясь, я проехал насквозь две долины и даже не пытался заметать следы — краснокожие все равно обнаружили бы их, а я потерял бы драгоценное время.

Через несколько часов скачки я подъехал к реке с каменистым руслом и направил мустанга в воду. На камнях, омываемых горным потоком, не остается следов, поэтому я долго двигался вверх по течению, затем выбрался на берег, обмотал копыта мустанга тряпьем и кружным путем вернулся к долине, откуда и начал свое бегство.

Солнце уже скрывалось за вершинами, когда я добрался до хребта, за которым простиралась злополучная долина. Соваться туда в темноте было нельзя, и я поискал в лесу сухое укромное место, пригодное для ночлега. От долгой скачки с «обувью» на копытах мой конь совсем обезножел и сразу же лег на землю, даже не притронувшись к сочной траве, в изобилии росшей вокруг.

Как круто изменились обстоятельства! Однако предаваться унынию было некогда, следовало действовать.

Едва встало солнце, как я, привязав коня в лесной чаще, пешком направился к месту вчерашнего сражения. Я осознавал, что предпринимаю опасное дело, но иного выхода у меня не было, поскольку я хотел помочь друзьям. Я так осторожно полз к вершине хребта, что мне понадобилось часа два на дорогу, которую пеший путник преодолел бы за десять минут. В долину я спускался еще осторожней и медленней.

Остановившись отдохнуть и осмотреться под старым огромным дубом, я вдруг услышал чей-то тихий свист.

Я огляделся — никого не видно.

Свист повторился.

На этот раз мне показалось, что звук доносится сверху. Я запрокинул голову, но, как ни напрягал зрение, не заметил в ветвях никого.

— Масса Чарли! — услышал я свистящий шепот.

Ах, вот оно что! Вверху, под самой кроной, чернело дупло, из которого выглядывало черное добродушное лицо Боба.

— Подождите, масса, Боб сейчас спустится к вам!

С тихим шелестом раздвинулись окружающие дуб кусты орешника, и негр предстал передо мной.

— Заходите, масса Чарли. Ни один индеец не найдет здесь умного Боба и массу.

Внизу, у корней, дуб треснул, и через эту трещину мы забрались внутрь сгнившего изнутри ствола.

— Как ты нашел это замечательное укрытие? — удивленно спросил я.

— Боб бежал и увидел зверя. Зверь залез в дерево и выглянул оттуда. Боб умный, он поступил так же.

— Ты прав, Боб, в уме тебе не откажешь. А что это был за зверь?

— Боб не знает, как его зовут. Зверь был небольшой, с хвостом и черными пятнами вокруг глаз.

По-видимому, негра к дуплу привел енот.

— А когда ты нашел дупло?

— Как только индейцы прийти — Боб побежать и спрятаться здесь.

— Так ты что — сидишь здесь со вчерашнего дня? Тогда рассказывай немедленно, что тебе удалось увидеть и услышать.

— Много-много краснокожих.

— И больше ничего?

— Разве массе Чарли этого мало?

— Они проходили здесь?

— Проходили, но не заметили Боба. Потом стемнело, и они развели костер и жарили окорок медведя, которого убил масса Чарли. Они съели нашего медведя, масса!

Негодование простодушного негра было вполне справедливым и понятным, но меня в ту минуту волновала судьба наших товарищей, а не медвежьей туши.

— Что было потом, Боб?

— Потом наступило утро, и индейцы ушли.

— Куда?

— Боб не знает, потому что не мог идти за ними. Но он видел через окошко, как они уходили и вели с собой массу Виннету, массу Сэма и массу Бернарда. У них на руках и ногах было много-много веревок.

— Рассказывай все, Боб, не тяни.

— А потом индейцы бегать по лесу и искать Боба, но он умный и хитрый, поэтому они не найти Боба.

— Сколько краснокожих осталось в долине?

— Боб не знает, сколько их, но знает, где они сидят. Там, возле медведя. Боб видеть их через окошко.

Упираясь руками и ногами в стенки полого ствола, я вскарабкался к дуплу, которое Боб называл окошком, и выглянул наружу. Оттуда как на ладони был виден противоположный склон долины. Под буком, на котором спасался от медведя Боб, сидел на корточках индеец. По-видимому, команчи, прежде чем уйти, оставили в долине часовых, чтобы поймать меня, если бы мне вздумалось вернуться.

Не зная еще, что предпринять, я спустился вниз к негру.

— Боб, я увидел там только одного краснокожего.

— В других местах сидят еще двое, но Боб не знает где.

— Жди меня здесь, пока я не вернусь.

— Масса Чарли хочет уйти? Нет, нет, останьтесь с Бобом!

— Не бойся, Боб. Я должен уйти, чтобы спасти наших друзей.

— Спасти массу Бернарда? Мы спасем его, а еще массу Виннету и массу Сэма! — воодушевился Боб.

— Тогда сиди тихо, чтобы тебя не заметили краснокожие.

Я покинул наше укрытие в источенном дереве. Все складывалось не так уж и плохо: я был не один, Боб мог оказаться полезным в моем нелегком деле. В глубине души я отдавал должное хитрости индейцев, оставивших засаду у медвежьей туши — вынужденный скрываться беглец не имеет возможности охотиться и, чтобы не погибнуть от голода, попытается вернуться к мясу.

Спустя час я уже был на другом краю долины в нескольких шагах от индейца, которого видел из «окошка».

Краснокожий стоял как изваяние. Ему было не более восемнадцати лет, возможно, он впервые принимал участие в военном походе соплеменников. На его шее висел свисток из обожженной глины, при помощи которого команчи подражают крику грифа. Опрятная, расшитая мелким бисером одежда и хорошее оружие выдавали в нем сына вождя. У меня не поднималась рука убить его, прервать эту молодую, полную надежд жизнь.

Я ударил его вполсилы. Такой удар не принес бы вреда взрослому, закаленному в боях воину, но юношу сразил наповал. Связав молодого команча по рукам и ногам, я сунул ему в рот кляп, снял с его шеи свисток и подул в него.

Раздался резкий, протяжный звук, и тут же, словно в ответ, что-то зашуршало в кустах и оттуда вышел старый индеец. Он даже не успел удивиться — я оглушил его ударом приклада, связал и уложил рядом с юношей.

Безусловно, команчи оставили в долине не двоих воинов. Они знали меня, и было бы смешно надеяться, что старик и почти мальчик смогут пленить Олд Шеттерхэнда. Где-то поблизости должны были скрываться еще несколько воинов. Звать их тем же свистком было опасно, поэтому я решил найти то место, где индейцы укрыли своих лошадей. Двигаясь осторожно вдоль опушки, я тихонько заржал, подражая голосу моего жеребца, и тут же счастье улыбнулось мне: из лесу донесся ответ. На одной из полян стояли стреноженные индейские лошади. Их было шесть, значит, еще четверо команчей сидели в засаде в разных концах долины и ждали моего появления.

Вскинув на плечо молодого индейца, я понес его к дубу, в котором ждал меня Боб. Он то и дело выглядывал в «окошко» и, увидев меня, выскочил навстречу.

— Ах, масса Чарли поймал индейца! Масса убил его?

— Нет, Боб. Он жив. Ты должен помочь мне и спасти мистера Бернарда.

— Что должен сделать для этого старый черный Боб?

— Ты взвалишь этого индейца на спину и потащишь его вверх по склону, а потом вниз — пока не дойдешь до большого клена. Жди меня там. Но ни в коем случае не развязывай краснокожего — иначе он тебя убьет.

— Нет, масса, Боб не хочет, чтобы его убили!

— Делай, как я тебе сказал.

Огромный негр легко взвалил на спину юношу и понес его к перевалу прочь из долины, а я вернулся к индейским лошадям. Нельзя было допустить, чтобы команчи, заметив исчезновение своего товарища, пустились в погоню.

Сокровища, взятые нами в лагере грабителей, исчезли. И еще раз — который уже! — я убедился в том, что золото совершенно справедливо называют «смертоносной пылью». Из сотни человек, пускающихся на поиски золота на Диком Западе, остается в живых не более десяти. Блеск и звон соблазнительного дьявольского металла будит злых демонов, и только под покровительством сильного закона зло, таящееся в золоте, превращается в благо.

Я связал лошадей цепочкой, взял первую под уздцы и повел за собой. Животные упирались, недовольно фыркали, но я, хоть л не без труда, сумел перетащить их через перевал и беспрепятственно провести вниз.

Негр сидел под старым кленом, не спуская глаз с пленника. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке один на один с краснокожим, хотя тот и был связан по рукам и ногам. Увидев меня, Боб облегченно вздохнул и радостно улыбнулся.

— Как хорошо, что масса Чарли вернулся! Индеец делал страшные глаза, страшнее, чем сам дьявол. Он ворчал и хрюкал, как животное, и черный Боб ударить его по щеке, чтобы он замолчать.

— Ты не должен был его бить, Боб. Ударивший индейца по лицу становится его смертельным врагом. Теперь, если когда-нибудь он окажется на свободе и встретит тебя, ты погиб.

— Черный Боб погиб? Тогда лучше сразу убить индейца, чтобы он не убил Боба.

С этими словами негр достал нож и приставил его к груди пленника.

— Остановись, Боб! Если мы сохраним ему жизнь, он поможет нам освободить мистера Бернарда.

Я вынул кляп изо рта индейца.

— Пусть мой краснокожий брат дышит свободно, но говорить он будет только с моего разрешения.

— Ма-Рам будет говорить когда ему вздумается, — ответил индеец. — Даже если я буду молчать, бледнолицый все равно убьет меня и возьмет мой скальп.

— Мой краснокожий брат ошибается, — возразил я. — Ма-Рам будет жить и сохранит свой скальп, потому что Олд Шеттерхэнд убивает врага и только в честном бою.

— Бледнолицый — Олд Шеттерхэнд? Уфф!

— Ма-Рам не был моим врагом и теперь станет другом. Он проводит Олд Шеттерхэнда к вигваму отца.

— Отец Ма-Рама — вождь ракурроев То-Кей-Хун, Рогатый Бык. Он убьет меня, если я предстану перед ним пленником бледнолицего.

— Мой брат хочет, чтобы я вернул ему свободу?

Юноша в изумлении впился в меня глазами.

— Разве бледнолицые отпускают на свободу краснокожих воинов, чья жизнь в их руках?

— Если мой краснокожий брат даст мне слово, что не попытается убежать и пойдет со мной к вигваму своего отца, то я сниму с него путы и дам коня и оружие.

— Уфф! У Олд Шеттерхэнда крепкая рука и большое сердце. Он не похож на других бледнолицых. Могу я быть уверен, что он говорит то, что думает?

— Я никогда не лгу. Будет ли мой краснокожий брат повиноваться мне, пока мы не встанем лицом к лицу с То-Кей-Хуном?

— Ма-Рам будет послушен воле Олд Шеттерхэнда!

— Тогда пусть Ма-Рам примет из моих рук дым мира и пусть его душа превратится в дым, а тело — в пепел, если он нарушит данную клятву.

Я вывел из укрытия моего мустанга и достал из сумки две сигары. Это были тонкие гаванские сигары, взятые мною в лагере стейкменов. Освободив пленника, я усадил его рядом с собой, и мы закурили, в точности исполняя ритуал братания.

— Разве у бледнолицых нет Великого Духа, который бы дал святую глину для трубки мира? — спросил Ма-Рам после того, как были произнесены обычные в таких случаях слова.

— Великий Дух бледнолицых могущественнее и сильнее всех остальных духов, и он дал много глины для трубок. Но бледнолицые курят трубки только в своих вигвамах, а в прерии пьют дым мира из сигар, которые занимают намного меньше места.

— Уфф! Сикарр! Великий Дух бледнолицых очень мудр. Сикарр удобнее, чем трубка! — удивился простодушный юноша, безбожно коверкая новое слово.

Боб, все еще боявшийся, что индеец не простил ему пощечину, заметив, что мы мирно сидим и курим, решил присоединиться к нам, чтобы обезопасить себя от мести.

— Масса Чарли, разрешите и Бобу покурить дым мира с краснокожим, — попросил он.

— Вот и тебе сигара, но ты кури ее в пути. Нам уже пора выступать, — ответил я.

Нам действительно было пора трогаться в путь. Команч отобрал из приведенных мною лошадей свою и вспрыгнул ей на спину. Боб сел на второго коня, а остальных я повел в поводу за своим мустангом.

К тому времени я уже хорошо знал нравы индейцев. Обмануть врага считается доблестью у краснокожих, однако же дым мира часто связывает их крепче, чем самая страшная клятва. Поэтому я не опасался, что Ма-Рам попытается бежать.

В поисках следов команчей нам пришлось обогнуть горный хребет, отделявший нас от долины, и выехать на равнину. Индейцы, оставленные охранять вход в долину, увидев нас, подняли жуткий вой, но их крики были нам не страшны: оставшись без лошадей, часовые никак не могли пуститься в погоню за нами. Ма-Рам, несмотря на молодость, настолько хорошо владел собой, что его бесстрастное бронзовое лицо даже не дрогнуло. Он молча ехал рядом со мной, не пытаясь оглянуться.

Под вечер мы уже добрались до Пекос и остановились на ночлег. В переметных сумах индейца был изрядный запас вяленого мяса, поэтому мы могли не тратить время на охоту. Расстояние между нами и команчами, которых я обвел вокруг пальца в долине, стало так велико, что можно было не бояться, что за ночь они сумеют настигнуть нас. Краснокожие бесстрастны по натуре, а суровое воспитание приучает их скрывать свои чувства. Однако наш молодой пленник вел себя слишком невозмутимо даже для индейца. Возможно, со временем ему предстояло стать великим воином. Ни жестом, ни словом он ни разу не выдал своего волнения и сразу же лег спать. А я и Боб по очереди стояли на часах. С рассветом я снял сбрую с четырех ненужных нам лошадей и загнал их в воду. Животные переплыли реку и исчезли в лесу на противоположном берегу. Ма-Рам молча наблюдал за моими действиями.

Следы, по которым мы шли, отчетливо виднелись на траве, а это говорило о том, что команчи не опасались погони. К тому же зачем трем сотням воинов опасаться одного бледнолицего? Их отряд держался правого берега реки и двигался вниз по течению до того места, где Пекос пробила своими водами глубокий каньон в Сьерра-Гуадалупе. Там следы расходились, и я долго ломал голову, не понимая, зачем индейцам понадобилось разделяться. Большая их часть повернула в горы, а остальные продолжили путь в прежнем направлении.

Я спрыгнул с лошади и внимательно осмотрел следы. Отпечатки копыт старой Тони, хорошо известные мне, вели вдоль реки.

— Сыновья команчей отправились на могилу великого вождя? — спросил я Ма-Рама.

— Мой брат сказал правду.

— А те, — указал я на след отряда, ушедшего вдоль реки, — повели пленников к вигвамам команчей?

— Так приказали вожди ракурроев.

— Сыновья ракурроев увезли с собой сокровища бледнолицых?

— Они оставили их у себя, так как не знают, кому из бледнолицых принадлежит золото.

— Где стоят их вигвамы?

— В прерии, на берегу реки, которую белые люди называют Пекос.

— Ты хочешь сказать, в прерии между теми двумя горными хребтами?

— Да.

— В таком случае мы не пойдем по следу, а повернем к югу.

— Мой белый брат — мудрый воин, но сейчас он ошибается. В горах к югу отсюда нет воды ни для нас, ни для лошадей.

Я посмотрел ему в глаза, но краснокожий не отвел взгляд.

— Видел ли когда-нибудь мой брат-команч горы у большой реки, на которых бы не было воды? Ручьи текут в долину с каждой горы.

— Мой бледнолицый брат скоро сам убедится, кто прав! — упорствовал молодой хитрец.

— Я догадываюсь, почему Ма-Рам не хочет идти в горы.

— Тогда пусть мой брат скажет мне об этом.

— Сыновья ракурроев едут с пленниками вдоль реки. Если я направлюсь на юг, то нагоню их еще до того, как они доберутся до своих вигвамов.

Чувствуя, что я разгадал его уловку, краснокожий умолк.

Вдоль реки вели следы шестнадцати лошадей, а это значило, что Виннету, Сэма и Бернарда охраняют тринадцать воинов. Рассчитывать на помощь Боба не приходилось: этот старый добрый негр не был воином. Сражаться же в открытую с сильным вооруженным отрядом было нельзя: в случае нападения охрана могла перебить пленников.

Именно поэтому я повернул на юг. Местность была мне незнакома, а Ма-Рам отвечал на все мои вопросы уклончиво, и выведать что-либо от него было невозможно. Однако, несмотря на множество препятствий, мы перевалили через горный хребет, перед нами раскинулась уходящая вдаль прерия, по которой змеилась блестящая под солнцем Пекос. Ее берега поросли густым лесом, и мы продвигались очень медленно.

Мои расчеты опередить отряд команчей и перехватить его по пути не оправдались: у одного из многочисленных притоков мы вышли на следы команчей, прошедших там днем раньше. А неподалеку обнаружилось и место, где краснокожие отдыхали, ожидая, пока спадет полуденный зной.

Я тоже решил встать тут на отдых, но не у самой воды, а в ближайших зарослях, чтобы нас не заметил посторонний глаз. И вскоре убедился в справедливости пословицы: «Береженого Бог бережет». Не успели мы с Ма-Рамом устроиться на траве, как к нам прибежал Боб, водивший коней на водопой.

— Масса Чарли, — испуганно воскликнул запыхавшийся негр. — Сюда скачут всадники! Один, два, пять, шесть! Масса! Нам надо убить пленника и бежать.

— Не горячись, Боб! — оборвал я его и выскочил на опушку.

По берегу реки, вверх по течению, во весь опор неслись шесть лошадей, но всадников на самом деле было только двое. Остальные четыре лошади скакали тяжело, изнемогая под вьюками. Я выжидал, не зная, что предпринять — неизвестные всадники были белыми.

Пока я раздумывал, из-за излучины реки показались еще пятеро верховых. Это были краснокожие.

Я поднес к глазам подзорную трубу и не смог сдержать возглас удивления:

— Господи! Фред и Патрик Морганы!

Что было делать? Убить негодяев или взять их живыми? В конце концов я решил не марать рук кровью убийц, предоставив команчам самим вершить правосудие. Я ждал со штуцером в руках. Беглецы приближались к нам, преследующие их индейцы скакали в полумиле сзади. В то мгновение, когда Морганы поравнялись с нашим укрытием, я нажал на курок, целясь в голову лошади, на которой сидел Фред Морган. Лошадь упала как подкошенная, всадник кубарем покатился по земле, а навьюченные животные заметались, пытаясь порвать ремни и освободиться.

К моему удивлению, Патрик не бросился на помощь отцу, а проскакал мимо. Я снова вскинул штуцер, одним выстрелом свалив и его лошадь. Выскочив из своего укрытия, я уже собрался было броситься на негодяев, как вдруг подоспевшие индейцы, вместо того чтобы схватить еще не оправившихся от падения негодяев, обступили меня. Раздался боевой клич, и над моей головой нависли пять томагавков.

— Уфф! — воскликнул неизвестно как оказавшийся рядом со мной Ма-Рам и простер свои руки над моею головой. — Этот бледнолицый друг Ма-Рама.

Краснокожие отступили от меня на шаг и принялись озираться, ища глазами тех, за кем гнались, однако последствия их ошибки уже невозможно было исправить: Морганы уже скрылись в кустах. Лошади, перепуганные стрельбой и воем индейцев, взвились на дыбы, разорвали связывавшие их ремни, бросились в реку и камнем пошли на дно, куда их увлек тот тяжелый груз, что они несли на своих спинах. Это были наши лошади, а во вьюках — золото.

Краснокожие пустились в погоню за беглецами, но я схватил одного из них за руку и остановил.

— Пусть мой краснокожий брат скажет мне, почему он гонится за своими белыми друзьями.

— У бледнолицых змеиные рты и двойные языки. Ночью они убили часового и сбежали с сокровищами.

— С золотом?

— Они захватили не только самородки, но и волшебные листочки, зашитые в кожу.

С этими словами команч отвернулся от нас и помчался помогать своим товарищам. Теперь все стало ясно: негодяи Морганы, не доверяя команчам, решили бежать ночью, прихватив с собой сокровища. «Волшебные листочки» были ценными бумагами из тайника капитана.

К сожалению, Пекос глубока и быстра, а там, где навьюченные лошади прыгнули в воду, кружился опасный водоворот. Увы, не оставалось никакой надежды на то, что нам удастся достать из реки хотя бы малую толику «смертоносной пыли».

Беспокойство за судьбу друзей было много сильнее, чем жажда мести. За Морганами гнались пятеро опытных воинов, и можно было не сомневаться, что они не отступят, пока не схватят убийц.

— Почему мой белый брат стрелял в лошадь, а не во всадника? — спросил Ма-Рам. — Разве Олд Шеттерхэнд не научился правильно целиться?

— Почему Олд Шеттерхэнд не убил Ма-Рама, над чьим сердцем он уже занес нож для удара? Я убил лошадей, чтобы остановить всадников и поговорить с ними.

— Теперь Олд Шеттерхэнд должен пойти в погоню вместе со своими краснокожими братьями. Он поймает белых и поговорит с ними.

Я еле сдержал усмешку. Юноша пытался отвлечь меня от погони за отрядом, ведущим пленников.

— Воины ракурроев умны и мужественны. Им не нужна помощь Олд Шеттерхэнда. Они сами поймают бледнолицых и приведут их в свои вигвамы. Пусть Ма-Рам садится на лошадь и едет за мной.

Это происшествие напрочь отбило у меня всякое желание отдыхать. В то же время моя задача облегчалась: до сих пор наши друзья ехали под охраной тринадцати воинов, теперь из этого числа следовало вычесть Морганов, преследующих их пятерых команчей и убитого часового, а это значило, что пленников караулили только пятеро индейцев. Появилась надежда, что мне удастся освободить их.

Пустив коней галопом, мы помчались вперед. Уже темнело, а мы все еще шли по следу. Ма-Рам высматривал место для ночлега и через каждую пройденную милю предлагал нам остановиться на отдых. Однако я упрямо погонял своего мустанга и разрешил всем спешиться и лечь спать, лишь когда стало уже совсем темно.

С рассветом мы продолжили погоню. Теперь нам помогали вытоптанные бизоньими стадами тропы, по которым лошадям было легче скакать. Следы говорили о том, что команчи опережают нас всего лишь на несколько часов. Мне даже казалось, что к полудню мы нагоним их, но судьба распорядилась иначе. На одной из встретившихся нам полян вся трава была изрыта копытами множества коней, и дальше маленький отряд с пленниками двигался вместе с непонятно откуда появившейся шайкой краснокожих, в которой насчитывалось по меньшей мере сорок человек.

— Уфф! — воскликнул Ма-Рам.

Его лицо оставалось бесстрастным, но в глазах блестела радость. Я прекрасно его понимал. Его сородичам теперь нечего было опасаться меня.

— Как далеко отсюда до стойбища команчей? — спросил я юношу.

— Ракуррои живут в большом селении, больше, чем города бледнолицых, и только на время охоты разбивают стойбища. Если мой брат поедет быстро, то будет там еще до того, как солнце скроется за травами прерии.

Ма-Рам сказал правду. К вечеру вдали показалось несколько темных полос, в которых я, посмотрев в подзорную трубу, узнал длинные ряды вигвамов. Это был временный лагерь, разбитый на сезон охоты на бизонов. По-видимому, занятые пленниками команчи позабыли даже выставить часовых, потому что мы сумели беспрепятственно подъехать к вигвамам. Однако я решил не въезжать в стойбище.

— Мы встретим здесь великого вождя То-Кей-Хуна? — спросил я Ма-Рама, останавливая коня.

— Отец Ма-Рама никогда не покидает своих воинов.

— Пусть мой краснокожий брат известит великого вождя, что Олд Шеттерхэнд хочет навестить его.

Юноша удивленно взглянул на меня.

— Разве Олд Шеттерхэнд не боится оказаться среди врагов? Он может ударом кулака убить бизона и выйти с ножом против медведя, но ему никогда не справиться с команчами, которых больше, чем деревьев в лесу.

— Олд Шеттерхэнд охотится на зверей, но никогда не отнимает напрасно жизнь у краснокожих братьев. Он не боится сиу, кайова, апачей и команчей, потому что он друг всем мужественным воинам. Его пуля настигает лишь предателей и негодяев. Олд Шеттерхэнд подождет здесь. Мой брат может идти.

— Но ведь Ма-Рам пленник Олд Шеттерхэнда!

— Ма-Рам больше не мой пленник. Мы пили с тобой дым мира. Ты свободен.

— Уфф!

Молодой индеец сжал коленями бока лошади, поднял ее на дыбы и галопом умчался. Мы с Бобом спешились и присели на землю отдохнуть. Добродушный негр состроил озабоченную гримасу и спросил:

— Масса Чарли, что сделает индеец с черным Бобом, если Боб пойдет вместе с массой?

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил я, сам не зная, чем закончится мое предприятие.

— А если не поживем? А если индеец поджарит Боба у столба?

— Не так страшен черт, как его малюют. В любом случае мы должны отправиться к команчам, если хотим спасти твоего массу Бернарда.

— Пусть индеец сварит и слопает Боба, лишь бы отпустил массу Бернарда.

При этом негр скорчил такую гримасу, которая, без сомнения, отбила бы у краснокожего всякое желание съесть его. А чтобы хоть как-то насладиться жизнью перед тем, как умереть мученической смертью, он достал кусок вяленого мяса и принялся уплетать его за обе щеки.

Нам не пришлось долго ждать. С диким воем из стойбища вылетел отряд всадников. Они кружили вокруг нас, постоянно сжимая кольцо, словно желая затоптать нас копытами. За ними прискакали четверо краснокожих со знаками вождей и заставили своих коней перелететь через нас. Боб повалился на траву, а я продолжал спокойно сидеть, зная, что пока нам ничто не грозит.

— Индеец растоптал Боба насмерть! — заохал негр, осторожно приподнимая голову и осматриваясь по сторонам и, по-видимому, не веря, что остался жив.

— Успокойся, Боб, — обратился я к нему. — Краснокожие проверяют, насколько мы отважны.

— Краснокожие проверяют?! Тогда пусть идут сюда, и Боб будет очень смелый и отважный!

И он поскорее сел рядом со мной. Тем временем вожди соскочили с лошадей и направились к нам. Старший из них заговорил первым:

— Почему белый муж не встает, когда к нему приближаются вожди команчей?

— Я приветствую вас как гостей, — спокойно ответил я. — И приглашаю моих краснокожих братьев сесть рядом со мною.

— Вожди команчей садятся только рядом с вождями. Разве бледнолицый — вождь? Где его вигвамы и где его воины?

Я сжал томагавк в руке.

— Только сильный и отважный воин может стать вождем. Если краснокожие воины не верят, что я вождь, пусть выйдут на поединок со мной.

— Как зовут бледнолицего?

— Краснокожие и белые воины называют меня Олд Шеттерхэндом, Разящей Рукой.

— Похоже, белый муж сам взял себе такое имя!

— Вожди команчей могут выйти на поединок со мной с томагавками и ножами, а я приму их вызов без оружия. Хуг!

— Бледнолицый говорит гордые слова. Но у него еще будет время доказать свою отвагу. Пусть он садится на свою лошадь и едет с воинами ракурроев.

— Выкурят ли они со мной трубку мира?

— Сначала они должны посоветоваться, могут ли они сделать это.

— Уверен, что могут, потому что я прибыл к ним с миром.

Я вскочил в седло, Боб тоже вскарабкался на спину своей лошади. Вожди обступили меня, остальные встали вокруг негра. Диким галопом мы пронеслись между рядами вигвамов и остановились у самого большого из них.

Боба я уже не видел, однако это не обеспокоило меня. Пока был жив я, краснокожие не могли расправиться ни с кем из моих друзей. Со всех сторон меня окружали мускулистые бронзовые фигуры. Вождь, разговаривавший со мной, властно протянул руку к моему штуцеру.

— Пусть бледнолицый отдаст нам свое оружие.

— Я прибыл к вам не как пленник, а как гость, поэтому оружие останется при мне, — твердо отвечал я.

— И все-таки белый муж должен отдать нам свое оружие, пока мы не узнаем, зачем он к нам пожаловал.

— Неужели краснокожие мужи трусливы, как старые скво? Только тот, кто боится; может просить меня отдать оружие.

Мои слова явно задели вождя за живое, и он вопросительно обвел глазами соплеменников, живой стеной окруживших нас. Наверное, он прочел на их лицах спокойствие, так как перестал настаивать на своем и произнес:

— Воинам ракурроев неведомы тревога и страх. Белый муж может сохранить свое оружие.

— Как зовут моего краснокожего брата?

— Олд Шеттерхэнд говорит с То-Кей-Хуном, от чьего имени дрожат враги.

— Я прошу моего брата То-Кей-Хуна показать мне вигвам, где я смогу подождать, пока воины ракурроев захотят беседовать со мной.

— Бледнолицый хорошо говорит. Он будет жить в вигваме до тех пор, пока старейшины не решат, выкурить с ним трубку мира или нет.

Он подал знак рукой и пошел вперед. А я, взяв мустанга под уздцы, последовал за ним. Мы шествовали сквозь плотный строй воинов, из-за чьих спин то тут, то там выглядывали старые и молодые женские лица, на которых, в отличие от бесстрастных, словно каменных физиономий мужчин, читались любопытство и восхищение. Они впервые видели бледнолицего, осмелившегося войти по доброй воле в логово дикого зверя.

Стойбища индейцев всех племен похожи друг на друга: вигвамы стоят рядами, и строят их исключительно женщины, так как мужчинам не пристало унижать себя иной работой, помимо войны и охоты. Остальные заботы по хозяйству лежат тяжелым грузом на плечах слабого пола.

Женщины выделывают шкуры, предназначенные для покрытия вигвама, расстилают их на земле и углем рисуют на них «выкройку», по которой потом режут шкуры на куски и сшивают тонкими ремешками. Вырыв неглубокую канаву по размеру будущего жилища, они устанавливают в середине основную опору в виде высокой рогатины, к которой привязывают длинные боковые жерди. Это нелегкая работа. Женщины взбираются высоко на столб и, цепляясь за него только ногами, руками удерживают в нужном положении толстые, тяжелые жерди, закрепляя их гибкими или сыромятными ремнями. После этого им предстоит работа потруднее — покрыть остов шкурами. Ряд жердей покороче подпирает длинные, чтобы они не сломались под тяжестью шкур или под напором ветра. Если вигвам большой — то его владелец при желании может натянуть между опорами шкуры или холст, получив таким образом несколько помещений. В крыше оставляют отверстие, через которое уходит дым от костра.

Вигвам, в котором меня поселили, был маленьким и еще не обжитым. Я привязал мустанга у входа, откинул полог и вошел внутрь, даже не оглянувшись на вождя.

Долго побыть одному мне не удалось: минут пять спустя полог колыхнулся, и в вигвам проскользнула старая индеанка. Она сбросила с плеч большую вязанку хвороста, вышла, но тут же вернулась с горшком, полным мяса, разожгла костер и поставила горшок на огонь.

Я молча наблюдал за ней, так как по индейским обычаям воину не пристало первым заговаривать с женщиной, к тому же сквозь щели между шкурами за мной внимательно наблюдала не одна пара любопытных глаз.

Вода в горшке бурлила, в воздухе распространялся запах вареного мяса. Через час старуха поставила горшок перед мной и удалилась. Я тут же принялся за еду и должен признать, что с удовольствием уплел большой кусок бизоньего мяса и выпил весь бульон, хотя в нем не было ни крупицы соли, а чистота горшка смутила бы самого неприхотливого завсегдатая портовых кабаков.

Справедливости ради надо сказать, что принимали меня уважительно и гостеприимно. Я и сегодня мог бы поклясться, что тот закопченный горшок был единственным во всем стойбище.

Насытившись, я вытянулся на земляном полу у догоравшего костра, положил голову на свернутое одеяло и погрузился в раздумья. Снаружи было тихо, только слышалось, как хрустит кукурузой мой мустанг, о котором тоже позаботились хозяева стойбища, да раздавались шаги двух часовых, обходивших мое жилище по кругу. Я стоял, а точнее, лежал лицом к лицу с труднейшей задачей, но как ни ломал голову, не мог ничего придумать. Я сумел проникнуть в стойбище команчей, но как освободить друзей, если и за мной и за ними следила не одна сотня зорких глаз? В конце концов я решил, что утро вечера мудренее, и заставил себя уснуть.

Утром меня разбудило какое-то глухое ворчание. Открыв глаза, я увидел вчерашнюю старуху индеанку. Она уже разожгла костер и ставила на огонь знакомый мне горшок.

Старуха и не пыталась заговорить со мной, что, впрочем, в порядке вещей для того, кто знаком с обычаями индейцев. Позавтракав с не меньшим аппетитом, чем вчера поужинал, я решил было выйти из вигвама, но не успел высунуть голову наружу, как ко мне подскочил один из часовых и направил на меня копье, словно собираясь проткнуть меня, как трактирщик протыкает вертелом цыпленка.

Конечно, я не мог спустить ему подобную наглость, тем более если не хотел раз и навсегда лишиться чести и уважения в глазах хозяев стойбища. Наказать его было делом одной минуты: я перехватил копье у самого наконечника, резко оттолкнул, а затем еще резче потянул на себя. Потеряв равновесие, краснокожий выпустил копье из рук и растянулся на земле.

— Уфф! — взревел он, вскакивая на ноги и выхватил из-за пояса нож.

— Уфф! — передразнил я его, забросив копье в вигвам и тоже достав нож.

— Пусть бледнолицый вернет мне копье!

— Пусть мой краснокожий брат сам возьмет его, — ответил я.

Его лицо изменилось: по-видимому, мое предложение пришлось ему очень и очень не по вкусу. Тем временем на помощь ему пришел второй часовой, появившийся из-за вигвама.

— Бледнолицему нельзя выходить из вигвама! Пусть он вернется внутрь! — бесцеремонно приказал он, также угрожая мне копьем…

Я прекрасно понимал, что играю с огнем, но отступать было некуда. Спустя мгновение и второй стражник лежал у моих ног, а его копье летело внутрь вигвама. В ярости они вдвоем завопили так, что подняли на ноги все стойбище.

Рядом стоял вигвам, по размерам превосходящий все остальные, с прислоненными у входа тремя щитами. На крик часовых полог на входе раздвинулся и оттуда выглянула девичья головка — наверное, девушка захотела узнать причину шума. На одно мгновение на мне остановился взгляд темных блестящих глаз, в которых отражалось любопытство и восхищение, и сразу же видение исчезло, чтобы уступить место То-Кей-Хуну и остальным трем вождям. По их безмолвному знаку часовые послушно отступили.

— Почему бледнолицый покинул вигвам? — строго спросил меня вождь.

— Хорошо ли я слышу? Мой краснокожий брат, наверное, хотел спросить, что эти воины делают у моего вигвама?

— Я приказал этим воинам охранять бледнолицего, чтобы с ним не случилось ничего дурного, поэтому будет лучше, если он останется в своем вигваме и не будет выходить из него без позволения.

— Разве воины То-Кей-Хуна не выполняют приказ вождя? Разве ракуррои могут причинить зло гостю? Олд Шеттерхэнд не нуждается в охране, его рука достаточно сильна, чтобы размозжить череп любому, кто замыслит дурное. Мои краснокожие братья могут не беспокоиться. Пусть они вернутся в своей вигвам: я пойду осмотреть стойбище, а затем приду говорить с ними.

Я вернулся в вигвам, чтобы взять оружие, однако, когда приподнял полог, чтобы выйти, меня встретил лес острых копий. Итак, ракуррои считали меня своим пленником! Подчиниться им было нельзя. Но в то же время даже мысль о сопротивлении была чистым безумием. Не долго думая, я кинулся к задней стенке вигвама, вспорол шкуры и выбрался наружу. Когда остолбеневшие от удивления краснокожие пришли в себя, она завыли так, что голоса их покрыли бы рев тысячи медведей, спущенных с цепи. Вернувшиеся было в свой вигвам вожди выскочили наружу с поспешностью, не подобающей их положению, и устремились за мной во главе беснующейся толпы сородичей.

Чувствуя себя хозяевами положения, команчи не хотели считаться со мной как с воином, следовательно, надо было запугать их иным способом. Я вытащил из кармана подзорную трубу и направил сверкающий линзами окуляр на вождей.

— Остановитесь, не то погибнут все сыновья ракурроев! — грозно воскликнул я.

Краснокожие в ужасе отпрянули назад. Простодушные дети природы, индейцы легко придают магический смысл многим безделушкам, изобретенным белым человеком, особенно если не знают их назначения.

— Что собирается сделать бледнолицый? — спросил То-Кей-Хун. — Почему он не остался в вигваме?

— Олд Шеттерхэнд всегда поступает так, как ему хочется. Он известный колдун и может убить души всех команчей этого стойбища.

Подзорная труба уже сыграла свою роль — она остановила команчей. Теперь следовало поразить воображение дикарей чем-нибудь более существенным и устрашающим. Поэтому я взял в руки штуцер.

— Пусть краснокожие мужи смотрят на тот столб у вигвама.

На краю стойбища у одного из вигвамов стояла длинная жердь. Я вскинул штуцер и выстрелил: пуля пробила верхнюю часть жерди, а вокруг прозвучал шепот одобрения. Известно, что дикие народы умеют ценить отвагу и ловкость врага. Вторая пуля попала на дюйм ниже первой, третья — ровно настолько же ниже предыдущей. Теперь шепот умолк, краснокожие забыли о мастерстве стрелка и удивлялись чудесным свойствам оружия. Им были знакомы лишь обычные ружья, поэтому двадцатипятизарядный штуцер работы мастера Генри казался им колдовством. После четвертого выстрела толпа замерла неподвижно, а после седьмого удивление перешло в смертельный испуг. Между тем я повесил штуцер на плечо и произнес:

— Кто из краснокожих мужей еще сомневается в том, что Олд Шеттерхэнд великий колдун? Любого, кто посмеет напасть на него, ждет смерть. Хуг!

Толпа расступилась передо мной, никто не пытался удержать меня. У входа в вигвам стояли женщины и девушки и пялили на меня глаза, словно я был не живым человеком, а сказочным существом. Честно говоря, именно такое впечатление я и хотел произвести.

У одного из вигвамов я заметил двух воинов с копьями. Это значило, что там содержали пленника. Но кого именно? Пока я раздумывал, стоит ли мне спросить об этом часового, изнутри донесся знакомый голос:

— Масса Чарли, выпустите Боба! А не то индеец зажарит его и съест!

Было бы бесчеловечно оставить негра в неизвестности, наедине с его страхами, поэтому я, продолжая играть роль великого колдуна и хозяина положения, подошел к вигваму, откинул полог и выпустил пленника. Стражники так оцепенели от страха, что даже не пытались воспротивиться. Индейцы, гурьбой шествовавшие за мной, тоже молчали.

— Тебя посадили сюда сразу же после того, как мы приехали? — спросил я Боба.

— Да, масса, индейцы сняли Боба с лошади и увели в дом из шкур, где Боб и сидел, пока масса Чарли его не выпустил.

— Ты не слышал, где они держат мистера Бернарда?

— Боб ничего не слышать и не знать о массе Бернарде.

— Иди за мной и не отставай.

Не успели мы миновать следующий вигвам, как нам навстречу вышли четверо вождей, сопровождаемых большим количеством воинов в полном вооружении. Видимо, они объезжали нас кругом, чтобы перехватить и помешать мне осмотреть все стойбище. Я сжал рукой приклад штуцера, но То-Кей-Хун подал успокаивающий знак.

До сих пор То-Кей-Хун называл меня «белым мужем» или «бледнолицым». Теперь же обратился ко мне со словами «белый брат». Уважение индейцев ко мне явно выросло.

— Мои краснокожие братья выкурят со мной трубку мира?

— Сначала они выслушают тебя, и, если твои слова будут правдивы, ты станешь одним из сыновей команчей.

— Я согласен. Пусть краснокожие братья проведут Олд Шеттерхэнда к месту совета.

Мы повернули назад. Проходя мимо моего вигвама, я заметил невдалеке длинноногую Токи Сан-Иэра, а рядом — лошадей Виннету и Бернарда, привязанных к кольям. Однако ни у одного из вигвамов не было часовых, значит, не было там и пленников.

Посреди стойбища была большая площадь, свободная от вигвамов. Со всех сторон ее заполнили индейцы.

Вожди вышли на середину и сели. Дюжина краснокожих, судя по сединам и рубцам от ран — старейшин, уселась полукругом напротив них. Не дожидаясь приглашения, я тоже опустился на траву и подал Бобу знак встать за моей спиной. По-видимому, приглашать меня сесть никто не собирался, так как То-Кей-Хун строго посмотрел на меня и спросил:

— Почему белый муж садится? Мы привели его на суд, и он должен стоять.

Я ответил ему пренебрежительным жестом и произнес:

— Тогда почему краснокожие мужи сидят перед Олд Шеттерхэндом, если он тоже. вправе судить их?

Их лица оставались неподвижными, как маски, но я заметил, что мои слова были для них полной неожиданностью.

— Язык белого мужа шутит. Мы разрешаем ему сидеть. Но почему он освободил человека с черной кожей и привел его сюда? Разве белый муж не знает, что негру не подобает присутствовать на совете краснокожих воинов?

— Чернокожий — мой слуга, он следует за мной и делает то, что я велю ему, нравится это хоть тысяче краснокожих вождей или нет. Однако довольно пререкаться, оставим это занятие скво. Пора начинать совет.

Я понимал, что, снявши голову, по волосам не плачут и, взявшись играть роль, следовало довести ее до конца. Бесстрашие, граничащее с наглостью, могло вызвать уважение индейцев, в то время как послушание вело к гибели.

То-Кей-Хун закурил трубку и вручил ее сидящему рядом вождю, тот передал дальше по кругу, однако меня обошли, чувствовалось, что меня действительно привели не на совет, а на суд.

Затем вождь встал и начал говорить. Обычно индейцы молчаливы, но иногда на советах, перед внимающей аудиторией, в них пробуждается красноречие, и они говорят не хуже, чем европейские государственные мужи на своих заседаниях. Среди краснокожих есть вожди, чье ораторское искусство известно и в других племенах, слава о них распространяется от Мексики до Великих озер.

То-Кей-Хун начал с обычного в таких случаях вступления, то есть с обвинения всех белых людей во всех смертных грехах.

— Пусть белый муж слушает, что ему скажет вождь команчей То-Кей-Хун. Много солнц минуло с тех пор, как краснокожие мужи жили одни на землях между Великими Солеными Водами. Они строили селения и охотились на бизонов, им принадлежал блеск солнца и дождь, реки и озера, леса и пустыни, горы и прерии. У них были жены и дочери, братья и сыновья, и все они были счастливы. Но потом появились бледнолицые, у которых кожа бела, как снег, а сердце черно, как сажа. Сначала пришло всего лишь несколько человек, и краснокожие мужи приняли их как гостей в своих вигвамах. Бледнолицые привезли с собой огненное оружие и огненную воду, своих богов и своих колдунов, принесли измену, болезни и смерть. У них были лживые языки и острые ножи, они обманули краснокожих мужей. Бледнолицые прогнали краснокожих из страны предков, где находятся могилы отцов, прогнали из вигвамов и охотничьих угодий, а когда те стали защищаться, безжалостно их убивали. Бледнолицые сеют распри среди племен краснокожих и травят нас, как зверей, они не оставляют нам места на наших же землях. Пусть проклятие ляжет на их головы!

Возгласы одобрения горячей и во многом справедливой речи послужили наградой вождю.

— Один из этих бледнолицых, — продолжал То-Кей-Хун, — прибыл в наше стойбище. У него кожа лжецов и язык предателей. Но краснокожие воины выслушают его слова и будут судить его по справедливости. Пусть теперь говорит он! Хуг!

То-Кей-Хун сел. После него по очереди поднимались и другие вожди и произносили такие же выразительные речи, сводившиеся к обвинениям против белых и к требованию, чтобы я доказал свою невиновность. Пока они говорили, я достал бумагу и карандаш и нарисовал сидящих против меня вождей, воинов, выстроившихся за ними, и вигвамы.

Когда высказался последний вождь, То-Кей-Хун обратился ко мне:

— Что делает белый муж? Он должен слушать наши речи и отвечать нам.

Я протянул ему лист с рисунком.

— Уфф! — воскликнул вождь, бросив на него взгляд.

— Уфф! Уфф! Уфф! — прозвучал троекратный возглас, как только остальные вожди разглядели рисунок.

— Это колдовство! — сказал То-Кей-Хун. — Белый человек поймал души команчей и заключил их в белом листе. Я вижу здесь То-Кей-Хуна, а рядом с ним трех его братьев. За ними стоят воины и вигвамы. Что бледнолицый собирается сделать?

Простодушный дикарь сам подсказал мне, что делать.

— Краснокожий муж сейчас сам увидит.

Я взял листок, свернул его трубочкой и засунул в ствол штуцера.

— То-Кей-Хун видел, что я поймал души команчей, заколдовал их, и теперь они в стволе моего ружья. Если я выстрелю, ветры развеют их по прерии и они никогда не попадут в Страну Вечной Охоты.

Мои слова произвели на вождей такое сильное впечатление, что они вскочили на ноги и со страхом уставились на меня. Однако перегибать палку тоже не стоило, так как загнанный в безвыходное положение индеец способен на самые непредсказуемые поступки.

— Пусть краснокожие мужи сядут со мной и выкурят трубку мира. Как только мы станем братьями, я верну команчам их души.

Пока ошарашенные индейцы медленно опускались на землю, я решил рискнуть и окончательно показать им, что ничего не боюсь. На траве лежала трубка То-Кей-Хуна и расшитый кисет с кинникинником — смесью табака с листьями конопли, которую обычно курили индейцы. Никто не смеет прикоснуться к трубке вождя, однако я пошел на отчаянный шаг: медленно взял трубку, набил ее под взглядами замерших индейцев и встал с гордым и надменным выражением лица, какое только мог изобразить.

— Мои краснокожие братья, — начал я ответную речь, — верят в Великого Духа. Он владыка неба и земли, отец всех племен, и он хочет, чтобы все люди жили в мире и согласии. Ваш Маниту — мой Маниту, и если по его воле краснокожих мужей столько же, сколько стебельков травы между этими вигвамами, то бледнолицых столько, сколько травы во всей прерии. Белые прибыли сюда из-за Великой Соленой Воды и выгнали краснокожих из охотничьих угодий. Они поступили несправедливо и заслуживают наказания, но краснокожие мужи возненавидели всех бледнолицых, а не только тех, кто повинен в их несчастьях. Разве команчи не знают, что на земле живет не один народ бледнолицых людей? Разве в обычае команчей обвинять невиновных? Олд Шеттерхэнд не принадлежит к тем, кто вышел на тропу войны против краснокожих братьев, и ему не надо оправдываться. Пусть краснокожие воины откроют глаза и посмотрят на Олд Шеттерхэнда, который стоит перед ними. Разве у его пояса висит хоть один скальп индейца? Разве его одежду украшает бахрома из волос ваших братьев? Кто назовет имя сородича, чью кровь пролил Олд Шеттерхэнд? Он лежал в лесу и смотрел, как воины ракурроев курили трубку мира с его бледнолицыми врагами, но не стал мстить. Он поймал Ма-Рама, сына великого вождя То-Кей-Хуна, но не убил его, а вернул оружие и привел к вигваму отца. В горной долине сыновья ракурроев ждали Олд Шеттерхэнда в засаде, чтобы схватить его и лишить жизни. Он имел право убить их, но не стал этого делать. Разве Олд Шеттерхэнд не мог последовать за воинами, ушедшими в горы, убить многих из них и осквернить могилу великого вождя? Разве он не помог команчам, которые гнались за бледнолицыми, убившими часового и укравшими золото? Разве по его вине упал хоть один волос с головы сыновей ракурроев? Теперь Олд Шеттерхэнд собрал души команчей на белом листе и может их погубить, рассеять по прерии, так что ни одна из них не войдет в Страну Вечной Охоты. Но он не сделает этого. Он желает выкурить трубку мира и стать братом ракурроев, чьи вожди отважны, мудры и справедливы и чьи воины не знают страха перед врагом. В знак своей дружбы он готов пить дым мира.

Я закурил трубку, пустил струю дыма к небу, к земле, потом на все четыре стороны света и протянул ее То-Кей-Хуну. К счастью, мне удалось если и не убедить вождя в дружеских намерениях, то, по крайней мере, ошеломить его настолько, что он принял трубку из моих рук, повторил ритуал и передал ее дальше. Последний из вождей вернул ее мне, и я снова сел, на этот раз рядом с вождями.

— Теперь наш белый брат вернет нам наши души?

«Украденные души» были моим главным козырем в сложной и опасной игре, поэтому следовало потянуть время.

— Разве я уже сын команчей?

— Олд Шеттерхэнд стал нашим братом. Он получит вигвам и сможет делать что ему вздумается.

— Какой вигвам вы предназначили мне?

— Олд Шеттерхэнд великий воин и будет жить в вигваме, который выберет сам.

— Тогда пусть мои краснокожие братья идут за мной, чтобы я вместе с ними мог взглянуть на жилище.

Вожди охотно исполнили мое желание. Я шел вдоль вигвамов, пока не остановился у того, где стояли четверо часовых. Приложив ладонь к губам, я завыл койотом, и в то же мгновение мне изнутри ответили точно таким же воем. Одним прыжком я встал у входа и воскликнул:

— Олд Шеттерхэнд будет жить здесь!

Вожди смотрели друг на друга в полном изумлении, они не предполагали, что я могу указать именно на тот вигвам, в котором находятся пленники.

— Пусть мой брат выберет себе другой вигвам. Этот уже занят.

— Почему? Кем он занят?

— Мы отдали его врагам команчей.

— Кто они?

— Виннету, вождь апачей, белый убийца индейцев по имени Сан-Иэр и молодой бледнолицый воин.

Ответ вождей удивил меня. Оказывается, команчи не знали, что я друг пленникам и путешествовал в их обществе. Конечно, я не говорил об этом Ма-Раму, но ведь Патрик и Фред Морганы должны были рассказать им обо мне!

— Олд Шеттерхэнд желает видеть этих людей! — потребовал я и не раздумывая вошел внутрь вигвама.

Вожди немедленно последовали за мной.

Мои друзья лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Кроме того, их и так беспомощные тела были накрепко притянуты толстыми сыромятными ремнями к столбам внутри вигвама. Они узнали меня, но не произнесли ни слова и не проявили радости, так как не могли понять, что же происходит.

— В чем повинны эти люди?

— Они убили наших воинов.

— Мой краснокожий брат видел это собственными глазами?

— Мне сообщили об этом сыновья раккуроев.

— Сыновьям ракурроев еще придется доказать это. Отныне вигвам принадлежит мне, и эти люди — мои гости.

Я достал нож, собираясь разрезать ремни, стягивающие пленников, но один из вождей удержал мою руку.

— Они должны умереть, поэтому мой белый брат не может считать их своими гостями.

— Кто мне запретит?

— Четверо вождей ракурроев!

— Неужели вожди осмелятся помешать Олд Шеттерхэнду?

Я встал между ними и пленниками. Следовавший за мною тенью негр стоял у меня за спиной.

— Боб, разрежь… сначала на Виннету, — сказал я, бросая ему нож.

Негр рванул было к своему хозяину, но затем повиновался мне, понимая, что в нашем положении от Виннету будет больше проку, чем от Бернарда.

— Пусть черный человек остановится и бросит нож! — воскликнул тот же вождь.

Но он опоздал: Виннету был уже свободен.

— Уфф! — взвизгнул в бешенстве вождь и хотел кинуться на Боба, наклонившегося над Сан-Иэром.

Я преградил ему путь, и он, забыв дым мира, выхватил нож и ударил меня. Краснокожий метил мне в грудь, но мне удалось увернуться, и нож вонзился в плечо. Не успел он вырвать нож из раны и нанести еще один удар, как уже лежал у моих ног, сраженный кулаком. За ним настала очередь второго вождя. Третьего я схватил за горло и сжал, мешая ему позвать на помощь. Несмотря на онемевшие от ремней руки и ноги, Виннету уже сидел верхом на поверженном То-Кей-Хуне.

Короткая, как вспышка молнии, схватка происходила в глубокой тишине. Единственным звуком, который могли услышать часовые у входа в вигвам, было исполненное удивления и негодования «Уфф!». Вожди лежали на земле, надежно связанные и с кляпами во рту. Однако, хотя мы стали хозяевами жилища, хозяевами положения оставались команчи.

— Господи! — пробормотал вполголоса Сэм. — Мы уж ни на что не надеялись. — Он растирал онемевшие конечности. — Разрази меня гром, не пойму, как тебе удалось пробраться сюда.

— Оставим рассказы на потом, а пока вооружитесь. У этих четверых оружия хватит на целый взвод.

На всякий случай я зарядил штуцер, объяснил товарищам, что если команчи попытаются снова схватить их, то следует прикрыться вождями, но не убивать их, и вышел. Вокруг вигвама стояла толпа краснокожих зевак, ожидающих дальнейшего развития событий.

— Знают ли мои братья, что я стал сыном команчей? — обратился я к часовым.

Индейцы не кивают головой в знак согласия, а опускают глаза, и часовые молча уставились в землю.

— Тогда пусть краснокожие воины стерегут вигвам и не позволяют никому войти, пока сами вожди не прикажут другое.

Затем я обратился к команчам, обступившим вигвам:

— Пусть мои братья созовут все племя к месту совета.

Команчи разошлись, не выразив удивления и не потребовав объяснений. Человек, не знакомый с обычаями индейцев, мог бы подумать, что я зашел слишком далеко и веду себя неосмотрительно, но на самом деле это было не так. Краснокожие вовсе не такие дикари, какими их принято считать. Они подчинятся старинным и незыблемым правилам и законам, и тот, кто умеет использовать эти правила и законы, может надеяться на удачу.

Рана в плече кровоточила, и мне пришлось по пути стянуть ее платком, чтобы ее не заметили. Десять минут спустя место совета заполнилось воинами, в круг вошли старейшины и сели напротив меня. Обычно такое собрание проходит под громкие возгласы, однако на сей раз все молчали. Серьезные и сосредоточенные краснокожие воины стояли вокруг нас, как изваяния, напряженно ожидая того, что должно было случиться.

— Олд Шеттерхэнд стал братом команчей. Известно ли моим братьям об этом?

— Да, — ответил за всех один из старейшин, поседевший, но еще могучий воин с двумя страшными рубцами на лице.

— Ему, великому вождю и воину, был обещан вигвам, который он сам выберет. Скажите, принадлежал ли ему этот вигвам заранее?

— Да, принадлежал.

— А если бы Олд Шеттерхэнд выбрал для себя тот вигвам, в котором содержались пленники? Он тоже принадлежал бы ему заранее?

— По закону Олд Шеттерхэнд мог выбрать для себя любой вигвам, значит, и тот, где находились пленники, тоже принадлежал ему, — согласился со мной все тот же старейшина.

— Олд Шеттерхэнд и выбрал для себя вигвам с пленниками, но вожди запретили ему воспользоваться своим правом. Пленники попросили защиты у Олд Шеттерхэнда, разве мог он отказать им, не потеряв чести?

— Нет, не мог.

— Поэтому Олд Шеттерхэнд сказал, что они его гости, и взял их под свою защиту. Имел он право поступить так?

— Он был обязан поступить так, если он честный воин. Но когда настанет день суда, Олд Шеттерхэнд не сможет помешать судить их. Однако он может говорить слова в их защиту и умереть вместе с ними.

— Имеет ли право Олд Шеттерхэнд снять ремни с пленников, если сам поручится за них?

— Да.

— Как видят мои братья, Олд Шеттерхэнд соблюдал права и обычаи, но один из вождей команчей хотел его убить и даже ранил в плечо. Что делает воин ракуррои, если другой человек покушается на его жизнь в его же жилище?

— Он волен убить того человека.

— А тех, кто помогает убийце?

— Их тоже.

— Мои братья мудры и справедливы. Четверо вождей ракурроев хотели убить меня, но я сохранил им жизнь. Теперь они лежат связанные в моем вигваме, а мои гости охраняют их. Смерть за смерть, жизнь за жизнь! Я требую освободить моих гостей взамен за свободу тех, кто предательски напал на меня. Пусть мои братья совещаются, я подожду их решения. Но помните, что мои гости убьют вождей, если кто-нибудь другой, а не Олд Шеттерхэнд, переступит порог вигвама!

Ни один мускул не дрогнул на каменных лицах индейцев, ни вздохом, ни движением не выдали они своего волнения. Я встал и вышел из круга, чтобы не слышать, как ракуррои будут совещаться. Им предстояло нелегкое дело, ведь речь шла об участи их вождей, они не могли отдать их на заклание, не покрыв себя позором.

Воины расступались передо мной, и ряды их снова бесшумно смыкались за моей спиной. Отойдя подальше, я сел и приготовился терпеливо ждать.

Совет длился несколько часов. Наконец трое старейшин приблизились ко мне и сели напротив.

— Вожди команчей нарушили закон, и Олд Шеттерхэнд вправе убить их. Но он не отнимет у них жизнь. Он отдаст их воинам ракурроев, и те будут судить их.

— Мои братья забыли, что воины могут судить вождей только за трусость в бою. Поэтому право судить их принадлежит Олд Шеттерхэнду.

— Как он намерен поступить с ними?

— Я их убью, если мои гости не получат свободу.

— Олд Шеттерхэнд знаком с людьми, которых считает своими гостями? Это Сан-Иэр, известный как убийца индейцев.

— Видели ли мои братья тело хотя бы одного убитого им воина ракурроев?

— Это Виннету, вождь апачей. Его племя давно враждует с команчами. Сотни воинов отправил он своей рукой в Страну Вечной Охоты.

— Назови мне хотя бы одно имя сына ракурроев, павшего от его руки. Апачи не воевали с ракурроями.

— Ты прав, не воевали, — вынужден был признать старейшина. — Имя третьего пленника нам неизвестно.

— Оно известно мне. Это человек с севера, который никогда не посягнул на жизнь или собственность сыновей краснокожих скво.

— Как бы то ни было, мы не можем дать свободу пленникам, но если Олд Шеттерхэнд убьет вождей, он погибнет у столба пыток вместе с теми, кого он назвал своими гостями.

— Мои братья шутят, — ответил я, про себя решив, что пора выкладывать последний козырь в затянувшейся игре. — Разве кто-нибудь из вас захочет напасть на Олд Шеттерхэнда? Разве вы забыли, что в стволе его ружья спрятаны души всех ракурроев?

Краснокожие смутились. Однако на их лицах, как я ни вглядывался в них, не было и следа ненависти или злобы. Я вел себя мужественно, согласно индейским понятиям о чести, поэтому для них не было позора в том, что они вели со мной переговоры.

— Пусть наш бледнолицый брат подождет, пока мы не вернемся, — сказали они и снова ушли.

На этот раз они совещались не более получаса. Те же трое старейшин, приблизившись ко мне, сказали:

— Мы даем свободу Олд Шеттерхэнду и его гостям на одну четвертую часть солнца!

Итак, ракуррои вспомнили о старом индейском обычае и не преминули воспользоваться им. Отпустив пленников на свободу на шесть часов, они собирались потом устроить на них охоту, в которой примут участие все воины племени. Поступив так, они спасали своих вождей, у нас же времени было слишком мало, чтобы уйти далеко. Воинственных команчей ждала славная потеха, и они наверняка уже предвкушали сладостные мгновения погони. Однако мы имели право покинуть их стойбище только к вечеру и скакать всю ночь, пока преследователи рыскали в темноте наугад. Было бы глупостью не согласиться на такие условия, но я все же решил поторговаться.

— Олд Шеттерхэнд согласен, но с условием, что его гостям вернут оружие.

— Они его получат.

— Моих гостей схватили, хотя они не замышляли ничего плохого. Вожди же должны получить свободу, хотя пытались убить меня. Такой обмен несправедлив.

— Чего еще требует наш белый брат?

— За удар ножом вожди дадут нам трех лошадей, которых я сам выберу из табуна. Им же я оставлю трех наших.

— Мой брат хитер, как лиса. Он знает, что его лошади устали, но пусть будет так, как он того хочет. Когда Олд Шеттерхэнд освободит вождей?

— Они будут свободны в то же мгновение, когда мы покинем стойбище краснокожих братьев.

— Вернет ли он нам души, заколдованные на белом листке и спрятанные в ствол ружья?

— Олд Шеттерхэнд дает слово, что не выстрелит их в воздух.

— Пусть Олд Шеттерхэнд уезжает куда хочет. Он великий воин и так же хитер, как и силен. Наверное, мозги вождей застилал туман, если они согласились выкурить с ним трубку мира. Хуг!

Теперь я мог уйти. Я медленно шел сквозь строй краснокожих к вигваму, где меня ждали друзья. Как только я переступил порог, они сразу же поняли, что я добился желаемого, однако молча смотрели на меня.

— Нам дали свободу на шесть часов.

— Свобода! — запрыгал как мальчишка Боб, и вдруг его радость как рукой сняло. — Только на шесть часов? А потом индейцы снова схватят массу Бернарда и Боба?

— Да, — с сомнением в голосе протянул Сэм. — Вот ведь незадача, крепко мы влипли! За шесть часов далеко не уйдешь, особенно пешком. А как быть с моей Тони?

— Ты получишь ее и все, что тебе принадлежит, так же, как и Виннету. Остальные лошади слишком устали, и хотя не хочется оставлять им моего мустанга, я договорился, что сам выберу трех лошадей из табуна.

— Чарли, ты умница! — рассмеялся Сэм. — Почему ты не пошел в купцы? Ты мог бы продавать снег зимой! Как тебе это удалось? Целых шесть часов времени и пять свежих лошадей! Этого вполне хватит, чтобы натянуть нос краснокожим. Надеюсь, ты не ударишь в грязь лицом и не выберешь на радостях старых козлов вместо коней.

Пока он зубоскалил, снаружи послышалось невнятное бормотание. Я выглянул из вигвама и увидел старуху, которая готовила для меня еду.

— Пусть бледнолицый идет за мной, — позвала она.

— Куда?

— Пойдем, я провожу тебя к Ма-Раму.

Я не мог не откликнуться на этот зов и пошел за старухой. У вигвама, в котором жили вожди, меня ждал верхом на коне Ма-Рам. Рядом стоял мой мустанг.

— Пусть мой брат следует за мной, я покажу ему, где пасется табун вождей,

Так вот, значит, в чем было дело! Я вскочил в седло и последовал за Ма-Рамом в прерию, где находился небольшой табун. Юноша ловко набросил лассо на вороного жеребца и подвел его ко мне.

— В прерии нет лучше коня, чем этот. Ма-Рам получил его от отца и дарит его Олд Шеттерхэнду за то, что он не отнял у него скальп.

Поистине королевский подарок был для меня неожиданностью. Такого вороного жеребца невозможно было догнать! Я поблагодарил юношу и, тут же выбрал лошадей для Бернарда и Боба. Виннету и Сэм, насколько я их знал, все равно ни за что не согласились бы на обмен.

На обратном пути Ма-Рам остановился у своего вигвама и пригласил меня войти. Я охотно принял его приглашение и прошел внутрь, где меня угостили пресным хлебом, так хорошо выпекаемым индейцами и считающимся у них лакомством. Уже прощаясь и выйдя из вигвама, я увидел темноглазую девушку, ту самую, что утром выглядывала из вигвама, когда я расправлялся с моими часовыми. Сейчас она приторачивала к моему седлу переметную суму с провизией. Заметив меня, девушка зарделась от неожиданности встречи.

— Кто ты, прекрасная дочь ракурроев?

— Я Чистый Родник, дочь вождя Рогатого Быка.

Прошу тебя принять мой дар в благодарность за то, что ты пощадил моего брата Ма-Рама.

— Пусть великий Маниту подарит тебе много счастья и много солнц, прекрасный цветок прерии. Твои глаза ясны, а лоб чист, пусть же и жизнь твоя будет ясной и чистой.

Когда я вернулся к друзьям, все пришли в восторг от вороного жеребца.

— Чарли! — восклицал Сэм. — Он действительно хорош. Если говорить честно, он может даже сравниться с моей Тони, разве что у него только хвост подлиннее да уши покороче. Теперь у нас есть все. Пора в путь, а там посмотрим, чья возьмет. Старик Сан-Иэр еще покажет краснокожим, на что он способен.

Когда все было готово к отъезду, мы сняли путы с наших пленников.

— Масса, поскорее! — поторапливал нас Боб. — Быстро прочь отсюда, чтобы индеец не схватил нас всех снова. Боб не хочет, чтобы его зажарили и съели.

Вожди ракурроев даже не шевельнулись, пока мы не покинули вигвам. Мы сели на коней и помчались по стойбищу, которое, казалось, вымерло. На глаза нам не попался ни один индеец, хотя, несомненно, все племя наблюдало за нами. Мне почудилось, что из-за полога вигвама Рогатого Быка выглядывают четыре темных глаза… Не менее сотни сердец нетерпеливо стучали, ожидая поры, когда будет разрешено пуститься в погоню за нами, но два сердца желали нам счастья и удачи!

Глава IV. САКРАМЕНТО — КРАЙ БОГАТЫЙ

Путешествуя вдоль Колорадо, мы благополучно пересекли обширные владения индейцев пайютов и уже приближались к восточным отрогам Сьерра-Невады. Там, на берегу озера Моно, мы собирались остановиться и дать отдых измученным дальней дорогой лошадям. За нашей спиной остались земли команчей, горные хребты, пустынные солончаки и обширные прерии.

Что же заставило нас отправиться в Калифорнию? Что привело нас в края, столь далекие от прерий Запада? Во-первых, Бернард Маршалл надеялся отыскать там своего брата, во-вторых, мы полагали, что оба Моргана, лишившись на Пекос всей своей добычи, устремятся в эту богатую золотом страну, чтобы быстро поправить свои дела.

И у нас были более чем серьезные причины так полагать.

Когда мы покинули стойбище команчей, у нас было всего лишь шесть часов свободы. Весь вечер и всю ночь мы мчались вперед и на следующий день уже увидели вдали вершины Сьерра-Гуадалупе. Все наши лошади, включая и старушку Тони, неслись во весь опор, словно им была неведома усталость, и покрывали милю за милей, невзирая на трудную дорогу. Нам удалось перебраться через Сьерра-Гуадалупе, так и не заметив за собой погони, а когда через несколько дней мы переправились на другой берег Рио-Гранде, опасность миновала окончательно.

К западу от Рио-Гранде тянутся отроги Скалистых гор, где и произошло событие, подсказавшее нам, где искать Морганов.

Как-то в полдень мы отдыхали на перевале. Виннету стоял на часах. Для наблюдения он выбрал скалу, с которой все окрестности, как сзади, так и впереди нас, были видны словно на ладони.

Вдруг мы услышали его гортанный возглас, и через мгновение вождь апачей стоял перед нами.

— Краснокожие воины идут сюда, — сказал он.

— Сколько их? — спросил я.

Виннету молча поднял растопыренную правую ладонь и три пальца левой руки.

— Восемь? Нам они не страшны. К какому племени они принадлежат?

— Виннету не знает, потому что на их лицах нет боевой раскраски.

— Как далеко они отсюда?

— На расстоянии четвертой части того времени, которое бледнолицые называют часом. Пусть мои братья разделятся. Виннету и Сан-Иэр пойдут вперед, а Бернард и чернокожий муж встанут сзади, между скал. Мой брат Чарли останется здесь, чтобы говорить с краснокожими воинами.

Виннету отвел наших лошадей за скалы, где их не было видно с тропы, и мои товарищи заняли свои места. Все было готово к встрече.

Прошло четверть часа, и я услышал мерное поцокивание копыт по камням. Индейцы выехали из-за поворота тропы, заметили меня и остановились, я же сидел, наблюдая за ними из-под полуопущенных век и притворяясь, что меня одолела дремота. На каменистой почве не видно следов, поэтому они, предполагая, что я здесь один, обменялись несколькими фразами и подъехали ко мне.

Притворяться дальше не имело смысла, и я медленно встал, сжимая в руках ружье.

— Что бледнолицый делает в этих горах? — спросил один из них.

— Белый муж отдыхает после долгой дороги, — спокойно ответил я.

— Откуда он прибыл?

— С берегов Рио-Гранде.

— А куда держит путь?

— Уфф! — неожиданно воскликнул второй краснокожий. — Воины команчей видели его у вод Пекос вместе с Ма-Рамом! Белый муж стрелял в бледнолицых, за которыми мы гнались!

Итак, кое-что прояснялось: этот краснокожий был одним из тех пятерых, которые преследовали Морганов и которые после моих выстрелов бросились на меня, вместо того чтобы схватить беглецов.

— Куда затем отправился бледнолицый с Ма-Рамом? — продолжал спрашивать предводитель.

— В стойбище команчей.

— Когда и где белый муж встретился с сыном вождя?

— Я взял его в плен в той долине, где сыновья команчей схватили Виннету, Сан-Иэра и еще одного бледнолицего.

— Уфф! Он взял в плен Ма-Рама?! — вскричали краснокожие, хватаясь за оружие, но предводитель остановил их.

— Что сделал белый муж с воинами, которые были с сыном вождя? Он убил их?

— Я не причинил им зла. Одного из них я связал, а остальных Великий Дух лишил слуха и зрения, чтобы они не слышали и не видели, как я увожу с собой сына вождя.

— Но Ма-Рам не был связан, когда мы встретили бледнолицего на Пекос! — вдруг вспомнил тот, кто участвовал в погоне за Морганами.

— Он обещал мне следовать за мной, и я снял с него ремни.

— Уфф! Зачем белому мужу понадобилось ехать в стойбище команчей?

— Сыновья команчей схватили моих друзей, поэтому я приехал к ним в стойбище, связал четверых вождей и обменял их на пленников. Нам разрешили уйти из стойбища и дали свободу на четверть солнца.

— Виннету и Сан-Иэр ушли от погони?

— Да.

Лица команчей исказились от гнева. Однако, что бы они ни задумали, бояться мне было нечего. Меня даже забавляло то, что они вспыхнули как порох при упоминании о неудаче соплеменников.

— Бледнолицый пес должен умереть!

С этими словами предводитель схватился за ружье, единственное у них, так как у остальных краснокожих были только луки и стрелы.

— Остановитесь! Краснокожие мужи погибнут раньше, чем ты успеешь поднять ружье. Мне не страшны восемь индейцев. К тому же я знаю, что воины команчей не причинят мне зла, если я скажу им, где еще сегодня они смогут увидеть Виннету, Сан-Иэра и еще одного бледнолицего, сбежавшего из стойбища.

— Уфф! Где?

— Вон там стоят Виннету и Сан-Иэр, — ответил я, указывая на вышедших из-за скалы с оружием в руках вождя апачей и старого вестмена. — Третий пленник стоит у вас за спиной.

Мои товарищи вскинули ружья, а я отпрыгнул за огромную каменную глыбу и направил штуцер в грудь предводителя команчей.

— Пусть краснокожие воины сойдут с лошадей, — приказал я. — Теперь они наши пленники.

Конечно, численный перевес был за ними, но мы застали их врасплох, к тому же их луки и стрелы ничего не стоили против наших ружей. Поэтому неудивительно, что предводитель медленно опустил свое ружье и спросил:

— Разве мой белый брат не видит, что воины команчей не ступили на тропу войны?

— И невзирая на это, хотели убить меня! Но белый воин не жаждет крови краснокожих братьев, пусть они сойдут с лошадей и выкурят с нами трубку мира.

Индейцы не сразу послушались меня — в прерии зачастую обман считается не предательством, а доблестью, — поэтому команчи опасались подвоха.

— Как зовут моего белого брата?

— Олд Шеттерхэнд.

— Уфф! Мы верим тебе.

Индейцы спешились и сели рядом со мной, предводитель достал трубку. Мои товарищи также сели в круг. Соблюдая ритуал, трубку передавали из рук в руки. Бернард Маршалл, не разбиравшийся в тонкостях индейской дипломатии, допустил ошибку и протянул трубку Виннету, но тот отверг ее.

— Вождь апачей сидит рядом с команчами только потому, что мой брат Олд Шеттерхэнд желает мира с ними, — произнес он, объясняя свой отказ. — Но апач не примет трубку из их рук. Пока команчи сидят с моими белыми друзьями, они в безопасности, но пусть берегутся встречи с Виннету, когда рассеется дым мира. Вождь апачей отправит их души в Страну Вечной Охоты.

Бернард смутился, не зная, что делать, и я поспешил на помощь, взяв трубку из его рук и передав ее предводителю команчей, которые сделали вид, что слова Виннету к ним не относятся.

— Мои краснокожие братья преследовали двух бледнолицых предателей? — поинтересовался я.

— Мой брат уже знает об этом?

— Да. Но я не знаю, удалось ли вам поймать их.

— Злой дух помогал им — бледнолицые собаки ушли за пределы страны команчей и нашли приют у наших врагов. Воины команчей вынуждены были вернуться ни с чем.

— Но как им, пешим, удалось уйти от погони?

— Бледнолицые воры украли у команчей лошадей.

— Разве у воинов команчей нет глаз, чтобы видеть конокрада, и нет ушей, чтобы слышать его шаги?

— Воины команчей пели поминальные песни на могиле вождя, а когда вернулись к лошадям, то нашли часовых убитыми, а два лучших скакуна исчезли.

Негодяи были умны и избрали единственно возможный путь к спасению. С необыкновенной дерзостью они отправились в горы за отрядом команчей и украли коней. В смелости Морганам нельзя было отказать. К таким противникам нельзя было относиться пренебрежительно. Следовало поймать их, даже если бы пришлось ради этого гоняться за Морганами по всем Соединенным Штатам, поэтому встреча с команчами была нам очень на руку.

Краснокожие не стали задерживаться с нами и, дав короткий отдых лошадям, собрались в путь.

— Где мои краснокожие братья в последний раз видели следы бледнолицых предателей? — спросил а предводителя, прежде чем он вскочил на коня.

— В двух солнцах пути отсюда. Разве мой бедный брат идет по их следу?

— Когда мы догоним их, они погибнут.

— Уфф! Белый муж говорит как команчи. Поезжай на запад, через одно солнце пути ты увидишь большую долину. В ее северной части ты найдешь то место, где бледнолицые предатели разожгли костер, оттуда ты пойдешь через горы, до воды, текущей на запад. Иди дальше вдоль ее берега. По пути ты еще два раза найдешь следы костров белых людей. Там начинаются земли навахов, и нам пришлось вернуться.

— Как близко от предателей были мои краснокожие братья?

— Мы отставали от них на полсолнца. Но на нашем пути оказались вигвамы врагов, в которых нашли приют бледнолицые.

— Воины команчей выполнили свой долг. Скажи То-Кей-Хуну, что Виннету, Сан-Иэр и Олд Шеттерхэнд настигнут бледнолицых лжецов и убийц и покарают их за все преступления. Еще я прошу передать Ма-Раму, что память о нем живет в сердце Олд Шеттерхэнда. Пусть он не забывает бледнолицего брата.

— Вождь апачей Виннету пойдет по следу команчей?

— Нет. Он ваш враг, это правда, но сегодня его братья выкурили с команчами трубку мира, поэтому он позволит им уйти беспрепятственно.

Индейцы сели на лошадей и уехали своей дорогой, мы тоже не мешкая пустились в путь, который теперь вел нас на запад.

Команчи не солгали: через два дня у одного из притоков Рио-Колорадо мы нашли стойбище навахов. Это племя никогда не враждовало с апачами, а иногда даже выступало на их стороне, поэтому мы могли ничего /не опасаться, пока с нами был Виннету. От навахов мы узнали, что беглецы побывали у них, но уехали в тот же день, расспросив о кратчайшем пути до озера Моно. Морганы значительно опережали нас, однако мы надеялись нагнать их.

Широкая равнина, по которой мы ехали к Сьерра-Неваде, была испещрена следами бизоньих стад. Уже много дней мы питались вяленым мясом, и даже мне, столь неприхотливому в еде, чертовски хотелось полакомиться испеченным на углях бизоньим филеем.

Взяв с собой Бернарда, которому еще никогда не приходилось охотиться на крупного зверя, я отклонился от нашего маршрута вправо, где, судя по буйным зарослям, была вода. Приближался полдень, в это время бизоны спешат к водопою, чтобы не только утолить жажду, но и принять ванну, а потом улечься на берегу и пережевывать жвачку.

Я не ошибся в своих предположениях: вдали медленно брело по прерии небольшое стадо. К сожалению, ветер дул от нас, и животные бросились в бегство. Мы пустили коней вскачь, и тут я наконец-то смог полностью оценить по достоинству вороного жеребца, подаренного мне Ма-Рамой. Он несся вперед легко, словно летел по воздуху, совершенно не чувствуя моих двухсот с лишним фунтов веса. Бернард безнадежно отстал, а я тем временем решил воспользоваться не ружьем, а лассо, чтобы заодно проверить, как выезжен конь и как приучен к различным способам охоты.

Когда я нагнал стадо, то, к своему удивлению, увидел, что преследовал не бизонов, а полудиких коров, которых в тех краях разводят исключительно ради шкур. В любом случае мясо нам было необходимо, и я решился убить самую молодую из них, чье мясо должно быть помягче и повкуснее. Отбив корову от стада, я набросил на нее лассо. Мой жеребец оказался выше всяких похвал. Как только волосяная веревка просвистела в воздухе, он круто развернулся на задних ногах, уперся в землю копытами, всем телом подаваясь вперед. Петля затянулась на шее коровы, от резкого толчка мой вороной присел на задние ноги, но удержался на месте. Корова рухнула, я спрыгнул с коня и перерезал ей горло. Вороной следил за каждым моим движением и, увидев, что все кончено, сам ослабил натяжение веревки, чтобы я мог снять петлю с добычи. Я подошел к умному животному, погладил его по шее, а он в ответ благодарно потерся головой о мое плечо.

Я вытащил нож, чтобы освежевать добычу, и только теперь ко мне подскакал Бернард.

— Опоздал, — огорчился он. — Чарли, может быть, мы убьем еще одну?

— Нам не съесть и эту. Лучше помоги мне.

Бернард спрыгнул с коня и помог мне перевернуть корову на другой бок. На задней ее ноге явственно виднелось выжженное каленым железом клеймо.

— Чарли! — удивился Бернард. — У твоего бизона есть хозяин?

— Представь себе, есть — ответил я с улыбкой. — В этих краях иногда встречаются ранчеро, разводящие скот.

— А мы имели право убить эту корову?

— Ты считаешь меня способным на воровство? В этих местах никому не придет в голову разводить скот ради мяса — сбыть можно только шкуры. Поэтому согласно здешним обычаям любой путник может убить одно животное, но шкуру обязан вернуть владельцу.

— Да где же мы его найдем?

— Его совсем не обязательно искать. По пути мы встретим какое-нибудь ранчо и сообщим, где оставили шкуру. Каждую осень хозяева выезжают в прерию забивать скот, палят они без разбору и очень часто под горячую руку убивают пару, а то и, больше чужих животных. В таких случаях ранчеро тоже рассчитываются шкурами.

Я говорил, орудуя ножом, и слишком поздно услышал, как что-то просвистело в воздухе. Бернард вскрикнул. Обернувшись, я увидел, что кто-то набросил на несчастного Бернарда лассо и тащит его в кусты.

Схватив ружье, я бросился вдогонку за неизвестным всадником в мексиканском костюме, который нахлестывал коня и тянул за собой зовущего на помощь Бернарда.

Раздумывать было некогда, человеку, которого волокут по земле, грозит ужасная смерть: жестокие, острые стебли травы, мелкий кустарник, камни режут, царапают, рвут на части его тело. Вскинув флинт, я прицелился в лошадь мексиканца и нажал на курок. Животное пошатнулось, замедлило бег и рухнуло.

Пока я помогал Бернарду, неизвестный всадник успел скрыться. Волосяная петля так сильно притянула руки несчастного к телу, что он совершенно был лишен возможности двигаться. К счастью, Бернард отделался лишь царапинами и встал на ноги сразу, едва я его освободил.

— Тысяча чертей! Путешествовать так мне еще не приходилось! Чем мы не понравились этому наглецу?

— Ума не приложу, — ответил я, действительно не понимая, почему на нас напали.

— Отчего ты стрелял в лошадь, а не в него?

— Во-первых, потому что это человек, к тому же в нас он не стрелял. Во-вторых, лассо привязывают к луке седла, и, если бы я убил всадника, перепуганный конь потащил бы тебя дальше.

— Да, конечно, я сам должен был догадаться, — согласился со мной Бернард, осматривая руки и ноги и удивляясь, что они целы.

— Пойдем к корове, — позвал я. — Пора разделать тушу и возвращаться. Судя по всему, здесь не совсем безопасно.

— А я думал, что здесь нам ничего не угрожает — ведь земли индейцев остались позади.

— Очень распространенное заблуждение. Эти места опаснее других. Вместо индейцев, которых испанцы называют индиос бравос, здесь хозяйничают подонки из мексиканских и американских штатов. Боюсь, что скоро нам придется познакомиться с ними поближе.

Приторочив к седлу самые мясистые части коровьей туши, мы помчались по следу нашего маленького отряда и вскоре нагнали его. Наши товарищи, поджидая нас, двигались неспешно. Боб, заметив куски свежего мяса, громко закричал:

— Ах, масса Чарли привез бифштекс! Сейчас Боб принесет ветки, разведет костер и испечет мясо.

Пока негр занимался своим делом, я рассказал о нашем приключении. Вскоре мясо зашипело над огнем, подрумянилось и стало с такой невероятной скоростью исчезать во рту чернокожего, что мы поспешили последовать его примеру. Все были так поглощены обедом, что заметили скачущих к нам всадников в последний момент.

— Чарли, — обратился вдруг ко мне Сэм, — когда дожуешь этот кусок, дай мне твою подзорную трубу, я хочу посмотреть, кто к нам пожаловал.

— И охота тебе заниматься такими пустяками, когда еще не все мясо съедено, — ответил я, но все же немедленно достал трубу и приложился к ней.

— Восемь человек… Не слишком много для нас.

— Они нас заметили? — спросил Бернард.

— Ну конечно. Дым от костра виден за несколько миль.

— Кто они?

— Думаю, мексиканцы. У них высокие седла и огромные сомбреро.

— Оставьте мясо и возьмите ружья, — сказал я. — Возможно, непрошеные гости решили побеспокоить нас из-за того наглеца, что пытался утащить Бернарда.

Всадники приближались, и теперь их уже можно было рассмотреть. Все они были в мексиканской одежде, а в одном из них я узнал человека, чьего коня мне сегодня пришлось подстрелить. За сотню шагов от нас они разделились на две группы и подъехали к нам с разных сторон, словно беря в кольцо.

— Вот ведь незадача! Джентльмены собираются побеседовать с нами, а я нынче без фрака, — развеселился вдруг Сэм.

Подобные встречи забавляли его.

— Если вы мне позволите, я сам поговорю с ними.

Кольцо вокруг нас сжималось. Их предводитель выехал вперед и обратился к нам на смеси английского и испанского языков, обычной в тех местах:

— Кто вы такие?

— Мы миссионеры в Большого Соленого Озера, — ответил за всех Сэм, — едем в Калифорнию проповедовать слово Божье, а заодно и другие слова.

— Предупреждаю вас, ничего хорошего вас там не ждет. Кто этот краснокожий?

— Он не краснокожий, он эскимос из Новой Голландии. Мы будем показывать его за деньги, если у нас вдруг появится в них нужда.

— А негр?

— О-о-о! Это не негр, это адвокат с Камчатки, он едет на суд в Сан-Франциско.

Наверное, почтивший нас визитом мексиканец имел о географии весьма туманное представление.

— Ну и дела! — воскликнул он. — Три миссионера и черт знает какой адвокат воруют у меня корову, а в придачу еще пытаются убить моего вакеро! Ну ничего, я научу вас вежливости! Я беру вас в плен и везу на мое ранчо.

Сан-Иэр скорчил хитрющую мину и повернулся ко мне.

— Поедем, Чарли? — спросил он, подмигивая. — Может быть, там удастся наесться до отвала?

— Попробуем, Сэм. Если у этого ранчеро меньше сотни слуг, то он нам не опасен.

— Вот и хорошо. Сдадимся в плен этому смельчаку. — И, обращаясь к мексиканцу, спросил: — Стоило ли вам так беспокоиться из-за одной жалкой коровы и пятерых еще более жалких путешественников, сеньор?

— Не смейте называть меня сеньором. Я дворянин и даже гранд. Меня зовут дон Фернандо де Венанго-и-Колона де Молинарес де Гаяльпа-и-Ростредо. Запомните!

— Вот оно что! Наверное, вы очень важный господин. Мы вынуждены подчиниться и полагаемся только на вашу доброту.

Мы послушно встали, погасили костер и сели на коней. Боб весело смеялся:

— Как хорошо! Негр Боб стал адвокатом из… — он уже успел забыть откуда. — На ранчо будет много вкусной еды, и Боб будет есть и пить.

Всадники окружили нас и погнали лошадей галопом — мексиканцы любят погарцевать с шиком. По пути у меня было достаточно времени, чтобы подробно рассмотреть их одежду.

Мексиканский костюм красив как никакой другой, он романтично красив. От солнца голову предохраняет черная или коричневая шляпа, чаще из фетра, реже из бархата, с огромными полями и низкой тульей. Эти шляпы испанцы называют сомбреро. Иногда голову покрывает шляпа, плетенная из соломы; она называется панама, и слово это уже проникло в Европу. У сеньора, то есть хозяина, ранчеро или же просто разбойника поля всегда загнуты слева, а золотая или медная булавка, украшенная драгоценными камнями или разноцветными стеклышками, придерживает поля и перо, стоимость которого зависит от состояния владельца. Однако перо присутствует всегда, независимо от того, ходит ли человек в бархате или же щеголяет заплатками.

Примечательна также блуза, расшитая на груди, спине и рукавах шерстяной или шелковой нитью, а иногда даже золотом и серебром.

На шее мексиканец непременно носит черный платок, завязанный большим узлом. Концы такого платка могли бы свисать до пояса, но обычай велит забрасывать их за спину, отчего фигура становится еще более живописной.

На брюках следует остановиться отдельно: они очень узки в бедрах, но книзу расширяются, словно колокол. Они также украшены бахромой и вышивкой, а в нижней части широких штанин вшиты клинья из цветного шелка.

Узорчатая вышивка украшает и высокие сапоги из мягкой, покрытой лаком кожи. Они примечательны шпорами — из серебра, стали или просто бронзы, а иногда даже костяными. Их размеры поражают воображение. Вместе с зажимами они достигают десяти дюймов, шесть из которых приходятся на стержень с зубчатым колесом. Но если у европейцев зубчатое колесо бывает не больше мелкой монетки, то у мексиканцев оно превратилось в двенадцатиконечную звезду с лучами в два-три дюйма. Одна такая шпора весит не меньше двух фунтов и может легко проделать в шкуре несчастной лошади дыру.

У мексиканцев отлично выезженные, выносливые лошади, а с оружием они расстаются только ночью. Особенно хорошо они владеют длинноствольным нарезным пистолетом, который соединяется с прикладом таким образом, что стрелок может при желании мгновенно превратить пистолет в короткое ружье. Нарезка внутри ствола позволяет послать пулю в цель на расстояние ста пятидесяти метров, пороху для такого ружья требуется очень мало, оно удобно в обращении и в руках умелого стрелка превращается в грозное оружие.

Но еще опаснее в руках мексиканца лассо, ременное или сплетенное из конских волос. Им можно поймать убегающего быка, остановить пантеру в прыжке, пленить человека. Даже если его бросают на полном скаку лошади, на десять тысяч бросков придется не больше одного промаха. Искусству обращения с лассо в Мексике учатся с раннего детства, поэтому оно словно прирастает к руке мексиканца. Оно не просто послушно его воле, оно угадывает желания и летит само к цели, независимо от того, брошено ли оно для забавы или в смертельном поединке.

Мексиканец не признает плаща — от дождя и холода его спасает пончо — одеяло с отверстием для головы, закрывающее и спину и грудь. Костюм всадника и сбруя лошади стоят баснословных, по меркам европейцев, денег. Седло и узду украшает серебро, а иногда и золото. Богатые люди даже заказывают уздечки с мундштуком из литого серебра, и такие удила стоят до пятидесяти эскудо, а узда с бляшками из золота все пятьсот.

Один раз сев в испанское седло, вы не упадете с коня, как бы он ни брыкался и ни вставал на дыбы. Задняя лука высока и удобна, как и спинка стула, передняя немного ниже, но надежно предохраняет от падения. Спину и бока лошади прикрывает огромная кожаная попона, заканчивающаяся широким подхвостником. Такую попону шутливо называют «кола де пато», то есть «утиный хвост». Она очень удобна для дальних путешествий из-за того, что к ней пришита и приторочена уйма карманов, переметных сум и кобур.

Стремена висят не на кожаных ремнях, а на цепях, зачастую серебряных. Некогда стремена изготавливались в виде коротких деревянных сапог, предохранявших ногу от ударов, теперь они имеют форму носка сапога, а голень всадника прикрывают куски кожи, иногда укрепленные металлической сеткой. Состоятельные мексиканцы заказывают искусным кузнецам стремена из цельного листа стали. Покрытые тонкой насечкой, такие полусапоги-полустремена похожи на старинные редкие музейные экспонаты, хранящиеся в оружейных палатах.

Пока я разглядывал живописный наряд мексиканца, прошло полчаса. Вдали показался дом. Еще через десять минут мы въехали на обширный двор ранчо и спешились.

— Сеньора Эулалия! Сеньорита Альма! Идите сюда и посмотрите, кого я привел! — громко позвал ранчеро, повернувшись к дому.

На этот зов во двор выбежали сеньора и сеньорита, в обществе которых дворовая девка сошла бы за даму. Они были босые, короткие юбки еле прикрывали колени, некогда белые блузы посерели.

— Кого вы нам привели, дон Фернандо де Венанго-и-Колона? — вскричала старшая из женщин. — Вы представляете, сколько у нас будет хлопот, когда пятеро гостей захотят есть, пить и спать? Я этого не вынесу! Я убегу и оставлю вас один на один с вашей бандой на вашем паршивом ранчо! Возитесь с гостями сами! Ах, как я теперь жалею, что поддалась на уговоры и покинула Сан-Хосе!

— Матушка, вы не находите, что вот тот дон удивительно похож на дона Аллена? — перебила ее младшая, тыча пальцем в Маршалла.

— Ну и пусть! Похож на дона Аллена, но все же не он! — ответила старшая, раздражаясь еще больше оттого, что ее прервали. — Кто эти люди? Разве я служанка? У меня и так голова идет кругом, работы в хозяйстве столько, что век не переделать. А тут еще сразу пятеро бродяг сваливаются на голову!

— Сеньора Эулалия! Да ведь они вовсе не гости, — остановил этот поток ранчеро.

— Не гости? Так кто же они, дон Фернандо де Венанго-и-Колона?

— Они пленные, сеньора Эулалия.

— Что же они сделали, дон Фернандо де Венанго де Молинарес?

— Негодяи убили нашу корову и трех вакерос, драгоценная сеньора Эулалия.

Наглость, с какой он приумножал наши преступления, обескуражила нас.

— Корову и трех вакерос! — всплеснула руками сеньора, отчего наши лошади испуганно запрядали ушами. — Ужасно! Вы должны отомстить им! Надеюсь, вы взяли их с поличным? Не так ли дон Фернандо-и-Колона де Гаяльпа?

— Конечно, с поличным, и даже не с одним, а со всеми сразу. Но они не только убили нашу корову, они ее зажарили и съели. Вы представляете, сеньора Эулалия?

Глаза доньи стали вылезать из орбит.

— Зажарили и съели? Корову и трех вакерос?

— Да нет же! Сначала — корову…

— Сначала? А потом, дон Фернандо де Гаяльпа-и-Ростредо?

— Потом? Потом — ничего. Мы поймали их и привели сюда, сеньора Эулалия.

— О-о-о! Весь мир знает, какой вы храбрый, дон Фернандо де Молинарес-и-Колона! Так кто же эти люди?

— Белые — миссионеры, они едут в Сан-Франциско, чтобы обратить в истинную веру жителей Калифорнии и научить их каким-то словам.

— Спаси и помилуй! Миссионеры убивают коров и поедают вакерос! А остальные кто, дон Фернандо-и-Ростеро де Венанго?

— Черный, похожий на негра, на самом деле не негр, он адвокат из… из… Словом, он оттуда, где живут туземцы Огненной Земли. Он тоже едет в Сан-Франциско, чтобы украсть там чье-то наследство.

— Ну, тогда не удивительно, что он украл у нас корову.

— А вот тот, похожий на индейского разбойника, — готтентот из… из Гренландии. Он будет показывать миссионеров за деньги.

— И что вы собираетесь сделать с этими людьми, дон Фернандо де Молинарес де Гаяльпа де Венанго?

— Прикажу их повесить, а может, застрелить. Позовите сюда всех моих людей, сеньора Эулалия!

— Но ведь все и так уже здесь, кроме старой негритянки Бетти, а ее и звать не надо, потому что она сама идет сюда. Постойте, дон Фернандо-и-Ростредо де Колона, но если все ваши люди здесь, то как эти бродяги могли убить трех вакерос? Это невозможно!

— У меня все возможно, сеньора Эулалия. Закройте ворота, чтобы пленные не убежали, пока я буду судить

Ворота заперли на засов, и теперь мы действительно не могли убежать, но в то же время и милейший дон Фернандо находился полностью в наших руках. Лошадей поставили у коновязи. Принесли три стула, посередине сел дон Фернандо, а по сторонам от него заняли места сеньора Эулалия и сеньорита Альма. Нас поставили перед лицом «высокого суда», а вокруг выстроились вакерос.

— Как тебя зовут? — обратился ранчеро к негру.

— Боб, — ответил тот.

— Подходящее имя для негодяя. А тебя как зовут?

— Виннету, — спокойно ответил мой краснокожий брат, которого тоже забавляло происходящее.

— Виннету? Ты украл это имя, ведь так зовут знаменитого вождя апачей. А тебя?

— Маршалл.

— Вот видишь, у него та же фамилия, что и у дона Аллена, — скороговоркой выпалила сеньорита.

— Ничего удивительного, обычная фамилия для янки, — заметил ранчеро. — К тому же они меняют имена чуть ли не каждый день. А тебя?

— Сан-Иэр.

— Твое имя тоже ворованное, так зовут известного охотника и убийцу индейцев. А тебя?

— Олд Шеттерхэнд.

— Да вы не просто разбойники, но и наглые лжецы! Вы присвоили себе чужие имена!

Я выступил на несколько шагов вперед и встал рядом с тем вакеро, которому утром пришла в голову мысль набросить лассо на Бернарда. Несомненно, он заслуживал наказания.

— Мы не лжем. Если вам нужны доказательства, я готов их представить.

— Где же они?

В то же мгновение мой кулак опустился на голову вакеро, и тот рухнул на землю, не издав ни звука.

— Вот это и есть знаменитый удар Олд Шеттерхэнда!

— Держите меня, я умираю, мне дурно! — вскрикнула сеньора Эулалия, заломила руки и упала на грудь добрейшего дона Фернандо.

Тот хотел вскочить на ноги, но не тут-то было: сладостная ноша крепко вцепилась в него, не давая пошевелиться. Единственное, что ему оставалось — разразиться проклятиями и угрозами, в чем его поддержала сеньорита Альма.

Мексиканцы прекрасно сражаются верхом, но в пешем бою они никудышные вояки. Вакерос не были исключением из общего правила. Растерявшись, они смотрели на нас. Мои же товарищи после нанесенного мной удара схватились за ружья, готовые сражаться.

— Не пугайтесь, сеньора, — попытался я успокоить хозяев, — мы не причиним вам вреда. Между нами возникло небольшое недоразумение, которое следует немедленно исправить.

Приблизившись к стульям, я поклонился, вспомнил цветистые обороты, обычные для мексиканцев, и обратился к сеньоре Эулалии:

— Донна, я всегда считал себя поклонником красоты и редких женских достоинств. Прошу вас, очнитесь и одарите меня ласковым взглядом.

Донья Эулалия томно вздохнула, открыла глаза и попыталась кокетливо улыбнуться, хотя на ее пожелтевшем лице проступали замешательство и тревога.

— Прекрасная донья, вспомните, как в древние времена дамы вершили суд над рыцарями и те подчинялись их приговору. В споре с нами дон Фернандо представляет потерпевшую сторону, поэтому не сможет судить нас по справедливости. Мы просим его предоставить решать вам, кто прав и кто виноват, и надеемся, что вы столь же добры, сколь и прекрасны, и будете к нам снисходительны.

Женщина приосанилась — видимо, я сумел ей польстить.

— Вы действительно те, за кого себя выдаете? — спросила она.

— Ну конечно, разве бы мы посмели обмануть вас, донья Эулалия?

— Вы слышите, дон Фернандо де Венанго де Гаяльпа? Эти славные сеньоры просили меня быть их судьей.

— Пожалуйста, вершите суд, сеньора Эулалия, — согласился ранчеро. — Я уверен, вы приговорите негодяев к повешению.

— Если они того заслужили, дон фернандо-и-Колона де Молинарес! Я готова выслушать вас, — обратилась донья ко мне.

Я воспользовался ее благосклонностью и начал:

— Представьте, донья Эулалия, что вы много дней путешествуете по прерии, смертельно устали и падаете с ног от голода. И вдруг вы встречаете корову. Позволяется ли убить это животное, при условии, что шкуру вы оставите владельцу?

— Конечно, позволяется, — согласилась вершащая суд «дама».

— Не всегда и не везде… — попытался вмешаться ранчеро, но вошедшая в роль сеньора оборвала его:

— Теперь здесь приказываю я, дон Фернандо! Вы будете говорить, когда я разрешу.

Мексиканец покорно умолк. Выражение на лицах вакерос не оставляло сомнений, кто настоящий хозяин на ранчо.

— Вот и все наше преступление, прекрасная донья! — продолжил я. — И тут внезапно появляется вакеро, тот, что сейчас лежит на земле, набрасывает лассо на сеньора Маршалла, который сейчас стоит перед вами, и тащит его за собой. Не пристрели я его лошадь, молодой человек мог бы погибнуть!

— Сеньор Маршалл… — задумчиво протянула хозяйка. — Мне дорого это имя. Некий сеньор Аллен Маршалл снимал комнату у моей сестры в Сан-Франциско.

— Аллен Маршалл? — поразился я. — Аллен Маршал из Луисвилла?

— Он самый. Вы с ним знакомы?

— Ну конечно! Сеньор Бернард Маршалл — ювелир и приходится ему родным братом.

— Святая дева! Тот ведь тоже был ювелиром и как-то рассказывал, что у него есть брат по имени Бернард! Альма, твое сердце не обмануло тебя. Разрешите обнять вас, сеньор Бернард. Я рада приветствовать вас в нашем доме.

Не понимая, чем вызвана бурная радость сеньоры, Бернард уклонился от объятий и ограничился тем, что поцеловал ей руку.

— Я прибыл в эти края, — сказал он, — чтобы найти брата. Где он сейчас, донья Эулалия?

— Моя дочь Альма два месяца назад вернулась из Сан-Франциско. Сеньор Аллен сказал ей, что собирается ехать на прииски. Но как же так случилось, что вы — миссионер, а ваш брат — ювелир?

— Мой друг Олд Шеттерхэнд пошутил, поверьте, в том не было злого умысла.

Сеньора повернулась в сторону ранчеро.

— Вы слышите, дон Фернандо де Венанго де Гаяльпа? Они не миссионеры и не разбойники. Я оправдываю их. и они могут гостить у нас сколько пожелают. Альма. сбегай на кухню и принеси бутылку базиликовой. За такую встречу не грех и выпить.

Последние слова доньи Эулалии преобразили ранчеро. Его лицо просветлело. Верно, лишь по очень торжественным дням ему разрешалось приложиться к базиликовой настойке. Жизнь на ранчо тяжела и однообразна, поэтому добрый малый готов был забыть съеденную нами корову, а может быть, и прибавить еще парочку, лишь бы развеять скуку. Таким образом «хулепе»[12] скрепил нашу дружбу и согласие.

Через минуту сеньорита Альма вернулась с бутылью и стаканами. Словом «хулепе» мексиканцы называют любое снадобье на травах, включая даже самое отвратительное пойло.

И на этот раз напиток не отличался изысканным вкусом, так что мы всего лишь пригубили его, а Виннету даже не посмотрел на «огненную воду». Однако дамы, судя по всему, были привычны к его вкусу и с явным удовольствием потягивали крепкую жидкость, а ранчеро все подливал в свой стакан до тех пор, пока не вмешалась его жена.

— Остановитесь, дон Фернандо де Венанго-и-Ростре-до-и-Колона. Вам ведь известно, что у меня осталось всего две бутылки хулепе. Проводите сеньоров в дом, а мы тем временем переоденемся к обеду.

Дамы исчезли во внутренних покоях, а ранчеро провел нас в небольшую столовую, где стоял длинный стол и скамьи, сколоченные из грубо обструганных досок. В открытую дверь я заметил, что вакерос окружили наших лошадей, и вспомнил, что мексиканская поговорка гласит: «Лучший пастух может оказаться воришкой». Поэтому я поспешил к ним и, как оказалось, подоспел вовремя — вакерос уже заглядывали в наши переметные сумы.

Пришлось оставить у коновязи Боба, чтобы он приглядывал за лошадьми, и пообещать ему, что пришлю всех яств, которые подадут нам хозяева. Вернувшись в столовую, я увидел там дам и не узнал их, до того разительно они переменились. Причесанные и разнаряженные, они могли без урона для чести показаться на главной улице Мехико.

Основной особенностью костюма мексиканских женщин является «ребосо», длинная кружевная шаль, заменяющая им и шляпку, и чепец, и вуаль. Такие шали плетут индеанки, и нередко работа продолжается два года, поэтому и стоят они под сто песо, а иногда и больше. Именно в таких дорогих ребосо и появились наши хозяйки, и должен признать, что выглядели они весьма привлекательно.

Сеньоры сели за стол и повели с нами приятную беседу, пока старая негритянка хлопотала у плиты и подавала обед, приготовленный в чисто мексиканском духе: говядина с рисом, красным от перца, тортильяс — особого рода лепешки с мясом, обильно сдобренной чесноком начинкой, овощи с луком, почти черная от черного перца баранина, цыплята с луком и чесноком и, уже под занавес, вырезка со сладким перцем. Неудивительно, что к концу обеда рот у меня полыхал от перца, горло горело от лука, а желудок ныл от чеснока.

Дамы, привычные к такого рода пиршествам, с явным удовольствием поглощали перченые, острые и пряные кушанья, запивая их уже описанным выше хулепе.

О продолжении путешествия в тот же день не могло быть и речи. Сеньорита Альма ни на шаг не отходила от добродушного Бернарда, а я сполна расплачивался за свою опрометчивую лесть. Если раньше сеньора Эулалия больше походила на фурию мести, то теперь каждым своим словом она старалась выказать свое ко мне расположение. Узнав, что мое настоящее имя — Карл, она немедленно возвела меня в ранг «сеньора Карлоса», затем наградила титулом «дон Карлос», а когда Бернард поведал историю наших злоключений, я сразу потерял все свои титулы и стал просто «добрым, милым Карлосом».

Не успели мы опомниться от обильного острого обеда, как нас уже звали к ужину. Когда и это испытание подходило к концу, сеньора шепнула мне на ухо:

— Дон Карлос, мне совершенно необходимо поговорить с вами с глазу на глаз.

— Я к вашим услугам, сеньора.

— Только не здесь. После ужина приходите к трем вязам, что растут за изгородью.

Итак, мне назначили свидание! Дело принимало занятный оборот. Конечно, я мог бы отказаться под каким-либо благовидным предлогом, но из любопытства принял приглашение. И не ошибся.

Я лежал под раскидистыми вязами и наслаждался отдыхом и тишиной, когда появилась донья Эулалия.

— Благодарю вас от всего сердца, дон Карлос, — начала она, — за то, что вы согласились уделить мне немного внимания. Мне необходимо передать вам одно известие. Наверное, я могла бы сказать об этом и вашим товарищам, но избрала вас, потому что…

— Потому что вам легче открыться мне. Не так ли?

— Потому что вы внушаете мне доверие. Сеньор Бернард рассказал о двух грабителях, которых вы преследуете. По-моему, они были у нас на ранчо.

— Когда? — чуть не подскочил я от удивления.

— Они уехали от нас позавчера утром.

— А куда они направились?

— По их словам, в Сан-Франциско. Они назвались друзьями сеньора Аллена, и я объяснила им, где его найти…

Тысяча чертей! Наивная женщина разболтала им все, что знала про Аллена Маршалла, и, сама того не желая, пустила грабителей по его следу!

— А вы не ошибаетесь, донья Эулалия? Это были они?

— Конечно, они назвались вымышленными именами, но описание сходится. Негодяи обманули меня, и я даже дала им рекомендательное письмо к моей сестре и ее мужу. Его зовут Энрике Гонсалес, он владелец гостиницы «Вальядолид» на Сатер-стрит.

Все, что рассказала мне сеньора, имело для нас чрезвычайное значение. Теперь мы знали, где искать Морганов, но в то же время знали, что над братом Бернарда нависла смертельная угроза.

Ночь мы провели на ранчо. Обычно это строение только с большой натяжкой можно назвать домом, так мало оно походит на то, что мы привыкли видеть в Европе. В нем не больше двух комнат. В одной из них размещаются женщины, в другой, значительно большей по размерам, — все, что принадлежит дому, и гости. Под «всем, что принадлежит дому» следует понимать слуг, вакеро, домашнюю птицу, а в непогоду и скот. Глинобитный пол покрывают сухим мхом и сеном, сверху набрасывают пончо, и постель готова.

Поутру нас сердечно проводили в дорогу, и даже хмурый вакеро, которому накануне досталось от моего кулака, проворчал что-то, что можно было принять за пожелание доброго пути. Донья Эулалия шмыгнула носом, а растроганная сеньорита Альма даже всплакнула.

Дон Фернандо де Венанго-и-Колона де Молинарес де Гаяльпа-и-Ростредо провожал нас верхом и расстался с нами только в полдень. Судя по всему, «миссионеры» пришлись ему по душе, несмотря на съеденную корову я выпитую бутыль базиликовой настойки.

В тот же день мы добрались до озера Моно, но не стали делать привал, а поспешили к перевалам Сьерра-Невады. Мы даже не остановились на отдых в Стоктоне: до Сан-Франциско было рукой подать, и мы торопились туда.

Город этот лежит на оконечности длинного полуострова. С запада его омывает океан, а с востока — прекрасный залив с глубоким и удобным входом. Гавань порта так велика, что могла бы вместить весь флот мира. Порт живет своей особой жизнью, полной законных и не очень законных сделок, торговли и контрабанды. Здесь можно встретить представителей всех рас и народов. Индейцы торгуют с европейцами и получают справедливую цену за меха и шкуры. Разнаряженный мексиканец сидит рядом со скромно одетым немцем. Флегматичный англичанин беседует с темпераментным французом. Темнокожий индийский кули жалуется на жизнь бедному польскому еврею. Лощеный денди прогуливается рядом с неряшливым вестменом. Тирольский торговец что-то выпытывает у заросшего бородой старателя. Здесь бывают монголы из азиатских пустынь, персы из Малой Азии, индийцы с берегов Ганга и китайцы с берегов Янцзы.

Именно «сыновья Срединного Царства», то есть китайцы, и составляют большинство иноземцев в городе. Все они удивительно похожи друг на друга: с маленькими, вздернутыми носами, раскосыми глазами, выступающими скулами и одинаковым желтым цветом кожи. Прилежные и трудолюбивые до умопомрачения, китайцы берутся за такие работы, которые требуют большого терпения и необычайной ловкости. Они прекрасные резчики по дереву, слоновой кости, камню и превосходные ювелиры. Они шьют, ткут, рисуют и плетут замечательные по изяществу вещицы, на которые всегда найдется покупатель.

Следует добавить, что они очень скромны и непритязательны. Каждый, кто когда-либо заходил в китайскую лавочку, знает, что сначала хозяин заламывает несусветную цену, но сразу же готов снизить ее до разумных пределов, то есть в два, а то и в три раза дешевле. Этим пользуются и платят им совсем немного. На строительстве китайцы получают чуть ли не в десять раз меньше белых рабочих, но и эти ничтожные заработки в десять раз больше того, что они имели у себя на родине. А так как они бережливы, то живут, по крайней мере внешне, ничуть не хуже остальных. Китайцы захватили в городе все мелкие ремесленные мастерские, и в редком доме вы не увидите желтолицую служанку или горничную.

Чтобы не создать у читателя ложное представление, должен добавить, что не одни китайцы столь деятельны в этом городе. Все его жители предприимчивы и стремятся тем или иным способом заработать как можно больше денег. Время — деньги, говорят они и всем своим образом жизни доказывают справедливость придуманной ими же пословицы. Проще уступить дорогу другому, чтобы он, в свою очередь, не задерживал тебя. При соблюдении этого золотого правила все крутятся, бегают, занимаются своими делами, но без лишней суеты, крика и ругани.

Так живут люди в домах, и так же течет жизнь на площадях, улицах и в конторах. Бледная, худенькая американка, горделивая черноглазая испанка, дородная светловолосая немка, кокетливая француженка, чернокожие стряпухи и желтые служанки с озабоченным видом снуют по городу. Банкир во фраке и в цилиндре держит в одной руке копченый свиной окорок, а в другой — корзинку с овощами. Ранчеро тащит на спине сеть с десятком крупных рыб, которых он приобрел по случаю семейного торжества. Бравый офицер воюет с жирным каплуном, который пытается вырваться и убежать. Пастор несет в полах сюртука пару больших омаров. Все эти люди ловко обходят друг друга, никто никому не мешает пройти.

Мы беспрепятственно въехали в столицу «золотого» края и отыскали на Сатер-стрит гостиницу с вывеской «Вальядолид». Это был обычный трактир, он же постоялый двор в типично калифорнийском духе — длинное, узкое деревянное строение в два этажа.

Поручив лошадей заботам конюха, который сразу же отвел их в конюшню, мы прошли в зал, где было так много посетителей, что нам с трудом удалось отыскать свободный стол. Официант поставил перед нами кружки с пивом и хотел было уже уйти, но я задержал его.

— Сеньор Энрике Гонсалес дома?

— Да, сэр. Вы хотите видеть его?

— У меня к нему дело.

Через некоторое время к нашему столу приблизился высокий сумрачного вида испанец и назвался сеньором Энрике.

— Я хотел бы узнать, проживает ли в вашей гостинице некий Аллен Маршалл, — обратился я к нему.

— К сожалению, не могу сказать. Я не интересуюсь именами постояльцев и никому не советую делать это.

— Могу я поговорить с сеньорой?

— Боюсь, что нет, — отрезал он, повернулся и ушел. Негостеприимный тон хозяина нисколько не обескуражил меня, и я отправился на поиски хозяйки в надежде, что она окажется хотя бы немножко похожа на свою болтливую сестру донью Эулалию.

Женщину следует искать на кухне, и я пошел на приятный, щекочущий ноздри запах жаркого. Навстречу мне бежала щуплая черноволосая девушка с дымящимся блюдом в руках. Я загородил ей дорогу и спросил:

— Сеньора на кухне, малышка?

— Осел! — бросила она через плечо по-французски и ловко увернулась от моих рук.

«Ого!» — подумал я, изумленно провожая ее взглядом. Пойдя дальше по проходу, я повстречал еще одну девушку в крахмальном переднике.

— Мадемуазель, — обратился я к ней как можно почтительнее, — я хотел бы видеть сеньору.

— Как вы смеете называть меня мадемуазелью, нахал! — оборвала она меня и исчезла между столиков. Такой прием меня вконец обескуражил, и я подумал, что если дела и дальше пойдут так же, то я и к вечеру не найду сеньору. Я стоял посреди зала, растерянно оглядываясь по сторонам, когда вдруг заметил девушку, чье лицо мне показалось смутно знакомым. Ее черты напомнили мне детство, родной городок, и я, сам не знаю почему, направился к ней, лихорадочно соображая, где же я мог ее видеть раньше.

— Сосед! Карл! Вас теперь и не узнать! — всплеснула она руками, бросаясь ко мне.

— Господи! Густи! Неужели это вы? Густи Эберсбах! Как вы выросли! Какими судьбами вы попали из Германии в Калифорнию?

— Мама умерла вскоре после вашего отъезда. Дела отца шли из рук вон плохо, и он поддался на уговоры вербовщика, собрал пожитки и переехал сюда. Но и здесь надежды на заработки не оправдались, и он вместе с моими братьями отправился на прииски, говорят, там, если напасть на жилу, можно быстро разбогатеть. А меня они оставили здесь. Я служу в гостинице, крыша над головой есть, и на хлеб денег хватает.

— Густи, милая, у нас еще будет время поговорить, а сейчас мне надо срочно найти хозяйку. Я уже спрашивал у двух ваших подруг, но они обозвали меня ослом и нахалом.

— Ни в коем случае не называйте хозяйку сеньорой. Только доньей Эльвирой, и никак не иначе.

— Спасибо за совет, Густи, но где мне ее найти?

— Я помогу вам. Садитесь к столу, а я тем временем выясню, где она.

Это была еще одна из тех странных и неожиданных встреч, каких немало случалось во время моих путешествий по свету. Семейство Эберсбахов жило по соседству с нами. И вот теперь старый плотник из небольшого немецкого городка искал счастья на золотых приисках вместе со своими сыновьями, со старшим из которых я бегал в школу, проказил на переменках, а иногда и дрался. Когда Густи была еще малышкой, я часто носил ее на руках, а она, радостно смеясь, трепала мою густую шевелюру, обнимала и целовала меня. Разве мог я предположить, переступив порог гостиницы в Сан-Франциско, что встречу ее там?

Через несколько минут Густи вернулась и сообщила:

— Донья Эльвира согласна принять вас, хотя сейчас и не время аудиенций.

— Не время аудиенций? — изумился я. — Да кто она такая? Королева Испании или хозяйка постоялого двора?

Но Густи в ответ только пожала плечами, по-видимому, не разделяя моего недоумения.

— Она строго соблюдает часы приема. Ежедневно с одиннадцати до двенадцати и с шести до семи вечера. В другое время она не принимает никого, если только у человека нет хороших рекомендаций.

— Ах вот оно что! Премного благодарен, Густи, — ответил я. Мне стало весело от всех этих надуманных, никому не нужных условностей. — Верно говорят, что дружба с соседом бывает полезнее, чем дружба с королем.

— Вы в самом деле так думаете? Ну что ж, пойдемте, я провожу вас.

Конечно, я не бывал на приеме у королевы Испании, но мне думается, что и при дворе правила были бы ненамного сложнее. Меня усадили в прихожей и велели ждать, пока из-за шторы не послышится звон колокольчика.

После получасового ожидания колокольчик наконец-то прозвенел, и я переступил порог комнаты, заставленной всевозможной мебелью. Повсюду на стенах висели картины в рамах, на столах, столиках и полках лежали потрепанные веера, чашки, кофейники, сумочки, кружевные салфетки, что должно было означать пышность убранства комнаты донны Эльвиры. Хозяйка восседала на софе, опираясь рукой о подлокотник, с которого живописно свисала какая-то карта. На ее коленях лежала гитара, рядом лежала неоконченная вышивка, перед ней стоял мольберт с двумя листами бумаги, на одном из которых была изображена то ли женская, то ли кошачья головка, второй же эскиз был посвящен то ли ископаемым ящерам, то ли сказочным животным.

Я низко поклонился. Однако мне показалось, что донья Эльвира и не заметила моего появления в комнате. Она задумчиво рассматривала потолок, на котором я, как ни вглядывался, ничего достойного внимания не заметил. Внезапно она повернула голову ко мне и спросила в упор:

— Как далеко от Земли до Луны?

Я уже был готов услышать нечто странное, поэтому не удивился и, чтобы не оставаться в долгу, ответил не менее странно:

— Пятьдесят две тысячи миль по понедельникам, а по субботам всего пятьдесят тысяч.

— Совершенно верно, — последовал изумивший меня ответ.

Хозяйка снова воззрилась на потолок, а затем снова спросила:

— Из чего делают изюм?

— Из винограда.

— И на этот раз вы правы.

Снова долгий взгляд на потолок, и новый вопрос:

— Что такое пуаль-де-шевр[13]?

— Шерстяная ткань по пятнадцати локтей за эскудо, но сейчас она не в моде.

— Поздравляю вас, сеньор, вы превосходно справились со всеми задачами. Августа рекомендовала мне вас как человека, известного своей ученостью, а так как я терпеть не могу невежд, то и взяла на себя смелость проэкзаменовать вас. Я выбрала для вас самые сложные вопросы из разных областей знания, и вы с блеском прошли испытание, хотя внешне вы больше похожи на медведя, чем на ученого. Но Августа предупредила меня, что вы постигали науки во многих университетах и знаете все страны и народы мира. Присаживайтесь, сеньор.

— Премного вам благодарен, донья Эльвира, — ответил я, устраиваясь на краешке стула, заскрипевшего под моей тяжестью.

— Вы хотите поселиться у нас?

— Если вы окажете нам честь и пустите скромных странников под кров вашего дома.

— Ну конечно, я согласна. Я вижу, что вы вежливы и обходительны, а внешний вид не столь уж и важен для мужчины. Вы бывали в Испании?

— Пока еще нет, донья Эльвира, но я всегда мечтал об этом.

— Как вам нравится нарисованная мной карта моей родины?

Она протянула мне жалкую копию, вычерченную карандашом по кальке.

— Я не встречал таких подробных карт!

Но хозяйка равнодушно отнеслась к моей лести, видимо, полагая, что ее рисунок выше всяких похвал.

— Да, мы, женщины, сумели освободиться от гнета предрассудков и эмансипировались. Но главное то, что, сравнявшись с мужчинами в науках, мы опережаем их в искусстве. Посмотрите внимательно на эти два эскиза. Они необъятны в плане проникновения в форму предмета. Какой рисунок, какая эфемерность линий! А какие светотени! Я слышала, что вы знаете толк и в искусствах, поэтому позвольте мне еще раз проверить вас. Что тут изображено?

Донья Эльвира сразила меня наповал «проникновением в форму предмета», и я не придумал ничего лучшего, как сказать:

— Морской змей.

— Совершенно верно, сеньор. Признаюсь вам, до сих пор еще никто не смог правильно ответить на этот вопрос, так как никто еще не видел морского змея, но если ученый может мыслью мерить пространство, то почему художнику заказано проникнуть в форму того, чего никто не видел?

От ее слов я испытывал то же ощущение, что и от перченых, луковых и чесночных блюд в доме сеньоры Эулалии.

— Я царствую в своем доме, — продолжала донна Эльвира, — хотя и отказываюсь вникать в денежные подробности хозяйства. Меня выручает тонкое, обостренное чутье. Вот там лежат перо, чернила и книга. Впишите себя в число постояльцев.

Я повиновался, но прежде спросил:

— Могу ли я вписать также моих друзей?

— Как, разве вы не один?

— Со мною мой черный слуга по имени Боб.

— Разумеется! Как же я сама не подумала, что человек, с первого взгляда узнавший морского змея, не может путешествовать без лакея! Однако слуг обычно не вписывают в книгу постояльцев.

— Со мной еще Виннету, вождь апачей.

— Я много слышала о славном вожде. Вы должны непременно представить его мне.

— Еще некий вестмен по имени Сан-Иэр, который…

— Тот, кого называют укротителем индейцев? — перебила она меня.

— Он самый, донья Эльвира.

— Вписывайте и его. Я вижу, вы путешествуете в славной компании.

— С нами еще некий мистер Бернард Маршалл, ювелир из Луисвилла, штат Кентукки.

Донья Эльвира чуть не вскочила на ноги.

— Что вы говорите? Ювелир Маршалл из Кентукки?

— Его брат по имени Аллен имел счастье жить в вашей гостинице месяца два тому назад.

— Ах, как я рада! Конечно, роскошных апартаментов у нас нет, но вы получите лучшие комнаты и, надеюсь, останетесь довольны. Сегодня вечером прошу вас всех на ужин.

— Благодарю вас, донья Эльвира. Я дорожу вашим расположением и рад, что вы удостоили нас чести быть приглашенными на ужин к вам. Свои путевые заметки я печатаю в газетах, и вы можете не сомневаться, что все читатели узнают, какая замечательная гостиница «Вальядолид».

— Буду рада, хотя и не представляю вас за письменным столом. Если у вас есть еще какое-либо желание, скажите мне, и в постараюсь исполнить его.

— Спасибо, донья Эльвира, у меня нет просьб. Разрешите, однако, задать вам несколько вопросов.

— Спрашивайте, — милостиво согласилась она.

— Аллен Маршалл уже уехал?

— Да, почти два месяца тому назад.

— А куда он отправился?

— На прииски в окрестностях Сакраменто.

— Он вам писал с тех пор?

— Только один раз. Уведомил, куда отсылать письма, которые придут на его имя.

— Вы еще помните адрес?

— Ну конечно. Он дал адрес моего знакомого, некоего мистера Хофли из Йеллоу-Уотер-Граунд. Он поставляет золотоискателям припасы.

— Приходили Аллену письма после его отъезда?

— Несколько штук, и я исправно переправляла их при первой же возможности. А совсем недавно ко мне заглянули его знакомые, с которыми он ведет торговые дела. Они хотели поговорить с ним, и я объяснила им, где искать мистера Маршалла.

— Когда уехали эти двое знакомых?

— Постойте… только вчера утром.

— Один из них молод, а второй — постарше, но внешне они очень похожи друг на друга?

— Да, я тоже это заметила. Мне рекомендовала их моя сестра.

— Ваша сестра? Донья Эулалия с ранчо дона Фернандо де Венанго-и-Колона де Молинарес де Гаяльпа-и-Ростредо?

— Как, вы с ними знакомы?

— Мы имели честь посетить их. Однако я не решился просить вашу сестру рекомендовать нас вам, донья Эльвира.

— Это безумно увлекательно! Расскажите же мне все в подробностях!

Я изложил ей историю нашего знакомства с доньей Эулалией, однако всё же позволил себе опустить некоторые детали. Хозяйка внимательно выслушала меня, а когда я закончил, сказала:

— Благодарю вас, сеньор. Должна признаться, что вы — первый немец, умеющий себя вести в присутствии испанской доньи. Буду рада видеть вас и ваших товарищей вечером. Я заранее уведомлю вас о времени ужина. До свидания.

«Аудиенция» закончилась, и я согнулся в почтительном поклоне, так не вязавшемся с моей внешностью жителя прерий. Когда я вышел в зал, слуги бросали на меня уважительные взгляды, а Густи обратилась ко мне со словами:

— Сосед, то ли вам везет, то ли вы сумели околдовать хозяйку. Еще никто не задерживался у нее больше, чем на пять минут. Наверное, вы ей очень понравились.

— Наоборот, — улыбнулся я, — донья Эльвира прямо в глаза заявила, что я похож на медведя.

— К сожалению, она права. Пойдемте ко мне в комнату, я дам вам бритву и ножницы. Вам действительно надо привести себя в порядок.

— Это лишнее, Густи, — возразил я. — Нам сейчас предоставят комнаты.

— Не верьте, сосед. Гостей устраивают в комнаты только после восьми часов.

Вдруг раздался громкий звонок.

— Это она зовет меня. Но почему? Странно, в это время она не занимается делами. Поспешу, узнаю, что у нее стряслось.

Густи побежала на зов хозяйки, а я подсел к столу, за которым расположились мои друзья. Все посетители бросали на них любопытные взгляды, да это было и не удивительно: гордый Виннету всегда привлекал внимание, а отсутствие ушей у маленького Сэма говорило о том, что этот человек пережил не одно приключение.

— Что ты выяснил? — спросил меня Бернард.

— Аллен уехал два месяца тому назад и только однажды прислал весточку из Йеллоу-Уотер-Граунд. Твои письма переправили ему туда.

— А что такое Йеллоу-Уотер-Граунд?

— Насколько я помню, узкая долина поблизости от Сакраменто. Там нашли богатое месторождение золота, но потом жила иссякла, и золотоискатели подались в верховья реки. Но самое главное — Морганы пошли по следу Аллена.

— Надо спешить! — воскликнул Бернард. — Можем ли мы выступить в путь сегодня же?

— Лучше завтра. Сегодня нас угощает ужином сама хозяйка, и мы не вправе отказаться.

— Ну что же, может быть, так действительно будет лучше. По крайней мере, у меня будет время посетить банк, с которым мы вели дела, и навести у них справки

Нашу беседу прервала вернувшаяся от хозяйки Густи.

— Меня позвали из-за вас, сосед, — сказала она. — Вам отвели лучшие комнаты, в которых обычно останавливаются только родственники хозяев.

— Это в них жила сеньорита Альма?

— Да, мне рассказывали об этом, но сама я в то время еще не работала здесь.

— А не рассказывали ли тебе, что в то же время здесь останавливался некий мистер Аллен Маршалл?

— Вся прислуга до сих пор только о том и судачит. Поговаривают, что сеньорита Альма просто проходу ему не давала и чуть ли не вешалась на шею, но молодой человек устоял. Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты.

Услужливая Густи принесла нам бритвы, ножницы, гребешки и щетки, чтобы мы хотя бы немного привели себя в порядок и не походили на оборванцев. Вскоре мы уже могли показаться на улице, не опасаясь, что за нами увяжется толпа зевак.

Виннету предпочел остаться в гостинице, так как гордость не позволяла ему выставлять себя на всеобщее обозрение. Сан-Иэр тоже наотрез отказался выходить на улицу и растянулся в грязной одежде на постели.

— Зачем мне идти с вами? — ворчал старик. — Ходить я научился одного года от роду, и теперь мне совершенно не к чему упражняться в этом деле. Эка невидаль — толпы людей и каменные дома! Да меня от них тошнит. Вы уж постарайтесь, чтобы мы поскорее выбрались отсюда в прерию, а то у меня еще чего доброго уши вырастут от скуки, и тогда конец Сан-Иэру, Где же это видано, чтобы Сан-Иэр разгуливал с ушами?

Маленький вестмен пробыл в гостинице не больше двух часов, а уже тосковал по просторам прерии. Что же тогда чувствуют индейцы, когда попадают в город и блюстители порядка за малейшую провинность бросают их в тюремную камеру? Что чувствуют они, когда их загоняют в резервации?

Мы с Бернаром отправились к банкиру, с которым его связывали дела, но узнали лишь, что Аллен сбыл с рук все ценные бумаги и уехал на прииски с большой суммой наличности, чтобы на месте скупать золото.

Затем мы прогулялись по улице, и Бернард затащил меня в магазин готового платья, где висела одежда на любой вкус — от расшитого мексиканского костюма до простой полотняной блузы. Как это ни удивительно, но встретили нас радушно, хотя наши костюмы, потрепанные дальней дорогой, выглядели ужасно. Бернард выбрал для себя удобную и со вкусом сшитую охотничью одежду, которая ему очень шла.

— Чарли, тебе тоже нужен новый костюм, — сказал он мне. — Я помогу тебе выбрать.

Он был прав, мне отнюдь не мешало приодеться. Однако цены были мне не по карману. Я не принадлежу к числу тех счастливчиков, которые спотыкаются о мешки с золотом. Я всегда зарабатывал ровно столько, чтобы мне хватало на завтра, и не привык швыряться деньгами. Однако искать лавочку, где товары стоят вдвое дешевле, было некогда, и я, изобразив на лице равнодушие, направился за Бернардом в глубь магазина.

Бернард выбрал мне замшевую рубаху с красной индейской вышивкой, штаны из оленьей кожи с бахромой, прочную и красивую куртку из бизоньей кожи, выделанной так, что по сравнению с ней и беличья шкурка показалась бы рогожей, сапоги из кожи медведя с высокими голенищами и подошвами из хвоста крокодила и бобровую шапочку с донышком из кожи гремучей змеи. Бернард настоял, чтобы я здесь же и переоделся, и, когда я вышел из примерочной в обнове, он уже уплатил по счету.

Я попытался было обидеться на него, но, честно говоря, не смог.

— Перестань, Чарли, — уговаривал он меня, когда я хотел вытащить из кармана бумажник и вернуть ему деньги. — Я твой вечный должник. Позволь и мне что-нибудь сделать для тебя.

Молодой человек хотел было купить еще что-нибудь для Сэма, но я отговорил его от этой затеи, так как знал привязанность маленького вестмена к его допотопному костюму. Виннету же был слишком горд, чтобы принять подарок от Бернарда, поэтому, купив еще куртку и шапку для Боба, мы вернулись в гостиницу.

Старый негр обрадовался обновкам, как ребенок.

— Масса, посмотрите, как красив Боб в новой куртке! — прищелкивал он языком. — И масса Чарли тоже красивый, ничуть не хуже Боба.

Сэма в комнате не было. Ему, видимо, стало душно, и он ждал нас в зале, потягивая пиво. Я подсел к нему.

— Послушай, — шепнул он мне, — за соседним столиком говорят о занимательнейших вещах.

— О чем же? — так же тихо спросил я.

— Мы же едем на прииски, а там, вот ведь незадача, появилось очень много «бравос», но только не краснокожих, а белых. Они охотятся на старателей, возвращающихся домой. Послушай, что рассказывает человек, которому посчастливилось остаться в живых.

Я оглянулся и увидел за соседним столом людей, чья внешность говорила о том, что они побывали в разных передрягах и что им не раз приходилось смотреть в лицо опасности. Один из них что-то рассказывал, остальные внимали ему и задумчиво покачивали головами. Я прислушался.

— Вы знаете, что я прибыл сюда с берегов Огайо, а это значит, что я успел кое-что испытать и пережить и на воде и на суше. Я бывал в прерии, имел дело с речными пиратами на Миссисипи и сражался с разбойниками в Вудленде. Но я никогда не мог себе и представить, чтобы такое творилось на дороге, да еще средь бела дня! Просто в голове не укладывается!

— Что-то здесь не так, — перебил его один из слушателей. — Вас было пятнадцать человек, а грабителей всего восемь. Если все действительно было, как вы говорите, то это стыд и позор!

— Легко быть храбрым за столом. Испытайте такое же на собственной шкуре, а уж потом судите других. Да, нас действительно было пятнадцать человек: шестеро погонщиков мулов и девять старателей. Но, во-первых, погонщики сговорились с грабителями, а во-вторых, трое из нас страдали от лихорадки. Их так трясло, что они с трудом сидели в седле и не то что револьвер, простую палку не смогли бы удержать в руках. Так что судите, сколько нас было на самом деле.

— Но ведь по дороге ездит тьма народу, разве вам не встретился никто, кто пришел бы на помощь?

— Разбойники тоже не дураки и выбирают такое место и время, чтобы поблизости никого не было.

— Да, сразу тут не разберешься… Расскажите-ка нам все по порядку.

— Так и быть, если вы желаете, расскажу все сначала. Мы долго обшаривали окрестности озера Пирамид, пока не наткнулись на золотую жилу. Нас было четверо, и за восемь недель каждый из нас намыл много золотого песка и самородков, или наггитов, как их называют краснокожие. Но потом золото кончилось, к тому же двое из нас подхватили жуткий ревматизм. Это ведь не так просто — стоять целый день в ледяной воде и трясти тяжеленный лоток. Делать было нечего, и мы вернулись в Йеллоу-Уотер-Граунд, а там без хлопот сбыли все золото одному янки, который давал настоящую цену, не то что эти бродячие торговцы, что норовят всучить вам за унцию золотого песка фунт червивых бобов. Звали его Маршалл, он приехал на Сакраменто откуда-то из Кентукки.

Услышав имя брата, Бернард быстро повернулся к говорившему и спросил:

— Он еще там?

— Не знаю и знать не хочу! Отстаньте и не мешайте рассказывать. Итак, этот Маршалл купил у нас все, но мы по собственной глупости не отправились по домам сразу же. Ну, сами понимаете, кому-то надо было подлечиться, кому-то хотелось отдохнуть и поразвлечься. К тому же ехать вчетвером мы опасались, так как поговаривали о грабителях и даже называли имена людей, которые уехали и исчезли без следа. Вот мы сидели и ждали, когда подберутся подходящие попутчики. Денежки потихоньку таяли, жизнь там очень дорога, к тому же все видели, что платим мы, не торгуясь. Вскоре наши товарищи почувствовали себя лучше, и нашлось еще пятеро старателей, которым наскучило слоняться по городку без дела. Вот мы сообща и наняли шестерых погонщиков, вооружились до зубов, погрузили наши пожитки и тронулись в путь. Поначалу все шло хорошо, но потом зарядили дожди, дорога раскисла так, что мы в день делали не больше десяти миль, а ночью от сырости и льющейся с неба воды не спасали даже палатки. Трое попутчиков свалились от лихорадки, и нам приходилось привязывать их к седлам, чтобы они не свалились с лошадей.

— Это ужасно, — вмешался кто-то из слушателей. — Я сам пережил подобное и знаю, что чувствует человек, когда его трясет «желтый Джек»[14].

— Однажды вечером, — продолжал рассказчик, — когда до дома нам оставалось не более четверти пути, мы остановились на ночлег, развели костер и принялись ставить палатки. Я был за пологом и привязывал растяжку к колышку, когда раздались выстрелы. Осторожно выглянув из-за палатки, я увидел, что наши погонщики удирают верхом на мулах, а бандиты, засевшие в кустах, не обращая на них внимания, палят в моих товарищей. Негодяи стреляли так метко, что не успел я глазом моргнуть, как передо мной уже лежало восемь трупов. Я остался в живых один. Что бы вы делали на моем месте?

— Проклятие! Я бы бросился на грабителей и ответил бы ударом на удар! — в запале воскликнул один из слушателей.

— Зачем подставлять лоб под пули? — возразил второй. — Я бы залег за палаткой и начал отстреливаться.

— Я уже сказал, что легко быть храбрым за столом. На моем месте вы бы задали стрекача, что, кстати, сделал и я. Только сумасшедший может очертя голову броситься на вооруженных бандитов, превосходящих его числом. Подними я стрельбу, меня тоже укокошили бы, как пить дать.

— Как же вам удалось бежать?

— Деньги и бумаги лежали у меня в кармане, мой мул стоял рядом с палаткой вместе с другими животными. Я лег рядом с ним и притворился мертвым. Вдруг один из грабителей свистнул, раздался топот копыт, и на поляну въехали… Нет, угадайте, кто въехал на поляну!

— Погонщики?!

— Совершенно верно! Погонщики. Они были в сговоре с грабителями и вернулись за своей долей добычи. Пока они шарили в палатке, я улучил минуту, вскочил на мула и погнал его вскачь. Слава Богу, он оказался скотиной резвой и нестроптивой, как это часто с ними бывает. Меня заметили, но уже стемнело, и негодяи сбились со следа, хотя и гнались за мной очень долго. Вот так мне и удалось уйти от верной смерти.

— А потом?

— Потом я добрался до Сан-Франциско и вот теперь радуюсь, что сижу здесь живой и невредимый и пью пиво.

— Вы видели лица бандитов?

— Они были в черных масках. Лишь один из них, прежде чем свистнуть и позвать погонщиков, открыл лицо. Я узнаю его и через десять лет. Это был мулат со шрамом от ножа на щеке.

— А погонщики?

— Я прекрасно помню их всех, но ни за что не вернусь туда, чтобы отомстить им. Сам сатана придумал золото, чтобы манить и губить навеки человеческие души.

— А как звали погонщиков?

— Какая вам разница? Их предводитель называл себя Санчесом, но я думаю, что на самом деле у него, да и у других тоже, имена меняются чаще, чем погода осенью. Сейчас полиция Сан-Франциско взялась за городских разбойников, псов, как их здесь называют, вот они и бегут целыми сворами на прииски, где им еще живется вольготно. Вот и все, что я хотел рассказать…

— Позвольте задать вам еще один вопрос, — обратился к нему Бернард. — Дело в том, что мистер Маршалл, о котором вы упомянули, мой брат.

— Ваш брат? В самом деле, вы похожи. Так что вы желаете узнать?

— Все, что вам о нем известно. Когда вы его видели?

— Пять недель тому назад.

— Он до сих пор сидит в Йеллоу-Уотер-Граунд?

— Не думаю. На приисках, если хочешь заработать, нельзя сидеть на одном месте.

— Я не могу понять, почему он не отвечал на мои письма.

— А вот этого вам никто не скажет. Может быть, он их и не получил. Подумайте хорошенько над тем, что я только что рассказывал. Вы останавливаетесь в трактире, а хозяин ночью открывает дверь и впускает к вам убийц. Вы заходите в магазин, а приказчик направляет по вашему следу грабителей. Вы садитесь играть в карты, а ваши партнеры — бандиты. Вы работаете с кем-нибудь на пару, а он свернет вам шею в глухом месте и унесет все ваше золото. Там везде бандиты, почему же им не быть на почте? Бывают очень любопытные письма, на которых можно без особого труда разбогатеть. Вы едете к брату?

— Да.

— Тогда позвольте дать вам совет, а там поступайте как знаете. Отсюда на прииски ведут две дороги: одна на юг, через перевал Нью-Алмаден, а вторая — почти прямо на север. Она потом поворачивает к Сакраменто. Вы знаете, где расположен Йеллоу-Уотер-Граунд?

— Мне всего лишь известно, что это узкая долина в окрестностях Сакраменто.

— Дорога туда тянется вдоль залива, а потом через Рио-Сан-Хоакин до долины Сакраменто. Там любой встречный скажет вам, где искать прииск. Без поклажи вы в пять дней доберетесь туда. Но я не советую вам ехать по этой дороге.

— Почему?

— Дорога, безусловно, удобная, но она опасна из-за хозяйничающих на ней грабителей. Правда, они предпочитают нападать на тех, кто возвращается с приисков, но, бывает, не брезгуют случайными путешественниками. Честно говоря, дорога эта вымощена долларами, вынутыми из карманов проезжих. В трактире вас обслужат чин по чину и даже вручат счет на бумаге, но его легче прочесть, чем оплатить. А бывает и так: с вас требуют доллар за постель, а спать укладывают на сеновале под звездами, доллар за свечу, а светит вам луна, доллар за услуги, а все приходится делать самому, доллар за таз с горячей водой, а моетесь в реке, доллар за полотенце, а вытираетесь рукавом рубахи. И даже за то, что вам выписывают счет, с вас требуют доллар. Но здесь уже без обмана — счет вы получите, ха-ха-ха! Как вам это нравится, мистер Маршалл?

— Недурно.

— Вот и я так же думаю. Поэтому укажу вам другой путь, и если у вас хорошая лошадь, вы попадете в Йеллоу-Уотер-Граунд на четвертый день. Переправьтесь через залив на пароме, а оттуда поезжайте прямиком на Сент-Джон. Там поворачивайте на восток и, когда доберетесь до Сакраменто, считайте, что вы уже на месте.

— Очень вам благодарен, сэр. Я последую вашему совету.

— Не стоит благодарности. Лучше, если встретите там мулата со шрамом, угостите его пулей или ударом ножа. Уверяю вас, вы сделаете доброе дело.

Тем временем к нам подошла Густи и напомнила: приближается пора ужина. Она провела нас в отдельную комнату, где нас ждал стол, накрытый так, словно в гостиницу пожаловали испанские гранды. Донья Эльвира приняла нас с подобающим обстановке достоинством и с выражением королевского величия на лице. Казалось, царствующая особа принимает своих верных подданных.

Ей очень хотелось поразить нас своей ученостью, поэтому поначалу беседа велась только вокруг наук и высокого искусства. Однако вскоре ей показалось, что она уже достаточно наговорила умных слов и произвела на нас должное впечатление, поэтому принялась расспрашивать нас о жизни в прерии. Теперь уже мне и Бернарду пришлось блеснуть красноречием. Повествуя о наших приключениях, мне то и дело приходилось наступать под столом на ногу сидевшего рядом Сэма. Острый на язык старый вестмен время от времени порывался вставить словцо, глаза его при этом озорно поблескивали, и я боялся, что его выходка испортит даме вечер.

После ужина донья Эльвира гордо заявила:

— Надеюсь, сеньоры, что вы уже поняли, насколько выше других гостей я ставлю вас. Смею полагать, что вы оцените мое к вам отношение и останетесь под нашим кровом хотя бы на несколько дней.

— Донья Эльвира, нашу вам признательность трудно выразить словами, — ответил я, с силой наступая на ногу уже открывшему рот Сэму. — Мы, безусловно, погостим у вас, но не сейчас. Завтра утром мы вынуждены покинуть вас, чтобы найти мистера Аллена, которого и привезем к вам.

— Я отпускаю вас, сеньоры, но только с тем условием, что вы вернетесь ко мне с мистером Алленом. Если вам что-то понадобится в дорогу, обратитесь к Августе. Надеюсь, вы попрощаетесь со мной, прежде чем покинуть мой дом.

И она удалилась, шурша шелковыми юбками.

На следующее утро мы уже плыли на пароме через залив.

В точности следуя указаниям золотоискателя, с которым судьба свела нас в гостинице, мы к вечеру третьего дня пути добрались до Сент-Джона, а к полудню следующего дня уже ехали по долине Сакраменто, где на каждом шагу встречались следы лихорадочных поисков золотого песка, ослепляющего глаза и одурманивающего головы и сердца людей.

Лучшие умы не жалели слов, чтобы отвратить человечество от губительной страсти, однако вынуждены признать, что золотая лихорадка охватывает даже самых здравомыслящих людей, стоит им только оказаться в этих местах. Изможденные, с ввалившимися щеками золотоискатели жертвуют здоровьем ради быстрого обогащения, а в случае удачи пускают богатство на ветер так же быстро, как они его получили. Месяцами они терпят лишения и работают сверх человеческих сил, проклятие висит над всеми их начинаниями, и в конце концов отчаяние овладевает ими, и они уже готовы бросить бесплодные поиски. Но вдруг до них доходит весть о чьей-то небывалой удаче, и тогда они снова, как одержимые, хватаются за лоток для промывки золота и отдаются всепоглощающей страсти наживы. Они неизлечимы.

Вечером мы прибыли в Йеллоу-Уотер-Граунд. Длинная, узкая долина, по которой протекает ручей, впадающий в Сакраменто, была вся перекопана. Тонны породы были вынуты из земли и промыты в поисках золота. Безрадостную картину несколько оживляли палатки и хижины, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что время расцвета прииска миновало.

Посреди долины стояло низкое, сколоченное из досок строение, которое можно было бы принять за сарай, если бы на нем не красовалась вывеска «Магазин всяких товаров и трактир в Йеллоу-Уотер-Граунд». Хозяину заведения, в котором жители долины тратят деньги на полезные вещи и на бесполезные напитки, было что порассказать, поэтому мы спешились, оставили лошадей на попечение Боба и вошли внутрь.

За грязными столами сидели оборванцы с лицами забияк и недобрыми взглядами. Они, как по команде, уставились на нас. К бесцеремонности мне было не привыкать, но в их любопытстве таилась скрытая угроза.

— Что желают пить господа? — спросил нас трактирщик.

— Пиво, — ответил Бернард.

— Портер или эль?

— Полагаюсь на ваш вкус.

— Предлагаю эль. Настоящий эль из Бартона в Стаффордшире.

Я мысленно изумился. Местечко Бартон в Стаффордшире стало известно во всем мире именно благодаря элю. Но каким образом этот замечательный напиток доставили из Англии на берега Сакраменто? Пока я удивлялся, хозяин принес пять бутылок без наклеек. Я отнес одну из них Бобу, изнывающему от жажды, и он залпом опорожнил ее. Но как только негр оторвался от горлышка, глаза его полезли из орбит, рот открылся, нижняя челюсть задрожала, и он издал дикий вопль. Бедняга был похож на человека, который тонет и в последний раз пытается глотнуть воздуха.

— Что с тобой? — обеспокоился я, подумав, что он порезался о неровные края бутылки.

— Масса Чарли! Боб умирает! Зачем масса принес Бобу яду?

— Яду? Это настоящий английский эль!

— Нет, Боб пил эль, он знает его вкус. Теперь в желудке Боба волчья ягода и полынь.

Старый добряк негр не был особенно разборчив в питье. Какое же впечатление должен был произвести «эль» на знатока и ценителя напитков?!

Когда я вернулся в трактир, хозяин стоял у нашего стола.

— Вы можете уплатить за пиво, господа? — спросил он у Бернарда.

Привыкший всегда расплачиваться по счетам, Бернард сунул руку в карман за бумажником, но Сэм остановил его.

— Погодите, позвольте на этот раз раскошелиться мне. Сколько стоит ваше пиво, хозяин?

— Три доллара за бутылку, итого — пятнадцать.

— Это не так уж и дорого, любезный, особенно, если вас мучает жажда. Принесите весы.

— Будете платить золотом?

— Да.

Сэм открыл патронташ и достал оттуда несколько крупных самородков величиной с голубиное яйцо.

— Гром и молния! — удивленно воскликнул хозяин. — Где вы их нашли?

— Где-то в Америке, — насмешливо ответил Сэм.

— А где именно? — не унимался хозяин.

— Извините, старина, но я очень слаб в географии, да и память у меня дырявая. Обычно я вспоминаю о таких местах, только когда мне позарез нужны деньги.

Хозяин умолк, но глаза его горели алчным огнем, пока он взвешивал самородки и давал сдачу в долларах. Он купил золото по самой низкой цене, а о его весах лучше умолчать. Однако Сан-Иэр сунул деньги в карман с таким видом, словно ему совершенно наплевать на унцию-другую драгоценного металла. Даже я, пропутешествовав столько времени вместе с ним, живя бок о бок, не догадывался, что он возит в патронташе золота на несколько сот, а может быть, и тысяч долларов. Только теперь я вспомнил его слова о том, что он берет в горах столько золота, сколько ему требуется, и всегда готов помочь другу сколотить состояние.

Мы пригубили пиво. Если бы мы прибыли сюда прямиком из прерии, возможно, оно и показалось бы нам божественным напитком, но мы успели погостить у доньи Эльвиры. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Нам хватило одного дня, чтобы привыкнуть к густому, пахнущему солодом пиву гостиницы «Вальядолид», и теперь мы не могли сделать больше одного глотка. Видимо, трехдолларовое пиво трактира «Йеллоу-Уотер-Граунд» варилось из сорных трав и диких ягод. Вот вам один из примеров того, как можно разбогатеть на приисках, не набивая мозолей киркой и промывочным лотком.

Хозяин, не удовлетворенный ответом Сан-Иэра, подсел к нашему столу и принялся расспрашивать.

— А как далеко отсюда то место, сэр?

— Которое? У меня их то ли пять, то ли шесть.

— Зачем же вы приехали на наш обнищавший прииск? Что-то мне не верится, что вы говорите правду.

— Послушайте, старина, мне совершенно наплевать, даже если вы не верите Богу, не то что мне. Верить или нет, это дело ваше.

— И вы действительно берете оттуда столько золота, сколько вам требуется?

— Да.

— Боже! Какое легкомыслие! А если кто-нибудь другой наткнется на ваши сокровища и прикарманит их?

— Такому не бывать, господин фабрикант эля, — потешался маленький вестмен.

— А что, если я куплю у вас один из ваших приисков?

— У вас не хватит денег. Сколько вы можете дать за пять-шесть тонн золота?

— Гром и молния! Так много? Я найду компаньонов. Эх, найти бы сейчас Аллена Маршалла, с ним можно было бы работать на пару. Он приехал сюда с парой тысяч в кармане, а увез целое состояние! Вот кто умел делать дела!

— Что значит — умел делать дела?

— У Маршалла был помощник, но он оставил его здесь, потому что тот был нечист на руку. Так вот, этот помощник рассказал нам, что Маршалл обменял золотой песок в Сакраменто на наличность, а самородки зарыл в палатке. А потом он исчез, и никто не знает, куда он подался. Как сквозь землю провалился! Правда, совсем недавно о нем здесь спрашивали.

— Вот как? И кто же его искал?

— Двое белых и один мулат. Их раньше здесь не видели. Но я вижу, что мистер Маршалл интересует и вас.

— Мы с ним немного знакомы и хотели повидаться. А те трое уже уехали?

— Они долго рыскали в том месте, где стояла палатка мистера Маршалла, а потом вернулись сюда с какой-то бумагой. Я мельком заглянул в нее и увидел, что это то ли карта, то ли план.

— А потом?

— Потом они спросили меня, как проехать в долину Шорт-Ривулет, и в тот же день отправились туда. Вы знаете, где она расположена?

— Как-то мне довелось побывать там. А вы могли бы показать нам, где стояла палатка мистера Маршалла?

— Вон там на склоне, где начинаются кусты терновника. Если вы пойдете туда, то сразу заметите след от костра.

— Как зовут бывшего помощника мистера Маршалла?

— Фред Баллер. Он теперь работает на промывке.

Я незаметно подал знак Бернарду, и мы вышли из трактира, оставив Сэма беседовать с болтливым хозяином. Выше по ручью два человека с мрачным и безнадежным видом окунали в воду промывочные лотки.

— Добрый день, джентльмены, — обратился к ним я. — Кто из вас мистер Баллер?

— Ну, я буду мистер Баллер. А в чем дело? — неприветливо отозвался один из них.

— Не найдется ли у вас немного времени, чтобы ответить на пару вопросов?

— Мое время стоит денег. Если вы готовы заплатить, то почему и нет.

— Сколько вы хотите за десять минут?

— Три доллара.

— Держите, — протянул ему деньги Бернард.

— Спасибо, сэр. Сразу видно щедрого господина.

— Да, мы люди не скупые и готовы платить вдвое, если с нами говорят без утайки. У вас есть возможность воспользоваться нашей щедростью, — подбросил я ему приманку.

— Спрашивайте, сэр, я выложу вам все, что знаю.

В его маленьких, бегающих глазках читалась подлость. Такие люди редко говорят правду, и чтобы вызвать его на откровенность, я решил сыграть роль такого же негодяя, каким был он сам.

— Не лучше ли будет, если мы прогуляемся вместе и по дороге поговорим?

— С удовольствием, сэр, — согласился он, вылезая из ручья. — О, какое у вас прекрасное оружие!

— Оружие для врагов и деньги для друзей. К вам приходили позавчера три человека? Двое белых и мулат?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Белые были сын и отец?

— Похоже на то, но я с ними раньше не встречался.

— Зато я их хорошо знаю. А у мулата ножевой шрам на щеке?

— Так вы знакомы с кап… с мистером Шеллеем?

— Да, у нас раньше были общие дела, поэтому я хотел бы знать, где его можно найти.

— Не могу вам сказать, сэр.

Было видно, что негодяй не врал.

— Что они хотели от вас? — продолжал я спрашивать.

— Сэр, кажется, десять минут уже истекли!

— Погодите. Я сам скажу вам, о чем вас спрашивали эти люди. Их интересовал ваш бывший хозяин мистер Маршалл. Стойте, вы получите еще пять долларов, если продолжите разговор с нами.

Увидев, что Бернард действительно достает из кармана деньги, Фред Баллер остановился. Его лицо растянулось в угодливой улыбке.

— Спасибо, сэр. Вы щедрые господа, не то что эти скряги Морганы и Шеллей. Поэтому я скажу вам больше, чем им. Если вы вели дела с Шеллеем, то должны знать, что он скорее удавится, чем раскошелится на пару монет. У него как-то был компаньон по Сид…

Он внезапно осекся, словно испугался невзначай вырвавшегося слова.

— По Сидней-Ковс? — догадался я. — Эту историю я знаю не хуже вас.

Конечно, никакой истории я не знал, но она меня сейчас и не интересовала, так как речь прежде всего шла о жизни и смерти Аллена Маршалла.

— Надеюсь, вы оцените по достоинству мои услуги, — продолжал набивать себе цену Баллер. — Я не знаю в точности, куда подались эти трое, но они долго рыскали там, где стояла палатка мистера Маршалла, и в конце концов нашли какую-то бумагу. Поговори мистер Шеллей со мной по-другому, он получил бы от меня и другие бумаги.

— А как мне поговорить с вами, чтобы получить эти бумаги?

Он хитро прищурился и ответил:

— Так же, как и до сих пор.

— Что это за бумаги?

— Письма.

— От кого и кому?

— Сэр, я боюсь, что мы не сговоримся.

— Назовите цену!

— Сто долларов.

— Не слишком ли много, любезный? Вы воруете письма хозяина, пытаетесь их продать капитану разбойников, но не сходитесь в цене. А теперь вы думаете, что я дам сто долларов за то, от чего отказался капитан? Пятьдесят, и ни цента больше!

Я снова угадал. Речь действительно шла о письмах Аллена Маршалла, и Баллер тотчас же согласился с моей ценой.

— Теперь я вижу, сэр, что у вас и вправду были общие дела с капитаном. С таким джентльменом, как вы, я не могу спорить. Согласен на пятьдесят.

Похоже, негодяй и в самом деле поверил, что мы с ним одного поля ягода.

— Где бумаги?

— Пойдемте в нашу палатку.

Мы вернулись к ручью и увидели «палатку», то есть шалаш, прикрытый старой войлочной попоной. Разрыв землю в углу шалаша, Баллер извлек на свет рваный цветной платок, развернул его и протянул мне два письма. Я хотел взять их, но он ловко отдернул руку.

— Извините, сэр, но деньги вперед.

— Дайте мне хотя бы сначала прочесть адрес, чтобы убедиться, что это именно то, что мне надо.

— Согласен. Я покажу вам конверты, но вы не прикасайтесь к ним руками.

Он держал письма перед нашими лицами, пока мы читали. Письма были адресованы отцу, так как Аллен еще не мог знать о его смерти.

— Хорошо, — сказал я, — Бернард, отсчитай ему деньги.

Тот повиновался, хотя и не мог понять, почему он должен выкладывать пятьдесят долларов за украденные письма. Довольный Баллер принялся заворачивать банкноты в тот же платок, как вдруг что-то блестящее вывалилось через прореху и упало на землю; Бернард проворно наклонился и, опередив Баллера, мертвой хваткой вцепился в находку. Это были массивные золотые часы.

— Зачем вам понадобились мои часы? — вознегодовал Баллер. — Верните мне их немедленно!

— Погодите, — ответил Бернард. — Я хочу узнать, который час.

— Они стоят! — Баллер пытался силой вырвать часы из рук Бернарда. — Они сломаны!

— Вот и хорошо! — остановил его я, с силой сжимая ему плечо. — Тогда мы узнаем, в котором часу они сломались.

— Это часы Аллена! — вскрикнул от волнения Бернард.

— Вот как? Как они к вам попали? Отвечайте и не вздумайте юлить! — строго прикрикнул я на Баллера.

— Не ваше дело! — грубо отрезал тот.

— Вы ошибаетесь, это как раз наше дело. Позвольте вам представить Бернарда Маршалла, брата мистера Аллена Маршалла и сына того джентльмена, которому адресованы письма, украденные вами.

— Часы мне подарили, — выдавил из себя Баллер, оказавшись в незавидном положении.

— Ложь! — воскликнул Бернард. — Золотые часы с рубинами ценой в триста долларов не дарят первому встречному.

— Ты прав, Бернард. Я придержу джентльмена, чтобы он не наделал глупостей, а ты хорошенько обыщи палатку.

— Кто вы такие и что вы себе позволяете? — кричал Баллер, пытаясь вырваться из моих рук. — Я позову товарищей, и вас линчуют!

— Не шутите так, любезный, а то, не ровен час, судья Линч доберется и до вас. И не вздумайте звать на помощь. Чем громче вы будете кричать, тем сильнее я буду сжимать вам горло, — с этими словами я так стиснул пальцами его шею, что негодяй обмяк.

— Больше ничего нет, — разочарованно произнес Бернард, обшарив все углы шалаша.

— Отпустите меня и верните часы, — потребовал снова расхрабрившийся Баллер.

— Не торопитесь, нам с вами спешить некуда. Позвольте, я придержу вас еще на несколько минут, пока мы не решим, что с вами делать. Что ты думаешь по этому поводу, Бернард? — Он украл часы и должен их вернуть.

— Но не только. Он вернет нам и часы и письма даром.

— Даром? Как так?

— Очень просто. Кроме часов и писем, он вернет нам еще пятьдесят восемь долларов. Мы не звери и ограничимся этим легким наказанием. Выверни ему карманы. Смелее, я его держу!

Как Баллер ни сопротивлялся, мы отняли у него деньги, которые он выманил у нас же, после чего я отпустил мошенника. Почувствовав себя свободным, он опрометью выскочил из шалаша и помчался к трактиру.

Мы пошли за ним и еще издали услышали крики и брань. Пришлось ускорить шаг. Наши лошади стояли у коновязи, но Боба нигде не было видно.

Переступив порог, мы оказались в гуще сражения. В углу стоял Виннету, одной рукой он сжимал горло Баллеру, а другой, в которой поблескивало серебром его знаменитое ружье, удерживал на почтительном расстоянии наседавших на него старателей. Рядом с ним сражался Сан-Иэр. Хуже всех приходилось Бобу: в схватке он выронил ружье и теперь яростно размахивал кулаками.

— Не стреляй, Бернард! Бей прикладом! — приказал я и бросился в самую гущу.

Спустя минуту негр снова держал в руках свое ружье и, как выпущенный из клети тигр, бросился на врагов.

— Чарли! — воскликнул Сан-Иэр. — Теперь мы им покажем, где раки зимуют! Бей их томагавком, но только плашмя!

Я послушался совета опытного вестмена. В воздухе сверкнули наши страшные боевые топоры, несколько противников медленно осели на пол, остальные выбежали за дверь.

— Что у вас случилось? — спросил я, переводя дух.

— Представьте себе, мы сидим, мирно беседуем, и вдруг к нам врывается этот мерзавец, — Сэм указал на Баллера, все еще трепыхавшегося в стальных тисках Виннету, — и кричит, что ты украл у него часы. А я, вот ведь незадача, терпеть не могу, когда хотят линчевать моих друзей. Скажи мне, это правда, что ты его ограбил?

— Представь себе, правда, — так же в шутку ответил я. — Он украл у брата Бернарда часы и письма, а я отнял их у него.

— И ты отпустил его на свободу? В конце концов меня это не касается, зато касается, и очень, то, что он натравил на нас здешний сброд. Придется его наказать.

— Неужели ты его убьешь, Сэм?

— Он не достоин смерти от моей руки. Виннету, присмотри за дверью.

Апач встал у входа с двустволкой на изготовку, а Сэм, укоризненно покачивая головой, подошел к сжавшемуся от страха Баллеру.

— Мальчик! Очень некрасиво грозить веревкой честным и славным вестменам. Ты дурно поступил, и я должен наказать тебя для твоего же блага. — С этими словами он ударил Баллера по голове, и тот рухнул на пол. — А где же наш любезный хозяин? Ах, вот он! Подойдите поближе, мы желаем посмотреть на вас.

Хозяину, видимо, пришлось не по душе приглашение вестмена, но он повиновался.

— Надеюсь, что вы джентльмены, — заискивающе улыбнулся он, — и не отплатите неблагодарностью за мое гостеприимство.

— Гостеприимство? Я не ослышался? Вы называете гостеприимством цену в три доллара за бутылку дьявольской смеси?

— Я верну вам деньги!

— Оставьте их себе и перестаньте дрожать. Кто же будет в этой долине травить элем старателей, если мы изувечим вас? Пора уходить, пока на нас снова не насели.

— Масса Сэм хочет уйти и не наказать хозяина? — вдруг вмешался обычно смирный негр. Видимо, он не мог простить трактирщику страдания, которые ему причинил эль. — Тогда Боб сам знает, что сделать с хозяином. Сейчас ты будешь пить.

Он подал трактирщику бутылку и, угрожая ружьем, заставил выпить ее содержимое. За первой последовала вторая, третья, четвертая. После пятой негр сжалился над несчастным, который с гримасой отвращения глотал зелье собственного изготовления.

— Ха-ха-ха! — радовался Боб, глядя на бледного и икающего хозяина. — Теперь он носит в животе на пятнадцать долларов яду!

Ничто более не задерживало нас в долине, и мы, вскочив на лошадей, покинули негостеприимный трактир. У его ворот уже стояло несколько человек с ружьями, однако они не решились задержать нас силой. Пустив коней вскачь, мы вскоре добрались до берегов Сакраменто, где уже можно было не опасаться погони разъяренных поражением старателей.

— Давайте остановимся на десять минут, — предложил Бернард. — У меня до сих пор не было времени прочесть письма Аллена.

Мы спешились и сели на траву. Бернард вскрыл конверты и быстро пробежал глазами письма.

— Это два последних, — сказал он. — Аллен жалуется, что мы ему не отвечаем, и пишет, что собирается уезжать. Послушайте: «… мои дела идут лучше, чем я ожидал. Золотой песок и мелкие самородки я отослал с доверенными лицами в Сакраменто и Сан-Франциско, где получил за них много больше, чем заплатил сам. Таким образом я удвоил сумму, которую привез с собой. Однако на днях я собираюсь покинуть Йеллоу-Уотер-Граунд, так как здесь не осталось и четвертой части того, что добывалось раньше, к тому же дорога стала столь опасна, что я больше не отваживаюсь высылать золото с нарочными. Судя по некоторым признакам, грабители намереваются нанести мне нежданный визит, поэтому я хочу исчезнуть отсюда внезапно, чтобы они не сумели выследить меня. Со мной будет более ста фунтов золота, и я отправлюсь в долину Шорт-Ривулет, где, как говорят, открыли новое богатое месторождение золота. Если все будет так, как я предполагаю, то там я за месяц заработаю больше, чем здесь за четыре. Оттуда я направлюсь через Линн в Гумбольдтхейвн…

— Итак, Аллен действительно отправился на Шорт-Ривулет, — заметил Сэм. — Интересно, как Морганы пронюхали об этом?

— Погодите, — остановил его Бернард. — Здесь есть еще несколько слов, может быть, они нам что-то объяснят.»… Мне не нужны попутчики, и я вполне справлюсь без проводника, так как изучил последние подробные карты и вычертил план путешествия.

— Невероятно! — удивился я. — Неужели он так беспечен и неосмотрителен, что выбросил или потерял черновик плана?

— И не такое случается, — невозмутимо заметил Сан-Иэр. — Аллен не вестмен и не знает, что часто малейшая оплошность может стоить жизни. И если даже ему удалось добраться живым и невредимым до цели, то еще неизвестно, сумеет ли он поладить с шошонами, чьи охотничьи угодья начинаются в тех краях и тянутся до Леви-Форк.

— Они такие же кровожадные, как и команчи? — встревожился Бернард.

— Все краснокожие одинаковы — благородны с друзьями и беспощадны к врагам. Нам-то в любом случае волноваться нечего, я долго жил среди них, и каждый шошон знает, кто такой Сан-Иэр.

— Вождь апачей знает шошонов, — вмешался в разговор молчавший до того Виннету. — Они его братья. Сыновья шошонов мужественны, воинственны и честны. Они обрадуются, когда их глаза увидят Виннету, который не раз пил с ними дым мира.

Итак, наша задача облегчалась хотя бы с этой стороны. Виннету и Сэма связывали узы дружбы с индейцами, в чьих владениях волею судеб мы должны были оказаться, к тому же оба они прекрасно знали места, где нам предстояло искать долину Шорт-Ривулет.

Покинув негостеприимные прииски на реке Сакраменто, мы направились в сторону хребта Сан-Хосе. Мы избрали нелегкую дорогу, зато самую краткую и прямую, так что надеялись опередить Морганов и мулата Шеллея. Разбойники имели два дня форы, но, вероятно, пошли более простым путем, иначе бы мы заметили их следы.

От гор Сан-Хосе наш отряд повернул на северо-восток, и через неделю после того, как мы выехали из Йеллоу-Уотер-Граунд, перед нашими глазами предстала гора, уступами возвышающаяся над остальными. Ее подножие и склоны покрывал густой лес. Где-то на одном из гигантских уступов лежало озеро со странной неподвижной водой, из-за чего ему дали мрачное название Черный Глаз. По пологому склону в него стекает с горы ручей Шорт-Ривулет.

Откуда там золото? Небольшой короткий ручей не мог вымыть его из скал, поэтому, видимо, оно имеет «плутоническое» происхождение. Чудовищные силы взломали кору земли, образовали эту гору и выбросили на поверхность сокровища бога Плутона, владыки подземного мира. Вот почему следовало предположить, что вместо россыпи золотого песка здесь найдутся крупные жилы, по богатству превосходящие месторождения Сакраменто.

Карабкаясь по склону, мы углубились в девственный лес. Вряд ли там когда-либо ступала нога человека, и мы, помогая себе топорами и проклятиями, с трудом пробирались через бурелом. Но чем выше мы поднимались, тем реже становились заросли, и в конце концов чащоба уступила место небольшой площадке, расположенной на гигантском уступе. К вечеру мы вышли к берегам Черного Глаза. Его глубокая и неподвижная вода мрачно мерцала загадочным, как тайна, блеском. Казалось, мы попали в обиталище древних духов.

Солнце уже садилось, наступали сумерки, и мы едва-едва успели осмотреть берег.

— Едем дальше? — Бернарду не терпелось поскорее свидеться с Алленом.

— Мои братья остановятся здесь, — коротко приказал Виннету.

— Ты прав, — поддержал его Сан-Иэр. — Если мы в темноте напоремся на грабителей, нам может не поздоровиться. А здесь такой мягкий мох! Я уже предвкушаю, как растянусь на нем. Пора разводить костер и готовить ужин.

В тот день Боб подстрелил индюка, и теперь безграничная гордость распирала его: он наконец-то почувствовал себя полноправным членом нашего случайного сообщества.

Через несколько минут уже полыхал огонь, а Боб усердно ощипывал индюка. Тем временем опустилась черная непроглядная ночь, в мерцающем свете пламени мерещились странные тени, деревья тянули к нам кривые ветви. Испеченная в углях птица таяла во рту.

На рассвете мы двинулись вдоль берега и вскоре нашли то место, где в озеро впадает Шорт-Ривулет. Тут и там виднелись вырытые в земле шурфы, под сенью деревьев стояли исполосованные ножами палатки, на берегу валялись брошенные кирки и промывочные лотки. Создавалось впечатление, что лагерь золотоискателей стал полем ожесточенного сражения. Однако тела убитых непонятным образом исчезли.

Поодаль стояла большая палатка. Как и остальные, она была растерзана так, что ни один предмет не мог указать на то, кому она принадлежала. Бернард бродил вокруг нее, убежденный, что там жил его брат. Возможно, так оно и было. Но я внимательно рассмотрел все следы и убедился в том, что, когда грабители набросились на палатку, в ней не было никого. Скорее всего, Аллен успел уехать до их появления.

— Если так, то нам надо спешить на запад. Аллен собирался ехать через Линн до Гумбольдтхейвна, и наверняка разбойники погнались за ним, — торопил нас Бернард.

— Да, если только ему удалось бежать, — ответил я. — Мы не увидели ни одного трупа, значит, скорее всего, бандиты бросили тела убитых в озеро.

— Это дело рук Морганов и мулата. Им удалось опередить нас. Но все равно от меня им не уйти, — грозно произнес Сан-Иэр. — Скоро Сэм Гаверфилд сведет с ними счеты.

— Вперед! За ними!

На опушке густого леса мы обнаружили следы, ведущие вниз по склону в западном направлении. Несомненно, это были следы разбойников, однако определить, преследовали они Аллена или же спешили просто уйти с места преступления, было невозможно.

В лесу всадники разделились, чтобы не ехать гурьбой через заросли, и я насчитал следы двадцати лошадей.

— Здесь прошли шестнадцать лошадей и четыре навьюченных мула, — объяснял я Бернарду. — Посмотри, они несли на себе тяжелый груз, поэтому их копыта отпечатались лучше. Ты спросишь, почему я решил, что это мулы? Обрати внимание вон на те рытвины. Там мулы упрямились и не хотели идти вперед. Ни один конь не ведет себя так с человеком. Из-за них грабители не смогут двигаться быстро, и у нас есть надежда, что мы настигнем их прежде, чем они сумеют расправиться с Алленом.

После полудня мы обнаружили место первого ночлега грабителей. Осмотрев его, мы сразу же снова тронулись в путь и мчались, не щадя лошадей, пока сумерки не сгустились так, что уже нельзя было видеть следы. Лишь только забрезжил рассвет, мы продолжили погоню. Солнце еще не взобралось в зенит, когда мы нашли место второго ночлега, а это значило, что между нами осталось не больше дня пути.

Следы вели в верховья Сакраменто, стекающей с горы Шаста, и у нас была надежда на то, что мы настигнем Морганов и их шайку на следующий день. Однако там, где Сакраменто изгибается и меняет направление, следы разделились. Шесть лошадей и четверка мулов повернули в сторону излучины реки, тогда как остальные продолжали двигаться на запад.

— Тысяча чертей! Вот ведь незадача! — чертыхнулся Сан-Иэр. — Как прикажете это понимать? Они хитрят или у них что-то стряслось?

— Ни то ни другое, — ответил я.

— Но почему же они разделились? — недоумевал Бернард.

— Ничего загадочного тут нет, — объяснил я ему. — Мулы, навьюченные награбленным у Черного Глаза золотом, мешают грабителям двигаться быстрее. Поэтому они отправили сокровища под охраной туда, где в каком-нибудь укромном местечке разбит их постоянный лагерь, а сами помчались догонять Аллена.

— К черту мулов и золото! — воскликнул Сэм. — Моя умница Тони уже давно злится на меня за то, что мы плетемся, как улитки!

— Насчет улиток и ты и твоя Тони несколько преувеличиваете. Ты лучше скажи мне — кого из Морганов ты хочешь увидеть завтра, а кого потом?

— Как ты можешь спрашивать у меня такое, Чарли? Я хочу видеть их обоих!

— Ничем тебе не могу помочь, Сэм. Это невозможно.

— Почему?

— Мулы навьючены золотом. Кому Фред Морган мог бы доверить сокровища?

— Кому угодно из сообщников.

— Ну уж нет! Никому другому, кроме собственного отпрыска.

— Ты опять прав, Чарли, а я, старый осел, снова ошибся. Вот ведь незадача, что мне теперь делать? Ладно уж, я сначала посчитаюсь со стариком, а потом примусь за мальчишку. Вперед!

Переправившись через Сакраменто, мы разбили лагерь и заночевали, а с восходом снова пустились по следу. К полудню грабители опережали нас всего лишь на пять-шесть часов. По нашим расчетам, этой ночью мы уже могли подкрасться к их лагерю и захватить врасплох. Мы с нетерпением понукали лошадей. Еще немного — и убийцы, за которыми мы так долго и безуспешно гнались, окажутся в наших руках. Мой вороной нес меня во главе нашего маленького отряда, за ним, не отставая, бежал мустанг Виннету. Нелепая Тони без устали отмахивала своими длинными ногами милю за милей.

Неожиданно в узкой долине мы увидели на траве множество следов. Трава истоптана копытами не менее чем сотни лошадей. Везде виднелись следы борьбы, а на листьях одного куста я обнаружил капли крови.

Влево от долины вели следы трех лошадей, остальные всадники направились прямо.

Не было никаких сомнений, что здесь побывала индейцы. Если Аллен попадет к ним в руки, то жизнь его повиснет на волоске. Поэтому мы, не раздумывая, двинулись по следам многочисленного отряда.

Проехав мили полторы, мы увидели стойбище индейцев.

— Шошоны! — воскликнул Виннету.

— Да, это они! — подтвердил Сэм, направляясь прямо к стойбищу.

Среди вигвамов стояло не менее сотни индейцев, окруживших своего вождя. Завидев нас, они схватились за ружья и томагавки, однако расступились перед мчавшимися во весь опор Виннету и Сан-Иэром.

— Ко-Ту-Хо! — громко позвал Виннету, резко осаживая мустанга перед вождем, словно желая растоптать его копытами скакуна.

Ни один мускул не дрогнул на лице вождя, он вскинул вверх руку и приветствовал гостя:

— Виннету, великий вождь апачей! Сыновья шошонов рады тебе, и сердце их вождя радуется вместе с ними, ибо глаза Ко-Ту-Хо давно хотели видеть славного воина.

— А меня — нет? — спросил Сэм. — Неужели вождь шошонов забыл своего друга Сан-Иэра?

— Ко-Ту-Хо помнит своих друзей и братьев. Он приветствует вас в вигвамах шошонов!

Неожиданно обычный ритуал обмена приветствиями прервал страшный крик. Оглянувшись, я увидел Бернарда, стоящего на коленях над распростертым на земле человеком. Подбежав к нему, я увидел, что тот мертв. На его рубахе расплылось огромное кровавое пятно. Это был белый, как две капли воды похожий на Бернарда. Мы опоздали!

Наши товарищи подошли поближе, но никто не произнес ни слова. Склоненный над телом брата Бернард целовал его в губы, обнимал, сжимал ему руки. Когда страшная правда открылась ему, он встал и спросил:

— Кто его убил?

— Ко-Ту-Хо послал воинов упражняться в верховой езде, — ответил вождь. — В долине они увидели трех бледнолицых, за которыми гнались четырнадцать человек. Мои воины знают, что если четырнадцать человек нападают на троих, то эти четырнадцать — злые и трусливые люди. Поэтому мои воины поспешили на помощь тем троим. Но вдруг заговорили ружья бледнолицых, и одна из пуль сразила лежащего здесь белого человека. Краснокожие воины взяли в плен одиннадцать из тех четырнадцати, но троим удалось убежать. Спутники убитого бледнолицего сейчас отдыхают в вигваме.

— Я должен немедленно поговорить с ними! Убитый — мой брат, он сын моего отца, — поправился Бернард, вспомнив, что у индейцев слово «брат» означает нечто иное, чем у белых.

— Мой белый брат приехал к шошонам вместе с Виннету и Сан-Иэром, поэтому Ко-Ту-Хо исполнит его желание. Следуй за мной.

Сначала вождь провел нас в просторный вигвам, где, связанные по рукам и ногам, лежали пленники. Среди них был и мулат со шрамом на щеке, но Фреда Моргана, как я и ожидал, мы не увидели.

— Что мои братья хотят сделать с этими бледнолицыми? — спросил я вождя.

— Мой белый брат знает их?

— Это воры и убийцы. На их совести много жизней.

— В таком случае пусть братья судят их.

Я обменялся с товарищами одним лишь взглядом, и мы поняли друг друга.

— Они заслужили смерть, — ответил я вождю, — но у нас нет времени их судить. Мы отдаем их в руки наших краснокожих братьев.

— Мой брат поступает мудро.

Затем нас провели к другому вигваму, в котором спали двое белых, судя по их одежде, это были погонщики мулов. Мы разбудили их и выяснили, что Аллен нанял их только на один переход. Помочь нам они ничем не могли, и мы вернулись к убитому.

За последние месяцы Бернард прошел через множество испытаний, но не пал духом после смерти отца, окреп в скитаниях и трудных путешествиях, и все же руки его дрожали, когда он извлек все вещи из карманов убитого, а потом долго и внимательно рассматривал хорошо знакомые предметы. Открыв блокнот и прочтя записки любимого брата, он прижал к губам бумагу и разрыдался. Я стоял рядом с ним и тоже не смог сдержать слез.

По лицам шошонов, стоявших поблизости, пробежала тень презрения, но Виннету встал на нашу защиту:

— Вождь шошонов знает, что бледнолицые следуют своим обычаям. Пусть он не думает, что мои плачущие братья слабы духом, как старые скво. Сын отца убитого — мужественный воин, он храбро сражался с врагами. А о втором бледнолицем достаточно сказать что краснокожие называют его Сэки-Лата, а белые — Олд Шеттерхэнд.

Тихий гул изумления пробежал по толпе шошонов, а их вождь подошел к нам, торжественно воздел руку и сказал:

— Мы рады, что такие славные воины прибыли в наше селение. Пусть мои бледнолицые братья живут в наших вигвамах, едят наше мясо, пьют с нами дым мира и смотрят на игры наших воинов.

— Спасибо тебе, Ко-Ту-Хо, белые мужи с радостью погостят в вигвамах шошонов, но не сегодня. Сейчас они должны немедленно пуститься в погоню за убийцами, чтобы отомстить за смерть убитого.

— Да, — подтвердил Бернард, — я оставлю здесь тело брата и пойду по следам убийц. Кто едет со мной?

Виннету и Сэм молча подошли к своим лошадям. Вождь шошонов отдал приказ своим воинам, и ему подвели прекрасного жеребца.

— Убийство свершилось на земле шошонов, поэтому их вождь Ко-Ту-Хо едет с бледнолицыми. Все вещи, принадлежавшие убитому, будут храниться в вигваме вождя, а женщины будут оплакивать его смерть.

Итак, наш отряд пополнился. Погоня продолжалась. Беглецы опережали нас часа на два, но наши кони, словно понимая чувства, обуревавшие нас, неслись по каменистой равнине так, что искры снопами сыпались из-под копыт. Гнедой Боба устал больше других лошадей, но негр беспрестанно понукал его и не отставал.

— Хох-хи-их! — орал он. — Беги, несись, не жалей сил, чтобы Боб поймал убийц массы Аллена!

Солнце уже клонилось к западу, а нам во что бы то ни стало надо было нагнать негодяев до темноты. Ночь всегда на руку беглецам, так как даже в ярком свете луны невозможно идти по следу, в то время как уходить от погони можно даже в кромешной тьме.

Через три часа бешеной скачки я остановился и спрыгнул с коня, чтобы получше рассмотреть следы. Отпечатки были совсем свежие — ни одна из примятых травинок не успела распрямиться, а это значило, что расстояние между нами сократилось до мили. Вытащив подзорную трубу, я вглядывался в даль.

— Вот они! — воскликнул я, указывая товарищам на три еле заметные точки.

— За ними! — нетерпеливо дернул поводья Бернард, но я удержал его.

— Не спеши. Мы должны окружить их, чтобы на этот раз они не ушли. Конь вождя шошонов и мой устали меньше остальных. Я возьму правее, Ко-Ту-Хо левее, и через двадцать минут мы уже будем впереди бандитов. После этого вы и ударите на них сзади.

— Уфф! — одобрительно отозвался вождь шошонов и, как стрела, выпущенная из лука, помчался влево.

Я поскакал во весь опор вправо и десять минут спустя потерял товарищей из виду. Несмотря на изнурительный многодневный путь, мой жеребец, подарок Ма-Рама, бежал на удивление легко. На нем не то чтобы не выступила пена, он даже не вспотел и несся вперед огромными прыжками. Казалось, что его натянутое, как струна, тело состоит не из плоти и костей, а из твердой стали и упругой гуттаперчи.

Еще через пять минут я взял левее, остановился и снова посмотрел в подзорную трубу: бандиты уже были позади, а справа наперерез им мчался вождь шошонов.

Заметив меня и Ко-Ту-Хо, Морган и его сообщники осадили коней. Увидев, что сзади тоже приближается погоня, они попытались прорваться, выхватили оружие и бросились на вождя шошонов, который преграждал им путь.

— Покажи, на что ты способен! Еще быстрее, мой вороной! — крикнул я жеребцу и, издав пронзительный свист, которым индейцы понукают своих лошадей, привстал на стременах, чтобы конь легче дышал.

Так мчится всадник, когда у него за спиной бушует пожар.

Вдруг один из бандитов, в котором я узнал Фреда Моргана, осадил коня и вскинул ружье. Одновременно с выстрелом вождь шошонов упал на землю вместе с лошадью, словно сраженный ударом молнии. Я уже было подумал, что пуля попала или в него, или в лошадь, и, издав угрожающий крик, бросился к нему на помощь. К счастью, я ошибся. В следующее мгновение Ко-Ту-Хо снова сидел на спине своего скакуна и мчался на бандитов с занесенным для удара томагавком. Я впервые стал свидетелем замечательного боевого приема, которому индейцы годами обучают своих коней. Жеребец вождя прошел прекрасную выучку и по команде хозяина в мгновение ока упал на землю, так что пуля пролетела мимо, не причинив никому вреда.

Вождь шошонов сразил одного из бандитов, в то время как я бросился на Фреда Моргана, который уже целился в меня. Я же хотел взять его живым и заранее решил не применять оружия; меня спасло только то, что его лошадь оступилась — пуля пробила рукав моей куртки.

— Наконец-то я до тебя добрался! — воскликнул я, бросая лассо. Ременная петля просвистела в воздухе, мой конь развернулся и понесся назад. Почувствовав сильный рывок, я натянул поводья и остановился. Вырванный из седла Морган лежал на земле без чувств. Третий бандит, видимо, решил продать жизнь подороже и целился в Бернарда, однако, как только он спустил курок, Сан-Иэр выстрелил в негодяя, и тот упал замертво.

Я спрыгнул с лошади. Наконец-то Фред Морган был в наших руках. Пока он не пришел в себя после падения, я снял с него мое лассо и крепко-накрепко связал разбойника. Тем временем к нам подъехали остальные. Боб с ножом в руке с яростью бросился к Моргану.

— Боб сейчас же заколет убийцу! Нет! Боб будет резать его на кусочки, долго и больно!

— Не смей! — остановил его Сэм. — Этот человек — мой!

— А что с теми двумя? — спросил я.

— Мертвы, — ответил побледневший Бернард, пытаясь остановить кровь, сочившуюся из раны в плече.

— Ты ранен?

— Пустяки! Царапина!

— Это нехорошо. Нам предстоит дальний путь. Мы должны догнать Моргана-младшего, который везет золото. Что будем делать с этим? — спросил я, указывая на негодяя-отца.

— Он мой! — упрямо повторил Сэм. — Я буду его судить. Бернард ранен, к тому же ему надо заняться похоронами брата. Поэтому пусть он вместе с Бобом отвезет мерзавца в вигвамы шошонов, и его будут стеречь там, пока мы не вернемся. А мы и вчетвером справимся с оставшимися шестью разбойниками.

Моргана усадили в седло и привязали к лошади. Бернард и Боб встали по обе стороны от бандита и отправились в стойбище шошонов, а мы решили, прежде чем продолжать скачку, дать небольшой отдых лошадям.

— Куда направляются мои братья? — спросил Ко-Ту-Хо.

— В долину Сакраменто, через горы Сент-Джон и Сан-Хосе, — ответил Сэм.

— Мои братья могут не торопиться. Пусть лошади пасутся до темноты. Вождь шошонов знает каждую пядь земли на пути к водам Сакраменто, поэтому мы сможем ехать ночью.

— Вот ведь незадача, черт возьми! — неожиданно воскликнул Сэм.

— Почему?

— Следовало бы хорошенько допросить его.

— Зачем? Даже того, что мы о нем знаем, с избытком хватит, чтобы казнить его самой мучительной смертью. Его вина бесспорна.

— Да нет же, я не о том! Мы могли выведать у него, где он назначил встречу с сыном.

— Сэм, неужели ты думаешь, что он выдаст нам собственного сына и награбленные сокровища? Он уверен, что его ждет смерть и никакие признания не спасут его, а поэтому будет молчать.

— Мой брат Чарли совершенно прав, — поддержал меня Виннету. — Наши глаза достаточно зорки, чтобы найти следы мулов.

— Кого ищут мои братья? — спросил вождь шошонов, вопреки обычаям краснокожих, которым неведомо любопытство. Однако на этот раз он оказался среди людей, которых считал равными себе, поэтому вопросы не роняли его достоинства.

— Товарищей тех убийц, которых уже схватили воины шошонов, — ответил я.

— Сколько их?

— Шестеро.

— Клянусь, мы найдем их и приведем в вигвамы шошонов, — торжественно провозгласил Ко-Ту-Хо,

К сумеркам наши лошади отдохнули, и мы тронулись в путь. Мы и раньше никогда не теряли надежды настигнуть негодяев и расплатиться с ними сполна, но теперь, когда с нами был вождь шошонов, у нас появилась уверенность, что они от нас не уйдут. Мы правильно поступили, доверившись Ко-Ту-Хо, который, несмотря на кромешную тьму, вел нас вперед.

Мы миновали прерию и двигались по горной тропе, змеившейся между скал, а под утро въехали в поросшее лесом предгорье. Дав лошадям короткий отдых, мы продолжили путь, и когда солнце стояло уже высоко, оказались у развилки дорог. Прилепившись к скале, там стоял дом, сколоченный из досок и обмазанный глиной. Над входом висела вывеска «Трактир и гостиница». Чутье не подвело хозяина заведения: место было выбрано очень удачно, что подтверждали верховые лошади у коновязи, мулы в загоне и целый караван фургонов. В таком бойком месте трактир превращался поистине в золотую жилу. Посетителей было так много, что некоторые сидели не внутри, а за столами во дворе под навесом.

— Заглянем туда? Может быть, что-то сумеем узнать, — предложил Сэм.

— Как, у тебя еще осталось золото, чтобы заплатить за настоящий эль из Бартона в Стаффордшире? — пошутил я.

— Запасы еще не оскудели, — посмеиваясь, ответил старый вестмен.

— Тогда пошли.

— Только прошу тебя, давай сядем на свежем воздухе. Я могу свыкнуться с чем угодно, но только не с душной клеткой.

Привязав коней, мы сели под навесом, над которым красовалась вывеска, извещающая нас, что мы имеем честь восседать на «Террасе».

— Что желаете пить, господа? — спросил выросший как из-под земли слуга.

— Пиво. Сколько оно у вас стоит? — предусмотрительно спросил на этот раз Сэм.

— И портер и эль — полдоллара.

— Принесите портер.

Слуга принес нам четыре бутылки и удалился. Сэм хотел было задержать его и порасспросить, но вдруг застыл, глядя с напряженным лицом в дыру в стене, которая заменяла окно. Я тоже поспешил бросить туда взор и увидел, что по каменистой тропе к развилке приближаются шестеро верховых, ведущих за собой четырех мулов. Вперед ехал не кто иной, как… Патрик Морган!

Разбойники остановились у трактира, привязали животных и устроились за столом, стоявшим по другую сторону той стены, у которой сидели мы.

Но почему на мулах больше не было вьюков? Неужели негодяи успели спрятать золото в укромном месте и прибыли на встречу с сообщниками налегке?

Бандиты заказали бренди. Каждое их слово было нам явственно слышно.

— Как вы думаете, капитан и ваш отец скоро прибудут? — спросил один из них у Патрика.

— Надеюсь, — ответил тот. — Может быть, они уже на месте и ждут нас. Справиться с Маршаллом, как мне кажется, не составило для них труда. С ним было всего рва погонщика.

— Отчаянный человек. Я бы не отважился возить столько денег и золота в одиночку.

— Тем лучше для нас. Будь он поосторожнее и поумнее, ни за что не выбросил бы в Йеллоу-Уотер-Граунц план путешествия. Эй, стойте! Это еще что такое?

— Что?

— Посмотрите на тех лошадей!

— Да, три прекрасных жеребца, но кобыла похожа на пугало! Надо совсем ума лишиться, чтобы ездить на такой кляче, ха-ха-ха!

— Я вам покажу клячу! Я из вас душу выну, дайте только до вас добраться! — шипел тихонько Сан-Иэр, сжимая кулаки.

— Это вы ума решились! — резко оборвал своих спутников Патрик. — Эта кляча знаменитее, чем вы все, вместе взятые! Вы знаете, чья она?

— Чья же?

— Сан-Иэра!

— Тысяча чертей! Я в самом деле как-то слышал, что он разъезжает на таком чучеле!

— Неужели вы еще не поняли? Если кляча стоит здесь, значит, и хозяин околачивается где-то поблизости. Допивайте, и сматываемся отсюда! Мы с ним когда-то повздорили по пустякам, и теперь мне совсем не хочется с ним встречаться.

— Хочется или нет, но встречи со мной тебе не избежать, — шептал с горящим взором Сан-Иэр.

Разбойники торопливо подошли к коновязи, вскочили на лошадей и покинули двор гостиницы.

— Нам нужны эти люди, — объяснил я происходящее вождю шошонов. — Пусть мои краснокожие братья обгонят их, а мы с Сэмом подберемся к ним сзади.

— Уфф! — выразил согласие Ко-Ту-Хо и направился к своему жеребцу. Виннету последовал за ним.

Сан-Иэр уплатил за пиво, и мы, не торопясь, двинулись по тропе вслед за разбойниками, сохраняя такое расстояние, чтобы нас не заметили слишком рано.

По мере того как мы удалялись от гостиницы, местность становилась все более дикой и пустынной. Выехав на открытое пространство, где не было кустов и нагромождения камней, за которыми можно было бы укрыться, мы пустили лошадей вскачь и вскоре увидели разбойников, которые так и не заметили, что мы преследуем их. Навстречу им медленно двигались Виннету и Ко-Ту-Хо.

— Я рад встрече с вами, мистер Меркрофт! Или вы теперь предпочитаете другое имя? — окликнул Моргана-младшего Сан-Иэр. — Вы все еще путешествуете на тех лошадях, что так ловко украли у команчей?

— Проклятье! — выругался Патрик, выхватывая ружье, но не успел он его вскинуть, как лассо Виннету со свистом захлестнуло его шею и он с хрипом повалился на землю.

Остальные пятеро негодяев в мгновение ока бросились врассыпную. Сан-Иэр и вождь шошонов выстрелили одновременно и, увидев, что их пули достигли цели, выхватили томагавки и помчались в погоню.

— Стойте, пусть бегут! — кричал я. — Морган в наших руках! Вернитесь!

Но они в пылу схватки не обращали внимания на мой зов и остановились, только когда последний из беглецов упал с размозженным черепом.

— Что же вы наделали? — укорял я Сэма. — У них мы бы узнали, где искать тайник, в котором они спрятали золото!

— Не беда, нам покажет туда дорогу Морган!

— Он не надеется на пощаду, поэтому будет нем как рыба.

Вскоре мы убедились, что я был прав: несмотря на угрозы, Патрик молчал и не ответил ни на один вопрос, а только злобно усмехался. Золото, из-за которого столько людей лишились жизни, пропало безвозвратно.

Привязав Патрика к лошади, мы, чтобы обойти стороной гостиницу, переправились через Сакраменто и двинулись назад через горы.

За много часов пути наш пленник не произнес ни слова, и только когда в стойбище шошонов он увидел идущего нам навстречу Бернарда, с его языка сорвалось проклятие. Я повел негодяя в тот же вигвам, где лежали связанные бандиты, а среди них и Морган-старший.

— Я привел к вам вашего сына, мистер Морган, — сказал я ему. — Полагаю, вы очень скучали без него.

Старик смерил меня убийственным взглядом, но не проронил ни звука, лишь скрипнул от ярости зубами. Может быть, и он по-своему любил сына, ставшего достойным помощником в его черных делах? Ведь даже кровожадный лев с любовью относится к своим детям.

Суд над разбойниками пришлось отложить до следующего утра, так как уже темнело. После ужина в вигваме вождя, принявшего нас как долгожданных гостей, мы выкурили с ним трубку мира, а затем каждый из нас отправился в отведенный ему вигвам.

Устав от трудного многодневного путешествия, я мгновенно уснул. В прерии человек спит вполглаза, всегда готовый вскочить при малейшем шорохе и отразить неожиданное нападение. В стойбище дружественных шошонов, где нам не грозила опасность, я мог позволить себе выспаться всласть. Однако во сне я оказался в окружении грабителей и убийц, которые нападали на меня со всех сторон. Я расшвыривал их, наносил им удар за ударом, но они вырастали, как из-под земли. Их были десятки, сотни. Пот струился по моему лицу, руки наливались свинцовой усталостью, и я чувствовал, что еще немного — и враги меня одолеют. Впервые в жизни я испытывал смертельный ужас…

Я вздрогнул и проснулся. За стенами вигвама слышались крики. Одеваясь на ходу, я выскочил наружу с оружием в руках. Непонятным образом пленные сумели освободиться от пут и попытались сбежать. К счастью, часовые шошонов были начеку и заметили беглецов.

Из вигвамов выбегали полуголые индейцы — кто с томагавками, кто с ружьем, а кто и просто с ножом. Рядом со мной остановился Виннету.

— Воины! — закричал он, перекрывая шум. — Окружайте стойбище!

Сумятица сразу же прекратилась, и человек восемьдесят краснокожих исчезли среди вигвамов, чтобы взять в кольцо стойбище, из которого теперь даже мыши было бы трудно выскользнуть.

Судя по всему, мое участие в событиях не требовалось. у пленников не было оружия, к тому же индейцы привыкли сражаться в основном ночью, и ни один белый не может в этом тягаться с ними. А когда я услышал голос Сэма, отдающего приказания шошонам, то окончательно успокоился и стал ждать развязки. Спустя несколько минут то тут, то там стали раздаваться предсмертные крики белых, а в свете догорающего костра я увидел, как маленький Сэм кошкой метнулся к Фреду Моргану и вонзил нож в сердце.

Сан-Иэр встал на ноги, внимательно посмотрел в бледнеющее на глазах лицо смертельного врага и медленно побрел ко мне.

— Чарли, почему ты мне не помог?

— Это была твоя месть, Сэм, и я не хотел тебе мешать, — ответил я.

— Да, наверное, ты снова прав. Представляешь, Чарли, если бы я не лег караулить их у задней стенки вигвама, негодяям удалось бы бежать. Я услышал шорох и успел предупредить часовых, чтобы смотрели в оба.

— Никто не ушел?

— Никто. Я пересчитал тела. Но, вот ведь незадача, я совсем по-другому представлял себе, как я встречусь с Морганами, как я буду судить их и как убью их, глядя им в глаза.

Сэм умолк и принялся вырезать на прикладе ружья две недостающие зарубки. На лезвии его ножа все еще виднелись следы крови Морганов.

— Вот и все, — произнес Сэм, поставив точку в длинной истории страданий и мести. — Я отомстил за тех, кого любил, и теперь готов встретить смерть в любое мгновение, хоть завтра, хоть сегодня.

— Пусть Бог будет милостив к убийцам!

— Черт возьми, Чарли, ты меня удивляешь, потому что ты всегда прав! С их смертью иссякла моя ненависть.

Он медленно повернулся и побрел в отведенный ему вигвам. Я долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся за пологом, прикрывшим вход.

На следующий день состоялось печальное прощание с Алленом Маршаллом. Тело завернули в несколько дубленых бизоньих шкур и положили в каменный склеп, выстроенный шошонами.

Сверху мы поставили деревянный крест. По просьбе Бернарда я прочел на могиле заупокойную молитву. Все мы были глубоко тронуты смертью молодого, многообещающего человека, и даже шошоны, окружавшие нас безмолвным кольцом, взялись за руки, словно соединяясь с нами в горе.

После похорон наши гостеприимные хозяева сделали все чтобы не дать Бернарду погрузиться в печаль. Вся неделя прошла в охоте, военных играх и других развлечениях. Однако задерживаться дольше было нельзя и мы, попрощавшись с краснокожими друзьями, отправились обратно в Сан-Франциско…

Глава V. ОГРАБЛЕНИЕ ПОЕЗДА

Через несколько недель после описанных событий необходимость привести в порядок финансовые дела вынудила меня отправиться в Гамбург. Там я, к моему великому удивлению, встретил одного из своих знакомых, с которым мы не раз охотились на болотах в долине Миссисипи. Мы радостно обнялись, обменялись новостями. Эта неожиданная встреча оживила мои давние и недавние воспоминания, и меня снова потянуло на просторы прерии, поэтому, когда знакомый пригласил меня навестить его в Сент-Луисе, я решил воспользоваться его любезностью и собрался в путешествие. Пять дней спустя мы уже плыли по Эльбе к Северному морю.

По прибытии в Америку мы вдвоем углубились в непроходимые леса в низовьях Миссури, но потом мой товарищ был вынужден вернуться домой, тогда как я направился вверх по реке до Омаха-Сити, чтобы оттуда достичь Дикого Запада на поезде компании «Пасифик-Рейлвей».

Меня тянуло туда любопытство. Я бывал раньше в Скалистых горах, бродил по диким местам от истоков реки Фрейзер до ущелья Хилл-Гейт и от Северного парка[15] на юг до пустыни Мапими. Однако земли между Хилл-Гейт и Северным парком оставались мне совершенно неизвестными. Итак, я вознамерился обследовать место между сороковым и сорок шестым градусами северной широты, так как именно там находятся горы Титон и Уинд-Ривер, Южный каньон[16] и истоки рек Йеллоустон, Шошони и Колумбия.

До сих пор никто, кроме краснокожих и немногих бежавших от цивилизации трапперов, там не бывал, поэтому нет ничего удивительного в том, что меня тянуло туда. Меня манили тайны негостеприимных урочищ и каньонов, населенных, согласно индейским легендам, призраками и злыми духами.

Читателю, сидящему в удобном, уютном кресле, может показаться, что такое путешествие не бог весть какая трудность, однако вспомните, как долго и тщательно приходится готовиться к пешему путешествию, и представьте опасности, ожидающие одинокого вестмена, вооруженного только ружьем и надеждой на собственные силы. Но именно эти опасности манят и завораживают. Мышцы вестмена словно выкованы из железа, а сухожилия отлиты из стали, его тело готово к любому труду и напряжению, а ум ясен настолько, что в самую трудную и опасную минуту позволяет найти выход из самого, казалось бы, безвыходного положения. Поэтому вестмен предпочитает не оставаться надолго в цивилизованном мире, все его существо требует постоянных упражнений тела и духа. Он тоскует по дикой прерии и горным ущельям, где его на каждом шагу подстерегает смерть, и чем больше опасность, тем лучше он себя чувствует Опасность — его стихия, она придает ему уверенности и позволяет проверить на деле собственные силы.

У меня было все необходимое для такого путешествия. Все, кроме лошади, без которой никто не отваживается отправиться в эту мрачную и кровавую страну. Однако это обстоятельство не очень беспокоило меня. Старого мерина, дотащившего меня на своей спине до Омахи, я продал и сел в поезд в надежде, что в прерии сумею поймать резвого дикого мустанга и объездить его, как я уже иногда и поступал.

В те годы движение поездов только начиналось. Вдоль железнодорожного полотна работали еще люди, строили мосты, разъезды, укладывали рельсы и восстанавливали то, что было преднамеренно разрушено. То тут, то там, словно грибы после дождя, вырастали поселки или попросту палаточные лагеря, в которых жили рабочие. Индейцы считали, и не без оснований, строительство дороги посягательством на земли их отцов и часто совершали набеги, жгли, грабили и разрушали железнодорожное полотно.

Но были враги и опаснее краснокожих.

В цивилизованных восточных штатах, где начал утверждаться порядок, не оставалось места для людей, не желающих жить по закону, и весь этот сброд уходил в прерии. Собравшись в шайки, подонки общества, которые живут тем, что добывают грабежом, нападали на поселки рабочих и на поезда. Их называли рейлтраблерами, то есть «разрушителями рельсов», так как они обычно разбирали полотно, пускали под откос поезд, а затем добивали и грабили уцелевших пассажиров. Бандиты не знали жалости ни к кому, и им платили той же монетой. Рабочие с оружием в руках оберегали свой участок, и схваченного и уличенного рейлтраблера ждала верная смерть.

Итак, в одно прекрасное воскресенье я сел на поезд и выехал из Омахи. Никто из пассажиров не обратил на себя моего внимания, все они были обычными городскими жителями, впрочем, и я сам внешне ничем не отличался от них. Только на следующий день в Фремонте в вагон вошел человек, чей вид возбудил во мне сильнейшее любопытство. Он сел рядом со мной, так что я мог рассматривать его, сколько душе угодно. Увидев его, посторонний наблюдатель вряд ли сумел бы сдержать улыбку. Я давно привык к, мягко говоря, своеобразной внешности охотников и бродяг, но и то с трудом сохранил серьезность. Это был очень толстый коротышка, такой круглый, что его можно было бы катить, как бочонок. На нем трещал по швам бараний полушубок мехом наружу. То, что когда-то было мехом, вытерлось и почти исчезло, только кое-где на лысой коже полушубка торчали островки шерсти. Полушубок некогда был впору его владельцу, но со временем от снега и дождя, жары и холода настолько сел и уменьшился в размерах, что уже не застегивался на кругленьком брюшке, а рукава едва прикрывали локти. Под распахнутыми полами виднелись куртка красной фланели и кожаные штаны, когда-то, видимо, черные, а теперь отливающие всеми цветами радуги. Создавалось впечатление, что хозяин, как это обычно делают вестмены, использовал их в качестве полотенца, скатерти, салфетки и даже носового платка. Короткие штанины открывали посиневшие от холода голые щиколотки и пару грубых допотопных башмаков, чье будущее было туманно и непредсказуемо, зато трудное прошлое угадывалось с первого взгляда. Их подошвами, скроенными из толстой воловьей кожи и утыканными гвоздями, можно было раздавить крокодила. На голове толстяка торчком сидела шляпа с тульей в прорехах и такими же полями. Вместо пояса вокруг его живота была обмотана старая вылинявшая шаль, из-за которой торчали древний кавалерийский пистолет и охотничий нож. Там же висели мешочек с пулями и кисет с табаком, крохотное зеркальце, оплетенная рогожей манерка и четыре патентованные подковы, которые можно быстро привинтить к копытам лошади шурупами. Под мышкой он держал холщовый сверток — позже я узнал, что мой попутчик возил в нем бритвенные принадлежности, совершенно ненужные, на мой взгляд, в прерии. Однако самым необыкновенным в облике незнакомца была его физиономия. Гладко выбритая, она сияла и лоснилась, словно ее владелец только что вышел от парикмахера. Толстые отвислые щеки почти полностью скрывали нос-пуговку, карие живые глаза заплыли жиром. Когда он открывал рот, из-за толстых губ выглядывали два ряда столь ослепительно белых зубов, что я засомневался в их естественном происхождении. На левой щеке пристроилась бородавка, придававшая лицу смешное выражение.

Незнакомца, однако, ничуть не смущал его внешний вид. Он уселся напротив меня, зажав между жирных ног ружье, как две капли воды похожее на рухлядь моего старого друга Сэма Хокенса, бросил мне: «Добрый день» — и уставился в окно. Я его совершенно не интересовал, только час спустя он спросил у меня разрешения выкурить трубку. Меня его просьба несколько удивила, так как настоящим вестменам и в голову не приходит, что их поведение может кому-нибудь мешать или не нравиться.

— Курите сколько угодно, сэр, — ответил я. — И я заодно покурю с вами. Не хотите ли попробовать мою сигару?

— Спасибо, сэр, но я предпочитаю трубку, — отказался он. — Сигара для меня слишком большая роскошь.

Короткая прокуренная трубка с обгрызенным чубуком висела у него на шее на шнурке. Когда он набил ее табаком, я предложил ему спичку, но он отрицательно покачал головой и вытащил из кармана полушубка пункс — трапперскую «зажигалку», в которой от трения воспламеняется древесная труха.

— В прерии спички ни на что не годятся, — заметил он. — Все эти новомодные штучки гроша ломаного не стоят.

Мы снова замолчали. Коротышка курил зелье, по запаху больше похоже на листья грецкого ореха, чем на табак, а все его внимание поглощали просторы за окном вагона. Так мы доехали до станции у слияния рек Норт-Платт и Саут-Платт. Там он вышел, прошел к первому вагону, в котором везли животных, и заглянул туда. Вероятно, у него там была лошадь.

Вернувшись на свое место напротив меня, он молча просидел до обеда и, только когда поезд остановился в Шайенне, у подножья Блек-Хиллс, спросил:

— Вы не выходите здесь, сэр, чтобы пересесть на поезд, идущий в Колорадо через Денвер?

Настала моя очередь отрицательно покачать головой.

— Ну, что же, в таком случае мы остаемся попутчиками.

— Далеко ли вы едете? — спросил я.

— Как вам сказать? И да, и нет. Как захочется и как получится. А вы?

— Я еду в Огден.

— Ах, вот оно что! Вам захотелось посмотреть город мормонов?

— Сначала посмотрю город, а потом отправлюсь в горы Титон и Виндривер.

Толстяк недоуменно поглядел на меня.

— В горы? Да, в смелости вам не откажешь. Надеюсь, вы едете туда не один?

— Один.

Мой ответ развеселил его, и он принялся буравить меня своими крохотными глазками.

— Один? В горы Титон? Туда, где бродят индейцы-сиу и серые медведи? А вам когда-нибудь о них приходилось слышать?

— Не так уж много, но кое-что я о них слышал.

— Могу я вас спросить, сэр, кто вы такой?

— Я пишу книги.

Он не выдержал и громко расхохотался. Когда-то Сан-Иэр точно так же хохотал, услышав, что писатель собирается посетить Скалистые горы, к тому же в одиночку.

— Достойное занятие! — громко смеялся мой спутник. — Небось вознамерились написать книгу о горах Титон?

— А почем у бы и нет?

— А вам когда-нибудь приходилось читать книгу с хорошим описанием индейца или медведя?

— Разумеется, — ответил я без улыбки.

— И вам кажется, что вы тоже сможете поразить читателей таким же описанием?

— Думаю, что смогу.

— И у вас наверняка имеется упакованное в чехол ружье?

— А разве можно отправляться в такое путешествие без ружья?

— Послушайтесь доброго совета, сэр. Выходите из поезда, пока он не тронулся, и возвращайтесь домой. Вы, правда, выглядите неплохо, и силы вам не занимать, однако я сомневаюсь, что вы сумеете подстрелить белку, не говоря уж о медведе. Книги помутили ваш разум. Да от одного взгляда на дикую кошку вы упадете замертво, а мне жаль вашей молодой жизни. Вы читали Купера?

— Да, и с большим удовольствием.

— Так я и думал. К тому же вы, наверное, наслушались рассказов про Виннету, Олд Шеттерхэнда, Длинного Галлера и других известных вестменов.

— О, я очень много слышал о них, — скромно ответил я.

Толстяк откровенно веселился, не подозревая, что меня наша беседа забавляет не меньше, чем его.

— Книги, — поучал он меня, — опаснее всякой заразы. Читать их, конечно, приятно, может быть, приятно и писать, но не принимайте все, что в них наплетено, за правду. Мне вас искренне жаль! Вождь апачей Виннету готов сразиться с тысячей чертей, и можете быть уверены, что он победит их. Олд Шеттерхэнд еще никогда не промахнулся, к тому же он одним ударом кулака размозжит голову любому краснокожему. Если кто-нибудь из них скажет мне, что собирается в Титон, я удивлюсь их смелости, но все же поверю, что они так и сделают. Но вы?! Где ваша лошадь?

— У меня ее нет.

Мое откровенное и, как ему показалось, наивное признание позабавило его еще больше.

— Ха-ха-ха! Он собрался в Титон без лошади! А вы часом не сошли с ума, сэр?

— По-моему, нет. Если мне понадобится лошадь, я ее куплю или поймаю.

— Где?

— Где будет удобнее.

— Вы хотите это сделать в одиночку?

— Попытаюсь.

— Вашей самоуверенности можно позавидовать, сэр. Я вижу, у вас на плече висит лассо, но бьюсь об заклад, что вы его и на старый пень не набросите, не то что на мустанга.

— Почему же?

— Хотите обижайтесь, хотите нет, но я скажу прямо: вы не способны на подвиги.

— С чего вы взяли?

— Да это же ясно, как день! Посмотрите на себя и на настоящего вестмена. На вас все новенькое, с иголочки: сапоги сверкают как зеркало, штаны из лосиной кожи еще не протерлись, на рубашке индейская вышивка! Шляпа обошлась вам не меньше чем в двадцать долларов, а нож и револьвер наверняка еще никому не причинили вреда. Вы стрелять-то умеете, сэр?

— Немножко. Когда-то я состоял членом Общества стрелков, а однажды даже выиграл состязание, — похвастался я с серьезным видом, кстати, нисколько не погрешив против истины.

— Боже, вы выиграли состязание! Какой успех! Вы стреляли в деревянную птицу и попали! Умоляю вас, немедленно возвращайтесь домой, не то вас ждет гибель.

— Поживем — увидим. Где теперь Олд Шеттерхэнд, о котором вы упомянули?

— Кто может знать, где он? Недавно я заехал на Фокс-Хет и встретил там Сан-Иэра. Наверняка о нем вам тоже приходилось слышать. Он долго путешествовал в обществе Олд Шеттерхэнда и сказал мне, что тот уехал то ли в Европу, то ли в Африку, в пустыню Сахару. Говорят, он часто ездит туда и сражается с местными краснокожими, которых почему-то зовут арабами. Его не зря прозвали Шеттерхэндом, одним ударом кулака он сбивает с ног любого верзилу. Посмотрите теперь на свои руки. Они белые и мягкие, сразу видно, что вы зарабатываете на жизнь тем, что мараете бумагу, и, кроме пера, не держали в руках другого оружия. Послушайтесь моего совета и возвращайтесь поскорее домой. Дикий Запад не для таких джентльменов, как вы.

Он предупредил меня и, считая, что выполнил свой долг, умолк, а я и не пытался возобновить разговор.

Поезд миновал станцию Шерман, снова наступил вечер. На рассвете мы проехали Ролинс. За ним простиралось пустынное плоскогорье, поросшее полынью. Оно неплодородно, лишено рек и каких бы то ни было водоемов и похоже на Сахару, но без единого оазиса. Однообразный угрюмый пейзаж подавляет человека.

Именно в таком негостеприимном и мрачном месте находится железнодорожная станция, которую назвали Горьким Ручьем, хотя никакого ручья там нет и в помине, а воду приходится возить в бочках за семьдесят миль. Возможно, когда-нибудь и здесь начнется настоящая кипучая жизнь, так как в недрах гор нашли неисчерпаемые запасы угля.

Вскоре мы миновали станции Карбон и Грин-Ривер. Теперь от Омахи нас отделяло восемьсот пятьдесят миль. Грустный пейзаж остался позади, появилась растительность, а холмы на горизонте приобрели яркие, сочные тона. Внезапно паровоз издал несколько частых и пронзительных гудков, какими машинист обычно предупреждает о приближающейся опасности. Заскрежетали тормоза, поезд остановился, и пассажиры высыпали из вагонов. Мы увидели жуткую картину. Вокруг валялись обгоревшие остовы вагонов, по-видимому, ночью бандиты сорвали рельсы, и поезд с рабочими и продовольствием на полном ходу свалился с высокой насыпи. Тут и там лежали обуглившиеся останки людей, то ли погибших при крушении поезда, то ли убитых грабителями, уничтожавшими свидетелей преступления.

К счастью, машинист заранее заметил опасность и успел затормозить, в противном случае и наш поезд полетел бы под откос. Паровоз остановился всего в нескольких метрах от того места, где обрывались рельсы.

Возбужденные страшной картиной крушения, люди бродили между обгоревших обломков, призывая кару господню на головы грабителей. Машинист собрал мужчин, и те принялись чинить железнодорожное полотно, благо в каждом американском поезде есть необходимые для такой работы инструменты и материалы. Тем временем я решил поискать следы грабителей. Местность была открытой, вокруг росла высокая трава, кое-где виднелись заросли кустарника. Сначала я отошел назад и осмотрелся. Бандиты могли прятаться только справа от дороги, там, где росли кусты.

Действительно, в трехстах шагах от места катастрофы я обнаружил смятую траву, там не так давно сидели люди. По их же следам я нашел укрытие, где они прятали лошадей. Пойдя дальше, я встретил у насыпи толстяка-попутчика, который делал то же, что и я, но по левую сторону от насыпи.

— Что вы тут делаете, сэр? — с удивлением спросил он меня.

— Пытаюсь подражать вестменам. Ищу следы бандитов.

— Вы? Что может разглядеть в траве гринхорн? Это были опытные и опасные негодяи, они сумели замести следы так, что даже я ничего не нашел.

— Иногда у гринхорна глаза зорче, чем у вестмена, сэр, — ответил я с улыбкой. — Почему вам вздумалось искать следы слева от дороги? Если вы действительно бывалый житель прерии, то должны были сразу увидеть, что слева нет ни одного куста и, значит, там негде сесть в засаду.

Толстяк посмотрел на меня так, словно впервые видел, помолчал и наконец произнес:

— Ну что же, должен признать, что вы сообразили правильно. Заметили что-нибудь?

— Да.

— Что именно?

— Они сидели вон в тех кустах, а лошадей держали в орешнике.

— Я непременно должен осмотреть все сам. У вас глаз неопытный, и вы не могли сосчитать коней.

— Двадцать шесть.

Толстяк снова удивленно воззрился на меня.

— Двадцать шесть? — повторил он с недоумением и недоверием в голосе. — Откуда вы взяли?

— Меня еще в школе научили считать, — рассмеялся я. — Восемь из них подкованы, остальные — нет. О бандитах можно сказать, что среди них двадцать три белых и трое индейцев. Их белый главарь ездит на гнедом мустанге и хромает на левую ногу. Вождь индейцев, сопровождавший их, из племени сиу-оглалла, у него прекрасный вороной жеребец.

Лицо толстяка вытянулось, рот открылся, он смотрел на меня остекленевшим взглядом, словно на привидение.

— Тысяча чертей и одна ведьма! — вскричал он, очнувшись от оцепенения. — Да вы просто-напросто все это выдумали! Вы же писатель!

— Посмотрите сами, — предложил я ему.

— Откуда вам знать, сколько было белых и сколько краснокожих? Их всех давно и след простыл! Как вы могли определить, кто на какой лошади ездит и на какую ногу хромает? Вы в глаза не видели живого индейца, а беретесь угадывать, из какого они племени!

— Сначала посмотрите сами, а потом будем спорить, У кого глаз острее, у вестмена или у гринхорна.

— Так и быть. Иду! Лопни мои глаза, если вы все это не насочиняли!

Посмеиваясь, он самонадеянно и торопливо зашагал к кустарнику, на который я ему указал.

Он долго ползал на четвереньках по следам, считал и пересчитывал отпечатки копыт. Я ходил за ним по пятам, с улыбкой наблюдая, как он из кожи вон лезет чтобы доказать свое превосходство. Наконец он выпрямился, повернулся ко мне и сказал:

— Вы не ошиблись, в отряде разбойников действительно было двадцать шесть человек. Действительно восемь лошадей были подкованы, а остальные — нет. Но все остальное — сущая выдумка и небылица! Вот здесь они сидели в засаде, а там стояли их лошади. Больше ничего по следам узнать нельзя!

— Тогда идите за мной. Мне очень жаль, но сейчас гринхорн преподаст урок вестмену.

— С удовольствием, — ехидно ответил он, покачивая головой.

— Здесь стояли их лошади, вы сами видели отпечатки копыт. Обратите внимание — трех из них держали отдельно от остальных и стреножили им не передние ноги, а связали переднюю правую и заднюю левую. Такие путы используют индейцы, а не белые.

Толстяк наклонился, измерил расстояние между отпечатками копыт и перестал покачивать головой.

— Боже, вы и в самом деле правы! Здесь стояли индейские кони!

— Продолжим урок. Обратите внимание на эту лужу. Возле нее краснокожие мыли лица и наносили на них боевые краски. Видите круглые углубления в земле? Здесь стояли мисочки с красками, которые, как известно, сделаны на медвежьем жиру. На солнце жир растаял, и несколько капель упали в траву. Присмотритесь: черная, красная и две голубых капельки.

— Вижу.

— А разве черный, красный и голубой цвет — это не боевые краски оглала?

Толстяк кивнул в знак согласия. На его недоуменном лице легко читалось то, о чем молчали губы.

— Пойдемте дальше, — продолжал я. — Судя по следам, когда бандиты приехали сюда, они остановились вон у того болотца. Кони стояли там долго, отпечатки копыт глубокие, и вода заполнила их до краев. Двое проехали вперед осмотреть местность, и это могли быть только вождь индейцев и главарь шайки. Естественно, конь белого был подкован, а индейца — нет. К тому же краснокожие сидят почти на шее лошади, поэтому жеребец вождя ступал тяжелее передними ногами, а жеребец главаря — задними.

— Вынужден признать, что вы правы, но как…

— Не торопитесь, всему свое время, — перебил его я. — Будьте теперь повнимательнее. Вот здесь жеребцы принялись кусать друг друга. То, что это были жеребцы, не вызывает сомнения, так как кобылы более смирны и не станут драться после длительной утомительной скачки.

— Но как вы узнали, что жеребцы покусали друг друга?

— Присмотритесь к следам. Здесь конь индейца прыгнул на коня белого. Надеюсь, с этим вы согласитесь? На траве остались каштановые волоски — они из гривы. А вот там лежат черные волосы из хвоста. Следы говорят, что здесь жеребец вождя вцепился зубами в гриву коня белого и потрепал ее. Хозяин осадил его и погнал вперед, и тогда обиженный гнедой вцепился ему в хвост, вот почему между каштановыми и черными волосами расстояние в несколько шагов. Теперь даже гринхорну становится ясно, что лошадь индейца вороная, а белого — гнедая. Пойдемте дальше. У насыпи они спешились. На мягком песке следы видны хорошо, как нигде. Присмотритесь. У белого одна нога оставляет более глубокий отпечаток, откуда можно сделать вывод, что он хромает. Должен признать, что бандиты вели себя крайне неосторожно и даже не попытались замести следы. Это значит, что они чувствовали себя в безопасности, что может иметь две причины.

— Какие?

— Первая: они собирались в тот же день уехать подальше и убежать от погони. Однако их лошади устали, и я думаю, что вероятнее вторая причина: поблизости находится большой отряд, к которому они всегда могут присоединиться. К тому же трое индейцев никогда не доверились бы двум с лишним десяткам бледнолицых грабителей, поэтому я готов биться об заклад, что к северу отсюда разгуливает отряд вышедших на тропу войны оглала. Там и следует искать железнодорожных грабителей.

Толстяк в изумлении смотрел на меня.

— Боже! — простонал он. — Кто же вы такой на самом деле?

— Я вам уже сказал.

— Ну уж нет, позвольте вам не поверить. Вы не гринхорн и не бумагомаратель. Вы такой чистый и опрятный, что могли бы сыграть роль вестмена в оперетке. Начищенные до блеска сапоги и новенькое оружие бывают только у гринхорна, но я не знаю ни одного вестмена, который бы умел так читать следы. Боже мой, а я-то думал до сих пор, что тоже кое на что способен, но оказывается, я вам и в подметки не гожусь!

— Однако я и в самом деле писатель. Правда, мне приходилось не раз путешествовать по прерии, и кое-чему я научился.

— А теперь вы действительно собираетесь в горы Виндривер?

— Ну конечно!

— Но для этого недостаточно уметь читать следы. Думаю, что для такого путешествия вам кое-чего не хватает.

— Чего же?

— Осмотрительности. Я бы на вашем месте не несся туда сломя голову, а прежде всего попытался бы найти себе лошадь.

— Я найду ее.

— Где?

— Для начала куплю клячу на станции, а затем выберу в диком табуне мустанга получше и поймаю его.

— Вы такой хороший наездник, что можете объездить мустанга? И откуда вам известно, что на Виндривер будут табуны диких лошадей?

— Разве вы не знаете, что в это время стада бизонов и мустангов перекочевывают на север?

— Знать-то я знаю, да не уверен, что вы справитесь с мустангом.

— А вы хотите устроить мне экзамен? — засмеялся я.

— Небольшой, но все же экзамен, — подтвердил он с серьезным лицом. — Я делаю это с определенной целью.

— Могу я узнать, с какой?

— Немного позже. Сначала вы покажете мне, как стреляете. Принесите ваше ружье.

Конечно, я мог сразу же сказать ему, что я Олд Шеттерхэнд, и поставить его на место, но он меня очень забавлял, поэтому я молча подчинился, поднялся в вагон и взял свои завернутые в одеяла ружья. Пассажиры, издали наблюдавшие за нами, в ту же минуту подошли и окружили нас. Американец, в особенности житель Запада, никогда не откажет себе в удовольствии поглазеть на состязание в стрельбе.

Когда я развернул одеяло, толстяк удивленно воскликнул:

— Тысяча чертей и одна ведьма! Да ведь это настоящий штуцер мастера Генри! Сколько в нем зарядов?

— Двадцать пять.

— Ого! Я о таком и не слышал! Боже, как я завидую вашему оружию!

— А вот я предпочитаю флинт, — ответил я, разворачивая второй сверток.

— Сразу видно, что вы ничего не смыслите в оружии, если предпочитаете новенькую, блестящую от смазки хлопушку, — с издевкой произнес толстяк.

— Не хотите ли вы посмотреть на клеймо мастера, сэр? — охладил его я, протягивая ему карабин.

Он бросил беглый взгляд на казенную часть и подпрыгнул от удивления.

— Извините, сэр, — вымолвил он растерянно, — это совсем другое дело. Флинты с таким клеймом можно пересчитать по пальцам. Мне даже как-то говорили, что сам Олд Шеттерхэнд пользуется таким же. Но как к вам попал этот шедевр оружейного искусства? А может быть, клеймо подделано? Наверное, так оно и есть, потому что не очень-то похоже, чтобы ваш флинт часто стрелял.

— Давайте испытаем его. Куда мне стрелять, сэр?

— Ну, — протянул он, оглядываясь по сторонам, — пальните-ка дробью вон в ту птицу на кусте.

— Расстояние слишком большое! — заметил кто-то из пассажиров.

— Посмотрим, большое оно или нет, — ответил я.

Когда я вытащил из кармана очки и водрузил их на нос, лицо толстяка расплылось в широкой улыбке.

— Ха-ха-ха! Так вы собираетесь путешествовать в очках? Где же это видано?!

Остальные тоже засмеялись, а я совершенно серьезно спросил:

— Что вас так веселит, господа? У человека, тридцать лет просидевшего за книгами, зрение становится не таким острым. В конце концов, лучше стрелять метко в очках, чем палить мимо цели без них.

— Вы совершенно правы, сэр, — потешался коротышка. — Хотел бы я посмотреть на вас, когда вы нос к носу столкнетесь с краснокожими! Пока вы будете протирать и надевать очки, с вас десять раз успеют снять скальп. Ну вот, вам и тут не везет, стоило вам взять в руки ружье, как птица упорхнула.

— Не беда, поищем другую цель, — ответил я хладнокровно.

Полетав над нами, птица села на куст в двадцати шагах от нас, попасть в нее не составляло труда даже плохому стрелку. Но тут высоко в небе послышалось пение жаворонка.

— Вы видите жаворонка, джентльмены? — спросил я, задирая голову. — Попробую-ка я достать его оттуда.

— Бросьте вашу затею! — воскликнул толстяк. — Чего доброго наделаете дробью дырок в небе, и оттуда пойдет дождь. Такое не по плечу самому Олд Файерхэнду и старику Сан-Иэру!

— Поживем — увидим, — ответил я, поднял вверх оружие и нажал на курок.

— Я же говорил вам! — злорадствовал толстяк. — Птица испугалась выстрела и улетела.

— Сейчас вы увидите, зачем мне нужны очки, — ответил я, откладывая флинт в сторону. — Жаворонок лежит шагах в восьмидесяти от нас прямо на рельсах.

Пассажиры гурьбой побежали туда, куда я им указал, и несколько минут спустя принесли птицу. Толстяк долго переводил взгляд с меня на мертвого жаворонка и наконец воскликнул:

— Черт возьми, вы действительно попали в него, к тому же не дробью, а пулей.

— Вы хотели, чтобы я стрелял дробью? А мне говорили, что вестмены не опускаются до стрельбы дробью, для них это детские игры.

— Простите, сэр, — начал извиняться коротышка, — но я еще никогда не был свидетелем подобного выстрела. А может быть, это случайность? — и он хитро посмотрел на меня.

— Укажите мне на другую цель.

— Не стоит. Я верю вам, сэр. Наверное, вы хотели подшутить надо мной и прикинулись гринхорном. Ну что же, смейтесь на здоровье, я человек необидчивый. Прошу вас, давайте отойдем в сторону.

Он потянул меня за собой, к тому месту, где мы осматривали следы, оставленные шайкой. Там он достал из кармана лист бумаги и приложил его к одному из отпечатков копыт гнедого жеребца, принадлежащего главарю.

— Все сходится, — задумчиво произнес он. — Сэр, скажите мне честно: вы можете распоряжаться своим временем? Не согласитесь ли вы отложить путешествие в Титон?

— В настоящее время я свободен и могу делать все, что мне заблагорассудится.

— Прекрасно. Вам когда-нибудь приходилось слышать про Фреда Уокера? Его еще называют Толстяком Уокером.

— Да, говорят, что он опытный вестмен и хороший следователь, к тому же знает несколько индейских диалектов.

— Так это я и есть, сэр.

— Я так и думал. Вот вам моя рука. Рад с вами познакомиться, сэр.

— Надеюсь, что скоро мы познакомимся поближе. Дело в том, что у меня есть веские основания искать встречи с неким Геллером. Его совесть и раньше была нечиста, а теперь он возглавил шайку беглых преступников. На этой бумаге вы видите отпечаток копыт его коня, он в точности совпадает с найденными нами следами. А так как Геллер хромает на правую ногу, я совершенно уверен: здесь побывал он, и никто другой.

— Геллер? — переспросил я. — Вам известно его имя?

— Его настоящее имя Сэм, но он пользуется разными именами.

— Сэмюэль Геллер? Кажется, я слышал о нем. Не он ли служил бухгалтером у нефтяного короля Реллоу? Говорят, он сбежал от хозяина, прихватив целую кучу денег.

— Да, это он. Мерзавец уговорил кассира открыть сейф и бежать вместе с ним, а потом пристрелил его, чтобы не делиться. В погоню за ним пустились двое полицейских, но он убил их. Его схватили в Новом Орлеане, когда он садился на судно, уходящее в Мексику. Геллеру чертовски везет — накануне суда он задушил тюремного сторожа и бежал. На Востоке ему уже нельзя было оставаться, и он подался на Дикий Запад, где до сих пор безнаказанно грабит и убивает. Пора показать ему, что у закона длинные руки.

— Вы хотите поймать его?

— Он будет мой, живой или мертвый.

— У вас с ним личные счеты?

Толстяк Уокер какое-то время молча смотрел в землю, а потом сказал:

— Мне не хотелось бы раскрывать все карты, сэр По крайней мере сейчас, когда мы так мало знаем друг друга. Вам не кажется странным, что я ехал на этом поезде, но еще долго искал бы Геллера, не обрати вы мое внимание на его следы? Без вас я не догадался бы что главарь шайки ездит на гнедом жеребце и хромает. Поэтому я сейчас же сойду с поезда и пущусь в погоню за Геллером. Не согласитесь ли вы, сэр, составить мне компанию?

— Но ведь я гринхорн! — рассмеялся я весело.

— Ну что вы, сэр! Я не хотел вас обидеть! Не обращайте внимания на мои слова. Меня ввел в заблуждение ваш внешний вид: судя по нему, вам место в светском салоне, а не в прерии. Никогда в жизни мне не доводилось встречать человека, который преспокойно водружает на нос очки и целится в птицу в поднебесье. Я виноват и прошу меня извинить. Итак, вы согласны составить мне компанию?

— А не лучше ли будет присоединиться к людям, которые скоро прибудут сюда с соседней станции, чтобы пуститься вдогонку за бандитами?

— И не говорите мне об этом! От них будет мало проку. Один вестмен стоит больше, чем целая толпа сброда. Да, дело нам предстоит опасное, но я думаю, что вам не чужда жажда приключений, а острые ощущения я вам обещаю, и в большом количестве.

— Ничего не имею против острых ощущений, — ответил я, — но мне не нравится совать нос в чужие дела. Мне безразличен Геллер, к тому же я не уверен, что буду для вас желанным товарищем.

Фред Уокер хитро прищурился, его маленькие глазки сверкнули, и он сказал:

— Вы говорите одно, а думаете совсем другое: подойду ли я вам? Разве не так? Давайте говорить начистоту. Толстяк Уокер не спешит знакомиться с каждым встречным, я предпочитаю путешествовать в одиночку, но если уж беру кого-нибудь к себе в компанию, то этот человек должен заслужить мое доверие. Вы меня понимаете?

— И я придерживаюсь того же мнения. Выбирать себе спутника необходимо крайне осторожно. Ведь бывает так, что встретишься с приятным на первый взгляд человеком, ложишься спать вечером, а поутру и вашего товарища, и вашей лошади след простыл. Но это еще полбеды, бывает и хуже.

— Господи! Неужели вы думаете, что я способен на такую подлость?

— Нет, не думаю, — ответил я, — так как по вас видно, что вы человек честный. К тому же, насколько я знаю, среди полицейских негодяев почти не бывает.

Толстяк изменился в лице и воскликнул:

— О чем вы, сэр?

— Успокойтесь, мистер Уокер. Внешне вы не похожи на полицейского, именно потому, наверное, вы хороший сыщик. Я вас раскусил, но в будущем соблюдайте осторожность. Как только в прерии станет известно, что Толстяк Уокер разъезжает взад и вперед, чтобы выследить нескольких бежавших от правосудия джентльменов, его похождения на Диком Западе закончатся раз и навсегда.

— Вы ошибаетесь, сэр! — пытался переубедить меня коротышка.

— Вам нечего волноваться, я принимаю ваше приглашение. Мне будет приятно задать хорошую взбучку этим негодяям. Опасности меня не пугают, так как в прерии с ними приходится встречаться чуть ли не каждую минуту. Однако меня настораживает то, что вы скрывали от меня свои намерения. Когда я соглашаюсь принять участие в таком деле, я должен знать, кто будет моим товарищем.

Фред Уокер задумчиво смотрел в землю, затем поднял взгляд на небо, наконец перевел глаза на меня и произнес:

— Хорошо, сэр, я откроюсь вам. Несмотря на ваш вид, в вас есть нечто, что заставляет меня, старого вестмена, поверить вам. Я наблюдал за вами в вагоне, и вы мне понравились. Обычно я избегаю знакомств, я нелюдим, но на этот раз мне хочется, чтобы вы были со мной, поэтому я буду откровенен с вами. Я работаю на частное сыскное агентство из Сент-Луиса, которое возглавляет доктор Сунтер. Мне поручили выслеживать беглых преступников. Как вы понимаете, дело это не из самых приятных, однако есть работа, и я отдаю ей все мои силы и умение. Потом, когда у нас будет больше времени, я расскажу вам, почему мне пришлось пойти в сыщики. Поверьте, меня вынудили обстоятельства. А пока я спрашиваю вас еще раз: вы составите мне компанию?

— Вот вам моя рука. Я готов преодолевать вместе с вами все трудности, опасности и невзгоды.

Он пожал мою руку с радостью на лице.

— Вы честный человек, сэр, и я вам верю. Благодарю вас. Надеюсь, мы подружимся. Только, ради Бога, не обращайтесь ко мне «мистер Уокер», я привык, что меня зовут просто Фред, и охотно откликаюсь на это имя. Позвольте заодно узнать, как зовут вас.

Я назвался настоящим именем и фамилией и добавил:

— А вы зовите меня просто Чарли. Однако смотрите, рельсы уже починили. Скоро поезд тронется в путь.

— Тогда надо спешить, я должен еще вывести из вагона моего Виктори. Когда вы его увидите, пожалуйста, не пугайтесь. Он не блещет красотой, зато носит меня уже лет двенадцать, и я предпочитаю его самому горячему жеребцу. У вас осталось что-нибудь в вагоне?

— Нет. Может быть, сказать пассажирам, что мы намерены делать?

— Ни в коем случае. Чем меньше людей знает о нас, тем в большей мы безопасности.

Толстяк Уокер подошел к вагону с животными и приказал открыть дверь. Поезд стоял на высокой насыпи, деревянных мостков не было, и я недоуменно ждал, как он выведет лошадь. Но все произошло совсем иначе, чем я себе представлял.

— Виктори, ко мне! — позвал Фред.

При звуке своего имени старый конь выглянул, осмотрелся, прижал по-заячьи уши и одним прыжком преодолел расстояние от двери вагона до земли. Все, кто были свидетелями его прыжка, захлопали в ладоши, а конь, словно понимая, что действительно заслужил рукоплесканий, взмахнул хвостом и заржал.

Имя Виктори, то есть Победа, никак не подходило к нему. Это был худой тонконогий гнедой конь, не менее двадцати лет от роду. Грива его вылезла, а вместо хвоста висела пара пучков жестких волос, зато его ушам мог бы позавидовать кролик. Несмотря на невзрачный вид коня, я сразу понял, что стоит он многого. А когда один из зрителей протянул руку, чтобы приласкать его, он взбрыкнул и попытался отплатить укусом за непрошеную ласку. Виктори был под седлом и взнуздан, поэтому Фред сел на него и преспокойно, ни на кого не обращая внимания, направился прочь от поезда. Я последовал за ним. Никто не пытался остановить нас или хотя бы расспросить, почему мы покидаем поезд и куда направляемся. Никому не было до нас дела.

Отъехав от поезда, Толстяк Уокер остановился, поджидая меня.

— Теперь, Чарли, — сказал он, — не мешало бы и вам раздобыть лошадь.

— Скоро она у меня будет. На вашем красавце Виктори я быстро поймаю мустанга.

— На Виктори? И не надейтесь! Он не позволит вам сесть в седло. Придется заняться ловлей мустанга мне.

— Позволит или нет — это мы еще посмотрим.

— Уверяю вас, так оно и будет. Мы могли бы пока ехать по очереди, чтобы вы не очень устали, но Виктори непременно сбросит вас.

Я не стал переубеждать Фреда. Тем временем паровоз со свистом выпустил клуб пара, колеса завертелись, и поезд продолжил путь на Запад. Через несколько минут он исчез вдали.

— Повесьте тяжелый флинт на мое седло, — предложил Фред.

— Спасибо, — отказался я, — но я считаю, что уважающий себя стрелок не должен расставаться с оружием ни на минуту. Можете пустить Виктори рысью. Я хороший ходок и не отстану от вас.

— В путь!

Взвалив на спину свои небогатые пожитки и повесив на плечо штуцер и флинт, я пустился в обществе Толстяка Уокера в погоню за железнодорожными грабителями.

Их следы вели на север и были так хорошо видны на траве, что нам не составляло труда преследовать грабителей. Около полудня мы остановились, чтобы дать отдых старику Виктори, а сами воспользовались короткой передышкой, чтобы перекусить. Отсутствием аппетита не страдали ни Толстяк Уокер, ни я, поэтому после обеда у нас буквально не осталось ни крошки. Однако это обстоятельство нас совершенно не огорчило, так как охотник, у которого всегда под рукой ружье, не рискует умереть от голода в прерии. Вестмены говорят, что, пока патронташ полон, не будет пуст и желудок.

Мы ехали по невысоким холмам, поросшим высокими травами и лесами. След петлял вдоль речушки с песчаными берегами. К вечеру мне посчастливилось добыть жирного енота, и когда стемнело, мы нашли глубокий овраг с каменистыми склонами, где можно было развести костер, не опасаясь, что кто-то заметит огонь. Место показалось нам таким надежным, что мы даже решили не стоять на часах, и преспокойно улеглись спать.

С рассветом мы продолжили погоню и после полудня обнаружили место, где сделали привал бандиты. Судя по тому, что ночью они развели несколько костров прямо на равнине, негодяи совершенно не опасались погони. Поскольку они опережали нас на день пути, мы тоже не боялись неожиданной встречи с ними, а других следов человека мы в дороге не обнаружили. Поэтому, когда следы свернули в сторону от реки и повели к лесу, нам и в голову не пришло скрываться в зарослях.

Однако у первых деревьев мы остановились как вкопанные, в следующее мгновение Фред уже бросился на землю, укрывшись за Виктори, а я, со штуцером в руках, мчался к ближайшему толстому буку. Прямо впереди нас из-за деревьев выехал краснокожий, восседавший на вороном жеребце. За ним в поводу шла вторая навьюченная лошадь.

Как только индеец заметил нас, он молниеносно спрыгнул с коня, встал за ним, как за живым щитом, и направил на нас свое ружье. Его движения были столь быстры, что я даже не успел рассмотреть ни его лица, ни фигуры.

Едва я укрылся за толстым стволом, как в него ударила пуля. Опоздай я на десятую долю секунды, и она настигла бы меня. Краснокожий чутьем понял, что я представляю для него большую опасность, чем Фред — к Фреду он мог подобраться вплотную, прячась за деревьями.

Услышав выстрел, я опустил штуцер. Почему? Всякий опытный вестмен знает, что каждое ружье обладает своим собственным неповторимым звуком. Обыкновенный городской житель не сумеет отличить выстрелы из двух разных ружей, однако жизнь в прерии обостряет слух до такой степени, что звук знакомого оружия невозможно спутать даже среди частой пальбы. Бывают случаи, когда годами не видевшие друг друга трапперы узнают друг друга по звуку выстрелов.

Так произошло и со мной. Я никогда не забуду звук выстрела того ружья и никогда не спутаю его ни с каким другим. Это была знаменитая двустволка вождя апачей Виннету с ложей, обитой серебряными гвоздями. Но в чьих руках было его ружье? Неужели им завладел кто-то другой?

— Не стреляй! — крикнул я на языке апачей. — Я твой друг!

— Я не знаю, кто ты! — последовал ответ. — Покажись!

— Ты Виннету, вождь апачей?

— Это я!

Выйдя без опасений из-за деревьев, я направился к нему.

— Чарли! — воскликнул он радостно, и мы обнялись. — Чарли! Друг мой, брат мой! — повторял он в волнении, столь несвойственном краснокожим. — Мои глаза — твои глаза, мое сердце — твое сердце!

Эта неожиданная встреча всколыхнула и мои чувства, слезы радости застлали мне глаза. Виннету долго смотрел на меня с любовью и прижимал к груди, пока наконец не вспомнил, что мы не одни.

— Кто этот человек? — спросил он, указывая на недоумевающего Фреда.

— Хороший человек и мой друг. Надеюсь, он станет и твоим другом, — ответил я.

— Как его имя? — последовал новый вопрос.

— Толстяк Уокер, — представил я ему Фреда, умышленно называя вестменскую кличку, хорошо известную в прерии.

Апач, перенявший многие обычаи белых, протянул Фреду руку.

— Друг моего брата — мой друг! — провозгласил он. — Наверное, злой дух помешал мне узнать моего брата, и я поднял на него оружие. К счастью, голос моего ружья знаком Чарли. Но что привело вас в эти края?

— Мы преследуем врагов. Ты видел их следы?

— Да. Какие краски на лицах людей, по чьему следу вы идете?

— Это бледнолицые и сиу-оглала.

Виннету грозно нахмурил брови и выразительно положил руку на рукоять томагавка, торчавшего за поясом.

— Сыновья оглала похожи на полевых мышей, трусливо бегающих у своих нор. Я раздавлю их! Могу я пойти с моим братом Чарли?

Вождь апачей предлагал нам свою помощь, и я с благодарностью принял ее по двум причинам. Во-первых, Виннету стоил двух десятков вестменов, а во-вторых, меня обрадовало, что он сам пожелал присоединиться к нам.

— Великий вождь апачей, — ответил я ему в принятом среди краснокожих духе, — прибывает к нам, как желанный луч солнца в зимнее утро. Пусть его томагавк станет нашим!

— Моя рука — ваша рука, моя жизнь — ваша жизнь. Хуг! Я все сказал!

Выражение лица Фреда Уокера говорило о том, что апач произвел на него неизгладимое впечатление. Долгое время путешествуя с Виннету, я знал, как к нему относились и друзья и враги, знакомые и те люди, которые видели его впервые. Слава вождя была такова, что многие мечтали посмотреть на него хотя бы одним глазком. Часто его представляли себе краснокожим гигантом, хитрым и безжалостным. На самом же деле он был совершенно иным.

Среднего роста, широкоплечий, он был очень узок в бедрах, что выгодно подчеркивало его мужественный облик. О том, как он двигался, следует сказать особо. Даже если читатель никогда не видел воочию, как движется пантера, он, во всяком случае, может представить эту огромную, сильную и грациозную кошку, которая легко и неслышно ступает, легко, словно шутя, взмывает в невероятном прыжке и так же легко и словно шутя ломает одним ударом лапы хребет своей жертве. В то же время пантера — благородное животное, не убивающее без нужды. Таким был и Виннету. А если к этому добавить, что он во всех случаях стремился утвердить справедливость, то читатель без труда представит его себе.

Он резко отличался от многих краснокожих чистоплотностью и опрятностью. Вот и сейчас Фред Уокер не мог оторвать взгляд от его белоснежного индейского костюма тонкой замши с узорами из игл дикобраза, на котором не было видно ни малейшего пятнышка. Маленькие глазки коротышки удивленно перебегали с Виннету на меня и обратно, он сравнивал нас и, чувствовалось, начинал стыдиться своих рассуждений о том, каким должен быть костюм вестмена.

— Пусть мои братья сядут и выкурят со мной трубку мира, — предложил апач.

Мне трубка мира была совершенно ни к чему, так как мы в свое время побратались по индейскому обычаю, однако с новыми знакомыми Виннету непременно стремился скрепить дружбу трубкой мира.

Я не стану утомлять читателя описанием обряда и всех речей, которые обычно произносятся в таких случаях. Мне уже не раз доводилось описывать все это в своих романах, поэтому я только ограничусь тем, что сообщу: когда вся священная смесь трав, называемая «кинникинник», догорела в чашечке глиняной трубки, все красивые, но произнесенные от чистого сердца слова были сказаны, — мы вернулись к нашим делам.

— Пусть теперь мой брат Чарли поведает Виннету, что он делал после того, как мы расстались, — обратился ко мне вождь апачей.

Мне вполне хватило десяти минут, чтобы в подробностях рассказать о путешествии на родину, об охоте в долине Миссури и происшествии на железной дороге. Закончив повествование, я, в свою очередь, спросил Виннету:

— Может быть, и мой брат Виннету откроет мне, что пережил он с тех пор, как мы расстались. Что заставило его покинуть земли отцов и вигвамы сыновей апачей и так далеко углубиться во владения враждебных сиу?

Виннету не спешил с ответом, словно раздумывая. Будь мы с ним наедине, он был бы откровеннее, но его натура не позволяла ему распространяться о себе и о собственных подвигах, поэтому вождь был еще лаконичнее, чем я.

— Дожди льют воду на землю, но солнце снова поднимает ее в небо. Точно так же живет и человек, челноком снующий между врагами и друзьями. Дни приходят и уходят. Зачем Виннету долго рассказывать о том, что уже ушло? Вождь сиу-дакота оскорбил меня. Я пошел по его следу и взял его скальп. Мой брат может видеть его волосы на поясе Виннету. Воины сиу искали меня, но я замел следы, вернулся к их вигвамам, где не осталось мужчин, и отнял у них знаки побед над другими племенами, навьючил их на лучшего коня мертвого вождя и уехал. Ты можешь видеть жеребца вождя сиу-дакота рядом с моим.

Признаюсь честно, если бы мне довелось рассказывать о таком необычном приключении, я вряд ли уложился бы в полчаса. Если бы о нем рассказывал старый вестмен Сэм Хокенс или Сан-Иэр, им понадобилось бы часа два на все подробности и красоты. Но Виннету! Он преодолел расстояние от Рио-Гранде на юге до Милк-Ривер на севере, он месяцами кружил по прерии и лесам, бродил по землям враждебных племен, где даже старые скво желали его смерти, он настиг врага и победил его в честном поединке. После этого он осмелился вернуться назад, проникнуть в стойбище сиу и похитить у них то, чем они больше всего дорожили — знаки былых побед!

Совершить подобный подвиг был способен только один человек во всех Соединенных Штатах — Виннету. Ему было чем гордиться, но ему хватило двух минут, чтобы, не выпячивая собственное мужество, поведать нам о том, что ему пришлось пережить.

— Мои братья, — продолжил он, пока мы с невольным восхищением молча смотрели на него, — пошли по следу белых разбойников и оглала. Вам не догнать их без хороших лошадей. Согласится ли мой брат Чарли принять в дар жеребца, принадлежавшего вождю сиу-дакота? Он хорошо объезжен, а мой брат лучше любого бледнолицего знает, как следует обращаться с индейскими лошадьми, поэтому ему не составит труда подчинить себе коня.

Уже дважды Виннету дарил мне прекрасных коней из своего табуна. Один из них, Сволоу, вынес меня из нефтяного пожара, на что был бы не способен никто другой. Второй, Хататитль, стал знаменит во всей прерии. Теперь вождь апачей предлагал мне третьего. Я никогда не злоупотреблял добротой моего краснокожего брата, поэтому попытался отказаться:

— Пусть мой брат позволит мне сесть на своего коня и поймать дикого мустанга, который и будет носить меня на своей спине. Жеребец вождя сиу должен нести добычу Виннету.

Апач в ответ отрицательно покачал головой, что было для него выражением крайне сильных чувств.

— Почему мой брат забывает, что все, принадлежащее Виннету, принадлежит и ему по праву братства? Почему ты хочешь терять время? Чтобы доказать мне, на что ты способен? Любая скво из любого стойбища знает, кто ты такой и чего стоишь. Если ты станешь гоняться за табуном мустангов, то сиу быстро обнаружат твои следы. Неужели мой брат не понимает, что вождь апачей, преследуя сиу, не станет возить с собой добычу. Он спрячет ее в земле и освободит спину жеребца для своего бледнолицего брата.

Я больше не мог противиться и принял в дар прекрасного коня. Признаюсь честно, я уже с полчаса приглядывался к животному, и оно все больше и больше вызывало мое восхищение. Плотный, широкогрудый конь был просто великолепен. Появись он в Европе, где так много поклонников прекрасного, с него стали бы лепить скульптуры. Под гладкой бархатной кожей выделялось каждое сухожилие и каждая мышца. Густая грива свешивалась на грудь, а пышный хвост почти касался земли. Ноздри изнутри отсвечивали красным цветом, что у индейцев считается признаком породы. Его глаза горели огнем, что позволяло предположить, что хороший наездник мог доверить ему свою жизнь.

— Но у него нет седла! — заметил Фред Уокер. — Не поедете же вы на нем просто на попоне?

— А почему бы и нет? — ответил я. — Вы испытали меня, как стрелка, теперь вам предоставляется возможность испытать меня, как наездника. Неужели вы не видели, как краснокожие используют попону вместо седла? К тому же опытному охотнику ничего не стоит соорудить сносное седло из ребер и шкуры волка или койота. Завтра у меня будет седло, которому даже вы позавидуете.

Апач снова кивнул в знак одобрения и добавил:

— Если мой брат согласится, мы сейчас же пойдем по следу крупного койота, чьи следы Виннету видел у воды. Еще до темноты у Чарли будет новое седло. Достаточно ли у моих братьев мяса для ужина, чтобы не терять времени для охоты?

— На сегодня вполне достаточно.

— Тогда пусть мой брат Чарли едет за мной. По дороге мы подыщем место, где можно спрятать в земле те знаки победы, что Виннету отнял у сиу. С рассветом мы поедем по следу бледнолицых, которые сожгли огненного коня и убили своих братьев по цвету кожи. Великий Дух отвернул от них свое лицо и предаст негодяев в наши руки, чтобы мы свершили правосудие.

Мы покинули место странной, случайной и в то же время счастливой встречи с Виннету, и вскоре моя пуля настигла крупного койота. Подыскав подходящий укромный уголок в овраге, где можно было не опасаться нападения врага, мы устроились на ночлег, и, пока мои товарищи чутко спали, поднимая на каждый шорох голову, я мастерил при свете костра седло. Поутру мы зарыли там же добычу Виннету, состоявшую из примитивного индейского оружия, талисманов и скальпов, обозначили особым способом тайник и продолжили погоню. Несомненно, если бы бандиты узнали, что за ними гонятся всего лишь три человека, они смеялись бы до упаду. Но, как известно, хорошо смеется тот, кто…

Глава VI. ПОСЕЛОК ХЕЛЛЬДОРФ

Когда на следующее утро мы тронулись в путь, я по достоинству оценил подарок Виннету. Правда, мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем норовистый жеребец покорился мне. Дело в том, что выезженные индейцами лошади совершенно не терпят белых. Однако какое-то время спустя вороной красавец покорно нес меня на своей спине, а Толстяк Уокер недоуменно поглядывал на меня. Он никак не мог взять в толк, почему никому не известный вестмен по имени Чарли пользуется любовью и уважением славного вождя апачей.

Старый Виктори держался прекрасно и не отставал от наших скакунов, поэтому мы быстро продвигались вперед. К полудню мы добрались до места, где, судя по следам, ночевали грабители, из чего следовало, что расстояние между нами сократилось до десяти-двенадцати часов.

Вскоре следы повернули в сторону от реки и вывели нас в длинную и узкую долину, по которой тек небольшой ручей. Виннету, ехавший во главе нашего отряда, пустил коня шагом и пристально вглядывался в отпечатки копыт. Затем он остановился и обратился ко мне:

— Уфф! Что думает мой брат Чарли о дороге, по которой мы едем?

— Она выведет нас на вершину холма.

— А дальше?

— А дальше нам придется остановиться, так как по ту сторону холмов находится цель путешествия грабителей.

— О чем говорит мой брат?

— Я говорю о пастбищах оглала.

Виннету покачал головой в знак одобрения и произнес:

— У моего белого брата соколиные глаза и лисья хитрость.

— Как же так? — недоуменно спросил Толстяк Уокер. — Зачем бандитам направляться на пастбища оглала?

Пришлось мне пуститься в объяснения:

— Как вы думаете, трое краснокожих решились бы присоединиться к шайке, состоящей из двух десятков белых головорезов, если бы у них не было на то веских оснований? На Диком Западе на одного белого приходится не менее согни индейцев.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, Чарли!

— Я хочу сказать, что, скорее всего, трое оглала сопровождали грабителей, чтобы те соблюдали условия.

— Какие условия? Не могу взять в толк.

— Простите, Фред, но мне кажется, что мы с вами поменялись ролями. Такие вопросы может задавать только гринхорн.

— Это почему же?

— Поставьте себя на место грабителей. Отважились бы вы на свой страх и риск хозяйничать в этих местах?

— Конечно, нет! Первым делом я бы попытался сойтись с краснокожими.

— Верно. И что потребуют краснокожие взамен покровительства?

— Часть добра, добытого при ограблении поезда.

— Теперь вы понимаете, о чем хотел сказать Виннету?

— Погодите, погодите! Выходит, что белые ограбили поезд, чтобы расплатиться за услуги с краснокожими, и те трое индейцев всего лишь присматривали за бандитами?

— Может быть, да, а может быть, и нет. Мы не можем знать это наверняка, однако нет сомнений в том, что наши собратья по цвету кожи вскоре объединятся с большим отрядом краснокожих. Если мне не изменяет память, я толковал вам о том же еще у железной дороги, когда мы рассматривали следы. К тому же давайте попробуем пораскинуть мозгами: вы полагаете, что краснокожие и белые негодяи объединились только для того, чтобы отдыхать на медвежьих шкурах?

— Не думаю.

— В том-то и дело. Поверьте мне на слово, вскоре они разойдутся вконец. Нападение на поезд сошло им с рук, и это, безусловно, прибавит им храбрости.

— Признаюсь, в последнее время вы меня удивили, и я изменил свое мнение о вас, но вы не предсказатель и не можете знать, что предпримут люди, которых вы и в глаза не видели.

— Я долго жил среди индейцев и хорошо знаю их образ мыслей. Перехитрить врага считается у них доблестью. Куда пойдет сообщение о нападении на поезд?

— На ближайшую станцию.

— Можем мы предположить, что оттуда вышлют отряд в погоню за грабителями?

— Скорее всего, так и будет.

— И тогда станция и поселок останутся без защиты.

— Тысяча чертей! Вы правы!

— Неужели? — съязвил я и продолжил: — Ближайшая станция, где можно набрать отряд мужчин, — Экоу-Каньон. Именно туда и направятся оглала и белые разбойники. Индейцы разрисовали лица боевой раскраской, а это значит, что они непременно нападут на строителей дороги.

Тропа шла вверх по крутому склону. На вершине холма стояли редкие деревья, и смотреть следовало в оба, так как именно в таких местах индейцы очень любят выставлять часовых. Следы вели вдоль ручья и становились все четче и четче, так что встречи с разбойниками можно было ожидать с минуты на минуту. И действительно, въехав на вершину следующего холма, Виннету, возглавлявший наш маленький отряд, резко натянул поводья и приглушенно произнес, указывая рукой вниз:

— Уфф! Они здесь!

Внизу, в небольшой котловине, которую можно было бы объехать за час, стояли вигвамы и бурлила жизнь. За вигвамами лежало несколько бизоньих скелетов, рядом на натянутых ремнях вялилось на солнце мясо. Котловина была видна как на ладони, и мы без труда сосчитали лошадей. Их было двести пять!

У стен вигвамов стояли щиты — это говорило о том, что краснокожие выступили в военный поход, так как на охоте щит только мешает. К тому же обычно на охоте индейцы заготавливают намного больше мяса, чем мы видели.

— Как долго останутся здесь оглала? — спросил меня Виннету. — Что скажет мой брат?

— Они уйдут отсюда завтра или послезавтра.

— Откуда вы знаете, Чарли? — удивился Фред. — Индейцы сами сказали вам?

— Мне о том сказали скелеты бизонов.

— Как так? Скелеты бизонов?

— Кости уже побелели, значит, они лежат на солнце четыре-пять дней и мясо успело подвялиться. Можно предположить, что краснокожие не станут проводить здесь шахматные состязания, а сразу же выступят в поход.

— Не стоит язвить, сэр, я только хотел узнать, на чем основано ваше мнение. Смотрите, кто-то вышел из вигвама вождя!

Апач спокойно вытащил из кармана куртки небольшую подзорную трубу, что привело толстяка Уокера в изумление: ему никогда не доводилось видеть краснокожего, который бы умел обращаться с таким предметом. Виннету поднес трубу к глазу, и на его лице проступило выражение гнева.

— Это Кои-Тсе, лжец и предатель! — воскликнул он, протягивая подзорную трубу мне. — Виннету отнимет у него жизнь вместе со скальпом.

Я с любопытством вглядывался в вождя сиу-оглала. Кои-Тсе на языке краснокожих означает «Огненные Губы». Он действительно славился среди соплеменников как бесстрашный и дерзкий воин, умеющий своими речами возбудить вражду к бледнолицым. Встреча с ним не сулила нам ничего хорошего, и следовало вести себя крайне осторожно.

Передав подзорную трубу Толстяку Уокеру, я предложил:

— Необходимо найти хорошее укрытие, чтобы нас не заметили. Не исключено, что в окрестностях бродят разведчики краснокожих.

— Пусть мои братья подождут меня здесь, — отозвался апач. — Виннету сам найдет место, где мы будем в безопасности.

Он исчез за деревьями, а когда возвратился через час, то повел нас вдоль холма в самую гущу колючих зарослей. Мы с трудом протискивались между кустами, ведя за собой лошадей. Вдруг перед нами открылась большая поляна, где хватило места для всех нас. Пока стреноживали животных, Виннету вернулся назад, чтобы замести следы.

До сумерек мы лежали в густой душистой траве, ротовые вскочить на ноги при малейшем шорохе и зажать ноздри лошадям, чтобы предупредить их фырканье. Когда стемнело, Виннету ушел на разведку и вскоре вернулся с известием, что оглала и белые все еще в лагере и даже разожгли костры. — Они уверены в своей безопасности, — заметил Фред. — Знай они, что мы так близко…

— Они отнюдь не дураки и догадываются, что за ними вышлют погоню, — ответил я. — Но сегодня им нечего беспокоиться. Сейчас, пока они не опасаются нападения, стоило бы попытаться узнать, что они задумали.

— Виннету подкрадется к ним, — отозвался апач.

— Мы сделаем это вдвоем. А Фред пусть останется караулить лошадей. Ружья оставим здесь, нам будет достаточно и томагавков. В крайнем случае воспользуемся револьверами.

Наш толстый друг не возражал. Смелости ему было не занимать, иначе он ни за что не пустился бы в погоню за бандитами, но он явно предпочитал без особой надобности не подвергать свою жизнь опасности.

Было новолуние, тучи скрывали узкий серп месяца и еще редкие звезды. Ночь как нельзя больше соответствовала нашему замыслу.

— Виннету пойдет направо, а мой брат — налево, — прошептал апач и скрылся в темноте.

Я послушно пополз по склону влево, бесшумно преодолел кусты и оказался в нижней части долины. Впереди горели костры. Вигвам вождя сиу-оглала стоял в двухстах шагах, но мне понадобилось полчаса, чтобы преодолеть это расстояние. Ветер дул в мою сторону, и я мог не беспокоиться, что лошади учуют чужака и фырканьем предупредят хозяев о моем присутствии.

Тень от вигвама, у входа в который горел костер, надежно укрывала меня. Осторожно выглянув, я увидел у огня пятерых белых и троих индейцев. Они говорили по-английски.

Краснокожие вели себя спокойно и сдержанно. У костра только белые говорят громко, в то время как осторожные индейцы предпочитают объясняться знаками.

Один из белых был высокий и широкоплечий мужчина с густой бородой и шрамом от ножевого ранения на лбу. Судя по тому, как уважительно обращались к нему остальные, он и был главарем шайки. Я лежал в десяти футах от них и слышал каждое слово.

— Как далеко отсюда до Экоу-Каньона? — спрашивал один из белых.

— Миль сто, — ответил второй. — Три дня пути.

— А если мы ошибаемся и никто в погоню за нами не бросится? Ведь тогда в поселке останется слишком много народу!

Главарь презрительно хохотнул и объяснил с видом превосходства:

— Ерунда! Они пустятся за нами. Мы оставили им такой хороший след! Суди сам: мы укокошили в поезде человек тридцать, и добыча была очень неплохой. Такое нам не простят и попытаются поймать нас.

— Ну, если так, то дело должно выгореть. Сколько человек сейчас живет в Экоу-Каньоне?

— Человек сто пятьдесят. Там уже открыли несколько магазинов и баров, так что будет чем поживиться. А главное — там находится касса железной дороги. Мне говорили, что из нее платят рабочим на всем участке от Грин-Ривер до Промонтори. Думаю, несколько тысчонок наличными мы там отхватим.

— Прекрасно, Роббинс! Только бы не сорвалось.

— Не сорвемся, — уверенно ответил главарь, которого, как я только что услышал, звали Роббинсом. — По моим расчетам, она должны подойти сюда. завтра к полудню. А мы уедем на рассвете, к тому же разделимся на несколько отрядов, чтобы сбить погоню с толку. Потом каждый отряд заметет следы, и съедемся все только у Грин-Форк.

— Надо бы кого-то пустить вперед на разведку, Роббинс.

— Не волнуйся, пустим. Разведчики завтра же пойдут прямиком в Экоу-Каньон, все высмотрят и будут ждать нас у Пейнтерхилл. Я все обдумал. Даже если никто за нами не погонится и все рабочие останутся в поселке, перевес все равно будет на нашей стороне. Не успеют они схватиться за оружие, как половина из них уже будет перебита.

Мне повезло. Лучше и представить себе было нельзя: я услышал главное. Пора было уходить, чтобы какая-нибудь случайность не раскрыла мое присутствие. Я стал медленно отползать назад, тщательно заметая следы. В темноте отпечатки не были видны, и мне приходилось на ощупь разглаживать каждую травинку, что заняло уйму времени. Только через час я наконец добрался до опушки леса и почувствовал себя в безопасности.

Сложив ладони раковиной, я приложил их к губам и заквакал лягушкой. Это был знак Виннету. Я был убежден, что апач услышит мой голос и повернет обратно. Я не опасался того, что оглала заподозрят неладное, поскольку именно вечером лягушки охотятся на насекомых в высокой мокрой траве и часто устраивают свои концерты.

Почему я позвал Виннету обратно? Да потому, что апач подбирался к стойбищу с наветренной стороны и оглала могли его обнаружить. К тому же я узнал предостаточно о планах разбойников, цель нашей вылазки была достигнута, и ему не имело смысла подвергать себя опасности.

— Вам удалось что-нибудь узнать? — спросил меня Фред, как только я пробрался через колючий кустарник на поляну.

— Да, но лучше подождать Виннету.

— Зачем? Я сгораю от любопытства!

— Ну и сгорайте себе на здоровье, — не очень вежливо оборвал я его. — Я не люблю повторять дважды одно и то же, поэтому предпочитаю дождаться апача, чтобы он тоже знал, что мне удалось подслушать.

Толстяку ничего не оставалось, как согласиться на мои условия и унять свое любопытство, пока не вернулся Виннету.

— Мой брат Чарли подал мне знак? — спросил он, усаживаясь рядом на траву.

— Да. Что узнал мой брат Виннету?

— Сегодня Великий Дух отвернулся от Виннету. Ему пришлось долго обходить лошадей стороной, а когда он приблизился к первому костру, то услышал голос лягушки и повернул обратно. Что видел и слышал мой брат?

Когда я закончил рассказывать, Фред задумчиво протянул:

— Да-а-а. Честно говоря, я не очень-то верил в ваши предсказания, но вы оказались правы. Как выглядит тот верзила? Вы не заметили у него шрама на лбу?

— В свете костра немного увидишь. Густая черная борода, на лбу действительно шрам от ножа.

— Это он, хотя раньше бороды у него не было. Удар ножом он получил во время нападения на ферму в окрестностях Ливенворта. А как к нему обращались сообщники?

— Его называли Роббинсом.

— Надо бы запомнить. Это уже четвертое имя, которое я знаю. Что же нам делать? Сегодня изловить негодяя не удастся.

— Не стоит и пытаться, Фред. Но почему вас заботит только Геллер? Остальные нисколько не лучше своего главаря и должны получить по заслугам. Признаюсь вам честно, я стараюсь не убивать людей и иду на это только в крайних случаях, хотя мне приходилось бывать в разных переделках. Человеческая кровь — бесценная жидкость, ее надо беречь. Поэтому я предпочитаю обезвредить врага, сохранив ему жизнь.

— Вы мне напоминаете Олд Шеттерхэнда, — перебил меня Толстяк Уокер. — Говорят, он тоже убивает краснокожих только ради. спасения собственной жизни. Он может прострелить врагу руку или ногу, а чаще бьет кулаком по голове, так что тот потом несколько часов валяется без сознания.

— Уфф! — не сдержал возглас удивления Виннету, только сейчас узнавший, что Толстяк Уокер не догадывается, кто я такой на самом деле.

— Однако несмотря ни на что, — продолжал я, — мне вовсе не хочется отпускать восвояси негодяя и убийцу, а тем более всю шайку. Это было бы равносильно нашему участию в разбое. Сегодня я мог застрелить Геллера, но я не наемный убийца, к тому же он не заслуживает быстрой смерти. Думаю, лучше всего будет, если мы позволим им сунуться в Экоу-Каньон и захлопнем мышеловку.

— Блестящая мысль! Дорого бы я дал, чтобы взять негодяев живыми. Но не слишком ли их много?

— Мы не побоялись идти за ними втроем, тем более нам нечего будет опасаться в Экоу-Каньоне, где можно рассчитывать на помощь рабочих.

— Их там будет немного, так как большинство отправилось в погоню за грабителями.

— А мы попробуем предупредить их о замыслах шайки, и тогда они немедленно вернутся.

— Но как?

— Проще простого: напишу им записку и приколю ее к дереву на видном месте рядом со следом грабителей.

— Они вам не поверят. Уж больно все это похоже на ловушку.

— Им придется поверить. Они уже знают, что на месте нападения двое пассажиров сошли с поезда, и обязательно увидят наши следы. Я попрошу их обойти стороной Грин-Форк, где могут быть индейцы сиу, и Пейнтерхилл, куда бандиты вышлют своих разведчиков.

— Уфф! — вмешался в наш разговор Виннету. — Пусть мои братья собираются в путь.

— Сейчас? — удивился Толстяк Уокер.

— Когда встанет солнце, оно должно увидеть нас далеко отсюда.

— А если утром индейцы обнаружат наши следы?

— Собаки оглала не станут возвращаться назад. Их путь лежит на юг. Хуг!

Апач встал и пошел к своему мустангу, чтобы снять с него путы. Мы последовали его примеру и вскоре, выведя коней из чащобы, двинулись обратно тем же путем, который привел нас сюда.

Ночью, когда все предметы скрыты тьмой, только очень опытный вестмен отважится пуститься через густой лес. Европеец, несомненно, пошел бы пешком, ведя лошадь в поводу, но житель Дикого Запада знает, что у животных зрение острее, поэтому мы ехали верхом. Во главе нашего маленького отряда встал Виннету и вел нас вперед через ручьи и скалы, безошибочно выбирая в кромешной тьме нужное направление. Мой чубарый жеребец вел себя прекрасно, а старый Виктори иногда недовольно пофыркивал, но не отставал ни на шаг.

Когда забрезжил рассвет, мы уже были в девяти милях от стойбища сиу-оглала. Теперь можно было остановиться. Выдрав лист бумаги из записной книжки, я написал на нем коротенькое послание людям из Экоу-Каньона и прибил его колышком к стволу большого дерева с таким расчетом, чтобы любой едущий с юга человек заметил белую бумагу. На отдых времени у нас не было, поэтому мы сразу же сели в седла и повернули на запад.

В полдень мы переправились через Грин-Форк ниже того места, где, как мы знали, должны были объединиться отряды оглала. Индейцы боялись преждевременно выдать себя, поэтому старались избегать открытого пространства и прятались в лесу, мы же могли избрать кратчайший путь.

Солнце уже клонилось к горизонту — пора было подумать о ночлеге и дать отдых лошадям, покрывшим за день сорок миль. Хотя благородные животные, в том числе и старик Виктори, не подавали признаков усталости, их следовало пощадить и поберечь их силы, так как следующий день обещал быть не менее тяжелым, чем сегодняшний. Справа и слева от нас высились две небольшие каменные гряды, и именно здесь мы решили подыскать место для лагеря, как вдруг за холмами перед вами открылась узкая долина. По ней протекал ручей, перекрытый рукотворной плотиной, так что посередине долины разлился пруд, блестевший золотом в лучах закатного солнца.

Лес на противоположном склоне был выкорчеван, земля — распахана. На лугу паслись лошади, коровы, овцы и козы, у подножия холма стояли крестьянские дома. В воздухе, казалось, было разлито спокойствие и умиротворение.

Неподалеку от домов стояло несколько человек. Они все смотрели на запад, прямо на солнце, и не заметили нашего появления. Огромный огненный шар опускался все ниже и ниже, и когда он, казалось, коснулся поверхности воды, сверху послышался звон колокола.

— Что это? — спросил пораженный вождь апачей.

— Какой-то поселок, — недоуменно пожал плечами Толстяк Уокер.

— Уфф! Виннету видит поселок своими глазами. Он хочет знать, что это за звук.

— Это призыв к молитве «Ангел Господень», — ответил я прерывающимся от волнения голосом. Звон пробудил во мне милые сердцу детские воспоминания. — А теперь вызванивают «Аве Мария».

— Уфф! — не мог прийти в себя от удивления Виннету. — Что такое «Ангел Господень» и что такое «Аве Мария»?

— Слушай, и ты сам поймешь, — произнес я вполголоса.

Послышался стройный хор, распевавший на четыре голоса гимн Богородице. Я напряженно ловил каждый звук, а когда пение смолкло, сорвал с плеча ружье, выстрелил из обоих стволов, дал шпоры чубарому и галопом понесся в долину. Бросив коня у ручья, я пешком пошел к ближайшим домам.

Выстрелы пробудили в долине не только эхо, но и жизнь. В дверях появились перепуганные стрельбой люди, однако, увидев белого человека, все успокоились и вышли мне навстречу. У крайнего дома стояла опрятно одетая старушка с белоснежными волосами и безмятежным лицом. Весь ее облик говорил о том, что она провела свою жизнь в тяжких трудах.

— Добрый вечер, матушка, — обратился я к ней почтительно на немецком языке. — Прошу вас, не пугайтесь, мы честные люди. Не позволите ли вы нам остановиться на ночлег в вашем поселке?

Она кивнула в знак согласия и с приветливой улыбкой сказала:

— Мы рады вам, господин. Честный человек приносит радость в дом. А вот и мой старик Хильман, и сын Вилли, они помогут вам.

К нам направлялось человек десять мужчин разного возраста, от стариков до безусых юношей. Во главе шествовал еще бодрый и крепкий старик. Рядом с ним вышагивал, уверенно ступая по земле, широкоплечий, коренастый парень. Все были одеты в добротную одежду, какую предпочитают переселенцы на Западе.

Старик протянул мне руку и поприветствовал:

— Рад видеть вас, господин, в поселке Хелльдорф. Гость в дом — счастье в дом.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил его я. — Нет в жизни ничего лучше человеческих лиц. Не приютите ли на ночь троих уставших путников?

— С удовольствием, господин. Окажите нам честь, располагайте нами.

Тем временем подъехали и Виннету с Толстяком Уокером. При виде краснокожего поселенцы взволновались, но я поспешил успокоить их:

— Я путешествую с друзьями, охотником Фредом Уокером и вождем апачей Виннету. Вам нечего опасаться, они люди честные и благородные.

— Сам Виннету? Возможно ли? Мы много слышали о нем! Какая приятная неожиданность! В прерии вождя апачей любят больше, чем королей в Европе!

Он сдернул шапку с седой головы, протянул индейцу руку и произнес:

— Я всегда к вашим услугам, сэр.

Вынужден сознаться, что такое обходительное отношение к суровому краснокожему воину показалось мне смешным, однако оно было искренним. Я с трудом сдержал улыбку, а Виннету ответил на рукопожатие словами:

— Виннету — ваш друг. Он не причиняет зла никому из бледнолицых и краснокожих, если они честные люди.

Затем поселенцы принялись оспаривать право принять гостей в своем доме, однако последнее слово оказалось за стариком Хильманом, который заявил:

— Путники остановились у порога моего дома и будут моими гостями. Но чтобы остальным не было обидно, я приглашаю всех на ужин в честь славного Виннету и его товарищей. А теперь прекратим спор и дадим людям отдохнуть с дороги.

Соседи восприняли слова старика Хильмана как должное и подчинились. Наших лошадей поставили в стойло и задали им корму, а нас проводили в дом, где молодая красавица-жена Вилли уже хлопотала у печи. Накрыли на стол, и пока нас угощали домашним пивом, в ожидании, когда подойдут остальные поселенцы, мы выяснили, кто они и откуда.

Все они переехали в Америку из Баварии, которая, как известно, славится своими резчиками по камню. Первое время они работали на строительстве в Чикаго и сумели скопить достаточно, чтобы перебраться на Запад и выстроить ферму. Почему они выбрали эти глухие места? Как-то еще в Чикаго один старый вестмен рассказал им о сокровищах гор Титон. Он клялся и божился, что сам ходил по россыпям сердоликов, агатов и опалов. Хильман пришел в полный восторг от рассказов о богатстве тех краев, уговорил своих товарищей, и они сообща подались на новое место. Они не были лишены здравого смысла и не рассчитывали одним махом разбогатеть на поделочных камнях, а для начала выкорчевали лес, распахали землю и выстроили дома. Теперь они уже живут в долине третий год и вполне довольны своей долей.

— А как же камни? — спросил я. — Ходили ли вы в горы Титон?

— Мой Вилли и Руди Мейнерт пытались пройти туда прошлой осенью, но добрались только до озера Джона Грея. Дальше места пошли такие дикие и непроходимые, что им пришлось повернуть обратно.

— Да, — заметил я, — они поступили как гринхорны.

— Ну уж нет! — взвился Вилли. — Мы три года живем здесь и стали настоящими вестменами!

— Не сердитесь на меня, молодой человек, но трех лет жизни в лесу недостаточно, чтобы поселенец превратился в вестмена. Вы хотели проникнуть в Титон напролом, а любой вестмен знает, что прямая дорога — самая длинная. Вы не попадете туда напрямик и через сто лет. Вам придется прокладывать себе путь через лесную чащобу, кишащую медведями я волками, через пропасти и ущелья, где негде поставить ногу и где за каждым камнем может скрываться враг. Вам следовало попытаться добраться отсюда до Джон-Грей-Ривер или до Солт-Ривер. Они обе впадают в Снейк-Ривер, и если вы пойдете вдоль нее вверх по течению, то слева от вас останутся Змеиные горы, затем вы попадете на перевал Титон, за которым и начинаются горы Титон. Это всего лишь три хребта длиной миль в пятьдесят. Однако пускаться вдвоем в такой дальний и опасный путь — чистое сумасшествие. Вы нашли по дороге какие-нибудь камни?

— Всего лишь несколько агатов.

— Покажите их нам. Виннету знает каждую пядь в горах, и я попрошу его сказать, откуда взяты ваши камни.

Я прекрасно знал, что апач предпочитает не говорить о золоте и других сокровищах, спрятанных в землях краснокожих, поэтому обратился к нему с вопросом на его родном языке, чтобы отказ не обидел гостеприимных хозяев.

— Мой брат Чарли хочет найти золото и камни? — спросил меня Виннету, пристально глядя мне в лицо.

А когда я объяснил ему, что камни нужны не мне, а этим добрым и работящим людям, он долго смотрел вдаль, словно взвешивая, соглашаться или нет, затем его черные глаза внимательно осмотрели поселенцев, и в конце концов он выговорил:

— Готовы ли эти люди исполнить мое желание?

— Какое?

— Пусть они еще раз споют ту песню, что Виннету слышал, когда въехали в долину. Тогда он укажет им, где искать такие камни.

Слова Виннету были для меня полнейшей неожиданностью, Неужели церковный гимн так потряс индейца, что он готов был отказаться от своих незыблемых правил и открыть тайны сокровищ?

— Споют, — заверил его я.

— Пусть ищут в горах Вентр. Там они найдут золотые самородки, а в долине реки Бевердам, что впадает в озеро Йеллоустон с юга, много таких камней.

Пока я переводил хозяевам, как найти сокровища, в дом стали подходить остальные поселенцы. Подали угощение, и началось застолье, настолько веселое, дружелюбное и беспечальное, что я, как ни силился, не мог припомнить другого такого на Диком Западе. Так ведут себя только люди с чистой совестью и душой, которым нечего опасаться ни суда человеческого, ни суда Божьего.

Они прекрасно помнили песни родины и охотно пели их для меня. Даже старик Хильман складно басил известные мне с детства песни.

Виннету долго прислушивался к нашей веселой беседе, а потом остановил нас вопросом:

— Когда эти люди сдержат свое слово?

Я поспешил напомнить Хильману обещание, данное им Виннету, и тогда собравшиеся запели «Аве Мария». Однако апач вслушался в первые ноты и отрицательно затряс головой.

— В доме песня звучит не так. Виннету хочет слушать ее в горах.

— Он прав, — согласился с ним Руди Мейнерт. — Давайте выйдем на склон долины.

Маленький хор поднялся на холм, и сверху поплыли вниз в долину прекрасные звуки. Казалось, сам воздух воздает хвалу Богородице. Виннету стоял рядом со мной, вслушиваясь в гимн, а потом вдруг исчез.

Трогательные и полные гармонии звуки, казалось, рождались в глубине гор и лесов, ибо человеческая грудь не может быть преисполнена столь сильного чувства. Простота и благозвучие пронизывали души и сердца, не оставляя равнодушными ни певцов, ни слушателей.

Песня уже отзвучала, а мы все еще стояли на том же месте, пока спускающиеся с холма певцы не напомнили нам, что пора возвращаться в дом. За дружеской беседой прошло еще полчаса, час… Виннету не появлялся. Со всех сторон поселок был окружен дикими лесами, и я встревожился за друга и брата. Взяв оружие, я вышел из дому, предупредив, чтобы никто не следовал за мной, а бросаться на помощь надо только в том случае, если вдруг раздастся выстрел. Однако я предчувствовал, что стрелять мне в тот вечер не понадобится, так как догадывался, почему вождь апачей предпочел уединиться.

У пруда, над темной водой, высилась огромная каменная глыба. На ней я и нашел Виннету, неподвижного, как изваяние. Я бесшумно приблизился к нему и сел рядом, стараясь ни звуком не нарушить торжественного молчания.

Шло время, а Виннету продолжал сидеть молча и без движения. Наконец он медленно поднял руку, указал на воду и, словно откровение, произнес:

— Это озеро — как мое сердце.

Я растерялся, не зная, что ответить, а он снова погрузился в свои мысли и прервал молчание только спустя добрых десять минут.

— Маниту добр и велик, поэтому Виннету любит его.

Мне уже стало понятно, что в этот вечер любые, даже самые проникновенные, мои слова будут лишни и ничтожны. Я не произнес ни звука, а он снова заговорил:

— Почему не все белые мужи такие, как мой брат Чарли? Будь они такими, я бы охотно поверил вашим священникам.

— А почему не все краснокожие мужи такие же, как мой брат Виннету? — ответил я вопросом на вопрос. — Среди людей, независимо от цвета кожи, есть добрые и злые. Чтобы обойти всю землю вдоль и поперек, не хватит и тысячи дней пути, а мой брат знает лишь ее малую часть. Здесь, в дикой прерии, злые бледнолицые скрываются от закона добрых людей, но в других местах царят мир и любовь. Мой брат одинок, у него нет товарищей, с которыми он охотился бы на бизонов и сражался с врагами. Что радует моего брата? Разве смерть не подстерегает его за каждым кустом? Разве не прошла вся его жизнь в тяжких трудах и опасностях и разве не мечтал он примирить краснокожие и бледнолицые народы? Но почему же не обрела его измученная и усталая душа покоя? Разве принесли ему утешение многочисленные скальпы врагов, которыми украшен его вигвам?

Вождь апачей наклонил голову и долго молчал, прежде чем ответить:

— Мой брат Чарли прав. Виннету никого не любит, кроме него. Виннету доверял во всем только своему другу и брату. Мой брат знает все земли и всех их жителей, он прочел книги белых, он отважен в бою и мудр в совете. Он любит краснокожих мужей и желает им добра. Он милосерден к врагам. Когда-то Клеки-Петра учил меня, что значит быть христианином, мой брат показал мне это на деле. Вера краснокожих мужей учит их ненависти и смерти, вера бледнолицых — любви и жизни. Виннету будет думать, что ему выбрать — жизнь или смерть.

Он встал, и мы вернулись в дом, где все уже беспокоились из-за нашего долгого отсутствия. Разговор шел об оглала и белых грабителях. Положение поселенцев было не из лучших, хотя до сих пор спрятанный в укромной долине поселок никто не обнаружил. Однако попадись он на глаза хотя бы одному краснокожему, и никому из баварцев не спастись. У них были ружья и достаточный запас патронов, женщины и дети тоже были готовы сражаться не на жизнь, а на смерть, но разве могли они противостоять орде диких и кровожадных индейцев?

Правда, направляясь к Экоу-Каньону, бандиты должны были пройти в стороне от Хелльдорфа, однако следовало быть осторожным, и я посоветовал поселенцам укрепить поселок и выставить часового у входа в долину.

Уже была поздняя ночь, когда гости разошлись и мы улеглись спать. Впервые за много дней пути у нас появилась возможность отдохнуть на мягких перинах, которые предоставили нам дружелюбные Хильманы. Поутру мы попрощались с добрыми людьми, поблагодарили их за теплый прием и хотели уже пуститься в путь, как вдруг пришли соседи и предложили еще раз спеть для вождя апачей «Аве Мария».

Виннету был глубоко тронут и, когда пение закончилось, пожал всем руку со словами:

— Мне никогда не забыть песню моих белых братьев. Виннету поклялся, что больше не возьмет ни одного скальпа бледнолицего, так как все мы — сыновья Великого Маниту, который одинаково любит своих детей, независимо от цвета кожи.

Отдохнувшие за ночь лошади резво бежали вперед. Жители Хелльдорфа часто ездили в Экоу-Каньон за покупками и указали нам кратчайший путь туда, так что мы надеялись к вечеру того же дня достичь цели.

Виннету ехал молча. Время от времени он опережал нас на сотню-другую шагов и, думая, что мы ничего не слышим, пытался напевать мелодию «Аве Мария». Его попытки удивили меня, так как индейцы напрочь лишены музыкального слуха, а их ритуальные песнопения монотонны и не отличаются изяществом.

После полудня впереди появились очертания гор, которые с каждой милей становились круче и величественнее. Вскоре мы уже ехали по лабиринту узких ущелий, а к вечеру с обрыва увидели цель нашего путешествия — Экоу-Каньон, на дне которого располагался поселок, который надо было уберечь от разграбления.

Глава VII. ТРАГЕДИЯ У ГОРЫ ХЕНКОК

Словом «каньон» американцы называют глубокое скалистое ущелье с отвесными стенами. Читатель легко представит себе то место, к которому мы подъехали и которое носило имя Экоу-Каньон. Железную дорогу в этих местах проложили совсем недавно, и работы на ней еще продолжались.

По небольшому боковому ущелью мы спустились вниз и сразу же столкнулись с рабочими, закладывавшими динамит в скалы, которые требовалось взорвать. Увидев краснокожего и двоих белых, вооруженных до зубов, они встревожились не на шутку, отбросили кирки и схватились за оружие. Я успокаивающе помахал рукой и направился к ним.

— Добрый день, — как можно дружелюбнее поприветствовал я их. — Не спешите браться за оружие, джентльмены, мы не причиним вам вреда.

— Кто вы такие? — спросили нас.

— Просто вестмены. У нас к вам спешное дело. Кто у вас начальник?

— Полковник Радж. Но сейчас он в отъезде, поэтому обратитесь к мистеру Олерсу, казначею.

— А где же полковник Радж?

— Он пустился по следам банды, ограбившей поезд.

— Ах, вот как! А где мы можем увидеть мистера Олерса?

— Поезжайте в поселок, там вы увидите самый большой дом, в нем и найдете Олерса.

Мы тронулись дальше, провожаемые взглядами рабочих, в которых читалось удивление, любопытство и недоверие. Пять минут спустя мы въехали в поселок, состоящий из жилых домов, хижин, складов. Вокруг него высилась стена из скальных обломков высотой в пять футов. Огромные тяжелые ворота, сделанные из неотесанных бревен, были открыты.

Так и не разобравшись, какой из домов больше, я спросил, как найти казначея, у рабочего, занятого укреплением стены. Тот молча указал рукой на дом, больше похожий на крепость, рядом с которым его товарищи грузили на телегу рельсы.

Мы спешились и вошли в дом. Внутри у стен, в углах высились груды бочек, мешков, пакетов и свертков. Посередине сидел на ящике тщедушного телосложения человек, испуганно вскочивший при нашем появлении на ноги.

— Что вам надо? — взвизгнул он и отпрянул назад, заметив Виннету. — Краснокожий! Боже мой! Краснокожий!

— Не волнуйтесь, сэр, мы вас не съедим, — пошутил я, пытаясь успокоить его. — Нам нужен казначей.

— Это я, — пробормотал он, настороженно поглядывая на нас поверх металлических очков.

— Собственно говоря, у нас дело к полковнику Раджу, но так как он в отъезде, мы обращаемся к вам.

— Да, да, я слушаю вас, — поспешно ответил казначей, тоскливо поглядывая на дверь.

— Нам сказали, что полковник пошел по следу шайки, пустившей под откос поезд. Это правда?

— Да.

— Сколько людей он взял с собой?

— А почему вы спрашиваете об этом?

— Честно говоря, вы правы. Нам важнее знать, сколько людей осталось здесь.

Мистер Олерс не ответил и, не спуская с нас глаз, засеменил к двери.

— Да скажите же мне хотя бы, когда полковник покинул поселок! — начал я терять терпение.

— К чему вам знать это?

— Погодите, я сейчас объясню вам почему…

Я остановился на полуслове, потому что объяснять уже было некому: перепуганный насмерть мистер Олерс оленьим прыжком преодолел расстояние до двери и пулей вылетел наружу. Дверь с треском захлопнулась, послышался скрежет железных засовов — и мы оказались в ловушке.

Я растерянно поглядел на моих товарищей. Всегда сохранявший серьезность Виннету беззвучно смеялся, обнажая два ряда белоснежных зубов. Толстяк Уокер раскачивался, на лице у него застыла такая гримаса, словно его заставили съесть лимон без сахара. Я не удержался и тоже принялся хохотать, как безумный.

— Ну вот, дожили! — выдавил Уокер. — Нас с вами посадили под замок!

Снаружи донесся пронзительный свист, и я, подойдя к окну, больше напоминавшему бойницу, увидел рабочих, бегущих внутрь ограды. За последним из них бревенчатые ворота закрыли. Перед казначеем стояло шестнадцать человек. Затем по его приказу все разбежались, видимо, в поисках оружия.

— Наверное, они захотят линчевать нас, — объявил я моим товарищам. — Но пока у нас есть еще время. На что бы нам его употребить с большей пользой?

— Предлагаю выкурить по сигаре, — ответил Уокер.

На одном из тюков лежала открытая коробка с сигарами. Толстяк Уокер взял одну, с наслаждением понюхал ее и закурил. Я последовал его примеру, и только Виннету отказался от удовольствия выкурить настоящую сигару из виргинского табака.

Дверь приоткрылась, и мы услышали голосок казначея:

— Не вздумайте применять оружие, негодяи, не то мы перестреляем вас на месте!

После грозного предупреждения казначей отважился распахнуть дверь и войти к нам во главе десятка рабочих с ружьями на изготовку. Они остановились у входа, а храбрый мистер Олерс укрылся за большой бочкой, направив на нас ствол грозного ружья.

— Кто вы такие? — спросил он тоном человека, имеющего право задавать вопросы. Видимо, он полагал, что бочка и люди у двери и у окон уберегут его от любой опасности.

— Боже, что за глупости! — рассмеялся Толстяк Уокер. — Он сначала называет нас негодяями, а потом спрашивает, кто мы такие. Вылезайте из-за бочки, и мы ответим на ваши вопросы.

— Нет уж, я буду спрашивать отсюда. Так кто вы такие?

— Вестмены из прерии.

Толстяк Уокер отвечал от нашего имени, к тому же его уполномочили отыскать и схватить Геллера, поэтому я решил промолчать.

— Что вам понадобилось в Экоу-Каньоне?

— Мы хотели предостеречь вас.

— Предостеречь? От чего?

— На Экоу-Каньон готовится нападение.

— Не вы ли его и готовите? С нами этот номер не пройдет! Взять их! — приказал казначей своим людям.

— Погодите! — остановил их Толстяк Уокер.

Он сунул руку в карман. Я догадался, что он собирается предъявить им свое удостоверение сыщика, я вмешался.

— Не стоит, Фред. Посмотрим, посмеют ли эти люди задержать троих вестменов. Предупреждаю, любой, кто шевельнет хоть пальцем, умрет!

С грозным лицом и револьверами в руках я двинулся к двери. Виннету и Фред шли за мной по пятам. Бесстрашный казначей совершенно скрылся за бочкой, и только кончик ружья указывал, где в случае надобности следует искать мистера Олерса.

Пример начальника произвел должное впечатление на рабочих, они расступились и беспрепятственно пропустили нас. Уже у двери я повернулся к ним и произнес:

— Теперь мы могли бы запереть вас здесь, но нам это не нужно. Вытащите из-за бочки мистера Олерса и приведите его к нам, чтобы мы наконец-то смогли растолковать ему, что к чему. Поймите, дело не терпит отлагательств, если, конечно, вы не хотите, чтобы индейцы сиу сняли с вас скальпы.

Когда дрожащий казначей предстал перед нами, я рассказал ему обо всем, что произошло. Мистер Олерс, бледный от страха, присел на большой валун.

— Теперь я вам верю, сэр. Мне говорили, что на месте преступления поезд покинули двое пассажиров, и один из них на пари подстрелил жаворонка… А краснокожий джентльмен — сам Виннету? Я очень польщен знакомством с вами! — и он низко поклонился вождю апачей. — А второй джентльмен — мистер Уокер, которого обычно называют Толстяком Уокером? А вас зовут просто Чарли? И вы полагаете, что полковник найдет вашу записку и поспешит вернуться?

— Именно так и я полагаю.

— Поверьте, сэр, мне очень хочется, чтобы он поскорее вернулся.

Я видел его растерянность и верил ему без клятв.

— У меня осталось всего сорок человек, и большая часть из них укладывает рельсы на насыпи. Как вы думаете, не лучше ли будет нам покинуть на время этот каньон и укрыться на ближайшей станции?

— Как же это так, сэр, разве вы заяц? И что подумают о вас ваши начальники? Вы же потеряете место!

— Знаете ли, сэр, лучше потерять место, чем жизнь. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Как много людей повел за собой полковник?

— Он выбрал сотню самых отчаянных рабочих. А сколько было индейцев?

— Вместе с бандитами — больше двух сотен.

— Боже милостивый! Они порежут нас всех до одного. Бежать! Другого способа спастись нет.

— На какой из ближайших станций больше людей?

— Промонтори. У них там три сотни рабочих.

— Попросите по телеграфу прислать вам в подмогу сто человек. С оружием.

Казначей вытаращил на меня глаза, удивленно открыл рот, затем вскочил на ноги в сильнейшем возбуждении всплеснул руками и воскликнул:

— Господи! Как же я сам до этого не додумался?

— Но запомните: все должно держаться в строжайшей тайне, чтобы краснокожие разведчики ничего не заподозрили. Как далеко отсюда до Промонтори?

— Девяносто одна миля.

— Найдется там паровоз с двумя вагонами?

— Да. Они постоянно держат один паровоз под парами.

— Если вы немедленно свяжетесь с ними, то помощь придет завтра на рассвете. Индейские разведчики появятся здесь только к вечеру. У вас предостаточно времени, чтобы подготовить поселок к обороне. Пусть ваши рабочие немедленно сделают стену выше. Люди из Промонтори завтра помогут им. Стена должна быть такой высокой, чтобы индейцы не смогли заглянуть через нее и пересчитать наших людей.

— Они все равно увидят нас с вершины горы, сэр.

— Не увидят. Я выеду на разведку, навстречу индейцам, и успею предупредить вас об их приближении. По моему знаку рабочие спрячутся в домах, чтобы индейцы поверили, будто в поселке почти никого не осталось. По моим расчетам, полковник Радж будет здесь к полудню, и тогда у нас вместе с рабочими из Промонтори будет двести сорок человек. Можете не сомневаться: после первого же нашего залпа краснокожие бросятся наутек.

— А мы бросимся за ними в погоню! — радостно воскликнул казначей, словно враг уже действительно бежал, а он мчался за ним и крушил налево и направо.

— А пока, сэр, поторопитесь отдать распоряжения рабочим и позаботьтесь о том, чтобы нас покормили.

— Все будет исполнено немедленно, сэр! Разве может белый человек бежать при виде сотни-другой краснокожих дикарей? Сию же минуту вы получите ужин и, надеюсь, останетесь им довольны. Я когда-то был поваром, — добавил, скромно потупившись, мистер Олерс.

Ужин превзошел все наши ожидания, и я подумал, что для человечества было бы лучше, если бы прекрасный повар не стал плохим казначеем. Мистер Олерс явно был ближе знаком со сковородкой, чем с огнестрельным оружием. Люди у стены работали не покладая рук. Утром я поразился, увидев, что за ночь стена выросла чуть ли не вдвое.

Ночью через Экоу-Каньон в сторону Промонтори последовал поезд, и мистер Олерс, решив подстраховаться, кроме телеграфного сообщения, передал с поездной бригадой устную просьбу о помощи. Не знаю, что возымело необходимое действие, по утром к нам прибыли сто человек с оружием и боеприпасами.

Общими усилиями к полудню стена была закончена. С внутренней стороны я велел оставить строительные леса, чтобы, стоя на них, можно было вести стрельбу. После обеда я, Виннету и Толстяк Уокер покинули поселок: пора было идти навстречу индейским разведчикам. Такую трудную задачу мы не могли доверить железнодорожным рабочим, к тому же никто из них не выказал желания принять участия в опасной вылазке. Мы договорились, что тот, кто первым заметит разведчиков оглала, вернется в поселок и подаст остальным знак петардой. По моим расчетам, грохот не должен был вызвать подозрения у краснокожих, так как при прокладке железной дороги рабочие постоянно взрывали скалы.

Мы ожидали индейцев с севера; пришлось разделиться, чтобы не оставить без наблюдения ни одной тропы. Вскарабкавшись по отвесной скале, я оказался на каменистом плато, поросшем густым лесом. Идя по краю ущелья, по которому должны были проехать разведчики оглала, я через три четверти часа набрел на огромный дуб. Толстый, совершенно гладкий снизу ствол не позволял взобраться на дерево, но я нашел выход из положения: вестмен никогда не расстается с лассо, вот и я снял его с плеча, и через минуту ременная петля захлестнула нижний толстый сук. Я забрался на него и, с трудом сохраняя равновесие, набросил лассо на качавшиеся высоко над моей головой ветки. Вскоре я уже сидел на развесистой верхушке, прижимаясь к. шершавому стволу. Я был незаметен, а передо мной простирался весь лес; я хорошо различал светлые, поросшие травой поляны и темное море верхушек деревьев.

Я просидел так несколько часов, от неудобного положения затекло тело, бесплодное ожидание увеличивало напряжение. Наконец я заметил к северу от меня стаю ворон, кружившую над деревьями. Это могло быть случайностью: ведь бывает, что птицы сами по себе перелетают с места на место, однако, присмотревшись, я увидел, что птицы кружат над верхушками деревьев не решаясь сесть на гнезда. По всей видимости, кто-то спугнул их.

Вскоре кто-то точно так же спугнул птиц ближе ко мне, затем еще ближе. Теперь я был совершенно уверен в том, что по лесу крадутся оглала и пройдут они рядом с моим дубом. Я торопливо спустился на землю и, уничтожив следы, поспешил назад.

Не прошло и пяти минут, как я нашел то, что искал, — густые заросли букового молодняка, показавшиеся мне непреодолимыми. Спрятавшись в них, я стал ждать. И не ошибся: рядом с моим убежищем бесшумно, словно привидения, прошли шестеро индейцев. Ни одна ветка не хрустнула под их ногой, будто они плыли по воздуху, не касаясь земли.

Это были разведчики оглала. На их лицах красовались красные, голубые и черные полосы — боевая раскраска племени.

Как только они прошли мимо, я выбрался из зарослей и, обходя разведчиков стороной, со всех ног бросился в поселок. Мне надо было опередить их, что не представляло трудности, так как они продвигались скрытно, останавливаясь и осматриваясь, я же мог идти, не скрываясь. Четверть часа спустя я уже подходил к поселку.

Там царило оживление. Появились новые люди. Спускаясь с насыпи, я, к своему великому удивлению, увидел идущего мне навстречу Виннету.

— Мой краснокожий брат уже вернулся? — спросил я, когда он подошел ко мне. — Что он увидел?

— Виннету вернулся, — ответил апач, — потому что мой брат Чарли сумел выследить разведчиков собак-оглала.

— Как Виннету узнал об этом? — удивился я.

— Виннету посмотрел в подзорную трубу и увидел далеко на западе высокое дерево. Виннету знает, что его брат мудр, поэтому догадался, что Чарли взобрался на него. Какое-то время спустя я заметил, что там в небе появилось много черных точек. Это были птицы, которых вспугнули разведчики, и мне стало ясно, что мой брат сумел выследить собак-оглала. Тогда вождь апачей вернулся в поселок.

Проницательность Виннету удивила на этот раз даже меня.

У бревенчатых ворот нам встретился человек с умным и волевым лицом. Раньше мы не видели его в поселке.

— Вы уже возвращаетесь, сэр? — спросил он. — Мои люди заметили вас, когда вы спускались со скалы в ущелье. Я полковник Радж. Мне хотелось бы поблагодарить вас…

— Для благодарности мы найдем другое время, сэр, — ответил я. — Прежде всего надо петардой подать знак нашему товарищу. Прикажите также всем спрятаться и не покидать домов. Через четверть часа разведчики краснокожих будут наблюдать за поселком с вершины скалы. Они должны думать, что здесь почти никого не осталось.

— Не беспокойтесь, сэр, все будет исполнено. Проходите в поселок, а я сейчас же отдам распоряжения.

Через минуту раздался взрыв. Толстяк Уокер не мог не услышать его. Рабочие уходили в дома, поселок пустел, и только несколько человек были оставлены работать на укладке железнодорожного полотна.

Мы сидели в уже знакомом нам складе. Вскоре туда же пришел и Радж.

— Что вам удалось увидеть, сэр? — спросил он.

— Шестерых разведчиков. Это сиу-оглала.

— Замечательно. Мы не будем мешать им. Скажите, как нам отблагодарить вас за помощь и спасение?

— Я знаю только один приемлемый способ: прекратить разговоры на эту тему. Вы нашли мою записку?

— Да.

— И вняли моим предостережениям.

— Конечно. В противном случае нас здесь бы не было. Как мне кажется, мы вернулись вовремя. Когда, по-вашему, подойдут бандиты и остальные краснокожие?

— Думаю, они пойдут на штурм этой ночью.

— Тогда у нас с вами есть время познакомиться поближе, — дружелюбно улыбнулся Радж. — Я приглашаю вас и вашего краснокожего друга ко мне домой. Будьте моими гостями.

Его дом, небольшой, но удобный, стоял рядом.

— Располагайтесь, джентльмены. Предлагаю свернуть шею бутылке, раз уж до краснокожих нам пока не добраться. Когда вернется ваш друг, его проводят сюда к нам.

Полковник Радж слыл смелым человеком, что, судя по всему, было правдой. Он явно не боялся индейцев, и вскоре мы прониклись доверием друг к другу. Некоторое время спустя вернулся Толстяк Уокер, услышавший наш условный знак. Мы разговорились, потекла неторопливая беседа, и даже обычно ммолчаливый Виннету поддерживал ее. Полковник Радж пережил много и был хорошим рассказчиком, время до вечера пробежало быстро.

Как я уже говорил раньше, стояло новолуние. Сумерки сгущались медленно, мрак наползал на ущелье, скрывая поселок от вражеских глаз. Рабочие вооружились и сидели кто в домах, кто около стеньг никто не смыкал глаз. Индейцы имеют обыкновение нападать после полуночи, уже ближе к рассвету. Было совсем тихо, и даже ветерок не шуршал листвой, но это была обманчивая тишина.

В небе тускло мерцали звезды, в их неверном свете можно было видеть на расстоянии не более десятка шагов. После полуночи все взобрались на оставшиеся после строительства стены леса и притаились. Виннету и я встали у ворот.

Казалось, время остановилось. Наверняка кое-кто из людей полковника Раджа стал подумывать, что знаменитый Виннету, известный всем Толстяк Уокер и никому не известный Чарли что-то напутали и никто и не собирается нападать на поселок. Но вдруг послышался приглушенный звук, словно небольшой камушек ударился о рельс, и сразу же мое ухо уловило еле слышный шорох, больше похожий на дуновение ветерка.

— Приготовиться, — шепнул я на ухо соседу, а он передал приказ дальше по цепи.

Едва различимые в темноте и похожие скорее на привидения, чем на живых людей, тени бесшумно пересекали полотно железной дороги, скользили вдоль укрепленных стен. Вскоре ужасные призраки охватили поселок кольцом.

Но как только разбойники пошли вперед на штурм, из темноты навстречу им прозвучал громкий возглас:

— Смерть собакам-оглала! Здесь стоит Виннету, верховный вождь апачей.

В то же мгновение Виннету вскинул свое украшенное серебром ружье и выстрелил. Грянул залп из двух сотен стволов, и все вокруг озарилось огнем. Рабочие палили, не жалея патронов, наверное, только я всматривался в темноту, воздерживаясь от стрельбы. Ночь огласилась жутким пронзительным воем, леденящим душу. Наш залп оказался полной неожиданностью для оглала, но краснокожие быстро пришли в себя и, надеясь на свое численное превосходство, устремились вперед. Наверное, так же истошно вопят в аду черти, когда к ним попадает новая душа грешника.

— Огонь! — приказал полковник Радж, чей зычный голос покрыл вой врагов.

Грянул второй залп.

— Вперед! В рукопашную!

В тот же миг рабочие, все как один, влезли на стену и начали прыгать вниз. Даже люди робкого десятка почувствовали прилив сил и львиную отвагу. Обескураженные краснокожие, не ожидавшие, что поселок защищают такие силы, повернули назад.

Я продолжал стоять у ворот, не двигаясь. У стены разгоралось сражение не на жизнь, а на смерть, однако развязка должна была наступить через несколько минут. Ряды противников таяли на глазах, а единственным средством спасти жизнь для них оставался побег. Тени, уже переставшие казаться зловещими и ужасными, одна за другой исчезали с поля боя и скрывались в темноте.

Только теперь мне пригодился штуцер. Я послал вслед бегущим восемь пуль, а когда вскинул оружие в девятый раз, то не увидел перед собой цели: индейцы успели скрыться, а те, в кого я попал, лежали на земле и пытались отползти подальше. Но их вскоре заметили и окружили рабочие.

У стены развели костры, чтобы осветить поле боя. Я не любитель кровавых зрелищ, поэтому отвернулся и побрел к дому полковника. Не успел я войти и усесться, как появился Виннету.

— Мой краснокожий брат вернулся без скальпов. Неужели ни один из оглала не пал от руки Виннету? — удивленно спросил я его.

— Виннету не снимет больше ни одного скальпа. С тех пор как он услышал пение в горах, вождь апачей перестал считать врагов, павших от его руки. Ведь мой белый брат сегодня не убил никого.

— Откуда тебе это известно?

— Штуцер моего брата молчал, пока белые бандиты не побежали. Виннету потом подошел к ним: их было восемь. Пули попали им в ноги, и теперь все они лежат во дворе связанные.

Виннету прекрасно понял мой замысел: желая поймать бандитов живыми, я действительно стрелял им в ноги.

— Вскоре появился Толстяк Уокер.

— Чарли, Виннету, пойдемте во двор! Он в наших руках, — радостно воскликнул вестмен.

— Кто? — спросил я.

— Геллер!

— Поздравляю вас. И кто же его схватил?

— Никто. Его ранили, и он не смог бежать. Странная штука — восьмерым бандитам пуля попала в одно и то же место, в бедро. Они как упали, так и остались лежать там, где их настигла пуля.

— Действительно странно, Фред.

— Представьте себе, ни один из раненых оглала не захотел сдаться живым, а эти восемь негодяев умоляли пощадить их.

— Их раны опасны?

— Пока неизвестно. У нас не было времени осмотреть их. Но почему вы сидите здесь? Пойдемте! Как мне кажется, мы преподнесли краснокожим хороший урок. Ушли человек восемьдесят из двухсот, не больше.

— Чему же вы радуетесь, Фред? Сто с лишним убитых — это ужасно!

— Но ведь они сами виноваты. Надеюсь, их племя теперь образумится.

К полудню на поезде прибыл врач, который осмотрел и перевязал раненых. Рана Геллера распухла, началось заражение крови. Узнав о том, что надежды на выздоровление пет, он даже не пытался притворно раскаяться, чтобы смягчить наказание. Уокер, не спускавший с Геллера глаз, после визита врача влетел ко мне в комнату как пуля.

— Чарли, вставайте! В дорогу! — крикнул он. На лице его читалась крайняя тревога.

— Куда?

— В Хелльдорф.

Его слова пронзили мое сердце страшной догадкой.

— Зачем?

— Оглала хотят напасть на поселенцев.

— О Боже! Откуда вам это известно?

— От Геллера. Я разговаривал с полковником и вкратце рассказал ему о чудесном вечере, проведенном нами в Хелльдорфе. И тогда Геллер принялся дьявольски хохотать и выкрикивать, что для поселенцев больше не будет вечеров — ни чудесных, ни отвратительных. Когда я встревожился и стал донимать его вопросами, он сказал, что краснокожие нападут на поселок.

— В дорогу, Фред! Разыщите Виннету и ведите сюда наших лошадей, а я тем временем поговорю с Геллером сам.

Войдя в дом, где лежали раненые, я увидел, что У изголовья Геллера стоит полковник. Главарь шайки, смертельно бледный, лежал на окровавленном одеяле. Его тяжелый взгляд сверкал ненавистью и презрением ко всем, кто оставался жить.

— Как ваше настоящее имя: Роббинс или Геллер?

— А вам-то какое дело? Убирайтесь вон отсюда. Кто вам дал право тревожить умирающего дурацкими вопросами?

Честно говоря, я был уверен, что он не захочет говорить со мной, поэтому следовало избрать другую тактику: попытаться вывести его из себя.

— У меня больше прав говорить с вами, чем у кого бы то ни было, — твердо ответил я, выдерживая его взгляд. — Это я выпустил роковую для вас пулю.

Глаза его широко раскрылись, казалось, еще немного, и они выскочат из орбит. Смертельно бледное лицо покраснело от прилившей крови, старый шрам на лбу вздулся.

— Ты лжешь! — рявкнул он в бешенстве и принялся сыпать столь грязными ругательствами, что я не решаюсь воспроизвести их.

— Я не хотел убивать вас, — ответил я, с трудом сохраняя спокойствие. — Узнав потом, что ваша рана смертельна, я почувствовал угрызения совести и пожалел вас. Но теперь вижу, что вы конченый негодяй и мерзавец из мерзавцев, поэтому я даже рад, что освободил от вас мир. Совесть моя будет чиста. Ни вы, ни ваши сообщники оглала не сможете больше никому навредить.

— Ну уж нет, вы нас еще попомните! — обнажил он в волчьей ухмылке длинные и острые зубы. — Посети своих друзей в Хелльдорфе и порадуйся за них.

— Чепуха! Поселок надежно защищен.

— Надежно защищен? Да там не осталось камня на камне. Теперь я жалею, что решил сначала напасть на Экоу-Каньон и только потом заняться Хелльдорфом. Ничего, здесь нам не повезло, но зато там осечки быть не может. Поселенцы жуткими муками заплатят за всех убитых вами оглала и белых.

— Это все, что я хотел узнать от вас. Вы не просто негодяй, мистер Геллер, вы глупый негодяй. Мы сейчас же отправляемся в Хелльдорф, чтобы предотвратить нападение. А если уже поздно и оглала увели поселенцев с собой, мы освободим их из плена. Только благодаря тому, что вы распустили язык, мы спасем честных людей.

— Черта вы спасете, а не честных людей! Оглала вытащат из них жилы! — закричал он в бешенстве.

Его сообщник, лежавший неподалеку, все время внимательно следил за мной. При последних словах Геллера он приподнял голову и произнес:

— Веришь ты ему или нет, Роббинс, а он их действительно освободит. Я его знаю, ему и не такое удавалось. Это Олд Шеттерхэнд.

— Олд Шеттерхэнд? — воскликнул умирающий главарь шайки. — Тысяча чертей! Так вот почему восемь пуль попали в нас! Чтоб тебе гореть в аду! Чтоб ты…

Я не стал слушать его проклятия, повернулся к нему спиной и покинул дом. Полковник Радж вышел вслед за мной и удивленно спросил:

— Так вы Олд Шеттерхэнд?

— Да. Он не ошибся. Я когда-то встречался с этим человеком в прерии, но в то время он еще был не разбойником, а самым обычным охотником. Однако я должен спешить. Прошу вас, дайте мне людей. Я обязав во что бы то ни стало помочь жителям Хелльдорфа.

— Простите, сэр, но это исключено. Я и сам пошел бы с вами, но, к сожалению, я всего лишь служащий компании и мои обязанности удерживают меня здесь.

— Вы хотите сказать, что несчастные поселенцы должны непременно погибнуть? Но ведь их кровь падет на вашу голову! Как же вы оправдаетесь в глазах людей и в глазах Господа?

— Не горячитесь и выслушайте меня, сэр. Мне строго-настрого запрещено оставлять Экоу-Каньон без крайней необходимости. Я также не могу приказать рабочим идти с вами. Однако я позволю вам поговорить с моими людьми. Добровольцы, изъявившие желание идти с вами, смогут оставить на время свою работу и получить от меня лошадей и оружие.

— Благодарю вас! Понимаю, что большего вы не в силах сделать, и прошу не сердиться на меня за то, что я отрываю ваших людей от работы.

Два часа спустя я уже скакал во главе отряда из сорока хорошо вооруженных людей. Виннету ехал рядом со мной. Он не вымолвил ни слова, но огонь, горевший в его глазах, говорил больше любых слов. Если оглала действительно напали на Хелльдорф, пощады им не будет!

Мы ехали знакомой дорогой, поэтому не стали останавливаться даже на ночной отдых. К полудню следующего дня с замирающим сердцем я первым подскакал к перевалу, за которым открывался вид на долину с поселком. Хватило одного взгляда, чтобы убедиться, что на этот раз Геллер не соврал. Мы опоздали.

— Уфф! — вскричал Виннету, указывая на дым, вившийся на склоне повыше поселка. — Я разорву собак-оглала на куски!

Я взглянул туда: краснокожие сожгли и разрушили часовню, а крест бросили с обрыва.

Мы с Виннету и Толстяком Уокером внимательно осмотрели обгоревшие остовы домов, разрушенные постройки, но нигде не нашли человеческих останков. На берегу пруда нам также не удалось обнаружить никаких следов, что было хорошим знаком: судя по всему, краснокожие напали на поселок ночью, без боя захватили жителей и увели их с собой, а не прикончили на месте. Следы оглала вели в сторону границы штатов Айдахо к Вайоминг.

— Пусть мой белый брат не торопится, — обратился ко мне Виннету со странной просьбой и ушел на склон горы к пепелищу часовни.

Вскоре он вернулся, бережно неся в руках небольшой колокол, чей звон всего несколько дней назад так зачаровал его.

— Вождь апачей нашел голос гор, — сказал он, — и зароет его здесь до тех пор, пока не вернется победителем.

Мы снова вскочили в седла и помчались вперед. Во главе отряда скакал апач, не отрывавший глаз от следа врагов. Казалось, даже сама смерть не сможет остановить его на пути мщения. Нас было сорок человек против восьмидесяти, но никто из нас не обращал внимания на численное превосходство противника.

До темноты оставалось около трех часов, и за это время мы ни разу не остановились и покрыли большое расстояние. Довольные тем, что наши кони не подавали признаков усталости, а значит, сохраняли силы для завтрашней скачки, мы остановились на ночлег, только когда совершенно стемнело и на небе зажглись первые звезды.

На следующий день следы показали, что оглала опережают нас на три четверти дня и что они не останавливались всю ночь. Они очень торопились, и причина такой спешки была очевидна: во время ночного нападения на поселок в Экоу-Каньоне Виннету во весь голос назвал себя, и теперь оглала совершенно справедливо опасались погони грозного вождя апачей.

Наши лошади без устали скакали вперед, но мы знали, что принуждать их к более быстрому бегу нельзя: в схватке с краснокожими резвость и выносливость коня может сыграть решающую роль. Именно поэтому уже на второй день стало ясно, что мы не нагоняем оглала.

— Время уходит, — обратился ко мне Толстяк Уокер, — мы можем опоздать.

— Не опоздаем, — уверенно ответил я. — Пленники должны умереть у столба пыток, а для этого оглала надо еще добраться до своих стойбищ.

— А где находятся их стойбища?

— В Квэкинг-Эспридж, так вы, бледнолицые, называете те места, — впервые за последние два дня подал голос Виннету. — Однако им не удастся уйти от нас.

На третий день перед нами неожиданно встала трудная задача — следы расходились. Одна, более многочисленная, часть отряда оглала повернула на север, вторая — на запад.

— Краснокожие хотят сбить нас со следа, — взволновался Толстяк Уокер.

— Пусть мои белые друзья остановятся, — приказал Виннету, — чтобы их лошади не затоптали следы, пока я и мой брат Чарли не осмотрели их.

Он подал мне знак рукой, и я понял его без слов: Виннету направил своего мустанга вдоль следов, ведущих на запад, а я отправился по следу, тянущемуся к северу. Остальные ждали нас у развилки.

Я ехал по следу четверть часа и все еще никак не мог даже подсчитать, сколько лошадей прошло там, так как всадники ехали гуськом. Глубина отпечатков подсказывала мне, что их было не более двадцати. И тут мне улыбнулась удача: всматриваясь в землю, я вдруг заметил несколько маленьких точек на песке, а рядом с ними — следы от мокасин. Чуть дальше песок выглядел так, словно по нему протащили тюк.

Я немедленно повернул назад. Виннету уже ждал меня у развилки следов.

— Что видел мой брат? — спросил я вождя апачей.

— Только следы лошадиных копыт.

— Вперед! Туда! — приказал я отряду, развернул коня и направился на север.

— Уфф! — выдохнул Виннету. Он не удивлялся моей решимости и верил, что я наверняка нашел нужное направление.

Когда мы доехали до того места, где крохотные пятнышки на песке привлекли мое внимание, я остановил коня и обратился к Толстяку Уокеру.

— Фред, я знаю, что вы хороший вестмен. Взгляните-ка на эти следы и скажите, что все это значит.

— Какие следы? — не понял меня тот. — Где?

— Вот здесь!

— Да здесь просто ветром сдуло песок. У вас слишком горячее воображение.

— По-моему, оно слишком холодное. Держу пари, что Виннету прочитает эти еле заметные следы так же, как и я. Пусть мой краснокожий брат присмотрится к следу.

Апач спрыгнул с мустанга, наклонился и быстро, ничего не упуская, осмотрел указанное место.

— Мой брат Чарли выбрал правильный путь. Пленники проехали здесь.

— С чего вы взяли? Не могли же вы сговориться! — недоумевал Фред, уже начиная сердиться на нас. Он никак не мог взять в толк, почему его собственные глаза не видят того, что видят наши.

— Пусть мой брат присмотрится, — принялся объяснять ему Виннету, — маленькие пятнышки — это капли крови, а здесь, где, как сказал мой брат, ветром сдуло песок, лежали руки ребенка, а вон там было его тело…

— Ребенок упал с лошади, — добавил я, — к тому же так неудачно, что расшиб себе нос. Краснокожие подняли его и снова посадили на лошадь.

— Ах, как же я сам не догадался! — заулыбался Толстяк Уокер.

— Это только начало, Фред. Скоро нам придется отгадывать загадки потруднее. Вперед!

Я оказался прав. Через четверть часа скачки каменистая тропа сменила песок, и следы исчезли. Снова нам пришлось останавливаться и ползать среди камней и редкой травы, чтобы найти хоть что-то, что указывало бы направление.

Внезапно Виннету с радостным возгласом протянул мне найденную среди камней толстую нить.

— Что вы скажете об этом, Фред? — спросил я вестмена.

— Гм, ничего особенно. Обычная нить из одеяла.

— Вы совершенно правы. Однако обратите внимание, какие у нее концы. Краснокожие разрезали одеяло на полосы и обмотали ими копыта лошадей. Старая, как мир, уловка, чтобы не оставлять следов.

Немного дальше отпечаток индейского мокасина в траве указал нам нужное направление. Однако поиски еле заметных следов отнимали слишком много времени, и мы продвигались вперед крайне медленно, а оглала уходили от нас все дальше и дальше. Следовало что-то предпринять, чтобы перехватить краснокожих и освободить пленных, пока их не привели в стойбище и не привязали к столбу пыток. Я натянул поводья и остановился.

Виннету, угадав мои мысли, подъехал ко мне и произнес:

— Вождь апачей знает одну пещеру в горе, которую вы, белые, называете Хенкок.

— Почему ты вспомнил о ней? — спросил я, помня о том, что Виннету никогда и ничего не говорит без особой причины.

— В той пещере племена сиу приносят человеческие жертвы Великому Духу. Мой брат помнит, что оглала разделились на два отряда и больший из них отправился к стойбищам, чтобы созвать все племя на праздник принесения жертвы, а меньший направился на север, в сторону горы Хенкок. Виннету уверен, что пленников ведут в пещеру крови.

— Как далеко отсюда до той горы?

— Мы будем там к вечеру. Виннету знает путь, потому что именно там он заключил союз с отцом вождя Кои-Тсе. Потом он предал меня, и я взял его скальп. Пусть мои братья больше не ищут следы, а доверятся Виннету.

И он пустил коня вскачь, а мы последовали за ним.

Мы долго ехали по ущельям, пока наконец горы внезапно не расступились. Перед нами показалась огромная зеленая равнина. Вокруг нее высились мрачного вида скалы.

— На языке дакота эта прерия называется И-Аком-Аконо, что значит Долина Крови, — объяснил Виннету, подгоняя коня.

Так вот какова была та жуткая долина, сплошь политая кровью, о которой так много легенд рассказывали вестмены! Именно сюда краснокожие из племен сиу приводили пленников, обреченных на смерть. Здесь погибла не одна тысяча людей, погибла мучительной смертью у столбов пыток — их сжигали живьем, убивали ударом ножа или томагавка, зарывали в землю. Никто: ни белый, ни индеец — не осмеливался добровольно проникнуть в эту долину. Только Виннету был способен на такой отчаянно смелый поступок.

Длительная бешеная скачка начала сказываться на лошадях, даже мой мустанг потихоньку сдавал, однако мы беспощадно нахлестывали измученных животных. Внезапно перед нами возникла гора, больше напоминавшая беспорядочное нагромождение сдвинутых неведомой силой исполинских камней. У подножия этой приметной возвышенности начинался лес. Здесь Виннету приказал нам остановиться и дать отдых лошадям.

— Гора Хенкок перед глазами моего брата, — сказал Виннету.

— А где же пещера? — спросил я.

— Вход в нее с другой стороны. Пусть мой брат следует за мной, и через час мы будем у входа в нее.

— Ты берешь с собой только меня?

— Да, только тебя. В этих местах господствует смерть. Пусть наши братья пока найдут в лесу укрытие для себя и лошадей и ждут нашего возвращения.

Гора, у подножия которой мы остановились, была вулканического происхождения. По-видимому, чтобы обойти ее, понадобился бы час. Я оставил флинт и штуцер у седла моего чубарого и отправился вслед за Виннету, который уже карабкался по западному склону к вершине.

Дорога была чрезвычайно опасна. Я никогда не видел вождя апачей таким осторожным и осмотрительным. Казалось, что он ожидает стрелу или удар томагавка из-за каждого куста, из-за каждого валуна. Прошел целый час, пока мы, наконец, добрались до вершины.

Не говоря ни слова, Виннету приложил палец к губам, лег на землю и ужом пополз в заросли. Я последовал его примеру. Высунув голову из-за кустов, я обнаружил перед собой разверстую бездну, так что даже вздрогнул и замер от неожиданности. Пропасть гигантского кратера зияла так близко, что я мог рукой прикоснуться к его краю. Почти отвесные склоны поросли редким кустарником, а в самом низу, на площадке футов в сорок, лежали связанные по рукам и ногам жители поселка Хелльдорф.

Я сосчитал пленников: здесь были все, кто имел несчастье выстроить Хелльдорф на землях сиу. Вокруг сидели или расхаживали вооруженные краснокожие.

Я внимательно осмотрел склоны и убедился, что спуститься вниз без веревки невозможно. Пока я ломал голову, как бы приспособить ремни, которых у нас было предостаточно, и как бы снять часовых, Виннету пополз назад. Полностью полагаясь на его знания и опыт, я двинулся за ним.

— Это и есть та знаменитая пещера?

— Да.

— А где находится вход в нее?

— На восточном склоне, но войти туда не удастся даже десяти Олд Шеттерхэндам.

— Мы и не будем пытаться проникнуть в пещеру через вход. У нас достаточно ременных лассо, по которым мы спустимся вниз.

Виннету кивнул в знак согласия, и мы поползли вниз по склону туда, где нас ждали товарищи. Однако во всем этом было немало загадочного: почему индейцы не стерегли западный склон горы? То, что там не было часовых, не вызывало сомнений, иначе нам бы нипочем не подобраться к краю кратера незамеченными…

Солнце уже прикасалось своим краешком к вершинам гор, когда мы вернулись к нашему отряду и не мешкая стали готовиться к сражению. Собрав все лассо, мы сплели из них толстый и прочный канат. Виннету отобрал двадцать самых ловких из наших спутников, а остальные получили приказ караулить лошадей. Двое из числа оставшихся должны были через час после нашего ухода сесть на коней, объехать гору с востока и разжечь далеко в прерии несколько костров, а затем сразу же вернуться к отряду. Суть нашей уловки состояла в том, что, пока индейцы будут выяснять, кто осмелился встать лагерем в их владениях, мы успеем добраться до кратера незамеченными.

Скрывшееся за горами солнце расцветило пурпуром западную часть неба. Закатный багрянец медленно растекался, бледнел и затягивался в вечерней синеве. Виннету долго сидел на траве, устремив взор в вечернее небо. Внезапно он встал и, не сказав никому ни слова, покинул наш лагерь. Последние несколько часов он был, как мне казалось, сам не свой. В нем что-то изменилось, и, как я ни ломал голову, не мог понять — что же именно. Глаза его лихорадочно блестели, на обычно гладком лбу появились морщины, свидетельствующие о тревожных мыслях. Он явно утратил душевное равновесие, что-то угнетало его. Мне подумалось, что я имею право спросить друга о причине тревоги.

Найти Виннету было не сложно — он стоял на опушке леса, прислонившись к дереву, и всматривался в отблеск заката на быстро темнеющем небе, по которому плыли редкие высокие облака, подсвеченные золотыми лучами уходящего солнца. Я шел бесшумно, но Виннету, несмотря на свои раздумья, не только услышал, но и узнал, кто к нему приближается. Не оборачиваясь, он произнес:

— Мой брат Чарли ищет меня. Ты снова прав. Нам надо побыть вместе, ибо вскоре мы расстанемся навсегда.

Я положил руку ему на плечо.

— Какие тени омрачили душу моего брата Виннету? Прошу тебя, гони прочь злые мысли.

В ответ он поднял руку и указал на запад со словами:

— Там горел огонь жизни, теперь все исчезло и наступает мрак. Разве ты в силах отогнать подступающие тени?

— Нет, но ранним утром появится свет и встанет новый день.

— Для Виннету не будет нового дня. Солнце его потухнет, как потух сегодня день, и никогда больше не взойдет.

— Мой любимый брат Виннету не должен принимать близко к сердцу пустые предчувствия. Этой ночью нас ждет очень опасная схватка, но вспомни, как часто смотрели мы смерти в глаза и как она протягивала к нам руки, но всегда отступала. Не поддавайся грусти! Твое тело и душа устали за последние дни.

— Виннету никогда не устает, и трудности его не пугают. Мой брат Олд Шеттерхэнд знает меня. Я всегда жаждал пить из родника знаний. Ты указал мне этот родник и утолял мою жажду. Я многому научился у тебя, но все-таки остался краснокожим мужем. Белые люди похожи на домашних животных, забывших голос природы. Индеец похож на дикого зверя, которого никогда не обманывает чутье, потому что он чувствует и слышит душой. Дикий зверь узнает о приближении смерти и старается укрыться в лесной чаще, чтобы умереть в одиночестве. Я чувствую то же самое, поверь мне, Чарли! Голос смерти зовет меня, а он никогда не обманывает.

Я обнял его.

— Твое предчувствие обманчиво, брат мой. Разве у тебя было когда-нибудь что-то подобное?

— Нет. Сегодня — впервые.

— Тогда откуда ты знаешь, что это предчувствие смерти? Ведь ты никогда не слышал ее голоса!

— Он звучит в моих ушах, он говорит мне, что Виннету погибнет от пули, которая вонзится в его грудь. Голос смерти говорит правду: только пуля может сразить меня. Вождь апачей не боится ни ножа, ни томагавка и способен отразить любой удар. Пусть мой брат поверит мне — сегодня я уйду в Страну Вечной…

Он запнулся и не договорил последнего слова. Согласно верованиям индейцев, мертвые уходят в Страну Вечной Охоты. Что же помешало ему? Он обнял меня, помолчал, а затем продолжил:

— Сегодня я уйду туда, куда ушел сын доброго Маниту, чтобы приготовить для нас дом Отца нашего, и куда за мной придет когда-нибудь мой брат Олд Шеттерхэнд. Там мы снова встретимся, когда не будет больше различий между белыми и краснокожими сыновьями Отца, который одинаково любит всех своих детей. Там будет царить вечный мир, там белые не будут травить как зверей и убивать краснокожих, которые приняли их как братьев. Добрый Маниту взвесит на весах справедливости поступки своих детей, а Виннету предстанет перед ним и будет просить помиловать убийц своего народа.

Он прижал меня к груди и умолк. Его слова тронули меня до глубины души. Какой-то внутренний голос подсказал мне, что Виннету терзают не пустые страхи и что его предчувствие — истина. Однако я пытался найти другие причины.

— Мой брат Виннету считает себя сильнее, чем он есть на самом деле. Он самый смелый воин своего племени, но он всего лишь человек. Я никогда не видел его усталым, но последние дни изнурили даже меня. Мой брат потерял много сил, усталость гнетет его душу и лишает веры. Но как только человек отдохнет, проходят и мрачные мысли. Пойдем, брат мой. Наши спутники ждут нас у подножия горы, ляг рядом с ними и отдохни.

Вождь апачей упрямо встряхнул головой.

— Мой брат Чарли не может предлагать мне всерьез то, что он предлагает.

— Но почему? Я видел пещеру и знаю, что делать. Я сам поведу людей.

— Почему ты не хочешь, чтобы я там был? — спросил Виннету, и его глаза блеснули странным блеском.

— Ты сделал очень много, и тебе пора отдохнуть.

— А разве ты не сделал больше? Больше меня и больше других? Я нс останусь.

— Даже если я попрошу тебя? Даже если я потребую?

— Нет! Ты хочешь, чтобы потом мне говорили в глаза, что вождь апачей Виннету испугался смерти?

— Никто не посмеет сказать тебе такое.

— Даже если все будут молчать и никто не посмеет назвать меня трусом, останется один человек, чьи укоры покроют краской стыда мое лицо.

— Кто же это?

— Я сам! Если Виннету предпочтет отдых сражению, если Виннету бросит своего брата Чарли в опасности, то я без устали буду кричать ему в ухо, что он недостоин называть себя воином и быть вождем смелого народа. Разве мой брат хочет считать меня койотом? Разве Виннету должен презирать самого себя? Нет, лучше погибнуть воином, чем жить трусом!

Я молчал. Мне нечего было ответить на эти горячие слова. Мужественный воин, он никогда не простил бы себе даже мгновенной робости, он не мог позволить себе сохранить жизнь, уклонившись от боя. Он не пережил бы такого позора. Тем временем Виннету продолжал:

— Мы столько раз стояли лицом к лицу со смертью. Ты всегда был готов умереть и даже записал на бумаге, что я должен сделать в случае твоей гибели. Бледнолицые называют это завещанием. Виннету умеет писать, он тоже написал завещание. Смерть зовет меня, поэтому сегодня я скажу тебе, где оно лежит, и попрошу тебя выполнить мою последнюю волю. Ты готов на это?

— Да, хотя от всей души желаю, чтобы твои предчувствия не сбылись и чтобы ты еще много солнц встречал на земле. Однако если тебе суждено будет умереть первым, я почту своим священным долгом выполнить твою последнюю волю.

— Даже если придется подвергнуть свою жизнь опасности, а может быть, и умереть?

— Виннету сомневается в словах своего брата? Пошли меня на верную гибель, и я пойду!

— Я знаю, Чарли, что ради меня ты готов отдать жизнь. Только ты можешь сделать то, о чем я тебя прошу. Помнишь ли ты, как много зим назад мы говорили с тобой о богатстве? Это было так давно! В то время я еще не знал тебя так хорошо, как сегодня.

— Помню.

— По твоему голосу я угадал тогда, что ты говоришь не то, что думаешь. Нет, ты не лгал, но и не говорил всей правды. В то время золото не было для тебя пылью и прахом, оно влекло тебя, не так ли?

— Ты не ошибся.

— А теперь? Скажи мне правду!

— Белые люди ценят золото, но я не желаю мертвых сокровищ. Радость, приносимая золотом, недолговечна и призрачна, настоящее же счастье следует искать не в богатстве, а в душе человека.

— Я знал, что сегодня ты скажешь именно так. Я никогда не скрывал от тебя, что знаю множество мест, где самородки лежат под ногами. Я мог бы сделать тебя очень богатым, но не смог бы сделать тебя счастливым. Добрый Маниту не сотворил тебя для ленивой и сытой жизни, твое сильное тело и большая душа предназначены для лучшего дела. Поэтому я не открыл тебе тайны ни одного месторождения золота. Ты не сердишься на меня за это?

— Нет, — не колеблясь, ответил я. Я стоял перед другом и братом, который, предчувствуя смерть, просил меня исполнить его последнее желание. Разве мог я в такую минуту думать о золоте и богатстве?

— Твои глаза увидят много золота, очень много, — продолжал Виннету. — Но оно не станет твоим. После моей смерти отыщи могилу Инчу-Чуны, моего отца. У ее подножия, с западной стороны, я схоронил в земле завещание. Прочти его и исполни мою последнюю волю.

— Клянусь тебе, я сделаю все, о чем ты просишь! — заверил я вождя апачей. Мой голос предательски дрожал от переполнявших меня чувств. — Нет в мире такой опасности, которая помешала бы мне!

— Благодарю тебя. Нам пора идти. Я знаю, что не доживу до конца сражения, поэтому хочу попрощаться с тобой, мой брат. Пусть Добрый Маниту вознаградит тебя за все, что ты сделал для меня. Сердце твое переполнено словами, которые не могут выразить уста. Похорони меня в Скалистых горах на берегу реки Метсур, на коне, с моим серебряным ружьем. Оно не должно попасть в чужие руки! А когда ты потом вернешься к людям, ты убедишься, что никто из них не любит тебя так, как любил тебя я. Вспоминай иногда о своем друге и брате Виннету.

Суровый вождь апачей подавил рыдание, я прижал его к груди, и слезы потекли у меня из глаз.

— Виннету, брат мой, это всего лишь предчувствие, которое не сбудется, тень, которая рассеется. Ты должен остаться!

— Я ухожу, — ответил он тихо, но твердо и решительно, высвободился из моих объятий и зашагал туда, где нас ждали товарищи.

Я брел за ним, тщетно пытаясь найти доводы, которые сумели бы убедить его отказаться от участия в сражении.

Но, видимо, таких доводов не существовало.

Несмотря на то, что вождь апачей умел владеть собой как никто другой, голос его дрогнул, когда он приказал:

— Уже стемнело. Пора. Пусть мои братья следуют за мной.

Друг за другом длинной цепью мы поднимались вверх по склону, по тому же пути, которым сегодня вел меня Виннету. Двигаться бесшумно в полной темноте намного труднее, чем днем, и прошло не менее двух часов, пока мы наконец достигли пропасти, на дне которой находились пленники. Внизу горел костер, и в его мерцающем свете мы видели, как молчаливо ходят вокруг связанных людей часовые.

Пока мы обвязывали канат вокруг огромного валуна, в прерии к востоку от горы замерцали огни костров. Сразу же из пещеры на дно кратера вышел краснокожий и что-то сказал часовым; те последовали за ним. Наша уловка удалась.

Настала решительная минута. Я схватился обеими руками за канат, чтобы первым спуститься вниз, но Виннету твердо отстранил меня.

— Отряд поведет вождь апачей. Пусть мой брат идет вслед за мной.

Приказав остальным спускаться так, чтобы на канате одновременно было не больше четырех человек, Виннету заскользил вниз. Я выждал минуту и тоже взялся за канат, за мной пошел Фред.

Спускаться вниз с высоты ста пятидесяти футов и не задеть ни одного камня — невозможно. К несчастью, падающий вниз камень ударил ребенка, тот заплакал, и из пещеры немедленно показался индеец. Услышав шум сверху, он поднял голову и в тот же миг закричал, созывая остальных воинов.

— Быстрее, Виннету! — воскликнул я. — Быстрее, иначе все пропало!

Виннету скользил так быстро, словно падал. Я тоже еле прикасался руками к канату, сплетенные в толстый жгут ремни жгли мне ладони, оставшиеся наверху товарищи увидели, что происходит, и торопились, как могли. Несколько мгновений спустя Виннету уже стоял на земле, и сразу же рядом с ним приземлился я.

Не успели мы сделать и шагу, как из пещеры полыхнули огнем два ружья, и Виннету рухнул на землю, как подкошенный.

Я окаменел. Страшное предчувствие Виннету, похоже, сбывалось.

— Брат мой! — позвал я. — Ты ранен?

— Виннету умирает, — слабеющим голосом отозвался апач.

Меня охватила дикая ярость, которую я не мог, да и не питался сдержать. В ту же минуту за моей спиной появился Толстяк Уокер.

— Оглала ранили Виннету, — сказал я. — Вперед! Бей их!

К нам уже бежали пятеро оглала, среди которых я узнал вождя. Не теряя времени на то, чтобы выхватить нож или револьвер, я набросился на них с голыми руками.

— Кои-Тсе! Умри, собака! — закричал я и изо всех сил ударил его кулаком в висок.

Вождь оглала замертво рухнул на землю. Бежавший ко мне второй краснокожий, увидев в свете костра мое лицо и распростертого на земли вождя, в смертельном испуге опустил занесенный для удара томагавк.

— Олд Шеттерхэнд! — пролепетал он.

— Да, это я, Олд Шеттерхэнд! Умри и ты!

Я сам себя не узнавал. От удара кулака свалился замертво и второй индеец.

— Олд Шеттерхэнд! — повторяли в ужасе краснокожие.

— Олд Шеттерхэнд? Так это вы, Чарли? — удивленно заорал Толстяк Уокер. — Наконец-то я все понял! Сейчас мы им всыплем! Вперед!

Кто-то из краснокожих в суматохе сумел ударить меня ножом в плечо, но я не почувствовал боли и еще одним ударом свалил своего противника. Еще двое индейцев погибли от пуль Фреда. Тем временем сверху спускались остальные наши товарищи, я предоставил им довести дело до конца, а сам поспешил к Виннету и опустился рядом с ним на колени.

— Куда попала пуля? — спросил я.

— Сюда, — прошептал он, зажимая левой рукой рану на правой стороне груди.

Я достал нож и разрезал рубашку. Пуля вонзилась ему в легкое. Жгучая боль, какой я до сих пор никогда в жизни не испытывал, пронзила меня.

— Еще есть надежда, брат мой, — пытался я утешить его.

— Приподними меня, чтобы я мог видеть бой, — попросил Виннету.

Я выполнил его просьбу. Он лежал у меня на коленях и смотрел, как из пещеры выбегали индейцы, а наши люди разили их без пощады. Освобожденные от пут пленники с радостными криками схватили лежащее на земле оружие мертвых индейцев и тоже бросились в бой. Но я ни на что не обращал внимания: я смотрел на лицо умирающего друга. Кровь перестала течь из раны на груди, а это значило, что началось внутреннее кровотечение.

— Что я могу еще сделать для моего брата? — с трудом заставил я себя задать вопрос.

Виннету закрыл глаза и ничего не ответил. Не смея пошевелиться, я держал его голову у себя на коленях. Весь забрызганный кровью, Толстяк Уокер подошел ко мне и сообщил:

— Все кончено.

— Он уходит! — не сдержался я. — Все другие — ничто по сравнению с ним!..

Вождь апачей лежал неподвижно. Рабочие, рисковавшие жизнью ради спасения поселенцев, и сами недавние пленники, чуть не павшие жертвой кровожадных оглала, обступили нас. Наконец Виннету открыл глаза.

— Что еще я могу сделать для моего брата? — повторил я.

Слабеющий голос Виннету был еле слышен:

— Пусть мой брат Чарли проводит этих людей к реке Метсур, туда, где будет моя могила. Там много драгоценных камней. Они их заслужили.

— Что-нибудь еще, брат мой?

— Не забывай своего краснокожего брата и молись за него доброму Маниту. Смогут ли поселенцы подняться на склон?

Я понял, чего он хочет, и поспешил утвердительно кивнуть головой, хотя и знал, что руки и ноги пленников искалечены путами.

— Виннету просит их спеть для него…

Поселенцы услышали его слова; не дожидаясь моей просьбы, старик Хильман подал им знак, и все стали взбираться на скальный выступ, нависший над головой Виннету. Глаза вождя апачей провожали поселенцев и обессиленно закрылись только тогда, когда они встали на выступе.

Полилась прекрасная «Аве Мария». Умирающий Виннету вслушивался, держа меня за обе руки.

Когда голоса певцов стихли, он прижал мои руки к своей груди, хотел еще что-то сказать, но ему не хватило сил. Я наклонился, приложил ухо к его губам и услышал, как он с последним вздохом произнес:

— Прощай, мой брат… Теперь Виннету стал христианином…

Предсмертная дрожь пробежала по его телу, кровь хлынула изо рта. Виннету в последний раз сжал мои руки, и вдруг его пальцы похолодели и разжались… Мой друг умер…

Что я еще могу сказать об этом? Настоящую глубокую печаль невозможно выразить словами. Мне хотелось в тот момент только одного: чтобы поскорее наступило время, когда такие кровавые истории станут не более чем старинными легендами…

Мы вдвоем не раз смотрели смерти в лицо. Житель Дикого Запада, не важно — белый или краснокожий, всегда готов встретить смерть. Однако в тот день погиб мой лучший друг, и боль разрывала мое сердце на куски. Я и доныне не нахожу слов, чтобы описать, что я чувствовал. Этот необыкновенный человек и мужественный воин пал так внезапно! Он пал, и теперь угаснет все его племя, все краснокожие!..

Всю ночь я не сомкнул глаз и не вымолвил ни слова. Мои глаза нестерпимо жгло, но они оставались сухими. Предчувствие смерти терзало Виннету не напрасно. Я с радостью провел бы с ним весь остаток своей жизни, но он лежал на моих коленях бездыханный, как когда-то лежали перед ним Клики-Петра и его сестра Ншо-Чи.

Утром мы покинули гору Хенкок. Надо было спешить: оглала могли нагрянуть всей силой в любую минуту. Тело вождя апачей завернули в одеяло и привязали к лошади. От долины реки Метсур нас отделяло всего два дня пути. Заметая следы, мы отправились туда, где Виннету назначил место своего погребения.

На второй день к вечеру мы уже были на берегах этой небольшой горной реки. Тут мы похоронили Виннету со всеми почестями, приличествующими великому вождю. Он сидит верхом на своем мустанге внутри каменного кургана в полном вооружении краснокожего воина и с серебряным ружьем. Только не трепещут на ветру над его могилой скальпы убитых врагов — по христианскому обычаю мы воздвигли на ней крест.

В долине поселенцы нашли не только обещанные камни, но и золотой песок, что с лихвой возместило рабочим потери, которые они понесли, бросив работу и пустившись в погоню за оглала. Многие из них остались там вместе со стариком Хильманом и его друзьями и обосновали новый поселок под прежним названием — Хелльдорф. Остальные вернулись в Экоу-Каньон, где узнали, что главарь шайки железнодорожных грабителей Геллер скончался от ран. Схваченные вместе с ним бандиты были переданы в руки правосудия.

Глава VIII. ЗАВЕЩАНИЕ ВИННЕТУ

Виннету мертв! Достаточно этих двух слов, чтобы читатель представил себе душевное состояние, в котором я тогда пребывал. В течение нескольких дней я неподвижно сидел у подножия кургана, где покоился мой краснокожий брат, и мне казалось, что я никогда не смогу заставить себя покинуть его могилу. В полном молчании я смотрел на снующих по долине людей, которые строили новый поселок; я смотрел на них, но, честно говоря, ничего не видел и не замечал. Они заговаривали со мной, но я не слышал их слов и не различал их голоса, я отсутствовал душой. Я находился как бы в полуобморочном состоянии, словно оглушенный неожиданным ударом по голове, как человек, который, прежде чем потерять сознание, слышит вроде бы все, но звуки доносятся издалека, видит все, но будто через мутное стекло. Нам сопутствовала удача, так как краснокожие не нашли наших следов. Я был сейчас не способен сражаться с кем бы то ни было, а может быть, как раз наоборот — опасность привела бы меня в чувство?

Доброжелательные поселенцы пытались отвлечь меня, но все их старания пропали втуне. Прошло несколько дней, пока я наконец-то пришел в себя и принялся помогать им. Я работал до изнеможения, и тяжелый труд благотворно повлиял на меня. Несмотря на то, что я все еще не мог заставить себя разговаривать с людьми, ко мне вернулись силы и я снова стал тем, кем был до того, как произошло ужасное несчастье. Я снова мог дать добрый совет другому и протянуть ему руку помощи.

Так продолжалось две недели, после чего я сказал себе, что дольше мне оставаться в новом поселке нельзя. Завещание Виннету звало меня на Наггит-циль, где мы некогда похоронили Инчу-Чуну и его прекрасную дочь. Кроме того, я считал своей обязанностью заехать в пуэбло на реке Пекос и самому рассказать апачам о славной кончине самого мужественного и знаменитого из их вождей. Конечно, подобные вести распространяются по прерии в мгновение ока, и слух о смерти Виннету наверняка опередил бы меня, но как друг и брат покойного, как один из вождей апачей, как свидетель гибели Виннету, я должен был сделать это. Поселенцы больше не нуждались в моей помощи, тем более что Толстяк Уокер оставался с ними.

Мои новые друзья сердечно попрощались со мной, и я покинул поселок верхом на моем чубаром жеребце. Не желая никого видеть и находя утешение в полном одиночестве, я выбрал для своего путешествия самую безлюдную дорогу.

Мне действительно удалось сохранить одиночество до того места, где Бивер-Крик впадает в Канейдиан. Там на моем пути оказался вождь команчей То-Кей-Хун, из чьих рук в свое время нам чудом удалось вырваться. Пока мы с Виннету на севере сражались с племенами сиу, команчи снова встали на тропу войны, и То-Кей-Хун повел семьдесят воинов на могилы вождей на священной Желтой горе, чтобы выслушать там предсказания шаманов. По пути кровожадный команч сумел захватить в плен несколько белых путешественников и вознамерился поставить их к столбу пыток, хотя несчастные не сделали ему ничего плохого. Пришлось мне вмешаться в события и освободить пленников. Однако история спасения пленников не связана с Виннету, поэтому скажу лишь, что, проводив перепуганных белых до границы с Нью-Мексико, где им больше не угрожала опасность, я поспешил на юго-восток, чтобы кратчайшим путем добраться до Наггит-циль и исполнить последнюю волю друга.

Мой путь пролегал по владениям команчей и кайова, и если первые относились ко мне, мягко говоря, недружелюбно, то вторым мне никак нельзя было попадаться на глаза — я считался смертельным врагом всего племени после того, как моя пуля сделала калекой их вождя. Но я держал уши востро и благополучно избежал нежелательных встреч. На берегу Канейдиан я неожиданно наткнулся на отпечатки лошадиных копыт, ведущие в том же направлении, в каком стремился и я. Поразмыслив, я решил поехать по следу, чтобы проверить, кто встретился на моем пути, и уж потом решить, что делать.

Всадников было трое, проехали они всего лишь за час до моего появления, а некоторое время спустя я нашел место, где один из них спешился, чтобы подтянуть подпругу. Отпечатки ног, обутых в сапоги, не оставляли сомнений, что это был белый человек; вряд ли он решился бы путешествовать в обществе краснокожих, из чего я с уверенностью заключил, что все трое всадников были белыми.

Таким образом, не было необходимости скрываться от них; в то же время я вовсе не был обязан путешествовать вместе с ними. Двигались они не спеша, и часа два спустя я уже увидел их среди холмов.

Смеркалось, и я решил встать на ночлег у реки. Ехавшие впереди меня белые исчезли за кустами, покрывавшими берега, а когда я выбрался на открытое пространство, то увидел, что они расседлывают лошадей. Я присмотрелся: лошади у них были хорошие, вооружены путники тоже были неплохо, а вот вид их не внушал мне доверия.

Мое внезапное появление испугало их, однако, заметив, что я один, они ответили на мое приветствие и вышли мне навстречу.

— Ну, и напугали же вы нас! — обратился ко мне один из них.

— Разве у вас совесть нечиста, джентльмены, что вы так пугливы? — ответил я вопросом.

— Ну что вы! Совесть не мешает нам спать. Но ведь Дикий Запад не для прогулок. Когда внезапно появляется незнакомец, рука в этих местах сама невольно тянется к оружию. Позвольте спросить вас, откуда вы едете.

— С Бивер-Форк.

— А куда направляетесь?

— На Пекос.

— Дальше, чем мы. Мы едем все лишь до Магворт-Хиллз.

Магворт-Хиллз! Этим словом белые называли те горы, которым апачи дали имя Наггит-циль. Зачем туда направлялись эти трое?

— А где это? — изобразил я недоумение, пытаясь незаметно выяснить их намерения.

— Не так далеко отсюда. Там в горах растет уйма полыни.

— Что? — продолжал я прикидываться простаком.

— О таких вещах не принято говорить, не то вам тоже сразу захочется в Магворт-Хиллз.

— Болтун! — прикрикнул на него второй незнакомец. — Что ты несешь?

— Извини, что на уме, то и на языке. А кто вы такой? — спросил он напрямик.

Однако слова, которые он «нес», произвели на меня такое чрезвычайное впечатление, что я решил остаться с ними и выяснить, не охотятся ли они за золотом апачей. Поэтому я ответил на вопрос осторожно:

— Простой траппер, если не возражаете.

— Я возражаю?! Боже упаси! А как вас зовут? Или вы предпочитаете держать свое имя в тайне?

— Ну что вы! К аристократам прерии я не принадлежу, меня зовут Джонс.

— Редкая фамилия! — улыбнулся один из них. — Боюсь, что мне даже не удастся сразу запомнить ее. А где же ваши силки и капканы?

— У меня их отняли вместе с двухмесячной добычей. Но я рад, что остался жив.

— Охотно верю. В последнее время команчи не щадят никого.

— А разве кайова не такие же, как и команчи?

— Еще хуже.

— И вы решились на путешествие по их владениям?

— Нам их бояться нечего, нас они не тронут. Наш товарищ, мистер Сантэр, друг вождя кайова.

Сантэр! При звуке этого имени меня словно ударило молнией. Я с трудом сохранил на лице маску равнодушия. Эти люди пользовались покровительством Сантэра! Того самого Сантэра, который подло убил отца Виннету Инчу-Чуну и его красавицу-сестру Ншо-Чи! Именно за Сантэром много лет охотился Виннету, но так и не сумел настигнуть его и отомстить за смерть близких.

У меня больше не оставалось сомнений, что я присоединюсь к ним.

— Однако уже темнеет, — осторожно заметил я, — мне пора искать место для ночлега.

— Можете переночевать с нами, — последовал ответ, которого я и ожидал.

— Боюсь, что… Вы же сами сказали мне, — продолжал петлять и я, чтобы им не показалось, будто я навязываюсь, — что не следует доверять первому встречному.

— Мы не внушаем вам доверия?

— Вовсе нет, но вы спросили у меня, кто я такой, а сами так и не назвались.

— Не беспокойтесь, мы сейчас представимся. Мы вестмены и живем охотой и всем, что под руку подвернется. Меня зовут Гейтс, это мистер Клай, а третий из нас — мистер Саммер. Вы удовлетворены?

— Вполне.

— Тогда — или добро пожаловать, или скатертью дорога. Мы вас не задерживаем, но и не гоним от себя. Решайте.

Все складывалось как нельзя лучше: они сами пригласили меня остаться.

— С вашего разрешения… Словом, я буду чувствовать себя увереннее рядом с вами.

— Ну, конечно! С нами вы будете в безопасности. Одно имя Сантэра защитит нас от краснокожих.

— Кто он такой, этот Сантэр? — продолжал спрашивать я, спешиваясь и присоединяясь к ним.

— Он настоящий джентльмен. Мы век будем благодарить его, если он выполнит свое обещание.

— А как давно вы с ним знакомы?

— Мы познакомились с ним несколько дней назад в форте Арканзас. Почему вы о нем спрашиваете? Вы, случайно, не встречались с ним раньше?

— Что вы, мистер Гейтс! Стал бы я расспрашивать о знакомом мне человеке! Просто вы сказали, что его имя защитит вас, а раз уж я оказался в вашем обществе, то, надеюсь, оно защитит и меня!

— Вы правы. Присаживайтесь и угощайтесь. Я вижу, запасы еды у вас небогатые.

— Почему же? У меня с собой фунтов пять вяленого мяса.

— У нас побольше будет. Так что, если вам не хватит собственных запасов, мы поделимся с вами.

Вначале, с первого взгляда, я принял их за бродяг без чести и без совести, рыщущих по прерии в поисках добычи. Но теперь, присмотревшись к ним повнимательнее, готов был поверить, что они — люди честные, конечно, по меркам Дикого Запада, где требования не слишком строгие. Пока мы ужинали мясом, они рассматривали меня с ног до головы совершенно бесцеремонно, пока наконец Гейтс, который, как мне показалось, присвоил себе право говорить от имени остальных, не сказал:

— Так вы говорите, что команчи отняли у вас меха и капканы? Жаль. Как же вы собираетесь жить дальше?

— Не беда, возьмусь за охоту.

— Я вижу, у вас два ружья.

— Да. Вон то, большое, стреляет пулями, а вон то, поменьше, обычный дробовик.

Я уже был научен и возил мои слишком приметные ружья в закрытых чехлах, чтобы по ним нельзя было сразу узнать, кто я такой. Уж слишком много легенд рассказывали о штуцере и флинте работы мастера Генри из Сент-Луиса.

— Ха-ха-ха! К чему таскать с собой два ружья, если существуют двустволки с одним стволом для пуль и другим для дроби?

— Так-то оно так, но я привык к моим старым пушкам.

— А что вы собираетесь делать на Пекос, мистер Джонс?

— Ничего особенно. Говорят, что там поспокойнее, чем здесь, и дичи побольше.

— И вы поверили? Как же, разрешат вам апачи охотиться в своих угодьях! Здесь у вас отняли меха и капканы, а там снимут скальп. Вам обязательно ехать туда?

— Вовсе нет.

— Тогда поезжайте с нами.

— С вами? — притворно удивился я. — В Магворт-Хиллз? А зачем?

— Не знаю, имею ли я право сказать вам… Что вы об этом думаете? — обратился он к своим спутникам.

Вестмены переглянулись, затем тот, кого называли Клаем, ответил:

— Мистер Сантэр запретил нам болтать лишнее, но он же говорил, что для такой работенки не мешало бы найти побольше людей. Поступай, как считаешь нужным.

— Так и быть, — согласился с ним Гейтс. — Думаю, что если мистеру Сантэру потребуются еще люди, то мы имеем право взять с собой мистера Джонса. У вас есть свободное время?

— Больше, чем мне хотелось бы, — ответил я.

— Не хотите ли взяться за дело, во много раз более прибыльное, чем таскаться по прерии, добывать меха, а потом отдавать их за здорово живешь краснокожим?

— Почему бы и нет? Я не прочь подзаработать, а если дело выгодное, то не понимаю, почему я должен отказываться? Однако я хотел бы знать, во что я ввязываюсь.

— Разумеется. Нас просили держать язык за зубами, но у вас такое добродушное лицо, что, как мне кажется, вы не можете быть подлецом.

— Можете мне поверить. Я — человек честный.

— Надеюсь, что так оно и есть. Так вот: мы едем в Магворт-Хиллз за золотыми самородками.

— За золотом?! В самородках?! — вскричал я. — Да разве в Магворт-Хиллз нашли хоть крупицу золота?

— Потише! Я вижу, мое предложение пришлось вам по душе.

— Но откуда там самородки? Кто вам сказал?

— Мистер Сантэр.

— Он нашел там жилу?

— Нет, потому что в этом случае он обошелся бы и без нас.

— А не кажется ли вам, что золото существует только в воображении мистера Сантэра?

— Он совершенно уверен, что там спрятаны сказочные сокровища, и это сущая правда. Я объясню вам все так, как он нам объяснил. Вы когда-нибудь слышали про Виннету?

— Про вождя апачей? Ну конечно!

— А про Олд Шеттерхэнда?

— Мне о нем рассказывали.

— Они были очень дружны и когда-то побывали в Магворт-Хиллз вместе с отцом Виннету. Мистер Сантэр шел по их следу и ночью подслушал, что Виннету с отцом отправятся в горы за самородками. Конечно, он предположил, что золото лежит там под ногами, раз краснокожие берут его оттуда сколько угодно и когда угодно. Мне кажется, он рассуждал верно.

— Без сомнения.

— Слушайте дальше. Что должен был сделать на его месте любой умный человек? Ну конечно, пойти вслед за апачами и узнать, где лежит золото. Мистер Сантэр так и поступил. Зачем золото краснокожим, которые даже не знают ему цену?

— Ну и как? Ему повезло?

— К сожалению, не очень. Краснокожих было трое — Виннету, его отец и его сестра. Представляете, как осторожно надо было идти по следу индейцев, чтобы они вас не заметили? Когда мистер Сантэр приблизился к заветному месту, апачи уже возвращались назад. Он просто опоздал. Вот такая получилась паршивая история!

— Но почему же он спрятался, а потом не пошел дальше по их следам? Тогда он наверняка бы добрался до золота апачей!

— Тысяча чертей! Ведь и вправду! Вы малый не промах, как я погляжу, и нам сгодитесь. Но произошло все по-другому. Мистер Сантэр подумал, что краснокожие унесли с собой большую часть самородков, и решил отнять у них золото.

— Ему это удалось?

— Нет, он успел пристрелить только старика и девушку. Там их и похоронили. Мистер Сантэр разделался бы и с Виннету, не помешай ему Олд Шеттерхэнд, который появился там невесть откуда и так не вовремя. Потом Олд Шеттерхэнд собрал шайку белых и краснокожих и преследовал Сантэра, чтобы отомстить ему, но тот скрылся в стойбище кайова. Там он и подружился с их вождем Тингуа. Мистер Сантэр не раз возвращался в Магворт-Хиллз и искал золото, но так ничего и не нашел. Только теперь ему пришла в голову мысль набрать людей для помощи. Я предлагаю вам присоединиться к нам. Впятером мы обыщем каждую пядь этих проклятых гор.

— Вы надеетесь на успех?

— На этот раз осечки быть не может. Краснокожие так быстро вернулись тогда от своих сокровищ, что они, несомненно, спрятаны где-то поблизости от того места, где мистер Сантэр подстрелил отца и сестру Виннету. Если мы не найдем золото, то, значит, сам сатана прячет его от нас. Времени у нас хоть отбавляй, будем искать неделю, две, месяц. Никто нас из Магворт-Хиллз не выгонит. Что вы скажете на это?

— Правду говоря, мне это дело не совсем по вкусу.

— Почему же?

— Оно испачкано кровью.

— Не говорите глупостей. Разве мы ее пролили? Да и велика ли важность? Когда-то кто-то убил парочку краснокожих! Да они и так обречены, их всех со временем сотрут с лица земли. Что случилось — то случилось, нас это не касается. Мы ищем золото, а когда найдем, поделим его и заживем, как богатые люди.

Нельзя сказать, чтобы люди, повстречавшиеся мне на пути, были отъявленными негодяями. Это были обыкновенные белые, которых тысячи, десятки тысяч, и которые ценят жизнь индейца не выше жизни дичи. В то же время они не были опытными вестменами и не умели вести себя осторожно, в противном случае они не открыли бы своих намерений и не предложили первому встречному свое общество и возможность разбогатеть. Физиономия честного человека в прерии не всегда должна вызывать доверие.

Думаю, не стоит объяснять читателю, насколько меня обрадовала эта неожиданная встреча. Я снова напал на след Сантэра, я знал его планы, и у меня появилась надежда, что он наконец-то не уйдет от возмездия. Чтобы скрыть охватившие меня чувства, я с сомнением покачал головой.

— Конечно, мне хотелось бы добраться до золота апачей, но боюсь, что даже если мы его найдем, то вскоре расстанемся с ним.

— Это почему же? Я не собираюсь выбрасывать его.

— А если у нас его отнимут силой?

— Но кто решится на такое?

— Мистер Сантэр, которому вы так доверяете. Вы ведь его совсем не знаете.

— Вы не можете так судить о человеке, которого никогда не видели. Он джентльмен, и о нем хорошо отзываются в форте Арканзас.

— А где он сейчас?

— Только вчера мы расстались с ним, и он уехал на Солт-Форк, в стойбище кайова.

— Что ему там понадобилось?

— Он спешит сообщить Тангуа очень важную новость. Виннету умер.

— Это правда?

— Да. Он погиб от пули сиу. Тангуа был смертельным, непримиримым врагом Виннету. Его обрадует это известие. Поэтому мистер Сантэр встретится с нами попозже в Магворт-Хиллз, он честный джентльмен и желает нам добра. Когда вы его увидите, он вам непременно понравится.

— Может быть, но тем не менее советую вам остерегаться его.

— Да почему же?

— Я готов присоединиться к вам, но буду смотреть за ним в оба. Вы называете честным человеком того, кто из-за кучки золота убил старика и девушку? Я имею полное право опасаться, что он убьет и нас, как только мы поможем ему найти золото.

— Вы говорите серьезно… мистер Джонс?

Гейтс, видимо, от испуга стал запинаться. Клай и Саммер тоже струхнули и растерянно переглядывались.

— Серьезно, и даже очень, — продолжал я. — Думаю, что Сантэр позвал вас на помощь не для того, чтобы разделить с вами сокровища.

— Бросьте вы ваши выдумки!

— Я никогда ничего не выдумываю. Взвесьте все «за» и «против» и скажите, прав я или нет. Во-первых, этот человек пользуется доверием Тангуа, вождя кайова, слывущего непримиримым врагом всех бледнолицых. За какие заслуги он почтил мистера Сантэра своей дружбой?

— Откуда нам знать?!

— Это легко представить. Чтобы стать другом Тангуа, надо доказать на деле, что ты тоже ни в грош не ставишь жизнь белого человека. Прав я или нет?

— Может быть, и правы. По крайней мере, сейчас ваши слова звучат убедительно. Но это во-первых, а что во-вторых?

— То, что я уже говорил раньше.

— Смерть двух дикарей? Ну, уж это я никак не могу поставить ему в вину. Нельзя по таким пустякам не доверять человеку и считать его негодяем.

— А вам не кажется, что вы очерняете сами себя?

— Нет, все краснокожие — отпетые разбойники, и их надо уничтожать без жалости.

— Но они тоже люди и живут согласно собственным обычаям, которые мы должны уважать!

— Вы собрались прочесть нам проповедь о любви к ближнему? Оставьте свое красноречие для другого случая. Да будь вы даже сто раз правы, я никак не пойму, почему белому человеку нельзя простить смерть двух дикарей?

— Итак, вы настаиваете на том, что мистера Сантэра нельзя осуждать за его действия?

— Я в этом убежден.

— Тогда ответьте на вопрос: почему он их застрелил?

— Чтобы найти их золото! Ясно как божий день!

— Но ведь покойники не говорят!

— Черт возьми! Тогда зачем же?

— Что ему стоило притаиться, пропустить апачей мимо, а потом пойти по их следам, которые и привели бы его к золоту? Он сам сказал вам, что вернулись они очень быстро, а значит, не успели замести следы.

— Вам все равно не удастся переубедить меня. К чему вы клоните?

— Сейчас увидите. Мистер Сантэр убил краснокожих не для того, чтобы добраться до их золота, а чтобы ограбить их!

— На мой взгляд, это одно и то же.

— Для него и для убитых им апачей — одно и то же, но для нас — нет.

— Почему? Решительно не понимаю!

— Судите сами. Как много золота спрятано в горах?

— Ребенку ясно, что очень много. Не знаю почему, но мне кажется, что там его чертова уйма.

— Вы не знаете почему, а я знаю.

— Вы? — удивленно уставился он на меня.

— Да я. Пораскиньте мозгами. Даже человек, никогда не бывший в Магворт-Хиллз, догадается, что там не может быть золотых месторождений. Откуда же там золото? Все очень просто: апачи спрятали в горах свои сокровища, что-то вроде золотого запаса племени. По-видимому, у них были на то свои причины.

— Теперь вы рассуждаете разумно.

— Если бы там было золото на сотню-другую долларов, индейцы не стали бы прятать его так далеко и так надежно. Там его очень, очень много. То, что взяли оттуда Виннету и его отец, было всего лишь ничтожной частью несметных сокровищ.

— Продолжайте. Вас приятно слушать.

— Мистера Сантэра ждали огромные богатства, но он позарился на жалкие два-три десятка кусочков.

— Конечно, с одной стороны, вы правы, но лучше синица в руках, чем журавль в небе.

— Неужели вы не понимаете, что я пытаюсь вам втолковать? Присмотритесь к тому, как мистер Сантэр привык действовать. Его привычки в будущем могут быть для нас очень опасны.

— Опасны? Ерунда!

— Представьте себе, что мы отправляемся в Магворт-Хиллз, находим там сокровища, а потом…

— Делим их между собой, — скороговоркой вставил мистер Гейтс.

— Но как? Я уверен, что мистер Сантэр потребует себе львиную долю, а нам выделит столько, сколько ему заблагорассудится.

— Делить будем поровну, никто не получит больше, чем остальные! — твердо произнес мистер Гейтс.

— Даже Сантэр?

— Даже он. Он обещал нам поделиться честно, и мы скрепили наш договор рукопожатием. Это самый благородный человек из всех, кого я когда-либо встречал.

— А вы самый легковерный ребенок из всех, кого я когда-либо встречал. Да кто же в здравом уме и твердой памяти поверит обещанию человека, убивающего других ради нескольких крупиц золота?

— Но ведь то были дикари!

— Да будь они даже белые, он без колебания спустил бы курок!

— Хм! — хмыкнул Гейтс, упрямо не желая согласиться со мной.

— Более того, я могу предположить, что если Сантэр пообещал вам долю, равную своей…

— То он сдержит свое слово, — перебил меня Гейтс.

— …То только потому, что и так получит все назад.

— Вы хотите сказать, что он потом нас ограбит?

— Доля каждого из нас будет во сто крат превышать те жалкие самородки, которые несли с собой индейцы. И если он пристрелил их из-за такого пустяка, то бьюсь об заклад, что как только мы доберемся до золота, наша жизнь не будет стоить и гроша.

— Но ведь существует разница, в кого стрелять: в белого или краснокожего?

— Для человека, охваченного жаждой золота, не существует никакой разницы.

— Не могу с вами согласиться. Я готов биться с вами об заклад на любых условиях, мистер Джонс. Как только вы увидите мистера Сантэра, то сразу поймете, что он заслуживает полного доверия.

— Прекрасно! Я с нетерпением ожидаю того мгновения, когда наконец-то смогу посмотреть ему в лицо.

— В вас столько сомнений и подозрительности, сколько лягушек и пиявок в болоте. Вы можете отказаться от нашего предложения. Я и сам не знаю, как отнесется к вашему присутствию мистер Сантэр. Я-то думал, что делаю вам одолжение, предлагая ехать с нами в Магворт-Хиллз.

В его голосе зазвучала обида. Он досадовал на то, что я не проявил восторга ни по отношению к мистеру Сантэру, ни к блестящей возможности нажить состояние, ограбив апачей.

— Ну что вы, ваше предложение очень выгодно и лестно для меня. Благодарю вас, — примирительно забормотал я.

— Тогда попытайтесь проявить свою благодарность как-нибудь по-другому и не поливайте грязью джентльмена, которого вы и в глаза не видели. Давайте прекратим этот бесполезный спор, будущее нас рассудит.

Мы перевели разговор на другое, причем мне удалось рассеять возникшее между нами недоверие. Я не сомневался в том, что, если бы я назвался своим вестменским прозвищем, они без спора согласились бы со мной. Однако рисковать было нельзя. Неопытные и доверчивые, они скорее могли навредить мне, чем помочь.

Уже совершенно стемнело, и пора было ложиться спать. Место для ночлега они выбрали удачно, но я все же на всякий случай внимательно осмотрел окрестности. Не заметив ничего подозрительного, я спокойно улегся. Мои случайные спутники, называвшие себя вестменами, даже не удосужились выставить часового, я же не стал вмешиваться…

На следующее утро мы продолжили путь в Магворт-Хиллз. Весь день я провел в седле, до боли в глазах всматриваясь в траву в поисках следов краснокожих. Гейтс и его товарищи пребывали в безмятежном состоянии, уверенные, что одно имя Сантэра защитит их от индейцев и что любые предосторожности будут лишними. Я не мог им возражать, чтобы не вызвать подозрений, но не сомневался, что встреться нам кайова — они с первого взгляда узнают меня и тогда мне несдобровать.

Вечером мы встали на ночлег в открытой прерии. Беспечные охотники за чужим золотом вознамерились было развести костер, но, к моей радости, не нашли хворосту. Ночь была теплая, и мы не озябли. Поутру мы доели остатки вяленого мяса и не мешкая продолжили путь. Теперь мы должны были добывать себе пропитание охотой.

— Может быть, вы хороший траппер, но умеете ли вы охотиться, мистер Джонс? Попадете ли вы в зайца с расстояния в сто шагов?

— С расстояния в сто шагов, говорите? — переспросил я. — Далековато.

— Как пить дать промахнетесь, — подшучивал надо мной Гейтс. — Зря вы тащите с собой свою старую пушку. Из нее можно застрелить слона, но только не мелкого зверя.

— Вы хотите сказать, что стреляете лучше моего?

— Именно это я и хочу сказать. Мы охотники, настоящие вестмены.

— Ну, этого маловато, чтобы раздобыть себе обед.

— Что же еще вам надо?

— Дичь. Вы можете быть замечательным стрелком, но если мы не встретим зверя, то, несмотря на всю вашу меткость, нам придется голодать.

— Не беспокойтесь, мы найдем, на что поохотиться.

— В прерии? В это время года здесь можно встретить только оленей, а они не подпустят вас на выстрел.

— Да, кое-что вы знаете, но не все. В Магворт-Хиллз хватает лесов, так что голодать мы там не будем. Мистер Сантэр сказал нам, что в тех местах много дичи.

— Когда же мы туда доберемся?

— К полудню, если только не сбились с пути, — ответил мне Гейтс, вглядываясь в даль.

Я лучше их знал, что мы двигались в верном направлении и что еще до полудня увидим горы Наггит-циль. Им казалось, что они сами выбирают дорогу, но в действительности я вел их через прерии кратчайшим путем.

Солнце еще не достигло зенита, когда далеко на юге равнину сменили возвышенности, поросшие лесом.

— Это и есть Магворт-Хиллз? — спросил Клай.

— Да, — ответил ему Гейтс. — Мистер Сантэр подробно описал мне, как они выгладят. Все сходится. Через полчаса будем на месте.

— Боюсь, что нет, — возразил Клай.

— Почему?

— Ты забыл, что горы с севера недоступны для всадников.

— Я ничего не забываю, дружище. Я хотел сказать, что через полчаса мы будем у подножия гор, а потом объедем их и с юга попадем в долину, которая разделяет горы на две части.

Я вмешался в их беседу, чтобы потихоньку выяснить, насколько хорошо описал им Сантэр местность, по чему можно было бы судить, насколько он был откровенен с ними.

— Наверное, в этой долине мы и встретимся с мистером Сантэром?

— Нет, мы будем ждать его в горах.

— А мы проедем туда на лошадях? Там есть дорога?

— Дороги нет, но есть высохшее русло реки. Проехать там нельзя, но можно пройти пешком и провести лошадей за собой.

— А зачем? Какого черта нам лезть в горы? Не лучше ли остаться внизу?

— Не лучше. Апачи спрятали золото где-то на вершине. Разве я не говорил вам, что там находятся могилы вождя и его дочери?

— И мы разобьем лагерь прямо у могил?

— Да. Что ж тут такого?

— И будем там ночевать?

Я задал этот вопрос преднамеренно: я стремился во что бы то ни стало отыскать завещание Виннету, а для этого мне надо было разрыть основание могилы Инчу-Чуны. И именно там им вздумалось разбить лагерь! Желая избавиться от свидетелей, я подумал было, что, может быть, суеверный страх заставит моих случайных попутчиков обосноваться подальше от могил.

— Почему вы спрашиваете, где мы будем ночевать? — Гейтс обнажил зубы в улыбке, предвкушая потеху.

— Как вам сказать… я чувствую себя неловко вблизи могил, — ответил я.

— Так вы боитесь! Саммер, Клай, вы слышали? Мистер Джонс боится покойников! Он думает, что краснокожие выйдут ночью из могилы и вцепятся ему в глотку! Ха-ха-ха!

Он смеялся в голос, его друзья охотно поддержали его. Я молчал, не пытаясь переубедить их. В мои замыслы не входило доказывать собственную храбрость кому бы то ни было. Мне надо перехитрить искателей сокровищ и под самым их носом достать завещание Виннету.

— Вы и в самом деле такой суеверный, мистер Джонс? — продолжал Гейтс с презрительной улыбкой. — Неужели вы верите в глупые выдумки? Покойники не воскресают, и эти двое тоже никогда не покинут свою Страну Вечной Охоты, где им так хорошо живется. Но если они все же предстанут перед вами, зовите нас на помощь, а мы уж с ними справимся.

— Я и сам справлюсь с ними, мистер Гейтс. Я ничего не боюсь, но считаю, что разбивать лагерь у могил нехорошо. Можно же выбрать другое место…

Тем временем мы приблизились к горам. У подножия нам пришлось повернуть на запад и объехать их. Затем мы попали в долину, разделявшую горы, вскарабкались по руслу на вершину, спустились с нее и оказались среди поросшей лесом котловины. Гейтс время от времени останавливался, припоминая описание пути, данное ему Сантэром.

— Прекрасно! — воскликнул он, натягивая поводья. — Вот мы и на месте. Взгляните на те курганы! Теперь остается дождаться мистера Сантэра.

Он был прав. Перед нами высились знакомые мне могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи.

Внутри сложенного из камней кургана восседал на своем коне отец Виннету в полном боевом снаряжении индейцев. Рядом стояла пирамида из скальных обломков, из которой тянулась к солнцу верхушка дерева. Внутри, прислоненная к стволу, спала вечным сном прекрасная Ншо-Чи.

Я подошел к могилам, и сердце мое сжалось от боли. Я несколько раз бывал здесь вместе с Виннету, чтобы отдать дань памяти погибшим, а теперь я стоял один, без друга и брата, который также покинул меня навсегда. Внезапно тоска в моей душе сменилась жаждой мести. Сантэр! Некогда все мысли Виннету так или иначе возвращались к этому человеку. Молодому вождю апачей, несмотря на все старания, не удалось поймать убийцу и привести приговор в исполнение. Теперь я стоял здесь, у дорогих мне могил, и ждал, когда появится Сантэр. Разве не вправе я был исполнить последнюю волю Виннету? Разве не стал я наследником его мести? Если я пощажу Сантэра, это будет не благородством, не христианской добродетелью, но предательством по отношению к мертвым.

Внезапно я услышал неизвестно откуда донесшийся голос друга: «Виннету стал христианином». В то же мгновение у меня за спиной раздался другой голос, голос Гейтса:

— Что вы высматриваете в этой куче камней? Или вам уже мерещатся призраки умерших краснокожих? Если вы так трусите белым днем, то что же будет с вами ночью?

Я ничего не ответил ему, отвел лошадь на поляну, стреножил и пустил пастись, а сам пошел осмотреть окрестности.

Вернувшись, я увидел, что трое моих товарищей уже устроились. Они сидели у могилы вождя, в точности там, где мне следовало копать, чтобы достать завещание Виннету.

— Куда вы ходили? — грубо спросил Гейтс. — Искали золото? Бросьте эту затею, мы вместе прибыли сюда и вместе начнем поиски, чтобы никто не мог утаить от другого место, где лежат сокровища.

Мне очень не понравились его слова. Хотя они и не знали, кто я такой, однако нельзя было допускать, чтобы со мной разговаривали в подобном тоне. Следовало дать отповедь, но и не переборщить, чтобы не обидеть Гейтса, с которым мне приходилось считаться, по крайней мере пока.

— То ли вы слишком любопытны, мистер Гейтс, то ли вы возомнили, что можете приказывать мне. В конце концов, мне совершенно неважно, почему вы позволяете себе учить меня. Учтите, то я давно вырос из коротких штанишек и сумею за себя постоять.

— Постоять за себя? Мистер Джонс, на что вы намекаете?

— Я не намекаю, мистер Гейтс, я говорю без обиняков: я никому не подчиняюсь.

— Тут-то вы и ошибаетесь. Как только вы присоединились к нашему обществу, вы стали его частью, а в таких делах всегда должен быть человек, чьи приказы остальные выполняют беспрекословно.

— И вы считаете, что отдавать приказы лучше всего получится у вас?

— Да.

— А вот тут-то ошибаетесь вы. Я буду ходить куда захочу и когда захочу. Но давайте прекратим этот спор. Я не собираюсь ссориться с вами и охотно дам вам объяснения. Я ходил, чтобы проверить, нет ли в округе подозрительных следов. Если уж вы такой опытный вестмен, то должны бы знать, что нельзя разбивать лагерь в лесу, не убедившись, нет ли в округе врагов. Вы забыли об этом правиле, поэтому я сделал все за вас. Мне кажется, я заслуживаю благодарности, а не упреков.

— Так вы искали следы? А вы умеете их отыскивать?

— Ну конечно.

— А я-то грешным делом подумал, что вы ищете золото, — с издевкой произнес Гейтс.

— Я не способен на подобные глупости.

— Вы сказали «глупости». Почему?

— Где его искать, знает только Сантэр, если только золото все еще здесь, в чем я глубоко сомневаюсь.

— У вас слишком много сомнений. Я чувствую, вы не доверяете нам. Видимо, не стоило приглашать вас ехать с нами.

— Может быть, и так. Но только боюсь, что золота нам здесь не найти ни с мистером Сантэром, ни без него. Его здесь больше нет.

— Откуда вам знать? Кто вам сказал?

— Здравый смысл. И мне очень странно, что вы выдаете себя за опытных вестменов, а сами до сих пор ни о чем не догадались.

— Хватит говорить загадками. Откройте ваши карты. Здесь было золото?

— Я уверен, что было.

— Тогда кто его унес отсюда?

— Виннету. Он был не просто мужественный воин, но и самый умный и хитрый среди индейских вождей.

— Об этом знаете не только вы, но каждый ребенок на Западе.

— Вот и подумайте: Виннету пришел сюда за золотом, но на него напал Сантэр. Конечно, вождь апачей предположил, что убийца вернется в Магворт-Хиллз, чтобы найти сокровища. Что бы вы сделали на его месте, мистер Гейтс? Неужели оставили бы золото здесь?

— Тысяча чертей! — взорвался он. — Похоже на правду, но я вам не верю.

— Если вы считаете Виннету глупым дикарем, можете искать золото, но не обвиняйте меня в том, что я охочусь за ним за вашей спиной. Я не позволю принимать меня за дурака.

— Тогда зачем вы приехали с нами?

Я не мог сказать ему, что привело меня в Наггит-циль, поэтому ответил:

— Мне эта мысль пришла в голову только сейчас.

— А до сих пор вы ничего и не подозревали? Однако в ваших словах не все так гладко, как кажется. Наверняка Виннету прятал свои сокровища так хорошо, что не опасался за их сохранность. Я мог бы выдвинуть еще много возражений, но не буду с вами спорить. Подождем мистера Сантэра, посмотрим, что он скажет.

— Когда вы его ждете?

— Сегодня он вряд ли приедет, но завтра точно будет здесь.

— Завтра? Я думаю, это невозможно. Мне как-то довелось побывать на Солт-Форк, куда он отправился. Даже если он будет гнать лошадь, то окажется здесь не раньше, чем вечером послезавтрашнего дня. Чем мы займемся, пока он не приехал?

— Охотой. Нам надо заготовить мясо, чтобы потом не тратить время попусту.

— Мне придется охотиться вместе с вами?

Я нарочно задал этот вопрос в надежде, что все трое уйдут на охоту и я наконец-то останусь один. Увы, мои расчеты не оправдались.

— Боюсь, что вы распугаете дичь. Мы справимся и без вас. Я пойду с Клаем, а вы оставайтесь здесь с Самером и сторожите лошадей.

Вскинув ружья на плечи, они ушли в лес. Я начинал подозревать, что Гейтс, в глубине души не доверяя мне, решил не оставлять меня без присмотра. Но в этом случае он должен был бы считать меня хитрецом и пройдохой, а к таким людям относятся с уважением, ко мне же он выказывал пренебрежение. Судя по всему, он был человеком заносчивым и неопытным. Слово «траппер» он произносил с презрением, хотя для того, чтобы отправиться на пушного зверя, надо быть превосходным стрелком и обладать изрядной смелостью.

Гейтс с Клаем до темноты бегали по лесу, но их труды увенчались ничтожно малой наградой: тощим зайчишкой, мяса которого едва хватило на скромный ужин на четверых здоровых мужчин. Утром Гейтс снова собрался на охоту, на этот раз вместе с Саммером. К обеду они раздобыли только нескольких диких голубей, таких старых и жилистых, что наши зубы с трудом разрывали их мясо.

— Чертово невезение! — оправдывался Гейтс, поглядывая на меня. — Куда могла подеваться дичь? Словно краснокожие покойники, у чьих могил мы сидим, распугали ее по всей округе.

— Да, если бы ваши обещания можно было зажарить я съесть, мы бы наелись до отвала. А эти пташки чудом выжили со времени потопа. Как жаль, что вы не пощадили столь юные создания!

— Вы смеетесь надо мной, сэр?

— Ну, что вы! Моему желудку так же не смешно, как и вашему.

— Сначала принесите что-нибудь съестное, а потом смейтесь на здоровье.

— Так уж и быть. Теперь настала моя очередь добывать жаркое. И что-нибудь получше зайца или допотопной птицы.

Я встал, взял оба ружья и направился в лес. За моей спиной слышались смешки.

— Вы только посмотрите, как он шагает со своими пушками! Ни пуха ни пера!

Больше я ничего не слышал. Остановись я тогда и подслушай, что они говорят, все сложилось бы по-другому. Позже я узнал, что они в самом деле были уверены, что я не добуду «ни пуха, ни пера», и все трое сразу же за мной ушли на охоту, чтобы еще раз попытать счастья и сразить меня наповал богатой добычей. Таким образом, у могил никого не оставалось, и я мог бы преспокойно выкопать завещание Виннету, замести следы моих поисков, а потом успеть раздобыть что-нибудь на ужин.

Два дня они ходили на охоту в ту сторону, откуда мы приехали; понимая, что там они уже распугали всю дичь, я направился на север, к долине, куда мы когда-то заманили кайова и захлопнули за ними ловушку в тесном ущелье. Приближался полдень, и время было неподходящее для охоты, поэтому я ограничился тем, что подстрелил двух жирных индюков и вернулся в лагерь.

У могил никого не было; подозревая, что спутники решили подшутить надо мной и пошли по моему следу, я внимательно осмотрелся, нашел их следы и понял, что они тоже отправились на охоту.

Как много бы я дал, чтобы они подольше не возвращались!

Вырезав у западной стороны могилы большой кусок дерна, я снял его и положил на одеяло. Туда же я ссыпал выкопанную землю, чтобы не оставить в траве следов. Я очень спешил, лихорадочно долбил ножом твердую каменистую землю, время от времени поднимая голову и вслушиваясь в звуки леса: не раздадутся ли шаги или голоса возвращающихся вестменов.

Внезапно мой нож ударился о камень, я расчистил его и вынул, под ним оказался еще один. Под вторым и находился тайник, в котором лежало завернутое в кусок кожи завещание моего друга и брата.

Я поскорее сунул его в карман и принялся засыпать яму, стараясь не оставить на траве ни песчинки. Уложив сверху вырезанный мной кусок дерна, я окинул взглядом место раскопок и остался доволен — никто не мог заметить, что я искал что-то в том месте.

Слава Богу! Мне повезло, по крайней мене мне тогда так казалось. Я снова прислушался и не услышал ни одного подозрительного звука или шороха. Непослушными от волнения пальцами я развернул кожаный сверток, найденный в тайнике, и обнаружил внутри конверт из замши, стянутый по швам оленьими сухожилиями.

Я задумался: спрятать завещание или же прочесть его сразу? Мне казалось, что скрываться от моих случайных спутников нелепо, люди они были далеко не опытные. Даже если они увидят меня за чтением, то ничего не заподозрят. Откуда им знать, что я читаю? Старое письмо от родных? Просматриваю счета, которые придется оплатить по возвращении в город? Они не вправе спрашивать меня о том, что я читаю. А если даже и спросят, то я найду, что им ответить.

Так мысленно рассуждал я, не в состоянии оторвать глаз от завещания Виннету, которое, казалось, заворожило меня. Я рассматривал его, потом вытащил из конверта бумаги и бросил на них взгляд. Клеки-Петра, которого называли Учителем апачей, сам научил Виннету письму. Я хорошо знал его почерк, несколько неуклюжий и детский, так как его привычные к оружию руки с трудом держали перо. Сомнений не было: те листы бумаги, которые я держал в руках, были написаны им.

Наконец-то я решился и в нетерпении разложил на коленях исписанные листы. Сколько же времени ему понадобилось на то, чтобы составить свое последнее послание ко мне? Слезы застилали мне глаза.

«Мой любимый и добрый брат!

Ты жив, а Виннету, который так тебя любил, уже мертв, но его душа всегда с тобой. Сейчас ты держишь ее в руке, ибо вся она в этих листах. Пусть она навсегда сохранится в твоем сердце.

Узнай же о последнем желании твоего краснокожего брата и никогда не забывай его. Виннету оставил еще одно завещание, оно хранится у его краснокожих братьев в пуэбло на Пекос. То, что ты держишь в руке, предназначено только тебе.

Твои глаза увидят золото, очень много золота, и ты поступишь с ним так, как велит тебе мой дух. Оно лежало в Наггит-циль, но убийца Сантэр кружил вокруг него, поэтому Виннету увез самородки в Деклил-То, где мы когда-то бывали с тобой. Ты проедешь через горы и доберешься до Тсе-Шош, где со скал падает вода. Там сойдешь с лошади и вскарабкаешься…»

Пока я вспоминал, что Деклил-То на языке апачей означает Темная Вода, а Тсе-Шош — Медвежья Скала, за моей спиной раздался голос, заставивший меня вздрогнуть:

— Добрый день, мистер Шеттерхэнд. Вы решили поупражняться в чтении?

Я обернулся и тут же понял, что совершил ошибку, какой мне еще никогда в жизни не доводилось совершать — мое оружие лежало рядом с убитыми птицами в десяти шагах от меня, а я сидел, прислонившись к могиле Инчу-Чуны, спиной к дороге, ведущий из долины к курганам. Горя нетерпением узнать последнюю волю Виннету, я утратил обычную бдительность. Воспоминания о близком мне человеке, его последние слова, обращенные ко мне, настолько захватили меня, что я не заметил, как кто-то бесшумно подкрался ко мне.

Сантер собственной персоной стоял между мной и моим оружием и целился в меня из своего карабина!

В следующее мгновение обе мои руки машинально метнулись к револьверам. Увы! Пояс вместе с ножом и оружием я снял, чтобы он не мешал мне рыть яму у могилы вождя. Заметив мое движение, Сантэр презрительно расхохотался.

— Одно движение — и я стреляю! Ты меня знаешь, я шуток не люблю!

Злой блеск его глаз говорил о том, что он действительно готов выстрелить в меня. Он застал меня врасплох, но я быстро взял себя в руки и стоял, не шевелясь, оглядывая его холодным взглядом с ног до головы.

— Наконец-то ты в моей власти, — продолжал Сантэр. — Погляди сюда, видишь мой палец на курке? Стоит мне легонько нажать его, и я всажу тебе пулю в лоб. С каким удовольствием я это сделаю! Не двигайся, не то попадешь прямиком в ад! Ты не ждал меня сегодня, не так ли?

— Нет, — ответил я спокойно.

— Ты правильно рассчитал, что я буду здесь только завтра к вечеру, но обстоятельства изменились.

Если он знал, когда я рассчитывал на встречу с ним, значит, он успел переговорить с Гейтсом и его друзьями. Я скосил глаза, пытаясь высмотреть спутников. Сантэр не мог убить меня в их присутствии, так как, пока золото не было найдено, ему приходилось играть роль благородного человека и джентльмена.

— Я собирался съездить на Солт-Форк, — продолжал Сантэр с горящими от ненависти глазами, — чтобы сообщить Тангуа, что собака-апач наконец-то погиб. Но по пути мне встретился отряд кайова, поэтому я и приехал сюда раньше, чем ты рассчитывал. У подножия горы я увидел Гейтса, который там охотился. Он мне и сказал, что привел сюда некоего мистера Джонса. Мистера Джонса! Ха-ха-ха! Придурковатого траппера с двумя ружьями! Я сразу же заподозрил неладное и взобрался наверх, чтобы посмотреть на мистера Джонса, когда он будет возвращаться с охоты. Но ты уже был здесь и рыл яму около могилы. Что это за бумага?

— Счет от портного.

— Ты еще потешаешься надо мной? Говори правду, собака!

— Счет от портного. Подойдите и убедитесь сами.

— Сначала я свяжу тебя? Что ты делаешь в Магворт-Хиллз?

— Ищу золото, но нахожу только счета от портного.

— От кого бы ни были эти счета, ты по ним заплатишь сполна. Черт носит тебя там, где тебя меньше всего ждут, но на этот раз ты оказался там, где надо. Теперь ты от меня не уйдешь. Наконец-то я разделаюсь с тобой!

— Если уж одному из нас суждено умереть, то я готов уступить вам свою очередь.

— Только собака рычит и скалит зубы за минуту до смерти. Но тебе это не поможет. Ты уже мертв. Так что ты тут откапывал, собака? Пытался найти золотые кости? Мы их возьмем себе.

— Не обломайте о них зубы.

— Ты, правда, сказал, что здесь ничего нет, но твоя бумага поможет нам найти золото. Слушай меня внимательно. Не шевелись, иначе я спущу курок. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я, может быть, и не выполнил бы угрозу, но опаснее негодяя, чем ты, мне не приходилось видеть, поэтому можешь быть уверен, что рука у меня не дрогнет.

— Уж я-то знаю об этом!

— Вот и хорошо! Эй! Идите сюда и свяжите его!

Гейтс, Клай и Саммер вышли из-за деревьев, откуда наблюдали за нами, и медленно, с опаской приблизились ко мне. Гейтс вытащил из кармана узкий длинный ремень сыромятной кожи и счел необходимым извиниться передо мной:

— Извините, сэр, но нам не остается ничего другого, как связать вас. Почему вы сразу не сказали нам, что вы — Олд Шеттерхэнд? Вам вздумалось играть с нами в кошки-мышки, и вы проиграли. Не вздумайте сопротивляться, иначе мистер Сантэр убьет вас!

— К чему все эти разговоры? — оборвал его Сантэр и приказал мне: — Брось бумагу на землю и протяни ему руки!

Негодяй не сомневался, что я всецело в его власти. Однако он допустил ошибку, и мне, чтобы выйти победителем из схватки с ним, оставалось только быстро и умело воспользоваться его промашкой.

— Живее! — торопил он меня, не подозревая о том, что сейчас должно было произойти. — Живее, а то у меня уже палец дрожит на курке от желания всадить тебе пулю в лоб!

Я покорно выронил бумагу и вытянул руки вперед, с таким расчетом, чтобы простофиля Гейтс, связывая их, стал между мной и Сантэром.

— Уйди! Уйди в сторону! — завопил Сантэр. — Ты же закрыл мне…

Он не успел закончить, потому что я ухватил Гейтса за пояс и с силой швырнул его в Сантэра. Он, правда, попытался было увернуться от летящего на него Гейтса, но было поздно. Двести фунтов живого веса, увешанные тяжелыми сапогами, шпорами, патронташами и револьверами, обрушились на Сантэра, и он покатился по земле, выронив из рук ружье. В то же мгновение, не давая ему опомниться, я бросился к нему и обрушил на голову удар кулака. Гейтс лежал рядом и с ужасом глядел на меня. Двое его товарищей растерянно переглядывались, не зная, что делать.

Я выхватил у оглушенного Сантэра револьвер и направил его на них.

— Теперь вы верите, что я и в самом деле Олд Шеттерхэнд? Не хватайтесь за оружие, джентльмены. Вы не успеете поднять его, как будете на том свете, поэтому лучше бросьте ружья на землю.

У «настоящих» вестменов не нашлось возражений, и они бросили свои ружья в траву.

— А теперь садитесь вон там, у могилы дочери вождя. Ведите себя благоразумно, и с вами ничего не случится.

— Это ужасно, ужасно! — бормотал Гейтс, ощупывая себе руки и ноги. — Я летел по воздуху, словно мяч. По-моему, вы переломали мне все кости.

— Сами виноваты, в следующий раз думайте хорошенько, прежде чем связываться с негодяями вроде Сантэра. Откуда вы взяли ремень?

— Мне его дал мистер Сантэр.

— А больше у вас нет?

— Есть.

— Давайте сюда.

Гейтс вытащил ремни из кармана и протянул мне. Я быстро связал Сантэру ноги, а затем вывернул ему руки и связал их за спиной.

— Этот мне уже не опасен, — произнес я, с улыбкой глядя на Гейтса и его товарищей. — Может быть, мне лучше связать и вас?

— Не надо, сэр! Мы ни во что не вмешиваемся, — поспешил с заверениями Гейтс. — С меня достаточно. Я готов сидеть здесь и не двигаться с места столько времени, сколько вам понадобится.

— Вы ведете себя на удивление благоразумно. Наверное, вы уже убедились, что я не люблю шутить?

— Какие уж тут шутки! Как я мог так ошибаться и принять вас за траппера?!

— Это потому, что вы в глаза не видели настоящего траппера. Как поохотились? Что-нибудь убили?

— Нет, нам опять не повезло.

— Тогда прошу вас посмотреть на этих двух птичек, которых раздобыл я. Если вы пообещаете мне не делать глупостей, мы зажарим их и подкрепимся. Надеюсь, что в самом скором времени вы убедитесь в том, что Сантэр только кажется честным человеком и джентльменом. Сам я считаю, что большего негодяя трудно найти во всех Соединенных Штатах.

Тем временем Сантэр пришел в себя, открыл глаза и пошевелился. Он увидел меня с револьвером в руке и своих трех сообщников, покорно сидящих у могилы Ншо-Чи, и глаза его округлились.

— Что такое? Я… меня связали?

— Да, я вас связал, — развеял я его сомнения. — Обстоятельства изменились. Надеюсь, вы не имеете ничего против?

— Собака! — в бешенстве заскрежетал он зубами.

— Успокойтесь и не усугубляйте свое положение. Оно и так не блестяще.

— Иди к черту!

— До сих пор разум подсказывал мне, что следует мириться с тем, как вы обращаетесь ко мне. Но теперь я советую вам вести себя повежливее.

Сантэр пропустил мое замечание мимо ушей и изучающе посмотрел на трех вестменов, сидящих у могилы Ншо-Чи.

— Вы ему уже все выложили?

— Нет! — поспешно заверил Гейтс.

— Советую держать язык за зубами! — грозно произнес Сантэр.

— Что же они могли мне выложить? — спросил я.

— Ничего!

— Говорите по-хорошему, не то мне придется силой открыть вам рот!

— Золото, — нехотя процедил сквозь зубы Сантэр.

— Что это значит?

— Где лежит золото. Я поделился с ними моими догадками и боялся, что они все выложили вам.

— Это правда? — обратился я к Гейтсу.

— Да, — подтвердил тот.

— Сантэр в самом деле ни о чем другом не говорил вам?

— Нет.

— Не вздумайте обмануть меня! Ложью вы прежде всего навредите себе!

Гейтс поколебался мгновение и сказал, как мне показалось, искренне:

— Поверьте, сэр, я не лгу. Он действительно говорил с нами только о золоте.

— Я слишком хорошо знаю Сантэра, чтобы верить его признаниям. В ваших же интересах сказать мне правду. Не говорил ли он вам о кайова, когда вы встретились с ним в долине?

— Говорил.

— Он был там один?

— Да.

— Он был на Солт-Форке?

— Нет. По дороге туда он встретился с отрядом краснокожих.

— Сколько воинов было в отряде?

— Около шести десятков.

— Кто их вел?

— Пида, сын вождя Тангуа.

— Где они теперь?

— Вернулись в стойбище.

— А вы не лжете?

— Нет, Богом клянусь, сэр!

— Помните, мистер Гейтс, что человек волен поступать, как ему заблагорассудится, но от этого зависит, станет ли его пребывание на земле раем или адом. Если вы обманываете меня, то потом вам придется горько раскаяться в этом. Что касается золота, то вы зря сюда приехали. Его здесь нет.

Только теперь я поднял с земли завещание Виннету, сунул его в замшевый конверт и спрятал в карман.

— Мне кажется, что мистеру Сантэру больше известно на этот счет, — с недовольством в голосе произнес Гейтс.

— Ничего ему не известно.

— А вы знаете, где находится золото? Скажите нам!

— Я не вправе сделать это.

— Значит, мистер Сантэр был прав, когда говорил, что вы постараетесь взять все золото себе. Он джентльмен, он покажет нам, где лежат сокровища, и поделится с нами.

— Но он мой пленник!

— Все равно вам когда-нибудь придется отпустить его на свободу.

— Это не так-то просто, как вам кажется. Сантэр должен умереть. Только так он может расплатиться за все свои злодеяния.

Наш разговор прервал громкий смех Сантэра. Я повернулся к нему.

— Скоро вам будет не до смеха. Как вы думаете, что я сделаю с вами?

— Ничего вы со мной не сделаете, — ответил он пренебрежительно.

— Кто мне помешает пустить вам пулю в лоб?

— Ха-ха-ха! Все знают, что Олд Шеттерхэнд боится поднять руку на человека.

— Да, это правда, я не убийца. Вы заслужили даже не одну смерть, и еще несколько недель тому назад я бы без колебаний пристрелил вас на месте, как бешеную собаку. Но Виннету умер, и я вместе с его телом похоронил и его месть.

— Ваше красноречие неуместно. Вы не убьете меня, и все тут!

Он вел себя неслыханно дерзко, но я посчитал, что причиной тому ярость и злоба, и спокойно продолжил:

— Не пытайтесь вывести меня из себя. Моя жажда мести легла в могилу вместе с Виннету. Но любое преступление должно быть искуплено, поэтому я не буду вам мстить, однако наказания вам не избежать.

— Мне плевать, как вы это назовете — местью или наказанием. Убийство всегда остается убийством, и нечего хвастаться своей справедливостью.

— Я не убью вас, а отведу в ближайший форт и отдам в руки правосудия.

— И вы уверены, что справитесь с этим делом? Ведь как-никак я тоже кое-что значу. А может случиться так, что вы окажетесь в моих руках. Но я по натуре злодей и, в отличие от вас, от мести не отрекаюсь. А она уже близка! Она уже здесь!

Он воскликнул громко и радостно и, как выяснилось, имел на то весьма веские основания. В то же мгновение со всех сторон раздался жуткий вой и на поляну высыпали краснокожие. Мускулистые воины кайова в боевой раскраске на лицах обступили меня тесным кольцом.

Итак, Гейтс обманул меня! Кайова следовали за Сантэром в Наггит-циль!

Узнав от Сантэра о гибели Виннету, смертельные враги апачей решили торжественно отметить радостное для них событие на могиле его отца и сестры. Подобные торжества были делом обычным среди краснокожих. Появление же кайова в Магворт-Хиллз было на руку Сантэру, поэтому он и вел себя так самоуверенно и дерзко.

Краснокожие застали меня врасплох. Я выхватил револьвер из-за пояса, но, увидев плотное кольцо из полусотни воинов, сунул его обратно. Сопротивление было бессмысленно, о бегстве нечего было и думать. Я оттолкнул тех, кто стоял ко мне ближе других, и громко воскликнул:

— Воины кайова, остановитесь! Здесь ли ваш молодой вождь? Только ему я сдамся добровольно.

Краснокожие отступили на несколько шагов и стали оглядываться в поисках Пиды, который не принимал участия в нападении. Молодой вождь стоял поодаль, прислонившись к дереву.

— Добровольно? — вскричал Сантэр, которого кайова уже успели освободить. — О какой доброй воле смеет говорить негодяй, называющий себя Олд Шеттерхэнд ом! Он вынужден сдаться, иначе погибнет. Взять его!

Сам он не посмел броситься на меня. Кайова, послушные его приказу, снова подступили ко мне и попытались взять меня голыми руками. Я защищался изо всех сил, и уже несколько человек лежало передо мной, сраженные ударом кулака, но в любом случае они одолели бы меня, если бы не появился Пида и не приказал своим воинам:

— Стойте, отойдите от него! Он хочет сдаться мне.

Воины кайова немедленно отступили, а Сантэр, брызгая слюной, продолжал вопить:

— Бейте его! Бейте, пока он не испустит дух. Пусть каждый воин ударит его! Я приказываю!

Молодой вождь подошел к беснующемуся Сантэру, остановил его пренебрежительным жестом и спросил, глядя в упор:

— Кто дал тебе право приказывать моим воинам? Разве ты не знаешь, кто их вождь?

— Я друг кайова, и с моей волей они должны считаться!

— Кто тебе сказал, что ты друг кайова?

— Твой отец.

— Ложь! Мой отец никогда не называл тебя словом «друг». Ты всего лишь бледнолицый, чье присутствие мы терпим.

Я быстро огляделся: все воины кайова смотрели на Пиду и на Сантэра. Можно было бы попытаться воспользоваться этой небольшой заминкой и проложить себе путь через толпу краснокожих, но тогда мне пришлось бы оставить в их руках свои ружья. Пока я раздумывал, не решаясь расстаться с подарком мистера Генри, Пида с презрением отвернулся от Сантэра и подошел ко мне. Он заговорил со мной, называя меня моим индейским прозвищем:

— Сэки-Лата стал моим пленником. Отдаст ли он добровольно свое оружие?

— Да, — ответил я, в глубине души радуясь тому, как он со мной обращается. Его тон и слова свидетельствовали об уважении ко мне, и я вручил ему нож и револьверы.

Сантэр потихоньку попытался поднять с земли мои ружья и завладеть ими, что не укрылось от глаз Пиды.

— Почему ты берешь ружья Сэки-Латы? Он сдался мне, и его оружие стало моим!

— А кого ты должен благодарить за то, что он попал в твои руки? Только меня! Когда вы пришли, он уже был моим пленником, так что и Олд Шеттерхэнд, и его ружья принадлежат мне!

Пида угрожающе поднял руку и приказал:

— Отнимите у него ружья Сэки-Латы!

Множество рук протянулось к Сантэру, и он, изрыгая проклятия, бросил мое оружие на землю.

— Я отдаю его тебе, но оно обязательно вернется ко мне! Вождь Тангуа рассудит нас!

Пида не удостоил его ответа. Я протянул руки молодому вождю, чтобы он собственноручно связал их, но в это время ко мне подскочил взбешенный неудачей Сантэр и попытался вытащить у меня из кармана завещание Виннету.

— Бери его самого, берите его оружие, но все, что лежит у него в карманах, будет моим!

— Убирайся прочь! — разъярился я.

Он отпрянул, испуганный моим окриком, но быстро совладал с собой и злобно усмехнулся.

— Тысяча чертей! Ты еще брыкаешься? Тебе крышка, спасения ждать неоткуда, ты уже почти мертв! А я хочу знать, что ты выкопал и что там читал. Не упрямься, все равно золото станет моим.

Он снова приблизился ко мне и снова попытался влезть в мой карман. Мои руки еще не были полностью связаны, только на одной из них висела ременная петля, поэтому я быстрым движением ухватил его рукой за горло, а левой ударил в висок. Негодяй рухнул на землю, как подкошенный.

— Уфф! Уфф! — раздалось вокруг.

— Теперь вяжи меня, — произнес я спокойно, протягивая Пиде свои руки.

— Сэки-Лата заслужил свое имя, — с уважением посмотрел на меня молодой вождь. — Что Сантэр хотел достать из твоего кармана?

— Бумагу с письменами, — ответил я, не вдаваясь в подробности, чтобы скрыть истинное значение лежащих у меня в кармане листов.

— Он что-то сказал о золоте.

— Откуда ему знать, о чем говорят письмена? Скажи мне лучше, чей я пленник: твой или его?

— Мой.

— Тогда почему ты разрешаешь ему грабить меня?

— Краснокожие воины желают только получить твое оружие, до всего остального им дела нет.

— Разве по этой причине все остальное должно стать собственностью этого негодяя? Разве Олд Шеттерхэнд — мальчишка, в чьих карманах может хозяйничать кто угодно? Я сдался тебе и тем самым оказал тебе честь как воину и как вождю. Почему же ты забываешь, что и я — воин и вождь и с такими, как Сантэр, могу говорить только как с псом? Достаточно одного пинка, и он перестанет лаять.

Индеец уважает смелость и гордость даже в том случае, если обнаруживает их у своего самого заклятого врага. Кайова знали меня, знали мои правила и не могли забыть, что в те времена, когда я, спасая Сэма Хокенса, захватил в плен Пиду, с головы сына вождя не упало ни единого волоса.

Краснокожие смотрели на меня чуть не с суеверным уважением, а Пида доброжелательно — конечно, с точки зрения индейца — ответил:

— Сэки-Лата самый храбрый из белых воинов, а тот, кого он свалил с ног ударом, известен среди нас как человек с двумя языками и двумя лицами. Я запрещаю ему прикасаться к тебе и совать свои руки в твои карманы.

— Благодарю тебя. Ты смелый вождь и когда-нибудь станешь самым славным воином среди кайова, а твое племя будет гордиться твоим именем. Благородный воин убивает врага, но не унижает его достоинства.

Пида гордо выпрямился, мои слова вселяли в юношу уверенность и возвышали в собственных глазах. Он ответил мне, и в его голосе прозвучало сожаление о том, что должно было произойти:

— Да, Пида убивает врага. Сэки-Лата умрет, но смерть его будет не унизительна, а почетна. Он умрет у столба пыток.

— Вы не услышите от меня ни стона, ни мольбы о пощаде. Единственное, о чем я вас прошу, держите подальше от меня этого негодяя.

Мне связали руки, затем повалили на землю и спутали ноги в щиколотках, чтобы я не мог ходить. Тем временем к Сантэру вернулось сознание, он встал на ноги, пошатываясь, подошел ко мне и пнул меня ногой.

— Ты поднял на меня руку, собака! — завизжал он. — Ты заплатишь мне за это жизнью!

И он попытался вцепиться руками мне в горло.

— Не смей! — остановил его окриком Пида. — Я запрещаю тебе прикасаться к пленнику!

— Ты не вправе запретить мне что-либо! — Несмотря на охватившую его ярость, Сантэр остановился и опасливо покосился на молодого вождя. — Он мой смертельный враг! Он ударил меня! Сейчас он на собственной шкуре испытает…

Не успел он прикоснуться ко мне, как я поджал ноги и с такой силой пнул его в грудь, что негодяй отлетел далеко назад и повалился на землю. Он хотел было сразу же вскочить на ноги, но ему это не удалось. Разъяренный, как раненый зверь, он медленно встал и с воплями и проклятиями выхватил револьвер.

— Ступай в ад, собака, там черт уже приготовил тебе место!

Стоявший рядом с Сантэром индеец по знаку Пиды резко ударил его под руку. Пуля унеслась в небо.

— Почему ты мне мешаешь? — набросился на краснокожего обезумевший Сантэр. — Он меня ударил! Он пнул меня ногой! Я убью его.

— Ты не убьешь его! — заявил Пида, подходя к Сантэру и сжимая его плечо рукой. — Сэки-Лата принадлежит мне, и никто не смеет тронуть его пальцем. Никто, кроме меня, не может распоряжаться его жизнью.

— Я поклялся отомстить ему!

— Твои клятвы меня не касаются. Ты оказал две-три услуги моему отцу, и он согласился, чтобы ты бывал у нас. Однако не рассчитывай на большее! Сэки-Лата должен умереть у столба пыток, и если ты его убьешь, поставлю к столбу пыток тебя!

— За чем остановка? Поставьте его к столбу пыток прямо здесь, у могил апачей, и устройте праздник по поводу смерти Виннету!

— Нам нельзя поступать так.

— Почему? Прекрасное место, прекрасный повод! Виннету мертв, а теперь вы еще замучите насмерть его лучшего друга и вашего смертельного врага!

— Нет. Мы отведем его в стойбище.

— В стойбище? Вы не в своем уме! Зачем?

— Чтобы отдать Сэки-Лату в руки моему отцу. Он сам решит, каким пыткам подвергнуть бледнолицего воина.

— Какая глупость! Вести его в стойбище!

— Замолчи! Пида — молодой вождь, но он не делает глупостей.

— Согласен, до сих пор не делал, но собирается сделать. Разве ты не знаешь, сколько раз Олд Шеттерхэнд был в плену? Сам дьявол помогал ему, и всегда ему удавалось бежать! Если вы не прикончите его сейчас же, он снова сумеет ускользнуть!

— Ему не удастся бежать. Мы будем обращаться с ним как с самым славным воином из племени бледнолицых, но и стеречь будем, как никого до сих пор не стерегли.

— Черт побери! Вы еще хотите обращаться с ним как со славным воином? Может быть, прикажете поднести ему цветы и украсить грудь орденами?

— Пида не знает, что такое ордена, и не понимает, зачем Сэки-Лате нужны цветы. Однако молодой вождь кайова знает, что с ним следует обращаться совсем по-другому, чем с тобой, если бы ты стал нашим пленником.

— Ты еще раскаешься в том, что не прислушался к моим словам. Без меня вам никогда не удалось бы его поймать, а теперь без меня вы наверняка упустите его, поэтому я еду с вами в стойбище. Я сам буду присматривать за ним и позабочусь о том, чтобы негодяй получил заслуженную кару за все зло, что он причинил мне и другим.

— Я не могу запретить тебе ехать с нами в стойбище, но не забывай, что я сказал: если ты убьешь пленника, я убью тебя. А теперь я должен посоветоваться, как поступить дальше.

— Что тут советоваться? Я и так тебе скажу, что надо делать.

— Меня не интересует, что ты можешь сказать. Ты не имеешь права сидеть в совете вождей и старейшин.

Молодой вождь отвернулся от Сантэра, подозвал к себе седого воина с множеством рубцов от ран на теле и сел с ним поодаль. Пида поступал мудро, стараясь не принимать скоропалительных решений и спрашивая совета у стариков. Остальные краснокожие столпились вокруг меня. Многие из них никогда не видели меня и теперь с любопытством и уважением рассматривали Олд Шеттерхэнда. Все они были очень горды тем, что именно им удалось поймать меня, и теперь их племени выпадет честь замучить меня насмерть у столба пыток. Еще бы! Ведь им будут завидовать все другие племена.

Я не увидел на их лицах жестокой и непоколебимой жажды мести. В то время, когда я еще не был столь известен и не носил славного имени, я тяжело ранил их вождя и искалечил его на всю жизнь. Тогда их ярость и злоба ко мне были безграничны, однако с тех пор прошло много лет, и огонь ненависти перестал жечь их сердца. Обо мне рассказывали легенды в стойбищах многих племен, и я своими поступками подтвердил, что ценю человеческую жизнь, независимо от цвета кожи. Конечно, Тангуа ненавидел меня так же сильно, как и раньше, и от него нельзя было ждать пощады. Но причиной тому было увечье, которое я нанес ему, хотя он сам был виноват в том, что произошло между нами.

Итак, сегодня кайова видели перед собой знаменитого Олд Шеттерхэнда, а не молодого бледнолицего, который поссорился с их вождем и в поединке прострелил ему колени. Однако тот же молодой бледнолицый немного времени спустя взял в плен Пиду и пощадил его.

Во всех глазах, устремленных на меня, читалось уважение, но я прекрасно понимал, что надеяться на снисхождение не следует. Я знал обычаи краснокожих. Ни одному из них и в голову не пришла бы мысль отпустить меня на свободу. Более того, они скорее освободили бы любого другого человека, но только не меня. Убив великого воина, они покроют себя славой. Вот почему я должен был умереть мучительной смертью у столба пыток. Белые люди ходят в театр, чтобы посмотреть на игру великого актера, краснокожие устраивают себе подобные же зрелища. И вот теперь главная роль отводилась великому воину Олд Шеттерхэнду. Увы, эта роль станет последней в моей жизни, и сыграть ее, несмотря на мучения, придется достойно.

Я не испытывал страха, и предстоящие мне испытания не занимали меня. Сколько опасностей я уже пережил, и всегда мне удавалось чудом спастись и найти выход из самого безвыходного положения. Возможно, не все еще кончено. Нельзя терять надежды до последнего вздоха, но всеми силами следует помогать этой надежде осуществиться. Если у человека опускаются руки, он погибает.

Сантэр тоже сел в сторонке со своими товарищами и, отчаянно жестикулируя, принялся что-то им объяснять. Не трудно было догадаться, о чем они говорили. Те трое наверняка слышали об Олд Шеттерхэнде и знали, что он не негодяй, поэтому то, что сделал Сантэр, наверняка пришлось им не по вкусу. Они послушались его, дали поманить себя блеском золота, обманули меня и отдали в руки краснокожих. Может быть, их и не терзала совесть, но люди они были еще не до конца испорченные, и какое-то чувство вины не давало им покоя. Сантэру же надо было срочно восстановить доверие к себе и представить происходящее в выгодном для себя свете.

Совет закончился. Пида и старый воин встали.

— Воины кайова не останутся здесь, — объявил свое решение молодой вождь. — После ужина мы едем обратно в стойбище. Пусть все готовятся в дорогу.

Я догадывался, что Пида распорядился именно так. Сантэр презирал краснокожих и считал ниже своего достоинства интересоваться их обычаями, поэтому такое решение было для него полной неожиданностью. Он вскочил на ноги и подошел к Пиде.

— Вы собираетесь возвращаться? Но вы же хотели отпраздновать здесь известие о смерти Виннету.

— То, чего хочет человек, не всегда можно выполнить. Мы отпразднуем смерть нашего врага, но не сегодня.

— А когда?

— День назначит Тангуа.

— Почему вы так внезапно меняете решения?

— Я не обязан давать тебе объяснения, но нас слушает Сэки-Лата, поэтому я скажу.

Молодой вождь повернулся ко мне и продолжил:

— Мы прибыли сюда, чтобы порадоваться смерти Виннету, вождя собак-апачей. Но мы не думали, что поймаем у могил Сэки-Лату. Такое важное событие удваивает нашу радость. Виннету был нашим врагом, но он был краснокожим. Сэки-Лата тоже наш враг, но враг бледнолицый. Сыновья и дочери кайова встретят его смерть с большей радостью, чем смерть Виннету, и после этого мы торжественно отметим гибель двух самых смелых и известных врагов своего народа. Со мной здесь только небольшая часть воинов, а я слишком молод, чтобы решать, какой смертью умирать Сэки-Лате. В стойбище будет созван совет старейшин племени, и Тангуа, верховный вождь кайова, сам объявит о пытках, которым подвергнут Сэки-Лату. Поэтому мы не можем задерживаться здесь и спешим домой, чтобы наши братья и сестры поскорее узнали радостную весть.

— Но ведь вам не найти лучше места для того, чтобы прикончить Олд Шеттерхэнда. Пусть он погибнет у могил тех, из-за кого стал вашим заклятым врагом.

— Где он умрет, тоже будет решать Тангуа. В одном ты прав: Сэки-Лата будет похоронен здесь.

— Вы что же, собираетесь убить его на Солт-Форк, а потом тащить вонючий труп сюда? Зачем умному краснокожему воину возиться с падалью белой собаки?

— Я объяснил тебе все, чтобы ты лучше узнал молодого вождя кайова и чтобы Сэки-Лата слышал, как я собираюсь отблагодарить его за то, что он когда-то не убил меня, а обменял на другого бледнолицего.

Пида снова повернулся ко мне.

— Сэки-Лата — благородный враг, на Пекос он мог застрелить Тангуа, но сохранил ему жизнь и только раздробил колени. Сээки-Лата всегда щадил врага, краснокожие мужи уважают его за это. Сэки-Лата должен умереть, но смерть его будет смертью героя, и он докажет нам свое мужество тем, что вынесет без стона такие мучения, каких еще никто и никогда не испытывал. А когда он умрет, мы не бросим его тело на съедение речным рыбам или койотам в прерии. Сэки-Лата — вождь, и у него должна быть могила, это будет честью и для нас, его победителей. Мне рассказывали, что когда-то Ншо-Чи, прекрасная дочь апачей, подарила Сэки-Лате свою душу, поэтому тело его будет похоронено рядом с ней, чтобы их души соединились в Стране Вечной Охоты. Так Пида отблагодарит того, кто даровал ему жизнь. Мои краснокожие братья слышали мои слова. Они согласны исполнить мое желание?

Он испытующе всматривался в лица своих воинов.

— Хуг! Хуг! — одобрительно воскликнули кайова.

Действительно, их молодой вождь был человеком необыкновенным. Обещание ужасной мучительной смерти, как это ни странно, свидетельствовало об огромном уважении ко мне, и я, по понятиям краснокожих, должен был испытывать благодарность к Пиде. А вот то, что он хотел похоронить меня рядом с Ншо-Чи, говорило о душевной утонченности, что крайне редко встречается среди краснокожих.

Когда улеглись возгласы одобрения, Сантэр издевательски улыбнулся и крикнул мне:

— Примите мои поздравления, сэр, по случаю бракосочетания с прекрасной индеанкой в Стране Вечной Охоты. Не каждому так везет! Смею ли я просить вас о приглашении на свадьбу?

Я должен был бы сдержаться и не делать ему чести, вступая с ним в разговоры, но все-таки ответил:

— Приглашение тебе не понадобится, ты будешь там раньше меня.

— Так ты надеешься сбежать? Это хорошо. Но я тебе помешаю, можешь мне поверить.

Индейцы оставили лошадей в долине. С моих ног сняли путы, чтобы я мог идти, но привязали ремнями к двум громадного роста воинам. Пида вскинул на плечо мои ружья и повел свой отряд вниз по склону. Один из кайова держал под уздцы моего коня. Сантэр и его товарищи замыкали шествие.

У подножия Наггит-циль мы разбили лагерь. Индейцы развели огонь и принялись жарить мясо. Мне тоже поднесли огромный кусок, и я с удовольствием съел все до последнего кусочка. Во время ужина мне освободили руки, но полдюжины грозного вида краснокожих стояли вокруг и не спускали с меня глаз. О побеге нечего было и думать.

Меня привязали к лошади, и мы тронулись в путь. Я невольно оглядывался на могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, пока они не скрылись из виду. Кто знает, доведется ли мне когда-нибудь еще раз увидеть их? А то, что кайова обещали похоронить меня рядом с ними, служило мне очень слабым утешением.

Дорога от Наггит-циль до Солт-Форка была мне хорошо знакома, и за время пути ничего примечательного не произошло. Краснокожие не оставляли меня ни на минуту без присмотра, а даже если бы они ослабили бдительность, то Сантэр ни за что не позволил бы мне бежать. Он изобретал всевозможные способы, чтобы уязвить меня и превратить мое существование в пытку, но не добился успеха. Я не отвечал на его дерзкие речи и оскорбления, и ни разу ему не удалось вывести меня из себя. Если же он пытался подобраться ко мне ближе, Пида грозным окриком останавливал негодяя, и тот, поджав хвост, возвращался на свое место в конце отряда.

На Гейтса, Клая и Саммера индейцы не обращали внимания, словно их и не существовало. Им не было дела до троих бледнолицых, путешествующих с Сантэром. Судя по тому, как они на меня поглядывали, вестмены были не прочь переговорить со мной, да и Пида, скорее всего, не стал бы мешать им. Однако им приходилось подчиняться Сантэру. Они влипли в нехорошую историю и не знали, как из нее выпутаться. Однако Сантэр не позволял им приблизиться ко мне, так как в его интересах было держать товарищей в неведении и полном подчинении себе. Он взял их с собой на поиски сокровищ, но как только золото оказалось бы в их руках, негодяй не остановился бы даже перед убийством, лишь бы не делиться ни с кем.

Теперь же обстоятельства изменились. Я предупредил Гейтса с товарищами о том, что золота в Магворт-Хиллз больше нет, а они наверняка поделились моими соображениями с Сантэром. Бумаги, которые они видели в моих руках, только подтверждали мою правоту, но раз искать там больше было нечего, то Гейтс, Клай и Саммер стали для Сантэра обузой, и он с удовольствием отделался бы от них. Но как? Он не мог отослать их обратно, так как боялся, что они, справедливо полагая, что только мне известно местоположение сокровищ, попытаются освободить меня. Поэтому он вынужден был таскать их за собой и различными россказнями поддерживать в них уверенность в том, что не сегодня-завтра сокровища сами приплывут им в руки.

Бумаги! Все помыслы Сантэра теперь были направлены на то, каким образом заполучить бумаги. Он не мог отнять их у меня силой, так как Пида запретил ему приближаться ко мне. Он не мог их даже украсть у меня сонного, потому что часовые стерегли меня денно и нощно, не смыкая глаз. Оставалось следовать в стойбище и там уговорить Тангуа отдать бумаги ему. В свое время Сантэр оказал вождю кайова несколько услуг, и он надеялся, что тот в знак благодарности не воспрепятствует его желаниям. Это обстоятельство беспокоило меня сейчас больше, чем собственная судьба.

Стойбище кайова находилось в том же месте, что и раньше, там, где Солт-Форк впадает в Ред-Ривер. Мы преодолели реку вброд, и, когда до стойбища оставалось два часа пути, Пида выслал вперед двух гонцов с известием, что он возвращается. Только человек, знакомый с образом мыслей краснокожих, может представить, какое впечатление произвело сообщение о том, что Пида пленил Олд Шеттерхэнда и ведет его в стойбище.

Мы еще были в открытой прерии, довольно далеко от леса, узкой полосой тянувшегося вдоль берегов Солт-Форк, когда увидели мчавшихся к нам всадников. Это были воины кайова, жаждавшие первыми увидеть Олд Шеттерхэнда.

Они встречали нас громкими пронзительными криками, бросали на меня быстрые взгляды и присоединялись к нашему отряду. Меня не рассматривали, не пялили глаза, что было бы обычным делом в цивилизованном мире. Гордость не позволяет индейцам проявлять любопытство и бурные чувства по какому бы то ни было поводу.

Таким образом наш отряд увеличивался с каждой минутой. Когда мы наконец достигли леса, навстречу нам выехало около сотни воинов, из чего я сделал вывод, что племя Тангуа увеличилось.

Под деревьями стояли вигвамы, в которых не осталось ни единого краснокожего — все живое выбежало встречать меня. Там были старухи, молодые женщины, подростки, дети. Женщины и дети могли позволить себе быть менее сдержанными, чем взрослые воины, и пользовались своей свободой так громко, что, не будь мои руки связаны, я бы заткнул себе уши.

Внезапно Пида, возглавлявший отряд, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Шум немедленно прекратился. Подчиняясь следующему жесту молодого вождя, всадники образовали полукруг, в центре которого находился я. Рядом встал Пида и еще двое воинов, чьей единственной задачей было не отступать от меня ни на шаг. Сантэр попытался пробиться сквозь строй поближе ко мне, но его оттерли.

Меня подвели к большому вигваму, украшенному пучками перьев. У входа полулежал Тангуа. Он постарел и так похудел, что напоминал скелет, обтянутый кожей. В глубоких глазницах мерцали острые, как ножи, черные зрачки. Его взгляд был беспощаден, как взгляд… как взгляд Тангуа. Его длинные волосы поседели.

Пида спрыгнул с коня, воины последовали его примеру и плотным кольцом окружили нас. Каждый хотел услышать слова, которыми встретит меня верховный вождь. Мне развязали ноги и сняли с лошади. Я стоял перед лежащим на шкурах стариком и ждал, что же мне скажет мой смертельный враг, в чьей власти я оказался. Однако ждать мне пришлось недолго.

Тангуа молча разглядывал меня. Затем он закрыл глаза. Никто не проронил ни звука, кругом царила глубокая тишина, лишь иногда нарушаемая звуком лошадиных копыт. Мне стало не по себе, и я уже собрался было заговорить первым, когда старый вождь торжественно изрек:

— Цветок надеется на росу, но роса не падает, и цветок поникает головой и вянет. А когда наконец роса падает, ему уже нет спасения.

Он помолчал и продолжил:

— Бизон разгребает снег копытом, но не находит травы, он ревет от голода, зовет весну, но весна ушла далеко. Бизон худеет, горб его исчезает, силы покидают его; он вот-вот умрет. Вдруг дует теплый ветер, и бизон перед смертью успевает увидеть весну.

Тангуа снова умолк.

Какое странное и загадочное существо человек! Этот индеец ненавидел меня так, как никто другой, он преследовал меня, пытаясь убить, а я, вместо того чтобы пристрелить его на месте, как бешеную собаку, раздробил ему пулей колени, да и то по необходимости, когда у меня не было другого выхода. Теперь передо мной лежал немощный калека, старик с пергаментной кожей, обтягивавшей хрупкие кости, со слабым глухим голосом, словно доносящимся из могилы. Я почувствовал жалость к нему, хотя знал, что он жаждет мести и что глаза его закрыты из-за охватившей его радости оттого, что он наконец-то упьется моей кровью. Удивительное существо человек!

Бескровные губы Тангуа опять зашевелились.

— Тангуа был таким же цветком и таким же голодным бизоном. Он тосковал и ревел от тоски по мести, а месть не приходила. Тангуа слабел, проходили месяцы, годы. И теперь, когда Тангуа уже видел смерть, месть явилась!

Внезапно он широко раскрыл глаза, весь напрягся, приподнялся, насколько ему позволяли искалеченные ноги, и протянул ко мне костлявые руки.

— Наконец-то месть явилась! — воскликнул он странным, рвущимся голосом. — Она здесь! Я вижу ее рядом со мною! Ты умрешь в страшных муках, собака!

Обессиленный страшным напряжением, он снова опустился на шкуры и прикрыл глаза. Никто не смел нарушить тишину, даже его сын Пида молчал. Время тянулось томительно. Наконец старик снова поднял веки и спросил:

— Как удалось вам поймать эту ядовитую змею? Отвечайте!

Сантэр немедленно воспользовался возможностью и поспешил заговорить. Как и следовало ожидать, он представил все так, словно моя поимка была его заслугой. Пида был слишком горд, чтобы вмешиваться и уличать его во лжи, а мне было решительно наплевать на то, что скажет негодяй.

— Тангуа. — умный вождь и понимает, что только благодаря мне он может отомстить Олд Шеттерхэнду, — продолжал врать Сантэр. — И я хочу в знак благодарности получить от Тангуа подарок.

Старик согласно кивнул.

— Чего же ты требуешь от меня за жизнь моего врага?

— У Олд Шеттерхэнда в кармане лежит говорящая бумага. Я хочу, чтобы она стала моей.

— Он отнял ее у тебя?

— Нет.

— Кому она принадлежит?

— Она моя. Я ездил в Магворт-Хиллз, чтобы отыскать ее, но Олд Шеттерхэнд опередил меня.

— Пусть бумага будет твоей. Забери ее.

Обрадованный Сантэр поспешил ко мне. Я ни единым словом, ни единым движением не воспротивился, а только грозно смотрел ему в лицо. Чем ближе он подходил ко мне, тем медленнее и неувереннее становились его движения.

— Ты слышал, что решил вождь? — прошипел он, уговаривая меня и одновременно пытаясь придать себе храбрости. — Ты лучше не сопротивляйся, иначе хуже будет. Покорись, тебе ведь уже все равно. Стой спокойно, а я достану бумагу из твоего кармана.

С этими словами он подошел ко мне вплотную и запустил лапу в мой карман. И тут связанными руками я нанес ему резкий удар снизу в подбородок. Сантэр буквально взлетел в воздух и грохнулся о землю.

— Уфф! Уфф! — раздались возгласы одобрения.

Однако Тангуа был иного мнения.

— Эту собаку связали, но она еще пытается кусаться. Стяните его ремнями так, чтобы он не мог двинуться.

Сантэр сидел на земле и тряс головой, с трудом приходя в себя. Пида с презрением посмотрел на него и решил, что пора вмешаться.

— Мой отец, великий вождь кайова, мудр и справедлив. Он выслушает своего сына.

До сих пор старик говорил так, словно его душа витала где-то далеко, словно он пребывал в состоянии умопомрачения. Однако когда его взор остановился на сыне, глаза его заблестели, а голос зазвучал ясно и спокойно.

— Почему мой сын произносит такие слова? Разве бледнолицый по имени Сантэр требует то, что ему не принадлежит?

— Неужели мудрый вождь кайова поверит, что бледнолицый по имени Сантэр сумел бы взять в плен Сэки-Лату? Когда мы пришли к Наггит-циль, Сантэр лежал связанный, во власти Сэки-Латы. Мы окружили его, и он не стал защищаться, не ранил никого из нас, а добровольно сдался мне. Скажи, чей он пленник?

— Твой.

— Кому принадлежит его конь, оружие и все, что у него имелось?

— Тебе.

— Я получил большую добычу! Какое право имеет Сантэр требовать говорящую бумагу?

— Потому что эта бумага принадлежит ему.

— Сможет ли он доказать свое право на нее?

— Он говорит, что поехал к Наггит-циль, чтобы отыскать там эту бумагу. Но Сэки-Лата нашел ее раньше его.

— Если он искал бумагу, то должен знать, о чем она говорит.

— Ты прав, сын мой. Пусть Сантэр скажет нам, какие слова говорит бумага, и она станет его.

Новый поворот дела смутил Сантэра. В замешательстве он поглядывал то на меня, то на старого и молодого вождей. Конечно, можно было догадаться, что письмо касается золота, спрятанного в Наггит-циль, однако он боялся, что если письмо начнут читать, то тайна, которой он стремился завладеть, перестанет быть тайной. Поэтому он нашел верный ход.

— Если бы я знал, о чем говорит бумага, я не стал бы ее искать. Олд Шеттерхэнд же знает, о чем там идет речь, только потому, что случайно нашел ее раньше меня. Разве то, что я поехал за ней в Магворт-Хиллз, не подтверждает мою правоту?

— Он говорит умно, — поддержал Сантэра Тангуа. — Пусть забирает бумагу.

Однако я не собирался сдаваться.

— Он говорит умно, — заговорил я. — Но это умная ложь.

Старый вождь вздрогнул, услышав звук моего голоса, словно человек, услышавший голос преисподней.

— Бледнолицая собака снова принялась лаять, — прошипел он злобно, — но пощады ей не будет!

— Пида, молодой вождь кайова, сказал, что Тангуа мудр и справедлив, — продолжал я, не обращая внимания на злобное шипение старика. — Пида ошибся, иначе Тангуа рассудил бы нас по справедливости.

— Пида не ошибся.

— Тогда скажи, подозреваешь ли ты меня во лжи?

— Нет. Сэки-Лата — самый опасный среди бледнолицых и мой смертельный враг, но у него никогда не было двух языков, — вынужден был признать Тангуа.

— Тогда выслушай меня. Никто, кроме меня, не мог знать о существовании этой бумаги. Я, а не он приехал к Наггит-циль, чтобы найти ее. Я, а не он достал ее из тайника, он же только подсматривал за мной. Надеюсь, ты мне веришь.

— Тангуа думает, что Сэки-Лата говорит правду, но и Сантэр утверждает, что говорит правду. Как мне поступить, чтобы рассудить вас по справедливости?

— Правильно поступает тот, кто соединяет справедливость с мудростью, Сантэр часто ездил в Наггит-циль, чтобы искать там золото. Тангуа сам разрешил ему бывать в тех горах. Я говорю, что и на этот раз Сантэр поехал туда на поиски золота.

— Это ложь! — взорвался окончательно пришедший в себя Сантэр.

— Пусть Тангуа спросит у тех троих бледнолицых, — ответил я возмущенно.

По знаку вождя Гейтс, Клай и Саммер приблизились и подтвердили, что Сантэр привел их во владения кайова на поиски золота.

И все же обескуражить Сантэра было не так-то просто.

— Ну и что же? Я ехал туда за бумагой, а заодно захватил с собой товарищей, чтобы поискать сокровища. О бумаге я ничего не говорил, потому что она касается только меня.

Слова Сантэра снова склонили чашу весов на его сторону. Старый вождь после некоторого колебания произнес:

— Похоже, что прав все-таки Сантэр.

И тут я пустил в ход свой последний козырь:

— Если бумага принадлежит Сантэру, то он должен знать, кто ее написал.

— Уфф! — воскликнул Пида, устремляя на меня взгляд, в котором к уважению примешивался восторг.

— Сэки-Лата прав, — твердо решил старый вождь. — Тот, кто знает, кем написана бумага, и станет ее хозяином.

Я загнал Сантэра в угол. Даже если Сантэр и догадывался, что письмо написано Виннету, он никак не мог сказать об этом, потому что ни один краснокожий в здравом уме не поверил бы, что вождю апачей вздумалось оставить послание убийце своего отца и сестры. Назвать любое имя белого человека было вдвойне опасно, так как тогда ложь мгновенно выплыла бы наружу.

— Имя этого человека ничего вам не скажет, — заявил Сантэр. — Письмо написано одним из моих друзей, которого вы не знаете.

— Пусть молодой вождь достанет говорящую бумагу из моего кармана и покажет последний лист тем трем бледнолицым, — обратился я к Пиде с просьбой.

Тангуа не возражал и только молча смотрел, как его сын достает бумаги и протягивает их вестменам.

— Виннету! — воскликнул пораженный Гейтс. — Письмо подписано Виннету!

По рядам зрителей снова прокатилось удивленное «уфф!». Сантэр схватился за голову и набросился с упреками на Гейтса:

— Болван! Неужели нельзя было назвать любое имя! Сказали бы «Джонс» — и вся недолга!

Старый вождь внимательно смотрел на меня. Пида так и стоял, разглядывая непонятные знаки, начертанные рукой Виннету!

— Теперь я ясно вижу, что говорящая бумага принадлежит Сэки-Лате, — произнес Тангуа. — Только ему мог оставить послание вождь апачей у могил на Наггит-циль. Теперь Виннету мертв. Знаки, начертанные рукой нашего смертельного врага, могут иметь особую силу. Поэтому я решил: бумага станет талисманом моего сына. Пида, спрячь ее в свой мешочек с «лекарствами». Возможно, эта добыча ценнее, чем оружие Сэки-Латы.

Пида повиновался. Он медленно сложил листы бумаги и спрятал их в мешочек, висевший у него на шее. Я переиграл Сантэра, но ничего от этого не получил. Теперь, даже если бы мне удалось бежать, я не могу получить завещание Виннету обратно. Краснокожие никогда добровольно не расстаются со своими талисманами, берегут их как зеницу ока, а похитителя преследуют всю жизнь. Однако нет худа без добра: теперь и Сантэру не добраться до бумаг, хотя их ценность в его глазах значительно возросла.

Уязвленный неудачей, Сантэр плюнул, круто развернулся на каблуках и зашагал прочь. Гейтс, Клай и Саммер послушно пошли за ним. Никто не задерживал их, индейцам не было дела до бледнолицых, случайно попавших в их стойбище.

— Сэки-Лата держал при себе говорящие бумаги, — обратился старый вождь к сыну. — Почему вы до сих пор не осмотрели его карманы?

— Потому что он великий воин, — ответил тот. — Мы его убьем, потому что он заслужил смерть, но мы не хотели оскорблять его. Мы отняли у него оружие, пока этого достаточно. После его смерти все остальное и так станет моим.

Мне казалось, что старик не согласится с сыном и упрекнет его за мягкое обращение со мной, но я ошибся. Тангуа окинул Пиду гордым взглядом и сказал:

— Молодой вождь кайова — благородный воин, в его сердце нет страха перед самыми опасными врагами, он убивает их, но не оскорбляет их достоинства. Со временем его имя станет известнее, чем имя Виннету. В награду за его смелость и благородство я разрешу ему утопить нож в сердце Сэки-Латы, когда бледнолицый воин устанет от пыток и жизнь начнет покидать его. Сыновья кайова будут гордиться тем, что от руки их молодого вождя пал самый славный и мужественный бледнолицый воин. А теперь соберите совет старейшин! Мы должны решить, какой смертью умрет белый пес. Пусть его привяжут к дереву смерти.

Меня подвели к толстой ели, около которой были вбиты в землю столбы, по четыре с каждой стороны дерева. Их предназначение я узнал только вечером. Ель называли деревом смерти, потому что к ней привязывали осужденных на мучительную смерть. Меня прислонили к стволу и опутали ремнями, справа и слева от меня сели четыре воина. Тем временем у вигвама вождя старейшины племени расположились полукругом и принялись решать мою участь, а проще говоря, подбирать для меня самые изощренные пытки — чтобы мучения были как можно ужаснее, а смерть наступила как можно позже. Еще до начала совета ко мне подошел Пида и проверил стягивающие меня ремни. Найдя узлы слишком тугими, он ослабил их и приказал часовым:

— Следите за ним в оба, но не истязайте его. Великий вождь белых воинов никогда не подвергал мучениям краснокожих мужей.

И он ушел, чтобы принять участие в совете.

В индейском стойбище есть два самых почетных места: вигвам вождя и, как ни странно, столб пыток. Пожалуй, стоять у столба пыток почетнее, чем гостить у вождя, ибо такую честь необходимо заслужить. Именно поэтому женщины и девушки стайками приходили поглазеть на меня. Взрослые воины, юноши и даже мальчики были слишком горды, чтобы выказать свое любопытство, и держались поодаль. Ни на одном лице я не заметил ненависти, на них читалось только уважение. Им не терпелось посмотреть на белого, о котором они столько слышали и чья смерть должна была стать незабываемым и сладостным зрелищем, о каком только может мечтать краснокожий.

Неожиданно мое внимание привлекла молоденькая индеанка, еще не ставшая, как мне показалось, ничьей скво. Поймав на себе мой взгляд, она смутилась, выбралась из толпы товарок, отошла в сторону и стала там совсем одна, исподтишка посматривая на меня, словно стыдясь того, что оказалась среди любопытных зевак. Она не была красавицей, но мягкие черты лица и огромные черные глаза делали ее привлекательной. Ее глаза напомнили мне Ншо-Чи. Не задумываясь, я дружелюбно кивнул ей. Румянец окрасил ее лицо по корни волос, она отвернулась и зашагала прочь. Подойдя к одному из самых больших и богатых вигвамов, девушка остановилась, еще раз взглянула на меня и скрылась за пологом, закрывавшим вход.

— Кто эта молодая дочь кайова? — спросил я моих сторожей.

— Какхо-Ото, дочь Сус-Хомаши, который еще мальчиком получил право носить в волосах орлиное перо. Она тебе нравится?

— Да, — признался я, хотя понимал, что подобный разговор в моем положении крайне нелеп.

— Ее сестра стала скво нашего молодого вождя, — объяснил мне словоохотливый стражник.

— Скво Пиды?

— Да. Воин с большим пером в волосах, которого ты увидишь на совете, — ее отец.

Так и закончился наш странный короткий разговор, последствий которого я тогда никак не мог предвидеть.

Совет продолжался больше часа, потом меня отвязали и снова привели к вигваму вождя, чтобы объявить приговор. Мне пришлось выслушать длинные речи, суть которых сводилась к обвинениям по двум основным пунктам: во-первых, меня обвиняли во всех преступлениях, которые когда-либо совершались белыми против краснокожих, то есть во всех смертных грехах человечества, и хотели, чтобы я один заплатил по общему счету; во-вторых, мне ставилась в вину давнишняя вражда с Тангуа, его увечье, пленение Пиды и освобождение Сэма Хокенса. Словом, я был смертельным врагом, о помиловании которого нельзя было и помыслить. Еще больше времени занял перечень пыток, которые ожидали меня. Я мог бы гордиться ими, так как их количество и изощренность говорили о том, что краснокожие относятся ко мне чуть ли не с суеверным трепетом. Единственным для меня утешением послужило то, что эти милые люди не стали спешить с приведением приговора в исполнение: в стойбище не вернулся еще один отряд воинов, выехавших на охоту, и было решено отложить торжественный обряд казни, чтобы не лишать отсутствующих возможности лицезреть смерть Олд Шеттерхэнда.

Я вел себя как человек, не боящийся смерти. Краснокожие, находясь перед судом врага, стараются своими речами привести мучителей в ярость, это считается доказательством отваги. Я же был белым, моя слава и известность были таковы, что я нисколько не заботился о том, как бы меня не посчитали трусом, поэтому и не стал издеваться над советом вождей и старейшин, а отвечал им с достоинством, но не дерзко. Кайова приняли меня совсем не так, как я мог ожидать, да и их молодой вождь отнесся ко мне великодушно, и я не испытывал к ним вражды и ненависти.

Не знаю почему, но когда мои стражи получили приказ снова привязать меня к дереву смерти, они повели меня прямо мимо вигвама, принадлежавшего Сус-Хомаши — Одному Перу. У входа стояла его дочь Какхо-Ото — Темный Волос. Без всякой задней мысли я остановился и спросил:

— Моя молодая краснокожая сестра тоже радуется, что воины ее племени наконец-то поймали злого бледнолицего?

Она снова покраснела до корней волос и ответила после мгновенного колебания:

— Сэки-Лата вовсе не злой.

— Откуда тебе известно, злой я или нет?

— Это знают все.

— Почему же вы хотите меня убить?

— Потому, что ты изувечил Тангуа, и потому, что ты вождь апачей, а не бледнолицый.

— Я бледнолицый и навсегда останусь им.

— Разве Инчу-Чуна не сделал тебя вождем своего племени? Разве ты не пил кровь Виннету, а он твою?

— Это так, но разве я снял хоть один скальп с сыновей кайова? Разве я сам напал на Тангуа? Меня вынудили защищаться. Пусть Какхо-Ото не забывает об этом.

— Сэки-Лата знает мое имя?

— Я узнал, что ты дочь великого и славного воина, поэтому спросил, как тебя зовут. Пусть в твоей жизни будет много зим и солнц, много больше, чем мне осталось часов.

Я направился к дереву. Мои стражники не пытались помешать мне беседовать с девушкой, но я не сомневаюсь в том, что они не делали подобных поблажек ни одному пленнику. Причиной тому было не только поведение Пиды и его отношение ко мне, но и то, как старый вождь изменился со временем, что было следствием не одного только преклонного возраста, смягчающего нрав. Сын влиял на отца. Молодые побеги придали старому дереву новые качества, наполнили и его новыми соками…

Когда меня снова привязали к дереву, мне никто не надоедал — не только воины, но и женщины и дети держались поодаль. Видимо, вожди дали приказ не приближаться ко мне, чем я был весьма доволен. Думаю, никому не доставит удовольствия чувствовать себя диковиной, на которую все пялят глаза.

Потом я увидел Какхо-Ото. Она вышла из вигвама с глиняной миской в руках и подошла ко мне.

— Мой отец разрешил мне принести тебе пищу. Ты примешь мой подарок?

— С удовольствием, — ответил я. — Но я не могу есть, у меня связаны руки.

— Я покормлю тебя.

Взяв нож, она принялась накалывать на его острие мелко нарезанное печеное бизонье мясо и подавать мне его в рот кусок за куском. Молоденькая индеанка кормила Олд Шеттерхэнда из своих рук, как ребенка! Несмотря на всю нелепость положения, меня разбирал смех, и я с трудом сдерживался. Хотя девушке, которая так милосердно отнеслась ко мне, кормить приговоренного к смерти не казалось чем-то особенным.

Мои стражники с серьезным видом наблюдали за нами. Когда я проглотил последний кусок мяса, один из них решил вознаградить девушку тем, что сказал:

— Какхо-Ото нравится Сэки-Лате.

Девушка взглянула на меня своими темными глубокими глазами, и я почувствовал, что краснею точно так же, как раньше она. Не сказав ни слова, она отвернулась и пошла назад, но через несколько шагов остановилась и спросила:

— Воин кайова сказал правду?

— Он спросил меня, нравишься ли ты мне, и я ответил, что да, — не стал отпираться я.

Она ушла, и я принялся бранить моего словоохотливого стражника, что, впрочем, не произвело на него ни малейшего впечатления.

После обеда я увидел Гейтса, снующего между вигвамами.

— Могу ли я поговорить вон с тем бледнолицым? — обратился я к часовым.

— Да, но если вы заговорите о побеге, я сразу же прогоню его прочь, — ответил воин.

— Пусть мой брат не беспокоится, я убегу сам, без чьей-либо помощи.

Услышав мой зов, Гейтс медленно направился ко мне, воровато озираясь по сторонам, словно человек, сознательно нарушающий приказ.

— Ближе! Подойдите поближе! — попросил я его. — Или вам запретили говорить со мной?

— Боюсь, как бы мистер Сантэр нас не увидел, — сознался Гейтс. — Он не хочет, чтобы мы разговаривали.

— Разумеется. Он опасается, что я открою вам все его делишки.

— У вас с ним счеты, но к нам он относится по-джентльменски.

— Скоро вы на собственной шкуре убедитесь в обратном.

— Я вовсе не собираюсь слушать ваши доводы, сэр, потому что знаю, как плохо вы к нему относитесь.

— Не просто плохо — он мой враг, и у него есть веские основания, чтобы бояться меня.

— Бояться вас? Не обижайтесь на меня, сэр, но мне кажется, что вас уже можно не бояться.

— Только потому, что меня приговорили к смерти? Уж я-то как никто другой знаю, что между приговором и смертью есть существенная разница и не менее существенное расстояние по времени. Я уже столько раз должен был умереть, а, как видите, все еще жив. Скажите мне лучше, вы и в самом деле верите, что Олд Шеттерхэнд такой негодяй, каким его представляет Сантэр.

— Я могу верить только одному из вас. Вы враги, а кто из вас прав, меня мало волнует.

— Вам не следовало хотя бы обманывать меня!

— Когда же я обманул вас?

— В Магворт-Хиллз, когда скрыли от меня, что кайова направляются к могилам. Будь вы честным человеком, я бы не стоял здесь.

— Но вы первый солгали нам! Вы назвались именем Джонс!

— Ложь преследует единственную цель — извлечение выгоды, я же от вымышленного имени ничего не выигрывал. Это была даже не хитрость, а обычная мера предосторожности. На совести Сантэра не одна человеческая жизнь. Он дерзкий и опасный человек, который пытался убить меня. Вы же были его товарищами. Судите сами, мог ли я тогда открыться вам?

— Несмотря на это, вы не должны были ничего от нас утаивать. Мы не заслужили вашего недоверия.

— А доверия — тем более! Вы люди неопытные, по крайней мере, в сравнении с таким вестменом, как я. Я знал, что вас нанял Сантэр, поэтому мне волей-неволей пришлось скрыть от вас правду и присмотреться к вам поближе. Как же я мог открыто назвать свое имя, если вы на все лады расхваливали моего злейшего врага?

— Но если бы вы тогда представились своим настоящим именем, мы бы поверили вам и встали на вашу сторону.

— Теперь вы знаете, что я Олд Шеттерхэнд. Поверьте мне и встаньте на мою сторону.

— Поздно, сэр, вы сами виноваты в том, что произошло, так как обманули нас.

— Не пытайтесь выкрутиться. Неужели вы не убедились в том, что Сантэр горит желанием убить меня?

— Он не желает вам зла. Он сам сказал об этом.

— Как я ни пытаюсь доказать вам, что у Сантэра нечестные намерения, вы мне не верите, хотя любой вестмен на вашем месте уже давно почел своей прямой обязанностью покинуть его и помочь мне, пленнику, которому угрожает опасность.

— Сантэр сказал, что хочет спасти вас.

— Ложь! Сантэр заворожил вас, и вы прозреете слишком поздно.

— Вам незачем беспокоиться о нас. И мы ничего плохого не сделали Сантэру, не выслеживали его и не пытались убить, поэтому нам нечего его бояться.

— Вы все еще надеетесь найти золото? Учтите — в Магворт-Хиллз его больше нет.

— Зато есть в другом месте, и рано или поздно мы узнаем, где оно лежит.

— От кого?

— Нам скажет об этом Сантэр.

— Но до сих пор ни словом, ни намеком он не дал вам знать, где он собирается искать золото?

— Нет.

— Вам нужны еще доказательства, что он принимает вас за дураков?

— Но не может ведь он сказать нам то, что и сам еще не знает!

— Он-то знает, очень хорошо знает, каким образом отыскать место, где теперь спрятаны самородки.

— Если вы так говорите, значит, тоже знаете это место.

— Конечно, знаю!

— Так скажите мне!

— Увы, это невозможно.

— Так вот она, ваша хваленая честность. Как же мы можем стать на вашу сторону? — Судя по его словам, Гейтс готов был назвать честным человеком любого, кто посулит ему золотые горы.

— Как видите, мы не доверяем друг другу, поэтому вам не в чем меня упрекнуть. Вы сами вынуждаете меня хранить тайну. Где вы поселились?

— Мы живем вчетвером в одном вигваме, который выбрал для нас Сантэр.

— И где же он стоит?

— По соседству с вигвамом Пиды.

— Странно! Сантэр сам выбрал его?

— Да. Тангуа разрешил ему жить, где он захочет.

— И он поселился рядом с молодым вождем, который относится к нему не так уж и дружелюбно. Берегитесь! Если Сантэр вдруг исчезнет из стойбища и бросит вас здесь одних, я за ваши скальпы и ломаного гроша не дам.

— Но почему?

— Пока они мирятся с вашим присутствием, но потом могут счесть вас врагами, и, если вас захотят поставить к столбу пыток рядом со мной, даже мне будет трудно спасти вас.

— Спасти нас? Вам? — изумился Гейтс. — Вы говорите так, словно находитесь на свободе и пользуетесь дружбой и уважением кайова.

— У меня есть на то веские причины, поверьте…

— Черт побери! Сейчас он увидит, что я беседую с вами.

Действительно, из-за вигвамов вышел Сантэр, увидел стоящего рядом со мной Гейтса и быстрым шагом направился к нам. Его лицо пылало злобой.

— Э-э-э, да вы его боитесь, хотя пытаетесь убедить меня, что между вами дружба и полное доверие, — язвительно заметил я.

— Никого я не боюсь, просто мистер Сантэр не хочет, чтобы мы разговаривали с вами, — неуклюже оправдывался Гейтс.

— Поспешите, мистер Гейтс, бегите к нему навстречу и извинитесь прежде, чем он даст вам нагоняй.

— Что вам здесь понадобилось, Гейтс? — еще не доходя до нас, набросился Сантэр на своего товарища. — Кто позволил вам вступать в разговор с Олд Шеттерхэндом?

— Я случайно проходил мимо, и он позвал меня, — вяло защищался Гейтс.

— Случайно? Зарубите себе на носу — я терпеть не могу случайностей! Идите со мной!

— Но, мистер Сантэр, я не ребенок…

— Замолчите! Ступайте за мной!

Он ухватил Гейтса за руку и потащил за собой. Прожженный негодяй умел лгать, как никто, и ему удалось с помощью лжи обрести такую силу над этими людьми, что они беспрекословно слушались его и безропотно выполняли любые его приказания. Но хуже всего было то, что они даже не пытались сопротивляться.

Мои стражники, хотя и с грехом пополам, но все же понимали английский. Они прислушивались к моей беседе с Гейтсом, и один из них, тот, кто охотно отвечал на мои вопросы, сказал:

— Если овцы следуют за волком, то он сожрет их, как только почувствует голод. Почему они не верят предостережениям Сэки-Латы, который желает им добра?

Вскоре появился Пида, чтобы проверить надежность ремней и узнать, нет ли у меня каких-либо просьб.

— Наверное, Сэки-Лата уже устал стоять. На ночь его положат между этими столбами, — сказал он, указывая на врытые в землю столбы, о которых я уже упомянул. — А может быть, он хочет лечь прямо сейчас?

— Нет, я еще могу стоять, — ответил я. — У меня есть одна просьба.

— Скажи мне, и если я смогу, то охотно исполню ее.

— Прошу тебя: берегись Сантэра.

— Сантэра? Он червь и слизняк. Так считает Пида, сын вождя Тангуа.

— Я согласен с тобой, но соседство с червями может быть опасно даже для могучего дуба. Я слышал, что он поселился рядом с тобой.

— Да, соседний вигвам был свободен.

— Остерегайся, чтобы он не зашел в твой.

— Я прогоню его, как пса.

— Ты прогонишь его, если он придет к тебе открыто, а если он прокрадется тайком?

— Ему не удастся войти незамеченным.

— А если тебя не будет в вигваме?

— В нем всегда сидит моя скво. Она прогонит Сантэра.

— Он жаждет получить говорящие бумаги Виннету, которые стали твоим талисманом.

— Он их не получит.

— Я знаю, что ты не отдашь их ему добровольно, но сможешь ли ты помешать ему похитить их?

— Даже если Сантэру удастся тайно проникнуть в мой вигвам, он не найдет говорящие бумаги.

— Надеюсь, что так оно и будет. Ты разрешишь мне еще раз взглянуть на говорящие бумаги Виннету?

— Ты уже прочел их.

— Я не успел, мне помешал Сантэр.

— Уже темнеет. Я принесу их тебе завтра, как только рассветет, и буду держать их перед твоими глазами, сколько понадобится.

— Благодарю тебя. Еще я хотел предупредить, что Сантэр постарается украсть у тебя мое оружие. Спрячь его получше.

— Даже если бы ему удалось проникнуть в мой вигвам днем, он не увидит оружия. Твои ружья завернуты в одеяла и лежат под моим ложем. Они — мои. Я буду твоим наследником, и ко мне перейдет слава Сэки-Латы, потому что он исполнит мою просьбу.

— Охотно, если только смогу.

— Я рассмотрел твои ружья и понял, что умею стрелять только из одного. Согласишься ли ты перед смертью научить меня, как заряжать и как стрелять из твоего штуцера?

— Непременно.

— Сэки-Лата — благородный воин. Спасибо тебе. За все, что ты сделаешь для меня, я постараюсь, чтобы к тебе относились хорошо, пока не начнутся твои муки.

Он ушел, не подозревая о том, что вселил надежду в мое сердце.

До той минуты я надеялся воспользоваться тем, что Гейтс, Клай и Саммер оставались свободными в стойбище кайова. Даже если они не были моими друзьями, они были белыми. Заметь я в них хоть малейшую готовность прийти мне на помощь, я бы исхитрился освободить руки от пут, и тогда никто не смог бы помешать мне бежать. Увы, эту мысль пришлось оставить. После разговора с Гейтсом мне стало ясно, что рассчитывать на него и его товарищей нельзя.

Итак, я был предоставлен самому себе, однако, несмотря на отчаянное положение, не падал духом. Я не сомневался, что так или иначе мне удастся избежать мучительной смерти. Для спасения мне недоставало самой малости: освободить одну руку и добыть нож! Неужели мне, Олд Шеттерхэнду, это не удастся?

Я вспомнил о краснокожей девушке по имени Темный Волос. Она явно сочувствовала мне, а я знал, что многим, очень многим белым посчастливилось воспользоваться расположением индейских женщин и бежать из плена. В любом случае я не мог позволить себе покорно дожидаться смерти и был готов пойти на самый отчаянный шаг.

И вот в то самое мгновение, когда все мои мысли были заняты изобретением способа побега, ко мне обратился Пида с просьбой научить его стрелять из штуцера. Лучшего стечения обстоятельств невозможно было желать. Молодому вождю придется развязать мне руки, чтобы я показал ему, как следует заряжать ружье. Одним движением я выхвачу нож из-за его пояса, разрежу ремни, стягивающие ноги, и буду свободен. К тому же у меня в руках окажется мой замечательный штуцер с магазином на двадцать пять патронов. Надежда, правда, была невелика, но я ведь только рисковал жизнью, которая, честно говоря, уже и так мне не принадлежала.

Конечно, несравненно лучше было бы сбежать тайно, не подставляя себя под пули краснокожих. Но как это сделать?

Мысль моя работала лихорадочно, но в голову ничего дельного не приходило.

Тем временем совсем стемнело, и у вигвамов стали разжигать костры. Индеанки готовили ужин. Темный Волос снова принесла мне еду. И на этот раз ей пришлось уговаривать отца, чтобы тот получил согласие старого вождя. Мы почти не разговаривали, я только поблагодарил ее за доброту, и она сразу же ушла. Вскоре мои стражники тоже покинули меня, а их место заняли двое других. Я спросил, когда смогу лечь, и они ответили, что ждут Пиду, который хочет лично проверить надежность узлов и ремней.

Однако раньше молодого вождя ко мне пришел человек, которого я совершенно не ждал, — Одно Перо, отец девушки, приносившей мне еду. Он долго в молчании смотрел на меня изучающим взглядом, а потом, прежде чем заговорить со мной, приказал стражникам:

— Пусть мои братья оставят нас наедине, пока я не позову их.

Моя стража повиновалась без возражений, из чего я заключил, что старик пользовался среди соплеменников большим уважением и властью, хотя и не был вождем. Когда они ушли, Одно Перо сел передо мной на корточки и снова принялся молча рассматривать меня. Наконец он торжественно произнес:

— Бледнолицые жили по ту сторону Великой Соленой Воды, я хотя у них было много земли, они приплыли к нам в огромных лодках, чтобы завладеть нашими горами и долинами.

Он снова умолк. Правила индейского красноречия требуют, чтобы любой мало-мальски значимый разговор с белым человеком начинался с пространного вступления, где следовало перечислить все прегрешения бледнолицых. Я терпеливо ждал, когда он закончит обвинять белых и перейдет к сути. Но что же он хотел сказать мне? Передо мной показался проблеск надежды.

— Краснокожие мужи встретили белых дружелюбно, как братьев, но они отплатили нам черной неблагодарностью.

Он снова умолк. Я тоже выжидательно молчал.

— И сегодня они думают только о том, как бы обмануть нас и согнать нас с земель, которыми всегда владели наши предки. Если им не удается добиться своего хитростью, они применяют силу.

Последовало новое молчание.

— Краснокожий муж встречает белого и совершенно уверен в том, что перед ним его смертельный враг. Разве есть среди бледнолицых люди, которые не желали бы нам зла?

Теперь я догадался, куда клонил старик. Дело было во мне. Когда я и на этот раз не ответил ему, он спросил меня напрямик:

— Сэки-Лата не желает говорить со мной?

— Почему же? К чему мне отвечать, если я согласен с тобой?

— Разве не все бледнолицые желают нам зла?

— Нет, не все, — возразил я.

— Пусть Сэки-Лата назовет хоть одного из них.

— Я мог бы назвать много имен, но не сделаю этого. Если ты пошире откроешь глаза, то непременно увидишь одного из них.

— Я вижу лишь Сэки-Лату.

— Его я и имел в виду.

— Ты хочешь сказать, что Сэки-Лата не питает к нам вражды.

— Нет.

— Ты когда-нибудь убивал или ранил краснокожих?

— Мне приходилось защищать свою жизнь. Я давно доказал, что не желаю зла краснокожим. Сколько раз помогал я им в борьбе против белых! Если ты справедлив, то должен будешь согласиться со мной.

— Сус-Хомаши справедлив.

— Вспомни о Виннету. Мы были с ним братья. Разве Виннету не был краснокожим воином?

— Он был великим краснокожим воином, хотя и нашим врагом.

— Он не хотел быть вашим врагом, но вы вынудили его стать им. Он любил всех индейцев так же, как и своих апачей. Он старался жить в согласии со всеми краснокожими, но вы предпочитали воевать друг с другом. Сколько раз он пытался примирить племена, ставшие на тропу войны! Все, что мы с ним делали, мы делали из любви к краснокожему народу.

Я нарочно говорил так же медленно и торжественно, как Одно Перо. Когда я умолк, он наклонил голову и в течение нескольких минут не проронил ни слова. Потом встал передо мной во весь рост и ответил:

— Сэки-Лата не солгал. Сус-Хомаши справедлив и соглашается даже с врагом, если тот прав. Будь весь краснокожий народ похож на Виннету, а белый — на Сэки-Лату, мы жили бы рядом как братья и любили бы друг друга, а на земле с избытком хватило бы места для наших сыновей и дочерей. Мне жаль, что никто не последовал вашему примеру. А если за вождями никто не идет, вождей ждет верная гибель. Виннету пал от пули, а Сэки-Лата скоро умрет у столба пыток.

Видимо, только теперь Одно Перо посчитал, что пора заканчивать вступление и переходить к делу. Я решил не торопить его и молчал.

— Сэки-Лата прославил свое имя, поэтому ему придется пройти через страшные мучения, прежде чем он попадет в Страну Вечной Охоты. Разве позволит он своим врагам увидеть, его слабость?

— Нет. Если мне суждено умереть, я встречу смерть, как воин, которому воздвигнут могилу славы.

— Ты говоришь «если мне суждено умереть»! Разве ты считаешь возможным избежать смерти?

— Да.

— Сэки-Лата даже не скрывает, что хочет бежать?

— Я всегда говорю правду.

— Но высказать такую правду — большая смелость!

— Я никогда не был трусом.

Моя откровенность привела его в замешательство.

— Уфф! Уфф! — воскликнул он, возведя руки к небу. — Сыновья кайова до сих пор щадили тебя, но теперь я вижу, что с тобой надо обращаться сурово!

— Тебе меня не запугать, я горжусь тем, что сказал тебе правду. Никто другой не отважился бы говорить с тобой так открыто.

— Сэки-Лата прав. Никому другому недостанет смелости признаться, что он собирается бежать. Сэки-Лата не просто смел, он дерзок!

— Нет. Человек дерзкий поступает так от отчаяния, когда ему терять уже нечего. Моя откровенность другая, у нее иные причины.

Не мог же я сказать ему в глаза, что знаю, зачем он пришел!

Одно Перо хотел спасти меня, предложив в жены собственную дочь. Став мужем индеанки, я получил бы свободу, но был бы вынужден стать кайова. Такой исход я не мог принять, поэтому вынужден был отклонить предложение Одного Пера, но так, чтобы краснокожий не оскорбился моим отказом. Это и было главной причиной моей откровенности. Я намекал ему на то, что способен сам спасти свою жизнь, не прибегая к браку с индеанкой.

Однако Одно Перо не догадался об истинном значении моих слов и продолжил тоном превосходства:

— Сэки-Лата хочет причинить нам зло, хотя и знает, что бежать ему не удастся. Наверное, гордость воина не позволяет ему признаться, что он погиб. Однако тебе не перехитрить меня.

— Я уверен, что сбегу!

— Нет. Ты умрешь здесь, у столба пыток. Если бы я полагал, что у тебя есть возможность бежать, я сам день и ночь сидел бы рядом с тобой и не спускал с тебя глаз. Но ты можешь избежать смерти.

— Каким образом? — спросил я, понимая, что уже не в силах помешать Одному Перу выполнить его намерение.

— С моей помощью.

— Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

— Разве можно отказываться от помощи, если речь идет о жизни и смерти? Твоя Гордость больше, чем я думал, она настолько велика, что ты даже не думаешь о благодарности. Но я и не требую, чтобы ты благодарил меня. Я только хочу, чтобы ты стал свободным. Моя дочь Темный Волос очень жалеет тебя.

— Ты хочешь сказать, что я не мужественный воин, а человек, достойный жалости? Жалость оскорбляет!

Я говорил намеренно жестко, чтобы в последний раз попытаться остановить его, но мне не удалось. Индеец мягко ответил:

— Ни я, ни моя дочь не хотели обидеть тебя. Она много слышала о тебе и знает, что Сэки-Лата — самый смелый воин среди своих белых собратьев. Она хочет спасти тебя.

— У нее доброе сердце, но ей недостанет сил спасти меня.

— Это не так трудно, как ты думаешь. Ты знаешь многие обычаи краснокожих людей, но один из них тебе все-таки неизвестен. Мы расскажем тебе о нем, и ты подчинишься ему. По закону краснокожих людей, тот, кто возьмет в жены дочь краснокожих, становится сыном племени.

— Я знаю этот закон.

— Он становится сыном племени даже в том случае, если был врагом или пленником. Ему прощают вину и даруют жизнь.

— Это я тоже знаю.

— Тогда ты понимаешь, что я хочу сказать. Ты сказал стражникам, что моя дочь нравится тебе. Ты нравишься ей. Согласен ли ты, чтобы она стала твоей скво?

— Нет.

Воцарилась гробовая тишина. Краснокожий не ожидал от меня такого ответа. Он никак не мог взять в толк, почему осужденный на смерть отвергает одну из самых желанных девушек племени, дочь уважаемого воина.

— Почему? — коротко спросил Одно Перо после долгого молчания.

Неужели я мог открыть ему настоящие причины моего отказа?! Прямо сказать, что образованный европеец никогда не решится перечеркнуть все свое будущее ради простой краснокожей девушки, что брак с ней не принесет счастья ни мне, ни ей? Я не хотел ему объяснять, что Олд Шеттерхэнд не принадлежит к числу тех бледнолицых, которые берут в жены краснокожую скво для того, чтобы вскоре бросить ее, и что очень часто у них бывают такие жены почти в каждом племени. Следовало найти понятный для него и благородный в его глазах повод для отказа.

— Мой краснокожий брат говорит, — начал я издалека, — что считает меня великим воином. Мне кажется, что он сказал неправду.

— Ты действительно великий воин.

— Но ты же хочешь, чтобы я получил жизнь в подарок от женщины! Разве ты согласился бы на подобный шаг?

— Уфф! — воскликнул он и умолк. Очевидность моего довода потрясла его. Затем он спросил: — Ты хочешь стать моим другом?

— Я буду гордиться дружбой с тобою.

— А что ты думаешь про мою младшую дочь Темный Волос?

— Она самый красивый цветок среди дочерей кайова.

— Заслуживает ли она того, чтобы ее взяли в жены?

— Любой воин, которому ты разрешишь стать ее мужем, почтет за счастье привести ее в свой вигвам?

— Значит, ты отказал ей не из-за презрения?

— Твоя дочь очень хороша. Она нравится мне, но Олд Шеттерхэнд должен сам защищать свою жизнь и сражаться за нее, а не получить ее из рук женщины.

— Уфф! — с уважением повторил Одно Перо, а я продолжал:

— Неужели ты считаешь, что Олд Шеттерхэнд согласится на это, чтобы потом над ним насмехались? Чтобы у каждого костра в прерии рассказывали о том, какой ценой он купил свободу?

— Нет.

— Ты считаешь, что Олд Шеттерхэнд может позволить, чтобы о нем говорили, что он убежал от объятий смерти в объятия молодой и красивой скво?

— Нет.

— Разве не должен я поддерживать славу своего имени и беречь честь даже ценой собственной жизни?

— Ты обязан поступить так.

— Теперь ты понимаешь, почему я сказал тебе «нет»? Я благодарен тебе и твоей прекрасной дочери за вашу доброту.

— Уфф! Уфф! Сэки-Лата настоящий воин. Мне очень жаль, что он должен умереть. Я подсказал ему единственно возможный путь к спасению, но теперь ясно вижу, что славный муж не может следовать по этому пути, не потеряв чести. Когда я передам его слова своей дочери, она тоже не обидится на Сэки-Лату.

— Да, расскажи ей все! Мне не хотелось бы, чтобы она подумала, что я отказался взять ее в мой вигвам из-за нее самой.

— Темный Волос еще больше полюбит тебя. Когда ты будешь терпеть смертельные муки и все другие будут смотреть на тебя и радоваться, она сядет в темном углу вигвама и закроет свое лицо. Хуг! Я все сказал.

Одно Перо встал и удалился. Сразу же после его ухода появились стражники и заняли свои места рядом со мной.

Благодарение Богу, одно сражение я выиграл! Это был тот подводный камень, невидимый глазу мореплавателя, который пробивает днище корабля и разрушает все надежды на благополучный исход плавания. Если бы Одно Перо почувствовал себя оскорбленным, если бы мой отказ разжег в нем чувство мести, я стал бы его личным врагом. Краснокожий был бы способен выполнить свою угрозу и стеречь меня как зеницу ока днем и ночью.

Вскоре пришел Пида, и меня «уложили» спать. Меня растянули между четырьмя столбами, привязали к ним руки и ноги, а под голову подсунули свернутое одеяло.

Как только ушел Пида, меня навестил новый гость, которому я очень обрадовался. Этот был мой чубарый, щипавший неподалеку в одиночестве травку. Он отказался идти в табун, и все время бродил поблизости от меня. Обнюхав меня с ног до головы, мустанг потрепал меня зубами за волосы и лег рядом. Стражники не стали прогонять его.

Преданность коня обрадовала меня. Если мне действительно удастся освободиться, то не придется терять драгоценное время на поиски лошади, к тому же мой чубарый по резвости превосходил даже лошадь Пиды.

Как я и полагал, уснуть было невозможно. Растянутые руки и ноги занемели, начали ныть суставы. Время от времени я погружался в сон, словно проваливался в черную дыру, но почти сразу же просыпался. С рассветом меня снова привязали к дереву, и мне показалось, что я воскрес.

Я с любопытством ждал, кто же мне принесет еду. Темный Волос? Скорее всего, нет. Я отказал ей и ее отцу. Наверняка она обиделась на меня и больше не придет.

Но она пришла и снова накормила меня из своих рук. Девушка не произнесла ни слова и только глядела на меня своими темными грустными глазами, в которых читались жалость и восхищение.

Вслед за ней появился Пида.

— Я уезжаю на охоту, — сказал он. — Нам понадобится много мяса, чтобы завтра, после твоей смерти, устроить большой праздник, а затем торжественно захоронить твое тело на Наггит-циль. Поэтому я уезжаю с отрядом сыновей кайова. Мой мешочек с «лекарствами» и говорящей бумагой Виннету остается в моем в вигваме. Когда я вернусь, я выполню свое обещание и покажу ее тебе.

Я пожелал ему счастливой охоты, и он ушел. Вскоре я увидел отряд охотников, мчавшихся по прерии. А два часа спустя я заметил Сантэра, идущего между деревьями, с ружьем на плече и с оседланной лошадью в поводу. Он остановился передо мной и принялся рассматривать меня с улыбкой превосходства.

— Как видишь, я тоже собрался на охоту и считаю своим долгом уведомить тебя об этом.

Он умолк, ожидая моего ответа, а я притворился, что не вижу и не слышу его.

— Ты что, оглох?

Я молчал.

— Поверь, я страшно огорчен тем, что случилось, и не столько из-за тебя, сколько из-за себя.

И он издевательски погладил меня по плечу.

— Прочь отсюда, негодяй! — рявкнул я.

— О, а я-то думал, что ты уже разучился говорить. Это очень хорошо, потому что мне хотелось порасспросить тебя кое о чем.

Он продолжал рассматривать меня. В его лице появилось нечто дьявольское, и я вдруг понял, что он замыслил совершить очередную подлость.

— Я думаю, что ты охотно ответишь мне. Ха-ха-ха! Раз уж славный Олд Шеттерхэнд стоит у дерева смерти, а подлец Сантэр гуляет на свободе, то ты просто обязан ответить мне. Ты случайно не знаешь местечка, которое на языке апачей называется Деклил-То?

Если бы мое тело не было туго спеленуто ремнями, я бы вздрогнул. Это слово упоминалось в завещании Виннету. Я впился глазами в Сантэра.

— Ну что ты так на меня смотришь, словно у тебя вместо глаз наконечники стрел? — он снова расхохотался. — Я знаю, что это значит Темная Вода, но не знаю, где это.

— Откуда тебе стало известно, негодяй?! — вскричал я.

— Не стоит задавать вопросы. Лучше ответь на мои. Там где-то рядом находится Тсе-Шош.

— Тысяча чертей! Я…

— Подожди, не кричи так громко, — оборвал меня он. — Ты мне только шепни на ухо, где это находится, а уж об остальном я позабочусь.

— Негодяй! — закричал я, словно раненый медведь. — Бумаги!

— Да-да, бумаги! Они у меня! — издевательски уведомил меня Сантэр.

— Ты обокрал Пиду!

— Обокрал? Ну что ты! Я всего лишь взял то, что по праву принадлежит мне. Бумаги теперь у меня вместе с упаковкой, — и он похлопал себя по карманам.

— Держите его! — крикнул я моим стражникам.

— Меня? — засмеялся Сантэр, вскакивая на лошадь. — Попробуйте.

— Хватайте его! — бесновался я. — Он обокрал молодого вождя! Не дайте ему уйти! Он…

Ремень, охватывающий мою шею, впился в горло, и дальнейшие слова застряли у меня в глотке. Я рвался вперед нечеловеческим усилием, но путы надежно держали меня. Нахлестывая коня, Сантэр быстро удалялся галопом. Стражники вскочили на ноги, но только бессмысленно таращили на нас глаза, не понимая, что происходит.

Завещание Виннету! Сантэр похитил его! По прерии скакал вор, и никто и не думал преследовать его! Как же я теперь узнаю последнюю волю моего брата?!

Безумная ярость охватила меня. Последним усилием я напряг руки и почувствовал, что вот-вот мои мышцы лопнут от напряжения. Но лопнул ремень, и я неожиданно упал лицом в землю.

— Уфф! Уфф! — хором воскликнули стражники. — Он разорвал ремни! — и они кинулись ко мне.

— Пустите меня! — кричал я. — Я не собираюсь бежать, я хочу поймать Сантэра!

Мои крики всполошили все стойбище. Со всех сторон ко мне бежали мужчины, и каждый считал своим долгом схватить меня и удержать, что не составляло труда, так как мои ноги все еще были связаны. Множество рук протянулось ко мне, меня подняли и снова прислонили к дереву. В ярости я раздавал удары направо и налево, несколько краснокожих упало тут же без чувств, но в конце концов меня снова связали.

Индейцы стояли вокруг, потирая ушибленные мною места, и с удивлением разглядывали меня. Они не сердились на меня, нет. Все их внимание было приковано к обрывкам ремня, которые они рассматривали и передавали из рук в руки.

— Уфф! Уфф! Он разорвал ремень… Бизону не сорваться с такой привязи…

Ярость моя проходила, и я начал чувствовать боль: прежде чем лопнуть, ремень разрезал мне мышцы чуть ли не до кости.

— Почему вы стоите здесь? — пытался я перекричать гул голосов. — Разве вы не поняли, что я сказал? Сантэр обокрал Пиду! Скорее садитесь на коней и догоните его!

Как и следовало ожидать, никто из них не послушался меня. Наконец появился человек поумнее остальных — Одно Перо. Перед ним расступились, он подошел ко мне и спросил, что случилось. Я рассказал.

— Ты утверждаешь, что Сантэр похитил говорящие бумаги Виннету? — спрашивал он, не понимая причины моего волнения.

— Да! Ты ведь сам слышал, как старый вождь приказал Пиде хранить их!

— В таком случае мы должны спросить Тангуа, что нам делать. Он вождь, и ему решать.

— Спрашивайте же! Только поскорее!

Но Одно Перо не спешил. Он все еще колебался, рассматривал порванный мной ремень, покачивал головой и приговаривал:

— Уфф! Ему не зря дали имя Сэки-Лата. И такой воин должен умереть! Почему он не краснокожий, почему он не кайова, а бледнолицый!

Посетовав на цвет моей кожи, он наконец-то ушел, унося с собой обрывки ремня. Все, кроме моих стражников, последовали за ним.

С огромным нетерпением и беспокойством я ожидал, когда десяток-другой краснокожих помчится в погоню за вором. Но, к моему огорчению, я не видел даже намека на какие-либо приготовления. Жизнь стойбища вошла в свое спокойное и размеренное русло. Я был взбешен до предела и попросил моих стражников узнать, что же происходит. Так как они не могли отойти от меня ни на минуту, то окликнули проходившего мимо воина, и тот сообщил, что Тангуа не поверил в недобрые намерения Сантэра, сказал, что тот, наверное, уехал на охоту и скоро вернется.

В ярости я скрежетал зубами так, что караульщики испуганно поглядывали на меня. Вполне возможно, что мне снова удалось бы разорвать ремни, несмотря на боль в изрезанных руках, но зачем? Разве я мог исправить то, что случилось? Следовало смириться с судьбой, и в конце концов я успокоился, если не внутренне, то, по крайней мере, внешне. Однако во мне созрело решение использовать малейшую возможность для побега, даже если это будет сопряжено с невероятными трудностями я опасностями.

Так прошло часа три, когда вдруг до меня долетел пронзительный женский крик. Я посмотрел туда, откуда он доносился, и увидел Какхо-Ото, бегущую к вигваму отца. Она исчезла за пологом, но через минуту снова выскочила наружу, теперь в сопровождении Одного Пера. Все, кто оказался рядом, побежали за ними. Произошло что-то из ряда вон выходящее.

Через пять минут снова появился Одно Перо и побежал прямиком ко мне. Он остановился и второпях даже не позаботился о том, чтобы принять степенный и важный вид. Не в силах сдерживать свои чувства, он не сказал, а воскликнул:

— Сэки-Лата умеет все! Может он вылечить человека?

— Да, — ответил я в надежде, что меня проводят к больному и хотя бы на время снимут путы.

— Можешь ли ты воскресить умершего?

— Кто умер?

— Моя дочь.

— Твоя дочь? Темный Волос? — переспросил я испуганно и удивленно, так как несколько минут назад видел ее бегущей по стойбищу.

— Нет, ее сестра, скво молодого вождя Пиды. Наш шаман говорит, что она умерла. Ее убил Сантэр. Сэки-Лата пойдет со мной, чтобы вернуть ей жизнь?

— Ведите меня к ней.

Меня отвязали от дерева и сняли путы с ног, однако не полностью — так, что я мог шагать мелкими шажками, и повели через все стойбище к вигваму Пиды. Семеня в окружении индейцев, я мысленно радовался удачному стечению обстоятельств — меня вели к вигваму Пиды, в котором хранилось мое оружие. У входа толпились краснокожие. Они уважительно расступились, давая мне проход.

Одно Перо ввел меня внутрь жилища. На одеялах лежала молодая женщина, рядом с ней сидела Какхо-Ото и уродливого вида старик. Это был шаман племени.

Увидев нас, шаман и Темный Волос встали. Я быстрым взглядом окинул все помещение. Слева от входа лежало мое седло и попона, на одной из жердей висели мои револьверы и нож. Читатель может себе представить, как мне хотелось добраться до собственного оружия.

— Сэки-Лата посмотрит на умершую и скажет, может ли он ее оживить, — требовал и одновременно просил Одно Перо.

Опустившись на колени рядом с телом женщины, я попытался связанными руками нащупать пульс, мне это удалось не сразу, но в конце концов я почувствовал, как под моими пальцами ровно бьется слабенькая жилка. Женщина находилась в глубоком обмороке, может быть, она бы даже действительно умерла, если бы ее не привели в чувство. Отец и сестра не спускали с меня глаз.

— Она умерла, и никто не в силах воскресить ее, — глухим уверенным голосом заявил шаман.

— Я сделаю это, — ответил я.

— Ты вернешь ей жизнь? В самом деле? — спросил Одно Перо с надеждой в голосе.

— Разбуди ее, разбуди! — умоляла меня Какхо-Ото, в волнении забыв о правилах поведения индейской женщины и вцепившись в мою руку.

— Если вы хотите, чтобы я вернул ей жизнь, — выйдите и оставьте меня наедине с умершей.

— Уфф! Ты понимаешь, чего ты требуешь? — спросил отец.

— Чего же? — переспросил я, хотя прекрасно понимал, что он имеет в виду.

— Здесь находится твое оружие, если оно попадет к тебе в руки, ты попытаешься освободиться. Обещай мне, что ты не прикоснешься к нему!

Мой язык не хотел повиноваться мне, когда я произносил слова обещания. Нож, револьверы и штуцер! Мне хватило бы минуты, чтобы разрезать ремни, и тоща хотел бы я посмотреть на смельчака, осмелившегося остановить меня! Однако хвататься за оружие было безрассудством. Краснокожие тоже схватились бы за ружья, полилась бы кровь. Кроме того, воспользоваться обмороком женщины, чтобы достичь своей цели, мне показалось недостойным Олд Шеттерхэнда.

В углу на расстеленной шкуре я заметил лежащие в беспорядке предметы, необходимые для женского рукоделья: иглы, шила, бисер, кожаные ремешки, иглы дикобраза и прочую мелочь. Там же были два крохотных ножичка с острыми, как бритва, лезвиями, которыми индеанки режут кожу на тонкие узкие полоски. Этими полосками они сшивают вместо ниток части одежды.

— Я обещаю тебе, — нехотя выговорил я. — А если вы не доверяете мне, можете унести отсюда мое оружие.

— Мы знаем, что Сэки-Лата никогда не лжет, поэтому оставим оружие здесь. Но это еще не все, что ты нам обещаешь.

— Что вы еще требуете от меня?

— Мы отвязали тебя от дерева, и ты мог бы попытаться бежать и без оружия. Обещай мне, что сейчас ты не убежишь, вернешься к дереву и позволишь привязать себя снова.

— Слово Олд Шеттерхэнда.

— Пусть все выйдут. У него один язык и одно слово, ему можно верить.

Одно Перо освободил меня от ремней и оставил одного. Как только он исчез за пологом, я быстро спрятал ножичек для рукоделья за манжет рубашки и занялся женой Пиды.

С тех пор, как Сантэр, воспользовавшись отсутствием молодого вождя, проник в вигвам и напал на женщину прошло довольно много времени. Почему же она так и не пришла в себя? Скорее всего, негодяй оглушил ее. Я осторожно ощупал череп и обнаружил на затылке огромную шишку. Я нажал посильнее на это место, пытаясь определить, целы ли кости. Женщина застонала от боли и открыла глаза. Поначалу ее взгляд был совершенно бессмысленным, однако вскоре она прошептала мое имя.

— Ты узнаешь меня? — спросил я.

— Да.

— Расскажи мне, что случилось, и постарайся больше не терять сознание, не то умрешь.

Мои слова возымели действие, индеанка встряхнула головой и, поморщась от боли, села, прижимая руку к затылку.

— Я была одна, когда вошел бледнолицый и потребовал отдать ему мешочек с «лекарствами». Я отказала ему, и он меня ударил.

— Где был мешочек?

Она посмотрела вверх на одну из жердей и воскликнула сдавленным от испуга голосом:

— Уфф! Его нет! Бледнолицый украл «лекарства»!

Так вот что имел в виду Сантэр, когда хвастался, что у него бумаги вместе с упаковкой! Он взял не только завещание Виннету, но и все талисманы молодого вождя! Уж теперь-то Тангуа поверит в злые намерения Сантэра и вышлет за ним погоню.

— У тебя хватит сил сидеть или ты чувствуешь, что можешь потерять сознание? — спросил я.

— Нет, нет! Я больше не упаду, — поспешила она заверить меня. — Ты вернул мне жизнь. Благодарю тебя!

Я откинул полог, закрывающий вход в вигвам. Отец и сестра стояли рядом, остальные жители стойбища толпились поодаль.

— Входите! — позвал я Одно Перо и Темный Волос. — Умершая ожила.

Думаю, читатель понимает, какую радость испытали отец и сестра бывшей «покойницы». И они, и все остальные кайова были убеждены в том, что я совершил чудо, я же не считал необходимым разуверять их. Я приказал прикладывать больной на затылок холодные примочки и показал, как это делается.

Столь же сильной, как и радость, была ярость краснокожих, узнавших, что Сантэр выкрал все талисманы молодого вождя. Тангуа немедленно выслал отряд воинов вслед за вором и отправил гонцов к молодому вождю. Одно Перо снова провел меня к дереву смерти и собственноручно привязал к нему. При этом он не скупился на похвалы, которые человеку, не знающему образ мыслей краснокожих, показались бы угрозами:

— Мы подвергнем тебя еще более страшным мучениям у столба пыток, чем решено было раньше. Никто еще до сих пор не испытывал того, через что придется пройти тебе. Мы сделаем так, чтобы в Стране Вечной Охоты ты был самым благородным и достойным из всех бледнолицых, которым будет разрешено попасть туда после смерти.

Я счел излишним благодарить его за честь и ответил:

— Если бы вы сразу же пустились в погоню за Сантэром, как я от вас требовал, он уже был бы в ваших руках. Но теперь, скорее всего, ему удастся скрыться.

— Ему не уйти от нас. Его следы будут видны в прерии еще несколько дней. К тому же ты поможешь нам. Если ты обещаешь нам вернуться, чтобы мы могли поставить тебя к столбу пыток, мы разрешим тебе присоединиться к погоне.

— Нет. Если уж мне суждено умереть, то пусть этот день наступит поскорее. Я не могу его дождаться.

— Да, ты настоящий герой, ибо только герой способен произнести такие слова. Мы все сожалеем, что ты бледнолицый, а не кайова.

Он ушел, а я был настолько любезен, что не сказал ему, что его сожаление не нашло понимания в моем сердце. Более того, я от души желал покинуть тех, кто так заботливо пытался устроить мою загробную жизнь. И покинуть их я собирался той же ночью и без единого слова прощания.

Пиду нашли быстро. Он примчался в стойбище на взмыленной лошади, сразу же направился в свой вигвам, затем навестил отца, а в конце концов подошел ко мне. Его бронзовое лицо было бесстрастно, но я догадывался, скольких сил стоило ему удерживать на нем выражение каменной невозмутимости.

— Сэки-Лата спас от смерти мою скво, которую я люблю, — сказал он. — Пида благодарит тебя за это.

— Пустое. Как себя чувствует твоя жена?

— У нее болит голова, но холодная вода и примочки снимают боль. Скоро она будет здорова. Однако моя душа больна и не излечится до тех пор, пока я не нагоню Сантэра и не верну себе мой мешочек с «лекарствами».

— Я ведь предупреждал тебя, что Сантэра следует остерегаться.

— Сэки-Лата всегда прав. Если бы наши воины послушались его сегодня и сразу же пустились в погоню за вором, он бы уже стоял здесь, привязанный к дереву.

— Пида будет преследовать Сантэра?

— Да, я очень тороплюсь и пришел к тебе только затем, чтобы попрощаться. Твою казнь придется отложить, хотя ты и желаешь умереть поскорее — так говорит Одно Перо. Но ты должен быть терпелив и ждать, пока я не вернусь.

— Так уж и быть, подожду.

Он понял мои слова по-своему и принялся меня утешать:

— Долгое ожидание смерти измучит твою душу, поэтому я приказал, чтобы за тобой ухаживали как можно лучше, но время пробежит быстрее, если ты согласишься исполнить мою просьбу.

— Какую?

— Ты хотел бы поехать со мной?

— Разумеется.

— Уфф! Я очень рад. Мы наверняка поймаем вора. Я развяжу тебя и дам тебе твое оружие.

— Постой! У меня есть условие…

— Слушаю тебя:

— Я могу поехать с тобой только свободным человеком.

— Уфф! Это невозможно!

— В таком случае я остаюсь!

— Ты будешь свободен, пока мы не вернемся обратно, а потом снова станешь нашим пленником. Мы требуем от тебя только обещания не убежать по пути.

— Так, значит, вы берете меня с собой только потому, что ни один след не укроется от моего глаза? Олд Шеттерхэнд — не ищейка, которую берут с собой на охоту, а потом снова сажают на цепь!

— Ты не изменишь своего решения?

— Нет!

— Пусть Сэки-Лата подумает о том, что будет, если мы не поймаем Сантэра!

— Я повторяю — нет! Я мог бы пойти с вами и изловить Сантэра, но пусть каждый сам заботится о том, как вернуть похищенное.

Пида не понял моего намека на то, что я сам собираюсь пуститься по следу вора и отнять у него украденное завещание Виннету.

— Я взял бы тебя с собой, — оправдывался он, — чтобы отблагодарить тебя за то, что ты вернул жизнь моей скво. Мне очень жаль, что ты отказываешься, но моей вины в том нет.

— Если ты действительно хочешь меня отблагодарить, исполни одно мое желание.

— Какое?

— Меня беспокоит судьба тех трех бледнолицых, которые прибыли сюда вместе с Сантэром. Где они теперь?

— В своем вигваме.

— Они свободны?

— Нет. Друзья моих врагов становятся нашими врагами, поэтому их связали.

— Они невиновны. Разве могут они отвечать за поступки Сантэра?

— Они говорят так же, но наш обычай велит отомстить и им. Они будут привязаны к дереву смерти и умрут вместе с тобой.

— Уверяю тебя, они не были сообщниками Сантэра!

— Для нас это не имеет значения. Ты предостерегал их, и они не захотели послушаться твоего совета. Теперь они кровью заплатят за дружбу с нашим врагом.

— Пусть молодой и благородный вождь кайова выслушает меня. Я знаю, что должен умереть мучительной смертью. Поэтому я прошу не за себя, а за них. Верни им свободу!

— Ты просишь отпустить их с лошадьми и с оружием? Это невозможно!

— Отпусти их в знак благодарности за спасение твоей скво, которую ты любишь.

Он отвернулся от меня, чтобы я не увидел на его лице отражение борьбы, происходившей у него в душе. Через минуту он сумел совладать с чувствами, впился в меня глазами и произнес:

— Сэки-Лата не такой, как все остальные бледнолицые. Он не похож и на краснокожих мужей. Его нельзя понять! Проси он за себя, возможно, я нашел бы способ как спасти его. Мы позволили бы ему бороться за свою жизнь с самыми сильными и мужественными нашими воинами. Но он просит не за себя, а за других! Ему претит получать что угодно, даже жизнь, из чужих рук и даром!

— Я еще раз повторяю мою просьбу!

— Пида согласен, но у него тоже есть одно условие.

— Говори!

— Теперь мы тебе ничего не должны, совсем ничего. Мы рассчитались с тобой за то, что ты спас мою скво, и ты не имеешь права ничего требовать!

— Я и раньше не имел права ничего требовать!

— Они свободны. Хуг! Я все сказал!

Он направился к отцу, чтобы сообщить ему о данном мне обещании. Спустя некоторое время он вышел из вигвама старого вождя и исчез между деревьями. Вскоре он появился снова в сопровождении троих вестменов, сказал им что-то, указывая рукой на меня, и ушел.

Гейтс, Клай и Саммер всем своим видом выражали отчаяние и смирение. Они были похожи на осужденных на смерть, которых помиловали в последнюю минуту.

— Мистер Шеттерхэнд, — обратился ко мне Гейтс, когда все трое подъехали к ставшему мне «родным» дереву. — Мы ничего не понимаем. Может быть, вы нам объясните, почему краснокожие подняли такой шум вокруг старого потертого мешочка с «лекарствами»?

— Вы еще раз подтвердили, что совершенно не знаете Дикого Запада. Что может быть страшнее для индейца, чем потеря «лекарств»?

— Так вот почему Пида пришел в такую ярость, что даже приказал связать нас. Не завидую я Сантэру, если кайова догонят его! Но зачем ему понадобилось похищать какой-то хлам?

— Неужели вы еще не поняли? Там лежали бумаги Виннету, до которых ему так хотелось добраться. Теперь-то вы верите, что Сантэр обманул вас?

— Не совсем. Нам-то какое дело до этих бумаг?

— Там подробно описано место, где спрятаны сокровища апачей.

— Черт побери! Вы уверены?

— Конечно. Я сам читал.

— Так, значит, вы тоже знаете, где искать золото?

— Знаю.

— Скажите нам! Скажите! — голос Гейтса дрогнул, глаза его сверкнули. — Мы помчимся за Сантэром и похитим золото у него из-под носа!

— Во-первых, вы не заслужили золото, так как до сих пор стояли на стороне Сантэра и не согласились помочь мне. Во-вторых, вам просто-напросто не удастся обойти Сантэра. Он хитрее и сумеет обвести вас вокруг пальца. Он нанял вас как землекопов, как рабочую скотину, чтобы потом убить и завладеть всем сокровищем. Я предупреждал, но вы мне не поверили. Теперь вы стали ему не нужны, поэтому он очень ловко отделался от вас — обокрал Пиду и тем самым отдал вас на растерзание кайова.

— Неужели индейцы убили бы нас из-за Сантэра? Мы же ничего у них не воровали! — к Гейтсу вернулся страх за свою жизнь.

— Достаточно того, что вы — друзья вора и их врага. Вас ждал столб пыток.

— Действительно, Пида что-то толковал насчет мучительной смерти. Он сказал, что мы должны благодарить вас. Почему?

— Я просил за вас.

— Вы? И Пида вас послушался?! Невероятно! Но что же будет с вами?

— То же, что и раньше. Меня ждет смерть.

— Нам очень жаль вас, сэр. Чем мы могли бы вам помочь?

— Поздно, мистер Гейтс. Вчера я просил вас о помощи, но вы отказали мне, предпочтя общество негодяя Сантэра. Поезжайте с Богом, а когда доберетесь до селений белых людей, расскажите всем, что Олд Шеттерхэнд погиб, замученный кайова.

— Очень грустное известие, сэр. Мне бы сообщить людям что-нибудь более радостное.

— Виной тому вы сами. Вы обманули меня в Магворт-Хиллз и передали в руки кайова. Вы отказали мне в помощи. Блеск золота затмил ваш разум. И вы повинны в моей смерти, которая будет жестокой и страшной. Я знаю, что вы не посмеете сообщить об этом людям, но пусть ваша совесть не даст вам спать по ночам. А теперь убирайтесь отсюда!

Гейтс от растерянности не знал, что ответить. С побитым видом все трое молча удалились, так и не найдя слов благодарности за спасенную жизнь. Сгорбленные спины горе-золотоискателей говорили о том, что урок пошел им на пользу.

Не успели они скрыться за горизонтом, как из стойбища выехал Пида и, нахлестывая коня, помчался во весь опор по следу отряда, высланного отцом в погоню за Сантэром. Пида даже не взглянул в мою сторону: он рассчитался со мной сполна, как я и пожелал. Теперь он надеялся, что следующая наша встреча непременно произойдет несколько дней спустя у того же дерева смерти, 9 то время как я был совершенно уверен, что увяжусь с ним на Пекос или еще дальше, в Сьерра-Рита, куда нас приведут следы Сантэра. Будущее должно было рассудить, кто из нас ошибался в своих расчетах.

Когда в полдень Какхо-Ото принесла мне еду, я спросил ее о здоровье сестры. Она ответила мне, что боль утихла, но молодая скво еще не может ходить. Подавая мне на кончике ножа кусочки мяса, она смотрела на меня влажными от слез глазами — что-то беспокоило ее, но она боялась заговорить с мужчиной первой.

— Моя молодая сестра хочет сказать мне что-то, — начал я, чтобы вывести ее из затруднительного положения. — Пусть она поведает мне, что случилось и почему ее душа неспокойна.

— Сэки-Лата поступил неправильно, — ответила она после мгновенного колебания.

— Почему? — удивился я тому, что женщина осуждает действия мужчин.

— Ты зря отказался ехать с Пидой.

— Олд Шеттерхэнд не собака, загоняющая дичь для других.

— Тебе следовало поехать. Умереть у столба пыток без стона боли — большая честь, но Темный Волос считает, что жизнь лучше.

— Но мне все равно пришлось бы вернуться в плен, чтобы умереть.

— Пида потребовал от тебя обещания вернуться потому, что не мог сразу сказать по-другому. Возможно, когда бы вы поймали Сантэра, он разрешил бы Сэки-Лате стать своим другом и выкурить с ним трубку мира.

— А друга и брата не убивают у столба пыток, не так ли?

— Да.

— Ты права, но и я тоже прав. Тебе хотелось бы, чтобы я остался жив?

— Да, — ответила она чистосердечно. — Ведь ты вернул жизнь моей сестре!

— Пусть тебя не беспокоит моя судьба. Олд Шеттерхэнд знает, что делает.

Она задумчиво посмотрела вдаль, затем бросила быстрый взгляд на стражников и нетерпеливо взмахнула рукой. Я понял, что ей хотелось поговорить со мной о побеге, но она боялась даже произнести это слово, опасаясь, что охранявшие меня краснокожие заподозрят неладное. Когда она снова подняла глаза на меня, я с улыбкой сказал:

— Взгляд моей сестры чист и прозрачен, через него Олд Шеттерхэнд видит ее сердце и читает мысли. Задуманное моей сестрой исполнится.

— Когда? — испуганно вздрогнула она.

— Очень скоро.

— Пусть твои слова станут правдой. Какхо-Ото будет рада!

Наша короткая беседа вернула девушке душевное спокойствие и мужество. Когда наступило время ужина, она позволила себе еще большую откровенность. У вигвамов уже горели костры, наступал вечер, и под кронами деревьев было темно. Подавая мне очередной кусок мяса, она вдруг наступила мне на ногу, чтобы привлечь мое внимание,

— Сэки-Лата уже почти все съел, но, наверное, еще голоден. Может быть, принести еще? Темный Волос принесет ему, что он пожелает.

Стражники не придали ее словам никакого значения, но мне стало ясно, что она предлагает свою помощь и готова передать мне все необходимое для побега.

— У моей сестры очень доброе сердце, — ответил я, — и я благодарен ей за все. Но я сыт, и мне больше ничего не надо. Как себя чувствует скво молодого вождя кайова?

— Она еще слаба, и мы делаем ей примочки, как ты учил нас.

— Она нуждается в уходе. Кто смотрит за ней?

— Я.

— Сегодня вечером ты тоже будешь с ней?

— Да.

— Но ведь и ночью кто-то должен сидеть у ее ложа…

— Я останусь с ней до утра, — голос индеанки дрогнул: она поняла меня.

— До самого утра? Тогда — до свидания.

— До свидания, Сэки-Лата.

Она ушла. Стражники проводили ее глазами, так и не раскусив двусмысленность нашей беседы.

Дело было в том, что я не мог, освободившись, не пойти в вигвам Пиды — там лежало мое оружие. Вечерний разговор с девушкой успокоил меня только частично: возьми я оружие в присутствии сестер, наутро их упрекнули бы в том, что они помогли мне. Как дочери кайова, они должны были поднять крик, чтобы воины помешали мне бежать; с другой стороны, они не хотели предавать смерти человека, спасшего жизнь одной из них. Какой же выход можно было найти? Наверное, девушки позволят мне связать их. Когда я уйду, они могут кричать сколько угодно, а потом рассказать, что я внезапно появился в вигваме, сбил их с ног и связал. Мой штуцер, скорее всего, все еще находился в вигваме Пиды. Хотя, конечно, зная цену моему оружию, молодой вождь мог взять его с собой, хотя так и не научился стрелять из него. От того, где находилось оружие, зависели мои дальнейшие действия. Если Пида взял штуцер с собой, то мне придется сначала нагнать его и любой ценой вернуть оружие себе.

Тем временем сменились мои стражники, пришел Одно Перо, чтобы лично проверить, как меня привяжут к столбам на ночь. Когда меня отвязали и повели к месту ночлега, я осторожным движением вытряхнул ножик из рукава в ладонь, а едва на руку накинули петлю, я сделал вид, что с трудом терплю боль в измученных мышцах, и крепко сжал кулаки, пряча в одном из них крохотный кусочек стали, который должен был открыть мне путь к свободе.

— Не притрагивайтесь к его ранам! — прикрикнул на стражников Одно Перо. — Не причиняйте ему боли, чтобы он сохранил силы до часа пыток.

Моя уловка удалась: крепко сжатые кулаки не привлекали внимания индейцев, а ремень, притягивавший мою левую руку к столбу, находился над ладонью. Краснокожие занялись моими ногами, затем принесли мне два одеяла и подсунули одно под голову, а другим укрыли. Тщательно проверив узлы, Одно Перо с удовлетворением сказал:

— Сегодня Сэки-Лата не убежит. Эти ремни ему не порвать.

И он ушел, а оба стражника сели на корточки у моих ног.

Многие люди в минуты, предшествующие важным решительным событиям, не владеют собой от волнения, их бьет дрожь, они теряют терпение и тем самым губят дело. Я же, наоборот, становлюсь совершенно спокоен, в меня вселяется непоколебимая уверенность в успехе.

Я лежал не шевелясь. Прошел час, другой, костры в стойбище погасли, хотя один все еще горел у входа в вигвам вождя. Стало холодать, стражники свернулись калачиком и легли на землю, пытаясь согреться.

Медленно разжав левую ладонь, я пошевелил пальцами, восстанавливая в них кровообращение, я осторожно сжал имя ножичек. Действовать приходилось на ощупь. Я сделал надрез на ремне, другой — и вдруг ножичек выскользнул из моих негнущихся пальцев и упал в густую траву. К счастью, тех двух надрезов, которые а успел сделать, хватило, чтобы сильным рывком, превозмогая боль, разорвать ремень. Осторожно и медленно, чтобы не привлечь внимания и не разбудить стражников, я ощупал то место, куда упал ножик, перебрал траву стебелек за стебельком и в конце концов нашел его. Через минуту у меня уже была свободна и правая рука!

Приняв прежнее растянутое положение, я шевельнулся несколько раз под одеялом, чтобы проверить, насколько глубоко спят мои сторожа. Они не двигались и не обращали на меня внимания.

Будь, что будет! Стражники лежали у моих ног, их головы находились не более чем в футе от меня. Осторожно освободившись от одеяла, я сделал два быстрых взмаха кулаком, чтобы оглушить краснокожих. Я связал их по рукам и ногам теми же ремнями, которые минуту назад стягивали мое тело, отрезал от одеяла два куска, сунул часовым в рот кляпы и оглянулся в поисках моего верного жеребца. Чубарый, как и в прошлую ночь, бродил поблизости.

Я встал и потянулся. Боже, какое же это блаженство — размять хотя бы несколькими движениями застывшее тело, разогнать кровь по жилам! Как только я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, я снова лег на землю и пополз от вигвама к вигваму. В стойбище было тихо, и я без помех добрался до жилища молодого вождя, но, когда моя рука уже протянулась к пологу входа, слева от меня послышался легкий шорох. Я отдернул руку и прислушался. Шорох перешел в звук шагов, и кто-то остановился напротив меня у входа, не замечая моего присутствия.

— Темный Волос! — тихим шепотом позвал я.

— Сэки-Лата! — откликнулась она.

Я встал во весь рост.

— Почему ты не в вигваме? — спросил я.

— Вигвам пуст. Я не хочу, чтобы потом меня или сестру обвинили в том, что мы помогли бежать тебе. Моя сестра больна, и за ней нужен уход, поэтому я взяла ее в вигвам отца.

Ее женская хитрость потрясла меня.

— Мое оружие там же?

— Да. Там же, что и днем.

— А где лежат ружья?

— Под ложем Пиды. У Сэки-Латы есть конь?

— Мой жеребец ждет меня у дерева смерти. Ты была ко мне очень добра, я многим тебе обязан. Спасибо.

— Сэки-Лата добр ко всем людям, мне хотелось бы, чтобы все были такими же, как он. Ты когда-нибудь вернешься к нам?

— Думаю, что да. Я вернусь вместе с Пидой, который станет моим другом и братом.

— Ты едешь за ним? Не говори ему ничего про меня. О том, что я сделала, не должен знать никто, кроме моей сестры.

— Ты сделала для меня очень много. Благодарю тебя, — сказал я, взяв ее за руку

— Пусть твой побег будет удачен. Мне пора идти.

Девушка исчезла в темноте. Я стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Краснокожий ребенок с добрым сердцем! Я вошел в вигвам, в котором, как уже знал, никого не было, нашел на ощупь ложе Пиды, а под ним — ружья, завернутые в одеяла. Револьверы, нож и седло были там, где я видел их днем. Не прошло и пяти минут, как я уже снова стоял под деревом смерти и седлал моего коня. Когда все было готово, я склонился над стражниками и заметил, что они уже пришли в себя.

— Счастье отвернулось от воинов кайова. Им никогда не видеть Олд Шеттерхэнда у столба пыток, — сказал я тихо. — Я уезжаю следом за Пидой, чтобы помочь ему схватить Сантэра. Может быть, я вернусь к вам вместе с ним. Передайте старому вождю, что он может не беспокоиться за сына: я буду защищать его и вести себя с ним как с другом и братом. Сыновья и дочери кайова были добры ко мне, поблагодарите их за меня и скажите, что я навсегда сохраню их в своем сердце. Хуг! Я все сказал!

Я взял чубарого под уздцы и повел за собой. Я не решился вскочить ему на спину там же, в стойбище, из опасения, что топот разбудит кого-нибудь из индейцев. Удалившись на несколько сот шагов от стойбища, я с удовольствием сел в седло, которое, как самонадеянно утверждали кайова, никогда не будет служить мне.

Мой путь лежал на юг. В темноте я не мог различить следов Сантэра и гнавшихся за ним кайова, но на этот раз они мне и не были нужны. Было совсем ни к чему идти за ними след в след, так как я доподлинно знал, что Сантэр направился на Пекос.

Откуда же мне стало известно, что он едет именно туда?

Завещание Виннету.

Я не успел дочитать его до конца, но там упоминались названия на языке апачей. Ни одно из них ничего не говорило Сантэру. Даже если он и понял, что Деклил-То означает Темная Вода, а Тсе-Шош — Медвежья Скала, ему все равно было невдомек, где их искать. А находились они очень далеко отсюда, в Сьерра-Рита, где я вместе с Виннету побывал только один раз. Именно мы дали название скале и озеру, и никто, кроме нас и еще двух сопровождавших нас апачей, не мог знать об этом. Чтобы выяснить, где находятся указанные в завещании Виннету места, Сантэру придется ехать в пуэбло на Пекос.

Да, читатель! Именно в пуэбло на Пекос. Любой апач, к которому он обратился бы с расспросами о Деклил-То и Тсе-Шош, посоветовал бы ему отправиться в пуэбло и там найти двух стариков, которые некогда сопровождали нас в путешествии. Все племя знало эти названия и связанные с ними наши приключения, и все племя также знало тех двух престарелых воинов, которые прошли с нами через все опасности дальнего пути.

Но ведь среди апачей были и те, кто знал Сантэра как смертельного врага Виннету, убийцу Инчу-Чуны и Ншо-Чи. Неужели он осмелится отправиться в Пуэбло?

А почему бы и нет? Такой человек, как он, готов рисковать собственной шкурой ради горсти золота. Кроме того, само завещание служило ему охранной грамотой, так как на кожаном конверте был искусно вырезан тотем Виннету. Мне следовало опередить Сантэра и достичь пуэбло раньше его, предупредить воинов и схватить убийцу. Дело это было нетрудное, тем более что мой чубарый был очень резв. Но самое главное заключалось в том, что этот план избавлял меня от необходимости идти по следам беглеца, повторять весь его путь и терять время на разгадывание головоломок, которые так часто встречаются во время погони.

Увы, мой жеребец охромел! Я долго не мог найти причину, и только два дня спустя обнаружил, что он занозил длинным и острым шипом бабку правой передней ноги. Шип я, конечно, поспешил удалить, но время было безвозвратно потеряно.

Я еще не добрался до берегов Пекос, я ехал по поросшей редкой травой прерии, когда впереди меня появились два всадника, скакавшие мне навстречу. Это были индейцы. Увидев, что я один, они не стали скрываться и направились прямо ко мне. Когда расстояние между нами сократилось, один из них вскинул вверх ружье и громко выкрикнул мое имя.

Это был Ято-Ка, знакомый воин из племени апачей. Второго я не знал. Мы приветствовали друг друга с обычными у индейцев пожеланиями доброй охоты и многих солнц жизни. Потом я спросил:

— Мои братья не вступили на тропу войны и не выехали на охоту. Куда же они направляются?

— На север. В долину реки Метсур, чтобы навестить могилу нашего вождя Виннету, — ответил Ято-Ка. — Мы узнали печальную новость несколько дней назад, и великий плач пронесся по нашим горам и долинам.

— Известно ли моим братьям, что я был при кончине Виннету?

— Да. Сэки-Лата расскажет нам о последних днях жизни славного вождя апачей и сам поведет наш отряд, чтобы отомстить за его смерть.

— Но разве вы лишь вдвоем решились на столь далекий и опасный путь на север?

— Нет, мы выехали вперед, так как собаки-команчи снова откопали топор войны и вышли в поход против нас. Остальные апачи следуют за нами.

— Сколько воинов идет за вами?

— Пять раз по десять.

— Кто их ведет?

— Тилл-Лата.

— Я знаю его. Он сумеет провести отряд в долину реки Метсур. Вам не встретились по пути незнакомые всадники?

— Вчера нам встретился бледнолицый, который спросил нас о Тсе-Шош. Мы посоветовали ему отправиться в пуэбло к старику Инте.

— Я ищу этого человека. Он убийца Инчу-Чуны и Ншо-Чи.

— Уфф! Уфф! — одновременно простонали оба апача. — Убийца?! Мы не знали, кто он, и только поэтому не схватили его!

— Ничего страшного. Достаточно того, что мы знаем, куда он отправился. Сейчас вам нельзя уезжать. Придется вернуться в пуэбло и схватить убийцу. Потом я сам поведу вас в долину реки Метсур.

Я дернул поводья, и чубарый двинулся вперед.

— Да, мы возвращаемся, — согласился со мной Ято-Ка — Быстроногий, пристраиваясь справа от меня. — Мы должны поймать убийцу!

Несколько часов спустя мы уже были на берегах Пекос, переправились через нее вброд и поехали дальше. По пути я поведал апачам о встрече в Наггит-циль и о том, что приключилось со мной в стойбище кайова.

— Молодой вождь Пида преследует убийцу один? — спросил Ято-Ка.

— Он поехал вслед за воинами, посланными раньше его отцом. По-видимому, Пида уже нагнал их.

— Знает ли Сэки-Лата, сколько их?

— Я видел, как они покидали стойбище. Их было десять человек, вместе с Пидой будет одиннадцать.

— Так мало?

— Слишком много, чтобы поймать одного беглеца.

— Уфф! Сыновья апачей исполнят танец победы, когда поймают Пиду и его воинов и привяжут их к столбу пыток.

— Нет! — оборвал я его.

— Нет?! — удивился апач, по-своему истолковавший мою резкость. — Ты думаешь, им удастся уйти от нас? Убийца Инчу-Чуны направился в пуэбло, и они вслед за ним сами попадут нам в руки.

— Я не сомневаюсь, что они последуют в пуэбло за Сантэром и схватить их не составит труда. Я хочу сказать, что они не погибнут у столба пыток.

— Нет? Но ведь они наши враги! Они приговорили тебя к смерти!

— Они отнеслись ко мне с уважением, а Пида стал моим другом, несмотря на то, что на совете тоже подал свой голос за смертный приговор.

— Уфф! — воскликнул потрясенный Ято-Ка. — Сэки-Лата совсем не изменился. Он мужественный воин, но он щадит своих врагов! Тилл-Лата может не согласиться с его решением.

— Думаю, что он согласится.

— Его имя — Тилл-Лата, Кровавая Рука, у его пояса висят скальпы врагов, а теперь он стал вождем. Он не может ронять свое достоинство, проявляя жалость к врагу.

— А разве я не вождь апачей?

— Да. Сэки-Лата — вождь апачей.

— Разве не стал я вождем раньше его?

— На много солнц раньше.

— Поэтому он должен подчиниться мне. Если кайова попадут к нему в плен, ему придется отпустить их на свободу, потому что я так хочу.

Возможно, Ято-Ка еще долго пытался бы доказывать мне свою правоту и защищать мнение отсутствующего Тилл-Латы, но наше внимание привлек след, ведущий по речным отмелям, а затем появившийся на правом берегу Пекос. Лошади шли друг за другом, а так всегда поступают всадники, стремящиеся скрыть количество людей в отряде. По-видимому, оставившие след люди ехали по вражеской территории, из чего я без труда сделал вывод, что это должен быть отряд Пиды.

Идя по следу, мы вскоре подъехали к месту, где всадники остановились на отдых и где можно было сосчитать лошадей. Их оказалось одиннадцать! Это действительно были кайова.

— Воины апачей идут сюда с верховьев реки? — обратился я к Ято-Ка.

— Да! Пять раз по десять апачей встретятся с десятью и одним кайова.

— Как далеко отсюда находятся апачи?

— Когда мы встретили тебя, они были в половине дня пути от нас.

— Судя по следам, кайова опережают нас на полчаса. Надо торопиться, чтобы нагнать их до того, как они встретятся с апачами.

Я пустил коня вскачь, так как встреча двух отрядов враждующих племен могла произойти в любую минуту. Пида заслужил, чтобы я встал на его защиту.

Через четверть часа мы подъехали к излучине реки. Кайова явно хорошо знали местность, так как не поехали вдоль берега, а переправились через реку, чем сократили расстояние.

Мы последовали их примеру и вскоре увидели кайова. Они ехали гуськом через равнину и не заметили нас.

Вдруг всадники остановились и круто повернули назад. Только теперь они увидели, что мы идем по их следу, снова остановились на мгновение и сразу же помчались в нашу сторону, забирая ближе к реке.

— Почему они возвращаются? — спросил Ято-Ка.

— Они увидели апачей, потом нас и поняли, что поскольку нас всего трое, то мы не сможем сдержать их.

Вдали действительно показался большой отряд апачей, мчавшихся вслед за кайова,

— Поезжайте навстречу и скажите Кровавой Руке, чтобы он остановился и ждал меня, — приказал я своим спутникам.

— Почему ты не едешь с нами?

— Я должен поговорить с Пидой. Вперед, скорее!

Они повиновались, я же повернул моего чубарого туда, куда направились, чтобы объехать нас стороной, кайова. Они были слишком далеко, чтобы узнать меня. Я мчался наперерез, прижимая их к реке. Когда Пида разглядел, что за одинокий всадник пытается задержать отряд, из его груди вырвался крик ужаса, и он принялся нахлестывать лошадь. Однако я уже преградил ему путь и громко крикнул:

— Пусть Пида остановится, я не отдам его апачам.

Несмотря на охвативший его страх, молодой вождь кайова, похоже, питал ко мне безграничное доверие, потому что резко осадил лошадь. Его воины повиновались жесту вождя и тоже остановились. Краснокожему воину даже в самую трудную минуту обычай велит сохранять на лице невозмутимость, однако я заметил, что Пиде и его спутникам с большим трудом удается скрыть впечатление, которое на них произвело мое внезапное появление на Пекос.

— Сэки-Лата! — воскликнул Пида. — Сэки-Лата на свободе! Кто отпустил тебя?

— Никто, — ответил я. — Я не принял бы свободу ни из чьих рук. Я сумел бежать.

— Уфф! Это невозможно!

— Кому-нибудь другому — может быть, но не мне. Я ни на минуту не сомневался, что сумею вернуть себе свободу. Помнишь, я отказался ехать с тобой и сказал, что каждый должен сам заботиться о том, как вернуть похищенное? Не бойся меня, я твой друг и сделаю так, что апачи не станут преследовать тебя.

— Ты действительно сделаешь так?

— Даю тебе слово.

— Я верю слову Сэки-Латы.

— Я хочу, чтобы ты доверял мне. Посмотри назад: апачи, к которым я послал своих спутников, остановились. Они ждут, когда мы к ним подъедем. Вы видели след Сантэра?

— Он направился в пуэбло апачей. Но Пида готов следовать за ним куда угодно, чтобы отнять мешочек с «лекарствами». Мы собирались устроить засаду на него вблизи пуэбло.

— Теперь вам не угрожает опасность, апачи не тронут вас. Но чтобы я защитил тебя, ты должен стать моим другом и братом. Выкурим трубку мира.

— Уфф! Великий воин Сэки-Лата, сумевший бежать из плена, считает Пиду достойным своей дружбы?

— Пида станет великим вождем кайова, и я не унижу себя, побратавшись с ним. Поторопись, мы не должны заставлять воинов апачей долго ждать.

Мы спешились и выкурили трубку мира, тщательно соблюдая ритуал. Затем я приказал Пиде оставаться на месте и ждать моего знака, а сам снова вскочил на мустанга и поехал к апачам, которые тем временем расспрашивали Ято-Ка о том, где и как он меня встретил. Держа коней под уздцы, апачи расположились большим кругом, в середине которого стояли Быстроногий и Кровавая Рука.

Я хорошо знал их нового вождя, Кровавую Руку, еще с тех времен, когда он был молодым воином. Он был смел и честолюбив, но ко мне всегда относился доброжелательно, и я мог рассчитывать, что он выполнит мои требования и пощадит Пиду. Поприветствовав его, я сразу же приступил к делу:

— Я прибыл к вам один, без вождя апачей Виннету. Мои краснокожие братья хотят узнать, как погиб великий воин, и я им все расскажу. Однако сейчас я желаю говорить с ними о кайова, которых вы видите там, у реки.

— Ято-Ка передал нам желание Сэки-Латы, — ответил Кровавая Рука. — Ты вождь апачей, и мы повинуемся твоей воле. Пусть эти десять воинов немедленно возвращаются в свое стойбище, мы не будем преследовать их.

— А их молодой вождь Пида?

— Я видел, что Сэки-Лата курил с ним трубку мира, пусть он едет с нами и будет нашим гостем столько времени, сколько сам пожелает, но потом он снова станет нашим врагом.

— Благодарю тебя. Теперь воины апачей поедут со мной в погоню за убийцей Инчу-Чуны и его дочери. Когда наша месть свершится, я сам поведу их на могилу вождя Виннету.

— Хуг! — ответил Тилл-Лата, прикасаясь своей рукой к моей.

Я подал знак Пиде, он не без некоторой опаски подъехал к нам, выслушал условия апачей и отослал своих воинов домой, а мы продолжили путь вдоль берегов Пекос вниз по течению. К вечеру мы разбили лагерь и остановились на ночлег.

Мы находились во владениях апачей и не опасались нападения врагов, поэтому разожгли костер. Сидя вокруг огня, мы неторопливо жевали мясо, а я рассказывал о гибели Виннету. Когда я закончил говорить, апачи долго молчали, потрясенные мужеством своего вождя, а затем начались воспоминания. Воины перебирали все военные походы с Виннету, все опасные стычки, из которых он неизменно выходил победителем, называли поименно многочисленных врагов, чьи скальпы он носил у пояса. А мне казалось, что мой друг и брат, мой любимый Виннету, снова лежит у меня на коленях и истекает кровью.

Потом мне приснился сон. На краю бездонной пропасти лежали груды золота, они блестели на солнце, а Сантэр с дьявольским хохотом сбрасывал их вниз. Я хотел остановить Сантэра и спасти сокровища, бросился с голыми руками на негодяя, но он не поддавался, становился все сильнее, и я никак не мог его одолеть. Внезапно земля расступилась под нами, я чудом успел отпрыгнуть в сторону и удержаться на краю. Земля ходуном ходила у меня под ногами, я видел, как Сантэр вместе с золотом летит в зияющую пустоту.

Меня прошиб холодный пот, и я проснулся. Весь следующий день я не мог отделаться от ощущения, что видел вещий сон.

С рассветом мы не теряя времени снова тронулись в, путь и остановились на короткий отдых только около полудня. Нами двигала жажда мщения, и мы торопились поскорее добраться до пуэбло, уверенные в том, что Сантэр там долго не задержится.

Солнце клонилось к закату, когда мы добрались наконец до пуэбло. Справа, на вершине холма, виднелся крест на могиле Клеки-Петры. Чуть ниже по течению реки я узнал то место, где когда-то сражался за свою жизнь, состязаясь в плавании с Инчу-Чуной. Сколько раз вместе с Виннету мы сидели там, на берегу, беседуя о давно минувших днях.

Поворот долины, и перед нами открылось пуэбло апачей — огромное пирамидальное сооружение в несколько ярусов, служащее и жилищем и крепостью. Дым, курящийся из разных этажей, подсказывал нам, что женщины уже начали готовить ужин. Нас заметили. Тилл-Лата приложил ладонь к губам и крикнул:

— Сэки-Лата! К нам прибыл Сэки-Лата! Воины, спешите навстречу ему!

Пуэбло зашевелился, как потревоженный муравейник, отовсюду понеслись громкие возгласы, появились лестницы, а когда мы спешились и начали подниматься наверх, со всех сторон потянулись маленькие и большие руки, чтобы прикосновением поприветствовать нас. Увы, встреча не была радостной. Я впервые возвращался в пуэбло без Виннету, которому уже не суждено было увидеть свой родной дом.

Я уже как-то говорил читателям, что в пуэбло обитала лишь малая часть апачей, остальные жили в разбросанных по окрестностям стойбищах. Однако тут находились те, кого Виннету любил больше всех. Меня засыпали вопросами, но поиски Сантэра не терпели отлагательства, и я поднял руку, требуя внимания.

— Где Инта? Я должен немедленно видеть его.

— Он у себя, — ответили мне. — Сейчас мы его позовем.

— Инта стар и слаб, я сам пойду к нему.

Меня проводили в небольшую келью, выдолбленную в скале. Старик обрадовался мне и завел длинную приветственную речь.

— Здесь был кто-нибудь из бледнолицых? — пришлось оборвать мне старика.

— Да, — удивленно ответил Инта.

— Когда?

— Вчера.

— Он назвал свое имя.

— Нет. Виннету запретил ему называть себя.

— Где он сейчас?

— Он уже ушел.

— Как долго он был в пуэбло?

— Это время бледнолицые называют часом.

— Он сам пришел к тебе?

— Он нашел меня, показал тотем Виннету, вырезанный на коже, и сказал, что должен исполнить последнюю волю вождя апачей.

— Что он требовал от тебя?

— Он хотел, чтобы я описал озеро, которое вы назвали Деклил-То. Я подчинился, потому что так хотел Виннету.

— Что ты описал ему?

— Дорогу к озеру, нависающую скалу и водопад. Он без труда найдет это место. Я был очень рад, что могу поговорить с ним о местах, которые некогда посетил с Виннету и Сэки-Латой. Виннету покинул нас навсегда и ушел в Страну Вечной Охоты, но вскоре я снова увижу его.

Старика нельзя было обвинить ни в чем. Сантэр показал ему тотем любимого вождя, и Инта повиновался. Но мне надо было узнать больше подробностей, и я продолжал спрашивать:

— Лошадь бледнолицего устала?

— Когда он уезжал из пуэбло, конь бежал резво, словно после хорошего отдыха.

— Бледнолицый просил что-нибудь у сыновей апачей?

— Он спрашивал, нет ли у нас запального шнура.

— И вы дали ему шнур?

— Да.

— Он не сказал, зачем ему шнур?

— Нет, еще он потребовал много пороха.

— Для ружья?

— Нет, чтобы крушить скалы.

— Мой брат видел, куда он спрятал тотем?

— В мешочек с «лекарствами». Я очень удивился, потому что знаю, что бледнолицые не носят «лекарств».

— Уфф! — громко воскликнул стоявший рядом со мной Пида. — Мешочек все еще у него! Это мои «лекарства», он украл их у меня!

— Украл? — удивился Инта. — Разве бледнолицый — вор?

— Он хуже вора.

— Но ведь у него был тотем Виннету!

— Он его тоже украл. Это был Сантэр, убийца Инчу-Чуны и Ншо-Чи.

Старик лишился дара речи и смотрел на нас словно в столбняке. Мы молча вышли из его жилища.

Увы, нам не удалось настичь Сантэра! Мы даже не сумели сократить расстояние между нами. Рассвирепевший от неудачи Тилл-Лата предложил:

— Воины апачей проведут ночь в пути. Если мы не будем терять времени, то сумеет настичь Сантэра еще до того, как он приедет в Диклил-То.

— Ты полагаешь, мы можем двигаться дальше без отдыха?

— Воины апачей не нуждаются в отдыхе!

— А как считает Пида? — обратился я к молодому вождю кайова.

— Пида не почувствует усталости и не будет отдыхать до тех пор, пока не получит обратно свои «лекарства».

— Прекрасно! Выезжаем сразу же после ужина. Пусть Тилл-Лата прикажет сменить лошадей на самых лучших, какие найдутся в табуне. Нам надо спешить — Сантэр взял с собой порох и шнур для фитиля. Если он сумеет первым добраться до Деклил-То, все наши усилия пропадут зря.

Жители пуэбло просили нас остаться, но, узнав, куда мы направляемся и кого преследуем, перестали настаивать и принялись помогать нам собираться в дорогу. Два часа спустя мы снова мчались на свежих лошадях, а в наших переметных сумках лежало достаточно вяленого мяса, чтобы в пути не тратить время на охоту. В погоню за Сантэром выехали я, Тилл-Лата, Пида и двадцать апачей. Кровавая Рука сам отобрал воинов, и, хотя столь многочисленный отряд был нам не нужен, я не стал спорить. Наш путь лежал через владения индейцев мимбрени, состоящих в родстве с апачами, с этой стороны опасность нам не угрожала. От пуэбло до Деклил-То нам предстояло проехать шестьсот миль. Если учесть, что всадник на хорошей лошади может сделать пятьдесят миль в день, нас ожидало двенадцатидневное путешествие.

Решив не тратить драгоценное время на поиски следов Сантэра, мы выбрали путь, который я некогда проделал с Виннету. Можно было предположить, что по той же дороге ехал и Сантэр — старик Инта не мог описать ему другого пути, кроме того, который знал сам.

Путешествие проходило монотонно и буднично: равнина сменялась холмами, холмы — равниной, и ничего не происходило. На десятый день пути нам встретились двое краснокожих, отец и сын. Они были из племени мимбрени, и одного из них я знал — когда-то он помог нам раздобыть мясо.

Он также узнал меня и радостно воскликнул:

— Сэки-Лата! Ты жив!

— Разве до вас дошли слухи, что я умер? — удивился я тому, что меня уже считали покойником.

— Мне сказали, что ты погиб от пули сиу.

И тут я догадался, что старик мимбрени встретился с Сантэром.

— Кто тебе сказал, что меня убили сиу?

— К нам приехал бледнолицый, имени которого я не знаю, и рассказал нам, как погибли Сэки-Лата и славный Виннету. Как я мог не поверить ему, если у него был тотем Виннету и его «лекарства»?

— Ни тотем, ни «лекарства» не умеют говорить. Говорят люди, а они очень часто лгут. Как видишь, я жив.

— Значит, жив и Виннету?

— Увы, Виннету мертв. Где ты встретил этого бледнолицего?

— Два дня назад он заехал в наше стойбище, чтобы сменить изнуренную трудной дорогой лошадь и попросить проводника до Деклил-То. Мы не сразу поняли, о чем он говорит, у нас это озеро называют Шиш-Ту. Он предложил мне взамен мешочек с «лекарствами» Виннету, и я согласился, дал ему хорошего коня, и мы вместе с сыном отвели его на Шиш-Ту.

— Бледнолицый обманул тебя. Ты можешь показать нам тот мешочек с «лекарствами»?

— Да, вот он.

Недоумевающий индеец достал мешочек из сумы, висевшей у седла. Пида радостно вскрикнул и потянулся к своим талисманам, но мимбрени оттолкнул его руку. Назревала ссора, которая если бы и не кончилась плачевно и трагически, то в любом случае задержала бы нас.

— Остановитесь, братья, — приказал им я. — Верите ли вы, что я рассужу вас?

— Да! — хором ответили мне спорящие.

— Эти талисманы принадлежат молодому вождю кайова. Виннету никогда не держал их в руках.

— Ты ошибаешься! — возразил мимбрени. — Ведь ради этого мешочка с «лекарствами» я проделал дальний путь с бледнолицым и отдал ему хорошего коня.

— Тот бледнолицый был врагом Виннету, мешочек с «лекарствами» он украл у молодого вождя кайова, а тотем Виннету — у меня. Он знал, что мы идем по его следу, и нуждался в свежей лошади, поэтому обманул тебя.

— Я верю тебе, Сэки-Лата. Я возвращаю мешочек с «лекарствами» владельцу, но поеду с вами и отниму жизнь у лжеца!

Таким образом наш отряд увеличился еще на двух разгневанных на Сантэра краснокожих. Старик мимбрени, узнав, что помог убийце Инчу-Чуны и его дочери, даже изменился в лице. Он скакал рядом с апачами, и блеск его глаз не предвещал ничего хорошего для Сантэра.

Пида, получив свои «лекарства» обратно, был счастлив, но только наполовину. Он горел желанием отомстить за оскорбление.

На следующий день к вечеру, когда уже стемнело, мы подъехали к озеру. Не зная, где остановился Сантэр, мы не стали искать его в ночной темноте, а расположились на ночлег под ветвистыми деревьями. Старик мимбрени тоже не знал, где лагерь Сантэра — тот, не раскрывая собственные карты, поспешил избавиться от проводника и выпроводить его в обратный путь загодя.

Выехав с Пекос, мы пересекли наискось юго-восточную часть Нью-Мексико и добрались до Аризоны, где проходит граница между землями гилени и мимбрени. Гилени тоже родственны апачам и заключили с ними союз. Места там пустынные и навевают грусть. Скалы, скалы, и ничего, кроме скал. Там, где встречается хоть немного воды, однообразный пейзаж оживляют узкие полосы растительности, теснящие берега источника.

Однако в том месте, куда мы попали, природа словно сделала исключение. Мы находились в долине, орошаемой несколькими родниками, вода из которых собиралась в ручьи, наполняющие озеро. Из озера вытекала маленькая речушка. Поросшие густым лесом склоны долины круто поднимались вверх, отчего вода в озере приобретала мрачный цвет, что и стало причиной тому, что мы назвали его Темной Водой, а мимбрени — Черным озером, Шиш-Ту. Северный склон был самым высоким и больше походил на каменную стену, увенчанную голой скалой в форме столба, в которой вода пробивала ход, откуда падала в озеро. Это и была та Падающая Вода, о которой упоминал Виннету в своем завещании. Чуть выше водопада виднелась пещера, в которую мы с Виннету пытались пробраться еще во время нашего первого путешествия, но так и не нашли туда дорогу. По-видимому, вождь апачей позже все-таки отыскал ход туда. Над входом в пещеру козырьком нависала самая высокая часть скалы, и было удивительно, как она еще держится — ведь по всем законам природы она должна была давно рухнуть в пропасть.

Справа от первой скалы, словно прижавшись к ней, высилась вторая, поменьше, — там мы с Виннету убили серого медведя, потому-то и дали ей название Медвежья Окала.

Близился час мести. Всю ночь я не сомкнул глаз. Едва забрезжил рассвет, мы приступили к поискам следов Сантэра, но ничего не нашли. Тогда я решил взобраться на северный склон. Со мной пошли Тилл-Лата и Пида. Тропа привела нас к Медвежьей Скале. Я помнил слова, написанные Виннету в завещании: «Там сойдешь с лошади и заберешься…» — дальше я не успел прочесть.

Так куда же надо было забраться? На скалу? Хотя склон был очень крут, мы поднимались по нему все выше и выше, пока не оказались на самой вершине. Однако пути к пещере отсюда не было. Если и существовала какая-то возможность перебраться к сокровищнице Виннету от Медвежьей Скалы, то мы не знали, как это сделать — ведь завещание по-прежнему находилось в руках негодяя Сантэра. Проклиная его в душе, я уже собрался было вернуться обратно.

Говорят: «Не поминай черта, не то он явится к тебе». Не успел я мысленно пустить несколько крепких словечек по адресу Сантэра, как вдруг раздался выстрел, и пуля ударила в камни рядом со мной. Сверху послышался знакомый мне голос:

— Собака! Ты снова на свободе! А я-то надеялся, что за мной гонятся одни недоноски кайова! Ступай в ад, там черти тебя уж заждались!

Прозвучал второй выстрел, и снова пуля просвистела мимо. Задрав вверх головы, мы увидели Сантэра на уступе у входа в пещеру.

— Ты тоже пришел за золотом? — издевался он, уверенный в своей недосягаемости. — Ха-ха-ха! Опоздавшему — кости! Я уже здесь, и у меня все готово. Фитиль уже горит! Все, что тебе завещал Виннету, станет моим, моим!

Его лицо исказилось странной улыбкой, больше похожей на волчий оскал.

— Да ты, как я вижу, не знаешь дороги сюда! — продолжал он. — Значит, тебе неизвестен и второй путь, через вершину. Вот им-то я и уйду с золотом, а вы будете скрипеть зубами и кусать локти, но помешать мне не сможете! Проехать шестьсот миль, чтобы увидеть своими глазами, как я добрался до сокровищ Виннету! Ты заслужил это, клянусь Богом! Ха-ха-ха!

Что делать? Может быть, после долгих поисков мы бы в конце концов и нашли дорогу к пещере, но ни Сантэра, ни золота там бы уже не было. Медлить было нельзя, я в несколько прыжков спустился немного ниже, туда, где находилась скальная площадка, — оттуда было удобнее стрелять. Я взвел курок и вскинул штуцер.

— Ха-ха-ха! Он хочет убить меня! — бесновался Сантэр. — Так уж и быть, сделаю тебе одолжение и встану поудобнее.

Он исчез и вскоре появился на каменном козырьке, нависавшем над пещерой. Встав на самом краю обрыва, Сантэр взмахнул рукой. В его кулаке было зажато что-то белое. У меня внезапно закружилась голова, к горлу подступил комок.

— Смотрите! — вопил он. — Вот оно, завещание Виннету! Я выучил его наизусть, и мне оно больше не понадобится. Вам же оно не достанется никогда!

Он рвал бумагу на мелкие кусочки и бросал обрывки в воздух; медленно кружась, они опускались на воду. Слова «гнев» или «ярость» ничто по сравнению с тем, что я тогда почувствовал.

— Подлый негодяй! — крикнул я. — Послушай меня!

— С удовольствием, — послышалось сверху.

— Инчу-Чуна и Ншо-Чи шлют тебе привет!

— Премного благодарен!

— Не стоит благодарности! От имени Виннету я посылаю тебе эту пулю!

Я снова вскинул ружье, совершенно уверенный, что не промахнусь. Обычно мне хватало одного мгновения, чтобы прицелиться, но вдруг я увидел, что мушка пляшет. Неужели дрогнула моя рука? А может быть, пошевелился Сантэр? Или это дрогнула скала?

Боже мой! На наших глаза скала качнулась, послышался тяжелый глухой звук взрыва, из пещеры повалили клубы дыма. Казалось, что невидимый исполин толкнул могучей рукой верхнюю накрененную часть скалы, и она медленно поползла вниз. Сантэр, почувствовав, что теряет опору, завопил, взывая о помощи. В следующее мгновение гигантская каменная глыба обрушилась и с ужасающим грохотом упала в озеро, увлекая за своими обломками и негодяя! Сверху, над рваным краем скалы, вились маленькие облачка дыма.

Я стоял, как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова.

— Уфф! — воскликнул Пида, воздевая руки к небу. — Великий Дух сам покарал его и опрокинул под ним скалу.

Тилл-Лата, заметно побледневший, несмотря на бронзовый оттенок кожи, указал рукой на воды озера, напоминавшие огромный кипящий котел, и сказал:

— Злой Дух бросил его в воду и не вернет его, пока не наступил конец этого мира. Он был проклят.

Я молчал. Мои сон! Мой вещий сон! Пропасть поглотила золото! Пропасть поглотила Сантэра! В последнее мгновение Бог удержал мою руку и заменил суд человеческий своим судом, а приговор Сантэр сам привел в исполнение — собственными руками: он поджег фитиль и тем самым казнил себя ужасной казнью.

Внизу к скале бежали наши воины. Оба вождя, бывшие со мной, быстро спускались к воде, чтобы проверить, не остался ли Сантэр в живых. Но нет! Обломки скалы похоронили его на дне озера.

Внезапно я, человек сильный, которого до сих пор ничто не могло потрясти, почувствовал неимоверную слабость. Ноги мои задрожали, мне пришлось присесть. Голова кружилась, я закрыл глаза, но ясно видел перед собой качающуюся скалу, а в ушах у меня все звучал и звучал душераздирающий вопль Сантэра.

Почему же так случилось? По-видимому, Виннету предусмотрел, что завещание может случайно попасть в руки врага, и устроил тайник таким образом, что только я мог без риска для жизни добраться до золота. Наверняка, прочти я в завещании зашифрованное для меня описание пути к сокровищам, я понял бы, где находится ловушка. Но где же золото? Осталось оно в скале или же вместе с обломками рухнуло в воды Деклил-То?

Я не жалел о золоте. Если оно покоится на дне озера, пусть там и лежит хоть целую вечность. Невосполнимой потерей казалось мне то, что навсегда утрачено завещание моего краснокожего брата… Но, вспомнив о падавших в воду обрывках завещания, я сразу же пришел в себя и почувствовал прилив сил. Вскочив на ноги, я быстро спустился вниз, чтобы собрать и сохранить то немногое, что еще, возможно, осталось от последней воли Виннету. Посреди озера что-то белело. Раздевшись, я прыгнул в воду. Это действительно был клочок бумаги.

Я долго плавал по озеру во всех направлениях и отыскал еще три клочка. Когда они просохли на солнце, я попытался прочесть расплывшиеся от воды буквы. Но мне так и не удалось установить связи между отдельными словами, которые еще можно было разобрать: «…половину получит…», «…нужна…», «…под скалой…», «…разделить…», «…не мстить…».

Это было все, что осталось от завещания. Я до сих пор храню эти обрывки бумаги, как святую реликвию.

Когда же я пришел в себя после потрясения окончательно, мы начали тщательно обследовать окрестности. Часть апачей отправилась искать лошадь Сантэра. Ясно, что животное находилось невдалеке, привязанное к дереву или стреноженное, и, если бы мы его не нашли, оно погибло бы голодной смертью. Остальные снова пошли со мной на вершину горы, чтобы попытаться найти дорогу в пещеру, которой больше не существовало.

Мы долго бродили по горе, пытаясь и так и сяк подступиться к неприступной скале. У меня в мозгу неожиданно всплыла последняя фраза, прочитанная мною в завещании: «… там сойдешь с лошади и взберешься…» Вдруг меня осенило: разве мы взбираемся только на горы? А если Виннету говорил о дереве? Рядом со скалой действительно росла огромная ель, и сучья ее касались скалы. Я взобрался на дерево, и под одним из сучьев увидел удобный выступ в три фута шириной, по которому можно было без труда добраться до пещеры, то есть до нынешнего рваного края скалы. Большие и маленькие обломки камней укрывали бывшее дно пещеры.

По моей просьбе апачи поднялись ко мне, и с их помощью я перевернул каждый обломок, каждый камень, но не нашел ничего, что навело бы нас на след или натолкнуло на догадку. Апачи знают о значении малейших следов и умеют делать из них выводы, однако, сколь мы ни старались, ни зоркие глаза, ни живой ум не выручили нас.

К вечеру мы спустились на берег озера, чтобы переночевать там. Апачи, посланные на поиски лошади Сантэра, нашли ее и привели к месту стоянки. Я вытряхнул из переметных сум все содержимое, однако не обнаружил ничего достойного внимания.

Мы провели у Темной Воды четыре дня, с утра до вечера пытаясь найти след, ведущий к золоту, но поиски наши не увенчались успехом. Я совершенно уверен, что, будь золото укрыто в скале, мы непременно добрались бы до него. Но оно покоилось на дне озера рядом с тем, кого оно погубило. Так мы и вернулись на Пекос без убийцы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, но удовлетворенные тем, что месть наконец свершилась.

…Вот так и погибло навсегда завещание вождя апачей, как погиб он сам, как вскоре погибнет все краснокожее племя. И хотя оно богато одарено от природы, ему не суждено вознестись к высокой цели и выполнить свое назначение — словно летящие по воздуху обрывки завещания вождя, скитаются по земле краснокожие воины без твердой опоры. Скитаются по далеким равнинам, которые им некогда принадлежали…

Однако придет время, и всякий, кто побывает в долине реки Метсур, остановится у могилы вождя апачей и скажет: «Здесь покоится Виннету, великий краснокожий человек!» А когда в зеленеющей прерии истлеют останки последнего из индейцев, новое благородно мыслящее поколение, появившееся на равнинах Дикого Запада, воскликнет: «Здесь покоится краснокожее племя. Оно могло бы стать великим, но история, увы, не дала ему обрести это величие!..»

Карл Май Полукровка

Глава 1. МЕТИС

Плотные струи дождя, гонимые бушующим ветром, безжалостно хлестали по верхушкам высокого пихтового бора. Потоки воды в палец толщиной струились по гигантским древесным стволам, собираясь у корней в маленькие ручейки и сливаясь вскоре воедино, чтобы бесчисленными каскадами низвергнуться со скальных уступов и бесследно исчезнуть внизу, во мраке ночной долины, отдавшись власти бегущей по ней реки. Ночь давно вступила в свои права, небо гудело от непрерывных раскатов грома, но, хотя острые молнии поминутно в клочья рвали ночную тьму, сквозь сплошную сетку косого дождя едва ли что можно было разобрать и в пяти шагах.

Безумная буря гнула верхушки деревьев. Словно негодуя, от страшного ветра грохотали скалы. Но стихия не проникала вниз, в долину. Здесь, в ночном мраке, гигантские пихты стояли неподвижно, словно застыли, но тишины не было и тут — задавленная берегами река пенилась и кипела так сильно, что лишь дьявольски острое ухо могло услышать, как два одиноких всадника двигались вдоль одного из берегов вниз по течению. Видно их, однако, не было.

Случись все ясным днем, путники приковали бы к себе внимание, но вовсе не нарядами или оружием, а огромным ростом, внушающим настоящий страх.

Гигантскую фигуру одного из них, светловолосого, венчала до смешного маленькая голова. Меж добрых мышиных глазок торчал вздернутый носик, куда лучше смотревшийся бы на мордашке четырехлетнего ребенка и уж никак не гармонирующий с широким лягушачьим ртом. Отсутствие растительности на его лице было врожденным — его гладкой кожи, очевидно, никогда не касалась бритва.

Одет путник был в коротковатую, но широкую кожаную куртку, спадавшую сзади с его узких плеч собранной в складки пелериной, и узкие кожаные штаны, плотно обтягивающие тонкие ноги, обутые в сапоги из овчины. Голову его прикрывала соломенная шляпа, поля которой тоскливо свисали под тяжестью дождевых струй. За спиной у него, прикладом вниз, болталась двустволка. Всадник трусил на крепкой, ширококостной кобыле. Ей точно было лет пятнадцать, но вела она себя так резво, будто намеревалась прожить еще столько же.

Рост другого всадника явно превышал два метра, но в отличие от спутника одет он был сверху узко, а снизу широко: на ногах красовались широкие, собранные в складки штаны, заправленные в полусапожки из бычьей кожи, а туловище обтягивал длиннополый войлочный сюртук — такой тесный, что казался приклеенным. Его темные волосы покрывала старая меховая шапка. Лицо его было узким и вытянутым, губы — тонкими, а нос — довольно длинным. Еще одна особенность — усы, напоминавшие щупальца осьминога, настолько тонкие и длинные, что их при большом желании можно было завязать узлом на затылке. Как и у первого путника, у него за спиной висела двустволка. Каждый из них имел при себе нож и револьвер. Конь второго всадника рядом со старой клячей первого выглядел просто красавцем, хотя ему стукнуло не меньше, чем резвой кобыле.

Всадники не заботились о дороге. Да и ливень, похоже, не очень-то волновал их. Первую они предоставили выбирать лошадям, а на второй им было просто наплевать — они давным-давно промокли до нитки.

Ни молнии, ни раскаты грома, ни опасная близость реки, подмывающей рыхлые берега, не мешали спокойной беседе путников, будто оба ехали днем по открытой и залитой солнцем прерии. И все же оба, невзирая на мрак, не спускали друг с друга глаз, поскольку знакомы всего час, а излишнее доверие на Диком Западе может стоить жизни. Встретились они еще до бури. Выяснив, что им по пути — оба еще сегодня намеревались добраться до Фирвуд-Кэмпа[17] — они, само собой, решили ехать вместе.

В какой-то миг грохнул сильнейший раскат грома, и зигзаги сразу нескольких молний, исполосовав ночную мглу, залили нежданным светом широкую долину.

— Bless my soul![18] Прямо как у нас, в краю наследников Тимпе! — вырвалось у курносого блондина.

Услышав это, второй всадник поневоле сдержал лошадь и уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но что-то в последний миг его остановило, и он погнал животное дальше. А вспомнил он как раз о том, что западнее Миссисипи стоит держать ухо востро и лучше помалкивать.

Иногда они переговаривались, но фразы были односложными, что, впрочем, вытекало из окружающей обстановки. Так прошло минут пятнадцать, полчаса… В какой-то момент всадники оказались в том месте, где река резко забирала в сторону. Берег здесь был сильно подмыт, и кляча блондина, не успев свернуть, очутилась на вязком грунте, провалившись, к счастью, не очень глубоко. Всадник рванул поводья вверх и в сторону, пришпорил лошадь, заставив животное одним прыжком выбраться на твердую почву.

— Бог мой! — воскликнул путник. — К чему еще купание, когда и так насквозь промок? Совсем как тогда, у наследников Тимпе!

Отъехав от реки на безопасное расстояние, он снова продолжил путь. Его темноволосый спутник какое-то время ехал за ним молча, пока не решился спросить:

— Наследники Тимпе? О ком это вы, сэр?

— Не знаете? — прозвучало в ответ.

— Нет.

— Правда ваша! Откуда вам знать… Хотя, может, еще узнаете, если мы дальше будем вместе.

— А если бы мне захотелось узнать это сейчас, сэр?

— Сейчас? Это зачем? — насторожился светловолосый.

— Затем, что моя фамилия — Тимпе!

— Что? Вы тоже Тимпе? Неужели правда?

— Да.

— С ума сойти! Я столько лет ищу Тимпе повсюду, в горах и в долинах, на Востоке и на Западе, днем и ночью, в жару и в дождь! И вдруг — на тебе! Один из них трусит себе на лошадке рядом и позволяет мне чуть не утонуть в этой речке, даже не представившись!

— Вы меня ищете? — не смог скрыть своего удивления темноволосый. — Но зачем?

— Ха! Да из-за наследства!

— Наследства? Хм! А вы-то, сэр, что за птица?

— Тоже Тимпе!

— Тимпе? Что, тоже из Германии?

— Ну конечно! Неужели кто-либо из Тимпе мог родиться на земле индейцев?

— Простите, но я увидел свет здесь, в Штатах.

— Но родители-то ваши немцы!

— Только отец.

— Так, может, вы и немецкий знаете?

— Знаю.

— Черт возьми, так говорите по-немецки, раз перед вами тоже немец!

— Полегче, сэр! Откуда мне знать, кто вы?

— Теперь-то знаете. Я не только немец, а еще и Тимпе и хочу, чтобы немцы всегда разговаривали на родном языке.

— Откуда вы родом?

— Из Хофа, в Баварии.

— Тогда у нас с вами ничего общего — мои предки из Плауэна, что в Фогтланде.

— Ничего общего?! Да мой отец родился в Плауэне, а потом переехал в Хоф!

Темноволосый придержал лошадь. После очередного громового раската дождь вдруг прекратился, и ветер принялся разгонять тучи. Вскоре вынырнула полоска лунного неба, и путники даже смогли разглядеть лица друг друга.

— Хм, значит, не только возможно, но и весьма вероятно, что мы окажемся родственниками, — размышлял вслух темноволосый. — Кем был ваш отец?

— Оружейным мастером. И я тоже стал им.

— Все верно. Случай свел нас вместе, но не будем здесь задерживаться. Поехали, пока погода сносная. Еще наговоримся, когда будем на месте. Едемте, сэр, или кузен, если вам так нравится.

Они снова тронулись в путь. Вскоре долина стала такой узкой, что места между рекой и отвесными скалами не осталось. Это пространство почти не имело травяного покрова, хотя повсюду торчал кустарник, через который животные пробирались с большим трудом. Не отступи буря на время и продолжай тьма властвовать над долиной, продвижение по такому тесному коридору стало бы невозможным.

Прошло довольно много времени, прежде чем долина немного расширилась. Через полчаса езды она закончилась длинным, но узким каньоном, который вскоре вывел всадников к их цели — маленькой железнодорожной станции Фирвуд-Кэмп, названной так в честь высоких статных пихт, едва ли не подпиравших небесный свод. Именно здесь почти под прямым углом сходились две дороги. Одна из них — та, по которой ехали оба Тимпе, другая, похоже, должна была послужить трассой для будущей железной дороги. Место недаром назвали «кэмпом»: самый настоящий лагерь открылся взору путников, попавших в скалистое ущелье.

Прямо перед ними валялось множество огромных срубленных деревьев, стволы которых шли на доски, толстые ветви — на шпалы, а обрубки с сучьями — на дрова. Через реку был перекинут мост, не достроенный еще до конца, но достаточно крепкий, чтобы выдержать двух всадников. Неподалеку находилась лесопилка, которая, похоже, единственная управлялась тут со всей этой массой дерева. Чуть дальше в скале зияло темное пятно каменоломни, а слева тянулась вереница бараков, напоминающих большие сараи. Эти сооружения служили кровом для людей и хранилищами для припасов, оружия и всего необходимого.

Каждый барак именовался здесь не иначе как «шоп» [19], а один из них, довольно длинный и просторный, украшали четыре трубы, аляповато торчавшие из крыши. Освещенные в такое позднее время окна говорили о том, что это жилье строителей железной дороги. Оба приезжих смело направились прямо туда.

Издали уже доносился многоголосый гул, и по мере приближения к постройке воздух все гуще насыщается водочными парами. Всадники спешились и привязали лошадей к вбитым неподалеку от входа столбам, по всей видимости, для того и предназначенным. Они уже готовы были войти, как в дверях кто-то показался и, обернувшись, прокричал:

— Поезд сейчас будет здесь! Только отправлю его и вернусь. Может, новости какие привезут или газеты.

Повернув голову и увидев путников, человек машинально шагнул в сторону, чтобы лучше рассмотреть их в полосе света, падающего из дверей.

— Добрый вечер, сэр, — поздоровался светловолосый. — Мы насквозь промокли. Не найдется ли здесь места, где можно обсохнуть?

— Найдется, — прозвучало в ответ. — И не только обсохнуть, но и переночевать, если вы, конечно, не из тех, кого вообще на порог не пускают.

— Не беспокойтесь! — вмешался темноволосый. — Мы настоящие вестмены, джентльмены, которые не причинят вам никакого ущерба. За все, что получим, мы заплатим.

— Хм! Если ваша учтивость под стать вашему росту, могу с полной уверенностью утверждать: вы самые большие джентльмены на свете! Ну ладно, проходите, а там — налево, за перегородку. Скажете шопмену[20], что инженер, то есть я, разрешил вам здесь остаться. Скоро увидимся!

Инженер удалился, а оба Тимпе сделали так, как он сказал. Внутри барак представлял собой длинное помещение, меньшая часть которого с левой стороны была отделена дощатой перегородкой высотой в человеческий рост. Там стояли на скорую руку сколоченные столы и лавки, вкопанные прямо в землю. Между ними и вдоль стен располагались общие нары, устланные сеном. Четыре очага, в которых едва попыхивал огонек, слабо освещали помещение. Ни ламп, ни свечей не было, а потому все люди и предметы в неверном свете огня приобретали странные, неестественные очертания.

В бараке находилось человек двести: кто сидел, кто просто лежал на нарах. Все они, как на подбор, были маленького роста, с желтыми лицами, длинными косичками, широкими скулами и раскосыми глазами, с нескрываемым удивлением взиравшими на карикатурно длинные фигуры вошедших.

— Тьфу, дьявол! — сплюнул темноволосый. — Китайцы! Можно было учуять снаружи. Идем быстрее за перегородку, может, там воздух будет почище!

Оба Тимпе скрылись за дощатой стенкой. В меньшем помещении стояло несколько сколоченных из досок столов, за которыми тоже сидели рабочие, но белые. Все они курили. Среди плотного табачного дыма вошедшие сумели различить их обветренные, закаленные непогодой лица, лица людей, знававших в своей жизни времена и получше, а здесь очутившихся потому, что на цивилизованном Востоке уже не могли показываться. Вся компания выпивала и громко беседовала, не церемонясь с выражениями. Их громкие голоса тотчас умолкли, когда показались два гостя. Любопытные, но не очень приветливые взгляды проводили пришельцев до самой стойки, о которую посреди бутылок и стаканов невозмутимо опирался шопмен.

— С железной дороги? — спросил он, небрежно кивнув на приветствие вошедших. — Работу ищете?

— Нет, сэр! — улыбнулся светловолосый. — У нас нет намерений отбивать заработок у сидящих здесь джентльменов. Мы вестмены, нам бы немного огонька, чтобы обсушиться. Инженер направил нас сюда.

— Платить есть чем? — прищурился шопмен, окидывая придирчивым взглядом фигуры вошедших.

— Конечно.

— Тогда получите все, что захотите, даже отдельную постель, вон там, за ящиками и бочками. Присаживайтесь за тот стол, что возле очага, тепла там хватит. А там, у второго очага, — место для начальства и больших господ.

— Значит, на больших господ мы не тянем?! Ну да ладно! Принесите нам стаканы, кипяток, сахар и ром. Надо бы и внутри разогреться!

Сев за указанный стол, поближе к огню, они получили все, что заказывали, и приготовили себе грог[21]. Белые рабочие, услышав, что вошедшие им вовсе не конкуренты, успокоились и вернулись к прерванному разговору.

По соседству, за столом для «начальства и больших господ», в одиночестве сидел молодой мужчина, которому на вид не было и тридцати. Одеждой он напоминал белого охотника, но к этой расе не принадлежал, о чем говорили цвет кожи и форма лица. Судя по всему, он был метисом, полукровкой, — из тех, кто от разных по цвету кожи родителей наследует их лучшие физические черты, но никогда не принадлежит ни к миру белых, ни к миру краснокожих и, к сожалению, часто является носителем дурных качеств. Его крепкое телосложение не мешало ему быть ловким, как пантера. Это чувствовалось во всем его облике, даже когда он неподвижно сидел. Взгляд его достаточно проницательных, темных глаз из-под опущенных век был взглядом хищника, выслеживающего добычу.

Казалось, он не обращал никакого внимания на обоих пришельцев, но это было далеко не так. Его взгляд то и дело украдкой пробегал по их лицам, а голова сразу же повернулась так, чтобы лучше слышать их разговор. Наверное, у него были свои причины разузнать, что за намерения привели сюда двух путников и надолго ли они собирались задержаться. Но, к своему сожалению, метис не понял ни единого слова из того, о чем говорили пришельцы, хотя разговаривали они довольно громко. Беседа велась на каком-то совершенно чужом ему языке.

А те, наполнив стаканы, быстро опорожнили их.

Темноволосый поставил свой прямо перед собой и, глядя на него, сказал:

— Так, за здоровье мы выпили, а теперь — к делу! Значит, вы стали оружейником и пошли по стопам отца. Можем считать друг друга родней, хотя я, честно говоря, еще не совсем уверен, что могу относиться к вам как к родственнику.

— Это почему же?

— Да все из-за наследства.

— Как это?

— Меня обманули в правах на него.

— Так меня тоже!

— Что? В самом деле? Однако ведь там, в Германии, другим наследникам выплатили приличную сумму.

— Да, но только тем Тимпе, что из Плауэна, а не мне, хотя я такой же Тимпе, как и они.

— Позвольте мне теперь еще раз удостовериться. Как ваше полное имя?

— Казимир Овадия Тимпе.

— А как звали вашего отца?

— Рехабеам Захария Тимпе.

— Сколько братьев было у вашего отца?

— Пятеро. Трое младших переселились в Америку. Они надеялись здесь разбогатеть. И все они были оружейными мастерами.

— А как звали второго брата, что остался в Плауэне?

— Йоханнес Даниэль. Он умер, оставив после себя двух сыновей: Петруса Михаэля и Маркуса Авессалома, которые унаследовали те самые сто тысяч талеров. Деньги им прислали из Файетта, что в Алабаме.

— Точно, все сходится! Вы назвали столько мест и лиц, знакомых мне, что я теперь не сомневаюсь — вы действительно мой кузен.

— Хо, да у меня есть доказательства и получше! Мои документы, которые я храню как святыню! Они всегда со мной, вот тут, на сердце, и я могу их вам прямо сейчас…

— Нет-нет, это потом, — прервал его темноволосый, — я верю. Несомненно, вы должны знать и то, почему все пятеро братьев и их сыновья носят подчеркнуто библейские имена?

— Таков был семейный обычай, передававшийся из поколения в поколение.

— Верно! Этот обычай стоило бы продолжить и здесь, в Штатах! Ведь у американцев такие имена в чести. Мой отец был третьим по старшинству братом, его звали Давид Маккавей, и он остался жить в Нью-Йорке. Меня самого зовут Хазаэль Вениамин. Двое младших братьев отправились дальше, в дикие края, осев в городе Файетт, в штате Алабама. Самого младшего звали Иосиф Хабакук. Он умер бездетным и оставил огромное состояние. Четвертый брат, Тобиас Олоферн, тоже скончался в тех краях. У него остался единственный сын Нахум Самуэль. Так вот, именно он-то и есть мошенник!

— Как это?

— Мой отец поначалу переписывался с обоими братьями, но те давали о себе знать все реже. Расстояния в Штатах огромные — даже братья могут потерять друг друга из виду. После смерти отца я продолжил его дело. Зарабатывал я побольше, чем на пропитание. Тогда же повстречал я в Хобокене одного немца, по его словам, из Плауэна. Вполне понятно, я расспросил о родных и, к немалому удивлению, узнал, что родственнички унаследовали от дяди Хабакука из Файетта сто тысяч талеров. А мне не досталось ничего! Имея равные права на наследство, я принялся пачками писать письма в Файетт, но не получил ни строчки ответа! Тогда я, решившись, продал свое дело и отправился в путешествие.

— Вы поступили верно, дорогой кузен! Ну и?..

— Результатов никаких — птичка упорхнула бесследно!

— Какая птичка?

— Догадаться нетрудно! В Файетте знали, что старый Иосиф Хабакук умер не бедным, но что он был так богат, никому и в голову не приходило! Весьма вероятно, жадность заставляла его скрывать свои богатства. Его брат, Тобиас Олоферн, умер в неимоверной бедности еще раньше. Хабакук сразу взял в свое дело сына покойного, родного племянника, Нахума Самуэля. Этот Нахум Самуэль и есть та птичка! Хотя после смерти Хабакука Самуэлю все же пришлось выслать сто тысяч талеров в Плауэн, с остальными деньгами, в том числе и с моей законной долей, он просто сбежал, подлец! Вот так и плакали мои денежки!

— Стало быть, и мои тоже? Мерзавец! Мой отец уехал из Плауэна, потому что вконец рассорился с братом из-за конкуренции в оружейном деле. Вражда их продолжалась и позже. Несмотря на расстояние, вскоре они ни знать, ни видеть друг друга не желали. Потом отец умер, его брат в Плауэне тоже. А как-то раз его сыновья написали мне, что в наследство от американского дядюшки Хабакука они получили сто тысяч талеров. Я тут же отправился в Плауэн, чтобы узнать все подробнее. А там, естественно, царило веселье. Обоих кузенов уже величали не иначе как «наследники Тимпе». Они забросили свои дела и стали жить как князья. Все же приняли они меня очень хорошо, я даже несколько недель погостил у них. О былой вражде никто не упоминал, но и о моей доле тоже. Кузены похвалялись богатством, а делиться со мной вовсе не собирались. Отдавшись первому порыву, я, как и вы, прекратил все дела и отправился в Америку, а из Нью-Йорка поехал прямо в Файетт.

— Значит, вы тоже! И что вы узнали в Файетте?

— Не больше вашего. Меня еще и подняли на смех. Мне там сказали, что здешние Тимпе никогда не жили зажиточно.

— Чепуха! Скажите, знали ли вы тогда английский?

— Нет, — чуть сконфузился светловолосый.

— Вот вас и обвели вокруг пальца. Что вы делали потом?

— Поехал в Сент-Луис, хотел устроиться работать у мистера Генри, изобретателя знаменитого двадцатипятизарядного штуцера, названного в его честь. Решил выучиться его мастерству, но по пути, в местечке Наполеон, где сходятся реки Арканзас и Миссисипи, мне повстречались охотники прерий. Узнав, что я оружейник, они так захотели оставить меня у себя, что в конце концов убедили отправиться с ними в Скалистые горы. Так я стал вестменом.

— И довольны?

— Да. Хотя признаюсь, гораздо приятнее было бы получить сто тысяч талеров и пожить красиво, как наследники Тимпе.

— Хм… Может, еще повезет.

— Вряд ли. Слишком поздно мне пришла в голову мысль, что старик Хабакук вовсе не умер бедным и все его деньги исчезли вместе с племянничком, этим Нахумом Самуэлем.

— Я его тоже искал — и тоже без толку. Но вот недавно я все-таки напал на его след.

— Что?! — слишком уж громко воскликнул Казимир, с шумом вскочив с места, что не могло не привлечь внимания остальных, бросивших на него удивленные взгляды.

— Тихо, спокойнее! — остановил его темноволосый Хазаэль. — Не стоит так волноваться. Из надежных источников я слышал, что некий Нахум Самуэль Тимпе, бывший ружейный мастер, дьявольски разбогател и живет теперь в Санта-Фе.

— В Санта-Фе, это на той стороне? Так отправляемся туда сейчас же, вдвоем, вы и я!

— Я не против, кузен. Надо найти его и заставить выплатить положенную сумму, да еще с процентами! В облаках я не летаю: ясно, что дело не из легких, потому рад, что встретил вас. Действовать нам вдвоем гораздо легче. Найдем его и прижмем как следует. Или мы не вестмены?! Если сильно упрется, напомним ему о законе прерий! Разве я не прав?

— Прав, — кивнул Казимир. — Все-таки здорово, что я встретил вас… Вас? Постой, не глупо ли обращаться друг к другу на «вы», когда мы, оказывается, родственники, да еще и связаны одной судьбой?

— Согласен.

— Ну так выпьем на брудершафт и перейдем на «ты»!

— По рукам! Выпьем за встречу и за успех нашего дела! Поехали!

— Твое здоровье, кузен! За твое здоровье, Хазаэль!

— За твое! Но почему Хазаэль? В Штатах любят сокращения. Тут говорят: Джим, Тим, Бен или Боб, не произносят имя до конца, обходясь одним слогом. Мой отец обычно называл меня Хаз, а не Хазаэль, и я привык к этому. Зови меня так же.

— Хаз? Хм! Стало быть, меня надо звать не иначе как Каз?

— Почему бы и нет? Мне нравится, а если не понравится кому другому, то это его проблемы. Давай-ка еще раз: твое здоровье, добрый Каз!

— И твое, дорогой Хаз! За здоровье Каза и Хаза, новоиспеченных наследников Тимпе!

Оба были очень довольны, но, чтобы не привлекать лишнего внимания, тихонько чокнулись стаканами и молча выпили.

— Итак, теперь в Санта-Фе! — улыбнулся темноволосый Хаз. — Хотя дело небыстрое — ведь поедем кружной дорогой. Есть, правда, и более короткий путь, но проходит он по земле команчей[22].

— Не слышал, чтобы они вырыли топор войны.

— Я тоже не слышал, однако индейцы и в мирное время настроены к белым враждебно. Позавчера я встретил одного торговца, который как раз от них и возвращался. Пока в прерии тихо, но торговец поведал, что великий военный вождь команчей Токви Кава, или Черный Мустанг, покинул стойбище своего племени, взяв лучших воинов.

— Токви Кава, этот дикий зверь?! Теперь жди неприятностей! Я не боюсь краснокожих, но будь ты хоть с львиным сердцем, встреча с этим дьяволом не предвещает ничего хорошего. Пожалуй, придется выбрать кружную дорогу, и мы доберемся до Санта-Фе на неделю позже. Но наш Нахум Самуэль ничего не подозревает и никуда не исчезнет.

— А если и исчезнет, то по его следу мы…

Разговор прервался. В этот момент вернулся инженер и привел с собой двоих мужчин. Каз и Хаз, увлекшись разговором, не услышали, как дважды просвистел паровоз. Это прибыл рабочий состав, который инженер встретил и тут же отправил. Вернувшись, он привел с собой мастера и начальника склада. Кивнув в знак приветствия обоим вестменам, все трое присели за стол «для начальства и больших господ», присоединившись к метису. Когда они послали шопмена за грогом, впервые раздался голос метиса:

— Пришли газеты, сэр?

— Нет, — с досадой ответил инженер, — надежда лишь на завтра, но есть кое-какие новости. Теперь придется глядеть в оба!

— А что стряслось?

— Недалеко от конечной станции обнаружены следы индейцев.

Хотя полузакрытые веки практически скрывали глаза метиса, нельзя было не заметить, что в них сверкнул злой огонь. Однако голос его звучал безразлично:

— Это не повод для излишней осторожности.

— Но факт остается фактом.

— Чепуха! Пока ни одно племя не выкопало томагавк войны. А если это и так, разве можно по первым замеченным отпечаткам считать, что это враг?

— Друзья не прячутся. Кто сидит в укрытии — вряд ли имеет добрые намерения, в этом я убежден, хоть и не вестмен. Вы сами — отважный разведчик, известный всей округе. Вас для того и наняли, чтобы вы зорко следили за всем происходящим и вовремя предупреждали об опасности. Почему же вы не верите мне?

Метис вздрогнул, губы тронула презрительная ухмылка, но голос по-прежнему звучал спокойно:

— Я буду делать все как полагается, но опасения ваши напрасны. Следы индейцев стоит воспринимать серьезно только в случае войны. А потом, я хочу сказать вам вот что: краснокожие чаще оказываются лучше и вернее белых!

— Вы защищаете своих ближних, это похвально. Но есть множество обратных примеров.

— Я тоже могу привести их немало! Неужели есть кто-либо вернее апача Виннету по отношению к Олд Шеттерхэнду?

— Виннету — исключение. Вы его знаете?

— Пока не встречал.

— А Шеттерхэнда?

— Тоже не видел, но знаю все их подвиги.

— Тогда вы должны были слышать и о вожде племени кайова, Тангуа?

— Да, — ответил метис.

— Изменник и настоящий мерзавец! Он называл себя защитником Олд Шеттерхэнда еще в те времена, когда тот был геодезистом-землемером[23], а ведь сам постоянно покушался на его жизнь. Этот тип наверняка погубил бы его, не окажись белый умнее и сильнее. Где та верность, о которой вы толкуете?

— Говорите, следы краснокожих опасны только во время войны, но сколько раз сиуогаллала нападали на поезда? Все это было в мирное время! Сколько в мирные дни было убито мужчин и похищено женщин? Хотя за все это краснокожие были наказаны — но не отрядом правительственных войск и не группой охотников, а только благодаря усилиям двух человек — Виннету и Олд Шеттерхэнда! Если бы хоть один из них находился с нами, никакие следы индейцев не наполняли бы мое сердце такой тревогой!

— Черт возьми, да не преувеличивайте, сэр! Этим двум частенько сопутствует удача, только и всего! Есть немало людей таких же, как они, а может, и получше!

— Это где же?

Метис бросил вызывающий взгляд в лицо инженеру и надменно произнес:

— Не спрашивайте, а лучше осмотритесь!

— Не о себе ли вы говорите?

— А если и так…

Инженер открыл было рот, намереваясь дать достойный ответ, но тут в разговор вмешался Каз. Поднявшись с лавки и сделав два огромных шага, он неприступной скалой вырос перед полукровкой.

— Надо быть просто идиотом, сынок, чтобы держать такие речи!

В мгновение ока метис вскочил, выхватив из-за пояса нож, но еще раньше Каз уже сжимал в руке револьвер, направив его на разведчика.

— Не дергайся, мой мальчик! На свете много дураков, которые не знают, когда и где пуля разнесет им безмозглую башку. У меня есть основания полагать, что ты один из них!

Блестящее дуло револьвера, дышавшее холодом смерти, враз вразумило метиса — он не рискнул воспользоваться клинком.

— Это не ваше дело! — крикнул он, бессильный в своей ярости. — Кто вам позволил вмешиваться в наш разговор?

— Я сам, мой мальчик, я сам! А если уж я себе что позволил, то хотел бы знать, кому это не по нраву!

— Вы просто грубиян, сэр!

— Похоже, мои слова пришлись тебе по вкусу. Постарайся только, чтобы и я тебя полюбил, иначе сойдешься на узкой дорожке с наследником Тимпе!

— Наследником Тимпе? Да кто вы такой?

— Один из тех, кто никому не позволит сказать что-нибудь дурное о Виннету и Олд Шеттерхэнде, а большее знать ни к чему. А теперь, малыш, спрячь свой клинок, а то порежешься!

Каз как ни в чем не бывало вернулся на место и плюхнулся на лавку, стараясь расположиться на ней поудобнее. Метис следил за каждым его движением налитыми злобой глазами, готовый, казалось, броситься на темноволосого незнакомца, но так и не рискнул это сделать. В облике этого высокого, худого человека было нечто такое, напрочь лишавшее полукровку возможности действовать. Он нехотя спрятал нож и, как бы оправдываясь перед удивленными соседями, с презрением процедил:

— Этот пришелец, похоже, шут какой-то! Что обижаться на неразумного! Пусть болтает.

— Болтает? — улыбнулся инженер. — Наоборот, он умеет настоять на своем. Меня радует, что он вступился за Виннету и Шеттерхэнда, о чьих подвигах на Диком Западе ходят легенды, которые я сам могу рассказывать часами. Осталось только выяснить, знаком ли он с ними сам.

Повернувшись к соседнему столу, инженер спросил:

— Сэр, оба вы назвались вестменами. Может, вы где встречались с Олд Шеттерхэндом или с Виннету?

Крохотные мышиные глазки Каза довольно блеснули, он ответил:

— Еще бы! Две недели колесил с ними по Западу.

— Дьявольщина! Может, подсядете к нам и расскажете об этом?

— Да не умею я рассказывать, сэр. Сколько раз пробовал себя в этом искусстве, да все прахом! Начну откуда-нибудь с середины или с конца, а закончу началом. Могу только кратко поведать, что тогда произошло. Нас было восемь белых, попавших в плен к апсарокам. Нам приготовили столбы пыток. Но судьба распорядилась так, что Олд Шеттерхэнд и Виннету оказались рядом. Идя по нашему следу, они попали в лагерь апсароков и ночью без чьей-либо помощи просто выкрали нас. Сделать это было невозможно, но им удалось! Мастерская работа! Такие дела не по зубам кому попало, а ваш хафбрид[24], который только что тут языком чесал, уж точно никогда не додумался бы до такого.

Метис едва не вскочил снова, но инженер новым вопросом опередил его:

— А где эти двое в настоящее время?

— Понятия не имею. Поговаривают, Шеттерхэнд сейчас где-то в древних краях — не то в Египте, не то в Персии, или как их там еще называют. Но, по слухам, он скоро должен вернуться.

— Как бы я хотел их увидеть! Особенно их оружие! Неужели оно действительно так великолепно?

— Когда-нибудь убедитесь в этом, сэр. Серебряное ружье Виннету не знает промаха, такого второго больше нет! «Медвежебой» Олд Шеттерхэнда — настоящее чудо! — бьет с дьявольской точностью на огромных дистанциях! А штуцер «генри»! Представьте: двадцать пять выстрелов всего за полминуты! Уж оружейник-то знает, что это значит! Генри, как мне известно, собрал всего десять таких штуцеров, но у кого они сейчас? Где они? Знаю только один — штуцер Шеттерхэнда. Любой знаток отдал бы все деньги за такое оружие! Но, сэр, если вы хотите оказать нам любезность, то скажите, где можно укрыть наших лошадей? Я хотел бы, чтобы их поместили в надежное место, ведь вы сами только что упоминали о следах индейцев.

— Вас тоже обеспокоили эти следы?

— Разумеется! Пусть ваш премудрый метис считает как хочет, а у меня на этот счет свое мнение.

— Могу предложить склад для инвентаря. Помещение просторное, закрывается на засов. Начальник склада проводит вас туда, он же позаботится о корме и питье.

Кладовщик тотчас поднялся, Каз и Хаз тоже вышли за ним во двор.

Белые рабочие с большим интересом следили за столь необычной беседой, увлекшей их не меньше, чем мастера. Последний, воспользовавшись отсутствием обоих гостей, сделал выговор метису за его поведение, на что разведчик ничего не ответил, хотя ярость едва ли не раздирала его на части. Вдруг с улицы донесся стук копыт.

— А это что такое? — удивился инженер. — Привели коней обратно? Им что, на складе места мало?

Выглянув из-за перегородки, он увидел, что в барак вошли еще двое: белый и индеец. Первый из них был не очень рослым, да и богатырским сложением не отличался, хотя в его движениях чувствовались чрезвычайная сила и ловкость. Светлая окладистая борода обрамляла мужественное, опаленное солнцем лицо. На нем были кожаные штаны, украшенные бахромой, и так же обшитая по швам охотничья куртка рыжеватого цвета. На ногах белый носил высокие кожаные сапоги выше колен, а его голову прикрывала широкополая фетровая шляпа, по ранту которой на шнурок были нанизаны кончики ушей грозных гризли. За широким плетеным поясом торчали два револьвера и короткий охотничий нож; по бокам, в кожаных гнездах пояса, плотно сидели патроны. Кроме того, на поясе висели несколько мешочков со всем тем, что необходимо вестмену на Диком Западе. С левого плеча к правому бедру в несколько петель свисало прочное лассо. Из-под ворота охотничьей куртки на шее виднелась курительная трубка, висевшая на шелковом шнуре. Сделана она была в виде птички колибри, а чубук ее украшали искусно вырезанные индейские знаки. Широкий ремень поддерживал за плечами гостя довольно длинную и тяжелую двустволку, а правая рука держала легкое одноствольное ружье.

Индеец был одет как и белый, только вместо высоких сапог он носил легкие мокасины, украшенные иглами дикобраза. Голова его была не покрыта, а длинные, густые, темные волосы стягивала налобная повязка из гремучих змей. На шее у него висели мешочек с «лекарствами», ценная трубка мира и тройное ожерелье из когтей медведей — доказательство мужества и личной отваги индейца, ведь краснокожие никогда не носят не завоеванных ими трофеев.

Имел он при себе и лассо, и револьверы, и томагавк с охотничьим ножом, и дорожную сумку. В правой руке краснокожий держал старую двустволку, деревянная часть которой вся была обита блестящими серебряными гвоздями. Профиль его по-мужски красивого лица можно назвать почти римским. Блестящие и темные, как бархат, глаза воина излучали спокойствие и добрый свет, скулы его лица едва выступали, а матовая кожа отливала бронзой.

Оба пришельца вошли спокойно и скромно, однако их появление вызвало необычайное оживление. Китайцы мгновенно притихли, а белые, что сидели за перегородкой, даже приподнялись с мест. Инженер с мастером и метисом проделали то же самое, а шопмен даже попытался поклониться, но получилось у него не очень ловко.

Оба незнакомца, казалось, не замечали вызванного ими в бараке оживления. Индеец легко, хотя и не без достоинства, ответил на приветствие, а белый вежливо сказал:

— Добрый вечер, господа! — Потом, обратившись к хозяину, спросил: — Найдется ли у вас чем утолить голод и жажду, сэр?

— Readily, with pleasure[25], сэр! — расцвел в улыбке шопмен. — Все, что у меня есть, в вашем распоряжении. Занимайте места у теплого очага, джентльмены! Там, правда, уже сидят двое — они только что во двор вышли, — но если вам это будет помехой, они подвинутся!

— Это ни к чему. Они пришли раньше, потому и прав у них больше. Когда вернутся, мы спросим, не помешает ли им наше соседство. А пока приготовьте нам имбирного пива[26] да принесите чего-нибудь съестного.

Шопмен живо исчез за стойкой, а гости, увидев на лавке ружья Каза и Хаза, сели с другой стороны стола.

— Вот это да! — не без восхищения шепнул инженер своим соседям. — У краснокожего поистине королевский взгляд! Да и у белого тоже!

— А какая пушка у индейца! — подметил мастер. — На ней куча серебряных гвоздей! Может, это…

— Боже праведный! Серебряное ружье! Виннету! — Инженер даже привстал из-за стола. — А тяжелая двустволка белого! Не славный ли это «медвежебой»? А то короткое ружье? Уж не штуцер ли «генри»?

В этот миг с улицы раздался громкий голос Каза:

— А это что за лошади? Кто тут еще приехал?

— Не знаю, — послышался ответ начальника склада, возвращавшегося вместе с кузенами.

— Два вороных мустанга с красными ноздрями и породистой линией под гривами! Индейская упряжь! Все верно! Я знаю и животных, и их владельцев. Идем скорее, сейчас увидим двух самых знаменитых людей Запада!

Каз бурей ворвался в помещение, за ним вбежали ничего не понимающие Хаз и кладовщик. Лицо Каза светилось радостным возбуждением. Увидев вождя апачей, а рядом — его белого брата, он подскочил к ним с распростертыми объятиями и воскликнул:

— Это они! Я не обознался! Виннету и Олд Шеттерхэнд! Олд Шеттерхэнд протянул ему правую руку и с улыбкой ответил:

— Очень рад вас видеть, мистер Тимпе!

Каз стиснул протянутую ладонь и что есть мочи стал трясти, продолжая восклицать:

— Мистер Тимпе, вы назвали меня мистер Тимпе? Так, значит, вы не забыли меня?

— Не так просто забыть человека, с которым пришлось пережить выпавшее нам с вами и вашим товарищам…

— Да уж, сэр! Ну и влипли мы тогда! Неминуемая смерть грозила нам, и только вы нас чудом выручили. В жизни не забуду! Четверть часа назад вспоминали о тех днях… Эх, да что там! Позволит ли великий вождь апачей Виннету поприветствовать его?

Апач протянул руку и свойственным ему уверенным, но вместе с тем мягким голосом ответил:

— Виннету приветствует своего белого брата и просит его позволить сесть с ним рядом.

Тут инженер, учтиво поклонившись, произнес:

— Извините за смелость, которую я себе позволяю, джентльмены! Но вам там не место! Я прошу сесть к нам, за стол для начальства и больших господ.

— Но мы не те и не другие, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Спасибо за ваше приглашение, но нам хотелось бы остаться здесь.

— Воля ваша, сэр! Просто тут мы могли бы выпить чего-нибудь получше и с удовольствием побеседовать с такими уважаемыми вестменами.

— Почему бы и не побеседовать. Кажется, вы здесь командуете строительством?

— Я инженер, фамилия моя Левере[27], а это — мастер и начальник склада. Вон там сидит разведчик, которого мы наняли для нашей безопасности.

Инженер сопровождал свою речь указующими жестами. Когда очередь дошла до метиса, Олд Шеттерхэнд бросил на него короткий, но очень внимательный взгляд, после чего спросил:

— Разведчик, говорите? Как звать этого человека?

— Ято Инда. Он носит индейское имя. Его мать его была индианкой.

Белый охотник смерил метиса внимательным взглядом, после чего отвернулся с тихим «хм», которое уловили только уши апача. У Виннету, похоже, были свои причины что-то выведать, а потому он обратился к разведчику:

— Пусть мой брат позволит задать ему один вопрос. Если для безопасности лагеря нанимают разведчика, значит, есть враг, который угрожает этому лагерю. Кто он?

Метис ответил вежливо, но холодно и уклончиво:

— Я думаю, нельзя доверять команчам.

Виннету сделал едва уловимое движение головой, словно хотел глубже постичь смысл сказанного. Несколько секунд он молчал, словно вслушиваясь во что-то, затем спросил:

— Что заставило моего брата сделать такой вывод?

— Прямых причин нет, только предположения.

— Моего брата называют Ято Инда. «Ято» на языке навахо означает «хороший», а «инда» на языке апачей — «человек». Навахо — дальние родственники апачей, поэтому можно предположить, что индейская мать моего брата из апачей. Это так?

Тема была явно неприятна метису. Уходя от ответа, он холодно произнес:

— Почему великого Виннету заинтересовала безвестная индейская скво?

— Потому что она твоя мать! — отрезал вождь апачей. — И, находясь в лагере, я хочу знать, кто заботится о его безопасности. К какому племени принадлежала твоя мать?

Метис не мог смолчать под пристальным и требовательным взглядом, которым Виннету буквально сверлил его насквозь.

— Из племени пинал-апачей[28], — выдавил он из себя, не поднимая глаз.

— А языку научила тоже она?

— Разумеется.

— Я знаю язык и все наречия апачей. Они произносят слова языком и гортанью. Ты при разговоре используешь только язык, как это делают только команчи.

— Хочешь сказать, что я сын женщины команчей? — вспыхнул метис.

— Именно это я и хочу сказать.

— Утверждение — еще не довод! Даже если так, это вовсе не значит, что я действую с ними заодно.

— Возможно, что и нет. Ты знаешь самого грозного вождя команчей Токви Каву, Черного Мустанга?

— Я слышал о нем.

— У него была дочь, ставшая скво бледнолицего. Потом они оба умерли, оставив мальчика смешанной крови, которого Токви Кава воспитал в злейшей ненависти к белым. Когда-то, еще в детстве, этому мальчику его соплеменник поранил ножом правое ухо. Может, ты и есть он, если разговариваешь как команч и носишь шрам на том самом ухе?

Разведчик вскочил и в гневе воскликнул:

— Этим рубцом я обязан рукопашной схватке с команчами! От них я получил его! Если ты сомневаешься, то иди сюда и докажи свою правоту!

Метис стоял, готовый к схватке. Только одно слово пренебрежения слетело с уст Виннету, после чего он спокойно отвернулся и протянул руку к пиву, которое принес шопмен.

Наступила глубокая тишина, однако вскоре разговор за обоими столами завязался снова. Метис сел на место, а инженер осведомился у Шеттерхэнда и Виннету, не хотят ли они остаться в лагере на ночь. Получив утвердительные ответы, он предложил им свое жилище, объяснив такое неожиданное гостеприимство следующим образом:

— Джентльменам, что прибыли перед вами, хозяин уже отвел у себя угол для ночлега, и там места больше нет. Но не спать же вам на улице, под ливнем… и не в бараке с грязными китайцами! Нет, это не для вас! Нам пришлось нанять их на Западе, ведь с белыми рабочими сейчас проблема. К тому же обходятся они дешевле и их легче прокормить рисом, чем тот сброд, с которым нам пришлось бы столкнуться в противном случае. Примете ли вы, сэр, мое приглашение?

Олд Шеттерхэнд переглянулся с Виннету и, увидев едва заметный кивок согласия, ответил:

— Да, мы примем его при условии, что и для наших лошадей найдется надежная крыша.

— Найдется. Оставим их там же, где сейчас стоят кони тех двух джентльменов. А теперь не хотите ли взглянуть на мое жилье?

— Да, покажите его нам. Знакомиться с местом, где проведешь ночь, всегда лучше заранее.

Виннету и Олд Шеттерхэнд взяли свое оружие и удалились вместе с инженером. Выйдя на улицу, они подошли к стоящему поблизости невысокому строению, стены которого были выложены из камня, поскольку в будущем ему предстояло служить сторожевым постом по охране моста. Инженер открыл дверь и зажег лампу. Внутри имелись камин, стол, несколько стульев, кое-какая утварь и посуда. Большую часть комнаты занимали широкие нары, места на которых было предостаточно. Оба гостя выразили одобрение и собрались вернуться за лошадьми, но инженер заметил:

— Оставьте здесь ваши вещи. Зачем таскать с собой тяжелые ружья?

Ничто не мешало вестменам согласиться. Стены дома были очень крепкими, а окна маленькими и узкими, как бойницы, в которые не смог бы пролезть ни один человек. На дверях, сколоченных из толстых досок, имелся хороший запор, и опасаться, похоже, было нечего. Оба гостя оставили все снаряжение, после чего отвели своих животных на склад, где уже стояли лошади наследников Тимпе. Обеспечив животных водой и кормом, оба вестмена вернулись в барак.

По дороге инженер пригласил гостей отужинать вместе и добавил:

— Сегодня вечером я очень хотел бы посидеть с вами отдельно от моих людей, тем более что наш разведчик, похоже, вам не понравился. Объясните, мистер Виннету, почему вы все-таки не доверяете ему?

— Виннету ничего не говорит и не делает просто так, — отрезал вождь.

— Но Ято Инда всегда был верен нам! На него можно положиться.

— Виннету ему не верит. Мой брат скоро убедится, что его преданности грош цена. Этот полукровка называет себя Ято Инда, Хороший Человек, но его настоящее имя — Ик Сенанда, что на языке команчей означает Злой Змей. Он внук Черного Мустанга.

— Мистер Виннету, даже такой проницательный человек, как вы, может однажды ошибиться! Этот разведчик на деле доказал мне свою преданность! Доверять ему можно…

— Пусть мой белый брат делает то, что сочтет нужным, но с этого момента Олд Шеттерхэнд и Виннету в присутствии метиса будут разговаривать так, чтобы он их хорошо слышал. Но все, что откроется его ушам, только для его ушей и будет предназначено. Хуг!

Сейчас трудно было догадаться, что все же имел в виду вождь апачей.

Когда они вошли в барак, инженер сразу заказал хозяину хороший ужин на пять персон, ибо обоих Тимпе он тоже теперь считал своими гостями, да и сам подсел к ним за стол. Тем временем Олд Шеттерхэнд осведомился у Каза, чем тот занимался, что привело его в этот заброшенный край и куда он намерен отправиться. Каз кратко поведал историю с наследством, рассказал и о нежданной встрече с кузеном, оказавшимся обманутым, как и он.

— А сейчас нам надо в Санта-Фе, — заключил светловолосый наследник Тимпе, — но, черт возьми, ехать короткой дорогой мы не можем.

— Это почему?

— Да из-за команчей! Сначала поедем на восток, а уж потом свернем на юг.

— Хм! Так, может, отправимся вместе? Мы ведь тоже собирались в Санта-Фе, хотя и по иной причине.

Каз присвистнул, всплеснул руками и воскликнул, едва не сорвав голос:

— Вот это удача! Хаз, слышишь? Мы можем ехать вместе с Шеттерхэндом и Виннету! Нам не придется давать крюк, едем напрямик!

— Только не так громко! — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Повода для радости пока не вижу. Мы и не думали ехать напрямик, и тоже собирались сделать крюк, обогнув земли команчей с востока.

— Воля ваша. Так когда отправляемся, сэр?

— Утром, как проснемся. К вечеру доберемся до Олдер-Спринг[29] и там заночуем.

Произнося последнюю фразу, Шеттерхэнд сделал ударение на названии, украдкой поглядывая на метиса. От охотника не ускользнуло, с каким вниманием разведчик прислушивается к разговору, но пытается казаться безучастным.

Впрочем, метис не был единственным, кто с вниманием вслушивался в каждое слово, сказанное двумя кровными братьями. Привалившись с другой стороны к дощатой перегородке, сидели и покуривали двое сыновей Поднебесной[30]. Они, вероятно, находились там еще до появления наследников Тимпе и прекрасно слышали все, о чем говорилось в меньшем помещении. Они неплохо понимали английский, благо уже несколько лет жили в Штатах, обучившись языку еще в Сан-Франциско.

На появление Каза и Хаза они практически не среагировали, как, впрочем, и другие их соотечественники. Но когда в малом помещении зашел разговор о ружьях Шеттерхэнда и Виннету, а самое главное — об их ценности, китайцы тотчас навострили уши. Вскоре, словно в вещем сне, появились сами знаменитые вестмены, и оба китайца поначалу с любопытством, а потом с откровенной жадностью стали рассматривать легендарное и дорогое оружие через щели досок. Они долго еще сидели на месте и перешептывались, а в какой-то момент вдруг поднялись и покинули барак.

Когда оба исчезли, в дверях появился новый гость. Такого наплыва посетителей, да еще в вечернее время, здесь сроду не бывало. Вошедшим был индеец, одетый в старую полотняную рубаху голубого цвета, кожаные штаны и мокасины. Вооружение его состояло только из ножа, рукоять которого торчала из-за пояса. Длинные густые волосы спадали ему на плечи, а на шее висел мешочек с «лекарствами», закрепленный на кожаном шнуре. Задержавшись у входа и подождав, пока глаза привыкнут к яркому свету, он цепким взглядом окинул все помещение, после чего не спеша, но уверенной походкой направился за перегородку.

Очевидно, краснокожие сюда захаживают, поскольку ни один из китайцев не обратил на него внимания. За перегородкой, где сидели белые, его появление тоже не вызвало бурных эмоций. Мельком взглянув в сторону индейца, присутствующие продолжали болтать как ни в чем не бывало. Походкой человека, который чувствует, что он тут не ко двору, краснокожий прошел между столами и тихо присел на корточки у очага.

Когда разведчик заметил входящего индейца, лицо его на миг дрогнуло, но тут же снова стало равнодушным и неподвижным. Все произошло очень быстро, и никто из присутствующих этого не заметил. Разведчик и пришелец вели себя так, будто не замечали друг друга.

Прошло немного времени, когда разведчик поднялся из-за стола и медленной, небрежной походкой направился к выходу, стараясь показать явную бесцельность своих действий.

Однако Виннету и Олд Шеттерхэнду такое безразличие показалось подозрительным. Они тотчас отвернули от дверей свои взоры, чтобы метис не заподозрил, что за ним наблюдают. Тренированный глаз настоящего вестмена в тот момент, когда взгляд его устремлен прямо, в состоянии боковым зрением контролировать достаточно пространства. Именно боковым зрением и воспользовались Виннету со своим белым братом.

Метис был уже в дверях и вдруг резко обернулся, окинул всех хватким взглядом и, не встретив направленных на себя глаз, едва уловимым движением руки подал знак тому краснокожему, что сидел у очага. Понять его мог лишь тот, кому был адресован сигнал.

Виннету и Шеттерхэнд уже были готовы действовать. Ясно, что неизвестный индеец и метис находились в тайном сговоре, поскольку оба крепко постарались, чтобы никто ничего не заметил. За таким поведением могли стоять только враждебные намерения. А вот какие — это предстояло выяснить, и чем скорее, тем лучше.

Наверняка речь тут шла об индейцах, а посему наблюдение за метисом взял на себя Виннету. К сожалению, путь через двери для него был закрыт — вход слишком хорошо освещен, а полукровка наверняка где-то поблизости, да еще в таком месте, откуда вход в барак отлично просматривается. Пришелец тоже не сводит глаз с дверей и наблюдает за каждым, кто выходит. К счастью, вождь апачей еще раньше заметил, что сбоку, за бочками, ящиками и тюками, имелась еще одна маленькая дверь. Вероятно, она служила для вноса-выноса товаров и имущества. Вот этим черным ходом и намеревался воспользоваться Виннету.

Ему пришлось выждать немного, пока все внимание присутствующих не сосредоточится на Шеттерхэнде, что вскоре и произошло, когда последний заговорил с индейцем. Белый охотник понимал, что сейчас должен отвлечь краснокожего. Не теряя времени, он принялся расспрашивать пришельца. Когда взгляды присутствующих устремились на них обоих, Виннету исчез и, как кошка, прокрался за бочками к черному ходу.

На вид индеец был средних лет. Наверняка этот крепкий малый обладал определенной толикой ума, ведь на такие задания посылают только опытных и мудрых воинов.

— Мой краснокожий брат сел далеко от нас. Разве он не хочет ни есть, ни пить? — таков был первый вопрос Олд Шеттерхэнда.

Индеец лишь отрицательно покачал головой.

— Почему? Мой брат не чувствует ни жажды, ни голода?

— Юварува голоден, и его мучает жажда, но у него нет денег, — услышал в ответ охотник.

— «Юварува» на языке апсарока означает «лось». Ты принадлежишь к этому племени?

— Да.

— И где же теперь пасутся ваши кони?

— В Вайоминге.

— А как зовут вашего военного вождя?

— Серый Медведь.

Олд Шеттерхэнд в последний раз был у индейцев апсарока, или Воронов, не так уж давно. Они тогда жили в Дакоте. Очень возможно, что краснокожий говорил правду.

— Если моему брату нечем платить, пусть он сядет и поест вместе с нами, — предложил Олд Шеттерхэнд.

Индеец пристально взглянул на белого и ответил:

— Юварува — храбрый воин. Он ест только с теми, кого знает и кто так же отважен! Есть ли у тебя имя? Назови его!

— Меня зовут Олд Шеттерхэнд.

— Олд Шет…

Индеец не смог договорить до конца. Самообладание едва не покинуло его, и на какую-то секунду все существо краснокожего потонуло в пучине удивления и даже страха. Но замешательство было недолгим — он тут же овладел собой, продолжив:

— Уфф! Олд Шеттерхэнд! Ты знаменитый бледнолицый.

— Значит, мой брат может спокойно есть со мной. Садись, ешь и пей!

Но краснокожий вместо приглашения огляделся, словно ища кого-то, потом спросил:

— Не вижу здесь краснокожего, который сидел с тобой рядом. Куда он пошел?

— Вышел, наверное, в другое помещение.

— Я не заметил, как он выходил. Если ты Шеттерхэнд, то он наверняка Виннету, вождь апачей?

— Да, это он. А где твоя лошадь?

— Я не езжу верхом.

— Как? Апсарока в стольких днях пути на юг от своего племени и без лошади? Ты загнал ее в дороге?

— Нет. Я не брал ее с собой.

— И не брал оружия, кроме этого ножа?

— Мой брат прав.

— На то должны быть очень веские причины!

— Я поклялся, что пойду с одним ножом.

— Почему?

— Потому что команчи тоже были безоружны, только с ножами, и шли пешком.

— Команчи? Где они были?

— У горы, недалеко от наших старых пастбищ в Дакоте.

— Команчи так далеко на севере?! Странно…

Голос Олд Шеттерхэнда выражал сомнение. Индеец взглянул на него почти с иронией и произнес:

— Шеттерхэнд не знает, что каждый индейский воин один раз в жизни должен отправиться в Дакоту за священной глиной[31] для трубки мира?

— Не каждый должен это делать, и не каждый делает.

— Но команчи пошли туда. Они натолкнулись на нас, меня и моего брата. Его они закололи ножами, а мне удалось бежать. После этого я дал клятву и теперь без коня, с одним ножом иду по их следу. Юварува не успокоится, пока не отомстит!

— Ты напоминаешь мне о священных обычаях и, стало быть, должен знать, что на пути к этим каменоломням никто не имеет право совершать убийства!

— Но команчи напали на нас!

— Хм! Что это за странный обет?! Без лошади и с одним ножом! Как же ты охотился, чем добывал еду?

— Разве я должен об этом рассказывать? — надменно спросил индеец, уверенный, что окончательно сбил с толку Олд Шеттерхэнда.

— Нет, — спокойно ответил тот, — но не могу понять, как можно в такую даль отправляться без коня…

— Я дал клятву и сдержу ее! — оборвал индеец.

— Ну нет! Даже если ты и давал ее, то уже нарушил!

— Докажи!

— Сегодня ты сидел в седле.

— Уфф!

— Во время дождя.

— Уфф! — повторно вырвалось из груди индейца, уличенного в обмане.

Теперь в его голосе звучало больше страха, чем упрямства. Он вскочил, застыв в воинственной позе перед охотником. А тот, резко наклонившись, как ни в чем не бывало быстро пробежал обеими руками по леггинам индейца.

— Твои штаны снаружи мокрые, а внутренняя сторона их совершенно сухая. Сухими во время ливня они могли остаться, только если человек ехал верхом!

Опровергнуть такой бесспорный довод индеец был не готов, однако его хитрость быстро позволила ему оправдаться:

— Даже ребенок знает, что внутренняя часть штанов и намокает меньше, и сохнет быстрее. Олд Шеттерхэнду надо еще многому поучиться!

Это уже граничило с наглостью, но охотник, казалось, пропустил слова краснокожего мимо ушей. В разговоре с индейцем он пользовался английским, который дикарь знал довольно сносно. Теперь же Олд Шеттерхэнд задал вопрос на языке апсарока, но не получил ответа. Спросил снова — опять молчание. В итоге он опустил тяжелую ладонь на плечо индейца и спросил по-английски:

— Почему не отвечаешь? Или ты не знаешь наречий родного племени?

— Я поклялся не говорить ни с кем на родном языке, пока смерть брата не будет отомщена! — повысил голос мнимый апсарока.

— Не перестаю я удивляться твоей клятве, такой странной и удивительной! А еще более удивительна твоя глупость, с которой ты вообразил, что обвел меня вокруг пальца. Твой акцент как раз и выдает тебя! Я прекрасно знаю, как разговаривают по-английски воины разных племен. Ты не из племени апсарока, ты — команч! Найди в себе мужество признаться в этом!

— Ты хочешь сказать, что я обманщик? Таков у белых обычай — оскорблять краснокожих гостей? Я ухожу!

Сказав это, индеец хотел направиться к дверям.

— Стой! — приказал Олд Шеттерхэнд, снова схватив его за плечо.

В то же мгновение в руке индейца сверкнул нож.

— Кто остановит меня? — злобно усмехнулся он. — Любому, кто встанет у меня на пути, я воткну клинок в сердце!

Олд Шеттерхэнд еще сильнее сжал плечо краснокожему левой рукой, а резким ударом правой выбил оружие.

— Не торопись! Погоди, пока вернется Виннету, тогда и решим, уйдешь ты идти или нет. Сядь на место! При попытке бежать получишь пулю!

Охотник оттолкнул краснокожего от себя. Тот оступился и загремел на дощатый пол, но тут же вскочил, готовый, как пантера, ринуться на противника, однако в последний момент передумал и медленно опустился на корточки у огня.

Белый охотник тем временем занял свое место и вернулся к трапезе, предварительно положив рядом на стол револьвер — единственный на Западе метод убеждения.

Прерванный ужин продолжили, но разговор не клеился. Через некоторое время вернулся разведчик-метис и спокойно сел на свое место. Увидев индейца в прежней позе, он, конечно, и вообразить не мог того, что происходило здесь всего несколько минут назад. Но кладовщик с мастером, сидевшие рядом, не преминули поведать ему об этом.

В этот момент через центральный вход в барак вошел Виннету. При его появлении метис ощутил, как бешено колотится у него сердце. Могло оказаться, что апач что-то пронюхал. Но Виннету спокойно сел рядом с Шеттерхэндом, который сразу поведал ему о разговоре с индейцем, после чего спросил у апача:

— А что скажет мой брат?

— Виннету нечего сказать — это была ошибка.

— А знак, который разведчик подал индейцу?

— Возможно, это просто случайность.

— Значит, я тоже ошибся, в чем я, честно говоря, сомневаюсь. Этот индеец не апсарока, он команч!

— Сделал он что-нибудь против тебя или кого другого?

— Пока что нет.

— Тогда мы не вправе считать его врагом, по крайней мере сегодня. Пусть мой брат Шеттерхэнд отпустит его.

— Что ж, будь по-твоему, но сделаю я это неохотно. Обратившись к краснокожему, охотник объявил ему, что тот свободен. Индеец неторопливо поднялся и остался стоять на месте в ожидании своего ножа. Получив оружие, краснокожий засунул его за пояс со словами:

— Этот нож еще послужит мне — отныне я даю новую клятву! Олд Шеттерхэнд скоро о ней узнает!

Сказав это — а его слова были явной угрозой, — разгневанный воин быстро удалился из барака. Еще несколько минут назад в глазах метиса сквозило явное беспокойство и напряжение, теперь же его лицо приняло откровенно издевательское выражение. Виннету шепнул Олд Шеттерхэнду:

— Пусть мой брат посмотрит на метиса!

— Я смотрю на него.

— Он смеется над нами.

— К сожалению, мы сами дали ему повод. Его жест наверняка был условным знаком. Но моему брату не удалось проследить за ним на улице. Кто знает, где он был и что за дьявольскую штуку они затевают. Надо не спускать с него глаз! Это очень опасный тип!

Олд Шеттерхэнд не ошибся, назвав метиса «опасным типом», ибо там, на улице, в самом деле произошли поистине дьявольские события, о которых Виннету из-за кромешной тьмы не смог ничего узнать.

Когда разведчик покинул барак, он сразу отпрянул в сторону от полосы света, падающего из дверного проема. Затем по прямой метис быстро удалился от шопа и, пройдя по дороге примерно три сотни шагов, свернул в сторону. Тут же он услышал, как его тихо окликнули по имени. Но это было не то имя, каким привыкли называть его здесь, на станции Пихтовый Лагерь. Таинственный голос звал:

— Ик Сенанда, иди сюда! Мы здесь!

Да, метис и вправду оказался тем, кого в нем заподозрил Виннету — внуком Черного Мустанга, грозного вождя команчей. Идя на звук голоса, разведчик вскоре различил в темноте фигуры трех краснокожих, один из которых резко выделялся огромным ростом и крепким телосложением. Это был сам вождь.

— Приветствую тебя, сын мой дочери! — произнес он. — Я послал в этот дом Кита Хомашу[32], самого хитрого из моих воинов, чтобы сообщить тебе, что мы здесь и ждем тебя. Ты разговаривал с ним?

— Мы не обмолвились ни словом, но его прибытия было для меня достаточно.

— Ты поступил мудро — лишние разговоры только возбуждают подозрение! Здесь у нас надежное место, и никто не сможет подойти к нам незамеченным. Свет, падающий из дверей, позволяет увидеть любого, выходящего из дома. А кроме того, нам придется сразиться с теми, кто не имеет и понятия о жизни на наших землях.

— Тут ты ошибаешься. Сегодня здесь появились люди, которые знают об этом слишком хорошо.

— Уфф! Кого ты имеешь в виду?

— Сначала невесть откуда приехали два высоких и дьявольски худых парня. Они пробудут здесь до утра. Один сказал, что зовется Тимпе, другого, по-моему, зовут так же.

— Тимпе? Ни один настоящий воин не слышал такого имени.

— А потом заявились Виннету и Олд Шеттерхэнд!

— Уфф! Их послал сюда сам Злой Маниту!

— Не злой, а добрый. Сначала мне тоже не по себе стало, но позже, когда я послушал их разговоры, я обрадовался.

— Ты расскажешь мне все, что слышал, но не здесь. Нам придется удалиться.

— Удалиться? Но зачем?

— Я слишком хорошо знаю, что думают и делают люди такого склада. Они говорили с тобой?

— Виннету пытался допросить меня. Он не поверил, что меня зовут Ято Инда, и принял за сына твоей дочери.

— Апач заподозрил что-то, значит, он пойдет за тобой и будет следить за каждым твоим шагом. Нам пора искать новое место.

— Зачем? Мы увидим его, когда он выйдет из барака.

— Ты плохо его знаешь. Виннету не появится там. Есть еще выход?

— Есть задняя дверца за подсобкой.

— Вот ею он и воспользуется, а потом подкрадется к нам в темноте. Надо перейти на другую сторону. Быстрее!

Они быстро сменили место, переместившись от шопа далеко вправо. В тот же самый момент Виннету завершил свой обход, только с левой стороны, потому он их и не заметил. Команчи тем временем остановились под раскидистым деревом, скрывшись за его ветвями, и там разведчик поведал обо всем, что узнал. Вождь внимательно выслушал внука, а потом с плохо скрываемой радостью произнес:

— Они собираются к Ольховому роднику? И завтра вечером будут там? Вот там мы их и схватим! Великая радость наполнит наши вигвамы, когда мы привезем их, а потом будем пытать и заставим выть, как жалких койотов, с которых заживо сдирают шкуру! Эти два скальпа стоят гораздо больше, чем косички желтолицых, которые теперь нам ни к чему!

Но внук не очень разделял его радость:

— Да, мы нападем на них и схватим, а потом они умрут у столбов пыток, но почему ты хочешь отказаться от китайцев, которых я готов отдать тебе в руки?

— Нет, я не собираюсь ни от чего отказываться. Не для того ты служишь у людей Огненного Коня! Мы как раз и прибыли сюда сегодня, чтобы спросить, не пора ли начинать.

— Я готов в любой момент, но ты должен сдержать слово!

— Думаешь, я могу обмануть сына моей дочери? Деньги, золото и серебро — твои, все остальное — одежда, инструменты, припасы и скальпы людей с длинными косами принадлежат нам. Мы привыкли, что бледнолицые грабят нас и отнимают все, и мы отступаем, потому что они пока сильнее нас. А тут еще прибыли эти желтые твари, чтобы строить дороги и мосты на земле наших отцов! За это все они заплатят жизнью, а воины команчей обретут славу первых, кто раздобыл необычные скальпы! Теперь расскажи нам обо всем, что нужно учесть при нападении.

Последовало длинное разъяснение. Команчи совещались с метисом, дотошно выясняя сильные и слабые стороны лагеря, как лучше напасть и какой все-таки может оказаться добыча. Наконец Черный Мустанг подал знак двум своим спутникам, и те удалились в разных направлениях, чтобы осмотреться и проверить окрестности — никто не должен захватить врасплох их вождя!

В результате тайного совещания было решено, что сначала нужно поймать Олд Шеттерхенда и Виннету, а заодно Каза с Хазом, и сделать это завтра вечером у Ольхового родника. Срок нападения на Пихтовый Лагерь разведчику сообщат через нового посланца. На том метис распрощался с сообщниками и вернулся в барак.

Тем временем Черный Мустанг с обоими команчами осторожно направился к тому месту, где они, как условлено, должны были ожидать возвращения Кита Хомаши, который до сих пор еще был в бараке. Тот вернулся довольно скоро, вне себя от злости. Он рассказал, как обошелся с ним Олд Шеттерхэнд. Услышав, что команчи уже готовы схватить белого охотника и его краснокожего брата, он с ненавистью прошипел:

— Он еще пожалеет, что поднял на меня руку. Я буду тем, кто заставит его перед смертью забыть день, когда он родился!

Краснокожие собрались вернуться к укрытию, где их ждали лошади, как вдруг неподалеку послышались чьи-то крадущиеся шаги. Индейцы тотчас легли на землю, хотя она была грязной и размокшей. Команчи с умыслом легли прямо поперек дороги, по которой, как они уже определили, шлепали два человека. Один из них с шумом споткнулся о лежащего впереди вождя, потащив за собой другого. В один миг их скрутили и бросили прямо в грязь.

— Ни звука, если вам дорога жизнь! — грозно приказал вождь. — Кто вы?

— Мы — рабочие, — в страхе пролепетал один на не очень чистом английском.

— Вставайте, но не пытайтесь бежать! От кого вы скрываетесь, что здесь делаете и куда так тихо крадетесь?

— Мы и не думали прятаться…

— Так осторожно не ходит человек, которому нечего таиться! Что у вас там в руках?

— Ружья.

— Ружья? Зачем рабочим ружья? А ну покажи, я хочу посмотреть!

Вождь вырвал оружие из рук дрожащих китайцев и поднял ружья вверх, чтобы лучше рассмотреть их на фоне неба.

— Уфф! — вырвалось у Черного Мустанга. — Здесь, на Западе, эти три ружья знает каждый! Обитое гвоздями — Серебряное ружье Виннету, нашего злейшего врага! Если это так, то два других могут принадлежать только бледнолицему Шеттерхэнду! Это штуцер «генри» и «медвежебой». Я не ошибся?

Китайцы молчали. Они в самом деле тряслись от страха, видя перед собой злобных индейцев, даже и не помышляя о бегстве.

— Вы их украли? Китайцы упорно молчали.

— Разве кто-нибудь доверит свое оружие этим вагаре-саричен?[33] Если не признаетесь, всажу нож обоим! Говорите!

Тот же китаец спешно затараторил.

— Мы забрались по крыше и взяли их…

— Значит, украли. А Виннету и Олд Шеттерхэнд так беспечны, что позволили унести свое оружие?! Вы воры и заслуживаете смерти!

Когда вождь говорил это, ему в голову уже пришла хорошая идея. Бедный китаец упал на колени и с мольбой застонал:

— Не убивай нас!

— Вас следует убить — вы этого заслуживаете! Но я отпущу вас, если вы сделаете то, что я прикажу.

— Мы готовы, мы все сделаем…

— Хорошо. Зачем вы их украли?

— Мы хотели их продать их…

— Я куплю его, — заявил хитрый вождь

— В самом деле? А кто вы?

— Вождь команчей! Мое имя Токви Кава, что на языке бледнолицых значит Черный Мустанг. Слышали обо мне?

Конечно, они столько всего слышали о Черном Мустанге, и в основном дурного, что китаец чуть не проглотил язык и просто кивнул, издав какой-то звук, в котором с трудом можно было разобрать «да».

— Значит, ты должен знать о моем могуществе и о том, что все, что я говорю, — чистая правда. Я покупаю оружие.

— А что ты дашь за него? — китаец начал потихоньку приходить в себя.

— Больше, чем любой другой: ваши жизни! За это воровство вам грозит смерть, а я дарю вам жизнь в обмен на эти ружья.

— Жизнь? И только жизнь? — не смог сдержаться разочарованный китаец, которого снова пронизала дрожь.

— Вам этого мало? И ты осмеливаешься спорить со мной и торговаться? Да что может быть дороже жизни? Что?

— Деньги!

— Деньги?! Вам нужен металл?! Хорошо, вы его получите! Железо наших ножей! Они так остры, что точить их не понадобится.

— Нет! Нет! Мы хотим жить! Бери, бери ружья!

— Твое счастье, желтая жаба. А теперь слушай, что я еще скажу! Олд Шеттерхэнд и Виннету скоро обнаружат пропажу и начнут поиски. Вы будете молчать! Иначе вас просто убьют, узнав, что вы сами и есть воры. Ни слова о нас! Или смерть! Понятно?

— Будем немы как покойники!

— Или станете ими, если мы узнаем, что вы проболтались. А сейчас ваши жизни нам не нужны.

Говоря это, вождь знал, что в любой другой ситуации он без разговоров прикончил бы этих китайцев, но обнаруживать себя раньше времени сейчас нельзя ни в коем случае.

— И еще вот что: вы слышали имена Ильчи и Хататитла?

— Нет.

— Так зовутся лошади Виннету и Шеттерхэнда Вы знаете, где они?

— Они заперты на складе, вон там. Мы случайно об этом услышали.

— Хорошо. Теперь идите, но помните о моем предупреждении и держите язык за зубами!

Каждый из китайцев получил хорошего пинка, после чего они исчезли в темноте ночи, безумно счастливые, что ушли живыми.

— Хорошее известие! — довольно произнес вождь — Теперь этот заколдованный штуцер, «медвежебой» и Серебряное ружье у нас в руках! Два их жеребца нам тоже пригодятся, ведь им нет равных, если не считать моего мустанга!

— Токви Кава хочет забрать лошадей? — спросил тот самый индеец, что выдавал себя за Юваруву.

— А мой брат думает, что мы оставим таких коней здесь? Если бы не мой мустанг, эти два жеребца прослыли бы лучшими животными между одной Великой Водой и другой! Заберем их с собой — они так же бесценны, как и ружья, которые мы отобрали у желтолицых псов.

Бесшумно подкравшись к складу, ворота которого оказались запертыми не на замок, а на засов, команчи внимательно прислушались. Кроме редкого и негромкого постукивания подков, которое обычно слышится, когда лошади переступают с ноги на ногу, никаких звуков не было. Кругом царил покой, да и внутри стоял мрак. Охранника, похоже, не было, иначе в помещении горел бы свет. Вождь, бесшумно подойдя к воротам, вынул засов, а сам при этом стал так, чтобы изнутри его никто не заметил. Двери раскрылись сами. Команч произнес несколько фраз по-английски — на тот случай, если внутри все же оказался бы сторож. Ответа не последовало. Четверо индейцев тихо проскользнули внутрь.

Лошади обоих Тимпе располагались в самом центре помещения, заваленного какими-то тюками, а оба жеребца кровных братьев стояли ближе ко входу. Вождь сразу опознал их, несмотря на темноту.

— Вот они! — торжествующе воскликнул он. — Будьте осторожны! Мы не сможем на них сесть, потому что они нас не знают. Нужно их вывести, да так, чтобы они не поняли, что мы чужие!

Жеребцов тихонько отвязали и осторожно вывели наружу. Лошади не упрямились, но чувствовалось, что идут они очень недоверчиво. Двери снова были закрыты на засов, после чего индейцы с ценной добычей двинулись прочь от лагеря. Глубокое, вязкое болото, образовавшееся после дождя, поглощало звуки шагов людей и животных.

Токви Кава торжествовал — ему удалось навредить знаменитым вестменам, которых он смертельно ненавидел. Вождь команчей был уверен, что все проделал безошибочно и не оставил никаких следов. Но сегодня он не учел ни быстроты мыслей обворованных им людей, ни великолепной выучки жеребцов, которые не повиновались чужим без позволения хозяев.

Однако самая большая его ошибка — сообщить китайцам свое имя. Уверенность команча исходила только из того, что те насмерть перепуганы и ничего не расскажут. Но он совсем упустил из виду, что отныне имеет дело с Виннету и его бледнолицым братом Шеттерхэндом.

Глава 2. ЧЕРНЫЙ МУСТАНГ

Слышал ли ты, дорогой читатель, что-нибудь о Белом Мустанге? Написано о нем много, а рассказано и того больше. Немало белых и краснокожих охотников утверждали, что видели его — да так оно и было, — но вместе с тем и не видели. Ведь Белый Мустанг — это легенда, выдумка, плод фантазии и воображения, хотя в основе рассказов о нем лежит правда, которую отличить от вымысла теперь почти невозможно.

Во времена, когда огромные стада бизонов и диких лошадей паслись на просторах прерий и тянулись весной — на север, а осенью — на юг, бывало, что очень опытному и терпеливому охотнику выпадало счастье увидеть Белого Мустанга. Но повезти так могло лишь крайне осторожному и удачливому — только ему удалось бы подкрасться и приблизиться к коню. Белый Мустанг — самый опытный и самый умный из всех жеребцов-вожаков, водивших табуны диких лошадей. Его глаза могли видеть сквозь непроглядные густые заросли, ухо за тысячу шагов слышало даже тихо крадущегося волка, а темно-красные ноздри чуяли запах человека с еще большего расстояния. Редко кому из охотников удавалось поймать на лассо какого-нибудь коня из стада, охраняемого Белым Мустангом. Никто никогда не видел, чтобы последний беззаботно пощипывал траву. У него просто не было на то времени. Беспрерывно сторожил он свой мирно пасущийся табун, то гарцуя, то взлетая в прыжке высоко над землей, полный очарования и грации, словно птица, а при малейшей опасности издавал пронзительное ржание, напоминавшее голос горна, и тогда весь табун бурей снимался с места.

Поговаривали, что пару раз удалось все-таки отделить его от табуна — какие-то безумцы уж очень хотели завладеть им. Но он галопом уносился от них, и ни одна лошадь не могла нагнать это удивительное животное. Он прикидывался, что устал, и даже сбавлял темп, но как только радостные преследователи приближались, конь с веселым ржанием разгонялся, как пущенная стрела, и уносился за горизонт. Все это он проделывал только для того, чтобы отвлечь охотников от табуна и выиграть время.

Некий бравый вакеро[34], мастер по укрощению лошадей, как-то раз повстречал Белого Мустанга одного, без табуна, и загнал его на самый край глубокого каньона. Говорят, что конь, не раздумывая, прыгнул вниз, в страшную пропасть глубиной несколько сот футов, и там, внизу, как ни в чем не бывало, рысью пошел дальше. Вакеро клялся всеми святыми и уверял, что это чистая правда. И ему верили! В другой раз, в обществе уважаемых и знаменитых вестменов, один асиендеро[35] со Сьерры поведал, что ему посчастливилось заманить Белого Мустанга с целым табуном в кораль[36], но этот удивительный жеребец, как птица, перемахнул через двадцатифутовое ограждение. Никто не подверг сомнению и эти россказни!

Таких легенд ходило множество, стар и млад — все говорили об этом. В людской молве Белый Мустанг прослыл не только неприкосновенным и неуловимым, но и бессмертным, пока с последним табуном диких лошадей бесследно не исчез из саванны. Беспощадная цивилизация истребила бизонов и мустангов. Однако и сейчас еще нет-нет да и найдется старик-вестмен, который подтвердит, что этот неукротимый жеребец вовсе не вымысел…

В самом деле он не был вымыслом, и все же казался плодом бурной фантазии, никогда не существовал, но все-таки был реальностью. Те, кто видел его, хотя не обманывали, однако сбивали с толку, ибо Белый Мустанг — это не один конь, а много.

В каждом диком табуне имелся вожак, всегда жеребец, самый сильный и разумный. Ему приходилось постоянно закреплять свое положение, силой и ловкостью доказывать свое превосходство. Если он покорял конкурентов, то весь табун, до самого маленького жеребенка, подчинялся ему безоговорочно. Уж так повелось, а в прерии тем более, что мустанги сивой породы — самые выносливые. Дошло до того, что на жеребцов светлой масти у охотников спроса почти не было. Никому и в голову не приходило заарканить сивого и объездить его — светлый конь заметен издали и, стало быть, всадник будет подвергаться большей опасности. Жеребцы светлой масти имели все возможности полностью развивать свои способности. Кроме того, светлые лошади по природе своей более осторожны или были таковыми когда-то, как говорят. Табуну необходим вожак, которого всегда можно отличить от остальных. Чем выше звание офицера, тем больше у него знаков отличия. А тут сама природа позаботилась о том, чего человек добивается в течение всей жизни. Вероятно, по этим причинам почти каждый большой дикий табун имел вожака сивой масти.

Раз уж эти сивые мустанги оказались самыми сильными, самыми быстрыми и выносливыми, то и уйти от преследователей или других мустангов им было гораздо проще. Каждый вестмен хоть раз в жизни встречал одного такого коня, восхищался его быстротой и разумом, а после рассказывал об этом либо неутомимо слушал других, кто рассказывал то же самое. Сама жизнь в бескрайних прериях удивительна, потому она и порождает неуемную фантазию. Существовало множество жеребцов сивой масти, но людское воображение сотворило из них одного-единственного Белого Мустанга, вездесущего, но неуловимого.

Во времена Виннету и Олд Шеттерхэнда существовал еще и Черный Мустанг, о котором ходило не меньше легенд, хотя дело с ним обстояло несколько по-иному. Это был отнюдь не дикий конь, а хорошо обученный жеребец, принадлежавший вождю команчей-найини. Истории о нем рассказывали просто потрясающие. Он отличался множеством достоинств, никогда не спотыкался в темноте, ни разу не был ранен, никогда и никому не позволял настигнуть себя, а смерть вообще не имела над ним власти. Конь этот жил еще со времен предков, еще с ними выходил он из великих сражений целым и невредимым, потом спасал деда и отца, унося их прочь от врагов или вырывая из лап смерти, а теперь преумножал свои заслуги у нынешнего вождя команчей, который в честь удивительного животного и ради славы принял имя Токви Кава, то есть Черный Мустанг.

Индейцы свято верили, что принадлежащий Олд Шеттерхэнду штуцер «генри» — волшебное ружье. Точно так же они, за исключением посвященных членов племени найини, были убеждены также в том, что Черный Мустанг — волшебный конь! Вера эта укрепляла почет и уважение к владельцу животного. Многие остерегались конфликтовать не только с хозяином, но и с его племенем, считая, что он и мустанг — одно непобедимое целое! А вождь был человеком мудрым, он пользовался этим страхом, что придавало ему большую уверенность и возвеличивало над другими. Его высокомерие и беспощадность росли, со временем он стал самым страшным врагом не только всех белых, но и многих краснокожих. Вождь уже и сам уверовал в то, что нет на свете никого, способного с ним бороться.

Конечно, как и в истории с Белым Мустангом, Черный Мустанг не был одним-единственным жеребцом. Естественно, речь здесь шла о многих животных, которые являлись прародителями друг друга и носили на себе одни и те же отличительные знаки, имели те же достоинства. Достоинства эти были неоспоримы, и вождь имел право утверждать, уводя из Пихтового Лагеря коней Виннету и Олд Шеттерхэнда, что, не будь у него Черного Мустанга, эти два жеребца остались бы единственными лучшими животными между одной Великой Водой и другой…

В тот вечер в Пихтовом Лагере никто не лег спать вовремя. Присутствие славных гостей надолго задержало людей после ужина. За столом, где сидели инженер, Виннету, Олд Шеттерхэнд и оба Тимпе разговорам не было конца. За другим столом продолжали сидеть начальник склада и мастер, которые в основном молчали, прислушиваясь к беседе и лишь изредка вставляя односложные фразы. Целый час подсевший к ним полукровка молчал и только слушал, о чем говорили по соседству. А Виннету и Олд Шеттерхэнд словно не замечали его присутствия. Метис так и не заметил, чтобы они хоть раз взглянули на его лицо На самом же деле вестмены постоянно держали его в поле зрения и видели все, что на нем отражалось, даже мимолетные смены выражения.

Когда пришла очередь Каза поведать об одном из своих приключений, он разошелся не на шутку и даже не сразу среагировал на знак Виннету прервать рассказ и обратить внимание на доносившиеся снаружи звуки.

В тишине все четче раздавался топот конских копыт, перемежающийся с чавканьем болотистой грязи. Потом звуки смолкли и послышалось знакомое радостное ржание.

— Уфф! — всегда спокойный Виннету сорвался с места. — Это наши кони!

Олд Шеттерхэнд вскочил вместе с ним.

— Как они здесь оказались? Ведь вы сами запирали склад на засов, мистер инженер?

— Да… закрывал…. Быть может, кому из рабочих потребовалось открыть ворота, а кони сбежали?

— Они были привязаны! — Олд Шеттерхэнд нахмурился. — Надо разобраться. Вы позволите взять фонарь?

Просьба была обращена к шопмену, присевшему за стойкой. Прямо над ним висела керосиновая лампа в стеклянном корпусе, защищавшем огонь от ветра и непогоды. Шеттерхэнд снял ее с гвоздя, зажег и вышел на улицу вместе с Виннету. Остальные, гонимые любопытством, высыпали следом. Пошел с ними и удивленный метис, даже не подозревающий, что жеребцов украл его краснокожий дед.

Кони в самом деле стояли во дворе, радостно приветствуя хозяев. Животные ржали, махали хвостами, подергивали ушами и даже становились на дыбы, напоминая верных псов, радующихся появлению хозяев после долгой разлуки. Олд Шеттерхэнд осмотрел животных при свете лампы и с удивлением воскликнул:

— Черт возьми! Кони прибежали не со склада! Они все в грязи и в земле, даже их хребты! Они мчались галопом издалека! Но откуда?

— Наверное, кто-то просто открыл склад, — растерянно произнес инженер, — а кони вырвались наружу. Часок побегали по округе, потом вернулись сюда. Но я узнаю, по чьей милости это произошло!

С поводьев одного из коней свисал кусок оборванного, но крепко привязанного ремня. Похоже, жеребец сорвался с привязи. Олд Шеттерхэнд внимательно осмотрел ремень, после чего многозначительно кивнул апачу и обратился к инженеру:

— Вы правы, сэр, кони сорвались. Пойдемте со мной и привяжем их покрепче. А остальным джентльменам я не вижу причины беспокоиться.

Сказал он это настолько спокойно, но твердо, что ни у кого не возникло сомнений поступить иначе. Мастер с кладовщиком и метисом неторопливо направились к бараку. Прежде чем Каз и Хаз последовали их примеру, Олд Шеттерхэнд успел шепнуть им:

— Заговорите метиса и не дайте ему уйти, пока мы не вернемся. Но только без грубостей, обходитесь с ним повежливей.

— А если он все-таки захочет уйти? Задержать силой?

— Нет, этого лучше избежать. Неужели остановить полукровку — такое уж сложное поручение для вас? Расскажите какую-нибудь небылицу или что-нибудь захватывающее.

— Пожалуй, вы правы, — кивнул Каз. — Расскажу ему пару занимательных вещиц, да добрых анекдотов в придачу, как и подобает наследникам Тимпе! — После чего повернулся к своему родственнику: — Пошли, старина!

Оба Тимпе исчезли в дверях.

Виннету подхватил поводья и повел коней к складу. Олд Шеттерхэнд шел впереди, освещая дорогу. Рядом с ним семенил инженер и, покачивая головой, ворчал:

— Не понимаю вас, сэр. Вначале вы ни с того ни с сего спокойно признаете мою правоту, а потом вдруг отдаете такое распоряжение этим джентльменам, будто продолжаете подозревать Ято Инду!

— Главное сейчас — осторожность, потому я и повел себя так. Наших жеребцов в самом деле отвязали и пытались украсть, но они сорвались по дороге.

— Не может быть!

— Именно так, уверяю вас!

— Хорошо, пусть так оно и было, но неужели Ято Инда мог сделать это?

— Не он, а его сообщники. Но сначала войдемте внутрь, а там разберемся, кто тут у вас конокрад.

Вскоре они были у склада. Инженер ускорил шаг, чтобы поскорее войти внутрь, но Олд Шеттерхэнд придержал его за рукав:

— Эй, не спешите, а то все испортите!

— Что?..

— Следы! Я хочу осмотреть их. Если вы их растопчете, ничего путного мы не узнаем.

— Слушайте, а вы ведь тысячу раз правы! — искренне вдруг воскликнул инженер. — Таким людям, как я, и в голову не пришла бы подобная предосторожность.

Шеттерхэнд обошел склад, чтобы зайти к воротам сбоку и сохранить следы, которые там наверняка остались. Потом он осторожно приблизился ко входу и посветил фонарем вокруг. Виннету остановил коней и тоже подошел к белому охотнику.

— Уфф! — вырвалось у него, когда он наклонился. — Это индейские мокасины!

— Верно, — кивнул Шеттерхэнд. — Здесь были краснокожие. Но сколько их?

— Мой брат узнает об этом, когда мы пойдем дальше по тропе, ведущей от склада. Здесь слишком много следов людей и лошадей.

— Не торопись, брат. Следы говорят, что кони шли медленно. Животные не вели бы себя так, если бы сорвались. Их тихо вывели со склада, причем очень осторожно.

— Ворота закрыты, — заметил Виннету, указывая на засов.

— Это лишнее доказательство, что коней действительно украли. Кому, кроме конокрадов, понадобилось бы запирать ворота?

Отодвинув засов, они открыли ворота и вошли внутрь. Никаких улик обнаружить не удалось, поэтому обоих жеребцов снова завели под крышу и крепко привязали. Проделав это, трое мужчин, уверенные, что конокрады больше не отважатся повторить свою выходку, вышли и двинулись по дороге, ведущей от склада. Они не спускали глаз с отпечатков. В нескольких шагах от постройки последние расходились: направо вели следы людских ног и конских копыт, а налево — только людей.

— Вот отсюда они и пришли, — сделал вывод Олд Шеттерхэнд. — Мой брат Виннету видит, сколько их было?

Прежде чем ответить, апач очень внимательно осмотрел место, а потом сказал:

— Эти краснокожие были неосторожны — они не двигались след в след, поэтому видно, что их было четверо. Идем дальше. След ведет за барак.

Вскоре они оказались там, где оба китайца, на свою беду, столкнулись с команчами. Место было сильно утоптано. Олд Шеттерхэнд осветил его получше.

— Уфф! — воскликнул Виннету. — Здесь краснокожие недолго стояли и разговаривали с двумя вашими рабочими — из тех, что носят косы. Следы толстых и плоских подошв желтолицых видны очень четко.

— Значит, это китайцы были на складе! — поторопился с выводом инженер.

— Исключено, — возразил Олд Шеттерхэнд. — К складу они и близко не подходили — там нет их следов. Здесь были индейцы из племени команчей. Дело для вас может принять весьма крутой оборот!

— Чепуха! Скорее всего это какие-нибудь бродяги, что воруют иногда съестное, да вот незадача — на лошадей ваших наткнулись.

— Если бы так! Боюсь, здесь что-то другое. Похоже, что краснокожие вступили в тайный сговор с этими вашими китайцами.

— Ого!

— Ясно, что они здесь беседовали. Если бы между ними не вышло взаимопонимания, то индейцы их сразу бы прикончили. Судите сами: сначала индейцев было только трое, четвертый подошел к ним позже, со стороны барака. Догадываетесь, кто им был?

— Может, Юварува, которому вы не давали уйти?

— Вот именно.

— Тогда я хочу знать только одно: кто из моих китайцев был здесь! — инженер повысил голос. — Хотя, скорее всего, дело пустое — эти мерзавцы будут держать язык за зубами.

— Ничего, узнаем и это, но позже. А сейчас займемся краснокожими. Идемте!

Они шли дальше по следам трех человек, пока не оказались на месте, где Токви Кава разговаривал с метисом и откуда тот потом вернулся в барак. Вскоре след вывел их туда, откуда хорошо просматривался передний фасад барака и где команчи поджидали полукровку. Когда и этот пункт был обследован, Олд Шеттерхэнд заключил:

— Теперь мне все ясно. Сюда прибыли четверо команчей. Трое ждали, а четвертый пошел в барак дать знак метису, чтобы тот вышел. Затем ваш разведчик пришел сюда, но команчи что-то заподозрили и, чтобы их здесь случайно не накрыли, удалились за барак. Поэтому Виннету ничего и не обнаружил. Метис переговорил с тремя индейцами, после чего вернулся в барак, а те пришли обратно, где должны были ожидать Юваруву. Наконец тот вернулся, а когда они собрались уходить, наткнулись на двух китайцев.

— Но что этим-то здесь было надо? — не мог взять в толк инженер.

— Разберемся. Сначала надо взглянуть, чем занимается метис. Мы должны вынудить его бежать.

— Что? — удивился инженер. — Теперь я вообще ничего не понимаю! Если он человек порядочный, то к чему ему удирать от нас, а если он мерзавец и намеревается выдать нас команчам, то я просто не имею никакого права отпускать его!

— Вы мыслите так, а я — по-другому, — спокойно сказал Олд Шеттерхэнд. — Метис — внук вождя команчей Токви Кавы. Он втерся к вам в доверие, прикинувшись честным человеком, а сам вот-вот выдаст вас в руки своему краснокожему деду. Вождь послал к нему четырех гонцов, чтобы выяснить время и способ нападения на лагерь. Возможно, сам Токви Кава был здесь. Что скажет мой брат Виннету?

— Черный Мустанг был здесь, — ответил апач с такой уверенностью, будто видел его.

— Только такой воин, как он, мог рискнуть украсть наших коней. Узнав от метиса, что мы здесь, он решил повременить и не нападать на лагерь, пока мы не уедем. Для вашей же безопасности срочно нужно узнать, что задумали краснокожие и когда они наметили осуществить свой план. Если метис останется в лагере, вы этого не узнаете!

— Сэр, — растерянно произнес инженер, — я, конечно, много наслышан о вас, но вы говорите загадками. К моему ужасу, я вам верю, но обо всем я могу лучше и точнее узнать от самого метиса, если он, как вы утверждаете, союзник краснокожих.

— Думаете, он вам что-нибудь скажет?

— Я заставлю его!

— Хм! Пока не могу представить, как вы этого добьетесь. Думаю, что есть только одно средство: испугать его насмерть, чтобы он сбежал.

— Но если он ускользнет от нас, мы уж точно ничего не выясним!

— Как раз наоборот. Вы ведь слышали, наверное, что мы утром уезжаем к Ольховому роднику?

— Да, конечно.

— Метис тоже слышал и наверняка поведал об этом краснокожим. Я уверен, что они тоже там появятся, чтобы выследить нас и схватить.

— Сэр, но ведь это очень опасно!

— Возможно, но не для нас. А вам от этого только польза — узнаете обстановку.

— А как я ее узнаю? Вы что, собираетесь вернуться?

— Если увидим, что вам грозит опасность, то, конечно, возвратимся и поможем. Но сегодня нужно сделать все, чтобы метис унес отсюда ноги.

— А если он не сбежит?

— Сбежит! Где он спит? С рабочими?

— Нет. У него там, за лагерем, в зарослях, что-то вроде индейского вигвама.

— Это чтобы лишний раз не попадаться на глаза? Что ж, вполне разумно. А лошадь у него есть?

— Да. Он обычно привязывает ее рядом с вигвамом.

— Хорошо. Сейчас мой брат Виннету пойдет туда, спрячется и будет наблюдать. Мы же вернемся в барак и постараемся запугать этого лже-разведчика. Только сначала прошу вас рассказать моему брату Виннету, где стоит вигвам.

Вождь апачей не вступал в разговор. Он внимательно выслушал, где стоит вигвам, и молча удалился. После ухода Виннету Шеттерхэнд и инженер вернулись в барак. Они застали там метиса, ведущего оживленную беседу с обоими Тимпе. Полукровка окинул белого охотника испытующим взором, но Олд Шеттерхэнд, казалось, не обратил на него никакого внимания. Добряк Каз с увлечением рассказывал какую-то историю, как вдруг прервался на полуслове и спросил:

— Ну, мистер Шеттерхэнд, что там на складе?

— О краже не могло быть и речи. Мы действительно забыли запереть двери на засов. Туда, похоже, забежало какое-то зверье и перепугало жеребцов. Они сорвались и понеслись вперед, но, к счастью, удалились не слишком далеко, чтобы найти обратный путь. По их поводу беспокоиться нечего, меня гораздо больше волнует кое-что другое.

— Что же?

— Здесь были краснокожие.

— Может, один? Тот самый Юварува, который заходил к нам недавно?

— Он приходил не один. С ним были еще трое, которые ждали его на улице.

— Черт возьми! — присвистнул Каз, сдвигая на затылок свою соломенную шляпу. — Еще трое! Тогда наверняка этого Юваруву сюда подослали!

— Нисколько не сомневаюсь. Уверен я также и в том, что здесь, в лагере, находится сообщник этих краснокожих.

— Дьявольщина! Кто он?

— Сейчас узнаете. Идемте все со мной, господа, я хочу вам кое-что показать.

— А где мистер Виннету? — спросил вдруг Каз, поднимаясь за остальными.

Но Олд Шеттерхэнд не ответил, сделав вид, что не слышит вопроса.

Все вышли, белые рабочие — тоже. За пустым столом остался лишь один метис. Остановившись у самого входа, Олд Шеттерхэнд повернулся к нему:

— Я же звал всех!

Грозный взгляд белого охотника был красноречивее любых слов. Метис молча и послушно встал, следуя за всеми. Олд Шеттерхэнд проводил мужчин туда, где четко отпечатались следы полукровки, когда тот выходил из барака и направлялся к поджидавшим его команчам. Опустив фонарь ниже, Олд Шеттерхэнд сказал:

— Взгляните на эти следы, господа! Это следы мерзавца, который намеревается погубить всех вас. Скоро я покажу вам ногу, которая оставила их.

— Это как? — вырвалось у струхнувшего не на шутку начальника склада.

— Человек этот в сговоре с враждебными вам индейцами, которые, похоже, замыслили напасть на лагерь, втерся к вам в доверие под чужим именем. Он замыслил предать вас!

— Кто же этот подлец? Повесить иуду! Говорите, сэр, говорите же!

— Чуть позже. Сначала хочу представить вам доказательства. Видите эти следы? Смотрите внимательно, куда они ведут.

Олд Шеттерхэнд двинулся дальше по тропе; старательно обходя оставленные врагом отпечатки, остальные гурьбой шагали за ним. Очень скоро он остановился. Снова осветив землю, охотник произнес:

— Вот, смотрите! Здесь трое индейцев поджидали его, а тем временем четвертый, который назвался Юварувой, сидел в бараке. Теперь убедитесь сами, что это действительно следы краснокожих!

В этот момент Хаз, со злостью теребивший свой длинный черный ус, не выдержал:

— Здесь не нужно специальной подготовки, сэр. Невооруженным глазом видно, что речь идет о краснокожих, а значит, лагерь в опасности! Покажите нам скорее этого парня, чтобы мы с ним поговорили по-свойски! Деревьев с толстыми сучьями здесь полно, черт возьми!

— Подождите еще минутку! Нам нужно пройти по следу до конца.

Метис стоял среди рабочих, он прекрасно слышал и понимал, о чем и о ком шла речь. Шеттерхэнд несколько раз — как бы невзначай — повернул фонарь к лицу полукровки и не мог не заметить, как бегают настороженные, темные глаза последнего. От прежней наглой уверенности на его лице не осталось и следа.

Толпа продвигалась дальше. Вскоре все оказались за бараком, где Олд Шеттерхэнд остановился и продолжил разъяснение:

— Потом они перебрались сюда, о чем говорят их следы. Здесь они обсуждали нас и план нападения, после чего эти трое ушли обратно, чтобы встретить Юваруву. Когда тот пришел, изменник спокойно удалился и вернулся в барак.

— Но кто он, кто? — неслось со всех сторон.

— Сейчас скажу. Только пройдем по следам еще немного, чтобы окончательно убедиться в том, чьи же это отпечатки. Идемте, джентльмены!

Ведя толпу к переднему фасаду барака, Олд Шеттерхэнд украдкой поглядывал на метиса. Тот тихонько замедлил шаг, потом вдруг на секунду остановился и резко метнулся в сторону, беззвучно исчезнув во мраке. Теперь пора было объясниться. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы метис выиграл время, а уж тем более, чтобы вздумал притаиться где-нибудь здесь, наблюдая за Пихтовым Лагерем. Именно поэтому Шеттерхэнд, сделав маленькую паузу, повернулся к толпе и объявил:

— А вот сейчас вы увидите его сами. Пусть подойдет ко мне Ято Инда и… — Охотник помолчал немного. — Где метис?

— Метис? Значит, это был он? Он? — раздалось сразу несколько возбужденных голосов.

— Именно! Только зовут его не Ято Инда, а Ик Сенанда. Он — внук Черного Мустанга.

Тут поднялся невообразимый шум, со всех сторон слышались угрожающие выкрики, эхо которых разнеслось по всей долине. Но весь этот гам перекрыл звучный голос Олд Шеттерхэнда:

— Зачем так кричать? Он побежал к своему вигваму за лошадью, чтобы улизнуть отсюда. Лучше догоните его!

— Эй! К вигваму! За ним! Схватить!

Озлобленная толпа ринулась к жилищу полукровки. На месте остались только Олд Шеттерхэнд и инженер.

— Хвала Господу, что он послал вас к нам! — воскликнул последний. — Но тихо, послушайте! Вы ничего не слышите, сэр?

— Это его конь. Метис уносит ноги, гонимый страхом перед судом Линча! С сего момента ему и в голову не придет прятаться и шпионить за вами. Мы скорее всего избавились от него.

— Надолго ли? Он приведет с собой команчей! — Мы отвлечем их внимание и вернемся раньше, так что вам нечего опасаться. Слышите крики ваших людей? Они продолжают поиски, но обманщика и след простыл. А теперь слышите? Они выплескивают свой гнев на его вигвам!

Со стороны зарослей показались яркие язычки огня. Несмотря на сырость и влагу, пламя разгоралось буквально на глазах — это рабочие подожгли вигвам.

В отблесках огня инженер и охотник заметили фигуру приближающегося Виннету. Подойдя к ним, вождь произнес:

— Виннету прятался в засаде и слышал, как метис прибежал в свой вигвам. Он несся как сумасшедший. Когда раздались крики преследователей, он вылетел наружу, вскочил в седло и умчался прочь. Страх его был огромен.

Тем временем вернулись злые рабочие, раздосадованные неудачной погоней. Прежде всего они жаждали подробнее узнать от Олд Шеттерхэнда о его подозрениях, но тот посоветовал им вернуться в барак и подождать там, пока он не вернется. А сам вместе с Виннету, инженером и обоими Тимпе снова пошел к тому месту, где раньше обнаружили следы двух китайцев. Подсвечивая себе под ноги, они довольно легко отыскали отпечатки и пошли по ним дальше.

Охотник был уверен, что следы пойдут вдоль стены и в конце концов приведут ко входу в барак, но оказалось, что это не так. Следы вели гораздо дальше, а точнее — к жилищу инженера, которое потом еще и огибали. У заднего фасада дома стояла лестница, достающая до самой крыши. Видимо, китайцы в страхе перед команчами забыли вернуться и убрать ее.

— Уфф! — Виннету повернулся к инженеру. — Эта лестница стояла здесь сегодня?

— Нет, — растерянно буркнул инженер, отрицательно качая головой. — Все это подозрительно! Кто же это мог быть?

— Китайцы, — не раздумывая, выдал Шеттерхэнд. — Похоже, они обокрали вас, сэр, а заодно и нас!

— Уфф! — снова раздался голос Виннету. — Ружья!

— Да, их там нет, — подтвердил Олд Шеттерхэнд, не выказывая, впрочем, при этом ни малейшего беспокойства.

— Вы говорите так спокойно, словно речь идет о паре спичек, а не о самом ценном оружии на всем Диком Западе!

— А чем поможет волнение? Оно только навредит. Чем спокойней мы воспримем это и чем хладнокровней возьмемся за поиски, тем быстрее отыщем оружие.

— Если это действительно китайцы, то этим канальям придется вернуть все! Я уволю их, а перед этим они отведают крепкого хлыста!

— Но они не смогут ничего вернуть.

— Почему?

— Украденного при них уже нет! Вы сами видели, что следы обоих китайцев путаются со следами команчей, а потом идут обратно, к бараку. Я уверен, что ружья достались краснокожим.

— Вы полагаете, что оружие украли для индейцев?

— Возможно. Правдоподобнее, однако, другое — китайцы стащили ружья для себя, собрались хорошенько их припрятать, а тут вдруг наткнулись на индейцев, которые силой забрали их себе.

— Стоп! — воскликнул инженер. — А почему мы все-таки решили, что ружья пропали? Войдемте внутрь и проверим! Может, дело не так уж и худо!

— Посмотрите на эти три углубления в грязи. Такие могли остаться только от прикладов нашего оружия. Воры, спускаясь с лестницы, приставили ружья к стенке, чтобы освободить руки. Отпечатков ровно три: большой — от «медвежебоя», средний — от Серебряного ружья и маленький — от штуцера.

— Да…— задумчиво пробормотал инженер, осматривая место. — Хотелось бы мне, однако, узнать, откуда в башке у этих бездельников появилась идея украсть ваши ружья? На кой ляд они им сдались? Они ведь и стрелять-то не умеют!

— Для меня это пока тоже загадка, но попытаемся ее разгадать.

В этот момент раздался голос светловолосого Каза:

— Не знаю, сэр, насколько хороши они, но кое-какие соображения на этот счет у меня имеются.

— И какие же?

— До вашего появления здесь, в Пихтовом Лагере, мы много говорили о вас. Не забыли, конечно, о ваших ружьях и об их огромной ценности. Так, может, кто-нибудь из этих прытких желтомазых подслушал разговор, а потом замыслил украсть оружие, чтобы продать его подороже?

— Хм! Мысль эта, мистер Тимпе, не так далека от истины. Возможно, вы попали в самую точку. Оба помещения в бараке отделены всего лишь тонкой перегородкой, через которую можно слышать все. Кстати, когда мы вошли, у перегородки сидели два китайца. Сидели они вдвоем, никого рядом не было.

— Чует мое сердце, мы напали на верный след, — кивнул инженер. — Эти двое — фестхэнды1 , они у нас посредники. Все они — прохиндеи, каких свет не видел! Они не крадут только тогда, когда нечего красть. У них это с детства и вовсе не считается грехом. А уж обхитрить белого — это для китайца чуть ли не подвиг! С фестхэндом[37], тем более, надо держать ухо востро. Может, потолкуем с ними?

— Но сначала все-таки войдем в дом.

Инженер открыл двери и зажег лампу. При свете можно было убедиться не только в том, что ружья украли, но и как это проделали. В потолке зияло отверстие, через которое воры и проникли в помещение, похоже, по веревке.

Теперь можно было возвращаться.

В бараке никто не спал, даже те, кто прилег раньше, теперь сидели за столами и громко разговаривали. Оба фестхэнда сидели там же, где и раньше, чувствуя себя не в своей тарелке и тревожными взглядами посматривая на вошедших. Олд Шеттерхэнд сразу же приказал им:

— Идемте с нами!

Оба безоговорочно поднялись и пошли за перегородку. При этом один успел шепнуть на ухо другому:

— Шуэт пут тек!

Слова не проскользнули мимо чуткого уха вестмена, и необъяснимая пока усмешка тронула его губы. Китаец воспользовался родным языком, причем говорил очень тихо, а потому был в полной уверенности, что никто не мог его понять. Бедняга и не подозревал, что Шеттерхэнд во время своих долгих и дальних странствий не раз бывал в Китае, научившись немного понимать трудный язык этой страны.

Когда оба китайца оказались в малом помещении и предстали перед белым охотником, тот смерил их грозным и проницательным взглядом, после чего вынул из-за пояса револьвер, спокойно взвел курок и произнес:

— Вы находитесь в чужой стране. И наверное, знаете ее законы?

Оба с деланным удивлением взглянули на Шеттерхэнда, а один ответил:

— В этой стране очень много законов. Какой из них вы имеете в виду, сэр?

— Тот, в котором говорится о воровстве.

— Его мы знаем, сэр.

— Тогда скажите мне, как здесь карают воров?

— Сажают в тюрьму, сэр.

— Да… но только не в этих краях. Здесь, на Диком Западе, свой закон: тот, кто украдет оружие или коня, будет повешен. Думаю, вам это известно.

— Мы слышали об этом, сэр, но никогда не сталкивались, потому что никогда не протягивали рук к чужим вещам.

— Это ложь!

— Что вы говорите, сэр?! Мы знаем, что вы великий и славный человек, но ведь и мы не простаки! Мы — фестхэнды и не позволим, чтобы нас оскорбляли!

— Советую изменить тон, ребята! Если признаетесь во всем сами, приговор не будет слишком суров, а будете увиливать, пощады не ждите! Вы украли три наших ружья.

Китаец принял изумленный вид, разыгрывая крайнее удивление. Покачав головой, он ответил:

— Как вам такое пришло в голову, сэр? У вас что — в самом деле ружья пропали?

Произнес он это так по-детски наивно, что Олд Шеттерхэнд не сдержался и ударил его кулаком по широкой скуле. Не то чтобы очень сильно ударил, но действенно: китаец пролетел между столами, пока на его пути не выросла стойка, о которую он грохнулся со всего размаху. Охотник не удостоил поверженного даже взглядом, а сразу обратился ко второму:

— Ясно, как в этих краях отвечают на ложь и подлость? Выкладывай всю правду! Вы украли ружья?

— Нет, сэр! — продолжал упираться второй хитрец.

— Послушай, я предупреждаю тебя последний раз! Твой компаньон призвал тебя все отрицать, но тебе же будет лучше, если скажешь правду.

— Когда он успел мне сказать это, сэр?

— Перед тем как вы вошли в этот закуток.

— Ничего он мне не говорил, сэр!

— Не тебе ли он тихо сказал: «Шуэт пут тек»?

— Да… он сказал, сэр…

— Что это означает по-китайски?

— Это значит «идем, пошли»…

— Эй, ты, конечно, парень хитрый, но меня не проведешь. «Пойти» — по-китайски «лай», «идти» — «кью», а «шуэт пут тек» значит «нельзя ни в чем признаваться». Или я не прав?!

Первый китаец, уже успевший подняться, растерянно стоял у стойки и держался ладонью за раздувшуюся щеку. В этот момент он оторвал руку от лица, подав своему напарнику предостерегающий знак рукой. Но второй китаец уже ничего не видел, а только пятился назад. В страхе уставившись на Олд Шеттерхэнда, он, заикаясь, спросил:

— Как? Сэр… вы… говорите по-китайски?

Олд Шеттерхэнд, воспользовавшись замешательством, быстро задал новый вопрос:

— Кто был тот индеец, что заставил вас отдать оружие? Китаец был настолько поражен, что сам шагнул в расставленные сети:

— Он назвался Черным Мустангом, вождем команчей.

— Пут и-ен пут йи-и! — не выдержал другой, опиравшийся о стойку.

Этот испуганный возглас означал: «Не говори ни слова!»

— Тиен на, агаи ин! («О небо, горе, горе!») — застонал его напарник, слишком поздно осознавший свою ошибку.

— Замолчи, — посоветовал ему, улыбаясь, Олд Шеттерхэнд. — Китайский вам не поможет, сами видите. Если будете отпираться и дальше, то сегодня же вас вздернут — вина ваша доказана! Выкладывайте все как было, тогда мы, может, подарим вам жизнь.

— Подарите жизнь, сэр? — с надеждой переспросил второй китаец, упрямства у которого было поменьше, чем у первого. — Каким же тогда будет наше наказание, сэр?

— Это будет зависеть от вашей честности. Расскажете всю правду — отделаетесь легче, чем думаете.

Украдкой китаец взглянул на своего приятеля, который в ответ кивнул. Итак, оба сына Поднебесной, отчасти сами, отчасти при помощи вопросов, поведали в конце концов о том, что же произошло на самом деле. А когда они закончили, один из них обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Теперь, когда мы вам все рассказали, сэр, мы надеемся, что вы исполните свое обещание и, возможно, не станете нас наказывать…

В тот же миг на него чуть не набросился инженер, которого едва смогли удержать:

— Ты что вообразил, подлец? Отпустить вас просто так? Да об этом и разговоров быть не может! Самое малое, что я могу предложить, — это сто плетей!

После этих слов китайцы явно приуныли. Виннету переглянулся с Шеттерхэндом, и белый спросил вождя:

— Какой приговор вынесет мой краснокожий брат ворам? Апач молча посмотрел куда-то перед собой, после чего на его бронзовом лице промелькнула усмешка. Быстрым движением обеих рук он изобразил скальпирование.

Белые сразу смекнули, о чем речь, и их лица стали серьезными. Китайцы, однако, не поняли этого жеста, вопросительно уставившись на Олд Шеттерхэнда.

— Встаньте на колени вот здесь, рядом друг с другом! — приказал тот.

Они послушно исполнили волю охотника.

— Снимите шапки!

Оба скинули свои плоские бескозырки. В следующий миг в руке Шеттерхэнда блеснул нож. У всех присутствующих захватило дух, ибо люди решили, что белый охот-

ник в самом деле хочет пролить кровь. Два молниеносных хватающих движения левой рукой, два молниеносных взмаха правой — и Олд Шеттерхэнд отсек ворам… не головы, а всего лишь косы.

У присутствующих вырвался вздох облегчения, а китайцы от ужаса словно окаменели. Утрата косички для сына Поднебесной — страшнейший позор! Это та ситуация, когда волосы дороже жизни. Именно поэтому оба китайца в первый момент опешили — настолько все быстро произошло. Потом, не зная куда деться от позора, оба, натянув шапки, под всеобщий хохот с громкими стенаниями бросились вон из помещения.

Но Олд Шеттерхэнд и Виннету не смеялись. Первый совершенно серьезно произнес:

— Эта сцена выглядит для вас комично, но в ней нет ничего смешного, господа. Эти китайцы, по их понятиям, сейчас наказаны куда сильнее, чем если бы их надолго упрятали за решетку!

— А я выгоню их, мне на службе ворюги не нужны! — вскричал инженер.

— Прогонять их вовсе не обязательно. Без косичек они и так не рискнут показаться на глаза никому из своих соотечественников. Думаю, этой же ночью они исчезнут отсюда.

— Ну ладно, такой поворот и меня устроит. Надо только поглядеть, чтобы вместе с ними не исчезло еще что-нибудь. А эти косы я возьму себе на память.

Инженер наклонился, собираясь поднять волосы, но Олд Шеттерхэнд тронул его за рукав и твердо сказал:

— Не торопитесь, сэр! Эти косы получит кое-кто другой.

— Кто же?

— Токви Кава, великий вождь команчей.

— Но зачем?

— Это насмешка в его адрес. Виннету не зря придумал всю эту экзекуцию. Вы ведь сами убедились в том, что Черный Мустанг намерен напасть на лагерь?

— Да.

— А знаете вы, что за добычу намеревался он здесь захватить? Думаете, ваши деньги? — усмехнулся Олд Шеттерхэнд.

— Наверное, нет — краснокожим не нужны доллары, кроме этого Ято Инды, который жаждал их получить за свою измену. Команчей, по-видимому, интересует оружие и припасы.

— Несомненно, но еще и косички китайцев!

— Вы полагаете?

— Да. Кто знает индейцев, не ошибется на их счет. Такая масса скальпов с косами в локоть длиной — добыча весьма престижная. Но завладеть ею команчам не удастся, потому что для меня все люди равны, цвет кожи тут не при чем. А Черному Мустангу я вручу эти косы, чтобы ему не было так горько за провалившийся план.

— О-о, отличная мысль! Этот Мустанг обезумеет от злости. Такое мог придумать только Олд Шеттерхэнд!

— Тут вы заблуждаетесь. Я же сказал, что идея принадлежала Виннету.

— Виннету? Но мы от него не слышали ни единого слова.

— Он мне подал знак. Мы давно привыкли понимать друг друга без слов. — Говоря это, белый охотник свернул косички и спрятал их.

— Мой брат Шеттерхэнд понял меня правильно, — кивнул Виннету. — Для вождя команчей будет великим унижением, когда он получит от нас косы без скальпов.

— Возможно, возможно, — произнес инженер не без сомнения. — Но одно дело — слова, а в жизни все складывается по-иному! Прежде чем мы вручим эти косы Черному Мустангу, нам предстоит отразить нападение команчей и захватить его в плен. У меня, однако, замирает сердце при одной лишь мысли о нападении. Иметь бы нам здесь рабочих, как у моего коллеги со станции Рокки-Граунд! У него там, в горах, более восьмидесяти человек, хорошо управляющихся с оружием. Китайцы на взрывных работах ему вообще не нужны.

— Вы сказали, Рокки-Граунд? — переспросил Олд Шеттерхэнд. — Эта местность давно так называется?

— Нет, мы ее сами так назвали.

— И далеко это отсюда?

— Вовсе нет. По полотну на паровозе можно добраться за полтора часа.

— Хм! Округу я знаю неплохо, а Виннету — еще лучше. Но последний раз мы заглядывали в этот край, когда ни вас, ни вашей железной дороги и в помине не было. Я даже не знаю, куда ведет трасса. Не могли бы вы вспомнить старое, собственное название той местности? Достаточно будет припомнить какую-нибудь долину, гору или реку.

— Станция Рокки-Граунд расположена в долине, которую пересекает подножие какого-то безымянного горного массива. Я знаю, что краснокожие называют его Уа-пеш. Но что это означает — понятия не имею.

— «Уа-пеш», — повторил Виннету так, словно название напомнило ему о чем-то важном.

Все посмотрели на него в ожидании разъяснений, но вождь сделал движение рукой в сторону Олд Шеттерхэнда и произнес:

— Пусть мой брат Шеттерхэнд говорит вместо меня. Он об этом хорошо знает.

Взгляды присутствующих снова были направлены на белого охотника. Тот тихо хмыкнул, кивнул головой и обратился к инженеру:

— Уа-пеш — означает почти то же самое, что и ваше название Рокки-Граунд, — Скалистая долина. Я знаю, вы в курсе, что мы собирались отправиться к Ольховому роднику, а представляете, где это?

— Нет. Знаю только, что вы хотите быть там завтра вечером. Стало быть, Ольховый родник расположен где-то в дне пути верхом.

— Все верно — целый день верхом придется петлять по прериям и ущельям. Но, как я понял, железнодорожная трасса идет по прямой, так что от станции Рокки-Граунд до Ольхового родника можно добраться верхом всего за три часа. Ваша информация дает нам в руки все козыри, которые команчам, похоже, крыть будет нечем.

— Хотелось бы… Но растолкуйте поподробнее, — попросил инженер.

— Сначала я попрошу вас пояснить, как вы поддерживаете связь с людьми из Рокки-Граунд?

— У нас есть телеграф, так что в любой момент можно отправить депешу.

— Отлично. А рельсы? Они уже проложены до самой станции?

— Да, вот уже две недели, как трасса достроена. Здесь сейчас самый последний железнодорожный узел.

— Какого типа у вас вагоны?

— Ну-у, пассажирских нет — есть только товарные, что используются для перевозки леса и других материалов.

— Годится. Сейчас у вас они имеются?

— Целая дюжина.

— А паровоз?

— Вот паровоза нет, он вечером уехал обратно в Рокки-Граунд.

— Значит, сейчас он уже там?

— Да, конечно.

— В таком случае, будьте любезны, телеграфируйте туда сообщение, чтобы они поскорее прислали паровоз обратно. Сейчас все объясню, и вам станет ясно. Черный Мустанг давно хотел напасть на лагерь, но сегодня основной их замысел провалился, и им ничего не остается, как только напасть, прежде чем в лагере возведут укрепления и примут другие меры предосторожности. Я полагаю, они могли бы напасть уже сегодня, если бы не серьезные препятствия. Черный Мустанг приходил только с несколькими воинами, и его стоянка далеко отсюда. Метис скоро примчится к нему, если уже не примчался, и расскажет о том, что произошло. Вождь будет убежден, что мы в эту ночь не сомкнем глаз. Он уже узнал, что утром я и Виннету отправимся к Ольховому роднику. Схватить нас для него сейчас гораздо важнее, нежели заполучить добычу, которая ждет его здесь. Он поспешит к Ольховому роднику, чтобы устроить нам там засаду. Мустанг думает, что ему это легко удастся, потому что мы остались без наших «волшебных» ружей. Он воображает себе, что потом, захватив нас, поправит свои дела — он преспокойно вернется сюда за длиннокосыми скальпами китайцев. Тянуть с этим делом вождь не станет, иначе вы успеете хорошо подготовиться. Мы должны опередить его! Я и Виннету должны оказаться у Ольхового родника раньше команчей и разузнать их планы.

— Сэр! — снова прервал его инженер. — Но это смертельно опасно! А если вас схватят или убьют?

— Нас не схватят, тут вы можете быть спокойны. Настоящего вестмена можно захватить врасплох только тогда, когда он не ведает об опасностях, грозящих ему. Повезло, что ваша Рокки-Граунд расположена недалеко от Ольхового родника. Как только вернут паровоз, мы поедем на нем в Рокки-Граунд, а оттуда — верхом до Ольхового родника, где будем уже на рассвете. Если мы узнаем, что вам грозит серьезная опасность, то быстро вернемся в Рокки-Граунд, а оттуда по железной дороге привезем с собой всех местных рабочих и устроим команчам достойный прием.

Услышав такие обнадеживающие речи, инженер даже вскочил с места:

— Великолепная идея! Тогда бояться нечего — перестреляем всех этих краснокожих каналий!

— Значит, договорились?

— Полностью вам доверяю, мистер Шеттерхэнд. Я перед вами в неоплатном долгу и уж постараюсь, чтобы в Рокки-Граунд вас приняли так, как вы того заслуживаете!

— Хм! Что вы собираетесь делать?

— Как только вы уедете отсюда, я дам телеграмму, что к ним прибывают сам Олд Шеттерхэнд и сам Виннету, два полубога Запада!

— Не делайте этого — так можно провалить весь наш план. Никто не должен знать, кто мы и чего хотим. Все это может дойти до ушей команчей. Не забывайте о метисе, который пользовался вашим полным доверием.

— Да, вы правы. Тогда я просто сообщу, что приедут четыре пассажира. Но что же нам все-таки делать, если команчи нагрянут сегодня ночью?

— Я вас уверяю, этого не случится! Однако меры необходимой предосторожности не помешают. Прикажите разжечь костры со всех сторон лагеря и обязательно выставите часовых. Если команчи вопреки нашим суждениям находятся где-то рядом, они увидят, что вы готовы к обороне, и не отважатся напасть сегодня.

— Да, пожалуй, так будет лучше. Я все сделаю, как вы говорите.

Инженер удалился, чтобы телеграфировать своему коллеге. Вскоре вокруг лагеря разожгли множество костров, свет от которых едва ли не освещал всю долину. О сне никто не помышлял. Колея была подготовлена к встрече паровоза, и в течение часа люди ждали прибытия состава.

Пока ожидали паровоз, для четырех пассажиров и их лошадей подготовили большой товарный вагон, внутри которого соорудили нечто похожее на сиденья. Когда поступило сообщение, что паровоз со станции Рокки-Граунд вышел, коней погрузили в вагон, а их хозяевам приготовили крепкий грог. Через полтора часа прибыл паровоз, к которому быстро прицепили вагон. Пассажиры заняли свои места, и маленький состав, если его можно так назвать, тронулся в обратный путь, постепенно набирая скорость.

Вскоре он уже несся по трассе, по-американски весело и беззаботно, невзирая на глубокую ночь и только-только проложенные рельсы. Паровоз ни разу не остановился, а мимо не промелькнуло ни единого огонька — ведь между Пихтовым Лагерем и Рокки-Граунд не было ни одного населенного пункта. Горы, долины, прерия и лес — все слилось в непроглядной тьме, будто составчик мчался по гигантскому тоннелю. Примерно через полтора часа раздался пронзительный свисток паровоза, и четверо пассажиров не скрывали своей радости, когда увидели огоньки станции Рокки-Граунд. Замедлив ход, паровоз, пыхтя, остановился.

Вдоль полотна горели костры, в свете которых внимание сразу же привлекало плоское низкое здание с широким входом. Вероятно, внутри имелось несколько помещений, в одном из которых сейчас горел свет. О дверной косяк опиралась какая-то щуплая, невысокая фигура, затянутая в кожаный наряд. Ближе к колее находился еще кто-то. Когда паровоз стал, этот кто-то подошел к вагону, отодвинул в сторону полуоткрытую дверь и произнес:

— Рокки-Граунд! Выходите, господа. Поглядим, для каких таких персон коллега из Пихтового Лагеря организовал ночной рейс!

— Сейчас увидите, — ответил Олд Шеттерхэнд, спрыгивая на гравий. — Вы здесь командуете?

— Я инженер, сэр. А вы кто?

— Давайте зайдем внутрь — там, на свету, вы все узнаете. Найдется ли здесь место, где можно оставить лошадей?

— Посмотрим. Сначала сами выйдите из вагона! Теперь и остальные трое спустились на перрон. Инженер беззастенчиво заглянул в лицо каждому и разочарованно хмыкнул:

— Хм! Никого не знаю. Сами не представляются, да еще краснокожий с ними! Я-то думал…

— Вы ожидали появления начальства или кого-нибудь в этом роде? — засмеялся Олд Шеттерхэнд. — Вы уж не сильно огорчайтесь, что такие простые люди, как мы, нарушили ваш сон. Не беспокойтесь, мы сейчас же двинемся дальше, а вы спокойно можете идти досыпать.

— Верхом? Так вы, наверное, охотники либо трапперы?

— Вы правы.

— И мой коллега вот так вот среди ночи позволяет будоражить нас ради каких-то…

В этот миг его перебил голос того самого щуплого мужчины, который стоял у дверей, а теперь подошел ближе:

— И мне любопытно, что это за птицы прибыли сюда среди ночи. Здесь, на Диком Западе…— Он вдруг осекся, когда Олд Шеттерхэнд, стоявший к нему спиной, повернулся на звук до боли знакомого голоса. В то же мгновение, увидев лицо охотника, худощавый так и обмер:

— Шеттерхэнд! Олд Шеттерхэнд!

— Хромой Фрэнк! — с не меньшими радостью и удивлением воскликнул Олд Шеттерхэнд.

— И Виннету! — снова вырвалось у Фрэнка.

Вождь, как всегда, хранил спокойствие. Он лишь улыбнулся, хотя тоже был очень рад.

— Это они! Олд Шеттерхэнд и Виннету! — восклицал коротышка. Продолжая восторгаться, он бросился к кровным братьям: — Позвольте мне обнять вас!

Он по очереди сжимал в объятиях то одного, то другого, не закрывая рта ни на секунду:

— Вы только посмотрите, инженер, это же два знаменитейших вестмена, о которых я твержу вам сегодня целый вечер! Разве я мог предположить, что увижу их здесь!

Инженер тотчас сменил интонацию и, поприветствовав прибывших, вежливо сказал:

— Мне не нужно ваших пояснений, мистер Фрэнк. Обоих джентльменов я знаю давно, правда, только понаслышке, но слава их гремит на все Штаты. Пойду подниму людей и…

— Стойте! — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Мы желаем остаться неузнанными по причине, о которой вы скоро узнаете. Мы вообще не собирались здесь задерживаться, но раз уж так неожиданно встретили нашего друга Фрэнка, то часок поболтаем с ним, а потом — снова в дорогу. Скажите только, где тут можно пока оставить наших лошадей?

— Мистер Шеттерхэнд, ваши кони будут иметь все! Я-то знаю, на каких сокровищах вы разъезжаете. Будьте моими гостями, проходите в зал, а коней берите с собой.

Залом оказалось то самое плоское здание. Освещенная его часть служила баром и местом отдыха для всех жителей Рокки-Граунд. В этом же здании имелось помещение для хранения ценных товаров. Сегодня оно пустовало — туда и завели лошадей.

Когда прибывшие вошли в бар, им навстречу поднялся заспанный бодкипер[38]. Он не смыкал глаз, надеясь заработать что-нибудь на гостях, о которых говорилось в телеграмме, присланной из Пихтового Лагеря.

Прежде чем сесть, Шеттерхэнд счел необходимым познакомить Каза и Хаза с Хромым Фрэнком, к которому обратился по-немецки:

— Дорогой Фрэнк, рад представить тебе земляков!

— Вот это да! Правда? Они немцы?

— И даже саксонцы.

— Не может быть! Саксонцы! А откуда?

— Вот это — господин Хазаэль Вениамин Тимпе из Плауэна, что в Фогтланде. А это — Казимир Овадия Тимпе, его кузен из Хофа.

— Из Хофа? Хм! Так, так… Вообще-то Хоф принадлежит Баварии, и тут, похоже, кое-какие географические заблуждения… Но железная дорога из Плауэна в Хоф — полностью саксонская, а значит, господина Казимира я могу признать своим земляком. Вот только кто из них настоящий кузен: вот тот, первый, или этот, второй?

— Оба, дорогой Фрэнк, оба!

. — Оба, говорите? Хм, да уж! Так сразу и не разберешься. Больше нет никаких Тимпе с такими длинными именами?

Оба кузена кое-что уже слышали о чудаке Хромом Фрэнке, из которого, как из рога изобилия, всегда сыпались псевдонаучные несуразности и всякого рода галиматья, поэтому Каз с улыбкой ответил:

— О, нас, Тимпе, много! Есть Рехабеам Захария Тимпе, Петрус Михаэль Тимпе, Маркус Авессалом Тимпе, Давид Маккавей Тимпе, Тобиас Олоферн Тимпе, Нахум Самуэль Тимпе, Иосиф Хабакук Тим…

— Боже праведный! Если вы еще хоть раз повторите «Тимпе», я положу вас трупом, не превысив самообороны! Не в службу, а в дружбу: засвидетельствуйте мне свое почтение и подайте прошение в саксонское министерство, чтобы вам выписали какое-нибудь другое имя! В противном случае я просто порву с вами наши еще не завязавшиеся отношения!

— Хм! Давайте упростим дело. Добрым друзьям мы позволяем называть нас кратко: Каз и Хаз вместо Казимир и Хазаэль. Будете называть нас так?

— Ну, это мне больше по нутру, стало быть, и я вам добрый приятель. А теперь присядем… о, это еще что?

Вопрос касался полных тарелок и непочатых бутылок, которые бодкипер уже успел ловко расставить на столе. Его мина красноречиво говорила о том, что все вопросы — к инженеру. Последний разъяснил, что для него великая честь принять таких джентльменов у себя. По американским обычаям отказаться от угощения — значит сильно обидеть хозяев. Хромой Фрэнк и оба Тимпе охотно принялись за еду. Олд Шеттерхэнд ел мало, иногда чуть пригубляя маленький стаканчик с вином, а Виннету не пил и не ел вообще. Он всегда был убежден, что «огненная вода» — злейший враг краснокожих, как, впрочем, и белых тоже. За едой разговор завязался быстро. Олд Шеттерхэнд прежде всего хотел узнать, каким ветром сюда занесло Фрэнка. Маленький саксонец пояснил:

— Так уж повелось: стучи не стучи в вашу дверь, никто не откроет — вы вечно где-то в пути. Так оно и получается: хочешь поговорить — гоняйся за вами по всему Западу! На этот раз мне тоже надо было обсудить кое-что важное, потому я сел на речной пароход, что ходит вверх-вниз по Эльбе, и решил добраться до вас. Но когда я прибыл на место, вас, естественно, дома[39] не оказалось; мне сказали, что вы где-то здесь — хотите с Виннету повстречаться. Где конкретно, так я и не узнал. Тогда я решил отправиться следом, хорошенько запер мою виллу «Медвежье Сало» [40] и что есть духу примчался сюда, в Штаты. Я ведь знал, что у апачей-мескалеро всегда можно получить о вас самые точные сведения. Мы забрались так далеко, что дальше — некуда, аж до верховьев Арканзаса, потом через Санта-Фе отправились к Рио-Пекос…

— Ты говоришь «мы»? Так ты был не один?

— Ха! Конечно, нет! Со мной мой кузен Дролл!

— Тетка Дролл? Где он прячется? Где ты его оставил?

— Никто его не оставлял. А где он прячется — в кровати!

— Но, Фрэнк, почему ты его не разбудишь? — продолжал удивляться Олд Шеттерхэнд.

— Нашему добряку прописан сон — он болен.

— Болен? В таком случае его нужно осмотреть! Болеть здесь, на Диком Западе, — дело совсем иное, нежели полеживать в постельке дома. У него что-то серьезное?

— Не то чтобы очень серьезное, но весьма болезненное, я полагаю. Из-за болей, которые Дролл мужественно терпел, мы с трудом добрались до Форт-Обри, где его наконец осмотрел доктор. Долго он его смотрел, надо сказать, а потом назвал болезнь Дролла не иначе как «sciatica».

— Хм, значит, ишиас!

— Да, в ногах у бедняги настоящий остров Ишиа![41]

— Но ведь раньше его это не беспокоило! — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Где это он заполучил такую штуку?

— Такое у него впервые, это точно.

— Доктор установил причину?

— Доктор? Я облегчил работу лекарю, ибо сам поведал ему о ней.

— Ты?

— Ну да, я! Неужели вы думаете, что я слепец, не замечающий очевидного? Разве что если бы меня поразила египетская слепота!

— Так в чем же причина?

— Все дело в лошади, которая до сих пор не отучилась спотыкаться.

— Как это произошло? — спросил Олд Шеттерхэнд, едва подавляя смех.

— Я уже говорил, что от Арканзаса мы поехали верхом. Моя скотина — не подарок, она и сейчас при мне, но это цветочки — она хоть выносливая! Что касается цаплеобразной клячи Дролла, то тут мне просто нечего сказать… В общем, надули нас, когда мы покупали лошадок, а уж с его кобылой — вдвойне! Вечно она спотыкалась, а когда на пути не было ни канав, ни камней, ни древесных корней, эта тварь путалась в… собственных ногах.

— Но кто же покупает такую лошадь?!

— Когда до зарезу нужен конь, а под рукой ничего нет, кроме этой хромой скотины, куда денешься?

— Ну хорошо, только я пока не заметил связи между хромой лошадью и ишиасом.

— Вот-вот, и мы поначалу не заметили. А тут вдруг как гром среди ясного неба! Едем мы себе в прекрасном настроении по зарослям, среди высокой травы, и не подозреваем, что проклятая судьба уже поджидала нас в виде скрытого в траве пенька. Так вот, эта дуреха Дролла ни с того ни с сего спотыкается о пень передними ногами и в испуге шарахается в сторону. Бедняга Дролл пулей вылетает из седла. Да так, что приземляется на пень, словно садится в кресло. В тот же миг я слышу два звука: крик и треск. Крик, понятно, Дролла, а вот что трещало — то ли тоже Дролл, то ли пень, — я до сих пор и не понял. Однако сдается мне, это был Дролл, поскольку и сегодня, похоже, не все его суставы на месте. Тогда он не мог встать, а я из последних сил пытался помочь ему подняться из низкого партера в бельэтаж, но он снова падал в свое «кресло». Так я и не смог придать ему положение, в котором бы он не стонал и не вскрикивал. А всему виной этот проклятый спотыкач о четырех ногах!

Добрый Фрэнк имел обыкновение рассказывать обо всем своеобразным языком, но вовсе не для того, чтобы позаба-

вить остальных, а просто потому, что по-другому не умел. Фрэнк искренне любил своего кузена и уж никак не желал, чтобы его рассказ вызывал у кого-то усмешку. Оба Тимпе не спускали с него глаз, и по их теплому выражению было видно, что этот забавный коротышка пришелся им по душе.

— Начинаю понимать, — кивнул Олд Шеттерхэнд. — Рассказывай дальше.

— Мне стоило адских трудов собрать моего Дролла по частям и придать ему первозданный вид: я дергал его за ноги, встряхивал, растирал, подпирал сзади и спереди, и в какой-то момент он все же вскочил, но не от того, что ему стало легче, а от боли! После этого я еле-еле помог ему взгромоздиться на лошадь, уже на мою, поскольку спотыканий своей он бы уже не вынес. Целых два дня потребовалось мне, чтобы дотащить его до Форт-Обри. За это время он потерял в весе фунтов пять, а то и шесть! Два дня, подумать только! Эти дни я не забуду до конца дней своих! Его стенания и стоны! А моя езда на этой злосчастной кобыле, которая раз за разом продолжала спотыкаться! Боли его становились все сильней, а мое сердце екало все тревожней, пока мы наконец не оказались у ворот Форт-Обри. Там за него взялся док[42] с банками, горчичным тестом, шпанскими мушками и скипидарным маслом.

— Ему полегчало? — уточнил Олд Шеттерхэнд.

— Да, постепенно. Минула неделя и можно было подумывать о продолжении путешествия. Так, потихоньку, мы тронулись в путь. С горем пополам приехав сюда, он почувствовал, что ему нужно передохнуть еще пару дней.

— И сколько вы здесь?

— Два дня. Завтра утром собирались двигаться дальше — в Санта-Фе.

— До Санта-Фе путь неблизкий. Куда вы хотели поехать прямо отсюда?

— В горы Ратон, через Ольховый родник.

— Хм… Там утром будет Черный Мустанг с большим отрядом команчей.

— Черный Мустанг, этот дикий палач? — вмешался инженер с тревогой в голосе. — А что ему там надо, у Ольхового родника, так близко отсюда? Может, он задумал чего против нас, а, мистер Шеттерхэнд?

— Не против вас. Это касается меня и Виннету. Он знает, что мы едем туда, и хочет нас схватить.

— Дьявол! Теперь-то вы уж, конечно, туда не сунетесь!

— Напротив, именно потому туда мы и поедем, а может быть, и вы тоже.

— Я? Скажу честно: я с удовольствием при случае влепил бы этим краснокожим под хвост пару фунтов пороху, но вот самому лезть на рожон мне не очень хочется.

— Никуда лезть не придется. Речь идет о вашем коллеге и его людях из Пихтового Лагеря. Им грозит нападение команчей. Это и есть та самая причина, из-за которой мы прибыли сюда на вашем поезде. Нам нужна ваша помощь.

— В таком случае беру свои слова обратно. Вот оно в чем дело! Мой почтенный коллега — специалист хоть куда, но в делах с индейцами не большой мастак. Однако, вы с ним можете смело положиться на меня и моих людей.

— Сколько у вас здесь рабочих?

— Около девяноста человек, все белые. Это дельные ребята, которые неплохо обращаются с оружием. Но нам все же хотелось бы знать, как обстоят дела?

Инженер оказался более решительным и предприимчивым, нежели его коллега из Пихтового Лагеря, и в нем Олд Шеттерхэнд сразу нашел себе помощника. Охотник вкратце описал события прошедшего вечера, поделился своими мыслями по этому поводу. Когда он закончил, инженер поднялся и протянул Шеттерхэнду руку со словами:

— Идет, сэр! По рукам! Можете использовать меня и моих людей в любое время.

Хромой Фрэнк не преминул вставить по-немецки:

— И меня тоже! Этому Наичернейшему Мустангу остались считанные часы! Ведь за дело берется настоящий боец! А сейчас я пойду и приведу еще одного героя нашего девятнадцатого века, которого невозможно оставить не у дел.

Коротышка вскочил и исчез. А когда вскоре появился опять, привел за собой страдальца Дролла. Видно было, что тот пережил немало, хотя глаза его поблескивали чрезвычайно живо, а поведение вовсе не выдавало сильных страданий. Дролл искренне обрадовался такой нежданной-негаданной встрече и заявил, что независимо от того, позволит его здоровье или нет, он вместе со всеми отправится к Ольховому роднику.

Виннету, который прежде не проронил ни слова, задал Дроллу сразу несколько вопросов, которые свидетельствовали о его довольно широких познаниях о строении и болезнях человеческого тела. Оказалось, что у Дролла и в самом деле ишиас. Затем Виннету встал, раскрыл свою кожаную сумку, в которой обычно носил целебные травы и только ему известные лекарства, осмотрел ее содержимое и спокойно произнес:

— Пусть мой брат Дролл проводит меня к своему лежбищу.

Оба вышли. Через минуту присутствующие услышали громкий, душераздирающий вопль.

— Это Дролл! — вскочил с места Хромой Фрэнк. — Что Виннету с ним делает? Его крик распилит мне душу, как свеженаточенная пила!

Он хотел было выйти, но Шеттерхэнд остановил саксонца и успокоил его:

— Останься, дорогой Фрэнк! Виннету знает, что делает! Индейцам известны такие средства от болезней, о существовании которых наши лучшие лекари и не подозревают.

Тут же появился Виннету.

— Наш брат Дролл был вынужден еще раз вытерпеть сильную боль, чтобы потом стать здоровым, — произнес вождь апачей. — Сейчас он немного отдохнет, но через час он ощутит себя полным сил и снова будет с нами.

В самом деле, где-то через час явился Дролл и на свой любимый альтенбургский лад толкнул речь:

— Разве не здорово, друзья мои! Я словно заново родился! Не знаю, что там сделал Виннету: не то натянул нерв, не то разорвал его… да не все ли равно, в конце концов! Теперь я снова могу сесть верхом, а кое-кто узнает, что у Тетки Дролла есть еще порох в пороховницах, если надо!

Глава 3. У ОЛЬХОВОГО РОДНИКА

Горный массив Уа-пеш, у подножий которого находилась станция Рокки-Граунд, до самых вершин был покрыт густым черным лесом. Ручьи, стекающие с гор, в долине сливались в единый поток, который держал курс на юго-восток, чтобы дальше свернуть на север. В том самом месте, где рожденная в горах река делала крутой поворот, в нее впадал поток поменьше, бравший начало у подножия другой горы, стоявшей чуть поодаль и еще с давних времен именуемой Корнер-Топ[43]. Уа-пеш и Корнер-Топ встречались под углом. Обе завершали вытянутые горные цепи, со всех сторон окаймляющие широкую долину. Сама долина извивалась гигантской змеей меж бесчисленных скальных вершин и обломков, так что проложить по ней железнодорожные рельсы было практически невозможно. Поэтому строителям, которым требовалось кратчайшим путем соединять Пихтовый Лагерь с Рокки-Граунд, пришлось взрывать скалы, поскольку лагерь располагался в самом начале долины и от станции Рокки-Граунд его отделяла лишь стена горной цепи.

Команчи, скорее всего, сначала должны были спуститься с гор, а потом двигаться по извилистой долине, ибо со времен предков для них не существовало другой дороги, ведущей к Ольховому роднику. Олдер-Спринг, или Ольховый родник, окруженный высокими ольхами, брал начало у подножия Корнер-Топа, а его ключевая вода примыкала к потоку побольше, как раз в том месте, где тот сворачивал на север. Петляющая долина, узким языком выползающая из лабиринта горных цепей, дальше резко расширялась, превращаясь в равнинную прерию, по которой бежала река, рожденная упомянутыми двумя потоками. Она терялась среди сочной травы, которая была так высока, что в ней спокойно могла скрыться большая группа людей.

Если вспомнить события в Пихтовом Лагере, нетрудно предвидеть, что мог принести день грядущий. Команчи были твердо уверены: Олд Шеттерхэнд и Виннету поспешат к Ольховому роднику, где их во что бы то ни стало надо схватить. Виннету и Шеттерхэнд не должны догадаться, что команчи идут к Ольховому роднику, а потому надо приложить все усилия, чтобы эти двое ничего не заподозрили. Само собой разумеется, индейцы не станут действовать в лоб и не пойдут к цели прямым путем, они будут скрываться где-то поблизости, но вот где — пока это было загадкой.

И все же Виннету и Шеттерхэнду не составило большого труда хорошенько оценить обстановку, встать на место противника и вникнуть в суть его плана. Поскольку источник находился на правой стороне долины, команчи соответственно будут держаться левой и проедут через узкий горный проход дальше, в открытую прерию, чтобы потом сделать крюк и появиться с противоположной стороны. Таким способом они не оставят у родника и в окрестностях никаких следов. Вернувшись со стороны прерии, команчи укроются вблизи ключа и будут тихо поджидать своих противников, чтобы потом подкрасться к ним, окружить и захватить в плен. Значит, чтобы опередить индейцев и выследить их,

нужно выехать в прерию раньше и сделать еще больший крюк, чем тот, который предположительно могут дать краснокожие. Олд Шеттерхэнд и Виннету все это знали, поэтому лишь забрезжил рассвет, они выехали со станции, но не двинулись вдоль Уа-пеш, а свернули налево, к прерии.

На смену вчерашней буре явилось поистине чудесное утро. Воздух был свеж, прохладен и чист, а солнечный свет искрился в каплях росы, повисших на травяных стеблях. Природа словно проснулась, представ во всем своем великолепии. Поездка верхом в такую рань, среди такой красы, могла доставить истинное наслаждение кому угодно, но только не вестмену, намеревающемуся выслеживать врага. Редкое пофыркивание лошадей и глухой стук их копыт в такую погоду слышны издалека, а еще влажная трава долго будет хранить следы, создавая опасность для любого всадника, оставившего их.

Отряд из шести человек, удалившись достаточно далеко от Уа-пеш, двигался теперь на юг, в сторону горы Корнер— Топ. Ольховый родник начинался на западных ее склонах, но Виннету и Олд Шеттерхэнд ехали так, чтобы приблизиться к горе с востока. Они намеревались запутать преследователей. Склоны Корнер-Топа не были полностью покрыты лесом, на них при желании можно отыскать хорошее местечко для наблюдательного пункта, откуда появление команчей нетрудно будет заметить.

Обогнув прерию по большой дуге, всадники достигли подножия гор с восточной стороны. Осмотревшись в поисках укрытия, они без труда нашли его. Там оставили лошадей под присмотром четырех человек, а Виннету и Олд Шеттерхэнд взобрались на склон, чтобы оттуда осмотреть долину.

Редкий случай: четыре саксонца вместе, в самом сердце Дикого Запада, в лесной чаще, у Корнер-Топа! Хромой Фрэнк не замедлил высказаться по этому поводу:

— Судьба столкнула нас здесь для особой миссии!

— Вы правы, дорогой Фрэнк, — кивнул Хаз.

— А как же иначе? Я прав всегда! Вы скоро легко сможете убедиться в этом, а что касается всего прочего, то сам я настоящая загадка. Блестящие способности я держу при себе — лишь изредка люди могут заглянуть в недра моего необъятного разума, чтобы восхититься запрятанными там сокровищами. Как раз сейчас и наступает сей редкий момент! Это просто праздник для вас… ну и для меня, конечно. Вам ведь очень хочется знать, как мы сегодня справимся с команчами? Я уже готов довести до вас необходимое и позволю направлять ко мне любые ваши вопросы. Говори первым ты, дорогой мой кузен Дролл!

Дролл слишком хорошо знал, чем могут закончиться подобные измышления Фрэнка, потому покачал головой и произнес:

— Почему я, дорогой Фрэнк? Готов уступить первенство этим двум джентльменам.

— Ты прав, кузен! Никогда не забуду одного профессора зоологии, который всегда говорил: «Учтивость — это тот врожденный навык, от которого невозможно избавиться». Пожалуй, эта его мысль имеет под собой глубокие корни. Ладно, пусть Каз скажет, что он хотел бы узнать от меня.

— Я? — вскинул брови тот. — Ничего мне не надо…

— Как? Совсем ничего? — искренне удивился Фрэнк.

— Абсолютно ничего, — подтвердил Каз.

— Ну а вы, Хаз?

— Тоже ничего, — ответил второй Тимпе.

— И вы это серьезно?

— Вполне.

Фрэнк скорчил такую гримасу, словно случилось что-то ужасное, чего он не в состоянии понять. На лице его нарисовалось удивление, затем глубокое раздумье и наконец гнев.

— Такого еще не бывало! — сердито забормотал малыш. — Или вы действительно те люди, которые ничего не хотят слышать, ничему не стремятся научиться у охотника прерий и укротителя медведей Гелиогабала Морфея Эдварда Франке? Мы здесь сидим в засаде — дожидаемся индейцев, собираясь перехитрить их и покарать за их наглость, но как-то забыли, что все это сможем осуществить только при незаменимом участии моей богатой опытом персоны! И в то же время рядом со мной находятся некие особы людской породы, которые убеждены, что им нечего меня слушать!

Пока в укрытии разыгрывалась эта забавная сцена, Шеттерхэнд и Виннету добрались до самой высокой точки Корнер-Топа. Как уже говорилось, наверху было достаточно пространства, не занятого лесом, откуда открывался отличный обзор окрестностей. Лучшее место, идеально подходящее для того, ради чего сюда прибыли оба кровных брата, оказалось на западной стороне вершины. Отсюда, сверху, долина просматривалась как на ладони, виден был даже ее противоположный край, находящийся на расстоянии, значительно превышающем английскую милю. Здесь белый и индеец остановились.

Они молча сели рядом и в течение нескольких часов не проронили ни единого слова, несмотря на то, что каждая минута неотвратимо приближала события, когда решался вопрос жизни и смерти. Если бы кто-нибудь понаблюдал за ними со стороны, он не усомнился бы, что этих людей привело сюда лишь одно-единственное желание — отдохнуть. Ни выражения лиц, ни взгляды обоих не выдавали, что их внимание обращено только на запад, что они сосредоточенны и что ни одно движение в долине не ускользнет от их острого глаза. В этом-то и заключается великое искусство вестмена, что даже при наивысшем нервном напряжении и полной концентрации внимания он сохраняет полное спокойствие и кажущееся безразличие. Не один настоящий герой Дикого Запада вышел сухим из воды в рискованных ситуациях и одержал немало побед благодаря великолепному владению чувствами и мимикой только лишь потому, что невозможно было догадаться, о чем он думает, к чему стремится, что ощущает и что намеревается предпринять.

Оба преданных друга сидели рядом, слегка прикрыв глаза, словно дремали. Между тем они четко слышали, как в двадцати шагах от них дрозд вытягивал из земляной норы червячка, и, разумеется, не могли не заметить грифа, крохотным пятнышком возникшего на небе с западной стороны.

— Уфф! — нарушил молчание Виннету.

— Да, — кивнул Олд Шеттерхэнд, — прибыли.

В долине, как и прежде, не появилось пока ни одной живой души, там было пустынно и тихо. Однако поведение парящего в воздухе грифа говорило сведущему глазу, что внизу, прямо под птицей, жаждущей легкой поживы, есть живые существа. Гриф неожиданно принял чуть влево и, удаляясь от изгиба долины, сделал большой круг, вернувшись на старое место, и потом снова завис там. В тот же миг в долине появился какой-то всадник. Он остановился на мгновение, чтобы осмотреться, затем, не заметив ничего подозрительного, двинулся дальше. За ним потянулась целая цепочка других ездоков. Распознать их для вестменов было нетрудно, хотя издалека лошади казались маленькими собачонками. Оба кровных брата насчитали примерно восемьдесят человек. Глаз Виннету был чрезвычайно остер — он издалека увидел все, что нужно.

— Это они, команчи, — уверенно произнес вождь апачей.

— Во главе едет Токви Кава?

— Да. Вождь думает, что очень хитер, но ошибается.

Взгляды белого и индейца встретились. Уста апача тронул тихий смешок:

— Смотри, они делают так, как мы и предполагали: перебираются на другую сторону долины, чтобы мы не заподозрили, что они тоже движутся к Ольховому роднику.

Команчи ехали по другой стороне долины, пока не добрались до подножий Уа-пеш. Но и там они не изменили направления, а через проход направились в прерию, словно хотели пересечь ее.

— Скоро они сделают крюк, как мы и полагали, после чего вернутся сюда, — произнес Олд Шеттерхэнд. — Один из нас должен спуститься в долину, чтобы проследить за ними, другой пока останется здесь.

Шеттерхэнд не пояснил, зачем оставаться второму, но Виннету понял его с полуслова и кивнул в знак согласия:

— Ик Сенанда вряд ли вчера в потемках догнал команчей, но он знает дорогу и будет идти по их следу. Он тоже должен скоро появиться. Пусть мой брат ждет его здесь, а я пойду вниз, чтобы узнать, где спрячутся команчи.

Виннету тихо удалился, и Олд Шеттерхэнд остался один. Прошел час, но метис не показывался. Миновал еще час, но его все не было. Собственно говоря, он уже давно должен был появиться, но терпеливый Шеттерхэнд ждал спокойно. Он знал, что коварного полукровку сотни причин могли задержать в пути. Прошло еще полчаса — и вот наконец показался одинокий всадник, едущий точно по пути отряда команчей. Ему еще предстояло описать немалую дугу в глубь прерии, прежде чем он доберется до подножий Корнер-Топа вслед за своим дедом, а значит, раньше чем через час он там не появится. Теперь Олд Шеттерхэнд мог спокойно покинуть свой пост. Он быстро, не теряя ни секунды, спустился вниз, к своим товарищам, прятавшимся в овражке. Охотник застал их в том же месте, где покинул. Виннету тоже был с ними. Когда белый охотник поведал о том, что видел метиса, апач сказал:

— Он появился поздно. Знает ли мой брат, почему?

— Есть много причин, которые могли бы задержать его в пути, — ответил Олд Шеттерхэнд.

— А может, он умышленно так задержался? — улыбнулся Виннету.

— Хм, думаешь, что после такого бегства из Пихтового Лагеря он вернулся туда, чтобы следить за нами?

— Что? — подал голос Хромой Фрэнк, услышавший последние слова. — Быть под недремлющим оком врага? —

Саксонец скорчил немыслимую гримасу и съязвил: — Извините, заранее благодарен за такое великое удовольствие!

— Но в нашей ситуации это вовсе не худшее, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Не понимаю… не могу понять, хотя разума у меня в голове достаточно, а способностей понимать — и того больше! Ведь если он следил за вами, то разгадал ваш маневр! Он наверняка теперь знает, что вы ехали сюда по железной дороге и, стало быть, опередили команчей!

— Меня бы это утешило. Ты скоро поймешь, почему, дружище Фрэнк! А сейчас вместе с Виннету мы удалимся, чтобы подслушать команчей. Оставайтесь здесь, спрячьтесь и не покидайте этого места, пока мы не вернемся.

— А если вы не вернетесь?

— Вернемся, по меньшей мере один из нас. Так что не беспокойтесь. — С этими словами охотник повернулся к Виннету и спросил: — Узнал ли мой краснокожий брат, где враги разбили свой лагерь?

Вождь апачей кивнул.

— Это далеко отсюда?

— Нет, — ответил Виннету. — Пусть мой брат следует за мной.

Оба отложили ружья, которые одолжили у инженера вместо украденных и которые теперь могли помешать, после чего быстро скрылись в лесной чаще. Через десять минут Виннету вывел своего брата из леса, в котором им не нужно было особо заботиться об осторожности, на большую поляну, заваленную массой поваленных бурей деревьев. Лесные великаны, с корнями вырванные из земли, в беспорядке валялись тут и там, сцепившись друг с другом изломанными кронами.

Это был самый настоящий бурелом — последствия одного из тех ураганов, что частенько бушуют на Диком Западе, особенно в южных районах. Как правило, такой смерч налетает внезапно, сметая все на своем пути, и так же внезапно исчезает. Среди поваленных мертвых и часто высохших стволов пробивалось множество молодой поросли, да такой высокой и плотной, что даже дикому зверю непросто было продраться сквозь эти густые заросли.

— Туда? — спросил Олд Шеттерхэнд. Виннету кивнул и шепотом добавил:

— Слева скала — там нам не пройти, дальше справа прерия, где пасутся лошади наших врагов, — там нас могут увидеть охранники. Сами команчи остановились на той стороне бурелома, который тянется здесь не больше чем на двести шагов. Вот тут мы и будем пробираться.

— Мой краснокожий брат был уже там?

— Да. Белый брат скоро увидит проторенную Виннету дорожку, которую пришлось замаскировать.

— Значит, Виннету знает, где находится их лагерь?

— Да. Быть может, нам удастся подойти к нему так близко, что мы услышим, о чем они говорят.

Виннету прошелся немного по краю бурелома, выискивая оставленные им приметы, после чего опустился на землю, отбросил в сторону несколько разлапистых веток и пополз вперед по узкому коридору из сучьев и листьев. Олд Шеттерхэнд без задержек последовал его примеру. Снова он мог оценить незаурядность своего брата Виннету. За короткое время тот при помощи охотничьего ножа вырезал дорожку шириной в два фута, отсек мешающие сучья, ветки и листья, выстлав ими землю, но сверху зелень оставил нетронутой, и теперь она образовывала некое подобие навеса над тропой, благодаря которому лаз оставался незамеченным. Все это вождь проделал за то немногое время, пока Олд Шеттерхэнд следил за метисом. Разумеется, проложить тропу по прямой было невозможно, она часто сворачивала то влево, то вправо, огибая естественные препятствия в виде древесных стволов и переплетений ветвей. Даже Олд Шеттерхэнд не смог бы так великолепно справиться с задачей.

Апач обо всем позаботился заранее, и братьям практически не пришлось пользоваться ножами. Это позволило им сосредоточить все свое внимание на том, чтобы над ними не колыхнулась ни одна веточка и не выдала их присутствия команчам. По дороге они наткнулись на двух ядовитых змей, но для настоящих вестменов такая встреча не могла быть неожиданностью. Первая успела улизнуть, а другой Виннету молниеносно отсек голову и швырнул ее в сторону.

Через несколько минут белый охотник почувствовал едва различимый запах дыма, значит — лагерь команчей совсем близко. Дальше тропа расширялась — Виннету заранее все предусмотрел, — Олд Шеттерхэнд мог теперь тихо подползти к апачу и лечь с ним рядом. Вождь осторожно и неслышно раздвинул заросли и молчаливым кивком головы указал Шеттерхэнду на образовавшийся просвет.

Каково же было удивление белого охотника, когда он не дальше чем в пяти шагах от себя увидел лежащего Токви Каву. Оба кровных брата находились на самом краю бурелома, а дальше уже начиналась прерия. Слева от тропы валялось огромное дерево, под которым прямо на мягкой траве, словно в удобном логове, располагался великий вождь команчей. Его воины, также погруженные в сон, лежали чуть поодаль. Все они, похоже, чувствовали себя в полной безопасности, поскольку находились под защитой часовых, выставленных в направлении прерии. По обычаю краснокожих, да и белых тоже, кочующих по просторам Запада, вождь держал ружье на расстоянии вытянутой руки. О толстый ствол опирался большой сверток. Его содержимое было прикрыто одеялом вождя и старательно обвязано лассо. Глаза Олд Шеттерхэнда на миг блеснули, и он шепнул на ухо Виннету:

— Там наши ружья!

— Да. Вождь сейчас спит, все остальные тоже. Мы спокойно можем их забрать.

— Мой брат торопится. Пока оставим их здесь — команчи не подозревают, что уже обнаружены. Соблазн велик но проявим благоразумие. Тихо! Там кто-то кричит.

— Это охрана, — подтвердил Виннету. — Похоже, мети прибыл и скоро появится здесь.

Сигнал, услышанный Шеттерхэндом и его краснокожим братом, повторился снова, но теперь это был другой голос. Спящие проснулись, вскочив на ноги. Вместе со всеми приподнялся и сел вождь. Виннету не ошибся — появился метис. Увидев сидящего вождя, он подъехал прямо к нему и только потом слез с коня. Токви Кава был сильно удивлен:

— Это ты, сын моей дочери? Что заставило тебя спешить за нами следом? Разве я давал тебе такое указание? — Не услышав скорого ответа, вождь продолжил: — Я велел тебе следить за бледнолицыми и быть с ними до тех пор, пока мы не появимся или пока не прибудет наш посланец!

— Все так, — ответил метис, переводя дух. — Но отец моей краснокожей матери сейчас убедится, что иначе я поступить не мог.

— Должно быть, у тебя есть что сказать нам, раз ты отправился сюда только за этим и покинул Пихтовый Лагерь! Я готов выслушать все, что ты скажешь в свое оправдание.

— Ты отец моей матери и знаешь меня с момента появления на свет. Разве я когда-нибудь подводил тебя? Почему же ты сразу обвиняешь меня, не разобравшись, зачем я приехал?

— Потому что речь идет о самой большой добыче, которая когда-либо попадала к нам в руки! Мы имеем дело со злейшими врагами нашего племени — вождем апачей и его ненавистным бледнолицым другом, которого называют Олд Шеттерхэндом!

— Тебе не поймать их! — произнес внук, не скрывая своего превосходства.

— Почему? — удивился дед.

— Потому что их там давно нет, — усмехнулся Ик Сенанда. — Они еще вчера вечером покинули Пихтовый Лагерь.

— Уфф! Тогда они могут появиться здесь!

— Они не появятся, вообще сюда не приедут. Вождь замолчал, сбитый с толку, потом спросил:

— А куда они собирались?

— Не знаю, но я собственными глазами видел, как они уехали в вагоне на Огненном Коне. Белые охотники поступают так только тогда, когда их дорога очень далека, в противном случае они пользуются лошадьми.

— Ты уверен в этом?

— Да. Я уже сказал, что видел, как они сели в вагон и как Огненный Конь увез их с огромной скоростью.

— Уфф! Они же хотели приехать сюда, к Ольховому роднику! Что их погнало в другую сторону?

— Страх!

— Ерунда! Я ненавижу Виннету и Олд Шеттерхэнда, но страха они не знают.

— Возможно, и так, но с ними еще двое других бледнолицых, которые не так храбры, как эти. Из-за них-то Виннету с Олд Шеттерхэндом и покинули Пихтовый Лагерь так быстро, когда узнали, что на него готовится нападение.

— Уфф! Как они смогли это узнать? Кто им об этом сказал? Может, ты был так неосторожен…

Внук не смог с собой совладать и со злостью перебил:

— Не говори так! Это твоя вина, что наши планы раскрыты! Теперь нам не видать ценной добычи!

Жилистая рука вождя легла на пояс.

— Не забывай, с кем говоришь, мальчишка! — старый вождь был разгневан не на шутку. — Или мой нож научит тебя уважать отца твоей матери и славного вождя команчей! Как ты смеешь говорить мне, Черному Мустангу, о неосторожности!

— Ты обвиняешь меня в том, что сам совершил! Скажи, схватили бы мы сегодня вечером Шеттерхэнда и Виннету, если бы они прибыли сюда?

— Это так же верно, как и то, что ты стоишь передо мной!

— Значит, все, что принадлежало им, стало бы нашей добычей?

— Да.

— А кони?

— Тоже.

— Так почему ты не подождал до сегодняшнего вечера? Зачем ты вчера позарился на их коней?

— По-за-рил-ся? — вождь медленно повторил это слово, как будто желал убедиться в том, что не ослышался. — Что ты знаешь об этом?

— Я знаю все. Кита Хомаша, которого послали ко мне, поначалу вызвал у них подозрение, но мне удалось развеять его — бледнолицые так и не смогли ничего доказать. Но тут под деревьями неожиданно заржали жеребцы Виннету и Олд Шеттерхэнда, вызвав настоящий переполох. Похоже, бледнолицые поступили мудро — они сделали вид, будто поверили в то, что кони на самом деле сорвались с привязи, но меня не обманешь: животные были украдены. Но кем? Что ты ответишь на это?

Вождь смотрел перед собой непроницаемым каменным взглядом, он молчал. А его внук продолжал:

— Твое молчание служит мне доказательством. Так вот, бледнолицые начали искать воров…

— А те уже давно исчезли! — перебил его Токви Кава с усмешкой.

— А следы тоже исчезли? Эти двое нашли ваши отпечатки, обнаружили они и мои, а также следы Кита Хомаши. Отыскали они и место нашего разговора, разгадали наши замыслы, но, к счастью, мне удалось улизнуть. Я кинулся к вигваму, вскочил на коня и умчался оттуда. Останься я там, они бы повесили меня! Они уже собирались это сделать! Я был уже далеко, когда мне в голову пришла хорошая мысль проверить, не изменили ли свои планы эти две хитрых лисы. Я вернулся, и как раз вовремя. Они вместе с лошадьми погрузились в вагоны Огненного Коня, а потом уехали. Вот потому-то их нечего ждать здесь, у Ольхового родника. Как только они уехали, я сразу покинул Пихтовый Лагерь и помчался сюда, чтобы сообщить тебе обо всем. Теперь можешь покарать меня, если найдешь за что. Хуг!

Метис закончил свою речь и теперь ожидал, что ответит его дед. Тот несколько минут стоял с опущенной головой, затем вскинул ее резко и энергично, оглядевшись вокруг. Хотя прибытие метиса явно свидетельствовало о том, что случилось непредвиденное, никто из воинов не рискнул подойти к грозному вождю и расспросить его. Несмотря на накал страстей, внук и дед старались не привлекать своим разговором внимание остальных, а значит, никто из воинов не мог слышать упреков в адрес старого вождя. Все это несколько успокоило его, и он негромко произнес:

— Да, лошадей забрал я! Ильчи и Хататитла — такие славные кони, что нетерпение затмило мой разум! Я решил захватить их немедленно, не подумав о том, что сегодня и так смог бы завладеть ими. В твоих жилах течет моя кровь, поэтому ты не скажешь нашим воинам, к чему привело мое необдуманное решение.

— Буду молчать, — кивнул метис.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету знают, сколько нас было вчера в Пихтовом Лагере? — продолжил вождь.

— Да.

— А знают ли они, что мы собираемся напасть на Пихтовый Лагерь?

— Только предполагают. Но они догадались, что мое имя не Ято Инда, а Ик Сенанда.

— Значит, они поняли, что ты мой внук, а следовательно, на Пихтовый Лагерь собираюсь напасть именно я! А что они говорили по поводу пропажи ружей?

— Ружей? — удивился метис. — Они у нас?

— Да, — по лицу старого вождя скользнула самодовольная усмешка.

— Уфф! Значит, они у тебя? — Метис от волнения едва не вскрикнул. — Где это ценное оружие? Говори скорей!

— Здесь, — ответил вождь, указывая на сверток.

— Уфф! Сегодня Великий Маниту взглянул на воинов-команчей светлым взором! Это добыча, о которой мечтают все племена краснокожих! Все они будут завидовать нам! Как ружья попали к тебе?

— Благодаря желтолицым ворам! Я заставил их отдать оружие нам.

Тут вождь кратко поведал внуку о том, что произошло с китайцами.

— Уфф! — закончив рассказ, воскликнул вдруг Черный Мустанг, как будто его осенила гениальная догадка. — Вот о чем я не подумал! Олд Шеттерхэнд и Виннету уехали, несмотря на пропажу оружия! Как могли они не предпринять попыток вернуть его назад?! Здесь кроется какая-то хитрость! Они никогда так просто не откажутся от своих ружей! Я уверен, что они сделают все, чтобы отыскать их.

Внук покачал головой:

— Нет, они не осмелятся. Они не знают, где их искать!

— Почему ты так думаешь?

— Здравый смысл подсказывает мне это. Эти койоты стали знаменитыми только благодаря своим ружьям. В них все их заслуги! Без них они ничто! Они в панике. Грозит нападение на лагерь, а они без ружей и, стало быть, окажутся побежденными. Теперь понятно, почему они отказались ехать к Ольховому роднику и бросили на произвол судьбы Пихтовый Лагерь. Причина одна — страх перед бесславной смертью и перед нами!

Вождь пристально взглянул на метиса. Старого Токви Каву одолевали противоречивые чувства, но в конце концов логика молодого разведчика показалась ему убедительной, и он согласился:

— Уфф, наверное, ты прав. Сами они с воем сбежали, как поджавшие хвосты псы, увидевшие палку, но их ружья теперь наша добыча! Мы можем беспрепятственно добыть скальпы желтолицых. Если в Пихтовом Лагере знают, что мы готовы на них напасть, они уже послали за подмогой. Нам надо спешить. Раз Олд Шеттерхэнд и Виннету сегодня здесь не появятся, ждать нам тут нечего. Едем немедленно! Лошади сильно устали, но если мы поедем так, чтобы с наступлением сумерек добраться до места, которое бледнолицые называют Бэрч-Хоул, они выдержат переход.

— Хочешь ударить по ним прямо из Бэрч-Хоул?

— Да. Лучшего места не найти. Я оставлю там наших воинов, а пока они будут ждать, подкрадусь к лагерю и определю, когда и как его лучше окружить, чтобы ни одна белая или желтая тварь не ушла от нас! Ты останешься здесь.

— Ты не берешь меня с собой? — удивленно спросил метис. — Почему?

— Они тебя слишком хорошо знают, а это может нас выдать. Но есть и еще одна причина, которая для меня намного важнее: вот эти три ружья.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы вернемся сюда. Мы не можем брать с собой такой ценный груз в Пихтовый Лагерь. Для меня эти ружья дороже, чем все скальпы, которые раздобудем там. Оставим ружья здесь, а завтра приедем за ними. Охранять их будешь ты, потому что ни на кого другого в этом деле я положиться не могу.

Метис колебался:

— Но я бы лучше поехал с вами, чтобы получить часть той добычи, которая мне причитается.

— Получишь. Мое слово нерушимо!

— Значит, золото и монеты — мои?

— Да. Ты — сын моей дочери и мой единственный наследник. Мудрый воин всегда должен думать обо всем. Нападение не будет опасным, но меня может поразить шальная пуля или нож, и тогда ты станешь полноправным владельцем этих ружей, которые легко могут попасть в чужие руки, если тебя не оставить с ними. Я так решил, и так будет! Хуг!

Метис, выслушав деда, перечить больше не стал. Вождь отошел от него и собрал вокруг самых известных воинов, среди которых находился и Кита Хомаша, побывавший в Пихтовом Лагере под именем Юварува. После короткого совета Черный Мустанг и все его воины сели на коней. Они снова двинулись в долину по той же самой дороге, по которой прибыли сюда. Ик Сенанда остался один, стоя рядом с украденными ружьями. Пока его товарищи двигались по долине, метис расседлал и привязал к дереву своего коня. Но он не мог уйти от соблазна, чтобы не взглянуть на знаменитое оружие. Развязав лассо, он открыл сверток и вынул оттуда все три ружья. Можно лишь представить, с какими чувствами смотрели на это Виннету и Олд Шеттерхэнд, продолжая сидеть в укрытии! Они наблюдали, с какой жадностью метис осматривает и ощупывает оружие, как блестят его глаза.

Конечно, такое не могло продолжаться долго. Виннету неслышно раздвинул заросли и выскользнул наружу. Олд Шеттерхэнд с величайшей осторожностью проделал то же самое. Потом оба тихо поднялись с земли. Несколько шагов, которые не уловило даже чуткое ухо метиса, — и они уже стояли позади него.

— Здравствуй, Ик Сенанда, — произнес Олд Шеттерхэнд. Пораженный неожиданностью, метис обернулся и увидел рядом белого и индейца. Его удивлению не было границ, он не мог ни вымолвить слова, ни двинуться с места.

— Да, — продолжил Олд Шеттерхэнд, указывая рукой на ружья. — Мы пришли сюда вот за этим.

Наконец метис пришел в себя, но даже если бы он попытался бежать, он не смог бы этого сделать, потому что смертельный страх сковал все его тело. Он медленно и молча поднялся. Белый охотник рассмеялся, глядя прямо в парализованные ужасом глаза:

— У тебя на лице страх? Ты ведь хотел нас схватить, а теперь вдруг трясешься в лихорадке!

Презрение, с которым были сказаны те слова, подействовало на метиса отрезвляюще. Продолжая держать все три ружья, он сделал шаг назад и крикнул:

— Что ты себе вообразил? Страха ни перед тобой, ни перед ним у меня нет! Что, хотите забрать эти ружья? Уфф! Попытайтесь, если сможете!

Едва закончив последнюю фразу, метис с удивительной прытью бросился бежать. На коня он сесть не мог, поскольку тот был привязан, а отвязывание отняло бы много времени, поэтому он длинными прыжками, словно борзой пес, ринулся к бурелому, чтобы скрыться в зарослях. Но он недооценил возможности противников. Едва он совершил четвертый или пятый скачок, как его уже настиг Олд Шеттерхэнд, а Виннету даже перегнал и стал у него на пути. Белый охотник выхватил револьвер:

— Стоять! А ну на место и сядь на землю. При попытке к бегству всажу пулю между ребер!

Все трое вернулись обратно. Отобрав у метиса свое оружие и нож, братья прижали его к земле. Трясясь в ярости, а может, в страхе, внук вождя команчей сознавал, что любое, даже малое, неповиновение может стоить жизни.

Олд Шеттерхэнд вложил два пальца в рот и издал резкий протяжный свист, после чего вместе с Виннету склонился над пленником. Не говоря больше ни слова, братья стали ожидать прибытия своих спутников, для которых этот свист служил условным сигналом. Хромой Фрэнк и Тетка Дролл только того и ждали, поэтому через четверть часа они вместе с обоими Тимпе с шумом выскочили из зарослей на поляну. Лошадей они вели в поводу. Прищурившись и с одного взгляда оценив ситуацию, Фрэнк воскликнул:

— Черт возьми! Дело принимает прекрасный оборот! Краснокожие уехали, но этот малиновый Фриц пожаловал к нам в гости. Куда это так помчались индейцы и кто этот непрошеный гость, которому, кажется, ваше общество очень по душе?

— Ха! Да это тот самый разведчик! — воскликнул Каз, узнав пленника.

— Ах это он! — Фрэнк многозначительно осклабился — Хм, тогда познакомлюсь-ка я с ним поближе! — Обойдя вокруг метиса, которого уже успели поднять с земли, он продолжил: — Премаленький такой паренек, признаюсь. Как же вы его поймали, мистер Шеттерхэнд?

Охотник кратко пояснил всем, что произошло.

— Так-так, — проговорил Хромой Фрэнк, — если он ни с того ни с сего хотел унаследовать эти ружья, то ему следовало бы для начала подождать, пока нынешние владельцы — мир будущему праху их — перестанут вдыхать пыль нашего бренного мира. Пропишем-ка ему хороший компресс от всех этих его непомерно распухших претензий на чужое добро. Он это заслужил. Что скажете, мистер Шеттерхэнд?

— От кары он не уйдет, дорогой Фрэнк. Терпение! — ответил Олд Шеттерхэнд и обратился к пленнику: — Сначала скажи, как наши ружья оказались в твоих руках?

Метис на секунду прикрыл веки своих озлобленных глаз и, как ни в чем не бывало, начал сочинять:

— Вчера вечером я впервые увидел ваше оружие, о котором раньше столько слышал, а сегодня снова увидел его, только у команчей. Я понял, что Черный Мустанг украл ружья. Тогда, желая помочь вам, я сумел обмануть старого вождя — и теперь ружья в ваших руках!

— Это просто мастерская работа с твоей стороны! — продолжал улыбаться Олд Шеттерхэнд. — Такое не удалось бы никому другому! Получается, что Черный Мустанг — самый настоящий глупец, поскольку позволил утащить оружие у себя из-под носа, а ты — ну прямо семи пядей во лбу! Так, значит, ты хотел отдать их нам?

— Да.

— Тогда зачем ты убегал от нас?

— Все это от неожиданности! Вы появились слишком внезапно, я не узнал вас и не сразу понял, в чем дело.

— Послушайте, мистер Шеттерхэнд! Это самый большой наглец, которого я когда-либо видел! — не выдержал длинный Каз. — У меня лопается терпение!

Олд Шеттерхэнд жестом остановил его и снова обратился к метису:

— Я тоже думаю, что мы просто зря тратим время. Мы видели все, что происходило здесь, потому что прибыли сюда давно и наблюдали за твоим дедом, а также слышали ваш разговор. Его ошибка в том, что он опасался своих воинов больше, чем кустов! Что скажешь, Ик Сенанда?

— Повторю то, что уже говорил: я не Ик Сенанда, а Ято Инда. Черный Мустанг мне никто. Ружья свои вы получили, а теперь я жду, когда вы меня освободите.

— Освободим, освободим, мой мальчик! Только не торопись! Ты слишком упрям и никак не хочешь признаваться по-хорошему. Мы поставим тебя лицом к лицу с твоим дедом и проверим — так же ли он труслив, как и ты, чтобы отказаться от вашего родства.

Глаза метиса сверкнули коварным огнем:

— Хотите отвести меня к Черному Мустангу? Думаете, вам это удастся?

— Можешь не сомневаться! Но произойдет все несколько иначе, нежели ты себе представляешь. Надеешься, что Мустанг освободит тебя? Твой ласковый дедушка будет слишком занят, поскольку сам скоро окажется нашим пленником, как и ты.

— Никому из вас не поймать Черного Мустанга, слава которого давно перелетела эти долины и горы!

— О! Вот ты и снял маску! Молодец! Но только радоваться тебе рано — мы имели дело и не с такими бродягами, как твой старик… Ты верно подметил, что слава его вознеслась над долинами и горами, но она — всего лишь легкий ветерок, который тут, внизу, никто и не ощущает!

Разведчик разразился громким смехом.

— Черный Мустанг — вождь команчей-найини, самых отважных воинов великого народа! Он лучший из них! Даже если вас уже обуяла безумная идея догнать его и схватиться с ним, вам это никак не удастся! Вам никогда не успеть за команчами — они на пути к Пихтовому Лагерю, который скоро сожгут дотла!

Метис зашелся издевательским, почти истерическим хохотом. Олд Шеттерхэнд смерил его презрительным взглядом, опустил ему на плечо свою тяжелую ладонь и сказал:

— Тебе станет не до смеха, когда ты узнаешь, что мы без труда опередим твоего дедулю. А сейчас мы привяжем тебя к лошади, и без глупостей! На свете немало способов призвать тебя к послушанию.

Метис больше ничего не сказал. Он еще был уверен, что плен не продлится долго. Полукровка думал, что его враги сейчас же отправятся в долину за команчами. Но каково было его изумление, когда Виннету и Шеттерхэнд поехали в другую сторону и, вместо того чтобы повернуть у подножий Корнер-Топа, двинулись к Уа-пеш. Он никак не мог взять в толк, зачем давать такой крюк. Всадники скакали преимущественно галопом, что говорило о большой спешке. Естественно, через некоторое время вдали показалась нить железной дороги, тянувшаяся со стороны прерии и исчезающая где-то в высокой траве долины. Когда всадники погнали животных вдоль рельсов, у метиса возникло дурное предчувствие, наполнившее его сердце немалой тревогой.

Лицо его помрачнело. Это заметил Хромой Фрэнк, скакавший между ним и Дроллом. Маленький саксонец тотчас приложил все усилия, чтобы удвоить опасения полукровки и поиграть у него на нервах, воспользовавшись своим несравненным даром красноречия.

Глава 4. УЩЕЛЬЕ БЕРЕЗЫ

Когда всадники достигли станции Рокки-Граунд, первым, кто их встретил, был энергичный инженер мистер Сван.

— Приветствую всех! — издалека крикнул он. — Уже вернулись? И вижу — довольные! Какие новости? А команчи разве…

Инженер осекся на полуслове, потому что как раз в тот самый момент узрел связанного разведчика. Дав волю эмоциям, он воскликнул:

— Дьявольщина! Это же мистер Ято Инда, наш метис! Он что — ваш пленник, сэр?

Шеттерхэнд молча кивнул, спрыгивая с лошади. Единственное, что он спросил, — куда посадить пленника. Инженер смекнул, что дело серьезное, и указал на недавно вырытый колодец. Яма была довольно глубокой, но без воды.

— Просуньте веревки у него под мышками и опускайте мерзавца вниз!

Эти слова инженера относились к наследникам Тимпе, которые сами вызвались взяться за эту работу. Метис опять стал упираться, и тогда люди инженера крепко привязали его к шпале, задав хорошую порцию плетей. Потом полукровку без проблем спустили вниз.

Инженер Сван позаботился обо всем заранее: имевшееся на станции оружие было собрано и проверено, а паровоз с вагонами уже стоял, готовый к отправке в Пихтовый Лагерь. Строители находились в состоянии полной готовности.

Расседланные лошади прибывших получили корм и питье, а самих хозяев угостили таким великолепным обедом, какой только можно позволить в этой глуши.

— Вся надежда на вас и ваших людей, — заметил за обедом Шеттерхэнд, — мистер Левере не из когорты умелых вояк.

— Знаю, сэр. Белых там — раз-два и обчелся, а эти китайцы разбегутся при первом же выстреле.

— Было бы лучше взять вам все на себя, не привлекая людей из Пихтового Лагеря.

— А почему бы и нет? Нас больше девяноста человек — повода бояться краснокожих нет никакого!

— Я тоже так думаю. Вы знаете Бэрч-Хоул, или ущелье Березы? Черный Мустанг со своими воинами готовится к нападению именно там.

— Как свои пять пальцев, сэр! Это глубокое скалистое ущелье, которое за Пихтовым Лагерем врезается далеко в горы. Со всех сторон оно окружено неприступными скалами, и только у узкого входа растет старая высокая береза, от которой эта дыра и получила свое название.

— На стены ущелья можно взобраться?

— Только в одном месте, и только днем! Решиться на это ночью я отговорил бы любого, даже того, чьи мозги тверже долларовой монеты!

— А как близко можно подойти к краю сверху? Инженер пристально взглянул в глаза собеседника:

— Ах вот оно что, сэр! Я, кажется, понял, куда вы клоните. Хотите расставить нас по краю обрыва, а когда краснокожие войдут в ущелье, перекрыть вход, так?

— А если бы и так?

— Тогда это лучший план, который только мог прийти в голову! Индейцы застрянут в ущелье Березы, как в каменном мешке, и мы выловим их поодиночке!

— Вот именно. Ваши люди готовы выехать сейчас?

— Естественно. Мы должны добраться туда раньше индейцев, чтобы успеть засветло занять позиции на скалах. Когда стемнеет, нам придется туго, поэтому я предлагаю заранее позаботиться об освещении.

— Оно бы не помешало, — согласился Шеттерхэнд.

— Все будет в лучшем виде, мистер Шеттерхэнд! Когда согласно контракту мы должны были сдать этот участок колеи в срок, нам приходилось работать даже по ночам при искусственном свете. Таких ночных походов мы совершили немало, и с тех пор осталось много факелов, да еще несколько бочек с керосином в придачу.

— Бочки перевезти будет непросто, но нам они послужат большим подспорьем. Если удастся поджечь керосин перед входом в ущелье, не думаю, что команчи отважатся прорваться сквозь огонь.

— Ничего, с бочками справимся! У нас есть канаты и носилки, в общем, все необходимое.

— Но помните: никакого шума и никаких следов!

Несколько человек оставили присматривать за лошадьми, а рядом с колодцем, где сидел разведчик, выставили охранника. Вскоре состав тронулся, о чем в Пихтовый Лагерь, естественно, никто не телеграфировал.

Место, в котором высадился вооруженный отряд, находилось на достаточном удалении от Пихтового Лагеря, так что со станции никто не услышал и не увидел состав, обогнувший горный массив, разрезанный ущельем Березы. Поднявшись в гору, строители под прикрытием леса беспрепятственно добрались до края обрыва. Гораздо труднее оказалось, не оставляя следов, перетащить две тяжелые бочки с керосином ко входу в ущелье и тщательно замаскировать их там.

Быстрым и скрытным выполнением плана, от которого зависел успех всего дела, занялся Виннету. Шеттерхэнд с удовлетворением отметил крутизну отвесных скальных стен. Он расставил стрелков по всему верхнему периметру ущелья, длина которого была шагов пятьсот, а ширина — примерно около пятидесяти, и каждому рабочему определил сектор наблюдения с учетом его позиции. Особое внимание охотник уделил двум замыкающим с обоих концов этой длинной цепи. Всем он сообщил условные знаки и сигналы, которые могли пригодиться, особенно ночью, напомнил о необходимости соблюдения тишины и предельной бдительности. Затем Олд Шеттерхэнд перебрался к месту, откуда хорошо просматривался Пихтовый Лагерь. Там он нашел апача.

Индеец тихо лежал в зарослях. Увидев белого брата, он улыбнулся:

— Люди, которых привел инженер, толковы и мужественны. Бочки спрятаны недалеко отсюда, и моему белому брату придется потрудиться, чтобы отыскать их.

— А где инженер?

— Сейчас он прячется в чаще высоких пихт вместе с приспособлениями для переноски бочек. Если мой брат хочет поговорить с ним, он может легко это сделать, пока меня не будет.

— Не будет? Виннету хочет выйти навстречу команчам?

— Они будут пробираться очень тихо и осторожно, так что нам лучше узнать об их появлении заранее.

— Прежде всего нужно взять вождя, который клялся, что лично будет следить за лагерем белых.

— Перед отъездом из Рокки-Граунд Виннету прихватил с собой ремни. Пора идти — солнце клонится к закату. Пусть Олд Шеттерхэнд ждет меня здесь, пока я не вернусь.

Вождь скользнул в чащу разлапистых деревьев, не оставив на мягком мху никаких следов. Шеттерхэнд лег, скрывшись за ветвями. Ему оставалось одно — спокойно ждать.

Наступило томительное затишье, и только со стороны близлежащего Пихтового Лагеря временами доносились какие-то звуки. Начало смеркаться. Едва минула четверть часа после ухода Виннету, а Шеттерхэнд уже не мог различить вход в ущелье, несмотря на остроту его зрения.

Стало совсем темно, глаз охотника уже ничего не мог разобрать и в двух шагах. Но вот парадокс: чем слабее одно чувство, тем активнее другое — Шеттерхэнд весь обратился в слух, хотя не напрягал его специально, ибо в последнем случае гораздо меньше шансов вовремя среагировать на неожиданность. Наконец он уловил тихий звук, напоминавший шелест травы от змеиного тела. Охотник прислушался. Поблизости вырос силуэт вождя апачей. Подойдя, Виннету опустился рядом и тихо сообщил:

— Они на подходе.

— Где их лошади?

— Ведут с собой.

— Я думал, они оставят их подальше отсюда.

— Сыновья команчей считают себя лучшими воинами, но на деле это не так.

— Их кони только усилят панику. Тихо, по-моему, они уже пришли!

До обоих донесся стук копыт по мягкому мху. С каждой секундой он становился все отчетливее. Команчи по старому индейскому обычаю шли один за другим. Каждый воин вел своего коня в поводу. У входа в ущелье они остановились. Олд Шеттерхэнд и Виннету ничего не видели, но по звукам определили, что несколько человек вошли внутрь, чтобы проверить, все ли в порядке. Затем, после негромких окриков, колонна двинулась в ущелье. Прошло не менее четверти часа, пока последний воин скрылся в проходе.

Олд Шеттерхэнд и Виннету раздвинули заросли и тихо подкрались к самому краю обрыва прямо над входом в ущелье. Через пять минут послышались шаги — похоже, кто-то возвращался. Людей было трое. Они остановились у хода, почти рядом с притаившимися за камнями кровными братьями, и один из них сказал:

— Оставайтесь здесь и убейте любого, кто приблизится к вам. Мы должны разжечь несколько костров, а вы смотрите, чтобы ни один из них не был виден, иначе нас обнаружат. Нападать еще рано. Еще не все бледнолицые собрались в доме, в котором пьют «огненную воду». Я буду наблюдать за ними и вернусь тогда, когда пробьет час их смерти. Хуг!

Нетрудно было догадаться, что это говорил вождь. Отдав приказание, он удалился быстрым неслышным шагом. Тотчас от скалы оторвались две тени и совершенно неслышно двинулись следом.

Обоим вестменам пришлось идти за вождем след в след, чтобы не упустить его из виду, а это требовало колоссальных усилий. Любое неосторожное движение — и все пропало!

Вождь шел к Пихтовому Лагерю. Никому не доверяя, он решил сам осмотреть округу без провожатых. Наконец все трое дошли до места, где их не могли услышать часовые.

Вдали уже был виден свет из окон бараков, когда Токви Кава услышал за спиной легкий шум. Он обернулся, но в тот же миг кулак Шеттерхэнда обрушился на его голову. Сбитый с ног чудовищной силой, вождь тяжело рухнул на землю. Он хотел было закричать, но смог издать лишь хриплый вздох, напоминавший шум от вспорхнувшей птицы.

В то же мгновение Виннету сел на него сверху, чтобы связать прочными ремнями руки и ноги. Олд Шеттерхэнд вырвал пучок травы и заткнул им рот вождю, который, похоже, потерял сознание. Тут же охотник крепко завязал рот команчу шейным платком, чтобы тот случайно не выплюнул кляп. Взвалив себе на плечи большое и грузное тело Мустанга, Шеттерхэнд двинулся обратно.

Естественно, оба вестмена не пошли той же дорогой, которой пробирались сюда, поскольку так легко можно было натолкнуться на часовых. Оба сразу приняли влево, туда, где среди густых пихт прятался инженер со своими рабочими. Как уже говорилось, Сван был человеком весьма расторопным и рассудительным, но все же — не вестменом, поэтому, заметив вдруг приближающихся людей, мог бы натворить бед. Предвидя это, Олд Шеттерхэнд поспешил негромко окликнуть его:

— Все в порядке! Это мы. Не волнуйтесь, мистер Сван!

— А, это вы! Что это вы тащите?

— Черного Мустанга, — спокойно ответил Олд Шеттерхэнд, опуская пленника на землю.

— Самого вождя этих мерзавцев?! Но он не дышит. Уж не мертв ли?

— Нет, просто устал с дороги.

— Может, и не очухается… Что будем с ним делать?

— Привяжите его к дереву и присматривайте за ним! Мы уходим.

— Куда?

— Приведем еще двух краснокожих, тех, что стоят у входа. Пока они там, у нас связаны руки.

С этими словами белый охотник вместе с Виннету поползли в сторону их недавнего укрытия. Добравшись до места, они снова увидели перед собой часовых, две фигуры которых слабо вырисовывались в лунном свете. Команчи стояли рядом и о чем-то тихо переговаривались. Кровные братья не стали подслушивать разговор, а бесшумно подкрались к охранникам и одновременно бросились на них. В один миг команчи были обезврежены и находились теперь во власти белого и апача. Когда последние вернулись к инженеру, тот не скрыл удивления:

— Вы и с этими управились? Послушайте, господа, зачем мы вам нужны?! Может вы и дальше будете так действовать?

— Нет, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — С остальными разделаемся одним ударом. Прямо сейчас.

— Так-так… А что нам делать в первую очередь?

— Прикажите принести ко входу бочку с керосином и запалите ее. Пламя быстро наставит команчей на путь истинный.

Через пять минут рабочие уже вытащили из зарослей один бочонок, подкатили его поближе к проходу и подожгли. Они быстро отбежали назад, а через несколько секунд раздался глухой взрыв. Днище бочки разлетелось, но клепки выдержали, поэтому горящий керосин не весь сразу выплеснулся на землю. Но этого оказалось достаточно, чтобы высокое пламя моментально взметнулось меж скал и осветило ущелье до самого дальнего угла. Люди в Пихтовом Лагере наверняка тоже всполошились, когда раздался взрыв — пляшущий столб пламени оттуда был хорошо виден.

Все это было как гром среди ясного неба. Поначалу индейцы просто опешили, но удивление на их лицах сменилось ужасом, когда они поняли, что путь к отступлению отрезан диким пламенем. В ущелье стало светло как днем. Краснокожие подняли такой вой, что нельзя было разобрать, боевой ли это клич или вопли ужаса. Они бросились к огню, пытаясь прорваться в долину, но тщетно. Пламя отбросило их назад. Одновременно по команде Олд Шеттерхэнда грянули ружья рабочих. Стреляли вовсе не для того, чтобы посеять смерть. Нет, этими выстрелами индейцам дали понять, что путь к отступлению отрезан не только огнем.

Краснокожие отступили в глубь ущелья и попытались выбраться с другой стороны, но стены оказались слишком круты. В тот момент, подняв головы, они увидели наверху то, что едва ли не полностью парализовало их волю. Олд Шеттерхэнд заранее приказал своим людям зажечь факелы, как только внизу запылает керосин. Теперь края обрыва со всех сторон светились огнями. К счастью для команчей, наверху покоились лишь голые скальные плиты. Кое-где все же попадались камушки, которые по чьему-то призыву сверху тотчас были пущены в ход. Напуганные и разъяренные животные вставали на дыбы, били копытами людей, галопом носились по замкнутому кругу, сея еще большую панику. Ослепляющий свет огня в лицо, невообразимая крутизна скал и сумасшедшие кони не давали команчам ни прицелиться, ни выстрелить. Через несколько минут ущелье представляло собой картину неописуемого хаоса.

Тем временем из Пихтового Лагеря прибыли всадники, чтобы узнать причину шума и необычного фейерверка. Одним из первых у ущелья Березы оказался инженер Левере. К своему изумлению, в свете пламени он увидел Олд Шеттерхэнда и Виннету, рядом с которыми стоял его коллега из Рокки-Граунд,

— Вы? Здесь? — растерянно пробормотал он. — А этот керосин… Что это все значит?

— Это значит, что мы сейчас немного поджарим краснокожих, мистер Левере, — ответил Сван.

— Команчей?

— Да. Но теперь они забились в ущелье, на обрывах которого стоят рабочие, а здесь мы подогреваем их огоньком.

Сван кратко поведал коллеге обо всем, что произошло. Последний был немало обрадован, что все так закончилось, и спешно вернулся в лагерь, чтобы успокоить своих людей.

Вскоре вождя вместе с охранниками перенесли в указанное место и положили так, чтобы Виннету и Олд Шеттерхэнд оказались у них за головами.

Инженер стал прямо над команчами. Он внимательно смотрел на них, не произнося ни слова, чем привел вождя в бешенство. Хотя по индейскому обычаю вождь должен был молчать, то презрение, с которым на него смотрели в свете полыхающего пожара глаза противника, заставило Черного Мустанга забыть о своей гордости.

— Что ты так смотришь на нас? — взревел команч на языке белых. — Не умеешь говорить или от страха проглотил язык?

— От страха? — усмехнулся инженер, скрестив руки на груди. — Не бери так высоко, вождь! Ты — убийца, которого скоро вздернут на толстом суку.

— Что ты несешь! Я — Токви Кава, верховный вождь команчей-найини !

— Раз ты вождь этих мошенников, мы примем во внимание твой ранг и повесим тебя чуть повыше остальных!

— Ты напрасно радуешься! Я связан, но скоро вам придется освободить меня. Иначе мои воины убьют вас всех, спалят Пихтовый Лагерь, уничтожат его жителей, а дорогу, по которой ездит Огненный Конь, разобьют!

— Ты хочешь, чтобы тебя высмеяли перед двумя простыми воинами? Ты осмеливаешься грозить, вождь, а сам лежишь передо мной, как змея, у которой выдрали ядовитый зуб. О твоей судьбе позаботятся Виннету и Олд Шеттерхэнд!

На это вождь лишь ухмыльнулся и сказал:

— Этих двоих здесь нет и быть не может! Они сбежали еще вчера вечером! От страха передо мной!

В этот момент его взгляд упал на белого охотника, бесшумно ступившего на освещенное место.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у пораженного Черного Мустанга.

— Ты не ошибся. А это кто?

Виннету подошел к своему бледнолицему брату и стал рядом.

— Виннету, вождь апачей! Как вы оба оказались тут? Шеттерхэнд кивнул и подчеркнуто любезно пояснил:

— Вождь команчей немало удивится, когда узнает, что мы прибыли оттуда, откуда прибыл и он, — с Ольхового родника!

— Я там не был!

— Да, ты был совсем рядом, в буреломе у Корнер-Топа, и хотел сегодня схватить нас.

Команч начал понимать, что его положение гораздо хуже, чем казалось ему поначалу. Он был связан и беспомощен, но пока еще не знал, что ущелье полностью окружено, а потому не терял надежды. Силясь разорвать крепкие ремни, он прошипел сквозь зубы:

— Если бы я не был связан, то все вы увидели бы, как медведь гризли одним ударом лапы кроит черепа койотов, путающихся у него под ногами! А ну, освободите меня!

— Повременим немного. Ты называешь себя верховным вождем команчей-найини, а вождь всегда слишком горд, чтобы лгать. Ты оказался здесь, чтобы напасть на лагерь?

— Нет!

— Ну и наглость! — вскипел инженер. — У меня прямо руки чешутся содрать с него эту рубаху, чтобы его красная кожа узнала крепость хорошего хлыста!

Олд Шеттерхэнд отвернулся от вождя и произнес:

— Неслыханная трусость — врать в такой ситуации. Ты будешь отрицать и то, что сегодня в полдень оставил своего внука одного у Корнер-Топа?

Вождь на миг прикрыл глаза, а потом ответил:

— Олд Шеттерхэнд смотрит сны, не засыпая!

— Ты оставил его там охранять наши ружья, — продолжал белый охотник, не обращая никакого внимания на поведение команча.

— Уфф! — вождь даже приподнял верхнюю часть туловища, несмотря на то, что был крепко связан.

— Сейчас ты станешь проклинать свою глупость! Смотри! Наклонившись к траве, куда Олд Шеттерхэнд заранее положил свое оружие, он поднял одно из ружей и показал его вождю. Тот зажмурился и издал тихий стон.

— Где Ик Сенанда, сын моей дочери? — захрипел Токви Кава.

— Он наш пленник. Мы взяли его у Корнер-Топа.

— Этого не может быть!

— Но это так, вождь! Мы поехали на Огненном Коне в Рокки-Граунд, а потом верхом достигли Ольхового родника и стали поджидать тебя там. Мы хорошо видели все, что вы делали, и слышали, о чем вы говорили. Виннету и я прятались в буреломе всего в нескольких шагах от вас.

— Уфф!

— Вот именно! Ты и дальше будешь безбожно врать? Брови команча нахмурились. Он молча посмотрел куда-то в пустоту и вдруг внезапно громко произнес:

— Токви Кава не знает, что такое страх, а потому он лгал не из страха!

— Значит, ты признаешься, что обокрал нас?

— Да.

— Признаешься, что вы собирались напасть на Пихтовый Лагерь?

— Да.

— Благодарю, мой дорогой! — воскликнул инженер. — Мистер Шеттерхэнд, поведайте мне, что мы будем делать с этим почтенным джентльменом и его людьми?

— Сначала дадим ему время осознать свое положение, а потом проводим к краю обрыва, чтобы он сам мог там все рассмотреть.

— А потом?

— Потом ему придется приказать своим людям сдаться. — Сказав это, Олд Шеттерхэнд повернулся к двум другим команчам и спросил: — Вы знаете язык бледнолицых?

Один из них ответил:

— Мы поняли все, о чем вы говорили.

— Ладно, тогда пойдете в ущелье и сообщите своим, что вождь у нас в руках и что тот, кто возьмется за оружие, будет убит. Сейчас мы отведем вашего предводителя на вершину. Там он сможет сам убедиться в том, что любое сопротивление бесполезно. Пусть он сам решает, что для него и для вас будет лучшим.

— А от кого мы узнаем о его решении?

— Ваш вождь сам скажет обо всем. Его голос сверху услышат все ваши воины. Сейчас вас развяжут. Вот с этой стороны от входа пламя не так высоко, и вы сможете через него перескочить.

— Мы должны вернуться?

— Нет. Можете оставаться в ущелье.

Обоих пленников развязали. Виннету поднял Серебряное ружье, готовый выстрелить в любой миг. В такой ситуации думать о бегстве было бессмысленно. Один из воинов разбежался, прыгнув в том месте, которое указал белый охотник и где пламя билось пониже. Казалось, будто огонь поглотил его, но на самом деле он благополучно приземлился на другой стороне. Второй индеец последовал его примеру.

Ноги Черного Мустанга были развязаны, чтобы он мог идти наверх. Ремней с рук, разумеется, никто не снимал. Вызвав еще нескольких рабочих, чтобы усилить охрану входа в ущелье, Олд Шеттерхэнд с Виннету и вождем команчей стали подниматься вверх по гребню. Любая попытка к бегству ставила на карту не только жизнь вождя, но и жизнь многих его воинов, поэтому Черный Мустанг спокойно брел к тому месту, откуда открывалась отличная панорама всего ущелья. Оказалось, что крайним в цепочке был Хромой Фрэнк. Увидев приближающихся трех мужчин, среди которых по военному головному убору из перьев он узнал вождя команчей, саксонец радостно воскликнул:

— Ура! Если меня не подводит врожденная проницательность, то это и есть вождь драчливых красных петухов! Я угадал, мистер Шеттерхэнд?

— Да, — кивнул тот.

— Отрадно, отрадно! Если уж вы поймали этого индюка надутого, то и прочие цыплята клюнут на вашу удочку! Как это вам удалось?

— Как обычно, дружище Фрэнк. Мы подкрались и уложили его на землю.

— Подкрались и уложили! Вы произносите такие слова, словно та кухарка из немецкой корчмы «Под Золотой Колбасой», которая, схватив кошку, говорила: «Сначала зарежу, потом испеку, а там как зайчатинку вам поднесу!» Этот вождь стоит тут, как капелла Шиллера[44] в долине Уланда![45] Кажется, он никак не возьмет в толк, отчего здесь столько факелов и керосинчиком несет!

Фрэнк оказался прав. Токви Кава, совсем недавно еще надеявшийся на помощь своих краснокожих братьев, теперь вынужден был признать, что рассчитывать на них бесполезно. Вождь увидел, как его воины сбились в кучу вместе с беснующимися лошадьми, а у единственного выхода из ущелья бушевало пламя. Огонь можно поддерживать до утра и дольше, это вождь отлично понимал, потому что видел еще один бочонок, полный керосина. Всюду пылали факелы. Оглядевшись, он заметил множество бледнолицых, которые были хорошо вооружены и длинной цепью располагались по всему краю обрыва.

Черный Мустанг попытался мысленно оценить положение дел, но ни к какому приемлемому решению не пришел. Единственный вариант — попробовать с разгона верхом прорваться сквозь пламя, но эта возможность была уже упущена. Столь неожиданный и убийственный поворот событий так сильно повлиял на вождя, что он уже не заботился о скрытности своих чувств. Явное разочарование мелькнуло в его глазах, а Хромой Фрэнк не преминул заметить по этому поводу:

— Мина его совсем как у гусыни фрау фон Цаппельхеймер, которая однажды хотела было взлететь, да вдруг с ужасом заметила, что не может хлопать крыльями. Оказалось, что не гусыня она вовсе, а пресс-папье. Вот и он хочет улететь, но, кажется, ему это не…

— Уфф! — рявкнул вождь, что получилось у него гораздо громче, чем он хотел. Очевидно, собственный выкрик вывел его из раздумий.

Олд Шеттерхэнд вновь повернулся к команчу и спросил:

— Токви Кава уже подумал о том, что будет лучшим для него и его воинов?

— Да, — ответил команч, на этот раз спокойно и уверенно. — Я надеюсь на твою справедливость.

— О чем ты? Если бы мы ею руководствовались, то уже давно вынесли бы вам приговор! А запланированная тобой резня? А какова кара за краденых коней?

Индеец после некоторого колебания ответил:

— Смерть… но кони сейчас у вас…

— А за ружья?

— Тоже смерть, но оружие вернулось к вам…

— Это не уменьшает твоей вины. Ты заслужил смерти.

— И как вы убьете меня? — взорвался вождь, полный негодования и ненависти.

— Мы не убийцы. Мы не убиваем, а наказываем, особенно тех, кто сам жаждет кары!

Команч понял смысл последних слов верно. Опустив голову, он замолчал. Индеец знал, что мог бы рассчитывать на великодушие победителей, но собственная гордость не позволяла ему просить об этом. Через минуту он спросил:

— Где Ик Сенанда, которого вы схватили?

— В надежном месте и ждет своего часа. Ты же знаешь, что шпионов вешают.

— Уфф! С каких это пор Олд Шеттерхэнд стал таким жестоким?

— С тех пор, когда ты взывал к справедливости, а справедливость требует вашей крови. Ты же не примешь мое милосердие!

Вождь снова задумался. Ни хитростью, ни силой он не мог помочь себе и своим воинам. Внутри у него все кипело от злости, а жажда мести затмевала разум, но команч все же собрался с мыслями. Подняв голову по привычке высокомерно и величаво, он спросил:

— Что Олд Шеттерхэнд понимает под милосердием?

— Смягчение наказания или прощение.

— Значит, вы могли бы нас простить?

— Нет, это исключено.

— Но вы могли бы подарить нам жизнь?

— Ни Виннету, ни мне ваши смерти не нужны. Но склонить к этому остальных белых будет нелегко. Мы можем только надеяться, что нам это удастся, если ты готов сложить оружие.

— Что мы должны сделать?

— Сдаться, я уже сказал.

— Да ты с ума сошел!

— Сейчас я подам знак — загремят наши ружья, а ваши души отправятся в Страну Вечной Охоты. Ты этого хочешь?! Тогда пошли, вернемся вниз! Оттуда ты посмотришь на последствия своего упрямства. Идем!

Схватив индейца за руку, Олд Шеттерхэнд хотел повести его вниз, но Черный Мустанг вырвался, сделал шаг назад и пробормотал, отводя взгляд в сторону:

— Ты можешь нас спасти, если мы сдадимся?

— Если вам подарят жизнь, то да. Не думаю, что кто-нибудь захочет вас здесь оставить.

— Значит, мы уйдем вот так… И вы не будете опасаться нашей мести?

— Если мы сохраним ваши жизни, разве вы не останетесь нам благодарны? О какой мести ты говоришь?

— Помоги нам, и ты увидишь, что мы сделаем…

— Хорошо, — ответил белый охотник и указал рукой в ущелье. — Видишь вон там, справа, есть место, откуда можно забраться на скалы?

— Вижу.

— Тропа там настолько узка, что двоим рядом не пройти. Скажи своим воинам, чтобы они начали подниматься по ней строго по одному, но без оружия. Потом всех вас свяжут, пока мы не кончим совещаться. Дальше…

— «Свяжут»! — вождя снова одолела гордыня.

— Если это тебя не очень устраивает, то пусть они умрут.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд — страшный человек! Он говорит тихо и мягко, но его воля тверда, как скала!

— Очень хорошо, что ты это понял. Осталось тебе от слов перейти к делу. Ты согласен на наши условия?

Вождь взглянул на охотника. Некоторое время он молчал, а потом, не скрывая ярости, крикнул:

— Да!

— Вот и хорошо. Но предупреди своих, что каждого, кто прихватит с собой хоть какое-нибудь оружие, ждет смерть!

Токви Каву трясло от злобы.

— А сын моей дочери?

— Уйдут все — уйдет и он.

— Тогда прикажи развязать меня, чтобы я мог спуститься в ущелье к моим воинам. Двух слов с горы здесь будет недостаточно. Чтобы мои воины сдались без боя и оружия, мне нужно им все хорошо разъяснить.

— Хорошо, — кивнул Олд Шеттерхэнд, с улыбкой поглядывая на вождя. — Даже если ты что-то задумал, вам все равно отсюда не выбраться. Мы позволим тебе спуститься вниз, но не забудь, когда окажешься там, что стволы девяноста ружей будут смотреть прямо на вас. Мы подождем пять минут, и если ты первый по моему сигналу не начнешь подниматься, каждый ствол заговорит по нескольку раз. Я так сказал, и так будет! А теперь иди.

Охотник сам развязал руки команчу. До сих пор Виннету не произнес ни слова, но теперь, когда Черный Мустанг сделал первый шаг, чтобы уйти, апач положил ему руку на плечо и, словно благословляя в дорогу, сказал:

— Слово Олд Шеттерхэнда нерушимо, его клятву сдержу и я. Он поверил тебе, но если ты не придешь по его зову, моя пуля найдет твое сердце! Я все сказал! Хуг!

Команч не ответил. Повернувшись, он зашагал прочь и начал спускаться вниз. Когда он был на месте и только начал вести переговоры, его воины сразу же издали дружный вой, словно разъяренные звери, запертые в клетке. Такова была реакция команчей на предложение сдаться. Олд Шеттерхэнд громким голосом отдал ряд распоряжений, и несколько человек перешли к нему, на другую сторону ущелья, чтобы встретить каждого поднимающегося наверх команча и тотчас связать его. Все направили ружья вниз, готовые открыть огонь по команде охотника. Те, кто нес службу у входа в ущелье, тоже были наготове, поскольку индейцы в любой миг могли преподнести сюрприз.

Назначенное время вскоре прошло, и Олд Шеттерхэнд подошел к краю скалы, сложил ладони рупором и крикнул в ущелье на языке команчей:

— Токви Кава, эта хах![46]

Вождь услышал голос охотника. Было видно, как команч отдал последнее распоряжение, после чего оставил своих воинов, чтобы выполнить свое обязательство перед Олд Шеттерхэндом. Черный Мустанг стал взбираться наверх в том месте, где и спускался, а его воины тем временем медленно складывали в кучу оружие. Только когда Черный Мустанг достиг верха, за ним последовал второй краснокожий. Чувствовалось, как сильно колотится сердце вождя — то ли от крутого подъема, то ли от тяжелого разговора с воинами. Почувствовав под ногами твердую землю и сложив руки за спиной, он хрипло произнес:

— Токви Кава сдержал слово, а теперь свяжите меня. Но берегитесь, когда-нибудь и с вами сделают то же самое! Если это случится, то всем вам конец!

Предводителя без лишних слов связали и препроводили вниз, ко входу. Следующего за ним команча тоже скрутили, а потом, когда появился третий, их связали вместе спиной друг к другу. Остальных индейцев также связали по двое. Скоро все связанные команчи лежали на земле.

Токви Кава знаком попросил Олд Шеттерхэнда подойти ближе.

— Мне было нелегко склонить воинов к послушанию, — сказал он, когда белый охотник стал рядом. — Теперь твоя очередь отстоять наши жизни перед бледнолицыми!

— Ты был нам послушен. Я сдержу слово и сделаю даже больше, чем обещал, — ответил Шеттерхэнд.

Команч презрительно усмехнулся. Бросив на Олд Шеттерхэнда взгляд, полный брезгливости, Токви Кава произнес:

— Послушен? Я — вам? Разве лев может быть послушен псу, а бизон — скунсу? Знаешь, кто ты? Всего-навсего гнойный нарыв на уродливом теле белой расы, которая вся скоро сгинет в долинах земли команчей! А Виннету — это лишь подлый прихвостень апачей! Он — яд, который я скоро изведу. В последнюю зиму у тебя, похоже, вымерзли мозги, если ты утверждаешь, что Черный Мустанг был тебе послушен! Клянусь Великим Маниту и духами наших отцов, которые правят в Стране Вечной Охоты, что настанет время, когда вы узнаете, кто здесь приказывает, а кто повинуется!

Спокойный голос Шеттерхэнда нисколько не изменился, когда он спросил:

— Неужели ты хочешь подобной болтовней лишить себя жизни? Ты наш пленник, не забывай!

— Тебе не запугать меня! Разве Олд Шеттерхэнд не давал слова? Ведь это он сказал, что наша жизнь вне опасности!

— Припоминаю, — в глазах охотника мелькнул злой огонек. — Полагаешься на мое слово, так, значит? Ты прав: дав обещание, я не могу его нарушить. А ты этим пользуешься и бесчестишь тех, кто помог тебе? Запомни, твоя злоба пуста, ибо впредь ты — пес, которому выбили клыки, чтобы он не мог кусаться!

— Это ты пес! — Токви Кава был взбешен. — Взгляни на мои ноги. Скоро они будут пинать тебя, как шелудивую собаку, и ты взвоешь от боли…

— Всему есть предел! — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Если ты сейчас не остановишься, то сильно пожалеешь!

— Пожалею? Эти слова выдают лишь твою слабость! Болтай что хочешь, а мне просто смешно от них!

Лицо белого охотника приобрело серьезное выражение, а голос зазвучал громче и тверже:

— Ну ладно, как хочешь. Я исполню только то, что обещал, но не больше. Я хотел смягчить ваш приговор, но теперь забудь об этом! Очень скоро — гораздо раньше, чем думаешь, — ты узнаешь, что тебя ожидает, и тысячу раз пожалеешь о сказанном!

Вместо ответа команч втянул голову в плечи и, несмотря на стягивающие его тело крепкие ремни, подался вперед, неожиданно плюнув в охотника. В этот миг Виннету, которого в любой другой ситуации ничто не могло вывести из себя, вскочил, выхватив из-за пояса томагавк.

— Чарли, он оскорбил тебя своим грязным ртом! Кто его покарает, ты или я?

— Я, но не так, как ты думаешь, — ответил белый охотник. — Я не хочу, чтобы ты марал руки.

Вокруг все гудело от возмущения. Рабочие негодовали по поводу выходки команча, который вел себя более чем вызывающе. Послышались настойчивые требования линчевать наглеца. Оторопевший Каз покачал головой. Глаза его заблестели недобрым огнем, и он, похоже, уже принял решение. Натянув повыше на свои журавлиные ноги голенища сапог, он громко сказал:

— Это уж слишком! Сейчас я заткну ему глотку!

— Чем?

— Веревкой, которую затяну ему на шее! А потом подвешу этого наглеца вон на том дереве, у которого полно толстых ветвей! «Кого слово не доймет, того палка прошибет» — так, кажется, гласит старая добрая поговорка, которая была в ходу еще у предков Тимпе!

— Благодарю. Если речь идет о том, чтобы вздернуть его, петля всегда найдется… но нет никакой необходимости именно нам накидывать ее ему на шею.

— Что? — раздался вдруг голос Хромого Фрэнка. — Он оскорбил вас, да так, словно осыпал шелухой от гнилой картошки! И не будет наказан? Нет, вы как хотите, а я этого просто не вынесу, не стерплю, как не терпит пудель, которого гладят против шерсти. В астрономии, как известно, на южном небосклоне есть одно место, откуда нам подсвечивает закон возмездия. Кто-то умеет распознавать его знаки, кто-то — нет. Так вот, к тем, кто умеет, аксиомно и первоочередно отношусь я! А потому считаю своим долгом…

— Сейчас речь идет о моих обязательствах, а не о твоем долге, дорогой Фрэнк, — вынужден был прервать этот тяжеловатый поток красноречия Олд Шеттерхэнд. — Позволь уж мне самому ответить на дерзость этого краснокожего.

— Ни в коем случае! Если я передам вам полномочия прокурора, то этот красномордый вместо баланды получит свежую рисовую кашку, да с устричным соусом!

— Не волнуйся, Фрэнк! Сегодня поблажек не будет.

— В самом деле? Слава Богу, вы набрались уму-разуму! Поздновато, правда, ну да ничего. Итак, значит, вы придумали ему настоящее наказание?

— Да.

— Тогда я попрошу об одной маленькой любезности: о предоставлении мне роли трагика и субретки[47]. Вы же будете господином инспектором и господином директором в одном лице, а потому решайте скорее, когда же поднимать занавес! Итак, все билеты проданы, а уважаемая публика уже в зале и никак не дозовется артистов!

— Будь по-твоему. Каз и Хаз сейчас подержат вождя, чтобы он не вертел головой, а ты своим ножом срежешь всю его шевелюру, кроме маленькой пряди, к которой мы могли бы привязать вот эти две азиатские «святыни».

Белый охотник уже держал в руках косички тех самых китайцев, которые украли ружья.

— Ха! Получится волосатый Канг-Кенг-Кинг-Конг! А я совсем позабыл о них! Ура! Отличная мысль! Друзья, я так счастлив, будто у меня именины. Итак, к делу! Идите сюда, господа Тимпе номер один и Тимпе номер два. Внимание, великое представление начинается! Занавес поднят, и я сыграю севильского цирюльника, правда, без помазка и мыльной пены, а команч выступит в роли разбойника, с которого сдерут шкуру. В первой сцене я запою: «Подай мне руку, жизнь моя!» На что он мне ответит арией любви из «Робера и Бертрама». Потом завторит хор мстителей: «Брей, Фрэнки, брей! К чему здесь шевелюра?!» Вот тут-то он и запоет: «Потише, потише, дружище мой Фрэнк, не то ты мне кожу сдерешь всю совсем!» Кажется, из «Вольного стрелка», если не ошибаюсь. По-моему, Вебер. К концу первого акта вступит терцет: «Поздравьте, он — это она, команч уж лыс, как ты, Луна!» Когда занавес поднимется вновь, я спою под аккомпанемент фисгармонии: «Плачьте вместе с ним и не жалейте слез, вот одна лишь прядь — тонка как нить, а больше нет волос!» На что он сам с двойным квартетом ответит: «Без шляпы выйти к людям не могу я — услышу я смешки и злобные вопросы. О Фрэнк, избавь меня от мук! Будь добр, друг, и присобачь мне косы!» Я, конечно, не смогу отказать и выполню его просьбу, как того требует моя роль, а потом актеры и зрители вместе со всем оркестром затянут хвалебную песнь: «Веселится и ликует весь народ, что за чудо там с косичками идет! Это вождь наш скачет в чистом поле, рад он встрече с милою юдолью! Ах, какие косы на вождя главе, пусть команчи отведут его к жене!» Итак, комедия окончена, все встают, а занавес опускается. Вот так я представляю себе программу сегодняшнего празднества. А теперь, друзья мои и прочие джентльмены, можно начинать!

Маленький саксонец с воодушевлением взялся за выполнение поручения, которое сам на себя возложил. Правда, свою веселую речь он произнес по-немецки, но при этом его взгляд и жесты были так выразительны, что смысл сказанного поняли все присутствующие. Только краснокожие, похоже, пока ничего не подозревали.

Вождь ловил на себе насмешливые взгляды, он видел нож и косы, которые Фрэнк получил из рук Олд Шеттерхэнда. Команч понимал, что все это касается именно его, но пока и представить себе не мог, что намеревались с ним сделать. Его внезапно охватил страх, дикий страх, что случалось с ним крайне редко. Ужас его усилился еще больше, когда рядом с ним на корточки присели Каз и Хаз, выражения лиц которых не сулили ничего хорошего.

— Кажется, ты хотел заполучить скальпы желтолицых, но они тебе не достались, — произнес Шеттерхэнд. — Мне неловко как-то, что ты, вождь, и вдруг остался без косички. Теперь ты станешь счастливым ее обладателем. И не одной, а двух, которые я подарю тебе от чистого сердца. Надеюсь, ты с благодарностью примешь подарок…

Глаза Токви Кавы сузились, он уже не слушал, что говорил белый охотник дальше. А тот продолжал:

— Сам Бог велел носить косы на голове, и, как мне кажется, ты с удовольствием будешь это делать, особенно в память обо мне.

— Уфф! — вырвалось у вождя. — Скальпы врагов не носят на голове, а привязывают к поясу. А это даже не скальпы, а всего лишь волосы паршивых желтых псов. Над воином, который будет носить их, станут смеяться даже дети и старые бабы!

— Но ты будешь их носить, потому что я дарю их тебе и хочу, чтобы ты относился к подарку с почтением.

— Не забывай, что я вождь! — процедил индеец.

— Ерунда! В моих глазах ты не больше чем напыжившийся петух, которому очень к лицу такие косички. На будущее это послужит предостережением не только тебе, но и твоим воинам, чтобы никто из них никогда не вставал на пути Виннету и Олд Шеттерхэнда!

Глаза Токви Кавы остекленели. Он со злостью вскричал:

— Я предупреждаю тебя! Никто не осмелится осквернить чело вождя храбрых воинов этим мусором желтых псов!

— Ты хочешь предостеречь меня? А помнишь, я ведь тоже пытался поговорить с тобой, но ты меня не послушал. Носить этот мусор ты будешь долго, а я уж постараюсь, чтобы тебе было поудобнее. Я прикажу остричь тебя, чтобы китайским косичкам ничего не мешало.

Глаза вождя широко раскрылись, а на лице появился оскал дикого зверя. Он приподнялся, насколько позволяли ремни, и громким голосом закричал:

— Решись на это, если хочешь погибнуть смертью в страшных муках, которые до тебя еще не испытывал никто!

— Хо! Твои угрозы ничего не изменят. Положите его на землю и держите крепко.

Последние слова относились к обоим Тимпе, которые быстро исполнили приказ охотника. Прижав дергающееся тело команча к земле, кузены без больших усилий удерживали его в таком положении. Очень скоро вождь перестал сопротивляться и устремил взгляд в небо.

— Начинай, Фрэнк! Нечего время тянуть!

— С превеликим удовольствием! — отозвался маленький охотник, отложив пока косы в сторону.

С ножом в руке он подошел к вождю. Тот понял, что пришел его час, и осознание этого придало ему новые силы. Несмотря на то, что руки Черного Мустанга были связаны сзади, он невероятно мощным рывком сбросил с себя обоих Тимпе. Разумеется, те снова схватили индейца, но он пребывал в состоянии такого возбуждения, что кузенам пришлось кликнуть на помощь еще двоих рабочих, которые стали держать голову пленника в том положении, в котором можно было приступить к делу. Хромой Фрэнк принялся старательно выстригать густую шевелюру индейца. Как только в ладонях маленького саксонца появился первый клок, вождь затих. Очевидно, силы стали покидать его. После огромного напряжения им овладело полное бессилие. Он, похоже, смирился с положением, больше не двигался и даже не сопротивлялся, когда по требованиям Фрэнка его голову поворачивали в разные стороны. Пока новоявленный парикмахер старательно трудился, команч, казалось, вообще лишился чувств. Вскоре Фрэнк состриг все, оставив лишь тонкую прядь. Потом он поднял две косы и воскликнул:

— А теперь приступим к коронации! Внимание, господа, начинаем!

С этими словами он быстро и ловко привязал обе косицы к оставшейся пряди.

Белые торжествовали: отовсюду неслось беспрерывное «ура». А тем, кто охранял индейцев, пришлось немало потрудиться — оскорбленные краснокожие, связанные по двое, в ярости пытались разорвать путы. Многие из них жаждали мщения, они едва не подскакивали, мечась по земле подобно живым рыбам, брошенным на горячую сковородку.

Вскоре шум поутих и волнение несколько улеглось. Когда крики смолкли, Токви Кава чуть приподнялся и охрипшим голосом проговорил:

— Вы отомстили, теперь отпустите нас… Ему ответил Виннету, до того молчавший:

— Сначала мы должны решить, что делать с твоими воинами, а для этого надо созвать совет.

— Зачем вам совещаться? — повысил голос вождь. — Олд Шеттерхэнд даровал нам жизнь!

— Жизнь?! — повторил Виннету с презрением. — Если бы на долю вождя апачей выпало то, что случилось с тобой, он не захотел бы жить дальше. А ты продолжаешь скулить о жизни, которую тебе уже обещали!

— Собака! — задыхаясь от злобы, крикнул вождь. — Я не скулю! Я хочу жить, чтобы отомстить так, как не мстил еще ни один краснокожий воин!

— Мы презираем зло и твои слова! Отвернувшись, Виннету вместе с Шеттерхэндом стали спускаться вниз по склону, дав знак, чтобы начали спускать пленников.

Внизу разожгли костры, а между ними и скальными стенами плотно друг к другу уложили пленников. Строители хотели было отправиться за оружием краснокожих, но Олд Шеттерхэнд предостерег:

— Пусть все лежит там, пока мы не решим, что вообще делать с пленными.

Разговор о дальнейшей судьбе команчей должны были вести четыре человека: Шеттерхэнд, Виннету и двое коллег-инженеров. Левере так и не дождались, поэтому совет держали втроем. Сев под пихтами в некотором удалении от остальных, инженер Сван без колебаний начал:

— Очевидно, эти пташки должны заплатить жизнью за свои подвиги! Излишков пороха и свинца у нас нет, а вот ремней навалом. Предлагаю развесить подлецов на ближайших деревьях. Полагаю, что и вы думаете так же.

По гордому лицу апача скользнула легкая усмешка, но он не ответил, ибо привык в подобных ситуациях давать слово Олд Шеттерхэнду. Тот тоже улыбнулся и сказал:

— Хорошо, сэр. Мы также убеждены в том, что они должны умереть, но лишь потому, что все мы смертны.

— Хм! Не совсем понимаю вас, мистер Шеттерхэнд…

— Рано или поздно они умрут, поскольку жизнь на этом свете не вечна, но мы не вправе быть их палачами.

— Почему?..

— Потому что мы, Виннету и я, обещали им, что никто из них не будет убит!

Самая справедливая кара — это та, которая лишает преступника возможности продолжать творить зло. Мы должны лишить команчей сил для нападения, а это можно сделать, заставив их расплатиться оружием и лошадьми.

Сван на мгновение задумался, потом спросил:

— Мне кажется, нет никакой гарантии, что команчи не задумают отомстить нам.

— Возможно, но сделать это им будет нелегко. Они покинут ущелье пешими. Без оружия на пути к своим они даже не смогут охотиться, чтобы прокормить себя. Им придется питаться кореньями, ягодами, дикими плодами. Все это надолго задержит их в пути. Сюда, на место своего неслыханного поражения, они едва ли скоро вернутся. В руки им, конечно, лучше не попадаться. Итак, вы согласны?

— В общем, да. Остается только разведчик, который сидит у нас в колодце.

— Дайте ему как следует плетей и отпустите на все четыре стороны.

— Это мы устроим, сэр! Мои люди будут рады добыче. Лошади нам не шибко нужны, но если мы отвезем их по дороге на несколько станций подальше, то сбыть их там по хорошей цене проблем не составит.

— Мне и моим спутникам ничего не нужно, кроме двух мустангов для Фрэнка и Дролла — очень уж плохи их клячи.

— Выберем самых лучших! Вообще, все здесь принадлежит вам — это ваша победа. Полагаю, наш совет окончен?

— Да. Теперь сообщим вождю наше решение. Если снова услышите оскорбления и проклятья, не обращайте внимания.

Все трое поднялись и подошли к связанному Черному Мустангу, с которого не спускали глаз кузены Тимпе, Тетка Дролл и Хромой Фрэнк. Беспокойный Фрэнк не стал дожидаться объяснений и сразу перешел в атаку, многозначительно взглянув на Виннету и Олд Шеттерхэнда.

— Какое решение принял парламент? — Фрэнк стрельнул глазками в сторону инженера.

— Сейчас все услышишь, — сказал Олд Шеттерхэнд. Повернувшись в сторону Токви Кавы, он громким голосом, чтобы слышали все краснокожие, возвестил: — Мы обещали жизнь сыновьям команчей и сдержим слово.

Безразличие исчезло с лица вождя, он поспешил воскликнуть:

— Тогда развяжите нас, чтобы мы могли уехать.

— Разве может уехать тот, у кого нет лошади? — просто и спокойно ответил белый охотник.

— Что? Ты хочешь нас обокрасть?

— Я бы на твоем месте помалкивал! — В голосе Олд Шеттерхэнда чувствовалось презрение. — Вы убийцы и грабители, попавшие к нам в руки. Но я не хотел карать вас смертью, хотя ты оскорблял меня и всех нас. С наступлением дня вы сможете уйти, и никто вас не тронет. Я дарю вам жизнь, но остальное останется здесь. Я все сказал. Хуг!

С этими словами охотник удалился, чтобы отобрать хороших жеребцов для Фрэнка и Дролла. Остальных лошадей и оружие разыграли по жребию — так никто не остался обиженным.

А тем временем Хромой Фрэнк вел оживленную беседу со своим кузеном Дроллом и обоими Тимпе. Малыш разглагольствовал о своих будущих великих подвигах, которые собирался совершить ради Каза и Хаза.

— Я — Гелиогабал Эдвард Франке! — восклицал он. — Вы еще меня узнаете! Мой дом, что на берегу Эльбы, называется «Вилла Медвежье Сало»! Во всей Америке не сыщете ни одного медведя, нагулявшего хоть чуток сала, который, повстречавшись со мной, мог бы поведать другим о том, что мой штуцер бьет мимо. Всем им я выдал свидетельство о смерти. Все они прошли через мой желудок и…

— Вместе со шкурой и шерстью? — прервал его Каз с серьезным видом.

— Не болтайте чепухи, барон Тимпе фон Тимпельсдорф. Неужто вы полагаете, что я лопал медведей вместе с шерстью? Думаете, мой желудок похож на склад мехов или скорняжный магазин, какой-нибудь там «Боа и крысиные воротники»? Вы, небось, и медведей-то видели в азбуке с картинками! А я стрелял в них!

— Тоже в азбуке?

— Внимательно слушайте, когда говорят люди, слова которых необходимо схватывать на лету! Без их самоотверженной помощи вы никогда не отыщете свое наследство. Но судьба к вам благосклонна — вы родились на моей родине и вы мой соотечественник! Я ощущаю королевское, истинно саксонское великодушие в моем благородном сердце и со всем материнским терпением испытываю небывалое беспокойство о вашей особе.

— За что безмерно благодарен.

— Это меня утешает. Пожалуй, я возьмусь за вас и ваше наследство, ибо всякий должен заботиться о ближнем. Если вы будете поступать в соответствии с моими мудрыми советами, то достигнете многого и сможете вернуться на родину очень известным и уважаемым человеком по фамилии Тимпе!

Разумеется, монолог Фрэнка продолжался бы до бесконечности, если бы внезапно Виннету едва уловимым движением не вскинул свое Серебряное ружье. Тотчас грохнул выстрел, и его эхо надолго зависло над ущельем Березы. Олд Шеттерхэнд в тот момент находился среди рабочих, деливших трофеи. Обернувшись, он увидел апача с дымящимся ружьем в руке.

— Почему ты выстрелил?

— Кто-то выглянул из-за края скалы.

— Ты попал?

— Нет. Голова исчезла, когда я спустил курок.

— Ты успел его разглядеть?

— Это не был белый.

— Значит, индеец?

— Виннету не знает. Голова была видна лишь секунду. Потом она быстро исчезла.

Взяв с собой обоих Тимпе, Виннету и Шеттерхэнд быстро поднялись наверх. Вскоре два кровных брата вернулись обратно. Было темно — рассвет только-только забрезжил, а поиски следов даже при дневном свете ничего бы не дали.

Вскоре утреннее солнце взошло над долиной. Белые не собирались долго возиться с краснокожими, но отпускать их вблизи Пихтового Лагеря было нельзя. Хотя команчей разоружили, беря во внимание большое их количество, а также неопытность местных жителей, оставлять их здесь не следовало. Решили вывезти краснокожих в прерию, а там, подальше отсюда, отпускать на свободу небольшими группками. В открытой прерии наблюдать за ними будет легко. Команчи понимали, что глаз с них не спустят, поэтому в ближайшее время и не собирались здесь появляться.

Инженер Сван отправился в Пихтовый Лагерь, чтобы по телеграфу запросить состав, а Виннету и Олд Шеттерхэнд переговорили с рабочими, дав им необходимые указания. Индейцев отвязали друг от друга, освободили им ноги, но путы на заведенных за спину руках затянули еще крепче. Привязав каждого краснокожего с помощью длинных лассо к седлам так, чтобы они спокойно могли идти, рабочие сели верхом, и большой отряд тронулся в путь. Остальные — Олд Шеттерхэнд и сотоварищи — в течение получаса сопровождали их, пока колонна не пересекла лес, после чего вернулись в лагерь, чтобы ждать прибытия поезда.

Наконец появился инженер Левере. Известие о том, как были наказаны команчи, особого восторга у него не вызвало, хотя оспаривать это решение он не рискнул. Вскоре подогнали состав, и люди сели в вагоны, погрузив и животных, в том числе новых жеребцов Фрэнка и Дролла.

Предстояло еще разобраться с метисом. Вопрос больше всех волновал Хромого Фрэнка, который, как только тронулся поезд, обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Помнится, вы говорили, что этому Ик Сенанде, который выдавал себя за Ято Инду, должны всыпать как следует, прежде чем отпустят на волю?

— Говорил.

— Послушайте, это же совершенно пустяковое наказание для этого изменника! Бывает, что и в школе ученика могут высечь за проказы, для чего ему вовсе не обязательно быть метисом. Наверняка и по вас в детстве плакали розги вашего папаши, хотя вам тогда и в голову не приходило выдать команчам целый поселок китайцев. И я… хм, который еще в раннем возрасте ощутил себя человеком, наделенным талантами, на собственном опыте убедился, как бывали старателен отец и нежна мать, когда нарезали розги и хлестали ими почем зря. Откровенно говоря, сия истина частенько нарушала покой моей тонкой души, но я и додуматься не мог забраться в Пихтовый Лагерь и стать предателем. Этого метиса, похоже, никто никогда не воспитывал, а теперь — поздно. Если вам, герр Шеттерхэнд, по сердцу правосудие и справедливость, вы должны признать, что порка для этого негодяя — наказание слишком мягкое. Я имею честь сделать вам предложение, которое зародилось в недрах моей души и которое мне придется обнародовать, если я не хочу, чтобы моя, как я уже упоминал, тонкая натура поперхнулась и насмерть подавилась, словно та канарейка, которую закормили красным перцем с луком.

Все, за исключением Виннету, заулыбались, а Фрэнк продолжал:

— С детства помню, что тонкая лоза несет гораздо больше мучений, нежели толстая дубина, да ее и в руках держать неудобно. Применение грубой силы никогда не затронет сути, оно поверхностно, и напротив, чем тоньше подход, тем глубже проникновение! Пусть этого метиса хорошенько высекут, но к этому следует добавить еще кое-что… Он сидит в колодце, а мы нальем туда воды, да так, чтобы она доходила ему до рта, которым он еле-еле сможет ловить воздух. Вот это и будет достойное наказание. Он ощутит настоящий страх перед смертью, хотя и не умрет от этого. Когда он простоит так несколько часов, мы вытащим его, мокрого до костей, и будем нещадно сечь и пороть, пока вся одежда на нем не высохнет! Так мы не дадим ему простудиться, и никто не упрекнет нас в том, что мы не восполнили пробелы в его воспитании, которые когда-то допустил его отец. Этого для него будет достаточно, quod erat demimonstrum![48]

В этот момент раздался такой взрыв хохота, что почти никто не услышал последних слов саксонца. Подождав, пока голоса утихли, разозленный Фрэнк заговорил снова:

— Такого неслыханного поведения и такой нелюбезности я в жизни не видывал! Если мой тщательно продуманный план судебного процесса вызывает у вас смешки, я умываю руки! Я не могу общаться с людьми, которые высмеивают меня и мои благородные порывы. Хуг!

Расстроенный Фрэнк сел в самом дальнем углу вагона и затих. Хотя поведение хромого выглядело комично, Олд Шеттерхэнд не мог спокойно на это смотреть. Он сказал:

— Дорогой Фрэнк, ты знаешь, как я ценю твои идеи. Взгляд Фрэнка смягчался буквально на глазах, из его груди вырвался вздох облегчения, после чего все услышали:

— К моей деликатной натуре нельзя подходить со смычком от виолончели, к ней можно прикасаться только нежно, как к гитаре или мандолине. Я останусь здесь, в этом углу, и меня отсюда не снесут ни Миссисипи, ни Амазонка! Образованный человек обязан показать характер!

— Совершенно верно! То, что ты человек с характером, — а он у тебя добрый, — всем известно. Полагаю, что поэтому ты и не будешь там долго засиживаться.

После таких слов Фрэнк оживился и придвинулся ближе. Его голос зазвучал гораздо теплее, чем прежде:

— Вы говорите это от души, мистер Шеттерхэнд? Честно говоря, было бы полезным не только для них, но и для вас понять и признать, что я не так уж плох.

— Я не только признаю это сейчас, но и знаю уже давным-давно.

— Вы не шутите? — Маленький охотник пододвинулся еще ближе. — А я было уже подумал, что вы меня недооцениваете. Теперь понаблюдаем, действительно ли в вашем поведении наметилось улучшение.

Хромой придвинулся совсем близко и с прежним азартом продолжил:

— Вернемся к моему предложению и выясним, что же мы решим. Вы одобряете?

— Да, мой друг.

Тут Фрэнк в один миг вскочил и громко возвестил, сияя от радости и удовлетворения:

— Глас мой услышан и честь моя не запятнана!

К счастью, поезд скоро прибыл в Рокки-Граунд. Люди высадились из вагона и принялись выгружать индейских лошадей, что оказалось делом непростым — полудикие животные никогда не путешествовали на поездах и, переполошившись во время езды, ни в какую не желали выходить наружу. В конце концов все же удалось осторожно вывести лошадей, которые вскоре гарцевали по платформе.

В этот момент к инженеру подошел один из остававшихся на станции строителей. Он был взволнован и сообщил, что одну лошадь украли. Через пару минут выяснилось, что на ней сбежал метис.

— Виновные ответят! — гневно воскликнул инженер. — Мы оставляли у колодца часового! Где этот бездельник? Что-то не вижу его… А вы готовьтесь к погоне! Сейчас…

— Спокойно, сэр, спокойно, — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Спешка уже ничего не изменит. Если не ошибаюсь, то этот парень уже далеко и погоня за ним — дело пустое.

Он уже в окрестностях Пихтового Лагеря. Это он на рассвете выглядывал со скал, и именно в него стрелял Виннету. Вождь апачей кивнул.

— Ничего страшного. Этот мерзавец еще попадется нам на мушку. Он уже знает, что команчей отпустили, и присоединится к ним. Мы все равно собирались освободить его. Правда, он получил свободу непоротым, значит, возможность потолковать с ним еще представится. Пусть пока встретится со своим дедом.

— А у меня сердце екает, — подал голос Фрэнк, — что мы так и не смогли его намочить, а потом высушить.

— Побереги свое нежное сердце, дружище Фрэнк! Сейчас нам надо узнать, как он сумел выбраться, да еще и стянуть лошадь. Надеюсь, кое-что вы мне расскажете.

Рабочий, на которого указал Шеттерхэнд, тут же весь съежился под суровым взглядом охотника и забормотал:

— Это не моя вина, сэр, не моя! Поверьте мне! За колодцем присматривал Клифтон, это он дал китайцам облапошить себя.

— Китайцам? Они были здесь?

— Да, мистер Шеттерхэнд, двое китайцев.

— Похоже, это те самые воры, что позарились на наши ружья. У них были косы?

— Не видел, сэр, но то, что у них денег куры не клюют, я не мог не заметить! Уйма монет достоинством в доллар, четверть и полдоллара! Они появились у нас в баре и заказывали все, что хотели… точнее, все, что там было.

— И вы, наверное, были так «осмотрительны», что сели и выпили с ними, не так ли?

— Я — нет, а вот Клифтон… Вообще-то он знавал их и раньше, потому что работал в Пихтовом Лагере, прежде чем мистер Сван переманил его сюда…

— Выкладывайте скорее, как было на самом деле.

— Так вот, вечером мы закончили работу, а тут вдруг заявились эти китайцы, черт бы их побрал! Клифтон сидел на страже у колодца, а конец веревки, которой был связан метис, он привязал к ближайшему дереву. Желтые увидели его, узнали и подошли поздороваться. Наши тоже потянулись к ним, желая узнать, что надо желтым здесь, в Рокки-Граунд. Тут они и выложили нам, что платить им стали мало, а обращаются плохо, вот, мол, они и бросили работу, а теперь ищут новую.

— А вы поверили? — спросил Шеттерхэнд. — Ведь они были не простыми рабочими, а фестхэндами и уж меньше кого-либо могли быть недовольными. Это не показалось вам подозрительным ?

— Дьявол их тут разберет. Мы — простые рабочие, вот и развесили уши. Клифтон им сказал, что, может, у нас найдется чем им заняться, но они не собирались здесь оставаться, а намеревались первым же грузовым поездом уехать на Восток. Они зашли к нам в бар и договорились с хозяином о двух койках на ночь. Деньги, как я говорил, у них водились, вот они и стали всех угощать. Ну… мы тоже немного выпили. Слово за слово — вот мы и рассказали, что вы были тут, а потом снова вернулись в Пихтовый Лагерь, чтобы защищать его от команчей. Слушали они довольно внимательно, но, сэр, на их физиономиях было написано, что они и знать не хотят ни о вас, ни о Виннету…

— Очень похоже. Они обокрали нас и были за это наказаны, после чего удрали из лагеря. Наверное, они решили освободить метиса, чтобы отомстить нам.

— Может, они и хотели отомстить вам, а не нам, но получилось совсем наоборот… В общем, принесли они водку и Клифтону, да, полную бутылку, а потом еще одну. Клифтон продолжал стоять на часах, а они, когда в последний раз ходили к нему, долго не возвращались. Короче, когда они вернулись, сели не на прежние свои места, а к окну, да так, чтобы мы не видели, что творится на улице. Они еще, дьяволы, и двери попросили закрыть, якобы для того, чтобы больше никто в бар не приходил, а то и так народу много. Хозяину они пообещали хорошо заплатить. Вот сидим мы — посмеиваемся под их байки и вдруг слышим: лошади ржут, да еще и копытами стучат. Мы выскочили на улицу и увидели картину: два черных рысака отвязаны, а буланая кобыла пропала. Сама-то она сорваться никак не могла, стало быть, увели ее! Но кто? Все, кроме Клифтона, были с нами. Огляделся я и вижу — вот он лежит, Клифтон этот, пьяный в стельку, да совсем лыка не вяжет. Рядом — веревка, на которой спускали полукровку, и ремни, которыми вязали его. Само собой, мы струхнули, попытались добиться от Клифтона объяснений — да какое там! Он и рта раскрыть-то не мог. Чтобы окончательно убедиться, я сам спустился в колодец по веревке. Чего я боялся, то и стряслось: метис исчез!

— Так я и думал, — покачал головой белый охотник. — Метис вылез из ямы и, как его дед, поначалу нацелился на наших жеребцов, но ему повезло не больше: кони дали себя отвязать, но потом начали буйствовать. Беглецу пришлось взять то, что попалось под руку, — клячу Дролла.

— Верно, сэр, именно буланая кобыла стояла к выходу ближе всех.

— Ему досталась не лучшая лошадка, но даже в темноте он благополучно добрался на ней до ущелья Березы. Оно и понятно: округу он знал хорошо, иначе кто бы его в разведчики взял. А что вам сказали китайцы?

— Ничего. Они испарились, как только мы вспомнили о них и захотели потолковать.

— Куда же они подевались? — вмешался инженер.

— Никто не видел — ведь ночь на дворе стояла.

— Черт возьми! Что, и следов нельзя было найти? Надо отловить этих скользких угрей!

— Пусть бегут, мистер Сван! — успокоил его Олд Шеттерхэнд. — Не стоит тратить время. Наш план, могу вас уверить, удался на славу: лагерь вашего коллеги мы спасли, никто из вас не пострадал, а все остальное, и подлость этих китайцев в том числе, не имеет никакого значения.

— Хм! Вы, конечно, правы, мистер Шеттерхэнд. Пусть бегут! Но этого Клифтона я возьму в оборот. Куда он исчез?

— Не знаю, — ответил строитель. — Когда он проспался, мы сказали ему, что метис сбежал, а китайцы оставили его в дураках. По-моему, он крепко испугался и заявил, что покажется не раньше, чем пройдет первая злость у господина инженера. Потом быстро собрался — только его и видели.

— Нельзя было его отпускать! — пробормотал инженер.

— Ладно, это уже ваша проблема, мистер Сван, — сказал Шеттерхэнд. — Идемте разберемся с лошадьми, потом перекусим и выспимся хорошенько. А завтра простимся.

Глава 5. ОБМАНЧИВОЕ ЗОЛОТО

Там, где скалистый хребет Сьерра-Моро почти под прямым углом сходится с горами Ратон, у небольшого ручья понуро сидели два индейца. Одному из них можно было дать лет шестьдесят. Его голову прикрывал кусок оленьей шкуры, а лицо выражало необычайное ожесточение. Рядом с ним лежало допотопное, древнее ружье. Другой краснокожий выглядел значительно моложе. Его редкие, но длинные волосы были собраны в пучок и ремешком стянуты на затылке, а исхудавшее озлобленное лицо носило отпечаток хитрости и коварства. На широком ремне, служившем поясом, в кожаном чехле висел нож. Удивительно, но у обоих индейцев не было больше никакого оружия. Они долго скитались, терпели большие лишения, страдали от голода и жажды, не имея при этом возможности даже сменить одежду и мокасины, превратившиеся в рванье.

Трава по обе стороны от ручья была сильно примята. Засохшие обглоданные корки дикой дыни ясно свидетельствовали о том, как индейцы пытались утолить голод. Если уж краснокожий грызет зеленую дыню, то дела его действительно плохи!

Старый индеец вот уже несколько минут лежал на земле. Не поднимая головы, он пристально смотрел на воду. Так, в молчании, прошло довольно много времени, пока старик, медленно выпрямившись, не сказал:

— Уфф! Там есть рыба, но голыми руками ее не поймать. У нас с тобой нет даже крючков, чтобы сделать удочки. От этой дыни у меня живот свело!

— Кита Хомаша готов проглотить целого бизона! — с горечью отозвался другой.

— Великий Дух покинул нас! — скрипнул голос старика. Токви Кава, великий вождь команчей, должен голодать! Да кто поверит в такое?

— Виннету и Олд Шеттерхэнд за все ответят!

Лицо вождя приняло поистине сатанинское выражение, когда он прохрипел:

— Он попадет к нам в руки, этот шакал, которого называют Олд Шеттерхэндом! Мы настигнем его в пути! Он умрет еще более страшной смертью, чем Виннету — койот апачей!

— Кита Хомаша не уверен, что догонит их. Мы идем пешком, а у них отличные лошади.

— Мы шли прямиком через горы, и путь наш был подобен туго натянутому лассо. Им же верхом пришлось много петлять. Они уже потеряли уйму времени. Черный Мустанг знает здесь все горы и долины, ему известно, где появится враг. Когда вернется Ик Сенанда и привезет все, что нам необходимо, апач и пятеро белых будут у нас в руках!

— Если команчи в наших вигвамах узнают от него о том, что случилось, всех их охватит жажда мести!

— Уфф! Ты полагаешь, что он так глуп и все им расскажет? Великий Дух должен помочь ему и нам! Ик Сенанда знает, где мы, и если не прибыл вчера, то обязательно появится сегодня.

— А что делать остальным? Ик Сенанда оставил нам только ружье и нож. И это на сто голодных воинов!

— Разве воин может скулить от голода? — в голосе вождя послышался упрек.

— Сейчас никто меня не слышит, кроме тебя, вождь. Но и ты тоже голодаешь! Твои воины не боятся ни белых, ни краснокожих, ни диких зверей, но голод… Голод — это враг, который сидит внутри нас, в теле, и с ним нельзя бороться! Тут не помогут ни хитрость, ни отвага. Он может победить самого смелого! Потому не стыдно говорить о нем.

— Твоя правда, — согласился вождь. — И мое тело точит голод, выворачивая все внутренности. Ты говоришь, что не боишься никого, да я и сам презирал любого противника, но сейчас к нам явился враг, который смог одолеть меня.

— Кто же тот могучий враг?

Черный Мустанг повернулся и пристально взглянул на молодого воина:

— Он, как и голод, сидит внутри. Этот враг — моя ненависть к Шеттерхэнду. Она меня победила!

— Твоя правда, вождь. Сегодня мы покинули стоянку, чтобы раздобыть мяса, но так ничего и не нашли, кроме мерзкой дыни. Если остальным так же повезло с силками, как и нам с охотой, то никто из нас не выживет. У нас есть еще порох?

— На десять выстрелов, не больше.

— Тогда вся надежда на Ик Сенанду. Пусть он явится сегодня, иначе этот зверь-голод, рвущий наши тела… Уфф!

Последний возглас Кита Хомаша издал шепотом. Он указал рукой в сторону ручья. Вождь посмотрел в том направлении, и в глазах его блеснул огонек.

— Бизоны! — тоже шепнул он.

— Да, целых шесть! Один бык, три коровы и двое телят.

— У нас будет мясо! — вождь схватился за ружье, но руки едва слушались его: они тряслись, то ли от волнения, то ли от слабости.

— Бизоны идут к воде. Они подойдут ближе, но вряд ли учуют нас, потому что ветер дует оттуда.

— Мы должны залечь здесь и выждать момент.

Оба замолчали и с трепетом в сердцах стали наблюдать за животными, которые неторопливо приближались, время от времени наклоняя головы, чтобы сорвать пучок травы.

Бык был старым, крепким, но со своей повсюду потраченной плешью шкурой выглядел уродливо. Скорее всего, твердое, жилистое мясо быка вряд ли годилось в пищу, но убить его было просто необходимо. Если бы Черный Мустанг решил выстрелить сначала по корове, то разъяренный бык поднял бы команчей на рога.

Животные подходили к воде все ближе, впереди — самец, за ним — коровы с телятами. Пока они ничего не подозревали и не замечали. Коровы полностью полагались на вожака, а тот, похоже, настолько одряхлел, что совсем потерял нюх.

Токви Кава припал щекой к прикладу, рука его уже не дрожала, хотя стрелять вождь не спешил. Бизон стоял прямо перед ним, но индеец, как и любой опытный охотник, хорошо знал, что целиться нужно точно в бок, чуть ниже лопатки, тогда зверя можно поразить прямо в сердце через мягкие ткани.

Животные подошли еще на десять шагов, и в этот момент одна из коров забеспокоилась. Она остановилась, втянув воздух в ноздри так громко, что вожак сразу повернулся в ее сторону, как раз подставив бок под пулю. Черный Мустанг тут же нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Тело быка дернулось, но он продолжал стоять, и только голова его тихонько начала клониться к земле. Через пару секунд бизона вдруг затрясло в конвульсиях, и он рухнул, не издав ни звука. Пуля ударила точно в сердце.

Вождь поспешно перезарядил ружье, а напуганные коровы и один теленок бросились в разные стороны. Другой малыш, очевидно не чуя опасности, продолжал стоять на месте, с любопытством уставившись на уже мертвого вожака. Одна из коров, гонимая материнским инстинктом, бросилась к теленку. Она успела подтолкнуть его носом, чтобы он бежал за остальными, и в тот же момент прогремел второй выстрел. Через секунду корова лежала на земле — вождь снова не промахнулся, попав прямо в сердце.

Оба воодушевленных команча вскочили — прятаться им теперь было не за чем. Издав победный клич, они кинулись к бизонам. Бедняга-теленочек продолжал кружиться вокруг лежавших туш, пока Токви Кава не прикончил его двумя ударами приклада.

— Уфф! — первым воскликнул он. — Мой красный брат видит, что рука вождя не дрожит. Обе пули попали в сердце, и у нас есть мясо для всех.

— Мясо коровы хорошее…— признал Кита Хомаша.

— Мясо быка тоже можно есть, раз нет ничего другого.

— Свежевать туши будем прямо тут?

— Нет, это слишком долго. Надо позвать воинов. Я пойду, а мой брат пусть останется здесь.

Токви Кава, бросив жадный взгляд на туши бизонов, из которых только один бык мог весить не менее двух тысяч фунтов[49], быстро удалился. Бизонье мясо для краснокожего всегда было большим лакомством.

Обратный путь шел над ручьем. Вождь спешил, не соблюдая особой осторожности. Стоянка команчей находилась на самом краю долины, примерно в двух английских милях от того места, где подстрелили бизонов, поэтому прошло немало времени, пока Токви Кава добрался до своих.

Он издалека заметил безоружных людей, тех самых вояк, которых с позором изгнали из окрестностей Пихтового Лагеря. Сейчас они лежали на траве и имели не менее жалкий вид, чем у него самого. Поймав несколько хмурых, но ждущих взглядов, вождь увидел тех, кто покинул лагерь еще до него, чтобы расставить силки на мелкое зверье. На их лицах все было написано — никакой добычи! Черный Мустанг не стал ни о чем расспрашивать, зато другие команчи, вопреки своей легендарной сдержанности, сразу забросали его вопросами:

— Токви Кава убил зверя? Он принес нам мясо?

— Да, — ответил вождь. — С голодом покончено.

Долина наполнилась криками радости. Команчей охватило такое возбуждение, что они даже не заметили всадника, приближающегося с противоположной стороны и ведущего в поводу двух вьючных лошадей. Это был Ик Сенанда, внук вождя, посланный в стойбище команчей за оружием, провиантом и всем необходимым.

Отправить в селение своего внука было единственным выходом для Токви Кавы, желавшего скрыть перед соплеменниками свой позор. Он хотел хоть как-то оттянуть время, успеть отомстить своим врагам, оправдаться перед племенем и, таким образом, удержаться у власти. Вождь не мог показаться на глаза в том виде, в котором его отпустили Виннету и Олд Шеттерхэнд, но если бы он добыл их коней и оружие, схватил бы их самих и других белых, это укрепило бы его пошатнувшийся авторитет. А если бы он потом совершил победоносный набег на врагов, белых или соседних апачей, то о позоре под Пихтовым Лагерем никто бы и не вспомнил. Сейчас все зависело от успеха миссии его внука, и можно себе представить, с каким нетерпением ожидал его возвращения сам Токви Кава.

Увидев, что полукровка ведет за собой всего пару вьючных лошадей, вождь побледнел. Исчезла радость и с лиц других воинов. Когда метис слез с коня и приблизился к вождю, они обменялись взглядами и вдвоем отошли на такое расстояние, чтобы их никто не услышал. Токви Кава уселся под кустом и с каменным лицом уставился вдаль. Ик Сенанда молча сел рядом. Вождь окинул его пустым взглядом и разочарованно спросил:

— Где мустанги? А где десять раз по десять ружей и ножей?

— Их мне не дали, — ответил метис, опустив глаза. — Дали только два раза по десять.

— Значит, ты рассказал о том, что произошло под Пихтовым Лагерем?

— Я ничего не рассказывал.

— Ты не послушал моего приказа, и теперь мы остались ни с чем! — вскричал разгневанный вождь, не слушая внука.

— Когда я приехал домой, там уже все знали! — повысил голос метис.

— От кого? Я живьем сниму с него скальп!

— Тебе не снять его, — спокойно произнес внук. — Огненный Конь несется быстрее нас и разглашает вести.

— Разве Огненный Конь уже приходит к команчам?

— Нет, но дорога, по которой он бегает, лежит неподалеку, а сам он останавливается в местах под названием станции. На одной из них было несколько наших воинов, они-то и узнали обо всем.

— Уфф! Злой Дух прислал в наши земли «огненную воду» и Огненного Коня, чтобы уничтожить нас! Скоро от одной Великой Воды до другой все узнают о том, что со мной сделали! Мое имя станет сродни смраду, идущему от падали, на которую не сядет даже гриф! Но я отомщу всем, кто устроил мне такую подлость!

— Ты великий вождь, им ты и останешься, — внук попытался успокоить деда. — Мы схватим Виннету и Шеттерхэнда, а потом нападем на апачей. У нас будут их скальпы, ружья и лошади, и тогда мы сможем спокойно вернуться в вигвамы нашего племени.

— Значит, сейчас мы не можем?

— На совете старейшин мне сказали, что мы должны искупить вину подвигом!

— Уфф!

Вождь прикрыл ладонью глаза и сидел так довольно долго, потом опустил руку со словами:

— Я богат. Так почему, кроме оружия, ты мне ничего не привез?

— Мне не разрешили.

— Но у меня много табунов. Неужели тебе не позволили взять мустанга хотя бы для меня?

— Не позволили.

Вождь с ужасом заглянул в глаза внуку и спросил:

— А моего Черного Мустанга, моего жеребца, который значит для меня больше, чем жизнь, и его тебе не дали?

Чувствовалось, как он боится ответа.

— Старейшины сказали, что самое лучшее животное племени нельзя доверять твоему легкомыслию.

После таких слов старик вскочил с места, совершенно не управляя собой, но Ик Сенанда приложил палец к губам:

— Тише! Токви Кава — великий вождь! Он знает, что храбрый воин всегда и везде владеет собой. Или он хочет, чтобы воины стали сомневаться, что их вождь хозяин своих мыслей и чувств?

Черный Мустанг снова сел и после нескольких минут молчания произнес уже более спокойно:

— Хочет ли еще что-нибудь сообщить сын моей дочери?

— Нет.

— Уфф! Столько старых воинов называли себя моими друзьями, и я всегда уважал их. Неужели ни один из них ничего не передал мне?

— Ни один!

— Ну что ж, скоро все узнают, как Токви Кава ответит на фальшивую дружбу! Ты мой внук и, хотя еще молод, смел и хитер. Тебя ждет большая слава! Если у тебя есть желание что-то сказать мне, то говори!

— Тебе приказывать, а мне исполнять! Сейчас именно ты должен решать нашу дальнейшую судьбу.

Метис произнес это с глубоким почтением, покорно опустив голову в знак высшей преданности своему деду, но внимательный наблюдатель наверняка заметил бы едва уловимую усмешку на его губах. Ик Сенанда никогда не был человеком надежным, и если в игре козыри были у него в руках, то и дед значил для него не больше, чем кто-либо другой. Однако вождь, не говоря уж о том, что обоих связывали родственные узы, считал его своим близким другом и даже не пытался его в чем-либо заподозрить. Он и сейчас доверительно взглянул на внука и сказал:

— Я знаю, что ты отдашь за меня жизнь, знаю, что всегда на совете племени ты был на моей стороне. Не твоя вина, что больше ты не смог ничего привезти. Идем к нашим воинам, все они должны знать, что решил совет старейшин!

Черный Мустанг даже предположить не мог, что Ик Сенанда на совете предательски выступил против него, ибо самым заветным желанием метиса было поскорее самому стать вождем команчей-найини.

Собрав вокруг себя воинов, вождь рассказал о решении племени. Воцарилась мертвая тишина. Команчи были обескуражены ошеломляющей вестью. Голод ежесекундно давал о себе знать, поэтому они без раздумий повиновались вождю, который приказал им ехать за ним в верхнюю часть долины, где была оставлена добыча. Лучшим стрелкам перед отъездом раздали ружья, которые привез Ик Сенанда.

Кроме ружей, внук вождя доставил два десятка ножей и томагавков, поэтому туши бизонов быстро были освежеваны прямо на месте.

Вскоре в долине запылали костры, на которых каждый теперь мог поджарить кусок желанного мяса. Остатки трапезы индейцы разделили между собой, решив воспользоваться ими во время похода в поисках Олд Шеттерхэнда и его спутников.

Не теряя времени команчи двинулись вдоль водного потока к месту предыдущей стоянки, чтобы оттуда отправиться на юг, вдоль подножий горной цепи Сьерра-Моро.

В полдень, когда они двигались по прерии, разведчики внезапно сообщили, что обнаружили следы двух десятков всадников. Это были белые. Отпечатки вели в том же направлении, в котором шли команчи. Токви Кава усмехнулся.

Ровно через час следы, тянувшиеся прежде вдоль горного хребта, стали к нему приближаться, а к вечеру шедшим по ним индейцам пришлось углубиться в горы. Черный Мустанг, видя это, обратился к внуку:

— Бледнолицые поступили правильно: они решили не ночевать на открытой равнине, где их костры были бы видны издали. Застать их врасплох будет нелегко, тем более что у нас слишком мало ружей.

— Ерунда! Нас в несколько раз больше, и если мы не возьмем их силой, то одолеем хитростью.

— Ты прав, хитрость сейчас важнее. Сначала нам нужно подойти к их лагерю, а там решим, что делать.

Горы густо поросли лесом, который кое-где даже спускался в долину. Добравшись до первых зарослей, команчи заняли удобную позицию и разбили лагерь.

Незаметно подкрались сумерки, и вождь был уверен, что белые где-то поблизости. Не прошло и четверти часа, как почувствовался запах дыма.

— Подойдем к ним ближе, — шепнул старик внуку, — но сначала подождем, пока совсем стемнеет.

Вскоре все вокруг погрузилось в ночной мрак, и два команча, как кошки, начали тихо пробираться вперед. Вскоре послышалось журчание ручейка, а меж деревьев замерцал огонек, вокруг которого сидели белые. Поблизости, на полянке, мирно стояли их кони. Охраняли животных два человека с ружьями наперевес; для индейцев это было знаком того, что они имеют дело с настоящими вестменами.

Обоим дикарям не составило труда приблизиться к бледнолицым на расстояние, позволявшее им, оставаясь за деревьями, не только видеть, что происходило у огня, но и слышать все, о чем там говорилось.

Метис с вождем удивились, не обнаружив в этой группе ни Виннету, ни Шеттерхэнда. Они впервые видели этих бледнолицых, среди которых выделялся немолодой человек с загорелым лицом. Его длинные, белые как снег волосы и окладистая пепельная борода не скрывали тех острых черт, что свойственны людям, побывавшим во многих переделках. Это был предводитель отряда. Его проницательные глаза, несмотря на возраст, поблескивали юношеским задором, а поза, да и тон — весьма решительный, но сдержанный — говорили о том, что был он либо прирожденным оратором, либо из породы тех, кто с детства привык отдавать приказы. Присутствующие обращались к нему, называя не иначе как Ваше Высочество.

Внешний вид остальных не оставлял никаких сомнений, что все присутствующие — опытные вестмены.

Самый молодой из них, кудрявый блондин огромного роста, хотя и довольно щуплого телосложения, слыл, похоже, большим шутником и балагуром. Все звали его коротко — Хум. Первый голос, который услышали подкравшиеся команчи, принадлежал именно ему:

— Ваше Высочество, вы не выставили вокруг лагеря часовых, значит, вы уверены в полной безопасности? Я точно знаю, что здесь проходит граница территории команчей. Или Ваше Высочество желает лишиться трона, а может, и самой жизни?

— Хотел бы я взглянуть на того краснокожего, что задумает лишить меня его! Что касается команчей, то тут ты прав, дорогой Хум. Я просто хотел дать всем вам время на трапезу, а потом, как обычно, выставить часовых. Семи часов на сон нам хватит. Смену охраны организуем каждый час. Вполне достаточно четверых, если они будут не топтаться на месте, а регулярно обходить территорию. Так и будем действовать, пока не окажемся в горах Сан-Хуан.

— Где станем миллионерами! — весело добавил Хум.

— Так оно и будет, вопреки твоим насмешкам.

— Дядюшкино наследство ушло у меня из-под носа, поэтому с удовольствием взгляну хоть краем глаза на богатства страны Колорадо!

— А-а, воспоминания о распрекрасном родственнике? Если он и вправду тебя обделил, то такое не прощается даже в гробу, или где он там…

— Да нет, сам он наследства меня не лишал, хоть я его не получил. Он просто пускал пыль в глаза, вот люди и верили в его богатство. Мой отец, приехав сюда, стал хорошим коммерсантом, но ничего в этой жизни так и не достиг. Почему — сейчас узнаете. Когда он умер, то, кроме долгов, не оставил ни цента, зато дядя, который не имел детей и которого я попросил помочь мне встать на ноги, уверил меня, что только я буду его единственным наследником. Мыкался я у него несколько лет, пока он не умер, оставив мне совершенно пустую шкатулку из-под денег да бухгалтерскую книгу. Как только я ее не изучал и не обнюхивал, даже заработал себе настоящий насморк! Милый старичок оказался не промах: он поручил моему добродушному отцу работу, годами не выплачивая за нее ни единого доллара! Отец всю жизнь считал, что деньги в надежных руках, но, когда перед самой смертью узнал о давнем банкротстве брата, не стал компрометировать его в моих глазах и не раскрыл его тайны. В итоге я ничего не унаследовал и потерял даже те деньги, которые заработал мой отец и которые получил бы в наследство, не будь он таким доверчивым.

— Да, дядя не из простачков! А как его звали?

— Не знаю и знать не хочу.

— Не знаешь? Ведь его фамилия должна звучать так же, как и твоя!

— Вот именно.

— Ты для нас просто Высокий Хум! До сих пор не знаю, что это значит. Ну, ладно… То, что скрыто в горах Сан— Хуан в Колорадо, с лихвой возместит все утраченное. План прииска у меня в голове. Мы все будем богаты! Хотя и не так, как если бы нам улыбнулась удача здесь, в Сьерра-Моро, и мы открыли бы легендарную Бонанса-оф-Хоака…

— Я тоже о ней много слышал. Название очень странное. Насколько я знаю, «Бонанса» — слово испанское, а «Хоака» — что-то по-индейски, не так ли?

— Именно так. Но ни один индеец не смог мне его объяснить. Эта Бонанса, бесспорно, существует, сотни гамбусино[50] искали ее. Кое-кто из них был очень близок к цели и даже находил целые глыбы золота, но никому так и не удалось добраться до легендарного места, где из таких глыб сложена целая гора. Подумать только, она где-то рядом, но найти ее невозможно!

Слова возбудили всеобщий интерес, и присутствующие заметно оживились.

— Не могу понять краснокожих, — вздохнул Его Высочество, — ведь знают, где Бонанса, но не пользуется ею! Лишь когда им надо купить что-нибудь у белых, они отправляются к ней и берут горсть наггитов[51], но к большим золотым глыбам никто никогда не прикасается. Недавно в Альбукерке я разговаривал с одним святым отцом. Он встретил такого краснокожего в Эстрехо-де-Куарцо. Индеец был голоден, и монах дал ему хлеба и мяса. Тогда краснокожий вытащил кожаный мешочек, вручил святоше кусочек настоящего золота, который весил не меньше пятидесяти граммов. От бдительного святого отца не ускользнуло, что мешочек весь был набит такими самородками! Это же целое состояние! Что скажете?

— А этот святой отец не расспросил его? — поинтересовался кто-то.

— Разумеется, пытался, но услышал в ответ: «Я принес это из Бонанса-оф-Хоака, прощай!» Монах довольствовался услышанным, а индеец быстро удалился.

— Черт возьми, святой отец должен был задержать его и заставить признаться!

— Монах — лицо духовное. Закон Божий ему нарушать нельзя!

— Дался мне этот Закон Божий! Лучше бы повстречался такой краснокожий! — заметил один из вестменов.

— А я убил бы его, если бы он рта не раскрыл! — вторил другой. — Но где это Эстрехо-де-Куарцо, Ваше Высочество? Что означает это название?

— По-испански это значит Кварцевое ущелье. Я знаю это место. Скажу больше, я сам был из тех, кто в свое время пытался найти Бонанса-оф-Хоака. Тогда я побывал и в Эстрехо, но так ничего и не узнал, хотя, клянусь, находился где-то рядом. Кварц! Природный минерал, обычно покрывающий золото и служащий защитным слоем. Когда-то в ущелье был водопад. Его воды постепенно вымыли из скал золотые зерна и даже глыбы, которые оказались на самом дне. Они и сейчас лежат себе там — осталось только взять их… Если знаешь, хм, где найти дно… Я был там, говорю еще раз, но никакой Бонансы не видел. Со мной пришло много людей, кое-кто остался там и продолжал искать. Если хотите, я могу завтра показать вам это Эстрехо-де-Куарцо, все равно пойдем мимо.

Присутствующие не скрывали волнения. Они так воодушевились, что предводитель смог отрезвить их лишь громким повелительным окриком:

— Тихо! Ужин окончен, и теперь пора выставить четырех часовых. Я доверяю команчам только тогда, когда они находятся от меня подальше. Не кричите так громко, на целую милю слышно! Если не остудите свой пыл, Эстрехо вам завтра не видать!

— Будьте спокойны, Ваше Высочество, — весело ответил Хум. — Давайте прикроем рты, джентльмены и сеньоры! Если будет так шумно, мне не приснится путь к легендарной Бонансе, а значит, золота нам не видать! Пора прилечь.

Продолжая улыбаться, Хум вытянулся во весь рост, положил под голову седло и, держа под рукой ружье, закрыл глаза.

— Идем, — шепнул Черный Мустанг внуку.

Команчи осторожно поползли назад и проделали это очень кстати, ибо четверо назначенных часовых уже удалились от костра, а один из них появился именно в том месте, где только что таились индейцы.

Когда они достаточно удалились от лагеря бледнолицых, Черный Мустанг остановился и сказал внуку:

— Я уловил не все слова, но хорошо понял смысл разговора. Завтра скальпы, лошади и оружие этих бледнолицых собак будут нашими. Хуг!

Вождь сказал это так уверенно, словно все уже свершилось. Ик Сенанда, однако, не был столь самонадеян и предостерег деда:

— Ты видел и слышал, что эти бледнолицые не гринхорны, которых легко можно обвести вокруг пальца.

— Я перехитрю их!

— Возможно, но лучше было бы напасть на них сегодня.

— Ты рассуждаешь, словно нетерпеливый юнец, но твой дед все уже хорошо продумал. У них четыре охранника. Все бледнолицые спят с ружьями в руках. Я не хочу, чтобы дома меня снова обвинили в гибели моих воинов. Завтра не прольется ни одной капли крови ни одного команча!

— Что ты задумал?

— Ты слышал, как они говорили о Бонансе?

— Да.

— Я не знаю Бонансы и никогда не слышал этого слова, но я хорошо знаю, где находится наше Шапо-Гаска.

— Уфф! — вырвалось у метиса. — К чему ты клонишь?

— А ты не догадываешься? Ты, как и я, хорошо знаешь это место. Если ты прямо сейчас отправишься в путь, то уже на рассвете вернешься в Эстрехо-де-Куарцо. А я вместе с воинами буду идти туда всю ночь.

— Ты хочешь нагрянуть, когда появятся бледнолицые?

— Нет, чуть раньше. Они приедут вечером, а мы будем там утром или к полудню. Слушай внимательно, что я тебе скажу! В Шапо-Гаска ты возьмешь немного золота, вернешься в Эстрехо и оставишь нам своего коня. Потом сделаешь так, что попадешь к ним в руки, будто бы случайно. Когда они увидят у тебя наггиты, они обязательно спросят о Бонансе. Ты будешь долго упорствовать, но потом, под нажимом, отведешь белых в Эстрехо, где мы окружим их и перебьем всех до одного.

— Уфф! — По лицу Ик Сенанды пробежала язвительная усмешка. — Ты научился этому у Олд Шеттерхэнда?

— Мудрый воин не станет пренебрегать опытом даже смертельного врага! Мы заготовим много дров и хвороста, потом завалим ими вход в ущелье и разожжем большой костер. Белые псы окажутся в такой же ловушке, как и мы в ущелье Березы.

Ик Сенанда ничего не ответил, он размышлял.

— Или мой план тебе не нравится? — спросил его дед.

— Нет, но белые убьют меня.

— Думаешь, что я смог бы вот так просто отправить на это дело сына моей дочери, заранее зная, что оно будет стоить ему жизни?

— Нет, но именно так все и может произойти. Если бледнолицые обнаружат подвох, они возьмут меня в заложники и отомстят.

— Ты сбежишь от них раньше, чем до них дойдет, что они в ловушке.

— Как я смогу сбежать, если буду связан? Они обязательно это сделают, пока не найдут Бонансу. Белые прекрасно знают, что о таких вещах по доброй воле никто не рассказывает. Кроме того, они ведь захотят проверить, не обманул ли их я…

— Для этого не обязательно связывать пленника. Ты пойдешь пешком, а белые едут верхом. Они подумают, что без лошади ты далеко не сбежишь, а потому не станут тебя связывать. Когда вы окажетесь в Эстрехо, внимательно следи за входом. Как только увидишь нас с дровами, быстро беги к нам.

Это не успокоило метиса, но дед всеми силами старался рассеять его сомнения, и в конце концов ему это удалось, после чего он добавил:

— Если побег не удастся, то они поступят с тобой так же, как Олд Шеттерхэнд со мной в ущелье Березы. И первым моим условием их освобождения будет твоя свобода!

— Ты сохранишь им жизнь?

— Нет. Таких врагов щадить нельзя, и я не стану держать слово. Разве бледнолицые всегда были с нами честны?

— Нет.

— Так ты согласен?

— Я сделаю то, что ты скажешь, и все воины команчей будут восхищаться моей отвагой.

— А теперь идем!

Они вернулись к соплеменникам. Черный Мустанг быстро пересказал им все, что слышал. Индейцев ждал изнурительный ночной марш — не поспать, не отдохнуть. И все же слова вождя вызвали взрыв радости. У команчей появилась реальная возможность добыть коней, оружие и три десятка скальпов. Такой шанс упустить нельзя! Через несколько минут они уже выступили в сторону Эстрехо-де-Куарцо, а метис направился к Шапо-Гаска — тайнику, в котором издревле хранилось золото команчей.

Дорога выдалась очень трудной, но другим, более легким путем они идти не могли — белые обнаружили бы их следы.

Всю ночь брели изнуренные воины к Эстрехо-де-Куарцо, преодолевая горы, долины и глубокие каменистые ущелья. Когда забрезжил рассвет, они ненадолго остановились, чтобы немного передохнуть и подкрепиться запасами бизоньего мяса. Потом отряд снова тронулся в путь. Невзирая на усталость, команчи даже с некоторым энтузиазмом двигались вперед и к полудню оказались вблизи ущелья Эстрехо.

Местность, представшая их взору, великолепно подходила для осуществления их замысла. С запада на восток тянулась узкая, густо поросшая лесом горная цепь. С севера на юг ее безжалостно прорезало глубокое темное ущелье, образованное вулканическими силами. Всепроникающая вода веками углубляла и расширяла его.

Горная цепь резко обрывалась подобно гигантскому языку, у которого обрубили кончик. Как уже упоминалось, весь «язык» зарос лесом, но срез его был лишен всякой растительности, являясь образованием твердых кварцевых пород. Именно здесь начиналось ущелье, в которое вел узкий, шириной не более десяти шагов, проход, сворачивающий в сторону и через несколько метров заканчивающийся отвесной скальной стеной. Склоны прохода были настолько гладки, что взобраться по ним наверх не удалось бы никому. Казалось, будто сама природа потрудилась, чтобы сюда никогда не ступала нога человека. Ни деревца, ни кустика, вообще никакой растительности, словно вся жизнь вымерла здесь сотни лет назад! Этим ущельем и было Эстрехо-де-Куарцо, о котором говорил Его Высочество.

Прибыв на место, команчи сразу скрылись в лесу, не приближаясь к ущелью, чтобы не оставлять следов. Лишь один вождь осторожно пробрался к обрыву, желая убедиться, что в округе никого нет, кроме его людей. Удовлетворенный увиденным, Черный Мустанг вернулся к соплеменникам, а те уже занимались сбором валежника и сухих ветвей.

Вскоре индейцы увидели метиса, едущего верхом по равнине. Хитрый полукровка сделал все, чтобы белые не заметили его следов. Передав совершенно загнанное животное высланным ему навстречу воинам, он поспешил к деду, чтобы показать ему привезенные наггиты. Черный Мустанг дал внуку несколько указаний о том, как ему вести себя дальше, после чего метис, не удостоив никого взглядом, с видом обреченного пешком удалился прочь, готовясь сыграть свою очень опасную и, возможно, последнюю роль.

Тем временем белые, совершенно не помышлявшие о нависшей над ними угрозе, утром спокойно проснулись и, не обнаружив ничего подозрительного, тронулись в путь. Около полудня, в непереносимый зной, они дали отдохнуть себе и животным, а потом снова двинулись дальше. Через час бледнолицые достигли места, от которого до Эстрехо оставалось не больше трех английских миль. Дорога теперь вела через голую долину, посреди которой, где-то вдали, маячило одинокое дерево. Предводитель, скакавший впереди вместе с веселым Хумом, указал на него и громко крикнул:

— Видите то дерево? Это ориентир. От него до Эстрехо час езды.

Всадники обратили свои взоры в сторону дерева, а один из них, обладавший очень острым зрением, заметил:

— Ваше Высочество, там, кроме дерева, есть еще кое-что. Если не ошибаюсь, под ним лежит какой-то зверь, а может, и человек.

— Хм, человек? В этой пустынной местности?

— Может, гамбусино какой-нибудь, прослышавший о Бонансе и рыщущий в поисках золота? Надо бы проверить!

Очень скоро все поняли, что под деревом действительно лежал человек и, похоже, спал, а точнее, делал вид, что спит. Чтобы захватить его врасплох, предводитель и несколько его спутников заранее слезли с коней и тихо пошли вперед. Остальные медленно ехали сзади.

Человек под деревом лежал спокойно. За пояс у него был заткнут кожаный лоскут, сложенный в виде мешочка, оказавшегося слегка приоткрытым. Глаза белых сразу загорелись, когда они увидели торчащий оттуда золотой самородок размером с лесной орех.

— Бог мой! — вырвалось у предводителя. — У него наггиты! Этот цветной, похоже, метис. Наггиты! Здесь, рядом с Эстрехо! А может?.. Надо бы развязать ему язык!

В этот момент подъехали остальные, и топот копыт разбудил спящего. Он приоткрыл глаза, а увидев белых, в страхе вскочил. Невольно его рука легла на пояс, в то место, где торчал мешочек. Почувствовав, что содержимое последнего слишком высовывается, метис суетливо поправил кожу, засунув мешочек поглубже, но движения было достаточно, чтобы и остальные бледнолицые обратили на это внимание. Пока Ик Сенанда великолепно справлялся со своей ролью. Попавшиеся на удочку белые заметно оживились. Его Высочество довольно невежливо осведомился:

— Кто ты, полукровка?

— Меня зовут Ято Инда, — ответил метис, назвав то самое имя, которым пользовался в Пихтовом Лагере.

— Ято Инда означает Хороший Человек, или я ошибаюсь? Кем был твой отец?

— Белым охотником.

— А мать?

— Дочерью апачей.

— А что привело тебя на земли команчей, где в округе нет ни одного апача?

— Мое племя не хочет меня принимать.

— Почему?

— Потому что я друг бледнолицых.

— Хм! Ты изгнанник? У тебя только нож. Остальное оружие, похоже, отобрали?

— Да, но Ято Инда пойдет к белым и купит у них ружье.

— Для этого нужно иметь деньги.

— Ято Инде не нужны деньги.

— Может, ты думаешь, что ружье тебе подарят?

— Нет. Бледнолицые никогда ничего не раздают, но они всегда рады, когда за ружье или «огненную воду» вместо круглого золота платят золотыми наггитами.

— А-а, «огненная вода»! Сдается, что ты ее любишь.

— Очень, — ответил метис как ни в чем не бывало.

— Я так понял, что круглого золота у тебя нет, но есть наггиты?

— Пока нет, но Ято Инда будет искать их и найдет!

— Может, ты ищешь славную Бонанса-оф-Хоака?

Его Высочество был убежден, что метис попался к нему на крючок — недаром же полукровка заносчиво воскликнул:

— Мой белый брат тоже слышал о Бонансе? И наверняка полагает, что это вымысел?

— Тут ты прав. Столько золота, пожалуй, никогда не могло бы храниться в одном месте, потому что его обязательно кто-нибудь да нашел бы.

— Уфф! — глаза метиса возбужденно загорелись. — Это не обман. Бонанса действительно существует!

Можно только представить, с каким напряженным вниманием белые ловили каждое слово метиса и как ликовал в душе Его Высочество, когда полукровка «случайно» проболтался. Белый шагнул к нему ближе и прошептал:

— Похоже, ты сболтнул мне лишнего, парень. Теперь я уверен, что ты не только знаешь о существовании Бонанса-оф-Хоака, но тебе известно и само место!

— Я… не знаю… мне нельзя…

— …об этом говорить? Вот ты и попался! Давай выкладывай, где Бонанса?

— Я… не могу ничего показать, потому что… не знаю…

— Хм! Ты играешь с огнем! И я докажу тебе, что ты нас обманываешь.

С этими словами охотник быстро сунул руку за пояс метиса и выхватил мешочек. Он не был завязан, и целая горсть наггитов просыпалась на землю. Метис вскрикнул, тотчас кинувшись подбирать золотые зерна, но белые оказались проворнее, а Его Высочество крепко схватил внука вождя команчей обеими руками. Приподняв его над землей, он крикнул:

— А ну, подлец, раскрывай рот! Откуда у тебя золото? Метис хотел было выполнить требование разгневанного белого, но тут же сделал вид, словно страшно напуган и не может говорить. Вопрос был повторен, после чего внук вождя команчей дрожащим голосом проговорил:

— Я… их нашел…

— Ясное дело! Вот только где?

— Там… вчера… в лесу…

— В лесу? Кто же это разбрасывает в лесу золотишко?! Ты взял золото из Бонансы и сейчас же нам расскажешь, где она находится!

— Этого я не могу сказать.

— Даю минуту времени. Если не передумаешь, получаешь столько пуль, сколько у нас ружей. Решай!

Белые недвусмысленно подняли свое оружие, после чего метис, весьма натурально изобразив смертельный страх, пролепетал:

— Не стреляйте! Я друг бледнолицых! Из-за этого родное племя выгнало меня, отобрав оружие и лошадь. Неужели из-за этого я еще должен и погибнуть?

— Всему виной твой обман. Если ты действительно друг белых, то будь искренен.

— Не могу! Краснокожим строжайше запрещено выдавать тайну Бонансы. Кто ее выдаст, тот умрет!

— Ты не индеец, а метис, и смерть тебе не грозит. Будь я краснокожим, которого изгнало родное племя, я бы только искал повод, чтобы отомстить. Сейчас у тебя для этого самый подходящий момент! Скажи нам, где находится Бонанса-оф-Хоака?

— Отомстить? Уфф! — Метис замолчал, словно раздумывая, что же ему делать дальше. На его лице, как в зеркале, отразились муки внутренней борьбы с самим собой. В конце концов он сказал: — Даже если бы я и хотел, я не смог бы этого сделать.

— Почему?

— Потому что мне не суждено больше вернуться в родные вигвамы. Теперь я должен жить у бледнолицых, а для этого мне потребуется золото, много золота. Если я скажу, где находится Бонанса, вы заберете у меня все!

— Глупец! Сколько там золота?

— Уфф! — вырвалось у метиса. — Очень, очень много…

— Неужели это возможно? — воскликнул Его Высочество, поворачиваясь к своим спутникам. — Неужели все это правда?

— Да, я сам все видел, — ответил метис. — Видел неоднократно, а в последний раз — сегодня утром.

— Вы только послушайте! Эй, вы слышите? С ума сойти! Там такая масса золотых камней, что можно скупить на корню все Штаты! А этот глупец утверждает, что ему не хватит заплатить за ружье-хлопушку да «огненную воду»! Двух горстей золотых самородков в твоих руках, парень, хватило бы, чтобы обеспечить безбедное существование до конца дней! А ты получишь гораздо больше, если укажешь нам заветное место. Мы поделимся и половина достанется тебе. Ты будешь смеяться над жалкими бедняками-апачами и станешь жить лучше того, кого вы зовете Белым Отцом!

— Лучше чем… Белый Отец из Вашингтона? — воскликнул метис, делая вид, что жизнь президента кажется ему более роскошной и привлекательной, нежели его будущий быт в потусторонней Стране Вечной Охоты.

— Конечно! Даю тебе слово! У тебя будет все!

— И «огненная вода»?

— Ее будет больше, чем в Миссисипи. Веди нас к месту, где лежит Бонанса!

Лицо метиса раскраснелось еще больше. Белым было ясно, что полукровка близок к тому, чтобы решиться раскрыть свою тайну, но на самом деле еще не все сомнения были развеяны.

— Вас пришло тут тридцать воинов, а я — один и без оружия. Когда я укажу вам тайник, вы заберете себе все, а меня прогоните ни с чем, а то и прикончите!

— Вздор! Мы честные вестмены и всегда держим слово. Но если ты не поведешь нас, мы действительно пристрелим тебя прямо здесь. Мне кажется, выбор у тебя невелик: либо смерть, либо столько «огненной воды», что не выпить за всю жизнь!

Его Высочество находился в крайнем возбуждении и не скрывал этого. Остальные казались взволнованными не меньше. Жадные взгляды буквально прожигали метиса насквозь. Похоже, последние сомнения были рассеяны, и вот он решился:

— Ято Инда верит вам и укажет место, где находится Бонанса. Но только если получит свою половину!

Бурный восторг белых едва не заглушил его последние слова. Даже Его Высочество, несмотря на свои седины, веселился как ребенок, подпрыгивая от радости. Да уж, действительно золото способно свести с ума! Лишь Высокий Хум сохранял самообладание, хотя и его лицо светилось радостью. Окинув взором остальных вестменов, он крикнул так, что его услышали все:

— Милорды, джентльмены и сеньоры! Я разделяю вашу большую радость, но не меньшей должна быть и ваша честность! Не забывайте, что мы обещали этому человеку половину того, что там лежит, и, надеюсь, сдержим слово.

— Да, да! — двусмысленно заулыбался Его Высочество.

— Конечно! — вторили другие.

Ирония, с которой были произнесены последние слова, явно указывала на то, что никто и не собирался выполнять обещание. Метис же сделал вид, что ничего не заметил. Он продолжил:

— Чтобы добраться до Бонансы, вовсе не надо далеко ехать.

— Так идем скорее, покажи место! Но не вздумай сбежать! Наши пули тотчас догонят тебя!

Метис снова сделал вид, что вовсе не расслышал последней угрозы, молча повернулся и пошел, дав понять белым, чтобы они следовали за ним. Претворить в жизнь намеченный план оказалось гораздо легче, чем он себе представлял.

Белые тотчас тронулись в путь. Разговоры теперь пошли только о Бонансе. Хум был спокоен, он ехал чуть в стороне от остальных и о чем-то напряженно думал. Через некоторое время с ним поравнялся предводитель и спросил:

— Хум, твои речи насчет честности были всего лишь шуткой, не правда ли?

— Нет, сэр. Этот человек ни с того ни с сего отдает нам вдруг половину своих сокровищ, и мы будем последними негодяями, если не сдержим обещание.

— Тьфу! Я всегда держу слово, но всякий знает, что перед краснокожими этого делать не следует.

— Это подло и… Хм! Отец его, похоже, был белым.

— Тем более. Метисы еще коварнее и лживее! Пусть покажет нам Бонансу, а потом идет куда хочет.

— Без своей доли?

— Разумеется! Оставить ему столько золота — откровенная глупость с нашей стороны.

— Я не стану его обманывать! — твердо заявил Хум и пристально посмотрел на Его Высочество.

— Не выставляй себя идиотом! Вопрос уже решен!

— И все-таки…

— Что ты собираешься делать? — повысил голос седой охотник.

— Все будет зависеть от вашей честности.

— Ты что, угрожаешь нам?

— Если не поступите с метисом по совести, то считайте это угрозой!

Как-то Виннету назвал золото «мертвой пылью» [52]. Он знал много примеров, когда быстро и легко добытый металл неизменно приносил несчастье счастливому обладателю.

Предводитель отряда, к которому Хум всегда относился уважительно, смерил его враждебным взглядом и сказал:

— Не вздумай предупредить метиса! Шутки в сторону! Хочу предостеречь от необдуманных действий: один неверный шаг — и получишь пулю.

После явной угрозы предводитель погнал своего коня вперед, чтобы оказаться рядом с метисом. Хум же придержал животное и, ловя на себе враждебные взгляды товарищей, оказался в конце колонны. Его конь перешел на шаг, и всадник отстал от одержимой, рвущейся к богатству толпы. Золото интересовало Хума не меньше других, но ярость, неожиданно порожденная в душе бесчестностью его спутников, отбила у него всякую охоту ехать с ними рядом.

Скалы, окружавшие вымышленную Бонансу, он увидел самым последним. Окинув их взглядом, Хум вдруг немало удивился и резко остановил коня. В ту же секунду, чтобы не оказаться замеченным, он выпрыгнул из седла, поскольку вдруг увидел рядом с Эстрехо фигуры людей, которые явно не походили на его спутников. Через несколько минут ввысь взметнулось сильное пламя, и до Хума донесся боевой клич. Тут он понял — это были индейцы.

На счастье, солнце почти зашло, и краснокожие не заметили притаившегося за камнями бледнолицего. Все внимание индейцев было обращено на ущелье, ибо краснокожие считали, что все белые попали в западню.

Хум оценил обстановку правильно и решил попробовать выручить приятелей. Он выждал немного, а потом погнал коня галопом, но не прямо к горящему огню, а левее, огибая скалы Эстрехо с восточной стороны.

Огонь бушевал с западной стороны, потому Хум и помчался на восток, чтобы привязать подальше своего коня, а потом осторожно пробраться к краснокожим. Он долго и осторожно продирался сквозь колючки и заросли. В конце концов он добрался до углубления, отделявшего выход из Эстрехо от основной горной цепи. Темнело очень быстро, что, конечно же, было на руку Хуму, хотя и затрудняло его передвижение. Вскоре слева он заметил огонь, пылавший на расстоянии около двухсот шагов. Пламя билось так высоко, что его отблески освещали даже то место, где лежал Хум. Не рискуя двигаться дальше, он остановился и стал наблюдать за индейскими воинами, которые с энтузиазмом подбрасывали в костер новые и новые дрова.

Индейцы, однако, были не только там. Свет пламени падал и на вершины скал, где белый увидел немало воинов, которые по необъяснимой для него причине забрались наверх, а потом разбежались в разные стороны. Он услышал чей-то властный голос. Судя по всему, произносящий их был краснокожим, поскольку речь его состояла из смеси английских и индейских выражений, что присуще многим североамериканским дикарям. Хотя Хум не мог понять всего, о чем говорилось, смысл сказанного был ясен. Сводился он к следующему:

— Бросайте оружие и отойдите в тыл Эстрехо! Кто будет стрелять или защищаться, тот погибнет у столба пыток мученической смертью! Кто не будет сопротивляться и сдастся добровольно, останется в живых!

Теперь все стало ясно. Белые оказались запертыми в скальном мешке пресловутой Бонансы. Бонанса?! Обман чистой воды! Нет тут никакой Бонансы! Этот подлец-метис был подослан краснокожими и вскружил белым головы своими наггитами, чтобы завести их в ловушку.

Хум лихорадочно размышлял, изобретая планы освобождения спутников. Он прекрасно понимал, что к огню подойти невозможно, взобраться незамеченным на скалы — тоже. Но есть один шанс: попытать счастья не с северной, а с южной стороны.

Он повернул обратно, спеша перебраться на другую сторону, но не успел пройти и ста шагов, как совершенно неожиданно перед ним появилась щуплая маленькая фигурка и почему-то по-немецки воскликнула:

— Стойте, незнакомец! Куда это вы так спешите? Любезнейший, советую вам попридержать свои ножки, иначе я выпалю по ним из своей пушки!

Хум знал немецкий язык. Обращался к нему немец, во всяком случае, не враг, но Хум настолько оказался захвачен мыслью о переходе на другую сторону Эстрехо, что даже не успел удивиться такой неожиданной встрече. Да и вообще, у него просто не было времени, чтобы остановиться. Он помчался дальше, но тот же голос, только уже за спиной, снова окликнул его:

— Эй, видать, не улитка учила вас бегать! Ну, далеко этому парню не уйти! Нутром чую, сейчас его остановят!

Хум не понял, что имел в виду говоривший, но через секунду перед ним выросла еще одна тень, побольше. Не успел он и сообразить, как одной рукой человек остановил его бег, а другой так ударил по голове, что Хум рухнул, словно подкошенный. В итоге он без сознания распластался на земле. И все же участь его была лучше той, что выпала на долю других белых.

Его спутники въехали в расщелину следом за проводником без всяких опасений. Ничего они не заподозрили даже тогда, когда метис остановился и, указав рукой перед собой, сказал:

— Пусть бледнолицые сойдут с коней и вон там, за поворотом, стреножат их. Я пока открою потайной вход.

С этими словами он спрыгнул на землю, прошел немного вперед, присел на корточки около скальной стены и принялся разгребать камни, которые якобы закрывали тайный лаз. Белые спокойно проехали мимо, и только Его Высочество придержал лошадь:

— Давай я помогу тебе — дело пойдет быстрее!

— Вход узкий — работать может только один человек. Метис хотел поскорее отделаться от предводителя, чтобы отвлечь от себя его внимание, но Его Высочество, будучи не в силах обуздать нетерпение, не унимался:

— Дай я сам это сделаю!

Полукровка, почувствовав, к чему идет дело, вынужден был уступить. Предводитель, отстранив метиса, с недюжинной энергией принялся разгребать камни, разбрасывая их в разные стороны. Он напоминал умалишенного. Внук вождя команчей с минуту наблюдал за ним, а потом тихонько отступил назад. Метнув цепкий взгляд в сторону остальных бледнолицых, полукровка понял, что те заняты конями и не держат его в поле зрения. Лучшего момента для бегства могло не представиться. Без лишнего шума, но резво бросился он ко входу в ущелье.

В тот же миг Его Высочество повернулся к нему, желая что-то спросить.

— Метис! — раздался вдруг его растерянный крик. Одним махом выдернув из кобуры револьвер, охотник, почти не целясь, спустил курок. Прогремел выстрел, и Ик Сенанда с проклятием рухнул на землю. Эхо выстрела, словно мячик, забилось о стены ущелья, прокатившись по самым дальним его углам, чтобы потом, где-то в вышине, вырваться из каменного мешка наружу. Тут же в ответ загремели другие выстрелы, и можно было оглохнуть от ужасной какофонии, слившейся в единый, давящий на уши гул. У входа в ущелье взметнулось пламя, которое в считанные секунды перекрыло проход стеной. Откуда-то снаружи раздался пронзительный боевой клич команчей.

Его Высочество подскочил к метису, схватил его сильными руками и потащил за собой в глубь ущелья.

— Мы окружены индейцами! — закричал предводитель. — Быстро за поворот, в укрытие! Помогите мне связать этого изменника!

Белые быстро оценили ситуацию и крепко связали метису руки. Тот молчал, он не мог стоять, а только сидел — из его колена сочилась кровь.

— Мы основательно влипли, ребята, — охрипшим голосом проговорил Его Высочество, когда его люди собрались вместе. — Этого метиса нам подсунули, чтобы заманить в ловушку. Но хорошая веревка уже наготове. Только сначала пусть четверо из вас перекроют вход в ущелье, чтобы никто не помешал нашей церемонии.

Охотники исполнили приказ, а предводитель за это время успел внимательно осмотреть скальные стены.

— Тут и белка не проберется наверх, куда уж там человеку! — вздохнул один из охотников. — Но смотрите, вон, прямо над нами, торчит скальный выступ. Он для нашего дела сгодится!

Сказав это, белый хладнокровно размотал лассо и одним махом перебросил его через каменное образование, напоминавшее балкон.

— Молодец, Фрэд! — подбодрил его вожак. — А ты, цветной, готовься! Жить тебе осталось недолго — от силы минут пять.

При виде таких поспешных приготовлений метис весь съежился и быстро забормотал:

— Чего вы хотите? Вы… не поняли! Я не виновен!

— Эту песню споешь в аду! Ты сам выдал себя, потому что хотел бежать!

— Я… не… убегал, мне нужно было осмотреться… я услышал какой-то подозрительный шум!

— Этот шум оказался настолько подозрительным, что теперь тебя придется линчевать! Перестань пороть чушь, первая минута уже прошла!

Двое крепких мужчин подтащили Ик Сенанду к стене под самый выступ, с которого уже свисала петля.

— Я друг белых, поверьте мне! — кричал метис, трясясь от страха. — Вы же не убийцы! Если вы меня развяжете, то я помогу вам договориться с индейцами, вот увидите!

— Развязывать тебя нет никакого смысла, дружок, — бросил Его Высочество, взглянув на старомодные, поношенные часы в никелированном корпусе, которые только что достал из кармана куртки. — У тебя осталось три минуты.

На лбу у метиса выступил пот, а проворные руки уже набросили ему на шею петлю, слегка затянув ее.

— Я дам вам золото, много золота, — задыхаясь вскричал пленник, — если вы даруете мне жизнь! Без меня вам Бонансы не найти!

— Это точно, — кивнул Его Высочество, — но и с твоей помощью, похоже, нам едва ли бы подфартило! От твоего золота теперь проку мало — сейчас речь идет о наших скальпах.

— Я могу все уладить, если вы отпустите меня. Токви Кава не тронет вас!

— Ах вот оно что! Снова ты выдал себя, мерзавец! Сам вождь команчей охотится на нас, а значит, надежды на спасение никакой, но и тебе конец, собака! Не скули о пощаде!

— Отпустите меня — и все вы останетесь живы! Иначе вас ждут страшные пытки и медленная смерть! Будьте благоразумны и не губите самих себя!

— Вот ты как заговорил! Лучше помолись! Еще минута — и ты отправишься на тот свет! Приготовьтесь!

Слова эти были сказаны двум вестменам, державшим свободный конец лассо. Они в любую секунду могли подтянуть вверх связанного полукровку.

В отчаянии метис, несмотря на рану в колене, попытался разорвать путы. Держать его пришлось крепко, ибо смертельный страх удвоил его силы.

— Вы не можете меня убить! Токви Кава! Помоги!

— Время вышло, — спокойно подвел итог Его Высочество. — Тяните, ребята!

Охотники потянули за лассо, и тело Ик Сенанды поднялось вверх. Несколько секунд его ноги пытались достать до земли, но тщетно. Метис забился в конвульсиях, которые с каждым мгновением ослабевали. Вскоре тело полукровки вытянулось и безжизненно повисло, чуть покачиваясь от собственной тяжести. Внук Черного Мустанга был мертв.

Уже стемнело. Никто так и не услышал крика метиса — все звуки заглушал вой индейцев. Похоже, команчи засели на скалах с двух сторон от ущелья. Но вскоре вой поутих и даже прекратился совсем.

Спустив тело метиса на землю и оттащив его в дальний угол ущелья, белые стали тихо совещаться. Подняться наверх по скалам нечего было и думать. Оставалось последнее: промчаться верхом ко входу и попытаться галопом перескочить через огонь.

Но едва они вскочили на лошадей, как сверху раздался громкий голос:

— Стойте, бледнолицые! Я Токви Кава, вождь команчей, у меня шесть раз по пятьдесят воинов! Живыми вам не уйти! Сдавайтесь — тогда мы подарим вам жизнь!

— Дьявол! — выругался Его Высочество, поворачиваясь к своим людям. — Нам не уйти от них. Он пришел за нашими скальпами и не отпустит живыми. Надо попробовать поговорить с ним.

Решив выторговать себе жизнь, белые соскочили с лошадей. Через несколько минут Его Высочество крикнул вождю:

— Почему вы считаете нас врагами? Мы ничего не сделали против вас!

— Все бледнолицые наши враги! — прогремело в ответ. — У вас нет выбора. Спасти жизнь вы сможете, только если сдадитесь без боя! Бросайте оружие и отпустите вашего пленника!

— Ну! Не торопись, вождь. Вы нас окружили, это факт. А теперь попробуйте нас достать! Наши ружья положат много твоих воинов!

— Уфф! Ты рассчитываешь на везение? Это безумие! Один мой знак, и все ружья команчей сразу выстрелят в вас!

— Дело дрянь, — процедил сквозь зубы Его Высочество. — Если это правда, они прикончат нас раньше, чем мы поднимем оружие. Надо выслушать их условия.

Охотники согласно закивали. Его Высочество вскинул голову вверх и снова обратился к вождю:

— Вас может быть сколько угодно, но мы вас не боимся. Я слышал, что Токви Кава — отважный и справедливый вождь. Нам ничего не нужно здесь, на его земле. Нам надо поскорей проехать это место. Я готов к разговору с тобой!

— Тогда поднимайся! Мои воины тебя проводят.

— Гордый вождь команчей не должен так говорить. Ведь нас всего тридцать, а, как ты сам сказал, у тебя триста воинов. Выходит, я должен опасаться за свою жизнь. Неужели Токви Каве будет страшно в окружении стольких воинов? Вождю тяжело спуститься вниз в Эстрехо? Или он боится?

— Токви Кава — военный вождь, и ему не пристало гоняться за безвестным бледнолицым! Он пошлет вам Кита Хомашу. Обещай мне, что он вернется живым, даже если вы не договоритесь!

— Разумеется, вождь. Обещаю!

— Мы верим в Великого Духа, которого вы называете Богом. Если поклянетесь его именем, то не нарушите клятву. Поклянитесь мне вашим Богом!

— Клянусь!

Прошло несколько минут, пока индейцы освобождали от горящего дерева участок на входе в ущелье. В узкую брешь у скалы проскочил ловкий Кита Хомаша. Неторопливым шагом, с гордо поднятой головой команч подошел к Его Высочеству, после чего оба отошли в сторону и сели. Наступила ночь, и лишь зависшая луна и неугасающее пламя оставались единственными источниками света.

Старый вестмен знал, что по обычаям индейцев разговор начинает победитель, поэтому молча выжидал. Наконец после долгого молчания Кита Хомаша спросил:

— Бледнолицые понимают, что им нас не одолеть?

— Нет, — искренне ответил белый, — пока не поняли.

— Вы родились без разума! Ни один человек не сможет забраться на эти скалы, и ни один конь не перескочит через огонь! Сверху на вас нацелены сто ружей, готовые выстрелить одновременно! А у входа вас ждут еще два раза по сто вооруженных воинов!

— Что нам ружья?! В Эстрехо найдется много укромных уголков, где можно укрыться от ваших пуль.

— И сколько вы будете прятаться? — На лице краснокожего появилась пренебрежительная усмешка. — Мы даже не будем тратить на вас пули, вы сами сойдете с ума без воды и пищи. Голод и жажда не выгонят вас наружу. Но если вы сдадитесь сейчас, то увидите, что мы великодушны!

— Чего вы хотите от нас?

— Мы вырыли топор войны против всех бледнолицых, и все вы должны погибнуть. Но Токви Кава готов сохранить вам жизнь, если вы отдадите пленника и все ваше оружие.

— А лошадей?

— Воины команчей богаты, и им не нужны ваши клячи. Все, что у вас есть, для нас стоит не больше чем сорняк, который треплет ветер. Нам нужно только ваше оружие, больше ничего!

— Но как же мы будем охотиться и отбиваться от неприятеля, если наткнемся на него?

— У вас будут кони, а ближайший форт бледнолицых не так уж далеко. Доберетесь до него — получите все, что нужно. Решайте быстрее, пока Токви Кава не передумал!

— Мне нужно посоветоваться с моими людьми. Индеец остался неподвижно сидеть на камне, а Его Высочество направился к своим спутникам.

Старый предводитель передал суть требований команчей и прошептал:

— Они понятия не имеют, что мы вздернули этого прощелыгу. Им обязательно нужно выдать его и все наше оружие! Дела наши плохи, господа! Единственная надежда на Высокого Хума: если он сумел сбежать, то, может, что-нибудь придумает. Если бы они его схватили, то этот красный петух обязательно бы похвалился.

Охотники совещались недолго, после чего решили пойти на уступки, но при этом оставить пару ружей, боеприпасы к ним и несколько ножей. Они надеялись скрыть смерть полукровки. Решив привязать тело к лошади, они намеревались в темноте провезти его под видом живого заложника, сославшись на необходимость держать пленника при себе, пока не будет покинута опасная зона.

Его Высочество вернулся обратно с удрученным видом.

— Так что вы решили? — высокомерно спросил индеец. Старый вестмен ответил не сразу. Подумав, он сказал:

— Мы вынуждены пойти на ваши условия, если вы оставите нам несколько ружей и десяток ножей, чтобы…

В этот миг сверху, прямо над ними, послышался шум и чьи-то голоса. Потом вдруг раздался громкий окрик:

— Остановитесь, команчи! Здесь стоит Виннету, вождь апачей, а любого, кто рискнет приблизиться, остановит волшебное ружье Олд Шеттерхэнда!

В ответ раздался яростный крик:

— А здесь стоит Токви Кава, вождь команчей! Наступил час расплаты! Вперед, воины найини!

— Эй, подходи, кто смелее, краснокожие мерзавцы! — раздался визгливый голос. — Тетка Дролл примет вас ласково! А ну, иди-ка сюда первый! Вот так! А теперь… вниз!

Далее послышались отголоски ударов, после чего чье-то тело с самого верха рухнуло на дно ущелья, прямо к ногам белых. В блеске пламени было видно, что это индеец.

— Уфф! — вырвалось у пораженного Кита Хомаши.

Вслед за этим раздались крики и выстрелы, свидетельствовавшие о том, что в самом деле заговорил «волшебный» штуцер Олд Шеттерхэнда.

Потом вдруг все стихло. Выглянула луна, прежде таившаяся за клочьями туч, и стоящие внизу люди увидели на краю ущелья два темных силуэта. Похоже, противники боролись, пытаясь столкнуть друг друга в пропасть.

Не прошло и нескольких секунд, как один из них, на какой-то миг зависнув над бездной, по широкой дуге молча полетел вниз. Тело глухо ударилось о землю и перевернулось.

Кита Хомаша тотчас склонился над упавшим. Не веря своим глазам, он растерянно произнес:

— Токви Кава, великий вождь команчей! Он мертв! Внимание всех снова привлекла скальная стена — с нее было сброшено длинное лассо, по которому вниз ловко спускался какой-то человек. Когда его ноги коснулись земли, Кита Хомаша выпрямился, в удивлении уставившись на него.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд!

— Да, это я. Мы снова сорвали ваши планы, а твой вождь и несколько воинов простились с жизнью. Мне кажется, что переговоры, начатые с этими людьми, теперь ты можешь продолжить со мной.

Краснокожий овладел собой и с индейским спокойствием изрек:

— Кита Хомаша заменит мертвого вождя. Что Олд Шеттерхэнд хочет сказать ему?

— Иди к своим воинам и прикажи им сейчас же собраться на удалении десять раз по десять шагов от входа в ущелье. Если сделаете это, то вам ничего плохого не будет, и мы позволим вам забрать мертвых. Если нет, то заговорят наши ружья, а тогда плач и горе в вигвамах команчей будут еще сильнее. Спеши, пока мы еще ждем!

Кита Хомаша, не произнеся ни слова, направился к выходу, а предводитель несостоявшихся золотоискателей, приблизился к Олд Шеттерхэнду.

— Добрый вечер, сэр! Все произошло так быстро, что я просто не способен ничего понять своим стертым годами разумом. Вы в самом деле Олд Шеттерхэнд?

— Да, а вы кто?

— Мое имя ничего вам не даст. Я сам его так редко слышу, что и забыл, наверное. Обычно меня называют Ваше Высочество.

— Я слышал о вас. Но вы же опытный вестмен! Я просто удивлен, как вы так легко попались в лапы Черному Мустангу и его внуку?

— Его внуку? Кто же он?

— Вы его хорошо знаете. Метис, что привел вас сюда, — сын того белого, скво которого была дочерью Черного Мустанга.

— Так это он внук этого живодера? Дьявольщина, кто бы мог подумать! Ему повезло — он опередил своего деда по пути на тот свет!

— Метис мертв? Мы подслушали краснокожих и узнали, что он ваш пленник.

— Это правда, сэр, но был он им недолго. Мы сплели ладную петлю, в которую сунули его голову так, что в груди этой змеи дыхание сперло. Этот ловкач лежит там, за камнями. Если хотите, можете в этом убедиться. Но откуда вы знаете, что он завел нас сюда?

— Об этом мне сказали следы, ваши и его. Он вместе с вождем команчей наблюдал за вашим лагерем.

— Черт возьми! Неужели правда? А мы, глупцы, ничего не заметили! И уже были готовы отдать команчам оружие.

— Что здесь произошло?

— Нас ждала смерть, но вождь согласился в обмен на оружие сохранить нам жизнь и свободу.

— И вы поверили ему? Да он и не собирался выполнять свое обещание, а хотел хитростью избавить вас от оружия, которого сам не имел! Похоже, вы не знаете самого главного. Сколько команчей, вы полагаете, выступило против вас?

— Триста воинов.

— Их было всего сто, да и у тех мы отобрали оружие и коней. Поэтому они и рыскали по округе, чтобы раздобыть все необходимое да скальпы белых. Вы просто подвернулись им под руку.

— Дьявольщина! И мы дали обвести себя вокруг пальца! Но, мистер Шеттерхэнд, каким ветром вас сюда занесло?

— Самым простым. Мы — я, Виннету и еще четверо вестменов — встретили пару дней назад Черного Мустанга и отобрали у его команчей оружие и лошадей. Мы их отпустили за обещание больше не попадаться нам. Двинулись мы в сторону Санта-Фе, о чем этим неугомонным парням было хорошо известно. С их стороны стоило ожидать мести, поэтому мы решили убедиться, что они действительно возвращаются к своим вигвамам. Итак, мы выследили команчей и сегодня утром добрались до места их вчерашнего лагеря, где обнаружили и ваши следы. Мы поняли, что индейцы подслушивали вас. Мы отправились следом и случайно поймали одного из ваших товарищей. Зовут его Хум. Он так торопился вам на выручку, что мы едва не приняли его за врага.

— Что за человек! Мы сегодня обошлись с ним не лучшим образом, а он хотел спасти нас! Безусловно, он порядочнее и честнее нас!

— Мы тихо поднялись на скалы, и Виннету удалось подслушать краснокожих. Большинство индейцев находились внизу, у входа в ущелье, а наверху стояли лишь несколько человек во главе с Токви Кавой. После маленькой заварушки, когда вождь свалился в ущелье, команчи бросились наутек. И вот теперь я здесь… Смотрите, Кита Хомаша уже возвращается.

Преемник вождя медленно приближался. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда он сказал:

— Мы готовы пойти на ваши условия, потому что у нас нет оружия. Токви Кава уже заплатил жизнью за свои планы. Воины команчей удалились от входа. Пусть Олд Шеттерхэнд позволит нескольким из нас вернуться сюда без оружия, чтобы забрать тела погибших.

Белый охотник выразил согласие, и вскоре появились краснокожие, которые забрали мертвых. Затем длинная вереница индейцев потянулась прочь от Эстрехо, пока не исчезла в лунном свете.

Пригасив огонь и расположившись вокруг, белые стали оживленно обсуждать события трагического вечера. Когда Его Высочество упомянул название Бонанса-оф-Хоака, Шеттерхэнд спросил:

— Только что речь шла об Эстрехо-де-Куарцо, а теперь вы говорите о Бонансе?

— Да, именно она должна находиться здесь, в Эстрехо.

— А что значит это название?

— Похоже, никто не знает.

— Хм! Это хорошо знает Виннету, да и я, пожалуй, могу кое-что сказать. «Хоака» — слово на языке акома и означает «небо». Стало быть, Бонанса-оф-Хоака значит ни много ни мало Небесная Сокровищница. Когда бледнолицые искали здесь и повсюду блестящий металл, они часто платили жизнью за свою алчность. А ведь старые падре всегда учили, что истинные сокровища обретешь только на небесах. Вот так и возникло выражение «Бонанса-оф-Хоака». Оно живет в легендах, до сих пор мороча головы золотоискателям и прочим гамбусино.

— Так, значит, все это вымысел? — разочарованно воскликнул предводитель. — Из-за этой старой легенды нас чуть было не поставили к столбам пыток! Если бы не Хум…

— Хум? — удивленно воскликнул Хромой Фрэнк. — Что это? Имя? А где же фамилия? Должны же были его как-то называть! Ну, Тимпе, например… Верно, Каз?

— Тимпе? — у Хума едва не отвисла челюсть. — Это ваша фамилия?

— Боже упаси! Если бы моя фамилия была Тимпе, я бросился бы в самую глубь моря с камнем на шее. Нет! Такая фамилия легла тяжким бременем на двух молодцов, Хаза и Каза. Да так, что они до сих пор не разогнутся!

— Вы Тимпе, господа? — Хум не мог скрыть своего удивления.

— Да, — спокойно ответил Каз, не очень понимая, что могло так взволновать долговязого Хума. — Меня звать Казимир Овадия Тимпе, а моего кузена — Хазаэль Вениамин Тимпе. Вы слышали нашу фамилию?

— Разумеется!

Тут вдруг выяснилось, что Хум и есть тот самый Нахум Самуэль Тимпе, якобы скрывающийся в Санта-Фе от гнева других наследников.

Хаз и Каз от неожиданности не знали, что и предпринять. Придя в себя, оба Тимпе накинулись на Хума с расспросами, упреками и угрозами. Но тот не слушал их, а вытащил из внутреннего кармана куртки аккуратно сложенный бумажный пакет, вынул из него письмо и, не переставая улыбаться, протянул кузенам со словами:

— Вот, взгляните на эти ничего не стоящие клочки бумаги, которые тем не менее обошлись мне в немалую сумму. Это и есть наследство дяди Иосифа Хабакука. Посмотрите и прозрейте! Но сначала прочитайте то письмо, которое благородный завещатель получил из Плауэна. Оно пришло перед самой его смертью, а потом оказалось у меня. Это единственная часть наследства, за которую я не должен был платить из собственного кармана. Можете удостовериться и оставить его себе.

Оба кузена уткнулись в мелкие строчки, читая их одновременно. Чем дальше они читали, тем сильнее вытягивались их лица. Когда они закончили, руки их безжизненно опустились, а письмо упало на землю. Глубоко разочарованные кузены уставились на Хума.

— Так кто же мошенник? — снова улыбнулся тот. — Дядя любезно избавил меня от части наследства, а ваши кузены подшутили над вами, поскольку в то время Тимпе из Плауэна крепко рассорились с Тимпе из Хофа. Те, что из Плауэна, имели счастье выиграть сто тысяч талеров в лотерею, а своих родственников из Хофа они убедили, что получили эти деньги от дяди Иосифа Хабакука. Они написали это письмо дяде перед самой его кончиной. В нем они высмеяли вас! Хотя эта история весьма забавна, я сожалею, что злой рок загнал вас аж на Дикий Запад. А если вы меня все равно хотите арестовать, то я к вашим услугам.

Клочок бумаги оказался неопровержимым доказательством невиновности Нахума, но Каз и Хаз не сразу смирились с этим — нелегко им было расстаться с радужной надеждой на богатство. В конце концов, Хум поднялся и протянул им обе руки:

— Не унывайте! Вы не получили мнимого наследства, а я из-за Иосифа Хабакука лишился настоящего, которое оставил бы мой отец, если бы не был обманут своим братом. Добрейший дядечка растратил не только свое, но и мое состояние. Я уже смирился с положением, а потому, думаю, и вы так сделаете. Вместо мошенника вы встретили своего честного кузена, который готов теперь с вами делить все радости и невзгоды. Лучшего и желать не приходится!

Хромой Фрэнк был глубоко тронут, восторженно воскликнув:

— Что вы стоите, господа, как две иссохшие сливы посреди сада. Дорогой Хум поведал обо всем, что лежало у него на сердце. На свете нет ничего лучше, чем кузен, на которого можно положиться, особенно на чужбине! В этом я убедился на примере своего кузена Дролла. Пожмите друг другу руки и позвольте мне сделать первый шаг к единению, напомнив слова из «Бега Фридолины за летучим змеем»:

Прошу покорнейше, друзья,

Четвертым взять в союз ваш и меня!

Азарт Фрэнка вызвал всеобщее веселье. Каз и Хаз вместе со всеми рассмеялись и наконец пожали руки Хуму.

— Кузен, больше нет повода держать на тебя злобу, — заметил Каз. — А деньги, деньги, возможно, и не осчастливили бы нас. Найдешь друга — обретешь сокровище. И это правда! Впредь будем держаться вместе, чтобы любой и здесь, в Штатах, мог бы сказать: «Точно как у Тимпе!»

— Да, да, как у Тимпе! — согласился Хромой Фрэнк. — По правде говоря, я до сего момента никак не мог привыкнуть к этой фамилии, но чего не поймет разум нормально мыслящего, то ощутит ревматик, сидя на сквозняке. Отныне я открещиваюсь от своего нежелания привыкать, а если учесть, что вы постоянно называете друг друга полуименами, я, как четвертый в союзе нашем, тоже вычеркну два слога и буду называться не иначе как Гелиогабал Морфей Эдвард. Немецкое Франке можно опустить — всем на этом свете и так ясно будет, что речь идет о знаменитом Хромом Фрэнке! Я все сказал. Хуг!

Карл Май Наследники Виннету

НАСЛЕДНИКИ ВИННЕТУ (WINNETOUS ERBEN)

Замысел книги возник у Карла Мая еще в 1908 году, когда он собирался обнародовать так называемое «Завещание Виннету». Но вплотную писатель приступил к работе лишь после своей поездки в Америку, начав роман в сентябре 1909-го и закончив в мае 1910 года.

Сначала «Виннету. Часть 4» («Winnetou 4. Teil») (именно так назвал свой роман автор) вышел в нескольких номерах «Lueginsband», приложения к журналу «Augsburger Postzeitung». Отдельной книгой произведение было издано в мае 1910 года в издательстве Ф. — Э. Фезенфельда — как очередной том собрания сочинений. А в 1914 году издательство Карла Мая в Радебойле выпустило роман под названием «Наследники Виннету» («Winnetous Erben»).

В качестве источников Май использовал привезенную из Нью-Йорка литературу по этнографии, газетные статьи и собственные впечатления от американского путешествия.

Стоит отметить, что по своей стилистике этот последний из «путевых романов» сильно отличается от ранних сочинений писателя, ввиду чего мнения критиков по поводу произведения оказались диаметрально противоположными. Многие обвиняли автора в «излишней аллегорической комбинаторике и мифологической эклектике», другие же восхищались стилем, относя роман к категории «высокой литературы» и считая его вершиной творчества писателя.

Следует учесть, что даже в немецкоязычных странах роман переиздавался нечасто. На русский язык книга переводится впервые, специально для нашего Собрания сочинений.

Глава первая. ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Это случилось ранним утром, в один из прекрасных, теплых и столь многообещающих дней. Игривый солнечный луч нежно приветствовал меня через окно. Снизу поднялась Душенька, держа в руках свежую утреннюю почту, только что доставленную почтальоном. Она села напротив, как это проделывала всегда, когда приносила письма, и, прежде чем прочитать содержимое конвертов, все их распечатала. Она еще не начала, а я уже слышу ваш вопрос: «Душенька? Что это? На имя не похоже. Может, ласковое прозвище?»

Конечно же, прозвище. История его возникновения восходит к первому тому моего сборника «Деревенские истории с Рудных гор» [53]. Там встречаются: «образцовая горочка», «образцовая деревушка», «образцовый садочек» и, наконец, «образцовый домишко», в котором живет Душенька со своей матерью. Душенька — моя жена, точнее, духовное отражение ее существа. Я так полюбил этот образ, работая над рассказами, что, пожалуй, в этом нет ничего удивительного. Он воплотился в живого, самого близкого человека и неразрывно отождествляется с ним. Хотя и не всегда! Когда небо вдруг заволакивают тучи, в чем чаще всего бывает моя вина, я говорю: «Клара». Если они прячутся, — «Кларочка». И лишь если небо безоблачно, говорю: «Душенька». Хотя жена всегда называет меня ласковыми словами, поскольку ее небосклон всегда ясен.

Она успевает не только следить за моей комнатой наверху, но и содержать в порядке весь первый этаж! Там она царит как прилежный ангел-хранитель домашнего очага без устали, принимает моих читателей, посещения которых становятся все чаще, и отвечает на послания тех, кому сам я ответить не успеваю. Несмотря на огромный поток писем, все они непременно читаются мне вслух, причем самые важные или самые интересные послания она обычно до поры до времени откладывает в сторону, приберегая напоследок.

Так и сегодня. Два конверта с первого взгляда привлекли мое внимание и потому были отложены: письмо из Америки и специальная антропологическая газета из Австрии. В газете синим карандашом было подчеркнуто заглавие большой статьи. Оно звучало так: «Вымирание индейской расы в Америке и ее вытеснение кавказцами и китайцами». Я сразу попросил Душеньку прочитать статью вслух, и она выполнила мою просьбу.

Автором был хорошо известный, даже выдающийся университетский профессор. Писал он с большой душевной теплотой, и все сказанное им о краснокожих оказалось не только интересным, но справедливым и объективным. За это я хотел бы пожать ему руку. Но он допустил одну ошибку, настолько же распространенную, насколько и непостижимую! Он, как и многие, путал индейцев Соединенных Штатов со всей расой, населяющей Северную и Южную Америку. Еще он отождествлял духовный сон расы с ее физической смертью. А кроме того казалось, что главную задачу человеческого рода он видел в развитии национальных особенностей и отличий, а не в осознании того, что все племена, нации и расы должны постепенно объединяться и сплачиваться в формировании единственного, большого, высоко поднявшегося над всем животным миром Человека благородного. Лишь тогда, когда человечество само породит эту гармоничную, желаемую Богом личность, сотворение настоящего Человека будет завершено и нам, смертным, снова откроется Рай.

Письмо из Америки, по всей вероятности, было отправлено на Дальнем Западе, но где — этого без вскрытия конверта было не разобрать, потому что обе стороны пестрели массой нечитаемых штемпелей и от руки написанных названий населенных пунктов. Только адрес сохранил первоначальную четкость — вследствие, пожалуй, истинно индейской краткости. Этот адрес содержал три слова: «Маю. Радебойль. Германия».

Мы вскрыли конверт и извлекли письмо, которое кто-то, похоже, прежде чем сложить, одним махом отсек от листа бумаги большим ножом, вероятно «боуи» [54]. Строки, написанные тяжелой, нетренированной рукой, были набросаны карандашом на английском языке:

«Олд Шеттерхэнду!

Ты явишься к горе Виннету? Я непременно буду там. А может, придет и стодвадцатилетний Ават-Ниа. Ты видишь, что я могу писать? А что пишу на языке бледнолицых?

Вагаре-Тей. Вождь шошонов».

Прочитав это, я с удивлением взглянул на Душеньку, она — на меня. Нас поразило не то, что мы получили письмо с Дальнего Запада, да еще и от индейца — нет, такое случалось нередко. Меня удивило другое — письмо пришло от вождя снейков [55], который мне никогда прежде не писал. Вагаре-Тей означало не что иное, как Желтый Олень. Тех, кому интересно, попрошу справиться о нем в моей книге «Рождество» [56]. Тогда, то есть более тридцати лет назад, он был еще юн и довольно неопытен, но показался мне человеком хорошим, верным и надежным нашим другом — моим и моего Виннету. Его отцу, Ават-Ниа, воину абсолютно честному, уже в те времена стукнуло восемьдесят, и он обладал огромным влиянием, которое всегда использовал только во благо нам. С тех пор я не слышал о нем и ввиду преклонного возраста считал его давно усопшим. Но теперь я убедился, что он жив и в добром здравии. Если это не так, то написавший вряд ли сообщил бы, что верховный военный вождь шошонов, возможно, тоже приедет к горе Виннету.

Впрочем, я не имел ни малейшего понятия, где находится эта вершина. Знал я только, что апачи вместе с дружественными им племенами давно хотели назвать какую-нибудь доступную по расположению и примечательную природными свойствами гору в честь своего любимого вождя. О том, что это свершилось, я пока не слышал, а тем более мне не сообщали, на какую гору пал выбор. Сколько бы я ни размышлял, не мог представить, чтобы вершина, отвечающая перечисленным свойствам, находилась вне территории апачей. А поскольку вигвамы и пастбища индейцев племени Змей располагались во многих днях пути верхом севернее земель апачей, то причина, по которой человек в возрасте ста двадцати лет собирается проделать такое путешествие без нужды, лишь по велению своего оставшегося навсегда юным сердца, должна быть из ряда вон выходящей. Зачем ему и его сыну понадобилось заезжать так далеко на юг? Я терялся в догадках, но точного ответа так и не нашел. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать очередных писем из-за океана. Ответить на послание было невозможно, потому что я не знал нынешнего местопребывания обоих вождей. Но ясно одно — причины их путешествия в далекую землю апачей не связаны с личными интересами, они более значительны, а поскольку там, в Соединенных Штатах, мой адрес известен, — ведь я состою в переписке со многими живущими там людьми, о которых рассказывал и еще буду рассказывать в своих книгах, — то я надеялся вскоре узнать о дальнейшем ходе событий.

Так и случилось. Едва минуло две недели, как пришло второе письмо, но оттуда, откуда я менее всего ожидал. Конверт точно указывал мой адрес, а английский текст в переводе на немецкий язык выглядел так:

«Приходи к горе Виннету на великую последнюю схватку! И отдай мне наконец свой скальп, который ты должен мне вот уже два поколения!

Это пишет тебе То-Кей-Хун, вождь ракурро-команчей».

А неделю спустя я снова получил послание из-за океана, следующего содержания:

«Если у тебя есть мужество, приходи сюда, к горе Виннету! Одна-единственная пуля, которая у меня осталась, истосковалась по тебе!

Тангуа, старейший вождь кайова. Написано Пидой, его сыном, нынешним вождем кайова, чья душа приветствует твою!»

Оба письма были весьма интересны, и не только с точки зрения психологии. Почти не вызывало сомнений, что они были продиктованы То-Кей-Хуном и Тангуа в одном и том же месте, под влиянием одних и тех же событий. Оба до сих пор ненавидели меня так же непримиримо, как и прежде. Совершенно особенным выглядело то, что сын приветствовал меня, в то время как отец не скрывал ненависти. Но важнее, гораздо важнее, было то, что к горе Виннету стремятся не только друзья, но и враги апачей! Речь шла о «великой последней схватке». Это вселило в мое сердце тревогу. У меня возникли опасения, и серьезные! А может, там, за океаном, кто-то из давних противников ныне, в дни моей старости, решил одурачить меня и вынудить на наивное путешествие в Америку? Но через полмесяца я получил очередное письмо, отправленное из Оклахомы, человеком, к которому я не мог не испытывать полнейшего доверия: 9999

«Мой дорогой белый брат! Великий Добрый Маниту повелевает мне в моем сердце сказать тебе, что Союз старых вождей и Союз молодых вождей призваны к горе Виннету, чтобы устроить суд над бледнолицыми и решить будущее красных людей. Я считаю дни, часы и минуты в ожидании тебя!

Твой красный брат Шако-Матто, вождь оседжей.».

И это письмо было написано по-английски, но не самим Шако-Матто, а его сыном, почерк которого я знал, поскольку переписывался с ним. К тому же оседж [57] прилагал свой кожаный тотем, как он делал всегда, когда речь шла о чем-то важном. Итак, предположение о глупой шутке отброшено. Дело принимало крутой оборот. Идея отправиться в дальние края подействовала на меня возбуждающе. Конечно, чтобы материализовать ее, необходимо было узнать сначала все подробности и детали. За этим дело не стало. Я получил еще одно письмо, напоминавшее официальное приглашение; тон повествования давал понять, что оно представляет собой нечто большее, чем просто деловой документ. Вот оно:

«Уважаемый сэр!

На прошлогоднем Собрании вождей было единодушно решено назвать одну из наиболее подходящих вершин Скалистых гор именем Виннету, знаменитейшего вождя всех индейских народов, для чего была выбрана, возможно, известная Вам, по крайней мере по карте, вершина, на которой уединился таинственный шаман Тателла-Сата (Тысяча Лет). У подножия и соответственно на уступах и площадках этой горы в середине сентября нынешнего года в палатках пройдут следующие собрания:

1. Собрание старых вождей.

2. Собрание молодых воинов.

3. Собрание жен вождей.

4. Собрание других знаменитых красных воинов и женщин.

5. Заключительное собрание под руководством нижеподписавшихся членов комитета.

В Вашей воле явиться на них персонально и представиться председателю либо его заместителю, которые откроют Вам предмет всех перечисленных совещаний. Одновременно обращаем Ваше внимание на то, что эти встречи, равно как и все без исключения приготовления к ним, должны держаться в тайне от представителей других рас. Этим мы обязываем Вас к строжайшему соблюдению тайны и чувствуем себя вправе предположить, что мы уже получили Ваше честное слово молчать.

Пропуска на предоставленные Вам места на наших встречах Вы должны забрать лично у нижеподписавшегося секретаря. Все без исключения выступления по предмету совещаний будут только на английском языке.

С глубоким уважением. Комитет.

Подписали:

Саймон Белл (Чо-Ло-Лет), профессор философии, председатель;

Эдвард Саммер (Ти-Искама), профессор классической филологии, зам. председателя;

Уильям Ивнинг (Пе-Вида), агент, секретарь;

Антоний Пэпер (Оки-Чин-Ча), банкир, кассир;

Олд Шурхэнд, частное лицо, директор».

В самом низу стоял постскриптум последнего:

«Надеюсь, ты придешь в любом случае. Считай мой дом своим, даже если нас не застанешь. Я — директор и, к сожалению, сейчас постоянно в разъездах. Для тебя есть радостная неожиданность. Ты будешь в восторге от успехов наших двух парней.

Твой старый, верный Олд Шурхэнд».

Добавляю к этому письму следующее короткое послание, которое прибыло ко мне чуть позже. Оно звучало так:

«Мой брат!

Я знаю, что ты приглашен. Не упущу возможности принять тебя! Рад тебе неописуемо! Оба парня напишут тебе еще лучше. Твой Апаначка, вождь найини-команчей».

Эти «оба парня», или, как выразился Олд Шурхэнд, «двое наших ребят», написали мне следующее:

«Достопочтенный господин!

Когда Вы однажды строго указали нам на наш неправедный, низкий путь в искусстве и открыли иную тропу — дорогу к высокому, высшему, — мы обещали Вам объявиться лишь тогда, когда будем в состоянии доказать реальными и неоспоримыми достижениями, что красная раса не менее даровита, чем любая другая, в том числе и в искусстве. Мы унаследовали свои способности от нашей бабушки, которая, как Вы знаете, была чистокровной индеанкой. Мы обещали: когда придет время, несмотря на большое расстояние, явиться сюда, к нашим, чтобы подвергнуть испытанию все то, чего мы достигли. Мы считаем, что не должны бояться этого экзамена и ждем Вас в середине сентября на горе Виннету, где и будем приветствовать Вас! Мы знаем, что Вы, естественно, приглашены на эти тайные и крайне важные совещания, и непоколебимо верим, что Вам ничто не помешает появиться в указанном месте в назначенное время.

С глубоким почтением, всецело Ваши

Янг Шурхэнд. Янг Апаначка».

Подлинность письма не вызывала сомнений. Оно наполнило меня радостью, хотя и было составлено «обоими парнями» с целью задеть меня. Читавшим романы «Виннету» и «Верная Рука» легко представить, кто эти «оба парня». Остальных я могу лишь попросить наверстать упущенное, чтобы им проще было разобраться в данном повествовании, практически являющемся четвертым томом не только «Виннету», «Верной Руки», но и «Сатаны и Искариота». Если помните, Олд Шурхэнд — Верная Рука — и Апаначка оказались братьями, которых утаили от их прекрасной матери, душевно и духовно богато одаренной индеанки. Она, одевшись в костюм воина и действуя под именем Кольмы Пуши, много лет тщетно обыскивала города Востока, саванны и девственные леса Запада, пока Виннету и я не помогли ей обнаружить искомые следы, а потом и обоих сыновей. Один из них слыл самым знаменитым вестменом, а другой — не менее знаменитым вождем команчей; оба были люди достойные, оставшиеся верными дружбе, несмотря на все перемены, которые претерпела с тех пор как их, так и моя жизнь.

Позже оба женились на красавицах сестрах из племени Виннету, то есть апачей-мескалеро, и каждого под Рождество жены одарили сыновьями, унаследовавшими дарования Кольмы Пуши в еще большей степени.

Отцы, к счастью, располагали средствами для развития этих врожденных способностей. Янг Шурхэнда и Янг Апаначку перевезли на Восток, чтобы сделать из них людей искусства: первого — архитектором и скульптором, а второго — скульптором и художником. Возложенные на них надежды оправдались. По прошествии нескольких лет они приехали в Париж, чтобы обучаться там в мастерских знаменитейших мастеров, затем продолжили учебу в Италии и, наконец, побывали в Египте, чтобы познакомиться там с древними способами строительства гигантских пирамид. На обратном пути они проезжали Германию и посетили меня. Тогда они показались мне очень симпатичными. Я был искренне рад им, и не только потому, что они чтили моего несравненного Виннету как полубога. Их помыслы, а еще больше возможности, тоже были поистине выдающимися. Казалось, им нет предела. Но, к сожалению, все это чисто по-американски было поставлено на службу бизнесу и вместо похвалы они получили от меня очень серьезное предупреждение, которое, как теперь ясно из письма, они не забыли и не простили мне до сих пор. Пожалуй, именно поэтому ни их отцы, ни они сами не оповещали меня о своих творческих планах на будущее. До сих пор я не знал, что же побудило обоих молодых людей обратиться к тайнам колоссальных скульптур и построек древнего Египта. Но теперь я начал догадываться, что достижения, о которых писали молодые люди, имели к этому отношение.

Не скажу, что письма, пришедшие одно за другим, во всем порадовали меня. Почему мне не сказали открыто и прямо, о чем, собственно, шла речь? К чему эти игры с лагерным сбором? Подлинно великие и плодотворные идеи рождаются в уединенных размышлениях, а не в длинных речах, которые рассчитаны лишь на короткий ум! Зачем это разделение старых вождей и молодых? К чему еще отдельно их жены и другие женщины? А господа из этого странного и весьма сомнительного комитета? Они хотели вести заключительное собрание, а значит, оказывать влияние на решения всех без исключения собравшихся и вносить туда поправки! Имена обоих профессоров, урожденных индейцев, были мне известны. Но тон, в котором они мне писали, безропотно не снес бы ни Сэм Хокенс, ни Дик Хаммердалл, ни Пит Холберс. Секретарь и кассир вообще ни о чем мне не говорили. А Олд Шурхэнд как директор? Что все это значит? Для чего здесь нужен какой-то непонятный «директор»? Может, чтобы возложить на него моральную ответственность или даже исполнение финансовых поручений? Олд Шурхэнд давно стал вестменом высшего ранга, но был ли он в состоянии соревноваться с хваткой тертого американского дельца, я не знал. Все это казалось мне тем сомнительнее, чем глубже я вникал в написанное. Моей жене все это тоже не нравилось. Поскольку я упомянул о ней, следует сказать, что и она получила личное послание:

«Моя дорогая белая сестра! Наконец мои глаза увидят тебя, хотя моя душа уже давно видела твою. Повелитель твоего дома и твоих мыслей придет к горе Виннету, чтобы посовещаться с нами о Высшем и Прекрасном. Я знаю, он не совершит этого путешествия без тебя. Прошу тебя сказать ему, что готовлю вам обоим лучшую нашу палатку и что для меня твой приезд подобен теплому, возрождающему лучу солнца, которое уже ушло из моей жизни, достигшей своего рубежа. Так приди и наполни меня твоей верой в Великого Справедливого Маниту, которого я хотела бы чувствовать так же, как чувствуешь ты, моя сестра!

Кольма Пуши».

Должен упомянуть, что Душенька переписывалась с Кольмой Пуши и переписывается до сих пор, и добавлю, что именно это послание не в последнюю очередь повлияло на наше решение. Если я и в самом деле поеду, то уж точно не один.

Пришло еще несколько писем. Выберу среди них лишь одно, поскольку оно представляется самым важным. Оно было написано прямо-таки каллиграфическим почерком, на очень хорошей бумаге, и завернуто в большой тотем из тончайшей кожи антилопы, обработанной так, как это может сделать только индеец, и имеющей белизну снега и гладкость фарфора. Отмеченные пунктиром литеры были раскрашены киноварью и другими неизвестными мне красками. Вот содержание письма:

«Мой белый брат! Я спросил о тебе у Бога. Я хотел знать, среди тех ли ты еще, о ком говорят, что они живы. И мне пришло известие, что тебя пригласили принять участие в сентябрьских совещаниях. Они пройдут на моей горе, навсегда нарушив ее священное спокойствие и тишину. Ради всего того, что ты когда-то любил здесь, а может, любишь до сих пор, заклинаю: повинуйся этому зову! Спеши сюда, где всегда был твой второй дом, и спаси своего Виннету! Сейчас его понимают неправильно, не хотят понять и меня! Ты никогда не видел меня, а я — тебя. Я никогда не слышал звука твоего голоса, и ты никогда бы не услышал звука моего. Но сегодня мой страх шагает далеко через море, к тебе, его крик так громок, что ты услышишь его и, верю, придешь.

Никто не знает, что я зову тебя. Это известно только тому, кто пишет письмо. Он — моя рука, а рука молчит. Но прежде чем ты появишься здесь, побывай на Наггит-циль. Средняя из пяти больших голубых елей скажет тебе все, что я не могу доверить бумаге. Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и Вселюбящего Духа! Я прошу тебя еще раз: приди и спаси своего Виннету! Его хотят отнять у тебя и убить навсегда!

Тателла-Сата, Хранитель Большого Лекарства».

Что касается упомянутой в письме Наггит-циль, то под наггитами понимают более или менее крупные золотые самородки, а «циль» на языке апачей означает «гора». Следовательно, Наггит-циль переводится как Золотая гора. Как известно, на этой горе отец и сестра моего Виннету были убиты неким Сантэром. Позже, незадолго до смерти, которая настигла Виннету в кратере горы Хенкок, он сообщил мне, что зарыл на Наггит-циль завещание, прямо у надгробия могилы своего отца, и теперь меня ждет золото, очень много золота. Когда я прискакал к Наггит-циль, чтобы забрать завещание, на меня напали из засады и взяли в плен. Тот самый Сантэр и шайка индейцев-кайова, среди которых он сшивался. Во главе группы стоял юный Пида, чья душа приветствовала мою теперь, по прошествии более тридцати лет, в письме его отца, старейшего вождя Тангуа. Сантэр похитил завещание, в котором вождь апачей изливал свою последнюю волю и где говорилось о местонахождении золота, и сбежал с ним. Я вынудил кайова освободить меня, поспешил за вором и прибыл на место как раз в тот момент, когда он только что нашел сокровище. Тайник был на высокой скале, на берегу одинокого горного озера, которое называют Деклил-То, Темная Вода. Увидев меня, бандит выстрелил. Что произошло потом, можно прочитать в последней главе «Золота Виннету».

А в отношении Тателла-Саты, Хранителя Большого Лекарства, должен признать, что всегда горел искренним желанием встретиться однажды с этим самым таинственным из всех краснокожих и поговорить с ним, но мое сокровенное желание так до сих пор и не исполнилось. Имя Тателла-Сата с языка таос дословно переводится как Тысяча Солнц, то есть по-индейски Тысяча Лет. А значит, обладатель его настолько стар, что определить его возраст невозможно. Неизвестно и то, где и когда он родился, поскольку он не принадлежал ни к одному из племен, хотя все индейские народы почитали его одинаково высоко. Сотни шаманов в одиночестве постепенно обретали дар и знания; он именно из таких, высоко вознесшийся над остальными. Неверно представлять себе индейского шамана шарлатаном, знахарем или колдуном, вызывающим дождь. Шаман хоть и «человек лекарства», но «лекарство» здесь не имеет ничего общего со своим значением, принятым у нас [58]. Для индейцев это слово из чужого языка, и смысл его у них совершенно иной.

Когда краснокожие познакомились с белыми, они увидели, услышали и узнали много удивительного. Больше всего их удивляло действие наших лекарств, медикаментов. Они не могли постичь этого явления и признали его как безграничную божественную благодать, открывшуюся человеческому роду с Небес. Первый раз услышав слово «лекарство», они связали с ним понятие о чуде, божественном покровительстве и непостижимом для людей действии высших сил. Стало быть, значение принятого индейцами во все языки и диалекты слова «лекарства» соизмеримо у них со смыслом слова «таинство». Все, что было связано с их религией, верой и поисками вечного, стало определяться как «лекарство», так же как и все те плоды европейской науки и цивилизации, которые они не могли понять. Они были достаточно искренни и честны, чтобы открыто признать — преимуществ у бледнолицых гораздо больше. Потому-то индейцы и стремились равняться на последних, брали от них много хорошего, но, к сожалению, и много плохого. Они были так по-детски наивны, что все самое обычное считали необычайно высоким, святым. Тогда они и взяли в оборот слово «лекарство», называя им самое святое и не подозревая, что это святое они тем самым оскорбляли и унижали, А поскольку в те давние времена даже у нас слово «лекарство» еще не вызывало такого почтительного отношения, как сегодня, и слыло синонимом притворства, шарлатанства и легкомыслия, то, со всей своей непосредственностью называя «шаманами», или «людьми лекарства», тех, кто стоял у истоков теологии и науки, индейцы и не догадывались, что унижали и навсегда уничтожали этих людей.

Как высоко стояли последние, прежде чем познакомились с «цивилизацией» белых, нам еще предстоит узнать, углубившись в прошлое американской расы. А прошлое свидетельствует, что по многим показателям народы Америки стояли на одной ступени с белыми. Царство добра, величия и благородства древних народов брало начало в головах тех людей, которых позже станут именовать «людьми лекарства». Среди шаманов было не меньше, чем в истории азиатской и европейской рас, людей знаменитых и выдающихся. Если современные индейские шаманы не шаманы прошлого, то в этом явно виноваты не только индейцы. Духовная элита инков, тольтеков и ацтеков [59], а также «попечителей лекарств» перуанцев и мексиканцев определенно находилась не на таком низком уровне, как авантюристы Кортес и Писарро [60].

Я не знаком ни с одним белым, который был бы посвящен в тайны шаманов или понимал символику индейских обычаев хотя бы так, чтобы иметь право говорить или даже писать о них. Настоящий шаман, серьезно относящийся к своей репутации, никогда не допустит аттракциона. Так называемые медсинмены, отторгнутые индейским народом и временами появляющиеся у нас, — все что угодно, но только не настоящие шаманы, и вероятность того, чтобы последние пустились на дешевые трюки и прочие ужимки первых, так же мала, как и того, что истинный богослов решит вдруг выступить на ярмарке или празднике за деньги либо прилюдно станцевать.

Я прошу моих читателей не считать эти отступления скучными или ненужными. Я должен был об этом сказать, поскольку когда-нибудь настанет пора стать справедливыми и отступиться наконец от прежних ошибок и ложных воззрений. Если уж мы в лице Тателла-Саты знакомимся с одним из таких старых, поднявшихся на высокий уровень шаманов прошлого, которые сейчас исчезают, подобно солнцу на исходе дня, то я, как добросовестный и верный истине художник, обязан был подготовить читателя, чтобы картина стала ему более понятной.

Загадочный человек, о котором я говорю с великим почтением, не был мне даже другом! Не был, конечно, и врагом. Он вообще ни с кем не враждовал. Его мысли и чувства так же справедливы и гуманны, как и его поступки. Но меня просто возмущало его отношение ко мне. Для него я просто не существовал! Он совершенно не замечал меня. Почему? Потому что с того самого дня, когда были убиты отец моего Виннету и его сестра, он считал подлинным убийцей меня!

По ее собственному желанию и по желанию всего племени девушку отдали мне в жены, но я отказался. Звали ее Ншо-Чи, Ясный День, и носила она это имя по праву. Когда Ншо-Чи умерла, умерла и светлая надежда апачей, рухнули и большие надежды старого шамана Тателла-Саты. Для него Ншо-Чи была самой прекрасной и лучшей дочерью всех апачей, и он всегда утверждал, что она не погибла бы тогда, если бы я не отказал ей. Она стремилась на Восток, хотела получить образование, но по дороге была застрелена вместе с Инчу-Чуной, своим отцом, всего лишь из-за денег. Виннету, ее брат, и в мыслях не держал бросить на меня даже тень упрека за то, что она предприняла это путешествие ради меня, но Тателла-Сата напрочь вычеркнул меня из своей жизни, не хотел и слышать обо мне, и, как казалось, навсегда. Он с незапамятных времен жил высоко в горах в гордом одиночестве. Только вожди имели право приблизиться к нему, да и то крайне редко, когда речь шла о делах исключительной важности. И лишь Виннету, его любимец, имел право приходить когда хотел. Все его желания исполнялись, если они вообще были исполнимы, все кроме одного, о котором апач тщетно и неоднократно напоминал: привести с собой меня.

И вот теперь, по прошествии стольких лет, настоятельное приглашение! Причины могли быть только серьезнейшие и очень веские, выходящие за рамки обыденности. Касались они дела гораздо более важного, чем я мог догадаться сейчас, но было ясно одно — я непременно прибуду туда и появлюсь у Наггит-циль, чтобы выслушать, что мне скажет упомянутая голубая ель. Так же несомненно было и то, что Душенька будет сопровождать меня.

Когда она это услышала, ее лицо стало очень серьезным. Она представила себе тяготы такого путешествия и опасности, сопровождающие поездки верхом. Поскольку многие вожди тоже не воспользуются железной дорогой, само собой разумеется, все проделать тайно нам не удастся. Но, говоря о трудностях и опасностях, она думала не о себе, а только обо мне. Мне все же легко удалось убедить ее, что сейчас хотя и говорят о Западе, но он совсем не Дикий, и что такая скачка для меня только отдых. Что касается ее самой, то она была мужественна, умела, вынослива и достаточно неприхотлива, чтобы сопровождать меня. Она владела английским, а благодаря своему прилежанию научилась множеству индейских слов и выражений, которые теперь ей пригодятся. Что касается верховой езды, то наше недавнее продолжительное пребывание на Востоке [61] стало для нее хорошей тренировкой. Там она ловко держалась не только на лошади, но и на верблюде.

И, как всегда и везде, она и теперь показала себя умной, расчетливой и дальновидной хозяйкой. От нескольких американских книготорговцев я получил предложения об издании моих сочинений на английском языке. Этих господ, по мнению Душеньки, теперь я должен был разыскать сам, чтобы заключить с ними контракты на месте, не обременяя себя почтовыми издержками. Со всех обложек моих книг она сделала фотокопии большого формата, которые ей очень хорошо удались, поскольку Душенька, не в пример мне, в фотографии разбиралась великолепно. Лучше всего ей удался «устремляющийся в Небеса» Виннету Саши Шнайдера [62], художника, нарисовавшего, кроме того, и великолепные портреты Абу Киталя, насильника, и Мары Дуриме, Души Человечества [63]. Обе последние картинки, приготовленные для выходящих в ближайшее время томов, были сфотографированы и напечатаны на такой тонкой бумаге, что не занимали в чемодане практически никакого места и при случае легко могли быть свернуты в трубку или спрятаны в кармане пиджака.

Я прошу не считать эти деловые замечания скучными или лишними. Некоторые из фотографий сыграют чрезвычайно важную роль в цепочке последующих событий. Кто знает меня, тому не нужно пояснять, что в моих произведениях не бывает никаких «случайностей». Все, что происходит, я объясняю высшей волей, — называйте ее Богом, судьбой, роком или еще как-нибудь. Этот рок властвовал и тогда, в чем я убежден. Забегая вперед, скажу, что предложения книготорговцев так и остались предложениями — у меня даже не было времени разыскать этих господ. Разумеется, их цель была одна: просто скопировать страницы книг и забрать эти копии себе. Еще более явно обнаружился перст судьбы в другом случае: мне поступило еще одно предложение, но уже не по почте, а, так сказать, из первых уст, и, что удивительно, в то же самое время и тоже от американца! Заслуживают внимания некоторые сопутствующие обстоятельства, из которых ясно, что случайность происходящего абсолютно исключена.

У нас в Дрездене есть приятель, практикующий врач и психиатр. Особенно в области психиатрии он достиг значительных успехов и пользуется большим авторитетом. Иностранцы не реже местных жителей прибегают к его консультациям, а Дрезден, как известно, город приезжих.

Как-то раз он навестил нас не в выходной день, а среди недели, да еще поздно вечером — в такое время, в какое прежде нас не посещал, и речь зашла о нашем решении отплыть в Нью-Йорк на пароходе «Норддойчен Ллойд».

— Может, за наггитами? — спросил он быстро, как будто только и ждал положительного ответа.

— С чего это вы вдруг подумали о наггитах? — спросил я.

— Дело в том, что сегодня я видел один, размером с голубиное яйцо. Он висел на цепочке от часов, как брелок, — ответил он.

— И у кого же?

— У одного американца, который, впрочем, был мне более интересен, чем его золотой самородок. Он сказал мне, что будет здесь только два дня, и настойчиво просил дать заключение по поводу одного деликатного дела, которое для каждого психолога, следовательно и для вас, мой дорогой друг, является случаем экстраординарным!

— Почему?

— Речь шла о наследственной тяге к суициду, самоубийству, которая неминуемо должна коснуться всех без исключения членов семьи. Причем тяга эта у каждого поначалу ощущалась исподволь, совершенно незаметно, затем усиливалась, пока не становилась непреодолимой.

— Я уже слышал о таких случаях и даже лично знаком с подобной напастью. Об этом я разговаривал с одним судовым врачом, с которым плыл из Суэца на Цейлон. Как-то мы провели на верхней палубе целую ночь, обсуждая тайны психики. Тогда он проникся ко мне доверием и сообщил о том, что камнем лежало у него на сердце и о чем он раньше еще никому не рассказывал. Брат и сестра его уже лишили себя жизни, отец — тоже. Мать умерла от горя и страха. И вот теперь, во время заграничного турне, вторая сестра прислала ему письмо, где призналась, что не может больше противостоять злополучному побуждению. Сам он только потому и стал врачом — чтобы попытаться найти путь к спасению, раз уж никто другой не в силах.

— Что же стало с ним и его сестрой?

— Не знаю. Он обещал писать мне и оставил свой адрес, но не написал ни строчки. Родом он из Австрии. А у этого американца то же горе?

— У него самого или не у него — сказать не могу. Он не назвал имен своих близких и представил все так, будто говорил о знакомом, а не о собственной семье. Но впечатление произвел на меня, как раз обратное — я посчитал его лично заинтересованным в этом деле. У него были бесконечно печальные глаза. Он показался человеком хорошим, и мне в самом деле искренне жаль, что я не мог пообещать ему никакой помощи.

— Но хотя бы утешили?

— Да, совет и утешение, не больше. Но представьте себе огромное несчастье — мать приняла яд, отец бесследно исчез! Из пятерых детей, честных сыновей, остались живы лишь двое. Все они были женаты, но брошены женами, потому что и у их детей тяга к суициду развилась уже в возрасте девяти-десяти лет и лишь один-единственный ребенок достиг шестнадцатилетня!

— Так они все умерли?

— Да, все. Живы лишь упомянутые два брата. Они борются с болезнью днем и ночью, но не думаю, что кто-нибудь из них так крепок, что победит в себе этого демона.

— Ужасно!

— Да, ужасно! Но еще и загадочно! Эта губительная волна существует лишь во втором поколении; прежде ее не было! К сожалению, мне не сказали, у кого болезнь проявилась впервые: у умершей от яда матери или у пропавшего без вести отца. Также я не узнал, развилась ли эта болезнь после какого-нибудь события, связанного с огромным душевным потрясением. По крайней мере тогда была бы ясна причина! А посему я был вынужден ограничиться тем, что посоветовал нагружать напряженной работой тело и дух, ревностно исполнять свой долг, не забывая о веселых, но не низких развлечениях, постоянно упражнять и закаливать характер и волю, от которых в данном случае все и зависело.

— Вы узнали о положении несчастной семьи?

— Да. Пропавший отец был вестменом, скваттером, траппером, золотоискателем и еще Бог знает кем, время от времени привозя домой свои сбережения. Часто это были довольно крупные суммы. Желание стать миллионером обуяло все его существо. Хотя этого он не достиг, но семья все же стала богатой. Пятеро братьев составили компанию и занялись большой торговлей лошадьми, скотом, овцами и свиньями…

— Выходит, они имели много дел с мясными лавками и скотобойнями? — перебил я его.

— Несомненно.

— При такой предрасположенности это могло пойти только во вред!

— Безусловно! Массовый убой скота! Теплый кровавый чад! Вечное хранилище мяса или даже трупов! Отсюда как следствие — черствость души и неспособность сопереживать! Это же постоянная подпитка дьявола, сидящего внутри каждого! Я сказал об этом американцу. Он сообщил мне, что почувствовал то же самое, а потому стал советовать братьям продать фирму, что и произошло в прошлом году, но не принесло никаких изменений или хотя бы облегчения… Но стоп, уже поздний вечер, а я беседую с вами о таких вещах, которые могут помешать здоровому сну. Прошу прощения, чтобы не быть выпровожденным вами и уйти самому. Спокойной ночи!

Он прервал свой рассказ и удалился довольно поспешно, хотя это вовсе не входило в его привычки. Складывалось впечатление, что он приходил только для того, чтобы обратить наше внимание на этого американца. Душенька была того же мнения.

— Сегодня мне показалось, что он зашел специально, — заметила она. — Может, этот янки представляет собой нечто особенное? Может, это касается и нас?

На следующий день, часов в одиннадцать, сидя за работой, я услышал дверной колокольчик. Кого-то впустили. Хотя я и предупредил жену заранее, что сегодня абсолютно ни с кем не разговариваю, все же через некоторое время она поднялась ко мне, положила передо мной визитную карточку и сказала:

— Извини! Я должна тебя побеспокоить! Странный человек, ты сам увидишь.

Я бросил взгляд на карточку: «Гарриман Ф. Энтерс» — и больше ничего. Взглянул на Душеньку.

— Да, больше ничего, — кивнула она. — У него на цепочке часов наггит с голубиное яйцо. И очень печальные глаза!

— Чего же он хочет?

— Поговорить с тобой.

— У меня нет времени! Ты сказала ему это? Пусть он придет позже.

— Он должен уехать сегодня, иначе упустит корабль. Он говорит, что не уйдет не поговорив с тобой и будет сидеть, пока ты не придешь. Скажи ему, сколько стоит потраченное тобой время, и он тотчас заплатит…

— Что за американские штучки! Он сказал, чем занимается?

— Он книготорговец. Похоже, не говорит ни слова по-немецки. Он хочет купить твоего «Виннету».

— Ты ему уже все разъяснила?

— Я сообщила, что мы получали подобные предложения из-за океана и в ближайшее время на «Ллойде» отправляемся туда, чтобы уладить эти вопросы.

— Послушай, Душенька, это было не очень разумно с твоей стороны!

— Почему?

— Тому, кто собирается на Запад, прежде всего следует научиться держать свои мысли при себе, неважно, Дикий этот Запад сейчас или нет.

— Но мы же пока не там.

— Я сказал — «кто собирается», понятно?! Впрочем, нам стоит помолчать уже здесь, поскольку Запад уже у нас.

— Как?

— Этот мистер Гарриман Ф. Энтерс и есть американский Запад!

— Ты так думаешь?

— Конечно! Скоро сама убедишься. Пусть он будет кем угодно, пусть он хочет что угодно, — мы тоже теперь «сыграем в Америку». Он пришел к нам совершенно некстати, — следовательно, изменим тактику! Иди вниз и скажи, что я приду, но ни слова больше.

Она ушла, а я через некоторое время последовал за ней. Мистер Энтерс был хорошо сложен, гладко выбрит и выглядел, казалось, лет на сорок. В целом он оставлял впечатление благоприятное. Жена представила нас друг другу.

Мы поклонились и сели друг напротив друга. Я спросил, чем обязан. Он ответил вопросом:

— Вы Олд Шеттерхэнд?

— Когда-то был им.

— Скоро вы снова отправитесь за океан?

— Да.

— Куда? В какие дали?

— Еще не знаю.

— На каком судне?

— Еще неизвестно.

— Надолго?

— Это решится лишь на месте.

— Вы навестите старых знакомых?

— Возможно.

— Вы больше уделите внимание Северу или Югу США?

Тут я поднялся, поклонился, развернулся и направился к двери.

— Куда вы, мистер Май? — торопливо затараторил он вослед. Я остановился и ответил:

— Вернусь к работе. Я настоятельно просил вас сообщить мне, что вы хотите. Вместо этого вы задаете мне кучу вопросов, на что не имеете никакого права. Отвечать на них у меня нет времени!

— Я сказал миссис Май, что сразу же оплачу все ваши затраты, — заметил он.

— Это вам не удастся. Вы слишком бедны!

— Вы так думаете? Неужели я похож на бедняка? Вы ошибаетесь, сэр!

— Уверен, что нет. Поскольку, даже если вы владеете тысячами миллиардов, вы не в состоянии оплатить беднейшему из бедных и четверти часа бессмысленно растраченного времени жизни, отпущенной ему Богом!

— Пусть будет так. Прошу — сядьте! Я постараюсь быть кратким!

Он подождал, пока я вернулся в кресло, и менее уверенно продолжал:

— Я книготорговец. Знаю вашего «Виннету»…

— Вы говорите и читаете по-немецки? — перебил я его.

— Нет, — несколько растерянно ответил он.

— Откуда же вы знаете это произведение? Оно еще не переводилось на английский.

— Его читали в семье моего друга, в которой говорят по-немецки. Мне оказали любезность и пересказали. Все, что я тогда услышал, сильно заинтересовало меня, и я нанял одного безработного американца немецкого происхождения, чтобы он прочитал мне роман вслух, не спеша и постепенно, дав мне разобраться во всем, после чего я смог сделать необходимые заметки.

— Заметки? Что за заметки?

Вопрос смутил его. Он попытался скрыть это, ответив:

— Естественно, чисто литературные… Заметки книготорговца, само собой разумеется! Позже, во время поездки по Западу, они были всегда со мной и я смог проверить все, что описано в ваших трех томах. Поэтому с уверенностью могу сказать вам, что все соответствует действительности. Все, даже мельчайшие детали!

— Благодарю! — коротко ответил я.

— Только два места, — продолжал он, — я еще не проверил, поскольку не смог их отыскать.

— Какие, сэр?

— Наггит-циль и Темную Воду, в которой Сантэр нашел свой заслуженный конец. Может, вы во время нынешней поездки посетите эти места?

— Возможно, да, а возможно, и нет. Но чувствую, вы снова собираетесь задавать мне никчемные вопросы, вместо того чтобы сказать наконец, чего вы хотите?

Я сделал движение, собираясь подняться.

— Сидите, сидите! — заторопился он. — Я хотел вам только показать, что проверил содержание ваших книг и нашел перевод их на английский делом стоящим!

— «Проверил»?! Для этого нужны годы!

— Конечно! — кивнул он усердно, не заметив, что я уже приготовил ему западню. — Прошло довольно много времени, прежде чем я смог проехать по местам, о которых там шла речь.

— Это было связано с вашей работой?

— Конечно, конечно. Тогда мы занимались скупкой лошадей, крупного рогатого скота, свиней и шатались по всему старому Западу!

— Вы говорите «мы». Стало быть, речь идет о компаньонах?

— Да, о близких. Компания была в полном смысле слова «братской»! Нас было пятеро братьев, а сейчас осталось только двое, мы занимаемся книгами. Мы хотим купить у вас «Виннету»…

— Только его? — прервал его я.

— Да, только его.

— А почему не другие?

— Потому что они нас не интересуют.

— Я полагаю, гораздо важнее то, что интересует читателя.

— Может быть, но у нас по-другому. Нам нужен только «Виннету», больше ничего.

— Хм! Как вы это себе представляете?

— Очень просто: вы продаете нам права раз и навсегда, а мы так же раз и навсегда расплачиваемся с вами!

— И когда это произойдет?

— Прямо сейчас. Я в состоянии перечислить деньги в любой милый вашему сердцу банк. Сколько вы хотите?

— А сколько вы предложите? — улыбнулся я, наблюдая, как этот человек принимает все за чистую монету.

— Смотря по обстоятельствам! Мы можем напечатать сколько захотим?

— Если договоримся, то да.

— И даже малый тираж? — Глаза моего собеседника блеснули.

— Естественно, нет!

— Как так? Но почему?

— Я пишу книги, чтобы их читали, а не для того, чтобы они исчезали.

— «Исчезали»? — искренне удивился он. — Кто вам сказал, что они должны исчезнуть?

— Конечно, вы этого не сказали, но все же упомянули о том, что тираж может быть малым по вашему желанию.

— Совершенно верно! Если мы увидим, что книги на английском не найдут спроса, мы вообще откажемся их печатать. Это же ясно как Божий день!

— Вы серьезно?

— Да.

— У вас есть в Германии еще другие дела?

— Нет. Не скрою, что я переплыл океан только из-за ваших трех томов.

— Мне, право, жаль, но такое большое путешествие вы совершили зря. Книг вы не получите.

Я поднялся. Он тоже. Янки был не в состоянии скрыть свое разочарование. Он спросил:

— Я вас правильно понял, сэр? Вы не продаете «Виннету»?

— По крайней мере не вам. По одной я не уступлю никому. Кто хочет переводить одну или несколько книг, тому придется купить все!

— А если я прямо сейчас заплачу вам за эти три книги как за все?

— Тоже нет.

— Разве вы так богаты, мистер Май? — усмехнулся он.

— Отнюдь. О богатстве нет и речи. Могу говорить только о достатке, необходимом для содержания семьи, для работы. Но мне этого достаточно. А если вы в самом деле хорошо знаете мой роман «Виннету», то вам должно быть известно, что я всегда стремился не к богатству, а к возвышенному, прославляя лучшие человеческие качества. Следовательно, просто необходимо, чтобы мои книги находили настоящего издателя, а вы не можете быть таковым, в чем только что меня убедили.

По моему тону Душенька поняла, что от своего решения я не отступлю. Ей вдруг стало жаль янки. Он стоял перед нами с таким видом, будто с ним стряслась непоправимая беда. Он протестовал. Он приводил доводы. Он давал обещания. Но напрасно! Наконец, когда ничего не помогло, он сказал:

— Я все же не оставляю надежды, что еще получу от вас «Виннету». Я вижу, что миссис Май менее недоброжелательна. Посоветуйтесь с ней и дайте мне время переговорить с братом, моим компаньоном.

— Вы хотите еще раз явиться сюда? Это бесполезно, как бесполезна была и ваша теперешняя поездка, — подвел итог я.

— Приезжать сюда мне не нужно, ведь вы, насколько я понимаю, вскоре сами переправитесь на наш континент. Дайте мне какой-нибудь адрес в Америке и назовите день, когда я явлюсь к вам.

— Это тоже ничего не даст!

— Неужели вы можете знать это заранее?! А если после совещания с братом я сделаю вам предложение, которое будет больше отвечать вашим целям и желаниям?

Чувствовалось, что он весь напрягся в ожидании моего отказа. Внезапно я тоже почувствовал жалость к нему, но не имел права уступить чувству и изменить решение. Душенька бомбардировала меня умоляющими взглядами, а когда это не подействовало, схватила меня за руку. Тут я произнес:

— Хорошо, пусть будет так. Давайте найдем время, чтобы все обдумать. Моя жена вместе со мной еще никогда не была там, за океаном. Ей очень хочется посмотреть на чудесный Ниагарский водопад. Стало быть, мы на гудзонском пароходе поплывем сначала из Нью-Йорка в Олбани, затем по железной дороге поедем в Буффало, откуда до водопадов всего лишь час пути. В Ниагара-Фолс мы будем жить с канадской стороны, в отеле «Клифтон», где я…

— Знаю! Я знаю этот отель! — возликовал он. — Сейчас он в хороших руках. Это отель высшего ранга — тихий, аристократический, со всеми новшествами…

— Well! — прервал я на американский манер поток его словоизлияний. — Хорошо, если так. Значит, там вы нас и найдете.

— Когда?

— Сейчас точно не знаю. Лучше всего установите связь с администрацией этого заведения, чтобы она тотчас известила вас о нашем прибытии.

— Верно! Так я и сделаю.

На этом разговор был окончен. Еще несколько вежливых слов прощания, после чего этот визит, впоследствии сыгравший гораздо более значительную роль, чем мне казалось в тот момент, завершился. Душенька, естественно, осталась мной недовольна. Она очень склонна к состраданию, а жалостливый взгляд этого человека настолько запал ей в душу, что она еще несколько дней находилась под его воздействием. Она считала, что я вел себя с американцем недостаточно учтиво и даже недружелюбно.

— Почему ты так с ним разговаривал? — спросила она.

— Потому что он обманул меня, — спокойно ответил я. — Он не был откровенен. Знаешь ли ты, кто это?

— Один из двух несчастных сыновей той самой семьи, почти все члены которой кончили жизнь самоубийством.

— Да, конечно, это он, но тут есть и кое-что другое. Энтерс — это не его фамилия!

— Полагаешь, что он взял чужую?

— Да.

— Значит, считаешь его мошенником, аферистом?

— Нет, именно потому, что он не носит своей фамилии, он честный человек. Он стыдится ее! Предположу даже, что он отказался от нее только из-за моих трех томов «Виннету».

Она была так удивлена, что забыла задать мне очередной вопрос. Я продолжил сам:

— Допустим, я знаю его настоящую фамилию…

— Так скажи ее! — потребовала она.

— Это не кто иной, как Сантэр!

— Какого Сантэра ты имеешь в виду? Убийцу отца и сестры Виннету?

— Да. Человек, который был у нас, — его сын.

— Нет, это невозможно, невозможно!

— Так и есть!

— Докажи!

— Ты сама должна была легко догадаться.

— Неужели? Я знаю только одно: ты считаешь его лжецом, потому что он называет себя Энтерсом вместо Сантэра.

— Как глубоко ты ошибаешься! Если бы я сделал свой вывод только из одного этого, я был бы никудышным следопытом, гринхорном, просто недотепой! Прошу тебя, вспомни о том, что он нашел себе чтеца, чтобы сделать заметки. Сколько же он их делал и проверял?

— Полагаю, не один год.

— Прекрасно! А зачем?

— Из чисто литературных побуждений, чтобы найти сбыт книгам! Он сам сказал.

— Совершенно верно. Вот тут-то и начинается ложь, след которой ведет к его настоящему имени. Он сам признался, что занимался оптовой торговлей скотом и мясом. А ты знаешь, когда он прекратил заниматься этим бизнесом?

— Я слушала внимательно! Фирма была продана в прошлом году. Это он сказал еще врачу.

— И вдруг такое многолетнее «литературное исследование»? Ты в это веришь?

— Нет. Теперь больше нет! Ты знаешь, похоже, и я прозреваю. Возможно, он действительно никакой не книготорговец.

— Теперь ты на верном пути. Подумай о следующем: стоило ему услышать о моем «Виннету» от некого своего знакомого — он сразу же нанял человека, чтобы тот переводил и читал вслух все произведение. Неужели этот знакомый пересказывал ему подробно содержание всех трех томов?

— Конечно нет.

— Я тоже так думаю. И если он тотчас пригласил переводчика, чтобы самому вникнуть в текст поглубже, это значит, что даже то немногое, что он узнал, имело для него огромное значение и наверняка касается его личной жизни. Или ты думаешь, эти важные обстоятельства носили чисто «литературный» характер?

— Нет.

— А может, дело в книготорговле? — улыбнулся я.

— Тоже маловероятно.

— Во время чтения он делал заметки. Почему, зачем? Сомневаюсь, что просто для памяти. Он утверждал, что заметки помогли ему в его многолетних поисках на Западе.

— Может, он искал там своего пропавшего отца? — осенило вдруг Душеньку.

Я кивнул:

— Прекрасно, просто великолепно! Конечно же, своего отца! Я хотел разъяснить тебе все, но теперь это ни к чему, по крайней мере пока. Должен лишь обратить твое внимание на поспешность Энтерса, когда он пытался узнать расположение обоих мест, которые, как он выразился, «еще не смог отыскать». Я имею в виду Наггит-циль и Темную Воду.

— Похоже, все это из-за Сантэра. Вряд ли здесь замешан кто-нибудь другой. Может быть, даже наггиты тут ни при чем?

— Из участников событий на Нагтит-циль и у Темной Воды его мог интересовать только я один, поскольку роль остальных либо невелика, либо они уже мертвы. Но предполагать, что он из-за меня в течение нескольких лет обследовал Запад, было бы смешно! Своим визитом он доказал, что отлично знал, как и где меня искать. Что касается наггитов, то он уже прочитал, что они потеряны навсегда и ни один смертный не сможет их отыскать. Теперь, Душенька, еще одна важная деталь! Этот так называемый мистер Энтерс хочет купить моего «Виннету». Зачем? Чтобы перевести его, напечатать и распространить?

— Нет, чтобы помешать выходу книги на английском языке там, за океаном. Тут ты прав. И это ясно из его слов. Когда против всех своих ожиданий он услышал, что книги ему не видать, он просто не смог скрыть свой ужас! Там, в Соединенных Штатах, никто не должен узнать о прошлом и о деяниях его отца!

— Умница! Ты снова предваряешь мои мысли. Для меня это факт, в истинности которого я никоим образом не сомневаюсь. Он полагал, что сможет одурачить нас сумкой, набитой долларами, хотя из «Виннету» должен был бы знать, что я не клюну на такую приманку. Собственно, его визит и предложение просто-напросто оскорбление, на которое я должен был ответить по-иному.

— Значит, ты на меня сердишься?

— Сержусь? За что?

— За то, что из-за меня ты назначил ему еще одну встречу.

— О нет! Я дал уговорить себя вовсе не для того, чтобы продаться за низкие деньги, а потому, что есть веские причины с сего момента не упускать из виду обоих братьев Энтерс, или Сантэр. Ты ведь знаешь об обычае каждого опытного вестмена — никогда не поворачиваться спиной к опасности.

— Опасность? — насторожилась она. — Мне кажется, этот Энтерс, хоть он, весьма вероятно, и Сантэр — человек хороший.

— Мне тоже. Но разве олицетворение самой доброты не может однажды вдруг обернуться злом? Разве в болезненной настойчивости этого человека не таится нечто взрывное, чего стоит остерегаться? А его брат? Ты знаешь, братья никогда не имеют схожих характеров. У Ниагары мы познакомимся с ним поближе, а там будет видно, как вести себя, чтобы не вынудить их пойти по стопам отца. Доктор говорил вчера о демоне. И вот теперь этот демон добрался и до нас. А тяга Сантэров к самоубийству! Как видишь, интересное начало для нашего путешествия. А дальше будет еще интереснее!

— Ты в самом деле чувствуешь опасность?

— Нет. Я вижу только, что нам обязательно нужно пересечь океан, чтобы побывать на горе Виннету и познакомиться с Тателла-Сатой, Хранителем Большого Лекарства. Он пишет мне, что я должен спасти Виннету, а раз я должен это сделать, то опасностей для меня не существует. А ты что скажешь?

— Для меня тоже. Едем вместе!

— Тогда вперед и попутного нам ветра!

Глава вторая. НА ПУТИ К УТЕСУ ДЬЯВОЛА

И вот мы в Ниагара-Фолс. Остановились в «Клифтоне», с той стороны подвесного моста, что на территории Канады [64]. Лучшие номера здесь на втором этаже; их окна обращены к Ниагарским водопадам. Вид грандиозных низвергающихся водных масс поистине ошеломлял. Все комнаты выходили на длинную, шириной шагов в восемь террасу, над которой нависала круглая крыша. Выйдя на террасу, можно было увидеть сразу два водопада, один из которых очень напоминает подкову.

Будь этот отель в Германии, общность террасы воспринималась бы постояльцами как большой недостаток, требующий немедленного устранения и возведения перегородок. Но здесь, за океаном, каждый окружал себя такой незыблемой, хотя и невидимой стеной, что ни о каких деревянных перегородках, избавляющих от назойливости и бестактности, никто и не помышлял. Все же я был рад тому обстоятельству, что к нашему прибытию ближний к водопадам угловой номер пустовал, — у нас оказался единственный сосед. Точнее, как мы вскоре узнали, их было двое, живущих в одном номере: Гарриман Ф. и Зебулон Л. Энтерсы.

Я предчувствовал, что братья будут поджидать нас, чтобы не упустить нашего прибытия. Но то, что наши комнаты будут рядом, мы едва ли могли предположить. Должен сознаться, мне не понравилось, что эти люди стали нашими соседями.

Каждый вновь прибывающий в отель «Клифтон» тотчас регистрировался в администрации. Эта запись являлась единственной справкой, которую можно было о нем получить. Я записал в учетную книгу: «Мистер Бартон с женой». У меня были веские причины сохранять мой приезд в тайне, отсюда и псевдоним.

Наш номер состоял из трех комнат, которые, как уже было упомянуто, располагались в угловой части здания. Комната моей жены выходила на тот водопад, что в виде подковы; она была больше моей, но без балкона. Из моей же открывался вид на американскую часть города и другой водопад. Комната была меньшего размера, но выходила на большую террасу, где я мог расположиться по-домашнему, как мне нравилось. Между этими двумя комнатами располагались гардероб и туалет, по-американски практично соединенные друг с другом. Когда нам представили и показали жилище, я справился у коридорного, кто живет рядом.

— Два брата, — равнодушно ответил он. — Янки, по фамилии Энтерс. Но здесь они почти не бывают, только спят. Уходят рано и возвращаются лишь вечером, когда со столов уже все убрано.

При этом он не скрыл своего удивления, и я не преминул осведомиться:

— Почему они так поступают?

Он пожал плечами:

— Наш «Клифтон-хауз» — отель первого класса. Люди попроще позволяют себе только ночевать здесь, не обедая и не вступая в отношения с другими постояльцами. Если они попробуют это сделать, то быстро выдадут себя, почувствуют чужими, что, конечно, не воодушевит их на вторую попытку.

Сказано было довольно искренне. По меньшей мере процентов шестьдесят тамошних кельнеров — немцы и австрийцы. Но этот был канадцем английского происхождения, отсюда и независимость суждений, самоуверенный тон. Когда он взглянул на меня оценивающе, я дал ему понять, что мы из тех, кто не скупится на чаевые. Обычно половину дают коридорному тотчас по прибытии, чтобы расположить его к себе, а другую вручают при отъезде или же вообще не отдают — в зависимости от обслуживания.

Он бесцеремонно выяснил, какого достоинства банкноты, потом ответил тоном, учтивости которого могли бы позавидовать и немец, и австриец:

— Готов выполнить любое ваше желание! Порекомендую это и горничной. Может быть, Энтерсы вам не угодны, мистер Бартон? Мы сейчас же их переселим!

— Оставьте их, пожалуйста; они не стесняют нас.

Он низко поклонился и исчез, излучая почтение и благожелательность. Когда к нам явилась представиться горничная, стало ясно, что она осведомлена о чаевых, и она имела возможность убедиться в наших намерениях. Я уже говорил, что отнюдь не богат, но в подобной ситуации разумнее сразу дать понять слугам, что готов их отблагодарить, а результаты скажутся.

В день приезда мы предприняли два маленьких путешествия, которые просто обязан совершить каждый посетитель Ниагарских водопадов. Одно — по железной дороге, другое — на пароходе.

Колея железной дороги часто проходит в двух метрах от края пропасти. Глубоко-глубоко, где-то внизу, бурлит и клокочет река, скалы вздымаются над ней отвесно, и кажется, будто паришь в воздухе вместе с птичьими стаями и вот-вот рухнешь в бездну. Потом знаменитый и любимый местный пароход «Maid of the Mist» («Дева Тумана») прокатил нас по бурлящей реке и довольно рискованно приблизился к водопадам — по желанию туристов, которые дома будут хвастаться тем, что ныряли прямо в поток.

Потом мы ужинали под чарующие мелодии струнного квартета в большом зале ресторана и, усталые, добрели до нашего жилища. С тихой террасы открылся фантастический вид на водопады в таинственном мерцании луны. Было приблизительно одиннадцать, когда горничная прошмыгнула мимо, объявив нам:

— Энтерсы здесь.

— Где? — спросила Душенька.

— Там — внизу, в офисе. Они каждый вечер, когда приходят, изучают книгу постояльцев, а потом поднимаются к себе в комнату.

— Зачем они это делают?

— Хотят узнать, не приехала ли немецкая пара: мистер Май с женой. Сначала они спрашивали, но теперь просто листают книгу, потому что чувствуют, что надоели всем своими расспросами. Лишние они тут. Я тоже не разговариваю с ними.

Она удалилась, а мы покинули террасу, чтобы не попасть Энтерсам на глаза. Новость была первым результатом щедрых чаевых.

А теперь стоит описать дверь, через которую моя комната сообщалась с террасой. Каждый постоялец «Клифтона» знал, что все двери, выходящие на открытую террасу, сконструированы одинаково. Они полностью изолировали жилище снаружи, но были снабжены стеклами и жалюзи. Последние можно открывать и закрывать по желанию постояльца, а окна еще и прикрывать занавесками. Следовательно, в любое время можно подсмотреть и подслушать что-либо, оставаясь невидимым и неслышимым. Именно поэтому мы не зажгли свет, а остались в комнате, открыв жалюзи. Мы предположили, что братья не станут сидеть в своей комнате, а обязательно выйдут на террасу.

Так и случилось: очень скоро они там появились. Луна стояла высоко в ночном небе, и мы сразу узнали одного — того, кто был у нас. Они разговаривали друг с другом и нервно прохаживались взад-вперед. Затем сели за стол, который я попросил принести, чтобы иметь возможность писать. Мы разбирали каждое слово, но предмет разговора поначалу был нам безразличен. Потом возникла пауза, которую нарушил тот из них, с кем мы еще не были знакомы, — Зебулон:

— Скверное занятие сидеть здесь столько! Может пройти неделя, а они не приедут!

— Да нет, — возразил Гарриман. — Они все-таки появятся здесь раньше, чем у издателей. Это может произойти в любой день.

— Ты настаиваешь на своем?

— Да. Будем честными! Хотя этот человек и не очень хорошо принял меня, мы не должны его обманывать. Впечатление о нем у меня осталось хорошее. А о его жене могу сказать, что почти полюбил ее, и не хотел бы выглядеть непорядочно!

— Хо! «Непорядочно»! Что значит «непорядочно»?! Прежде всего, непорядочно вредить самому себе! Если же мы хотим выгодно обделать наши дела, благоразумнее было бы…

— Тсс! Тихо!

— Что такое?

— Старик может услышать.

При этих словах он указал на нашу дверь, имея в виду прежнего постояльца.

— Старик? — удивился Зебулон. — Он весь день сидит в читальном зале до полуночи, а потом еще целый час читает. Света нет, значит, он внизу.

— Все-таки надо быть поосторожнее! Кроме того, я устал. Пойду спать. Завтра утром — в Торонто. Нам надо отдохнуть. Идем!

Они встали из-за стола и удалились в свой номер. Узнали мы немного, но теперь по меньшей мере имели понятие о том, что Гарриман Ф. Энтерс собирается вести себя с нами честно. Что же касалось Зебулона, его брата, то пока он оставался загадкой.

Когда мы на следующее утро спустились завтракать, кельнер сказал нам, что наши соседи еще на рассвете покинули отель и поручили, если их будут спрашивать, сообщить, что уехали в Торонто и вернутся завтра к вечеру. Он пренебрежительно махнул рукой.

— Ну и фрукты эти Энтерсы! Их здесь уже никто не выносит. А эти миссис и мистер Май из Германии! Если их поджидают такие люди, то и им здесь не место. Они не получат комнаты!

Как хорошо, что я зарегистрировался под другой фамилией!

Наш первый завтрак был в высшей степени великолепен: кофе, чай, какао, шоколад, гора мяса, яичница, виноград, ананасы, дыни и другие фрукты, сколько душе угодно.

В здешнем ресторане удобнее всего обедать на веранде, которая так узка, что вмещает только двухместные столики. Именно оттуда лучше всего любоваться водопадами. Мы выбрали один из столиков я решили зарезервировать его за собой. Когда мы спросили кельнера, тот ответил:

— Обычно нет, но для миссис и мистера Бартон можно сделать исключение. Я позабочусь. Лучший Столик, конечно, самый крайний, ибо там вас никто не побеспокоит. Но его уже заняли два джентльмена. Отказать им, увы, нельзя.

Сообщив это обычным тоном, он тут же вполголоса добавил:

— Они платят только наггитами! Оставили под залог мешочек золотых самородков!

Действительно, многие подходившие к этому столику получали отказ, пока в конце концов не появились двое индейцев, тотчас приковавшие к себе всеобщее внимание. Их возраст был примерно одинаков. Высокие, широкоплечие, с лицами, наделенными благородными чертами, они прошли медленно, с достоинством к упомянутому столу, не обратив, похоже, ни на кого внимания. Одеты они были не по-индейски: европейские костюмы из великолепной ткани. Их волосы были подстрижены так же, как и у других посетителей, но могу поспорить, что в седле — в саванне и среди утесов Скалистых гор — они выглядели бы, пожалуй, еще величественнее, чем здесь. Их бронзовые лица сохраняли особое выражение, свойственное людям одухотворенным, ищущим пути к возвышенному.

— Это джентльмены! — многозначительно прошептал кельнер. — Прекрасные люди, хотя и индейцы!

Он прищелкнул пальцами, словно подчеркивая свою оценку.

— Откуда они? — осведомился я.

— Точно не знаю. Они пришли сюда по реке, через Квебек и Монреаль.

— А их имена?

— Мистер Атапаска и мистер Алгонка. Прекрасные имена, не так ли? Звучат как музыка! Да и правда музыка: платят только наггитами!

Таков был критерий его оценки, и он нисколько не стыдился ссылаться на него. Он сообщил еще, что оба джентльмена сняли самые большие и дорогие номера.

Мистер Атапаска и мистер Алгонка завтракали неторопливо и очень скромно. Манеры их были изысканны, словно они с детских лет посещали рестораны ранга «Клифтон». Наблюдать за ними было одно удовольствие. Делали мы это, естественно, как можно незаметнее. Душенька особенно поражалась достоинству, которым было преисполнено каждое, даже самое простое движение этих очень интересных людей, и их скромности.

У них не было ни колец, ни цепочек, ни каких-либо других дорогих безделиц, по которым судят о достатке человека. Все это как нельзя точно соответствовало вкусам моей жены, которую я всегда чуть ли не силой заставлял покупать новую шляпку или новое платье. Но я обратил внимание на другое — их оживленная беседа так не соответствовала традиционной индейской молчаливости. При этом они еще успевали делать пометки в записных книжках. Похоже, они умели управляться не только с томагавком и охотничьим ножом, но и с письменными принадлежностями и умственные занятия для них не были чем-то необычным.

Когда мы вручили кельнеру чаевые, он осведомился, по-прежнему ли нам интересны индейцы.

— Не желают ли мистер и миссис Бартон заказать столик рядом с обоими джентльменами?

— Конечно! — быстро сориентировалась Душенька.

— На все время?

— На все!

— Хорошо! Я позабочусь об этом!

Когда мы с небольшим опозданием пришли к обеду, индейцы уже сидели за своим столиком. Кельнер поджидал нас у нашего и сообщил, что дирекция просит нас сидеть здесь постоянно. Итак, мы расположились настолько близко к обоим индейцам, что могли слышать каждое произнесенное ими слово. Они и на этот раз прихватили с собой записные книжки и что-то помечали в них не только в паузах между блюдами, но и во время еды, надолго откладывая в сторону нож и вилку.

Представьте мое удивление, когда я обнаружил, что беседовали они на языке моего Виннету и собирались исследовать внутреннее родство атапаскских языков [65] (к которым принадлежал и язык апачей). Мистер Атапаска в данном случае имел дело с некой разновидностью его родного языка. У Алгонки дело выглядело иначе. Он, похоже, происходил из канадского племени кри [66]. В ходе беседы он произносил краткие, но любопытные замечания, из которых я сделал вывод, что он владеет большим запасом слов языка науатль, древнего наречия ацтеков. Вследствие нашего, так сказать, пассивного участия в этом разговоре мы заключили, что они тоже двигались к горе Джебель Виннету [67] и пользовались диалектом апачей с целью тренировки, чтобы там, на месте, не показаться чужаками. Какими же языковыми познаниями должны обладать эти двое! Они вожди, это ясно. Но их миссия гораздо более значительна! Итак, выяснилось, что конечный пункт их и нашего путешествия один и тот же, и я был убежден, что на горе Виннету познакомлюсь с ними поближе.

После полудня мы приехали в Буффало, чтобы отыскать на здешнем кладбище могилу и статую знаменитого вождя Са-Го-Йе-Ват-Хи [68] и возложить цветы. Я отдал особую почесть и дань уважения этому великому мужу, которого и в наши дни считают несравненным защитником всех индейцев-сенека [69].

Кладбище было необыкновенно привлекательно. Американцы побеждают смерть красотой, они не терпят никаких склепов, представляющих собой обитель тлена. Они выбирают в качестве места погребения тихую холмистую местность, напоминающую цветущий зеленый парк, который радует глаз и внушает мысль о вечной жизни.

Был ясный, солнечный день. Возложив цветы к монументу вождя, мы присели на постамент, где возвышалась статуя, достигающая вершин деревьев. Мы говорили о нем, говорили тихо, как и подобает разговаривать у могил, если веришь в воскресение и другую жизнь. Поэтому нас не могли слышать те, кто тем временем приблизился к памятнику с другой стороны. Не слышали их и мы, поскольку мягкая трава скрадывала звуки. Увидеть нас они смогли не раньше, чем вышли из-за памятника.

И вот они перед нами — индейские вожди из «Клифтона»! Но они и виду не подали, что заметили нас. Медленно пройдя мимо, они подошли к камням у фасада монумента, которые были заложены в честь членов семьи великого вождя.

Там лежали наши цветы. Увидев их, они остановились.

— Уфф! — воскликнул Атапаска. — Здесь кто-то говорил языком любви! Кто он?

— Бледнолицый — вряд ли, — откликнулся Алгонка.

Он нагнулся, поднял и принялся рассматривать один из цветков. Атапаска последовал его примеру. Оба обменялись быстрыми взглядами.

— Они еще свежие и срезаны не более часа назад! — продолжал Атапаска.

— А положены сюда не более четверти часа назад, — добавил Алгонка, не отрывая глаз от наших следов. — Значит, все-таки бледнолицые!

— Да, те, что сидят там. Поговорим с ними?

— Как захочет мой красный брат. Я предоставляю право решать ему.

Короткие фразы обоих индейцев были произнесены на языке апачей. Они вернули цветы на место, и Атапаска на отличном английском обратился к нам:

— Мы полагаем, что цветы возложили вы. Это так?

— Да, — ответил я, уважительно поднимаясь с места.

— Для кого они?

— Для Са-Го-Йе-Ват-Хи.

— Почему вы это сделали?

— Потому что мы его любим.

— Нужно знать, кого любишь!

— Мы знаем его. И понимаем.

— Понимаете? — удивился Алгонка, и глаза его сощурились — он сомневался. — Вы слышали его голос? Он ведь давно умер. Прошло уже почти восемь десятилетий, как его нет!

— Он не умер и не ушел. Мы слышали его голос часто, а чьи уши открыты, тот и сегодня может услышать его так же ясно, как тогда, когда он говорил об «Обществе волков». Они его, к сожалению, не услышали.

— Что же они должны были услышать?

— Не поверхностный звук его слов, а их глубинный, данный самим Великим Маниту, смысл.

— Уфф! — воскликнул Атапаска. — Какой смысл?

— Что ни один человек, ни один народ и ни одна раса не имеет права оставлять своих детей. Что каждая саванна, каждая гора, каждая земля и все части света сотворены Богом, чтобы носить цивилизованных людей, а не таких, которые не в состоянии выйти из того возраста, в котором сознание низко. Что всесильный и благосклонный ко всем Создатель каждому в отдельности и каждой нации дает как время, так и возможность выйти из этого возраста. И что, наконец, каждый, кто не стремится вперед, теряет право на существование. Великий Маниту благосклонен, но он и справедлив! Он хотел, чтобы индеец тоже был благосклонен, особенно к своему красному брату! Но когда индейцы не захотели прекратить терзать друг друга, он послал к ним бледнолицего…

— Чтобы умертвить еще быстрее! — прервал меня Алгонка, повысив голос.

Оба взглянули на меня в ожидании, как я отвечу на это восклицание.

— Нет, чтобы спасти вас, — возразил я. — Са-Го-Йе-Ват-Ха понял это. Он хотел, чтобы его народ пошел тем же путем, но его не захотели слушать. Даже сегодня еще есть время для спасения, если дети оставшихся индейцев найдут в себе силы стать Людьми.

— Воинами? — уточнил Алгонка.

— О нет! Поскольку даже военные игры есть доказательство того, что народ впал в детство! Стать Человеком не значит стать воином, это значит стать личностью. Великий вождь сенека, у могилы которого мы стоим, говорил об этом тысячу раз. Пусть не мой, а его голос говорит с вами сейчас. Сделайте так, и окажется, что и он не умер для вас, а живет и будет жить дальше!

Я приподнял шляпу, давая понять, что прощаюсь, но тут, к моему удивлению, заговорила Душенька:

— И возьмите эти два цветка! Они не от меня, а от него! Цветы благоразумия, добра и любви, которые он желал своему народу. Они лишь внешне увяли, но их аромат остался, чтобы осветить и согреть имена тех, кто похоронен там, под камнями! И вслушайтесь в шепот листьев, от которых убегает тень. Эта могила не мертва, — Она вручила каждому по цветку и добавила: — Теперь нам пора.

— Не уходите! — попросил Атапаска.

— Да, останьтесь! — поддержал его Алгонка. — Если вы его любите, вы нужны здесь!

— Не сейчас! — ответил я. — Я его друг; но вы — его братья. Это место принадлежит вам. У нас еще будет время.

Мы пошли. Удалившись достаточно далеко и ни разу не обернувшись, чтобы больше не привлекать внимания, Душенька спросила:

— Послушай, мы не совершили никаких ошибок?

— Нет, — ответил я.

— Но есть одно «но»!

— Какое?

— Только что ты держал перед ними длинную речь. А я даже подарила цветы совершенно чужим нам людям. Это подобает леди?

— Вероятно, нет. Но не горюй! Бывают моменты, когда такие ошибки — лучшее, что можно сделать. А я убежден, сейчас именно такой момент. Конечно, перед другими я бы не держал никаких «речей», но уверен, что знаю индейцев, и, кроме того, обстоятельства не только позволили, но даже вынудили меня сказать больше, чем я сказал бы в любом другом случае. Впрочем, мы на верном пути. Они пригласили нас остаться! Ты только подумай! Остаться у могилы! С ними, с вождями! Это награда, причем высокая! Мы, по их понятиям, вели себя очень хорошо.

Мою правоту доказали и дальнейшие события. Мы вернулись поздно вечером, потому что добирались не на поезде, а на пароходе. Едва кельнер услышал, что мы снова прибыли, он возник перед нами с еще более глубоким поклоном, чем прежде.

— Извините мою назойливость! — начал он. — Но я должен сообщить нечто чрезвычайное!

— И что же? — улыбнулся я.

— Мистер Атапаска и мистер Алгонка ужинают сегодня не внизу, а наверху, у себя!

Он взглянул на нас, как будто сообщил нечто потрясающее.

— Ну и что? — удивился я. — Почему это нас должно интересовать?

— А как же иначе! Ведь мне поручили передать вам приглашение отужинать с ними!

Вот уж действительно неожиданная новость! Мне оставалось только равнодушно осведомиться:

— Во сколько?

— В девять. Оба джентльмена позволят себе лично зайти за господами! Но я должен как можно скорее сообщить им, принято приглашение или нет.

— Это решать миссис Бартон, а не мне.

Когда он вопрошающе уставился на мою жену, та разъяснила:

— Мы принимаем приглашение и будем вовремя.

— Благодарю! Сейчас же сообщу. Джентльмены просили передать, что пусть их считают друзьями, которые не обращают внимание на одежду.

Последнее замечание пришлось нам по душе. Ровно в девять вожди появились у нас. Они прошли по внутреннему коридору, но попросили нас воспользоваться террасой. Когда мы вышли из номера, луна, казалось, светила еще сильнее, чем вчера. Оба водопада предстали перед нашими глазами как сказочное чудо, а их шум проникал в душу, словно голос вечности.

Атапаска сказал:

— Не только белые, но и красные люди теперь знают, что все, что предлагает нам современный мир, только притча, больше ничего. Одна из величайших и сильнейших аллегорий Великого Маниту лежит здесь, перед нами. Посмотрим на нее!

Он подошел с Алгонкой к самому краю площадки. Я последовал за ними с Душенькой, легким пожатием руки подавшей мне знак, который я очень хорошо понял. У нас почти всегда возникали одни и те же мысли. Вот и теперь она поняла, что вождь намеревался проэкзаменовать нас. По результатам экзамена они должны были решить, как вести себя с нами. Ведь все, что я сказал у могилы великого вождя сенека, я мог где-нибудь прочитать или краем уха услышать. Именно это и хотела сказать мне моя жена. Ответным пожатием я подтвердил, что понял ее и готов к экзамену.

Мы молча стояли возле балюстрады. Вдруг Алгонка поднял руку, указывая на низвергающийся поток, и произнес:

— Вот это образ красного человека. Может ли белый меня понять?

— А почему он не должен понять? — спросил я с улыбкой.

— Потому что это касается не его собственной, а чужой судьбы.

— Вы думаете, что мы, белые, не способны понять другого?

— Не знаю… Так все-таки сможете ли вы решить эту загадку?

— Загадку? Вы ведь говорили не о загадке, а об иносказании. А притчи не решаются, они истолковываются.

— Ну так объясните, пожалуйста!

— С удовольствием! Мы смотрим на падающий и рассеивающийся поток. Но озеро, большое озеро, из которого течет вода, отсюда далеко. Не видим мы и куда течет вода. И то и другое скрыто от наших глаз.

— Хорошо! Это аллегория, — кивнул Атабаска серьезно. — А объяснение?

— Современник видит лишь тяжелое, глубокое, приводящее в трепет падение красной расы. Шум воды и смертельные крики всех тех, кто упал вниз или еще упадет. Где он, великий, сильный, прекрасный народ? В какой стране? В какие времена? Мы этого не знаем, мы этого не видим! Мы видим только, как один, падший, делится в бездне на сотни и сотни народов, племен, родов и групп, численность которых часто едва достигает сотни. А водопад бурлит и гонит их дальше и дальше, пока они не исчезнут! Мы слышим лишь их многочисленные, но исчезающие языки, идиомы, наречия и диалекты, в которых низвергающийся поток уничтожается в водовороте пропасти, а лингвист, мужественно бросающийся в этот водоворот, подвергается опасности погибнуть вместе с теми, кого ищет! И где найти тот великий, могучий, прекрасный народ, к которому должны стекаться рассеянные и распыленные потоки этой языковой и этнографической Ниагары, чтобы снова стать единым целым и обрести покой, прийти к благословенному началу нового, лучшего развития? В какой стране найдется этот народ? И в какие времена? Мы не знаем, мы не видим этого! Мы только можем сказать — это обвальный поток реки-аллегории, берущей начало в озере Эри и изливающейся в озеро Онтарио. То же самое мы знаем о красной реке. Она происходит из времени и из страны сильных, благородных людей. Она стремится вдаль, чтобы у новых берегов найти новое единение. Такова, джентльмены, аллегория и ее истолкование.

Они были спокойны. Мы постояли еще некоторое время, потом подошли к открытым дверям их номера. Тут Атапаска взял Душеньку под руку и молча повел внутрь. Я последовал за ним с Алгонкой, который тоже молчал.

Оба вождя, как и мы, занимали несколько комнат. В гостиной уже был накрыт стол. Должен сказать, что не заметил старания произвести на нас какое-либо впечатление. Ничего иного, кроме тех блюд, что подали бы нам в ресторане, не было. Перед нашим кувертами стояло вино, а перед их — вода. Душенька откровенно объявила, что мы дома за едой с удовольствием пьем воду. Кельнеру тут же был подан знак убрать бутылки. Перед каждым вождем в маленькой, наполненной водой вазе стоял цветок, подаренный моей женой. По одной роскошной розе предназначалось и нам.

Во время ужина мы разговаривали только в паузах. Они не сказали о себе ни слова и не пытались выяснить, кто мы такие. Наша беседа строилась вокруг одной темы — прошлого и будущего индейцев, судьбы красной расы. Надо признать, что многому, очень многому стоило поучиться у этих двух индейцев. Их уста не произнесли ни единой пустой фразы. Оба вождя походили на гигантов, которые высекали из скал большие, могучие мысли. Это был красивый вечер, обогативший наши мысли, чувства, знания и желания. Сколько будем живы, не забудем о нем.

Мы расстались за полночь. Лишь в миг прощания мы узнали, что Атапаска и Алгонка завтра уезжают и что свой последний вечер они с удовольствием подарили нам. Ох уж эта Душенька, со своими цветами!

Никто из них не догадывался, что мы немцы, что цель нашего путешествия одна и та же. Они не спрашивали у нас адреса, не говорили, что хотели бы снова встретиться. Но когда я протянул руку, они пожали ее крепче, чем это было принято. Потом Атапаска подошел к Душеньке, положил обе руки ей на голову и коснулся губами ее волос.

— Атапаска благословляет вас! — произнес он.

Алгонка последовал его примеру.

Их комнаты находились в средней части террасы, а наши, двери которых мы оставили открытыми, в самом конце. Возвращаясь мы прошли мимо номера Энтерсов. Двери у них были закрыты, но через открытые заслонки жалюзи виден был свет и слышались громкие голоса. Братья мерили шагами комнату и бранились. Естественно, мы не прошли мимо, а остановились у дверей и прислушалась:

— …Я еще раз повторяю: не кричи так! — говорил Гарриман. — Мы же не одни!

Взбешенный Зебулон отвечал:

— Черт бы его побрал, этот отель! Никто здесь не уважает нас! Впрочем, мы платим за этот номер, и я могу в нем вести себя так, как мне хочется! Старик уехал, а Мая до сих пор нет! Меня это бесит! Сколько же еще ждать?! И это теперь, когда сегодня мы снова узнали, что Утес Дьявола не может ждать! Если мы опоздаем хоть на полдня, мы потеряем целое состояние!

— Этого и я боюсь. Но разве мы можем ехать дальше, не дождавшись прибытия таких важных для нас людей?

— Хотя бы один из нас может уехать, чтобы задержать Киктахан Шонку, пока другой не вернется! Но все же не это меня волнует. Меня злит твоя так называемая честность, которая в наших условиях просто безумство! Да, нам нужны Наггит-циль и Деклил-То, а этот немец — единственный, кто в состоянии показать те места. Но это еще не причина, чтобы воспылать к нему любовью!

— Кто тебе говорил об этом? Я? Нет! Я требую лишь честности!

— Тьфу! Честность по отношению к убийце нашего отца?!

— Это не он! Отец сам виноват в том, что погиб именно так! И он не отпустит всех нас! Остались только мы двое. И если мы не будем честны, конец настигнет нас вдвое быстрее! Я все еще надеюсь на спасение! Но оно возможно только тогда, когда все прошлое будет прощено. А немец — единственный, кто может дать прощение; остальные умерли! Понимаешь ли ты?

Зебулон ответил не сразу. Мы слышали покашливание, напоминающее всхлипывание. Кто издавал эти звуки? Гарриман? Зебулон? Наконец последний жалобно произнес:

— Это ужасно, просто ужасно, как внутри меня все кричит и толкает, давит и напирает все сильнее и сильнее! Я хочу умереть!

— Я тоже!

Снова наступила пауза, после которой мы услышали голос Зебулона:

— Если бы могли поднять сокровище, которое ушло в воду вместе с отцом! А сколько заплатит Киктахан Шонка, если мы поможем ему насадить немца на нож! Сколько сумок, полных наггитов, а может, бонанца, целая бонанца!

— Ради Бога! — в ужасе воскликнул Гарриман. — Гони прочь эти мысли!

— Мысли приходят и уходят. Я не могу от них избавиться! Они приходят, и они одолевают меня! Что тут мои жалкие силы!.. Мне страшно. Что это? Может, кто-то стоит, за дверью?!

Я схватил жену за руку и потащил ее в наш номер. У нас не оставалось даже времени закрыть дверь, и мы прошмыгнули в кабинет, где и остановились, переводя дух и прислушиваясь.

Как хорошо, что мы оставили двери открытыми! Братья вышли из номера и подошли к нашей двери.

— Никого там нет, — засвидетельствовал Гарриман. — Ты ошибся.

— Возможно, — отозвался Зебулон. — Это было внутри меня. Я ничего не слышал, совсем ничего. Но эта дверь! Была ли она открыта, когда мы пришли?

— Конечно. Старик уехал, оставив ее открытой, чтобы проветрить номер.

Но Зебулон все же вошел в наш номер и в раздумье остановился возле стола.

— Не шуми! — предостерег его Гарриман.

Тут его брат развернулся и вышел. Опустив жалюзи на нашей двери, они удалились в свои покои. Мы же прошли в комнату Душеньки, где спокойно смогли включить свет, поскольку она была на другой стороне и Энтерсы не могли этого заметить.

Душенька была очень взволнована:

— Тебя хотят убить? Кто этот Киктахан Шонка, о котором они говорили?

— Наверное, вождь сиу. Я не знаю его, никогда не слышал о нем. Ты обеспокоена, малыш? Никакого повода нет, никакого! Этого не будет! Это лишь несбыточная надежда дьявола! И потом, вряд ли они станут предпринимать что-нибудь против меня, прежде чем окажутся на озере, в котором тогда утонул Сантэр. Я убежден, что до тех пор мне ничего не грозит. Так что не все так плохо, малыш!

— А Утес Дьявола? Ужасное слово!

— Не нахожу ничего ужасного. Очень романтично. Утесов в этой стране не меньше, чем у нас в Германии — в Брейтенбахе, Эберсбахе или Лангенберге. Где этот Утес Дьявола, о котором тут упоминали, мы узнаем завтра утром в «Проспект-хауз».

— Что еще за «хауз»?

— Отель, где я ночую сегодня ночью.

— Ночуешь? Ты? — удивилась она.

— Да, — кивнул я.

— В другом отеле? Что это значит?

— Не думаю, что есть смысл посвящать тебя во все тонкости. Сейчас я иду в «Проспект-хауз», немного перекушу, закажу номер и пошлю пару строк сюда, мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, чтобы уведомить его о своем прибытии в Ниагара-Фолс. А завтра утром я должен буду поговорить с ним и его братом — с восьми до десяти, но не позже, потому что потом мне надо готовиться к встрече моей жены, которая еще не приехала. Согласна?

— А что мне еще остается? — улыбнулась Клара. — Тебе, естественно, не приходит в голову поделиться со мной. Но разве так можно? Поздно ночью?

— Здесь можно все.

— И без чемодана? Возьми хотя бы пакет! Ты здорово будешь выглядеть, когда с пустыми руками заявишься ночью в отель!

— Я вызову только симпатию, ничего больше. Только прошу тебя: не показывайся никому на глаза!

— Могу я тебя немного проводить? Хотя бы до выхода?

— Тебя никто не должен видеть. Мы расстанемся здесь, наверху.

Внизу, в приемной, никто не обратил на меня внимания. Я вышел, перебрался через мост на другую сторону реки и четверть часа спустя уже снял номер в «Проспект-хауз». Затем я послал записку мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, поужинал и лег спать, удовлетворенный дневной работой. Разумеется, я зарегистрировался под фамилией Бартон.

Когда следующим утром я в половине восьмого вышел в салон, чтобы выпить кофе, оба Энтерса уже сидели там. Гарриман поспешил представить мне Зебулона и сообщил, что они очень рады, что я прибыл, но разочарованы тем, что здесь, в отеле, никто ничего не знает о миссис и мистере Май.

— Я путешествую под псевдонимом Бартон.

— Ах вот как, сэр! — кивнул Гарриман. — Вероятно, из-за читателей, которые не оставят вас в покое, если узнают о вашем приезде.

— Вероятно.

— А миссис Бартон? Ее не видно.

— Она прибудет позже. Может, завтра или послезавтра. Конечно, сначала я заглянул в «Клифтон». Но там, в книге, уже стояли ваши имена. Потому я повернул сюда. Надеюсь, вы не возражаете.

— О чем вы! Что касается миссис Бартон, которую мы с превеликим удовольствием приветствовали бы здесь, то нам, к сожалению, не придется встретиться с ней. Мы ведь сегодня уезжаем.

— Да? Тогда все так, как я вам предсказывал: сегодня беседа не получится.

— Почему? Мы надеялись подписать договор, мистер Бартон.

— Что же вселило в вас эту надежду?

— Ваше благоразумие. Но об этом поговорим в другом месте.

Он, конечно, был прав. В салоне полно посетителей, пивших кофе, чай или какао, и не стоило посвящать их в наши тайны. Я поторопился закончить завтрак, а потом мы прогулялись вдоль потока и сели на одну из стоящих на берегу скамеек. Тут мы могли спокойно поговорить, без опасений быть услышанными. Гарриман выглядел так же, как и раньше. У Зебулона — те же печальные глаза, но, он казался ожесточенным и, похоже, обладал несносным характером. Что касается меня самого, то я решил не церемониться и быть кратким, насколько можно. Только мы сели, как Гарриман начал:

— Я сказал вам, что мы полагаемся на ваше благоразумие, сэр. Позвольте сразу перейти к делу?

— Да, — кивнул я. — Но я должен осведомиться, с кем вы, в общем-то, собираетесь говорить: с вестменом или с писателем?

— С первым, вероятно, позже, сначала — с последним.

— Хорошо. Я в вашем распоряжении в обоих лицах, но не больше четверти часа на каждую беседу. Время мне очень дорого. — Достав часы, я показал им циферблат и добавил: — Как видите, сейчас ровно восемь. Вы, стало быть, можете до четверти девятого говорить с писателем, а до половины — с вестменом. Затем наша встреча закончится.

— Но, — возразил Зебулон, — вы же написали нам, что уделите два часа!

— Правильно! Полтора часа я оставлял для «друга», но вы собираетесь говорить только с «писателем» и с «вестменом». На «друга» вы не рассчитываете, а потому остается только полчаса.

— Но мы надеемся, что станем друзьями. В этом случае мы можем рассчитывать на два часа?

— И даже больше. Итак, начинаем! Из первой четверти часа прошло уже три минуты…

— У вас странная манера вести деловую беседу! — раздраженно вставил Зебулон.

— Только тогда, когда тема уже обсуждалась и меня снова вынуждают вернуться к ней. Итак… пожалуйста…

Слово взял Гарриман:

— Итак, речь идет о ваших трех томах «Виннету», которые мы хотим выкупить…

— Пожалуйста, краткий ответ! Да или нет! Вы хотите перевести их и отдать в печать?

Они смущенно переглянулись. Никто не ответил, тогда я продолжил:

— Поскольку вы молчите, я отвечу за вас: вы хотите их не напечатать, а уничтожить, и все из-за вашей собственной фамилии и погибшего отца.

Оба вскочили со скамьи и подняли гвалт, но я положил ему конец энергичным движением руки:

— Спокойно! Прошу вас, замолчите! Писателя вы, может, и обманете, но вестмена — никогда! Ваша фамилия — Сантэр. Вы сыновья того Сантэра, о котором, к сожалению, мне пришлось сообщить столько плохого. Надеюсь, о вас я смогу рассказать кое-что получше.

Они застыли, словно деревянные фигуры, потом уселись обратно на скамейку и замолчали.

— Ну? — поощрительно спросил я.

Тогда Гарриман обратился к Зебулону:

— Я ведь говорил тебе, а ты не верил! С ним нельзя так разговаривать! Сказать ему?

Зебулон кивнул. Гарриман повернулся ко мне и спросил:

— Вы готовы продать нам ваши рассказы, чтобы они исчезли?

— Нет.

— Ни за какую цену?

— Ни за какую! Но не из жажды мести или из упрямства, а потому, что такая продажа вам вообще без пользы. То, что я написал, не может кануть в лету! Много тысяч экземпляров «Виннету», изданных в Германии, распространены и здесь, в Соединенных Штатах. По здешним законам мои права как автора не защищены. Каждый может перевести или напечатать. Это же знает любой книготорговец, и вы своими предложениями еще там, в Германии, доказали, что в книжном деле вы ничего не смыслите! Я мог бы прикарманить ваши деньги и посмеяться над вами. Вы этого хотите?

— Ты слышишь? — повернулся к брату Гарриман. -Он честен!

В этот миг Зебулон снова поднялся и стал передо мной. Глаза его пылали, губы дрожали.

— Мистер Бартон, — произнес он, четко выговаривая каждый слог. — Покажите мне ваши часы!

Я исполнил его желание.

— Только две минуты! — кивнул он. — Такого расклада времени захотели вы сами. Но учтите, последствия скажутся потом не на нас, а на вас! Да, мы -Сантэры, и нашего отца вы хорошо знали. Так продаете вы нам «Виннету»?

— Нет!

— Закончим беседу с писателем! Время истекло. Теперь пятнадцать оставшихся минут для вестмена. Я спрашиваю вас: сколько мы должны заплатить вам за то, чтобы вы привели нас к Наггит-циль и Деклил-То?

— Вообще-то я не гид.

— А если вам хорошо, очень хорошо заплатят?

— Мне не нужны деньги. Я никогда и ничего не делаю ради денег.

— Даже за огромную сумму?

— Даже за огромную!

Тут Зебулон спросил своего брата:

— Могу я? Имею ли право?

Тот кивнул, и Зебулон обратился ко мне:

— Все-таки вы сделаете это, и не за деньги! Можете быть уверены! Вы знаете сиу?

— Да.

— А апачей?

— Что за вопрос! Если вы действительно читали моего «Виннету», то об этом вы знаете так же хорошо, как и я.

— Так послушайте, что я вам скажу! За истинность этих слов мы ручаемся головой! Вождей сиу пригласили вожди апачей. Отчего и почему — неважно, главное, что между ними суждено быть миру. Только вожди сойдутся вместе, никто больше! Но сиу решили воспользоваться этой возможностью объединиться со всеми врагами апачей, чтобы наконец уничтожить последних! Вы верите в это?

— Надо подумать, — ответил я холодно.

— Тогда я продолжу: место, где соберутся враги апачей, чтобы обсудить план войны, уже определено. Я знаю это место!

— В самом деле?

— Да.

— Откуда? От кого?

— Это сделка, но вам я могу сказать, потому что надеюсь на вашу благодарность. Я знаю сиу, а они — меня. Наша профессия торговцев лошадьми и скотом часто приводила нас к их вигвамам. Теперь они предложили нам очень выгодную сделку. Мы должны получить добычу, которую они отнимут у апачей. Понимаете вы, что я имею в виду?

— Очень хорошо.

— Значит, вы верите, что все это правда?

— Посмотрим!

— Назревает схватка, беспримерная по кровопролитию! Я знаю, что вы — друг апачей. Я хочу спасти их. Хочу дать вам возможность разрушить планы ваших врагов. Хочу привести вас на место, где они будут совещаться. Я отказываюсь от прибыли, которую нам обещали. Взамен я требую только одно — чтобы вы привели нас к тем местам, о которых я говорил. Теперь скажите, согласны ли вы! Но говорите быстро и определенно! Ни у нас, ни у вас нет времени!

Он очень торопился, чтобы успеть все сказать. Я же выдержал паузу и спокойно ответил:

— Хотите привести меня к месту, где состоится совет? Куда нужно ехать?

— К Тринидаду.

— Какой Тринидад вы имеете в виду? Их много.

— Тот, что в Колорадо.

В этом Тринидаде жил мой старый добрый приятель, по имени Макс Папперман, бывший охотник, а сейчас владелец отеля. Он был немецкого происхождения и всю жизнь считал свое имя источником бед, что приключились с ним. Он называл себя не на. английский лад Мэкс, а на немецкий Макс, но вследствие дефекта речи никак не мог справиться с «кс» и его «Макс» звучал всегда как «Макш». Хотя он и чувствовал себя глубоко несчастным, ему и в голову не приходило отказаться от такого имени, — наоборот, он при каждой возможности упоминал его.

Вот почему все звали его Синим Макшем. Скитаясь по прериям он имел несчастье обжечь левую сторону головы порохом. Глаз он не потерял, но обожженная часть лица навсегда посинела. Он остался холостяком, и был верным товарищем. Я несколько раз коротко сходился с ним. Мы с Виннету помогли ему во время одного нападения сиу, и он счел себя навсегда обязанным нам, или, как он выражался, «остался в вечном и неоплатном долгу благодарности». Он был одним из тех вестменов, с которыми меня связывали узы дружбы.

Хочу добавить, что Тринидад — столица округа Лас-Анимас в североамериканском штате Колорадо, крупный железнодорожный узел и даже играет большую роль в торговле скотом. Последнее обстоятельство и было, пожалуй, причиной того, что оба Энтерса хорошо знали как город, так и его окрестности. Зебулон продолжил атаку:

— Мистер Бартон, вы когда-нибудь были в Тринидаде?

Я ответил уклончиво:

— Надо подумать. Я был в стольких штатах, что в голове все перемешалось. Итак, там будет сбор всех врагов апачей?

— Да, но не в самом Тринидаде, а наверху, в горах.

— Похоже, вы считаете меня школяром, способным поверить, что краснокожие могли выбрать для тайной встречи такой оживленный город. Это лишний раз подчеркивает расстояние между нами. Теперь я хочу только спросить, когда они прибудут туда, в горы.

— Мы сегодня уезжаем, поскольку нам предстоит провести целый день в Чикаго и два дня — в Ливенворте. Вы можете последовать за нами. Совет вождей должен состояться ровно через десять дней. Но мы могли бы подождать вас в Тринидаде…

— Укажите место поточнее! Или Тринидад так мал, что мы сразу столкнемся нос к носу?

— Спросите отель старого Паппермана, которого называют Синим Макшем. Там мы остановимся. Но, сэр, уже одиннадцать минут прошло, значит, у нас осталось всего четыре минуты. Думайте скорее, иначе будет слишком поздно!

— Не беспокойтесь! Мы закончим точно в срок.

— Надеюсь! Это же в ваших собственных интересах!

— Почему?

— Потому что без нашей помощи апачам не спастись!

Их самоуверенности следовало положить конец, и я с улыбкой спросил:

— А вы не ошибаетесь? Вы в самом деле думаете, что мне так трудно будет найти вождя Киктахан Шонку на Утесе Дьявола?

Удар попал в точку! Гарриман тотчас вскочил на ноги и воскликнул:

— Боже! Он уже знает! Вы ясновидящий, сэр?

Оба Энтерса стояли передо мной, как двое мальчишек, попавшихся с крадеными яблоками. Вытащив часы, я произнес:

— Сейчас я не писатель, а вестмен, и, естественно, держу глаза открытыми. Как видите, ваша тайна мне известна. Вы заблуждаетесь, полагая, что я обязан оплатить ваши сведения. Скорее, наоборот: вы можете кое-что приобрести для себя, но не благодаря сиу, а благодаря апачам, и только я могу способствовать этому. — Поднявшись, я продолжал: — Через семь дней я буду в Тринидаде, в отеле, который вы мне указали. С этого времени вы подвергнетесь испытанию. Если выдержите испытание — увидите и Наггит-циль и Деклил-То. Только так, а не иначе! Итак, пятнадцать минут истекли, до последней секунды. Будьте здоровы, господа! И до свидания у старого Паппермана в Тринидаде!

Я убрал часы и удалился не оглядываясь. Они не издали ни звука — так были потрясены.

В «Клифтоне» понятия не имели, что я отсутствовал всю ночь. Все, кто увидели меня, наверняка считали, что я возвращался с утренней прогулки.

С тех пор, как я ушел, Душенька не покидала комнаты, а значит, еще не завтракала. Я спустился с ней к нашему столу, чтобы наверстать упущенное. Оба вождя уже уехали. На их местах сидели другие люди.

Как я уже рассказывал, окно, у которого мы сидели, выходило к реке. Как только я закончил рассказ о встрече с Энтерсами, мы увидели, что на мосту появились братья, возвращавшиеся в отель. Кельнер тоже их увидел и пояснил:

— Это ваши соседи! Что-то рановато они сегодня. Может, всему виной письмо, которое они получили? Узнаю, в чем дело.

Нам было на руку его любопытство. Через несколько минут кельнер вернулся и сообщил:

— Они уезжают! Сначала в Буффало, а оттуда ближайшим поездом — в Чикаго. Тем же маршрутом, что и индейские джентльмены. Жаль, очень жаль! Они платили только наггитами!

Вскоре мы увидели, как братья Энтерс покидают отель. Вся их поклажа состояла из одной кожаной сумки. Осведомляться, где и как они проведут время, у меня не было оснований. По крайней мере в ближайшие дни мы с ними не встретимся.

— Мы тоже скоро едем? — спросила жена.

— Да, завтра утром, — ответил я.

— И куда же?

— Хм! Если бы я был один, то отправился бы в турне до самого Тринидада прямо сейчас.

— Думаешь, я не выдержу?

— Малыш, это довольно утомительно!

— Не для меня! Если уж я решилась, то не отступлю! Подожди.

Она сходила в офис и принесла расписание. Мы взглянули на него.

Нам не стоило показываться ни в Чикаго, ни в Ливенворте. Путешествие в удобных американских вагонах не обещало быть обременительным, тем более что можно было следовать не через Ливенворт, а через близлежащий Канзас-Сити.

— Мы поедем без пересадок! — заключила Душенька. — Я сама позабочусь о билетах.

Когда она говорит таким тоном, то знает, чего хочет. Итак, уже следующим утром мы сидели в заказанном по телеграфу купе пульмановского вагона [70] и следовали навстречу ожидающим нас, как мы надеялись, не слишком опасным приключениям. Вместо того чтобы описывать эту долгую, но интересную поездку, я хочу лишь сказать, что мы прибыли в Тринидад в отличном настроении и нас вместе с двумя чемоданами быстро доставили в отель Синего Макша.

Еще в поезде я обратил внимание Душеньки на то, что с момента высадки в Тринидаде ей придется на долгое время отказаться от львиной доли «цивилизации». Разумеется, я был прав. Расположенный прямо между прерией и горными цепями Тринидад отнюдь не выглядел обширнее, чем в те времена, когда я увидел его первый раз. Он оставлял желать лучшего.

Когда я на вокзале осведомился о мистере Паппермане, один из служащих сухо ответил мне:

— Его больше нет!

— Что? — удивился я. — Он приказал долго жить?

— Да нет. Он-то жив.

— Но вы говорите, что его больше нет?!

— Нет их обоих вместе: отеля и Паппермана. А по отдельности они здравствуют! — Служащий глупо осклабился и продолжил: — Мистер Папперман продал его, по крайней мере должен был продать! Во всем виновато его злополучное имя!

С этим он удалился, а мы направились к отелю.

Последний не заслуживал права называться отелем. Любая захолустная гостиница в немецкой деревеньке выглядела приветливее и чище, но мы уже условились и должны были остановиться здесь. И потом, ради старого приятеля я не пошел бы ни в какой другой дом. Мы получили две смежные комнаты, тесные, бедно обставленные, но чистые. Эти так называемые номера имели одно большое преимущество: оба их окна выходили, как здесь говорили, «в сад». Когда мы выглянули в «сад», то увидели следующее: два ветхих стола с тремя еще более ветхими стульями; дерево, почти лишенное листвы, которое, похоже, из кожи вон лезло, чтобы походить на липу или тополь; четыре куста неизвестного происхождения и, наконец, торчащие пучки травы. За каждым столом сидело по человеку; их лица мы могли видеть только сбоку. Один держал в руке стакан пива, но не пил, поскольку тот был пуст. У другого была сигара, но он ее не курил — та давно погасла. Они сидели отвернувшись друг от друга. Это были хозяева. Тот, что с пустым стаканом, как мы узнали позже, — новый. Оба выглядели не очень счастливыми и, похоже, раскаивались: один — что продал отель, другой — что купил и теперь ума не мог приложить, каким способом выжать из заведения хоть какую-нибудь прибыль.

— Послушай, — заговорила Душенька, — тот, что справа, кажется, твой друг Папперман. Левая половина его лица синяя!

— Да, это он, — кивнул я, не сводя глаз с Макса. — Постарел и поседел! Но выглядит еще крепким. А теперь смотри внимательно! Я расшевелю его, да еще как! Только не показывайся!

Приблизившись к окну, но так, чтобы оставаться под прикрытием стены, я сунул в рот указательный палец и издал резкий боевой клич сиу. Результат сказался тотчас. Оба хозяина молниеносно вскочили со стульев, а Синий Макш крикнул:

— Сиу идут! Сиу!

Они осмотрелись, но, не обнаружив ни одной живой души, а тем более врагов, уставились друг на друга.

— Сиу? — повторил новый хозяин. — Хотел бы я знать, откуда им взяться здесь, в центре города?!

— Это были сиу! — настаивал Папперман.

— Чепуха!

— Полегче! Я знаю, что говорю! Я знаю даже, чей это клич. Это сиу-огаллала!

— Да не выставляй себя на посмешище! Если бы те…

Новый хозяин не закончил фразы, ибо я издал клич второй раз.

— Если это не настоящий огаллала, то пусть мою кожу разрежут на ремни у столба пыток! — раззадорился Папперман.

— Тогда скажи мне, где он прячется!

— Почем мне знать? По-моему, кричат сверху.

— Да уж не снизу, это точно! Чья-то глупая шутка, не более!

— Нет, дело серьезное! Это самый настоящий сигнал!

Я повторил клич еще раз.

— Слышишь? — вскричал Папперман, вертя головой. — Это не шутка. Либо это в самом деле сиу-огаллала, либо старый вестмен моей породы, который знает, как подражать воинственному вою этих краснокожих, чтобы самому провести их. Кто-нибудь из моих давних приятелей увидел меня здесь и хочет дать знать, что…

Тут из задних дверей раздался женский голос:

— Быстрей сюда! Быстрей! Я не знаю, что мне стряпать!

— «Стряпать»? Разве они не хотят просто выпить? — отозвался новый хозяин.

— Нет. Им обед подавай!

— Иностранцы, что ли?

— Да, двое!

— Слава Богу, наконец-то! Где же они?

— В третьем и четвертом номере! Семейная пара!

Тут Паппермана осенило:

— Эти номера прямо над нами! Окна выходят сюда, они открыты! Теперь я понял, где выли!

— Что за чушь! — возразил новый хозяин. — С каких это пор семейная пара воет?

— Смотря какая жена, а то — частенько! Но в нашем случае дело не в жене, а в муже! Кто-то из моих друзей! При этом должно статься…

— Да идите же сюда, в конце концов! — снова перебил его женский голос. — Чужеземцы хотят есть, а у меня нет ни мяса, ни денег.

Обоих как ветром сдуло. Душенька с улыбкой заметила:

— Послушай, твой старый Папперман — парень что надо! Он даже начинает мне нравиться, и я…

В дверь громко постучали.

— Входите! — крикнула она.

Разумеется, на пороге стоял Папперман.

— Пардон! — галантно извинился он. — Я слышал там, внизу, боевой клич сиу-огаллала и хотел… тут мне показалось… и… мистер Шеттерхэнд, мистер Шеттерхэнд! Добро пожаловать! — Он бросился вперед, раскинул руки, словно хотел расцеловать меня, но смутился и лишь схватил за руки.

Папперман долго не мог оправиться от волнения. Говорят, что человек не животное, но сейчас его поведение можно было сравнить с восторгом верного пса, увидевшего своего хозяина после долгой разлуки. У Душеньки навернулись слезы на глаза, и даже я вынужден был сделать усилие, чтобы сохранить внешнее спокойствие.

— Это ведь выли вы, мистер Шеттерхэнд?! — спросил Папперман, едва сдерживая продолжавшую бушевать в душе бурю.

— Да, это был я.

— Я так и знал, я так и знал! Кто же это мог быть кроме вас?

— Да, — улыбнулся я, — уж никак не моя жена.

— Ваша жена? Тысяча чертей! Я совсем растерялся! Даже в прерии или саванне соблюдается хороший обычай сначала приветствовать женщину, а потом мужчину! Пардон! — Он попытался, с грацией медведя, отвесить элегантный поклон.

— Вы можете говорить с ней по-немецки, дорогой Папперман, — пояснил я на нашем родном языке. — Она немка!

— По-немецки? О! Тогда я поцелую ей руку! А лучше обе сразу!

Тут же он захотел узнать о моей судьбе, чтобы поведать о своей. На это я, само собой, не согласился, потому что, во-первых, сейчас необходимо было соблюдать дистанцию, во-вторых, для подобных откровений нужно много времени и другое настроение. Я пригласил его отобедать с нами и выразил желание сделать это в «саду», через час. А до того я решил погулять с супругой, чтобы она познакомилась с городом, в котором один из моих давних приятелей владеет «прекрасным отелем».

— Не владеет, а владел, — поправил Папперман. — Я расскажу об этом.

— Но не сейчас, как-нибудь позже! Вообще здесь никто не должен знать, как меня зовут и что я немец…

— Жаль! Очень жаль! — искренне посетовал он. — Я только что хотел рассказать о вас…

— Ни в коем случае! — прервал я. — Единственное — можно сказать, что я тоже старый вестмен…

— И знаменитый, очень знаменитый!

— Не надо! У меня есть веские причины молчать о себе. Сейчас меня зовут Бартон, а вы стали знаменитым, гораздо знаменитее меня! Согласны?

— Да.

— Стало быть, по-немецки мы больше не разговариваем. Будьте внимательны и не наделайте глупостей.

— Не беспокойтесь! Я же Макш Папперман, и, если дело серьезное, я нем и глух! Речь идет о каком-нибудь вашем старом или новом предприятии?

— Все возможно! Может, я доверюсь вам, но только тогда, когда буду убежден, что вы в самом деле умеете молчать. А теперь вам пора!

Он отвесил второй поклон и удалился, чтобы исполнить данное ему поручение.

Мы прогулялись и в назначенное время вернулись в отель. Зайдя к себе, мы увидели из окна, что в «саду» появилось полдюжины развязных молодых людей. Для них выставили нечто похожее на обеденные столы и несколько стульев. Компания расселась вокруг бутылки бренди и выражала недовольство по поводу того, что единственная имевшаяся в отеле белая скатерть покрывала не их, а наш стол. Они потребовали, чтобы Папперман присел к ним выпить. Тот без особых возражений согласился, хотя молодые люди сердито кричали на старого чудака вестмена и острили на его счет. Он же оставался невозмутимым, как и подобает бывалому бродяге.

Самого бойкого из той компании звали, как мы узнали позже, Хоуи. Через открытое окно мы услышали, как он произнес:

— Кто такой, собственно, этот мистер Бартон, который обедает раньше нас?

Папперман бросил взгляд на наши окна и увидел меня. Едва заметно кивнув, он громко ответил:

— Музыкант.

— Музыкант? Какой музыкант?

— Да дует на губной гармошке, а его жена бренчит на гитаре.

— Дует на гармошке? Почему же тогда его жена не дует на гитаре?

Глупая шутка пришлась по душе, и вся компания разразилась хохотом.

— Зачем он несет такую ерунду? — возмутилась Душенька.

— Не волнуйся! — успокоил ее я. — Он знает, что делает. Полагаю, там скоро разыграется забавная сцена, от которой вестмен получит истинное удовольствие. Как приятно выслушивать нелепые указания людей, считающих тебя глупее их!

— А вдруг это хулиганы?

— Не думаю, хотя ведут они себя скверно. Поэтому им следует преподать хороший урок… Смотри, лошади! По-моему, они принадлежат им!

— Хорошие лошади?

— Хорошие? Сказать такое — ничего не сказать!

— Значит, породистые?

Я не торопился с ответом, потому что мое внимание было обращено на животных, о которых шла речь. За стеной «сада» виднелась пустошь, где несколько пеонов были заняты сооружением палатки. Поблизости от них находились лошади и четыре мула. Лошади, что называется, «добрые», но не больше, а вот мулы, похоже, были мексиканского происхождения и принадлежали к той породе, которую там называют словом «нобилларио». Они продаются значительно дороже своих собратьев — минимум по тысяче марок за голову. Особняком держались три лошади, но какие! Благородного облика, белые, в коричневых яблоках. Таких животных можно получить только в результате долгого, кропотливого отбора. Их экстерьер вызывал воспоминание о знаменитом вороном жеребце Виннету и о рысаках дакота, которых сейчас уже не существует. Они ласкались, весело играли друг с другом, и любой, несомненно, счел бы их за братьев и сестер.

Вблизи палатки лежала куча одеял и других принадлежностей путешественника, среди них — около двух десятков седел, в том числе и дамские. Выходит, с этими шестью назойливыми молодыми людьми были женщины? И сколько вообще человек в этой компании, если одних седел двадцать? Скорее всего, я не ошибся: на простых уличных дебоширов они не слишком похожи, хотя и сошли с праведного пути. Они могли быть хуже хулиганов! Я достал из чемодана два револьвера, зарядил их и спрятал под жилет.

— Ради Бога! Что ты делаешь? — взмолилась Душенька.

— Ничего, что может вызвать твою тревогу, — успокоил ее я.

— Но ты будешь стрелять!

— Нет. А даже если и выстрелю, то не в человека.

— И все-таки! Давай лучше поужинаем здесь, наверху.

— Ты хочешь осрамить меня?

— Нет! — ответила она решительно. — Иди!

Мы спустились и без приветствия сели за свой стол. Наступила короткая пауза. Нас бесцеремонно осматривали и оценивали. После чего тихонько посовещались, — по всей вероятности, задумали какую-то выходку.

— Они художники, — пояснил Папперман, присаживаясь за наш стол. — Художники и скульпторы. Им надо на юг, к апачам, как они говорят!

— Вот как?! Что же они собираются там делать?

— Не знаю. Они мне ничего не сказали. Я понял лишь, что их туда пригласили. Завтра утром они уезжают. Молокососы! Ведут себя, будто у них ума палата! Вы слышали, о чем они спрашивали?

— Да.

— И что я им ответил — кто вы?

— Тоже.

— Я правильно сделал?

— Какая разница? Мне все равно, что думают обо мне эти люди.

— Они прямо-таки вышли из себя. Я предчувствую, что они сотворят какую-нибудь пакость.

— Пусть…

Едва я успел сказать это, как Хоуи встал и медленно направился к нам.

— Не связывайтесь! — предостерег Папперман.

— Наоборот, с удовольствием, — улыбнулся я. — Позвольте мне самому заняться ими и не вмешивайтесь!

Тут Хоуи приблизился, шутовски поклонился мне и спросил:

— Мистер Бартон, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — кивнул я.

— Вы дуете на гармошке?

— А почему нет? Охотно сыграю и для вас.

— А это миссис Бартон? — Он указал на Душеньку.

— Конечно, — ответил я, глядя ему прямо в глаза.

— Она играет на гитаре?

— Может, вы желаете услышать ее?

— Попозже. Сейчас нам нужно вот это.

Он рывком сдернул белую скатерть, унес и спокойно расстелил ее на своем столе.

— Какая наглость! Это же бесстыдство! — не выдержал Папперман и уставился на меня.

Душенька не проявила никаких эмоций.

— Спокойно! — тихо произнес я. — Мы терпеливо снесем все оскорбления.

Тут появился новый хозяин, чтобы обслужить нас. Сначала он принес тарелки и приборы. Едва он отвернулся, как Хоуи унес их к себе. Затем хозяин подал суп. И суповая миска тотчас же перекочевала к соседям. Они быстро ее опустошили и вернули нам. То же самое было проделано с остальными блюдами, в том числе и с фруктами. В конце концов перед нами оказалась груда грязных тарелок, блюдец и чашек. Все происходящее сопровождалось издевками и наглым ржанием.

— И ведь они не негры, не индейцы, а белые! — в смятении воскликнул Папперман. — Что скажете, сэр?

— Вероятно, очень скоро вы услышите, — ответил я, не спуская глаз с разудалой компании… — Когда эти «джентльмены» должны получить свои порции?

— Пожалуй, через часик. Моя старая кухарка уволилась, а новая хозяйка, которая сама готовит, делает это довольно медленно.

— Отлично! Душенька, у тебя есть желание сыграть на гитаре?

— Как ты это себе представляешь? — удивилась она.

— Узнаешь позже. Скажи лишь только — хорошее ли у тебя настроение? Губная гармоника и гитара в моей сумке.

— А револьвер? — уже почти поняла меня Душенька.

— Там же.

— Это опасно?

— Вовсе нет!

— Тогда и я поиграю!

— Прекрасно! Начинается второе отделение комедии! Занавес поднимается!

Хоуи снова подошел к нам, остановился, широко расставив ноги, и произнес:

— Я с маленькой просьбой. Мы ведь художники. Хотим написать портреты миссис и мистера Бартон, а также мистера Паппермана.

— Все шестеро? — уточнил я.

— Да.

— Но нас всего трое.

— И хорошо. Вы позволите?

— Хм, с большим удовольствием. Но только при одном условии.

— Каком?

— Мы останемся там, где сидим.

— Идет! Хотя мы бы хотели, чтобы вы находились в другом положении, но удовлетворимся и этим. Только сидите и не двигайтесь, иначе не выйдет высокого искусства! Можно начинать!

Подвыпившие «художники» вынули бумагу из сумок и принялись «рисовать». Тем временем я заметил, что кто-то шел по направлению к отелю со стороны пустоши. Человек был одет по-индейски и нес на спине упакованный в кожу внушительный груз. Человек шел медленно, — видимо, очень устал. Возле лошадей он остановился и осмотрел их. Потом двинулся дальше. Когда путник подошел так близко, что можно было разглядеть его лицо, мы обнаружили, что ему года двадцать два — двадцать три. У него были правильные черты лица, а волосы, как у Виннету, собраны в пучок и отброшены на спину. Когда незнакомец подошел к дверям «сада», Папперман воскликнул:

— Egad [71], это он!

— Кто? — спросил я.

— Молодой Орел! Четыре года назад он в последний раз спускался с гор пешком, прямо как сегодня. Тогда он два дня гостил у меня и отдал свой индейский костюм мне на хранение, когда уезжал. Он сказал, что если не умрет, то через несколько лет вернется и заберет его. У него не было с собой никаких денег, только наггиты, да и то немного — сотни на три долларов… Посмотрите, да он совсем ослаб!

— Он, вероятно, голоден! — добавил я.

— Он совсем обессилел! — подала голос Душенька. — Еле плетется! Принесите скорее еще один стул, мистер Папперман!

Вестмен поспешил выполнить ее просьбу. Душенька подошла к двери, взяла индейца за руку и попросила быть нашим гостем.

— Прямо как Ншо-Чи, которая всегда сострадала! — проговорил индеец и тяжело опустился на стул.

Мы ослабили ремни на его плечах и сняли плотно обтянутый кожей тюк, в котором было не меньше тридцати килограммов. Почему он произнес имя Ншо-Чи, сестры моего Виннету? Значит, он апач?

Папперман тем временем подошел к «художникам» и попросил бренди для нового гостя.

— Бренди не для красных, а для белых! — был ему ответ. — Идите отсюда!

Старый вестмен вспыхнул, но я успокоил его:

— Они заплатят нам и за это! Лучше поспешите на кухню и принесите тарелку супа. Это полезнее для него, чем бренди!

Индеец, расслабленно откинувшись на спинку стула и закрыв в изнеможении глаза, подтвердил:

— Не надо бренди! Никакого бренди!

Папперман уже нес суп.

— Только бульон из старой курицы, — пояснил он. — Но все же неплохой.

Он поставил тарелку перед индейцем, но тот даже не прикоснулся к ней. Тогда Душенька схватила ложку и принялась кормить незнакомца. За соседним столом это вызвало всеобщее веселье.

— Вообще-то бульон наш! — послышался наглый голос Хоуи. — Но ради прекрасной картины мы можем им пожертвовать. Сюжет называется «Тройное Милосердие, или Проголодавшийся индеец». Через пять минут все будет готово!

Действительно, не прошло и пяти минут, как весьма посредственные карикатуры лежали перед нами,

— Великолепно! — резюмировал я. — В самом деле великолепно! Сколько стоят такие картины?

— Картины?! — засмеялся Хоуи. — Он называет это картинами! Да они ничего не стоят, ничего! Мы дарим их вам!

— Дарите? — изобразил удивление я.

— Да.

— Все шесть?

— Да, да!

— Спасибо! — Я сложил листки вместе, спрятал их и продолжал: — Но я порядочный человек. Я не принимаю подарков, не выразив свою признательность. Может, кто-то из вас нарисует меня верхом? От меня не убудет, если я потрачу пять долларов.

— Пять долларов? Thunderstorm! [72] Это же целое состояние! Спешу! Сейчас же веду лошадь! — крикнул кто-то из компании.

Он исчез, и другие последовали за ним.

— Вы что-то замыслили? — спросил Папперман.

— Конечно. Грядет наказание! Поспешите к хозяину и скажите ему, что мне нужны два-три хороших, настоящих свидетеля, по возможности адвокаты, полицейские или люди из городского начальства. Пусть они поднимутся наверх, в наши номера, и наблюдают из окон за тем, что произойдет.

— Сейчас же позабочусь!

Привели лошадь. Хоуи потребовал пять долларов авансом. Я заплатил. Сделав вид, что никогда прежде не сидел верхом, я три раза съезжал по крупу, не добравшись до седла. На четвертый я так прыгнул, что перелетел через лошадь и приземлился с другой стороны.

Мои упражнения вызвали гомерический хохот. Наконец общими усилиями меня подняли наверх и дали в руки поводья. И начался сеанс рисование.

— Великолепная, великолепная картина! — повторял, подбадривая меня, один из «художников». — Мистер Бартон, вы гордо восседаете на коне, как рыцарь, который победил на турнирах всех противников.

Естественно, на бумаге все было далеко не так.

— Это правда? Прекрасно!

— Конечно, конечно!

— Мне кажется, ни один из нас не сравнится с вами в верховой езде! — усмехнулся Хоуи.

— Серьезно?

— Да, серьезно!

— Скажите, а сколько стоит такой конь?

— Вы хотите его купить?

— Возможно, не только его одного! Раз вы считаете меня отличным всадником, было бы глупо продолжать путь на поезде. Верхом гораздо дешевле! Или нет?

— Конечно дешевле, ясное дело! У нас есть несколько лишних лошадей. Мы можем продать вам одну.

«Художники» как-то странно отреагировали на слова Хоуи, и это не прошло незамеченным.

— Только одну? — спросил я. — Но мне нужно пять, а лучше шесть!

— Ого! Для кого?

— Для меня и миссис Бартон.

— Которая играет на гитаре?

— Да. И для нескольких моих хороших знакомых.

— Тоже музыкантов?

— Если это доставит вам удовольствие, то — да. Лучше всего я бы взял трех лошадей и трех мулов, а также седла к ним. Сколько все это стоит?

Поначалу компания была ошеломлена. «Художники» переглянулись, после чего Хоуи испытующе посмотрел на меня:

— Три лошади и три мула? Какие же?

Я указал на белых в яблоках лошадей:

— Вон те мне нравятся. Я заплачу любую цену!

Снова раздался смех.

— Забавно, забавно! Очень даже забавно!

— Сколько же у вас при себе денег, сэр?

— Двести пятьдесят долларов! — гордо произнес я, разыгрывая простачка. — Гораздо больше, чем стоит все ваше лошадиное хозяйство.

Снова раздался хохот, «художники» стали перешептываться, забыв о моем незаконченном портрете верхом. Вероятно, они соображали, как прибрать к рукам мои доллары.

— Спускайтесь! — потребовал от меня Хоуи. — Вы нам очень понравились, мистер Бартон! Вы получите и лошадей, и мулов, и седла. Даже даром, если захотите!

— Даром? — удивился я.

— Сделаем так. Сейчас мы оседлаем лошадей и мулов, всех шестерых. А вы должны будете промчаться по пустоши, а потом перемахнуть через стену!

— Взять барьер?

— Вот именно. Вы справитесь!

— А почему бы нет? Разве можно выпасть из седла, если ноги в стременах, а поводья в руках?

— Конечно нет! — засмеялся он, и другие снова заржали. — Стало быть, каждый конь и каждый мул, на котором вы перенесетесь через стену, не сломав себе шеи и не будучи выброшенным из седла, ваш!

— Могу я при этом снять шляпу и пиджак?

Компания замычала от удовольствия, но он сдержался и ответил:

— Вы можете надеть или снять все что угодно. Даже если вы хотите выглядеть пугалом или клоуном, мы не возражаем. Но теперь — самое главное! Сначала вы должны уплатить двести пятьдесят долларов. Если вам удастся сделать шесть прыжков, то получите их назад, а кроме того, возьмете себе лошадей и мулов. Но в случае неудачи вы не получите ничего, а ваши деньги станут нашими. Вы согласны с этими условиями?

— Разумеется! Вы рискуете животными, значит, и я должен чем-то рисковать. Хотя все ваши животные не стоят всех моих денег, я поступлю благородно!

Снова все рассмеялись. Хоуи при этом заметил:

— Совершенно верно! А поскольку мы предоставляем вам лошадей и мулов тотчас же, то и вы позаботьтесь о том, чтобы сразу выложить ваши денежки!

— Как только подпишем контракт.

— Контракт? — Хоуи насторожился.

— Да. Я слышал, что торговцы лошадьми — хитрейшие создания и что с ними всегда надо держать ухо востро!

— Но мы не торговцы лошадьми, мы — художники!

— И все же! В данном случае это сделка по поводу лошадей и не имеет значения, кто мы и что мы!

— Ладно! Согласен. Бумагу сюда!

— А я диктую! — не дал опомниться я.

Я слез с лошади так, чтобы это выглядело сползанием, а не соскоком. Хоуи сел за стол. Я продиктовал ему текст, а он записал его без всяких возражений, поскольку был уверен, что при первой же попытке я вылечу из седла. Я говорил довольно громко и посматривал на наши окна, в которых виднелись нужные мне люди, слышавшие каждое слово.

Закончив диктовку я добавил, что должен передать деньги незаинтересованному лицу, что этот человек и никто иной должен седлать лошадей и мулов и что этим лицом будет мистер Папперман. Хоуи проявил беспечную неосторожность, согласившись на такие условия. Бумагу подписала вся компания, последней подписью стала моя.

Я передал старому вестмену контракт, и тот спрятал его. С этого момента я мог считать шестерых великолепных животных своей собственностью. Вытащив бумажник, я с видимым удовольствием отсчитал указанную сумму. Улыбнулась и Душенька. Она мне тихонько кивнула. Индеец между тем пришел в себя и с интересом следил за происходящим. Его проницательный взгляд говорил о том, что он догадался о предстоящем торжестве справедливости.

— А теперь по коням! — скомандовал Хоуи в предвкушении редкого зрелища.

Компания выскочила из дверей, которые старый Папперман тотчас закрыл. Я медленно шел следом, не спуская с «художников» глаз. «Художники» подошли к своим пеонам и стали им рассказывать о предстоящих скачках. Пеоны — это конюхи и слуги, которых обычно набирают из мексиканцев низших сословий. Но эти определенно были американцы, возрастом за сорок, и вели они себя не как слуги, а как хозяева.

Судя по всему, им пришелся по душе предстоящий розыгрыш, жертвой которого должен был стать я, поскольку они ехидно засмеялись. Когда Хоуи направился к белым лошадям, один из них весело крикнул вслед:

— Жаль, что Зебулона и Гарримана нет с нами!

Можно представить, как подействовали на меня их слова! Значит, Энтерсы! А очередность, в которой были названы имена?! Первым был Зебулон! Он соответствовал этой компании гораздо больше, нежели его брат. Но теперь не до раздумий. Я был занят выбором, руководствуясь интуицией. Мой выбор пал на одно женское и пять лучших мужских седел.

Мне стало жаль потраченных на спектакль усилий, поскольку все эти люди оказались элементарнейшими тупицами. Когда я из кучи седел выбрал пять самых лучших, они должны были понять, что перед ними не последний остолоп. Но они были настолько ослеплены чувством собственного превосходства, что один даже отдал мне большие шпоры.

Папперман оседлал сначала мулов, а потом породистых лошадей, после чего те не дали никому сбоку приблизиться к ним. Мне необходимо было узнать, касается ли это только левого бока, стороны посадки, или правого — тоже. Я сделал вид, словно хочу подойти к ним поближе, но они постоянно поворачивались ко мне мордами. Сзади они тоже никого не подпускали и резко били копытами. Теперь я знал, что на этих трех лошадях гораздо легче перескочить через стену, чем на мулах, о способностях которых можно было лишь гадать.

— За дело, мистер Бартон! — скомандовал Хоуи. — Время не ждет! Позвольте нам только вернуться в «садик», чтобы мы могли видеть ваши «полеты»!

— Сначала помогите мне сесть в седло! — деланно закряхтел я, подходя к одному из мулов.

Они забросили меня в седло, а сами со смехом поспешили в «сад». Мы остались вместе с Папперманом. Он ни на шаг не отходил от меня и всячески давал понять, что я могу полностью на него положиться.

Я тронул мула с места. Тот особо не упрямился и устремился вперед, все быстрее и быстрее. Вдруг он развернулся, описал круг на месте и снова устремился вперед, переходя на рысь. В седле я скользил как на льду, иногда даже терял поводья, а ноги вылетали из стремян. Со стороны все это выглядело комично, но в действительности я устроил мулу строгий экзамен, да такой, что тот без моей команды не делал ни шагу. Животное прошло хорошую мексиканскую выучку. Когда я его стал готовить к прыжку, он повиновался так быстро, что я едва успел придержать его, чтобы не дать прыгнуть раньше времени. Как только мы приблизились к стене, послышался язвительный смех.

— Сюда, сюда, мистер Бартон! — весело подзадоривал меня Хоуи.

— Прыгать?

— Конечно!

— Тогда уж не обессудьте!

— И в голову не придет! Давайте!

Пока он подначивал меня, мул перескочил стену и словно врос в землю на другой стороне. Мой первый взгляд был направлен на индейца. Глаза его горели.

— Черт возьми! — вырвалось у Хоуи.

Его товарищи рассыпались в не менее содержательных репликах.

— Ну? — обратился я к Хоуи. — Где я? Здесь или все еще там?

— Черт бы вас побрал! — зло выругался он. — Кажется, вы все-таки умеете ездить верхом?

— А разве я утверждал обратное?

Соскочив с седла, я привел мула из «сада» во двор и оставил его там, весело кивнув Душеньке. Затем пошел за следующим. Тот совершил точно такой же прыжок, что и первый.

— Вот тебе раз! — присвистнул Хоуи. — Этот парень умеет обходиться с лошадьми! Он просто лгал нам!

Я не реагировал на его слова. Второй мул был оставлен во дворе рядом с предыдущим. Потом я попросил Душеньку:

— Пожалуйста, пока я ухожу за третьим, прикажи принести мой чемодан и поставить его сюда, на наш стол!

Подойдя к пеонам, я услышал вопрос:

— Сэр, похоже вы хотите сыграть с нами скверную шутку?

— Если это и так, то у меня те же намерения, что прежде были у вас.

— Учтите — из этого ничего не выйдет!

— А вот такие слова я воспринимаю всерьез.

Пеон решительно двинулся ко мне и с угрозой произнес:

— Предупреждаю вас!

Я пренебрежительно пожал плечами.

— Предупреждаю! — повысил он голос. — Но совсем по другой причине. Лошади не глупые мулы. Либо они вам переломают кости, либо вы сами сломаете себе шею!

— Меня это не пугает.

Притворяться я больше не считал необходимым и лихо вскочил на мула, которого уже подвел Папперман.

— Как насчет лошадей? — спросил он тихо.

— Все в порядке, — ответил я.

— Но ведь они никого не подпускают!

— Посмотрим.

После этих слов я пришпорил мула и благополучно перелетел через стену.

Когда я привел третье животное во двор, тот был полон зевак. Слух о поединке разнесся по городу, и люди собрались поглазеть на необычное зрелище. Хозяину это было только на руку.

Душенька сама снесла вниз мой чемодан и сообщила мне, что четыре свидетеля стоят у наших окон: трое полицейских и господин, которого ей представили как коррехидора [73].

— Это примерно то же самое, что наш бургомистр. Мексиканцы часто пользуются этим испанским словом, — пояснил я ей.

— Он пришел позже. Его вызвал один из полицейских по одной неизвестной мне причине, которая, как он уверил меня, очень важна.

Я открыл чемодан, вытащил из него куртку из отлично выделанной белой кожи, украшенную по швам прядями волос.

— Уфф! — не сдержался индеец. — Такое может принадлежать только вождю! Но только у костра совета и на празднествах племени!

Я молча снял пиджак и надел индейскую куртку.

Когда я вынул из покрывала головной убор вождя, индеец снова издал возглас удивления:

— Уфф! Настоящее оперение военного орла [74], которого давно уже нет! Пять раз по десять перьев?!

— Больше, — улыбнулся я.

Тут он почтительно поднялся и сказал:

— Тогда я должен извиниться и приветствовать…

— Тише! — прервал я его. — Мы здесь не у костра совета! И не только для того, чтобы взять этих породистых животных!

Перья моего головного убора, история которого, кстати, очень интересна, доставали до самой земли. В нем чувствовалась добросовестная индейская работа. Когда я его надел, кто-то из той шестерки захохотал. Но Хоуи грубо оборвал его:

— Что здесь смешного? Разве не видите, что происходит? Он знает тайну трех жеребцов! Остается надеяться, что он все же свернет себе шею!

Я прошел между ними и вышел к лошадям, возле которых стояли пеоны. Никто из них не сказал ни слова, но взгляды, обладай они силой ружейных пуль, тотчас сразили бы меня насмерть.

Лошади прижались друг к другу еще теснее. Они наблюдали за мной не шелохнувшись; их красноватые ноздри раздувались, маленькие уши подрагивали, а длинные, пышные хвосты колыхались. Две дали мне подойти спокойно, третий, жеребец зафыркал и отступил назад. Я решил оставить его напоследок. Он был самым умным, его глубокие, ясные глаза осмысленно смотрели прямо на меня. Он имел такой безупречный экстерьер, что я сразу предназначил его для себя.

Вскочив на жеребца, которого избрал для первого прыжка я промчался галопом два круга, после чего без всяких усилий перелетел через стену, как будто она была всего лишь нижней ступенькой лестницы.

Громкие аплодисменты нарушили напряженное молчание. Но шестеро «художников» не издали ни звука. Я поставил лошадь рядом с мулами, потом вышел, чтобы приняться за следующего. И ему удалось так же легко взять барьер.

Когда я в последний раз вышел к пеонам, тот из них, что уже разговаривал со мной, сказал:

— Сэр, вы настаиваете на продолжении, чтобы…

— …чтобы преподать вам урок, — с улыбкой окончил я.

— Оставьте! Вы справились с задачей. Хватит! Мы не желаем больше участвовать в этом дешевом фарсе!

— Я тоже! А потому через пару минут закончим!

— Нет! На этого коня вам не сесть!

Пеон решительно подошел к жеребцу спереди, чтобы схватить его за поводья, но я оказался проворнее. Когда жеребец повернул к нему голову и грозно фыркнул, я в несколько прыжков оказался рядом и вскочил в седло, А теперь ноги в стремена — и за поводья! В ту же секунду жеребец взвился на дыбы. Пеону пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под копыта.

— Собака! — рявкнул он. — Ты ответишь! — И, повернувшись к своим спутникам, крикнул: — Сделка недействительна! Ему придется вернуть всех животных! Быстро во двор!

Я крепко сидел в седле, а жеребец и не пытался сбросить меня — все благодаря индейской одежде, — но все-таки не признавал во мне индейца.

Решив, что его выращивали дакота, я попытался заговорить с ним на их языке:

— Шуктанка ваште, ваште! Токийя, токийя! [75]

Но приглашение не возымело действия. Я продолжил на языке апачей:

— Йато, йато! Татиша, татиша! [76]

Животное навострило уши и вильнуло хвостом. Я попробовал на языке команчей:

— Эна, эна! Галак… [77]

Жеребец радостно заржал и заплясал на месте. Тут мне пришла в голову догадка, позже подтвердившаяся. Я вспомнил о таком же жеребце, только темном, которого мой друг Апаначка, тогда еще вождь найини-команчей, ловко объездил. Я рассказывал о нем в третьем томе «Верной Руки». Я знал: и Апаначка и Олд Шурхэнд много потрудились, чтобы объединить эту прекрасную породу, выведенную команчами, с любимцами Виннету и лучшими рысаками дакота. В этой помеси должны были соединиться — и соединились — лучшие качества всех трех пород. Теперь таких лошадей разводят в двух заводах, один из которых расположен в районе Биджоу-Крик, притока реки Саут-Платт. Там Олд Шурхэнд заложил себе жилой дом, где имеет привычку проводить несколько месяцев в году. Обставленное с великолепным вкусом поместье упомянуто в его письме ко мне. Может, все три белых жеребца оттуда? А мулы? Может, эти так называемые художники и пеоны — конокрады? Весьма вероятно. Ведь Тринидад — известный центр торговли лошадьми.

Все это быстро пронеслось у меня в голове, пока конь пританцовывал подо мной. Обоих его собратьев уже увели. Жеребец хотел было последовать за ними, но я погнал его галопом к стене — и тут резко осадил. Он ворчливо «попросил» дать ему прыгнуть. Вот это я и хотел услышать. Конь был умен — он «говорил». Теперь я спокойно мог исполнить свое намерение, и барьер, как выразился бы скаковых дел мастер, был «элегантно взят».

— Удалось! Теперь лошади принадлежат ему! — расколол тишину многоголосый хор.

Папперман молниеносно вырос за моей спиной. Я передал ему жеребца, чтобы он отвел его во двор к остальным.

— А ну, стой! Стоять там! — заорал Хоуи. — Жеребец наш, остальные тоже! Давайте их сюда!

С этими словами «художник» вцепился в поводья лошади. Я решительно шагнул к нему с криком:

— Прочь от коня! Считаю до трех: один… два… три!

Он упорствовал. Тогда я встряхнул его пару раз, а потом хватил кулаком так, что он влетел в объятья своих приятелей и рухнул на землю, увлекая за собой несколько человек. Пеон, оскорбивший меня, ринулся ко мне сжав кулаки, с криком:

— Хочешь подраться? Это тебе даром не…

Он не договорил. Ему помешал новый хозяин, предусмотрительно успевший собрать несколько дюжих молодцов, чтобы те в решающий момент могли сказать свое слово.

— Тихо! Заткни глотку! — рявкнул он пеону, а потом повернулся ко мне: — Здесь ресторан, а не боксерский ринг, и я никому не позволю размахивать кулаками! Сначала курица, а потом дела!

Хитрый парень. Чтобы осадить пеона, он обвинил меня, дав при этом понять, чтобы я не принимал его «размахивать кулаками» близко к сердцу.

— Ладно! — согласился пеон. — Пусть будет так! Сначала курица, потом лошади!

— Нет! — объявил Хоуи и, прихрамывая, направился к стулу. — Он должен сочинить нам музыку! Музыку обеденного стола! Пусть он дует в губную гармошку, а миссис Батлер сыграет на гитаре!

— Как пожелаете! — отозвался я, чувствуя, что одного урока еще недостаточно.

Подойдя к Душеньке, я вынул из куртки два револьвера и тихо спросил:

— Ты понимаешь, что сейчас может произойти?

— Да, — ответила она.

— У тебя хватит самообладания?

— Думаю, да!

— Тогда идем!

Я взвел оба револьвера и дал один ей. До этого момента оружия они видеть не могли. Теперь же я развернулся и подошел к столу, а Душенька последовала за мной. Подняв правую руку с револьвером, я произнес:

— А вот и моя гармоника!

— А вот и гитара! — подхватила Душенька.

— Игра начинается! — продолжал я. — Если кто-то из вас дотронется до оружия — ляжет с пулей в груди!

На несколько мгновений воцарилась глубокая тишина. Револьвер в руке моей Душеньки подрагивал. Другой рукой она держалась за меня. Но угроза в конце концов подействовала. Ни один из «художников» или пеонов не рискнул шевельнуться. Вокруг послышались возгласы одобрения.

— И курицу туда! — кричало, орало, смеялось и издевалось все, что имело голос. — Туда, туда! Курицу!

— Коррехидор идет! — услышал я. — Коррехидор!

Речь шла о господине бургомистре. За ним появились трое полицейских — наши свидетели. Но направлялись они сюда, как позднее выяснилось, не только по этой причине.

— Спрячьте револьверы, мистер Бартон! — обратился ко мне коррехидор. — Они послужили вам, а теперь, поскольку я сам займусь этим делом, они вам больше не понадобятся. Лошади и мулы ваши. Никто не может у вас их отнять. Ваши деньги тоже снова принадлежат вам!

— Ого! — выкрикнул упомянутый выше пеон, увидев, что наше оружие больше на него не направлено. — Вы забыли у нас спросить!

— Конечно, вас это тоже касается! Именно вас, мистер! Мне нужно знать ваше имя! Только настоящее, а не вымышленное!

— Мое имя?! — скис пеон. — Зачем? Знать не знаю никаких вымышленных имен!

— А я знаю целый десяток, которыми вы пользуетесь, чтобы укрыться от правосудия. Ваша настоящая фамилия — Корнер. Под последней чужой фамилией вас осудили в Спрингфилде за грабеж и конокрадство, но вы удрали!

— Это неправда! Это ложь! Гнусная ложь! Я честный человек и никогда ни у кого не брал и цента!

— В самом деле? Хотите взглянуть на того, кто не только утверждает, но и докажет обратное?

С этими словами коррехидор отошел в сторону, и стоявший у него за спиной полицейский выступил вперед. Он иронически спросил:

— Вы хорошо меня знаете, мистер Корнер? Я арестовывал вас в Спрингфилде и с большим удовольствием проделаю это сегодня. Теперь я служу здесь, в Тринидаде!

Едва пеон увидел полицейского и услышал эти слова, как выкрикнул:

— Негодяй, мерзавец! Черт бы вас всех побрал! Уходим!

Он прыгнул в сторону и что есть мочи помчался в пустошь, где стояли лошади. Вся компания моментально последовала его примеру.

— За ним! Поймать его! — прокричал коррехидор, бросившись следом.

Я тоже привык действовать быстро, когда нужно. Мне удалось поймать и задержать одного «художника». Он собрался было защищаться, но Папперман вырвал его из моих рук, швырнул на землю и прижал коленом.

Беглецы вскочили на лошадей и помчались прочь, прихватив с собой четвертого мула и лошадь нашего пленника.

— Мерзавцы! — взвыл он, увидев это. — А как же я?

— Это зависит от тебя, — ответил я.

Послышался крик коррехидора:

— Быстро к коралям! Возьмите лошадей!

Коралей, где содержатся за загородкой лошади, в Тринидаде было великое множество. Кое-кто внял голосу разума и поспешил обзавестись лошадью, чтобы преследовать ускользнувших беглецов. Мы остались одни, и я повернулся к пленнику, которого все еще крепко держал Папперман:

— Вставай, негодяй! И слушай, что я скажу!

Папперман позволил ему подняться, но не более. Я продолжал:

— Если ты честно ответишь на мои вопросы, мы освободим тебя.

Он испытующе взглянул на меня.

— Ну что же, вы не похожи на лжеца. Надеюсь, вы сдержите слово. Спрашивайте, что вы хотите знать!

— Откуда эти три белых пятнистых жеребца?

— С фермы некого Олд Шурхэнда.

— А мулы?

— Оттуда же.

— Украдены?

— Собственно, нет. Корнер пронюхал, что для одного немца и его жены приготовили лучших лошадей и мулов. Сопровождать их должны были несколько юных художников и скульпторов…

— Зачем? — перебил я.

— Чтобы ехать на землю апачей на большой совет. Юный Шурхэнд пригласил их, но он с отцом долго был в отъезде. А тут появились мы. Толк в маскараде мы знаем. Так вот, управляющий поверил нам и дал все, что мы потребовали.

— А! Поэтому теперь вы «скульпторы» и «художники»!

— Точно так! — усмехнулся он. — Давайте дальше!

— Дело в том, что, если я и дальше вторгнусь в ваши тайны, мне станет невмоготу сдержать свое слово. Я больше не хочу ничего знать.

— А я могу идти?

— Да.

— Благодарю! Вы честный человек, сэр! Но я без лошади!

— Не могу ничем помочь.

— Вы не могли бы отдать мне одного из ваших мулов?

— Украденного? Нет!

— Но теперь вы знаете, что животные не наши, значит, спокойно можете ими распоряжаться!

— Не собираюсь. Я знаю Шурхэндов. Уж поверьте мне: они получат назад всех украденных животных, хотя бы тех, которых я смог спасти. Палатку я тоже оставлю себе.

— Ладно! Мне все равно! Но без лошади я не могу уехать! Если вы узнаете, что здесь у кого-нибудь пропал жеребец, ваша совесть не будет протестовать?

— Никоим образом. Мне и в голову не придет отвечать за поступки других. Так что идите!

— Ну хорошо. Будьте здоровы!

Он развернулся, но хозяин, слышавший наш разговор, остановил его:

— Я позабочусь о том, чтобы сегодня здесь не пропало ни одной лошади! Ни у кого! Через час весь город узнает, что вы хотите украсть лошадь. Так что лучше убирайтесь!

Мошенник хотел было выполнить приказание, но Папперман крепко схватил его за руку.

— Еще на одно словцо! Эти джентльмены, отпускающие вас, забыли о самом главном. У вас есть деньги?

— Да.

— Где?

— Здесь.

Он вытащил из сумки увесистый кошелек и неподдельно удивился:

— Почему вы спрашиваете о моих деньгах?

— Счет! — воскликнул старый вестмен, рассмеявшись ему в лицо. — Меня зовут Макш Папперман, и я не позволю таким проходимцам, как вы, водить меня за нос. Вы заплатите по счету за себя и своих приятелей!

— За себя, пожалуй, заплачу! За других — ни в коем случае.

— А придется! Дайте сюда кошелек!

Папперман выхватил деньги у опешившего «художника», подал мне и сказал:

— Будьте любезны, оплатите, сэр! А я пока подержу этого негодяя.

Сказано — сделано. Новый хозяин подсчитал стоимость обеда, я оплатил по счету из кошелька «художника» и передал его с оставшимися деньгами владельцу. Тот мгновенно исчез, словно испарился.

Глава третья. УХО МАНИТУ

Как только конокрад исчез из виду, я спрятал револьвер и наряд вождя обратно в чемодан. Теперь наконец мы смогли спокойно перекусить. Легкий румянец озарил лицо Молодого Орла. Безусловно, ему было очень неприятно, что мы стали свидетелями его слабости. Наше мнение, похоже, было ему не безразлично. Поэтому он сообщил нам, что четыре дня назад внизу, у Каприсо-крик, украли его лошадь и всю провизию. Тяжелую поклажу ему пришлось нести самому, поэтому не было ничего удивительного в том, что он выбился из сил. И вот теперь он ел вместе со всеми, демонстрируя хорошие манеры.

Папперман с нетерпением хотел бы узнать что-нибудь интересное из жизни краснокожего, но весь облик последнего, несмотря на молодость, резко охлаждал пыл любого, кто попытался бы обременить воина вопросами. Но моя жена, моя жена! Она терпеть не может никаких неясностей! Она всегда должна знать, как ей действовать дальше, а поэтому не испытывала большого восторга по поводу легендарной индейской сдержанности. Она все время наблюдала за Молодым Орлом. Я почувствовал, что парень ей очень понравился. Горе ему! Горе тем, кто ей симпатичен! Она достучится до сердца каждого, и все, что у того лежит на душе, выплеснется наружу, хочет того ее собеседник или нет.

Нет, она не любопытна и не назойлива! Но если человек оказывается в затруднительном положении, она непременно хочет помочь ему, а потому должна непременно все разведать, чтобы потом ее помощь оказалась действенной. Так и сегодня. Мы еще даже не добрались до костей поданной нам дряхлой курицы, а Молодой Орел уже сообщил Душеньке, что его оружие тоже украдено, что у него больше нет денег и что ему нужно на юг, — куда, он не сказал. Это произошло как бы само собой.

Потом она бросила на меня свой коронный взгляд, смысл которого я понял сразу: я должен пригласить его ехать с нами, ведь у нас три отличных жеребца. Пришлось задать индейцу несколько вопросов, после чего на его лице появилась радостная улыбка. Я спросил, кто он, хотя уже почти догадался.

— Апач, — ответил юноша. — И сейчас мне надо на Наггит-циль…

Говоря это, он смотрел не в глаза мне, а вниз, но чувствовалось, как напряженно он ждет ответа.

— Нам тоже, — бесстрастно заявил я, будто цель его путешествия меня не интересовала. А повернувшись к Папперману, спросил:

— Может, вы знаете Утес Дьявола, что находится здесь поблизости?

— Знаю, — кивнул вестмен. — Молодой Орел тоже его знает, поскольку говорил мне об этом еще тогда, четыре года назад. Вам нужно туда?

— Да.

— А я, значит, должен вас проводить?

— Если хотите.

— Что за вопрос?! Хочу ли я! У меня лишь одно-единственное условие…

— Какое?

— Боюсь даже заикнуться…

— Говорите не стесняясь! Старые друзья могут быть друг с другом откровенны!

— Даже если одного из них зовут Макшем Папперманом?

— Говорите без обиняков!

— Ладно! Стало быть, жребий брошен. Я провожу вас к Утесу Дьявола, если вы разрешите мне поехать с вами дальше.

— Разрешит, разрешит! — опередила меня вездесущая Душенька.

— Ого! — заметил я строго.

— Ого! — улыбнулась она. — Не давайте ему запугать вас, мистер Папперман. Вообще-то он охотно возьмет вас, весьма охотно! Я тоже. У него три лошади и три мула — больше, чем нам нужно. А самое главное, если он не хочет брать вас с собой, ему придется скакать одному, поскольку я останусь сидеть здесь и ни на шаг не сойду с этого места!

Глаза старого доброго вестмена увлажнились. Он протянул руку моей жене и заговорил:

— Благослови вас Бог, миссис Бартон! Как я вам благодарен! Он уже потому возьмет меня с собой, что я просто чувствую себя обязанным идти за вами в огонь и в воду!

— Но здесь ваш отель, — заметил я.

— Меня он больше не касается. Я беднее церковной мыши, да еще и стар. Если бы меня звали по-другому… В этом ведь причина всех моих несчастий. Возьмите меня с собой, прошу вас, возьмите! У меня еще есть порох в пороховницах, а малая толика моей оставшейся жизни должна принадлежать вам, мистер Шеттерхэнд…

Он увлекся и зашел слишком далеко. И вдруг с ужасом замолчал, сообразив, что дал маху. А по лицу молодого индейца скользнула улыбка.

— Не бойтесь! — сказал он. — Это не предательство. Я уже догадался, что брат нашего великого Виннету и лучший друг моего народа находится здесь.

Тут Душенька хлопнула в ладоши, воскликнув:

— Значит, они оба могут ехать?

— Могут, — ответил я, вздохнув. — Молодой Орел возьмет третьего жеребца. А Папперман получит трех мулов с палаткой. Он будет нашим мажордомо [78]. Его дело вести хозяйство и, разумеется, присматривать за женщиной!

Осчастливленный старый вестмен рассыпался в благодарностях. Индеец же оставался совершенно спокоен.

После еды мы прежде всего позаботились о палатке: собрали ее, пристегнули и со всеми принадлежностями перенесли в дом.

Вдруг Папперман указал рукой на улицу и закричал:

— Смотрите туда! Кто это там бежит?

— Мул, четвертый мул! — обрадованно воскликнула моя жена.

— Да! Он все же ускользнул от мошенников! Возвращается назад, к своим друзьям. Сейчас приведу его сюда.

Итак, мы увеличили тягловую силу и собрали вместе всех животных, украденных у Олд Шурхэнда.

Я снова отправился в город, чтобы купить Молодому Орлу ружье и револьвер — у него не было даже ножа. Потом я с большой неохотой продиктовал доброму Папперману письмо. Оно было адресовано Гарриману Ф. Энтерсу и гласило: «Я сдержал слово и явился сюда. Познакомился с вашими друзьями Корнером и Хоуи. И теперь мне придется отправиться значительно дальше, чем я собирался. Несмотря на это, наш договор остается в силе. Если я обнаружу в Вас честного человека, я отведу вас туда, куда вы так стремитесь попасть. Но только если вы будете честны!»

Написать такое письмо для Паппермана оказалось делом нешуточным. Он вспотел, как будто колол дрова. Из-за ошибок, помарок и клякс ему столько раз приходилось начинать заново, что он в конце концов в бешенстве завопил:

— Что за наказание! Лучше обратиться в прах, чем марать чернилами белую бумагу!

После всего происшедшего не имело смысла оставаться в Тринидаде. Нам предстояли куда более важные дела. Мы так и не сказали никому, кто мы на самом деле и куда направляемся.

Вечером того же длинного дня преследователи конокрадов вернулись домой ни с чем. А уже следующим утром мы покинули город. Несмотря на краткость пребывания в Тринидаде, оно оказалось для нас плодотворным. Нас стало четверо, а палатка и снаряжение позволяли нам совершить дальнее путешествие с гораздо большими удобствами, чем можно было ожидать. Моя жена, я и Молодой Орел скакали на белых пятнистых жеребцах, а довольный Папперман восседал на лучшем из мулов; на трех других мулов мы навьючили палатку и кожаный тюк индейца. Что там, внутри, мы пока не знали. Да и не спрашивали. Судя по весу, предмет был металлический и довольно ценный. Такой вывод мы сделали, видя, с какой осторожностью владелец обращался со своим грузом.

Дорога вела нас через горы Ратон, за хребтами которых покоилась великолепная долина Пургаторио, разделенная гигантскими скалами Спаниш-Пик.

Мы скакали навстречу величественным горам. Час за часом мы приближались к ним, пока не достигли их подножий, не уставая удивляться дивной красе природы, чудесам которой, похоже, не было конца. Моя жена раньше посмеивалась, когда я говорил, что красоты Гарца, Шварцвальда или даже Швейцарских Альп просто сравнить нельзя с красотой горных массивов Соединенных Штатов, но теперь ей пришлось изменить свое мнение, хотя внешне она оставалась невозмутимой.

На третий день нашего путешествия, около полудня, когда мы отдыхали у чистого водного потока, разговор зашел о природе равнины и гор.

— Всю разницу вы ощутите завтра, — пророчествовал Папперман, — на весьма красноречивом примере. Мы достигнем Озера Равнины, которое расположено между высокими горами.

— Я должен его знать? — уточнил я.

— Не уверен, — ответил он. — Это озеро Кануби.

— Слышал о нем. Его аналог находится в штате Массачусетс, недалеко от Лоренса. Так вот, то озеро Кануби сыграло важную роль в истории некоторых индейских племен, особенно сенека. Его широкие и живописные острова и берега как нельзя лучше подходили для мирной жизни любого племени. Я знаю, что одному из здешних высокогорных озер дали такое же название, и мне было бы любопытно взглянуть, насколько оно заслуженно.

— Вероятно, заслуженно, — с видом знатока засвидетельствовал Папперман. При этом он глубоко вздохнул.

— Вы не раз бывали там?

— Частенько!

Снова последовал его глубокий вздох. Возможно, с этим озером у него были связаны какие-то отнюдь не радостные воспоминания… Я промолчал, чтобы не делать ему больно. После долгого молчания вестмен сказал:

— Там, на этом озере, в меня подло выстрелили и обезобразили лицо. Это отравило всю мою жизнь!

— Кто? — спросил я.

— Некий Том Мадди. Вы, может, когда-нибудь слышали об этом негодяе?

— Нет.

— Хотя его настоящего имени я не знаю.

— Вы потом встречались с ним?

— К сожалению, нет. Но ищу его всю жизнь, как нищий рыщет в поисках доллара. Я неохотно вспоминаю об этом, но стоит увидеть озеро, как воспоминания начинают преследовать меня. Может быть, я расскажу вам что-нибудь сегодня вечером. Замечу лишь, что насчет племени сенека — это правда.

— Что?

— Что они жили в Массачусетсе, на озере Кануби. Вы знаете, как они сами себя называют?

— Сенонтована.

— Верно. Сенеками их нарекли белые. Одного из выдающихся их вождей звали Са-Го-Йе-Ват-Ха. Он похоронен в Буффало.

— Но перед смертью он просил похоронить его только среди своих краснокожих братьев, а не среди бледнолицых! — вступила в разговор моя жена.

— Так вы знаете его? Слышали о нем? — оживился Папперман.

— Мы были на его могиле, — ответил я.

— Бог благословил вас на это! Думаю, что сделали вы это не из любопытства, а по велению сердца. У меня совершенно особое отношение к народу сенека!

— По какой причине?

— Потому… потому что… хм! Я расскажу об этом вечером, но не сейчас. А пока помолчу, а то мои старые струны снова задрожали. Моя душа не успокоится, пока мы не выйдем к озеру.

После привала мы двигались в гору, пока не достигли к закату перевала, откуда открылся вид на обширное плоскогорье. Солнце садилось. Последние лучи солнца играли на поверхности озера, расположенного в центре равнины, целая россыпь бриллиантов, обрамленных венком зеленых мерцающих изумрудов.

— Это озеро Кануби, — произнес Папперман. — До него не так близко, как кажется. Три часа отсюда до того места, где я заночевал, когда впервые забрел в эти края.

Когда мы пришли к назначенному пункту, то убедились, что лучшего места для лагеря и пожелать трудно. Мы быстро соорудили палатку и разожгли костер. Палатка, естественно, предназначалась только для женщины. Мы, мужчины, предпочли спать на свежем воздухе. Стояло чудесное индейское лето [79], ночи даже на такой высоте были еще теплыми.

Во время ужина взошла луна. Воздух здесь оказался настолько чист, что видимость была почти как днем, только контуры предметов стали немного размытыми. Бриллиантовая россыпь озера превратилась в серебряный жемчуг. И вот Папперман без наших просьб начал свой рассказ:

— Как и сегодня, передо мной тогда лежало это озеро. Его великолепные берега притягивали меня как магнит еще издали. Проснувшись в ранний час, я так и не смог больше заснуть и отправился дальше. Утро выдалось очень холодным, поэтому я пришпорил лошадь и достиг озера с восходом солнца. В траве я обнаружил следы индейцев. Спрятав лошадь, я осторожно пошел по следу и за деревьями увидел хижины, точнее, дома. Не примитивные вигвамы или шалаши, а самые настоящие дома, из бревен, брусов, досок и гонта! Такие были у индейцев еще до прихода белых. У берега на воде качались лодки. Вокруг висели и сушились рыбацкие сети. Везде чистота, не видно ни отбросов, ни кровавых остатков дичи. Полное безмолвие вокруг. Казалось, жизнь остановилась. Вижу, двери закрыты. Люди, похоже, беззаботно спали, поскольку не было видно ни одного часового. Подкравшись ближе, я за кустами увидел… увидел… прекрасную девушку. Такой красы мои старые глаза никогда не видели! Прошу поверить мне! Она сидела на каменной глыбе и смотрела на восток, откуда только что выглянуло солнце. Она была облачена в мягкую, сыромятную кожу, отороченную красной бахромой, а ее длинные темные волосы, украшенные цветами и перьями колибри, рассыпались далеко за спиной.

Когда первые солнечные лучи осветили ее, она выпрямилась, раскинула руки и с благоговением и восхищением воскликнула: «О Маниту! О Маниту!» Больше она ничего не произнесла, но скажу вам, что никогда в жизни не слышал я более выразительной молитвы, чем эти два слова! Так она стояла долго-долго, глядя на солнце. Я не смог себя сдержать. Она притягивала меня к себе, и я пошел к ней, медленно и нерешительно, пугаясь своей робости. Увидев меня, она не испугалась и только посмотрела на меня своими большими, широко открытыми глазами! Перед такой редкой красой я просто остолбенел. Я даже забыл поприветствовать ее. Могу представить, как выглядел тогда! Вместо того чтобы показать свою учтивость и поздороваться, я проявил чудовищное невежество, сразу спросив: «Как тебя зовут?» Она ответила: «Ашта». Сначала мне показалось, что это прозвище, но позже я узнал, что это индейское слово, означающее ни много ни мало — «доброта». Итак, ее звали Доброта, а как иначе могли ее назвать?! Я знал ее тихой, кроткой, чистой и доброй. Могу сказать, что потом я месяцами шлялся вокруг озера Кануби, но ни разу не видел ее…

Он перевел дух. Этим тотчас воспользовалась моя жена и обратила внимание на важную деталь:

— Но мистер Папперман, вы ведь даже не сказали, кому принадлежали домики на озере! А кто был ее отец?

— Не сказал? Хм! Да, действительно. Она заслонила собой все. Ее отец оказался шаманом сенека. Это был не какой-то знахарь и шут, которых сегодня пруд пруди, а знаменитый шаман! Он покинул родину с несколькими единомышленниками индейцами, преследуемый белыми за большое влияние на краснокожих, и наткнулся на это озеро. И был восхищен его сходством с родным прекрасным озером. Восхищен настолько, что остался тут вместе со своими спутниками. Они построили дома по старым обычаям своего племени и назвали озеро так, как оно называлось на родине, — Кануби. Новое поселение очень скоро стало известно среди белых и краснокожих охотников Запада, которые часто туда захаживали. Индейцы основали мирное поселение, где и красные и белые, друзья и враги имели возможность встречаться, без опаски. Вражде и ненависти там не было места.

Папперман остановился на несколько мгновений, глубоко вздохнул и продолжал:

— Милое, прекрасное время! Только тогда я действительно стал добрым человеком.

Среди белых, которые чаще других стали бывать на озере, объявился некий Том Мадди, а среди краснокожих — молодой шаман сиу-огаллала, явившийся к отцу Ашты, чтобы стать его учеником и изучать тайные науки красной расы. Где он жил, никто не знал. Он и сам скрывал это, чтобы ему никто не мешал и не докучал. Но я предполагаю, что он соорудил себе хижину где-то внизу, у притока Пургаторио, которую покидал только для того, чтобы подняться к своему учителю и получить новые указания. Он был красив и молод, этот человек, владеющий любым оружием, но при этом столь благожелателен, словно на всей Земле не существовало никакого зла.

То, что Ашта предпочла его всем наведывающимся в стойбище, не было ничего странного. Об этом я узнал от Тома Мадди. Этот Мадди был назойлив и груб. Никто и знаться с ним не желал. Он сразу стал оказывать знаки внимания Аште, но она избегала его и при любой возможности уклонялась от разговоров с ним. Это его страшно злило. Он почему-то вбил себе в голову, что она должна стать его женой! Думаю даже, он больше ненавидел ее, чем любил, поскольку она совершенно открыто и честно не скрывала своей антипатии к нему.

Почему он поддерживал знакомство со мной? Этого я не знаю до сих пор. Вероятно, потому что я казался ему никчемным человеком и не нашел в себе сил отвернуться от него, как это сделали остальные.

Я остерегся рассказать ему, что у меня в сердце давно родилась великая и чистая любовь и что я тысячу раз отдал бы свою жизнь, чтобы только доказать это прекрасной индеанке. Иногда мне, конечно, приходило в голову, что она недосягаема, но я убеждал себя, что я вовсе не такой плохой парень, не хуже многих. В такие моменты я давал себе слово поговорить с ней открыто и честно. Но оказываясь рядом с ней, я лишался дара речи.

В один прекрасный день я вернулся из долгого охотничьего рейда и узнал от Тома Мадди, что сиу-огаллала домогался у отца Ашты руки его дочери и получил разрешение похитить ее ночью…

— Похитить? — удивилась моя жена. — Это обязательно?

— Просто необходимо. Я слышал, что все эти обычаи имеют глубокие корни и важное значение. Отец и мать воспитали и вырастили свое дитя, свою дочь, они отдали ей тысячи бессонных ночей, тысячи забот. Тут вдруг приходит чужой мужчина и забирает ее у них. Так вот, это противоречие хотя бы внешне разрешается в обряде обручения. Дочь готова дать похитить себя, а родители изо всех сил стараются предотвратить это. Ее запирают, тщательно прячут и бдительно охраняют. Жених тратит уйму сил, чтобы перехитрить родителей, и, если это не помогает, он прибегает к силе. Происходит напряженное и очень интересное состязание в сообразительности и ловкости, а племя следит за отдельными фазами этой борьбы. Разные люди помогают той или иной партии. При этом успех дела решают хитрость и личное мужество, благодаря которым добивающийся девичьей руки демонстрирует свои достоинства.

Узнав эту новость от Тома Мадди, я долго не мог прийти в себя. Но Том Мадди был в ярости. Он поклялся, что все уже устроено и краснокожему не удастся увести девушку. Когда же я спросил, как он собирается помешать задуманному, он потребовал от меня клятвы. Я поклялся, но сделал это, разумеется, только для того, чтобы предотвратить исполнение ужасного замысла. Тогда он показал мне пистолет. Он был заряжен порохом. Этот порох должен был выжечь сиу глаза, обезобразить лицо и навсегда ослепить. «Тогда ей определенно и в голову не взбредет стать его скво!» — добавил он, прежде чем удалился. Но не забыл напомнить мне о клятве.

— Это не человек, а дьявол! — не выдержала Душенька.

— Если не дьявол, то уж негодяй, который ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своей цели, — продолжал Папперман. — Разумеется, выдавать его я не имел права. И все же нескольких намеков было бы достаточно, чтобы дать понять индейцу, какой опасности он подвергается. Но он исчез! Как в воду канул! Итак, у меня была двойная задача: одного избежать, а другого обнаружить! Уверяю вас, необходимую осторожность соблюсти было не так легко. Целую неделю я не мог добиться результата.

И вот однажды выдалась беззвездная, промозглая ночь. Несмотря на то, что накрапывал дождь, я не остался в лагере, а в очередной раз принялся ползать вокруг стойбища, нутром чувствуя, что именно в эту неуютную ночь и должно все произойти. Беззвучно прокравшись к задворкам дома, я собирался залечь в засаду, и… Господь Бог! Тут кто-то уже был один — только с другой стороны. Он тоже обнаружил мое присутствие, несмотря на темень. Кто это? Индеец или Том Мадди? Я уже открыл было рот, чтобы подать голос, как вдруг человек поднял руку. Едва я успел отодвинуться в сторону, как прогремел выстрел… И я получил весь заряд! Ни одной крупинки не пролетело мимо! Но, к счастью, не в глаза, а в обращенную к негодяю половину лица.

Хотя это был подлый и слабенький выстрел — ведь пули не было, — но с близкого расстояния, и я свалился как мешок без сознания, да так и остался недвижим, пока меня не нашли и не перенесли внутрь дома. Пока шаман, его жена и Ашта занимались мной, явился еще один — сиу. Он возник неожиданно, как внезапный порыв ветра, и у него хватило проницательности, чтобы уяснить ситуацию. Когда я очнулся, снаружи раздался громкий победный клич огаллала. Всем стало ясно: похищение удалось, выстрел Тома Мадди предостерег жениха от опасности. Сиу оставалось только увезти Ашту. Но он не посчитал нужным сделать это. Он ввел ее в дом и был принят там как сын.

Я долгое время провалялся в горячечном бреду и от боли выл как пес, с которого сдирают живьем шкуру. А потом, встав на ноги, дал тягу, так никому ничего и не рассказав. Никто, кроме меня и самого Мадди, не знал преступника и причин выстрела. А этот подлец той же ночью бесследно исчез, и вот уже сколько лет я жажду повстречаться с ним.

После той памятной ночи я лишь однажды побывал на озере Кануби. Дома индейцев были пусты. Оказывается, на сенека напала банда белых и все обитатели селения были убиты, до последнего человека. В живых осталась только Ашта, благодаря тому, что последовала с сиу-огаллала в его племя.

— Вы виделись с ней с тех пор? — спросила моя жена.

— Нет, нет! Я всегда считал огаллала врагами белых и остерегался входить с ними в контакт. Конечно, я наводил справки. Узнал, что красивая индеанка сенека, скво шамана, вполне счастлива. Он основал наверху, на Найобрэре, поселение для себя и своих учеников и до сих пор живет там ради старых тотемов и вампумов и ради книг, которые присылают ему бледнолицые, почитающие его, как ученого человека.

— Естественно, вы знаете имя этого индейца? -спросил я, воспользовавшись паузой.

— Да, — кивнул он.

— Его зовут Вакон?

— Да, Вакон.

— Тогда я знаю его, хотя никогда раньше не видел. Он потратил всю свою жизнь и все свои силы на изучение истории красной расы, написал об этом много работ, которые, к сожалению, еще не печатались, поскольку он хочет обнародовать их лишь после окончания последнего тома.

— Сколько же ему сейчас? — спросила Душенька.

— Не имеет значения, — ответил я. — Истинно великие люди, как правило, умирают не раньше, чем достигнут того, чего они хотели или должны были достичь. Так называемые герои войны, конечно, не в счет. Вы устали?

Последний вопрос я задал Папперману, который начал укутывать себя одеялом, словно собирался лечь.

— Собственно, нет, — ответил он, — но такое впечатление, будто я снова поражен выстрелом Тома Мадди. Это все воспоминания! Мне эта индеанка была очень дорога, очень! Я никогда, никогда не смотрел после этого ни на одну женщину! Я остался одиноким, а когда придет время, умру так же одиноко… Попытаюсь заснуть. Спокойной ночи!

Мы пожелали ему того же, но пожелания не сбылись ни у него, ни у нас. Добрых два часа он ворочался, потом вылез из-под одеяла и отправился на прогулку. К полуночи он еще не вернулся. Примерно в это время сон наконец одолел меня. Но спустя два часа я снова проснулся. Он сидел рядом. Я тоже сел. И тотчас же вскочил на ноги Молодой Орел, а из палатки послышался голос моей жены:

— Я тоже не сплю! Можно кое-что предложить?

— Что? — повернулся я к палатке.

Она приоткрыла полог и сказала:

— Давайте отправимся к озеру. Все равно никто больше не уснет — из-за этой истории.

Тут Папперман подскочил и с радостью согласился:

— Конечно, едем! Тогда мы прибудем точно к восходу солнца, как и я тогда.

Я согласился, Молодой Орел тоже. Вскоре наша небольшая кавалькада растянулась по широкому склону, ведущему к озеру. Утро тихонько занималось, и наши лошади хорошо видели землю.

Неужели нас действительно так разволновал рассказ Паппермана, что мы не могли уснуть? Или была какая-то другая причина отправиться в путь намного раньше, чем это входило в наши планы? Странно!

Добравшись до равнины, мы подстегнули лошадей. Наступал новый день. С восходом солнца мы достигли опушки леса, окружавшего озеро. Узкая поляна уходила в чащу, постепенно сужаясь до размеров тропы.

— Здесь я и шел тогда, — пояснил Папперман, ехавший впереди. — Только лес теперь стал выше и гуще. Вот здесь я обнаружил следы. Лес скоро кончится и мы увидим озеро. Вот последние заросли. А сейчас появится озеро и тот самый высокий камень, на котором сидела Ашта… О Боже!

Он резко осадил мула и уставился в одну точку. Мы поторопились выехать из леса. Теперь и мы убедились: удивиться было чему.

Озеро действительно было достойно своего восточного собрата. Справа от нас виднелись остатки домов племени сенека, залитые первыми лучами солнца, а перед нами — прозрачная сине-зеленая гладь воды, взъерошенная легким утренним бризом. Берега поросли пышной зеленью. А слева от нас, где кусты почти достигали воды, возвышался белый гладкий камень, на котором стояла юная индеанка, одетая точно так же, как описывал Папперман. Перышки колибри искрились в солнечном свете всеми цветами радуги. Но девушка не смотрела, как тогда, на солнце; взгляд ее был направлен в нашу сторону.

Папперман медленно соскользнул со своего мула, так же медленно как во сне подошел к ней и спросил:

— Как тебя зовут?

— Ашта, — прозвучало в ответ так же, как и тогда.

— А сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

Старый вестмен провёл рукой по лицу. Он заговорил сам с собой:

— Да нет, не может быть. Она другая, хотя и похожа, очень похожа…

— Ты говоришь о моей матери? — спросила она неожиданно. — Говорят, что я очень ее напоминаю.

— Как ее зовут?

— Как и меня — Ашта.

— А твоего отца?

— Его имя Вакон. Мы живем далеко отсюда, на севере, у реки Найобрэра.

Папперман хлопнул в ладоши и закричал:

— Она ее дочь, ее дочь!

— Ты знаешь отца и мать? — удивленно спросила девушка. — О, у тебя лицо обожжено порохом! Может, ты Папперман?

— Он самый.

— Ты был на озере Кануби еще в те времена, когда отец и мать познакомились друг с другом?

— Да, именно тогда.

Она быстро спустилась с камня и бросилась к нему, поцеловала ему сначала руки, потом в изуродованную щеку и воскликнула:

— Ты спаситель моего отца! Ты пожертвовал собой ради него! Почему ты никогда не приходил к нам? Отец и мать до сих пор пытаются тебя разыскать!

Старый вестмен дрожал от волнения и умиления.

— Откуда твой отец знает, что тот выстрел предназначался не мне, а ему? — удивился он. — Я этого никогда не рассказывал!

— Все случилось неожиданно. Ты рассказал об этом, когда был без сознания. Отец дважды видел того человека, но так и не смог его поймать. Его настоящая фамилия не Мадди, а Сантэр. Когда вчера вечером ваш огонь светил с гор, как настоящая маленькая звездочка, мать мне сказала: «Вот так светил тем вечером лагерный костер нашего белого спасителя, прежде чем я его увидела в первый раз».

— Твоя мать здесь?

— Была здесь, но сейчас ее нет, — ответила девушка. — С рассветом все уехали. Я осталась, чтобы разведать обстановку.

— «Разведать»? — заулыбался Папперман, — А если бы мы были врагами?

— Тогда вы не увидели бы меня.

— Откуда ты знала, кто мы?

— Мы видели ваш огонь.

— И из этого сделали вывод, что мы не опасны?

— Среди вас находится скво!

— А! Совершенно верно. И теперь тебе надо быстро отсюда уйти?

— Да, чтобы привести других. Но я не покину этого места, не узнав от тебя, когда и где мы сможем увидеться вновь.

— Куда вы направляетесь?

— Этого я пока не могу сказать.

Молодой Орел, только что спустившийся с коня, вдруг произнес:

— Можешь! Посмотри на меня! Я твой брат.

Только теперь я обратил внимание, что на нем новый кожаный костюм, бережно сохраненный для него Папперманом. В нем он выглядел весьма респектабельно. Он указал на правую сторону груди, где жемчугом была вышита маленькая двенадцатилучевая звезда. В тот же миг я увидел такую же звезду на ее одеянии, в том же месте.

— Значит, ты «Виннету»? — спросила она.

— Да.

— А я Виннета. Мы оба носим звезды великого Виннету! Значит, мы брат и сестра! Я сиу-огаллала. А ты?

— Апач-мескалеро.

— Из племени Виннету?! Прошу тебя, назови свое имя. Или у тебя его еще нет?

— Есть, — улыбнулся он. — Меня зовут Молодой Орел.

На лице в очередной раз отразилось удивление.

— Такое же имя носит любимый ученик знаменитого Тателла-Саты, — произнесла она задумчиво. — Он получил его еще мальчиком, когда другие и не помышляют об этом. Ты знаешь его?

— Да.

— Он был первым, кому Тателла-Сата разрешил носить звезду нашего Виннету. Ты знаешь, где он сейчас?

— Да.

— И можешь сказать?

— Никто не запретит мне. Он стоит перед тобой.

— Ты? Это ты? — На ее щеках выступил румянец. — Говорят, что ты покинул племя, отправившись за священной глиной…

— Да. И еще дальше.

— Ты поставил перед собой нелегкую задачу…

— Да, это так.

— И тебе удалось решить ее?

— Удалось. Наш Великий Добрый Маниту вел меня и защищал с тех пор, как я покинул гору Виннету. Прошло четыре года, и теперь я возвращаюсь. Наши пути совпадают?

— Да.

— Тогда я не буду больше задавать вопросы, поскольку знаю, что увижу тебя снова.

— А ты этого хочешь?

— Да. А ты?

— И я.

— Тогда прошу: дай мне руку!

— Я дам тебе обе!

Она протянула ему руки и заглянула своими большими глазами в его глаза. А он долго смотрел куда-то в дальнюю даль. Потом сказал:

— Внучка великого шамана сенека, дочь Вакона, исследователя и посвященного, и ученик недосягаемого Тателла-Саты, в сердце которого растоптанная душа красной расы нашла единственное и последнее пристанище, — это ты и я! Маниту свел нас вместе! Мы пойдем к свету. И да сопутствует нам удача и великое благословение. Будь благословенна, милая, прекрасная Виннета!

Он поцеловал руки девушки и спросил:

— Когда ты уходишь?

— Сейчас, — ответил она. — Но прежде я должна узнать, куда направляетесь вы.

— К Утесу Дьявола. Тебе он известен?

— Да, и очень хорошо. Но хочу предостеречь тебя.

— От кого?

— От Киктахан Шонки, старого вождя сиу-огаллала.

— От своего собственного вождя?

— Хо! — воскликнула она гордо. — Ашта не знает над собой вождей. В племенах дакота сейчас глубокий раскол. Молодые воины — за Виннету, старые — против. Будь осторожен. Я знаю, что Киктахан Шонка придет к Утесу Дьявола, чтобы встретиться там с вождями юта и держать совет. Смотри, не попади им в руки! Знаешь ли ты, что они говорят? Олд Шеттерхэнд едет сюда.

— Ты уверена, что это не просто слухи?

— Да! И мы увидим его, если ему удастся избежать опасности, которая его подстерегает!

— Что это за опасность?

— Не знаю. Но они собираются заставить его умереть у столба пыток. Это всегда было заветным желанием всех врагов его брата Виннету. Говорят, сейчас он очень стар и сед. В старости силы покидают тело, и пропадает энергия души. Как ликовали бы они, если бы теперь с почтенным старцем произошло то, чего он избежал в молодости. Если бы я знала, когда и куда он прибудет, выслала бы гонца, чтобы предупредить его.

— Не думай об этом, Ашта. Ведь обо всем, что сказал бы ему твой посланец, ему уже сообщили.

— Так он предупрежден?

— Да.

— Спасибо Маниту! Теперь я могу спокойно уходить.

Она побежала к развалинам ближайшего дома и возвратилась оттуда верхом.

— Будь здоров! — сказала она, протянув Молодому Орлу руку [80]. — Скоро увидимся!

И, обратившись к Папперману, спросила:

— Я не смогу уехать, не услышав, где мы снова встретимся. Назови место, которое тебе подойдет.

Папперман не знал, что должен ответить, а потому сказал:

— Я не знаю конечной цели нашего путешествия, но еду с Молодым Орлом.

— И останешься с ним?

— Да.

— Как долго?

— Сколько ему будет угодно.

— Я все поняла. Теперь я знаю, что встречусь с тобой обязательно!

Тут она повернулась к моей жене и ко мне. Протянув руку и нам, она произнесла:

— Мне не сказали, кто вы, но любопытство не в обычаях индейцев. Будьте здоровы!

Она дала коню шенкеля, и тот понес ее мимо развалин, обогнул кустарник и исчез из виду. Папперман и Молодой Орел еще долго смотрели ей вслед.

Мы с женой спустились с лошадей, и я стал осматривать следы тех, кто здесь был до нас. Душенька между тем занялась приготовлением утреннего кофе.

Раньше мы, естественно, и не помышляли о кофе и прочих маленьких удовольствиях. Но неожиданно получив в Тринидаде мулов и хорошую палатку, мы перед отъездом запаслись кое-чем из того, без чего не привык обходиться так называемый цивилизованный человек даже на Диком Западе. Само собой, к этим вещам относится и кофе.

По следам я скоро узнал, что здесь было сорок человек, среди которых всего двое мужчин; их я посчитал проводниками.

Папперман сообщил, что Ашта ускакала на юг, куда также вели и другие следы. Наш маршрут вел на запад.

— Это ли не настоящее чудо? — заговорил старый вестмен, подсев к нам. — Прямо как тогда! Они знают, что выстрел предназначался не мне. Они искали меня. Что за добрые люди! Сегодня мой величайший праздник. Да, великий праздник! Будь сейчас декабрь, я бы сказал: у меня настоящее Рождество, а это рождественский подарок Господа Бога. Да, самого Господа Бога! Ведь никто другой не сможет дать такого счастья.

Для меня встреча с молодой, красивой индеанкой тоже имела большое значение. Особый интерес вызвали у меня опознавательные знаки. Молодой Орел ничего не говорил о них, а я, стало быть, не спрашивал. Но что делать дальше, я и так знал. Все дело в большом различии между значениями слов «племя» и «клан» у красной расы. Вопрос очень важный, хотя он и обойден вниманием серьезных исследователей. Сколько так называемых народных и детских писателей сочиняли «индейские» книги, не обладая более или менее точными знаниями об этой расе! И все это расхваливалось и рекомендовалось потом другими, еще менее сведущими людьми. Ко мне приходили некоторые из «индеанистов», но не было среди них ни одного, — в самом деле, ни одного — кто знал что-либо о самом главном в родовом укладе краснокожих.

В развитии каждой расы проявляются две противоположные тенденции — обособление и объединение; идея обособления захватывает расу, нацию, племя, город, деревню, вплоть до отдельного человека, который где-нибудь в заброшенной сторожке лишь изредка вспоминает о том, что он принадлежит ко всему человеческому роду. Другая тенденция ведет к объединению отдельных личностей посредством большой идеи в единый, великий народ. Какой из этих двух путей ведет к подлинному счастью, человечество пока не определило, а значит, познает это только на своем горьком опыте.

Ни одна раса не демонстрирует столь наглядно жестокость такого опыта, как американская. Именно в ней в наибольшей степени торжествует идея расщепления и раскола. Каждое из многочисленных индейских племен и каждый из бесчисленных родов готовы погибнуть во имя утверждения своей гордыни и от голого самовозвеличивания. Этот процесс уже давно привел бы к полнейшему самоистреблению расы, если бы великие шаманы прошлого не противодействовали ему религиозными и социальными методами.

Религиозный путь к единству — это идея о Великом Духе, или Добром Маниту. Чистокровный индеец был легковерным монотеистом [81] и чувствовал себя при этом счастливым, пока разрушительное многобожие не разъело его душу. А социальный путь к единству предполагает формирование кланов, в которых люди держатся вместе, и не только родственники. Тот, кто обязывался словом и делом исполнять в течение всей жизни соответствующие заповеди, мог вступить в клан. Кто хотя бы однажды нарушал заповеди — изгонялся, навеки покрывая себя позором.

В такой клан мог вступить представитель любого племени, любого народа. Принимали даже смертельных врагов, если те соблюдали все обусловленные правила. Так, например, кайова и навахо ненавидели друг друга, но, если они состояли членами клана, вражда их тотчас и навсегда прекращалась. Очевидно, что подобные кланы могли бы сыграть большую роль в судьбе индейцев. Когда появились бледнолицые, им тоже было позволено вступать в кланы. Но, к сожалению, они использовали клан только в собственных интересах, не придерживаясь обязательств. Из-за этого кланы растеряли былую репутацию и влияние. Их будущее остается пока неясным.

Каждый клан имел название какого-нибудь зверя, Я уже упоминал, что великий оратор сенека, чью могилу мы посетили в Буффало, тоже принадлежал к одному из кланов. Существовали кланы Орлов, Ястребов, Оленей, Медведей, Черепах и тому подобные. Но я никогда не слышал, чтобы клан принял имя человека. Клан Виннету — такое, пожалуй, произошло впервые. Отличительным признаком для принятых в этот клан служила двенадцатилучевая звезда, которую носили на одежде Молодой Орел и Ашта. Когда был основав клан? Самое меньшее — года четыре назад. Именно столько лет костюму Молодого Орла. Тателла-Сата, основатель клана, первым принял в него этого юношу. Каковы высшая цель клана и обязательства его членов? Я не спрашивал, ибо надеялся скоро все выяснить. Судя по тому, что «Виннету» и Виннета происходили из смертельно враждующих племен, цели клана были благими и высокими!

За кофе Папперман поведал нам, что сегодня вечером мы будем у Утеса Дьявола. Он попросил задержаться еще на час у озера Кануби, чтобы он побродил по знакомым местам. Мы, конечно, ничего не имели против. Часа не прошло, как он вернулся из обхода и торопливо проговорил:

— Прошу вас, поедем! Находиться здесь — мне не в радость.

И он был прав. При всей своей красоте озеро и на нас навевало меланхолию, а потому в нашей памяти оно так и осталось всего лишь одним из пунктов путешествия. Мы проследовали в долину Пургаторио, двигаясь вдоль узкого, кристально чистого ручья. Наконец мы достигли цели. Я предложил переночевать в районе Утеса Дьявола, поскольку нас предупредили о возможной опасности. Из-за темноты обследовать местность не было возможности.

— Я отведу вас в одно место, которое не отыщет ни один краснокожий, — предложил Папперман. — Я наткнулся на него случайно и не думаю, что найдется другой человек, который его знает.

— Сильно сказано! — усомнился я.

— Во всяком случае, верно, — парировал он. — Нам остается проехать лишь несколько шагов, перебраться через озерко и отыскать расщелину в скалах, которая и приведет нас в укрытие.

— Не узок ли будет проход? — осведомился я.

— Нет, — ответил он. — Единственное, что надо будет сделать, — привязать шесты палатки вдоль корпуса лошади.

— А какова глубина озерка?

— Не больше метра.

Мы помогли ему уложить шесты и пропустили его с мулами вперед. Переправившись через озеро, мы обнаружили в скалах проход, замаскированный густой зеленью. Без труда мы протиснулись в него. Несколько минут мы поднимались наверх вдоль ручья, пока не достигли ключа, бьющего из круглой дыры. Нас окружали отвесные скалы.

— Вот это место! — обрадованно воскликнул Папперман. — Тут мы можем сидеть хоть сотню лет, не опасаясь, что нас обнаружат.

— Здесь, похоже, влажно и очень сыро! — констатировал я.

— Вовсе нет! Сейчас индейское лето — уже несколько недель нет дождя.

— Сюда можно забраться снаружи?

— Не знаю. Во всяком случае, я не пробовал.

— Тогда я спокоен. Сначала разведем огонь, а потом разобьем палатку!

Все это было проделано за полчаса. Мы не стали привязывать лошадей и мулов, и они перво-наперво досыта напились, а потом с неменьшим удовольствием повалялись на мху и на траве. Корма для них было предостаточно, и мы могли спокойно оставаться здесь несколько дней. Но они нуждались в отдыхе больше, чем в пище, потому что дорога сюда от озера Кануби оказалась труднее, чем можно было предположить со слов Паппермана. Мы и сами чувствовали усталость. По этой причине мы легли почти сразу после ужина.

К стыду своему, должен сознаться, что проснулся я не раньше, чем меня разбудил Папперман.

— …уже встала! — донеслось до меня. — Она уже поставила воду! Слышите? Она мелет кофе в палатке, чтобы не мешать. А я посчитал нужным растолкать вас!

Я огляделся. Укрытие и в самом деле было идеальным. Каменные стены представляли собой неприступную крепость. Гигантские столетние деревья так тесно прижимались к скалам ветвями, что забраться наверх не представляло большого труда. Молодой Орел после кофе предпринял такую попытку, и она ему удалась без особых усилий. Как только он оказался наверху, его громкий голос известил:

— Уфф! Я вижу чудо!

— Не так громко! — предостерег его я. — Может быть, мы не одни.

— Здесь не может быть никого, кто услышал бы нас. Вокруг ничего, кроме воздуха.

— А что внизу?

— Утес Дьявола!

— Этого не может быть! — категорически возразил Папперман.

— Почему?

— Потому что я знаю! А если Макш Папперман что-нибудь знает, то знает наверняка. Дорога к Утесу Дьявола ведет вниз и левее, а мы отклонились вправо. Кроме того, Утес Дьявола со всех сторон окружен высокими скалами. На них ни одна живая душа не поднимется. Невозможно, чтобы он видел его!

— А не вводит ли вас в заблуждение то, что дорога отсюда к Утесу Дьявола очень извилиста?

— Нет! Ни людям, ни зверям, ни извилистым дорогам не ввести меня в заблуждение!

Я переспросил индейца еще раз, но он настаивал на своем. Молодой Орел знал об Утесе Дьявола не понаслышке, и это обстоятельство побудило меня направиться за ним следом. Моя жена была неплохим скалолазом. Она и сейчас с удовольствием забирается в горы и ведет себя временами гораздо смелее, чем я мог бы ей позволить. Так что и она последовала за мной. Папперман остался внизу.

— За свою жизнь я ни разу не был горной серной [82], — заявил он, — и теперь не хочу ею становиться. Ровная дорога, добрый конь и крепкое седло — вот что мне нужно. Забирайтесь куда хотите, а я с вами не пойду!

Когда мы добрались до вершины, нам открылся потрясающий вид. Никогда прежде я не видел Утеса Дьявола, но с первого же взгляда определил, что передо мной именно он, и не замедлил известить об этом старого вестмена. Тут он не выдержал и стал осторожно карабкаться вслед за нами.

— Ну, вот я! — произнес наконец он, оказавшись рядом с нами. — Я здесь только для того, чтобы убедиться, какой вздор вы несете…

На этих словах он замер с открытым ртом.

— Какой вздор вы имеете в виду? — уточнил я.

— Черт возьми! Что же происходит?

— Это Утес Дьявола или нет?

— Он самый! О Макш Папперман! Что ты за глупая овца! Верблюд! Все эта чертова фамилия! Только идиот, по фамилии Папперман, мог покрыть себя таким позором! Если бы фамилия моего отца была Шульц или Шмидт, или Ханфштенгель, Цукерканд, или даже Пумперникель, то я был бы таким же счастливым, как и другие. Но Папперман! Проклятие преследует меня и будет преследовать до конца дней!

Он выглядел глубоко несчастным человеком. Ведь была затронута честь вестмена, который не имеет права допускать подобных ошибок, если хочет сохранить свою репутацию. Но никто не обратил внимания на его промах, а когда я заявил, что подобные просчеты неоднократно совершал и сам, он немного успокоился.

Представьте себе плоскогорье, все пространство которого усеяно крупными скальными образованиями. Оно, это плоскогорье, по краям так густо заросло деревьями и кустарником, что только подойдя к самому краю можно разглядеть окружающий пейзаж. Вот на таком плоскогорье мы и находились, а под нами, внизу, был Утес Дьявола.

Думаю, вам не надо объяснять, что такое эллипс. Но может статься, не все мои читатели знакомы с геометрией, поэтому я попробую объяснить. Эллипс — это окружность, сплюснутая и довольно сильно вытянутая. У кого на кухне есть кастрюля для варки рыбы, тот прекрасно может представить себе форму эллипса.

Итак, скальная котловина, представшая перед нами, представляла собой подобие кастрюли для варки рыбы. Казалась, что она не создана природой, а вписана рукой человека в самый центр горного массива. Котловина возникла в незапамятные времена, поскольку ее отвесные стены вследствие выветривания испещрялись щелями и трещинами, покрылись уступами, террасами и другими неровностями, где со временем зародилась жизнь: деревья, кусты, травы и мхи.

Дно котловины было покрыто растительностью, но при рассмотрении последней я сделал вывод, что раньше здесь был бесплодный камень, а почва образовалась неестественным путем. У всех деревьев, как бы крепки они ни были, вершины отсутствовали или засохли. Это свидетельствовало о том, что деревья питались скудным плодородным слоем, — их корни не могли проникнуть глубоко, поскольку не находили питания. Позже, когда я спустился вниз, то убедился в своей правоте. Растения питались только благодаря боковым корням. Вертикальных корней вообще не было. Отсюда и высыхание макушек!

Примерно треть котловины покрывала дикая растительность, остальная же ее часть несла на себе явные следы вмешательства человека. Рубеж между ними был выражен явно, как будто существовал строгий запрет не вторгаться в заповедное место. Почему? Вторая задачка для зоркого наблюдателя.

И, наконец, вопрос, представляющий наибольший интерес. По крайней мере для меня. На совершенно ровном дне котловины внимание привлекали два довольно крупных возвышения явно искусственного происхождения. Казалось, что здесь люди создали нечто вроде озера с двумя островами. Прошли столетия, вода нашла себе новый путь, и котел стал сухим.

Это наблюдение позволило сделать вывод, что в древние времена здесь обитали люди, стоявшие по своей культуре значительно выше индейцев или, скажем точнее, последующих поколений. Оба возвышения — останусь верным образу и назову их островами — имели бросающуюся в глаза особенность: они располагались в фокусах эллипса, и это не могло быть случайностью. Каков же тогда замысел строителей?

Размышляя над этим вопросом, я вспоминал об астрономических расчетах, лежавших в основе строительства египетских пирамид, о необъяснимой до сих пор тайне Теокалли и других храмов прошлого. Но я не специалист и не рискую выдвигать научные гипотезы. Однако пришедшая мне в голову мысль, хотя и показавшаяся чересчур смелой для простого вестмена, все сильнее волновала мое воображение. Я вспомнил об известном издревле феномене, когда внутри некоторого ограниченного пространства есть точка, в которой четко слышно все, что говорится в другой точке, находящейся в этом же пространстве. В данном случае речь шла о двух фокусах эллипса.

Когда заговорил Молодой Орел, я неожиданно получил подтверждение своей догадки. Индеец, указав вниз, произнес:

— Вот утес. Мы находимся на самой высокой части скальной стены, которой он окружен. Там есть два возвышения. Одно известно бледнолицым под именем Утес Дьявола, о другом они ничего не знают, а если бы знали, пожалуй, назвали бы его Утесом Великого Маниту. Но краснокожие люди называют его Ча-Маниту — Ухо Бога, а первое — Ча-Кетике, Ухо Дьявола.

— Котловина тянется с востока на запад. В восточной части одна возвышенность, в западной — другая. Какая же из них Утес Дьявола?

— Та, что в восточной части, — ответил Молодой Орел. — Все, что мне известно об этом, я услышал от Тателла-Саты, моего учителя. На одной площадке, вот здесь, Бог слушает, что говорит Дьявол, и проклинает его. А на другой Дьявол подслушивает, что говорит Бог, и поэтому избегает кары.

— В этом заложен глубокий смысл, и я непременно попытаюсь во всем разобраться. Обратите внимание, что восточная часть котловины густо покрыта растительностью, а западная — практически нет. Кажется, там даже рубили деревья, чтобы разжечь огонь…

— Так делают всегда, когда собираются на совет.

— На совет? А может, на охоту или с другой целью?

— Нет. Это место священно для каждого краснокожего человека. Оно предназначено только для больших и важных советов, на которые собираются люди из разных племен. Тут никогда не говорят о пустяках! И никогда ни один краснокожий человек не ступит в эти места, если речь не идет о большом собрании двух или более племен!

— Вот как!

— Да. Я знаю это совершенно точно. Но и на больших советах, когда здесь собирается много воинов, ни один из них не рискнет ступить в восточную часть.

— Почему?

— Говорят, там живет Злой Дух, именем которого и зовется утес.

— Очень интересно. Вы верите в это?

— Я верю в истину!

— И вы знаете ее?

— Нет. Но надеюсь узнать от Тателла-Саты.

— Вопрос только в том, знает ли он ее сам! Если бы она была ему известна, он, говоря об Утесе, выражался бы точнее. Он вряд ли назвал бы одну и ту же точку и Утесом и Ухом одновременно. Вы верите, что в восточной части обитает Дьявол?

— Я почитаю обычаи предков, не пытаясь выяснить, где правда, а где вымысел!

— Значит, и вы будете избегать появляться там, на этом священном месте?

— А мистер Бартон хочет спуститься туда?

— Да.

— Миссис Бартон тоже?

— Конечно.

— Тогда пойду и я. Я четыре года жил среди бледнолицых и все время учился постигать суть вещей, их душу. Душа для меня священна, а ее одежды — ничто!

Как говорил этот юноша! Если бы даже он раньше не был мне симпатичен, то стал бы теперь!

Неожиданно подал голос Папперман:

— Я слышу, вы хотите спуститься?

— Естественно! Утес Дьявола — наша цель! — ответил я.

— Когда?

— Прямо сейчас!

— Тогда сядем в седло.

— Незачем. Пойдем пешком.

— Ого! — присвистнул он удивленно. — Вы полагаете, что Макш Папперман пойдет пешком, ведя за поводья лошадь или мула?

— Вам никто и не предлагает. Останетесь здесь.

— Останусь? Зачем? — еще больше удивился он. — Разве я недостоин того, чтобы сопровождать вас?

— Не говорите ерунды! Вы нужны мне здесь, наверху, гораздо больше, чем там, внизу. Мы знаем, враг на подходе. Нас об этом предупредили, но, к сожалению, мы не знаем точного времени его появления. Он может явиться в любой момент, — например, когда мы будем внизу. Именно поэтому я намереваюсь идти пешком, а не ехать верхом. Лошади оставляют более глубокие следы. Возможно, нам бы удалось ускользнуть, но, чтобы потом спастись, нам пришлось бы подвергнуть себя огромной опасности…

— Понимаю, понимаю! — прервал он меня. — Я должен остаться здесь, наверху, чтобы стоять на часах и смотреть в оба.

— Естественно!

— Тогда другое дело! Прошу дать мне указания.

— Мы знаем, что сиу и юта движутся прямо сюда. Первые ожидаются с севера, вторые — с запада, то есть они не могут появиться с той стороны, откуда вчера пришли мы. Вы обнаружите краснокожих задолго до их появления и дадите нам знать.

— Как?

— Протяжным свистом.

— Вот так?

Он засунул изогнутый указательный палец в рот и попробовал.

— Да, достаточно.

— Прекрасно! Ну а насчет спуска к Утесу? Вы ведь еще ни разу не были внизу.

— Молодой Орел знает дорогу. Даже если бы это было не так, поверьте, я не сбился бы с пути, после того как отсюда увидел Утес. Идемте!

Мы снова спустились к лагерю. Наверху остался один Папперман. Я достал из чемодана разобранный штуцер-»генри» и собрал его.

— Тебе понадобится ружье? — спросила Душенька.

— Не бойся. Думаю, только для дичи, — успокоил я ее.

— Молодой Орел тоже берет с собой ружье, — констатировал индеец.

Она украдкой кивнула ему. Я понял, что она ответила на его немой вопрос, когда он рассматривал штуцер и каждое мое движение.

— Уфф! — воскликнул индеец. — Это он! Как часто я слышал рассказы об этом ружье! Могу ли я потрогать его?

— Пожалуйста!

Он взял штуцер, прижал к груди и воскликнул:

— Сколько раз он спасал Виннету, сколько раз! Такое ружье одно на всем белом свете. — С этими словами он вернул оружие.

— Возможно, это действительно так, — подтвердил я. — Многие потешались надо мной, когда я говорил им о двадцати пяти зарядах. Даже образованные люди считали меня лжецом и мошенником, хотя сами мало смыслили в оружии и стрельбе. Но теперь все иначе. В оружейном деле уже давно произошла революция. В Италии, например, майор Чеи-Риготти изобрел боевое 25-зарядное ружье, а английскому министру недавно показали новинку одного из шотландских мастеров: 28-зарядный карабин, который бьет на 3100 метров . Впрочем, о штуцере еще вспомнят, так же как и о серебряном ружье Виннету…

— Вы и его везете с собой? — воскликнул индеец.

— Да.

— Могу ли я взглянуть?

— Позже. Сейчас надо беречь каждую минуту, чтобы получше осмотреть Утес Дьявола. Когда придут враги, будет поздно. Не будем терять времени.

Как только я это произнес, послышался смех. Папперман!

— Значит, мне придется торчать наверху? Нет, без меня вам не обойтись.

Я тотчас же осознал, насколько он прав. Но вмешалась Душенька:

— Верхом? Нет уж! Мы пойдем пешими!

— Да нет же, вы поедете! — смеялся Папперман. — Или миссис Бартон хочет промочить ноги, схватить насморк, кашель, какой-нибудь катар или еще что-нибудь в этом роде? Чих вам, во всяком случае, обеспечен, как пить дать!

Он был абсолютно прав. Ни один вестмен, конечно, не растает, если промокнет, но сделает все возможное, чтобы этого избежать. Итак, мы верхом переправились на другую сторону озера, после чего Папперман возвратился назад с лошадьми. Мы же стали спускаться вдоль узкого ручья, пока не достигли места, где побывали вчера. Оттуда нашим хорошим проводником стал другой, более широкий ручей, пока он не исчез в бездне.

Оказавшись внизу, мы заметили узкую, почти отвесную расщелину, пробитую водой давным-давно. Расщелина выглядела так, будто ее вырезали гигантской пилой. То же самое мы увидели напротив. Итак, стало ясно, что котловина представляла собой полуестественное-полуискусственное озеро, которое постепенно лишилось воды. А зачем были нужны острова? Этого я пока не знал. Для меня было важно другое: древние люди достигли своей цели с помощью воды, которая, сделав свое дело, исчезла. Ручей, конечно, остался. Просверлив себе отверстие до образованного из плит дна, он тек дальше. Водный поток привел нас сначала в западную часть котловины, откуда ожидалось прибытие краснокожих.

Здесь мы обнаружили каменные плиты, видневшиеся кое-где из-под взрытой земли. Деревья были низкорослы, а кусты редки, из чего следовало, что тут частенько собирали материал для костров. Прогалины между деревьями были столь велики, что сотни людей могли расположиться здесь не стесняя друг друга. «Остров» возвышался над самыми высокими деревьями, но что этим можно сказать — ведь деревья тут были маленькие. На скалу вел ряд ступеней. На самом ее верху высился каменный «трон», откуда вожди через глашатая сообщали собравшимся о своих решениях.

Ничего достойного внимания мы не заметили. Естественно, я сразу направил подзорную трубу на «остров» в восточной части. Он был такой же высокий, как и наш, но шире и, кроме того, густо зарос кустами.

Мы отправились ко второму острову, но очень скоро сбавили темп, поскольку я и Молодой Орел наткнулись на след, который, к счастью, можно было прочитать. Кусты малины и ежевики выглядели так, словно малые дети, играя, проламывались сквозь них. Мы не показали вида, что нашли нечто необычное, и, только обойдя остров кругом, я спросил:

— Душенька, как насчет медвежьего окорока и лап?

— Разве здесь есть медведи… — тотчас насторожилась она.

— Да.

— Неужели гризли?

— Нет, этот приятель поменьше. Всего лишь безобидный плутишка — черный медведь, да еще и хромой на заднюю левую лапу. Он, кажется, ранен. Сейчас он наверху, на острове.

— Там? — Она взглянула вверх и тотчас вскрикнула: — Я вижу! Вон он глядит вниз!

Молодой Орел поднял ружье.

— Не стреляй! — приказала она. — У него такая добрая, милая морда.

Но было поздно. За секунду до выстрела медведь попытался подняться, но пуля настигла его, попав точно в глаз.

Несколько раз перевернувшись, зверь упал у наших ног.

— Как жаль! — воскликнула Душенька.

— Посмотри сюда, — обратился я к ней, осмотрев зверя. — Он не был ранен, а просто-напросто сломал заднюю лапу. Ветеринарной клиники тут нет, а посему он все время волочил ее за собой, пока мы не избавили его от мучений. А сейчас снимем с него «пиджак».

Молодой Орел понял, о чем идет речь, и помог мне освежевать зверя, показав себя ловким и расторопным парнем. Завернув тушу в шкуру, мы спокойно продолжили прерванные исследования. И здесь наверх вели ступени, но преодолеть их было довольно трудно. По обе стороны от них шли большие каменные плиты, над которыми кто-то очень неплохо поработал резцом. На первой плите мы увидели фигуру человека, который поднимался на возвышение, на второй — ужасное чудовище, поглощающее смельчаков, прежде чем те достигнут вершины. Это было недвусмысленное предупреждение: не ступать на остров! Почему? Похоже, все же здесь есть что-то такое, о чем никто не должен знать!

И все-таки мы взобрались наверх. И тут мы обнаружили полностью скрытую кустами, приземистую постройку из каменных плит, напоминавшую сторожку лесника. Рядом находилось ложе несчастного медведя. Внутри ему, пожалуй, было бы удобнее, но вход был закрыт. Удивительно, но нам удалось отодвинуть плиту. Хижина оказалась совершенно пуста. В ней одновременно могли находиться человека четыре, не больше. Для кого эта хижина? Может, для разведчиков? Находясь здесь можно оставаться невидимым, видеть и слышать все, что происходит в котловине.

Больше ничего примечательного мы не нашли. Если котловина действительно обладала удивительными акустическими свойствами, разгадка таилась где-то рядом. Я попросил жену вернуться с Молодым Орлом на другой остров и сесть на большой «трон вождей».

— Зачем? — не поняла она.

— У меня есть для тебя маленький сюрприз.

— И что это будет?

— Узнаешь.

— Ты стал таким загадочным! Надеюсь, это пройдет. Я подчиняюсь.

Она удалилась вместе с апачем. Подойдя к краю острова, я еще раз осмотрел его и пронаблюдал, как они шли, разговаривая друг с другом, пока не поднялись на остров. Я весь обратился в слух!

И тут из-за моей спины послышался веселый голос жены:

— Он не успокоится! Он в лепешку разобьется, чтобы узнать, что такое Ухо и Утес. Я его знаю.

Итак, они оба на вершине острова. Слышно все, что говорила моя жена, с того момента, как они там появились. Я видел их фигуры, хотя и нечетко.

После паузы я снова услышал Душеньку:

— Нет, понятия не имею. У него еще не было времени что-нибудь объяснить.

Из ее слов стало ясно, что апач тоже что-то говорил. Вероятно, он располагался так, что звуковые волны не достигали моих ушей. Моя жена стояла на краю острова, а Молодой Орел — в центре. Поэтому я тоже переместился в центр, как раз к хижине. Преодолевая заросли, я подумал: могут ли кусты гасить звуковые волны? Но едва я достиг хижины, как услышал:

— Нет, я никогда не пробовала медвежатины! Тут я должна положиться полностью на вас. Неужели лапы действительно самый лакомый кусочек, деликатес?

Так же четко я услышал ответ:

— Несомненно! Вкуснее не бывает!

— И в самом деле их нужно выдержать, пока не заведутся черви?

— Почти так. Но червей удаляют.

— Отвратительно!

— Ну, совсем не обязательно доводить до появления червей…

Меня это позабавило, и я громко возразил:

— Ни в коем случае! Безусловно, нужно ждать до тех пор, пока не заведутся черви. А когда лапы поджарят, червей скормить малиновкам и соловьям!

Тотчас Душенька со смехом заметила:

— Это мой муж! Ах плут! Похоже, он крался тайком за нами. Где же он прячется?

— Вот он я!

— Где?

— Наверху, у Макша Паппермана.

— Говори серьезно!

— Ну хорошо. Пусть тогда Молодой Орел возьмется за левый карман своей куртки. Там я и сижу.

— Уфф! — воскликнул тот. — Я понял!

— Что? — удивилась она.

— Он не здесь! Его голос звучит то сверху, то снизу, то справа, то слева. Он все еще стоит там, где мы его оставили. Он смог послать нам свой голос!

— Неужели правда?

— Конечно!

— Так это и есть та неожиданность, о которой он говорил?

— Очень вероятно. Вы говорите, что он не успокоится, пока не разгадает загадку Уха и Утеса?! Теперь он может быть спокоен. Все ясно.

Я согласно откликнулся:

— Он прав. Теперь мне все ясно. Я стою здесь, у хижины, и слышу вас так же хорошо, как и вы меня. Потом расскажу почему. Я послал вас на тот остров для проверки моей версии, и она подтвердилась.

— Если все так, как ты говоришь, то это похоже на чудо! — воскликнула Душенька.

— Никакого чуда, только мудрое использование закона природы.

— Оттуда, где ты стоишь, мы ведь можем подслушать собрание индейцев!

— Конечно, от начала и до конца.

— Ты действительно слышишь меня четко?

— Да, будто ты рядом.

— Я тебя тоже!

— Прекрасно! Но все же проверим, где слышимость лучше, а где — хуже.

Испытание прошло успешно. Слова звучали четко, словно собеседники находились не в двух удаленных точках, а рядом.

Прибыв в лагерь, мы узнали, что Папперман наблюдал за нами все это время. Он слышал и выстрел и сразу смекнул, что мы добыли какую-то живность. Узнав, что это был медведь, вестмен снарядил двух мулов, готовых для перевозки туши.

Не стоило забывать о юта и сиу, поэтому мы с женой забрались в наш высокогорный наблюдательный пункт. Сверху так хорошо был виден эллипс Утеса, что мне, с помощью геометрии, не составило большого труда растолковать Душеньке, каким образом, находясь в одном фокусе, мы четко могли слышать все, что говорилось в другом.

Когда доставили медведя, Молодой Орел остался на часах, а мы спустились к палатке. Папперман подробно объяснил Душеньке, как связать медвежьи лапы и закопать их в землю, чтобы те быстро размякли, оставаясь не тронутыми личинками и червями. Окорок был тщательно освобожден от жира, обвалян в золе, а потом упакован таким образом, чтобы его можно было переносить. А передние лапы медведя старый вестмен подверг другой процедуре. Решено было съесть их в первую очередь, а потому пришлось отбивать их добрый час крепкой дубинкой, которую Папперман вырезал из толстого сука.

Между тем я собрал травы, которые вестмены употребляют в качестве приправы к медвежьему мясу, когда жарят его на вертеле над раскаленными камнями. Душенька справилась с обедом великолепно: кроме жаркого она приготовила хлеб с запасом на три-четыре дня и аппетитный ежевичный пирог.

Итак, первое из взятых в Тринидаде ружей сказало свое слово, и Душенька поспешила смазать его ствол растопленным медвежьим жиром. Медвежий жир на Западе вещь совершенно необходимая; его используют постоянно, а жаркое или выпечку без него, как утверждают знатоки, просто невозможно употреблять в пищу. С древних времен медвежий жир в жизни индейцев играл особую роль. Почти каждое селение обзаводилось сараем или клеткой, чтобы содержать там медведя, предназначенного на убой. Кстати, об этом почему-то не пишут в своих произведениях «знатоки» индейской расы.

Сиу не пришли ни в тот день, ни на следующий. Мы, точнее, Молодой Орел и я, использовали свободное время, чтобы пополнить выражениями апачей словарный запас моей жены. Она хотела порадовать своими знаниями Кольму Пуши.

Лишь на третий день, к вечеру, появились те, кого мы так долго ждали. Мы заметили их издалека, когда они одолевали горный хребет. Они ехали гуськом, как прежде, когда Запад считался по настоящему Диким. Но в те времена они определенно поостереглись бы так спокойно шествовать по этой лысой вершине, где нет ни единого укрытия, а значит, и шансов на спасение.

Индейцы не были разрисованы боевой раскраской, по которой можно четко различать племена, но при взгляде на сбрую и украшения лошадей, становилось ясно, что мы имели дело с племенем юта, да еще и в смешанном составе. Мы видели вместе разных юта: диких, полудиких и покоренных. Они принадлежали к ветвям па-юта, ямпа, па-вант и даже сампичи. Среди капоте-юта я увидел старого, седовласого вождя. Мне показалось, что я узнал Тусагу Сарича, о котором подробно рассказывал в третьей части «Верной Руки». Но из-за дальности расстояния, к сожалению, черты его лица были неразличимы. Позже оказалось, что я не ошибся: это действительно был Тусага Сарич, известный мне вождь капоте-юта, примирившийся тогда с нами только вынужденно, а теперь, будучи уже на краю могилы, снова ставший нашим врагом.

Когда юта достигли котловины, их поведение изменилось: чувствовалось, что место это для них действительно было священным, и ступали они с благоговейным трепетом. Вскоре они остановились в западной части; в восточную, где мы застрелили медведя, они войти не рискнули.

Индейцы стали лагерем вокруг Утеса Дьявола — широким кругом. Ни один не посмел приблизиться к скале, не говоря уж о том, чтобы подняться на нее. Только когда разные племена собирались вместе, им позволялось ступить на Утес Дьявола и держать там совет. Нам было важно то, что будет сказано потом, а не сейчас, поэтому мы отказались от соблазна подкрасться к ним из чистого любопытства. Мы остались в лагере, намереваясь выспаться, поскольку не знали, будет ли впереди такая возможность.

Наступивший день новостей не принес — сиу не пришли. Но на следующее утро мы увидели, как часовые явились к вождям, чтобы сообщить о появлении ожидаемых. Последние шли гуськом, как и позавчера юта. Впереди ехал дряхлый, весь высохший вождь. Казалось, будто не вождь покачивался в седле, а мумия. То, что он, несмотря на возраст, предпринял такое долгое путешествие, позволяло сделать вывод о значении, придаваемом им этой встрече.

Юта приняли вождя с большим почетом. Если бы не ясный день, его фигуру смело можно было принять за привидение. Как я установил позже, это был Киктахан Шонка, Сторожевой Пес, поклявшийся погубить апачей и всех их друзей. Его сняли с лошади и усадили, как дитя, напротив вождя юта Тусаги Сарича, на груду мягких одеял. Тут же за его спиной было вбито в землю несколько кольев, чтобы старый вождь мог опереться о них.

Теперь пришел наш час: надо было занять пост подслушивания на восточном острове. Душенька ничем помочь не могла, Папперман тоже отказался сопровождать меня, заявив:

— Что мне там делать? Кто хочет подслушать индейцев, должен знать их язык. А я не из таких. Когда дело касается языков и диалектов, моя сообразительность изменяет мне. А посему я остаюсь здесь с миссис Бартон и тем самым дам ей возможность испечь пирог с ежевикой специально для меня.

Она согласно кивнула. Таким образом, я отправился вверх по склону через лес вместе с Молодым Орлом. На всякий случай мы взяли ружья. Само собой разумеется, мы соблюдали крайнюю осторожность. Вероятно, оба брата Сантэр появятся здесь. Но возможно, что они явятся сюда раньше, тайком, чтобы подслушать разговоры индейцев, прежде чем показаться им на глаза.

Достигнув цели, мы решили понаблюдать за индейцами через подзорную трубу, которую я не преминул захватить с собой. Мы насчитали ровно сорок юта и сорок сиу. Похоже, что количество было определено заранее. Рядовых воинов, тех, которые должны были напасть на апачей, среди индейцев не было.

Верховных вождей я уже назвал. Кроме них присутствовали пять младших вождей сиу и юта. Остальные были люди чем-либо отличавшиеся, а потому пользующиеся доверием вождей. Мне бросилось в глаза, что трубка мира пошла по кругу не сразу. Они приветствовали друг друга совершенно обычным образом и принялись за еду.

В первую очередь меня интересовали Киктахан Шонка и Тусага Сарич. Последнего я узнал тотчас, как только направил на него трубу. Он постарел, его лицо избороздили морщины. Острый нос Тусаги Сарича, напоминающий птичий клюв, торчал над широким ртом, обрамленным тонкими губами, а глубоко спрятанные глаза горели злобой из под пышного, состоящего исключительно из скальпов врагов парика.

Ели краснокожие довольно долго, пожалуй более двух часов. Потом вожди неспешно стали взбираться на Утес. Киктахан Шонка не смог подняться по ступеням сам. Его вели с помощью лассо и поддерживали сзади, пока он не оказался наверху. С этого момента мы оба обратились в слух.

Индейцы зажгли трубку мира. Верховный вождь юта поднялся, выдохнул дым в шести направлениях и первым взял слово. Верховный вождь сиу не мог подняться, но тоже повторил процедуру с трубкой и продолжил речь сидя. Затем говорили один за другим младшие вожди. Если бы я захотел передать здесь содержание всего сказанного этими двенадцатью ораторами, мне пришлось бы не отрываясь писать весь день. И все же это было только вступление к переговорам, которые еще должны были состояться. Целых три дня индейцы отвели на них, и мы все это время должны торчать в хижине, чтобы ничего не упустить. К счастью, очень скоро появилась хорошая причина сократить совещание до трех часов, и этой причиной оказался я сам.

Все двенадцать речей начинались с уверения, что апачи и их союзники — низкие люди, а самые низкие, каких только можно представить, — Виннету и его другом Олд Шеттерхэнд. И вот теперь этому Виннету должны возвести памятник! На горе, которую назвали его именем! Памятник из чистого золота! А золото это должны доставить все индейские племена! Из всех тайников, которые так тщательно были скрываемы от бледнолицых! И все это ради какого-то презренного апача, которого всегда называли не иначе как псом, койотом, пимо! А кто делает памятник? Янг Шурхэнд и Янг Апаначка, чьи отцы предали всю красную расу! Сейчас пока памятник нарисован на полотне и склеен из разных частей. Он выставлен на горе Виннету, и вожди, знаменитейшие мужи и женщины всех красных народов, явятся туда, чтобы увидеть эту фигуру. Даже Олд Шеттерхэнд приглашен, эта паршивая собака!

Резюме было следующим: безумному возвеличиванию апачей надо помешать любой ценой. Они должны узнать, что такого памятника достоин любой юта или любой воин сиу, а не какой-то тявкающий пес с Рио-Пекос. А потому все они и пришли сюда, на Утес Дьявола, чтобы посовещаться и решить, что делать дальше. Их решение исполнится, даже если при этом погибнет вся индейская раса.

Как только они закончили, появилось новое действующее лицо, замеченное не только краснокожими, но и нами. Человеком, шагавшим вдоль ручья, был не кто иной, как Зебулон Л. Энтерс. На его сапогах поблескивали шпоры, но лошади не было видно, Он нес ружье и вообще оказался экипированным так, как лет тридцать назад вестмены. Сиу знали его. Они не препятствовали ему проникнуть в лагерь и даже отвели на Утес. Это мы видели собственными глазами. А теперь снова услышали голоса.

— Кто этот бледнолицый? — спросил Тусага Сарич.

— Человек, которого я знаю, — ответил Киктахан Шонка. — Я звал его сюда, на Утес Дьявола. Но он должен был прийти только завтра. Почему он здесь?

Этот вопрос прозвучал далеко не доброжелательно. Ко всякого рода предателям индеец всегда относится с презрением.

— Мне пришлось сильно поторопиться, чтобы предупредить вас, — сказал Зебулон.

— Что?

— Сюда идет Олд Шеттерхэнд, ваш злейший враг.

— Уфф, уфф! — послышалось отовсюду.

И даже Киктахан Шонка вскрикнул:

— Уфф! Олд Шеттерхэнд! Откуда тебе это известно?

— От него самого.

— Так ты его видел?

— Да.

— И говорил с ним?

— Да.

— Где?

— У Ниагарских водопадов.

— Уфф! Мы знаем, что он должен прийти. Но что он уже здесь, этого мы еще не слышали. И он идет к Утесу Дьявола?

— Да.

— Чего же он хочет?

— Подслушать вас.

— Уфф! Звучит так, будто он знает, зачем мы шли сюда.

— Он знает это.

— От кого?

— Этого он не сказал. Он уехал. Мы последовали за ним и напали на его след в Тринидаде, но он уехал оттуда.

— Уфф, уфф! — снова раздалось вокруг.

Киктахан Шонка гневно выкрикнул:

— Разве этот пес еще не поседел, не потерял остроту глаз, слуха и нюха? Разве он не мог остаться на той стороне Великой Воды, в своем вонючем вигваме?

— Его жена тоже с ним, — добавил Зебулон.

— Его скво, говоришь ты? Он взял ее с собой?

— Да.

— Она была с ним у Ниагарских водопадов?

— Да. И в Тринидаде она тоже была с ним. Мы навели справки.

— Уфф! Хороший знак для нас. Он стал слаб головой. Он дряхлый старец. Кто волочит с собой скво через Великую Воду на Дикий Запад, тот уже не может навредить никому. Пусть приходит. Мы не боимся его. Он сам идет к столбу пыток, а его жену я сделаю своей скво.

Тут раздался голос Тусаги Сарича, верховного вождя юта::

— Не торопись, мой брат! Олд Шеттерхэнд хорошо знает свою скво, ты ее не знаешь. Если он взял ее с собой, то знает, что может сделать это не во вред себе. Пусть он стар, но стар не как те, кто превращаются в детей. Возможно, мы для него значим ничуть не больше, чем раньше, когда он был на тридцать лет моложе.

— Он не один, — добавил Зебулон.

— Кто с ним? — спросил Киктахан Шонка.

— Один старый, опытный вестмен, по кличке Макш Папперман.

— Слышал об одном, которого так называют. Половина его лица синяя.

— Это он.

— Этот человек спас жизнь моему самому главному противнику в нашем племени — Вакону. Пусть Злой Дух покарает его! Но этот Макш храбр и хитер. Если он с Олд Шеттерхэндом, то нам стоит принимать его в расчет.

— С ними еще один, — продолжал Зебулон. — Юный апач-мескалеро, которого зовут Молодой Орел.

— Это тот Юный Орел, что ушел к бледнолицым, чтобы научиться летать?

— Не знаю. Но слышал в Тринидаде, что он четыре года был у бледнолицых и теперь возвращается в свое племя.

— Это он! Ученик Вакона! Он шлет ему много писем и получает много ответов. Он первый из тех, кого называют «молодыми индейцами», кто говорит о гуманности и образовании, о примирении и любви. Он один из первых в клане Виннету! Наверняка он его кровный родственник. Если и он с Олд Шеттерхэндом, нам придется потрудиться, чтобы схватить всех троих и скво. Где твой конь?

— С той стороны горы. Там остался мой брат, — ответил Зебулон. — Я подкрался к реке, чтобы отыскать следы и изучить местность.

— Каким путем вы шли из Тринидада?

— Через озеро Кануби.

— Обнаружили ли вы следы Олд Шеттерхэнда?

— Нет. Но мы обнаружили следы четырех женщин, которые стояли лагерем на озере.

— Это одураченные женщины нашего племени, которых называют «молодыми индеанками». Они едут к горе Виннету, чтобы взглянуть на памятник и отдать свои наггиты. Мы не можем им помешать это сделать, но мы накажем за это апачей! Олд Шеттерхэнд упоминал о горе Виннету?

— Нет.

— А о своем маршруте?

— Тоже нет. Мы узнали только, что он намеревается идти к Утесу Дьявола, чтобы увидеть там Киктахана Шонку, вождя сиу.

— Да, глаз его остер до сих пор. Но столба пыток, от которого он столько раз уходил, ему теперь не избежать. Он должен появиться с востока, как и ты?

— Да.

— Я прикажу сейчас же обыскать округу. А ты вернешься к брату и приведешь его сюда. Совет прерван, пока мы не убедимся, что Олд Шеттерхэнда нет рядом.

Зебулон Л. Энтерс удалился тем же путем, откуда и появился. Как хорошо, что мы были осторожны и скрыли свои следы.

Тусага Сарич вместе со своей свитой покинул Утес. Они спустились вниз, чтобы принять участие в поисках. Наверху остался один Киктахан Шонка.

Итак, сорок сиу и сорок юта сейчас начнут рыскать по округе, разыскивая нас. Дело выглядело весьма серьезным. Хотя я был уверен, что ни Папперман, ни моя жена не покинут укрытие, любые мелкие, даже самые незначительные детали могли привести к раскрытию тайника. Что касается нас обоих, то и мы не могли чувствовать себя в полной безопасности. Если среди восьмидесяти индейцев найдется хотя бы один, кто не испугается Злого Духа и не побоится вторгнуться в восточную часть эллипса, он, безусловно, увидит наши следы. Необходимо было разъяснить моему юному спутнику, что в этом случае может произойти. До сих пор мы говорили с ним по-английски по той простой причине, что моя жена вообще не понимала никаких индейских диалектов, а Папперман мог выражаться от силы на полуанглийском-полуиндейском сленге. Но теперь мы были одни и я мог порадовать Молодого Орла звуками его родной речи.

— Мой юный брат понял все, что было сказано? — спросил я его.

— Я слышал все.

— Знает ли он, что теперь сотня и полсотни глаз ищут нас?

— Я знаю это.

— Он думает, нас найдут?

— Нет.

— Я тоже. Но осторожный воин готов ко всему. Нужно предусмотреть два случая. Знает ли мой брат, что я имею в виду?

— Да.

— Тогда пусть скажет.

— Могут обнаружить и нас и наш лагерь.

— Совершенно верно. Следовательно, необходимо знать, что мы будем делать в том и в другом случае. Если обнаружат нас, то бежать сломя голову к Папперману и моей скво — значит дать юта и сиу возможность осадить нас. Поэтому если вдруг это произойдет, мой юный друг должен будет тотчас уйти отсюда и вывести мою скво и Паппермана вместе с лошадьми и мулами. А я немного поработаю моим штуцером. Выход из котловины тесен. Ни один из врагов не сможет выбраться наружу, не попав под пули.

— А если обнаружат не нас, а наш лагерь? -спросил юноша.

— Тогда действуем по-другому. У Паппермана оружие. Безусловно, он заметил, что все краснокожие отправились на поиски. Следовательно, он спрячется со своим ружьем у пруда и будет смотреть в оба. Вход и выход там очень узкие. Достаточно одного человека, чтобы задержать целое войско. А мы оба тем временем зайдем с тыла. Поэтому пока нет ни малейшей причины беспокоиться. Подождем, что будет дальше.

Через час ожидания вернулся первый индеец. За ним последовали другие. Они ничего не нашли. Но приняли запоздалые меры предосторожности, выставив часовых. К нашему сожалению, они расположились на пути нашего возвращения.

Когда пришли оба Энтерса, совещание продолжилось. Вожди снова собрались на Утесе, но говорили негромко, так что теперь мы едва слышали их голоса. Эта мера была принята из-за двух белых, которым они не слишком доверяли. Когда индейцы договорились, какое задание должны выполнить бледнолицые, они позволили последним подняться на Утес.

— Вы помните, что мы с вами обсуждали? — произнес Киктахан Шонка тем же недружелюбным тоном

— Да, — ответил Зебулон, который, похоже, вызвался отвечать за себя и своего брата.

— И сегодня готовы выполнить условия, которые были обсуждены?

— Да, готовы.

— Тогда у вас еще одна задача — загнать к нам в ловушку Олд Шеттерхэнда и его скво. Вы готовы?

— Если нам за это заплатят.

— Заплатят.

— Сколько?

— Много, очень много! Но сейчас не время говорить о цене. Если мы схватим его сами, то не заплатим вам ничего. Мы останемся здесь еще на три дня и будем осторожны. Если он придет, от нас ему не уйти, мы схватим его. Но поскольку он покинул Тринидад еще до вас, а до сих пор не прибыл сюда, мы уверены, что он изменил свой план и не поехал к Утесу Дьявола. Скорее всего, он наткнулся у озера Кануби на наших обезумевших скво. Возможно, старик развесил уши и под щебетание боготворящих его слабоумных баб поехал вместе с ними.

— Возможно, — согласился Зебулон. — Ведь мы тоже видели несколько следов.

— Значит, это точно они. Теперь вам придется постараться! К счастью, мы знаем, куда едут скво, — Тавунцит-Пайа. Вы были там?

— Нет.

— Мой знаменитый брат Тусага Сарич знает место очень хорошо и опишет вам дорогу.

Хотя мне неведом был Тавунцит-Пайа, я весь обратился в слух, чтобы не пропустить ни слова. Тем временем Тусага Сарич стал очень подробно расписывать прелести ведущего туда пути. Можно представить мое удивление и радость, когда я в конце концов понял, что Тавунцит-Пайа не что иное, как гора Наггит-циль, куда так стремились и мы. Братья Энтерс сделали в блокнотах несколько пометок для памяти, после чего Киктахан Шонка подытожил:

— Итак, ваша задача — идти по пятам Олд Шеттерхэнда и больше не упускать его из виду. Сможете это сделать?

— Разумеется. Но как мы доставим его вам? Когда и куда? И последует ли он с нами добровольно?

— Последует. Вам известно название Па-виконте?

— Нет.

— Там мы должны объединиться с команчами и кайова против апачей. Вы не должны говорить ему об этом, а только скажете, что, как вы узнали, там соберутся кайова и команчи. Неукротимое любопытство заставит его скакать туда. И тогда мы нападем на него.

— А наше вознаграждение?

— Обсудим, когда вы придете и сообщите нам, что он близко.

— Почему вы не говорите о цене сейчас?

— Потому что сегодня мы даже не знаем, чем мы сможем заплатить: животными, наггитами, товарами, оружием или вещами, которые захватим после битвы. Вы не верите нам?

— Верим…

— Тогда все! Можете идти. Мы советуем вам поторопиться, чтобы нагнать Олд Шеттерхэнда как можно скорее. Чем быстрее вы это сделаете, тем верней успех и выше оплата!

Белые спустились с утеса и подошли к своим лошадям. Гарриман Ф. Энтерс за все время так и не раскрыл рта. Вожди тоже молчали, пока не убедились, что оба ушли.

Потом верховный вождь юта изрек единственное слово:

— Подлецы.

— Негодяи! — громко добавил Киктахан Шонка. — Они недостойны и плевка. Верит ли мне мой брат, что за предательство они получат не больше, чем стоит травяной стебель или выщипанное птичье перо? — Старый сиу замолчал, а потом вдруг рассмеялся. — Они не получат даже конского волоска! Согласен ли со мной мой красный брат?

— Да. Мой брат очень умен.

— Хо! Разве надо иметь большой ум, чтобы обмануть бледнолицего?

— Но предатели потребуют, чтобы мы сдержали обещание и заплатили им обещанную цену.

— Этого мы не сделаем. Мертвецы не выдвигают никаких требований. Мой красный брат и с этим согласен?

— Да.

— А остальные?

— Да, да, да! — прозвучало в ответ.

Тут я не сдержался и громким голосом выкрикнул то же самое слово:

— Подлецы!

Установилась абсолютная тишина.

— Уфф! Кто это? Что это было? Откуда это? — услышал я через минуту.

Прильнув к подзорной трубе, я увидел, что они вертят головами в разные стороны.

— Негодяи! — добавил я так же громко.

Снова воцарилась тишина. Но я видел, как они поднялись со своих мест, один за другим. Даже Киктахан Шонка тоже встал и промолвил:

— Уфф! Это не человек!

— Да, не человек! — согласился Тусага Сарич.

— Знает ли мой красный брат, что можно прочитать на старом вампуме об Утесе Дьявола, на котором мы находимся?

— Да.

— Здесь Добрый Дух слышит все, что говорит Злой?

— Да.

— И наказывает его за это!

— И очень строго: смертью!

— А если это он, Добрый Дух? Что нам делать? Я не останусь здесь.

— Я тоже.

— Убирайтесь! — крикнул я им. — Прочь! Прочь!

Мои слова произвели должное действие. Вожди во весь дух помчались вниз, прыгая по ступеням. Только Киктахан Шонка не мог этого сделать, хотя и боялся больше всех,

— Помогите мне, помогите! — вопил он. — Спустите меня вниз!

Когда вождя донесли до лошади и усадили верхом, он отдал приказ покинуть Утес Дьявола, который в глазах этих индейцев стал еще более священным, чем прежде. Все они думали сейчас только об одном: как можно скорее унести ноги. Отказались даже от идеи дожидаться Олд Шеттерхэнда здесь и схватить его. Часовые были отозваны, после чего все восемьдесят индейцев гуськом, как и прежде, поскакали прочь.

Молодой Орел провожал их с улыбкой на устах.

— Такая победа радует меня больше, — заметил он, — чем если бы мы убили их в бою. Это победа разума и науки, а не кровавого томагавка!

— Тебе известна эта часть науки? — спросил я.

— Да. Акустика — учение о звуках. Я был у бледнолицых, чтобы научиться аэростатике и аэронавтике. Я знаю, что уже древние ассирийцы, вавилоняне и египтяне знали, как услышать все произносимое в одной точке, правильно выбрав другую. Я горжусь тем, что сегодня узнал. Предки нынешней красной расы стояли в этом знании не ниже тех народов. Наш долг — вернуть все, что потеряно. Мы просим Великого и Доброго Маниту дать нам силы для важных и прекрасных дел!

Его слова исходили из глубины души. Я отнюдь не удивился тому, что услышал. Юноша был высокоодаренным человеком. Его прекрасное, одухотворенное лицо излучало свет и добро; в нем виделись черты моего великолепного Виннету. Мне показалось даже, что в этот миг на меня взглянул он сам, мой незабвенный красный брат!

Когда последний из восьмидесяти индейцев исчез из виду, мы покинули наш пост. Но в лагерь вернулись не сразу. Прежде всего мы прошли по котловине к тому месту, где был расположен лагерь индейцев, и осмотрели его. А когда я в конце концов снова поднялся на Утес, где сидели вожди, то заметил, что на одной из ступеней лежит какой-то предмет. Я поднял его и осмотрел. Это оказались две маленькие, изящные собачьи лапки, гладко подстриженные и крепко сшитые вместе оленьими жилами. Я показал их Молодому Орлу.

— «Лекарство»! Талисман! — выкрикнул он.

— Очень вероятно! Но чей? — спросил я.

— Киктахана Шонки!

— Как же сиу мог его потерять? Ведь «лекарства» обычно носят в закрытых мешочках. Это лапы собаки, а не лисы или волка. Ведь вождя сиу зовут Сторожевой Пес. Я не сомневаюсь, что именно он их и потерял. Но как это могло произойти? Мой юный красный брат, взгляни на них. — Я подал лапы юноше.

Тот очень внимательно осмотрел их, и вернул мне со словами:

— «Лекарство» находилось не в мешочке, оно было пришито к поясу. Вот здесь четко видны швы. Они лопнули, когда вождя тянули вверх по ступеням на лассо или когда его спускали обратно вниз. Находка очень важная.

— Конечно, но дело опасное. Если Киктахан Шонка скоро заметит потерю, он непременно вернется и будет искать талисман. Если же он заметит пропажу позже, то вряд ли сможет определить, где именно потерял «лекарство» — здесь или в пути. Но ни в коем случае не будем задерживаться. Идем!

Я припрятал «лекарство», после чего мы поднялись к лагерю. Папперман, наблюдавший за нами, привел нам коней, чтобы мы не переходили ручей вброд.

— Отлично сработано! — похвалил он. — Они вернутся?

— Нет. Надеюсь, что нет, — ответил я.

— Странно! Обычно они совещаются по нескольку дней. Почему они так быстро умчались? Вы что-нибудь подслушали?

— Потерпите, моей жене тоже интересно узнать!

Душенька ждала нас с нетерпением. Увидев, в каком она напряжении, я тотчас крикнул:

— Удалось! Все в порядке!

— Правда?

— Да.

— Так садись и рассказывай!

При этом она указала на место рядом с собой, куда я, как послушный супруг, тут же опустился, не забыв, однако, дать знак Молодому Орлу стать на часах. Затем я кратко рассказал о событиях дня жене. Когда я закончил, Душенька решительно заявила:

— Итак, собираемся! Ехать нужно немедля.

С этими словами она схватила кастрюлю и кофемолку. Но я спокойно спросил:

— Куда?

— За обоими Энтерсами.

— Ты одна.

— Одна? Но почему?

— Если ты хочешь уехать прямо сейчас, тебе придется это проделать одной. Я останусь здесь.

— Что тут еще делать?

— Ничего.

— И ты хочешь остаться? — Она была удивлена. — Вы понимаете, мистер Папперман?

— Хм, не совсем, — пробормотал тот. — Но если он хочет подождать, на то есть причины, а против этого, пожалуй, ничего не поделаешь!

— Причины? У него они всегда есть!

— И всегда обоснованные? — спросил старик.

— Хм! В общем, да.

— Ну, тогда, ради Бога, сядьте на место и доверьтесь мужу! Он знает, чего хочет, и потому мы пока останемся здесь.

— Надолго?

— Вероятно, до утра.

— Это правда? — взглянула она меня.

— Да, — кивнул я.

— И ты хочешь дать уйти этим Энтерсам?

— Сегодня — да, но недалеко. Я ведь знаю, куда они едут! Или ты хочешь, чтобы мы прямо сейчас нагнали их, а потом волочились следом? Да для нас они своего рода источники, из которых мы черпаем информацию. Тем не менее я не считаю необходимым, чтобы они день и ночь постоянно были при нас. По меньшей мере это обременительно.

— Тут ты прав.

— Прекрасно! Стало быть, мы поскачем только завтра утром. А нагнать их сможем в любое время.

Душенька согласилась. Теперь мы спокойно могли приготовиться к будущему отъезду. Об индейцах пока ничего не было слышно. Сторожевой Пес, похоже, не заметил пропажи. Напомню, что последствия подобной утраты может оценить лишь тот, кто хорошо осведомлен о происхождении, значении и цене индейского «лекарства». В дальнейшем мы еще узнаем, чем грозила пропажа талисмана старому Киктахан Шонке.

Глава четвертая. НАГГИТ-ЦИЛЬ

Мы покинули Ухо Маниту и были на пути к горам Магворт-хиллз, которые Виннету и его отец называли Наггит-циль. Оба Энтерса тоже стремились туда. Но мы знали более короткую дорогу. Кроме того, подготовлены были намного лучше, поэтому обогнали их, хотя и покинули Утес Дьявола гораздо позже. Теперь мы спокойно могли ждать братьев где нам заблагорассудится. Берега реки Гуальпы представились нам самым подходящим местом. Именнно там я после смерти Виннету наткнулся на Гейтса, Клая и Саммера. Там было все, что нужно: питьевая вода, корм для лошадей и густой кустарник, в котором мы могли укрыться так, что никто не заметил бы нас, прежде чем мы его. В самой гуще зарослей нашлась маленькая полянка, на которой когда-то часто жгли лагерные костры. Здесь мы и разбили палатку.

Пока мужчины возились с палаткой, моя жена приготовила обед. Медведя, похоже, нам должно было хватить надолго. Кроме того, по пути мы настреляли индеек и курочек прерий. Таким образом, нам вовсе не нужно было заниматься поисками дичи, а оставалось лишь сосредоточиться на приготовлении жаркого.

К вечеру с той стороны, откуда мы ожидали увидеть Энтерсов, показались два всадника. Их лошади явно были утомлены. Когда они почти поравнялись с кустарником, мы узнали братьев. Каждый из них был вооружен ножом, револьвером и ружьем — прямо как в лихие стародавние времена. Поскольку мы прибыли с другой стороны, наших следов они не заметили.

Перед зарослями всадники спешились, пустили коней напиться, а сами занялись поиском хвороста для костра. Вскоре они разложили его, но не в укрытии, а снаружи. Все это они проделали специально, чтобы потом, когда наступит вечер, свет огня был виден издали. Наш уже давно потух. Учитывая, что костер Энтерсов мог выдать не только их, но и нас, я поднялся и уже готов был показаться им на глаза, чтобы предостеречь. Но тут раздался голос Паппермана:

— Можно мне с вами? Хочу посмотреть на их физиономии, когда они увидят вас!

— Идемте.

Мы двинулись к Энтерсам. Высовываться сразу я не стал, оставаясь за густыми зарослями ветвей и дав братьям возможность сначала увидеть Паппермана. Тот как ни в чем не бывало вышел из укрытия и приветствовал их:

— Добрый день, господа! Меня так и подмывает спросить: хотите ли вы быть оскальпированными сейчас или предпочтете умереть у столба пыток завтра, а может, послезавтра?

Оба в ужасе подскочили.

— Оскальпированными? Кем? — вскричал Зебулон.

— Лишить нас жизни у столба пыток?! — вырвалось у Гарримана. — Это по чьей же воле?

— По воле команчей и кайова, которые утверждают, что эта земля принадлежит им! — бесстрастно заявил старый вестмен. — Вы разожгли такой костер, словно хотите, чтобы негодяи схватили вас за глотку! Почему вы не спрячетесь в кустах?

— Потому что не боимся ни команчей, ни кайова, — усмехнулся Зебулон.

— Значит, вы в дружбе с ними?

— Мы друзья всех, кого повстречаем, будь то белый или краснокожий.

— Ладно. Стало быть, и мои! Но имена друзей мне обычно известны. Могу я попросить назвать мне ваши?

— Наша фамилия — Энтерс. Я Зебулон, а это мой брат Гарриман.

— Благодарю! А откуда вы и куда держите путь?

— Из Канзас-Сити. Нам надо на Рио-Гранде-дель-Норте. А вы что за птица?

— Моя фамилия Папперман, пришел сюда из Тринидада, а куда направляюсь — сам пока не знаю.

Тут оба немало удивились, а Зебулон быстро осведомился:

— Папперман? Может, Макс Папперман?

— Да. Меня так назвали и, к сожалению, зовут до сих пор.

— Вот так встреча! Мы ведь были в вашем отеле. Даже записались там в книгу постояльцев.

— Ничего об этом не знаю. Отель больше не мой.

— Об этом мы слышали и знаем, что до самого вашего отъезда вы жили у нового хозяина. Очень молчаливый и нелюбезный человек. Мы хотели навести справки, а он отказал нам. Нам пришлось обращаться к другим, но мы так ничего толком и не узнали. Может, вы нас просветите?

— Это в чем же?

— Речь идет о чете Бартон. Они раньше нас приехали в Тринидад, поселились в вашем отеле и должны были ждать нас там. Прибыв туда, мы услышали, что они уже уехали — буквально на следующий день. Куда — никто не знал. Может, вы что-нибудь скажете?

— Хм! С этим вопросом вы обратились прямо по адресу.

— Правда?! Тогда мы очень рады, очень! Итак, если вы тот человек, то скорее скажите нам…

Тут Папперман перебил говорившего:

— Я «тот человек»? Этого я не говорил.

— Если не вы, то кто же…

— Да вот он сам!

Он указал на меня, поскольку как раз в тот момент я вышел из зарослей, чтобы положить конец этой комедии, ибо Папперман по простоте душевной легко мог ляпнуть что-нибудь вовсе не предназначавшееся для ушей Энтерсов. Мое появление поразило их довольно сильно, но не могу сказать, что они перепугались, — скорее, обрадовались. Я посоветовал погасить огонь и следовать за нами в укрытие вместе с лошадьми. Так они и сделали.

Мою жену они приветствовали с подчеркнутой вежливостью, — Гарриман, похоже, искренне, в отличие от Зебулона, хотя он из кожи вон лез, чтобы оставить хорошее впечатление. Когда нас спросили, почему мы не дождались их в Тринидаде, я ответил без обиняков:

— Потому что нашел возможность избежать вашей компании. Письмо попало в ваши руки?

— Да, его дал нам хозяин, — ответил Зебулон. — Вы называете Корнера и Хоуи нашими друзьями, но это не так. У нас с ними были чисто деловые отношения в торговле лошадьми, пока не оказалось, что они люди нечестные. И как вам пришло в голову посчитать нас друзьями… Могу я спросить, куда вы направились из Тринидада?

Не успел я и рта раскрыть, как Душенька выпалила:

— На медвежью охоту.

Ответ был не только кратким, но и исчерпывающим: у них отпали все вопросы в отношении Утеса Дьявола.

— И ваша охота удалась? — осведомился он.

— Да, — ответил я. — Теперь у нас есть медвежий окорок. Но мы приступим к нему только на Тавунцит-Пайа!

— На Тавунцит-Пайа? — удивился он, бросив обрадованный взгляд на своего брата. — Вы знаете это место?

— Да. Еще с прежних времен.

— Нам тоже нужно туда!

— Зачем?

— По воле вождей сиу и юта.

— А! Так вы их встретили?

— Да.

— На Утесе Дьявола?

— Да. Жаль, что вы уехали. Мы охотно взяли бы вас с собой.

— Не стоит сожалеть. Я бы не смог появиться перед ними.

— Но вам представилась бы возможность взглянуть на них издалека или, может, даже что-нибудь услышать…

— Зачем? Надеюсь, что сейчас от вас узнаю, о чем там шла речь.

И Зебулон начал свой рассказ. Он назвал нам имена обоих верховных вождей. Из восьмидесяти находившихся там индейцев он сделал четыре сотни. Два часа их пребывания на Утесе он превратил в три дня. Он говорил о крайне важных переговорах, на которых он присутствовал вместе с братом, и представил все так, будто они и были главными действующими лицами. Очень дружеским в его передаче оказалось прощание, — Киктахан Шонка и Тусага Сарич даже несколько раз возвращались, чтобы пожать им руки.

— Значит, индейцы ушли раньше вас? — уточнил я.

— Да.

— Куда?

— Это большая тайна, которую мы не имеем права раскрыть ни за какие деньги. Но от вас нам нечего скрывать. Они направились к месту, которое называют Па-Виконте. Может, оно вам известно?

— Да.

— Нам подробно описали дорогу.

— И вы едете туда?

— Конечно. Там мы должны узнать окончательный вариант плана похода на апачей и их союзников. Вы хотите, чтобы мы сообщили вам обо всем, что там услышим?

— Само собой разумеется!

— Мы готовы сделать это и надеемся на вашу благодарность.

— Ваш урожай будет богатым.

— А от Деклил-То, Темной Воды, в которой погиб наш отец, до Па-Виконте, Воды Смерти, очень далеко?

— Если мне память не изменяет, близко. На месте сориентируюсь.

О том, что два разных названия означают одно и то же, я смолчал.

— Итак, вы намереваетесь ехать туда с нами?

— Конечно. Или вы не согласны?

Взгляд, который Зебулон бросил на брата, выражал полный триумф по поводу того, что я так простодушно пошел у них на поводу, хотя в действительности он сам попался на удочку.

— Мы не согласны! — буквально крикнул он. — Да что вы! Мы ведь ваши друзья! Мы так полюбили вас! Мы вообще не хотим с вами расставаться! Охотно поедем вместе с вами к Воде Смерти. И все же давайте договоримся, что за это вы покажете нам Наггит-циль и Деклил-То.

— Хорошо. Но почему Киктахан Шонка не взял вас с собой сразу? Почему он послал вас к Тавунцит-Пайа?

— Чтобы выследить скво сиу и сообщить ему о них. Он точно описал нам дорогу. По его словам, отсюда до места всего лишь два дня пути.

— Верно. А теперь слушайте внимательно! Мне кажется весьма странным, что вы просите показать, где находятся Наггит-циль и Деклил-То. Просто в голове не укладывается, почему вы раньше не разыскали эти места. В отношении Наггит-циль вам стоило только осведомиться у вождя кайова Тангуа или у его сына Пиды. А насчет Деклил-То — могу уверить, что найти какого-нибудь апача из числа тех, кто были там со мной, совсем не трудно.

— Легко сказать, но на самом деле это не так, — возразил он. — Я был у кайова. Старый Тангуа уже готов был сообщить мне обо всем, но Пида помешал ему. Почему — я не знаю. И среди всех апачей, которых я расспрашивал о Темной Воде, не нашлось ни одного, кто не отнесся бы ко мне с подозрением. Они очень осторожны, эти мерзавцы!

— Эти «мерзавцы» — мои друзья, мистер Энтерс. Нравится вам это или нет, но, если вы еще раз употребите это слово, наши пути разойдутся. Сейчас моя жена приготовит ужин. После него мы ляжем спать. А завтра на рассвете покинем это место и направимся к Тавунцит-Пайа. Вы согласны?

— Да. Но давайте мы расположимся в сторонке. Мы неисправимые храпуны, и нам не хотелось бы беспокоить леди.

Было очевидно, что они хотели спокойно переговорить друг с другом. Мне пришло в голову подслушать их, но я отказался от этой мысли. Все, что я хотел бы узнать, можно выведать более легким способом.

Во время нашей беседы с Зебулоном Энтерсом его брат не вставил ни единого слова. Похоже, у них были разные точки зрения.

Молодой Орел держался так, словно братьев вообще не существовало. Их совместное пребывание вряд ли сулило радужные перспективы. Как и говорил Зебулон, после ужина они покинули нас и появились лишь на рассвете, на запах кофе. И только теперь нам бросилось в глаза, что к седлам их лошадей крепко приторочены заступы. Папперман спросил:

— Мечтаете добыть сокровища?

— Возможно, — ответил Зебулон загадочным тоном.

— Какие же?

— Еще не знаю. Вдруг инструменты нам пригодятся! Киктахан Шонка обещал нам не деньги, а добычу. Речь идет о бонансе, или кладе. Потому мы и прихватили с собой заступы.

Парень был упоен собой. У него и мысли не возникало, что он сам всего лишь простой инструмент, который за ненадобностью будет безжалостно выброшен.

Мы отправились той самой дорогой, по которой много лет назад я ехал вместе с Гейтсом, Клаем и Саммером. И лагерем мы стали именно там, в открытой прерии, где и в прошлый раз. Костра разжигать не стали — так и уснули. На следующее утро я сообщил Энтерсам, что мы достигнем Тавунцит-Пайа в полдень. О Мэгворт-хиллз я предусмотрительно умолчал, поскольку это название упоминалось в третьей части «Виннету», которую, судя по всему, они читали и могли догадаться, что речь шла о Наггит-циль. Знать им об этом было еще рано. К моему удивлению, Зебулон вдруг спросил:

— Вы знаете горы понаслышке, мистер Бартон, или уже бывали там?

— Бывал, — ответил я.

— Там наверняка есть могилы. Две, три… Это так?

— Две я видел. Кто там похоронен?

— Вожди кайова.

— Правда?

— Да. Мне рассказывал один человек, который не раз бывал там.

— Привал сделаем у двух могил, которые я видел. Лучшего места не найти.

Все утро жена выглядела задумчивой. Мы приближались к месту, которое было для нее священным. Она ревностно чтила память о прекрасной сестре Виннету и сожалела, что никогда не приедет в Америку и не увидит ее могилы. И вот она здесь и ее желание вот-вот исполнится.

Молодой Орел тоже впал в раздумье. Временами он испытующе смотрел на меня, и опускал глаза, как только встречал мой взгляд.

Энтерсы держались от нас на расстоянии. Они ехали за Папперманом, который теперь точно знал, что можно при них говорить, а что нельзя — накануне я его проинструктировал.

Около полудня показались горы. Они становились все выше по мере приближения к ним, и вот на одной из самых высоких вершин замаячило огромное дерево.

— Все чистая правда! — указала Душенька на дерево. — Вон туда, наверх, Виннету выслал своего разведчика, да?

— Да, — кивнул я.

— Скажи, что у тебя на душе? Мне хочется плакать. А тебе?

Я промолчал. Мы объехали темные вершины с запада, чтобы спуститься в глубокую долину, которую, безусловно, хорошо помнят мои читатели. По ней мы проследовали в небезызвестное боковое ущелье, которое снова вывело нас, разветвляясь наверх. Спешившись, мы перевалили через одну из остроконечных вершин и направились прямо к лесу, пока не достигли цели. Здесь находились две могилы: Инчу-Чуны, отца моего Виннету, похороненного верхом на своем жеребце, и каменная пирамида с растущим в центре деревом, в стволе которого покоилась Ншо-Чи. Мне показалось, будто я был здесь совсем недавно. Правда, деревья стали выше, а кустарник — гуще. Но девственный покой остался таким же, каким был десятилетия назад.

— Тут лежат вожди кайова, — первым нарушил молчание Зебулон Энтерс. — Значит, мы на месте. Останемся здесь сегодня?

— Да; возможно, и завтра, — ответил я.

— Отведи их подальше! — почти взмолилась жена. — Пусть они не портят мне хотя бы первые часы!

Но Зебулон опередил меня:

— Может, мы с братом поищем свежей дичи? Или прямо сейчас займемся обещанными медвежьими лапами?

— Да, попробуйте ннайти что-нибудь, — поддержал его Кларочка. — У вас в запасе много времени. Обедать будем не скоро.

Они удалились, мы с Папперманом разбили палатку, а Душенька опустилась на колени у могилы Ншо-Чи и стала молиться. Потом она подошла к могиле вождя. С западной стороны, где все заросло мхом, грунт немного осел.

— Ты копал здесь? — спросила она.

— Да, — ответил я. — Я замаскировал яму очень тщательно, но вырыл слишком много земли, поэтому со временем грунт осел. Оттого и эта выемка.

— Но здесь кто-то мог рыть и после тебя!

— Если это и так, они все равно ничего не нашли.

— Прошу тебя, не говори так уверенно. У меня на этот счет есть одна мысль.

Как правило, я прислушиваюсь к соображениям, высказываемым женой. Ее врожденная проницательность часто помогает мне, в то время как мой с таким трудом приобретенный в прериях опыт иногда уводит на ложный путь. Не будем спорить: женская интуиция превосходит мужскую. Потому я всегда жду, что скажет жена, и принимаю это во внимание.

— Когда мы приближались к этим горам, я снова и снова перебирала в памяти все, что ты рассказывал. И вспомнила слово, которое в первый раз сказал тебе Виннету. Ты не забыл, как он обычно называл золото?

— Ты имеешь в виду deadly dust?

— Да, «мертвая пыль», именно так он говорил. Незадолго до смерти он сказал, что тебе уготована лучшая судьба, чем просто обладание золотом. А ты все равно рылся здесь, у могилы его отца, только ради золота и больше ничего! Разве это не было ошибкой, мой дорогой?

— Не думаю. Золото, зарытое здесь, предназначалось не мне, оно должно было послужить благородным благотворительным целям.

— Разве дальновидный и благородный Виннету при составлении завещания не мог иметь в виду, что для «благородных благотворительных целей» можно оставить нечто лучшее, чем золото? Подумай же!

— Хм! Знаешь, Душенька, ты права. Хотя тогда я вел поиски с большим риском для жизни и в страшной спешке, это вовсе не оправдывает меня. Позже у меня было время наверстать упущенное, но я даже не подумал об этом. Никогда!

— Я тоже нет. Значит, и меня можно упрекнуть в такой же неразумности, что и тебя. Ты исполнишь мое желание?

— Какое?

— Раскопать могилу еще раз. Но тщательнее и гораздо глубже, чем тогда! Я полагаю, мы найдем самое важное! Упоминание о золоте было сделано только ради защиты настоящего сокровища.

— Как будто ты все это точно знаешь.

— Не знаю, но чувствую. Виннету был умнее и опытнее тебя в то время. Хотя ты и был его другом, тебе не удалось постичь его суть. Мы займемся, так сказать, «двойными раскопками»: в могиле его отца и в твоих воспоминаниях. Тогда мы определенно не испачкаем руки «мертвой пылью», а достанем подлинные драгоценности. Не начать ли нам прямо сейчас, пока нет Энтерсов?

— Замести следы будет непросто. Прошло тридцать лет, и, пожалуй, два-три часа роли не сыграют… Вспомни, что Тателла-Сата в письме указал на среднюю из голубых елей. Он писал: «Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и Вселюбящего Духа!» Значит, это и есть самое важное и самое главное!

— Совершенно верно! Но где эти голубые ели? — нетерпеливо вопросила Душенька.

— Недалеко отсюда. Идем.

Я вывел ее на другую сторону леса, где скалы вырастали словно великаны из земли. Там росли пять голубых елей, которые и имел в виду Тателла-Сата. Едва взглянув на ту, что росла в середине, я понял, как мне быть дальше. Но Душенька застыла, безмолвно взирая на деревья, потом вздохнула:

— Они как близнецы, только вот средняя переросла своих сестер на несколько локтей. Ветки у них одинаковые, густо обросли хвоей. И эта ель должна тебе что-то сказать? Ты знаешь что?

— Да.

— А я нет.

— Нетрудно догадаться… Ты сможешь отличить пихту от ели?

— Надеюсь.

— Тогда посмотри на среднюю ель повнимательнее! Там внизу есть несколько полузасохших веток. Пожалуйста, пересчитай их снизу вверх.

— Одна, две, три, — начала она, — четыре, пять шесть…

— Стоп! — прервал ее я. — Взгляни теперь на шестую. Это тоже еловая ветка?

— Нет, это пихта!

— Теперь ты видишь, что дерево начинает говорить?

— Ах вот как!

— Именно. Может ли ветка пихты вырасти на ели?

— Конечно нет. Настоящую срезали, а эту вставили вместо нее. Но смог бы об этом догадаться кто-то другой, кроме тебя?

— Вряд ли. Если бы ветки были зелеными, разница бросилась бы в глаза сразу. Но сейчас на них совсем мало иголок, а потому попасть в точку смог только я один, ведь раньше я был очень внимателен. Пожалуйста, убери ее.

— Сломать?

— Нет, вытащи.

Она выдернула ветку из ствола. Оказалось, что она была воткнута в заранее проделанное отверстие. Мы осмотрели его, но оно оказалось пустым. Тогда я обследовал ствол. Все ясно! Кто-то мастерски снял квадрат коры со ствола, а потом веткой приколол его назад. Под «заслонкой» я обнаружил лист бумаги. Душенька схватила его и радостно воскликнула:

— Это голос дерева! Это он!

— Конечно он.

— Какой догадливый человек!

— Да, — засмеялся я, — а какую беспримерную проницательность проявила некая скво из Радебойля, которая сразу все обнаружила!

Она в том же духе заметила:

— Разве не я увидела пихтовую ветку?.. Давай же прочтем письмо!

Поскольку дома она заменяла мне секретаршу и заботилась почти обо всей моей корреспонденции, она посчитала себя вправе сделать это. Раскрыв листки, напустив на себя важный вид, она приготовилась огласить текст, как вдруг разочарованно протянула:

— Не могу понять!

— Что — язык индейских рисунков?

— Нет. Буквы латинские, а язык непонятный.

— Покажи.

— Вот!

Строчки послания были написаны каллиграфическим почерком, на языке апачей, на очень хорошей бумаге, как то письмо, что пришло от Тателла-Саты мне домой. В переводе оно звучало так: «Почему ты ищешь только „мертвую пыль“? Неужели ты думаешь, что Виннету не оставил человечеству ничего лучшего? Или Виннету, которого ты все же должен знать, был так поверхностен, что ты пренебрегаешь поисками на большей глубине? Теперь ты знаешь, почему я сердился на тебя. Добро пожаловать ко мне, если ты это понял!»

Это было послание старого Тателла-Саты, Тысячи Лет. Мы переглянулись.

— Это ли не странно? — первым нарушил молчание я. — Он пишет то, что сказала мне ты. Я пристыжен.

— Не принимай близко к сердцу.

— О нет! По отношению к Виннету я совершил грех, который не могу себе простить. И не только по отношению к Виннету, но и ко всей его расе! Теперь я тоже убедился, что мы найдем здесь много важного!

— Потому что об этом сказал старый Тателла-Сата?

— Не только поэтому. Разгадка кроется в характере самого Виннету. Я постиг его благородство и написал о нем очень поверхностно. Это мой трех. Конечно, Виннету улыбнулся бы и простил бы меня, но мне совсем не смешно. Подумать только, ведь тридцать лет прошло зря! Почти целая человеческая жизнь! Идем, Душенька, пора начинать раскопки.

— Да, пока Энтерсов нет, — согласилась она.

— Мне теперь все равно. Постой! Они вернулись. Я слышу их голоса.

Братья подстрелили беднягу зайца, невесть как забредшего в горы. Зебулон любовался охотничьим трофеем, но я быстро поставил его на место:

— Положите зайчишку! Может, мы его поджарим, а может, и нет. Сейчас есть вещи поважнее. Я должен кое-что сообщить вам. Место, где мы находимся сейчас и останемся до завтра, вовсе не то, какое вы предполагаете. Здесь похоронены не вожди кайова, а отец и сестра моего Виннету. Тавунцит-Пайя — это Наггит-циль.

Реакция на последнюю фразу была мгновенной. Братья словно окаменели, они не двигались и молчали, будто немые.

— Вы меня поняли? — переспросил я.

Тут Гарриман рухнул на землю, закрыл лицо руками и заплакал. Зебулон устремил на меня мрачный горящий взгляд:

— Это правда?

— Зачем же мне лгать?

— Хорошо, мы верим вам. Значит, это могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, убитых нашим отцом?

— Да.

— Позвольте взглянуть.

Он подошел сначала к могиле вождя, потом к могиле его дочери, подолгу разглядывая их. Наконец он осторожно, как будто шел по натянутому канату, вернулся назад, пнул зайца ногой и сквозь зубы процедил:

— Всего лишь жалкий зайчишка! Прямо как тогда, у Гейтса и Клая! Видите, мистер Бартон, я читал роман и мне запомнились все детали, даже заяц и старые голуби, которых никто не смог съесть. Я хотел бы попросить вас оказать нам любезность…

— Какую?

— Показать нам наяву две картины из прошлого этих мест, самые важные для нас. Вы меня понимаете?

— Понимаю. Вы хотите, чтобы сейчас мы сели на лошадей и я провел вас по округе, рассказывая обо всем, что произошло тогда.

— Да, это я и имел в виду.

— Я собирался показать упомянутые места миссис Бартон. Если хотите нас сопровождать, то я не против. Но думаю, вам все же лучше отказаться.

— Почему?

— По-моему, осматривать места, где отец совершал преступления, не очень приятное занятие для сыновей.

— Наши нервы в порядке.

— Итак, мы едем, а мистер Папперман останется здесь часовым.

— С удовольствием! — кивнул старик. — Не имею ни малейшего желания лечить чьи-то старые раны!

Он выразился бы и покрепче, ибо терпеть не мог обоих братьев, особенно Зебулона, который был ему прямо-таки ненавистен, и все же старый вестмен ограничился сказанным. Мы поехали назад тем же путем, которым прибыли сюда, потом свернули на юг, достигнув источника, где я в последний раз стоял лагерем вместе с Виннету, Инчу-Чуной, Ншо-Чи, Сэмом Хокенсом, Диком Стоуном, Биллом Паркером и тридцатью апачами. Об этом можно прочитать в первой части «Виннету». Оттуда мы последовали тем же путем, которым спешил я тогда, пока не услышал выстрелы, сразившие отца и дочь.

Итак, мои спутники смогли представить полную картину убийства тех, кого я так любил. Гарриман Энтерс не произнес за все это время ни слова и даже ни разу не взглянул на меня. Временами щеки его горели, он смахивал пот со лба, как будто его лихорадило. Его брат, напротив, сохранял полное безразличие. Но его глаза выдавали бурю, которая неистовствовала в его душе оттого, что не все выстрелы его отца в свое время достигли цели. Вероятно, он стал ненавидеть меня еще сильнее, чем прежде, и был способен совершить убийство. Но мне не стоило опасаться, по крайней мере сейчас, поскольку ему еще предстояло доставить меня Киктахану Шонке живым и невредимым.

Именно Зебулон заметил маленькое углубление у могилы вождя.

— Наверное, здесь вы и копали тогда? — поинтересовался он.

— Да, — кивнул я.

— Тут лежало завещание?

— Да. И не только оно.

— А еще что?

— Этого я не знаю, но надеюсь скоро узнать. Прошу вас одолжить мне на время ваши заступы.

— Зачем?

— Чтобы раскапывать.

— Еще раз?

— Конечно!

— Так вы в самом деле полагаете, что там что-то осталось?

— Да, уверен!

Тут его глаза полыхнули невообразимым пламенем и дрожащим, хриплым голосом он крикнул:

— И я вам должен дать заступы? И не мечтайте! Мы сами станем раскапывать могилу — я и мой брат!

Он бросился к заступам, бегом вернулся к нам, подал один брату и прикрикнул на него:

— Эй, не ной как баба! Ты слышишь? Это гнездо не до конца выпотрошено! Есть еще кое-что. Работать, работать!

Гарриман покачал головой.

— Оставь меня! Я не шевельну и пальцем! Будь оно проклято, все это золото и твоя жажда наживы за счет других! Ты кончишь тем же, чем и отец.

— Трус! Проклятый трус! — презрительно прошипел Зебулон.

Тут Гарриман со сжатыми кулаками подскочил к нему и гневно воскликнул:

— Кто трус — ты или я? У меня осталась хоть капля мужества, чтобы бороться, у тебя же и этого нет! Я хочу быть свободен — свободен от этого дьявола, который овладел нами и не отпускает! Он без пощады и без жалости! Он распоряжается нами и ведет нас к гибели. Он требует от нас новых преступлений или искупительной жертвы за отца. У тебя нет мужества бороться с ним, поэтому ты выбираешь преступление, а я выбираю… смерть. Так кто же трус? Ты или я?

— Я не выбираю преступление, — я выбираю золото. И если ты мне не поможешь, я заберу все один!

Он с силой вонзил заступ в грунт. Гарриман опустился на землю. В этот момент подошел Папперман, подхватил валявшийся заступ и предложил:

— Я помогу. Двое добудут больше, чем один.

Но Зебулон грубо отрезал:

— Убирайтесь! Вам нечего здесь искать! Я не потерплю никого другого!

— Ладно, как вам угодно. Думал, что окажу любезность.

Зебулон работал как сумасшедший. Он спешил, словно речь шла о жизни или смерти. Пот ручьями тек по его лицу. Яма становилась все глубже.

— Это безумие! — прошептала Душенька. — Он считает, будто все принадлежит ему! Чем это кончится?

— Для нас — ничем особенным, — ответил я так же тихо.

— А если он что-нибудь найдет?

— Ему нужно только золото, а там его нет. Он не возьмет того, что найдет.

— А если возьмет? Тогда между вами завяжется драка!

— Драка? Ни в коем случае. Доверься мне и не волнуйся. Здесь происходит важный психологический эксперимент, который я вряд ли смогу повторить при других условиях.

— Что тебе до этой психологии, когда ты можешь лишиться жизни!

— Прошу тебя, будь благоразумной! Со мной ничего не произойдет.

— Хотелось бы верить. Но все-таки дай мне револьвер! Я не раздумывая выстрелю в этого сумасшедшего, если он вздумает поднять на тебя руку!

Она говорила это совершенно убежденно. Она, сама доброта, дрожащая над каждым жучком-червячком, могла из любви ко мне убить человека… Я был тронут, но не выдал своих чувств и с улыбкой ответил:

— Если понадобится стрелять, то предоставь это дело мне. Я прицелюсь получше. А теперь будь добра…

— Подожди! — прервала она меня. — Что это?

Зебулон издал крик. Не крик, а вой! И принялся рыть с землю удвоенной силой. Я подошел к яме.

— Прочь, прочь! — рявкнул он.

— Хоть одним глазком бы взглянуть! — наигранно пролепетал я.

— Нет! Прочь, или я…

Он высоко поднял заступ, уставив на меня угрожающий взгляд. Глаза его налились кровью. Я отступил назад и продолжал спокойным тоном:

— Всего один вопрос: почему вы так громко кричали?

— Тут я вам, пожалуй, отвечу: я наткнулся на золото!

— Неужели?

— Да, здесь лежит что-то твердое и широкое. Дыра для него слишком узка. Мне надо расширить ее. Но это я сделаю сам! Не приближайтесь ко мне! — И он еще яростнее замахал заступом.

— Вот видишь, я права! — констатировала Душенька, когда я возвратился к ней. — Он хотел тебя убить!

— Он этого не сделает. Прошу тебя, не усложняй все своими страхами. Нет никаких причин для беспокойства!

Зебулон устал и вынужден был теперь чаще останавливаться, чтобы перевести дух. Его руки дрожали, а движения стали замедленными. Вдруг он снова издал крик радости:

— Отец, отец, ты здесь! Ты поможешь мне! Я знаю это, я чувствую! Благодарю тебя, спасибо тебе! — Выкрикнув все это, он повернул к нам искаженное злобой лицо и пригрозил: — Кто рискнет прикоснуться к сокровищам, того я прикончу прямо на месте! Зарубите это себе на носу!

Зебулон спустился на дно ямы, нагнулся и что-то поднял. В руках у него оказался большой глиняный сосуд. Вслед за ним появился еще один, потом еще… Поработав заступом еще минут пять, он глубоко вздохнул:

— Все! Больше ничего нет!

При этих словах Гарриман поднялся и подошел к брату.

— А, идешь! — с издевкой пробормотал тот. — Не думай, что ты хоть что-нибудь получишь. Это все мое.

— Только не твое! — повысил голос Гарриман.

— Чье же тогда?

— Все это принадлежит мистеру Бартону, никому другому. Виннету зарыл их для него одного.

— Докажи! — рассмеялся Зебулон. — Этот мистер Бартон тридцать лет назад унес то, что ему причиталось, — завещание. Все остальное он оставил тут! А сегодня сосуды нашел я. Они такая же находка прерий, как любая другая! По закону Запада найденное принадлежит нашедшему, а значит, мне!

— Ложь, грубая ложь! — Гарриман двинулся на брата. — Что знаешь ты об этом сокровище? А мистер Бартон знал о нем. Он собирался вырыть его и взять. Он просил у нас заступы. Выходит, ты одолжил ему не только заступ, но и свою силу. Ты копаешь от его имени, за него! Вот так!

— И это говоришь ты, мой брат? — зашипел Зебулон. — С чего ты взял, что я копал за него, а не за себя? Может, я сам тебе сказал это? Или он? Нет! Он спокойно наблюдал, как я работал. Когда он хотел заглянуть в яму, а я его прогнал, он подчинился без всяких возражений. Стало быть, эти пять сосудов с сокровищами — моя собственность. Хотел бы я посмотреть на того, у кого хватит наглости оспаривать это… Теперь помоги! Я хочу открыть их!

Душенька озабоченно поглядывала в мою сторону.

— Подождем, что там внутри, — успокоил я ее. — Уж конечно, не золото.

— А может, все же…

— Нет. Они слишком легкие. Терпение!

Темно-коричневые четырехгранные глиняные сосуды были украшены индейскими фигурами. Я издали узнал работу гончаров из деревень моки или суньи [83]. Верхняя часть сосуда немного прикрывала нижнюю, а место соединения было обмазано не пропускавшей влагу мастикой. Широкое горло каждого сосуда обвивали промасленные лыковые жгуты. Потому я и предположил, что их содержимое не могло быть металлом, — скорее, это что-то боящееся влаги.

— Иди же сюда, помоги! — снова обратился Зебулон к брату. — Только осторожно, не сломай!

Оба взялись за дело — Гарриман спокойно и умело, а Зебулон чуть ли не рвал оплетку.

— Проклятые узлы! — ругался он. — Как медленно! у меня нет сил терпеть! Давай быстрее, быстрее!

Когда с первых двух сосудов оплетка наконец была удалена, оба стали ножами отдирать окаменевшую за долгие годы замазку. При этом Зебулон без умолку говорил о серебре, золоте, о жемчуге, о древних мексиканских толтекских, ацтекских или древнеперуанских драгоценностях. Я выносил эту безумную болтовню только в интересах психологического эксперимента.

Наконец настал долгожданный момент: каждый мог открыть свой сосуд. Энтерсы перевели дух.

— Угадай, что там? — из последних сил прошептал Зебулон. — Золото? Алмазы?

— Не хочу гадать, — ответил Гарриман. — Открываем!

— Хорошо. Раз, два, три!..

Обе крышки были сорваны одновременно, и на свет было извлечено содержимое сосудов. Но не слышно было ликующих возгласов. Братья молча разглядывали добычу.

— Мешок! — наконец пришел в себя Зебулон.

— Да, какой-то кожаный мешок, — подтвердил Гарриман.

— Может, с золотом?

— Нет. Для этого он слишком легкий.

— А банкноты?

Глаза Зебулона блеснули. Еще бы: целых пять мешочков с банкнотами!

— Открывай! Режь! Быстрее, быстрее!

Ремни были разрезаны, а мешок вспорот.

— Кни-иги! — разочарованно протянул Гарриман.

— Книги, черт возьми, только книги! — взревел Зебулон. — К дьяволу их! — Он отшвырнул мешок прочь.

— Но что за книги? — возразил Гарриман. — Посмотри сначала. Может, там внутри деньги.

Зебулон тотчас принялся листать отброшенные было тома, но очень скоро забросил их еще дальше.

— Одна писанина! — разочарованно протянул он. — Писанина с именем этого Виннету!

— У меня тоже, — отозвался Гарриман, обследовав свою книгу.

— Так выброси их к дьяволу!

Можно представить, чего мне стоило сохранять равнодушный вид! Ведь для меня каждый листок или страничка, каждый кусочек кожи и даже лыковые завязки были священны! Я только потому и позволил этим типам рыться у могилы, что они выполнили для меня тяжелую часть работы. Но портить находку они не имели никакого права. Поэтому, когда Зебулон предложил расколоть оставшиеся сосуды, я спокойно, но твердо предупредил:

— Здесь ничего не будет разбито! В сосудах завещание великого, благородного умершего. Оно для меня дороже золота и драгоценностей.

Зебулон схватился за заступ:

— А если я все же разобью, что тогда?

— Вы этого не сделаете.

— Почему?

— Потому что прежде с вами поговорю я и вы будете лежать на земле.

— Попробуйте! Видите вон тот заступ? Так вот, сначала я разобью им сосуд, а потом разнесу ваш череп при малейшей попытке предпринять что-нибудь против меня! Давайте, начинайте!

Он поднял заступ, чтобы осуществить угрозу, и я уже сжал кулак для объявленного удара, но тут между нами появилась Душенька:

— Не ты, а я!

Она твердо шагнула к Зебулону и приказала:

— Опустите заступ!

Сказав это, она властно указала на землю. Весь ее вид говорил о том, что она привыкла повелевать. Зебулон вздрогнул от неожиданности, их взгляды встретились. И тут он опустил глаза. Опустил и заступ.

— Бросьте его! — скомандовала она.

Он послушно выполнил команду.

— Сядьте!

Он снова подчинился.

— Вот так! Теперь продолжайте свою работу, но без резких движений. Надеюсь, вы окажете мне любезность.

— «Любезность»?! — голос его зазвучал очень неуверенно. — О, эти глаза, эти глаза! Гарриман, скажи ей… Пусть ее муж не считает меня трусом.

— Мой брат не может вынести взгляда ваших глаз, миссис Бартон, — обратился к Душеньке Гарриман. — С первой же встречи.

— Это так! — подтвердил Зебулон. — Не смотрите на меня, миссис Бартон, не смотрите! А то я сделаю все, что вы захотите.

Она села рядом с ним, легонько коснулась его руки и с улыбкой произнесла:

— Если бы вы делали только то, что я хочу, то не совершили бы ошибок.

Он отдернул руку и простонал:

— Дьявольщина! Вы коснулись меня!

— Это произошло совершенно случайно, — извинилась она. — Больше не буду. Но теперь прошу вас взять сосуды, а я посмотрю, что там.

Оба как ни в чем не бывало вернулись к прерванной работе. А Душенька тихо улыбалась. Она всегда радуется, когда ей удается отвратить зло.

Когда Зебулон открыл следующий сосуд, он тяжело перевел дух и воскликнул:

— Извините, миссис Бартон, если там снова окажутся книги, то они ваши. Но золото или что-нибудь подобное я не отдам. Ни за какую цену! Можно начинать?

— Да, — ответила она.

Он снял крышку, заглянул внутрь и простонал:

— Точно такой же кожаный сверток! Что за напасть! А у тебя?

Он обратил вопрос к брату, который открыл другой мешок.

— Тоже бумаги, и ничего больше! — констатировал тот.

Тут Зебулон завопил:

— Сейчас меня хватит удар!

Он отшвырнул заступ и стал носиться взад-вперед. Гарриман же поднял последний, пятый сосуд, и стал снимать оплетку. Еще несколько секунд — и вот он распечатан. Содержимое оказалось таким же. Зебулон опустился на землю, закрыв лицо руками. Сквозь рыдания слышалось:

— Где наш отец? От старого подлеца давно не осталось ни пылинки! Только позор на наши головы! Смерть нас призывает… — Он сплюнул. — Миссис Бартон, — продолжал он, — я отказываюсь от этой писанины. Мне она не нужна. Я дарю ее вам. Вы слышите? Вам, и только вам! Делайте с ней что захотите! — С этими словами он отвернулся и зашагал в лес.

— Безумец! — произнес его брат, глядя ему вслед.

Душеньке пора было готовить обед, но она не спешила. Она хотела узнать истинную ценность находок. Я попросил Паппермана подкопать яму поглубже, чтобы убедиться, что там больше ничего нет. Вместе с Гарриманом они вынули еще на два фута земли, но так ничего и не нашли, после чего засыпали всю яму. А я и Душенька тем временем занялись осмотром содержимого кожаных мешков.

Это были сшитые в тома манускрипты, написанные хорошо известной мне рукой великого Виннету. Не стоит говорить, какое впечатление произвели они на меня. Буквы аккуратно располагались на строчках. Почерк был четким и твердым, как душа того, чья рука выводила слова на этих страницах. Их оказалось не десять, не двадцать, а несколько сотен! Где и когда он их писал? На обложках тетрадей можно было прочесть: «Написано у могилы Клеки-Петры», «Написано у Тателла-Саты», «Написано для моих красных братьев», «Написано для моих белых братьев», «Написано в жилище Олд Шеттерхэнда на Рио Пекос», «Написано для всего человечества». Язык был английский. А там, где автор затруднялся в подборе точных выражений, стояли индейские слова и фразы. Заметил я и немецкие обороты, — похоже, они крепко засели в его памяти после общения со мной.

В конце последней тетради я нашел полный перечень всех текстов и адресованное мне послание. О перечне я скажу позже, а письмо гласило:

«Мой дорогой брат!

Я молю Великого и Благосклонного Маниту, чтобы ты пришел и взял эти книги. И если ты их не найдешь в первый раз, поскольку копать будешь не очень глубоко, значит, еще не пришло время, чтобы они попали тебе в руки. Но ты обязательно придешь еще раз и найдешь их. Ведь они предназначены только для тебя!

Я не оставил это завещание у Тателла-Саты, ибо он не любит тебя, хотя его помыслы чисты. Но я никому не доверюсь, поскольку верю всемогущему и всевидящему Отцу Мира гораздо больше, чем людям. Я зарыл эти книги так глубоко, потому что они для меня имеют огромное значение. Выше них спрятано второе завещание, чтобы скрыть главное и защитить его от посягательств случайных людей. Я скажу тебе только о том, верхнем, чтобы второе оставалось лежать здесь, пока не придет время. Я уже сообщил Тателла-Сате, что здесь для тебя оставлены два послания, чтобы они не пропали бесследно, если вдруг тебе все же не удастся появиться тут.

А сейчас открой свое сердце и слушай, что скажу тебе я, умерший и все же живой.

Я твой брат. Я хочу остаться им навсегда. Даже тогда, когда по землям апачей пройдет траурная весть, что Виннету, их вождь, мертв. Ты научил меня, что смерть — величайшая из всех земных справедливостей. Я хочу, чтобы после моей земной смерти обо мне говорили как о живом. Я хочу защитить тебя, мой друг, мой брат, мой дорогой брат!

Великий Добрый Маниту свел нас вместе. Он ведет нас и сейчас. Мы — одно целое, Нет силы на Земле, которая может разделить нас. Между нами нет могилы. Я перепрыгну через эту бездну, приду к тебе в моем завещании и останусь с тобой навсегда.

Ты был моим ангелом-хранителем, а я — твоим. Ты стоял выше меня, выше, чем любой другой, кого я любил. Я стремился за тобой во всем. И ты дал мне многое. Ты раскрыл мне сокровища духа, а я попытался обогатиться ими. Я твой должник, но по доброй воле, потому что этот долг не унижает, а возвышает. Если бы все бледнолицые пришли к нам такими, как ты ко мне! Уверяю тебя, что все красные братья охотно стали бы их должниками. Благодарность красной расы была бы такой же искренней, как благодарность твоего Виннету. А когда миллионы благодарны друг другу, тогда и Земля становится Небом.

Но ты сделал несравненно больше! Ты заботился не только о своем красном друге, но и обо всех презираемых и преследуемых, хотя знал и знаешь, как и я, что придет время, когда тебя самого за это будут презирать и преследовать. Но не робей, мой друг, я буду с тобой! Коль не верят тебе, живущему, так придется поверить мне, умершему. А если не захотят понять то, что ты пишешь, — дай им почитать мое послание. Я убежден, что это самое лучшее дело твоего Виннету, который брался за перо в тихие, святые часы, откладывая в сторону ружье. Письмо давалось мне тяжело, а перо отказывалось подчиняться мне, краснокожему. И все же мне было и легко, потому что в каждую строчку, оставленную людям, я вкладывал частицу сердца.

Твой Виннету будет бороться за тебя, продолжая сражаться за себя и свою расу. Я верю, что мой народ станет на одну ступень с твоим, все печали моей нации исчезнут и Маниту станет к ней благосклонен.

Ты знаешь, что я с тобой, когда твои глаза читают эти строки. Ты чувствуешь мой теплый пульс, который отныне бьется и в твоем сердце.

Все, что ты хотел бы узнать обо мне, найдешь на этих страницах. Потому я и отнес их к Наггит-циль.

Ты был мне сердцем и волей! Я всем обязан тебе!

Твой Виннету».

Когда я закончил чтение, Душенька положила голову мне на плечо и заплакала. Так мы просидели довольно долго. Потом уложили манускрипты обратно в глиняные сосуды и отнесли их в палатку. Письмо же я оставил при себе.

— Ты покажешь его Молодому Орлу? — спросила Душенька.

Это был один из тех частых случаев, когда ее мысли совпадают с моими.

— Да, он должен прочитать письмо, и сейчас же. — ответил я.

Мы подошли к индейцу. Как только я передал ему письмо, его лицо засияло от счастья.

— Благодарю вас, мистер Бартон! — воскликнул юноша. — Поверьте мне, я прекрасно осознаю, что значит получить такое письмо из ваших рук!

— Я показываю его вам не без умысла, — пояснил я. — Оставляю завещание моего Виннету под вашей личной охраной. Я не могу всегда находиться возле палатки. К примеру, сейчас я собираюсь взглянуть на Зебулона Энтерса.

— А я пока позабочусь о хлебе насущном, — заявила Душенька. — Займусь медвежьими лапами. Надеюсь, что справлюсь с ними — с помощью Паппермана.

Идея разыскать Зебулона пришла мне в голову не только для нашей безопасности. Скорее, это было сострадание, и я не хотел выпускать несчастного на долгое время из виду. Нужно было спасать именно его, поскольку с его братом дело обстояло проще. Я пошел за ним, по следу. Следы вели в глубь леса, но шли не прямо, как у человека, который знает, куда идет, а петляли из стороны в сторону, как будто человек был в затруднении и не знал, куда направиться. Временами он останавливался, ходил по кругу, словно заколдованный.

Анализируя свои наблюдения, я продвигался вперед довольно медленно. Я услышал Зебулона раньше, чем увидел. Он стоял под высоким буком, опершись о его ствол. Вблизи рос густой кустарник, за которым я укрылся. Он разговаривал вслух — словно перед ним кто-то стоял, — жестикулировал, кивал невидимому собеседнику:

— Все вы уже мертвы, все! Остались только мы двое! Гарриман хочет умереть, но я хочу жить! Я хочу исполнить волю отца, чтобы он не убил меня, последнего! Я насажу ему на нож этого Олд Шеттерхэнда! Я уничтожу и погублю злейшего врага отца, чтобы самому остаться в живых. Но смогу ли я… Смогу ли? — При этих словах он повернулся, словно перед ним была целая аудитория, и прислушался, будто ему должны были дать ответ. — Виновата она, эта женщина! Женщина с голубыми глазами и добрым лицом! Она стоит на моем пути. — Он сложил обе ладони рупором и таинственно объявил: — Это голубые глаза нашей матери. Любимые, добрые, голубые глаза, которые столько раз плакали, пока не лопнули от страдания и не закрылись! Вы тоже заметили это сходство? А эта благосклонность и доброта?! Как это смешит и как огорчает! Можно ли уничтожить столько доброты? Имею ли я право? Из-за одного негодяя? Негодяя?! — Он склонил голову набок, словно прислушиваясь к ответу, потом категорично махнул рукой и сам ответил: — Нет! Он обманул меня, этот старик. Обманул! Это было не золото, а только листки, бумажки. Может, он и с Киктахан Шонкой надует меня? Пока он был жив, он хотел надуть весь мир. Теперь он мертв и может обмануть только нас [84]. Но будет обманут сам! Поистине у меня огромное желание надуть его так же, как он меня с этим Олд Шеттерхэндом. Может, я смогу сделать это. Вероятно… Из-за этих голубых глаз. Из-за этого милого, доброго лица. Я хочу…

Он осекся. На поляне появился его брат, и Зебулон громко окликнул его.

— Тихо, тихо ты, неосторожный! — махнул рукой Гарриман. — Твои крики погубят нас обоих.

— Они все были здесь, все!

— Чепуха! Никого здесь нет, никого! Но один может прийти в любой момент. И если он услышит, что ты тут рассказываешь деревьям, откроется все, что ты так тщательно скрываешь.

— Кого ты имеешь в виду?

— Олд Шеттерхэнда. Он углубился в лес в том же направлении, что и ты. Я знаю демона, который заставляет тебя кричать так громко. Поэтому я быстро пошел следом, чтобы предупредить тебя. Но я не знал, где ты, и стал искать тебя. И вот услышал, как ты кричишь.

— Неужели я так громко кричал?

— Иди за мной. Скоро обед.

— А! Медвежьи лапы?

— Да. Мне любопытно, справится ли она с ними. Она никогда ведь их не жарила.

— О, она приготовит все что угодно! Даже жаркое из медвежьих лап. А если они ей не удадутся, их все равно съедят, и они будут вкусными, говорю я тебе, вкусными! Идем!

И они покинули поляну. Я поспешил следом, чтобы незаметно опередить их, и это мне удалось. Когда они появились в лагере, я сидел уже там, рядом с Молодым Орлом.

Для любознательных читателей упомяну о немаловажной детали: приготовленные Душенькой медвежьи лапы тянули на «два с плюсом»! [85] Я, пожалуй, мог бы вознаградить ее и «единицей», но, по правде говоря, это было бы преувеличением.

Если бы Кларочка, несмотря на помощь Паппермана, загубила лапы, мне вообще не пришло бы в голову ставить ей оценку, поскольку согласно параграфу 51 Уголовно-процессуального кодекса в Германской империи от 1 февраля 1877 года, я в подобных деликатных случаях имею право как муж не давать показаний. Но успех был налицо. Справедливости ради добавлю, что «двойка» относилась к медведю, а «плюс» — к моей жене.

После еды мы вдвоем отправились верхом к упомянутому мной раньше дереву на вершине горы. Скво сиу стремились к Наггит-циль. Они уже должны были прибыть сюда раньше нас, но никаких следов я не обнаружил. Мы вообще не увидели ни одного свидетельства пребывания здесь людей. Поэтому мы поскакали к главной вершине, чтобы оттуда осмотреть окрестности.

Оказавшись наверху, мы сразу ощутили живительную чистоту воздуха. Я взобрался на дерево и увидел горы Наггит-циль, поросшие густым лесом. К лесному массиву примыкала широкая голая прерия.

Подзорной трубой я «ощупал» всю местность. Никаких следов, ни одной живой души. Мы могли быть уверены, что сегодня нам никто не помешает. Мы прибыли в лагерь, когда стало темнеть.

Папперман позаботился о хворосте, которого должно было хватить на всю ночь. Он лег перед входом в палатку как верный пес, сознающий свой долг. Молодой Орел сел рядом. Оба Энтерса расположились на корточках у огня — они жарили своего зайца. Позже они дали и нам по кусочку, а мы не стали отказываться. Они поддерживали общий разговор, как будто между нами ничего не произошло. Может, в них заговорила совесть? Или их намерения стали менее враждебными, чем раньше? Возможно. Зебулон вел себя так спокойно, словно сцены у могилы совершенно исчезли из его памяти.

Разумеется, разговор шел исключительно о Виннету и его апачах. Я упомянул о нескольких интересных эпизодах, которые пережил вместе с ними. Папперман тоже вспомнил, как он познакомился с вождем, а Молодой Орел рассказал об огромном влиянии, которое оказал погибший, даже после своей смерти, на апачей и родственные им народы. Оба Энтерса жадно ловили каждое слово. Меня это радовало. Поскольку о нас с Виннету они слышали столько плохого, особенно от своего отца и его окружения, теперь им было не вредно увидеть все в ином свете. Молодой Орел тонко почувствовал, какую цель я преследовал, разговаривая с братьями, и пошел мне навстречу, поддержав в старании превратить их ненависть к нам в уважение.

Ужин прервал беседу ненадолго. Когда с ним было покончено, Папперман достал одну из сигар, которыми запасся еще в Тринидаде. Энтерсы вынули из сумок короткие трубки и кисеты. Взглянув на Душеньку и получив молчаливое разрешение, они закурили. Молодой Орел не курил. Он придерживался мнения, что «пить дым» можно только на совете, и только из калюме. Что касается меня, то я, как известно, курильщик со стажем. Признаюсь, что дымил похлеще всех своих знакомых. Сейчас я практически не курю. Вот уже пять лет, как Душенька запретила мне вдыхать зелье в таких количествах. Она считала, что я еще не все сказал своим читателям, а потому должен в первую очередь заботиться о здоровье и продлении жизни. Тогда я отложил сигару, которую взял было в зубы, и сказал: «Больше не закурю никогда!»

Итак, я встал на ту же стезю, что и Молодой Орел: курить только на индейском совете, и только из калюме, хотя невозможно отрицать тот факт, что облачко дыма из хорошей сигары или трубки разнообразит наши банальные фантазии, чувства обостряются, а душа становится открытой и восприимчивой. Подобное происходило сейчас у Молодого Орла. Его рука поигрывала с колечками дыма, которые медленно соскальзывали с губ сидевшего рядом Паппермана, а нос с удовольствием ощущал аромат сигары.

Молодой Орел был молчалив. С тех пор как я его узнал, сегодня он впервые потерял самообладание. О себе он не говорил — только о Виннету. У меня возникло ощущение, что именно влияние табачного аромата побудило его к откровениям. Душенька тотчас воспользовалась возможностью задать вопрос, возникший у нее на озере Кануби. Когда молодой апач упомянул о нашей встрече с прекрасной Аштой, жена тут же вставила:

— Я видела звезду на ее одежде и вижу ее у вас. Что это? И что это за «Виннету» и Виннета? Или вы не имеете права говорить? Это тайна?

На миг он прикрыл глаза. А когда открыл их снова, ответил:

— Никакой тайны нет. Наоборот, мы хотим, чтобы весь мир узнал об этом и сделал то же, что и мы. Мне рассказывать здесь и сейчас?

Взгляд индейца скользнул в сторону обоих Энтерсов. Я понял его и кивнул:

— А почему нет? Никаких препятствий.

— Пусть будет так! — Он снова закрыл глаза и после паузы произнес: — Я хотел и мог бы говорить с вами на языке апачей, поскольку все, что так запало мне в душу, произносилось именно на этом языке. Язык бледнолицых оставляет на моем сердце ужасные шрамы. — Он еще раз прикрыл глаза, потом взглянул на небо и продолжал: — Далеко-далеко отсюда лежит земля под названием Джиннистан [86]. Она известна только нам, красным людям.

Можно представить мое удивление, когда я услышал название, слетевшее с уст юного апача. С Душенькой происходило то же самое. Она вцепилась в мою руку, словно нуждалась в поддержке. Но нельзя было показывать вида, что нам это известно.

— Джиннистан? — переспросил я. — Разве это слово из языка апачей?

— Нет, оно из совершенно неизвестного языка. Много тысяч лет назад между Америкой и Азией, на дальнем севере, существовал «мост» — узкий перешеек. Этот «мост» давно распался на отдельные острова. В те далекие времена, тысячелетия назад, по нему к нашим предкам пришли прекрасные люди, великие душой и телом; они принесли привет от своей повелительницы, царицы Мариме.

Душенька снова сжала мне руку. Она, как и я, поняла, что речь шла о нашей Маре Дуриме. Молодой Орел между тем продолжал:

— Ее посланцы должны были передать нашим предкам бесценные дары. Им было запрещено принимать подарки в ответ, поскольку отплаченный дар уже не подарок, а вымогательство. Послы рассказали о райской земле Джиннистан. Там существовал только один закон — так называемый закон ангела-хранителя. Дело в том, что каждый подданный царицы Мариме обязан был быть тайным ангелом-хранителем другого. Кто решался стать ангелом-хранителем своего врага, тот слыл героем, потому что одерживал самую крупную победу над собой! Нашим праотцам это пришлось по душе, поскольку они были столь же благородны, что и обитатели Азии. Они попросили посланников царицы Мариме помочь насадить их закон здесь, в Америке. Те люди выполнили то, о чем их просили, а потом снова вернулись к себе.

— Они приходили снова? — не выдержала Душенька.

— Да, но уже по-другому. На рубеже каждого века появлялись посланцы, приносящие подарки; они следили, действует ли еще закон на этой части Земли. Так продолжалось много тысячелетий подряд. Земля стала Раем, широко открытым для всех. Между ангелом-хранителем и простым человеком не было никаких различий, потому что каждый сам был ангелом-хранителем себе подобного. И вдруг однажды посланцы не появились, не было их и в следующем веке. Люди забеспокоились и выяснили, что «мост» из Азии в Америку рухнул. Остались стоять только его опоры — острова, окруженные бушующим морем.

— Если не ошибаюсь, они стоят и сегодня, — добавил Папперман. — Я думаю, их называют Алеутскими островами.

— Верно, — кивнула Душенька. — Вы хороший географ, мистер Папперман!

— Прошло много веков, но посланцы не появлялись, — продолжал Молодой Орел. — Связь прервалась.

— Неужели нельзя было попробовать как-то восстановить ее? — снова спросила моя жена.

Апач печально улыбнулся.

— С нашей стороны никто ничего не предпринял, — ответил он. — Мы ведь краснокожие! Мы индейцы! Мы хотели быть счастливыми и радостными, но без труда и усилий. И это мы считали нашим естественным правом. Завоевать счастье? Нет, это не для нас. Мы полагали, что можем заполучить его просто так. Мы понятия не имели, что Великий Мудрейший Маниту испытывал нас, чтобы встряхнуть и вдохновить на активные действия. Но наши предки не шевелились, они продолжали спать. Они не испытывали никакой благодарности за данный им свыше закон Джиннистана. Они не предприняли никаких действий, чтобы вернуть Рай, радость и счастье. Это большой, непростительный грех наших праотцов, последствия которого приходится ощущать нам и сегодня.

— Предки, предки, отцы… — начал было ворчать Зебулон.

— Замолчи и не мешай! — оборвал его брат.

Юный апач заговорил снова:

— Так продолжалось из поколения в поколение, пока закон Джиннистана не потерял силу и не смог больше возродиться. И вот теперь он канул в лету. Ангелы снова превратились в людей, а Небо покинуло Землю. Рай исчез. Любовь умерла. Ненависть, зависть, эгоизм, высокомерие снова взяли первенство. Основы великого государства пошатнулись. Великая раса утратила все свои устои. Падение продолжалось медленно, но неуклонно. Владыки стали деспотами, а патриархи — тиранами. Если раньше царил закон любви, то теперь господствовало насилие. То, к чему раньше стремились, исчезло. Единственное спасение все увидели в силе и жестокости. И они пришли — угнетатели и насильники! Они господствовали здесь несколько столетий. Всякий гнет рождает внутреннее напряжение, которое накапливается, пока не взорвется и не выплеснет всю свою энергию. Так бурная река, стесненная берегами, готова вырваться и затопить вокруг все и вся. А груз прошедших тысячелетий начинал давить неудержимо. Воспользуюсь другой аналогией: озеро Верхнее буквально вторглось в озеро Мичиган, то — в Гурон, а последнее — в озеро Эри. От этого мощного потока раскололись даже скалистые берега. Родилась Ниагара. Сначала река, потом водопад, ужасающий и неудержимый, в котором красная раса рассыпалась бы на атомы и более мелкие частицы, если бы из самых глубин не поднялась сила, способная собрать пылинки и капельки воедино, в общее Онтарио. Наверняка, эта картина вам чужда и во многом непонятна.

— Вовсе нет! — воскликнула Душенька. — Мы неоднократно говорили об этом дома и здесь. В последний раз — на самой Ниагаре, с Атапаской и Алгонкой, вождями…

— С Атапаской?! — удивленно воскликнул Молодой Орел.

— Да.

— И с Алгонкой?

— И с ним тоже.

Новость заставила его вскочить на ноги. Его радость была столь велика, что он даже не подумал скрыть ее, хотя индеец не имеет права на такое поведение.

— Они были вместе, вместе! — вскричал он. — Они встретились! А потом вдвоем появились у Ниагарских водопадов, великого и потрясающего образа нашего прошлого и настоящего! А потом… Вы знаете, куда они отправились потом?

— К горе Виннету.

— Это правда, миссис Бартон?

— Чистая! — уверила Душенька, а я подтвердил. Апач сложил ладони вместе, поднял глаза к небу, словно собираясь помолиться, и с глубоким удовлетворением произнес:

— К горе Виннету! Спасена… спасена!

— Вы о чем? — не могла промолчать моя любознательная супруга.

Усевшись на место, он заметил:

— Великая мысль, которой суждено подняться из глубин Ниагары, спасена!

— Так, значит, она уже найдена?

— Ее не нужно искать. Она уже давно там, вот уже несколько тысячелетий! Она лишь временно была скрыта в водоворотах Ниагары. Но стихия не размолола и не раздробила ее, как нас! Когда вода поглотила ее, казалось, навсегда, она вдруг возникла — чистая и сияющая, словно чудо.

Он был в восторге. А любопытная Клара с энтузиазмом воскликнула:

— Я знаю, что вы имеете в виду!

— Нет, это невозможно! — покачал головой он.

— Мы знаем ее и, вероятно, узнали еще раньше вас. Вы ведь имеете в виду закон Джиннистана, больше ничего. Каждый человек обязан быть ангелом-хранителем другого! Я права?

Радостное удивление отразилось на лице молодого человека.

— Вы и вправду меня поняли! Как же это, миссис Бартон?

— Я же вам сказала, что этот закон мы тоже знали, — ответила она. — А кроме того, смотрите! Могу вас уверить, что мы знаем Джиннистан и царицу Мариме, хотя вы думаете, что о ней слышали только краснокожие.

Молодой Орел даже не нашелся, что ответить. Он вопросительно взглянул на меня.

— Она права, — подтвердил я. — Мы даже знаем настоящее имя царицы. Ее зовут не Мариме, а Мара Дуриме. Эти пять слогов за столь долгий срок превратились у вас в три.

— Если об этом говорите вы сами, то я не могу не верить, — ответил он. — Как я рад! Вы знаете царицу, вы знаете Джиннистан, вы знаете великий, удивительно простой и все же такой емкий закон этой страны. Этим вы поможете нам еще больше, чем Атапаска и Алгонка, с которыми вы познакомились. Они знают, кто вы?

— Нет. Я умолчал об этом. Мы были миссис и мистер Бартон, и все.

Тут его лицо снова озарилось радостью.

— Как будет счастлив Тателла-Сата, мой любимый учитель, когда откроется, что Олд Шеттерхэнд хочет того же, что и он сам! Вы были желанны, но вас боялись, мистер Бартон.

— Почему?

— Потому что Тателла-Сата знает вас только по вашей славе; он не знает вашей сути. Он боится, что вы поддержите план возведения памятника — роскошного творения поверхностного зодчего. Ваш голос очень весом. Он знает это, знаем это и мы все. И если вы поддержите тщеславие и хвастовство, то нас вместо возрождения ждет гибель. Душа нашей нации, нашей расы, пробудилась. Она тянется к свету, начинает оживать. Она хочет ощущать себя как одно целое. Все благоразумное стремится к упоительному чувству единения. Теперь посмотрите на сиу, юта, кайова и команчей. Они берутся за оружие, но не против белых, а против самих себя, против своих собственных душ. Их души, едва пробудившись, готовы навсегда погубить себя. Почему?

Он собирался ответить сам, но Душенька вставила:

— А почему Олд Шурхэнд, Апаначка, их сыновья и их единомышленники оскорбляют национальное чувство этих племен? Почему они собираются оказать вождю апачей беспримерную честь?!

Индеец бросил удивленный взгляд на нее, потом на меня, словно не поверил своим ушам.

— Как сказала миссис Бартон? — переспросил он. — Она назвала эту честь «беспримерной»?

— Да, — кивнула Душенька.

— И он ее недостоин?

— Думаю, что да.

— Вы любите нашего Виннету, миссис Бартон? Уважаете ли его?

Лицо юноши посуровело. Та же серьезность появилась и на лице моей жены. Она ответила:

— Я люблю его, уважаю, как никого другого, помимо мужа!

— И все же говорите, что все это незаслуженно?

Он медленно встал. Душенька тоже. Я тоже поднялся, понимая, что наступил кульминационный момент. Я был в три раза старше молодого человека, но это не значило, что в три раза умнее. Он олицетворял собой не только начинающееся в индейских племенах движение, именуемое «Молодое поколение», но судьбу всей индейской расы. Он пробыл четыре года у белых, что принесло, похоже, богатые плоды. Он знал Атапаску и Алгонку. Он переписывался со знаменитым Ваконом. Он был учеником и, несомненно, любимцем Тателла-Саты, а значит, последователем моего Виннету. Тут мне, пожалуй, высовываться не стоило. Несмотря на его молодость, духовно мы стояли на одной ступени. Вот почему я поспешил ответить вместо жены:

— Именно потому, что мы его так же любим и уважаем, я не потерплю, чтобы его высмеивали потомки. Как бы ни был огромен памятник, высот Виннету камню никогда не достичь. А тот, кто возводит помпезный монумент, — тот не возвышает человека, а унижает его. Он позорит его, вместо того чтобы чествовать. Виннету не был ни ученым, ни артистом, ни героем баталий, ни королем. Он не обладал никакими официальными титулами. Зачем какой-то монумент? Зачем такой редкий и дорогостоящий? Такой кричащий? Чем заслужил наш несравненный, благородный друг такое оскорбление? Я ни в коем случае не унижаю его, утверждая, что он не стал ни ученым, ни артистом, ни королем, ни еще кем-либо — ведь он был больше, чем все они, вместе взятые! Он был Человеком — он был первым индейцем, в ком пробудилась от мертвого сна душа его расы. В нем она родилась заново. Потому он и должен быть только душой! К дьяволу все эти монументы! Он жил в нашем сердце — там и останется. Только неразумный может думать, что вырвет его из наших сердец и обратит в металл и камень. Ему суждено жить во мне, в нас, в вас, в душе его народа, которая обрела в нем сознание того, что для обреченной на гибель нации существует один-единственный путь спасения — великий закон Джиннистана! Он мог бы выставлять себя героем, но отказался от этого, поскольку знал, что это только ускорит конец его народа. Он проповедовал мир и, куда бы ни приходил, везде нес его с собой. Он был ангелом-хранителем всех своих. Ангелом любого человека, который встречался ему, будь то друг или враг — все равно. Когда душа его народа пробудилась в нем, именно она и дала ему силы для возврата к закону ангела-хранителя, исчезнувшего однажды вместе с душой последнего великого древнеиндейского властителя, к которому приходили посланцы царицы Мариме. А значит, Виннету по душе был его прямым потомком. Поняли ли вы это, красные братья? Вы поняли, что вы дети, которым суждено погибнуть только из-за нежелания перестать ими быть? Поняли, что, вы заснули детьми только для того, чтобы после тяжелого сна теперь пробудиться мужами? Вы поняли, что если каждый из вас не станет Человеком, вы погибнете навсегда? А знаете ли вы, что такое Человек? Личность, вершащая свои дела, не вступая в сделки с собственной совестью? Личность, осознающая свою цель и всем нутром стремящаяся к ней? Не только! Вы поняли, чем можно искупить вину за междоусобную борьбу и истребление больших и малых индейских народов и народностей? За это чудовищное самоубийство? А осознали ли вы, что алчность бледнолицых и жажда ими крови и земли лишь бич в руках Великого Мудрого Маниту, удары которого должны пробудить вас ото сна? Что вы можете искупить свой грех только любовью, что во всем виновата ваша ненависть? Что Небо ваших предков погибло, как только красным людям стало наплевать друг на друга? И что это Небо приблизится к Земле лишь тогда, когда каждый красный человек будет стремиться стать ангелом своих братьев, как в те времена, когда царица Мариме еще не отказалась от вас?

Я говорил довольно долго, будто вокруг находилась целая толпа слушателей. В письме Виннету было сказано, что его пульс забьется в моем сердце уже с сегодняшнего дня, и вот первое подтверждение: эти мысли и слова сами пришли мне на ум — в обыденной обстановке я предпочел бы оставить их при себе. Молодой Орел стоял передо мной, ловя каждое мое слово. Я видел, что он удивлен услышанным. Едва я закончил последнюю фразу, как последовал вопрос:

— Скажите, мистер Бартон, вы еще не были у Тателла-Саты?

— Никогда, — ответил я.

— Вы что-нибудь читали из его большого собрания сочинений?

— Ничего. Ни одной книги я не видел и еще меньше прочитал.

— Странно, очень странно! Ведь Виннету не мог с вами не поделиться…

— Чем?

— Мыслями, которые вы только что облекли в слова.

— У каждого человека свой образ мыслей. Я не пользуюсь чужими. Вопросы, которые я вам задал, тоже мои. Ваше право отвечать на них или нет.

— Охотно отвечу. Не только словом, но и делом. Вы спросили меня, дошло ли до нас понимание?! Возможно, не все, но многое! Вот доказательство. — Он указал на двенадцатиконечную звезду на своей груди и продолжал: — Миссис Бартон желает знать, что это значит, и я отвечу — это значит, что мы готовы искупить прошлое. Мы больше не хотим ненавидеть, мы хотим любить! Мы постараемся стать достойными потерянного Рая. Следовательно, закон Джиннистана у нас снова должен вступить в силу. Мы стремимся обрести внутреннюю связь и больше не быть разобщенными. Мы хотим сплотиться так крепко, чтобы никакая сила не смогла нас разобщить! У нас нет ни одного повелителя, который мог бы нам приказать, а потому мы приказываем себе сами. Я был первым, кого учитель Тателла-Сата назвал «Виннету». Вскоре таких стало десять, потом — двадцать, пятьдесят, сто. Теперь их исчисляют тысячами!

— Почему вы называете себя «Виннету»? — спросила Душенька.

— А есть что-нибудь любимее и лучше? Разве Виннету не был образцом выполнения наших заповедей? А самое главное: разве имена Виннету и Олд Шеттерхэнда не стали притчей во языцех? Символами дружбы и человеколюбия, готовности помочь и пожертвовать собой? Существовали ли с тех пор, как создай этот мир, более искренние и верные друзья, чем эти двое? Мы не сделали ничего особенного. Мы просто основали клан, новый клан, каких всегда у красных людей были тысячи и которые есть до сих пор. Но одна особенность: каждый член клана обязан быть ангелом-хранителем другого — всю жизнь до самой смерти. Можно было бы назвать этот клан Кланом ангелов-хранителей, но мы назвали его кланом Виннету, потому что это звучит скромнее. Мы сделали правильный выбор, и до сего дня память о лучшем из лучших вождей апачей живет в нас. Но мы не уклоняемся от истины. Наш клан будет единственным памятником, который поставит ему раса. Нет лучшего и более правдивого! Гигант из золота и мрамора, царящий вместе с горами над землями и народами, стал бы ложью, высокомерием. Именно нашим высокомерием и нашей ложью, а не Виннету! Он никогда не лгал, он всегда был скромен. В этом мы должны равняться на него. Ему суждено стать нашей душой. И тогда он окажется выше самой высокой горной вершины! А потому он больше и величественнее, чем любая колоссальная статуя, которую хотят поставить ему маленькие людишки! Я счастлив услышать, что Олд Шеттерхэнд того же мнения. Я хочу, чтобы Тателла-Сата узнал это как можно скорее. Вы позволите дать ему знать, выслав гонца?

— С удовольствием, но кто будет этим посланцем? — спросил я.

— Никто из нас. Я позову его.

Индеец отвернулся от огня на юг, приложил руки ко рту и громко прокричал: «Вин-не-ту!» Тотчас откуда-то издали до нас донеслись похожие звуки.

— Это эхо? — спросила Душенька.

— Нет, — ответил Молодой Орел. — Это ответ «Виннету».

Стояла ночь. Мерцали звезды. В их свете мы увидели, как к нашему костру медленно приблизилась какая-то фигура. Человек был облачен в точно такой же кожаный костюм, как и Виннету. Волосы его были собраны в пучок и свисали на спину. Оружия у незнакомца не было. Он остановился перед нами. Свет костра упал на его лицо, и мы увидели, что мужчине около сорока лет.

— Ты покровитель Наггит-циль? — спросил Молодой Орел.

— Да, — ответил незнакомец.

— Вышли гонца к Тателла-Сате. Пусть он сообщит, что Молодой Орел вернулся и выполнил его поручение. Пусть он скажет ему еще, что Олд Шеттерхэнд здесь и что он нашел наследство Виннету. И пусть он скажет ему вот что: в борьбе против памятника он может положиться на Олд Шеттерхэнда как на самого себя.

Все это, естественно, произносилось на языке апачей. Затем Молодой Орел сделал приветственный жест рукой, после чего незнакомец удалился, не сказав больше ни слова.

— Как странно! — произнесла Душенька, жаждавшая разъяснений.

— Не странно, а, наоборот, очень даже легко объяснимо, — возразил юноша. — У Тателла-Саты, то есть у горы Виннету, вы познакомитесь с нашим кланом и все поймете.

— Разве мы не имеем права узнать обо всем сейчас? — искренне удивилась она.

— Я возвращаюсь домой, а потому не располагаю точными сведениями. Хотя я и поддерживал связь с горой Виннету, но только в особо важных случаях.

Все это время Энтерсы не вмешивались в разговор, поэтому голос Гарримана прозвучал полной неожиданностью:

— Это меня очень интересует! Нельзя ли хотя бы узнать, имеют ли право белые стать членами клана Виннету?

Повернувшись к нему, индеец ответил:

— Он создавался только для индейцев, но идея включить в него белых близка к его основной цели. Мы хотим, чтобы любовь, к которой мы стремимся, объединила не только нас. но и все человечество.

— Можете ли вы запретить нам основать свой собственный клан Виннету?

— Этого не может запретить никто.

— Имеет ли право член клана сам выбирать себе покровителя?

— Нет. Можно лишь сообщить о своем желании, и, если это возможно, оно будет удовлетворено. Если бы каждый поступал так, скоро появилось бы много людей, имеющих одних и тех же покровителей, в то время как другие не имели бы их вовсе. Защищать всеобщего любимца не заслуга. Быть ангелом ненавистного или даже всеми презираемого — вот тяжкий и тернистый путь к истинной гуманности.

— А о покровителе и его опекаемом объявляют публично?

— Нет. Это тайна. Никогда защищаемый не знает своего защитника. Но сведения о том и другом записываются. Каждый покровитель носит имя опекаемого на внутренней стороне звезды, на груди. После его смерти звезду отделяют от одежды и выясняют, чьим ангелом был ее обладатель.

— Отлично! Пусть и у меня посмотрят.

— У тебя? — удивился его брат.

— Да, у меня! — ответил Гарриман совершенно серьезно.

Тут Зебулон рассмеялся и спросил:

— Разве ты тоже «Виннету», да еще замаскировавшийся?

— Нет, но я хочу им стать.

— Не смеши! Думаешь, что именно тебя допустят в клан как первого белого?

— Нет. Об этом я и не мечтаю. Но, несмотря ни на что, я буду «Виннету*. Все это мне по душе, и даже очень. Раз мне невозможно стать красным „Виннету“, я буду белым.

— Как?

— Очень просто. Я буду основателем клана Виннету для белых.

— Когда?

— Сегодня, здесь, сейчас!

— Безумец! — Зебулон пренебрежительно махнул рукой, но Гарриман не обиделся.

— Смейся сколько хочешь! Я сделаю это. Я должен, должен! Да и тебе, пожалуй, придется.

— Мне? И в голову не придет.

— Придет или нет — это не главное. Я тоже не сам придумал. Все случилось помимо воли. А если такое происходит, то нужно подчиняться. Итак, сейчас я учреждаю клан Виннету для белых. Буду ли я первым и единственным членом клана — это не столь важно. Смешно это или нет — тоже. Но я хочу, чтобы вступил хотя бы еще один — ты, Зебулон!

— Об этом не может быть и речи! — быстро отреагировал тот.

— Но я настаиваю, и ты увидишь, что тебе придется это сделать. Миссис Бартон, полагаю, у вас с собой швейные принадлежности?

— Конечно, — ответила Душенька.

— Прошу иглу и катушку хороших черных ниток. И ножницы.

— Все это у вас будет, — ответила она и направилась в палатку.

— А вы, мистер Бартон, — писатель, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Значит, у вас должны быть перо и чернила.

— Письменные принадлежности со мной, — ответил я

— Тогда прошу, дайте мне перо и несколько капель чернил. Бумага у меня есть.

— Моя жена принесет и то и другое.

— Зачем тебе чернила и перо? — удивился Зебулон.

— Написать имена тех, кого я хочу защищать.

— Глупость, самая настоящая глупость! Ты и мне не скажешь, кто они?

— Нет! Никто не должен этого знать. А ты — тем более.

После того как Душенька все принесла, Гарриман вырезал из шкурки съеденного зайца маленькую двенадцатиконечную звезду, с которой он с помощью острого ножа соскоблил шерсть. Потом отрезал кусочек бумаги и, положив его на колено, вывел задуманное имя.

Шить он не умел совершенно. Уже после нескольких стежков ему пришлось отпороть звезду от пиджака в начать все сначала. Так повторилось несколько раз.

— Будто само провидение против меня… — ворчал он. — Но я добьюсь своего.

Тут моя жена не выдержала:

— Позвольте мне! Пожалуй, я справлюсь лучше и быстрее.

— Вы в самом деле хотите мне помочь, миссис Бартон? Как это приятно! Только пожалуйста, не поднимайте бумагу и не читайте, что там написано!

Она приложила бумагу к указанному месту на лацкане пиджака, прикрыла сверху звездой и начала пришивать.

— Какая кропотливая работа! Мне бы, конечно, с этим не справиться, — признался Гарриман и после короткой паузы добавил, словно про себя: — Я чувствую себя так, будто подписал себе смертный приговор. И все же на душе легко и хорошо.

Зебулон не отрывал глаз от моей жены. Но его внимание было сосредоточено больше на ее лице, чем на руках. Его пальцы бесцельно теребили заячью шкурку. Вдруг он взял ножницы и, как его брат, вырезал двенадцатиконечную звезду. Проделал он это механически, будто во сне. Затем нерешительно протянул Душеньке звезду:

— Миссис Бартон, пожалуйста, сделайте то же самое и мне!

— Пришить? — спросила она.

— Пришить.

— С бумагой?

— Да. С бумагой и именем. Сейчас я его напишу.

— Вы видите? Разве я не говорил? — вырвалось у Гарримана.

— Молчи! — прикрикнул на него брат. — Я делаю это не по твоему желанию, а потому, что сам этого хочу! Я тоже могу покровительствовать, ясно?

— Но кому? — удивился Гарриман.

— Это моя тайна! Разве ты назвал мне имя? Тебе тоже не узнать мое.

Он схватил перо, бумагу и написал. Дело шло лишь о нескольких буквах, но потратил он довольно много времени. Сколько раз он останавливался. Наконец он закончил, дал чернилам высохнуть, сложил бумажку в несколько раз и подал Душеньке.

Собственно говоря, в поступке братьев не было ничего экстраординарного. Многие посчитали бы его чудачеством. Но мне было не до смеха, поскольку я понял, что ни тот ни другой не могли воспротивиться какому-то внутреннему зову.

Когда Душенька закончила работу, братья снова надели пиджаки. Взгляды смягчились, а лица стали добрее. В конце концов Гарриман рассмеялся. Но Зебулон лишь усмехнулся.

— Знаешь, кто ты теперь? — спросил первый.

— Один из «Виннету», — ответил другой.

— Да. Но ты знаешь, что это означает?

— Теперь я ангел того, другого, которого должен защищать…

— Не только! Об этом я и не говорю — само собой разумеется. Ведь теперь у тебя на груди имя того, кого ты ненавидел лютой ненавистью!

— И у тебя тоже.

— Конечно! Но ты подумал о том, что теперь твоей ненависти пришел конец?

— Ничего я не подумал! — вскипел Зебулон. — Я делаю то, что хочу! Я стал одним из «Виннету», и…

— Нет, вы им не стали, — перебил его Молодой Орел. В первый раз он по собственной воле позволил себе первым обратиться к Зебулону.

— Нет? — переспросил тот. — Разве не все условия выполнены?

— Не все.

— Что еще?

— Клятва!

— Клятва? Нужно поклясться? Но в чем?

— В том, что будете верны вашему долгу защиты до самой смерти. Красным людям не нужна клятва — им достаточно рукопожатия, поскольку оно для них так же свято, как присяга.

— Для нас тоже! — вскричал Гарриман.

— Да, тоже! — повторил Зебулон.

— Тогда вставайте! — приказал им юноша.

Оба подчинились. Он тоже поднялся. В этот момент Папперман бросил в огонь большую смолистую ветку. Пламя взметнулось ввысь. Оно извивалось и билось, как реющий стяг. Всем вдруг показалось, что лес ожил и стал живым существом. Ночные тени деревьев и кустов пришли в движение.

— Протяните руки! — приказал индеец.

Они снова подчинились. Тогда он подошел к ним, положил свои ладони сверху и произнес:

— Повторяйте за мной: быть верными до самой смерти нашим подопечным!

Они повторили.

— Это наша клятва! Повторяйте!

Они повторили.

— Итак! Только теперь вы можете утверждать, что стали «Виннету». Потому что не звезда делает это, а воля. Свою волю вы только что изъявили. Я свидетель. Дайте же мне, свидетелю, ваши руки.

Юноша взял одну правой, другую левой рукой и спросил:

— Вы осознали важность этого момента?

Ответа не прозвучало. Тогда он продолжал:

— То, чего вы не знаете, знает Маниту, а то, чего вы не можете, он может! Кто защищает другого, защищает и себя самого. Вы вознамерились быть ангелами-хранителями ваших подопечных, в действительности же они станут вашими ангелами. Оставайтесь верными им и себе! Это единственная благодарность, которую они требуют от вас!

Глава пятая. У ДЕКЛИЛ-ТО

Весь следующий день я решил посвятить изучению раскопанных рукописей, но, к сожалению, мне это не удалось. За утренним кофе я увидел фигуру индейца, появившуюся из-за деревьев. Это был «Виннету», с которым мы познакомились вчера вечером. Он направился прямо к Молодому Орлу. Остальных краснокожий не удостоил даже взглядом.

— Всадники едут, — коротко сообщил пришелец на родном языке.

— Откуда? — спросил наш юный друг.

— Они движутся между северо-западом и севером.

— Сколько?

— Большая группа. Не сосчитать. Они слишком далеко.

— Тогда возвращайся и как можно скорее пересчитай.

«Виннету» удалился и всего через десять минут уже вернулся с новыми сведениями:

— Там всадники и всадницы. Двадцать воинов и четыре раза по десять скво с большой поклажей на мулах.

— Насколько они далеко от нас?

— Через четверть часа достигнут Наггит-циль.

— Понаблюдаем за ними, но так, чтобы нас не заметили. Это скво сиу, они направляются к горе Виннету. Кто мужчины, я не знаю. Итак, сейчас мы едем к Деклил-То. Думаю, твоя помощь мне больше не понадобится.

«Виннету» удалился, не издав ни звука. Вот это дисциплина! Когда наш старый добрый Папперман узнал, кого мы здесь ожидаем, он не мог усидеть на месте. Братья Энтерс чувствовали себя не в своей тарелке. Они несколько раз спрашивали, не следует ли им вернуться.

— Теперь вы с нами и останетесь у нас, — ответил я. — Мое прозвище называть не стоит.

На том и порешили. Я вместе Душенькой ожидал интересных событий, хотя сожалел, что из-за этого придется отказаться от просмотра манускриптов. Прошла четверть часа, потом еще одна. Те, кого мы ждали, не торопились. Только через час вдали послышался шум. Индейцы шли пешком: подъем был очень крут, и лошадей пришлось оставить внизу.

Услышав громкие возгласы, мы поняли, что нас заметили. Длинный как жердь и такой же тощий человек направился к нам, странно раскачиваясь на ходу. На нем был элегантный американский костюм с белоснежным высоким воротом и такими же белыми манжетами. На груди сверкала жемчужная брошь, а на пальцах — перстни с драгоценными камнями. Его руки казались непропорционально большими, ноги тоже, а нос… о, вот это был нос! Такое чудо могло достаться только от большеносой индейской матери и горбоносого отца-армянина. Кроме того, нос выглядел так, словно его с обеих сторон сплющили до такой степени, что осталась лишь одна сухая перегородка. Для подобного творения природы назойливые глазки, лишенные ресниц, были явно мелковаты, а лицо — чересчур узко. Голова напоминала птичью, но «птичка» эта была не орлом, а, скорее, туканом [87].

Не поздоровавшись, он окинул нас пустым взглядом, словно мы были неодушевленными предметами или какими-то никчемными людишками, и спросил:

— Кто вы?

Вопрос прозвучал довольно бесцеремонно. Не получив тотчас же ответа, он повторил:

— Кто вы? Я должен знать!

Мне и Душеньке в голову не пришло отвечать ему, Молодому Орлу — тем более. Оба Энтерса имели свои причины не высовываться. А потому отдуваться пришлось бедняге Папперману:

— Вы должны это знать? В самом деле? Кто же это вас уполномочил?

— «Уполномочил»? — искренне удивился незнакомец. — Об этом не может быть и речи. Просто я так хочу.

— Ах вот как! Тогда, конечно, другое дело — продолжайте хотеть и дальше. Любопытно, как далеко зайдете вы в своем желании.

— Если вам по нраву валять дурака, то у нас есть средство поумерить вашу прыть.

Макш двинулся на грубияна, тяжело ступая и всем видом давая понять, что он не склонен шутить. Подойдя вплотную к незнакомцу, он сказал:

— Нашу прыть? Хм, на такого болтуна стоит взглянуть поближе! — Еще не договорив последнего слова, Папперман вдруг схватил пришельца своей железной хваткой под руки, поднял, развернул направо, потом налево, потом встряхнул, так что мне послышался хруст костей нежданного гостя. — Хм! Странно! — продолжал между тем вестмен. — Похоже, вы не настоящий индеец, а только наполовину? Верно?

Незнакомец попробовал разозлиться, но тут старый вестмен встряхнул его еще раз со словами:

— Никаких грубостей, а тем более оскорблений! Я этого не выношу! Кто является сюда и без приветствия хочет заставить нас подчиниться, тот, во-первых, парень невоспитанный, а во-вторых, идиот! Здесь наше место для лагеря. По закону прерии оно принадлежит нам, пока мы его не покинем. Мы пришли сюда раньше вас. И мы здесь у себя дома! Кто входит в наше жилище, тот должен вежливо поздороваться и представиться. Понятно? А теперь скажите мне перво-наперво ваше имя. Да поторопитесь! Я не шучу и быстро учу уму-разуму таких пташек, как вы.

Он все еще крепко держал обескураженного незнакомца обеими руками.

— Тогда хоть отпустите! — процедил грубиян сквозь зубы. — Мое имя Оки-Чин-Ча. Среди бледнолицых меня называют Антонием Пэпером.

— Антоний Пэпер и Оки-Чин-Ча? Прекрасно! Но вы не чистокровный индеец?

— Нет.

— Значит, полукровка?

— Да, я метис.

— Ваша мать была индеанкой?

— Да.

— Из какого племени?

— Сиу.

— А ваш отец?

— Он пришел с земли обетованной; он армянин.

— Жаль, очень жаль.

— Почему?

— Жаль мне ту обетованную землю, что имела честь породить вас! Армяне здесь, в Америке, обычно торговцы. Вы тоже?

— Я банкир! — не без гордости объявил пришелец. — А теперь отпустите меня! И скажите, кто вы.

— Придется. Я старый, еще не совсем забытый бродяга прерий, и зовут меня Папперман, Макш Папперман. Понятно? Вообще-то мое занятие — делать грубиянов учтивыми, а глупцам вправлять мозги. Вы не один? Ваши спутники все еще там, за деревьями?

— Да.

— С вами есть женщины?

— Да.

— Женщины сиу, которые направляются к горе Виннету?

— Да, но откуда вы это знаете?

— Это мое дело, а не ваше. Кто те мужчины с ними?

— Господа из комитета, со своими слугами и проводниками.

— Что это за комитет?

— Комитет по строительству памятника одному… — он осекся, как человек, который сболтнул лишнее. — Спросите их сами. Я не уполномочен давать справки о целях комитета. И отпустите меня, наконец!

Папперман встряхнул его еще раз и прибавил:

— Возвращайтесь и скажите им, кто я такой. Особенно дамам. Думаю, что среди них найдутся те, кто не откажется поприветствовать меня здесь.

Господин Антоний Пэпер снова продрейфовал по поляне, пока не скрылся за деревьями. Его индейское имя, Оки-Чин-Ча, на языке сиу означает «Девушка». Наверное, он, с детства не отличался мужскими качествами. Это был казначей комитета по строительству памятника Виннету. Напомню, что именно его связь с Олд Шурхэндом, о чем я узнал из письма, с самого начала не вызывала у меня большого доверия. Сегодня я видел его в первый раз, и впечатление, могу заверить, осталось неблагоприятное. Душенька считала так же.

— Метис! — воскликнула она. — Тебе не кажется, что полукровки чаще всего почему-то наследуют худшие качества своих родителей?

— Да, такое случается нередко. Но смотри: идут!

Едва метис назвал своим фамилию Паппермана, как мы услышали радостный крик, и тотчас показались фигуры двух женщин, спешивших к нам. Одна, естественно, была Ашта, которую мы видели на озере Кануби, другая, вероятно, ее мать. Остальные следовали за ними медленно и чинно.

Мы поднялись.

— Мне совсем худо! — простонал Папперман, опершись о ближайшее дерево. Он не мог оторвать своих добрых глаз от двух приближающихся женщин. Мы сразу поняли, что это мать и дочь — так они были похожи лицом, походкой, фигурами. Да и все сорок индеанок одеты были совершенно одинаково и все носили звезду клана Виннету.

Мать с дочерью держались за руки. Первой было почти пятьдесят, но выглядела она прекрасно.

— Вот он! — воскликнула дочь, указав на Паппермана. — А там стоит Молодой Орел, о котором я тебе тоже рассказывала.

Мать мягко освободилась от руки дочери, на какой-то миг застыла на месте, и тут из ее груди вырвалось:

— Да, это он, любимый!

Она подошла к Папперману, взяла его за руки, подняла свои прекрасные темные глаза и спросила:

— Почему вы исчезли? Почему избегали нас все это время? Отклонять сердечную благодарность — это жестоко! Пожалуйста, дайте мне ваш лоб!

Он покорно наклонился. Она притянула к себе его голову и поцеловала в лоб и в обе щеки. И тут старый вестмен не сдержался. Слезы потоком хлынули из его глаз, он отвернулся и поспешил в глубь леса.

— Здесь целуются! — услышали мы вдруг неприятный, осуждающий голос.

Оказалось, это произнес метис, стоявший позади женщин, среди других мужчин. Взоры всех присутствующих обратились на него.

— Зачем он так говорит? — воскликнула Ашта, дочь, нахмурив брови. — Пусть он попросит прощения!

В гневе она поспешила к Антонию Пэперу.

— Ашта! — окликнула ее мать. — Не прикасайся к нему! Он грязный!

Дочь сдержалась и вернулась к матери. Та снова взяла ее за руку и сказала громко, чтобы услышали все:

— Идем, мы идем к нашему другу и спасителю. Он в тысячу раз лучше и выше, чем тот, что насмехается над проявлением обычной благодарности!

Обе удалились вслед за Папперманом. Мистер Антоний Пэпер, или мистер Оки-Чин-Ча, оказался настолько толстокожим, что все сказанное ни малейшим образом его не задело. Он сделал вид, будто ничего не произошло, и тут же обратился к джентльменам, одетым в индейские одежды, по которым было видно, что о прериях и девственных лесах они только слышали, да и то немного:

— Их оратор, к сожалению, удалился, так и не сказав, кто остальные. Но мы это узнаем. Я позабочусь об этом сам!

Он направился к нам.

— Несчастный! — вздохнула Душенька. — Неужели он хочет поссориться и с тобой?

— Как начнет — так и закончит, — улыбнулся я.

Ее предположения оправдались. Неугомонный Пэпер действительно обратился ко мне.

— Мистер Папперман посчитал за лучшее уйти, — с издевкой начал он, — поэтому теперь я спрашиваю вас. Как вас зовут?

— Моя фамилия Бартон, — ответил я.

— А леди рядом с вами?

— Моя жена.

— А джентльмены, что позади вас?

— Братья. Мистер Гарриман и мистер Зебулон Энтерсы.

Молодого Орла он не заметил, потому что тот отошел в сторону.

— Откуда вы едете?

— С Востока.

— К чему такие бестолковые ответы? Мы ведь на Западе! И если я спрашиваю, то хочу знать название места, а не выслушивать нелепые выражения…

Тут он получил от меня такую оплеуху, от которой рухнул лицом в землю.

— Да простят меня леди, но, как говорится, с волками жить — по-волчьи выть, — обратился я к женщинам. — Сейчас мы в лесу, а здесь свои законы. — А потом добавил, повернувшись к мужчинам: — Попрошу кого-нибудь из джентльменов продолжить нашу беседу. Мистер Пэпер, вероятно, откажется вести ее дальше.

— «Откажется»? — взвизгнул между тем тот, вскочив с земли. — И не подумаю! Он меня ударил! За это вы ответите, и сейчас же!

Он вытащил из кармана элегантный складной нож и весьма осторожно раскрыл его, чтобы не пораниться. В другой его руке сверкнул маленький револьверчик, который он снял с предохранителя и тут же взвел курок. После таких грандиозных приготовлений упрямый парень снова вознамерился взяться за меня. Последствия для него были бы еще более плачевные, но ему помешал один из джентльменов. Отодвинув возбужденного парламентера в сторону, он сказал:

— Спрячьте оружие, мистер Пэпер! С хулиганами разговаривают по-другому.

Он шагнул ко мне к любезной улыбкой и отвесил поклон:

— Разрешите представиться, мистер Бартон. Я агент по всевозможным делам и вопросам. Фамилия моя Ивнинг. Вот тут стоит мистер Белл, профессор философии. А там — мистер Эдвард Саммер, тоже профессор, но классической филологии. Вы удовлетворены?

Было видно, что он очень надеялся вызвать у меня положительные эмоции. Что касается профессоров, то о них я не мог сказать ничего дурного, по крайней мере пока. Таким образом, я приготовился вести себя как можно вежливее, поскольку все четверо вместе с Олд Шурхэндом входили в комитет, определявший судьбу запланированного памятника Виннету. Поэтому я в свою очередь учтиво поклонился и ответил:

— Для меня большая честь познакомиться с такими выдающимися светилами науки. И я готов это доказать, если смогу быть вам полезен.

— Очень приятно, очень приятно! Я тотчас дам вам такую возможность. Мы ведь прибыли по одному важному делу: произвести здесь осмотр, вот на этом самом месте. Мы полагали, что никого тут не застанем. К сожалению, ваше присутствие мешает нам!

Это было настоящее нахальство в обертке вежливости. Я взглянул на обоих профессоров, но ничего не ответил.

— Вы ведь понимаете меня? — продолжал агент.

— Конечно, — ответил я. — Все достаточно ясно.

— Итак?

— Вы желаете, чтобы мы удалились?

— Да.

— Мы все?

— Все!

— Как далеко?

— Что за вопрос! Само собой, я имею в виду не десять и не двадцать шагов. Вы должны вообще уйти отсюда! Вообще!

— Этого желают и господа профессора?

Господа очень красноречиво подтвердили свое согласие, а агент подытожил:

— Кажется, вы из тех, кому по нраву грубость и насилие. Наше дело, наоборот, очень деликатное, и вы определенно мешаете нам, оставаясь здесь.

— Понимаю, мистер Ивнинг. Я в самом деле все понимаю. Итак, мы покидаем вас.

— Совсем?

— Да уж не вернемся.

— И когда же?

— Прямо сейчас. Прошу только дать нам время собрать палатку и оседлать лошадей.

— С превеликим удовольствием. Я вижу, вы благоразумнее, чем мы думали.

Вместе с женой я направился к палатке и попросил Энтерсов помочь нам.

— Как жаль! — Душенька была готова заплакать. — Эти святые для нас места мы должны покинуть!

— Успокойся, дорогая! — попросил я, — Мы вернемся сюда на обратном пути и, конечно, уже в другом сопровождении.

— Но разве это справедливо? Почему мы должны уступать этим людям? Разве у нас не больше прав оставаться здесь? Это малодушие.

— Наоборот, это наша победа.

— Тогда я убедительно прошу тебя доказать это мне!

— Ты поймешь все скоро сама. Сейчас мы навязали им первый, так сказать, авангардный бой в защиту нашего идеала. Ты скоро убедишься в победе, а может, и услышишь о ней. Прошу, как можно скорее поторопись с поклажей!

С вещами мы управились быстрее, чем думали. Господа из комитета были так добры, что дали нам в помощь нескольких своих слуг, так что, когда Ашта-мать и Ашта-дочь вернулись из леса вместе с Папперманом, мы уже были готовы к отбытию. Они шли, взявшись за руки; он в середине между ними. Его доброе лицо светилось искренней радостью. Увидев нагруженных поклажей мулов и Молодого Орла в седле, он удивленно воскликнул:

— Что это? Мы уезжаем?

— Да, — ответил я. — Садитесь в седло!

— Это невозможно! Я обещал остаться.

— Тогда оставайтесь. Слово надо держать. А я обещал покинуть Наггит-циль немедленно.

— Кому?

— Вон тем джентльменам.

— Мы для них слишком неотесанны! — добавил Гарриман Энтерс, дав волю своей досаде.

— Да, это так, — с иронией проговорил Зебулон. — Они полагают, что мистер Бартон не украшение этих мест.

— Это ложь, бесстыдная и грубая! — вскипел Папперман. — Мистер Бартон — джентльмен, второго такого среди нас, пожалуй…

— Тихо! — прервал я его. — Кому вы обещали остаться?

— Обеим леди.

— На сколько?

— Об этом я не говорил. Пока что до завтра. Нам столько еще надо рассказать друг другу! Неужели мы в самом деле должны уйти?

— Да, безусловно. Оставайтесь здесь, а завтра нагоните нас.

— Бросить вас одних — вас и миссис Бартон? Я был бы величайшим мерзавцем во всем мире! Нет, нет! Я поеду с вами. Я попрошу леди вернуть мне мое слово и пообещаю им, что скоро мы увидимся вновь!

Он поцеловал их и направился к своему мулу. Тут старшая Ашта громко воскликнула:

— Что здесь происходит? Я хочу знать! Я, жена неподкупного Вакона, который отказался быть членом комитета. Кто подтвердит это, кто?

— Он, — ответила ее дочь, указав на Молодого Орла.

— Я «Виннету» из племени апачей! — громко крикнул юноша, и ему ответило эхо. — Из вигвамов бледнолицых я еду домой, в край моих предков. Называйте меня Молодым Орлом.

— Молодой Орел! Молодой Орел! — полетело из уст в уста. Все знали это имя, несмотря на молодость его обладателя.

— От имени всех «Виннету» племени апачей я утверждаю, что этот комитет недостоин того дела, ради которого мы собрались здесь! — продолжал между тем индеец. — Пощечина была заслуженной, она была единственно верным ответом. И ее получил не один Антоний Пэпер, а весь комитет. Я все сказал. Хуг! -Он взнуздал коня.

— И ты тоже хочешь уехать? — спросила мать на языке апачей.

— Я? Да прежде всех! Но мы еще увидимся, — ответил он.

— Где и когда? — уточнила дочь.

— На горе Виннету.

Мать тихо добавила:

— Ты любимец Вакона, моего супруга. Его ты тоже увидишь у горы Виннету. А может, ты встретишься с Тателла-Сатой еще до собрания?

— Надеюсь на это.

— Тогда скажи ему, что обе Ашты, жена и дочь Вакона, великого шамана сенека, встанут вместе со всеми женщинами красной расы на борьбу против глупости.

— Как случилось, что вы все же оказались вместе с этим «комитетом по глупости»?

— Нас свел случай. Они хотели узнать, о чем мы будем совещаться и что решать на лагерном сборе у горы Виннету. Этого мы им не сказали, поэтому они увязались за нами. Мы передаем тебе нашего друга и спасителя и просим охранять его. А кто этот бледнолицый, что находится среди вас со своей скво?

— Разве Папперман не сказал вам?

— Нет. Мы спросили, но он промолчал. Кажется, они оба очень почтенные люди.

Мать, конечно, полагала, что я не понимаю, о чем они говорят. Юноша украдкой бросил на меня вопросительный взгляд. Он так хотел сказать женщинам, кто я такой. Слегка прикрыв веки, я дал ему разрешение, которым он тотчас же воспользовался.

— Если вы хотите, чтобы этот белый и его скво не знали, о чем вы со мной разговариваете, вам следует говорить тихо.

— Почему?

— Он понимает язык апачей.

Старшая Ашта смутилась.

— Но это не страшно. Он друг Виннету, а значит, твой и ваш. Он хочет, чтобы остальные пока не знали его имя; но, если вы мне обещаете молчать, я назову его вам.

— Мы будем молчать!

— Ну хорошо, это Олд Шеттерхэнд.

— Олд Шет… — От неожиданности она осеклась на полуслове. Ее лицо покраснело от прихлынувшей крови. — Это правда?

— Да, правда, это он, — подтвердил Молодой Орел.

— Верный друг и брат нашего Виннету! Первый раз в жизни вижу его. О, я могла бы… могла… А это его скво, его скво!

— О, если бы не обещание молчать, я бы от радости ликовала! — крикнула дочь.

Тут Душенька спрыгнула с лошади, обняла ее, расцеловала и сказала по-английски:

— Не понимаю, что вы говорите, но догадываюсь по вашим лицам. Я люблю вас обеих! Я приветствую вас! Мы скоро увидимся, скоро! Но сейчас мы должны уехать. — Она трижды поцеловала дочь и мать и снова села в седло.

— Вакон, неутомимый исследователь и первооткрыватель, высоко стоит в моих мыслях, а еще выше — в моей душе, потому что эта душа принадлежит его нации, — сказал я на прощание. — Я рад слышать, что увижу его на горе Виннету. И я горд тем, что уже сегодня встретил его скво и его дочь. Но больше всего я счастлив узнать, что мы союзники. Память о Виннету останется навечно в сердцах наших мужей и жен, в душах наших народов, а не в каменных изваяниях на голых вершинах. О том, что вы встретили меня здесь, я попрошу молчать. Мы увидимся снова в назначенное время, в назначенном месте.

Мы ускакали, учтиво распрощавшись с женщинами и не удостоив взглядом мужчин. Потом мы медленно двинулись вниз по крутому склону. Когда дорога стала ровнее и мы выбрались из леса, мы пришпорили животных. Надо было как можно скорее добраться до Деклил-То, Темной Воды — нашей ближайшей цели, поскольку большая часть пути проходила по опасным местам. Кровавые времена миновали, и слава Богу! Но ненависть, рожденная тогда, еще не угасла, она жива и поныне. Это четко прослеживалось в письмах вождей То-Кей-Хуна и Тангуа. Я осознавал, что пересекать земли их племен с женой, которой могут быть не по плечу всевозможные опасности, довольно рискованно. На душе у меня было неспокойно.

Душенька же оставалась в неведении и пребывала в отличном настроении. Пока мы превосходным галопом летели по равнине, она бросала на меня быстрые взгляды, которые я не мог не заметить. Я понял ее. Она не выносит несправедливости даже тогда, когда несправедливость проявляется не в делах, а лишь в мыслях. В таких случаях ее чувства должны найти выход. Наконец, когда она в очередной раз исподтишка взглянула на меня, я придержал лошадь и с улыбкой проговорил:

— Ну ладно, говори напрямик!

— Что? — удивилась она.

— Давай, признавайся!

— Да? Ну, тогда слушай! Что ты скажешь о браке, в котором бедная, несчастная женщина не может даже взглянуть на своего мужа, поскольку тот при каждом ее взгляде полагает, что она должна сделать ему какое-нибудь признание?

— Эта бедная женщина вовсе не так несчастна, так как муж видит ее насквозь и угадывает все ее желания.

— Хм! Но вопреки этому она правда не знает, в чем должна ему признаться или сознаться. Но буду откровенна: предчувствия тебя не обманули, и теперь я обязана попросить у тебя прощения. Ведь я была не согласна с тобой.

— Не согласна?

— Да, я охотно осталась бы там, наверху. Я не хотела уступать и считала, что освобождать наше место для этих нахалов было далеко не лучшим твоим решением.

— И сейчас тоже так считаешь?

— Да, так! — Душенька нахмурила брови, но тут же улыбнулась: — Но ты был прав! Останься мы там, это только усилило бы взаимную неприязнь. О спокойном просмотре манускриптов нечего было бы и думать! А теперь мы избавились от ссор.

— Значит, все же ты согласна со мной?

— Полностью. Где наш лагерь сегодня вечером?

— У северного рукава Ред-Ривер. Завтра мы доберемся до Соленой протоки этой реки, где стояла когда-то деревня кайова. Там давно уже все не так. Но мы все равно обойдем это место, чтобы исключить возможность встречи с кем-либо. Я предполагаю, что Вакон во главе молодых сиу придет к горе Виннету, как и Киктахан Шонка, ведущий старых воинов сиу к Темной Воде. Две враждебные группы одного племени столкнутся на чужой территории! Вот так и гибнет раса. Но этому нужно помешать.

Все произошло так, как я и говорил. Вечером мы достигли северного рукава Ред-Ривер и сделали привал. Любопытные сведения узнали мы во время разговора с Папперманом. Беседуя с Аштами, он сделал вывод, что Антоний Пэпер пытается добиться руки дочери. Мать наотрез ему отказала, и теперь он пользовался любой возможностью, чтобы отомстить.

Когда старик это рассказывал, я наблюдал за Молодым Орлом. Тот делал вид, будто ничего не слышал, ни один мускул на его лице не дрогнул. Но эта невозмутимость говорила больше, чем ярость и гнев.

Прежде чем мы легли спать, я описал спутникам тот путь, который я проделал когда-то, преследуя Сантэра. От лагеря кайова — на Рио-Пекос, потом вверх, к Темной Воде. От места нашего привала шла более короткая дорога туда. Если мы отправимся по ней, то сразу сможем свернуть на запад, оставив в стороне Соленую протоку. В те давние времена я выбрал длинную дорогу только потому, что по ней двинулся Сантэр, которого я догонял. Теперь я предоставил моим спутникам самим выбрать один из маршрутов. Они выбрали короткий.

Территория, которую мы пересекали, была пустынной и безводной. Ни деревца, ни кустика, ни стебелька, только камни и скалы. В полдень вдалеке замаячила фигура всадника. Он двигался навстречу. Почему он не спрятался за холм? Почему не боялся показаться нам на глаза? Он ведь не мог издали узнать, кто мы. Любой опытный воин подождал бы, пока мы приблизимся. А может, старые времена миновали и соблюдать осторожность нынче не в правилах?

Это был индеец. Человек этот, уже в годах, был одет в пестрое покрывало. Длинные черные волосы спадали ему на спину. Голову покрывала шляпа, сплетенная из волокон агавы [88]. Из-за пояса виднелся нож, из-за плеча — легкое ружье. Его лошадь, похоже, была породистых кровей, в посадке всадника чувствовалось достоинство, как, в общем-то, и подобает истинному индейцу. Лицо, разумеется лишенное растительности, показалось мне знакомым; только я не сразу понял, откуда. Серьезный взгляд его широко открытых глаз, очень напоминавших глаза Ншо-Чи, вдруг подсказал мне, где и когда я виделся с этим индейцем… В тот же миг и он узнал меня. Щеки воина порозовели, как у юной девушки, которую любая неожиданность вгоняет в краску. Он силился скрыть это, но не смог к тому же я ничем не выдал, что узнал его.

Теперь я понял, почему он вопреки здравому смыслу, не остался в укрытии, а поскакал прямо к нам. Он выглядел смущенным и даже забыл о приветствии. Тем временем Папперман, ехавший во главе отряда, задал вопрос в своей излюбленной манере англо-индейско-испанской тарабарщины:

— Мы приветствуем нашего красного брата. Это дорога на Па-Виконте?

— Я из племени кайова, — ответил индеец на сносном английском. — «Па-Виконте» — слово из языка сиу, и я не знаю его. Эта дорога ведет к озеру. Моим братьям нужно туда?

— Да.

— Тогда я хочу предупредить их, — оживился индеец.

— А что случилось?

— То, что вы называете Па-Виконте, по-нашему означает Вода Смерти. Если вы поскачете туда, озеро может погубить вас.

Голос кайова напоминал голос женщины, пытавшейся говорить как мужчина.

— Почему ты угрожаешь нам смертью? — обратился к нему старый охотник.

— Я не угрожаю, а предупреждаю, — возразил краснокожий.

— Это одно и то же. Нам нужно знать причину! Мы твои друзья.

— Это все слова. Я не знаю тебя.

— Меня зовут Макш Папперман, и вот уже сорок лет я вестмен. Те двое джентльменов — Гарриман и Зебулон Энтерсы. Вот тот, третий джентльмен — мистер Бартон, а леди, что стоит здесь, — миссис Бартон, его жена. Рядом со мной — наш красный брат, сын апачей. Зовут его Молодой Орел.

Кайова окинул нас испытующим взором в той последовательности, в которой нас представили. Когда он взглянул на меня, то сразу опустил глаза. Моей жене он уделил больше времени. Потом, подъехав ближе к Молодому Орлу, он спросил:

— У нас рассказывают о Молодом Орле из племени Виннету. Говорят, он даже его родственник. Может, это о тебе ходит такая добрая молва?

— Молодой Орел — это я, — простодушно ответил наш спутник.

— Ты получил свое имя еще ребенком, потому что поймал большого орла и заставил его перенести тебя по воздуху из гнезда на землю. Это правда?

— Правда.

— Тогда вот тебе моя рука. Я вижу звезду «Виннету» на твоей груди. Я тоже «Виннету», но не показываю это каждому встречному. Смотри! Ты мне веришь?

Он распахнул куртку, и нашим взглядам открылась двенадцатиконечная звезда.

— Я доверяю тебе, — ответил Молодой Орел.

— Тогда позволь мне быть вашим проводником! Я ждал вас.

— Ты? Нас? — удивился апач. — Не может быть!

— Не только может быть, но так и есть. Поверь мне.

Молодой Орел, казалось, был сбит с толку. Перед ним был представитель враждебных кайова. Звезда могла маскировать дурные намерения. Я уловил его молниеносный, вопросительный взгляд и тайно дал согласие, опустив веки. Тогда Молодой Орел решился:

— Хорошо. Будь нашим проводником!

Он хотел еще что-то сказать, но его перебил Зебулон Энтерс:

— Сиу уже там?

— Какие сиу? — удивился индеец.

— Которых ведет старый вождь Киктахан Шонка и которые едут к Па-Виконте. А юта со своим предводителем Тусагой Саричем?

Тут дружелюбие исчезло с лица нашего нового знакомого. Он спросил:

— Вы знаете этих двух вождей?

— Да, — ответил Энтерс.

— Я слышал, вы с ними братья. Это так?

— Да, мы братья.

— Это вас Киктахан Шонка выслал к Па-Виконте?

— Да.

— Тогда поторопитесь! Вас там уже ждут. Представьтесь Пиде, вождю кайова, сыну старого и знаменитого вождя Тангуа! Он приведет вас к Киктахану Шонке и Тусаге Саричу.

— Нам надо спешить? Но почему?

— Этого я не знаю. Мне так сказали.

— А что будет потом с вами? Где и когда мы встретимся вновь? — Вопрос был обращен ко мне и моей жене.

— О нас не беспокойтесь, — ответил я. — Если я сейчас пообещаю вам, что мы встретимся в определенное время и в условленном месте, то я сдержу слово, как сдержал его в отношении Утеса Дьявола. А потому спокойно поезжайте дальше. Вы можете положиться на каждое слово, сказанное здесь вам кайова.

— Па-Виконте в самом деле та Темная Вода, в которой погиб наш отец?

— Да. Вы же читали описание в моей книге. Вы сразу узнаете озеро.

— Но дорога нам неизвестна. Сколько нам еще скакать вместе?

Тут кайова быстро ответил вместо меня:

— Отсюда вы поедете одни. Остальные отклонятся от прежнего направления. Так хочет Киктахан Шонка, и вы должны ему подчиниться! Вам не нужно заботиться о дороге. Она идет прямо. Как только окажетесь вблизи озера, вы наткнетесь на часовых, которые и приведут вас к Пиде.

Он сказал это тоном, не терпящим возражений. Оба Энтерса молча подчинились. Они отделились от нас и двинулись своим путем. Мне показалось, что они покидали нас очень неохотно, хотя все же понимали: расстаться с нами придется, иначе их план не осуществится. Когда они удалились за пределы слышимости, кайова обратился к Молодому Орлу:

— Знает ли мой брат этих людей?

— Мы их хорошо знаем, — кивнул тот.

— Знает он, что это ваши враги?

— Да.

— Что они выдали вас Киктахану Шонке?

— И это мы знаем

— И все же вы едете вместе с ними? Уфф, уфф! Как когда-то Виннету и Олд Шеттерхэнд: лучше находиться в центре опасности, чем на краю! — Тут его теплый взгляд вновь скользнул по моему лицу. Кайова продолжал: — Но почему вы сопровождаете их к озеру, которое грозит вам гибелью? Может, для того, чтобы сорвать с них маску лжи, а потом наказать? Нет! У вас есть другие, более важные причины. Смогу ли я их разгадать?

— Попробуй!

— Вы собираетесь подслушать встречу кайова и команчей с сиу и юта. Я прав?

— Мой красный брат, похоже, очень проницателен.

Тут кайова улыбнулся, заметив:

— Пида, друг Олд Шеттерхэнда, еще более проницателен! — С этими словами индеец поднял на меня свои прекрасные, честные глаза: — Нет, он ничего не знает и не узнает о том, что я делаю. Он вождь своего племени и сын своего отца. Как и эти двое, он должен быть вашим врагом. Но он любит Олд Шеттерхэнда, как никого другого. Потому в душе он хочет одного: чтобы Олд Шеттерхэнд вновь смог победить врагов, как прежде, но на сей раз не оружием, а любовью и примирением. Он не узнает, что я сейчас делаю, поэтому я поступаю как хочу, не спрашивая у него на то разрешения. Я отведу вас на то место, которое поистине создано для осуществления ваших намерений.

— Не к Воде Смерти?

— Нет! Мы пойдем кружным путем, чтобы никто нас не видел. Так вы доберетесь не только до Воды Смерти, но и до Дома Смерти. Вы боитесь духов?

— Бояться надо живых, а не мертвых. Никогда раньше не слышал о Доме Смерти. Где он находится?

— Его обнаружили лишь два года назад. Там нашли останки, сохранившиеся с древних времен, бесчисленные тотемы, вампумы и другие святыни. Все это тщательно изучали много недель. Потом была выкурена трубка тайны, и никто теперь не имеет права ступить туда. Тот, кто все-таки отважится, тотчас будет сражен духами умерших.

— И ты хочешь рискнуть?

— Да.

— Вот это мужество!

Мне трудно было понять, серьезно или с иронией издал это восклицание наш друг Молодой Орел. А кайова между тем с улыбкой продолжал:

— Один я бы на такое не решился, но с вами мне ничего не страшно. В этом я убежден, словно услышал завет Великого Маниту. Вы не знаете меня. Вы, конечно, можете мне не доверять. Но я прошу вас все же следовать за мной. Знаете ли вы Кольму Пуши?

— Конечно.

— Она мой друг. А Ашту, скво Вакона, самого знаменитого мужа племени дакота?

— Ее тоже.

— Мы живем далеко друг от друга, но часто посылаем друг к другу гонцов. Надеюсь увидеть обеих в ближайшее время вопреки вражде между нашими народами. Вы верите мне?

Его желание вселить в нас уверенность в нем было очень трогательно. Кто знает, чем он рисковал, служа нам! А самое главное, он, похоже, даже не подозревал, что, назвав этих женщин своими друзьями, он невольно раскрыл свою принадлежность к женскому роду…

— Верим, — ответил я. — Итак, веди нас! Мы последуем за тобой.

Оба Энтерса удалились уже на приличное расстояние. Мы медленно последовали за ними, чтобы братья не смогли нас заметить, а когда они исчезли за горизонтом, мы взяли вправо, чтобы сразу добраться до Дома Смерти. Кайова скакал впереди, а Папперман держался рядом — наверняка чтобы порасспрашивать индейца и познакомиться поближе. Прежде всего он справился, откуда тот знает Энтерсов.

— Я не знаю их, — заявил индеец. — Но Киктахан Шонка выслал гонца, чтобы сообщить о их прибытии. От посланца я услышал, что двое бледнолицых, которые должны приехать, — братья, а их задача — выдать сиу Олд Шеттерхэнда, его скво, старого белого охотника с синей половиной лица и Молодого Орла из племени апачей. Всех четверых ждет неминуемая смерть! Тогда я решил спасти вас. Удалившись от озера на полдня пути, я спрятался в том месте, где вы должны были проехать. Я ждал вчера и сегодня. И вот наконец я увидел вас. Количество соответствовало: один индеец, четверо белых и одна белая скво. Я поскакал к вам и прежде всего постарался разъединить вас с этими опасными братьями. Это мне удалось.

— Значит, ты веришь, что мистер Бартон и Олд Шеттерхэнд — одно лицо?

— Да. Разве я ошибся?

— Спроси его сам!

— Не стоит. Если бы это был не он, вы сразу ответили бы «нет».

Я больше ничего не услышал, поскольку оба пришпорили лошадей. Но Душенька не преминула вставить:

— Вот и все! Кончилось твое инкогнито!

— Еще нет, — ответил я с улыбкой.

— Думаешь, кайова смолчит?

— Если захочу, да.

— Значит, он тебе понравился?

— Конечно!

— Мне тоже. Знаешь, я подметила в нем искренность и печаль. Как будто этот человек постоянно о чем-то тоскует. Не в ваших ли силах помочь ему? Как ты думаешь?

— Хм! Милая, ты хотела бы помочь всем людям на свете, но эту вековую печаль не так легко извести, как тебе кажется. Сначала нужно поближе узнать его, а ведь индейцы очень молчаливы.

— Да, но ты меня знаешь, то, что я захочу узнать, я выпытаю!

— Конечно, конечно! Я это знаю. Ты выспросишь все досконально, будь то белый человек или красный, желтый или зеленый! Но этот парень будет молчать.

— Ты так думаешь?

— Да. Он ничего не скажет!

— Хм! Давай поспорим?

— Я никогда не бьюсь об заклад, ты же знаешь.

Но Душенька не слушала меня:

— Сколько ты заплатишь, если я уже завтра узнаю всю подноготную его печали?

— Сколько ты хочешь?

— Еще пятьдесят марок для нашей радебойльской больницы.

— Дитя, это слишком много! Лучше скажи, сколько заплатишь ты, если к завтрашнему утру ничего не узнаешь?

— Двойную цену! Штраф — сто марок!

— Ты, конечно, щедра! Больница от этого спора только выиграет. Но откуда ты возьмешь сто марок?

— Из моего кредита, который возьму у тебя, мой дорогой!

— Я не дам взаймы ни гроша! Попробуй поговори со старым Папперманом. Может, тебе удастся заинтриговать его.

— Он гол как сокол! У него ничего нет. Отель, и тот уж не его! Впрочем, я прошу тебя убрать его подальше от кайова.

— Почему?

— Потому что с сего момента индейцем буду заниматься я!

— А? Ты хочешь начать дознание прямо сейчас?

— Да. Я должна узнать, что у этого индейца на душе. Вдруг ему можно помочь? Итак, прошу тебя, отзови Паппермана!

Я выполнил ее просьбу, и с этого момента до конца дня моя жена и индеец не расставались. Они явно испытывали друг к другу симпатию. И у меня не было оснований вмешиваться в их отношения.

Мы приближались к горам, среди которых пряталась Темная Вода. К вечеру далеко впереди обозначилась полоска леса, который окружал озеро. Там тридцать лет назад остановились мы на ночлег, прежде чем на рассвете вышли на берег. Сегодня мы обогнули лес и озеро, перешли неглубокий ручей и направили лошадей к нашей цели. Двигаться к Дому Смерти мы не рискнули из-за темноты. Мы разбили палатку и соорудили из камней очаг, пламя которого должно было оставаться для других невидимым. Впрочем, кайова заверил нас, что здесь, наверху, нет ни одной живой души. Внизу, у озера, стояли лагерем кайова и команчи, отдельно друг от друга. Сиу и юта пока не было, но их прибытие ожидалось в любой момент.

Пока Молодой Орел занимался лошадьми, мы с Папперманом добрались до палатки. Старый вестмен был в скверном расположении духа и постоянно ворчал что-то под нос, словно никак не мог найти слов. В конце концов я спросил его, что с ним.

— Что со мной? — Он огляделся и добавил так, чтобы слышал один только я: — Я боюсь.

— Чего?

— И вообще не верю! — повысил он голос, не отвечая мне.

— Кому?

— Кайова!

— Но почему?

— Вы еще спрашиваете? Вы что — ничего не видите? У вас нет глаз?

— Да что такое?

— Странные вопросы! «Чего»… «Кому»… Знаете ли вы, сколько прошло времени, с тех пор как мы повстречали этого кайова?

— Почти шесть часов.

— Верно. А что он сделал за эти шесть часов?

— Привел нас сюда.

— Я не это имею в виду — это его долг. Дело в том, что он занялся кое-какими делами, которые совершенно не входят в его обязанности. Вы этого не опасаетесь?

— Чего?

— Вы считаете нормальным, что этот индеец целых шесть часов кряду едет рядом с вашей леди и она не видит и не слышит вокруг никого, в том числе и вас? Это как?

Так вот оно что! Он ревновал к кайова! Этот одинокий человек любил мою жену, очень любил. Был просто счастлив, когда она уделяла ему внимание. И сегодня, похоже, он почувствовал себя отвергнутым. Но я сделал вид, будто ничего не понял, ответив:

— Ничего страшного. Просто пока у меня не было нужды разговаривать с женой. А потому не вижу даже причин прерывать ее беседу с нашим новым другом.

— Другом? Вы называете его «другом»? Хм!

— Разве нет?

— Думаю, дружбу не стоит раздавать направо и налево. Меня зовут Макш Папперман, калач я тертый, и опыта мне не занимать. Прежде чем назвать кого-нибудь своим другом, я испытаю его. Неделями, месяцами, если потребуется. Но ведь и вы всегда были предельно осторожным, даже осторожнее меня. Сегодня я вас просто не узнаю. Я предостерегаю вас! Я хочу вам только добра. Прошу вас, примите это к сведению.

— Хорошо, хорошо. Пусть они поговорят друг с другом еще шесть часов.

— Нда… Ну, если вы Так считаете… Если вы так уверены, я отбрасываю прочь все подозрения. Итак, вы полагаете, что мы в самом деле в безопасности?

— Именно так.

— Может быть, но такая болтливость кажется мне подозрительной. Нутром чую, он расспрашивает миссис Бартон, чтобы передать потом все кайова и команчам.

— Ну, этого я не боюсь. Впрочем, он пока еще не у них.

— Ладно, буду смотреть в оба! Я не дам обвести себя вокруг пальца!

На том и порешили. Когда я не без иронии спросил Душеньку после еды, удалось ли ей выведать тайну индейца, она разочарованно покачала головой:

— К сожалению, нет. Он молчит.

— Но ты говорила с ним почти шесть часов! И это называется «молчанием»?

— Можно говорить много, но так ничего и не сказать. Мы разговаривали не о его личной драме, а о драме всей красной расы. Он мыслит совершенно правильно и глубоко все чувствует. Я его полюбила, очень!

— Ого!

— Да, правда! Тут я просто обязана тебе признаться.

— Снова признание?

— К сожалению. Я не понимаю себя! Когда он с такой любовью и теплом говорил о своей нации, которую мы, белые, считаем неполноценной, его прекрасные глаза увлажнились. У меня возникло непреодолимое желание поцеловать его и высушить слезы. Об этом я должна тебе сказать — ведь он мужчина! Повторяю: я не понимаю этого…

— А что если я смогу это понять, любовь моя.

— И отпустишь мне грехи?

— С удовольствием. Завтра поговорим об этом. Так тебе удалось узнать, где теперь находится деревня кайова, в которой я тогда был приговорен к смерти?

— Да. Она у Соленой протоки Ред-Ривер. Но сейчас кайова далеко на западе, возле какой-то речушки, название которой у меня вылетело из головы. Кстати, он узнал тебя сразу, как только ты появился.

— Да? Значит, он видел меня не первый раз?

— Не первый. Он был в деревне, когда тебя привели. Он видел, как тебя привязали к столбу пыток. Он все мне рассказал так подробно, как я ни разу не слышала даже от тебя.

— Рассказал ли он о старом Сус-Хомаше, который хотел меня спасти?

— Да. У Сус-Хомаша две дочери. Одна из них — супруга юного вождя Пиды. Они до сих пор живут душа в душу. А тогда на нее напал Сантэр; он ударил ее по голове, и все посчитали ее мертвой. Привели тебя. Оказывается, и сегодня индейцы утверждают, что ты спас ей жизнь. Потому Пида и сегодня в неоплатном долгу перед тобой, он твой друг.

— А его жена здесь?

— Представь себе! Узнав, что к горе Виннету пригласили и Олд Шеттерхэнда, она не могла усидеть дома и захотела снова увидеть своего спасителя. Кажется, с женщинами кайова происходит то же самое, что и с женщинами сиу: они отправились на совет. Но где они сейчас, я не смогла узнать.

— Ты перескакиваешь с одного на другое. Ты говорила о двух дочерях старого Сус-Хомаши. Одна была женой Пиды. Другая…

Тут Душенька выпалила, словно всегда была готова к этому вопросу:

— Ее зовут Какхо-Ото. Она хотела и должна была стать твоей скво, чтобы спасти тебя, но ты отказался. Несмотря на это, она помогла тебе бежать. Она так и не вышла замуж. Ни один мужчина не прикоснулся к ней. Для нее память о тебе и Виннету была всегда священной, она стремилась взрастить в своих соплеменниках миролюбие и любовь к ближнему. Самое заветное ее желание — прийти к горе Виннету и увидеть там тебя. Но тебе не суждено узнать ее. Она давно состарилась и стала безобразной. Она надеется увидеть тебя, но уверена, что ты ее не узнаешь. Именно она и выслала к нам кайова, чтобы предупредить нас и привести сюда. Мы можем полностью положиться на него. Дальше он поведет себя так, будто он наш человек, будет исполнять любое наше желание, если оно не противоречит его понятиям о любви к родине и о чести. Ты рад этому?

— Да, очень! Твоя радость удвоится, когда ты познакомишься с этим человеком поближе. А сейчас, прошу, дай нам спокойно отдохнуть. Похоже, завтра будет тяжелый день; он потребует от нас много сил.

Она согласилась и очень скоро вернулась в свою палатку. Все остальные тоже легли спать. В других обстоятельствах я каждому определил бы время заступления в караул, но я знал, кем был кайова, и мог всецело доверять ему, а потому не счел необходимым выставлять часовых. Однако наш старый Папперман, как известно, придерживался иного мнения. Он лег вблизи индейца, чтобы всю ночь держать его в поле зрения. У меня не было причин препятствовать ему.

Следующим утром меня разбудил не кто иной, как Папперман. Он выглядел очень взволнованным, лицо его стало пунцовым.

— Простите, мистер Бартон, — торопливо начал он, — что я перебил ваш сон! Произошло нечто весьма скверное, заставившее меня разбудить вас сейчас же.

— Что же? — спросил я, быстро вскочив.

— Ужасное! Просто жуткое!

— Да что такое? Говорите скорее!

— Так сразу не могу… Я должен сначала подготовить вас.

— Ни к чему! Выкладывайте напрямик!

— Если я вас не подготовлю, вас хватит удар, от которого вы не оправитесь!

— Только меня одного?

— Да!

— А вас нет?

— Нет, нет! Хотя и у меня волосы встали дыбом, когда я это увидел! Я испугался так, словно это была моя собственная жена, а не ваша!

— Вот оно что… Дело касается моей жены?

— Да, естественно, вашей!

— Слава Богу!

Я облегченно вздохнул. Бравый охотник в самом деле выглядел так, словно случилась непоправимая беда. Но когда он заговорил о Душеньке, я тотчас успокоился.

— Слава Богу? — переспросил он, не веря своим ушам. — Вам не за что его благодарить.

— С ней произошло несчастье?

— Хм, как бы сказать… Скорее, не с ней, а с вами… Да… Сейчас вы полезете в драку!

— Не думаю.

— Ого! Хоть я никогда и не был женат, все же могу представить, что творится на душе у того, кого так нагло обманывают. Я бы разорвал этого мерзавца!

— Какого мерзавца?

— Какого? И вы еще не догадались?

— Нет. Никак вас не пойму.

— Тогда я должен вам сказать правду. Но обещайте мне не падать в обморок!

— Хорошо! Итак, я крепко держусь на ногах.

Вместо того чтобы подойти ближе, как это делают при доверительной беседе, он сделал два шага назад и крикнул:

— Она вам неверна!

— Кто?

— Что за вопрос! Ваша жена, конечно! Душенька, как вы ее называете, когда разговариваете с ней по-немецки.

— Слава Богу! — повторил я. — А я-то ломал голову — что это за несчастье, в котором вы хотите мне исповедаться.

— Черт возьми! Мой разум отказывается понимать. Я говорю человеку, что ему изменила его жена, а он повторяет: «Слава Богу!» Уверяет всех, что ему совершенно все равно. Кто сможет это понять? Только не я! — И подойдя ко мне вплотную, продолжал очень серьезным тоном: — Я сам ее любил, очень любил, вашу Душеньку! Я уважал ее и боготворил. Я считал ее лучшей, прекраснейшей и благоразумнейшей женщиной на всем свете. Я мог бы отдать за нее жизнь десять, сто, тысячу раз! Пойти в огонь и в воду! Но все кончено! Она больше не стоит этого, не стоит! Иметь такого мужа — и изменить ему! Да еще с таким, с таким…

— Так с кем?

— И вы не догадываетесь?

— Нет.

— Хм, понятно. Да уж, трудно поверить! Если бы им был я или какой другой белый! Но она предпочла вам краснокожего, что гораздо хуже чем плохо! Это же просто низость!

— Краснокожего, говорите вы? Молодой Орел еще спит, а кайова тут нет — он ушел. Вы его имели в виду?

— Да, его! Ваша жена ведь тоже ушла.

— И это все?

— Нет, еще много чего! Рассказать?

— Да, пожалуйста.

— Все произошло так: я рассердился на этого парня, потому что он вчера столько болтал с ней. Тогда я поделился с вами моими подозрениями. Я понял, что он хотел выведать все у вашей жены, чтобы потом сдать нас индейцам. Тогда я решил понаблюдать за ним. Я не спал всю ночь, дождавшись того момента, когда он проснулся ранним утром. Ваша жена тоже вышла из палатки. Обычно она молится утром и вечером, я это знаю. Она никогда не делает это в палатке, только на чистом воздухе. Она уходит подальше от посторонних глаз, чтобы никто ее не видел. Так и сегодня. Когда она удалилась, кайова встал и пошел следом. Это показалось мне подозрительным. Я выждал некоторое время, а когда ни он, ни она не вернулись, пополз за ними. Вы не можете представить себе, что я увидел!

— Что же?

— Они сидели на одном камне!

— И все?

— Бок о бок!

Он удивленно взглянул на меня и повысил голос:

— В задушевных объятиях!

— И все?

Тут он не выдержал:

— Они целовались!

— И все?

— Краснокожий целовал вашу Душеньку! — едва не орал Папперман.

— И все?

— А ваша Душенька целовала его! — проревел он мне в ухо.

— И все? Больше ничего? — спросил я спокойно.

В этот миг он попятился, всплеснул руками и завопил:

— Вот это да! Я и представить себе не мог! Он не бросился на меня с кулаками… Да он просто обезумел от ужаса! Он спятил, совершенно спятил! Кроме «И все?», я ничего не слышу!

— О, я могу сказать и другое, — засмеялся я. — Они ведь до сих пор сидят там, на камне?

— Надеюсь! И даже очень! Мы изобличим ее! Мы ошеломим ее вашим появлением!

— Давайте так и сделаем.

— Правда?

— Конечно, и сейчас же!

— Тогда идемте! Я проведу вас.

— Подождите еще секунду! Прежде я должен вас предупредить, что не буду так строг с этим индейцем, как вы, вероятно, ожидаете. В последние дни мы столько раз говорили о кайова… Вы знаете, что я у них пережил, когда был там в последний раз?

— Да. Все это знают. И ваша жена уже давно рассказала мне еще раз: вам суждено было умереть, и только благодаря дочери знаменитого воина, которого звали Одно Перо, вы спаслись.

— Верно. Эту дочь звали Какхо-Ото. Ей я обязан своей жизнью.

— Так ради нее вы готовы простить этому кайова то, что он сделал с вашей женой?

— Да.

— Послушайте! Так нельзя!

— Идемте!

— Так вы в самом деле и пальцем не пошевелите?

— Абсолютно.

Тут он воскликнул:

— Мистер Бартон, должен вам сказать, что… что… У меня есть просьба, большая просьба.

— Какая?

— Позвольте мне согнуть этого краснокожего негодяя в параболу и отвесить ему дюжину оплеух!

— Это доставит вам удовольствие?

— Величайшее, неописуемое!

— Ну хорошо…

— Вы не имеете ничего против?

— Ничего, абсолютно ничего.

— Ну, слава Богу! Уж я-то постараюсь! Ну, идемте! Скорее, скорее!

Он зашагал впереди, я — следом. Он вывел меня через заросли к маленькой полянке и затаился в тени последних кустов.

— Смотрите туда. Они еще сидят там! Как вам это нравится?

Душенька сидела с кайова на небольшом камне, положив правую руку ему на плечо. Он находился чуть ниже ее. Его голова нежно склонилась в ее сторону. Папперман взглянул на меня, ожидая приступа неистового гнева.

— Смеетесь? — спросил он тихо и настойчиво повторил: — Я спрашиваю вас совершенно серьезно: как вы это находите?

— Немного интимно, ничего больше, — ответил я.

— «Немного интимно»… — пробормотал он. — Ну а я скажу вам больше: с его стороны это преступно! А поскольку вы позволили мне отвесить ему дюжину оплеух, то я не буду медлить ни секунды.

Он продрался сквозь кусты и поспешил на поляну. С той же быстротой я последовал за ним. Индеец и Душенька тотчас поднялись. Папперман молча набросился на кайова и уже занес было правую руку, чтобы ударить, но я резко перехватил ее и крикнул:

— Стойте, дорогой друг! Не стоит забывать, что в подобных случаях предписано делать джентльмену. Если два джентльмена имеют намерение подраться, то прежде они непременно должны представиться друг другу.

— Зачем это? Мы и так знакомы. Этот краснокожий мерзавец, которого вы называете «джентльменом», знает, что я Макш Папперман, а я знаю, что он вовсе не джентльмен, а просто краснокожий мерзавец. Потому я могу…

— Но вы ведь не знаете его имени. Этот джентльмен, собственно говоря не джентльмен, а леди и зовут ее, насколько мне известно, Какхо-Ото. Вот так!

Я освободил его руку. Папперман безмолвно уставился на меня, будто онемел.

— Какхо-Ото? Не джентльмен, а леди!

— Именно так.

— Значит, дочь вождя по имени Одно Перо, которая в те давние времена спасла вам жизнь?

— Да, это она.

Папперман глубоко вздохнул:

— Такое может произойти только со мной — со мной, Макшом Папперманом! Будь оно проклято, это чертово имя! Я посрамлен на все времена! Я исчезаю! Я стану невидимым! — Он развернулся и помчался прочь. Достигнув кустарника, он на миг обернулся и крикнул: — Мистер Бартон, эта милая шутка, похоже, на вашей совести!

— Почему? — спросил я.

— Вы ведь могли избавить меня от этого срама! Нужно было только сказать, что это не мужик!

— Раскрыть вам эту тайну? Нет, на это я права не имел. Я ведь дал вам понять, что кайова заслуживает доверия. Этого, по-моему, было достаточно. Почему вы мне не поверили?

— Потому что я осел! Полнейший идиот! Болван!

Он замолчал. Какхо-Ото с опущенными глазами стояла передо мной. Ее щеки пылали. Я притянул ее к себе, поцеловал в лоб и сказал на ее родном наречии:

— Благодарю тебя! Я думал о тебе и вспоминал, прежде чем встретил. Хочешь быть нашей сестрой? Моей и моей жены?

Она кивнула, а потом поспешила уйти. Душенька прежде всего поинтересовалась, почему Папперман хотел ударить индеанку. Нескольких слов было достаточно, чтобы она все поняла. Она от души рассмеялась и поблагодарила меня за то, что я раньше не раскрыл ей секрет кайова. Если бы я это сделал, то сегодняшней забавной неожиданности не приключилось бы.

Потом мы вернулись к палатке, у которой я развел маленький костер, а Душенька приготовила кофе. К нам подсели Папперман и Какхо-Ото. Оба старались казаться безразличными. Но старый вестмен принял допущенную им оплошность слишком близко к сердцу. Он исподтишка наблюдал за женщиной, которая теперь, при ближайшем рассмотрении, представлялась ему верхом совершенства. Неожиданно для всех он схватил ее руку, притянул к губам и невнятно пробормотал:

— И ее я хотел… ударить! Разве я сам не заслужил зуботычины?

На этом инцидент был исчерпан. Они стали лучшими друзьями. После завтрака собрали палатку. Теперь мы привязали шесты вдоль корпуса лошадей, а не поперек, поскольку Какхо-Ото сказала, что дорога к Дому Смерти очень узка. И действительно, временами она так круто вела вниз, что вскоре мы уже не могли двигаться дальше верхом и нам пришлось спешиться. Мы следовали вдоль узкого ручья, проточившего в земле глубокую расщелину. Через час мы наконец спустились вниз. Там мы обнаружили груду щебня и скальных обломков, свидетельствовавших о том, что здесь много веков назад произошел гигантский обвал.

— Мы добрались до Дома Смерти, — объявила Какхо-Ото, указав на камни.

— Это он? — удивился я. — Значит там, внутри, пещера?

— Да. Ее сделали люди. На самом деле никакого обвала не было. Идемте.

Вслед за индеанкой мы обогнули завал и остановились перед входом в пещеру, напоминавшим ворота. По бокам стояли высокие камни, шириной почти в два метра. Оказалось, что это рельефные фигуры вождей. В их волосах торчали орлиные перья.

— Но это ведь не Дом Смерти, то есть не место погребения, — заметил я, — а храм совета, на алтаре которого хранят «лекарство», пока не исполнится решение совета.

Какхо-Ото улыбнулась:

— Я знаю, но мы не можем сказать об этом простым людям, иначе место не будет считаться священным, как того желают вожди. Впрочем, здесь столько трупов, что название Дом Смерти подходит как нельзя лучше. Итак, войдем?

— Сколько отсюда до озера?

— До воды всего две сотни шагов.

— Тогда нужно быть осторожными. Могут появиться враждебные индейцы, которых едва ли сдержит запрет да и вообще они просто могут не знать о нем. Значит, прежде всего нужно спрятать лошадей и постараться не оставлять никаких следов. Только тогда мы войдем внутрь. Итак, для начала отыщем место, которое послужит для животных укрытием.

— Оно уже найдено, — решительно заявила Какхо-Ото. — Я нашла его, прежде чем покинула озеро, чтобы выехать вам навстречу. Идемте!

Она привела нас в ущелье, великолепно подходящее для наших целей. Воды и корма здесь было предостаточно. Мы расседлали лошадей и мулов, «захромали» [89] их, оставив с ними охранника, нашего доброго Паппермана. Он сразу же согласился на свою штатную должность, чтобы, как он выразился, «не ползать где попало». Все остальные вернулись к Дому Смерти.

Мы обошли окрестности, заметая за собой ветками следы. Дом Смерти был хорошо замаскирован кустами и деревьями, и ни один случайный путник не догадался бы, что за ним скрыт настоящий храм. Осмотревшись, мы обнаружили в указанном направлении зеркало озера, но скальный обрыв, ведущий к нему, оказался недоступен для спуска или подъема.

Потом мы перешли к осмотру самого храма. Пройдя ворота, мы очутились в весьма высоком помещении, с причудливыми стенами. Они стояли не отвесно, а под углом и представляли собой уложенные друг на друга гигантские плиты. В результате образовались ниши, служившие склепами для человеческих останков.

В центре зала располагался высокий каменный алтарь. Позже мы выяснили, что внутри его имелась полость, прикрытая тяжелой плитой. На ней были изображены рельефные фигуры: двенадцать орлиных перьев и двенадцать рук, крепко сжатых в кулаки. Причем руки чередовались с перьями. Сжатый кулак означает секрет, орлиное перо — знак вождя. Следовательно, только вожди имели право находиться возле алтаря и его тайна считалась священной. Плита была черной от копоти, потому что на каждом совете на ней зажигали огонь. Каких-либо сидений нигде не было видно.

Освещение этого странного храма показалось мне таинственным. Две трети его окутывала тьма. Скудный, едва пробивающийся свет сочился из стен. Кое-где плитняк вообще отсутствовал — и через эти отверстия проникало солнце. Но стены были чрезвычайно массивными, и конец длинных отверстий снизу нам был не виден. К тому же отверстия снаружи были тщательно замаскированы, чтобы никто не смог их заметить. Поэтому большая часть света терялась еще не достигнув внутреннего пространства храма. Подобное таинственное освещение я наблюдал в одной из гробниц египетских фараонов, но та была очень низкая. А этот храм у Озера Смерти имел такую высоту, что при взгляде вверх создавалась иллюзия бесконечности. В каждой из ниш притаились темные, сидящие на корточках мумии, в которых едва ли можно было узнать кого-либо; были тут и побелевшие, скрючившиеся скелеты, горки черепов и костей, не имеющих никакого отношения друг к другу.

Над каждой нишей прямо на камне были высечены контуры орлиных перьев — знак того, что останки принадлежали вождям.

Затхлости в храме не ощущалось, поскольку отверстий, по которым поступал свежий воздух, оказалось довольно много. Я заметил, что от одного отверстия или, так сказать, от одного «окна» к другому можно перебраться без особого труда. Хотя, наверное, сейчас это проделать трудно. Дело в том, что от «окна» к «окну» и от ниши к нише вели каменные ступени, которые когда-то достигали самого дна, но самые нижние, к моему немалому огорчению, отсутствовали. Их просто-напросто срубили. И проделали это совсем недавно, что было заметно по более светлой поверхности камня.

— Жаль, что там нет ступеней, — посетовала Душенька.

— Почему? — спросил я.

— Потому что я с удовольствием поднялась бы наверх.

— Да ты скалолазка!

Она в самом деле любила лазать по горам. В любой горной местности мне всегда приходится удерживать ее от этих порывов.

— Тиран! — заклеймила она меня. — Уж тебя-то я знаю: никто, кроме тебя, и не подумает забраться на самый верх! А тебе обязательно понадобится заглянуть во все эти ниши. Обязательно обследовать каждое «окно», чтобы узнать, что там, снаружи. Разве не так?

— Так. Хотя в каждую нишу я заглядывать не собираюсь. Но в том, что я просто обязан добраться до какого-нибудь из окон, я не сомневаюсь. Нам необходимо осмотреться сверху. Возможно, увидим что-нибудь важное.

— Но как ты доберешься до ступеней?

— Очень просто: соорудим лестницу.

— Вот это идея! — воскликнула она, захлопав в ладоши. — Сделаем лестницу, и сейчас же!

Выйдя из храма, я вырезал две длинные жерди и перекладины. Ремней у нас хватало, и вскоре лестница была готова. Мы вернулись в храм, приставили ее к стене. Наша конструкция доходила как раз до нижней ступени. С нее мы поднялись выше, а потом стали карабкаться дальше по торчащим из стены камням. Это было небезопасно. Любой такой камень, прежде чем довериться ему, необходимо было тщательно проверить. Так мы преодолели много ниш, внимательно осматривая их содержимое. Я не стану описывать все эти мумии и скелеты. Я не из тех, кто ради сенсаций смакует кровавые и ужасные подробности.

Забравшись довольно высоко, мы достигли окна, оказавшегося таким большим, что в нем можно было стоять в полный рост. Это и был ход наружу. Нам пришлось преодолеть немалое расстояние, пока мы не оказались на вершине искусственной горы. Перед нами открылась гладь озера. На всякий случай мы спрятались за камни: ведь окажись поблизости кайова или команчи, они тотчас заметили бы нас. И вовремя! Мы увидели довольно много индейцев, продвигавшихся верхом вдоль берега примерно в двухстах шагах от храма.

— Это сиу старого Киктахана Шонки, — определил я. — Юта либо уже проехали, либо еще не появлялись.

— Значит мы прибыли вовремя, — подала голос Душенька. — Теперь, пожалуй, стало опасно?

— Для них, но не для нас, — заметил я.

Молодой Орел был спокоен, но Какхо-Ото заволновалась:

— Я должна вас покинуть. Вы мне доверяете? Вы верите, что я не сделаю вам ничего дурного?

— Верим, — ответил я на ее родном языке. — Когда тебя ждать?

— Пока не знаю. Я хочу разведать, что там происходит. Потом я обо всем расскажу вам. Если ничего примечательного, то я приду не скоро. Если что-нибудь важное — быстро вернусь назад. Где мне вас искать?

— Там, где захочешь.

— Тогда я попрошу вас остаться у места стоянки лошадей. Не подвергай себя опасности! Не предпринимай ничего, а самое главное — не подкрадывайся к нам! Достаточно, что я охраняю вас. Мои глаза — ваши уши! Вы узнаете все, что смогу узнать я.

Я пообещал исполнить ее желание, после чего она удалилась. Мы же остались наверху, наблюдая за краснокожими. Прошло много времени, пока прошли все сиу. Почти сразу за ними появились юта. Мне украдкой приходилось наблюдать за этими недалекими, исполненными ненависти людьми, и на душе от этого у меня было скверно.

— Кто победит? — обратилась ко мне Душенька. — Они или мы?

— Мы, — уверенно ответил я. — Разве не видишь, что это не наша гибель, а наша победа?

— В чем же она выражается?

— Взгляни на них! Их медлительность, их поникшие фигуры, равнодушие и обреченность! А пустые мешки для корма животных, а седельные сумки?

— О чем ты?

Молодой Орел тоже обратил на меня вопрошающий взор. Я продолжал:

— У них нет провизии. Ни для себя, ни для лошадей.

— Но они обязательно получат ее от теперешних союзников — кайова и команчей.

— Ничего не изменится — все это ненадолго. Старые индейцы очень легкомысленны, даже больше, чем их юные соплеменники в прежние времена. Они думают только о прошлом и неспособны понять настоящее. Они привыкли ступать на тропу войны отдельными группами, а не все вместе. Такие группы легко содержать. Тогда хватало бизонов для охоты, а путь по травянистым прериям давал лошадям необходимый корм. Весной индеец заготавливал мясо на шесть месяцев, осенью — тоже на шесть. У них всегда имелись большие запасы пеммикана, а значит, они легко могли обеспечить себя провиантом на время длительных военных походов. Где теперь бизоны? Где другое зверье? Где сейчас тот индеец, что запасал в палатке мясо на долгие месяцы? Где лошади, что были раньше, на которых можно положиться в голод, мороз, зной или грозу? Все это кануло в лету. Кто сейчас полагает, что может вести себя по-старому, тот погиб. Мой «медвежебой» висит дома. Мой штуцер-»генри» и револьверы убраны в чемодан. Они отжили свой век. А чем занимаются Киктахан Шонка и Тусага Сарич? Они выступили в поход с огромным количеством воинов! С людьми и лошадьми, на которых нет и следа военных обычаев! Без достаточной провизии! Теперь они вынуждены вымаливать ее у кайова и команчей. А где их собственные запасы мяса и хлеба? У них их нет! А как они будут двигаться четырехтысячным отрядом без обоза! Откуда взять столько ежедневного провианта, лошадиного корма и воды для стольких безумцев? Их даже не надо отправлять на тот свет. Они сами погибнут от голода, холода и жажды, — все, все! Они готовы идти на нас, и мне кажется, будто я вижу не их тела, а лишь томящиеся души, обреченные на голод там, в их пустынной Стране Вечной Охоты!

— Уфф, уфф! — воскликнул Молодой Орел, которого, похоже, задели мои слова.

Душенька внешне оставалась спокойна. Рассудком она прекрасно понимала, что я прав, но ее добрая душа уже видела перед собой страдания четырех тысяч опускающихся людей. И наше участие в этом их падении делало ей больно.

Когда прошел последний юта, мы снова спустились вниз, тщательно спрятали лестницу, так что даже острый индейский глаз не смог бы ее обнаружить, потом вернулись к Папперману и нашим лошадям.

— Какхо-Ото была здесь, — сообщил тот. — Она поспешила оседлать коня и умчалась прочь. Куда — сказала, вы знаете.

Теперь мы разбили палатку и расположились поудобнее. Я твердо решил выполнить просьбу нашей подруги и не подвергать нас никакой опасности. В любом случае это было разумно, и мы спокойно остались здесь, в укрытии, стараясь лишний раз не шуметь и не двигаться. Наконец у меня выдалось время взяться за завещание Виннету и рассмотреть его. Я открыл пакеты, а потом мы вдвоем, Душенька и я, углубились в чтение тетрадей. О содержании я расскажу в другом месте, сейчас же я только замечу, что никогда прежде мы еще не читали ничего подобного и что сокровище, открывшееся нам на этих старых страницах, дороже и ценнее любых денег или драгоценных камней.

К вечеру явилась Какхо-Ото. Она сообщила, что кайова, команчи, юта и сиу собрались теперь вместе силой в четыре тысячи человек, по тысяче от каждого племени. Итак, наши догадки подтвердились. Первую половину дня они ели, вторую начали совещаться. После длительного противостояния объединение племен фактически уже произошло, так что долгих совещаний не требовалось.

— Так состоится ли главное совещание? — уточнил я.

— Да, оно все же будет, — кивнула индеанка.

— Когда?

— Ровно в полночь.

— Если бы я мог присутствовать на нем, но так, чтобы меня никто не видел!

— Нет! Отсюда — никуда! Слишком опасно! — Эмоциональная Душенька категорично всплеснула руками.

— Почему опасно?

— Если они тебя схватят, ты погиб! Я, как твоя жена, все время вынуждена следить за тобой, чтобы ты хотя бы остался в живых!

Какхо-Ото улыбнулась. Я тоже изобразил что-то похожее на улыбку и спросил Душеньку:

— Но если теперь окажется, что это не опасно?

— Тогда я пойду с тобой и проверю! Быть вестменом-холостяком искусство не великое. А вот быть женатым вестменом — это да! Если мы, женщины, вдруг подслушаем чей-нибудь разговор, то вокруг сразу разгорается страшный ажиотаж. Но когда господа мужчины ползают круглые сутки по лесу, чтобы подслушать индейцев, все считают это, во-первых, делом необходимым, а во-вторых, еще и смелым, геройским поступком. У меня на этот счет есть одна хорошая мысль, которая сделает опасное подслушивание совершенно ненужным.

— Какая?

— Какхо-Ото сама примет участие в главном совещании и расскажет нам потом, о чем там говорилось.

Тут я не выдержал, громко рассмеялся и ответил:

— И это «хорошая» мысль? Да это же глупость чистейшей воды! Никогда ни одно существо женского пола не имело и не имеет право участвовать в совещании такого ранга!

— В самом деле нет?

— Нет!

— Какой позор вам, мужчинам! Но мы любой ценой должны узнать, что там скажут! Как мы это сделаем?

Тут индеанка снова улыбнулась, ответив:

— Вам все же придется самим пойти на это собрание.

— Нам? Нам обоим? — не поверила удивленная Душенька.

— Да.

— Подозреваю, что лично мне уж никак не в качестве женщины…

— Все будет тайно. Никто вас не увидит. Вожди войдут в Дом Смерти. Шаман команчей хочет так, да и шаман кайова согласен с ним. Они утверждают, что Дом Смерти еще тысячу лет назад был Вигвамом Совета верховных предводителей, станет он им и теперь. Но все же это место захоронения вождей и женщинам под страхом смерти запрещено появляться там, да и простым воинам тоже.

— Невероятно! — оживилась Душенька. — Значит, они войдут в Дом среди ночи?

— Да, чуть раньше, потому что церемония должна начаться ровно в полночь.

— Значит, мы должны проникнуть туда заблаговременно, возможно в одиннадцать.

— Но без тебя.

— Почему?

— Ты ведь только что сама слышала, что женщинам вход туда строго запрещен под страхом смерти. Это слишком опасно. Твое участие в ночной авантюре совершенно исключено.

— Ого! Тогда я отказываюсь подчиниться! Если ты сейчас же не возьмешь свои слова назад, то я сама пойду к Дому Смерти, спрячусь и подожду там до полуночи, чтобы подслушать не только индейцев, но и вас.

— И где же ты собираешься спрятаться?

— Этого я не знаю.

— Но должна знать.

— Уже заранее?

— Конечно! Легко сказать «я спрячусь». Подходящее место найти не так просто, на это потребуется время, а его у нас не так много. Мы еще не знаем, сколько человек явится сюда…

— Знаем, — вмешалась Какхо-Ото. — Придут Кикта-хан Шонка, Тусага Сарич, То-Кей-Хун и Тангуа, четыре верховных вождя, а кроме них — два шамана кайова и команчей и еще пять младших вождей от каждого из четырех племен. Также разрешено присутствовать нескольким простым воинам: они должны принести хворост и старика Тангуа, который не может идти. Каждое племя зажжет собственный костер совета. Общий для всех огонь разожгут на алтаре, который позже примет «лекарства» всех вождей, до тех пор пока все, что решится на совете, не будет исполнено.

— Значит, мы можем предположить, — подхватил я, — что присутствовать будет по меньшей мере человек тридцать. Как они разделятся и где усядутся, нам пока неизвестно. В нижней части Дома нет ни одного угла, где мы могли бы остаться незамеченными. Там вообще нет ни единого предмета, за которым можно спрятаться, — есть только алтарь, вокруг которого они соберутся.

— Так давайте спрячемся наверху! — воскликнула Душенька, удивившись собственной сообразительности. — С помощью лестницы. В нишах, отдушинах, углублениях…

— Совершенно верно, — кивнул я. — Но об огне ты не забыла?

— О чем ты?

— О чем? Ну и вопрос! Там можно задохнуться от дыма или выдать себя кашлем. Не забывай, они разожгут пять костров! Огонь будут поддерживать сучьями и хворостом. Окажись материал недостаточно сухим, поднимется такой чад, что там, наверху, где ты хочешь спрятаться, мы и минуты не выдержим, если не отыщем местечко, в котором нас не достанет никакой дым.

— Думаешь, там есть такое?

— Надеюсь. Ты права: надо подняться наверх. Но не слишком высоко, иначе мы ничего не услышим! Надо узнать направление ветра и прикинуть силу тяги. Вход дома открыт, все оконные отверстия сквозные, значит, тяга должна быть хорошей. Но в какую сторону пойдет воздушный поток? Предлагаю испытать. До сумерек у нас еще четверть часа. Идемте скорее внутрь, разожжем огонь и посмотрим, куда потянет дым.

— Вот тут-то нас и сцапают! — вставил молчавший до этого Папперман.

— Там никого нет, — уверила Какхо-Ото. — Можно не опасаться.

Мое предложение было принято. Мы отправились к постройке, собрав по пути сухие сучья. Снова вытащили лестницу. Папперман остался внизу раздувать огонь, а мы вчетвером поднялись наверх, наблюдая за медленно разливающимся по всему храму дымом. Обнаружив подходящее для нас место, мы спустились вниз, чтобы погасить огонь и тщательно уничтожить его следы. Когда мы вернулись к месту нашей стоянки, Какхо-Ото попрощалась с нами. Пока моя жена готовила у костра ужин, мы растопили медвежий жир и сделали несколько маленьких свечек. Карабкаться в темноте по торчащим из стены ступеням, да еще без какой-либо опоры и перил, было все-таки опасно. Каждый неосторожный шаг грозил падением. Потому я и хотел подняться один, вместе с Молодым Орлом. Душенька, собственно, была бы там лишней, к тому же она все равно не поймет ни слова из переговоров, которые, естественно, будут вестись на индейских наречиях. Но она больше боялась за меня, чем за себя, и была убеждена, что в ее присутствии я стану вести себя гораздо осторожнее.

Ближе к одиннадцати мы отправились в путь и дали Папперману наказ, если утром он нас не дождется, осторожно провести разведку. Мы прихватили с собой револьверы, хотя и не думали, что они нам пригодятся.

Подъем оказался тяжелее, чем раньше, поскольку пришлось тянуть за собой лестницу. Я лез первым, за мной — Душенька, Молодой Орел — позади. Наконец, добравшись до самого верха, мы спрятали лестницу в глубокой выемке, погасили свечки и вылезли наружу.

Над нами нависал купол звездного неба. Ярко сияла луна. Матово-серебристый свет исходил от зеркала озера, застывшего в обрамлении береговых зарослей.

Долго ждать нам не пришлось — вскоре мы заметили медленное движение расплывчатых фигур индейцев. Многие тащили связки дров и хвороста. Мы насчитали тридцать четыре человека. Разглядели мы и носилки, на которых несли вождя кайова. Дождавшись, пока последний индеец не исчезнет внутри храма, и мы проскользнули внутрь, погрузившись в кромешную тьму.

Снизу доносился едва различимый таинственный шорох. Никто не разговаривал. Похоже, все было заранее и подробно спланировано. Вдруг внизу вспыхнула искра, потом еще и еще. Появились маленькие огоньки, и вскоре запылали четыре костра, образовав квадрат, в середине которого возвышался алтарь. Вокруг каждого костра расположилась группа индейцев во главе с вождем. Дым не причинял нам беспокойства, исчезая через отверстия с противоположной стороны. Свет огня едва-едва пробивался наверх, и в мерцании пламени все пришло в движение: ниши, мумии, скелеты, кости… Душенька схватила меня за руку и прошептала:

— Как все необычно! Это пугает меня!

— Хочешь уйти? — улыбнулся я.

— Нет, нет! Ведь такое никогда не повторится. Подумать только, мы как будто в аду!

Слова ее не были преувеличением, но я уточнил, что мы в чистилище. Фигуры внизу были жалкими душами, собравшимися вершить свое последнее черное деяние. Пока я об этом раздумывал, прозвучали первые слова:

— Я Ават-Това, шаман команчей. Я говорю: пришла полночь!

— Я Онто-Тапа, шаман кайова. Я возвещаю о начале переговоров! — вторил ему другой голос.

— Пусть начнутся! Пора начинать! — по очереди произнесли другие вожди.

Мы и теперь не могли узнать лиц говоривших — мы видели только их фигуры и слышали голоса, доносящиеся и в самом деле как из преисподней. Тем временем к алтарю подошел шаман команчей и произнес:

— Я стою перед священным хранилищем «лекарств». В храме нашего старого, знаменитого брата Тателлы-Саты висит гигантская шкура давно вымершего серебристого льва, на которой написано следующее: «Храните ваши „лекарства“! Бледнолицый переправится через Большую Воду и преодолеет широкие прерии, чтобы забрать их у вас. Если он хороший человек, он принесет вам настоящую благодать. Если нет, то от него придет великое горе во все ваши поселки и вигвамы!»

Потом к алтарю вышел шаман кайова.

— А рядом со шкурой серебристого льва висит шкура большого военного орла, на которой написано: «Потом появится герой и назовут его Молодым Орлом. Он три раза облетит Скалу Лекарства и снизойдет к вам, чтобы вернуть все, что отнял бледнолицый». Я спрашиваю вас, верховные вожди четырех союзных племен, останетесь ли вы верны решениям, которые были приняты вами сегодня?

— Будем верны, — прозвучало в ответ.

— И вы готовы сложить здесь ваши «лекарства» под залог, чтобы все, что вы будете делать, исполнилось?

Раздалось громкое многоголосое «да!».

— Тогда несите их сюда и оставьте здесь!

Вожди так и сделали. Даже Тангуа заставил поднести себя к алтарю, чтобы собственной рукой возложить на него «лекарство». Киктахан Шонка посетовал:

— Здесь лишь половина. Другая потеряна в пути, когда Маниту отвернул от меня свой взор. Скоро он снова обернет ко мне свой лик, чтобы уберечь от потери и этой половины. Груз моих зим тянет меня к могиле. Неужели мне после смерти суждено остаться без «лекарства» и быть обреченным на вечные скитания? Хотя бы ради моего спасения я должен сделать все, чтобы сдержать сегодняшнее обещание!

Индейцы подняли плиту с алтаря, а потом, когда все «лекарства» были спрятаны внутри, снова положили ее на место. Затем сверху наложили хворост и разожгли костер. Естественно, по-индейски: появился лишь маленький огонек, едва поглощающий кучу дров, которые постоянно подкладывали назначенные заранее воины. Это был костер совета, возвестивший о его начале.

Собрание проходило очень торжественно. Конечно, все началось с церемониальной трубки мира. Несмотря на то, что вожди и раньше уже неоднократно совещались, речи лились рекой. Кое-какие даже можно было назвать образцом индейского ораторского искусства. Мой мозг лихорадочно работал, чтобы не упустить ни единого слова. Результат переговоров оказался следующим: четыре племени планировали нападение у горы Виннету на лагерь апачей и их союзников, в результате чего праздник чествования вождя апачей должен быть сорван. Одновременно они надеялись завладеть большой добычей и всеми сокровищами, которые сейчас потоками стекались в этот лагерь — ведь почитатели Виннету добровольно сдавали наггиты и другие драгоценные металлы. Их жертвовали целые племена, кланы или просто энтузиасты почитатели.

Индейцы намеревались остаться здесь, у Темной Воды, еще несколько дней, чтобы отдохнуть от долгой, утомительной поездки, а потом совершить марш к некому месту, которое называли Долиной Пещеры. Эта долина лежала вблизи горы Виннету и могла, как утверждалось, скрыть такое большое количество воинов. Оттуда, из укрытий, они и должны будут потом напасть на апачей и их друзей.

После принятия решения все замолчали, но продолжали сидеть глядя в костер, пока в ночи не растворился последний уголек. Индейцы покинули храм так же, как и вошли: тихо, неторопливо, один за другим.

Душенька перевела дух:

— Ну и вечер! Ну и ночь! Такого я никогда не забуду! Что будем делать теперь?

— Спустимся и заберем «лекарства», — ответил я.

— Разве мы имеем на это право?

— Нам никто не запрещал. Конечно, ни один индеец не рискнул бы прикоснуться к ним. Для нас же это просто вынужденная необходимость.

Молодой Орел все слышал, но ничего не сказал. Мы снова зажгли свечки, вытащили лестницу, после чего осторожно спустились вниз. Тут юный апач обратился ко мне на своем родном наречии:

— Ты в самом деле хочешь их забрать?

— Да, безусловно, — ответил я. — Они — сила в моих руках, причем огромная и благословенная!

— Понимаю. Но я индеец и прекрасно знаю значение и неприкосновенность талисманов — лекарств», которые лежат здесь. Знаешь ты, что подсказывает мне мой долг?

— Догадываюсь. Ты должен помешать мне даже прикоснуться к ним. И можешь даже применить силу. Но разве я намереваюсь осквернить их, посягнуть на их святость, повредить?

— Нет. Таких намерений у тебя нет. Ты Олд Шеттерхэнд, а я просто мальчишка. Борьба с тобой грозит мне смертью. И все же я прошу тебя выслушать одно условие.

— Хорошо.

— Если ты хочешь быть бледнолицым посланцем серебристого льва, являющегося нам, чтобы забрать наши «лекарства», то позволь мне тогда стать посланцем военного орла, который спустится с горы Виннету, чтобы вернуть «лекарства» своим братьям!

— Ты сможешь?

— Если ты решишь, то смогу.

— Летать?

— Да.

— Три раза вокруг горы?

— Да.

Настал кульминационный, даже великий по своей значимости момент! Он заговорил о полетах. Он так уверял, что сможет их совершить, что у меня вскоре не осталось никаких сомнений. Он имел в виду самый настоящий физический полет. Но я думал и о полете духа, который он, представитель помолодевшей нации, должен был совершить, если хотел вернуть утерянные за многие столетия «лекарства». И я испытывал огромное, можно даже сказать — святое к нему доверие.

— Я верю тебе. А сейчас возьму их, но передам тебе по первому твоему требованию.

— Тогда твою руку!

— Вот она!

Крепкое рукопожатие решило исход дела.

— Так возьми их! — произнес он и взялся за плиту, чтобы помочь мне отодвинуть ее. Она все еще была горячей.

Когда я забрал «лекарства» из открытого алтаря, мы задвинули плиту на прежнее место, а потом покинули храм. С этого момента наше пребывание у Темной Воды завершилось. Мы пробыли здесь совсем немного, но результатами были полностью удовлетворены.

Глава шестая. НА ГОРЕ ВИННЕТУ

Неделю спустя мы в последний раз заночевали у Клеки-Толи, что с языка апачей переводится как Белая река, и рано утром направились вверх по ее течению. Каскады воды оживляли унылые окрестности, а белая пена бурлящего потока и дала реке ее название.

Энтерсов у Темной Воды мы больше не видели, да мы и не рассчитывали их там встретить, хотя и понимали, что наши пути еще пересекутся. Вернувшись к прошлым событиям, скажу, что на рассвете, после совета в Доме Смерти, к нам возвратилась Какхо-Ото и сообщила, что в лагере краснокожих все спокойно. Она не расспрашивала нас о совете, поэтому мы молчали, чтобы лишний раз не заставлять ее терзаться по поводу своего морального долга перед племенем. Конечно, мы скрыли тот факт, что «лекарства» у нас. Чем меньше людей знает об этом, тем лучше для всех нас. Наше решение тотчас уехать очень огорчило ее. Какхо-Ото предпочла бы сопровождать нас и дальше, но хорошо понимала, что принесет больше пользы, оставшись у кайова. Мы условились во что бы то ни стало встретиться у горы Виннету.

Итак, мы были уже совсем близко от цели, но увидеть вершину пока не могли: мешали отвесные берега реки, вдоль которой мы двигались. Как известно, от Темной Воды к горе Виннету ведет еще одна, гораздо более удобная дорога, но мы отказались от нее, полагая, что там будет слишком многолюдно. Лучше всего прибыть на место неожиданно. Тем не менее в конце концов мы вынуждены были свернуть к Клеки-Толи, чтобы не пройти мимо нашей цели. Благодаря этому мы вышли на торную дорогу, о чем красноречиво свидетельствовали следы людей и лошадей, видневшиеся повсюду. Вскоре мы увидели четверых индейцев, сидевших на корточках как раз там, где мы должны были проехать. Их лошади паслись у воды. Боевой раскраски на краснокожих я не заметил. При себе они имели лишь копья, и все же в них нетрудно было признать найини-команчей. Заметив нас, они встали в полный рост, не спуская с нас глаз. Это были часовые. Молодой Орел поскакал вперед и приветствовал их. Его пропустили, но нам путь преградили.

— Куда направляются мои белые братья? — спросил самый старший из воинов.

— К горе Виннету, — ответил я.

— Что им там нужно?

— Мы должны встретиться с Олд Шурхэндом.

— Сегодня его там нет.

— И с Апаначкой, вождем найини-команчей.

— Его тоже нет. Они оба уехали.

— Тогда я подожду, пока они вернутся.

— Это невозможно.

— Почему?

— Ни один бледнолицый не имеет права находиться у горы Виннету.

— Кто запретил это?

— Комитет.

— Кому принадлежит гора Виннету? Может, комитету?

— Нет, — немного смутившись, ответил индеец.

— Тогда этот комитет не имеет права ни приказывать, ни запрещать!

Я послал было коня вперед, но крепкая рука краснокожего схватила за поводья.

— Я должен задержать вас! — повысил голос воин. — Вам придется повернуть назад.

— Попробуйте!

С этими словами я поднял коня на дыбы, крепко пришпорив его. Индеец в страхе отпрянул. Трое других попытались было задержать Паппермана и Душеньку, но мой конь вклинился между ними, вынудив людей отпрянуть. Папперман ликовал:

— Хотели заставить меня свернуть с дороги?! Макша Паппермана?! Кто рискнет схватить меня умрет на месте!

Он подъехал к воткнутым в землю копьям — и вот уже два у него в руках. Я проделал то же самое с другими двумя.

— Вот так! — снова рассмеялся он. — Кто хочет жить — прочь с дороги! Живо!

Часовые были людьми молодыми. Самому старшему из них я бы и тридцати не дал. А значит, никто из них не обладал боевым опытом времен «индейских войн». Внезапно оказавшись в затруднительном положении, они просто не знали, что делать. Им не оставалось ничего другого, кроме как вскочить на своих лошадей и помчаться следом за нами. Они кричали вдогонку, чтобы мы вернули им копья, остановились и подождали, пока они не известят своих. Только после этого нам скажут, можем ли мы продолжать двигаться или нет. Поскольку в наши планы не входило выставлять их на позор перед соплеменниками, мы бросили им копья, но не остановились. Индейцы не осмелились больше препятствовать нам, а просто скакали позади, ведя за нами наблюдение.

По прошествии примерно часа мы наткнулись на второй пост, тоже из четырех часовых. Эти люди так же тщетно пытались нас задержать. Теперь первые четверо почувствовали себя увереннее и стали действовать более активно. Тогда я дал нашему отряду команду остановиться, спешился и подбежал к мулу, несшему мой чемодан. Быстро открыв его, я вытащил два револьвера и прицелился в преследователей. До них было шагов двадцать пять, и долго целиться мне не пришлось. Я сделал подряд восемь выстрелов, расколов у команчей древки всех восьми копей. Так же быстро я перезарядил оружие, вскочил в седло и крикнул:

— Я целился в копья, но в следующий раз моими мишенями станете вы! Примите к сведению!

Мы поскакали дальше. Посовещавшись, преследователи снова двинулись за нами, не рискуя больше приближаться.

Прошел еще час, и показался очередной пост из четырех человек, вооруженных копьями, которые присоединились к скачущим позади нас соплеменникам. Это позабавило Душеньку.

— Теперь их ровно дюжина, — улыбнулась она. — А нас только трое и одна женщина! И это храбрые красные воины, о которых столько рассказывают? И это команчи, которых считают самыми отважными из всех индейцев?

— Просто они еще молоды, — объяснил я. — Небольшой боевой опыт — и они не посрамят своих отцов! Такой прыти они от нас не ожидали, только и всего.

До следующего поста нам пришлось ехать целых полтора часа. Это был большой блокгауз, возле которого в беспорядке валялись короткие бревна, употребляемые вместо скамеек. Людей здесь оказалось больше. Я насчитал десять человек: восемь индейцев и двое белых. С первого же взгляда я понял, что белые подчеркнуто отделяли себя от краснокожих — они сидели в сторонке, закусывали и пили бренди. Но подъехав ближе, я обнаружил, что ошибся: это были не белые, а индеец и метис, одетые по-европейски. Метисом оказался Оки-Чин-Ча, Антоний Пэпер, а индеец при нашей первой встрече представился как мистер Ивнинг, «агент по всевозможным делам и вопросам». Рядом валялись их ружья и несколько подстреленных птиц.

Узнав нас, оба вскочили как по команде.

— Эй! — крикнул Пэпер. — Это же мерзкий Бартон со своим синерожим приятелем! Так вот почему Молодой Орел так быстро скачет сюда: он хочет провезти их незаконно. Эй, задержите их! Им нельзя ехать дальше. Схватите их!

Приказания относились к индейцам. Но Ивнинг предостерег своего спутника:

— Не торопитесь. Такие люди способны на все.

Мы не обратили ни малейшего внимания на их крики и направили своих лошадей к реке, на водопой. Пока мы это проделывали, двенадцать незадачливых охранников сообщили своим о случившемся. Хотя мы не слышали, о чем шла речь, легко могли представить, что команчи вряд ли рассыпали похвалы в наш адрес.

— Неужели этот Пэпер настолько глуп, что снова свяжется с тобой? — спросила Душенька, посматривая на метиса.

— Очень вероятно, — ответил я. — Такие люди воспринимают урок не сразу.

— Ты снова будешь драться?

— Нет.

— Слава Богу! Я не могу на это смотреть.

— Здесь защищаться можно по-иному.

Едва я это сказал, как метис подошел к нам своей неподражаемой походкой и сказал:

— Вы мой враг, мистер Бартон. Сегодня рассчитаемся. И сполна!

Я не ответил.

— Вы оглохли? Если бы у меня были наручники, я тотчас надел бы их на вас, потому что такие мерзавцы…

Он не договорил, потому что я схватил его двумя руками за пояс, поднял и швырнул в реку.

— Помог… — успел прокричать он в полете, после чего плашмя шлепнулся в воду, подняв фонтан брызг.

— Помогите! Помогите! — заорал он не своим голосом, давясь водой и пытаясь грести к берегу, уносимый прочь быстрым течением.

— Вытащите его! — крикнул команчам Уильям Ивнинг. — Не дайте ему утонуть!

Индейцы поспешили спасти тонущего. Я же тем временем подошел к агенту, вежливо улыбнулся и отвесил такой же, как он тогда, на Наггит-циль, любезнейший поклон, повторив его собственные слова:

— Мы пришли сюда по очень важному для нас делу. Мы полагали, что никого тут не застанем. Так вот, ваше присутствие мешает нам!

Он уставился на меня с немым удивлением.

— Вы не понимаете? — задал я его же вопрос.

Только теперь он вспомнил недавнюю сцену и стал догадываться, что оружие противника обращено против него самого.

— Конечно, — ответил он. — Достаточно ясно.

— Ну и?

— Вы хотите, чтобы мы удалились?

— Да.

— Когда?

— Сейчас! В противном случае могу помочь.

С этими словами я вытащил револьвер. Одновременно Папперман схватился за свой.

— Мы уже идем. Уходим! — быстро заверил агент. — Вон ведут мистера Пэпера. Надеюсь, страх не сковал его силы до такой степени, чтобы он не смог сесть на коня.

— Если такое с ним случится, я снова готов оказать помощь. Чья это шляпа висит там, на ветке?

— Мистера Пэпера.

— Тогда смотрите внимательно, что будет дальше.

Оки-Чин-Чу напоминал жалкую мокрую курицу, и сегодня можно было не ждать от него неприятностей. Он поспешил в блокгауз, но еще не успел скрыться в дверях, как я поднял револьвер и выстрелил в шляпу. Пэпер вздрогнул. Я указал на простреленный головной убор и заметил:

— Вот ваша шляпа! Теперь очередь любого, кто попытается арестовать меня. Даю мистеру Антонию Пэперу пять минут. Если он не уберется отсюда, то такая же дыра будет в его голове. Прощайте, мистер Ивнинг! Надеюсь, вы тоже поторопитесь покинуть это место.

В этот момент Папперман тоже поднял свой револьвер, прикрикнув:

— Пять минут, не больше! Потом пуля одному и пуля другому!

Тут мистер Оки-Чин-Ча подхватил продырявленную шляпу, нахлобучил ее на голову и помчался к своей лошади. А агент кинулся собирать все, что выложил из седельной сумки, в том числе и бутылку бренди, затем взял два ружья — Пэпер в испуге совсем забыл про свое. Не прошло и пяти минут, как оба ускакали прочь, ни разу не обернувшись.

По лицам команчей я бы не сказал, что они сильно огорчились по поводу происшедшего. Ничто не импонирует индейцам больше, чем мужество и сила. Последствия сказались тут же. Старший из них подошел к нам и спросил:

— Как я слышал, мои белые братья знают Олд Шурхэнда?

— Да, — ответил я.

— И Апаначку, нашего вождя?

— И его тоже. Я знаю и Янг Шурхэнда, и Янг Апаначку. Оба отца и оба сына считают меня своим другом.

— Они говорили тебе, что здесь должно произойти?

— Да. Они написали мне. Они пригласили меня к горе Виннету.

— Эти письма у вас с собой?

— Да.

— Я попрошу показать их.

Хотя я снова должен был открывать хорошо упакованный чемодан, я без колебаний направился к нему. Но Душенька опередила меня. Бывают моменты, когда она становится настоящей плутовкой. Именно такой момент наступил сейчас. Быстро открыв свой чемодан, она вынула четыре счета с расписками из отелей Лейпцига, Бремерхафена, Нью-Йорка и Олбани, протянула их команчам и сказала:

— Вот! От обоих отцов и обоих сыновей.

Старший из команчей с уважением взял бумаги. Он рассматривал их очень долго и тщательно с видом настоящего знатока, после чего повернулся к своим людям и объявил, подняв счета вверх:

— Верно. Это все правда. Вот письмо от Олд Шурхэнда, вот от Янг Шурхэнда, а вот от Апаначки и от его сына. В каждом из них написано, что эти бледнолицые — наши друзья и что они приедут к горе Виннету.

Его спутники, вероятно, хорошо знали, в чем ему можно было доверять, а в чем нет, — один из них спросил:

— Разве ты умеешь читать?

— Нет, — ответил он, — но я вижу и так. Хуг!

Он подал «письма» тому, кто задал вопрос. Тот так же обстоятельно осмотрел их, передал дальше и подвел итог:

— Я тоже вижу. Хуг!

Счета переходили из рук в руки, и каждый соглашался с мнением предыдущего. Потом индейцы вернули вам бумаги, а предводитель объявил:

— Итак, мои белые братья и скво могут спокойно ехать дальше. Воины найини-команчей подчиняются своим вождям, а не комитету!

Мы убрали счета в чемодан. Душенька подала знатоку письма на прощание руку и сказала:

— Мой красный брат не только умен, но и очень хорошо разбирается в значении наших тотемов и вампумов. У него доброе сердце. Я благодарю его и всегда буду вспоминать его добрым словом.

Воин от счастья и неожиданности едва не остолбенел. Глаза его лучились. Крепко держа руку Душеньки, он бормотал:

— От слов моей белой сестры светится все вокруг, как от солнца. Я благодарю ее! Надеюсь, мы увидимся снова.

Мы тоже пожали ему руку, потом двинулись дальше. Моя жена считала, что ехавший впереди Молодой Орел где-нибудь остановится, чтобы подождать нас. Но я был другого мнения и не ошибся. Юноша отделился от нас, чтобы не мешать. Он полностью был уверен в успехе нашего прорыва и просто не хотел присутствовать при очередном позоре своих братьев индейцев. Я был убежден, что мы встретим его теперь лишь на месте.

Мы прошли еще несколько постов. Больше нас никто не задерживал. Индейцы расступались и отходили в сторону. Недоверчивые взгляды, которые они бросали на нас, красноречиво говорили о том, что они уже получили касающиеся нас указания. Я предположил, что с легкой руки мистера Оки-Чин-Чи нас ожидает такой прием, который вряд ли даст нам повод для радости.

Судя по некоторым приметам, мы приближались к цели. За одной из излучин реки перед нами предстал скальный колосс, возвышающийся над всеми вершинами окрестных гор, между которыми петляла река. Наконец вдали показалась палатка или нечто подобное, затем еще одна, еще и еще. Они вырастали как грибы после дождя, все ближе теснясь друг к другу. Казалось, мы ехали по улочкам огромного палаточного городка, направляясь к центру. Перед палатками сидели индеанки, провожавшие нас взглядами, свидетельствовавшими, что их уже известили о нашем прибытии. Детей не было видно: брать их с собой к горе Виннету запрещено. Мужчин — тоже. Похоже было, что они где-то собрались вместе.

Береговые скалы расступились, дав нам возможность окинуть взором открывшееся перед нами пространство.

— Великолепно! — не сдержался я.

— Мой Бог, как прекрасно, какое чудо! — послышался полный восхищения голос Душеньки. — Неужели где-нибудь еще на Земле есть такое место?!

— Нет, нет! — поспешил ответить ей старый Папперман.

Представьте себе гигантский, вздымающийся ввысь на тысячу метров купол, опоясанный спиральными рядами уступов и увенчанный острыми пиками, похожими на башни. К нему прижимаются с трех сторон горы поменьше, образуя с восточной стороны единственную брешь — долину реки, по которой мы сюда и пришли. Так вот, этот гигантский купол и есть гора Виннету. Ее главная башня, созданная игрой природы в готическом стиле, возвышается до облаков, а ее заостренную вершину венчает сверкающая снежная оболочка. Весной снежная масса тает, потоки воды устремляются от камня к камню, от ущелья к ущелью, соединяются с талыми водами соседних вершин и вливаются в высокогорное озеро двумя водопадами.

Но вернемся к главной вершине. Покрывающий ее редкий лес густеет книзу и, спускаясь до самого плоскогорья, переходит в кустарник и сочную траву прерии. Боковая вершина горы Виннету хотя и не так высока, как главная, но в Тироле, например, бесспорно, прослыла бы первой. Рядом с ней торчит древнеиндейская сторожевая башня, с которой хорошо просматриваются излучины реки и плоскогорье, вдоль которого тянется ряд построек, напоминающий о временах тольтеков и ацтеков. Там, наверху, живет Тателла-Сата, Хранитель Большого Лекарства. К его обиталищу ведет тропа, но ни одному смертному не позволено ступать на нее без особого на то позволения.

Собственно говоря, гора Виннету — это не весь гигантский купол, а именно его главный пик. А вторая боковая вершина и есть гора Лекарства, которую должен троекратно облететь Молодой Орел, чтобы вернуть красным людям потерянное «лекарство».

Раскинувшееся перед вершиной Виннету плоскогорье не выглядело пустынным: повсюду палатки и хижины покрывали его, образуя в двух уровнях как бы верхнюю и нижнюю части городка. В Нижнем городе я увидел только палатки, тогда как в Верхнем стояли еще маленькие хижины и даже какие-то деревянные постройки, назначения которых мы в тот момент понять не могли. Перед каждой палаткой было воткнуто в землю копье хозяина. На кострах что-то пеклось и жарилось — близилось время обеда. Место проведения конных состязаний и рукопашных схваток было размечено колышками. Еще одна огороженная площадка предназначалась для совещаний и других официальных церемоний.

Население этих своеобразных городков составляли исключительно краснокожие, одетые преимущественно в индейскую одежду. Все внимание толпы, собравшейся на площадке, было направлено на нас.

Но мы не торопились идти им навстречу. Мы наслаждались видом раскинувшейся перед нами панорамы гор и окрестностей. Ее грандиозность позволяла предположить, что здесь когда-то жили великаны, разъезжавшие на лошадях величиной со слона.

Солнце стояло высоко, отбрасывая от нас короткие тени. Оно освещало каждую пядь этого благословенного места. От земли веяло силой и плодородием…

Выйдя из оцепенения, мы переехали через древний арочный мост и на той стороне реки, тотчас же были окружены краснокожими. У каждого из них на рукаве была прикреплена повязка. Как мы позже узнали, это оказались представители службы комитета по поддержанию порядка. Окружив нас, индейцы остановились.

— Вы те бледнолицые, которые бросили в воду мистера Антония Пэпера? — спросил нас на хорошем английском их предводитель.

— Да, это мы, — ответил Папперман с усмешкой.

— Вы будете наказаны!

— Кем?

— Комитетом!

— Ах! И где же этот пресловутый комитет?

— Там.

Предводитель указал на огороженное колышками место совета.

— Тогда идите туда и скажите, что мы сейчас придем. На таких наглецов стоит взглянуть!

— Мы пойдем не впереди, а вместе с вами. Мы арестуем вас и приведем туда.

— Вы — нас? — усмехнулся Макш. — Попробуйте!

Он быстро направил своего мула прямо на индейцев, и мы последовали за ним. Краснокожие расступились, и мы помчались прямо к месту совета. Растерянные индейцы с криками побежали следом.

— Место хорошее, — заметил я, оказавшись на площадке. — Снимайте поклажу!

— Ого! — раздался вдруг знакомый голос. — Этот пленник еще и командует здесь!

Это был Оки-Чин-Ча, а рядом стоял Уильям Ивнинг, «агент по всевозможным делам и вопросам».

— Пленник? — переспросил я, подходя к ним ближе.

Оба тотчас исчезли, уступив арену Саймону Беллу и Эдварду Саммеру, профессорам. Первый властно поднял руку:

— Вы арестованы!

— Кем?

— Нами! Вы уже слышали у Наггит-циль, что ваше присутствие здесь неуместно.

— Неужели?

— Да.

— Кто бы мог подумать!

— Думайте что хотите, но я сказал: вы арестованы!

— Значит, вы уже схватили нас и задержали?

— Конечно, так и есть.

— Хм, вы арестовываете всякого, кто мешает вам? Странно! Такая логика едва ли приличествует профессору философии.

— Замолчите! Вы арестованы не потому, что ваше присутствие нам неприятно, а потому, что вы посмели напасть на представителя нашего комитета. За это вы будете наказаны.

— Он получит плетей! — раздался голос Антония Пэпера.

Тут Папперман не выдержал и, сжав кулаки, стал расчищать себе дорогу к метису. В толпе внезапно образовалась брешь, в которой мы увидели двух человек, одетых в изысканные индейские костюмы. Я сразу узнал Атапаску и Алгонку, двух вождей, встреченных нами у Ниагарского водопада.

— Что здесь происходит? — спросил первый, обратившись к профессору Беллу.

— Мы берем под арест двух опасных бродяг с их скво, которые напали на Оки-Чин-Чу и бросили его в воду, — сказал Белл тоном величайшего уважения и почтения. — Состоится суд прерий, и мы накажем их. Мы просим вас принять участие в этом заседании.

— Покажите их нам! — велел Алгонка.

Тотчас люди расступились. Да, это были вожди старой закалки! На их лицах не отразилось ни малейшего удивления, словно мы расстались накануне. Галантно, как и в прошлый раз, они поцеловали Душеньке руку, пожали мою, а потом повернулись к профессорам.

— Какие же это бродяги? — спросил Атапаска. — Это миссис и мистер Бартон, которых мы почитаем и уважаем. Кто оскорбит их, оскорбит и меня. Я все сказал. Хуг!

— Совершенно верно, — согласился Алгонка. — Оскорбить их — оскорбить нас! Хуг!

— Но этот Бартон бросил меня в воду! — не унимался Антоний.

Атапаска, судя по всему, хорошо его знал. Он спросил с легкой иронией в голосе:

— Вы могли утонуть?

— Да, конечно! — оживился Пэпер.

— Но вы не утонули?

— Нет.

— Мистер Бартон ничего не делает без причины. А значит, прыгните снова в воду, и если вы утонете, то будете с ним квиты.

С господином Оки-Чин-Чой закончили. Но профессор Белл в шкуре председателя чувствовал себя очень неловко. Он испытывал невольное уважение к вождям, прошедшим суровую школу жизни, что весьма его раздражало. Потому он попытался противопоставить им свой собственный авторитет.

— Обращаю ваше внимание, господа, — сказал он им, — что согласно нашим правилам белым запрещено появляться у горы Виннету. А эти люди — белые!

Его слова прозвучали так, словно среди присутствующих уже давно были большие разногласия, о которых мы еще ничего не знали.

Атапаска гордо расправил плечи.

— Могу я спросить, кем установлены эти правила?

— Нами, комитетом! Мы установили их из добрых побуждений.

— Что это за комитет? Кто его назначал? Кто дал ему право устанавливать правила и применять насилие? Вы можете сослаться на авторитет Бога или Соединенных Штатов? Вы комитет милостью Олд Шурхэнда и Апаначки, и больше ничего! Вы выбрали себя сами. Но теперь пришли мы, чтобы подвергнуть сомнению эти выборы и ваши установления!

Слова звучали серьезно и веско. Оба профессора явно проигрывали вождю. Он оглядел окружающих и продолжал:

— Здесь место совета, на котором должна решиться судьба красной нации. Кто те люди, что примут это решение? Я вижу здесь двадцать мест. Пять из них расположены высоко, остальные пониже. Для кого эти пять?

— Для нас, для комитета.

— А остальные?

— Для вождей, которые приглашены на совещание.

— Как их зовут?

Профессор назвал имена. Атапаска и Алгонка тоже были названы, как и все, о ком мне писали в послании.

— Но тут не хватает одного, — заметил Атапаска, — того, чье имя я всегда слышу с радостью, — Олд Шеттерхэнда!

— Он белый!

— Значит, он не приглашен?

— Ну… Мы сообщили ему, что он может взять пропуск у секретаря…

— И вы полагаете, он так и сделает? И это называется комитет! Если Олд Шеттерхэнд и в самом деле придет, он займет то место, которое ему нравится, а не то, которое вы ему предоставите. А мы вдвоем, Атапаска и Алгонка, вообще отказываемся от предоставленных нам мест. Как ваш комитет мог позволить себе сесть выше, чем старые, знаменитые вожди приглашенных народов? Разве кто-нибудь имеет право возносить свой трон над остальными? Дайте пройти! Мы уходим. Нам с вами не по пути.

Взяв под руку меня и мою жену, он направился сквозь толпу. Краснокожие без звука расступились. Но он вдруг обернулся к профессорам и сказал:

— Величайшая ошибка — отлучать от совета у горы Виннету тех из бледнолицых, кто любит нашу расу. Никто не сможет подняться без помощи другого: ни народы, ни нации, ни расы. Разрисуйте в красный цвет вашего каменного Виннету, а заодно и себя, как вы собираетесь это сделать, но краска не убережет вас от стыда за вашу никчемную работу! — Затем он обратился ко мне: — Я знаю ваши мысли и чувства, знаю, что вы болеете за бедный индейский народ. И все же встретить вас здесь — большая неожиданность для меня. Знаете, о чем тут идет речь?

— Догадываюсь: эти люди хотят соорудить Виннету гигантский памятник из камня или бронзы.

— Да, это так. Идея исходит от Олд Шурхэнда и Апаначки, пожелавших прославить своих сыновей. Им, их сыновьям, и предстоит построить памятник. С этой целью был создан некий комитет, разославший приглашения всем племенам красной нации. Переговоры велись даже с темными дельцами, основавшими железнодорожные и нефтяные компании. Начали готовиться скрытно. Прежде всего облюбовали великолепную местность, где вы сейчас находитесь. Горе присвоили имя Виннету. И вот теперь хотят построить тут город, который будет называться Виннету-сити и населять его будут только индейцы. Поблизости уже качают нефть. Усмирили один из водопадов, чтобы получить электричество. Свалили лес, наделали каменоломен, чтобы не возить издалека материалы для колоссальной стройки. В общем, начали с разрушения красивейшего ландшафта и осквернения всех идеалов нашего великого Тателла-Саты. Хотят даже уничтожить чудо этого края — великолепный водопад, который все здесь называют Таинственным, чтобы заполучить место для банального строительства. Этого вы, вероятно, еще не знаете. Очень скоро вы узнаете и о многом другом.

Он сделал паузу, которой воспользовался Алгонка:

— Утверждают, что с помощью проекта этого памятника удастся объединить все индейские племена. Какая ерунда! Результат будет совершенно противоположный! Мы раскалываемся все больше и больше. Перед вами Нижний город, там — Верхний. Внизу обосновались сторонники строительства памятника; наверху — противники, к которым принадлежим и мы. А выше нас всех — Тателла-Сата; он даже не показывается никому на глаза. С тех пор как начато строительство, он ни разу не спустился вниз и никому не позволил подняться к нему. Он общается только с людьми из клана Виннету. Мы тоже еще пока не виделись с ним. Мы известили его о своем прибытии, которого он давно ожидал с болью в сердце. Скоро для него пробьет час покинуть дом и показаться тому, кто имеет одинаковые с ним чувства и мысли.

— А кто это? — не удержалась Душенька.

— Этого мы не знаем, как не знает и тот «Виннету», что принес нам эту весть. Но мы ждем и желаем, чтобы он появился как можно скорее. Ваша цель, мистер Бартон, нам неизвестна. Вы здесь случайно?

— Нет, — ответил я. — Это входит в мои планы.

— И вы хотите тут остаться?

— Да, пока не будет покончено со спорами.

— Где вы будете жить? В Верхнем или в Нижнем городе?

— Наверху, с вами, если пригласите.

— Тогда мы просим вас разбить вашу палатку поближе к нам. Может быть, мы тогда сможем понять, кто вас, белых, побудил проделать такое долгое путешествие.

— О, это вы можете узнать прямо сейчас. Меня пригласили. А кроме того, в этом есть и ваша заслуга, поскольку вы так интересно рассказали не только об этой горе, но и о планах, которым здесь суждено реализоваться.

— Мы? — удивился вождь.

— Да, вы.

— Когда и где?

— В отеле «Клифтон», в Ниагара-Фолс.

— В отеле? Хотя мы там и познакомились с вами, мы ничего не говорили вам о горе Виннету!

— Не со мной, а друг с другом! Я слышал, потому что сидел с вами за одним столом.

— Уфф, уфф! — не выдержал Атапаска. — Мы говорили друг с другом на языке апачей. Мы были убеждены, что там его никто не понимает. А вы знаете этот язык?

Я хотел ответить, но тут со стороны Верхнего города донесся громкий крик. Все пришло в движение. Мы недолго оставались в неведении.

— Тателла-Сата идет! Тателла-Сата идет! — послышались крики.

— Неужели это так? — удивился Алгонка.

— Это правда? — сомнительно покачал головой Атапаска. — Значит, прибыл тот, кого он столько времени ждет! Но кто это? Кто его видел?

Словно в ответ на слова вождя показались всадники, точнее, две всадницы, которые галопом гнали коней из Верхнего города. Мы узнали Ашту-мать и Ашту-дочь.

Они соскочили с лошадей и, не глядя на других, приветствовали нас с трогательной и пока совершенно непонятной мне радостью. Мать сопроводила приветствие словами:

— Теперь мы спасены! Мы спасены! Именно вами, мистер Бартон!

— Спасены? Мной?

— Время ожидания кончилось, и теперь Тателла-Сата начнет действовать. Молодой Орел принес ему радостную новость. Теперь великий шаман всех красных народов первый раз за долгое время покидает свою обитель, чтобы выйти вам навстречу. Мы так рады!

Она снова и снова жала мне руку и многократно целовала Душеньку. И на долю нашего старого, бравого Паппермана выпала причитавшаяся ему доля сердечного привета. Даже на суровых лицах Атапаски и Алгонки появилось выражение удивления, но вожди не успели ничего сказать, поскольку из Верхнего города появился отряд всадников, сразу привлекший наше внимание.

Впереди скакал Молодой Орел. За ним следовали две группы телохранителей шамана, на вороных конях, украшенных чепраками из шкуры серебристого льва. Всадники были одеты точно так же, как когда-то мой Виннету, и вооружены не копьями и ружьями, а лишь ножами и револьверами, а также лассо. Каждый нес на груди знаки клана Виннету. Когда они приблизились, Молодой Орел направил коня к нам. Ряды расступились, и вперед медленно выехал старик, восседавший на великолепном, снежно-белом муле, грива которого свисала почти до самой земли. Тонкой работы чепрак по древнеиндейским обычаям был сплетен из птичьих перьев и стоил, наверное, целое состояние. Стремена были выкованы из чистого золота, как это умели делать только инки. Плащ, плотно облегавший шамана, отливал такой бирюзой, какой я никогда прежде не видел и, вероятно, больше не увижу. Это была давно исчезнувшая из обихода легендарная ткань, которую изготовляли только женщины — рабыни древних южноамериканских властителей. Непокрытую голову старика обдувал легкий ветерок, развевая длинные седые волосы.

— Настоящая Мара Дуриме! — шепнула мне Душенька.

Она была права. Именно такие волосы были у хорошо знакомой моим читателям Мары Дуриме. Черты их лиц тоже были схожи, и меня это удивило. Но наибольшее внимание привлекали глаза. Эти огромные, широко раскрытые глаза, которые могли все понять и простить. Когда же он начал говорить, я от волнения весь покрылся испариной. Я услышал голос Мары Дуриме — глубокий и сильный, чуть более грубый, но все-таки ее!

— Кто из вас Олд Шеттерхэнд? — спросил он, вглядываясь в толпу.

Присутствующие буквально застыли — так глубоко подействовало на всех его неожиданное появление. И только он назвал мое имя, вокруг зашептали:

— Олд Шеттерхэнд? Его нет. Да его просто не может здесь быть!

Тогда я вышел вперед и медленно направился к нему, сказав, что я и есть тот, о ком он спрашивает.

Через секунду старик с юношеской легкостью соскочил на землю, сделал навстречу мне несколько шагов и взял меня за руку. Так стояли мы друг перед другом, еще не зная, что принесут нам следующие минуты и все же, как мне показалось, ощущая внутреннюю радость. Важность настоящего момента была ясна для нас обоих.

— Мне сказали, что ты уже старец, — первым заговорил он. — Нет, ты не старец! Страдания могут превратить человека в развалину, но любовь к ближнему сохранит его. Приветствую тебя!

Он прижал меня к себе, потом взял за руку и повернулся к присутствующим.

— Я вас не знаю. Я Тателла-Сата, рядом стоит Олд Шеттерхэнд. Нас не двое, нас гораздо больше. Я — тоска индейских народов, которые, глядя на Восток, ждут избавления. А он — день грядущий, что шествует по суше и морям, чтобы дать нам будущее. Каждый человек одновременно представляет собой все человечество, и потому все, что бы ни делалось здесь, у моей горы, делается не для вас и не на сегодня, а на столетия и тысячелетия, для народов всей Земли! — Сказав эти слова, он вновь подвинулся ко мне. — Садись на коня и следуй за мной. Ты мой гость. Лучший из гостей! Все, что мое, теперь твое!

— Я не один, — ответил я.

— Знаю. Об этом мне сообщили еще с Наггит-циль. Приведи мне скво, о которой мои разведчики говорят, что она как свет Солнца! Приведи мне ее лошадь. И приведи мне старого, верного охотника.

Я подозвал Душеньку. Она вознамерилась преклонить перед ним колено, но он притянул ее к себе и сказал:

— Мои губы никогда не касались женщины. Тебе суждено быть первой и последней! Единственной! — Он поцеловал ее в лоб и в щеки. Потом приказал: — По коням! Я подсажу тебя.

Папперман привел ее лошадь. Хранитель Большого Лекарства взялся руками за стремя. Душенька поставила в него свою ножку и легко была поднята в седло. Затем Папперман получил благосклонный знак присоединиться к нам. Перед тем как Тателла-Сата снова сел в седло, я счел нужным представить ему Ашту-мать и Ашту-дочь, а потом Атапаску и Алгонку. Он завоевал их сердца уже тем, как их воспринял. Потом мы двинулись в том же порядке, в котором они явились сюда: впереди Молодой Орел, несколько «Виннету», Тателла-Сата, Душенька и я, за нами Папперман с навьюченными мулами, а потом остальные телохранители. Так мы поднялись из Нижнего города в Верхний. Мы двигались сквозь строй людей, выражавших самому великому и знаменитому индейцу свое глубокое почтение. Казалось, мимо них шествовал король или святой или тот и другой в одном лице. Душенька была очень взволнована, я тоже.

Оставив позади палаточный городок, мы вступили через похожие на портал скальные ворота в долину, ведущую внутрь древней горы Виннету.

— Прежде чем поедем к моему замку, я покажу вам кое-какие чудеса, — произнес Тателла-Сата. — Я имею в виду Таинственный водопад, единственный во всем мире, и еще кое-что: знаменитое Ухо Дьявола, назначение которого никому сейчас не известно, и модель статуи Виннету, над которой работают Янг Шурхэнд и Янг Апаначка.

Я не показал вида, что Ухо Дьявола меня интересует. Как известно, мы познакомились с Киктаханом Шонкой и его союзником Тусагой Саричем в районе горного эллипса, называемого Ча Маниту — Ухо Бога. Там мы узнали, что есть еще одно подобное творение, называемое Ча Кетике — Ухо Дьявола. Может, это то место, о котором сейчас рассказывал шаман? Душенька переглянулась со мной, намекая, что я должен сказать об этом шаману. Но я покачал головой. Поведав нам об Ухе Бога и Ухе Дьявола, Молодой Орел сказал, что тайну того и другого можно узнать от Тателлы-Саты, но у меня зародилось сомнение. Поэтому теперь я решил не торопиться и не заводить об этом речь до тех пор, пока не разберусь, что же все-таки известно Хранителю Большого Лекарства.

Мы ехали по старой дороге, разбитой тяжелыми повозками и изрезанной глубокими колеями. Вскоре мы увидели уходящую влево гладкую дорожку, забирающую вверх.

— Это путь к замку, — пояснил старик. — Но мы пока поедем дальше.

По прошествии четверти часа долина сузилась, а скалы стали круче. По левую и по правую сторону появились две выемки почти круглой формы, располагавшиеся напротив друг друга. Мне бросилось в глаза, что геометрическая форма этих выемок была одинакова. Ведущим скульптором тут была, конечно, природа, но и рука человека хорошо поработала тысячелетия назад. У меня не выходил из головы Утес Дьявола, где мы подслушали совещание юта и сиу. Тем более что вход в обе ниши был вымощен плотно пригнанными каменными плитами, а в глубине виднелась скала со ступенями и площадкой, напоминающей ту самую площадку Совета, где я нашел собачьи лапки, оказавшиеся частью «лекарства» старого Киктахана Шонки. А дальше за зарослями легко можно было вообразить вторую площадку, подобную той, на которой жил убитый нами несчастный медведь. Похоже было, что каждая ниша повторяла эллипсообразную котловину, где находился известный нам Утес Дьявола.

Я с умыслом говорю «похоже», поскольку считаю этот вывод предварительным. Времени на раздумья не оказалось, потому что Тателла-Сата остановился и пояснил:

— Уши Дьявола. Одно — на этой стороне, другое — на той. Ты уже слышал о них?

— Только об одном.

— На самом деле тут только одно настоящее, а другое лишь обман. Но какое, никто не знает.

— А раньше это было известно?

— Да. Но знание утеряно. Я приложил много сил, чтобы узнать истину, но не сумел. Есть два Утеса Дьявола: один здесь, другой в Колорадо. Там находится Ухо Бога, а здесь — Ухо Дьявола. Я тебе расскажу, что означают эти названия, но попозже.

Мы тронулись дальше. Дорога шла под сенью огромных крон старых деревьев, которые заслоняли нам обзор. Когда же деревья исчезли, мы замерли от увиденного.

— Это чудо, о котором я говорил, — Таинственный водопад, — пояснил шаман, указав перед собой.

Я уже упоминал, что озеро питали два водопада, стекавших по обе стороны горы Виннету. Излишек воды сбрасывался из озера через Таинственный водопад. Он образовался благодаря порогу с горизонтальной поверхностью, так что поток, напоминавший гладкое полированное зеркало, равномерно низвергался в долину.

«Зеркало» это имело не меньше пятидесяти метров в высоту. Его гладкость и целостность не нарушались ничем. Можно себе представить, какое потрясающее впечатление производило такое зрелище на даже искушенного наблюдателя!

Перевалило за полдень. Солнечные лучи под углом падали на водную гладь, преломляясь и отражаясь так, что казалось — не вода это вовсе течет, а падает град драгоценных камней. Чудо, да и только! Но самое удивительное состояло в том, что широкий водный поток не образовывал никакого водоема, а бесследно исчезал в чреве земли.

— Куда же уходит вода? — спросил я Тателла-Сату.

— В Долину Пещеры, пять часов верхом отсюда, — ответил он.

Это меня крайне заинтересовало, поскольку Долина Пещеры была тем самым местом, где намеревался спрятаться Киктахан-Шонка со своими союзниками. Тателла-Сата продолжал:

— Этот водопад называют Таинственным, вовсе не потому, что он сверкает, подобно драгоценным камням. Если вы увидите его ночью, при свете луны и звезд, вы почувствуете себя словно на другой планете, в другом мире, а не на нашей бренной Земле, растерявшей всю свою святость!

Он указал на некое сооружение, расположенное неподалеку от водопада. Оно находилось еще в стадии строительства, однако было очевидно, что те, кто занимались его возведением, поставили себе задачу: во что бы то ни стало осквернить, унизить чудо природы. Массивный постамент с десятью гигантскими ступенями весил, вероятно, сотни тонн и был рассчитан на колоссальную нагрузку. Из-за решетки строительных лесов виднелись ноги гигантской статуи, обутые в мокасины. Одна была достроена лишь до колена, другая — уже до половины бедра.

— Что за идея — воздвигать такое бесформенное творение прямо перед чудом Божьим! — посетовала Душенька. — Кто выдумал такое?

— Олд Шурхэнд, Апаначка и их сыновья! — ответил Тателла-Сата.

— Что?! — не выдержал я. — И вот эта фигура должна стать памятником Виннету?

Шаман кивнул.

— Нет, это невозможно! Здесь? Я думал, что его собирались поставить на вершине горы!

— Верно, — пояснил Молодой Орел. — Скульптура будет стоять на высоком выступе, я его покажу вам. Ее модель находится сейчас в Нижнем городе. А то, что перед вами, — проба. Для такого колоссального творения нужны колоссальные средства. А чтобы получить эти средства, надо показать работу во всем великолепии. Вот почему решили изготовить пробную статую. Олд Шурхэнд и Апаначка строят ее на собственные деньги. Ожидается, что средства для возведения настоящего памятника даст каждый индеец. Чтобы побудить к этому жертвователей, лучшего места, чем Таинственный водопад, не найти. Именно тут будет демонстрироваться статуя. По ночам ее будут освещать электричеством. Они рассчитывают на ошеломляющее действие такой картины на фоне Таинственного водопада.

— И вы это потерпите? — возмутилась Душенька, почувствовавшая себя очень задетой этим планом.

— Я — нет! — спокойно ответил Тателла-Сата, подняв руку, как будто давал клятву. — Но я был один и вынужден был ждать. Теперь явился человек, на которого я надеюсь. Я задаю ему тот же вопрос: «И ты это стерпишь?»

— Разве я могу повлиять на твой народ, на твою расу? — ответил я. — Нет!

— Не можешь? — переспросил он. — Даже если и так, ты все равно должен это сделать. Мне нужны твои глаза и уши, твоя рука, твое сердце. Дай мне их, и я одержу победу!

— Я весь в твоей власти!

Он крепко пожал мне руку со словами:

— Тогда я вдвойне рад приветствовать тебя! Ты будешь моим гостем — таким, какого у меня еще не было…

— Позволь мне быть твоим гостем, но только таким, как я пожелаю.

— И каким ты желаешь быть?

— Быть свободным человеком, беспрепятственно приходить и уходить. Обрести полное твое доверие.

— Пусть так будет. Ты сам себе господин, и все, что есть у меня, — твое!

Я снова ощутил небывалый прилив энергии и, указав на нелепое сооружение, заявил:

— Тогда я скажу вот что: скорее этот плитняк сам собой исчезнет в недрах земли, чем моего Виннету осквернят лампами и фейерверками! Но сначала попробуем уладить дело миром.

— Да, прежде всего миром, — согласился он. — Итак, на сегодня хватит, возвращаемся.

Мы поскакали назад, к тому месту, где от дороги ответвлялась тропа, ведущая наверх, к замку. Мы свернули на нее. По пути узнали от Молодого Орла, что у Таинственного водопада всегда полно рабочих, но сегодня все силы были брошены на каменоломни. Душенька задумалась. Она чувствовала, что я наблюдаю за ней, и поэтому сама поспешила объяснить причину:

— Ты знаешь, после твоих слов о том, что скорее плитняк провалится под землю, чем Виннету осквернят лампами и фейерверками, я вдруг почувствовала — это самое настоящее пророчество. Ведь так часто случается, что твои слова исполняются, даже те, что многим кажутся настоящим бредом!

— И теперь это гнетет тебя?

— Нет, наоборот, придает силы. Мне кажется, я слышу шаги судьбы.

Обмениваясь короткими репликами, мы не заметили, как добрались до площадки, откуда открывался великолепный вид на вершины горного массива. Тателла-Сата остановил мула и указал рукой вдаль:

— Видите самый южный шпиль? Там есть орлиное гнездо, которое кажется недосягаемым для простого смертного.

Мы обратили взоры в указанном направлении. Шаман продолжал:

— Туда, наверх, поднялся Молодой Орел, когда был еще мальчиком. Он хотел прямо с вершины спуститься в гнездо, чтобы принести себе имя и «лекарства». Это можно было сделать только со специальным снаряжением. Но ремень, на котором он висел, порвался. Мальчик рухнул в гнездо и не смог снова подняться наверх. Он убил двух птенцов, которые клевали его, потом прилетела старая орлица, и мальчик усмирил ее, заставив перенести его вниз, в долину. Теперь перья, когти и клюв той орлицы — его украшение, а когти и клювы птенцов — его «лекарство». С тех пор парня называют Молодым Орлом.

Это было правдой, самой настоящей правдой, хотя и напоминало одну из историй барона Мюнхгаузена, Молодой Орел не слышал своего учителя, поскольку ускакал далеко вперед. Я не стал расспрашивать старика о подробностях, хотя видел, что Душенька жаждала услышать более обстоятельный рассказ.

Дорога, петляя, вывела нас к замку. Выше находилась сторожевая башня. Хранитель Большого Лекарства указал на нее Молодому Орлу:

— Ты будешь жить там, наверху. А сейчас пойдешь с нами раскурить трубку мира и гостеприимства.

Замок представлял собой пестрое собрание различных американских строений, от первобытных скальных пещер и кордильерских хижин до перуанских домов-крепостей, поселений пуэбло из адобес [90] и вигвамов северных народов. Некоторые из них использовались как склады, где с незапамятных времен хранились запасы зерна и других продуктов питания. Мы скакали вдоль стен, сложенных из гигантских камней, подобных тем, что я видел в Баальбеке [91] и других районах Востока.

Однако я должен признать, что все эти строения, несмотря на их размеры, не вызывали у меня симпатии. В них я не заметил ничего, что свидетельствует о стремлении человека к возвышенному. Ни одно здание не напоминало церковь и не тянулось к Небу. Единственное исключение составляла четырехгранная призма сторожевой башни, с плоской крышей, но ее назначение было связано с делами земными, но цель ее скорее указывала вниз, чем наверх.

Для индейцев вообще не существует башен и минаретов. Они не понимают значения гигантских построек своих предков, не строят соборов и остаются на Земле. Конечно, они наблюдают за полетом птиц и составили из перьев свой самый гордый убор. Но подняться над землей, подражать орлу — такие мысли им в голову не приходили. Но в этом-то все и дело. Кто не хочет учиться летать, тот завязнет внизу, будь это народ или отдельная личность. Другие перегонят его. А он будет продолжать ползать по земле, пока не исчезнет в ней, едва ли оставив о себе воспоминания. Такова судьба индейца, если он наконец не выучится летать.

Тягостное впечатление от скального замка немного скрасили населяющие его люди. Мужчины со звездами на груди, одетые точно так же, как Виннету, женщины с чистыми, умными глазами и такие же дети. Ни одно из лиц не было отмечено печатью равнодушия или уныния. Я видел только интеллигентные, только веселые лица. Люди радовались, приветствуя Тателла-Сату глубокими поклонами и жестами, выражающими уважение. Его здесь искренне любили.

С огромным любопытством смотрели они на меня и на Душеньку. Они знали, что мы — те, кого встретил сам Хранитель Большого Лекарства! Я слышал свое имя, слышал ликующие возгласы, вещавшие о том, что пришло наконец время действовать.

— А это его скво! Его скво! — услышал я.

Некоторые романисты изображают индейских женщин бесправными рабынями своих мужей. Но это большое заблуждение. В действительности даже существовали индейские женщины — вожди [92]. Положение женщины во многих племенах укреплялось благодаря тому, что порядок наследования осуществлялся по женской линии. Первым наследником умершего считается не его собственный сын, а сын его сестры. Ничего удивительного, что Душеньку одарили таким же высоким почтением, как и меня.

Мы проехали через широкую арку длинного здания, в стенах которого были пробиты узкие, напоминающие бойницы проемы. С каменных балконов, расположенных под каждым таким проемом, можно было видеть окрестности горы Виннету. Мы въехали в просторный двор, где перед нами выросла похожая на предыдущую постройка, только поменьше. И здесь была арка, ведущая во второй двор к третьему дому; так мы постепенно углубились в ущелье.

В самом нижнем мы спешились. Тателла-Сата повел нас в дом: меня, Душеньку и Молодого Орла. Никто другой не имел права следовать за нами. Он привел нас в зал, посреди которого возвышалась плита, опирающаяся на шесть вырубленных из камня медведей. На плите лежала, пожалуй, дюжина трубок мира со всеми принадлежностями. Здесь принимали обычных гостей. Но нас он повел дальше через целый ряд других комнат, пока мы не оказались перед пестрой занавесью, сшитой из кусков кожи.

— Входите и садитесь, я сейчас вернусь, — сказал шаман, подняв занавесь.

Мы последовали его приглашению и вошли в святилище. Два закрытых стеклом люка пропускали дневной свет. Белоснежные бизоньи шкуры были сложены в виде диванов так, что образовывали мягкое сиденье, рога служили подлокотниками. Четыре головы ягуаров поддерживали полированную глиняную чашу, в которой лежал калюме. В трубке не было ничего особенного, это была самая обыкновенная трубка, но я все же сразу узнал ее.

— Трубка Виннету! — вырвалось у меня. — Она была у него, когда я познакомился с ним! Вот это неожиданность!

— Ты не ошибаешься? — взглянула на меня Душенька.

— Нет!

— Тогда дай я ее посмотрю.

Она хотела подойти и взглянуть поближе.

— Стой! — приказал я. — Не прикасайся! Здесь священное место, и мы должны вести себя подобающим образом.

В этот момент возвратился Тателла-Сата. Он был без плаща, и теперь мы увидели, что на нем надет обычный индейский костюм из мягкой кожи, без каких-либо украшений.

Шаман взял Душеньку за руки и усадил на бизонью шкуру, сам он должен был сидеть напротив. Справа от него было мое место, слева — Молодого Орла.

— Мое сердце глубоко тронуто, а моя душа борется с горем прошлого, — стоя произнес Тателла-Сата. — Когда здесь в последний раз была раскурена калюме, мы вдохнули дым прощания. Здесь, где сейчас сидит наша белая сестра, сидела Ншо-Чи, прекрасная дочь апачей, надежда нашего племени. Вот тут, где сидит Олд Шеттерхэнд, сидел Виннету, мой любимец, которого никто не знал лучше меня. Здесь, на месте Молодого Орла, — Инчу-Чуна, мудрый и храбрый их отец. Они пришли, чтобы попрощаться со мной. Ншо-Чи собиралась на Восток, в город бледнолицых, чтобы стать одной из них. В моих глазах стояли слезы. Носительница всех наших желаний и надежд покидала нас. В тот день бушевала буря, а в моей душе царила тьма.

Они ушли. Ншо-Чи больше не вернулась. Ее убили вместе с отцом. Пришел один Виннету. И я рассердился на того белого человека, ради кого дочь нашего племени ушла от нас. Тогда Виннету положил свою калюме в эту чашу и поклялся, что не коснется ее до тех пор, пока его брат Шеттерхэнд не будет сидеть здесь и вдыхать дым мира вместе с нами. После этого он часто бывал у меня, но никогда ни он, ни кто-либо другой не заходил сюда. Под этими сводами в томительном ожидании жила лишь его клятва.

И вот Виннету погиб. Умер он и в сердце Олд Шеттерхэнда. Мне казалось, что будущее апачей померкло вместе с ним. Я был Хранителем Большого Лекарства, знал историю и тайны нашей расы. Я хотел спасти нашу расу от гибели. Ее душе суждено было пробудиться в Виннету, умнейшем и благороднейшем из индейцев, но после его смерти исчезла душа его расы. Так думал до недавнего времени я, безумец!

Но вот настали светлые дни. Голоса жизни снова зазвучали в моей душе. И какие бы разговоры я ни слышал, везде говорили о Виннету. Он жил! Он сошел с горы Хенкок, где погиб, и через прерии и горы возвратился на свою родину. Его подвиги были у всех на устах. Его слова странствовали от палатки к палатке. Его душа звучала как лучшая песня. Она начала говорить и проповедовать. Она добралась и до нас, поднявшись на Гору Лекарства. Она явилась ко мне, и я понял, что это не только душа Виннету, но и душа его племени, его народа, его расы. Я слышал ее каждый день, каждый час. Имя Виннету вошло в жизнь каждого. Кто думал о чистом, добром и благородном, чьи помыслы были возвышенны — тот говорил о Виннету. Виннету превратился в идеал для всей нации. А я научился понимать многое, чего прежде не мог понять. Я научился не сердиться, когда слышал рядом с именем Виннету имя Олд Шеттерхэнда. Я возвысился до понимания того, что эти двое неразделимы в человеческой памяти. Когда я приходил сюда, в это священное место, где сейчас разговариваю с вами, я видел Виннету. Он стоял передо мной, клал в чашу калюме и давал клятву не прикасаться к трубке без своего брата Олд Шеттерхэнда.

Он сделал паузу. Через открытое окно до нас донеслись голоса. Тателла-Сата выглянул наружу и сказал:

— Прибыли вожди. Кто они, мы скоро узнаем.

Потом он повернулся к нам и продолжал свою исповедь:

— Я никогда так ясно не чувствовал, как теперь, что Виннету жив. Олд Шеттерхэнд пришел через земли и моря; это и есть тайное подтверждение, что для его красного брата нет обманчивой Страны Вечной Охоты, которая была придумана для недалеких людей. Я написал Олд Шеттерхэнду. Я попросил его прийти, чтобы спасти своего брата Виннету. Но я убежден, что Олд Шеттерхэнд очень хорошо знает, от кого исходит эта просьба: не от Тателла-Саты, а от самого Виннету, души красной нации, которой суждено было погибнуть от своих собственных сыновей. Она стремится ввысь. Она хочет научиться летать. Она хочет не только пить и есть, она хочет большего. Она хочет воспользоваться всем, чем одарил человечество Маниту. Она хочет расти. А тут вдруг неразумные спешат убедить ребенка, что он герой, великан, да еще облачить эту ложь в мрамор и бронзу. Это самое настоящее убийство, а поскольку все происходящее касается каждого представителя нашей расы, это уничтожение самих себя. Такое Тателла-Сата терпеть не может, не может терпеть и Олд Шеттерхэнд. Я так рад, что он пришел предложить нам свою руку помощи. Он сидит справа от меня, как тогда Виннету. Это еще раз убеждает меня в том, что Виннету жив. А белая сестра не кто иная, как Ншо-Чи, любовь нашего народа. Я Тателла-Сата, Хранитель Большого Лекарства, и я приветствую вас. Своей душой я чувствую близость твоей души, Виннету. Пусть она увидит и услышит, что сегодня исполнится его клятва. Олд Шеттерхэнд здесь. Я ненавидел его, но теперь от этой ненависти не осталось и следа. Пусть он будет моим братом, как и я — его. Калюме нашего Виннету подтвердит это!

Он взял трубку, набил ее, зажег, сделал шесть затяжек, выдохнул дым вверх, вниз и на четыре стороны света, произнес положенные при этом слова и протянул трубку мне. Я поднялся и сказал:

— Приветствую моего брата Виннету! Я всегда был тобой, а ты — мной. Пора говорить о деле. И время на то — сегодня!

Потом я тоже сделал шесть затяжек и подал калюме шаману. Тот протянул его Душеньке и сказал:

— Возьми и ты его, как наша Ншо-Чи. Пусть она скажет нам из твоих уст!

Это было высокой честью. Я радовался, но все же маленькое опасение оставалось. Она должна говорить! Но что она скажет? К тому же ей придется курить острый, смешанный с сумахом табак. Она курила единственный раз в жизни, и то в шутку. Душенька взглянула на меня и прочитала в моих глазах просьбу: «Кларочка! Ради Бога, не опозорь меня!» Она тут же улыбнулась, уверенно взяла трубку, поднялась и сказала:

— Я люблю Ншо-Чи, дочь апачей. Я была на ее могиле и молилась. Я поняла, что смерти нет, — тлеет только то, что не нужно, все остальное остается. Исчез и твой народ, но душа его осталась. Она войдет в новое, лучшее тело, которое ей уже давно предназначено. Дай мне твое сердце, Тателла-Сата, а мое уже принадлежит тебе!

Она мужественно сделала все шесть затяжек и отдала трубку. Глаза ее стали мокрыми, но трудно было понять, что причиной тому — табак или умиление.

Потом калюме оказалась в руках Молодого Орла. Он поднялся и сказал:

— Как велика Земля, так велико значение и нынешнего времени. Человечество поднимается к своим идеалам. Поднимемся и мы! Мы не останемся внизу, как прежде. Молодой Орел уже расправляет крылья. Когда он облетит вокруг горы три раза, красный человек пробудится и наступит его день!

Он тоже шесть раз затянулся и отдал калюме Хранителю Большого Лекарства. Тот медленно раскурил трубку. Наступила тишина, после чего церемония завершилась. Тателла-Сата отвел нас в большую комнату, где хранились трубки мира. Там он указал на дожидавшегося нас огромного индейца и сказал:

— Это Инчу-Инта, Добрый Глаз, ваш слуга. Он отведет вас в ваше жилище. Он расскажет вам обо всем, что вы захотите узнать. Он был любимцем Виннету. Пусть он станет вашим! Только одна просьба: ровно через час прошу вас быть моими гостями. После этого вы во всем свободны и приходите ко мне когда пожелаете.

Он протянул руку и удалился. Мы вышли во двор, где прежде оставили лошадей. Но там стоял только жеребец Молодого Орла и мул с его поклажей. Юноша поднялся в седло и молча поскакал наверх, к сторожевой башне, которая отныне стала его жилищем. Наши лошади и мулы, как мы узнали от Инчу-Инты, уже давно были под охраной Паппермана, там, куда сейчас направились и мы.

Инчу-Инта выглядел лет на шестьдесят, но был человек богатырского сложения. Хотя его представили как «слугу», весь его облик и поведение не имели ничего общего с раболепством. Он провел нас через ворота, затем через несколько внутренних дворов. Оказалось, что все эти помещения предназначались нам одним.

— Это дом Виннету, — пояснил Инчу-Инта.

— И он здесь жил? — уточнил я.

— Всегда, когда бывал, — ответил индеец. — Помещения, в которых будет жить Олд Шеттерхэнд, выглядят так, как они выглядели, когда Виннету их покинул в последний раз. Сам вождь Инчу-Чуна жил тут у своего знаменитого сына, когда наведывался к нам. Ншо-Чи тоже. А наша белая сестра будет жить в комнате, которую занимала прекрасная, добрая сестра Виннету.

У этих построек тоже имелись бойницы и балконы. Мы поднялись по лестнице в жилые комнаты и сначала оказались в большом, по-индейски убранном помещении, в котором стояли высокие глиняные сосуды для стирки белья. Там имелось много сидений разного типа, а также плита с трубками мира.

— Это приемная, — улыбнулась Душенька, догадавшись о назначении комнаты.

Стены все были увешаны оружием. Я увидел несколько ножей, пистолетов и флинтов, которые сразу узнал. Они часто были нашими спутниками на охоте. Инчу-Инта провел нас через все помещение. Здесь хватало места для тридцати — сорока гостей, и мне пришлось бы исписать множество страниц, чтобы хотя бы вкратце рассказать об обстановке и убранстве. Но я прекращаю на этом, потому что позже, когда я опубликую завещание Виннету, вернусь к этому дому и всему, что в нем находилось.

Можно себе представить, с каким чувством я ходил по комнатам, в которых обитал мой брат Виннету. Слева располагалась спальня, в нее выходила большая жилая комната, затем следовал такой же просторный рабочий кабинет. Из каждой комнаты можно было выйти на балкон, чтобы насладиться великолепным видом, открывающимся внизу. В спальне находилось высокое ложе из шкур и покрывал и несколько сосудов с водой для мытья и питья, больше ничего. Обстановка в жилой комнате несла отпечаток не только индейских обычаев, но и европейской культуры. На столах лежали, а на стенах висели знакомые мне предметы — ведь вождь апачей получил их от меня. Кроме того, были две фотографии, которые я счел довольно удачными. Теперь они, конечно, поблекли. На одной из стен висело около двух десятков листов бумаги, свидетельствующих о попытках срисовать изображения.

— Должно быть, он очень и очень любил тебя! — заметила Душенька, обстоятельно осмотрев листы. — Его рука не была лишена таланта. Подумать только: ему удались рисунки без тренировки и обучения!

В рабочем кабинете стоял письменный стол. Да, самый настоящий письменный стол, с ящиками, перьями, чернилами и бумагой. Чернила давно высохли. Здесь он, великий индеец, укротитель диких мустангов, мастер, знающий толк в любом виде оружия, упражнялся в письме! Именно здесь написал он самую важную часть своего завещания, опубликовать которое — дело моей чести.

Занимался он тут и многим другим, орудуя ножом и клещами, молотком и напильником, даже иголкой и ниткой! Ни одним из занятий не пренебрег он, ничто не казалось ему незначительным. Он даже пытался сделать кожаную папку. Открыв ее, я обнаружил листок с надписью: «Чарли, я умру за тебя. Я знаю и чувствую это! Твой Виннету».

Душенька всхлипнула, услыхав эти строки. Не стану уверять, что и мои глаза в тот момент были сухи. Даже индеец, сильный духом и крепкий мужчина, отвернулся.

— Тут все так чисто, словно он был здесь какой-нибудь час назад, — заметила Душенька. — Кто же следит здесь за порядком?

— Я, — ответил Инчу-Инта.

— С каких пор?

— С того момента, как он был тут последний раз.

— Прошло столько времени! Его давно уже нет.

Тут Добрый Глаз тихо покачал головой, улыбнулся и произнес:

— Он всегда говорил, что смерти не существует. В этом его убедил брат Олд Шеттерхэнд. И я верил им обоим. Я верю и сегодня.

Он погладил рукой кожаный костюм, висевший на стене, затем продолжил:

— Эти легины и куртку он носил всегда, будучи здесь. Когда я остаюсь один, а такое бывает часто, я слышу шуршание кожи на складках костюма. Кто это? Виннету? Может он, невидимый, ходит по этим комнатам? Иногда я даже вижу его! Он называл меня своим другом, но я был бы горд, если бы мог стать его слугой. Я тысячу раз готов был умереть за него. Но он погиб! Не его жизнь, а его смерть повергла в ужас племена апачей. Все красные народы наконец смогли открыть глаза, осознав, как драгоценна жизнь одного-единственного человека, во сколько раз она ценнее, чем жизнь целой нации, расы! Мы были слепы, но теперь прозрели.

Тут он взглянул мне прямо в глаза, схватил за руку и приказал:

— Встань на его место! Встань! Не только здесь, в его доме, но и во мне!

Он указал на сердце. Потом взял за руку Душеньку со словами:

— Я взываю и к тебе: будь нашей Ншо-Чи! Поговори с женщинами, которые намереваются тут собраться. Вдохнови их на дела! Тателла-Сата — проповедник, а не воин. Ему нужна помощь. Подумай об этом. Привести своего белого брата в этот дом было страстным желанием нашего великого Виннету. Он знал, что пробуждающейся душе нужна защита от ее собственного народа. Она надеется на вас, только на вас!

Глава седьмая. БИТВА

Гора Виннету находится на юге США, между штатами Аризона и Нью-Мексико, а местные свободные индейцы до сих пор не признают над собой никакого правительства.

Пресловутому комитету по строительству памятника удалось изловчиться: обратившись в Конгресс Соединенных Штатов, получить разрешение «заложить на горе Виннету город под тем же названием, возвести скульптуру бывшего вождя апачей произвольной высоты, а также проводить любые строительные работы, необходимые для достижения указанной цели». Так документально звучало решение Конгресса.

А потом начались работы, и никто уже не заботился ни о традициях, ни о правах других людей. Комитет легко привлек на свою сторону племена апачей, поскольку собирался якобы прославить Виннету, их любимца. Несколько племен команчей тоже согласились — ведь Апаначка принадлежал к их ветви найини. Вождя, которого слушались бы все племена апачей, со времен Виннету больше не существовало, а что касалось старого Тателла-Саты, влияние которого распространилось на всех краснокожих, то и он, хотя и не испытывал никакого желания участвовать в этом проекте, по мнению Олд Шурхэнда и Апаначки, мог быть привлечен на его сторону. Они рассчитывали поставить всех перед фактом, начав работы и не обращая внимание на протесты. Любое вмешательство Тателла-Саты отвергалось ссылками на решение Конгресса. Олд Шурхэнд и Апаначка были уже далеко не те, что в старое доброе время. Добившись материального благополучия и обзаведясь обширными деловыми связями, они высоко вознеслись над соплеменниками, изменив своим прежним взглядам. Внутренне они уже давно принадлежат не к краснокожим, а к белым. То, за что индеец готов в любой момент умереть, для них не представляет ценности. С помощью своего проекта они хотели сделать своих сыновей знаменитыми, чтобы те благодаря этому могли впоследствии преумножить свои богатства.

Но Тателла-Сата не из тех, кто легко отрекается от истины. Он уступил лишь временно. Он не смог помешать устроителям памятника использовать энергию водопада, осквернить лес каменоломнями и привезти краснокожих рабочих, которые не ступили бы сюда и ногой, не будь они изгоями своих племен. Но Тателла-Сата послал гонцов к мескалеро, льянеро, хикарилья, тараконе, навахо, чирикауа, пинал, койотеро, хила, липан, мимбреньо — славным племенам апачей, которые почитали Хранителя Большого Лекарства как самого великого представителя своей расы. Шаман вызвал к себе их вождей. Он объяснил им, что речь идет не о чествовании Виннету, а о прославлении Янг Шурхэнда и Янг Апаначки и вообще о самом обыкновенном бизнесе. Шаману даже удалось убедить их, что водружать фигуру вождя апачей на безвкусный пьедестал — грех. Тателла-Сата доказал им, что это не замедлит упадок его народа, а только ускорит его, потому что другие племена станут завидовать апачам. Одним словом, вожди поверили ему. В то время уже был основан клан Виннету, он помог. Открытое противодействие комитету Тателла-Сата отложил до палаточных сборов. Сначала он хотел узнать, кто из вождей — за, а кто — против проекта.

Все это он рассказал мне за обедом. Им двигала одна-единственная надежда: наладить отношения для созидания нового будущего. Индейцам, считал он, суждено исчезнуть, если сейчас не удастся пробить для пробуждающейся души расы широкую дорогу. Индейцы обладают для этого необходимыми качествами — всеми кроме открытости и честности. Они определенно обладали ими раньше, но утратили при контактах с никогда не держащими свое слово бледнолицыми. Краснокожий был вынужден превратиться в хитрого лиса, что в конце концов и стало его отличительной чертой. Только такой выдающийся индеец, как Виннету, не боялся вступить в честный, открытый бой и даже объявить о нем заранее, но в основной массе краснокожие вели себя по-другому. Поэтому Тателла-Сата так долго колебался. И потому он жаждал моего приезда, желая как можно скорее узнать, на чьей я стороне. Когда ему сообщили с Наггит-циль, что я буду ему верен, с его души свалился камень. И вот я наконец здесь, а он спрашивает, стану ли я на самом деле его Шеттерхэндом — Разящей Рукой, готовой сокрушить противников.

— Без всякого сомнения, — ответил я. — Предлагаю попытаться уладить дело добром и миром, а уже если не получится, то всеми остальными средствами.

Ответ его полностью удовлетворил. Он дал мне полномочия поступать так, как я считаю нужным. Естественно, я воспользовался своими полномочиями без колебаний.

Прежде всего надо было взглянуть на модель статуи. Поэтому мы сразу после обеда верхом направились в город: я, Душенька, Папперман и Инчу-Инта. Последний попросил у меня разрешения взять с собой шестерых молодых, но отважных «Виннету», которые и стали моими телохранителями. Так пожелал Тателла-Сата, и я не стал противиться. В мои планы входило многое, и преданные люди могли пригодиться.

Спустившись в долину, мы свернули к Таинственному водопаду. Мы исследовали все его окрестности, а также оба Утеса Дьявола, при этом я ни разу не проговорился о мыслях, обуревавших меня. Хотя наш «слуга», как я недавно заметил, оказался очень проницательным, что, впрочем, не удивительно — ведь его воспитал Виннету. Когда возвратились на дорогу, он придержал коня рядом с моим и сказал:

— Олд Шеттерхэнд хотел не просто увидеть Таинственный водопад…

Я молча смотрел на него.

— …И не затем он ездил, чтобы взглянуть на заложенный памятник.

— Зачем же? — поинтересовался я.

Индеец замолчал.

— Хм! — произнес я.

— Я знаю оба утеса! — неожиданно воскликнул он. — Но то, что говорят о них, неправда. Там можно стоять где угодно — все равно ничего не слышно.

— А ты пробовал?

— Да, везде! Даже в тех местах, где запрещено находиться. Но и там ничего не слышно.

— Обещаешь мне, что будешь молчать?

Он пристально взглянул на меня, потом приложил руку к груди и кивнул.

— Тогда ты скоро научишься слышать. Я покажу тебе, как это делать. Ты знаешь Долину Пещеры у горы Виннету?

— Конечно. Отсюда верхом почти пять часов.

— Значит, там в самом деле есть пещера?

— Да. Очень большая! Она так длинна, что доходит до самого Таинственного водопада.

— Мы поедем туда утром и осмотрим ее. Приготовь все необходимое. Но никому ни слова!

Миновав скальные ворота, мы увидели перед собой палаточный город, где было так же оживленно, как и в час нашего прибытия.

Группа всадников ехала нам навстречу. Увидев нас, они остановились. Только двое продолжали движение, пока не осадили лошадей перед нами. Это были Атапаска и Алгонка. Они по-индейски вежливо приветствовали нас. Атапаска сказал:

— Мы ехали на гору, чтобы приветствовать Олд Шеттерхэнда, гостя красных людей. Мы очень высоко оценили его, познакомившись с ним, хотя даже не знали его настоящего имени. Теперь он здесь, и мы не могли ждать, пока он сам придет к нашим палаткам, а потому поскакали к нему — ведь он выше всех нас!

— Разве могу я среди братьев назвать хоть одного, кто стоит выше других? — спросил я. — У нас один-единственный отец, его зовут Маниту! Мы все равны. Я гость моих братьев. Я прошу позволения выкурить с ними трубку.

Моя учтивость пришлась им по душе.

— Мы гордимся желанием нашего белого брата, — заявил Алгонка. — Он пойдет с нами. Он увидит друзей — своих старых знакомых.

Он указал на группу людей, остановившихся поодаль. Кто они? Кого из них я узнаю по прошествии стольких лет?

Ими оказались Вагаре-Тей, вождь шошонов, Шако-Матто, вождь оседжей, и их младшие вожди. Как велика была радость нашей встречи! Даже Ават-Ниа был там, стодвадцатилетний! Неужели это не сон? Само собой, он не мог ехать верхом на гору. Он остался сидеть у своей палатки, и я попросил разрешения разыскать его и поздороваться с ним. Поначалу Вагаре-Тея и Шако-Матто пытались убедить разбить палатки в Нижнем городе, но они были достаточно благоразумны и осведомились об обстоятельствах дела, а то, что они услышали, заставило их переехать в Верхний город, чтобы присоединиться к Алгонке и Атапаске.

Мы направились было к палатке Вагаре-Тея, но тут прибыли два воина найини-команчей, тоже стремившиеся в «замок». Увидев нас, они остановились и обратились ко мне. Оказалось, их послали Янг Шурхэнд и Янг Апаначка, намеревавшиеся показать мне свое творение. Мой ответ был уже на языке, однако тут Атапаска жестом дал мне понять, чтобы я помолчал, и обратился к команчам:

— Вы видите здесь Атапаску и Алгонку, вождей далеких северных народов, живущих еще дальше, чем Шако-Матто, вождь оседжей, и Вагаре-Тей, вождь шошонов. Возвращайтесь сейчас к Янг Шурхэнду и Янг Апаначке и скажите им, что мы должны поговорить с ними прямо сейчас. Пусть они едут не мешкая. Речь пойдет о самом важном.

Он сказал это таким тоном, что оба гонца тут же умчались. А мы опять двинулись в путь. Палатки наших друзей, в том числе Алгонки и Атапаски, стояли рядом. Еще издали мы увидели стодвадцатилетнего Ават-Ниа. Его седые, связанные в пучок волосы свисали далеко на спину. Он мог еще достаточно легко передвигаться и встал без посторонней помощи, завидев нас. Его лицо было испещрено множеством маленьких складок и морщин, которые, впрочем, ни малейшим образом не уродовали его, составляя своего рода гармонию, что в старости случается довольно редко. Он был прекрасным старцем!

Ават-Ниа узнал меня сразу. Его добрые глаза заискрились настоящей радостью. Он притянул меня к себе и сказал:

— О Маниту, Великий и Добрый! Как я благодарен тебе за счастье, за радость! Как тосковал я, еще раз желая увидеть настоящего друга всех красных народов, прежде чем разгребу смелой рукой неведомую мне воду смерти! Мое желание исполнено. Я знал, что он придет. Старость распростерла надо мной свои сухие крылья и теперь крепко держит меня. Но увидев тебя, я почувствовал себя молодым. В моем сердце звучал голос, говоривший мне, что я должен спешить к моему белому брату, потому что он вернет нам добро, любовь и единство, которые мы однажды потеряли. И не успел я прийти сюда, как встретил его… А ты его скво?

Вопрос был обращен к Душеньке.

— Да, — ответил я за жену.

Тут старик протянул к ней руку:

— Он привел к нам белую сестру. Пусть она станет желанной гостьей в наших вигвамах и в наших душах! Я самый старший из всех, а потому принесите мне калюме и садитесь в круг. Вести собрание приветствия — самая высокая честь. Пусть Олд Шеттерхэнд садится справа, а его скво — слева от меня. Зажгите огонь дружбы!

Наступил момент взаимного, трогательного и горячего приветствия. Трубка без задержки стала переходить из рук в руки. Начались воспоминания, и все они так или иначе были связаны с Виннету.

В самый разгар оживленной беседы появились Янг Шурхэнд и Янг Апаначка. Они хотели подсесть к нам, но ни один человек не обернулся к ним и не уступил место. Они простояли довольно долго, потом направились обратно к лошадям. Только теперь их наконец заметили. Атапаска крикнул:

— Пусть сыновья Олд Шурхэнда и Апаначки подойдут ближе!

Голос говорившего прозвучал так, что они вынуждены были повиноваться, даже если бы не хотели этого. Все замолчали. В тишине слышалось лишь потрескивание костра. Атапаска обратился к прибывшим:

— Разве Янг Шурхэнд и Янг Апаначка — вожди?

— Нет, — прозвучало в ответ.

— А Олд Шеттерхэнд?

— Он вождь.

— Он перенес почти семьдесят суровых зим, а они не пережили и тридцати легких лет. И все же они не идут к нему, а требуют, чтобы он пришел к ним! С каких пор у красных людей стало правилом, что старость должна подчиняться молодости, а опыт — неопытности? Нам нужно, чтобы наш народ воспрянул ото сна! Мы хотим, чтобы он изучил свои права и обязанности. Мы хотим, чтобы он стал образованной нацией. Но как этого достичь, если мы не соблюдаем простейших правил, которые в ходу даже у самых диких из диких: младшие всегда почитают старших?

Тут Янг Шурхэнд гордо произнес:

— Мы люди искусства!

— Уфф, уфф! — вырвалось у Атапаски. — Вы люди искусства? Вы это уже доказали? Олд Шеттерхэнд, пожалуй, тоже из таковых, но он никогда себя так не называл. Даже если человек искусства был бы высшим или божественным существом, обладая теми качествами, которые не смог бы развить никто другой, то прежде всего он должен стать образцом добродетели. Спросите ваших отцов, спросите Кольму Пуши, чем они обязаны Олд Шеттерхэнду? Неужели он за свои поступки и любовь, тысячу раз им доказанную, должен бегать за их сыновьями, потому что те утверждают, что они люди искусства? Каково оно, ваше искусство? Гигантская фигура Виннету? Искусство ли это? Наш великий Виннету был скромен. Он уважал и чтил старость, его заветным желанием было помогать другим, осчастливливать их. А вы так горды, что не хотите первыми навестить его лучшего друга! Следовательно, вы никогда не понимали и не понимаете Виннету. Как можете вы честно и правдиво создавать его образ? Где ваши отцы? Они еще не появились?

— Пока нет. Они уехали сегодня рано утром и вернутся лишь к вечеру.

— Так скажите им, когда они приедут, вот что: вожди требуют от них явиться к Олд Шеттерхэнду и просить прощения за своих сыновей. А мы прибудем через час к вашему созданию и проверим, настоящие ли вы художники. А теперь можете идти!

Они ускакали, не сказав ни слова извинения или оправдания. А когда мы через час прибыли к высокому блокгаузу, где они работали над моделью, оба уже стояли в дверях и почтительно пригласили нас войти. Они выглядели как люди, которые хотят рассердиться, да не могут. Впрочем, это были довольно симпатичные молодые люди, и, глядя на Душеньку, я чувствовал, что она внутренне готова даже защищать их. Она кивнула им и улыбнулась, а я ограничился приветственным жестом, чтобы не оскорбить Атапаску.

Дом был круглый и издали напоминал здание цирка. Внутри не было никаких перегородок. На деревянной раме было натянуто полотно, довольно точно изображающее панораму горы Виннету, с двумя ее огромными скальными башнями, и окрестностей. На более высокой скале стоял памятник Виннету. Сама же модель, высотой около восьми метров, возвышалась в центре помещения. Лицо переданное удачно, все же казалось мне чужим. В его выражении было нечто чуждое, не присущее моему доброму Виннету. Одежда вождя воспроизводилась с добросовестным педантизмом: украшенные иглами дикобраза мокасины, расшитые легины, кожаная охотничья куртка, спадающее с плеч великолепное покрывало, из-под которого выглядывали кольца лассо. На поясе висел мешочек для пуль и пороха, как и в прежние времена. Рядом торчали рукоять ножа, а также пистолет и револьвер. Выдвинув правую ногу, словно готовясь к прыжку, Виннету левой рукой опирался на серебряное ружье, в то время как правая угрожающе поднимала второй револьвер. В этом движении было что-то от пантеры, готовой выскочить из засады и наброситься на добычу.

— Жаль, очень жаль! — шепнула мне Душенька.

— Да, — отозвался я так же тихо. — А ведь они художники, настоящие художники!

— Несомненно. Но они ничего не поняли. Как можно было так изобразить Виннету — не понимаю! И эта скульптура будет стоять на вершине горы?

— Никогда! Я этого не позволю! А если меня не услышат, то я возьмусь за последнее средство и разрушу ее у всех на глазах!

Вожди пока молчали. Они медленно обошли модель, осмотрев ее со всех сторон, Янг Шурхэнд к Янг Апаначка стояли рядом. На их лица не отражалось ни малейшего волнения. Скульпторы были убеждены, что плод их творчества производит неизгладимое впечатление. Господа из комитета явно придерживались того же мнения и ожидали наших восторгов. Но минута шла за минутой, а никто из нас не проронил и слова. Тогда они сами стали распевать дифирамбы авторам, надеясь на нашу поддержку. Но результат оказался противоположным: вожди направились к выходу. Я вместе с Душенькой последовал их примеру. Комитет и оба художника поспешили за нами. Они ждали объяснений.

Атапаска первым сел в седло. Он подождал, пока то же сделают остальные, после чего заявил:

— Этот ваш Виннету — самая большая ложь, которая только могла родиться здесь, среди гор. Лучше сломайте его! Этой фигуре никогда не быть на вершине!

Остальные вожди поддержали Атапаску.

— Нет, она будет стоять там! — громко возразил Янг Шурхэнд.

— Будет! — повторил его слова Янг Апаначка. — Докажите, что это ложь!

А мистер Антоний Пэпер подошел к нам, продемонстрировав свою неподражаемую походку, и бросил:

— Мы — комитет по строительству памятника Виннету. Как решим, так и будет.

Он так размахивал руками прямо перед мордой жеребца Шако-Матто, что животное резко дернулось и Пэпер свалился от неожиданности на землю. Резко осадив жеребца, Шако-Матто сказал:

— Хорошо, тогда мы сейчас изберем новый комитет!

— Другой! Новый! — послышалось вокруг.

Мистер Антоний Пэпер поднялся с земли и спрятался за спинами своих сотоварищей. В этот миг первый председатель, профессор Белл, почувствовал, что с их замыслом не все так благополучно, как казалось ему до сих пор. Он понял, что наступивший момент, пожалуй, самый решающий. Шагнув мне навстречу, он спросил:

— Каково ваше мнение, мистер Шеттерхэнд? Прошу вас ответить!

— О, сейчас дело вовсе не в том, что думаю я.

— Неправда! — повысил он голос. — Я убежден, что они поступят так, как вы предложите. Потому прошу вас сказать мне — что вы предлагаете?

— Момент не самый подходящий, да и не то место. Кстати, я еще не получил пропуска на заседание и, стало быть, не имею права голоса. Может быть, ваш секретарь будет настолько любезен, чтобы доставить мне его в мое жилище…

Не дожидаясь ответа, я развернулся и уехал. Другие проделали то же самое. Прибыв в Верхний город, мы снова собрались на совет. Все пришли к выводу, что вряд ли что-нибудь изменится до тех пор, пока мы не переговорим с Олд Шурхэндом и Апаначкой. Надо подождать их прибытия. Потом мы распрощались с вождями и поскакали к вигвамам женщин сиу, чтобы пригласить к нам на ужин Ашту-мать и Ашту-дочь. Они с удовольствием согласились. Вернувшись в замок и передав наших лошадей на попечение индейцев, мы через лес вышли к подножию сторожевой башни, чтобы пригласить на ужин Молодого Орла.

Я ожидал, что Олд Шурхэнд и Апаначка тоже появятся у меня уже вечером, но этого не произошло. Зато наутро я получил от них весть. Они передали мне, что, если я спущусь к ним в Нижний город, они готовы поговорить со мной в любое время дня и ночи. Но мне нужно было поспешить в Долину Пещеры, чтобы сориентироваться на местности на случай нападения врагов.

Инчу-Инта позаботился о еде, питье, факелах, веревках и обо всем другом, что могло потребоваться нам для детального обследования пещеры. Увидев, как внезапно исчезал в земле Таинственный водопад, и узнав, что подземная пещера начиналась до этого водопада, я вспомнил о знаменитой мамонтовой пещере в штате Кентукки, которая вместе со всеми ответвлениями простирается на три сотни километров. Там было бесчисленное множество шахт, штолен, коридоров, галерей, гротов, озер, ручьев и водопадов. Приблизительно так же представлял я себе пещеру под горой Виннету; мне показалось, что она может сыграть важную роль в предстоящих событиях, и я не ошибся.

Путь к пещере вел не через город и не вдоль Белой реки. Мы спустились по другому склону горы и двинулись по руслу ручья, который, казалось, задавался одной-единственной целью: возвращать всех, кто доверился ему, туда, откуда они пришли. Он вел нас по спирали, постепенно спускаясь вниз. При этом мы имели возможность наблюдать гору, на которой жил Тателла-Сата, во всевозможных ракурсах. В один из моментов мы даже смогли хорошо рассмотреть большое гнездо орла, в котором произошло боевое крещение нашего юного знакомца. Душенька тотчас попросила Инчу-Инту рассказать об этом происшествии подробнее. Поскольку сегодня с нами не было Молодого Орла, мы могли спокойно поговорить.

— Да, я знаю, как все было, — кивнул Инчу-Инта. — Я видел, как огромная орлица унесла его прямо к дверям Тателла-Саты. Более крупной орлицы я никогда не встречал в своей жизни! Сколько ей было лет, сейчас никто не помнит. Но каждый знал ее. Ей приписывали чудовищную силу. Утверждали, Что как-то раз она подняла к себе в гнездо взрослого волка.

В те времена Молодому Орлу было всего двенадцать лет. Он жил здесь, у нас, и его любили все, кто знал. Несмотря на юный возраст, он отправился на север, чтобы из священных каменоломен дакота добыть себе глину для трубки мира. Когда он вернулся с глиной и сделал трубку, он заявил, что должен добыть теперь свое «лекарство». На сорок дней он ушел в пустыню, постился там, и однажды ему приснилось, что его назвали Молодым Орлом; потому он решил принести из высокого гнезда двух орлят и сделать из их когтей и клювов талисман.

После поста он очень ослаб, весил едва не вполовину меньше прежнего. Но решил исполнить вещий сон сразу же. Он взял лассо, нож и много разных ремней, а потом начал подъем к высокому гнезду. Забравшись наверх и закрепив лассо на выступе скалы, он стал осторожно спускаться. Но лассо оказалось слишком коротким. Когда он добрался до конца, до цели было еще довольно высоко. Силы покинули его, руки ослабли, и он упал прямо в гнездо. Лассо покачивалось над ним, но дотянуться до него было невозможно.

— Какой ужас! — вскрикнула Душенька. — И из гнезда никак нельзя было выбраться?

— Нет, — улыбнулся рассказчик. — Орлы обычно гнездятся в недоступных местах. Орлица-мать отсутствовала, но два птенца накинулись на ловкача. Он убил их, отрезал головы и когти, а останки сбросил в пропасть. Потом стал думать, что делать. Но так ничего и не придумал. Над ним лассо, которое он не мог достать, под ним — страшная бездна, а сам он в орлином гнезде, из которого не ускользнет даже мышь. Вскоре он увидел взрослую птицу, несущую в когтях какую-то мелкую дичь. Увидев человека, она выпустила добычу и с громким криком набросилась на него. Мальчик успел выхватить нож. Но в этот момент какой-то внутренний голос предостерег его: «Не убивай ее, иначе ты погиб! Она твой единственный спаситель!»

Гнездо располагалось на скальном выступе, а позади его находилась расщелина. Там валялось много сучьев и хвороста, оставшихся еще от прежних хозяев уступа — ведь орлы каждый год вьют себе новые гнезда, на новых местах. Парню удалось забиться в эту щель, прежде чем хищная птица начала свою яростную атаку. Постепенно он целиком спрятался под хворостом. Мальчик был умен и сообразил, что единственная возможность спастись — улететь с орлицей. Но тут же его стало одолевать сомнение: сможет ли птица поднять его? Пока он раздумывал, орлица приостановила свои атаки и принялась разыскивать птенцов. Этой паузой он воспользовался, чтобы все спокойно обдумать.

— Но ведь для орла он был действительно слишком тяжел! — воскликнула Душенька в волнении.

— Конечно, — согласился Инчу-Инта, — о спокойном полете не могло быть и речи. Но если это и не перелет вниз, то и не падение в бездну. Значит, надо было так ухватиться за птицу, чтобы она не могла поранить мальчика ни клювом, ни когтями, но имела бы возможность спокойно махать крыльями.

Узлы и петли знакомы каждому индейцу с раннего детства, а ремней у парня хватало. С помощью гибкого сучка и трех ремней он быстро изготовил уздечку, которая заставила бы орлицу держать голову только прямо. Стало быть, воспользоваться опасным клювом птица уже бы не смогла. Для лап он приготовил из пяти колец лассо петлю.

Моя жена вся была в напряжении, я тоже был увлечен рассказом, естественно не выражая эмоций. А старый Папперман вообще не находил себе места от волнения. Инчу-Инта продолжал:

— Тут вернулась орлица. Она, похоже, нашла своих мертвых детенышей, поскольку бросилась на врага с удвоенной яростью. Просунув голову сквозь хворост, она пыталась схватить отважного мальчика. Тотчас ей на шею была накинута уздечка. Она попыталась было защищаться, но на голову ей обрушился удар тяжелой палки, а когти туго стянула петля. Вслед за этим парень затащил большую птицу, которая не могла теперь больше сопротивляться, в расщелину и крепко связал ей крылья ремнем.

Когда все это было проделано, орлица оказалась полностью во власти победителя, не получившего в схватке ни единой царапины. Теперь наступал не менее трудный этап — полет над страшной бездной.

— Слава Богу, что это был не я! — неожиданно воскликнул Папперман. — Мне бы подобное рискованное предприятие было не по силам. Кому судьба подкинула фамилию Папперман, тому ходить по твердой земле или он пропал! Но дальше, дальше!

— Теперь хищник был связан, а парень спокойно мог покинуть расщелину, — снова заговорил Инчу-Инта. — Он вылез из своего укрытия и заглянул в пропасть, но ни на миг не поколебался в своем решении.

От птицы исходил смрад. Ее большие круглые глаза пылали яростью. И все же именно она, одна-единственная, могла его спасти. Нельзя было терять ни минуты, пока орлица была полна сил. Парень перепоясался ремнями через грудь и спину и привязал их к длинным ногам орлицы, рассчитав так, чтобы машущие крылья птицы не могли поранить его. Потом он вытащил орлицу на край пропасти и разрезал ремни, стягивавшие птице крылья.

С криком «О Маниту!» мальчик закрыл глаза и медленно соскользнул с края скалы. И птица потащила его. Всего через несколько секунд ему предстояло разбиться о камни, но время шло, а он был жив! Над ним шумели крылья, его резко качало из сторону в сторону. Орлица не собиралась спускаться на землю и изо всех сил старалась взмыть ввысь. Увы, парень был слишком тяжел — он неудержимо тянул ее вниз.

Вскоре они достигли земли. Но о спасении говорить было рано. Нож он давно выронил и не смог сразу перерезать ремни, а птица старалась взлететь. Она била мальчика крыльями, швыряла его туда-сюда. Но люди уже спешили на помощь. Страх удвоил силы орлицы. Птица сделала невозможное: она снова взмыла вверх, хотя и невысоко, пролетела небольшое расстояние — и врезалась в землю прямо у наших ног. Перед Тателла-Сатой и мной. Я схватил какой-то камень и убил гигантскую птицу. Парень был спасен! Крылья орлицы поранили его, но он улыбался и ликовал — он добыл талисман! С тех пор его называют Молодым Орлом, а воздушные полеты стали его любимейшей темой для разговора. Он даже отправился в города бледнолицых, чтобы выучиться летать.

— И он умеет? — недоверчиво спросила Душенька.

— Этого я еще не знаю. Правда, со вчерашнего дня он мастерит собственные крылья. Значит, может. Но об этом имеем право знать только мы — больше никто!

Слушая подробный рассказ, мы удалились от дома довольно далеко. Прошло примерно три часа, и мы наткнулись на маленькую речку.

— Это Вода Пещеры, и теперь наш путь ведет наверх, — пояснил Инчу-Инта. — Речка приведет нас к цели.

Мы приняли его предложение. Наш маленький отряд двинулся к горе Виннету, правда с другой, еще неизвестной нам стороны. Мы сделали приличный крюк. Узкая долина речушки густо заросла хвойными деревьями. Временами мы едва продирались между разросшимися деревьями.

В течение часа стены речной долины поднимались все выше и выше, пока не оказались в напоминающем сковороду углублении, дно которого прорезала река. Диковинные гигантские деревья поднимались по склонам «сковороды», а дно ее покрывал густой кустарник.

— Это Долина Пещеры, — пояснил Инчу-Инта.

— А где сама пещера? — полюбопытствовала моя жена.

— Там, позади, где она соприкасается с горой Виннету. Едем!

Мы поскакали дальше. Итак, именно здесь собирались спрятаться союзники сиу, юта, кайова и команчей. Место было отличное. Только вот находилось оно очень далеко и тот, кто хотел бы напасть на нас, должен был сначала совершить пятичасовой марш. Или существовал более короткий и удобный путь? Может, он известен нашим противникам? Однако едва я углубился в размышления, как мне пришлось прервать их: я увидел в траве следы и тут же спешился. Оставили отпечатки две лошади, двигавшиеся не больше часа назад в том же направлении, что и мы, правда с левой стороны.

Я вытащил из сумки револьвер. Мы двинулись дальше, но гораздо медленнее и так осторожно, как только могли, ориентируясь по следам.

— Они едут к пещере, — заключил Инчу-Инта. — Они знают ее!

Наконец мы очутились в том месте, где из скал вытекал поток. Ниша была раза в три шире реки, и под ее сводами мог проехать не пригибаясь всадник. Перед входом в пещеру мы увидели обоих всадников. Они лежали на земле, рассматривая что-то белое, что могло быть бумагой. Седла, несколько сумок и ружья валялись рядом.

Мы спешились, отвели лошадей чуть назад, а сами прокрались вдоль кустов и занялись наблюдением.

— Ты их узнаешь? — спросил я Душеньку.

— Нет.

— Но ты их уже видела.

— Да нет же!

— И даже не мельком!

— Где?

— В Доме Смерти, на совете вождей. Это шаманы кайова и команчей, которые открывали совещание у алтаря.

— Неужели?! Твои глаза острее моих! Я ведь видела их при очень скудном свете.

— Я тоже. Но вестмен прежде всего заботится о том, чтобы как можно лучше запомнить черты нужного ему человека. В этом у тебя просто нет тренировки. Бумага, которую они рассматривают, похоже, очень ценная. Мне кажется, карта или что-то в этом роде. Они водят по ней пальцами, как будто шагают. Я подкрадусь и подслушаю их.

— Я тоже.

— Нет, душа моя, — улыбнулся я. — На каком языке они говорят? Разве ты сможешь их понять? И потом, твоя разведка может нас выдать.

— Жаль! Я бы так хотела попробовать! А если они захотят наброситься на тебя?

— Тогда ты быстро придешь мне на помощь, — не переставал улыбаться я.

— А я смогу?

— Конечно! Ты сможешь даже закричать или заплакать, как только захочешь!

— Тогда иди! Я приду в любом случае.

Я отдал Папперману и Инчу-Инте необходимые распоряжения, потом пролез сквозь кусты, собираясь подкрасться к. индейцам сзади. Это мне не составило труда, поскольку они так были заняты собой, что и ухом не повели, когда я оказался рядом. Я подобрался так близко, что из укрытия мог протянуть руку и дотянуться до ног распластавшегося на земле кайова. То, чем они занимались, оказалось чрезвычайно важным не только для них, но и для меня!

В руках у них была кожа, тонкая и мягкая как шелк, на обеих сторонах которой было что-то написано, а скорее, нарисовано. На одной — точный рисунок горы Виннету и план обстановки «замка», в котором жил Хранитель Большого Лекарства. На другой — план пещеры, перед которой мы находились. Все это я узнал в течение минуты. Индейцы вращали карты в разные стороны, упоминали имена и названия. Все это я старался запомнить. Я узнал, что карта принадлежала шаману команчей. Она хранилась как древнейшая реликвия его семьи. Никто, кроме него, не имел права знать о ней, и только большая, чрезвычайно важная цель, ради которой сегодня он был здесь, побудила его открыть тайну другому. Шаман кайова жаждал познакомиться с содержанием документа и старался хорошо запомнить его.

— Значит, все точно как здесь нарисовано? — спросил он.

— Да, все так, — уверил команч.

— И мы сейчас лежим прямо на этом месте? — При этом кайова ткнул пальцем в карту.

— Да, — снова заверил его другой.

— И отсюда под землей можно выйти к горе Виннету? Даже верхом?

— Конечно.

— Этим путем ты хочешь вывести наверх четыре тысячи воинов, чтобы напасть на Тателла-Сату и всех его сторонников? Уфф! Это великий план, самый великий, какой когда-либо существовал! Ходил ли мой красный брат этим путем раньше? Был ли он уже наверху?

— Нет, но один из моих предков попытался тайно проделать это. У пути много концов. Моему предку удалось добраться только до одного, которого теперь достигну и я.

— Это место за Таинственным водопадом?

— Да, единственная точка, до которой можно добраться верхом. В другие пункты можно прийти только пешим.

— А если не удастся? Если четыре тысячи воинов сгинут в этой пещере? Подумай, брат мой, ведь погибнет столько людей и лошадей!

— Я уже предусмотрел это и потому решил сначала сам обследовать пещеру вместе с тобой. Потому что ты такой же Хранитель Лекарства, как я, как Тателла-Сата… Тебе я могу доверять.

— Тогда давай не будем терять время, начнем!

Кайова поднялся, команч тоже. Последний бережно свернул карту, собираясь спрятать ее подальше. Тут я вышел из кустов и произнес:

— Моим братьям, по-видимому, придется подождать некоторое время, прежде чем они начнут!

— Уфф! — не смог скрыть удивления и страха кайова. — Белый!

— Уфф! Уфф! Бледнолицый! — вырвалось у команча.

Не давая ему опомниться, я вырвал карту у него из рук, спрятал ее в свою сумку, потом встал так, чтобы они оба не могли взяться за ружья, и продолжал:

— Я на время возьму карту себе, потому что хочу помочь вам найти нарисованный на ней путь через пещеру.

Наконец они оправились от неожиданности; их фигуры выпрямились; они застыли, готовые к схватке.

— Кто ты, что рискуешь обокрасть меня? — процедил сквозь зубы команч.

При этом он стал приближаться ко мне, как кошка, подкрадывающаяся к мыши. Похоже, он собирался завладеть своим ружьем. Я выхватил револьвер.

— Я не вор! Если эта карта — твоя законная собственность, ты получишь ее назад. Прочь от ружей, иначе я стреляю! Я не один!

Сказав это, я подал знак. Тут же, будто из под земли, выросли Папперман, Инчу-Инта и несколько «Виннету».

— Уфф! — издал возглас кайова, увидев Паппермана. — Синее Лицо!

— И белая скво! — не без страха добавил команч, увидев за спинами мужчин Душеньку.

— Раз вы уже слышали о Синем Лице и белой скво, то кто же я?

— Олд Шеттерхэнд! — в голос выпалили оба. — Наш враг! Наш смертельный враг!

— Это ложь! Я не враг вам. Я, скорее, мог быть врагом белого, чем краснокожего. Спросите ваших вождей, и они расскажут, как я пощадил их. Спросите ваших старейшин, ненавидел ли я кого-нибудь? Я люблю всех людей, и вас тоже. Я хочу вам добра и потому остерегаю вас от ваших планов, которые принесут вам несчастье. Что-то нехорошее задумали вы и сегодня. Я не потерплю, чтобы все это осуществилось. Сядьте и отдайте ваши ножи. Вы пленники!

— Мы не пленники, а…

С этими словами команч прыгнул на меня, но я шагнул вправо, тут же схватил его сбоку и отшвырнул в сторону. Инчу-Инта, великан, поставил ему на грудь колено и без особого труда утихомирил его. Так же поступил с кайова бравый Папперман. В одну секунду оба пленника были так крепко связаны, что не могли и пошевелиться. Мы сели рядом. «Виннету» привели наших лошадей. Но я прежде всего взялся за карту. С первого взгляда я понял, как мне быть дальше, и обратился к команчу:

— Пусть Ават-това, шаман команчей, скажет мне: есть у него собрание книг или библиотека?

— Нет, — прозвучало в ответ. — Ни у кого из команчей нет книг.

— Может, Ават-това знает, у кого есть библиотека?

— Здесь, на горе Виннету, — у Тателла-Саты.

— Больше ни у кого?

— Другого не знаю.

— Тогда этой карты тебе не видать! Я обязан вернуть ее настоящему, законному владельцу. Она принадлежит Тателла-Сате и была у него украдена!

— Это ложь! — взревел шаман.

— Нет, это правда, — спокойно ответил я.

— Докажи!

— Пожалуйста! Только ты все равно не поймешь, что я скажу. Карта пронумерована на древнем диалекте покончи языка майя. Вот внизу, в этом углу, стоит «йо-тук», то есть «пять раз по сорок», — стало быть, две сотни. А здесь, в другом углу, — «вук-лай», то есть «семь и десять», — значит, семнадцать. На этой карте стоит двести семнадцатый номер упомянутой библиотеки или одного из ее отделов. Я покажу ее Тателла-Сате, и он подтвердит, что она принадлежит ему.

— Ты не должен ничего ему показывать, она не его! Эта карта украдена, но именно сейчас и тобой. Ты вор!

— Молчи, иначе я заткну тебе глотку, старый мошенник! — перебил его Папперман. — Где братья Энтерс?

Упомянуть братьев было не самой плохой находкой. Краснокожие поняли, что мы не так плохо осведомлены, как, вероятно, они полагали. Они не смогли скрыть своего удивления и все же быстро овладели собой, а команч равнодушно спросил:

— Энтерс? Кто это?

— Два брата, которые пообещали передать нас в ваши руки. Теперь вы знаете достаточно, чтобы убедиться, что мы не имеем никакого желания пускать вам пыль в глаза. Еще одно слово, которое нам не понравится, — и вас крепко вздуют!

Конечно, было бы лучше, если бы Папперман дал сказать мне, но сегодня, после стольких лет, он снова захватил пленников, и я не мог не позволить старому вестмену ощутить себя на боевом коне. Шаманы тотчас притихли.

Я тщательно изучил карту, а потом решил посовещаться с Инчу-Интой, уверявшим меня, что отлично знает пещеру. Оказалось, что между картой и его рассказами много расхождений. Согласно карте, в долине был один вход в пещеру, перед которым мы как раз и находились, а наверху существовало три выхода: два узких и один широкий. По широкому можно было ехать верхом, и выходил он наружу за Таинственным водопадом. Оба узких ответвлялись от основной дороги и расходились в разные стороны. Один выводил в «замок», куда точно — неясно, потому что рисунок был слишком мелок. Другой вел во внутреннюю долину, к статуе Виннету.

Инчу-Инта понятия не имел ни об одном из трех выходов, хотя слышал, что в древние времена выходы из пещеры были засыпаны. Зачем это сделали, он не знал. Он утверждал, что ход поначалу широк и хорошо проходим, а потом вдруг становится узким и пропадает где-то в зарослях сталагмитов.

Кто прав, Инчу-Инта или карта? Наверное, более точна последняя. Итак, я решил положиться на карту, по крайней мере в отношении верхней части пещеры и находящихся там выходов. Но до того я мог полностью доверять знаниям «слуги». Я решил не оставлять здесь лошадей — зачем? Ведь нам не придется сюда возвращаться, если существует такой широкий и удобный выход, как обозначен на карте. Хотя Инчу-Инта настаивал на нашем возвращении вместе с лошадьми, я придерживался того мнения, что ни одному разумному человеку не взбредет в голову полностью засыпать три выхода. Я предполагал, что они лишь замаскированы, и положился на интуицию.

Перекусив, мы приготовились к обследованию пещеры. Мы сделали факелы, а когда открыли сумки, обнаружили там непромокаемые индейские покрывала, которые могли накинуть как плащи. Мы привязали шаманов к их лошадям, зажгли несколько факелов и начали подземный переход, от которого я ожидал великолепных результатов.

Мне понадобилось бы много страниц, чтобы хотя бы частично описать то, что я увидел в этой удивительной пещере, но я воздержусь. Она очень часто упоминается в завещании Виннету и является местом действия событий, о которых я. пока еще должен молчать. Мы ехали по удивительному, сказочному подземному миру. Впереди Инчу-Инта с факельщиком «Виннету», за ними я с Душенькой, следом пленники, а потом Папперман с остальными «Виннету», из которых каждый второй держал факел.

Дорога непрерывно шла вверх. Свод пещеры был так высок, что нам не пришлось слезать с лошадей. Лабиринты подземного пространства, по которому мы продвигались, не походили один на другой. Неожиданность следовала за неожиданностью. Снизу, навстречу сталактитам, тянулись вверх забавные сталагмиты, временами соединяясь с ними в трубки, колонны и другие чудеса природы-строительницы. К сожалению, для обстоятельных наблюдений у нас не было времени — мы продвигались вперед, только вперед и вверх, к тому месту, где должно было решиться, сможем ли мы вообще что-либо сделать дальше. Мы преодолевали тоннели, коридоры, ехали над пропастями, в глуби которых шумела река, скользили меж тонких нитей воды, брызги которой обдавали нас, словно из невидимых фонтанов. Но мы не останавливались, пока широкая дорога не стала такой узкой и неудобной, что продвигаться вперед можно было только пешком.

— Вот видишь, я был прав, — не без гордости заметил Инчу-Инта. — Дорога для лошадей закончилась. Нет тут никакого выхода за Таинственным водопадом.

Похоже, он действительно был прав. Вскоре мы очутились в широком зале, перед баррикадой из сталактитов и сталагмитов. Узкая дорожка сворачивала отсюда направо. Но на карте этого поворота не было — там дорога продолжалась прямо. Вот оно что! Теперь предстояло выяснить, мог ли я все еще полагаться на свои глаза и осталась ли у меня способность к анализу. Я начал обследовать сталактиты и очень скоро увидел, что для раскрытия истины большого ума не требовалось. Свисающие сверху образования были настоящими, а растущие снизу — нет. Последние тоже были сталактитами, а не сталагмитами! Их доставили сюда и очень искусно расставили. Почему и зачем? Да все очень просто: чтобы перегородить широкую тропу, замаскировать ее и спрятать от чужаков.

Я попробовал расшатать крайний из них, и он тут же поддался. Остальные проделали то же самое с другими сталактитами. Вскоре благодаря этому мы расчистили проход. Я пригласил Паппермана и одного из «Виннету» последовать за мной. Я жаждал видеть, что ожидает нас дальше.

Взяв два горящих факела, мы втроем проникли в проход. Дорога шла вверх. Вскоре мы услышали журчание воды, потом клокотание, а затем и грохот такой силы, что не различали даже собственных слов. Вдруг за поворотом нам в глаза ударил дневной свет, и мы увидели бушующий и пенящийся Таинственный водопад. Мы словно оказались на горной дороге Швейцарии: с одной стороны — отвесные горы, с другой — зияющая бездна, в которой исчезал водопад. Ничто не отделяло нас от бушующей стихии. Но скалистый уступ был широк — в ряд по нему могли спокойно идти четыре лошади.

Так прошли мы водопад по всей его ширине и вновь оказались в галерее, где пришлось положиться на факелы. Продвинувшись по этой извилистой галерее довольно далеко, мы услышали шум водопада. Он все усиливался, а когда стал таким, что почти оглушил нас, впереди забрезжил дневной свет. Мы пошли прямо на него и снова оказались между Таинственным водопадом и высокой скалой. Мы стояли почти на краю пропасти, откуда была хорошо видна дорога внизу, по которой мы недавно ехали. А дальше можно выйти в долину, продравшись кусты.

Теперь я знал достаточно. Мы возвратились к тому месту, где оставили наших спутников. Они все еще занимались расчисткой сталактитовых заграждений. Я воспользовался этим, чтобы узнать, куда ведет узкая дорожка. Для этого мне не нужен был ни Папперман, ни Инчу-Инта, но они решили пойти сами. Душенька тоже предложила свои услуги, и я согласился, хотя ее присутствие вряд ли облегчало экспедицию.

Когда мы добрались до развилки, обозначенной на карте, я сразу понял, что и тут грудой сталактитов была замаскирована дорога. Однако Инчу-Инта снова ничего не заметил и не догадался о том, что разветвление было именно здесь. Он ушел с факельщиками вперед. Я молча следовал за ними. Тропа, которую он не заметил, наверняка была той, что вела к Утесу Дьявола. Подняться по ней я намеревался один. Другой, более широкий путь вел по карте к «замку», поэтому я и отправился вслед за Инчу-Интой.

— Здесь дорога кончается, — произнес Инчу-Инта, остановившись перед очередным завалом.

— Если убрать камни, сразу станет ясно, что дорога идет дальше. Прочь их!

Сталактиты оказались нетяжелыми. Без больших усилий мы отодвинули один в сторону. Убирать все камни не было необходимости. Достаточно было перелезть через них — ведь дальше не было никаких препятствий. Мы так и сделали. Здесь сталактитовая защита кончилась, и перед нами открылись искусственные ступени и коридоры среди скальных трещин. Воздух был сух и свеж. Я не смотрел на часы и не считал ни ступени, ни наши шаги, но мне казалось, что мы поднимались уже четверть часа. Как вдруг мы оказались в узком каменном мешке. Под нами ступени, справа стена, слева стена, над нами стена. Как тут выйти?

Прямо над верхней ступенью располагалась каменная квадратная плита. Она вряд ли была тяжелой, поскольку ее наверняка сюда принесли. Я попробовал ее поднять — не получилось. Заметив два углубления, я воткнул в одно из них нож и попытался сдвинуть плиту. Наконец она подалась влево. Мне показалось, будто она на роликах. Надо мной открылось четырехугольное отверстие, в которое я смог бы пролезть. Но из предосторожности я высунул голову до уровня глаз.

И что же открылось мне? Высокий восьмиугольный зал стены которого заросли вьющимися растениями до самого потолка. Растения зеленели и цвели, несмотря на позднюю осень, поскольку находились в благоприятных условиях высокогорья и закрытого пространства. «Облицовку» стен образовывали Passiflora quadrangularis, великолепные пунцовые цветки которых имели в диаметре десять сантиметров. На этом ярком фоне особо красивы были совершенно белые цветки Passiflora incarnata. Они образовывали правильный, метра четыре высотой крест — совершенно неожиданный в этом чужом, полном тайн месте символ христианства. Передо мной находились запертые на засов двери, к которым вели ступени. Отодвинув засов, я открыл дверь и оказался на свободе. Места были незнакомые. Тогда я спустился вниз и попросил Инчу-Инту подняться и сказать мне, знает ли он, где мы. Едва он вошел в зал, как удивленно воскликнул:

— Уфф! Это цветочная часовня, где обычно молится Тателла-Сата!

— Кому он молится? — спросил я.

— Великому и Доброму Маниту. Кому же еще?

— Но ведь там крест, символ христианства!

— Его вырастил Виннету. Он говорил, что это знак его брата Олд Шеттерхэнда. Он любил тебя, безгранично любил!

Можно представить, как глубоко тронули меня его слова. Но я вынужден был подавить эмоции и спросил:

— Куда ведет дверь, что перед нами?

— В покои Тателла-Саты.

— А они здесь, над ступенями?

— Да, но вход туда снаружи. Никто не догадывается, что здесь есть еще и люк, через который мы пришли.

Крышкой этому люку служила плита, которую я сдвинул. Теперь я должен был вернуть ее в прежнее положение, чтобы закрыть вход. Я так и сделал.

Тем временем наверх поднялась Душенька вместе с одним из факельщиков. При виде неисчислимого количества цветов она издала возглас удивления. Находясь внизу, она не слышала, что мне сказал Инчу-Инта, но сразу угадала:

— Это комната для молитвы!

С этими словами она прошла в центр зала, где стояла покрытая шкурой скамейка. Она опустилась на нее прямо напротив креста.

— Здесь сидит Тателла-Сата и разговаривает с Богом, своим единственным властителем, — принялась рассуждать она. — Тут он молится за спасение своей расы. Как я хотела бы сидеть здесь и молиться с ним, чтобы меня услышал Господь Бог!

— Так помолись! — произнес я. — Мы сейчас уйдем, но скоро вернемся.

— Когда?

— Быть может, уже через полчаса. Я вернусь в «преисподнюю» за пленниками и тайно проведу их в «замок». Я хочу, чтобы никто из их сообщников не узнал, где они находятся. Нет никакого смысла сопровождать нас на обратном пути по пещере, поскольку тебе снова пришлось бы подниматься наверх.

— Хорошо, я останусь. А если кто-нибудь застанет меня здесь?

— Тебе придется сыграть роль не злоумышленника, а друга, кто бы тут ни был! Впрочем, стоит тебе только выбраться наверх, и тебя никто не увидит. Никому и в голову не придет проверять, прикрыта дверь или нет.

— Да, верно. Значит, я жду вас здесь.

Она снова села на скамейку. А мы, все остальные, пустились в обратный путь. Свою работу по расчистке сталактитов наши спутники закончили. Присев отдохнуть, я вдруг почувствовал, как что-то сыплется на меня с потолка. Это было каменное крошево, в котором иногда попадались куски величиной с боб или орех. При свете факелов я обнаружил прямо над собой узкую щель, откуда и сыпалась порода. Я не придал значения такой мелочи, но, как оказалось позже, для нас это было крайне важно.

Когда путь стал свободен, я отдал приказ разделиться на две группы. Со мной наверх поднимутся оба шамана и один факельщик. Другие, взяв наших запасных лошадей, под руководством Паппермана отправятся ранее открытым путем к Таинственному водопаду. Оттуда они потом доберутся к «замку».

Мы подождали, пока они уехали, потом я завязал шаманам глаза и напомнил о бесполезности сопротивления. Проделав это, я взял за руку команча, а Инчу-Инта — кайова. Факельщик встал впереди.

Итак, мы поднимались уже изведанным путем к комнате с цветами. Поскольку глаза пленников были закрыты, двигались мы медленно и встали на последнюю ступеньку не через полчаса, как я обещал Душеньке, а через добрый час. Как только я чуть отодвинул плиту, тотчас же услышал голоса. Я открыл люк так бесшумно, как только мог, потом крайне осторожно заглянул наверх. На скамейке напротив креста сидел Тателла-Сата, а вокруг него — двенадцать вождей апачей, ни одного из которых я не знал. Душеньки не было видно.

Старшему из них было не больше пятидесяти. Старый Хранитель Большого Лекарства говорил очень взволнованно:

— Наш Добрый Маниту во много раз величественнее, чем думали раньше красные люди. Они полагали, что он лишь их Бог, а не Бог всех живущих людей. Если бы это было так, как бы он был мал, ничтожно мал! Бог малочисленных бедных индейцев, которые разбиты, сломлены и раздавлены бледнолицыми! Как силен должен был быть Бог бледнолицых! И как велико должно было быть желание, чтобы Бог белых занял место обессиленного Маниту индейцев! И это желание исполнилось прежде, чем мы почувствовали и приняли его. Смотрите сюда, на крест! Он цветет, чтобы спасти нас! Он забирает у нас Маниту, чтобы дать нам Маниту! Он говорит нам, что есть только один Единственный, Всесильный, Всемудрый, Всезнающий и что мы лишаемся его всесилия и вселюбия, желая Бога только для нас одних, самой несчастной из наций и худшей из рас!

Крест покоится на земле, но стремится ввысь, к Богу, — таково его предназначение. Но он еще и распахивает руки, чтобы обнять каждого и весь мир. Никто из нас этого раньше не знал. И только Олд Шеттерхэнд принес нам знание. А мы не приняли его. Только один-единственный воспринял благую весть — Виннету! Он наблюдал, он испытывал. Он начинал думать. И чем крепче становилось убеждение, тем чаще он приходил ко мне, чтобы попросить разрешения вырастить в месте моей молитвы эти цветы покаяния и этот крест.

Его сокровенным желанием было привести ко мне Олд Шеттерхэнда. Его белый брат должен был увидеть здесь, что мысль о кресте и думы о Единственном Великом Маниту пустили корни в сердце его красного брата и дали плоды. Но я был против. Я ненавидел Олд Шеттерхэнда. Тогда Виннету, великий и несравненный, ушел и больше не возвращался. Но то, что жило в его сердце, вернулось. Оно пришло ко мне! Оно ежедневно гнало меня сюда, в это помещение. Оно учило меня размышлять. Оно принесло мне свет. Оно научило меня молиться не слабому, маленькому Маниту красных людей, а сильному и высокому Маниту Олд Шеттерхэнда, который один в состоянии вселить в нас, красных детей, новые души, чтобы мы наконец стали теми, кем должны стать, хотя пока еще не стали.

Сегодня он здесь, Олд Шеттерхэнд, которому я обещал свой дом и свое сердце. Сегодня я люблю его. Сегодня я знаю, что я ничего не смог бы без него, так же,. как и красная раса ничего не смогла бы сделать без белой. Он будет тем бледнолицым, который вернет утерянные нами «лекарства». Знаете, что это означает? Именно он объединит нас в любви, хотя сами мы по глупости хотим погибнуть в ненависти. А пока мы…

На этом он оборвал свою речь. Наш факел начал громко трещать, и предательский дым стал выползать из отверстия рядом со мной. Его тотчас учуяли острые носы индейцев, и мне ничего не оставалось, как вылезти из люка и в полный рост подняться.

— Олд Шеттерхэнд?! — воскликнул Таттела-Сата, вскочив со своего места.

— Олд Шеттерхэнд?! Это он? — в свою очередь стали повторять вожди.

— Да! — подтвердил шаман. — Откуда ты?

Последние слова уже были обращены ко мне. Я молча направился прямо к нему, вытащил карту, отнятую у команча, развернул и подал шаману. Он воскликнул:

— Она из тайной библиотеки! Вот эту важнейшую карту украли у моего предка! Все это время мы тщетно искали ее и вора. Подозревали тогдашнего шамана команчей, который гостил здесь и часто посещал библиотеку. И вот теперь Олд Шеттерхэнд принес ее мне. Какое чудо, какое великое чудо! Откуда она у тебя?

— От правнука того вора. Я покажу.

По моему зову явились Инчу-Инта и факельщик, несшие на плечах обоих пленников. Вожди апачей тотчас узнали их. Они издали громкие восклицания, но я остановил их взмахом руки и тихо сказал:

— Спокойно. Пусть враги не узнают, где они находятся. Есть ли здесь место, куда можно поместить пленников, чтобы никто их не увидел?

— У нас тут надежное и крепкое подземелье, — ответил Тателла-Сата.

— Тогда пусть Инчу-Инта оставит их там, а потом вернется. Мне он еще нужен.

Тателла-Сата вполголоса отдал гиганту несколько распоряжений. Представьте себе удивление вождей!

Я рассказал им то, что счел нужным, поскольку полностью выкладывать все свои планы и намерения пока не собирался. Когда я закончил, вернулся Инчу-Инта и доложил, что пленники надежно спрятаны и что Папперман со спутниками прибыли в «замок». Я велел ему сопроводить меня в пещеру и позаботиться о двух новых факелах. Душенька пожелала было идти вместе с нами, но я запротестовал. Тогда Тателла-Сата попросил меня доверить ему мою скво. Они вместе будут ждать посещения Кольмы Пуши, с которой он с большим удовольствием познакомит Душеньку. Я, разумеется, ни малейшим образом не возражал.

У меня была важная причина еще раз спуститься в пещеру. Оставалась неизведанной маленькая ее часть — узкая тропа, которую не заметили мои спутники. Я взял с собой только Инчу-Инту, потому что он был доверенным лицом шамана, — ведь речь шла об очень щепетильном деле. Поскольку широкая дорога выходила в долину позади водопада, а узкое ответвление — в «замок», значит, находящаяся между ними третья тропа должна была выходить на поверхность между водопадом и «замком». Когда я спрашивал себя, какое место там самое подходящее, всякий раз делал вывод: Утес Дьявола, или, как его называли, Ухо Дьявола, мимо которого мы шли, когда шаман показывал нам водопад. Наверняка то место сообщалось с большой пещерой. Кто знает, какие важные связи существовали между верхом и низом сотни лет назад. Поэтому я не мог довериться случайному провожатому и взял с собой только верного Инчу-Инту.

Достигнув нужного места и расчистив путь, мы вскоре обнаружили тропу, ведущую кверху. Мое предположение подтвердилось. Неясно только было, куда она выходила.

Мы уже собрались отправиться по неизведанному пути, когда услышали какой-то треск, доносившийся со стороны развилки. Мы подняли факелы выше и поспешили в том направлении. Очень скоро мы поняли, что крошился камень памятника, как раз в том самом месте, где я недавно сидел и где на меня сыпалась порода. Расщелина заметно расширилась и явно стала больше, чем раньше. На полу валялись куски сталактитов внушительных размеров. Проходить здесь уже было небезопасно. Но я и на этот раз не придал происходящему особого значения, потому что не имел ни малейшего понятия об истинных причинах обнаруженного явления.

Мы вернулись назад и вошли в боковой коридор. Гигант Инчу-Инта не переставал удивляться:

— Как будто ты и есть Виннету! Все слышишь, все видишь, все находишь! А мы, которые вечно здесь живем, ничего не слышим, ничего не видим и не знаем. Ты как он, а он был как ты.

Тропа вела нас от пещеры к пещере, пока мы не натолкнулись на ступени, высеченные в камне. Но мы не увидели ни двери, ни стены, ни плиты. Вместо них перед нами оказалось бесчисленное множество корней, торчащих прямо из земли, именно из земли, а не из камня, которого здесь почти не было. Нам пришлось прибегнуть к помощи ножей, чтобы продвигаться вперед. Наконец дневной свет, пробивавшийся сквозь ветви густого кустарника, засвидетельствовал, что мы вышли наружу.

Мы проползли сквозь кусты, стараясь как можно меньше шевелить ветками, и оказались на левом Ухе Дьявола, то есть именно там, где я и предполагал.

— Уфф! — вырвалось у Инчу-Инты. — Это чудо!

— Открыть заново давно забытое — вовсе не чудо, — заметил я. — Мы сейчас на вашем Утесе Дьявола.

— Эту тайну не смог бы открыть ни один смертный!

— В самом деле?

— Конечно. Даже Виннету не сделал этого!

— Так подожди же! Может, ты сам это сделаешь.

— Я? — удивился Инчу-Инта.

— Да, ты! Но ты должен молчать и не говорить об этом даже Тателла-Сате, хотя бы некоторое время!

— Буду молчать! — заверил взволнованный гигант, так и не оправившийся от удивления.

— Хорошо. Давай заберемся на Ухо Дьявола и познакомимся с его свойствами.

Мы поднялись наверх. Все здесь очень напоминало тот Утес Дьявола, где Молодой Орел уложил медведя. Тут, как и там, были два утеса. А на другой стороне дороги — еще два; они точно так же располагались неподалеку друг от друга. На первый взгляд получались два эллипса, но склонный к размышлению наблюдатель сразу заметил бы, что эта фигура появлялась лишь тогда, когда мысленно связывались через проезжую дорогу все четыре утеса. Вот тогда и получался большой двойной эллипс с четырьмя фокусами: двумя по эту сторону и двумя по ту, что позволяло проводить акустические эксперименты.

Внезапно какая-то дисгармония в окружающей природе нарушила ход моих размышлений. Конечно же, ее создавала статуя Виннету. Только сейчас я смог оценить, какой безумный вес должна была иметь конструкция и какое огромное количество рабочих были заняты тем, что пытались соорудить ее из каменных плит, закрепляя их железными скобами и болтами. Размеры лесов, на которых должны работать монтажники, судя по нижней части фигуры, предполагались поистине гигантские. Увидев, что все мое внимание поглощено этим невиданным зрелищем, Инчу-Инта произнес:

— Их охватила лихорадка. Они уже поняли, что не все их поддерживают, поэтому хотят, чтобы фигура произвела грандиозное впечатление на всех их сторонников. Когда я ходил за факелами, я узнал, что теперь они решили работать над статуей днем и ночью, потому что прослышали, что и ты против нее. Но они полагают, что все-таки смогут перетянуть тебя на свою сторону.

— Вот как! Наверное, мистер Оки-Чин-Ча, которого зовут Антонием Пэпером, старается больше всех. Ну-ну! А мы вернемся к нашей сегодняшней задаче. Сейчас мы узнаем, сможешь ли ты открыть тайну вашего Утеса Дьявола. Я останусь здесь, а ты пойдешь на ту сторону и заберешься на первый Утес. Там остановишься и обычным голосом назовешь десять четных чисел начиная с любого. Я вряд ли смогу на таком расстоянии услышать твой голос, но тем не менее назову те же цифры.

— И я их услышу?

— Конечно.

— Быть того не может!

— Посмотрим. Иди. Но никому не говори, куда ты идешь и зачем.

Индеец с недоверчивым видом удалился. Я смотрел ему вслед, не выдавая своего присутствия проезжающим по дороге людям. На него они не обратили никакого внимания.

Инчу-Инта пересек дорогу и поднялся на первый Утес Дьявола. Можно представить, с каким напряжении я ожидал, удастся ли эксперимент. Я весь обратился в слух. И вот, слава Богу, эти десять цифр, от двух до двадцати, прозвучали. Я выдержал паузу, после чего повторил их так же медленно и четко, как он их произнес.

— Уфф! — услышал я удивленный возглас индейца. — Это ты или не ты?

— Это я, — ответил я.

— И ты меня слышал?

— Точно так, как и ты меня. Сейчас ты перейдешь на второй Утес Дьявола и скажешь что-нибудь другое.

— Что?

— Что-нибудь. Задай вопрос — я отвечу. Итак, давай!

— Хорошо, иду!

Я тоже спустился с утеса и направился к другому. Там зарослей не было, и я очень быстро оказался наверху. Тут же я услышал, как хрустнули ветки, и до меня донеслось:

— Ты еще там? Ты слышишь меня?

— Да, слышу, — ответил я, не говоря о том, что уже сменил место.

— Мне посчитать снова?

— Десять нечетных чисел.

Он произнес десять чисел, от тридцати одного до сорока девяти, а я повторил их за ним. Затем я попросил его вернуться на старое место, чтобы еще раз произнести десять чисел. Я видел, как он спускался, а потом снова поднимался на другой утес, но так ничего и не услышал. Теперь я знал все. Все дело в месте, которое выбираешь.

Я спустился с утеса и направился к дороге.

— Ты не ответил в последний раз, — сказал Инчу-Инта, подойдя ко мне. — Или, может, это я не услышал тебя? Что за чудо! Уфф! На таком удалении ни один человек не поймет ни слова, и все же я тебя понял. Как это объяснить?

— Подумай сам! Именно ты должен разгадать тайну.

— Ты шутишь! Почему я должен ломать себе голову над тем, что ты уже давно знаешь? Если бы ты этого не знал, разве указал бы мне точное место? Могу я узнать секрет?

— Если Тателла-Сата позволит, то да.

— Я и теперь не имею права рассказывать ему об этом?

— Скажи ему только, что мы разгадали тайну. Больше ничего и никому не говори! Иначе можешь навлечь на себя беду. А сейчас пойдем наверх, в «замок», — солнце уже садится.

Небо затянулось золотистыми прозрачными облачками. На западе появились алмазные блики. Это сверкал, отражаясь в лучах заходящего солнца, Таинственный водопад. Как жаль, как безумно жаль, что воздвигаемая перед ним мертвая каменная фигура мешала полностью насладиться этой красотой. Мы стояли на развилке дороги и долины, наслаждаясь открывающимся видом. Отсюда, если смотреть из Верхнего города, Таинственный водопад представал во всем своем великолепии. Только громоздкая фигура торчала на его фоне, как бельмо на глазу. Деревянные леса, поднимающиеся перед этой божественной пеленой, в полном смысле резали глаз. К тому же невооруженным взглядом было видно, что они выстроены без применения отвеса. Лишь одна-единственная несущая конструкция стояла вертикально. Эти наблюдения казались мне совершенно неважными. Но во всем, что происходит в мире, нет ничего случайного, и в этом мне очень скоро в очередной раз пришлось убедиться.

Теперь мы шли к «замку». Инчу-Инта всю дорогу молчал. Очевидно, его мысли заняты были сегодняшними открытиями. Добравшись до вершины, мы расстались; он отправился к Тателла-Сате, а я к себе, где полагал встретить Душеньку. Она действительно была там, но не одна. С ней сидела Кольма Пуши.

Когда я вошел, они поднялись мне навстречу. Надо сказать, что имя Кольма Пуши на диалекте моки означает Черноглазая или Темноокая. По этим глазам, с их неповторимым блеском, я и узнал ее, хотя она сильно изменилась. Она была значительно старше меня. Ее фигура, прежде такая гибкая, заметно согнулась. Седые волосы были уложены в тонкие косы, а постаревшее лицо испещрено множеством маленьких морщинок — результат переживаний и размышлений. И все же оно было прекрасно, ее лицо! Само собой разумеется, теперь Кольма Пуши была одета не в мужскую, а в женскую одежду. Она смотрела на меня долго и испытующе и в конце концов воскликнула:

— Да, это он! Такой, как прежде! Несмотря на прошедшие годы! Могу ли я приветствовать Олд Шеттерхэнда?

Она спросила не протягивая мне руки.

— А разве есть причина не делать этого? — ответил я.

— Да, Олд Шеттерхэнд — наш противник в постройке памятника.

— Может быть, противник, но не враг! Я всегда чтил Кольму Пуши, любил и восхищался ею и буду хранить это чувство, пока я жив. Я прошу протянуть мне руку, которая могла быть так мужественна и храбра, но одновременно так нежна и благосклонна!

Тут ее лицо посветлело, и мы протянули друг другу руки. Я крепко прижал ее к себе и поцеловал в глаза. Потом мы сели рядом, чтобы продолжить прерванный моим появлением разговор.

Очень скоро я понял, что Кольма Пуши многому научилась за последние десятилетия. Вместе со своими внуками, Янг Шурхэндом и Янг Апаначкой, она духовно выросла, но, к сожалению, не ушла дальше мнений и взглядов последних. Она была увлечена чисто внешними знаками почитания Виннету и верила, что я и Душенька чувствуем то же самое. Когда же возникли разногласия, она убедила себя, что наше присутствие поможет разрешить их. Она приехала совсем недавно, с Олд Шурхэндом и Апаначкой, и сразу же узнала, что с нами обошлись пренебрежительно и что мы были персонально встречены Тателла-Сатой, отведены им в «замок», став там его особыми гостями. Это еще сильнее обострило конфликт между Нижним и Верхним городом. В Нижнем городе опасались, что Олд Шеттерхэнд сыграет решающую роль в вопросе возведения памятника, и поэтому Олд Шурхэнд и Апаначка решили не посещать меня в доме Тателла-Саты. Но Кольма Пуши не смогла поступить так. Она попросила позволения у Хранителя Большого Лекарства повидаться с нами, и тот охотно согласился.

В мое отсутствие женщины уже больше часа провели вместе, и Душеньке казалось, что ей уже удалось объяснить гостье то, ради чего мы приехали. Письмо, которое Кольма Пуши прислала нам, заканчивалось словами любви к сестре. И теперь любовь, добро и вера возвратились к ней. То, что я мог сказать по-мужски резко, Душенька сказала в присущей ей мягкой манере, и к моменту моего прихода Кольма Пуши почти согласилась с нашим мнением, — потребовалось совсем немного усилий, чтобы она уяснила мои взгляды. Но когда она попросила меня спуститься в Нижний город и разыскать Олд Шурхэнда и Апаначку, я ответил:

— Я гость Тателла-Саты, и тот, кто избегает встречи с ним, не должен встречаться со мной.

— Неужели это так? — спросила она с сожалением.

— Да! — подтвердил я. — По закону красных людей дом моего хозяина — мой дом. Кто презирает его, тот презирает и меня!

— Прости, но, говоря о презрении, ты ошибаешься! Никому совесть не позволит презирать тебя.

— Ошибаюсь не я. Меня пригласили к горе Виннету. Я приехал. Поскольку меня пригласили, то должны были принять. Но никто даже не пришел ко мне. Это от меня потребовали прийти к вам! И вот теперь тебе суждено выслушать мой ответ.

Душенька знаками давала мне понять, что не следует так напористо говорить с женщиной! Но я знал, чего хотел добиться, а потому продолжал в том же духе:

— Я прошу Кольму Пуши пойти к Олд Шурхэнду и Апаначке и сказать им, что я приглашаю их завтра на обед в мое жилище. Приглашены будут и другие, но кто — я пока еще не знаю.

Тут ее лицо снова стало совсем серьезным.

— Ты думаешь, мои сыновья придут?

— Надеюсь.

— А если нет?

— Тогда я посчитаю это самым большим оскорблением, которое мне когда-либо наносили. Пусть тотчас огородят место схватки, а потом заговорят пули!

— Между такими друзьями, какими были вы?

— Друг, который меня оскорбляет, хуже врага. Скажи им, что я хоть и сед, но все еще Олд Шеттерхэнд. Если они не придут, мы будем стреляться. И тогда ваш комитет полетит ко всем чертям и будет избран новый, достойный этого звания. Виннету был вождем апачей. Каким образом его чествовать — решать только апачам!

— Угроза Олд Шеттерхэнда — это не шутка! Ты говоришь серьезно?

— Абсолютно! Для чего жил Виннету? Во имя чего умер? Разве для того, чтобы стать моделью для молодого художника и такого же юного скульптора? Где его душа? Любой ковбой, авантюрист или бродяга может стоять точно в такой же агрессивной позе, как та глиняная фигура там, внизу, которую назвали Виннету! Прошу, Душенька, покажи ей другого Виннету, нашего!

Моя жена вытащила из чемодана фотографии, сделанные ею дома. Когда я подошел к ней, чтобы отыскать нужные, она шепнула:

— Будь все же добрее. Она же чуть не плачет!

— Она ничего не понимает в искусстве, — ответил я так же тихо, — и боготворит своих внуков. Оставь меня!

Я уже говорил раньше, что взял с собой великолепного «Виннету» Саши Шнайдера. У нас было много снимков с его картины. Я вынул один и повесил на стену, потом зажег лампу. Свет теперь падал на фото с двух сторон, и крест, над которым парил вождь апачей, стал светиться.

— Это наш Виннету, — пояснил я, — а не ваш. Посмотри на него!

Она подняла глаза, но ничего не сказала. Молча подошла ближе, отступила назад, шаг за шагом — снова молчание. На ее лице застыло выражение высшей радости, источник которой она не смогла указать.

В это время в помещение вошел тот, чьего появления ожидали меньше всего, — Тателла-Сата. Видимо, после сегодняшнего открытия — полагаю, Инчу-Инта уже сообщил ему о нем — у него появилось неодолимое желание разыскать меня, чтобы узнать подробности. Увидев фото, он застыл у дверей, не спуская с него восхищенных глаз.

— Уфф! — наконец сорвалось с его уст. — Это Виннету? В самом деле наш Виннету?

Я кивнул.

— Но не плоть, а душа! — продолжал он. — Его душа парит в небесах. Над крестом. Прямо как над тем крестом, который он вырастил у меня дома. Я вижу, что из его волос выпало перо вождя — последнее земное, что у него оставалось. Теперь он спасен, он свободен. И это прекрасно!

Шаман был в восторге. Его губы шевелились, но слов не было слышно. Прошло несколько секунд, прежде чем он громко произнес:

— Это он, да, это он! Если бы мы могли показать его нашим народам таким, каким мы его видим здесь, чтобы они почувствовали его душу!

— Мы сможем это сделать, — заметил я.

— Правда? — еще больше оживился он. — Но ведь его душу не оденешь в мрамор или камень!

— Да нет же! Никакого камня! Его душа выше и величественнее того монумента, который должны воздвигнуть на горе Виннету.

— Не понимаю тебя.

— Скоро поймешь, — быть может, уже завтра. Проходи и садись. Я должен показать тебе еще кое-что.

Он последовал приглашению. Тут заговорила Кольма Пуши:

— Олд Шеттерхэнд, как всегда, одержал верх. Но не один, а вместе с другом и братом Виннету. — Она указала на фотографию: — Конечно, такого Виннету не сделают ни Янг Шурхэнд, ни Янг Апаначка. А теперь я пойду. Я передам твое приглашение, и, надеюсь, те, кого ты хочешь увидеть, придут сюда. Покажешь ли ты им своего Виннету?

— Если они захотят его увидеть.

— До сих пор не ведала, что есть такой образ, который сильнее, чем даже слова проповеди. — С этими словами она вышла.

Да, она в самом деле и не помышляла, каким языком говорит настоящее искусство. Но я знал. Потому и показал этот образ, голос которого достучался до ее сердца. Она поняла его. Все прошлые годы она всегда была благодарна вождю апачей за то, что в ее безрадостной жизни так неожиданно забрезжил маячок счастья. И конечно, его образ не мог не оказать на нее воздействия.

Моя строгость по отношению к ней была намеренной, и теперь мой расчет должен был оправдаться. Когда она удалилась, Тателла-Сата сказал:

— Я пришел, чтобы услышать от тебя все, что ты обнаружил при обследовании пещеры, и показать тебе потом библиотеку, из которой украли карту. Но сначала поговорим об этой картине. У тебя только она, одна-единственная? Если так, то я не имею права высказывать свое желание.

— У меня их много.

— Тогда я попрошу тебя подарить мне одну!

— Бери, она твоя.

— Благодарю тебя! Не странно ли, что Олд Шеттерхэнд всегда приходит к своим красным братьям, чтобы что-нибудь дать им? Он ведь ничего не получал и не получит от них — они бедны. А то, что он дает, — настоящее богатство, для которого не существует цены. Ты думаешь этим образом победить противников?

— Не образом Виннету, а благодаря самому Виннету. Образ лишь ключ, открывающий сердца и разум. Пока у Таинственного водопада они будут возводить монумент, я тоже буду строить.

— Что?

— Фигуру Виннету. Но самую красивую и благородную, какую только может создать художник.

— Ты построишь свой памятник?

— Я? Нет. Если этого не сможет художник, то у меня шансов еще меньше. Автором будет сам Виннету! А его творение уже готово. Мне остается только водрузить его на место.

— Где же оно?

— Здесь, в соседней комнате. Я вырыл его на Наггит-циль. Это написанные им манускрипты. Пусть Шурхэнд с Апаначкой возводят там, внизу, свой памятник. Мы тоже будем строить, но только здесь, у тебя в замке. Посмотрим, чье творение будет готово первым и окажется ценнее! У меня к тебе просьба: устрой завтра обед. Ровно в двенадцать. Я через Кольму Пуши приглашаю Олд Шурхэнда и Апаначку.

— Уфф! Они не придут.

— Они придут. Я передал им, что, если они оскорбят меня отказом, заговорят пули.

— Тогда придут.

— Я приглашаю и всех твоих вождей. А также Атапаску и Алгонку, Вагаре-Тея, Ават-Ниа, Шако-Матто и других. Только тебя не приглашаю — ты выше, чем все они, вместе взятые.

— Делай как тебе хочется. Скажи Инчу-Инте обо всем, что тебе понадобится, скажи о блюдах, которые ты выбрал. Он обо всем позаботится. Могу я только спросить: зачем этот обед?

— Во-первых, чтобы вынудить прийти сюда Олд Шурхэнда и Апаначку. Во-вторых, и это самое главное, чтобы вместе с вождями создать то, что у бледнолицых обычно называется «литературным кружком». Все они будут приходить сюда по вечерам. Ты станешь председателем, а я прочитаю то, что Виннету написал и оставил всем красным, белым и другим людям.

— Уфф! Прекрасно! — воскликнул Хранитель Большого Лекарства.

— В этих бумагах его душа. С нами будет чистая, благородная и истинно великая личность. В сердцах слушателей поселится настоящий образ моего и твоего Виннету. Кто в себе его почувствует, кто душой своей его поймет, тот будет потерян для комитета и мистера Оки-Чин-Чи! Ты согласен со мной?

Шаман протянул мне руку в знак согласия и произнес:

— От всего сердца! Хотя то, что писал наш Виннету, я знаю. Он часто позволял мне бросить взгляд на бумагу. Зная, что думал Виннету, и понимая, что предложенный тобой путь ведет к миру, я выражаю свое согласие.

— Тогда бери портрет и позволь мне показать тебе другой.

Я отдал ему фото, а на его место водрузил большой снимок Мары Дуриме. Едва он его увидел, как вскочил и воскликнул:

— Кто это? Я? Моя сестра? Моя мать? Или какой-нибудь мой предок?

— Это Мара Дуриме.

— Наша королевская дочь Мариме?

— Да, но об этом позже. А теперь я покажу тебе и третий образ.

С этими словами я повесил на стену снимок Абу Киталя. Странное впечатление произвел он на Тателла-Сату. Он пристально вглядывался в него, потом прикрыл веки, задумался и прошептал, не открывая глаз:

— Я знаю его. Мне его описывал Виннету. Он сказал мне, что услышал рассказ про него от тебя. Это самый настоящий насильник, от одного взгляда которого уже болит сердце! Тогда ты назвал его Абукаль.

— Верно! Но только Абу Киталь, а не Абукаль. Я рассказывал о нем Виннету. Возьми себе эти снимки — у меня их много.

Я передал фотографии ему. Лишь когда он взял их в руки, он открыл глаза вновь и произнес:

— Я возьму с собой все три образа. Теперь они крепко завладели моими мыслями. Я их пленник. Сегодня у меня нет времени показать тебе библиотеку. Я сделаю это завтра. Итак, скажи Инчу-Инте, что тебе нужно на обед. Я ухожу.

Странное чувство осталось у нас с Душенькой: фотографии оказались вместе с нами на горе Виннету совершенно случайно, а между тем сыграли такую важную роль. Само собой разумеется, все эти снимки мы собирались брать на завтрашний обед. Приглашение исходило от меня, поэтому она чувствовала себя хозяйкой. Она считала, что лично должна обсудить меню с Инчу-Интой, и сама вызвала великана. Это меня позабавило.

Явившись, он уверил, что ни в чем нет недостатка. Душенька осмелела. Она объявила меню: суп с клецками, курица, рыба, жаркое, вареное мясо, салат, сладости, сыр и тому подобное. Больше всего ей были по душе рагу из дичи и холодный пудинг с ягодным сиропом. Инчу-Инта слушал и кивал — он знал все, он мог все, он обещал все. Хотя, по правде говоря, его лицо заметно вытянулось.

Когда жена назвала приправы и при этом упомянула мельницу для перца, он заверил, что их у него не меньше двадцати штук. Она светилась от удовольствия.

— Слышишь, у них есть все-все! Это будет обед, в который я вложу душу!

— Дорогая Душенька, не хочешь ли ты прежде взглянуть на те прекрасные продукты, из которых собираешься стряпать? — спросил я.

— Да, я это сделаю, — с готовностью ответила она. — Но ты, пожалуйста, останься здесь.

— Почему?

— Там ты мне не нужен. С мелочными людьми каши не сваришь!

— Тогда иди и вари. Удачи тебе на кухне!

— Благодарю тебя! Я скоро вернусь.

Она удалилась, едва не подпрыгивая, как школьница. Инчу-Инта направился следом. Но прежде чем выйти, еще раз развернулся и бросил на меня такой обескураженный взгляд, что я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.

Через час мне принесли ужин. Душенька передала мне, что она не придет. Прошел еще час — она снова дала мне знать, что ей потребуется еще два часа, чтобы приготовиться как следует.

Мне ничего не оставалось, как погрузиться в манускрипты Виннету. Когда минули указанные два часа, за моей спиной раздался голос жены:

— Иди спать, если ты устал. Я еще долго буду занята.

Я быстро обернулся, но Душенька исчезла. Подождав еще час, я ушел в спальню Виннету и лег. Сколько я спал, не знаю, но проснулся, когда она появилась в дверях. Я закашлял, и она тут же подала голос:

— Ты проснулся?

— Да, только что, — ответил я. — Который час?

— Три часа.

— И ты все это время была на кухне?

— Да, но это не кухня, а что-то совсем другое. Днем я тебе покажу. Здесь все просто грандиозно.

— А как насчет супа из клецок?

— Естественно, его нет.

— А рагу из дичи?

— Тоже нет.

— А пудинг под ягодным сиропом?

— Послушай, тебе хочется меня подразнить?

— А как насчет двадцати мельниц для перца?

— Прошу тебя, замолчи! У тебя несносный характер! Ты невоспитанный и несимпатичный человек, которого лучше не трогать. И все это я должна переносить за мои мучения? Представь себе десять индеанок и четыре индейца в гигантском подвале, который здесь считают кухней! Теперь спокойной ночи.

— Надолго?

— До пяти. Потом я снова должна буду уйти.

— Моя бедная Душенька!

— Прошу тебя, не надо! Я счастлива стряпать для стольких знаменитых индейских вождей. Я даже не мечтала о таком. Спокойной ночи!

Она вернулась в свою комнату, а я снова заснул. Когда я проснулся, было уже довольно поздно. На моем столе лежала записка: «Я уже пять часов на ногах. В половине двенадцатого я разбужу тебя. Обеденный зал уже готов. Если вдруг проснешься раньше, то осмотри его, — может, что-нибудь забыли. О гостях мы заранее не договаривались, поэтому пригласили всех, кого называют вождями. Еды хватит на всех. Есть даже китайский чай из сушеных листьев клубники. Твоя Душенька».

Настоящая Клара! Мне ничего больше не оставалось, как только быстро подняться и позвать Инчу-Инту. Тот сообщил, что меня уже два часа дожидаются двое белых.

— Двое белых? — удивился я. — А я думал, белым запрещено здесь появляться!

— Они друзья Оки-Чин-Чи. Он разрешил им.

— Ах вот как! Они назвались?

— Да, это братья Энтерс.

— Я знаю их. Где они?

— Во дворе. Мне привести их?

— Нет. Я спущусь сам. Что делает моя жена? Где она сейчас?

— Все еще на кухне. Она распоряжается как хозяйка и работает как самая бедная индейская женщина. Утром у нее появилась помощница.

— Кто же?

— Ашта, несравненная жена Вакона, знаменитого шамана сиу. Она узнала, что скво Олд Шеттерхэнда взвалила на себя нелегкий груз приготовления сегодняшнего обеда, и тотчас пришла наверх, чтобы предложить свою помощь. Но смотрите — кто там идет, внизу?

Мы прильнули к окнам. В Нижний город прибыла сотня индейцев, одетых в кожу. Какого они были племени, мы пока узнать не могли. Они повернули к Верхнему городу.

У меня не было времени долго наблюдать за ними, поскольку меня ожидали Энтерсы. Выйдя во двор, я увидел братьев в самом дальнем углу, стоявших так, чтобы не привлекать внимания. Гарриман обрадовался — это было написано на его лице. Зебулон, как всегда, казался сдержанным.

— Вы определенно удивлены тем, что мы здесь, мистер Бартон? — начал первый. — Никто там, внизу, не должен знать, что мы общались с вами. Почему вы не встретились с нами у Темной Воды?

— Потому что нам пришлось уехать оттуда быстрее, чем вы предполагали, — ответил я. — Все четыре племени еще там?

— Сегодня нет — они уже в пути. Через три дня индейцы будут здесь.

— Каковы их силы?

— Четыре тысячи всадников.

— Где они спрячутся?

— Далеко отсюда: в долине, которую называют Долиной Пещеры.

— Вы ее знаете?

— Нет. Но мы уже сегодня отыщем ее, чтобы понять, как нам действовать. Самое главное — предупредить вас!

— Как вас пустили сюда? Ведь здесь не терпят никаких белых.

— Нас рекомендовали мистеру Антонию Пэперу.

— Кто?

— Киктахан Шонка. И нас пропустили.

— Где же вы остановитесь?

— Как раз у Пэпера, у этого мерзавца…

— Как вы сказали? «Мерзавца»? Почему вы его так называете?

— Он другого не заслуживает! Мы прибыли сюда и были честны с ним. Мы передали ему все, что доверил нам Киктахан Шонка. Поначалу он повел себя как лучший наш друг. Он даже распорядился оставить нас у себя. Но потом мы подслушали его разговор с агентом Ивнингом и поняли, что он самый большой подлец из всех, каких мы знаем. Вы только подумайте, мистер Бартон: оказывается, Киктахан Шонка, Пэпер и Ивнинг хотят использовать нас за просто так! А если мы больше не понадобимся, нас спокойно уберут с дороги! Представляете?

— Я не только представляю, но знаю обо всем этом еще больше. Сами Пэпер и Ивнинг обмануты старым Киктаханом Шонкой точно так же, как и вы. Им тоже предстоит исчезнуть, если краснокожим кое-что удастся. Вожди-союзники не собираются ничего отдавать, они стремятся завладеть всем.

— Дьявольщина! Вы тут единственный честный человек среди лжецов и предателей. Скажите хоть что-нибудь, мистер Бартон! Сейчас ваш совет как воздух.

Я посоветовал им самое простое: им следует оставаться у Пэпера, смотреть за ним в оба и сообщать мне обо всем, что они заметят. Что делать дальше, покажет время. Они удалились, а я сделал вывод, что теперь могу доверять им больше, чем раньше. Но перед уходом Зебулон нерешительно спросил:

— Могу я узнать, как дела у миссис Бартон?

— Она жива и здорова. Часто вспоминает вас.

— Это правда?

— Да. Полагаю даже, что вы стали ей нравиться.

Тут его лицо приняло выражение совершенно несвойственное этому человеку, каким мы знали его раньше. Его губы шевельнулись, словно он хотел еще что-то сказать, но не решился.

У ворот они вдруг резко отпрянули в сторону, дав дорогу какому-то всаднику. Я узнал в нем того высокого человека, который возглавлял отряд индейцев, едущих сюда. Не обратив никакого внимания на братьев, он подъехал ко мне.

— Прежде я никогда тебя не видел, — заявил он. — Ты Олд Шеттерхэнд?

— Ты не ошибся, — ответил я.

— Я ехал только к тебе, ни к кому другому. Я слышал, что моя скво гостит у твоей. И вот я прибыл тоже. Меня зовут Вакон. Я привел вам лучших юношей моего племени.

Ловко соскочив с лошади, индеец приветствовал меня как старого знакомого.

— Я твой друг, — улыбнулся он. — Позволь мне стать твоим братом. Покажи мне твою скво и мою, чтобы я приветствовал их обеих.

Я понятия не имел, где искать так называемую кухню. К счастью, появился Инчу-Инта — он нас и проводил. Кухня оказалась на нижнем этаже, в самом конце большого, роскошного зала. Нас встретили Душенька, с облепленными тестом руками и Ашта-мать, ладони которой блестели от жира. Пришлось поздороваться с женщинами на расстоянии, после чего они были отпущены.

Я счел своим долгом лично проводить Вакона к Тателла-Сате. Опущу описание встречи этих великих мужей. Не стану останавливаться и на произнесенных при этом словах.

Тателла-Сата проводил нас в храм, где хранились загадочные реликвии прошлого. Рассмотреть их подробно нам не хватило времени. Когда я опубликую завещание Виннету, я вернусь сюда и обязательно подробнейшим образом осмотрю все. Упомяну лишь о том, что в храме мы увидели гигантскую шкуру давно вымершего серебристого льва, о которой говорил шаман команчей еще в Доме Смерти. Могу уверить, что своими размерами нынешние пумы не идут ни в какое сравнение с теми огромными львами. Рядом висело оперение большого военного орла, о котором упоминал шаман кайова.

Оставались считанные минуты до прихода наших гостей. Две вещи очень тревожили меня: во-первых, придут ли Олд Шурхэнд и Апаначка, а во-вторых, сам обед и обустройство этого очень важного мероприятия. Что касается последнего, то тут я полагался на Инчу-Инту, которого Тателла-Сата проинструктировал более чем достаточно, а также на кулинарное искусство краснокожей и белой цариц кухни. Я попросил Вакона помочь мне во время приема гостей, на что тот охотно согласился.

Прием проходил в том самом помещении, где находилась плита с трубками мира. Едва мы туда пришли, как показались первые гости. Зал быстро наполнился людьми. Последними явились Олд Шурхэнд и Апаначка и тут же принялись оглядывать присутствующих. Наконец наши взгляды встретились — и от ссоры не осталось и следа. Они поспешили ко мне, обняли и попросили сесть рядом. Как я был рад! Теперь я сердцем почувствовал, что выиграю в предстоящей схватке за умы.

Тем временем набили трубки. Я кратко и сердечно приветствовал гостей. Раскуривание трубки описывать не стану — каждый знает. Когда церемонии закончились, настал момент подумать о главном. Я уже хотел было подняться, чтобы произнести речь, как вдруг дверь распахнулась. На пороге стоял Тателла-Сата, Хранитель Большого Лекарства. Как только присутствующие увидели его, все без исключения почтительно поднялись. Я быстро зажег одну из трубок и подал ему. Он, как полагается, сделал шесть затяжек, вернул калюме и сказал тоном повелителя:

— Я — Тателла-Сата, а вы — голоса народа, любимого мной больше всего на свете. Вы должны звучать, а я слушать! Благороднейшим из всех наших людей был Виннету, вождь апачей. И ему будут ставить памятник. Но что это? Неужели мыслям Виннету суждено превратиться в голый камень? И его фигура должна стоять на холодной, пустынной вершине горы? У нас на этот счет другое мнение: его образ не мертв, он жив. Каждый краснокожий должен стать каплей его теплой, благородной крови. Вся красная раса примет вид Виннету, возвысившегося над всем низким. Гордость за нас и радость за Маниту, Величайшего и Единственного для всех. — Он повернулся к Олд Шурхэнду и Апаначке: — Вы и ваши сыновья хотите видеть каменного Виннету. Но неужели вы позволите Виннету стоять у водопада, на радость и удивление толпы? Если этот образ полностью соответствует вашим стремлениям, тогда он должен возникнуть не только перед вашими глазами, но и в вас самих, в ваших душах. Вы должны думать и чувствовать как он! Только тогда вы сможете по-настоящему сравнить и оценить вашего и нашего Виннету. Когда это произойдет, тогда мы и узнаем, кому вы отдали свой голос. Кто согласен со мной?

— Хуг! — ответил я.

— Хуг! Хуг! — зазвучало вокруг.

— Хуг! — воскликнули Олд Шурхэнд и Апаначка, увлеченные речью старика, а скорее, потому, что просто не совсем его поняли.

— Сегодня я приглашаю всех вас ко мне, как только стемнеет, — продолжал Тателла-Сата. — Приведите Янг Шурхэнда и Янг Апаначку, которые знают пока только своего каменного Виннету, и ничего больше. Они познакомятся с настоящим искусством, суть которого не в том, чтобы копировать земное, а в том, чтобы в земном показать небесное. Сегодня вечером они услышат, кого они хотят облечь в камень. Они узнают, чего он требует от них. А когда они услышат это от него самого, мы спросим у них, продолжают ли они настаивать на мертвом образе вместо жизни. Итак, я жду вас всех сегодня вечером. Я все сказал! — Он сделал рукой прощальный жест, повернулся и исчез.

Никто не произнес ни слова. Тут появился Инчу-Инта и сообщил, что трапеза готова. Эта новость тотчас нарушила ход собрания и все последовали призыву поваров.

Добрая Душенька удивила меня вдвойне. Во-первых, на ней была индейская одежда из мягкой, как шелк, кожи, украшенной древним бисером и бахромой. А во-вторых, я просто не ожидал ни от нее, ни от Ашты, что обед будет таким славным, изысканным. Многие блюда были явно рассчитаны на гурманов, хотя приготовлены были из самых простых продуктов. Но именно эти блюда вожди почему-то ели охотнее всего.

Краснокожие едят с удовольствием и много. Все, что подавалось, быстро исчезало, но тут же появлялось новое, как из рога изобилия, пока один индеец, другой, третий не отложили в сторону ножи, серьезно заявив, что им, простите, уже «дыханье сперло». И вот в тот момент, когда обед уже, казалось, должен был закончиться, принесли вдруг целую гору пирогов со всевозможными начинками. Это постаралась плутовка Душенька, которой было все равно, умрут ли ее гости от обжорства или нет. Все пироги были съедены.

Естественно, во время еды беседа велась крайне оживленно. Ничего удивительного, если подумать, сколько ярких личностей присутствовало тут. Я сидел между Олд Шурхэндом и Апаначкой. Мы рассказали друг другу о том, что произошло с нами за долгие годы разлуки, упомянули о недавних событиях, связанных с лошадьми и мулами Олд Шурхэнда. Но для них сейчас самым важным было привлечь меня на свою сторону, а потому последнее и стало главной темой на все оставшееся время трапезы. Я не спорил с ними, а рассказал о том, что мы нашли в Наггит-циль, тем самым исподволь подготавливая почву для того, что ожидало их сегодня вечером. Я узнал, что оба недавно были в одном из представительств компании «Пасифик», финансировавшей строительство; там они получили все необходимое для продолжения работ. Здесь, у горы Виннету, скоро развернется торговля, на которой они надеялись заработать много денег. К железной дороге будут снаряжаться караваны фургонов. Устроить все это теперь было самое время, потому что вот-вот ожидался небывалый поток людей.

После сытного обеда все потянулись в свои палатки. Только Вакон остался у нас вместе со своей скво. Мы вчетвером быстро нашли общий язык. Их дочь находилась наверху, в сторожевой башне, с теми, перед кем Молодой Орел поставил важную задачу. Я предложил подняться к нему наверх. Ашта быстро согласилась и попросила взять с собой старого доброго Паппермана. Но Вакон выразил желание остаться в комнате Виннету, чтобы спокойно изучить завещание. Разумеется, я с удовольствием позволил ему это. Мы позвали Паппермана, а потом через лес поднялись в сторожевую башню.

Молодой Орел искренне обрадовался нам и вывел нас на плоскую крышу своего жилища. Там мы увидели великое изобретение, о котором я пока не буду рассказывать подробно. Речь идет о летательном аппарате неизвестной доселе конструкции. Я увидел два оригинальных крыла из тонкого полотна; они были еще в стадии изготовления. Кроме того, на крыше лежали два больших полых тела, искусно сплетенных из тростника, обладающего крепостью стали и легкостью пуха. Похоже, это были части корпуса. Тут же находился и маленький, но, очевидно, довольно мощный мотор, который юноша доставил на своих плечах с восточного побережья Соединенных Штатов.

Спустившись вниз, мы обнаружили, что Вакон настолько углубился в чтение, что даже не услышал, как мы вошли. Отложив тетрадь в сторону, он поднялся и сказал:

— Да, это Виннету, сам Виннету! Если мы сегодня вечером огласим завещание, в нас зародится великолепное творческое начало. Моя скво не должна пропустить это событие. Я возьму Ашту с собой!

— И меня! — взмолилась Душенька. — Или женщинам запрещено быть среди присутствующих?

— Собственно говоря, да, — ответил за него я. — Но никто не рискнет отказать вам. Речь не идет о собрании вождей, потому что приглашены Янг Шурхэнд и Янг Апаначка. Там, где могут появиться они, и вы имеете право присутствовать.

Только я это сказал, как вошла Кольма Пуши. Она сообщила нам, что Олд Шурхэнд, Апаначка и их сыновья уже у Тателла-Саты. Она явилась вместе с ними, чтобы спросить у нас, будут ли присутствовать Душенька и Ашта, и пожелала присоединиться к ним. Само собой разумеется, ей тоже никто не отказал.

Прибыв к шаману, мы узнали, что все остальные приглашенные уже на месте. Тателла-Сата заранее приказал своим телохранителям проводить всех гостей в великолепную часовню, куда теперь вел нас он сам. Внутри были расстелены шкуры, означающие места для гостей. Горели свечи, сделанные из пчелиного воска. Для чтеца, а им был я, отвели самое высокое и светлое место.

Когда мы вошли, присутствующие поднялись. То, что мы взяли с собой наших жен, ни у кого не вызвало возражений.

Тателла-Сата сказал несколько слов. Он объявил цель нашей сегодняшней встречи и попросил собравшихся быть внимательными, чтобы не пропустить появления того, кому посвящен сегодняшний вечер, — Виннету.

Я начал читать. Первые строки завещания звучали так:

— «Я — Виннету. Меня называют вождем апачей. И я пишу для моего народа. Я пишу для всех людей Земли. Маниту, Великий, Вседобрейший, распростер руки над всеми, кто честен с ним… «

— Виннету! Виннету! Виннету! — раздалось вокруг.

Мой несравненный брат выражался, как всегда, лаконично. Судьба Виннету была судьбой его нации. В первой тетради он описал свое детство, во второй — юность.

Я сидел напротив открытых дверей. Случайно оторвав взгляд от тетради, я увидел в дверях фигуру молодого человека. Неужели Виннету? Неужели он явился из другого мира, чтобы послушать, как читают вслух его завещание?

Слушатели пребывали в глубоком раздумье. Они на лету подхватывали то, что слетало с моих губ. Частенько раздавалось тихое или громкое «уфф!». Фигура в дверях не двигалась. Я читал до полуночи, но никто и не подумал идти спать.

— Дальше, дальше! — звучало со всех сторон.

Вакон вызвался подменить меня, чтобы дать возможность передохнуть. Я согласился. Он читал еще несколько часов, до самого рассвета, а когда первый солнечный луч проник к нам, все увидели, что сидевшим перед дверьми внимательным слушателем был Молодой Орел. Тут я встал и попросил прервать чтение, чтобы вечером продолжить. Все поднялись. Никто не проронил ни слова. Тателла-Сата указал на восток и сказал:

— Пусть мои братья увидят, что пришел рассвет — «юный день», как на языке белых людей называют утро. К этому времени во мне и, если так захочет Маниту, в них рассветет день — новый, юный, прекрасный день, прекраснее, чем все дни, которые были раньше. Я имею в виду новый день красной нации, его вступающие в свои права священные часы! Чувствуете ли вы глубоко в себе душу того, чье завещание мы собрались исполнить? Чувствуете вы его образ, растущий в вас самих?

— Да! — ответил Атапаска.

— Да, он здесь! — подтвердила восхищенная Ашта.

Им вторили остальные, даже Олд Шурхэнд и Апаначка. Только их сыновья пока молчали, хотя и они, я уверен, почувствовали воздействие завещания. Но они прекрасно знали, что их план становился тем призрачнее, чем сильнее было это воздействие. Потому они сдерживали то, что почти готово было сорваться с их губ.

— Мои братья снова придут сюда сегодня вечером? — осведомился Тателла-Сата. — Я жду их в это же время.

— Мы придем, — уверил Алгонка.

— Да, мы придем, — сказала Кольма Пунш, которая теперь полностью была на нашей стороне.

— Мы придем! — подтвердили остальные.

И в этот раз голоса двух юных художников прозвучали вместе со всеми.

Глава восьмая. ПОБЕДА

Чтение шло каждый день. Уверен, наши встречи совершили настоящий переворот: Янг Шурхэнд и Янг Апаначка всегда являлись первыми. Они едва могли дождаться продолжения, но мы сделали вид, что не обратили на это никакого внимания. Они же, несмотря на большой интерес к нашим занятиям, отнюдь не оставили своей затеи. Памятник рос буквально на глазах, все отдельные его части были уже готовы и обтесаны, оставалось их только соединить. Атмосфера была пронизана духом необъявленного состязания. Чей образ будет в нем победителем? Их, каменный, или наш, духовный, с каждым днем обретающий силу и красоту?

На третий день после визита братьев Энтерс меня снова навестил Гарриман. Он выбрал сумерки, чтобы не привлекать к себе внимания. Накануне в Нижнем городе появились новые лица. Судя по волнению, вызванному их появлением, это были важные персоны, но кто они, мы пока не знали. Энтерс и задумал представить их нам. Я принял его в присутствии жены.

— Мистер Шеттерхэнд, вы знаете, кто прибыл сюда сегодня вечером? — взволнованно начал он.

— Нет, — ответил я.

— Ваши смертельные враги: четыре вождя!

— Они одни?

— В сопровождении тридцати воинов, не больше.

— А младшие вожди?

— Их пока нет.

— Неосторожно с их стороны — невооруженным глазом видны их намерения! Младшие вожди, безусловно, были с ними. Их отсутствие тревожит меня. Наверняка они среди тех четырех тысяч всадников, которым приказали прибыть в Долину Пещеры.

— Именно так. Но самое главное: вас завтра требуют на поединок!

— Уфф! Очень интересно!

Тут, естественно, не обошлось без Душеньки:

— Совершенно неинтересно! Да еще и опасно! Кто же намеревается убить моего мужа?

— Их четверо: Тангуа, Киктахан Шонка, Тусага Сарич и То-Кей-Хун.

— И что же? Они разом хотят нанести удар моему единственному бедному мужу, — хотят заколоть или застрелить его?

— Только застрелить, больше ничего.

— Больше ничего? Вчетвером, сразу!

— Нет, по очереди.

— Прошу не говорить со мной так! Как это мило — один за другим! Так у нас, в Германии, стреляют по дискам или по дичи: если не попадет один, то попадет другой. Да ни один человек не сможет остаться живым в такой ситуации!

— Они тоже так думают. Конечно же, если такое случится, Олд Шеттерхэнд погиб. Тогда не только они насытятся местью, но будет спасен и каменный Виннету. Ведь они считают, что Шеттерхэнд — единственный действительно опасный противник. Если он умрет, то с помощью четырех тысяч воинов они добьются своего…

— Ого! — в нешуточном гневе перебила его моя жена. — Да прежде чем его застрелят, я разнесу эти тысячи краснокожих в пух и прах, одного за другим, и…

Итак, четверо непримиримых вождей решили вызвать меня на настоящую индейскую схватку — не на жизнь, а на смерть. То, что они выставят условия, не дающие мне практически никакого шанса остаться в живых, ясно само собой. Сегодня вечером, — уже нельзя ничего решить, нельзя ничего сделать и изменить. Оставалось познакомиться с условиями. И я решил, что эти условия передаст мне Пида, сын Тангуа. Он, как известно, был настроен ко мне дружелюбно.

Когда я посвятил в свои планы Душеньку, она уже успокоилась и изложила мне следующие соображения:

— Дело ни коим образом не опасно! Ты просто пристыдишь этих четверых негодяев.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто: ты же противник дуэлей.

— Разумеется.

— Если мерзавцы вызовут тебя на дуэль, ты сообщишь им это. Тогда им станет стыдно и они уползут прочь.

— Хм! — улыбнулся я. — И после этого меня будут считать мужчиной?

— А разве не по-мужски открыто и честно признаться в том, что ты противник дуэлей?

— Хорошо, я готов «поступить по-мужски», и даже вдвойне! Я «по-мужски» признаюсь этому Пиде, что я противник дуэлей. И так же «по-мужски» добавлю, что, несмотря на это, готов стреляться с этой лихой четверкой. Разве это не вдвойне «по-мужски»?

— Надеюсь, ты шутишь!

— Честно говоря, я воспринимаю этот вызов просто как глупость и действовать буду соответственно. Пусть придет Пида, тогда ты услышишь, что я ему отвечу.

— Значит, по-твоему, дело не опасное?

— Не опасное.

— Вожди все предусмотрели, — вмешался Гарриман. — Они знают о вашей хитрости и находчивости, поэтому сделают все, чтобы убить вас в поединке. Если же вам удастся ускользнуть от смерти, они поручат мне и моему брату отвести вас в сторону… вас и вашу жену…

— И меня? — быстро среагировала Душенька. — И вы согласились?

— Разумеется.

— Только на словах, надеюсь?

— Естественно, — кивнул он. — Нам и в голову не придет нападать на вас. Мы верны вам и будем защищать вас!

— Я вам верю, — сказала моя жена.

— Это правда? — спросил он, и его лицо посветлело.

— Да, — ответила она.

— А вы, мистер Шеттерхэнд?

Я кивнул.

— Отлично! Могу даже доказать вам, что мы честны. Я приведу неопровержимое доказательство. У меня есть один экземпляр нашего договора. Его подписали четыре вождя, мистер Ивнинг и мистер Пэпер как свидетели. Вот он. — Он подал мне бумагу.

Это был не договор, а сомнительное обязательство платежа, которое вожди вовсе не собирались выполнять. Они и в мыслях не держали, что бумага может попасть в руки противников, и вскоре собирались забрать ее. Прочитав листок, я хотел вернуть его Гарриману Энтерсу, но тот сказал:

— Сохраните документ у себя, можете использовать его в своих целях. Считайте его вашей собственностью.

— Благодарю вас. Этим вы определенно доказываете честность ваших помыслов. А почему вы не взяли с собой брата?

— Потому что никто ничего не должен знать. Если знают двое — знают все. Как только еще что-нибудь прояснится, вы тотчас узнаете. А теперь я покидаю вас.

— Он в самом деле искренен, — утвердительно кивнула Душенька, когда Энтерс удалился.

— А его брат?

— Не думаю, что он сделает что-нибудь плохое против меня.

— Против тебя — нет. А против меня? Я чувствую себя в безопасности только потому, что я под твоей защитой.

Пида пришел ко мне утром в сопровождении большого числа воинов, но принят был только он один, поскольку другие не имели ранга вождей. Он попытался скрыть свое удивление, когда увидел рядом со мной Душеньку, Ашту и Кольму Пуши, но так и не смог это сделать. Я шагнул ему навстречу и произнес:

— Пида, вождь кайова, давно завоевал мое сердце. Он владеет им еще и сегодня. Но я не знаю, можно ли мне говорить с ним языком сердца. Пусть он скажет: прибыл ли он как гость, приветствующий меня, или как посланец своего отца, отказывающийся даже подать мне руку?

В далекие времена я знал его юношей, теперь же ему было лет пятьдесят. Лицо его стало суровее, но все же сохранило прежние привлекательные черты, а глаза дружески светились.

— Олд Шеттерхэнд знает, любит ли его Пида или ненавидит, — ответил гость. — Он знает, что я посланец моего отца и его союзников.

— Тогда пусть Пида сначала сядет, а потом говорит.

Вернувшись на место, я подал ему знак рукой сесть передо мной. Но он отказался и продолжал:

— Пида должен стоять. Садиться и спокойно говорить можно только в согласии. Олд Шеттерхэнд, я передаю послание четырех знаменитейших воинов. Я назову их имена: Тангуа, вождь кайова, То-Кей-Хун, вождь ракурро-команчей, Тусага Сарич, вождь капоте-юта, и Киктахан Шонка, старейший вождь сиу. Давно, много лет и зим назад, эти вожди поклялись стереть Олд Шеттерхэнда с лица земли. Но он ускользнул от них, и он еще жив, хотя так и не искупил свою вину. Он думал, что они о нем забудут. Он рискнул прийти в их землю и ступить на запретную тропу. Итак, он выдал себя им. И теперь он — их собственность. Он должен умереть! Но времена столба пыток миновали, и вожди решили поступить благородно. Они хотят дать ему возможность попытаться уйти от заслуженной смерти еще раз. Они будут бороться с ним! Я пришел вызвать его на эту схватку. Что он ответит мне?

Я поднялся и сказал:

— Прошли не только времена столба пыток, но и времена долгих речей. То, что я должен сказать, будет кратким. Я не был врагом ни одного красного человека. Я не заслужил ни ненависти, ни смерти. Я и сегодня не брожу по запретным дорогам и чувствую себя отнюдь не во власти вождей. Минули и времена убийств, поединков и дуэлей. Я стар и стал рассудителен. Я проклинаю любое кровопролитие! Я противник любых дуэлей…

Душенька незаметно для всех ткнула меня в бок и прошептала:

— Хорошо, хорошо!

— Но именно потому, что я знаю славу вождей и учитываю их поседевшие виски, я не хочу оскорблять их отказом. А значит, я готов бороться с ними!

— Ты с ума сошел! — зашептала Душенька.

Слово снова взял Пида:

— Олд Шеттерхэнд стар. Он никогда не знал страха. Но пусть он будет осторожен! Условия, выставленные вождями, строги и безжалостны. Пусть он выставит свои, но не стоит ожидать, что…

— Я не ставлю никаких условий, — резко перебил его я, — а согласен на все, что потребуют от меня вожди.

Он взглянул на меня с сомнением и спросил:

— Олд Шеттерхэнд шутит или говорит всерьез?

— Всерьез!

— Тогда пусть он повторит то, что я слышал сейчас, еще раз. Но прежде он услышит, чего требуют вожди. Поединок по очереди с каждым. Последовательность определит жребий. По одному выстрелу из ружья с каждой стороны. Противники будут сидеть друг против друга, в шести шагах. Первым всегда стреляет старший. Второй выстрел должен прозвучать ровно через минуту. Исход поединка — смерть одного из участников. Если все четыре вождя промахнутся, а Олд Шеттерхэнд еще не умрет, все начнется сначала. Таковы условия. Пусть Олд Шеттерхэнд обдумает их.

Говоривший делал паузу после каждой фразы, глядя на меня испытующе и одновременно озабоченно.

— Я уже их обдумал, — ответил я. — Кто дает сигнал стрелять?

— Первый председатель комитета.

— А сколько ждать второго выстрела, если первый не прозвучит?

— Я не понял вопроса. Все вожди старше Олд Шеттерхэнда, которому нет еще семидесяти. Никто из них не будет медлить. Они будут стрелять, как только раздастся команда.

— Кто может это подтвердить? Не раз я оказывался свидетелем, казалось бы, невозможного. Итак, я повторяю вопрос: если первый выстрел не прозвучит, когда я смогу выстрелить?

— Ровно через минуту после того, как должен был он прозвучать!

— Хорошо. Куда целиться?

— Точно в сердце.

— И никуда больше?

— Нет.

— Где состоятся поединки?

— На границе Верхнего и Нижнего города.

— Когда начнем?

— За час до того, как солнце исчезнет за горой Виннету.

— Кто будет следить за соблюдением условий?

— По двое с каждой стороны. Вожди выбрали для этого агента Уильяма Ивнинга и банкира Антония Пэпера. Пусть Олд Шеттерхэнд тоже выберет двух!

— Тогда я называю моих друзей: Шако-Матто, вождь оседжей, и Вагаре-Тей, вождь шошонов. Они станут рядом со мной и застрелят любого вождя, который нарушит слово, но не в сердце. Согласен ли с этим Пида, посланец моих врагов?

— Да, — ответил он. — А Олд Шеттерхэнд?

— Я буду сражаться на условиях, которые мы только что обсудили.

— Боже мой! — громко воскликнула Душенька. — Я не согласна! Ты погиб!

Счастье, что она говорила по-немецки, так что никто ее не понял.

— Олд Шеттерхэнд должен мне сообщить еще что-нибудь? — осведомился Пида.

— Только то, что мое ружье до сих пор бьет без промаха. Пида, вождь кайова, выполнил свою миссию. Он может идти.

Сделав прощальный жест рукой, он повернулся, чтобы удалиться, но передумал, быстро подошел ко мне, схватил за руки и произнес с волнением:

— Пида уважает Олд Шеттерхэнда. Он не хочет, чтобы Олд Шеттерхэнд умер. Он хочет, чтобы он жил и был счастлив! Неужели Олд Шеттерхэнд не может ничего изменить? Ведь поединки закончатся его смертью!

— Мог бы, но не хочу, Пида — мой брат, а я — его. Эта схватка не закончится моей смертью. Олд Шеттерхэнд всегда знает, что говорит. Пусть Пида доверяет мне, как прежде! Ни один команч, ни один кайова, юта или сиу не убьет меня. Еще немного — и все вы станете нашими друзьями. Я прошу тебя поверить в это!

— Я верю и хочу этого, — кивнул он. — Олд Шеттерхэнд говорит загадками, но видит и слышит то, чего не видно и что не слышно другому. Поэтому он знает то, чего не знают другие. Я все сказал!

Пожав мне руку, он зашагал с высоко поднятой головой.

Разумеется, меня тотчас забросали вопросами. Но я не мог быть вполне откровенным — ведь на карту была поставлена моя жизнь. Только от Душеньки я не смог ничего скрыть и обязан был ее успокоить. И тогда я сказал ей, что у меня есть четыре не пробиваемых пулями панциря. Эти панцири — «лекарства», которые мы привезли из Долины Смерти. Ни одному индейцу не придет в голову испортить свой собственный талисман. Он лучше примет смерть, чем сделает это. «Лекарство» старого Киктахан Шонки состояло из вышитого пояса и собачьих лапок. Я не знал, что представляли собой «лекарства» других вождей, заключенные в кожаные мешочки. Я связал их вместе, отрегулировав длину ремешков таким образом, чтобы «лекарства» прикрывали мне сердце, когда я повешу их через плечо. На этом моя подготовка к схватке закончилась. Увидев это, Душенька тотчас успокоилась. Она начала даже радоваться предстоящей «дуэли».

Место схватки было размечено заранее; не забыли и о зрителях. В обоих городах царило оживление. Повсюду шли речи о предстоящих смертельных поединках. Утверждали, что Олд Шеттерхэнд не в своем уме, поскольку согласился на такие жесткие условия. Но говорили и совершенно противоположное: Олд Шеттерхэнд часто думал и поступал не так, как все, а потому не нужно делать слишком поспешных выводов, а следует дождаться исхода схватки. Разумеется, Тателла-Сата тоже узнал обо всем, хотя я и не сообщал ему. После обеда он разыскал меня, испытующе посмотрел в лицо и спросил:

— Ты будешь стреляться с ними?

— Нет, — ответил я.

По его лицу пробежала улыбка радости.

— Я так и думал! Олд Шеттерхэнд не самоубийца. Но ты явишься туда?

— Да.

— Тогда я не буду спрашивать, что ты задумал. Ты сам себе господин и знаешь, как тебе поступать. Я обязательно приду!

— Один? Или с твоими «Виннету»?

— Как ты захочешь.

— Тогда приходи один. Пусть они знают, что мы побеждаем не числом, а умением.

— Сегодня вечером у тебя чтение?

— Да, как обычно. Дуэль, просто дурачество, шутка, хотя и по очень серьезному поводу.

— Пусть эта шутка не принесет тебе неожиданностей.

Некоторое время спустя мы увидели его внизу, в лагере. Шаман внимательно осмотрел место поединков и, похоже, отдал какие-то распоряжения. Дружественные нам вожди последовали за ним.

Мы с женой немного прогулялись. У Таинственного водопада кипела работа. На высокие столбы натянули электрический кабель, кругом лежали груды бумажных фонарей, лампочек, шаров и тому подобных осветительных приборов. Больше всех суетился инженер-индеец. Ему поручили разместить на скалах большой проекционный аппарат. Это крайне заинтересовало Душеньку — ведь она так любит фотографировать и всегда готова почерпнуть что-нибудь новое в этой области. Поэтому, оставив меня, она широким шагом направилась к инженеру.

Несколько дней назад мне сообщили, что устроители памятника хотят буквально залить светом каменного Виннету, чтобы привлечь ошеломленных зрителей на свою сторону. Я сказал в ответ, что скорее памятник провалится сквозь землю, чем я увижу унижение моего Виннету. Неужели то, что я наблюдаю, и есть подготовка к помпезной иллюминации? Ведь фигура еще не достроена, она выросла лишь до плеч. Мой взгляд блуждал вверх-вниз по скульптуре, и мне вдруг показалось, что она чуть-чуть отклонилась от вертикали. Осмотрев ее с разных сторон, я укрепился в своем предположении. Особенно отчетливо это было видно с дороги.

Я ужаснулся, вспомнив о щелях и трещинах на потолке пещеры, о крошении и осыпании каменной породы. Неужели причиной был чрезмерный вес скульптуры? Настоящая катастрофа! Вернулась Душенька. Она узнала у инженера, что речь пока идет о пробном включении иллюминации завтра вечером. На это представление приглашены все.

— А что это за гигантский проекционный аппарат?

— С его помощью портреты Янг Шурхэнда и Янг Апаначки будут воспроизводиться на зеркальной поверхности водопада с двух сторон от памятника. Авторы фигуры Виннету рядом с их творением!

— Этого я не потерплю! — не сдержался я.

— Что ты можешь сделать?

— Запретить, и все!

— Да, конечно! Даже если они не посчитаются с твоим мнением, ты своего добьешься. Но подумай: ведь это всего лишь первый опыт! Не целесообразнее ли не мешать этому опыту, а подождать немного, пока все решится само собой?

— Да, может быть, ты права. Я полагаю, что им радоваться не придется. Все решит сила, которая нам не по плечу.

— Какая сила?

— Скажи, прямо или криво стоит фигура?

Душенька провела свои визуальные наблюдения и заключила:

— Прямо. Не поставят же ее криво!

— Специально, конечно, нет. Но все-таки она стоит криво. Ты не замечаешь этого, поскольку твой глаз не так тренирован, как мой, а отклонение фигуры от вертикали еще не так значительно. Сравни линию памятника с направлением падения воды и скажи мне…

— Она действительно стоит криво… Да, она стоит криво! — перебила она меня. — Господи, что же это?! Думаешь, она проваливается?

— Уверенно сказать пока нельзя. Нужно подождать и понаблюдать. Завтра я спущусь в пещеру, чтобы осмотреть потолок.

— Это не опасно?

— Нет.

— Памятник может рухнуть?

— Не просто может, а даже очень вероятно. Но ни сегодня, ни завтра этого не случится. Только прошу тебя держать все в тайне.

— От всех?

— Да.

— И от Тателла-Саты?

— И от него. Я хотел бы один владеть ситуацией.

— Ты отдаешь себе отчет, что берешь на себя?

— Да. Ответственность, конечно, немалая. А теперь идем, Душенька. Нам пора домой. Я не должен опаздывать.

— К сожалению, ты снова озаботил меня! — вздохнула она.

— Это лишнее, совершенно лишнее. У тебя гораздо больше поводов улыбаться, чем бояться.

На подходе к замку мы встретили посланца Тателла-Саты, который передал, что шаман встретит нас. От вождей тоже пришел гонец, он сообщил, что индейцы собираются сопровождать меня. Но я попросил их не делать этого, не тратить время на пустяки.

Теперь я должен был надеть костюм вождя и зарядить мой старый штуцер «Генри», хотя и считал, что он, скорее всего, не выстрелит ни разу. Я не мог нести в руках четыре талисмана вождей, поэтому Душенька уложила их в свой баул.

Когда пришло время, мы спустились во двор, где Инчу-Инта держал наших лошадей. Там мы увидели Молодого Орла и нашего старого Паппермана: они должны были сопровождать меня к месту поединка. Вскоре появился Тателла-Сата верхом на белом муле, он был один.

И вот мы отправились в путь. Хранитель Большого Лекарства, Душенька и я — впереди, Молодой Орел и Папперман — сзади.

Сверху нам хорошо было видно, что население Верхнего и Нижнего городов плотным кольцом окружило арену. Там находились все, кто только мог ходить.

Четверо моих противников уже сидели наготове. Когда мы ступили в круг, они встали. Только Тангуа остался сидеть — он не мог подняться. Тателла-Сата заранее приготовил себе место прямо за мной. Он занял его и отныне не спускал глаз с четырех вождей.

Мне было объявлено, что первым будет держать речь председатель комитета, — так оно и произошло. Потом говорили каждый из четырех вождей. Последнее слово было за мной. Я вышел вперед и так громко, чтобы каждый мог меня услышать, произнес:

— Олд Шеттерхэнд пришел, чтобы не говорить, а сражаться. При приближении опасности только трусость распахивает рот, мужественный воин действует молча. Никто из ораторов почему-то не упомянул о разговоре между Пидой и мной…

Тут «первый председатель комитета» пренебрежительно отмахнулся:

— Комитет решил, кому о чем говорить! А что решено на комитете…

— Молчи! — перебил его я. — Решено было между Пидой и мной. Ваш комитет для меня не существует. Я могу его признавать или не признавать. Я позволил, чтобы ты давал команду стрелять, а больше тебе ничего не позволено!

— Но я стою здесь не для того, чтобы…

— Не хочешь стоять — садись! — снова прервал его я и, подойдя к нему, пригнул к земле, куда он, опешив, и уселся. Потом я громко обратился к присутствующим:

— Вместе с Пидой я выбрал моих знаменитых братьев Шако-Матто и Вагаре-Тея, чтобы они следили за соблюдением всех условий поединков. Пусть теперь они перечислят их все!

Вожди поднялись и сделали то, о чем я просил, после чего бросили жребий. Моим противникам выпало стрелять в меня в следующей последовательности: Тусага Сарич, То-Кей-Хун, Киктахан Шонка и Тангуа. И вот они, один за другим, образовали передо мной полукруг. Каждый держал в руках двустволку и излучал всем своим видом предвкушение победы. Прежде чем занять свое место, я подошел к Ават-Ниа, стодвадцатилетнему вождю шошонов. Склонившись перед ним, я поцеловал старцу руку и сказал:

— Ты самый старший из нас, дышащих этим воздухом. На тебе лежит печать благословения и любви Великого Духа, который привел тебя сюда не для того, чтобы увидеть пролитую кровь тех, которые дороги тебе и которым дорог ты. Ты будешь первым, кто увидит, что любая борьба между людьми — это глупость, над которой можно было бы только посмеяться, если бы не последствия…

Глаза старика блеснули:

— Олд Шеттерхэнд покажет нам эту глупость, чтобы наши потомки не повторяли ошибок их предков. Победа будет твоей!

Я вернулся на указанное мне место. Душенька опустилась рядом. В тот же миг Киктахан Шонка гневно воскликнул:

— Что делает скво среди воинов? Прочь отсюда! Прогоните ее!

— Ты боишься скво? — усмехнулся я. — Тогда уходи ты! Она ничего не боится, а потому останется.

— Разве Олд Шеттерхэнд стал женщиной и не чувствует оскорбления, которое ощущаю я, воин? — нахмурил брови вождь.

— Ты спрашиваешь, что нужно моей скво среди воинов? Ты в самом деле думаешь, что вы воины? Вы слабые старухи! Потому я и пошел на все ваши условия, не вдаваясь в обсуждения. Олд Шеттерхэнду и в голову не придет сражаться с вами, потому что он мужчина. Он привел сюда свою скво, потому что достаточно одного ее жеста, чтобы обезоружить любого из вас. Бойтесь ее!

— Пусть остается! — зло выкрикнул Киктахан Шонка. — Но моя первая пуля достанется тебе, а вторая — ей!

— Ладно, пусть остается, — согласились другие вожди. — Пора начинать!

Мы находились в центре размеченного участка, рядом с помощниками. Первый большой круг вокруг нас образовывали знаменитости, среди них и двенадцать вождей апачей. За ними — младшие вожди и заслуженные воины, обладавшие определенными привилегиями. А дальше, куда ни кинь взгляд, простые люди, среди которых бросались в глаза рабочие, занятые в каменоломнях и на постройке памятника. Они прекратили работу, чтобы насладиться представлением, и вели себя весьма разнузданно. Вместе с заслуженными воинами сидела Кольма Пуши, а около обеих Ашт — жена Пиды и ее сестра. Присутствие их лишний раз подтверждало, что четыре тысячи всадников уже в Долине Пещеры.

Конечно же, глаза всех присутствующих неотрывно следили за нами. Господин председатель комитета, которого я недавно усадил на землю, вдруг вспомнил о своих обязанностях. Он поднялся и готов был давать сигнал стрелять.

Шако-Матто и Вагаре-Тей вытащили свои револьверы, взвели курки и предупредили, что мгновенно застрелят любого из моих противников, если только они совершат что-нибудь недозволенное.

— Начинать каждый из поединков только по взмаху моей руки! — объявил председатель комитета. — Итак, первый — Тусага Сарич, вождь капоте-юта. Он готов?

Названный вождь взвел курок и ответил:

— Готов. Только пусть теперь Олд Шеттерхэнд докажет, что одного-единственного жеста руки его скво достаточно, чтобы погубить любого из нас. Пусть она сделает это!

Я кивнул Душеньке. Та мгновенно вытащила «лекарство» моего первого противника из баула и ловко повесила его мне на шею, позаботившись о том, чтобы тщательно прикрыть сердце. Я повернулся к Хранителю Большого Лекарства и показал ему талисман.

— Я готов, — обратился я к своему врагу, не обращавшему никакого внимания на наши приготовления. — Можно начинать. Пусть стреляет Тусага-Сарич! Через минуту — я!

Вокруг воцарилась тишина. Каждый смотрел на меня, но никто пока не понял, в чем же дело.

— Время пришло — начинайте! — поторопил Тателла-Сата.

Тотчас раздалась команда председателя комитета. Но Тусага Сарич опустил ружье. Он первым понял, что произошло. Широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, он неотрывно смотрел на мою грудь.

— Мое «лекарство»! Мое «лекарство»!

— Стреляй! — приказал я ему.

— В мое «лекарство»?! — завопил он. — Откуда оно у тебя? Кто его дал тебе?

— Не спрашивай, стреляй! — приказал я ему во второй раз.

Тут по толпе прошел громкий гул. Люди еще не поняли, в чем дело, но догадались, что я отнюдь не так беззащитен, как они полагали. Лица моих друзей посветлели. А голос Тателла-Саты зазвучал радостно:

— Почему Тусага Сарич не стреляет? И почему не подается команда для Олд Шеттерхэнда? Он должен ждать только минуту, не дольше! Итак, пусть Олд Шеттерхэнд возьмет ружье!

Я сделал это. Во второй раз прозвучала команда моему противнику, но он закричал:

— Я не могу стрелять! Не имею права! Кто прострелит свое «лекарство», тот погубит собственную вечную жизнь!

— Минута прошла! — констатировал Тателла-Сата.

Прозвучала команда для меня.

— Тусага Сарич отправится в Страну Вечной Охоты! — сказал я, направив ствол моего штуцера ему в грудь.

— Уфф! — проревел индеец, отпрыгнул в сторону и помчался прочь.

— Боже мой! — прошептала Душенька. — Теперь у меня отлегло от сердца Я верила в тебя, но все-таки боялась…

Смешно было видеть старого вождя улепетывающим с резвостью мальчишки, но никто не смеялся. По старому, до сих пор действующему закону прерий он теперь потерял честь, ибо при любых обстоятельствах должен был позволить мне выстрелить.

Моим следующим противником согласно жребию стал То-Кей-Хун. Выражение его лица просто невозможно описать. Я не стал тянуть время и долго держать его в неведении и попросил Душеньку повесить на место прежнего новое «лекарство», после чего произнес:

— Стреляет То-Кей-Хун, вождь ракурро-команчей! Я готов! Но что я вижу? У него сперло дыхание от страха?

Мои слова чуть не подбросили его вверх. Глаза команча яростно слезились.

— То-Кей-Хун готов? — спросил Тателла-Сата.

— Нет! Я не готов! — воскликнул тот, вскочил и, так же, как Тусага Сарич, быстро помчался прочь.

Становилось уже просто смешно.

— Очередь Киктахан Шонки, вождя сиу! — напомнил я.

Но тот крикнул:

— Олд Шеттерхэнд — шелудивый пес, подлец и мерзавец! Он крадет «лекарства»! Мое тоже у него?

— Да, — ответил я, а жена повесила поверх предыдущих новый талисман, но только пока один пояс.

Увидев это, старый индеец язвительно ухмыльнулся.

— Неужели Олд Шеттерхэнд думает, что я тоже убегу? Моя пуля не промажет, потому что половина «лекарства» недействительна! А другой половины нет!

— Вторая тоже у меня. Пусть Киктахан Шонка убедится в этом! — Я взял у жены лапки собаки и поднял их так, чтобы краснокожий смог их разглядеть, а потом повесил их туда, где им надлежало висеть.

Вождь просто оцепенел от ужаса. Он буквально зашипел на меня:

— Неужели шелудивые псы всемогущи? Кто дал тебе то, что я потерял?

— Никто. Я нашел этот талисман.

— Где?

— На ступенях Утеса Дьявола, где совещались вожди сиу и юта. Они ждали там Олд Шеттерхэнда и хотели схватить его. Пока они разговаривали друг с другом, раздался голос Великого Духа. Они испугались и пустились в бегство, и ты потерял парик и половину «лекарства». Парик тебе потом принесли. А половину лекарства я спрятал у себя, чтобы добавить ее к другой половине.

— Так ты подслушал нас? Там, на Утесе Дьявола?

— Да.

— Уфф, уфф!

Старик весь съежился, и казалось, что он хотел умереть.

— Я готов к схватке, — обратился я к Хранителю Большого Лекарства.

— Киктахан Шонка тоже готов? — спросил тот.

Вождь команчей поднял голову и подал своим людям

знак. Двое из них подняли его, помогли сесть на лошадь и пошли рядом.

Остался Тангуа, отец Пиды, — самый яростный и непримиримый мой противник. Он сидел, словно парализованный, на земле, закрыв глаза и сжав двустволку. Я сказал:

— Тангуа, старейший вождь кайова, приказал Пиде написать мне следующее: «Если у тебя есть мужество, приходи сюда, к горе Виннету! Одна-единственная пуля, которая у меня осталась, истосковалась по тебе!» Так вот, я пришел! Я здесь! А где твоя пуля?

Пока я говорил, Душенька повесила мне на грудь последнее «лекарство». Он открыл глаза, взглянул на него и сказал:

— Я так и думал. И мое у тебя. Я не стреляю в «лекарство». Я отказываюсь от своего выстрела. Но прошу тебя об одном: через положенную минуту пусти мне в сердце пулю! А когда я умру, положи мое «лекарство» в могилу.

— Нет! — ответил я.

— Тогда я в тебе ошибся. Я ненавижу тебя, как никого другого! Я хочу твоей смерти! Я сделал бы все, чтобы добиться ее! Но я всегда считал тебя честным противником!

— Ты ошибаешься. Я честен, но я не твой враг и не буду стрелять в тебя. Я не хочу твоей смерти, а потому ничего не должен класть в твою могилу, тем более твое «лекарство».

— Что ты собираешься с ним делать? Уничтожить?

— Нет. Ваши «лекарства» не принадлежат мне. Я не оставлю их себе. Но кому я их отдам, этого пока еще не могу сказать. Это вы должны решить сами.

— Как «сами»? Мы вчетвером?

— Да. Я испытаю вас. Если вы достойны, получите ваши «лекарства» обратно. Если нет, то я передам их Тателла-Сате. Он — Хранитель Большого Лекарства, а потому добавит их к своему собранию, чтобы дети ваших внуков узнали, что их прадеды были ничтожными людьми. Итак, я дарю тебе жизнь, но не дарю тебе «лекарство». Заслужи его! Я сказал. Хуг! — С этими словами я поднялся.

Душенька тоже. Встал и Тателла-Сата, громко возвестив:

— Поединки окончены. Олд Шеттерхэнд победил. Победа без крови — это десятикратная победа!

Мы вернулись к лошадям. Я подъехал к Тангуа и сказал:

— Я друг Тангуа, вождя кайова. Все равно — ненавидит он меня или нет. Но ради тебя самого я желаю, чтобы ты стал относиться ко мне лучше, чем прежде. Не скажет ли Тангуа мне что-нибудь?

— Я ненавижу тебя и буду ненавидеть всегда! — прошипел он. — Я буду преследовать тебя до самого твоего конца!

— Или до твоего.

— Мне все равно!

— Тогда я прошу, опять же только ради тебя самого: избавься хотя бы от комитета и ничего не предпринимай против тех, кто борется с ним.

— Нет! Я поступлю наоборот.

— Поверь, это погубит тебя и твое племя.

В этот миг он вскинул ружье и крикнул угрожающим тоном:

— Молчи! Если ты не уйдешь, я всажу тебе в лоб две пули!

— Рискни — и ты труп! — произнес я, указав на Паппермана, который незаметно подкрался к Тангуа, а теперь приставил дуло револьвера к его голове. — Сначала вы все вместе собирались выступать против памятника, а теперь присоединились к комитету, чтобы сражаться с его противниками. Достойно ли это вождя? Ты хочешь моей гибели, но я, несмотря на это, предупреждаю тебя со всей искренностью: берегись Долины Пещеры, и прежде всего — самого грота!

Тут он изогнулся как кошка, окинул меня подозрительным взглядом и спросил:

— Что с пещерой и долиной?

— Спроси у самого себя. Однажды ты уже выступил против меня и тебе пришлось поплатиться! Твоя жизнь стала жизнью калеки, а не вождя по твоей собственной вине! Теперь, на склоне лет, ты снова выступаешь против меня. Подумай о последствиях. То, что случится лично с тобой, — твое дело, ты сам себе хозяин. Но если пострадают твой сын, семья и племя, Маниту будет судить тебя, когда ты появишься в той жизни, которую вы называете Страной Вечной Охоты. Он спросит тебя о твоем «лекарстве». Что сможешь ты ответить? Я все сказал. Хуг!

Я пришпорил коня и ускакал в том же сопровождении, в котором прибыл. Друзья со всех сторон радостно приветствовали меня. Враги вели себя тихо. Только когда мы проходили мимо толпы рабочих, я услышал угрозы в свой адрес, которые резанули мой слух.

Меня это, честно говоря, удивило. Какие причины у них так ненавидеть неизвестного им человека? Когда я спросил об этом у Тателла-Саты и Молодого Орла, вездесущий Папперман тут же постарался разъяснить:

— Да, рабочие ненавидят вас, мистер Шеттерхэнд. Они рассержены на вас, все до одного! И они этого не скрывают. Они знают, что вы категорически против постройки памятника. Они утверждают, что вы хотите лишить их средств к существованию. Несколько дней назад они провели тайное собрание, где обсуждали вопрос, как им освободиться от Олд Шеттерхэнда и Тателла-Саты. Кстати, на этом собрании присутствовали господа из комитета.

— Ах вот как! Важная новость! Откуда вы это знаете?

— От Зебулона Энтерса!

— Не от Гарримана?

— От Зебулона. Я знаю, что вы доверяете ему гораздо меньше, чем его брату, но с тех пор, как он понял, что ему суждено быть обманутым, он стал совсем другим! Сегодня вечером братья тайком придут ко мне. Я посоветуюсь с ними…

— Не спросив меня?

— Не волнуйтесь! — ответил он. — Как только я услышу что-нибудь важное, я тотчас явлюсь к вам. Больше всего о вас говорят в кантине [93].

— В какой кантине?

— В бараке возле каменоломен, где обедают рабочие.

— Вы знаете эти места, мистер Папперман?

— Да.

— А я нет. Я должен скакать туда прямо сейчас, до наступления сумерек.

— В костюме вождя? — засмеялась Душенька.

— Да. Я же не могу переодеться, пока не попаду в замок. Украшение из перьев я, конечно, сниму, а ты возьмешь его домой. Штуцер тоже.

— А я думала, что поеду с вами…

— На этот раз нет, дитя мое. Речь идет о быстрой рекогносцировке, которая тебя сильно утомит.

— Это опасно?

— Да что ты!

— Тогда я разрешу тебе ехать.

Она сказала так строго, что я едва не воспринял это «разрешение» всерьез. Я передал ей свой головной убор из перьев, а Молодому Орлу — ружье. Потом попрощался с Тателла-Сатой и вместе с Папперманом свернул с дороги, чтобы проехать мимо Таинственного водопада окольным путем.

Каменоломни напоминали незаживающие раны. Неподалеку от них стояли грязные ангары и целые ряды тяжелых гужевых повозок. Где-то непрерывно трещала лесопильня. Низкие бараки были расставлены без всякого порядка. Папперман указал мне на один из них:

— Это кантина. Хозяин ее — настоящий великан. Все называют его Черномазым.

— Для индейца это оскорбление! — заметил я.

— Он привык и не обижается, хотя этот малый очень груб и упрям. Он не чистокровный индеец. Говорят, что его мать была негритянкой. Братья Энтерс часто захаживают к нему.

— Зачем?

— Чтобы кое-что выведать. Он ведь у рабочих предводитель. Говорят, что даже некоторые вожди доверяют ему. Естественно, любимчик комитета. А еще говорят, что мистер Уильям Ивнинг и мистер Антоний Пэпер целые ночи напролет проводят у него за картами и выпивкой. Хотите на него взглянуть?

— Если это возможно.

— Почему же нет?! Только подождем еще пару минут, а когда стемнеет, я проведу вас в одну каморку, куда вхожи только его доверенные люди.

До наступления сумерек мы скрывались в кустарнике, а как только стало темно, быстро спешились, стреножили лошадей и приказали им лечь.

Пробравшись к бараку, мы увидели ящики и бочки, выставленные вдоль задней стены постройки. При необходимости мы могли за ними спрятаться. Но, к счастью, этого не потребовалось. Внутри горел свет, и мы без труда определили, что барак разгорожен на несколько помещений: одно большое, другие поменьше. Папперман подвел меня к окну одного из них. Под открытым окном стоял крепкий ящик, на который можно было спокойно влезть, не опасаясь скрипа.

— Это комната Черномазого, — тихо заметил Папперман. — Энтерсы мне ее точно описали. Слышите — там разговаривают!

— Да. Встану-ка я на ящик и посмотрю.

— А я покараулю.

Забравшись наверх, я осмотрел комнату. Там стояли два грубо сколоченных стола с такими же скамьями. Разговаривали оба Энтерса, Тусага Сарич и То-Кей-Хун. Представьте себе мое удивление по поводу присутствия двух последних! Пятый, похоже, был хозяин — чернокожий великан с индейскими чертами лица, но курносым негритянским носом. Весьма неприятный тип, с отталкивающей внешностью. Он говорил:

— Думаю, наверху до сих пор не знают, что оба шамана сбежали. Будь проклят этот Олд Шеттерхэнд! Ведь у него карта пещеры! Но, к счастью, нам она не нужна. Шаманы точно знают дорогу. Этот Шеттерхэнд, несмотря ни на что, просто тупица. Явившись на место схватки и хвалясь украденными «лекарствами», он и не догадывался, что его пленники уже на свободе, а наш план на завтра уже готов. У него в запасе всего один день. А завтра вечером он умрет вместе со своей бабой! Вы сдержите слово?

Вопрос был обращен к братьям.

— Сделаем, что обещали, — сухо ответил Гарриман.

А Зебулон добавил:

— У нас свои счеты с этим человеком и его женой.

— Был бы прок от вас! — пробормотал Черномазый. — Итак, завтра будет двое мертвецов. Либо супруги-немцы, либо Энтерсы. Можете не сомневаться! Как бы там ни было, я не доверяю вам. Речь идет о нашей работе, о нашем существовании, о многих тысячах долларов, которые мы хотим и можем тут заработать. Поэтому я дал на подмогу вождям рабочих и настаиваю на том, чтобы все шло точно так, как я говорю. Кто не сдержит слово — умрет! Сейчас не до шуток.

— Хорошо, так и решим! — сказал То-Кей-Хун, вождь ракурро-команчей. — Все мы приглашены на праздник. Мы рассредоточимся в тех местах, которые нам указали. А наши четыре тысячи воинов пройдут через пещеру. Они не поскачут верхом, а именно пройдут. Лошади будут ждать их в долине, пока мы не узнаем, преодолим ли верхом последний участок подземных путей.

— А я тем временем здесь подниму рабочих, — снова заговорил Черномазый. — Оба Энтерса примутся за Олд Шеттерхэнда и его жену. Когда ваши воины достигнут под землей водопада и будут готовы выйти на поверхность, дайте нам знать выстрелом. Как только раздастся этот выстрел, Олд Шеттерхэнд и его жена будут убиты, а я вместе с остальными рабочими брошусь на оставшуюся банду, чтобы расчистить путь воинам.

— Все верно, — вставил Тусага Сарич. — Так и будет. Если что-нибудь изменится, мы дадим тебе знать или вышлем гонца. Мы уходим.

Хозяин вышел их проводить, и Энтерсы остались одни.

— Дело может закончиться плачевно, — проговорил Зебулон.

— Почему? — удивился Гарриман. — Теперь мы знаем все, что хотели узнать. Завтра утром поедем к Олд Шеттерхэнду, предупредим его об опасности. Что тут может произойти плохого?

— Да не с тобой и не со мной — мы-то прорвемся! Но вот кровопролитие, которое задумано… С такой армадой воинов не справится ни один Шеттерхэнд! Вообще, я больше беспокоюсь не за него, а за его жену. Пусть даже всем суждено умереть, но только не ей!

Теперь я знал достаточно и мог покинуть свой пост.

— Что-нибудь важное? — сразу кинулся ко мне Папперман.

— Весьма и весьма! — задумчиво ответил я. — Оба шамана, которых мы взяли в плен у входа в пещеру, сбежали.

— Неужели!

— Да, это так.

— Когда?

— Сегодня утром, вероятно. Они тотчас отыскали других вождей и обсудили с ними план, о котором я только что узнал. Идемте скорее!

По пути я рассказал старому, верному товарищу обо всем, что услышал.

Охранять пленников было поручено очень надежному индейцу, жившему на нижнем этаже дома Тателла-Саты — именно там держали пленников. Однако в жилище краснокожего мы никого не обнаружили, и никто толком не мог ничего о нем сообщить. Потом мы отыскали подвал, где содержались пленники. Дверь оказалась запертой засовом снаружи. Едва мы принялись ее открывать, как изнутри послышался голос, и через минуту наружу вышел… охранник!

Оказалось, что сегодня утром, когда он принес пленным еду и воду, они напали на него и сильно избили. Когда страдалец пришел в себя, он увидел, что заперт в темном подвале, а пленные исчезли. Он кричал, стучал, но все было напрасно. Боясь наказания, он попросил похлопотать за него перед Тателла-Сатой. Я пообещал ему.

Душеньки дома не было. В записке она сообщила, что ушла к Тателла-Сате и взяла с собой манускрипты, что Вакон будет продолжать чтение, но я все равно должен поторопиться. Я так и сделал.

В часовне, когда я приблизился к ней, стояла глубокая тишина. Я тихонько приоткрыл дверь, и в этот момент прозвучал голос Олд Шурхэнда:

— Да, действительно, он значил больше, гораздо больше, чем все мы, вместе взятые!

— Но мы этого не заметили! — вздохнул Апаначка.

— Как дела с памятником? — услышал я вопрос Атапаски.

— Он мал, слишком мал для него, а строить еще так долго! — возвысила голос Кольма Пуши.

Ашта-мать добавила:

— Мы не хотим Виннету из камня! Нам нужен он сам. Мы хотим ощутить его в наших сердцах. Все его драгоценные слова, которые он написал для нас, всегда должны звучать в наших душах.

Только теперь заметили меня.

— Ты как раз вовремя! — обратился ко мне Тателла-Сата. — У нас перерыв, и мы никак не можем продолжить чтение — слишком глубоко впечатление от прочитанного. Мы сейчас прослушали описание твоей победы над ним, а потом его победы над всеми вождями апачей. Мы узнали о том, как он повернулся от войны к миру, от ненависти к любви, от мести к прощению. И это разбудило всех нас. Это подняло темную завесу. Теперь мы видим, что лежит за ней! Услышанное встряхнуло даже Олд Шурхэнда, Апаначку и их сыновей!

— Не встряхнуло, — поправил Янг Апаначка. — Но кое-что мы поняли. Говорят, что наше искусство показное, без души и мысли. Такой же и образ Виннету… Мы еще раз приглашаем вас завтра вечером к водопаду. Там мы попытаемся оживить камень светом. Если удастся, то будет здорово! Если нет…

— Удастся! — перебил его Янг Шурхэнд уверенно.

Я быстро вставил:

— Он прав! Подождем.

— Хорошо, подождем, — согласился со мной Атапаска. — Но даже если это удастся, мы увидим какого-то бандита, с револьвером в руке. А здесь у нас настоящий Виннету. Мы, его раса, должны стремиться постичь его высокую душу. — Сказав это, Атапаска указал на украшенный цветами портрет Виннету, который мы отдали Тателла-Сате.

Поскольку люди никак не могли успокоиться, Олд Шурхэнд предложил закончить занятия, тем более что ему предстояло приготовиться к грядущему дню. Все согласились.

Когда индейцы удалились, у Тателла-Саты остались только я и Душенька.

— Сегодня одержана победа, великая победа! — воскликнул шаман. — Завтра у водопада они попытаются спасти свою идею, но уже сегодня они чувствуют, что их усилия будут напрасны. Ты ездил с Папперманом в каменоломни и возвратился поздно. Значит, вы потратили время не зря.

— Конечно, — ответил я. — Первое, что мы, к примеру, узнали: сбежали шаманы кайова и команчей!

— Уфф! — с тревогой в голосе воскликнул Тателла-Сата.

— Это еще не самое худшее.

Когда я закончил свой рассказ об увиденном и услышанном, Тателла-Сата спросил:

— Почему ты не рассказал об этом, когда наши вожди были здесь?

— А разве им надо это знать? Я считаю, что пока не нужно никому ничего рассказывать.

— Думаешь, справишься один?

— Да.

— С четырьмя тысячами?

— Да.

Он смерил меня скептическим взглядом.

— Теперь я понимаю то, чего не мог понять тогда, когда был жив Виннету. Я имею в виду его полнейшее доверие к тебе. Сегодня я и сам его чувствую. Что же ты собираешься предпринять против наших врагов?

— Дело довольно простое. Я запру их в Долине Пещеры, и они останутся там, пока не запросят пощады. Я возьму в заложники их вождей. Сколько вооруженных «Виннету» в твоем распоряжении?

— Сегодня три сотни, завтра вечером, возможно, будет уже пятьсот.

— Этого более чем достаточно. На сегодня мне нужно человек двадцать и наш верный Инчу-Инта. Сейчас я пойду к себе переоденусь, потом спущусь с твоими людьми по скрытой лестнице в пещеру. Мы расставим сталактиты так, чтобы шаманы, когда они придут со своей шайкой, не смогли найти выход.

— А если они уберут камни, как это сделал ты?

— Это может произойти только в широком проходе, у которого есть выход за Таинственным водопадом, но я так заложу его, что они никогда не смогут его найти. Я уже приготовился и потрачу на это завтра целый день. А чтобы запереть врагов в долине, у нас найдется время послезавтра.

Мы собрались уже покинуть шамана, как вдруг Душенька попросила у Хранителя Большого Лекарства о разрешении сфотографировать его завтра. Я остолбенел. На такое дерзкое предложение не решился бы даже я. Но шаман лишь рассмеялся и спросил:

— Могу я узнать, для кого или для чего нужна эта картина?

— Тайна, — многозначительно произнесла она. — Но ради хорошего дела. Скоро она порадует всех нас.

— В таком случае я не смогу отказать скво моего брата Шеттерхэнда. Пусть она приходит когда хочет, я всегда к ее услугам.

Когда мы ушли к себе, я спросил, зачем ей это понадобилось.

— Скажи, а кто здесь, на горе Виннету, самая авторитетная личность: ты или Тателла-Сата? — ответила она вопросом на вопрос.

— Естественно он!

— Отлично! Он был удовлетворен тем, что я ему сказала. Ты же требуешь от меня большего, чем он?

— Да.

— По какому праву?

— Скажи, кто в нашей семье больший авторитет для тебя: я или Тателла-Сата?

— Конечно он! — засмеялась она.

— Значит, мне пора подавать на развод. Я побежден!

— Ну ладно, хватит! Я пойду с вами в пещеру?

— Нет.

— Но почему?

— Во-первых, там, внизу, твое присутствие вовсе не обязательно, а во-вторых, ты же сама сказала, что я в твоих глазах не являюсь авторитетом. Мне ничего не остается, как только пожелать тебе спокойной ночи.

— Да, тяжела моя доля. Знаешь, я лучше сообщу тебе мою тайну. Но тогда смогу ли я сопровождать тебя? Ты же знаешь, я не усну, пока ты не вернешься.

— Ну хорошо, согласен! Итак, что за тайна?

— Портрет нашего знаменитого друга мне нужен для проекционного аппарата.

— Зачем?

— Сегодня вечером образы обоих юных художников должны появиться по обе стороны от памятника, прямо на зеркале воды. Я же хочу сделать то же самое с нашим Виннету и с образами Тателла-Саты и Мары Дуриме. Что скажешь?

— Идея хорошая, очень хорошая. Но тебе понадобятся несколько аппаратов, разные линзы…

— Все есть, здесь все есть!

— Где?

— У инженера, с которым я уже разговаривала.

— Думаешь, он это сделает?

— С удовольствием!

— И никому ничего не скажет раньше времени?

— Конечно нет! Я гарантирую.

— Тогда я согласен.

— Так ты возьмешь меня в пещеру?

Я посмотрел ей в глаза.

— Да. Я же обещал.

Через полчаса Инчу-Инта уже был наготове со своими двадцатью помощниками. Они запаслись факелами и необходимым рабочим материалом. Мы убрали камень, прикрывавший вход в пещеру, и спустились вниз. Оказавшись на месте, мы прежде всего отыскали развилку широкого и узкого коридоров, пробрались вперед и расставили сталактиты и обломки так, что определить место прохода стало практически невозможно. Все выглядело так естественно, что мысль о том, что подобное могли сделать люди, просто не возникала.

Пока шла эта работа, я внимательно осмотрел место, которое и раньше мне казалось подозрительным. Теперь в своде пещеры образовалось множество щелей, а под ними — кучки камешков и пыли. Временами слышался едва заметный звук, как будто кто-то тер друг о друга два камня. Когда же этот звук превратился в треск, ощущение, могу признаться, стало не из приятных. Казалось, что скалы расщепляются, а с потолка вот-вот обрушатся камни. Мне даже пришлось заставить себя остаться стоять на месте. Я с облегчением вздохнул, когда работа наконец была закончена и мы смогли уйти. То же самое, похоже, испытали все.

— Слава Богу, что все позади! — сказала Душенька. — В последние минуты мне стало жутко. Показалось, будто вот-вот все рухнет!

— Значит, и у тебя возникло такое ощущение?

— С того момента, как мы пришли. Я ничего не говорила, чтобы не тревожить тебя. А что здесь, наверху?

— Скорее всего, фигура Виннету. Хотя точно не могу утверждать.

— Послушай, ведь она в конце концов рухнет!

— Тихо! Пусть никто пока об этом не знает!

— Значит, поэтому она накренилась?

— И будет крениться все дальше!

— Ты считаешь, что она развалится?

— Неизбежно!

— И когда это случится?

— Трудно сказать. Нужно осмотреть фундамент. Надеюсь, что по крайней мере не сегодня.

Если бы я в тот момент знал, как скоро свершится мое предсказание, я бы не удержался и предупредил тех индейцев, которые, по всей видимости, находились поблизости. Мы шли назад, пока не достигли того места, где крутой коридор ответвляется к Утесу Дьявола. Мы и здесь замаскировали и забаррикадировали проход так, что никто не пробрался. Столь же тщательно мы перегородили коридор, по которому спускались в пещеру из часовни. Когда мы вышли из пещеры, уже светало. Мы надежно заперли потайной ход с лестницей и расстались с нашими индейскими спутниками.

Утром Инчу-Инта сообщил о том, что Энтерсы здесь и жаждут поговорить с нами. Они казались очень смущенными и долго не могли приступить к делу. Тогда я взял инициативу в свои руки:

— Вы пришли, чтобы сообщить нам о том, что сегодня вечером нас должны убить?

Они не на шутку перепугались, но я на этом не остановился.

— Шаманы ускользнули. Они хотят сегодня вечером провести через пещеру четыре тысячи воинов и напасть на нас. Рабочими руководит некто Черномазый, и они готовы объединиться с краснокожими. Индейцы дадут знак выстрелом, как только они появятся за водопадом. В этот момент братья Энтерс должны убить меня и мою жену, а рабочие бросятся на всех наших друзей! Так?

Они взирали на меня, не в силах произнести ни слова. Так продолжалось несколько минут.

— Ну? — подхватила нетерпеливая Душенька. — Все так? Или будете спорить?

Тут наконец Зебулон ответил:

— Спорить? Нет! Мы затем и пришли, чтобы предупредить вас. Мы просто сбиты с толку. Ведь все это должно было держаться в строжайшем секрете!

— Ерунда, — заметил я. — Мы всегда все знали, часто больше вас. В этом вы, пожалуй, уже убедились. Мы знаем даже, что, когда вчера вечером Тусага Сарич и То-Кей-Хун вышли из кантины, вы решили нам все рассказать.

— Откуда вы знаете? Не могли же вы прятаться под столами!

— Нет, конечно. Там не слишком удобно. Но не будем об этом. Хорошо, что вы оказались честными людьми. Не будь так, вас первых изрешетили бы наши пули.

— О, нам уже все равно. Счастье и удача отвернулись от нас. Это проклятие отцов!

— Не проклятие, а благословение, — возразил я.

Зебулон непонимающе уставился на меня.

— Благословение на то, чтобы вмешаться в происходящее и спасти отца, — пояснил я.

— И вы в это верите, мистер Шеттерхэнд?

— Да.

— Слава Богу! Значит, для нас есть хоть какая-то цель в этой жизни. Теперь, стало быть, само провидение поручает нам быть с вами рядом сегодня вечером.

— Я не возражаю.

— Без недоверия?

— Мы убеждены, что у вас честные намерения.

— Храни вас Бог за эти слова! Есть ли у вас для нас какие-нибудь распоряжения?

— Сейчас пока нет. Но, вероятно, сегодня вечером что-нибудь придется сделать. Думаю, до схватки дело не дойдет. Нападение в любом случае будет предотвращено.

— Пусть так, но не спускайте глаз с Черномазого! Он страшно ненавидит вас. Он считает, что во всем виноваты только вы. Если бы ему пришлось выбирать, пустить в вас пулю, или нет, он непременно выпустил бы две. Теперь нам пора. Никто не должен знать, что мы были здесь.

Они быстро удалились.

— Жаль мне их, очень жаль! — вздохнула Душенька. — Теперь они совсем другие, чем прежде. Я хочу, чтобы их жизнь стала счастливой.

Когда сидели за кофе, явились еще две посетительницы: скво вождя Пиды и Темный Волос, ее сестра. Естественно, мы приняли их самым сердечным образом. Душенька позаботилась, чтобы они приняли участие в нашем завтраке. От них мы узнали, что вчера вечером пришли скво команчей и кайова; они быстро объединились с женщинами сиу под руководством их предводительницы Ашты. Сегодня утром все они посетили постройку, где оба юных художника выставили свой эскиз и модель фигуры Виннету. Женщины были полностью разочарованы. То, что им показали, не имело ничего общего с великолепным Виннету, которого любят и чтят везде, где только звучат индейские наречия. Того Виннету, которого они увидели, скво напрочь отвергли. Они считали, что он должен быть другим, о чем и заявили мне, как только пришли.

Помимо этого, они сочли своим долгом сообщить еще одну новость, что оказалось для них делом гораздо более затруднительным. Они ведь знали, хотя и без подробностей, о готовящемся нападении. Но как им было предупредить меня, не оказавшись при этом предателями?! Я сделал им шаг навстречу, сообщив, что уже все знаю. Мой расчет оказался правильным. Женщины рассказали, что Пида ускакал сегодня на рассвете в Долину Пещеры, поскольку именно ему предстояло возглавить подземный марш. Им было страшно: ведь если победит Пида, то должен погибнуть я; если же одержу верх я, та же участь ожидает его! Охваченные тревогой, они все-таки сочли правильным довериться мне. А я пообещал им молчать и обнадежил, что ни со мной, ни с Пидой не произойдет ничего дурного.

Душенька тем временем успела сходить к Тателла-Сате, сфотографировать его и вернуться вместе с ним. Когда снимок был готов, она оставила нас и понеслась к инженеру-фотографу. Мы же отправились к Молодому Орлу.

Войдя в башню, мы по многочисленным ступеням поднялись на плоскую крышу. Там на четырех опорах стояла большая, напоминающая птицу конструкция, состоящая из двух соединенных друг с другом корпусов, двух длинных, крепких крыльев и двух хвостов. Оба корпуса переходили впереди в общую «шею» и увенчивались искусно вырезанной орлиной головой. Все части летательного аппарата были сплетены из легкого, но очень крепкого тростника, обладающего большой прочностью и грузоподъемностью. Между корпусами было устроено удобное сиденье, рассчитанное на двух человек. Кроме Молодого Орла у машины стояли Папперман и младшая Ашта.

Мне не позволено давать описание летательной машины, но могу уверить, что, когда Молодой Орел разъяснил нам принцип ее действия, у Тателла-Саты и у меня тотчас возникло желание подняться на ней в воздух,

— Она летает, она летает! — уверял Папперман. — Я видел это собственными глазами.

— Когда?

— Сегодня утром, едва только рассвело. Я пришел на башню по его просьбе, чтобы помочь парню. Когда он сел в аппарат и потянул за какую-то проволоку, в обоих корпусах тотчас что-то ожило. Волшебная птица начала дышать! Потом с помощью другой проволоки распустились хвосты, задвигались крылья. Два-три удара — и она взмыла вверх. Машина поднималась все выше и выше, потом, описав дугу, вернулась назад и аккуратно приземлилась на крышу.

— Это правда? — обратился я к Молодому Орлу.

Тот с улыбкой кивнул мне. Это была улыбка счастливого человека. Тателла-Сата, смотревший куда-то вдаль, прервал наш разговор коротким призывом:

— Идемте!

Он направился к лестнице, и мы с Молодым Орлом пошли следом. Шаман повел нас в лес. Пока мы шли, никто не проронил ни слова. Он вел нас на другую сторону горы, к тому месту, откуда мы могли видеть Таинственный водопад. На противоположной стороне озера высилась напоминающая купол главная вершина горы Виннету, а за ней маячили соседние гиганты, в том числе остроконечная скала с почти отвесными стенами. Природа явно сотворила ее в насмешку над человеком, неспособным подняться на нее. Указав на скалу, шаман пояснил:

— Это Гора Королевских Могил. До того, как раса индейцев превратилась в крошечное племя, ею управляли могущественные императоры и короли, которых хоронили высоко над облаками, на вершине этой горы. Могилы огорожены стенами. Вместе они образуют целое кладбище, целый город мертвых, с улицами и площадями. Кроме трупов умерших властителей в каждой могиле в золотых ящиках лежат книги — летописи правления тех, кто нашел здесь последнее земное пристанище. Тут похоронены не только все великие властители красной расы, но и вся их история, все документы и бумаги глубокого прошлого. Но достать их нельзя, потому что нельзя подняться наверх. Когда был похоронен последний король, дорогу в скалах, ведущую наверх, уничтожили, так что ни одному смертному невозможно больше добраться до вершины. Должна существовать обходная тропа, но ее до сих пор никто не нашел. В одной из моих древних книг написано, что есть ключ к разгадке местонахождения тайной тропы, но он спрятан наверху, на Горе Лекарства, точнее у подножия самого высокого ее шпиля, под камнем, имеющим форму полусферы. Молодой Орел, которого ждут все красные люди вот уже несколько веков, должен три раза облететь вокруг горы, остановиться у этого камня, поднять его и достать то, что под ним лежит. Если это удастся, на Гору Королевских Могил можно будет подняться и документы прошлого заговорят, сняв покров забвения с нашей истории.

Он взглянул наверх, на тот скальный пик, у подножия которого должен был лежать ключ к разгадке тайны. Потом долго смотрел на вершину другой горы, где покоились красные императоры и короли.

— Это все, что я знаю, — снова заговорил шаман. — Я чувствую тоску нашей расы. Когда-то к моим ногам с высот спустился отважный мальчишка, который заставил сильнейшую из птиц перенести его на твердую, спасительную землю. С тех пор его прозвали Молодым Орлом. Был ли он предвестником? Думаю, что да. Я взял его к себе и воспитал его. Он был родственником моего Виннету, и я вложил ему в сердце жажду летать. Когда я услышал, что там, в Калифорнии, уже предпринимались первые попытки полетов, я решил послать его к бледнолицым, чтобы он обучился у них этому делу. Он ушел — и оправдал мои надежды. И вот он вернулся. Он утверждает, что стал настоящим летчиком. Он говорит, что изобрел своего собственного «орла», на крыльях которого он сможет летать. Я верю ему, потому что он мой первый и самый главный «Виннету», потому что он всегда был хозяином своего слова. Но я спрашиваю его в этот важный момент: решится ли он подняться вверх и узнать, есть ли там камень, под которым спрятан ключ к древней тайне?

Молодой Орел без колебаний ответил:

— Я решусь не только на это!

— И когда ты сможешь полететь?

— Как только ты пожелаешь. Сейчас или потом, это не имеет значения.

— Только не сейчас. Сегодняшний день занят другой проблемой. Но я благодарю тебя за твою уверенность. Она закрепляет мою веру в будущее. Мы откроем могилы императоров и королей. Мы найдем книги и душу нашей расы, которая дремлет в них, разбудим ее от тысячелетнего сна. Она вырастет и станет большой, как души других рас, и никто больше не сможет препятствовать нам достичь высот, которые указаны нам Великим Маниту.

Возле Таинственного водопада мы увидели Душеньку с инженером и несколькими индейцами, которые несли фотоаппараты и проекторы. Итак, моя жена развернула бурную деятельность, и, похоже, сделала инженера своим союзником. Но нам надо было возвращаться. Меня поджидали Олд Шурхэнд и Апаначка.

— Не удивляйтесь, что мы здесь, — обратился ко мне первый. — Очень важная причина привела нас к вам. Вы знаете так называемого Черномазого, который держит кантину?

— Видел его как-то, — уклончиво ответил я.

— И говорили с ним?

— Нет.

— Стало быть, никак не могли оскорбить или обидеть его?

— Нет,

— Он почему-то страшно ненавидит вас. Тем не менее он на нашей стороне, и мы не вправе на него сердиться. Но человек он крайне вспыльчивый, опрометчивый и склонный к насилию и, как мне кажется, в своей ненависти к вам может зайти далеко. Он был недавно у нас и сказал, что сегодня ваш последний день и что именно сегодня будет ясно, кто хозяин на горе Виннету. Он, кажется, был пьян. Мы до сих пор считали его верным нам человеком, но такие речи заставили нас задуматься. Поэтому мы и пришли, чтобы вас предупредить. Кажется, что-то замышляется, но, к сожалению, мы не смогли узнать — что.

— Благодарю! — ответил я. — Меня уже предупредили.

— Правда? Тогда мы спокойны! Вы опытнее всех нас и знаете больше. Скажите, наше предположение верно? Против вас действительно что-то задумали?

— Не только против меня, но и против вас.

— Что?

— Они хотят убрать меня, вас — в общем, всех, кто им мешает. Я не хотел бы вести об этом разговор сейчас, поскольку вы предупредили меня, вашего противника, — доверюсь вам.

Я рассказал им почти все, что знал. (Их реакцию можно представить!) Они тотчас предложили двинуть все имеющиеся силы в Долину Пещеры, чтобы неожиданно напасть на врагов и всех перебить. Мне стоило больших трудов успокоить их и отговорить от необдуманных действий, пришлось даже взять с них слово. Но одно я не смог предотвратить, поскольку они напрочь отказались подчиниться моим здравым рассуждениям. Они решили сию минуту ехать в кантину, чтобы схватить Черномазого и заставить его заговорить. Такой поворот дела мог легко перечеркнуть все мои расчеты, и я волей-неволей вынужден был поехать с ними, чтобы предостеречь по меньшей мере от того, от чего предостеречь было просто необходимо.

Возле Таинственного водопада царило оживление. Я бросил взгляд на конструкцию, и мне показалось, что фигура стоит сегодня чуть более наклонно, чем вчера, и леса тоже. Но я снова промолчал.

Прибыв к кантине, мы обнаружили неподалеку Душеньку с инженером: они колдовали над проекторами. Оба Энтерса находились тут же. В тот момент, когда мы спешились, из дома вышел Черномазый. Олд Шурхэнд и Апаначка без долгих объяснений объявили:

— Мы пришли тебя арестовать!

— Арестовать? Меня? — удивился Черномазый. — Хотел бы я знать, за что?

— За представление, которое должно здесь разыграться вечером.

В первый момент Черномазый испугался, однако быстро взял себя в руки и, громко рассмеявшись, воскликнул:

— За мою службу и за то, что я хочу придушить вашего противника? И это благодарность?

— Надеешься провести нас? — произнес Апаначка тоном, не располагающим к шуткам. — Мы точно знаем, что речь идет не только о нашем противнике, но и о нас самих. Не только им, но и нам уготована бойня. Мы знаем это!

— От кого? — глаза Черномазого блеснули.

— Разве вчера вечером То-Кей-Хун и Тусага Сарич не были с тобой? Разве вы не обговорили все, что должно произойти? Разве оба Энтерса не сидели рядом?

Последняя фраза была непростительной ошибкой. Последствия сказались тут же. Черномазый сунул руку за пазуху. Выпрямившись во весь свой гигантский рост, он окинул нас презрительным взглядом и сквозь зубы процедил:

— Значит, предали? Но это вам ничего не даст. Все будет так, как мы решили!

Душенька поспешила ко мне. Ей показалось, что я в опасности. Оба Энтерса тоже приблизились к нам. Теперь они находились почти рядом с Черномазым. Тот с ненавистью взглянул на них.

— Я знаю, кто выдал! Вы оба! Вожди никогда бы ничего не рассказали. Собственно, я должен пристрелить вас на месте, но я это успею. Вон там стоит чужак, этот немецкий пес, со своей скво, которую я и продырявлю первой…

В один миг он вынул револьвер, но в ту же секунду его схватили оба Энтерса, не давая выстрелить. Олд Шурхэнд и Апаначка тоже вытащили револьверы. Не успел я и рта раскрыть, как Душенька шагнула вперед, чтобы прикрыть меня, но я отодвинул ее в сторону с криком:

— Никаких глупостей!

Черномазый был силен, и Энтерсам пришлось туго.

— Тебе не выстрелить в Олд Шеттерхэнда! Стреляй в меня! — кричал в ярости Гарриман Энтерс.

— Только не в эту женщину! — вторил ему брат, изо всех сил пытающийся удержать бандита.

Но тому все-таки удалось освободить правую руку.

— Ну ладно, — пробормотал он, — сначала вы вдвоем! А потом уж эти…

Грохнули выстрелы. В этот же момент прогремели еще два — и две пули поразили гиганта в голову. Он рухнул вместе с обоими Энтерсами, у которых на одежде выступили кровавые пятна. Душенька склонилась над Зебулоном, я — над Гарриманом. Раны обоих оказались смертельными. Гарриман все же еще раз открыл глаза.

— Я был вашим «Виннету»… с того вечера на Наггит-циль, — прошептал он, обращаясь к Душеньке. — Вы меня простили?

— Да, да! — воскликнула она, заливаясь слезами.

— А моего отца?

— Тоже!

— Тогда… тогда я умру… с радостью… — Последние слова он только прошептал.

Зебулон лежал тихо, но его закрытые веки подрагивали. Вдруг он открыл глаза, приподнялся на локте, взглянул на рыдающую Душеньку и спросил, как мне показалось, совершенно спокойно:

— Вы плачете, миссис Бартон? Я счастлив! — Он улыбнулся и из последних сил прижал ее руку к губам.

— Прочтите потом имя под моей звездой Виннету! — попросил он, застонав от боли.

Она кивнула в знак согласия.

После короткой паузы он продолжал, но уже тише:

— Вы думаете, что… мой отец… он спасен?

— Думаю, что да, — ответила она.

— Тогда… слава Богу… все это не зря… не зря…

Силы покинули его…

— Неужели все это должно было произойти? — всхлипнула Душенька, взглянув на меня.

— Нет! — ответил я почти гневно.

— Этого не должно было быть, — подтвердил Олд Шурхэнд с горестным вздохом. — Мы могли избежать такого исхода! Но оказались слишком безрассудными. Это наша вина.

— Как и в прежние времена, — не смог воздержаться я от упрека. — Что же теперь? Вы полагаете, с заговором рабочих покончено вместе со смертью их вожака? А не заставит ли его смерть выступить их еще раньше?

— Хм, — смущенно пробормотал Олд Шурхэнд, глядя на Апаначку. — Все может случиться. Что делать?

Они переглянулись, но не нашли ответа на вопрос.

— Сколько времени нужно, чтобы дюжина ваших найини-команчей была здесь? — осведомился я.

— Если их поведу я, то самое большее — четверть часа, — ответил Апаначка.

— Пока еще никто не знает, что здесь произошло. Рабочих нет, они в каменоломнях и у водопада. Приведите верных людей, которые уберут Черномазого и на некоторое время спрячут. Потом распустите слух, что он застрелил во время ссоры братьев Энтерс и в страхе перед наказанием сбежал. Рабочие растеряются и успокоятся.

— Это мысль! — согласился Олд Шурхэнд. — Скорее приведи людей!

Команда относилась к Апаначке, который тотчас погнал своего жеребца и уже через десять минут привел команчей. Они привязали тело Черномазого к лошади и увезли его, а двое остались охранять трупы братьев.

Душенька находилась в глубоком потрясении, и я поторопился вернуться с ней в замок. Лишь во второй половине дня, немного успокоившись, она смогла возобновить свою работу с услужливым инженером. После ужина мы спустились к месту празднества вместе с Хранителем Большого Лекарства и Молодым Орлом.

Тателла-Сата обсудил со мной все, что было необходимо, и дал указания своим людям. Рабочие должны были оставаться у памятника. Зрителям выделялась площадь перед фигурой, которая могла вместить несколько тысяч человек. Она простиралась до двух Утесов Дьявола, занятых старшими и младшими вождями. Между рабочими и зрителями выставили тройной ряд вооруженных револьверами Виннету, готовых в любую минуту отразить нападение рабочих, если тем вдруг вздумается действовать по плану Черномазого и его союзников вождей.

В течение дня к горе Виннету прибыло несколько караванов, которые доставили провиант и паломников, предвкушавших счастье узреть освещенную фигуру любимого ими Виннету. «Зрительный зал», был, так сказать, забит до отказа.

Вожди, как я уже говорил, расположились на Утесах Дьявола. Напомню, что слева от проезжей дороги располагались два Утеса, справа — тоже два. Если их пронумеровать, то получится, что слева были Утесы Дьявола первый и второй, а справа — третий и четвертый. Первый Утес сообщался с третьим, второй Утес — с четвертым. Тот, кто находился на первом, слышал, что происходило на третьем, кто — на втором, все, что говорили на четвертом. И наоборот: звук с первого шел на третий, а со второго — на четвертый. Естественно, я хотел услышать, что скажут четыре враждебных нам вождя и их союзники, поэтому приказал разместить их на третьем Утесе, в то время как мы занимали первый. Они, конечно, тоже могли услышать нас, но мы прекрасно это знали и разговаривали очень тихо. Второй Утес оставался не занятым никем.

Когда мы появились, место празднества было освещено весьма скромно. Нам освободили проход на первый Утес. Именно здесь, у его подножия, находился тайный вход в пещеру. Все дружественные вожди были тут, даже стодвадцатилетний Ават-Ниа. Я попросил их, чтобы они не поднимались пока на Утес, а расположились у его подножия. Индейцы сделали как я сказал, хотя и не понимали, в чем истинная причина моей просьбы. Я поспешил посвятить их в тайну Утесов. Говорили вполголоса, прикрывая рот ладонью. Я сообщил им, что отправляюсь на переговоры и что теперь они услышат все, о чем я буду говорить с враждебными вождями.

Третий Утес был полностью окружен вооруженными «Виннету». Я распорядился, чтобы они никого не выпускали без моего разрешения. Потом поднялся наверх.

— Олд Шеттерхэнд! — воскликнул старый Тангуа, первый увидевший меня.

— Ты не ошибся, — ответил я. — Я иду сообщить вам кое-что важное, чтобы вы не ждали напрасно. Знаете ли вы, что Черномазый, ваш союзник, бежал?

— Знаем, — ответил То-Кей-Хун. — Но он не наш союзник.

— Это неправда! — повысил я голос. — Вчера я стоял у открытого окна кантины, когда вы с ним и двумя Энтерсами обсуждали план действия на сегодняшний вечер!

— Уфф!

Я не дал ему опомниться:

— Теперь Энтерсы мертвы и он тоже. Олд Шурхэнд и Апаначка застрелили его.

— Уфф! Уфф! — загудело все вокруг.

— А Пида, который ускакал в Долину Пещеры, чтобы провести через грот к водопаду четыре тысячи сиу, юта, кайова и команчей, не придет. Они не смогут пройти под землей и все станут нашими пленниками.

— Уфф! Уфф!

— Ваш комитет распущен. Братья Энтерс принесли мне бумагу, которая была подписана вами. Вся ваша ложь и ваши посягательства на мою жизнь стали известны, и наказание уже близко. Здесь вы в капкане, потому что район окружен нашими «Виннету». Тот, кто рискнет сбежать, тотчас будет застрелен!

Теперь никто не кричал «уфф!». Они до смерти перепугались. Четверо господ из комитета подавленно молчали.

И вдруг мне показалось, будто под ногами дрогнула земля. Действительно, что-то похожее на тихий скрежет и хруст послышалось снизу.

— Вы слышите? — спросил я. — Это голос пещеры, в которой оказались ваши несчастные воины. Они погибли.

После этих слов я спустился с площадки и поспешил вернуться на наш Утес.

Тут раздался громкий голос Олд Шурхэнда. Он приказал включить иллюминацию. На скульптуру упал свет, почти такой же силы, как дневной, а по обеим ее сторонам на зеркале падающей воды, появились огромные портреты Янг Шурхэнда и Янг Апаначки. Возможно, Олд Шурхэнд ожидал аплодисментов. Но их не было. Безголовая каменная фигура не произвела ни малейшего впечатления, а портреты обоих юных художников всех оставили равнодушными.

— Вы все слышали? — тихо обратился я к своим друзьям.

Те кивнули.

— А дрожание земли?

— Тоже, — ответила Душенька шепотом.

— Катастрофа, похоже, вот-вот произойдет!

Словно в подтверждение, что-то вдали загрохотало. В тот же момент инженер, подчиняясь команде Олд Шурхэнда, выключил аппарат. Картинки тотчас исчезли, и отовсюду хлынули потоки яркого света маленьких лампочек и гигантских фонарей, развешанных на высоких опорах. Но и это не возымело действия — свет казался холодным, каменный образ — тоже. Каким он был днем — таким видели его и теперь.

Я заметил, что статуя накренилась еще сильнее, да так, что Душенька в ужасе стиснула мою руку и прошептала:

— Боже мой! Она падает, она сейчас рухнет!

Едва это было сказано, как прямо под нами прокатился рокот. Фигура на наших глазах накренилась влево, пошатнулась, потом резко завалилась вправо. И в этот миг рокот перешел в настоящий гром, — казалось, сейчас разверзнется земля…

— Падает, падает! Спасайтесь! — закричали рабочие, бросившись врассыпную от памятника.

Едва они это проделали, как гигантская фигура вместе с постаментом повернулась вокруг своей оси и рухнула в образовавшуюся под ней пропасть с таким грохотом, что у нас едва не лопнули перепонки. Провалился не только памятник, но и все, что его окружало: строительные леса, столбы, опоры с иллюминацией… Землю окутала тьма. Тысячи людских голосов слились в один возглас ужаса. В наступившей после этого тишине послышался отчаянный крик старого Тангуа:

— Пида, Пида! Мой сын! Он погиб!

Зрители и рабочие, слившись в одну обезумевшую толпу, напирая друг на друга, спешили в долину. Наши вожди тоже быстро спустились с Утеса, и наверху остались только Тателла-Сата, Душенька и я. Шаман сказал:

— Мы втроем будем слушать, что творится на другом Утесе.

— Не мы втроем, а вы вдвоем, — поправил его я. — У меня нет времени подслушивать. Нужно спасать хотя бы то, что еще можно спасти.

Я послал Инчу-Инту и Паппермана за факелами и бросился разыскивать Олд Шурхэнда и инженера, чтобы спросить, возможно ли быстро возобновить подачу электричества. Они пообещали — проводки и ламп было достаточно. Потом я поручил шестерым вождям скакать вместе со своими людьми в Долину Пещеры и узнать, что там происходит.

Едва я это сделал, как обнаружилась новая грозная опасность. Рухнувшие массы земли и камней почти -перекрыли сток, в результате чего вода в образовавшейся гигантской дыре стала подниматься все выше. Совсем немного — и она затопит долину, а тогда спасти заваленных в пещере будет невозможно! К счастью, все обошлось. Вода вышла победителем в схватке с землей, — бушуя и бурля, она размолотила все, что ей мешало, и проложила себе новый путь.

Тем временем из «замка» вернулись Инчу-Инта и Папперман, — они принесли так необходимые нам факелы. Вместе с несколькими «Виннету» мы спустились в проход, который находился прямо под Утесом. Чем дальше мы углублялись, тем больше встречалось обрушившихся в результате катастрофы породы и сталактитов. Там, где наш коридор соединялся с другим, ведущим в часовню, дело обстояло совсем плохо. Нам понадобился целый час, чтобы проложить дорогу дальше.

Наконец мы добрались до места, где я заметил первую трещину на потолке пещеры. Здесь мы наткнулись на двух человек, сидевших рядом друг с другом и полузасыпанных землей. Они не пошевелились, даже когда мы к ним приблизились. Рядом валялся погасший факел. Так вот кто командовал нашим противником во время марша по пещере — два сбежавших шамана! Они, похоже, едва ли узнавали нас. Ужас, смертельный страх помутили их разум. Из их отрывочных фраз мы все же составили картину происшедшего.

…Оставив лошадей в долине, индейцы вошли в пещеру. Времени у них было достаточно, поэтому они неторопливо двигались вперед. В момент катастрофы они находились в конце широкого коридора, то есть на периферии зоны разрушения. Ударная воздушная волна загасила факелы. Дрожали стены, трещал потолок. Многие были ранены обрушившимися камнями. Поднялась жуткая паника. Индейцы обратились в бегство. Но куда? Одни бросились вперед, другие назад. Люди просто топтали друг друга. А потом мощный водный поток хлынул в пещеру, сметая все на своем пути. Волна перекрыла проход внизу и создала непреодолимый барьер, делающий бегство из пещеры в долину невозможным.

В итоге уцелевшим индейцам остался только один вариант спасения — путь, ведущий наверх. Но и там коридор оказался заваленным. Оставалась лишь узкая щель, которую необходимо было обследовать на предмет того, куда она вела. Сделать это взялись два шамана, которым с огромным трудом удалось зажечь промокший факел. Брешь оказалась проходимой, но едва они это обнаружили и хотели вернуться, как раздался очередной громовой удар. Оба в страхе кинулись друг к другу — и так и сидели в прострации, засыпанные землей и камнями, пока мы не обнаружили их.

Теперь мне стало ясно, что спастись можно только через верхний выход. Нужно было срочно привести рабочих с кирками и лопатами. Не без усилий мы подняли шаманов и вывели их с собой к Утесу Дьявола. Тем временем инженеру и его людям удалось смонтировать на скорую руку освещение.

Я отвел шаманов на Утес Дьявола, где сидел и пленный Тангуа и его сторонники.

— Вы спаслись? — удивленно воскликнул старый калека кайова. — Спаслись! Если вы остались в живых, значит, и мой сын Пида — тоже!

Я не ответил и ушел, чтобы переговорить с Олд Шурхэндом о спасательных работах. Рабочие и не помышляли больше ни о каком бунте. Мы потащили электрические провода в коридор, так что коптящие факелы оказались лишними. Работа закипела, и сразу стало ясно, что она будет очень тяжелой и длительной.

Тателла-Сата тоже спускался в пещеру, чтобы осмотреть ее собственными глазами. В конце концов ему стало ясно все, о чем он до сего момента не предполагал, а кроме того, он смог еще составить впечатление о воздействии, которое оказала катастрофа на каждого из вождей. Теперь он хорошо знал, как вести себя дальше.

Душенька вместе с Аштой, Кольмой Пуши и другими скво готовилась к приему спасенных. Многие из них оказались серьезно раненными. Постепенно все женщины, что были на горе Виннету, включились в эту работу. Надо было позаботиться о размещении и питании спасенных и по возможности сделать врагов друзьями. В момент передышки я подошел к Олд Шурхэнду и Апаначке, стоявшим рядом со своими сыновьями. Мой приход, казалось, немного смутил их, но Олд Шурхэнд, преодолев смущение, сказал:

— Мистер Шеттерхэнд, хорошо, что вы пришли именно сейчас, когда у нас есть свободная минута. Мы как раз вели речь о том, должны ли мы открыто повиниться перед вами. Я считаю, мы виновны и должны признать это перед вами и старым Тателла-Сатой, которому принесли столько горя и неприятностей. Мы очень сожалеем. Прошу, скажите ему об этом!

— Да, я тоже прошу! — присоединился к нему Апаначка. — Сам Бог распорядился этим гигантским памятником, да мы и сами понимаем, что мысль о его строительстве вряд ли была разумной. Ваши чтения подействовали на нас очень сильно. А если что-то и оставалось в наших душах от этой глупости, то все исчезло, когда мы увидели, как наше так называемое произведение искусства вдруг исчезает в недрах. Для нас это было крепкой оплеухой. И мы ее заслужили. Конечно, сыгранная с нами шутка обошлась нам не очень дешево. Для наших сыновей это стало вопросом чести, а что касается нас, отцов, то мы вложили в предприятие немалые суммы, которые, к сожалению, теперь потеряли…

— Потеряли? — удивился я. — Отнюдь!

— И все же…

— Нет! Даже раненое чувство достоинства не будет мучить ваших ребят. Если бы они оба еще тогда, когда этот план у них только зарождался, больше доверились мне, их искреннему другу, то вы теперь считали бы не потери, которые, собственно, и не потери вовсе, потому что для вас это самая настоящая духовная победа. Забудьте памятник, ведь жива другая часть вашего проекта! Могу даже сказать, что в денежном плане она прибыльнее.

— Это какая же?

— Основание города Виннету.

— А вам не кажется, что о городе не может быть и речи после того, как мы в полном смысле слова с треском провалились с этой гигантской фигурой?

— Вовсе нет! Я буду первым, кто возьмется за его закладку.

— Если бы так! — вырвалось у Шурхэнда.

— Так и будет! — уверил я. — Если мы хотим, чтобы душа красной расы проснулась на самом деле, недостаточно заботиться только о ее будущем. Мы должны приготовить ей и что-то материальное, откуда она сможет черпать необходимые ей земные силы. Город Виннету, который вы планировали, послужит этому. Представьте, сколько улиц, домов и других сооружений потребуются нам, клану Виннету! Представьте на секунду, что Гора Королевских Могил однажды отдаст вам несметные сокровища, которые помогут вам в совершении благих дел. Пока это единственное, что я могу сказать вам сегодня. Вы требуете большего?

— Нет, нет! — ответил Олд Шурхэнд. — Вы открываете нам перспективы, о которых мы и не думали. И вы нам в самом деле поможете?

— Да.

— Мы благодарим вас! Благодарим! — воскликнул он восхищенно. — Это больше того, на что мы могли надеяться!

— В проектах, о которых я говорил только что, ваши сыновья смогут проявить себя по-иному. Но сейчас нет времени, поговорим об этом позже.

Они были восхищены тем, что услышали, а я с радостью смог убедиться, что мы снова становимся единомышленниками.

Уже под утро, когда я разговаривал с Молодым Орлом, явился гонец от вождей апачей, которых мы послали к Долине Пещеры, и сообщил нам, что они удачно до нее добрались, захватив врасплох нескольких индейцев, стороживших лошадей.

В прежние, военные времена никто, пожалуй, не рискнул бы сообщить такую половинчатую весть. Хотя я и не считал необходимым упрекать гонца, Молодой Орел все же почувствовал мое неудовлетворение. Когда мы снова оказались одни, он предложил:

— Я с удовольствием принесу лучшие новости. Могу я это сделать?

— Не надо, — покачал головой я. — Пусть ездят те, у кого нет других дел.

— Ездить? Да нет же! Я полечу!

— В самом деле?

— Да. Мне нужно всего полчаса, чтобы быть там.

— Это, конечно, меняет дело. Но позволить это — значит подвергнуть тебя риску.

— Тогда я спрошу так: мне запрещается летать?

— Конечно нет. Ты сам себе хозяин.

— Благодарю. И еще одно, поскольку речь идет о «Летающем орле», — в Доме Смерти ты обещал отдать мне все четыре «лекарства», как только я попрошу…

— Хорошо. Ты хочешь сказать, что они тебе нужны?

— А тебе?

— Сейчас нет. Для меня они сыграли свою роль.

— А для меня еще нет. Мне суждено быть человеком, который вернет те «лекарства», что ты взял.

— Хорошо, они твои. И прямо сейчас. Идем ко мне.

Дома я нашел «лекарства» и отдал ему. Молодой Орел повесил их на шею.

— Спасибо тебе, — произнес он. — Могу я отдать их вождям, если захочу?

— Как пожелаешь.

— А просто показать их им?

— Пожалуйста. Твои вопросы говорят о том, что ты понимаешь мои намерения.

— Тогда скажу еще об одном желании. Ты должен убедиться в том, насколько легок, надежен и безопасен будет мой полет на великолепной летающей машине. Пожалуйста, сопроводи меня на башню!

Мы пошли к сторожевой башне. Я сел на скамью у ее подножия, а он поднялся на платформу. Небо на востоке тем временем начало светлеть. Всего через несколько минут окружающий ландшафт стал вырисовываться из угасающей тьмы. В ту же секунду я услышал над собой легкий гул.

— Я здесь! — прозвучал сверху голос моего молодого друга.

Я поднял голову. Снизу мне казалось, что с площадки взлетела большая птица — она смело прыгнула с башни вниз, в воздушное море. Несколько раз хлопнули крылья. Потом она начала планировать, парить и кружить по желанию Молодого Орла. А он сидел между двух корпусов и управлял своей машиной как надежным и послушным конем. Несколько раз он описал широкую дугу, потом сделал петлю. До меня донесся его крик:

— Иду на юг, к Долине Пещеры! Будь здоров!

Он развернулся, набрал высоту и быстро исчез из поля зрения.

Увиденное сильно взволновало меня, Я спустился к Таинственному водопаду, когда уже совсем рассвело и все разрушения были видны как на ладони. Вокруг образовавшейся пропасти было безлюдно и не находилось никого, кто рискнул бы подойти к ее краю и заглянуть вниз. Всех занимал вопрос, когда же появятся первые спасенные. К сожалению, определенно ответить на него все еще было невозможно. Проход, где приходилось работать, оказался очень узким, а потому спасательная операция шла так медленно, что на нее мог уйти целый день. Время от времени тишину нарушали стенания вождей команчей, юта и сиу и яростный вой старого Тангуа:

— Пида, мой сын! Мой сын!

Но вот вдруг раздался крик:

— Птица! Гигантская птица!

Прошло около двух часов с тех пор, как улетел Молодой Орел, и вот теперь он возвращался. Он знал, где меня найти. Описав широкую дугу, летающая машина медленно снизилась по спирали, после чего уверенно приземлилась на дорогу, между Утесами Дьявола.

— Молодой Орел! Это Молодой Орел! — слышалось вокруг. Каждый рвался вперед, чтобы быть поближе к нему. Но тут раздался громкий голос Атапаски:

— Назад! Он — тот обещанный нам спаситель, который облетит три раза вокруг Горы Лекарства и вернет нам потерянные талисманы!

Толпа перестала напирать, люди остановились.

Тателла-Сата спустился со своей площадки к мужественному пилоту. Я встал рядом с ним.

— Ты уже летал, не спросив у меня разрешения? — упрекнул шаман молодого человека. Но его лицо выражало большую радость и гордость.

— Я летал не для тебя и не для себя, — ответил юноша, — я сделал это для Олд Шеттерхэнда.

— И куда ты летал?

— В Долину Пещеры.

— Что там?

— Те, кто охраняли лошадей, в плену. Вход в пещеру так забит снесенными вниз камнями, что пока ни один человек не сможет пробраться к засыпанным. Их можно спасти только отсюда, сверху. Тателла-Сата, когда ты прикажешь, чтобы я три раза облетел гору и разыскал ключ к Королевским Могилам?

— Сегодня, — прозвучало в ответ.

— Благодарю тебя! Тогда это свершится ровно в полдень, когда солнце будет стоять прямо над нами. Но я не могу лететь один. Кто-то еще должен быть со мной, иначе «орел» улетит от меня, пока я буду искать ключ к разгадке тайны.

С этими словами он огляделся, отыскал глазами Вакона и других вождей и обратился к нему со словами:

— Взлететь туда со мной — риск, которого я не имею права требовать ни от кого, кто не решится сам. Ашта, твоя дочь, просила меня взять ее с собой. Ты позволишь?

Вакон испытующе посмотрел ему в лицо и серьезно сказал:

— Ты очень смел. Но знаешь ли ты, чего требуешь от меня?

— Да, — ответил Молодой Орел так же серьезно.

— Думаешь ли ты о последствиях, к которым приведет ваш совместный полет?

— Они мне известны. Ашта должна будет стать моей скво!

— А знаешь ли ты, что дар, который ты требуешь от меня, бесценен?

Молодой Орел слегка нахмурился и ответил:

— Разве я посмел бы пожелать такой подарок, если бы не знал его цены? И разве я не достоин ее?

Тут по лицу Вакона скользнула улыбка, и он громким голосом, чтобы слышали все, возвестил:

— Ты первый «Виннету», тебе суждено учить наш народ летать! Ты уже знаменитый вождь. Думаю, моя дочь сопроводит тебя в полете.

Вокруг раздались возгласы одобрения. Юноша забрался обратно в седло, взялся за рычаг, его «орел» забил крыльями и поднялся в воздух.

— Мы благодарим тебя оба, она и я — крикнул Молодой Орел. — Я совершу полет вместе с ней. Но прежде я должен сказать слово вождям, нашим противникам.

Он трижды облетел Утесы Дьявола, после чего приземлился туда, где находились Киктахан Шонка и его союзники. Молодой Орел держал перед собой «лекарства» вождей. То-Кей-Хун крикнул:

— Наши «лекарства»! Отдай их, иначе станешь вором!

— Вы правы, это ваши «лекарства»! — ответил Молодой Орел невозмутимо. — Но мы не украли их, а лишь сохранили. Над вами состоится суд, после которого будет видно, что делать с вами и с ними. Это Олд Шеттерхэнд взял «лекарства» у вас. А теперь он разрешил мне показать их вам. Для нас вы лжецы, грабители и убийцы, поэтому я оставляю их у себя.

— Уфф, уфф, уфф! — послышалось в ответ.

Но молодой индеец не обратил на это внимания. Его аппарат снова поднялся в воздух, трижды облетел вокруг утесов и исчез за Горой Лекарства.

Ровно в полдень Молодой Орел появился у горы Виннету с Аштой, своей невестой. Она сидела рядом с ним. Тысячи людей с замиранием сердца взирали на прекрасную пару.

Машина сделала три широких круга вокруг скалы. Потом стала набирать высоту, приближаясь к пику, чтобы приземлиться на одной из площадок. Нам было видно, что Молодой Орел остался внутри, чтобы удерживать машину в своей власти, а Ашта вышла и исчезла за выступом. Через некоторое время девушка вернулась и гигантская «птица» оторвалась от скалы и приземлилась на дорогу, где она уже стояла раньше. Я и Тателла-Сата, в сильном волнении, поспешили к молодым.

— Нашли? — был первый вопрос шамана.

— Да — ответил ликующий Молодой Орел. — Камень, а под ним вот эти две тарелки. — Он передал их нашему старому другу.

Это действительно были две маленькие глиняные тарелки, крепко склеенные друг с другом. Нам пришлось разбить их, чтобы добраться до содержимого. То был кусок сероватой блестящей материи. Развернув его, мы увидели, что он оказался картой, нарисованной нестирающейся краской. Едва Тателла-Сата бросил на нее взгляд, как тут же удовлетворенно воскликнул:

— Это ключ к разгадке! Точный путь от Горы Лекарства до вершины Горы Королевских Могил. Это великая и важная победа над тенями, с которыми до сих приходилось бороться красной расе! Теперь нам станет светлее. Завтра или послезавтра мы устроим экспедицию к Могилам Королей. Да будет всеобщая радость!

Мы с Тателла-Сатой поспешили в «замок», чтобы в библиотеке сравнить найденную карту с другими рисунками. Вечером Душенька сказала мне, что теперь все в порядке.

— Что в порядке? — не понял я.

— Наш Виннету, — ответила она, — не рухнувший и не каменный. Он появится на зеркале водопада, а рядом с ним — портреты Мары Дуриме и Тателла-Саты. Но я покажу их образы позже, когда мы будем спокойны за судьбу краснокожих, оставшихся в пещере. Нашему великолепному Виннету суждено олицетворять не страх, а спасение и счастье! Тебе это по душе?

— Все, что ты делаешь, ты делаешь с любовью, а значит, по душе мне. Давай пообедаем, а потом спустимся вниз. Я должен заглянуть в пещеру. Там до сих пор никого не откопали?!

Позже, оказавшись в пещере, я убедился, что люди трудились с необычайным усердием, но камней и земли оказалось столько, что работе не видно было ни конца ни края. Все силы были брошены на спасение засыпанных. Наконец сообщили, что скоро до них доберутся — слышен их стук. Мы подсчитали, что понадобится по меньшей мере еще час самоотверженного труда, поэтому я созвал всех дружественных вождей, чтобы под председательством Тателла-Саты принять решение о дальнейшей судьбе пленников.

Совет состоялся на нашей площадке, потому что она наверняка прослушивалась теми, чью судьбу мы решали. Я распорядился вести себя как можно серьезнее. В итоге мы решили: Саймон Белл и Эдвард Саммер будут уволены из комитета; Уильям Ивнинг и Антоний Пэпер — с позором изгнаны из города; Киктахан Шонка, Тусага Сарич, Тангуа и То-Кей-Хун станут к столбам пыток, а их «лекарства» предадут огню; младших вождей расстреляют, а оставшиеся в живых воины сдадут оружие и «лекарства» и смогут уйти куда хотят!

Приговор прозвучал жестоко, хотя никто из нас не желал никому зла. Все названные находились на Утесе Дьявола и вели себя совершенно тихо, хотя и слышали каждое наше слово. До нас не донеслось ни единого звука. Но после объявления приговора мы услышали, что наше решение было воспринято ими со всей серьезностью. Только Тангуа не разделял общей тревоги. Он был самым почтенным воином среди тех, кому мы только что вынесли приговор, и, похоже, думал лишь о сыне. Впрочем, мы сделали вид, будто и не знаем о тех страстях, что разыгрались на соседней площадке.

Из пещеры пришла весть: пленники обнаружены, а их предводитель Пида хочет поговорить с Олд Шеттерхэндом. Я разрешил привести его ко мне, но только одного. Он пришел, без оружия. Протянув ему руку, я сказал:

— Пида — мой пленник, но он мой друг. Он не убежит от нас?

— Нет! — ответил индеец гордо.

— Тогда он пойдет к своему отцу, чтобы поговорить с ним. А потом вернется ко мне. Чем быстрее он это сделает, тем быстрее будут освобождены из пещеры его несчастные воины!

Я дал ему провожатого. Когда он добрался до соседней вершины, мы все обратились в слух, ловя каждое слово, произносимое там. Когда он вернулся, я и виду не подал, что мы все слышали, а спросил его:

— Что должен сообщить мне Пида?

— Вожди желают вести с вами переговоры.

— О чем?

— О их судьбе.

— Им она известна?

— Да.

— От кого? Кто им сообщил?

— Никто. Они слышали каждое слово. Вы совещались, а они все слышали. Здесь, на горе Виннету, творятся настоящие чудеса.

— Да, действительно чудеса, — согласился я. — А самое великое из них — то, что мы задумали пощадить вас. Но это касается только ваших воинов! Мы оставим им их «лекарства». Но оружие они должны будут сложить в пещере. Пусть выходят по одному. Голодные будут накормлены, а раненых перевяжут. Если Пида поклянется, что все воины поведут себя мирно, то, может быть, мы поступим снисходительно и в отношении вождей.

— Даю слово. Но теперь я должен вернуться в пещеру, чтобы сообщить нашим людям, как они должны себя вести.

— Иди и скорее возвращайся!

— Тангуа, мой отец, слышал от меня, что ты даже теперь все еще называешь себя моим другом. Он поручил мне сказать тебе за это спасибо. Он любит меня, и его страх за мою жизнь был огромен! — После этих слов он удалился.

Тем временем вернулась Душенька, которая вместе с другими женщинами готовилась принять спасенных людей и оказать им помощь. Она хотела узнать, когда же они наконец появятся.

— Он уже был тут, — ответил я. — Я говорю о Пиде. Он вернулся из пещеры, а сейчас снова пошел туда. Скоро они начнут выходить, один за другим.

— Давно пора! Мне надо поспешить к инженеру. Раз спасенные уже близко, пора появиться и нашему Виннету!

Когда Пида вернулся, инженер включил свои аппараты — и тотчас на грандиозном водопаде появился наш Виннету. Вода низвергалась с огромной скоростью, и создавалось впечатление, будто фигура стремится вверх.

— Это Виннету! Мой Виннету! Наш Виннету! — вскричал Тателла-Сата, и его голос застыл над тихой, едва дышащей людской толпой. Тут же все услышали голос Вакона:

— Да, это Виннету! Это его душа!

Общее ошеломление сменилось удивлением, и тысячи радостных голосов выразили свое восхищение, пока все их не перекрыл громовой бас гиганта Инчу-Инты:

— Тателла-Сата! Наш Тателла-Сата!

Речь шла об изображении, появившемся слева от Виннету.

— Тателла-Сата! Наш Тателла-Сата! — ликовала толпа.

— А вон там — Мариме, королева из саги, друг наших предков!

— Мариме! Королева! Друг! — повторялось из уст в уста.

Шумящий водопад, словно волшебное чудо, в очередной раз поразил наше воображение. Никто и не вспоминал о провалившейся вчера скульптуре, о зияющей пропасти, поглотившей надежды наших противников. Чувства и мысли всех были связаны с Виннету, — он казался живым, от него нельзя было оторвать глаз.

Тем временем показались первые спасенные. Они сразу остановились, завороженные видом, который вдруг открылся им в сгущающихся сумерках. Но на них напирали другие, которые в немом восторге останавливались, но тоже вынуждены были продвигаться вперед. Спасенных счастливцев отвели в заранее отведенную часть долины, где их ждали приют и забота. Шествие продолжалось несколько часов и закончилось, лишь когда забрезжил рассвет.

Между тем Пида не сидел сложа руки. Он сновал между мной и Тангуа, пытаясь всеми силами смягчить вынесенный приговор. Мы видели это, но вели себя так, будто ничего не замечали. Потом я огласил решение относительно обычных воинов. Отныне они были свободны, могли оставить себе «лекарства» и лошадей и имели право уехать, как только захотят. Несколько часов назад они и предположить такое не могли.

Выяснилось, что, несмотря на катастрофу, не погиб ни один человек! Ранения и ушибы, были, конечно, болезненны, но не опасны. Женщины перевязали пострадавших, пациенты чувствовали себя в таком заботливом окружении совсем неплохо. Теперь они готовы были даже считать друзьями тех, кого еще вчера хотели убить. Они увидели звезды, которые носили их доброжелатели и доброжелательницы, спрашивали о смысле и значении этих знаков. Им спокойно объясняли. Показали поближе великолепное лицо нашего Виннету. Выступил и Молодой Орел. Он был первым «Виннету», а потому имел право на проповедь. Слышались голоса и других «Виннету» — они тоже шли к людям, чтобы принести им свет.

Когда Пида увидел все это, он искренне обрадовался и сказал:

— Чудное семя посеял Олд Шеттерхэнд в сердце своего брата Виннету. И оно принесло ценные плоды. А зернышки прорастают дальше! Близится час, когда все ваши враги захотят вступить в клан Виннету. Выполнимо ли их желание?

— Конечно! — уверил я.

— А их тоже можно принять? — Пида указал жестом на Утес Дьявола, где находились наши бывшие противники. Я с улыбкой ответил:

— Мой брат Пида — очень умный посредник. Если я скажу, что в клан можно принять и пленных вождей, я должен буду освободить их и все им простить!

— Если ты это сделаешь, то ты настоящий «Виннету»! Позволь мне пойти к отцу.

— Иди, — сказал я после некоторой паузы, — но возвращайся скорее. Утро уже в пути.

Он ушел и вскоре вернулся к своим, а мы снова услышали все, что он говорил там, на другой стороне. Зародившийся в пещере жуткий страх, неожиданно любезный прием, портрет Виннету — все это помогло Пиде достичь цели. Вернувшись ко мне, он сообщил:

— Тангуа, мой отец, пришел бы к тебе, но он не может идти. Он хотел бы помириться с тобой!

— Так и я хочу того же! — ответил я радостно. — Я сам приду к нему. Веди меня!

Прежде чем мы ушли, я попросил вождей остаться здесь и слушать наш разговор, а если я оттуда попрошу, ответить мне. У подножия нашего Утеса Дьявола появился Молодой Орел. Он хотел задать мне несколько вопросов. Я не дал ему открыть рта, а сказал:

— Вожди сейчас же должны получить «лекарства»! Сколько тебе потребуется времени, чтобы принести их?

— На «орле»?

— Если можно, то да.

— Полчаса.

— Отлично. Самое время сделать это сейчас.

Когда мы с Пидой поднялись на Утес, он сразу

подсел к вождям, а я остался стоять. Первым взял слово Тангуа. Он сказал, что хотел бы встать, чтобы говорить со мной, но, к сожалению, не может. Я не дал ему договорить, сказав, что раз здесь будут вести речь о прощении, то не индеец, а бледнолицый первым должен сказать слово. Я рассказал, как белый человек пересек море, чтобы похитить у «красного брата» его «лекарства». Потом совершил экскурс в историю, ничего не преувеличивая и не скрывая. Я рассказал правду, голую и без прикрас, какой она была в действительности. Я говорил об ошибках красной расы, о ее добродетелях, о ее горе и прежде всего — о том, что у нее сейчас нет будущего. И все это из-за бледнолицего! Но все дело в том, что бледнолицый накопил гораздо больше знаний. Очень хотелось бы, чтобы и его красные братья остались жить, став настоящим народом, как им было предначертано с самого начала. Этот бледнолицый готов сегодня отвечать за все свои ошибки и исправить их! Его будет мучить совесть, если он не попросит красного брата о прощении.

Сказав это, я подошел к индейцам и протянул руки с просьбой о примирении. Несколько мгновений стояла гробовая тишина, а потом мне навстречу потянулись другие руки и многочисленные голоса уверили меня, что и они, красные люди, тоже должны просить прощения.

— Простим друг друга! Вы — нас, мы — вас! — воскликнул старый Тангуа. — И поможем друг другу! Я ненавидел тебя, но теперь я буду тебя любить! Когда я умру, над моей могилой всегда должен быть мир. Но пока мы — ваши пленники?

— Нет! — прозвучал голос Тателла-Саты.

— Уфф! — вскричал Киктахан Шонка. — Кто говорит здесь?

— Хранитель Большого Лекарства.

— Где?

— На другой стороне, на Утесе Дьявола.

— Но мы ведь здесь тоже на Утесе Дьявола?!

— Да. Я подслушал вас на северном Утесе, который называется Ча Маниту, Ухо Бога. Там добрый человек слышит, что говорят злые люди, и потому может спастись от их деяний. Сегодня мы слышим, как вы говорите тут, на южном Утесе, который называют Ча Кетике. Тут злые люди слышат, что говорят добрые, и тоже спасаются. Вождь Тангуа спрашивал, пленник ли он. Пусть он спросит еще раз!

Тангуа не заставил себя долго ждать:

— Мы идем к столбам пыток?

— Нет, — ответил Тателла-Сата.

— Мы не должны умереть?

— Нет.

— Нам оставят оружие и лошадей?

— Да.

— И мы даже сможем остаться здесь и стать «Виннету»?

— Да.

— И все ваши вожди согласны?

— Все! — прозвучало в ответ ровно столько голосов, сколько вождей находилось возле Тателла-Саты.

— А что будет с нашими «лекарствами»?

— Посмотри на небо! Кого ты там видишь?

Высоко в небе парил «орел», опускаясь все ниже. Сделав три круга, он приземлился точно перед Утесом Дьявола, где находились вожди и я. Покинув машину и поднявшись к нам наверх, он произнес:

— Олд Шеттерхэнд возвращает вам через меня ваши «лекарства». Вы свободны!

Они поторопились тут же повесить амулеты на себя. Но Тателла-Сата еще не закончил своей речи.

— Вы наши друзья! — возвестил он. — Завтра будет образован новый комитет, которому предстоит обсудить вопрос о клане Виннету. А послезавтра все верховные и младшие вожди поскачут к Горе Королевских Могил, чтобы начать поиски истоков нашего прошлого. Хуг!

Молодой Орел тем временем улетел обратно на свою башню. Я же решил вместе с Душенькой обойти долину. Мы поднялись наверх, к кантине, вблизи которой все еще лежали тела Энтерсов, накрытые покрывалами и охраняемые двумя команчами. Прежде не было времени заниматься ими, но теперь следовало предать их земле. Мы исполнили последнюю волю умерших и прочитали имена на их звездах Виннету. Гарриман написал мое, а Зебулон — имя моей жены. Случилось так, что именно те, кто посягали на наши жизни, превратились в наших защитников и пошли на смерть ради нас…

Вот и конец четвертого тома. Сейчас, когда я завершаю его сегодня, в Пасху 1910 года, ко мне подходит Душенька и кладет рядом газету от 23 марта, в которой под заголовком «Памятник индейцам» можно прочесть следующее:

«Из Нью-Йорка сообщают: грандиозную статую Колумбии, что возвышается у входа в нью-йоркскую гавань, очень скоро, по-видимому, потеснит конкурент. В порту американской столицы будет возведен большой памятник, который станет напоминанием нынешнему поколению о красной расе, которая, возможно, скоро полностью исчезнет. Проект этого памятника, разработанный мистером Родменом Ванэмейкером, тотчас нашел живой отклик во всей стране. Президент Тафт [94]

также одобрил эту идею. Планируемая к строительству в порту гигантская скульптура, изображающая индейца, будет свидетельствовать о том, что народ Америки, несмотря на все причиненные красной расе несправедливости, преклоняется перед благородством аборигенов. Памятник станет символом покаяния всей страны перед вымирающей расой «первых американцев» и напомнит будущим поколениям о прекрасных ее чертах. Планируется представить индейца с раскинутыми руками — именно так он приветствовал первых белых людей, ступивших на побережье Америки».

А теперь хотелось бы спросить у вас: достойно ли внимания это событие?

Карл Май Дух Льяно-Эстакадо

ДУХ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО (DER GEIST DES LIANO ESTAKADO)

Впервые повесть была опубликована в феврале — сентябре 1888 г. на страницах юношеского еженедельника «Der Gute Kamerad». В том же году в Штутгарте (Union Deutsche Verlaggesellschaft) выпущено книжное издание, заново отредактированное автором. Спустя два года, в 1890 г., повесть вышла новым изданием, но в значительно сокращенном виде. Этот вариант впоследствии неоднократно переиздавался, Полный, без купюр текст произведения был восстановлен в 1984 г. для «Универсальной библиотеки» издательства «Реклам».

Источник географических познаний К. Мая о Льяно-Эстакадо остался неизвестным. Впрочем, автор в ряде своих ранних произведений уже переносил действие в крупнейшую пустыню Северной Америки, о чем свидетельствуют сюжетные параллели, близость топонимов и имен героев. Например, судьба Кровавого Лиса очень схожа с биографией одного из персонажей романа «Лесная розочка» — негра Жерара.

При создании этой повести К. Май пользовался документальными свидетельствами путешественников. Так, для рассказа о событиях в Поющей долине он взял сведения из работы француза Рело, вышедшей на немецком языке в г. Кобленце в 1880 г.

Русский перевод повести К. Мая появился в 1892 г., в одном из выпусков приложения к журналу «Вокруг света». Он был выполнен с французского издания, являвшегося переводом сокращенной версии 1890 г., и вышел под названием «На Диком Западе» (вместе со столь же сокращенным переводом повести «Сын Охотника на медведей»). Предлагаемый читателю перевод выполнен специально для нашего собрания сочинений с берлинского издания 1895 г. (издательство «Нойес Лебен»), в основу которого положено издание 1888 г.

Глава первая. КРОВАВЫЙ ЛИС

Двое мужчин скакали вдоль ручья — белый и негр. Костюм белого выглядел весьма странно. На нем были индейская обувь и кожаные штаны, а поверх них — некогда темно-синий, а ныне совсем выцветший от времени фрак с лацканами, высокими накладными плечами и до блеска начищенными латунными пуговицами. Длинные фалды крыльями свисали по бокам лошади. На голову была нахлобучена огромная черная шляпа, украшенная желтым пером — подделкой под страусовое. Этот малорослый худощавый человек был вооружен двустволкой, закинутой за спину, ножом и двумя револьверами, торчавшими из-за пояса. К широкому поясу крепилось еще множество кошельков, предназначенных, вероятно, для боеприпасов и всевозможных полезных мелочей; однако теперь эти кошельки казались почти пустыми.

Негр отличался исполинским телосложением. На нем также были мокасины, а еще — легины[95] того самого покроя, когда они состоят из двух не соединенных между собой штанин, так что всадник, собственно говоря, прижимается к лошади голым телом. Выгоду это дает, конечно, только при езде без седла. К этим легинам, однако, никак не подходило верхнее одеяние — форменная куртка французского драгунского офицера. Эта часть костюма, видимо, во время французского нашествия попала в Мексику, а оттуда неизвестным путем перекочевала на широкие плечи негра. Куртка была слишком коротка и узка чернокожему Геркулесу. Он не мог ее застегнуть, и поэтому виднелась широкая голая грудь всадника, естественно, не носившего рубашки, потому что на Диком Западе нет прачек и гладильщиц. Зато всадник обмотал вокруг шеи платок в крупную красную и белую клетку, связав его на груди огромным бантом. Голову он оставил непокрытой, чтобы все могли видеть завитки бесчисленных мелких жирно поблескивающих кудряшек. Вооружен он был двустволкой, а сверх того — ножом, штыком и кавалерийским пистолетом времен царя Гороха.

Измотало всадников порядком. По лошадям было видно, что сегодня они уже оставили за собой солидное расстояние, и все же животные шли так бодро и мощно, словно несли своих всадников всего несколько часов.

Берега поросли сочной зеленью, но полоска растительности была неширокой. А за нею виднелись хилые юкки, мясистые перья дикого чеснока и пожухлая медвежья трава с отцветшими стеблями, достигавшими высоты в добрых пятнадцать футов.

— Скверные места! — сказал белый. — У нас на Севере лучше. Не так ли, Боб?

— Да, — последовал ответ. — Масса[96] Фрэнк прав. Здесь массеру[97] Бобу не очень нравится. Скорей бы уж добраться до Хельмерс-Хоум, потому что массер Боб голоден, как кит, который готовится проглотить дом.

— Кит не может проглотить дом, — объяснил Фрэнк чернокожему, — потому что его глотка слишком узка для этого.

— Глотку можно раскрыть пошире, как это делает массер Боб, когда он ест… Как далеко еще до Хельмерс-Хоум?

— Точно я не знаю. По описанию, полученному нами сегодня утром, мы скоро уже должны быть у цели… Смотри-ка, не всадник ли это?

Он показал направо, за ручей. Боб попридержал лошадь, приставил к глазам ладонь, защищаясь от низко склонившегося к западу солнца, широко открыл по своему обыкновению рот, словно для того, чтобы получше видеть, и ответил, немного помедлив:

— Да, это всадник, маленький человек на крупной лошади. Он приближается к массеру Бобу и массе Фрэнку.

Всадник, о котором шла речь, приближался резвой рысью, но не прямо навстречу собеседникам, а так, словно бы он и не видел их.

— Странный парень! — пробормотал Фрэнк. — Здесь, на Диком Западе, обычно рады видеть человека; значит, этот путник не очень-то расположен к встрече. Либо он человеконенавистник, либо у него совесть не чиста.

— Массер Боб должен его окликнуть?

— Да, позови его. Твою слоновью трубу он расслышит скорее, чем мою свистульку.

Боб приложил ладони ко рту и заорал во весь голос:

— Эй! Эй! Стой, подожди! Зачем бежать от массера Боба?

У негра и впрямь оказался голос, способный пробудить к жизни даже человека, впавшего в летаргический сон. Всадник осадил лошадь, и оба наших знакомца поспешили к нему.

Приблизившись, они увидели перед собой не мужчину маленького роста, а едва вышедшего из детского возраста юношу. Одет он был подобно калифорнийским ковбоям в наряд из бизоньей шкуры, причем на всех швах его одеяния виднелась бахрома. На голову он нахлобучил широкополое сомбреро. Широкий шарф из красной шерсти охватывал вместо пояса его бедра; конец его свисал с левой стороны. За этот шарф были заткнуты длинный охотничий нож и два инкрустированных серебром пистолета. На коленях он держал тяжелую охотничью двустволку, а с обеих сторон седла были на мексиканский манер приторочены фартуки, прикрывающие ноги и защищавшие их от стрел и ударов копьем.

Лицо юноши сильно потемнело от солнца и, несмотря на молодость, задубело под ветром и непогодой. От левого виска наискосок через весь лоб к правой брови тянулся кроваво-красный шрам шириной в два пальца. Он выглядел весьма воинственно. Молодой человек вообще не производил впечатления незрелого и неопытного. Тяжелое ружье он держал в руке легко, словно перышко; широко раскрытые глаза удивленно рассматривали встречных; в седле он держался так гордо и уверенно, словно был мужчиной во цвете лет, так что лошадь, казалось, и не шевелилась под ним.

— Привет, малыш! — обратился к нему Фрэнк. — Ты знаешь эти края?

— Прекрасно, — тихо отвечал юноша, иронически улыбаясь — верно, тому, что спрашивавший обращался к нему на «ты».

— Знаком тебе Хельмерс-Хоум?

— Да.

— Долго еще до него ехать?

— Чем медленнее, тем дольше.

— Zounds![98] Ты слишком дерзок, мой мальчик.

— Я не мормонский проповедник[99].

— Ах, вот что! Тогда прости! Может быть, ты рассердился на меня, потому что я невежливо обратился к тебе?

— И не думал сердиться. Каждый может обращаться, как хочет, но тогда ему придется стерпеть мой ответ.

— Хорошо! Стало быть, мы схожи. Ты мне очень понравился. Вот моя рука. Называй меня на «ты». Прошу у тебя совета. Я чужой в этих краях и еду в Хельмерс-Хоум. Надеюсь, ты не покажешь мне неправильную дорогу.

Он протянул юноше руку. Тот пожал ее, насмешливо оглядел фрак и шляпу и ответил:

— Тот, кто вводит других в заблуждение, — подлец! Я, к несчастью, встречался с подобными людьми. Сейчас я как раз еду в Хельмерс-Хоум. Если хотите, поехали вместе!

Он тронул свою лошадь, и оба всадника последовали за ним, отклонившись от ручья и все больше поворачивая на юг.

— Мы придерживались ручья, — заметил Фрэнк.

— Он тоже привел бы вас к старому Хельмерсу, — отвечал юноша, — но пришлось бы сделать очень большой крюк. Вместо трех четвертей часа вы бы ехали часа два.

— Стало быть, очень хорошо, что мы тебя встретили. Ты знаком с владельцем этого поселения?

— И даже очень хорошо.

— Что это за человек?

Фрэнк и Боб с разных сторон пристроились к своему юному проводнику, заключив его в середину. Он вопросительно поглядел на них и ответил:

— Если совесть у вас нечиста, то не ездите к нему, лучше вернитесь,

— Почему?

— У него наметанный взгляд на подлость, и он строго следит за репутацией своего дома.

— Это мне нравится в людях. Следовательно, нам его нечего опасаться?

— Если вы честные парни, то нет. В таком случае он готов на любую услугу для вас.

— Я слышал, он делает запасы товаров.

— Да, но не ради выгоды, а только для того, чтобы услужить людям, проезжающим мимо. В его лавке есть все, что нужно охотнику, и притом он продает свой товар по самой дешевой цене. Но если кто-то ему не понравится, то ничего не получит и за большие деньги.

— Он, стало быть, оригинал?

— Нет, он просто изо всех сил старается держаться подальше от того сброда, из-за которого Запад стал опасным. Мне совершенно не нужно вам его описывать. Вы скоро его сами узнаете. Одно еще только хочу сказать, что, возможно, вам покажется странным и над чем даже будете смеяться: он — немец. И этим все сказано.

Фрэнк привстал в стременах и воскликнул:

— Что? И этого-то я не пойму? И над этим я буду смеяться? Что тебе взбрело в голову! Я безмерно рад тому, что здесь, на окраине Льяно-Эстакадо, встречу соотечественника.

Лицо проводника оставалось совершенно серьезным; даже улыбка его казалась такой, будто ему, в сущности, совсем и не смешно. Теперь он окинул Фрэнка спокойным, дружелюбным взглядом и спросил:

— Как? Ты немец? Это правда?

— Конечно! Разве по мне не видать?

— Нет. Ты говоришь по-английски не как немец, а выглядишь совсем как дядюшка-янки, прижатый своими племянниками к окну.

— О Боже! Что тебе пришло на ум! Я натуральнейший немец, а кто думает не так, того я познакомлю со своим ружьем.

— Для этого сгодится и нож. Но если это так, то старый Хельмерс будет рад встретиться с земляком.

— Он из Германии?

— Да, и очень высокого мнения о своей родине и своем родном языке.

— Я думаю! Теперь я вдвойне рад оказаться в Хельмерс-Хоум. Собственно говоря, я мог бы догадаться, что он немец. Янки назвал бы поселение Хельмерс-Ранч[100] или как-нибудь в этом роде; но Хельмерс-Хоум[101] — это имя выдает немца. Ты живешь поблизости?

— Нет! У меня нет ни ранчо, ни дома. Я — словно птица в воздухе или зверь в лесу.

— Значит, бедолага?

— Да!

— Несмотря на свою юность! У тебя нет родителей?

— Ни единого родственника.

— Но имя-то есть!

— Да, конечно. Зовите меня Блади Фокс[102].

— Блади Фокс? Это напоминает о кровавых событиях.

— Да, мои родители, братья и сестры были убиты в Льяно-Эстакадо вместе со всеми спутниками; я один остался в живых. Мне тогда было лет восемь. Меня нашли с раскроенным черепом.

— Боже! Ты и в самом деле оправдываешь вырвавшееся у меня слово — «бедолага». На вас напали с целью грабежа?

— Конечно.

— Итак, ты не спас ничего, кроме жизни, имени и ужасных воспоминаний.

— И это не совсем так. Хельмерс наткнулся на меня под кактусами, взял на лошадь и привез к себе. Месяц я лежал в горячке, а когда очнулся, то ничего больше не помнил, совершенно ничего. Я забыл свое собственное имя и не вспомнил его до сих пор. Только ясным остался в памяти момент нападения. Я был бы счастливее, если бы смог его позабыть, потому что тогда жажда мести не гнала бы меня снова и снова по ужасной пустыне.

— А почему тебя назвали Кровавым Лисом?

— Потому что я весь был испачкан кровью, а в лихорадочном бреду часто называл фамилию Фукс. Из этого заключили, что такова моя настоящая фамилия.

— Стало быть, твои родители тоже были немцами?

— Да. Когда я пришел в себя, то не понимал ни одного английского или немецкого слова. Я вообще ничего не понимал. Но английский-то я учил медленно, как человек, этого языка не знающий, а немецкий пошел у меня так быстро, что вскоре я бегло застрекотал на нем. Видимо, раньше я умел говорить по-немецки. Хельмерс был мне как отец. Тогда он еще жил не здесь. Однако мне у него не нравилось. Я рвался на свободу, словно сокол, у которого коршуны растерзали родителей, и он теперь кружится возле окровавленного места, пока ему не удастся наказать убийц. Его острый глаз уже открыл злодеев. Они могут быть стократ сильнее его, и он может потерять свою собственную жизнь, но он охотно отдаст ее, потому что смерть станет одновременно и гибелью убийц.

Юноша громко заскрежетал зубами и так крепко натянул поводья своей лошади, что она встала на дыбы.

— Шрам на лбу остался с тех пор? — спросил Фрэнк.

— Да, — мрачно ответил его спутник. — Но не будем больше об этом. Такие воспоминания меня сильно возбуждают, и вы должны приготовиться к тому, что я ускачу, оставив вас самостоятельно добираться до Хельмерс-Хоум.

— Да, давай лучше поговорим о Хельмерсе. Кем же он был на оставленной родине?

— Служил по лесной части. Кажется, был старшим лесничим.

— Как?.. Что?.. — удивился Фрэнк. — Я тоже!

Кровавый Лис вздрогнул от неожиданности, потом внимательно оглядел говорившего и тогда сказал:

— И ты? Тогда это будет в высшей степени радостная встреча!

— Да, я занимался такой же работой. Только если он добрался до приличной должности старшего лесничего, почему же он от нее отказался?

— С досады. Кажется, его участок находился в частном владении, а хозяином был человек надменный, грубый и вспыльчивый. Они поссорились, причем Хельмерс получил плохую аттестацию, так что нигде не мог найти места. Тогда-то он и уехал так далеко, как только смог… Видишь вон в той стороне дубовую рощицу?

— Да! — ответил Фрэнк, посмотрев в указанном направлении.

— Там мы снова выедем к ручью, а за рощей уже начинаются поля Хельмерса… До сих пор ты расспрашивал меня; теперь и я хочу навести кой-какие справки. Этого бравого негра зовут Скользящий Боб?

При этих словах Боб так подпрыгнул в седле, словно он хотел соскочить с лошади.

— А! О! — выкрикнул он. — Почему масса Кровавый Лис обзывает доброго, хорошего массера Боба?

— Я не хотел ни обзывать, ни оскорблять тебя, — ответил юноша. — Я считаю себя твоим другом.

— Зачем же тогда называть массера Боба так, как его дразнят индейцы? Массер Боб и в самом деле когда-то постоянно соскальзывал с лошади. Но теперь массер Боб скачет, как черт!

И дабы показать, что он сказал правду, негр пришпорил лошадь и галопом поскакал — к упомянутой рощице. Фрэнк тоже удивился вопросу молодого человека.

— Ты знаешь Боба? — спросил он. — Но это же почти невозможно.

— О, возможно! Я и тебя знаю.

— А ну-ка! Как же меня зовут?

— Хромой Фрэнк.

— Вот удача! Верно! Но, малыш, кто тебе сказал об этом? Ведь я здесь ни разу в жизни не был.

— О, — улыбнулся юноша, — такого знаменитого на Западе человека, как ты, надо знать.

Фрэнк напыжился, так что фрак стал ему узок, и спросил:

— Я? Знаменитый? И ты это знаешь?

— Да!

— А кто тебе это сказал?

— Старый мой знакомый Якоб Пфефферкорн, которого обычно называют Толстяк Джемми.

— Черт возьми! Мое прозвище! Где ты его слышал?

— Несколько дней назад я встретился с Джемми в Уошита-Фок, и он рассказал мне, что условился встретиться с вами сегодня в Хельмерс-Хоум.

— Верно. Значит, он там будет?

— Да! Я выехал раньше и еду сюда прямо с верховьев реки. Он вскоре непременно проследует за мной.

— Это прекрасно! Это великолепно! Значит, он рассказал тебе про нас?

— Он описал мне весь ваш путь к Йеллоустоуну. Как только ты сказал мне, что тоже был лесничим, я сразу же догадался, кого вижу перед собой.

— Теперь ты мне поверишь, что я хороший немец?

— Поверю не только в это, поверю и в то, что ты вообще хороший парень, — молодой человек улыбнулся.

— Значит, Дики не охаял меня?

— Ему это и в голову не пришло! Как мог бы он очернить своего бравого Фрэнка!

— Да, знаешь ли, мы порой спорили о вещах, для понимания которых гимназического образования недостаточно. Но это в прошлом, а теперь на всем белом свете нет лучших друзей, чем мы… Но вот Боб, вот и роща. Куда дальше?

— Через мост, на ту сторону, а потом по тропе между деревьями. Это и есть самое верное направление. Таким всадникам, как Боб, не нужна торная дорога.

— Верно, — гордо согласился негр. — Масса Кровавый Лис видел, что массер Боб может скакать напролом через все препятствия, как индеец.

Всадники перепрыгнули через ручей, миновали лесочек и проехали вдоль обнесенных изгородями полей, засеянных кукурузой и овсом.

Здесь местами попадались плодородные черноземы, свойственные техасской равнине и дававшие богатые урожаи. Из ручья можно было брать воду — он протекал совсем близко к жилью. Сразу за ним виднелись скотный двор и хозяйственные постройки.

Дом был сложен из кирпича длинным и низким, без верхнего этажа, но с двумя маленькими мансардами по каждому из фасадов. Перед дверью, стройные, словно свечи, росли четыре огромных дуба с голыми почти до самой вершины стволами. Только на самом верху вширь уходили могучие ветви, дававшие густую тень; под ними стояло много столов и простых деревянных скамей. С первого взгляда можно было угадать, что жилые помещения располагаются справа от входа, слева же находится упомянутая Кровавым Лисом лавка.

За одним из столов сидел мужчина в летах. Зажав во рту трубку, он испытующе разглядывал троих приезжих. Роста он был высокого, крепко сколочен, с продубленным непогодами лицом, обрамленным густой бородой — настоящий житель Запада. По рукам его было видно, что он мало отдыхал и очень много трудился.

Узнав проводника, он встал и еще издалека закричал:

— Добро пожаловать, Кровавый Лис! Ты опять изволил появиться? Есть новости.

— Откуда? — спросил юноша.

— Оттуда.

Человек показал рукой на запад.

— Какие новости? Хорошие?

— К сожалению, нет. Видно, снова в степях появились гиены.

Англоязычные американцы называли Льяно-Эстакадо по-своему: Стейкед-Плейнз, то есть Огороженные равнины, что соответствовало испанскому названию — Равнины с вешками.

Казалось, полученное известие сильно взволновало молодого человека. Он соскочил с лошади, поспешно подошел к мужчине и сказал:

— Ты должен сейчас же сообщить мне подробности.

— Сведений у меня немного, их можно пересказать очень быстро. Прежде, однако, будь так любезен объяснить этим джентльменам, кто я такой.

— Это можно сделать столь же быстро. Ты мастер Хельмерс, владелец этой фермы, а эти господа — мои хорошие друзья: мастер Хромой Фрэнк и массер Скользящий Боб. Они разыскивали тебя — может быть, в надежде что-нибудь у тебя прикупить.

Хельмерс посмотрел на чужаков и заметил:

— Прежде чем торговать, я хочу познакомиться с ними. Раньше я их никогда не видел.

— Ты спокойно можешь принимать их у себя — я же назвал их своими друзьями.

— Всерьез или только из вежливости?

— Вполне серьезно.

— Ну тогда — добро пожаловать.

Он протянул руку Фрэнку, затем — негру, а потом предложил им садиться.

— Сначала надо поставить лошадей, сэр, — сказал Фрэнк. — Вы же знаете, какова первая обязанность мужчины на Западе.

— Хорошо! По вашему отношению к лошадям я вижу, что вы отличные парни… Когда вы намерены уехать?

— Возможно, нам придется остаться на несколько дней, потому что мы ждем приезда своих друзей.

— Тогда отведите лошадей к конюшне и позовите негра Геркулеса. Он вам во всем охотно поможет.

Приезжие поспешили увести лошадей. Хельмерс, покачав головой, посмотрел им вслед и сказал Кровавому Лису:

— Странных парней ты мне привез! Какого-то чернокожего ротмистра из французской армии и пятидесятилетнего джентльмена в шляпе со страусовыми перьями. Подобный головной убор бросается в глаза даже на Дальнем Западе.

— Смотри, не ошибись, старина! Я назову тебе только одно имя, и тогда ты сразу им поверишь. Они — хорошие знакомые Олд Шеттерхэнда. Его они и будут здесь ждать.

— Что? В самом деле? — всплеснул руками фермер. — Олд Шеттерхэнд пожалует в Хельмерс-Хоум?

— Разумеется!

— Откуда ты знаешь? От этих двоих?

— Нет, от толстого Джемми Пфефферкорна.

— Ты и с ним виделся? Я-то встречал его всего два раза, но охотно бы встретился еще.

— Вскоре ты сможешь это сделать. Толстяк Джемми входит в ту компанию, которую поджидают приезжие.

Хельмерс несколько раз пыхнул трубкой, чуть было совсем не погасшей, с удовольствием причмокнул, и лицо его засверкало от радости:

— Какая новость! Олд Шеттерхэнд и Толстяк Джемми! Это — и радость, и большая честь для меня. Я должен сейчас же бежать к своей старой Бербхен, чтобы сообщить ей…

— Стой! — прервал фермера Кровавый Лис, удерживая при этом за руку собравшегося уходить хозяина. — Сначала я хочу услышать, что там случилось в степях!

— Конечно, преступление, — ответил Хельмерс, снова повернувшись к гостю. — Как долго ты у меня не был?

— Почти две недели.

— Тогда ты и не видел те четыре семьи, что хотели переправиться через Льяно. Они уехали больше недели назад, но до места не добрались. С той стороны приехал негоциант Бартон. Они должны были встретиться с ним.

— А столбы были в порядке?

— В том-то и дело, что нет. Если бы Бартон не изучил эту пустыню за два десятка лет странствий, он бы заблудился.

— Где он сейчас?

— Отдыхает в маленькой комнате, наверное, сейчас спит. Когда он здесь появился, то почти умирал от жажды. Несмотря на это, он пожелал прежде всего выспаться.

— Я все же хочу пойти туда и разбудить его, несмотря на то, что он устал. Он должен мне обо всем рассказать!

Молодой человек, взволнованный услышанным, исчез за входной дверью, а фермер снова уселся, продолжая покуривать свою трубку. Удивляясь поспешности юноши, он ограничился легкими кивками головы; потом его лицо приняло выражение покойного удовлетворения. Причину этого было очень легко узнать по словам, которые он бормотал сам себе:

— Толстяк Джемми! Хм!.. И даже Олд Шеттерхэнд! Хм!.. Такие люди приводят с собой только порядочных парней! Хм!.. Соберется все общество! Хм!.. Но я же хотел моей Бербхен сказать, что…

Он вскочил, собираясь поделиться радостной новостью со своей женой, однако так и не сдвинулся с места, потому что именно в это время из-за угла дома появился Фрэнк.

— Ну, мастер, нашли вы негра? — спросил его Хельмерс.

— Да, — ответил Фрэнк. — Боб с ним остался, так что я смог им доверить лошадей. Мне же надо было поскорее вернуться к вам, чтобы сказать, как я рад встретить коллегу.

Он говорил по-английски. До сих пор весь разговор шел на английском языке.

— Коллегу? — спросил Хельмерс. — Это где же?

— Здесь! Разумеется, я говорю о вас.

— Обо мне? С какой стати?

— Ну, Кровавый Лис сказал мне, что вы были старшим лесничим.

— Верно.

— Ну… так мы — коллеги, потому что и я изучал лесоводство.

— О! Где же, мой милый?

— В Германии, в Саксонии.

— Что? В Саксонии? Вы немец? Почему же вы тогда говорите по-английски?

Эти последние слова Хельмерс произнес по-немецки, и сразу же его поддержал Хромой Фрэнк:

— С величайшим удовольствием, господин старший лесничий. Когда речь заходит об унаследованном мною родном языке, то я не церемонюсь, а бросаюсь с места в карьер. Вы сейчас же услышите по чистоте моих синтаксических оборотов, что я живал в той области Германии, где говорят на самом изящном, самом звонком немецком языке, а именно в Морицбурге, около резидентского города Дрездена, там, где стоит замок со знаменитыми рыбными прудами; в нем еще хранится портрет Августа Сильного[103]… Итак, я приветствую вас от имени немецких лесников и надеюсь, вы тотчас поймете, что имеете в моем лице дело с выдающимся Ingenium magnum sine mixtura Clementiua!

Удивительно! Когда Фрэнк пользовался английским языком, он был вполне разумный и скромнейший человек; но как только он начинал выражаться по-немецки, в нем сразу пробуждалось сознание собственной значимости.

Хельмерс не знал, что ему и подумать. Он пожал протянутую ему по-дружески руку, но не дал никакого ясного ответа, пригласил «коллегу» располагаться поудобнее и попытался выиграть время, отправившись в дом принести чего-нибудь освежающего. Вернулся он с двумя бутылками пива и двумя кружками в руках.

— Черт возьми, вот это приятно! — воскликнул Фрэнк. — Пиво! Да-а, это мне понравится! За благородным ячменным напитком легче всего открываются шлюзы мужского красноречия. И что, пиво уже варят в Техасе?

— И даже очень много. Вы ведь должны знать, что в Техасе живет тысяч сорок немцев, а куда приходит немец, там наверняка варят пиво.

— Да, солод и хмель спаси Бог от потерь! Вы варите драгоценный божий дар сами?

— Нет, когда подвернется случай, я позволяю себе заказывать пиво про запас в Колман-Сити. Ваше здоровье, господин Фрэнк!

Они наполнили кружки и чокнулись ими, при этом Фрэнк заметил:

— Пожалуйста, господин старший лесничий, не стесняйтесь и не опасайтесь меня! Я крайне простой человек, и поэтому вам не стоит величать меня господином Фрэнком. Называйте меня попросту: господин коллега. Так нам обоим будет лучше. Я никогда не терпел условности придворного этикета… А ваше пиво недурное… Почему-то мы все любим портить себе аппетит высокопарными и часто неестественными новогодними поздравлениями. Вы тоже так думаете, не правда ли?

— Совершенно верно! — Хельмерс, улыбнувшись, кивнул. — Такой человек, как вы, может мне понравиться.

— Конечно! Каждый, кто развивает в себе настоящие интеллигентные качества натуры, должен быть чуть-чуть снисходительным и либеральным к другим людям. Лично мне это совсем нетрудно при наличии таких профессиональных способностей… Ну, а собственного говоря, где вы учились?

— В Тарандте.

— Так я и подумал, потому что Тарандт — настоящая Alba Vater практикантов-лесничих со всего мира.

— Вы, видно, хотели сказать Alma mater?[104]

— Нет, нет и нет. Не пытайтесь придираться к моей классической латыни, как это проделывал раньше Дики Джемми — и себе во вред. Если вы последуете его примеру, то наши наисердечнейшие отношения могут очень легко измениться к худшему. Мы — корифеи, а следовательно, не можем позволять никаких придирок друг к другу. Однако куда же это подевался наш бравый Кровавый Лис?

— Он пошел к одному из моих гостей, чтобы навести кой-какие справки. Где вы его встретили?

— Да у вашего ручья, примерно в часе езды отсюда.

— А я уж думал, что вы много времени были вместе.

— Это ни к чему. Во мне есть что-то притягательно-располагающее, и я очень быстро схожусь с людьми. Это дано, к сожалению, не каждому. Молодой человек изложил мне весь свой жизненный путь. Я расположился к нему всем своим сердцем и надеюсь, что наше недолгое знакомство станет для него подлинным событием. Вы знаете о нем что-нибудь подробнее?

— Если он вам рассказал всю свою жизнь, то нет.

— Чем он вообще-то живет?

— Хм! Время от времени он мне приносит золотые самородки. Из этого я заключил, что он где-то открыл небольшую россыпь.

— Тогда бы я порадовался за него, так как малыш, кажется, немец. Ужасно, должно быть, не знать, под каким экватором[105] стояла твоя колыбель. Оба мы, вы и я, не ведаем таких гиппократовых[106] страданий. Мы, к счастью, знаем, куда обратить тоску по родине — к Германии, «туда, туда»[107], как прекрасно мурлыкал Галилей в своей песне Миньоны.

— Вы хотели сказать — Гёте?

— Нет, нет и нет! Я очень хорошо различаю Гете и Галилея. Гете относится к совершенно другой — высшей национальной шкале. Он бы не настряпал таких чувствительных стихов. А Галилей со своим телескопом и с тоской по элегическим кометам изобрел настоящие ностальгические тирольские причитания, в которых он пел:

Знаешь ли край, где цитрусы цветут,

Близ ветхих крыш в пляс журавли идут?

По вечерам в траве лягушек шум,

И лик луны сияет из пруда, уютно там, и потому туда

Меня ведет мой ум!

Чтобы продекламировать стихи, сопровождая чтение жестами, Фрэнк поднялся со своего места. Теперь он в напряженном ожидании смотрел на фермера. Тот прилагал огромные усилия, чтобы оставаться серьезным. Не услышав восторженных слов, Фрэнк недовольно спросил:

— Кажется, поэзия не производит на вас впечатления? У вас что, такой вялый темперамент?

— Нет-нет! Я молчал, удивляясь тому, что вы так точно помните слова поэта.

— Ничего особенного. Я хорошо запоминаю все, что читаю. Ну, а если уж что забываю, то стараюсь усовершенствовать позабытое. Такое отношение не может остаться без одобрения.

— Стало быть, вы прирожденный поэт?

— Да, вы почти не ошиблись.

— В таком случае я завидую вам. Однажды я двое суток ломал понапрасну голову над сочинением двух строчек ко дню рождения — увы! Я не смог воскликнуть: «Эврика!»[108]

— Слушайте! Не употребляйте фальшивых слов! Вы произнесли арабское заклинание, по-немецки буквально означающее: «Черт знает что!» С подобными колдовскими формулами надо быть очень осторожным, потому что никогда не знаешь, что из этого получится. Подумайте только о том, что случилось со знаменитым Дженгиханом и с тремя сотнями его спартанцев?[109]

— А что? — спросил фермер, явно заинтересовавшись ответом.

— Хан залег с ними за тесниной Гибралтара, которую хотели штурмовать черкесы. Поскольку у него было так мало людей, хан согласился, чтобы к нему на помощь пришла небезызвестная эндорская ведьма. С нею и со всеми спартанцами хан уселся вокруг большого котла, куда они побросали множество всяких трав, и прежде всего — слоновью ногу[110]. Видимо, они что-то не так намешали, потому что котел неожиданно взорвался, а Дженгихан вместе со спартанцами взлетел в воздух. Так как он был самым высоким из всех, то увидел, что земля под ним крутится вокруг собственной оси. И тогда он воскликнул по-еврейски: «О Santa Complicius!», что переводится на наш немецкий так: «И все-таки она движется!»[111]

Тут уж Хельмерс не смог больше удержаться. Он подскочил на своем стуле, разразившись смехом. Слишком уж несуразно было все то, что с наисерьезнейшим видом излагал облаченный во фрак и шляпу Хромой Фрэнк.

— Над чем вы так ржете? — спросил обиженный гость. — Если вы полагаете, что по той случайной причине, что я оказался вашим коллегой, можете безнаказанно…

К счастью, его прервали, иначе бы он разразился громовой филиппикой[112]. Именно в этот момент из дома возвратился Кровавый Лис и подошел к собеседникам. Он взглянул на раскрасневшееся от гнева лицо Хромого Фрэнка и спросил:

— Что случилось? Чем ты недоволен?

Он задал вопрос по-немецки, потому что слышал, как Фрэнк говорит на этом языке. Тот же отвечал:

— На что я сержусь? На то, что мой коллега высмеивает меня. А почему он это делает? Потому что ничего не понимает во всемирной истории. С поистине античным трудолюбием я попытался объяснить ему допотопную конъюнктуру военной истории черкесов, но у него нет ни капельки разума, чтобы понять связь между тактикой и стратегией средневекового воинского искусства.

— Тактика? Стратегия? — молодой человек был просто ошеломлен.

— Да, конечно. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

— Нет.

— Я мог бы об этом догадаться, потому что на такие гениальные представления способен наделенный врожденным разумом человек, призвавший на помощь космические душевные силы. Обдумай это дело и…

— Чудесно! Обдумаю, — прервал его Кровавый Лис. — Но теперь у меня нет времени на это. Сейчас я могу думать только о бедных людях, убитых в Льяно-Эстакадо.

Он, видимо, уже узнал от Толстяка Джемми, как надо обходиться с Хромым Фрэнком, поэтому поостерегся возражать ему, а сразу же перешел к интересующему его делу, что должно было остановить страстную проповедь обиженного. Цели свой Лис достиг, потому что Фрэнк тотчас позабыл про свою обиду и спросил:

— Убиты люди? В Эстакадо? Когда?

— Этого я не знаю. Восемь дней назад они уехали отсюда, но на той стороне пустыни не появились. Значит, они погибли.

— Возможно, и нет. Ведь они могли выбрать другой путь.

— Как раз этого-то я и боюсь. Эти безводные степи можно пересечь только в одном направлении. Они столь же опасны, как Сахара, например, или пустыня Гоби. В Льяно-Эстакадо нет ни колодцев, ни оазисов, ни верблюдов, способных долгие дни переносить жажду. Это делает Льяно чрезвычайно опасным, хотя по размерам оно гораздо меньше великих африканских или азиатских пустынь. Кружного пути отсюда нет. Именно поэтому единственное направление, по которому только и возможен проезд, разметили столбами, отчего пустыня и получила свое название. Кто отклонится от линии столбов — погибнет. Жара и жажда разрушат его мозг, соображать он больше не может и скачет по кругу до тех пор, пока лошадь не рухнет под ним, а тогда и всаднику наступит конец, — рассказывал Кровавый Лис.

Фрэнк покачал головой.

— Стало быть, он не может оставить размеченную дорогу, так ты считаешь? — спросил Хельмерс.

— Да, это я и хотел сказать, — ответил молодой человек. — И каждый знает об этом. Только очень немногие, в совершенстве знающие Льяно-Эстакадо, могут ориентироваться и без столбов… А что будет, если преступники переставят столбы?

— Это же дьявольская затея.

— Конечно, но тем не менее такие вещи случаются. Есть такие банды, которые занимаются тем, что вырывают столбы, а потом устанавливают их в неверном направлении. Если теперь путешественник последует по столбам, он погибнет. Внезапно столбы кончаются, и путнику тогда уже нет спасения.

— Что ему стоит вернуться назад по тем же столбам!

— Слишком поздно. К тому времени он слишком далеко забирается в Эстакадо и просто не может добраться до края безводной степи, погибая от жары и жажды. И разбойникам вовсе не надо его убивать. Они просто ждут его кончины, а потом грабят труп. Такое часто уже случалось.

— Но разве нельзя обезвредить преступников?

И как раз тогда, когда Хельмерс собирался ответить, его внимание привлек медленно идущий человек, прибытие которого заметили только теперь, когда он вышел из-за угла дома. Он был одет в черный суконный дорожный костюм, а в руках нес маленький пакетик. Новый гость оказался очень худым, высоким и узкогрудым. Иссушенное лицо отличалось острыми чертами. Высокий цилиндр, сдвинутый далеко на затылок, да еще в сочетании с черным одеянием, придавал пришельцу пасторский вид — тем более, что он носил очки.

Гость приблизился какими-то особенными, крадущимися шажками, слегка прикоснулся к полям своей шляпы и поздоровался:

— Здравствуйте! Кажется, я точно попал к Джону Хелмерсу, эсквайру?[113]

Во взгляде Хельмерса, которым он окинул прибывшего, читалась явная неприязнь.

— Да, меня зовут Хельмерс, а вот «эсквайра» вы бы могли спокойно оставить при себе. Я не мировой судья, да и вообще не люблю всех этих титулов. Это — гнилые яблоки, которыми джентльмен не больно-то позволит себя забросать. Но раз уж вы знаете мое имя, может быть, и мне будет позволено узнать ваше?

— А почему же нет, сэр? Меня зовут Тобайас Прайзеготт Бартон, я миссионер Святых последнего дня.

Он выговорил это весьма самоуверенным и елейным тоном, который, однако, не произвел на фермера ни малейшего впечатления, потому что Хельмерс, пожав плечами, сказал:

— Вы мормон? Ну, это не такая уж хорошая рекомендация. Вы называете себя Святыми последнего дня. Это обязывает, но так как я отношусь к скромнейшим среди детей человеческих и не питаю никаких чувств к вашим самозваным привилегиям, то самым лучшим будет, если вы немедленно отбудете отсюда в своих благочестивых миссионерских сапогах. Я, знаете, не терплю в своем поселении никаких ловцов душ.

Это было сказано очень резко, даже оскорбительно. Бартон, однако, сохранил на своем лице любезное выражение, снова вежливо прикоснулся к шляпе и ответил:

— Вы заблуждаетесь, мастер, если думаете, что я намерен обращать в свою веру жителей этой благословенной фермы. Я посетил вас лишь для того, чтобы отдохнуть и утолить голод и жажду.

— Та-ак! Ну, если вы хотите только этого, то получите все необходимое… конечно, при условии, что сможете заплатить. Деньги, надеюсь, у вас есть?

Он снова окинул чужака острым, испытующим взглядом, а потом скорчил гримасу, словно увидел нечто неприятное. Мормон поднял глаза к небу, откашлялся несколько раз и заявил:

— Хотя сокровищами этого грешного мира я снабжен отнюдь не чрезмерно, но еду, питье и ночлег оплатить я смогу. Правда, я не рассчитывал на этот расход, так как мне говорили, что дом Джона Хельмерса исключительно гостеприимен.

— От кого же вы это узнали?

— Я слышал это в Тэйлорсвилле, откуда сейчас иду.

— Так вам сказали правду; но, кажется, забыли добавить, что я прибегаю к бесплатному гостеприимству лишь в отношении тех людей, которые мне приятны.

— В таком случае ко мне это не относится?

— Нет, нисколько.

— Но я же не сделал вам ничего плохого.

— Возможно! Но когда я вас внимательно разглядел, то почувствовал себя так, словно вы мне причинили зло. Не упрекайте меня, сэр! Я прямой парень и привык каждому говорить в глаза именно то, что о нем думаю. У вас лицо… лицо… хм!.. Когда на него посмотришь, руки начинают чесаться. Обычно такие лица… называют… называют… созданными для пощечин.

Даже теперь мормон не выказал никакой обиды. Он в третий раз коснулся шляпы и мягко сказал:

— Праведникам суждено в этой жизни быть непризнанными. Я не виноват, что у меня такое лицо, и если оно вам не нравится, то уж это не мое дело. Скорее — ваше.

— Та-ак! Не стоило бы вам этого говорить. Если бы мне кто-нибудь сказал, что ему не нравится мое лицо, то в следующее мгновение он бы познакомился с моим кулаком. Чтобы такие замечания воспринимать совершенно спокойно, надо либо испытывать большой недостаток чувства чести, либо обладать завидной хитростью — считайте, как хотите. Скажу вам, что вообще-то ничего не имею против вашего лица, только мне не нравится его выражение. Мне кажется, что это не настоящее лицо. Полагаю, что вы, когда остаетесь один, меняете его выражение. Впрочем, мне не нравится в вас и кое-что иное.

— Могу я поинтересоваться, что вы имеете в виду?

— Скажу, даже если бы вы меня и не попросили об этом. Мне что-то очень не верится, будто вы прибыли из Тэйлорсвилля.

— Почему? У вас там враги?

— Ни единого человека. А теперь скажите мне правду, куда вы собрались?

— Вверх, до Престона на Ред-Ривер.

— Хм! И самый ближний путь туда проходит как раз мимо меня?

— Нет, но я слышал о вас так много хорошего, что очень захотел познакомиться с вами.

— Мне не хотелось бы, мастер Бартон, принять вас плохо!.. Стало быть, вы путешествуете пешком?

— Да.

— И у вас нет лошади?

— Нет.

— Ого! Только не пытайтесь убеждать меня в этом! Вы просто припрятали своего конягу где-нибудь поблизости, и я думаю, что сделали это не из чистых побуждений. Здесь каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок путешествуют верхом. Чужак, спрятавший свою лошадь, а потом солгавший, что ее у него нет, может скрывать дурные намерения.

Мормон сложил руки, как бы клянясь, и воскликнул:

— Но, мастер Хельмерс, у меня и в самом деле нет лошади, уверяю вас. Я смиреннейшим образом передвигаюсь пешком и никогда еще не сиживал в седле.

Тогда Хельмерс поднялся, подошел к гостю, тяжело опустил ему руку на плечо и сказал:

— Парень, и вы говорите эти слова мне, много лет прожившему у границы? Вы, стало быть, считаете меня слепым? Я же вижу, что сукно на внутренней стороне ваших штанин потерто; это — от верховой езды. На сапогах я вижу вмятины от шпор и…

— Это не доказательство, сэр! — прервал его мормон. — Сапоги я купил старыми, с уже имевшимися на них следами от шпор.

— Та-ак! И как долго вы их носите?

— Два месяца.

— Ну, за это время рубцы покрылись бы пылью или грязью. А может быть, вам доставляет удовольствие каждый день выковыривать эту грязь?.. Прошлой ночью шел дождь. От долгой ходьбы ваши сапоги испачкались бы сверху донизу. В том, что они чистые, я вижу верное доказательство того, что вы приехали верхом. И еще… глядите-ка! Когда в следующий раз вы будете класть шпоры в карманы брюк, позаботьтесь о том, чтобы ни одно колесико от них не выглядывало снаружи!

Хельмерс указал на латунное колесико, выглядывавшее из кармана.

— Шпоры я нашел вчера, — защищался мормон.

— Тогда бы вам скорее пристало оставить их на дороге, потому что сами вы в них не нуждаетесь. Вообще-то меня не касается, скачете ли вы верхом или плывете на фрегате. Катайтесь вы по белому свету хоть на коньках. Если вы сможете заплатить, то получите еду и питье, но потом убирайтесь. На ночь я не смогу вас оставить. У себя в доме я принимаю только не вызывающих подозрения людей.

Хозяин подошел к открытому окну, вполголоса сказал несколько слов и снова вернулся на свое место, усевшись и, казалось, перестав обращать всякое внимание на чужака.

А тот устроился за ближайшим столом, положив на него свой пакет, сложил руки и смиренно наклонил голову, ожидая, когда ему принесут перекусить. У него был вид человека, которого незаслуженно оскорбили.

Между тем к короткой беседе с интересом прислушивался Хромой Фрэнк. Теперь, когда разговор закончился, он тоже больше не обращал внимания на мормона. Совсем иначе вел себя Кровавый Лис.

Уже при самом появлении чужака он широко раскрыл глаза и не отводил от него больше взгляда. Он не присаживался, собираясь покинуть ферму; лошадь его находилась подле него. Теперь Лис схватился за голову, как будто стараясь что-то припомнить. Потом он опустил руки и медленно уселся напротив фермера, так что мог внимательно разглядывать мормона. Он старался оставаться незамеченным, но внимательный наблюдатель все же уловил бы необычайную внутреннюю сосредоточенность юноши.

В этот момент из дверей вышла старая полная женщина. Она принесла хлеб и большой кусок поджаренного говяжьего бедра.

— Это моя жена, — объяснил Хельмерс по-немецки Хромому Фрэнку, тогда как с мормоном он говорил на английском языке. — Она так же хорошо балакает по-немецки, как и я.

— Это меня необычайно радует, — сказал Фрэнк, протягивая женщине руку. — Очень много времени прошло с тех пор, как я в последний раз общался с леди на родном немецком языке. Как же я вам рад и как благословляю вас, моя очаровательная фрау Хельмерс! Может быть, ваша колыбель качалась в Папаше-Рейне или Мамаше-Эльбе?

— Пожалуй, нет, — ответила она, смеясь. — На нашей родине не имеют привычки ставить колыбели в воду. Несмотря на это, я натуральная немка.

— Ну, про Рейн и Эльбу, конечно, не надо было понимать буквально. Вам достаточно было воспринять это как обычный пример поэтической метафоры. Сам я сделал свой первый исполненный блаженства вздох поблизости от эльбинской Флоренции, которую какой-нибудь зануда-географ назовет Дрезденом. При тамошних сокровищах искусства не удивительно, когда кто-то из наших привыкает витиевато выражаться. Когда Шиллер в «Походе за молотобойцем» столь прекрасно восклицает: «Достоинство человека дано вам в обе руки», то мы, саксонцы, думаем по-особому, так как нам принадлежит сердце поэта: ведь его жена, урожденная Барбара Уттман, появилась на свет саксонкой. И несмотря на это, я уважаю любого другого немца, а вас от всей души прошу относиться ко мне исключительно дружелюбно. Само собой разумеется, что с моей стороны будет выражена самая искренняя благодарность, учитывая, вообще говоря, мое превосходное воспитание.

Добрая женщина уж и не знала, что ответить странному парню. Она вопросительно взглянула на мужа, и тот пришел ей на помощь в затруднительном положении:

— Этот господин — мой дражайший коллега, весьма образованный лесник, который по ту сторону океана наверняка сделал бы себе хорошую карьеру.

— Совершенно точно! — быстро вмешался Фрэнк. — Высшая, интенсивная лесоводческая наука была тем вожатым, на которого я забрался бы с руками и ногами, если бы сзади не схватила меня судьба и не перетянула сюда, в Америку. К счастью, я не раскаялся в том, что свой музыкальный слух подарил голосу судьбы. Двенадцатью музами я был вознесен на такую башню субтеллурической культуры, где посвященному все низкое безразлично. С этой позиции я констатировал, что именно женщины подносят нам небесную амврозию, вдохновляясь которой я прикоснусь к вашему пиву и говяжьей жареной ляжке. Поэтому мы намерены сейчас же вытащить клинки и сжалиться над дружескими дарами, за которые мы весьма благодарны. Я надеюсь, мы быстро познакомимся, моя преданнейшая фрау Хельмерс!

— Убеждена в этом! — сказала она и кивнула.

— Естественно! Высокообразованных людей немедленно сводит их врожденный инстинкт. Что лежит ниже облаков, нас не заботит… Но вообще-то мое пиво уже кончилось. Не мог бы я получить еще одну кружку?

Фрау Хельмерс взяла его кружку, чтобы принести пиво. Она и мормону принесла хлеб, сыр, воду и маленький стаканчик бренди. Тот начал свою скромную трапезу, ничуть не огорчившись тем, что не получил мяса.

В этот момент появился Боб.

— Массер Боб поставил лошадей! — отрапортовал он. — Массер Боб тоже хочет пить и есть!

Внезапно он посмотрел на святошу. Он оцепенел, несколько мгновений рассматривал этого человека и вдруг закричал:

— Что видит массер Боб! Кто здесь сидит! Это же масса Уэллер, вор, который украл у массы Баумана очень много денег!

Мормон вскочил со своего места и испуганно поглядел на негра.

— Что ты сказал? — спросил Фрэнк, тоже вскочив. — Этот человек и есть тот Уэллер?

— Да, это он. Массер Боб очень хорошо его знает. Массер Боб тогда его очень хорошо рассмотрел.

— Вот это повезло! Так это же давно желанная встреча! Что вы скажете на это, мастер Тобайас Прайзеготт Бартон?

Мормон справился с внезапным испугом. Он презрительно махнул рукой в сторону негра и ответил:

— У этого черномазого, верно, не все в порядке с головой? Я не понимаю его. Я не знаю, чего он хочет.

— Однако же его слова были сказаны достаточно отчетливо. Он назвал вас Уэллером и сказал, что вы ограбили его хозяина, некоего Баумана.

— Меня зовут не Уэллер.

— Но, может быть, вас когда-то так звали?

— Меня зовут Бартон и всегда так звали. Кажется, ниггер спутал меня с кем-то другим.

Боб угрожающе пошел на мормона, выкрикивая при этом отрывистые фразы:

— Кто такой массер Боб? Он негр, а не проклятый ниггер. Массер Боб — цветной джентльмен. Если масса Уэллер еще раз скажет «ниггер», то массер Боб побьет его, как это уже сделал масса Олд Шеттерхэнд.

Тогда Хельмерс вмешался в ссору, встав между противниками, и сказал:

— Боб, никаких оскорблений действием! Ты обвиняешь этого человека в краже. Ты можешь доказать это?

— Да, Боб сможет. Масса Фрэнк тоже знает, что массу Баумана ограбили. Он может быть свидетелем.

— Это верно, мастер Фрэнк?

— Да, — ответил тот. — Я могу это засвидетельствовать.

— Как же была совершена кража?

— А вот как. Мой товарищ Бауман, которого знакомые зовут еще Охотником на медведей, построил лавку вблизи Платт-Ривер, а я был его компаньоном. Дело вначале пошло хорошо, потому что нас часто посещали золотоискатели, которые в те времена со всех сторон тянулись в Блэк-Хилс. Мы зарабатывали много денег. Частенько у нас скапливалась значительная сумма в монетах и слитках. Однажды я должен был съездить к диггерам[114], чтобы взыскать долги. На третий день я вернулся и услышал, что во время моего отсутствия Баумана обокрали. Он оставался один с Бобом и пустил чужого человека по фамилии Уэллер. На следующее утро тот исчез, а вместе с ним и все деньги. Преследование было бесполезным, потому что непогода скрыла следы вора. До сих пор не могут найти этого человека, хотя мы часто пытались разыскать Уэллера. Теперь Боб уверяет, что в этом святом последнего дня он узнал его, и я не мог бы поручиться, что он заблуждается. У Боба зоркий глаз и отличная память на лица. Тогда он утверждал, что очень хорошо запомнил парня и сможет сразу же узнать его в любой одежде. Вот и все, мастер Хельмерс, что я могу сказать по этому поводу.

— Значит, сами вы не видели вора?

— Нет.

— Тогда вы, стало быть, не в состоянии свидетельствовать, что перед нами действительно вор. Боб со своим утверждением остался один. Что теперь делать, вы знаете так же хорошо, как и я.

— Массер Боб точно знает, что делать! — воскликнул негр. — Массер Боб убьет мошенника. Массер Боб не ошибся, он узнал его.

Негр хотел отодвинуть Хельмерса в сторону, чтобы подойти к мормону, но фермер отбросил его и сказал:

— Стой! Это было бы насилие, а такого я на своей земле не потерплю.

— Хорошо, тогда мастер Боб подождет, пока мошенник покинет эту землю. Тогда он его повесит на ближайшем дереве. Массер Боб будет сидеть здесь и хорошенечко смотреть, куда направится вор; он уж не спустит с вора глаз!

И негр уселся так, чтобы держать мормона в поле зрения. Вид Боба убеждал в серьезности угрозы. Бартон боязливо разглядывал могучую фигуру негра. Вдруг он повернулся к Хельмерсу:

— Сэр, я действительно невиновен. Этот черный мастер никогда прежде не видел меня, и я надеюсь, что смогу положиться на вашу защиту.

— Не очень-то на меня рассчитывайте, — раздалось в ответ. — Не набралось достаточно доказательств, а сама по себе кража меня не интересует, потому что я не получил никаких официальных полномочий. Поэтому вы, пока находитесь здесь, можете быть спокойны. Но я уже сказал, что вы должны поскорее убраться отсюда. Мне безразлично, что произойдет потом. Я не могу отнять у мастера Боба право урегулировать дело с вами с глазу на глаз. И чтобы уж вы окончательно успокоились, охотно заверю, что не упаду от ужаса в обморок, если завтра утром встречу вас под каким-нибудь деревом, самый толстый сук которого окажется у вас между шеей и горлом.

Этим дело до поры до времени и закончилось. Мормон вернулся к трапезе, но ел он медленно, с долгими перерывами, желая побольше насладиться гарантированной ему безопасностью. Зрачки Боба ни на секунду не отрывались от него; столь же внимательно, как и прежде, приглядывался к мормону и Кровавый Лис, хотя внешне он казался совершенно безразличным. Должно быть, молодого человека что-то заинтересовало в мнимом мормоне.

Теперь каждый был так занят едой и своими мыслями, что беседа прекратилась. Когда же потом Фрэнк захотел возобновить разговор о Льяно-Эстакадо, ему помешало появление нового гостя.

— Ваш дом, мистер Хельмерс, кажется, очень посещаем, — сказал он. — Вон уже опять подъехал всадник, претендующий на ваше внимание.

Хозяин обернулся и посмотрел на всадника. Узнав его, он бойко произнес:

— Такому гостю я всегда рад. Это дельный парень, на которого можно положиться в любом отношении.

— Верно, торговец, который, кажется, хочет у вас пополнить запас своих товаров?

— Вы так подумали, потому что увидели, что у него по обе стороны седла приторочены большие сумки?

— Да.

— Тогда вы ошибаетесь. Он не торговец, а один из наших превосходных скаутов. Вы должны его знать.

— Может быть, мне знакомо его имя.

— Не знаю, как зовут его по-настоящему, но повсюду он известен как Плутишка Фред, и он еще никогда ничего не имел против этого имени.

— Странное имя! Откуда оно у него?

— Он умеет делать сотни фокусов, от которых приходишь в величайшее удивление. Необходимый для этого материал у него всегда в кармане.

— Значит, бродячий фокусник, который при случае становится следопытом или проводником?

— Совсем наоборот. Отличнейший следопыт при случае развлекает общество фокусами. Если бы кто захотел заплатить ему за развлечение, очень сильно оскорбил бы Фреда. Он, кажется, бродяжничает с другими фокусниками и тоже говорит по-немецки. Я не знаю, почему он попал на Запад и остается здесь, тогда как в другом месте благодаря ловкости своих рук мог бы стать богатейшим человеком. Меня это касается. Убежден, что он вам понравится.

— И я так думаю уже из-за того только, что он знает немецкий. Только скажите ему, что он может пользоваться этим языком!

— Конечно. Он узнает об этом сейчас же. Только внимательно приглядитесь к нему, особенно к глазам: они разного цвета.

Тот, о котором говорил Хельмерс, теперь подъехал ближе. Он остановил лошадь совсем недалеко от дома и закричал:

— Хэллоу, старый квартирмейстер, есть еще у тебя местечко для бедного бродяги, который не может оплатить счет?

— Для тебя в любое время есть место, — ответил Хельмерс. — Подъезжай, слезай со своего козла и устраивайся поудобнее. Ты здесь найдешь приятное общество.

Бывший фокусник окинул присутствующих испытующим взглядом и сказал:

— Надеюсь! Кровавого Лиса я уже знаю. Черный меня не заботит. Маленький джентльмен во фраке и дамской шляпе показался мне неплохим парнем. А того третьего, который вгрызся в сыр, словно он должен съесть ежовую шкуру… хм!.. его мне, пожалуй, еще предстоит узнать.

Показалось странным, что и этот человек сразу же высказал недоверие к мормону. Он совсем близко подогнал лошадь и соскочил на землю. Пока он наисердечнейшим образом, как старого друга, крепко обнимал хозяина, Фрэнк смог его основательно разглядеть.

Плутишка Фред был необычен даже для Дикого Запада. Первое, что в нем замечали, так это солидный горб, который обезображивал его в общем-то стройную фигуру. Парень был среднего роста, крепко сложен, узкогруд и длиннорук, а туловище у него совсем не было коротким, как это обычно случается у горбунов. Круглое, полное, загоревшее до черноты лицо было гладко выбрито, а с левой стороны на нем был заметен ужасный шрам, словно там когда-то неумело зашивали страшную рану. И самое странное в нем — глаза его заметно отличались окрасом: левый смотрел изумительнейшей небесной голубизной, а правый — густой чернотой.

На приезжем были бурые сапоги из бизоньей шкуры с мексиканскими шпорами, снабженными большими колесиками, черные кожаные штаны и такой же жилет, а поверх него — куртка из прочного голубого сукна, похожая на блузу. Бедра стягивал широкий кожаный пояс, похожий на те, что называют мешками для денег; кроме патронов, ножа и крупнокалиберного револьвера, здесь хранились всевозможные мелочи, столь необходимые на Западе. Относительно новая бобровая шапка надвинута так низко, что почти скрывала лоб. Сзади на шею свисал препарированный бобровый хвост. Не имей этот человек горба, он мог бы показаться симпатичным и даже понравиться.

Конягу его Хельмерс назвал козлом, но это шуточное сравнение имело под собой некоторые основания. Животное отличалось длинными ногами и производило впечатление очень загнанного. На голом кончике хвоста, теперь низко опущенном, торчало всего несколько коротких волосков, должно быть, исключительно привязанных к тому месту, на котором они выросли много лет назад. Теперь уже и нельзя было определить масть лошади — была ли она вороной, гнедой или рыжей, — потому что тело во многих местах совершенно лишилось шерсти, а там, где она сохранилась, цвет был таким неопределенным, словно на старой кобылке скакали еще во времена Великого переселения народов какие-нибудь свевы или гепиды[115]. От гривы и следа не осталось. Непропорционально большая голова свисала так низко, что морда почти касалась земли и, кажется, едва могла держать длинные, толстые и лысые ослиные уши, которые ласково прижимались к нижней челюсти, словно огромные кожаные футляры. К тому же усталое животное закрыло глаза, как будто погрузившись в сон, и стояло в совершеннейшей неподвижности, являя собой непревзойденную картину тупости, физического бессилия, весьма достойного сожаления.

После того как владелец этой лошади поздоровался с хозяином, он спросил:

— Значит, место для меня есть? Может быть, и еда тоже?

— Конечно! Садись сюда! Здесь для тебя еще хватит мяса.

— Спасибо! Вчера у меня что-то испортился желудок, и сегодня говядина слишком тяжела для него. Лучше пошел бы цыпленок. Найдется у тебя хоть один цыпленочек?

— Почему же нет? Посмотри-ка! Вот бегают подходящие для жаркого.

Хельмерс указал на двух малышей, которые под защитой матери-наседки семенили возле стола, подбирая упавшие крошки.

— Прекрасно! — кивнул Фред. — Прошу об одном: пусть их приготовит твоя хозяйка.

— У нее нет на это времени. Да и не по вкусу ей ощипывать крохотулек, а служанки пошли на кукурузное поле.

— Кто говорит об ощипывании? Такого я никому не посоветую.

— Значит, курицу надо испечь или пожарить прямо с перьями?

— Парень, что ты обо мне думаешь! Неужели ты так плохо меня знаешь, что я кажусь тебе человеком, который совсем не умеет освободить курицу от перьев? Если ты сам об этом еще не слышал, я покажу тебе, как это делается.

Он отстегнул от седла двустволку, прицелился в цыпленка и нажал на спуск. Когда грохнул выстрел, его лошадка даже не пошевелила смеженными веками. Казалось, она настолько глуха, что не расслышала даже выстрел в непосредственной близости от себя.

Цыпленок рухнул замертво. А вестмен[116] поднялся и показал тушку всем собравшимся. К общему удивлению, на ней не осталось ни одного перышка, ее можно было сразу потрошить и жарить.

— Черт возьми! — засмеялся Хельмерс. — На этот раз ты напал на меня врасплох. Я бы мог подумать, что все сведется к одному из твоих фокусов. Как ты это сделал?

— Подзорной трубой.

— Чушь какая-то! Ты же стрелял из ружья?

— Разумеется. Но до того я наблюдал вас издалека через свою складную трубу и заметил молоденьких цыпок. Естественно, я принялся готовиться, чтобы предстать перед твоими сегодняшними гостями мастером на все руки.

— И можно узнать про эти приготовления?

— А почему же нет? Это же все игра. Вместо пули или дроби наложи изрядное количество железных опилок и целься так, чтобы заряд прошил птицу от хвоста к голове, тогда перья, если только они не слишком крепко держатся, будут полностью сбриты или опалены. Видишь, чтобы прослыть фокусником, совсем не надо изучать ни белую, ни черную магию. Вообще-то я лишь хотел поэффектнее явиться перед этими джентльменами, а цыпленка не хочу. Лучше уж я остановлюсь на жареных ляжках. Надеюсь, мне можно присесть?

— Конечно. Оба этих джентльмена — мои друзья и хорошие знакомые Олд Шеттерхэнда, которого они здесь поджидают.

— Олд Шеттерхэнд? — Плутишка Фред насторожился. — Это верно?

— Да. И Толстяк Джемми хотел приехать.

— Heigh day![117] Да лучше такой новости ничего и не услышишь! Давненько уже хотел я увидеть этого Олд Шеттерхэнда, хотя бы издали, потому что нашему брату положено от таких людей держаться подальше. И вот теперь это желание исполняется. Это мне куда приятнее, чем находка золотой жилы. Меня бесконечно радует, что я попал сюда вовремя.

— Ты так же обрадуешься, когда узнаешь, что этот сэр — немец. Его зовут Фрэнк, и он мой коллега…

— Фрэнк? — прервал его фокусник. — Неужели Хромой Фрэнк?

— Черт побери! — изумился маленький саксонец. — Вы, значит, знаете мое имя? Возможно ли это?

Он говорил по-немецки, поэтому и Плутишка Фред отвечал на том же языке:

— Не удивляйтесь этому. Когда-то были другие времена, и в ту пору здесь происходило много и хорошего, и плохого, а сведения об этом при недостаточности сообщений на Дальнем Западе распространялись слишком медленно. Теперь же, если случается нечто выдающееся, то известие мгновенно разлетается от океана до мексиканской границы, от старого Фриско[118] до Нью-Йорка. Ваш смелый поход к Йеллоустоунскому парку уже хорошо известен, как и ваше имя, конечно. В каждом форте, в любом поселении, у всякого лагерного костра, за который сядут по меньшей мере двое, рассказывают об этой поездке и о тех, кто в ней участвовал. Таким образом, не удивляйтесь, что я знаю ваше имя. Траппер, который находился высоко в горах, у ручья Пятнистого Хвоста, говорил с Мох-авом, сыном Токви-тейса, а теперь, спустившись далеко к югу, прибыл в Форт-Арбакл, и всем, кого он встречал в пути, а значит, и мне, так подробно рассказывал эту историю, будто он сам ее пережил.

— Послушайте, — сказал Хромой Фрэнк, — кто знает, что там прибавили к этой истории между ручьем Пятнистого Хвоста и Форт-Арбаклом. Так мышь превращается в белого медведя, дождевой червь — в огромную змею, а из скромного охотника за бобрами и вовсе вырос знаменитый Хромой Фрэнк. Я охотно согласился бы, что мне противостояли одни геркулесы и минотавры[119], но не рискну утверждать большего, чем было на самом деле. Героев всегда украшала добродетель безудержнейшей скромности, поэтому все присочиненное я должен строжайшим образом отклонить и удовлетвориться монаршим плащом моего собственного превосходства. Если этого не сделать, то ни один человек больше не осмелится разговаривать со мной и моими спутниками. Поэтому я принял решение быть настолько снисходительным и доступным, насколько это возможно, и надеюсь, что вы это полностью признаете, учитывая мою прославленную эрудицию, а также события, происшедшие во время моего похода. Более на этом месте и в этот час я ничего не хочу добавить, потому что еще Небукаднесар, бывший богом грома у древних германцев[120], изрек: «Разговоры — лишь серебряная мелочь, тогда как молчание — купюра в пятьдесят марок!»

Лицо Фреда удивленно вытянулось, он вопрошающе посмотрел на Хельмерса. Тот шепотом объяснил ему: «Симпатичный оригинал». После этого фокусник понял, как ему вести себя. Приняв самое простодушное и непосредственное выражение, он сказал:

— Не надо никаких объяснений с вашей стороны. От упомянутого охотника я уже слышал о вашей образцовой скромности. Это, естественно, показывает ваши достоинства в крайне благоприятном свете и удесятеряет мое удовольствие от знакомства с вами. От всей души я хотел бы, чтобы вы приняли меня как друга. Дайте мне, пожалуйста, свою руку!

Он протянул руку Фрэнку. Тот быстро убрал свою за спину и ответил:

— Постой-ка, дражайший, не торопись! Дружбу я воспринимаю очень серьезно, потому что она покоится на фундаменте духовных связей всей земной гармонии. У меня тут был очень печальный опыт, и отныне я смогу соединиться с чьей-либо душой только после долгого и обстоятельного испытания, сплавленного с подлинным образованием. Все-таки недостаточное образование возбуждает только нечистую кровь. Когда я покупаю себе мебель, она должна быть из настоящего орехового дерева. Именно так обстоит дело и по отношению к духовно-жиботной области дружественных отношений. Итак, я должен поближе вас узнать, прежде чем мы будем на «Шмоллис» и «Видуцит»[121].

— Делайте, как хотите, мастер Фрэнк! В целом я считаю, что вы правы, но ни на миг не сомневаюсь, что в очень скором времени мы станем задушевными друзьями.

— Я тоже так же думаю, потому что от господина Хельмерса я узнал, что вы много странствовали и пережили. Вы должны походить на Боско[122].

— Боско? Вы о нем слышали?

— Только ли слышал? Я видел его и даже говорил с ним.

— О! И где же?

— Вам, может быть, известно, что он жил поблизости от Дрездена, где потом и умер. Там его знал каждый. Иногда он приходил в Морицбург, чтобы посмотреть в местном охотничьем замке на кожаную обивку стен и оленьи рога. Вы знаете, там есть рога с двадцатью четырьмя, с пятьюдесятью отростками, один экземпляр — так даже с шестьюдесятью шестью. После этого он имел обыкновение столоваться в гостинице «А-ля Куарте». И вот там-то однажды я встретился со знаменитым Боско. Он сидел впереди, я — сзади, но наши зонты оказались по соседству. Я ушел раньше него и ошибся, схватив его шелковый зонт, а свой, шерстяной, ярко-красный, с голубой каемкой, оставил лежать. Он вовремя заметил мою ошибку и закричал: «Эй, ты, дурень, раскрой глаза! Может быть, ты думаешь, что я потащусь в Дрезден под такой пожарной крышей?» Разумеется, я поменял зонты, отвесив мэтру вежливый глубокий поклон, и с большим удовлетворением направился к двери. Его слова, возможно, показались бы для профана не слишком вежливыми, но посвященный очень хорошо знал, что великий дух говорит только крылатыми словами, к которым должен применяться масштаб особой чувствительности. Вы, образованный гражданин Земли и защитник родственников, должны это понять и выдать мне Testemonicum pauperenzia[123], что можно по праву гордиться беседой с этим великим художником.

— Разумеется, я соглашаюсь с вами, — сказал Плутишка Фред, кивнув головой, а потом добавил: — Но больше всего в вас мне нравится именно то, что вы знали моего учителя.

— Боско? Он был вашим мастером?

— Да, хотя это выражение отдает ремесленничеством. Я помогал многим его знаменитым коллегам и объездил с ними почти всю Европу и Северную Америку.

— А кем бы были прежде?

— Сначала я ходил в гимназию, где…

— Увы! — прервал его Фрэнк. — Этого я вам рассказывать не рекомендую.

— Почему?

— Потому что у меня сильная идиосимпатия[124] против всего, что связано с гимназистами. Эти люди зазнаются. Они не верят, что какой-нибудь служащий лесного ведомства тоже может быть корифеем, хотя бы в своем деле. Я не раз убеждался в этом. Конечно, убедить таких людей, что я именно та личность, которая обгоняет их гигантскими шагами, было для меня плевым делом. Итак, вы вытерпели мелочное искусство обучения?

— Да. Разделавшись с гимназией, я по совету моих покровителей посвятил себя живописи и посещал академию. Способности у меня были довольно хорошие, но терпения — увы! — никакого не оказалось. Я устал и спустился от искусства настоящего к суррогату — стал цирковым наездником.

— Ого! Правду сказать, тут я мог бы пожалеть вас!

— Да, да, — серьеезно кивнул Плутишка Фред. — Я был бойким парнем, но безалаберным и без эдакой внутренней стойкости. Словом, я был легкомысленным. Тысячи и тысячи раз каялся я в своем легкомыслии. Кем бы я был сейчас, прояви я в свое время упорство!

— Ну, талант, видимо, у вас еще остался. Начните жизнь сначала!

— Теперь? Когда пропала юношеская энергия… Вообще-то мне необходимо управиться с делом, которое удерживает меня на Западе.

— Можно узнать, что это за проблема?

— Я никогда не говорю об этом. Скажу только, что я должен найти одного человека, которого до сих пор напрасно пытался отыскать.

— Возможно, я бы оказался полезным, если бы вы пожелали мне открыть, что это за человек.

— Это — моя тайна.

— Жаль, очень жаль! В ближайшие дни я встречусь с людьми, знающими чуть ли не каждый уголок Запада. Может быть, они бы оказали помощь советом или действием. Естественно, я имею в виду Олд Шеттерхэнда, Толстяка Джемми, Длинного Дейви, Виннету…

— Виннету? — прервал его Фред. — Вы говорите о знаменитом вожде апачей?

— Да!

— Ага! Ну, вы должны бы знать, почему он принимает участие в любом опасном путешествии. Значит, и с ним вы тоже встретитесь?

— Конечно!

— Где?

— Это он сообщит только Олд Шеттерхэнду. Возможно, на той стороне Льяно-Эстакадо.

— Хм! Тогда и я надеюсь его повидать, потому что тоже намерен перебраться через Стейкед-Плейнз.

— В одиночку?

— Нет! Меня наняла какая-то компания. Я должен провести их через пустыню, а потом проводить до Эль-Пасо.

— Значит, это не обитатели Запада, если им нужен проводник? — спросил Хельмерс.

— Нет. Это янки. Они хотят перебраться через Эстакадо, чтобы на той стороне, в Аризоне, заняться каким-то прибыльным делом.

— Уж не алмазами ли?

— Да, именно ими. Кажется, с собой они везут значительные суммы денег, чтобы подешевле скупить камни на приисках.

Хельмерс покачал головой, а потом спросил:

— Ты, значит, веришь в открытие алмазов?

— А почему бы нет?

— Хм! Я считаю эту алмазную историю большим надувательством.

Он был прав. Как раз в то время появились слухи, что где-то в Аризоне найдены целые россыпи алмазов. По именам перечисляли людей, которых счастливая находка делала богачами в считанные дни. Показывали даже сами алмазы, настоящие и даже иногда очень ценные, будто бы найденные на тех россыпях. За несколько недель слухи пересекли континент. Золотоискатели Калифорнии и северных округов бросили свои доходные участки и поспешили в Аризону, но там землю уже захватили спекулянты. В большой спешке рождались компании, в распоряжении которых оказывались миллионы наивных акционеров. Перспективные делянки надо было выкупить, прежде чем начать на них поиски. Ни одна заявка не утверждалась. Агенты сновали туда и сюда с обнадеживающими пробами породы в руках. В должностных кругах эти пробы интерпретировали в зависимости от ситуации. Агенты старались изо всех сил, раздувая всеобщий интерес, и в кратчайшее время алмазная лихорадка на несколько градусов превысила отшумевшую уже золотую.

Осторожные люди, однако, крепко держались за свои карманы, и предсказываемая ими неудача случилась очень скоро. Весь этот крупный обман был инсценирован несколькими продувными янки. Они вынырнули из неизвестности и снова исчезли, так и не позволив себя узнать. Естественно, вместе с ними растворились и миллионы. Напрасно кляли их акционеры. Большинство держателей акций, кстати, так и не признались во владении этими теперь уже обесцененными бумагами. Они просто не хотели, чтобы их ко всему прочему еще и высмеяли. А столь быстро прославившиеся алмазоносные земли вновь стали пустынными, как и прежде. Обманутые и разочарованные старатели вернулись назад, на свои прежние участки, но нашли там других, оказавшихся поумнее и обустроившихся на брошенных делянках. Тем все и кончилось, об алмазах никто больше не вспоминал.

Описывавшиеся до сих пор сцены происходили как раз вскоре после начала алмазной лихорадки. Фермер принадлежал к тем, кто не доверял слухам. Плутишка Фред, напротив, считал:

— Я бы не хотел сомневаться в подлинности молвы. Если где-то находили алмазы, то почему бы некоторым из них и не лежать в Аризоне? Впрочем, меня это не касается. У меня есть лучшие дела. Что вы на это скажете, мастер Фрэнк? Суждение человека с вашей проницательностью, вашим опытом и знаниями может стать очень полезным для нас.

Хромой Фрэнк, очень польщенный, ответил:

— Меня радует, что вы с таким доверием обращаетесь ко мне, ибо вы нашли в моем лице верного адресата. В данном случае я мог бы блеснуть своими глубокими минералогическими познаниями. Я мог бы объяснить, как из воздуха, мела, поваренной соли и стекла образуется алмаз, вследствие чего он и становится прозрачным, но я знаю, что вы провели достаточно предварительных опытов, чтобы последовать за моими элегантными временными конструкциями. Ваш дух просто не привык к подобным пластичным спектральным методам и легко мог бы получить зрительные и слуховые галлюцинации. Я мог бы рассказать, как шлифуют алмаз. При этом отдирают стенку от использованного спичечного коробка и постепенно трут ею камень. Однако и этот рассказ требует достаточно богатого воображения. Поэтому я безо всяких обиняков хочу вытянуть из хлева быка за рога, из каковой притчи вы сейчас же услышите все, что хотите знать. Если говорить об алмазах, то я придерживаюсь мнения, что это очень хорошее дело, но есть и другие вещи, столь же прекрасные. Когда у меня появляется волчий аппетит, то копченый тюрингский сервелат дороже для меня самого крупного алмаза. А когда у меня разыграется жажда, мне не утолить ее никаким бриллиантом. Разве человеку хочется большего, чем сытно поесть и вдоволь попить? Я вполне доволен собою и своей судьбой. Не надо мне никаких драгоценных камней. Или мне все же стоит пощеголять ими, подвесив на свою амазонскую шляпу? Но там уже есть перо, и этого мне вполне хватит. Итак, если бы я знал, что там, в Аризоне, я найду драгоценный камень примерно такой же величины, как гейдельбергская бочка[125] или, по меньшей мере, как спелая тыква в три центнера весом, тогда бы я поехал туда и взял его. Но меньшего я уже не хочу — это была бы для меня слишком ничтожная добыча. Однако ведь нельзя вообще утверждать, найдется ли там хоть что-нибудь, ну, а если и найдется крошка величиной с маковое зернышко, то зачем она мне! И ни один человек не заманит меня на алмазное месторождение. Да и не бывает таких алмазов, что весили бы три центнера. Таково мое скромное мнение, и каждый разумный человек здесь вполне со мной согласится. Кто же захочет мне возразить, пусть попытается, только я этого ему бы не советовал, иначе ему придется собирать свои конечности по всей округе.

— Хорошо сказано! — воскликнул Хельмерс, протягивая маленькому саксонцу руку. — А та компания, которую ты, Фред, собираешься провести на ту сторону, будет заниматься, верно, не самыми хорошими делами. Во всяком случае, было бы лучше, если бы эти люди со своей кучей денег оставались дома. Освободиться от своих денег они могут очень легко, да только не получат за них и единого алмаза. Они, вероятно, просто неумные парни.

— Почему?

— Потому что позволили заметить, что везут с собой значительные средства. Такие слухи нигде и никогда не приносят пользы, а в наших краях тем более. Итак, гости прибудут позднее? И когда же?

— Я полагаю, что завтра после полудня. Им надо было купить еще пару вьючных лошадей, на что уйдет не менее полусуток. Поэтому я и выехал раньше, чтобы провести оставшееся время у тебя.

— Это ты хорошо сделал, дружище. Сколько же с тобой человек?

— Шестеро, причем некоторые из них выглядят несколько неопытными и соответственно ведут себя, но меня это, естественно, не касается. Кажется, они отправились в путь из Нового Орлеана и вообразили себе, что вернутся туда миллионерами. Ведут они себя как-то заносчиво, но это тоже не мое дело. Они мне платят, а все прочее мне безразлично!

— А найдут ли они дорогу ко мне?

— Конечно, я им так подробно описал ее, что они просто не смогут заблудиться… А, Боб, в чем дело?

Последний вопрос относился уже к негру. День тем временем подошел к концу, и наступили сумерки, очень непродолжительные в тех широтах. Стало так темно, что уже на небольшом отдалении ничего нельзя было разглядеть. Боб и Кровавый Лис, несмотря на оживленную беседу вокруг них, ни на мгновение не упускали мормона из виду. Тот попытался притвориться, что разговор его нисколько не интересует, а так как собеседники, вероятно, посчитали, что мормон, все естество которого выдавало в нем янки, либо вообще не владеет немецким, либо понимает его очень плохо, то поэтому говорили настолько громко, что мормон мог разобрать каждое слово. На чудачества Хромого Фрэнка он и бровью не повел. Это только укрепило мнение о полном непонимании им сути разговора. Однако как только речь зашла об алмазных россыпях, он очень медленно и незаметно передвинулся по скамье поближе к говорившим. Когда же потом Плутишка Фред сообщил о шести мужчинах, которых он должен будет провести через Льяно-Эстакадо, черты лица у мормона крайне напряглись. При замечании проводника, что у этой шестерки, возможно, есть при себе много денег, на тонких губах мормона появилась улыбка, которая в сумерках осталась незамеченной.

Иногда мормон поднимал голову, словно к чему-то прислушивался, а его взгляд нетерпеливо устремлялся в том направлении, откуда он пришел. По тому, что негр не сводил с него глаз, мормон понимал, что его считают почти пленником. Кровавый Лис тоже уставился на него — мормон заметил и это. С каждой минутой ему становилось все неуютнее. Должно быть, мормон помнил о той угрозе, которую высказал негр, веря, что чернокожий способен выполнить ее.

Теперь, когда стемнело, ему показалось, что он сумеет скрыться; позже это, возможно, будет сделать труднее, потому что Боб в полной темноте уж, наверное, придумает какую-нибудь хитрость, чтобы не упустить пленника. И мормон уже протянул руку к своему пакету, мало-помалу подтягивая его к себе. Он уже собирался вскочить и быстро забежать за угол дома. Если бы ему удалось добраться до кустов, то тогда ему, пожалуй, уже не стоило бы бояться преследователей.

Но мормон недооценил Боба. Тот, подобно большинству негров, привык твердо придерживаться однажды принятого решения. Он, похоже, заметил, как мормон старается взять собственный пакет, и в тот самый момент, когда недруг уже собирался вскочить, Боб столь порывисто встал со своего места, что едва не опрокинул Хельмерса. Это действие и вызвало вопрос хозяина о том, что происходит. Боб ответил:

— Массер Боб видел, что вор собирается сбежать. Он уже схватил сверток. Но массер Боб не спускал с него глаз, чтобы не потерять его из вида.

Боб уселся на краешек скамьи, ближайший к мормону, занимавшему место, правда, за другим столом.

— Дай уж парню убежать! — принялся уговаривать его хозяин. — Может быть, он вовсе не стоит того, чтобы за ним так следили.

— Масса Хельмерс прав. Он-то сам того не стоит, а вот украденные им деньги стоят. Он не уйдет, во всяком случае — без сопровождения массера Боба!

— Так кто же этот парень? — тихо спросил Плутишка Фред. — Он мне сразу не понравился. Он похож на волка в овечьей шкуре. Едва увидев его, я почувствовал, что однажды уже любовался этой лисьей физиономией, притом во весьма неблагоприятных для этого парня обстоятельствах.

Хельмерс объяснил ему, отчего Боб так упорно наблюдает за подозреваемым, добавив:

— Вашему Лису тоже кажется, что он уже встречался с этим человеком? Или нет?

— Вроде бы! — ответил молодой человек. — Этот святой последнего дня причинил мне кое-что неприятное.

— В самом деле? И что же это? Почему ты не потребуешь у него объяснений?

— Потому что не знаю, что это было.

— Однако это странно. Если ты убежден, что он причинил тебе зло, ты же должен знать, какое именно.

— Вот этого я и не могу сказать. Я уже ломал голову, стараясь вспомнить, да все напрасно. Мне кажется, что я увидел какой-то страшный сон, а детали его позабыл. И несмотря на такое смутное предчувствие, я все же ничего не могу сделать этому парню.

— Этого я не понимаю. Если уж я что-то знаю, так я в этом уверен. Туманных предчувствий у меня не бывает. А вообще-то уже стало темно. Может, пойдем в комнату?

— Тогда я хоть позабочусь об освещении, чтобы он не смог ускользнуть отсюда.

Он вошел в дом и скоро вернулся с двумя лампами, сделанными из жестяных керосиновых бидонов, в крышках которых пробили отверстия, и из них торчали толстые фитили. Ни стекол, ни колпаков у этих ламп, разумеется, не было. Однако их темного коптящего пламени полностью хватило бы для освещения пространства перед дверью.

Когда хозяин повесил свои лампы на ветки, со стороны кукурузных полей послышался шум шагов.

— Мои руки возвращаются, — сказал Хельмерс.

Под словом «hand»[126] американец подразумевает любого мужчину или женщину, находящихся у него в услужении. Но хозяин ошибся. Когда человек приблизился и вышел на свет, оказалось, что это был незнакомец.

Перед собравшимися предстал высокий бородатый мужчина, одетый в мексиканский костюм, только без шпор, чему здесь все должны были удивиться. Из-за пояса у него виднелись рукоятки ножа и двух пистолетов, а в руке он нес тяжелое, украшенное серебряными кольцами ружье. Зоркий, колючий взгляд его темных глаз обежал всех собравшихся по отдельности. Он производил впечатление жестокого человека, от которого нельзя было ожидать нежных чувств.

Когда взгляд пришельца скользнул по лицу мормона, новый гость слегка подмигнул, но никто, кроме мормона, этого не заметил. Несомненно, это был условный знак.

— Buenas tardes, senores![127] — поздоровался пришедший. — Вечер при бенгальских огнях? Владелец этой асиенды[128] представляется мне поэтической натурой. Позвольте мне отдохнуть с вами четверть часика и дайте-ка мне глоток чего-нибудь эдакого, если здесь это можно получить.

Он говорил на смеси испанского и английского языков, что часто бывает у приграничных жителей.

— Садитесь, сеньор! — ответил Хельмерс на том же жаргоне. — Что будете пить — шнапс[129] или пиво?

— Подите прочь со своим пивом! И слышать не хочу об этой немецкой похлебке. Дайте мне крепкого шнапса и налейте большой стакан. Понятно?

Новый гость держался и говорил как человек, не привыкший позволять шутить с собой. Он вел себя так, словно явился сюда повелевать. Хельмерс встал, чтобы принести заказанное, и показал на скамью, где он приготовил место чужаку. Но тот покачал головой и сказал:

— Спасибо, сеньор! Здесь уже сидят четверо. Лучше уж я составлю компанию вон тому кабальеро[130], скучающему в одиночестве. Я привык к просторам прерии и не люблю тесноты.

Он повесил ружье на дерево и подсел к мормону, поприветствовав его легким прикосновением к широкому полю своего сомбреро. Святой последнего дня аналогичным способом ответил на приветствие. Оба вели себя так, словно были совершенно незнакомы.

Хельмерс вошел в дом. Все остальные, побуждаемые естественной для них вежливостью, избегали в открытую глядеть на чужака. Это обстоятельство позволило ему шепнуть мормону:

— Что же ты не приехал? Знаешь же, как нам нужны известия.

«Мексиканец» проговорил эти слова на чистейшей английском языке.

— Мне не дают уйти, — ответил мормон.

— Кто же это?

— Вот тот проклятый ниггер.

— Это тот, что не сводит с тебя глаз? Какие претензии у него к тебе?

— Он утверждает, что я украл деньги у его хозяина, и собирается меня линчевать.

— Первое он, возможно, и угадал, но уж второе он должен выкинуть из своей башки, если не хочет, чтобы мы кнутами раскрасили его шкуру в кроваво-красный цвет. Есть новости?

— Да, шестеро искателей алмазов с большими деньжищами хотят пересечь Льяно.

— Тысяча чертей! Это нам подходит! Посмотрим, что у них в карманах. У последней жалкой компашки нечего было искать. Но тише! Хельмерс идет.

Хозяин возвращался с пивной кружкой, наполненной шнапсом. Поставив ее перед чужаком, он сказал:

— Вот, получите, сеньор! Вы, наверное, сегодня много времени провели в седле?

— В седле? — удивился незнакомец и вылил в себя почти половину содержимого кружки. — Разве у вас нет глаз? Или же, наоборот, у вас их столько, что вы видите то, чего на самом деле нет? Кто сидит в седле, тот должен иметь лошадь!

— Конечно.

— Так где же у меня лошадь?

— Видимо, там, где вы ее оставили.

— Valgame Dios![131] He стану же я оставлять свою лошадь в тридцати милях от вашей хибары, чтобы выпить у вас пойло, которое ни к черту не годится!

— Не пейте его, если оно вам не нравится! Впрочем, не помню, чтобы я говорил о тридцати милях. У такого человека, как вы, обязательно должна быть лошадь. Где она сейчас находится, меня не касается — это ваше дело.

— И я так думаю. Вам вовсе не стоит об этом заботиться. Поняли?

— Вы намереваетесь оспорить мое право позаботиться о лошади, попавшей на мою одинокую ферму?

— Вы меня боитесь?

— Ба! Хотел бы я посмотреть на человека, которого бы испугался Джон Хельмерс!

— Рад этому, потому что я как раз собирался спросить, могу ли я получить ночлег в вашем доме.

При этом он бросил на Хельмерса выжидательный взгляд. А тот ответил:

— Для вас в доме нет места.

— Черт возьми! Это почему же?

— Потому что вы сами сказали, что мне нечего о вас заботиться.

— Но не могу же я ночью отправиться к вашему ближайшему соседу, до которого я доберусь в лучшем случае к завтрашнему обеду!

— Ночуйте под открытым небом! Вечер погожий, земля теплая, и звездное небо будет для вас самым прекрасным одеялом, какое только можно вообразить.

— Так вы и в самом деле прогоняете меня?

— Да, сеньор. Кто хочет стать моим гостем, тот должен соблюдать вежливость.

— Значит, для того только, чтобы переспать в каком-то загаженном закутке, мне надо пропеть серенаду под гитару или под мандолину? Впрочем, как хотите! Мне не нужно вашего гостеприимства. Я везде найду местечко, где смогу подумать перед сном о том, что я скажу вам, когда нам снова придется встретиться.

— Только не забудьте подумать еще и о том, что я вам на это отвечу!

— Я должен понимать ваши слова как угрозу, сеньор?

Говоря это, незнакомец поднялся и грозно выпрямился перед хозяином во весь свой высокий рост.

— О, нет, — Хельмерс бесстрашно рассмеялся. — Пока меня не вынудят, я очень мирный человек.

— Таким и советую оставаться. Вы живете почти на краю Равнины Смерти. Здесь нужно соблюдать осторожность, чтобы жить с людьми в мире, иначе совершенно неожиданно дорогу к вам может найти Дух Льяно-Эстакадо.

— Вы с ним знакомы?

— Пока я его не видел. Но известно, что охотнее всего он является надменным людям, чтобы отправить их на тот свет.

— Не хочу с вами спорить. Может быть, все те люди, которых когда-либо находили в Льяно с дыркой от «Духа» во лбу, были в свое время надменными парнями. Однако же странно, что все они были разбойниками и убийцами.

— Вы так полагаете? — насмешливо спросил чужой. — Вы смогли бы это доказать?

— Более или менее. У этих надменных парней находили вещи, ранее принадлежавшие тем, кого убили или ограбили в Льяно. Это — достаточное доказательство.

— Если это так, я хотел бы вас дружески предостеречь: здесь, на своей уединенной ферме, никогда не обходитесь с людьми холодно, иначе вас тоже могут найти с дыркой во лбу.

— Сеньор! — взорвался Хельмерс. — Если вы скажете еще хотя бы слово, я вас уложу. Я не убийца, я — очень почтенный человек. Куда скорее можно посчитать способным на такой поступок того, кто прячет свою лошадь в кустах, чтобы притвориться бедным, безвредным человеком, чтобы хозяин не догадался, что имеет дело с bravo[132].

— Это обо мне? — спросил чужак, рассвирепев.

— Если вы узнали в моих словах себя, я ничего против не имею. Сегодня вы уже второй человек, который лжет, когда говорит о том, что у него нет лошади. Первым солгал вот этот святой последнего дня. Возможно, ваши лошади стоят вместе. Может быть, там же находятся и другие всадники, ожидающие вашего возвращения. Предупреждаю, что этой ночью я буду охранять свой дом, а завтра на рассвете осмотрю окрестности. Тогда, вероятнее всего, выяснится, что у вас есть очень хорошая лошадь!

Чужак сжал кулаки, поднял правую руку для удара, шагнул поближе к Хельмерсу и крикнул ему в лицо:

— Парень, не хочешь ли ты сказать, что я bravo? Повтори-ка это пояснее, если у тебя хватит смелости, и тогда я убью тебя…

Его прервали.

Кровавый Лис обратил на этого человека меньше внимания, чем на его ружье. Когда чужак поднялся и повернулся к дереву спиной, юноша встал и подошел к дубу, намереваясь получше рассмотреть ружье. И тут его равнодушное лицо приняло совершенно другое выражение. Глаза вспыхнули, складка железной решимости пролегла у рта. Он повернулся к чужому и, прерывая его речь, положил ему руку на плечо.

— Что тебе надо, мальчик? — спросил незнакомец.

— Вместо Хельмерса отвечу тебе я, — спокойно сказал Кровавый Лис. — Да, ты bravo, разбойник и убийца. Берегись Духа Льяно, которого мы называем Мстящим Духом, потому что он воздает возмездие за каждое убийство, стреляя убийце прямо в лоб.

Гигант отступил на несколько шагов, окинул юношу взглядом, одновременно и удивленным и презрительным, а потом издевательски рассмеялся:

— Ты спятил, малыш? Стоит мне только пошевелить пальцем, и я сотру тебя в порошок!

— Молчи! Ты имеешь дело с Кровавым Лисом. Ты думал, что тебе позволено быть наглым с людьми. И тут появляется мальчишка, который сумеет доказать, что тебя надо бояться не больше, чем мертвеца. Мстящий Дух наказывает смертью убийц из Льяно. Ты убийца, а так как Духа здесь нет, то я заменю его. Читай свои последние Pater noster[133] и Ave Maria[134]. Скоро ты предстанешь перед вечным судьей!

Эти слова молодого человека, почти еще мальчишки, произвели исключительное впечатление на присутствующих. Лис представился им в совсем ином свете, чем раньше. Он стоял, гордо выпрямившись, с угрожающе поднятой рукой, сверкающими глазами и непоколебимой решимостью на посуровевшем лице — настоящий судебный исполнитель, посланец правосудия.

Незнакомец, хотя он и был на целую голову выше юноши, слегка побледнел, но быстро пришел в себя, расхохотался и выпалил:

— Он действительно сошел с ума! Блоха хочет проглотить льва! Ничего подобного слыхом не слыхивал! Ну, парень, докажи же мне, что я убийца!

— Брось смеяться! Все будет так, как я сказал — можешь мне в этом поверить!.. Кому принадлежит вот это ружье?

— Конечно, мне.

— И когда оно стало твоим?

— Ну, лет двадцать назад, если не больше.

Несмотря на насмешливый тон, несмотря на высказанное в словах пренебрежение, крепкий и сильный мужчина был настолько поражен самообладанием мальчишки, что ему даже не пришло в голову воздержаться от ответа.

— И ты сможешь это доказать? — продолжал спрашивать Кровавый Лис.

— Парень, как я могу это доказать? А ты сам способен опровергнуть мои слова?

— Да. Это ружье принадлежало сеньору Родригесу Пинто из поместья Дель-Мерисо, которое находится по ту сторону от Кедровой рощи. Два года назад он отправился в гости на ферму Кадло вместе с женой, дочерью и тремя вакеро[135]. С тамошними хозяевами он распрощался, но к себе уже больше не вернулся. Вскоре после этого в Льяно-Эстакадо нашли шесть трупов. Следы на земле выдали, столбы были переставлены. Это ружье принадлежало ему, и в тот раз он взял его с собой. Если бы ты утверждал, что купил ружье у кого-то в течение последних двух лет, этому можно было бы поверить. Но ты сказал, что уже двадцать лет владеешь этим ружьем. Следовательно, ты не купил его по случаю или у преступника. Значит, ты сам убийца и подпадаешь под действие закона Льяно-Эстакадо.

— Собака! — взорвался незнакомец. — Я сотру тебя в порошок! Это ружье — моя собственность. Докажи, что оно принадлежало тому асьендеро![136]

Кровавый Лис взял ружье в руки и нажал на маленькую серебряную пластину, вставленную в приклад. Она отскочила, а под ней оказалась другая пластинка, на которой было выгравировано имя упомянутого сеньора.

— Смотри! — сказал Кровавый Лис, показывая ружье. — Вот неопровержимое доказательство, что ружье принадлежало асьендеро. В свое время он не раз одалживал мне ружье, поэтому я так хорошо с ним знаком. Убийце крайне опасно носить с собой краденую вещь, особенностей которой он не знает. Я не хочу спрашивать у других, считают ли они этого человека убийцей. Сам я этому верю, и моей уверенности достаточно. Мгновения его жизни сочтены.

— И твоей — тоже! — выкрикнул чужак и подскочил к Кровавому Лису, пытаясь вырвать у него ружье.

Но Кровавый Лис молниеносно отскочил на несколько шагов, направил ружье на незнакомца и приказал:

— Стоять! Иначе тебя встретит пуля. Я-то уж знаю, как вести себя с людьми подобного типа. Хромой Фрэнк, Плутишка Фред, ну-ка возьмите его на прицел и, если он только пошевелится, убейте его!

В мгновение ока все подняли свои ружья и направили их на чужого человека. Дело шло о законе прерий, которому должны были подчиняться все.

Незнакомец понял, что дело приняло серьезный оборот. На карту была поставлена его собственная жизнь, поэтому он застыл в неподвижности.

Кровавый Лис опустил свое оружие, так как оба других ружья удерживали пришельца на месте, и спокойно сказал:

— Я объявляю приговор, и он будет немедленно приведен в исполнение.

— По какому праву? — спросил дрогнувшим голосом незнакомец. — Я невиновен. Да если бы и был виноват, то все равно не могу позволить, чтобы меня линчевали безродные бродяги, а прежде всего — несмышленыш вроде тебя.

— Я покажу тебе, что вышел из детского возраста. Я не стану убивать тебя, как это делает палач с осужденным. Мы останемся с глазу на глаз с тобой, каждый с оружием в руках. Твоя пуля с таким же успехом сможет сразить меня, как и моя — тебя. Это будет честный обмен выстрелами. Мы поставим жизнь против жизни, хотя я-то мог бы сразу уложить тебя — ведь ты же находишься в моих руках.

Уверенный в себе юноша, выпрямившись, стоял перед незнакомцем. Тон его голоса был серьезным и решительным, и тем не менее слова звучали настолько спокойно, словно подобный поединок не на жизнь, а на смерть был обычным для него. Молодой человек импонировал всем присутствующим, исключая, конечно, того, к кому были обращены его слова. Или тот только прикидывался, что поведение противника ничуть не задевает его? Незнакомец громко, с издевкой рассмеялся и ответил:

— С каких это пор здесь, на границе, верховодят зеленые юнцы? Только не подумай, что я оказался в твоих руках лишь благодаря твоему мужеству и предусмотрительности. Если бы здесь не было этих мужчин и стволов их ружей, нацеленных на меня, я бы уже задушил тебя, открутил бы голову, словно любопытному воробьишке. Если ты настолько сошел с ума, что равняешь меня с собой, я не возражаю. Но пойми одно: только что ты сказал свое последнее слово! Моя пуля еще никогда не расходилась с целью, и я покажу тебе дорогу в ад! Ловлю тебя и всех остальных на слове. Я требую честного боя и — свободной дороги для победителя!

— Ты получишь и то и другое, — ответил Кровавый Лис.

— Ты хорошо меня понял? Если ты падешь от моей пули, то я смогу уйти, куда мне понравится, и никто не в праве будет меня задержать!

— Ого! — вмешался Хельмерс. — Так не пойдет. Если даже тебе повезет с выстрелом, то здесь найдутся другие джентльмены, которым захочется поговорить с тобой. Им тебе тоже придется дать объяснения.

— Нет, все должно быть по правилам, — прервал его Кровавый Лис. — Этот человек принадлежит мне. У вас нет на него никаких прав. Я вызвал его на поединок и дал слово, что борьба будет честной. А это означает, что после моей смерти он будет свободен.

— Но, малыш, подумай…

— Мне не о чем думать!

— Возможно ли, чтобы заведомый негодяй безнаказанно убивал тебя?

— Если это ему и удастся, то только потому, что я захотел с ним стреляться. Правда, он принадлежит, безусловно, к грифам Льяно-Эстакадо. Собственно говоря, таких типов без лишних разговоров следует забивать кнутами. Но мне противно быть палачом. Я удостаиваю его иной, более почетной, смерти. Но снисхождение должно распространяться и на виновника моей гибели. Итак, поклянитесь сейчас же, скрепив обещание словом и пожатием рук, что он сможет беспрепятственно удалиться в том случае, если застрелит меня!

— Раз ничего другого ты не желаешь, мы вынуждены это сделать. Но тебе, уходящему из мира, с укором говорим: своей необоснованной мягкостью ты позволишь негодяю заниматься своим ремеслом и вдали отсюда.

— Ну, если речь только об этом, то я совершенно спокоен. Он сказал, что еще никогда его пуля не проходила мимо цели. Но я тоже заряжаю свое оружие не для того, чтобы лишь проделать дырку в воздухе. Ну, парень, скажи-ка, на каком расстоянии мы будем стреляться?

— Пятьдесят шагов, — ответил незнакомец, к которому и был обращен вопрос.

— Пятьдесят? — Кровавый Лис расхохотался. — Не слишком-то близко. Ты, кажется, очень уж любишь собственную шкуру. Только тебе это не поможет. Слушай, признаюсь тебе по-дружески, что у меня привычка целиться прямо в лоб, как у Мстящего Духа. Так что поберегись! Боюсь, сегодня ты получишь прибавку в мозги: несколько лотов[137] свинца. Выдержишь ли ты это — дело твое…

— Все хвастаешь, мальчик! — сказал его соперник. — Я получил желаемое: обещание свободного пути. Теперь давай поскорее покончим с делом. Дай-ка сюда мое ружье!

— Ты получишь его только тогда, когда закончатся все приготовления, не раньше, потому что верить тебе нельзя. Хозяин должен отмерить расстояние — пятьдесят шагов. Когда мы разойдемся по местам, Боб подойдет с лампой к тебе, а Хромой Фрэнк с другой — ко мне, чтобы мы могли хорошенько видеть друг друга и вернее прицеливаться. Потом Плутишка Фред даст в руки ружье, а Хельмерс вручит мне мое. Команду отдаст Хельмерс, и с этого момента мы сможем стрелять. Каждому положено по два выстрела, потому что у нас обоих двустволки.

— Ближе подходить можно? — спросил незнакомец.

— Нет! Раз ты определил расстояние, то и остановимся на нем. Того, кто покинет свое место, прежде чем состоится обмен выстрелами, убьют секунданты. Для этого Боб и Фрэнк приготовят свои пистолеты. Застрелен будет и тот из нас, кому придет на ум сбежать до того, как его противник сделает оба выстрела.

— Прекрасно! — воскликнул Боб. — Массер Боб сейчас же пустит пулю в подлеца, если тот захочет убежать!

Он вытащил из-за пояса пистолет и, угрожающе ухмыляясь, показал его чужаку.

Все прочие согласились с условиями, выдвинутыми Кровавым Лисом. Сразу же начались приготовления. все так ими занялись, что никто и не подумал обратить внимание на благочестивого Тобайаса Прайзеготта Бартона. А тот, пользуясь суматохой, медленно передвинулся со своего места на самый угол скамьи и вытянул ноги из-под стола, чтобы в подходящий момент сбежать.

Теперь оба соперника заняли свои места на расстоянии пятидесяти шагов один от другого. Возле чужака встал негр, держа в левой руке лампу, а в правой кавалерийский пистолет, изготовленный к стрельбе. Рядом с Кровавым Лисом устроился Хромой Фрэнк с лампой; в другой руке он также держал револьвер, хотя это было пустой формальностью, поскольку он был уверен в том, что против молодого человека, известного своей честностью, не понадобится применять оружие.

Хельмерс и Плутишка Фред держали заряженные ружья. Даже для привыкших к опасностям людей наступил момент наивысшего напряжения. Языки пламени, чуть колышась в потоках воздуха, освещали тусклым красноватым сиянием обе группы. Мужчины стояли неподвижно, но в этом неверном свете все же казалось, словно они беспрестанно перемещаются. В такой обстановке было нелегко прицелиться. Главная трудность состояла в том, что в полутьме нельзя было различить ни прорези прицела, ни тем более мушки.

Кровавый Лис расслабился, словно готовился к партии в крикет, тогда как его противник пребывал совсем в другом настроении. Плутишка Фред, передававший ему ружье, а значит, оказавшийся совсем близко от незнакомца, видел злобный блеск в его глазах и нетерпеливое подрагивание рук.

— Вы готовы? — спросил Хельмерс.

— Да, — ответили оба, причем незнакомец уже вытянул руку за своим ружьем.

У него, разумеется, было намерение опередить с выстрелом Кровавого Лиса, пусть даже на полсекунды.

— Нет ли у кого распоряжений на случай смерти? — опять спросил Хельмерс.

— Хватит болтовни! — возбужденно выкрикнул чужак.

— Нет, — на удивление спокойным голосом ответил юноша. — По тому, как ведет себя этот парень, я вижу, что в меня он может попасть только случайно. Он же весь дрожит. А все, что тебе положено знать, ты найдешь в моей седельной сумке. Теперь позаботься о том, чтобы мы поскорее закончили поединок!

— Ну, тогда к оружию! Огонь!

Он протянул ружье Кровавому Лису. Молодой человек, сохраняя полнейшее хладнокровие, взял его и потряс в правой руке, как бы желая удостовериться в тяжести оружия. Он поступал совсем не так, как положено действовать в тех случаях, когда жизнь зависит от одного короткого мгновения.

Иначе вел себя его соперник. Он почти вырвал свое ружье из рук Плутишки Фреда. Он развернулся левым плечом вперед, чтобы сузить поверхность, подверженную поражению, и припал щекой к прикладу. Раздался выстрел.

— Вот это да! — заголосил негр. — Массер Кровавый Лис не задет! Это — судьба! У-лю-лю!

Он прыгал, размахивал руками, вел себя как одержимый.

— Утихомирься, парень! — крикнул ему Хельмерс. — Как же можно прицелиться, если ты так размахиваешь лампой!

Боб моментально понял, что его поведение вредит именно тому, кому он желал победы. И он моментально стал неподвижным, закричав:

— Массер Боб теперь будет стоять тихо! Массер Боб не дрогнет! Массер Кровавый Лис должен поскорее выстрелить!

Но незнакомец не оторвал щеки от ружейной ложи. Он еще раз нажал на спуск — и опять промахнулся, хотя Кровавый Лис продолжал стоять, подставляя пуле свою грудь и небрежно покачивая ружье в правой руке.

— Тысяча чертей! — выругался чужак.

От удивления он застыл на несколько мгновений. Потом он прибавил еще одно крепкое словцо, не в силах удержаться, и отпрыгнул в сторону, намереваясь бежать.

— Стой! — выкрикнул негр. — Буду стрелять!

В тот же момент послышался треск выстрела. Но спустил крючок не один негр.

Кровавому Лису хватило того короткого мгновения, пока его противник застыл от ужаса. Он вскинул ружье и нажал на спуск столь быстро, словно ему вообще не надо было целиться, потом повернулся, схватился за патронташ, чтобы по привычке сразу же зарядить опустевший ствол, и сказал:

— Он получил свое! Подойди-ка к нему, Фрэнк! Прямо посередине лба ты увидишь дырку.

Кровавый Лис стоял спиной к поверженному противнику, а голос его звучал так спокойно, словно он не совершил ничего особенного.

Фрэнк и Хельмерс поспешили туда, где лежал незнакомец. Кровавый Лис, перезарядив ружье, медленно пошел за ними.

А оттуда уже раздавался торжествующий голос негра:

— Вот это смелость! Вот это доблесть! Массер Боб застрелил негодяя! Он лежит здесь и не шевелится. Видите, масса Хельмерс и масса Фрэнк, что старина Боб угодил ему в лоб? О, массер Боб очень храбрый. Он легко расправится и с тысячей врагов!

— Да, ты исключительно хороший стрелок! — одобрительно кивнул Хельмерс, склонившись над мертвецом и осматривая его. — А куда ты, собственно говоря, целился?

— Массер Боб целился прямо в лоб и попал именно туда.

— А посмотри-ка на свои штаны. Что ты там видишь? — спросил Хельмерс.

Боб опустил лампу и посмотрел на то место, куда указывал Хельмерс.

— Дырка, — ответил он.

— Да, дырка, которая образовалась от твоей пули. Ты палил через штанину!.. Но каков выстрел! — Это он обернулся уже к Лису. — Такого и вправду никто больше не повторит. Я и не увидел, как ты целился.

— Я знаю свое ружье, — скромно ответил молодой человек, — а еще я верил, что все произойдет именно так, потому что парень был слишком возбужден. Он весь дрожал от злости. Вести себя подобным образом глупо, тем более когда целая жизнь зависит только от двух выстрелов.

Незнакомец был мертв. Круглая, с рваными краями дырка чернела точно посреди лба.

— Совсем как у Духа Льяно-Эстакадо, — с удивлением сказал Плутишка Фред. — Да, это был по-настоящему мастерский выстрел! Парень получил свое. Что будем делать с трупом?

— Мои люди могли бы его закопать, — ответил Хельмерс. — Потому что даже самый последний негодяй все-таки остается человеком и его нужно предать земле. Но правосудие должно совершаться, и там, где кончается власть закона, люди вынуждены защищать себя собственными руками. Да в этом случае и не может быть речи о суде Линча, потому что в этом поединке у противников были равные шансы. Итак, доказано, что это был убийца, помилуй, Господи, его душу! А теперь мы хотим… Что это? Что такое?

Боб громко закричал. Он был единственным, чьи глаза не смотрели на мертвеца.

— Хей-хо! — ответил чернокожий. — Пусть масса Хельмерс поглядит вон туда!

И негр показал рукой в том направлении, где стояли столы и скамьи. Теперь там было совершенно темно, потому что обе лампы освещали группу людей, столпившихся возле мертвеца.

— Ну, и что там?

— Ничего, там абсолютно никого нет. Когда масса Хельмерс и все прочие приглядятся, они совершенно ничего не увидят, потому что его там нет.

— Ах, вот что! Мормон сбежал! — понял Хельмерс и резко выпрямился. — А ну быстрее в погоню! Посмотрим, удастся ли ему уйти!

Все тотчас же разбежались. Каждый мчался в том направлении, куда вело его неясное предчувствие. На месте поединка остался лишь Кровавый Лис. Он был неподвижен и вслушивался в ночную темноту. В таком положении и застали его возвращавшиеся с неудачных (как это и можно было предположить) поисков.

— Да, я так и думал! — кивнул головой Кровавый Лис. — Мы поступили глупо. Возможно, этот богобоязненный мормон куда опаснее убитого. Я его наверняка видел, да вот не помню, где именно. Разумеется, я постараюсь опять с ним встретиться, и как можно скорее! Желаю всем доброй ночи.

Он поднял ружье, выпавшее из рук убитого, и пошел к своей лошади.

— Ты хочешь уехать? — спросил Хельмерс.

— Да, мне давно уже пора отправляться, да вот с этим вором пришлось потерять много времени. Ружье я беру с собой, чтобы вручить наследникам законного владельца.

— Когда я увижу тебя снова?

— Когда это будет нужно. Не раньше и не позже.

Он вскочил в седло и уехал рысью, никому не подав руки.

— Какой странный молодой человек! — покачав головой, высказал свое мнение Плутишка Фред.

— Оставьте его в покое! — ответил Хельмерс. — Он всегда знает, что делает. Да, он молод, но справится с очень многими людьми и постарше, и посильнее себя. Я убежден, что рано или поздно он возьмет в оборот этого мастера Тобайаса Прайзеготта Бартона, а может быть, и многих других.

Глава вторая. ДВОЕ НОСАТЫХ

Незадолго до того, как Хромой Фрэнк и Боб встретились с Кровавым Лисом, еще двое мужчин ехали верхом в направлении от Колмен-Сити. Однако вряд ли они заглядывали в городок, потому что их вид говорил о том, что они долгое время жили вдали от цивилизованных мест.

Оба мула, на которых ехали мужчины, обнаруживали, правда, признаки усталости, однако было заметно, что они вполне прилично откормлены, словом, находятся в хороших руках. Совсем иное впечатление производили всадники; у них были такие вытянутые и сильно исхудавшие лица, что по ним можно было сделать поспешный вывод: голод гостит у этих парней неделями. Однако здоровый цвет кожи и достойная осанка свидетельствовали, что это не так. Для Дикого Запада характерен здоровый сухой воздух, который не благоприятствует накоплению излишнего жирка, зато укрепляет мускулатуру и придает суставам ту силу и выносливость, без которых человек быстро погибает в бескрайних прериях.

Удивляло поразительное сходство всадников. Кто бы их ни увидел, сразу же посчитал бы братьями и даже близнецами. Сходство было таким сильным, что отличить их (тем более, что оба были одинаково одеты и вооружены) можно было только по шраму, который тянулся поперек щеки одного из всадников.

На них были удобные темно-серые шерстяные куртки и точно такие же штаны, крепкие ботинки на шнурках, бобровые шляпы с широкими полями; тяжелые широкие одеяла висели за спиной подобно плащам. Пояса были обтянуты кожей гремучей змеи. За них цеплялось обычное мелкое оружие и прочие принадлежности обитателей прерий. Были у них и ружья, но попали они к всадникам уж, конечно, не прямиком из оружейной лавки; судя по внешнему виду оружия, можно было с полным правом сказать, что они заслуживали прозвище «стреляющих палок». Однако тот, кто знал, что может сделать достойный житель Запада со столь древним Firelock[138], никогда бы не вздумал задирать нос перед владельцем такого оружия. Человек с Запада любит свое ружье, но не цацкается с ним. Чем невзрачнее оно становится за долгий срок службы, тем с большим уважением он относится к своему оружию.

К сожалению, было нельзя назвать красавцами обоих всадников; причина этого заключалась в том, что выступающая часть их лиц была развита совершенно необыкновенно. О, что у них были за носы! Можно было поклясться, что двух других таких органов обоняния не найдешь во всей стране. Не только величина, но и форма, и цвет были необычны. Нет, чтобы получить полное представление о таких носах, надо было их увидеть. И при этом носы были удивительно схожи. Не было другой такой пары братьев, переживших к тому же, верно, немало житейских бурь, потому что возраст их переступил середину пятого десятка.

Только не надо думать, что лица братьев производили отталкивающее впечатление — вовсе нет! Братья были тщательно выбриты, и никакая борода не скрывала доброжелательного выражения лиц. В уголках рта, казалось, навсегда угнездилась легкая, беззаботная улыбка, а светлые зоркие глаза смотрели на мир так по-доброму, так по-дружески, что только очень плохой знаток людей стал бы утверждать, что, мол, братьев надо опасаться.

Местность, в которой находились всадники, можно было назвать довольно бесплодной. Земля взращивала только узловатые горные сосны вперемешку с юкками и кактусами. Казалось, поблизости нет никакого водоема. Судя по рыскающим взглядам всадников, места эти были им незнакомы. Временами один из едущих приподнимался в стременах, чтобы получить больший обзор, но почти сразу же с выражением разочарования опускался в седло.

— Чертовски грустные места! — сказал человек со шрамом на щеке. — Кто знает, отыщем ли мы сегодня хоть глоток свежей воды. Ты как думаешь, Тим?

— Хм! — промычал другой. — Мы как раз приближаемся в Льяно-Эстакадо. Здесь нечего ожидать иного. Или ты полагаешь, Джим, что в пустыне текут ручьи яичного пунша и пахты?

— Молчи, сердце мое! Не соблазняй меня! Яичный пунш — высочайшее из наслаждений. Кто его не пробовал, то может в конце концов удовлетвориться и пахтой. Но здесь даже и той нет. Боюсь, что мы вынуждены будем довольствоваться соком кактусов.

— Ну уж нет! Пока мы еще не на Равнинах. Хельмерс-Хоум, которого мы достигнем завтра, должен стоять у воды. Следовательно, мы еще не покинули плодородных земель. Надеюсь, что Олд-Силвер-Майн, наша сегодняшняя цель, лежит посредине островка деревьев или кустарника — такие иногда случаются даже в пустынях… Или возле него… А ты знаешь, мои надежды очень редко обманывают меня.

— Не мог бы ты помолчать? Пока что наши надежды завели нас в никуда.

— Этого ты не должен говорить, Джим. Мы с тобой не смогли бы вести праздную жизнь — это точно; но в карманах у нас лежит хорошенькая сумма, и если нам повезет по ту сторону Льяно — мы добьемся положения в обществе.

— Да… если! Быть миллионером — высочайшее из наслаждений. А пока что у нас порой не бывает даже еды. Мы думали только о том, как бы побыстрее продвинуться вперед, и не тратили время на то, чтобы подумать о жарком. Я вовсе не требую индюшку, но охотно бы встретил, ну, хоть луговых кур. Возможно, они позволили бы моему ружьецу сказать им: «Добрый день».

— Твои рассуждения пробуждают аппетит! А вот я бы довольствовался уже тем, если бы симпатичный зайчишка вздумал нам показаться. Тогда бы мы… Осторожнее! Вот и он! Молли, постой спокойно один-единственный раз!

Это требование, сопровождавшееся натяжением поводка, адресовалось мулу. Тот остановился, как вкопанный, словно и впрямь понял обращение. Прямо перед всадниками среди редких пучков травы метался длинноухий заяц местной разновидности. Тим быстро прижался щекой к ружью и нажал на спуск. Заяц кувыркнулся и остался лежать на земле. Пуля вошла ему в голову. Нельзя было сделать лучше выстрела из такого древнего ружья.

Техасский заяц по размеру аналогичен своему немецкому родственнику. В местных степях он встречается в большом количестве и ценится охотниками за хорошее мясо. У этого зайца очень длинные уши, напоминающие органы слуха мулов, поэтому его и назвали «заяц-мул».

Тим подъехал к лежащему зайцу, поднял его и сказал, отправляясь дальше:

— Жаркое есть, думаю, что и водичка найдется. Видишь, мои предчувствия оправдываются, Двое таких парней, как мы, всегда найдут то, что им нужно.

— И алмазы тоже? Их-то мы подождать могли бы.

— И алмазы, говорю тебе! — ответил решительно Тим. — Конечно, на той стороне кое-что есть, как я предполагаю. Если же это обман, с нами случится то же, что и с другими, которые ничего не нашли. Мне по меньшей мере не жить, если я узнаю, что мы напрасно стремились к своему счастью… Слушай! Не выстрел ли это?

— Да, кто-то стрелял. Полли это тоже слышала.

Джим имел в виду своего мула, который как раз втянул ноздрями воздух и крайне энергично захлопал ушами. Обычно степной охотник дает кличку своему животному. Этих двух мулов, судя по разговорам их хозяев, назвали Молли и Полли — две клички, которые были столь же схожи между собой, как и имена владельцев — Джим и Тим.

Братья выпрямились и посмотрели в том направлении, откуда они услышали выстрел. Он прозвучал дальше, чем мог видеть их глаз, поскольку они оказались в ложбине; но Тим показал вверх, в воздух, где тяжело раскручивал спирали пернатый хищник.

— Индюшачий гриф, — сказал он. — Не так ли, Джим?

— Нет! Это королевский гриф, что видно по пестрому оперению. Оно у него бледно-желтое, и он уже покормился падалью, причем так нажрался, что летать может с большим трудом. Выстрелом нарушили его трапезу, и теперь мы должны посмотреть, что это были за люди. В этих краях очень полезно знать, кто тебе встретился. Вблизи Льяно неясностей не должно быть. Легкомысленных и неосторожных легко могут сожрать грифы, а это я никак бы не мог назвать величайшим из наслаждений. Итак, вперед, Тим!

Они пришпорили своих мулов. Но ведь известно, что эти животные — упрямые создания. Обычно такую тварь как раз тогда, когда нужно спешить, не сдвинешь с места. Но как бы для того, чтобы поквитаться, мул имеет привычку сорваться в бешеный галоп, когда у всадника появляется неотложная причина для остановки. К сожалению, Молли не составляла похвального исключения. Едва Тим дал ей почувствовать шпоры, как она уперлась всеми четырьмя ногами и неподвижно застыла, словно упрямый козел. Тим надавил сильнее, но результатом стало лишь то, что мул опустил голову к передним ногам, тогда как зад его резко пошел вверх в попытке сбросить всадника. Однако Тим отменно знал свою многолетнюю подружку, чтобы позволить ей выбросить себя из седла.

— Что ты себе позволяешь, old Yoker?[139] — он рассмеялся. — Я из тебя капризы-то повыбью.

Тим потянулся назад, схватил упрямицу за хвост и резко рванул его на себя. Сейчас же Молли ударила всеми ногами землю и пустилась вперед так, что Джим со своей Полли едва поспевали за нею. Этот чувствительный рывок за хвост был тем секретным оружием, своевременное применение которого могло сейчас же сломить упрямство Молли. Кто не знал этого средства, тот, несмотря на шпоры и кнут, вынужден был подчиняться ее настроению, хотя Молли могла быть иногда весьма покладистой. Каждая зверюшка любит проявлять свой характер; хорошо, что есть средства, действенные иногда не только для одной определенной особи, но и для целого рода. Так, например, представители знаменитого семейства Equus asinus[140] пристрастились к тому, чтобы сразу же после пробуждения слушать свое двухголосое пение, беспокоя всю округу. Если такому солисту привязать к хвосту камень или любую другую тяжесть, то хвост и уши у него сразу повиснут — и ни одного звука от него больше не услышишь.

Когда братья выбрались из ложбины, они, к своему удивлению, здесь, вблизи от Равнин, увидели высотку с раздвоенной вершиной, поднимавшуюся на расстоянии примерно шести английских миль от них. Одновременно они заметили всадников — их было шестеро, — скучившихся возле какого-то предмета, лежащего на земле. При этом всадники оказались так близко, что добраться до них можно было бы раньше, чем за минуту. Братья остановились. Надо было немедленно определить: не проявят ли к ним враждебность эти всадники?

Братьев сразу заметили. Круг, образованный шестеркой, разомкнулся, но никаких угрожающих движений не последовало.

— Как нам быть? — спросил Джим. — Подъехать?

— Думаю, что да. Они же нас увидели, и если это действительно Bushranners[141], с ними в любом случае придется сразиться. Стало быть, лучше быть предусмотрительными и не дать себя окружить. Давай подготовимся к стрельбе.

— Ну, вряд ли они Bushranners. У них скорее вид джентльменов, предпринявших поездку для своего удовольствия. Еще с неделю назад их костюмы, конечно, висели в платьевой лавке. С собой они набрали целый арсенал ружей, но все это слишком уж блестит и сверкает, и вряд ли эти ружья часто применялись на деле. А лошади кажутся мне такими свежими и напичканными кормом, что я мог бы предположить: перед нами совершенно безвредные Pleasing troopers[142]. Правда, встреча с такими желторотыми — не высочайшее из наслаждений, но все-таки я предпочитаю их людям, у которых карманы служат только для того, чтобы засовывать в них чужие деньги. Давай подъедем к ним!

Впрочем, им и не оставалось другого выбора, потому что шестеро незнакомцев вскочили на своих лошадей и теперь приближались к братьям.

— Подъезжайте скорее! — кричали они братьям. — Вы кое-что увидите.

— Что именно? — спросил Джим.

— Подъезжайте и увидите своими глазами.

И вот они встретились. Если до сих пор лица шести были очень серьезными и задумчивыми, то теперь они внезапно приняли совсем другое выражение. Двенадцать удивленных глаз смотрели на братьев; потом уголки ртов задергались, и наконец раздался звучный шестиголосый хохот.

— Тысяча чертей! — вскрикнул один из них. — Кто это перед нами? Пара носачей!

— Пара носачей! — согласилась сразу же остальная пятерка.

— Пара носатых бабуинов!

— Удивительно, изумительно, превосходно! Парочка носатых бабуинов!

Каждый из них старался перекричать друг друга.

— Прошу вас, друзья, рассмотрите их как следует! — сказал самый первый. — Такого мы еще никогда не видели. Разрешите мне хоть раз дотронуться до этих носов! Я должен убедиться, настоящие они или остались от последнего карнавала.

До сих пор братья держались спокойно, но когда прыткий парень и в самом деле вытянул свою руку, чтобы дотронуться до Джима, тот осадил своего мула немного назад и сказал:

— Не хотите ли назвать мне ваше имя, сэр?

— Отчего же нет! Меня зовут Джибсон.

— Благодарю! Итак, мастер Джибсон, я могу выполнить любую просьбу каждого из вас. Готов исполнить и ваше желание, но прежде должен сказать, что мое ружьишко стреляет сразу же, как только кто-нибудь коснется моего носа. Если, несмотря на это, вы захотите взяться за него, ничего не имею против. Однако прошу ваших достойных товарищей не обижаться за последствия.

Это прозвучало так серьезно, что смех сразу же стих. Впрочем, Джибсон попытался еще разок пошутить, сказав со смехом:

— Мастер, захотите ли и сможете ли вы обижаться на то, что мы смеемся над таким носорожеством?

— Что касается этого, я твердо убежден: настоящих носорогов осталось слишком мало, чтобы чувствовать себя оскорбленным, когда вы смеетесь над его рогом. Но вы должны удержаться от каких-либо сравнений. Вы кажетесь таким невежественным как в антропологии, так и в зоологии, что легко сможете спутать грудного ребенка со взрослым бегемотом. И заметив эту неопытность, которую кто-нибудь другой с большим, может быть, основанием назвал бы глупостью, я посчитал своим долгом сделать предупреждение. Ни одна живая тварь не перестанет быть тем, чем создал ее Господь Бог, и если он снабдил меня большим носом, а вас маленьким мозгом, мы должны покорно принимать эти недостатки, так как, к сожалению, уже не можем их исправить.

— Черт возьми! — взорвался оскорбленный Джибсон. — Не намерены ли вы задеть нас?[143]

— Ни в коем случае! Только оботритесь сами, если вы грязны, и обязательно возьмите мыло и воду! Я не служанка, чтобы чистить вас.

Тогда Джибсон схватился за свой револьвер и пригрозил:

— Умерьте свой пыл, сэр! Мой револьвер не так далеко, как вам кажется.

— Ба! — Джим рассмеялся. — Не выставляйте себя на смех. Ваша угроза звучит по-детски.

— Замолчите! Хотите, чтобы мы проучили вас? Вы же видите, нас шестеро против вас двоих.

— Вот именно! Шестеро людей вашего сорта не выведут из равновесия нас двоих! Добавьте-ка к шестерке сбоку нуль — тогда мы подумаем, стоит ли класть палец на спуск.

— Мне кажется, вы хорошо владеете своим языком!

— Оружием также. Заметьте это!

— Ладно! Но будьте все-таки так добры и скажите нам свои имена, чтобы мы знали, с какими знаменитыми героями нам довелось встретиться.

— Мы братья Хофман.

— То, что вы братья, мы уже заметили по вашим носам. А фамилия не оставила у нас ни малейшего сомнения в вашей национальности. Она может принадлежать только немцам, а вы, возможно, уже убедились, что людей вашего племени здесь не очень-то уважают.

— Этого мнения я не собираюсь у вас отнимать. Кому нравится забивать себе мозги трухой, пусть это делает… Я не психиатр. Поехали, Тим!

Он тронул своего мула, и его брат поехал за ним. Оба удержались от того, чтобы бросить еще хотя бы один взгляд на кучку мужчин. Братья направились туда, где эти молодцы находились прежде.

А там их поджидало ужасное зрелище. Земля вся была истоптана каблуками со шпорами, словно здесь происходило настоящее сражение. В самом центре вытоптанного места лежала мертвая лошадь, уже без седла и сбруи. Тушу растерзали хищники, а внутренности были кусками разбросаны вокруг. То была ужасная работа грифа, которого недавно видели Джим и Тим.

Но не этого испугались братья: поблизости от лошадиной туши лежал труп человека, белого, со снятым скальпом. Лицо его было изрезано вдоль и поперек, чтобы сделать мертвеца совершенно неузнаваемым. Шерстяная, крайне поношенная одежда позволяла предполагать, что это был вестмен. Смерть ему принесла пуля, пробившая сердце.

— О, Боже! Что могло здесь случиться? — вскрикнул Джим, спрыгивая с мула и подходя к трупу.

Тим тоже спешился и опустился возле мертвеца на колени.

— Он умер несколько часов назад, — сказал Тим, пощупав руку и грудь убитого. — Он холоден, и кровь уже остановилась.

— Проверь-ка его карманы! Может быть, там есть какой-нибудь предмет, который позволит определить, кто он.

Тим начал было исполнять это распоряжение, когда шестерка, медленно следовавшая позади, подъехала к братьям.

— Стой! — закричал Джибсон. — По закону строго запрещено обыскивать карманы. Я не потерплю, чтобы вы ограбили труп.

Он и его спутники спешились и подошли ближе. Джибсон схватил Тима за руку и поднял ее высоко вверх, что тот неожиданно позволил проделать, сохраняя полнейшее спокойствие. Братья обменялись понимающими взглядами, после чего Джим спросил:

— Как это вам пришла в голову замечательно остроумная мысль, что мы хотим ограбить мертвеца?

— Но вы же роетесь у него в карманах!

— А разве это не может совершаться с другой целью?

— Нет, во всяком случае — у нас. Я с первого взгляда признал в вас сыновей Духа.

— У вас развилась необыкновенная наблюдательность, мастер Джибсон. Должно быть, столь импонирующее знание людей доставляет вам величайшее удовольствие!

— Если вы не заткнетесь, мы быстро устроим над вами суд! Мы поймали вас на месте преступления. Руки вашего брата были в карманах убитого. Этого достаточно. Вы болтались здесь, вблизи места преступления. Это подозрительно. Кто убийцы? Берегитесь, иначе можно вас и за горло взять!

Джима эти слова разъярили. Он было схватился за нож, но Тим оказался рассудительнее. Он бросил на брата успокаивающий взгляд и сказал:

— Черт возьми, какой вы строгий, мастер. Вы ведете себя так, словно занимаете пост важного государственного чиновника.

— Я адвокат, — коротко и гордо бросил Джибсон.

— Ах, адвокат! Стало быть, вы относитесь к тем высокоученым людям, задача которых состоит в охране параграфов закона? Примите мое почтение, сэр!

И с иронической покорностью он обнажил голову.

— Мастер Хофман, не делайте глупостей! — зарычал на него Джибсон. — Я адвокат, или, если вам это привычнее, хотя вы и немец, Attorney at law[144], и умею внушать к себе уважение. Вот эти почтенные люди выбрали меня руководителем нашей экспедиции, а следовательно, законную силу иметь будет только то, что я найду правильным.

— Прекрасно, прекрасно! — усердно закивал головой Тим. — Мы совсем не против этого. Поскольку вы юрист, вам будет очень легко изложить это уголовное происшествие надлежащим образом.

— Это само собой разумеется, а поэтому я вынужден настаивать на том, чтобы вы не удалялись до тех пор, пока я все не осмотрю детальнейшим образом и не отдам соответствующие распоряжения. Совершено зверское убийство, и у вас могут быть весьма неприятные осложнения.

— О! Это нас не беспокоит, потому что мы убеждены, что благодаря вашей проницательности удастся распутать эти осложнения.

Джибсон предпочел не отвечать на этот коварный выпад, но зато отдал своим спутникам приказ:

— Как следует держите их мулов, чтобы подозреваемым не удалось от нас сбежать!

Братья спокойно позволили выполнить это приказание. Очевидно, им забавно было наблюдать, что может случиться с незнакомцами на Диком Западе.

Находка оскальпированного трупа, конечно, нисколько не способствовала тому, чтобы развеселить братьев. Правда, закаленные степные охотники достаточно привыкли к подобным происшествиям, но вид мертвеца, лишенного кожи на голове, с изуродованным лицом, действовал устрашающе. К этому примешивалось беспокойство за свою собственную безопасность. Им было ясно, что человека убили и скальпировали индейцы, а так как невозможно было предположить, что краснокожий в одиночку осмелился так далеко забраться на восток, то оставалось предположить, что поблизости находится целый отряд индейцев. А из этого следовало, что необходимо соблюдать осторожность, пока позднейшие наблюдения не принесут чего-нибудь нового. На Джибсона и его компанию братья обращали очень мало внимания, точнее говоря — совсем ими не интересовались.

Адвокат собственноручно обыскал карманы мертвеца. Они оказались пустыми так же, как и пояс.

— Его уже ограбили, — сказал адвокат. — Стало быть, мы имеем дело с убийством, отягченным ограблением. Наш долг — найти убийцу. Следы показывают, что преступление совершено не в одиночку. Нападающих было много. И когда я подумал, что нечистая совесть преступника должна гнать его к месту преступления, я предположил, что нам вовсе не надо далеко ходить, чтобы найти убийц. Братья Хофман, объявляю вас своими пленниками. Вы будете сопровождать нас до ближайшего поселения, а это — Хельмерс-Хоум. Там мы расследуем дело по всей строгости закона. — Он встал перед братьями в позу, которая, по его мнению, должна была вызвать к нему уважение. — Сдайте оружие! — добавил он повелительным тоном.

— Весьма охотно, — ответил Джим. — Вот тебе мое ружье. Хватай!

И он прицелился в адвоката. Щелкнули курки. Джибсон испуганно отскочил в сторону и закричал:

— Негодяй! Ты намерен сопротивляться?

— Ну, нет, — Джим рассмеялся. — О сопротивлении не может быть и речи. Я только хочу попросить тебя как можно осторожнее взять ружье из моих рук, иначе оно может выстрелить, и тогда всей твоей адвокатуре конец. Ну, берись аккуратно за ствол.

— Еще одна насмешка? Парень, я прикажу тебя связать, и так крепко, чтобы ты корчился от боли! Мне это будет очень приятно, так как связанный человек быстрее успокаивается.

— А чтобы другие господа освободили руки для этой работы, мы хотим их освободить от наших мулов… Полли, ко мне!

— Молли, сюда! — крикнул и Тим.

Животные до сих пор спокойно позволяли держать чужакам поводья. Но едва услышав повелительные голоса хозяев, они тотчас вырвались и с фырканьем приблизились к братьям.

— Держите же их! Держите! — заорал Джибсон, но было уже слишком поздно.

— Не утруждайте себя! — рассмеялся Джим. — Вы не сможете удержать нашу скотинку. Они просто растопчут вас копытами. Оказывается, двоих настоящих вестменов совсем не так легко поймать.

— Если вы не остановитесь, я прикажу стрелять!

— Ого! Этого вы не сделаете! Вы наверняка заметили, что мы вас не боимся. Это заметно хотя бы по тому, что я не держу ружье на изготовку. Но уверяю вас: тот, кто приблизится к нам на три шага, немедленно получит пулю в лоб. Такие люди, как вы, здесь не очень ценятся. В лучшем случае над такими смеются. Чего стоят здесь, на краю Льяно, десять адвокатов против одного-единственного степняка! Здесь говорят языком пороха и свинца, а в настоящей схватке вы против нас что дети. Против наших пушек вы просто не выстоите со своими воробьиными ружьишками — можете мне поверить. Нам не нужны правоведы с Востока. Мы изучили законы прерий и знаем все их параграфы. Мы честные люди, и относительно нас вы заблуждаетесь. Но мы не станем вас наказывать, потому что ваше полицейское остроумие очень нас позабавило. Вы стояли перед мертвецом, словно кучка первоклашек перед египетской пирамидой, и для нас было высочайшим наслаждением слушать ваши мудрые рассуждения. Разобраться в таком деле не научат ни в одном колледже, ни в одном университете. Запомните это. Нужные для этого знания усваивают только в высшей школе прерий, а там любого из нас можно, пожалуй, назвать только «кокни»[145]. Теперь с этим делом придется разбираться нам самим, и тогда вы узнаете, к какому результату мы придем. К сожалению, вам неизвестно, какое большое значение придается в таких случаях следам. Вы позволили своим лошадям топтаться здесь, как им хотелось. Теперь следы прочесть почти невозможно. Мы все-таки попытаемся справиться с этим. Давай-ка, Тим, пойдем по кругу: ты направо, я налево, пока мы не встретимся.

Такой способ изъясняться, к какому прибег Джим, произвел сильное впечатление. Никто из шестерых, даже Джибсон, не возразил ни слова, хотя лица их нахмурились. Однако, когда братья разошлись в разные стороны, ни один не осмелился им помешать или хотя бы попытаться снова схватить мулов.

А оба охотника тщательно осматривали землю, двигаясь по широкому кругу, центром которого был убитый человек. Встретившись, они поделились своими наблюдениями, а потом осмотрели лошадь убитого и затоптанное место. Тщательность, с которой они рассматривали даже отдельные камешки, могла показаться даже смешной. Наконец братья о чем-то тихо переговорили и, казалось, пришли к твердому мнению. Потом Тим обратился к адвокату:

— Мастер Джибсон, вы хотели нас арестовать, потому что я рылся в карманах у мертвеца. Точно с таким правом мы могли бы задержать вас, потому что вы тоже находились на месте преступления и проверили потом те же самые карманы. Но мы убедились, что вы невиновны. Значит, вам нечего бояться.

— О, и я тоже знаю, что мы невиновны, но что вы мне сможете сделать?

— Все, что нам только захочется. У вас нет никакого представления о жителях Дикого Запада. Если нам понадобится, то мы свяжем всю шестерку и в таком виде доставим в Хельмерс-Хоум, несмотря на все ваше оружие. У вас был бы только один выбор: между повиновением и смертью. Хорошо, что дело обстоит по-другому! Когда мы подъезжали, вы находились у трупа. Следовательно, у нас были все основания подозревать вас, тогда как высказанное вами недоверие к нам было совершенно бессмысленным. Одно то, что этот человек оскальпирован, должно было привести вас к догадке, что он пал от пули индейца. Мы сразу же об этом догадались и нашли подтверждение своему предположению. Впрочем, скорее всего над убитым вершили правосудие. Сначала мы ему посочувствовали, но теперь оказалось, что зря. Он был плохим человеком, состоял в одной из разбойничьих банд, бесчинствующих в этих краях. Берегитесь их!

Его слова вся шестерка встретила с величайшим изумлением.

— Как? — спросил Джибсон. — Вы все это прочитали по следам?

— Это и еще многое другое.

— Просто невероятно!

— Вы новичок в этом деле, потому так и говорите. Следы можно читать столь же уверенно, как строчки и страницы в книгах. Конечно, для этого надо знать Дикий Запад. Мы его знаем, а вы — нет. Парня подстрелили совсем не там, где он теперь лежит. Вы заметили, что пуля прошила тело насквозь и вышла из спины?

— Да.

— Пойдемте-ка в сторонку!

И все пошли за Тимом. Через несколько шагов тот остановился и указал на твердую обнаженную породу, из которой слагался грунт. В ее углублении скопилась большая лужа свернувшейся крови.

— Что вы здесь видите? — спросил Тим адвоката.

— Кровь, — ответил Джибсон.

— А больше вы ничего не заметили?

— Нет.

— Значит, у вас маловато таланта криминалиста, хотя вы и отважились было нас арестовать. Взгляните-ка вот на эту маленькую вещицу. Что это, по вашему мнению?

И он вытащил из лужи небольшой предмет. Тот по виду напоминал монетку и, несмотря на облепившую его кровь, отливал матовым металлическим блеском. Все стали разглядывать этот предмет, а Джибсон сказал:

— Это расплющенная пуля.

— Да, и, видимо, она принесла смерть этому человеку. Пуля прошла через самое сердце. Значит, он умер мгновенно, на месте. Он не мог сделать не только несколько шагов, но и даже проползти несколько метров. Выходит, что сюда его оттащили другие люди. Вы согласны с этим?

— Ваше объяснение кажется правдоподобным, хотя, возможно, дело происходило не совсем так.

— Вы так думаете? Вот посмотрите на эти островки жесткой травы возле каменистого, залитого кровью места. Что вы там видите?

— Трава примята.

— Чем или кем?

— Кто же это может знать!

— Мы. Здесь лежал человек, и можно предположить, что он не был ранен, поскольку не обнаружено ни малейшего пятнышка крови. Он не спал, потому что любой вестмен, даже самый бедный, возит с собой одеяло, которое он обязательно подстелит, ложась на землю. Учитывая прошедшее с момента убийства время и незаметность следа, можно с уверенностью утверждать: этот человек пролежал здесь очень недолго. Совсем рядом вы видите полосу на песчаном грунте. Сверху она широкая, а книзу сужается. Чем ее продавили?

— Возможно, каблуком сапога.

— Ну нет! Я быстро докажу вам, что лежавший здесь человек носил не сапоги, а мокасины. Если бы полоску продавил сапог, у нее была бы совершенно другая форма. Вмятина была бы корытообразной. Безо всяких опасений можно поклясться, что след оставлен прикладом ружья, а так как он неравномерный — начинается глубоко, а заканчивается мелким, уходящим в сторону крючком — то ясно, что сделан он не медленным, спокойным движением, а крайне поспешно. И взгляните еще на этот отпечаток по нижней кромке следа! Чему, какому обстоятельству обязан своим появлением след?

Только после того как Джибсон тщательно осмотрел песок в том месте, он ответил:

— Действительно, похоже, здесь кто-то поворачивался на каблуке.

— На этот раз вы правы. Однако отпечаток такой четкий, что ничего другого просто не могло прийти в голову. Если бы вы тщательно осмотрели место, то могли бы сказать, что человек не был обут в сапоги с каблуками. Это была обувь с тупой пяткой, то есть мокасин. Вы видите след только одной ноги, а не двух, хотя почва здесь довольно мягкая и следы были бы отчетливо видны. Что из этого следует?

— По правде сказать, не знаю.

— Я уже говорил о спешке. Человек, которого мы имеем в виду, поспешно бросился здесь на землю, так что другая нога не коснулась земли и, следовательно, не могла оставить отпечатка. Будь у него время поудобнее лечь на песок — были бы безусловно видны следы обеих ног. Значит, с большой достоверностью можно предположить, что у человека были веские причины упасть вот так внезапно. Что же могло заставить его сделать такой прыжок?

Адвокат задумчиво почесал за ухом.

— Сэр, — сказал он, — я вынужден признать, что нам невозможно столь быстро следить за вашими предположениями и выводами.

— Это как раз и показывает, что вы все зеленые новички. В подобном случае жизнь часто зависит от одной-единственной секунды. Долго раздумывать нельзя. Оценка должна быть ясной, быстрой и уверенной. Я расскажу вам о причине. Посмотрите-ка вокруг и скажите мне, не заметили ли вы поблизости чего-нибудь необычного?

Все шестеро осмотрелись и отрицательно покачали головами.

— Ну, — продолжал Тим, — тогда посмотрите на этот кустик юкки. На нем вы все же должны кое-что заметить.

Хотя было заметно, что упомянутое растение сильно задержалось в развитии, оказавшись на сухой песчаной почве, но оно еще цвело и было увенчано метелкой белых, с пурпурным налетом цветков. Множество жестких и узких сине-зеленого цвета листьев лежало на земле. Было очевидно, что они опали не сами по себе — их оборвали.

— Кто-то здесь потрудился над юккой, — с умным видом сказал Джибсон.

— Так! И кто же это был?

— Как же это теперь узнаешь?

— Это можно и даже необходимо узнать. Человек не трогал растение. Он просто послал в него откуда-то пулю, которая обтрясла листья и пробила вот эту дырку в стебле. Разве вы ее не видите?

Теперь все заметили дырку.

— Ни один человек не будет стрелять в растение от скуки. Пуля предназначалась тому, кто прятался за растением. Если мы проведем теперь мысленно линию от юкки до того места, где стоял упавший человек, а потом продолжим ее по прямой, то узнаем, откуда вылетела пуля. Поскольку она пробила нижнюю часть стебля, значит, дуло ружья, из которого вылетела пуля, находилось на значительной высоте над поверхностью земли, и вы могли бы, во всяком случае, угадать, что из этого следует.

Всадники смущенно посмотрели на Тима, но ничего не ответили. Тогда он продолжил объяснения:

— Тот, кто стрелял, находился не на земле — он сидел в седле. Для меня это яснее ясного. Из всего, что мы здесь видели, следует, что на земле, там, где мы разглядели след, стоял индеец с ружьем. В него выстрелил всадник, подъехавший, вероятно, с северо-востока, после чего краснокожий, не задетый пулей, мгновенно бросился на землю, причем лицо он повернул кверху. Зачем он это сделал? Я вижу одно-единственное объяснение: он старался подманить стрелка, хотел, чтобы стрелявший поверил в его смерть. И всадник действительно приблизился…

— Откуда вы это знаете? — удивленно спросил Джибсон.

— Сейчас вы все поймете. Пойдемте теперь назад, к мертвецу! Я могу себе так ясно представить весь ход случившегося, словно сам был очевидцем. Кто проницателен, кто способен к наблюдению и размышлению, тот сможет быстро догадаться, в чем дело. Но вы со своей юриспруденцией недалеко уйдете…

Он провел адвоката мимо убитого туда, где стояли горные сосенки[146], а между ними виднелись мелкие песчаные площадки. Здесь, на песке, след стал отчетливее, и Тим спросил, каким это образом вдруг появился такой хорошо читаемый след.

— Мне кажется, что здесь тоже кто-то лежал, — ответил Джибсон.

— Ваше предположение правильно. Но кто это был?

— Может быть, тот человек, пока он еще не умер?

— Нет, того сразили прямо в сердце, так что он не мог больше пошевелиться. До этого места он бы не добрался. Впрочем, если бы он здесь был, то на земле остались бы следы крови.

— Значит, это был индеец, который уже однажды упал на землю за кустиком юкки?

— Тоже нет. У того индейца не было причины повторять свой хитрый маневр. К тому же, как мы знаем, он остался невредим, тогда как тот, кто лежал здесь, был тяжело ранен. Следовательно, мы имеем дело с кем-то третьим.

— Но, — крайне удивился Джибсон, — этот песок действительно стал для вас открытой книгой. Я не мог бы прочесть в ней ни строчки.

На лицах его спутников также было написано глубочайшее изумление. Джим, до тех пор доверявший объяснения своему брату, теперь сам взял слово:

— Не надо от удивления раскрывать глаза и разевать рты, джентльмены. То, что вам кажется таким невероятным, у нас способен проделать любой вестмен. Тот, кто быстро не научится читать следы, может срочно убираться отсюда, потому что тогда он просто не сможет выжить здесь, на Западе. Все знаменитые охотники своими успехами обязаны не только смелости, хитрости и выдержке, но еще и тому ценному качеству, что каждый замеченный ими след становится для них ясным письмом, которое они без труда смогут прочесть. Кто же не разумеет подобного письма, быстро получает нож или пулю, исчезая там, где даже памятника ему не поставишь. Мой брат сказал, что здесь нет заметных следов крови, и в этом он был прав, но небольшое количество крови все же можно разглядеть. Вот эти маленькие темные пятнышки на песке оставлены капельками крови. Значит, лежавший здесь парень был ранен и, видимо, тяжело, ибо следы выдают, что он корчился от боли. Посмотрите внимательно на рядом стоящую сосну и песок под ее низко нависшими ветвями! Бедный раненый от боли сломал ветку и вцепился пальцами в песок. Может быть, вы сумеете мне сказать, в какую часть тела он был ранен?

— Чтобы ответить на ваш вопрос, надо быть всезнайкой.

— Ничуть нет! Рана в голову или в верхнюю часть тела вызвала бы большую потерю крови, чем здесь мы видим. Значит, ранили его куда-то ниже, что и объясняет его мучения. А теперь посмотрите, как все истоптано кругом, сорваны ветки до того самого места, где лежал индеец! И еще раз поглядите на этот невзрачный предмет на земле, на который вы совсем не обратили внимания! Может быть, теперь вы скажете мне, что это такое?

Джим поднял с земли кусочек кожи. Когда-то он был светлым, но от времени потемнел. Кусочек был разрезан на длинные, очень узкие полоски. Шестерка по очереди очень внимательно рассмотрела его, и все отрицательно покачали головами.

— Это, — объяснил Джим, — кусок обшитого бахромой шва на штанах индейской работы. Значит, лежавший здесь раненый тоже был индейцем. Он носил легины из выдубленной кожи. От боли он вцепился в штаны и вырвал этот маленький кусочек. Выстрел в живот ни в коем случае не назовешь высочайшим наслаждением. Если пуля засядет у вас в потрохах, вы тоже будете корчиться, словно черви. Я был бы крайне удивлен, если бы этот индеец еще пребывал на этом свете. Скачки на лошади он бы не вынес, особенно если бы пришлось сидеть на ней вдвоем.

— Они ускакали? — спросил Джибсон. — Вместе на одной лошади?

— Конечно, мастер. Это несомненно так и было. Пройдемте немного в том направлении, откуда приехали эти люди.

Джим зашагал к северо-востоку. Остальные последовали за ним, горя от нетерпения услышать всю историю до конца. Джим прошел до того места, которое уже осматривал раньше. Там он остановился и произнес:

— Джентльмены, сейчас вы получите, так сказать, урок по чтению следов. Если вы найдете возможность поупражняться в этой материи и в другом месте, то вас уже скоро нельзя будет назвать желторотыми. Разумеется, если в вас пробудятся способности вестменов. Конечно, вам было бы полезно выслушать длинную лекцию, в которой я бы подробно объяснял здешние следы. Но для этого у меня нет времени. Я должен торопиться, потому что мы столкнулись с очень опасной бандой разбойников или убийц. В то же самое время речь идет о спасении жизни индейцев, которых преследует эта банда. Итак, я буду краток. Здесь, где мы стоим, проходили оба индейца, о которых мы говорили. Одного ранили совсем не там, где он лежал, а уже здесь. Я сужу об этом по следам: оба держали своих лошадей голова к голове. Они ехали близко, и здоровый индеец держал за повод лошадь раненого товарища, которому руки были нужны для того, чтобы зажать рану или просто удержаться в седле, потому что он очень ослабел.

Джим прошел еще несколько шагов назад, указал на землю и продолжал:

— О том, что это были индейцы, доказывают следы копыт. По ним можно заключить, что обе лошади были неподкованными. Здесь вы можете видеть, что лошадь, на которой ехал раненый, далеко прыгнула. В этом месте всадника настиг еще один заряд, прошедший через пах в грудь. При этом раненого вышибло из седла и отбросило в сторону сосны, в то место, где мы уже были.

Теперь Джим прошел направо и снова указал вниз, продолжая объяснения:

— Здесь виден след одного-единственного всадника, который стрелял по лошади, а потом по раненому индейцу. Его конь был подкован. Следовательно, всадник был белым. По лошади он стрелял еще до того, так подъехал сюда, что я доказал бы, будь у меня для этого время. Но вот с этого места, где мы с вами сейчас находимся, он стрелял по молодому индейцу…

— Не стоило бы вам говорить с такой уверенностью! — вмешался Джибсон.

— О, я мог бы даже поклясться! Взгляните вперед, и вы увидите, что место, где мы теперь стоим, находится на одной прямой с юккой, в которую попала пуля, и с той песчаной площадкой, где успел броситься на землю индеец, спасаясь от пули. Здесь не может быть никаких сомнений. Пойдем дальше! Всего в восьми или десяти шагах отсюда вы увидите новые следы. Там проскакали пятеро белых. Они остановились возле вытоптанного места. Прошу вас теперь вернуться. Мы сейчас закончим.

Джим не только отвел всю шестерку на прежнее место, но и прошел немного дальше, обратив внимание на три дорожки следов, одна из которых уходила в сторону. О ней он сказал:

— Следы оставлены лошадью, принадлежащей белому. Копыта зарывались глубоко — значит, лошадь шла галопом. Но проскакав еще немного, эта лошадь чего-то испугалась и умчалась прочь. Если бы мы пошли по ее следу, то, конечно, нашли бы ее с пустым седлом, мирно пощипывающей травку. А вот левее вы видите другой след. Он ровен и притом оставлен неподкованной лошадью. Так как, несмотря на более медленный аллюр, следы индейской лошади все же глубже, то можно заключить, что животное несло на себе больший груз. Можно предположить, что здоровый индеец сидел в седле, а раненого товарища он положил перед собой. А теперь возле этих отпечатков вы видите следы пятерых белых. Всадники шли рядом со следом, но не пересекали его, чтобы не затоптать. Ну, вот я и кончил. Я был бы гораздо обстоятельнее и мог бы обратить ваше внимание еще на многие детали, но у меня, как я уже сказал, нет для этого времени. Теперь сделайте вывод из того, что вы слышали, и скажите мне, что здесь происходило.

— О, это лучше сделать вам, мастер, — ответил Джибсон теперь уже явно более почтительным тоном.

— Ну, — сказал Джим, — я говорил достаточно ясно, так что теперь, мне кажется, вы сможете понять, что тут случилось. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что высочайшее наслаждение состоит в умении правильно читать следы. Наше расследование дало следующее: северо-восточнее этого места шестеро белых встретили двоих индейцев и затеяли с ними ссору, в результате чего один из индейцев получил пулю в живот. Краснокожие бежали, а белые немедленно пустились за ними в погоню. Однако лошади у индейцев были лучше, и они получили изрядное преимущество. Посмотрите на животное, лежащее вон там. Эта лошадь мексиканской породы и, возможно, даже превосходит своих андалузских предков. Тотем, то есть родовой знак ее владельца, выжжен на левой стороне шеи. Раненый индеец не был простым воином, потому что только вожди и уважаемые члены военного совета племени могут пользоваться тотемным знаком. Еще можно предположить, что пуля попала животному в брюхо. Только одна лошадь белых оказалась достаточно быстрой, чтобы удержаться за индейскими. Этот белый всадник упорно продолжал преследование. Он осмелился так далеко оторваться от своих товарищей, потому что краснокожие не могли защищаться, так как здоровый индеец вынужден был поддерживать и оберегать раненого. Бедняги могли найти спасение только в бегстве. Конечно, окажись я на месте здорового индейца, то выпрыгнул бы из седла и дождался бы белого в засаде, чтобы снять его с лошади. Если краснокожий этого не сделал, значит, что-то ему помешало, или приходится предположить, что индеец был достаточно юным и неопытным. Возможно, он просто растерялся, когда пришлось позаботиться о ком-то другом. Но, как выяснилось потом, индеец был сообразительным и отважным. У белого была заряженная двустволка. Преследователь настолько приблизился к беглецам, что послал пулю в брюхо лошади одного из них. Это случилось как раз в том самом месте, где мы с вами находились. Лошадь взвилась, по инерции еще немного пролетела вперед, а потом завалилась, сбросив своего всадника в сосняк, где он и остался лежать. Другой краснокожий немедленно остановился и спрыгнул на землю, намереваясь защитить товарища. Белый выстрелил и в него, но так как лошадь преследователя все еще неслась сломя голову, то прицелился он плохо и вместо индейца попал всего лишь в стебель юкки. Индеец теперь мог бы разрядить свое ружье во врага, но он был перевозбужден и его руки наверняка дрожали от напряжения. Жизнь его зависела от точности выстрела, и краснокожий это понимал. Именно поэтому он не выстрелил сразу, а притворился раненым и бросился на землю, крепко сжимая в руках ружье. Так он дождался белого, чтобы выстрелить в него в упор. Ну, а белый, соскочив с лошади, прежде всего поспешил к распростертому на земле индейцу, который, естественно, притворился мертвым. Оттуда преследователь пошел к другому, здоровому, индейцу. Тот молниеносно вскочил, повалил врага на землю и выстрелил ему прямо в сердце. При этом он держал дуло так близко к вражеской груди, что выстрелом опалило одежду, а сама пуля вышла через спину и расплющилась о камень. Этот выстрел испугал лошадь бледнолицего; она сломя голову понеслась направо, что мы видели по оставленному следу. Краснокожий решил показать труп своему раненому товарищу и подтащил убитого поближе; здесь он врага и оскальпировал. Несмотря на это важное занятие, он все-таки заметил приближающуюся пятерку отставших бандитов. Индеец не мог дальше оставаться на этом месте, поэтому он быстро поднял раненого на оставшуюся в живых лошадь, вскочил в седло и ускакал. Когда пятеро белых приблизились и увидели на земле своего распростертого сообщника, они спешились, убедились, что он мертв, и стали совещаться. Погибший явно был из их же шайки. Возможно, где-нибудь поблизости, скажем, в Хельмерс-Хоум, найдутся люди, знавшие убитого. Если они обнаружат и опознают труп, то присутствие шайки будет раскрыто, а бандиты, естественно, хотели сохранить свое появление в этих местах в тайне. Поэтому им пришла в голову мысль обезобразить лицо убитого ножами и сделать его неузнаваемым. Джентльмены, вы видели, что они безжалостно изуродовали лицо своего товарища. Задерживаться дольше им не было смысла — надо было преследовать индейцев, получивших хорошее преимущество во времени. Бандиты прежде всего обобрали мертвеца, потом расседлали индейскую лошадь и сняли с нее сбрую, потому что кожаная сбруя, принадлежавшая знаменитому краснокожему воину, считается очень ценной добычей. Разбойники покинули это место и направились по следам бежавших индейцев. Надо думать, что они, несмотря на медлительность своих лошадей, все же настигнут беглецов, потому что те на одной лошади двигаются медленнее. Когда вы, мастер Джибсон, прибыли сюда, на лошадином трупе уже сидел гриф. Вы согнали его выстрелом. Мы услышали этот выстрел, и он привел нас в это место. Таким я представляю себе ход событий. Не думаю, чтобы предположения значительно расходились с реальностью, и для меня было бы высочайшим наслаждением услышать, как вы. говорите, будто я попал в самое яблочко.

— Ну, если вам это доставит удовольствие, мы его не испортим, — сказал Джибсон. — Лично мне кажется, что дело происходило именно так, как вы его представили. Думаю, что у вас хороший глаз и толковая голова.

— Что касается моей головы, то я вынужден и в дальнейшем ею пользоваться, потому что не могу обменять на лучшую. Надо надеяться, что теперь вы поняли: с вашей стороны было чистейшей нелепостью пытаться нас арестовать. А теперь я хотел бы вас спросить, что джентльмены намерены делать дальше?

— Да ничего. Вы нас больше не интересуете, другие — тоже. Ведь речь идет всего лишь о краснокожих.

— Всего лишь об индейцах? — переспросил Джим. — А разве индейцы не люди?

— С этим я не спорю, но они настолько ниже нас по развитию, что сравнение с ними было бы просто оскорблением для нас.

Джим пренебрежительно махнул рукой. Большой нос Тима поднялся и опустился, пошел влево и вправо; он вел себя подобно самостоятельному существу, пришедшему в ярость. Тим слегка потер его указательным пальцем, словно желая успокоить, и сказал при этом деланно дружеским тоном:

— Если это так, мастер, тогда мы, конечно, не в состоянии оскорбить вас; нам просто не придет в голову проводить сравнение между индейцами и вами. Оба краснокожих, о которых мы только что говорили, вели себя просто как герои, по меньшей мере один из них — тот, кого мы посчитали помоложе. Невозможно сравнивать с ними таких неопытных людей, как вы. Они выше вас, гораздо выше. Ради Бога, не считайте себя лучше их! Белые пришли в эту страну, чтобы вытеснить отсюда ее коренных обитателей — индейцев. Были пролиты потоки крови, в которых утопили одних краснокожих, а других споили бренди. Насилие, хитрость, обман, вероломство способствуют чрезмерному сокращению численности племен, населяющих прерии. Индейцев гоняли с места на место, с одной территории на другую. Едва им выделяли новую область, на которой они должны были мирно и спокойно жить, как тут же находили причину, чтобы гнать их снова дальше. Им продавали мел под видом муки, угольную пыль вместо пороха, детские игрушки вместо охотничьих штуцеров. Если индейцы не хотели мириться с таким положением, их называли мятежниками и расстреливали. У этих бедняг есть только один выбор: либо сдаться угнетателям, либо до последнего дыхания бороться против губительной жестокости завоевателей. Если краснокожие защищали свою шкуру, их называли разбойниками и убийцами, призывая без всякого милосердия и сострадания истреблять несчастных. Все происходит точно так же, как у зверей: один пожирает другого, и сильнейший говорит: «Я прав!» Но, уверяю вас, джентльмены, что среди этих презираемых и преследуемых людей я знавал таких, каждый из которых стоил вдесятеро больше, чем шестеро или даже сотня дюжин господ вашего пошиба. Вы сами сделали индейцев такими, какие они есть; вы виноваты во всем том, за что осуждаете их. Не говорите же мне ничего плохого об индейцах, иначе меня может охватить ярость, и тогда вам придется туго!

В порыве священного гнева Тим при последних своих словах навел ружье на Джибсона, словно хотел его пристрелить. Тот проворно отскочил в сторону, испуганно вскрикнув:

— Стойте, сэр! Не собираетесь ли вы убить меня?

— Нет, пока еще нет. Но если вы еще раз скажете, что индейцев следует презирать, мое старое ружье может легко выстрелить, не спрашивая у меня разрешения. Если вы будете говорить о них с таким презрением, то можете рассчитывать на все, что угодно, только не на мою дружбу.

— А мы на нее вовсе и не рассчитываем, — заносчиво ответил Джибсон. — Вы нам не нужны, потому что мы свободные независимые люди, которые очень хорошо знают, что делать.

— Но мне кажется, что это не так! Вы, например, говорите, что не стоит больше беспокоиться о происшедшем. Если вы действительно так думаете, то очень скоро вам, может быть, придется жевать сухую траву, отчего и умереть недолго.

— Ого! Вы полагаете, что мы должны опасаться тех белых?

— Да, мне так кажется. Вы слишком зелены для Дикого Запада.

— Слушайте, на такие оскорбления мы привыкли отвечать! Из Нового Орлеана мы доехали до этих мест, и я думаю, доберемся благополучно до цели.

— Из Нового Орлеана? Сюда? — Джим засмеялся. — И это серьезное достижение? Да такой путь проделает двенадцатилетний мальчишка. Говорю вам, что опасности начнутся только теперь. Мы находимся на границе, где бесчинствуют разбойники. Эти подонки очень много внимания уделяют чужой собственности, но человеческую жизнь ни во что не ставят. А с той стороны Льяно начинается область команчей и апачей. Их тем более надо опасаться, потому что они не в ладу между собой и именно теперь выкопали топор войны. Кто легкомысленно осмелится сунуться под такие жернова, будет размолот, и очень скоро. Здесь, на этом месте, встречаются белые бандиты и краснокожие воины. И все случившееся нам нисколько не безразлично. Не говоря уже о белых, мы должны задаться вопросом, что здесь искали индейцы. Если двое краснокожих просто так, в одиночку, осмелились забраться в эти края, то в девяти случаях из десяти следует ожидать, что это шпионы, ведущие разведку местности для задуманного набега. Происшедшее мне кажется вовсе не таким ясным, как вам. Я не знаю ни цели, ни причин вашей поездки, но мы вот хотим пересечь Льяно, поэтому приходится держать глаза широко открытыми, иначе может случиться так, что вечером укладываешься спать живым, а рано утром вместо пробуждения вынужден будешь отправиться домой жалким трупом.

— Что касается нас, то мы тоже намерены пересечь Льяно.

— Ах, так… А куда же вы направляетесь?

— В Аризону.

— Вы, конечно, никогда там не были?

— Нет.

— Слушайте и не обижайтесь на меня, но здесь нужно соблюдать осторожность. Судьба здесь ждет похожих на вас. Не считаете ли вы Льяно эдакой красивой, премилой местностью, которую вот так запросто можно пересечь?

— О нет! Мы, разумеется, не так глупы. Мы хорошо знакомы с опасностями Льяно.

— Откуда же?

— Мы слышали об этом, а еще читали разную литературу.

— Так-так!.. Хм! Слышали и читали! Это точно так, как если бы кто-то прослышал и прочитал, что мышьяк ядовит, а потом посчитал, что он без всякого вреда может проглотить целый фунт этого яда. А не приходила вам в голову дельная мысль — взять проводника, знакомого с Равнинами и их опасностями?

Джим подал этот совет горожанину весьма добродушно, однако Джибсон рассерженно закричал:

— Убедительно прошу вас не поучать нас подобным образом! Мы же мужчины и сами все понимаем… Впрочем, у нас есть проводник.

— Ах, так! Где же он?

— Он поскакал вперед.

— Это интересно. И где же вас ждет проводник?

— В Хельмерс-Хоум.

— Ладно! Если это так, то Хельмерс-Хоум вы можете найти, даже мы можем вам помочь. Если подойдет наша компания, то вы могли бы присоединиться к нам, потому что мы тоже направляемся туда. А не могли бы мы узнать, кто ваш проводник?

— Он очень известен на Западе, по крайней мере, он так уверял, и много раз пересекал Льяно. Своего настоящего имени он нам не сказал. Обычно его называют Плутишка Фред.

— Вот это случай! Плутишка Фред! — воскликнул Джим. — Это верно, сэр?

— Конечно! Вы его знаете?

— Лично нет, но мы очень часто и много слышали о нем.

— Что это за человек?

— Это вполне порядочный парень. Вы спокойно можете довериться ему. Я рад, что наконец-то увижу его. Во всяком случае, тогда мы поедем вместе, потому что мы тоже направляемся в Аризону.

— И вы тоже? Зачем?

— По личному делу, — сдержанно ответил Джим.

— Не связано ли это дело с найденными там алмазами?

— Возможно.

— Тогда мы не подходим друг другу.

— Почему?

— Потому что мы едем по одному делу. Значит, вы — наши конкуренты.

— Следовательно, вы ничего не желаете знать про нас?

— Именно так.

Джибсон сказал это очень решительным тоном и бросил при этом на братьев почти враждебный взгляд.

Джим громко рассмеялся и воскликнул:

— Веселенькое дело! Вы отвергаете нас, как соперников. Да это же еще одно явное доказательство, что вы представления не имеете о Диком Западе. Не считаете ли вы, что алмазы в Аризоне рассыпаны прямо по земле? Стоит только нагнуться и поднять их. Уже золотоискатели должны были объединяться, если хотели добиться настоящего успеха, а для добытчиков алмазов союз еще более необходим. Одиночка там погибнет.

— Нас уже шестеро, и у нас достаточно денег, чтобы не погибнуть.

— Слушайте, не говорите об этом никому другому! Мы честные люди, которых вам нечего опасаться. Другие позаботились бы о том, чтобы вам не пришлось далеко везти свою кучу денег. Конечно, если вы считаете, что возвращение с пустыми карманами — высочайшее наслаждение, тогда, ради Бога, рассказывайте о своих деньгах дальше. Я — не против. Нам безразлично, захотите ли вы ехать с нами. Мы приглашаем вас составить нам компанию по меньшей мере до Хельмерс-Хоум. Вы могли бы не добраться сегодня до этого места, а, следовательно, вынуждены были бы ночевать под открытым небом. В подобном случае хорошо иметь рядом людей, привыкших к Дикому Западу.

— Когда вы туда отправитесь?

— Конечно, сейчас же.

— Я посоветуюсь со своими товарищами.

— Вообще-то говоря, это оскорбление для нас, независимо от того, сделано ли оно по недоверию или из профессиональной ревности. И все же вы можете собраться на свою тайную конференцию. Не будем вам мешать. Делайте, что хотите.

Джим медленно пошел к своему мулу и забрался в седло. То же самое проделал Тим. Потом братья неспешно поехали прочь по следам, уходившим на запад.

Шестерка горожан совещалась недолго. Они решили последовать за братьями. Когда охотники за алмазами настигли удалявшихся всадников, Джим повернулся к ним и спросил:

— Ну, о чем вы договорились?

— Мы едем с вами до Хельмерс-Хоум, но не дальше.

— Вы приняли хорошее решение. Ехать с такими осмотрительными людьми — просто удовольствие.

Он снова отвернулся, и с той минуты братья вели себя так, будто никого рядом с ними не было.

Они пустили своих мулов галопом и притом держались в седлах подобно истинным жителям Дикого Запада: наклонившись вперед, расслабленно. Посторонний наблюдатель мог бы решить, что они совершенно непривычны к верховой езде. Шестеро других всадников, наоборот, старались держаться так, словно они находятся на уроке верховой езды в манеже.

— Посмотрите только на этих парней! — сказал Джибсон своим спутникам. — Да они же совсем не умеют держаться в седле. Это видно любому наезднику. И они еще хотят прослыть вестменами! Не могу в это поверить.

— Я тоже, — согласился один из его друзей. — Кто вот так держится в седле, ни за что не сможет меня убедить, что он жил на Диком Западе. Сцена с чтением следов, которую они разыграли перед нами, вне всякого сомнения, была обманом. Взгляните только на их лица с этими носами. Я никогда еще не видел более отталкивающих физиономий. Как можно доверять таким типам?

— О доверии не может быть и речи. А ехать с ними вместе до Аризоны? Что за глупцы мы были бы! Один из них буквально задрожал от жадности, когда я заговорил о наших деньгах. Он представлялся таким бесконечно честным только потому, что нас шестеро, а их всего двое. Нынешней ночью придется быть бдительным, чтобы они не ускакали поутру с нашими денежками, оставив наши трупы стынуть на месте ночлега. Все их поведение позволяет предположить, что они ни перед чем не остановятся.

— Совершенно верно! Когда начнет темнеть, мы отстанем. Ночью мы будем по очереди дежурить, чтобы они на нас не напали. Так-то будет лучше всего. С их стороны было просто дерзостью назвать нас желторотыми. Честь мужчин обязывает нас показать им, что мы не желаем иметь с подобными типами ничего общего.

Тем временем холмы, видневшиеся ранее на горизонте, подступали все ближе. Почва сделалась каменистой, и Джим с Тимом склонялись все ниже, потому что все труднее становилось различать следы. Внезапно Джим остановил своего мула, показал рукой вперед и сказал:

— Посмотри-ка туда, старина Тим! Что это за существа шевелятся там. Кто бы это мог быть?

Тим приставил руку козырьком к глазам, хотя солнце не могло их ослепить, потому что оно уже ушло за горизонт. Пристально посмотрев некоторое время в указанном направлении, он ответил:

— Это один человек стережет пять лошадей.

— Но к пяти лошадям, я думаю, полагается пять всадников, а так как виден только один, я очень хотел бы знать, куда подевались четверо остальных.

— Вряд ли они ушли далеко. Если мы проедем еще немного, то, возможно, увидим их. Расстояние пока еще велико, и человека отчетливо различить нельзя.

— Да. Стало быть, давай проедем еще немножко дальше. — И, пуская своего мула вперед, он добавил: — Раз лошадей именно пять, нам стоит подумать. Ты так не считаешь?

— Конечно, считаю! Если мои глаза меня не обманывают, это как раз та пятерка, которая преследовала индейцев. Значит, перед нами белые, один из которых был застрелен. А теперь мне стало казаться, что там и сям на земле я вижу, как копошатся какие-то фигурки. Посмотри-ка на те движущиеся точки!

«Точки» оказались четырьмя достаточно удаленными друг от друга мужчинами, которые, выстроившись в линию, медленно передвигались в одном направлении.

— Вот та четверка, которой принадлежат лошади, — сказал Джим. — Они пытаются отыскать потерянные следы индейцев на каменистой почве. Судя по тому преимуществу во времени, которое у них было перед нами, бандиты уже довольно долго занимаются поисками. Это верный признак того, что они не очень-то хорошо читают следы. О, теперь они нас заметили. Видишь, они побежали к своим лошадям? Я был бы рад, если бы индейцам удалось уйти от них. Охотно сделаю все, что нужно, чтобы способствовать спасению беглецов.

— А как нам вести себя с ними?

— Хм! Бесспорно, они мерзавцы. Ради нашей собственной безопасности мы должны следить за ними, однако, мне кажется, не стоит слишком показывать это. Будет лучше, если мы не дадим бандитам повода заметить, что мы их раскрыли. Пока они не проявят признаков враждебности, мы можем держаться миролюбиво. Итак, вперед! Они ждут нас.

Теперь и шестеро горожан увидели конную группу, после чего сразу направились к братьям. Значит, в их обществе они чувствовали себя более уверенно, чем с кем-либо другим.

Пятеро незнакомцев стояли возле своих лошадей, держа в руках изготовленное к стрельбе оружие. Один из них повелительно крикнул подъезжающим, когда расстояние уменьшилось шагов до шестидесяти:

— Стойте, или мы будем стрелять!

Несмотря на этот приказ, Джим и Тим поехали дальше, но шестеро искателей приключений покорно остановились.

— Стойте, говорю я! — повторил обладатель командного голоса. — Еще один шаг, и вы получите пулю в лоб!

— К чему такие угрозы! — рассмеялся Джим. — Вы же не боитесь двух миролюбивых парней. Поберегите свои пули. У нас в стволах тоже кое-что есть.

Пятеро не стреляли — отчасти потому, что они и в самом деле блефовали, отчасти и потому, что спокойное поведение братьев, их уверенность произвели впечатление. Они позволили братьям приблизиться, но своих ружей не опустили.

Отдавший приказ был широкоплеч и коренаст. Густая окладистая черная борода обрамляла его лицо, закрывая и губы. По его выговору можно было предположить, что у него была заячья губа.

Когда братья остановились перед ним, он рассерженно сказал:

— Разве вы не знаете здешний, западный, обычай? Кого предупреждают, тот должен останавливаться, поняли? Благодарите нашу снисходительность за то, что вы еще живы.

— Не хвастай так, парень! — ответил Джим. — Кого вам благодарить за то, что вы сами еще живы? Обычай Дикого Запада мы знаем очень хорошо. Он гласит: немедленно пристрели всякого, кто наводит на тебя оружие! Вы подняли на нас свои стреляющие дрова, и мы вам только потому не ответили, что сразу же увидели: не те вы люди, от которых можно ожидать хорошего меткого выстрела. Ясное дело, ваши пули пролетели бы в миле от нас.

— Гром и молния! Тут вы сильно ошибаетесь. Позвольте вам сказать, что с расстояния в сотню шагов мы можем отделить мухе голову от туловища. Собственно говоря, с какой целью вы шляетесь в этих местах, что вам тут нужно?

— Об этом вы могли бы догадаться! Мы хотели посмотреть ближайшее солнечное затмение, которое будет видно лучше всего именно здесь.

Бородатый не знал, как ему воспринимать такой ответ, данный с самым серьезным видом. С недоверчивым выражением на лице он спросил:

— Когда же оно будет?

— Сегодня ночью, в двенадцать часов пять минут и одиннадцать секунд. Скажу вам, что наблюдать солнечное затмение в полночь — высочайшее наслаждение!

— Парень, ты хочешь одурачить нас? — вспылил бородач. — Мы из вас очень быстро выбьем охоту шутить. Мы находимся здесь не для того, чтобы нас водили за нос. Для этого больше подходят ваши собственные нюхалки. Смотрите, как бы мы вас за них не схватили!

— О, — рассмеялся Джим, — это вы все-таки могли бы сделать. Мы не против. Только я должен вас предупредить: наши носы заряжены, как вы сами могли бы легко убедиться. При малейшем прикосновении они стреляют, и в этом отношении они очень опасны. Или вы еще ничего не слышали о нас — двух носатых, сэр?

— Носатых? Вы и есть эти двое носатых? — воскликнул бородач. — Тысяча чертей! Да, мы много слышали о вас. Джим и Тим, Тим и Джим — это парочка таких чертовски смешных молодчиков, что я давно стремился когда-нибудь встретиться с ними. Меня чрезвычайно радует, что теперь я вижу, что мое желание исполнилось. Говорят, ваши носы могут вытворять чудеснейшие обезьяньи штучки. Надеюсь, вы доставите нам удовольствие и дадите здесь представление. Вы найдете в нас внимательную и благодарную публику. Мы хорошо заплатим: по пять центов с каждого мужчины и по центу с каждой лошади.

— Над таким предложением стоит подумать! Такого приема в здешнем цирке мы вряд ли могли ожидать. Мы продемонстрируем свое умение, но только во время солнечного затмения. Стало быть, вам придется подождать до двенадцати ночи. Если вы не желаете так долго терпеть, то сделайте сами несколько сальто. Талант у вас к этому, безусловно, есть, потому что ваш вид позволяет предположить, что вы совсем недавно выскочили из обезьянника.

— Парень, ты слишком рискуешь! Сами мы, правда, охотно шутим, однако не позволяем смеяться над собой.

— Так, значит, вы относитесь к избалованным павианам. К сожалению, по вас этого не скажешь, а следовательно, вы меня, пожалуй, извините. Можно ли узнать, какие имена вы получили от своих почтенных родителей?

Эти слова были произнесены с таким располагающим дружелюбием, что бородач воздержался от очередной грубости и спокойно ответил:

— Меня зовут Стюарт, а имена моих спутников можно не называть. Вы же их наверняка не запомните, так как ваши головы, кажется, ничего не способны удержать в памяти. Откуда, собственно говоря, вы сюда прибыли?

— Из тех мест, что лежат позади нас.

— А куда направляетесь?

— В места, находящиеся перед нами.

— Так! Это очень остроумно сказано. Значит, в отношении ваших бедных голов я не ошибся. Как видно, вы направляетесь в Хельмерс-Хоум? — спросил Стюарт.

— Да, поскольку он к нам не идет. Вот и приходится добираться нам самим. Вы хотите поехать с нами?

— Большое спасибо! С нашей стороны было бы очень неосмотрительно ехать с вами, потому что глупость может быть заразной.

— Она только тогда заражает, когда к этому уже есть предрасположение, а я нисколько не сомневаюсь, что таковое у вас имеется. Мы еще издали увидели, как вы очень тщательно разглядывали почву. Что вы искали? Может быть, тут рассыпаны стодолларовые купюры?

— Нет. Мы искали осла, а нашли сразу двух в вашем лице, потому что только осел может задавать подобные вопросы. Разве вы не обратили внимание на следы, все время убегавшие впереди ваших носов?

— Какое нам дело до этих следов! Возможно, их оставили люди, ехавшие в Хельмерс-Хоум, но мы это знаменитое место найдем и сами.

— Вы проезжали мимо трупа?

— Да.

— Что вы об этом думаете?

— Сразу заметно, что человек мертв. А то, что мертво, к нам не имеет отношения. Если люди ломают себе шеи, пусть они продолжают этим заниматься. Нас это не касается.

Стюарт бросил долгий, испытующий взгляд на Джима и Тима. Он, казалось, не очень-то поверил их словам. Носатые были известны как дельные вестмены. Могли ли они на самом деле проехать мимо мертвеца, тщательно не осмотрев его, не сделав для себя никаких выводов? Не заметив ни малейшего следа скрытого подозрения на их лицах, он сказал:

— И мы видели мертвых мужчину и его лошадь. Было бы жалко оставлять гнить седло и сбрую. Поэтому мы сняли то и другое. Вы ведь не посчитаете это кражей?

— Нам это и в голову не придет! Если бы мы проехали там раньше вас, то сделали бы то же самое.

— Совершенно справедливо. Потом мы направились по лошадиным следам, хотя они вели совсем не туда, куда нам было нужно ехать. И вот в этом месте мы потеряли след и до сих пор не можем его отыскать.

— Это меня удивляет. Вестмен должен уметь находить потерянный след!

— Это, конечно, верно. Если бы эта каменистая площадка не была такой большой, можно было бы объехать вокруг нее, и след нашелся бы на более податливой почве; но эта местность простирается отсюда на целые часы конной езды к югу, западу и северу. Поиски потребуют много часов, а времени до темноты осталось очень мало. Поэтому мы решили прекратить розыск следов и ехать старым своим путем.

— А куда вы едете?

— Вниз, в Форт-Чэдберн.

— Это на окраине Льяно. Вы что — хотите пересечь пустыню?

— Да, мы хотели бы попасть в Эль-Пасо, а потом еще дальше, в Аризону.

— Хотите найти алмазы?

— Ну, нет. От этой лихорадки мы убережемся. Мы честные и скромные фермеры. У нас там родственники, которые купили для нас хорошие участки. Мы будем осваивать эти земли, а драгоценные камни пусть ищут другие. Пусть ферма приносит небольшой, но зато верный доход.

— Каждому — свое! Так вы всего лишь фермеры. Тогда меня не удивляет, почему вы не отыскали следы. Дельный скаут[147] не стал бы долго с этим возиться.

— Но вы-то известны именно как скауты. Так поищите следы! Любопытно посмотреть, удастся ли вам найти их.

Стюарт сказал это с насмешкой в голосе, но Джим спокойно ответил:

— Мы легко могли бы это сделать, хотя нас эти следы совершенно не интересуют. Вы должны только получить доказательство, что мы всегда находим то, что ищем.

Он спешился, и Тим сделал то же. Оба носатых стали ходить широкими кругами возле того места, где только что шел разговор. Тихим свистом они подозвали мулов, следовавших за своими хозяевами подобно собакам. Братья слишком мало доверяли случайному обществу, чтобы оставить на его попечение своих животных.

Шестерка горожан уже давно молча прислушивалась к разговору. Теперь, после того как носатые удалились, Стюарт спросил у них:

— Вы приехали с этими носатыми, но, кажется, не водите с ними компании? Не добавите ли нам что-нибудь к их рассказу?

— Охотно, — ответил Джибсон. — Мы встретились с ними у обезображенного трупа, где, пообщавшись и поговорив, мы завязали с ними дружеские отношения.

— Это вы правильно сделали. Вообще-то носатые не пользуются хорошей репутацией, но я бы поостерегся сказать им это в лицо. Нас предупреждали, что они опасны. Видимо, они помогают бандитам, нападающим на путешественников в Льяно. Совсем недавно недалеко отсюда какая-то банда ограбила и убила четыре семьи. Раз здесь появились носатые, можно с полным основанием предположить, что они участвовали в этом ограблении, а теперь ищут новые жертвы. Но с нами у них ничего не выйдет!

— Так я и думал! С первого мгновения я им не поверил. Они пытались уговорить нас ехать с ними.

— Куда?

— В Хельмерс-Хоум, а потом через Льяно в Аризону.

— Нужно отказаться от этого, сэр! Вы бы не доехали. В Аризону вы едете искать алмазы?

— Нет, не искать. Мы хотим их скупать.

Стюарт бросил на своих спутников быстрый многозначительный взгляд, а потом равнодушно заметил:

— Больших успехов вы там не добьетесь, сэр. У скупщиков алмазов должно быть очень много денег.

— Конечно, и такие деньги у нас имеются.

— Но связь Аризоны с Фриско ненадежна. Естественно, я предполагаю, что деньги вам вышлют из Фриско. Но может случиться так, что денег не окажется как раз тогда, когда они больше всего будут необходимы. Нам также придется заплатить значительные суммы за купленные земли, но вместо того, чтобы ждать перевод из Фриско, мы предпочли взять деньги с собой. Это гораздо надежнее.

— Ну, не одни вы такие сообразительные. И мы везем деньги с собой.

— Это очень разумно. Конечно, деньги надо хорошенько спрятать, поскольку не знаешь, что случится в дороге. Мы, например, зашили их в одежде. Пусть-ка отыщут их там бродяги из Льяно! Я, как уже сказано, не доверяю этим носатым. Они знают, куда мы направляемся, и поторопятся сообщить об этом своим дружкам, а те подкараулят нас. Но мы достаточно умны и не поедем сразу в Форт-Чэдберн. Мы выберем совсем другой путь. Советую вам сделать то же и довериться порядочному и осмотрительному проводнику.

— Мы уже сделали это. Он ждет нас в Хельмерс-Хоум.

— Кто же он?

— Его зовут Плутишка Фред.

— Плутишка Фред? — воскликнул Стюарт с хорошо наигранным ужасом. — Вы что, сэр, спятили?

— Почему спятили?

— Потому что этот человек — известный мошенник. Уже одно его прозвище должно было вам показаться подозрительным. Он занимается всякого рода махинациями и повсюду слывет шулером. Я бы поклялся в том, что он в сговоре с обоими носатыми.

— Вы утверждаете это, даже не повидав его.

— И вы ему верите? Сэр, не обижайтесь на меня, но признаков большой мудрости у вас не заметно! Конечно, носатые отрекутся от него; но он находится сейчас в Хельмерс-Хоум, а носатые тоже направляются туда. Разве не ясно, что они хотят там встретиться? Потом вы уедете вместе с ними, а в Льяно-Эстакадо вас укокошат. Конечно, нам до вас нет дела, но, несмотря на это, я, как честный человек, намерен выполнить свой долг и предупредить вас.

Он сказал это все так искренне и беззаботно, что Джибсон позволил себя обмануть. Он смущенно покачал головой и сказал:

— Нам это крайне неприятно. Мы благодарны вам за предупреждение и хотели бы также поверить, что оно справедливо; однако мы не можем обойтись без проводника. Где же нам взять другого, надежного?

— Это, конечно, плохо, но я вообще не понимаю, зачем вам нужен этот Хельмерс-Хоум. Осмотрительный человек не построит свою ферму так близко к опасному Льяно! Меня это наводит на мысль, что пресловутый Хельмерс связан с бандитами, из-за которых Льяно стало небезопасным! Он содержит лавку и скупает у бандитов награбленное, а они в обмен получают все необходимое. Это же само собой разумеется. Ни одному человеку я не рекомендовал бы посетить этот дом, который зовется так задушевно и соблазнительно: Хельмерс-Хоум. За этой красивой вывеской скрываются лица целой банды убийц.

— Черт побери, сэр! Вы на многое раскрыли нам глаза. Нам не остается ничего иного, как повернуть обратно и поискать какого-нибудь другого проводника, потому что этого Плутишку Фреда мы больше не хотим знать. Может быть, вы что-то нам посоветуете?

— Нам проводник не нужен, потому что двое моих спутников очень хорошо знают Льяно. На них мы можем положиться.

— Хорошо! А не могли бы мы поехать с вами?

— Это возможно, но замечу, что вы опять поступаете необдуманно. Вы же нас совершенно не знаете.

— О! Да один ваш вид убеждает в честности ваших намерений, хотя носатые хотели нам внушить, что вы разбойники.

— Они так говорили?

— Да.

— Почему же?

— Они очень тщательно изучили место, на котором лежал труп. Они сказали, что вы преследовали двух индейцев. Один из них был убит. Потом другой застрелил вашего товарища, и вы изуродовали его лицо до неузнаваемости.

— Тысяча чертей! Они это говорили? — смущенно спросил Стюарт. — А нас они убеждали, что не интересовались мертвецом. Вот вам и доказательство, что этим лжецам нельзя верить! Так скрытно и коварно не ведет себя ни одни порядочный человек. Мы совершенно случайно проезжали мимо этого места. За то, что мы взяли седло и сбрую, нас никто не может упрекнуть. Таков закон прерий. Потом вы увидели, как мы здесь искали следы. Но это же делалось только из предусмотрительности. Разве мы поступали бы так, если бы были убийцами?

— Нет, конечно же, нет! Вам не надо утруждать себя оправданиями. Мы видим, что вы честные люди, и прониклись к вам полным доверием. Итак, скажите, можно ли нам поехать с вами?

— Хм! — задумчиво буркнул и пожал плечами Стюарт. — Хочу быть откровенным. Мы столь же мало знаем вас, как и вы нас. Здесь, на Диком Западе, не рекомендуется так быстро, без предварительного знакомства, заводить дружбу с людьми. Нас радует, что вы нам доверяете, однако все же лучше будет, если мы останемся сами по себе, а вы выберете свой путь. Даже по этому ответу вы можете понять, что мы не грабители, как уверяли носатые. Если бы мы действительно были мошенниками, то мы обрадовались бы и взяли вас с собой, чтобы похитить ваши деньги. Но вы легко можете снова попасть в руки какого-нибудь негодяя, и я хочу дать вам один хороший совет. Мы как раз повстречались с большой компанией путешественников, желающих пересечь Льяно, чтобы купить недвижимость на той стороне. В большинстве своем это немцы из Богемии и Гессена[148]. Они расстались с нами вчера, а сегодня вечером намеревались стать лагерем недалеко отсюда, потому что завтра утром к ним должен прибыть проводник. Это известнейший и надежнейший знаток Льяно, скромный и очень набожный человек по имени Тобайас Прайзеготт Бартон. Присоединяйтесь к этим переселенцам, и вы будете в безопасности. Там так много вооруженных людей, что никто не решится на них напасть.

— Вы полагаете? Хм! Очень хорошо! Но как мы найдем их?

— Очень легко. Если вы отсюда направитесь прямо на юг и немножко подстегнете своих лошадей, то примерно через полчаса вы увидите перед собой одинокую вершину округлой формы, у подножия которой бежит ручеек, исчезающий на востоке, в маленькой долине, в отложенных им же песках. У этого ручейка и расположились переселенцы. Даже если стемнеет, вы не проедете мимо, так как лагерные огни должны быть видны издалека. Если вы последуете моему совету, я уже вижу вас в окружении надежных, порядочных людей.

— Благодарю вас, сэр! Вы помогаете нам выпутаться из очень затруднительного положения. Мы, конечно, отправимся в путь немедленно, чтобы присоединиться к этим немцам. Мы поедем к месту их стоянки.

— Что я должен сказать носатым, если они спросят, куда вы уехали?

— Скажите любое, что придет вам в голову!

— Хорошо! Но должен вас предупредить, что вы должны обмануть их в выборе направления вашего пути. Если вы не сделаете этого, они последуют за вами, и вы попадете к ним прямо в руки. Итак, для видимости отступите немного назад, чтобы сбить их с толку, и только потом поверните на юг. Если они меня спросят, почему вы вернулись, я уж найду ответ, который их удовлетворит.

Так и сделали. Обе группы так тепло расстались, словно они были старыми друзьями. Шестерка горожан поскакала в обратном направлении, по собственным следам, не удостоив носатых ни словом, ни взглядом. Когда они были уже достаточно далеко, чтобы не слышать слов Стюарта, тот с презрительной усмешкой обернулся к своим спутникам:

— Хорошенькие я им дал советы? Они наверняка попадут к нам в руки. Скупать алмазы! Да для этого надо иметь по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов. Очень приличная сумма, если положить ее к себе в карман! А что вы скажете об этих носатых?

— Мерзавцы! — ответил кто-то.

— Да. А какие ханжеские были у них лица! Они вели себя так, словно не умеют сосчитать до трех, а между тем обо всем догадались. Как говорится, смекалистые парни. Они удивительно точно прочли всю эту историю по следам. Они даже знают, что индейцев было двое и что именно мы сделали нашего товарища неузнаваемым. Их проницательность очень опасна для нас. Мы должны их убрать.

— Но как, когда и где? На это у нас не остается времени. Нам же надо ехать, чтобы переставить столбы и сбить людей с дороги в Льяно-Эстакадо.

— Да, изрядным запасом времени мы не располагаем. Если теперь мы позволим этим двоим уйти, то упустим последнюю возможность. В Хельмерс-Хоум они встретят Плутишку Фреда, а, может быть, и этого вечно недостижимого Кровавого Лиса, самого главного и самого опасного из наших противников. Собравшись вместе, эта четверка в состоянии, пожалуй, в самый последний момент украсть лакомый кусок, на который мы рассчитываем.

— Давай попросту пристрелим носатых братьев!

— Конечно, это было бы самым лучшим, но…

— Что «но»? — спросил другой бандит. — По-моему, ничего лучшего мы придумать не сможем. Нас пятеро, а их только двое. Что они могут против нас? Они лягут от наших пуль, не успев наставить на нас свои ружья.

— Ты думаешь? Ну-ка посмотри на них и попробуй в них выстрелить! Мне очень интересно, как ты справишься с этим.

Стюарт показал на братьев, которые, по всей видимости, все еще прилежно искали следы, нимало не интересуясь опасной шайкой. Отъезд шестерки тоже вроде бы нисколько не привлек их внимания.

— Черт возьми! — выругался парень. — Ты прав. Я только теперь заметил, как хитро поступили эти негодяи, чтобы мы в них не попали.

— Да, они так точно удерживают своих животных между собой и нами, что мы, выстрелив, смогли бы попасть только в скотину. Они ходят по кругу. И разве ты не видишь, что правую руку они все время держат на спуске? Достаточно только одному из нас прицелиться в них, он сразу же падет от их пуль. Они оказались чертовски хитрыми парнями. В их мулах тоже сидит целая сотня чертей. Животные словно понимают свою задачу — прикрывать людей. Они ни на шаг не отстают от своих хозяев и ни на мгновение не теряют окружающих из поля своего зрения.

Все было именно так, как говорил Стюарт; бандитам нельзя было стрелять. И теперь, когда носатые прекратили свои поиски, они, медленно приближаясь, все еще держали свои ружья так. чтобы в случае нужды мгновенно выстрелить. Мулы следовали за ними, как будто выдрессированные, что, пожалуй, так и было.

— Что я вижу? Искатели приключений уехали! — удивился Джим, как будто только теперь заметив исчезновение шестерки.

— Да, — ответил Стюарт. — Оглянитесь, их еще видно.

— Куда же?

— Назад, как видите.

— Конечно, вижу. Но они же хотели ехать с нами до Хельмерс-Хоум! Почему они повернули назад?

— Потому что глупые или неопытные. В их неосторожность просто нельзя поверить: подумайте только, они потеряли деньги.

— А! У них были деньги?

— Да! Один из них сунул кошелек с банкнотами в седельную сумку. Пока они вас ждали, он заметил, что шов этой сумки разошелся и кошелек выпал. Это, естественно, вызвало панику среди них. Они мгновенно повернули назад, даже не поговорив с вами. На скаку они крикнули нам, чтобы мы вам передали: завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра утром, они придут в Хельмерс-Хоум и сразу же после этого намерены отправиться с Плутишкой Фредом в Льяно.

— Прекрасно! Не будем ломать себе голову над истинной причиной их исчезновения.

— Вы считаете, что они нас обманули?

— Не они вас, а вы нас. У меня нет желания верить в потерянный кошелек. Наши носы достаточно длинны, и не надо нас еще водить за них. Я убежден, что они выберут другое направление, как только скроются из наших глаз.

— Мастер, вы опять стали оскорблять?

— О нет. Я высказал вам только свои соображения, а они никогда не могут оскорблять. Впрочем, я хочу дать вам хороший совет, мастер Стюарт. Если вы снова станете кого-нибудь поучать, о чем не должны знать другие, не фехтуйте так руками, потому что жестикуляция в иных обстоятельствах может быть столь же понятной, как и слова.

— Я и в самом деле жестикулировал?

— И даже очень.

— А я и не замечал этого.

— Вы так махали руками, что я боялся даже, как бы они не отлетели.

— Ну, до такой беды не дошло бы. Впрочем, вы могли наблюдать за моими движениями. Каждый мог слышать все, о чем мы говорили. В этом не было никакой тайны. Мы беседовали о потерянных следах.

— Ах, вот что! Значит, вы считаете, что следы отыщутся там, на юге?

— На юге? Как это вам пришло в голову?

— Эта мысль мне пришла на ум, когда я смотрел на ваши руки, двигавшиеся словно крылья ветряной мельницы. Левой рукой вы показывали на юг, а правой при этом делали такие движения, словно хотели показать очертания горы. Потом вы опять отвели руку прямо от себя, что означало, естественно, равнину. Еще позже вы показали назад, на восток, а оттуда — снова на юг. Все это было настолько ясно, что я вам могу даже рассказать, куда они поехали.

— Сделайте милость!

— Весьма охотно! Шестерка поехала на восток, а сейчас, когда я уже не могу разглядеть всадников, они наверняка повернули к югу. Там, справа отсюда, есть гора, к которой примыкает довольно ровная местность. К этой горе и должны подъехать парни. Так как со здешними местами они незнакомы, а вы их туда направили, несмотря на наступающую темноту, то эта равнина не должна быть слишком далеко. Я знаю там, внизу, одну маленькую песчаную площадку, куда с горы стекает ручей, который теряется в песках. Туда можно было бы доехать за три четверти часа, и мне очень хочется разбить там на ночь свой лагерь.

При этих словах он твердо посмотрел Стюарту в лицо. Тот не смог полностью овладеть собой: было заметно, что Стюарт испугался.

— Делайте, что хотите, мастер, — грубо закричал он, — но не рассказывайте нам сказки. Нам совершенно наплевать, где вы захотите выспаться. Вы поступаете так, словно считаете себя всезнайкой. Скажите-ка нам лучше, нашли ли вы следы?

— Конечно, нашли.

— Где?

— Пойдемте с нами! Я их вам покажу. Еще достаточно светло, чтобы можно было различить следы.

— Так идите вперед!

— Это я сделаю. Но Тим, мой брат, пойдет позади всех.

— Это еще зачем?

— Чтобы проследить, не придет ли вашему ружью мыслишка сделать глупость. Итак, следите за своими стреляющими дровами! Если им захочется выстрелить, пуля Тима сразу же, и наверняка, найдет обладателя ружья.

— Мастер! Слишком уж вы дерзки!

— О нет. Предупреждая, я думаю только о добрых отношениях с вами. Ну, пошли!

Он двинулся первым, другие последовали за ним, а шествие замыкал Тим, держа в руках изготовленное к стрельбе ружье и зорко следя за каждым движением пятерки.

Вскоре Джим остановился, показал на землю и спросил:

— Мастер Стюарт, что вы здесь видите?

Разбойник наклонился, чтобы рассмотреть указанное место, и ответил:

— Здесь, на скале, лежал камушек, раздробленный копытом лошади.

— Могло ли раздробить такой камушек подкованное копыто?

— Нет. Эта лошадь была неподкованной.

— Значит, индейская лошадь. Пошли дальше!

Они нашли еще много таких раздавленных камушков.

— Это, конечно, след, — сказал Джим. — Прямая линия между этими осколками указывает на запад. Туда и поскакал индеец.

— Индеец? Откуда вы знаете, что это был индеец? — язвительно спросил Стюарт.

— Хо-о! — ответил Джим. — Простоватые искатели алмазов наверняка проболтались, что я вас раскусил. Значит, нам не надо больше ломать комедию. Вы — грифы Льяно, а мы честные охотники, которых вам трудно обмануть и с которыми вам не удастся справиться. Я не хочу спрашивать, каким образом вы добились полного доверия наивных горожан. Но, несомненно, вы их просто обманули. Нам безразлично, что вы с ними сделаете. Мы не погонимся за ними на юг, чтобы еще раз их предупредить. Кажется, они задались единственной целью — попасть в Льяно и там дать себя убить. И нам не придет в голову лишать их этого удовольствия. Мы выполнили свой долг и теперь должны заботиться о самих себе. Здесь, в этом месте, ваша дорога скрестилась с нашей. Вы уедете раньше нас, и притом немедленно! Скачите за своим индейцем, но поостерегитесь направлять ружейное дуло на нас! Мы отлично умеем управляться с такими типами, как вы. Дула наших ружей пока глядят вверх, но еще только одно резкое слово с вашей стороны или подозрительное движение — и мы стреляем! Повернитесь, повесьте ружья на луки седел — и на коней! Будьте здоровы и старайтесь больше не попадаться нам на глаза!

Он стал возле Тима, и оба вскинули свои ружья.

— Мастер Джим! — в крайней ярости выкрикнул Стюарт. — Вы не имеете права нас оскорблять. Мы…

— Мошенники вы! — прервал его Тим. — Я говорю вам: тому, кто скажет еще хотя бы одно слово, я немедленно всажу в голову пулю! У нас в стволах четыре заряда, а вас пятеро; последнего мы добьем прикладами. Если через минуту вы еще будете здесь, вам придет конец!

Это было сказано тоном, не оставлявшим никакого сомнения в том, что братья настроены серьезно и будут стрелять. Пятеро разбойников поняли, что каждый из них при малейшем движении, хоть отдаленно похожем на сопротивление, может стать трупом. Еле владея собой от бешенства, они вынуждены были повернуться, повесить ружья на луки седел, сесть на лошадей и, не говоря ни слова, удалиться. Один из них прицепил позади себя трофейные сбрую и седло.

Только преодолев быстрым аллюром приличное расстояние, они пустили лошадей шагом и обернулись. Они увидели, что Джим и Тим все еще стоят на том же месте, однако уже опустили ружья.

— Чтоб вы сдохли! — выругался Стюарт. — Ничего подобного со мной еще не случалось! Могут ли пятеро крепких мужчин, не боящихся самого черта, удирать от двух таких задрипанных длинноносых обезьян? Но даю голову на отсечение, что эти носатые действительно выстрелили бы в нас при одном-единственном слове. Вы так не думаете?

Все его спутники с ним согласились.

— Действительно, они выглядят всезнающими. Даже по движениям моей руки мошенники угадали суть разговора! Если бы только знать, что они будут теперь делать.

— Об этом легко догадаться, — сказал один из бандитов.

— Ну, и что ты думаешь?

— Они попытаются снова догнать тех парней, чтобы еще раз их предупредить о грозящей опасности.

— В этом я сомневаюсь. Их предупреждение однажды уже пустили по ветру, а носатые не те парни, которые дважды напрашиваются на помощь и совет. Поэтому нам надо действовать. Мы повернем на юг. Как только мы увидим костер переселенцев, остановимся и расставим посты, линию которых может миновать только наш набожный Прайзеготт Бартон. Естественно, переселенцы не должны догадываться о нашем присутствии. Если приедут носатые — на что я не рассчитываю, — мы их просто пристрелим. Индейца мы, разумеется, теперь вынуждены отпустить, хотя я бы охотно отнял у него лошадь. В нашем братстве она стоит триста долларов, а, может быть, и еще больше.

— Собственно говоря, из-за двух лошадей бессмысленно было связываться с краснокожими. Одна теперь убита, да и другой у нас все равно нет. Зато за нами пойдут носатые. Они переночуют где-то поблизости, а рано утром, как только рассветет, пойдут по нашему следу. Они встретятся с переселенцами и загубят все наше так великолепно задуманное дело.

— Нет, так они не поступят. Горожане оскорбили их, и носатые больше не станут о них беспокоиться. Во всяком случае, они отправятся в Хельмерс-Хоум, где расскажут о своей встрече с нами. К сожалению, мы не узнаем, к какому решению они придут. Нам не остается ничего другого, как уговорить Бартона выступить с первыми лучами солнца и сделать очень приличный дневной переход, чтобы возможно быстрее увести переселенцев подальше отсюда. Мы, естественно, исчезнем еще раньше.

Они проехали еще немного на запад, а потом повернули на юг.

Джим и Тим отложили свои ружья не раньше, чем всадники оказались на пределами досягаемости их пуль. Тогда Джим растянул рот как можно шире, довольно рассмеялся и сказал:

— Ну, старина Тим, как тебе это понравилось?

— Так же, как и тебе, — ответил его брат с точно таким же довольным лицом.

— Разве общение с этой шайкой не доставило тебе высочайшего из наслаждений?

— Самое высочайшее! Если такие парни вынуждены удирать от двух скромных охотников, словно пуделя, упавшие в ведро с молоком, этому можно только порадоваться. А точно ли дело шло о нашей жизни?

— Совершенно точно! Это видно было по их взглядам и движениям. Ты же не веришь, что искатели алмазов потеряли свои деньги?

— Такое мне и в голову не пришло. Они уехали туда, на юг. Почему и зачем — это нас больше совершенно не касается. Мы их предупреждали, и наша совесть теперь чиста. Они считают себя чрезвычайно умными и мудрыми. Этот Джибсон даже изучал юриспруденцию. Я не понимаю, зачем мы должны буквально навязывать им нашу помощь. Если они в своей наивной слепоте мчатся прямо на стенку головой, то мы могли бы посмотреть, как они с этой стенкой справятся без нашей помощи. Но я думаю, что в нашей помощи нуждается больше бедный индеец, и он заслужил ее своим мужеством.

— Конечно. Значит, поищем его?

— Да. Мы знаем, в каком направлении он на самом деле поскакал — направо, в окрестности старого серебряного рудника. Фокусы с двумя камушками, которые мы сами растерли, служили только для того, чтобы ввести в заблуждение этих мошенников. Я отчетливо видел капли крови и был бы очень удивлен, если бы мы не нашли индейца на руднике.

Они покинули место недавних событий, каждый вел мула за собою. Братья не садились в седло, чтобы иметь возможность тщательно рассматривать почву; теперь это стало куда труднее, потому что быстро темнело.

Пройдя немного, они увидели на земле маленький предмет: это была красная, тщательно выделанная головка от калюме[149]. Джим поднял ее, сунул себе в карман и удовлетворенно сказал:

— Мы на верном пути. Эта голова отвалилась от трубки и незаметно выпала. Скоро мы узнаем, кому принадлежит эта трубка — раненому старику или молодому индейцу.

— Наверняка старику. Молодой человек вряд ли уже побывал в Миннесоте[150], чтобы достать себе в священных каменоломнях глину для своей трубки.

— А вдруг он захватил трубку как добычу? Он мог просто взять ее на время, но только не мог получить в наследство.

— Разве индеец когда-нибудь наследует трубку? Ее же всегда хоронят вместе с владельцем.

— Есть племена, у которых это, к сожалению, соблюдается не так строго. Благостное влияние добросердечных бледнолицых проявляется и здесь. Вообще-то, судя по тотемному[151] знаку, вырезанному на головке, трубка принадлежала команчу, и притом вождю. Хорошо, что мы знаем их язык. Мы сможем окликнуть их, иначе бы нам пришлось опасаться приветствия пулей, а это совсем не высочайшее из наслаждений.

Путь теперь пошел в гору. Слева от братьев был горный склон, а справа — скальная осыпь. В пространство между ними едва-едва мог протиснуться человек, и с еще большим трудом — верховое животное. Они шли по единственно возможной тропе и, таким образом, могли с определенной долей уверенности полагать, что индейцы тоже проследовали здесь.

Потом братья остановились перед высокой осыпью из отработанной породы. Это был щебень, выбранный из шахты и набросанный перед нею. Как высок был этот отвал, понять было нельзя, так как уже стало темно.

Братья слезли с лошадей и привязали их за два тяжелых камня. Потом они стали медленно взбираться по отвалу. При этом они не пытались идти бесшумно — напротив, нарочно шли так, чтобы был слышен хруст щебня под их ногами. Но после каждого шага они останавливались и прислушивались. Им надо было узнать, есть ли кто-нибудь наверху, кто должен был окликнуть их, прежде чем применить свое оружие.

Во время одной такой паузы они услышали шум камешка, скатившегося сверху.

— Слушай! — прошептал Джим. — Значит, мы верно предположили, что наверху могут быть индейцы. Они начеку. Раненый, если он вообще еще жив, лежит где-то в штольне, а молодой индеец несет вахту снаружи. Окликни его, Тим!

Тим выполнил это указание, крикнув вверх внятно, но не слишком громко:

— Tuguoil, omi gay nina; tau umi tsah![152]

Теперь они ждали ответа. Прошло немного времени, потом они услышали вопрос:

— Haki bit?[153]

Прозвучало только три коротких слога, но их было достаточно, чтобы понять, кто стоит наверху, потому что оба слова были взяты из языка, которым пользовались свободно бродящие команчи в переговорах со своими бывшими врагами, а теперешними союзниками — кайова[154].

— Gia ati masslok akona[155], — ответил Тим.

— Bite uma уере![156] — после некоторого раздумья раздалось сверху.

Они поднялись выше. Достигнув верхушки отвала, они увидели, несмотря на темноту, неподвижную фигуру. Незнакомец стоял, выпрямившись, держа ружье на изготовку.

— Naha о nu neshuano![157]

Братья увидели, что это был действительно, как они и предполагали, молодой индеец. Тим успокоил его:

— Моему юному краснокожему брату не надо стрелять. Мы пришли ему помочь.

— Мои белые братья одни?

— Да.

— Вы шли по следам моей лошади?

— Мы случайно оказались на месте схватки и прочитали по следам о том, что произошло. Мы шли по следам, твоим и твоих врагов, чтобы защитить вас от дурных белых людей. Вы — храбрые краснокожие воины, а они — трусливые бандиты, постыдно бежавшие от нас, хотя их было больше.

— Мой брат говорит правду?

— Я не лгу. В знак того, что мы пришли как твои друзья, мы положим свое оружие перед тобой, а потом ты сам можешь решить — забрать нам его назад или нет.

Братья положили ножи и ружья. Индеец, все еще державший ружье наведенным на них, сказал:

— У бледнолицых мед на губах, но в сердце — злоба. Они кладут оружие, чтобы пробудить доверие, а потом придут еще трое ваших товарищей и принесут сюда смерть.

— Ты считаешь, что мы из тех бандитов, что тебя преследовали? Однако ты ошибаешься.

— Так скажите мне, где находится эта шайка? Вы должны это знать, потому что шли по их следам.

— Мы нашли их в тот момент, когда они внизу искали на камнях твой след, который они потеряли. Мы сначала заговорили по-дружески, чтобы сбить их с толку. Они не могли отыскать следы. Но мы-то сразу обнаружили капли крови, стекавшие из раны твоего спутника. Однако, не сказав об этом ни слова, мы сделали ложный след, по которому вся пятерка поскакала на запад. На прощанье сказали им, что считаем их разбойниками и убийцами, и направили свои ружья прямо на них, как теперь ты направил свое ружье на нас. Тогда они позорно бежали.

— Почему же вы их не убили?

— Потому что они нам ничего не сделали. Мы стреляем только тогда, когда вынуждены защищать свою жизнь.

— В ваших словах я чувствую доброту. Мое сердце приказывает доверять вам, но другой голос призывает меня быть осторожным.

— Не следуй этому голосу, доверься своему сердцу! Мы хорошо к тебе относимся. Спроси себя сам, зачем бы нам за тобой идти. Ты ничего нам не сделал, следовательно, мы не хотим причинить тебе зло. Мы знаем, что тебя преследовали. По следам было видно, что твой спутник ранен, поэтому мы пошли за тобой, намереваясь предложить помощь. Если у тебя это вызывает подозрение, мы сейчас же уйдем, потому что не привыкли кому-либо навязываться.

Прошло немного времени, прежде чем братья дождались ответа. Казалось, индеец раздумывал. Потом он сказал:

— Мне не нужна ваша помощь. Можете уходить.

— Хорошо. Тогда мы тебя покинем. Остается только пожелать, чтобы ты потом не раскаялся.

Они снова взяли свое оружие и принялись опускаться с отвала. Они не успели отойти далеко, когда Тим остановился и тихо спросил:

— Ты ничего не слышишь, старина Джим? Мне показалось, как будто наверху, справа от нас, скатился камушек.

— Я ничего не слышал.

— Там кто-то крадется! Мы должны быть осторожными.

Братья продолжали спускаться. Когда они достигли подножия отвала, прямо перед ними с земли поднялась темная фигура.

— Стой, парень! — крикнул Джим, наводя ружье. — Ни шага, а то стреляю!

— Почему бледнолицый хочет стрелять? Ведь я же пришел с дружеским намерением, — послышалось возражение.

Джим узнал голос молодого индейца, с которым только что разговаривал.

— А, это ты? — спросил Джим. — Ты спускался вместе с нами? Так это тебя слышал Тим! Из-под твоей ноги упал камень. Что тебе здесь надо?

— Я хотел посмотреть, насколько правдивы слова белых людей. Если бы вы были врагами, то не оставили бы меня. Но вы исполнили мое пожелание, ничего не предприняв против меня, значит, вы выдержали испытание. Вы не принадлежите к моим преследователям, и я прошу вас пойти со мной, чтобы посмотреть Тевуа-шое, моего отца.

— Здесь находится Тевуа-шое, Огненная Звезда, знаменитый вождь команчей? — удивленно спросил Тим.

— Да, он здесь. Он мертв. Я Шиба-бикк, Железное Сердце, его младший сын, пролью его кровь над убийцами. Бледнолицые могут пойти за мной.

И он опять полез наверх по отвалу. Белые карабкались за ним.

Взобравшись, индеец подошел к скальной стене и протиснулся в расщелину, знакомую и братьям, которые были здесь уже не в первый раз. Это был вход в старый, заброшенный серебряный рудник.

Их встретил слабый странноватый запах. Пройдя шагов тридцать от входа, они увидели небольшой костер. Охапка старательно собранных сучьев лежала возле огня. Пламя должно было только освещать мертвеца, поднятого в сидячее положение и опиравшегося спиной о скалу.

Железное Сердце положил свое ружье и сел напротив мертвеца. Он кинул ветку в огонь, согнул ноги и положил на колени подбородок. В таком положении он безмолвно глядел на труп.

Оба белых, не проронив ни слова, сели рядом. Они отлично знали индейский обычай, запрещавший оскорблять сыновнюю боль словами. Лица обоих индейцев не были размалеваны — верный знак того, что они поехали в путь не с враждебными намерениями. Вождь команчей был красивым мужчиной, что вообще отличает всех команчей. Его лицо, даже у мертвого, блестело подобно светлой бронзе. Глаза его были закрыты, а губы плотно сжаты, потому что смерть вождя была мучительной. Нижняя часть охотничьей рубашки была распахнута, так что виднелось обнаженное тело в том месте, куда вошла вражеская пуля. Сведенные судорогой руки лежали на бедрах — еще одно доказательство болей, перенесенных вождем в последние мгновения жизни.

Джим и Тим сидели очень тихо, словно боялись даже малейшим шорохом нарушить покой убитого.

Прошло немало времени, прежде чем Шиба-бикк поднял голову, взглянул на братьев и сказал:

— Вы слышали об Огненной Звезде, вожде команчей? Тогда вы знаете, что он был храбрым воином.

— Да, — ответил Джим. — Мы узнали вождя сразу же, как только его увидели. Мы познакомились с ним на Рио-Боско, где он помог нам отбиться от толпы пауни[158].

— Тогда вы знаете, что в Стране Вечной Охоты он будет повелевать многими воинами. Но Маниту[159] призвал его не в битве. Вождь команчей был злодейски убит.

— Теми, кто вас преследовал?

— Да.

— Как это случилось и как вы потом попали сюда?

— Мы углубились в страну бледнолицых. Воины команчей закопали свои топоры войны и жили последнее время в мире с белыми. Мы не боялись входить в города белых людей. Огненная Звезда охотился вместе со своими воинами на реке, которую белые называют Рио-Пекос. Там мы наткнулись на белых людей, которые стремились попасть в далекий город. Они называли его Остин. Так как путь туда небезопасен из-за вставших на тропу войны краснокожих, они попросили Огненную Звезду дать им опытного проводника. Он решил сам сопровождать этих белых и взял с собой меня, чтобы я мог посмотреть города и дома бледнолицых. Мы удачно добрались до Остина, а потом повернули назад. Сегодня, когда началась последняя треть пути, нас встретила эта шайка. Вначале они потребовали наших лошадей. Когда мы им отказали, один из этих убийц выстрелил Огненной Звезде в живот. Лошадь вождя испугалась и понесла. Я вынужден был броситься за ним вдогонку, потому что вождь был ранен, и не смог сразиться с бледнолицыми. Если вы видели следы, то уже знаете, что произошло дальше.

— Да, ты убил одного из этих бандитов и снял с него скальп.

— Это так. Кожа с его головы висит здесь, на поясе. Но я получу и скальпы других убийц. Ночью я буду оплакивать отца и пропою надгробную песню вождей. Утром я похороню его среди этих скал — это будет его временная могила, а потом я приведу сюда воинов-команчей, которые соорудят ему гробницу, отвечающую достоинству и храбрости вождя. Но как только я скрою мертвого от глаз солнца, я разыщу след убийц. И я скажу вам, что Шиба-бикк не стал еще знаменитым воином — с момента его рождения прошло не много зим, — но он сын знаменитого вождя, и беда бледнолицым, на следы которых он направит свои глаза!

Он встал, подошел к своему отцу, положил ему руку на голову и продолжил:

— Бледнолицые клянутся — команч, разумеется, говорит без клятв. Итак, запомните мою речь: когда могильный холм над Огненной Звездой будет закончен, на его верхушке должны повиснуть все шесть скальпов его убийц. Железное Сердце сказал это, и так должно произойти!

Глава третья. ЧАС ДУХОВ

В обеденный час следующего дня Хельмерс снова сидел за столом перед своим домом. Рядом расположились Плутишка Фред и Хромой Фрэнк. Негра Боба с ними не было. Он торчал в хлеву вместе с черным слугой фермера.

А три мастера беседовали о вчерашнем происшествии, о дуэли между Кровавым Лисом и незнакомцем и о его смерти. Неудивительно, что разговор незаметно перешел на всякие потусторонние темы, связанные со смертью, а потом — на духов и призраков.

Хельмерс и Фред решительно не верили в возможность того, чтобы душа умершего могла вернуться, стать видимой, а то и разговаривать. Фрэнк, напротив, весьма энергично защищал существование привидений, а поскольку оба его собеседника все же остались при своем мнении, он гневно воскликнул:

— Оба вы глупы, и даже очень! Вам нельзя помочь, потому что корове безразличны мускатные орехи. Для ореха бессмысленной жизни, то есть для всего, что надземно и в то же время подземно, существует только тот, у кого крепкие зубы, кто уже с самой ранней юности имел дело с находящимися и по ту и по эту сторону проявлениями духа. Но с вами этого не случилось, а поэтому мне, собственно говоря, не следует злиться и удивляться тому, что в ваших ничтожных мыслительных коробках нет места даже духам и привидениям. Если бы я был мертвецом — чего пока, к счастью, не случилось — я бы уж навалился на вас своим нездешним обличьем сегодня же ночью. Это внушило бы вам другое, лучшее, мнение о духах!

— Приведи хотя бы одно доказательство, одно-единственное! — рассмеялся Фред. — Тогда мы тебе поверим.

— Хоть одно доказательство? Чушь! Доказательство совершенно ни в чем не убеждает! Если в мире существуют доказательства каким-то явлениям, то мне вовсе не надо убеждать одним-единственным фактом. Надо все видеть парой своих собственных глаз. Это так называемое итальянское доказательство окулиром, которое совершенно не сравнимо с каким-либо другим. Кроме того, мы, ученые, единодушно…

— Ты, верно, хотел сказать не «окулир», а «окуляр»? — прервал его речь Фред.

— Помолчи-ка ты, погубитель иудеев, — вспылил Фрэнк. — Ты же не будешь поучать меня своими подспудными языковыми познаниями, с которыми я уже лет тридцать назад свыкся! Я ведь с самого рождения наделен солнечными протуберанцами языковых познаний, Грудным младенцем я кричал по-китайски, спал по-арамейски и пил из санкскритского рожка полинезийское молоко. Этот человек сказал, что я оговорился! Парень, пожалуй, не знает, какова разница между окуляром и окулиром! Окулировать — значит прививать. Это я, как звезда лесной науки, знаю весьма точно. И если теперь я тебе привью одно доказательство, то это как раз будет окулированное доказательство. Понимаете, mong Ami[160]. И вот с эдаким окулированным доказательством я могу привести подтверждение существования духов.

— Значит, ты одного из них видел?

— О, не только одно, но добрых полкопы[161]. Вокруг меня все время крутятся духи, потому что я остроумный мирмидон[162]. Впрочем, я доказываю эту дилемму чисто филологически. Если существует слово, то должно также существовать и то, обозначением чему служит это слово. Вот Арлекин поет в цирке:

Эй, Давид, вокруг все глухо,

Нынче места нет луне,

Август в час полночных духов

Занял место в вышине.

Именно это должно дать абсолютное доказательство существования привидений. Слово «дух» в куплете есть, а следовательно, то, что обозначается этим словом, ходит по сеновалу. Это же ясно, как Божий день. Морицбургский классный наставник, которому я благодарен за свое гениальное образование, тоже верил в духов.

— Та-ак! Как же звали этого знаменитого человека?

— Его имя Элиас Функельмайер[163].

— Ах, так Nomen et omen![164]

— Только, пожалуйста, не говори по-португальски! Это тебе совершенно не идет! Как можешь ты этого героя эвфемистического[165] знания назвать знаменитым человеком! Его нужно называть знаменитейшим! Сегодня это знает каждый типографский ученик. Но тебя, кажется, совершенно не коснулись достижения великого прогресса последнего десятилетия. Ты остался висеть на клейстере дохристианского средневековья, и над твоей колыбелью не пел ни один дружественный трубадур:

Gaudeamus, Igelkur.

Juvenal kaut humus.[166].

Тут Фред захохотал так, что слезы побежали по его щекам, а хозяин подхватил этот раскатистый смех.

— Что здесь смешного? — спросил Фрэнк. — Трубадуры были все же не смешнее лапландских крестовых походов. Они под предводительством Готфрида фон Олеума взяли приступом Иерусалим, а два года спустя, когда Парменио сказал: «Мне надо воевать Штральзунд»[167] и когда он в цепях висел на небе, тут они ответили: «Не будь смешным, старый швед! Гвардия умирает, но не отдается!»[168]. И над такими героями вы смеетесь? Есть ли у вас хоть какое-то понимание этих лютых образов оскорбленной мировой и военной истории?

— О, над трубадурами мы не смеемся, — ответил Фред, — нас развеселил твой «Гаудеамус».

— Я вынужден заявить протест! Эту песню я выучил, как таблицу умножения. Второе двустишие гласит:

Gaugamela, Inventur,

Pflaumenboom ist Prunus[169].

Впрочем, ты со своими чрезмерными морфологическими замечаниями совершенно увел меня от первоначальной темы. Мы говорили о привидениях и…

Он прервался, увидев подъезжающего всадника, одетого в форму драгуна американской армии. Знаки различия говорили, что пред ними офицер.

Этот человек примчался с юга самым отчаянным галопом и остановил лошадь прямо перед тремя собеседниками.

— День добрый! — приветствовал он их. — Я попал на ферму, которую называют Хельмерс-Хоум?

— Да, сэр! — ответил Хельмерс. — Я тот человек, которому принадлежит этот дом.

— Сам Хельмерс? Я рад с вами встретиться, потому что приехал навести справки.

— О чем?

— Это долгая история. Позвольте мне присесть.

Он спрыгнул с лошади и занял место за столом. Собеседники разглядывали его во все глаза, прибывший делал вид, что не замечает этого. Он был коренаст, крепко сложен и носил густую черную бороду. Взгляд у него был проницателен и колюч; губы были скрыты под опущенными усами.

— Я прибыл сюда, так сказать, в качестве разведчика, — небрежно начал он. — Мы стоим вверху, у Форт-Силла, и намерены передислоцироваться в Льяно.

— Зачем? — спросил Хельмерс.

— Федеральное правительство оповещено о том, сколько злодеяний совершено в последнее время на Равнинах. Естественно, бандиты должны быть быстро и строго наказаны. Весьма вероятно, что преступники как-то связаны между собой. Отдельные преступления столь похожи одно на другое, что приходится предположить о существовании хорошо организованной банды. Ей надо нанести сокрушительный удар. Два эскадрона драгун выделены для этой операции, а также для полного освобождения Равнин и их окрестностей от всякого подозрительного сброда. Драгуны, как уже сказано, ждут у Форт-Силла, а я послан вперед, чтобы произвести разведку и связаться с добропорядочными поселенцами. Разумеется, мы исходим из убеждения, что каждый честный человек нас поддержит.

— Это разумеется само собой, сэр! Меня очень радует, что вы ко мне заглянули, и вы вскоре сможете убедиться, что я буду помогать армии изо всех сил. Джон Хельмерс известен как человек, на которого всякий порядочный человек может положиться.

— Это я слышал, поэтому и приехал к вам.

— Прекрасно! Но позвольте вас спросить, почему вы приехали с юга? Ведь Форт-Силл расположен к северу отсюда. Как это понимать?

— Я приехал не прямо из форта, а сначала спустился вниз по реке, проехав потом по окраине Льяно, чтобы осмотреть окрестности.

— В одиночку? Почему же командующий не дал вам людей?

— Он точно так же, как и я, не считает это разумным. Большой отряд привлечет внимание, чего мы, естественно, хотели бы избежать.

— Но два-три всадника проедут так же незаметно, как и один. Как легко с вами может что-нибудь случиться! Тогда вы не сможете вернуться, а ваши товарищи не узнают, что с вами произошло.

— О, об этом не стоит беспокоиться. Майор уверен в том, что на меня можно положиться. Вы же знаете, что в разведчики берут только таких людей, которые проявили способности к подобной службе, да к тому же в совершенстве знают Дикий Запад.

— Вы уже здесь когда-то бывали?

— И даже многократно.

— Хм! Может быть, поэтому мне показалось, будто мы уже однажды виделись. Возможно ли это?

Офицер окинул Хельмерса долгим, испытующим взглядом и ответил:

— Нет, сэр.

— Тогда вы, верно, не забирались слишком далеко вниз?

— О, собственно говоря, я был еще дальше внизу, только не с этой стороны Льяно. На той стороне я доезжал до Чиуауа и даже дальше.

— Как солдат?

— Нет, вы же знаете, что пересекать границу в форме запрещено.

— Это верно. Значит, вы ездили в Мексику по своим делам? Ну, я тоже бывал на той стороне много раз, и там, верно, могло случиться, что я мельком вас видел, а вы меня не заметили. Когда вы должны вернуться в свою часть?

— Это определится обстоятельствами. Как только я соберу нужные сведения, я должен буду ехать — так гласит приказ. Но если я не узнаю ничего важного, придется на свой страх отправиться в Льяно. В этом случае я должен через неделю появиться в Хельмерс-Хоум, где оба эскадрона намерены немного отдохнуть.

— Значит, у меня? Это же хорошо. И когда кончится эта неделя?

— Послезавтра. В этот или на следующий день сюда прибудут мои товарищи.

— Значит, поскольку вы не вернулись, следует предположить, что вы не узнали ничего важного?

— Да. К сожалению, я должен признаться, что моя трудная поездка была бесполезной. Успеха я не достиг, потому что в незаселенных краях не встретил людей, от которых мог бы хоть что-то узнать.

— Это, конечно, большая неудача. Обитатели Льяно могли бы рассказать вам много полезного, и я не понимаю, как вы их не разыскали.

— Не считаю, что вы правы, сэр. Говорят, что именно эти обитатели связаны с бандой. Расспросы такого фермера могли привести к тому, что преступники были бы оповещены о близости военных, что, естественно, поставило бы под вопрос успех нашей разведки.

— Но именно здесь вы, сэр, совершили очень большую ошибку! Прошу не обижаться.

— Какую ошибку?

— Вы не сняли свою форму. Если вы были очень заинтересованы в том, чтобы никто не догадался о присутствии ваших войск, вы должны были бы переодеться в штатское.

— В этом вы правы. Но я солдат и должен делать то, что мне приказано. Впрочем, я надеюсь по меньшей мере в конце поездки узнать от вас о действиях грифов Льяно.

— Это можно. Всего две недели назад отсюда уехали четыре семьи, намереваясь перебраться через Равнины. В Льяно на них напали и убили.

— Тысяча чертей! Вы это точно знаете?

— Да. Один негоциант по фамилии Бартон приехал вчера и рассказал об этом. Он видел трупы и пришел в такой ужас, что вынужден был искать у меня приют.

— Где этот человек? Я сейчас же с ним поговорю!

— Это невозможно, так как он снова уехал, сэр. Впрочем, вам и не нужно говорить непосредственно с ним. Он все нам рассказал, и мы можем передать это вам столь же точно, как и он сам. Кажется, как раз сейчас что-то там закрутилось. Было бы очень хорошо, если бы ваши драгуны поскорее прибыли.

— А почему вы предполагаете новое нападение?

— Потому что вчера здесь было двое парней, которые намеревались что-нибудь здесь выведать.

— Как? Что? Не шпионы ли это грифов Льяно?

— Вероятнее всего, это были именно они, сэр. Одному удалось улизнуть от нас, но у другого дела пошли хуже. Ему суждено было умереть.

— Это очень важно! Рассказывайте, сэр, рассказывайте!

Хельмерс проникся к офицеру полным доверием. Прежде всего он пересказал то, что слышал от торговца, а потом сообщил о вчерашней дуэли и смерти незнакомца.

Офицер слушал его очень внимательно. Лицо его оставалось неподвижным, но глаза сверкали. Хельмерс решил приписать это интересу, с каким солдат воспринял известие о поединке. Однако менее беспечный наблюдатель, может быть, заметил бы, что это был изо всех сил сдерживаемый гнев. Офицерский кулак сжал эфес сабли, но сам офицер внешне оставался спокойным, прилагая все усилия, дабы не выказать других чувств, кроме как сосредоточенное внимание, которое должен вызывать такой рассказ в каждом слушателе.

Рассказав о дуэли, Хельмерс перешел к описанию здешних нравов и опасностей Льяно-Эстакадо, а закончил заявлением, мол, двум эскадронам кавалерии крайне трудно, если вообще возможно, пересечь Равнины: там ведь нет ни пищи для людей, ни корма для животных, а самое главное — нет воды. Если все брать с собой, то понадобится очень много вьючных лошадей, что затруднит путь, да и взятые про запас продукты пойдут на прокорм скоту.

— Возможно, вы правы, — согласился офицер. — Меня это не касается. Такие вопросы решает командир. Но скажите-ка мне, хозяин, что это за штука такая — Дух Льяно-Эстакадо? Я столько наслышался об этом таинственном существе, но пока ничего достоверного.

— У меня, как и у других, примерно одинаковые представления. Каждый слышал что-то о Духе, но никто не знает ничего определенного. Свои сведения о нем я могу передать в немногих словах. Духом Льяно-Эстакадо называют таинственного всадника, которого никто из оставшихся после встречи с ним в живых еще не видел вблизи. Каждый, кому удавалось увидеть его лицо, сейчас же должен был заплатить за это жизнью и умереть от пули, поражавшей его в самую середину лба. Правда, мертвые эти всегда оказывались преступниками, из-за которых Льяно и стало опасным. Значит, этот Дух мстит за совершенные в Льяно преступления.

— Выходит, это человек?

— Безусловно!

— Как же ему удается бывать повсюду, оставаясь невидимым? Ему надо есть и пить, нужны корм и вода для лошади! Откуда он все это берет?

— Вот именно это и непонятно.

— А почему же его никто не встретил?

— Хм! Вы слишком много хотите узнать, сэр. Его же видели, но только издалека. Он мелькает словно уносимый бурей. Часто перед ним и позади него летят искры. Знавал я одного человека, который его видел ночью. Этот человек уверял, подтверждая свои слова доброй тысячей клятв, что голова, плечи, локти, ствол ружья у всадника, а также морда, уши и хвост лошади оторочены маленькими огоньками.

— Ерунда!

— Может быть. Но мой знакомый — правдолюб. Из уст его я еще не слышал ни лжи, ни хвастовства.

Теперь, когда затронули тему о потустороннем, слово взял Хромой Фрэнк. Говорили по-английски, поэтому его речь была рассудительной и ровной.

— Вот оно что! — выкрикнул он. — Никто не хочет верить в действительность сверхъестественного. Я утверждаю, что Дух Льяно-Эстакадо не может быть человеком. Это — таинственное существо, наследник греческих фурий[170], которое поселилось в уединенном Льяно, словно старый отшельник в пустыне. Я охотно верю, что Дух разбрасывает искры и пламя. Мы, смертные люди, выпускаем обычно табачный дым изо рта. Почему же Дух не может изрыгать огонь?

— Но может ли Дух стрелять из ружья? — спросил офицер, бросая на Хромого Фрэнка презрительный взгляд.

— А почему же нет? В одном ярмарочном балагане я видел курицу, стрелявшую из маленькой пушки; то же самое может проделать заяц. Тем более доступно Духу то, что возможно для курицы или зайца.

— Вы пользуетесь странным способом доказательств, сэр. Разумеется, большого ума и проницательности вы при этом не обнаруживаете.

Эти слова обидели Фрэнка. Он резко возразил:

— Да, вы правы. Однако у меня есть основания не стараться говорить по-ученому, как я мог бы, ибо у вас такое глупое лицо, что я боялся: вы меня не поймете, если я буду использовать такие речевые обороты, которые лишь слегка превышают умственный горизонт школьника.

— Мастер, — взорвался офицер. — Как вы осмелились в таком тоне говорить с капитаном правительственных войск!

— Хо! Не волнуйтесь! Капитан вы или фонарщик — мне это все равно. Вы сами начали с оскорблений, и теперь вам придется спокойно выслушать мой ответ. Не хотите — ну что же! Я готов уладить дело с помощью доброй ружейной пули. Вестмену ваш чин не импонирует.

По всему виду офицера было заметно, что он с большим трудом сдерживает свой гнев; однако ему удалось ответить спокойно:

— Мне было бы жаль пристрелить вас. Я в совершенстве владею ружьем, но ведь я не забияка и притом дерусь только с офицерами. Впрочем, я проявил бы неуважение к мастеру Хельмерсу, проливая кровь в его доме. Я собираюсь остаться здесь, пока не подойдет моя часть, а поэтому для меня важно сохранить здесь мир.

— За это я вам благодарен, сэр, — сказал Хельмерс. — Если вы хотите остановиться у меня, я отведу лучшую комнату, а для вашей лошади найдется хорошее стойло и корм.

— Рад этому. Я сейчас отведу коня на конюшню. Как туда пройти?

— Я провожу вас, а потом познакомлю со своей женой, и она покажет вам комнату.

Хельмерс встал, офицер — тоже, и оба отправились в сторону конюшни, ведя в поводу лошадь. Чуть позже хозяин вернулся один и сообщил своим собеседникам, что капитан удалился отдыхать в свою комнату. Хельмерс был явно рад такому гостю и обещанному скорому прибытию драгун. Но Фрэнк, качая головой, сказал, и притом по-немецки:

— Мне совсем не нравится этот человек. Что-то в его лице вызывает во мне подозрение. Его глаза появились передо мной, словно два жировых блестка в постном бульоне. Они глядят на собеседника так злобно, да притом в этом взгляде нет ничего разумного. Я мог бы и не проверять, честный ли он парень. Не думаю, что он мог бы выговорить пароль «шибебокк»[171].

— Шибебокк? Почему именно это слово? — спросил Плутишка Фред.

— Не знаешь? Ну, да что тут удивляться, ведь я еще не встречал ни одного бывшего гимназиста, который запомнил бы много вещей. Хорошо уже то, что Хромой Фрэнк обладает такой колоссальной памятью и может выручить вас, невежественных студентов, с вашими жалкими познаниями. Что же касается слова «шибебокк», что означает, собственно говоря, тачку, то времена Фемистокла, когда гунны хотели формировать Эльбу[172], оно сыграло огромную роль. Гунны, как известно, были толпой пехотинцев. Они часто возили с собой в обозе «шибебокки». Однажды они хотели переправиться через Эльбу, полагая сделать это инкогнито и выдавая себя за бразильских арабов. Но тут старый фельдмаршал Дерфлингер[173] встал у кромки воды и заставлял каждого подходящего произносить слово «шибебокк». Кто не мог произнести этого слова, немедленно прощался с головой. А так как у гуннов в гортани не было соответствующего инструмента, чтобы внятно произнести «ш», то все выговаривали «сибебокк», в результате чего их армия потеряла так много голов, что магараджа[174] Дели под Торгау на Эльбе из этих голов воздвиг знаменитую пирамиду черепов, ту самую, что позднее развалил Тимурленг.

Оба слушателя смотрели на говорившего во все глаза. Они не знали, смеяться им или плакать.

Фрэнк говорил бы еще и дальше, до бесконечности, если бы его не прервали. Но Хельмерс неожиданно показал на север, и, когда оба его собеседника посмотрели в этом направлении, они увидели троих медленно приближающихся всадников. Хромой Фрэнк вскрикнул от радости и быстро поднялся с места.

— Ты знаешь этих людей? — спросил его Фред.

— Еще бы! — последовал ответ. — Это… хм, лучше я не буду называть их имен — посмотрю сначала, как они вам понравятся.

Среди тройки всадников один был очень мал и толст, другой — очень высок и худ, а третий — хорошо сложен, к тому же скакал он на великолепном вороном жеребце. Плутишка Фред приставил руку к глазам, зорко вгляделся в подъезжающих, а потом воскликнул:

— Фрэнк, ты утаил имена, чтобы удивить нас. Но я бы не был вестменом, если бы сразу же не догадался, кто эти трое мужчин.

— Ну, так кто же?

— Те двое, один из которых такой толстый, а другой такой худой, один, маленький, на высокой кляче, а другой, длинный, на крошечном муле, могут быть только Длинным Дейви и Толстым Джемми. А третий, естественно, Олд Шеттерхэнд.

— А почему ты думаешь, что это именно они?

— Разве ты сам не сказал, что Олд Шеттерхэнд появится вместе с Джемми? Разве Олд Шеттерхэнд не ездит всегда на черном жеребце, как это мог знать каждый, кто слышал о нем?

— Хм! Да, ты всегда был толковым парнем, хотя в языковом и в научном отношениях еще не достиг совершенства.

— Так скажи, прав ли я?

— Да, на этот раз ты прав — это именно те люди. Правда, прибыли они гораздо раньше, чем я думал. Надеюсь, вы поприветствуете их с должным почтением.

Всадники уже подъехали, остановились и спешились. На них была та же одежда, с ними было то же оружие, что во время знаменитой поездки в национальный парк. Хельмерс и Фред не сводили глаз с Олд Шеттерхэнда, самого знаменитого среди степных охотников. А он, даже не узнав ничего у Фрэнка о его собеседниках, подошел к Хельмерсу, протянул ему руку и сказал по-немецки:

— Я могу считать, что нам заказаны номера у вас, мастер Хельмерс? Надеюсь, вы нам рады.

Хельмерс пожал ему руку и ответил:

— Хромой Фрэнк, конечно, сказал мне, что он встретил вас, сэр, и это принесло мне бесконечную радость. Я предоставляю в ваше распоряжение весь мой дом. Устраивайтесь поудобнее и оставайтесь здесь так долго, сколько захочется.

— Ну, навсегда мы не собираемся оставаться. Мы намерены пересечь Льяно, чтобы встретиться на той стороне с одним нашим другом.

— С Виннету?

— Да! Фрэнк вам об этом сказал?

— Он сказал об этом, и я хотел бы… я мог бы отправиться вместе с вами, чтобы увидеть вождя апачей. Но скажите-ка, сэр, откуда вы меня знаете? Вы ведь сразу же назвали меня по имени.

— А вы полагаете, что необходима исключительная проницательность, чтобы узнать в вас владельца Хельмерс-Хоум? Вы одеты в домашнее платье и в точности соответствуете тому описанию, которое мне дали.

— Так вы справлялись обо мне?

— Конечно! На Диком Западе почитается разумным по возможности заранее узнавать о людях, которых разыскиваешь. Я услышал, что вы немец, и поэтому обратился к вам на родном языке. Могу я узнать, кто этот второй мастер?

— Обычно меня называют Плутишкой Фредом, — ответил бывший фокусник. — Я простой степной скиталец, сэр, и думаю, что вам неизвестно мое имя.

— Почему же нет? Кто столь долго, как я, скитается по Западу, тот уж, пожалуй, слышал о Плутишке Фреде. Вы — хороший следопыт и — что еще лучше — честный парень. Вот моя рука. Давайте будем добрыми друзьями, пока нам суждено оставаться вместе. Не так ли, сэр?

Хотя на Диком Западе нет различия в чинах, однако наиболее известных людей все же принято отличать особым вниманием. На счастливо улыбающемся лице Фреда появилась гордость, которую он почувствовал, будучи отмеченным Олд Шеттерхэндом. Он схватил протянутую руку, горячо пожал ее и ответил:

— Если вы говорите о дружбе, то это для меня честь, которую я еще должен заслужить. Я хотел бы… я мог бы очень долго не разлучаться с вами, чтобы многому от вас научиться. Я тоже намерен ехать через Льяно. Если позволите к вам присоединиться, я буду чрезвычайно благодарен.

— Почему же нет? Через Льяно лучше всего ехать как можно большей компанией. Поэтому, если вы присоединитесь, нам это подойдет. Естественно, я предполагаю, что один не будет ждать отъезда другого. Когда вы хотите выехать?

— Я нанят в проводники компанией парней, собравшихся за алмазами. Эти люди хотели приехать сюда сегодня.

— Это меня устраивает, потому что я отправлюсь отсюда утром. Так как вы упомянули об алмазах, могу я предположить, что ваша цель — Аризона?

— Разумеется, сэр!

— Ну, тогда вы, пожалуй, и Виннету увидите. Место, где я с ним должен встретиться, находится по дороге туда. А теперь я мог бы представить обоих своих спутников.

— Я их уже узнал, потому что их внешность — самые лучшие визитные карточки, которые только можно придумать. Впрочем, Фрэнк уже назвал нам их имена.

Тем временем Хельмерс поздоровался с Джемми и Дейви. Подошел негр Боб, чтобы заняться лошадьми. Спустя некоторое время все уселись за стол, и Хельмерс пошел в дом за достойной закуской для видных гостей. Прихватил он с собой и выпивку, и мужчины расселись поудобнее, чтобы обсудить события вчерашнего дня, о которых, разумеется, надо было рассказать прежде всего.

Драгунский офицер сказал, что он хочет отдохнуть. Но когда ему указали одну из чердачных комнат, он не подумал об отдыхе. Он закрылся на задвижку и в раздумье заходил по комнате. Окна ее выходили на север, и так получилось, что он заметил прибытие всадников. Он подошел к окну и стал внимательно разглядывать их.

«Что это за люди и куда они направляются? — спрашивал он себя. — Вероятнее всего, они тоже намерены ехать через Льяно. Это внушает опасения. Один из них поразительно хорошо держится в седле. Он производит впечатление бывалого человека, знающего Дикий Запад. Если эти люди нападут на следы немецких переселенцев, они очень легко могут испортить нам все удовольствие. Одного Плутишки Фреда уже следует остерегаться. Просто счастье, что шестерка искателей алмазов не попадет в Хельмерс-Хоум! Он будет ждать их приезда так долго, что уже больше не сможет нам навредить. Я должен попытаться и вновь приезжих оставить здесь, пока мы не уладим свое дельце. Форма у меня настоящая, и если Хельмерс ничего не заподозрил, то новым гостям также не придет в голову предполагать, что перед ними переодетый предводитель грифов Льяно».

Он еще немного подождал, а потом спустился, чтобы присоединиться к мужчинам, усевшимся трапезничать перед домом.

Этот переодетый драгун и был тем самым Стюартом, который вчера со своими людьми напал на двоих команчей и преследовал их, а потом встретился с носатыми. Свою приметную заячью губу он скрыл свисающими усами.

Когда он оказался внизу, Олд Шеттерхэнду уже рассказали о вчерашних событиях, и Хельмерс только что упомянул о прибытии офицера. Увидев его, хозяин продолжал:

— Вот и кэпт'н[175]. Значит, он сам может рассказать, с какой целью находится здесь. О-ля, хозяйка! Еще одну тарелку, для офицера!

Последний возглас относился к хозяйке дома, появившейся у окна и посматривающей на гостей. Тарелку принесли, и офицер тоже уселся за стол. Он немало испугался, увидев троих недавно появившихся гостей, и теперь прилагал все силы, чтобы скрыть свои опасения. Ничто не было так некстати для осуществления его планов, как появление Олд Шеттерхэнда. Офицер окинул его испытующим взглядом. Знаменитый охотник благожелательно отнесся к его появлению, но вел себя так, словно вообще не заметил столь повышенного интереса, притворившись, будто личности офицера он уделяет очень мало внимания.

А тот повторил уже сказанное им сразу же по своем прибытии, причем от офицера не ускользнуло, что Олд Шеттерхэнд поглубже надвинул свою шляпу и из-под полей ее скрытно наблюдал за говорившим. Когда тот окончил свой рассказ, охотник благодушно спросил:

— Где, вы сказали, располагается ваша часть, сэр?

— Близ Форт-Силла.

— И вы оттуда начали свою разведку?

— Да!

— Итак, вы были в Форт-Силле и хорошо знаете его окрестности и тамошнюю обстановку?

— Конечно.

— Однажды, много лет назад, я бывал там. Тогда фортом командовал полковник Олмерс. А как зовут нынешнего командира?

— Полковник Блейн.

— Я не знаю этого человека. Вы его видели, говорили с ним?

— Само собой разумеется.

— И ваши драгуны на днях прибудут сюда? Как жалко, что их здесь нет сегодня и не будет завтра! Мы бы могли поехать в Льяно вместе с ними. Это бы нам очень подошло — из соображений безопасности.

— Так дождитесь их прибытия!

— Для этого у меня, к сожалению, нет ни времени, ни желания.

— Ну, один день вы, пожалуй, могли бы потерять. Ожидание будет с лихвой возмещено тем преимуществом, которое даст вам наша защита.

— Один день? Хм! Вы и в самом деле считаете, что речь идет только об одном дне?

— Да, самое большее — двух.

— Здесь наши мнения очень даже разнятся!

— Почему?

— Потому что я убежден, что ваши драгуны никогда здесь не покажутся.

— Как это, сэр?

— Мне очень хорошо известно, что ни в самом Форт-Силле, ни возле него нет никаких войск, которые могли бы получить приказ отправиться в Льяно.

— Ого! Должен ли я понимать, что вы намерены уличить меня во лжи? — вспыльчиво спросил офицер.

— Да, именно так! Я заявляю, что вы — лжец, — ответил Олд Шеттерхэнд так же спокойно, как и раньше.

— Тысяча чертей! Да знаете ли вы, что это — оскорбление, которое можно смыть только кровью?

— Да, собственно говоря, нам пришлось бы драться… если бы, конечно, вы действительно были офицером войск Соединенных Штатов.

— Что такое! — крикнул Стюарт, угрожающе поднимаясь. — Даю вам свое честное слово, что я офицер. К тому же моя форма свидетельствует, что вы видите перед собой офицера. Если вы все еще этому не верите, я вынужден попросить вас взяться за оружие!

Олд Шеттерхэнд, смеясь, посмотрел ему в глаза и ответил:

— Не волнуйтесь, сэр! Если вы когда-нибудь слышали мое имя, то знали бы, что ошибаюсь я весьма редко. Я не дерусь с мошенниками, но если вы тем не менее настаиваете на поединке, я готов одним-единственным приемом скрутить вам шею.

— Парень! — крикнул Стюарт, выхватывая из-за пояса один из двух своих пистолетов. — Скажи еще только одно слово, и я заткну тебе глотку пулей!

Он еще не успел до конца произнести свою угрозу, а Олд Шеттерхэнд уже оказался перед ним, вырвав один пистолет у переодетого бандита из рук, а другой — из-за пояса, после чего сказал, но уже совсем иным тоном:

— Не стоит так торопиться, парень! Обычно тот, кто вздумает направлять на меня оружие, проигрывает. На этот раз я еще делаю снисхождение, потому что у меня нет против вас ни одного прямого доказательства. Прежде всего я хочу обезвредить ваши стреляющие игрушки.

Он разрядил оба пистолета и продолжал:

— А теперь я хочу вам сообщить, что еду прямо из Форт-Силла и очень хорошо знаю тамошнего командира. Предыдущего и вправду звали Блейном, но прошло уже три недели, как его отозвали, заменив майором Оуэнсом, чего вы, кажется, еще не знаете. Не прошло и недели, как вы уехали из Форт-Силла — это по вашим собственным словам. Если бы это было правдой, вы должны были бы знать о назначении майора Оуэнса. Ну, а раз вы этого не знаете, значит, вас там и не было, а история с драгунами и их предполагаемым походом в Льяно-Эстакадо — сплошной обман!

Стюарт оказался в крайне затруднительном положении; он попытался скрыть свое смущение и сказал:

— Ну, хорошо… Я согласен, что моя часть расположена вовсе не в Форт-Силле. Но разве этого достаточно, чтобы все считать обманом? Мне нужно быть осторожным, и я не могу выдавать истинное местонахождение моих людей.

— Не болтайте чепухи! Со мной вам нельзя быть неоткровенным. Думаю, что каждый офицер был бы рад довериться Олд Шеттерхэнду. Впрочем, кажется, я вижу вас не в первый раз. Не сидели ли вы под следствием в Лас-Анимас по обвинению в нападении на поезд. С помощью нескольких негодяев вам удалось тогда представить алиби. Разумеется, вы были виновны, хотя вам и вернули свободу, но уцелели вы только в результате поспешного бегства от суда Линча[176].

— Это был не я!

— Не лгите! Вас звали тогда Стюарт или как-то в этом роде. Как теперь вас зовут и с какой целью затеян сегодняшний маскарад — этого я не знаю, да и не хочу знать. Поднимите-ка кончики своих усов! Убежден, что под ними окажется заячья губа.

— Кто дал вам право учинять мне допрос? — в бессильном гневе спросил Стюарт.

— Я сам. Впрочем, мне и не надо видеть ваш рот. Я и без того знаю, как с вами поступить. Вот ваше оружие. Убирайтесь отсюда побыстрее и радуйтесь, что и на этот раз так легко отделались! Но берегитесь еще раз попасться на моем пути! Следующая встреча может оказаться для вас менее приятной.

Олд Шеттерхэнд бросил мнимому офицеру под ноги разряженные пистолеты. Стюарт поднял их, засунул за пояс и сказал:

— То, что вы говорили обо мне, неправда. Во всяком случае, вы спутали меня с кем-то другим. Поэтому я прощаю вас. Мои бумаги наверху, в комнате, и я их принесу. Убежден, что вы попросите у меня прощения.

— И не воображайте! Вестмен только посмеется над вашими бумагами, которые, вероятнее всего, украдены. Но позабавьте всех, достаньте их сверху и покажите другим. Мне-то и смотреть на них не надо.

Стюарт ушел.

— Какая сцена! — сказал Хельмерс. — Вы действительно уверены в своей правоте, сэр?

— Абсолютно, — ответил Олд Шеттерхэнд.

— Я бы этого не подумал, — вмешался Хромой Фрэнк. — У парня совершенно противозаконное лицо. Я ему уже сообщал свое мнение, но он словесным маневром вывернулся. Однако наш брат и в Аркадии побывал, и на Гиппократа поднимался, чтобы в плотнейших человеческих знаниях свое…

— Гиппогриф, Гиппогриф[177], а не Гиппократ! — крикнул ему Джемми.

— Замолчи, старый ипподром! Смотрите-ка, едва появился здесь, а уже опять начинает спор! Ты не можешь не злиться на меня, потому что я умнее тебя. Все слова, которые начинаются с «гиппо — », происходят из санскрита, а в этом языке я ориентируюсь куда лучше тебя.

— Нет! «Гиппо — » — из греческого языка!

— Греческого?.. Будьте так добры, господин Джемми Пфефферкорн! Что ты понимаешь в греческом! Может быть, ты знаешь, как называл Александр Великий своего белого коня?

— Ну и как же?

— Естественно, Минотавром!

— Ах, так! А я-то думал Буцефалом45![178]

— Тут ты, разумеется, заблуждаешься. Буцефал — это просто эвфемистическая конъюгация[179] олимпийских гор с карфагенской юстицией. Буцефал был тем самым владельцем фабрики швейных машин в Карфагене[180], который послал телеграмму в Цинциннати своему кассиру, бежавшему с несгораемым сейфом: «Отдавай мои миллионы!» Нет, коня звали Минотавром. Это тот же самый белый жеребец, которого некоторое время спустя шталмейстер Фробен убил в битве при Каннах[181].

— Но, Фрэнк, это же произошло в битве при Фербеллине[182].

— Ерунда! В битве при Фербеллине Андреас Хофер победил вестготов, о чем говорится в чудесной придворной песенке:

Смерть гнал до горных он долин

От городишка Фербеллин.

Стволы теперь пусты —

Тироль, прощай же ты!

А если ты не хочешь поверить моему всепроникающему интеллекту, то спроси милейшего господина Олд Шеттерхэнда. Он во всех науках и искусствах au plaid[183] и может решить, кто прав — ты или я.

— Давайте не будем заниматься такими научными вопросами, — сказал знаменитый охотник и улыбнулся. — Есть и другие дела, требующие нашего внимания.

— Совершенно верно! Битва при Фербеллине, правда, довольно важна, но здесь, в Льяно-Эстакадо, она все же не достигает верхней ступеньки иерархической лестницы. Мы стоим на той телескопической периферии, с которой должны отскакивать искры подземной молнии по известному закону, что простофиля в точности равен глупцу[184], что может видеть по движению шаров каждый бильярдист. Мы должны приноровиться к жестокостям серно — и азотнокислой земной жизни и не имеем права не помнить, что каждый час должен приносить нам сонет старого жителя Дессау[185] или даже монолог братьев Туссэн-Лангенштейдт[186]. Напротив, взяв быка за рога, мы должны поскорее воспользоваться случаем. Мы предназначены для практической жизни, как сказал Шиллер в своем ноктюрне о московской колокольне[187].

Бросаешься слепо в неласковый мир —

Так должен толкаться, искать свой кумир,

То корчить гримасы, то тупо глазеть —

Чтоб горстку монет в кошельке заиметь.

Ты должен то спорить, а то рисковать,

С голодным желудком ложиться в кровать

И гладить жужжащим веретеном

Убийц перед самым последним их сном.

Как раз так мы и сделаем с грифами Льяно-Эстакадо.

Может быть, он надекламировал бы еще множество таких жутких рифмованных строк, если бы Толстый Джемми не крикнул ему:

— Перестань! Остановись! Ты хочешь всех нас обречь на гибель! Дай бедному поэту насладиться вечным покоем. Нам, как ты слышал, надо поговорить о насущных вещах.

Фрэнк уже готовился гневно возразить, но Олд Шеттерхэнд отрезал:

— Совершенно верно! Хотя наш бравый Хромой Фрэнк снова оправдал свою репутацию отличного знатока немецкой литературы, однако, как ни значительны собранные в его памяти сокровища, ничего из этих ценностей в нашем теперешнем положении почерпнуть мы не можем. У нас для этого нет времени, и мы вынуждены отказаться от красивых научных рассуждений, занявшись неотложными делами.

Беседа теперь перешла на серьезные дела. Олд Шеттерхэнд обстоятельно справился о происшедшем накануне, особенно о Кровавом Лисе, которым он, казалось, очень заинтересовался. Он спросил и об искателях алмазов, которых ожидал Плутишка Фред, чтобы провести через Льяно. Тогда все стали рассказывать о пустыне страшные истории, и беседа, пожалуй, тянулась бы еще долго, если бы не появился негр Боб с чернокожим слугой Хельмерса. Именно слуга прервал беседу, справившись у своего хозяина:

— Я хочу спросить массу Хельмерса, куда нам деть так много лошадей, когда они сюда прибудут?

— Каких лошадей? — удивился хозяин.

— Солдатских. Офицер уже ускакал и скоро приведет их.

— А! Так он все-таки уехал.

— Да, уехал. Раньше мне сказали, что он намерен привести в Хельмерс-Хоум много всадников.

— Так значит, он тайно удрал! Это доказывает, что у него нечистая совесть. Куда же он ускакал?..

— Надев на лошадь сбрую, вывел ее из конюшни, вскочил в седло… Объехал вокруг конюшни… а потом прочь, туда…

С последними словами негр указал на север.

— Это подозрительно. Надо бы поехать за ним. Он сказал, что солдаты придут наверное, что здесь он должен их ожидать, и все же поскачем навстречу. С огромным удовольствием я бы повидал его снова, чтобы спросить, почему он не предупредил нас о своем отъезде.

— Вряд ли вы найдете его, — смеясь, сказал Олд Шеттерхэнд. — Вы бы недалеко заехали на север.

— Почему?

— Потому что северное направление, о котором он говорил, — всего лишь обман. Этот человек вовсе не офицер, хотя и носит офицерскую форму. Его лицо вызывает подозрение. Он увидел, что его разоблачили, и посчитал разумным поскорее скрыться. Конечно, поначалу он избрал совсем другое направление, чем то, куда ему нужно.

— А куда ему нужно? К западу и юго-западу простирается Льяно; на юге он был, потому что приехал оттуда; на востоке ему делать нечего; значит, остается только север, куда он и поскакал.

— Мастер Хельмерс, не сердитесь на меня, если я продолжаю утверждать, что вы заблуждаетесь. Я предполагаю прямо противоположное тому, что сказал этот человек. Он будто бы был на юге, а отправился на север. Хорошо. Значит, я убежден, что он намерен ехать на юг. Бьюсь об заклад, что мы, если поедем по его следам, очень скоро заметим: следы эти ведут на юг. Все, что он здесь говорил о военных, — обман.

— В этом я и сам убежден. Но почему же вы тогда отпустили его?

— Потому что я не волен ему приказывать и потому что не могу доказать его незаконные действия.

— Тогда скажите мне, по крайней мере, зачем же он сюда приезжал?

— Кажется, вы считаете меня всезнающим. Я могу только делать предположения. Для меня совершенно ясно, что он приезжал сюда, чтобы что-то разведать, что-то выведать. Что бы это могло быть? Ваша ферма стала для многих исходным пунктом путешествия через Льяно. Я предполагаю, что он хотел проверить, есть ли сейчас здесь люди, собирающиеся в подобное путешествие. Видимо, он интересуется такими людьми и надеется извлечь пользу из собранных сведений. Теперь скажите-ка мне, какого рода могут быть этот интерес, эта польза?

— Хм! — буркнул Хельмерс. — Я знаю, вы считаете этого человека разбойником.

— Конечно, я так считаю.

— Тогда нам не следовало его отпускать. Надо было его обезвредить. Но, разумеется, без доказательств такое было бы невозможным. Он узнал, что Плутишка Фред ожидает приезд искателей алмазов. Возможно, теперь он уехал, чтобы заняться приготовлениями к нападению на них.

— Это кажется мне не только вероятным, но и несомненным. Но явно, что в здешних местах этот человек появился не один. В любом случае с ним приехали и другие, которые ждут где-то с ним встречи. Мы бы ничего не смогли ему сделать; мне не удалось бы его задержать: я знал, что он ускользнет. Ну, раз уж он уехал, я по меньшей мере убедился, что рассуждал верно. Я пойду по его следу. Когда он уехал?

— С час назад, а может быть, и с полтора, — ответил негр, к которому был обращен этот вопрос.

— Значит, мы должны поторопиться. Есть у кого-нибудь желанье присоединиться ко мне?

Вызвались все. Олд Шеттерхэнд выбрал Плутишку Фреда — возможно, для того, чтобы лучше его узнать. Во время подобной поездки появилась бы возможность подвергнуть его маленькому испытанию. Этим решением был очень недоволен Фрэнк. Он сказал знаменитому охотнику:

— Но, почтеннейший, взять с собой кого-то другого — значит, проявить не слишком большую любезность к человеку с моими заслугами. Вы что, придерживаетесь мнения, будто я не могу быть полезным при чтении следов? Если бы я мог поехать с вами, то расценивал бы это как совершенно особую награду.

— Даже так? — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Чем же вы заслужили такую награду?

— Прежде всего — моим земным существованием вообще. Во-вторых, тем обстоятельством, что я не менее любопытен, чем другие. И, в-третьих, как раз тем, что я мог еще чему-нибудь научиться, если бы вы соблаговолили взять меня с собой.

— Вы и в самом деле думаете, что могли бы поучиться еще чему-нибудь? Такую скромность следует вознаградить. Значит, вы должны ехать.

— Прекрасно, — кивнул Фрэнк. — Сим я посвящаю вам свое благосклоннейшее «Merci, Monsieur!»[188]. Своей достойной похвалы скромностью я хотел дать другим блестящий пример для терпеливого подражания, quod Eduard demonschtrandus![189]

Он гордо отошел, направляясь в конюшню, к своей лошади. Хельмерс сказал Олд Шеттерхэнду, что может выделить для поездки несколько хороших, отдохнувших лошадей, и охотник с удовольствием принял это предложение. Оба негра должны были привести трех лошадей, пасшихся на лугу, и оседлать их, а потом Олд Шеттерхэнд, Фред и Фрэнк ускакали прямо от конюшни, направившись по следу офицера.

Лишь вначале этот след уходил на север, потом свернул к востоку, затем к югу и, наконец, пошел в юго-западном направлении. Таким образом, Стюарт на своей лошади описал почти три четверти окружности, хотя и очень небольшого диаметра.

Олд Шеттерхэнд скакал впереди, низко наклонившись, чтобы не потерять след. Когда он убедился, что придерживаются они верного направления, он остановил лошадь и спросил:

— Мастер Фред, что вы скажете об этих следах? Можно ли им доверять?

— Непременно, сэр, — послышалось в ответ. Фред, вероятно, догадался, что Олд Шеттерхэнд хочет его испытать. — Теперь парень выдал себя. Он скачет прямехонько в Льяно и… — Он в задумчивости замолчал.

— Ну и… ?

— Кажется, он очень спешит. Окружность, которую он описал вокруг Хельмерс-Хоума, очень малого диаметра! У него просто не было времени сделать более широкий круг. И скакал он размашистым галопом. Что-то должно было торопить его.

— И что бы это могло быть?

— Если бы я мог это сказать, сэр! К сожалению, мои познания на этом кончились. Может быть, вы отгадаете это за меня.

— Я не хочу пускаться в гадания. Лучше мы будем действовать наверняка. У нас ведь есть время, и парой часов мы можем рискнуть. Мы поедем по следу как можно быстрее.

Они пустили своих лошадей галопом. Это стало возможным, потому что след был достаточно отчетливым.

Очень скоро оказалось, что Хельмерс-Хоум находился у самой границы пригодных для возделывания земель. Местность очень быстро меняла свой характер.

Севернее поселения еще рос лес. Южнее виднелись уже только отдельные деревья, а вскоре и их не стало. Кустарник сделался хилым и редким, вместо бизоньей травы пошла медвежья — верный признак уменьшения плодородия почвы. Потом все чаще стал появляться голый сухой песок, и волнистая до сих пор поверхность степи перешла в настоящую пустыню.

Пошел сплошной песок: повсюду — песок, только временами прерываемый островками медвежьей травы, над которой возвышались темно-бурые початки кровянистой колючки.

Позже даже, и эта трава исчезла, остались лишь плотные колючие кактусы да удлиненные ползучие виды Cereus, очень похожие на змей. Стюарт объезжал эти поросшие кактусами места. Потому что кактусовые иголки могли представить опасность для лошади. Своему четвероногому он только изредка позволял недолго передохнуть; потом, как это показывали глубокие следы, лошадь была вынуждена опять идти галопом.

Охотники ехали все дальше и дальше. Прошло уже более двух часов, с тех пор как три всадника оставили Хельмерс-Хоум. Они проехали по меньшей мере пятнадцать английских миль, и все же им не удалось увидеть беглеца. Лошади Хельмерса были не в состоянии догнать уехавшего далеко вперед Стюарта.

Внезапно преследователи заметили темную полосу, вдававшуюся слева, под острым углом, в песчаную равнину. Это был отлогий склон, прикрытый плодородной почвой, но росли на нем только невзыскательные мескито[190]. Следы вели к этому, напоминающему язык возвышению, достигнуть которого все трое должны были минуты через две. У подножия холма Олд Шеттерхэнд придержал свою лошадь, показал вперед и сказал:

— Осторожнее! Кажется, там, за кустами, есть люди. Разве вы ничего не видели?

— Нет, — ответил Фред.

— А мне показалось, будто там что-то шевельнулось. Давайте примем левее, чтобы кустарник постоянно отделял нас от них.

Описав небольшую дугу, они заторопили своих лошадей, чтобы как можно скорее оставить за собой открытое пространство, где их так отчетливо было видно. Когда трое снова достигли зарослей, Олд Шеттерхэнд спешился.

— Оставайтесь здесь и держите мою лошадь! — сказал он. — Я пойду на разведку. Оружие держите в руках и будьте осторожны. Если мне придется стрелять, немедленно скачите ко мне!

Он нагнулся, пролез между кустами и исчез в зарослях. Не прошло и трех минут, как Олд Шеттерхэнд вернулся. Довольная улыбка играла на его губах.

— Это не офицер, — сказал он. — И не его товарищи. Думаю, нам предстоит очень интересное знакомство. Мастер Фред, может, вы что-то слышали о двух носатых братьях?

— О носатых? Да я не только слышал, но и знаю их.

— В самом деле? Ну, тогда слезайте и пойдемте со мной! Сам я их никогда не видел, но, судя по носам, это должны быть именно они.

— Как они одеты?

— Шерстяные штаны и рубашки, ботинки на шнурках и бобровые шляпы, пояса из кожи гремучей змеи, а с плеч у них свисают, подобно плащам, одеяла.

— Это они! Вы видели их лошадей?

— У них не лошади, а мулы.

— Ну, тогда нет никаких сомнений! Это они — Джим и Тим на своих Полли и Молли. Вот это неожиданность! Я…

— Тише, тише! — предупредил Олд Шеттерхэнд. — Они не одни. С ними молодой индеец.

— Бросьте осторожничать, сэр! Кто едет с носатыми, тот мне не опасен. Целые месяцы проводил я с ними, охотясь на бобров там, наверху, в Черных горах. Для того чтобы издали узнать друг друга, мы придумали особый знак. Сейчас я подам им этот знак — увидим, как они себя поведут. Что они сейчас делают?

— Сидят и отдыхают в тени кустарников.

— А их мулы?

— Ощипывают последние листочки на ветках.

— Мулы привязаны?

— Нет.

— Тогда вы сейчас узнаете, что Полли и Молли столь же умны, как и их хозяева. Спорим, что оба мула по моему сигналу окажутся здесь, рядом со мной, еще быстрее своих хозяев. Слушайте, сэр!

Он сунул два пальца в рот и издал продолжительный переливчатый свист. Ответа не было.

— Они слишком удивились, — предположил Фред. — Ну-ка еще раз!

Он засвистел снова, и почти сразу же в ответ послышался истошный, двухголосый, трубный рев; в кустах затрещало, и, круша все, что попадалось им на пути, из зарослей вырвались оба мула. Вдогонку им несся громкий голос:

— Эй! Что там случилось? Подобный свист в безлюдном Льяно! Возможно ли это? Плутишка Фред!

— Да, Плутишка! Это он! — послышался другой голос. — А ну давай вперед! Я иду следом. Это он, Фред, — скотинка его уже признала и побежала к нему.

Снова затрещали кусты, а потом из них вырвались оба брата: Джим впереди, Тим — за ним.

Увидев Фреда, они, не обращая внимания на остальных, поспешили к нему и принялись его обнимать.

— Стойте, парни, не задавите меня до смерти, — сказал, отбиваясь от них, бывший цирковой наездник. — Я охотно позволю себя обнять даже двум таким медведям, как вы, но поодиночке, поодиночке, а не одновременно.

— Не беспокойся! Мы тебя не задавим, — сказал Джим. — Подумать только! Плутишка Фред здесь, да так неожиданно! Это поистине удивительно! И как это тебе пришла в голову мысль посвистеть? Разве ты знал, что мы торчим там, за кустами?

— Конечно! Вы для меня истинные обитатели Запада! Позволяете подкрасться к себе, смотреть на себя, наблюдать за собой и даже нисколько этого не замечаете! Надо надеяться, вы удивились, увидев меня здесь, в Льяно?

— Не так уж сильно, старина. Конечно, мы удивились, встретив тебя здесь, но вообще-то мы знали, что ты находишься где-то поблизости.

— Знали? Откуда? От кого же?

— А, теперь ты удивляешься, не так ли? Известны ли тебе шестеро горожан, которых возглавляет юрист по фамилии Джибсон?

— Да, я ждал их в Хельмерс-Хоум, потому что должен провести эту компанию через Льяно. Вы встретились с ними?

— Конечно. Они назвали нам твое имя. Мы не посчитали нужным сказать им, что хорошо знаем тебя, однако сообщили, что слышали о тебе.

— Так вы отреклись от меня, проказники! Куда же подевались те парни? И что вас привело сюда и заставило прятаться в этих кустах?

— Об этом позже. Теперь же мы прежде всего хотели бы знать, кто такие два этих мастера, стоящие рядом с тобой?

— Это вы сейчас узнаете. Вот этот сэр со шляпой амазонки на голове прозывается Хромым Фрэнком и…

— Не тот ли это знаменитый немецкий ученый, который был в Йеллоустоунском парке вместе с Виннету и Олд Шеттерхэндом? — прервал его Тим. — Того, кажется, тоже звали Хромым Фрэнком.

«Знаменитый немецкий ученый» — эти слова Тим высказал в шутку, но Фрэнк принял услышанное на свой счет совершенно серьезно и поэтому ответил сам:

— Да, я и есть Хромой Фрэнк, сэр. Откуда вы меня знаете?

— В горах, на Блэкберд-Ривер, мы слышали о ваших приключениях, сэр, и очень восхищались вашими поступками. А кто такой другой господин?

Тим взглянул на Олд Шеттерхэнда.

— Этот сэр? — ответил Фред. — Посмотрите-ка на него повнимательней. И кто бы это мог быть?

В это самое время из-за кустов вышел юный команч Железное Сердце. Он увидел стоящего Олд Шеттерхэнда, услышал слова Фреда и сказал:

— Нина-нонтон, Дробящая Рука! Шиба-бикк, сын команчей, слишком молод, чтобы смотреть в лицо такому знаменитому воину.

Он отвернулся в сторону — по индейскому обычаю. Но Олд Шеттерхэнд быстро подошел к нему, положил руку на плечо и сказал:

— Узнаю тебя, хотя прошло много зим, с тех пор как я тебя видел, и ты подрос. Ты сын моего друга Тевуа-шое, вождя команчей, с которым я курил трубку мира. Он — храбрый воин и друг белых. Где он теперь разбил свою палатку?

— Его дух находится на пути в Страну Вечной Охоты, куда он сможет войти только тогда, когда я сниму скальпы с его убийц.

— Что я слышу! Огненная Звезда мертв? Убит? — воскликнул Олд Шеттерхэнд. — Скажи, кто эти злодеи?

— Шиба-бикк не скажет об этом. Спроси моих белых друзей, которые видели его труп и сегодня утром помогали при погребении.

Он опять скрылся в кустах. Когда Олд Шеттерхэнд обернулся к братьям, он увидел, что носатые во все глаза уважительно рассматривают его. Он протянул им руки и сказал:

— Кажется, вам есть что рассказать. Огненная Звезда был одним из моих краснокожих друзей, и я должен знать, кто его убил. Здесь слишком палит солнце. Поищем тень, в которой вы сидели прежде. Там вы сможете рассказать мне о случившемся.

Джим и Тим пошли напрямик через кусты. Остальные повели своих лошадей в обход зарослей. Молодой команч уже сидел на прежнем месте. Белые устроились рядом с ним, и Джим стал рассказывать о вчерашних приключениях.

Говорили по-английски, поэтому рассказчик без помех добрался до конца своего повествования. Если бы он воспользовался немецким языком, Хромой Фрэнк наверняка постарался бы то здесь, то там вставить одно из своих прославленных замечаний. Рассказав о своей встрече с молодым команчем, Джим продолжил:

— Когда наступило утро, мы приготовили временную могилу для мертвого вождя, где он должен будет лежать, пока не придут его воины, чтобы соорудить ему достойную гробницу. Потом мы отправились преследовать убийц.

— Я думал, что вы направитесь в Хельмерс-Хоум, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Да, таково и было наше первоначальное намерение. Но потом наши планы изменились. Мы подружились с Железным Сердцем, молодым, храбрым воином, и, естественно, его дело стало нашим; он сгорал от желания немедленно отправиться по следам убийц. Вот почему мы отказались от заезда в Хельмерс-Хоум и отправились с индейцем.

— Такие действия можно только похвалить. Удалось ли вам найти след?

— Да, хотя, конечно, и были трудности. Бандиты поскакали на юг, до того места, в котором они разделились, образовав подобие сторожевой цепи для охраны какого-то лагеря.

— Кто в нем расположился?

— Точно сказать мы не можем. Предположительно, это были переселенцы. Мы видели следы волов и фургонов, а также множества лошадей. Там расположились на ночлег примерно пятьдесят человек.

— А не больше?.. В каком направлении они уехали?

— На юго-запад.

— Значит, в сторону Льяно? На фургонах? Тысяча чертей! Либо их сопровождают отменные проводники, либо есть намерение заманить их в ужасную ловушку. Что вы думаете, Джим?

— Я предполагаю худшее.

— Почему?

— Потому что здесь приложили руки пятеро убийц Огненной Звезды. Искатели алмазов тоже встретились с ними. Судя по следам, уже вскоре после полуночи люди из лагеря должны были отправиться в путь. Это бросается в глаза. Людей хотели побыстрее отправить из окрестностей Хельмерс-Хоум.

— Надеюсь, вы последовали за ними?

— Нет, сэр. Мы имеем дело только с убийцами вождя. Ну, а они, как можно прочесть по следам, не присоединились к каравану, а поскакали на запад. Естественно, мы поехали по их следам. Впрочем, мы наткнулись и на след одного-единственного всадника, который еще вечером должен был в окрестностях Хельмерс-Хоум присоединиться к каравану.

— Так! Еще вечером? Это, конечно, был почтеннейший мормонский миссионер Тобайас Прайзеготт Бартон. Дело начинает проясняться. Дальше, мастер Джим! Что говорили следы?

— Разбойники ехали очень быстро, и потому след хорошо читался. Потом нас обеспокоило, что один из пятерки отделился от остальных. Его след пошел прямо на север. Мы были вынуждены немного пройти и по этому следу.

— Хм! Об этом стоит подумать. Я мог бы предположить, что этот след принадлежал нашему офицеру.

— Офицеру? — спросил Джим. — Но у них не было никакого офицера.

— Я это знаю! Но, может быть, парни прихватили с собой офицерскую форму. Мы еще выясним это. Вы ведь говорили с этими людьми. Не было ли там коренастого крепыша с лицом, обрамленным темной бородой?

— Это описание подходит к их вожаку!

— Он начесывает усы вниз, словно хочет прикрыть губы. Вы заметили какую-либо особенность?

— Конечно! У него заячья губа. Правда, не очень бросающаяся в глаза, но я ее видел отчетливо.

— Прекрасно! Теперь все ясно! Это он! Ему пришлось отправиться в Хельмерс-Хоум, чтобы узнать, не грозит ли его делу опасность. Дальше!

— Вообще-то дальше я бы мог и не рассказывать. Отвечать за собственную глупость — маленькое удовольствие. Лучше ты, старина Тим, доскажи историю до конца.

— Спасибо! — отозвался Тим. — Кто ел хорошее мясо, должен потом и кости разгрызть. Почему я должен продолжать рассказ там, где начинается глупость?

— Потому что у тебя такие прекрасные манеры, что даже недостаток ты можешь представить как преимущество.

— Да, так уж повелось! Я всегда должен искупать грехи других. Но поскольку ты мой брат, попытаюсь это сделать. Знаете, джентльмены, случилось так, что следы мы потеряли и, сколько ни искали, найти их не смогли.

— Невероятно! — удивился Олд Шеттерхэнд.

— Говорю вам, что это так, сэр!

— Носатые потеряли след? Если бы мне сказал это кто другой, я бы обвинил его во лжи.

— Благодарю вас, сэр! Но так как это говорит сам носатый Тим, придется поверить!

— Разумеется. Как же это произошло?

— Да проще не бывает. Там, вдалеке, где кончаются заросли мескито, идет скалистый грунт, простираясь на многие мили к востоку и западу. Вы увидите это место, сэр, и поймете, как можно потерять след.

— Я знаю это место. Мексиканцы, которым прежде принадлежали здешние места, называли этот скалистый участок, да и сейчас еще называют — El Piano del Diablo, Чертова плита.

— Верно! Вы его знаете? Вы там уже бывали?

— Даже дважды.

— Ну, это успокаивает меня, потому что тогда вы не посчитаете нас желторотыми, когда я откровенно признаюсь, что след как ветром сдуло.

— Хм! Четверых всадников никто не сможет сдуть.

— Конечно. Но если лошади на этой твердой, как железо, гладкой породе не оставляют отпечатков, то не видно никаких следов, сэр. Наш команч, несмотря на свою молодость, прослыл знаменитым следопытом, но и он встал в тупик.

— Хотелось бы знать, не вышло ли бы у меня по-другому?

— Но так то вы! Вы же совсем другой человек, не то что какие-то носатые! Вы и Виннету нашли бы следы даже тогда, когда лошади скакали бы по воздуху! И можно почти поверить, что здесь так и случилось. Говорю вам, не попалось даже вывороченного камешка, ни одной жалкой царапинки, которую бы оставила подкова на скале. Конечно, мы сделали то, что в таком случае предпринял бы любой другой вестмен: мы поехали вдоль кромки скал, чтобы найти место, в котором парни оставят каменную плиту и снова окажутся на песчаном грунте. Но двигались мы так медленно, что еще не покончили с этим делом, хотя уже оказались севернее той точки, в которой один всадник отделился от четверых других, чтобы поскакать в Хельмерс-Хоум, как вы сказали. Впрочем, издалека мы видели одинокого всадника, галопом мчавшегося на юг, а когда потом мы добрались до этих зарослей, то заметили, что он здесь останавливался.

Олд Шеттерхэнд насторожился. Казалось, он на короткое время задумался, потом поднялся со своего места, сравнил различные отпечатки копыт на краю зарослей мескито и при этом несколько удалился от остальных, которые вскоре услышали его крик:

— Мастер Тим, вы или Джим были и здесь, на том месте, где я теперь стою?

— Нет, сэр, — послышалось в ответ.

— Так подойдите же сюда!

Все подчинились приглашению Олд Шеттерхэнда. Когда они подошли, Олд Шеттерхэнд показал на кусты и сказал:

— Здесь вы можете совершенно отчетливо видеть, что кто-то проник в заросли. Вот сломана веточка, а обломанная поверхность еще не успела подсохнуть. Значит, это случилось не так давно. Пойдемте за мной, джентльмены!

Он медленно углублялся в густые заросли, тщательно осматривая каждую веточку и каждую пядь земли, пока не остановился перед песчаной площадкой. Она была довольно просторна — как в длину, так и в ширину. На песке не было видно и следа растительности. Ни малейшего стебелька, самого жалкого, там не росло. Олд Шеттерхэнд опустился на колени, и казалось, будто он хочет изучить каждую песчинку в отдельности. Наконец Олд Шеттерхэнд поднялся с довольной улыбкой и осмотрел со всех сторон заросли, ограничивающие площадку. Потом он показал на какое-то место и сказал:

— И здесь кто-то прятался. Бьюсь об заклад, что тот, кого мы ищем, именно здесь, перед кустарником, спешился. А теперь скажите мне, мастер Тим! Одинокий всадник отделился от четверки южнее этой площадки?

— Юго-восточнее, сэр!

— Прекрасно! А тот человек, которого отсюда видели, был в военной форме?

— Нет.

— Тогда для меня ясно следующее: вожак пятерки, оставив сообщников, поскакал сюда, чтобы выкопать форму и появиться в Хельмерс-Хоум в мундире офицера. Когда он бежал от нас, он поскакал опять сюда, чтобы эту форму снять.

— Что вы говорите, сэр! Вы считаете это место гардеробной?

— По меньшей мере — убежищем, cache[191], как называет бобровый охотник нору, в которой зверек прячет свою шкуру. Достаньте свои ножи и копайте! По состоянию песка отчетливо видно, что его недавно старательно заравнивали.

Носатые удивленно смотрели на Олд Шеттерхэнда. Хромой Фрэнк опустился на землю и стал так старательно разрывать песок голыми руками, словно он надеялся найти все сокровища мира. Это побудило других последовать его примеру.

Песок летел во все стороны. Фрэнк едва углубился на десяток дюймов, как закричал, и притом по-немецки:

— Вот оно, господин Шеттерхэнд! Мои пальцы наткнулись на что-то твердое.

— Ройте дальше! — призывал его Джим тоже по-немецки. — Это может оказаться и камень.

— Что! — воскликнул Фрэнк. — Вы тоже используете в качестве родного языка немецкий? Значит, вы тоже родились между Монбланом и Фегезакком?[192]

— Моя фамилия Хофман. Пока для знакомства этого достаточно. Копайте же дальше!

— Я и так роюсь, как крот или вервольф[193]… Это вовсе не камень, а дерево. Вот оно! Чистые тонкие трубочки.

— Это кактусовые стволы, — объяснил Олд Шеттерхэнд, — которые так соединены между собой, что образуют широкую плоскость, ставшую крышкой тайника.

Его предположение оказалось верным. Прямые, как линейки, трубки были так переплетены, что образовалась прямоугольная крышка, закрывающая неглубокую квадратную яму. Эта яма была вырыта в длину и ширину больше, чем на два локтя, и до краев заполнена всевозможными вещами.

Прежде всего охотники увидели саблю и… военную форму, прикрытую сложенной вдвое старой газетой.

— Офицерский мундир да сабля рыцаря-грабителя, — сказал Фрэнк, вынув клинок из ножен и рубанув им воздух. — Если бы мерзавец оказался здесь, я всадил бы ему в голову порядочное шило.

— Ты, верно, имеешь в виду приму?[194] — уточнил Плутишка Фред.

— Ничего я не имел в виду, по крайней мере — ничего для тебя, старый хвастун и всезнайка! Я достаточно хорошо знаю, что должны означать фехтовальные термины. Еще зеленым отроком я вырезал из дерева саблю, а позднее выучил все связанные с нею технические термины и профессиональные словечки, которые называет Thermopylus polytechnikus[195]. Удар сверху называется «шилом», удар снизу — «шкваркой», почему часто говорят: «Он схлопотал шкварку» — вместо того, чтобы просто сказать: «Его поколотили». Я как лесной деятель в прошлом знаю, пожалуй, лучше тебя, что…

— Пожалуйста, милый Фрэнк, бумагу! — прервал его Олд Шеттерхэнд.

— Прекрасно! Сейчас! Я могу прочесть Фреду нравоучения и позже, когда мы опорожним эту нору убийцы.

Он передал Олд Шеттерхэнду газетный лист. Знаменитый охотник развернул его. Там оказалась написанная карандашом записка, гласившая: «Venid pronto en nuestro escondite! Precaution! Old Schatterhand esta en casa de Helmers».

— Что это означает? — спросил Фред. — Ну, Фрэнк, ты же знаток языков.

— Конечно, — послышалось в ответ. — Речь идет об Олд Шеттерхэнде и Хельмерсе. Но этот еврейский текст так искажен индейскими префликсами и суффликсами[196] и проеден такими индогерманскими трихинами[197], что у меня с первого же слова все внутри перевернулось. Я умываю руки и лучше уж займусь осмотром офицерской формы.

И он стал весьма старательно обыскивать карманы мундира, а Олд Шеттерхэнд перевел вслух испанский текст:

«Приходите к нашему тайнику! Будьте осторожны! Олд Шеттерхэнд находится у Хельмерса».

Никто не хотел объяснять смысл этих слов. Всем не терпелось узнать, что же находится в яме. А там лежали поношенные, но все еще годные одежды различного фасона, цвета и размера; ружья, пистолеты, ножи, свинцовые заряды, жестяные коробки с пистонами и даже бочонок, наполовину заполненный порохом. Все карманы в одеждах были пусты.

— Одежду мы сожжем, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Все прочее — хорошая добыча, и каждый может себе взять все, что ему понравится, оставшееся отвезем к Хельмерсу. Убежден, что у разбойников еще много таких тайников, где они хранят свои трофеи. Форма, вероятнее всего, принадлежала какому-нибудь офицеру, убитому ими. Из всего найденного для меня ценна только записка. Что бы вы сказали о ее содержании, мастер Джим?

— Две вещи, — ответил носатый. — Первое — что парень испытывает перед вами прямо-таки языческое поклонение. Во всяком случае, он бы еще надолго остался в Хельмерс-Хоум, если бы не встретил там вас. Правда, я не знаю, что там произошло, но таково мое мнение.

— А еще какие у вас соображения?

— А во-вторых, с ним были еще сообщники, которых этой запиской он хотел предупредить. Они тоже отправляются в Эстакадо. Но прежде они приедут сюда, чтобы вскрыть эту яму. Он вызвал их в условленное место, обозначенное им также как «тайник». Мне кажется, под этим словом он имеет в виду их секретное место сборищ.

— Таково и мое предположение. Теперь вы можете понять, что потерянные следы искать больше не надо. Этот человек непременно снова встретится с четырьмя своими сообщниками. Чтобы попасть на место встречи, вам надо только отправиться за мошенником. Отсюда его след виден очень отчетливо. В любом случае он ведет к укрытию, о котором упомянуто в записке. А могли бы вы сказать, почему он вызвал туда своих людей?

— Это же понятно, сэр! Главарь банды хочет вместе с другими разбойниками напасть на переселенцев.

— Я тоже так думаю. К тому же он очень торопится совершить это нападение, о чем свидетельствует его спешка. Он опасается меня, зная, как подозрительно мы к нему отнеслись. Видимо, он убоялся, что мы раскроем его замыслы, и вот поэтому он будет, по возможности, торопиться с исполнением своего плана.

— Тогда и мы должны спешить, сэр! Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

— Конечно, но прежде я поговорю с вами об убийстве вождя. Речь идет о том, чтобы предотвратить новое злодейство. Что здесь предпринять? Что вы нам предложите?

— Я вам? Хм! Носатый Джим должен что-то предлагать самому Олд Шеттерхэнду! Да это же высочайшее из наслаждений! Мы только последуем за вами, сэр, не так ли, старина Тим?

— Да! — согласился его брат. — Ведь Олд Шеттерхэнд очень долго находился в самом центре здешних событий, тогда как мы еще долго будем во всем разбираться. Или ты мог бы что-нибудь предложить, Фред?

— Нет, — ответил тот. — Для придумок я не очень-то подхожу. Но кое-что высказать можно. Самым разумным было бы немедленно поскакать за парнем. Разве не так? Он ведь вожак, то есть душа всего замысла. Если мы его поймаем, все расстроится.

— Тут надо все хорошенько обдумать, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Он представляет пятерку бандитов. Мы не знаем, действительно ли он главарь всех грифов Льяно. Только поймав вожака, мы обезвредим всех этих стервятников. Впрочем, я не верю, что мы догоним этого парня. Наши лошади устали, а солнце клонится к закату. Прежде чем мы его настигнем, наступит ночь. Нет, пусть он сегодня спокойно скачет — завтра его следы будут видны. Вы заночуете здесь, чтобы схватить тех, кому была предназначена найденная нами записка… Если они, конечно, подъедут. Я с тремя лошадьми вернусь в Хельмерс-Хоум, а потом присоединюсь к вам вместе с Джемми, Дейви и Бобом. На рассвете мы выступим отсюда, и я думаю, что наша поездка не будет напрасной. Тогда нас будет девять человек, и я убежден, что мы справимся с двадцатью, а то и с тридцатью бандитами.

Такое предложение встретило всеобщее одобрение. Каждый выбрал себе то, что ему понравилось из оружия и боеприпасов. Одежду вынесли на свободную площадку и сожгли вместе с сухими ветками мескито. Костер еще дымился, когда Олд Шеттерхэнд вскочил на лошадь. Он обещал позаботиться о провизии, а также о небольшом запасе воды и заметил, отъезжая и указывая рукой на запад:

— Мне кажется, оттуда что-то приближается — буря или что-то вроде нее. Это — воздушная дыра, которая в Льяно, к сожалению, никогда не приносит дождя.

Он уехал рысью на север, забрав с собой трех лошадей. Оставшиеся принялись внимательно рассматривать западный свод неба, где повыше солнца появилось легкое облако, окрашенное в красновато-серый цвет и сформировавшееся в своеобразное кольцо, в середине которого сфокусировались золотые отблески. Облако выглядело совсем не опасным, и слова Олд Шеттерхэнда показались мимолетным замечанием. Один лишь команч в задумчивости поглядывал на облако, бормоча себе под нос:

— Temb metan![198]

Наконец охотники уселись и в подробностях рассказали братьям о происшедшем в Хельмерс-Хоум, что, естественно, вызвало самое обстоятельное обсуждение. Время летело быстро, и люди не обращали внимания на небосклон, принявший теперь совсем другую окраску. Только команч, молча сидевший в сторонке, отметил это изменение.

Кольцевое облако раскрылось внизу, приняв форму подковы, края которой прямо на глазах удлинялись, образуя две вытянутые узкие полоски, почти достававшие до горизонта. Между полосками виднелось чистое небо. Потом ближняя полоска опустилась, и тогда южный край неба подернулся оранжево-красной дымкой. Казалось, что там бушует буря, вздыбившая вверх, к небу, тучи песка.

На востоке стало темно, хотя никаких облаков не было видно. Внезапно команч вскочил и, забыв про свое самообладание, высшую добродетель индейца, крикнул, указывая на вздыбившуюся с восточной стороны черную стену:

— Mano-timb-yuavah![199]

Вся компания разом вскочила. Только теперь они заметили, что все изменилось вокруг, но когда они посмотрели туда, куда показывал Железное Сердце, ужас парализовал их.

Над самым горизонтом неба мчался всадник, размеры которого, казалось, втрое превосходили человеческие. На темном фоне, в том самом месте, где находилась конная фигура, появилось круглое светлое пятно, перемешавшееся вместе с всадником и с той же скоростью, так что он виделся темным силуэтом в светлой рамке. Его контур, как и контур лошадиного тела, был сверхъестественно большим. Отчетливо различалась вся фигура. В правой руке всадник держал поводья, а левой ухватился за поля шляпы; висевшее за спиной ружье подпрыгивало то вверх, то вниз. Грива и хвост лошади развевались на ветру. Призрачное животное летело по небу, словно вырвавшись из преисподней.

И это происходило днем, за целый час до захода солнца. Удивительное явление произвело неописуемое впечатление на оцепеневших от ужаса зрителей. Ни один из них не произнес ни слова, не издал ни малейшего звука.

Черная стена резко, строго вертикально обрывалась к югу. Туда же направлялся всадник. Он приближался к краю черноты. Еще десять скачков лошади… еще пять… еще один — животное прыгнуло в пустоту и исчезло вместе со всадником. Не было больше видно и светлого круга.

Мужчины все еще безмолвно стояли друг подле Друга. Они то переглядывались, то смотрели туда, где появилось и исчезло видение. Тут Джим вздрогнул, как будто в ознобе, и сказал:

— О, Господи! Если это не был Дух Льяно-Эстакадо, пусть меня больше никогда не назовут носатым! Я всегда думал, что эти россказни — ерунда, но теперь оказался бы свихнувшимся тот, кто стал бы сомневаться. У меня стало как-то муторно на душе. А ты как себя чувствуешь, Тим?

— Примерно так, словно я стал кошельком, в котором нельзя отыскать ни единого цента. Я опустошен, выжат до дна, остались только кожа и воздух. А посмотрите, как быстро изменился цвет неба! Такого еще никогда не бывало!

Действительно, верхняя кромка упомянутой черной стены окрасилась кроваво-красным; огненные клочья над ней то взлетали, то опадали. Один край облачной подковы опустился. И чем ниже он опускался, тем шире и темнее становился. На юге клубилось море пыли и дыма, как бы взбитое бурей. Оно приближалось. Солнце скрылось за плотной завесой, которая ежесекундно расширялась и поднималась. Темная облачная пелена теперь казалась буквально падающей с неба. Испуганных людей внезапно обдало необычайным холодом. В отдалении послышался резкий вой.

— Ради Бога, к лошадям! — закричал Плутишка Фред. — Быстрей! Иначе они удерут! Повалите их! Они должны лежать. Держите их прочно, да и сами плотнее прижмитесь к земле!

Вся пятерка подскочила к трем оставшимся животным, испуганно храпевшим, но не сопротивлявшимся, когда их рванули вниз. Животные залегли в кустарнике, забившись головой под ветки. И едва успели найти укрытие для себя, как разразилась буря. Послышались свист, вой и рев, не поддающиеся никакому описанию. У людей было такое чувство, словно на них внезапно упала плита весом в добрый центнер — с такой силой их прижало к земле. Подняться было совершенно невозможно. Ледяной холод объял всех. Глаза, носы, рты и уши были словно забиты жутко холодной водой. Люди не могли дышать, они уже совсем задыхались. А потом их снова пронзило чем-то раскаленным, горячим, и воющие голоса Льяно-Эстакадо замерли вдалеке. Лошади моментально вскочили и громко заржали. Внезапно наступившую темную и холодную ночь сменило светлое солнечное сияние и живящее тепло. Можно было открыть рот, выплюнуть песок и начать снова дышать. Люди задвигались, протерли глаза и огляделись.

Они были покрыты слоем песка толщиной в фут. Таким покровом укутал их торнадо.

Да, это пролетел над ними среднеамериканский вихрь торнадо, разрушительная сила которого ужасна. Скорость ветра достигает в нем ста километров в час, и чаще всего этот вихрь сопровождается электризацией воздуха, которая еще сохраняется после прохождения торнадо. Даже у самума африканских пустынь нет такой силы, и только ужасающие снежные и песчаные бури дикой Гоби достигают такой мощи, которую можно сравнить со стихией торнадо.

Охотники поднялись и стряхнули песок со своей одежды. Кустарник задержал несшийся песок, отложившийся перед зарослями валом высотой примерно в два метра.

— Слава Богу, что все это так легко обошлось, — сказал Джим. — Горе тем, кто оказался в такую бурю на открытой равнине! Вряд ли кто из них спасся.

— Некоторым везет, — возразил Фред. — Подобные ужасные вихри захватывают, к счастью, пространство шириной только в половину английской мили. Зато тем яростнее их сила. Этот неистовый воздушный поток задел нас только краешком. Если бы мы оказались в его центре, то нас вместе с нашими лошадьми унесло бы Бог знает куда, и в конце концов мы бы погибли.

— Верно! — кивнул Тим. — Я знаю об этом, так как однажды на Рио-Кончос видел, что там натворил торнадо. В девственном лесу ураган проложил просеку, прямую, как стрела. Гигантские деревья, метра по два в поперечнике, были вырваны с корнем и лежали в диком беспорядке, одно на другом. Эта просека, естественно, непроходимая, была очень резко ограничена по бокам, так что деревья, стоявшие справа и слева от нее, оказались едва задетыми. Янки называют эти бури hurricane[200] и точно так же зовут поваленные ими полосы леса.

— Это было довольно ужасно! — сказал Хромой Фрэнк. — У меня кончался запас воздуха, и мои кларнеты свистели почти уже на последнем отверстии. У нас, в Саксонии, тоже бывают иногда бури, но они не такие дикие и необузданные, как здесь. Наш саксонский суперураган предстанет по сравнению с американским торнадо легчайшим майским ветерком, достаточным как раз для того, чтобы остудить черный кофе. И к тому же ваши лошаки затоптали меня до полусмерти. Они под конец бури не хотели лежать и странным образом приняли мою благородную фигуру за…

— Вы, наверное, хотели сказать мулы, — прервал его Джим.

— Не-е, я говорю: лошаки! Если они так обтоптали меня, то это самые крупные ослы, которые могут быть[201]. Они истоптали всю артистическую конструкцию моего остготского тела[202]. Собственно говоря, я должен потребовать от вас возмещения убытков; но такого единственного в мире, как я, не заменить. Поэтому на этот раз я вас помилую, но на будущий Futurum[203] я должен строжайшим образом запретить такое лошаковство. Fixi et salvavi animal!

— Правильно надо же говорить «dixi» и «animam»! — крикнул Фред[204].

— Помолчи-ка! Когда я говорю по-арабски, мне на твое мнение полностью наплевать, — с гневом набросился на него Фрэнк. — Не хватало еще, чтобы такие вот бывшие фокусники позволяли себе подобные замечания на полях! Учи тому, что сам умеешь. Я ведь очень хочу дружить с тобой, но, если ты подобным образом станешь меня злить, я разорву тебя и выброшу во Вселенную, чтобы ты во веки веков летал там чистильщиком падающих звезд. Fixi и еще трижды — fixi, что означает: «Я сказал это» — я, Хромой Фрэнк. Запомни это!

Он перебросил свое ружье с плеча на плечо и, полный достоинства, зашагал прочь — ну, прямо разгневанный Ахилл[205].

Остальные с улыбками покивали головами, но ни слова не сказали, чтобы еще больше не разозлить его. Фред был уверен, что маленький саксонец скоро вернется.

Солнце, так недавно еще скрытое облаками, снова посылало вниз свои лучи, окрашенные своеобразным, каким-то шафраново-желтым цветом. Горизонт расплылся в этой красочной дымке, и казалось, что справа и слева он несколько приподнят. Получалось, что люди находятся как бы внутри большого полого шара, в самой нижней его точке.

Верховые животные все никак не могли успокоиться. Они боязливо похрапывали и били землю копытами. Они все порывались умчаться прочь, поэтому пришлось их привязать, да покрепче. Воздух был насыщен чем-то таким, что было просто невозможно дышать. То были не только микроскопические песчинки, а нечто неопределенное, не поддающееся определению.

Команч расстелил свое одеяло на песке и улегся. Даже сейчас, пережив такое грозное явление природы, он хранил сдержанное молчание, так характерное для индейского воина. Трое белых расположились поблизости от него, и Джим спросил:

— Мой юный краснокожий брат уже когда-то переносил подобное испытание?

— И не раз, — ответил юноша. — Железное Сердце был унесен nina-yandan[206] далеко-далеко и погребен в песке, но воины-команчи отыскали его. Он видел вырванные с корнем могучие деревья, стволы которых не могли бы охватить и шестеро взрослых мужчин.

— Но Духа Льяно-Эстакадо ты еще не видел?

— Железное Сердце видел его три зимы назад, когда он пересекал вместе со своим отцом Льяно. Они услышали выстрел. Когда они приблизились к месту, где этот выстрел раздался, то увидели, как оттуда на черном коне ускакал Дух. А на месте остался лежать бледнолицый с дыркой во лбу. Вождь команчей знал убитого. Это был бандит.

— И как же выглядел Дух?

— У него были голова и туловище белого бизона. Вокруг шеи дыбом стояла косматая грива. Он выглядел устрашающе. И тем не менее это — добрый Дух, иначе он не принял бы образ нашего священного животного. Команчи очень хорошо знают, что он убивает только плохих людей, тогда как добрые находятся под его защитой. Железное Сердце знает двух команчей, которые заблудились в Льяно и уже умирали от жажды. Дух пришел к ним ночью, дал воды и мяса, а потом вывел на правильную дорогу.

— Он говорил с ними?

— Он говорил с ними на языке команчей. Добрый Дух говорит на всех языках, которым обучил его Великий Дух. Хуг!

Команч отвернулся. Последнее слово означало, что сказал он уже достаточно, а теперь хочет помолчать.

Фрэнк в это время стоял в сторонке, но когда заметил, что Джим и команч разговаривают, то стал поглядывать на них в каком-то тоскливом ожидании. По своей натуре он просто не мог оставаться в стороне в то время, как другим выпало счастье общения в беседе. Немного помучившись, он медленно подошел и сказал Фреду:

— Я дал тебе время постучаться в свою душу и облагородить ее. Надо надеяться, ты понял, что тяжко согрешил против моего метода. Ответишь ли ты мне откровенно?

— Да, — ответил Фред с наигранной серьезностью. — Мы же хорошо понимаем, что ты далеко нас обставил.

— Тогда в будущем веди себя мирно и не позволяй столь часто увлекать себя своему необузданному темпераменту. После того, что мы пережили, я думаю, что ты вдвойне готов к примирению. Среди белого дня увидеть живое привидение — это почти рисковать головой. Я чуть не умер от страха.

Он подсел к Фреду, и тот, улыбаясь, сказал:

— Не надо так уже пугаться. Явление, свидетелями которого мы все были, можно, видимо, вполне разумно объяснить. Вспомни о призраке, чье возникновение так убедительно доказал специалист по привидениям Незе!

— Незе? Знаю я такого. Сын его — известный инженер и живет в Блазевице. Он имел честь встретить меня как-то на прогулке в Морицбурге и как раз зачитал мне свой достойный всяческого уважения доклад о привидениях. По его мнению, таковые представляют собой обогащенные смолой воздушные явления, наполовину состоящие из кислорода, наполовину — из озона, которые сгущаются в атмосферных условиях, а потом растворяются туманом и выпадают раскаленными градинами. Но здесь, в Льяно, мы встретились с настоящим Духом. Мы видели его летящим по небу. Это был не воздух и не туман, но зримый образ подлинного сверхъестественного существа. Как можно в этом случае предполагать какой-то оптический обман?

— Хм! Раньше, когда я был фокусником, то сам показывал призраков.

— Помолчал бы уж лучше об этом, потому что изготовление призраков — чистое мошенничество! Каким же это образом ты их показывал?

— Использовал или фотокамеру, или простое оконное стекло.

— Так я тоже умею. Однажды я даже сам сделал camera obscuriosa[207]; в общем и целом она мне удалась, но я, к сожалению, забыл сделать дырку, куда вставляют линзы окуляра. Впрочем, этот сорт линз я никак не мог получить от зеленщика. Пришлось до поры до времени оставить эту штуку недоделанной.

При этих словах Фред и оба носатых брата разразились таким звучным смехом, что серьезный команч мигом повернулся и удивленно посмотрел на них. Фрэнк моментально обиделся и прикинул:

— Silicium![208] Тихо! Если вы сейчас же не прекратите свой издевательский смех, я учиню вам, булочные братья, кровавую расправу — не хуже чем Мохаммед Второй обошелся с карфагенянами![209] Вы, верно, считаете себя умными и мудрыми? Скажу вам прямо, что в вашей потертой философии уже прорвались петли, и весь ваш ум отдает помадой из касторового масла. Вам бы совершенно не стоило смеяться над моей camera procura. Она была сконструирована, и просто я, обычный лесной служащий, не нашел времени сам для себя изготовить линзы. Я вас давно раскусил, но ваше невежество выносил с великодушием, потому что еще надеялся сделать из вас что-нибудь приличное. Теперь я, однако, убедился, что вы неисправимы. Я еще раз покидаю вас и стряхиваю пыль со своих ног. Ваши издевки надобно отомстить. Я ухожу, но… manus manum lavendat[210], что по-немецки означает: «Моя рука уже моет вам головы лавандой». Теперь ждите! Ху-ху-у-хуг!

Казалось, он сам раздувал собственный гнев, он топал ногами по песку, неистово жестикулировал, а бросив последнее индейское слово, поспешил укрыться за кустами и тем самым примерно наказать остальных, лишив их лицезрения своей драгоценной персоны.

Таким рассерженным его еще не видели. Смех оборвался, и Фред удивленно заметил:

— Я не думал, что он так сильно обидится. Наши насмешки мы должны загладить исключительно вежливым обхождением. Он душа-человек, а его всем известная болтовня только забавляет, не причиняя людям никакого вреда.

Фред рассказал братьям много интересного о Хромом Фрэнке, что, естественно, расположило их к маленькому оригиналу. Ну, а потом, конечно, речь снова зашла о торнадо и о предшествовавшем ему явлении Духа Льяно-Эстакадо. Все были достаточно образованными людьми, в особенности Фред, естественно-научные познания которого были куда выше среднего уровня вестменов. Они были убеждены, что столкнулись с каким-то оптическим явлением, но не могли научно объяснить его.

За разговором время шло быстро, и наступила ночь. Стало так темно, что в пяти шагах нельзя было ничего увидеть. Опять подошел Фрэнк. В такой темноте, да еще в таком пустынном месте, он не хотел оставаться один, однако гнев его еще не полностью испарился. Не говоря ни слова, он улегся, но не подле других, а в некотором отдалении, крайне внимательно прислушиваясь к разговору. Временами он вскакивал, вставляя возражение, когда кто-нибудь, по его мнению, обнаруживал незнание или непонимание чего-либо, но потом опять укладывался. Желание выглядеть обиженным пересиливало его всегдашнее влечение похвастаться своими обширными, хотя и не всегда точными, познаниями.

Между тем воздух снова стал прозрачным, и дышать стало легче. Слабый ветерок потянул с юго-запада, что было очень приятным облегчением после дневной жары. На небе выступили звезды, по которым можно было легко сориентироваться.

Они больше не говорили между собой, пытаясь уснуть. Появление какого-нибудь врага казалось в этих местах невероятным, а Олд Шеттерхэнда ждать было еще рано. Белые постепенно заснули, а команч уставился широко открытыми глазами в небо, хотя минувшей ночью он не соснул ни минуты. Смерть, точнее, задуманное убийство занимало все его существо и требовало от него мести.

Так уходили минуты. Внезапно спящих разбудил громкий вскрик индейца. Они испуганно вскочили.

— Mava tuhschta![211] — сказал он, показывая на юг.

Несмотря на темноту, белые увидели его вытянутую руку и посмотрели в указанном направлении. У горизонта, где сходились земля и небо, показалось светлое пятно. Вроде бы в этом не было ничего необыкновенного, но оно приковало к себе внимание мужчин.

— Хм! — проворчал Джим. — Если бы это было на востоке, я бы поверил, что мы так долго проспали и там начало светать.

— Нет, — сказал его брат Тим, — утренние сумерки выглядят по-другому. Границы этого светлого пятна слишком резкие.

— Это потому, что стоит темная ночь.

— Но ведь именно поэтому еще не должно рассветать. День и ночь переходят друг в друга постепенно. Там же — резкие контуры.

— Может, это пожар?

— Пожар в Льяно, где нет деревьев? Хм! Что там может гореть? Песок, что ли? Это было бы изрядной новостью.

— Да уж! Если бы еще и песок загорелся, это было бы, разумеется, весьма удивительно. Тогда нам оставалось бы только сесть поскорее в седла и скакать прочь отсюда. А как бы ты мог иначе объяснить это пятно?

— Объяснений у меня тоже нет. Впрочем, пятно это растет, а ветер при этом поворачивает. Прежде он дул с юго-запада, а теперь перешел на западный, становясь все сильнее и холодней. Что бы это значило?

— Только не северное сияние, — сказал Фред. — А южного сияния здесь еще, пожалуй, и вовсе не бывало.

Фрэнк до сих пор молчал. Теперь терпение его кончилось, и он должен был говорить, иначе его сердце не выдержало бы.

— Это светлое место у горизонта кое-что означает, — сказал он. — Во всяком случае, оно связано с Мстящим Духом. Сначала он поскакал на юг. Может быть, там расположен его вигвам, и теперь Дух сидит у своего костра.

Остальные опять бы охотнее всего рассмеялись, однако они подавили в себе это желание, а Фред возразил:

— Ты полагаешь, что Дух палит костры?

— А почему бы и нет? На таком, как сейчас, холодном ветру…

Ветер и вправду стал пронизывающим. Он все сильнее поворачивал к северу. А светлое пятно на юге все больше разрасталось вверх. Казалось, что восходил диск какого-то огромного небесного светила. Сияние образовало теперь почти полукруг с кроваво-красным ядром внутри. К краям интенсивность окраски убывала. Пятно замыкалось резкой кривой линией, по которой, отчетливо выделяясь на темном фоне облаков, перекатывались искристые огненные шары.

Все это представлялось одновременно и жутким, и роскошным зрелищем. Пятеро мужчин застыли в изумлении. Они едва отваживались говорить.

Ветер теперь дул прямо с севера. В какую-то четверть часа он обошел с полгоризонта. При этом, однако, не наблюдалось никакого шума или рева. Ветер, скорее, тихонько веял в коварной тишине по столь великолепно освещенной долине. И при том ветер был таким холодным, что хотелось укутаться в меховую одежду.

— Олд Шеттерхэнд должен бы видеть это! — сказал Плутишка Фред. — К сожалению, он еще не вернулся, потому что теперь еще только полночь.

— Полночь! — воскликнул Хромой Фрэнк. — Да это же час духов. Верно, там, где горит, может случиться что-то ужасное!

— Что же ужасного там может произойти, кроме пожара?

— Не задавай бессмысленных вопросов. Около полуночи открывается преисподняя, и духи выходят наружу. В течение целого часа они безобразят. Я знаю это, потому что у меня даже ночью глаза открыты. Как у каждого народа в разных странах есть свой характер, так и у духов в любой местности есть свой темперамент и свои особые наклонности. В одной стране духи крутят людям шеи, в другой — душат их на перекрестках дорог. Саксонцы — самые добродушные и приветливые люди в мире, а поэтому у нас обитают с давних времен добродушнейшие привидения. Их проделки воспел поэт эльбинского края:

На Камне Вороньем лишайном

Под Перне и Кенигсштайном

Духи толпой нелюбезной

Играют в кегли над бездной.

Но кто же знает, какие особые увлечения у здешних духов? А они могут быть из самых худших, самых опасных. Поэтому мы должны остерегаться… Батюшки-светы! Ну разве я был не прав? Посмотрите-ка вон туда! Там проскакал Он!

Последнюю фразу Фрэнк выкрикнул испуганным голосом. Но то, что он увидел, на самом деле могло бы нагнать страху на самого отважного человека. Снова появился Дух Льяно-Эстакадо.

Как уже было сказано, странное светлое пятно образовало теперь огромный полукруг в южной стороне небосклона. И вот там, — где дуга этого полукруга прикасалась слева к горизонту, снова показался всадник. Лошадь его была черной, а сам он — белым. Силуэт всадника напоминал бизона. Отчетливо виделись голова, украшенная рогами, шея с не очень длинной, но растрепанной, развевающейся по ветру гривой, и тело, смыкавшееся с задней частью лошадиного крупа. Контуры этой странной фигуры были окаймлены огненными линиями.

Лошадь летела бешеным галопом, причем двигалась не прямолинейно, то есть по видимому диаметру этого пылающего полукруга, а как бы приподнимаясь по дуге. Но под ногами у нее постоянно оставалась земля.

Так лошадь домчалась до верхней точки таинственного пятна, а потом начала спуск по правой дуге сияющего диска к тому месту, где дуга эта касалась горизонта. Там видение исчезло так же внезапно, как и появилось.

Зрителей бросало то в жар, то в холод. Не помогал и ветер, обвевавший их холодным воздухом. Надо ли было думать об оптическом обмане? Нет, виденное было неоспоримой действительностью. Люди не находили слов для выражения своих чувств. Даже степенный команч вышел из себя и постоянно повторял «Уф-ф!».

Мужчины застыли в неподвижности, ожидая, не повторится ли еще раз то же самое явление — но напрасно. Еще некоторое время небесный полукруг пылал во всю силу, потом край его потерял прежнюю резкость, и свет стал бледнеть.

И тут где-то сзади послышались мягкие удары копыт по песку. Подъехавшие всадники остановились возле застывшей группки и спешились. Первым подошел Олд Шеттерхэнд.

— Слава Богу, что вы еще живы! — воскликнул он. — Я уже считал вас погибшими и думал, что придется выкапывать из песка ваши трупы.

— Такого зла торнадо нам все же не причинил, — ответил Фред. — Он только слегка задел нас, сэр. Вы, должно быть, весьма торопились — мы не надеялись на такое быстрое ваше возвращение.

— Да, за нами парфорсная скачка[212]. Речь шла о вашем спасении. Поэтому и мастер Хельмерс поехал со своими людьми, как видите. Мы очень беспокоились о вас. Торнадо прошел вплотную к Хельмерс-Хоум. Мы видели причиненные им опустошения. А так как он двигался в вашем направлении, то мы предположили, что он и вас задел. К счастью, он еще благосклонно обошелся с вами.

Все приехавшие тоже выражали свою радость. Это были Джемми, Дейви, Боб и Хельмерс с несколькими своими людьми. Первые двое из названных узнали от Олд Шеттерхэнда о носатых братьях. Они радовались встрече с ними, но мало говорили об этом, потому что прежде надо было обсудить более важные дела.

Фред вкратце сообщил о двукратном появлении Духа. Джемми и Дейви молча покачали головами. Они не хотели обидеть рассказчика своим недоверием. А Хельмерс сказал:

— То, что вы нам сказали, сэр, должно быть правдой, потому что это видели многие. Разумеется, понять и объяснить это я не могу. Пожалуй, нет ни одного человека, который смог бы неопровержимо доказать, имеем ли мы дело с призраком или с реальным существом.

— О, такой человек есть! Это — я! — ответил Хромой Фрэнк. — Не может быть и речи о призраке, потому что мы ясно разглядели фигуру всадника. Это какое-то неземное существо, которое может скакать по воздуху. В этот момент мы как раз оказались в самой середине полночного часа духов. Это обстоятельство все объясняет и является вернейшим доказательством того, что мы имеем дело с некой усопшей душой, приходящей с того света. Не думаю, чтобы кто-нибудь решился опровергнуть мое мнение.

Он ошибся, потому что Олд Шеттерхэнд хлопнул его по плечу и сказал, хотя и очень дружески:

— И чего же можно ожидать, милый Фрэнк, если кто-то осмелится вам возражать?

— Хм… разного… в зависимости от личности. Любого другого я бы буквально убил своими доказательствами, так что его земное существование было бы навеки разрушено. Но если бы вы отважились на один маленький скромный вопросик, то я в виде исключения готов дать с максимальной любезностью желаемое разъяснение.

— Разъяснений я от вас не требую. То, что явление во второй раз произошло в полуночный час, еще не служит доказательством его неземного происхождения, тем более — вы подобное видели прежде, в дневное время. Если вы дадите мне подробное описание того, что произошло, то я убежден, что смогу его объяснить.

— Такие возражения я мог бы опровергнуть, но поскольку имею дело с вами, то опишу это событие, так как из всех присутствующих вы — единственный, кто является серьезным оппонентом.

Маленький саксонец дал превосходное и очень подробное описание двукратного появления Духа. Олд Шеттерхэнд, впрочем, иногда перебивал его рассказ своими вопросами.

Тем временем сияние на южной стороне неба все больше и больше бледнело и размывалось. Казалось, оно вот-вот совсем исчезнет. В продолжение нескольких минут оно еще виднелось тусклым мерцанием, потом стало внезапно светлее, но до прежней высоты никак не поднималось, перемещаясь постепенно к западу, словно проблески искр по тлеющему фитилю. В западной стороне оно остановилось и с чудовищной скоростью излилось в огненное море, осветившее полнеба.

— Тысяча чертей! — завопил Фрэнк. — Опять начинается! Никогда я еще не переживал такого часа духов. Этот огонь сверхъестественного происхождения, так как…

— Ерунда! — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Все объясняется очень легко. Это — совершенно естественный огонь.

— Что же там горит?

— Высохшие кактусы. Известно, что в Льяно есть тянущиеся на много миль участки, столь густо покрытые кактусами, что всадник через них не проедет. Когда растения засыхают, достаточно одной-единственной случайной искры, чтобы через несколько мгновений запылало море огня.

— Верно, — согласился Хельмерс, — я точно знаю, что к югу и западу от этого места раскинулись большие заросли кактусов.

— Ну, стало быть, объяснение возникновения пожара у нас есть, а обоих мнимых призраков мы скоро тоже ухватим за шиворот.

— Ого! — вмешался Хромой Фрэнк. — Мнимых призраков? Но духи-то были настоящие. А как это вы догадались, что появлялось два духа?

— Это видно по фигурам. Первый призрак, появившийся днем, был так называемый драгунский офицер. Кто был вторым, я еще, конечно, не могу сказать. Я не знаю никого, кто бы носил белую бизонью шкуру.

— Оставьте-ка теперь меня в покое, господин Олд Шеттерхэнд! Я, правда, признал, что вы — единственный человек, которому я разрешу поправлять мой рассказ, но надо же знать меру. Ни один человек не может заскочить туда, на небо, а это как раз и произошло — мы все впятером это отчетливо видели.

— Да, отражения перемещались по воздуху, но оригиналы скакали по земле.

— Отражения? Ну, это уже слишком! Я за всю свою жизнь еще не слышал, чтобы отражения могли скакать, да еще при этом по воздуху! Собственно говоря, как же возникли эти отражения?

— При помощи многих различно нагретых потоков воздуха, которые образуются, например, там, у огня.

— Так! Значит, отражения возникают из-за потоков воздуха! Для меня это нечто новое. До сих пор я думал, они могут возникать только при помощи карандаша или фотографии.

— А с помощью зеркала?

— Да, об этом я позабыл.

— Ну вот, при некоторых обстоятельствах воздух действует подобно зеркалу.

— Так! Теперь мне стало яснее, потому что по объяснению природы миражей я самый знаменитый из всех мастеров.

— Прекрасно! Тогда вы согласитесь также, что ваши духи были только воздушными отражениями, миражами, точно так же, как…

Он прервал свою речь на полуслове. Теперь его внимание привлекло зарево пожара, темно-красным огнем окрасившее горизонт, над которым подвижной крышей непрестанно клубились облака. А повыше этих облаков, но с другой стороны горящих кактусов, свободно воспарив в воздушном пространстве, разворачивалось теперь перевернутое изображение ровной местности, освещенной огненно-красным заревом. И вот слева, у самого начала изображения, из темноты выскочил всадник — точно такой же, в бизоньей шкуре, какого пятеро видели прежде, только перевернутый вверх ногами.

— Точно такой же, как вот этот! — продолжил Олд Шеттерхэнд, указывая на мираж.

Он еще не успел договорить, как показался другой всадник, преследующий первого.

— Батюшки-светы! — вскрикнул Хромой Фрэнк. — Это же тот, кто пронесся сегодня под вечер как tormenado[213].

— Так! Это он? — ответил Олд Шеттерхэнд. — Теперь вы согласитесь со мной, что речь идет о двух различных призраках. А скоро и новые появятся!

И действительно: за уже упомянутой фигурой следовали пять-шесть всадников; все они мчались галопом, но перевернутые головами вниз.

— Это уж слишком! — сказал Хромой Фрэнк. — Будь я один, я бы не поверил своим глазам. Огромное спасибо за такой вот час духов! Я, правда, слышал о привидениях, скачущих по ночам, взяв под мышку собственную башку. Но когда они скачут на головах — с меня этого довольно.

— Но в этом же нет ничего особенного. Прежде отражения преломлялись в воздухе несколько раз, а это — лишь один. Впрочем, сейчас мы познакомимся с этими духами. Скорее на коней, джентльмены! Определенно, первый всадник и есть так называемый Дух Льяно-Эстакадо. Его преследуют остальные, а так как он храбрый парень, мы о нем немного позаботимся.

— Вы с ума сошли! — закричал Фрэнк. — Это было бы настоящим прегрешением перед миром духов. Вдумайтесь в то, что говорит бессмертный Гете:

О человек, богов не искушай

И не пытайся никогда взглянуть

В тот мир, где дух

Своей семье прокладывает путь!

Но его никто не слушал. Все подчинились приказу Олд Шеттерхэнда. Таково было доверие к этому человеку, что все были убеждены: он не потребует от других чего-то недозволенного.

— Лошадей тоже берем с собой? — спросил Хельмерс.

— Да, было бы очень трудно удержать их всех здесь. Впрочем, вы должны были сопровождать нас только до этого места: в теперешних обстоятельствах, однако, вы, пожалуй, проедете с нами еще немного.

— Конечно! Я весьма охотно перекинулся бы словечком с Мстящим Духом.

Две вьючные лошади, прихваченные с собой Хельмерсом, были взяты его людьми за поводья. Фрэнк тоже сел на свою лошадь. Не страх, а извечное стремление к сопротивлению побуждало его возражать.

Небольшой отряд тронулся в путь, а затем карьером помчался по равнине.

Как только всадники оставили прежнее место, исчез и мираж. Лишь были еще видны отсветы пылавшего огня.

Впереди скакал Олд Шеттерхэнд, сразу за ним — оба носатых брата, мулы которых как одержимые следовали за вороным жеребцом знаменитого охотника. Тот скакал не прямо на зарево, а забирал гораздо севернее. Он не мог видеть свою цель — он должен был вычислить ее. А это было очень трудно, так как отражение, уже исчезнувшее к этому времени, не давало верной точки отсчета, и всадники, которых он искал, удалялись с большой скоростью.

Маленький отряд летел, как молния, Олд Шеттерхэнд вынужден был остановить своего вороного, иначе другие не могли бы поспеть за ним. В какие-нибудь десять минут они оставили за собой, почитай, три мили. Однако еще было незаметно, чтобы они значительно приблизились к огню, яркость которого, скорее, усиливалась, чем ослабевала.

Прошло еще минут десять. Тогда Олд Шеттерхэнд громко закричал, поднял руку и показал направо.

Оттуда приближались две точки: та, что посветлее — впереди, ее преследовала более темная. Еще дальше возникло несколько таких же темных точек, двигавшихся со скоростью, не уступавшей двум передним. Это были всадники, совершенно реальные.

Огненное зарево освещало их сзади и чуть со стороны, что позволяло уже издалека различить косматую фигуру переднего наездника. Олд Шеттерхэнд придержал вороного и выскочил из седла.

— Всем спешиться! — крикнул он. — Так как мы едем из темноты, они нас еще не увидели, а сами они у нас прямехонько перед глазами. Прикажите лошадям лечь. Но как только я встану, вы все сделаете то же.

Отряд повиновался его требованию.

Олд Шеттерхэнд благоразумно выбрал небольшое углубление, остававшееся в тени. Лошади легли на землю, а всадники опустились возле них на корточки. Теперь тот, кто бы влетал из освещенного заревом пространства в темноту, не смог бы их увидеть.

Напротив, Олд Шеттерхэнд и его друзья могли удобно наблюдать за раскинувшейся перед ними местностью. Передовой всадник был от них на расстоянии примерно шестисот метров. Еще в половине этой дистанции следовал другой, а далее, точно в таком же отдалении, скакала остальная шестерка.

— Что с ними делать, сэр? — спросил Хельмерс. — Мы их перестреляем?

— Нет. Они нам ничего плохого не сделали, а людскую кровь я проливаю только тогда, когда у меня есть веские причины для этого. С первым преследователем я, конечно, мог бы перекинуться парой словечек. Позволь мне заняться этим сначала одному. Вам пока не надо ничего предпринимать — только отгоните тех шестерых.

Он размотал свое лассо, которое, скрученное, висело у пояса. Один конец, с узлом, он закрепил за луку седла своего спокойно лежавшего на песке жеребца. Другой конец, с петлей, достаточно просторной, чтобы охватить человеческое тело, он сложил в кольцо. Оставшиеся добрых двадцать локтей длинного ремня он намотал на локоть, потом перехватил в левую руку, оставив петлю в правой и держа ее большим и указательным пальцами.

С изготовкой лассо Олд Шеттерхэнд управился еще до появления всадника. Всадники скакали прямо на ложбинку.

Стал слышен стук копыт первой лошади — высокого вороного коня. На голову всадника был надет череп белого бизона, чья лохматая шерсть просторными складками падала на круп лошади. Череп был так глубоко надвинут на лицо, что сделал его неузнаваемым.

Когда всадник оказался шагах в десяти от ложбинки, Олд Шеттерхэнд поднялся. Всадник сразу же увидел его, но не мог достаточно быстро остановить своего коня, замершего только перед самым Олд Шеттерхэндом.

— Стой! — приказал охотник. — Кто ты?

— Дух Льяно, — глухо вырвалось из-под бизоньего черепа. — А ты кто?

— Я Олд Шеттерхэнд. Слезай! Мы защитим тебя!

— Мстящий Дух не нуждается в защите. Благодарю тебя!

После этих слов он погнал своего вороного дальше. Обмен короткими фразами продолжался всего несколько мгновений. Тем временем приблизился второй всадник. Олд Шеттерхэнд встал над крупом своего лежащего на земле жеребца, одна нога справа от седла, другая — слева, с лассо в обеих руках. Легкое пощелкивание языком — и прекрасно выдрессированный жеребец резко вскочил.

Второй всадник испугался столь внезапно возникшей на его пути фигуры. Он также не смог осадить лошадь так быстро, как хотелось, но справился с этим значительно скорее, чем только что это проделал «дух». Он почти вплотную подъехал к Олд Шеттерхэнду.

— Остановитесь! — приказал тот. — Кто вы такой?

— Гром и молния! Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у парня. — Хо! Пошел к черту!

Он пришпорил лошадь, намереваясь ускакать.

— Остановитесь, говорю я! — приказал ему охотник. — Мне хотелось бы взглянуть в ваше лицо.

— Позже, когда меня это больше устроит!

И с этими словами он снова пришпорил лошадь. Олд Шеттерхэнд оказался за его спиной.

Едва незнакомый всадник произнес свои последние слова, как юный команч вскочил с земли.

— Уф-ф! — выкрикнул он. — Этот голос я знаю. Железное Сердце тоже хочет поговорить с этим человеком.

Он вскинул свое ружье, приложился к прикладу щекой и прицелился, но сразу же опять опустил оружие, сказав:

— Олд Шеттерхэнд уже взял его!

Беглецу едва удалось оторваться на десять лошадиных прыжков, как Олд Шеттерхэнд, преследовавший его по пятам, раскрутил сложенное петлей лассо четыре-пять раз над головой, а потом бросил его вслед всаднику. Лассо взлетело в воздух, и петля обвила беглеца точно на высоте плеч. Олд Шеттерхэнд сразу же остановил своего вороного. Так как лассо было закреплено у седла, то ремень туго натянулся, петля спеленала всадника, и того вышибло из седла.

Олд Шеттерхэнд немедленно спрыгнул с коня и поспешил к пленнику. Тот лежал на земле и не мог освободиться от лассо, поскольку руки его были плотно притянуты к телу.

Тем временем остальные подъехали уже близко, и спутники Олд Шеттерхэнда быстро подняли своих лошадей и вскочили в седла. Шестеро парней немало удивились или, скорее, испугались, увидев перед собой превосходящих их числом всадников. Вначале они попробовали свернуть в сторону, чтобы объехать неожиданную преграду. Но увидев, что их вожак выбит из седла, шестерка почувствовала себя слишком слабой для оказания ему помощи, и сразу же рассеялась поодиночке, поскакав в разные стороны.

Этот последний маневр они выполнили, чтобы затруднить преследование, но за ними никто не погнался. Олд Шеттерхэнд не захотел этого делать. Беглецам позволили беспрепятственно удрать, и все отправились к лежащему на земле предводителю шайки.

Того уже разоружил Олд Шеттерхэнд, после чего охотник сказал:

— Вы бы сделали умнее, сэр, если бы подчинились моему приказу! Тот, кому я приказываю остановиться, непременно должен сделать это — добровольно или вынужденно, смотря по выбору. Будете ли вы столь любезны, чтобы назвать мне свое имя?

Ответа не последовало.

— Вы не хотите оказать мне такую любезность? Вы, кажется, стесняетесь сделать это. Ну-ка, посмотрим вам в лицо.

Олд Шеттерхэнд обхватил его своими сильными руками, приподнял и поставил на ноги так, что лицо пленника стало видно в отсветах зарева.

— Черт возьми! — закричал Хельмерс. — Да это же наш знакомый драгунский офицер! Рад, что мы так быстро встретились! А мы тут пока раскрыли и опорожнили ваш склад в кустарнике, сэр! Вы его плохо охраняли. Мы нашли и вашу форму. Что, по-вашему, мы должны делать с вами?

— Ничего вы мне не сделаете, — пренебрежительно бросил парень. — Кому из вас я сделал хоть малейшее зло?

— Непосредственно нам вы еще ничего не успели сделать. Однако ваши планы были преступными, а поэтому, по закону прерий, мы должны бы наказать вас, но мы не палачи, а значит, позволим вам уйти.

— Вы должны это сделать, потому что ничего плохого я вам не сделал.

— О, кое-что доказать было бы возможно, но в этом нет необходимости. Итак, я повторяю вам, что мы вас отпускаем, именно мы, белые. Но здесь стоит краснокожий, у которого, может быть, есть особый счет к вам. Посмотрите-ка на него!

Команч выступил вперед. Пленник посмотрел на него и сказал:

— Этого парня я не знаю.

— Не лги, мерзавец! — выкрикнул Тим. — Может быть, и меня с братом ты не знаешь? Разве не ваша шайка напала на двух ни в чем не повинных команчей, одного из которых вы убили, другого преследовали до тех пор, пока нам не удалось сбить вас со следа? Потом мы бросились за вами в погоню, и наконец-то ты попался нам в руки. Ты сберег нам много сил. Надеюсь, ты больше не воображаешь, что сможешь вывернуться с помощью лжи? Не тяни время и признай свою вину!

— Я не знаю за собой никакой вины, — сказал пленный.

Тогда Олд Шеттерхэнд положил ему руку на плечо и сказал:

— Вы видите, как обстоят дела, а вас мне охарактеризовали как человека, с которым нельзя шутить. Что вы собирались сделать с переселенцами, которых должен был завести в Льяно набожный мастер Тобайас Прайзеготт Бартон? Где находятся эти люди теперь и зачем вы подожгли кактусы? Если вы ответите мне на эти вопросы в соответствии с истиной, то можете ожидать мягкий приговор.

Но парень был так ожесточен, что упорствовал во лжи, несмотря на все обвинения.

— Не знаю, что вы хотите. Я не знаком с этим индейцем, как и с двумя этими парнями, которых природа наделила ужаснейшими носами. И менее всего я знаю о человеке, которого вы назвали Тобайасом Прайзеготтом Бартоном. О каких-то переселенцах мне тоже ничего не известно.

— Почему вы гнались за Духом Льяно-Эстакадо?

— Какой Дух! Просто смешно! Этот негодяй убил одного из наших, закатив ему пулю прямо в лоб.

— Больше вам сказать нечего?

— Ни единого слова.

— Тогда и я с вами закончил. Ваши планы будут расстроены, потому что мы возьмем переселенцев под свою защиту. Вы, значит, лгали только себе во вред. Теперь пусть мой юный краснокожий брат скажет, в чем он обвиняет вас.

— Этот человек стрелял в вождя Огненную Звезду, моего отца, отчего вождь умер. Хуг!

— Я тебе верю, а поэтому убийца теперь принадлежит тебе. Делай с ним все, что тебе понравится!

— Гром и молния! — закричал пленный. — Справедливым поступком ваши действия не назовешь. Вначале вы связали меня лассо, и, конечно, теперь негодяю будет легко убить меня!

Команч презрительно махнул рукой и сказал:

— Железное Сердце даровых скальпов не берет. Он будет судить убийцу, но при этом станет действовать так, как это подобает храброму воину. Пусть мои братья немного подождут!

Он поспешно умчался в темноту ночи и вскоре вернулся, ведя в поводу лошадь Стюарта. Потеряв всадника, она скоро остановилась, а острое зрение индейца подсказало ему, где ее найти.

Краснокожий снял с себя и отложил в сторону все свое оружие, оставив только нож. Потом он вскочил на лошадь и сказал:

— Мои братья могут развязать этого человека и дать ему в руки нож. Потом он может забраться на свою лошадь и скакать, куда ему вздумается. Железное Сердце последует за ним и будет с ним драться. Оружие равное: нож против ножа, жизнь против жизни. Если через час Железное Сердце не вернется, значит, он лежит мертвый в песках Льяно-Эстакадо.

Так захотел храбрый юноша, и, значит, надо было выполнять его волю. Стюарт был освобожден от пут, ему дали в руки нож, и он, вскочив в седло, немедленно умчался, успев напоследок еще бросить:

— Эй! Не все люди так глупы. Теперь вы ничем не сможете повредить моим планам, а потом — храни вас всех Бог!

Железное Сердце издал пронзительный боевой клич команчей и стрелой полетел на своей лошади за врагом.

Оставшиеся не стали обсуждать происшедшее. Правда, усаживаясь на землю, они перебросились кое-какими замечаниями, но все случившееся оказало на всех такое гнетущее воздействие, что лучше уж было помолчать.

Время текло медленно. Пламя пожара убавило свою силу. Внезапно послышался топот галопом несущихся лошадей. Это возвращался команч, удерживая за повод лошадь своего врага. У пояса индейца висел только что снятый скальп. Сам индеец невозмутимо восседал в седле, как будто бы ничего не произошло.

— Одного из убийц Железное Сердце послал к своему отцу, — сказал он, спешившись и подходя к ожидающим. — Другие скоро последуют за ним. Хуг!

Это был кровавый конец сегодняшнего часа духов.

Глава четвертая. В ЮАФ-КАЙ

Один из дальних уголков Дикого Запада расположен там, где юго-восточный кусок штата Нью-Мексико вклинивается в Техас. В этом месте соприкасаются земли команчей и апачей — именно это обстоятельство всегда делало эту местность опасной.

Там, где живут рядом команчи и апачи, пожалуй, никогда не будет прочного мира. Обоюдная ненависть угнездилась слишком глубоко, и даже в такие времена, когда топор войны зарыт основательно, пагубный огонь продолжает тлеть под золой и при малейшем поводе может снова воспылать кровавым румянцем.

Лишь на короткое время затихала вражда между ними, а больше всего жертв было, естественно, там, где стыкуются владения соперничающих племен. Конечно, границу образует не прямая линия, тем более, что граница пока вообще не закреплена, поэтому взаимные обвинения в ее нарушении поступали чрезвычайно часто, после чего обычно, если воспользоваться выражением Бисмарка, «ружья разряжались сами собой».

«The shears»[214] называют вестмены эти опасные места, что кажется очень метким выражением. Пограничные линии подвижны; они открываются и закрываются, словно ножницы, и тот, кто попадет между ними, может благодарить судьбу, если уйдет невредимым. Рискнувший там показаться белый относится либо к очень смелым, либо к чрезвычайно неосторожным людям; в обоих случаях над его головой постоянно кружится «дух смерти».

Со Сьерра-Дьябло, Чертовых гор, течет река Тойа и впадает в Рио-Пекос, которая является границей между областями команчей и апачей. Западнее этой границы местность постепенно повышается к Сьерра-Гвадалупе, Сьерра-Пиларос и Сьерра-Дьябло, тогда как восточнее лежат Стейкед-Плейнз — печально известное Льяно-Эстакадо.

Но Льяно начинается не от берегов Рио-Пекос; оно отделено от реки горной цепью, идущей в юго-восточном направлении то как единый хребет, то несколькими отрогами. Между этими отрогами располагаются продольные долины, чаще всего весьма унылые на вид, и узкие пропасти поперечных лощин, открывающихся в сторону Льяно-Эстакадо.

Благодаря близости реки, особенно там, где имелась почва, появлялась растительность, порой даже буйная. Словом, «пустыня» здесь, так же как в Гоби или Сахаре, нельзя было понимать буквально. Там, где западный край Льяно-Эстакадо поднимается к упомянутым горам, низвергаются многочисленные мелкие водотоки, которые, правда, по большей части теряются в песках, но по пути дарят столько влаги, так пропитывают прилегающие земли, что на их берегах могут произрастать кусты и даже деревья. Эти зеленые оазисы вдавались подобно языкам или полуостровам в песчаное море Льяно, образуя между собой то более широкие или узкие, то более глубокие или мелкие «бухты», в которых находили влагу травы. Ходила даже молва, что где-то посреди Льяно есть значительный источник питьевой воды, поднимающийся из земных глубин и образующий маленькое озерцо, берега которого обрамлены зарослями кустарников и деревьев. Об этом говорили старые охотники, но сами они никогда не видели ни источника, ни озера. Ученые люди, когда слышали об этом, высказывали мнение, что наличие водоема посреди Льяно нельзя считать гидрологически невозможным.

На берегу речки Тойа сидели четверо мужчин, вид которых не вызывал никакого доверия, их буйные, всклокоченные прически и бороды были наверняка долгое время лишены всякого ухода; одежда их пребывала в том состоянии, которое любой портной объявил бы неисправимым, а их загорелые руки и выдубленные непогодой лица, казалось, месяцами не мылись. Зато вооружены они были прекрасно: возле каждого лежало ружье, заряжающееся с казенной части, а за поясом торчали рядом с ножом по два револьвера.

Трое из сидевших были янки[215]. Их длинные худые лица, узкогрудые тела и резко выраженные черты лица доказывали это. Но национальность четвертого определить было труднее.

У этого человека были коренастая фигура, исключительно большие руки и широкое лицо с очень большими, сильно оттопыренными ушами. Кто хоть мимолетом бросал на это лицо взгляд, мог бы принять его хозяина за негра, потому что лицо было черным или, скорее, синевато-черным, но только до уровня глаз. Человеку с таким черным лицом приходилось очень глубоко надвигать на лоб шляпу, а как только он приподнимал ее на затылок, то можно было увидеть, что на лбу кожа была белой.

Несмотря на такой дефект, в лице не было ничего отталкивающего. Всякий, кто вглядывался в него пристальнее, приходил к непоколебимому убеждению, что перед ним добрый парень.

Точно так же обстояло и с тремя другими. Если бы кто увидел их в теперешнем облачении где-то в цивилизованном месте, то непременно бы отошел подальше, но при более близком знакомстве его опасения должны были бы немедленно исчезнуть.

По виду лошадей, которые паслись между кустами, в густой траве, было видно, что они очень устали. Седла и сбруя были старыми, не раз по нужде латанными чем попало.

Хозяева лошадей обедали. По разбросанным вокруг костям можно было понять, что совсем недавно мужчины жарили на костре енота. В угасающем костре еще тлели угольки. Жуя и беседуя, четверка не переставала зорко оглядывать окрестности. Они находились в «ножницах», где рекомендована величайшая осмотрительность.

— Самое время решиться, — говорил янки, казавшийся постарше остальных. — Если поедем через Льяно, так раньше доберемся до цели, зато подвергнемся многим опасностям и съедим последний кусок мяса здесь, возле костра. Выберем дорогу вниз по Рио-Пекос — нам не придется страдать ни от голода, ни от жажды, но на этот объезд у нас уйдет почти неделя. Каково твое мнение, Блаунт?

Сидевший возле него мужчина задумчиво погладил бороду, а потом ответил:

— Подумав обо всем и все взвесив, я бы предложил ехать через Льяно. Думаю, ты, Портер, со мной согласишься.

— Тогда излагай свои соображения.

— Неделя — слишком долгий срок, и я не хотел бы тратить столько времени. У Рио-Пекос нам придется опасаться команчей и апачей, на Равнинах — грифов Льяно. Так что эти две опасности уравновешиваются. И потом нам вовсе не надо пересекать Равнины по всей их широте. Если мы будем держать на юго-восток, в направлении на Рио-Кончос[216], то выберемся на дорогу, ведущую от Форт-Мейсона до Форт-Литона, и тогда нам не стоит бояться ни разбойников, ни голода, ни жажды. Таково мое мнение. Что ты на это скажешь, Фолсер?

— Согласен с тобой, — ответил Фолсер, третий янки. — Я вообще придерживаюсь того мнения, что Льяно и вполовину так не опасно, как это некоторым кажется. Кто хоть раз пересечет его, тот, чтобы как следует прославить себя, расписывает опасности, как будто он прошел сущий ад. Я бы охотно познакомился с этими Равнинами.

— Ты так говоришь именно потому, что не знаешь Льяно, — сказал Портер.

— А ты разве уже познакомился с ним?

— Нет, но я слышал, как люди, в правдивости слов которых я нисколько не сомневаюсь, так говорили о нем, что у меня мороз шел по коже. Теперь, когда мы оказались на границе Льяно, я осознал, какое рискованное предприятие мы задумали осуществить. Ни один из нас не знает Льяно. Если мы заблудимся, если у нас кончится вода, если…

— Если, если и еще раз если! — прервал его Блаунт. — Кто называет столько много «если», тот вообще не сможет ничего предпринять. Ты же был смелым парнем. Разве теперь ты чего-то испугался?

— Бояться? Не обижай меня! Между осторожностью и страхом — огромная разница, и я не думаю, чтобы вы когда-нибудь увидели меня испугавшимся. Нас четверо. Мы сделаем то, что решит большинство. Но прежде, чем принять решение, надо все взвесить. Вот чего я хотел, так что это не причина спрашивать у меня, не боюсь ли я. Двое высказали свое мнение; они решили ехать через Льяно. Скажи теперь ты, Бен Новая Луна! Хочешь ты к ним присоединиться или нет?

Этот вопрос был обращен к человеку с лицом, словно обожженным порохом. Тот приложил руку к полям своей шляпы — совсем как солдат, вытянувшийся перед офицером, — и ответил:

— Слушаюсь, мастер Портер! Я поеду куда угодно, даже если бы это место оказалось на кухне у дьявола.

— Это еще ни о чем не говорит. Мне нужен ясный ответ: вниз по Рио-Пекос или через Льяно?

— Тогда, пожалуйста, через Льяно, если это всех устраивает. Я смог бы тогда хорошо познакомиться с этим песчаным карьером.

— Песчаный карьер? Не заблуждайся, старый Лунный Дядюшка! Не воображаешь ли ты, что с этой стороны можно спрыгнуть в него, а с той — запросто подняться? Дело наверняка обстоит несколько сложнее, чем ты это себе представляешь. Ты можешь скакать и четыре, и пять дней, прежде чем оставишь позади себя эту пустыню. А раз мы будем пересекать ее южную часть, то вполне вероятно, что мы натолкнемся на индейцев.

— Встреча с индейцами меня нисколько не пугает. Я еще ни разу в жизни не обидел краснокожего — стало быть, мне нечего бояться этих людей. А если они поведут себя с нами враждебно… что же!.. У нас есть хорошее оружие. Четверо крепких ребят, нанюхавшихся столько пороха, как мы, прекрасно управятся и с двумя десятками индейцев, и с большим отрядом.

— Это-то верно. Правда, что касается запаха пороха, ты опередил нас на целый корпус лошади. У самого твоего носа должна была взорваться целая пороховая бочка!

— Так почти и случилось.

— Как же это произошло? Ты нам об этом еще не рассказывал. Или это тайна?

— Вовсе нет. Но у меня нет никакого желания радоваться этому событию, поэтому я и не вспоминаю о нем. Тогда дело шло о моей жизни, по меньшей мере — о зрении, и, если бы рядом не оказался мой старый дружок Плутишка Фред, я остался бы слепым, а то и вообще бы умер.

— Мы были добрыми приятелями и обделали вместе с ним немало таких штучек, об одном упоминании о которых другим людям стало бы жутко. Я бы охотно с ним встретился когда-нибудь опять! Он он куда-то запропал. Кто знает, в какой прерии теперь белеют его кости. Я ему очень многим обязан, потому что он разрушил планы Крадущегося Лиса.

— Крадущегося Лиса? — с удивлением спросил Портер. — Значит, ты встречался и с этим известным мошенником?

— К сожалению! Я узнал его даже лучше, чем мне бы хотелось. Парня зовут Генри Фокс. По меньшей мере, так он себя называет. Подлинное ли это имя, я не знаю, но можно предполагать, что он пользуется разными именами. Где только он вынырнет, ни у кого уже не будет уверенности в сохранности лошади, в ненарушенности бобровой ловушки — вообще нельзя будет поручиться за свое имущество. И ни разу еще не удалось положить конец его мошенничествам, потому что он проявлял такую изворотливость, с которой ничто не сравнится. Он всегда исчезал так же быстро, как и появлялся. Если мне когда-нибудь придется с ним встретиться, то я уж сразу с ним посчитаюсь. Он бы уже наверняка получил пулю, потому что я… Слушайте!

Он прервал свою речь, выпрямился наполовину, вслушиваясь в неясные звуки, рождавшиеся где-то вверху по реке. Стоявшие поблизости лошади тоже навострили уши. Наконец вблизи раздался топот копыт.

Все четверо вскочили и схватились за оружие, готовое к действию.

— Это краснокожие? — прошептал Блаунт.

— Нет, белые… и, видимо, только вдвоем, — ответил Бен Новая Луна, который наблюдал за приближавшимися, укрывшись за кустами. — Одеты на мексиканский манер. Они остановились и разглядывают наши следы. Кажется, они по ним и ехали до сих пор.

К Бену подошел Портер, тоже пожелавший взглянуть на непрошеных гостей. А те нагнулись почти к самой земле, стараясь отыскать следы в глубокой траве. Одежда их и вооружение были и в самом деле мексиканскими: широкие штаны с разрезом, пестрые жилеты, короткие, широкие куртки, отделанные серебряным шнуром, развевающиеся красные шарфы, точно такие же широкие пояса, из-за которых выглядывали рукоятки ножей и пистолетов, широкополые сомбреро и — далеко не самая последняя деталь костюма! — огромные шпоры на пятках.

Их лошади были, казалось, в преотличнейшем состоянии, что могло удивить в этих краях.

— Их не стоит бояться, — тихо сказал Портер. — Мексиканские кабальеро, которых вполне можно поприветствовать.

Он вышел из-за кустов и крикнул:

— Джентльмены, те, кого вы ищете, находятся здесь. Надеюсь, вы рассматриваете наши следы не с плохими намерениями!

Мексиканцы заметно испугались, услышав это внезапное обращение и увидев долговязого янки. Они быстро сорвали ружья, прикрепленные к седлам.

— Оставьте это! — крикнул Портер. — Мы честные люди, и вам нас нечего бояться.

— Сколько вас? — спросил один из мексиканцев.

— Четверо, а ружья вам не помогли бы, если бы нам доставило удовольствие перестрелять вас. Стало быть, подходите спокойно.

Приезжие обменялись несколькими фразами, а потом медленно тронули своих лошадей. Только увидев остальных янки и с недоверием осмотрев место, они спешились.

— Вы чертовски осторожны, джентльмены, — сказал Портер. — Разве мы выглядим как разбойники?

— Ну сейчас, — ответил, улыбаясь, один из гостей, — особого щегольства в ваших нарядах не заметно. Что же до лошадей, то они, пожалуй, слишком устали для циркового представления. Caramba[217], вы выглядите опустившимися, сеньоры.

— Можно ли ожидать другого в этих краях? До ближайшего поселения нужно скакать почти неделю. Когда так долго находишься в пути, естественно, выглядишь неподходяще для официального визита супруге господина президента в Вашингтоне. Если, несмотря на это, вы захотите дружески протянуть нам руки, мы будем рады.

— Встреча с порядочными людьми всегда приятна, особенно в этих опасных местах. И мы с удовольствием пожмем ваши руки. Позвольте назвать вам наши имена. Мы братья, а фамилия наша Корхето. Зовите меня Карлос, а моего брата — Эмилио!

Янки тоже назвали свои имена и подали приезжим руки. Портер продолжал расспросы:

— Мы едем из Калифорнии, а направляемся в Остин, сеньоры. Можно ли узнать, по какому делу вас занесло так близко к Льяно?

— Мы не только приблизились к нему, но и хотим пересечь его. Мы состоим на службе в одной estancia[218] возле Сан-Диего в качестве старших пастухов, и помещик поручил нам получить деньги на той стороне, в Нью-Браунфилде. Опасное дело, не правда ли? Оттого-то мы и поехали вдвоем.

— Особенно опасно будет на обратном пути, когда при вас будут деньги. Это всегда неблагодарное дело — везти через Льяно чужие деньги. Ну, мы-то везем свое — то, что скопили в Калифорнии. Значит, ни перед кем никакой ответственности у нас нет, а поэтому нам лучше, чем вам. Несмотря на это, вашей смелости стоит удивиться. Нас четверо, и то мы размышляли, а не лучше ли объехать эту пустыню. Вас же только двое, и вы решились ехать напрямик через Равнины. Это очень смело!

— Ну, не настолько уж, сеньор, — ответил Карлос. — Вы хорошо знаете Льяно?

— Ни один из нас раньше его не видел.

— Это, конечно, совсем другое дело. Кто не знает Льяно, должен отказаться от попытки пересечь его. Но мы-то ездили через пустыню раз двадцать и уже настолько освоились с ней, что нам не страшны никакие опасности.

— Ах, вот как обстоит дело! Хм! И вы направляетесь в Нью-Браунфилд? Это почти совпадает с нашим маршрутом. Значит, мы могли бы присоединиться к вам, если вы не возражаете.

Когда Портер неосторожно упомянул о деньгах, которые он и его товарищи везли с собой, оба мексиканца обменялись быстрыми взглядами. И теперь Карлос ответил, пожалуй, даже слишком поспешно:

— У нас нет ни малейших возражений. Напротив, мы вам очень рады, потому что чем нас будет больше, тем лучше мы сможем противостоять опасностям.

— Тогда договорились, сеньоры! Мы поедем вместе, и вы не пожалеете, что встретили нас. Какие планы у вас на сегодня?

— Мы бы хотели спуститься до Рио-Пекос, может быть, до начала Юаф-Кай.

— Что это такое?

— Название взято из языка индейцев юта и команчей; оно означает «Поющая долина». Рассказывают, что по ночам в этой долине часто можно слышать непонятные и необъяснимые голоса. Но мы оба, хотя часто ездили там, еще никогда их не слышали. Вы здесь будете располагаться на ночлег?

— Нет, это было бы непростительнейшей тратой времени. Мы тоже хотели бы добраться до Рио-Пекос, а может быть, и проехать вдоль реки, огибая Льяно, но так как теперь мы встретили вас, а вы решили взять нас с собой, то мы поедем напрямик через пустыню. Как вы думаете, мы так столкнемся с индейцами?

— Вряд ли. Такой встречи мы могли бы скорее опасаться здесь, а не на Равнинах. Но так как мы до сих пор не видели ни одного краснокожего, то и позднее вряд ли их встретим. Теперь их здесь не слишком много, потому что между обеими народностями только недавно был зарыт топор войны.

— Об этом приятно слышать. А как обстоит дело с так называемыми грифами Льяно? Они должны быть куда опаснее индейцев.

— Ба! Да не верьте этому! Теперь вы знаете, как часто мы наведываемся в Льяно, но нам еще никогда не удалось увидеть хотя бы одного грифа. Они живут только в фантазиях глупых и трусливых людей.

— А этот Дух Льяно-Эстакадо?

— Да это тоже игра воображения, которая присуща неопытным новичкам. Все это детские сказки! Льяно — пустое песчаное пространство, как и любое другое. Там — море песка, но нет воды. И почва там такая неплодородная, что на ней даже призраки не растут. А что касается недостатка воды, то этому очень легко помочь, потому что хватает кактусов, выделяющих пригодный для питья сок. Выходит, у вас нет никаких причин бояться Равнин.

— Я позволил бы себе сказать обратное, но так как вы знаете эти места, я, естественно, верю вашим словам. Если вы не хотите здесь передохнуть, то мы готовы сразу же отправиться в путь.

— Это будет самое лучшее. Мы поедем дальше. Надеюсь, ваши лошади выдержат?

— Они гораздо выносливей, чем выглядят, а поэтому не стоит медлить.

Внешний вид обоих мексиканцев, разумеется, не вызывал особого недоверия, однако решение янки так быстро и безо всякой проверки ехать с ними было довольно опрометчивым. Только один из четверки не казался столь легковерным, а именно Бен Новая Луна.

Он получил свое прозвище за то, что его круглое черное лицо напоминало спутник нашей планеты во время новолуния. Возможно, он был опытнее и проницательнее своих товарищей. Когда маленький отряд пришел в движение и всадники направились вниз по реке, он ехал позади других и не спускал глаз с мексиканцев. У него не было явной причины не доверять им, однако какое-то инстинктивное чувство подсказывало ему, что с чужими нужно проявлять осторожность. Так они ехали по правому берегу Рио-Тойа. Близость Льяно-Эстакадо пока совершенно не ощущалась. Травы, кустов и деревьев было вполне достаточно, а под вечер деревья стали попадаться так часто, что они даже образовали небольшой лесок, через который река тихо несла свои воды к Рио-Пекос.

Тойа увлекала со своей водой множество глины, песку, которые в устье отлагались пологим валом, потому что в самой Рио-Пекос теперь было очень мало воды. Вал этот прерывался только немногими протоками, и по нему нетрудно было переправиться вброд, правда, переплыв упомянутые протоки.

Было еще совсем не поздно, и поэтому решили переправиться через Рио-Пекос сегодня, а на ночлег остановиться уже на той стороне, в Юаф-Кай. Лошади оказались хорошими пловцами, и всадники переправились без труда, разве что насквозь промочив одежду. Потом отряд поскакал на север, миновав то самое место, где теперь выстроен мост Техасско-Тихоокеанской железной дороги. Затем искатели приключений направились к высотке, ничем не выделявшейся в невысокой гряде, подножие которой поросло зелеными кустами, а вершины оставались лысыми.

Там открылось узкое ущелье, в котором тек мелкий ручеек. Оба мексиканца двинулись туда, сказав, что это и есть Поющая долина. Дальше, к верховьям, она станет значительно шире.

Долина эта врезалась очень глубоко, но поднималась к верховьям она не круто, и уклон ручья был невелик. Дно долины поросло травой, а на склонах виднелись стебли полыни — верный признак приближения песков. Затем скальные стенки ущелья отступили подальше, его дно покрылось осыпями и галькой, и только в непосредственном соседстве с водой росла скудная жиденькая травка.

— Не лучше ли было переночевать внизу, в долине Рио-Пекос? — спросил Бен. — Там есть и корм для лошадей, и хворост для костра. А здесь, в ущелье, этого кажется тем меньше, чем дальше мы едем по нему.

— Подождите немного, сеньор! — ответил Карлос Корхето. — Немного дальше есть место, которое так великолепно подходит для лагеря, что вы еще будете благодарить нас за то, что мы привезли вас сюда. Через каких-нибудь четверть часа мы доедем до этого места.

Прошло указанное время, и долина вдруг расширилась, образовав круглую котловину, имевшую в поперечнике добрую тысячу шагов. Она была окружена скальными стенками, которые, казалось, не оставляли никакого другого выхода. Однако скоро янки увидели, что как раз напротив них в скалах открылась узкая глубокая расселина, через которую, пожалуй, можно было проехать дальше.

Здесь, в этой котловине, и брал начало ручей. Место, где ключ выбивался из-под земли, лежало в западинке, и поэтому тут образовался небольшой пруд, окруженный плотной изгородью. С этой стороны пруда, ближе к скалам, виднелась группа растений странного вида. Там стояли стебли двух-трехметровой высоты, похожие на огромные канделябры. Некоторые из этих «подсвечников» были еще раза в два выше. Казалось, что у них нет ни веток, ни листьев, а их вытянутые вверх стволы были усыпаны многочисленными наростами, похожими на плоды инжира. Это была колония кактусов Cereus, шишкообразные, напоминающие инжир плоды которых можно есть. Эмилио Корхето указал на кактусы и предложил:

— Вон там мы соберем свой ужин, а для лошадей здесь вполне достаточно травы. Думаю, вы будете довольны. Пошли, сеньоры!

Он пустил свою лошадь рысью и подъехал к воде, а остальные последовали за ним. Всадники находились еще на расстоянии в шесть лошадиных корпусов от кустов, как вдруг навстречу им оттуда раздался громкий окрик:

— Стой!

— Кто там? — спросил Портер, разглядывая точно так же, как и остальные, заросли, откуда прозвучал приказ, но не видя ни одной живой души.

— Белые охотники, — послышалось в ответ. — А вы кто?

— Путешественники.

— Откуда вы приехали?

— Из Калифорнии.

— Куда направляетесь?

— На ту сторону, в Техас, в Остин.

— Через Льяно?

— Да.

— У некоторых из вас лица порядочных людей, у других — нет. Однако мы попробуем побеседовать с вами, джентльмены.

Кусты раздвинулись. Вначале показались два ружейных ствола, а потом и хозяева ружей. Один из них был бородатым широкоплечим мужчиной, другой — белокурым безбородым юношей, которому, пожалуй, не было еще и двадцати лет. Одежды их были сшиты из кожи, а головы прикрывали бобровые шапки.

— Черт возьми! — сказал Портер. — Сколько же войска залегло у пруда?

— Там никого больше нет, сэр.

— Вас только двое?

— Да.

— И вы осмеливаетесь противостоять шести хорошо вооруженным мужчинам, у которых ружья готовы к стрельбе?

— Ба! — ответил тот, что постарше. — Да ведь у нас двустволки. Значит, четверых мы сразу выбьем из седел, а для двоих оставшихся достаточно и револьверов. Мы видели, как вы подъезжали. Как я уже сказал, некоторые из ваших лиц выглядят вполне пристойно, поэтому мы и позволили вам приблизиться. Можешь подъехать к нам, а остальные пусть повернут обратно.

— Вам не кажется, что вы оскорбляете нас?

— Откровенно сказать, оскорблять я не хотел. Впрочем, я ведь не назвал тех, кто мне не нравится. Стало быть, успокойтесь и отправляйтесь к воде!

Шестеро всадников так и сделали, спешившись на берегу пруда. Там, на сочной лужайке, уже паслись лошади незнакомцев. Кучка золы выдавала место недавнего костра. Возле него оба охотника опустились на землю. Они были так похожи друг на друга, что можно было твердо сказать, что это отец и сын.

Они не выглядели новичками Дикого Запада. Отец производил впечатление опытного, мужественного охотника, а юношеское лицо его сына было таким спокойным и рассудительным, что можно было ручаться: он, несмотря на свои молодые годы, уже прошел хорошую школу жизни.

Шестеро изучали охотников с какой-то смесью любопытства и недоверия. Потом все сели вместе и вытащили свою провизию — сушеное мясо.

— Не хотите ли сообщить нам, сэр, как долго вы уже здесь находитесь? — спросил Портер, взявший на себя руководство беседой.

— Со вчерашнего вечера, — ответил старший охотник.

— Ладненько! Я смотрю, вы хотите здесь основательно устроиться. По крайней мере, мне так показалось.

— Вам верно показалось.

— Но, сэр, эти края опасны. Они не подходят для сооружения вигвама.

— Несмотря на это, нам здесь нравится; это место нас устраивает, мастер. Наверху, в горах, у нас назначено свидание. Те, кого мы ожидаем, поедут через Льяно и через эту долину. Но мы прибыли слишком рано, ждать было чересчур долго, и мы поскакали сюда, навстречу нашим друзьям.

— А когда они подъедут?

— Через два-три дня.

— Если вы намерены так долго ждать, то очень легко можете столкнуться с апачами или команчами.

— Не беспокойтесь. Мы живем с ними в мире.

— Мы тоже. Но краснокожим никогда нельзя доверять. Здесь может появиться их много, и, когда окажешься вдвоем, как вы, подобная встреча очень опасна.

— Может быть, но не стоит заботиться о нас. С нами человек, который в случае опасности может справиться с множеством индейцев.

— Стало быть, вас не двое, а трое! Где же этот ваш товарищ?

— Он ускакал на разведку, но скоро уже вернется.

— Он стоит столько же, сколько целая куча индейцев, вы сказали? Тогда он должен быть исключительнейшим охотником, почти таким, как Олд Шеттерхэнд. Знаете его?

— Да. Однако это не он.

— Кто же он?

— Когда он приедет, то непременно с ним познакомитесь. Меня зовут Бауман, а этот юный вестмен — мой сын Мартин.

— Спасибо, сэр. Так как вы нам представились, то должны узнать и наши фамилии. Я — Портер, вот эти двое — Блаунт и Фолсер, а человека с темным лунообразным лицом кличут, разумеется, Бен Новая Луна. Два других мастера встретились нам сегодня в полдень. Они едут из поместья в окрестностях Сан-Диего-и-Коб-ледо и хотят пересечь Льяно, чтобы получить деньги для своего хозяина, у которого они служат старшими вакеро[219]. Их зовут Карлос и Эмилио Корхето.

Называя чье-либо имя, Портер показывал на его владельца, а Бауман внимательно рассматривал этого человека. Дольше всего взгляд охотника задержался на мексиканцах. Брови его сошлись, а борода тихо подрагивала. Карлос, должно быть, заметил это и обозлился, потому что сказал:

— Теперь, когда вы знаете наши имена, я хотел бы спросить вас, сеньор Бауман, кто же те люди, лица которых вам не очень понравились?

— Пожалуй, мне не надо о них говорить. Те, кого это касается, очень скоро и так догадаются. Итак, ваше поместье расположено в окрестностях Сан-Диего-и-Кобледо?

— Это — Эстансия-дель-Кучильо.

— Кто ее хозяин?

— Его зовут сеньор… сеньор Монтано.

Прежде чем назвать хозяина, он запнулся, как будто вспоминая его имя, что, конечно, все заметили. Слуга-то ведь обязан хорошо знать, как зовут его хозяина. Бауман, еще ничем не показывая своего недоверия, продолжал расспрашивать дальше:

— И вы старшие вакеро или пеоны[220] сеньора Монтано?

— Да.

— А другие у него есть?

— Нет. Только мы.

— Ну, — сказал тогда охотник, — теперь я отвечу вам на ваш предыдущий вопрос. Скажу вам прямо, что вы-то оба как раз те самые парни, лица которых мне не понравились.

Оба мексиканца сразу же схватились за ножи.

— Сеньор, это прямое оскорбление. Прежде оно было только косвенным, так что мы его могли молча пропустить мимо ушей.

— И теперь вы его должны вынести. Я привык каждому говорить то, что я о нем думаю, и мне даже не пришло в голову сделать для вас исключение.

— Ну, так что вы о нас думаете?

Бауман вытащил из-за пояса свой револьвер, словно хотел только поиграть с ним, и ответил, в то время как и его сын схватился за револьвер:

— Я думаю, что вы лжецы, по меньшей мере — лжецы, а то и еще что-либо похуже.

Тут оба мексиканца вскочили, выдернув из-за пояса ножи.

— Немедленно возьмите свои слова обратно, сеньор, иначе мы вас к этому вынудим! — потребовал Карлос.

Бауман, оставаясь спокойно лежать, направил дуло маленького, но вместе с тем такого опасного оружия на говорившего и ответил:

— Не приближайтесь ко мне ни на шаг, мастер Корхето. Моя пуля встретит вас, а пуля моего сына — вашего брата. Как только вы схватитесь за свои пистолеты или сделаете иное подозрительное движение, так сразу и отправитесь из этого мира без музыки и пения. Меня зовут Бауман, эта фамилия вам неизвестна. Индейцы-сиу называют меня Мато-пока, команчи Вила-яло, апачи Шош-инсиск, охотники, говорящие по-испански, El Carador del oso, а говорящие по-английски — Bearhanter; все эти имена означают одно и то же: Охотник за медведями. Возможно, теперь вы припомните, что когда-нибудь уже немного слышали обо мне.

— Как? Вы, сэр, Охотник за медведями? — вмешался Бен Новая Луна. — Именно вы тот самый немец, который держит лавку наверху, у самых Черных гор, — гроза гризли в округе?

— Да, это я, сэр.

— Ну тогда я, разумеется, много слышал о вас. Это не вас ли взяли в плен индейцы-сиу и увели с собой на север, в национальный парк?

— Верно, это случилось со мной, но Олд Шеттерхэнд и Виннету вызволили меня. При этом мой сын был с ними.

— Я слышал рассказы об этой истории, которая стала одним из знаменитейших предприятий Олд Шеттерхэнда. Если вы именно тот человек, то меня очень обрадовала наша встреча, и я надеюсь, что маленькое разногласие с этими сеньорами вы быстро урегулируете. Может быть, вам стоит взять свои слова назад?

— Слово «лжец»? Нет.

— А вы можете это доказать?

— Да. У меня нет привычки утверждать то, чего я не могу доказать. Помещик никогда не пошлет сразу двух старших пастухов в Льяно — в этом я абсолютно уверен. Один из них постоянно нужен ему в имении. Если бы действительно надо было получить деньги, хозяин отправил бы со старшим пастухом одного или нескольких простых вакеро. Кроме того, мы только что месяца два пробыли в краях между Эль-Пасо и Альбукерке и не пропустили ни одной estancia, ни одной асиенды[221], но под Сан-Диего-и-Кобледо не помним ни Эстансиа-дель-Кучильо, ни помещика по фамилии Монтано.

— Значит, вы проехали мимо нашего имения, — объяснил Эмилио.

— Этого не может быть. Ну, пусть так, проехали, но я бы слышал о таком имении или о его хозяине. Оставьте в покое свои ножи и садитесь! Я не позволю угрожать себе. Я не стану выгонять вас из своего лагеря, потому что вы приехали с людьми, которых я считаю порядочными. Как вы себя будете вести, так с вами и будут обращаться. На окраине Льяно нельзя не быть предельно осторожным, и каждый знает, что здесь приходится гораздо больше опасаться белых, чем краснокожих.

— Может быть, вы считаете нас грифами Льяно?

— На этот вопрос я смогу ответить, когда мы с вами познакомимся поближе; тогда я вас узнаю в полной мере, а мой теперешний приговор опирается только на предположения. Если вы окажетесь действительно хорошими людьми, чего бы я искренне желал, то мы, конечно, расстанемся друзьями.

Мексиканцы вопросительно переглянулись. Для осуществления их тайных планов самым разумным было показать себя миролюбивыми. Поэтому Карлос сказал:

— Ваши последние слова исправят предыдущие. Поскольку мы порядочные люди, то вполне уверены, что очень скоро вы поймете, сколь несправедливо о нас судили.

Он снова уселся, и его брат сделал то же самое. Бауман послал сына к зарослям кактусов, чтобы нарвать плодов, которыми все захотели полакомиться на десерт.

Пока ужинали, стало совсем темно, и мужчины разожгли костер, тем более топлива для него было предостаточно.

Кроме перехода дня в ночь, стала заметна и другая особенность котловины. Она была отгорожена от равнины высокой скальной грядой. Ветру, гулявшему по равнине, доступ с трех сторон был в котловину закрыт. Только с четвертой, откуда приехали янки и мексиканцы, ветер мог проникать в котловину. Оттуда он и дул тихо и равномерно или же, наоборот, поднимался с возрастающей силой к скальной стенке, где находил — конечно, незначительный — проход через узкую щель, замеченную уже раньше вновь прибывшими, и которая являлась выходом из долины в сторону Льяно. Хотя тяга отчетливо ощущалась, но пламени костра она ни разу не шевельнула. При этом дышалось совсем по-другому, но — странное дело! — нельзя было различить — легче или тяжелее.

Кактусовые плоды были съедены, и Мартин Бауман пошел за новой порцией. Едва он скрылся за кустами, как сразу же послышался голос:

— Что такое?! Джентльмены, подите-ка сюда! Ничего подобного я еще ни разу не видел.

Все поспешили на приглашение. Когда они миновали кусты, им открылось в высшей степени поразительное зрелище.

Весь котлован тонул в глубокой тьме, потому что отблеск костра был слишком ничтожен, чтобы проникнуть сквозь заросли; но там, где поднимались к небу кактусы, видны были многочисленные язычки пламени, поблескивавшие своеобразным бледным бесцветным огнем. Каждый из этих растительных канделябров поддерживал на себе множество таких язычков, каждый «рожок» живого подсвечника нес на кончике своем один огонек. Это было чудесное, почти призрачное явление.

— Что бы это могло быть? — спросил Портер.

— Ничего похожего я еще никогда не видел, — прошептал Фолсер. — Мне даже стало как-то не по себе.

И в этот момент позади них за кустами, у самого костра, где все только что сидели, послышался низкий отчетливый голос:

— Это Ко-харстезеле-ято, огоньки Великого Духа, которые он зажигает, когда хочет предупредить своих детей.

— Caspita![222] Кто это за нами? — испуганно вскрикнул Эмилио Корхето. — Неужели мы попали в засаду?

— Нет, — ответил Охотник за медведями. — Это наш товарищ, которого мы ожидали. Он по своему обыкновению появился так, что мы этого не заметили.

Все обернулись. И верно: прямо у костра был виден всадник. Но как же он смог добраться сюда, да еще на лошади, так тихо, что никто его не услышал?

Под всадником был великолепный вороной, взнузданный и оседланный на индейский манер. Индейской была и одежда мужчины, индейскими были также черты его лица, не обнаруживавшего и следа бороды. Зато пышные черные волосы достигали середины спины. В руках он держал двустволку, деревянные части которой были обиты серебряными гвоздями.

Янки и мексиканцы даже вскрикнули — от удивления и восхищения одновременно.

— Кто это? — спросил Портер. — Индеец? А может быть, он привел с собой своих товарищей.

— Нет, он один, — ответил Бауман. — Это Виннету, вождь апачей.

— Виннету! Виннету! — стали повторять все.

Апач, не обращая внимания на всеобщее восхищение, спрыгнул с лошади, вышел из зарослей, показал на огоньки и сказал:

— Бледнолицые находятся в этой замкнутой долине, и они не заметили, что произошло снаружи. Чтобы они это узнали, великий Маниту посылает им этот огненный знак. Виннету не знает, могут ли они это прочесть.

— Что же произошло? — спросил Блаунт.

— Над Льяно прошел 'ntch-kha-n'gul, торнадо. Виннету видел его черное тело на севере. Беда тем, кто ему встретился — смерть пожрала их!

— Торнадо? — переспросил Охотник за медведями. — Мой краснокожий брат точно заметил его путь?

— Виннету рассчитывает движение маленького жука, которого он заметит. Как может он пренебречь движением сильной бури!

— В каком направлении шел торнадо?

— Прямо на восток отсюда, там поднялись в воздух тучи пыли, так что было темно, как в самое глухое время ночи. Солнце охватывало сбоку этот мрак кроваво-красными лучами. Ночь продвинулась на северо-восток, и там она потом исчезла, как это видел Виннету.

— Значит, торнадо перемещался с юга на север?

— Мой брат сказал это.

— Господи, помилуй! Как бы он не задел наших друзей!

— Предчувствия Виннету черны, как лик бури, но наши друзья умны и опытны, Олд Шеттерхэнд разбирается в каждом дуновении ветра, но 'ntch-kha-n'gul приходит внезапно и не высылает впереди себя никаких вестников, предупреждающих о его появлении. Нет ни одной лошади, которая смогла бы ускакать от него. Олд Шеттерхэнд сегодня должен был достичь Льяно, и копыта его коня коснулись песка пустыни как раз там, откуда прилетел коршун ветра. Возможно, он лежит со своими друзьями погребенным под слоем песка.

— Это было бы ужасно! Мы должны спешить. Мы должны отправиться туда, и немедленно. Быстрее на лошадей!

Виннету предупреждающе поднял руку.

— Мой брат мог бы не слишком торопиться, — сказал он. — Если Олд Шеттерхэнд оказался посреди тропы, которой шла буря, то он мертв, и наша помощь придет слишком поздно. Но если ему посчастливилось оказаться на обочине, то он остался невредимым, и ему теперь угрожает одна опасность — заблудиться, потому что буря так меняет местность, что лик Льяно будет неузнаваем. Мы должны выехать навстречу Олд Шеттерхэнду, но не сейчас, ночью, так как и нам Льяно будет трудно узнать и только дневной свет сможет быть нам проводником. Кто хочет найти заблудившегося, должен обращать внимание на то, чтобы самому не сбиться с пути. Поэтому мои братья могут снова рассесться у костра. Первый проблеск утра увидит наше выступление.

И он устроился у костра. То же самое сделали и все остальные. При этом они невольно оставили свободное место между собой и Виннету — свидетельство почтения к знаменитому вождю. По той же причине все некоторое время молчали. Наконец; первым не смог сдержать свое любопытство Бен Новая Луна. Чтобы узнать кое-что об ожидавших товарищах апача, он обратился к Бауману:

— Как я слышал, вы намерены встретиться с Олд Шеттерхэндом?

— Да, но не только с ним. Там будут и другие его спутники.

— А кто эти люди?

— Толстый Джемми и Длинный Дейви — их имена вам, возможно, приходилось слышать.

— Конечно, я знаю по рассказам разных людей обоих знаменитых вестменов. И что, только они сопровождают Олд Шеттерхэнда?

— Нет. С ними едут еще двое его товарищей, о которых вы тоже, вероятно, слышали, раз вы знаете поход Олд Шеттерхэнда к национальному парку. Это — Хромой Фрэнк и негр Боб. Фрэнк отправился в путь не с нами, а с Олд Шеттерхэндом, чтобы подучиться у него, а Боб присоединился к нему. Вот поэтому-то их нет со мной. Надо ожидать, что еще кто-нибудь воспользуется возможностью пересечь Льяно под началом знаменитого охотника. Тогда он будет в окружении значительного общества, и это меня успокаивает. Чем больше отряд, тем легче и скорее он сможет оказать помощь другим, подвергшимся нападению торнадо.

— Жаль, очень жаль, что мы, шестеро, уже завтра утром должны продолжить свой путь! Я бы охотно повидал ваших друзей и познакомился с ними.

— Это вряд ли возможно — ведь вы хотите проехать на ту сторону, в Остин. Впрочем, мы выедем тоже завтра, ранним утром. Ну, а теперь не расскажете ли мне, сэр, в чем причина необычного цвета вашего лица и как вы заполучили свое прозвище?

— И тем и другим я обязан одному из величайших негодяев, какие только появлялись на Диком Западе — Крадущемуся Лису.

— Этому мерзавцу? А-а… Долгое время я уже ничего не слышу об этом парне, а хотел бы с ним как-нибудь встретиться.

— Вы уже имели с ним дело?

— Скорее, он со мной. Он украл мою кассу и лишил меня всех сбережений. Тогда его звали Уэллер, но по разным сведениям, собранным мною позднее, я смог заключить, что это был именно Крадущийся Лис. Мне долго не удавалось напасть на его след, но вот недавно, в Нью-Мексико, я услышал, будто бы он еще жив. Теперь его величают Тобайасом Прайзеготтом Бартоном, и он под маской набожного мормонского миссионера завлекает в Льяно компании переселенцев. Один из этих людей узнал его и потребовал от него ответа, после чего негодяй мгновенно исчез.

— У, чтоб он сдох! Если бы я был при этом! От меня бы он не сбежал. Мне уже захотелось остаться здесь подольше, потому что мерзавец должен непременно появиться в этих краях. Я очень хотел бы с ним рассчитаться!

— Это было покушение на вашу жизнь?

— Не только на мою жизнь, но и на мою собственность. Это случилось на Тимпа-Форк, в Колорадо. Я приехал туда из Аризоны, где обтяпал хорошенькое дельце со старателями в Лаймстоун-Спрингс. У меня была порядочная пачка банкнот, которые я выручил от продажи золотого песка и самородков. По пути ко мне прибился один траппер. Ему, как и мне, видите ли, надо было добраться до Форт-Эбри, что на Арканзасе. Внешний вид этого человека и его поведение внушали доверие, а поскольку на Диком Западе никогда не ездят в одиночку, то мне его общество было весьма кстати.

— Вы, верно, сказали ему, что везете с собой деньги?

— Такое мне и в голову не пришло, но он мог сам догадаться, потому что однажды ночью я, к счастью, неожиданно проснулся и поймал его за проверкой моих карманов. Он сразу нашел отговорку — я, мол, стонал во сне, и ему пришла мысль расстегнуть сюртук, чтобы мне легче дышалось. Конечно, я ему не поверил и с тех пор всегда был настороже. Можете себе представить мое состояние…

— Конечно! Небольшое удовольствие находиться в пустыне с глазу на глаз с мошенником. Пора спать, и заснуть хочется, а приходится все время быть настороже, чтобы на тебя не напали. Вам выпала трудная задача. Один удар ножа, одна пуля — и прощай, жизнь и, конечно, собственность!

— Ну, что до этого, то тут-то я мог быть спокойным. Очень скоро я раскусил парня. Он, в сущности, был трусом. Красть и обманывать — да, но проливать кровь — для этого ему не хватало мужества. На Тимпа-Форк мы устроили привал. Был жаркий день, но дул сильный ветер, делая жару сносной. Я страстный курильщик и, решив передохнуть, заново набил себе трубку… знаете, такая короткая трубка, но с большой головкой, которая вмещает четверть кисета табака. Когда я хотел ее зажечь, мой спутник сказал, что слышал в кустах голос индейки. Я сейчас же отложил трубку, схватился за ружье и пошел в заросли, чтобы наверняка подстрелить птицу. Хотя я и следа ее не нашел, зато убил опоссума. Когда я вернулся с добычей, прошло уже с полчаса. Парень сразу же смотался потрошить зверя и снимать шкуру, а я потянулся за трубкой, чтобы наконец разжечь ее. Но так как дул сильный ветер, мне это сразу не удалось, и тогда я лег на землю, загородился от ветра шляпой и высек искру на трут. На этот раз мне удалось добыть огонь. Я примял трутом табак, сделал еще несколько движений, и вдруг раздались шипение и треск… Огонь полыхнул мне в лицо, охватил голову. В тот же миг парень схватил меня за шиворот, пригнул мою голову, а другой рукой стал шарить на груди и в карманах. Я был так ошарашен происшедшим, что ему удалось вырвать у меня бумажник. Но, тем не менее, я поймал его руку и крепко держал ее, а затем вцепился в бумажник. Мы тянули в разные стороны, и бумажник порвался: у него оказалась одна половинка, у меня другая. Тогда я вскочил и выхватил нож. Меня временно ослепило, но, по счастью, в тот момент, когда огонь полыхнул мне в лицо, я зажмурился, иначе бы я совсем ослеп. Веки, правда, были обожжены. Я мог их раскрыть лишь чуть-чуть, но этого хватило, чтобы видеть парня. Я наступал на него с ножом. Но мое состояние придало ему смелости. Он схватил с земли свое ружье и направил его на меня. От колющей боли я закрыл глаза и почувствовал, что проиграл; раздались выстрелы, точнее — один выстрел, но, к моему удивления, я оказался нетронутым. Я протер глаза, с большим усилием открыл их — и не увидел парня. Зато с той стороны ручья чей-то голос повелительно крикнул: «Стой, убийца!» Потом я услышал стук копыт быстро удалявшейся лошади. Как оказалось, негодяй вскочил в седло своей лошади и сбежал с оторванной частью бумажника, где находилось около половины моих денег.

— Удивительная история! — сказал Бауман. — Значит, ему помешали?

— Да, знаменитый вестмен Плутишка Фред оказался поблизости и услышал мой выстрел, которым я убил опоссума. Он пошел по противоположному берегу ручья на звук и увидел нас как раз в тот момент, когда мерзавец прицелился в меня. Он выстрелил в него и попал в руку, после чего мошенник бросил ружье и поспешил к своей лошади, намереваясь как можно скорее ускакать. Плутишка Фред привязал свою лошадь и подошел ко мне. Его своевременное появление спасло мне жизнь. О преследовании вора не могло быть и речи, потому что я не мог ехать на лошади, а Фред не мог меня бросить в моем отчаянном положении. День и ночь он прикладывал холодные компрессы к моему лицу. Больше недели стояли мы лагерем там, на Тимпа-Форк. Настрадался я ужасно и потерял очень много денег, но был рад, что сохранил зрение.

— Как же звали того человека?

— Уэллер. Когда же мы прибыли в Форт-Эбри и подробно описали его, я узнал, что эта фамилия фальшивая. Это был Крадущийся Лис.

— Значит, во время вашего отсутствия он набил в трубку пороха?

— Да, а сверху, чтобы обмануть меня, присыпал немножко табака. Чтобы отвлечь мое внимание, выдумал, что слышит индейку. Он знал, что я сейчас же пойду искать птицу, потому что охотник-то я был куда лучше его. Я хорошо запомнил этого негодяя — он худ, а черты его лица я никогда не забуду. Я немедленно узнал бы его, если бы только встретил.

Оба мексиканца с напряженным вниманием прислушивались к этой беседе. Они часто и многозначительно переглядывались, думая, что никто этого не видит, но был человек, внимательно наблюдавший за ними — Виннету.

Казалось, он смотрел совсем в другом направлении, но апач на самом деле ни на минуту не спускал глаз с обоих мексиканцев. Он был уверен, что они были как-то связаны с этой историей.

А за Виннету, в свою очередь, следил Бауман. Охотник за медведями, хорошо знавший своего краснокожего друга, который внезапно появился на лошади за их спинами у костра. Бауман мог легко объяснить, как это произошло. Апач вернулся с разведки и по своему обыкновению оставил лошадь на некотором отдалении, а сам прокрался к костру. Вероятно, он по какой-то мелочи догадался о присутствии чужих, а поэтому подошел тайком, чтобы понаблюдать за незнакомцами, прежде чем показаться им. Осмотревшись настолько, что он смог составить представление о чужаках, апач незаметно исчез, вернулся к лошади, а дальше вел себя так, будто он ничего о незнакомцах не знал.

И вот теперь он сидел у костра, с видимым равнодушием уставив глаза в слабо поблескивавшую поверхность пруда, но Бауман хорошо видел, что время от времени из-под длинных густых ресниц индеец бросает острый взгляд на мексиканцев. Апач им явно не доверял. Это было заметно по его поведению.

Сын Охотника за медведями хотел принести плоды кактусов, но не дошел до них, удивившись пучкам искр. Это показалось очень удобным мексиканцам. Им надо было обменяться по секрету парой слов. Для этого нужно было отойти от костра, а поэтому Эмилио Кортехо встал и сказал:

— Мы хотим поискать кактусовых плодов. Ты пойдешь со мной, Карлос? Может, найдем сколько-нибудь.

— Конечно, пойду, — ответил его брат, быстро поднимаясь.

Бауману совсем не хотелось их отпускать. Он догадался, что братья хотят тайком договориться. Он уже было собрался что-то возразить, но тут заметил повелительное движение руки апача, приказывающего ему помолчать.

Братья ушли. Едва за ними сомкнулись кусты, как Виннету тихо сказал:

— У этих людей бесчестные глаза, и мысли их направлены ко злу. Но Виннету узнает про их намерения.

И он проскользнул через кусты в противоположном направлении.

— Он им тоже не верит? — спросил Портер. — Бьюсь об заклад, что они почтенные люди.

— Вероятнее всего, ты бы проиграл пари, — ответил Бен Новая Луна. — Они не понравились мне с первого взгляда.

— Наплевать мне на это! Не доверять человеку можно только тогда, когда есть доказательства, что он совершил неблаговидные проступки.

— А эти двое разве вызывают доверие? — вмешался Охотник за медведями. — Да ни один помещик не отошлет сразу двух своих старших пастухов. А посмотрите-ка на их лошадей, сэр! Разве они выглядят так, словно они проделали переход от Сан-Диего? Если я правильно считаю, это будет не меньше трехсот английских миль. Лошади, которые по дикой местности прошли такое расстояние, должны выглядеть усталыми. Я полагаю, что конюшня этой скотинки находится совсем недалеко отсюда, и мог бы поставить хоть тысячу долларов, что оба этих парня — не кто иные, как подручные грифов Льяно-Эстакадо.

— Тысяча громов и молний! — вскрикнул Портер. — Вы и в самом деле так считаете, сэр?

— Да, я так думаю.

— Тогда мы попали в превосходное общество! Эти парни вызвались провести нас через Льяно.

— Бога ради, и не думайте об этом! Это привело бы вас к неминуемой гибели. Поверьте мне! Я старый дурак-медвежатник, но по лицам людей выучился читать их мысли, узнавать характер.

— Ну, и я не желторотый юнец! Я почти так же стар, как и вы, и с мальчишеских лет шатаюсь по прерии. Почему же вы считаете, что эти люди не заслуживают нашего доверия?

Теперь заговорил Мартин Бауман, который до того, стесняясь своей молодости, молчал:

— Они его действительно не заслуживают, мастер Портер. Я готов сказать им это в лицо.

— Ах, так! Какие же основания у вас, молодой человек, так плохо о них думать?

— Разве вы не заметили взглядов, которыми он обменивались, когда речь зашла о Крадущемся Лисе?

— Нет. Я внимательно слушал эту необычную историю и не смотрел на мексиканцев.

— На Диком Западе надо не только слушать, но и видеть, потому что это…

— Везет мне! — прервал его Портер. — Не хотите ли вы поделиться добрыми наставлениями со мной, старым бродягой?

— Нет, сэр, но поскольку мой отец проявил недоверие к мексиканцам, я внимательно наблюдал за ними. Мне удавалось сделать это незаметно, потому что они совершенно не обращали внимания на такого молодого и неопытного парня, как я. По взглядам, которыми они обменялись, я понял, что они знали Крадущегося Лиса.

— Вы полагаете? Хм! Этот Лис, должно быть, гуляет где-то поблизости и заманивает людей в Льяно, так что парни могли его знать. Мне кажется, что приближаются события, которые могут стать для нас фатальными. Таинственные огоньки на кактусах очень мне не понравились. Я не суеверен, однако подобные явления не случайны. Они всегда что-то означают, и это меня настораживает.

— Естественно, эти огоньки хоть что-нибудь да означают, — улыбнулся Охотник за медведями.

— И что именно?

— Что воздух сейчас наэлектризован.

— На-э-лек-три-зо-ван? Этого я не понимаю. Меня такому не учили. Я, правда, знаю, что можно позволить наэлектризовать себя. Но огоньки, пламя, да еще на кактусах? Вы в самом деле хотите свалить это на электричество?

— Разумеется, мастер Портер.

— О, ну уж оно-то в этом наверняка неповинно.

— А разве молния не такое же огненное явление?

— Конечно, и еще какое!

— Ну, молния своим возникновением обязана электричеству; это, пожалуй, не надо объяснять. А такие огни, какие мы видели только что, моряки очень часто замечают на корабельных мачтах, стеньгах, реях; люди их видели также на церковных шпилях, на вершинах деревьев, на макушках громоотводов. Эти искристые пучки называют огнями святого Эльма или огнями Кастора и Поллукса[223]. Своим возникновением они обязаны электричеству. Вы уж, верно, слышали про Духа Льяно-Эстакадо?

— Больше, чем мне бы этого хотелось.

— А рассказывали вам, что это таинственное существо временами является ночью, окруженное сверкающими огоньками?

— Да, но я этому не верю.

— Ну и напрасно не верите. Однажды со мной произошло нечто подобное на севере, в Монтане. Я оказался тогда на открытой равнине, да еще ночью. Вокруг сверкали сполохи, однако настоящая гроза так и не пришла. И вот внезапно на ушах лошади появились маленькие огоньки. Я вытянул руки вперед и увидел тогда, как на кончиках моих пальцев показались такие же огоньки, причем меня охватило совершенно удивительное чувство. То же самое происходит с Мстящим Духом. Когда он скачет через Льяно, тело его возвышается над окружающей местностью. Если дело происходит ночью, а атмосфера наэлектризована, на теле всадника появляется огонь святого Эльма.

— Значит, вы в самом деле верите в существование этого Духа Льяно?

— Да.

— И считаете его человеком?

— Кем же еще?

— Хм! Я много слышал о нем, но не задавал себе труда задумываться над этим. Так как теперь через Льяно предстоит путешествие, то я охотно хотел бы узнать, какого мнения придерживаться об этом Духе? Может случиться так, что он когда-нибудь появится во время нашего переезда. И что тогда надо делать?

— Если бы он мне встретился, я бы подал ему руку и обходился бы с ним как с добрым приятелем.

Баумана прервали. Это вернулся Виннету. Он шел быстро, но бесшумно и, проскользнув подобно змее, сел на свое прежнее место, а лицо его приняло такое непринужденное выражение, как будто он так и не вставал.

А совсем недавно, пока мексиканцы медленно удалялись в темноте к кактусам, он незаметно последовал за ними, держась на очень близком расстоянии, а потом снова выпрямился и бегом помчался к группе растений, но так легко, что шагов его не было слышно. Он добежал до цели раньше братьев и так спрятался среди высоких растительных канделябров, что его нельзя было увидеть. К тому же теперь пламенеющие пучки на растениях-светильниках исчезли и стало так темно, что мексиканцы вынуждены были искать плоды ощупью.

Братья подошли как раз тогда, когда Виннету уже спрятался. Они говорили между собой по-английски, и притом на чистейшем американском диалекте, из чего можно было заключить, что никакие они не мексиканцы. Виннету мог слышать каждое слово. Они уже успели поговорить между собой, потому что услышанное им оказалось продолжением ранее начатого разговора.

— Этому так называемому Охотнику за медведями я отплачу за оскорбление, — сказал Карлос. — Конечно, теперь выполнить наш план будет тяжелее, чем мы думали. Появление апача придает делу совсем другой оборот.

— К сожалению! Уж он-то не позволит ввести себя в заблуждение ложно расставленными шестами.

— Ты хорошо рассмотрел его лошадь?

— Конечно! Это же лучший скакун, какого я видел в жизни. Подобный есть только у Олд Шеттерхэнда. Мы должны обязательно заполучить этого скакуна.

— Хорошо бы, но как это сделать?

— Есть простой способ: подождать, пока парни заснут, а потом прикончить их.

— Ты думаешь, это возможно? К нам уже относятся с подозрением, а значит, все будут настороже. Не думаю, что хоть одному из нас доверят дежурство.

— Да, ты прав — они примут меры предосторожности. Но тем не менее посмотрим, как нам поступить. Заранее ничего нельзя определить. Чтобы обезопасить их, мы должны работать только ножами, тихо и бесшумно, бить прямо в сердце.

— А если этот план сорвется?

— Не говори глупости! Подумай, семь лошадей, причем среди них скакун апача, да еще оружие, да еще деньги! И делить все добро придется только на двоих. Вот это была бы удача! Если наша затея не удастся, то нам придется звать на помощь приятелей. В открытом бою мы проиграем. Давай поищем какой-нибудь предлог отделиться от них. Виннету поскачет с обоими охотниками навстречу Олд Шеттерхэнду, а янки вынуждены будут присоединиться к ним, потому что нас они уже не сделают проводниками. Мы же поскачем вперед, к Ложбине Убийц, где мы наверняка встретим одного из связных, которого послали туда наши приятели. Потом мы захватим этих парней, а также Олд Шеттерхэнда и всех, кто окажется с ним. Ну, а теперь мы не можем больше задерживаться здесь, а то их недоверие к нам еще больше возрастет. Пора возвращаться — моя шляпа уже полна плодов.

— Моя тоже.

— Тогда идем!

Они пошли, но впереди них стрелой метнулся Виннету. Избегая малейшего шума, он обходным путем добрался до костра и, как уже говорилось выше, уселся как ни в чем не бывало возле него, так что фальшивые мексиканцы не могли даже подумать, что их подслушивали. Они стали раздавать собранные кактусовые плоды. Все брали их, один Виннету отказался. Он отвел руку дающего, прибавив:

— Вождь апачей не есть ничего происходящего от растения сумах.

— Сумах? — удивленно спросил Эмилио Кортехо. — Разве Виннету не знает плодов кактуса?

— Он знает все растения и их плоды.

— И все же он спутал кактусы с ядовитым сумахом, а такая ошибка для апача непростительна.

— Виннету не сделал ошибки. Он назвал эти плоды сумахом, потому что они ядовиты.

— Ядовиты? Почему это они вдруг стали ядовитыми? Раньше-то мы их ели.

— Потому что они оказались в руках, привыкших сеять несчастье и смерть.

Он произнес эти слова, в которых содержалось тяжкое оскорбление, так спокойно, словно речь шла о чем-то незначительном.

— Ascuas![224] — воскликнул Карлос Кортехо. — И мы должны с этим мириться? Я требую, чтобы сказанное было взято назад.

— Виннету всегда говорит только такие слова, которые он прежде хорошо обдумал. Он еще никогда не раскаялся ни в едином своем слове, и он теперь ничего не возьмет назад.

— Но мы оскорблены!

— Пфу!

Выпустив воздух через полуоткрытый рот, апач пренебрежительно махнул рукой. И в его словах, и в небрежном движении руки была такая открытая беззаботность, такое выражение чувства собственного достоинства, что оба Кортехо сочли разумным промолчать. Далее если бы вождь противостоял им в одиночку, они не стали бы ввязываться с ним в открытую борьбу. Но здесь ведь присутствовали еще те, которые уважали и верили Виннету и которые в случае ссоры стали бы на сторону апача. Поэтому Эмилио примирительным тоном сказал брату:

— Успокойся! К чему нам ссоры! Слова индейца нельзя положить на весы, где взвешивают золото.

— Ты прав. Ради общего спокойствия мы будем считать, что он не говорил обидных слов!

Виннету ничего не ответил на это. Он вытянулся во весь рост в траве, закрыл глаза и вел себя так, словно собирался побыстрее уснуть.

Эта короткая сцена, какой бы незначительной она ни казалась, оказала на остальных гнетущее впечатление. Если Виннету выразил братьям недоверие, значит, он в чем-то их подозревает. Что они задумали? Виннету ничего не сказал об этом. Стало быть, ничего враждебного от братьев не стоило ожидать, по меньшей мере теперь. Но прежнее недоверие к ним возросло, естественным следствием чего было явное нежелание возобновлять разговор. Молчание было таким красноречивым, словно подозрение было высказано открыто.

Охотник за медведями и его сын последовали примеру Виннету и стали готовиться ко сну. То же самое сделали и другие.

Через короткое время наступила тишина, и казалось, что все уже спят. Но это было не совсем так. Оба мексиканца не могли заснуть, потому что обдумывали свои коварные планы, а другие бодрствовали вследствие своего недоверия к братьям.

Так прошло, пожалуй, больше получаса.

Даже если бы и не было этой разобщенности, люди все же не смогли бы заснуть. В атмосфере ощутимо возросла напряженность. По кустам прошел тихий, едва слышный шелест. Поднялся легким ветерок, который постепенно становился все сильнее и сильнее, зашевелились ветки, прикасаясь одна к другой. И при этом маленькие, едва заметные искорки как бы перепрыгивали по самым их кончикам.

Внезапно все вскочили, потому что раздался необычный звук. Казалось, что где-то высоко над ними били в колокола. Звон этот держался, пожалуй, с полминуты, а потом замер над водой.

— Что это было? — спросил Бен. — Здесь же нет церквей с колоколами! Если бы я не знал, что…

Он замолчал. Опять раздался звук, но повыше прежнего. Теперь казалось, что звучал мощный тромбон.

— Это ялтех-юаф-кай, голос Поющей долины, — объяснил вождь апачей.

— Стало быть, вот он какой! — сказал Охотник за медведями. — Слушайте!

Этот звук был совсем особого рода. От него замирало дыхание. Словно гигантский невидимый трубач пробовал свой инструмент, подобного которому не было, конечно, ни в одном оркестре.

Мужчины в молчании прислушивались — не повторятся ли подобные звуки. И действительно, поток воздуха принес с собой целый набор звуков, быстро следовавших один за другим и идеально гармонировавших между собой. Звуки были различной длительности. Низкие тона звучали дольше, образуя с высокими, быстрее затихавшими, гармонический ряд, составленный из одних и тех же интервалов.

Ничего нельзя было сравнить с этими звуками. Ни один известный инструмент не мог воспроизвести что-либо подобное. К трубным звукам присоединялись еще и другие, приятные и нежные, словно голос невидимого тенора.

Люди прислушивались и не осмеливались говорить. Даже коварные мексиканцы были захвачены таинственным концертом.

А потом на смену звуковым феноменам пришли зрительные, ощущавшиеся уже не ухом, а видимые глазом.

Небо вроде бы стало выше. Редкие звезды казались меньшими, чем обычно. На этом небосводе, там, где он на юге покоился на скалах, внезапно появился светло-желтый искрящийся диск величиной в полную луну. Края его были чрезвычайно резкими. Диск медленно полз по небу и, казалось, передвигался по прямой, приближаясь со все возрастающей скоростью прямо к долине.

Чем ближе он подплывал, тем больше становился в размерах и тем яснее было видно, что это вовсе не плоский диск, а настоящий шар.

Вдруг очертания его потеряли резкость, появились напоминающие стрелы молний разряды, подрагивающие и посверкивающие, вырос хвост, светивший куда ярче кометного.

Сам шар уже не был однородно желтым. Казалось, он состоял из жидкого огня, подвижное пламя которого то и дело выбрасывало язычки самых разнообразных цветов. Было заметно, что шар вращается вокруг собственной оси — или, по меньшей мере, такую видимость создавали вихрящиеся, закручивающиеся краски. Скорость движения шара возрастала поистине ужасающе. Потом он на несколько мгновений словно задержался в полете — как раз над самой серединой долины. Потом что-то загрохотало, словно разом выстрелили много пушек; шар разлетелся на бесчисленное множество клочков, которые медленно падали и гасли. Еще несколько секунд можно было видеть хвост. Что-то шмякнулось в маленький пруд, и вода вздыбилась высоко вверх. Казалось, что в пруд бросили с очень большой высоты что-то очень тяжелое. Всех обрызгало водой.

Небо опять потемнело, снова стали видны далекие звезды, и могучий, полный звук, составленный из нескольких, в октаву настроенных тонов, уносился прочь от испуганных людей.

Один лишь Виннету сохранял свое обычное спокойствие. Казалось, никакое событие не может вывести его из себя.

— Ки-ведау, огненный шар, — произнес он. — Великий Маниту бросил его с неба и с оглушительным шумом швырнул на землю.

— Огненный шар? — спросил Блаунт. — Да, это выглядело как шар. А хвост вы видели? Это был дракон, черт, злой дух, бесчинствующий в полуночный час.

— Хо! — ответил апач, отворачиваясь от суеверного бледнолицего.

— Да, это был дракон! — согласился Портер со своим спутником. — Я, правда, никогда его сам не видел, но слышал, как о нем рассказывают другие. Моя бабушка однажды заметила, как он залетал в трубу нашего соседа, одержимого дьяволом и продавшего ему за деньги свою душу.

— Не выставляйте себя на посмешище, сэр! — прервал его Охотник за медведями. — Мы с вами все-таки живем не в темное средневековье, когда верили в драконов и привидения или внушали подобные суеверия множеству глупых людей, чтобы отдельные умники могли на этом греть руки.

— Что тогда было, то и теперь есть! Или вы хотите казаться умнее меня? — резко спросил Портер.

— Ну, что вы! Я не полагаюсь на собственный ум. Раньше я приписывал черту любое явление, которое не мог объяснить. Теперь, слава Богу, наука так далеко ушла, что она вполне может обходиться без Вельзевула.

— Ах так! Пожалуй, вы тоже относитесь к этим слишком просвещенным людям, так называемым ученым?

— Я не ученый, но знаю, что огненный шар ничего общего с чертом не имеет.

— Ну, а что же это тогда было?

— Маленькое небесное тело, находившееся либо в начале своего рождения, либо — при уничтожении. Оно так близко оказалось к Земле, что было притянуто ею и разорвалось возле ее поверхности.

— Небесное тело? Значит, звезда?

— Да.

— Какая же глупая голова вам это внушила?

— Тот человек, которому вы, пожалуй, не осмелились бы бросить в лицо эти слова — «глупая голова», а именно, Олд Шеттерхэнд!

— Он? Это точно?

— Конечно! Когда по вечерам мы сиживали у костра, то очень часто беседовали о, казалось бы, непонятных вещах и явлениях, и он всему находил естественное объяснение. Если вы хотите быть умнее этого человека, я ничего не имею против. Разве вы не слышали, как что-то грохнулось в воду?

— И слышал, и видел, и почувствовал. Мы же все стали мокрыми.

— Итак, если бы ваше предположение оказалось верным, то, значит, черт бросился вот в этот пруд, но раз мы его не вытащили, то он, значит, утонул.

— Разумеется, он не утонул. Он просто последовал в ад.

— Тогда он сможет подсушиться на тамошнем огне, после того как вымок здесь, чтобы не простудиться и не подхватить насморк. Если бы мы могли отвести воду из пруда, то увидели бы дыру в земле, в которой находится аэролит, кусок каменного метеорита — это и есть огненный шар.

— Камень? Хм!.. Но он же мог убить нас!

— Конечно. Наше счастье, что он упал в воду.

— Не хочу с вами спорить, но ваш Олд Шеттерхэнд, может быть, объяснит и те странные звуки, которые мы только что слышали?

— О Юаф-кай мы не говорили, но припоминаю, что как-то он рассказывал о знаменитом проходе Сакбот, расположенном к северу отсюда, в горах Ратлснейк. Когда ветер дует прямо сквозь такое узкое, глубоко врезавшееся в горы ущелье, то слышны звуки, напоминающие органные трубы. Теснина становится как бы инструментом, а ветер — музыкантом.

— Разумеется, этот рассказ выглядит легкомысленным, но и тут не стану с вами спорить. Думайте, как хотите, а я буду понимать так, как мне нравится.

— Охотник за медведями прав, — сказал Виннету. — Есть много долин, в которых раздаются подобные звуки; вождь апачей видел и камни, которые Великий Дух бросил с неба. Добрый Маниту каждому камню дает свою дорогу, и когда огненный шар сбивается со своего пути, он должен раздробиться. Я попытаюсь раскрыть след камня в воде.

Он говорил особенно возвышенно. Потому Виннету удалился, подошел к воде и исчез в темноте ночи.

Остальные опять уселись в ожидании возвращения апача. Никто не произнес ни слова. Только Мартин Бауман шепнул отцу:

— Что с Виннету? Он говорил так непривычно громко, словно еще кто-то, кроме нас, должен был слышать его слова. А то, что он будто бы пошел искать камень, это, по-моему, всего лишь хитрость.

— Конечно! — также шепотом ответил Охотник за медведями. — Бьюсь об заклад, что неизвестный, подслушивающий нас, находится поблизости. Насколько я знаю апача, он уже заметил этого человека и ушел, чтобы подкрасться к нему и схватить. Подождем!

Ждать им пришлось недолго. Уже через несколько минут поблизости, в кустах, послышался шум, словно какой-то зверь ломал ветки; потом последовал короткий боязливый вскрик, а затем раздался голос Виннету:

— Подойди сюда, Охотник за медведями, нас подслушивал шпион.

Бауман исчез в зарослях, а через несколько мгновений вернулся в сопровождении апача и незнакомца, которого по одежде можно было бы принять за индейца.

Какое нужно иметь острое зрение, чтобы в темной ночи раскрыть таящегося в кустах шпиона! И только такой человек, как Виннету, смог незаметно подкрасться к нему и схватить такой хваткой, что всякое сопротивление стало невозможным.

Все окружили пленника. Он был вооружен только ножом, который, впрочем, Виннету у него отобрал. Пленный был низкоросл и худощав, а его тощее лицо нельзя было отчетливо рассмотреть в темноте.

Но глаза Виннету уже привыкли к ночному мраку, и он видел, кто Стоит перед ним.

— Почему мой юный краснокожий брат не подошел к нам открыто? — спросил он. — Мы бы по-дружески приняли его.

Пленный не отвечал, поэтому апач продолжал:

— Значит, он сам виноват в том, что оказался в плену. Однако с ним ничего не случится плохого. Вот я возвращаю ему нож. Он может вернуться к своим братьям и сказать им, что мы ждем их и что они могут у нас отдохнуть.

— Уфф! — удивленно вскрикнул пленный, принимая назад свой нож. — Откуда ты знаешь, что поблизости находятся наши воины?

— Разве ты считаешь Виннету совсем маленьким мальчиком? Как он мог не знать этого?

— Виннету! Вождь апачей! — Пленник, казалось, не мог прийти в себя от изумления. — И ты отдаешь мне назад мой нож? Ты принимаешь меня за апача?

— Нет. Мой юный брат не носит цвета войны, однако я предполагаю в нем сына команчей. Разве ваши воины выкопали топор войны против апачей?

— Нет. Острие топора войны спрятано в земле, но между нами и вами нет согласия.

— Виннету уважает всех людей, не спрашивая их имен, не глядя на цвет их кожи. Он готов разжечь здесь огонь и раскурить с вами трубку мира. Он не спрашивает, почему твои братья пришли в Поющую долину. Они знают, что каждый, кто сюда попадает, становится лагерем у этой воды. Поэтому они остались внизу и выслали тебя, чтобы разведать, нет ли здесь кого. Не так ли?

— Так, — подтвердил команч.

— Когда ты опять будешь лежать под кустами, выслеживая чужих воинов, то прикрывай веками глаза, потому что сегодня именно глаза выдали тебя. Как велико число твоих братьев?

— Два раза по десять.

— Так иди к ним и скажи, что Виннету и восемь бледнолицых встретят их дружески, не зная даже о том, с какими намерениями они придут. О том, как ты стал моим пленником, ты можешь не говорить. Сам я об этом вспоминать не стану.

— Доброта великого вождя радует мое сердце. Я ни о чем не умолчу, я скажу всю правду — пусть мои братья убедятся, что у вас их ожидает дружеский прием. Быть раскрытым глазами Виннету — не позор. Я же обдумаю совет, который он мне дал.

Окружавший команча круг раскрылся, и разведчик поспешно убежал.

Белые, в особенности мексиканцы, высказали мнение, что рискованно оставлять в такой близости отряд из двадцати команчей. Напротив, апач весьма твердо отстаивал свое мнение:

— Виннету всегда знает, что он делает. Если воины команчей приехали в Поющую долину, их поездка не расценивается как война против апачей. Здесь поблизости находится могила их самого великого вождя. Может быть, они хотят посетить ее, чтобы пропеть, как положено каждый год, песню мертвых. Мы разожжем костер, чтобы хорошенько разглядеть их лица. Для полной уверенности мы примем их не здесь, а снаружи, перед кустами.

Опять запылал костер. Пока его разжигали, Виннету вывел Охотника за медведями и его сына за кусты и тихо сказал им:

— Оба бледнолицых не те, за кого они себя выдают. Они говорят на языке янки и хотят нас здесь убить. Они принадлежат к числу грифов Льяно-Эстакадо. Виннету предполагает, что команчи направляются в Льяно. Мексиканцы не должны об этом знать. Поэтому Виннету и сказал всем, что поблизости от долины есть могила, но это — неправда.

Дальше он говорить не мог, потому что теперь от костра подошли другие. Пламя ярко пылало, проникая через кусты и достаточно хорошо освещая площадку перед ними. Все, конечно, захватили с собой оружие, чтобы воспользоваться им, если команчи, вопреки ожиданиям Виннету, не будут настроены мирно.

Вскоре послышался стук копыт. Это приближались команчи. Они остановились на небольшом расстоянии от белых. Предводитель индейцев спрыгнул с лошади и медленно пошел вперед. Виннету направился ему навстречу, протягивая руку.

— Добро пожаловать, воины команчей, — сказал он. — Виннету не спрашивает, что вам здесь нужно. Он знает, что вы посетите могилу своего вождя, а потом мирно вернетесь к своим вигвамам.

Это он сказал громко, а потом быстро и очень тихо добавил:

— Мой брат мог бы это подтвердить. Я объясню ему потом все наедине.

Выслушав эту просьбу, предводитель команчей громко ответил:

— Моя рука с радостью пожмет руку Виннету, величайшего воина апачей и в то же время знаменитого вождя. Мы готовы раскурить с вами трубку мира, потому что мы идем не по тропе войны и только хотим почтить память своего мертвого вождя.

— Виннету верит словам своего брата и приглашает его вместе с воинами команчей подойти к костру и раскурить трубку мира.

Вожди обменялись рукопожатиями. До поры до времени это служило доказательством, что у команчей нет дурных намерений. Их предводитель позволил подвести себя к костру, а его люди последовали за ним.

Потом они разошлись по травянистому берегу пруда, чтобы привязать своих лошадей так, что они свободно могли пастись около водопоя, а затем поодиночке собрались к костру.

У огня теперь было довольно тесно, потому что площадка между кустами и водой была неширокой. Пришлось сидеть плечом к плечу, образуя круг, в центре которого сидели Виннету и предводитель команчей.

Один из индейцев провозился со своей лошадью дольше остальных, но вот и он подошел. Перед тем, как усесться, он огляделся вокруг. Когда он увидел братьев Корхето, чего те, однако, не заметили, темное лицо его мгновенно исказила гримаса, и он крикнул:

— Уфф! Aletehlkua ekkvan mava![225]

Поскольку люди у костра шумели и каждый еще устраивался поудобнее, выкрик этот был не всеми услышан, но предводитель команчей все-таки расслышал его. Он резко выпрямился и спросил кричавшего:

— Hand tuhschtaha — nai?[226]

— He-ehbak, enko-ola uah-tuhwa![227]

— He-ehlbak hetetscha enuka![228]

— Mava he-ehlbak kenklah![229]

При этих словах он показал на обоих мексиканцев.

Чтобы перекрыть шум, вопросы задавались громко, столь же громкими были ответы; в словах предводителя слышалась какая-то озадаченность, индейский воин отвечал резко и с гневом, поэтому короткий разговор привлек внимание всех присутствующих. При словах «грифы Льяно-Эстакадо» все команчи вскочили и угрожающе схватились за свои ножи. Сцена у костра перестала выглядеть мирной.

Белые не понимали содержание разговора, потому что не владели ни языком команчей, ни диалектами тонкава или моки[230], но они видели угрожающие лица краснокожих и тоже поднялись, схватив свое оружие.

Только Виннету был спокоен и оставался сидеть. Он повелительным тоном сказал:

— Мои братья могли бы так и не возбуждаться. Если краснокожие воины видят среди нас двух своих врагов, то я уверяю их, что у нас нет ничего общего с этими людьми. Из-за них между нами не прольется и капли крови. В чем обвиняет их воин команчей?

Виннету говорил на самом употребительном в тех краях жаргоне, состоявшем из испанских, английских и индейских слов. Команч, к которому было направлено обращение, отвечал на той же всем понятной смеси языков:

— Я охотился наверху, у воды Тови-чуна, которую белые называют Мушиной рекой, и увидел следы двух всадников; я поехал по ним. Потом я увидел, что эти всадники сидят под деревьями, и подполз к ним, чтобы услышать их разговор. Они говорили о Льяно-Эстакадо, по которому через несколько дней должен был пройти большой караван белых людей. Грифы Льяно задумали собраться всем вместе и напасть на этот караван. Из их слов я понял, что и они сами принадлежат к грифам, и тогда я спросил себя, должен ли я их убить. Благоразумие подсказало мне оставить их в живых, потому что только благодаря этому было возможно…

Он собирался еще что-то сказать, но Виннету не хотел, чтобы это услышали мексиканцы, поэтому он резко прервал говорившего:

— Я слышал достаточно и уже знаю, что мой брат хочет сказать дальше. Но хорошо ли ты запомнил тех людей? Разве ты не мог теперь ошибиться?

— Это — они!

— Что ответят бледнолицые на такое обвинение?

— Что вы только что выслушали самую бессовестную ложь, — заявил Карлос Корхето. — Мы никогда не бывали на этой Мушиной реке.

— Это они, — крикнул и предводитель команчей, — потому что мы…

— Пусть мой брат позволит говорить мне, — поспешно прервал его Виннету, чтобы не дать команчу высказать то, чего не должны были услышать мексиканцы.

Но команч разозлился на эту нетактичность, полностью нарушавшую традиционное индейское уважение к говорившему. Он был недостаточно умен для того, чтобы разгадать причину такого поведения Виннету, и гневно крикнул:

— Почему я не должен говорить? Кто терпит возле себя убийцу, тот становится его сообщником! Или вождь апачей заманил нас сюда, чтобы выдать этим убийцам?

При этих словах Виннету выложил все свое оружие перед собой, встал и сказал:

— Слышал ли мой брат когда-нибудь, что Виннету кого-то предал? Слово апача — это скала, на которой можно безопасно жить. Мой брат может пойти за мной, сохранив при себе оружие. Хуг!

Он вышел из круга и медленно зашагал через кусты. Команч, чуть подумав, последовал за ним, но прежде дал своим людям указание зорко смотреть за мексиканцами. Пройдя заросли, Виннету взял команча за руку, отвел еще подальше и, остановившись, сказал:

— Мой брат меня не понял. Виннету уже стоял около пруда лагерем, когда пришли белые. Он наблюдал за ними и понял, что те двое принадлежат к грифам. В этом он согласен с воинами команчей. Однако почему эти ядовитые змеи должны знать, что мы их раскусили? Тогда нам придется убить их, а умнее было бы пока что оставить их в живых и следить за ними. Пусть они верят, что команчи идут к могиле своего вождя. Однако мне мой брат может сказать, почему вы их преследуете.

Команч явно сконфузился. После недолгого раздумья он ответил:

— Огненная Звезда, вождь команчей, ездил со своим сыном, Железным Сердцем, на восток, к жилищам белых людей. Они проложили путь через Льяно и теперь должны находиться там. Возможно, они на обратном пути встретятся с караваном белых, а значит, подвергнутся риску нападения грифов. Поэтому мы отправились им навстречу, чтобы защитить их. Мы не знали, где собираются грифы, поэтому и оставили обоих бледнолицых из их шайки в живых, чтобы следы этих двоих привели нас к грифам. На реке Тойа их след соединился со следами еще четверых белых, которых мы также приняли за грифов. Теперь мы наткнулись на тебя. Что ты думаешь делать?

— Поеду с вами, потому что и я поджидаю друзей. Они едут через Льяно и не знают о нападении, которое замыслили грифы. Их лагерь находится в Ложбине Убийц. Но я не знаю, где расположено это место, поэтому я намерен позволить обоим мексиканцам улизнуть, чтобы они, сами о том не подозревая, стали моими проводниками.

— Кто те люди, которых ты ожидаешь?

— Олд Шеттерхэнд и еще несколько бледнолицых, которые хотели со мной встретиться.

— Олд Шеттерхэнд, знаменитый белый воин? Если ты позволишь, мы поедем с тобой.

— Виннету не только позволит, но он даже попросит тебя: об этом. Кажется, вечно рассеянная стая грифов на этот раз собирается для крупной операции. Надо использовать это, чтобы уничтожить их одним-единственным ударом. Я думаю…

Он прервался, потому что за кустами, в лагере, раздались громкие крики; прозвучало несколько выстрелов, и стал слышен торопливый цокот копыт с другой стороны лагерной площадки.

Оба вождя быстро помчались туда. Когда они пробрались через кусты, то застали в лагере крайнее оживление. Команчи спешили к своим лошадям, намереваясь как можно скорее ускакать. Мексиканцев не было видно. Бен, Портер, Блаунт и Фолсер стояли в нерешительности, не зная, что им предпринять. Только Охотник за медведями со своим сыном по-прежнему спокойно сидели у костра. Они-то и крикнули Виннету:

— Парни сбежали!

— Как это произошло? — спросил апач.

— Они так внезапно запрыгнули на своих лошадок и вихрем промчались через кустарник, что мы не успели дотянуться до ружей и подстрелить их!

— Хорошо! Оставьте их! Они скачут к своей гибели. Сыновья команчей могут спешиться и оставаться здесь, но на рассвете они покинут Поющую долину, чтобы начать охоту на двуногих хищников Льяно-Эстакадо!

Эти слова были сказаны так громко, что их все услышали. Однако команчи только тогда расстались с лошадьми, когда приказ апача повторил их предводитель, который объяснил им, почему надо было позволить беглецам на время скрыться.

Глава пятая. ДОМ ДУХА

My darling, my darling,

My love child much dear,

My joy and my smile,

My pain and my tear.[231]

Так звучала в тихом утреннем воздухе милая старая теннессийская колыбельная. Казалось, будто ветки ближних миндальных и лавровых деревьев сгибались в такт ей, и сотни колибри, словно цветные искорки, вились вокруг негритянки преклонных лет, в совершенном одиночестве сидевшей у воды.

Солнце только что поднялось над горизонтом, и его лучи блуждали, словно сверкающие бриллиантовые пряди над светлой водой. Высоко в воздухе накручивал свои круги королевский гриф, а внизу, на берегу, множество лошадей наслаждалось изумительно сочными побегами лакомых трав; на верхушке одинокого кипариса, низко наклонив голову, сидел дрозд-пересмешник, прислушиваясь к пению негритянки, и, когда она подошла к концу строфы, начал вдруг звонко и громко передразнивать последние слова: «Митир-митир-митир!»

Над отражавшимися в воде опахалами низких пальм устремляли ввысь свои макушки сосны и сикоморы; под кронами охотились за мухами и другими насекомыми огромные пестро переливающиеся стрекозы, а позади близко стоящего к водоему домика ссорилась из-за кукурузных зерен стая карликовых попугаев.

Снаружи нельзя было видеть, из какого материала построен домик, так как все четыре стены и крыша густо поросли вьющимися побегами страстоцветов, белых, с тонкими красными ниточками; их желтые сладкие, похожие на куриное яйцо плоды высвечивали из буйства дольчатых листьев. Все это буйство растений очень напоминало тропики. Можно было предположить, что находишься в одной из долин Южной Мексики или средней Боливии, и все-таки это маленькое озеро с прикрытой страстоцветом хижиной и по-южному пышной растительностью на его берегах располагалось… посреди ужасающего своей сухостью Льяно-Эстакадо. Это была та таинственная вода, о которой столь много говорили, никогда ее не повидав.

My heart-leaf, my heart-leaf,

My life and my star,

My hope and my delight,

My sorrow, my care!

[Звезда моя, зорька

И сердца листок,

Печаль и тревога,

Надежды росток! (англ.).]

— Мик-кеер… мик-кеер… мик-кеер… — опять передразнил последние слова пересмешник.

Но певица не обращала на него внимания. Глаза ее уставились на какую-то фотографию, которую она держала в обеих руках и целовала, пропев одну строчку.

За много лет слезы так смыли изображение, что только очень острый глаз мог бы еще разобрать, кто или что изображено на снимке. А там когда-то улыбалась молодая негритянка с чернокожим младенцем на руках.

— Ты мой хороший, мой любимый Боб! — нежно сказала негритянка. — Мой маленький Боб, моя крошка Боб. Моя госпожа была такой доброй, что, заказавши свой портрет, заставила фотографа сделать и снимок Санны с ее маленьким сыном Бобом. Потом, когда миссис умерла, масса продали Боба, и у мамы Санны осталась только его фотокарточка. Я сберегла ее и тогда, когда сама была продана, сохранила и тогда, когда добрый масса Кровавый Лис привез меня сюда. Старая Санна будет хранить ее, пока не умрет, так, наверное, и не повидав своего Боба, который тем временем стал большим и сильным негром и тоже не забыл свою добрую милую маму Санну. О, мой милый, мой милый…

Она остановилась и, прислушиваясь, подняла голову. Ее снежно-белые пушистые волосы резко выделялись над темной кожей лица. Кто-то подъезжал к дому. Женщина вскочила, спрятала фотографию в карман своей коленкоровой юбки и вскрикнула:

— О, господи Иисусе, как обрадуется Санна! Наконец-то возвращается Кровавый Лис. Добрый Кровавый Лис опять здесь. Надо сейчас же накормить его мясом и испечь пирог.

Она поспешила к домику, но еще не успела добраться до него, когда между деревьями показался упомянутый Кровавый Лис. Он выглядел очень бледным и измученным; лошадь его устала и шла медленным, спотыкающимся шагом. Оба, всадник и животное, находились, кажется, у предела сил.

— Добро пожаловать, масса! — приветствовала Лиса старуха. — Санна сейчас же принесет поесть. Санна все быстро сделает!

— Нет, Санна, — ответил молодой человек, который от усталости еле сполз с седла. — Наполни бурдюки, все! Это — самое необходимое, что теперь надо сделать.

— Зачем бурдюки? Для кого? Почему масса Лис не хочет есть? Он же должен быть очень голоден.

— Конечно, я голоден, но я сам возьму себе все, что нужно. У тебя же на это нет времени. Ты должна наполнить все бурдюки, с которыми я немедленно отправляюсь в дорогу.

— О, Иисусе! Опять прочь! И так быстро! Почему старая Санна должна почти всегда оставаться совершенно одна в этом огромном Эстакадо?

— Потому что иначе целый караван переселенцев погибнет от жажды. Этих людей сбили с пути разбойники.

— Почему масса Лис не провел их правильной дорогой?

— Я не смог. На них налетела такая многочисленная стая грифов, что я, если бы отважился прорвать образованную ими цепь, был бы обречен на верную смерть.

— Так они убьют бедных добрых переселенцев?

— Нет. Сюда придут смелые и сильные охотники с севера, на помощь которых я очень рассчитываю. Но какая польза от этой помощи, если нет воды?! Люди умрут от жажды, хотя их и освободят от грифов. Итак, воды, Санна, побыстрее наполняй бурдюки! Я нагружу ими всех лошадей. Только вороную я должен оставить здесь — она слишком устала.

Лис направился к домику и прошел через тесно обвитую страстоцветами дверь. Внутри домик состоял из одной-единственной комнаты. Стены были сделаны из тростника, скрепленного тонким озерным илом. Над сложенным из глины очагом открывался дымоход из тростника и ила, под которым висел железный котел. В трех стенах комнаты было по маленькому окошку, которые не затеняли вьющиеся растения.

К потолку были подвешены куски закопченного мяса, а по стенам красовались все виды оружия, которое только можно было увидеть и купить на Диком Западе. На полу лежали шкуры. На укрепленные на столбах ремни были также наброшены медвежьи шкуры — это были кровати. Главным украшением комнаты являлась густая лохматая шкура белого бизона с еще сохранившимся черепом. Она висела напротив двери, а по обе стороны от нее в стене торчали штук двадцать ножей, на костяных или деревянных рукоятках которых виднелись вырезанные различные знаки.

Стол, два стула и достававшая до потолка приставная лестница дополняли обстановку комнатки.

Кровавый Лис подошел к шкуре, погладил ее и сказал сам себе:

— Форма Духа, а рядом — ножи убийц, павших от его пули. Их уже двадцать шесть. Но когда же я открою того, кто больше всех остальных заслужил смерть? Может быть, никогда! Хо! Но я еще надеюсь, потому что совесть злодея опять и опять гонит его к месту преступления… А теперь я должен отдохнуть хоть четверть часа.

Он бросился на шкуры и закрыл глаза, однако не смог заснуть. Картины бурных событий проносились перед взором этого молодого человека!

Через полчаса вошла негритянка Санна и сообщила ему, что бурдюки наполнены. Лис вскочил с ложа и поднял одну из лежащих на полу шкур. Под ней было маленькое потайное углубление, в котором стоял обитый жестью ящичек. Лис взял оттуда боеприпасы и заполнил ими висящий у пояса подсумок. Потом он поднялся по лесенке к потолку, чтобы заластить мясом. Сделав все это, Лис вышел к озеру, на берегу которого лежали восемь больших, заполненных водой кожаных бурдюков, связанных по два широким кожаным поясом и несколькими ремнями. Благодаря таким бурдюкам с водой Лис уже спас от смерти многих заблудившихся путников.

У озерка, рядом с бурдюками, стояли пять лошадей. Одна из них была под седлом, которое Лис снял с усталой вороной, другие должны были везти бурдюки, причем пояс у каждой протягивался по хребту, а бурдюки свисали направо и налево; груз еще укреплялся ремнями. Лошади были связаны между собой: уздечка одной привязывалась к хвостовому ремню другой; верховая лошадь шла первой. Покончив с экипировкой каравана, Кровавый Лис забрался в седло.

Негритянка опытной рукой помогала ему в сборах. Ей это было не впервой. Потом она сказала:

— Масса Лис едва приехал, а уже снова летит навстречу опасности! Что станет с бедной старой Санной, когда массу Лиса однажды подстрелят и он больше не вернется?

— Я вернусь, милая Санна, — ответил он. — Моя жизнь находится под могучей защитой. Если бы это было не так, то меня давно бы не было в живых, поверь мне!

— Но Санна всегда так одинока! Совсем никого, с кем бы ей можно было поговорить — только лошади и попугаи, да портрет маленького Боба.

— Ну, может быть, на обратном пути я прихвачу с собой компанию. Я встречусь с людьми, которым охотно покажу свой дом, хотя до сих пор я скрывал его. Есть там один негр, которого зовут Бобом, точно так же, как твоего милого малыша.

— Негр Боб? О, Иисусе! А мать его не звали Сусанной, короче — Санной?

— Я об этом не знаю.

— Не продавали ли его из Теннесси в Кентукки?

— Я его не спрашивал.

— А что, если он окажется моим милым малышом?

— Что на тебя нашло! Тысячи негров носят имя Боб. Как можешь ты думать, что этот — именно твой малыш?! Оставь такие мысли! Может быть, он приедет со мной, и тогда ты сможешь сама с ним поговорить. Прощай, Санна. Хорошенько смотри за вороной!

— Прощайте, масса! О, Иисусе, вот Санна опять осталась одна! Привези с собой негра Боба, привези!

Он ободряюще кивнул ей и, приведя свой маленький отряд в движение, быстро скрылся за деревьями.

Кипарисы, сосны и сикоморы у воды были очень старыми деревьями. Миндаль и лавр насадил Кровавый Лис, так же как и рощицу каштанов и апельсиновых деревьев, сквозь которую он теперь скакал. Потом пошли заросли густых, быстро растущих кустов — они должны были сдерживать ветер и песок перед маленьким оазисом. Молодой человек провел сюда от озерка узкие канавки, предназначенные для обводнения почвы, потому что там, где влаги в почве не хватало, кусты быстро сменялись стелющимися видами кактусов, за которыми шла уже голая, лишенная растительности песчаная поверхность Льяно.

Подъехав к окраине оазиса, где он мог развить большую скорость, Лис перевел свой отряд в галоп и вскоре исчез маленьким темным пятнышком на далеком горизонте.

В половине дневного перехода от дома со страстоцветами, к северо-западу от него, в обеденное время того же дня двигался в северо-восточном направлении отряд всадников. Впереди скакали Виннету и предводитель команчей, за ними — Охотник за медведями со своим сыном, потом следовали друг за другом Бен Новая Луна, Портер, Блаунт и Фолсер, а замыкали строй команчи.

Они ехали в полном молчании; можно было подумать, что как будто за каждый сорвавшийся с губ звук должен был заплатить жизнью одни из них. Глаза задних воинов хотя рыскали по линии горизонта, но чаще всего были обращены к обоим вождям, особенно к Виннету, который сидел в седле, низко наклонившись, отчего мог внимательно изучать следы, по которым шел отряд.

Этот след оставили братья Корхето, и вел он в Ложбину Убийц.

Вдруг Виннету резко остановил лошадь и спрыгнул на землю. На мелком песке появилось больше следов, чем прежде. Похоже было, что здесь всадники кружили на лошадях.

Остались следы не только от копыт, но и от человеческих ног. Всадники, побывавшие здесь, спешились, чтобы как следует рассмотреть кем-то до них оставленные следы.

Пока отряд ожидал, Виннету тщательно изучал каждый отпечаток на этом истоптанном месте. Потом медленно, нагнувшись вперед, прошел направо. Вернувшись, он обратился к вождю команчей, но его слова могли слышать все:

— Здесь оба беглеца наткнулись на более ранние следы и остановились, чтобы их прочесть. Следы оставили пять лошадей, связанных вместе, одна за другой. Если бы на этих животных сидели всадники, их бы не связали. Значит, в этом отряде на пять лошадей приходился только один всадник. Он сидел на передней лошади. Этот всадник со своим караваном проезжал здесь три часа назад. Оба белых, которые называли себя мексиканцами, встретили его след два часа назад и поехали по нему. Мой брат-команч сам может внимательно рассмотреть следы. Частично они еще сохранили резкие края, но по большей части края уже обвалились. Он тоже скажет, что двое белых были здесь самое большее два часа назад. Самым старым следам не более трех часов.

Команч соскочил с лошади, тоже собравшись изучить следы. Сделав это, он согласился с мнением Виннету.

Теперь спешился и Бауман, Охотник за медведями. Низко наклонившись к земле, он медленно обогнул площадку, потом тоже свернул направо, пройдя, пожалуй, даже дальше Виннету. Там он присел, пожелав более тщательно осмотреть грунт. Потом он подал Виннету знак, а когда тот подошел к нему, сказал, показав песок:

— Вождь апачей должен увидеть, что одинокий всадник здесь спешился. Почему он это сделал?

Виннету посмотрел на уходящие вправо следы и ответил:

— Этот человек был бледнолицым, как я вижу по следам, и он молод. Из его бурдюка вытекала вода. Дальше следов воды не видно. Значит, здесь он спрыгнул с седла, чтобы покрепче завязать кожаный мешок, из которого вытекала вода.

— Мой краснокожий брат думает, что протекал только один бурдюк?

— Только один, а всего таких мешков у него было восемь. Каждая лошадь несла по два; всего лошадей было пять, но на одной находился всадник — значит, в поводу за собой он вел четыре лошади с восемью бурдюками.

— Зачем ему столько воды? Для себя и для одной лошади столько не нужно.

— Конечно, не нужно. Значит, он скакал к месту, где вода необходима многим. Либо это был гриф, который должен был напоить других хищников, либо — порядочный человек, который взял на себя труд доставить воду другим честным людям. Он должен знать, что такие люди в пустыне есть. Кто бы это мог быть?

— Видимо, тот самый переселенческий караван, на который собираются напасть грифы?

— Пожалуй, мой брат догадался. Нам надо опять сесть на лошадей и немедленно отправляться в погоню по двойному следу.

Они опять оказались в седлах и торопливо поскакали по следам, ведшим уже не на северо-восток, а точно на север.

Под копытами лошадей был песок, ничего, кроме песка, на котором очень отчетливо вырисовывались следы. Лишь изредка всадников выносило на обнаженные скалы; по большей же части Льяно походило на дно огромного озера, высохшего многие сотни или даже тысячи лет назад.

Время от времени справа и слева вдали, у самого горизонта, появлялись серо-бурые полосы, отмечавшие густые заросли кактусов, через которые никто не мог проехать.

Следы становились все свежее, а это был верный признак того, что отряд догоняет караван с бурдюками.

Уже вечерело, когда отряд достиг места, где следы опять расходились, но не потому, что подъехали новые всадники, а потому, что здесь останавливались. Виннету снова спрыгнул с лошади, чтобы осмотреть место. Он прошел немного к северу, потом, вернувшись, почти столько же к востоку, а закончив осмотр, сказал:

— Человек с запасом воды поскакал прямо на север. Оба мексиканца здесь раздумывали, следовать ли за ним. Правда, ехать они собирались уже на следующий день с восходом солнца. За кем мы последуем?

— Мой брат может определить это лучше, чем все мы, — ответил предводитель команчей.

— Тогда я выскажу свое мнение. Те, к кому спешил молодой человек, находятся на севере. Это хороший человек, и даже след его выглядит по-иному, чем у мексиканцев. Мы могли бы отправиться за ним, чтобы предупредить его. Однако братья слишком резко уклонились в сторону, значит, где-то здесь поблизости должна находиться Ложбина Убийц. Они поскакали туда, чтобы встретить грифов и сообщить им, что видели след человека, везущего бурдюки с водой, и надо бы поспешить за ним, чтобы помешать этому парню дать воду тем, кого он хочет спасти. Его следы такие свежие, что можно было бы настичь его еще до наступления темноты. Теперь мои братья могут решать, как мы должны поступить. Последуем ли мы за человеком с водой, чтобы помочь ему, или направимся к Ложбине Убийц с целью захватить там грифов, помешав им напасть на доброго парня? В первом случае, увидев нас рядом с ним, они не решатся напасть и, возможно, обратятся в бегство. В другом мы, вероятнее всего, захватим их и еще успеем догнать парня и вместе с ним найти белых людей, к которым он направляется на встречу.

Виннету так все объяснил, что долгое обсуждение стало просто ненужным. Команчи выжидательно молчали. Их предводитель перебросился парой фраз с шестеркой белых и объявил апачу:

— Мы поскачем к Ложбине Убийц, то есть пойдем по следу мексиканцев. Это устраивает моего краснокожего брата?

Виннету одобрительно кивнул и повернул на восток. Подгоняй он сильнее свою лошадь, а тем самым и лошадей своих спутников, ему бы, конечно, быстро удалось догнать мексиканцев; но это нисколько не входило в его планы. Чем раньше он бы настиг обоих, тем меньше шансов у него было узнать, где расположена Ложбина Убийц. Для него было очень важно увидеть само это место, поэтому он пока сохранял лишь такую скорость, какую как это было видно по следам поддерживали преследуемые.

А к северо-востоку, на расстоянии, чуть большем одного дневного перехода от домика со страстоцветами, двигалась по очень глубокому в том месте песку Льяно длинная змея. Конечно, слово «змея» употреблено здесь иносказательно: это был сильно вытянувшийся в длину караван из двадцати фургонов, растянувшихся по пустыне и сопровождаемых вооруженными людьми.

Фургоны были крепко сколочены и тяжело нагружены, поэтому в каждую повозку запрягли по шесть-восемь волов, которые очень медленно тащили повозки вперед. Животные очень устали и дошли до крайнего истощения. И по лошадям, на которых сидели сторожевые, было видно, что они едва-едва могут выдерживать всадников. Язык у каждой высовывался, а ноги дрожали при каждом движении от напряжения.

Изнуренные возницы шли возле спотыкавшихся волов. Они резко опустили головы и, казалось, едва собирают силы, чтобы взмахнуть огромным кнутом, побуждая тягловых животных идти вперед. И люди, и животные — весь караван чуть ли не умирал от жажды.

Только лошадь ехавшего впереди проводника была по-прежнему бодра. Но посадка всадника мало отличалась от других: он так же тяжело наклонялся вперед в седле, испытывая ужасную жажду. Однако, услышав, как одна из женщин или кто-то из детей, сидевших в фургонах, издавали жалобный стон, он невольно выпрямлялся, а на губах его появлялась удовлетворенная улыбка.

Этим человеком был не кто иной, как набожный мормонский миссионер Тобайас Прайзеготт Бартон, который взялся привести доверившихся ему людей к верной погибели.

Передний из сторожевых всадников пришпорил свою лошадь и поравнялся с Бартоном.

— Сэр! — произнес он усталым голосом. — Дальше так двигаться нельзя! С позавчерашнего дня мы не получили ни единого глотка, потому что последние запасы воды мы вынуждены были оставить животным. Но вчера утром их не стало, потому что обе последние бочки внезапно опустели непонятно почему.

— Это виновата жара, — объяснил Бартон. — От нее могла рассохнуться клепка.

— Нет, сэр. Я проверил бочки. Пока в них была вода, клепка держалась прочно. Бочки просверлили, чтобы ночью вода незаметно просочилась по капле.. Среди нас есть человек, который хочет всех погубить.

— Не может быть! Кто позволяет тайно вылиться воде, должен будет сам страдать от жажды.

— Я тоже так думаю, но тем не менее это так. Я никому не рассказал о своем открытии, чтобы не увеличить панику. Я тайно понаблюдал за каждым в отдельности, но не обнаружил ничего подозрительного, позволяющего мне заключить, кто виновник происшествия. Скотина умирает от жажды; она уже не сможет идти вперед; женщины жалуются, а дети с криком просят воды… Все напрасно! У нас не осталось больше ни капли. Посмотрите вверх! Там кружат грифы, словно знают, что скоро мы станем их добычей. Вы все так же уверены, что мы идем верным путем?

Именно Бартон ночью продырявил обе бочки. При этом он напился и дал воды своей лошади.

— Конечно! — ответил он, указывая на вехи, которые на некотором расстоянии одна от другой были забиты в песок. — Вы же видите наши указатели. На них мы можем вполне положиться.

— Вполне? Все мы слышали, что иногда грифы Льяно вытаскивают эти шесты и устанавливают в направлении, приводящем путников к гибели.

— Да, раньше такое случалось, но теперь этого больше нет. Проискам мерзавцев положен конец. К тому же мне очень хорошо знакомы здешние места, и я уверен, что мы на правильном пути.

— Сегодня утром вы сказали, что мы находимся в самом страшном месте Льяно. Почему же шесты поставлены как раз в этом направлении? Возможно, в другом месте мы бы наткнулись на крупные кактусовые заросли. Плоды кактусов содержат так много влаги, что мы смогли бы напиться сами и дать этого сока нашим животным.

— Пришлось бы делать слишком значительный объезд. Но, чтобы вас успокоить, хочу сообщить, что мы, если только чуть-чуть поторопимся, к вечеру доберемся до обработанных полей. Тогда завтра мы достигнем источника, который положит конец нашим страданиям.

— Если мы только чуть-чуть поторопимся! Хорошее пожелание, но вы же видите, что животные не смогут идти вперед быстрее.

— Тогда давайте остановимся, пусть они отдохнут.

— Нет, нет! Этого нельзя делать. Раз остановившись, волы уже не пойдут дальше. Если они залягут, то больше не встанут. Нам придется снова и снова погонять их, чтобы они дотащились хотя бы до кактусов, о которых вы упомянули.

— Как вы хотите, сэр! Я страдаю не меньше вашего. Однако я, к своему утешению, вижу, что незадолго до нас по этому пути проскакал еще кто-то. Вы видели следы, на которые мы сегодня утром натолкнулись? Здесь был значительный отряд всадников. Эти люди вряд ли бы отважились ехать в этом направлении, если бы не знали твердо, что оно верное. Нам абсолютно нечего бояться. Завтра к этому времени все кончится.

Последние слова он произнес с законным убеждением, потому что задуманная атака разбойников должна была, по его расчетам, начаться гораздо раньше. Конечно, он не сказал, что упомянутый отряд всадников состоял из его сообщников, переставивших шесты в ложном направлении. Сам он в душе посмеялся, вполне удовлетворенный своими двусмысленными словами.

Между домиком со страстоцветами и Ложбиной Убийц простирались непроходимые заросли кактусов, занимавшие обширную площадь. Ни лошадь, ни пеший не смогли бы пробраться через эти кактусы. Именно поэтому Кровавый Лис никогда не ездил в том направлении и никогда не добирался до Ложбины. По западной окраине зарослей он помчался к северу. Если бы потом, на северной окраине, он повернул на восток, то, безусловно, открыл бы Ложбину, для многих уже ставшую губительной. Но Лис знал, что те, кого он собирается спасать, находятся к северо-востоку от него, а поэтому избрал именно такое направление, оставив за собой заросли кактусов.

Солнце жгло с исключительной силой. Лис чувствовал, как солнечные лучи докучливо проникали под одежду. Хотя с лошадиных морд падала пена, но Лис не давал им ни минуты покоя. Он беспрестанно осматривал горизонт и скакал все дальше и дальше.

И вот там, где на северо-востоке небо, казалось, соединилось с землей, появилось несколько разбросанных черных точек.

— Это переселенцы! — обрадованно закричал он. — Я знал, что они должны появиться оттуда. Пожалуй, я встречу их в самое время.

Он пришпорил свою лошадь, а следовавших позади вьючных животных подбодрил громким выкриком, и они вихрем полетели над равниной.

Правда, уже через некоторое время он заметил, что видны только всадники, а никаких фургонов нет, однако Лис подумал, что эти люди высланы в авангард, и продолжал держать направление прямо на них.

Только подъехав уже совсем близко, Лис обратил внимание на большое количество этих всадников, а также на их странное поведение. Теперь и они его заметили. И вместо того, чтобы спокойно поджидать его караван, они разделились на три отряда. Один из них остался на месте, а два других поскакали навстречу Кровавому Лису, пытаясь обойти его справа и слева и отрезать ему путь к отступлению.

Естественно, такое поведение насторожило Лиса. Он вытянулся в седле как можно выше и огляделся.

— Боже! — закричал он. — Да их больше тридцати человек. Таким многочисленным не может быть ни один авангард переселенцев! А еще при них я вижу вьючных лошадей, нагруженных шестами. Черт возьми! Да это же грифы Льяно! Я прискакал прямо к ним в лапы! Они меня окружают и хотят поймать. С таким количеством врагов я не справлюсь. Значит, придется бежать.

Лис повернулся и помчался назад. Но с привязанными одна к другой лошадьми он не мог достичь желаемой скорости, тем более, что животные уже достаточно устали. Преследователи заметно приближались к нему. Правда, Лис подгонял свою лошадь как только мог, но той мешали вьючные животные. Они упирались изо всех сил, дергали сбрую и ремни, брыкались и лягались. Это приводило к остановкам, которые могли оказаться роковыми, потому что передние из преследователей находились почти уже на расстоянии выстрела. Тут лопнул повод самой первой из вьючных лошадей, и все четыре лошади с водой сразу отстали.

Животные погибнут, и вода исчезнет вместе с ними, но за это они расплатятся сейчас же.

Молодой человек успокоил свою лошадь и заставил ее стоять на месте. Он приложился к двустволке, прицелился… Грохнул выстрел, за ним еще один, и оба вырвавшихся вперед преследователя рухнули наземь.

— Так, теперь вперед! Сейчас они, пожалуй, не приблизятся ко мне, но и я ничего не смогу сделать для умирающих от жажды… Разве что стоит попытаться отыскать Олд Шеттерхэнда и навести его на след переселенцев.

Гневно выговаривая эти слова, Лис между тем галопом летел на север. Грифы еще немного преследовали его, осыпая яростными проклятиями, однако, увидев, что его скакун превосходит их собственных лошадей, они повернули назад, к тому месту, где лежали подстреленные сообщники.

А в это время в дневном переходе от домика со страстоцветами, но уже севернее его, продвигался к югу еще один отряд. Силен он был не числом, а умом и опытом людей, его составлявших, а именно, Олд Шеттерхэнда и его спутников.

Они ехали по глубоко врезавшемуся в мягкий песок следу, который принадлежал грифам, направлявшимся к переселенческому каравану, чтобы вырыть перед ним вехи и разметить ими ложный путь, ведущий к Ложбине Убийц.

Олд Шеттерхэнд, как обычно, скакал впереди; возле него — Железное Сердце, юный команч. Братья Джим и Тим следовали за ними. Еще дальше ехали Хромой Фрэнк и Толстый Джемми, остальные замыкали отряд.

Олд Шеттерхэнд ехал молча. Ни на мгновение он не терял из вида следы, а еще — ту точку горизонта, куда они вели. Казалось, только этим наблюдением он и был поглощен.

Притихли и другие, самым разговорчивым из которых, естественно, оставался Фрэнк. Беседа шла о предмете, к которому Фрэнк проявлял живейший интерес, но его сосед, кажется, высказал совсем другое мнение, потому что маленький саксонец гневно возразил:

— В научных вопросах ты всегда остаешься на ложном пути: на лесовозной просеке или на бревенчатой гати, ты, старый жилет. Если бы ты вовремя не встретил меня, то и сегодня пребывал бы погруженным в болото тупости, питая свою темную душу кислым щавелем да маринованными жабьими ляжками. Кто ты такой? Ты — то, что я из тебя сделал. Только из моей интеллектуальной пахты твоя слабая голова получила свою теперешнюю силу духа. Поэтому у меня есть право требовать от тебя, чтобы ты признал мое превосходство. Мнение, высказанное тобой, просто неслыханно! Надо же придумать, что световой шар, виденный нами, будто бы должен прибыть с небосвода! Как будто небосводу нечего делать, кроме как озарять твое темное состояние души сверкающими шарами и ракетами!

— Ну, тогда предложи нам свое объяснение! — с улыбкой потребовал Джемми.

— Не приставай ко мне!

— Почему это?

— Потому что я могу опять сделать тебя на несколько градусов по Цельсию разумнее прежнего, но не получу от тебя никакой благодарности.

— Или потому, что ты сам не знаешь объяснения?

— Ого! Я, словно царь Соломон, все могу объяснить — от кедра до сиропа. А явление светового шара для меня и подавно плевое дело. Своим возникновением он обязан некоему сернистому бракосочетанию между фосфором и теми огненными губками, которые иногда…

Его прервал возглас Олд Шеттерхэнда, указывающего вытянутой рукой на юг:

— Вон едет всадник, совсем один. Ездить по этим краям в совершенном одиночестве не принято. Для этого нужны большая смелость и отличное знание Льяно-Эстакадо.

— Кто бы это мог быть? — задумался Тим. — Он, кажется, очень спешит.

Олд Шеттерхэнд попридержал свою лошадь, вытащил из седельной сумки подзорную трубу, навел ее на всадника, приближающегося галопом, потом опустил трубу и сказал с радостью в голосе:

— Это Кровавый Лис, которого нам так долго не хватало. Подождем его здесь!

Через несколько мгновений Лис увидел знакомые лица в отряде. Он махнул рукой в знак приветствия и уже издалека закричал:

— Какое счастье, что я вас встретил, джентльмены! Должен попросить у вас неотложной помощи.

— Для кого? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Для каравана переселенцев, состоящего по большей части из немцев, на которых, вероятнее всего, еще сегодня ночью собираются напасть разбойники, грифы Льяно-Эстакадо.

С этими словами Лис подъехал к отряду, осадил свою лошадь и протянул мужчинам руку.

— Это именно те, кого мы ищем, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Где они?

— На юго-восток от нас. Кажется, они держат путь в сторону обширных зарослей кактусов.

— Что-то я до сих пор о них не слышал.

— Это самые обширные заросли во всем Льяно… Я насчитал более тридцати грифов и двоих из них застрелил. Они вытащили вехи и переставили их в направлении, ведущем к кактусам. Но через эти заросли совершенно невозможно проехать, там можно лишь заблудиться. Так что можно с уверенностью сказать, что там хотят расправиться с переселенцами.

— И как долго нам надо скакать, чтобы догнать этот караван?

— Если галопом… то побольше трех часов.

— Ладно, тогда — вперед! Не стоит терять времени. Поговорить мы сможем и в пути.

Маленький отряд вихрем помчался по равнине. Кровавый Лис ехал подле Олд Шеттерхэнда и рассказал ему о встрече с грифами и потере четырех вьючных лошадей. Охотник посмотрел на него со стороны и сказал с обычной своей добродушной улыбкой:

— Вы имеете пять лошадей, Лис? Хм! Здесь, посреди Льяно? Да еще в тот самый момент, когда совсем недавно пронесся Мстящий Дух?

— Да, сэр, — сказал Лис и кивнул.

— Я так и думал, что у вас здесь есть уютное гнездышко.

— Тайну больше хранить ни к чему, потому что теперь вы в любом случае увидите мое гнездо. Да скоро мне и не надо будет играть комедию, потому что нам, надеюсь, удастся уничтожить всю банду до последнего человека. Лично мне не хватало только одного из них.

— Кого же?

— Того, кто был у них вожаком в тот день, когда я один из целого каравана остался в живых.

— Вот вы о чем! Да его кости, Лис, уж, верно, давно белеют на солнце Бог знает в каком уголке Льяно!.. А вы, несмотря на свою молодость, настоящий герой. Когда-нибудь позже вы все нам подробно расскажете. Но уже теперь я знаю, что вы достойный и храбрый человек. Итак, у вас так много лошадей, вы можете по собственному желанию то возникать, то исчезать — значит, вам известно какое-то место в самом сердце пустыни, где есть вода, трава, деревья и фрукты.

— Конечно, у меня есть здесь тайное убежище. Я живу на той стороне обширных зарослей кактусов, на берегу маленького озерка.

— Ах, даже озерко? Стало быть, старое предание говорит правду. Пожалуйста, опишите мне это место.

Кровавый Лис выполнил его пожелание. Никто этого рассказа не слышал, кроме Олд Шеттерхэнда, и тот решил пока не выдавать тайну Лиса.

После долгой скачки лошадям позволили отдохнуть и идти чуть медленнее, чтобы не загнать их совсем, но потом пришлось опять перейти в галоп, так как надо было торопиться.

К заходу солнца добрались до колесного следа, по которому отряд и двинулся на юг. Не сбиться с верного пути было нетрудно, потому что взошла луна и ее света хватало. Примерно через час Олд Шеттерхэнд резко остановил своего жеребца и, вытянув руку вперед, сказал:

— Вон они, переселенцы. Видите заграждение из их повозок? Вы оставайтесь здесь, а я незаметно подкрадусь к ним, разведаю обстановку и все вам расскажу.

Он спрыгнул с коня и сразу исчез. Вернулся он, пожалуй, через полчаса и сообщил своим спутникам:

— Там двенадцать больших фургонов. Они составлены в четырехугольник, внутри которого сидят люди. У них нет ни еды, ни питья, ни топлива для костра. Ясное дело, их предал проводник, иначе бы все это было. Волы лежат на земле и стонут; они почти умирают от жажды и наутро ни за что не смогут идти дальше. Того небольшого количества воды, которое мы везем с собой, не хватит даже для людей, а чтобы спасти животных, нам бы надо обязательно устроить дождь.

— Что? Дождь? — спросил Хромой Фрэнк. — Вы, кажется, считаете, что сможете здесь, посреди этой пустыни, организовать дождь?

— Конечно!

— Как? В самом деле? Ну, это уж чересчур! Вы, правда, человек слова, но в то, что вы по собственному желанию могли бы насвистеть облака, я никак не могу поверить. Что же это у вас за дождевая заслонка?

— Электричество! Объяснять все это вам подробно я не могу: у меня нет на это времени. А чтобы получить воду, мне нужна как можно большая горящая площадь, то есть надо что-то поджечь. Кровавый Лис говорил о каких-то там весьма протяженных кактусовых зарослях, которые находятся к югу отсюда. В таком случае я надеюсь в скором времени устроить для вас дождь, а теперь — поехали!

Он снова забрался в седло и поскакал к лагерю. Остальные последовали за ним, недоверчиво покачивая головами в ответ на обещание «устроить дождь» и строя догадки, что собой представляют те люди, для спасения которых они сюда приехали.

Фургоны были сдвинуты так, что внутрь не мог проехать ни один всадник, но приближение спасителей услышали. Всадники спешились перед самым заграждением. В этот самый момент изнутри кто-то крикнул:

— Прислушайтесь! Там кто-то подъехал. Господи, не помощь ли это? А может быть, разбойники?

— Мы не разбойники, — громко ответил Олд Шеттерхэнд. — И у нас есть вода, в которой вы так нуждаетесь. Впустите нас!

— Черт побери! — раздался другой, негодующий, голос. — Может быть, я совсем спятил… Подождите, я пойду посмотреть!

Человек приблизился, перевесился через оглоблю и спросил:

— Кто вы?

— Меня зовут Олд Шеттерхэнд, а рядом со мной — мои спутники, все люди исключительно порядочные.

— Олд Шет… Черт вас побери!

Разумеется, проклятиями вместо радостных криков мог встретить спасителей только мастер Тобайас Прайзеготт Бартон.

— А, это вы! — сказал Олд Шеттерхэнд, узнавший мормона, несмотря на темноту и ничуть не удивившись. — Я крайне рад встретить вас здесь!

Но Бартон уже исчез. Он понял, что не может оставаться в лагере ни на мгновение. Поэтому он проскользнул на противоположную сторону лагеря, где стояла его лошадь, быстро вытащил оглоблю, чтобы Открыть себе выезд за ограждение, вскочил в седло — и был таков. Позади себя он расслышал ликующие крики людей, которых он вел к гибели.

— Подождите! — процедил он сквозь зубы. — Скоро я вернусь, и тогда вместе с вами погибнут те, кто прибыл к вам как спасители и вместе с ними — Олд Шеттерхэнд! Что за улов у нас будет!

Далеко скакать ему не пришлось. Через четверть часа он наткнулся на своих сотоварищей — в месте условленной встречи.

Их, казалось, ничуть не обескуражило появление такого знаменитого охотника, как Олд Шеттерхэнд. Наоборот, они обрадовались этому, потому что тем самым становилась богаче их добыча. Они совсем не принимали в расчет, что теперь их нападение может не удастся. Конечно, с изменением ситуации отпадает возможность взять жертвы голыми руками, без боя, но бандиты верили, что они должны победить. Надо только дождаться рассветных сумерек, когда друга от врага можно различить лучше, чем сейчас, ночью.

Оба мексиканца тоже присоединились к отряду. Они нашли в Ложбине Убийц одного-единственного караульного, который и привез их сюда. Мексиканцы рассказали о происшедшем с ними в Поющей долине, чем доставили окружающим большую радость. Сообща порешили, что сначала надо будет одолеть переселенцев, а потом уже разыскать Виннету и напасть на его отряд. Это нападение тоже сулило хорошую добычу. Им даже не пришло в голову, что апач уже находился поблизости. А он уже был совсем рядом.

Виннету со своим отрядом добрался до Ложбины Убийц, но нашел ее пустой. Ложбина представляла собой довольно глубокий овраг с крутыми склонами, дно которого всегда было прикрыто мутной лужицей. Видимо, эта влага попадала сюда из недалекого озерка в убежище Духа. Вода была мутной, но здесь, в сердце пустынного Льяно, она тем не менее представляла большую ценность. Понятно, почему грифы использовали это место в качестве капитальной стоянки. Куда бы ни разъезжались они по Равнинам, всякий раз они опять возвращались сюда, где постоянно оставался один из них, несший одновременно и караульную службу, и выполнявший обязанность связного.

Сегодня этот человек ускакал с мексиканцами, и поэтому Виннету нашел Ложбину Убийц пустой. Разумеется, его зоркий глаз вскоре разобрал, куда поскакала троица. Он поехал по их следам и к наступлению вечера открыл место временного лагеря грифов.

Его люди должны были остаться позади. Сам он лег на землю и змеей пополз к группе разбойников. Он увидел, как приехал Бартон и подсел к своим сотоварищам. К сожалению, Виннету не мог настолько рискнуть, чтобы подобраться ближе и расслышать весь разговор, но ему по меньшей мере удалось кое-что понять из их беседы и пересчитать людей. Сделав это, он вернулся назад.

— Бандитов тридцать пять человек, — сообщил он своим спутникам. — Завтра к этому времени их мясо сожрут настоящие грифы.

— Что они там делают? — поинтересовался Бен Новая Луна.

— Караулят добычу, которая находится к северу от этого места, потому что в том направлении поскакали мексиканцы; оттуда же прибыл гонец, сообщивший, что время нападения пришло. Сейчас мои братья вместе со мной отправятся рысью на север; там мы наверняка встретим людей, которых собираются убить и ограбить эти разбойники.

Виннету снова сел на коня и поскакал, описывая большую дугу, чтобы ни его самого, ни его спутников не заметили разбойники; потом он снова повернул в упомянутом ранее северном направлении.

Вскоре они увидели перед собой заграждение из фургонов. Теперь уже перед ним были расставлены посты. Это Олд Шеттерхэнд принял меры предосторожности. Когда сторожевые окликнули приближающихся, за всех ответил Виннету:

— Белым людям не надо тревожиться. Здесь Виннету, вождь апачей. Я привел вам в помощь людей, и я везу вам мясо и воду.

Его звонкий голос отчетливо слышался в ночи. Едва затихли его последние слова, как внутри ограждения радостно завопил Хромой Фрэнк:

— Виннету? Тогда виктория протрубила и ударила в барабан, ибо там, где показался апач, должны быть также Охотник за медведями и его маленький Мартин! Выпустите меня — я должен всех их обнять! О, это же такой праздник! Здесь, в самом сердце американской Сахары, в темной ночи, столкнуться со своими лучшими друзьями. Это очень большая радость!

Фрэнк перелез через оглобли фургона и, заметив целый отряд команчей, в удивлении остановился.

— Вот это да! Что же это такое? — спросил он. — Тут, возле нашей двери, собрался целый эскадрон кавалерии! Что-то в этом мне кажется подозрительным. А ну-ка, господин Олд Шеттерхэнд, выйдите наружу и посмотрите-ка на духов, которые шляются по ночам на лошадях!

Друзья обнялись, а Виннету сказал:

— Так мой брат Олд Шеттерхэнд тоже здесь? Разве он не слышал мой голос?

— А как же! Здесь я! — ответил знаменитый охотник, пробираясь через два составленных вместе фургона и выходя за ограждение, чтобы протянуть своему краснокожему другу руку. Посыпались вопросы, пошли пожатия и похлопывания по спине, разумеется, без особого шума, потому что этого требовала особая ситуация.

Железное Сердце, серьезный и опечаленный, стоял среди своих команчей, которые очень удивились, найдя его здесь, и рассказывал им об убийстве вождя, своего отца. Воины выслушали его молча, не проронив ни единого слова, но в душе каждый из команчей поклялся отомстить грифам за смерть своего вождя.

Когда утихли приветствия, в лагере началась оживленная деятельность. Огражденную площадь расширили, чтобы впустить туда команчей. Грифы не должны заранее знать, что теперь они имеют дело с многочисленным противником. Лошадей также завели внутрь. Команчи раздали переселенцам мясо и свежую воду, которую они перевозили в объемистых бутылочных тыквах. Олд Шеттерхэнд пообещал им, что скоро воды будет вдосталь и они смогут пополнить свои запасы. Естественно, походного запаса не хватило, чтобы удовлетворить жажду людей.

Произошло несколько интересных встреч, например, Бен Новая Луна узнал Плутишку Фреда, который спас его от руки убийцы. После всей этой радостной суеты вокруг ограждения воцарилась глубокая тишина. Правда, никто не спал, но те, у кого было что порассказать друг другу, делали это шепотом, и за пределами лагеря не было слышно ни звука.

Руководство лагерем взял на себя Олд Шеттерхэнд. Пока что он сидел подле Кровавого Лиса, внимательно выслушивая подробный рассказ юноши о его приключениях и выспрашивая обо всех особенностях края, где они теперь находились. Надо было составить такой план, чтобы не упустить ни одного грифа, раз и навсегда положив конец их деятельности.

Особенно интересным показалось Олд Шеттерхэнду сообщение Лиса о том, что заросли кактусов тянутся и на восток, причем довольно далеко. По словам Лиса, их разделяет песчаная полоса, по которой можно добраться до его убежища.

— Хорошо! — сказал Олд Шеттерхэнд. — Тогда ни один из этих негодяев от нас не улизнет. Тут не имеет значения, если даже они заранее заметят наш перевес или побегут после того, как мы отразим их первый приступ; мы погоним их между кактусовыми зарослями, которые к тому же подожжем. Одновременно при этом мы получим воду для волов, иначе те просто умрут.

— Но в таком случае разбойники доберутся до моего озера, пополнят запасы воды, а там ускользнут от нас.

— Нет, Лис, потому что вы сейчас же поедете туда, взяв десяток команчей, и подготовите прием грифам, которых мы погоним. Вы успеете, потому что я ручаюсь, что атака начнется только под утро.

Этот план был немедленно принят к исполнению. Лиса с команчами выпустили за ограждение, а потом вокруг опять воцарился глубокий покой.

Часовые находились далеко за ограждением. Они получили приказ: в случае приближения бандитов быстро и бесшумно вернуться в лагерь, проползя под фургонами. За ограждением уже стояли оседланные лошади, готовые для преследования бегущих врагов, и каждый всадник получил точнейшие указания.

Так прошла ночь. На востоке пробудилось едва заметное сумеречное мерцание, отчетливо обрисовались контуры фургонов и прочих предметов. Не было и намека на утренний туман. И вот в постоянно светлевших сумерках стали различимы приближавшиеся верхом грифы. Они были пока на расстоянии примерно в тысячу шагов, может быть — чуть больше.

Разбойники сочли, что наступило время атаки, и пустили своих лошадей в галоп. Они были убеждены, что за ограждением бодрствует самое большее один-единственный караульный.

Часовые отступили, и все мужчины собрались на той стороне ограждения, на которую шла атака.

— Стреляйте не по лошадям, а по всадникам, — приказал Олд Шеттерхэнд.

Грифы теперь были уже на расстоянии всего лишь в сотню шагов… в восемьдесят… в пятьдесят…

— Огонь! — крикнул Олд Шеттерхэнд.

Грохнуло более трех десятков выстрелов. Отряд нападающих мгновенно сбился в беспорядочную кучу. Мертвые и раненые попадали с лошадей, которые, потеряв всадников, умчались прочь. Уцелевшие разбойники либо легко раненные, но оставшиеся в седле, поворачивали назад. Таких осталось едва ли больше десятка.

— Ура! Ура! Олд Шеттерхэнд и Виннету! — вопил Хромой Фрэнк.

Теперь, когда грифы услышали эти имена и увидели размер своих потерь, они быстро развернулись и поскакали на юг, и самым первым и самым испуганным среди беглецов оказался мастер Тобайас Прайзеготт Бартон.

— За ограждение! И каждый на свое место! — скомандовал Олд Шеттерхэнд.

Быстро раздвинули два фургона, так что между ними все смогли проехать. Переселенцы в соответствии с заранее полученными указаниями помчались помогать раненым и хоронить убитых. Все остальные не должны были на это отвлекаться — они бросились преследовать беглецов, однако придерживали своих лошадей, не давая им развивать большую скорость.

Только лишь двое позволили своим скакунам развить полную скорость. Они помчались на юго-запад, где им приказано было поджечь кактусы. Эти двое были братья Джим и Тим.

Десять команчей поскакали на восток, потом свернули на юг и преградили путь беглецам, загоняя их тем самым в проход между двумя кактусовыми зарослями. Другие во главе с Олд Шеттерхэндом и Виннету мчались на юг, за грифами, которые неслись стремительным галопом — им даже казалось, что они уходят от погони.

Разбойники были жутко обозлены неудачей. Они удирали в полном молчании, ни словом не перекинувшись между собой. Только время от времени слышались сдавленные проклятия. Достигнув Ложбины Убийц, грифы остановились.

— Ну, что теперь будем делать? — спросил Бартон, с трудом переводя дыхание. — Здесь мы не можем оставаться, потому что эти собаки идут за нами.

— Конечно! — согласился Карлос Корхето, который остался, как и его брат, невредимым. — Напрямик через кактусы нам не пробиться. Значит, направо! Поехали!

Они двинулись в указанном направлении, однако вскоре увидели поднимавшийся вдали дым.

— Черт побери! — закричал Эмилио. — Они добрались туда раньше нас и подожгли кактусы. Назад!

Бандиты помчались обратно, миновали Ложбину Убийц и повернули на восток. Всего через десять минут они увидели левее себя Олд Шеттерхэнда, скакавшего со своим отрядом прямо на них. Это вконец перепугало грифов. Они изо всех сил пришпоривали своих лошадей в отчаянной попытке ускользнуть от противника, и, кажется, им это даже удалось.

Грифы попытались уйти в сторону, но скоро обнаружили, что и этот маневр не удался: десять команчей преграждали им путь.

— Сегодня творится черт знает что! — в отчаянии закричал Бартон. — Я даже предполагаю, что там находится этот Виннету. По меньшей мере я слышу, как называют его имя. Мы должны свернуть направо, в кактусы!

— А там есть проход? — спросил Карлос. — Или мы попадем в мешок?

— Не знаю. За всю свою жизнь я ни разу туда не заглядывал. Впрочем, другого выхода у нас нет.

— Тогда — быстрее, пока огонь не охватил заросли.

Они поскакали направо, в южном направлении, как раз туда, куда хотел их заманить Олд Шеттерхэнд. Наконец-то и он пришпорил своего жеребца. Левее его мчались десять команчей, правее — носатые братья, выполнившие свою задачу и теперь вместе со всеми преследовавшие грифов, загоняя их через проход в зарослях кактусов к далекому гнезду Духа.

Пожалуй, Карлос Корхето был прав, опасаясь огня, который приближался сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

Многие годы сухие, как бумага, остатки кактусов скапливались на земле, время от времени давая ход молодым побегам. Этот материал был подобен труту. Языки пламени сначала медленно вылизывали место вокруг себя; потом они пускались бежать, подпрыгивать, взвиваться на высоту жилого дома, и вскоре вся обширная площадь зарослей занялась сплошным ярким пламенем, гул которого был слышен на большом расстоянии, напоминая отдаленные раскаты грома. От бушевавшего огня образовавшийся восходящий поток воздуха становился все сильнее. Чем дальше распространялся огонь, тем больше он уходил на юг, охватывая площадь во много квадратных миль, и тем очевиднее становилось приближение того, что ожидал Олд Шеттерхэнд. Небо потеряло свою голубизну: сначала оно стало бледно-желтым, потом серым, потом все темнело и темнело, пока наконец не собрались тяжелые, состоящие из дыма темные массы. Значительно окрепший ветер согнал их в плотные облака, которые мало-помалу прикрыли чуть не все небо.

Воздух был раскаленным, песок казался пылающим. В вышине, в тучах, стали сверкать молнии; падали отдельные капли, их становилось все больше и больше, а потом и в самом деле пошел настоящий дождь; с каждой минутой он становился все сильнее, пока наконец не разразилась почти настоящая тропическая гроза.

Переселенцы взяли все вещи мертвых бандитов и согнали их лошадей. Теперь им предстояло ожидать возвращения своих друзей — увы! — без воды! И вдруг они увидели огонь. Переселенцы заметили, как образуются облака, они ощутили первые падающие капли дождя. Наконец они оказались под освежающим дождем, в настоящем ливневом потоке и поспешили вынести все имеющиеся сосуды, чтобы заполнить их водой. Почти умиравшие волы снова ожили. Они ревели от радости; они катались под струями дождя; они получили возможность напиться. Они были спасены, а вместе с ними — их хозяева, которые без тягловых животных не смогли бы двинуться дальше… И все это было делом рук Олд Шеттерхэнда.

Вскоре после наступления дня Кровавый Лис со своими десятью команчами прибыл к домику, заросшему страстоцветом. Санна не испугалась индейцев. Наоборот, она обрадовалась, в кои-то веки увидев людей, однако сразу же спросила своего молодого хозяина, когда прибудет негр Боб. Тот отделался обещанием и отправился в хижину. Вышел он оттуда в совершенно ином виде: плотно закутавшись в белую бизонью шкуру.

— Timb-ua-ungva![232] — вскрикнул Железное Сердце, присоединившийся к отряду команчей.

Остальные индейцы также глазели на это явление Духа Льяно, решавшее давнюю, часто обсуждавшуюся среди них загадку, но ничего не сказали. Кровавый Лис снова поднялся на лошадь и поскакал вместе с отрядом дальше, чтобы занять отведенную ему позицию на юго-восточном краю кактусовых зарослей. Он внимательно посматривал на север.

Теперь там вздыбилась черная стена, на фоне которой подрагивали внизу языки пламени.

— Скоро огонь пригонит грифов, — сказал он Железному Сердцу. — Может быть, среди них мой краснокожий брат найдет кого-то из убийц своего отца.

Лис взял в руки ружье. Железное Сердце сделал то же самое.

Плотное облако приближалось, а перед ним бежал огонь. С каждой минутой становилось тяжелее дышать. К самому оазису огонь подойти не мог. Он должен был задержаться на границе кактусов.

— Уфф! — показал один из индейцев на север. — Вон они!

Да, это рвались вперед грифы, но их осталось только трое: другие по пути были убиты. Лошади разбойников взмокли от пота; сами люди едва держались в седлах. Следом за ними показались Олд Шеттерхэнд и Виннету со своими спутниками.

Так и приближалась к засаде эта дикая охота. Преследователи не очень-то утомляли своих лошадей, полагая сохранить трех оставшихся грифов для Кровавого Лиса и его команчей.

Первым из грифов скакал Бартон. Он намного опередил обоих своих спутников. Он видел деревья — настоящее чудо в пустынном Льяно — и держал прямо на них. Лис поспешил ему наперерез. Когда мормон заметил приближавшегося к нему всадника, он закричал от ужаса и изо всей силы заколотил ногами по бокам своей лошади, заставляя ее напрячь последние силы и добраться до деревьев.

Теперь подъехали и двое других. Когда они приблизились к Железному Сердцу, он узнал их. Оба участвовали в убийстве его отца. Он приложил ружье к плечу… раздались два выстрела, и оба бандита свалились на землю. Железное Сердце поскакал к ним, чтобы снять скальпы.

Тем временем Кровавый Лис гнал перед собой набожного Бартона, худшего изо всех бандитов, гнал прямо к деревьям, к порогу своей хижины. Лошадь бандита не выдержала бешеной скачки и рухнула на песок. Бартон вылетел из седла. Через какое-то мгновение Лис уже стоял возле него, выхватив из-за пояса нож. Он уже наклонился, чтобы нанести мормону смертельный удар, но… внезапно отпрянул, и крик ужаса вырвался из его груди.

Падая, Бартон потерял шляпу, и сразу стало видно, что он носил парик. Теперь его сорвало с черепа, и стали видны его натуральные, коротко подстриженные волосы. Лицо исказилось от напряжения, вздулось, а глаза мормона глядели вверх жестко и остекленело — бандит при падении сломал шею. И тут Кровавый Лис узнал убийцу своих родителей. Оказывается, в тот страшный день мальчик услышал, как сообщники называли его имя — «Лис», и оно-то, скорее — кличка, осталось единственным, что удержалось в ребячьей памяти. Мальчик опять и опять повторял его, за что и получил от Хельмерса вместо имени прозвище Лис.

К трупу подъехали и другие преследователи. Все они, кроме Олд Шеттерхэнда, конечно, были необычайно удивлены, увидев Кровавого Лиса в белой бизоньей шкуре.

— Дух Льяно… Это Кровавый Лис… значит, он… он был Духом! — перебивали друг друга вестмены.

Лис, казалось, не слышал удивленных возгласов. Он показал на труп Бартона и сказал:

— Вот он, убийца моих родителей! Поэтому он показался мне в тот вечер в Хельмерс-Хоум таким знакомым. Теперь он мертв, и я никогда уже не узнаю, кем были мои родители.

Бен Новая Луна, увидев мертвеца, вскрикнул:

— Крадущийся Лис! Наконец-то с ним покончено! Жалко, что он сам сломал себе шею. Теперь я навсегда останусь должен ему пулю.

— Для него же лучше, что он мертв! — серьезно сказал Олд Шеттерхэнд. — Он оказался последним из грифов, и теперь в Льяно станет тихо. Пусть даже останется в живых один или несколько разбойников — с ними легко будет справиться, организовав облаву… А о таком вот оазисе никто не мог и мечтать!

Боб, разумеется, был со всеми, но он почему-то не замечал ни мертвецов, ни раскрывшуюся внезапно тайну Духа Льяно. Он не сводил глаз с негритянки, она же во все глаза глядела на Боба. Потом поспешила к нему и взволнованно спросила:

— Не зовут ли тебя Бобом?

А когда он утвердительно кивнул, женщина продолжила расспросы:

— Не звали ли твою матушку Санной? А видел ли ты когда-нибудь вот этот портрет Санны со своим сынком Бобом?

Она протянула ему затертую фотографию. Боб бросил на нее один только взгляд и с радостным криком слетел с лошади. Они долго обнимались.

Осталось добавить немногое. Грифы были разбиты, и отряд команчей отправился восвояси. К оазису приблизились переселенцы. Они решили отдохнуть у домика в страстоцветах, а потом их должны были провести через Льяно. Пожар в кактусах загас сам собой, когда огню уже не нашлось больше пищи, и вся обширная площадь бывших зарослей покрылась слоем пепла.

Зато оживление царило в убежище Духа. Кровавый Лис стал героем дня. Ему пришлось подробно пересказать все свои подвиги. Невеселый это был рассказ — он состоял из одних почти мрачных событий. Тем не менее молодой человек высказал твердую решимость остаться в своем гнезде и охранять Льяно от разбойников. Санна и Боб объявили, что ни за что не расстанутся с ним.

Рассказ Лиса настолько захватил вестменов, что даже красноречивый Хромой Фрэнк ни разу не прервал его. Но потом, когда маленький саксонец прогуливался вместе с Джемми и обоими носатыми братьями по берегу озерка, Тим спросил его:

— Ну, Фрэнк, ты все еще утверждаешь, что Дух Льяно-Эстакадо всего-навсего призрак?

— Помолчите! — ответил саксонец. — Если в этом случае я немножечко ошибся, то это просто случайность для такого смышленого саксонца, как я.

— Да, Саксония, и в особенности Морицбург — это высочайшее из наслаждений! — расхохотался Джим.

— Только оставайся со своими наслаждениями за моим фасадом, старый сыщик! Ты еще слишком мало знаешь меня, но поскольку нам придется терпеть присутствие друг друга каких-то несколько месяцев, то ты как следует познакомишься со мной и научишься меня уважать. В конце-то концов я вызываю у каждого глубокое уважение. Не так ли, Джемми?

— Конечно! — толстяк утвердительно кивнул головой и иронически улыбнулся.

— Вот! Вы оба это слышали! А собственно говоря, вы всем обязаны мне, потому что, если бы я там, на севере, у Хельмерс-Хоум, не встретился с Кровавым Лисом, вы бы никогда не раскрыли тайны Духа Льяно. Признания моих заслуг в этом отношении я бы, безусловно, мог потребовать уже теперь. Позднейшим поколениям останется лишь право выбора — отлить ли мою статую и Духа в металле или высечь из мрамора, чтобы мое имя сияло здесь золотыми буквами.

Карл Май Нефтяной принц

Глава 1 Искатели

Кто обычным путем от Эль-Пасо-дель-Норте через Рио-Колорадо направлялся в Калифорнию, обязательно проезжал старую миссию Сан-Ксавьер-дель-Бак, что приблизительно в девяти милях от Тусона, столицы Аризоны. Эта резиденция миссионеров, основанная в 1668 году, была поистине великолепным сооружением, вызывающим немалое удивление у любого, кто натыкался в аризонских дебрях на этот блестящий монумент цивилизации.

В каждом углу здания, фасад которого богато отделан фантастическими орнаментами, высились колокольни, главную часовню украшал большой купол, а стены заканчивались отделанными со вкусом массивными венцами карнизов. Такое творение облагородило бы любой крупный город, любую резиденцию. Часть миссии была окружена поселком, где к тому времени обитали около трехсот индейцев-папаго. Папаго до сих пор миролюбивы и прославились своими ирригационными сооружениями, а также лояльным отношением к белым.

К сожалению, эти вечные труженики сильно пострадали от белого сброда, шатающегося по всей Аризоне — территории, испещренной горами и пустынями, никогда и никем не управляемой. Меч Фемиды [233] едва ли доставал до аризонской границы — сотни и сотни тех, кто были не в ладах с законом, тянулись туда из Мексики и Штатов, чтобы вести жизнь, само существо которой составляло одно лишь насилие.

Хотя в Тусоне имелись две роты солдат, отвечавших за безопасность, их явно не хватало, чтобы охранять территорию в триста тысяч квадратных километров. К тому же эти герои сами были несказанно рады, когда сброд оставлял их в покое, поэтому помощи от них ждать не приходилось. Люди вне закона знали об этом слишком хорошо и орудовали весьма дерзко. Они появлялись даже в окрестностях Тусона, и тогда никто не решался выехать из города без оружия. Один путешественник-американец, рассказывая о происходящем, писал так:

«Отпетые мерзавцы из Мексики, Техаса, Калифорнии и из других штатов нашли в Аризоне надежное убежище от правосудия. Основная масса населения — убийцы и воры, головорезы и шулеры. Казалось, что вооружился весь мир, и кровавые сцены разыгрывались ежедневно. Ни о каком правительстве не могло быть и речи, о защите закона или со стороны военных — и того меньше, а основное занятие гарнизона Тусона — это пьянство и безделье. Таким образом, Аризона была практически единственной территорией страны, находящейся якобы под эгидой цивилизованного правительства, где каждый использовал юстицию в собственных интересах».

Когда в Сан-Франциско собрались смелые, но законопослушные граждане, решившие учредить «комитет бдительности», который должен был действовать прежде всего на территории Калифорнии, никто не предполагал, что его сильное влияние вскоре начнут ощущать и в соседней Аризоне. Эти смельчаки появлялись то тут, то там, поодиночке и группами, готовые очистить страну от преступников и всегда оставляя отчетливые следы самосуда, который считали справедливым.

У папаго, в Сан-Ксавьер-дель-Бак, обосновался некий ирландец, прибывший в Аризону по причине, едва ли достойной уважения. Он основал там лавку, где продавал, по его словам, всякую всячину. На самом деле речь шла только о водке, за что он заслужил прозвище Отравитель. Дурная слава бежала впереди него, и честные люди никаких дел с ним не имели.

Однажды, прекрасным апрельским днем, он сидел за грубо выструганным столом, стоявшим перед его хижиной.

Вероятно, он был не в духе, поскольку с силой стучал пустым стаканом по столешнице. Повернувшись к открытой двери, он в очередной раз крикнул:

— Эй, старая ведьма! Ты что, оглохла?! Бренди я хочу, бренди! Шевелись, не то…

Из хижины выплыла пожилая негритянка пышных форм, которая спокойно наполнила подставленный стакан из большой бутыли. Ирландец опустошил его одним махом, снова подставил, и, пока женщина повторяла нехитрую процедуру, проворчал:

— Целый день — никого! Красномазых пойло уже не интересует. Если сегодня никто не заглянет, сидеть мне здесь, пока не прожгу дырку в собственном желудке…

— Не сидеть один! — успокоила его негритянка. — Там гости прибывать. Сюда ехать. По дороге из Тубака.

— Кто они?

— Откуда мне знать?! Старые глаза не видеть. Всадники, много!

Услышав это, ирландец вскочил и поспешил за угол хижины. Оттуда он мог увидеть дорогу на Тубак. Через секунду он вернулся и крикнул старухе:

— Это искатели, искатели! Все двенадцать! Они знают толк в выпивке. Вот так удача! Шевелись, скорее наполним бутылки.

Оба исчезли в доме, а спустя несколько минут подъехали двенадцать всадников. Они осадили лошадей прямо перед хижиной и спрыгнули на землю, совершенно не заботясь о животных. Диковатые на вид, дерзкие парни были хорошо вооружены, как и принято на Дальнем Западе. Кое-кто носил мексиканское платье, другие походили на американцев, но всех их объединяло одно: никто не внушал ни малейшего доверия.

Они кричали и бранились, а один подошел к распахнутой двери, выхватил револьвер и выстрелил внутрь со словами:

— Эй, Пэдди! [234] Дома ты или нет, старый отравитель? Тащи свою серную кислоту. У нас глотки пересохли!

Хозяин тотчас появился с двумя полными бутылками под мышками и стаканами в руках. Ловко расставив на двух столах стаканы, он наполнил их со словами:

— Я тут, джентльмены! Все — как всегда. Моя черная сразу вас заприметила. Вот, пейте и будьте благословенны в моем доме!

— Оставь благословение себе, старый пройдоха, разве что перед концом его услышать. Твое пойло — как смертельный удар.

— Не беспокойтесь, мистер Батлер, — если что, то после второй бутылки снова воскреснете. Целую неделю не виделись! Дело спорится?

— Спорится? — Батлер пренебрежительно махнул рукой и одним махом опорожнил стакан.

Остальные последовали его примеру.

— Дело дрянь! — заключил он, скривившись от спирта. — Ничего хорошего!

— Но почему? Вас же называют «искателями»… Да вы и сами себя так зовете. Неужто не доглядели? А я думал, сегодня провернем что-нибудь стоящее.

— Хотел за гроши скупить нашу добычу? Снова надуть нас? Нет, на этот раз ничего нет, действительно ничего. Что взять теперь с краснокожих? А белые? Те сами отбирают чужие кошельки. Тут еще этот «комитет бдительности», черт бы его побрал! Суют нос в наши дела, мерзавцы! Похоже, им завидно, что мы жнем там, где не сеяли, как, впрочем, и они. Теперь за каждым кустом мерещатся чужие двустволки. Но око за око! Мы вздернем всякого, кого только заподозрим в связях с линчевателями. Пэдди, может, ты видел где-нибудь поблизости этих мерзавцев?

— Хм, — пробормотал хозяин. — Я что, ясновидящий? Могу по носу определить, кто линчует, а кто, как вы, может резню устроить?

— Не позорься, Пэдди! Охотничью собаку легко отличить от бойцовой, тем более когда речь идет о людях. Поверь мне, я почую линчевателя за полсотни шагов. Ну ладно. Мы голодны. У тебя есть мясо? Яйца?

— Нет, сами знаете… Люди вашего сорта давно все прибрали к рукам. Никакой живности!

— А хлеб?

— Только маисовые лепешки, да и то их печь надо.

— Так пусть твоя старуха-негритянка займется ими. Свежее мясо — наша забота.

— Мясо? Но откуда?

— Прихватим тут одного бычка. Там, внизу, в долине Санта-Круз, сейчас застрял обоз с поселенцами.

— Эмигранты, что ли?

— Наверное. Четыре фургона, четверка волов при каждом. Они пересекут Колорадо и сегодня ночью сделают привал.

— Здесь? Хм! Надеюсь, не произойдет ничего такого, что испортит репутацию нашего тихого местечка…

При этих словах выражение лица ирландца приняло какое-то странное выражение.

— Какие проблемы? — ухмыльнулся Батлер. — Друзей подставлять не стоит. Обоз и так будет нашим, но только там, за Тусоном. Пока прихватим только вола — не оставаться же без мяса?!

— Будете им платить? Вряд ли им придет на ум продать животное.

— Что ты плетешь, Пэдди? Если мы чего берем, никогда не платим. Никогда! Одно исключение — это ты, наш скупщик. Мы даже закрываем глаза на твой обман. Впрочем, люди из фургонов едва ли окажут нам достойное сопротивление. У них четыре погонщика, которые не в счет, два парня верхом да скаут, нанятый эмигрантами. Но что сделает один скаут против дюжины крепких ребят? Он-то и получит первую пулю. От тех, кто в фургонах, думаю, не стоит ждать ничего серьезного. Небось, одни бабы со скарбом. Позади обоза, правда, маячила какая-то фигура с ружьишком наперевес, не то женская, не то мужская — не разобрать. Кажется, из-под пальто сабля торчала. Я заговорил с этим типом, но в ответ услышал что-то невразумительное, кажется, по-немецки.

— Если захватите обоз, надеюсь, про меня не забудете?

— Как обычно. Условия можем обсудить прямо сейчас.

В этот момент из хижины выплыла негритянка, готовая обслужить гостей, и оба собеседника перешли на шепот. Остальные, казалось, не обращали внимания вообще ни на кого. Их голоса зазвучали еще громче, когда пустые бутылки бренди снова были наполнены.

Местные индейцы предпочитают обходить стороной кабак ирландца. Им не нравятся шумные компании белых, и природное чутье верно подсказывает краснокожим, что лучше держаться подальше. На это действительно имелись веские причины. Ирландец, называя приезжих «искателями», имел в виду тех самых грабителей, что давно снискали дурную славу на юге Аризоны. Они появлялись где угодно, успевая переноситься с места на место столь быстро, что никому, даже линчевателям, ни разу не удалось реально напасть на их след.

Внезапно шум у хижины стих, и все присутствующие не без удивления уставились на новых гостей, верхом приближавшихся к дому. Один только вид этих трех всадников сразил бы наповал кого угодно.

Они спешились и направились прямо к пустому столу, не обращая на присутствующих никакого внимания.

Первый из них был маленьким, но очень толстым. Из-под уныло повисших полей фетровой шляпы, цвет, возраст и прежнюю форму которой определить было невозможно, и из дебрей черной бороды выглядывал устрашающих размеров нос, способный послужить отличной тенью любым солнечным часам. Кроме этой несомненной достопримечательности, видны были лишь два маленьких и подвижных глаза. Пока они с чрезвычайным плутовством пробегали по хижине, скрытый взгляд уже успел прощупать всех до одного двенадцать искателей.

Остальную часть тела толстяка до колен скрывала старая куртка из козьей шкуры. Скроенная явно на великана, куртка целиком состояла из лоскутов и заплат, придавая маленькому пришельцу вид ребенка, который, к собственному удовольствию, впрыгнул в домашний халат отца. Из-под куртки торчали две сухие, серпообразные ножки, воткнутые в обшитые бахромой донельзя изношенные леггины, из которых человечек вырос лет двадцать назад. При этом ступни его ног утопали в огромных индейских мокасинах, о размере которых в Германии сказали бы: «Пять шагов — и уже за Рейном». В руке он держал флинт, похожий скорее на палку, срезанную где-то в лесу.

А его лошадь? Нет, о лошади и речи нет, это была мулица, да такая старая, что ее ближайшие предки щипали травку, наверное, сразу после всемирного потопа [235]. Длинные уши, с которыми ветер мог творить то же, что и с флюгером, были совершенно лысые. Гривы у мулицы вообще не наблюдалось, ужасно сухой хвост — голый обрубок, в котором торчало не больше дюжины волосков. Но глаза животного светились, как у молодого жеребца, а бойкость мулицы у знатока могла вызвать восхищение.

Следующий персонаж, подошедший к столу, выглядел не меньшим чудаком. Казалось, что обладатель бесконечно длинной, сутулой и костлявой фигуры не видел впереди ничего, кроме собственных ног, длина которых любому могла внушить настоящий страх. На свою охотничью обувку он нацепил кожаные гамаши, натянув их выше колен. Одет он был в тесный камзол, перетянутый широким поясом, на котором, кроме ножа и револьвера, болтались всякие мелочи, столь необходимые в прериях Запада. С его широких, угловатых плеч свешивалось шерстяное покрывало, нити которого расползлись едва ли не все. Коротко остриженную голову венчало нечто совершенно неописуемое: не то шапка, не то шляпа, а может, платок… На плече висело старое, длинноствольное ружье, издали казавшееся скрученным резиновым поливочным шлангом.

Третий и последний, такой же сухой, как второй, с повязанным на голове наподобие тюрбана шейным платком, носил красный гусарский ментик, невесть как оказавшийся на Дальнем Западе, длинные полотняные штаны и болотные сапоги с огромными шпорами. За поясом торчали пара револьверов и нож из хорошей кингфилдской стали. Главным оружием ему служила двустволка «Кентукки», в руках ее владельца без промаха бившая в цель. Самой главной особенностью его физиономии определенно был широкий рот, как говорится, до ушей. При этом лицо его выражало искреннейшее прямодушие пятилетнего ребенка.

Оба последних гостя гарцевали на утомленных лошадях, которые, похоже, были очень выносливыми и, пожалуй, могли выдержать еще немалые испытания.

Когда трое сели, а хозяин подошел и осведомился, что им нужно, малыш спросил:

— Что у вас есть выпить?

— Бренди, мистер, — ответил ирландец.

— Подайте три стакана, если уж нет ничего получше.

— Что здесь может быть лучше? Или вам шампанское подавай? Не очень-то вы похожи на тех, кто способен его оплатить.

— К сожалению, да, — кивнул человечек, скромно улыбнувшись. — Зато вы, наоборот, выглядите так, будто у вас его не одна тысяча бутылок.

Хозяин молча удалился, принес что заказывали и снова подсел к искателям. Малыш только пригубил бренди, после чего вдруг сплюнул и выплеснул содержимое на землю. Оба его спутника сделали то же самое, а тот, что был в гусарском ментике, растянул рот еще шире и выдал:

— Тьфу, дьявольщина! Бьюсь об заклад, этот ирландский мошенник хочет прикончить нас своим бренди! Что скажешь, Сэм Хокенс?

Старичок кивнул, но добавил:

— Сегодня ему это не удастся — пить не станем! Но с чего это ты вдруг назвал его ирландским мошенником?

— Хм, если кто с первого взгляда не видит, что он ирландец, тот просто болван, как пить дать.

— Совершенно верно. Однако то, что ты сразу его заприметил, очень удивляет меня, хи-хи-хи!

Это «хи-хи-хи!» было каким-то совершенно особенным, можно сказать, почти внутренним смехом, во время которого глазки малыша весело искрились.

— Хочешь сказать, что сегодня я болван? — глаза его спутника округлились.

— Сегодня? Почему сегодня? Всегда! Всегда, Уилл Паркер! Я тебе еще пятнадцать лет назад сказал, что ты гринхорн. Гринхорн, которого свет не видел! Что, не веришь?

— Нет, — прозвучало в ответ и в голосе говорившего не было и намека на то, что оскорбление сколько-нибудь вывело его из себя. — Давно уже нет никакого гринхорна…

— Свежо предание! Пятнадцать лет тебя ничему не научили — ты так и остался тем, кем был раньше, если не ошибаюсь. Не признаешься, значит, что ты все еще гринхорн? Что скажешь насчет тех двенадцати джентльменов, что пялятся на нас во все глаза?

— Ничего хорошего. Видишь, как они посмеиваются? Не над тобой ли, старый Сэм? Ведь на тебя без смеха смотреть-то нельзя!

— Я рад, Уилл Паркер, безумно рад. Это всего лишь одно из моих преимуществ перед тобой. Кто хоть глазком на тебя глянет, сразу расплачется — ведь физию печальнее твоей я в жизни не видел… хи-хи-хи!

Похоже, взаимные упражнения в подшучивании и укорах для Хокенса и Паркера были обычной манерой их общения. В действительности ни один из них никогда не думал о приятеле дурно. Третий гость до сих пор молчал; он подтянул сползшие вниз гамаши, при этом выставив далеко вперед свои длинные ноги, и наконец заговорил с ироничной улыбкой на тощем лице:

— Эй, а знаете вы, что думают про нас те джентльмены? Они там судачат о чем-то, похоже, не очень умном. Знатная компания! Или нет, Сэм Хокенс?

— Да, — кивнул малыш. — Главное, чтоб лбы не раскололи, а то сидят так близко. Ясно, что за птицы! Мошенники! А, Дик Стоун?

— Нутром чую — придется потолковать с ними.

— Конечно. И не только нутром! Почешем кулаки об их носы, если не ошибаюсь. Тех, на чей след мы напали, кстати, тоже было двенадцать. Скажи-ка, Уилл, слышал ты что-нибудь об искателях?

— Слышал? — недовольно буркнул Паркер. — У тебя, что, память отшибло, старый енот? Сам же столько раз рассказывал!

— Точно. Спросил только, чтобы узнать, научился ли гринхорн впитывать то, чему учат старые зубры. Итак, дорогой Уилл, допустим, что эти типы — искатели. Своего предводителя они зовут Батлером. Надо бы разузнать, что за кавалер носит такое имя.

— Так они тебе и расскажут!

— Не волнуйся! Они уже заинтересовались нами, эти «джентльмены». У них на лицах написано, что скоро явятся к нам, чтобы взять интервью. Только не болтайте лишнего, ребята! Любопытно, как они поведут себя.

— Уж не слишком учтиво, — подал голос Дик Стоун, — так что готовьтесь. Не дадим же мы им зайти слишком далеко!

— Думаешь, лучше вести себя погрубее? Нет, не согласен. Нас прозвали Троицей, и нам не пристало позорить имя, данное трем джентльменам, всегда добивающимся своего не грубой силой, а хитростью. Так поступим и сегодня. Только так, а не иначе.

— Ладно, но тогда эти болваны подумают, что мы их боимся.

— Пусть думают, старина Дик. Если так, то скоро они поймут, что ошиблись, и даже очень, хи-хи-хи! Троица — и бояться! Готов поклясться, что мы с ними сцепимся. Если они собираются напасть на обоз, мы не станем смотреть на это сквозь пальцы.

— Тебе тоже подраться не терпится?

— Нет.

— Но с ними придется разобраться, если они в самом деле искатели. Как же без схватки?

— Старому еноту, — Сэм не без удовольствия ткнул себя пальцем в грудь, — иногда приходят в голову мысли почище клинка и пули. Я сыграю шутку — лучшее средство добиться преимущества над противником. Ты же знаешь, что я не люблю проливать кровь. Можно ведь победить противника, не убивая. Я знаю, у кого поучиться.

— Их и я знаю: Олд Шеттерхэнд, Олд Файерхэнд и Виннету, знаменитый вождь апачей! Они никогда не прольют и капли чужой крови, если на то нет нужды.

— Верно. При этом они величайшие герои Запада, и я всегда буду следовать их примеру.

— Может, и сам героем станешь, а, старый Сэм? — спросил Паркер не без иронии.

— Помалкивай, гринхорн! Сэм Хокенс точно знает, кто он и что он. Помнишь, как я тягался с двумя дюжинами краснокожих?

Паркер кивнул.

— Как я добился цели, о которую расшибли лбы не меньше пятидесяти отважных вестменов?

Паркер снова кивнул и сказал:

— Из песни слов не выкинешь. Ты славный малый, Сэм, хотя и дьявольский плут!

— Ладно, стало быть, покончим с этими двенадцатью, но дырявить их шкуры не станем. Как будем действовать — еще не знаю, но это вопрос времени. Пусть они сначала примут нас не за тех, пусть потешатся вдоволь, а там поглядим.

— Хочешь, чтобы нас за гринхорнов приняли?

— А как же! Что касается тебя, Уилл Паркер, то они не сильно ошибутся. Погляди, как они ржут над моей Мэри. Бедная лошадка!

— Ты сам знаешь, что ей далеко до совершенства, Сэм.

— Совершенство? Чепуха! Она просто жуткая скотина, ужасная! Но я не променяю ее и на тысячу благородных роз! Она умна, опытна и понятлива, как… как, ну, как Сэм Хокенс, ее хозяин, которому она столько раз спасала жизнь. Моя Мэри — это моя Мэри, единственная и неповторимая, хотя и упрямая, проклятая и мерзкая бестия, которую давно пора пристрелить!

— Прямо из твоей Лидди? — бросил Дик Стоун.

— О, Лидди прежде всего! — кивнул Хокенс, при этом его маленькие глазки блеснули, а рука ласково погладила длинный ствол старого и странного на вид ружья. — Лидди дорога мне прямо как Мэри. Она никогда не подводила. Моя свобода и жизнь часто зависели от нее, и всегда она исполняла свой долг. Конечно, и у нее есть причуды, большие причуды, и если их не знать, то набьешь немало шишек. Но я-то их знаю, я изучил их, все ее достоинства и недостатки, как врач карбункулы. Я не выпущу ее из рук, пока не протяну ноги. Когда я умру, а вы будете рядом, не сочтите за труд положить Лидди со мной в могилу. Никто другой не должен заполучить ее. Мэри, Лидди, Дик Стоун и Уилл Паркер — все четверо живут в моем сердце, и мне больше ничего не надо на этом свете.

Казалось, будто незримая волна на миг потушила озорные искорки его глаз, но всего один взмах руки — и голос старика снова зазвучал бодро:

— Смотри, один из них встал — тот, что шептался с хозяином. Сейчас подойдет к нам и начнет дурака валять. Комедия начинается! Только не испортите мне ее…

Нет ничего удивительного в том, что Сэм Хокенс дал своей мулице и ружью такие ласковые прозвища. Вестмены старой закалки — таких, к сожалению, все меньше и меньше — были совершенно другими людьми, нежели тот сброд, что явился на Запад позднее. Однако под словом «сброд» следует понимать не только морально разложившихся типов. Когда миллионеры, банкиры, генералы, адвокаты — да хоть сам президент Соединенных Штатов, приехавший на Запад в окружении многочисленной свиты, — пачками укладывают дичь из кустов ради развлечения, в глазах настоящего вестмена все эти благородные особы столь высокого ранга будут выглядеть всего лишь сбродом.

Индеец — вестмен до мозга костей — «делал» мясо, только если нуждался в нем. Он ловил только одну лошадь из стада диких мустангов; он знал время, когда бизоны шли с юга на север и когда возвращались; он отлично ориентировался на местности, по которой странствовал и охотился, чтобы есть. Где же сейчас те стада? С одним-двумя бизонами можно повстречаться в лучшем случае в каком-нибудь зоопарке. А настоящих индейцев или трапперов увидишь только в книге с картинками. Во всем этом виноваты те, кого капканщики и скваттеры называют сбродом. Не надо только говорить, что причина в цивилизации — у цивилизации нет предназначения искоренять и уничтожать. Повсюду, когда строились железные дороги, сотни «джентльменов», вооруженные ружьями новейшей конструкции, собирались в группы, чтобы поохотиться. Они двигались на Запад в поездах, останавливались где-нибудь в прерии и расстреливали проносившиеся мимо бизоньи стада прямо из окон вагонов. Потом они ехали дальше, оставляя горы трупов на попечение койотов и стервятников, стяжая себе славу охотников прерий и испытывая от этого огромное удовлетворение. На одно убитое животное приходилось по десять и больше подстреленных и раненых. Обреченный на голодную смерть индеец наблюдал за варварством издали, в бессильной ярости, но ничего не мог поделать. Если он жаловался, над ним смеялись. Если он защищался, его убивали, как бизона, которого он считал своим и потому так оберегал.

Совсем иначе обстоит дело с настоящими вестменами, в прошлом охотниками. Они никогда не стреляли больше, чем нужно. Вестмен добывал мясо с риском для жизни. Он мог рискнуть верхом ворваться в самую гущу бизоньего стада и бороться с мустангом, которого стремился поймать и объездить. Он мужественно выходил один на один с гризли. Ружье — мертвый, бездушный металл — верный друг вестмена, а лошадь — его настоящая подруга. Он мог не пить и не есть до последнего и забивал любимого конягу только в самом крайнем случае, когда иначе было не выжить. Он давал животным людские имена и разговаривал с ними как с добрыми приятелями, если ночевал где-нибудь один, в девственном лесу или прерии.

Именно к таким вестменам принадлежал Сэм Хокенс. Суровость дикой жизни не сделала его бессердечным; вопреки всему он остался человеком душевным, оставаясь при этом ужасным хитрецом.

Тем временем произошло то, что ожидалось: Батлер встал, подошел ближе, застыл у стола охотников во властной позе и без приветствия насмешливо сказал:

— Эй, да вы просто неотразимы! Вот так тройня!

— Да, — Сэм кивнул совершенно серьезно.

Такое признание прозвучало для Батлера неожиданно, он громко рассмеялся и, пока его спутники распахивали рты, ржа на все лады, продолжил:

— Кто вы такие, а?

— Первый, — буркнул Сэм.

— Второй, — добавил Дик Стоун.

— А я третий, — присоединился Уилл Паркер.

— Что? — опешил Батлер, не совсем понимая, к чему клонит Хокенс.

— Конечно, тройня! — ответил Сэм с необычайным прямодушием.

Снова раздался смех. Проиграв первую партию, Батлер недовольно процедил:

— Бросьте свои глупые шутки! Со мной всегда разговаривают серьезно. Что вы не тройня, и так видно. Я хочу знать ваши имена, да поживее!

— Меня зовут Гринелл, — ответил Сэм тихо.

— Берри, — представился Дик со страхом в голосе.

— А я Уайт, — испуганно пробормотал Уилл.

— Хм, понятно, — продолжил Батлер. — А теперь скажите, кто вы?

— Капканщики, — пояснил Сэм Хокенс.

— Капканщики? — «экзаменатор» снова засмеялся. — Не очень-то вы похожи на ловцов бобров или енотов!

— Мы пока никого не поймали, — с готовностью согласился маленький Сэм.

— Очень хорошо. Откуда едете?

— Из Кастровилла.

— Чем там занимались?

— Была у нас лавка на троих, одежду продавали.

— Так, так… Что, плохо дела шли?

— Да. Дали одному деньги в кредит, а он обанкротился.

— Надо было предвидеть. Потом, значит, трое неудачников-портняжек решили вдруг стать трапперами! Эй, вы слышите?

Вопрос относился ко всей компании, с усмешками следившей за разговором. Сэм Хокенс возбужденно воскликнул:

— Неудачников? Тут вы сильно ошибаетесь, сэр! Мы, пожалуй, кое на что годились и нам удалось что-то вернуть.

Сэм приподнял полы своего кожаного пальто и постучал пальцами по широкому поясу. Послышался какой-то металлический звук. Маленький старичок расплылся в улыбке и с гордостью добавил:

— Вот здесь монеты, сэр!

Лицо Батлера приняло выражение хищной птицы, выслеживающей добычу. Как можно равнодушнее он заметил:

— Монеты? Похоже, вы умнее, чем кажется. Сколько же вернул ваш банкрот?

— Более двух тысяч долларов.

— И они при вас?

— Да.

— Таскаете с собой в такой глуши?

— Хо! У нас есть оружие.

— Разве оно поможет? А если вдруг заявятся искатели, которые вытрясут из трех портных все, прежде чем те глаза протрут? Почему вы не доверили деньги банку?

— Мы еще успеем это сделать.

— Где?

— Там, в Прескотте.

— Вы туда направляетесь?

— Да.

— А капканы-то у вас есть?

— Нет.

— Откуда вы их возьмете?

— Купим в Прескотте.

— Черт возьми! Что за чудаки! Кого вы там хотите поймать?

— Бобров и… и… — Сэм вдруг запнулся и робко добавил: — Гризли, быть может.

За другими столами раздался поистине гомерический гогот. Батлер так ржал, что у него на глазах выступили слезы и едва не сперло дыхание. Немного успокоившись, он смог выдавить из себя:

— Капканом вы хотите поймать гризли? Гризли, ростом в девять футов и весом в девять центнеров?

— А почему нет? — с досады чуть не прорычал Сэм. — Если капкан будет большим и крепким…

— Капканов на гризли нет и никогда не будет!

— Тогда мы закажем их в Прескотте у кузнеца.

— Какой конструкции?

— Это мы ему объясним.

— Вы, трое портных? Может, хватит, толстяк, иначе я удушусь от смеха!

Он снова заржал во всю глотку и смог продолжить разговор только через пару минут:

— Даже если вам удастся встретиться с гризли, то уж бобров в Прескотте вам точно не видать.

— Нет, в Прескотте мы только купим капканы, а потом поедем к Гиле и к реке Сан-Франциско.

— В которой глубина не больше двух дюймов. Откуда там бобры?

— Это уже наша забота, сэр. Я читал в одной книге, где все написано, и о бобрах тоже.

— Превосходно! Если вы так умны и ваш путеводитель — какая-то книга, то дальше говорить не о чем. Желаю вам побольше бобров и медведей. Хотя вы найдете там и кое-что другое.

— Что же?

— Диких индейцев, которые будут готовы напасть на вас днем и ночью.

— Мы сможем защититься.

— Вашим оружием? Вот этим флинтом?

— Да.

— Дьявольщина, вы надеетесь на подвиги? Дайте-ка сюда свою пушку, надо бы взглянуть на нее.

Он взял оружие из рук Хокенса и направился с ним к своим сообщникам, которые внимательно осмотрели ружье, не чураясь самых крепких выражений. Дику Стоуну также пришлось показать свой длинный карабин, который вызвал те же эмоции.

Возвращая оружие, Батлер сказал:

— Я, вероятно, обидел вас, господа, и потому должен извиниться.

— Как это обидели? — спросил Сэм с недоумевающим видом.

— Я спутал вас с другими людьми — с Троицей.

— С какой Троицей?

— Так величают трех известных неразлучных охотников: Сэма Хокенса, Дика Стоуна и Уилла Паркера.

— Вы их знаете?

— Нет, иначе бы я не спутал вас с ними.

— Но вы наверняка знаете, как они выглядят.

— А как же. Сэм Хокенс — маленький и толстый, прямо как вы, а оба других длинные и тощие, точь-в-точь как ваши спутники. К тому же этот Сэм обычно носит кожаное пальто, такое залатанное, что ему не страшна ни одна индейская стрела. На вас похожая куртка. Это случайность на некоторое время и повела меня по ложному следу. Теперь я знаю, что к чему. Никакими портными они никогда не были, а к таким ружьям, как ваши, никто из них и не прикоснулся бы. Хотя надо быть осторожным, особенно со стариком Сэмом, этим большим пройдохой. Потому я и хочу быть уверенным до конца. Я слышал, что Уилл Паркер однажды был скальпирован и теперь носит парик. Так вот, пусть мистер Берри и мистер Уайт покажут свои головы!

Чувствовалось, что Батлер еще не совсем успокоился. Но сама судьба, видно, не желала раскрывать карты. Искатель ошибся: не Уилл Паркер, а Сэм Хокенс имел несчастье потерять свой скальп. Стоун и Паркер спокойно сняли головные уборы, а Батлер подергал их за волосы и убедился, что не прав.

— Хорошо, а теперь я хочу убедиться, что с вашими ружьями вы обращаетесь не хуже, чем со швейными иглами.

— Никаких проблем! — уверил Сэм.

— Пусть стреляет на спор! — подсказал один из искателей, что сидел к Батлеру ближе всех.

На Западе, где почти каждый — хороший стрелок, не упустят случая посостязаться в меткости друг с другом. Слава победителя в момент расходится по округе, при этом на стрелков делаются ставки, как на бегах. Сегодня, правда, речь шла, скорее, не о настоящем состязании в стрельбе, а о забаве. Трое портняжек — и ружья! Откуда им научиться обходиться с оружием? Посмеяться будет над чем. Поэтому Батлер, чтобы подхлестнуть честолюбие Сэма, с сомнением в голосе произнес:

— Да, иголку в рукав воткнуть сможет и слепец, а вот стрелять… стрелять — не каждому дано! Вы когда-нибудь стреляли, мистер Гринелл?

— Да, — кивнул малыш.

— Куда?

— По воробьям.

— Из этой старушки?

— Нет, из духового ружья.

— Что? — Батлер оскалился в усмешке. — Вы полагаете, что и с ружьем так же хорошо управитесь?

— Почему нет? Мишень есть мишень!

— Да? Ну и с какого расстояния вы попадаете?

— С того, на которое летит пуля.

— Скажем, шагов с двухсот?

— Хотя бы.

— Примерно так от нас удалена вторая хижина. Вон там, в стороне, видите ее? Думаете, попадете?

— Хижина? — в голосе Сэма звучало оскорбленное самолюбие. — Попасть в нее — труда не больше, чем слепому вколоть иглу в рукав. Цель должна быть не больше… ну, скажем, моей ладони.

— И вы собираетесь вогнать в нее пулю из вашей железяки?

— Да.

— Вздор! Этот ствол разлетится на куски при первом же выстреле, а если нет, то согнется так, что ваши пули уйдут за угол дома.

— Давайте попробуем.

— Итак, стреляем на спор? Деньги у вас есть.

— Не только деньги, но и желание.

— Ваша ставка?

— Как и ваша.

— Тогда один доллар.

— Согласен.

— Значит, по рукам! Но мы не будем стрелять в ту хижину — владелец едва ли потерпит такое, а я…

— Стреляйте по моей! — неожиданно прервал их хозяин. — Я приклею сзади листок бумаги как раз с мою ладонь. Она и будет мишенью.

Предложение было принято, и все отправились за дом. Бумагу приклеили, после чего Батлер отсчитал двести шагов. Он поставил один доллар, Сэм дал свой. По жребию первым выпало стрелять Батлеру. Он стал на условленном удалении, быстро прицелился, спустил курок и первым же выстрелом пробил бумагу.

Настала очередь Сэма. Он расставил свои кривые ножки как можно дальше друг от друга, вскинул Лидди, весь наклонился вперед и начал целиться.

Целился он долго, издалека напоминая фотографа, склонившегося над своим аппаратом. Все вокруг смеялись от души. Наконец грохнул выстрел, и Сэм отпрянул в сторону. Ружье выпало из его рук, стукнув старика прикладом по правой скуле. Смех искателей превратился в вой.

— Что, большая отдача? — заботливо осведомился Батлер.

— Даже по уху получил! — ответил малыш грустно.

— Штука строптивая! Давайте посмотрим, куда вы попали.

На бумаге не было никаких следов от пули. Искали долго, пока наконец кто-то, удалившийся в сторону, с хриплым смехом не закричал:

— Скорее сюда! Вот она, вот! Смотрите — из дырки течет спирт!

Примерно в десяти шагах от дома стояла большая бочка, наполненная водкой. Пуля пробила дерево, и теперь сквозь дыру толщиной в палец хлестало крепкое зелье. Снова раздалось разноголосое ржанье. Но хозяину было не до смеха, он выбежал и потребовал возмещения убытков. Когда Сэм пообещал ему это, ирландец успокоился и быстренько загнал молотком в отверстие деревянный колышек.

— Вы даже в дом не попали! — крикнул Батлер совершенно озадаченному малышу. — Я же сказал вам, что ваши пули все углы обойдут. Доллар мой. Может, вы хотите еще раз рискнуть, мистер Гринелл?

— Да, — кивнул Сэм.

Второй пулей он все же попал в дом, но где-то внизу, в углу, в то время как цель находилась сверху, в центре стены. Потом Сэм выстрелил еще четыре-пять раз и облегчил свой карман на такое же количество долларов. Старик разозлился:

— Все это оттого, что спорим на один доллар. Если поднимем ставку, мой результат станет лучше.

— Охотно, — усмехнулся Батлер. — Сколько ставите?

— Как и вы.

— Скажем, двадцать?

— Пойдет!

Сэм снова проиграл, попав в тот же угол. Батлер сгреб деньги и спросил:

— Снова случайность, мистер Гринелл?

При этом он едва заметно подмигнул своим людям и с удовлетворением вздохнул.

—Да, — ответил Сэм, как и прежде. — Должен же я попасть хоть раз.

— Я тоже так думаю. Сколько?

— Сколько хотите.

— Пятьдесят долларов.

— Да.

— А может, сто?

— Это слишком. Я хоть и убежден, что теперь наконец попаду, но у меня рука не поднимется отнять у вас столько денег, мистер… как вас зовут?

— Батлер, — слишком быстро прозвучало в ответ.

Вряд ли он назвал бы настоящую фамилию, если бы вопрос Сэма не был бы столь неожиданным. Остановиться Батлер уже не мог:

— Я всегда держу слово. Вопрос только в том, хватит ли у вас мужества…

— Мужества? У портного его всегда в избытке.

— Значит, сто?

— Хорошо.

Батлер был так уверен в победе, что целился совсем небрежно, а может быть, высокая сумма вскружила ему голову. Так или иначе, но пуля пробила стену рядом с листком. Настроения это ему не прибавило, однако он не сильно расстроился, зная, что противник выстрелит еще хуже.

Настала очередь Сэма. Но куда он целился? В угол стены, куда он до сих пор вкладывал все свои пули.

— Что это вам взбрело в голову, мистер Гринелл? — удивился Батлер. — Вы целитесь в угол?

— Само собой, — со знанием дела ответил малыш. — Теперь я понял свою старушку.

— Что?

— Она меняет настроение по собственной воле. Если я целюсь в бумагу, в центр, пуля летит вниз, в угол. Теперь я прицелюсь в угол, и она, пожалуй, попадет в мишень.

Сэм спустил курок, и пуля пробила листок в самом центре.

— Вот видите, я выиграл! — засмеялся малыш. — Победа! Как насчет сотни, мистер Батлер?

Но тот не торопился. Он, похоже, думал, как отказаться от выплаты. И вдруг ему на ум пришла идея, которую он тотчас же решил воплотить в жизнь.

Он вытащил из кармана золотые монеты, протянул их Сэму и спросил:

— Может, закончим?

— Как хотите.

— Или поставим еще раз?

— Не возражаю.

— Тогда не сто, а двести!

— Но это очень много.

— Не для меня. Или вы боитесь?

— И в голову не приходило.

— Тогда двести! Ставим сразу.

— По рукам! Пусть мой спутник, мистер Берри, станет нашим поверенным и возьмет наши деньги, а мы возьмем новый листок бумаги и нарисуем в центре круг. Чья пуля окажется ближе к центру, тот и победил.

— Согласен, — несколько подозрительно кивнул Батлер. — Но стреляем не с двухсот, а с трехсот шагов.

— Тогда я не попаду.

— Ерунда. Вперед, мистер Гринелл, ставьте двести долларов!

Сэм передал деньги Дику Стоуну. Батлер, не имевший, похоже, такой суммы, подошел к своим, чтобы собрать деньги у них. Наконец он тоже передал доллары Стоуну, который хорошо знал, почему Сэм сделал его поверенным. Затем прикрепили новый листок, отсчитали триста шагов, и Батлер приготовился к выстрелу.

— Целься лучше! — крикнул один из его людей.

— Помалкивай! — грубо ответил Батлер. — Этому портняге меня не обшить.

Теперь он целился гораздо дольше, нежели прежде. Пуля пробила бумагу, хотя и не в центре.

— Отличный выстрел! — послышались одобрительные возгласы.

Батлер окинул своих победоносным взглядом, совершенно не обращая внимания на Сэма. Последний, готовясь поднять ружье, прокричал противнику:

— Мистер Батлер, раскройте же глаза! Раз, два, три!

На «раз» старик встал наизготовку, на «два» — прицелился, на «три» — грохнул выстрел. Из глоток искателей чуть ли не разом вырвался дикий крик ужаса — Хокенс попал в самый центр. Дик Стоун поспешил к нему, протянул деньги и сказал:

— Бери скорее, старина, иначе ничего не получишь.

— Ладно, возьму, но кое-что они мне еще должны.

Он спрятал деньги и зашагал к хижине.

— Просто невероятно, черт возьми! — вырвалось у Батлера. — Никогда не видел таких случайностей!

— У меня случайностей не бывает! — признался Сэм и был недалек от истины, ибо являлся превосходным стрелком.

Но Батлер расценил слова иначе и сказал:

— Тогда верните деньги!

— Вернуть? Это еще почему?

— Вы только что признали, что это не ваш случай.

— Хм! Случай не мой, а вот рука и флинт — мои. Случай поразил цель, стало быть, он и победитель. Деньги теперь его. Я при встрече передам их ему.

— Что за дурацкая шутка? — насупил брови Батлер.

Его люди уже успели окружить обоих спорщиков. Их круг начал сужаться. Однако Сэм, не выказывая ни малейшего опасения, ответил совершенно спокойно:

—Сэр, портные не шутят, когда речь идет о деньгах. Это я говорю вам серьезно! Стреляем дальше?

—Нет, я спорил с вами, а не с вашим «случаем». Или вам всегда фортуна благоволит?

Батлер украдкой подал знак своим спутникам, чтобы те пока не торопились с враждебными намерениями. Заметив это, Сэм сказал:

—Если речь идет о паре вшивых долларов — это не по мне. Лучше уж пальнуть в «молоко».

Не успели оба свернуть за угол, чтобы вернуться к фасаду хижины, как нос к носу столкнулись еще с одним персонажем. Им оказалась… мулица Хокенса, решившая проследить за своим хозяином. Батлер, шедший первым, чуть было не упал от неожиданности.

— Чертова скотина! — выругался он и обрушил на голову Мэри свой кулак. — Поистине кляча для портного!

Никому другому и в башку не придет сесть на такую развалину!

— Совершенно верно! — согласился Сэм. — Вы просто не в состоянии скакать на ней…

—Что? Это вы говорите мне? Да лучшего всадника между Фриско [236] и Новым Орлеаном не найти! Вы спятили!

Сэм смерил противника придирчивым взглядом и с недоверием спросил:

— Вы — хороший всадник? Что-то не верится. У вас слишком длинные ноги.

Батлер засмеялся, после чего добавил:

— Да что портной смыслит в лошадях? Еще когда вы только подъезжали к дому, я заметил, как вы повисли на своей кляче, будто обезьяна на верблюжьем горбу. И вы рассуждаете о верховой езде! Не смешите меня. Я так сдавлю бока вашей кляче, что она через пять минут издохнет.

— Либо сбросит вас через минуту.

—Вы серьезно?

— А как же!

— Что, может поспорим? Мулица никогда меня не сбросит!

— Ставим по десять долларов.

— По рукам!

Сэм вынул деньги и отдал их Дику Стоуну. Батлер взял взаймы у кого-то из своих спутников и тоже передал их Дику.

— Жалкая ставка! — усмехнулся хозяин-ирландец и сказал Батлеру: — На этот раз вы выиграли.

Батлер взял старушку Мэри под уздцы и вывел ее во двор.

— Если я усижу на кляче больше минуты, вы проиграли, — заявил он.

— Можно мне переговорить со скотиной? — неожиданно спросил Сэм.

— Почему нельзя? Если вам больше не с кем перекинуться парой фраз, то поговорите с ней.

Снова образовались две группы. С одной стороны находились Сэм, Дик и Уилл, с другой — хозяин дома с искателями. Мулица стояла спокойно и неподвижно, словно деревянная фигурка с карусели. Сэм шепнул животному:

— Покапризничай, моя дорогая упрямица!

В тот же миг мулица выгнула спину, как кошка, высоко подскочила на месте и тяжело приземлилась вместе с Батлером. Правда, последний был уже не в седле, а на земле, рядом со старушкой Мэри. Искатели рванулись к нему на помощь, но их предводитель уже вскочил и в ярости закричал:

— Дьявольская скотина! Прикидывалась кроткой овцой, а тут вдруг взлетела ввысь как воздушный шар!

— Похоже, воздухоплавание вам ближе, нежели скачки. Деньги мои, — ухмыльнулся Сэм, пряча купюры в карман.

— К черту! Может, я чего не понял, но, кажется, вы что-то шепнули этой кляче?

— Да.

— Я этого не потерплю!

— Хо! Разве не вы тут говорили, что я могу общаться со зверем как хочу?

— Но не настраивать его против меня!

— Как раз наоборот! Все сделал для вашей же пользы. Вам остается только послушать, что я говорю мулице, и вам станет ясно, как вести себя с ней, если вы и вправду хороший всадник.

— Ладно, давайте еще раз. Ставьте ваши десять долларов!

— Охотно.

Батлер снова одолжил денег и, передав их Дику Стоуну, обратился к Сэму:

— Ну, говорите же этой мерзавке, что она должна делать!

Сэм усмехнулся и весело прокричал мулице:

— Сбрось его, моя дорогая тигрица!

Мэри с места рванула галопом, и, несмотря на все усилия Батлера, по широкой дуге понеслась к ближайшему углу хижины. Едва не воткнувшись в последний, она шарахнулась к дальнему углу, да так близко к стене, что Батлер не успел убрать правую ногу, зацепился за угол и, чтобы не переломать себе кости, сам выпрыгнул из седла и снова приземлился на землю в сидячем положении.

—Тысяча чертей! — заорал он в ярости, вскочив на ноги и потирая ушибленное колено. — Настоящая адская бестия!

— Деньги мои! — не моргнув глазом объявил Сэм и спрятал их в карман.

Растерянный Батлер повернулся к хозяину, после чего вполголоса проговорил:

— Дай мне двадцать долларов. У моих людей больше ничего нет.

— Снова спор? — с недоверием спросил ирландец. — А кто вернет мои деньги?

— Я, мерзавец, я!

— Но когда?

— Да завтра утром, дурья башка! Разве мои люди стали бы спокойно смотреть на это безобразие, если бы не были уверены, что завтра вернут не только мои деньги, но и гораздо большие.

— Две тысячи долларов этого портного?

—Конечно.

— Поосторожнее, мистер! Этот парень не так глуп, как мы думали.

— Чепуха! Просто ему повезло.

— Со стрельбой — да, а вот с мулицей, пожалуй, нет.

— Это старая цирковая кляча, которую он где-то прикупил за пару долларов. Все это случайность. Просто эта гадюка дрессированная. А теперь давай сюда деньги. Я должен вернуть хоть эти доллары!

Пока ирландец ходил за деньгами, Батлер крикнул Сэму Хокенсу:

— Спорим еще раз!

— Ладно, но в последний раз.

— Согласен. По двадцать!

Сэм кивнул, а Батлер заверил его, что теперь мулице ничего не удастся сделать. Искатель сел в седло, крепко взял Мэри за поводья как можно ближе к морде и сдавил бедняжку шенкелями, прислушиваясь, что же на этот раз скажет старик своей кляче. Малыш спокойно произнес:

— Покатай его, моя дорогая артистка!

Мулица тотчас присела и начала кататься по земле, словно на роликах.

Неудачливому Батлеру ничего не оставалось, как поскорее освободиться от стремян. Едва почувствовав себя неуправляемой, Мэри подпрыгнула и с торжествующим ржаньем кинулась к хозяину, чтобы уткнуться мордой в его плечо.

Батлер медленно поднялся с земли и ощупал себя, словно проверяя, все ли на месте. Он был в ярости от многократного позора, хотя изо всех сил пытался скрыть это. Все его тело ныло и болело. Еще бы: оказаться под Мэри — все равно что попасть под каток!

— Хотите еще раз поспорить? — осведомился у него Сэм Хокенс.

— Катитесь к дьяволу вместе с клячей!

— С дьяволом у меня нет никаких дел, поэтому, мистер Батлер, я отправлюсь туда, куда захочу.

— В Прескотт?

— Да.

— Сегодня?

— Нет. Сегодня останусь здесь, в Сан-Ксавьер-дель-Бак.

— Успели найти, где заночевать?

— Нет. Это ни к чему. Буду спать на свежем воздухе.

— А перекусить?

— Мы полагали, что здесь что-нибудь перехватим.

— Со жратвой тут проблемы — вся кончилась. Накормят вас сытно только при одном условии: если вы будете нашими гостями. Так что будьте благоразумны и принимайте наше приглашение.

— Не откажусь. Когда вы будете обедать?

— Когда мясо привезут. Я сообщу вам.

На этом споры закончились и обе стороны разошлись.

— Ты провернул чудное дельце! — обратился к Сэму Дик Стоун. — Жаль, что мне не удалось поучаствовать.

— Нет нужды — я поделюсь, если не ошибаюсь. Будем и дальше «портными», хи-хи-хи!

— Итак, двенадцать искателей. Дрянная компания, особенно к ужину.

— Приглашение их нам не нужно — провианта в седельных сумках нам хватит на целый день, как раз до Тусона. Но у меня есть хорошая идея: мы схватим их всех без борьбы.

— Каким образом?

— Скоро поймешь.

— По-моему, лучше делать ноги отсюда, да поскорее. Слишком опасно. Они наверняка уже решили, как отобрать твои деньги. Сам знаешь, церемониться не станут. Для того нас и пригласили отобедать.

— Ты прав как никогда, но это им боком выйдет. Бояться нечего — их легко обвести вокруг пальца. Считать нас портными, нас — Троицу!

— Сначала они что-то заподозрили и вроде узнали…

— А этот Батлер даже осматривал ваши головы. Если бы он добрался и до моей башки, недолго бы сомневался, хи-хи-хи! Ни один адвокат не рискнул бы оспаривать мое право на обладание собственными волосами вместе с кожей, которые были при мне с самых малых лет, пока дюжина пауни [237] не срезали их с моей макушки. Потом в Текании я купил парик, стоивший мне трех толстых связок бобровых шкурок, если не ошибаюсь. Жаловаться мне незачем — новая шевелюра лучше, чем старая, особенно летом. Ведь ее можно снять, когда пот прошибает, или причесаться, не скобля башку. А потом, если вдруг краснокожим захочется снять мой скальп еще раз, я их уважу — отдам без сожаления, хи-хи-хи!

— Только идиот мог поверить, — вставил Уилл Паркер, — что мы у Гилы будем ловить бобров и гризли!

— Не только, — покачал головой Сэм. — Они уже поняли, что ты чистой воды гринхорн. А гринхорну все прощают, даже его желание поохотиться на тюленя с китом. Кажется, они говорили, что ждут, когда им привезут мясо. Откуда? Может из Тусона? Что-то не верится. Какое-нибудь мошенничество или воровство, не иначе! Эй, а вот и их добыча.

Старик указал вперед, туда, где на открытой равнине неожиданно появилась большая фура, запряженная четверкой волов. За фурой тянулись еще три такие же. Впереди скакал хорошо вооруженный всадник — скаут. Рядом с фургоном ехали двое юношей, имевшие при себе ножи, револьверы и двустволки.

Погонщики быков шли пешком. Из фургонов выглядывали любопытные лица переселенцев.

Скаут поначалу имел намерение остановиться, однако, рассмотрев, что за общество собралось у хижины, изменился в лице и направил коня мимо. Фуры потянулись следом.

— Проклятье! — вырвалось у одного из искателей, вот просительно уставившегося на хозяина. — Сдается мне, жаркого сегодня вечером нам не видать.

— Почему?

— Кто знает, как далеко отсюда они сделают привал.

— Далеко не уйдут. Видно, что волы устали. Обратил внимание на скаута?

— Нет.

— Он что-то заподозрил, когда вас увидел. Не надо было его раньше так много расспрашивать. Только из-за вас он и не стал останавливаться. Одно радует — они остановятся не дальше того места, где кончается трава для скота.

— Пойду прослежу.

— Не делайте этого. Если вас заметят, это только усилит их недоверие.

— Верно, — согласился Батлер. — Мы должны ждать, пока не стемнеет. Я сам пойду к ним вместе с парой человек.

Они обязательно отправят волов пастись, мы уведем одного и зарежем.

— И обнаружите себя! — усмехнулся хозяин.

— Что значит «обнаружите»? Если кто и заявится, то сразу увидит, как мы спокойно сидим и уплетаем жареное мясо, и все. Туша вола валяется где-то за поселком, пусть даже и освежеванная. Кто докажет, что это наша работа?

— А кусок мяса, что у нас в руках? Не тот ли, что срезали с быка?

— Это еще не доказательство. Мы могли его купить у какого-нибудь краснокожего. А если объяснений недостаточно, у нас хватит ружей и ножей, чтобы отделаться от любого приставалы.

— Трое портных тоже сядут с нами?

— Конечно. Чуешь, Пэдди, к чему я клоню? Мы их напоим.

— Чтобы потом…

— Да, ты правильно понял.

— У меня в доме?

— Да, там, в комнате. Не здесь же, на улице. Чужой глаз не дремлет.

— Но для меня это слишком опасно.

— Тихо! Твоя доля — триста долларов. Хорошая компенсация, не так ли?

— Ладно, куда денешься… Но боюсь, что этих парней так просто не споить.

— Легче, чем ты думаешь. Не видел что ли, как они твою водку выплеснули?

— Такое каждый хозяин увидит.

— Отсюда следует, что они не выпивохи и после пары стаканов будут готовы.

— По-моему, отсюда следует, что они вообще пить не станут. Как же их споить?

— Хм, может и так. Есть у тебя что-нибудь, кроме водки? С улыбкой пройдохи Пэдди ответил:

— Для хороших друзей и при честной оплате попробую отыскать где-нибудь бочку крепкого калифорнийского вина.

— Калифорнийское? Черт возьми, тащи его сюда! — вдруг осенило Батлера. — Этим портным за глаза хватит одного литра. Да и мы будем на верху блаженства. Сколько оно стоит?

— Сорок литров — шестьдесят долларов.

— Дорого, ну да ладно. Получишь триста шестьдесят долларов из той добычи, что ждет нас ночью.

— Зачем столько возиться с портными? Приглашать их, ужинать с ними, болтать, потом грабить и… Неужели нельзя сделать все быстрее и лучше?

— Можно, но, Пэдди, я же говорю тебе: у этой троицы есть нечто, что заставляет меня сомневаться в их принадлежности к простому клану портняжек. Я уже все обдумал. Этот маленький старик стрелял как настоящий мастер. О том говорят даже его первые неудачные попытки. Мы видели, как он целился в листок, но едва уловимым движением, которое и не заметишь, ловко вкладывал пулю за пулей в угол. Взгляни на них, как они сидят! Думаешь, они не смотрят за нами? Говорю тебе, они все видят, будто только сюда и глядят. Я знаю эти штучки! А их вид? Да они в любую секунду готовы схватиться за револьверы. Если хоть один из них носил бы парик, я бы не сомневался, что перед нами та самая дьявольская Троица! Но даже если это не они, нам надо держать ухо востро. Напасть на них или захватить врасплох не так-то легко, по крайней мере за оружие они успеют схватиться.

— Но двенадцать или тринадцать против троих… Похоже, будут проблемы.

— Будут. Кому-то из наших, может, придется распрощаться с жизнью, а уж без раненых точно не обойтись. Споить их — гораздо надежнее и безопаснее.

Батлер вдруг прервал разговор, указал рукой за дом и воскликнул:

— Эй, что это там еще за странная фигура? Кажется, она отстала и не знает, куда дальше двинулись фургоны.

Сказать «странная фигура» — это практически ничего не сказать. К дому приближалось нечто из ряда вон выходящее. Незнакомый всадник методично раскачивался в седле подобно маятнику. Движения этого нечто были, мягко говоря, странными: когда ноги уходили далеко назад, голова едва ли не падала вниз, а когда она откидывалась вверх, ноги выносились далеко вперед. Все это повторялось снова и снова. Тело «странной фигуры» прикрывал длинный, долгополый плащ, а лицо было укутано в большой венский платок, нижний угол которого касался лошадиного хребта. Ноги торчали из дорожных сапог, за спиной болтался флинт, а из-под серого плаща, похоже, выглядывала сабля. Красное круглое лицо, выглядывающее из платка, как из дупла, не имело никаких следов растительности и даже не позволяло определить, кто же восседал на сухопаром жеребце, мужчина или женщина. А возраст «странной фигуры? Если это особь мужского пола, то ей не больше тридцати пяти, а если женского — за сорок. Нечто остановило коня прямо у столиков и фальцетом поприветствовало всех присутствующих:

— Добрый день, господа! Вы не видели здесь четырех фургонов, запряженных волами?

До сих пор все разговаривали исключительно по-английски. Но эта леди мужского рода или джентльмен женского почему-то воспользовался немецким.

Естественно, никто не ответил. Когда вопрос прозвучал снова, первым поднялся Хокенс. Он подошел к лошади и спросил тоже на немецком:

— Вы не говорите по-английски?

— Нет, только по-немецки.

— Могу я узнать, кто вы?

Тут странный голос зазвучал еще выше:

— Я кантор эмеритус [238] Маттеус Аурелиус Хампель из Клоцше под Дрезденом.

— Клоцше под Дрезденом? Черт побери, так вы саксонец?

— Да, коренной, а теперь вышедший на пенсию.

— Я тоже, хотя уже так давно в Америке, что почти забыл, откуда я родом. Так вы из тех четырех фургонов, герр кантор?

— Конечно, но нижайше попрошу, говорите лучше «герр кантор эмеритус»! Тогда каждый поймет, что я уволился с церковной и органной службы, чтобы посвятить все свои способности исключительно гармоничной богине музыки.

Глазки Сэма весело вспыхнули, но заговорил он серьезно:

— Хорошо, герр кантор эмеритус, ваши фуры уже давно проехали и, полагаю, остановятся там, у поселка.

— Сколько тактов [239] мне еще скакать?

— Тактов?

— Хм-хм, шагов, я хотел сказать.

— Едва ли скажу, ибо сам тут впервые. Позволите проводить вас?

— Охотно, мистер. Мое дело — мелодия, а ваше — сопровождение. Если мы по дороге не сделаем ни одной четвертной паузы [240] или ферматы [241], то, пожалуй, к финалу прибудем на место.

Сэм закинул свою Лидди на плечо, свистнул Мэри, последовавшей за ним преданной собакой, взял лошадь кантора за поводья и зашагал в направлении, в котором исчезли фургоны. Не прошло и минуты, как с высокого жеребца снова послышался фальцет:

— Теперь, когда вы про меня кое-что знаете, могу я спросить ваше имя?

— Позже.

— Почему не сейчас?

— Потому что здесь есть люди, которые не должны его знать. Я вам позже все объясню.

— Но почему? Такая неизвестность для меня сродни неопределенной септиме или ноне [242].

— Неосторожность может не только мне, но и вам принести беду. Вы находитесь в опасности, герр кантор!

— Кантор эмеритус! В опасности? Это не про меня. Сыновьям музы грозит только одна опасность — непризнание их творений. Но мне здесь не станут аплодировать, поскольку никто не знает моих композиций, которые, впрочем, сидят пока еще в моей голове и даже не разложены в партитуры [243].

— Так вы, значит, сочиняете?

— Да, и днем и ночью. Большую оперу для трех театральных вечеров в двенадцати актах, по четыре на каждый вечер. Знаете ли, такая трилогия, как, например, «Кольцо нибелунга» у Рихарда Вагнера [244]… Только в этот раз не у него, а у меня, герра кантора эмеритуса Маттеуса Аурелиуса Хампеля из Клоцше под Дрезденом.

— Разве вы не могли сочинять дома? Что погнало вас в Америку, да еще в Аризону, самый опасный район Дикого Запада?

— Душа, муза, что же еще? Одаренный любимец муз обязан прислушиваться к вдохновению богини.

— Не понимаю. Я прислушиваюсь к голосу разума.

— Потому что природа не одарила вас. С чистым рассудком не сочинишь оперу, да еще с новыми героями, которые никогда раньше не стояли между кулисами и софитами [245]. Там, недалеко от Дрездена, живет мой друг и покровитель, которого здесь прозвали Хромым Фрэнком, и он…

— Хромой Фрэнк? Живет там? Вы его знаете? — неожиданно вырвалось у Сэма.

— Да. Вы тоже?

— А как же!

—Именно он и обратил мой взор на таких героев, которые мне нужны.

— Пожалуй, себя он тоже не забыл. А на кого еще, герр кантор?

— Я прошу вас теперь уже в четвертый или в пятый раз: «герр кантор эмеритус»! Для пущей точности! Чтобы никто не подумал, что я приписываю себе славу заведения, в котором не бываю вот уже два года. Итак, Хромой Фрэнк, о котором дальше пойдет речь, обратил мое внимание, во-первых, на себя самого и, во-вторых, на трех других господ, с которыми он раньше на Диком Западе совершал свои невероятные подвиги, а теперь наверняка встретился снова.

— Кто они?

— Некий вождь апачей Виннету и двое белых охотников прерий: Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд.

— Вот так удача! Это же самые знаменитые джентльмены, которых я знаю. Да кто их не знает! А кто еще не имел счастья увидеться с ними — будь он кто угодно — все равно знает о них столько, словно сам всегда находился рядом.

— Так, может, вы мне расскажете о них?

— С величайшим удовольствием! Никто другой не знает о них больше, нежели я, хи-хи-хи! Уверяю вас, вы можете от меня услышать о них столько, что вам хватит на двадцать опер. Правда, музыку к ним вам придется сочинять самому.

— Конечно, конечно! Хромой Фрэнк рассказал мне обо всех приключениях, которые пережил вместе с этими героями, но если я услышу от вас что-нибудь еще, то это несомненно обогатит мой материал.

— Вы узнаете больше, нежели ожидаете. Но вы обмолвились о том, что Фрэнк снова должен был встретиться с ними?

— Да, я это говорил и так полагаю, хотя и не могу утверждать точно. Когда-то я надолго покинул дом, а когда вернулся, обнаружил письмо с парой строчек от Фрэнка. Он приглашал меня как можно быстрее приехать к нему, если я еще не расстался с намерением махнуть с ним в Америку, чтобы лично познакомиться с героями моей оперы. Я тотчас отправился в дорогу, но прибыл слишком поздно. Вилла «Медвежье сало», где он обитал, оказалась на замке, там не было ни души. От соседа я смог узнать только то, что Фрэнк уехал надолго. Само собой, я предположил, что он отплыл в Америку, и вот теперь я здесь собственной персоной.

— Но почему именно в глуши дикой Аризоны? Вы полагаете, что он находится где-то здесь?

— Да. Однажды он рассказал мне о несметных богатствах Аризоны и Невады, не забыв упомянуть, что сам отправится сюда, как только узнает, что кто-либо из его прежних товарищей сделает то же самое. Он переписывается с ними. Раз он так поспешно уехал, да еще и без меня, значит, получил долгожданную весть, вероятно, от Шеттерхэнда.

— И из-за этого вы предприняли такое далекое путешествие?

— Конечно, я уверен, что встречу его здесь.

—Хо! Ваша уверенность и гроша не стоит! Думаете, здесь встретиться легче, нежели там, на родине, между Клоцше и Цитцшевигом?

— А почему нет? Не все ли равно — называть эту землю Саксонией или Аризоной? А почему здесь тяжелее встретиться, чем там?

— Ну и вопрос! Во-первых, речь идет о том, что Аризона и Невада в двадцать раз больше, нежели Саксония, а потом, обстановка… Вы хоть представляете, сколько индейских племен здесь обитают?

— Мне нет до них никакого дела.

— А представляете вы вообще себе эту страну, ее дикие ущелья и каньоны, горную глушь, унылые пустыни, особенно те, что лежат между Калифорнией, Невадой и Аризоной?

— Они меня тоже не интересуют.

— Вы понимаете языки индейцев или здешних белых?

— Зачем? Мой язык — музыка!

— Но дикий индеец едва ли оценит ваше музыкальное дарование! Вы и не подозреваете, какой опасности подвергаетесь, решив разыскивать Хромого Фрэнка.

— Ничто не может угрожать дитю искусства или любимцу муз! Он возносится над обыденностью, как скрипка над контрабасом. Его дыхание — что эфир небесных аккордов, оно не подвержено земным диссонансам [246].

— Ну хорошо. Хотел бы я послушать ваши небесные аккорды, когда индсмен будет сдирать ваш скальп от самых ушей. Здесь, на этой бренной земле, есть только одна музыка! — С этими словами Сэм стукнул ладонью по ружью и продолжил: — Именно этот инструмент издает те самые звуки, под которые танцуют в Аризоне и Неваде, а…

— Танцы — тьфу! — неожиданно прервал малыша кантор. — Кто это вспоминает о них?! Кто угодно, только не истинный деятель искусства! Во время танцев теряешь точку опоры, а потом они способны выжать пот — действо, скажу я вам, весьма неэстетичное.

— Искренне желаю вам не попасть впросак, когда совершенно против вашей артистической воли можно потерять не только точку опоры, но и саму жизнь. К сожалению, есть основания опасаться, что вас очень скоро заставят станцевать гопсер [247], а пот с вас польется в три ручья.

— Это кто же заставит?

— Те господа, что сидят позади нас у бара.

— Зачем?

— Это я объясню вам позже.

— Почему не сейчас?

— Потому что об этом я должен сказать еще и остальным. Дважды повторять, когда нет надобности, я не большой охотник, если не ошибаюсь.

Они покинули поселок и вышли на главную дорогу, которая вела к столице штата. На протяжении всего пути, да и во время разговоров кантор, сидя верхом, не переставал совершать странные движения, немало позабавившие Сэма, веселое настроение которого выдавал озорной блеск глаз. Вскоре они заметили четыре больших, тяжелых фургона, остановившихся впереди. Все поселенцы высыпали наружу, чтобы дать волам передохнуть и немного попастись.

Фуры стояли тесно друг к другу, с обращенными в одну сторону оглоблями, что показалось Сэму большой ошибкой со стороны поселенцев. Ставить повозки именно так в местности, кишащей индейцами и разного рода белым сбродом, — непростительная неосторожность. Мужчины с деловым видом сновали туда-сюда и чем-то занимались. Две женщины возились в тернистых зарослях акации, единственной древесной породе в тех местах, способной поддерживать огонь. Еще две хлопотали у горшков, в которых что-то варилась; несколько детей помогали им. Двое молодых парней черпали ведрами воду, третий осматривал колесо фургона, а четвертый — крепко сложенный мужчина, которому перевалило за пятьдесят и который, несмотря на это, был полон сил и энергии, — стоял в самом центре всей этой суеты, охраняя остальных и время от времени отдавая звучным голосом короткие приказы. Скорее всего он был вожаком отряда.

Заметив приближающихся всадников, он тотчас крикнул спутнику Сэма:

— Куда вы запропастились, герр кантор? Вечно о вас надо беспокоиться…

— Прошу вас, герр Шмидт, — прервал его Хампель, — «кантор эмеритус». Сто раз вам говорил!

С этими словами он остановил лошадь и сполз с нее вниз, но как! Сначала он поднял вверх правую ногу, чтобы перенести ее влево и вниз, но, подумав, что это слишком опасно, вынул из стремени левую ногу, готовый спуститься на землю с другой стороны. Однако и этот маневр показался ему рискованным. Тогда он уперся обеими руками в луку седла, слегка приподнялся и толкнул себя назад так, что оказался на крупе животного. Оттуда он медленно соскользнул, проехавшись по хвосту лошади. Последняя стояла кроткой овечкой, ибо очень утомилась и спокойно позволила кантору закончить его весьма странную и смешную процедуру. Поселенцы уже давно привыкли к странностям Хампеля, поэтому никто из них не обратил на это никакого внимания. Но добряку Хокенсу было не так легко сдержаться от смеха.

— Подумаешь, эмеритус, — грубовато проворчал Шмидт. — Для нас вы всегда герр кантор. Вас отправили на пенсию, и это — дело ваше. Для нас это не причина, чтобы пережевывать всякие чужеродные словечки. Почему вы вечно отстаете? Постоянно приходится за вами присматривать!

— Пиано, пиано [248], дорогой Шмидт! Я слышу вас очень хорошо, даже если вы не кричите. Мне тут в голову пришла одна музыкальная мысль. Я верю, что во время увертюры [249], когда отсутствует в оркестре виолончель, ее голос можно передать третьей трубе. Разве нет?

— Передайте его большому барабану! Я знаю, пожалуй, что фургон нужно смазать, если не хочешь иметь проблем, но понятия не имею, что должно барабанить в увертюре. На кой ляд вы притащили с собой этого шута?

С этими словами он кивнул в сторону Сэма. Кантор ответил, не обращая внимания на явное оскорбление:

— Этот господин… хм… да я и сам толком не знаю, кто он. Повстречал его в поселке и спросил о вас, а он оказался столь любезен, что сумел модулировать [250] меня прямо к вам. А самое главное — он тоже саксонец!

— Саксонец? — Шмидт не смог скрыть своего удивления и принялся пожирать Хокенса глазами с головы до ног. — Не верю! Если у нас, в Саксонии, кто-нибудь появится на улице в таком виде, его тут же арестуют.

— Но мы, к счастью, не в Саксонии, — дружелюбно ответил Сэм Хокенс, — и потому я сумею сохранить свободу, если не ошибаюсь. Здесь, на Диком Западе, вы еще и не такие костюмчики встретите. Куда путь держим, господа?

— Что? — Шмидт категорично махнул рукой. — Мы привыкли, чтобы к нам обращались на «вы» и прежде всего хотели бы знать, кто вы такой, что вам нужно и куда направляетесь.

— Ладно, сейчас узнаете. Моя фамилия Фальке, родом я из Саксонии, а живу здесь как вестмен и воздаю каждому по заслугам. Вот и все. Отвечать вам теперь на мой вопрос или нет — дело ваше. А если какой-нибудь осел еще раз оскорбит меня без причины, то придется его огорчить.

— Дьявольщина! Может, вы меня имели в виду? — Шмидт резко отступил на шаг назад.

— А кого же еще? — улыбнулся старик, хладнокровно взглянув собеседнику в глаза.

— Тогда проваливайте отсюда, да поживее, если хотите сберечь свои кости!

— Уйду, уйду. А вы оставайтесь… Но прежде все же исполню свой долг земляка, чтобы предостеречь вас.

— От кого?

— От тех двенадцати всадников, что уже встречались сегодня с вами.

— Не стоит. У нас хватит ума не совершать глупостей. Эти парни не собирались нападать на нас, даже когда не получили ответа на свой вопрос. Так что ваши поучения ни к чему.

Шмидт отвернулся, давая понять, что разговор с Сэмом окончен. Тот хотел было удалиться, однако задержался.

— Еще одно слово, мастер Шмидт!

— Что? — грубо прозвучало в ответ.

— Раз поучения вам не нужны, я охотно придержу их при себе. Но позвольте мне спросить: вы так и оставите фургоны стоять близко друг к другу?

— Что за вопрос?

— Лучшего способа подвергнуться нападению и оказаться ограбленным не придумать! Если бы я здесь распоряжался, то посоветовал бы вам поставить фуры квадратом, внутри которого людям… хи-хи-хи… придется провести с быками всю ночь. И не забудьте до утра выставить часовых.

— Зачем?

— Затем, что вы находитесь на Диком Западе, а не дома, где-нибудь под Лейпцигом или Дрезденом.

— Где мы и что мы — сами знаем, и шутовские басни нам ни к чему. Убирайтесь отсюда сами, а не то я помогу вам это сделать!

— Ладно, ухожу, если не ошибаюсь. Хотел добро сделать, но если ослу комфортно танцевать польку на льду, не имею ничего против.

Резко развернувшись, Сэм удалился прочь. Шмидт недовольно проворчал кантору:

— Что за болвана вы притащили? Настоящий клоун, да еще и глупый как пробка. Таких земляков век бы не видел!

— Но со мной он был весьма учтив и любезен, — рискнул возразить кантор эмеритус. — Это потому, что я к нему обратился, как говорят музыканты, очень дольче [251]. А вы выражались слишком сфорцандо [252].

— Только потому что он бесцеремонно ворвался к нам как бродяга и…

Голос Шмидта вдруг оборвался. Те двое молодых людей, что раньше разговаривали с искателями, успели помыть лошадей в реке и теперь возвращались в лагерь. Одному из них, выходцу из Старого Света со свежевыбритым интеллигентным лицом, было не больше восемнадцати. Издали он казался скорее коренастым, чем высоким. Сформировавшиеся мужественные черты лица его напарника вызывали в памяти образы юных индейских вождей. Однако его лицу не хватало остроты, присущей каждому индсмену, да и скулы едва ли казались шире обычного для белого человека. Матовая бронза кожи его лица резко контрастировала с копной светлых волос и блеском серых зорких глаз. Фигура его выглядела стройной, но не менее крепкой, нежели у его приятеля, с которым они были ровесниками. Одетые по-европейски, оба были превосходно вооружены и сидели на отличных жеребцах.

Сероглазый юноша, первым увидев улепетывающего прочь из лагеря Хокенса, издал громкий возглас удивления, заставивший Шмидта прерваться.

— Эй, в чем дело? — повысил голос последний.

Юноша быстро приблизился, осадил жеребца прямо перед Шмидтом и ответил по-немецки, хотя и не без акцента:

— Кто тот маленький человек, который только что умчался отсюда? Я не видел его лица, да и одет он по-другому, но его походка кого-то мне напоминает. У него была борода?

— Да.

— А глаза?

— Очень маленькие.

— Нос?

— Страшнее не придумаешь, черт возьми!

— Тогда все верно. У него парик?

— Откуда мне знать?

— Так. Его парик очень похож на настоящие волосы. Вы знаете, кто он?

— Назвался вестменом.

— И это верно. А как его звать? Уж не Сэм Хокенс?

— Нет. Он — немец и назвал фамилию Фальке.

— Странно, хотя и это тоже можно понять. Фальке по-немецки — «сокол», и многие немцы здесь охотно берут себе английские имена. Почему бы какому-нибудь Фальке не назваться Хокенсом [253] или наоборот? Однако я не верю, что Сэм Хокенс — немец, по крайней мере он никогда об этом не говорил и всегда давал понять, что родился западнее Атлантики. Но вот фигура… и эта крадущаяся походка… Каждый настоящий вестмен умеет незаметно подкрадываться, но так может двигаться только Сэм Хокенс. Может, во время разговора он как-нибудь по-особому смеялся?

— Да. Он презрительно отзывался о людях и быках.

— Я имею в виду его голос, интонацию, как он смеялся?

— Скорее хихикал, чем ржал.

— В самом деле? — оживился юноша. — Тогда это действительно мог быть он. Сэм Хокенс со своим лукавым «хи-хи-хи» просто неподражаем! И еще, не повторял ли он временами одну и ту же фразу, например, «если не ошибаюсь»?

— Возможно, он и сказал что-нибудь подобное, но я не обратил на это внимание.

— Хм, тогда это не он. Старый Сэм говорит ее так часто, что этого нельзя не заметить. Значит, я ошибся.

С этими словами парень и его спутник ловко соскочили с жеребцов и пустили их погулять.

Глава 2 Сорванные планы

Сэм вернулся в кабак и снова подсел к Дику и Уиллу. Надо было хоть что-нибудь заказать. Вестмены взяли еще по порции виски, тут же разбавив его водой. У искателей это вызвало лишь усмешку, на которую никто из троих не ответил.

Когда стемнело, ирландец зажег фонарь, висевший на дереве, а сам ушел в дом, вероятно, поужинать. Теперь площадка перед хижиной хорошо освещалась.

Прошло немного времени. Батлер поднялся из-за стола, подал знак трем сообщникам и вместе с ними куда-то удалился.

— С чего бы это? — вполголоса осведомился Паркер. — Куда это они?

— Не догадываешься? — улыбнулся Сэм.

— Нет. Я же не провидец.

— Я тоже. Но не знать это может только такой гринхорн, как Уилл Паркер! Они пошли за мясом.

— Где они его возьмут, черт возьми?

— У поселенцев.

—А-а, точно! У тех полно копченого мяса, а эти хотят его прибрать к рукам.

— Держи карман шире! Искателям нужно свежее мясо. Там, у фургонов, пасутся шестнадцать волов. Теперь ты понял, дорогой мой Уилл?

— А-а, волы… Точно-точно! — кивнул Паркер. — Этим «джентльменам» гораздо проще стянуть бесхозного вола, нежели лезть за жесткой ветчиной в охраняемую повозку. Они ползком доберутся до животного и тихо уволокут его из лагеря.

— Точно! Так они и сделают, хи-хи-хи! Похоже, раньше ты был неплохим волокрадом, если не ошибаюсь…

— Помалкивай, старый енот! Мне жаль этих людей, если они потеряют упряжного зверя. Тебя только что осенило или ты догадывался об этом раньше?

— Еще когда Батлер говорил о мясе:

—И ты был у поселенцев, но не предупредил их?

—Кто тебе сказал, что я этого не сделал? Однако меня обозвали шутом, в советах которого не нуждаются. Сэм Хокенс — шут, хи-хи-хи! Меня это не только дико позабавило, но и взволновало. А этот их кантор похож на паяца все же больше, чем я, если не ошибаюсь.

— Смеешься? Сдается мне, ты позабыл, что нас пригласили на ужин?

— Ничего я не забыл! Я голоден, как волк прерий, которому солнце жгло пустое брюхо пару недель.

— Будешь трескать ворованное мясо?

— И с большим удовольствием!

— Не узнаю тебя, Сэм! Ты же честный малый! Делай что хочешь, но я в этом не участвую.

— Сэм Хокенс — тоже нет. Более того, я заплачу за все!

— А-а, ты имеешь в виду…

— Вот именно, — кивнул малыш. — Меня оскорбили, прогнали, а потому мешать я не стану. Наказание полезно, особенно когда учит уму-разуму, если не ошибаюсь. Но я не только буду с аппетитом есть, а еще и позабочусь о вознаграждении обворованных.

— Если так, то и я присоединюсь. Но надо держать ухо востро! Немало удивлюсь, если искатели дадут нам спокойно уйти.

— Мы их тоже немного пощекочем… Глядите!

Не прошло и четверти часа, как Батлер и сотоварищи уже вернулись. Они притащили увесистую бычью ногу и заволокли ее в дом, чтобы поджарить. Пока процесс шел полным ходом, опустели еще несколько бутылок виски. Когда негритянка наконец сообщила, что жаркое готово, Батлер подошел к вестменам, собираясь пригласить всех в дом.

— Может, сегодня обойдемся без приглашений? Зачем такие траты с вашей стороны? — спросил у него Сэм.

— Нет, — послышалось в ответ. — Наши гости должны сидеть с нами! Разве вы не знаете, что вином наслаждаются только в компании?

— Вином? Откуда оно здесь? — удивился Сэм.

— Ха! Вас это удивляет, а? Говорю вам, вас пригласили в гости настоящие джентльмены. Мы видели, что виски вам не по вкусу, а потому решили оказать вам любезность и убедили хозяина откупорить другой бочонок из неприкосновенных запасов… Это настоящее вино, которого вы, пожалуй, еще не пробовали. Итак, идемте, джентльмены!

Батлер направился к двери, в проеме которой уже исчезли его приятели. А Сэм улучил момент и прошептал друзьям:

— Они хотят подпоить нас, а потом ограбить. Думают, что у нас кошачьи желудки, раз мы отказались от отравы ирландца. Хи-хи-хи, придется разочаровать их, если не ошибаюсь! Сэм Хокенс пьет как бездонная бочка, а разве в такой бочке что-нибудь остается? Так вот, ребята, смотрите за мной в оба! Сделаем только вид, что пьем.

— Если они всех нас раньше не порешат! — мрачно усмехнулся Уилл.

— Что за чепуха?! Мы же не кролики! Пули и клинки им обеспечены! Пусть себе думают, что мы совсем пьяны и ничего не соображаем. Так что, не дрожи, старый гринхорн! Сэм Хокенс не какой-нибудь там Уилл Паркер, он совершенно точно знает, когда можно рискнуть.

Во время короткой беседы все трое делали вид, будто занимаются лошадьми, что спокойно стояли рядом. Справа находилась кухня с неким подобием плиты. Там горел огонь, на котором негритянка поджаривала сочное мясо. Слева стояли два длинных стола из необструганных древесных стволов и досок со скамейками из того же материала. Места хватало для всех. Бочка с вином стояла в углу, на березовом чурбане. Ирландец зачерпнул из нее два кувшина, из которых теперь предстояло пить развеселой компании. Стаканов не было.

Искатели намеревались изображать из себя благодетелей только до того момента, пока не свалятся три гостя. Они постоянно пускали кувшин по кругу, создавая впечатление, что пьют много, хотя в действительности делали только маленькие глотки.

Вино, однако, в самом деле оказалось отличным; оно понравилось всем. Искатели не смогли устоять и потихоньку начали глотать все больше.

Жаркое тоже было превосходным; его нахваливали, а когда ненадолго прервали трапезу, оказалось, что все уже кончилось. В тот момент в хижину неожиданно ввалился предводитель поселенцев, за ним — старый Шмидт и еще трое мужчин весьма воинственного вида. У всех были ружья. Окинув беглым взглядом помещение, предводитель подошел ближе и произнес:

— Добрый вечер, «милорды»! Что, пожелать вам приятного аппетита?

— А почему бы и нет? — спокойно ответил Батлер. — Присаживайтесь, гостями будете. Правда, мы уже почти закончили, и, похоже, даже костей не осталось.

— Жаль. Неужели костей нет? А может, у вас было только филе?

— Угадали — сочная бизонья вырезка.

— Разве здесь еще водятся бизоны? Или это была домашняя корова?

— Все возможно… Но мы купили уже разделанное филе.

— И где же, хотел бы я знать?

— На ранчо Родес, что в долине Санта-Крус. Помните, мы встречались с вами по дороге?

— Поклажа у вас и правда была тяжелой, но мы почему-то ничего не заметили.

— Каждый нес свой кусок при себе, если вы не имеете ничего против, сэр, — ответил Батлер с ухмылкой на лице.

— Ну хорошо, мистер. А что скажете насчет нашего пропавшего быка?

— У вас быка увели? Сколько же вас там было?

Искатели дружно расхохотались. Вожак поселенцев понял, что он на правильном пути, и продолжил:

— У нас пропал вол из упряжки. Куда он мог деться? Как вы думаете, джентльмены?

— А вы что, доверили нам его охранять? Ищите сами!

— Уже нашли.

— Рад за вас, сэр, только оставьте нас в покое с вашим быком! Мы его в глаза не видели.

— Возможно. Дело в том, что его утащили в сумерках, а потом зарезали. Это же настоящее скотокрадство!

— Вам лучше поторопиться. Может, поймаете их. Это единственный совет, который я могу дать.

— Мы ему уже последовали. Дело в том, что у зарезанного быка не хватает как раз филейной части.

— Не вижу ничего странного. Все предельно ясно. Воры прекрасно знают, что брать, а что нет!

— Ну хорошо! Ваше жаркое ведь тоже из филе! И я полагаю, что это кусок вола, а не бизона.

Тут Батлер поднялся и с угрозой в голосе произнес:

— Что это значит, сэр? Хотите сказать, что наше жаркое — это ваше филе?

— Да, и надеюсь, вы не станете возражать.

В один миг Батлер схватился за ружье, его приятели тотчас вскочили с мест, готовые броситься на пришельцев.

— Эй, — крикнул Батлер проводнику, — вы не ведаете, что творите! А ну повторите-ка, что вы там пролаяли!

— Спокойно, я только выполнил свой долг! Я всего лишь проводник поселенцев, которые мне доверили свои жизни. Они из Германии и не говорят по-английски. Все, что вы сейчас слышали, я передал вам от их имени. Теперь я могу идти. Я скаут, а не погонщик волов. Что будет дальше — им самим решать.

Сказав это, проводник неожиданно развернулся и исчез. По его мнению, он поступил правильно. Кто он? Просто наемник, выполняющий указанную работу, за что ему и платят. Собственно, он и так уже сделал немало, рискнув бросить обвинение в лицо опасным вооруженным людям. Немцы, вероятно, полагали, что скаут сам разрешит проблему, поскольку продолжали беспомощно чего-то ждать, даже когда скаут удалился.

Первым обрел дар речи старый Шмидт. Он обратился к Сэму Хокенсу, продолжавшему спокойно трапезничать со своими друзьями, не обращая никакого внимания на происходящее:

— Герр Фальке, вы слышали, что сказал наш проводник?

— Да уж… — ответил малыш с куском мяса во рту.

— Мы так и не поняли: сказал ли он этим людям, что они воры?

— Да.

— А что было дальше?

— Дальше? Хм, дальше он ушел.

— Черт возьми! Думаете, я просто так оставлю моего быка?

— Вы его уже оставили, если не ошибаюсь.

Шмидт насторожился, обратив внимание на последние слова старика-вестмена. Затем он продолжил:

— За такое надо наказывать!

— Кто этим займется?

— Суд. Я должен получать возмещение ущерба!

— От кого?

— От этих мерзавцев!

— Так и обращайтесь в суд или к самим мерзавцам.

— Я не понимаю английского!

— Вы ничего не решили бы, даже если понимали бы его.

— Так помогите мне! Вы немец, стало быть, земляк… и… и просто обязаны позаботиться о своих.

— Обязан? Какую помощь вы ждете от клоуна? Если бы вы последовали моему совету, поставили бы правильно фургоны и спокойно охраняли бы ваш скот, никакого вола у вас никто не украл бы. Ничем не могу вам помочь, ничем!

— Но сидеть здесь, вместе с мошенниками, и уплетать украденное жаркое… Разве это по-божески?

— Я сейчас ем, потому что меня они пригласили отужинать, если не ошибаюсь.

Шмидт снова насторожился, услышав последнюю фразу. Со злостью ткнув прикладом ружья в пол, он крикнул:

— Тогда спасибо вам за солидарность, а я помогу себе сам!

— С чего начнете?

— Заставлю их заплатить! Нас четверо, и у нас есть ружья…

— А их двенадцать, — перебил его Хокенс. — Все обращаются с оружием не хуже вашего. Не делайте глупостей! Вола уже не воскресить!

— Знаю, ну а деньги?

— У этих людей нет никаких денег, и даже если у них есть что-нибудь, силой вы от них ничего не добьетесь.

— А хитростью?

— Вы не тот человек. Медведю не стать лисой, а рохле — хитрецом, если не ошибаюсь.

Шмидт хотел было грубо ответить, но последние слова Хокенса заставили его отказаться от этого намерения. Он быстро спросил:

— «Если не ошибаюсь»? Вы сказали это уже три раза. Вас действительно зовут Фальке?

— Да, если не ошибаюсь.

— Такую фразу частенько повторяет один вестмен и…

— Что за вестмен?

— Ши-Со назвал мне его имя, но я забыл.

— Ши-Со? — наигранно удивился Сэм. — Кто это?

— Наш молодой проводник, сын вождя навахо, которого зовут Нитсас-Ини.

Тут Сэм не стал скрывать свою радость и воскликнул:

— Сын Нитсас-Ини у вас? Разве он вернулся из Германии?

— Да, он приехал вместе с нами.

— Раз так, то вы не зря теряли время, прося меня о помощи. Спокойно возвращайтесь в лагерь. За быка свое получите.

Сногсшибательная новость, которую только что услышал Сэм, сделала его намного сговорчивее.

— Хотите поскорее от меня избавиться? — спросил Шмидт недоверчиво.

— Нет. Даю вам слово, что убытки вам возместят. А может, и больше получите. Сколько стоил вол?

— Сто тридцать долларов.

— Вы их получаете, как пить дать! Можете мне поверить, если не ошибаюсь.

— Может быть, вы и есть тот вестмен, о котором говорил Ши-Со?

— Похоже на то, ибо эти слова часто сами собой слетают с языка. Это уже привычка. Я не раз встречался с Ши-Со, когда гостил в племени его отца. Скажите ему, что на рассвете я появлюсь в лагере, чтобы приветствовать его. Где же он был, когда я к вам заглядывал?

— Лошадей мыл.

— А ваш скаут, которого я тогда тоже не видел?

— Охотился на диких индюков. Придется промыть ему мозги за то, что он позорно оставил нас здесь.

— Пользы вам от этого никакой. Пока вы ему не заплатите за то, чтобы он охранял вас и ваш скарб, требовать от него рисковать жизнью бессмысленно. А теперь идите. Пора успокоить ваших людей, сейчас время работает против вас.

— Вы сдержите слово?

— Можете на меня положиться.

— Я ухожу, но больше никогда никому не позволю украсть у меня что-нибудь.

— Если будете действовать как сегодня, еще не раз придется поплакать, пока вы, наконец, не поумнеете.

— Не волнуйтесь. Впредь я буду прислушиваться к дельным советам.

— Тогда послушайте еще один: здесь, на Диком Западе, человека встречают не по одежке. Запомните это!

Когда Шмидт с тремя спутниками покинул хижину, Батлер спросил у старика Сэма:

— Мы не поняли ни слова. О чем тут болтал этот парень?

— Он требовал возместить ущерб.

— И что вы ответили?

— Послал его подальше.

Сэм не солгал, хотя, естественно, не сказал ничего лишнего. Искатель усмехнулся и произнес:

— Его счастье, что он вас послушал. Мы не привыкли лясы точить с проклятыми голландцами [254]. Ладно, рассаживайтесь поудобнее. Эти болваны аппетит нам не испортили.

Присутствующие снова принялись за еду и выпивку. Что касается первой, то ее осталось совсем мало, а вот второй… Когда бочка наполовину опустела, Сэм сделал вид, что вино наконец подействовало. Дик и Уилл последовали его примеру. Это чрезвычайно порадовало искателей — их усилия не напрасны! Казалось, еще совсем чуть-чуть — и их жертвы уснут мертвым сном. Теперь кувшины стучали еще громче и чаще, чем прежде. Время потянулось быстрее.

Сэм делал вид, что едва мог разодрать глаза, да и искатели, похоже, были совсем пьяны, только по-настоящему.

Первым, кого свалила выпивка, оказался ирландец. Сидя у очага, он клевал носом все ниже и ниже, пока наконец не грохнулся с табурета на пол и не растянулся там во весь рост.

Сэм усердно обрабатывал вожака искателей, беспрерывно накачивая того вином. Вскоре Батлер уже поддерживал голову руками, а локтями не без труда упирался в столешницу, чтобы не потерять равновесия. Вино, похоже, затуманило его разум, но он изо всех сил старался не ударить лицом в грязь перед присутствующими. Он украдкой подмигивал своим, чтобы те верили, что он только притворяется.

Его сообщники не отставали и из кожи вон лезли, изображая из себя трезвенников. Немудрено, что вскоре вся развеселая компания угомонилась. Наступила непривычная тишина.

Хокенс все время поднимался, наполняя кружки. Он ходил и будил то одного, то другого, заставляя их допивать, пока на дне бочки не осталось ни одной капли.

Итак, бочка была пуста, искатели спали глубоким сном, храпя на разные лады. Сэм для проверки попробовал растолкать пару человек. Те в ответ бормотали какую-то ерунду, но в сознание не приходили. Один из них уставился безжизненным взглядом на Сэма и спросил:

— Ну что, они пьяны, Батлер?

— Да, в стельку, — уверил его Сэм.

— Тогда покончим с ними! Нож меж ребер — и все! Пора делить деньги, а их закопать…

Старик молча ухмыльнулся, а искатель пробормотал заплетающимся языком:

— Чего молчишь? Может, отпустить их хочешь? Не пойдет! Где… где мой нож? Я возьму на себя этого маленького… толстого…

Сказав это, искатель сунул руку за пояс, чтобы вытащить клинок. Он даже поднялся, но не смог удержаться и грохнулся на пол, так и оставшись лежать без движений.

— Вот так лежали бы мы… — философски прошептал Дик Стоун. — Прикончили бы они нас, а потом обобрали. Ты был прав, старый Сэм. Что нам теперь делать?

— Проще некуда — мы их свяжем. Ремней и веревок в доме, пожалуй, хватит.

Да, веревок имелось достаточно, и вскоре трое по рукам и ногам связали не только искателей, но и хозяина со старой негритянкой, которая тоже не могла стоять на ногах. Сэм оставил двух друзей охранять пленников, а сам направился к лагерю немецких переселенцев. Когда он приблизился, услышал вдруг бодрый молодой голос, вопрошающий по-английски:

— Эй! Кто там? Стреляю!

— Сэм Хокенс, — спокойно ответил вестмен.

— Уже?! Ну, великолепно! Подойдите ближе, сэр. Вы так быстро возвращаетесь… надеюсь, с хорошей вестью?

— Может и с дурной. Что же мне теперь — летать, что ли?

— Где ваши спутники? Без них вам точно не взлететь! Ну да ладно… Раз они остались в поселке — так тому и быть.

Забирайтесь сюда, внутрь, сэр, перелезайте прямо через оглобли.

— Для этого я слишком мал. Лучше уж проползу под фургоном.

От Сэма не ускользнуло то обстоятельство, что фуры стояли четырехугольником, а волов завели внутрь. Стало быть, поселенцы вняли его совету, хотя и поздно. Тот, что стоял на часах и окликнул его, протянул руку в знак приветствия. Это был Ши-Со — сын индейского вождя, великолепно говоривший по-английски. Теперь уже спрашивал Сэм:

— Надеюсь, вы и по-немецки сумеете, друг мой. Вы ведь шесть лет провели в Германии!

— Почему бы и нет.

— Тогда разбудите ваших сонь — по-нашему пощебечем! Они-то уж знают толк в этом упражнении… Тихо! Кто это там?

Оба прислушались. Со стороны поселка доносился легкий топот копыт.

— Всадник. Кажется, один, — прошептал Ши-Со. — Кто это может быть?

— Это не всадник. Такой удар копытом я знаю слишком хорошо. Это моя старая добрая Мэри! Соскучилась, поди… Вы ее знаете?

— Знаю. Только, пожалуйста, не говорите мне «вы»! Я — индсмен, хочу им остаться и не собираюсь нарушать обычаи моего племени.

— Конечно, мой мальчик. Раз гордыня тебя там не сгубила, то и старый Сэм верен тебе. Тебе еще многое надо мне рассказать, но сейчас не время. Обсудим все позже.

Мулица тем временем приблизилась к оглоблям фуры, у которой все еще стоял Хокенс, и уткнулась мордой ему в плечо. Начали подтягиваться сонные поселенцы, разбуженные громкими голосами. Огонь не горел, поэтому Сэма они поначалу не увидели. Когда же его заметили, Шмидт принял малыша совершенно иначе, нежели в первый раз, а старик тотчас дал указание зажечь костер. Когда огонь осветил место, Хокенс потребовал назвать имена присутствующих. Ши-Со представил ему людей. Фамилии трех самых молодых, но уже женатых поселенцев звучали как Штраух, Эберсбах и Ульман, а друга Ши-Со звали Адольф Вольф. Дальше Сэм слушать не стал, решив, что познакомится со всеми позже. Сейчас самое главное — дело.

Подошли женщины с детьми, да и скаут не остался в стороне. К моменту, когда Сэм с неповторимым, лишь ему присущим юморком стал рассказывать о происшедшем, собрались все.

Никто, кроме светловолосого индейца, не знал Сэма раньше, однако все, похоже, оценили его смекалку в деле с искателями и почувствовали, что этот маленький человечек — не просто бродяга прерий. Нечто подобное ощутил даже старый Шмидт, который в знак примирения протянул руку старику, когда тот закончил рассказ.

— Признаю, — сказал он, — что должен просить у вас прощения, я вас недооценил… Надеюсь, вы не злопамятны?

— Остерегайтесь! — засмеялся Хокенс. — Я слишком много перенес в этой жизни, чтобы еще и с вами повторять ошибки. Забудем это, если не ошибаюсь.

— Значит, вы утверждаете, что эти двенадцать мерзавцев и есть искатели?

— Да.

— И что вас вместе с Паркером и Стоуном должны были прикончить?

— Да.

— И что эти бандиты собирались напасть на нас и ограбить?

— Да.

— Значит, у нас достаточно причин, чтобы вцепиться им в глотку или хотя бы отвести в тюрьму. Будем охранять их сегодня ночью, а завтра передадим властям.

— Нет, этого мы точно делать не будем.

— Как так?

— А вот так! Вы их отпустите.

— Что? Отпустить преступников? Да вы в своем уме?

— Думаю, да, мастер Шмидт. Не забывайте, что вы прибыли из-за моря и здесь пока чужой человек. Если бы вас кто-нибудь там назвал болваном, вы бы не задумываясь отправились бы к судье. Так? А здесь? О каких «властях» вы тут говорите? Где они? Или, может, вам нужны доказательства?

— Думаю, нужны…

— Хорошо. Я посчитал этих мерзавцев искателями, потому что, во-первых, их двенадцать, во-вторых, вожака их называют Батлером, а в третьих… Утверждаю, что они собирались прикончить нас! Об этом сболтнул один из них, когда совсем опьянел. Поверьте мне, на вас они тоже должны были напасть! А что скажет на это судья? Даже если он примет обвинения и арестует этих чертовых искателей, нам придется задержаться здесь, и мы будем иметь столько неприятностей, что небо нам с овчинку покажется!

— Пожалуй, вы правы. Тогда устроим свой суд. Приговорим бандитов к смерти и выдадим каждому по пуле!

— Боже, упаси меня от подобной глупости! Я не убийца!

— Может, хотите их отпустить?

— Да.

— Без всякого наказания?

— Ну нет! Именно потому что они должны быть наказаны, я их и отпускаю.

— Бог мой, это невозможно, это просто бессмысленно! Недоумком меня считаете?

— Кто ж новичка считает недоумком? Мастер Шмидт, дело гораздо глубже, нежели кажется на первый взгляд, если не ошибаюсь. Как у вас насчет смекалки, хи-хи-хи?

— Только без оскорблений! — повысил голос Шмидт, вопреки обещанию не способный совладать со своим темпераментом.

— Оскорбления? Ни в коем случае! Как вы ко мне, так и я к вам! Вы только что утверждали, что все это не имеет смысла. А я вам поясняю, что речь вовсе не о том. У нас нет никаких доказательств — только предположения. Стало быть, надо искать веские аргументы. Если мы отпустим их, они обязательно нападут на караван, и тогда мы возьмем их с поличным. Тогда у нас будут доказательства, и мы вцепимся им в глотку, если не ошибаюсь.

— Что? Позволить напасть на нас?

— Конечно.

— Это же смертельный риск!

— Не думаю! Вопрос в том, с какой стороны взяться за дело. Положитесь на меня! Сэм Хокенс, старый енот, — лукавый блеск глаз старика можно было заметить даже в ночи, — сумеет расставить силки, куда обязательно попадутся искатели. Мы еще поговорим об этом. А сейчас мне надо посоветоваться с Диком Стоуном и Уиллом Паркером. Самое главное — выполнить обещание. Пора наконец возместить вам ущерб за украденного и убитого вола. Вы готовы его принять?

— Я-то готов, но заплатят ли искатели всю сумму?

— А почему бы и нет?

— Потому что они взяли только вырезку, а остальное мы сами, естественно, поджарили.

— Это дела не меняет. Бык мертв, и за него должны заплатить. Стало быть, вперед! Только об одном прошу: ни в коем случае не называйте меня Сэмом Хокенсом! У меня есть причины не ставить об этом в известность искателей.

— Кто из нас пойдет в поселок?

— Только вы один, мастер Шмидт. Больше нам никто не нужен. Остальные останутся здесь, пусть готовятся к отъезду и запрягают волов, чтобы сразу после нашего возвращения отправиться в Тусон.

— Прямо сейчас? Ночью? Вообще-то мы хотели выспаться и намеревались ехать только утром.

— Это невозможно. Обстоятельства вынуждают нас забыть об отдыхе.

В этот миг оттуда, где находились женщины, неожиданно раздался звучный бас:

— Слушайте, вы! Ничего у вас не выйдет! Люди должны отдохнуть, скот — тоже. Мы останемся здесь!

Сэм повернул голову и в удивлении вскинул брови — слова эти слетели с уст женщины. Подобного возражения, да еще от прекрасной половины и в таком тоне старик явно не ожидал. Хокенс окинул придирчивым взглядом свою оппонентку: та своим решительным видом очень напоминала мужчину. Гори костер ярче или происходи все ясным днем, Сэм заметил бы, как под острым носом женщины виднелась темная полоска… усов.

— Эй, вы только посмотрите! — повысила голос женщина, поймав на себе взгляд вестмена, и продолжила на родном ей саксонском диалекте: — И не надейтесь на иное: нормальные люди путешествуют днем, а по ночам спят! Так всякий может заявиться и устраивать свой порядок!

— Но я предлагаю вам это ради вашей же безопасности, дорогая… — ответил Сэм.

— «Дорогая»? Не надо тут сказки рассказывать! — женщина резко махнула рукой. — Порядочный человек здесь, в Америке, никогда не станет будить людей среди ночи. Дома я, может, еще и стерпела бы, но на чужбине надо вести себя учтивее! Понятно вам?

— Я вас очень хорошо понимаю, дорогая, однако думаю…

— Опять «дорогая»? — она прерывала малыша. — Я не ваша дорогая! Вы знаете, кто я, собственно?

— Конечно. Вы супруга одного из этих четырех джентльменов.

— Джентльменов?! Говорите по-немецки, когда перед вами стоит настоящая немецкая фрау! Я — фрау Эбершбах, урожденная Моргенштерн и овдовевшая Лейермюллер. Вот это, — она указала на одного из трех молодых поселенцев, — мой теперешний супруг, герр Шмидемейстер Эберсбах. Обратите внимание: так только пишется, а произносится Эбершбах! Он не станет плясать под вашу дудку, а сначала подойдет ко мне, потому что я на одиннадцать лет его старше и имею больше разума и опыта, нежели он! Я остаюсь здесь, и он, следовательно, тоже. Во время сна никто никуда не поедет!

Поскольку никто из поселенцев не возразил разбушевавшейся мадам, старый Сэм, хитро прищурившись, окинул взором людей в кругу и произнес:

— Раз господа привыкли подчиняться этой очень энергичной леди, мне остается только одно: просто попросить вас сделать исключение…

Сэм хотел договорить, но суровая фрау не дала ему это сделать:

— О, да что вы там говорите! Исключение! Будто я позволю… Вы меня плохо знаете! Что вы уставились на меня? Не нужно корчить такие гримасы! Видели мы и не таких, понятно? Кто за все платил? За переправу, за весь путь сюда, а? А кто будет это делать дальше? Я, и только я! Теперь вы знаете все, и мы спокойно пойдем спать.

Снова никто из мужчин не сказал ни слова против. Даже Шмидт промолчал, хотя и был вожаком или, скорее, хотел им казаться. Тогда Сэм встал и сказал совершенно равнодушно:

— Как пожелаете. Пожелаем друг другу спокойной ночи, если не ошибаюсь. Это последнее, что вы сделаете, ибо я убежден, что сегодняшний сон станет для вас роковым, хи-хи-хи!

Старик развернулся, готовый уйти, но тут женщина быстро вскочила, крепко вцепилась ему в руку и воскликнула:

— Наш последний сон? Что вы имеете в виду, маленький человечек?

Стоя, она возвышалась над стариком Сэмом на целую голову. Хокенс сделал вид, словно не расслышал последних слов и ответил:

— Думаю, что утром вам уже не проснуться.

— Но почему? — искренне сделала круглые глаза фрау Эберсбах.

— Все вы будете мертвы.

— Такое мне на ум еще не приходило! Фрау Розали Эбершбах умрет еще нескоро!

— Полагаете, что двенадцать бродяг, с которыми вы имели несчастье встретиться, откажутся от удовольствия разобраться с фрау Розали Эберсбах?

— Как это у них получится, если они, как вы говорите, пойманы и связаны?

— Они снова будут на свободе и нападут на вас, как только я с моими спутниками покину это место.

— Хотите удалиться от нас?

— Естественно!

— И куда?

— В Тусон.

— Но почему? Ваш долг охранять этих разбойников, пока мы не окажемся в безопасности! Что же я о вас подумаю, если вы бросите нас на произвол судьбы, исчезнув, как масло на горячей сковороде?

— Думайте что хотите.

— Прекрасная речь, поистине прекрасная! Разве вы не знаете, что мужчины должны быть внимательны к женщинам и обязаны их защищать? А фрау Розали Эбершбах настоящая женщина, понятно?

— Совершенно верно. Но тот, кто находится под моей защитой, должен считаться со мной. Вам это понятно? Они должны напасть. Если это произойдет здесь, после того как вы снова заснете, вы пропали. Если не произойдет, то мы не сможем ничего доказать. Чтобы иметь доказательства, нам необходимо добраться до Тусона, где я хочу упросить коменданта дать нам в помощь отряд солдат. Тогда мы будем превосходить бандитов и спокойно разоружим их, не сделав ни единого выстрела. Поэтому мы должны тотчас ехать, чтобы уже утром быть в Тусоне и подготовить западню для искателей, прежде чем они обо всем догадаются. Поймите вы это, наконец, фрау Эберсбах, урожденная Лейермюллер!

— Что же вы сразу-то не сказали? — спросила она совершенно другим тоном. — Впрочем, я овдовела, будучи Лейермюллер, а не родилась с этой фамилией. Если вы так же благоразумно будете говорить со мной и впредь, я тоже стану благоразумной. Я еще не выжила из ума, если вы успели заметить. Итак, мы запряжем быков и подготовимся к отъезду. Шмидт, конечно же, один с вами не пойдет. Я сама хочу взглянуть на этих искателей. Подождите чуть-чуть, я схожу за флинтом.

Эберсбах отошла к фургону, где находилось ружье. Когда она вернулась, ее муж впервые подал свой голос:

— Останься, Розали! Это не для женщин. Я могу пойти вместо тебя.

— Ты? — ответила она. — Тебя там только не хватало! Героя хочешь разыграть? Ты же знаешь, что я терпеть этого не могу! Останешься здесь и будешь ждать моего возвращения!

Она вернулась к Сэму, тихо посмеивающемуся себе под нос, и зашагала с ним и Шмидтом в сторону поселка. Когда они вошли в кабак ирландца, связанные искатели уже шумно галдели, а Батлер с яростью кричал на Стоуна и Паркера.

— Чего он хочет? — спросил Сэм Хокенс у обоих.

— Чего он может хотеть? — усмехнулся Стоун. — До сих пор удивлен, что это мы их, а не они нас поймали. Говорит, что с нашей стороны это чудовищная неблагодарность за еду и выпивку.

— Именно! — рявкнул Батлер, силясь разорвать веревки и освободить хотя бы верхнюю часть тела. — С чего это вдруг вы хватаете нас во время сна? Мы вас гостеприимно приняли, мирно беседовали и не сделали ничего такого, что…

— К чему так много слов? — прервал его Сэм. — Мы отлично знали ваши бандитские помыслы и намерения, а потому сейчас повезем вас к судье!

Батлер не выдержал и громко заржал, после чего спросил:

— Думаете, он поверит вам на слово? Где доказательства?

— Вы проболтались, будучи под хмельком.

— Ха, даже если и так, ни один судья не станет слушать ваш пьяный бред. Ваши доказательства слишком шатки, мистер. Хорошо! Пусть будет судья, и мы его спокойно подождем. Но что мы вам сделали? Ни один волосок не упал с ваших голов!

— Только потому, что мы вас опередили. Однако понятно, что поход к судье сейчас — полная глупость. Хотя мы и смогли бы доказать нашу правоту, все же не хочется тратить на это наше драгоценное время, так что к правосудию мы обращаться не будем.

— Отличная мысль. Надеюсь, вы и веревки с нас снимете.

— А вот с этим торопиться не стоит, мистер! Прежде немного потолкуем.

— Только поскорее! Что вам еще надо?

— Заплатите за вола, которого вы убили.

— А вас это касается?

— Еще как! Отныне мы вместе с этими немецкими переселенцами. Они тоже собираются в горы — хотят поохотиться на медведей и бобров, как и мы. Стало быть, они наши спутники, и наш долг заботиться о том, чтобы им возместили убытки.

— Вас это не касается! — вскричал Батлер. — Мы ничего не дадим!

— Не хотите — не надо, мы сами возьмем.

— Хотите нас обокрасть?

— Нет, хотим, чтобы вы остались в нашей памяти честными людьми. Сколько стоит бык, мистер Батлер?

— Нам все равно. У нас нет больше денег. Вы же знаете, что мы все проспорили.

— Однако это вас не сильно расстроило, вы ведь собирались основательно пошарить по нашим карманам. По нашим расчетам, с вас за вола около ста пятидесяти долларов. Или я не прав?

— Хм, мы не сможем заплатить.

— Речь не о деньгах. У вас много сумок при себе, как я погляжу. Явно они не пустые.

— Черт возьми! Хотите заглянуть в них?

— Почему бы и нет?

— Но это грабеж!

— Нисколько. Только так мы сможем перечеркнуть ваши бандитские планы!

— Мы вовсе не грабители, и если вы хоть чуть-чуть разбираетесь в тех вещах, что есть у нас, мы охотно вам их покажем.

— Какая любезность! Хотя, признаюсь честно, с удовольствием послушал бы судью, выносящего вам приговор. Итак, к делу, Дик и Уилл! Осмотрите их сумки.

Оба вестмена с радостью исполнили приказание старика. Связанные искатели пытались воспрепятствовать этому, как могли, но тщетно — все их сумки были проверены. Обнаружилось немало предметов, происхождение которых вызывало большие сомнения. Особенно это касалось дорогих часов, несомненно, украденных. Сэм взял их, показал: Шмидту и сказал:

— У этих парней нет наличности. Может, возьмете эти часы?

— Если у них нет монет, то возьмем, — кивнул Шмидт. — Вопрос только в том, не прогадаю ли я? Уверен, что если я захочу продать эти часы, то не найду ни одного торговца, который заплатит за них приличную сумму.

— Не беспокойтесь. Вы не ничего не потеряете. Часы эти стоят четырех ваших быков. Можете быть уверены!

— А моя совесть, мистер?

— Что?

— Она позволит мне взять такую вещь?

— А почему нет?

— Часики-то краденые!

— Скорее всего.

— Значит, они мне не принадлежат.

— Верно, но прежние хозяева уже никогда не получат их назад. Думаю, что они убиты. Даже если это не так, вы все равно смело можете забрать их. Запомните: здесь совсем другие отношения, нежели там, в Германии!

— Что бы там ни случилось с владельцем, я просто обязан передать эти вещи куда следует.

— Кого вы имеете в виду, говоря «куда следует»? Ни один здешний служащий палец о палец не ударит, чтобы разыскивать владельца потерянной вещи. Он просто прикарманит эти часы, а в душе посмеется над вами. Забирайте их спокойно, а в случае каких-либо проблем всю ответственность я беру на себя.

— Ну, если так… пожалуй, соглашусь.

Шмидт спрятал часы в карман. Увидев это, Батлер в ярости заорал:

— Что это значит? Почему этот тип забирает наши вещи? Я…

— Тихо, мошенник! — прикрикнул на него Сэм. — Он возместил свой ущерб. Скажите лучше спасибо, что этим для вас все и кончилось. Вам просто повезло, что вы встретились с тремя портными, которые знают, как кроить костюмы на таких мерзавцев, как вы. Вряд ли вам захочется снова спорить с мастерами швейного дела, да еще на деньги! Впрочем, мы вовсе не хотим иметь проблемы из-за этих часов. Мы едем в Тусон и уже завтра вечером разобьем лагерь у железнодорожной станции, которая расположена там поблизости. Вы можете приехать туда вместе с полицией, и мы охотно потолкуем обо всем со стражами порядка. Если все будет хорошо, получите часы обратно.

— Да, да, мы обязательно это сделаем, обязательно! Мы заявим в полицию, что вы нас обокрали, приедем в ваш лагерь и разберемся. А сейчас развяжите нас! Мы требуем, чтобы вы покончили наконец с этой унизительной процедурой!

— За дураков нас принимаете? Если мы освободим вас, вы уже сегодня выкинете какой-нибудь фортель, а это не входит в наши планы. Нет уж, лежите здесь тихо. Утром кто-нибудь из нас придет и освободит вас.

— Вы ответите за все в аду!

— Благодарю, мистер! А чтобы вы не смогли больше нам ничем навредить, мы заберем ваши боеприпасы. Может быть, получите их завтра назад вместе с часами.

Хокенс, Стоун и Паркер разрядили ружья искателей, забрали порох и патроны, чем привели связанных в бешенство.

Фрау Эберсбах наблюдала за происходящим молча, похоже, у нее были проблемы с английским. Однако позже быстро все поняла после короткого объяснения. Была и еще одна немая свидетельница — старушка Мэри, мулица Сэма, всегда следовавшая за хозяином по пятам. Все это время верное животное стояло у двери и одним глазом сквозь щель с величайшим вниманием наблюдало за движениями старика.

Когда с искателями наконец разобрались, Сэм и сотоварищи покинули кабак и прижали дверь снаружи большим, тяжелым камнем. Потом все пятеро направились в лагерь. Мэри гарцевала сзади. Она давно привыкла быть верным псом своего хозяина и обычно была рядом, если только старый Сэм неуловимым для непосвященного знаком не требовал от нее иного.

Глава 3 Отъезд в Тусон

Приготовления в лагере закончились, и можно было выступать. Проводник поскакал вперед, с ним — оба юноши, которым нравилось возглавлять ночью этот странный отряд. Следом Дик Стоун и Уилл Паркер вели фургоны, а замыкали шествие Сэм Хокенс с кантором. Спутника себе Хокенс выбрал умышленно — он хотел получше узнать об отношениях между поселенцами. Увиденное и услышанное до сих пор Сэму казалось очень странным, как, впрочем, и сами собравшиеся в караван люди. Весьма экстравагантный кантор; эта фрау Розали Эберсбах, к которой все, похоже, относились с большим почтением и которая посмела даже возражать ему, опытному вестмену; приехавший из Германии сын индейского вождя; молодой немец, его друг, сторонившийся остальных поселенцев, — все эти люди возбуждали его любопытство. Кантор, как только фургоны тронулись в путь, первым задал вопрос:

— Наша фрау Розали ходила к этим искателям и что-то им наговорила. Я-то знаю, как она умеет воспользоваться языком, когда захочет. О чем она там болтала?

— Да ни о чем.

— Странно. Я-то как раз подумал, что она общалась с ними весьма фортиссимо [255].

— Разве она знает английский или испанский?

— Пару слов по-английски она помнит еще со школы.

— Но этого мало для долгой беседы. К тому надо обладать немалой долей мужества, чтобы вести разговоры с такими людьми, как эти искатели.

— Почему? Они же были связаны, и фрау Розали нечего было опасаться. Да и вообще она не дрожит перед мужчинами, за словом в карман не полезет и привыкла, что все идет по ее желанию.

— Это я успел заметить. Ваши разом прикрыли рты, когда она начала мне возражать.

— Да, да, иначе разразилась бы буря! Но фрау Розали добродушна: стоит только позволить ей говорить, и тогда ее можно обвести вокруг пальца. Но возражений она не терпит.

— А зря, если не ошибаюсь. Когда чего-то не разумеешь, лучше прислушаться к мнению других.

— О, фрау Розали знает почти все!

— Чепуха! Она понятия не имеет о здешних условиях и о том, как себя вести. Если подобные сцены будут повторяться, если она и дальше будет такой упрямой, это может плохо кончиться для всей вашей компании.

— Это вы зря. Даже когда она чего-то не знает, чрезвычайно быстро находит верное решение. Дайте ей волю, и все в конце концов будет хорошо.

— Похоже, вы ее очень уважаете, герр кантор.

— Кантор эмеритус, нижайше попрошу! Да, я отношусь к ней с почтением, и она этого заслуживает. Это порядочная и музыкально образованная женщина.

— А-а, музыкально образованная… Хи-хи-хи… Может, она и сочиняет?

— Нет, но она умеет играть.

— На чем же?

— На гармонике.

— Превосходный инструмент, если не ошибаюсь! Можно и вправду испытывать почтение к тем, кто на нем поигрывает. Только я что-то не слышал, чтобы женщины играли на гармонике.

— И я не слышал, пока не встретил фрау Розали. Своей игрой она заработала немало талеров [256].

— Что, она руководила дамским оркестром?

— Нет, играла на танцах.

— Браво! Значит, танцы для нее — явление обычное?

— Для меня тоже, хотя здесь условия несколько иные. Ее девичья фамилия Моргенштерн…

— Я об этом знаю, — прервал кантора Хокенс, — она мне сама сказала.

— Она вышла замуж в Лейермюле под Хеймбергом. К мельнице примыкало питейное заведение с небольшим зальчиком для танцев. Дела шли плохо, пока за них не взялась фрау Розали.

— Зачем же она приехала в Америку?

— Эту великолепную мысль подал ей я.

— Вы? Хм! Фрау вполне могла оставаться на родине. Она же там не бедствовала.

— Если бы не Вольф… Я вам не рассказывал? Хорошо, у некоего Вольфа, хеймбергского лесничего, здесь, в Америке, был бездетный брат, владевший большими стадами, лесами и серебряным рудником. Так вот, этот богач попросил брата прислать из Европы сына, которому можно было бы оставить в наследство все имущество. Сын Вольфа, тогда учившийся в Тарандской лесной академии, с радостью согласился. Только попросил отсрочить поездку до выпускного экзамена. Семья у лесничего была большая, и отец шел на жертвы, чтобы дать своему первенцу образование. Потому-то Адольф, его сын, и принял приглашение дяди. Ему, правда, пришлось оставить родину, зато, сказал он себе, из наследства он сможет выделить деньги для помощи младшим сестрам и братьям.

— Где же сейчас этот парень?

— Вы можете видеть его во главе каравана.

— Что? Такой молодой? И уже закончил лесную академию?

— Притом с хорошими оценками. Отсюда вы можете заключить, какой это достойный человек. Он принесет дяде большую пользу своими знаниями. Была, впрочем, еще одна причина его столь скорого отъезда за океан: Ши-Со.

— Но ведь так зовут сына вождя.

— Конечно. Я слышал, что вы знакомы с этим вождем. Может быть, вам известно, зачем он посылал своего сына в Германию? Или это секрет?

— Никакого секрета. Когда вождь был совсем молодым, враждебное племя напало на караван переселенцев и уничтожило всех белых, кроме одной девушки, немки. Вождь спас ее и привез в свое племя. Там за ней хорошо ухаживали, и она оправилась от потрясения. Но ни родных, ни даже знакомых у нее не осталось, поэтому ей пришлось остаться у навахо. Ее спаситель — вождь Нитсас-Ини, или Сильный Гром, стал ее мужем. Она сильно полюбила его, в чем никогда не раскаивалась, и прожила счастливую жизнь.

— Возможно ли такое? — удивился кантор. — Красный с белой женой?!

— Красный, вы сказали? Звучит пренебрежительно! Скажу вам, что цвет кожи не играет никакой роли. Я знавал индейцев, перед которыми тысячам и сотням тысяч белых было бы стыдно. Нитсас-Ини — один из них. Конечно, его белая жена не блистала образованием; муж был ее первым и самым усердным учеником; позже он нисколько не возражал против того, чтобы она говорила по-немецки с детьми, которых подарила вождю. Она обучала их, покупала книги. Позже она познакомилась с Виннету, великим апачем, вместе с которым пришел Олд Шеттерхэнд, знаменитый друг и защитник всех краснокожих доброй воли. Они с радостью наблюдали, как идут дела у белой скво, как она счастлива; долго оставались они в этом племени и часто туда возвращались. Никогда больше это племя навахо не начинало войны, а оружие применяло разве что в целях самозащиты. Эти индейцы стали друзьями белых, и те не гнали краснокожих с их земель: племя сумело сохранить за собой свою территорию, хотя и вынуждено было подчиниться определенным правилам. У этих навахо были плодороднейшие луга и обширные леса; богатства их год от года росли, и, хотя скваттеры [257] с завистью поглядывали на их угодья, пока не осмеливались трогать индейцев. Благодаря Шеттерхэнду правительство Соединенных Штатов признало эти земли частной собственностью, которой законно владеют хозяева. Со временем Сильный Гром понял, что ему не хватает знаний, а потому его наследник уже ничему от него не сможет научиться. По настоянию белой жены он решил послать сына в школу бледнолицых. В то время снова приехал Олд Шеттерхэнд. Вместе с белой скво они убедили вождя отправить сына для получения настоящего образования именно в Германию.

— Знаю, о каком учебном заведении вы говорите, — вмешался кантор. — Это же известный институт Арно Кригера под Дрезденом, в Кётцшенброде.

— Откуда вам это известно?

— Об этом мне сказал Ши-Со. В том же институте учился Адольф Вольф.

— Тогда вы знаете и то, что произошло дальше. Олд Шеттерхэнд согласился сопровождать молодого индейца в институт. Он и жена вождя были очень рады снова увидеть родину. Мальчик оправдал ожидания Шеттерхэнда; его оценки были всегда самыми высокими, и, когда он перебрался из Кётцшенброда в Тарандт, в академию, его учителя убедились, что этого краснокожего ученика не может превзойти ни один белый. Собственно говоря, он и не очень-то похож на краснокожего — материнское влияние особенно заметно в цвете волос и глаз… Теперь и я понял, как они познакомились с сыном лесничего. Вы ведь сказали, что тот тоже учился у доктора Кригера?

— Да, и они были закадычными друзьями, а потом одновременно уехали в Тарандт. Именно в момент отъезда Ши-Со и пришло письмо дяди Вольфа. Вот только зачем Ши-Со поехал в Тарандт?

— Да ведь племя его владело огромными лесами. И он как будущий вождь хотел получить знания, необходимые для того, чтобы не только сохранить богатства, скрытые в этих лесах, но и приумножить их. Не секрет, что в Соединенных Штатах лесное хозяйство поставлено скверно. От убытков, возникающих по этой причине, и должен был уберечь свое племя Ши-Со. Ну, ладно, идем дальше! Кажется, вы хотели сказать, какое влияние оказали два этих воспитанника института доктора Кригера на бывшую жительницу Лейермюле, герр кантор?

— Да, но будьте любезны запомнить, наконец, что я уже оставил эту должность и для полноты титула зовите меня repp кантор эмеритус. Или вы не хотите употреблять эту латынь, потому что я не называю вас по имени и званию? Но вы до сих пор мне ни того ни другого не сказали!

— Ну, это я просто позабыл, если не ошибаюсь. Что до имени, то раньше меня звали Самуэль Фальке, но здесь я стал Сэмом Хокенсом. Впрочем, хватит и того, что вы будете обращаться ко мне просто «Сэм».

— Это не слишком вежливо. Давайте так: раньше вы были Самуэль Фальке, точно так, как я был кантором, и вот теперь, сообразно обстоятельствам, я буду вас называть бывшим Самуэлем или бывшим Фальке. Что вам больше нравится?

— Ни то ни другое. Имя — не должность. Зовите меня либо Сэмом, либо Хокенсом.

— Ну, как вам угодно! А почему искатели не должны были знать, что вы Сэм Хокенс?

— Потому что под этим именем я хорошо известен. Нам, то есть мне, Дику Стоуну и Уиллу Паркеру, дали прозвище Троица, поскольку мы постоянно вместе. Нас считают людьми бывалыми, знающими и не позволяющими ни оскорбить себя, ни обмануть. Я хотел обхитрить искателей, но мне это не удалось бы, если бы они узнали, с кем имеют дело. Тогда они сразу бы от нас отвязались либо держались бы так, чтобы я не достиг своей цели. Но я очень хочу сделать этих парней безвредными для честного человека.

— Очень хорошо, теперь я знаю, в чем дело, и могу спокойно вернуться к Тарандту. Так вот, Ши-Со и Вольф часто приезжали из этого городка в Хеймберг, курортное место, знаете ли, и направлялись в Лейермюле, а потом и в кузницу, когда мельничиха вышла за кузнеца. Я их обоих хорошо узнал. И как раз тогда, когда Хромой Фрэнк уговорил меня ехать в Америку на поиски его героев, пришло письмо от дяди, а также стало известно, что Ши-Со возвращается в свое племя. Дядя этот был необычайно богат и проживал, как вскоре выяснилось, совсем недалеко от навахо. А дело-то было в деревушке, заселенной одними бедняками, так что мне нетрудно было уговорить некоторых из них эмигрировать.

— Значит, вы, так сказать, соблазнили этих бедных людей! — с укоризной произнес Сэм.

— Соблазнил? Что за выражение! Кантор эмеритус, тысячи раз игравший на органе во время церковных служб, становится наполовину духовным лицом, то есть переходит в то состояние, в котором нельзя и мысли держать ни о каком соблазнении! Я — путеводитель, а не соблазнитель [258], я хочу привести этих людей к счастью и убежден, что дядюшка Вольф с радостью их примет. А деньги на покупку земли или на обустройство есть.

— Думаю, эти трое — бедняки.

— Да, у Шмидтов, Штраухов и Ульманов ничего не было, но Эберсбахи, как вы слышали, семейство состоятельное, и фрау Розали лично одолжила всем остальным необходимые суммы. Надеюсь, вам понятно, что это за женщина. Она могла бы спокойно остаться дома, но поехала — просто из участия к тем трем семьям да еще по причине непреодолимого желания повидать чужие края. Особенно ее тронуло, что в Америке с таким почтением относятся к дамам.

— Ах, вот оно что, — Сэм довольно усмехнулся. — Значит, фрау Розали Эберсбах, урожденная Моргенштерн, вдова Лейермюллер, считает себя дамой! Это мне кое-что объясняет. Стало быть, вы все намерены поселиться у дядюшки Вольфа?

— Так они рассчитывают, но если он откажет, поедут дальше.

— Ну, а вы сами?

— Я обязательно разыщу Шеттерхэнда, Файерхэнда и Виннету, а потом, разумеется, Хромого Фрэнка.

— Слишком просто вы это себе представляете, а между тем годами можно скитаться по Западу и не встретить ни одного из этих джентльменов.

— Стало быть, придется побольше расспрашивать.

Волы медленно шли всю ночь, и только часа через два после рассвета поселенцы увидели перед собой город, хотя Сан-Ксавьер-дель-Бак расположен не так уж далеко от Тусона. Вид столицы [259] их мало обрадовал. Было еще очень рано, но солнце уже вовсю заливало голые глинобитные хижины и обломки стен почти невыносимым жаром. На путешественников тотчас набросились омерзительного вида брешущие собаки, долго не отстававшие от каравана, а у дверей домов и на перекрестках лениво стояли исхудалые людишки, едва прикрывшие тело какими-то пестрыми тряпками.

По распоряжению Сэма караван остановился на пустыре, где вскоре образовалось целое скопище лающих псов, кричащих детей и любопытствующих воришек, сразу окруживших фургоны. Больше всего их внимание привлекали два колоритнейших персонажа: Сэм Хокенс и кантор.

Поскольку немецкие переселенцы за время пути очень мало обучились английскому, а испанскому — и того меньше, Сэм взял бразды правления в свои руки и осведомился, можно ли здесь найти корм для животных и запастись водой. Оказалось, что сено и воду добыть можно, но качество их неважное, а цены высокие. Десять, двадцать или еще больше лоботрясов тотчас выразили готовность взяться за эту работу, которую и работой-то нельзя было назвать, чтобы получить пару сентаво [260].

Покончив с вопросами снабжения, малыш отправился к коменданту, чтобы изложить тому свою просьбу. От военных Хокенс услышал, что этот офицер выступил с многочисленным отрядом в направлении Прескотта и занял проход Гуаделупе, намереваясь наказать хозяйничающих в том районе мятежных мимбреньо. Старика привели к капитану, исполнявшему обязанности коменданта. Тот пил свой утренний шоколад, уткнувшись в старую газету, которую здесь, в Тусоне, считали свежей. Увидев входящего, капитан сначала изобразил на своем лице удивление, но потом его физиономия все больше и больше растягивалась в улыбке, и наконец он разразился веселым смехом. Поднявшись со стула, офицер сказал тоном, в котором не чувствовалось никакой дерзости:

— Послушайте, кто вы? Чего хотите? Такого паяца я еще ни разу не видел!

— Я тоже, — спокойно ответил Сэм, всем своим видом намекая на самого капитана.

— Хм! Что вы хотите этим сказать? — продолжал тот уже совсем другим тоном. — Не хотите ли вы оскорбить меня?

— Разве это оскорбление, если я соглашаюсь с вами? — искренне удивился Сэм.

— Ах, так! Тогда хвалю вашу самокритику. Повторяю, что никогда в жизни я не встречал такого клоуна, каким вы сейчас нарядились. Вы, похоже, явились, чтобы получить разрешение на цирковое представление?

— Точно, — усмехнулся Сэм. — Вы догадались, сэр, и должны помочь мне, если не ошибаюсь.

— Помочь? Я? Вы считаете заместителя коменданта города, офицера армии Соединенных Штатов, таким же шутом, как вы?

— В данном случае — да, — ответил Сэм, хладнокровно пододвигая к себе стул и усаживаясь.

— Эй, еще одно такое слово, и я прикажу посадить тебя в тюрьму, а перед этим хорошенько высечь! — пригрозил офицер, сделав несколько шагов к малышу. — Как ты мог усесться без моего позволения? Перед главным лицом города полагается стоять. А ну, встать! И немедленно!

Рука военного потянулась к гвоздю, на котором висел хлыст. Однако на Сэма это движение не произвело ни малейшего впечатления. Он невозмутимо произнес:

— Перед главным лицом, говорите? Ну что ж! Ничего не имею против. Но предстану я перед ним как равный.

— Вы что, офицер?

Сэм дружески кивнул:

— Вы когда-нибудь слышали о Троице?

— О какой Троице идет речь?

— О трех охотниках прерий, если не ошибаюсь.

— А-а, они мне известны. Это Дик Стоун, Уилл Паркер и Сэм Хокенс, о котором рассказывают…

— Великолепно, сэр! — прервал его вестмен. — Значит, вы о них слышали, чем меня очень обрадовали. Может быть, тогда вы знаете, что во время последней войны Сэм Хокенс служил скаутом?

— Да, в войсках генерала Гранта. Своей хитростью и смелостью он многого добился и даже был произведен в капитаны. Но при чем здесь вы?

— Хм, во всяком случае, я гораздо ближе к нему, нежели к вам… В настоящее время Троица находится здесь.

— Как? В Тусоне?

— Вот именно, сэр. А Сэм Хокенс, прославленный капитан армии Соединенных Штатов, находится еще ближе — в данный момент он сидит перед вами.

— Что? — лицо заместителя коменданта озадаченно вытянулось. — Но ведь здесь никого нет, кроме меня и вас!

— Совершенно верно, сэр!

— Значит… значит, вы и есть Сэм Хокенс?

— Не похож разве?

— Но… офицер… в таком наряде…

— Получается, что офицеру запрещено одеваться по своему вкусу, сэр? Речь идет о вкусе Сэма Хокенса! Впрочем, если кто-нибудь вздумает посчитать меня безвкусным, это его дело. Не буду возражать, но только пока такой храбрец молчит, однако если он раскроет рот, сразу же получит достойный ответ прямо из первых рук! — И Сэм недвусмысленно похлопал ладонью по своему длинному ружью, добавив: — Вообще-то я бы и тыквенной корки не дал за свое тогдашнее офицерство. Быть достойным вестменом значит для меня гораздо больше офицерской субординации, а я — вестмен, сэр, и если не верите, то готов это доказать. Хотите проверить, чья пуля точнее попадет в сердце другого? Если да, то я сей же час выполню ваше пожелание.

Слова Сэма, несмотря на шутливый тон, произвели на вояку определенное впечатление. Он отрицательно махнул рукой, ответив на этот раз очень вежливо:

— Не стоит, сэр! Зачем же офицерам, товарищам по оружию, без всякого повода лишать друг друга жизни на дешевой дуэли?

— Хм! Ну, повод-то найдется… Но раз вы признали в предполагаемом паяце товарища по оружию, вот вам моя рука. Давайте теперь спокойно поговорим об одном веселеньком дельце, в котором нам обоим скорее всего предстоит участвовать.

После дружеского рукопожатия Сэм рассказал о встрече с двенадцатью всадниками, в которых он признал искателей. Капитан слушал очень внимательно; лицо его все больше напрягалось, а когда малыш закончил, он в возбуждении вскочил:

— Только бы вы не ошиблись, Сэм! Только бы это на самом деле были искатели! Вот это был бы улов!.. Но почему же вы не притащили их сюда из Сан-Ксавьер-дель-Бак? Ведь они же были связаны и находились полностью в вашей власти?

— А мог ли я доказать, что они воры, разбойники, убийцы, что они на самом деле искатели? Доказательство надо еще получить, потому я и решил предоставить им возможность помочь нам в этом деле. Когда мы застанем их на месте преступления…

— Застанем? Значит, вы намерены позволить им совершить очередное нападение?

— Разумеется! Или, вы полагаете, я буду только мечтать об этом?

— Вы шутите, а я говорю серьезно. Как раз сейчас можно было бы с легкостью накрыть всю банду. Если же вы будете ждать, пока они на вас нападут, то можете попасть в хорошую переделку!

— Если мы подставимся — да, но старый Сэм Хокенс заранее исчезнет вместе со своими людьми. Искатели нападут на повозки, а это уже преступление. Мы, правда, не сможем обвинить их в убийстве, но за нападение на переселенческий караван тоже полагается смертная казнь.

— Well! Но как вы намерены схватить их? Ведь это невозможно без боя, в котором вы сами легко можете потерять жизнь.

— Найдем способ, сэр, если только вы нам поможете.

— Более чем охотно, сэр, только скажите, какая поддержка вам нужна.

— Садитесь на коня и возглавьте кавалерийский отряд!

— Был бы счастлив, но я никак не могу оставить доверенный мне пост. Да и людей у меня маловато, так что больше двадцати всадников дать вам не сумею.

— Вполне достаточно, сэр.

— А вы уверены, что искатели пойдут вслед за вами?

— Так же, как в том, что на голове у меня находится моя старая шляпа, а под ней… хи-хи-хи! В Тусоне они, конечно, не посмеют показаться и обойдут город стороной. Тем не менее нельзя исключить, что кто-то из них отправится в город на разведку. Поэтому никто, кроме нас двоих да еще, может быть, лейтенанта, не должен знать о задуманном. Итак, они обойдут город, потом отыщут следы наших фургонов, по которым придут к месту нашего будущего ночлега. Разумеется, они дождутся темноты, а потом… потом они обязательно нападут!

— А вы? Вы же хотите покинуть караван, как только что сами сказали. Но куда вы направитесь?

— Это выяснится только на месте ночлега. Знаете то место в проходе Гуаделупе, где змеится тропа от Бабасаки? А ваш лейтенант, которого вы к нам прикомандируете?

— Мы много раз бывали там.

— Well! Там-то мы и станем лагерем. В том месте есть вода для животных, а это главное. Вам придется заранее послать туда лейтенанта с отрядом. Только пусть он держится в стороне от дороги, чтобы не оставить следов. В назначенном месте мы встретимся. Как только начнет темнеть, мы разожжем большой костер, чтобы искатели нас быстрее заметили. А потом тихо покинем фуры и затаимся в сторонке, чтобы вовремя перехватить парней, навалиться на них как следует и захватить.

Капитан молчал, быстрыми шагами меряя комнату. Внезапно он остановился прямо перед Сэмом и произнес:

— На словах-то у вас все гладко и легко. Но ведь искатели не нападут, пока хорошенько не разведают место вашего лагеря. И тогда их шпион убедится, что вас в лагере нет!

— Ошибаетесь! Ничего подобного он не увидит, потому что мы уйдем не раньше, чем удалится разведчик.

— Тогда вы должны наблюдать за его приходом и уходом!

— Именно это мы и сделаем, сэр!

— Каким же образом?

— Хм! Вы, кажется, считаете Сэма Хокенса глупее, чем он есть на самом деле, хи-хи-хи! Искатели, по вашим словам, вышлют разведчика. Разве не можем и мы сделать то же самое? Уверяю вас, мы гораздо раньше заметим этого парня, нежели он нас.

Офицер в сомнении покачал головой и возразил:

— Не думаю, что это возможно, поскольку вам придется подобраться к ним засветло. Я очень много слышал о вас и о ваших товарищах, знаю, как вы хитры и отважны, но подкрасться к этим людям на свету, без лесного укрытия, когда нельзя нигде спрятаться, вряд ли удастся даже вам. К тому же надо подумать еще вот о чем: вы запалите большой костер, они же, напротив, поостерегутся это сделать. Они смогут издалека разглядеть ваш лагерь, а вы даже не будете знать, где они находятся.

— Неужели вы и вправду так считаете? Сэм Хокенс не сможет узнать, где скрываются эти джентльмены… хи-хи-хи! Это почти то же, что моя голова не знает, надета ли на нее шляпа! Уверяю вас, что искатели не сойдут ни вправо, ни влево с нашей тропы и даже остановятся на ней, как только увидят наш костер. Сэм Хокенс знает, с какого расстояния можно увидеть огонь костра, если не ошибаюсь. Обо мне не беспокойтесь, а только скажите: займетесь ли вы этим делом? Мы и одни можем справиться, но тогда нам придется заставить их проглотить свинцовые пилюли. Не очень-то я люблю проливать кровь, потому к вам и обратился. Если вы дадите мне человек двадцать, то мы сможем управиться и кулаками, не прибегая к ружьям.

— Ну хорошо, согласен. Только сначала я хотел бы послушать лейтенанта.

— Так прикажите ему явиться, сэр! Думаю, что он не изменит направления палки, которую я хочу забросить в воду.

Капитан немедленно вызвал лейтенанта и в конце концов остановился на предложении Сэма. Оба офицера хотели увидеть и двух других знаменитых героев: Дика Стоуна и Уилла Паркера, но Сэм резонно убедил их в том, что сейчас такая встреча может вызвать лишние подозрения. Обговорив еще некоторые второстепенные вопросы, Хокенс удалился вполне удовлетворенным.

Глава 4 Нападение

Когда Сэм Хокенс вернулся к фургонам, вокруг них собралось, похоже, все население Тусона — прямо как в Германии, когда бездельники сбегаются поглазеть на цыганский табор. Переселенцы, не обращая внимания на посторонних, сидели за завтраком. Присел к ним и Сэм, готовый разделить нехитрую трапезу и сообщить о результатах переговоров с капитаном.

Постепенно некоторые из любопытствующих подошли ближе, пытаясь заговорить с путешественниками, но удалось им завязать разговор только с кантором, усвоившим чуть больше английских выражений, чем другие. Среди любопытных оказался некий молодой человек, приблизившийся к проводнику и втянувший того в разговор. Сэм, наблюдая за ним, отметил его военную выправку и особое внимание, с которым этот человек поглядывал на старика и двух его компаньонов. Не став ждать, Хокенс поднялся и направился прямо к незнакомцу. Подойдя ближе, малыш услышал, как проводник поселенцев ответил:

— Да, это Троица. Могу подтвердить, хотя и сам не хотел этому верить.

Хокенс взял незнакомца под руку и решительным тоном произнес:

— Мистер, вы солдат, не так ли? Вы из здешнего гарнизона?

Вопросы сразу смутили незнакомца. Он пробормотал в ответ что-то невнятное, а Сэм продолжил:

— Не стесняйтесь, я на вас не сержусь. Я сказал капитану, что меня зовут Сэм Хокенс. Меня лично он не знал, поэтому наверняка хотел убедиться, не соврал ли я. И вот вы сняли форму и пришли сюда на разведку, не так ли?

— Да, сэр, вы не ошиблись. Теперь я уверен, что вы — это Троица.

— Так расскажите капитану все, что вы слышали, но ни с кем другим об этом не говорите!

— Ни слова, сэр, обещаю. Я знаю, в чем дело. Я младший офицер и вхожу в число тех двадцати, что поедут с лейтенантом.

— Когда вы выступаете?

— Через полчаса.

— Скажите лейтенанту, что выезжать из города следует поодиночке и в разных направлениях! Тем самым мы помешаем кому-либо догадаться о наших планах.

Когда военный удалился, Сэм обратился к проводнику:

— Скажите-ка мне, почему вы рассказывали о нас этому человеку?

— Он меня спросил… — ответил проводник.

— Так! Значит, если любой человек, кто бы он ни был, вас спросит, вы ему расскажете все, что того заинтересует?

— А вы хотите заткнуть мне рот?

— Именно! Вам ведь известно, что никто не должен был знать, что мы — это Троица, а вы сразу выложили это под нос первому встречному. Хотите быть скаутом, вестменом, но не знаете самых азов предосторожности. Я бы не стал вам доверяться.

— А это и не нужно. Пока вы не присоединились к нам, все шло нормально. Явились вы и начали командовать. Только забыли, что меня наняли эти люди, и я их веду…

— К гибели! — перебил его Сэм. — Вы обязаны защищать их. Делаете вы это? Если бы не мы, сегодня вечером их бы ограбили и убили!

— Хо! Глаза у меня тоже на месте. Знаете что, мистер Хокенс, я веду доверившихся мне людей в форт Юма. Пока мы не будем на месте, я руковожу караваном. Если хотите ехать с нами, то следуйте моим указаниям. Потом можете командовать, сколько вашей душе угодно. А сейчас — хватит!

Сэм дружески похлопал проводника по плечу и сказал, наигранно улыбнувшись:

— Нет, не хватит! Я знаю, куда хотят попасть эти люди. Идти через форт Юма нет никакой необходимости, есть более короткий путь, которого вы, очевидно, не знаете. До завтрашнего рассвета вы останетесь с нами, а потом можете убираться куда хотите.

— В форте Юма я должен получить мои деньги.

— Вы их получите, но людей поведу я, не требуя от них никакой платы. Иначе они могут подвергнуться опасности из-за болтливости своего скаута.

Проводник в смущении уселся на оглоблю фургона. Сэм отвернулся от него и подошел к своим спутникам.

— Ты сделал ошибку, Сэм, — заметил Уилл Паркер.

— Ошибку? Какую? — спросил малыш.

— Зачем ему оставаться с нами до завтрашнего утра? Может, уберем его немедленно?

— И это ты называешь ошибкой! Уилл Паркер, гринхорн до мозга костей, осмеливается учить самого Сэма Хокенса! Разве ты не понимаешь, старый енот, что я не могу выгнать его сегодня?

— Не понимаю.

— О, благородный Уилл, как же плохи твои дела! Вестменом тебе никогда не быть. Такой непонятливый ученик — позор на мой скальп! Ты должен благодарить меня и Дика Стоуна. Без нас ты давно бы уже сыграл в ящик! Ты хоть предполагаешь, что сделает этот так называемый скаут, если я выгоню его сегодня? Он немедленно отправится к искателям и откроет им все наши планы. Но твоего скудного умишка не хватает для обозрения столь грандиозных мыслей.

— Угу, — совершенно серьезно согласился Паркер. — Ты и в самом деле прав, старина Сэм. Стыд и позор на мою голову, потому что ни одно из твоих мудрых поучений не прилипает ко мне даже в форме чернильного пятна. Не понимаю, как ты только меня терпишь!

— Это неудивительно — ты вообще лишен разума. Причина же в том, что я отношусь к тебе как мать к непонятливому ребенку. И чем больше он требует заботы, тем сильнее она его любит.

В этот момент мимо проскакал кавалерист, значит, исход военных уже начался. Фургоны же еще долго оставались на месте и пришли в движение только к обеду.

До места ночлега надо было проехать около девяти английских миль, и даже при самой низкой скорости волы добрались бы туда только к вечеру. Караван двигался мимо каменистых пустошей, то тут, то там поросших хилыми кактусами да жалкими кустиками мескита. Весь сушняк путники забирали с собой для вечернего костра. Вообще-то местность между Тусоном и рекой Гилой представляет огромную каменистую пустыню, в которой воду для животных можно найти только в нескольких лужах, а в распоряжении людей имеются два-три колодца, вырытые по приказу почтово-миграционного товарищества. Эти места называют Девяностомильной пустыней. Конечно, вода есть и в некоторых других местах, но индейцы не выдают их. Они прикрывают источники сухой травой, а сверху забрасывают песком и галькой — точно так, как это делают кочевники в Сахаре.

Караван возглавлял Сэм Хокенс, а бывший проводник пристроился где-то в середине процессии. Время от времени он одаривал старика злобными взглядами. Если бы Сэм заметил хоть один из них, то сразу бы понял, что обиженный намерен отомстить.

Когда до места ночлега осталось не больше двух миль, Хокенс стал обращать больше внимания на окружающую местность. Конечно, о торном пути не могло быть и речи, но кому случалось проезжать в этих краях, — верхом или в фургоне — придерживался одного и того же направления, так что порой здесь говорят даже о дорогах, соединяющих отдельные поселения.

Две последние мили пришлись на всхолмленную местность. Казалось, будто толпа сказочных великанов высыпала здесь, одну рядом с другой, гигантские кучи песка, гравия и щебня, заставлявшие повозки двигаться вперед очень медленно. У одного из этих гигантов корзина, похоже, была наполнена крупными обломками скал, высотой в человеческий рост и еще выше, и он так вывалил свой груз, что эти глыбы, сбившись грудой, образовали нечто вроде бруствера. Приди кому-нибудь в голову мысль спрятаться за этим укреплением, человек мог бы спокойно наблюдать за окрестностями, оставаясь совершенно невидимым.

Сэм показал на это нагромождение и крикнул двум своим спутникам:

— Вот здесь и спрячутся искатели! Или ты, Уилл Паркер, станешь со мной спорить?

— И не думал, старина, — последовал ответ. — Как ни мал, по-твоему, мой мозг, он сразу же понял, что эта груда камней может служить укрытием. Только посмотри, вот там, слева, есть такие же груды. Может, эти дьявольские парни туда и поскачут?

— Нет, именно здесь растет трава, которая сгодится для их лошадей. А там, в камнях, разумеется, кто-то должен спрятаться. Но кто?

— А ты не догадываешься? Ты сам! Ты должен спрятаться там, наблюдать за их приездом, а потом подслушивать их разговоры.

При этих словах Хокенс скрестил свои толстенькие ручки на макушке и вскрикнул в притворном удивлении:

— Возможно ли такое! У этого гринхорна такая замечательная память! Или конец света близок, или узелки у этого Уилла Паркера наконец-то завяжутся. Да, благородный Уилл, после того как мы выберем место для лагеря, я вернусь сюда и буду ждать искателей.

— А меня с собой возьмешь?

— Не стоит рисковать, Уилл. Ловким и опытным сразу не станешь. Сначала надо долго учиться.

— Хм, а тебе не кажется, что ты заблуждаешься, старый енот? Знавал я одного парнишку, который совершенно ничему не учился, но голова у него сидела на месте. Люди говорили, что виноват в том учитель, который ничего не понимал. Может быть, и у нас тот же случай.

Оставив позади еще несколько низеньких холмиков, путники выбрались на равнину, а через каких-нибудь четверть часа бесплодный гравий сменила хилая почва, на которой угнездилось несколько мескитовых и окотильевых [261] кустиков. Там находилась вода: колодец, вырытый по заданию почтово-переселенческого товарищества. Здесь можно было разбивать лагерь.

Сначала насладились водой люди, потом напоили лошадей и волов, которые, утолив жажду, попытались отыскать несколько зеленых листочков в колючих кустах. Фургоны поставили так, как и советовал вчера Сэм: в форме замкнутого четырехугольника.

Естественно, стали оглядываться в поисках солдат, но никого из них не увидели. Хокенс удовлетворенно кивнул и сказал:

— У этого лейтенанта, похоже, голова не мякиной набита. Раньше нас он здесь не появился. Ну, что ж, скоро мы его увидим.

И как только он произнес эти слова, на севере показался одинокий всадник; он быстро приближался. Это был лейтенант. Достигнув лагеря, он протянул Сэму Хокенсу руку и сказал:

— Мы уже несколько часов находимся поблизости, но этого места сторонились — здесь есть источник, кто-нибудь мог сюда подъехать и выдать потом нас искателям. Теперь мы можем напоить животных?

— Конечно, сэр, — ответил Хокенс — Но когда стемнеет, вы снова должны отъехать подальше. Здесь появятся лазутчики, а они не должны вас видеть.

— Договорились. А где, по вашему, укроются искатели, ожидая верного часа?

Сэм указал назад, на юго-восток, где виднелись уже упомянутые скалы.

— Там, за этими камнями, сэр. Приедут они туда, вероятно, еще засветло, а потому подъезжать к камням близко не советую, иначе вас могут увидеть.

— Но вы же не видели ни меня, ни моих всадников?

— Нет… Вчера я сидел возле этих людей и знаю, что никто из них не возит с собой подзорную трубу, однако зоркий глаз издалека заметит фургоны, а в темноте различит даже замаскированный костер. Позаботьтесь о своих людях, сэр.

Офицер ускакал, но вскоре вернулся с двадцатью всадниками, которые удалились от лагеря ровно настолько, чтобы оставаться незамеченными. Договорились о месте, где кавалеристы будут находиться с наступлением сумерек, а потом Сэм отправился на разведку. Ему пришлось пойти пешком, ибо всаднику спрятаться было почти невозможно. Перед уходом он подошел к своей мулице и, слегка шлепнув ее, сказал:

— Ложись, старушка Мэри, и жди моего возвращения! Животное великолепно разумело хозяина, оно тотчас улеглось, и теперь не оставалось сомнений, что оно сдвинется с места не раньше, чем вновь услышит голос хозяина. Потом Сэм обратился к Паркеру:

— Ну что, благородный Уилл? Прогуляться не желаешь?

— Отправляйся один, — услышал он в ответ. — На кой черт тебе такой гринхорн, как я.

— Придется тебя взять, если ты чему-нибудь хочешь научиться.

— Ладно, я пойду, но не ради обучения, а для того, чтобы было кому оказать тебе помощь, когда искатели схватят тебя и захотят скальпировать.

— Пусть попытаются. Пусть возьмут мою кожу. Я куплю себе новую, и она будет гораздо лучше, если не ошибаюсь.

Сэм и Паркер покинули лагерь. Оба прихватили с собой ружья — они могли понадобиться. Та груда камней, за которыми, как считал Сэм, будут прятаться искатели, находилась к югу-востоку. А еще дальше на юг виднелись скалы, за которыми хотел укрыться сам Хокенс. Туда и пошли два приятеля, но не прямо, а по дуге в западном направлении, чтобы искатели, если они уже добрались до укрытия, не могли их заметить. Перед уходом Сэм оставил все необходимые указания.

Когда приятели добрались до цели, солнце уже почти касалось горизонта; вот-вот должны были спуститься короткие сумерки. Там, за другой группой скал, еще никого не было. Сэм и Паркер устроились поудобнее и стали ждать. Но пока никого видно не было.

— Может, они вообще не приедут? — спросил Паркер. — Мы ведь только предполагали.

— То, что ты называешь предположением, для меня — верное дело, — отмахнулся Сэм. — Меня бы удивило, если бы я ошибся.

— У них могло пропасть настроение, а может, им не слишком повезло в игре.

— Тем сильнее они должны жаждать мести. Тихо, гляди! Не движется ли кто-то между двумя вон теми холмами?

Паркер напряг зрение и торопливо ответил:

— Всадники! Это они!

— А кто же еще? Пока выезжают из ложбины, еще не видно, сколько их, но больше двенадцати быть не должно.

— И меньше, пожалуй. Конечно, это они. Сэм, старый енот, ты был прав!

— А я всегда прав, благородный Уилл, всегда, как мог бы ты заметить. Знаешь, что надо делать, если не хочешь оказаться в дураках?

— Ну, это ведь очень легко: не надо ничего утверждать.

— И это верно, но я поступаю не так. Просто не надо болтать прежде, чем убедишься, что все это верно.

— Это не искусство!

— Ну, тогда всегда надо утверждать обратное тому, о чем щебечет гринхорн.

— Хорошо, дорогой Сэм! Теперь я никогда не стану соглашаться с тобой и всегда окажусь правым. Смотри-ка, они остановились! Совещаются. Не очень-то они спешат к нам.

— А зачем? Так, кажется, снова поехали. Они уходят вправо от нашей тропы. Местность им известна, и они знают, что надо ехать к скалам, откуда легко вести наблюдение за нашим лагерем.

— Думаешь, они уверены, что мы расположились именно там, у воды?

— Конечно! Какой осел пойдет в пустыню, когда ему нужна вода! Эх, Уилли Паркер, сколько же ты еще должен узнать! Неровен час, с тобой и опозориться можно, и нам вообще не стоит показываться на людях вместе. Ты огорчаешь меня и, если не ошибаюсь, можешь погубить все дело. Смотри, они скачут наверх, и я снова оказался прав: сюда они не поедут.

Было хорошо видно, что всадники направляются к другой группе скал. Чем ближе они подъезжали к ним, тем осторожнее становились, укрываясь за каждым камнем. Наконец, они спешились и осторожно повели лошадей за собой. Вот они достигли скал и принялись наблюдать. По их движениям было заметно, что они обрадовались, когда нашли след каравана.

— Все двенадцать, — сосчитал вслух Сэм.

— Ну что, пойдем к ним? — осведомился Уилл.

— Да, как только стемнеет.

Ждать оставалось недолго, ибо солнце уже исчезало за горизонтом. С востока надвигалась густая тень, а у колодца заполыхал высокий яркий костер. Искатели исчезли из виду.

— Пойдем, — обратился Сэм к своему спутнику. — Нельзя терять время.

Они быстро покинули укрытие и направились к врагам. Чем ближе они подходили, тем тише становились их шаги. Было непостижимо, как это Сэму удавалось бесшумно — подобно воробью в траве — ступать в своих огромных сапогах. Да и Паркер шел с такой легкостью, что никогда бы и мысли не возникло, что он гринхорн, как его часто величал Сэм.

Когда они добрались до маленького пригорка, Сэм передал Уиллу свое ружье и шепнул:

— Оставайся здесь и держи мою Лидди! Дальше я пойду один.

— Ладно, если вляпаешься, я приду на помощь.

— Хо! Навостри уши, Уилл, и смотри, чтобы тебя самого не поймали!

— Кто?

— Лазутчик, которого они скоро вышлют. Возможно, он пройдет здесь.

Сэм лег на землю и пополз. Время было самое подходящее — те немногие звезды, что поблескивали в только что наступившей темноте, светили слишком тускло.

Как уже упоминалось, был там один холм, усыпанный обломками скал и говорливой галькой, готовой горохом посыпаться под руками и ногами неловкого пластуна. Дюйм за дюймом Сэм продвигался вперед, да так, что ни один камешек не сдвинулся с места. Наконец, он достиг вершины холма. Его острые, привычные к темноте глаза сразу же заметили перед собой противников. Последние его не видели, поскольку были заняты оживленной беседой. Сэм отважился приблизиться еще ближе и вскоре оказался у большого обломка породы, за которым и присел. Два или три искателя, выпрямившись, стояли у скал, наблюдая за отдаленным лагерным костром; прочие же уютно устроились на земле. Двое из них разговаривали между собой; это были Батлер и еще один искатель. Удобно устроившись за своим камнем, Сэм услышал, как товарищ Батлера сказал:

— Нам бы только до патронов добраться! Придется быть очень экономными.

— До поры до времени, — кивнул Батлер. — Скоро все себе вернем, и с лихвой. Сейчас уже стемнело, Постон. Иди! Но не обнаружь себя, иначе будешь иметь дело со мной!

— Постараюсь, чтобы меня не увидели, — раздалось в ответ. — Не впервой мне этим заниматься.

— Именно поэтому я и посылаю тебя, а не кого-то другого. Тебе не надо рисковать, не надо слишком близко подбираться к ним.

— Однако я все же должен знать, о чем они говорят!

— Совершенно не нужно. Хочу знать только одно: одни ли они у воды.

— Если бы я услышал их разговоры, то узнал бы, справедливы ли наши подозрения.

— Что за подозрения?

— Они могут догадаться, что мы их преследуем!

— Мозгов у них не хватит! Немцы — вообще не в счет, а скаут кажется мне не тем человеком, который рискнет своей жизнью ради спасения других. Значит, остаются только те трое мошенников-портняжек, которым вчера так повезло, несмотря на всю их дурость. Но они вряд ли догадаются о том, что мы пойдем следом. На Гиле ловить в силки бобров и медведей! Слышал ли кто-нибудь подобную глупость? Ладно, Постон, ступай и поторапливайся! Через полчаса я жду тебя обратно.

Лазутчик ушел, а еще один из искателей спросил:

— Когда нападем на них, Батлер? Сегодня вечером или на рассвете?

— На рассвете? Так долго ждать я не могу. Сгораю от желания посчитаться с ними, а прежде всего с тем маленьким хитрым толстяком.

— Может, когда они заснут и огонь погаснет?

— Нет. Мы прикончим их одним залпом, а для стрельбы нужен свет.

— Но пламя слишком велико и светит так далеко, что нас увидят, когда мы приблизимся.

— Раз они разожгли такой гигантский костер, у них нет ни малейшего подозрения. Конечно, мало приятного, что огромное пламя освещает землю так далеко, и нам придется подождать. Но как только пламя поубавится, медлить не станем. Предупреждаю, этот толстый малыш — мой! Ему суждено умереть от моей пули.

Батлер прибавил еще несколько крепких выражений, комментируя происшедшие накануне события. Сэм пролежал еще с четверть часа, но дальше искатели говорили так же тихо и осторожно, как незаметно подкрадывался он сам. Вернувшись к Уиллу Паркеру, Сэм забрал у него свое ружье.

— Слышал что-нибудь важное? — спросил его спутник.

— Очень мало. Только то, что они собираются напасть в тот момент, когда костер не будет таким ярким. Разведчика видел?

— Да, он прошел близко от меня, но ничего не заметил.

— Ладно, идем! Пора возвращаться.

Они долго шли неслышными шагами, двигаясь к лагерю не напрямик, а в обход, чтобы не попасться возвращавшемуся лазутчику. Не прошли они и половины пути, как услышали громкий английский выкрик, за которым последовал второй, немецкий.

— Дьявол! — выкрикнул первый голос.

— Боже милостивый! — вскричал второй. — Кто это?

— Кантор, — шепнул Сэм спутнику. — Пожалуй, парень сглупил. Пойдем быстрее, но только тихо, чтобы никто нас не заметил прежде, чем мы этого захотим!

Они поспешили к тому месту, откуда раздавались голоса. Подойдя ближе, оба остановились и прислушались.

— Кто вы, я вас спрашиваю! — снова послышалось по-английски.

— Я задыхаюсь… — ответили ему по-немецки.

Это действительно был голос отставного кантора. Он звучал так, будто кто-то наступил его преподобию на горло.

— Я хочу знать ваше имя! — снова раздалось по-английски.

— Там, в лагере…

— Не понимаю! Говорите по-английски! Вы из тех, что сидят у костра?

— Я пишу героическую оперу, которая должна идти три вечера подряд…

— Эй ты, говори понятно! Отвечай! Кто ты?

— Двенадцать актов, по четыре каждый вечер…

— Имя! Твое имя!

— Я ищу Хромого Фрэнка…

— Ну наконец-то! Значит, вас зовут Фрэнк?

— Я из Клотцше, что под Дрезденом. Оставьте же меня… о, о, наконец-то! Слава богу!

Теперь голос доносился яснее. Кантора отпустили, и он поспешил прочь. Слышались звуки его удаляющихся шагов.

Другой не преследовал убегавшего, а быстро пошел в направлении искателей.

— Это разведчик, — прошептал Сэм. — Серьезное дело. Он может нам все испортить. Придется вернуться и подслушать, о чем он расскажет. А ты оставайся здесь. Мне надо опередить шпиона.

Сэм побежал, а Уилл Паркер остался ждать. Прошло не менее получаса, прежде чем малыш вернулся. Подойдя к Уиллу, он сказал:

— Вышло лучше, чем я думал. Эта встреча могла стоить кантору жизни, а если бы мы вмешались, провалился бы наш план.

— Ну и за кого же приняли искатели этого несчастного сочинителя? — с улыбкой спросил Паркер.

— Разведчик даже не упомянул о нем.

— Не упомянул? Странно.

— Но это так. Этот лазутчик ничего не рассказал о встрече.

— Ничего не понимаю! Это же так важно, он непременно должен был рассказать о ней.

— Возможно, он промолчал от страха.

— Как это?

— Когда он уходил, Батлер предупредил его, чтобы тот никому не показывался на глаза. А разведчик нарушил его запрет. Расскажи он о встрече, ничего хорошего бы из этого не вышло. Поэтому, решил он, лучше промолчать. Его молчание пойдет нам на пользу. Теперь пойдем в лагерь!

Они двинулись дальше, но очень скоро снова вынуждены были остановиться, услышав впереди какой-то шум. Он становился все отчетливее, и вскоре стал различим стук копыт.

— На нас мчится лошадь! — воскликнул Паркер.

— Угу, — кивнул Сэм. — Быстро в сторону!

Оба едва успели увернуться, а когда животное проскакало мимо, приятели, несмотря на темь, заметили на ее спине две фигуры. Один из всадников громко стонал.

— Кто-нибудь из наших, Сэм? — спросил Паркер.

— Откуда мне знать! Их было двое, старый гринхорн.

— Один из них прямо держался в седле, а другой, что сзади, обнимал первого за шею.

— Ну, этого я не смог разглядеть. Ты не ошибся?

— Нет. Я стоял ближе, потому и разглядел все лучше. Один из них, пожалуй, наш, но кто же тогда второй?

Второй был из той же компании, а дело оказалось в следующем. Ши-Со, сын вождя, постоянно находился с Адольфом Вольфом, своим прежним товарищем по учебе и нынешним спутником; он ничего не имел против Сэма, Уилла и Дика, но, по индейскому обычаю, внимательно следил за всеми событиями и разговорами. В Тусоне он слышал, как Сэм отчитывал скаута и советовал тому оставить караван. Ши-Со давно удивляла затаенная в душе проводника злоба, и он стал внимательно наблюдать за последним. В лагере, после того как Хокенс и Паркер ушли, скаут серьезно поссорился с немецкими переселенцами, да так, что в конфликт вмешалась фрау Розали с ее бурным темпераментом. Причину ссоры Ши-Со не знал, но слышал, как разъяренная фрау говорила на повышенных тонах:

— Вы думаете, что мы ваши подчиненные или рабы?! Я, фрау Розали Эбершбах, урожденная Моргенштерн и овдовевшая Лейермюллер, имею здесь столько же оснований приказывать, как и вы. Вы взялись показывать нам путь и получите за это деньги. Но завтра вы должны уйти от нас. Герр Сэм Хокенс понимает в этом деле лучше.

— Лучше? — взорвался скаут. — Как вы, женщина, да еще чужестранка, можете об этом судить! Женщинам вообще полагается помалкивать!

— Помалкивать? А зачем же тогда нам рот? Щелкать орешки да лакать оппельдельдок? [262] Заткнитесь лучше вы, ибо все вами сказанное рядится в дрянные одежды! Мы будем очень рады, если завтра вы нас оставите. Вам, как проводнику, не стоит особо нос драть!

— Я уже сегодня могу сложить с себя эту обязанность.

— Неужели? Хорошо, это нам подходит. Мы принимаем вашу отставку. Более того, мы отказываем вам в хлебе и стойле.

— Это случится не раньше, чем я получу свои деньги.

— Это случится немедленно. За пару пфеннигов мы не позволим вам подавать на нас жалобу в суд. Юлиус, деньги у тебя при себе?

Юлиусом звали мужчину, стоявшего рядом. Он утвердительно кивнул.

— Тогда заплати человеку, и чтобы ноги его не было в нашем доме! Я покажу ему, как мы, дамы, будем молчать! Я только потому и приехала сюда, что здесь, в Америке, с дамами обращаются учтивее, чем где бы то ни было! И вот, первый же янки, попавшийся мне на пути, хочет лишить меня дара речи. Такого я не могу не погнать из блаженного рая! Заплати ему и отпусти на все четыре стороны!

Скаут получил свои деньги, причем в том количестве, будто довел поселенцев до форта Юма. С усмешкой на губах он сложил деньги в карман. Скорее всего он и ссору-то затеял только для того, чтобы его рассчитали, пока не было Сэма. Бывший проводник взял ружье и вскочил в седло. Но тут к нему подошел Дик Стоун и спросил:

— Может, вы мне поведаете, мистер, с чего это вы вдруг так сжали ногами бока своей клячи? Собираетесь уехать?

— Да. А вы против? — нагло ответил проводник.

— Больше, чем вы думаете.

— Ну, вас-то я спрашивать не стану.

— О-о! Проблема только в том, что Дик Стоун как раз тот человек, мнения которого следует спрашивать. Мы ожидаем нападения, и дела обстоят так: здесь либо друзья, либо враги. Кто покидает нас в такую минуту, становится нашим врагом.

— Меня выгнали.

— Отказались от ваших услуг, но не выгоняли из лагеря. Никто не препятствует вам остаться здесь до утра. Но если вы так быстро хотите смыться, то нетрудно догадаться зачем.

— Да? — деланно удивился скаут. — Так поделитесь со мной своими мыслями.

— Вы собираетесь к искателям, чтобы предупредить их.

— Вы спятили, мистер!

— А по-моему, об этом догадался бы даже ребенок.

— Ладно, я скажу вам, куда направляюсь. Эти немцы рассчитали меня, и мне нет нужды оставаться с ними. Честь мне подсказывает другое: я отправлюсь к солдатам и останусь с ними до рассвета. Таково мое решение, а теперь отвяжитесь от меня!

Дик Стоун на мгновение был ошеломлен; поводья, которые он держал, вырвались из рук. Скаут, не мешкая, пришпорил лошадь и помчался в том направлении, куда лейтенант увел своих людей. Секунду спустя Дик снова пришел в себя. Схватив ружье, он закричал:

— Мошенник обманул меня и хочет предать нас! Сейчас он получит пулю.

В этот момент к нему подбежал Ши-Со и крикнул:

— Не стреляйте, мистер! Сейчас темно — пуля может пролететь мимо. Я сам верну к вам этого человека.

С этими словами юноша исчез в темноте.

— Вернуть? Этот мальчик? — удивился Дик. — Ему это будет трудно. Придется все же самому скакать за беглецом.

Вестмен направился было к своей лошади, но Адольф Вольф удержал его за руку и попросил:

— Останьтесь! Индеец настигнет его.

— Но это невозможно!

— Поверьте мне. Ши-Со, хотя и молод, но уже справлялся с делами поважнее.

— Хм, — буркнул Дик, — пожалуй, моя лошадь не будет знать, куда скакать в такой тьме. Если этот пройдоха и в самом деле направится к искателям, то, наверное, наткнется на Сэма и Уилла. Они-то уж его не пропустят! А если сбежит… м-да… Что на это скажет старый Сэм!

А старый Сэм как раз в этот момент стоял рядом с Паркером и прислушивался к стихающему цокоту копыт. Вскоре он совсем стих, но потом вдруг возник снова. Всадники возвращались! Они были все ближе и ближе, но ехали уже гораздо медленнее, чем прежде.

— Странно! — пробормотал Сэм. — Теперь они едут чуть ли не шагом. Давай-ка ляжем и получше рассмотрим, кто там едет.

Оба вестмена пригнулись и распластались на земле. Когда появилась лошадь, на ней сидел только один всадник, волочивший за собой какой-то предмет. Сэм и Уилл сразу узнали всадника.

— Ши-Со! — воскликнул Сэм. — Это ты? Как ты здесь оказался?

Человек, к которому был обращен вопрос, спокойно придержал лошадь и вежливо ответил:

— Скаут добился выплаты денег, а потом, вопреки нашему желанию, помчался прочь из лагеря. Мы уверены, что он хотел выдать нас искателям. Тогда я побежал за ним и успел вспрыгнуть на лошадь сзади. Потом я оглушил его рукояткой револьвера, остановил лошадь. И вот теперь тащу этого парня на лассо.

— Дьявольщина! Побежал, вспрыгнул, оглушил… Да ты стал настоящим Олд Шеттерхэндом! Я расскажу отцу о твоей храбрости. А не убил ли ты изменника?

— Нет, только оглушил.

— Точно как Шеттерхэнд! Без единого выстрела и прочего шума, если не ошибаюсь!

Юноша ответил просто и скромно:

— Враг рядом — шум мог привлечь его.

— Отлично, парень! Ты легко справился с этим делом и достоин высшей похвалы. А теперь отправимся вместе в лагерь. Надо поспешить, чтобы подготовиться встретить искателей.

И они направились навстречу пламени костра. К скауту тем временем вернулось сознание. Он принялся громко стонать, но никто не обращал на него внимание, пока не добрались до лагеря. Там он постепенно пришел в себя. Лассо, стягивающее ему кисти рук, проходило под мышками и крепилось на луке седла. Скаут хмуро глядел в землю перед собой, не отвечая на задаваемые ему вопросы. Столь же молчаливо принимал сыпавшиеся со всех сторон похвалы Ши-Со.

Костер все еще жарко пылал. Было решено покинуть лагерь, остаться должны только Сэм, Стоун, Паркер и солдаты, которые подойдут позже. Шмидт, Штраух, Эберсбах и Ульман согласились, но фрау Розали в сердцах бросила:

— И я должна сложить руки в замок, когда другие рискуют за меня жизнью? На это я ни в коем случае не соглашусь. Если вы не найдете для меня ружьишка, я возьму топор или лопату, и — горе мерзавцу, который осмелится ко мне приблизиться. Покажите мне только место, где я могу встать. Я справлюсь с этим делом. Уходить я не собираюсь!

Немалого труда стоило ее убедить, что присутствие дамы не только не будет полезно, но может даже повредить, и она неохотно присоединилась к остальным. Четверо переселенцев, вместе с женами, детьми и скотом, отправились к месту, где их ждали солдаты. Разумеется, и кантор был с ними, причем Сэм наказал всем строго следить за бывшим органистом и не позволять ему отлучаться. Лошадей тоже вывели в безопасное место. Собственно говоря, Ши-Со и Адольф Вольф были слишком молоды для подобной операции, но первый из названных решительно заявил, что сочтет запрет на участие большим оскорблением. Хокенс не стал возражать, не стал он удалять и Адольфа Вольфа. Пленного скаута, конечно, также отвели в безопасное место. Когда все перемещения закончились, солдаты могли спокойно принять участие в операции, а за их лошадьми теперь присматривали немцы. Все военные собрались в лагере, и Сэм Хокенс хотел было сообщить офицеру о порядке действий, как вдруг сын вождя резко вмешался в разговор:

— Извините, но я хотел бы обратить ваше внимание на кое-что очень важное!

Ши-Со специально говорил по-немецки, чтобы его не смог понять лейтенант. Хокенс тотчас оценил его тактичность и ответил:

— Пусть сын моего друга, Сильного Грома, скажет, раз слова просятся на язык!

— Если враг поблизости, к нему надо подкрасться. Это знаменитый Сэм Хокенс знает гораздо лучше меня. Мы наблюдали за искателями и подслушивали их. Разве они не могут сделать то же самое?

По густой бороде Сэма прошло движение, словно ветер колыхнул верхушки деревьев. Его хитрые маленькие глазки на какой-то миг закрылись, а потом, когда они снова сверкнули, он ответил:

— А ведь это неплохая мысль! Ты прав, а я странным образом превратился в тупого осла. Если бы мерзавцам пришло в голову нас подслушать, то они бы узнали, что мы готовы к нападению и даже позвали на помощь солдат, если не ошибаюсь. Сейчас же обойду лагерь, чтобы понюхать, чист ли воздух.

— Может быть, лучше мне пойти навстречу искателям? Я быстро сообщу об их приближении.

— Да, сделай это, сынок! Я совершил большую ошибку, но надеюсь, она не принесет нам вреда. Они знают, где мы находимся, ибо могут видеть пламя нашего костра и посылать еще одного шпиона, думаю, не станут.

Ши-Со исчез в ночном мраке, а маленький охотник, проворчав что-то под нос, произнес:

— В таких случаях высылают одного разведчика, второго, даже третьего, если первый ничего не узнал или промедлил с возвращением. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь.

Хокенс удалился. Надо сказать, его инициатива была небезопасной. Окажись поблизости кто-то из искателей, его бы заметили и легко могли бы пырнуть ножом. Хитрый старик не стал шагать вокруг лагеря, а крался почти ползком, напрягая глаза и уши, чтобы заранее различить невидимого пока противника. Прошло не менее получаса, прежде чем Сэм вернулся.

Между тем Ши-Со двигался прямо на искателей. После десяти минут ходьбы он остановился и сел на землю. Вокруг царила полнейшая тишина. Он полагался на остроту своего слуха и знал, что заметил бы приближение врага заранее. Лагерный костер за его спиной полыхал все тише, пока пламя не сбилось и не угасло совсем. Наверняка, именно сейчас искатели готовились напасть на лагерь. Это могло произойти в любую секунду. И действительно, ждать долго не пришлось — Ши-Со услышал какое-то легкое шевеление. Любой подумал бы, что это легкий ветерок шерстит траву, но Ши-Со хорошо знал, что едва уловимый шум рожден крадущимися шагами. Он привстал и прислушался еще внимательнее, чем раньше. Его великолепный слух подсказал ему, что приближающиеся люди находятся на расстоянии двадцати — тридцати шагов, поэтому он змеей проскользнул вперед шагов на пятнадцать и улегся, как можно сильнее прижавшись к земле.

Искатели прошли, медленно и тихо, плотной группой, а не один за другим, как это сделали бы индейцы и опытные вестмены. Пропустив их, Ши-Со поднялся и спокойно пошел за ними следом. Он знал, что искатели обязательно остановятся, и их предводитель скажет каждому несколько слов, которые ему, возможно, удастся услышать.

Так они и шли: искатели впереди, индеец — неслышной тенью за ними. Наконец, они остановились, но это произошло не раньше, чем они приблизились к лагерю вплотную. Если сын вождя хотел что-нибудь услышать, он должен был проявить смелость. Ши-Со снова лег на землю и подполз так близко к искателям, что даже мог дотянуться рукой до ног ближайшего бандита. Столь смелый эксперимент оправдался полностью, ибо индеец услышал слова Батлера, говорившего очень тихо:

— Вот мы и на месте. Видите лагерь?

На фоне чуть более светлого неба высокие, массивные фургоны различались даже в темноте. Предводитель искателей продолжал:

— Огонь погас. Надеюсь, они теперь спят. Но подождем еще чуток. Для большей уверенности. Сейчас вытянитесь в цепочку. Если один отойдет от другого шагов на тридцать, мы как раз замкнем круг. Дальше ждите моего сигнала.

— Какого сигнала? — спросил кто-то.

— С помощью травинки буду подражать стрекоту сверчка. По этому знаку каждый из вас поползет к фургонам. Когда я окажусь перед повозкой, затрещу во второй раз и подожду еще немного, чтобы дать вам время расположиться поудобнее. Когда я затрещу в третий раз, это будет приказ: пролезть под оглоблями, под колесами и прикончить парней ножами. Стрельбы постарайтесь избежать.

— Что делать с женщинами и детьми?

— Тоже убить. В живых никто не должен остаться. Иначе они выдадут нас. Добычу разделим, а фуры сожжем вместе с трупами. Вперед! Половина из вас идет направо, остальные — налево. Я буду здесь. Не шумите, чтобы не выдать себя.

— А как же часовые? — снова спросил кто-то. — Хоть одного-то они поставили.

— Не думаю. Эти гринхорны слишком глупы.

— А если все-таки выставили?

— Так прикончите их ножами! Да так, чтобы ни один из них не пикнул! Удар ножом надо хорошо рассчитать, чтобы уложить врага на месте. А теперь — за дело! И следите за моими сигналами!

Искатели разошлись в обе стороны, беря фургоны в кольцо. Батлер остался стоять. Ши-Со тоже какое-то мгновение раздумывал. Может, пора уходить, чтобы предупредить Сэма Хокенса? Ну, нет. Индеец прекрасно различал фигуру предводителя прямо перед собой. Если устранить его, то справиться с остальными будет намного легче. Выждав с минуту, он неслышно вырос за Батлером и нанес ему такой мощный удар прикладом, что тот молча рухнул на землю. Индеец мог его заколоть ножом, но не стал убивать человека. Он только перевесил ружье и пополз, таща за собой оглушенного пленника. Место, где находились Сэм Хокенс и солдаты, он знал точно. Счастье, что они не вышли из лагеря, поскольку тогда бы враги смогли туда проникнуть, не встретив защитников.

Сэм предложил Стоуну, Паркеру и офицеру свой план действий, настаивая на предотвращении кровопролития. Теперь ждали только возвращения сына вождя. Наконец, он появился, таща за собой какой-то крупный предмет. Добравшись до ожидавших его людей, он его бросил.

Хокенс подошел ближе, с любопытством наклонился и удивленно воскликнул:

— Это человек! Что с ним случилось? Он мертв?

— Нет, всего лишь оглушен, — спокойно ответил Ши-Со.

— Кто это?

— Батлер.

— Дьявол! Как это произошло?

— Пришлось погладить его прикладом.

— Что?! Ты совершил большую ошибку, провалив весь мой план! Где сейчас его люди?

— Залегли вокруг фургонов.

— Тьфу, черт! Ты видел, как они подошли?

— Да.

— И не сообщил мне?

— Возвращаться сюда времени не было. Я должен был идти за ними и услышать, что они затевают.

— Услышал?

— Да, а потом уложил Батлера.

— Все же этого делать не стоило! Такой хороший был план, и вот теперь его нельзя осуществить… Ладно, рассказывай быстрее, как это произошло!

Ши-Со вкратце сообщил о случившемся. Когда он закончил, Сэм заговорил уже совсем другим тоном:

— Черт побери, оказывается, ты все сделал правильно! Если дела обстоят так, то зря я тебя упрекал. Теперь я буду подавать сигналы этим искателям вместо Батлера, если не ошибаюсь. Они сами придут к нам в руки. Свяжите этого мерзавца да заткните рот, чтобы он не голосил, когда очнется!

Солдаты были готовы выполнить приказ.

— Так, а нам что теперь делать? — спросил лейтенант.

— Расположитесь позади искателей. Пусть на каждого бандита приходятся двое наших. Только помните об осторожности, они ничего не должны заметить. Когда я подам третий сигнал, они заползут под фургоны. Тогда и хватайте их. Двое на одного — вообще-то не очень это честно, однако советую всем использовать ружейные приклады. Быстро уложить их — вот наша задача. При этом и у нас ни волоска с головы не упадет.

— Но есть еще более простой способ.

— Какой же?

— Не каждый удар прикладом смертелен. Лучше воспользоваться ножом.

— А кто вам сказал, что этих недоумков надо лишать жизни? Их надо только оглушить, больше я ничего не хочу знать. Сотни раз я защищал свою шкуру и жизнь моя висела на волоске, если не ошибаюсь, но я никогда не забывал, что человеческая кровь — самая драгоценная из жидкостей, какие только есть на свете. Я лишал жизни людей только тогда, когда не было иного выхода: или ты убьешь, или — тебя!

— Эти мерзавцы давно загубили свою жизнь! Их надо разрезать на куски, словно ядовитых змей.

— Это ваша точка зрения, но я не подряжался ни в судьи, ни в палачи.

— Сэр, как ваша вестменская натура может быть такой чувствительной?! Вы же говорили, что отдадите искателей нам?

— Конечно.

— Значит, нам придется везти их в столицу?

— А как же?

— Что с ними будет дальше, как вы думаете?

— Накинут на шею петлю и оставят болтаться в воздухе.

— Вы правы: их повесят, то есть — они умрут. Следовательно, в высшей степени безразлично, приговорим ли мы их здесь или они дождутся суда там.

— Возможно. Но вы позабыли одну мелочь: там все решит закон. Мы должны передать их в руки правосудия живыми, а остальное — не ваше дело.

Закончив разговоры, перешли к действиям. Разбив солдат на пары, Стоун, Паркер и лейтенант развели их по местам, расставляя позади каждого искателя. Вольф остался охранять Батлера, а Ши-Со повел Сэма туда, где он оглушил главаря.

Когда Сэм посчитал, что подготовка окончена, он зажал между пальцев сухой стебель и подал условный сигнал. Одновременно он вместе с сыном вождя приблизился к центру круга. Подойдя к фургонам, старик просигналил во второй раз, после чего выждал некоторое время. Со всех сторон слышался легкий шорох. Круг сжался, и люди уже могли узнать друг друга.

— Батлер, я на месте, — послышался шепот справа.

— Все идет по плану, — вторил голос слева. — Не теряй время, подавай сигнал.

Сэм оглянулся. Его зоркие глаза без труда различили фигуру Дика Стоуна, вместе с одним из солдат застывшего за спиной первого из шептавших. За другим тоже притаились двое военных. Просигналив в третий раз, Сэм бросился влево, на искателя, а сын вождя прыгнул вправо. Но помощь Ши-Со оказалась невостребованной, потому что Дик стальной хваткой держал бандита за воротник. Со всех сторон доносились звуки ударов прикладом, затем послышались приглушенные стоны, затем все стихло.

— Эй! Как дела? — громко поинтересовался Сэм, и получив утвердительный ответ, распорядился: — Тащите их сюда да разожгите огонь, и мы, как того требует этикет, покажем им свои лица.

Несколько минут спустя связанные искатели лежали внутри круга из повозок. Снова разгорелся костер, и стало светло, как днем. Искатели, которые вскоре пришли в себя, лежали рядом друг с другом; все они были живы. Они видели и слышал все, что происходило вокруг, но ни у кого не было желания заговорить, хотя их чувства можно было понять по яростным взглядам. Пока никто их ни о чем не спрашивал. Сэм ждал, когда подойдут переселенцы, на которых, собственно говоря, и пытались напасть бандиты. В этот момент издалека послышался торжествующий женский голос:

— Мы их поймали!

Женщина проскользнула под оглоблей, наткнулась на Сэма и закричала ему прямо в лицо:

— Да! Мы схватили их!

Естественно, это была дражайшая фрау Розали Эберсбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер. Она опередила других:

— Слава богу! Сколько страху я натерпелась, а сколько забот было у вас! Был момент, когда я собиралась убежать, чтобы помочь вам сражаться и драться! Но тут появились солдаты и сообщили, что всех переловили… Не это ли они? — И она показала на связанных.

— Они, конечно, — послышалось в ответ.

— Как же это понимать? Они еще живы! Я-то думала, что мне доведется увидеть только их трупы! Такое просто не укладывается у меня в голове. Разве вы, герр Хокенс, не знаете, что эти разбойники и дикари хотели отнять наши жизни? И после всего этого вы их не перестреляли! Нет, такого великодушия я не одобряю. Кто убивает, сам должен быть убит! Око за око, зуб за зуб — так сказано в Библии и во всех законах!

— Вы и в самом деле убиты, фрау Эберсбах?

— Что за вопрос?! Если бы меня убили, я предстала бы перед вами разве что в образе духа. Но я надеюсь, вы еще не записали меня в духи?

— Нет, на духа вы не очень похожи. Значит, глаз за глаз, зуб за зуб, говорите? Но вы живы, а значит, и нам искателей убивать незачем.

— Но они же хотели нас убить!

— И я хотел бы позволить их убить; это ведь то же самое, как если бы их на самом деле расстреляли…

Она вопросительно взглянула на Сэма, потом стукнула себя по лбу и простодушно выпалила:

— Ну и глупа же эта Розали! Ее побили собственными словами! Такое со мной произошло первый раз в жизни, можете поверить моему честному слову — меня ведь не так легко побить, как кажется. Но скажите мне, по крайней мере, что должно произойти с этой разбойничьей шайкой. Может, дадите им премию или наградите золотой медалью?

— Скоро вы увидите, что мы намерены делать.

— Надеюсь. Только не забудьте, что теперь я отношусь к людям, на жизнь которых посягали! Если бы нападение удалось, лежал бы здесь мой простреленный или исколотый труп, а утренняя заря освещала бы мою раннюю смерть. Такие поступки требуют наказания. Вы хоть это понимаете?

— От наказания они не уйдут, можете быть уверены. Но нигде не сказано, что мы имеем право убивать виновных. Вы — женщина, дама, так сказать… Принадлежите к нежному и прекрасному полу, отвергающему ненависть и гнев и правящему миром в доброте и любви. Убежден, что и в вас живет милосердие, без которого самая прекрасная женщина превращается в безобразное создание.

Хитрый маленький охотник, говоря подобным образом, нисколько не просчитался. Фрау Розали снова стукнула себя, только теперь в грудь, и ответила:

— Милосердие? Конечно, живет! Ах, мое сердце! Оно тает, словно масло на солнце. Я отношусь, как вы говорите, к прекрасному полу и хочу своей добротой покорить мир. Случается, правда, что человек заблуждается, бывают моменты, когда мои мягкость и доброта недостаточно заметны, но сейчас я хочу продемонстрировать силу великодушия слабого пола. Вы не заблуждались во мне, герр Хокенс, и я ничего не хочу знать о наказании этой банды убийц. Отпустите их!

Она, возможно, еще долго бы говорила, но подошли солдаты с лошадьми, пожелавшие расположиться вне лагеря, с другой стороны фургонов; переселенцы привели пленного скаута. Завязался оживленный разговор. Немцы желали точнейшим образом узнать обо всем, что случилось в их отсутствие. Кантор тоже слушал этот разговор, но не сидя у костра, как все остальные, а непрестанно бегая туда-сюда. Он даже занялся связанными пленниками, то переворачивая одного, то пытаясь поднять и переложить другого, пока это не надоело Сэму.

— Эй, что вы там делаете? — спросил он. — Или они не так лежат, герр кантор?

Тот обернулся и важно ответил:

— Кантор эмеритус, герр Хокенс, попросил бы я вас! Да, вы догадались: пленные должны лежать по-другому.

— Почему?

— Их расположение не производит нужного эффекта.

— Эффекта? Какой еще тут эффект?

— Вы либо не знаете, либо просто забыли, зачем я сюда приехал.

— Ну и зачем? — неосторожно спросил Сэм, совсем забыв о навязчивой идее кантора.

— Затем, чтобы сочинить героическую оперу в двенадцати актах и только потому я оказался здесь, что мне нужно собрать материал. И вот сейчас я придумал сцену, совершенно великолепную сцену, которая будет называться «Хор убийц». Они лежат на земле и поют двойной секстет [263]. Но для этого нужно совсем иное расположение. Вот я и ищу его, а как только найду, сразу же запишу. Можете быть уверены, я очень стараюсь не причинить этим людям вреда.

— Что касается последнего, то вы обходитесь с ними слишком сердечно. Обращаясь с такими парнями, стоит снять шелковые перчатки.

После этого сочинитель героических опер продолжил свое занятие, притом настолько энергично и настойчиво, что Батлер наконец прервал хранимое им до сих пор молчание и, разозлившись, крикнул Сэму:

— Мистер, что этот господин все время нас толкает? Позаботьтесь о том, чтобы нас оставили в покое! Мы же не куклы, которых можно таскать и мять, когда захочешь.

Сэм не удостоил его ответом, поэтому Батлер продолжал:

— Вообще-то, я хочу спросить, по какому праву на нас напали и сбили с ног?

— Спросить? — Малыш расхохотался. — К чему эта комедия с расспросами?

— Да мы понятия не имеем, почему с нами так обошлись. Мы как мирные путники шли на ваш огонек. Не зная, чей это лагерь, мы шли осторожно, что само собой разумеется, почти тайком. И тут на нас предательски напали. Мы требуем немедленного освобождения!

— Требуйте, я не против. Но кто станет выполнять ваши требования? Скорее всего вы будете болтаться на фонарном столбе в Тусоне. И уже завтра, если не ошибаюсь…

— Хотите пошутить — выбирайте более приятные темы! Если уж речь зашла о Тусоне, то легко может статься, что там повесят именно вас. Или вам не известно, как здесь карают тех, кто нападает по ночам на честных людей?

— Честных? Хи-хи-хи! Вашу честность мы изучили еще в Сан-Ксавьер-дель-Бак!

— Там было совсем другое. Здесь мы просто шли посмотреть, кто находится в лагере, а вы на нас напали.

— И вы даже не предполагали, кого можете встретить?

— Откуда же!

— И все же вы же шли за нами по пятам от самого Сан-Ксавьера.

— Чепуха!

— А до нападения прятались в скалах, ожидая, когда погаснет костер.

— Обычная, жалкая ложь!

При этих словах Сэм отошел от огня и придвинулся к Батлеру вплотную.

— Не говорите «обычная», «жалкая», а то я прикажу так отделать вашу спину, что у вас почернеет в глазах! — прорычал старичок. — Меня зовут Сэм Хокенс, понятно? А вон там сидят Дик Стоун и Уилл Паркер. Нас называют Троицей. Вы забыли? Или считаете себя такими парнями, которые способны что-то доказать настоящим вестменам? Когда некто подходит к нам с «жалким» и «обычным», он рискует быть подброшенным в воздух, да так, что может навсегда остаться в облаках!

Батлер, казалось, навсегда прикусил язык. Сэм же добавил:

— Я сам побывал у вас в укрытии, когда вы прятались за камнями, и слышал каждое слово. Вы — искатели, но узнал я об этом не сегодня, а уже в Сан-Ксавьере.

Батлер не смог сдержаться:

— Боже! Искатели! Что за бред! Кто вам такое внушил, мистер?

— Вы сами. У меня хорошие уши.

— Даже самые хорошие уши могут ошибиться и услышать не то.

— Вы думаете? Или я не так расслышал ваш ответ на вопрос, что надо сделать с находящимися при нас женщинами и детьми?

— Ничего я об этом не знаю.

— Что они также должны быть убиты, чтобы никто из них не смог позже вас выдать?

—Понятия не имею.

— Как и о том, что добычу надо разделить, а фургоны сжечь?.. У вас исключительно плохая память. Ничего, в Тусоне ее поправят.

— Не тратьте слова на этого человека! — в первый раз в разговор вмешался офицер. — Пусть болтает, что хочет, но ему ничего не поможет. Раз доказано, что они искатели, завтра все они будут болтаться на виселице.

— Разве для этого не нужно нашего свидетельства? — осведомился Дик Стоун.

— Нет. Вы можете ехать дальше, я не буду вас задерживать или возвращать в Тусон. Вы мне рассказали как раз то, что нужно для суда. Доказательств больше чем достаточно, и нет никаких сомнений, что наши края наконец-то очистятся от бандитов, за которыми мы долго и напрасно гонялись. Даю вам слово, все они будут повешены.

От дальнейших разговоров отказались. Караул на ночь решили не выставлять и легли спать. Только один солдат остался возле пленных. Он не должен был спускать с них глаз. Связанного скаута отнесли к искателям и случайно он оказался возле Батлера. До сих пор они не обменялись ни словом, хотя это нетрудно было бы сделать. Позднее, когда все заснули и скаут заметил, что часовой смотрит только за тем, как бы пленники не освободились от пут, разведчик толкнул Батлера пяткой и прошептал:

— Спите, мистер?

— Нет. Кто в таких условиях сможет уснуть?

— Тогда повернитесь ко мне. Я хочу поговорить с вами.

Батлер выполнил просьбу скаута и осведомился:

— Вы были проводником этих мерзавцев, так? Что же с вами случилось?

— Меня стали подозревать в сговоре с вами.

— Так я и поверил!

— Сначала у меня и в мыслях не было связываться с вами, однако позже я стал подумывать об этом. Меня зовут Поллер, мистер, и я хочу, чтобы вы мне поверили. Шансы, что вас казнят, сто к одному, но я бы охотно помог вам спастись. Готов поклясться! Эти парни меня тяжко обидели, а я не привык прощать такие выходки. Один я ничего не смогу, но если вы захотите мне помочь, то будьте уверены: я отплачу!

— Помочь? Здесь никто не сможет никому помочь.

— Не согласен! Убежден, что утром они меня освободят. Вас же привяжут к лошадям и повезут в Тусон. Я обязательно поеду за вами; даго вам слово!

— Благодарю, мистер! Но мне уже ничто не поможет. Можете дальше не продолжать.

— Хо! Есть у меня хорошая мысль. Но привязаны ли вы к своим людям настолько, что не пожелаете свободы, если они ее не получат?

— Ерунда! Каждый близок только самому себе. Каждый спасается в одиночку!

— Так, значит, мыслим мы одинаково. Скажите своим, чтобы делали вид, будто все еще страдают от ударов прикладом. Пусть, сидя на лошади, качаются во все стороны, пусть притворяются слабыми. Меня бы удивило, если бы этот лейтенант не сделал остановку, чтобы дать пленникам передохнуть. Я уверен, что при этом вам развяжут ноги. И тогда вы сможете, даже со связанными руками, быстро забраться на самую резвую лошадь и ускакать назад, где я уже буду вас поджидать. От неожиданности солдаты оцепенеют и бросятся в погоню не сразу. В этом и есть ваше преимущество. Если кто-то слишком приблизится к нам, у меня есть хорошее ружье…

Батлер ответил не сразу; он задумался и заговорил только после долгого размышления:

— Ваше предложение — единственное, что может помочь мне. Если я стану свободным, то горе всем этим Троицам и немцам! Будем держаться вместе, мастер Поллер.

На том разговор и закончился. Батлер почувствовал себя спокойнее и сразу же заснул. Надо еще добавить, что Сэм послал нескольких солдат под командованием сына вождя в лагерь искателей, чтобы забрать остававшихся там лошадей и их сторожей. Затея удалась без каких-либо проблем.

Едва забрезжил рассвет, лагерь проснулся. Сначала из привезенных кавалеристами запасов состряпали легкий завтрак, а потом лейтенант приказал готовить пленных к дороге. Их привязали к лошадям, а руки связали спереди, чтобы пленники могли держаться за повод. Пока шла эта подготовка, скаут крикнул Сэму:

— А со мной-то что будет? Я тоже должен лежать связанным, как и пленники?

— Нет, — ответил Хокенс — Я просто хотел обезопаситься от вас на ночь. Теперь можете ехать куда хотите.

— Так освободите меня!

— Только не надо торопиться, многоуважаемый мистер Поллер! Думаю, вы захотите нам отомстить и, возможно, будете нас преследовать. Чтобы вы не причинили нам вреда, я вынужден отобрать у вас оружие.

— Протестую! Это грабеж! Настоящее воровство!

— Тьфу! Называйте, как хотите, но по-другому не будет.

Поллера освободили от пут. Чертыхаясь и бранясь, он сел на лошадь и поскакал на запад, однако потом, отъехав на значительное расстояние, свернул в сторону Тусона.

Лейтенант попрощался с переселенцами, и его отряд вместе с пленниками направился на восток. Только теперь старый Сэм заметил отсутствие кантора. Собрались уже было его искать, как вдруг увидели его медленно возвращавшимся с западной стороны. Первое, что бросалось в глаза: кантор отчаянно жестикулировал. Как только пропавший оказался в лагере, Сэм тотчас накинулся на него:

— Где вас опять носит? Что вы там искали?

— Триумфальный марш, — ответил энтузиаст-музыкант, выглядевший очень взволнованным.

— Да вы с ума сошли?

— Как вам пришел в голову этот оскорбительный вопрос, достойный господин? Мы же победили, взяли врагов в плен, поэтому я и ушел, чтобы в одиночестве сочинить мелодию победного марша.

— Что за чепуха! Вы не должны были выходить за пределы лагеря! Это непростительная ошибка с вашей стороны!

— Ошибка? Позвольте! Апостол искусства не совершает ошибок, а вот скаут это сделал.

— Скаут? О чем вы?

— На меня нашло вдохновение, а этот человек вдруг подскакал ко мне и отобрал мое ружье. Он оставил мне только саблю — она была ему не нужна.

— Черт возьми! — вырвалось у Сэма. — Подумать только! Я выгнал этого парня безоружным, а вы выскочили из лагеря и передали ему свое оружие!

— Как так передал! Он отобрал у меня ружье, а в качестве платы дал две… две… Я даже не могу этого сказать.

— Нет, скажите! Я должен знать.

— По-немецки у меня это не получается. По латыни это называется colaphus.

— Что? Да ведь это же оплеуха! Вы, значит, получили от него две оплеухи?

— Еще какие! Фортиссимо!

— Наверное, это лучшее, что сделал в своей жизни этот прохвост.

— Прошу вас, достойный герр Хокенс! Композитор и апостол музыки, которому выдают две таких мощных затрещины …

— Вы их заслужили, да и еще пару в придачу — прервал его Сэм. — Придется не спускать с вас глаз. А сейчас готовьтесь к выступлению. Мы едем дальше!

Час спустя караван пришел в движение. Впереди скакал Сэм Хокенс, занявший место проводника.

Тем временем Батлер твердо решил последовать совету скаута, ибо не знал другого пути к свободе. Значит, придется изображать недомогание! Он рассказал об этом своим людям сразу же после пробуждения, но предупредил при этом, чтобы не начинали притворяться слишком рано, иначе это вызовет подозрение. И только когда проехали примерно половину пути, он с громким стоном схватился связанными руками за голову. Лейтенант заметил это и, естественно, поинтересовался причиной странного поведения пленника. В ответ он услышал, что вчерашний удар прикладом был слишком сильным и подействовал на мозг. Батлер становился все слабее и слабее; он стал раскачиваться в седле, задевая то кавалериста справа, то кавалериста слева, которым приходилось поддерживать его. Когда подобная слабость проявилась у еще нескольких пленных, офицер сжалился и приказал остановиться. Солдаты спешились и стали развязывать ножные ремни, которыми искатели были прикручены к лошадям. Батлера освободили первым; его сняли с лошади и осторожно положили на землю. Он казался самым слабым, а потому военные подумали, что ему не надо уделять много внимания, которого гораздо больше потребуют его люди. Именно на это и рассчитывал Батлер. Он приметил, что офицерская лошадь была самой лучшей. Она одна стояла в стороне, ибо лейтенант, естественно, тоже спешился. И вот в то время, когда кавалеристы совсем перестали обращать на Батлера внимание, тот внезапно вскочил, подбежал к лошади, забрался, несмотря на связанные руки, в седло, сумел чуть ли не зубами натянуть поводья и пулей помчался прочь — на запад. Именно в той стороне его ожидал скаут.

Все произошло очень быстро, ужас сковал движения кавалеристов, и беглец получил значительное преимущество, прежде чем прозвучал первый, исполненный гневом и удивлением крик.

— Стреляйте! Выбейте его из седла! Только не попадите в лошадь! — кричал обманутый офицер.

Все кинулись к лошадям, поскольку ружья были подвешены к седлам. Время оказалось упущенным. Хлопнуло несколько выстрелов, но пули пролетели выше, а вскоре беглец миновал зону поражения.

Остальные пленники, воспользовавшись паникой, частью разбежались, частью сумели ускакать на лошадях, от которых их еще не успели отвязать. Кавалеристы погнались за беглецами, и лишь пятеро или шестеро устремились за Батлером, но напрасно — слишком велико было его преимущество.

Вскоре преследователи потеряли бандита из виду и, чертыхаясь, вернулись назад. А Батлер неудержимо несся прочь, пока не заметил перед собой всадника; это был скаут, его новый союзник, радостно приветствовавший беглеца. Прежде всего они нашли надежное укрытие, и только на следующее утро, лелея месть, отправились по следам фургонов, опережавших их всего на один день.

Глава 5 Ранчо Форнера

На берегу маленькой речушки Сан-Карлос, притока Гилы, расположено ранчо, названное по фамилии его тогдашнего владельца Форнера. Этому американцу принадлежали обширные пастбища, хотя под пахотные земли годилась только узкая прибрежная полоска. Дом был невелик, но сложен из камней и обнесен крепкой стеной в два раза выше человеческого роста, в которой через равные промежутки были проделаны узкие бойницы. Здесь, в краях отдаленных и опасных, это было совсем не лишнее дело. Большой двор за стеной в случае опасности со стороны, например, индейцев мог вместить все поголовье скота.

Стояла лучшая летняя пора; степь покрылась плотной зеленой травой, на которой уютно чувствовали себя коровы и овцы; несколько дюжин лошадей паслись на свободе под зорким присмотром пастухов, которые не только исполняли свою мирную работу, но и резались друг с другом в карты. Широкие, выходившие к реке ворота были широко распахнуты, когда в них появился ранчеро, мускулистый и сильный мужчина. Он окинул острым, но удовлетворенным взглядом пасущиеся стада и приложил руку к глазам, вглядываясь вдаль. Внезапно его лицо приняло напряженное выражение; потом он резко повернулся и крикнул через двор:

— Эй, парень! Готовь бутылку бренди! Едет человек, которому я всегда рад.

— Кто? — спросил тот, к кому были обращены слова. Им оказался сын хозяина, высунувшийся из окна.

— Нефтяной принц. С ним еще два всадника и вьючная лошадь.

— Ладно, если они могут поспорить с ним в выпивке, лучше уж я сразу выставлю несколько бутылок.

Перед домом лежали десять — двенадцать обтесанных камней, расположенных так, что средний — самый крупный — служил столом, а прочие, более мелкие, использовались как стулья. Сын быстро вышел из дому, поставил на стол три полных бутылки виски и несколько стаканов. Затем он прошел через двор, чтобы встретить приезжих вместе с отцом.

А те подъехали к противоположному берегу речушки и смело погнали лошадей в неглубокую воду.

— Что я вижу! Возможно ли это? — удивился Форнер. — Не верю глазам своим! Никогда не думал, что человек из мирного Арканзаса может забраться в эти неспокойные места.

— Ты о ком?

— О мистере Роллинсе из Браунсвилла.

— Говоришь о банкире, с которым когда-то имел дело?

— Да. Видимо, это все-таки он; я не ошибся. Горю желанием узнать, что он ищет в дикой Аризоне.

Всадники уже выбрались на этот берег и погнали своих лошадей галопом прямо к ранчо. Ближний из всадников еще издали закричал:

— Приветствую, мастер Форнер! Найдется ли у вас добрый глоток для трех джентльменов, что от жажды чуть не валятся из седла?

Говорившим оказался долговязый, худой и хорошо вооруженный мужчина, чье выразительное, с резкими чертами лицо было высушено солнцем и закалено под ветром и дождем. Он носил слишком элегантный для этих краев костюм, который, казалось, не очень-то ему шел.

Второй всадник был человеком в летах, весьма дородным на вид. Быстрая скачка так утомила его, что он весь взмок. На луке его седла висело прекрасное охотничье ружье. Имелось ли при нем другое оружие, заметно не было, поскольку пояса он не носил. И все же весь его вид кричал о том, что на Диком Западе он впервые. Он напоминал сухопутную крысу, оказавшуюся в открытом море.

Третий всадник — молодой блондин крепкого телосложения — сидел верхом, хотя и не как опытный вестмен, но уж по крайней мере — как хороший любитель верховой езды. У него было открытое, приятное и слегка загорелое лицо. Вооружение его составляли: ружье, два револьвера и нож «боуи».

— Найдется, и не один глоток! — с небольшой задержкой ответил Форнер. — Добро пожаловать! Располагайтесь и позвольте мне присоединиться к вам!

Дородный господин остановил свою лошадь, несколько секунд испытующе разглядывал ранчеро, после чего сказал:

— Мне кажется, мы уже виделись, мистер. Ранчо Форнера! Значит, вас зовут Форнер. А у меня, в Браунсвилле, вы не были? Фамилия моя Роллинс, а этот молодой человек подле меня — мистер Баумгартен, мой бухгалтер.

Форнер слегка поклонился обоим и ответил:

— Конечно, мы виделись, сэр. Я держал у вас свои сбережения, а потом, когда отправлялся в Аризону, забрал. Но это была не такая уж большая сумма, чтобы вы оставили меня в своей памяти. Проходите! Мой бренди не хуже любого другого, есть даже закуска, если вы не очень привередливы. Как долго вы намерены здесь остаться, мистер Гринли?

— Пока не спадет дневная жара, — ответил тот, кого назвали Нефтяным принцем.

Лошадей расседлали и отправили пастись на луг. А всадники расселись на каменных стульях. Гринли сразу же налил стакан бренди и залпом его осушил. Банкир разбавил крепкий напиток водой, а Баумгартен пил только воду. Форнеры между тем отправились в дом, чтобы приготовить путникам еду.

Никто из них не видел, как вскоре еще два всадника пересекли речку и теперь приближались к ранчо. Судя по виду, за плечами у них неблизкий путь, а лошади валились с ног от усталости. Как нетрудно догадаться, это были Батлер, главарь двенадцати искателей, и Поллер, проводник, покинувший немецких переселенцев. Когда они приблизились к воротам, Поллер спросил:

— Ты действительно убежден, что ранчеро тебя не знает? Ты описывал его мне как честного парня, и фамилия Батлер может вызвать у него неприятие.

— Нет. Он меня никогда не видел, хотя мой брат частенько останавливался у него.

— У того фамилия тоже Батлер?

— Конечно, но здесь все его знают как Гринли.

— Хм, разумно. Но братья часто похожи внешне. Как у вас с этим?

— Никак, потому что мы родились от разных матерей.

— Ты знаешь, где он сейчас?

— Нет. Когда мы расстались, я поехал к югу, чтобы собрать искателей, а он все решал, куда податься. Кто знает, встретимся ли мы еще хоть раз на этом свете… Эй, что за бред! Да вон же он сам!

Батлер указал пальцем на сидевшего за каменным столом Гринли, которого сразу узнал. В ту же секунду и Гринли, метнувший взгляд в сторону ворот, тоже узнал Батлера, но не потерял присутствия духа и быстро прикрыл рот рукой, призывая сводного брата к молчанию.

— Да, это он, — не переставал удивляться Батлер, въезжая во двор. — Видел знак, который он мне подал? Мы не должны его узнавать.

Они спрыгнули с лошадей, отпустили их пастись и направились к каменным стульям как раз тогда, когда оба Форнера вышли из дома с мясным блюдом для гостей. Вновь прибывшие вежливо поздоровались и попросили разрешения присесть за стол. Разумеется, им не отказали. Оба уселись, принялись пить и закусывать, и никто не спросил у них ни имени, ни намерений.

Братья, не желавшие открыто признавать друг друга, выискивали возможность поговорить тайно. В какой-то момент Гринли встал из-за стола и заметил, что хочет полежать в тени за домом. Через короткое время туда же проследовал Батлер, стараясь держаться как можно непринужденнее.

Пока все это происходило, показались еще двое всадников. На этот раз они ехали по ближнему берегу реки. Оба были низкорослы, но один толстый, другой тощий. У последнего имелись кожаные, обшитые бахромой леггины и такая же охотничья рубашка, длинные сапоги были натянуты выше колен. На голове красовалась широкополая фетровая шляпа. Из-за широкого, сплетенного из отдельных ремешков пояса выглядывали два револьвера и нож «боуи». От левого плеча к правому бедру тянулось лассо, а на шее, на шелковом шнурке болталась индейская трубка мира. За спиной крест-накрест висели два ружья: с длинным и коротким стволами. Примерно так же одевался Олд Шеттерхэнд. И у того были два ружья: пугающий многих штуцер «генри» и еще более известный длинноствольный, тяжелый «медвежебой».

В то время как этот маленький сухопарый человечек хотел, казалось, походить на Олд Шеттерхэнда, другой пытался подражать Виннету. Он носил дубленую охотничью рубашку белого цвета с яркой индейской вышивкой, а леггины из той же материи на швах украшали индейские скальпы. Ноги его были втиснуты в расшитые жемчугом мокасины, покрытые сверху щетиной дикобраза. На шее у него также висела трубка мира, а еще болтался кожаный мешочек с «лекарствами». Вокруг толстого брюха змеился широкий санталовый пояс. Из-за него тоже высовывались ручка ножа и рукоятки двух револьверов. Голова его оставалась неприкрытой; длинные волосы были забраны в высокий узел. За спиной висела двустволка, ложе которой украшали серебряные гвозди — прямо-таки Серебряное ружье вождя апачей Виннету.

Кто лично знал Шеттерхэнда и Виннету, при виде обоих покатился бы со смеху — гладко выбритое, добродушное и несколько любопытное лицо худого в сравнении с одухотворенными, но решительными чертами Олд Шеттерхэнда и цветущие, красные, полные щеки, хлопающие глаза и растягивающиеся в дружеской улыбке губы толстяка против всегда серьезного бронзового лица апача!

Однако эти двое не относились к тем людям, над которыми можно смеяться. Да, у них имелись определенные странности, но они были почтенными людьми и истинными джентльменами, которые бестрепетно смотрели в глаза многим серьезным опасностям. Одним словом: толстяк был известен как Тетка Дролл, а его худого друга и кузена звали Хромой Фрэнк.

Они обожали Шеттерхэнда и Виннету, поэтому подражали им в одежде, которая придавало двоице весьма необычный вид. Наряды их были новехонькими и стоили немалых денег, да и на лошадях они не экономили.

Похоже, их целью тоже было ранчо Форнера, и они, не колеблясь, проехали в ворота. Появившись во дворе, оба возбудили всеобщее внимание, причиной которого в первую очередь был разительный контраст между обилием вооружения и добродушными лицами приезжих. Последние быстро спешились, кратко поприветствовали сидевших перед домом, а сами уселись на два пока пустовавших каменных стула, не спросив, приятно это другим или нет.

Форнер с любопытством уставился на новых гостей. Бывалый человек, он все же не знал, что с ними делать. Выяснить это он мог только задав пару вопросов, поэтому сразу осведомился:

— Может, джентльмены хотят чего-нибудь отведать?

— Пока нет, — ответил Дролл.

— Ладно, тогда позже. Сколько вы намерены здесь оставаться?

— Смотря по обстоятельствам.

— Имеете в виду здешние обстоятельства? Уверяю вас, что у меня вы будете в безопасности.

— Где-нибудь в другом месте — тоже.

— Вы думаете? В таком случае вы, пожалуй, не знаете, что индейцы навахо вырыли топор войны?

— Действительно не знаем.

— Но чувствуете себя в безопасности?

— А почему нет, если потребно?

Последняя фраза прозвучала довольно своеобразно, однако всем известно, что редко находится настоящий вестмен, у которого бы не было какого-нибудь своего, особенного способа выражаться. Дролл часто употреблял выражение «если потребно» при различных обстоятельствах, даже если оно могло показаться просто смешным или даже противоречащим смыслу сказанного. Форнер с удивлением взглянул на толстяка, но тем не менее серьезно продолжал:

— Значит, вы слышали об этих племенах?

— Да, немного.

— Но этого слишком мало. Надо дружить с ними, однако даже в этом случае можно в одну секунду потерять скальп, особенно когда они начинают войну с белыми. Если ваш путь ведет на север, я бы рекомендовал вам изменить его. Правда, вы хорошо вооружены, но, судя по вашему чистому наряду, вы приехали с востока и не слишком похожи на неустрашимых вестменов.

— Кажется, вы судите о людях по лицам, если потребно?.. А ведь стреляют-то ружьями, колют ножами, или я ошибаюсь? Можно иметь весьма решительные черты лица, но быть трусом.

— Спорить не стану, но вы … хм… Может, представитесь, что вы за птицы?

— А почему же нет! Мы … те, кого называют рантье [264].

— А-а, приехали на Запад ради собственного удовольствия?

— К нашему глубокому сожалению, конечно, нет.

— А если так, мистер, то возвращайтесь немедленно назад, иначе здесь пропадете. По вашим разговорам я слышу, что вы и понятия не имеете о поджидающих вас здесь опасностях, мистер… э-э… как вас зовут?

Дролл проворно залез в карман, вытащил оттуда визитную карточку и протянул ее ранчеро. Тот сделал над собой усилие, чтобы не взорваться от смеха, а потом громко прочитал:

— «Себастьян Мельхиор Пампель»!

Хромой Фрэнк тоже полез в карман и вытащил оттуда свою карточку. Форнер прочитал:

— «Гелиогабал Морфей Эдуард Франке»! — Тут он не смог удержаться и разразился смехом. — Джентльмены, что за странные у вас имена да и сами вы… Ох! Или вы полагаете, что восставшие индейцы разбегутся только от одних этих имен?

Он хотел еще что-то добавить, но вмешался Роллинс:

— Прошу вас, мистер Форнер, не говорите ничего оскорбительного в адрес этих джентльменов. Правда, я не имею чести знать их лично, но думаю, этих людей можно уважать, — и, обращаясь прямо к Хромому Фрэнку, продолжал: — Сэр, ваше имя столь необычно, что я сразу обратил на него внимание. Я — банкир Роллинс из Браунсвилла, штат Арканзас. Не вы ли когда-то депонировали у меня деньги? Давно это было…

— Верно, — кивнул Фрэнк. — Я доверил их одному хорошему другу, который и сделал за меня вклад, ибо Олд Шеттерхэнд рекомендовал мне ваш банк как очень надежный. Позднее, правда, я не смог получить этот вклад, и он переслал его мне в Нью-Йорк.

— Хм, совпадает! — живо подтвердил Роллинс. — Олд Шеттерхэнд, да, да! Вы были тогда где-то поблизости от Филлмор-Сити, на Серебряном озере. Полагаю, нашли там много золота. Не так ли, сэр?

— Так, — Фрэнк довольно рассмеялся. — Несколько полных наперстков.

Тут Форнер резко вскочил с места и уставился на приезжего:

— Возможно ли такое? Вы были на Серебряном озере?

— Конечно, да и мой кузен тоже.

— Правда? Все газеты пестрели тогда пересказом этой дивной истории. Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд, Виннету, тоже были там. А еще Толстяк Джемми, Длинный Дэви, Хромой Фрэнк и Тетка Дролл. Вы знаете этих людей, сэр?

— Конечно, знаю. Вот, рядом со мной сидит та Тетка, если вы, конечно, это любезно позволите. — При этих словах он указал на своего спутника, а тот в свою очередь пояснил:

— А вот и наш Хромой Фрэнк, если потребно. И теперь вы все еще считаете нас людьми, не знающими Запада?

— Невероятно, просто невероятно! Не может быть! Тетку Дролла никогда не видели в другом наряде, кроме того странного балахона, в котором он выдавал себя за леди. А Хромой Фрэнк всегда носил голубой фрак с блестящими пуговицами, а на голове — шляпу с пером.

— Разве так должно быть всегда? Разве нельзя одеться по-другому? Или вы считаете, что костюм настолько прочен, что здесь, на Диком Западе, его можно не снимать веками? Мы — друзья и спутники Олд Шеттерхэнда и Виннету, которым нравится сейчас быть одетыми точно так, как эти двое знаменитых героев. Если вы не верите, дело ваше. Мы ничего против не имеем.

— Верю в это, сэр, верю! Ужасно рад вас видеть. Вы непременно должны все рассказать! Меня пожирает любопытство узнать от вас самих, что же тогда случилось и как было открыто это замечательное месторождение.

— Не торопитесь, сэр! — перебил его банкир. — Это вы можете узнать и позже. А пока есть много более важных, по крайней мере для меня, вопросов.

Сказав это Форнеру, он повернулся к Дроллу и Фрэнку:

— Дело в том, что сейчас я оказался на пороге подобного события. Я нахожусь на пути к многомиллионной прибыли.

— Тоже прослышали о месторождении?

— Да, но речь не о золоте, а о нефти.

— Тоже неплохо, сэр. И где же оно расположено?

— Пока это секрет, о котором знает только мистер Гринли. Но у него нет средств на разработку, поэтому он предложил мне выкупить его. Естественно, прежде я должен собственными глазами взглянуть на это месторождение. Вот поэтому я вместе с бухгалтером, мистером Баумгартеном, и оказался здесь. Мистер Гринли отвезет нас на место. Если все это правда, я куплю участок.

— Значит, вы не знаете, куда он вас отвезет?

— Точно нет. Естественно, он до последней минуты хочет сохранить тайну расположения залежи. Когда речь идет о миллионах, надо быть очень осмотрительным!

— Верно. Надеюсь, что не только он ведет себя осмотрительно — и у вас не меньше причин быть очень осторожным. Ну, хотя бы приблизительно вы можете указать район этой находки?

— С удовольствием. Это в районе Челли, притоке реки Сан-Хуан.

Круглое красное лицо Дролла вытянулось. Он задумчиво посмотрел перед собой и сказал:

— Значит, у Челли? Нефть?.. Да ни за что на свете!

— Не верите? — удивился банкир.

— Нет.

— А вы знаете те края?

— Нет.

— Тогда не стоит судить столь категорично!

— Почему? Можно никогда не бывать в тех краях и знать, что нефти там быть не может.

— Позвольте возразить. Мистер Гринли был там и нашел нефть. А вот вы там не были!

— Хм! Я и в Египте не бывал, и на Северном полюсе, однако если кто-то скажет мне, что в Ниле течет молоко, а на полюсе растут пальмы, я этому не поверю.

— Вы шутите? Чтобы вынести столь быстрый и решительный приговор, вы должны быть, как минимум, геологом. Вы учились этой профессии?

— Нет, у меня просто здравый разум, и я привык им иногда пользоваться.

Тут за дело взялся Форнер, обратившийся к Тетке:

— По-вашему, выходит, мистер Гринли не прав, но у нас каждый знает, что он нашел нефть. За ним кое-кто даже следил, чтобы выведать его тайну, но найти это место им не удалось.

— И не удастся, потому что такого места не существует!

— Существует, говорю я вам! Мистера Гринли каждый здесь называет Нефтяным принцем.

— Это еще ничего не доказывает.

— Но он не раз показывал нам пробы!

— Тоже не доказательство, если потребно. Нефть может показать каждый. Еще раз говорю, там, наверху, никакой нефти нет. Клянусь вам, мистер Роллинс. Вспомните о том, как совсем недавно водились мошенники, заманивавшие денежных людей на золоторудные и даже на алмазные прииски, а потом оказывалось, что там нет ни металла, ни драгоценных камней.

— Неужели вы подозреваете мистера Гринли?

— Да нет… Это дело меня не касается: вы спросили мое мнение, я его высказал.

— Хорошо! А мог бы я узнать мнение мистера Фрэнка?

— Оно такое же, что и у Дролла, — ответил Хромой Фрэнк. — Если вы не верите нам, можете подождать еще пару дней; тогда появятся двое, на суд которых вы можете положиться — Олд Шеттерхэнд и Виннету.

— Что? — вскричал Форнер в радостном изумлении. — И эти знаменитости через несколько дней будут здесь? Откуда вы знаете?

— От самого Шеттерхэнда. Восемь недель назад он порадовал меня письмом, в котором сообщил, что встретится с Виннету на ранчо Форнера на Рио-Сан-Карлос.

— И вы уверены, что эта встреча произойдет?

— Абсолютно. Это так же точно, как то, что день сменяет ночь. Прочтя письмо, я сам решился приехать и сделать им сюрприз. При этом был и мой кузен Дролл, а так как мы оба из Германии, из Саксонии, это вам докажет, что они здесь непременно встретятся.

— Из Саксонии? — быстро вмешался бухгалтер Баумгартен. — Так вы немец?

— Да. А вы разве не знали?

— Нет. И даже если бы знал, то снова бы позабыл. Тем более я рад тому, что смогу поприветствовать здесь соотечественника. Вот вам моя рука, позвольте мне пожать вашу.

Хромой Фрэнк протянул руку бухгалтеру и, обрадованный, заговорил на родном языке:

— Пожмите мою руку, со всеми принадлежащими ей пальцами! Значит, вы тоже немец? И в какой же благословенной местности вы, собственно говоря, явились в нашу мирскую бренность из потусторонней вечности?

— В Гамбурге.

— О! Всего лишь в нескольких часах от того места, где моя любимая Эльба празднует обручение с Северным морем. Меня это, знаете ли, очень интригует. Получается, нас обоих крестили одной речной водой, и я мог бы посылать вам свои приветы по волнам Эльбы. Будете в Саксонии, заезжайте ко мне, на виллу «Медвежье сало», там собраны все сувениры, напоминающие о моих странствиях и приключениях.

Конечно, Баумгартен слышал о Хромом Фрэнке, и вот теперь он увидел его воочию прямо перед собой, с большим удовольствием отдавшись лившейся непрерывным потоком беседе.

В этот момент Поллер, проводник-изгнанник, поднялся со своего места и притворился, будто хочет пойти взглянуть на свою лошадь. Немного времени потребовалось ему, чтобы обогнуть дом, за которым в траве лежали братья Батлеры, и сообщить им важную весть. Одного из них на ранчо знали под фамилией Гринли. Что ж, будем и мы его так называть. В прошлом братья, объединившись с себе подобными, совершили на пограничье Калифорнии, Невады и Аризоны немало преступлений, неслыханных по своей дерзости. Они до такой степени настроили против себя людей, что образовалось особое объединение поселян, так называемый комитет бдительности, готовый собственными руками покончить с этими бесчинствами, против которых даже закон оказался бессильным. Так или иначе, но кое-что удалось: многих бандитов линчевали и только нескольким удалось уйти, в том числе самым худшим — Батлерам. Потом последние разделились. Один из преступников отправился на юг, чтобы сколотить новую банду искателей, а другой долгое время бесцельно слонялся по Юте, Колорадо и Нью Мексико, пока наконец ему в голову не пришла хитрейшая мысль, реализацией которой он теперь и занимался. Когда он изложил суть дела своему ушлому родственничку, тот восхищенно взглянул на него и заметил:

— Из нас двоих ты всегда был хитрее, и мне твой план жуть как нравится! Думаешь, этот банкир клюнет на него?

— Безусловно. Он так восхищен моими рассказами, что даст не меньше ста тысяч долларов.

— Так много? — вырвалось у собеседника.

— Тише! Не ори! Здесь даже пучки травы имеют уши. Он ведь убежден, что в короткое время сможет заработать новые миллионы! Стоит ли жаться из-за каких-то ста тысяч долларов!

— И когда он заплатит? Он ведь может быстро убедиться в обмане.

— Он заплатит сейчас. У него при себе чеки, я знаю. Их надо лишь подписать, и он сделает это, как только нефть приведет его в телячий восторг.

— Меня удивляет только одно: он не взял с собой знающего человека. В этом отношении бухгалтер, который его сопровождает, полный нуль.

— Да, это я устроил так, что он его взял. Я ему сразу заявил, что чем больше сопровождающих, тем больше просящих. Мне, вроде как, нужен один покупатель. Возьми он инженера, тот легко мог войти со мной в сговор и выторговать благоприятные для себя условия. Я ему все так и сказал. Как оказалось, и ему не чужды были похожие мысли, однако окончательно утвердил его в этом мнении именно я. Бухгалтера он прихватил потом, чтобы было кого послать куда-нибудь при необходимости. Бухгалтер этот не семи пядей во лбу и его опасаться не стоит. Ему ни за что не придет в голову, что с месторождением их водят за нос.

— А ты убежден, что запаса нефти хватит? — спросил брата Батлер.

— Вполне. Можешь себе представить, какого труда мне стоило доставить туда бочки. Ни у кого не должно было быть подозрений, поэтому мне приходилось избегать по пути всяческих встреч. Я потел целый год, и все приходилось делать в одиночку, потому что доверять никому, кроме тебя, я не могу, а ты был далеко.

— А с тем, что осталось сделать, ты справишься без посторонней помощи?

— С трудом. Представь себе, я указываю этому банкиру путь, следовательно, не должен от него отлучаться, иначе это может вызвать подозрение. А мне надо каким-то образом вылить нефть в озеро. Там сорок бочек. Это же адова работа для одного, да и времени нет! Тем больше я обрадовался нашей встрече, потому что рассчитываю на твою помощь.

— С удовольствием, но, разумеется, не даром.

— Не вопрос. Правда, из обещанных ста тысяч я отдать ничего не смогу. Я их заслужил по праву, а тебе и надо-то всего лишь бочки открыть. Короче, придется потребовать с него больше, и вся прибавка пойдет в твою пользу.

— А если банкир ничего не прибавит?

— Прибавит, уверяю тебя. А если он все-таки разочарует меня, то я же тебе не чужой, ты меня знаешь, мы легко договоримся. Только ты должен отправиться сегодня же. Если ты задержишься, Роллинс и его немец могут догадаться, что мы знакомы.

— Да мне и так надо ехать, потому что к вечеру сюда нагрянут переселенцы вместе с этой Троицей, а меня им видеть не следует.

— Они знают, что ты идешь по их следу?

— Думаю, нет. Откуда им знать, что я сбежал? Нам стоило большого труда догнать их, а сегодня и перегнать. Этот хитрец Сэм Хокенс уговорил их сменить первоначальное направление. Он намерен переправиться через Гилу, заменить на Беллз-Фарм тяжелых волов на более быстрых мулов и там же продать фургоны вместе со всей лишней утварью.

— Ты уверен, что они приедут сегодня?

— Вчера я подслушал их разговоры в лагере. Поллер тоже слышал об этом.

— Кстати, этот Поллер! Он тебе не мешает?

— Пока нет.

— А избавиться от него ты не можешь?

— Зачем? Он ведь спас меня от мести Троицы, а еще он знает о тебе.

— Он ничего обо мне не знает!

Не совсем так. Как только я увидел тебя на ранчо, сказал ему, что ты мой брат. Пока мы находимся здесь, там, за столом, наверняка идет разговор о нефтяном месторождении. Понятно, он обо всем догадается и, если я его брошу, выдаст тебя.

— Ты не должен был ни о чем ему говорить.

— Однако это случилось, и теперь уж ничего не изменишь. Кроме того, он может принести пользу, облегчив мне работу на Глуми-Уотер.

— Хочешь все рассказать ему?

— Нет, только кое-что.

— Значит, придется брать его в долю?

— Возможно, но он ничего не получит. Как только он станет не нужен, я уберу его.

— Ладно, подходит. Сейчас он может пригодиться, а потом получит пулю или… утонет в нефти. Когда вы едете?

— Да хоть сейчас.

— Прекрасно! Значит, сегодня к вечеру вы уже можете оказаться далеко.

— Придется тебя огорчить. Мне вовсе не хочется упускать из виду немецких переселенцев.

— Если хочешь мне помочь, то плюнь на них!

— Ни за что. Особенно на одного. Его зовут Эберсбах, и он везет с собой кучу денег. Кроме того, многое из их добра пригодится нашим.

— Не очень-то мне все это нравится, да и никак не совпадает с моим планом.

— Отчего же? Их путь лежит недалеко от Глуми-Уотер. Значит, тебе надо только присоединиться к ним, остальное — моя забота.

Именно в этот момент они увидели Поллера, который подошел к ним и важным тоном сказал:

— Вынужден вам помешать, но перед домом происходят знаменательные вещи.

— Такие знаменательные, что ты решился помешать нам? — недовольно спросил Батлер.

— Да, сюда приезжают Олд Шеттерхэнд и Виннету.

— Дьявол! — вырвалось у Гринли. — Чего им здесь надо?

— А какое тебе дело? — пренебрежительно буркнул Батлер. — Тебе же абсолютно все равно, где их носит.

— Не совсем. Там, где окажутся эти двое, во всей округе опавший лист не перевернется без их ведома. Вечно они суют нос в чужие дела.

— Хм, верно. Откуда ты знаешь, Поллер, что они приезжают?

— Как только ты ушел, появились два чужака, от них мы все и узнали. Они будут ждать здесь Виннету и Шеттерхэнда и, хе-хе, наряжены так же, как эта знаменитая двоица. Сейчас они сидят и чешут языки с бухгалтером банкира, кажется, по-немецки.

— Откуда ты знаешь, — спросил Гринли, — что это бухгалтер?

— Роллинс сам сказал.

— Может, он еще что-нибудь про нас рассказывал?

— Про нефть? Да, он об этом сказал.

— М-да, дело дрянь! — с досадой пробормотал Гринли и поднялся. — Мне надо переговорить с ними о наших планах. Значит, они болтали по-немецки? Они что, немцы?

— Да. Одного зовут Тетка Дролл, другого — Хромой Фрэнк.

— Что вы сказали! Это же та самая братия, что за короткое время так обогатилась на Серебряном озере!

— Да, они об этом тоже говорили. Может, у этих парней при себе много денег…

— Они что-нибудь говорили про мое нефтяное месторождение?

— Они не поверили и предупредили о сомнениях банкира.

— Черт возьми! Олд Шеттерхэнда и Виннету еще нет, а дьявол уже начал свою игру! Что ж, теперь и нам пора усаживаться в седло. Что ответил банкир на предупреждение?

— Кажется, он пока не потерял доверия, но те двое советуют ему подождать здесь Шеттерхэнда и Виннету, чтобы с ними посоветоваться.

— Этого только не хватало! И он согласился?

— Этого я не слышал. Сейчас он притих и, кажется, раздумывает.

— Придется мне поспешить к нему, чтобы он перестал капризничать. А вам обоим надо срочно уехать. Слушайте, что я скажу!

Они еще немного посовещались вполголоса. Казалось, речь шла о каких-то обещаниях и уверениях, ибо они неоднократно подавали друг другу руки. Затем Батлер с Поллером пошли проститься с ранчеро и заплатить за обед, но тот ничего не взял, сказав, что его дом — не гостиница. Оба седлали лошадей и ускакали, никому не назвав своих имен и не сообщив о своих планах. Впрочем, никто их и не спрашивал.

Вскоре из-за дома лениво выполз Гринли. Он притворился будто только что проснулся и опять уселся на свое место, вежливо поприветствовав Фрэнка и Дролла. При этом он состроил самую благожелательную мину, дабы не возбудить их подозрений. Банкир, однако, не мог удержаться; он сказал:

— Мастер Гринли, здесь сидят двое хороших знакомых Виннету и Олд Шеттерхэнда — мистер Дролл и мистер Фрэнк, которые не верят в вашу нефть. Что на это скажете?

— Что скажу? — равнодушно процедил Гринли. — Скажу, что не сержусь на них. Когда речь заходит о больших деньгах, приходится быть осторожным. Я сам в это не верил, пока мои пробы не оценили специалисты. Если джентльменам это доставит удовольствие, они могут проехаться с нами, чтобы самим убедиться, есть ли в тех местах нефть.

— Они хотят дождаться здесь Виннету и Олд Шеттерхэнда.

— Не возражаю, но ни один из названных джентльменов не собирается участвовать в покупке, поэтому мне их ждать нечего.

— А я могу подождать?

— Не смею вас удерживать. Я никого не заставляю ехать со мной. Когда я приеду во Фриско, я найду там достаточно денежных людей, которые тотчас согласятся поехать со мной и не станут по пути вставлять палки в колеса. Кто мне не верит, может оставаться здесь.

Он залпом осушил полный стакан бренди и направился к своей лошади.

— Все-таки там есть нефть! — кивнул банкир. — Неужели его поведение не убеждает вас, что дело чистое?

— Мы еще обсудим, — заметил Хромой Фрэнк, — так ли все чисто.

— Наверное, я обидел его, и он не захочет здесь оставаться. Само собой разумеется, я не могу отпустить его. Я должен ехать вместе с ним, ибо не могу отказаться от такой многообещающей сделки. Согласитесь, что ваше недоверие неубедительно.

— Для вас, видимо, нет. Мы просто посчитали своим долгом предупредить вас. Конечно, мы не станем утверждать, что ваш Гринли мошенник, поскольку он и сам может заблуждаться. Но скажу вам откровенно: мне его лицо не нравится! Что касается меня, я бы крепко подумал, прежде чем доверяться ему.

— Благодарю вас за откровенность, но я придерживаюсь того мнения, что лицо не может определять поведение человека — не сам же он его выбрал.

— Тут вы немного заблуждаетесь. Конечно, лицо дается ребенку от природы, но воспитание и обстоятельства жизни непременно накладывают на него свой отпечаток. Я не привык верить людям, которые не смотрят прямо в глаза; а именно так ведет себя мистер Гринли. Еще раз говорю: я только предостерег вас.

— Что ж, сэр, я и без вашего предупреждения не так уж легковерен. Как деловой человек я привык просчитывать разные варианты. Разумеется, когда речь идет о немалой сумме, я сотню раз подумаю, прежде чем скажу десяток слов.

— Ладно, я вас понимаю, но на Диком Западе вы себе еще не одну шишку набьете. Охотно поверю, что в своей конторе вы все учтете, но здесь … Давайте оставим в покое нефть. Но судите сами: вот вы, богатый человек, отправляетесь с незнакомцем в края, где в случае опасности никто вам не поможет…

— О, нас же двое против одного! — прервал его банкир, указывая на своего спутника.

— Положение может измениться в любой момент. Например, к Гринли присоединятся несколько помощников. Не забывайте и про индейцев, по территории которых вы поедете. Они, кажется, ступили на тропу войны. И даже если это не так, ваше численное преимущество не обеспечивает вашей безопасности. Гринли может внезапно выстрелить, он может подкрасться к вам, пока вы спите, и заставить вас отдать деньги или что-то еще. Я бы советовал дождаться приезда Олд Шеттерхэнда и Виннету. Это опытные вестмены, хорошо известные, и на их суд можно положиться.

Роллинс на секунду задумался, глядя куда-то перед собой. Похоже, слова Фрэнка произвели на него впечатление. Потом он спросил:

— Как вы думаете, этих джентльменов заинтересует мое дело?

— Убежден! Нефть на реке Челли! Уверяю вас, что они с недоверием отнесутся к человеку, утверждающему это. Вероятно, что просто из чистого интереса они предложат вам проехаться туда вместе. С такими проводниками вы будете в большей безопасности, нежели с охраной в сотню солдат.

— Охотно верю, но, к сожалению, не могу их ждать. Если я буду на этом настаивать, Нефтяной принц уедет один.

— Конечно, уедет, и я знаю почему: он жутко боится таких людей, как Шеттерхэнд и Виннету.

— Возможно, вы правы, а может, и ошибаетесь. Мне остается только одно: или мы едем с Гринли дальше и подвергаем себя опасностям, о которых вы говорите, или я выхожу из дела, которое может, в случае удачи, принести мне миллионы.

— Все верно, и я уже вижу свою вину в том, но вы должны знать, на что решаетесь.

— Трудно сделать правильный выбор, тем более решение надо принять очень быстро. До этого часа я полностью доверял Гринли, теперь же доверие почти исчезло. Что мне делать? Отказаться? Но это было бы большой глупостью, особенно если выяснится, что дело было верным! Мистер Баумгартен, вы здесь самый близкий мне человек, что вы посоветуете?

Молодой немец внимательно следил за разговором, но не вмешивался. Теперь, когда обратились непосредственно к нему, он ответил:

— Дело настолько серьезное, что я не могу дать вам совет, тем более, что в таком случае ответственность падет на мою голову, а я такого не могу себе позволить. Поэтому, сэр, с вашего позволения, я прямого совета не дам, но скажу, что бы я сделал, окажись на вашем месте.

— Ну? Отказаться или наплевать на опасности?

— Ни то ни другое. Я поехал бы с Нефтяным принцем дальше, не подвергаясь опасности.

— Каким же образом?

— Попросим джентльменов, мистера Фрэнка и мистера Дролла, сопровождать нас.

— Хм! — буркнул банкир. — Считаете, что от этого будет польза?

Оба названных, казалось, не приняли этого всерьез.

— Безусловно! — убежденно ответил бухгалтер. — На тех, кто долго общался с Виннету и Олд Шеттерхэндом, всегда можно положиться, не говоря уже о том, что мистер Фрэнк и мистер Дролл и сами зубастые люди.

— Допустим! Но согласятся ли они с нами ехать?

— Надеюсь, если мы их об этом попросим.

— Нет-нет, у нас другие планы, — ответил Хромой Фрэнк.

— Но почему? — спросил Баумгартен.

— Во-первых, мы должны оставаться здесь и ждать встречи с апачем и Шеттерхэндом; во-вторых, мы путешествуем только с теми, кто нам верит. А мистер Роллинс открыто ставит под сомнение, будет ли польза от нашей поездки.

— Вы его поставили в весьма затруднительное положение, оттого он такой потерянный. Что до меня, то я считаю вас людьми, которые как раз нам нужны, и думаю, вы не бросите соотечественника на произвол судьбы.

— Хм, с соотечественником-то вы правы; немец всегда может на нас рассчитывать. Охотно поехал бы с вами, но вы же знаете, почему мы вынуждены остаться здесь.

— Почему вынуждены? Виннету и Олд Шеттерхэнд могут поехать по нашим следам или, если не захотят, подождать здесь, пока вы вернетесь. До реки Челли всего три дня езды, столько же и обратно; шесть дней — совсем недолго для настоящих вестменов, хозяев своего времени.

— В этом я с вами согласен; здесь мы не только хозяева, но и графы, и князья. Вообще-то мы убеждены, что наши знаменитые друзья подождут нас, а может, и поедут по нашим следам, если мы попросим их через ранчеро. Они пока не знают, что мы здесь, но я надеюсь, что одна только радость предстоящей встречи побудит их выполнить наше пожелание. Что думаешь об этом, кузен Дролл?

— Едем, если потребно, — последовал решительный ответ. — Безусловно, Шеттерхэнд поедет за нами, апач — тоже. Горю желанием присмотреться к этому Нефтяному принцу. Раз он не согласен ждать, придется нам поехать с ним. Есть еще два важных обстоятельства: речь идет о миллионах, а мистер Баумгартен — наш соотечественник, что дает ему право ожидать от нас помощи и участия.

— Благодарю вас! — улыбнулся Баумгартен, пожимая им руки. — Буду откровенен, я тоже не совсем доверяю Нефтяному принцу, именно поэтому я попросил мистера Роллинса взять меня с собой. По пути я все время наблюдал за мистером Гринли, но пока не открыл ничего, что усилило бы мои подозрения. Однако же когда такие люди, как вы, окажутся с нами, мне будет спокойнее. По рукам! Будем добрыми товарищами!

Он опять протянул руки обоим вестменам, и банкир последовал его примеру. Казалось, он тоже рад нежданным спутникам. Проходивший мимо ранчеро, услышав последние слова, добавил:

— Правильно, держитесь вместе! Не думаю, что такие меры нужны против Нефтяного принца, о нем я ничего плохого сказать не могу. А вот индейцы… Нихора и навахи вырыли топор войны, а сегодня нельзя верить даже моки, обычно таким миролюбивым. Значит, вы не останетесь здесь. Что передать Виннету и Олд Шеттерхэнду, когда они приедут?

— Пусть подождут нас, а еще лучше, пусть едут на Челли, — ответил Дролл. — Только прошу вас, не проболтайтесь об этом Нефтяному принцу!

— Обещаю! Он не узнает ни слова. Кстати, а где же он? Пойду-ка посмотрю.

Форнер вышел за ворота и огляделся. Его внимание сразу привлекла группа всадников, приближавшаяся к ранчо с юга. Люди эти находились еще далеко, отсюда удалось только заметить, что у них имелись вьючные животные. По мере приближения всадников стало ясно, что в группе не только мужчины; среди них были женщины и дети. Несколько человек ехали на лошадях, под остальными были мулы.

Отряд возглавлял низкорослый человечек, одетый в долгополую охотничью куртку, залатанную во всех возможных местах. Это был Сэм Хокенс, который вместе с Диком Стоуном и Уиллом Паркером принял на себя руководство караваном. Погнав свою старую мулицу галопом, он подскакал к Форнеру и приветствовал его:

— День добрый, мистер! Это ранчо Форнера?

— Именно так оно и зовется, мистер, — ответил хозяин, внимательно разглядывая сначала малыша, а потом и остальных всадников. — А вы, кажется, переселенец?

— Почти, если вы не возражаете.

— Куда направляетесь?

— К Тусону, хотя и не в сам город.

— Тогда вы сбились с пути. Вы знаете, где находитесь?

— Близ Колорадо. А ранчеро дома?

— Как видите. Это я.

— Тогда скажите, можем ли мы передохнуть у вас до утра?

— Надеюсь, что не раскаюсь, если соглашусь.

— Они вас не съедят, можете поверить. А если что и возьмут у вас, то щедро заплатят, если не ошибаюсь.

Старик выпрыгнул из седла. Нефтяной принц, находившийся поодаль, тем временем подошел ближе и все слышал. Теперь он знал, что перед ним стоят те самые переселенцы, о которых говорили его бедовый братец и проводник-неудачник. Находившиеся во дворе люди также подошли к воротам как раз в тот момент, когда процессия добралась до ранчо и прибывшие начали спешиваться.

Не обошлось без курьезов. Лошак, на котором восседала фрау Розали, оказался норовистым; он никак не желал оставаться без наездницы и не хотел останавливаться. Хромой Фрэнк как галантный кавалер захотел помешать ему, но это так разозлило животное, что оно подпрыгнуло в воздух и сбросило всадницу. Фрау, несомненно, пострадала бы при падении, если бы не малыш Фрэнк, сумевший поймать ее, после чего, правда, чуть не упал сам. Однако вместо благодарности она вырвалась из его рук, сильно толкнула Хромого в бок и гневно назвала его «sheep's-head», что означает почти то же, что и «болван».

— Sheep's-nose! [265] — с обычной готовностью бросил бывший лесничий.

— Clown! [266] — с негодованием ответила она, вытягивая в его направлении кулак правой руки.

— Stupid girl! [267] — рассмеялся Фрэнк и отвернулся от нее.

Фрау считала Хромого американцем, поэтому пользовалась известными ей английскими ругательствами, однако последний ответ Фрэнка так возмутил ее, что она, исчерпав запас английской брани, перешла на родной язык:

— Вы просто осел, чудовищный осел! Как вы смеете оскорблять даму! Вы знаете, кто я? Перед вами фрау Розали Эбершбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер. Я привлеку вас к суду! Сначала вы разъярили моего осла, потом стали хвататься за мою талию, а теперь осыпали меня оскорблениями, которых приличному человеку и знать-то не положено. И я должна такое сносить! Нет, я настаиваю на примерном наказании. Понятно?

Фрау Розали вызывающе взглянула на него и, упоенная борьбой, уперлась руками в бока. Хромой Фрэнк от удивления отступил на шаг и спросил:

— Кто вы? Ваше имя Розали Эберсбах?

— Да! — угрожающе буркнула она, делая шаг вперед.

— Урожденная Моргенштерн? — продолжал он, отступая на два шага.

— Разумеется! Или вы против? — и она восстановила расстояние между ними, также сделав два шага.

— Овдовешая Лейермюллер?

— Ну да. — И она кивнула.

— В таком случае вы немка?

— А кто же? Еще одно невежливое слово, и вы пожалеете! Я привыкла, чтобы со мной обращались галантно. Понятно?

— А я и был галантен!

— Ну, я бы этого не сказала! Разве это галантно — поднимать руку на моего осла?

— Я хотел лишь остановить его, потому что он вам не подчинялся.

— Не подчинялся? Что за вздор! Мне повинуется любой осел — можете себе это заметить! А дальше? Дальше вы чуть не раздавили меня в своих объятиях! Мне нечем стало дышать, а в глазах погас дневной свет. С дамой надо обращаться нежнее и скромнее. Мы не только прекрасный, но и нежный пол; мы хотим, чтобы с нами обращались осторожно. А вы хватаете нас, как носильщик коробки…

Она прервалась, потому что за ее плечами раздалось восклицание, представлявшее собой некую смесь удивления и восторга:

— Бог мой, да это же знаменитый Хромой Фрэнк!

Названный быстро обернулся и, увидев кричавшего, сам воскликнул с не меньшим изумлением:

— Наш кантор Хампель! Возможно ли это! Слезайте вниз и бегом в мои объятия!

Одержимый оперой был как всегда нетороплив и только сейчас добрался до ворот. Предостерегающе подняв палец, он ответил:

— Кантор эмеритус, хотел бы я попросить, герр Франке! Потому что на свете может жить другой кантор по имени Маттеус Аурелиус Хампель, который еще не покинул свой пост. Прежде чем оставить седло, я хочу обратить ваше внимание еще на одно.

— О чем вы?

— Сейчас скажу.

— Вы же видите, как жажду я этого, мой горячо почитаемый и любимый кантор.

Тот осторожно соскользнул с лошади и торжественным движением обнял Фрэнка, который продолжал, улыбаясь:

— Большей частью мы находимся здесь, на Диком Западе, где точность данных, собственно говоря, вовсе не нужна, но если вам это доставит удовольствие, я буду обращаться к вам: герр кантор.

— Кантор эмеритус, попрошу вас!

— Хорошо, хорошо! Но скажите мне сначала, как вы попали сюда. Вы могли бы совершенно официально начать с того, что я тогда так и не смог устроить вам резервуар.

— «Оревуар», или по-нашему «до свиданья», хотели вы сказать! Это весьма удивляет меня. Вы же знаете о моем намерении написать оперу?

— Да, вы говорили об опере в трех или четырех актрисах.

— В двенадцати! Только в двенадцати актах, а не актрисах! Это должна быть героическая опера, а поскольку вы рассказывали мне о «героях Запада», то я и хотел поехать за вами на Запад, чтобы собрать материал из первых рук. К сожалению, вы уехали, ничего не сообщив мне об этом, и я не знал, куда мне ехать, чтобы отыскать вас.

— Какая непредусмотрительность! Полагаете, что так легко и быстро здесь можно кого-нибудь встретить, как и дома? Ваша непредусмотрительность граничит с опасностью для жизни, и я вынужден сделать вам за это реприсанду…

— Реприманду [268], хотели вы сказать.

Фрэнк наморщил лоб и совершенно серьезно произнес:

— Послушайте, герр кантор, вы уже в третий раз мне противоречите. Такое невозможно терпеть! Два раза я пропустил все это мимо ушей, но теперь просто не могу так поступать. Вы, видимо, не знаете, кто я такой и чем занимаюсь. Теперь позвольте вам представить моего друга и кузена. Надеюсь, что и вы познакомите меня со своими спутниками.

Кантор назвал имена всех своих спутников. Последовали радостные приветствия со всех сторон, поскольку люди многое слышали друг о друге, а теперь получили возможность познакомиться лично, особенно, когда Сэм, Дик и Уилл узнали, что они встретятся с Олд Шеттерхэндом и Виннету. Вопросы с обеих сторон сыпались тысячами. В конце концов, пришлось вернуться к реальности: пора было разбивать лагерь и позаботиться о животных.

Нефтяной принц некоторое время наблюдал за поселенцами. Он, похоже, в душе решил присоединиться к немцам, чтобы потом свершить свои коварные планы. Выждав момент, когда Сэм Хокенс отошел от остальных, он вежливо поздоровался с ним и сказал:

— Слышал я, мистер, что вы и есть Сэм Хокенс, знаменитый вестмен. Может быть, вам тоже называли мое имя?

— Нет, — столь же вежливо ответил малыш. Нефтяной принц был всего лишь сводным братом Батлера и никоим образом не походил на последнего, поэтому Сэм никак не мог догадаться об их близком родстве.

— Моя фамилия Гринли, а в этих краях меня называют Нефтяным принцем, ибо я точно знаю место, где есть много нефти.

— Нефть? — заинтересовался сразу же Сэм. — Значит, вам посчастливилось, и вы станете богатейшим человеком. Хотите прибрать ее добычу в свои руки?

— Нет, для этого у меня нет средств.

— Будете продавать? И уже есть покупатели?

— Одного нашел. Вон он сидит, мистер Роллинс, банкир из Браунсвилла, что в Арканзасе.

— Ну, тогда не хлопайте ушами и сдерите с него побольше! Вы вместе с ним едете на месторождение?

— Да.

— А далеко оно отсюда?

— Не очень.

— Хм, такое место держат в секрете, и, конечно, я не стану вас о нем спрашивать. А почему вы обратились ко мне? У вас была на то какая-то причина?

— Точно так, мистер. Говорят, вы направляетесь к Колорадо?

— Правду говорят.

— Так вот, мое месторождение расположено на Челли. Стало быть, и я еду в том же направлении.

— Пожалуй, но почему все-таки вы говорите об этом мне?

— Потому что хочу попросить вас позволить мне присоединиться к вам.

— Со своим банкиром?

— Да, и с его бухгалтером.

Сэм окинул Нефтяного принца с ног до головы придирчивым взором, потом ответил:

— Хм, здесь, на Западе, в выборе спутника ошибаться нельзя.

— Я это очень хорошо знаю, но скажите-ка мне, мистер: разве я похож на человека, которому нельзя доверять?

— Так глубоко мыслить я не стану. Почему вы хотите ехать с нами? Обычно такие месторождения держат в тайне, поэтому меня удивляет, почему вы хотите к нам присоединиться, если не ошибаюсь?

— Ну, что касается этого, то я убежден: Сэм Хокенс меня не обманет.

— Тут вы попали в точку. С моей помощью и с помощью моих товарищей вы, конечно, не потеряете ни одной капли нефти.

— Но есть у меня еще одна причина, даже две. Последнее время краснокожие стали беспокоить чаще, и я бы чувствовал себя более безопасно среди вас, нежели с двумя неопытными людьми. Пожалуй, тут вы меня поймете.

— И очень даже хорошо.

— А потом, мистер Фрэнк поставил меня в неловкое положение. Мы ему честно сообщили, что направляемся на Челли, а он вдруг принялся убеждать банкира не доверять нам. Он не верит, что на Челли есть нефть.

— Хм, ну это я не могу ему ставить в вину. Более того, мистер, и я в это не верю.

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

— Значит, считаете меня мошенником?

— Нет.

— Ну, хотя бы так. Однако по-другому быть не может, раз вы не верите моему утверждению.

— Я думаю, что вас просто обманули.

— Нет, нет! Я сам открыл месторождение.

— И никого рядом не было?

— Никого.

— Тогда вы ошиблись сами и приняли за нефть какую-то другую жидкость.

— Нет, это невозможно, мистер. Что можно спутать с нефтью?

— Не знаю, но могу поклясться, что на Челли нет нефти.

— А вы знаете эти места?

— Да был там однажды.

— Долго?

— Несколько дней, но это неважно. Туда и ездить-то не надо, чтобы знать: никакой нефти там нет. Если бы вы заговорили о золоте, серебре или любом другом металле, я бы поверил, но в нефть — никогда!

— Я сдавал пробы на проверку.

— Ах, вот так! И чем закончилась экспертиза?

— Моим полным удовлетворением.

— Не понимаю. Значит, произошло чудо, и я сам хотел бы взглянуть на эту странную нефть, если не ошибаюсь.

— Не имею ничего против, мистер. Если разрешите нам присоединиться к каравану, получите возможность увидеть нефть.

— И вы проведете меня к месторождению? Ладно… Вообще-то, я очень любопытен. А мистер Дролл вам тоже не поверил?

— Они не поверили оба.

— И вас это, конечно, разозлило?

— Скорее не это, а то, что они разуверили банкира. Я так думаю: сомневаешься — сомневайся, а вот сбивать с толку других не надо! Так легко можно запятнать все дело, которым я занимаюсь.

— Мистер Роллинс в самом деле перестал вам доверять?

— Да. Потому-то я прошу вас взять меня с собой. Они почувствуют себя под вашей защитой и перестанут думать, что кто-то хочет их обмануть. Ну что, сделаете мне одолжение, мистер?

— Охотно, однако прежде я должен спросить своих спутников.

— Зачем? Или я внушаю такое недоверие, что вы — а я вас считаю здесь главным — для принятия решения должны советоваться с остальными?

— Пока нет. Буду откровенен и скажу, что мошенником вас не считаю, но и противоположного мнения тоже не придерживаюсь. Я считаю вас человеком, которого прежде надо узнать и испытать, а уж потом выносить о нем суждение. Именно поэтому я хочу сначала посоветоваться с Диком Стоуном и Уиллом Паркером.

— Дьявол! Такая ваша откровенность не стала комплиментом в мой адрес!

— И все же это лучше, чем улыбаться в лицо, а за спиной что-то замышлять. Я только спрошу своих спутников, согласны ли они с моим решением принять вас в караван.

— Включая банкира и его бухгалтера?

— Естественно, мистер.

— Когда выезжаете?

— Завтра утром, если не ошибаюсь. А вы когда хотели бы продолжить свой путь?

— Вообще-то, сегодня. Пойду разыщу мистера Роллинса и мистера Баумгартена и объясню им, что придется подождать до завтра.

— Сделайте это, мистер. Наши животные устали, женщины и дети тоже — они еще не привыкли к верховой езде. Надеюсь, что не раскаюсь, дав вам свое согласие.

— Не волнуйтесь, мистер! Я человек честный и даже готов показать вам место открытия, несмотря на возможные опасности. Другой никогда не стал бы этого делать.

— Да, я бы поостерегся выдавать свою тайну другим людям, кроме покупателя, конечно. Итак, мы едины в том, что отправимся завтра.

С этими словами Сэм отвернулся от Гринли. Нефтяной принц удалился в глубь двора, где тихо и злобно начал что-то бормотать себе под нос.

Лошади, мулы и лошак были расседланы и теперь все они паслись на свежей траве либо уютно устроились на речном мелководье. Во дворе натянули импровизированные палатки — такое множество людей, конечно же, не могло найти приют во внутренних помещениях ранчо. Затем за дело взялись женщины, и скоро по двору разнесся дух жареного мяса и свежевыпеченных кукурузных лепешек. К начавшемуся пиршеству пригласили Хромого Фрэнка и Тетку Дролла. Другие должны были сами позаботиться о себе.

Душа Фрэнка смеялась и ликовала, когда он увидел, как заботится о нем фрау Розали Эберсбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер. Она накладывала ему лучшие куски, а он вынужден был есть больше, чем обычно, чтобы не обижать соотечественницу. Когда все же в него больше уже ничего не лезло, он энергично поблагодарил фрау, но та не унималась и попыталась уговорить его съесть еще одно дымящееся кукурузное пирожное:

— Возьмите только одно, герр Фрэнк! Я даю их вам от всей души. Понимаете?

— О да! — попробовал улыбнуться Хромой. — Я уже раньше видел, как вы ко мне расположены. Чуть даже не получил пощечину…

— Это потому что я не знала, кто вы. Если бы мне было известно, что я говорю со знаменитым Хромым Фрэнком, никаких недоразумений бы не было! Но я не только образованная, но и храбрая женщина, я точно знаю, как себя вести, если с дамой обходятся не с должным мягкосердечием. Поэтому никому не советую оскорблять меня!

— Повторяю вам, об оскорблении дамы не было и речи. Я только хотел проявить внимательность, потому что ваш лошак выказал явную непокорность. Вы зря упрекали меня, ведь ваше животное вело себя не по-джентльменски по отношению к вам.

— Зачем нападать на него? У вас нет на то ни малейшей причины. Я уж как-нибудь справилась бы с ним одна, ибо кое-что понимаю в обращении с ослами. Вы меня еще узнаете. Когда вам будет нужна крайне решительная персона, смело обращайтесь ко мне. Я не боюсь никаких ослов или мулов, никаких краснокожих, да и никаких бледнолицых. Герр кантор эмеритус рассказывал нам много милого и хорошего про вас, и я полюбила вас, так сказать, заочно и готова помогать в любой нужде, в любой опасности. Вы можете на меня положиться. За вас я пойду в огонь, если будет нужно. Ну, возьмите еще кусочек говядины, это лучшее, что у меня есть для вас.

— Спасибо, спасибо! — отбивался Фрэнк. — Больше не могу, действительно не могу. Я набит битком и если съем хоть что-нибудь еще, то получу несварение желудка.

Потом приготовили кофе, и каждый получил возможность пропустить несколько полных кружек горячего напитка, столь популярного в прерии.

Целью завтрашнего дня было одинокое пуэбло, затерявшееся где-то у южных склонов гор Моголлон. Чтобы добраться туда до вечера, нужно было выехать вовремя и не делать слишком частых и долгих остановок. Однако никто не лег спать пораньше. Слишком много надо было рассказать друг другу. В этот вечер наладились братские отношения между Хокенсом, Стоуном и Паркером, с одной стороны, Фрэнком и Дроллом, с другой. С этого момента они стали друг с другом на «ты».

Что касается Нефтяного принца, то и он в разговорах принимал активное участие. Это произошло только из-за банкира, который не понимал немецкого и ради него многие заговорили по-английски; потому и Гринли был втянут в беседу. Последний прилагал массу усилий, чтобы пробудить к себе симпатию, но поселенцы так и не прониклись к нему доверием, вероятно, потому, что они очень мало понимали по-английски.

Зная своеобразный характер маленького хитрого Хокенса, веселый нрав Дролла и оригинальность Хромого Фрэнка, можно понять, что разговор шел весьма оживленный.

Однако время бежало быстро, так что все немало удивились, когда Уилл Паркер напомнил, наконец, что перевалило за полночь.

На сон оставалось всего четыре часа, самое большее — пять, поэтому все нехотя отправились отдыхать. Через несколько минут весь двор храпел на разные лады. Охрану решили не выставлять, поскольку за внешней стеной караул несли слуги ранчеро.

Глава 6 В пуэбло

Когда на другое утро только забрезжил рассвет, Форнер уже позаботился о кофе и свежем, испеченном в форме кукурузном хлебе, так что обществу не пришлось терять время на приготовление завтрака. Животных хорошо напоили, поскольку до самого вечера воды больше не предвиделось. Рассчитавшись с ранчеро и раздав слугам чаевые, переселенцы отравились в путь.

Сэм Хокенс позаботился о том, чтобы женщины удобно устроились на своих животных и верховая езда не утомляла их больше, чем мужчин. Дети забрались в корзины, которые парами громоздились на мулах, свешиваясь с правой и с левой стороны. Выстеленные внутри соломой корзины не причиняли никаких неудобств, поэтому всадники пустились галопом.

Чем дальше отъезжали от реки, тем унылей становился пейзаж. Там, где имелась проточная вода или хотя бы несколько лужиц, земля казалась исключительно плодородной; где не было живительной влаги, виднелись лишь пустоши да безрадостная пустыня.

До полудня жара еще не так мучила, но чем выше поднималось солнце, тем сильнее палил зной, которым, казалось, пылали крутые и голые скалы. Переселенцы, непривычные к такой жаре, едва держались.

Несколько часов ушло на пересечение плоских русел давно высохших речек, где не видно было даже следа растительности. Дальше появились безотрадные для глаза холмы, которым скупая природа не подарила ни единого деревца, ни кустика. Лишь в редких укрытых местах, где солнце не могло жечь с утра до вечера и куда хотя бы на время заглядывала спасительная тень, попадались одинокие, фантастически изогнутые кактусы, серый цвет которых едва ли прибавлял настроение.

В самое пекло караван остановился у крутой скальной стены. Здесь было немного тени, однако противоположная стена так интенсивно отражала тепло, что прилегшие отдохнуть люди вскоре предпочли подняться.

Наконец, к всеобщему облегчению солнце стало клониться к горизонту, жара пошла на убыль, причем гораздо быстрее, чем это можно было предположить. Сэм Хокенс взглянул на небо и слегка задумался.

— Что это ты туда смотришь? — спросил его Хромой Фрэнк. — Похоже, тебе не по нраву горизонт.

— Может, ты и прав.

— Но почему?

— Воздух слишком резко остывает.

— Думаешь, будет гроза?

— Пожалуй.

— Было бы неплохо! Гроза после такой сухости очень полезна!

— Думаешь? В этих краях гроза — нечто иное, чем ты, похоже, думаешь. Бывает, что годами нет ни капли дождя, а бывает, что дожди хлещут по два — три года. Если после этого случается гроза, она бывает страшной.

— Далеко ли еще до пуэбло?

— Через полчаса будем там.

— Ну, тогда опасность невелика. Облачка пока еще на горизонте. Пройдет несколько часов, прежде чем над нами стемнеет.

— Ошибаешься, дружище. Для того чтобы небо потемнело, понадобится всего несколько минут. Мне кажется, что я и в самом деле чувствую, как в воздухе накапливается электричество. Посмотри-ка на мою Мэри; видишь, как она суетится, как раздувает ноздри, как прядет ушами и крутит хвостом! Она-то уж точно знает, умная скотина, что близится гроза.

Сэм был прав. Старая мулица буквально рвалась вперед и проявляла исключительное беспокойство. Когда Фрэнк сообщил Дроллу об опасениях Сэма, тот ответил:

— Знаешь, кузен, я и сам об этом думал. Посмотри только, какая там желтизна у горизонта! Скоро она поднимется выше, а когда достигнет зенита, разразится гроза. Хорошо бы поскорей оказаться под крышей!

— Ты раньше видел это пуэбло?

— Нет.

— Тогда ты немало удивишься, когда мы туда приедем. Оно выглядит совершенно необыкновенно.

Фрэнк не кривил душой. Само слово «пуэбло» взято из испанского языка. Оно означает «обитаемое место», что может относиться как к отдельному дому, так и к деревне. Индейцы, живущие в таких поселениях, обычно тоже называются «пуэбло». К таковым можно отнести представителей разных племен: тано, тао, теуа, хеме, кере, акома, суньи и моки; иногда к ним причисляют индейцев ннма, марнкопа и папаго, живущих вдоль реки Гила и к югу от нее.

Пуэбло строится из камня или из адобес, высушенного под открытым небом кирпича из необожженной глины, а иногда строители используют оба этих материала. Здание обычно примыкает к скале, служащей одной из несущих стен, а обломки породы используются при постройке, имеющей обычно ступенчатую форму, так что каждый нижний этаж выступает из-под верхнего. Этажи перекрываются плоскими крышами. При этом на свободной площадке крыши первого этажа делается дыра — вход в здание, а в стене самого нижнего этажа никаких дверных отверстий нет. Обитатели пуэбло, чтобы попасть с одного этажа на другой, пользуются наружными приставными лестницами, которые в случае надобности легко убираются. На крышу первого этажа, в которой устроен вход, также попадают по лестнице.

Трудолюбивые оседлые племена возводили такие постройки, чтобы защититься от сновавших в округе разбойных кочевых орд. Отстроенное пуэбло становилось крепостью, которую невозможно было взять приступом. Достаточно было убрать лестницы, и враг уже не мог попасть внутрь. А если нападавшие прихватывали лестницы с собой, то им приходилось завоевывать каждый этаж.

Индейцы пуэбло известны своим миролюбием. Однако в отдаленных районах имелись постройки пуэбло, обитатели которых считали себя свободными и не связанными ни с кем никакими обязательствами. Именно к такому племени принадлежали жители пуэбло, к которому приближался караван. Здесь жили дикие индейцы нихора, вождем которых являлся Ка Маку, или Трехпалый. Вождь носил это почетное боевое прозвище, потому что в одном из жестоких сражений потерял два пальца левой руки. Он прославился не только храбростью, но и корыстолюбием, на слово и дружбу которого в обычные времена, все же можно было положиться. Однако теперь, когда многие племена вышли на тропу войны, одаривать его безудержным доверием было рискованно.

Пуэбло Трехпалого, находившееся далеко от других поселков, круглый год жарилось в лучах почти незаходящего солнца. Оно имело шесть этажей, прилепившихся к огромной скале. Нижние этажи были сложены из мощных обломков породы, скрепленных кирпичами адобес; а верхние — только из необожженного кирпича. Строению было не меньше пятисот лет, но в стенах до сих пор не появилось ни единой трещины, даже самой мелкой.

На террасах сидели женщины и дети, все были чем-то заняты, все с серьезными лицами, как это в обычае у краснокожих. Однако внимательный наблюдатель заметил бы, пожалуй, что женщины и дети часто поглядывали на юг, словно ожидали кого-то с той стороны. Ни одного воина, и даже просто мужчины нигде не было видно.

После полудня на третьей террасе появились трое: краснокожий с пером в волосах и двое белых. Они тоже внимательно взглянули на юг. Индеец был вождем нихора; его стройное и мускулистое тело сразу привлекало внимание. Лицо его не носило следов боевой раскраски, а это означало, что нихора пребывали пока в состоянии мира. На его поясе висел только нож для скальпирования. Белые, что находились рядом, оказались Батлером и Поллером. В том направлении, куда они пристально вглядывались, ничего не было видно, и предводитель искателей сказал:

— Пока их нет, но они обязательно приедут еще до наступления вечера.

— Да, они поторопятся, — согласился вождь. — Среди них есть опытные разведчики, и они обязательно заметят приближение грозы.

— Ты сдержишь слово? На тебя можно положиться?

— Ка Маку не лжет. Ты давно стал моим братом, и я буду честен с тобой. Надеюсь, что и я смогу на тебя положиться и получу то, что ты обещал.

— Вот тебе моя рука. Это не хуже клятвы. Позаботься только о том, чтобы я смог поскорее переговорить с Нефтяным принцем!

— Я приведу его к тебе. Мне будет легко сдержать слово. Видишь, близится непогода, и эти бледнолицые не захотят оставаться под открытым небом, они поднимутся в пуэбло, чтобы не намокнуть. Тогда я без боя смогу пленить их.

— Тех, кого я тебе описал, тебе придется отделить от других. Но помни, все они должны думать, что их спас Нефтяной принц!

— Все будет так, как сказал мой белый брат. Уфф! Смотри, там показались всадники. Должно быть, это они. Быстрее прячьтесь!

Белые поспешно забрались на верхний этаж, а вождь остался стоять, наблюдая за приближающимся караваном, состоящим из длинной вереницы всадников и вьючных лошадей. Они двигались гуськом — на индейский манер. Только трое всадников, возглавлявших отряд, ехали бок о бок: Сэм Хокенс, Дролл и Хромой Фрэнк. Последний, увидев вздымавшиеся одна над другой террасы пуэбло, заметил:

— Такого архитектонического проекта никогда еще не видел! Что это за стиль, а? Византийско-хлороформский или еврейско-имперский? Готическо-объективистский или греческо-миртовый? В любом случае для такого специалиста, как я, сверх всякой меры интересно посмотреть, с какой регулярностью эти индейцы громоздят одна на другую свои лестницы, чтобы забраться наверх. Есть ли у тебя, любезный Сэм, архитектоническое разумение к такой амфидиалектической форме строений?

Оба весело рассмеялись. Дальше они ехали молча, пока не оказались у самого подножия пуэбло. На разных террасах стояли женщины и дети. Куда же подевались воины? Только один вождь в гордой неподвижной позе ожидал прибывших. Сэм Хокенс обратился к нему на распространенной в тех краях смеси из английских, испанских и индейских слов:

— Не ты ли Ка Маку, вождь этих пуэбло?

— Я, — последовал короткий ответ.

— Мы хотели бы здесь отдохнуть. Можно ли получить воду для нас и наших лошадей?

— Нет.

Началась двойная игра. Ка Маку должен был задержать людей, следовательно, ему пришлось бы напоить и пришельцев, и животных, однако сначала, во избежание подозрений, надо было дать понять, что делает он это крайне неохотно.

— Но почему? — спросил Сэм.

— Сейчас у нас мало воды, и ее не хватит даже для наших лошадей.

— Что-то я не вижу ни воинов, ни их лошадей. Куда они подевались?

— Они на охоте, но скоро должны вернуться.

— Значит, воды у вас достаточно. Почему же ты не хочешь дать ее нам?

— Я вас не знаю.

— Разве ты не видишь, что с нами женщины и дети? Мы мирно настроены, и нам просто надо попить. Если ты не дашь нам воды, мы сами найдем ее.

— Вы ничего не найдете.

— Думаешь, у белых людей нет глаз?

— Ищите!

Трехпалый отвернулся, всем своим видом показывая, что больше не желает общаться. Это было уж слишком, особенно по мнению Хромого Фрэнка. Малыш со злостью крикнул своему кузену Дроллу:

— Что этот парень, собственно говоря, о нас думает? Я бы всадил ему пулю в башку, если бы только можно было. Тогда бы он сразу стал повежливее. Мы, лучшие, первейшего сорта люди, не позволим выгнать себя, словно нищих бродяг от высоких дверей. Предлагаю как следует поговорить с этим неулыбчивым парнем.

— Угу, — кивнул уроженец Альтенбурга [269], — не очень-то приятно глядеть на вареную рыбку, а ухи не понюхать. Однако что-нибудь да найдем — глотнуть хватит.

Всадники спешились и принялись разыскивать источник. Влаги в почве оказалось предостаточно: вокруг пуэбло росла трава, а неподалеку имелся маленький садик, где росли кукуруза, дыни и овощи, что само по себе предполагало постоянный полив. Но при всем желании им так и не удалось отыскать источник. В конце концов, Фрэнк недовольно воскликнул:

— Дураки мы, и больше ничего! Окажись здесь Олд Шеттерхэнд или Виннету, они давно бы уже нашли воду. Я даже думаю, они бы ее просто унюхали.

— И этим знаменитым воинам найти воду не удалось бы, — возразил Ши-Со, не принимавший участия в поисках, а лишь с улыбкой наблюдавший за ними. — Не надо обшаривать округу, лучше просто подумать.

— Да? Ну вот и думай! — обиделся Хромой Фрэнк.

— А я это уже сделал.

— Что? Тогда выдай нам результат твоей духовной сосредоточенности!

— Это пуэбло — настоящая крепость и, естественно, без воды она существовать не может. Вода нужна на случай осады, когда защитники не могут покинуть здание. Если подумать об этом, то легко догадаться, где спрятан источник.

— Внутри пуэбло? Но где?

— Ну, не на верхнем же этаже, — и молодой индеец рассмеялся.

— Это уж точно, никогда еще не видывал колодца на церковной колокольне. Источник надо искать в самом низу.

— Там, где его устроили сотни лет назад, когда только строили пуэбло.

— Верно! Это так же ясно, как сапожная вакса. Слушай, дорогой мой юный друг, ты, кажется, умнее своих лет. Если ты и дальше так будешь развиваться, ну, хотя бы отчасти, то из тебя, может, что-нибудь и выйдет. Итак, мы должны искать на самом нижнем этаже. Но как мы туда проникнем? Специальной калитки нет, да и лестниц что-то не видно. Может быть, их подняли и спрятали. Если мы соорудим египетско-сарматскую пирамиду, когда один встанет на плечи другого, то многим из нас удастся попасть на крышу и даже спрыгнуть оттуда вниз, где и находится чистейшая Aqua destillanterium. [270]

— Именно этого делать никак нельзя, если не ошибаюсь, — заметил Сэм Хокенс — Мне кажется, нам лучше обойти эту сложность: пусть вождь сам спустится к нам. Думаю, ему хочется поговорить с нами.

Трехпалый и в самом деле уже спустился до первой террасы. Он подошел к самому ее краю и спросил:

— Бледнолицые уже нашли воду?

— Разреши нам подняться к тебе, тогда мы ее найдем, — ответил малыш.

— Думаешь, она течет сверху?

— Нет, под твоими ногами, на нижнем этаже.

— Ты догадлив. Я мог бы дать вам воды, но здесь это большая редкость…

— Мы неплохо заплатим! — прервал его Сэм.

— Хорошо! Однако мой брат, возможно, знает, что многие племена краснокожих ступили на тропу войны против белых пришельцев. Могу ли я доверять бледнолицым?

— Нас тебе нечего бояться. Может, ты уже слышал про нас хотя бы раз. Я и два вот этих стоящих перед тобой воина получили прозвище Троица, потому что за мной…

— Троица? — резко оборвал его вождь. — Тогда я знаю ваши имена: Хокенс, Стоун и Паркер. Почему же вы мне сразу не сказали? Троица всегда настроена к краснокожим дружелюбно. Вы — наши братья, и мы приглашаем вас к себе. Вы получите воду, и столько, сколько вам надо. Наши женщины принесут ее.

По его команде на нижнюю террасу спустились скво и стали вытаскивать находившиеся на нижнем этаже глиняные кувшины с водой, которую некоторые из путников, поднявшихся по вдруг появившимся приставным лестницам, передавали вниз, своим. Картина была настолько мирной, что ни Сэм Хокенс, ни кто-либо из его товарищей и не подумал, что дружеское расположение вождя обманчиво.

Пока люди утоляли свою жажду, а потом поили животных, небо потемнело, залившись угрожающими красками. Сначала оно стало темно-красным, а потом фиолетовым, после чего быстро наполнилось густой чернотой.

— Хм! Гляди, что творится! — крикнул Уилл Паркер Хокенсу. — Что на это скажешь, Сэм? Грядет ураган или торнадо.

— В такое я не верю, — послышалось в ответ. — Гроза будет, буря… это точно! Сильный ливень! А вот торнадо… Лучше нам спрятаться под крышей, да и нашим животным тоже.

Повернувшись к вождю, все еще стоявшему на террасе, Хокенс спросил:

— А что скажет мой краснокожий брат? Что будет?

— Большая буря и так много дождя, что через короткое время здесь все поплывет.

— Я тоже так думаю, но желания купаться в одежде у меня нет. Может, пустите нас в пуэбло?

— Мои белые братья вместе со своими женщинами и детьми могут подняться к нам. На них не упадет ни капли.

— А наши животные? Нет ли и для них места, чтобы они не разбежались?

— Там, слева, за углом пуэбло, есть корраль [271], в котором можно их запереть.

— Хорошо, так мы и сделаем. А пока женщины пусть поднимаются к вам.

Сверху спустили еще несколько лестниц, по которым женщины и дети попали на третий этаж, а оттуда, через дыру в крыше, спустились ниже. Одновременно индейские скво и подростки спустились к основанию пуэбло, чтобы разгрузить мулов и лошадей, а потом помочь перенести груз на первый этаж.

В стороне от пуэбло находилась четырехугольная площадка, окруженная сравнительно высокими стенами, которую Трехпалый назвал корралем. Сюда и отвели лошадей. Когда они оказались за загородкой, вход забаррикадировали двумя жердями, плотно входившими в специальные выемки в стене. Едва успели справиться с этой работой, как сверкнула молния, полыхнувшая чуть ли не во весь небосвод, и раздался такой удар грома, что, казалось, дрогнула земля. А потом начался ливень, да такой, что в нескольких шагах уже ничего не было видно. Внезапно налетела буря такой силы, что пришлось держаться за стену, чтобы не оказаться опрокинутым.

Мужчины поспешили к лестницам. Банкир и его бухгалтер не были такими опытными, ловкими и расторопными, как другие, а потому у лестниц оказались последними. Люди в большой спешке поднялись на вторую террасу, а оттуда через дыру в крыше спустились по лестнице на второй этаж. Пролезть в отверстие можно было только по одному, а потому в укрытие уходили не так быстро, как хотелось бы под льющим как из ведра дождем. Каждый думал только о себе, пробиваясь вперед и не обращая внимания на других. В такой толчее никому не бросились в глаза пятеро или шестеро индейцев, внезапно оказавшихся рядом с вождем, руководившим спуском.

Крышка, которой закрывалось входное отверстие, лежала рядом. Поблизости виднелось несколько больших камней весом не меньше центнера каждый, на которые тоже никто не обратил внимания. Когда банкир уже собирался поставить ногу на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, а бухгалтер стал его поддерживать, вождь крикнул:

— Стой, назад! Вам туда нельзя!

— Почему? — удивился Роллинс.

— Потом узнаете.

Не успели те двое опомниться, как Трехпалый с упомянутыми индейцами бросились на банкира и бухгалтера, свалили их и тотчас связали. Слабые крики о помощи были заглушены завыванием бури и громовыми раскатами. Столь же быстро вождь выдернул лестницу из дыры и прикрыл отверстие крышкой, а его люди придавили ее сверху тяжелыми камнями. Итак, спустившиеся вниз путники оказались в плену.

Банкира и Баумгартена на лассо опустили еще на этаж ниже, после чего и там входное отверстие заложили крышкой. Затем вождь отослал куда-то одного из своих людей. Индеец тут же скатился по лестнице с нижней террасы пуэбло и, несмотря на бурю и дождь, обогнул угол строения и пробежал минут десять до того места, где остатки когда-то рухнувшей стены образовывали очень хорошее укрытие. Здесь со своими лошадьми прятались воины пуэбло, которые якобы охотились. Гонец сообщил воинам, что хитрость удалась, а значит, теперь они могут спокойно возвращаться домой.

Индейцам действительно повезло, и все получилось гораздо проще, чем предполагал Трехпалый. Неожиданной удаче, откровенно говоря, больше всего способствовала внезапно налетевшая непогода, хотя нельзя было сбрасывать со счетов неосторожность, с которой приезжие сами полезли в капкан.

Женщин и детей спустили с третьей террасы на третий этаж. Там они оказались в мрачном помещении высотой приблизительно в пять локтей, в котором отсутствовали окна. Кроме отверстия в потолке, через которое люди спустились, не было ни малейшей щелочки в окружающий мир. Этаж этот на пять комнат разделяли поперечные перегородки, самой большой из которых казалась средняя, за которой они и находились. В одной из ниш тускло мерцала глиняная лампа, свет которой едва-едва озарял пространство длиной в несколько шагов.

Фрау Розали, качая головой, огляделась. Не обнаружив в помещении никаких предметов, кроме лестницы и лампы, она возмущенно заметила:

— Такого я еще никогда не видела и не испытывала! Засунуть гостей в дыру, где нет дивана, да что там — даже ни одного стула! Прямо как в подвале! Куда присесть? Куда повесить вещи? Как разжечь очаг? А где сварить кофе? Ни печки не видно, ни окон! Я буду протестовать! Мы же дамы, а дам не сажают в… Боже правый! — Она испуганно остановилась, услышав первые раскаты грома. — Кажется, я слышала гром!

— Да уж, это был гром, и какой! — ответила другая фрау, по фамилии Штраух. — Я как раз ныряла в дыру, когда заметила вспышки молний.

— Так, тогда соберитесь все там, в дальнем углу! По дороге мужчины рассказывали о том, что здесь грозы совсем другие, чем у нас дома. Если эта дьявольская американская молния ударит прямо в отверстие, то мы от страха умрем на месте, как мышки! Хорошо, что здесь нет ни сена, ни соломы, и вообще ничего горючего. Понятно вам? Слышите, как снаружи бесится ливень? Наши работящие мужики вымокнут до нитки! Потом жди простуды, насморка, боли в желудке… Кто о них позаботится? Конечно же, мы, женщины и дамы! Скорей бы только они приходили!

Желание ее было тут же исполнено, потому что в эту минуту первым вниз спустился Хромой Фрэнк, за которым последовали остальные. Стряхнув с себя воду, как бездомный пес, Фрэнк огляделся и разочарованно произнес:

— Что за адская яма? Это не совсем пригодное жилище даже для приглашаемого на недолгое время человека. Благодарю за сливовое пирожное к Рождеству! Да и милого дневного света здесь вовсе нет! Если у этих краснокожих джентльменов нет лучшего помещения для нас, я пришлю к ним в ближайшем будущем королевского архитектора из Саксонии. Он-то уж покажет им разницу между моей прекрасной виллой «Медвежье сало», что на Эльбе, и этими подземными гекатомбами [272]. А куда сесть уставшему, где вздремнуть после обеда?

— Где хотите, герр Фрэнк, — послышался голос фрау Розали, — места достаточно.

— Что вы сказали? — раздраженно воскликнул вестмен. — Где хочу? А почему же вы тогда не хотите? Может, вам не нравится? Значит, если вам что-то не нравится, то для меня это обязательно должно подойти? Вы глубоко ошибаетесь. При моих вестибулярных способностях и талантах мне вовсе не надо смиряться с тем, что другим не нравится ни в супе, ни в кофе.

— Успокойся, Фрэнк! — потребовал Сэм. — Здесь не время и не место твоему крючкотворству. У нас есть более серьезные занятия.

— Какие?

— Сначала мы должны раскурить трубку мира, если не ошибаюсь.

— С этими индейцами?

— По меньшей мере — с вождем. Ты же знаешь, что краснокожий только тогда спокоен, когда с ним раскуришь калюмет.

— Это-то я знаю. Но не станем же мы раскуривать ее здесь, в четырех стенах! Придется выйти на улицу, несмотря на плохую погоду. А пока мы сидим в этом подвале, и если краснокожим захочется поступить с нами нечестно, то им как раз следует… О, тысяча чертей! Посмотри-ка, дело принимает дурной оборот: они вытягивают лестницу! Держите ее, держите, крепче!

Хромой вприпрыжку подбежал к лестнице и подпрыгнул, вытянув руки, стараясь дотянуться до нижних ступенек, но было уже поздно: лестница исчезла в люке.

— Ха! Извольте возрадоваться! — разъярился он. — Теперь мы сидим в луже, как Пифагор в бочке!

— Пожалуй, это был Диоген, — уточнил Сэм с улыбкой. — Их выходка с лестницей заставляет меня задуматься: на кой ляд они ее убрали? Может, она срочно понадобилась на другом этаже? При такой погоде это вполне возможно. Давайте посмотрим, все ли мы здесь!

Оказалось, что нет банкира и Баумгартена. Тут Сэм Хокенс немного успокоился:

— Ладно, они из нашей компании, и обязательно должны спуститься сюда. Лестницу быстро вернут на место, если не ошибаюсь.

— А почему же они закладывают дыру крышкой? — вмешался Дролл.

— И ты еще спрашиваешь? — парировал Фрэнк. — Мне в самом деле стыдно, что ты мой родственник! Каждый разумный человек закрывает дверь, когда идет дождь. Сейчас там не просто дождь, снаружи льет как из ведра! Потому и закрыли дырку, чтобы дождевые капли не стучали нам по головам. Можешь ты такое понять?

— Э-э, милый мой Гелиогабал Морфей Эдвард Франке, раз ты это так хорошо понимаешь, значит, и я понял.

— Причина действительно может быть в этом, — согласился Сэм. — Время у нас есть. Пока сюда не спустится вождь, мы можем осмотреть нашу сегодняшнюю, так сказать, квартиру. Ба, здесь даже лампа есть.

От «квартиры» в восторг никто не пришел. Комнаты были совершенно пусты. Не было ни сидений, ни одеял, ни следа соломы, сена или листвы, из чего можно было бы приготовить постель хотя бы для одного человека. Настроение у насквозь промокших людей резко ухудшилось, однако Сэм, не утративший своего обычного равновесия, по возвращении в среднюю комнату сказал:

— Ладно, скоро все переменится — дождемся только прихода вождя. Тогда будет все, что нам надо.

Молодой индеец Ши-Со не участвовал в осмотре помещений. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и серьезно смотрел прямо перед собой. Теперь, услышав беззаботные слова Сэма, он прервал молчание:

— Старый охотник Сэм Хокенс заблуждается. Едва ли что-нибудь изменится в лучшую сторону. Мы в плену.

— В плену? Черт возьми! Откуда ты знаешь?

— Я индеец и знаю это, но вы, опытные вестмены, тоже могли бы это знать. Когда мы поднялись на террасу, я увидел две лестницы, ведущие на верхний этаж. Если вдруг срочно потребовалась лестница, почему не взяли одну из тех, почему вытащили нашу?

— Ну, те две лестницы и я видел. В самом деле странно, что взяли именно эту.

— И еще одно, — продолжал юноша, — где Гринли, которого называют Нефтяным принцем?

— Дьявол, а ведь парень прав! — смущенно признался Сэм.

— Почему отсутствуют банкир и бухгалтер, которых он, весьма вероятно, хотел обмануть? Гринли знает, что мы не допустим обмана, поэтому хочет отделить их от нас. Наверняка он и подговорил вождя.

— Но как и когда?

— Вспомните о тех двух белых, что были до нас на ранчо Форнера! Гринли успел переговорить с ними, а я узнал, что с одним из них он даже долгое время стоял за домом.

— Если это правда, значит, существует связь, над которой стоит задуматься. Как можно решиться пленить сразу столько людей? Мы отлично вооружены и могли бы вырваться.

— Но как?

— Открыв крышку.

— Попытайтесь-ка! Ничего не выйдет!

— Тогда через внешнюю стенку.

— Она сложена из камней и известкового раствора, который еще прочнее камня.

— Кстати, я, кроме вождя, там наверху видел только женщин и детей…

— Воины спрятались. Они якобы охотились. Но что за охота в это время года в столь пустынной местности? Вы ведь знаете, что многие индейские племена вырыли топоры войны. Значит, они в любое время могут появиться здесь. Разве станут другие индейцы вести себя столь беспечно, что покинут свой укрепленный лагерь и отправятся на охоту, рискуя жизнью? Разве индейцы пуэбло вообще когда-нибудь ходили на охоту в таком количестве? Они ведь живут в основном тем, что растет в их огородах.

— Ты прав. Твои аргументы неопровержимы.

— Итак, мы в плену.

— Ладно, не паникуй! Сначала надо убедиться, можем ли мы приоткрыть крышку.

Дик Стоун и Уилл Паркер крепко обнялись, а Сэм забрался им на плечи и смог достать до крышки. Упершись в нее изо всех сил, он попытался сдвинуть ее, но напрасно.

— Нас заперли, — заключил старик, спрыгивая на пол. — Но мы покажем этим сапожникам, что они просчитались.

— Как? — удивился Стоун.

— Мы либо сделаем подкоп, либо все же прорвемся через крышку. Сначала займемся стеной.

Стену осмотрели во многих местах при тусклом свете лампы. Оказалось, что внешняя стена, как и утверждал Ши-Со, на всем своем протяжении состоит из крупных камней, соединенных прочным раствором, удалить который не под силу никакому, даже самому острому ножу. Да и другие, более прочные инструменты едва ли пригодились бы. Ши-Со все это время продолжал сидеть у стены, не принимая участия в испытаниях.

Затем занялись крышкой, пытаясь пробиться сквозь нее. В этой попытке приняли участие все мужчины, причем двое находились внизу, а третий вставал им на плечи и пытался продырявить крышку ножом. Быстро выяснилось, что низ крышки сделан из прочнейшего дерева, каждая палочка плотно пригнана к соседней. Все старания к успеху не привели, при этом так и не удалось узнать, из какого же дерева состоит верхний слой.

Женщины наблюдали за бесплодными попытками мужчин с боязливым ожиданием. Когда энтузиазм поселенцев заметно иссяк, фрау Розали гневно выкрикнула:

— Подумать только, что на свете живут такие ужасные люди! Мы не причинили никакого зла этой индейской банде, а они заперли нас здесь словно мошенников, приговоренных к десятилетнему заключению. Как бы я хотела высказать этим негодяям правду в лицо! Теперь можно лишний раз увидеть, до чего можно докатиться, если полагаться только на мужчин! Им бы надо быть нашими защитниками, а они, вместо того, чтобы проявить предусмотрительность и оберегать слабых, сами завели нас в большую западню!

— Замолчи! — прикрикнул на нее муж, впервые за последнее время подавший голос. — Ты оскорбляешь мужчин своей вечной бранью!

— Что? Вечной? — затараторила озлобленная женщина. — Когда я начала говорить? Самое большее три — четыре секунды назад. И это называется вечностью. Мне все равно, оскорбляю ли я кого-нибудь, потому что говорю истинную правду. А кто прав, тому нечего прикусывать свой язык. Мы были настолько глупы, что позволили себя запереть. Я в этом не виновата, но хочу знать, чего нам здесь ожидать! И что с нами произойдет?

— И вы еще спрашиваете? — заметил Хромой Фрэнк, хитро подергивая уголками рта. — Сначала нас свяжут…

— Как? И дам тоже?

— Разумеется! Потом поставят к столбам пыток…

— И дам тоже?

— Разумеется! Ну, а потом нас убьют…

— И дам тоже?

— Разумеется! А когда мы будем мертвы, с нас снимут скальпы.

— Боже мой! Но ведь не с дам же?

— И с вас тоже! Краснокожие любят скальпировать живых женщин, они не ждут, пока те помрут. Знаете ли, у дам волосы и красивее, и длиннее, а потому их скальпы стоят гораздо дороже…

— Благодарю за подобную лесть! — прервала его фрау Розали.

— Пожалуйста! — ответил Хромой. — Добавлю еще, что с трупа скальп снимать труднее, чем с живого человека.

— Послушайте, это правда или же вы просто хотите нагнать на меня страху?

— Чистая правда! На мои слова вы можете полностью положиться.

— Значит, эти краснокожие — настоящие убийцы! Но я не позволю себя оскальпировать ни живой, ни мертвой!

Мою кожу и волосы они не получат ни за какую цену. Я буду обороняться, я буду защищаться с первого до последнего мгновения. Ко мне они не смогут подойти, потому что я — фрау Розали Эбершбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер. Они у меня попляшут!

У банкира и его бухгалтера тем временем события развивались скучнее. Они лежали рядышком на нижнем этаже. Лампы там вообще не оказалось, и было темно. Повышенная влажность и слышимое время от времени клокотание заставляли предположить, что где-то поблизости находился источник. Стены внизу были такими толстыми, что неистовство непогоды сюда почти не доносилось. Когда их спустили на земляной пол и закрыли крышку, оба некоторое время прислушивались. Однако вокруг все оставалось тихо, и ничто не выдавало присутствия других людей. Поэтому банкир решился заговорить:

— Вы слышите меня, мистер Баумгартен?

— Да, сэр. Что мы сделали индейцам, чем заслужили такое обхождение?

— Хм, я и сам себя об этом спрашиваю. Почему они именно нас взяли в плен?

— Думаю, что и другим не лучше, чем нам.

— Вы считаете, что их тоже пленили? У вас есть на то основания?

— Много. Вот самое бесспорное: краснокожие не могли бы взять нас в плен, если бы не захватили и наших спутников, иначе бы те освободили нас.

— Верно, но все это очень печально. Теперь нам придется отказаться от всяческих надежд на освобождение.

— Буду надеяться до последнего мгновения.

— На кого?

— Прежде всего на Бога. Кроме того, не исключено, что мы сможем рассчитывать на помощь наших спутников. Возможно, они где-то заперты, как и мы, но не связаны. У них осталось оружие. Да и вспомните, что это за парни! Хромой Фрэнк — хотя и странноват немного — мужественный человек и дельный вестмен. То же самое можно сказать про Хокенса, Паркера, Стоуна и Дролла. Что до остальных, то там нет никого, кроме этого несчастного кантора, кто бы боязливо сидел сложа руки.

— Хм, я думаю так же. Но почему нас схватили? Вот это бы я хотел знать в первую очередь. Может, из-за денег?

— Вряд ли. Ради выкупа действуют только белые бандиты, а не индейцы.

— Значит, просто для того, чтобы ограбить?

— Не только. Если бы это было так, наши карманы давно бы уже обчистили, а так только отняли оружие. Не будучи вестменом, я не могу сказать ничего определенного, но я полагаю, что поведение краснокожих вызвано каким-то противоречием между ними и белыми.

— Черт возьми! Тогда нам не на что надеяться, потому что мы становимся пленниками, и речь идет о нашей жизни.

— Таковы намерения краснокожих.

— Хорошенькая перспектива! Жариться у столба пыток и быть оскальпированным!

— Ну, пока дела не зашли так далеко. Я, как уже сказал, буду надеяться до последнего. Может, стоит попробовать освободиться от пут.

Они очень старались, напрягали все свои силы, но безуспешно: ремни оказались прочными. Конечно, если бы на их месте находились Олд Шеттерхэнд или Виннету, те бы освободились уже через пару минут, но эти двое были настоящими гринхорнами, да и лишены они были той находчивости, которая порой помогает найти выход из самого скверного положения. Они приложили массу усилий, чтобы разорвать ремни, а вот распутать их друг у друга, по меньшей мере попытаться, даже со связанными руками, они просто не догадались.

Теперь они снова тихо лежали рядом и ждали — как они думали, довольно долго. Вдруг послышался шум. Кто-то снял крышку, и обоим открылось звездное небо. От непогоды не осталось и следа, наступил вечер. Потом они увидели, как в отверстие просунули лестницу, и к ним спустился сам вождь. Трехпалый наклонился и ощупал пленников руками. Убедившись, что те еще не развязались и лежат тихо, вождь сказал:

— Белые собаки глупее воющих койотов. Они пришли в жилище краснокожих воинов, не подумав о том, что теперь между нами вырыт топор войны. Они забрали у нас нашу страну, наши святые места, они преследовали нас и обманывали все больше и больше. Сначала их было мало, а потом пришли толпы. Когда-то и нас было много, а теперь мы должны исчезнуть, как мустанги и бизоны. Но мы не умрем, не отомстив! Топор войны не зарыт! И все бледнолицые, которые попадут нам в руки, будут уничтожены. Вы — тоже. Рано утром, едва займется день, вы встанете к столбу пыток, и ваши крики будут такими громкими, что грифы слетятся сюда стаями — рвать мясо из вашего живого тела. Так и будет, как сказал вождь Ка Маку!

Произнося это, Трехпалый уже поднимался по лестнице. Ее убрали тотчас после ухода вождя и снова задвинули крышку. Угрозы Трехпалого сильно подействовали на банкира и его спутника; они всерьез восприняли слова индейца, ибо не знали, что вождь действует по уговору и только потому в таких мрачных красках расписывает судьбу пленников, чтобы они с большей благодарностью потом отнеслись к своему мнимому спасителю.

После визита вождя банкир чувствовал себя полностью разбитым, да и Баумгартен был уже не столь уверен, как прежде. С утра пораньше к столбу пыток! Осталось крайне мало времени!

Они поделились своими опасениями, снова пытаясь отыскать выход и разорвать путы, врезавшиеся в их тело, но без малейшего успеха… Прошло еще несколько часов, когда они снова услышали шум. Оба взглянули наверх. Крышку опять убрали, и в отверстие показалась голова.

— Тсс, мистер Роллинс, вы там? — услышали они тихий голос.

— Да, да! — от радости банкир ответил слишком громко.

— Тише! Если нас кто-нибудь услышит, я пропал. Мистер Баумгартен с вами?

— Я тоже здесь, — ответил немец.

— Наконец-то я нашел вас! Среди тысячи смертельных опасностей я разыскивал вас и хотел спасти. Вы не ранены?

В словах звучала ласковая озабоченность.

— Нет, мы целы и невредимы, — ответил Роллинс.

— Подождите немного, я посмотрю, удастся ли мне спустить лестницу. Наверху стоят двое часовых, но я рискну все же спасти вас.

Голова в отверстии исчезла.

— Слава богу! Мы выберемся! — облегченно вздохнул банкир. — Это Гринли, наш Нефтяной принц.

— Кажется, он, — согласился бухгалтер. — Правда, я не смог разглядеть его лица, но голос я узнал, хотя он говорил шепотом.

— Он нас вызволит, он даже рискует жизнью, чтобы освободить нас! Не правда ли, это смелый поступок с его стороны?

— Очень!

— А его чуть не заклеймили как обманщика. Теперь мы сможем убедиться, что он полностью заслуживает нашего доверия. Вы видите, как он честен. Никогда больше не буду в нем сомневаться.

Нефтяной принц снова показался в отверстии. Он опустил лестницу и тихо сказал:

— Мне удалось. Выбирайтесь!

— Но мы не можем, мы связаны, — ответил Роллинс.

— Черт! Придется спуститься к вам, но так мы потеряем время.

Гринли добрался до пленников, нащупал веревки и разрезал их. Оба поднялись и стали разминать затекшие руки и ноги, чтобы в них восстановилось нормальное кровообращение.

— Этого я вам никогда не забуду, сэр! — расчувствовался Роллинс — Скажите, как вам удалось…

— Тсс, тише! — зашипел Нефтяной принц. — Позже, все позже. Теперь у нас нет времени. Надо быстрей уходить. В любой момент кто-нибудь может нас увидеть, и тогда мы пропали. Быстрее наверх! Да, и не выпрямляйтесь во весь рост, иначе вас сразу заметят. Лучше уходить ползком.

Он полез наверх, а банкир с бухгалтером последовали за ним. Наверху они тотчас распластались на террасе.

— Взгляните наверх! — прошептал Нефтяной принц. — Видите часовых?

На светлом фоне звездного неба на верхней террасе они увидели индейцев. По неопытности они даже не задумались над тем, что здесь, на нижней террасе, никого не было, хотя именно тут часовые гораздо нужнее. Не подумали они и о том, что сверху их прекрасно видно, а все действия Нефтяного принца — сплошная игра. Он же, оставив отверстие в полу террасы открытым, так и не втянув наверх лестницу, шепнул:

— Следуйте за мной вперед. Там, на краю террасы, я уже приготовил лестницу. Если нас никто не увидит и мы сумеем спуститься, то бояться будет нечего.

Они подползли к краю террасы и действительно обнаружили там лестницу. Один за другим беглецы спустились вниз.

— Ну вот, наконец-то! — перевел дух Нефтяной принц. — Удалось. А теперь прочь отсюда!

— Нет, постойте, мистер Гринли! — возразил совестливый банкир. — Наши спутники тоже в плену?

— Конечно.

— И мы вот так их бросим? Мы же обязаны …

— Чепуха! — оборвал его Нефтяной принц. — Какое вам до них дело! Вождь солгал, его воины прятались здесь. Что можем сделать мы втроем против шестидесяти или семидесяти хорошо вооруженных индейцев? Это верная смерть! Радуйтесь, что я вас вытащил! Сейчас каждая минута может стоить нам жизни.

— Может, это и верно, но мне очень жаль тех, кого мы не сможем спасти…

— Сейчас не время! Пусть они сами о себе позаботятся. Там есть толковые парни, уж они-то смогут найти выход.

— Только это и успокаивает меня немного. А как мы уедем? Нас же будут преследовать. Эх, если бы у нас было оружие и лошади. Да и багажа нет.

— Успокойтесь, все здесь. Я обо всем позаботился.

— Что? Но это же невозможно!

— О, ради друзей можно сделать и невозможное. Впрочем, я действовал не один, у меня нашлись помощники.

— Кто это?

— Два храбрых джентльмена, к которым я вас веду. Идемте скорее, нам нельзя больше терять ни секунды.

Нефтяной принц провел их вдоль внешней стены пуэбло, а дальше мимо развалин, в которых вечером прятались индейцы. Там они наткнулись на Батлера и Поллера, у которых нашли не только своих лошадей и оружие, но и все свое имущество, чем были сильно удивлены. На их вопросы Нефтяной принц ответил так:

— Сейчас срочно надо смываться отсюда. Они обязательно за нами погонятся. По дороге вы все узнаете.

Предусмотрительный Гринли заранее подготовил внушающий доверие рассказ и был убежден, что эта история не покажется липой. Сев на лошадей, они понеслись галопом. Банкир был преисполнен благодарностью к своему спасителю; на какое-то время он даже позабыл об оставшихся спутниках. Но Баумгартену никак не удавалось освободиться от мрачных мыслей, ибо он полагал, что их святая обязанность заключалась в том, чтобы освободить остальных пленников, или хотя бы попытаться это сделать.

Тем временем пленники продолжали находиться в довольно серьезном положении. Однако и здесь не обошлось без курьезов. Сначала все твердо были убеждены, что входное отверстие вот-вот откроют, и появятся банкир с бухгалтером. Но вскоре логичные рассуждения Ши-Со пробили в этой убежденности первую брешь, а когда в последующие часы ничего не произошло, стало ясно: Ши-Со прав. Разумеется, заключение это не добавило оптимизма. Опытные вестмены пока не паниковали, но тем возбужденнее проявляли себя немецкие переселенцы, бывшие буквально вне себя. Они считали, что речь идет не только об их имуществе, но и о самой жизни. Единственным среди них, кто не потерял самообладания, был кантор Хампель, которому даже в голову не пришло, что его творческим поискам может наступить быстрый конец.

В сложившейся ситуации, как легко можно догадаться, первой скрипкой стала фрау Розали. Сначала она страшно ругала индейцев, потом обрушилась на Сэма и его спутников, вина которых, по ее мнению, состояла в том, что именно они довели ее до нынешнего положения.

— Кто бы предположил такое двуличие в старом краснокожем бургомистре! — бушевала фрау Розали. — Он вел себя так мило, так дружественно, что я было подумала: вот-вот он пригласит меня на вальс. А оказалось, что он фальшивый обманщик и лжец! Отхлестать бы его хорошенько по щекам, надавать оплеух, настоящих, крепких оплеух! Что он, собственно говоря, хочет от нас? На что посягает? На наши вещи и деньги? Скажите мне, гepp Хокенс! Говорите, говорите! Что вы стоите как китайский истукан, который не может выдавить из себя ни слова! Я хочу и должна знать, как мне быть дальше.

— Понятно, что им нужна наша собственность, — ответил Сэм.

— Понятно? А мне не понятно! Моя собственность — это мое владение, и никто не может мне нашептать другого. Кто протягивает руку к моему законному владению, тот просто мошенник. Даже в Саксонии определены параграфы, за соблюдением которых строго следит полиция. А кто ворует, пусть скрывается, пусть прячется в нору!

— Да, все верно, но, к сожалению, мы не в Саксонии.

— Не в Саксонии? Ну, я-то уж точно еще долго не буду американкой! Да, я сейчас нахожусь здесь, но свое прекрасное саксонское гражданство пока еще отдавать не намерена. Я остаюсь дочерью чудесной саксонской земли на Эльбе. Саксы побеждали в двадцати исторических битвах, мы и здесь еще себя покажем. Понятно? Тридцать лет я пунктуально и честно выплачивала все налоги, пошлины и обязательства, я не должна ни единого пфеннига и, следовательно, могу требовать, чтобы мое родное государство позаботилось обо мне, когда краснокожее ничтожество обмануло меня и хочет отнять у меня все! Я не позволю ограбить меня и выгнать без единого пфеннига в кармане!

Сэм по-своему, как-то особенно взглянул на возбужденную женщину и сказал:

— У вас в корне неверное представление, фрау Эберсбах. Вас не будут грабить и выгонять.

— Нет? А что же тогда?

— Если индеец грабит, он и убивает. Если он возьмет нашу собственность, то возьмет и нашу жизнь, чтобы в дальнейшем мы не смогли отомстить.

— Господи, спаси! Кажется, вы хотите сказать, что нас хотят прикончить?

— Ну да.

— В самом деле? Это же неслыханно! Зная об этом, вы завели нас сюда? Герр Хокенс, извините, но вы чудовище, змей, настоящий дракон! Другого такого я не могу себе представить!

— Простите! Разве мог я знать, как поведут себя индейцы? Эти пуэбло всегда были дружественными и достойными доверия. Невозможно было предугадать, что они устроят нам ловушку, если не ошибаюсь.

— Зачем надо было забираться сюда? Мы же могли оставаться снаружи.

— В непогоду?

— Ах, непогода! Лучше бы меня окатили водой из десяти кадок, чем оказаться ограбленной и убитой. Об этом вы могли бы и сами додуматься. О небо! Быть убитой! Кто бы мог подумать! Я поехала сюда, чтобы пожить несколько лет настоящей американской жизнью, а едва ступила ногой на эту землю, как меня встречает само воплощение смерти. Хотела бы я видеть того, кто может это выдержать.

Тут к ней подошел кантор, положил на плечо руку и успокаивающе произнес:

— Не волнуйтесь понапрасну, дорогая моя фрау Эберсбах. Ни о какой смерти не может быть речи.

— Почему?

— Пока я с вами, вас не возьмет никакая опасность. Я защищу вас!

— Вы?.. Меня?.. — удивилась она, недоверчиво разглядывая его лицо.

— Да, я вас! Вы же знаете, что я сочиняю героическую оперу в двенадцати актах?

— Конечно, я слышу об этом слишком часто.

— Ну, так вот! Композитор — слуга искусства, и вы можете смело положиться на то, что это могущественное божество не позволит умереть ни одному из своих приверженцев.

— Но я-то не сочиняю!

— Ничего страшного: вы находитесь под моей защитой. Ради моей великой оперы я должен вернуться домой невредимым и в хорошем расположении духа, иначе мир лишится шедевра, а это было бы невосполнимой потерей. Об этом мне дали знать музы. Значит, во время моего американского путешествия ни один волосок не упадет с моей головы, а все те, кто находятся рядом со мной, защищены от несчастий.

— Прекрасно! Тогда я хочу… я хотела сказать, если вы так уверены, что ничего страшного не произойдет, будьте любезны вытащить нас из этого подвала!

Кантор почесал за ухом и, запинаясь, пробормотал:

— Кажется… вы не так… меня поняли, дражайшая. Пьесу, темп которой обозначен как ленто [273], нельзя играть аллегро виваче [274]. Если я сказал, что в моем присутствии с вами ничего плохого не случится, то при этом вовсе не думал о том, что способен открыть двери нашей теперешней темницы. Для этого есть другие люди. Могу назвать вам хотя бы герра Франке, который уже сделал много замечательного и ни в коем случае не будет сидеть, сложа руки. Разве я не прав?

Последний вопрос он задал Хромому Фрэнку, который был польщен и ответил своим обычным витиеватым образом:

— Да, вы верно подметили, совершенно верно, герр кантор эмеритус, и доверие, что вы мне так скромно оказали, не будет обмануто. Я ведь из тех, на кого вы можете положиться в любой партикулярной опасности. Что кажется неразумным у разумных, для Фрэнка всегда любимая песня. Даже если будет еще хуже, я вас освобожу!

— Каким же образом? — усомнился Сэм.

— Ты, похоже, не веришь?

— Послушаем сначала, не ведет ли в сторону твой путь.

— Тогда вот что! Есть такая присказка: где бы ты ни был, герр органист, флейты должны умолкнуть. Так вот, я и есть тот самый органист, а ты — флейта, что должна замолчать. Путь мой прям, как вы скоро узнаете. Вы стучали по стенкам, царапали потолок, но дистиллированного решения не нашли. Ножи ваши не смогли проткнуть камень. И все же, держу пари, здесь есть дырки, в которые можно просунуть рычаг освобождения, если только мы хотим сорвать с себя путы плена.

— Какие дырки?

— Какие? Если бы предыдущие поиски велись под моим географическим наблюдением, то мы бы уже давно нашли казус белладонна [275]. Ваши глаза поразила куриная слепота, а за ваши носы я не дал бы и трех пфеннигов. Люк находится наверху, и кроме него, на первый взгляд кажется, что нет других отверстий. Если бы это было так, мы бы уже давно задохнулись, ибо израсходовали бы весь законсервированный здесь кислород. По меньшей мере, здесь бы пахло затхлостью. А вот теперь взгляните-ка на лампу. Как красиво она горит! Напрягите свои органы обоняния! Ну, чувствуете ли вы хотя бы толику затхлого воздуха? Ха, чувствуете, что воздух здесь постоянно обновляется? Ученые называют это вегикеляцией [276]. Я тщательно изучал вегикеляцию, когда строил свою виллу «Медвежье сало». Теория проста: снизу поступает свежий воздух и вытесняет наверх плохой. Значит, должны быть отверстия и вверху, и внизу, как это сделано у меня на вилле. Нам остается только обнаружить этот постоянный воздушный поток. Знаете, как проще всего импровизировать это открытие?

— Может, при помощи лампы? — спросил Сэм.

— Конечно! Видишь, бывают моменты, когда и у тебя отпускает в голове! Так возьми же лампу и пройди с ней вдоль стен, держа почти на уровне пола. Как пить дать, найдешь местечко, куда входит наружный воздух. Если потом так же исследовать потолок, то мы, ясное дело, обнаружим тот Панамский канал, через который нежелательная атмосфера удаляется в открытый космос.

— Что ж, твоя мысль, действительно, неплоха! — воскликнул Сэм Хокенс. — Твое наблюдение совершенно справедливо: в этом помещении воздух совершенно свежий. Значит, должна существовать какая-то вентиляция, если не ошибаюсь. Мы отыщем ее.

— Вот видишь, старая флейта, как органист свое дело разумеет! Если бы я не был таким… Слушай!

Малыш прервался посреди фразы, теперь и другие услышали шум над головой. Буря прошла, дождь барабанить перестал, и теперь было отчетливо слышно все, что происходило на плоской крыше. Там, похоже, откатывали тяжелые камни, а потом сдвинули крышку. Появилась довольно широкая щель.

— Пусть белые послушают, что я им скажу! — раздался громкий голос Трехпалого. — Теперь вы мои пленники! Между нами и бледнолицыми началась война, и я мог бы вас убить, но я хочу быть милостивым и подарю вам жизнь, если вы добровольно отдадите мне все, что у вас есть. Пусть ваш предводитель ответит мне!

Понятие «предводитель» относилось к Сэму Хокенсу. Он и ответил:

— Ты получишь все что пожелаешь. Выпусти нас, и мы все тебе отдадим!

— Мой брат говорит языком змеи. Если я выпущу вас, вы ничего не отдадите, а будете сражаться.

— Тогда спустись сюда сам и возьми, что пожелаешь!

— Вы можете схватить меня. Пусть бледнолицые сложат свое оружие в кучу, а потом я скину ремни, и они крепко свяжут его. Мы опустим свои лассо и вытащим связку наверх. Пусть предводитель скажет, согласен ли он!

— А сдержит ли слово вождь Ка Маку и отпустит ли он нас на свободу, когда мы все ему отдадим?

— Да.

— Да? Хи-хи-хи! Считаешь нас такими же болванами, как ты сам? Убирайся поскорее, а не то я всажу тебе пулю прямо в башку! Вы, лжецы и предатели, ничего от нас не получите, даже срезанного ногтя.

— Ты это серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Тогда вы все умрете!

— От смерти мы не ушли бы и в том случае, если бы все вам отдали. Но вы просчитались. У нас есть оружие, и мы заставим вас освободить нас безо всякого выкупа.

— Мой брат ошибается. Ваше оружие будет бесполезным, потому что боя не будет. Вы заперты и не сможете выбраться. Мы не станем нападать на вас, а вам не надо будет защищаться. Но у вас нет ни воды, ни пищи. Мы подождем, пока вы ослабнете, и тогда без боя получим все, что захотим. Хуг!

Крышка снова захлопнулась, и внизу услышали, как ее опять заваливают камнями.

— Ты спятил? — пробурчал Дик Стоун. — Не мог ничего получше придумать!

— И что же?

— Либо не отвечать вовсе, либо всадить в него пулю. Лоб его я видел отчетливо, и вполне можно было его продырявить.

— Ты в чем-то прав, старина, но ты не подумал, была бы от этого хоть какая-то польза? Наше положение только ухудшилось бы. Нет, кровопролитие здесь ни к чему. Попробуем освободиться хитростью.

— Пожалуй, стоит последовать совету Фрэнка, только надо поторопиться, а то гореть лампе осталось недолго.

После недолгих поисков выяснилось, что Хромой Фрэнк оказался прав. Во внешней стене, недалеко от пола, были проделаны дырки для вентиляции. Такие же отверстия обнаружились и в потолке, через которые мог выходить спертый комнатный воздух. Если бы они были проделаны строго вертикально, их увидели бы сразу, но они почему-то оказались продолбленными наискось, а их диаметр не превышал, вероятно, шести сантиметров.

— Раньше, — пустился в рассуждения Уилл Паркер, — мы ничего не могли поделать своими ножами с каменной стенкой, но теперь попробуем расширить эти дырки. Вопрос только в том, куда мы хотим выбраться?

— Стенка слишком толстая, — заметил Сэм. — Чтобы проделать в ней достаточно широкую дырку, придется потрудиться несколько дней подряд.

— Значит, через потолок?

— Да, но тут возникает другая трудность. Тому, кто будет работать, придется стоять или сидеть на плечах двух других. Если нам удастся удалить доски, дело пойдет быстрее. К сожалению, света нам осталось не больше, чем на полчаса. Потом мы окажемся в кромешной темноте. Надо поскорее найти подходящее место!

И его нашли. Сэм и Фрэнк решили работать первыми. Хокенс забрался на Стоуна и Паркера, Фрэнк — на немцев Эберсбаха и Штрауха. Когда они принялись за работу, Ши-Со заметил:

— Света мало. Позже он будет нужнее, чем сейчас. Может быть, погасим лампу?

Он был прав, свет загасили. В комнате стало совершенно темно. Теперь слышались только тихая работа ножей да дыхание работающих. Они так старались, что уже через четверть часа устали и их пришлось заменить. Про сон никто и не думал. Всю ночь напролет сверлили, резали, скоблили. Из потолка выбрали столько дерева, что образовалась большая дыра, в которую мог протиснуться взрослый мужчина. Теперь предстояло продолжить работу в наружной обкладке из плотно утоптанной глины, твердой как камень. И тут дело пошло куда медленнее. Только к полудню, по звуку, производимому ножами, определили, что потолок скоро будет просверлен.

— Скоблите как можно тише, — предупредил Сэм Хокенс, — иначе нас услышат наверху.

Едва он это сказал, как снаружи раздался выстрел, а мгновение спустя Дик Стоун, работавший в дыре возле Дролла, вскрикнул:

— Черт возьми! Я ранен.

— Куда? — озабоченно крикнул Сэм.

— В предплечье. Негодяи стреляют в нас.

— Что? Уже сквозь потолок? Значит, они услышали шум работы. Рана серьезная?

— Не думаю. Кажется, просто царапина. Кость не задета, но кровь, чувствую, льется.

— Ладно, спускайтесь быстрее! Они могут выстрелить еще раз и пробить ваши головы. Надо осмотреть твою руку.

Как хорошо, что в свое время выключили лампу! Едва место в норе освободилось, раздалось еще два — три выстрела. Хокенс вдруг пронзительно закричал.

— Что орешь? — спросил его Паркер. — И в тебя попали?

— Нет. Просто хочу знать, где расположились эти мерзавцы.

Наверху раздался радостный вой. Индейцы, заслышав голос Сэма, подумали, что ранили его, и дали выход своей радости.

— Очень хорошо! — улыбнулся Сэм. — Ясно, что парни лежат или сидят на корточках прямо над нашим углублением и все слушают. Пора и нам послать им парочку пуль. Фрэнк, Дролл, скорее сюда! В три наших двустволки заряжены шесть патронов. Каждый выстрелит по два раза. Ну, раз … два … три!

Грохнули выстрелы, и сейчас же снаружи раздался ужасный вой.

— Очень хорошо! Хи-хи-хи! — Сэм захохотал. — Кажется, мы попали, если не ошибаюсь. Не думаю, что они снова захотят подслушивать.

— А я не думал, что меня смогут подстрелить! — пробурчал Стоун.

— Покажи-ка свою рану, — сказал Сэм.

Оказалось, что рука лишь слегка оцарапана, и рану быстро перевязали.

— Нам лучше было бы сделать подкоп под стену. Там, на потолке стоят индейцы и слушают нас. А если мы будем пробивать стену, нас никто не услышит.

— Это намного тяжелее, — возразил Сэм.

— Лучше уж тяжелая работа, чем лишиться жизни на легкой. Я справлюсь с такой несоразмерной компенсацией.

С ним согласились. После короткого совета решили последовать предложению Хромого. Дырки во внешней стенке оказались крупнее; через каждую можно было просунуть два ружейных ствола. Их-то и собирались использовать в качестве рычагов. После часовых усилий удалось в одном месте настолько раскачать кладку, что дальше можно было продолжать работу и ножами.

За этим занятием прошел целый день. К вечеру, наконец, из стены выбили первый камень. Первый! А сколько их еще надо было удалить! А состояние пленных! Прибыв сюда, они только успели попить, но не поесть. Сейчас люди находились в плену уже почти сутки и ничего не брали в рот. Их мучили голод и жажда. Взрослые еще держались, но дети просили то пить, то есть и никак не хотели успокаиваться.

Всю ночь напролет пробивали отверстие, но дело продвигалось крайне медленно, поскольку стена была очень толстой, а строительный раствор давно стал прочнее камня. И все же пленники пробились: выпал наружу первый камень. Через крохотную дыру прорывался еще неверный свет наступающего утра. Работа пошла быстрее. Еще полчаса, и отверстие стало таким широким, что в него уже мог пролезть человек.

— Победили! — торжествовала фрау Розали. — Дыра эта, правда, не очень удобный проход для порядочной дамы, но когда речь идет о свободе, я готова пролезть и через огненное горнило, если только потом смогу отмыться. Ну, а теперь вперед, господа! Кто первый? Вежливость, естественно, требует, чтобы первыми спасались дамы, а поэтому предлагаю начать с меня.

Она уже нагнулась, собираясь просунуть голову в отверстие, но Фрэнк довольно грубо оттащил ее назад со словами:

— В своем ли вы уме, мадам Эберсбах? Здесь начало должны положить господа творения.

— Кто? — не поняла она. — Господа творения? И к таковым вы причисляете, конечно, себя?

— Конечно!

— А я дама! Разве вы не слышали, что с дамами надо быть предупредительным?

— Да, я это хорошо знаю и всегда так поступаю.

— Тогда не указывайте мне, прошу вас!

— Не понимаю вас, милейшая моя, преданнейшая фрау Эберсбах! Я всецело предупредителен к вам!

— Как так?

— Потому-то я хотел и протиснуться перед вами. Разве это не предупредительность?

— О… о… о!.. Если вы думаете подобным образом, то у вас извращенное мышление. Как вы не можете этого понять?

— Очень хорошо понимаю. Но вы сами все делаете извращенно!

— Я? Почему?

— Ну-у, отверстие находится по меньшей мере в пяти локтях над той террасой, что под нами. Так?

— Ну, разумеется.

— Высоковато для вас не будет?

— Хм, будет!

— И вы сможете прыгнуть?

— Надеюсь. Когда речь идет о моей свободе и о моей жизни, я прыгну с какой угодно высоты.

— Даже головой вниз?

— А как же еще?

— После такого полета ваша голова слишком глубоко уйдет в плечи, и ее больше не будет видно. Прыгать надо вниз ногами, а значит, и лезть в эту дыру надо ногами вперед.

— Но у меня же на ногах глаз нет.

— Верно, разве что мозоли! [277]

— И потом, когда я высунусь наружу, прежде всего я должна осмотреться, нет ли там врагов! Для этого нужны глаза, а потому вылезать придется головой вперед.

— Согласен. Именно поэтому вы должны немедленно согласиться — и это было бы в высшей мере предупредительно! — если бы я вылез перед вами. Предполагаю, индейцы могли услышать звуки падения выбрасываемых нами камней. Тогда, конечно, под нашей дырой уже снуют часовые. Как только выберется первый из нас, он получит пулю, и тогда совершенно безразлично, головой или ногами он отправится на тот свет. Итак, если вы все еще хотите быть первой, ничего против не имею.

— Хм, благодарю вас, благодарю от всего сердца! Я не хотела бы посылать под пули «господ творения», но я дама…

В общем, теперь она быстро отступила. Но и Фрэнк не получил разрешения пролезть в отверстие первым. Опаснейшее предприятие взял на себя Сэм Хокенс. Он медленно — головой вперед — пополз в дыру. Когда его глаза поравнялись с краем отверстия, он резко отпрянул назад, а когда вернулся в комнату, сообщил:

— Действительно, на нижней террасе стоят краснокожие. Похоже, и эту нашу дыру раскрыли.

— Они тебя видели? — спросил Дик Стоун.

— Кажется, нет.

— Как они вооружены?

— Ружьями.

— В любом случае будут стрелять. Может быть, за дырой наблюдают не только оттуда, но и сверху. Давайте-ка посмотрим.

Стоун взял свое длинное ружье, нахлобучил на него свой неописуемый головной убор и стал медленно выдвигать ствол в дыру. В какой-то момент снаружи раздался крик, а вслед за ними послышалось несколько выстрелов. Дик втянул ружье назад, удручающе взглянул на свой головной убор и сказал:

— Две пули насквозь: одна сверху, другая снизу. Что скажешь на это, Сэм, старый енот?

Ответу предшествовала долгая пауза. Все ждали с большим напряжением, пока, наконец, Сэм не заговорил, при этом таким тоном, в котором слышались нотки подавленности:

— М-да, стража над нами, стража под нами — дело дрянь!

— Мы перестреляем их! — воскликнул неунывающий Хромой Фрэнк.

— Попытайся!

— Почему же нет?

— Думай, прежде чем болтать! Сможешь ли ты убрать тех, кто сидит на крыше?

— Нет, но зато мы расправимся с теми, что стоят под нами.

— Как ты это сделаешь?

— Ну, просто-напросто высуну ствол, направлю на них да нажму спуск!

— Это легче сказать, чем сделать. Дыра такая узкая, что ты и прицелиться толком не сможешь. Придется вместе с ружьем высовываться! А прежде чем ты займешь удобное положение, твой кочан продырявят в нескольких местах.

— Черт! Верно! Вот у нас и отверстие есть, хорошенькая такая дырка, а наружу попасть не можем!

— Боже правый! Неужели конец? — всплеснула руками фрау Розали.

— Как пить дать, — кивнул Сэм.

— И нет никакого другого выхода? Может быть, через пол?

— Там нас наверняка тоже ждут.

— И это называется «господами творения». Если бы я была мужчиной, я точно бы знала, что мне делать!

— Например?

— Собственно, я этого не знаю, ибо не мужчина, а дама. Господа находятся здесь, чтобы защищать нас. Так и выполните свой долг. Понятно? Мне вовсе не надо ломать голову над тем, как вы меня вызволите из плена. Но я обязательно должна выбраться наружу и призываю вас напрячь все свои мозги и придумать что-нибудь!

Наступила долгая пауза. Все задумались, пытаясь отыскать какой-нибудь путь к спасению. В угрюмом, тягостном молчании прошло полчаса, затем час. Наконец слово взял Ши-Со:

— Думать можно долго, но решения найти мы не можем. И все же я полагаю, что мы спасемся.

— Как? Что? Каким образом? — посыпалось с разных сторон.

— Вы забыли, что Олд Шеттерхэнд и Виннету хотели встретиться на ранчо Форнера. Ранчеро должен рассказать им про нас. Я уверен, что оба этих известных человека поедут по нашему следу. Следовательно, они приедут сюда, в пуэбло.

— Угу, — вздохнул старый Сэм, — это единственная наша надежда. Они приедут, если не ошибаюсь. И если мы выдержим до той поры, то будем спасены.

— Но их всего двое. Что могут они сделать против стольких индейцев? — вмешалась фрау Розали.

— Вы лучше помолчите! — ответил ей Хромой Фрэнк. — Что знаете вы о двух героях, моих друзьях и покровителях!

Говорю вам: даже если тысяча краснокожих будет нас охранять, Шеттерхэнд и Виннету найдут способ помочь нам — хитростью или силой, как им понравится. Они уладили много всяких дел. Вот только бы они взяли наш след, и тогда нам не о чем беспокоиться. Они вызволят нас, и не только нас.

— Кого же еще?

— Банкира, если он еще жив.

— Пожалуй, его уже нет в живых, — нахмурился Сэм, — как и его бухгалтера. За ними, похоже, присматривали по-особому, иначе бы их не отделили от нас.

Старый охотник был прав. К ним отнеслись совсем по-другому.

Глава 7 Освобождение

Как известно, обоих вызволил из пуэбло Нефтяной принц. И теперь они вместе с ним, Батлером и Поллером скакали на север, пока к полудню, в горах Моголлон, не достигли первого леса, под сенью которого их ожидали прохлада и вода. Там они спешились и сели у ручья, чтобы передохнуть и дать отдых лошадям. Здесь Нефтяной принц рассказал банкиру небылицу о событиях прошлого вечера, стараясь объяснить их по-своему, что ему полностью удалось. Роллинс теперь окончательно убедился в честности Гринли и радовался тому, что нашел таких храбрых и почтенных спутников, как Батлер и Поллер.

Отдохнув, они снова сели на лошадей и поскакали дальше, пока к вечеру не нашли место, подходившее для ночлега. Там была вода и достаточно сушняка, чтобы всю ночь поддерживать огонь. Ни Роллинсу, ни Баумгартену не бросилось в глаза, что Нефтяной принц, Батлер и Поллер везут с собой слишком много провизии, которую они могли прихватить только в пуэбло. Когда Поллер разжег огонь, Батлер с легкой озабоченностью в голосе заметил:

— Пока мы еще недалеко от индейцев нихора. Может, лучше не разжигать огня, чтобы он нас не выдал?

— Нет никакой опасности, — тихо пояснил Нефтяной принц. — С нихора у меня хорошие отношения.

— Но ведь они вырыли топор войны!

— Ничего страшного. На боевой тропе мне они не опасны.

— Возможно. Они живут севернее этого места, а южнее расположены земли индейцев гиленьо. Таким образом, мы оказались на границе между двумя племенами, а такие пограничные районы крайне опасны, именно здесь обычно начинается вражда. Тут вечно шляются одинокие бродяги. Они-то опаснее всего, поскольку не щадят ни врага, ни друга, если только видят в этом какой-то расчет для себя.

— А я говорю, ты можешь быть уверен, что во всей округе, кроме нас, нет ни одного человека. Месторождение хорошо укрыто, и я, знающий эти края и часто здесь бывавший, не встречал тут ни единой души и ни малейшего следа. Мы здесь совершенно одни и спокойно можем жечь костры.

Нефтяной принц был полностью убежден в своей правоте, однако он ошибался. Чуть севернее ночного лагеря в этих пустынных краях ехали еще два всадника. Друг друга они не видели, но стремились к одной цели — к тому самому месту, где расположились на ночлег Гринли и его спутники. Всадники, находившиеся от лагеря на расстоянии около трех английских миль, словно сговорившись, оба держали путь прямо на юг.

Один из них, белый, ехал на великолепном жеребце вороной масти, с красными ноздрями и гривой длинных закрученных волос, которые индейцы считают верным признаком превосходной породы. Седло и сбруя на жеребце были тонкой индейской работы. Фигура всадника, не слишком длинная и не слишком широкая, казалась все же наделенной чрезвычайной силой и ловкостью. Светло-русая борода обрамляла опаленное солнцем мужественное лицо. На нем были леггины и охотничья рубашка, расшитые по швам бахромой, высокие сапоги, натянутые выше колен, и широкополая фетровая шляпа с привязанными к шнуру ушами серого медведя. За широким, сплетенным из отдельных ремней поясом торчали два револьвера и нож «боуи». Вдоль пояса, по кругу рядком размещались патроны. Кроме того, на поясе висели многочисленные кожаные мешочки, две пары подков и четыре круглые и толстые тростниковые плетенки с приделанными к ним ремнями и пряжками. От левого плеча к правому бедру спускалось лассо, сплетенное из многих ремешков, а на шее, на крепком шелковом шнуре, висела отделанная кожей колибри трубка мира, на чашечке которой были выгравированы какие-то индейские знаки. В правой руке белый держал короткоствольное ружье с затвором особой конструкции — двадцатипятизарядный штуцер мастера Генри, а за спиной болталась тяжелая двустволка «медвежебой».

Настоящему охотнику прерий не нужно блеска и лоска: чем потрепаннее он выглядит, тем больше ему почета. На каждого, кто хоть немного заботится о своей внешности, он смотрит свысока, а наибольшее отвращение вызывает у него вычищенное до блеска оружие. По убеждению настоящего вестмена, у него просто нет времени на такие пустяки. Однако в этом человеке все было так ухожено, будто он только вчера выехал на Запад из Сент-Луиса. А ружья его, казалось, не далее часа назад вышли из рук мастера-оружейника. Сапоги его были безукоризненно начищены, а на шпорах никто бы не нашел ни малейшего ржавого пятнышка. На одежде не было заметно никаких следов дорожных перипетий. Более того, похоже, что этот всадник мыл не только лицо, но и руки! Любой вестмен сказал бы, что это какой-нибудь горе-охотник, выехавший на воскресную прогулку.

Таким его, благодаря опрятному виду, частенько и считали впервые встретившиеся с ним люди. И только услышав его имя, они понимали, как сильно ошибались, поскольку человек этот был не кто иной, как Олд Шеттерхэнд, самый известный, самый отважный и опытный охотник на Диком Западе, непоколебимый друг индейцев и неумолимый враг всех злодеев, которых много бродило с той стороны Миссисипи, да и в наши дни они еще не перевелись.

Олд Шеттерхэнд — это боевое прозвище, образованное от английского слова shatter, то есть «разбить», «поразить». Кровь врага он проливал только тогда, когда по-другому поступить было нельзя, но даже и в этом случае он старался не лишать жизни. В рукопашной схватке он мог свалить любого противника одним-единственным ударом по голове. Так возникло это имя, ставшее легендой, как среди белых, так и среди краснокожих.

Другой всадник двигался всего лишь в одной миле западнее. Это был индеец. Конь, на котором он сидел, очень напоминал жеребца Олд Шеттерхэнда. Есть люди, которые с первого взгляда, еще не сказав ни слова, производят на нас глубокое и неизгладимое впечатление. Ты еще не успел отнестись к незнакомцу ни дружески, ни враждебно, но сразу ясно, будешь ли ты его любить или ненавидеть. Именно таким человеком казался этот индеец.

Одет он был в белую охотничью рубашку с красивой индейской вышивкой. Того же цвета были и его леггины, украшенные бахромой и скальпами врагов, вшитыми по бокам штанов. Маленькие стопы индейца украшали вышитые бисером мокасины, выделанные из шкуры дикобраза. На шее у краснокожего висели дорогой работы мешочек с «лекарствами», искусно украшенная трубка мира и тройное ожерелье из когтей гризли, самого страшного хищника Скалистых гор. Тонкая талия индейца была перетянута широким сантиловым поясом. Как и у Олд Шеттерхэнда, из-за него выглядывали рукоятки двух револьверов и ножа для скальпирования. Голова индейца оставалась непокрытой. Свои длинные густые иссиня-черные волосы он забрал в высокий пучок шлемообразной формы, оплетенный шкурой гремучей змеи. Ни орлиное перо, ни какой-либо другой знак отличия не украшал эту прическу, и все же с первого взгляда было ясно, что это вождь, и притом необычный.

Черты его прекрасного, по-мужски серьезного лица напоминали древнего римлянина. Скулы едва заметно выступали вперед, полные губы на безбородом лице выглядели изящно, а матовая кожа индейца была светло-коричневого оттенка с легким налетом бронзы. Поперек седла красовалось ружье, ложе которого было густо усеяно шляпками серебряных гвоздей.

Любой, кто не видел индейца прежде, сразу бы признал его по этому ружью, о котором ходило столько легенд. На Западе такой широкой известностью пользовались только три ствола: штуцер «генри» и «медвежебой» Олд Шеттерхэнда, а также Серебряное ружье Виннету. Итак, краснокожим всадником был Виннету, вождь апачей, самый знаменитый среди вождей Запада, вернейший и преданнейший друг своих друзей и опаснейший противник всех своих врагов.

Он держался на лошади несколько необычно, сильно наклонившись вперед. Взгляд его казался усталым, в задумчивости всадник устремил его в землю, но любой мог быть уверен: от глаз Виннету и от его невероятно острого ума не скроется ничто и никто.

Внезапно вождь выпрямился, в ту же секунду Серебряное ружье оказалось в его руках, и он направил его в сторону какого-то дерева. Грохнул выстрел, и индеец погнал коня прямо к дереву. На ходу выпрыгнув из седла, он сунул руку в дупло, расположенное под самой нижней из ветвей и вытащил оттуда то, что послужило ему мишенью. Это нечто оказалось зверьком размером с собаку, с желтовато-серым мехом, с черными кончиками щетинок и хвостом, разросшимся до половины длины тела. Это был енот, которого американцы называют coati или racoon, весьма желанная добыча для любого охотника.

Едва индеец взял в руки енота, — а с момента его выстрела не прошло и десяти секунд, — как где-то восточнее раздался второй выстрел, отличавшийся каким-то особенно гулким, тяжелым и глубоким звуком.

— Уфф! — не сдержался индеец. — Акайя Сэлки-Латар. [278]

Чуть раньше Олд Шеттерхэнд, ехавший, глубоко задумавшись, своей дорогой, услышал выстрел и остановил коня:

— Это Виннету! Узнаю голос Серебряного ружья.

Быстро схватив «медвежебой», белый охотник тотчас выстрелил из него, и по звуку этого выстрела Виннету мгновенно узнал своего друга. Европейцу или любому другому человеку, плохо знающему Запад, это покажется невероятным, но опытный вестмен знает звук каждого встречавшегося ему ружья. Его чувства всегда напряжены, ибо от их остроты может зависеть их жизнь. Кто не сумеет развить такую остроту чувств, погибает. Как различны человеческие голоса! Но голос знакомого человека выделишь из тысячи. А как насчет собачьего лая? Разве не узнаешь по голосу своего Филакса, Цезаря, Ами или Нерона? То же самое и с оружием. У каждого свой особенный звук, но знает его и различает только опытное ухо.

Когда раздались выстрелы, по которым друзья сразу узнали друг друга, они с радостью поскакали навстречу друг другу, Олд Шеттерхэнд с востока, Виннету с запада. Чтобы уточнить свое местоположение, они выстрелили еще раз, а потом, когда встретились, спрыгнули с лошадей и бросились друг другу в объятья.

— Мой брат много пережил с тех пор, как мы виделись в последний раз? — первым спросил Виннету.

— Виннету прав. Далеко не каждый день прекрасен, а в прериях многие цветы ядовиты. Вот и эта прерия напоминает о прошлом. Сидя ночью у костра, мы рассказываем о том, что пережили и узнали. Знает ли мой брат место, где можно хорошо отдохнуть?

— Если проехать прямо еще около часа, мы доберемся до маленького ключа, который со всех сторон окружают кусты, непроницаемые для самого острого глаза. Там мы сможем даже разжечь костер, на огне которого поджарим того енота, что я только что застрелил.

Белый и индеец поехали дальше под сенью высоких деревьев. Здесь было гораздо темнее, поскольку солнце уже приблизилось к горизонту, хотя в лесу это и не сразу заметишь.

Прошел час, и они добрались до маленького ручейка, о котором говорил Виннету. Они подъехали к нему и … резко придержали коней, потому что заметили в траве вытоптанную тропку, ведущую к воде. Оба спешились, чтобы изучить след, а через несколько мгновений озабоченно переглянулись.

— Пятеро всадников, — произнес Олд Шеттерхэнд, — на довольно усталых лошадях.

— Проехали всего несколько минут назад, — дополнил Виннету. — Недалеко отсюда они встанут лагерем. Что решит мой брат Шеттерхэнд?

— Нужно посмотреть, кто они. Мой брат знает, что сейчас томагавк войны не зарыт, поэтому надо быть осторожными.

Они подошли к густым зарослям, находившимся поблизости, завели туда коней, привязали их и прикрыли конские ноздри руками. Для дрессированных индейских животных это служило сигналом успокоиться и не выдавать себя громким фырканьем. Потом люди вернулись к реке и пошли по следу медленными неслышными шагами. Оба были мастера подкрадываться, они использовали для прикрытия каждое дерево, каждый куст, каждый изгиб русла ручья.

Прошло минут пять. Виннету остановился, втягивая в себя воздух. То же самое сделал Олд Шеттерхэнд и сразу почувствовал запах дыма.

— Их костер недалеко, — шепнул он Виннету. — Должно быть, это белые, потому что индейцы никогда не поведут себя так неосторожно, выбрав место для лагеря в наветренной стороне.

Виннету кивнул и пошел дальше. Ручей пробивался между двумя деревьями, под которыми торчало множество высоких кустов, послуживших отличным прикрытием обоим охотникам. Вскоре они заметили огонь; костер горел прямо у самой воды, и пламя его поднималось на несколько футов вверх. Настоящий вестмен так никогда бы не поступил.

Землю в лесу покрывал мягкий мох, так что шаги даже куда менее опытных, чем Олд Шеттерхэнд и Виннету людей были бы неслышны. Четыре дерева, за которыми пылал костер, теснились рядом, а окружавшие их кусты образовали как бы ширму, за которой легко могли укрыться оба подслушивающих. Они осторожно проползли вперед и залегли на земле, глядя сквозь безлистные стебли, торчавшие у самой земли. Совсем рядом они увидели пятерых мужчин, сидевших у костра, горевшего шагах в четырех от деревьев. С ближней стороны сидели Нефтяной принц и Батлер, его брат, облокотившись спинами о стволы. Банкир и его бухгалтер находились по другую сторону огня. Справа от них сидел Поллер, он ломал веточки сушняка и подбрасывал их в огонь. Они, похоже, чувствовали себя очень уверенно, потому что не считали нужным даже приглушить голоса во время общей беседы. Иногда они говорили так громко, что их слова разносились шагов на двадцать вокруг, а фразы легко достигали ушей обоих подслушивающих.

— Да, мистер Роллинс, — проговорил Нефтяной принц, — уверяю вас, что сделка, которую вы совершите, будет великолепной. Нефть плавает там на воде слоем толщиной в палец. Должно быть там, под землей, она скопилась большой массой. Будь это не так, я не открыл бы это место, поскольку оно так запрятано от мира, что готов биться об заклад: никогда еще нога человека туда не ступала, хотя на Челли довольно много охотников, да и индейцы бывают там часто. Я сам бы прошел мимо, если бы не унюхал запах нефти.

— Он на самом деле такой сильный? — удивился банкир.

— Будьте уверены! Я находился почти в полумиле от озера, и все-таки мой нос унюхал запах. Можете себе представить, сколько ее там. Убежден, что надо немножко углубиться в недра, чтобы наткнуться на подземный нефтяной бассейн. А если туда забуриться, ударит хорошенький фонтан. Давайте поспорим, сэр, что он рванет в высоту футов на сто!

— Я не держу пари, — ответил Роллинс спокойным тоном, на самом деле еле сдерживая волнение, о чем свидетельствовали искорки в его глазах. — Но я надеюсь, что все обстоит именно так, как вы мне говорите.

— Может ли быть по-другому, сэр? Могу ли я вас обманывать, если вы легко обнаружите мой обман, как только мы прибудем на место! Я не потребовал от вас ни единого доллара, вы заплатите мне только тогда, когда убедитесь, что никто вас не надувает и сделка готовится честная.

— Очень похоже, что я могу считать вас честным человеком. Охотно с этим соглашаюсь.

— Учтите также, что вы платите мне не наличными, а переводом через банк в Сан-Франциско.

— Не хотите ли вы этим сказать, что сомневаетесь, будет ли оплачен этот чек во Фриско?

— Нет, что вы! Я знаю, что вашей подписи достаточно даже для миллиона. Но скажите, не носите ли вы этот чек уже заполненным в кармане?

Опытный наблюдатель, пожалуй, заметил бы, что Гринли, задавая этот вопрос, не смог полностью подавить выражение напряженности на своем лице. Взгляд его с плохо скрытой алчностью был направлен на банкира, и на то имелась своя причина.

Предполагаемое нефтяное месторождение было фикцией, Роллинса надо было обмануть, а после платежа — просто убить вместе с его бухгалтером, чтобы не оставлять свидетелей. Если бы деньги банкир вез с собой, это давно бы произошло. Если бы он вез в кармане подписанные чеки, это было бы равнозначно наличному капиталу, и с банкиром нечего бы было дольше возиться. Пуля в голову, другая — бухгалтеру, и Нефтяной принц почти становился владельцем денег. Если же бумаги были не готовы, то комедию предстояло ломать до самого конца.

— Почему вы так этим интересуетесь? — Роллинс пока не заметил ни злобного взгляда, ни особой интонации спрашивавшего.

— Потому что это крайне важно, и для меня, и для вас. Мы находимся в диких местах, где никто не уверен в сохранности жизни или, по меньшей мере, богатства. В этом вы могли убедиться уже в пуэбло. А если на нас нападут и ограбят, если у вас отнимут бумаги, если кто-то из грабителей поспешит с чеками во Фриско и получит деньги?

— Этого не случится — кое-что я предусмотрел заранее. Правда, я захватил с собой два формуляра, но они пока не заполнены и не подписаны.

— Вы поступили правильно, и это меня успокоило. Но как вы их собираетесь заполнять? Полагаете, что на Челли растут перья, а в озере вместо воды плавают чернила?

— Не беспокойтесь! Я прихватил с собой и перья, и маленькую бутылочку чернил. Что касается вчерашних событий в пуэбло, то я удивляюсь тому, как этому Трехпалому не пришло в голову обшарить наши карманы. Никак не могу себе этого объяснить.

— О, между тем все просто. Краснокожие так занялись захватом пленников, что у них просто не осталось времени на грабеж. Они не успели.

— Вы считаете, что они покушались и на нашу жизнь?

— Разумеется! В любом случае вас до утра поставили бы к столбу пыток.

— В таком случае мы оба очень благодарны вам троим, и тем более мне жаль наших бедных спутников. Возможно, среди них уже никого не осталось в живых.

— Да, — согласился с ним Баумгартен, — я очень упрекаю себя за то, что мы ускакали и думали только о себе. А ведь нашим долгом было сделать все для их спасения.

— Вы так говорите только потому, что сейчас находитесь в безопасности и теперь вам кажется необыкновенно легким делом вызволение этих людей из пуэбло. Уверяю вас, что это необыкновенно трудное дело, если только вообще возможное. Мы просто глупо подставили бы свои жизни, больше того, непременно потеряли бы их, но так и не помогли бы нашим товарищам. Я свыкся с Диким Западом, и вы можете верить каждому моему слову. Мы не должны ни в чем упрекать себя; напротив, я утверждаю, что нашим спутникам побег этот полезнее, чем наше пребывание там, когда бы мы потеряли свои жизни без всякой выгоды.

— Как это?

— Мы выигрываем время. Краснокожие, раскрыв наш побег, сразу же бросятся в погоню. Значит, у них сегодня уже не будет времени пытать пленников. Я считаю так: день они будут гнаться за нами, день возвращаться — вот уже два дня, а за эти два дня многое может произойти, по крайней мере, если речь идет о деятельных, бывалых и смелых людях. Вы можете быть совершенно спокойными!

— Хм, — пробормотал банкир, — то, что вы сказали, кажется, не лишено оснований. Хромой Фрэнк, правда, чудаковат, но, разумеется, он не из тех, кто позволит себя просто так прикончить. То же самое я мог бы сказать о Дролле, а те три охотника, что называют себя Троицей, едва ли позволят шутить над собой.

— Вы говорите про Сэма Хокенса? — спросил Батлер.

— Да, про него, Дика Стоуна и Уилла Паркера. Это настоящие вестмены, словно прописанные в книге. Вы их не видели, мистер Батлер и мистер Поллер, а я вам еще не рассказывал, как они встретились с переселенцами. Вам непременно надо об этом услышать

— Вы были с ними? — спросил Поллер.

— Нет, но по дороге с ранчо Форнера до пуэбло об этом много рассказывали. Мне известно это со слов других.

И он стал рассказывать все, о чем наслышался. При этом он и понятия не имел, что Батлер и Поллер дело знают гораздо лучше. Окончив рассказ, банкир спросил:

— Разве не дельные это парни, которые таким вот образом обошлись с печально известными искателями?

— Да уж, — ответил Батлер, натянуто улыбаясь. — Особенно хитрая бестия этот, как его, Хокенс.

— Бестия? Да как вы смеете так его называть? Это звучит почти враждебно, сэр. Может, вы его знаете? Может быть, он чем-то вас обидел?

— Нисколько. Я никогда его не видел, да и не слышал даже его имени. Но главное в том, что — как вы сами убеждены и как вам уже сказали — вам нечего беспокоиться о пленниках в пуэбло. Люди, о которых вы вспомнили, знают, как помочь себе в любом положении. Я убежден в том, что нашей помощи им и не понадобится. Готов побиться с вами об заклад, что краснокожие, когда вернутся из погони за нами, уже не найдут упорхнувших пташек.

— Я не люблю спорить, но был бы рад, если бы вы оказались правы. Тем более, что мы, возможно, находимся в гораздо большей опасности. Вы ведь говорили, что нас преследуют.

— Разумеется.

— А если они на нас наткнутся? Если увидят наш костер, который так ярко и сильно пылает?

— Бросьте. Они нас не догонят

— Не будьте так уверены, сэр! Я не знаю Дикий Запад, но много слышал о нем и еще больше читал. Эти индейцы — жуткие люди. За несчастным, которого они решили поймать, они способны месяцами ходить буквально по пятам.

— С нами этого не случится. Я уж позабочусь о том, чтобы наш след потерялся. Вообще-то это не нужно, потому что они не смогут ликвидировать полученное нами преимущество, не смогут догнать нас.

— Почему? Им просто надо скакать вперед, пока мы сидим. Еще до полуночи они будут здесь.

Нефтяной принц разразился громким смехом:

— Вы ведь признались, что ничего не понимаете в Диком Западе, и были правы, сэр. Вы здесь совершенно ничего не разумеете. Вы утверждаете, что краснокожие будут преследовать нас и ночью. Как же они это сделают? Разве они знают, куда мы поехали?

— Им и не надо ничего знать. Они просто поедут по нашему следу.

— А разве ночью можно видеть, сэр? Или наши следы чем-то пахнут? Краснокожим придется подождать до утра. Нет, сэр, здесь нам совершенно некого бояться, мы сможем добраться до Глуми-Уотер, и по возможности удачно закончить наше дело

— Что такое Глуми-Уотер?

— Это как раз то место, где я открыл нефть.

— У этого места есть название? А вы мне говорили, что там еще не ступала нога человека.

— Говорил, но что-то я вас не понимаю.

— Место, у которого есть название, должно было кем-то посещаться, не так ли? Значит, про ваше место уже кто-то знает. Почему же он не увидел там нефти? Он должен был ее увидеть, как сумели это сделать вы.

Последний аргумент заставил Нефтяного принца призадуматься. Он никак не мог найти удовлетворительного ответа и заполнил наступившую паузу коротким смешком, звучавшим несколько вымученно. К счастью, его выручил Батлер:

— Мистер Роллинс, вы полагаете, что привели очень остроумный довод, не так ли?

— Остроумный? — послышалось в ответ. — Нет, не думаю. Но деловым его можно назвать. Тот, кто назвал это место, должен был посещать его не один раз. Почему же в таком случае он ничего не рассказывал о нефти? Если он открыл ее, значит, ему не нравилось трещать об этом на каждом шагу и ради собственной выгоды он должен был молчать о своем открытии. Видите, здесь есть некоторые противоречия, которые и привлекли мое внимание.

— Противоречия эти только кажущиеся.

— Можете вы их разъяснить?

— Нет ничего легче! Только мне тоже кажется в высшей степени странным, что вам надо что-то объяснять, а сами вы не смогли найти решение! Тот «некто», о котором вы говорили, и есть наш мистер Гринли, Нефтяной принц.

Банкир был очень удивлен.

— Вы и назвали озеро Глуми-Уотер [279], потому что…

— Потому что, — быстро прервал его Нефтяной принц, — там очень мрачно, а вода почти черная.

Он был очень рад, что Батлер выручил его в затруднительном положении, и с благодарностью взглянул на него. Тот ответил на этот взгляд неодобрительным покачиванием головы. Но Роллинс с Баумгартеном не заметили ни взгляда, ни едва приметного ответа. Нефтяной принц, казалось, сразу потерял интерес к продолжению разговора. Он встал и удалился, заметив, что пойдет соберет хворост для костра.

Для двух подслушивающих наступило самое время уходить, иначе они могли быть раскрыты Гринли. К их счастью, он пошел вверх по ручью, ни разу не взглянув в ту сторону, где лежали охотники. Посмотри он туда, непременно бы их увидел. Прежде, когда он сидел к ним спиной, да еще за стволом и кустами, они не могли его видеть. Но теперь, когда Гринли встал и повернулся, Олд Шеттерхэнд с Виннету узнали его черты. Они отползли назад, в лес, где отсвет костра уже не мог их выдать. Оба тихо встали и отправились к тому месту, где находились их кони.

Оба вестмена понимали друг друга без слов и говорить начали только тогда, когда пришло время. Виннету вывел своего коня из кустарника и держал его в поводу, пока удалялся в лес. Олд Шеттерхэнд последовал за ним, не задавая никаких вопросов. Он ничего не спрашивал, потому что знал причину и сам бы действовал точно так же, как и Виннету.

Они сделали большой крюк по лесу, по моховой подстилке — мягкий мох не позволит утром прочитать следы от подков. Все происходило молча, Олд Шеттерхэнд спокойно следовал за апачем.

Привычные к темноте глаза охотников позволяли им двигаться в зарослях, не натыкаясь на стволы. Они шли с такой уверенностью, будто дело происходило ясным днем. С четверть часа они пробирались между деревьями, потом свернули направо, возвращаясь к ручью. Как раз в том месте, где они остановились, в него вливалась тоненькая струйка небольшого ключа. Они переступили ее и последовали вверх по этому мелкому водотоку, пока не оказались у источника. Именно здесь Виннету собирался переночевать, о чем уже говорил раньше. Просто удивительно, как вождь в кромешной тьме, в густом лесу безошибочно вышел к источнику!

Они расседлали коней и пустили их пастись. Их жеребцы были верны как собаки, повиновались малейшему зову и никогда не удалялись от своих хозяев. Только теперь Виннету обратился к своему белому брату:

— Еда у моего брата при себе?

— Только кусок сушеного мяса, — ответил Олд Шеттерхэнд. — О большем я не позаботился, ибо завтра мы должны быть в пуэбло у Трехпалого.

— Пусть мой брат сбережет свое мясо. Мы зажарим енота.

Сказав это, апач удалился. Олд Шеттерхэнд не спрашивал, куда. Он хорошо знал, что Виннету сейчас бродит вокруг источника, чтобы убедиться в безопасности. Минут через десять апач вернулся и принес полную охапку сухих дров и сообщил, что поблизости нет ни одного живого существа. Исключительно чуткое ухо Олд Шеттерхэнда не слышало ни треска, ни хруста сучьев, что было новым доказательством несравненной ловкости индейца.

Вскоре запылал маленький костерок, устроенный на индейский манер, после чего апач снял шкуру с мертвого енота. Через некоторое время поджаривавшееся мясо стало распространять тот особый тонкий аромат, которого не бывает ни на одной кухне и который присущ только лагерному костру. Ели медленно и молча, наслаждаясь вкусным мясом. Кое-что оставили на завтра. И только после всего этого Виннету сказал:

— Есть ли у моего брата ремни?

— Штук двадцать, — ответил Шеттерхэнд, точно знавший, почему апач спросил о ремнях. Вестмен всегда заботится о ремнях.

— И у меня столько же, — сказал вождь, — тем не менее мы должны разрезать шкуру этого енота на полоски. Завтра нам понадобятся много ремней.

— Для воинов Трехпалого? — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Вождь этот, правда, никогда не встречал нас враждебно, но можно ожидать, что завтра нам придется заставить его делать то, что нужно нам.

— Мой брат прав. Знает ли он тех людей, которых мы только что подслушивали?

— Только одного из них я видел раньше. Это Гринли, которого называют Нефтяным принцем. Припоминаю, что когда-то видел его в банде разбойников.

— Даже не зная его, я подумал бы, что он опасный человек. Мой брат бывал со мной на реке Челли, о которой они говорили. Разве там есть нефть!

— Ни капли!

— А этот Гринли открыл Глуми-Уотер и так назвал его?

— Нет. Несколько лет назад я попал на это маленькое озерцо. Оно уже тогда называлось Глуми-Уотер. Нефтяной принц затеял крупную аферу, а может быть, и кое-что похуже.

— Двойное убийство!

— Да. Двое из пяти мужчин, которых мы видели, подвергаются риску быть обманутыми, а потом убитыми. Им придется сначала оплатить открытие нефтяного месторождения, а потом… они исчезнут.

— Мы должны их спасти.

— Само собой разумеется.

— Мой брат хочет заняться этим прямо сейчас?

— Нет. И тебе это не приходит в голову, иначе ты не ушел бы от их лагеря так далеко. Если бы мы занялись сейчас их спасением, то потеряли бы драгоценное время, которое нам нужно, чтобы освободить пленников Трехпалого.

— Да, этим людям помощь может понадобиться уже завтра, поэтому мы оставим Нефтяного принца с его спутниками. Позже мы вызволим и этих несчастных.

— Значит, мой краснокожий брат решил изменить наш первоначальный план?

— Да. Мы собирались встретиться на ранчо Форнера, чтобы оттуда направиться в Сонору [280], к апачам, но это мы сможем сделать и позже. Теперь же нам предстоит спасти жизнь двум бледнолицым и вызволить пленников из пуэбло. Что скажет мой брат о наших друзьях, что находятся среди них?

— Я был удивлен, услышав их имена.

— Что делают здесь Хромой Фрэнк и Тетка Дролл?

— В свое время я обещал Фрэнку, что напишу ему. Я выполнил свое обещание и при этом указал, где и когда я смогу с ним встретиться. В этом маленьком комике снова пробудилась западная лихорадка и его понесло сюда. Дролл, как всегда, охотно поехал с ним.

— Хокенс, Стоун, Паркер тоже там! Уфф!

Это был возглас изумления и неодобрения. Причину последнего тут же прояснил Олд Шеттерхэнд:

— Такие бывалые люди не должны были дать себя пленить. Им не надо было заходить в пуэбло, не раскурив прежде трубку мира с Трехпалым. Только вчерашняя непогода могла им помешать в этом.

— Мой брат прав. Видимо, непогода загнала их в пуэбло, а времени завязать дружбу с вождем не оказалось.

— Насколько я знаю, этот вождь дружески настроен к белым.

— Похоже, Трехпалый сговорился с Нефтяным принцем, который и направлял действия вождя. Завтра мы узнаем, верно ли это предположение. Пусть мой брат Виннету подумает вот о чем. Наш Хромой Фрэнк приехал с кузеном Дроллом на ранчо Форнера. Там они должны были встретиться со мной. Фрэнк был уверен, что мы появимся точно в срок, почему же он нас не подождал? Почему он присоединился к каравану переселенцев?

— Нефтяной принц!

Виннету сказал только два этих слова, но доказал, что для него не представляет труда ответить на любой сложный вопрос.

— Верно. Хромой Фрэнк услышал на ранчо о предполагаемой находке Нефтяного принца и не поверил в эту басню. У него рыцарская душа, и он часто взваливает на себя больше, чем может вытянуть. Он и Дролл взялись исполнить наши роли и позаботиться о двух джентльменах, которых хотят надуть. Об этом они, естественно, рассказали Сэму Хокенсу и двум его знаменитым спутникам, после чего те пустились с ними в путь. Нефтяной принц, вовремя смекнув, что они могут ему помешать, устранил вестменов, договорившись с Трехпалым, который задержал караван, а потом позволил удрать кандидатам в жертвы.

— Мой брат Шеттерхэнд высказал мои собственные мысли. Как он думает, когда нам выехать к пуэбло и освободить пленников? Теперь же?

— Нет, ты ведь тоже так считаешь. Если мы отправимся сейчас, то подъедем к пуэбло днем, и нас легко обнаружат. Наш замысел можно выполнить только ночью. Если отправиться рано утром, мы доберемся до пуэбло в самое подходящее время.

— К вечеру мы будем вблизи пуэбло, — согласился Виннету, — чтобы осмотреться до наступления темноты.

— Да, разведка нужна. Мы все рассмотрим в мою подзорную трубу, не подходя слишком близко. А теперь гасим костер!

В то время как Олд Шеттерхэнд заливал пламя водой из ключа, Виннету еще раз обошел лагерь, желая убедиться, что можно спать спокойно. Затем охотники растянулись друг подле друга в мягкой траве. Они не сочли необходимым дежурить всю ночь, ибо понадеялись на хороший слух своих животных, которые привыкли подавать фырканьем сигнал о приближении чужаков.

Проснувшись пораньше, друзья прежде всего принялись поить лошадей, потому что знали: в течение целого дня пить коням больше не придется, да и в пуэбло на воду рассчитывать не стоило — его обитателей теперь следовало считать врагами. Позавтракав куском оставшегося с вечера мяса, оба вестмена вскочили на коней и помчались навстречу дню, вечер которого обещал быть очень тяжелым.

От места их ночлега до пуэбло был день езды, но им вовсе не надо было подстегивать своих превосходных коней, чтобы к вечеру добраться до места. Все утро они скакали, и только к полудню остановились, чтобы дать животным немного отдохнуть. До тех пор они ничего не говорили о предстоящих событиях. Во время отдыха Виннету сказал:

— Итак, мой брат уверен, что Трехпалый вступил в союз с Нефтяным принцем.

— Конечно, — кивнул Шеттерхэнд. — Если бы это было не так, вождь преследовал бы беглецов, и мы либо наткнулись бы на преследователей, либо встретили их следы. Я уверен, что подтвердятся и все прочие наши предположения.

Когда до пуэбло осталось меньше часа, настало время быть осторожными. Они спешились и еще немного отдохнули, поскольку намеревались прибыть к пуэбло незадолго до заката. Местность вокруг была ровной и песчаной. Эта равнина постепенно втягивалась сужающимся языком неплодородной земли внутрь горного массива Моголлон. То здесь, то там попадались лежащие каменные блоки. За одним таким блоком они и укрылись. Из-за угла они могли наблюдать за расположенным к югу пуэбло, но тот, кто покидал строение, не мог видеть ни двух братьев, ни их коней. Они посидели еще немного, потом Виннету повернулся направо и сказал удивленно:

— Теши, тлао чате!

Эти три слова на языке апачей означали: «Смотри, много косуль!» Но это были не косули, а подвид американской антилопы [281], крайне редко встречающийся в Аризоне. Апач очень удивился. С каким желанием он и Олд Шеттерхэнд поохотились бы на этих быстроногих зверей, славящихся очень нежным мясом, но поставленная самим себе задача препятствовала этому.

Прекрасные животные элегантными прыжками удалялись на юг, где скоро скрылись за линией горизонта. Если гнаться за ними, то непременно надо заходить со стороны, противоположной той, откуда дует ветер.

— Великолепная дичь! — заметил Олд Шеттерхэнд. — Только пришла она к нам не вовремя.

Он проверил направление ветра: оно было южным.

— Звери легко могут навести на нас врага, — возразил Виннету. — Стадо идет прямо на пуэбло. Если его оттуда увидят, краснокожие охотники скоро будут здесь. Ветер ведь дует оттуда.

Оба посмотрели в сторону южного горизонта внимательнее, чем прежде. Прошло полчаса, потом еще несколько минут — но никого не было видно. Казалось, антилоп индейцы не заметили. Вдруг на юге показалось множество маленьких точек, которые быстро приближались.

— Уфф! Идут! — сказал Виннету. — Теперь нас раскроют.

— Может, и нет, — произнес Олд Шеттерхэнд. — Они скачут толпой. Если проскачут с одной стороны нашего валуна, то мы успеем перейти на другую.

Оба застыли в напряжении, держа коней на коротком поводке.

Действительно, антилоп заметили. Теперь они возвращались, а позади стада показались четыре всадника, во всю подгонявшие своих лошадей.

— Только четверо! — констатировал Виннету. — Был бы еще и вождь среди них!

Олд Шеттерхэнд быстро достал подзорную трубу и направил на всадников.

— Он там, — кивнул белый охотник. — Скачет на самой быстрой лошади впереди всех.

— Отлично! Мы его схватим?

— Да, и не его одного, а вместе с тремя соплеменниками.

— Уфф!

Виннету вскочил в седло и взял в руки Серебряное ружье. В тот же миг Олд Шеттерхэнд оказался на своем вороном со штуцером Генри в руках. Это произошло так быстро, что с того мгновения, как друзья увидели возвращающихся антилоп, едва ли прошло более минуты. Вспугнутая дичь промчалась в какой-то тысяче шагов. Четверо индейцев пока отставали, но слышны были их резкие крики, которыми они подгоняли лошадей.

— Пора! — крикнул Виннету и выскочил из-за каменной глыбы. Олд Шеттерхэнд — за ним, и оба понеслись наперерез индейцам. Увидев двух внезапно появившихся на их пути всадников, те растерялись.

— Стой! — приказал Олд Шеттерхэнд, осаживая вороного, то же самое сделал и апач. — Куда направляется Ка Маку со своими воинами?

Индейцам было тяжело остановить коней на полном скаку, но они сделали это. Разгневанный вождь закричал:

— Почему вы остановили нас? Теперь мясо ушло!

— Вы бы его и так не получили. Разве на пугливую газель охотятся так же, как на медлительного койота? Разве вы не знаете, что их мясо можно заполучить, только окружив их, чтобы они из-за своей пугливости не смогли найти выход?

Только теперь краснокожим удалось кое-как успокоить лошадей, и они смогли приглядеться получше к помешавшим охоте всадникам.

— Уфф! — выкрикнул вождь. — Олд Шеттерхэнд, великий белый охотник!

— Еще помнишь меня? А узнаешь ли ты моего друга?

— Виннету, знаменитый вождь апачей!

— Ты не ошибся. А теперь слезай с лошади и следуй за нами вместе со своими в тень вон той скалы, где мы отдыхали, пока не увидели вас.

— Зачем? — спросил Трехпалый.

— У нас есть разговор.

— Разве нельзя поговорить здесь?

— Можно, но солнце кажется мне слишком жарким, а под камнем есть тень.

— Может, мои знаменитые братья отправится со мной в пуэбло, где мы с таким же удобством можем поговорить о чем угодно.

— Хорошо, мы поедем с тобой в пуэбло, но прежде ты должен раскурить с нами трубку мира.

— А нужно ли это? Я курил ее с вами раньше.

— Тогда были мирные времена. Сейчас идет война, потому мы верим только тем, кто готов раскурить с нами калюмет. А того, кто медлит это сделать, мы считаем врагом. Решайся быстрее!

Шеттерхэнд играл стволом своего штуцера так, что давно уже нагнал страху на вождя. Трехпалый хорошо знал это оружие, которое краснокожие считали волшебным, и понимал, что означает, если Шеттерхэнд так демонстративно держит его в руках. Ему ничего не оставалось, как согласиться:

— Если мои знаменитые братья так желают, мы сделаем это.

Конечно, он с большим удовольствием ускакал бы прочь, но знал, что этого сделать не сможет. Лошадь его была далеко не такой быстрой, как пули Шеттерхэнда и Виннету. Правда, у него имелось гладкоствольное ружье, у троих его спутников — такие же, но им было далеко до нарезных ружей знаменитых охотников, так что Трехпалый чувствовал себя все равно что безоружным. Он слез с лошади, его люди последовали за ним. Ведя лошадей в поводу, все подошли к скале и опустились на землю. Затем Трехпалый снял с шеи свою трубку мира и сказал:

— Мой кисет пуст. Может быть, у моих старших братьев найдется кинникинник, чтобы наполнить калюмет?

— Табака у нас хватит, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Но прежде чем мы раскурим трубку и поедем в пуэбло, чтобы стать твоими гостями, могу ли я узнать, что за воинов мы там встретим?

— Моих воинов.

— И больше никого? Мне говорили, что ты приютил у себя каких-то чужих воинов. Сейчас время раздоров между некоторыми индейскими племенами, а также между краснокожими и бледнолицыми. Ка Маку понимает, что теперь приходится быть осторожным.

— Если мои братья приедут ко мне, они не найдут у нас чужих воинов.

— И все же от ранчо Форнера к вашему пуэбло идут следы, их много. А от пуэбло уходят следы всего пяти всадников.

Трехпалый испугался, но сумел не показать этого и заверил твердым голосом:

— Мои братья заблуждаются. Я ничего не знаю про эти следы.

— Вождь апачей и Олд Шеттерхэнд никогда не ошибаются, если дело касается следов. Они не только знают отпечатки конских копыт и человеческих ног, но и знают имена этих людей.

— Тогда мои братья знают неизвестные мне имена.

— Разве ты никогда не слышал про Гринли, Нефтяного принца?

— Нет.

— Ка Маку лжет!

Вождь схватился за рукоятку ножа и гневно закричал:

— Неужели Олд Шеттерхэнд хотел оскорбить храброго вождя? Тогда ответ ему даст мой нож!

Белый охотник равнодушно пожал плечами и ответил:

— Почему Ка Маку совершает такую большую ошибку, угрожая мне? Он знаком со мной и прекрасно знает, что получит пулю, прежде чем острие его ножа коснется моего тела или он успеет направить на меня свое ружье.

Продолжая говорить, Олд Шеттерхэнд одним махом выхватил оба револьвера и направил их дула прямо на вождя. Тотчас и Виннету выхватил свои револьверы, держа под прицелом остальных индейцев. А Шеттерхэнд тем же спокойным тоном продолжал:

— Клянусь вам Великим Маниту, которого почитают все краснокожие мужи, что при малейшем движении вашего оружия наши стволы выстрелят! Шеттерхэнд никогда не нарушает своего слова, и вы это хорошо знаете, как и другие индейцы! Вы знаете, что в каждом из этих револьверов по шесть патронов. Пусть мой брат Виннету соберет ваши ножи и ружья. Кто попробует защищаться, кто сделает хотя бы одно легкое движение, немедленно получит пулю. Я сказал. Хуг!

Последнее слово у индейцев всегда считается подтверждением сказанного. Тем самым Шеттерхэнд дал понять, что свою угрозу он непременно осуществит. Взгляд его сверлил вождя, когда тот, боясь даже пошевельнуться, позволил апачу отобрать у себя нож и ружье. И трое других не шелохнулись, когда их обезоруживал Виннету. После этого Олд Шеттерхэнд продолжил:

— Краснокожие воины видят, как обстоит дело. Они находятся в нашей власти. Только правда может их спасти. Пусть Ка Маку ответит на мои вопросы! Почему он дал двум пленникам убежать вместе с Нефтяным принцем?

— У нас нет никаких пленников, — свирепо гаркнул вождь.

— Еще раз говорю: Ка Маку лжет! Или он считает Виннету и Олд Шеттерхэнда мальчишками, которых легко обмануть? Сэм Хокенс, Уилл Паркер и Дик Стоун находятся у вас!

Дрогнувшие веки вождя показали, что он испугался, но ничего не ответил.

— И еще двое белых воинов, Фрэнк и Дролл, томятся у вас в плену. К ним надо добавить сына вождя навахо и его молодого белого друга, еще четверых белых мужчин с женами и детьми. Ка Маку все еще не хочет отвечать?

— Нет! — раздалось в ответ. — Ка Маку не жалкая шелудивая собака, чтобы позволить так с ним разговаривать.

— Хо! Буду говорить с тобой яснее! Может быть, трое других краснокожих воинов признают, что вождь их лжет слишком глупо?

— Он говорит правду, — сказал один из тех, к кому обращался Шеттерхэнд. — У нас нет пленников.

— Ну, ладно. Отправимся в пуэбло и проверим эти слова, а вас, чтобы не мешались, мы свяжем. Виннету, начинай с Ка Маку.

Когда апач вынул из своей сумки ремни, трехпалый вскочил и в гневе закричал:

— Меня связать? Тогда …

Он не закончил, потому что кулак Олд Шеттерхэнда обрушился на его голову и вождь тотчас упал без сознания. Это был как раз один из тех ударов, за которые знаменитый вестмен получил свое прозвище — Разящая Рука. Шеттерхэнд угрожающе повернулся к трем другим индейцам:

— Видите, к чему приводит упрямство! Мне продолжить? Стойте смирно, пока вас не свяжут, иначе с вами произойдет то же самое.

Сердитый охотник, способный свалить одним ударом даже очень сильного человека, произвел нужное впечатление. Индейцы дали себя связать безо всякого сопротивления; потом и Ка Маку связали по рукам и ногам. Лошадям спутали ноги, а оба брата позаботились о том, чтобы пленники не могли сдвинуться с места и не сумели оказать помощь друг другу. Ружья индейцев закопали в песок, на довольно значительных расстояниях одно от другого. Тем временем к Трехпалому вернулось сознание. Увидев себя в столь жалком положении, он заскрипел зубами. Олд Шеттерхэнд услышал это и сказал:

— Ка Маку сам виноват, что мы так с ним обошлись. Попытаюсь еще раз установить истину. Если вождь обещает мне отпустить всех пленников и вернуть все, что им принадлежит, я развяжу его.

Трехпалый ничего не ответил, а только сплюнул. Олд Шеттерхэнд снисходительно усмехнулся. Он еще раз внимательно проверил, не смогут ли пленники, сделав какое-то невероятное усилие, убежать. Затем друзья вскочили на коней и поскакали к пуэбло, оставив индейцев лежать.

Трехпалый бросил им вслед полный презрения взгляд и прошипел:

— Эти собаки были моими друзьями, но теперь они мои смертельные враги. Они думают, что смогут освободить бледнолицых, но вскоре убедятся, что им не удастся обмануть наших часовых. В пуэбло им не пролезть!

Ка Маку, похоже, надеялся, что его воины в пуэбло станут его искать, но он сладко обманывался в своих расчетах. Его подданным совсем не пришло в голову отыскивать его и еще трех воинов, словно заблудившихся детей. Никто не обеспокоился тем, что охотники не вернулись домой. Преследование быстрых как ветер антилоп могло увести их далеко и вернутся они теперь только утром.

Пуэбло находилось с южной стороны скалистой горы, и наблюдение оттуда можно было вести только в южном направлении. Вот почему Олд Шеттерхэнд с Виннету, желая добраться до цели незамеченными, вынуждены были отклониться далеко на север. При этом они проявляли величайшую осторожность, ибо каждую минуту в поле зрения мог оказаться индеец, которому ничего не стоило заметить их. Солнце уже спряталось за горизонтом, когда апач и белый охотник увидели расположенное на крутом склоне горы пуэбло. Они остановились, и Шеттерхэнд вынул подзорную трубу. Через несколько минут он протянул трубу Виннету. Взглянув в нее, Виннету сказал:

— Пленники не сидели сложа руки. Мой брат видел дыру в стенке третьего этажа?

— Да, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Они пробили стену, но не смогли воспользоваться этим отверстием, потому что за ними следили. Возможно, они пытались пробиться и через потолок.

— Похоже, и это им не удалось — там тоже стоит стража.

— Пока удовлетворимся тем, что мы видели дыру и знаем теперь, под какой террасой находятся пленные. Внизу стоит лестница. Вероятно, ее оставили для вождя. Было бы чудесно, если бы они не убрали ее на ночь!

Оба спешились и стали ждать наступления ночи. Когда стемнело, в пуэбло загорелись огоньки. Друзья привязали своих коней к колышкам и медленно пошли к тому месту, где им сегодня предстояло проявить все свое мастерство.

Собственно говоря, время для такого смелого предприятия еще не наступило, и было бы лучше подождать пару часов, пока индейцы не угомонятся. Тогда останется всего несколько часовых, с которыми и предстоит иметь дело. Но у двух друзей были свои основания не оттягивать выполнения своего предприятия. Во-первых, приходилось считаться с тем обстоятельством, что связанный вождь и сопровождавшие его воины могут освободиться. Если Ка Маку вернется в пуэбло, то вызволение запертых людей станет почти невозможным. Во-вторых, неизвестно было, в каком состоянии находятся пленники и что им грозит. И в-третьих, краснокожие пока еще не обеспокоились отсутствием вождя и могло статься, что его хватятся сегодня. Тогда за ним пошлют, будут ждать возвращения посланцев и усилят бдительность. Именно поэтому, на всякий случай, братья решили начать дело пораньше. Когда они уже достаточно близко подошли к пуэбло, Виннету сказал:

— Пусть мой брат пойдет направо, я — налево. Встретимся в центре, где стоит лестница.

Шеттерхэнд согласился с Виннету, потому что сначала им придется осмотреть окрестности пуэбло, узнать, охраняются ли они и есть ли кто-то из краснокожих вне поселения. Олд Шеттерхэнд выполнил требование своего друга и не нашел ничего, что бы его удивило. Когда он встретился с Виннету, оказалось, что лестницу уже втянули наверх.

— Уфф! — вырвалось у апача. — Ее убрали. Никто больше не сможет попасть наверх.

— Да, никто, — Олд Шеттерхэнд кивнул. — Но это не должно нам помешать попасть на нижнюю крышу. Прежде всего мы должны знать, как разделились враги и где они находятся.

— Смотри — горят два огня.

— Верно. Это сторожевые огни. Один на террасе, под которой спрятаны пленные, а другой, что на нижнем этаже, освещает дыру, через которую можно выбраться. Там стоят посты: три человека снизу, три сверху. Но где же остальные?

— Внутри здания. Разве мой брат не видел, что там горит свет?

— Судя по огням, краснокожие со своими скво и детьми живут на верхних этажах. Два нижних нежилые и, вероятно, используются для хранения припасов.

— Мой брат прав. Несколько лет назад я бывал в этом пуэбло и видел внутренние помещения.

— Вряд ли что изменилось с тех времен. Однако мы должны вести себя осторожно. Сегодня чудный вечер, и можем предположить, что не все индейцы находятся внутри. Вполне вероятно, что кто-нибудь, кого мы не видим, лежат на крышах под открытым небом.

— Остановит ли нас это?

— Нет.

— Тогда стань к стене, а я залезу тебе на плечи!

Олд Шеттерхэнд сделал так, как сказал его брат, который быстро забрался ему на плечи. Однако до края нижней платформы Виннету не смог достать руками.

— Вытяни вверх обе руки, — прошептал он, — я заберусь на них.

Даже это не помогло.

— Не получается, — произнес апач.

— Много осталось? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Ладони три.

— Это немного. У тебя же стальные пальцы. Если ухватишься ими за край, то спокойно подтянешься, хотя никому другому такое ни за что не удастся. К тому же я помогу тебе длинным стволом «медвежебоя». А сейчас я сосчитаю до трех и подброшу тебя вверх. Постарайся ухватиться за край! Раз … два … три!

При счете «три» охотник сильно подбросил апача, и тому, как кошке, удалось зацепиться за край террасы и держаться на нем железной хваткой. Олд Шеттерхэнд быстро схватил свое длинноствольное ружье, чтобы поддержать стопу Виннету. Опираясь на эту твердую точку, апач, пока Шеттерхэнд изо всех сил проталкивал ружье наверх, перевалился на террасу и на некоторое время застыл там неподвижно. Шеттерхэнд лежал, готовый резко подпрыгнуть, подобно пантере, и броситься на любого часового, успеть сдавить ему горло, прежде чем тот подаст сигнал тревоги. Его зоркий взгляд обшарил всю террасу: на ней не было никого. Недалеко от себя апач увидел четырехугольное входное отверстие, ведущее на самый нижний этаж, рядом лежала лестница.

Неслышными шагами, похожими на змеиные движения, подкрался он к отверстию и прислушался. Вниз вела еще одна лестница, но там было темно. Никакого движения Виннету не уловил, казалось, там вообще никого не было. Он подполз назад к лестнице и опустил ее Олд Шеттерхэнду. Когда тот забрался наверх, лег рядом с апачем и спросил:

— Внизу кто-нибудь есть?

Бесполезно было спрашивать, есть ли кто на террасе — это и так было видно: они здесь находились одни.

— Я ничего не слышал, — ответил Виннету.

— Лестницу будем поднимать?

— Нет.

— Хорошо! Может, нам придется бежать, тогда мы ею воспользуемся. А теперь пошли на следующий этаж.

Лестницу на ночь не убирали, но воспользоваться ею было нельзя, потому что приставлена она оказалась в середине этажа, возле горящего костра, у которого сидело трое часовых. Их оставили следить, чтобы пленные не выбрались через пробитую дыру. Они сразу бы заметили посторонних.

Терраса над ними была шириной в четыре шага и длиной в восемьдесят. Зажженный костер, как это принято у индейцев, дымил слабо, и его свет не доходил ни до левого, ни до правого конца террасы. Апач и белый охотник решили действовать с левой стороны. Решение такое они приняли неспроста. Многие, пожалуй, и не заметили бы одной детали, но эти двое, опытные и проницательные вестмены, пользовались всем, даже самым малым, что могло послужить достижению цели.

А дело было вот в чем: трое индейских часовых располагались у огня так, что лица двух из них смотрели на дыру, а третий сидел на корточках чуть левее, заслоняя собой свет и отбрасывая длинную тень, благодаря которой к сторожам можно было подобраться ближе.

Олд Шеттерхэнд и Виннету осторожно втянули наверх лестницу и отнесли ее к левому концу этажа. Там они приставили лестницу к стене и поднялись по ней. Наверху какое-то время они были столь же осторожны, что и прежде, осматривая террасу.

— Часовые одни, — прошептал апач.

— Это хорошо, — отозвался его белый друг. — Тем не менее задача чрезвычайно трудная. Здесь нет никакого укрытия, за которым можно было бы спрятаться.

— А тень?

— Ее недостаточно. Мы можем подобраться не больше чем на двадцать шагов, но если часовой шевельнется, свет упадет на нас, и тогда нас обнаружат еще раньше.

— Надо отвлечь их внимание.

— Чем? Камешками? Конечно, если они достаточно глупы, то позволят себя обмануть. Тогда эти двадцать шагов легко проскочить. Я бью того, кто сидит к нам спиной, ты берешь на себя следующего, а я потом третьего. Естественно, все должно произойти без малейшего шума, иначе услышат часовые на верхнем этаже. Но даже если нам удастся подкрасться, достаточно только одному из этих краснокожих просто взглянуть вниз, и нас раскроют. Что делать в этом случае?

— Свалить тех, что внизу, и быстро бежать наверх. Когда обезвредим верхних часовых, получим доступ к тем, кого хотим освободить.

— Поднимется слишком большой шум, и сюда сбежится все пуэбло!

— Виннету и Олд Шеттерхэнду нечего бояться. Мы загасим костер, и нас не увидят, а тогда мы сможем стрелять.

Как выяснилось позже, этот разговор оказался не лишним, ибо вскоре их действительно заметят. А пока они наклонились и нашли столько камешков, сколько им было нужно. Потом они легли и осторожно поползли к часовым. Шеттерхэнд рассчитал очень точно: когда они оказались шагах в двадцати от сторожей, Виннету слегка приподнялся и подбросил камушек так, чтобы он упал с противоположной стороны террасы. Звук от него был слабым, но достаточным, чтобы привлечь внимание часовых, повернувших головы вправо.

Виннету бросил еще несколько камешков, и часовые, предполагая, что к ним кто-то крадется, быть может, враг, прислушались более внимательно.

— Пора! — тихо сказал Олд Шеттерхэнд.

Оба быстро вскочили. Пять — шесть длинных, почти неслышных прыжков, и они появились перед тремя индейцами. Кулак белого охотника обрушился на голову ближайшего — тот беззвучно рухнул на террасу. В следующее мгновение оба кровных брата вцепились в горло двум другим сторожам. После пары ударов и эти индейцы потеряли сознание. Их быстро связали, в рот засунули кляпы.

— Повезло! — прошептал Олд Шеттерхэнд. — Теперь надо скорее отнести лестницу к дыре, проделанной пленными. Я поговорю с ними, а мой брат пусть в это время не спускает глаз с верхнего этажа. На краю крыши в любой момент может кто-нибудь появиться.

Охотник быстро залез по приставленной лестнице и тихо позвал у дыры:

— Сэм Хокенс, Дик Стоун, Уилл Паркер! Кто-нибудь есть там?

— Слышите! — раздалось в помещении. — Нас зовут! У нашей дыры человек!

— Наверное, краснокожий негодяй! — ответил второй голос — Пошлите в него пулю!

— Глупости! — возразил третий. — Индеец не осмелился бы так выставлять свой череп, чтобы мы выбили из него последние мозги, если не ошибаюсь. Это кто-то другой, может быть, даже Олд Шеттерхэнд или Виннету. Пустите-ка меня!

По любимому обороту «если не ошибаюсь» Шеттерхэнд тотчас узнал говорившего, поэтому спросил:

— Это ты, Сэм?

— Хотел бы им быть, — раздалось изнутри. — А вы-то кто?

— Олд Шеттерхэнд.

— Неужели?

— Да. Мы хотим вызволить вас.

— Хотим? Значит, вы не один?

— Со мной Виннету.

— О! Мы вас уже заждались! Но это действительно вы? Может, это вы, мистер Гринли?

— Ты не узнаешь мой голос, старина Сэм?

— Голос здесь, голос там! В этой дыре все голоса похожи, особенно когда говорят шепотом. Не такой уж я глупый енот. Мне нужны доказательства!

— Какие?

— Если у вас при себе штуцер «генри», просуньте его сюда, чтобы я мог его пощупать.

— Вот он, только давайте побыстрее — дорог каждый миг. Убедившись в подлинности оружия, Сэм произнес:

— Слава богу, что вы приехали! Мы не можем выбраться наружу, черт возьми! Как вы думаете нас выудить?

— Лестница есть?

— Эти мошенники ее убрали.

— А оружие?

— Есть, они не смогли отобрать его у нас. Позже я вам расскажу, как мы вляпались в эти чернила.

— Видимо, очень занятно начиналось. А что за народ там у вас собрался?

— Все ваши хорошие знакомые: я, Стоун, Паркер, Дролл, Хромой Фрэнк и так далее. К сожалению, здесь есть и дети.

— Хорошо, теперь внимательно слушайте, что я скажу! Сначала вы передадите нам детей. Только им нельзя даже пикнуть. Потом настанет очередь дам. Надеюсь, они тоже будут вести себя тихо. Потом пойдут те, кто еще не знает Запада. Желательно всех их освободить прежде, чем нас обнаружат. Здесь сидят трое часовых, которых мы оглушили, а над вами еще трое, которые легко могут нас раскрыть. Если это произойдет, мне придется быстро вмешаться: я поднимусь наверх и уложу их. Если мне это удастся, я открою крышку и спущу вам лестницу, по которой те, кто еще останутся там, быстро поднимутся ко мне. Итак, самые опытные остаются до конца. Вы все поняли? Тогда за дело! Я жду детей.

Через короткое время в дыре появился мальчишка. Олд Шеттерхэнд передал его Виннету. Тот принял его и приставил к стене. Точно так же поступили с другими детьми, а потом с женщинами. Это была тяжелая работа, и стоявший на лестнице Шеттерхэнд должен был прилагать все свои силы. Когда Сэм Хокенс сообщил ему, что теперь пойдут мужчины, немецкие переселенцы, знаменитый охотник заметил:

— Им моя помощь не нужна. Пойду посмотрю, что там делают сторожа сверху.

Он спустился к Виннету, дал тому несколько пояснений и, плотно прижимаясь к стене, пробрался к лестнице, по которой они поднялись на эту террасу. Теперь он поднялся по ней на следующий этаж. Осматривая освещенное костром место, он увидел большие камни, наваленные на крышку. Рядом лежала лестница, вытянутая индейцами перед закрытием люка. Еще одна лестница вела на верхнюю террасу. Охранники сидели так, что двое из них были повернуты к охотнику спиной.

Олд Шеттерхэнд тихо поднялся на этот этаж, готовый действовать в любую минуту. Если бы пленникам, всем до последнего, удалось бы выбраться на волю, он спустится вниз, не выдав себя. Пока он спокойно лежал и ждал. Охотник рассчитал, сколько времени надо одному человеку, чтобы протиснуться через дыру, и теперь прикидывал, сколько пленников уже освободились. Когда он полагал, что настал черед шестого мужчины, ночь прорезал резкий женский крик:

— Черт вас побери, кантор! Не падайте же на меня! Трое часовых немедленно вскочили, подбежали к краю террасы и посмотрели вниз. Они увидели освобожденных белых, заметили и апача, который, гордо выпрямившись, стоял у костра. Они его сразу узнали, и один из часовых закричал так громко, что голос его пронесся надо всем пуэбло:

— Акхане, акхане, арку Виннету, нонтон, шис инте! [282]

Едва раздался этот крик, как за их спиной столь же громко прозвучало:

— А здесь стоит Олд Шеттерхэнд, пришедший освободить пленников! Виннету, прими-ка этих парней!

Белый охотник вскочил одновременно со сторожами. Теперь он бросился на них, сбил одного, а двух других столкнул с края платформы вниз, где о них позаботился Виннету. Потом Олд Шеттерхэнд откинул ведущую на верхний этаж лестницу, чтобы ни один краснокожий не смог спуститься вниз. Дальше он сумел сдвинуть стокилограммовый камень с крышки и снял ее. Сунув в отверстие лестницу, он крикнул:

— Быстрее наверх! Может дойти до схватки.

Потом белый охотник обеими ногам запрыгнул в костер, пытаясь затоптать пламя, и ему это удалось. Виннету между тем загасил нижний костер, и стало совершенно темно. Тут из люка к Олд Шеттерхэнду вылезали последние пленники. На верхней террасе было оживленно, раздавались громкие голоса, кто-то кого-то о чем-то спрашивал. Принесли факелы, и стали видны темные фигуры, свешивавшиеся с лестниц. В этот момент раздался громкий голос Шеттерхэнда:

— Пусть краснокожие воины остаются наверху, если не хотят умереть! Здесь стоят Олд Шеттерхэнд, Виннету и их люди. Кто отважится спуститься сюда, погибнет от пули!

Белый охотник не хотел убивать индейцев, но должен был доказать, что это именно он появился в пуэбло, а доказать это он мог только одним способом: позволить заговорить его штуцеру, всем хорошо известному. Шеттерхэнд прицелился в первого индейца, пытавшегося спуститься вниз с факелом в руках.

— Хахи, лата-ши! [283] — вскрикнул пораженный меткой пулей воин, роняя факел.

Последовали еще три выстрела, и огни быстро погасли. Кто-то закричал:

— Это Олд Шеттерхэнд с его волшебным ружьем! Все наверх, назад!

— Все выбрались? — крикнул в темноту Олд Шеттерхэнд. — Есть еще кто-нибудь внизу?

— Никого, — ответил Хокенс:

— Тогда спускайтесь к остальным! Думаю, что краснокожие теперь оставят нас в покое.

Сам охотник спустился последним. На нижней платформе обо всем позаботился предусмотрительный апач. Освобожденные переселенцы стали торопливо спускаться на землю. Виннету даже приходилось сдерживать их, особенно женщин и детей, убеждая, что не следует излишне торопиться, потому что индейцы, устрашенные именами знаменитого охотника и вождя апачей, на время затихли.

Когда, наконец, все оказались на земле, Олд Шеттерхэнд произнес:

— Удалось, причем гораздо легче, чем я ожидал, — и, прерывая посыпавшиеся возгласы благодарности, спросил: — Где ваши лошади?

— Там, в коррале, за каменной стенкой.

— Оружие у всех при себе?

— Да.

— А вещи?

— То, что было при нас, они отобрать не смогли, ну а оставленное в седельных сумках, вероятно, разграбили.

— Вьючные лошади были?

— Да, они везли вещи переселенцев. Не знаю, что там осталось. Буря началась так быстро, что даже не было времени разгрузить и расседлать их.

— Хм! Если весь ваш скарб на месте, мы можем сразу отправиться прочь отсюда. В противном случае придется вынуждать краснокожих отдать нам похищенное. Сэм Хокенс проведет меня в корраль, остальные остаются здесь. Внимательно следите за всем, что происходит в пуэбло. Как только появится какой-нибудь краснокожий, сразу же стреляйте в него, но не прицельно. Понятно? Вполне достаточно, если пуля только просвистит мимо. Эти люди должны знать, что мы все еще здесь. А мой брат Виннету приведет наших коней.

Когда все трое удалились, кантор заметил:

— Так вот они какие, эти великие герои, которых я так хотел увидеть! В темноте я не смог их рассмотреть, но даже сама встреча с ними мне очень импонирует. Они сыграют выдающуюся роль в моей опере.

— Нет, вы уж взгляните на них при свете дня! — обратился к нему Хромой Фрэнк. — Едва увидев их в первый раз, я понял: это неординарные личности! А разве не пророчески я сказал? Стоило только им появиться — и мы уже на свободе.

— Прямо-таки геройский поступок, — согласился Дролл. — Ни одного волоска не упало с наших голов. Все прошло бы еще лучше, если бы фрау Эберсбах поменьше болтала.

— Я? — быстро вмешалась вездесущая фрау. — Вы считаете, что это я виновата в том, что у меня вырвался крик?

— Конечно! Кто же еще?

— Кантор.

— Покорнейше попрошу! — отозвался названный. — Кантор эмеритус! Вы не имеете права утверждать, что я нарушил эту тишайшую тишь. Через мои губы не просочилось ни единого звука, будь он произнесен даже пианиссимо [284]. Это вы кричали, фрау Эберсбах.

— Не отрицаю, но почему я кричала? Если бы вы крепче держались, герр отставник! Когда вы в следующий раз возымеете удовольствие срываться с лестницы, не делайте это в тот момент, когда внизу стоит дама, да еще с моей репутацией! Если вы не будете крепко держать в руках свои гаммы, хорошенькая будет у вас опера! Понятно?

— Понятно, глубокоуважаемая, но вы-то не понимаете, что с сыном муз надо обходиться учтивее. Обещаю, что подумаю о вас в свое время и вложу вам в рот арию для сопрано.

Он хотел еще что-то сказать, но Хромой Фрэнк прервал его:

— Замолчите! Там, наверху, кто-то появился. Вон он вытащил какую-то зрительную конструкцию. Верно, хочет рассмотреть, где мы стоим. Сейчас он заглянет в дуло моего флинта!

Хромой моментально поднял ружье и, почти не целясь, выстрелил. В то же самое время вернулись Олд Шеттерхэнд и Сэм Хокенс. Знаменитый охотник тут же поинтересовался, кто стрелял.

— Я, — ответил Фрэнк. — Там, на крыше номер один появился краснокожий сеньор, который, очевидно, хотел узнать, который час. Я ему охотно показал, сколько пробило. А он тут же компетентно удалился.

— Пуля попала в него?

— Ну, что вы, я целился намного правее, локтя на два, наверное. Если только у него уши фута по четыре, то пуля могла пройти ему через правую мочку, что, надеюсь, будет для него фисгармоническим предупреждением.

— Значит, они уже спустились до первой террасы. Видеть нас они, конечно, не могут, но стрелять будут. Нам надо держать глаза открытыми и не дать им спуститься на землю. Фрэнку и Дроллу хорошо бы подкрасться к стене и, когда они увидят силуэт индейца на фоне неба, попугать краснокожих пулей.

— Снова промахнувшись? — уточнил Хромой Фрэнк.

— Я не хотел бы жертвовать чьей-то жизнью.

Тогда к Олд Шеттерхэнду приблизился Ши-Со и попросил разрешения участвовать в наблюдении за пуэбло.

— Вы еще молоды, — ответил охотник, испытующе разглядывая лицо незнакомого ему юноши. — У вас хорошие глаза? А опыт?

— Я ученик своего отца, — скромно ответил Ши-Со.

— А кто ваш отец?

— Нитсас-Ини, вождь навахо.

— О, сын моего друга? Значит, вас зовут Ши-Со, про которого я знал, что он находится в Германии. Вот вам моя рука, юный друг. Очень рад вас здесь встретить, Будет время — мы еще поговорим. Что ж! Могу смело доверить вам это задание. Идите и расположитесь так, чтобы под вашим наблюдением оказалась вся стена.

Сын вождя удалился, очень гордый тем, что его желание осуществилось. Сразу же после этого вернулся Виннету, привязавший коней на достаточном удалении от пуэбло. Он поинтересовался, кто стрелял и почему, Олд Шеттерхэнд рассказал, после чего Виннету продолжил:

— Лошади освобожденных нами путников стоят в коррале, но вся сбруя, весь груз исчезли. Придется остаться здесь и добиваться их возвращения.

— Добьемся: вождь-то в наших руках.

— Надо привезти его сюда. Виннету возьмет командование на себя, а мой брат пусть с Хокенсом, Паркером и Стоуном отправляется за Ка Маку.

Троица охотно согласилась. Лошади, которых они вывели из корраля, были без седел и уздечек, но всадников это не беспокоило. Вскоре они помчались в северном направлении. Разумеется, по дороге Олд Шеттерхэнд стал выпытывать, как же это они попали в плен вместе с переселенцами. Времени было предостаточно, и вестмены подробно обо всем рассказали, давая каждому персонажу образную характеристику. Внимательно их выслушав, Олд Шеттерхэнд покачал головой:

— Что за непредусмотрительность! Значит, вы решили о них позаботиться и согласились сопровождать их?

— Да, — ответил Сэм. — Они нуждались в нашей опеке, а нам было все равно, куда ехать. Что скажете на это, сэр?

— Хм! Я собирался вместе с Виннету пересечь границу, но теперь считаю своим долгом позаботиться о переселенцах, по меньшей мере, в тех краях, где они погибнут без помощи опытных людей. Краснокожие, которые им повстречаются по пути, вряд ли им помогут. Мне кажется, надо быть очень осмотрительным. Придется и за кантором присматривать.

— С удовольствием прогнал бы его к дьяволу, но этого сделать нельзя. И потом, эта история с Нефтяным принцем. Что вы об этом думаете?

— Надувательство!

— Конечно, и я так считаю. Можем ли мы позволить погибнуть двум порядочным людям?

— Ни в коем случае. Мы последуем за этим Гринли, или как там его зовут по-настоящему? Думаю, что мы еще успеем. Очень интересно, каким это колдовством он выманил нефть из недр?

Они находились уже недалеко от того места, где остались связанный вождь и его воины. Шеттерхэнд кратко рассказал вестменам, как индейцы попали к ним в руки и добавил:

— Вождь откровенно лжет, поэтому заслуживает наказания. Но меня считают другом краснокожих, я живу с ними в мире и хотел бы обойтись с Ка Маку помягче. Как только он увидит вас, то сразу поймет, как обстоят дела. Я поеду впереди, а вы чуть сзади. Если будете держаться прямо на север, то упретесь в скалу, под которой мы оставили пленных.

Олд Шеттерхэнд обладал исключительным чувством места, а потому выехал к одиночной скале, словно это было днем. Он был убежден, что найдет пленников в том же самом положении, в каком их оставил, но все же решил соблюдать осторожность. Заранее спешившись и осторожно шагая к скале, он подошел ближе, после чего стал передвигаться ползком, опасаясь какой-либо случайности или хитрости краснокожих. Бесшумно обогнув место, Олд Шеттерхэнд сначала нащупал рукой закопанное в песок одно из ружей, к которому и был привязан Ка Маку. Ремни были крепки, как и прежде. Проверив все, охотник выпрямился перед пленником, словно возник из-под земли.

— Для Ка Маку время шло долго. Он даже не мог переговорить со своими спутниками. Я верну ему голос, — и Олд Шеттерхэнд вытащил изо рта вождя кляп. — У тебя было время на раздумье. Если ты готов признать, что в пуэбло есть пленники, я освобожу тебя, и все на этом закончится.

Ка Маку, похоже, решил, что Шеттерхэнд так ничего и не узнал, потому собрался до конца упорствовать в своем отказе. По поведению охотника он заключил, что его жизни ничто не угрожает. Значит, можно полежать связанным, пока с наступлением дня его люди не начнут поиски и не наткнутся на него. Сначала он молча смотрел на Олд Шеттерхэнда. Но где же Виннету? Желая узнать это, Ка Маку все же спросил:

— А почему вождь апачей не пришел поговорить со мной?

— Он остался возле пуэбло и наблюдает.

Услышав такой ответ, вождь предположил, что усилия обоих охотников до сих пор были безуспешными, и попытался прояснить ситуацию. Он заговорил с заметной издевкой в голосе:

— Виннету не увидит и не услышит ничего другого, кроме того, что я сказал: пленников у нас нет. Что вынюхивают двое храбрых воинов возле нашего пуэбло? Почему они не отправятся со мною прямо в дом, чтобы убедиться в правоте моих слов?

— Потому что мы не доверяем тебе и убеждены, что вы нападете на нас.

— Уфф! Куда подевалась мудрость Олд Шеттерхэнда? Великий Дух отнял у него разум. Я остаюсь его другом, а он обходится со мной, как с врагом.

— Значит, ты продолжаешь утверждать, что никаких белых пленников в пуэбло нет? Ни мужчин, ни женщин, ни детей? Подумай, нам с Виннету нетрудно было бы освободить их! Но тогда тебя постигнет кара. Если ты признаешься, мы по-прежнему будем считать тебя своим другом и братом.

— Олд Шеттерхэнд может делать и думать, что хочет. Я сказал правду и отомщу за себя!

— Ну, как хочешь! Тогда слушай! Кто бы это мог ехать?

Послышался приближающийся стук копыт. Трехпалый выпрямился, насколько позволили ремни, и вскрикнул от радости. Подъезжающие всадники должны быть его людьми. Они ищут его! Вот они повернули к скале и остановились. Он не мог различить их лиц, но так уверился в своем предположении, что крикнул:

— Я Ка Маку, тот, кого вы ищете. Подойдите и развяжите меня!

— Охотно верю, что ты Трехпалый, — смеясь, ответил Сэм Хокенс, — а вот в то, что я тебя развяжу, вряд ли. Олд Шеттерхэнд решит, что с тобой делать. Ты узнал мой голос, старый мошенник?

— Сэм Хокенс? — в ужасе вскрикнул вождь.

— Да, Сэм Хокенс, а рядом с ним Дик Стоун и Уилл Паркер, — подтвердил Олд Шеттерхэнд. — Ты все еще убежден, что Великий Дух отнял у меня разум? Или оправдалось мое обещание, что нам совсем не трудно будет освободить пленников? Положение изменилось, и вы сами стали пленниками. Ни один из воинов не сможет покинуть пуэбло, потому что любой, кто попытается это сделать, получит пулю в лоб. Мы приехали за тобой. Мы привяжем вас к лошадям, и советую не сопротивляться, если вы не хотите испытать прочность стали наших ножей.

Трое вестменов спешились и занялись индейцами, которые были настолько ошеломлены, что им и в голову не пришло даже подумать о сопротивлении. На пути к пуэбло все молчали. Несмотря на темноту, краснокожие воины, за которыми было установлено тщательное наблюдение, сразу убедились, что все их пленники свободны. Белые, особенно самые резвые из них, охотно проболтали бы всю ночь, но Шеттерхэнд напомнил, что назавтра предстоит трудная и долгая дорога, и потребовал, чтобы все, кроме регулярно сменявшихся часовых, отправлялись отдыхать.

Ночью краснокожие больше не осмеливались покидать пуэбло. Когда забрезжил рассвет, его обитатели потянулись на верхнюю платформу. Большинство индейцев всю ночь проспали, и только теперь были разбужены часовыми. Собравшись, они затеяли разговор на повышенных тонах, еще не зная, что их вождь находится в плену.

Олд Шеттерхэнд и Виннету решили не терять времени, поэтому оба отправились переговорить с Трехпалым. Остальные, образовав вокруг собеседников круг, прислушивались к разговору. Виннету привык молчать, говорил он только в случае крайней необходимости, а поэтому слово взял Шеттерхэнд:

— Теперь Ка Маку видит, что бывшие его пленники свободны?

Вождь не ответил, и тогда вестмен продолжил с угрожающей интонацией в голосе:

— Я не привык бросать слова на ветер. Мне хотелось обойтись с тобой помягче, но ты молчишь, а значит, сам обрекаешь себя на жесткий приговор.

— Вижу, что они свободны, — злобно пробурчал наконец вождь.

— А что твои воины стали пленниками, не видишь? Ни один из них не сможет покинуть пуэбло без нашего разрешения. И мы не будем долго терпеть этой толкотни на крышах. Наши ружья бьют далеко, и мы вынудим всех убраться во внутренние помещения. Где они тогда будут есть и пить? Они не смогут попасть ни к источнику, ни выйти за припасами. Кроме того, некоторые твои люди у нас в ру ках. Как ты думаешь, что мы с ними сделаем?

— Ничего!

— В самом деле?

— Я же не причинил никаких страданий никому из ваших.

— За это они должны благодарить только меня и Виннету. Итак, многие вещи наших людей остались в пуэбло. Если им вернут все до единого, мы освободим вас и уедем отсюда. Будешь упорствовать, мы застрелим тебя, а скальп твой сожжем, чтобы в Стране Вечной Охоты ты появился без него. За тобой последуют трое твоих воинов. Так что, решай! Смотри, солнце восходит. Когда оно поднимется над горизонтом на ширину ладони, ты должен мне ответить. Дольше я ждать не намерен. Я все сказал!

Белый охотник с апачем поднялись и отошли. Слова больше тратить не стоило. Ка Маку мрачно глядел прямо перед собой. Он знал гуманность своего победителя и не верил в исполнение только что высказанной им угрозы. Лишиться же всей добычи — показалось ему чрезмерным требованием. Когда солнце поднялось на должную высоту, оба вестмена вернулись, и Олд Шеттерхэнд спросил:

— Что решил Ка Маку? Получат переселенцы добро, им принадлежащее?

— Нет!

— Отлично! Мы готовы к этому. Отведите парней вон к той скале, снимите с каждого скальп, а потом всадите им по пуле в череп! У меня нет удовольствия бросать слова на ветер.

Сэм, Дик, Уилл, Фрэнк и Дролл повели пленников в указанное место. Индеец, умерший и погребенный без скальпа, теряет право на радости, ожидающие его в индейском раю — Стране Вечной Охоты. Поэтому вождь, когда Хокенс левой рукой ухватил его за волосы, а правой выхватил нож, взмолился:

— Стой! Вы все получите!

— Хорошо! — кивнул Олд Шеттерхэнд. — Самое время! Только не вздумай отказаться: пощады не будет! Я требую, чтобы все было возвращено, даже мелочи. Ваши скво могут выносить вещи и складывать их. Если появится мужчина, его немедленно пристрелят. Понял?

— Да, — кивнул Ка Маку.

— Вот этот человек, — Шеттерхэнд указал на одного из пленников, — пусть сообщит о нашем договоре всем твоим. Если через пять минут не начнут выносить вещи, ты погиб.

Пленника развязали, и он по лестнице поднялся в пуэбло. Только тогда индейцы узнали, что их вождь в плену. Поднялся ужасный вой, сверху посыпались угрозы в адрес белых, но посланник, кажется, внятно разъяснил им положение, потому что через пять минут появились первые скво со скарбом. Они сбросили его вниз. Теперь каждый из ограбленных узнавал свои вещи и забирал их себе. Много труда ушло на то, чтобы проследить за полным возвращением украденного. Наконец, все было отдано и разделено. Вождь злобно крикнул:

— Мы сделали то, что вы хотели. Теперь развяжите меня и убирайтесь прочь!

— Ошибаешься, — спокойно ответил ему Олд Шеттерхэнд, — вы еще не все возместили.

— Чего же ты еще хочешь?

— А время, потерянное нами?

— Разве я могу подарить вам время? — искренне удивился Ка Маку.

— Наверстать потерянное на наших плохоньких лошадях нам не под силу. В вашем коррале я видел прекрасных животных. Мы заменим на них своих подуставших лошадок.

— Попробуй только! — выкрикнул Ка Маку, и глаза его засверкали гневом.

— Хо! Ты вообразил себе, что я боюсь тебя? Кто запретит нам устроить обмен? Ты в нашей власти, а твои воины не могут даже спуститься. Наше оружие лучше, и они это знают очень хорошо.

— Но это же воровство!

— Всего лишь возмездие! Мы наказываем воров. Итак, твои возражения не помогут. Пойдемте отберем лошадей!

Сказав это, белый охотник направился в корраль вместе с Виннету, Хокенсом и Дроллом. Вождь был вне себя от гнева, он извивался в стягивавших его ремнях и вел себя так, словно потерял разум. Тогда разъяренная фрау Розали подошла к нему и завопила:

— Ну ты, вечный крикун, заткнись! И ты зовешь себя вождем? Если ты считаешь, что и я так думаю, то зря! Ты подлец, настоящий висельник! Понятно? Тебе стоило бы задать хорошенькую порку! Ты запер нас, а теперь, когда пришло справедливое наказание, словно перец в суп, ты юлишь и прикидываешься невинным. Берегись и не попадайся мне в руки, иначе я вырву по одному волоску всю твою шевелюру! Теперь ты знаешь, с кем имеешь дело.

Смерив вождя уничтожающим взглядом, она отвернулась. Он не понял ее слов, но тон ее голоса подействовал. Вытаращив глаза, он смотрел на фрау Розали и молчал. Когда выводили лошадей из корраля, он так и не нарушил молчания. Зато весьма красноречивы были его взгляды. Уловив хотя бы один из них, можно было понять: Ка Маку помышлял о мести.

Как только находившиеся на крыше пуэбло индейцы заметили, что белые готовятся к отъезду, они начали спускаться по приставным лестницам на нижние этажи. Если бы им позволили продолжать спуск, могли возникнуть проблемы с отъездом. Олд Шеттерхэнд направил свой штуцер в сторону пуэбло и пригрозил:

— Всем оставаться наверху, или мы будем стрелять!

Приказ его не возымел никакого воздействия, поэтому вестмен выстрелил два раза в воздух. Послышались крики, и краснокожие отхлынули вверх. Хотя никто, кроме раненого ночью факельщика, не получил каких-либо повреждений, вождь сурово спросил у Олд Шеттерхэнда:

— Почему ты стреляешь в моих людей? Разве ты не видишь, что у них больше нет враждебных намерений?

— А ты разве не видишь, что мои планы тоже мирные? — ответил охотник. — Или ты думаешь, что я промахнулся случайно? Я хотел только предупредить их.

— У некоторых моих воинов связаны руки. Они поднимают их, чтобы показать мне, что они ранены.

— Пусть благодарят бога, что я целился в руки, а не в их головы.

— А то, что ты забрал наших лошадей, ты тоже называешь добрым делом?

— Конечно, и вы должны поблагодарить нас за столь малое наказание.

— Это сказал ты. А знаешь, что скажу я?

Олд Шеттерхэнд пренебрежительно махнул рукой, отвернулся и, ни слова не говоря, взлетел в седло. Остальные путники давно уже проделали это. Трехпалый, возмущенный таким обхождением, гневно прокричал ему вслед:

— Каждому, кто придет ко мне, я скажу: Виннету и Олд Шеттерхэнд стали конокрадами, которых у вас, бледнолицых, положено вешать!

Шеттерхэнд, казалось, не слышал этого оскорбления, но маленький Хромой Фрэнк подогнал свою лошадь к вождю и рассерженно крикнул ему в лицо:

— Замолкни, мошенник! Такой выдающийся негодяй должен радоваться, что его не повесили на капитальной веревке. А еще лучше тебе бы оказаться с мельничным жерновом на шее в самом глубоком омуте Индийского океана. Вот тебе мое мнение!

Сплюнув, Фрэнк повернулся и поскакал, так и не узнав, к сожалению, что Трехпалый так и не понял его тираду, произнесенную по-немецки.

Глава 8 На нефтяном озере

Когда два индейских племени объявляют друг другу войну, то первым делом с обеих сторон высылают разведчиков, которые должны попытаться узнать, где находится враждебное племя и сколько взрослых воинов оно может выставить. Местоположение племени необходимо разведать хотя бы потому, что так называемые дикие племена не живут оседло, а странствуют в пределах определенной территории, границы которой могут меняться в зависимости от намерений и потребностей.

Однако этим задача разведчиков не ограничивается; они должны — и это самое трудное — узнать, каким способом враг намерен вести войну, достаточно ли у него провианта, когда он выступит, какой путь изберет и в каком месте рассчитывает встретить противника. Поэтому в разведчики подбирают людей опытных, наделенных, кроме смелости, достаточной осторожностью и хитростью.

Когда опасность не столь велика, прибегают к услугам молодых воинов, чтобы дать им возможность показать свое мужество и ловкость, завоевать себе имя. Когда же дела слишком серьезны, то выбирают старших, пообтертых жизнью людей; случается даже, что в разведку отправляется сам вождь, если он расценивает обстоятельства как особо важные.

Поскольку разведчиков высылают с обеих сторон, то, ясное дело, они частенько сталкиваются друг с другом. Тогда требуется призвать всю свою хитрость и смелость, чтобы умертвить врага и выйти сухим из воды самому. Если это удастся, враг останется без сведений, а значит, на него можно будет напасть врасплох и очень легко победить.

Можно себе представить, что при подобных встречах требуется гораздо больше хитрости, ловкости и отваги, чем при позднейших настоящих сражениях. При этом вершатся подвиги, рассказы о которых потом долгие годы передаются из уст в уста.

Как уже не раз говорилось, именно в то время вспыхнула ожесточенная вражда сразу между несколькими племенами, в частности между индейцами нихора и навахо, располагавшимися к северу от них. Челли, рукав Рио-Колорадо, образует границу между обоими племенами. Местность, по которой течет река, является пограничной, а значит, там можно столкнуться с противником, и разведка здесь — дело первостепенной важности. Опасности подвергаются не только индейцы, но и белые, ибо по опыту известно: как только краснокожие начинают враждовать, бледнолицые становятся врагами для обеих сторон. Они, если можно так выразится, оказываются между молотом и наковальней.

Глуми-Уотер, куда направлялся Нефтяной принц, была расположена как раз на реке Челли. Гринли знал об опасности, которой подвергается каждый белый, отправляющийся в тот район, но считал, что рискнуть стоит, поскольку к нему никогда не относились враждебно индейцы обоих племен. Но так или иначе, если он хотел достичь своей цели, то должен был торопиться.

Что касается Роллинса и его бухгалтера, то они, хотя и слышали о вражде нихора и навахо, но не обладали ни нужными знаниями, ни опытом, чтобы предвидеть грозящую им опасность. А Нефтяной принц, разумеется, не стал им ничего разъяснять.

Пятеро мужчин находились еще в целом дне пути от Челли, когда в прерии, травяное море которой иногда нарушали кустарники, им внезапно встретился всадник. Это был белый, с прилаженным за плечами ранцем, и скакал он на крепком индейском пони, с которым ловко управлялся. Всадники в изумлении остановились.

— Удивительно! — первым воскликнул неизвестный. — Это должны были быть краснокожие!

— Тогда бы с вас сняли скальп, — ответил Нефтяной принц, натянуто улыбаясь и стараясь при этом скрыть свое беспокойство, поскольку и его напугала неожиданная встреча.

— Или с вас, — возразил встречный. — Я, пожалуй, не из тех, кто легко расстанется с кожей на черепе.

— Даже когда одному противостоят пятеро?

— Даже тогда, когда эти пятеро индсмены. Я противостоял и большему числу врагов, но пока сохранил свой скальп.

— Тогда вас следует уважать, мистер. Могу я узнать, кто вы такой?

— А почему нет? Мне нечего стыдиться, — и показывая на ранец за спиной, он объяснил: — Удивляет меня ваш вопрос. Вы, видно, вовсе не вестмены, а то бы сразу признали во мне курьера.

Значит, это был один из тех смелых молодых людей, что безбоязненно скачут по прериям и скалистым ущельям на своих быстрых лошадках, развозя почту во все концы.

— Вестмены мы или нет, это вас не касается, — ответил ему Нефтяной принц. — Я, конечно, видел ваш ранец, но знаю, что в этих местах прежде никогда не было курьеров. Те обычно придерживаются дороги Альбукерке — Сан-Франциско. Почему вы свернули с нее?

Встречный с какой-то долей презрения взглянул своими умными глазами на Гринли и ответил:

— Собственно говоря, я не обязан отчитываться перед вами, но вижу, что вы мчитесь прямо к своей гибели, даже не сознавая этого. Поэтому знайте, что свернул со своего пути я из-за навахо и нихора. Та дорога как раз шла по местам, которые умный человек сегодня оставит краснокожим, а именно, по окрестностям реки Челли. Разве вы не слышали, кто там теперь кому вцепился в глотку?

— Может, вы считаете себя единственным умным человеком здесь, на Западе?

Нефтяной принц мог бы вести себя повежливее для собственной же пользы, но испуг от внезапной встречи с незнакомцем привел его в ярость, и он не считал нужным скрывать свой бесцеремонный нрав. Курьер испытующе переводил взгляд с одного на другого, не пытаясь ответить дерзостью на только что услышанную грубость, потом кивнул головой и, указывая на банкира и бухгалтера, спокойно сказал:

— Могу поручиться, что по крайней мере эти двое еще пороха не нюхали. Хотя вы настолько умны, что никакие советы вам не нужны, все же призову вас быть более осторожными. Возможно, вы пока не представляете, что вам надо делать. Но ни один разумный человек не сунет голову в зажим, который тут же закрутят.

Спокойные слова возымели успех, и только банкир спросил:

— Что вы хотели сказать? Какой зажим имели в виду?

— Тот, что находится за моей спиной, на Челли. Поворачивайте своих коней, иначе вас насадят на ножи оба племени, а остатки прикончат грифы да койоты. Послушайте меня, я желаю вам добра!

Достаточно было одного взгляда в его открытое лицо и в его честные глаза, чтобы убедиться: он говорит правду. Именно поэтому Роллинс спросил:

— Вы и в самом деле полагаете, что опасность столь велика?

— Да, я уверен. Утром я видел следы, по которым определил, что обе стороны уже выслали разведчиков. Это всегда заставляет насторожиться. А вам непременно надо попасть в те края? Вы не можете отложить поездку до лучших времен?

— Хм, это-то мы могли бы сделать… Но если вы считаете, что опасность слишком велика, я полагаю за лучшее…

— Ничего не надо! — прервал банкира Нефтяной принц. — Вы знаете этого человека? Вы верите ему больше, чем нам? Если он боится следа в траве, это его дело. Нас это не касается.

— Курьерами обыкновенно становятся опытные вестмены. Мне кажется, что он говорит правду. А если речь идет о жизни, точнее обо всех наших жизнях, то не надо проявлять глупого упрямства. Нет никакой разницы, уладим мы наше дело теперь или несколько дней спустя.

— Разница есть! Мне не доставляет удовольствия постоянное пребывание в этих краях, сэр.

— А-а, понимаю! Речь идет о бизнесе! — курьер рассмеялся. — Хорошо! Но я к таким людям не принадлежу. Я выполнил свой долг, предупредил вас, большего от меня требовать не стоит.

При этих словах он натянул поводья, собираясь отправиться дальше.

— А мы и не требуем, — заключил Нефтяной принц. — Нам от вас вообще ничего не надо, поэтому можете оставить свое мнение при себе. Уматывайте, да поскорее!

Эта грубость снова не вывела курьера из себя, и он ответил тоном учителя, дающего наставление ученику:

— Я еще не встречал такого грубияна, как вы, хотя на Западе околачиваются разные людишки. — И, обращаясь к банкиру, продолжил: — Прежде чем я выполню пожелание этого много воображающего о себе господина и оставлю вас, я кое-что скажу. Если речь идет о бизнесе, то в этих краях он опасен и в обычные мирные времена. Сейчас он становится не просто опасным, а совершенно подозрительным предприятием. Берегитесь, сэр!

Он уже хотел уехать, как Нефтяной принц вдруг выхватил нож и закричал:

— Это оскорбление, парень! Не всадить ли эту острую сталь тебе под ребра? Скажите еще только слово, и я это сделаю!

Тут же сверкнули дула револьверов, которые вытащил курьер. Глаза его заблестели еще сильнее, когда он ответил с презрительной усмешкой:

— Ну-ка попытайся, дружок! Убери нож, а то я буду стрелять. Здесь двенадцать пуль, ребята. Если кто-нибудь из вас пошевелит рукой, я продырявлю его жалкую душонку. Убери нож, говорю! Считаю до трех! Раз, два…

Видно было, что курьер разозлился не на шутку, и Гринли не стал ждать до трех, а поспешил засунуть оружие в ножны.

— Вот так-то лучше! — курьер улыбнулся. — Не советовал бы вам доходить до крайности. На сегодня достаточно. Если нам доведется еще раз встретиться, я, может, поучу вас и побольше!

Он ускакал, даже не удосужившись оглянуться. Гринли схватился было за ружье, но бухгалтер придержал его руку и укоризненно сказал:

— Не делайте больше глупостей, сэр! Неужели вы хотите застрелить человека?

— А какие, собственно, глупости я сделал?

— Ваша грубость, да и все ваше поведение. Человек по-хорошему отнесся к нам, и я не вижу причины, подтолкнувшей вас на конфликт.

Гринли уже готов был дать злобный ответ, но опомнился и возразил спокойнее:

— Я был груб по отношению к нему, а вы грубите мне. Давайте не будем поддевать друг друга. Парень, предупреждавший вас, был просто трусом.

— Но когда вы вытащили нож, он ничуть не струсил, и именно вам пришлось сдаться.

— Ну, только дьявол смог бы спокойно глазеть, как в грудь его направляют два дула с шестью патронами в каждом. Но хватит об этом. Поехали дальше!

Батлер и Поллер во время происшествия оставались внешне спокойными, но по ним было видно, что их также разозлило появление курьера, в особенности — его предупреждение. И, когда поскакали дальше, они, как и Нефтяной принц, сбоку испытующе посматривали на Роллинса и Баумгартена, пытаясь по выражениям их лиц понять, какое впечатление произвело на них предостережение.

Настроение всадников полностью изменилось; они теперь ни о чем больше не говорили, каждый казалось, был занят своими собственными мыслями. Солнце зашло, и было найдено подходящее место для ночлега. О пище не надо было заботиться, потому что Нефтяной принц захватил еду в пуэбло. Ужинали молча, и только когда стало совсем темно, Баумгартен спросил:

— Не разжечь ли костер?

— Нет, нет, — предостерег Гринли.

— Боитесь индейцев?

— Нет! Я знаю эту местность и индейцев лучше встреченного нами курьера. Это он, пожалуй, оказался здесь впервые. О страхе нет и речи, но осторожность не помешает. Если курьер видел следы, не обязательно разведчики могли их оставить. Поэтому лучше не разжигать огня. Тогда вы не упрекнете меня в том, что я пренебрегал вашей безопасностью.

— Хм! — задумчиво проговорил банкир. — Вы ведь были так убеждены, что опасности, о которой говорил курьер, не существует.

— Для нас — нет; в этом можете на меня положиться. Чтобы окончательно успокоить вас, утром я отошлю Поллера и Батлера, хотя все это совершенно лишнее.

— Зачем? — спросил банкир.

— Они поедут вперед как разведчики, заботясь о вашей безопасности. Видите, я обо всем подумал, и теперь можно успокоиться.

— Значит, рано утром мы поедем не все?

— Я останусь с вами и мистером Баумгартеном. Уедут только Батлер и Поллер. Они будут внимательно смотреть, нет ли чего опасного, а если что заметят, сразу же вернутся назад, чтобы предупредить нас.

— Это действительно успокоило меня, мистер Гринли. Скажу честно, тот курьер все-таки нагнал на меня страха.

Он и не догадывался, что все глубже заглатывал наживку, приготовленную для него Нефтяным принцем.

Разговор на этом закончился, и все собрались ложиться. Однако кто-то должен был стоять на часах. Очередность установили следующую: Баумгартен, за ним банкир, последняя вахта приходилась на Нефтяного принца. Тот, под утро заступив на дежурство, с полчаса сидел неподвижно, а потом наклонился к банкиру и Баумгартену, чтобы проверить, крепко ли они спят. Убедившись в этом, он разбудил Поллера и Батлера. Все трое тихо встали и отошли подальше, чтобы их никто не услышал и не увидел. Начался тайный совет.

— Черт бы его побрал, этого курьера! Он запросто мог испортить всю игру! — возмутился Батлер. — А вы вообще должны были вести себя по-другому!

— Будешь упрекать меня? — пробурчал его брат.

— А тебя это удивляет? Парень-то оказался зубастым, и он побил тебя, как говорится, по всем статьям. И чем возбужденнее становился ты, тем спокойнее был он. Это не ускользнуло ни от Роллинса, ни от Баумгартена. А история с ножом! Парень и в самом деле выстрелил бы! Что подумают о нас эти двое!

— Пусть думают, что хотят! Похоже, они снова нам доверяют. Поговорим лучше о вещах более приятных! Я точно рассказал вам, где находится Нефтяное озеро. Найдете его?

— Безусловно.

— Если отправитесь вовремя и ничто вас не задержит, то после полудня будете на месте. Пещеру отыскать будет так же легко, как и Глуми-Уотер. Там найдете все необходимое: сорок бочек нефти, инструменты и все прочее. Только смотрите: вы должны приняться за работу сразу же, как приедете — вам потребуется много времени. Не забудьте уничтожить следы. Докатите бочки по одной до воды, выльете нефть в воду и снова закатите их в пещеру. Вход замаскируете точно так, как это сделано сейчас. Даже самый зоркий глаз ничего не должен обнаружить. Не оставляйте на берегу следы от бочонков. Надеюсь, до вечера управитесь.

— А что потом? — спросил Батлер.

— Потом вам надо хорошенько выспаться, а на следующее утро поедете нам навстречу. Скажете, что отыскали озеро и путь туда свободен. Самое главное при этом — искренне удивляться находке нефти.

— Это-то мы сумеем, постараемся затуманить мозги этим двоим. Надеюсь, ты свою часть работы сделаешь!

— Конечно!

— Сколько за это заплатишь?

— Вдвоем вы получите пятьдесят тысяч долларов.

При этих словах Нефтяной принц крепко сжал руку братца, давая понять, что эти слова сказаны только для Поллера. На самом деле Поллеру предназначались не деньги, а нож или пуля. Бедняга, конечно, ни о чем не догадывался и с радостью переспросил:

— Значит, я получу двадцать пять?

— Да, — кивнул Гринли.

— Неплохо! Я ваш душой и телом! Если бы их можно было получить сразу и наличными!

— Это невозможно. Он выпишет чек на Фриско.

— Тогда нам придется ехать в Сан-Франциско?

— Да, поедем вместе.

— Ну, этот путь я проделаю охотно. За двадцать пять тысяч долларов поскачешь гораздо дальше.

— Еще одно предупреждение. На самом деле по поводу краснокожих я не так спокоен, как показывал. Будьте очень осторожны и постарайтесь, чтобы вас не заметили. Будет катастрофа, если я с теми двумя увижу на озере только чистую воду.

— Не волнуйся, — успокоил его Батлер.

— Возвращаемся в лагерь. Если кто-нибудь из них проснется и не увидит нас, он может что-нибудь заподозрить.

Когда они вернулись к Роллинсу и Баумгартену, те крепко спали. Трое бандитов тихо прилегли рядом со спящими. Ночь прошла спокойно, а едва забрезжил рассвет, Батлер и Поллер отправились в путь.

Роллинс и Баумгартен полагали, что те двое отъедут вперед недалеко, но Нефтяной принц разъяснил им ситуацию:

— Они посланы на разведку и должны тщательно осматривать местность. Это требует неторопливой езды. Так мы слишком быстро настигнем их, и придется снова останавливаться и ждать.

— Когда же мы выезжаем?

— Завтра утром.

— Так поздно?!

— Вовсе не поздно. Вы сами хотели, чтобы рассеялись все ваши подозрения. Если они встретят по дороге врагов, тотчас вернутся и сообщат нам об этом. Если до вечера они не приедут, значит, нам нечего опасаться.

Такое объяснение показалось Роллинсу и Баумгартену разумным.

Прошел целый день, наступил вечер — Батлер и Поллер не возвращались, что привело троих ожидавших в благодушное настроение. Банкир всю следующую ночь не сомкнул глаз; он находился в каком-то лихорадочном возбуждении. По его мнению, завтра настанет великий день, когда самое большое и опасное предприятие всей его жизни завершится удачей. Такое могло присниться только во сне! Он станет настоящим нефтяным королем, владельцем неисчерпаемого источника! Его имя назовут среди имен крупнейших миллионеров, а через короткое время его причислят к сонму тех самых, всемирно-знаменитых нью-йоркских Четырехсот! Эти мысли не давали Роллинсу покоя, и как только начало светать, он растолкал Гринли и Баумгартена, торопя их с отъездом. Когда солнце только поднялось над горизонтом, они уже проделали путь в несколько миль.

Они ехали по горной местности, поросшей густыми лесами, время от времени натыкаясь на следы уехавших вперед спутников. В полдень решили дать лошадям отдохнуть.

— Через четверть часа мы доберемся до подходящего места, — объявил Нефтяной принц, — глубокой котловины, в которую не заглядывает солнце. Там всегда прохладно.

Они ехали по довольно круто вздымавшемуся косогору. Как только подъем окончился, покрытый хвойным лесом склон вдруг резко обрывался вниз. Всадником даже пришлось спешиться и вести лошадей в поводу.

— Еще шагов двести, — успокаивал Гринли, — а потом появится долина. Она невелика, и посреди нее находится огромная скала, рядом с которой растет могучий столетний бук.

Преодолев указанное расстояние, спутники Гринли буквально остолбенели, зачарованные красотой открывшегося перед ними пейзажа. Прямо под ногами почва почти отвесно уходила вниз; они оказались на верхнем краю котловины, образованной обрывистыми скальными стенами. С южной и с северной стороны котла вели два узких выхода. Путники находились на выступе западной стеньг, нависавшем над котловиной. Скала, о которой говорил Гринли, была почти рядом. А дерево возле нее поражало такой совершенной красотой, что привело бы в восхищение любого живописца.

— Вот это да! — не удержался Баумгартен.

— Тсс! — остановил его Гринли. — Мы здесь не одни. Видите индейцев? Там, с северной стороны? Там же пасутся их лошади.

Краснокожие сидели в тени скальной глыбы, спасаясь от знойных солнечных лучей. Лица их были раскрашены боевыми красками, полностью скрывавшими черты лица. У одного из индейцев за налобной повязкой торчали два орлиных пера. И только теперь трое путников заметили темную полосу в траве, начинавшуюся у южного входа и, словно шнур, тянувшуюся до самой скалы.

— Это след, оставленный краснокожими, — сообщил своим спутникам Гринли.

— Пожалуй, нам не стоит идти дальше, — с озабоченным видом произнес банкир. — После пуэбло я не верю ни одному индейцу.

— Я знаю этих краснокожих, — спокойно ответил Гринли, — и даже имя одного из них: это Мокаши, вождь нихора.

— Что может означать это имя? — осведомился бухгалтер.

— Бизон. Когда-то этих животных было много в саваннах, и вождь прославился как удачливый охотник.

— Если вы его знаете, то и он, может быть, вас знает?

— Конечно, ведь я несколько раз бывал в его племени. Случалось это, правда в мирное время, но он всегда был расположен ко мне. Сейчас, когда выкопан топор войны, никому нельзя верить.

— Хм, что же делать?

— Да, собственно, ничего. Если просто спустимся вниз, они нас не тронут. Но на всякий случай лучше ему, конечно, не показываться.

— А объехать котловину никак нельзя?

— В принципе, можно, но окольный путь долог, и тогда мы сегодня не попадем на Нефтяное озеро. Нечего и говорить, что тогда разминемся с Батлером и Поллером, если они решат поехать нам навстречу. Да, не вовремя оказались здесь эти красномазые… Стой! — Гринли вдруг прервался. — А это что такое?

Он указал рукой в направлении южного входа в котловину, где двое пеших индейцев внимательно изучали след. Лица этих двоих тоже были в боевой раскраске. Один из них носил в волосах орлиное перо. Значит, он еще не был выдающимся вождем, и только надеялся проявить свое воинское искусство. Оба в руках сжимали ружья.

— Это навахо, — тихо, как будто боясь, что его услышат, произнес Нефтяной принц.

— Вы их тоже знаете?

— Нет. Тот, что с пером, очень молодой воин, и свое отличие получил уже после моего последнего визита.

— Вы и у навахо бывали? Смотрите! Дьявольщина! Они залегли в траву. Зачем они это делают?

— А вы не догадываетесь? Они же враги индейцев нихора. Вот она — встреча разведчиков двух враждебных племен. Навахо, похоже, нарвались на неприятелей. Смотрите, что теперь будет!

Гринли задрожал от возбуждения, и эта его дрожь тотчас охватила его спутников. С места, на котором они стояли, можно было легко наблюдать за происходящим, оставаясь невидимыми.

Двое навахо медленно ползли к скале.

— Мокаши и его спутник погибнут, — пояснил Нефтяной принц, — если просидят еще хотя бы минуту.

— А мы не можем помешать кровопролитию? — спросил взволнованный бухгалтер.

— Нет, нет… и… да! — вдруг повысил голос Гринли, которого осенила какая-то догадка. — Воспользуемся этим!

Навахо находились в десятке шагов от скалы. Если они до нее доберутся, то сидящим на другой ее стороне нихора придет конец.

— Воспользоваться? Как это? — едва переводя дыхание, спросил банкир.

— Сейчас увидите.

Гринли вскинул свою двустволку и прицелился.

— Бога ради! Вы же не будете стрелять?

Однако Баумгартен опоздал со своими уговорами: прогремело два выстрела подряд. Индейца с пером первая пуля поразила прямо в голову, и он умер мгновенно. Другой тоже рухнул на землю, взмахнув руками.

— Боже! Вы их застрелили! — в ужасе закричал Роллинс.

— Для моей и вашей же пользы! — холодно бросил Нефтяной принц. Он отложил ружье в сторону и свесился со скалы так, чтобы его можно было заметить снизу.

Напуганные неожиданным грохотом нихора едва не подпрыгнули, но сразу же упали на траву, стараясь стать как можно незаметнее для стрелка. Они подумали, что стреляют в них, ибо скала мешала увидеть мертвых навахо. Нихора были уверены, что стрелявший находится с другой стороны глыбы, и медленно поползли вдоль скалы, надеясь за ее поворотом застать стрелявшего врасплох. Тогда Нефтяной принц с ухмылкой крикнул им сверху:

— Мокаши, вождь нихора, может встать. Ему не надо прятаться, потому что его враги уже мертвы.

Мокаши бросил взгляд наверх и, увидев говорившего, издал возглас удивления, после чего спросил:

— Уфф! Кто стрелял?

— Я.

— В кого?

— В навахо. Можешь взглянуть на них. Их было двое, и теперь они лежат за поворотом скалы. Они мертвы.

Осторожный краснокожий не стал торопиться следовать совету бледнолицего. Он еще прополз до угла и опасливо выглянул за поворот. Потом приподнял голову выше, вынул нож, изготовился и сделал пару резких прыжков в сторону трупов. Увидев, что лежавшие не подают никаких признаков жизни, индеец выпрямился и крикнул Нефтяному принцу:

— Ты прав; они мертвы. Спускайся сюда!

— Я не один.

— С тобой бледнолицые?

— Да.

— Много их?

— Двое.

— Бери их с собой!

— Ну что, примем приглашение? — спросил Роллинс» Нефтяного принца.

— Естественно, — ответил тот.

— Это не опасно?

— Сейчас нет. Я спас жизнь обоим нихора, и теперь они перед нами в большом долгу.

— Но это же убийство, сэр, двойное убийство!

— Оставьте эти сантименты. Двое из четырех индейцев должны были в любом случае умереть. Если бы я не вмешался, погибли бы нихора. Крикни я — завязалась бы схватка, и вряд ли хоть кто-нибудь из этой четверки выжил. Черный жребий выпал навахо, а за это мы получим вечную благодарность и дружбу нихора. Теперь у нас не будет никаких забот — мы окажемся под защитой нихора. Успокойтесь и следуйте за мной!

Роллинс и Баумгартен поплелись следом, однако никак не могли отделаться от ужаса перед этим человеком, который только что, ради сиюминутной выгоды, отнял жизнь у двоих ничего ему не сделавших индейцев. Проходя южный вход в котловину, они не заметили, как в зарослях позади них сверкнули два глаза. Когда белые исчезли в узкой горловине прохода, из кустов выросла фигура краснокожего. С ненавистью посмотрев вслед бледнолицым, индеец снова исчез в зарослях. Похоже, этого воина навахо оставили охранять вход, прежде чем сами проникли в котловину…

Тем временем Нефтяной принц со своими спутниками беззаботно приближался к вождю, поджидавшему его возле скалы. Издали Мокаши не мог различить лица Гринли, но когда тот приблизился, на раскрашенном военным узором лбу вождя резко обозначилась складка.

— Куда направляются бледнолицые? — грозно спросил он.

Нефтяной принц ожидал более дружественный прием.

Слезая с коня, он разочарованно ответил:

— Наша тропа началась на Рио-Гила.

— Где же она закончится?

— У вод Челли.

— За вами пойдут другие бледнолицые?

— Нет, а если такое случится, это будут наши враги.

— Вам известно, что стрела мира сломана нами?

— Да.

— И вы осмелились приехать сюда?

— Вы воюете с навахо, — Гринли пристально посмотрел в глаза вождю, — а не против белых!

— Бледнолицые хуже, чем собаки навахо. Когда здесь не было ни одного белого, между краснокожими царил мир. Только бледнолицые виноваты в том, что томагавки отбирают у нас жизнь. Их нельзя щадить!

— Хочешь сказать, что вы наши враги?

— Да, смертельные враги.

— И тем не менее моим пулям ты обязан жизнью! Надеюсь, вы же не станете поджаривать нас на медленном огне?

По лицу вождя промелькнула презрительная усмешка, после чего он ответил:

— Ты говоришь об огне, как будто уже в нашей власти, а ведь нас только двое, тогда как вы приехали втроем. Ты похож на лягушку, которая сама запрыгивает в змеиную пасть после того, как поймает устремленный на нее взгляд.

Такое оскорбление ни в коей мере не было следствием теперешней вражды. Весьма вероятно, что репутация Гринли среди нихора была совсем не такой, как он расписывал своим спутникам. Нефтяной принц тотчас почувствовал, что те и сами могут прийти к подобному выводу, и решил этому воспрепятствовать.

— Мокаши, храбрый вождь, разве ты меня не узнаешь? — спросил он.

— Глаз мой никогда не забывал лица, которое хоть однажды видел.

— Я никогда не делал зла воинам нихора!

— Уфф! Почему ты это говоришь? Если бы ты обидел моего воина хотя бы одним движением пальца, тебя бы уже не было в живых.

— Почему ты так враждебно настроен против меня? Разве твоя жизнь так дешево ценится, что ты не можешь хоть раз благосклонно отнестись к ее спасителю?

— Скажи мне прежде, когда ты увидел убитых тобой навахо и как долго ты наблюдал за ними?

— Увидел я их минуты за две до выстрелов, которые произвел ради твоего спасения.

— Что плохого они тебе сделали?

— Ничего.

— И ты их убил!

— Я спасал тебя!

— Собака! — прогремел Мокаши, и глаза его засверкали. — Много охотников и воинов обязаны мне жизнью, и я ни разу не напоминал им об этом, хотя с тех пор сменилось немало солнц. Ты только что предстал передо мной, а уже много раз назвал себя моим спасителем. Платы от меня тебе ждать нечего. Разве я просил спасать меня?

Гринли был всерьез напуган, однако решился упрекнуть индейца:

— Нет, но… без моего вмешательства ты был бы уже мертв…

— Кто это сказал тебе? Смотри, здесь, у скалы, стоят наши кони, которые предупредили бы нас о приближении чужака. Мы услышали их храп и схватились за ножи, когда раздались твои выстрелы. Эти навахо тебе ничего не сделали. Ты с ними не бился лицом к лицу, а подстрелил из засады. Ты не воин, а убийца. Вот там лежат их трупы. Имею я право снять с них скальпы? Нет, потому что эти воины пали от предательских пуль. Если бы ты не пришел, то лошади предупредили бы меня, и я сразился бы с врагами с ножом в руках и мог бы украсить себя их скальпами. Знаешь ли ты того навахо с пером в волосах? Его звали Хасти-тине, то есть Старый Человек, хотя прожил он всего двадцать весен и зим. Столь почетное имя дается только мудрому и смелому. И такого воина ты убил! А теперь хвастаешься передо мной тем, что победил его в нечестном бою и вместо мести требуешь с меня плату!

Нефтяной принц перепугался до смерти, а его спутники чувствовали себя еще хуже. Вождь нихора продолжал:

— Все вы, бледнолицые, одинаковые. Сколько среди вас добрых? На одного Олд Шеттерхэнда, в чьем сердце живет любовь, приходятся сотни сотен других, несущих нам гибель. Стойте здесь, пока я не вернусь! Если только посмеете сдвинуться с места, вы погибли.

Кивком головы он позвал своего соплеменника за собой, и оба ушли, внимательно изучая след навахо до самого входа в котловину. Потом скрылись за ним.

— Боже мой! Дела оборачиваются совсем не так, как мы ожидали, — посетовал банкир. — Вы сварили суп, который слишком густ, и мы можем подавиться.

— Убийца! — вторил ему бухгалтер. — Вождь прав. Зачем вы стреляли? Этот Хасти-тине так молод и уже так знаменит! Разве вас не страшит содеянное?

— Молчи! — повелительно оборвал его Нефтяной принц. — Я на самом деле спас вождя от смерти, а его разговоры о чувствительности лошадей — пустая болтовня!

— Сомневаюсь. Индеец, похоже, уверен в том, о чем говорит. Разве мы не стояли перед ним, словно школяры. Надо бежать, пока он не вернулся.

— Не смейте и думать об этом, мистер Баумгартен! Наверняка поблизости спрятались другие воины. Если мы убежим, он пойдет вместе с ними по нашим следам, и тогда мы точно погибли. А так он, может, нас еще и отпустит. Будем ждать!

Прошло не менее четверти часа, прежде чем нихора вернулись. Когда они приблизились, Мокаши сказал:

— Отмщение уже ждет тебя, и смерть спешит, но я не наложу на тебя руки. Навахо было не двое, а трое. Третий стоял на страже у входа и все видел, но не смог помешать убийству. Он направит свои мокасины по твоему следу и будет идти за тобой, пока не пронзит ножом твое сердце. Твой скальп сидит на твоей башке не прочнее дождевой капли на ветке, раскачиваемой ветром. Я не стану вмешиваться в твою судьбу — ни добрым участием, ни злым. Но я хочу знать, зачем вам надо на Челли? Что вы там ищете?

— Клочок земли, — едва выдавил из себя еще недавно такой самоуверенный Нефтяной принц.

— Он принадлежит тебе?

— Да.

— Кто тебе его подарил?

— Никто.

— И тем не менее ты утверждаешь, что он твой.

— Да. Это всем известное «обустройство томагавком»

— Мне неприятно такое слышать.

— Почему?

— Потому что это грабительское, разбойничье слово! Твой клочок земли на Челли! Перед тобой стоит Мокаши, вождь племени нихора, которые являются хозяевами и законными владельцами всей округи на Челли! Вы — паршивые собаки! Что бы сказали бледнолицые с той стороны Великой Воды, если бы мы пришли к ним и заявили, что это наша земля? А мы должны терпеть вас и ваши притязания! «Принадлежащий» тебе клочок земли на Челли куплен не у нас и не подарен нами! Мой кулак должен уничтожить тебя, но он слишком горд, чтобы просто коснуться тебя. Убирайся прочь отсюда, прочь от того клочка земли, по которому так тоскует твоя душа. Пройдет совсем немного времени, и он принесет кровавую жатву!

Мокаши повелительным жестом руки указал на северный выход из котловины. Белые вскочили на лошадей и поспешили прочь, радуясь что целыми и невредимыми могут покинуть опасное место.

Чтобы оценить слова вождя и понять его поведение, надо знать, каким образом белые становились владельцами земельных угодий. В соответствии с так называемым законом о жилище, каждый глава семьи и каждый мужчина в возрасте свыше двадцати одного года, будь он гражданином США или только выразил волю им стать, мог оказаться собственником любого незанятого земельного участка размером не больше 160 акров [285], ничего за это не заплатив. Ему требовалось только прожить там не менее пяти лет и обустроить участок. Кроме того, миллионы акров были за бесценок проданы под железные дороги.

Что же касается выражения «обустройство томагавком», то для того, чтобы стать собственником объявленного участка, достаточно было срубить несколько деревьев, сколотить хибару да посеять немного зерна. Никого не интересовало, что скажут об этом индейцы, хозяева этих земель!

Трое белых, покинув котловину, некоторое время скакали молча по светлому лесу. Нефтяной принц хорошо понимал, что посрамлен вождем нихора гораздо сильнее, чем курьером. Его злило испытанное унижение, и он думал только о том, как бы ему восстановить свой весьма пошатнувшийся престиж в глазах банкира и бухгалтера. Прервав долгое молчание, он наконец сказал:

— Краснокожие мерзавцы! В высшей степени неблагодарны! Можно очень долго жить с ними в мире, оказывать им различные благодеяния, но в один прекрасный день они рвут все отношения и забывают, скольким они вам обязаны.

Роллинс кивнул:

— Да, мы оказались в очень скверном положении. Мы еще должны радоваться, что легко отделались. Я уже думал, что нам крышка!

— Пожалуй, так бы оно и было, если бы вождь в душе не признавал моей правоты. Было же ясно, что я спас его от смерти. Мне больше никогда не придет в голову сделать индейцу добро.

— Это верно! Краснокожие не стоят того, чтобы стараться для них.

Похоже, банкир был не склонен осуждать поведение Нефтяного принца. Роллинс принадлежал к истинным янки, для которых человеческая жизнь не имела никакой цены. Опасность прошла, а вместе с нею — и впечатление, которое на какое-то мгновение произвела на него смерть обоих навахо. Но Баумгартен в этот раз отнесся ко всему по-иному. Да и сам он был по-другому устроен. Поступок Гринли он считал преступлением.

— А вы когда-нибудь делали добро индейцам? — с укоризной в голосе спросил он.

— Что за вопрос! Сотни этих негодяев обязаны мне своими жизнями, а тысячи получали от меня мясо, хлеб, порох, свинец и многое другое.

— И нихора? По вождю не скажешь, что это так.

— Он просто неблагодарный мошенник.

— А почему же вы тогда не напомнили ему про это?

— Из простого благородства, сэр.

— Чушь! В том положении, в каком мы находились, о благородстве никто не вспоминал.

— Вы это говорите потому, что не знаете Запада.

— Возможно! Тем не менее я на вашем месте напомнил бы вождю, что он и его племя обязаны мне благодарностью. А вы даже и не заикнулись об этом. Может быть, те благодеяния, о которых вы сейчас тут рассказываете, так и остались у вас в голове?

— Вы хотите меня оскорбить, сэр? — взорвался Нефтяной принц. — Или, может, назовете меня лгуном?

— Я просто высказал свое мнение. Как и любой человек, я имею на это право.

— Да, если при этом не задевать честь другого. Вы могли высказать свое мнение более предусмотрительно.

— Почему? Вы так чувствительны?

— Вы должны быть мне благодарны до конца жизни. Ведь я намерен сделать вас богатейшими людьми!

— Не меня, а мистера Роллинса, который к тому же вам хорошо заплатит.

— Но я же вызволил вас из плена в пуэбло!

— Возможно, но сказать по правде, чем больше я думаю о том происшествии, тем больше у меня возникает вопросов, на которые я не могу дать ответа.

Гринли испытующе взглянул на него. Его душила ярость, но он сумел овладеть собой и, стараясь оставаться спокойным, спросил:

— И что же это за вопросы? Могу я их узнать?

— Не сейчас.

— Нет? А я думаю, что, вероятно, мог бы ответить на них.

— Совершенно определенно могли бы, только вот сомневаюсь, ответите ли. Потому давайте больше не будем говорить об этом. Меня просто возмутили ваши слова о нашей благодарности. Путешествие еще не окончено. Весьма вероятно, что мы с вами еще поквитаемся, и тогда нам не надо будет благодарить вас.

— Не пойму, что вы имеете в виду?

— Все очень просто. Я имею в виду дело, которое нам предстоит уладить. Если вы получите деньги, то, надеюсь, не станете требовать еще и благодарности. Вы спасли нас из пуэбло — это записано в счет, но эта позиция, возможно, скоро будет уравнена тем, что вы убили навахо.

— Что же следует из этого счета?

— Не притворяйтесь гринхорном! Не исключено ведь, что мы снова встретим навахо, и они захотят отомстить за смерть своих соплеменников.

— Хо! Как мало вы знаете Запад. Откуда они узнают о случившемся?

— Разве вы не слышали, что сказал Мокаши? Там было трое навахо, и этот третий будет нас преследовать.

Лицо Нефтяного принца приняло серьезное выражение. Он задумался, но вскоре презрительно рассмеялся:

— Неужели вы верите, что Мокаши сказал правду? В самом деле? Должен вас огорчить: из вас никогда не получится настоящий вестмен. Мокаши отправился на разведку против навахо. Он сделал это сам, отказавшись от услуг простого воина, а это — знак того, что дело-то крайне важное. Он наткнулся на троих врагов и должен был сделать все возможное, чтобы убить их. Двоих я застрелил, третий остался в живых, и он видел нихора. Навахо не будет преследовать нас, он быстро вернется в свое племя и сообщит, что Мокаши поблизости. Естественно, задача вождя — всеми силами воспрепятствовать этому. Он должен пойти по следу навахо, чтобы убить и его. Согласны?

— Хм! — буркнул Баумгартен. — Может, так, а может, и нет…

— Будет так, а не иначе, и уверяю вас …

Гринли прервался, резко осадил лошадь и внимательно посмотрел вдаль. Всадники оказались посреди открытой лужайки, откуда был виден край леса. На его темном фоне выделялись двое всадников, которые тоже остановились, заметив Нефтяного принца и его спутников.

— Двое, — задумчиво произнес Нефтяной принц, — кажется, белые. Ставлю сто против одного, что это Батлер и Поллер. В любом случае троим нечего бояться двоих. Вперед!

И они поскакали дальше. Те двое, увидев это, направили своих лошадей навстречу. Действительно, это оказались именно Батлер и Поллер. Когда всадники почти сблизились, Нефтяной принц крикнул:

— Ну, как? Путь свободен?

— Да, — кивнул Батлер, — как во времена глубочайшего мира! Мы не наткнулись ни на один индейский след.

— Нашли Глуми-Уотер?

— Да.

— А нефть?

— О, великолепно, просто великолепно! — воскликнул Батлер с сияющим от удовольствия лицом. Он обратился к банкиру: — Будьте добры, просто понюхайте нас! Ну, как находите этот запах? Это же почти розовое масло, сэр!

Оба пахли нефтью. Роллинс сразу же расчувствовался:

— Ну, пожалуй, не розовое масло, но мне этот запах гораздо приятнее. Сколько времени нужно, ребята, чтобы собрать фунт розового масла? А нефть сама бежит из земли, и за день можно залить ею сотни бочек. Ее аромат гораздо приятнее всех прочих запахов в мире. Не так ли, мистер Баумгартен?

Тот поддакнул, почти столь же обрадованный, как и Роллинс.

— Отлично! До сих пор вы все еще не верили мне, но теперь-то вы согласны?

— Если только это не обман, сэр…

— Как? Вы все еще не доверяете мне?

— Похоже, мистер Баумгартен не доверяет не только мне, — вмешался Нефтяной принц. — Мы это еще обсудим. А сейчас давайте уберемся с открытого места. Здесь нас легко могут заметить индейцы.

— Разве вам они попадались? — спросил Батлер, развернув коня в сторону леса, из которого они с Поллером только что выехали.

— Да, и совсем недавно.

— Что за индейцы?

— Нихора, причем вместе с вождем.

— Встреча была удачной?

— Не очень, но могло бы быть и хуже.

Гринли рассказал обо всем случившемся, и, само собой разумеется, Батлер с Поллером полностью одобрили его поведение. Тем временем всадники добрались до леса, что положило конец беседе, поскольку деревья росли так тесно, что пришлось ехать гуськом, а это очень не понравилось банкиру, желавшему поподробнее узнать про Нефтяное озеро.

Через некоторое время чащоба осталась позади, и перед всадниками снова открылась травянистая прерия. Они смогли съехаться вместе, и тут Роллинс потребовал подробностей. Батлер и Поллер исполнили его желание с таким рвением, что банкир просто горел от нетерпения. Он даже сказал, что не может дождаться того мгновения, когда наконец увидит озеро, на что Батлер успокаивающе ответил:

— Недолго осталось подвергать испытанию ваше терпение. Часа через полтора, самое большее, мы доберемся до цели.

— Полтора часа? А мы встретились с вами полчаса назад. Значит, вы покинули Нефтяное озеро всего два часа назад?

— Примерно так.

— А почему же не раньше? Такое известие, какое вы мне принесли, никогда не может прибыть слишком рано.

Вопрос был в высшей мере несвоевременный, потому что Роллинс не мог знать, сколько времени могла отнять работа на Глуми-Уотер, но Батлер легко вывернулся из затруднительного положения:

— Наша задача заключалась в обеспечении вашей безопасности. Поэтому нам пришлось тщательно обшарить окрестности озера. Это было нелегко: местность там очень неровная, и мы продвигались медленно, соблюдая осторожность. Справились мы с работой всего несколько часов назад.

— И вы не нашли ничего опасного?

— Ничего, совсем ничего. Можете избавиться от малейших опасений, сэр.

Роллинс почувствовал себя не только успокоенным, но и таким радостным, исполненным доверия, как никогда. Всего в каком-нибудь часе пути лежало место, где сберегался для него капитал в несколько миллионов долларов. Он мог бы обнять всех своих спутников, но удовлетворился тем, что пожал руку бухгалтеру и сказал:

— Наконец-то! Наконец-то мы у цели! И все опасности позади! Ну, разве вы не рады этому?

— Конечно, сэр, — прозвучал простой ответ.

— Конечно, сэр, — передразнил Роллинс, покачав головой. — Вы говорите так холодно, так безучастно, как будто лично вас дело не касается!

— Зачем вы так! Вы же знаете, что обо всех ваших начинаниях я забочусь, как о своих собственных. Я тоже радуюсь, но предпочитаю не выражать свои чувства открыто.

— Знаю, знаю я вас, мистер Баумгартен! Но сегодня вы могли бы быть и посговорчивее. Правда, я вам еще ничего не сказал, но вы и сами могли бы догадаться, что раз уж я прихватил вас с собой, то имею на вас кое-какие виды. Ваша доля в этом предприятии будет больше, чем вы думали. Вы полагаете, что я вместе с семьей покину Арканзас и переселюсь сюда, на Дикий Запад? Нет, спешить я не собираюсь. Сначала должно быть сделано все, что надо. Моей постоянной и надежной резиденцией по-прежнему останется наш Браунсвилл. Мне придется нанять инженеров, а руководить ими я назначу делового директора. Как вы думаете, кто будет этим человеком? — при этом он значительно посмотрел на бухгалтера под другим углом и, поскольку тот ничего не ответил, продолжил: — Или вы тоже намерены всю свою жизнь провести в Браунсвилле?

— У меня пока не было возможности подумать на эту тему, мистер Роллинс.

— Будьте добры, подумайте сейчас! Так как же будут звать этого директора, о котором я только что говорил?

Немец выпрямился в седле и спросил:

— Вы это серьезно, сэр?

— Конечно! Вы же знаете, что в таких случаях я не привык шутить. Должность очень ответственная и трудная. Поэтому вы, кроме оклада, будете получать долю с прибыли. Соглашаетесь?

— От всего сердца!

— Значит, договорились! По рукам!

Баумгартен подал свою руку и произнес:

— Удержусь от громких слов, мистер Роллинс. Вы знаете меня. Можете поверить: неблагодарным я не буду. Самое большое мое желание — дорасти до места, на котором буду сидеть.

— Дорастете. В этом я уверен!

— И я мог бы утверждать такое, правда, с меньшей уверенностью. Есть кое-что, о чем не раз говорил мистер Гринли: я не знаю Запад, а здесь требуются люди, которым палец в рот не клади. И потом… придется драться.

— Драться? С кем?

— С индейцами, конечно. Или вы думаете, что они спокойно позволят нам вести наше крупное дело?

— Да, они могут кое в чем помешать.

— Хм! Земля, вообще-то, принадлежит им и …

— Гоните прочь подобные мысли! — вмешался Нефтяной принц. — Слышали, что сказал Мокаши? Что озабочен тем, как добраться до моего «клочка земли», чтобы взять его во владение.

— Вряд ли он говорил серьезно.

— И тем не менее.

— Хорошо! Местность и в самом деле принадлежит племени нихора? Возможно ли, что на нее предъявят претензии и другие краснокожие, например навахо?

— Нам должно быть совершенно безразлично, что скажут или подумают эти парни. Помните, я говорил сегодня об «обустройстве томагавком»? Соответствующий документ хранится в моем кармане. Уступлю его вам. Вы можете проверить его в Браунсвилле, где его обязательно признают подлинным. Он будет принадлежать вам, как только вы мне дадите чек на сан-францисский банк. Когда это произойдет, вы в соответствии с законами Соединенных Штатов станете полноправным владельцем Глуми-Уотер, и ни один краснокожий черт не сможет вас выгнать оттуда.

— Все правильно, сэр. Только вдруг эти краснокожие не будут поступать в соответствии с законами Соединенных Штатов?

— Они будут вынуждены это сделать. Вы, разумеется, наймете только тех людей, которые знают толк в ружье и ноже. Такие сумеют заставить индейцев уважать вас! Вообще говоря, ваш промысел вскоре притянет такое количество народу, что каждую атаку индсменов не только будут победно отражать, но и вся округа вскоре полностью очистится от индейцев. Но обязательно установите машины! Вы же знаете, что машина — самый большой и самый непобедимый враг индейцев.

Это было правдой. Где только появлялся белый человек с железной паровой машиной, краснокожие вынуждены были уступить. Такова неумолимая судьба. Машина стала непобедимой противницей, но не такой ужасной, как ружья, огненная вода или оспа и другие болезни, жертвами которых были и еще будут доверчивые краснокожие. Они исчезнут подобно бизонам, которые истреблены в прериях с такой тщательностью, что лишь немногим экземплярам удалось попасть в зоопарки.

Обещанный срок в полтора часа еще не прошел, когда пятеро всадников очутились между холмами, густо поросшими темным хвойным лесом. Лишь изредка где-то посвечивало яркой зеленью одиночное деревце, но от этого светового пятнышка на душе становилось еще мрачнее. Когда Роллинс заявил об этом вслух, Нефтяной принц с ним не согласился:

— Когда вот доберетесь до Глуми-Уотер, узнаете, что там будет куда мрачнее.

— А далеко еще?

— Нет. Уже следующее ущелье приведет нас к цели.

Вскоре достигли и этого ущелья, затем свернули в него.

С обеих сторон высоко в небо уходили темные скалы. По дну ущелья струился хилый ручеек, в воде которого плавали жирные пятнышки. Заметив их, Гринли одарил Батлера и Поллера довольным взглядом. Он не смог переговорить с ними и теперь в душе спрашивал себя, хорошо ли они выполнили поручение. Постепенно Гринли стал успокаиваться, показал на воду и сказал банкиру:

— Смотрите-ка, мистер Роллинс! Этот ручей течет из Глуми-Уотер. Как вы думаете, что там плавает на поверхности?

— Нефть! — откликнулся банкир и наклонился к воде.

— Да, нефть.

— Невероятно! Какая жалость, что ее уносит вода!

— Да пусть уносит; ее здесь много. Самое важное в моей находке сегодня — этот безвестный ручеек, вытекающий из озера. Позже вы убедитесь, что даже такая мелочь от вас никуда не денется.

— О, мистер Гринли! Вы чувствуете, какой запах?

— Конечно! При открытии этого чудесного места я должен был почувствовать его раньше вас!

— Чем дальше мы будем продвигаться вперед, тем сильнее он будет.

— Вот подождите, доберемся до озера, тогда-то вы удивитесь!

Нефтяной запах с каждым шагом становился все сильнее. В какой-то момент стены ущелья вдруг сошлись, и перед удивленными взглядами банкира и его бухгалтера открылась продолговатая скругленная впадина, дно которой занимало Нефтяное озеро, да так плотно, что между урезом воды и скалами осталась только узкая полоса суши, заросшая густым кустарником и черными елями. Те же самые деревья росли и на окружающих скалах, взбираясь к привершинному лесу, деревья в котором стояли бдительными часовыми, не пропускающими вниз ни единого солнечного луча.

Несмотря на то, что день был в разгаре, вокруг царили сумерки. Ни одно, даже малейшее дуновение ветерка не доходило до веток; ни единой птицы не было видно; ни одной бабочки не порхало над цветами. Всякая жизнь, казалось, здесь умерла. Казалось? Нет, это не только казалось, все действительно вымерло, ибо на поверхности озера плавало много мертвой рыбы — поблескивавшие матовым тушки странно выделялись на покрытой нефтяной пленкой водяной поверхности. От воды шел исключительно резкий запах нефти. Это неосвещенное, неподвижное озеро, напоминавшее редкому посетителю застывший глаз умирающего, полностью оправдывало свое название Глуми-Уотер, или Мрачная Вода. Роллинс и Баумгартен застыли на берегу на несколько минут, не произнося ни единого слова.

— Ну, вот оно — Глуми-Уотер, — прервал воцарившуюся тишину Нефтяной принц. — Что вы об этом думаете, мистер Роллинс? Нравится?

Банкир, едва выйдя из оцепенения, глубоко вздохнул и ответил:

— Нравится? Что за вопрос! Я верю, что древние греки, умирая, именно через такое озеро уходили в подземный мир.

— Ничего не знаю о греческих водах, но смею утверждать, что с нашим Глуми-Уотер они не сравнятся, потому что там нефти не было, а здесь она есть. Оставьте седло, сэр, и попробуйте эту нефть. Мы можем даже совершить вокруг озера круг почета!

Всадники спешились. Они вынуждены были привязать лошадей, ибо те храпели, брыкались и порывались убежать прочь. Им явно не по нраву пришелся всепроникающий нефтяной запах. Гринли подошел к воде, намочил руку, понюхал ее, внимательно разглядел, а потом торжествующе заявил банкиру:

— Здесь плавают миллионы долларов, сэр. Убедитесь сами!

Роллинс сделал то же самое, прошелся немного дальше вдоль берега и снова зачерпнул воды. Он изучал поверхность озера в нескольких местах, но не сказал ни единого слова, а только качал да качал головой. Казалось, у него отнялся язык. Глаза его блестели, движения стали поспешными и какими-то неуверенными, колеблющимися; руки его дрожали, и банкир, похоже, собрал все свои силы, чтобы промолвить:

— Кто бы мог подумать!.. Кто бы только мог подумать такое!.. Мистер Гринли, все, о чем вы мне говорили, оправдалось с лихвой!

— В самом деле? Это меня радует, сэр, очень радует! — Нефтяной принц улыбнулся. — Теперь-то вы убедились, что я честный человек?

Роллинс весь потянулся к нему и ответил:

— Дайте я пожму ваши руки. Вы и в самом деле честный человек, каких я еще никогда не встречал. Простите нам временное недоверие! Не мы в нем виноваты!

— Знаю, знаю, сэр, — Гринли с горечью кивнул. — Эти чужаки настраивали вас против меня. Не надо было их слушать, но теперь все прошло, все! Испытайте-ка нефть, сэр!

— Я ее уже… уже испытал.

— Ну и…

— Это самая прекрасная, самая чистая нефть, с которой я когда-либо имел дело. Откуда она течет? Есть ли у озера притоки?

— Нет, только тот самый маленький сток. Видимо, есть какой-то подземный источник, может быть, даже два: в одном течет вода, в другом — нефть. Сами видите, нефть можно черпать и заливать в бочки.

Роллинс не помнил себя от счастья. Баумгартен все же оставался рассудительнее и, услышав последние слова, заметил:

— Да, остается только черпать. А что будет потом, когда всю нефть вычерпаем? Каков будет ее приток тогда?

— Сильный, очень сильный. Уверен, что работу вам прерывать не придется.

— Не знаю, не знаю… Неужели новой нефти появится ровно столько, сколько убудет? По дороге сюда мы видели слишком хилый отток. Думаю, что вода уносила не больше литра нефти в час. Вот на это мы, пожалуй, и должны рассчитывать.

— Вы так думаете? А не больше? Не больше жалкого литра в час? — воскликнул банкир, и в голосе его почувствовалось глубокое разочарование.

Рот его так и остался от ужаса неприкрытым, а лицо стало мертвенно-бледным.

— Да, мистер Роллинс, это так, — ответил бухгалтер, — вы должны согласиться, что приток не может быть больше оттока. И даже если бы он был в десять, в сто раз больше! Что такое сто литров нефти в час? Совершенный пустяк. Посчитайте, сколько нужно инвестиций, учтите характер местности, грозящие отовсюду опасности, трудности сбыта! И это при ста литрах в час!

— А разве не может быть по-другому? Разве нельзя допустить, что вы ошибаетесь?

— Нет, и еще раз нет. Сколько лет этому озеру? С его возникновения прошло несколько столетий или даже тысячелетий. Если бы поток нефти был больше, разве она задержалась бы тонкой пленкой на поверхности? Нет, это пустяк, и добывать здесь нечего!

— Нечего?! — повторил банкир и схватился за голову. — Значит, эта радость, эти надежды — все напрасно! Какой путь мы проделали — и зря!

Нефтяного принца слова бухгалтера не шутку испугали. С таким трудом, подвергаясь тысяче опасностей, он сотворил это месторождение, доставив и спрятав бочки с нефтью. Во сколько ему это обошлось! И вот теперь, когда он так близок к успеху, все должно пропасть! У него зарябило в глазах; он почувствовал себя беспомощным слепым котенком, не мог выдавить из себя ни слова и только просил взглядом поддержки у своего сводного брата.

Предводитель искателей уже не раз доказывал, что хитростью превосходит Гринли. Вот и теперь оказалось, что бывшего главаря банды не так-то легко вышибить из седла. Он презрительно хмыкнул и заметил:

— На что вы жалуетесь, мистер Роллинс? Не могу понять! Если бы правдой было то, о чем вы сейчас думаете и говорите, Гринли никогда бы не пришло в голову связывать большие надежды с Глуми-Уотер.

— Вы полагаете? — быстро спросил банкир с надеждой в голосе.

— Да, я так считаю. И если бы дело заключалось только в том, чтобы собрать вот эту нефть в бочки, никто бы не стал предлагать вам купить это место. Гринли управился бы и сам. А все дело в том, что добыча нефти требует дорогостоящей подготовки, на это нужны большие средства.

— Подготовки? Какой?

— Хм! Удивляюсь, что вы не знаете. Вы когда-нибудь учили физику?

— Нет.

— А зря! Тогда бы мне не надо было давать долгих объяснений. Но попытаюсь все-таки объяснить это вам. Вот возьмем вашу лошадь, которая лежит там, в траве. Вы хотите сесть в седло, так? Легко ли ей будет подняться с вами?

— Нет, но она все-таки поднимется.

— Верно, тогда заменим лошадь собакой. Она тоже поднимет вас?

— Нет, я думаю, что ей будет слишком тяжело.

— Ну, а теперь перейдем к нефти! Мои примеры показали вам, что тяжелое тело, лежащее на легком, придавливает это последнее. Теперь понимаете?

— Вроде бы.

— А вы, мистер Баумгартен?

— Да, — Баумгартен, внимательно слушавший Батлера, кивнул.

— Знаете ли вы, — продолжал Батлер, — что тяжелее — вода или нефть?

— Вода, конечно, — ответил бухгалтер.

— Совершенно верно! Ну а теперь представьте, сколько тяжелой воды находится в этом озере!

— Тысячи центнеров.

— А на дне озера есть нефтяной источник, маленькое отверстие, из которого струится нефть; но над этим отверстием лежат тысячи центнеров воды. Могут они выпустить нефть?

— Нет.

Баумгартен скорее был торговцем, чем физиком, и в законах природы разбирался плохо. Он не знал, что нефть именно потому что она легче воды, должна подниматься вверх. Гринли перевел дыхание. А на лице Батлера появилась победная улыбка. Он продолжал:

— Значит, нефть, которая стремится из глубин Земли выйти наружу, не может этого сделать. Мы видим здесь только самую малость нефти, вышедшей через какую-то иную, мелкую трещинку. Надо привезти насос и выкачать всю воду, да еще позаботиться о том, чтобы в озеро не пришла новая вода. Тогда вы увидите, как на добрую сотню футов в высоту ударит нефтяной фонтан, и получится, как в Пенсильвании, где нефтью из одной скважины заполняют в день по несколько сотен бочек. Если бы у Гринли были деньги на такой насос, ему бы в голову не пришло торговаться с вами. Вот так обстоят дела. Поступайте, как знаете, только не раздумывайте слишком долго, а то мы найдем другого предпринимателя, у которого хватит ума и мужества по дешевке приобрести миллионы.

Это подействовало. Банкир ожил, да и Баумгартен, казалось, отбросил свои сомнения. Нефть была — это они видели, оставалось только найти для нее выход. Стали обсуждать то да се, причем трое злоумышленников все делали так, чтобы побольше напустить туману. В конце концов.

Роллинс решился на сделку, и теперь, лишь для проформы, как он сказал, надо получше осмотреть озеро.

— Сделайте это, мистер Роллинс, — согласился Гринли. — Поллер может провести вас.

Когда Поллер ушел вместе с банкиром и Баумгартеном, Нефтяной принц облегченно вздохнул:

— Тысяча чертей! Что за проклятая расчетливость! Эти недоумки чуть было не отказались! Твои аргументы были блестящими.

— Угу, — кивнул Батлер. — Если бы не я, на твоем озере можно было ставить крест. Но теперь-то дело, кажется, на мази.

— Не ожидал, что они так покорно согласятся с твоим объяснением!

— Хо! Роллинс слишком глуп, а немец слишком честен.

— Они пойдут мимо пещеры? Ничего подозрительного там не осталось?

— Нет. Откровенно говоря, работа стоила нам не только пота. Поэтому сделай все возможное, чтобы сделка была заключена именно сегодня. Нельзя терять ни часу, здесь повсюду бродят краснокожие. Самое позднее рано утром мы должны покинуть это место. Как мы разделаемся с этими дураками — ножом или пулей?

— Хм, я бы предпочел избежать и того, и другого.

— Оставим их в живых? Что это на тебя нашло?

— Пойми меня правильно! Я просто не хочу и не могу видеть, как они умрут. Воспоминание об этом будет терзать меня всю жизнь. Надо затащить их в пещеру!

— Неплохая идея. Свяжем их и заложим вход. Они рано или поздно сдохнут, а нам не придется любоваться их предсмертными мучениями. Так когда?

— Сразу же, как получим деньги, оглушим их прикладами.

— Поллера тоже?

— Нет, он еще понадобится нам. Пока эти опасные края не останутся позади, лучше держаться втроем. А потом мы уж как-нибудь от него отделаемся.

В самом деле, места были очень опасными. Преступники и не догадывались, что за всей пятеркой давно уже наблюдают. Совсем неподалеку, в том месте, где ущелье выходило к озеру, за кустами лежал индеец и внимательно следил за всем, что происходило. Это был тот самый навахо, оставшийся в живых после убийства своих соплеменников.

Гринли и Батлер разлеглись на траве. Индеец понял, что они собираются отдохнуть, и решил быстро привести сюда своих соплеменников. Выскользнув из-за куста, навахо исчез в ущелье, не оставив на почве ни одного своего следа.

Некоторое время спустя вернулись трое белых, отправившихся в обход озера, и присоединились к Батлеру и Гринли.

— Ну, господа, вы все видели. Что теперь скажете? — спросил Гринли.

— Покупаем, — ответил банкир.

— Вы убедились, что дело стоящее?

— Да, хотя и не такое выгодное, как вы нам представляли.

— Оставьте это, сэр. Я не скину ни доллара со своей цены. Вообще у меня нет желания тянуть время. Вполне возможно, что за нами идут краснокожие, а я не имею желания отдать им свой скальп.

— В таком случае нам бы надо поскорее уехать отсюда! — испуганно воскликнул Роллинс.

— Да, но не раньше, чем сделка будет свершена. Ее непременно надо заключить здесь, на озере. Как только мы подпишем все бумаги, можно выезжать.

— Наверное, вы правы. Мистер Баумгартен, есть у вас еще какие-нибудь соображения?

Прежде чем тот успел ответить, Гринли резко вмешался:

— Если вы и теперь будете говорить о соображениях, мистер Роллинс, я уже посчитаю это оскорблением. Скажите сразу, хотите вы или нет!

— Конечно, хочу, — стал оправдываться банкир, удивленный такой резкостью Гринли, — это само собой разумеется.

— Ну, наконец-то мы пришли к заключению. Документы давно составлены, остается только подписать их. Готовьте перо и чернила!

Роллинс вытащил из седельной сумки то и другое, размашисто подписал купчую и чек на банк в Сан-Франциско. Получив в руки бумаги, Гринли алчным взглядом просмотрел их и с иронией в голосе сказал:

— Ну вот, мистер Роллинс, вы стали полным хозяином целого нефтяного округа! Желаю вам удачи! Поделюсь с вами еще одной тайной, о которой никто не знает и которая, надеюсь, принесет вам пользу.

— О чем вы?

— О потайной пещере. Она в первое время послужит вам и вашим людям хорошим убежищем от индейцев. Возможно даже, что она сообщается с подземным нефтяным бассейном, который здесь обязательно должен быть.

— Нефтяной бассейн? Бывает ли такое?

— И даже очень часто. Впрочем, я еще ничего не разведал.

— Так скажите же скорее, где пещера! Я должен увидеть ее. Исследованием я займусь потом.

Они прошли по берегу, до того места, где скалы подступали ближе к воде. У их подножия высилась куча камней, верхушку которой сразу начали раскидывать Батлер и Поллер. Вскоре показалась дыра, ведшая куда-то внутрь.

— Вон она, пещера, вон она! — закричал банкир. — Давайте-ка расширим вход! Скорее! Помогите мне, мистер Баумгартен!

Когда оба нагнулись, чтобы заняться расчисткой входа, Батлер вопросительно взглянул на Гринли. Тот кивнул. Схватившись за ружья, они в один миг огрели обманутых прикладами по головам, и те тотчас свалились с ног. Их быстро связали по рукам и ногам и отнесли в пещеру, предварительно еще немного расширив входное отверстие. Если бы несчастные были в сознании, то заметили бы под сводами пещеры множество пустых бочек.

Недолго думая вход снова засыпали галькой так, чтобы никакого прохода снаружи заметить было нельзя. Вряд ли следует говорить, что трое преступников забрали у своих жертв все, кроме одежды. Затем убийцы направились к лошадям.

— Наконец-то! — сказал Нефтяной принц. — Никто еще не причинял мне столько проблем и хлопот. И все-таки дело еще не закончено. Осталось получить деньги в Сан-Франциско. Надеюсь, мы доберемся туда без приключений! Что, выезжаем немедленно?

— Да, — подал голос Поллер, — но прежде хотелось бы поделиться.

— Чем?

— Да всем, что мы отняли у тех двоих.

— Это так срочно?

— Нет, но лучше все-таки, чтобы каждый знал, сколько ему причитается.

Гринли готов был немедленно прикончить бывшего скаута, но в душе он успокоил себя тем, что Поллеру вскоре придется отдать то, что он получит сейчас. Поэтому он сказал весьма решительно:

— Лошадей, по-моему, делить не надо, а за прочее не будем цапаться. Мы же друзья, нам ли ссориться по мелочам?

Они уселись и высыпали награбленное: оружие, часы кольца, кошельки и все, что имело хоть малейшую ценность, а потом разделили добычу.

Пока шел дележ, в ущелье, которое вело к озеру, тихо проскользнули восемь хорошо вооруженных индейцев навахо. Во главе их шел разведчик, уже побывавший здесь. У входа в котловину они остановились и осторожно выглянули из-за кустов. Их глазам предстали трое сидящих белых.

— Уфф! — прошептал старший из навахо, поворачиваясь к разведчику. — Мой брат сказал верно: озеро и в самом деле полно черного масла. Откуда оно пришло?

— Бледнолицые знают об этом лучше, — ответил тот.

— Разве мой брат насчитал не пятерых бледнолицых?

— Да их было пятеро. Двое отсутствуют. Этих троих я видел тогда у Мокаши, вождя нихора.

— Кто из них убил нашего брата Хасти-тине?

— Тот, у которого сейчас в руках два ружья.

— Он умрет страшной смертью, но и двое других встанут к столбу пыток! Уфф! Они делят какие-то вещи. Может, вещи принадлежат двум другим? Может, их убили?

— Мы это узнаем. Когда нападем на них?

— Сейчас. Они заняты дележом награбленного и так перепугаются, что не смогут защищаться. Пусть мои братья быстро следуют за мной.

Предводитель, не скрываясь, устремился на троицу белых, за ним — его соплеменники. Нападение было таким внезапным, что белых связали прежде, чем они успели пикнуть или хотя бы шевельнуть рукой. Краснокожие все проделали молча. Пятеро из них остались возле пленников, трое пошли обыскивать котловину. Когда те трое вернулись, один из них сообщил вождю:

— Двое бледнолицых исчезли. Мы не видели их.

— Может быть, они забрались на скалу? — спросил предводитель.

— Нет, мы не заметили никаких следов.

— Сейчас узнаем, где их надо искать. — Старший вытащил свой нож, приставил его к груди Нефтяного принца и пригрозил: — Ты, негодяй, убивший нашего младшего брата Хасти-тине! Говори, куда ушли двое других бледнолицых? Будешь молчать — я всажу это железо тебе прямо в сердце!

Слова индейца очень испугали Гринли, но если он исполнит приказ, то навахо найдут банкира и бухгалтера, а этого нельзя допустить. Если же он откажется повиноваться, то краснокожий запросто исполнит свою угрозу и зарежет его. Что делать? И снова ему помог хитрый Батлер:

— Ты ошибаешься. Человек, которого ты готовишься зарезать, вовсе не убивал Хасти-тине. Мы не виновны в его смерти.

— Молчи! — повернулся индеец к Батлеру. — Мы знаем, кто убийца.

— Нет, не знаете!

— Наш брат все видел.

И краснокожий указал на разведчика.

— Он заблуждается, — нагло утверждал Батлер. — Он видел нас у вождя нихора, но когда прозвучал выстрел, мы стояли так, что он не мог нас видеть.

— Ты хочешь обмануть нас, сказав, что вас не было в момент убийства нашего брата?

— Я еще никогда не лгал и теперь говорю только правду. Те двое белых, про которых ты спрашивал, и убили твоего брата.

— Уфф! — воскликнул краснокожий. — Мы их не видим. Значит, они уехали. А ты пытаешься спастись, переложив вину на них!

— Уехали, говоришь? И куда же? Вы разведчики, а значит, воины и должны обладать зорким зрением. Разве вы нашли какие-нибудь следы?

— Нет, и ты должен сказать, где они находятся.

— В том месте, где вы их не сможете увидеть.

— О каком это месте ты говоришь?

— Об этом, — и Батлер указал на воду.

— Уфф! Они находятся в этом озере?

— Да.

— Значит, они утонули?

— Да.

— Ты обманщик! Нет человека, кто бы решился зайти в эту маслянистую воду.

— По своей воле не решится, они тоже не хотели, но вынуждены были это сделать. Мы их утопили.

— Вы… их? — удивился индеец. Он был «дикарем», но чувствовал огромное отвращение к подобным поступкам. — Почему?

— В наказание. Они были нашими смертельными врагами.

— И вы с ними ехали. Никто никогда не ездит рядом со смертельным врагом.

— А мы и не знали о такой вражде. Только когда мы оказались здесь, все и выяснилось.

— Что они вам сделали?

— Ничего. Они хотели в одиночку владеть этим Нефтяным озером и ради этого замышляли убить нас. Как только мы это узнали, сами прикончили их, а трупы бросили в воду.

— И они не защищались?

— Нет. Мы напали первыми и убили их прикладами.

— А почему не видно трупов?

— Мы подвесили им к ногам камни, и они сразу пошли на дно.

Краснокожий несколько секунд молчал. Он думал, верить ли словам Батлера. Потом он сказал:

— Возможно, ты говорил правдиво. Но если вы утопили собственных братьев, то краснокожих тоже сможете бросить в воду! Вы умертвили их тайком, не сражаясь. Вы — злые люди!

— Но могли ли мы действовать иначе? Или нам надо было выждать, пока они осуществят свой план и убьют нас? Мы их перехитрили.

— Что вы думаете об этом, меня не интересует. Ни один краснокожий не утопит другого индейца, даже если тот стал ему злейшим врагом… Вы бывали на этом озере раньше?

— Да, — теперь ответил Нефтяной принц.

— Когда?

— Много лун назад.

— И уже тогда на воде было черное масло?

— Да, поэтому я и вернулся сюда с другими белыми, чтобы показать им его. Я хотел основать вместе с ними общество по добыче нефти. А те двое хотели убить нас и стать единственными хозяевами озера.

— Уфф! Прежде здесь никогда не было масла. Видимо, оно совсем недавно появилось из-под земли. Но озеро принадлежит краснокожим. Бледнолицые грабители пришли в наши края, чтобы захватить все, что принадлежит нам. Томагавк войны выкопан! Вы навсегда останетесь здесь! Вы нашли здесь свою смерть!

— Смерть? Неужели вы не честные воины, а убийцы? Мы же ничего вам не сделали!

— Молчи! Разве вы не убили Хасти-тине с его товарищем?

— Нам их очень жаль, но не мы это сделали.

— Вы присутствовали при этом, хотя и могли предотвратить убийство.

— Это было невозможно. Те парни выстрелили так быстро, что просто не было времени сказать хоть слово.

— Отговоры вас не спасут. Вы находились в обществе убийц, а значит, должны умереть. Мы отведем вас к нашему вождю, и старейшины племени решат, какой смертью вы умрете.

— Но мы же наказали убийц! Почему вы нам не благодарны?

— Благодарны? — краснокожий издевательски рассмеялся. — Ты думаешь, оказал нам услугу? Для нас было бы лучше, если бы они еще жили. Тогда бы мы сняли с них скальпы и поставили умирать к столбам пыток. Вы лишили нас этой радости! И ты хочешь этим гордиться? Ваша судьба решена: вас ждет смерть. Я все сказал!

И он отвернулся в знак того, что не желает больше разговаривать. Пленным опустошили карманы. Индейцы взяли себе все, что в них находилось. Увидев банковский чек, предводитель осторожно взял его двумя пальцами, засунул обратно в карман Гринли и сказал:

— Это колдовская говорящая бумага. Ни один краснокожий воин не возьмет ее в руки, иначе все его слова, мысли и поступки будут раскрыты.

Нефтяной принц, конечно, не возражал против этого. Он надеялся вырваться из плена, и лучше с чеком, чем без него.

Тем временем день быстро клонился к концу, и на озере уже начало темнеть. Индейцы остались бы здесь на ночлег, но нефтяной запах прогнал их. Пленных привязали к лошадям, после чего краснокожие вереницей поскакали по ущелью вниз. Далее они немного углубились в лес, чтобы добраться до места, где бил ключ. Здесь они спешились, привязали пленников к деревьям и стали готовиться к ночлегу. Они чувствовали себя в полной безопасности, хотя, если бы знали, что происходило вокруг, предпочли бы как можно быстрее ускакать прочь.

А случилось вот что. Мокаши, вождь нихора, прогнав белых, решился преследовать оставшегося в живых лазутчика навахо. Ему непременно надо было знать, куда он направился. В итоге, после долгих поисков Мокаши набрел на след. Вскоре выяснилось, что разведчик пошел за бледнолицыми.

— Этот навахо будет мстить. Он идет за убийцами. А значит, отряд воинов, к которому он принадлежит, находится где-то в том же направлении. Мы поедем за ними.

Сказав так, вождь поспешил в противоположном направлении, где на хорошо укрытой полянке его ждали человек тридцать воинов племени нихора. С этими разведчиками вождь вернулся на следы белых, по которым шел навахо. При этом Мокаши был настолько осторожен, что послал одного из своих воинов вперед.

Вскоре нихора подобрались к ущелью, ведущему к Нефтяному озеру. Там они спрятались. Через короткое время индейцы увидели мчавшегося из ущелья навахо. Кто-то из нихора уже прицелился, намереваясь его убить, но вождь отвел его ружье в сторону и прошептал:

— Пусть бежит! Скоро он вернется и приведет с собой других воинов. Тогда мы их и схватим.

Прошло совсем немного времени и оказалось, что вождь рассуждал верно. Разведчик вернулся с семерыми соплеменниками, и они все вместе вошли в ущелье.

Нихора терпеливо ждали. Мокаши немало удивился, когда увидел выбирающихся из ущелья навахо с тремя пленными белыми. Он как раз хотел напасть на врагов, но теперь подал своим знак оставаться в укрытии. Сначала он хотел выяснить, почему не хватает двух бледнолицых. Пропустив навахо и взяв с собой несколько воинов, Мокаши проследовал через ущелье к Мрачной Воде. Они быстро, но как могли осторожно обшарили весь берег, но не нашли никаких следов пропавших.

— Далеко они не ушли, — сказал Мокаши. — Видимо, их уже нет в живых. Трупов мы не видим, значит, их бросили в воду.

Он вместе со спутниками покинул берег озера и вернулся к укрытию, после чего разведчики нихора поспешили по следу навахо. Те находились неподалеку, ибо наступил вечер и было время готовиться к ночлегу. Еще до темноты нихора увидели уходящие в лес следы навахо, где они и терялись. Мокаши решил, что теперь надо стараться придерживаться выбранного направления.

Прошло немного времени, и он учуял запах дыма, а вскоре показался укромный огонек индейского костра. Мокаши остановился и прошептал своим:

— Эти навахо не воины, а глупые мальчишки, потерявшие разум. Какой разведчик разводит ночью костер! Пусть мои братья окружат их, а когда услышат мой боевой клич, бросятся на врагов. Надо взять их живыми, чтобы можно было привязать их к столбу пыток.

Неслышными тенями скользили нихора между деревьями. Мокаши пробрался как можно ближе к огню и выбрал себе навахо, которого хотел схватить сам. Когда он посчитал, что прошло достаточно времени, чтобы его люди выполнили приказ, вождь пронзительно закричал и выпрыгнул на поляну, чтобы схватить выбранного им врага. В то же мгновение его воины повторили боевой клич и со всех сторон бросились на противников, которые были настолько ошеломлены, настолько испуганы, что и не подумали оказывать сопротивление. Прежде чем хоть кто-нибудь из них нашел время схватиться за нож, ружье или томагавк, все они были схвачены.

— Слава богу! — шепнул Нефтяной принц своим спутникам. — Теперь мы спасены!

— А может, и нет! — откликнулся Поллер.

— Мокаши уже однажды отпустил нас. По какой причине ему снова нас удерживать?

— Эти краснокожие мошенники причин не спрашивают.

Никто из индейцев не обратил внимания на этот тихий шепот. Навахо лежали связанные на земле, нихора были заняты разделом их оружия. Мокаши выпрямился и подошел к огню:

— Сыны навахо могут мне сказать, кто их предводитель?

Старший откликнулся.

— Как твое имя?

— Меня зовут Быстрый Конь.

— Тебя верно назвали. Убегая от врагов, ты был быстрее мустанга в прериях.

— Мокаши, вождь нихора, лжет. Никогда еще враг не видел моей спины.

— Ты назвал мое имя. Значит, ты знаешь меня?

— Да, я тебя видел. Ты умный и храбрый воин. Я хотел бы сразиться с тобой. Тогда бы твой скальп висел у моего пояса.

— Мой скальп никогда не будет принадлежать врагу, тем более такому, как ты. Неужели Великий Дух создал вас безмозглыми? Разве вы не знали, что разведчики нихора выступили против вас, как вы — против нас? Разве разведчик просто так бродит по траве, по лесу, не обращая внимания на следы врага? Умный разведчик старается прежде всего оставаться невидимым. А вы разожгли костер, словно для того, чтобы привлечь нас. Вы, конечно, никогда не будете в состоянии исправить эту ошибку, потому что умрете у столба, а перед этим изведаете такие мучения, что от боли ваши крики застынут над горами.

На что Быстрый Конь ответил так:

— Пытайте нас! Мы умрем как воины, и вы не услышите ни единого звука. Воины навахо приучены презирать боль, даже самую невыносимую. А что вы сделаете с этими белыми?

— Мокаши! — услышав этот вопрос, поспешил сказать Нефтяной принц. — Ты великий и справедливый вождь, ты освободишь нас.

На что великий и справедливый взорвался:

— Собака! Кого спросили, меня или тебя? Как осмелился ты заговорить, когда я еще не открыл рта?

— Я знаю, ты сделаешь то, что я сказал.

— Ты скоро узнаешь, что я сделаю. Однажды я тебя отпустил, но в этот раз такого не случится. Вас, бледнолицых, было пятеро. Где еще двое?

— Они мертвы, — ответил Гринли упавшим голосом.

— Мертвы? Кто же их убил?

— Мы.

— Почему?

— Потому что они хотели отнять наши жизни. Они собирались тайком прикончить нас.

Мокаши удивленно нахмурил брови:

— Уфф! Кто же сказал вам такую ложь?

— Это вовсе не ложь. Они сговорились, думая, что их никто не слышит.

— Ты лжешь, собака! У меня есть глаза, и они как следует рассмотрели лица тех двоих. Это были добрые люди. А вы — воры и убийцы, от которых надо избавляться, как от хищных зверей. Куда вы дели их трупы? Я ничего не видел.

— Бросили в воду.

— И там не было никаких следов крови. Значит, вы бросили их живых и утопили?

— Да.

Нефтяному принцу стоило больших усилий сказать это самое «да». Реакция вождя была мгновенной. Он подошел к пленнику, плюнул ему в лицо и крикнул:

— Ты не воин и не человек! Ты достоин позорной смерти. Не только убить, но и утопить спутников, которые не сделали тебе ничего дурного! Ты убил их так же злодейски, как прежде Хасти-тине!

Как только Быстрый Конь услышал это, он выпрямился, насколько ему позволяли ремни, и сказал:

— Что ты сказал, Мокаши? Кто убил Хасти-тине?

— Вот этот самый бледнолицый, который посмел подумать, что я его отпущу.

— Уфф! А он сказал, что это сделали два утопленника.

— Ложь! Он сам похвалялся передо мной, что убил обоих ваших разведчиков. Жалкий негодяй струсил и свалил вину на других, которых убил сам. Двое расстрелянных лазутчиков и двое убитых бледнолицых должны быть жестоко отомщены, хотя никто из них не принадлежал к моему племени. Воины нихора, посмотрите на этих белых людей, лежащих перед вами! Они подвергнутся страшным мукам, но не умрут от них. Потом мы их утопим, как они поступили со своими жертвами. Хуг! Я все сказал!

Он еще раз плюнул Нефтяному принцу в лицо, сильно пнул ногой Батлера и Поллера, а потом отвернулся от них. Вождь послал одного из своих воинов за лошадьми. Когда их привели, из седельных сумок достали сушеного мяса и принялись за трапезу. Немного поесть дали и пленным навахо. Трое белых не получили ни крошки.

— Дьявольская история! — прошептал Батлер своему сводному брату. — Может быть, лучше было им сказать правду?

— Нет, — ответил Нефтяной принц. — Краснокожие освободили бы тогда банкира и немца, а наше положение ничуть бы не изменилось. Сейчас мы должны заботиться о чеке!

— Что? На кой ляд он тебе на том свете?

— Мы еще далеки от него.

— Ну так, будем очень близко. Слышал, что сказал вождь?

— Он сказал много того, чего не случится.

— Значит, ты еще надеешься?

— Конечно! Не впервой мне бывать в подобных передрягах. До сих пор всегда удавалось выбираться из них.

Даже когда меня привяжут к столбу пыток, я не перестану надеяться. Ведь многим же удавалось спасаться от смерти.

— Их спасали друзья, а за нас кто вступится? Ни один человек в этих краях не станет ссориться из-за нас с краснокожими. Мы можем надеяться только на себя. Если не спасем себя сами, нам конец.

Батлер был прав. Если бы они были достойны крепкой дружбы, то помощь пришла бы гораздо раньше, чем они могли вообразить. Виннету и Олд Шеттерхэнд были рядом.

Подслушав разговоры Нефтяного принца со своими спутниками, они решили сопровождать эту компанию до Глуми-Уотер. Освободив пленников в пуэбло, они направились за Гринли. Виннету и Олд Шеттерхэнд взяли в пуэбло лучших коней, а потому ехали быстрее положенного. Кроме того, они вовсе не придерживались следов: Виннету знал, где можно срезать путь, и так получилось, что незадолго до наступления нынешнего вечера группе преследователей оставалось всего два часа езды до озера. Достижение тем более оказалось выдающимся, если учесть, что среди путников находились женщины и дети.

С тех пор, как они оставили пуэбло, они не встретили никаких отпечатков. Но вот, наконец, пути Шеттерхэнда и Нефтяного принца сошлись. Это произошло на открытой местности, больше напоминавшей лесную поляну, чем прерию. Широкой прямой линией проходил по ней след Нефтяного принца. Всадники остановились.

Виннету и Олд Шеттерхэнд спешились, чтобы изучить след, остальные остались в седлах; они уже привыкли полагаться на двух столь известных и столь же проницательных охотников. Даже Сэм Хокенс, такой опытный и хитрый, вмешивался только в тех случаях, когда его приглашали посоветоваться.

След казался трудно читаемым, тем не менее Олд Шеттерхэнд пошел по нему, Виннету направился в противоположную сторону, и через четверть часа они вернулись.

— Ну, что скажет мой краснокожий брат? — спросил своего друга Олд Шеттерхэнд. — Редко приходилось мне встречать такой трудночитаемый след.

Виннету посмотрел прямо перед собой, будто ответ можно было прочесть прямо в воздухе, а потом ответил со свойственной ему определенностью, исключавшей всякие сомнения:

— Утром мы увидим бледнолицых и воинов двух индейских племен.

— Мой брат читает мои мысли. Краснокожие должны быть навахо и нихора. Все они находятся в настоящий момент возле Глуми-Уотер и шпионят друг за другом.

— Мой белый брат, как всегда, прав. Сначала здесь проскакали пять лошадей. Это были те бледнолицые, за которыми мы едем. Потом проехал одинокий всадник, а за ним отряд человек в тридцать, — после этих слов апач взглянул на запад, желая удостовериться в положении солнца, и продолжал: — Хотелось бы еще сегодня добраться до Глуми-Уотер, но времени мало, а опасность велика. Что скажет Олд Шеттерхэнд?

— Согласен с тобой. Прежде чем мы доберемся до озера, настанет ночь, а значит, мы уже ничего предпринять не сможем. Мы ничего не увидим, зато у врагов появится возможность заметить нас. Пора нам подумать о том, что наш отряд состоит не только из мужчин.

— Мой брат прав! Мы бы могли отправиться к озеру только утром, когда рассветет, а сейчас надо устраиваться на ночлег. Виннету знает место примерно в часе пути от Глуми-Уотер. Там можно разжечь костер, который не будет видно. Пусть мои братья следуют за мной!

И он поскакал, не оглядываясь. Олд Шеттерхэнд остался на месте, с легкой улыбкой провожая взглядом вестменов, покидающих седла, чтобы самим изучить следы. Примерно так же с добродушным превосходством слушает пианист-виртуоз какого-нибудь монастырского звонаря, исполняющего богородичный канон.

Мужчины ползали туда-сюда, тихо переговаривались, но, кажется, так и не пришли к единому мнению. Тут Олд Шеттерхэнд произнес:

— Пора собираться! Виннету отъехал уже довольно далеко и вот-вот скроется в лесу.

— Пора, — кивнул Сэм Хокенс, — вы неплохо вдвоем тут все обговорили, тут вы мастера! Однако в подобных делах не надо слишком умничать, если не ошибаюсь.

— Что же вам неясно?

— Вы говорили о двух индейских отрядах.

— Это же очень хорошо видно.

— Я этого не вижу! Сначала было пятеро всадников; это уж точно Нефтяной принц и его спутники. Потом проскакали десятка три лошадей. На них сидели индейцы. Это один отряд. А где же другой?

— Индеец-одиночка, преследовавший белых.

— Разве он не мог принадлежать к тем тридцати? Они его просто-напросто выслали вперед.

— Нет, тогда он бы вернулся к ним, чтобы сообщить об увиденном, а этого-то и не произошло. Мы знаем, что выкопаны томагавки войны. Если в этих краях начинаются склоки, то в них могут принять участие только навахо и нихора. Оба племени выслали своих разведчиков. Одну из этих групп и составляют те самые тридцать человек. Они шли по следу одинокого всадника, чтобы напасть на его товарищей.

— Товарищей? Откуда они у него?

— Если племя выходит на тропу войны, оно никогда не вышлет разведчика-одиночку. Шпионы ходят группами, а этот по какой-то причине отделился от своих и теперь возвращался к ним. Враги преследовали его.

— И прямо по следу белых?

— Почему бы нет? Все могло произойти случайно, а может, и нет. Ни один лазутчик не проходит мимо найденного следа; индеец должен пройти по нему, пока не выяснит все об оставивших его людях. Я бы мог даже назвать племена, к которым принадлежат эти разведчики.

— Ну, это могу сделать и я! — подал голос Хромой Фрэнк. — Тут не трудно установить, принадлежит ли Геродот [286] к Маккавеям [287], а Самсон [288] к японцам.

— Прекрасно! Так скажите!

— Ну, те тридцать человек из племени нихора, одиночка же был из навахо. Если это не так, то я больше не Хромой Фрэнк.

— Как вы это установили?

— Все просто, как поля моей шляпы! Разве не известно, что навахо очень храбры и что они превосходят в этом смысле нихора?

— Возможно.

— Ну, и кто здесь храбрее? Тридцать человек, сбившихся в кучу, или одиночка, отважившийся поехать по опасному месту? Потому я и считаю, что этот одиночка принадлежит к разведчикам навахо. Верный аккорд, не так ли?

— И я уверен, что один разведчик был навахо, только из других убеждений. Сейчас нет времени на разъяснения. Виннету уже не видно. Едем!

Вестмены снова забрались в седла и галопом полетели вслед за апачем. Еще прежде чем солнце подкатилось к горизонту, Виннету отклонился от следа немного влево, в лес, где скоро всадники подобрались к котловине, очень похожей на покинутые когда-то горные разработки. Виннету указал на вниз:

— Вот там, в котле, мы и расположимся. Оставим наверху часовых, а сами разожжем костер. Никакой враг нас не заметит.

Склон не был крутым и позволял спуститься верхом. Внизу они нашли достаточно веток, чтобы соорудить некое подобие постелей. Вверху оставили часового, после чего разожгли костер, на огне которого приготовили ужин.

Разговоры шли только о завтрашних событиях, но после долгой дороги все настолько устали, что вскоре залегли спать. Только Шеттерхэнд с Виннету ненадолго задержались.

— Возможно, — сказал белый охотник, — что завтра дело дойдет до схватки, однако мы не имеем права подвергать опасности женщин и детей. Всех переселенцев надо уберечь от драки. Их неопытность только повредит нам. Думаю, лучше оставить их здесь. Место удобное и очень подходит для укрытия.

— Что касается сражения, то мой брат прав. Но что делать в том случае, если нам придется быстро покинуть Глуми-Уотер? У нас может не остаться времени на то, чтобы забрать этих людей с собой.

— Хм, да! Конечно, следует ожидать, что нам придется поторопиться. Боюсь, что индейцы уже взяли в плен всю пятерку белых.

— Виннету считает, что это уже случилось.

— Нам придется поторопиться, чтобы освободить их. Если же мы станем возвращаться, то снова потеряем драгоценное время. Однако и к озеру ехать с женщинами и детьми опасно. Выход есть: один из нас должен заранее выехать к Мрачной воде и осмотреть окрестности.

Виннету кивнул.

— Кто это сделает?

— Виннету. Мой брат Олд Шеттерхэнд должен остаться здесь; он лучше меня сумеет договориться с этими людьми.

Виннету — воин, он будет охранять белых скво и бэби, потому что он обещал, но он не умеет занимать их разговорами. Я уеду, когда еще не займется день. А потом пусть мой брат медленно следует за мной по моему следу. В случае опасности я оставлю свой знак или вернусь сам.

На том и порешили. Когда следующим утром Олд Шеттерхэнд проснулся, апач уже уехал. Примерно через час надо было выступать. Вестмены проверили свое оружие, но не решились сказать переселенцам, насколько опасным может стать сегодняшний маршрут. Их только предупредили, что надо соблюдать тишину.

Виннету позаботился о том, чтобы его след был легко различим. Отряд продвигался медленно, давая индейцу достаточно времени на разведку, поэтому в окрестности озера попали только часа через два. Виннету выехал им навстречу.

— Черт побери, это нехороший знак! — буркнул Сэм Хокенс.

— А я думаю конгруэнтно [289] обратное, — возразил Хромой Фрэнк. — Он расскажет, как сложились обстоятельства, и тогда мы узнаем, что нам делать с новеньким роялем. Вот если бы он не приехал, наши головенки еще долго находились бы в невыясненных измерениях.

— Будь все хорошо, он ждал бы нас у озера.

— Ну, не спорь, старый енот! Сейчас мы узнаем, что там на самом деле: то ли Конневитц [290], то ли Штёттеритц [291].

Когда апач приблизился, отряд стал.

— Я не возвращаюсь, а выехал сказать, что опасность миновала и мои братья могут спокойно следовать за мной, — произнес Виннету.

Когда его попытались расспросить, он спокойно ответил:

— Виннету обо всем расскажет на месте, но не раньше. Снова двинулись дальше. Местами еще отчетливо были видны следы тех, кто проехал накануне. На каменистых участках следы становились доступны только острому глазу; именно таким зрением обладал апач. Когда достигли ущелья, ведущего к озеру, Виннету остановился и сказал:

— Надо преодолеть проход, чтобы попасть к ГлумиУотер. Виннету знает, что вчера здесь произошло, — он показал на вершины гор и продолжил. — Там, наверху, стояли лагерем семь разведчиков навахо. Восьмой из их отряда и был тем самым одиноким всадником, след которого мы вчера видели. Он выслеживал белых, и когда те оказались на озере, привел семерых своих товарищей, чтобы напасть на них.

— А нападение было? — спросил Хокенс.

— Да. Белых скрутили, но тем временем тридцать нихора подобрались к озеру и спрятались за деревьями. Мои братья могут отчетливо видеть их следы. Нихора подождали, пока навахо уедут от озера со своими пленниками, и отправились за ними.

— Чтобы тоже напасть на них?

— Да.

— Почему же они не сделали этого прямо здесь? Место как бы создано для засады.

— Виннету думал над этим, но не нашел верного ответа. Возможно, позднее мы узнаем. Навахо вместе с пленниками свернули с дороги в лес, где есть родник. Когда они расположились там на ночь, на них напали нихора.

— Значит, было сражение и пролилась кровь?

— Ни капли крови Виннету не заметил, да и следов настоящей борьбы тоже. Навахо застали врасплох, и они были связаны раньше, чем успели оказать сопротивление.

— Какой позор! — сплюнул Хромой Фрэнк. — А я еще назвал этих трусов храбрыми людьми! Теперь они навсегда потеряют в моих глазах наивыпуклейшее уважение.

Виннету не обратил никакого внимания на словеса Хромого Фрэнка; он продолжил свои объяснения:

— Итак, белые и навахо находятся во власти нихора. Последние ночевали на том же месте, а утром ускакали вместе со своими пленниками.

— Куда? — уточнил Хокенс.

— Этого я не знаю. Я не смог найти их следов.

— Мы должны ехать прямо за ними! Речь идет не о Нефтяном принце и не о двух других шаромыжниках. Те сами виноваты и если останутся без скальпов — это их дело. Но банкира и бухгалтера надо освободить! Только одно до сих пор не пойму. У озера достаточно и воды, и корма для лошадей. Какого черта краснокожие там не остались? Почему они предпочли расположиться в лесу, если не ошибаюсь?

Внимание Олд Шеттерхэнда, до сих пор молчавшего, привлек хиленький ручеек, струившийся по ущелью. Когда Сэм закончил причитать, Шеттерхэнд показал на струйку воды и ответил:

— Мне кажется, это и есть объяснение!

— Как это?

— Вы разве не чувствуете запаха? Посмотрите на воду! По ней плывут маленькие нефтяные пятнышки.

Все, как по команде, взглянули на ручеек, втянули в себя воздух и нашли, что он и в самом деле пропах нефтью.

— Не видел ли мой брат нефть в самом озере? — спросил Олд Шеттерхэнд апача.

— Видел.

— Значит, Нефтяной принц выполнил задуманное. Надо поехать к озеру. Я должен сам на все посмотреть.

— Но мы потеряем время, — упрекнул его старый Хокенс. — Мы же хотели пуститься в погоню за разведчиками нихора!

— Они от нас не уйдут. Их задержат пленники. Мы успеем вызволить их. Сейчас надо обязательно взглянуть на Глуми-Уотер.

С этими словами Шеттерхэнд направил своего коня в ущелье. Остальные последовали за ним. С каждым шагом запах нефти становился все сильнее. Наконец, они увидели перед собой озеро, и все взгляды невольно обратились на его темную, неприветливую поверхность. Никто не говорил ни слова. Раздался только один возглас удивления — это была фрау Розали Эберсбах. Она быстро сползла с лошади и побежала к берегу, опустила палец в воду, разглядела и обнюхала его и воскликнула:

— Боже правый! Какое великолепное открытие! Герр Франке, понюхайте-ка мой пальчик! Чувствуете, что это такое?

И она сунула ему палец прямо под нос, при этом малыш откинул голову назад и ответил:

— Оставьте меня в покое со своими указательными и безымянными! Мне они вовсе не нужны, чтобы удостовериться, куда я попал. Если я захочу понюхать, я суну в озеро свой нос. Тогда я полностью ощущу нефтяное блаженство из первых рук!

— Значит, вы тоже согласны, что это нефть?

— Еще бы! Или вы думаете, что я принимаю эту жидкость за малиновый ликер? Тогда вы плохо знаете мое обоняние, которое гораздо тоньше, чем вы думаете.

— Такая масса, такая масса! — все еще вскрикивала фрау, — Я, конечно слышала, что в Америке нефть бежит из-под земли, но не верила этим байкам. И вот теперь сама вижу собственными глазами. Итак, я остаюсь здесь! И ни один человек не сдвинет меня с этого места.

— Что же вы здесь будете делать?

— Буду торговать нефтью. Это настоящий бизнес, лучше не найдешь. Здесь эта нефть не будет стоить ни пфеннига, а у нас, в Саксонии, за литр платят два гроша! Я остаюсь, решено!

Она энергично хлопнула в ладоши, дав понять, что ее решение непоколебимо. Фрэнк, улыбаясь, возразил:

— Отлично! Вступайте во владение этой чудесной местностью! Но в первый же день явятся индейцы и вырвут по волоску всю вашу шевелюру — все волосы до последнего! Подумайте-ка лучше о том, сможете ли вы здесь устроиться столь удобно, как в дедушкином кресле? Вы хотите торговать? Но кто будет здесь покупать у вас эту нефть? Чем вы будете жить? И как вы будете, простите, пахнуть? Если вы проживете у озера всего лишь три дня, все ваше естество пропитается таким запахом, что вы не сможете отмыть эту вонь целым Трансатлантическим океаном.

Удивительно, но предупреждение возымело успех. Фрау Розали задумалась и повернулась к мужу, чтобы спросить его мнение. Тем временем остальные путники стряхнули с себя оцепенение — они спустились к берегу, трогали воду и громко делились впечатлениями. Спокойнее всех вели себя Виннету и Шеттерхэнд. Они отошли от остальных, намереваясь прогуляться вдоль озера и повнимательнее осмотреть берег.

Нефть произвела глубочайшее впечатление на господина кантора. Все уже давно перестали удивляться, а он все стоял в полной неподвижности, с широко открытыми глазами и разинутым ртом, уставившись на воду. Хромой Фрэнк заметил это, подошел к нему и ткнул в спину:

— Эй, не застыл ли ваш разум? Возьмите себя в руки! Встряхнитесь! Подумайте о том, что озерная котловина, заполненная кофе, производит куда более приятное впечатление, нежели нынешнее содержимое! Да вы, кажется, совсем позабыли родной язык? Если вы не можете говорить, то попытайтесь хоть спеть пару нот! Эй, герр кантор!

Тут дар речи снова вернулся к наимузыкальнейшему господину. Он перевел дыхание и ответил:

— Кантор эмеритус, хотел бы я попросить, герр Франке! Я взволнован до глубины души. Это неописуемое зрелище. Мне пришла в голову мысль… Она столь же грандиозна и неописуема, как и это озеро, скажу я вам.

— Что же это за мысль?

— Я могу поделиться ею с вами, если только… вы… не проболтаетесь.

— О, что касается этого, можете быть уверенными в моей величайшей из молчаливейших дислокаций. А что, она такая потайная, ваша идея?

— Чрезвычайно! Если ее узнает другой сочинитель, он немедленно переработает ее на свой лад. Вы уже знаете о моей героической опере?

— Да, наслышан. Двенадцать актов…

— А вы знаете, что я вставлю в эту оперу?

— Музыку. Что же еще?

— Это само собой разумеется! Я имею в виду содержание этой музыки, сценическое действо…

— Должен вам сказать, — перебил кантора Фрэнк, — что я знаток многих наук, но вот музыкально образовывать себя я только начал. Что вы говорите, хотите туда вставить?

Кантор наклонился к самому уху Фрэнка, сложил ладони в трубочку и прошептал:

— Точно такое же Нефтяное озеро.

— Как, на сцене? — отстраняясь, спросил Фрэнк с не очень понимающим видом.

— Разумеется!

— Господи боже и все святые ангелы! А возможно ли это?

— Вы удивлены, не правда ли? — торжествующе воскликнул кантор. — Это посрамит даже Бен Акибу [292].

— Бен Акибу? М-да, не уверен…

— Он ведь утверждает, что все уже было, а вот до Нефтяного озера на подмостках еще никто не додумался.

— Со сценой, может, вы и правы, но с Бен Акибой ошиблись. Вы перепутали исторические персоны. Упоминая Бен Акибу, вы берете фальшивую квинту перед верной ноной [293]. Знаете, кто сказал, что все уже было? Бенджамин Франклин [294], когда изобрел громоотвод, а потом пошел в сарай, где нашел точно такую же штуку, только запыленную. А Бен Акиба был персидским полководцем, который победил греческого императора Граника [295] в морском сражении при Гидеоне и Аялоне [296].

— Дорогой герр Франке, Гибеон и Аиалон упоминаются в Библии, в Книге Судей, где Иисус…

— Замолчите! — повелительно оборвал Фрэнк. — Где они упоминаются, это мое дело, а не ваше. Не лезьте в мою науку, как я не лезу в вашу. Мне все равно, вставите ли вы Нефтяное озеро в оперу или наоборот, вырежете его. Делайте, что хотите, но Бен Акибу я оставлю для себя и не позволю вам компоновать меня!

Рассерженный малыш отвернулся и присоединился к Дроллу, Сэму, Дику Стоуну и Уиллу Паркеру, которые, взяв пример с Виннету и Шеттерхэнда, сами начали обыскивать берег. Заметив это, Шеттерхэнд поспешил предупредить их:

— Люди, будьте осторожны! Не испортите следов! А что вы, собственно, собираетесь отыскать?

— Хотелось бы найти то место, на котором на пятерых белых было совершено нападение.

— Его уже не найдешь. Следы затоптаны нашими лошадьми. Мы же пытаемся найти кое-что другое, более важное.

— И что же, сэр?

— Пещеру, в которой, как я вам рассказывал, было сложено множество бочек с нефтью. Те парни основательно затерли ее следы.

— Такая пещера должна быть большой, да и вход в нее, похоже, не маленький. Бочки катили к воде, опорожняли их, а потом снова закатывали в пещеру. Значит, должны остаться следы!

— Конечно, вот только они мастерски затерты.

— Позвольте нам пошарить, сэр! Уж мы-то их отыщем. Не дожидаясь ответа, вестмены принялись прочесывать всю котловину. Шли часы, а удачи все не было. Даже Виннету, непревзойденный следопыт, в конце концов оставил всякую надежду и сказал Шеттерхэнду:

— Моему белому брату не стоит больше утруждать себя. Пещеру мы можем обнаружить только случайно.

Однако белый охотник упорствовал. Его сильно раздражало, что он не мог найти место, существование которого было доказано. Похоже, он счел это делом чести.

— Случайно… Может быть. Но зачем же тогда нас когда-то учили думать?

Шеттерхэнд на несколько мгновений прикрыл глаза, чтобы ничто ему не мешало, и какое-то время стоял неподвижно. Виннету, наблюдавший за ним, через некоторое время спросил:

— Мой брат нашел решение?

— Да, — ответил Олд Шеттерхэнд, открывая глаза, — по меньше мере я надеюсь на это. Если я не заблуждаюсь, пещеру можно отыскать очень легко. Полные бочки тяжелы, а их было сорок. Если прокатить сорок бочек туда и обратно, трава будет придавлена, и руками ее не расправишь. Работу эту они проделали вчера, в крайнем случае позавчера. Значит, трава еще должна лежать. Что скажет мой краснокожий брат?

— Олд Шеттерхэнд прав, — кивнул апач.

— Достаточно только подняться по такой траве от берега к скалам.

— Уфф, уфф! — вырвалось у Виннету, и его бронзовое лицо просияло то ли от радости, то ли от стыда, что подобная мысль не ему пришла в голову раньше.

— Далее, — продолжал Шеттерхэнд, — когда бочки выкатывали, обязательно должна была просочиться нефть. Иначе просто не бывает. Ее должно быть видно на берегу. Надо тщательно осмотреть все побережье. Ищите примятую траву и следы нефти.

И в самом деле, такое место нашли недалеко от входа в котловину. Туда поспешили оба знаменитых охотника, вестмены — за ними, торопясь узнать, смог ли в этот раз проницательный Олд Шеттерхэнд действительно решить загадку. Лишенная травы, состоящая из грязного песка и гальки полоса шириной локтя в три тянулась от скал к воде. Охотник низко наклонился у берега и понюхал землю.

— Нашел, — спокойно констатировал он. — Здесь галька и земля пахнут пролившейся нефтью. Значит, именно здесь ее выливали из бочек. Клянусь жизнью, что эта голая полоска ведет к пещере. Пошли посмотрим!

Он пошел по этой «дорожке», взбегавшей на высокую груду камней. Олд Шеттерхэнд остановился перед этой грудой, какое-то мгновение смотрел на нее и сказал:

— Да, мы у цели. Пещера находится за камнями.

Хромой Фрэнк, желая показать себя не менее опытным вестменом, спросил:

— И все это вы разглядели с первого взгляда? Такое и я бы смог сделать. Можно мне приглядеться?

— Смотрите.

Фрэнк внимательно оглядел груду камней со всех сторон, но, похоже, ничего не нашел.

— Ну? — спросил Олд Шеттерхэнд. — Что видите, любезный Фрэнк?

— Куча как куча, одни камни.

— А кроме камней? Подумайте, при таких обстоятельствах малейшая деталь имеет огромное значение!

— Та-ак, но эту малейшую деталь еще надо отыскать. Я ничего не нашел.

Все остальные, стоявшие перед каменной грудой, также искали напрасно. Только апач издал тихое удовлетворенное «уфф!», когда взгляд его наткнулся на жужелицу, наполовину высовывающуюся из-под камня.

— Удивительно! — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Только Виннету увидел то же, что и я. Фрэнк, разве вы не видите черного жука, туловище которого наполовину высовывается из-под камня?

— Ну-у… жук… Вообще-то, я давно его заметил.

— Ну и?..

— Что такое «ну» и что такое «и»? Это жук, и больше ничего.

— Разве? По-моему, это даже очень много, ибо он-то и сказал мне, что мы находимся перед входом в пещеру.

— Кто? Что он может сказать? Даже при жизни у него не было подходящего языка, а сейчас он и вовсе окоченел.

— А отчего бы он мог умереть?

— Почем я знаю? Может быть, от дифтерита или воспаления барабанной перепонки.

— Поднимите его и рассмотрите как следует!

Чтобы схватить жука, Фрэнку пришлось отодвинуть камень:

— Да его же размозжили кирпичом!

— Совершенно верно! А когда это могло произойти? Разве жук сам пополз под камень, а потом тот его расплющил?

— Нет, такого за жуками не наблюдалось. Камень столкнули на него сверху.

— Ну наконец-то! А если столкнули, то, значит, было кому толкать. Видите?

Фрэнк остановился, какое-то мгновение молчал, потом ударил себя по лбу и воскликнул:

— Наконец-то я беру быка за рога! Теперь я все понял! Разве можно было подумать, что такой способный парень, как я, столь чудовищно глуп! Эти камни бросали один на другой беспорядочно. В один прекрасный момент жук окончил свое земное бытие. Кучу камней сначала раскидали, а потом набросали снова. Для чего? Раньше она прикрывала вход в пещеру и…

— И что же? — спросил Олд Шеттерхэнд внезапно прервавшегося Фрэнка.

— Кажется, я что-то слышал.

— Где? В пещере?

— Да. Какой-то шум, словно бы голоса из-под земли. Конечно, это звучит глупо, но… Господи, твоя воля! Не медведь ли там? Уж очень похоже.

— О медведе не может быть и речи. Он прорыл бы нору и оказался на свободе.

— Вот, послушайте! Опять!

Олд Шеттерхэнд встал на колени и прислушался. Едва присев, он снова поднялся и закричал:

— Там люди! Они зовут на помощь. Раскидывайте камни, быстрее, быстрее!

Тотчас с десяток рук принялись исполнять этот приказ. Через несколько мгновений открылся лаз.

— Есть там кто-нибудь? — спросил по-английски Олд Шеттерхэнд.

— Да, — одновременно ответили два голоса.

— Кто вы?

— Меня зовут Роллинс.

— А меня Баумгартен.

Это была самая большая неожиданность для всех, ибо раньше они считали, что банкира с бухгалтером схватили нихора. Двое чуть не погибших были счастливы снова услышать людей, снова увидеть дневной свет, проникавший к ним во все увеличивающуюся дыру. Однако они боялись, что снаружи могут оказаться Нефтяной принц с Батлером и Поллером, поэтому банкир спросил, что за люди собрались перед пещерой. Ему ответил вечно рвущийся вперед Фрэнк:

— Вас вызволяют Олд Шеттерхэнд, Виннету, Дролл, Сэм, Дик и Уилл. Ну, а меня вы сами можете увидеть. Я иду к вам!

Когда он протиснулся в дыру, из пещеры сейчас же раздался радостный крик. Прошло еще немного времени, и весь каменный завал был разобран. Вход расширили так, что через него можно было свободно вкатить или выкатить большую нефтяную бочку. Когда спасатели собрались войти в пещеру, Фрэнк крикнул им:

— Оставайтесь снаружи! Мы сами выйдем. Только мне надо развязать на беднягах ремни.

Роллинс и Баумгартен вышли, смертельно бледные, истерзанные непрерывным страхом и столь же постоянным запахом нефти, заполонившим пещеру. Они протянули руки тем, с кем познакомились на ранчо Форнера, а потом с величайшим почтением взглянули на Олд Шеттерхэнда и Виннету.

— Мы долго искали эту пещеру, — пояснил им Шеттерхэнд, — и уже хотели уехать отсюда. Если бы мы это сделали, вам бы уже никто не помог, джентльмены. Вы хотите есть, пить?

— Ни то, ни другое, — ответил Баумгартен. — Огромное спасибо всем, сэр! Мы думали только о жалкой смерти, ожидавшей нас, если бы не появились вы. Могу заверить, сэр, что наша благодарность…

— Не стоит, — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Оставьте ее до лучших времен! Теперь нам надо выяснить только одно. Впрочем, вы в состоянии отвечать на вопросы?

— О, как только мы оказались на свободе, сразу почувствовали себя лучше.

— Ну и отлично! Кое-что про вас я уже знаю, и мне нужно только восстановить последние события. Хотя и здесь кое-что мне известно: ведь мы с Виннету видели вас несколько дней назад, когда вы после дня езды от пуэбло отдыхали ночью у костра. Мы подкрались к вам так близко, что слышали весь разговор.

— Так вы, значит, знали, что речь идет о купле-продаже Нефтяного озера? И что мы направляемся на Глуми-Уотер?

— Да, где нефти никогда не было и нет. Мы все это слышали.

— Вы так полагаете? Но почему вы не предупредили нас?

— Зачем? Еще вопрос, поверили бы вы нам? Вас же уже предупреждали, но пользы от этого не было никакой. Да и не собирались мы тогда общаться с вашим Нефтяным принцем. Мы торопились в пуэбло, чтобы освободить пленников.

— И вам это удалось, сэр?

— Как видите.

— Вдвоем? Но это же невозможно!

— Позже я расскажу вам эту историю, мистер Роллинс. А теперь мы хотели бы знать о том, как вы покинули пуэбло, и обо всем, что произошло потом. Садитесь и рассказывайте!

Все общество расселось на траве, а банкир поведал о событиях последних дней. Можно представить, как он отзывался о Гринли, Батлере и Поллере.

— И все же надо судить не только их, но и себя, сэр! — прервал его рассказ Шеттерхэнд. — Мне непонятно доверие, которое вы питали к этим мерзавцам. И непонятно то благодушие, с которым вы торопились в расставленную на вас ловушку. Не сердитесь, но в том, что случилось с вами, виноваты вы сами. Вы оказались чересчур доверчивыми.

— Я считал Гринли порядочным человеком… — защищался Роллинс.

— Хо! Да ведь достаточно только взглянуть ему в глаза. И потом, когда речь идет о таких больших суммах, о таком серьезном предприятии, надо вести себя по-другому.

— Нет, нет, по его мнению, все должно было произойти тайно.

— А что, мистера Баумгартена можно считать крупным специалистом по нефти?

— Нет.

— Что же вы за люди! Вы должны были захватить с собой хотя бы одного профессионала.

— Гринли считал это излишним. Нефть же плавала прямо на поверхности озера, достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, какое это выгодное для меня дельце. Разве вы не согласитесь, сэр, что здесь превосходное место для нефтяного источника?

Шеттерхэнд испытующе посмотрел на говорившего, потом ответил:

— Вы, кажется, и теперь еще не понимаете, что произошло. Вы считаете это озеро природным резервуаром для нефти?

— Конечно. Здесь Гринли не соврал. После того как он получил мой чек, они на нас напали и заперли в пещере, где нас ждала медленная смерть. Возможно, он хотел заманить на озеро других покупателей.

— А вы не огляделись в пещере?

— Да как же мы могли? Когда пришли в сознание, кругом было темно. И ужасно пахло нефтью. Видимо, в пещере и в самом деле находятся ее выходы. Там стоит поискать нефтяной источник.

— Верно, только не один источник, а много. И все они в деревянных бочках.

— При чем тут бочки? Не понимаю вас.

— Идите и при свете дня осмотрите пещеру. Я, правда, и сам там еще не был, но, думаю, знаком с ее содержимым. И еще один вопрос. Прибыв сюда, вы рассмотрели нефть?

— Разумеется, я это сделал.

— И как вы ее нашли?

— Отличной!

— Да? И я тоже! — засмеялся Олд Шеттерхэнд. — У нее совсем не то качество, что у сырца; она уже очищенная. Разве вы этого не заметили?

— Хотите сказать, что эта нефть не сырая? Что же тогда это такое?

— На этот вопрос вы, пожалуй, и сами сможете ответить, когда побываете в пещере. А как долго, по вашему мнению, в этом озере находится нефть?

— Кто же знает! Несколько столетий, а то и больше.

— Я-то, пожалуй, знаю. Мы с Виннету несколько лет назад бывали на этом озере.

— Вы? — удивился Роллинс. — И вы не воспользовались этим нефтяным богатством? Не понимаю вас, сэр! Почему?

— Потому что здесь не было видно ни капли нефти.

— Значит, она выступила позже.

— Да, всего лишь позавчера.

— По-за-вче-ра? — по слогам повторил банкир. — Я снова не понимаю вас, сэр.

— Скажу яснее. Вы своими глазами видели в воде массу мертвой рыбы. Что бы могло стать причиной ее смерти?

— Нефть, разумеется. Рыбы же не могут жить в нефти.

— Правильно! И давно подохли эти рыбы?

— Ну, дня два назад, не раньше.

— Интересно тогда, в какой же среде они жили до этого? Может, порхали по деревьям?

— Я попросил бы, сэр, не считать меня ребенком, — с укоризной в голосе проговорил Роллинс. — Я еще не сошел с ума!

— Очень хорошо, мистер Роллинс! Теперь вы поймете, куда я клоню. Рыбы мертвы в течение двух дней, значит, раньше они жили в озере. Так когда же там появилась нефть?

Только теперь до Роллинса дошло. Он вскочил, вытаращив глаза, посмотрел на Олд Шеттерхэнда, потом перевел взгляд на других, пошевелил губами, словно что-то проговаривая, но не сказал ни слова.

— Молчите, сэр? Если с позавчерашнего дня в озерную воду вылили очищенную на заводе нефть, то можно задаться вопросом, откуда ее взяли. Ответ вы найдете в пещере. Сходите туда, мистер Роллинс.

— Иду, иду! — затараторил банкир. — Мне пришла в голову мысль. Пойдемте со мной, мистер Баумгартен! Оставайтесь уж до конца моим спутником!

Бухгалтер поднялся и исчез в пещере вместе с Роллинсом. Оставшиеся снаружи прислушались. Сначала раздались крики, потом послышался шум скидываемых и катящихся бочек, а потом из пещеры выбежал разъяренный банкир:

— Надувательство! Изощренный обман! Привозить сюда нефть, чтобы выжать из меня деньги!

— Итак, сэр, — обратился к нему Шеттерхэнд, — что вы нашли в пещере?

— Массу пустых бочек, кое-какие инструменты и больше ничего. Никакого источника!

— Вот так-то! Услышав от тех парней о том, что они якобы нашли здесь много нефти, я был убежден, что это мошенничество. Гринли послал Батлера и Поллера вперед не ради безопасности, а для того, чтобы они вылили нефть из бочек в озеро. Обман потребовал от них многих усилий и длительной подготовки: не просто ведь покатать туда-сюда сорок тяжелых бочек.

— Они знали, ради чего старались, хи-хи-хи, — рассмеялся Сэм Хокенс. — Вы будете вычерпывать нефть, мистер Роллинс, или просто заберете пустые бочки?

— Не смейтесь надо мной, — буркнул банкир. — Я должен вернуть свои деньги! И вы мне поможете, мистер Шеттерхэнд!

— Пока что речь идет не о деньгах, а только о чеке, — возразил охотник. — Вы считаете, что распоряжение будет исполнено в Сан-Франциско?

— Несомненно, если только этим парням удастся вырваться из рук индейцев и добраться до Фриско. Вы, кажется, упоминали, что их взяли в плен нихора?

— Да, нихора напали на навахо и отняли у них пленников.

— Значит, если у Нефтяного принца забрали бумагу, то никто ее и не представит во Фриско.

— Думаю, что бумага все еще при нем. Есть индейские племена, так далеко прошедшие по пути цивилизации, что умеют и читать, и писать, но здешние индейцы к таковым не относятся. Дикие индейцы каждый исписанный листок считают колдовским и не рискуют с ним связываться. Поэтому нихора, вероятно, оставили Нефтяному принцу ваш чек. Если ему удастся бежать, то он, разумеется, поедет во Фриско и получит денежки.

— Что вы думаете, сэр, о том, чтобы мы с мистером Баумгартеном немедленно отправились в Сан-Франциско и договорились с тамошним банком? Если негодяй туда явится, его тут же арестуют.

— Сейчас вам лучше всего оставаться с нами. Далеко вы не уедете. Да и вообще вряд ли надо совершать далекое путешествие. Достаточно приехать в Прескотт и предупредить местные власти, а городской банк передаст ваше сообщение по почте.

— Вы правы! Тогда едем в Прескотт!

— Не так скоро, мистер Роллинс! От этих мест до Прескотта по меньшей мере десяток дней пути, хотя по прямой до города не больше пятидесяти миль. А потом, дорогу-то вы знаете?

— Нет. Может, один из вас, из тех, кто знает эту дорогу, будет иметь удовольствие поехать с нами? Мы хорошо заплатим!

— Никто из нас не поедет. Дорога эта в нынешних условиях слишком опасна. Даже если ваш проводник окажется очень дельным человеком, можно ожидать, что живыми вы до цели не доберетесь.

— Значит, делать нечего, и я могу считать свои деньги потерянными?

В этот момент к Олд Шеттерхэнду подошел юный Ши-Со и сказал:

— Разрешите мне ответить на только что поставленный вопрос?

— Пожалуйста, обращайся! — охотник обратился к юноше на «ты», ибо был другом его отца, а самого Ши-Со знавал еще мальчишкой.

— Вам нечего бояться, сэр, — спокойным тоном сказал индеец банкиру. — Вы получите свой документ назад.

— В самом деле? — воскликнул обрадованный банкир. — Каким образом?

— Я его принесу вам.

— Вы? Вы намерены отнять этот чек? Но вы же знаете, что ее нынешний владелец находится в руках нихора.

— А меня воспитали навахо! Теперь мы с нихора враги, они пленили восьмерых моих соплеменников, и я обязан сделать все возможное, чтобы освободить их. Там и Нефтяной принц попадет в мои руки. Я возьму ваш чек и отдам его вам.

Банкир удивленно посмотрел на юношу, так уверенно с ним говорившего, и спросил:

— Молодой человек, вы хотите освободить навахо? А вы знаете, сколько воинов нихора следит за ними?

— Всего тридцать.

— Всего?! И вы в одиночку хотите управиться с ними?

— Я не боюсь их. И я не один. Я разыщу воинов моего племени.

— Значит, вы знаете, где их найти?

— Они здесь недалеко.

— Пока вы будете их искать, пройдет время, и нихора ускользнут.

— Они никуда не уйдут, — вмешался в разговор Олд Шеттерхэнд. — Мы же здесь. Что скажет мой брат Виннету?

— Мы последуем за нихора, освободим навахо и отнимем чек у Нефтяного принца.

— Благодарю вас! — торжествующе закричал Роллинс. — Как вы сказали, так оно и будет. Когда выступаем?

— Как можно скорее, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Сначала давайте еще раз осмотрим пещеру, а потом Виннету поведет нас в лес, где располагались на ночлег нихора со своими пленниками.

Пещера оказалась естественной вырытой — она образовалась в результате действия воды, сочившейся с гор и позже сливавшейся в озеро. Оттого-то и появились две узеньких полоски мелкой гальки, протянувшиеся от пещеры к Мрачной Воде. В пещере нашли сорок пустых бочек, две-три кирки и топор. Две бочки оказались расколоты: вероятно, их доски предназначались для костра.

Виннету и Олд Шеттерхэнд ушли изучить следы нихора, а остальные расположились в траве, ожидая их возвращения. Темой разговоров были переживания этого дня. Все согласились, что спасением они обязаны только Виннету и Олд Шеттерхэнду, и хвала им слетала с уст каждого. Особенно старался Хромой Фрэнк. Усевшись среди немецких переселенцев, он рассказывал им эпизоды из совместных скитаний с двумя знаменитыми вестменами. Кантор слушал с неослабным вниманием. Воспользовавшись небольшой паузой, он заметил:

— Это именно то, что мне нужно. Перенесенные на сцену их деяния окажут именно то действие, на которое я рассчитываю. Но есть здесь и трудности, преодолеть которые вы мне, вероятно, поможете, герр Франке.

— Это какие еще трудности? Я вообще-то трудности люблю. Все, что требует труда и напряжения, во всякое время было моим любимым занятием. Обращайтесь смело ко мне, герр кантор эмеритус. Я для вас стану и настоящим человеком, и настоящим героем. Ну, что там за трудности? Я очень легко с ними разделаюсь.

— Хм! Слышали вы когда-нибудь, чтобы Виннету и Олд Шеттерхэнд пели?

— Пели? Нет!

— Но ведь должны же они петь? Как вы считаете?

— Что за индигоцветный вопрос! И вы не стыдитесь так думать или аллювиально выражаться? Скажу вам, что эти двое могут делать абсолютно все.

— А как вы думаете, споет когда-нибудь Олд Шеттерхэнд, если я его об этом попрошу?

У Хромого Фрэнка на лице появилось выражение крайней задумчивости.

— А Виннету?

— Вот этот не запоет. Точно знаю! Он велик во всех делах, и я убежден, что поет он замечательно: мастер колоратуры! Но, откровенно говоря, я просто не могу себе представить его певцом. Вообразите-ка стоящим его в концертном зале с расставленными ногами и широко разинутым ртом, поющим скандинавскую арию: «Милый месяц, ты так тихо выплываешь из-за соседской груши!» Можете вы нарисовать себе такую картину?

— Но ведь индейцы вообще-то поют.

— Конечно, и я даже слышал их пение.

— Как оно звучало? Что они пели? Это было многоголосие или одноголосие? Мне очень важно услышать это от вас.

— Ну, опять вы с этими эпилептическими вопросами! Когда поет один человек, это, ясно, будет одноголосие. Или вы считаете, что один-единственный человек может исполнить восьмиголосие? Как это звучит? Ну, не так, как у великих Моцарта, Гальвани [297] и Корреджо [298]. Это нелегко описать. Представьте себе кузнечные меха, в которых спрятались белый медведь, индюк и три молоденьких поросенка. Если привести меха в действие, то что-нибудь, вероятно, услышите. Вот примерно так и звучит настоящая индейская гражданская оперетта. Понятно?

— Разумеется. Вы привели достаточно красноречивый пример.

— Ну, а что вы затеваете с Олд Шеттерхэндом и Виннету? — Я должен знать, какие у них голоса.

— Хорошие голоса, можно даже сказать: отличные. Думать об их голосах иначе — значит, оскорблять их!

— Я совсем о другом говорю. Я хотел бы знать, поют они тенором, баритоном или басом. Они будут главными героями моей оперы и мне обязательно нужно знать позицию их голоса.

— Ерунда какая-то! Позиция голоса! Голос всегда находится в глотке. Я еще не видел ни одного человека, который пел бы желудком или локтями. Такое надо бы знать, раз уж вы взялись за двенадцатиактную оперу. Да и не надо ничего предусматривать заранее. Вот услышите, как поют Шеттерхэнд и Виннету, и сами догадаетесь, тенора у них или басы.

Хромой Фрэнк еще долго бы разглагольствовал, но вернулись те, о ком они говорили, и знаменитый вестмен приказал готовиться к выступлению:

— Мы довольно далеко проехали по следам нихора. Кажется, они направляются к реке Челли, что вполне нам подходит.

Глава 9 Проделки кантора Эмеритуса

Отряд снова тронулся в путь. Заделывать вход в пещеру не было никакой надобности, поэтому его оставили открытым.

Проехав ущелье, Виннету, возглавивший отряд, сразу свернул в лес, где ночевали нихора. Очень скоро обнаружили их следы. Они вели сначала вверх, а потом в глубокую долину, выходившую в широкую прерию. Опасаться внезапного нападения не приходилось, поэтому всадникам разрешили ехать, как они хотят, и громко переговариваться между собой.

Кантор пристроился к Фрэнку сбоку и спросил:

— Герр Франке, не окажете ли вы мне любезность?

— Почему же не оказать? А в чем дело?

— Я заметил, что вы в исключительных отношениях с Олд Шеттерхэндом…

— Да, мы с ним в прекрасных отношениях! На условиях полного равенства.

— Тогда попросите его спеть песню или хотя бы один куплет.

— Э-э, милый друг, нет… Этого я не хочу делать.

— Не хотите? Почему?

— Если бы я попросил его лечь в обнимку с гризли или схватить за рога бизона, он бы сделал это. Но петь? Нет, таких способностей я в нем не предполагаю. Да, кстати, вы все время говорите о музыке вашей оперы, а текст-то у вас есть?

— Нет пока.

— Так не теряйте времени. Поищите подходящего поэта.

— Я хотел бы сам сочинить текст.

— Сами? — удивленно спросил Фрэнк и взглянул на кантора сбоку. — Значит, вы уже изучили науку рифмосложения? И можете выпускать своих героев из-за кулис, чтобы они укладывали свои мысли в рифмованные строфы?

— Надеюсь. К тому же здесь вряд ли найдешь хотя бы одного поэта.

— Ба! Да здесь их тысячи! У вас просто-напросто обман зрения. А между тем даже среди нас есть один поэт…

— В самом деле? Кто же это?

— Не догадываетесь? Мне вас жаль. Приглядитесь повнимательней, и вы сразу увидите, кто хранит в голове крайне редкую стихотворческую формацию. Это доказывают его благородные духотворные и мелодически деликатные черты лица.

— Кого же вы имеете в виду? — спросил кантор, после того как несколько минут внимательно разглядел почти всех присутствующих.

Фрэнк ткнул себя в грудь указательным пальцем и важно произнес:

— Себя.

— Вы умеете сочинять стихи? Невероятно!

— Отчего же невероятно? Я все могу! Вы уж должны были это заметить. Назовите мне любое слово, и я найду вам два десятка рифм к нему! За два, самое большее три часа я готов написать вам весь текст. Я столь потребительски владею своим родным языком, что рифмы так и летят от меня во все стороны. Если вы сомневаетесь, испытайте меня.

— Испытать? А вы не обидитесь?

— Как может лев или орел обижаться на воробья! Да я вообще не обидчив, что само собой разумеется при моем благородном характере. Ну, дайте мне задание, скажите, про что я должен написать.

— Хорошо, давайте попробуем. Возьмем первый акт моей оперы. Занавес поднимается: сцена представляет собой девственный лес, на земле лежит Виннету и осторожно передвигается, выслеживая врага. Что вы заставите его петь при этом?

— Петь? Да ему в это время совсем не до песен!

— Почему? Он должен что-то петь. Если занавес поднялся, публика должна слушать пение.

— Глупая какая-то публика! Виннету выслеживает врага. С чего ему петь? Чтобы враг услышал его пение и смог удрать?

— Это же сцена! Здесь ему необходимо петь!

— Ну, раз необходимо, чтобы звучал его голос, то он может и спеть. Тогда я готов. Итак, он ползет по земле и поет:

Я знаменитый Виннету,

Родился я в Америке.

Два зорких глаза у меня,

Два чутких уха, верите?

Ползу на брюхе я в траве,

Учует нос мой все везде!

Продекламировав незатейливый стишок, он торжествующе взглянул на кантора, ожидая всемерного одобрения, но тот тактично промолчал, и тогда Фрэнк спросил:

— Что скажете? Удивлены, не так ли? Надеюсь, вы сумеете по достоинству оценить услышанное.

— Вынужден вас огорчить, — решился возразить кантор. — Вы сочинили ходульные вирши. Попытайтесь придумать что-нибудь другое.

Когда Хромой Фрэнк услышал этот приговор, глаза его буквально вылезли из орбит, брови высоко поднялись, он закашлял, а потом, перевел дух, обрушился на собеседника:

— Что вы сказали? Как вы назвали? Ходульные вирши, говорите? Кто-нибудь слышал такое? Я, знаменитый охотник, вестмен и Хромой Фрэнк, сочинил ходульные вирши! Мне такое не говорил еще никто, ни один из живущих на Западе людей! В таком случае я вынужден сказать вам, что вы сами стали излишним, прямо-таки ненужным человеком! Почему вы оставили свою службу? Ясное дело — потому что оказались не нужны. А я не последний среди охотников, да еще и корреспондент знаменитого штуттгартского «Доброго приятеля» [299]! Стало быть, общепризнанный литератор. Сойдите с лошади и развяжите ремни на моих ботинках, вы, несчастный арфист и двенадцатиактный барабанщик, скрипач и треугольничник [300]! Мне бы надо произнести обвинительную речь, которую греки называли филиппиной [301], чтобы у вас навсегда отпали уши, но я считаю это недостойным моего кальцинированного [302] достоинства. Лучше я промолчу и просто обдам вас пылью со своих ног, отказывая в своей дружбе. Я даю легированную [303] отставку и буду отныне ездить только в тех районах, где воздушный шар моих мыслей не может быть настигнут и акклиматизирован вашим тяжким взглядом. Пребывайте в своем земном естестве! Я же буду обитать в стране сильных духом, настоящих олимпийцев, в круг которых вы никогда не попадете!

Он пришпорил лошадь и галопом помчался в прерию.

— Стой, Фрэнк, куда ты? — крикнул ему вдогонку Дролл.

— За ваш духовный горизонт, — донеслось в ответ.

Разгневанный малыш ускакал бы очень далеко, если бы не повелительный окрик Олд Шеттерхэнда, вынудивший Хромого возвратиться.

— Что случилось? — спросил у него Дролл. — У тебя лицо свирепого дикаря. Тебя что, снова разозлили?

— Заткнись! Не восставай против моего снисхождения и упорного терпения! Меня унизили таким образом, что мои волосы стоят горным хребтом.

— Кто?

— Этот кантор эмеритус.

— Как?

— Тебе этого знать не надо. Занимайся своим хозяйством, не трогай меня и мои гражданские права!

Дролл улыбнулся и замолчал. Он понял, что сейчас Фрэнка лучше оставить в покое.

Лишенная всякой растительности равнина тянулась бесконечно, почва была твердая, каменистая. На ней просто не могло взойти ни единого ростка. Всадники находились на небезызвестном плато Колорадо, что обрывается ущельями и каньонами к реке того же названия и ее притокам.

Только острый глаз мог заметить здесь следы нихора. Оставалось только удивляться, с какой уверенностью Виннету, ехавший во главе отряда, находил следы, которые бы ни один другой всадник не заметил, кроме, конечно, Олд Шеттерхэнда.

В полдень остановились, чтобы дать отдохнуть женщинам и детям. После двухчасового отдыха отряд продолжил путь, и только к вечеру апач спешился. Олд Шеттерхэнд сделал то же самое.

— Почему остановились здесь? — удивился Сэм Хокенс. — Неужели мы будем ночевать в этой голой местности?

— Нет, — ответил апач, — но осторожность требует, чтобы мы дождались темноты. До Челли осталось полчаса пути. У реки растет лес, в котором нихора, видимо, разобьют лагерь. Местность здесь слишком ровная, они издалека заметят нас и устроят засаду. Придется дождаться ночи, чтобы они нас не увидели.

— Но тогда и мы их не увидим.

— Мы найдем их, если не сегодня, то завтра.

Теперь спешились и остальные, обратив внимание, что на севере, у самого горизонта, кружились несколько грифов. Шеттерхэнд указал на этих птиц:

— Где кружат грифы, есть либо падаль, либо какая-то другая пища. Он кружат почти над одним местом. Видимо, там и расположились нихора.

— Мой белый брат угадал, — согласился Виннету. — Птицы укажут нам путь. Мы еще сегодня подкрадемся к лагерю.

— Но надо быть очень осторожными. Эти тридцать нихора проделали далекий путь от Глуми-Уотер. Когда лазутчики делают долгий переход, они обязательно возвращаются туда, откуда начали разведку. Следовательно, на Челли должны собраться все воины нихора перед походом на навахо.

Примерно за четверть часа до наступления сумерек решили снова продолжать путь. Еще не стемнело, и на горизонте отчетливо вырисовалась черная полоска леса.

— Лес на реке Челли, — пояснил Олд Шеттерхэнд. — Оставайтесь здесь. Дальше я поеду один. Одинокого всадника не так легко заметить, как целый отряд.

Охотник, пришпорив коня, поскакал вперед. Вскоре можно было заметить, как он, остановившись в отдалении, рассматривает лес в подзорную трубу. Затем он вернулся и сказал:

— Река Челли течет в глубоком ущелье с крутыми стенами, которые как раз и поросли этими деревьями. Если бы нихора остановились наверху, я бы их увидел. Значит, они остановились внизу, у самой реки. Едем дальше!

Сумерки в тех краях недолги: вскоре стало совсем темно, и теперь все были уверены, что с реки их не увидят. Спустя какую-нибудь четверть часа, по звуку копыт стало ясно, что лошади теперь идут по траве. Вскоре приблизилась и лесная опушка, где путники остановились и спешились. Нечего было и думать о том, чтобы разжечь костер. Надо было также держаться подальше от индейцев, чтобы те не услышали случайного лошадиного ржанья.

Где точно находятся нихора, пока никто не знал, поэтому Олд Шеттерхэнд и Виннету отправились на разведку. Они ушли в лес, и только через полчаса вернулся один белый охотник.

— Мы вышли в самое подходящее место, затем спустились, что в таких потемках было делом самым легким, а потом увидели пламя. Мы насчитали три костра, но их может быть и больше. Возможно, что там находятся не только тридцать краснокожих, но и все воины нихора. Мы можем оказаться в трудном положении.

— А где Виннету? — спросил Сэм.

— Апач спустился на самое дно долины, чтобы вернее осмотреться. Думаю, раньше, чем через час он не вернется. В такой местности, да при стольких кострах надо много труда и времени, чтобы осмотреть весь лагерь.

Как оказалось, времени потребовалось больше, чем полагал Шеттерхэнд: апача они снова увидели только через два часа. Тот, вернувшись к своему другу, произнес:

— Виннету увидел еще два огня. Всего горят пять костров, возле которых расположились нихора. Виннету думает, что их три раза по сто.

— Ты видел вождя?

— Да. Это Мокаши, которого ты тоже знаешь.

— Он воин, которого я уважаю. Если бы мы пришли как друзья, он нам, конечно, ничего плохого не сделал бы.

— Но мы хотим освободить пленников, а значит, стали его врагами и не должны показываться на глаза ни ему, ни его воинам. Виннету видел пленных: восемь навахо и троих бледнолицых. Они лежат возле одного костра и окружены двойным кольцом воинов.

— Ого! Нелегко будет их вытащить.

— Почти невозможно. Сегодня мы ничего не станем делать. Надо ждать до утра.

— Согласен с моим краснокожим братом. Было бы глупостью подвергать свою жизнь опасности, когда успех под большим сомнением.

— Позвольте сказать, что я не согласен, — вмешался в разговор Сэм Хокенс. — Думаете, что завтра нам удача улыбнется больше, чем сегодня?

— Конечно. Надеюсь, вы разделяете нашу уверенность в том, что нихора намерены выступить против навахо?

— Еще бы!

— И вы считаете, что они отяготят себя одиннадцатью пленными?

— Хм! Можно предположить, что они не потащат их с собой.

— Не потащат, а оставят под охраной. Мы дождемся того момента, и нам будет гораздо легче.

— Стало чуть-чуть яснее. Об этом я не подумал, если не ошибаюсь. Вот только бы знать, когда они уйдут.

— Предполагаю, что завтра.

— Было бы хорошо. Но если они останутся, мы подвергнемся большой опасности.

— Придется рискнуть.

— Конечно, но это легко сказать. Здесь нет воды, но есть трава, поэтому лошади будут страдать меньше. Но мы! На Глуми-Уотер мы не могли пить из-за нефтяных пятен, да и сегодня за целый день не выпили ни одной капли воды. Если и завтра не пить, то леди и детям будет тяжело. О мужчинах я не говорю.

— О, и о нас надо говорить, дорогой Сэм! — вмешался Фрэнк. — Мы с вами пока еще не бессмертные души, а всего лишь люди, смертность которых, увы, доказана. Каждое смертное существо должно пить, и я, правду сказать, испытываю такую жажду, что за пару глотков воды или за стакан пива готов заплатить целых три марки.

При этих словах кантор не смог сдержаться:

— Мне чрезвычайно жаль, герр Франке. Если бы у меня была вода, я бы с вами охотно поделился.

Добродушие кантора, похоже, сильно действовало на его душу, ибо его уже печалило, что он недавно разозлил Хромого Фрэнка. Того, временами не менее добродушного, терзало то же чувство. Он укорял себя, что был слишком груб с сочинителем и бывшим органистом. Фрэнк был готов примириться, но боялся уронить свое достоинство и ответил так:

— И вы думаете, что я принял бы ее от вас? Как ни велика моя жажда, характер мой куда тверже. Даже если бы вы откачали для меня весь Мировой океан, я не глотнул бы ни капли. Знайте, что своими «ходульными виршами» вы оттолкнули от себя лучшего друга! Это тяжелая потеря для вас, и печальная, но я при всем своем желании не смогу вам помочь.

Кантора это задело больше, чем можно было ожидать. Когда все поели, пришло время отправиться на покой, он никак не мог заснуть, а все спрашивал себя, каким бы образом он мог помириться с Фрэнком. Неожиданно ему пришла в голову идея, которую он счел превосходной. Фрэнк страдал от жажды. Если бы он смог помочь ему? Внизу, в долине, была вода, а в вещах кантора хранилась кожаная фляга. Конечно, спускаться в долину было запрещено, поэтому он должен был проделать это тайно.

Кантор приподнялся и прислушался. Все спали, кроме дежурившего Дика Стоуна, отошедшего в ту минуту к лошадям. Подушкой слуге муз служило седло, а фляга находилась в седельной сумке. Кантор осторожно вытащил ее и тихо пополз. Действовал он из двух побуждений: хотел помочь Фрэнку и надеялся хоть один-единственный раз оказаться настоящим «героем Запада». Сама лишь мысль о том, что он добудет воду под носом у врага, наполняла его смелостью и гордостью. Каково будет удивление, когда он удачно вернется! Если только принять необходимые меры предосторожности, все должно пройти нормально.

Он полз и полз, пока не решил, что Дик Стоун уже не может ни видеть, ни слышать его. Кантор поднялся и ощупью пошел дальше. Вскоре он оказался у спуска в долину. Трудности начинались только теперь. Повернувшись, он стал медленно соскальзывать по склону, цепляясь за землю всеми четырьмя конечностями и осторожно ощупывая ногами стену. Только поставив на твердое одну ногу, он вытягивал другую. Острые камни и колючки расцарапали ему руки, но кантор эмеритус этого не замечал. Чем ниже он спускался, тем сильнее становилось его желание довести до конца свое начинание. Временами он терял почву под ногами и пролетал сразу на пару метров вниз. Спуск получался шумным, но кантор в радостном возбуждении не слышал ни треска ломающихся ветвей, ни стука сталкиваемых им камней.

Он уже заметил свет лагерных костров, полагая, что выиграл свою партию и торопился еще быстрее приблизиться к кострам. Он не заметил, как там насторожились, а пятеро или шестеро индейцев вскочили и вышли навстречу. Остановившись, они затаились и стали ждать. Кантор дышал настолько громко, что нихора теперь уже отчетливо слышали его.

— Уфф! — прошептал один из них. — Это не зверь, а человек! Надо его схватить!

Кантор подбирался все ближе. Индейцы нагнулись, чтобы лучше рассмотреть спускавшегося человека в отблеске костров. Убедившись что он один, нихора вытянули в ожидании руки. Как только сильные и цепкие руки схватили его под мышками, кантор настолько испугался, что просто онемел. Ему крикнули несколько слов, но он их вообще не слышал. Гораздо лучше он понял язык ножа, приставленного к его груди. Ему даже не пришло в голову защищаться.

Можно себе представить, какое впечатление произвело его появление в лагере, хотя оно и не вызвало шума. Белый подкрадывался к лагерю и был схвачен! В этих краях он не мог быть один, а значит, где-то поблизости находятся его спутники. Значит, шуметь нельзя было ни в коем случае. Пленника тотчас же окружили, но никто ничего не говорил. В середину круга вышел сам Мокаши. Прежде всего вождь сделал то, что положено каждому мудрому предводителю: он послал разведчика осмотреть окрестности лагеря. Потом Мокаши спросил у пленника его имя и поинтересовался его намерениями. Кантор ни понял ни слова и что-то пробормотал по-немецки. Тогда Мокаши сказал:

— Он не понимает нашего языка, мы не можем понять его. Надо показать его трем бледнолицым, возможно, они знают его.

Кантора подтащили к костру, возле которого лежали пленники. Как только он появился в свете пламени, Поллер изумленно воскликнул:

— Немецкий регент! Дьявольщина! Этот чокнутый, похоже, сбежал из пуэбло!

Он говорил по-английски с примесью индейских слов, чтобы названный его не понял. Но тот догадался, что разговор идет о нем, и сразу узнал бывшего проводника.

— О, вот и наш проводник! Да еще со связанными конечностями! Герр Поллер, как это вы попали в такое положение? Очень рад вас видеть!

— Эти парни взяли нас в плен, — ответил скаут, естественно, по-немецки.

— Вы не должны говорить то, чего я не понимаю! — резко вмешался в их разговор вождь. — Или вы хотите, чтобы наши ножи проверили ваши шкуры? Ты знаешь этого человека? Кто он?

— Приехал из Германии.

— Уж не та ли это страна, в которой родился Шеттерхэнд?

— Она самая.

— Значит, он тоже знаменитый охотник?

— Нет, он ничего не понимает ни в охоте, ни в оружии. Он сочиняет музыку и поет. Он просто ненормальный!

Вождь взглянул на кантора с меньшей враждебностью. Кстати, у некоторых диких народностей умалишенные даже пользуются уважением. Про таких людей думают, что ими овладел дух, неземное существо. Эту точку зрения разделяют и большинство индейских племен. Они не решаются поднять руку на сумасшедшего, даже если он из враждебного племени. Вождь продолжал расспрашивать:

— А ты точно знаешь, что этот человек не в себе?

— Точно, — ответил Поллер, которому в голову пришла мысль, что он сможет извлечь некоторую выгоду из создавшегося положения. — Я долго был с ним и его спутниками.

— Кто эти спутники?

— Тоже немцы. Они приехали, чтобы купить землю, принадлежащую краснокожим людям.

— Это внушил им Злой дух. Если они купят землю, то украдут ее у нас, а деньги получим не мы, а укравшие нашу землю мошенники. Каждый приезжающий в эти места для покупки земель, становится нашим врагом. И этот человек тоже хочет купить кусок земли?

— Нет, он просто хочет узнать поближе краснокожих воинов и героев, а потом вернуться на родину и слагать там о них песни.

— Тогда он не опасен для нас. Я позволю ему петь, сколько он захочет. А где его спутники?

— Не знаю.

— Так спроси его!

— Не могу, потому что ты запретил нам говорить то, чего ты не понимаешь, а он говорит только на языке своей страны.

— Если так, то я разрешаю тебе говорить на его языке.

— Ты поступаешь правильно, вождь, потому что через меня сможешь узнать важные вещи.

— Какие?

— Переселенцы, к которым принадлежит этот человек, здесь не одни. С ними едут знаменитые охотники, которые, быть может, находятся поблизости. Я почти уверен в этом, потому что иначе нельзя объяснить, как возле вашего лагеря оказался этот безумец.

— Уфф! Знаменитые охотники! Ты имеешь в виду бледнолицых?

— Да. Это Сэм Хокенс, Дик Стоун, Уилл Паркер, Хромой Фрэнк, а возможно, и другие.

— Уфф! Это все громкие, известные имена. Эти люди, правда, никогда не были нашими врагами, но теперь, когда выкопан томагавк войны, надо быть в десять раз осторожнее. Я хочу знать, где они находятся, но остерегайся солгать мне! Как только твой рот произнесет ложь, можешь считать себя мертвецом.

— Не беспокойся! Ты враждебно обошелся с нами, а я же, напротив, тебе докажу, что мы ваши друзья. Я могу сейчас же привести доказательство. Мы сами пытались обезопасить вас от этих белых воинов, заманив их в пуэбло вождя Ка Маку.

— Уфф! Ка Маку наш брат. Они пришли к нему?

— Да, и он взял их в плен: белых охотников, переселенцев, их жен и детей.

— И этого безумного тоже?

— Да.

—А теперь он здесь, среди нас. Он не мог проделать такой далекий путь в одиночку. Я должен знать, сколько человек было с ним и где они сейчас находятся?

Поллер предложил кантору рассказать обо всем начистоту. После некоторого сопротивления тот все выложил, так и не подумав, что к Поллеру надо относиться как к врагу. Бывший проводник переселенцев с удивлением услышал о Шеттерхэнде и Виннету. В самом конце рассказ кантора был прерван вождем, с недоверием слушающим беседу, в которой он не понимал ни слова. Поллер успокоил его:

— Я узнаю от него вещи, очень важные для тебя. Но я должен расспрашивать этого сумасшедшего, что требует времени, поскольку он растерял весь свой разум. Позволь же мне говорить, и ты узнаешь, что сейчас я действую, как ваш друг.

Наконец кантор закончил рассказ. Поллер теперь знал многое и обратился к вождю со следующими словами:

— Сначала узнай самое важное. Там, наверху, сейчас находятся два самых знаменитых человека на Диком Западе: Виннету и Олд Шеттерхэнд.

— Уфф, уфф! Ты говоришь правду?

— Да. Они приехали, чтобы напасть на вас.

— Тогда они должны умереть. Где они скрываются и сколько с ними человек?

Поллер дал ему подробный ответ, потому что надеялся на благодарность краснокожих, а потому не намерен был их путать и обманывать. Когда он закончил, вождь недолго постоял, глядя в землю прямо перед собой, а потом сказал, обращаясь к соплеменникам:

— Мои братья слышали то, что сказал этот бледнолицый. Но языки у белых раздвоены, как у змей: на одном кончике находится правда, на другом — ложь. Мы должны еще убедиться, что же мы только что слышали. Сейчас я назначу разведчиков, которые поднимутся наверх.

Вождь прошел от костра к костру, чтобы выбрать воинов, способных шпионить за такими людьми, как Виннету и Олд Шеттерхэнд. Избранники удалились, вооружившись только ножами. Потом вождь вернулся к Поллеру и проговорил, показывая на кантора:

— Этот бледнолицый одержим духом, который предписывает ему только петь, значит, он не причинит нам никакого зла. Пусть он свободно ходит по лагерю, куда ему взбредет в голову, но если он вздумает убежать, то получит пулю в лоб. Скажи ему это!

Поллер, конечно, повиновался. Когда отставник услышал пересказ слов вождя, он торжествующе сказал:

— Видите, я оказался прав! Для слуги искусства опасностей не бывает — музы защитили меня. Заметьте себе, что мы, композиторы, люди не обычные!

Такая самоуверенность вывела Поллера из себя:

— Что там болтать о музах! У вас есть другой охранитель — безумие.

— Без-у-ми-е? Что вы под этим понимаете?

— Ни один индеец не сделает зла безумному человеку, поэтому вы и можете прогуливаться тут совершенно свободно.

— Вы хотите сказать, что… — И кантор пристально посмотрел Поллеру в глаза.

— Именно это я и хочу сказать, — кивнул тот.

— …что меня они считают безумным? Но почему?

— Да потому, что они не могут понять, как это разумный человек отправляется через океан, на Дикий Запад, чтобы повидать людей, о которых делает музыку.

— Делает музыку? Простите, герр Поллер, но вы использовали абсолютно неправильное выражение. «Делает музыку» скрипач в пивной, а я композитор. Я сочиняю героическую оперу в двенадцати актах, и вам тоже выпадет честь в ней появиться.

— Благодарю! Но индейцы, в общем-то, правы, потому что мне кажется, вы рехнулись, и крепко. Впрочем, не злитесь на меня.

— Лучше бы я лежал связанным на земле, сэр, как вы, но считался бы разумным человеком. Скажите об этом вождю!

— И не подумаю. То обстоятельство, что вы можете свободно передвигаться, может быть чрезвычайно полезно для нас. Только не вздумайте бежать! Они вас тут же убьют.

— Я же нахожусь под защитой искусства.

— Да оставьте вы свое искусство! Думайте о себе, что хотите, но поймите же и то обстоятельство, что вы можете принести пользу! Видели, как вождь на нас смотрит, как он за нами наблюдает? Мы не можем слишком много говорить между собой, иначе у него проснутся подозрения. Вы можете подойти ко мне и стоять рядом, ожидая момента, когда я улучу момент и что-нибудь вам скажу. Это будет очень полезно для ваших друзей.

— Охотно сделаю это, герр Поллер. Мы, служители искусства, витаем в высших сферах, но если я смогу быть полезным людям в обычной жизни, то, не колеблясь, спущусь вниз.

Поллер очень хотел нагрубить, но сдержался:

— Вас обезоружили, но вы уж постарайтесь тайком завладеть ножом! Надеюсь, вы все-таки выполните мое пожелание?

— А зачем вам нож?

Уже сам по себе этот вопрос говорил о полной неприспособленности кантора к обычной жизни. Поллер хотел было сказать об этом, но вдруг побоялся ранить музыкальную душу. Он придумал отговорку:

— Чтобы освободить себя и ваших товарищей.

— Но их же никто не взял в плен.

— Кто знает, что может произойти. Я не сказал вождю всей правды, но случай может навести его шпионов на верный след. И тогда может статься, что ваших друзей схватят. Только вы их сможете спасти, а для этого нужен нож.

— Что ж! Если моим друзьям нужно, я готов однажды сыграть роль негодяя и украсть нож у краснокожих.

Поллер был прав, ибо вождь уже встал и направился к беседующим, чтобы разделить их, однако его отвлекло возвращение разведчиков, подтвердивших правильность слов бывшего скаута.

— Его счастье! — отреагировал вождь. — Если бы он обманул меня, еще до рассвета ему пришел бы конец. Он предал бледнолицых и теперь думает, что я буду ему за это благодарен, но он заблуждается, потому что предатель хуже самого злого врага.

Мокаши выслушал подробный рассказ лазутчиков, а потом сказал:

— Мы застанем их спящими, и тогда не придется сражаться. По два наших воина на каждого из них, на Виннету — трое, на Шеттерхэнда — четверо, а еще трое на часового, чтобы быстрее убрать его. Ружья нам не понадобятся, только ножи и томагавки, да еще ремни, чтобы связать пленных. Столь знаменитых воинов не убивают, привезти их в наши вигвамы живыми — вот высшая доблесть, а для них страшный позор попасть нам в руки, не вступив в сражение.

Он выбрал самых сильных и верных среди своих людей, после чего отправился с ними наверх. Луна стояла высоко над долиной, но ее бледное сияние не проникало под кроны деревьев, под которыми исчезли краснокожие лазутчики.

Наверху царила глубокая тишина. Ши-Со закончил свое дежурство, передав пост Дроллу. Бывалый альтенбуржец медленно прохаживался взад-вперед. Все остальные крепко спали, кроме Хромого Фрэнка, который видел странный сон: будто он поругался с кантором и бросился на него, готовый подмять под себя. В самый ответственный момент Фрэнк проснулся. Он открыл глаза, увидел луну и несказанно обрадовался, поняв, что ссора происходила только во сне. Перевернувшись на другой бок, он пожелал взглянуть на лежавшего неподалеку отставника, но… того на месте не оказалось. Фрэнк не поверил своим глазам, он сел и огляделся — кантора не было! Бравый саксонец пересчитал всех спящих: одного не доставало. Тогда Фрэнк разбудил другого соседа, Сэма Хокенса, и прошептал:

— Сэм, прости, что мешаю тебе выспаться, но я что-то не нахожу кантора. Куда он мог подеваться? Может, разбудить остальных?

Хокенс зевнул и ответил так же тихо:

— Будить? Не нужно, сон всем полезен, если не ошибаюсь. Думаю, мы управимся вдвоем. Этот сочинитель мог опять выкинуть какой-нибудь фортель, чтобы, скажем, под луной подумать о своей опере. Пойдем-ка поищем его!

— Но куда?

— Думаю, в лес он не пошел, да и по склону, к краснокожим, не стал спускаться.

— Что ты! Он определенно профильтровался налево, чтобы воспеть лунный свет из деспективы [304]. Туда и надо отправиться. Ружья возьмем? Вряд ли они понадобятся.

— Понадобятся — не понадобятся, но ружья бросать не стоит. На всякий случай прихвачу свою Лидди.

Перед уходом они справились у Дролла, не видел ли он кантора. Тот сказал, что, должно быть, тот совершил свою дурость еще до смены постов.

— Если пойдем по полукругу, то непременно наткнемся на его следы, если не ошибаюсь, — сказал Сэм. — Луна, правда, светит не ярко, но и этого вполне достаточно, чтобы его увидеть. Когда его поймаем, пусть не обижается!

Хокенс и Фрэнк пошли сначала на запад, потом повернули назад, к востоку, описывая полукруг вокруг лагеря. Идти им пришлось нагнувшись, чтобы разглядеть на земле следы. Не найдя их, вестмены решили, что разыскиваемый ушел очень далеко. Дролл следил за ними, пока они не исчезли. Вдруг он заметил, как из леса вынырнули трое индейцев и неслышными шагами двинулись навстречу. Тут же Тетка ощутил, как две сильные руки сдавили ему шею. Он хотел крикнуть, но из горла вырвался только слабый хрип, потом удар томагавка уложил его на землю.

Сэм Хокенс и Хромой Фрэнк прошли уже, пожалуй, две трети своего пути, когда услышали резкий боевой крик Виннету, а секунду позднее послышался голос Олд Шеттерхэнда:

— Вставайте! Враги!

— Бог мой! На нас напали! Быстрее туда! — закричал Фрэнк и повернулся, устремляясь к лагерю. Сэм двумя руками обхватил его и удерживал изо всех сил.

— С ума сошел! — прошипел он приглушенным голосом. — Слушай! Все уже кончено. Нам там нечего делать.

Многоголосый победный вопль подтвердил его слова. Фрэнк попытался вырваться, бормоча что-то о невозможности бросить друзей, но Хокенс держал его крепко:

— Тише ты, вестник несчастья! Говорю тебе, мы ничем уже не сможем помочь. Успокойся!

— Успокоиться? Ты в своем уме? На наших друзей напали, а я должен быть спокойным! Нет, я поспешу им на помощь! Оставь меня, иначе заработаешь дырку от пули в своей френологии! [305]

Но Сэм не отпускал Хромого:

— Посмотри на луну! Индейцы увидят, как мы приближаемся, и подстрелят нас раньше, чем мы пальцами шевельнем ради наших благоверных. С ними ничего не случилось — их взяли во сне. Никакого боя не было, и сейчас они лежат рядышком, связанные. Вот если мы будем вести себя разумно, нам, возможно, удастся их спасти.

— Я отдал бы собственную жизнь, только бы освободить их.

— Пожалуй, этого не потребуется. Теперь я рад, что ты меня разбудил. Если бы мы не пошли искать кантора, то лежали бы сейчас связанными вместе со всеми, а теперь мы свободны, и, насколько я знаю Сэма Хокенса, он не успокоится, прежде чем не вызволит друзей, если не ошибаюсь, хи-хи-хи!

Но Хромого Фрэнка убедить было не так просто. Тот, крайне возбужденный, стоял, прислушиваясь к происходящему в лагере, наклонившись вперед, готовый немедленно помчаться на шум борьбы. Сэм продолжал крепко держать его и уговаривал до тех пор, пока тот окончательно не успокоился. Они вошли в лес и двинулись вдоль опушки, но прошагали совсем не далеко, когда послышался громкий призыв:

— Эй, идите сюда!

— Стой, — прошептал Хокенс — Люди, которых зовет вождь, пройдут вдоль склона, и мы можем с ними столкнуться, если пойдем дальше. Прислушайся!

Мокаши говорил в сторону долины. Вскоре послышался шум срывающихся камней, хруст веток и топот множества ног. Чтобы свести столько внезапно захваченных пленников в долину, требовалось гораздо больше индейцев, чем было сейчас наверху. А ведь надо было еще отвести коней и снести отнятые вещи. Смешалось все: голоса, стук копыт и шум людских шагов. Затем мимо двоих вестменов прошествовала длинная вереница людей и лошадей. В лунном свете Сэм и Фрэнк даже смогли хорошо разглядеть лица. Все их друзья были связаны по рукам и ногам, а поэтому шли только маленькими шажками. Кроме кантора, все были здесь. Виннету и Шеттерхэнд шли между четырьмя коренастыми индейцами.

Когда шествие миновало, Хромой Фрэнк погрозил вслед кулаком и сказал:

— Если бы я только мог, я бы разорвал этих краснокожих мерзавцев на куски и выбросил как опилки на ветер! Но я уж сумею им разъяснить, каков Хромой Фрэнк в гневе и ярости! Они ушли, а мы стоим здесь, словно два рваных зонтика или словно у нас ноги обросли фетровыми валенками. Неужели не пойдем за ними?

— Нет, это был бы ложный путь. Для перехода с пленниками они выберут самую удобную дорожку, а поэтому будут долго спускаться. Мы же слезем здесь.

— А потом?

— Потом увидим.

— Хорошо, тогда вперед, Сэм! А то у меня уже руки чешутся!

Они осторожно спустились в долину, где им стало легче ориентироваться по свету пылающих костров. Дальше они шли чуть выше индейского лагеря, пока не подошли к тому месту, где одна против другой стояли две высокие и плоские скалы, образующие как бы каменную хижину, в которой как раз хватало места на двоих. Перед этим укрытием стояло несколько низеньких сосенок, нижние ветки которых прикрывали вход. Вестмены проползли под ветвями и легли так, что их головы могли смотреть меж стволов. Они устроились как можно удобнее, и тогда Фрэнк толкнул своего спутника, шепча:

— Смотри-ка, мой великий компримированный дар не ошибся! Вон этот растяпа сидит у огня. Это он нас и предал, этот двенадцатифактный эмеритус!

— Ты прав, это действительно он.

— Похоже, его не считают пленником. Почему они его не связали?

— И мне это непонятно.

— А посмотри, кто там лежит!

— Нефтяной принц! И два других мерзавца, Батлер и Поллер, тоже при нем.

Вестмены насчитали с полторы сотни индейцев; значит, еще столько же пошли на белых. У реки паслись или спали расседланные лошади. Оставшиеся в лагере воины рассматривали долину. Откуда-то с другой стороны донесся радостный вой, и индейцы у костров ответили таким же криком. Это приближалось к лагерю описанное выше шествие.

Сначала появился маленький авангард, затем прошли Олд Шеттерхэнд и Виннету в окружении восьми воинов. Оба шли с высоко поднятыми головами, внимательно разглядывая место лагеря и располагавшихся возле костров людей. Да и у других вестменов не замечалось признаков подавленности, а вот немецкие переселенцы выглядели очень жалкими, особенно их жены, изо всех сил старавшиеся унять плач детей. Исключение составляла только фрау Розали Эберсбах, хотя и связанная, но ступавшая очень гордо и с вызывающим выражением на лице.

Только теперь кантору стало ясно, какую ошибку он совершил. Оценив ситуацию, он с подавленным видом подошел к Олд Шеттерхэнду и промямлил:

— Герр Франке жаловался на жажду, и я тайком спустился сюда, чтобы доставить ему радость…

— Тихо! — прервал его охотник.

Несколько индейцев тотчас оттащили отставника от приведенных пленников. Теперь нихора образовали широкий круг, в середину которого вышел вождь с самыми выдающимися воинами.

— Вождь апачей пришел убить нас, — обратился он к Виннету, — за это он сам умрет у пыточного столба.

В ответ Мокаши услышал лишь презрительное восклицание. Виннету спокойно уселся на землю. Он был слишком горд, чтобы защищаться. Вождь нихора нахмурил брови и теперь обратился к Шеттерхэнду:

— Белые люди умрут вместе с апачем, они хотели нас убить.

— Кто вам это сказал? — спросил белый охотник.

— Вот этот человек, — и вождь указал на кантора.

— Он вообще не говорит на языке, который ты понимаешь.

— Мне донес его слова вот этот белый! — вождь показал на Поллера.

— Врет он. Ты же знаешь меня, вождь. Разве кто-нибудь может назвать Олд Шеттерхэнда врагом краснокожих?

— Нет, но сейчас война, и все бледнолицые стали нашими врагами.

— Теперь мы знаем, в чем дело. Посмотри вон на тех бледнолицых, обманщиков, воров и убийц. Только для того, чтобы поймать их, мы прибыли сюда. Отдай их нам, и мы уйдем, не вмешиваясь в ваши дела!

— Уфф! Олд Шеттерхэнд, видно, стал ребенком, раз говорит такое. Эти бледнолицые принадлежат нам, они умрут у столбов пыток. То же самое произойдет и со всеми вами. Какой вождь отдаст просто так своих пленников! И добычу нашу мы вам не возвратим. Ваша смерть прославит наше племя, а после смерти, в Стране Вечной Охоты, наши души станут одними из самых главных, а ваши будут служить нам.

Шеттерхэнд, несмотря на связанные руки, неподражаемо гордо повел кистью и спросил:

— Это твое твердое решение? Но мы не были вашими врагами.

— Теперь мы считаем вас врагами.

— Хорошо, а теперь мое последнее слово. Вы не вправе удерживать нас, и должны вернуть добычу. Наши души никогда не будут прислуживать вашим. Мы, если того пожелаем, в любой момент сможем отправить вас всех в Страну Вечной Охоты, где вы станете нашими слугами. Я все сказал.

— И ты осмеливаешься так говорить со мной? — вождь подошел ближе к охотнику. — Посчитай своих людей. Даже если бы они не были связанными, их всего горстка, а у нас во много раз больше храбрых воинов.

— Хо! Олд Шеттерхэнд и Виннету, связаны они или нет, не привыкли пересчитывать врагов. Все решают превосходство оружия и сила духа.

— Где же ваше оружие? Где тот дух, о котором ты говоришь? — Вождь нихора не мог сдержать своей усмешки. — Три ваших знаменитых ружья висят на моем плече…

— Дух, о котором я говорил, отберет их у тебя!

В тот же миг охотник оказался рядом с вождем, поднял связанные руки и резким ударом сведенных кулаков поверг его на землю. Через секунду к лежащему без сознания вождю наклонился Виннету, невообразимым образом сумел двумя связанными руками выхватить у него из-за пояса нож и перерезать ремни на кистях Шеттерхэнда, после чего белый охотник освободил руки своего краснокожего друга. Еще два взмаха, и они освободили ноги. Все это произошло так быстро, что индейские воины от неожиданности и удивления застыли на месте. Надо было воспользоваться моментом, и Олд Шеттерхэнд поднял левой рукой вождя с земли, а правой приставил нож к его груди.

— Назад! — крикнул он уже мчавшимся со всех сторон нихора. — Если кто-нибудь из вас посмеет только шевельнуть ногой, мой нож окажется в сердце вашего вождя! А теперь взгляните на Виннету! Он продырявит ваши головы из моего Волшебного ружья!

Виннету уже держал штуцер «генри» наизготовку. Суеверия у краснокожих были велики, но момент оставался крайне опасным. Если бы одному-единственному нихора хватило храбрости рвануться вперед, Виннету, конечно же, застрелил бы его, но тогда все равно порыв мести уничтожил бы пленников. Пока «чары» действовали, но в любую секунду они могли потерять свою силу. И тут подоспела помощь, на которую даже смелый охотник и не надеялся. Из леса раздался повелительный крик:

— Назад, краснокожие! Если немедленно не отойдете, то попробуете наших пуль. Сейчас мы пулей собьем перо у вашего младшего вождя. Не послушаете нас — продырявим ему голову! Огонь!

Младший вождь с орлиным пером в волосах стоял рядом с Олд Шеттерхэндом. Мрачные, задиристые взгляды, которыми он окидывал обоих смельчаков, красноречиво свидетельствовали, что он не позволит себя запугать. В этот момент в лесу грохнул выстрел, и пуля сбила перо с его головы. Это подействовало, ибо услышанная всеми угроза действительно могла осуществиться. Воин нихора ведь не догадывался, что в темноте скрываются всего лишь два человека, поэтому он испуганно вскрикнул и отскочил прочь от огня. Остальные нихора быстро последовали его примеру.

— Нам повезло! — заметил Олд Шеттерхэнд апачу. — Это был голос Сэма, а с ним, конечно, Хромой Фрэнк. Держи под прицелом вождя, а я пока разрежу путы другим.

Освобождение пленников произошло мгновенно. У индейцев не было времени опомниться. Все отобранное у белых, включая оружие, они принесли с собой и сложили кучей возле огня. Белым оставалось только нагнуться, чтобы снова завладеть собственными ружьями и ножами. Не прошло и двух минут с начала этой сцены, как они вернули себе свободу и оружие.

— Теперь берите лошадей, потом за мной, в лес! — приказал Олд Шеттерхэнд.

И он повел в поводу своего коня и жеребца Виннету, пока апач поднимал с земли вождя нихора, после чего исчез с ним в том направлении, где слышался голос Сэма. Место у костра опустело. Ошарашенные краснокожие тупо глазели вокруг. А у героев всего этого действа просто не было времени заметить маленькое происшествие, которое впоследствии причинит им немало хлопот. Кантору эмеритусу вдруг вспомнилось, что в верхнем кармане его жилета хранится перочинный нож. Желая исправить совершенную им ошибку, он наклонился к Поллеру и сказал:

— Я сейчас вспомнил про свой перочинный нож. Вы хотели помочь моим товарищам. Вот он.

— Спасибо! — Поллер пришел в восторг. — Ложитесь рядом и перережьте мои ремни, да так, чтобы никто не заметил. Потом вы отдайте нож мне, и я позабочусь о дальнейшем.

— Но вы должны освободить от пут всех моих товарищей!

— Конечно, конечно! Быстрее!

Кантор отдал Поллеру свой нож именно в тот момент, когда Олд Шеттерхэнд взял на себя освобождение белых. Тут кантор сказал:

— О, смотрите! Ваша помощь уже не нужна. Шеттерхэнд уже освободил всех. Можете вернуть мне нож.

— Не мешайте! — буркнул Поллер. — Идите к своим, а мы трое придем следом.

Кантор встал и, как требовал Шеттерхэнд, подошел к своей лошади.

У огня остались лежать только Батлер, Поллер и Нефтяной принц. Индейцы, не желая быть мишенями для белых, отступили к реке. Воспользовавшись суматохой, белые укрылись под деревьями на краю долины. Оттуда Олд Шеттерхэнд крикнул краснокожим:

— Воины нихора должны сохранять спокойствие. При малейшем признаке враждебности с вашей стороны мы убьем вождя. Когда рассветет, поговорим о его судьбе. Мы друзья всем краснокожим и посягнем на его жизнь только в том случае, если вынуждены будем защищаться.

Индейцы восприняли это как само собой разумеющееся, хотя Олд Шеттерхэнду не пришло бы в голову даже в случае нападения совершить убийство. Тем временем Сэм Хокенс и Хромой Фрэнк вышли из-за камней.

— О нас, — произнес Сэм, — краснокожие джентльмены, пожалуй, не подумали. Триста таких лбов позволили двоим вестменам ошарашить себя. Ни о чем подобном я не слыхал! Хотя дело в конце концов кончилось бы тем же, но чуть позже, потому что мы выжидали только момента, хи-хи-хи-хи!

— Да, вы настоящие герои! — согласился Олд Шеттерхэнд полушутливо, — А где же вы прятались? Кажется, вы пошли погулять, вместо того, чтобы хорошо выспаться?

— Да не то, чтобы погулять, — ответил Хромой Фрэнк. — Я увидел сон, который привел во внутренее возбуждение мою физикальную душу. Я пробудился и, к своему изумлению, не нашел господина кантора. Тогда я разбудил друга Сэма, и мы отправились возвращать отсутствующего к присутствующим. А тем временем случилось нападение, чему мы не могли никак воспрепятствовать. Потом мы спустились в долину и спрятались, выжидая удобный момент для вашего освобождения. Счастье, что герр отставник удалился из лагеря, если бы не это обстоятельство, нас бы тоже взяли в плен.

— Пожалуй, вы заблуждаетесь, — возразил Олд Шеттерхэнд. — Я убежден, что никакого нападения вообще не было бы, если бы этот несчастный спокойно спал. Где он, кстати? Что-то я его не замечаю.

— Здесь я, здесь… — затараторил кантор извиняющимся тоном, выходя из-за дерева.

— Отлично! Скажите-ка мне, как вам пришла в голову мысль уйти из лагеря?

— Я хотел принести воды, герр Шеттерхэнд.

— Воды? Снизу? Из реки? Да разве можно было отважиться на такое! Разве ваша жажда стала такой невыносимой, что вы не могли дождаться утра?

— Я хотел воды не для себя.

— Для кого же?

— Для моего доброго друга Хромого Фрэнка. Он пожаловался на жажду, а я еще и поссорился с ним… Вот и подумал, что мы помиримся, если я ему принесу воды.

— Что за глупость! Из-за какой-то пустяковой ссоры вы подвергли смертельной опасности все наши жизни! Не находись мы в самом сердце диких краев, я бы выгнал вас из отряда. Но сейчас, к сожалению, я не могу этого сделать, ибо так вы немедленно погибнете.

— Кто, я? Никогда! Тот, кому суждено исполнить высокую культурную миссию, подобно моей, выражающейся в сочинении двенадцати актов, не может погибнуть!

— Оставьте свое шутовство! В дальнейшем я буду связывать вас по вечерам, чтобы вы не совершали глупости. В первом же цивилизованном поселении по дороге я вас оставлю. Вы сможете спокойно собирать материал для своей оперы, где угодно и сколько угодно. Ну, а реки-то вам удалось достичь?

Кантор отрицательно покачал головой и рассказал о своем пленении и обо всех дальнейших событиях, не умолчав и о том, что одолжил свой нож Поллеру.

— Черт возьми! — выругался Олд Шеттерхэнд. — Этот человек просто притягивает к нам несчастья. Теперь придется побеспокоиться, чтобы эти мошенники от нас не сбежали. Я-то надеялся, что…

Громкий крик нихора прервал его рассуждения. Взглянув на освещенное место, он сразу понял, в чем дело. Поллер, Батлер и Нефтяной принц внезапно вскочили и рванули со всех ног по направлению к лошадям краснокожих.

— Они удирают! — закричал Хромой Фрэнк. — Скорее по коням и за ними, иначе…

Он не закончил фразы, потому что решил немедленно действовать, но Олд Шеттерхэнд крепко схватил его и удержал на месте.

Индейцы тоже помчались к лошадям, но три беглеца оказались проворней, и, несмотря на отчаянный вой краснокожих, послышался удаляющийся топот лошадиных копыт.

— Вот они и убежали! Навсегда скрылись от нас! — причитал Фрэнк. — Почему вы меня не пустили в погоню?

— Потому что это очень опасно, да и не нужно.

— Опасно? Вы считаете, что я испугаюсь трех этих негодяев?

— Я имею в виду краснокожих. Мы еще не договорились с ними, и приходится быть очень осторожными. Если мы бросимся преследовать беглецов, то попадем в руки к нихора. Мы останемся здесь до тех пор, пока не разберемся с ними.

— И позволим трем мошенникам уйти?

— Да в силах ли мы поймать их среди ночи? Если такая возможность и существует, оставим ее краснокожим. Слышите? Они уже пустились в погоню за беглецами, значит, мы можем не утруждать себя.

— Ну, уж эти-то индейцы не слишком перетрудятся.

— И этим только докажут, что мы поступили разумно. Если мы дождемся дня, то сможем прочесть следы и последовать за ними.

— Но у парней будет такое огромное преимущество!

— Пожалуй, мы их догоним, и их легко будет задержать, потому что защищаться они не смогут. Ведь у них и оружия-то всего, что перочинный нож, любезно подаренный нашим господином кантором, а это не слишком опасная штука.

Все согласились, что он прав, и даже Фрэнк последовал общему примеру. Через какое-то время снова послышался конский топот, а потом все стихло. Погоня оказалась безрезультатной; в случае удачи индейцы бы долго ликовали.

Завтрашний день обещал быть напряженным, поэтому все вынуждены были снова улечься спать. Виннету и Олд Шеттерхэнд бодрствовали, наблюдая за нихора, ибо те в любой момент могли отважиться освободить пленного вождя. Ночью нихора вели себя спокойно, а когда наступило утро и спящие белые пробудились, они увидели сидящих на берегу реки индейцев, так и не сомкнувших глаз.

До сих пор никто не разговаривал с Мокаши, да и он не раскрыл рта, лежа так неподвижно, словно удар Олд Шеттерхэнда умертвил его. Однако вождь был жив и зоркими глазами смотрел вокруг.

Пришло время сказать ему, чего от него хотят, и Олд Шеттерхэнд собирался взять слово. Но Виннету, догадавшись об этом, кивком попросил друга помолчать и, вопреки своему обыкновению, сам обратился к Мокаши:

— Вождь нихора — сильный человек, великий охотник и очень смелый воин. Самого сильного бизона он убивал одной стрелой, поэтому его и назвали Мокаши. Я мог бы говорить с ним как с братом и другом, поэтому прошу его сказать, кто я такой!

Такое обращение показалось странноватым, но оно имело свою цель.

— Ты Виннету, вождь апачей, — ответил Мокаши.

— Верно. Только почему ты не назвал племя, к которому я принадлежу?

— Потому что все племена апачей признали тебя вождем.

— Да, это так. А знаешь, к какому народу относятся навахо?

— Они тоже апачи.

— А нихора, назвавшие тебя своим вождем?

— Апачи.

— Твои уста говорят правду. И все, кто принадлежат к великому народу апачей, — братья. Когда у отца много детей, то среди них царит любовь и взаимовыручка. Так должно быть. В нужде и беде они помогут друг другу, они не то что драться, даже ссориться не должны. На юго-востоке живут команчи, смертельные враги апачей. Каждый год их воины приходят биться с апачами, поэтому наши племена должны сплотиться в борьбе против этих воров и убийц. Однако мы этого не делаем. Наоборот, наши племена враждуют между собой, уничтожают друг друга, и в итоге, когда приходит необходимость, слишком слабы, чтобы отразить смертельного неприятеля. Мое сердце отяжелело от этих забот. Нихора и навахо называют меня вождем апачей, но они сами апачи, поэтому должны слушать слова, исходящие из моих уст. Ты взял в плен Виннету и его белых братьев, хотя мы ничего вам не сделали, а я принадлежу к одному с тобой народу. Можешь ты мне назвать разумную причину своего поступка?

— Твое сердце больше склонно к навахо, чем к моему племени.

— Ты ошибаешься. Я ваш общий брат.

— Твоя душа принадлежит бледнолицым, нашим врагам.

— И опять ты заблуждаешься. Я люблю всех людей одинаково, и мне неважно, какого цвета у них кожа — белая или красная. Но все злые люди — мои враги, будь они белые или индейцы. Топор войны выкопан, и теперь брат идет на брата, чтобы пролить новую кровь. Это плохо, потому сегодня я не считаю себя вашим другом. Я не помогаю ни вам, ни навахо, я только призываю закопать томагавк войны и опять жить в мире.

— Этот невозможно. Мир может наступить только после того, как прольется кровь. А до тех пор мы не будем слушать никого, кто говорит о мире.

— И даже меня?

— И тебя тоже.

— Вижу, что мои слова напрасны, а Виннету не привык говорить впустую. Продолжайте свой спор с навахо, но берегитесь втягивать в него меня и моих белых братьев! Ты обошелся с нами как с врагами, но мы хотим это забыть. Сейчас ты у нас в руках, твоя жизнь зависит от нашей воли. Скажи, хочешь ли ты, чтобы в палатках ваших врагов говорили: «Олд Шеттерхэнд и Виннету пленили Мокаши, хотя при нем было три сотни воинов»? Хочешь, чтобы о тебе говорили: «Он вынужден был вернуть даже белых скво и детей, плененных им»?

Виннету сказал это специально, поскольку подобное было бы для Мокаши величайшим позором. Вождю нихора надо было выпутываться. Если он не станет препятствовать уходу бывших пленников, за это сам получит свободу. Взамен он получит обещание, что его позор будет забыт. Вождь мрачно глядел перед собой и молчал. Тогда Виннету продолжил:

— Твои воины уверены, что мы тебя сразу же убьем, если только они попытаются напасть на нас. Ты слышал, как об этом сообщил им мой брат Шеттерхэнд?

Мокаши кивнул.

— Ну, теперь ты знаешь, что тебя ожидает. Решай сам свою судьбу. Мы требуем свободного прохода и возвращения всего отнятого у нас.

— Теперь это наши вещи!

— Нет. Мы не оставим в ваших руках ни единой своей иголки.

— Тогда будет бой!

— Но прежде ты умрешь!

— Я воин и смерти не боюсь. Мои люди отомстят за меня.

— Ошибаешься. Мы находимся под защитой скал и деревьев. Кроме того, не забывай: мы никогда не считаем своих врагов, нам все равно, триста их или меньше, а твоим воинам известно, какое у нас оружие. Уверяю тебя, вы нас не победите.

— Тогда пусть мои люди умрут со мной. Они так же, как и я, запятнаны позором, о котором ты сказал раньше.

— Если ты будешь вести себя разумно, а они станут тебе повиноваться, то вы сотрете с себя это позорное пятно. Мы обещаем, что никому не скажем о событиях сегодняшней ночи.

Глаза Мокаши засветились радостью, он воскликнул:

— Ты обещаешь? Ты сдержишь слово?

— Разве Виннету когда-нибудь нарушил данное слово?

— Нет, но скажи мне, как вы будете относиться к нам после того, как мы вас отпустим.

— Так же, как и вы к нам. Если последуете за нами, чтобы опять напасть, мы будем защищаться.

— Куда вы направитесь?

— Пока не знаем. Мы должны поймать трех сбежавших пленников. Куда они поехали, туда мы и отправимся. Если они поедут к навахо, и нам придется выбрать этот путь.

— Вы объединитесь с ними против нас?

— Мы будем склонять их к миру, как я пытался уговорить тебя. Я уже говорил: мы не хотим быть вашими врагами. Решайся быстрее! Нам надо выезжать, иначе трое бледнолицых получат слишком большое преимущество.

Мокаши закрыл глаза, взвешивая все за и против. После непродолжительного раздумья он снова открыл их и объявил:

— Вы получите все принадлежащее вам, а потом можете ехать.

— И вы не будете нас преследовать?

— Мы забудем про вас, но вы не должны говорить, как я попал в ваши руки!

— Решено! Готов ли мой брат Мокаши раскурить с нами трубку мира?

— Да.

— Стой! — вмешался Олд Шеттерхэнд. — Мой брат Виннету забыл нечто важное. Он не сказал о восьми навахо, оказавшихся в руках нихора.

— Я думал о них, — ответил апач.

— Мы должны требовать их освобождения.

— Какое вам до них дело? — вспылил Мокаши. — Разве они ваши спутники? Разве мы взяли их в плен в вашем присутствии? Вы сказали, что не считаете себя ни их врагами, ни нашими, и я этому поверил. Может, я ошибся? Я выполняю ваше желание в отношении вас самих и ваших вещей. А эти навахо никакого отношения к вам не имеют, и вы не можете требовать их освобождения. Если вы будете настаивать, я возьму свои слова назад, и пусть бой решит, кто из нас прав.

Человечность заставляла Олд Шеттерхэнда упорствовать в своем требовании, однако Виннету думал достичь той же цели иным образом. Он подал тайный знак своему другу и сказал нихора:

— Мой брат Мокаши прав. Мы не будем требовать от вас навахо, потому что они не были нашими спутниками, но ты знаешь, что их, как и вас, я считаю своими братьями, а потому прошу выслушать мою просьбу.

— Виннету может говорить. Я слушаю его.

— Что вы намерены сделать с этими пленниками?

— Они умрут у столбов пыток, как и все навахо, попадающие в наши руки.

— Тогда я прошу тебя не предавать их смерти сейчас.

— А когда?

— Когда закончится война и топор войны снова будет зарыт.

— Это произошло бы и без твоей просьбы. Ты — самый знаменитый воин апачей и должен знать обычаи всех племен. Пленных не убивают в походе, они получают свое после возвращения победителей домой.

— Итак, мы договорились, и теперь можем раскурить трубку мира.

— Тогда развяжите меня и выведите на открытое место, чтобы мои воины видели, как мы курим калюмет.

Его желание было исполнено, после чего все уселись на открытом месте, там, где вчера горел костер. Виннету набил свою трубку, зажег ее и дал Мокаши сделать первую затяжку. Потом трубка пошла из рук в руки. Даже женщинам и детям пришлось приложиться к ней, иначе договор, по индейским понятиям, не распространится на всех. Когда церемония закончилась, Мокаши пожал всем, даже детям, руки и отправился к своим людям, чтобы сообщить о происшедшем.

— Я охотно бы освободил и восьмерых навахо, — заметил Олд Шеттерхэнд, — а теперь придется оставить их в руках нихора.

— Пусть мой брат не беспокоится, — уверил его Виннету, — с ними ничего не случится.

— Я не так уверен, как ты.

— Нихора будут вынуждены отдать и этих пленных.

— Кто их вынудит? Навахо? Каким образом?

— Мы сообщим им об этом.

— Значит, ты думаешь, нам надо отправиться прямо к навахо?

— Мы должны это сделать, поскольку Нефтяной принц поскакал прямо к ним.

— Хм, мой брат прав! У этих парней нет оружия, они не могут подстрелить дичь, они не могут разжечь костер, они просто вынуждены искать людей, а там, куда они едут, других людей, кроме навахо, нет. Правда, неизвестно, как их примут навахо. Если они объявят себя врагами нихора, расскажут, что были у них в плену и бежали, то прием может быть сносным.

— Мой брат мог бы учесть, что они могут сказать и другое. Они расскажут про разведчиков-навахо и про то, что Хасти-тине был убит нихора. Они приплетут и тебя, и меня, чтобы только войти в доверие к навахо.

— И попросить у них оружия и всего, в чем они нуждаются. Ты думаешь, они своего добьются?

— Зависит от того, что они расскажут. Нитсас-Ини, великий вождь навахо, слывет очень умным человеком; он проверит каждое сказанное ими слово, прежде чем поверит. Но посмотри-ка на нихора! Они садятся на лошадей.

Мокаши сказал своим людям, что мир заключен. Те не очень-то в это поверили, но вынуждены были согласиться, поскольку была раскурена трубка мира. Они сели на лошадей и ускакали прочь. Потом несколько воинов вернулись, они сложили на землю все трофеи, которые могли быть востребованы белыми. Кое-каких мелочей все же не оказалось, но это действительно были мелочи, на которые не стоило тратить лишних слов, ведь прежде речь шла о делах серьезных, а то и вообще о жизни и смерти!

Глава 10 Пропавший чек

Прошло два дня. Там, где Челли впадает в Рио-Сан-Хуан, которую называют также Рио-дель-Навахос, на длинной полоске земли между обеими реками, располагался большой индейский лагерь. Там собралось сотен шесть навахо, и не на охоту, иначе они прихватили бы с собой палатки. Речь шла о боевом походе, ибо все лица были раскрашены в цвета войны.

Место это было исключительно удобным для лагеря. С двух сторон его защищали реки, значит, охранять лагерь надлежало только с одной стороны. Травы было больше, чем достаточно, деревьев и кустов тоже, да и недостатка в воде никто не испытывал.

На ремнях, натянутых между деревьями, сушились длинные, тонко нарезанные куски мяса, самый необходимый провиант в военном походе. Краснокожие либо лениво лежали в траве, либо купались в реке. Кто-то дрессировал свою лошадь, кому-то нравилось упражняться с оружием.

Посреди лагеря стоял построенный из веток большой вигвам. Воткнутое возле входа копье было украшено тремя орлиными перьями. Этот шалаш принадлежал Нитсас-Ини, верховному вождю навахо. Ему, сидевшему перед входом, еще не было пятидесяти лет, он был крепко сложен, и — что удивительно — лицо его не имело следов боевой раскраски, отчего его благородные черты были хорошо различимы. Во взгляде вождя читались ум, спокойствие и ясность, которые не всегда можно наблюдать у индейцев. Он не производил впечатления дикого или даже полудикого человека. Если отыскивать причину всего этого, то достаточно было взглянуть на существо, сидевшее рядом с вождем и беседовавшее с ним — на его скво.

Это было неслыханно! Скво в военном лагере, да еще и рядом с вождем! Известно же, что даже самые любимые из индейских женщин не осмеливаются сиживать рядом с мужьями. А здесь речь шла о верховном вожде большого племени, которое в состоянии выставить пять тысяч воинов. Но эта женщина была не индейской скво, а европейкой, матерью Ши-Со, выбравшей в мужья вождя навахо и оказавшей на него благотворное влияние.

Перед этой парой стоял, опираясь на седло своей лошади, долговязый, худой, но выглядевший очень сильным мужчина с окладистой седой бородой. С одного взгляда можно было понять, что он повидал на своем веку немало и не привык бездельничать. Эти трое беседовали между собой, причем разговор велся на немецком языке. Вождь почти свободно говорил на нем, что можно объяснить только одним обстоятельством: жена его была немкой.

— Я тоже начинаю беспокоиться, — сказал седобородый. — Наши разведчики до сих пор не вернулись.

— С ними что-то произошло, — уверенно сказала женщина.

— Этого я не боюсь, — рассуждал вождь. — Хасти-тине — лучший разведчик племени, а с ним ушли девять опытнейших воинов. Вероятно, они еще не встретили нихора и теперь разыскивают их следы. Возможно, они разделились, чтобы вести поиск в разных направлениях. В таком случае нелегко встретиться снова, по крайней мере, до этой встречи может пройти много времени.

— Будем надеяться, что это так. Ну, а я возьму с собой несколько воинов, — произнес бледнолицый.

— Бери сколько угодно. Кто хочет охотиться на антилопу, должен взять с собой много людей, чтобы загнать добычу.

— Тогда будь здоров, Нитсас-Ини!

— Будь здоров, Маитсо!

Седовласый легко вскочил на лошадь и, отъезжая, взял с собой нескольких индейцев. Те охотно приняли приглашение, потому что охота на антилопу была желанным развлечением для любого краснокожего. Вождь назвал своего гостя Маитсо, что на языке навахо означает «волк». Очевидно, такой была его немецкая фамилия [306]. Если вспомнить, что друга и товарища Ши-Со звали Адольф Вольф, то легко понять, что этот Маитсо и был тем дядюшкой, которого хотел разыскать Адольф.

Седовласый вырвался с индейскими спутниками на широкий простор прерий, где вскоре им удалось подстрелить несколько антилоп. На обратном пути, еще задолго до лагеря, они заметили троих всадников, медленно приближавшихся с восточной стороны. Их лошади оставили за собой долгий, изнурительный путь, поскольку даже издалека было заметно, как они измучены.

Заметив группу охотников, эти трое придержали своих лошадей, чтобы посоветоваться, что делать дальше. Этими всадниками были Поллер, Батлер и Нефтяной принц.

— Добрый вечер, мистер! — приветствовал старшего по возрасту охотника последний из названных. — Вы белый, и поэтому, надеюсь, дадите нам достоверный ответ. К какому племени принадлежат эти краснокожие?

— К навахо, — ответил Вольф, довольно неприязненно разглядывая неизвестного.

— Кто их вождь?

— Нитсас-Ини, верховный вождь навахо.

— А вы, что, тоже принадлежите к навахо?

— А почему нет?

— Потому что вы белый.

— Хо! Бывают и белые навахо. Я уже давно живу рядом с ними.

— Где они теперь? Мы должны это знать.

— Должны? Это означает, что я должен сказать вам об этом? Ничего я никому не должен!

— И тем не менее вы дадите ответ. Мы разыскиваем Нитсас-Ини, чтобы передать ему очень важное сообщение.

— От кого?

— От его разведчиков.

Если Нефтяной принц предполагал, что после этого старик сразу же клюнет на приманку, он ошибался. Тот посмотрел еще более недоверчиво и сказал:

— Разведчиков? А я и не знал, что мы высылали разведчиков.

— Не притворяйтесь! Вы должны нам поверить. Мы привезли действительно важное сообщение.

— Ладно, даже если мы действительно кого-то посылали, думаете, им пришла бы в голову мысль переслать свое сообщение через трех бледнолицых? Для этого они прислали бы одного из наших.

— Да, если бы смогли.

— Почему же они не смогли?

— Потому что попали в плен к нихора.

— Тысяча чертей! Таких людей, как наши лазутчики, нелегко взять в плен.

— И тем не менее их пленили! В двух днях пути отсюда, вверх по долине Челли.

— Сколько было разведчиков?

— Восемь человек.

— К сожалению, не сходится, никак не сходится!

— Дьявол, не будьте таким неверующим! Я-то знаю, что их должно было быть десять человек, но двоих нихора убили.

— Послушайте, мистер! У вас такие лица, что ни одно из них не внушает мне доверия. Когда вы что-то нам говорите, то позаботьтесь хотя бы о том, чтобы это звучало правдоподобно, иначе наживете неприятностей!

— Как угодно! Мы не очень-то расположены выслушивать грубости и оскорбления в ответ на наши старания.

— Не больно-то возмущайтесь! Оружия у вас нет, а стало быть, вы полностью беспомощны. Не надо быть очень догадливым, чтобы принять вас за бродяг.

— Мы сбежали!

— Ах, вот оно что! Откуда же?

— От нихора, у которых были в плену. Мы буквально касались спинами ваших разведчиков! Вы еще будете нас благодарить, что мы наткнулись на ваш отряд. Вам, может быть, известно озеро Глуми-Уотер по ту сторону от Челли? Так вот, недалеко оттуда Мокаши убил вашего Хасти-тине и еще одного, а восемь других были взяты в плен на самом озере и отведены к Челли. Нам троим, тоже попавшим в плен, удалось бежать. Хотите верьте мне, хотите нет, нам все равно!

Теперь Вольф, знавший Хасти-тине, перестал сомневаться:

— Хасти-тине убит? Это правда? А другие пленные? Черт возьми, им должно быть очень плохо.

— Но кое-кому еще хуже.

— Кому?

— Виннету, Олд Шеттерхэнду, Сэму Хокенсу и другим вестменам, в том числе целой группе немецких переселенцев.

— Вы с ума сошли? — вырвалось у Вольфа. — Виннету и Шеттерхэнд в плену?

— И много других, — вмешался в разговор Поллер. — Пленен также некий Ши-Со, прибывший из Германии с молодым человеком по имени Адольф Вольф.

— Адольф Вольф? — буквально закричал старик. — Вы это хорошо знаете?

Разумеется. Мне пришлось быть проводником этих переселенцев. По-немецки я немного разговариваю, поэтому сумел завоевать их доверие.

— О, Боже! Должен сказать вам, что я дядя этого самого Адольфа Вольфа. Он ехал ко мне. Значит, он в плену? И Ши-Со тоже? Скорей едем к вождю! Вы должны все нам рассказать, а потом мы немедленно отправимся на выручку.

Он пришпорил лошадь и галопом поскакал к лагерю. Трое белых последовали за ним, обмениваясь довольными взглядами. Мошенники хотели получить у навахо оружие и боеприпасы, чтобы потом спокойно отправиться дальше. Они знали, конечно, что их будут преследовать и ни в коем случае не собирались сдаваться. У них имелись только две возможности. Либо им удастся, снарядившись у навахо, быстро отделаться от них, и это был бы самый лучший вариант, либо их вынудят вернуться обратно и вести навахо к нихора. В этом случае приходилось думать о бегстве. А еще придется постараться, чтобы не произошла встреча Олд Шеттерхэнда и его людей с навахо. По дороге к лагерю Нефтяной принц думал, как бы это устроить. Наконец, ему пришла в голову счастливая мысль: Виннету и его белый брат находятся слева от Челли. Если вынудить навахо двигаться по правому берегу реки, то встречу удастся оттянуть на много дней, а тогда, глядишь, и представится случай к побегу. Обдумав свою идею, Нефтяной принц проинструктировал своих сообщников:

— Когда нас станут расспрашивать, говорить буду я. И запомните самое главное: мы находились на левом, а не на правом берегу Челли. Позднее я вам все объясню, сейчас же на это нет времени.

Они, действительно, подъехали к лагерю. Находившиеся там индейцы с удивлением разглядывали белых чужаков. В этой отдаленной местности, да еще теперь, когда выкопан топор войны, они не рассчитывали встретить бледнолицых. Вольф подскакал с ними к шалашу вождя, спрыгнул с лошади и сообщил сидевшему перед входом Нитсас-Ини:

— Этих людей я встретил во время охоты. У них важное сообщение.

Нитсас-Ини посмотрел на слезавших с лошадей приезжих и обратился к Вольфу:

— Ты приветствовал их как друзей?

— Да.

Вождь наморщил лоб и сказал:

— Опытный глаз определит по коре, трухляво ли внутри дерево. Ты, верно, не открывал глаз.

Белые, очевидно, не произвели на него благоприятного впечатления. Сначала они стояли молча, потом Нефтяной принц приблизился к вождю и сказал со смесью вежливости и упрека в голосе:

— Есть и здоровые деревья, хотя кора их кажется больной. Нитсас-Ини сможет только тогда верно судить о нас, когда узнает ближе.

Складки на лбу вождя стали глубже, а голос его зазвучал строго:

— Сотни лет прошли с тех пор, как бледнолицые пришли в нашу страну. У нас было время изучить их. Только очень немногие белые могут называться друзьями краснокожих.

— Мы из тех людей! Мы вам это докажем.

— Если сможете доказать, ваше счастье!

— Счастье? Я думал, что нам у вас нечего бояться, потому что мистер Вольф принял нас по-дружески.

— Краснокожего не связывает то, что делает и говорит белый. Я — верховный вождь навахо, и ваша судьба зависит от того, что я теперь о вас узнаю.

При этих словах троице стало страшно, однако Нефтяной принц подавил в себе этот испуг и уверенно продолжил:

— Я слышал, что Нитсас-Ини считается справедливым и мудрым вождем. Он не станет враждебно относиться к воинам, пришедшим спасти его людей и самого вождя.

— Спасти нас? — взгляд вождя внимательно прошелся по лицам белых. — Интересно, что это за опасность, которую вы хотите предотвратить?

— Воины нихора.

— Чепуха! — воскликнул вождь, пренебрежительно махнув рукой. — Мы раздавим их! Даже если бы число их составляло десять раз по сто, мы и тогда сумели бы уничтожить их, потому что один навахо стоит десяти нихора. А вы, безоружные, хотите помочь нам? Только трус позволяет отнять у себя оружие.

Это было оскорбление. Если бы Нефтяной принц пропустил его мимо ушей, он точно оказался бы трусом. Это он понимал очень хорошо, а потому возмущенно ответил:

— Мы пришли сделать добро, а ты отталкиваешь нас оскорблениями? Мы немедленно уедем.

Он подошел к своей лошади и притворился, что собирается сесть в седло. Тогда вождь поднялся, повелительно вытянул руку и закричал:

— Ко мне, воины навахо! Помешайте этим бледнолицым покинуть нас!

Его приказ выполнили мгновенно. Когда белые огляделись, они увидели, что кольцо краснокожих воинов сомкнулось.

Нитсас-Ини продолжал:

— Вы думаете, что к нам можно явиться и уйти так же свободно, как кролику прогуляться по прерии? Вы оказались в наших руках и покинете это место не раньше, чем я разрешу. При первом шаге непослушного ждет пуля!

Это звучало угрожающе, да и вид массы направленных на белых ружей был не из мирных. Однако и теперь Нефтяной принц не выказал испуга. Он вынул ногу из стремени, снял руку с седельной луки и сказал как можно более спокойным тоном:

— Как хочешь! Соглашаюсь, что мы в вашей власти, но ваши ружья не убедили бы нас сообщить вам привезенное нами послание.

— Послание? Да знаю я его. Хотите сказать мне, что собаки нихора выкопали топор войны?

— Нет, это ты и так знаешь.

— Тогда вы хотите мне сообщить, что они оставили свои вигвамы, но и это мне не нужно, потому что я выслал разведчиков, которые скоро сообщат мне об этом.

— Ошибаешься. Твои разведчики не смогут ничего сообщить — они попали в плен.

— Ложь! Я выбрал самых опытных, самых умных мужчин, которые не позволили бы схватить себя.

— Ты послал десять человек, предводителем которых был Хасти-тине. Так?

— Уфф! Так, — удивленно согласился вождь.

— Тогда слушай дальше! Хасти-тине вместе с еще одним воином были застрелены вождем нихора Мокаши. Восьмерых других взяли в плен, как и нас.

— И вы попали в руки нихора?

— Да, но нам удалось бежать, хотя и без оружия. У нас его отняли, потому-то мы приехали сюда невооруженными. Ты назвал нас трусами. Как в таком случае ты назовешь своих разведчиков, которые тоже вынуждены были отдать свое оружие врагу и не обнаружили ни изобретательности, ни энергии, чтобы найти способ убежать?

— Уфф! — воскликнул вождь. — Мои разведчики схвачены, а Хасти-тине убит! Мы должны отомстить! Мы немедленно выступаем, чтобы напасть на этих собак нихора!

Он был очень сильно возбужден, что совершенно не в обычае у индейцев, и поспешил к шалашу, чтобы взять там оружие. Тогда Вольф, до сих пор не проронивший ни слова, взял его за руку и сказал:

— Подожди! Ты должен узнать, где находятся нихора, если хочешь на них напасть. Это нам скажут трое бледнолицых. Они знают еще более важные вещи.

— Более важные? — удивился вождь. — Что же может быть важнее того, что Хасти-тине убит, а наши разведчики взяты в плен?

— Ши-Со тоже попал в плен!

Вождь не смог даже произнести имя своего сына; оно застряло у него на губах. Он словно превратился в камень, и только движение зрачков показывало, что в нем еще теплилась жизнь. Вождя обступили его воины. Наступила гнетущая тишина. Нефтяной принц попытался использовать этот момент и громко произнес:

— Да, это так: Ши-Со тоже в плену. Он должен умереть у столба пыток.

— И мой племянник Адольф, приехавший с ним из Германии, тоже находится во власти нихора, — добавил Вольф.

Понемногу вождь пришел в себя. Он понял, что было бы ниже его достоинства показывать, как задет он этим известием. Он заставил себя успокоиться и только спросил:

— Ты правду говоришь про Ши-Со?

— Конечно, — оживился Нефтяной принц. — Когда мы были связаны, то лежали рядом с ним и даже говорили с ним и его спутниками.

— Кто с ним?

— Юный друг по фамилии Вольф, несколько немецких семей, приехавших из Европы, и даже целая куча вестменов, про которых никто бы не подумал, что они могут оказаться в плену.

— Кто такие?

— Олд Шеттерхэнд и…

— Олд Шет.. Уфф!

— Виннету.

— Великий вождь апачей? Уфф!

— Сэм Хокенс, Дик Стоун, Уилл Паркер, Тетка Дролл, Хромой Фрэнк. Ни одного из них ты не причислишь к трусам.

Вокруг послышались громкие возгласы удивления, даже ужаса, благодаря чему вождь успел опомниться. Он отодвинул мешавших ему воинов и поспешил в шалаш. Послышался его голос, потом голос его жены, потом они заговорили одновременно, и женщина воскликнула:

— Возможно ли это? Мой сын в руках у враждебных нихора?

— Да, — кивнул Нефтяной принц.

— Тогда его надо быстрей спасать! Расскажите, что вы об этом знаете, и поведайте, где найти врагов! Мы должны спешить. Говорите же!

Она, женщина, не могла, конечно, сдерживать свои чувства, как это должен был делать вождь. Она схватила Гринли за руку, начала трясти ее, словно таким образом могла бы получить нужные ей сведения, но Нефтяной принц ответил спокойно:

— Да, мы приехали, чтобы рассказать вам о том, что случилось, но вождь принял нас как врагов, и теперь мы предпочтем сохранить при себе, что знаем.

— Собака! — набросился на него Нитсас-Ини. — Ты не хочешь говорить? У меня есть средства открыть тебе рот!

— Нет, — торжествующе усмехнулся Нефтяной принц.

— Мы поджарим вас на костре! Привяжем вас к столбу пыток!

— Мы люди храбрые и умереть сумеем.

Тут женщина положила руки на плечи своего мужа и очень проникновенно попросила:

— Будь приветлив с ними! Они хотели все рассказать нам и не заслуживают, чтобы с ними обходились, как с врагами.

— Такие лица не бывают у хороших людей. Я им не верю! — мрачно ответил вождь.

Женщина продолжала просить, к ней присоединился и Вольф, озабоченный судьбой племянника. Ему тоже не нравились эти белые, и чем дольше он на них смотрел, тем больше, но они не сделали ему ничего плохого, а на основании сказанного ими он мог спасти своего родственника. Этого было достаточно, чтобы присоединиться к просьбам скво. Вождь не смог противостоять двойному натиску и в конце концов сдался:

— Хорошо. Пусть будет так, как вы хотите. Бледнолицые могут спокойно сказать нам, что хотели. Говорите!

Однако вождь заблуждался, если думал, что Нефтяной принц сразу ответит все, что нужно.

— Прежде чем я выполню твое пожелание, я должен знать, будут ли выполнены наши.

— Что же вы хотите?

— Нам нужно оружие. Каждому — по ружью и по ножу. И еще амуниция. И запас мяса, потому что мы не знаем, когда встретим дичь.

— Еды мы вам найдем.

— Я не сомневаюсь, но у вас мы не пробудем долго.

— Когда вы собираетесь уехать?

— Сразу же после того, как расскажем, что произошло.

— Это невозможно. Вы должны остаться с нами, пока мы не убедимся, что вы сказали правду.

— Ваше недоверие нас оскорбляет. Какие у нас основания вас обманывать?

— Не знаю. Поводов может быть много.

— Да нет никаких причин. Есть только две возможности: либо мы друзья, либо нет. В первом случае нам незачем лгать, во втором — мы бы никогда не решились разыскивать ваш лагерь.

— Ваши слова могли бы внушать доверие, но языки у всех бледнолицых лживые: с одними они говорят так, с другими иначе.

— Это не про нас. Мы были пленниками нихора, они хотели нас убить, и нам с огромным трудом удалось сбежать. Ты можешь нам верить, когда мы говорим, что хотим отомстить им. Но сами мы не можем мстить — нас мало. Поэтому мы и пришли к вам.

Вождь хотел что-то возразить, но его белая скво настойчиво попросила:

— Поверь им, иначе мы упустим драгоценное время и явимся слишком поздно для спасения нашего сына.

— Ветер дует в одном направлении, — ответил Нитсас-Ини, — но когда он натыкается на высокие горы, ему приходится менять его. Ветер — моя воля, а ты с Вольфом заменяешь горы. Пусть будет так, как вы хотите.

— Значит, мы можем уехать, когда захотим? — спросил Нефтяной принц.

— Да.

— И вы не будете чинить нам никаких препятствий?

— Никаких.

— Ну, наконец-то мы пришли к согласию и можем раскурить трубку мира.

— Вы мне не верите? — вождь снова нахмурился. — Считаете меня лжецом?

— Нет, но во время войны мы не привыкли исполнять обещания, которые не были скреплены дымом калюмета. Мы говорим правду и могли бы доказать вам это, если потребуется.

— Доказать? Чем?

— Уже самим нашим сообщением. Узнав его, вы убедитесь, что каждое слово в нем — правда. Я даже могу показать вам бумагу, содержание которой все удостоверит.

— Бумагу? Я не понимаю ваших бумаг, потому что в них содержится больше лжи, чем может выговорить рот. Да и не обучен я знакам, которыми утыканы ваши бумаги.

— Но мистер Вольф умеет читать. Он скажет тебе, что мы честны с вами. Теперь ты захочешь раскурить с нами трубку мира?

— Да, — ответил вождь, заметив умоляющий взгляд своей жены.

— Тогда возьми свой калюмет. Мы не можем терять времени.

Нитсас-Ини носил свою трубку на шее. Он снял ее, наполнил табаком и зажег. Сделав шесть положенных затяжек, он протянул ее Нефтяному принцу, от которого трубка перешла сначала к Батлеру, потом к Поллеру. Нефтяной принц чувствовал себя в безопасности; он даже не обратил внимание на то, что Вольф не дотронулся до калюмета и, — следовательно, не был связан договором.

Все удобно расселись на земле, и Гринли начал рассказ. Он поведал о «найденной» нефти, не назвав, правда, места; о продаже месторождения банкиру; о своем путешествии в горы. Он сказал, что встретился с переселенцами, Батлером и Поллером, Олд Шеттерхэндом и другими охотниками на ранчо Форнера, а потом все попали в лапы нихора, у которых они и увидели плененных раньше разведчиков навахо. Именно от них они слышали, что Мокаши убил Хасти-тине.

Навахо сидели молча, и можно было только догадываться, что творилось в душах вождя и его жены, внешне старавшихся держаться спокойно. Они отлично понимали, в какой смертельной опасности находится их сын. За все время рассказа Вольф не сводил глаз с губ Гринли. Никто так и не догадался, что пленные уже свободны, а Нефтяной принц откровенно лжет. Когда он сделал паузу, вождь спросил:

— Как же вам удалось бежать?

— При помощи маленького перочинного ножа, не замеченного врагом. Руки наши, правда, были связаны, но один из моих товарищей сумел залезть в мой карман, вынуть ножичек, раскрыть его и разрезать мои путы, а я потом то же самое проделал с остальными двумя.

Нитсас-Ини на некоторое время задумался, потом быстро поднял голову и спросил:

— А потом?

— Потом мы быстро вскочили, подбежали к лошадям, запрыгнули на самых ближних и умчались.

— Почему же вы не освободили других?

Вопрос был каверзным, и глаза вождя внимательно следили за Нефтяным принцем. Тот собрал всю свою волю и ответил:

— У нас не было времени. Один из часовых заметил, что мы встали, и нам не оставалось ничего иного, как спасаться бегством.

Он думал, что удовлетворительно объяснил ход событий, и не заметил никакого подвоха в вопросе вождя:

— Тот маленький ножик у тебя с собой?

— Да.

— Вы лежали возле других пленников?

Гринли охотно сказал бы «нет», но это было невозможно, потому что перед тем он уже утверждал обратное. Он уже начинал догадываться, куда клонит Нитсас-Ини, а тот строгим голосом сказал:

— Если бы я не раскурил с вами трубку мира, то приказал бы вас снова связать!

— Почему? — испугался Гринли.

— Потому что вы либо просто лжецы, либо отъявленные негодяи. Или вы лжете нам сейчас, или обошлись с товарищами по несчастью самым недостойным образом.

— Мы не могли их спасти.

— Но ты мог сунуть этот маленький ножик ближайшему к тебе пленнику.

— Я же сказал: уже не было времени!

— Не лги! Даже если так, вы могли бы перехитрить преследователей, вернуться тайком и освободить других пленников.

— Мы не могли этого сделать. За нами пустились в погоню человек двадцать — тридцать, тогда как остальные двести семьдесят оставались на месте.

Едва произнеся эти слова, Гринли уже пожалел о них. Оказалось, что он совершил непоправимую ошибку, потому что вождь спросил:

— Значит, их было три сотни? Гораздо больше, чем ты уверял нас. Значит, их силы превосходят нас. У тебя два языка, берегись!

— Ну… я считал приблизительно, — оправдывался Нефтяной принц.

— Так открой свои глаза получше! Если ночью ты видишь, сколь велики силы нихора, то теперь, днем, посмотри, сколько воинов собралось здесь. На каком берегу стоят лагерем нихора?

— На правом.

— Когда они хотят выступать?

— Через несколько дней, — солгал Нефтяной принц, — потому что они ожидают подкреплений.

— Опиши нам поподробнее это место.

Тут Гринли постарался, как мог, и добавил:

— Теперь я сказал все. Надеюсь, что и ты сдержишь слово. Дай нам оружие и разреши уехать!

Сильный Гром задумчиво покачал головой и через некоторое время ответил:

— Нитсас-Ини, верховный вождь навахо, еще никогда не нарушал слова. Но можете ли вы доказать, что в ваших словах есть хоть доля правды?

— Все, что я сказал, правда. Ты должен согласиться с этим!

— И все же ты можешь оказаться подлецом!

— Я хочу представить вам неопровержимое доказательство, которое полностью разрушит всякое недоверие.

Гринли не заметил предостерегающих взглядов Батлера и Поллера, а может, и пренебрег ими. Он полез в карман, откуда вытащил чек, полученный им от банкира. Передавая бумагу Вольфу, он сказал:

— Вот, посмотрите-ка только на этот документ! Такую сумму, по меньшей мере в подобных обстоятельствах, выплачивают только честному человеку. Не так ли?

Вольф бегло посмотрел чек и прочел содержание документа вождю. Тот, как и пару раз перед этим, задумчиво уставился в землю, а потом произнес:

— Значит, твое имя Гринли. А как зовут твоих спутников?

— Одного Батлер, другого Поллер.

Вольф уже хотел вернуть Нефтяному принцу чек, но вождь быстро выхватил бумажку из его рук, сложил ее, спрятал в свой пояс и продолжил таким тоном, будто не произошло ничего особенного:

— Я слышал от одного бледнолицего, что Гринли — настоящее имя одного человека, известного под прозвищем Нефтяной принц. Знаешь это?

— Это я и есть, — зачем-то сознался Гринли.

— И еще я слышал от бледнолицых, что Батлером звали предводителя банды искателей. А этого ты знаешь? Не твой ли это спутник?

— Нет.

— А где расположена нефтяная залежь, которую ты продал?

— На Челли.

— Неправда, там нет ни капли нефти.

— Да, верно, я хотел сказать: недалеко от Челли.

— Так где?

— На Глуми-Уотер.

— И это ложь. Не возражай! В этих краях нет ни одного местечка размером больше моей ладони, где бы я не побывал. В наших местах нет нефти. Ты лжешь!

— Черт побери! — взорвался Нефтяной принц. — Я что, должен…

— Помолчи! — оборвал его вождь. — Я сразу увидел, что вы бесчестные люди, а калюмет раскурил только потому, что меня к этому вынудили.

— Теперь ты ищешь отговорку, чтобы нарушить свое слово?

Нитсас-Ини гордо повел рукой и проговорил, в то время как презрительная усмешка пробежала по его лицу:

— Из-за таких людишек, как вы, ни один человек не упрекнет меня в нарушении слова.

— Так дай же нам оружие, патроны и мясо, а потом позволь уехать! И верни мне мой чек! Зачем ты его спрятал?

— Отдам я его не тебе, а тому, кому он принадлежит. Ты обманом забрал эти деньги у бледнолицего, купившего месторождение, в котором нет ни капли нефти. Вольф знает, что надо делать.

Он вытащил бумагу из-за пояса и протянул ее Вольфу, многозначительно подмигнув ему. Тот быстро спрятал листок в карман.

— Стой! — крикнул Гринли, причем глаза его гневно сверкнули. — Документ принадлежит мне!

— Ага, — произнес Вольф, любезно улыбаясь.

— Отдайте мне его!

— Нет, — ответил Вольф все с той же любезной улыбкой.

— Почему? Вы хотите украсть его у меня?

— Нет.

— Так отдайте чек! Иначе вы станете вором, и я…

— Умерьте тон, мистер Гринли! — совсем не ласковым голосом прервал его Вольф. — Если вы меня оскорбите, считайте себя погибшим. Я не занимаюсь воровством.

— Тогда почему же вы взяли не принадлежащий вам документ?

— Потому что у нас осталось много неясного после вашего рассказа, и вы так быстро стараетесь смыться. Люди, познавшие лишения и только что избегнувшие смерти, нуждаются в покое и уходе. Вы бы могли все это получить, но торопитесь удрать. Любой другой на вашем месте привел бы нас к нихора, чтобы отомстить. Но вы и этого не хотите. Вы стремитесь побыстрее уехать — только бы уехать, лишь бы побыстрее! Это естественно объяснить обычным страхом перед теми, кто едет за вами.

— Думайте, что хотите, это нас не касается, — надменно ответил Нефтяной принц. — Я раскурил, с вождем трубку, а через него — со всеми остальными. Вождь должен выполнять свои обещания и не может ничего у меня отобрать.

— Совершенно верно, мистер! Нитсас-Ини будет держать свое слово.

— Так отдайте мне чек!

— Я? И не подумаю! Я у вас ничего не крал, а чек я сохраню для того, кто выдал его вам, — и, увидев, что Нефтяной принц готов вспылить, оборвал его: — Закройте рот! Не воображайте себя героем, который заставит меня испугаться! Если бы вы были честными людьми, то запросто остались бы с нами. Если вам выплатят деньги на три — четыре дня позже, вы не пойдете с сумой по миру. Хочу сказать вам, что думаю. В первый момент я было принял вас за джентльмена, но это прошло, как только я услышал ваш рассказ.

— Он правдив!

— Чепуха! Вы сказали, что Олд Шеттерхэнд, Виннету, Сэм Хокенс и другие попали в плен вместе с вами? А вы вырвались одни! Мистер Гринли, это же просто небылица! Вы назвали нам людей, которые бы освободились из плена гораздо раньше вас. Возможно, вы и привели их в руки нихора. Лично для меня этот чек теперь стал главной уликой. Мы освободим пленных, либо они сами освободятся и отправятся по вашим следам. В любом случае мы встретимся. Тогда мы, естественно, увидим этого банкира, мистера Роллинса, и я верну ему чек. Если сделка была честной, вы можете преспокойно остаться с нами; если же вы обманули его, то нам и вам придется поступить по-другому. Нефтяной принц подскочил с земли и закричал:

— И вы это говорите мне? Так, мне надо срочно уехать! Что, вам надо знать причины? Вот одна, например: трубка мира раскурена, и никто не может меня здесь удерживать!

— Этого никто и не будет делать, — спокойно ответил Вольф.

— И я должен получить все, что мне было обещано!

— Оружие, порох, свинец и мясо? Да, это вы получите.

— И документ! Это — моя собственность!

— Если он будет подтвержден!

— Нет, сейчас же! У меня ничего нельзя отнять, потому что вождь за всех своих раскурил с нами калюмет.

— Точно, но, мистер Гринли, разве вы считаете меня навахо?

— Не болтайте чепуху!

— Прекрасно! Стало быть, я не отношусь к людям Сильного Грома. Вы, может, станете утверждать, что я тоже курил с вами калюмет?

Нефтяной принц вытаращил глаза и не нашел ответа.

— Так-то вот, — снисходительно усмехнулся Вольф, — где-то вы вели себя хитрым лисом, а сегодня вам не повезло. Здесь, на Диком Западе, не ездят с сотней тысяч долларов в кармане, а если такое и случается, то деньги прячут, а не выставляют их напоказ. Вы услышали все, что я хотел вам сказать.

Он встал и хотел уйти, но Нефтяной принц схватил белого за руку и крикнул:

— Чек или я вас удавлю!

Вольф резким толчком стряхнул его руку, вытащил револьвер и угрожающе сказал:

— Если вы посмеете подойти ко мне хотя бы на один шаг, моя пуля продырявит вашу башку! Для меня все равно, останетесь вы с нами или уберетесь прочь, а эту бумагу я отдам вам не раньше, чем освобожу своего племянника и поговорю с банкиром. И хватит с меня!

Вольф ушел, а Нефтяной принц, будучи не в состоянии его удержать, остался ни с чем. Вне себя от гнева он обратился к вождю. Тот слушал его, улыбаясь, а потом ответил в очень спокойном расположении духа:

— Вольф, как свободный человек, делает то, что хочет. Если ты останешься у нас, получишь свою бумагу обратно.

— Но мне надо ехать!

— Тогда банкир перешлет бумагу тебе. Ты привез нам послание, и я дам тебе оружие, боеприпасы и мясо, хотя твои слова и не стоят этого. Большего от меня не проси. Останешься с нами?

— Нет.

— Хорошо. Ты сейчас же получишь то, что тебе надо, а потом можешь ехать.

Вождь удалился отдать соответствующие распоряжения, и его навахо тоже отошли от трех белых, словно голуби, бегущие от ворон. Мошенники остались одни. Никто не слушал их, поэтому они могли свободно выразить свои чувства.

— Дьявольски хитрый парень, этот Вольф! — сплюнул Гринли. — Он ведь не отдаст чек!

— Что-то такое я предчувствовал, когда увидел, когда ты его вытащил, — с укоризной ответил Батлер. — Ты проявил себя неповторимым дураком!

— Заткнись, идиот! Иначе я не мог. Они не хотели мне верить, и я должен был показать хоть какой-то законный документ.

— Ничего себе законный! Слышал ли кто-нибудь что-то похожее! Теперь ты видишь, как тебе это помогло.

— Не мог же я знать об этом заранее.

— Но я-то это знал. Где же теперь плата за все наши труды, за все те опасности, которым мы подвергались? Один миг лишил нас всего…

— Я мог быть неосторожным, — грубо прервал Гринли начавшего тоже предъявлять претензии Поллера, — но еще далеко не все потеряно. Мы отберем чек.

— У Вольфа? — спросил Батлер и недоверчиво улыбнулся. — Может быть, ты хочешь ждать здесь прихода нихора или даже Шеттерхэнда с Виннету?

— И не подумаю! Мы уедем, но не раньше, чем заставим Вольфа отдать нам чек.

— Думаешь сразиться с ним?

— Если он толкнет нас на это.

— А краснокожие? Как они поведут себя?

— Они не станут вмешиваться. Мы раскурили с ними трубку мира, и, пока мы не покинем лагерь, они не имеют право принимать чью-либо сторону. Вольф же сам объяснил, что не принадлежит к индейскому племени. Вот когда мы покинем лагерь, а потом захотим вернуться, все может произойти иначе; тогда действие калюмета потеряет свою силу. Смотрите-ка, несут мясо! Затем вскоре последуют ружья и ножи, а тогда мы разыщем этого Вольфа. Вы же со мной пойдете?

— Разумеется! За подобные деньги можно отважиться. Попробуем, как получится. Если будет слишком опасно, у нас останется время отказаться от стычки. Смотрите, вон там несколько краснокожих садятся на лошадей. Интересно, куда они направляются?

— Пусть едут, куда хотят. Нас это не касается.

Но Батлер, говоря это, заблуждался. К троим беглецам подошел вождь с воином, принесшим длинные тонкие кусочки сушеного мяса.

— Когда бледнолицые хотят нас оставить? — спросил Нитсас-Ини.

— Как только получим обещанное.

— И куда вы намерены направить ваших лошадей?

— К руслу Рио-Навахос. Нам надо спуститься до Колорадо.

— Тогда можете выезжать. Вот ваше мясо.

— А остальное?

— Вы все получите. Видите тех всадников? Я дал им три ружья, три ножа, порох и свинец. Вы проедете с ними час, потом вам передадут ваше оружие.

Трое белых разочарованно переглянулись. Вождь заметил это, но притворился, что ничего не видел.

— Почему же мы не получим оружие сейчас?

По лицу Нитсас-Ини пробежала какая-то странная улыбка, и он ответил:

— Я знаю, что бледнолицые привыкли сопровождать своих дорогих гостей почетным эскортом. Так поступим и мы.

— Мы благодарим вас, но оружие можем держать и сами.

— Зачем вам так утруждать себя? Совсем ни к чему. Глядите, мои люди выезжают! Они привыкли скакать быстро. Поторопитесь за ними, иначе они не найдут вас в условленном месте, и вы ничего не получите.

Он сделал прощальный жест рукой и отвернулся, причем лицо его буквально сияло от радости. Он выполнил свое обещание и одновременно разрушил замыслы белых.

— Хитрый лис, этот краснокожий! — вырвалось у Гринли. — Кажется, он догадался о наших планах.

— Да, — согласился Батлер. — Этот краснокожий мошенник считает себя другом Шеттерхэнда и Виннету, а когда имеешь дело с таким парнем, можно быть уверенным, и даже поклясться в том, что тебя облапошат. Теперь нам надеяться не на что.

— Меня все же не покидает надежда.

— Ты еще надеешься чего-то добиться? Каким же это образом?

— Мы подождем, пока эти шестеро индейцев уедут, и вернемся, чтобы встретиться с Вольфом.

— Это было бы новой глупостью, потому что все краснокожие бросятся ему на помощь. Ты же сам сказал: если мы покинем лагерь, калюмет потеряет свою силу.

— Да, открыто появиться в лагере было бы глупостью… Подумай сам, они быстро соберутся освобождать пленников, так? Мы знаем, что они поедут по правому берегу. Мы поедем за ними и доберемся до места их ночлега. Проберемся в лагерь, и тогда меня бы очень удивило, если мы не найдем возможности заняться этим Вольфом.

— Только эта мысль и придает мне сил. Надеюсь, парень прихватит с собой чек!

— Куда же он его денет? Здесь, на Западе, нет несгораемых сейфов.

Они вскочили на лошадей и, не прощаясь, поехали прочь. Да и с кем им прощаться! Казалось, никто не обращал на них никакого внимания. Но это только казалось: на самом деле глаза всех индейцев были устремлены только на них.

Когда Нефтяной принц и оба его спутника исчезли за береговым откосом, к вождю опять подошел Вольф, скрывавшийся за группой деревьев. Нитсас-Ини созвал совет самых выдающихся воинов. Белая скво очень волновалась за жизнь сына и подгоняла мужа побыстрее выступить в поход. Он утешал ее, говоря, что Ши-Со находится в окружении знаменитых, храбрых и опытных воинов.

— Пленных, — утешил женщину Вольф, — убивают только после окончания войны, при возвращении в родные деревни. Война еще и не начиналась, так что пока нечего бояться за жизнь сына. Прежде всего надо послать к реке лазутчиков.

— Зачем? — спросил вождь.

— Если мое предположение верно, трое белых, после того как получат оружие, вернутся и станут преследовать нас.

— Ты думаешь, что они попытаются заставить тебя отдать бумагу?

— Да. Но они будут прятаться, выискивать подходящую возможность напасть, поэтому мне придется позаботиться о собственной безопасности. Прошу тебя выслать разведчика к реке.

Вождь внял его совету, и только после этого началось обсуждение похода. Собственно говоря, обсуждать-то было нечего. Можно, конечно, предположить, что Гринли сказал не всю правду, но никто не сомневался, что нихора вышлют шпионов, и те хорошенько высмотрят лагерь навахо. Как бы там ни было, нихора решились атаковать. К тому же они могли предположить, что сбежавшие бледнолицые будут искать защиты у навахо. Эти бледнолицые наверняка выдадут намерения нихора, что станет лишним доводом для последних в пользу немедленной атаки. Ну, а самим навахо ждать нападения врага смысла не было, и они приготовились к немедленному выступлению. Подготовка закончилась в тот самый миг, когда вернулись шестеро всадников, сопровождавших Гринли, Батлера и Поллера. Они рассказали, что белые, получив оружие и патроны, спокойно поехали дальше. Тем не менее, разведчик навахо остался у реки; ему дали задание продолжать наблюдение, и, если белые повернут коней, немного подождать, а потом, объехав их стороной, присоединиться к своим товарищам.

Отряд двигался по правому берегу. Это означало, что навахо поверили заявлению Нефтяного принца, надеясь встретит противника там. На самом деле нихора находились на левом берегу. Когда день клонился к концу, появился разведчик и сообщил, что трое белых в самом деле повернули и теперь идут по следам навахо.

Навахо скакали весь вечер и только к полуночи остановились, ибо ошибочно предположили, что в любую минуту могут наткнуться на врага. Костров решили не разжигать, чтобы не выдать свое присутствие.

Сначала Нитсас-Ини хотел выставить несколько постов, призванных задержать троих белых, но Вольф, ради которого и принимались эти меры, сказал, что это лишнее. Он посчитал, что в темноте Батлер, Поллер и Гринли и так не смогут найти след навахо.

Вперед стражей все же выслали — этого требовали правила безопасности. Для вождя быстро поставили палатку: в ней должна была спать белая скво. Она, хотя и расстелила одеяло, не могла уснуть от волненья. К тому же в палатке было так душно, что через некоторое время женщина поднялась и вышла на свежий воздух.

Луна поднялась над приречными деревьями и отражалась в узкой, но глубокой реке. Вокруг царила тишина, лишь время от времени пофыркивали лошади, лупившие хвостами комаров. И больше никаких звуков. Неужели никаких? Да нет, с другого берега внезапно донеслось что-то совершенно непонятное: «Фитифитифити, фитити, фитити, фитити, фитифитифити, фитити, фитити, ти!»

Индейцы пробудились и с удивлением прислушались. Что там звучало, человеческий голос или музыкальный инструмент? Нитсас-Ини легонько тронул свою жену и спросил:

— Слышала? Никогда прежде ничего такое до моих ушей еще не доходило. Что это может быть?

— Кто-то подражает скрипке и пытается исполнить вальс.

— Скрипка? Вальс? Я не знаю, что это.

Женщина хотела было объяснить, но не успела, потому что с другого берега донеслось: «Клилилилилили, лилили, лилили, клилилилилили, лилили, лилили, лилили, ли!»

— Что-то новое! — прошептал вождь.

— Подражание кларнету.

— Кларнет… Я думаю, что там…

— Трарара та-та-та-трарара та-та-та…! — прервал его голос с того берега.

— Это тромбон, — объяснила скво, которая, впрочем, также ничего не понимала.

И прежде чем ее супруг успел что-нибудь сказать, снова раздалось: «Чингчингчинг чингбумбум, чингбумбум, чингчннгчинг, чингбумбум, чингбумбум, бум!»

— О, это уже большой барабан с медными тарелками, — заметила скво, и ее удивление с каждой минутой возрастало.

— Тромбон? Барабан? Тарелки? — спросил Нитсас-Ини. — Это громкие слова, которых я не понимаю. Может быть, там бродит Злой Дух?

— Никакой это не дух, а человек.

— Ты уверена?

— Да. Он подражает голосом звучанию музыкальных инструментов.

— Это, видимо, бледнолицый?

— Возможно.

— Но они же в плену! Я пошлю разведчиков, пусть проследят за этим странным существом.

Несколько минут спустя четверо индейцев переправились через реку ниже по течению, а потом прошли вдоль берега. Послышался сдавленный крик, и четверка вернулась, перенеся на этот берег человека. Когда его поставили на ноги, один из разведчиков сообщил вождю:

— Мы взяли бледнолицего. Он прислонился к дереву и барабанил пальцами по животу.

Нитсас-Ини внимательно разглядел чужака и спросил:

— Что ты тут делаешь ночью? Кто ты и с кем ты приехал?

Вождь говорил на смеси английского и индейского языков. Тот, к кому обращался Нистас-Ини, не понял его, однако догадался, что от него хотели узнать, и ответил по-немецки:

— Добрый вечер, господа! Я кантор эмеритус Маттеус Аурелий Хампель из Клотцше, что под Дрезденом. Там прекрасный летний курорт, расположенный на Дрезден-Циттауской и Дрезден-Кёнигсбрюккерской железной дороге. В местном ресторане в летний сезон каждую неделю устраивают музыкальные вечера. А почему вы помешали мне заниматься? Я промок до нитки.

Краснокожие не поняли ни слова, но можно себе вообразить удивление белой скво, услышавшей звучание родного языка. Она поспешно подошла к отставнику и обрадованно воскликнула:

— Вы говорите по-немецки? Вы кантор из окрестностей Дрездена? Как вы попали на реку Челли?

Теперь черед удивляться пришел кантору. Он отступил на несколько шагов и, всплеснув руками, воскликнул:

— Звуки родной речи! Индианка, настоящая индианка, говорящая по-немецки!

— Вы заблуждаетесь — я хотя и жена индейца, вождя навахо, но родилась в Германии.

— И вы взяли в мужья индейца? Как же зовут вашего супруга?

— Нитсас-Ини, Сильный Гром.

— Нитсас-Ини? Но мы же хотели попасть как раз к нему!

— Вы сказали «мы», значит, вы не один?

— Разумеется, нет! Нас целое общество вестменов и героев: Виннету, Олд Шеттерхэнд, Сэм…

— А могу я узнать, где сейчас находятся ваши спутники?

— Идут по следам нихора.

— Которые хотят напасть на нас?

— Да, если не ошибаюсь, то я слышал об этом.

— Вы сказали мне нечто очень важное. Мы как раз выступили навстречу нихора, чтобы предупредить их нападение.

— Навстречу? Тогда вы, пожалуй, идете по ложной тропе, достопочтенная фрау.

— Почему?

— Потому что они идут по левому берегу.

— Вы это точно знаете? Вы не ошибаетесь?

— Исключено! Если мы, слуги искусства, что-нибудь узнаем, то знание это сохраняется в нас неизменным и навсегда. На нас самих напали нихора.

— Это я знаю, и трое ваших убежали.

— Трое? Вы вероятнее всего имеете в виду Батлера, Поллера и Нефтяного принца. К сожалению, эти трое удрали именно от нас.

— Расскажите-ка мне поподробнее об этом. Они сказали нам, что Шеттерхэнд и все его друзья еще находятся в плену, и только им троим удалось спастись.

— Либо ложь, либо ошибка в расчетах. Когда эти трое убежали, мы уже давно были на свободе. Вы видели этих людей?

— И даже говорила с ними так же, как сейчас с вами.

— Надеюсь, что вы были с ними осмотрительны? Этим людям нельзя верить. Они плуты, настоящие плуты, да-да! Им даже удалось обмануть меня, сына муз! Ну, об этом я нам еще расскажу.

— Да, позже. А сейчас я хотела бы знать, где находятся Олд Шеттерхэнд и Виннету?

— Этого я не знаю.

— А по вашим словам можно было заключить, что вы знаете.

— Во-первых, я о таких вещах не беспокоюсь. Все мои мысли заняты сочинением героической оперы. Ну, а во-вторых, мои спутники не так разговорчивы со мной, как вы думаете. С их стороны в этом есть даже что-то деликатное, и я должен благодарить их. Они не хотят загружать меня разными прозаическими вещами, потому что мне суждено создавать высшие. Потому я не знаю, где в данный момент находятся Шеттерхэнд и Виннету. Могу сказать одно: они пошли по следу нихора.

— Давно вы расстались?

— Еще до полудня. Они с собой никого не взяли, кроме Ши-Со.

— Ши-Со? Моего сына?

— Он ваш сын? Я знал, что он сын Нитсас-Ини, но того, что он ваш сын, я не знал.

— Я же сказала вам, что я жена вождя…

— Конечно, только знаете, служителю искусства не так легко разобраться в семейных отношениях, когда мама белая, а папа медного окраса. Мне надо все хорошенько обдумать, и тогда, может быть, вы получите роль в моей героической опере. Я думаю, роль краснокожей героини, потому что белая героиня у меня уже есть: фрау Розали Эберсбах!

Кантор показался ей немного странным. Она покачала головой, а потом спросила:

— А что вы, собственно говоря, делали на той стороне?

— Сочинял.

— Это и есть работа над оперой?

— Да. Я сочинял выходной марш.

— Так громко?

— А по-другому нельзя. Я должен слышать, как звучат отдельные инструменты.

— Но это могло стоить вам жизни! А если бы поблизости оказались враги?

— Их не могло быть.

— Откуда вам это известно?

— Так сказал Сэм Хокенс. Потому он не стал за мной строго присматривать, и мне удалось незаметно улизнуть. Я ушел так далеко, что они не могли меня услышать, и стал пробовать различные голоса оркестра. И вдруг мне помешали. Меня схватили сзади, зажали горло и перенесли сюда. Надеюсь, что теперь меня вернут на прежнее место.

— Так и будет. А далеко до вашего лагеря?

— Четверть часа хода, забираться дальше не имело смысла.

— А кто там командует?

— Сейчас — Сэм Хокенс. Олд Шеттерхэнд дал указание, чтобы мы как можно скорее шли по его следу. А вечером мы, естественно, должны останавливаться, ибо в темноте следов не видно.

— Хорошо, я должна поговорить с мужем.

Она хотела отойти, но кантор схватил ее за локоть и попросил:

— Не забудьте сказать ему, что я служитель искусства и сын муз! Меня нельзя таскать по воде, как это сделали в прошлый раз!

Вольф, стоявший в сторонке и прислушивавшийся, подошел к кантору и с большим упреком в голосе сказал:

— Тогда вы должны были оставаться дома. Сыновьям муз нечего делать на Диком Западе!

— Но почему? — искренне удивился кантор.

— Потому что они, если хотя бы чем-то напоминают вас, совершенно бестолковые и безумные люди.

— Ого! Я попросил бы все-таки говорить со мной в другом тоне…

— Тихо! Вы поступили крайне неосторожно. Если Сэм Хокенс считал, что здесь нет врагов, то он заблуждался. Вы ушли из лагеря без разрешения, и это легко могло стоить жизни всем вам. А что было бы, если бы на вас наткнулись не мы, а нихора?

— Но они же находятся на левом берегу!

— Они могут перейти реку. И тогда вы бы погибли. И вообще мы не слишком верим вам. Мы вынуждены послать разведчиков, чтобы проверить, что в вашем рассказе правда, а что нет.

— Все правда! Даю вам свое слово.

— Ваше слово ничего не стоит. Вы кажетесь мне таким путаником, что я не завидую людям, которым приходится иметь с вами дело. Кто знает, сколько бед вы уже натворили.

— Ни одной! Искусство несет с собой только здоровье и благодать.

— Но не его служители, если они похожи на вас.

— Это оскорбление! Да и кто вы такой? Вы говорите по-немецки. Значит, вы мой соотечественник?

— Да.

— Тогда вы должны быть вежливее. Когда соотечественники встречаются так далеко от родины, они должны радоваться, а не злиться.

— В этом вы правы. Но надо быть ангелом, чтобы не злиться на такую бестолочь, как вы. Не только безопасность своих спутников, но и саму их жизнь вы ставите на карту, а меня это тоже немного касается, потому что, если не ошибаюсь, с вами находится очень близкий мне человек.

— Кто бы это мог быть? Наверно, фрау Розали Эберсбах?

— Какая фрау! С вами был молодой немец по фамилии Вольф?

— Конечно, Адольф Вольф. О, так вы его дядя?

— Именно. Оказывается, вы можете мыслить логически. Это примирит меня с вами. Садитесь! Вам придется подождать здесь возвращения разведчиков. Я сам пойду с ними.

Потом седовласый перевел индейцам все, что услышал от кантора. Итак, было решено, что Вольф вместе с двумя краснокожими переберется через реку и отыщет лагерь белых.

Все трое были хорошими пловцами, они легко и быстро переправились на другой берег и пошли налево, вдоль реки. Очень скоро они услышали шаги и быстро спрятались в кустах. Приближавшиеся разговаривали между собой, но очень тихо. Когда они подошли ближе, Вольф увидел, что их двое. Неизвестные остановились и прислушались.

— Это ужасный человек! — сказал один, — вроде бы ходит весь в себе, но как только мы разбиваем лагерь, он куда-то смывается. И мы теперь должны обшаривать все направления, чтобы его отыскать, а громко кричать нельзя, не то найдется ухо у какой-нибудь физии, которая совсем не дружески к нам настроена. Если мы его найдем, то свяжем. Не так ли и ты кумекаешь, старина Дролл?

— Да, — согласился другой. — Опера, которую он хочет написать, безумна, а сам он и того хлеще, если потребно. Он может принести нам много зла. Действительно, не остается ничего иного, как привязать его к чему-нибудь.

Вольф понял, что имеет дело с немцами, и приветствовал их из-за куста:

— Добрый вечер, господа! Рад встретить земляков в этих краях.

Однако этих прохожих он уже не увидел — они как сквозь землю провалились. Слышно было только щелканье ружейных затворов.

— Где же вы? — продолжал Вольф. — По вашему поведению и скорости движений вижу, что вы хорошие вестмены. Но такая предусмотрительность не нужна. Вы же слышите, что я говорю по-немецки.

— Есть много негодяев, — послышалось из зарослей, — временами умеющих перекинуться парой немецких фраз.

— Но я-то не из их числа!

Он тут же представился дядей Адольфа Вольфа и рассказал о встрече с кантором. Тут Хромой Фрэнк крикнул:

— Черт возьми, все сходится! Хорошо, что мы второпях не подстрелили друг друга. Значит, вы дядя Адольфа? Тогда хватит прятаться в кустах, выходите сюда, старый немецкий Наполеон!

— Охотно, но со мной два воина навахо. Как вы к ним отнесетесь?

— Как к собственным крестникам.

— Тогда мы выходим!

Вольф вышел с краснокожими из-за куста, те двое оставили свое укрытие, они встретились, обменялись рукопожатиями, и Фрэнк заговорил:

— Вот теперь мы можем ответить на ваше приветствие. Добрый вечер, с прибытием к друзьям! А чтобы вы знали, с кем имеете дело, скажу вам свое имя: герр Гелиогабал Морфей Эдвард Франке, охотник на медведей по прозвищу Хромой Фрэнк. А это — мой друг и товарищ по прозвищу Тетка Дролл, он же Себастьян Мельхиор Пампель.

— Рад познакомиться с двумя столь достойными вестменами. Не проведете ли вы меня к своему лагерю?

— Охотно. Позвольте мне быть вашим чичероне [307], но скажите сначала, куда спрятался наш кантор!

— Он у нас в лагере, пришлось задержать его до тех пор, пока не узнаем, чей он.

— Да у него не все дома! Этот человек уже принес нам массу всяких неприятностей.

Когда они добрались до немецкого лагеря, застали там только переселенцев, их жен и детей. Все остальные пошли разыскивать кантора.

— Выстрелите-ка из ружья, — предложил Вольф. — Все сразу соберутся.

— А если рядом враг?

— Нет, кроме наших двух лагерей, здесь никого нет.

Сказав это, Фрэнк выстрелил, и вестмены стали прислушиваться, не приближается ли шум шагов. А переселенцы жадно разглядывали трех пришельцев, которых привел Хромой. Тем временем выстрел оказал свое действие: ушедшие одни за другим возвращались. Можно представить, как растрогался Адольф Вольф, увидев дядю. Они тут же отошли в сторонку, чтобы вдоволь наговориться о родине и родственниках, о том, что лежало у каждого на сердце, да мало ли еще о чем, но времени — увы! — не было. Старший Вольф в этот момент являлся представителем навахо и как таковой участвовал в переговорах. Ему назвали имена всех присутствующих, и тогда он обратился к банкиру:

— Если не ошибаюсь, вы и есть мистер Роллинс из Арканзаса?

— Да, сэр, — раздалось в ответ.

— Это вы купили нефтяное месторождение?

— К сожалению, потому что никакого месторождения нет.

— Вас обманули.

— И еще как! Жаль, что те три парня ушли от нас. Надеюсь, мы их еще поймаем. У них остался мой чек, и они хотят получить по нему деньги во Фриско.

— Если вас беспокоит только это, то пусть бегут куда глаза глядят!

— И вы советуете мне такое?!

— Именно. Вот, взгляните, что это такое?

Он вытащил из кармана сложенную бумагу и протянул ее Роллинсу. Едва бросив взгляд на протянутый ему документ, тот закричал в изумлении:

— Сэр, да это же моя подпись, это мой чек! А я полагал, что он в руках Гринли!

— Как видите, вы ошибались. Теперь вам не придется жалеть об этой потере. — И Вольф рассказал, как к нему попал чек, но когда добавил, что Гринли, Батлер и Поллер намерены вернуться, Сэм Хокенс, прищурившись, спросил:

— Не за вами ли они охотятся, мистер Вольф?

— Конечно, они только ждут случая, чтобы напасть на меня одного и отнять бумагу.

— И я так думаю, но это им не только не удастся, наоборот — они попадут в наши руки.

— Надеюсь.

— А потом мы устроим короткий суд. Больше они уж от нас не уйдут. Где вы встали на ночь?

— В четверти часа ходьбы отсюда вверх по реке, на том берегу.

— Вы считаете, что мошенники где-то близко?

— Не думаю. Они шли по нашим следам, пока было светло. Потом они, наверняка, остановились. У нас значительное преимущество во времени.

— Хорошо, займемся ими завтра.

— Может и не получится, потому что завтра нам предстоит встретиться с нихора.

— Хм, верно. Хотел бы я видеть, что предпримут эти негодяи, когда завтра доберутся до вашего лагеря и увидят, что птички упорхнули.

— Видимо, они переберутся через реку и последуют за нами.

— Мокаши не так глуп.

— Глуп? В чем же здесь глупость?

— Вас же больше! У него всего триста воинов, и он вышлет разведчиков наблюдать за вашим лагерем. Когда они увидят, что лагерь покинут, то очень тщательно осмотрят окрестности. Только слепые не заметят, что вас вдвое больше. Они донесут об этом вождю, и тот поостережется нападать на вас.

— И что же он тогда будет делать? Откажется?

— Нет. Он пойдет за вами и пошлет гонцов за подкреплением. Когда они прибудут, Мокаши бросится в атаку.

— И он останется рядом с нами, пока не получит подкрепление? Нет, мистер Хокенс, я думаю иначе.

— Давайте послушаем! Если каждый выскажет свое мнение, можно будет принять верное решение.

— Дела обстоят совершенно иначе. Нефтяной принц обманул нас, сказав, что нихора идут по правому берегу реки. Чем он руководствовался, легко понять.

— Он хочет отсрочить начало сражения между навахо и нихора, чтобы выполнить задуманное.

— Так. Нихора едут по левому берегу вниз по течению, чтобы захватить врасплох навахо, а те скачут по правому вверх, чтобы опередить противника. Они ведут своеобразную игру в прятки и теряют массу времени, что только на руку Нефтяному принцу. Но нихора об этом ничего не знают. Они не догадываются, что Нефтяной принц был у нас и солгал нам. Они, наверняка, нашли покинутый лагерь, увидели наши следы и бросились по ним, чтобы внезапно напасть сзади. Неожиданная атака может уравновесить численное превосходство. В этом вы со мной согласитесь.

— Ничего не имею против, однако думаю, что вы сами не сделали бы того, что ждете от нихора. Впрочем, тут есть одно обстоятельство, которое мы должны принимать в расчет. Я говорю про Олд Шеттерхэнда, Виннету и Ши-Со.

— Я слышал, что они уехали, но не догадываюсь, зачем они это сделали. Пожалуй, они хотели понаблюдать за нихора?

— Да нет, они должны были сразу поехать к навахо, чтобы сообщить о готовящемся нападении.

— Значит, эти трое направлялись к нам? — закусил губу Вольф. — Тогда их должны были увидеть нихора.

— Нет, Олд Шеттрхэнд собирался сделать крюк. У него и Виннету лучшие кони на всем Западе, да и Ши-Со выбрал самую хорошую среди имевшихся лошадей. Они, наверняка, обогнали нихора.

— Не очень мне нравится их идея, — Вольф нахмурился. — Нас совершенно не надо было ни о чем извещать.

Ну да! Ваши разведчики были схвачены, они ничего не могли вам сообщить.

— Мы выставили часовых. Они бы, конечно, заметили приближающегося врага. А теперь придется отказаться от помощи двух людей, на которых мы больше всего рассчитывали — Виннету и Олд Шеттерхэнда. Если им даже удастся обогнать нихора и приехать раньше, они не встретятся с нами. Они найдут покинутый лагерь и не будут знать, что делать. К тому же, за ними идут враги, а нас нет…

— Не будут знать, что делать? — Сэм Хокенс громко рассмеялся. — Хи-хи-хи! Как вам такое пришло в голову, мистер Вольф! Воображаете, что знаете этих двух знаменитых людей, а сами несете чушь. Если вы такое про них подумали, мне вас искренне жаль!

— Вы слишком буквально восприняли мои слова, мистер Хокенс. Да, я знаю этих людей, могу это еще раз подтвердить, знаю, что они совершили и еще могут совершить. Естественно, любому другому вестмену далеко до них. Но бывают ситуации, когда даже образец мудрости может совершить ошибку.

— Но не эти двое, говорю я вам! Таких способностей я не видел ни у кого. Они обладают великой силой предчувствия, почти граничащей с ясновидением. Конечно, это им дано от природы, но в результате упорных постоянных упражнений они развили этот дар во сто крат! Убежден, что они раскрыли следы Гринли, Поллера и Батлера, несмотря на множество отпечатков ваших лошадей. Кто знает, что они теперь делают. Может быть, то, что никому другому и в голову не придет. Да, вот еще что: до сих пор мы не поговорили о Хасти-тине и других разведчиках. Вам известно что-нибудь про них?

— Да. Мы посылали десять разведчиков, восемь сейчас находятся в плену у нихора, а двое других убиты.

— Кем?

— Разумеется, воинами нихора. Об этом сказал этот Нефтяной принц.

— И вы ему поверили?

— Почему же нам не верить? Воинов послали шпионить за врагами, а когда их поймали, то убили. Все очень просто.

— Не так просто, как вы думаете. Я слышал, что этот Хасти-тине был отличным разведчиком.

— Да, несмотря на свою молодость, он был мастером своего дела.

— И вас не удивило, что он был так неосторожен, что позволил себя схватить?

— Что вы хотите этим сказать? — Вольф испытующе взглянул Сэму прямо в лицо.

— Только подвести вас к правде. Нихора ваших шпионов не убивали.

— Тогда кто же?

— Нефтяной принц.

— Нефтяной… принц? — в голосе Вольфа послышалось недоверие. — Вы заблуждаетесь.

— Слушайте, мистер Вольф, Сэм Хокенс не даст себя легко в чем-либо убедить! Мое утверждение основано на фактах.

— Что же это за факты?

— Хасти-тине отлично сделал свое дело. Он выследил вождя нихора, но тут появился человек со стороны, который выстрелил в спину ему и его спутнику.

— Докажите!

— Нет ничего проще. Есть свидетели, которые могли бы помешать, да не успели, потому что все произошло слишком быстро. И эти свидетели находятся здесь.

— Здесь? — удивился Вольф, и его взгляд пробежал по лицам спутников Сэма.

— Да, это мистер Роллинс и мистер Баумгартен. Спросите их, они вам расскажут.

Вольф не хотел верить словам Хокенса, но когда банкир описал ему трагические события того дня, он больше не сомневался.

— Значит, это был тот самый негодяй! — почти крикнул Вольф. — Мы ведь держали его в руках! Он стоял рядом со мной, и я мог спокойно всадить ему нож прямо в сердце. Но мы ни о чем не догадывались, ни о чем…

— Вы даже вооружили парней, хи-хи-хи! — залился своим неповторимым смехом Сэм. — Вы это очень хорошо сделали, воистину замечательно!

— Помолчите, мистер Хокенс! Кто бы мог подумать! Он еще набрался наглости и явился к нам за помощью!

— Ладно, хорошо уже то, что вы забрали у него чек.

— Надеюсь, что мы исправим ошибку. Они обязательно попадутся нам, может быть, уже завтра.

— Хочу вам напомнить, что иногда не все происходит так, как нам хочется.

— Эти мерзавцы идут по нашим следам, и нам ничего не остается, как только подождать их.

— Верно. А если не будет времени? Легко может статься, что кто-нибудь отнимет у вас время. Или же Нефтяной принц опомнится и повернет назад.

— Тогда мы погонимся за ним и не успокоимся, пока не поймаем его! Завтра я вышлю навстречу несколько разведчиков, чтобы выяснить, действительно ли он следует за нами или нет.

— Хм, он увидит этих разведчиков и потихоньку смоется, если не ошибаюсь.

— Этого не случится — я выберу лучших среди наших людей. Ладно, об этом срочно должен узнать наш вождь, немедленно! Поедете со мной?

— Нет, — ответил Хокенс — Пусть он придет сам.

— Он же знаменитый вождь! Пожалуй, вы можете сами разыскать его.

— Что? Вы уже настолько обиделись, что считаете, будто краснокожего надо уважать больше, чем белого?

— Нет, но он же вождь!

— Ну и прекрасно! Он командует своими краснокожими людьми, а я нынче веду белых леди и джентльменов. Я вообще не должен с места трогаться, даже если захочу, потому что Олд Шеттерхэнд определил нам место нашего ночлега возле трех молоденьких деревьев. Мы пришли сюда, здесь и останемся.

— Почему именно здесь?

— О причинах я не расспрашивал. Очевидно, у него были веские основания, и мы должны уважать его мнение. Возможно, он уже сегодня сюда приедет.

— Едва ли.

— Он все может, стоит ему только захотеть. Так или иначе, но мы не можем уйти отсюда. Посылайте, стало быть, за Нитсас-Ини, пусть придет!

— Как хотите, настаивать не буду.

Вольф поручил сопровождавшим его индейцам передать сообщение своему вождю, и они исчезли. Разговор до сих пор шел на английском языке, и немецкие переселенцы, будучи не сильны в нем, не знали, о чем шла речь. Фрау Розали поэтому попросила Хромого Фрэнка кратко пересказать его. Фрэнк заговорил по-немецки, а услышав это, и Вольф перешел на родной язык, комментируя пересказ. Этот маленький саксонец нравился Вольфу все больше. Со всех сторон посыпались вопросы, и серьезное лицо седовласого оживлялось все больше с каждым новым выражением Хромого. В конце концов, Вольф не сдержался:

— Вы и в самом деле оригинал, впрочем, так мне про вас и рассказывали. А я еще не хотел верить…

— Рассказывали? Кто же?

— Олд Шеттерхэнд.

— И он меня называл оригиналом?

— Да, или говорил нечто похожее.

— Нечто похожее? Спасибо за колбасный жир без майорана! Я не похож вообще ни на кого. И если обожаемый мной Олд Шеттерхэнд назвал меня оригиналом, я и хочу им быть, потому что это — большая честь для меня. Среди десятка людей немногих можно назвать оригиналами, доказывающими свою подлинность!

Общий смех встретил эти серьезно сказанные слова, и еще добрых четверть часа в глубокой ночной тиши далеко разносились его раскаты, пока от реки не прозвучал на ломаном английском громкий голос:

— Разве бледнолицые потеряли разум или стали бабами, что не могут овладеть собой? За каждым деревом может скрываться враг!

Это был Нитсас-Ини, появившийся в сопровождении нескольких своих воинов. Взял он с собой и белую скво, вероятно, потому, что посланцы сказали ему, что здесь тоже есть женщины. Все находившиеся в лагере поднялись поприветствовать вождя. А он стоял и мерил каждого своим зорким взглядом. Когда он увидел Сэма Хокенса, его суровое лицо приняло более мягкое выражение, и вождь, протягивая руку, сказал:

— Мой белый брат Сэм тоже здесь? Тогда я уверен, что это шумное веселье не причинит нам вреда, потому что Сэм Хокенс не позволит услышать свой голос, если поблизости прячется враг.

Вождь пожал руки Дику Стоуну и Уиллу Паркеру, потом ему назвали имена других. Когда ему представили Адольфа Вольфа, навахо положил руку на голову юноши и сказал:

— Ты — друг моего сына и племянник моего белого брата. Добро пожаловать в палатки навахо! С тобой будут обходиться, как с сыном нашего племени, — а при упоминании имени Хромого Фрэнка вождь даже улыбнулся: — Мой брат Фрэнк знает все тайны неба и земли. Мы сможем многому у него поучиться.

— Это верно, — совершенно серьезно ответил Фрэнк. — Меня радует, что великий вождь навахо знает и признает меня, потому я передам в его распоряжение все мои знания.

Потом Хромой Фрэнк поклонился белой скво и заговорил на родном языке:

— Я очень счастлив, обожаемая дама, что преданнейше познакомился с вами. Когда бы я знал, что вы еще ничего не слышали обо мне, то был бы любезен назвать свое полное имя…

— Не надо, — прервала она его с улыбкой, — я очень хорошо вас знаю.

— Вероятно, по рассказам моего друга Олд Шеттерхэнда?

— Да, но и Виннету время от времени говорил о вас.

— Это меня чрезвычайно радует; тем не менее я предлагаю вам хорошенько парламентарно подумать, что истинная действительность или действительная правда никогда не может быть просто рассказом или описанием. То, что вы тут знаете про меня, это, так сказать, маленький сноп света от фонаря. Позвольте мне только дней на восемь остаться у вас, и тогда вам засветит солнце, под лучами которого все темное просветлеет. Покорнейше прошу вашего разрешения представить вам здешнее общество! Прежде всего вот наша отважная фрау Розали Эберсбах. Потом…

Он хотел перейти к другим, но фрау Розали оттеснила его:

— Если что-либо делаешь, надо это делать правильно. Поймите меня! Я сама позабочусь о представлении. А для этого нам не надо никакого господина, который хотя и учен, но никак не может запомнить полного имени.

— Ну, — обиделся он, — вы хотите, пожалуй, вспомнить все имена, которые носили с колыбели? Я назвал самое верное, и этого вполне достаточно!

— Достаточно! Я бы этого не сказала! В обычном случае достаточно, да, но в случае представления, когда многое зависит от первого впечатления, это не может быть достаточным, — и, обращаясь к белой скво, она продолжила: — Итак, меня зовут фрау Розали Эбершбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер, из Хаймберга, что в Саксонии, а это Юлиус, мой второй супруг и кузнечный мастер…

И подобным же образом она перечислила всех переселенцев, потом пригласила жену вождя присесть. Скво охотно приняла это предложение, и вскоре между дамами завязался оживленный разговор, который по просьбе скво они вели очень тихо, потому что индейские женщины должны молчать в присутствии мужчин, даже когда те ни о чем не разговаривают.

Такой момент, впрочем, наступил и сейчас. Вождь подсел к Хокенсу и долго, не говоря ни слова, мрачно глядел прямо перед собой. Индейская вежливость запрещала другим нарушать его молчание. Прошло с четверть часа, когда вождь, наконец, заговорил:

— Пусть мой брат Сэм скажет мне, куда пошли Олд Шеттерхэнд и Виннету!

— Они присматривают за нихора, чтобы при необходимости предупредить вас.

— Тогда Сэм может мне рассказать, что произошло!

И Сэм в немногих словах сообщил обо всем, что знал о миссии Шеттерхэнда и Виннету. Когда он закончил, Нитсас-Ини снова помолчал, затем произнес:

— Завтра падет наказание. Мои белые братья готовы нам помочь?

— Да, — ответил Сэм. — Ваши враги — наши враги, а наши друзья могут стать вашими.

— Мы раскурим по этому поводу трубку мира.

Он снял с шеи калюмет, открыл кисет с табаком и набил трубку. Раскурив ее, вождь поднялся, выпустил дым вверх, к небу, потом вниз, в землю, потом во все четыре стороны света и торжественно произнес:

— Все собравшиеся здесь бледнолицые должны стать нашими братьями и сестрами, Я говорю это от имени всего племени навахо. Хуг!

Собственно говоря, по обычаю следовало бы произнести длинную речь, но обстоятельства предписывали краткость. Вождь передал трубку Сэму, а сам уселся на землю. Старый Сэм встал, сделал шесть предписанных ритуалом выдохов и сказал:

— Я пью священный дым и говорю от имени моих белых братьев и сестер. Мы станем навахо сыновьями и дочерьми, мы будем на их стороне в битве и в мире. Я сказал. Хуг!

Он тоже сел и протянул трубку вождю, выкурившему ее до конца. Потом он выбил пепел и снова повесил трубку на шею, после чего сказал:

— Завтра, прежде чем солнце поднимется высоко, прольется кровь убийцы и двух его друзей.

— Думаешь, они к этому времени доберутся до нас? — спросил Сэм.

— Они будут здесь.

— Но они же не поскачут открыто, они будут прятаться. Нужно внимательно смотреть, чтобы увидеть их.

— Я вышлю навстречу им двух воинов с орлиными глазами. Они сообщат мне, в каком месте они встретят негодяев.

— Об этом можно легко догадаться. Они же пойдут по вашим следам и подъедут к тому месту, где стоит этот лагерь. Достаточно спрятаться где-нибудь поблизости, и они окажутся у нас в руках.

— Мой брат сказал верно. Тем не менее я вышлю разведчиков, чтобы окончательно удостовериться, где расположились бандиты.

— А если у тебя не будет на это времени?

— Кто же мне сможет помешать?

— Нихора.

— Они мне не помешают, напротив, помогут схватить убийц. Убийцы окажутся между нихора и нами. Нихора погонят их на нас.

— Хорошо бы, если так.

— А почему нет?

— Мне кажется, Олд Шеттерхэнд думал по-другому.

— Но ведь он уехал как раз для того, чтобы предупредить нас!

— Не уверен, может, это было только отговоркой. Нитсас-Ини на несколько мгновений задумался, а потом спросил подавленным голосом, ибо уже почти провидел истину:

— Может быть, он полагает, что нихора не пойдут прямо к нашему лагерю?

— Думаю, что это именно так, — столь же тихо ответил Сэм.

— И все это из-за вас?

— Думаю, да, хотя Шеттерхэнд ничего не говорил.

— Он смолчал, потому что среди моих белых братьев есть люди, которые могут испугаться, — сделал вывод Нитсас-Ини.

Подошел Вольф. Усаживаясь сбоку от вождя, он услышал последние, тихим голосом сказанные фразы и возразил Сэму:

— Здесь вы не правы. Нихора не придет в голову тратить свое время, чтобы ловить вас снова. Единственно верное, что они могут сделать и что они непременно сделают, так это нападут на нас, и только одержав победу, они смогут заняться и вашими душами.

— Ваша точка зрения не столь беспочвенна, если не ошибаюсь, — заметил Хокенс, — однако мы находимся у них в тылу, а старое, испытанное правило гласит, что тыл во всех случаях должен быть безопасным.

— Я же говорил, что Шеттерхэнд и Виннету даже не знают, где они оказались! Нихора отделили нас от них, потому трудно посоветовать им что-либо хорошее.

Чтобы слова его стали выразительнее, он заговорил громче, и все их услышали. Так получилось, что и Сэм невольно повысил голос:

— А я повторяю сказанное: для Виннету и Олд Шеттерхэнда нет ничего невозможного. Они всегда знают, что нужно делать.

— Но бывают и иные ситуации.

— Не для этих двоих. Они и теперь знают, зачем уехали и почему мы должны стоять лагерем именно в этом месте.

И вдруг из-за ближайших деревьев послышался низкий мужской голос:

— Ты прав, Сэм! Всегда нужно отстаивать честь и доброе имя своих друзей. Мы, впрочем, действительно очень хорошо знали, что и почему делали.

Эти слова произнес Олд Шеттерхэнд. Подойдя ближе, он пожал руки навахо, Вольфу и белой скво, а потом обратился к вождю:

— Почему мои братья не выставили часовых? Правда, бояться было нечего — мы с Виннету отправились вперед, но об осторожности забывать нельзя.

Он нисколько не удивился, что навахо оказались здесь. Так же вел себя и Нитсас-Ини. Он знал, что Олд Шеттерхэнд брал с собой его сына Ши-Со. Почему же теперь с ним не было юноши? Отцовское сердце так стосковалось по сыну, что он едва сдерживался, чтобы не спросить. Однако он, воин и вождь, не позволял прорваться своим чувствам наружу.

Белая скво, увидев Шеттерхэнда, вскочила. Но и она не осмеливалась задать ему вопрос. Глаза ее несколько мгновений вглядывались в темноту, потом вдруг она сорвалась с места с громким, торжествующим криком: «Ши-Со, звезда моя!»

Присутствующие сидели, не говоря ни слова. У вождя было совершенно неподвижное лицо, словно он превратился в каменную статую. И только минут через десять во тьме послышались легкие шаги. Скво вела своего сына за руку. Когда она вошла с ним в круг света, спокойно уселась на прежнее место.

Ши-Со подошел к отцу и протянул ему руку. Вождь внимательно смотрел на сына, разглядывая его молодое и сильное тело, его свежее лицо с интеллигентными чертами. В какой-то миг глаза его загорелись радостной гордостью, а потом лицо его снова стало непроницаемым, как и прежде. Он не схватил протянутую руку сына, а сделал вид, будто совершенно не увидел ее. Ши-Со повернулся и опустился на землю возле Адольфа Вольфа. Обижаться на отца ему и в голову не пришло. Он знал, как любит его отец, но помнил он и законы племени, поэтому уже сожалел о протянутой руке. Он сделал это только потому, что приехал из Европы: обычаи его родины не позволяли этого делать. Он был юношей и в присутствии мужчин не мог делать ничего, что не было настоятельной необходимостью в данном положении.

Олд Шеттерхэнд с довольной улыбкой наблюдал за этой сценой. Он знал, что в этом семействе гнездится больше любви и счастья, чем у многих белых пар, проявляющих на людях кучу внимания и нежности, но, оставшись вне поля зрения чужих глаз, живущих, как кошка с собакой.

— Мой брат Шеттерхэнд был в нашем лагере? — спросил вождь.

— Нет. Если бы я был там, то едва ли вернулся. А Нефтяной принц с Батлером и Поллером?

— Были.

— Вы дали им оружие и снаряжение?

— Да.

— Они говорили, что вместе с нами ехали и вместе с нами попали в плен к нихора, а потом им удалось убежать?

— Точно так. Откуда мой брат знает все это? Может быть, он говорил с тремя убийцами?

— Нет, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Я просто предположил. Этим убийцам нужно было оружие, значит, они обязательно должны были обратиться к вам. Да даже имей я время, мне бы не пришло в голову скакать к прежнему вашему лагерю, потому что к вечеру я узнал, что вы его оставили.

— От кого?

— Мне сказали это собственные глаза.

— Уфф! Так ты нас видел?

— Да. Я сидел на высоком дереве, выслеживая нихора, когда увидел, как вы едете по другому берегу.

— Так, может быть, и нихора нас видели?

— Нет.

— Ты точно знаешь?

— Мне известно это от них самих. Я их подслушал. С нами был Ши-Со. Он держал лошадей, пока мы с Виннету проникли в лагерь врагов. Я вернулся с Ши-Со, чтобы сообщить об этом моим белым братьям и разыскать моих краснокожих друзей. Виннету остался там: он продолжает наблюдение за врагами. Очень рад, что встретил здесь моего брата Нитсас-Ини, и мне не надо разыскивать воинов навахо.

— И я рад после долгой разлуки снова увидеть моего брата Олд Шеттерхэнда. Завтра враги попадут в наши руки.

— Несомненно, хотя я знаю, что предположения моего брата покоятся на ложных основаниях.

— Олд Шеттерхэнд заблуждается. Я думаю точно так же, как и он.

— Не знаю.

— Нихора найдут наш лагерь пустым и пойдут по нашим следам.

— Сначала нихора захотят напасть на нас. Они не догадываются, что воины навахо оставили свой лагерь.

— Уфф! На моих белых братьев хотят напасть? Где?

— Они думают, что мы разыскиваем навахо и хотят встретить нас у Зимней Воды, чтобы перестрелять всех.

— У Зимней Воды? Неплохой план. Ни одно место так не подходит для устройства засады, как это. Мои братья не пойдут туда?

— Наоборот — пойдем.

— И вступите в сражение?

— Надеюсь, сражения не будет. Возможно, нихора сдадутся без боя.

— Уфф! Как же такое возможно?

— Воины навахо помогут нам в этом. Так я думаю!

— Если ты хочешь, мы поможем. Мы подождем врагов на той стороне реки, в нашем новом лагере.

— Не знаю, где он расположен, но Зимняя Вода подходит для этого гораздо лучше.

— Мой брат прав. Мы пойдем с ним к Зимней Воде. Но как же в таком случае мы поймаем Нефтяного принца и обоих его сообщников?

— Вы хотите взять их в плен? — спросил Олд Шеттерхэнд, на лице которого можно было прочесть выражение легкого удивления, столь редкого у этого человека.

— Да, — ответил вождь.

— Вы же снабдили их ружьями и боеприпасами!

— Но они нас обманули!

— И вы беспрепятственно позволили им уйти!

— Потому что я дал им слово.

— Теперь понятно! Ты же не знал, что Нефтяной принц убил двух твоих разведчиков.

— Нет, этого я не знал.

— Значит, ты хочешь пойти по следам врагов, чтобы отомстить им за смерть разведчиков?

— Хочу и должен, но преследовать их мне не нужно, они сами придут к нам.

— В самом деле? Странно! Они должны были бы радоваться, если б им удалось уйти от вас и от нас.

— Да, — ловко встрял в разговор Вольф, при этом лицо его выказывало высшую степень удовольствия, — если бы только у них был чек!

— А у них его нет?

— Нет, он у меня.

— И как же вам это удалось?

Вольф удовлетворил любопытство Олд Шеттерхэнда и добавил:

— Потом мы наблюдали за ними и узнали, что они нас преследуют. Мы даже выслали двух разведчиков.

— Хм! Это небезопасно. Ваши лазутчики могут легко спугнуть их.

— И я бы тоже отказался от разведчиков, — заметил вождь. — Когда ты собираешься ехать к Зимней Воде?

— Как только займется день.

— Тогда их еще здесь не будет. Видишь, мы вынуждены оставить несколько человек.

— Охотнее всего я бы остался сам, но не могу. Вольф и ты — также. Но мы должны наблюдать за ними. Отбери самых лучших, самых хитрых и самых надежных людей!

— Не беспокойся, я это сделаю.

— Скажи им, что лучше застрелить эту троицу, чем позволить им уйти. Ненавижу кровопролитие, но эти убийцы подобны диким зверям. Они пойдут по нашему следу и запросто прольют кровь, если не получат чек назад. И еще одно. Я не вижу кантора. Где он? — озабоченно спросил Шеттерхэнд.

— У меня в лагере. Он сбежал отсюда и прошел вдоль реки довольно далеко. При этом он пел и шумел. Я послал воинов за реку, они поймали его и притащили ко мне.

— Он неисправим! Его и в самом деле надо привязывать!

— Прости его! Его шум и крики помогли мне найти вас.

— Это не извиняет его глупости. Он уже натворил немало бед.

— У него, видно, ум не на месте.

— Кажется, у него вообще нет ума.

— Приказать доставить его?

— Да. Разговаривать с твоими воинами он не сможет, и наделает у вас еще больше глупостей, чем у нас.

Только после того, как послали за кантором, Олд Шеттерхэнд начал рассказывать о проделанном им за минувший день.

А произошло все так. От его острых глаз не ускользнуло, что нихора, по следам которых они с Виннету ехали, все больше и больше замедляли темп. Но по какой причине? Это и предстояло узнать. Оба вестмена ничего не сказали о своих наблюдениях спутникам, даже Сэму Хокенсу. Они только удвоили внимание и скоро убедились, что не напрасно.

— Что скажет мой брат Шеттерхэнд? — спросил Виннету.

— Похоже, они не спешат нападать на навахо.

— Мой брат думает так же, как и я. Похоже, они откладывают свое нападение. И ясно из-за кого!

— Из-за нас, конечно.

— Да, но почему? У них нет точных сведений о враге.

— Пусть мой брат Виннету подумает вот о чем. У нас, по крайней мере, у многих, очень хорошие лошади, и мы, по мысли нихора, могли бы обогнать их, найти навахо и предупредить. Конечно, нихора захотят избавиться от такой угрозы и очистить свой тыл. Подобная мысль вполне могла бы прийти в голову Мокаши. Потому-то они и поехали медленнее, чтобы не пропустить подходящее место и устроить нам засаду. Мой краснокожий брат очень хорошо знает его.

— Мой белый брат тоже, и мы доберемся туда к вечеру. Это Зимняя Вода.

— Возможно, они поджидают нас именно там, — согласился Олд Шеттерхэнд.

— Уверен в этом! Мой брат Шеттерхэнд должен понаблюдать за врагом. Он самый осторожный и рассудительный из нас двоих.

— Но у моего брата Виннету зрение и слух гораздо острее.

— Олд Шеттэрхэнд сильнее меня. Он много лучше сможет противостоять любой опасности.

— А Виннету ловчее. Но зачем нам оценивать друг друга? Зимняя Вода такое опасное место, что у одинокого разведчика оно отберет слишком много времени и слишком много сил. Там должны быть, по крайней мере, двое.

— Значит, едем вдвоем.

— Хорошо. Но нам надо бы взять еще кого-нибудь.

— Зачем?

— Если вдруг они решат напасть на навахо, мы должны будем предупредить наших друзей, а ни один из нас уехать не сможет.

— И кого бы выбрал мой брат Шеттерхэнд?

— Предлагаю Ши-Со.

— Да. Он хороший наездник и знает округу почти так же хорошо, как мы. Значит, берем его с собой. Надо ли говорить другим о цели нашей поездки?

— Мой брат Виннету считает, что лучше помолчать?

— Да, потому что многие среди поселенцев отнюдь не герои, не говоря уже о детях и скво; их не надо пугать раньше времени.

Как быстро пришла эта мысль, так же скоро приступили к ее реализации. Три всадника ускакали галопом вперед, тогда как остальные продолжали ехать прежним медленным шагом.

Глава 11 У Зимней Воды

Трое всадников мчались по равнине. Слева раскинулась плоская, лишенная всякой растительности прерия, а справа бежала река, берега которой поросли лесом и густым кустарником, вскоре сменившим его. Исключительно чистый воздух позволял видеть далеко — неожиданного нападения нихора опасаться не стоило. Так продолжалось до вечера, причем следы иногда читались очень четко. В конце концов, Шеттерхэнд, Виннету и Ши-Со оказались от преследуемых примерно в часе пути.

Внезапно на юге появилась темная полоска, узкой лентой протянувшаяся к реке под прямым углом. Вдалеке ее образовывали одиночные высохшие кусты мескита. Дальше кустарник становился все гуще, сочнее, в то время как на юге вся растительность оставалась серой и сухой. Чем ближе к реке, тем плотнее и пышнее становились заросли, из которых временами поднимались деревья. Эта полоска растительности являлась своего рода указателем, обозначавшим рубеж, до которого могла разливаться Зимняя Вода.

Во влажное время года, то есть в период немногочисленных дождливых дней, вода собиралась в иссохшем русле прежнего водотока, и растения на несколько недель свежели, хотя весь остальной год они выглядели сухими, жалкими и печальными. Но чем ближе к реке, тем на больший срок оживала растительность, а некоторым деревьям даже удавалось активно цвести чуть ли не круглый год. И все же, в голове, придумавшей название «Зимняя Вода», жидкости, наверное, было больше, чем в речушке.

Трое всадников въехали под защиту леса и кустов, чтобы их случайно не заметили. Они спешились и отыскали надежное укрытие для лошадей, с которыми остался Ши-Со. Он получил в свое распоряжение ружье, которым мог пригвоздить к земле пригибающегося в кустах или ползущего в траве лазутчика. Затем Виннету и Олд Шеттерхэнд медленно подошли к берегу речки, тщательно вглядываясь во все окрестности и стараясь обнаружить лазутчика нихора.

Пройдя половину пути, они остановились, и Олд Шеттерхэнд сказал:

— Не пора ли окончательно убедиться, что нихора остановились на Зимней Воде и не поедут дальше?

— Деревья здесь достаточно высокие.

— И листвы на них много. Значит, на них нас не увидят. Они нашли два дерева подходящей высоты, стоявшие так близко, что, забравшись на них, можно было негромко переговариваться. Обзор оттуда открывался далекий. Вестмены могли хорошо различить и деревья у речки, и расстилавшуюся за нею равнину. Пока все вокруг было пусто.

— Они стали на Зимней Воде, — уверенно произнес Олд Шеттерхэнд.

— Да, если бы они поехали дальше, мы бы увидели их на равнине. Мой брат может посмотреть в свою трубу.

Подзорная труба обычно находилась в седельной сумке, но сейчас, расставаясь с Ши-Со, охотник взял ее с собой. Теперь он, сидя на суку, рассматривал через нее кустарник, росший по берегам Зимней Воды. Через некоторое время охотник сообщил апачу:

— Они там, с той стороны кустов, на берегу Зимней Воды. Сюда же, на водопой, они приведут и своих лошадей с Челли.

— Можно ли к ним подкрасться?

— Можно, но не сейчас, а когда стемнеет.

Они уже готовы были слезть с дерева, когда апач издал удивленное «уфф!».

— Мой брат что-то увидел?

— Да, всадников. Пока они находятся на том берегу. Они напоминают длинную змею, подползающую к деревьям. Скоро они выйдут на хорошо видную нам поляну.

Но прежде там появились двое индейцев, летевших во весь опор прямо к кустам. Один из них скоро вернулся и махнул рукой, дав понять, что они не нашли ничего подозрительного.

— Пусть мой брат возьмет свою трубу, — предложил Виннету.

Олд Шеттерхэнд последовал его совету. По знаку индейского разведчика из зарослей потянулась длинная вереница всадников, размалеванных в цвета войны. Олд Шеттерхэнд не смог различить их лица, хотя многие показались ему знакомыми.

— Это воины навахо, — произнес апач. — Отсюда до них далеко, и я не смог их узнать, но в хвосте отряда находится скво. Пусть мой брат лучше рассмотрит их в свою трубу. Он узнал кого-нибудь?

— Да, в хвосте скачут Нитсас-Ини и его скво.

— Значит, это действительно навахо. Они располагались в устье реки. Почему они оставили свой лагерь?

— И почему теперь они едут по правому берегу?

— Странно. Они же знают, что нихора должны находиться на другом берегу…

— Может, их сбило с толку какое-то ложное известие?

— Весьма вероятно.

— И кто же мог привезти им такое известие?

— Есть только один вариант. Их сбил с толку Нефтяной принц.

— Верно!

— А что может вынюхивать вся эта троица у навахо?

— Зачем нам ломать головы? Мы узнаем об этом в любом случае. Пора спускаться! Скоро станет темно, и нам пора уже выдвигаться к нихора.

Если бы сюда каким-то образом забрел враг, то сидящих на деревьях охотников он раскрыл бы сразу. Внизу и в самом деле было безопаснее. Когда они оказались на земле, Олд Шеттерхэнд сказал:

— Наши друзья, по какой бы причине они не пошли этим путем, могут и не дойти до цели.

— Почему?

— Нихора, возможно, уже заметили их.

— Уфф! Нихора расположились у самого берега!

— Противоположный берег скрыт кустами и деревьями, но наши друзья проехали по поляне, и каждый находившийся у воды мог их увидеть.

— Нихора перед этим поили своих лошадей. Надеюсь, что они управились раньше и у воды больше никого не было. Придется еще раз залезть на дерево и понаблюдать. — Через некоторое время с ветки послышался голос Виннету: — У воды никого нет; думаю, что навахо не заметили.

— Будем надеяться.

Настали сумерки, и оба вестмена отправились в небезопасный для них путь. Темнело очень скоро, и когда они добрались до Зимней Воды, на глаза уже нельзя было положиться.

Челли текла точно с востока на запад, а Зимняя Вода, как уже сказано, с юга на север и вливалась в главную реку почти под прямым углом. Берега обоих водотоков поросли лесом и кустарником, местами очень высоким. В русле Зимней Воды в это время года оставалось всего лишь несколько ручейков, перебраться через которые не составило труда. Местность близ устья притока была скалистой, берега круто вздымались вверх, и спуститься верхом к воде оказалось невозможно. Кто хотел-таки это проделать, должен был добраться сначала до Челли, где оба берега выравнивались. Именно там проходил брод и именно это место годилось для засады. Надо было только запастись терпением, и неприятель сам пришел бы в руки, если, конечно, сидевшие в засаде превосходили бы его по численности.

Нихора расположились не здесь. Они прошли по левому берегу до устья, и только там, на высоком берегу, поставили лагерь. Но там не было воды. Желающему напоить лошадь или напиться самому надо было вернуться к упомянутому броду, спуститься в высохшее русло Зимней Воды и пройти по нему к месту впадения последней в Челли. Это было весьма затруднительно. Конечно, нихора предпочли бы остановиться непосредственно в устье, но они в любом случае хотели избежать оставлять следы.

Когда Шеттерхэнд и Виннету достигли высокого берега Зимней Воды, они увидели внизу, между крупными обломками скал, лагерные костры.

— Неосторожно себя ведут! — заметил Виннету.

— Да, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Эти парни, должно быть, полагают, что мы далеко отстали и еще не добрались до этих мест.

— А как легко могут навахо заметить их огни!

— Значит, нихора уже видели своих врагов. Они знают, что те находятся на другом берегу реки и не станут переходить сюда. Мы скоро сможем проверить это предположение.

Друзья добрались до брода и перешли Зимнюю Воду. Дальше они продолжили свой путь по левому берегу. Чем ближе они подходили к лагерю, тем осторожнее становились. Крадучись шли они от дерева к дереву, от куста к кусту, избегая мест, куда падали отблески лагерных костров. Когда можно было различать отдельные лица, Виннету тихо сказал:

— Пусть мой брат останется здесь, а я обойду лагерь, проверю, где лошади и выставлены ли посты.

Он исчез, а менее чем через полчаса вернулся.

— Лошади находятся с той стороны лагеря, — сообщил он, — и не смогут выдать нас своим фырканьем. Со стороны открытой равнины выставлены посты. Их имело смысл ставить только против навахо, а значит, нихора ничего не знают о приходе навахо.

— Мой краснокожий брат осмотрел лагерь снаружи. Вероятно, он заметил, где сидит вождь Мокаши?

— Вместе с тремя другими старыми воинами он сидит у подножия широкой скалы. Если мы будем осторожны, то сможем подобраться к нему. Он сидит почти на самом краю берегового обрыва, и других нихора поблизости нет. Я пойду вперед, а мой брат пусть следует за мной.

Они легли и поползли, очень умно и ловко используя для прикрытия каждое дерево, каждый кустик. Их целью была скала, о которой говорил Виннету. Она казалась скорее длинной, чем широкой и достигала двойной высоты человеческого роста. Сверху она поросла мхом, долгие годы ее устилали опадавшие листья, не тронутые ветром. Естественным путем они превратились в гумус, толстый слой которого виднелся на верхушке камня. Еще больше его скопилось в трещинах. С той стороны скалы, где крались друзья, на грунте выросли кустики, и тоненькие их веточки свешивались с верхнего края каменной глыбы.

Между этим камнем и круто обрывавшимся берегом имелась только узенькая полоска, на которую пробрались оба лазутчика. Площадка, где они оказались, имела в ширину не больше ступни. Если бы грунт не выдержал тяжести двух мужчин, они бы скатились вниз, поэтому, прежде чем ступить на эту полоску, оба вестмена тщательно проверили ее ногами и удовлетворенно убедились, что полоска является частью прочной скалы. После этого охотники решили забраться на камень. Если бы им это удалось, они оказались бы прямо над сидящим вождем.

На поверхности скалы имелось одно местечко, где можно было ухватиться руками за край. Шеттерхэнд вцепился в камень, поднялся на плечи апача и подтянулся вверх. Это было крайне опасное начинание, потому что при малейшей неосторожности, малейшей ошибке он сорвался бы вниз. Подняться рывком тоже было нельзя, потому что тогда белый слишком сильно высовывался, и его могли заметить сидящие с той стороны камня. Забравшись на самую макушку скалы, Олд Шеттерхэнд распластался там и осторожно спустил вниз лассо, уцепившись за которое, и Виннету оказался наверху. Если бы их заметили, они могли бы прощаться с жизнью: впереди три сотни нихора, позади обрыв. Никакое ружье не спасло бы от гибели. Осторожно приподнявшись на локтях, они смогли рассмотреть лагерь.

Горело не меньше восьми костров, на которых воины готовили ужин. Прямо под собой оба разведчика увидели Мокаши с тремя старейшинами. Те обменивались между собой отрывочными фразами. Похоже, четверо сидевших так и не пришли к общему решению. Один из них, седоволосый человек в летах, но еще очень бодрый, сказал:

— Надо поторопиться и поскорее разыскать этих собак навахо. Мы должны сейчас же убить их.

— Успеем, — ответил вождь, — но не так быстро! Мой старший брат не учитывает, что мы потеряем всего только один день. Если завтра захватим бледнолицых, сразу же выступим на навахо. Шакалы-навахо выползут из своих нор не раньше, чем появимся мы. Они не могут оставить лагерь до возвращения разведчиков, иначе с теми просто невозможно будет встретиться. Пусть об этом подумает мой старший брат!

— Я думаю об этом, но бывает лето, а бывает зима, и у каждой вещи в этом мире есть две стороны. Мокаши думает, что навахо будут ждать своих лазутчиков, а я считаю, что не будут. Раз их так долго нет, значит, с ними случилось несчастье. Навахо скоро поймут это и не станут больше ждать.

— Мысли моего брата верны только наполовину. Если бы у врагов появилось подозрение, они поостереглись бы выступать в неизвестность со всеми воинами. Они бы выслали новых шпионов.

— Такой поворот не лучше. Новые разведчики могут обнаружить нас и, вернувшись, сообщить своему вождю. Тогда навахо нападут на нас, а мы к этому не подготовлены.

— Мы подготовимся, мы ведь всегда выставляем посты.

— Большой риск. Лучше бы Мокаши отказался от своего нового плана, иначе вместо того, чтобы мы застали их врасплох, это сделают они!

Он говорил резко, в непривычном для общения с вождем тоне, поэтому Мокаши ответил:

— Голову моего брата годы покрыли снегом. Он видел больше зим, чем я, и многое пережил. Он может, не смущаясь, говорить обо всем, даже если это не совпадает с моим мнением. Но вождь не он, а я. И хотя я выслушиваю мнения старых воинов, решаю все-таки я, поэтому все должны следовать за мной!

— Ты прав, — опустил голову старик. — Мы должны исполнять твою волю!

— Да, и ты увидишь, что я избрал лучший вариант. У нас в руках разведчики навахо. И это еще не самое важное.

Мой брат не знает, что навахо известно о нашем приближении.

— Уфф! Кто же мог об этом сказать?

— Те трое бледнолицых, что убежали от нас.

— Уфф! А ведь правда! Если только они поскакали к навахо…

— Больше им некуда скакать. Возможно, они уже встретились, и тогда навахо немедленно снялись с места и выступили против нас.

— И зная это, Мокаши ждет того, чтобы враги напали на нас? Разве мой брат забыл старое правило войны: побеждает тот, кто выступит раньше!

— Я знаю это правило, но сейчас оно неприменимо. Наверняка навахо устроили лагерь в хорошо защищенном месте. Значит, победа не будет легкой, прольется много крови. Пусть лучше они приходят и нападают на нас в месте своей гибели.

— Значит, Мокаши ожидает врагов? Это не входило в наш план.

— Сначала я хотел ошеломить навахо, но теперь это уже невозможно. Значит, надо менять план. Мы спрячемся здесь, на Зимней Воде. Когда придут навахо, мы позволим им спуститься с высокого берега в речную долину и тогда нападем на них. Они не смогут защищаться — мы загоним их в тесную расщелину, зажатую высокими скалами.

— Уфф! — воскликнул старик и, судя по выражению лица, приободрился.

— Теперь мой брат согласен со мной? — спросил вождь.

— Да, новый план Мокаши хорош, и я думаю мы сумеем его осуществить, если только не встретится неожиданное препятствие.

— Есть только одно препятствие, и завтра утром мы его преодолеем.

— Понимаю. Ты имеешь в виду бледнолицых, едущих следом?

— Да. Они преследуют нас. Они хотят разыскать навахо. Они могут выдать врагам наше место, если прорвутся. Мы должны задержать Виннету и Олд Шеттерхэнда со всеми их людьми.

— Их придется убить?

— Да, если вздумают сопротивляться.

— А если не вздумают?

— Тогда возьмем их в плен и отведем к нашим женам, старикам и детям, когда будем возвращаться с победой. Когда вместе с добычей мы получим Виннету, Олд Шеттерхэнда и прочих знаменитых охотников, слава о такой победе дойдет до любого индейского костра!

— А что мы потом будем с ними делать?

— Пока не знаю. Все решит совет. В любом случае, если совет не приговорит их к смерти у столба пыток, они не получат свою жизнь просто так; они должны будут отвоевать ее.

— Уфф! Виннету и Олд Шеттерхэнд бьются за свою жизнь с нашими воинами! Такого зрелища еще не видел народ нихора.

Глаза двух других стариков буквально засветились блаженством. Оба восхищенно воскликнули «уфф!», а Мокаши, довольный их согласием, продолжал:

— Зимняя Вода лучше всего подходит для ожидания врагов. Здесь без труда и риска можно напасть на них и уничтожить. Мои братья увидят завтра утром, как легко мы захватим бледнолицых, хотя и ведут их знаменитейшие вестмены.

При этих словах старик снова задумался и сказал:

— Мокаши действительно верит в удачу?

— Да.

— Если там находятся такие известные вестмены, то план может легко сорваться. Олд Шеттерхэнд и Виннету догадаются обо всем, что хочет сделать Мокаши.

— Я знаю, что они очень умны и умеют читать чужие мысли. Но наш план им не разгадать. Они считают, что мы уже выступили против навахо. Они не догадаются, что мы ждем их здесь.

— Хотел бы я, чтобы так случилось, но все время думаю о том, что с нами произошло. Ни у одного орла нет таких зорких глаз, ни у одного мустанга — таких чутких ушей, как у Олд Шеттерхэнда и Виннету. Ни одна лиса не хитра так, как они. Разве мы не поймали их? Разве не связали? И все же нам пришлось их освободить! А кто нас заставил? Да все те же двое, связанные и невооруженные! Если мы сможем поймать их завтра, а потом еще и удержать, то надо действовать совсем не так, как в прошлый раз.

— Теперь будем умнее. Мы уже сегодня сделали все, что предписывает разум. Мы даже стали лагерем здесь, наверху, а не у воды, где обязательно оставили бы следы. Когда бледнолицые завтра приедут туда, они не увидят ни единого следа и, ничего не подозревая, поскачут вниз. Они подъедут к водам Челли, чтобы напоить своих лошадей: тут-то мы и нападем на них.

— Ты думаешь, что они не станут переправляться через речку, а остановятся прямо перед ней?

— Да. Только в этом месте есть удобный спуск к воде. Они воспользуются возможностью остановиться и отдохнуть.

— Мой брат прав, ведь среди них — скво и дети, это тоже надо учитывать. И Мокаши думает, что мы сумеем захватить их без боя? А если они вздумают защищаться?

— Тогда мы их перестреляем. Однако, если мы не наделаем ошибок, им не придет в голову применить оружие. Как только они окажутся у воды, мы обрушимся на них…

— Пешими?

— Да. Было бы большой глупостью скакать вниз.

— Придется оставлять воинов здесь, возле лошадей.

— Не придется. Мы спутаем животных. В атаке на врага должны участвовать все наши воины. Именно в этом заключается мой план. Когда белые увидят, как велики наши силы, они откажутся от всякой попытки сопротивляться. Мой старший брат может себе представить их положение. Справа и слева они увидят отвесные скалы, перед собой — воды Челли, а позади — плотные ряды наших воинов. Даже если у кого-то и мелькнет мысль о защите, он сейчас же отбросит ее.

— И все-таки я думаю, что такая мысль обязательно придет.

— Возможно, потому что они не только хитры, но и смелы, и даже дерзки. Однако им придется подумать о женщинах и детях, чью жизнь они обязаны сохранить.

— А что будет, если они рискнут бежать?

— Это невозможно! Куда им отступать?

— В Челли.

— В воду? Этого они не сделают. Как и мы, они хорошо знают, что в плывущего стрелять очень удобно. Да и опять-таки остаются женщины и дети. Такие герои, как Виннету и Шеттерхэнд, даже в величайшей опасности не бросят людей, ставших под их защиту. А каким бы позором для них стали рассказы о том, что они бросили беззащитных, которых вызвались охранять!

— Мокаши прав. Его речь погасила все мои сомнения. Мы можем спокойно поджидать бледнолицых, потому что им придется сдаться без боя. Потом мы сделаем то же с собаками навахо.

— Да, мы заманим их вниз, в глубокое ущелье Зимней Воды, и не выпустим отсюда. Мы убьем их всех, потому что нам нужно оружие, с которым мы сможем потягаться даже с самым сильным врагом.

— Оружие? — старик пока не догадывался, что замыслил Мокаши.

— Да. Разве не мечтал мой брат о Серебряном ружье Виннету?

— Уфф! А о волшебном ружье Шеттерхэнда! Ты прав. Эти бледнолицые отдадут нам свои ружья.

— И тогда с помощью волшебных ружей мы перестреляем всех навахо. Никаких других ружей нам и не надо. Уфф!

Если бы они только знали, кто лежит над ними почти на расстоянии вытянутой руки и слышит все, о чем они говорят! Виннету отполз чуть назад и потянул Олд Шеттерхэнда за рукав.

— Пойдем!

Шеттерхэнд молча согласился.

Они отползли к тыльной части скалы, и Олд Шеттерхэнд осторожно спустил апача на лассо. Затем спустился сам.

Теперь перед ними встала новая задача: незаметно, как и пришли, покинуть расположение нихора. Прижимаясь к земле, вестмены проделали тот же самый тяжелый путь, которым добрались сюда. Оказавшись на безопасном удалении от лагеря, они встали и спокойно прошли брод. На другом берегу реки они остановились, и Виннету сказал:

— Нихора устроили западню и полагают, что мы туда сунемся.

— Да, на первый взгляд ловушка так хороша, что мы обязательно должны в нее попасть.

— Мой брат думает верно, и мы войдем в нее.

— А там поглядим, смогут ли они поймать нас! Мы приведем навахо, и они замкнут западню, приготовленную для нас, в которой теперь окажутся сами нихора. Теперь не нужно посылать к навахо Ши-Со, потому что завтра мы сами их разыщем.

Винету хотел молча уйти, но Шеттерхэнд положил ему руку на плечо и сказал:

— Пусть мой брат немного подождет! Не мешало бы убедиться, что это и в самом деле та ловушка, о которой шла речь.

— Мой брат думает, что нихора могли иметь в виду что-то другое?

— Да, и тогда мы можем попасть в петлю, из которой не выпутаемся.

— Один из нас останется здесь, чтобы наблюдать за нихора. Это буду я.

— Нет, лучше я. Мой брат Шеттерхэнд лучше знает, как обходиться с белыми женщинами и детьми. Поэтому ехать надо ему. Он все им объяснит.

— Хорошо! Только ночью у Зимней Воды больше нечего делать. Лучше придти сюда рано утром.

— Да, я вернусь на ночь к моему жеребцу.

— Тогда пошли!

И они повернули в ту сторону, откуда пришли. Теперь им не надо было скрываться, ибо в темноте их все равно никто бы не увидел. Шли они довольно быстро, потом остановились, чтобы еще раз обсудить план действий на завтрашний день.

— Когда мой брат Олд Шеттерхэнд появится здесь?

— Точно сказать не могу, потому что не знаю, когда встречу навахо. Я бы хотел отправиться перед самым рассветом.

— Тогда мой брат, когда приедет, может остановиться там, где прежде мы оставили Ши-Со. Я буду находиться поблизости и скажу тебе, как вели себя нихора.

— И тогда мы сможем проверить, сбылись ли наши предположения. Я бы очень хотел, чтобы это случилось, потому что в таком случае мы смогли бы без кровопролития решить спор двух племен.

— Мы поедем с белыми всадниками к Зимней Воде?

— Да.

— И съедем к броду, как будто ни о чем не догадываемся. Мы возьмем с собой женщин и детей?

— Конечно.

— Они испугаются и могут помешать нам.

— Мы не оставим их, иначе нихора могут насторожиться.

— Верно. Значит, они не должны оставаться где-то сзади. Пусть мой брат попросит их не делать глупостей. Когда мы окажемся внизу между скалами и водой, навахо не должны медлить ни секунды!

— Они будут там.

— Как сделать так, чтобы их не заметили нихора?

— Навахо должны расположиться у Зимней Воды до нашего прихода. Сначала мы поедем вместе, но невдалеке от тех мест, где нихора могут нас заметить, мы остановимся. Там я и хочу тебя встретить. Там я узнаю от моего брата положение дел. Если все в порядке, белые подождут моего возвращения, а я поведу навахо в обход, туда, где начинаются заросли Зимней Воды. Мы уйдем далеко на юг, чтобы нихора не смогли нас увидеть. Затем я поведу краснокожих по сухому руслу, до самого брода, где нас должны поджидать нихора. Потом я вернусь к вам, и мы вместе выступим против врагов.

— Все верно, я думал точно так же. Мы поведем белых к броду, потом спустимся и повернем направо, к водам Челли.

— Там мы спешимся и поведем себя так, будто хотим отдохнуть. Одновременно позаботимся о том, чтобы нихора не схватили нас при первом приступе. Там, внизу, есть много скал, за которыми можно спрятаться, если придут краснокожие. Твое Серебряное ружье и мой штуцер Генри будут первыми, кто заговорит с ними, а потом им в спину пошлют свои заряды навахо.

— Мы будем стрелять?

— Если ничего другого не останется, то да, но — по возможности — надо щадить их жизни. Стой! Похоже, мы уже на месте.

Острый глаз Шеттерхэнда, несмотря на темноту, определился точно. Оба приблизились к кромке берега и кликнули Ши-Со. Тот ответил и вывел лошадей из кустов, в которых до того прятался.

— Удачи! — улыбнулся Виннету, беря своего жеребца за повод и возвращаясь в кустарник.

— Удачи! — ответил Шеттерхэнд, садясь в седло и собираясь уехать.

Естественно, оба друга не забыли забрать у Ши-Со свое оружие. Того, вероятно, удивила манера их прощания, но, полный глубокого уважения, он не осмелился обмолвиться хотя бы словом. Он, в свою очередь, вскочил в седло и последовал за Олд Шеттерхэндом.

А тот, недолго проехав рысью, остановился и некоторое время вслушивался в ночь. Затем он приветливо обратился к юноше:

— Ши-Со знает, зачем мы взяли его с собой?

— Я это узнаю, — вежливо ответил парень.

— Узнаешь. Если я скажу это сейчас, то мне придется объяснять дважды, а я хочу этого избежать. Но кое-что я все же скажу, и ты этому порадуешься. Я видел твоих родителей.

— Правда? Где? — выдал свою радость изумленный Ши-Со.

— На том берегу. Они вместе с большим отрядом воинов направляются вверх по реке.

— Чтобы разыскать нихора? Тогда они станут лагерем на ночь. Если бы я смог поехать к ним!

— Сможешь. Мне тоже надо встретиться с ними, и ты будешь меня сопровождать. Думаю, что уже этой ночью ты сможешь приветствовать отца и мать. Но надо спешить. Вперед!

Достаточно было его короткого слова, и жеребец белого охотника перешел на аллюр. Ши-Со последовал за Олд Шеттерхэндом, бесконечно счастливый, что снова может увидеть своих родителей, и особенно мать.

На этот раз не требовалось особой проницательности, чтобы открыть место, куда они направлялись. Когда они приблизились, увидели отсветы костра, пробивающиеся между деревьями. Шеттерхэнд придержал коня и сказал:

— Какая неосторожность — жечь такое пламя! Я, правда, убежден, что место здесь безопасное, но все-таки не стоит палить костер, на котором можно поджарить бизона. Сэм Хокенс, должно быть, уверен, что находится в полнейшей безопасности. Пойдем пешими. Я хочу узнать, что они делают и о чем говорят. Уже отсюда слышны их громкие голоса.

Оба тихо повели коней по краю кустарника, за которым остановилась шумная компания. Потом они прокрались ближе и, к своему удивлению, увидели вождя навахо с его белой скво.

— Твои родители здесь, — прошептал Олд Шеттерхэнд своему юному спутнику. — Видишь?

— Да.

Он сказал всего лишь одно короткое слово, но острое ухо охотника уловило, как голос Ши-Со дрожал от радостного возбуждения.

— Они несказанно обрадуются, услышав, что ты с нами. Но они пришли не одни, поэтому тебе придется пока остаться здесь. Сначала я пойду один.

Олд Шеттерхэнд подкрался еще ближе, а потом последовала та самая сцена, что была описана в предыдущей главе. Охотник спокойно уселся рядом с Нитсас-Ини, готовый обсудить с ним план завтрашних действий.

Позже привели кантора, которого многие встретили совсем не дружески, ибо Шеттерхэнд довольно резко высказался в его адрес, впрочем, не унижая его достоинства. Затем белый охотник призвал присутствующих отправляться спать.

Вождь навахо не стал возвращаться с белой скво в свой лагерь, объяснив, что хочет остаться здесь. Но своих воинов он все же отправил назад — они должны были доставить в лагерь его распоряжения.

Когда выставили часовых и загасили костер, все успокоились. Ши-Со лег возле своей матери. Было поздно, и время до рассвета пролетело как один миг. Только занялся день, как Олд Шеттерхэнд разбудил спящих. Когда они подошли к реке, чтобы освежиться, воины навахо длинной цепочкой потянулись вверх по долине, раскинувшейся на другом берегу, а когда их лошади поравнялись с переселенцами, индейцы начали переправляться.

Белые быстро собрались. Впереди ехали Олд Шеттерхэнд и Нитсас-Ини. Последний еще накануне ночью передал через посланцев, отправленных в лагерь, имена двух индейцев, которые должны были наблюдать за Нефтяным принцем и его спутниками. Вождь верил, что доверил эту задачу самым искусным и хитрым среди своих соплеменников. Если его лазутчики заметят, что трое бандитов хотят улизнуть, они должны были скорее убить их, чем позволить уйти.

Когда рассвело, разведчики отправились в путь. В том месте, где ночевали навахо, они не заметили ничего подозрительного, а потому повернули назад, рассчитывая найти укрытие, из которого могли бы издалека увидеть трех приближающихся всадников.

Примерно через полчаса индейцы заметили место, где прибрежный кустарник длинным узким клином вытягивался в открытую прерию. К этому клину они и поскакали. Спешившись, навахо завели лошадей в кусты, привязали их, а сами спрятались поблизости. Именно отсюда открывался хороший вид на равнину, и отсюда они могли бы заметить Нефтяного принца с его спутниками за добрую милю. Индейцы были уверены в успехе, но, к сожалению, дело обстояло совсем не так.

Гринли, Поллер и Батлер, как уже говорилось, не могли мчаться за навахо до самого лагеря, потому что не видели в ночной тьме никаких следов. Решив лечь отдохнуть, они обсудили события последнего дня, столь неудачного для них, и прежде всего заговорили о потерянном чеке. Злоба душила всех троих и они любой ценой решили вернуть ценный документ, не щадя ни одного человека, кем бы он ни был. Они очень тщательно обсудили все дела и вспомнили, что видели след одинокого всадника. След этот с левой стороны в какой-то момент «прилип» к следу навахо. Тогда они не придали этому значения, но сейчас именно этот след показался им очень важным.

Едва стало светать, все трое были на лошадях и мчались дальше. В открытой местности они держались следа навахо, а когда попадался кустарник, объезжали его. Вскоре они увидели перед собой упомянутый зеленый клин.

Батлер придержал лошадь, окинув этот клин задумчивым взглядом.

— Смотрите с этой стороны, перед клином — обширная пустошь, — заметил он. — Если мое предположение верно, то и с другой стороны тоже простирается прерия. Это идеальное место для засады. Хитрые парни скрываются только там, как пить дать! Значит, надо осторожно пробраться туда, и — горе собакам, которых мы там найдем! Вперед!

Батлер соскочил с седла и повел лошадь к реке. Двое других последовали за ним. Попав под покров прибрежных деревьев, они двинулись вверх по реке, скрываясь в зарослях так, чтобы с острия клина их нельзя было заметить. Двигались они, конечно, очень медленно, и прошло довольно много времени, прежде чем бандиты достигли цели. Привязав лошадей, они занялись поиском индейцев. Это произошло за несколько минут до того, как оба навахо подъехали к клину с другой стороны.

Трое белых обыскивали кустарник очень осторожно, но так и не нашли ни единого человеческого существа, ни даже его следов. Они уже почти достигли самого края клина, и Нефтяной принц уже собирался возвращаться к лошадям, когда Батлер протянул руку в сторону прерии и сказал:

— Эй! Вон едут двое краснокожих! Возможно, это именно те, кого мы ищем. Неужели мы пропустим их мимо?

— Мимо? — переспросил Поллер. — Разве они едут мимо? Как мне кажется, они направляются прямо на нас.

— Тогда назад! Надо понаблюдать за ними.

Они отошли чуть назад и спрятались. Навахо тем временем спокойно подъехали, остановили лошадей, спешились и скрылись в кустарнике. Обе группки находились шагах в десяти друг от друга. Индейцы были убеждены, что они здесь одни, поэтому не посчитали нужным молчать, и белые отчетливо слышали их слова.

— Приедут ли бледнолицые? — спросил один.

— Приедут, — ответил другой. — Они должны забрать свою бумажку.

— Тогда они едут к смерти. Если они поедут за нашими воинами, их возьмут в плен, а если не поедут, чего-то испугаются, мы их застрелим.

— Слышали? — прошептал Нефтяной принц Батлеру и Поллеру. — Больше нам нечего ждать.

— Да, так что нам делать? — спросил Батлер.

— Отправить их в ад. Цельтесь в головы, — Гринли первым вскинул ружье и отсчитал:— Раз… два… три!

Раздались три выстрела. Кусты, в которых прятались краснокожие, зашелестели, послышались короткие хрипы и стоны. Потом все стихло.

Белые оставили свое укрытие, продрались сквозь кусты, а вскоре остановились перед лежавшими на земле индейцами с простреленными головами. Оба были мертвы.

— Вот так! — произнес Нефтяной принц. — Пусть остаются грифам и койотам.

Поллер довольно кивнул, да и Батлер ничего не имел против. Они развернулись, собираясь отправиться к своим лошадям, как вдруг Батлер остановился и сказал:

— Подождите! Давайте поглядим, что у них с собой.

Трое бандитов бесцеремонно ограбили мертвых. Особенно желанными у них стали оружие и амуниция. Взяли они, конечно, и индейских лошадей, которые могли облегчить им дорогу. Если беглец меняет лошадь, он выигрывает время. К своей радости они нашли в седельных сумках значительный запас сушеного мяса. Краснокожие вдоволь запаслись им, ибо рассчитывали на долгую разлуку со своими.

Далее трое убийц продолжили путь с пятью лошадьми. Теперь им не надо было осторожничать — никаких засад больше не ожидалось. Всадники вовсю погнали лошадей, пока не добрались до того места на берегу реки, где останавливались на ночь навахо. Бандиты спешились, чтобы изучить лагерь, но ничего особенно интересного не нашли, кроме следов, оставленных рано утром краснокожими, двинувшимися вверх по реке.

Они проехали по ним и через четверть часа достигли места, где навахо переправились через реку. Здесь трое мерзавцев обнаружили следы лагеря белых. Они снова спешились, чтобы получше обследовать окрестности. Люди они были опытные и, конечно, не обманулись в отпечатках, хотя подробности узнать не смогли.

— Здесь был лагерь, — произнес Нефтяной принц. — Знаете, чей?

— Естественно, Олд Шеттерхэнда и его людей, — ответил Батлер. — Никого другого здесь быть не могло. Смотри! Их следы идут по берегу на запад.

— А навахо перешли реку и присоединились к белым. Теперь они все вместе выступили на нихора. Это…

Тут Нефтяной принц неожиданно замолчал. Видно было, что ему не по себе.

— В чем дело? — удивился Батлер.

— Черт возьми! Мне в голову пришла мысль, такая жалкая, ничтожная мыслишка…

— Да говори скорее, чего тянешь!

— Если дела обстоят так, как я прикинул, нам надо немедленно сматываться отсюда, как старым псам, никогда и ничего, кроме побоев, от хозяев не получавшим!

— Почему? Объясни.

— Что тут объяснять? Ты бы сам мог догадаться, если бы имел хоть что-нибудь в башке. Или тебе ее совсем отшибло? С деньгами все кончено! Мы не получим ни единого доллара, ни единого цента.

— Дьявол! Но почему?

— Чек полетел к чертям собачьим!

— Ничего не понимаю.

— Да, у тебя точно проблемы с мозгами. Ты же знаешь, что Шеттерхэнда с Виннету называют лучшими друзьями навахо?

— Хочешь сказать, что красномазые все рассказали о нас белому охотнику?

— Пожалуй. Они нас сейчас, похоже, водят за нос. У кого был чек?

— У немца, у Вольфа.

— Ну! Он-то уж наверняка свиделся с банкиром и поговорил с ним. Что отсюда следует?

— Черт! Теперь я понял. Он все рассказал, и этот Вольф… этот Вольф передал чек банкиру в руки, не так ли?

— Да.

— Тогда все пропало!

Нефтяной принц хотел что-то добавить, но начался такой ожесточенный спор, что оба брата были близки к тому, чтобы вцепиться друг другу в глотки. В этот момент между ними протиснулся Поллер и воскликнул:

— Эй, вы точно скрутите себе шеи! Что изменится? От надежды пока не стоит отказываться. Еще ничего не потеряно.

— Не понимаю! — повернулся к нему Нефтяной принц. — Чека же нет. Так?

— Да есть чек. Сперва он был у Вольфа, теперь перешел к Роллинсу. Какая разница? Не все ли равно, кто им владеет?

— Это-то мне рассказывать не надо. Откуда ты знаешь, что Роллинс его сразу же не уничтожил?

— Разорвал что ли? Мы бы хоть клочок бумажки нашли. А ветра ни вчера вечером, ни сегодня не было. Ничто не могло унести эти обрывки, они должны были бы лежать здесь. Давайте поищем, да повнимательнее. И не только здесь, но и в окрестностях лагеря.

Трое очень старались, но так ничего и не нашли. В конце концов, Нефтяной принц тяжело вздохнул, лицо его разгладилось, и он заметил:

— Между прочим теперь у меня снова улучшилось настроение. Поллер прав. Бумажек нет, значит, банкир оставил чек при себе.

— Конечно! — обрадованно вторил Поллер. — А не уничтожил он чек, видимо, потому, что решил оставить его на память о своих приключениях на Диком Западе.

— Возможно. Кстати, мне с банкиром даже лучше иметь дело, чем с Вольфом. Этот банкир ни черта не смыслит в здешних обычаях, он и защитить-то себя не сможет. Если чек и в самом деле не уничтожен, я убежден, что мы получим его гораздо проще, чем раньше.

— Согласен, — кивнул Батлер. — С этим Роллинсом церемониться нечего. Итак, решение принято. Что будем теперь делать? Поедем за белыми и индейцами?

— Только с двойной осторожностью!

— Это вовсе не нужно. Они же выслали навстречу нам разведчиков и пока не догадываются, что мы пристрелили этих парней. Они полагают, что мы находимся под наблюдением и что разведчики предупредят их о нашем приезде. Можно ехать, не оглядываясь.

Они снова расселись по седлам и поехали по следам навахо и белых, ведя индейских лошадей в поводу. Все шло так, как было задумано, никто их не беспокоил. Постепенно они приближались по высокому берегу реки к опушке невысокого лесочка. Через некоторое время бандиты достигли места, где следы стали шире и глубже. Что было тому причиной? Именно здесь накануне вечером Ши-Со поджидал с лошадьми Олд Шеттерхэнда и Виннету и именно здесь апач сегодня утром намеревался встретить объединенный отряд краснокожих и белых.

— Здесь они долго стояли, — прокомментировал Батлер. — Лошади топтались на месте и долбили землю копытами.

— Так в чем же дело? — спросил Нефтяной принц.

— Позже узнаем.

— Я бы хотел знать сейчас. Смотрите, следы отсюда ведут в кусты! Поглядим, что там.

Они оставили лошадей и направились к кустарнику. Вдруг чей-то голос по-немецки закричал:

— На помощь! На помощь! Сюда!

Бандиты в удивлении переглянулись и стали прислушиваться.

— Что он там бормочет? — удивился Нефтяной принц.

— Кажется, что-то по-немецки. Впрочем, я ничего не понимаю, — пробормотал Батлер.

— Зато я понимаю, — усмехнулся Поллер, бывший проводник переселенцев. — Кто-то зовет на помощь.

— А если это всего лишь финт и нас хотят заманить в ловушку?

— Не думаю. Пошли за мной!

И они отправились по следам, которые вели в кустарник. Вскоре бандиты увидели две оседланные лошади, стоявшие в зарослях. Человек, звавший на помощь, увидел пришельцев и закричал:

— Сюда, сюда, герр Поллер! Скорее развяжите меня!

— Он меня знает! — удивился Поллер.

— Подойдите же, герр Поллер, скорее, скорее!

— Черт возьми! Если не ошибаюсь, это же голос того чокнутого кантора, что хочет сочинить оперу в двенадцати актах. Пошли! Его точно нам нечего бояться.

— Но, — осторожно возразил Нефтяной принц, — может, это ловушка? Кто знает, не та ли это петля, куда мы должны сунуть головы?

— Вряд ли. Скорее думаю, что его наказали за какую-нибудь очередную дурацкую выходку. Не бойтесь, идем.

Поллер первым устремился в чащу, и двое других последовали за ним. Предположение бывшего скаута оправдалось — они увидели кантора со связанными за спиной руками да еще прикрученного к стволу дерева. Впрочем, кантора привязали весьма осторожно: его положение не причиняло никакой боли и даже позволяло удобно усесться в мягкой траве, прислонившись спиной к дереву.

— Герр кантор, вы? — окликнул Поллер. — Просто удивительно!

— Кантор эмеритус, попросил бы я вас! Все это ради полноты и отличия, ибо я отставной, а значит, уже не действующий, герр Поллер.

— Ваше положение можно было бы считать безнадежным. Что стряслось?

— Меня привязали.

— Вижу, но кто?

— Стоун и Паркер.

— Они не могли это сделать по собственной воле!

— Не по собственной. Им приказал Олд Шеттерхэнд.

— Почему?

— Этого… я не знаю, — ответил он, стесняясь назвать истинную причину.

— Шеттерхэнд ничего не делает без повода.

— Пожалуй, и здесь у него был повод, но я его не знаю. Не спрашивайте меня, а лучше скорее развяжите!

— Это произойдет не так скоро, как вы думаете.

— Почему?

— Я должен знать причину, чтобы не наделать глупостей. Шеттерхэнд приказал привязать вас здесь, чтобы помешать вам совершить очередную глупость. Хотя лично я считаю это жестоким: привязывать в такой глуши человека к дереву и оставлять одного, безо всякой защиты…

— Одного? Но я ведь не один.

— Кто здесь еще?

— Герр Роллинс, банкир.

— Кто? — переспросил Поллер, и на лице его появилось удивление, тотчас сменившееся удовлетворением. — Только он или еще кто-нибудь?

— Только он. Он должен был охранять меня, причем сам напросился. Я умолял его развязать меня, но он оставался глух ко всем моим мольбам. Бесчувственный и жестокий человек!

Такая характеристика пришлась Поллеру по вкусу, поэтому он подбавил масла в огонь:

— Да, очень жестоко с его стороны и достойно примерного наказания. Надо вас освободить, а его привязать!

— Точно, это было бы правильно! Я тоже не стал бы его развязывать, как бы сильно он меня об этом не просил. Я оставил бы его на привязи, а сам поскорее сбежал бы, чтобы не слышать его жалоб и упреков.

— И куда бы вы пошли?

— За другими, прямо к Зимней Воде.

— А что вы хотите там делать?

— Броситься на нихора и взять их в плен. Знаете, они хотят подстеречь нас!

— И вам это удастся?

— Конечно! Шеттерхэнд убежден в этом, и Виннету тоже. Виннету, кстати, оставался здесь всю ночь и подслушивал нихора. Я не мог пойти с ними, потому что они думали, что если… что я… хм… В общем, они привязали меня, а банкир вызвался охранять, ибо других желающих не нашлось. Ему, похоже, лучше находиться здесь, чем среди опасностей, где во время сражения можно оказаться раненным или даже убитым дикарями.

— Весьма разумно с его стороны. А не скажете ли вы нам, разговаривал ли он с Вольфом?

— С тем немцем, что пришел вместе с навахо? Конечно.

— О чем?

— О-о, о разном. Я не прислушивался — ведь мои мысли постоянно заняты героической оперой.

— Тогда, может быть, вы видели, как он банкиру что-нибудь передавал?

— Передавал? Конечно! Чек, который он взял у вас.

— Вот как! Вы это точно знаете?

— Нет, но я слышал про это.

— Хм, это мне нравится. Теперь чек находится в надежных руках.

— Да, банкир его больше никому не отдаст.

— Он что, уничтожил его?

— Нет, он хочет сохранить его на память.

— Что же, хорошее воспоминание о пережитых приключениях… Наверняка он положил чек вместе с другими документами в бумажник и…

— Нет, нет! Он считает, что чек слишком опасен для него, — и кантор залился писклявым смехом. — Если этот документ попадет в чужие руки и будет предъявлен в Сан-Франциско, то Роллинс потеряет много денег, поэтому он хорошенько спрятал бумагу.

— Что значит «спрятал»?

— Роллинс засунул его под подкладку воротника своего сюртука. Там-то уж никто искать не будет.

— Хитро придумано! И все же я не вижу банкира. Где он?

— Ушел. Он сидел у края кустарника и глядел вперед, а как только увидел вас, испугался и спрятался.

— Значит, он нас узнал?

— Нет. Вы были слишком далеко. Но вы ехали не со стороны наших друзей, поэтому он посчитал вас врагами.

— Ушел, значит. И вы не знаете, куда?

— Нет.

— Не темните! Давайте-ка признавайтесь, герр кантор, и мы докажем, как любезно обойдемся мы с ним и с вами!

— Любезно обойдетесь? — задумался кантор, стараясь придать лицу лукавое выражение всезнайки. — Пожалуй, вы думаете, что я поверю вашим словам, уважаемый герр Поллер?

— Конечно.

— И не подумаю. Нас, слуг науки, так легко не обманешь.

— Да я и не пытаюсь. Все, что я говорю, чистая правда: я хорошо отношусь к вам и к нему.

— Ко мне — возможно, но не к нему.

— Почему?

— Потому что вы плохо обошлись с ним. Я знаю об этом!

— Чепуха! Это его фантазия.

— Нефтяное месторождение оказалось липовым, так? А вы хотели похитить у него много денег…

— Глупости! Если бы он как следует изучил озеро, он давно бы уже нашел источник нефти. Он ничего в этом не понимает и настраивает против нас остальных. Мы — честные люди, и это видно хотя бы потому, что мы сами отдали чек Вольфу, когда еще находились у навахо.

— Разве он не отобрал его у вас?

— Что? Снова чьи-то бредни? У нас никто ничего не отбирал. Он же не знал, что у нас есть чек, а мы ему сами об этом сказали. Теперь мы бы очень хотели поговорить с мистером Роллинсом и наставить его, что он должен делать, если хочет заполучить месторождение и стать очень богатым человеком. Ну, так где же он скрывается?

— Хм, прямо не знаю, надо ли вам об этом говорить.

— Надо — не надо, вопрос другой! Я-то думал, что вас позабавит, если мы привяжем его к тому же самому месту.

— Это меня действительно ужасно позабавит! Он ведь заслужил такое обхождение…

— Тогда мы вас освободим.

— Вы забыли, как я помог вам освободиться, дав перочинный нож? Черная неблагодарность с вашей стороны, если вы оставите меня связанным.

— Хм, это разные вещи. Нам грозила смертельная опасность. Нас связали враги, а вас привязали только в целях предосторожности. Скоро придут ваши друзья и развяжут вас. Если бы речь шла о том, чтобы вырвать вас из рук врагов и спасти вашу жизнь, я бы сейчас же развязал ваши путы, но я боюсь делать что-либо противное воле Олд Шеттерхэнда. Самое большее, на что я способен, так это на то, чтобы посадить на ваше место банкира и таким образом наказать его за жестокость, проявленную к вам.

— Да, он поступил жестоко, крайне жестоко!

— А подумайте-ка, какая сцена появится в вашей опере! Тот, которого вы тщетно умоляли, станет просить пощады у вас! Это же торжество правосудия — величайшая находка для театра!

— Да, тут вы, пожалуй, правы, — воскликнул кантор, словно наэлектризованный. — Какая сцена для моей оперы, какая великолепная, величественная сцена! Сначала я его умоляю — это ария для баритона. Он отказывается выполнить мою просьбу вторым басом. Потом баритон освобождается, а второго баса связывают. И снова жалостная ария, за которой следует пространный дуэт между басом и баритоном. Какой необычный эффект! Я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы указали мне такую возможность.

— Остается только притащить банкира и привязать его на ваше место.

— Так тащите его!

— А где он?

— Он сказал, что где-то сзади в прибрежных скалах есть расщелина, заросшая кустами. В ней он и пересидит.

— Хорошо, мы найдем ее, но сначала я должен передать моим спутникам содержание нашего разговора и спросить, согласны ли они.

Поллер кратко передал своим сообщникам содержание беседы. Конечно, они с большой охотой просто высмеяли бы недалекого кантора, но не хотели терять время. Чек сам шел к ним в руки. Они ничего не имели против того, чтобы привязать банкира вместо кантора, которого якобы должны отблагодарить.

Бандиты ненадолго удалились. Расщелину они нашли легко — та действительно находилась в небольшом удалении от дерева, к которому был привязан кантор. Откинув ветки, прикрывавшие щель, трое увидели Роллинса. В руках у них сверкнули ножи, и Нефтяной принц издевательским тоном спросил:

— Как дела, мистер Роллинс? А что вы тут делаете в этой трещине? Может, ищете нефть?

Узнав троих пришельцев, банкир лишился дара речи. Конечно, от этой троицы ничего хорошего ждать не приходилось. Героем он не был, но одному из них просто так не сдался бы. Перед ним же стояли трое, да еще с ножами в руках. Он понял, что сопротивление только усугубит его положение.

— Давайте, выбирайтесь к нам! — потребовал Нефтяной принц. — Вы совершенно забыли о своем долге.

— О долге? — переспросил банкир, боязливо вылезая из трещины.

— Конечно, сэр. Вы должны охранять своего доброго друга кантора. Почему же вы убежали?

— Я увидел трех всадников, но не знал, что это были вы.

— Так! Значит, если бы вы нас узнали, то не убежали бы?

— Нет.

— Меня радует ваше дружеское расположение и доверие к нам. Раз вы знаете, что всадниками были мы, тогда будьте добры вернуться с нами к кантору. Ну, пошли!

Они потащили кантора к дереву. Там Нефтяной принц отобрал у него оба револьвера и боеприпасы, сказав:

— Отныне вы находитесь под могучей защитой и вам не нужно оружие, тогда как мы чертовски плохо вооружены. Разумеется, вы нам охотно поможете. А теперь я скажу вам кое-что веселенькое. Несмотря на просьбы кантора, вы отказывались развязывать его, так?

— Но мне это было запрещено.

— Да? Однако кантор очень рассердился и теперь хочет дать вам прочувствовать, каково сидеть привязанным к дереву. Мы добрее, чем вы думаете, и выполним это скромное желание.

— Что вы имеете в виду? — не без испуга забормотал Роллинс. — Что это значит? Не хотите ли вы…

— Привязать вас? Вы угадали!

— Послушайте, я этого не потерплю!

Он весь вытянулся и попытался придать себе воинственный вид. Тогда Нефтяной принц хлопнул банкира по плечу и сказал, смеясь:

— Не пыжьтесь напрасно, сэр! Мы-то вас знаем. Если будете сопротивляться, нам придется применить силу. А вы нас знаете! Потом мы уедем и забудем обо всем, что здесь было. Мы всего лишь хотим выполнить пожелание кантора. Когда мы удалимся, он может снова отвязать вас. Ну, что на это скажете?

Нефтяной принц застыл в угрожающей позе, поигрывая своим ножом. Батлер и Поллер прилагали не меньшие усилия, чтобы запугать банкира. От страха Роллинс буквально остолбенел. Он знал, что эти мерзавцы его не пощадят. Гордость его была задета: он, банкир, джентльмен, должен унижаться перед этими обманщиками и убийцами. Все это его дико возмущало, но даже мысли о сопротивлении у него не появилось. Они же хотят всего лишь связать его, а потом уехать. Подавив в душе свой гнев, Роллинс, как бы тяжело ему не было, ответил:

— Что я скажу на это? Ничего. Мне все равно, где сидеть: у этого дерева или еще где. Если это вас позабавит, выполните безумное желание этого сумасшедшего человека. Драться с вами я не стану.

— Очень разумно с вашей стороны, в высшей степени разумно, — кивнул Нефтяной принц. — Наш сочинитель полностью помешался. Он так разозлился на вас, что мы пообещали выполнить его желание, всего лишь на короткое время. Итак, пошутим немного!

Нефтяной принц развязал кантора. На его место стал Роллинс со словами:

— Что ж, получайте свое дешевое удовольствие!

Если он считал, что свяжут его столь же слабо, как и кантора, то весьма заблуждался. Поллер быстро схватил его за правую руку, Батлер — за левую. Они придавили беднягу к стволу так, что он вскрикнул, и завели руки за ствол. Пока они крепко держали его за предплечья, Нефтяной принц крепко вязал банкиру кисти, приговаривая:

— Да, мистер Роллинс, дешевое удовольствие начинается, но для вас оно легко может стать очень дорогим.

— Черт возьми! — выругался банкир. — Да как вы смеете? Так мы не договаривались!

— Вы — нет, мы — да!

— Вы вывернете мне все руки!

— Ничего с вами не случится. Это не надолго. Постойте-ка спокойно и не вертите головой, иначе я отрежу вам уши!

И двумя-тремя быстрыми движениями Нефтяной принц срезал воротник сюртука банкира, который не мог сопротивляться, даже если бы захотел.

— Эй, что вы сделали? — взорвался Роллинс.

В ответ тот молча встряхнул перед банкиром отрезанным воротником.

— Мой… мой… воротник! — закричал Роллинс, и лицо его сделалось почти бескровным.

— Воротник? Ну нет! Вы заблуждаетесь. Я держу в руках моднейший карман для ценных бумаг.

— Карман… Ценные бумаги… — бормотал Роллинс. — Что… что вы имеете в виду?

— Сейчас покажу.

Нефтяной принц залез под подкладку, вытащил оттуда маленькую бумажку, развернул ее, бросил взгляд на содержание и торжествующе продолжал:

— Вот содержимое этого великолепного кармана. Надеюсь, вы знаете, что это за документ. Он должен был напоминать вам о приключениях, но мне кажется, я лучше вас знаю его цену. Такие бумаги не носят в воротниках сюртуков, а везут во Фриско, чтобы обменять на звонкие монеты.

— Вы негодяй, грабитель…

Гнев отнял у Роллинса дар речи, и он не мог больше произнести ни слова. Губы его посинели, а глаза, казалось, выкатились из орбит. Банкир попытался оторваться от дерева, но при этом ремни так сильно врезались ему в тело, что он дико закричал от боли.

— Стойте тихо, успокойтесь! — приказал Нефтяной принц. — Я лишь забираю назад то, что у меня отняли. Сегодня вас перехитрили, сэр. Не трудитесь: без посторонней помощи вам не отвязаться от этого дерева. Каждое движение будет причинять вам боль.

Роллинс только бессильно заскрипел зубами. Кантор продолжал оставаться безмолвным свидетелем происходящего. Теперь он решил вмешаться и крайне вежливо спросил:

— Уважаемые господа! Вынужден попросить вас объяснить мне, почему вы срезали воротник с сюртука этого человека?

— Потому что он уже вышел из моды и не подходит к его сюртуку, — засмеялся в ответ Поллер.

— Ого! Этот воротник — собственность герра Роллинса, и он может носить его, как угодно и где угодно, хотя бы и на сюртуке.

— Да не воротник это, а карманчик для ценных вещей.

— Разве? И куда же помещают подобную вещь?

— В карман.

— Хорошо, тогда засуньте ее в карман сюртука.

— Охотно выполню это ваше пожелание.

Поллер взял у Нефтяного принца выпотрошенный воротник и сунул его банкиру в карман.

— А документ! — настаивал кантор.

— Чек принадлежит мистеру Гринли, и он его оставит у себя.

— Чек не принадлежит ему. Вы же мне раньше сами сказали, что добровольно отдали навахо этот документ.

— Да, а теперь столь же добровольно забираем обратно.

— В таком случае, вы — мошенники!

— Какие уж есть, герр кантор.

— Тогда слуге искусства, каковым являюсь я, не о чем больше говорить с вами. Убирайтесь!

— Непременно! — ухмыльнулся Гринли. — Будьте здоровы!

Трое бандитов спокойно пошли к своим лошадям, забрались в седла и поскакали прочь, очень довольные удачей, неожиданно свалившейся на них в последние полчаса.

Кантор присел напротив банкира и с удовольствием стал его разглядывать. Роллинс никак не мог понять его поведение. Он давился от гнева, временами с губ его срывались угрозы, он требовал, чтобы кантор немедленно развязал ремни. Но говорил он по-английски, а кантор, к сожалению, совершенно не понимал его. Раньше, будучи привязанным к дереву, тот обращался с такими же просьбами, но результат их был тот же, поскольку банкир, в свою очередь, ни слова не понимал по-немецки. Роллинс тогда полагал, что кантор просто жалуется на Шеттерхэнда и на тех двух людей, что его связали. Развязывать кантора было запрещено, и поэтому банкир не понимал, чего хочет слуга искусства, который, естественно, знал о запрете. Отставник же, напротив, полагал, что банкир просто не хочет освобождать его. Оттого он и злился, оттого теперь с удовлетворением слушал крики другого и созерцал его попытки освободиться.

Когда Роллинс выложил весь известный ему запас ругательств, композитор сел напротив и, глядя прямо в глаза банкиру, стал насвистывать мелодию, которая, похоже, позже должна была развиться в арию. Банкир весь кипел от гнева и, наверное, тысячу раз пожалел, что вызвался охранять кантора. Ярость его достигла апогея, как вдруг потом внезапно наступило расслабление, он успокоился и начал рассуждать. От своего бухгалтера он выучился каким-то обрывкам немецких фраз, да и кантор тоже немного поднаторел в английском. Разве нельзя было, соединив эти взаимно ограниченные познания, прийти хоть к какому-то пониманию? Роллинс попытался:

— Мистер кантор, unbind, unbind! [308]

— Кантор эмеритус, пожалуйста!

— Unbind!

— Что, надеть? [309] — удивился кантор. — Вы замерзли? Хотите что-нибудь надеть или чем-нибудь накрыться? Чем же?

К сожалению, он не знал, что слово unbind означает «развязывать». В таких вот бесплодных переговорах прошло еще полчаса. Кантор, во-первых, не понимал банкира, а во-вторых, никак не мог уразуметь, почему тот, кто оставлял его на привязи, не может сам чуть-чуть побыть в таком же положении. Но потом добродушие в нем победило. Когда Роллинс возобновил свои мучительные попытки освободиться, кантор подошел к нему и с большим трудом развязал крепко затянутые узлы. Он надеялся на слова благодарности, но сильно заблуждался. Роллинс принялся растирать затекшие руки, а потом вдруг нанес отставнику удар кулаком такой силы, что тот, потеряв сознание, рухнул в кусты. Потом Роллинс отвязал лошадь и быстро поскакал на запад, где находились его спутники.

Кантор постепенно пришел в себя, потрогал ушибленную голову и сказал вслух:

— Благодарность — редчайшее из качеств. Это я, конечно, знал, но за мою добрую волю и за услугу получить такую затрещину — это переходит мыслимые границы! Банкир, можно сказать, образованный человек, а ведет себя по-варварски. В очередной раз убедился в том, что истинная просвещенность доступна только слугам искусства. Голова гудит так, словно в ней исполняют десять арий одновременно, да еще и вторыми басами! Кстати, а что мне одному здесь делать? Ждать, когда приедут другие мошенники и ограбят меня? Нет, лучше уж я поеду.

Он вывел из зарослей свою лошадь, вскарабкался на нее и направился на запад, куда вели следы белых и навахо.

Но как же случилось, что добрейший кантор был брошен и даже привязан к дереву? Не удивительно, что все его спутники считали кантора чем-то вроде ужасного ребенка. Он все путал, повсюду вносил неразбериху и часто не только ставил все общество в крайне затруднительное положение, но даже навлекал смертельные опасности, от которых потом с огромным трудом избавлялись. Его последняя ночная прогулка к реке, где он подражал голосам оркестра, к счастью, не имела пагубных последствий, но у Шеттерхэнда лопнуло терпение. Чтобы ничего подобного не повторилось, он пригрозил привязывать кантора.

И вот сегодня утром, почти сразу же после пробуждения, кантор обратился к Хромому Фрэнку:

— Герр Франке, вы же знаете, куда мы поедем?

— Да, — ответил тот.

— А я не знаю. Я, понимаете ли, вынужден был так долго оставаться у индейцев, что вернулся в наш лагерь уже после совета и в гневе своем совершенно не обратил внимания на то, о чем же меня спрашивали. Если вы подумаете, как со мной обошлись, то увидите, что у меня был повод разгневаться.

— Лично я, откровенно говоря, не вижу.

— Нет? А я-то всегда считал вас разумным и серьезным человеком.

— Да, я такой, и никому не советую думать обо мне иначе.

— В таком случае вы должны согласиться, что я не сделал ничего недозволенного.

— Недозволенного? Это слишком мягкое выражение для того, что вы тут натворили.

— Значит, и вы тоже несправедливы ко мне…

— Конечно! Представьте себе, что ночью, когда все стихло, да еще здесь, в самом сердце Дикого Запада, можно часами слушать, как кто-то трещит и пищит на всех мыслимых и немыслимых музыкальных инструментах. Такое баловство могло бы свалить на наши шеи всевозможных врагов.

— Но их же не оказалось вовсе.

— А кто об этом знал? А если бы рядом оказались нихора, к которым мы теперь отправляемся, а не навахо, которых нам, слава богу, бояться нечего?

— Так значит, теперь мы направляемся к нихора? Именно это я и хотел узнать у вас. Как вы считаете, нападут ли они на нас?

— Обязательно.

— Это меня радует, необычайно радует!

— Почему?

— Вы-то уж могли бы и не спрашивать! Вы же знаете, что я собираюсь сочинить двенадцатиактную героическую оперу!

— Помнится, об этом мы как-то уже говорили.

— Во всяком случае, я вам точно рассказывал. И вот я нашел нужных мне героев, но в действии их, собственно говоря, так и не видел.

— А по-моему, случилось уже достаточно всего. Мы прямо-таки попадаем из одного приключения в другое.

— Охотно соглашусь с вами, но еще не произошло того, в чем геройство проявляется в полном своем блеске.

— И в чем же?

— В битве, всеобщей борьбе, где человек противостоит человеку, а герой убивает врагов одного за другим.

— А зачем она нам нужна, эта битва? Это, видите ли, штука опасная и вовсе не желанная.

— Но она нужна в моей опере. Само собой, не может быть героической оперы без сражения!

— Это на сцене, а здесь, в жизни, нет никакой нужды в настоящем сражении или в кровопролитии.

— И все-таки! Увидишь и переживешь такое, и тогда сочинение твое пойдет гораздо лучше! Представляете: шум боя, крики и стоны, лязг оружия, хлопки выстрелов — все это воспроизводится звуками, которые сам услышал!

— Это может стоить вам жизни, и тогда плакала вся ваша прекрасная опера!

— Ерунда! Мы, композиторы, находимся под особой защитой муз. С нами никогда ничего не случается. Или, может быть, вы когда-нибудь слышали, что индейцы закололи или застрелили хоть одного знаменитого композитора?

— Нет, не слышал.

— Вот! Если мое желание исполнится, никакая опасность мне не грозит — можете мне поверить. Как вы полагаете, дойдет сегодня дело до сражения?

— Хм! Если все случится так, как думают Олд Шеттерхэнд с Виннету, то враги попадут в наши руки, не сделав ни единого выстрела. Ну, а если что-то не заладится, то может произойти и самое худшее. Всего же никогда нельзя предугадать. Например, стоит только нихора заметить спрятавшихся навахо, как начнется суматоха.

— А как они могут заметить?

— Да по-разному. Глупый всегда задает больше вопросов, чем сможет ответить умный. Я скажу, что не знаю, как все произойдет. Например, вашей лошади, когда мы поедем к броду, взбредет в голову пойти налево, а не направо, и пиши пропало.

Хромой Фрэнк сказал это с иронией, но по лицу кантора пробежала тень глубокого удовлетворения, и он спросил:

— Значит, налево, а не направо? Я правильно понял? Не так ли?

Хромой Фрэнк кивнул; он и не догадывался, какую опасную мысль подал охочему до битвы кантору. А тот решил последовать неосмотрительно данному ему указанию и у брода свернуть налево. Правда, он все же призадумался об ответственности, но только на несколько мгновений, потому что больше вдохновлялся творческими впечатлениями, которые мог получить от непосредственного созерцания битвы. Однако при всей своей непредусмотрительности кантор все же подумал, что те упреки, которые на него обрушатся, хорошо бы с кем-нибудь разделить. Надо найти соучастника или соучастницу, и его выбор пал на фрау Розали. Он надеялся, что эта энергичная женщина сможет постоять и за себя, и за него. И вот во время движения он подъехал к ней и заговорил:

— А вы не боитесь того, что вскоре произойдет, фрау Эберсбах?

— Боюсь? — спросила она. — Кого я должна бояться?

— Индейцев нихора.

— Что вы такое подумали! За всю свою жизнь я не боялась ни одного мужчины, а на этих краснокожих мне вообще плевать.

— Я уверен, что скоро произойдет сражение.

— Ну, в это я не верю. Олд Шеттерхэнд сказал, что сегодня обойдется без кровопролития, а если он что-то выскажет, то ни одна мышка из сказанного ни крошки не откусит!

— Нихора поостерегутся добровольно зайти в расставленную ловушку. Они, конечно, будут защищаться, и тогда засвистят пули.

— Я тоже буду посвистывать. Это не так уж и предосудительно, когда вокруг все свистит.

— Предупреждаю вас, фрау Эберсбах, что опасность, навстречу которой мы сейчас движемся, избежать очень трудно. Будьте же разумны и делайте то же самое, что буду делать я.

— Ах, вот как! И что же вы будете делать?

— Сверну в сторону.

— А! Значит, вы хотите уйти в сторону? Когда же и где?

— Когда мы подъедем к Зимней Воде. Там я сверну влево.

— Но вы же слышали, что после брода мы должны свернуть вправо!

— Точно, а я сверну влево, где затаились навахо. Там я буду в безопасности.

— В безопасности?

— Да! Хотите поехать со мной?

— Нет, этого я не сделаю. Да и вы останетесь с нами.

— Нет, не останусь.

— Но это же против воли Олд Шеттерхэнда!

— Возможно! Я человек свободный и могу делать что хочу.

— Нет, этого вы не можете! Вы вовсе не свободный человек. Раз вы находитесь вместе с нами, то должны подчинять свое поведение общим интересам.

— А я все равно поступлю по-своему! — заупрямился кантор, решительность которого разозлила фрау Розали. — Вот так-то! Вы в самом деле считаете, что можете каким-либо образом запретить мне что-то, фрау Эберсбах?

— Да, считаю, и очень даже считаю!

— Это не удалось ни одному человеку!

— Мне удастся. Я не хочу, чтобы вы осуществили свое намерение, и с этим моим желанием вы должны считаться.

— Ого! — рассерженно вскрикнул он.

— И никаких «ого»! Если вы не согласны со мной, я намерена помешать вам. Все ваши выходки часто навлекают на нас несчастья.

— Я намерен повернуть налево и выполню свое желание.

— Не думаю! Во-первых, у вас вообще нет желаний, а стало быть, во-вторых, вы не сможете их осуществить. Знаете, мне, фрау Розали Эбершбах, урожденной Моргенштерн, овдовевшей Лейермюллер, ясно, что надо делать. Я не позволю вам скидывать на мою голову враждебных индейцев. Вы немедленно узнаете, что я предприму.

Как раз в этот момент отряд остановился, ибо из зарослей вышел Виннету. Он подошел к Шеттерхэнду и вождю навахо, чтобы сообщить:

— Нихора ничего не изменили в своем плане, позиция их также не изменилась. Итак, мои братья могли бы заняться исполнением того, о чем мы вчера говорили с Олд Шеттерхэндом. Надо внести только маленькое, но существенное изменение.

— Какое? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Мы решили спускаться вниз, к пересохшему броду. Тогда пусть воины навахо спрячутся с левой стороны от нас, а мы вдоль пересохшей Зимней Воды поедем направо, до самой реки. Нихора спустятся, чтобы напасть на нас, и в этот момент в спину им должны ударить навахо. Пусть мои белые братья и сестры не боятся — я не сомневаюсь, что все пройдет так, как мы задумали. И все же надо думать обо всем и не забывать об осторожности. Крови не должно пролиться, но не исключено, что нихора, когда увидят нас перед собой, поначалу решат, что смогут нас победить. Нас мало, но первый натиск мы выдержим. Когда нихора начнут стрелять, у нас появятся раненые или даже убитые. Поэтому надо вообще стараться не применять оружие. Мой брат Олд Шеттерхэнд расскажет, как нам вести себя лучше всего.

— Мы должны в первый же момент показать им, что они погибнут, если втянутся в сражение, — пояснил охотник.

— Как? Они не увидят крупные силы навахо сзади, они будут глядеть только на белых мужчин и женщин перед собой.

— Навахо должны появиться и среди нас.

— Согласен, — кивнул вождь навахо Нитсас-Ини.

— Но мы не можем привести их с собой. Они должны заранее занять места впереди, да так, чтобы их до поры до времени не увидели нихора.

— Мой белый брат читает мои мысли.

— Легко догадаться, о чем думает мой краснокожий брат. У нихора триста воинов, тогда как у нас шестьсот. В тылу достаточно оставить пять сотен, остальные должны спуститься здесь с высокого берега к реке, а потом пройти вниз по течению, остановившись у самого устья Зимней Воды. Там они спрячутся в кустах и будут ждать нашего появления. Как только мы появимся, и нихора решат напасть на нас, сотня воинов выйдет из укрытия и тотчас присоединится к нам. Враг будет удивлен, а мы получим время для подготовки к атаке.

— Полностью согласен со словами моего брата Олд Шеттерхэнда. Пусть Нитсас-Ини, храбрый вождь навахо, отберет сотню воинов, которые должны тайком пробраться к устью Зимней Воды. Потом и пятьсот оставшихся воинов должны уехать. Мы выступим, как только убедимся, что они окажутся позади нихора.

Вождь отсчитал сотню воинов. Они, естественно, лошадей взять с собой не могли, поэтому их животных увели другие индейцы. Затем и остальные пятьсот навахо отправились в путь.

Когда индейцы удалились, Олд Шеттерхэнд снова объяснил план действий немецким переселенцам, на этот раз — на их родном языке. Он уверил немцев, что все пройдет хорошо, и настойчиво попросил соблюдать крайнюю осторожность и не делать ничего, что могло бы поставить под сомнение выполнение плана. И тут фрау Розали обратилась к нему:

— Мы-то, конечно, не совершим ни единой ошибки, но я знаю одного человека, который твердо решился сделать величайшую глупость.

— Кто же это?

— И вы еще спрашиваете? Коль речь зашла о глупостях, сразу могли бы догадаться, что я говорю о канторе. Он уговаривал и меня присоединиться к этой дурости: как только мы приблизимся к Зимней Воде, свернуть налево.

— Черт возьми! Это может спутать нам все расчеты. Он и в самом деле хочет так сделать?

— Только что он говорил мне об этом. Я его предупредила, но он грубо накричал на меня и сказал, что нет человека, кто бы мог ему приказывать.

— Против этого можно и возразить! Правда ли то, что рассказала нам фрау Эберсбах? — вопрос был направлен кантору.

— Да, — ответил тот, потому что не мог солгать.

— Значит, вы, не спрашивая меня, решили избрать другое направление? Почему?

Кантор молчал.

— Говорите!

Последнее слово было сказано самым строгим тоном. Кантор рассердился, но опять ничего не ответил. Тогда Олд Шеттерхэнд гневно продолжил:

— Если вы не хотите говорить, я найду средство открыть вам рот. Речь идет о наших жизнях. Итак, что же было причиной вашего умысла?

— Моя опера, — наконец выдавил из себя кантор.

— Ваша опера! И только ради этих химеричных созданий вашего мозга вы готовы подвергать опасности всех нас! Каким же образом эта знаменитая опера стала причиной того, что вы задумали?

И снова кантор никак не мог справиться с собственным языком. Тогда на помощь ему пришел Хромой Фрэнк:

— Я знаю, что за план записан в кадастре и в ипотечной книге его замыслов.

— Ну, так какой же?

— Последний раз я говорил с ним и вспомнил основную клаузулу [310], сказанную им: для оперы ему нужна батальная сцена.

— Ах, вот что! И он хотел проделать именно то, чего мы стремимся избежать?

— Точно. Он хотел ехать налево, чтобы нихора смогли увидеть сидящих в засаде навахо.

— Возможно ли такое! Это даже не сумасшествие, а прямо-таки измена. Что делать с таким человеком? Сейчас же пообещайте отказаться от вашего намерения, вы, неразумное дитя!

Если бы кантор ответил «да», все, наверное, кончилось бы хорошо. Но он же заявил фрау Розали, что выполнит свое желание, и никак не мог теперь опозориться. На требование Олд Шеттерхэнда он ничего не ответил.

— Я спрашиваю вас еще раз, — начал терять терпение белый охотник, — обещаете ли вы мне отказаться от вашего намерения?

И снова никакого ответа.

— Ну, хорошо! — закусил губу Олд Шеттерхэнд. — Тогда я сам позабочусь о том, чтобы вы нам не навредили. Вы не имеете права ехать с нами, вы остаетесь здесь!

Это крайне разозлило композитора, на что он ответил:

— Я не позволю с собой так поступать, герр Шеттерхэнд. Я не рекрут и не солдат, который всегда обязан повиноваться!

— Вы будете повиноваться. Вы останетесь здесь вместе с кем-нибудь, кто будет за вами присматривать.

— Я сбегу от него!

— Отлично! Тогда мне придется выполнить угрозу, которую я уже однажды произносил. Я свяжу вас. Слезайте с лошади!

Олд Шеттерхэнд сам спрыгнул с коня, но кантор медлил, поэтому охотник ухватил его за туловище и стащил на землю. Кантора отвели к кустарнику и там привязали к дереву. Его сопротивление ни к чему не привело. Речь шла теперь о том, кто должен с ним остаться. Вызвался банкир, потому что мысль о нападении нихора причиняла ему некоторое беспокойство. Олд Шеттерхэнд согласился, но строго-настрого приказал не развязывать сочинителя, какие бы убедительные слова тот не говорил. Позднее приедет гонец и заберет их обоих.

Пятьсот навахо, двинувшихся на юг, были еще видны; но вот они, наконец, исчезли за горизонтом и можно предположить, что вскоре они доберутся до места назначения. Видя это, Олд Шеттерхэнд распорядился продолжить движение.

Немцы обнаружили большое доверие к охотнику и Виннету, его краснокожему брату. Они ехали навстречу орде диких враждебно настроенных индейцев и, казалось, не заботились ни о себе, ни о своих женах и детях. Присутствие апача и его белого брата рассеивало страх.

Шеттерхэнд призвал всех вести себя как можно непринужденнее и не глядеть в сторону, где прячутся враги, слишком часто. Сэм Хокенс непрерывно шутил и сам громко смеялся, заражая других своим оптимизмом. Нихора обязательно должны были поверить, что никто не чувствует опасности.

Прибыв на место, возле которого находился брод, отряд медленно двинулся вверх по высохшему руслу. Впереди ехали Олд Шеттерхэнд и Виннету. От их острых глаз ничто не могло скрыться, хотя внешне они старались выглядеть совершенно беззаботно.

Слева от них высились скальные блоки, которые в полноводье омывались рекой. Вот из-за одного из них высунулась голова. Это был Нитсас-Ини, прокравшийся далеко вперед, чтобы сообщить белым друзьям, что он вместе со своими людьми уже на месте.

Отряд свернул направо и направился по руслу Зимней Воды к устью речушки. Справа и слева высились отвесные скалы, а впереди текли воды Челли, по берегу которой тянулась узкая полоска кустов и деревьев. Возле нее отряд и остановился.

Шеттерхэнд пристально оглядел кустарник. Вот где-то зашелестело, и на какое-то мгновение высунулась ладонь индейца. Это был знак: сотня навахо на месте. Стало быть, враг обложен с двух сторон. С левой стороны скалы подходили к реке ближе, образуя выступ. Олд Шеттерхэнд указал туда и произнес:

— Пусть женщины и дети укроются за этим выступом, там они будут в полной безопасности.

Все тотчас принялись выполнять пожелание охотника. Только одна женщина осталась на месте: фрау Розали.

— Что? Прятаться? — вскрикнула она. — Что подумают обо мне эти несчастные индейцы!

При этом она взяла из рук своего мужа ружье, ухватилась за ствол и угрожающе потрясла прикладом над головой.

— Поосторожнее с ружьем, пожалуйста! — предупредил ее Олд Шеттерхэнд. — Нихора наблюдают за нами и по таким движениям запросто могут догадаться о наших намерениях. Когда они с криком и воем скатятся вниз, каждый из вас наставит свое ружье на них, но стрелять торопиться не надо. Только в том случае, если они не остановятся, мы будем защищаться. Стрелять только по моей команде, но, пожалуйста, щадите их жизни и стреляйте в ноги. А теперь сядьте и ведите себя так, будто ни малейшего представления не имеете об их близости!

Это требование было немедленно выполнено. Люди расселись, повернувшись спинами к водам Челли, а лицами — к сухому руслу Зимней Воды. Так они должны увидеть приближающихся нихора.

Олд Шеттерхэнд и Виннету стояли рядом и беззаботно беседовали. Они, казалось, ни малейшего внимания не уделяли направлению, откуда должны были наступать враги. И все же они очень хорошо все замечали. Зимняя Вода, когда ветер вздувал на ней волны, несла с собой немало камней, которые потом скапливались возле устья. За этими скоплениями легко можно было укрыться, и надо было ожидать, что нихора будут тайком подкрадываться под их защитой.

Так оно и случилось — Виннету заметил движение за одним из камней. Взглянув туда, вождь сказал Шеттерхэнду: — Там, за большим треугольным камнем стоит враг. Мой брат видел его?

— Да, он крался от вздымающейся за камнем скалы. Я даже знаю, кто это.

— Неужели сам Мокаши?

— Конечно.

— Вот и настал момент. Не кажется ли моему брату, что лучше не ждать, пока они нападут?

— Согласен, тем больше они будут ошеломлены. Хочешь заговорить с ним?

— Нет. Мой брат может это сделать сам. У тебя есть штуцер, который они считают волшебным. Значит, твой голос подействует сильнее.

— Хорошо, начинаем!

Шеттерхэнд крикнул вполголоса несколько слов в направлении кустов, где пряталась сотня навахо, а потом сказал белым:

— Нихора здесь. Встаньте и возьмите оружие на изготовку!

Фрау Розали вернула ружье своему мужу, но взамен взяла запасное. Когда мужчины вскинули свои ружья, она также приготовилась стрелять. Шеттерхэнд шагнул навстречу врагу, держа в руках свой штуцер, и крикнул:

— Почему Мокаши, вождь нихора, прячется, если он явился к нам в гости? Он может выйти из-за камня. Мы знаем, что он здесь вместе с тремя сотнями воинов.

— Уфф! — раздалось за камнем, и Мокаши выпрямился. — Белые собаки знают, что мы здесь? И тем не менее они сюда пришли! Видно, Великий дух испепелил им мозги, если такая жалкая кучка хочет сражаться с нами.

— У нас нет таких намерений, здесь вождь нихора глубоко заблуждается. Разве он не видит моих людей, готовых встретить врагов огнем своих ружей? Разве он не видит в моих руках волшебное ружье? Кто может противостоять ему?

— Мы будем такими быстрыми, что Шеттерхэнд успеет выстрелить всего два — три раза. Потом мои воины повергнут его. Показать ему, сколько их?

— Я это знаю: триста.

— И все они рядом. У бледнолицых только один выбор: сдаться или быть убитыми. Пусть они оглянутся и убедятся, что мы их окружили.

Мокаши поднял руку, и по этому знаку из-за всех камней поднялись воины нихора. Другие, которым не нашлось места, стояли в отдалении и тотчас подняли ужасный вой. Но они остались стоять позади вождя, да и тот не сделал ни шагу вперед. Он снова поднял руку, вой мгновенно смолк, а вождь крикнул Олд Шеттерхэнду:

— Теперь бледнолицые видят, что они погибнут, если только вздумают сопротивляться. Если они хотят поступить умно, пусть они сдадутся нам.

— Да, Мокаши может научить уму-разуму, он ведь большой пройдоха. Он очень хорошо знает, как обстоят дела. На него и его воинов направлено около двадцати ружей. В каждом два заряда. Хватит на сорок выстрелов. Да еще несколько пуль в моем волшебном ружье. Прежде чем нихора доберутся до нас, человек шестьдесят из них, если не больше, найдут свою смерть, а потом начнется драка ножами и прикладами. Это он хорошо рассчитал. Знает Мокаши и другое: если когда-нибудь вы одолеете нас, он потеряет более ста воинов, а первым среди них будет он сам. Именно поэтому он призывает нас сдаться. Но мы не глупее его.

— Олд Шеттерхэнд просчитался. Прежде чем хотя бы десяток наших будут убиты или ранены, бледнолицые окажутся в нашей власти. Да, Олд Шеттерхэнд знаменитый охотник и мудрый воин, но если он нам не сдастся, то поступит глупо.

— Благодарю вождя нихора за добрые слова. Но он сказал далеко не все. Мы, кучка бледнолицых, действительно не боимся трех сотен нихора, потому что это не все наши силы. Когда Мокаши поднял руку, поднялись его воины. А теперь подниму руку я.

И Олд Штетерхэнд выбросил руку вверх. В тот же миг из кустов выскочили навахо, молниеносно выстроились в две шеренги и направили свои ружья на нихора. Те взвыли от удивления, но ни один из них не осмелился направить свое ружье на белых, потому что те уже стояли готовые к стрельбе, и следовательно, преимущество было за ними. Закон прерий: кто опередит врага, тот и убьет его, как только заметит угрозу в его движениях. Олд Шеттерхэнд подал знак, что будет говорить дальше, и вой смолк.

— Теперь Мокаши видит, что я не все сказал. Мы убьем не сотню нихора, а две, прежде чем вы до нас доберетесь. Только что вождь нихора усомнился, не болен ли мой разум. А как обстоит дело с его мозгами? Разве он разучился думать, видеть и слышать? Почему он так тупо смотрит только вперед? Пусть он оглянется!

Мокаши обернулся, и его воины сделали то же самое. До этого все их внимание обращено было только вперед, они не замечали, что происходит за их спинами. Нихора и в мыслях не держали, что у них в тылу может произойти нечто важное. И вот они увидели всего шагах в двадцати пять сотен навахо, заполнивших всю ширину сухого русла Зимней Воды, стоя в восьми — десяти шеренгах один за другим. Перед фронтом краснокожих стоял их вождь. Не давая опомниться врагу, он обратился к Мокаши:

— Здесь собрались пять сотен воинов, а перед вами, рядом с бледнолицыми, еще сотня. Вождь нихора все еще жаждет начать сражение?

Нихора завыли от ужаса, словно дикие звери. Но вдвое превосходившие их числом навахо перекричали их, только у тех это был вопль радости. Тогда Шеттерхэнд подал еще один знак рукой, и сразу же стало тихо. Он заговорил, повысив голос:

— Я спрашиваю Мокаши, как его уже спросил Нитсас-Ини, пора ли нам начинать сражение. Свыше шести сотен пуль вопьются в толпу нихора по одному моему знаку. Сколько из них уцелеют? Ни один!

Мокаши ответил не сразу. Он мрачно посмотрел перед собой, а потом сказал:

— Мы умрем, но каждый из нас перед смертью убьет хотя бы одного навахо.

— Ты говоришь, но сам себе не веришь, потому что как только хотя бы один из вас поднимет ружье, мы выстрелим все. Я повторю слова, которые ты только что говорил мне, разве Великий дух испепелил вам мозги, если такая жалкая кучка хочет сражаться с нами? Неужели высох ваш разум, загнавший нихора в приготовленную для нас ловушку? Или вы стали слепыми и глухими, не услышав и не увидев, как Виннету вместе со мной подслушивал вас вчера вечером в вашем лагере? Ты сидел со старыми воинами у скалы, ближе всего расположенной к береговому обрыву, а мы лежали наверху, на этой скале. Мы слышали все, что вы говорили. Вы, похоже, забыли об осторожности, которая необходима, когда выкопан топор войны!

— Уфф! — вскричал пораженный Мокаши. — Олд Шеттерхэнд и Виннету лежали на камне, под которым мы сидели?

— Мы слышали все. Зачем вы обращаете во врагов тех, кто — и вы это знаете — не испугаются всех воинов вашего племени?

Мокаши положил ружье на землю и сказал:

— Великий Маниту обратился против нас. Он не хотел, чтобы мы победили. Пусть Олд Шеттерхэнд или Виннету подойдут ко мне и борются со мной в честном поединке. Кто из нас двоих убьет другого, то племя и будет считаться победителем.

— Что за слова слышу я из твоих уст? Хочешь, чтобы над тобой смеялись? Или слова Мокаши звучат, как речи ребенка или ворчанье старой бабы? Ты думаешь, что сможешь победить меня или Виннету? Слышал ли ты когда-либо, чтобы один из нас хоть однажды был побежден врагом? Твое предложение никак не изменит вашу судьбу. Ты проиграешь, а вместе с тобой проиграют все твои воины.

— Так пусть они умрут вместе со мной!

— Ну, это может произойти и без нашего с тобой поединка, — усмехнулся Олд Шеттерхэнд. — Вы окружены со всех сторон. Если начнется сражение, вы умрете. Как можешь ты требовать от одного из нас вступить с тобой в поединок, ведь исход его повлияет на судьбу двух племен! Что касается меня, то мне не надо ничего завоевывать. Победа и так принадлежит нам. Зачем мне еще раз бороться за нее?

— Значит, ты не хочешь состязаться со мной?

— Нет, потому что мне придется убить тебя, а я этого не хочу.

— Но ты же сам говорил, что первую свою пулю пошлешь в меня.

— Да, в том случае, если начнется сражение, но я полагаю, гораздо лучше было бы избежать его.

— Как его можно избежать? Сдаться на вашу милость?

— Нет, храбрейшие не сдаются, а нихора — смелые воины. Неужели ты так мало знаешь Олд Шеттерхэнда и Виннету, что ставишь условие, выполнение которого покроет вечным позором вас и ваших потомков?

Тут Мокаши, переведя дыхание, спросил:

— Как же тогда можно избежать сражения, чтобы при этом наши жены и дети не тыкали в нас пальцами и не высмеивали нас?

— Могу дать совет. Пусть Мокаши и Нитсас-Ини подойдут ко мне и Виннету. Мокаши может забрать свое оружие, потому что он еще не сложил его, он — свободный человек. Но пусть ваши и наши воины останутся на своих теперешних позициях, пока не кончится наш совет.

— А не может ли этот совет пройти здесь, возле меня?

— Мог бы, но ты должен согласиться, что преимущество сейчас за нами, поэтому гораздо правильнее, чтобы ты пришел к нам.

— Как свободный человек и воин?

— Да.

Мокаши поднял свое ружье и пошел к Олд Шеттерхэнду. Оказавшись рядом, он опустился на землю, исполненный достоинства, соответствующего воину его сана. Белый охотник занял свое место рядом, Виннету тоже сел. Подошел и Нитсас-Ини. Ему пришлось пройти через строй воинов нихора, которые расступились и мрачно глядели на него. И все же ни один не осмелился прикоснуться к вождю или хотя бы сказать в его адрес недружелюбное слово. К сидящим присоединился и Вольф, считавшийся у навахо вождем.

Совет мог начинаться, но собравшиеся сидели, по индейскому обычаю, еще с четверть часа, не говоря ни слова. Каждый был занят своими мыслями, настраиваясь на долгий и трудный разговор. Шеттерхэнд и Виннету испытующе поглядывали на тех и других, как бы желая проникнуть в их самые тайные мысли. Затем они обменялись между собой быстрыми взглядами. Как всегда, они понимали друг друга без слов. Виннету заговорил первым, но это был лишь короткий вопрос:

— Здесь собрались на совет пять воинов. Кто из них должен говорить?

Снова на некоторое время воцарилось молчание, потом Нитсас-Ини ответил:

— Наш брат Олд Шеттерхэнд не хотел крови. Пусть он и говорит!

— Хуг! — кивнули другие, выражая свое согласие. Шеттерхэнд выждал еще немного, чтобы его слова имели больший вес, после чего начал:

— Мои братья знают, что я всегда был другом краснокожих. Индейцам принадлежала вся страна от одной Большой воды до другой, но пришли белые и все отобрали. Индеец стал бедным больным человеком, который очень скоро умрет. Белый — его враг, и не в последнюю очередь он победил потому, что сеял раздоры между краснокожими, натравливал одно племя на другое. Индейцы были настолько неразумны, что сами позволили всему этому произойти, а сами до наших дней так и не стали умнее. Они ссорятся между собой, а ведь могли бы даже сегодня добиться чего-то большего, если бы забыли взаимную ненависть и относились друг к другу как братья. Прав ли я?

— Хуг! — раздалось вокруг.

— Да, я прав — дела обстоят именно так, как я сказал. Доказывают мою правоту и два враждебно настроенных племени: навахо и нихора. Пусть мой брат Нитсас-Ини скажет мне, к какому большому народу принадлежит племя навахо?

— К народу апачей, — ответил вождь навахо.

— А теперь пусть Мокаши скажет мне, к какому народу принадлежат нихора?

— Также к апачам, — ответил на это Мокаши.

— Теперь мои братья видят, что я был прав. Нихора и навахо не просто принадлежат к краснокожим, они — дети одного и того же народа. Они должны всегда любить и поддерживать друг друга, бок о бок сражаться с белыми врагами. Вместо этого они враждуют и работают на общего неприятеля. Пусть мой брат Нитсас-Ини скажет мне, почему он выступил против нихора!

— Они выкопали топор войны.

— Хорошо, тогда пусть Мокаши скажет теперь, зачем он вел своих воинов против навахо?

— Они тоже выкопали топор войны.

— Разве вы не поняли, что я хотел сказать? Я хотел услышать причины ваших действий, а вы не можете мне даже объяснить их. Вы только твердите одно и то же. Вы напоминаете маленьких детей, вцепившихся в волосы друг другу, не будучи в состоянии назвать повод своей ссоры! Но стоит ли смеяться над вами, словно над детьми — над вами, которых боялись бы и уважали, если бы вы крепко держались вместе? Вы решили воевать друг с другом, уничтожать своих соплеменников, и вам просто повезло, что ваши лучшие друзья — Виннету и я — пришли сюда, чтобы сказать вам то, что вы вообще-то должны знать сами, — Шеттерхэнд сделал паузу, чтобы слова его оказали должное действие, а потом продолжил: — Мой краснокожий брат Нитсас-Ини не только знаменитый, храбрый воин, но и осторожный и мудрый правитель своего племени. Он осознал, что краснокожие должны умереть, если останутся такими, какие они есть. Поэтому он принял важные решения и претворил их в жизнь. Он взял в жены белую скво, которую любит и которой обязан многим, чего без нее никогда бы не узнал. Он послал своего сына за море, чтобы тот мог выучиться там, как сделать пустыню плодородным краем. Он знает, что война приносит только несчастья, тогда как желанного счастья надо искать только в мире. Может быть, он вдруг изменил свое мнение? Может быть, теперь он снова желает пролить кровь своих краснокожих собратьев?

— Уфф! Я этого не хочу! — ответил навахо.

— Так я и знал, так и думал. Если бы было иначе, я не смог быть твоим другом и братом. А что же Мокаши, вождь нихора? Он вышел на поле сраженья без достаточных на то причин и не добился никаких преимуществ перед своими врагами. Ему придется согласиться, если он только позволит своим устам говорить правду и поймет, что в данный момент он находится в очень опасном положении. Он согласен со мной?

— Хуг! — Мокаши кивнул, прозрев наконец, какие мирные намерения имеет Олд Шеттерхэнд.

— Разве умный человек, оказавшийся в подобных обстоятельствах, все еще будет желать смерти своим соперникам, которые держат в руках его собственную жизнь?

— Нет.

— Ладно, значит, думаем мы одинаково. Ни Нитсас-Ини, ни Мокаши не желают вражды. Речь, стало быть, пойдет только о ранее пролитой крови и об ее отмщении. Потерял ли Мокаши хотя бы одного из своих воинов?

— Нет.

— Будет ли он мстить навахо?

— Нет.

— Теперь я спрошу о том же моего брата Нитсас-Ини.

— Были убиты Хасти-тине и его спутник, — мрачно ответил тот.

— Их убили нихора?

— Нет, их убил бледнолицый, которого называют Нефтяным принцем.

— Значит, за их смерть ты не станешь мстить воинам нихора. Здесь вы едины во мнениях. Проблема состоит только в том, что нихора теперь окружены и в случае сражения прольется их кровь, но Нитсас-Ини не жаждет крови. Еще одна проблема в том, что Мокаши держит в плену восемь воинов навахо. Нельзя ли исправить это положение? Нихора отдают пленников, а навахо размыкают кольцо окружения. Потом можно закопать топор войны. Надеюсь, мои братья согласятся на это предложение, поэтому я сделаю вот что.

Охотник снял с пояса кисет с табаком, а с нашейного шнурка — трубку мира. Затем Шеттерхэнд спросил Мокаши:

— Согласен ли с моим предложением, вождь нихора?

— Да, — ответил тот, внутренне радуясь, что так легко ушел от опасности верной гибели.

— А что скажет на это вождь навахо?

Нитсас-Ини согласился, но добавил:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд говорил больше за нихора, чем за навахо. Они находятся в нашей власти, поэтому и так должны отпустить восьмерых пленных. Мне стоит только послать своих воинов в лагерь нихора, чтобы освободить их. Справедливо ли ты сказал?

— Да. Я напомню тебе: кому ты обязан тем выигрышным положением, в котором теперь оказался?

— Тебе и Виннету, — ответил Нитсас-Ини, который был честным человеком.

— Все верно. Я говорю не для того, чтобы похвалить себя, а только лишь потому, чтобы ты справедливо отнесся к нихора. А что скажет на мое предложение мира мой брат Виннету?

— Ты говорил моими собственными словами, — ответил апач.

— А Маитсо?

— Я согласен с мнением Виннету, — ответил Вольф.

— Тогда пусть скажет свое слово Нитсас-Ини.

Вождь окинул взглядом своих воинов, затем посмотрел на противника. Ему было трудно отказаться от явных преимуществ своей позиции, но влияние его белой скво сказалось и здесь: из дикого индейца он превратился в более рассудительного вождя. Колебался он долго, но, в конце концов, произнес:

— Пусть мой брат Олд Шеттерхэнд поступит по справедливости. Нихора больше не должны оставаться в окружении.

— И ты готов раскурить калюмет с Мокаши?

— Да.

Тут Олд Шеттерхэнд поднялся, повернулся к индейцам и громко крикнул:

— Пусть воины навахо и воины нихора направят свои взоры сюда, пусть они увидят, что решили их вожди!

Охотник раскурил трубку и подал ее Нитсас-Ини. Тот поднялся, сделал шесть затяжек, выпуская дым к небу, земле и в направлении четырех сторон света, а потом крикнул так громко, что его услышали все присутствующие:

— Топоры войны будут зарыты! Мы курим трубку мира. Нихора отдадут пленников и станут нашими братьями. Это делаю и говорю я от имени всех моих воинов! Я сказал! Хуг!

Конечно, навахо были не очень-то довольны подобным исходом переговоров. Они имели очень благоприятное положение, от которого тяжело просто так отказаться. Но дисциплина не позволяла им выражать неповиновение. К тому же обычай раскуривания калюмета был для них священным, и они не осмелились бы противиться решению вождя.

А тот передал трубку мира Мокаши, который также встал, сделал те же шесть затяжек, потом столь же громко, как и Нитсас-Ини, объявил:

— Слушайте, воины навахо и нихора, томагавк войны снова закопан в землю! Пусть воины навахо разомкнут кольцо, а потом они станут нашими братьями. Я подтверждаю свои слова калюметом, и делаю это так, как будто все мои воины говорили то же и курили трубку мира. Я сказал. Хуг!

Нихора, которые вряд ли могли желать более удачного исхода, обрадовались больше всех. Олд Шеттерхэнд, Виннету и Вольф, в качестве свидетелей договора, тоже должны были сделать по шесть затяжек из трубки, однако произносить речи им не требовалось.

Совещание закончилось, и снова, в который уже раз, опаснейшая ситуация разрешилась миром. Навахо расступились, а поскольку на берегу места было мало, друзья и враги вместе направились к лагерю нихора, где предстояло отпраздновать заключение мира, а еще раньше — освободить пленников. Виннету, Олд Шеттерхэнд и Вольф вернулись наверх, где требовалось их присутствие, другие же белые остались пока внизу. Все они были безумно рады, что вражда закончилась именно так.

Глава 12 Вина и расплата

Вскоре все принялись живо судачить обо всем, что произошло. Особенно усердствовали Фрэнк и фрау Розали. Адольф Вольф поначалу тоже ввязался в их беседу, но вскоре удалился, чтобы разыскать дядю, который находился наверху, в лагере. Подойдя к броду, он встретил там навахо, выводивших из укрытия своих лошадей и собиравшихся перегнать их наверх. Руководил процессом сам вождь, а возле него стояли Виннету и Шеттерхэнд. В этот момент на краю обрыва, прямо над бродом появился всадник. Он увидел стоявшего внизу вестмена и крикнул:

— Мистер Шеттерхэнд, хорошо, что я вас увидел! Могу я спуститься?

— Мистер Роллинс, — ответил вестмен, — почему вы здесь? Вы должны были оставаться с кантором, пока я не пришлю гонца. Почему вы оттуда уехали?

— Сейчас расскажу. Так я могу спуститься?

— Да.

Он медленно съехал вниз, потом спрыгнул на землю и заговорил в большом возбуждении:

— Лучше бы я с ним не оставался, а поехал с вами! Если бы вы знали, что я пережил!

— Что же там произошло? Выглядите вы совершенно измотанным.

— Неудивительно. Меня же привязали к дереву.

— Вас? А не кантора?

— Сначала его, но потом его освободили, а меня привязали.

— Не понимаю! — удивленно произнес Олд Шеттерхэнд.

— Нефтяной принц! Этот негодяй снова отнял у меня чек.

— Нефтяной принц? Черт побери! Как это случилось? Рассказывайте, да побыстрее!

Банкир сообщил обо всем, что с ним случилось.

— О, человече! — воскликнул Шеттерхэнд, — это вы хитро задумали, слишком хитро! Почему же вы не уничтожили чек?

— Вы тысячу раз правы. Теперь я горько раскаиваюсь. Раздобудьте для меня эту бумагу, сэр, я очень вас прошу!

— Хм, сначала вы наломали дров, а теперь предлагаете мне из них что-нибудь сложить! Парни могут поскакать, куда угодно.

— Они не смогут поскакать, куда захотят, — вмешался Нитсас-Ини. — Нефтяной принц убил двух моих разведчиков, и я должен его поймать. Помогут ли мне в этом Олд Шеттерхэнд и Виннету?

Виннету кивнул, а Олд Шеттерхэнд заметил:

— Сгоряча я бросил эту фразу. Само собой разумеется, что мы должны поймать этих мерзавцев. Вы хоть видели, куда они поскакали? В каком направлении?

— Сначала вверх по течению реки, а потом туда, откуда появились и откуда мы сами приехали.

— Вот оно что, значит! Они ехали по следам навахо, чтобы напасть на Вольфа и отобрать у него документ. Волей случая их задача облегчилась. Много времени прошло с того момента?

— Прилично. Этот кантор должен был бы меня развязать, но он этого не сделал.

— Так, нам надо немедленно отправляться в путь.

— Вверх по реке? — спросил вождь.

— Да, ни в коем случае нельзя потерять их следы. Сами они, естественно, поскакали вдоль реки вниз.

— Этот человек утверждает обратное! — воскликнул Нитсас-Ини.

— Роллинс тоже прав, но вверх по течению они ехали недолго.

— Потом снова вниз?

— Нет, они переправились на другой берег.

— Уфф! У моего брата есть основания для такого утверждения?

— Да, чек теперь у них и им надо попасть в Сан-Франциско. Значит, они должны ехать вниз по Колорадо, то есть тем самым путем, которым они ехали, когда вы находились в лагере. Здесь они не могли проехать, потому что узнали от кантора, что тут находимся мы. Думаю, им пришлось подняться до того места, где мы ночевали вчера, а потом перебраться через реку. Пусть мой краснокожий брат поскачет со своими людьми вниз по течению, пока не найдет брод. Когда он окажется на той стороне, он отыщет их следы и определит, покинули ли они эти края.

— Они, безусловно, уже уехали.

— Нет. Можно предположить, что они спрятались где-нибудь здесь, чтобы узнать, чем закончился набег. Мой брат должен преградить им путь, чтобы они не ускользнули.

— А что будет делать Олд Шеттерхэнд?

— Я с Виннету поскачу вверх, по их следам. Они пересекаются с нашими, так что читать их будет исключительно трудно. Мы поскачем не одни.

— Навстречу этим собакам я выслал разведчиков! Видимо, они проскользнули мимо них незаметно.

— Могло быть и по-другому. Либо твоих разведчиков обманули, либо они убиты.

— Если такое случилось, эти шелудивые псы умрут у столба пыток!

— Сначала их надо поймать, а потом решим, что делать. Пусть мой краснокожий брат отправляется сейчас же и ничего не упускает!

В этот миг на скалах над бродом снова появился всадник. Он тоже оглядел собравшихся внизу людей и тоже попросил разрешения спустится.

— Давайте, спускайтесь! — ответил Олд Шеттерхэнд, причем в глазах его мелькнуло что-то презрительное.

Кантор спустился вниз.

— Вот и я, — объявил он, ничего не подозревая. — Где же остальные немцы?

— Там, куда вы не поедете, чтобы снова не накликать несчастья, предатель!

— Предатель? Почему?

— Вы сказали Нефтяному принцу, где мистер Роллинс прячет чек.

— Да, сказал. Они у меня спросили, а я не смог солгать.

— Можно быть умным и без лжи! Я хочу преподать вам урок, для этого вас снова свяжут!

— Такого я не потерплю! Вы не имеете права так распоряжаться со мной!

— Очень даже имею. И сейчас вам это докажу.

Шеттерхэнд сказал навахо несколько слов, которых кантор так и не понял. Индейцы быстро затерли клячу кантора с обеих сторон между своими лошадьми и оттеснили его наверх, в лагерь, где его в самом деле связали. А через короткое время Нитсас-Ини во главе двадцати своих воинов уже летел вниз по реке. Мокаши, его друг отныне, присоединился к навахо с двадцатью нихора.

Виннету и Олд Шеттерхэнд поехали вверх по течению. С ними были Сэм Хокенс, Дик Стоун, Уилл Паркер и десять навахо. Фрэнк и Дролл тоже хотели присоединиться к отряду, но белый охотник приказал им остаться, чтобы вместе с Вольфом наблюдать за порядком в лагере.

Переселенцы все еще сидели внизу, у воды, с ними находилась и белая скво. Они говорили о своих прежних планах и о том, что должны изменить в них события последнего времени. Когда сверху к ним спустился Вольф, скво приблизилась к нему и сказала:

— Мы обсуждали намерения наших соотечественников. Они приехали сюда, чтобы создать здесь себе новую родину. Средств у них нет; деньги есть только у Эберсбахов, их они ссужают другим. Как только найдется время, я поговорю о них с мужем.

— Не стоит, — сказал он. — Я уже все сделал.

— Вы с ним говорили?

— Да.

— И что он сказал?

— Он позволит этим людям остаться на землях его племени.

— Чудесно! Как это меня обрадовало! Знаю, что он выполнил бы любое мое желание, но мне вдвойне милее, что он даже не стал дожидаться этой просьбы. Что вы теперь скажете о деле?

— Все очень просто. Людям подарят землю, причем столько, сколько им нужно. Думаю, этого больше, чем достаточно: пашни, луга, леса — все, что можно пожелать. Потом мы поедем в Гуайлоте или в Ла-Тинахо, где достанем все необходимое для земледелия и другие нужные вещи. Мы также позаботимся о лошадях, коровах и других домашних животных, а при строительстве домов им охотно будут помогать наши мужчины и женщины, так что очень скоро они могут обустроиться.

Лучшего немцы и пожелать не могли. Если бы им сказали заранее, что они получат в подарок землю и все необходимое для ведения хозяйства, они бы посчитали это невозможным, а стало быть, невероятным. Фрау Розали, охотно говорившая за других, прижала белую скво к себе, протянула Вольфу руку и воскликнула:

— И пусть теперь кто-нибудь скажет мне, что дикари не лучше наших образованных людей! Там, у нас, никто не оказался бы таким гуманным и вряд ли сделал какому-то бедолаге подобный подарок, да еще такой ценный! На родине никто бы не предложил нам ни малейшего клочка поля или садового участка, а здесь мы получили так много, что впору закладывать помещичье хозяйство. К тому же еще и скот, дом, целый двор с инвентарем! Теперь я дружу с индейцами, а не с белыми. Надеюсь, что кантор с нами не останется. Он мог бы все наше счастье завалить.

— Он должен уехать, — уверил ее Вольф, — Этот неудачник приносит только несчастья. А вам у нас понравится. Мы разработали обширные планы культурного развития, и вы приехали как раз вовремя. Теперь вам станет понятной наша щедрость. Ши-Со и мой племянник должны довести до конца дело, начатое нами. Мы докажем, что краснокожий ровня белому. Постойте! Что происходит на том берегу? Вы слышали крик? Предсмертный крик человека! Может, там прятался Нефтяной принц с двумя другими бандитами, и они напали на наших? Но это же невозможно!

Подскочил и Хромой Фрэнк — он тоже услышал крик. Через пару минут подошел Адольф и спросил:

— Дядя, там кто-то кричал. Ты слышал?

— Мы все это слышали, — ответил Хромой Фрэнк. — Это был антропологически человеческий крик, а не зоологически звериный. Постранствуем и побредем со мной наверх, в лагерь. Краснокожие разожгли огонь и жарят там мясо, которым пропахла вся долина. Быть может, они окажутся великодушно-сдержанными и скинут нам оттуда карамболем хоть кусочек.

Взяв за руку Адольфа Вольфа, он повел его прочь.

А крик и в самом деле был предсмертным. Нефтяной принц, как и предполагал Шеттерхэнд, проскакал со своими спутниками вверх по реке до последнего лагеря навахо, где перебрался на другой берег. Сначала он намеревался ехать по другому берегу вниз по течению до реки Колорадо, однако ему вдруг пришла в голову мысль, что было бы разумным узнать, какое из двух племен одержало победу. Бандиты держались берега и, достигнув устья Зимней Воды, стали искать место, откуда можно было бы понаблюдать за ходом событий, оставаясь невидимыми для посторонних глаз.

Но им пришлось сделать слишком большой крюк. Потеряв много времени, они явились слишком поздно. Примирение обоих племен уже состоялось. Все краснокожие отправились наверх, в лагерь, где их нельзя было увидеть из-за реки. Три бандита заметили только белых мужчин и женщин, беседовавших у самого потока. Нефтяной принц подумал, что ничего еще не решено, поэтому остался на своем наблюдательном пункте дольше, чем того требовали соображения безопасности. Бандиты не догадывались, что по их следам уже идет Олд Шеттерхэнд, а дальнейший путь им преграждает Нитсас-Ини с четырьмя десятками краснокожих.

Как уже упоминалось, Нефтяной принц и Батлер, использовав Поллера в своих целях, позже решили от него избавиться. Им было ясно, что сообщника надо убить, если в будущем они не хотят иметь неприятностей. Теперь, подумали они, время пришло, и отошли в сторонку, чтобы поговорить о задуманном. Но Поллер был хорошим наблюдателем, по гримасам и неосторожно брошенным на него ранее взглядам он заключил, что его спутники не расположены к нему. Он нутром чуял витавшую в воздухе смертельную опасность и стал внимательнее наблюдать за братьями. Он прокрался за кустами и заметил, как они стояли рядышком и о чем-то тихонько говорили. Поллеру удалось подобраться к ним совсем близко, но слов разобрать он все же не смог, пока Нефтяной принц не произнес чуть громче:

— Сейчас пришло время. Мы прирежем его, а труп бросим. Если его найдут белые, то подумают, что его прикончили краснокожие.

Поллер, конечно, понял, что речь идет о нем. Он был так возмущен услышанным, что забыл обо всякой осторожности и, сам того не ожидая, поднялся в полный рост прямо перед обоими братьями.

— Вы хотите меня зарезать, жалкие подонки! — напустился он на них. — И это благодарность за …

Закончить он не успел. Оба поняли, что их замысел раскрыт и тянуть с его исполнением не было смысла. Мгновенно переглянувшись с братом, Батлер резким движением схватил бывшего проводника сзади, а Гринли всадил ему в грудь охотничий нож. Клинок вошел в тело так удачно, что Поллер, издав предсмертный крик, рухнул на землю бездыханный. Братья обчистили его карманы, потом оставили труп в хилой траве, а сами еще около часа продолжали спокойно наблюдать за устьем Зимней Воды.

Поскольку там все еще ничего не происходило, до них, наконец, дошло, что они зря тратили время. Оба встали, прихватили с собой лошадь Поллера, выбрались в открытую прерию и помчались прочь.

Всего пять минут спустя к месту трагедии подъехали Олд Шеттерхэнд, Виннету и остальные. Проницательные вестмены преодолели все трудности и упорно шли по следу, хотя он и совпадал со старым. И вот, они увидели труп.

— Это Поллер! — воскликнул Олд Шеттерхэнд. — Они его убили, чтобы избавиться. Теперь он мертв и получил за все сполна! Вот здесь они лежали и вели наблюдение за…

— Мой брат может не продолжать, — прервал его Виннету. — Они уехали всего пять минут назад. Их след ведет в прерию. Быстрее за ними!

Выйдя из кустов, вестмены взлетели в седла и погнали коней галопом за двумя убийцами. Минут через десять они увидели их на равнине. Батлер случайно обернулся и тут заметил преследователей.

— Смотри! Олд Шеттерхэнд, Виннету, охотники и краснокожие! — закричал он в ужасе. — Быстрей, быстрей!

Они пришпорили лошадей, но преследователи неуклонно приближались.

— Так ничего не выйдет; они нас догонят, — крикнул Нефтяной принц. — На открытой местности мы от них не уйдем. Надо уходить в кусты!

Они резко свернули налево, пытаясь найти убежище в полоске кустов, зеленым клином врезавшейся в прерию. Это были те самые заросли, в которых они убили разведчиков навахо. Тем временем Нитсас-Ини перекрыл своими воинами всю равнину. Беглецы могли проскользнуть вдоль реки, между деревьями, поэтому он с несколькими индейцами проник туда и теперь медленно шел вдоль берега. Лошади мешали краснокожим, и они оставили их сзади. У клина они обнаружили еще вполне четкие следы и пошли по ним, а вскоре наткнулись на трупы обоих разведчиков. Жуткий гнев охватил вождя.

И в этот момент они услышали стук копыт. Индейцы поспешили к опушке и увидели беглецов, вслед за которыми мчались преследователи. Вождь угрожал им пыточным столбом, но теперь гнев, охвативший его, даже не позволял думать об этом… к счастью для них, поскольку быстрая смерть была для них лучше.

— Они приближаются, собаки! — вырвалось у Нитсас-Ини. — Не жалейте на них пуль!

Он первым выскочил из-за кустов, его люди последовали за ним и вскинули свои ружья. Нефтяной принц и Батлер увидели, как внезапно перед ними выросли фигуры краснокожих.

— Черт! — выругался Нефтяной принц, — нас окружают! Не те ли это кусты, где мы укокошили двух навахо?

— Те самые, — ответил Баттлер. — Но что делать? Свернуть вправо?

На одно короткое мгновение они придержали лошадей. Этого было достаточно: раздались выстрелы навахо, лошади братьев вскинулись на дыбы и понеслись галопом прямо к кустам, унося на своих спинах уже мертвых всадников. Влетев в кусты, напуганные животные остановились, и только тогда расстрелянные упали на землю, как раз рядом со своими жертвами.

Всего несколько мгновений спустя подоспел отряд Олд Шеттерхэнда. Перед кустами всадники спешились и бросились в заросли. Там они увидели вождя с его людьми, стоящими над четырьмя трупами.

— Расплата настигла их на месте преступления! — констатировал Олд Шеттерхэнд. — Здесь, где они сами совершили убийство.

— Я слишком поторопился, — добавил вождь. — Их надо было замучить до смерти. Эти быстро убивающие пули не стали для них расплатой. Возьмите трупы наших воинов, привяжите их к лошадям. Они должны быть похоронены в нашем лагере, как храбрые сыны навахо. А эти белые собаки пусть остаются здесь. Пусть их разорвут стервятники!

Сэм Хокенс тихо шепнул Олд Шеттерхэнду:

— Мы тайно проберемся сюда и захороним их, если не ошибаюсь. Они были преступниками, но при этом это все-таки детьми человеческими.

Слабый утвердительный кивок показал, что охотник согласен.

Отряд краснокожих с двумя трупами пришел в движение, переправился в подходящем месте через реку и двинулся к лагерю. Оттуда послышались глухие причитания. Еще до наступления вечера над телами убитых поднялись два высоких каменных холма.

Навахо и нихора еще два дня оставались вместе, потом они расстались. Белые, конечно, ушли с навахо в направлении Рио-де-Чако, где стояли вигвамы и хижины племени. Там знаменитых вестменов приняли с радостью, а переселенцев с большим гостеприимством.

Что произошло потом? Об этом можно было бы написать новые книги. Нитсас-Ини сдержал слово. Четыре немецких семьи получили все, что Вольф обещал им в устье Зимней Воды. Как и предсказывала фрау Розали Эберсбах, они смогли основать на подаренных землях настоящие поместья. Никогда их доброе согласие с навахо ничем не омрачалось.

Вестмены долгое время оставались с переселенцами, по мере сил помогая делом и советом четырем хозяйствам, а потом простились с краснокожими и белыми друзьями, разумеется, не навсегда. Они отправились в Калифорнию и во время этого путешествия испытали немало удивительных приключений. В Сан-Франциско Тетка Дролл и Хромой Фрэнк распрощались с остальными, решив проводить домой рассеянного чудака-кантора. На прощание Сэм Хокенс спросил:

— Когда же мы снова встретимся с вами, великими героями Дикого Запада, если не ошибаюсь?

— Когда ты исправишься, старый балагур, — ответил Хромой Фрэнк. — Напиши мне как-нибудь письмецо. Адрес тот же: вилла «Медвежье сало». Меня будет очень протежировать, если я услышу, что тебе здесь, на Западе пирамидально-каннибальски везет!

Ну, а как же двенадцатиактная героическая опера? Когда будут готовы хотя бы первые три такта, я обязательно сообщу.

Карл Май Сокровище Серебряного озера

Глава первая. ЧЕРНАЯ ПАНТЕРА

В жаркий июньский полдень «Догфиш», один из самых больших грузопассажирских судов на Арканзасе, колесил по тихой глади благословенной реки. Покинув рано утром Литтл-Рок, пароход держал курс на Льюисберг, где он, как обычно, должен был принять на борт грузы и новых пассажиров, если таковые окажутся.

Ужасная духота загнала богатых путешественников в каюты, а те, у кого не имелось туго набитых кошельков, ютились на палубе за бочками, ящиками и тюками, тщетно пытаясь найти убежище от всепроникающего солнца. Для этих страдальцев капитан распорядился устроить бар под открытым небом. Быстро натянули тент, и вскоре на стойке появились стаканы и бутылки, крепкое содержимое которых вряд ли, конечно, могло удовлетворить изысканные вкусы гурманов. За стойкой изнывал от зноя кельнер. Он клевал носом и всякий раз, продирая сонные глаза, отпускал смачные проклятия в адрес сидевших неподалеку людей. Расположившись на палубе прямо перед баром, они играли в кости на дринк, или выпивку — это значило, что проигравший по окончании партии обязан был заплатить каждому игроку стаканом бренди. Шумная компания не давала кельнеру покоя, что и было причиной его скверного настроения.

Игроков было около двадцати. Все они, похоже, не первый раз встретились на пароходе, обращались друг к другу на «ты», не церемонились в выражениях, и лишь один из них пользовался некоторой долей уважения, поскольку остальные называли его «полковником».

Гладко выбритое лисье лицо этого высокого и худощавого человека обрамляла рыжая щетинистая борода. Коротко остриженные волосы также были рыжими, что сразу бросалось в глаза, ибо старая разорванная шляпа с загнутыми вверх полями съехала далеко на затылок. Его ноги были обуты в подбитые гвоздями высокие сапоги, из голенищ которых торчали небрежно заправленные нанковые [311] штаны. Вместо жилета из-под пиджака виднелась лишь мятая, давно не стиранная рубаха, широкий ворот которой открывал загорелую грудь. Вооружение рыжего состояло из двух пистолетов и ножа, заткнутых за широкий, отороченный бахромой и стягивающий бедра пояс, а также почти нового карабина, лежавшего рядом с полотняной дорожной сумой, напоминавшей вещевой мешок.

Небрежно одетые, но хорошо вооруженные спутники рыжего вели себя беззаботно. Ни одно лицо в этой компании не могло вызвать к себе расположения, не говоря уж о доверии. Все они так увлеклись, что никого не замечали вокруг и повергали в ужас своими выражениями любого приличного человека, случайно оказавшегося рядом. Их лица были разгоряченными и, похоже, не только от жары, ибо хмель уже начал отнимать у них разум. Капитан спустился с мостика и поднялся на верхнюю палубу к рулевому, чтобы отдать несколько распоряжений.

— Что вы думаете, сэр, по поводу этого сброда? — озабоченно спросил рулевой, выполнив указания. — Сдается мне, что этих людей не следовало брать на борт.

— Правда ваша, — ответил капитан. — Они представились хавистерами, сказали, что едут на Запад в поисках работы на фермах, но я не хотел бы оказаться на месте того, кто их наймет.

— Well [312], сэр. Я полагаю, это самые настоящие трампы [313]. Будем надеяться, что они хоть здесь, на борту, будут вести себя спокойно.

— Мы не первый раз на Западе, и я не позволю им досаждать нам больше, чем мы привыкли, — в голосе капитана послышались решительные нотки. — У нас достаточно мужчин, чтобы швырнуть их всех в старый благословенный Арканзас! Впрочем, готовьтесь к швартовке — через десять минут появится Льюисберг.

Капитан вернулся на мостик, чтобы осмотреть подступы к причалу. Не успел он оглядеться, как на горизонте показались крыши жилых построек, о чем тотчас возвестил долгий гудок пароходной сирены. С пристани подали знак, что можно подойти, забрать груз и новых пассажиров. Вскоре судно мирно покачивалось у причала, и несколько человек сошли на берег, чтобы оправиться от скучнейшего плавания и почувствовать под ногами твердую землю.

Конечно же, интересного зрелища не предвиделось, ибо в те времена местечко Льюисберг не имело нынешнего значения. У причала стояла лишь толпа зевак, на борт было поднято всего несколько ящиков и тюков, а пассажиров, впервые ступивших на палубу и совершенно не удивившихся отнюдь не джентльменскому обхождению со стороны судового офицера, оказалось только трое.

Один из них, высокий сильный мужчина атлетического сложения, сжимал в руках тяжелую двустволку, к цевью которой для удобства переноски был привязан длинный топор. Черная густая окладистая борода почти полностью скрывала лицо, оставив на обозрение лишь глаза, нос и малую часть щек. Его голову прикрывала давно вылинявшая бобровая шапка, которая была настолько деформирована, что представить ее первоначальный вид и оценить возраст было гиблым делом. Куртка и штаны пассажира были сшиты из прочного серого сукна. За широким поясом торчали два револьвера, нож и куча всяческих мелочей, далеко не лишних для настоящего вестмена [314].

Оплатив проезд, высокий брюнет окинул палубу беглым, но цепким взглядом. Хорошо одетые каютные пассажиры его не заинтересовали, а вот подвыпившие бродяги, возжелавшие осмотреть вновь прибывших и даже забросившие ради этого кости, привлекли его внимание. Едва заметив Полковника, он тут же перевел взгляд дальше, словно ничего особенного не произошло. Через секунду бородач с ворчаньем наклонился, чтобы подтянуть отвернутые прежде голенища высоких сапог. «Пусть меня сожрут заживо, если это не Рыжий Бринкли! Эта встреча кроме неприятностей ничего не сулит. Надеюсь, он не узнал меня», — мелькнуло в голове чернобородого.

В свою очередь, тот, о ком шла речь, тоже не обошел вниманием нового пассажира. Тихим голосом он обратился к своим спутникам:

— Взгляните-ка на этого черного верзилу! Кто-нибудь его знает?

Никто не ответил.

— Ну, должно быть, я встречался с ним когда-то, но помню лишь, что встреча не была приятной.

— Тогда и он должен тебя узнать, — вставил один из игроков. — Он посмотрел на нас, но тебя вроде не приметил.

— Хм! Может, еще вспомню. А лучше, я сам спрошу, как его зовут. Когда я слышу имя, тотчас вспоминаю о человеке. Лицо я еще могу забыть, но имя — никогда! Давайте-ка выпьем с ним по стаканчику!

— Если он захочет.

— Не захочет? Пусть попробует отказаться! Тот, кто здесь, в этих краях, предлагает выпить и получает отказ, имеет полное право ответить ножом или пулей. Даже если он прикончит оскорбившего, никому до него дела не будет.

— Этот парень не из тех, кто пляшет под чужую дудку.

Полковник усмехнулся пьяной улыбкой:

— Тьфу! Поспорим?

— На спор — так на спор! А ну, давай об заклад! — раздался гул оживленных голосов. — Кто проигрывает — платит каждому тремя стаканами!

— Согласен, — бросил Полковник.

— Я тоже, — добавил кто-то, — но чтобы отыграться! Три капли и три стакана!

— С кем?

— Ну, сначала с твоим бородатым знакомцем. Потом с одним из тех джентльменов, которые глазеют на берег — вон с тем длинным парнем, к примеру, чья голова торчит над всеми, как маяк в море. А напоследок — с краснокожим, поднявшимся на борт вместе с юнцом. Или ты не хочешь с ним связываться?

Все захохотали в ответ, но Полковник, презрительно ухмыльнувшись, несколько по-детски возразил:

— Мне бояться этого красного шута? Тьфу! Скорее уж тогда того великана, к которому ты меня отсылаешь. Черт, должно быть, он силен! Хотя, как правило, такие гиганты не очень-то смелы. Его наряд говорит о том, что он салонная пташка и понятия не имеет о таких людях, как мы. Ладно, по рукам! По одному дринку [315] с каждым из троих. А теперь за дело!

Последние слова Полковник произнес так громко, что практически все пассажиры могли их услышать. Каждый американец, а тем более вестмен, хорошо знает значение слова «дринк», особенно когда его произносят так громко и угрожающе, потому взгляды присутствующих тотчас обратились на Полковника. Видя, что он и его друзья пьяны, никто из пассажиров не сошел с места, ожидая веселой развязки и желая узнать, кто же те трое, о которых шла речь.

Наполнив стакан, Полковник подошел к чернобородому, который находился неподалеку, и произнес:

— Добрый день, сэр! Я хотел бы преподнести вам этот стаканчик, ибо пью я только с благородными людьми и, конечно, считаю вас джентльменом, а потому надеюсь, что вы опорожните чарку за мое здоровье.

Борода брюнета зашевелилась, из чего можно было сделать вывод, что по его лицу пробежала улыбка.

— Ладно, — ответил он. — Я могу оказать вам такую любезность, но прежде хотел бы знать, от кого я удостоился такой сверхвысокой чести?

— Верно, нужно знать, с кем пьете! Меня зовут Бринкли, полковник Бринкли, если вам угодно. А вас?

— Мое имя Гроссер, Томас Гроссер, если вы не имеете ничего против. За ваше здоровье, «полковник»!

Опорожнив стакан, бородач вернул его Бринкли. Остальные не заставили себя долго ждать — их стаканы тотчас оказались пусты. С чувством превосходства Бринкли смерил брюнета пренебрежительным взглядом и довольно грубо пробормотал:

— Сдается мне, что имя немецкое. Уж не из этих ли вы проклятых голландцев [316], а?

— Нет, я из Германии, сэр, — подчеркнуто вежливо, словно не слыша грубости, ответил Гроссер. — Своего «проклятого голландца» можете отправить по другому адресу — ко мне это не относится, так что, благодарю за дринк, и покончим с этим!

Резко развернувшись, он быстрым, но уверенным шагом направился в другую сторону. «Это действительно Бринкли! — снова мелькнуло у него в голове. — Теперь его называют Полковником. Кто знает, сколько он еще пробудет на борту, а значит — надо держать ухо востро!»

Бринкли выиграл первую часть пари, но не выглядел победителем — его уловка не удалась, и физиономия его выражала ужасное раздражение. Рыжий ожидал, что Гроссер откажется выпить, и он под угрозами в присутствии своих людей заставит того в конце концов это сделать. Но немец оказался мудрее — он спокойно выпил и уклонился от ссоры. Полковник был взбешен. Быстро наполнив стакан, он направился к очередной намеченной жертве — к индейцу.

Пароход тем временем отдал швартовы, а два краснокожих, поднявшиеся на судно в Льюисберге вместе с Гроссером, стояли у большого ящика. Один из них был древний старик, второй — юноша лет пятнадцати. Потрясающее сходство их лиц говорило о том, что это отец и сын. Одежда и внешний облик обоих были совершенно одинаковы, и казалось, что сын — просто живая копия своего отца.

Оба были одеты в кожаные легины, обшитые по бокам бахромой, и раскрашенные желтой краской мокасины. Их тела вместо охотничьих курток закрывали пестрые покрывала, которые частенько идут здесь, на Западе, по шестьдесят долларов за штуку. Спадавшие на плечи черные волосы, гладко зачесанные назад, издали придавали индейцам вид женщин. Круглые лица обоих выглядели вполне добродушно, несмотря на то, что их щеки были намазаны ярко-красной киноварью.

Ружья, которые они держали в руках, были настолько древними, что вряд ли кто-нибудь дал бы за них и полдоллара. Вид обоих краснокожих вовсе не был грозным, что не замедлило вызвать смех у пьяной компании. Поднявшись на борт, индейцы скромно отошли в сторону, словно чураясь людей, и прислонились к большому ящику из массивного дерева высотой в человеческий рост.

Казалось, они ни на кого не обращали внимания и, даже когда Полковник подошел к ним, не удостоили его взглядом.

— Знойный денек сегодня! А может, нет? Эй, что скажете, красные ребята? В таких случаях помогает выпивка. Возьми, старик, плесни на язык!

Индеец не пошевельнулся и лишь ответил на ломаном английском:

— Не пить.

— Что? Не хочешь? — внезапно вскипел рыжебородый. — Это дринк! Понимаешь? Дринк! Отказ для каждого настоящего джентльмена, каким являюсь я, есть оскорбление — смертельная обида, на которую отвечают ножом! Но прежде я хочу узнать, кто ты. Как тебя зовут?

— Нинтропан-Хауей, — ответил спокойно старик.

— Из какого ты племени?

— Тонкава.

— Значит, ты из тех красных овец, которые дрожат даже при виде кота, маленького котенка? Да, с тобой действительно нечего церемониться! Ведь ты же хочешь пить?

— Я не пить Огненная Вода.

Несмотря на явную угрозу, индеец ответил совершенно спокойно, как и прежде. Вконец окосевший Полковник неожиданно для всех размахнулся и дал старику звонкую пощечину.

— Это тебе, красный хорек! — прошипел Бринкли. — Вот тебе мой ответ, ибо такая каналья не стоит большего!

Удар еще не достиг цели, как молодой индеец сунул свободную руку под покрывало, по всей видимости, за каким-то оружием, и одновременно устремил свой взгляд на отца.

Старик изменился до неузнаваемости. Казалось, что его фигура вдруг выросла, его глаза блеснули диким огнем, а по лицу пробежало живое пламя. Но тотчас же его тело сгорбилось, а лицо приобрело выражение прежней покорности.

Заметив это, неугомонный Полковник язвительно прошипел:

— Ну, так чем ты ответишь?

— Нинтропан-Хауей благодарить.

— Похоже, что оплеухи тебе по вкусу. Тогда вот тебе еще одна…

Рука, сжатая в кулак, уже приближалась к голове индейца, но старик молниеносно присел и кисть Полковника со всего размаха ударилась об ящик, который был за спиной краснокожего. За пустым звуком удара послышались фырканье и какая-то возня внутри, а потом вдруг раздался такой ужасный рев, что, казалось, сам пароход задрожал от диких звуков.

Выронив из руки стакан и не на шутку струхнув, Полковник отскочил назад:

— Боже! Что это? Что за бестия там внутри?!

Поистине животный страх обуял не только его, но и пассажиров. Лишь четверо из них не потеряли рассудка: сидевший теперь у борта судна чернобородый, салонного вида высокий джентльмен, с которым Бринкли хотел разыграть свой третий дринк, и оба индейца. Все четверо, как и другие пассажиры, не подозревали, что за зверь сидит в ящике, но умели прекрасно владеть собой, чего можно достичь лишь благодаря постоянным и долгим тренировкам.

Рев услышали и в каютах. Палуба вмиг заполнилась перепуганными людьми, в основном — голосившими дамами, желавшими осведомиться, не настал ли конец света.

— Леди и джентльмены! Не волнуйтесь! — воскликнул вышедший из каюты довольно прилично одетый господин. — Это пантерка, малютка пантерка, больше ничего! Очень милая felis panthera [317], только черная, только черная, господа!

— Что? Черная пантера? — вырвалось у маленького человечка в пенсне, который, похоже, знал диких зверей из книг по зоологии. — Черная пантера — опаснейший из всех хищников! Она больше льва и тигра! Она убивает не только от голода, но и от жажды крови! Сколько же ей?

— Всего лишь три года, сэр, не больше.

— Три года?! И это вы называете «всего лишь»? Совершенно взрослое животное! Боже мой! И такая бестия на палубе! Кто же ответит за это?

— Я, сэр, я! — снова подал голос элегантный мужчина, раскланиваясь публике. — Леди и джентльмены, позвольте представиться — Джонатан Бойлер, хозяин небезызвестного зверинца. В настоящее время вместе со своей труппой нахожусь в Ван-Бьюрене. Черную пантеру привезли мне в Новый Орлеан, и я вынужден был ехать за ней вместе с моим опытным укротителем. Капитан этого судна великодушно позволил нам, разумеется, за приличную сумму, погрузить ящик со зверем при условии, что пассажиры не узнают об этом соседстве. Поэтому мы кормили животное только по ночам, давали ему, мой Бог, целого теленка, чтобы днем пантера спокойно спала. Конечно, если бросаться с кулаками на ящик, зверь проснется и подаст голос. Я надеюсь, что уважаемые дамы и господа не будут ставить мне в вину соседство с этой пантеркой, ибо оно никому не причинит больше ни малейшего беспокойства.

— Что? — снова воскликнул едва не сорвавшимся голосом маленький человек в пенсне. — Не причинит беспокойства?! Не ставить в вину?! К дьяволу! Должен признать, что с подобными вещами мне не доводилось сталкиваться! Я должен пребывать на судне вместе с черной пантерой? Да пусть меня повесят, если я это сделаю! Либо она удаляется с судна, либо я сойду на берег, но это для вас хорошо не кончится! Бросайте бестию за борт или выставляйте клетку на берег!

— Но, сэр! Действительно, нет причин для беспокойства! — завопил хозяин зверинца. — Посмотрите, какие крепкие стенки у ящика и…

— Ах, да что там ящик! — прервал его не на шутку разволновавшийся человечек. — Этот ящик могу сломать даже я, а уж пантера — тем более!

— Прошу вас, успокойтесь! Внутри ящика находится железная клетка, которую не разобьют даже десять львов или пантер.

— Это правда? Покажите нам клетку, покажите! Мы хотим сами во всем убедиться! — раздалось за спиной хозяина зверинца, и множество голосов подхватило призыв.

Бойлер был чистокровный янки и потому тут же решил воспользоваться случаем, чтобы заработать.

— С удовольствием, величайшим удовольствием, — ответил хозяин зверинца. — Но, мои леди и джентльмены, легко понять, что невозможно осмотреть клетку, не видя при этом пантеры. Этого я не могу позволить без определенного вознаграждения. Но чтобы удовольствие от зрелища было полным, я прикажу покормить зверя, а это, могу вам сказать, — не рядовое представление. Я предлагаю следующее: мы организуем три ряда мест. Место в первом ряду — один доллар, во втором — пятьдесят центов, в третьем — двадцать пять. Здесь присутствуют только настоящие джентльмены, и я полагаю, что второй и третий ряд отменяются, не так ли?! Или, может быть, есть кто-нибудь, кто хочет заплатить лишь полдоллара или четверть?

Никто из каютных пассажиров, естественно, не ответил.

— Итак, всем только первый ряд! Прошу, мои миледи и милорды, по одному доллару!

Пока вызванный укротитель возился около ящика, чтобы приготовиться к представлению, шляпа Джонатана Бойлера доверху наполнилась деньгами.

Присутствующие, в основном, тоже были янки, поэтому такой оборот дела никого не удивил. Если прежде большинство возмущалось, что капитан позволил находиться на пароходе опасному хищнику, то теперь это обстоятельство вносило некоторую перемену в скучную и однообразную жизнь во время плавания. Даже ученый человечек небольшого роста перестал возмущаться и наблюдал за подготовкой к представлению с большим интересом.

— Эй, ребята! — обратился к своим Полковник с новым предложением. — Одно пари я выиграл, другое — проиграл, ибо краснокожий мошенник не захотел выпить, о чем он еще пожалеет. Третье пари предлагаю не на стакан бренди, а на доллар за представление. Согласны?

Разумеется, веселая компания не возражала, предвкушая что-то интересное, ибо теперь все убедились, что великан не из тех, кто трясется от страха.

— Ладно, — хмыкнул Полковник, на лице которого выступил весь избыток алкоголя. — Смотрите в оба! Сейчас этот Голиаф с удовольствием будет пить со мной.

Забыв об индейце, Рыжий Бринкли приказал наполнить стакан и направился к высокому джентльмену, размеры тела которого были воистину гигантскими. Мужчина оказался еще выше и шире в плечах, чем чернобородый Гроссер. Его по-мужски красивое лицо отливало темным коричневым загаром и даже отдаленно не напоминало салонного повесу, а серые глаза имели особенное выражение, которое обычно свойственно жителям пустыни, морякам или охотникам прерий. В дополнение ко всему можно сказать, что его лицо было гладко выбрито, что ему, пожалуй, около сорока лет и что он носил очень элегантный дорожный костюм, который и ввел в заблуждение Полковника, ибо подобного платья в здешних местах не носили.

Никакого оружия при нем видно не было. Исполин стоял в окружении нескольких господ, которые оживленно обсуждали пантеру. Рядом с ним находился капитан, покинувший мостик ради циркового представления.

И вот перед ними появился Полковник, готовый к очередной идиотской выходке.

— Сэр, хочу предложить вам выпить? Надеюсь, вы не откажетесь ответить мне, как истинному джентльмену, кто вы.

Великан с удивлением взглянул на него и тут же отвернулся, чтобы продолжить прерванный разговор с капитаном.

— Уф! — выкрикнул Полковник. — Вы оглохли или не желаете меня слышать? Последнее делать не стоит, ибо я не понимаю шуток, когда речь идет о приглашении выпить. Советовал бы вам не брать пример с того краснокожего!

Тот, к кому были обращены эти слова, пожал плечами и спросил капитана:

— Вы слышите, что говорит тут мне этот парень?

— Да, сэр, каждое слово.

— Well, значит, вы тоже свидетель, что я не звал его сюда.

— Что? — не понял Полковник, который уже не мог себя сдерживать. — Вы называете меня парнем? Отказываетесь выпить? Тогда придется повторить то же, что и с индейцем, которому…

Большего сказать он не успел, ибо в тот момент сильный удар кулаком сбил его с ног, заставив прокатиться по палубным доскам и стереть с них пыль. Секунду Бринкли лежал как мертвый, но, очнувшись, вскочил одним махом на ноги, выхватил нож и бросился на противника.

Великан спокойно сунул руки в карманы брюк и, словно никакой опасности не существовало, остался стоять на месте.

— Собака! Ты ударил меня?! — взревел Полковник. — За это заплатишь кровью! Сейчас же!

Несколько человек и капитан хотели было вмешаться, но незнакомец жестом остановил их, а когда Бринкли приблизился на два шага, молниеносно нанес ему правой ногой хлесткий удар в живот, от которого тот упал на колени и потащился по палубе.

— А теперь хватит! — твердо произнес разгневанный великан. — Иначе…

Но Полковник снова вскочил, спрятал нож и в дикой ярости выхватил из-за пояса один из пистолетов, пытаясь направить его на противника, но тот на мгновение раньше выдернул руку из кармана, в которой сверкнул новый начищенный револьвер.

— Убери! — приказал незнакомец, поворачивая ствол маленького, но грозного в ближнем бою оружия в сторону правой руки нападавшего.

Полковник не подчинился, и тут же раздался выстрел. Бринкли вскрикнул, выпустив оружие.

— Вот так, парень, — спокойно произнес гигант. — Теперь ты не поднимешь руку на отказавшегося выпить из облизанного тобой стакана! А если ты все еще хочешь узнать, кто я, то…

— Будь проклято твое имя! — прохрипел Полковник с перекошенным от боли и злобы лицом. — Я не хочу его слышать! Но сам-то ты никуда не денешься! Эй, ребята, давайте! Разберитесь с ним!

Теперь никто не сомневался, что это была хорошо организованная настоящая банда. Выхватив ножи, пьяная братия ринулась на обороняющегося, который, казалось, должен был погибнуть, прежде чем капитан и его люди пришли бы ему на помощь. Не теряя самообладания, незнакомец был готов к нападению:

— Так идите сюда, если горите желанием столкнуться с Олд Файерхэндом!

Имя вызвало замешательство. Полковник, который снова схватился за нож, теперь уже левой рукой, замер в изумлении:

— Олд Файерхэнд?! Кто бы мог подумать! Почему же ты молчал?

— Неужели только имя может уберечь джентльмена от вашей грубости? Забирайте с собой это стадо, забейтесь куда-нибудь в угол и не показывайтесь никому на глаза!

Полковник переглянулся с приятелями. Хмель с него как рукой сняло, и теперь, похоже, у него рождались новые мысли.

— Well, поговорим позже, — внезапно пошел он на попятную. — Я не хочу лишний раз подвергать опасности моих людей, но мы еще встретимся!

Бринкли повернулся и с окровавленной рукой поплелся прочь. Его приятели, послушные своему предводителю, словно побитые псы нехотя побрели следом. Усевшись у борта, они перевязали легкую рану своему шефу и стали тихо, но оживленно переговариваться, бросая косые и не лишенные уважения взгляды в сторону знаменитого охотника. Разумеется, их было больше. Возможно, охотнику пришлось бы расстаться с жизнью, но никто не был уверен, что не падет жертвой Олд Файерхэнда, одного из самых метких стрелков Дикого Запада.

Имя известного стрелка и охотника оказало влияние не только на этот сброд. Среди пассажиров не было ни одного человека, кто бы не слышал об отважном Файерхэнде, вся жизнь которого напоминала легенду. Почтительно окружив гиганта и не веря своим глазам, они словно зачарованные рассматривали фигуру огромного человека, который с самого момента появления на борту привлек общее внимание. Но кто бы мог подумать? Олд Файерхэнд! Здесь, на этом пароходе!

Капитан стиснул его руку и взволнованно заговорил приветливым тоном, на который только способен настоящий янки:

— Сэр, если бы я знал! Я бы предоставил вам мою собственную каюту! Клянусь, это великая честь, что ваши ноги коснулись палубы «Догфиша»! Почему же вы не назвались сразу?

— Я сказал свое настоящее имя. «Олд Файерхэндом» называют меня лишь за то, что пули моего ружья не знают промаха.

— Я слышал, что вы действительно никогда не промахиваетесь?

— Тьфу! Каждый настоящий вестмен знает свое дело ничуть не хуже. К тому же вы сами поняли, что боевое прозвище звучит убедительнее оружия. Если бы не оно, дело дошло бы до драки.

— И тогда вам пришлось бы туго.

— Вы полагаете? — по лицу Олд Файерхэнда пробежала самоуверенная, но ни в коей мере не унижающая усмешка. — Когда речь идет о драке на ножах, мне бояться нечего. В конце концов, я бы продержался, да и вы, наверное, протянули бы руку помощи.

— Да уж, рук-то у нас на судне хватает. Но что теперь делать с этими мерзавцами? Я здесь хозяин и судья! Может быть, заковать их в кандалы, а потом сдать властям?

— Нет.

— А может, высадить на берег?

— Тоже нет.

— Но они должны быть наказаны!

— Я советую вам отказаться от подобных мыслей сейчас. Это же не последний ваш рейс?

— Такого и в мыслях нет! Думаю, что еще не один год буду плавать вверх-вниз по старому Арканзасу.

— Ну, хорошо, тогда позаботьтесь о своей безопасности. Когда-нибудь они подстерегут вас на берегу и сыграют такую шутку, которая будет стоить вам не только судна, но и жизни!

— Вы думаете, они пойдут на это?

— Я уверен. Впрочем, никакого риска для них не будет, ибо они сделают все тайно, из-за угла, а потом никто не, сможет что-либо доказать.

В этот момент Олд Файерхэнд заметил рядом стоявшего чернобородого, пристально вглядывающегося в его лицо. Поймав его взгляд, Олд Файерхэнд спросил:

— Вы хотите что-то сказать, сэр? Чем могу быть полезен?

— Очень многим!

— Так говорите же!

— Позвольте пожать вашу руку, сэр! — неожиданно выпалил бородач. — Это все, о чем я хотел бы попросить. Сейчас я исчезну, чтобы не докучать вам, но день этот запомню на всю жизнь.

Выражение лица и тон произнесенной фразы говорили о том, что слова действительно шли от сердца. Олд Файерхэнд протянул руку и спросил:

— Сколько вы намерены плыть на судне?

— На этом пароходе? Только до Форт-Гибсона.

— Это, однако, довольно далеко!

— О! Потом я поплыву на челноке еще дальше. Я боюсь, что вы, известный человек, приняли меня за труса, когда я выпил вместе с этим «полковником»…

— Отнюдь! Могу вас лишь похвалить за благоразумие. Но за то, что он ударил индейца, я вынужден был преподать ему урок.

— Надеюсь, он пошел на пользу! Впрочем, если вы ему серьезно повредили палец, его карьера как вестмена закончена. Однако, по поводу старого индейца я уж и не знаю, что думать.

— Почему?

— Он повел себя как самый настоящий трус, хотя, когда взревела пантера, ни один мускул не дрогнул на его лице. Этого я что-то никак не могу взять в толк.

— Я внесу ясность. Разобраться в этом не составит большого труда.

— Так вы знаете старика-индейца?

— Никогда прежде не видел, но многое слышал.

— Я тоже слышал, как он назвал свое имя, но это было такое слово — язык сломаешь!

— Это язык его отцов. Он использовал его, чтобы этот Полковник не догадался, с кем имеет дело. Его имя Нинтропан-Хауей, Большой Медведь, а его сына зовут Нинтропан-Хомош, что означает Маленький Медведь.

— Разве это возможно? Конечно же, я слышал о них, и не раз! Индейцы племени тонкава вымерли, и только два Нинтропана, унаследовавшие от предков воинственный дух, скитаются по горам и прериям.

— Да, они оба смелые парни. Теперь, пожалуй, вы не будете думать, что они струсили.

— Любой другой индеец убил бы наглеца на месте!

— Возможно. А вы разве не видели, что сын держал под покрывалом нож или томагавк? Только хладнокровное лицо отца заставило его охладить пыл. Могу вас уверить, что нам, белым, понадобится в три раза больше времени там, где индейцу нужна лишь секунда. С той минуты, когда негодяй ударил старика по лицу, его смерть неотвратима так же, как и их месть. Кстати, когда вы называли свое имя Полковнику, мне показалось, что оно немецкое. Выходит, мы земляки?

— Как, сэр? Вы тоже немец? — удивленно воскликнул Гроссер.

— Конечно. Моя фамилия Винтер. Мне тоже предстоит проделать на пароходе немалый путь, и у нас еще не раз появится возможность побеседовать.

— Если вы до этого снизойдете, то окажете мне великую честь.

— Не надо комплиментов. Я лишь вестмен, не более.

— Да, но любой генерал, в конце концов, тоже не больше чем новобранец, то есть — солдат.

— Если вы и себя причисляете к новобранцам, значит, на Западе вы совсем недавно?

— Нет, — уклончиво ответил бородач, — я тут несколько дольше. Меня зовут Томас Гроссер. Настоящие имена здесь не в ходу, из Томаса получился Том, а благодаря густой бороде родилось прозвище Черный Том.

— Что? — настала очередь удивляться охотнику. — Вы и есть Черный Том, знаменитый рафтер? [318]

— Меня зовут Том, я рафтер, но так ли уж я знаменит?

— Конечно, уверяю вас моим рукопожатием.

— Но не так громко, сэр. Полковник не должен слышать мое имя, иначе он узнает меня.

— Так вы уже имели с ним дело?

— Да, приходилось. А вы его не знаете?

— Вижу впервые.

— Взгляните только на его бороду и рыжие волосы, это же Бринкли!

— Как вы сказали?! Так это он — Рыжий Бринкли, за которым сотни безнаказанных темных делишек?

— Он самый, сэр. Я его узнал.

— Тогда присмотрю за ним повнимательнее, а заодно и вас получше узнаю. Похоже, вы — человек, который мне нужен. Если у вас ни перед кем нет больших обязательств, то принимайте мое предложение.

— Ну, — несколько сконфуженно ответил Том, опустив глаза, — честь, которую вы мне оказываете, ценнее любого другого предприятия. Но дело в том, что сейчас я связан договором с другими рафтерами. Они даже выбрали меня старшим. Но если вы мне дадите время сообщить им о моем новом решении, — оживился чернобородый, — то дело можно уладить.

— Прекрасно. Попросите каюту рядом с моей. Все связанные с этим расходы я возмещу.

— Благодарю, сэр! Мы, рафтеры, зарабатываем неплохо, если, конечно, не валять дурака. И сейчас все мои сумки полны, ибо я направляюсь из Виксберга, где мне оплатили счета. Так что заплатить за каюту я в силах. Но взгляните! Кажется, представление начинается.

Хозяин зверинца вместе с укротителем закончили приготовления — недавняя стычка на палубе не очень-то обеспокоила их, ибо они были заняты более прибыльным делом. Соорудив из тюков и ящиков просмотровые места, они возвестили о начале представления. Площадка перед ящиком с пантерой была тотчас заполнена любопытствующими. Матросы и обслуга из тех, кто не был занят, тоже не преминули бесплатно поглазеть на представление. Лишь Полковника, у которого начисто пропала охота к веселью, и его людей видно не было.

Индейцев, конечно же, никто не приглашал. Два краснокожих рядом с леди и джентльменами, которые платят по доллару с особы! Даже предприимчивый Джонатан Бойлер не решился нарушить неписаные законы здешних мест. Индейцы остались у борта и, казалось, ни капли не интересовались происходящим, хотя на самом деле их цепкие взгляды ухватывали каждую деталь.

Большинство зрителей, сидевших перед пока еще закрытым ящиком, не имели понятия, что же такое черная пантера. Хищники семейства кошачьих, обитающие в Новом Свете, значительно мельче и менее опасны, чем их собратья с другой стороны Тихого океана. Гаучо, к примеру, охотящиеся за ягуаром, которого называют американским тигром, набрасывают на зверя лассо и без хлопот тянут его за собой. Разве можно представить подобное с королевским бенгальским тигром! Американский лев, или же пума, вообще бежит прочь от человека, даже если голоден. Большинство зрителей, знакомые лишь с фауной Америки, не ожидали сенсации. Каково же было их удивление, когда передняя стенка ящика упала и они наконец увидели зверя.

От самого Нового Орлеана пантера находилась в темноте, ибо ящик открывали лишь ночью, и вдруг такой яркий ослепляющий дневной свет! Она закрыла глаза и некоторое время продолжала лежать, вытянувшись во всю клетку. Потом ее веки слегка дернулись, и наконец дикое животное обратило внимание на собравшихся. В мгновение ока пантера вскочила и страшно зарычала, после чего несколько человек едва не сорвались с места, готовые броситься прочь.

Да, это был воистину огромный откормленный зверь, высотой в метр и длиной в два, не считая хвоста. Черная масть хищника еще больше усиливала жуткое впечатление от пробирающего до нервов ужасного оскала. Засунув между прутьев мощную лапу, кошка так рванула клетку, что та едва не развалилась.

— Вот, леди и джентльмены! — невозмутимым тоном заговорил хозяин зверинца. — Разновидность черных пантер водится на Зондских островах, но те звери маленькие. Настоящая черная пантера, которая, надо отметить, встречается очень редко, обитает в Северной Африке, на границе Сахары. Она действительно очень сильная, значительно опаснее льва и может при желании унести в своей пасти огромного вола. На что способны ее зубы, вы сейчас убедитесь, ибо мы начинаем кормление.

Укротитель принес половину не очень свежей овечьей туши и положил перед клеткой. Учуяв мясо, пантера засуетилась, зафыркала и зарычала так, что кое-кто из зрителей снова попятился назад.

Занятый в машинном отделении негр не мог удержаться от любопытства и протиснулся сквозь толпу, но заметивший это зоркий капитан тотчас приказал ему вернуться к работе. Однако черный послушался не сразу, и немногословному капитану пришлось хватить его по спине куском толстого троса. Поруганный негр быстро ретировался, но, остановившись в отсеке, ведущем в машинное отделение, скорчил страшную гримасу и погрозил кулаком в сторону капитана. Тот, конечно же, не заметил грубости, ибо теперь, как и остальные зрители, был увлечен представлением. Лишь Полковник, оказавшийся случайным свидетелем, обратил на это внимание своих друзей:

— Сдается мне, что этот грязнуля не очень-то почитает капитана. Несколько долларов должны сотворить с ним чудо — надо им заняться!

Тем временем укротитель просунул мясо между прутьев клетки, испытывающе взглянул на зрителей и тихо бросил несколько слов своему хозяину, который с сомнением покачал головой. Тот, однако, продолжал ему что-то говорить и, казалось, все же убедил Бойлера.

Наконец, хозяин зверинца кивнул и во весь голое объявил:

— Леди и джентльмены! Беру смелость утверждать, что вам выпало огромное счастье — прирученной черной пантеры не видели еще нигде, а тем более у нас, в Штатах! Во время трехнедельного пребывания в Новом Орлеане мой укротитель преподал ей свою школу дрессуры. И теперь он заявляет, что сегодня готов первый раз публично войти в клетку и сесть рядом со зверем, если вы обещаете ему щедрое вознаграждение.

Тем временем пантера набросилась на мясо, как на охоте, впиваясь своими острыми зубами в кости и легко разрезая их, словно бумагу. Чем больше страха вызывала эта сцена у присутствующих, тем больше они хотели посмотреть. Вскоре любопытство взяло верх над разумом. Не кто иной, как маленький ученый, прежде ни в какую не соглашавшийся плыть в опасном соседстве, теперь с энтузиазмом воскликнул:

— Это было бы великолепно, сэр! Лихой поступок, за который стоит заплатить. Сколько хочет этот человек?

— Сто долларов, сэр.

— А не слишком ли много? — несколько ошарашенно пробормотал очкарик.

— Нет, это очень мало, сэр. Опасность достаточно велика, ибо зверь еще не приручен до конца.

— Хорошо! Я не богат, но пять долларов пожертвую. Господа, кто еще?

Голосов отозвалось много, и требуемая сумма быстро была собрана. Все находились в крайнем возбуждении, и даже капитан поддался горячке, предложив пари.

— Сэр! — предостерег его Олд Файерхэнд. — Не потакайте глупости! Прошу вас, запретите это! Укротитель еще недостаточно хорошо знает привычки зверя, и ваш долг запретить представление!

— Запретить? — засмеялся капитан. — Ну уж нет! Разве я нянька этому циркачу? Здесь, в нашем благословенном краю, каждый вправе выставить свою шкуру на продажу. Если зверь его растерзает, то это не моя проблема, ибо человек знает, на что идет! Итак, джентльмены, я утверждаю, что укротитель не выйдет из клетки целым и невредимым. Ставлю сто долларов! Кто принимает пари? Десять процентов выигрыша получит укротитель!

Этот призыв еще больше наэлектризовал и без того возбужденную толпу. Тут же посыпались новые предложения, и вскоре оказалось, что, если рискованное предприятие укротителя закончится успешно, тот получит около трехсот долларов.

Никто не требовал, чтобы человек в клетке был безоружен, поэтому он захватил с собой «кистень» — кнут с помещенной в набалдашник рукоятки взрывчаткой, заряда которой с лихвой хватило бы, чтобы уложить хищника наповал.

— Я не доверяю даже кистеню, — заметил Олд Файерхэнд Черному Тому. — Фейерверк, который имеется в каждом зверинце, был бы намного лучше. Зачем убивать зверя, если можно просто отпугнуть его! Но пусть каждый делает то, что его душе угодно.

Между тем укротитель после короткой речи перед публикой подошел к клетке и отодвинул тяжелые засовы вместе с узкой решеткой, тем самым открыв вход в пять футов высотой. Чтобы попасть внутрь, он должен был пригнуться, держась за решетку руками, а потом, будучи уже в клетке, закрыть ее за собой. Для этого ему пришлось зажать кистень зубами, чтобы освободить руки, после чего он на какой-то короткий миг остался без оружия. Конечно же, этот человек не раз бывал в клетке, но при других обстоятельствах. Прежде пантера целыми днями находилась в темноте и не видела такого огромного скопления людей вокруг, а также никогда не слышала громкий стук машины, шум и грохот пароходных колес. Все эти обстоятельства почему-то не учел ни хозяин зверинца, ни опытный укротитель, а последствия сказались незамедлительно.

Услышав шум отодвигаемой решетки, пантера оторвалась от трапезы. В этот момент укротитель просунул в клетку голову. Молниеносный бросок зверя, глухой стук выпавшего кистеня, и голова человека оказалась в пасти животного. Мгновенно стальные челюсти сомкнулись, превратив голову в бесформенную мякоть.

Женские вопли и душераздирающие крики у клетки слились в дикий вой. Все вскочили и в панике бросились прочь. Только трое: хозяин зверинца, Олд Файерхэнд и Черный Том остались на месте. Первый силился задвинуть решетку, но это было невозможно, так как тело лежало наполовину внутри клетки, наполовину снаружи, тогда Бойлер попытался схватить мертвого за ноги и вытащить его.

— Ради Бога, только не это! — крикнул ему Олд Файерхэнд. — Пантера выйдет следом. Задвиньте тело внутрь, а потом закрывайте клетку — несчастному теперь ничем не поможешь!

Хищник лежал перед бездыханным телом и горящими глазами смотрел на хозяина. Казалось, он разгадал намерения замешкавшегося Бойлера, ибо с ревом рванулся вперед. Морда хищника оказалась в нескольких дюймах от выхода.

— Назад! — раздался крик Олд Файерхэнда. — Том, карабин! Карабин! Мой револьвер здесь бесполезен!

С момента, когда укротитель вошел в клетку, едва прошло десять секунд, и никто не успел спрятаться. Вся палуба была полна мечущимися и кричащими от страха людьми. Те, кто не успел забиться в каюты и трюмы, бросались за ящики и бочки, но потом снова метались по палубе, ища спасения.

Капитан помчался на мостик, скача через три-четыре ступеньки, за ним — Олд Файерхэнд, хозяин же зверинца скрылся за задней стенкой клетки.

Черный Том никак не мог воспользоваться ружьем, ибо мешал привязанный к нему топор, а возиться с веревкой времени не было. Оказавшись на палубе вместе с двумя индейцами, продолжавшими спокойно стоять, Том в горячке рванулся к Большому Медведю, чтобы схватить ружье старика.

— Я сам стрелять, — сказал индеец, пытаясь отнять оружие обратно.

— Пусти! У меня получится лучше! — взревел бородач.

В тот миг, когда он повернулся к клетке, пантера уже стояла на палубе. Черный Том вскинул ружье и быстро спустил курок. Грохнул выстрел, но пуля прошла мимо. Тут же Том метнулся к юноше, выхватил и из его рук ружье, снова выстрелил и снова промазал.

— Плохо стрелять, ружье не знать, — произнес старый индеец так спокойно, словно сидел за трапезой в своем вигваме.

Немец не обратил внимания на его слова. Он отбросил разряженное оружие и поспешил к месту, где валялись ружья людей Полковника, ибо эти джентльмены не имели ни малейшего желания связываться с разъяренным хищником и, скрывшись, даже не потрудились захватить с собой лежавшие на палубе карабины.

Вдруг под капитанским мостиком раздался ужасный крик — какая-то дама тоже пыталась подняться наверх. Пантера тотчас изогнулась и в мощном прыжке бросилась к ней. Женщина находилась внизу, когда Олд Файерхэнд стоял на пятой или шестой ступеньке. Мгновенно оценив ситуацию, вестмен перемахнул через перила и, подхватив почти бесчувственную даму сильными руками, поднял ее над собой, а поспешивший на помощь капитан тотчас помог ему. На это ушло не более двух секунд, но пантера уже находилась у мостика. Поставив передние лапы на ступеньки, хищник был готов рвануться наверх за Олд Файерхэндом. Тот изо всех сил пнул пантеру по носу ногой и успел три раза выстрелить ей в голову из своего револьвера.

Вестмен прекрасно понимал, что пинком и револьверными пулями величиной с горошину остановить разбушевавшегося дьявола в животном обличье невозможно, но даже секундная заминка позволяла выиграть время, чтобы капитан с женщиной мог забраться повыше. Олд Файерхэнд был убежден, что хищник тотчас бросится на него, но этого не произошло. Пантера на миг застыла и медленно, словно раздумывая, повернула голову в другую сторону, будто там ее ожидало что-то более интересное. Неужели пуля, хотя и выпущенная в упор и вряд ли даже на миллиметр пробившая крепкий череп животного, могла оглушить его? А может, пинок по чувствительному носу оказался слишком болезненным? Так или иначе, но зверь теперь смотрел в сторону бака.

И это оказалось гораздо хуже. На баке стояла окаменевшая от ужаса девочка лет тринадцати, вытянув вперед ручки. Похоже, что это была дочка той самой дамы, которую только что подняли наверх. Ребенок, увидев свою мать в смертельной опасности, не мог ступить и шагу. Светлое, сверкающее на солнце платье девочки внезапно привлекло внимание хищника. Убрав лапы с лестницы, пантера развернулась и бросилась длинными прыжками к онемевшему от страха ребенку

— Мое дитя, мое дитя! — истошно закричала мать.

Все, кто видел эту страшную сцену, кричали и причитали, но никто и пальцем не пошевельнул, чтобы хотя бы попытаться спасти ребенка. Впрочем, на это времени уже не было.

Не было? Никто не попытался? Да нет же, было, и попытался! Но тот, от кого, пожалуй, меньше всего ждали подобного поступка — юный индеец.

Он и отец стояли на удалении приблизительно десяти шагов от девочки. Глаза парня, заметившие грозившую ей опасность, тотчас вспыхнули огнем. Мгновенно осмотревшись, юноша сбросил с плеч покрывало и крикнул отцу на языке тонкава:

— Тиакаитат, шаи шойана! Останься, я поплыву!

В два прыжка он оказался рядом с девочкой, схватил ее за пояс, подлетел к релингам [319] и вскочил на них. Там он на миг задержался, чтобы оглянуться. Пантера была за спиной, готовая к последнему прыжку. Едва лапы хищника оттолкнулись от палубных досок, юный индеец спокойно прыгнул в реку вместе со своей ношей. В тот момент, когда волны сомкнулись над головами парня и девочки, пантера, сила прыжка которой была так огромна, что она не смогла удержаться, перескочила через перила и рухнула за борт, совершенно не задев хитрого индейца, успевшего отплыть в сторону, чтобы потом не оказаться в воде рядом с хищником.

— Стоп, стоп на месте! — бешено заорал в переговорную трубку капитан.

Механик дал «полный назад» и замедлил ход, колеса стали, хотя пароход еще продолжал двигаться по инерции.

Опасность миновала, и пассажиры, высыпавшие из укрытий, тотчас прильнули к борту. Мать девочки была в глубоком обмороке, а какой-то мужчина — наверное, отец ребенка — пытался всех перекричать:

— Тысяча долларов за спасение моей дочери! Две, три, пять. Дам еще больше!

Но никто, казалось, его не слышал. Все перегнулись через перила, следя за рекой, на поверхности которой, широко расставив лапы, дрейфовала пантера, высматривая добычу, но ни отважного парня, ни девочки не было видно.

— Они утонули, попали под колеса! — причитал отец, обеими руками схватившись за голову.

Неожиданно с противоположного борта донесся звучный голос старого индейца:

— Нинтропан-Хомош умно поступить. Он под корабль проплыть, чтобы пантера их не видеть. Он здесь внизу быть.

Все кинулись на правый борт, а капитан приказал сбросить канаты. Да, действительно, на другой стороне, вдоль самого борта, борясь с течением, на спине плыл Маленький Медведь. Девочка в бессознательном состоянии лежала поперек его тела. Канаты спустили так, чтобы парню удобнее было за них схватиться. Быстро закрепив один под мышками ребенка, юноша дал знак, что можно тянуть. Пока осторожно поднимали девочку, он сам по другому канату проворно вскарабкался на борт.

На палубе парня приветствовали бурным ликованием, но он гордо прошел мимо, не сказав ни слова. Проходя рядом с Полковником, который тоже выбрался, чтобы посмотреть за происходящим, парень остановился и громко, чтобы каждый мог слышать, сказал:

— А может, и теперь тонкава боится маленькая паршивая кошка? Полковник удрать вместе со своими двадцатью герои, а тонкава вызвать большое чудовище на себя, чтобы спасать маленькая скво и пассажиры. Полковник еще услышать о тонкава!

Пока спасенную переносили в каюту, рулевой, продолжавший вести наблюдение, вдруг закричал, указывая рукой в сторону левого борта:

— Смотрите на пантеру! Смотрите на плот!

Тотчас толпа снова хлынула к противоположному борту, где ее ожидало новое и, похоже, не менее удивительное, представление. Пока на пароходе увлеклись пантерой, а потом индейцем с девочкой, никто не заметил, как на горизонте появился камышовый плот, направляющийся прямо к судну со стороны левого по курсу берега реки. На нем сидели два человека и, как на галере, гребли огромными сучьями, заменявшими весла. Один из них был молодым парнем в кожаной куртке, второй — или, может быть, вторая? В общем, вторая персона, очень походившая на женщину, была одета довольно странно, если не сказать большего: голову ее прикрывало что-то очень похожее на ночной колпак с завязками, из-под которого выглядывало полное краснощекое лицо с маленькими глазками, а остальные части тела были скрыты под каким-то мешком или широким платьем, покрой и фасон которого невозможно было определить.

— Сэр, вы знаете эту «женщину»? — спросил Черный Том у Олд Файерхэнда, подойдя к нему ближе.

— Нет, а разве она так знаменита?

— Конечно, — улыбнулся Том. — Это вовсе не женщина, а мужчина — старый капканщик и охотник прерий! А вот и наша пантера. Сейчас вы увидите эту «женщину» в деле.

Том свесился с перил и прокричал:

— Эгей, Тетка Дролл [320], смотрите в оба! Эта тварь хочет вас сожрать.

Плот находился примерно в пятидесяти шагах от парохода. Пантера, продолжая искать свою добычу, сновала взад и вперед вдоль борта. Заметив приближающийся плот, она рванулась к нему, а человек в рубище, внимательно глядевший на палубу и наконец узнавший обратившегося к нему, высоким фальцетом воскликнул:

— Вот удача! Это вы, Том? Очень рад вас видеть, если потребно! Что там за зверье?

— Черная пантера, она спрыгнула с борта в плохом настроении, так что лучше поворачивайте!

— Ого! Тетка Дролл еще ни от кого не удирал, даже от пантеры — будь она черная, синяя или хоть зеленая! Можно пристрелить эту киску?

— Конечно! Но боюсь — вам это не удастся, ибо опаснейший хищник сбежал из клетки, только что убил одного человека и покушался на жизни других! Быстрее гребите к другому борту!

Никто, кроме Тома, не знал эту «женщину» в дурацкой одежде, но все кричали и призывали «ее» уносить ноги, но «она», казалось, находила забавным поиграть с хищником в кошки-мышки. Управляясь с веслом поистине мастерски, «она» с удивительной легкостью несколько раз избежала столкновения с разъярившимся зверем. При этом «она» продолжала тем же игривым фальцетом:

— Кажется, удается, удается, старина Том! Куда же поразить эту тварь, если потребно?

— В глаз, — раздался голос Олд Файерхэнда.

— Well! Давайте-ка позволим этой водяной крысе подплыть поближе.

С этими словами Дролл быстро отложил весло и схватился за ружье, лежавшее у его ног. Расстояние между плотом и пантерой, обманутой и снова бросившейся в атаку, резко сокращалось. Хищник пожирал противника алчными глазами, в которых отражалась растущая по мере приближения фигура прицелившегося Дролла. Два выстрела грохнули как один. Отбросить ружье, схватиться за весло и дать ходу назад для Дролла было делом пары секунд. Там, где только что была пантера, теперь бурлила и пенилась большая воронка. Потом снова на поверхность воды всплыло что-то огромное и неподвижное, а затем через несколько мгновений мертвый хищник камнем ушел в темную бездну реки, и теперь уже навсегда.

— Мастерский выстрел! — раздался восхищенный голос Тома, и одобрительный гул завторил ему с палубы. Только владелец зверинца, в один миг лишившийся дорогого животного и укротителя, понуро молчал.

— Два выстрела, — послышалось с плота. — Два выстрела — два глаза. Куда плывет стимер, если потребно?

— Пока река не кончится, — ответил капитан, не испытывая, похоже, желания включать незнакомцев в число своих пассажиров.

— Нам срочно нужно сесть на этот или любой другой пароход, для чего и пришлось там, на берегу, соорудить эту посудину. Сами понимаете, далеко на ней не уедешь. Вы можете нас принять?

— А вы можете заплатить за проезд, мэм или сэр, как вас там? Я даже не знаю, как к вам обращаться?

— Тетка, сэр. Я — Тетка Дролл, если потребно! А что касается платы, то вы получите хорошие деньги или даже самородки.

Плот уже покачивался у самого борта.

— Ну что ж, если вы не мошенники, то вам спустят веревочный трап. Поднимайтесь, да поживей! Нам надо поскорее отплыть от этого дьявольского места.

Трап тотчас был спущен, и первым по нему поднялся крепкий юноша, тоже вооруженный ружьем. Его спутник забросил свой карабин на плечо, схватился одной рукой за трап, отпихнул плот и с кошачьей ловкостью вскарабкался на палубу, не обращая никакого внимания на уставившихся на него удивленных пассажиров.

Тем временем матросы завернули в парусину обезображенный труп укротителя и отнесли его на нос судна. Юнга тут же принялся замывать следы трагедии, а среди пассажиров, как это обычно водится в подобных случаях, начались поиски священника.

Глава вторая. ТРАМПЫ

«Соединенные Штаты Северной Америки, несмотря на либеральные институты, а скорее вследствие их развития, являются очагом совершенно особенных социальных бедствий, существование которых в европейских государствах просто невозможно».

Знатоки признают, что это недавнее утверждение одного молодого географа не лишено оснований. Те бедствия или болезни, о которых он говорит, можно было бы разделить по медицинской терминологии на хронические и острые. К первым прежде всего стоит отнести всякого рода бездельников, головорезов и контрабандистов, от которых страдают преимущественно переселенцы. Бродяжничество, бандитизм и контрабандизм укоренились здесь и будут, по всей видимости, процветать в ближайшие десятилетия. Иначе обстоят дела с болезнью другого рода, скоротечной, но распространяющейся гораздо быстрее — беззаконием на землях Дальнего Запада, кишащих бандами грабителей и убийц, для которых существовал лишь один закон — закон мастера [321] Линча. Сюда же стоит отнести и ку-клукс-клан, бесчинствующий в южных штатах со времен Гражданской войны. Но самым страшным и опасным бедствием были многочисленные шайки трампов, наиболее грубых и жестоких бродяг.

Когда к известному времени тысячи фабрик были остановлены, десятки тысяч рабочих очутились на улице, и, естественно, поток людей, оказавшихся не у дел, двинулся преимущественно в западном направлении, буквально наводнив штаты, расположенные на запад от Миссисипи. В переселенческой среде тотчас начался процесс расслоения: честные принимались за любую работу, которую могли найти, даже если она мало оплачивалась и была очень утомительна, в большинстве своем они нанимались на фермы во время уборки урожая, за что их и называли «жнецами»; нежелавшие работать объединялись в живущие грабежами, поджогами и убийствами банды, члены которых опускались на низшую ступень морального падения и подчинялись людям, скрывающимся от правосудия.

Эти трампы собирались в большие шайки, иногда до трехсот голов и более, они нападали не только на уединенные фермы, но и на небольшие поселки и городки переселенцев, разоряли и грабили их. Бывали случаи, что бандиты промышляли на железных дорогах, захватывали в плен служащих и пользовались поездами, чтобы быстро перебраться на новые места и продолжать сеять смерть и разрушение. Подобные бесчинства распространялись с размахом эпидемии, и губернаторы некоторых штатов вынуждены были даже формировать отряды милиции, чтобы дать настоящий бой этим бродягам.

Именно за таких трампов, как ранее упоминалось, приняли капитан «Догфиша» и его рулевой «полковника» Бринкли с его шайкой. Это предположение, даже если оно действительно было верным, все же не давало прямого повода для опасений, ибо компания в количестве двадцати человек, подвыпивших и к тому же не слишком крепких духом, не посмела бы теперь приставать к остальным пассажирам или команде, но об осторожности забывать не стоило.

Наряду со всеми пассажирами Полковник, естественно, заинтересовался удивительным чудаком, приблизившимся к пароходу на плоту и словно между делом уложившим огромного хищника. Полковник даже загоготал, когда Том назвал чужака «теткой», но теперь, когда тот ступил на палубу и Бринкли имел возможность заглянуть в его лицо, улыбка исчезла, бандит нахмурился и дал знак своим людям подойти к нему. Он отвел их на нос и пояснил причину своего беспокойства:

— Этот мерзавец вовсе не так уж смешон, как хочет казаться. Я скажу вам больше — за ним надо смотреть в оба!

— Почему? Ты его знаешь? Это женщина или мужчина?

— Конечно, мужчина.

— Зачем же этот маскарад?

— Никакой это не маскарад. Этот человек действительно большой оригинал, но при всем при том для нас он очень опасен — это полицейская ищейка!

— Фу! Тетка Дролл и сыщик?! Он может быть кем угодно, но только не ищейкой!

— Но это так. Я слышал о Тетке Дролле, полусумасшедшем траппере, который в хороших отношениях со всеми краснокожими, а сейчас, когда его увидел, я понял, что, оказывается, знаю его. Он — сыщик, это так же точно, как «аминь» в молитве! Я уже встречался с этим толстяком в форте Салли на Миссури, когда он поймал одного приятеля из нашей компании и отдал на виселицу. Он один, а нас было больше сорока!

— Да быть того не может, вы бы превратили его в решето!

— В том-то и дело, что может. Он берет больше хитростью, нежели силой. Посмотри на его глазки, маленькие и хитрые, как у крота! Он не упустит даже муравья в траве и отлично ставит ловушки как на зверей, так и на людей. Дролл мягко стелет, да жестко спать, ибо он заманивает свои жертвы, а потом — хлоп — мышеловка срабатывает!

— Значит, он и тебя помнит?

— Не думаю. Тогда он не обратил на меня внимания, да и времени прошло сколько — я сильно изменился! И все же должен вас предупредить, чтобы с этого момента вели себя тихо и спокойно, дабы не привлекать внимания. Нам еще предстоит сыграть здесь маленькую шутку, и я не хотел бы, чтобы Дролл встал у нас на пути. Олд Файерхэнд, как и Олд Шеттерхэнд, самый знаменитый охотник Запада, Черный Том — тоже из тех, с кем придется считаться, но Тетка Дролл еще опаснее! Не спускайте с него глаз, да только не пяльтесь на него в открытую.

Внешний вид Тетки Дролла, вопреки пугающим словам Полковника, вызывал скорее улыбку, нежели страх. Теперь, когда он стоял на палубе, можно было его рассмотреть и узнать наконец, во что же он был одет.

Предмет, покрывающий его голову, не был ни капюшоном, ни шапкой, ни чепцом, но его можно было назвать любым этим словом. Этот, с позволения сказать, головной убор состоял из пяти кусков кожи различного вида: средний, прикрывающий чуб, имел форму перевернутой вверх дном чаши; другой закрывал заднюю часть шеи; передний, спадающий со лба, напоминал козырек; два остальных в форме клапанов прикрывали уши.

То, что издали напоминало мешковину, вблизи оказалось очень длинным и непомерно широким пиджаком, залатанным во многих местах кусками и обрезками кожи, налезавшими один на другой. Казалось, что это одеяние носили не только деды, но и прадеды нынешнего владельца. Спереди вместо пуговиц пиджак был стянут потертыми кожаными ремнями. Необычайная длина и ширина этого наряда затрудняли передвижение, поэтому его владелец рассек полы до пояса и обвязал то, что от них осталось, вокруг ног, сотворив шаровары, которые придавали походке Дролла комичный вид. Импровизированные брючины доходили лишь до щиколоток, а потертая кожаная обувь на ногах отлично их дополняла. Рукава пиджака также были слишком широки и длинны, потому Дролл зашил их, а сбоку сделал дырки, в которые просовывал свои руки. В итоге получилось что-то вроде кожаных карманов, в которых можно было хранить различные мелкие предметы.

Такой своеобразный костюм делал и без того не отличающееся стройностью тело Дролла страшно бесформенным. Его фигура, а также полное краснощекое приветливое лицо с ни на секунду не останавливающимися, постоянно шныряющими туда-сюда и высматривающими что-то глазами, не могли не рассмешить даже самого страшного сноба.

Такого рода явления на Западе не редкость, ибо те, кто годами одиноко бродит в глуши, не имеют ни времени, ни возможности, ни денег обновить свою разорванную, обветшалую одежду, а способны лишь залатать ее, так что зачастую даже знаменитые люди вызывали смех своими костюмами.

В руке Дролл держал древнюю двустволку, которую сработали в те же времена, что и упомянутый пиджак, а было ли у него еще оружие — одному Богу известно, ибо подпоясанный пиджак охватывал фигуру подобно перевязанному посредине мешку, внутри которого оставалось еще достаточно места.

Сопровождавшему большого оригинала парню на вид было лет шестнадцать. Этот светловолосый юноша обладал довольно крепким сложением, казался серьезным и независимым, подобно человеку, давным-давно ведущему самостоятельную жизнь. Его одежда состояла из шляпы, охотничьей рубахи, кожаных чулок и мокасин, а кроме ружья, он имел при себе нож и револьвер.

Как только Тетка Дролл ступил на палубу, он протянул Черному Тому руку и воскликнул фальцетом:

— Привет, старина Том! Вот это встреча! Ведь мы не виделись целую вечность! Откуда путь держите и куда?

После сердечного приветствия Том ответил:

— Я был на Миссисипи, а теперь направляюсь в самое сердце Канзаса, где в лесах меня ждут рафтеры [322].

— Хорошо, что все в порядке. Я тоже направляюсь туда, правда, немного дальше, так что времени поболтать у нас достаточно. Но прежде всего, сэр, о плате за проезд. Сколько мы должны вам, я имею в виду себя и этого молодого человека, если потребно?

Этот вопрос был обращен уже к капитану.

— Зависит от того — куда вы едете, в какое хотите место, — сухо ответил тот.

— Место? Тетка Дролл всегда на первом месте, то бишь в каюте! Куда мы едем? Скажем, пока до Форт-Гибсона, так что распускайте лассо. Самородками возьмете?

— Да, охотно.

— А как у вас с весами? Вы честный человек?

Вопрос прозвучал забавно, а оба глаза Тетки моргнули так выразительно, что невозможно было принять его всерьез, тем не менее капитан насупился и недовольно буркнул:

— Не пытайтесь спрашивать об этом еще раз, иначе полетите за борт!

— Ого! Вы думаете, что Тетку Дролла так просто посадить в эту лужу? Тут вы глубоко ошибаетесь. Попробуйте-ка!

— Ну, — поубавил прыть капитан, — с дамами надо быть учтивым, а раз вы «тетка», то принадлежите к прекрасному полу, и я не буду ставить вопрос так остро. Впрочем, вы можете с оплатой пока не спешить, а когда надумаете, обратитесь к офицеру!

— Нет! Кредитом не пользуюсь и расплачусь сию же минуту, такой уж мой принцип, если потребно!

— Well, тогда идемте в кассу.

С этими словами они удалились, но те, кто присутствовал при беседе, заинтересовались новоявленным щеголем. Вернувшись раньше Дролла, капитан взволнованно произнес:

— Господа, вы только посмотрите! Вот это самородки! Он полез рукой в рукав, а когда снова вытащил ладонь из дырки, она была полна золотых зерен величиной с горох, орех или даже еще крупнее! Этот человек, должно быть, открыл бонансу [323] и выпотрошил ее. Держу пари, он намного богаче, чем хочет казаться!

Тем временем Дролл расплатился в кассе и на выходе осмотрелся; он тотчас заметил людей Полковника. Дролл был не из тех, кому безразличны их попутчики, а потому неторопливо направился на бак, чтобы посмотреть на компанию поближе.

Его взгляд сразу упал на Бринкли, и когда они поравнялись, Дролл спросил первым:

— Прошу прощения, сэр, мы с вами не встречались раньше?

— Первый раз вас вижу! — прозвучало в ответ.

— О, я просто уверен, что мы уже виделись. Может быть, вы бывали в верховьях Миссури?

— Нет.

— А в форте Салли тоже нет?

— Я даже не знаю, где это.

— Хм! Позвольте узнать ваше имя?

— Это еще зачем?

— Потому что вы мне нравитесь, сэр, а когда я испытываю симпатию к тому, с кем встречаюсь, не могу найти себе места, пока не узнаю, как его зовут.

— Вы мне тоже сразу понравились, — ответил Полковник, — но я посчитал бы невежливым спрашивать ваше имя.

— Почему? Я не считаю это невежливым и ответил бы на ваш вопрос. У меня нет повода скрывать свое имя. Лишь тот, у кого помыслы нечисты, скрывается от Других.

— Пожалуй, это уже оскорбление, сэр!

— Ничего подобного! Я никогда не оскорбляю чудаков. Адиос, сэр, прячьте подальше ваше имя, я не хочу его слышать!

Дролл повернулся и зашагал прочь.

— Он надо мной издевается, — прошипел Полковник. — И я должен это сносить!

— Почему ты стерпел? — засмеялся кто-то за его спиной. — Я бы с удовольствием об этот мешок почесал кулаки!

— Последствия могут быть плачевными.

— Ха! Чего бояться эту жабу!

— Но человека, который позволил черной пантере приблизиться к себе на длину руки, а потом хладнокровно пристрелил, словно куропатку, нельзя недооценивать! Впрочем, речь идет здесь не только о нем одном, не забывай, что многие тут настроены против нас, — Полковник погладил свою пораненную ладонь, — и пока нам не стоит привлекать внимание.

На обратном пути Тетка Дролл наткнулся на обоих индейцев, которые сидели на тюке с табаком. Одежда молодого еще не высохла, и он развернулся лицом к солнцу. Заметив Дролла, оба индейца поднялись как люди, готовые к разговору. Дролл сначала замедлил шаг, а потом поспешил к ним и сразу воскликнул:

— Mira, el oso grande y el oso bajo! [324]

Белый произнес фразу по-испански, ибо знал, что оба краснокожих, особенно отец, слабо знали английский, но на испанском говорили бегло, а главное — все понимали.

— Que sorpresa, la Tia Droll! [325] — ответил старый индеец, хотя уже видел Дролла, когда тот сидел на плоту.

Дальше разговор шел на чистом испанском.

— Что вы делаете здесь, на Востоке, на этом пароходе? — спросил Дролл, протягивая обоим руку.

— Вместе с другими краснокожими братьями мы ездили в Новый Орлеан, покупали там вещи, а теперь мы на пути домой, а остальные везут товары. Много лун прошло с тех пор, как мы виделись прежде, — ушел от прямого ответа старый индеец.

— Маленький Медведь вырос в два раза! Мои краснокожие братья живут в мире со своими соседями?

— Они зарыли топор войны и больше не хотят поднимать его.

— Так когда вы вернетесь к своим?

— Сейчас об этом трудно сказать. Мы собирались вернуться, когда круг луны превратится в серп, но теперь это невозможно.

— Невозможно? Что это значит?

— Большой Медведь не сможет вернуться домой, пока не утопит свой нож в крови его оскорбившего!

Ответ был настолько неожиданным, что Тетка Дролл на секунду замолчал. Он слишком хорошо знал индейцев, поэтому сразу понял, что дело очень серьезное.

— Кто он?

— Тот белый пес с рыжими волосами, — спокойно сказал старик. — Он ударил Большого Медведя по лицу.

— Дьявольщина! Этот парень из ума выжил! Нужно быть сумасшедшим, чтобы поднять руку на индейца, тем более на Большого Медведя! — произнес Тетка Дролл без малейшей ноты лицемерия.

— Он, кажется, не знает меня. Большой Медведь назвал ему свое имя на родном языке, Большой Медведь просит своего белого брата не называть его по-английски.

— Если я теперь что и скажу ему, то уж, во всяком случае, не имя моего брата, а сейчас я должен идти к тем людям — они хотят поговорить со мной. Но я еще не раз вернусь к моим братьям, чтобы услышать их голоса.

С этими словами Дролл прыгающей походкой направился к корме. В тот момент там стоял вышедший из каюты отец спасенного ребенка, сообщая всем, что его дочь очнулась и чувствует себя неплохо и что девочке требуется лишь покой. Потом он поспешил к индейцам, чтобы наконец отблагодарить юношу за его смелый поступок. Услышав издали слова инженера, Дролл осведомился о том, что случилось, а после того как Том коротко рассказал о недавних событиях, заметил:

— Да, парень подает большие надежды. Теперь он уже не ребенок, а настоящий мужчина.

— Вы знаете юношу и его отца? Мы видели, что вы говорили с ними.

— Мы встречались несколько раз.

— Встречались? Он назвался индейцем-тонкава, а это почти вымершее племя никогда не вело оседлый образ жизни, но теперь лишь жалкие его остатки влачат свое существование в убогих резервациях в долине — Рио-Гранде.

— Большой Медведь никогда не был оседлым, он остался верен обычаям своих предков. Большой Медведь, как и вождь апачей Виннету, исходил наши края вдоль и поперек, но о своем доме или жилье всегда молчит. Иногда он говорит о «своих», но кто они и где живут, остается тайной. Сейчас он тоже направляется к ним, но одно обстоятельство — месть рыжеволосому — теперь может его задержать.

— Он сказал об этом?

— Да, он не успокоится. Этот «полковник» теперь пропащая душа!

— Мне тоже так кажется! — произнес Олд Файерхэнд, присутствующий при беседе. — Насколько я знаю индейцев, Медведь стерпел пощечину не из трусости!

— Да-а? — наигранно-удивленно протянул Дролл, с интересом глядя на великана. — Вы тоже знаете индейцев, если позволено будет спросить? Что-то не очень похоже, хотя и выглядите настоящим Голиафом. Думаю, что вы больше ценитесь в салонах, нежели в прерии.

— Увы, Тетка! — улыбнулся Том. — Только что вы пристрелили бестию, а уж отгадать, кто стоит перед вами, вам раз плюнуть!

— Что-то ничего на ум не приходит. Может, вы будете так любезны и сами представитесь?

— Ну, нет! — не унимался Черный Том. — Так легко вам не отделаться! Хоть немного напрягите ваши мозги, ведь этот господин принадлежит к числу наших самых знаменитых вестменов!

— Да? Даже не к знаменитым, а к самым знаменитым?

— Вот именно.

— Насколько я знаю, таких людей только двое, ибо никто другой, кроме них, не заслужил обращения в превосходной степени!

Дролл сделал паузу, прищурил один глаз, другим подмигнул Олд Файерхэнду, при этом его «хи-хи-хи» напомнило звуки кларнета, и продолжил:

— Этими двумя могут быть лишь Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд. Первого я знаю лично, если потребно, а значит, этот сэр не кто иной, как Олд Файерхэнд! Угадал?

— Да, это я, — признался гигант.

— Вот оно что! — Дролл отступил на два шага назад и вытаращил на него глаза. — Любой негодяй воистину задрожит перед вами! Вид у вас точно такой, как описывают, но… может, это шутка?

— А это тоже шутка?! — спросил Олд Файерхэнд и, схватив Дролла правой рукой за ворот пиджака, поднял его, три раза повернул и опустил на ближайший ящик.

Лицо толстяка стало пунцовым, грудная клетка задвигалась от частых вдохов:

— Черт возьми, сэр! Вы приняли меня за маятник или за флюгер на корме? Разве я создан, чтобы танцевать вокруг вас по воздуху? Счастье, что мой спальный халат из прочной кожи, иначе бы он порвался, а вы зашвырнули бы меня в реку! Но проба была хорошая, сэр, вы действительно Олд Файерхэнд. В это можно поверить хотя бы потому, что я готов еще раз продемонстрировать на себе этим джентльменам оборот Луны вокруг Земли. Всякий раз, когда я вновь слышал о вас, представлял, как вас увижу! Я лишь простой траппер, но точно знаю, что за люди вашего склада! Вот моя рука, и, если вы не желаете огорчить меня, не отмахивайтесь от нее!

— Отмахиваться? Это было бы просто грешно. Да я всегда охотно подам руку каждому бравому мужу, а уж тем более тому, кто так зарекомендовал себя.

— Вы о чем?

— О том, как вы застрелили пантеру.

— Ах, вот оно что! Но это не дело, о котором стоит говорить. Зверь был в воде, где он не очень хорошо себя чувствует, и не желал мне зла, а хотел лишь спастись на моем плоту, но, к сожалению, я оказался не слишком гостеприимным.

— Это было как раз очень мудро с вашей стороны, ведь пантеры великолепно плавают, и если бы она добралась до берега, местные жители вряд ли сказали бы нам спасибо, но, к счастью, этого не произошло. Я жму вашу ладонь и хочу познакомиться поближе.

— То же желание испытываю и я, сэр! А теперь давайте выпьем за наше знакомство. Я нахожусь на палубе этого парохода не для того, чтобы испытывать жажду, идемте в салон.

Все последовали за Дроллом. Чтобы присоединиться к своей новой компании, Том должен был заплатить за каюту, что он сделал с превеликим удовольствием.

Когда джентльмены удалились с палубы, из машинного отделения вышел тот самый негр, которому не позволили посмотреть на пантеру. Его место занял другой кочегар, а он теперь искал тень для послеобеденной дремы. Медленно и лениво потащившись на нос судна, он скорчил такую хмурую физиономию, что Полковник просто не мог не обратить на него внимания. Окликнув черного кочегара, на которого он давно положил глаз, рыжий подозвал его к себе.

— Что вам угодно, сэр? — спросил негр, подойдя ближе. — Если у вас есть какое-нибудь желание, то обратитесь к стюарду, я здесь не прислуживаю пассажирам.

Он говорил по-английски, как белый, совершенно без акцента.

— Я знаю, — ответил Полковник. — Я хотел только спросить, не хотите ля вы выпить с нами стаканчик бренди?

— Если дело в этом, то я к вашим услугам, — оживился бесхитростный негр. — На таком пекле горло и кожа полностью пересохли. Но я не вижу выпивки ни на один глоток?!

— Вот вам доллар, берите и принесите из бара то, что вам по душе, а потом — к вам.

Выражение лени тотчас исчезло с лица кочегара, он оживился и быстро принес две полные бутылки, несколько стаканов и сел рядом с Полковником, который гостеприимно отодвинулся в сторону. Пропустив первый стакан, негр тотчас налил второй, опорожнил его и тогда сказал:

— Такую роскошь люди вроде нас могут себе позволить не часто! И как вам взбрело в голову предложить мне выпить? Вы, белые, не привыкли так любезничать с нами, черными!

— Для меня и моих приятелей негр такой же человек, что и белый. Я заметил, что вы все время стоите у котла, а работа очень тяжелая. Не думаю, что капитан платит вам стодолларовыми купюрами, потому мне показалось, что глоток бренди вам был бы как раз кстати.

— Да, это действительно так — капитан платит в самом деле скверно! С этого не позволишь себе хорошо поесть. Обычно он не дает даже того, что вы называете «аванс», а раскрывает свой кошелек только в конце рейса. Проклятье!

— Он так поступает только с вами?

— Да.

— Почему?

— Говорит, что слишком многого хочу. Другим платит ежедневно, а мне — нет, потому мне и хочется всегда больше!

— Утолите ли вы сегодня свои желания или нет — все зависит от вас.

— Как вы сказали?

— Я готов дать вам несколько долларов при условии, что вы окажете мне маленькую услугу.

— Несколько долларов? Ой-ей-ей! Я бы смог тогда взять много полных бутылок! Если речь идет о бренди, я охотно окажу вам эту любезность.

— Нужно провернуть одно деликатное дельце. Я, правда, не знаю, верный ли вы человек.

— Я? Если дело действительно стоящее и речь идет о бренди, то на меня смело можно положиться!

— Возможно. Но придется немного схитрить.

— Схитрить? Не пойдет ли это во вред моей спине, а то капитан не терпит никаких незаконных действий…

— Ну, что вы, ничего подобного. Вам надо только немного навострить уши и послушать.

— Кого послушать? Где?

— В салоне.

— Да?! Хм! — задумчиво пробормотал негр. — И зачем же, сэр?

— Дело в том… ну, будем откровенны! — Полковник налил полный стакан и заговорил доверительным тоном: — Есть там высокий, здоровенный, как великан, человек, которого называют Олд Файерхэндом; вместе с ним — чернобородый парень по имени Том; и, наконец, клоун в кожаном пиджаке по кличке Тетка Дролл. Этот Олд Файерхэнд — богатый фермер, а те двое — его гости, которых он везет к себе. Случайно оказалось, что мы собираемся наняться на работу на его ферму. Само собой разумеется, нам хотелось бы узнать, что они за птицы, ведь нам предстоит иметь с ними дело. Вы просто посмотрите и послушаете, так что, как видите, я не требую от вас ничего плохого или запретного.

— Совершенно верно, сэр! Ни один человек не может мне запретить слушать, о чем говорят здесь другие. Ближайшие шесть часов принадлежат мне, я волен и могу делать, что мне вздумается.

— Но что вы будете делать?

— Как раз тот вопрос, который я сам только что себе задал.

— Вы имеете право находиться в салоне?

— Впрямую не запрещено, но мне там просто нечего делать.

— Ну так найдите предлог!

— Но какой? Я могу только внести или вынести что-нибудь, но этого малого времени мне не хватит, чтобы выполнить свое намерение.

— Неужели у вас нет никакой работы, чтобы задержаться там?

— Нет, хотя… Мне пришла в голову одна мысль: окна там очень грязные — можно их помыть!

— А это не привлечет внимание?

— Нет. В салоне всегда полно людей, и хотя, собственно, это работа стюарда, но он не будет огорчен, если я займусь этим делом.

— А он не может что-нибудь заподозрить?

— Нет. Он знает, что у меня нет денег и что я люблю бренди. Я скажу ему, что у меня в горле пересохло и за стаканчик хочу помыть окно. Не беспокойтесь, сэр, это уж моя забота. Вы, кажется, обещали мне доллары?

— Я заплачу, как только принесете мне вести, — подытожил Полковник, — уж на три доллара можете смело рассчитывать.

— Отлично, идет! Налейте мне еще бренди, и я пойду.

Когда негр ушел, друзья Полковника тотчас осведомились, что тот задумал.

— Мы лишь бедные бродяги, — ответил тот, — поэтому никогда ничего не должны упускать! Нам пришлось заплатить за проезд, и я хочу теперь попытаться вернуть наши денежки. Для нашего плана нужны большие приготовления, а где взять средства, ведь сами знаете — наши кошельки почти пустые…

— Мы же хотели потрясти железнодорожную кассу!

— Ты так уверен, словно дело шито-крыто! Если можно взять монеты здесь, почему мы должны упускать такую возможность?

— Кража тут, на борту?! Это слишком опасно! Если кто-нибудь обнаружит пропажу — перевернут весь пароход, обыщут всех и вся, и мы будем первыми, на кого падет подозрение!

Полковник посмотрел на товарища как на идиота:

— Ты самый большой глупец, которого я когда-либо видел! Дело действительно опасное, но лишь на первый взгляд. Все зависит от того, как повернуть. Я не из тех, кто не с той стороны смотрит на вещи. Если будете меня слушать, все уладится, и не только здесь, а и в нашем главном деле.

— На Серебряном озере? Хм! Может быть, если ты не байки травишь.

— Тьфу! Что говорю — то и делаю! Сейчас нет времени на подробные объяснения. Когда будем на месте, вы все узнаете, а до того момента можете мне верить — там столько богатства, что хватит до конца жизни! Сейчас, однако, нам нужно избегать пустой болтовни и спокойно ждать, какие новости принесет этот черномазый олух.

С этими словами Бринкли прислонился к фальшборту [326] и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Остальные также расположились поудобнее, ибо хмель вовсю гулял в их головах. Кто-то прикорнул, а кто-то тихо шептался о великом плане, толком, правда, ничего не зная, но готовый навеки связать с ним свою судьбу.

«Черномазый олух» тем временем старался изо всех сил. Если бы что-то помешало его задумке, он тотчас бы вернулся, но пока все шло по плану: сначала негр зашел в служебную каюту, чтобы поговорить со стюардом, потом исчез в дверях салона и долго не показывался. Прошло больше часа, когда он снова появился на палубе, держа в руках какие-то тряпки, которые тотчас убрал, и вернулся к развеселой компании, из которой никто не догадывался, что четыре зорких глаза давно наблюдали за ними и за черным — оба индейца, отец и сын тонкава, как всегда, были бдительны.

— Ну, — нетерпеливо спросил Полковник. Негр, вернувшийся не в настроении, с неохотой ответил:

— Я задал себе много хлопот, но не думаю, что за все услышанное получу больше тех упомянутых трех долларов. Дело в том, что вы ошиблись, сэр.

— В чем?

— Гиганта действительно зовут Олд Файерхэнд, но он никакой не фермер, а следовательно, не мог приглашать к себе этого Тома и Тетку Дролла.

— И только? — разочарованно вздохнул Полковник.

— Да, и все, — проговорил негр. — Великан — известный охотник, он направляется в горы.

— Куда?

— Этого он не сказал. Пока я был там, ни одно слово не прошло мимо моих ушей. Те трое сидели вдали от прочих с отцом малышки, которую чуть не сожрала пантера.

— Так этот Файерхэнд собирается в горы один?

— Нет. Отец девочки — его зовут Батлер — инженер, вот он и направляется с ним.

— Инженер? А что ему нужно в горах? Может, там открыли рудник и Батлер хочет исследовать его?

— Нет. Этот Олд Файерхэнд осведомлен обо всем лучше, чем самый умный инженер. Сначала они собираются навестить брата Батлера, который в Канзасе содержит большую ферму. Должно быть, тот очень богат, ибо занимается доставкой скота и зерна в Новый Орлеан, а этот инженер, кстати, везет деньги, которые должен передать брату.

Глаза Полковника было вспыхнули, но ни он, ни один из трампов не подали виду, как важно для них это сообщение.

— Да, в Канзасе есть сказочно богатые фермеры, — произнес задумчиво Рыжий Бринкли, — но этот инженер неосторожный человек. А сумма большая?

— Он тихо прошептал о девяти тысячах в купюрах, но я все равно слышал! — заулыбался подвыпивший негр.

— Такую сумму не носят при себе — зачем тогда банки? Если он попадет в руки трампов, то я ему не завидую.

— Нет, откуда им знать, что у него деньги?!

— О, это ребята рисковые…

— Но там, где он их спрятал, никто искать не будет.

— Так вы знаете где?

— Да, он показал остальным. Он сделал это осторожно, ибо я был неподалеку. В тот момент я повернулся спиной, и они полагали, что я ничего не вижу, но забыли о зеркале, в которое я посмотрел.

— Хм, зеркала обманчивы — то, что видишь в них слева, на самом деле находится с правой стороны, и наоборот, — начал философствовать Полковник.

— У меня было мало времени, но все же, что я видел — то видел. У инженера есть старый охотничий нож — «боуи» с отделяющейся рукояткой, в которой и спрятаны банкноты. Трампы, если бы он попал в их руки, могли бы его ограбить, но на старый, затупленный нож вряд ли кто позарится.

— Это, конечно, умная мысль. Но где у него нож? Он ведь не носит ни охотничьего костюма, ни пояса?

— Пояс у него под жилетом, а на нем висит кожаная сумка, где он и спрятан.

— Так! Впрочем, нас это не интересует. Мы — совсем не трампы, а честные жнецы. К сожалению, я ошибся, приняв гиганта за фермера, хотя сходство с тем фермером поразительное.

— Может, это его брат? Вообще-то, не только инженер везет при себе деньги: тот, с чертой бородой, говорил о значительной сумме, которую он получил и должен поделить со своими товарищами-рафтерами.

— А где они находятся?

— Сейчас они сплавляют лес на реке Черного Медведя, о которой я первый раз слышу.

— Я знаю, она впадает в Арканзас ниже Тулоя. А сколько их?

— Около двадцати, все очень дельные парни, как он говорил. А тот веселый в кожаном рубище вообще таскает с собой массу самородков и тоже держит путь на Запад. Хотел бы я знать, зачем он взял с собой золото? Кто же носит его в глуши!

— А почему нет? На Западе у разных людей разные потребности. Там есть форты, забегаловки и торговые лавки, где можно истратить кучу золота и самородков, но эти люди действительно очень беспечны. А вот зачем инженер тянет за собой в горы маленькую девчонку — вообще понять не могу!

— Она его единственная дочь, а дитя очень любит отца и не хочет с ним расставаться. Они собираются остаться в горах надолго, инженер будет строить блокгаузы [327], так что и жене и ребенку будет где жить.

— Блокгаузы? Он прямо так и сказал?

— Да.

— Для его семьи достаточно одной хижины, значит, они там будут не одни. Хотел бы я знать, что у них за цели?

— Бородач тоже спрашивал об этом, но Олд Файерхэнд ответил ему, что позже все прояснится.

— У них какая-то тайна. Может, речь идет о бонансе или о жиле, которую они хотят исследовать и втихаря заняться ее разработкой? Интересно, где находится это место…

— К сожалению, об этом они не обмолвились. Как я понял, они хотят взять с собой бородача и Тетку Дролла. Похоже, они с удовольствием общаются друг с другом: сняли соседние каюты.

— А какие, вы, случаем, не расслышали?

— Этого они не скрывали. Под первым номером живет инженер, каюту номер два занимает Олд Файерхэнд, номер три — Том, номер четыре — Тетка Дролл и в каюте номер пять расположился юный Фред.

— Кто он?

— Парень, который прибыл с Теткой.

— Это его сын?

— Нет, похоже.

— А как его фамилия я зачем он здесь?

— Об этом они не говорили.

— Каюты с первой по пятую расположены справа или слева? — уточнил Полковник.

— Если смотреть со стороны правого борта, стало быть — слева. Дочь инженера спит, конечно же, в дамской каюте… Хотя, что я тут разговорился, вам ведь это совсем не интересно.

— Да, действительно, мы ошиблись и нас совершенно не интересует, где лежат и спят эти люди. И чего хорошего в этих тесных каютах, в них задохнуться можно! То ли дело здесь, на палубе! Какой воздух!

— Well! Но пассажиры в каютах тоже могут подышать свежим воздухом, ибо окна легко выставляются и в жару вместо них вешают марлю. Хуже всех, однако, нам. Когда ночью нет работы, мы обычно спим там, внизу, — с этими словами черный указал на люк, который неподалеку вел под палубу, — и лишь в особых случаях, с позволения офицера, нам разрешают прилечь с пассажирами. Через узкий люк воздух вообще не доходит до нас, а из трюма так и несет гнилью.

— А ваша «спальня» ведет прямо в трюм? — спросил Полковник заинтересованно.

— Именно так. Туда вниз идет лестница,

— А нельзя закрыть этот ход?

— Нет, тогда вообще спать невозможно.

— Сочувствую вам, но хватит об этом. У нас в бутылке еще осталось бренди.

— Правда ваша, сэр, от этой болтовни горло пересохло, — оживился негр, уже достаточно подогретый спиртным. — Сейчас я пропущу еще стаканчик, а потом поищу тень, чтобы вздремнуть. Оставшиеся пять часов пройдут быстро, а там — снова к котлу. А как насчет моих долларов?

— Я сдержу слово, хотя платить и не за что. Я сам ошибся, поэтому вы здесь ни при чем. Вот три доллара, но больше не просите, ибо ваши услуги не принесли нам никакой пользы.

— Я больше и не прошу, сэр, — улыбнулся негр, вращая пьяными глазами. — За три доллара я достану столько бренди, что упьюсь насмерть. Если вам еще что-нибудь будет нужно, то обращайтесь ко мне и ни к кому другому! Можете на меня рассчитывать, сэр.

Осушив полный стакан и пошатываясь, негр отошел в сторону, а потом лег в тени большого тюка.

Трампы с любопытством поглядывали на своего предводителя. Всем было ясно, что Полковник что-то замыслил, но никто не мог сказать ничего определенного.

— Хотите объяснений? — спросил Бринкли с самодовольной ухмылкой. — Девять тысяч долларов в банкнотах наличными, не какие-нибудь там чеки или векселя, это же порядочная сумма! Деньги сами текут к нам в руки!

— Если бы они у нас были! — вырвалось у одного.

— Они уже у нас!

— Пока не вижу.

— Если я говорю, то это так.

— Но как же мы их получим? Как мы доберемся до этого ножа?

— Я принесу его.

— Из каюты?

— Да.

— Ты?

— Конечно. Такое важное дело я никому не доверю.

— А если попадешься?

— Исключено. Мой план готов, и он осуществится.

— Если так, то твой план мне по вкусу, но если инженер обнаружит пропажу, тут черт ногу сломит!

— Да, но мы будем уже далеко.

— И где же?

— Что за вопрос? На берегу, конечно.

— Вплавь? — спросил другой трамп.

— Нет, таких подвигов от вас я не жду. Я сам неплохо чувствую себя в воде, но ночью не рискнул бы пересечь эту широкую реку.

— Ты думаешь, нам удастся прихватить с парохода одну из лодок?

— Тоже нет, незаметно ее не возьмешь, так что на это надеяться не следует. Я лучше поберегусь от всяких неожиданностей.

— Тогда я не вижу способа выбраться на сушу до того, как обнаружат пропажу.

— Это говорит о том, что у тебя пустая башка. Зачем же я спрашивал о трюме?

— Откуда мне звать.

— Знать — не звать, но догадаться-то можно! Оглянись! Что стоит там у блока с якорным тросом?

— Кажется, ящик с инструментом.

— Наконец-то! Я уже заметил, что в нем лежат молотки, напильники, клещи и сверла, среди которых одно диаметром более полутора дюймов! А теперь соединяй две вещи: трюм и сверло?!

— Гром и молнии! Ты хочешь продырявить посудину? — вставил чей-то сиплый голос.

— Конечно!

— Чтобы мы все пошли ко дну!

— Во дурак! Об этом и речи быть не может. Я лишь хочу, чтобы капитан приказал пристать к берегу.

— Ах так! А это возможно?

— А почему нет? Если судно дает течь, значит, есть пробоина, а если есть пробоина, нужно срочно плыть к берегу и там заниматься починкой.

— А если пробоину заметят слишком поздно?

— Все равно ничего страшного. Когда пробоина маленькая, пароход тонет медленно, а тем временем снаружи вода поднимается до уровня ватерлинии и выше, за чем должен следить офицер или рулевой, если они не слепые. Как только поднимется паника, инженер вряд ли вспомнит о ноже, а когда потом обнаружит потерю, то может помахать нам ручкой.

— А если он все же заподозрит что-нибудь раньше, а капитан подведет пароход к берегу, но не позволит никому высадиться? Надо все обдумать.

— Все равно никто ничего не найдет. Мы привяжем нож к шнурку или веревке, а другой конец закрепим на внешней стороне борта. Кто сможет его обнаружить? Лишь ясновидящий!

— Это, конечно, неплохая мысль, но что будет потом, когда мы покинем пароход? Мы же хотели на нем проплыть гораздо дальше.

— Уж с девятью тысячами можно что-нибудь придумать! Если мы поделим деньги, то на каждого придется по четыреста долларов. Впрочем, нам не нужно будет слишком долго скитаться — найдем какую-нибудь ферму или индейскую деревню, где возьмем коней, не спрашивая у хозяев.

Бродяги переглянулись — если все будет так, как говорит Полковник — стоит попробовать!

— А потом куда? — уточнил кто-то.

— Сначала отправимся на реку Черного Медведя.

— К рафтерам, что ли, о которых болтал ниггер?

— Да. Их лагерь легко будет отыскать, и там есть чем поживиться. Естественно, мы не покажемся на глаза, а подождем чернобородого, заодно почистим и его карманы. Если там все удастся, нам хватит снаряжения для дальней поездки.

— Значит, с кассой железной дороги мы не…

— Вовсе нет. Там всегда есть несколько тысяч, и мы будем глупцами, если упустим эти деньги, но надо быть вообще безумцами, чтобы отказаться от того, что лежит рядом. Теперь вы знаете о наших планах. Заканчиваем болтовню, этот вечер у нас будет завален работой, и об отдыхе не может быть и речи, так что вздремните, чтобы быть свежими и готовыми к большому походу.

Все последовали его совету. Тем временем на судне воцарились необыкновенная тишина и покой, ибо ужасный зной вконец измотал людей. Ничто уже не могло привлечь внимание пассажиров, поэтому все решили по-настоящему отдохнуть, поспать и отвлечься от жутких событий этого дня.

Лишь к вечеру, когда солнечный круг коснулся линии горизонта, палуба снова пришла в движение. Жара понемногу спадала, и сорвался легкий ветерок. Леди и джентльмены вышли из своих кают, вдыхая свежесть вечернего бриза. Среди них был инженер вместе с женой и дочерью, которая почти оправилась от потрясения. Все трое разыскивали индейцев, поскольку обе дамы желали выразить им искреннюю благодарность, не высказанную ранее.

Оба Медведя провели все послеполуденное время с истинно индейским спокойствием на тех же самых ящиках, на которых их оставил Дролл. Завидев краснокожих, все семейство инженера тотчас направилось к ним.

— Хе — эль бах шаи — бах мателу макик [328], — произнес отец на языке тонкава, увидев приближающегося инженера с женой и дочерью.

Старый воин нахмурился, ибо для индейцев подобного рода благодарности очень обременительны. Но сын вытянул вверх перед собой правую руку, обращенную ладонью вниз, и быстро опустил — это означало, что он другого мнения. Его глаза внимательно смотрели на девочку, которую он спас. Та подошла, мягко обхватила своими руками ладонь юного воина и произнесла:

— Ты добрый и мужественный парень. Жаль, что мы не живем рядом, а то бы я обязательно тебя полюбила.

Молодой индеец серьезно посмотрел на покрасневшую девочку и ответил:

— Моя жизнь принадлежать тебе. Великий Дух слышать эти слова, он знать, что это правда.

— Мне хочется дать тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забывал меня… Можно?

Парень посмотрел ей в глаза и кивнул, а девочка сняла с пальца тонкий золотой перстенек и аккуратно надела его на маленький палец левой руки индейца. Тот взглянул на перстень, потом на нее, сунул руку под покрывало, отвязал что-то с шеи и протянул девочке. Это был небольшой, плотный, четырехугольный кусок кожи, аккуратно выдубленный и разглаженный, на котором оказалось выдавлено несколько знаков.

— Я тоже сделать тебе подарок, — произнес тонкава. — Это тотем Нинтропана-Хомоша, только он из кожа, а не из Желтый Металл, но если ты когда-нибудь встретишься с индейцами и будешь в опасности, покажи его им, и опасность уйдет! Все индейцы знать эти знаки Нинтропана-Хомоша и уважать их.

Девочка не поняла, что такое тотем и какое огромное значение мог он иметь при определенных обстоятельствах. Сейчас она знала только, что вместо перстенька индеец подарил ей кусок кожи, однако она не показала виду, была по-прежнему весела и добродушна, а чтобы не обижать оказавшего ей внимание индейца, который по виду вряд ли мог быть богат, она повесила тотем себе на шею, после чего глаза молодого парня блеснули радостью.

— Благодарю тебя! — воскликнула девочка. — Теперь у тебя есть что-то от меня, а у меня — от тебя. Это будет радовать нас обоих, хотя и без подарков мы не забыли бы друг друга!

В этот момент мать спасенной поблагодарила юношу простым пожатием руки, а отец сказал:

— Как я должен отплатить Маленькому Медведю? Я не беден, но всего, что мы имеем, было бы слишком мало, чтобы отблагодарить тебя! Теперь мы навсегда твои должники. Я могу лишь вручить тебе вещь, которая необходима такому храброму воину, как ты. Маленький Медведь примет это оружие? Я прошу его об этом!

С этими словами инженер вытащил из карманов два очень тонко сработанных револьвера с инкрустированными жемчугом рукоятками и протянул краснокожему. Молодой индеец едва сдержался, чтобы не выразить свое восхищение. Он отступил на шаг назад, выпрямился и произнес:

— Белый человек дарить мне оружие, это великая честь, ибо оружие носить только воины! Я принимать дар и обещать, что никогда не поднимать оружие на хороший человека, а стрелять только в плохой! Хуг!

С этими словами парень взял револьверы и заткнул их за пояс под покрывалом. Теперь настала очередь Большого Медведя, по лицу которого было видно, что колебаниям наступил конец и он не мог себя больше сдерживать.

— Я тоже благодарить белый муж, — сказал он Батлеру, — что он не давать денег, как невольникам или слугам, у которые нет чести! Это большая награда для нас, и мы никогда не забывать вас. Белый человек, его скво и дочь навсегда наши друзья. Пусть мой друг хорошо спрятать тотем Маленького Медведя, и Великий Дух всегда дарить ему солнце и радость!

На этом взаимные излияния закончились; обе стороны пожали друг другу руки и разошлись, а индейцы снова присели на ящик.

— Туа енох! [329] — вымолвил старик.

— Туа-туа енох! [330] — подтвердил его сын. Это был зов сердца, который можно простить юному индейцу и не обвинять его в несдержанности. Его отец в душе гордился своим сыном и был рад, что не столько он сам, сколько Маленький Медведь получил заслуженную похвалу.

То, что инженер таким образом отблагодарил индейца, не было его заслугой, ибо он слишком мало знал обычаи краснокожих. У него были свои взгляды, свои предрассудки, и он мало доверял людям с иным цветом кожи и, конечно, не знал, как поступить в данном случае. Он обратился за советом, и к нему на помощь пришел Олд Файерхэнд.

Тем временем инженер вернулся к охотнику, который сидел с Томом и Дроллом перед каютой, и рассказал о том, как был принят его дар. Когда речь зашла о тотеме, стало ясно, что он и понятия не имеет о его ценности, потому Олд Файерхэнд вынужден был прервать его рассказ:

— А вы знаете, сэр, что такое тотем?

— Да, это собственный знак индейца, что-то вроде нашей печати, помещается на разных предметах и может быть изготовлен из любого материала.

— Объяснение верно, но неполно. Не каждый индеец может иметь тотем, только вожди и лучшие воины! Тот факт, что этот мальчик, как и его отец, имеет тотем, довод очень сильный, и это значит, что парень прославил себя на деле. К тому же тотемы бывают разные, каждый предназначен для своей цели: одни, так сказать, для удостоверения личности; другие, как у нас печати или подписи, что-то подтверждают или заверяют. Но есть еще один тип тотемов, которые для нас, бледнолицых, являются самыми важными, они представляют собой рекомендацию для того, кто его получил. Рекомендации могут различаться по типу и способу их выражения, по степени значимости и рангу. Позвольте мне все же взглянуть на кожу!

Девочка подала Файерхэнду тотем, а тот внимательно его рассмотрел.

— Вы можете расшифровать эти знаки, сэр? — спросил Батлер.

— Да, — кивнул Олд Файерхэнд. — Мне часто приходилось бывать во многих индейских поселках, поэтому я, кроме языков, знаком и с письменностью. Можете мне поверить — это очень ценный тотем! Вот что здесь написано на языке тонкава: «Шахе-и-кауван-элатан, хеншон-шакин хеншон-шакин, шахе-и-кауван-элатан, хе-эль ни-йа». Эти слова в точном переводе значат: «Его тень — моя тень, а его кровь — моя кровь, он — мой старший брат». Под словами стоит знак Маленького Медведя. Сочетание слов «старший брат» в несколько раз почетнее просто слова «брат». Этот тотем, так горячо подтверждающий любовь к его владельцу, должен всячески оберегать человека, и если кто-либо посмеет сделать ему плохо, на него падет месть Маленького Медведя и его друзей. Сверните, сэр, этот тотем, пусть красная краска знаков сохранит свою свежесть. Нельзя представить, какую службу он может сослужить, если мы окажемся на территории союзников тонкава, ибо от этого кусочка кожи может зависеть жизнь многих людей!

Когда пароход миновал Озарк, Форт-Смят и Ван-Бьюрен, был уже вечер. Судно наконец достигло места, где Арканзас делал большой крюк на север, и капитан объявил, что около двух часов после полуночи «Догфиш» причалит к берегу в Форт-Гибсоне, где будет стоять у причала до самого утра, пока не будет известен уровень воды в реке. Большинство пассажиров легло спать. Палуба опустела, и в салоне осталось всего лишь несколько человек, игравших в шахматы. В расположенной рядом курительной комнате сидели Олд Файерхэнд, Том и Дролл, которые, не мешая другим, о чем-то мирно беседовали. Последние с большим почтением разговаривали с Олд Файерхэндом, который до сих пор толком не знал, кто же такой Тетка Дролл и почему он носил такое странное прозвище. И вот настал момент, когда Дролл не без удовольствия пояснил:

— Обычно вестмены дают друг другу имена или боевые прозвища, которые отражают определенные качества. В моем спальном халате я выгляжу, конечно, как баба, а тут еще и этот фальцет! Раньше я говорил басом, но вследствие сильной простуды потерял свой собственный голос навсегда, а за то, что я, кроме того, имею привычку опекать любого хорошего парня подобно матери или тетке, меня и прозвали Тетка Дролл.

— Но Дролл — это же не ваша фамилия?

— Конечно, нет. Я очень люблю шутку, возможно, даже немного забавен, оттого и это прозвище.

— Вы не очень-то похожи на американца. Моя фамилия Винтер, Тома — Гроссер, и вы уже слышали, что мы немцы. Похоже, что ваше происхождение вы хотите сохранить в глубокой тайне.

— У меня, конечно, есть причины не говорить об этом, но вовсе не оттого, что мне есть за что стыдиться. Этих причин много…

— Как прикажете это понимать?

— Об этом позже. Я, пожалуй, знаю, что вы хотите узнать. Вас интересует, что я теперь делаю на Западе и почему со мной шестнадцатилетний парень? Очень скоро я расскажу, а что касается моего имени, то, как сказал бы поэт, оно звучит чудовищно непоэтично.

— Ерунда, никто не должен стесняться своего имени. Не берите в голову!

Дролл закрыл глаза, весь сжался и глотнул так, словно его душили, после чего с неимоверными усилиями выдавил из себя три слова:

— Меня зовут Пампель.

— Что? Пампель? — улыбнулся Олд Файерхэнд. — Звучит, конечно, не очень благозвучно, но если я и засмеялся, то вовсе не от звука вашего имени, а от гримасы, которую вы скорчили. Как будто ничто, кроме паровой машины, не могло вытянуть из вас ваше имя, которое, впрочем, отнюдь не редкое. Когда-то одного тайного советника я тоже называл «пампель», и он с большим достоинством носил это прозвище [331], — снова улыбнулся вестмен, — Но это слово немецкое, а стало быть, в вашем роду есть немцы?

— Да.

— А родились вы в Соединенных Штатах?

На это Дролл скорчил хитрую гримасу и ответил по-немецки:

— Нет, такая мысль мне в голову не приходила, ибо я подыскал себе немецких родителей.

— Что? Так вы уроженец Германии? — воскликнул Олд Файерхэнд. — Кто бы мог подумать? Мы же земляки!

— И вы не могли подумать? А я-то всегда считал — у меня на лице написано, что я правнук древних германцев! Может, вы угадаете, где сушились мои первые пеленки?

— Это нетрудно, ибо ваш диалект говорит сам за себя.

— Еще говорит? Вы серьезно? Это в высшей степени меня радует, так как именно страстная любовь к нашему прекрасному диалекту и попортила позже всю мою карьеру, если потребно. Ну так, скажите-ка, где я родился?

— В прекрасном герцогстве Альтенбург [332], где готовят лучший творожный сыр.

— Верно, в старом Альтенбурге. Вы сразу угадали! А что касается сыра, то это истинная правда, его называют творожным, во всей Германии не сыщете лучше! Знаете ли, я хотел застать вас врасплох и потому решил сразу не признаваться, что мы земляки. Но теперь, когда мне так приятно сидеть здесь возле вас, меня разорвет в клочья, если я не коснусь нашей прекрасной родины, которая никак не выходит из головы, хотя я уже давно здесь, в этих землях.

Казалось, тотчас должна была завязаться оживленная беседа, но, к сожалению, этого не произошло, ибо в курилку из салона вошли еще двое, пресытившихся шахматами и желающих затянуться крепким дымком. Они быстро втянули вестменов в совершенно другой разговор, в родственные излияния пришлось отложить. Вскоре все разошлись по каютам, но прежде Дролл сказал Олд Файерхэнду:

— Очень жаль, что мы не сумели продолжить разговор, но завтра будет достаточно времени. Спокойной ночи, господин соотечественник! Сейчас нужно выспаться, ибо в полночь придется снова вставать.

В салоне погас свет, все каюты были заняты, и на судне воцарилась полная тишина, если не считать стука паровой машины. На палубе, как и положено, горели два фонаря, один на носу, другой на корме. Первый освещал реку так хорошо, что стоявшему на вахте матросу открывался широкий обзор перед судном на расстоянии нескольких десятков метров, что позволяло вовремя заметить препятствия. Матрос, рулевой и прогуливающийся взад-вперед офицер, казалось, были единственными, кто не спал в тот вечер, не считая обслуги в машинном отделении.

Трампы пока лежали на достаточном удалении от всех остальных, делая вид, что спят. Предусмотрительный Полковник разместил своих людей вокруг ведущего вниз люка, чтобы никто не мог подойти к ним незамеченным.

— Проклятье! — злобно бросил Бринкли тому, кто лежал рядом. — Не подумал я о том, что ночью у них кто-то будет стоять, наблюдая за водой. Этот болван может все испортить.

— Вряд ли, — отозвался его сосед. — Он не видит люка, а сегодня и звезд-то нет. К тому же свет с кормы ему в лицо, он ослепит бездельника, если ему вздумается смотреть в нашу сторону. Когда начинаем?

— Сейчас, — решительно отрезал Полковник. — Времени нет — вот-вот появится Форт-Гибсон.

— Сначала, разумеется, возьмем деньги.

Полковник окинул напарника уничтожающим взглядом и ответил:

— Нет, это было бы неразумно. Если инженер заметит пропажу раньше, чем мы причалим, план рухнет. Нам надо все закончить, прежде чем я возьму деньги, ибо гораздо проще выхватить нож в суматохе и смыться. Сверло давно у меня, и я сейчас спущусь вниз, а ты, если что, кашляни погромче — я должен услышать.

— А как рука?

— Да я уже и забыл — пуля этого Файерхэнда только царапнула ее.

Под прикрытием темноты Полковник прокрался к отверстию и нащупал ногой узкую лестницу, ведущую вниз. Быстро преодолев десять ступеней, он, одной рукой держась за лестницу, другой сжимая сверло, ступил на прогнивший пол. Наткнувшись на другой люк, ведущий дальше вниз, он снова спустился по лестнице, имевшей гораздо больше ступеней, чем верхняя. Наконец он добрался до самого днища. Чиркнув спичкой, Бринкли посветил вокруг. Ему пришлось пройти дальше и сжечь еще не одну спичку.

Пространство, в котором он оказался, имело высоту человеческого роста и вело почти до середины судна. Теперь Полковник мог оценить всю ширину нижнего трюма парохода, ибо он был пуст и ничего, кроме нескольких лежавших вокруг мешков, видно не было. Трамп пробрался к левому борту, и приложил толстое сверло к деревянной стежке судна, разумеется, ближе к днищу, и с силой надавил на рукоять. Сначала дерево легко поддалось, но вскоре Полковник натолкнулся на сильное сопротивление. Он боялся, хватит ли длины сверла, чтобы пробурить борт, но пока сверло вошло только наполовину. Полковник смахнул пот со лба, и тут его осенило — это же жестяная обшивка, которой покрывают корпус днища. Чтобы продырявить пароход наверняка, нужно было просверлить по меньшей мере два отверстия, и Бринкли, не без труда вынув инструмент, приложил его в другом месте. Снова запахло свежей стружкой, и снова Бринкли уперся в обшивку, но это его не обескуражило, ибо в этот момент он нащупал камни, используемые в качестве балласта. Взяв один из камней, Полковник вернулся к торчащему сверлу и стал бить по рукоятке, пока инструмент не прошил жесть насквозь. Маленькая струйка воды брызнула на руки негодяю, когда же он вытащил сверло, сильная струя хлынула внутрь, вынудив злоумышленника отскочить в сторону. Удары камня сливались со звуками паровой машины, так что их вряд ли кто мог услышать. Полковник быстро пробил жесть и в другом месте, которое было ближе к лестнице, а потом ринулся наверх, держа в руках сверло, достиг ступеней, ведущих на палубу, и лишь тогда отшвырнул ненужный теперь инструмент. Зачем он? Только лишний груз.

Оказавшись среди своих, Бринклн сообщил, что все в порядке, и тотчас, крадучись, направился к каюте номер один. Никому из сообщников он не доверял, а потому решил все сделать сам.

Салон и курительная комната располагались около юта, а по обеим сторонам от них были каюты, каждая из которых имела двери, ведущие в салон. Наружные стены, сработанные из легких досок, была снабжены достаточно большими окнами, отверстия которых прикрывали лишь марли. Между рядами кают и бортом с обеих сторон тянулся узкий коридор.

Каюта номер один была самой ближней и находилась на углу. Бринкли лег на палубные доски и осторожно пополз вперед, прижимаясь к поручням, чтобы постоянно патрулирующий дежурный офицер не смог его заметить. Вскоре он благополучно достиг цели. Через марлю окна первой каюты пробивался легкий свет, должно быть, Батлер еще не спал, а может, читал?

Полковник успокоился, когда увидел, что и в других каютах мерцал свет. Освещение было ему на руку, ибо в темноте обнаружить предмет его вожделения достаточно тяжело. Бандит вытащил нож и, не раздумывая, разрезал марлю, после чего, стараясь не шуметь, заглянул внутрь. Занавеска мешала ему осмотреть каюту, и он тихо отодвинул ее в сторону. При виде того, что открылось его взгляду, Бринкли едва не вскрикнул от восторга.

Слева у ложа горел ночник, прикрытый платком, чтобы не мешать спящему, который лежал лицом к стене. Рядом на стуле висела его одежда, а у правой стены на раскладном столике лежали часы, кошелек и нож. Дотянуться до столика можно было прямо из окна, поэтому Полковник протянул руку и взял нож, оставив кошель и сигару. Вытащив нож из чехла, он попробовал открутить ручку — она поддалась и легко открутилась, подобно тому, как открываются игольницы или коробки для перьев — этого было достаточно.

«Дьявольщина, как все легко и просто! — подумал вор. — При любых других обстоятельствах пришлось бы войти внутрь и задушить этого инженера!»

Никто не заметил его вылазки, ибо окно выходило на правый борт, а Полковник тем временем бросил чехол в воду, заткнул нож за пояс и пополз обратно. Он снова благополучно миновал офицера и двинулся было дальше, как вдруг слева он заметил какие-то фосфоресцирующие огоньки, которые тут же исчезли. Это были глаза, и Бринкли знал об этом. Полковник двинулся вперед быстрее, но по-прежнему осторожно, а потом резко откатился в сторону. И вовремя! Оттуда, где только что блеснули глаза, послышался шум, который тотчас услышал офицер и ринулся на звук.

— Кто здесь? — раздался его голос.

— Я, Нинтропан-Хауей, — последовал ответ.

— А, индеец! Иди спать!

— Здесь кто-то ползать, он злое замышлять. Я видеть его, но он быстро удрать.

— Куда?

— Вперед, туда, где лежать Полковник, а может, это он быть.

— Тьфу! Кому это понадобилось здесь лазить? Спи и не мешай другим, там никого нет!

— Я идти спать, но не буду виноват, если что-то плохое происходить, — сказал старик и исчез.

Офицер долго прислушивался, но никаких подозрительных звуков до него не дошло. Это укрепило его в уверенности, что индейцу померещилось.

Прошло достаточно много времени, как вдруг с вахты его позвали на нос.

— Сэр, — обратился матрос. — Не пойму, в чем дело, но такое ощущение, что поднимается вода и судно тонет!

— Чепуха! — засмеялся офицер.

— Идите сюда и посмотрите сами!

Офицер перегнулся через борт со стороны носа и, ничего не говоря, поспешил в каюту капитана. Через пару минут они оба пробежали по палубе и посветили фонарем за бортом. Потом принесли второй фонарь, после чего офицер бросился в задний люк, чтобы обследовать трюм, а капитан — в передний, у которого трампов, конечно, уже не было. Через некоторое время капитан вернулся и поспешил к рулевому.

— Он не хочет поднимать тревогу, — шепнул Полковник своим людям. — Сейчас увидите, что пароход поплывет к берегу!

Он не ошибся; тайно были подняты матросы и рабочие, и судно сменило курс. Но без лишнего шума, однако, не обошлось, и те, кто спал на палубе, все же проснулись, а кое-кто вышел из кают.

— Ничего не случилось, все в порядке, господа! — громко вещал капитан. — У нас обнаружилось немного воды в трюме, и необходимо ее откачать. Мы сейчас причалим, а кто сильно боится, может сойти на берег.

Капитан хотел успокоить толпу, но получилось наоборот. Кто-то даже начал кричать о помощи, каюты опустели, назревала большая паника, и, в конце концов, все пришло в беспорядок. В этот момент свет фонарей упал на высокий берег, судно сделало поворот, чтобы стать параллельно к нему, и бросило якорь. Два достаточно длинных трапа были спущены, и страждущие тотчас ринулись на сушу, а впереди всех оказались, естественно, обрадованные трампы, которые тотчас растворились в темноте.

На палубе, кроме экипажа, остались только Олд Файерхэнд, Том, Дролл и Большой Медведь. Первый отправился вниз, чтобы разглядеть, что же случилось, а вскоре с фонарем в правой и сверлом в левой руке охотник вылез наружу и спросил капитана, следившего за установкой насоса:

— Сэр, а где место этого сверла?

— Там, в ящике для инструментов, — ответил один из матросов, — оно еще вчера лежало в нем.

— Да? А я его нашел внизу, на межпалубном перекрытии. Смотрите, конец согнут о корабельную обшивку. Бьюсь об заклад, что этим сверлом продырявили судно.

Слова эти прозвучали еще убедительнее, когда инженер, который отправил на берег жену с дочкой и вернулся, чтобы закончить сборы и одеться, быстро выскочил из каюты и громко закричал:

— Меня обокрали! Девять тысяч долларов! Кто-то разрезал марлю и взял их со стола!

Большой Медведь посмотрел на растерянного Батлера и еще громче крикнул:

— Я знать, что это Полковник украсть и потопить пароход. Я его видеть, но офицер мне не верить! Спросить черный кочегар! Он пить с Полковником, ходить в салон и мыть окно; он приходить и пить снова; он должен все говорить!

Присутствующие тотчас окружили индейца и инженера, пытаясь разобраться в происходящем. В этот миг со стороны суши, чуть ниже места стоянки судна, раздался индейский клич.

— Это Маленький Медведь! — пояснил старый индеец. — Я послать его за Полковник, который быстро на берег сбежать. Теперь молодой воин говорить, где он.

Через минуту юный индеец мчался по трапу и кричал, указывая на реку, которая хорошо освещалась всеми имеющимися на судне фонарями:

— Они там грести прочь! Маленький Медведь сначала не найти Полковник, но потом увидеть лодка, которую они отвязать и плыть на другой берег!

Теперь все стало ясно, но ничего, кроме как посмотреть вслед убегающим на шлюпке, сделать уже было нельзя. Трампы, воспользовавшиеся суматохой и в темноте отвязавшие шлюпку, теперь плыли в ней и не сдерживали ликующих криков, на которые матросы, обслуга и большая часть пассажиров отвечали яростными проклятиями. В панике никто не обратил внимания на индейцев, которые снова тихо куда-то исчезли. В конце концов, не без помощи Олд Файерхэнда, люди успокоились, а когда стало тише, все снова услышали голоса тонкава, доносившиеся со стороны воды:

— Большой Медведь брать маленькая лодка. Он настигнуть Полковник и отомстить! Большой Медведь на том берегу привязать лодка, и капитан находить ее! Вождь тонкава не позволять Полковник уходить! Большой и Маленький Медведи жаждать его кровь! Хуг!

Индейцы втихаря сняли с бака еще одну шлюпку и теперь поплыли следом за ворами. Капитан вне себя бегал по палубе, но его гнев был совершенно напрасен. Пока команда возилась с насосом, допросили чернокожего кочегара. Олд Файерхэнд так припер его к стене своими вопросами, что тому ничего не оставалось, как выложить все начистоту. Все оказалось очень просто: Полковник был вором и сам продырявил судно, чтобы до обнаружения пропажи беспрепятственно покинуть его вместе со своими дружками. Негру такое пособничество с рук не сошло: его связали, чтобы хорошенько отделать розгами, но к суду его, конечно, никто привлекать не собирался.

Вскоре насос легко справился с водой, маленькие дырки были тщательно заделаны, пароход был теперь вне опасности, а значит, через некоторое время мог продолжить плавание, успокоившиеся пассажиры имели возможность вернуться на судно и снова отдохнуть. Многих мало заботило потерянное время, ибо они были рады перерыву в долгом и нудном путешествии.

В худшем положении оказался Батлер — он был обворован на приличную сумму, которую теперь должен был возвратить. Олд Файерхэнд как мог старался успокоить его:

— Еще есть надежда, что деньги будут возвращены. Ради Бога плывите дальше с женой и дочкой! Встретимся снова у вашего брата.

— Как? Вы покидаете нас?

— Да, я собираюсь отправиться за Полковником — вернуть ему кое-какие долги.

— Но это очень опасно!

— Олд Файерхэнд не тот человек, кого может запугать кучка бродяг.

— И все же я попрошу вас не делать этого, в конце концов, шут с ними, с этими деньгами!

— Сэр, речь идет не только о ваших девяти тысячах долларов, но о много большем! Трампы, благодаря негру, узнали, что и Том везет с собой немалые деньги, которые ждут его товарищи с реки Черного Медведя. Думаю, что и там они захотят пополнить свои карманы и на карту будет поставлена человеческая жизнь. Оба тонкава идут за ними по пятам, как гончие псы, и с восходом солнца мы пойдем по их следу: и я, и Том, и Дролл со своим Фредом, не так ли, господа?

— Да, — просто, но твердо ответил Том.

— Именно так, — подтвердил Дролл, прищурив хитрые глазки, и добавил:

— Мы должны его схватить, хотя бы ради других! Горе ему, когда он попадет к нам в руки, если потребно!

Глава третья. НОЧНАЯ СХВАТКА

На высоком берегу реки Черного Медведя пылал большой костер. Над рекой зависла луна, но ее скудный свет почти не проникал сквозь густые кроны деревьев, и, если бы не огонь, кругом царила бы кромешная тьма. Пламя костра освещало блокгауз, сооруженный не традиционным способом из горизонтально сложенных стволов, а совершенно по-иному: у деревьев, стоявших по углам правильного четырехугольника, были срезаны верхушки, а на стволы положены поперечины, на которые опиралась крыша; крыша и стены были сработаны из колотых досок клинообразного сечения, которые обычно делают из очищенных от веток стволов кипариса или красного дуба. В передней стене постройки зияли три отверстия: большое служило дверью, а два маленьких — окнами. Перед этим домом горел упомянутый костер, вокруг которого сидело два десятка диковатых на вид мужчин, давно, похоже, не входивших в контакт с цивилизацией. Их одежда была оборвана, а лица, опаленные солнцем, ветром и непогодой, казались выдубленными. Кроме ножей, другого оружия они не имели; возможно, оно лежало в блокгаузе.

Над огнем на толстом суку висел большой железный котел, в котором варились крупные куски мяса, рядом лежали две огромные тыквы с выдолбленной серединой, наполненные забродившим медовым напитком. Ведя оживленный разговор, люди временами прихлебывали из тыквы или черпали ковшом из котла мясной бульон.

Компания, похоже, чувствовала себя в полной безопасности — никто не старался говорить тише. Конечно, если бы у этих людей имелись враги, то огонь, пожалуй, был бы разведен по-индейски, тогда костер бы едва курился, чтобы издали никто не мог его заметить. К стене дома были прислонены топоры, секиры, пилы и другое нехитрое плотницкое снаряжение, по которому нетрудно было догадаться, что это товарищество рафтеров, то есть лесорубов и сплавщиков леса.

Эти люди являли собой совершенно обособленный тип пионеров Запада, занимающих среднее положение между фермерами и охотниками за пушниной. В то время как фермер более цивилизован и ведет оседлый образ жизни, траппер не привязан к одному месту и своей волей к свободе стоит ближе к индейцам. Так же и рафтер, он ведет свободное, почти независимое существование, кочует из одного штата в другой, из другого — в третий. Людей и жилища он избегает, ибо его ремесло, собственно говоря, противозаконно, ведь земля, на которой он рубит лес, не принадлежит ему, а вопросами о собственности он себя не обременяет. Найдя подходящую породу, а поблизости — воду, по которой можно сплавлять стволы, рафтеры разворачивают свое дело и не заботятся о том, принадлежит ли земля конгрессу или это уже частное владение. Они спокойно рубят, валят и обрабатывают стволы, выискивая при этом самые лучшие породы, связывают их в плоты и сплавляют отборный товар на продажу куда-нибудь вниз по реке.

Рафтер — не из числа желанных гостей. Хотя иные неопытные поселенцы в девственных лесах, возможно, и были бы рады помощи такого знатока, но рафтер никогда просто так не корчует деревья, он выбирает, как уже отмечалось, только лучшие стволы, а отпиленную крону и пни оставляет на месте, где впоследствии пустят ростки молодые побеги, которые благодаря дикому винограду и другим вьющимся растениям так крепко сплетутся воедино, что против них бессильны топор и даже огонь.

И все же рафтеру обычно никто не мешает, ибо он сильный и отважный малый, с которым в глуши, вдали от всяческой помощи не стоит ссориться. Один он, разумеется, работать не может, а потому рафтеры собираются в товарищества по четыре, по восемь или по десять человек. Иногда количество сплавщиков еще больше, и тогда рафтер чувствует себя в полной безопасности, ибо со столькими людьми, готовыми из-за древесных стволов рисковать жизнью, ни один фермер, ни кто-либо другой не затеет спор.

Конечно, они ведут тяжелую, со множеством лишений, напряженную жизнь, но и дело сулит огромную прибыль, ибо материал у них бесплатен. Обычно все они работают, а один или несколько, что зависит от количества людей в товариществе, заботятся о пище и провианте. Такая должность считается одной из самых трудных, ибо те, кто заботятся о провизии, часто вынуждены целыми днями, а иногда и ночами скитаться, чтобы «заготовить мясо». В богатых дичью местах с этим нет проблем, но если дичи мало, у охотника возникает много трудностей, у него не остается времени искать мед или другие деликатесы, и тогда лесорубам приходится довольствоваться такими кусками мяса, от которых любой вестмен брезгливо отворотит нос, а иногда даже потрохами.

Товарищество, работающее здесь, на реке Черного Медведя, не страдало от нехватки мяса, о чем говорил полный котел, а поэтому все пребывали в хорошем настроении, позволив себе расслабиться и пошутить после тяжелой дневной работы. Захватывающие, нередко дающие повод для улыбки рассказы были в самом разгаре.

— Так, должно быть, вы его знаете, этого человека, которого я встретил там; в верховьях, в форту Найобрэра… — начал очередную историю старый, седобородый рафтер. — Он был мужчиной, и все же его прозвали Теткой.

— Ты имеешь в виду Тетку Дролла? — спросил другой.

— Да, его и никого другого! Ты тоже его встречал?

— Да виделись один раз. Это было в Де-Мойне, в гостинице; когда он там появился, многие засмеялись. Один из завсегдатаев особенно разошелся, не давал ему покоя, тогда Дролл взял его за воротник и выбросил из окна. Хе-хе! Тот больше не показывался.

— Охотно верю — этого от Тетки можно ожидать. Дролл любит шутки и ничего не имеет против, когда над ним подсмеиваются, но только в меру, а если кто-то переходит дозволенные границы, он показывает зубы. А вообще, я сам убил бы любого, кто действительно посмел бы его оскорбить.

— Ты, Блентер? Это почему же?

— Потому что я обязан ему жизнью. Мы вместе были в плену у сиу. Я говорю вам, что тогда, как пить дать, краснокожие с большой радостью отправили бы меня в Страну Вечной Охоты. Вам нет нужды рассказывать, что я не из тех, кто струхнет перед парой-тройкой индейцев, и не скулю, если дела идут навыворот, тогда действительно не было никакой надежды и никакого выхода. Но этот Дролл оказался несравненным ловкачом: он так пустил пыль в глаза краснокожим, что те не смогли ничего понять, а нам удалось скрыться.

— Как это было? Как? Рассказывай, рассказывай!

— Если тебя не очень обидит, я лучше помолчу. Не пристало говорить о тех событиях, где тебе отводится никчемная роль, да еще к тому же когда тебя одурачили краснокожие. Достаточно того, что я скажу: если я сегодня сижу здесь и могу слизывать с пальцев жир ароматного мяса, то только благодаря Тетке Дроллу.

— Должно быть, тогда ты влип по уши, раз говоришь такие вещи, ведь тебя, Миссури-Блентера, все знают как вестмена, который выпутается из любой передряги!

— Но тогда, однако, выхода я не видел, я уже почти стоял у столба пыток!

— Если так, то твое дело действительно было дрянь! Дьявольское изобретение этот столб пыток! Я готов разорвать этих краснокожих каналий, лишь только услышу об этом столбе!

— Ты не ведаешь, что творишь и говоришь! Кто ненавидит всех индейцев, тот ничего в них не смыслит и знать не хочет, что им пришлось вытерпеть! Если бы сейчас кто-нибудь пришел, чтобы прогнать нас отсюда, что бы ты стал делать? — хитро прищурился старый Миссури-Блентер.

— Защищаться, во что бы то ни стало!

— А разве эта земля твоя собственная?

— Не знаю и звать не хочу, чья она, но я ее не покупал.

— Вот так, краснокожим принадлежит весь этот край, но мы его захватили, а когда они защищаются, имея больше прав, ты готов их разорвать?!

— Хм! Это верно, но краснокожий должен уйти, он вымрет — такова его судьба!

— Да, индеец вымирает, но потому, что мы убиваем его! Говорят, что у него нет культуры и он должен исчезнуть, но ведь культуру не выпустишь, как пулю из ружья, на это нужно время, много времени, может быть, столетие. Но кто даст ему это время? Если ты отдаешь шестилетнего мальчишку в школу, а он через четверть часа не становится профессором, разве ты бьешь его за это по голове? А именно так поступают с индейцами. Я не берусь защищать их, так как ничего в этом не смыслю, но я знаю среди них не меньше хороших людей, чем среди белых, а может, и больше. Кому я обязан, что не имею ни кола, ни двора, ни семьи, что я, седой старик, все еще скитаюсь по Дикому Западу? Бледнолицым или краснокожим?

— Откуда мне знать, ты не говорил!

— Потому что настоящий мужчина лучше похоронит все в своем сердце, нежели скажет. Я все еще ищу одного типа, последнего из тех, кто от меня улизнул и остался в живых, их предводителя, черт бы его побрал! Случай со мной скверный!

Старик произнес эти слова медленно, значительно, скрепя сердце, что сразу возбудило внимание товарищей, которые придвинулись ближе и вопрошающими взглядами уставились на Блентера, не говоря при этом ни слова. Тот некоторое время глядел в огонь, затем поворошил ногой пылающие поленья и словно сам с собой заговорил:

— Я не застрелил их и не прирезал, а забил до смерти плетьми одного за другим. Я должен был схватить их живыми, чтобы они умирали точно так же, как вся моя семья, жена и двое сыновей. Подонков было шестеро; пятерых я настиг за короткое время, но шестой как в воду канул. Я охотился за ним по всем Штатам, и все равно ему удалось замести следы. Я до сих пор его не встретил, но он жив, ибо был значительно моложе меня. Теперь я лишь надеюсь, что мои старые глаза смогут его узнать, прежде чем я отдам концы.

Наступило глубокое молчание — все почувствовали, что речь шла о чем-то очень необычайном и сокровенном. После долгой паузы один из рафтеров все же рискнул спросить:

— Блентер, кто был тот человек?

Старик очнулся от раздумий и ответил:

— Кто? Уж точно не индеец, а белый изверг, какого и среди краснокожих не найдешь. Да, люди, могу сказать, что он был тем, кем и мы — рафтером!

— Как? Рафтеры убили твоих близких?

— Да, рафтеры! У меня вовсе нет никакого повода гордиться вашим промыслом и воображать, что вы лучше краснокожих. Раз мы здесь сидим, значит, все мы воры и мошенники!

Послышались бурные протесты, но старик продолжал, совсем не смущаясь:

— Эта река, у которой мы находимся, тот лес, деревья которого мы рубим и продаем — все это не наша собственность. Но мы застрелим любого, будь то сам владелец, кто посмеет посягнуть на все это, хотя сами не имеем никаких прав. Разве это не воровство? Разве не грабеж?

Он посмотрел вокруг и, не получив ответа, продолжал:

— Вот с такими грабителями я и имел тогда дело. Я прибыл с Миссури с честным договором купли-продажи в кармане вместе с женой и сыновьями. Мы имели скот, несколько лошадей, свиней и большой фургон, полный домашней утвари, ибо тогда я жил безбедно, скажу вам. Ни одного поселенца не было вблизи, но мы ни в ком не нуждались, ведь четырьмя парами сильных и привыкших к работе рук мы могли все сделать сами. Скоро мы построили блокгауз, выжгли и выкорчевали участок под пашню и начали обрабатывать землю. Как-то раз у меня пропала корова, и я пошел в лес ее искать. Тут я услышал удары топора и двинулся на стук. Достигнув того места, я нашел там шесть рафтеров, которые рубили мои деревья. Рядом лежала корова, они застрелили ее, чтобы сожрать. Ну, друзья, что бы вы сделали на моем месте?

— Пристрелили бы наглецов, — ответил один. — Здесь, на Западе, кража лошади или коровы по полному праву карается смертью.

— Правильно, но я так не сделал. Я лишь потребовал, чтобы они тотчас ушли с моей земли и заплатили за корову. Разве я просил слишком много?

— Нет, нет! — прозвучало в кругу. — И что же?

— Они подняли меня на смех, и я ушел. Но пошел домой не прямой дорогой, ибо хотел подстрелить что-нибудь к ужину. Когда я вернулся, увидел, что пропали еще две коровы. Рафтеры сделали это назло и дали понять, что меня ни во что не ставят. Когда я на следующее утро пришел к ним, они разделали животных на части, а вырезки повесили сушиться на пеммикан. Мое повторное, хотя и более жесткое, требование было встречено, как и накануне. Я пригрозил им, что воспользуюсь всеми своими правами, потребовал денег, и при этом я поднял ружье. В ответ один из них, который был предводителем, также вскинул ружье. Я понял, что он не намерен шутить, нажал на курок, и моя пуля разбила затвор его пушки, ибо я не хотел его ранить и целил в оружие. Тут же я бросился в лес, чтобы позвать сыновей. Нам втроем нечего было бояться этих шестерых, но, когда мы появились, их уже не было. Конечно, теперь требовалась осторожность; несколько дней никто не удалялся от блокгауза, но на четвертый день кончилась пища, и я с одним из сыновей отправился на поиски живности. Никаких следов рафтеров мы не обнаружили, а когда возвращались и тихо пробирались через лес, неожиданно увидели опасность, подстерегавшую нас на расстоянии, быть может, двадцати шагов — за деревом стоял предводитель рафтеров. Он целился не в меня, а в моего сына. Если бы я тогда сразу пристрелил этого парня, на что имел полное право и что просто должен был сделать, то не лишился бы сыновей и не стал бы вдовцом. Но я никогда ни за что не убью человека просто так, поэтому мы успели быстро подскочить к нему, вырвали ружье, нож и пистолет, а я так приложил ему, что он на какой-то миг больше не поднимался с земли, чем усыпил мою бдительность. На самом деле он не потерял сознание и оказался проворнее меня, ибо в мгновение ока вскочил, бросившись прочь, прежде чем я успел протянуть к нему руку.

— Дьявольщина! За эту оплошность ты вскоре поплатился! — вырвалось у кого-то. — Бьюсь об заклад, что этот человек отомстил за твой удар!

— Да, он отомстил мне, — кивнул старый Блентер и поднялся. Казалось, что старого рафтера душили воспоминания. Он походил взад-вперед, а потом снова сел и продолжил: — С охотой нам повезло, и мы скоро вернулись домой. Когда я пошел за дом, чтобы сложить добычу, мне показалось, что я услышал крик ужаса, но, к сожалению, не обратил на него внимания. А потом, войдя в дом, я увидел у очага моих людей, моих родных, связанных, с кляпами во рту. В тот же миг меня схватили, скрутили и бросили на пол. Пока нас не было, рафтеры пришли, напали на жену и младшего сына, а потом поджидали и нас. Когда старший сын раньше меня зашел в дом, бандиты кинулись на него, и он едва успел, чтобы предупредить меня, издать короткий крик, на который я не среагировал, думая, что мне померещилось. Я ничего не успел понять, как уже лежал связанный, даже не помышляя о сопротивлении. В рот потом мне воткнули какие-то тряпки, чтобы я не издал ни звука.

— Ты сам виноват! Почему ты потерял осторожность? Тот, кто враждует с рафтерами, должен остерегаться вдвойне!

— Верно, но тогда у меня не было нынешнего опыта. Убей рафтеры мою корову сейчас, я бы тотчас перестрелял бы их, как куропаток! Но, дальше! Они собрали суд, на котором объявили меня преступником. Негодяи добрались до моего бренди и так напились, что не только потеряли человеческий облик, но даже и на зверей не были похожи, превратившись в настоящих бестий. Наша смерть должна была стать карой за избиение их предводителя. В отместку за мой удар тот потребовал, чтобы нас попросту забили насмерть. Двое согласились с ним, но трое оказались против, однако решение все равно было принято. Всех вытащили во двор. Первой была моя жена. Связав ее, бандиты начали бить ее палками. Один из них в приливе внезапной жалости быстро всадил ей пулю в голову. Сыновьям повезло меньше: они были методично забиты насмерть. А я лежал и должен был на все это смотреть, ибо оказался последним! Люди, говорю вам, тот час показался мне вечностью! Я не буду и пытаться рассказывать, какие мысли и чувства у меня были тогда! Я был как безумный, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом пришла моя очередь, но я не чувствовал ударов. Помню только, что внезапно услышал грозный окрик, который прозвучал со стороны кукурузного поля. Рафтеры не сразу обратили на него внимание, и тогда раздался выстрел, а я к тому времени совсем обессилел.

— Пришли люди, которые спасли тебя?

— Люди? Нет, он был один! Уже почти в забытьи я успел подумать, что моя жизнь не стоит и пенни, если не произойдет чуда. Вот тогда я услышал окрик и выстрел. Выстрел был предупреждающий, в воздух, ибо человек поначалу не знал, что имеет дело с убийцами. Когда потом мой спаситель быстро приблизился, один из бандитов в ужасе выкрикнул его имя, так как узнал его лицо. Трусливо убивать им было не трудно, но теперь эти шестеро даже не рискнули сопротивляться одному человеку, ибо настоящего мужества у них не было ни на грош. Без оглядки они кинулись в лес, прикрываясь домом, как щитом.

— Должно быть, твой спаситель был знаменитейшим вестменом, прошедшим огонь и воду, — сделал вывод кто-то.

— Вестменом? Нет! Он был индейцем! Да, люди, говорю вам, меня освободил краснокожий!

— Краснокожий? И он вселил такой страх, что шесть бандитов бросились наутек? Никогда не поверю!

— Не сомневайся! Ты и сам, если бы задумал что худое, побросал бы все на свете, ибо им был не кто иной, как Виннету!

— Виннету, апач? Твое счастье! Тогда это очень даже похоже на правду. А он и в те времена был так знаменит?!

— Тогда, конечно, молва о нем только начинала расходиться, но один из негодяев, тот, кто первым узнал воина, уже встречался с ним и вовсе не желал столкнуться еще раз. Вообще, кто хоть раз видел Виннету, знает, какое впечатление производит лишь одно его появление!

— Но он позволил уйти тем убийцам?

— Поначалу да. А ты поступил бы иначе? По их поспешному бегству, он, разумеется, понял, что у них не было хороших намерений, но он не знал все же действительного состояния дел. Лишь когда он увидел на земле трупы, которых до того момента не мог заметить, он понял, что совершено преступление, но не мог преследовать бандитов, так как начал приводить меня в чувство. Очнувшись, я увидел, что он стоит надо мной на коленях, точь-в-точь как добрый самаритянин из Священного Писания. Апач освободил меня от веревок и кляпа, но запретил мне говорить. Не чувствуя боли, я хотел вскочить, обуреваемый лишь мыслью о мести, но индеец мне не позволил. Он перенес трупы и меня домой, где я уже мог легко отбиться от рафтеров, если бы им взбрела в голову идея вернуться. Потом он направился к ближайшему соседу, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог бы временно остаться со мной. Скажу вам, что тот сосед жил в тридцати милях от нас, а Виннету никогда не был в этих краях! Несмотря на это, он его нашел, хотя и вечером, а к утру уже вернулся вместе с ним и его слугой. После этого апач оставил нас, чтобы идти по следу убийц, а я должен был ему свято обещать, что ничего не предприму, ибо это бессмысленно. Он вернулся через неделю. Я тем временем похоронил мертвых и попросил соседа, чтобы он продал мои владения. Мое разбитое тело еще не было совсем здорово, и я в страшных муках дожидался возвращения апача. Он рассказал, что догнал рафтеров и, подслушав их, узнал, что они собираются добраться до форта Смоки-Хилл. Индеец не стал показываться им и ничего не сделал, ибо месть лежала целиком на мне. Как только мы простились, я взял ружье, сел на коня и двинулся в путь. Остальное вы уже знаете или можете домыслить сами.

— Мы ничего не знаем! Рассказывай дальше, рассказывай! Почему Виннету не поехал с тобой?

— У него были свои дела. Или он мало для меня сделал? Дальше рассказывать я не буду — для меня это небольшое удовольствие, уж будьте уверены! Пятерых мучителей я прикончил одного за другим, и только шестой ушел от меня. Он был рафтером, потому и я занялся этим ремеслом в надежде отыскать его. А теперь… Смотри! Это что за люди?

Старый Блентер вскочил, другие последовали его примеру, ибо в тот момент в полосу света, падающего от костра, ступили две фигуры в пестрых покрывалах, скрывающих их лица. Это были индейцы: один старый, другой молодой. Первый спокойно поднял руку вверх и изрек на ломаном английском:

— Не волноваться, мы не враги! Здесь работать лесорубы, которые знать Черный Том?

— Да, мы знаем его, — ответил Блентер.

— Он уехал от вас, чтобы привезти деньги?

Белые переглянулись.

— Да, ему это было поручено, и он должен вернуться в течение этой недели.

— Он приходить еще скорее. Значит, мы у верных людей, которые мы искать. Нужно сделать маленький огонь, иначе его далеко видеть, и тише говорить, так как далеко слышать.

Белые снова переглянулись — что это за краснокожий, требующий выполнения своих желаний?!

Старый индеец тем временем сбросил покрывало, подошел к огню и разбросал в стороны горящие поленья, потушил их, оставив гореть одно, и почти загасил костер. Молодой воин помогал ему. Бросив взгляд в сторону котла, старик присел рядом и сказал:

— Давать нам кусок мяса, ибо мы издалека скакать и ничего не есть.

Такое самоуправство, естественно, вызвало у рафтеров не только удивление. Старый миссуриец раздраженно проговорил:

— Эй, что взбрело тебе в голову, краснокожий? Ты рискнул прийти к нам ночью и ведешь себя так, будто это место принадлежит тебе!

— Мы ничем не рисковать, — прозвучало в ответ. — Индеец не быть плохой человек, индеец быть хороший человек. Бледнолицые знать это.

— Но кто же ты? Во всяком случае, ты не принадлежишь ни к одному из племен, живущих на берегах рек или в прерии. По внешнему виду могу сказать, что ты из Нью-Мексико. А может, ты пуэбло? [333]

— Я родом из Нью-Мексико, но я быть не пуэбло. Я вождь тонкава Большой Медведь, а это мой сын.

— Что? Большой Медведь? — воскликнули сразу несколько человек, а миссуриец добавил:

— А этого парня зовут Маленький Медведь, да?

Старый индеец кивнул.

— Тогда другое дело! Оба Медведя тонкава везде желанные гости! Берите мясо и мед, все, что нравится, и оставайтесь с нами, сколько пожелаете. Но что привело вас сюда?

— Мы пришли предупредить.

— О чем? Нам грозит опасность? — улыбнулся Блентер.

— И очень большая, — серьезно ответил вождь. — Тонкава сначала поесть и приводить кони, потом говорить.

Отец дал знак сыну, после чего тот исчез, а вождь взял из котла кусок дымящегося мяса и принялся жевать с таким спокойствием, словно сидел дома в своем теплом вигваме.

— У вас есть кони?! — удивился старик Блентер. — Ночью в темном лесу? При этом вы нашли нас! Ну вы и мастера!

— Тонкава иметь глаза и уши. Он знать, рафтеры всегда жить у воды, у реки. Вы очень громко говорить и большой огонь разжечь, который мы заметить издалека, а почувствовать еще раньше. Вы очень неосторожны, и враги легко вас найти.

— Здесь нет никаких врагов. Мы одни на всю округу, а если что случится, у нас хватит сил, чтобы защититься.

— Миссури-Блентер ошибаться.

— Как, ты знаешь мое имя?

— Тонкава долго стоять за деревом и слышать, о чем говорить бледнолицые, слышать и твое имя. Неприятеля здесь нет, однако он близко, а когда рафтеры быть неосторожны, даже несколько врагов победить их.

В этот момент издалека донеслись глухие звуки ударов конских копыт — это Маленький Медведь вел двух коней. Приблизившись и привязав животных к дереву, молодой индеец взял кусок мяса из котла, уселся рядом с отцом, который доел свою порцию, спрятал нож за пояс и сказал:

— Теперь тонкава говорить, а потом рафтеры выкурить с ними трубка мира. Черный Том иметь много денег, а трампы идти, чтобы подстерегать его и забирать их.

— Трампы? Здесь, на реке Черного Медведя? По-моему, ты ошибаешься.

— Тонкава не ошибаться, он точно видеть и вам сейчас рассказать.

На своем ломаном английском вождь поведал о том, что произошло на пароходе, оставаясь при этом слишком гордым, чтобы упомянуть о геройском поступке своего сына. Все слушали с большим вниманием и интересом. Потом он рассказал также, что произошло после бегства бандитов. Вместе с сыном на маленькой шлюпке он достиг другого берега Арканзаса, после чего они дождались утра, ибо в темноте идти по следу было бессмысленно. В утреннем свете следы были четкими и вели, минуя Форт-Гибсон, между Канейдиен и Ред-Форк на запад, а потом снова сворачивали к северу. В одну из следующих ночей трампы напали на деревню индейцев племени криков, чтобы раздобыть коней, и это им удалось. В полдень следующего дня оба тонкава натолкнулись на воинов племени чоктау [334], у которых смогли купить себе коней. Однако из-за церемоний, которые сопровождали покупку коней, они потеряли так много времени, что отстали от бандитов на целый день пути. Оба Медведя переправились через Ред-Форк и прискакали по открытой прерии к реке Черного Медведя. Наконец им удалось близко подойти к трампам, которые расположились в просеке на берегу реки, и индейцы посчитали необходимым спешно отправиться на поиски рафтеров, чтобы сообщить им об опасности.

Рассказ возымел сильное действие: теперь все заговорили тихо и почти затушили огонь.

— Как далеко отсюда лагерь трампов? — спросил миссуриец.

— Дорога отнимает время, которое белые называть полчаса, — ответил старый индеец.

— Слава Богу! Значит, наш огонь они вряд ли могли заметить, но вот дым почувствовать можно. Мы действительно были слишком беспечны! Давно они там?

— За час перед вечер.

— Тогда они наверняка уже искали нас. Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Тонкава не могли следить трампы, ибо тогда еще быть светло, они тотчас отправиться дальше на поиски рафтеров, чтобы…

Старый индеец запнулся и прислушался и вдруг почти шепотом сказал:

— Большой Медведь видеть какое-то движение за угол дома. Тихо сидеть и не говорить. Тонкава подползать и посмотреть.

Старик легко лег на землю и тихо пополз к дому, оставив ружье. Рафтеры насторожились. Прошло, может быть, минут десять, как вдруг раздался короткий вскрик, так хорошо знакомый каждому вестмену — смертельный крик человека. Через несколько мгновений показался вождь.

— Лазутчик трампов, — пояснил он. — Тонкава ударить его сзади ножом в сердце — теперь он не мочь сказать, что он видеть и слышать здесь. Но, может быть, есть еще один, он мочь возвращаться и сообщить. Нужно торопиться, если белые люди хотеть подслушать бандитов.

— Ты прав, — согласился миссуриец, — я пойду с тобой. Ты меня проводишь к тому месту, где они остановились, ибо хорошо его знаешь. Пока они не подозревают, что мы их открыли, они чувствуют себя в безопасности и будут обсуждать свои планы. Если мы тотчас отправимся в путь, то, возможно, узнаем, что они намерены предпринять.

— Да, но тихо и осторожно, чтобы второй лазутчик, если он быть, не видеть, что мы идти. Ружья с собой не брать, только ножи. Ружья нам помешать.

— А чем пока займутся остальные?

— Идти в дом и спокойно ждать, пока мы возвращаться.

Рафтеры последовали совету вождя и удалились в бревенчатую хижину, где их никто не мог заметить. Миссуриец вместе с вождем проползли немного вперед и лишь потом поднялись, чтобы спуститься к реке и, по возможности, подслушать трампов.

Реку Черного Медведя можно считать границей той своеобразной холмистой местности, которую нарекли Волнистой прерией. Холмы-близнецы, разделенные долинами, также похожими одна на другую, теснятся там, налезая друг на друга, по всему Восточному Канзасу. Волнистая прерия богата водой и лесами, а с высоты птичьего полета богатые водой и лесами нескончаемые холмы и долины напоминают катящиеся волны зеленого моря. Отсюда и название, из которого можно заключить, что под прерией не всегда следует понимать луг или покрытую травой равнину. Воды реки Черного Медведя глубоко проели эту мягкую, богатую гумусом холмистую землю, и теперь ее берега на всем протяжении прерии большей частью круты и поросли вплоть до самой воды густым лесом. Местность эта являет или скорее являла собой настоящий дикий уголок, но в последнее время Волнистая прерия относительно плотно заселена, а ее девственная природа начисто ограблена горе-охотниками.

Там, где работали рафтеры, недалеко от блокгауза, высокий берег круто обрывался в воду, что было весьма выгодно, ибо позволяло организовать здесь что-то наподобие верфи, представляющей собой большие стоки-катки, по которым сплавщики без особого труда могли спускать на воду стволы и бревна. К счастью, берег был свободен от поросли, но все же пробираться в темноте оказалось нелегко. Миссуриец был бывалым, многоопытным вестменом, но и его удивляла та легкость, с которой вождь, держа белого за руку, двигался бесшумно и уверенно между деревьями и так ловко избегал стволы, словно проделывал это ясным днем. Внизу шумела река, которая хорошо приглушала звуки их шагов.

Блентер находился здесь уже давно, но работал как охотник и «заготовитель мяса», а потому знал окрестности как свои пять пальцев. Уж он, как никто, мог оценить уверенность старого вождя, с которой тот пробирался, оказавшись в этой местности первый раз, да еще и в темноте.

Спустя четверть часа оба спустились в одну из долин Волнистой прерии, которая пересекала здесь русло реки. Долина, как оказалось, заросла деревьями, между корней которых струился тихо журчащий ручей. Вблизи места, где он впадал в реку, находилась маленькая поляна, на которой росло несколько кустов. Именно там расположились бандиты, разложив костер, блеск которого ударил обоим в глаза, еще когда они находились под крышей лесного свода.

— Трампы также быть неосторожны, — шепнул вождь тонкава своему спутнику. — Палить такой огромный костер, словно они хотеть сжарить целый бизон! Индейские воины всегда жечь только малый огонь. Пламя не видеть, и совсем мало дыма. Мы легко подойти к ним ближе и сделать так, что они нас не заметить.

— Да, — размышлял вслух старик, — подойти-то мы сможем, но услышим ли мы, что они говорят — вот ведь вопрос.

— Мы совсем близко и слышать. Будем держаться вместе, а если бандиты обнаружить нас, мы убить напавших и быстро скрыться в лес.

Остановившись перед краем поляны, они четко увидели огонь и сидевших вокруг людей. Здесь, внизу, в речной долине, комаров, которые в изобилии водятся в этой местности, оказалось намного больше, нежели наверху, в лагере рафтеров, потому, пожалуй, трампы и разожгли такой огромный костер. Где-то в стороне стояли их кони — видно их не было, зато было слышно. Они так натерпелись от москитов, что находились в постоянном движении, не давая насекомым сесть. Миссуриец слышал звуки их копыт, а острое ухо вождя улавливало даже хлопки хвостов.

Теперь белый и индеец легли на землю и медленно поползли в сторону огня, прикрываясь зарослями, растущими вдоль просеки. Трампы сидели рядом с потоком, кругом заросшим густым камышом, который торчал вплоть до места их стоянки.

Индеец, ползущий впереди, подался в камыши, ибо лучшего укрытия нельзя было и придумать. При этом он показывал настоящее мастерство в искусстве подкрадываться. Нужно было пройти незамеченным сквозь стену высоких и тонких камышовых стеблей и не издать ни малейшего звука. Ни в коем случае нельзя было позволить камышам двигаться, ибо это сразу могло выдать. Большой Медведь решил вопрос просто: он расчищал себе путь. Он клал перед собой срезанные острым ножом стебли даже излишне заботливо, чтобы облегчить путь следующему за ним миссурийцу. Все это происходило так бесшумно, что даже опытный старый Блентер никак не мог уловить звуки падающих срезанных стеблей.

Так они приблизились к огню и залегли рядом, лишь когда подкрались к трампам вплотную и могли слышать их далеко не тихие разговоры. Блентер лег рядом с вождем. Сквозь границу камышовых стеблей он окинул взглядом сидевших и тихо спросил:

— Который из них Полковник, о ком ты говорил?

— Его здесь нет, — ответил индеец шепотом.

— Может, он и ходил к нашему дому?

— Да, скорее всего.

— Так это тот, кого ты ударил ножом?

— Нет, это не он быть.

— Но ты не мог его видеть?!

— Бледнолицые видеть только глазами, а индеец еще и руками. Мои пальцы всегда узнать Полковник. Это не он быть!

— Значит, он был не один, а со спутником, который и попался тебе под руку.

— Это так. Сейчас мы ждать, пока Полковник не возвращаться.

Трампы тем временем оживленно разговаривали, но только не о том, что могло представлять интерес для обоих подслушивающих, пока все же один не сказал:

— Не знаю, верно ли предположил Полковник? Досадно будет, если рафтеров здесь уже нет.

— Нет, они еще тут, — отозвался другой. — Щепки от топоров, которые принесла вода, еще свежие — здесь еще вчера или позавчера, в крайнем случае, кипела работа.

— Если так, то мы находимся слишком близко от них, и надо вернуться, ведь эти парни могут заметить нас. Зачем нам с ними связываться, заберем деньги у Черного Тома, и дело с концом.

— Так мы их не получим, — вмешался третий.

— Это почему?

— Вы думаете, рафтеры не заметят нас, когда мы пойдем обратно? Разве что если они слепые! Мы оставим здесь столько следов, что их вовек не уничтожить. А это выдаст наше присутствие, а заодно и наш план!

— Вовсе нет, мы их перестреляем!

— Я до сих пор не пойму — нам нужен Черный Том, а мы залезли в эти дебри! — снова раздался голос третьего. — Не проще ли было выследить его одного?!

— Болван! Мы же скрывались от погони, а на пароходе это было просто невозможно.

— Они будут спокойно стоять и ждать, пока мы в них прицелимся? Я дал Полковнику хороший совет, но он, к сожалению, меня не послушал. На востоке в больших городах обворованные идут в полицию, и та начинает искать преступника, но здесь, на Западе, каждый вершит правосудие сам! Я уверен, что кое-кто идет по нашим следам. Кто? Во всяком случае, среди пассажиров, которые смыслят в этих делах, могут быть и Олд Файерхэнд, может быть, и сам Черный Том, да и этот чудак Тетка Дролл! Если бы мы немного подождали, то без особого труда забрали бы деньги у этого Тома. Вместо этого мы отправились в далекий путь и теперь сидим тут, у этой проклятой Медвежьей реки, не зная, что делать дальше. А то, что Полковник ночью бродит по лесу в поисках рафтеров, вообще страшная глупость. Мог бы подождать до утра и…

Говоривший внезапно осекся, ибо тот, о ком шла речь, вынырнул из-за деревьев и подошел к огню. Поймав на себе любопытствующие взгляды, он бросил шляпу на землю и произнес:

— Плохие вести, ребята! Случилось несчастье!

— Какое? Что за дела? Что стряслось? — загудели вокруг. — Где Брэнс? Почему он не с тобой?

— Брэнс? — изрек Полковник, усаживаясь. — Он больше не придет, он мертв.

— Ты спятил! Это что же, несчастный случай? Кто мог его убить?

— Как ты умен! — ухмыльнулся предводитель. — Бедняга умер от ножа, который воткнули ему в сердце.

Весть ошеломила всех настолько, что каждый, стараясь перекричать другого, полез к Полковнику с расспросами, а тот никак не мог перекричать громкие злые голоса. В конце концов, он приказал всем замолчать, а когда страсти поулеглись, сказал:

— Брэнса я взял с собой, потому что он лучший разведчик, точнее, был им. Он и сегодня это еще раз доказал, ибо его нос и привел нас к рафтерам.

— Его нос? — спросил тот, кто обычно всегда от имени всех вел разговоры с Полковником.

— Да, нос. Мы предполагали, что товарищество рафтеров где-то выше по течению, потому и взяли это направление. Шли мы очень осторожно и медленно, иначе нас легко могли заметить, до тех пор, пока не стемнело. Я хотел вернуться, но Брэнс не согласился, ибо еще при свете мы видели совершенно четкие и свежие следы их ног, по которым он заключил, что мы приближаемся к плотоспуску. Брэнс был уверен, что мы почувствуем запах костра, который рафтеры обязательно разведут, спасаясь от мошкары. Он не ошибся. Вскоре мы почуяли дым, а на высоком берегу сквозь чащу ветвей заметили проблески огня. Мы забрались повыше и увидели перед собой блокгауз и горящий костер, вокруг которого сидели рафтеры. Их было двадцать, прямо как нас. Чтобы подслушать, мы подползли ближе. Я остался под деревом, а Брэнс укрылся за домом. Мы не успели много услышать, как внезапно появились еще два парня, но не рафтеры, а чужаки. Ну, скажите-ка, кто это были? Нет, вы все равно не угадаете. Те самые два индейца, два Медведя с «Догфиша».

Сообщение об индейцах поразило трампов, они не хотели в него верить, а дальнейший рассказ Полковника о том, что он услышал из уст вождя тонкава, произвел эффект внезапного удара молнии. Между тем главарь продолжал:

— Потом я увидел, как краснокожий совсем загасил огонь, стал говорить тихо, и я ничего не мог разобрать. Я хотел было уйти, но должен был дождаться Брэнса. В этот миг со стороны блокгауза, где он укрылся, раздался такой страшный крик, что пронзил меня насквозь. Это был Брэнс, и я понял, что он уже мертв. На ощупь я стал пробираться в темноте вокруг лагеря к хижине, ища выход к дороге. Тут же я наткнулся на человеческое тело, лежавшее в луже крови. По одежде я понял, что это Брэнс. В спине у него зияла дыра — удар ножа пришелся в сердце, и, конечно же, он был мертв. Что мне оставалось делать? Я вытащил содержимое его карманов, взял револьвер и нож, но труп пришлось оставить там. Потом я заметил, что рафтеры скрылись в блокгаузе, и дал тягу.

Трампы начали было высказывать соболезнования по поводу страшной смерти своего товарища, но предводитель быстро прервал их, сказав:

— А теперь хватит! У нас нет на это времени, пора отсюда удирать!

— Почему? — спросил кто-то.

— Вы разве не слышали, что краснокожие знают, где наш лагерь? Естественно, рафтеры нападут на нас, и не позже, чем утром! Они знают, что мы потеряли одного человека, и подозреваю, что могут заявиться сюда и пораньше! Если они захватят нас врасплох, то будет худо. Потому и надо тотчас сматываться.

— Но куда?

— К Орлиному Хвосту.

— А, будем брать железнодорожную кассу! Значит, от денег рафтеров мы отказываемся?

— К сожалению! Пока это будет самое благоразумное…

Внезапно Полковник остановился, сделав рукой жест, который поначалу никто не понял.

— Что случилось? Что там у тебя? — спросил один. — Выкладывай дальше.

Полковник молча встал. Он сидел как раз вблизи того места, где лежали оба разведчика рафтеров, которые теперь располагались поодаль, не так, как прежде. Когда взгляд старого миссурийца упал на Полковника, им овладело необычайное волнение, еще более усилившееся, как только он услышал голос трампа. Старик не смог лежать спокойно и подполз к самому краю камышей. Его глаза пылали, и он, казалось, готов был вылезти из кожи вон. Забыв об осторожности, Блентер не обратил внимания, что его голова почти полностью вылезла из зарослей.

— Нельзя смотреть! — хотел было удержать его вождь, но не успел.

Именно в этот момент Полковник заметил старого миссурийца, поэтому он прервал рассказ и быстро встал, но не стал действовать сразу. Он пошел на хитрость:

— Сейчас мне показалось, что там, у коней, я… Эй вы, двое, подите-ка сюда!

Он подал знак двум трампам, сидевшим справа и слева от него, которые тотчас вскочили, а он успел им шепнуть:

— Я специально несу чушь, ибо там, в камышах, лежит какой-то парень, возможно, рафтер. Если он заметит, что я его увидел, то убежит. Как только я на него брошусь, тотчас хватайте его, чтобы он не успел сориентироваться и защищаться. Вперед!

Последнее слово он произнес довольно громко. Хитрый главарь быстро повернулся и прыгнул к тому месту, где увидел голову.

Вождь тонкава был опытен и предельно осторожен. Он видел, что Полковник встал и шептался со своими людьми, видел он также, что тот сделал невольное движение назад. Как бы коротко и незаметно оно ни было, все же Большой Медведь понял, о чем шла речь. Он коснулся старика рукой и прошептал:

— Быстро назад! Полковник тебя видеть. Быстро!

С этими словами не по годам ловкий индеец откатился за ближайший куст. Это было делом пары секунд, но окрик Полковника «вперед» уже прозвучал за его спиной, а когда индеец обернулся, он увидел, как рыжий и двое других бросились на миссурийца.

Несмотря на остроту ума и слуха, старый Блентер был захвачен врасплох. Пока трое сидели на нем и крепко держали за руки и за ноги, остальные трампы тоже вскочили и быстро подлетели к предводителю. Индеец вытащил нож, чтобы помочь старику, но понял, что силы слишком неравны. Ему ничего другого не осталось, как только заползти подальше в камыши.

Трампы, увидев пленника, хотели поднять шум, но Полковник успел остановить их:

— Тихо! Может, кто-то есть тут по соседству. Держите его крепко, а я пойду проверю.

Он обошел вокруг огня, но, никого не увидев, успокоился. Вернувшись к пленнику, он приказал отнести его к костру. Тот силился освободиться, но тщетно, и ему пришлось покориться судьбе. Хотя ничего плохого, по крайней мере, пока, с ним не должно было случиться, ведь он, по его мнению, не сделал трампам ничего худого. Впрочем, мысль об индейце, который наверняка уже в пути за помощью, тоже успокаивала Блентера.

Пока трампы крепко удерживали пленника на земле, Полковник склонился над ним, чтобы рассмотреть лицо. Оглядев, он сказал:

— Эй, парень, ведь я тебя знаю! Где-то мы уже виделись.

Блентер был осторожен и не сказал правду Полковнику, иначе он потерял бы все. Ненависть разрывала его грудь, но он изо всех сил старался казаться как можно более безразличным.

— Кто ты? Ты из рафтеров, которые работают здесь, вверху?

— Да.

— Что ты тут шастаешь? Для чего подслушиваешь?

— Удивительный вопрос! Разве на Западе запрещено смотреть на людей? Это скорее необходимость. Здесь полно всяких типов, за которыми нужен глаз да глаз!

— А к какому типу ты нас причислишь?

— Кто вы — еще поглядим, ведь я вас пока не знаю.

— Это ложь. Ты слышал, о чем мы говорили, и знаешь, таким образом, кто мы и откуда.

— Ничего еще не слышал. Я был внизу, шел к нашему лагерю, а когда увидел огонь, пополз посмотреть, кто здесь расположился. У меня не было времени услышать ваш разговор, ибо по своей неосторожности быстро попал к вам в руки.

Блентер был уверен, что никто, кроме мертвого трампа, у блокгауза его не видел, но он ошибся, ибо рыжеволосый ответил:

— Он лжет! Я только что видел тебя с рафтерами и даже слышал твой голос. Что скажешь?

— Что-то ничего на ум не приходит! Я говорю правду, так что ты, верно, меня с кем-то спутал.

— Хорошо, значит, ты действительно был здесь один?

— Истинный Бог.

— И утверждаешь, что ничего из нашего разговора не слышал?

— Ни слова.

— А как тебя зовут?

— Адамс, — тут же сочинил миссуриец, считая, что есть большие основания не открывать своего настоящего имени.

— Адамс… — повторил Полковник задумчиво. — Адамс! Не помню ни одного Адамса с твоим лицом, но знаю, что мы с тобой уже виделись. Ты меня не знаешь?

— Нет, — снова правдиво ответил старик. — Отпустите меня. Я не сделал вам ничего дурного и надеюсь, что вы учтивые вестмены, которые не тревожат честных людей.

— Да, мы, несомненно, учтивые люди, очень учтивые, — рассмеялся рыжий Полковник, — но вы сегодня прирезали одного из наших, и по законам Запада это карается смертью. Кровь за кровь, смерть за смерть. Ты можешь быть кем хочешь, но песенка твоя спета!

— Вы хотите меня убить?

— Да, точно так, как и вы — нашего товарища. Осталось лишь уточнить, умрешь ты от ножа, как и он, или мы утопим тебя в реке. Долго церемониться с тобой у нас нет времени. А сейчас проголосуем. Эй, заткните ему рот, чтобы не кричал! Кто за то, чтобы бросить его в воду, поднимите руку!

Трампы с воодушевлением зашевелились, и большинство проголосовало «за», ожидая развлечений.

— Значит, утопить! — сделал вывод предводитель. — Свяжите ему руки и ноги так, чтобы он не смог выплыть, потом бросайте в воду, и уносим ноги, пока не пришли его люди.

В этот же миг несколько сильных рук схватили старого миссурийца. Прежде всего надо было заткнуть ему рот, но Блентер знал, что индеец еще не успел добраться до лагеря рафтеров, и он сделал то, что сделал бы на его месте любой другой — закричал изо всех сил. Его крик застыл над ночным лесом.

— Гром и молния! — выругался рыжий главарь. — Заткните ему глотку! Если вы не можете это сделать, то я успокою его сам! Смотрите!

С этими словами Полковник схватился за карабин, собираясь ударить старика прикладом по голове, но это ему не удалось, ибо…

Незадолго до наступления темноты четверо всадников, не спускавшие глаз со следов трампов, ехали вверх по течению реки. Ими были Олд Файерхэнд, Черный Том и Тетка Дролл со своим парнем. Следы вели среди деревьев, и, хотя оказались весьма четкими, трудно было определить, когда они были оставлены. Лишь при переходе через поросшее легкой травой местечко Олд Файерхэнд слез с коня, чтобы изучить след, поскольку стебли травы могли дать гораздо больше сведений, нежели старый лесной мох. Внимательно осмотрев место, охотник произнес:

— Эти примерно в английской миле [335] от нас, ибо отпечатки оставлены полчаса назад. Придется пришпорить коней.

— Зачем? — спросил Том.

— Чтобы до наступления темноты настичь их и знать, где их лагерь.

— Не слишком ли рискованно?

— Насколько мне кажется — нет.

— Однако! Они наверняка разобьют лагерь, прежде чем стемнеет, а если мы будем спешить, то попадем прямо им в лапы.

— Опасаться этого не стоит. Даже если ваши предпосылки верны, мы не доберемся до них раньше, чем спустятся сумерки. В силу различных обстоятельств я полагаю, что мы недалеко от стойбища рафтеров, которых нам надо предупредить прежде всего. Тут-то и хорошо выяснить, где трампы разбили свой лагерь. К тому же надо спешить, ведь ночь может преподнести кучу сюрпризов, да таких, что поутру мы никому не сможем помочь. Каково ваше мнение, Дролл?

Оба разговаривали по-немецки, и Дролл ответил на своем любимом диалекте:

— Послушайте мое сугубо личное мнение: поскачу я быстрее — буду на месте раньше, медленнее — позже, и гораздо вероятнее, что окажусь в одной луже на пару с теми, кому хотел помочь. А значит, господа, я помчусь рысью, и да дрожите деревья!

Лес не был густым, поэтому предложение Дролла было легко выполнимо. Трампы воспользовались дневным светом на всю катушку и остановились, лишь когда пойти на это их вынудила темнота. Если бы Олд Файерхэнд двигался чуть ближе к берегу, он бы наткнулся еще на одни следы — индейцев тонкава, которые также проскакали здесь, но чуть раньше.

Вскоре стемнело, отпечатки копыт различать стало трудно, и Олд Файерхэнд снова слез с коня, чтобы осмотреть место. Результат был таков:

— Мы приблизились к ним на полмили, но, к сожалению, трампы не сбавили темпа, хотя мы все-таки попробуем их нагнать. Слезайте, пойдем пешком, а коней поведем в поводу.

К несчастью, отрезок пути, который им удалось еще пройти, оказался очень маленьким, ибо лес вскоре погрузился в такой мрак, что никаких следов вообще нельзя было разобрать. Все четверо остановились.

— Что теперь? — спросил Том. — Придется стать здесь?

— Нет, — подал голос Дролл. — Я не остановлюсь и буду скакать дальше, пока не найду их.

— Но ведь они услышат, что мы идем!

— Буду ступать потише, так что никто меня не услышит и не найдет! А вы как думаете, мистер Файерхэнд?

— Так же, как и вы, — ответил тот, — но осторожность не позволит нам дальше идти по следу. Если пойдем дальше, то, как и говорил Том, они нас услышат. Предлагаю следующее: примем правее от реки, тогда они окажутся между нами и потоком. Мы увидим их огонь на фоне воды, а сами останемся под прикрытием леса.

— А если они не жгут костер? — заметил Том.

— Тогда я почувствую их коней, — заметил Дролл. — В лесу почуять коня гораздо легче, чем в открытой прерии. Мой нос мне пока еще не изменял. Итак, дальше вперед и немного правее!

Впереди шагал Олд Файерхэнд, ведя коня за узду, за ним друг за другом двигались остальные. Река в том месте делала большой изгиб влево, что не сразу было замечено и вследствие чего идущие удалились от нее на приличное расстояние. Обнаружив это по тому, как снизилась влажность почвы, Олд Файерхэнд снова был вынужден свернуть влево, к реке. В итоге обход не удался, а продвижение по темному лесу оказалось очень медленным. Все четверо пришли к выводу, что допустили ошибку, и посчитали разумным вернуться к реке. Они не подозревали, что уже прошли лагерь трампов и теперь находились между ними и рафтерами. К счастью, Олд Файерхэнд почувствовал запах дыма и остановился, чтобы определить, откуда он шел. Тотчас за его спиной несколько раз шмыгнул носом Дролл:

— Это дым, он идет оттуда, с той стороны, а значит, и я сворачиваю туда же. Смотрите — по-моему, там что-то светлеет. Это может быть только огонь.

Он хотел было двинуться дальше, но остановился, ибо его острый слух уловил тихие звуки приближающихся шагов. Олд Файерхэнд тоже насторожился и одновременно почувствовал дыхание идущего. Отпустив поводья своего коня, он сделал несколько шагов вперед и понял, что человек шел мимо. В такой густой тьме даже глаз знаменитого охотника едва мог что-либо различить, но все же он заметил перед собой слабые контуры человеческой фигуры, которая хотела прошмыгнуть дальше, но крепкие руки Олд Файерхэнда тотчас сдавили ее, как клещи.

— Стой! — приказал охотник твердо, но тихо, чтобы никто рядом не мог услышать. — Кто ты?

— Шаи нек-энох, шай копейя! [336] — раздалось в ответ, и говоривший попробовал вырваться.

Даже самый бесстрашный человек вздрогнет, когда он, будучи в ночном лесу один, внезапно окажется схваченным сильными руками. В такой момент любой, кто, хотя и говорит обычно на чужом языке, всегда воскликнет на своем родном. Олд Файерхэнд сразу понял, в чем дело.

— Это тонкава! Большой Медведь и его сын опередили нас. Но кто ты, отец или сын, говори!

Теперь человек перестал сопротивляться, он узнал голос большого охотника и, вздохнув, заговорил на ломаном английском:

— Я — Нинтропан-Хауей, ты — Олд Файерхэнд. Это хорошо, очень хорошо! С тобой много людей?

— Большой Медведь! Вот удача! Да, я Олд Файерхэнд, со мной еще трое и кони. Что привело тебя сюда? Здесь радом трампы, будь осторожен!

— Я их видеть. Они схватить старый Миссури-Блентер и скорее всего хотеть его убить. Я бежать за помощью к рафтеры, но Олд Файерхэнд остановить меня.

— Они хотят убить рафтера? Мы должны помешать им! Где они сейчас?

— Там, за мной, где между деревья видеть свет.

— И рыжий Полковник с ними?

— Да, он быть там.

— Где их кони?

— Если Олд Файерхэнд идти прямо к ним, то кони стоять справа, не доходить до огня.

— А где рафтеры?

— Там, на горе. Большой Медведь уже быть у них и говорить с ними.

В двух словах старый индеец рассказал о том, что случилось, на что Олд Файерхэнд ответил:

— Если трамп был убит, то Миссури-Блентеру грозит смерть, а поскольку они знают, что теперь обнаружены, то попытаются скрыться, ибо лишнего времени у них нет. Мы привяжем здесь коней и вчетвером сейчас же помчимся к огню, чтобы помешать убийству. А ты, вождь, беги к рафтерам и бери их на подмогу! Бояться этих трампов нам нечего, но будет лучше, если лесорубы придут туда!

Индеец тотчас продолжил свой бег, а Олд Файерхэнд и трое его спутников привязали поводья лошадей к деревьям, а сами направились к лагерю трампов. Очень скоро у них под ногами стало светлее, и они заметили поблескивающее между деревьев пламя костра, а справа в его свете увидели коней.

До сего момента вестмены не особо заботились о том, что их могут услышать или увидеть, теперь же все четверо легли на землю и осторожно поползли к огню. При этом Олд Файерхэнд повернулся к юному Фреду, он хотел дать ему поручение засесть у коней и стрелять в любого трампа, попытавшегося бежать, но едва он успел открыть рот, как в этот миг раздался громкий пронзительный крик о помощи. Это кричал миссуриец.

— Они убивают его! — воскликнул Олд Файерхэнд, но пока еще достаточно тихо. — Быстро вперед! И никакой пощады тем, кто будет сопротивляться!

Он бросился к огню, по пути раскидав в стороны трех или четырех трампов, мешавших ему добраться до рыжего, который, как уже упоминалось, готов был нанести смертельный удар. Но охотник успел вовремя и свалил Полковника прикладом ружья. Двое державших миссурийца и рта не успели раскрыть, как тут же рухнули на землю под могучими ударами Олд Файерхэнда. Потом вестмен отбросил еще ни разу не выстрелившее ружье в сторону, вытащил револьвер и молча открыл огонь по опешившим врагам — в подобных переделках он не имел обыкновения медлить.

Тем громче вели себя его друзья! Черный Том, обрушившийся на бандитов как гром среди ясного неба, работающий прикладом направо и налево, разразился отборной бранью и проклятьями. Схватившись с каким-то крепышом, он с треском проломил кустарник, и два сцепившихся тела долго катались по сухим веткам. Молодой Фред, лишь раз выстрелив из ружья, как и Файерхэнд, отбросил его и теперь кричал что есть мочи, наводя, по его мнению, страх на трампов, и палил по ним из револьвера.

Но громче всех был слышен тонкий, визгливый фальцет Тетки Дролла. Этот удивительный охотник так кричал и изрыгал проклятья, что трампы ни секунды не сомневались, что их окружила добрая сотня врагов. Дролл быстро лавировал между противниками, не давая им выстрелить, да никто и не пытался, ибо бандиты, ошеломленные неожиданным нападением, поначалу и не помышляли о защите, а когда увидели, что на земле распластались тела убитых и раненых их товарищей, решили, что бегство — самый лучший выход из положения. Они бросились прочь, даже не удосужившись сосчитать нападавших, которых было меньше в несколько раз, но которых, по их мнению, судя по воплям Дролла, было немало. От момента, когда Олд Файерхэнд нанес первый удар, до беспорядочного бегства не прошло и минуты.

— За ними! — кричал Олд Файерхэнд. — Я останусь здесь, а вы не давайте им добраться до коней!

Том, Дролл и Фред с громкими криками бросились к месту стоянки животных. Трампы, которые хотели вскочить в седло, со страху не успели этого сделать, и бросились в лес. Снова грянули выстрелы вслед убегающему сброду. Кое-кому все же удалось улизнуть, но их было очень мало.

Тем временем в верховьях реки в блокгаузе рафтеры с нетерпением ждали возвращения своих разведчиков — миссурийца и вождя тонкава. Когда они услышали доносившиеся снизу отдаленные выстрелы, то сразу поняли, что с миссурийцем и старым вождем случилась беда. Похватав оружие, люди покинули дом и бросились быстро, насколько позволяла тьма, на звуки пальбы. При этом они кричали во весь голос, чтобы хоть как-то подбодрить товарищей и напугать врагов. Впереди бежал Маленький Медведь, указывая направление пути, ибо он точно знал место, где был лагерь трампов. Он иногда подавал голос, чтобы рафтеры в темноте не сбились с дороги. Они не прошли и половины пути, как услышали еще один голос, и перед ними из кустов вынырнул Большой Медведь.

— Скорее бежать! — еле выговорил запыхавшийся старик. — Там быть Олд Файерхэнд и в трампов стрелять! С ним быть лишь трое. Помогать ему!

Тем временем события в долине развивались с нарастающей быстротой. Выстрелы прекратились, и теперь никто не знал, что же произошло. Крики рафтеров заставили улизнувших трампов забиться в самые дальние углы леса. Рафтеры же спешили на выручку, наскакивая на деревья и раня себя об сучья, совершенно, впрочем, не обращая на это внимания.

Глава четвертая. ИЗБЕЖАВШИЙ ВОЗМЕЗДИЯ

Когда рафтеры появились у костра, Олд Файерхэнд, Том, Дролл, миссуриец и Фред сидели вокруг него так спокойно, словно огонь давно был разведен для них и ничего необычайного вообще не произошло. С одной стороны костра лежали трупы убитых, с другой — связанные тела раненых и взятых в плен трампов, среди которых был и рыжий Полковник.

— Тысяча чертей! — вырвалось у одного из рафтеров, который первым подошел к миссурийцу. — Мы думали, твоя жизнь висит на волоске, а он сидит здесь прямо как в лоне Авраамовом! [337]

— В лоне Авраамовом? — отозвался Блентер. — Меня чуть было не отправили туда! Приклад ружья Полковника уже готов был размозжить мне голову, но тут подоспели эти четверо господ и высвободили меня. Быстрая и толковая работа! Вы можете у них кое-чему поучиться, ребята!

— А Олд Файерхэнд действительно здесь?

— Да, вот он сидит. Посмотрите на него и пожмите руку! Он этого достоин. Подумать только, четыре человека разогнали двадцать головорезов, сами вышли без единой царапины, девятерых прикончили и шестерых схватили, а пуль и ударов, которые получили все, в том числе и пара улизнувших, и вовсе не сосчитать! А всего-то их — трое мужчин и один парень! Разве такое бывает?

С этими словами Блентер встал, другие поднялись тоже. Рафтеры продолжали оставаться на почтительном расстоянии, пожирая восхищенными взглядами гигантскую фигуру Олд Файерхэнда. Он пригласил их подойти ближе и с уважением пожал руку каждому. Обоих тонкава охотник поприветствовал особо:

— Мои красные братья преследовали трампов выше всяких похвал, что и позволило нам легко идти следом. Мы тоже купили себе коней у индейцев, чтобы нагнать вас, по возможности, до встречи с бродягами.

— Похвала моего белого брата намного выше, чем я заслужить, — скромно ответил Большой Медведь. — Трампы оставить такие большие и глубокие следы, подобно стадо бизонов. Кто их не видеть, тот просто слепой. Но где Полковник? Он мертв?

— Нет, жив. Мой приклад немного оглушил его, но теперь он уже пришел в себя и лежит, связанный, там.

Охотник указал на место, где находился стянутый веревками Полковник. Тонкава подошел к трампу, выхватил нож и произнес:

— Ты не умереть от удар, но умереть от нож! Он меня ударить, и теперь я хотеть его кровь!

— Стой! — вмешался миссуриец, перехватив занесенную для удара руку индейца, державшую нож. — Этот человек принадлежит не тебе, а мне!

Большой Медведь повернулся к нему и, серьезно взглянув в лицо, спросил:

— Ты тоже хотеть мстить?

— Да, и не просто так!

— Кровью?

— И жизнью!

— За что?

— Много лет назад этот бандит отправил на смерть мою жену и двух сыновей!

— А ты не ошибаться? — спросил индеец, который не хотел отказываться от задуманного, хотя закон прерий говорил об обратном.

— Нет, ошибки быть не может. Я его сразу узнал. Такую физиономию забыть нельзя.

— Ты его хочешь убить?

— Да. Без жалости и милосердия!

— Тогда я уступить, но не во всем. Он мне дать кровь, а тебе — жизнь. Тонкава отдать его, но взять его уши. Ты согласиться?

— Хм! А если нет?

— Тогда тонкава его тотчас убить.

— Хорошо, его уши твои. Может быть, это не по-христиански, но кто вытерпел столько мук и зла от этого мерзавца, тот должен поступить по закону прерии!

— Кто еще говорить с тонкава? — спросил вождь, оглядываясь вокруг. Не услышав ни одного возражения, вождь продолжил:

— Тогда уши мои, и я их сейчас возьму.

Индеец со свирепым видом присел рядом с Полковником, собираясь выполнить задуманное. Увидев, что вождь не шутит, пленник вскрикнул:

— Что вам взбрело в голову, господа! Это ли по-христиански? Что я вам сделал, что вы позволяете красномазому язычнику калечить меня?

— О том, что ты нам сделал, поговорим позже, — ответил Блентер твердо и хладнокровно.

— А что касается тебя, то я сейчас скажу, — добавил Олд Файерхэнд. — Мы не обыскали твои карманы; позволь сначала взглянуть, что там у тебя внутри.

Охотник дал знак Дроллу, и тот в момент опустошил содержимое карманов пленника. Наряду с другими вещами был найден бумажник трампа, который тотчас открыли. Конечно же, банкноты, украденные у инженера, лежали там.

— Хм! Ты еще не поделился со своими людьми? — усмехнулся Олд Файерхэнд. — Значит, они тебе доверяют больше, чем мы. Ты вор, это по меньшей мере, так что никакой пощады не будет. Большой Медведь может делать, что хочет!

Полковник издал крик ужаса, но вождь не обратил на него никакого внимания. Он взял бандита за шевелюру и двумя короткими взмахами ножа отсек Полковнику ушные раковины и бросил их в реку. Проделав это, индеец спокойно сказал:

— Тонкава отомстить и может ехать дальше.

— Сейчас? — спросил Олд Файерхэнд, не обращая внимания на дикие вопли Полковника. — Ты не хочешь поехать со мной или хотя бы на одну ночь остаться с нами?

— Тонкава все равно, день или ночь; его глаза остры, а времени очень мало. Он потратить слишком много дней, чтобы искать Полковник, и теперь он должен торопиться, чтобы добраться до свой вигвам. Он друг белых людей и большой друг и брат Олд Файерхэнда. Пусть Великий Дух дать много порох и мясо бледнолицым, которые стать друзья тонкава! Хуг!

Закинув на плечо ружье, которое захватили с собой рафтеры, когда мчались на выручку из блокгауза, вождь как ни в чем не бывало развернулся и зашагал прочь. Его сын, также взвалив на плечо карабин, пошел следом, растворившись в ночной тьме.

— Где же их кони? — осведомился Олд Файерхэнд.

— Там, наверху, — ответил миссуриец. — Разумеется, они вдвоем пойдут туда и возьмут их, но найдут ли они потом дорогу ночью в этом девственном лесу, я…

— Не беспокойтесь, — перебил охотник, — они хорошо знают путь, иначе остались бы здесь. Как говорил Большой Медведь, он многое накупил. Все эти вещи сейчас в пути, и он должен нагнать свой караван, хотя и потерял столько времени. Так что его спешка легко объяснима. Пусть они едут, а мы вернемся к нашим проблемам. Что делать с убитыми и пленниками?

— Первых утопим в воде, а над другими устроим суд по старому обычаю. Но перед этим надо убедиться, не грозит ли нам опасность со стороны сбежавших.

— О, их так мало, что не стоит опасаться. Они будут бежать, пока хватит сил. Но пару часовых обязательно выставим, — решил Олд Файерхэнд, — я думаю, это более чем достаточно.

Полковник лежал вместе с пленными трампами и выл от боли, но никто, казалось, не обращал на это внимания. Со стороны реки никакая опасность не угрожала, поэтому несколько часовых были выставлены с другой стороны суши, после чего Олд Файерхэнд приказал собрать всех коней, а также созвал своих прежних трех спутников, чтобы можно было начать суд прерий.

Сначала взялись за дружков Полковника. Невозможно было доказать, что кто-нибудь из них причинил конкретное зло кому-либо из присутствующих. За свой злой умысел они заплатили ранами, а также были лишены оружия и коней, поэтому победители решили стеречь бандитов до утра, а на рассвете отпустить на все четыре стороны.

Наконец, пришла очередь главного подлеца, Полковника, который до сих пор лежал в тени и теперь был перенесен ближе к огню. Как только на его лицо упал блеск огня, молодой Фред вскрикнул, вскочил, склонился над ним, внимательно осмотрел и обратился к Тетке Дроллу:

— Это он, это он, убийца! Я его узнал! Наконец мы его нашли!

Дролл подскочил как наэлектризованный:

— Ты не ошибся? Может, это вовсе не он? Ведь это невозможно!

— Да он же, он, как пить дать! — дрожал голос парня. — Загляните ему в глаза! Это ли не страх приближающейся смерти! Он надеется на пощаду!

— Подожди, но если бы это был он, ты узнал бы его на пароходе!

— Там я его не заметил. Трампов-то я видел, а вот его не заметил. Должно быть, он сидел так, что другие его загораживали.

Могло быть и так, но еще вот что — ты описывал убийцу как черного с кудрявыми волосами, а у этого волосы короткие, гладкие и рыжие!

Фред замолчал. Он не сразу осознал сказанное Теткой, но потом коснулся рукой лба бандита, подергал за волосы и неуверенно произнес:

— Это, конечно, правда. Лицо то самое, но волосы другие…

— Видишь, Фредди, ты все же ошибся. Люди часто бывают похожи, но черные волосы никогда не могут стать рыжими.

— Стать рыжими не могут, — вмешался миссуриец, — но их можно остричь и наложить рыжий парик.

— А! Так вы думаете… — Дролл не успел закончить предложение.

— Естественно! Этими рыжими волосами меня не проведешь! Я готов поклясться, что это тот мерзавец, которого я долго искал, ибо убийца моей жены и сыновей тоже был курчавым брюнетом! У этого негодяя рыжие волосы, но я уверен, что он и есть тот, кого мы все ищем! Он носит парик.

— Это невозможно! — возразил Дролл. — Вы разве не видели, что индеец, отрезавший уши, схватил его за волосы? Если бы этот мерзавец носил парик, он слетел бы с его головы.

— Уфф! Просто он ладно сделан. Сейчас я вам докажу.

Полковник лежал на земле, связанный по рукам и ногам. Теперь, несмотря на страшную боль в ушах, из которых еще струилась кровь, все свое внимание Полковник обратил на слова говорившего, и если до того момента он не очень прислушивался к разговору, то теперь выражение его глаз резко изменилось. Страх уступил место надежде, ужас — насмешке, отчаяние — уверенности в победе. Старый миссуриец, твердо убежденный, что бандит носит парик, приподнял пленника и схватил за волосы, пытаясь содрать их с головы. К великому сожалению, ему это не удалось; волосы действительно были собственными.

— Дьявол, лысина этого головореза действительно покрыта настоящими волосами! — Блентер скорчил такую мину, что присутствующие наверняка рассмеялись бы, если бы положение не было столь серьезным.

Лицо Полковника скривилось усмешкой. Он забормотал, едва скрывая свою ненависть:

— Ну, ты, лжец и клеветник, где же парик? Легко оскорбить человека только лишь за то, что он похож на кого-то другого. Докажи, что я тот, за кого хочешь меня выдать!

Блентер смотрел то на пленника, то на Олд Файерхэнда.

— Сэр, скажите же что-нибудь! — растерянно попросил он Файерхэнда. — Тот, о ком я говорю, действительно был черный и курчавый, а этот — рыжий. И все же я тысячу раз поклянусь, что это он! Мои глаза нельзя обмануть!

— Но можно и ошибиться, — заметил охотник. — Сдается мне, что здесь простое сходство, которое ввело вас в заблуждение.

— Так значит, я не имею права верить моим старым глазам!

— Открой их получше! — процедил сквозь зубы Полковник. — Пусть меня дьявол заберет, если я хоть что-то знаю о том, как кто-то отправил на тот свет мамашу с двумя сыновьями!

— Однако ты знаешь меня! Ты сам мне недавно говорил об этом!

— Даже если я и видел тебя раз, то это еще не значит, что я тот человек, за которого ты меня принимаешь. Этот парень тоже говорил обо мне, и я так понял, вы все говорили об одном и том же человеке, но я не знаю этого парня, и…

Внезапно Полковник замолк, словно он чего-то испугался или удивился, но тотчас взял себя в руки и продолжил дальше:

— …никогда не видел его. Если хочешь сказать что-то против меня, то давай доводы! Если вы меня из-за случайного сходства хотите линчевать, то вы сами убийцы! Такой несправедливости я никак не могу ожидать от знаменитого Олд Файерхэнда. Я отдаю себя под его защиту!

На то, что трамп прервал свои излияния, оказало влияние весьма существенное обстоятельство. Сейчас он лежал рядом с трупами, опираясь головой на один из них. Когда миссуриец поднял и посадил Полковника, чье-то тело, казавшееся окоченелым и безжизненным, слегка пошевелилось, но никто не обратил на это внимания, считая, что оно просто потеряло точку опоры. Теперь тело лежало за Полковником, в его тени, отбрасываемой огнем. Но человек не был мертв, он не был даже ранен — приклад Олд Файерхэнда лишь оглушил его. Кровь раненого товарища забрызгала его лицо, и нападавшие приняли его за убитого. Когда он снова пришел в себя, то понял, что находится среди мертвецов, карманы которых пусты и оружие отобрано. Бандит видел, что нападавших оказалось лишь четверо, и первым его желанием было подняться и убежать в чащу леса, но в реку прыгать он не хотел, и в тот же миг с другой стороны он услышал крики приближающихся рафтеров. Решив дождаться подходящего момента, трамп осторожно вынул нож, спрятал его в рукаве и затаился. После этого его еще раз перевернул миссуриец и, приняв за мертвеца, вытащил содержимое карманов и оружие из-за пояса, после чего оттащил к трупам. С того момента трамп следил за происходящим у огня из-под полуоткрытых век. Он не был связан, мог в любой момент вскочить и броситься бежать, но тут на него положили Полковника, и ему в голову тотчас пришла мысль его освободить. Когда рыжеволосый был поднят, мнимый мертвый перекатился так, что оказался лежать прямо перед связанными за спиной руками Полковника. Когда главарь говорил, внимание всех было сосредоточено на нем, поэтому трамп спокойно вытащил нож из рукава и быстрым, но осторожным движением перерезал веревки на руках товарища. После этого бандит вставил рукоять ножа в правую ладонь предводителя, чтобы тот мог освободить от пут свои ноги, вскочить и бежать. Почувствовав рукоять, рыжий запнулся, но лишь на секунду, и никто не заметил происходящего за его спиной. А тем временем Полковник воззвал к справедливости Олд Файерхэнда, на что охотник ему ответил:

— Если я вмешиваюсь в подобные дела, то убийству нет места, можешь быть уверен! Но так же верно и то, что меня не провести твоими рыжими волосами. Их можно перекрасить.

— Ого! Неужели можно полностью перекрасить всю голову в рыжий цвет?

— Разумеется, — твердо ответил охотник и многозначительно кивнул.

— Разве что красной охрой? — скривился Полковник не то от ненависти, не то от боли. — Она отлично красит!

— Смеешься? Тебе не долго осталось издеваться, — спокойно произнес Олд Файерхэнд. — Можешь дурачить кого угодно, но не меня!

Охотник подошел к оружию и вещам, отобранным у пленных и убитых, наклонился, поднял кожаный мешок Полковника, развязал его и произнес:

— Я уже смотрел этот мешок. Здесь есть кое-какие предметы, цель которых не ясна, но я кое о чем догадываюсь.

Файерхэнд вытащил закупоренную фляжку, маленький рашпиль и кусок сучка длиной в палец, на котором еще висели остатки коры, после чего поднес все это к лицу Полковника:

— Зачем ты носишь их с собой?

Пленник слегка побледнел, но ответил сразу и уверенно:

— Удивительно, что такой большой Файерхэнд интересуется такими мелочами! Кто бы мог подумать! Во фляжке лекарство, рашпиль для вестмена — незаменимый инструмент, а кусок дерева оказался в сумке случайно. Вы удовлетворены, сэр?

Он бросил насмешливый, но при этом все же боязливый взгляд на охотника, на что тот серьезно ответил:

— Да, я удовлетворен, но не твоим ответом, а своими выводами. Трампу не нужен рашпиль, тем более такой крохотной величины, скорее, ему принесет больше пользы напильник. В этой фляжке в спирту опилки от рашпиля, а это, судя по коре, кусок ветки каменного дерева. Теперь я точно знаю — этими опилками, растворенными в спирту, можно преспокойно перекрасить темные волосы в рыжий цвет. Что теперь скажешь?

— Что из твоего ученого бреда я ничего не понял! — зло ответил Полковник. — Хотел бы я взглянуть на человека, которому могла прийти в голову идея сделать черные волосы рыжими! Такой парень наверняка был бы не в своем уме.

— О вкусах здесь речь не вдет, все зависит от целей! Человек, разыскиваемый за тяжелые преступления, перекрасит свои волосы во что угодно. Теперь я убежден, что ты — тот, кого ищут, и завтра с первыми лучами солнца мы хорошенько осмотрим твою голову и волосы.

— Так долго ждать мы не можем, — вмешался Фред. — Есть знак, по которому можно его опознать. Когда он свалил меня на землю и топтал ногами, я пробил ему ножом насквозь икру ноги, да так, что нож остался там. Пусть оголит голень. Если это так, в чем я не сомневаюсь, на том месте должны остаться два рубца.

Для рыжего такой поворот дела мог оказаться губительным, но, с другой стороны, это было как нельзя кстати, ибо его ноги все еще стягивали веревки. Он быстро ответил:

— Well, мудрый мальчик! Хочешь убедиться, что вы все ошибаетесь?! Пожалуйста! Но если ты так хитер, зачем требуешь от меня закатать штаны? Человек, у которого связаны руки и ноги, не может этого сделать.

— Я знаю и потому сделаю это сам.

Парень в пылу подсел к Полковнику и развязал ремень, стягивающий его икры. Когда узел поддался, Фред начал было закатывать нанковые штанины, но в тот же миг получил от рыжего такой сильный удар обеими ногами, что отлетел в сторону.

В следующий миг Полковник вскочил.

— Прощайте, господа! Еще встретимся! — крикнул он и, размахивая ножом, пробился между двух опешивших рафтеров, а затем бросился в лес.

Побег только что связанного по рукам и ногам человека для всех присутствующих, кроме двоих, явился полной неожиданностью — все застыли как вкопанные. Этими двумя были Олд Файерхэнд и Тетка Дролл. Первый никогда не терялся ни при каких необычных ситуациях, да и второй немногим уступал ему в этом, хотя в остальном они были совершенно разными людьми.

Как только Полковник вскочил и поднял нож, Олд Файерхэнд уже был готов подскочить и схватить его, но в этот момент на его пути встало неожиданное препятствие, ибо выдававший себя за убитого трамп решил, что его час пробил. Он рискнул воспользоваться замешательством, пока внимание всех было привлечено Полковником. Трамп вскочил и метнулся в сторону от костра, чтобы пробиться через круг рафтеров, и в этот миг столкнулся с Файерхэндом, который перемахнул через огонь и налетел на бандита. Схватить того, поднять и швырнуть на землю для великана было делом пары секунд.

— Свяжите этого парня! — крикнул Олд Файерхэнд и подался в сторону, где скрылся Полковник, которому этой заминки оказалось достаточно, чтобы отбежать от костра. Вестмен схватил ружье, приложил приклад к щеке и уже собирался выстрелить, но, увы, не смог этого сделать, ибо Дролл кинулся вдогонку за рыжим и уже находился на одной линии с бегущим. Пуля могла задеть его.

Полковник, превозмогая боль, бежал изо всех сил, зная, что только таким способом сможет спасти свою шкуру. Дролл тоже мчался что есть мочи, насколько позволял ему злополучный «спальный халат», который в подобном деле был лишь помехой. Олд Файерхэнд с досадой отбросил ружье и, как пантера, кинулся следом.

— Стойте, Дролл! — крикнул Олд Файерхэнд бегущему вслед, но тот не слышал и несся напролом сквозь сучья и ветки. А Полковник тем временем исчез с поляны и пропал из виду.

— Остановитесь, ради Бога, остановитесь, Дролл! — снова закричал разгневанный Олд Файерхэнд в очередной раз. Он почти догнал Тетку и был уже в трех-четырех шагах от него.

— Мы должны его достать, должны! — раздался фальцет Дролла, который ловко славировал между деревьями и нырнул в чащу.

В этот момент Олд Файерхэнд, подобно хорошо обученному коню, который слушается поводьев даже при карьере, резко прервал бег, повернулся и спокойно, словно ничего не произошло, вернулся к огню, где в ожидании стояли остальные.

— Все-таки вы вернулись один! — произнес раздосадованный миссуриец.

— Как видите, — ответил вестмен, пожав плечами.

— Неужели его нельзя было догнать?

— Совсем наоборот, но помешал проклятый трамп, который оказался между нами.

— Дело дрянь — преступник ускользнул у нас из-под носа!

— Ну, вы-то, старый Блентер, меньше всех могли бы возмущаться.

— Почему?

— Потому, что вы сами тому виной.

— Я? — удивился старик. — Не понял! Объяснитесь!

— Хм! Кто обыскивал «мертвого», который «ожил»?

— Наверное, я.

— И посчитали его мертвецом! Как вы, опытный рафтер и охотник, могли допустить такое? А кто проверял его карманы и отбирал оружие?

— Тоже я.

— И оставили ему нож?

— У него не было никакого ножа.

— Он спрятал его, потом лег как мертвый позади Полковника и не только разрезал путы на его руках, но и дал ему клинок.

— Неужели так оно и было? — смутился Блентер.

— Спросите его сами. Вон он лежит.

Блентер пнул ногой теперь уже связанного трампа и вынудил его дать ответ, который убедил старика в правоте Олд Файерхэнда. Миссуриец со злостью взъерошил руками свои длинные седые волосы и в гневе пробормотал:

— Во всех Штатах никто не делал большей глупости! Я виноват, я один виноват! Ведь это именно тот, кого я искал!

— Разумеется, он, иначе он вел бы себя по-другому. Если бы у него не было шрамов, мы ничего не смогли бы доказать, а стало быть, и наказать по закону прерии.

В это время на свет не торопясь вышел взмокший и обозленный Дролл. По его словам, он забрался довольно далеко в чащу, несколько раз останавливался, чтобы прислушаться, но тщетно. Не услышав нигде ни малейшего шума, Дролл вынужден был вернуться.

Олд Файерхэнду нравился этот удивительный человек, он не желал стыдить его перед рафтерами, поэтому подошел ближе к Дроллу и спросил на немецком:

— Но, Дролл, неужели вы не слышали, что я звал вас несколько раз?

— То, что вы кричали, я, пожалуй, слышал, — буркнул толстяк.

— А почему не остановились?

— Я хотел настичь негодяя.

— И поэтому бежали за ним через лес?

— А как же иначе? Может, он вернулся бы добровольно и сам просунул руки в ремень?

— Нет, — улыбнулся Файерхэнд, — но если хочешь поймать человека в лесу, да еще ночью, нужно по меньшей мере хотя бы его видеть или слышать! Когда бежишь сам, звуки чужих шагов не слышны, ведь так?

— Это, конечно, так, но неужели я должен был остановиться?

— Да.

— Бог мой, как же так! Я останавливаюсь, он убегает прочь, а мне потом стоять и дожидаться Страшного суда? Или вы думаете, он по собственной воле вернется ко мне в руки?

— И да, и нет. Бьюсь об заклад, что Полковник был хитер и не убежал далеко. Он не стал мчаться в глубь чащи, а скрылся где-нибудь поблизости за деревом, чтобы дать вам возможность просвистеть мимо.

— Что? Мимо него? Если это правда, то для меня нет большего позора!

— Именно так и было. Поэтому я и взывал вас к благоразумию, чтобы вы остановились. Мы бы легли в траве, скрывшись в лесной тьме, приложили ухо к земле и, таким образом, могли бы не только услышать его шаги, но и узнать их направление, а когда он остановился, мы бы спокойно подкрались к нему; в этом деле опыта вам не занимать, уж я-то знаю.

— Возможно, это было бы разумнее, — согласился Дролл, которому похвала была приятна. — Стоит лишь немного подумать, я мне сразу кажется, что вы всегда правы. Я просто струсил. У меня верх взяли эмоции! Но, может, еще удастся поправить дело? Как вы думаете?

— Дело поправить можно, но это будет нелегко. Придется подождать до рассвета и тогда отправиться по следу. Если пойдем за ним по пятам, то, вероятно, догоним!

Это решение поддержали также и рафтеры, на что миссуриец заметил:

— Сэр, я еду с вами. Коней мы раздобыли достаточно, один и для меня найдется. Этот рыжий Полковник — тот самый убийца, которого я ищу уже много лет и поэтому не могу остаться здесь, пока не найду его. Думаю, мои товарищи поймут меня и не будут возражать, ведь убытков мы не понесем — работы начались недавно.

— Мне это по душе, — сказал Олд Файерхэнд. — По дороге сюда я уже решил сделать вам хорошее предложение, на которое, надеюсь, вы откликнитесь.

— Какое?

— Об этом позже. Нам надо подготовить все необходимое, для чего прямо сейчас придется вернуться наверх, в ваш блокгауз.

— А почему бы нам не сделать это с утра, сэр?

— Потому, что ваша собственность и имущество в опасности! От Полковника можно ожидать всего, что угодно. Он знает, что мы находимся здесь, внизу, а, значит, может спокойно обшарить вашу хижину.

— Черт побери! Это было бы скверно! У нас там инструмент, запасное оружие, провиант, порох и патроны со свинцом. Надо торопиться!

— Хорошо! Идите первым, Блентер, и возьмите с собой еще двоих. Мы пойдем следом с конями и пленниками. Дорогу будем освещать факелами от костра.

Предусмотрительный охотник не ошибся — Полковник действительно спрятался за деревом. Он слышал, как Дролл пробежал мимо, и видел, как Олд Файерхэнд вернулся к огню. Дролл побежал в сторону, противоположную от блокгауза, что только и надо было Полковнику, который тихо двинулся к жилищу рафтеров. Выставив вперед руки, чтобы не натолкнуться на деревья, он стал карабкаться вверх по горе. Место, где стоял блокгауз, он знал, ибо уже был там вечером, а потому ускорил шаг, насколько позволяла темнота.

Забравшись на гору, он прислушался — весьма вероятно, что кого-то могли оставить охранять жилище — но все было тихо, тогда он приблизился к бревенчатому дому, контуры которого вырисовывались даже во тьме, и осторожно нащупал двери. Он хотел проверить, заперты ли они, как вдруг в тот же миг был схвачен за горло и прижат к земле. Несколько теней тотчас склонились над ним.

— Вот этот один и заплатит нам за всех! — проревел чей-то бас.

Полковник сразу узнал голос, но крепкие руки держали его за горло. Напрягшись, рыжий все же на секунду освободился и выкрикнул:

— Вудуард, это ты, черт тебя подери! Отпусти меня.

Вудуард был правой рукой и близким помощником Полковника. Он сразу узнал предводителя, освободил его и отпихнул остальных.

— Это Полковник! Действительно, Полковник! Откуда ты здесь? Мы думали, что тебя схватили!

— Так оно и было! — злобно прошипел главарь, ибо боль в ушах снова напомнила о себе. — Но я бежал. Нельзя ли поосторожнее?! Чуть не придушили меня своими кулачищами!

— Мы приняли тебя за рафтера, — усмехнулся бородатый Вудуард.

— Вот как! А что вы здесь делаете?

— Мы случайно встретились там, внизу. Нас всего трое, и, где остальные, не знаем. Мы видели, что рафтеры сидели там, у костра, и решили вернуться сюда, чтобы отплатить им сполна.

— У нас с вами схожие идеи. Я хочу сжечь дотла этот сарай.

— Мы тоже собирались это сделать, но сперва надо взглянуть, что внутри. Может, мы найдем что-нибудь подходящее.

— Но нам нужен свет. Эти негодяи отняли у меня все, даже огниво и спички, и мы будем лишь зря терять время.

— Ты забыл, что у нас-то ничего не отобрали.

— Действительно. Оружие тоже при вас?

— Да.

— А вы уверены, что здесь нет засады?

— Здесь нет ни души! Дверь легко отпирается, и мы уже хотели зайти внутрь, как вдруг появился ты.

— Так открывайте быстрее, пока этим парням не взбрело в голову вернуться.

— Но мы ничего не знаем о том, что же там внизу произошло?

— Не сейчас — позже, когда будет время.

Вудуард отодвинул тяжелый засов, и трампы вошли внутрь. Закрыв за собой двери, бандиты запалили огонь из пакли и посветили кругом. Прямо над ложем были положены толстые доски, на которых стояли свечи из оленьего сала, обычно изготовляемые вестменами собственноручно. Все их тотчас зажгли и в спешке начали осмотр помещения.

Там было несколько ружей, полные пороха рожки, топоры, несколько коробок с патронами, пилы, ножи, мясо и другой провиант. Каждый взял то, что ему было нужно и нравилось. Через несколько минут трампы воткнули свечи в тростниковую вязанку, которая являлась ложем. В момент все помещение было охвачено пламенем, и поджигатели выскочили наружу, оставив двери открытыми, чтобы обеспечить огню тягу. Бандиты прислушались. Ничего не было слышно, кроме треска огня и шума обдуваемых ветром ветвей.

— Еще не подошли, — произнес Вудуард. — Что теперь?

— Разумеется, уходим, — ответил Полковник.

— Но куда? Мы плохо знаем округу.

— С утра они наверняка будут искать наши следы и пойдут по ним. Позаботимся о том, чтобы их не оставлять.

— Это невозможно, если только плыть по воде…

— Именно так мы и сделаем.

— Но на чем?

— На лодке, естественно. Ты что, не знаешь, что каждое товарищество рафтеров имеет челн, а иногда и несколько?! Бьюсь об заклад, они стоят там внизу, у плотоспуска.

— Но где это место?

— Его легко будет найти. Смотрите! Вот там сток-каток, по которому они спускают деревья.

Тем временем пламя вырвалось через крышу и осветило поляну. На лесной опушке, ближе к реке, среди деревьев зияла брешь, которую трампы тотчас заметили и поспешили к ней. Оказавшись на месте, они увидели, что их предводитель не ошибся. Вниз вела узкая крутая прямая дорога, рядом с ней был укреплен трос, за который можно было держаться. Все четверо ринулись вниз.

Оказавшись на берегу, они услышали крики трех человек: миссурийца и двух его спутников, подошедших к блокгаузу.

— Появились! — усмехнулся Полковник, поправив повязку на голове, которую он наложил себе на раны в блокгаузе. — Теперь быстро! Ищите лодку!

Трампам не пришлось долго искать, ибо там, где они стояли, на воде покачивались три челна, привязанные к берегу. Лодки были сделаны по индейскому обычаю из коры деревьев, хорошо просмолены и имели вид настоящих каноэ, вмещавших по четыре человека.

— Эти две привяжем одну за другой! — скомандовал Полковник. — Возьмем их с собой, а позже разобьем или утопим, иначе они отправятся следом.

Все четверо быстро привязали челны, сели в первое каноэ, взялись за лежавшие внутри короткие весла и, тихо орудуя ими, отчалили от берега. Полковник сел вперед, чтобы править, а один из трампов тем временем взмахнул веслами, желая направить лодку вверх по реке.

— Нет! — остановил его Полковник. — Поплывем вниз!

— Нам же надо в Канзас на большой сбор трампов?! — удивился бородач.

— Да! Но об этом упрямый Олд Файерхэнд узнает от пленников. Он будет завтра искать нас в верховьях реки, а мы тем временем будем далеко внизу.

— Это же огромный крюк!

— Ничего подобного. Мы завтра же доберемся до ближайшей прерии, потопим лодки и попытаемся раздобыть коней у тамошних индейцев. Потом быстро возьмем на север и за один день наверстаем упущенное, пока рафтеры будут разыскивать наши следы!

Лодки осторожно плыли вдоль берега, чтобы не попасть случайно под свет бушевавшего вверху огня. Через десять минут, когда Полковник направил лодки к середине реки, рафтеры вместе с лошадьми и пленниками наконец добрались до пылающего блокгауза.

Страшное количество проклятий и ругательств слетело с их уст, когда они увидели, как горит их имущество. Но Олд Файерхэнд успокоил их:

— Я догадывался, что Полковник затеет что-либо подобное, но, к сожалению, мы прибыли слишком поздно. Тем не менее, я хочу вам сказать, чтобы вы не очень расстраивались по поводу происшедшего. Если вы согласитесь на мое предложение, то скоро получите гораздо больше и забудете об этой утрате.

— Как так? — не удержался миссуриец.

— Об этом чуть позже. Сейчас надо убедиться, нет ли поблизости еще кого-нибудь из этой банды.

Окрестности тотчас были тщательнейшим образом обшарены и обысканы, но ничего подозрительного найти не удалось. Тушить пожар было бесполезно, ибо сгоревший остов блокгауза рухнул и превратился в щепу. Отведя пленников на расстояние, не позволявшее им слышать разговоры, Олд Файерхэнд собрал друзей.

— Прежде всего, господа, — начал охотник, — дайте мне слово, что все, что я вам поведаю, вы никому не расскажете, даже если не согласитесь на этот проект. Я уверен, что все вы джентльмены, на которых я могу положиться.

После данного обещания говоривший продолжил:

— Кто-нибудь из вас знает большое горное озеро, которое называют Серебряным?

— Я! — выпалил Дролл после секундной тишины. — Вероятно, каждый из нас слышал это название, но никто, судя по молчанию этих джентльменов, кроме меня, там не был.

— Well! Я знаю, что там в горах есть богатые рудники, старые разработки еще с древнейших времен, которые до сих пор не открыты и их никто никогда не использовал. Мне известны многие из этих залежей, и теперь я собираюсь с одним опытным горным инженером разобраться, можно ли там заняться разработкой и эксплуатацией шахт и есть ли возможность использовать само озеро в качестве источника энергии. Предприятие это далеко не безопасное, потому мне нужны крепкие опытные вестмены, которые согласились бы пойти с нами. Отложите на время ваши дела, господа, и махнем со мной на Серебряное озеро! Я вам хорошо заплачу!

— Слово «да» — лучшее из слов! — восхищенно заговорил миссуриец. — То, что Олд Файерхэнд честно и хорошо заплатит, в этом никто не сомневается, а уж то, что все участники переживут сотни и тысячи приключений, это как пить дать! Я не раздумывая с удовольствием отправился бы в это путешествие, но не могу — мне нужен Полковник!

— Я тоже, сэр! — подтвердил Дролл. — Очень хочу пойти с вами, и не ради денег, а просто потому, что считаю за честь отправиться вместе с Олд Файерхэндом! Но не могу, ибо тоже должен идти по следу этого негодяя.

Лицо Олд Файерхэнда засветилось улыбкой:

— Вы вдвоем испытываете жажду, которую полностью утолите именно тогда, когда останетесь со мной! Почему мистер Блентер стал на путь мести, мы все знаем. Зачем Дролл вместе со своим храбрым Фредом идет за ним, мы, надеюсь, узнаем. Я вовсе не хочу влезать в чужие тайны, но одно обстоятельство я не имею права утаивать от вас. Когда мы внизу оставили огонь, чтобы подняться сюда, то, естественно, должны были захватить и связанных трампов. Я взял с собой одного, самого молодого. Он рискнул сам заговорить со мной, и я с его слов понял, что он не принадлежал к этим бродягам, а оказался с ними только из-за своего брата, который лежит теперь среди убитых. Он хотел стать настоящим вестменом, а когда услышал мое имя, поистине загорелся желанием примкнуть к нашей группе. Он обещал мне рассказать кое-что о намерениях Полковника, и я хотел бы оставить его при себе не только из гуманных соображений, но и из предусмотрительности. Разрешите привести вам этого парня?

Присутствующие согласились, а Олд Файерхэнд встал и пошел к трампам. Он вернулся с молодым человеком лет двадцати, довольно смышленым на вид и хорошего сложения, которому он предварительно разрезал веревки и теперь посадил рядом с собой. Охотничья куртка как влитая сидела на его широких плечах, и было видно, что он не пренебрегает физическими упражнениями. Остальные трампы, от которых охотник его предусмотрительно отделил, лежали так, чтобы не могли видеть своего бывшего товарища, ибо они и сейчас и позже не должны были знать, что он теперь не с ними.

— Ну, — обратился к нему Олд Файерхэнд, — ты видишь, что я не нарушил слова, поговорил с остальными и исполнил обещание. Тебя к трампам заманил твой брат, а сам теперь отправился на тот свет. Если ты обещаешь с сегодняшнего дня действительно стать настоящим человеком и если твои чувства искренни, я тотчас освобожу тебя и помогу стать путевым вестменом. Как тебя зовут?

— Нолли, сэр, — ответил парень, пожав охотнику руку. — Я не хочу здесь плакаться о своей беспутной жизни, об этом позже при случае вы узнаете. Но я буду вам очень признателен, если вы исполните два моих желания.

Рафтеры переглянулись: у этого парня еще хватает наглости торговаться!

— Какие? — невозмутимо уточнил Олд Файерхэнд.

— Простите меня не только на словах, но и на деле и, второе, позвольте мне завтра утром похоронить брата. Я не хочу, чтобы его тело было скормлено рыбам или гнило в воде.

— Твои желания говорят о том, что я в тебе не ошибся. Они выполнимы. С этого момента ты с нами, твои бывшие дружки не должны тебя видеть и не должны знать, что ты перешел на нашу сторону. Ты говорил о намерениях Полковника. Ты их действительно знаешь?

— Да. Он долго скрывал их, но вчера рассказал. Сначала он собирался на большой сход трампов, который будет в Канзасе.

— Чудесно! — вырвалось у Дролла. — Стало быть, меня правильно проинформировали, что где-то около Харпера собираются несколько сотен бродяг, которые хотят вместе обсудить кое-какие дела. Ты знаешь это место?

— Да, — ответил Нолли. — Это действительно будет за Харпером, если смотреть отсюда, а место называется Осэдж-Нук.

— Никогда не слышал об этом Нуке. Странно! Я должен был разыскать место сбора и найти там того, кого искал, но не имел понятия, что еду с ним на одном пароходе. Если бы я мог взять его на борту! Значит, Полковник прибудет в Осэдж-Нук? Тогда и мы, конечно, поскачем за ним, не так ли, мистер Блентер?

— Да, — кивнул старик, — но, к сожалению, придется расстаться с сэром Файерхэндом.

— Тут вы перегнули, — заметил охотник. — Моя близлежащая цель расположена рядом — это ферма Батлера, брата того самого инженера, который будет ждать меня там. Так что, по меньшей мере, до того места мы едем вместе. А есть ли у Полковника дальнейшие планы?

— После сбора он поедет к Игл-Тейл (Орлиному Хвосту), чтобы ограбить железнодорожную кассу, которая, по рассказам, должна быть полна!

— Хорошо, теперь мы знаем об их замыслах. Если нам не удастся схватить его на сборе, найдем его в Игл-Тейл.

— А если упустим там, — продолжил Нолли, — то уж настигнем на Серебряном озере.

Слова вызвали немалое удивление у присутствующих, даже для самого Олд Файерхэнда это было полнейшей неожиданностью.

— На Серебряном озере? Что он знает о нем и что хочет там найти? — спросил вестмен.

— Он хочет добраться до какого-то клада.

— Клада? Разве там спрятан клад?

— Да. Там есть место, где закопаны или затоплены несметные богатства какого-то древнего народа. У Полковника есть точный план места, где их искать.

— Ты видел этот план?

— Нет! Он не показывает его никому.

— Но мы обыскали его с ног до головы, и никакого плана при нем не было.

— Значит, он его хорошо спрятал. Думаю, что он даже не носит его при себе. По его отрывочным фразам можно предположить, что он где-то зарыт.

Внимание всех было обращено на Нолли, и никто не заметил, какое неожиданное впечатление произвело вышесказанное на Дролла и Фреда, которые не на шутку разволновались. Дролл смотрел на Нолли широко открытыми глазами, а Фред, когда рассказчик закончил, воскликнул:

— Это Полковник, это он! Тот план принадлежал моему отцу!

Теперь уже недоуменные взгляды были обращены на молодого парня. Присутствующие сразу забросали его вопросами, но Дролл отрицательно замахал головой:

— Ни слова об этом, господа! Позже вы все узнаете. Могу вам только сказать, что сама судьба распоряжается нами. Мы с Фредом поступаем на службу к Олд Файерхэнду и полностью к его услугам.

— Я тоже, — весело добавил Миссури-Блентер — Мы попали в целый омут тайн, и мне чертовски хочется узнать, как мы сможем из него выплыть! Вы тоже идете со всеми, друзья?

— Да, да, конечно! — прозвучало в кругу рафтеров

— Хорошо, — произнес Олд Файерхэнд, — тогда утром отправляемся в путь. Нам совершенно не нужно заботиться о следах Полковника, ибо теперь мы знаем где он. Будем искать его в лесах и прериях, в горах и долинах, а если понадобится, отправимся за ним до самого Серебряного озера. Скучать нам не придется а потому давайте дружить, господа!

Глава пятая. ИНДЕЙСКАЯ ЛОВКОСТЬ

Волнистая прерия вся была залита светом полуденного солнца. Теснившиеся друг на друге холмы, поросшие густой травой, стебли которой едва подрагивали под легким ветерком, напоминали штормящее изумрудное море с застывшими и навечно затвердевшими волнами. Похожие как две капли воды «волны» прокатывались из одной волнистой долины в другую, и вряд ли даже опытному глазу удалось бы отличить их друг от друга. Ничего, совсем ничего вокруг, кроме зеленых волнистых холмов до самого горизонта, и горе тому, кто оказывался здесь без компаса или не мог ориентироваться по солнцу.

Казалось, что зеленая пустыня вовсе не дышала жизнью, и лишь над ней, высоко в небе, парили два черных грифа, широко раскинув свои кажущиеся неподвижными крылья. Неужели они единственные живые существа здесь? Но нет — послышалось громкое фырканье, а потом из-за одного из волнистых холмов вынырнул всадник очень странного вида.

Внешне человек выглядел совершенно обыкновенно — не слишком высок и не слишком низок, не слишком толст и не слишком худ, но обладающий, по-видимому, достаточной силой. Он носил длинные панталоны, жилет и короткую куртку — все из непромокаемой прорезиненной ткани. Голову всадника прикрывал тропический шлем с назатыльником, который обычно носили в Ост-Индии и других жарких странах английские офицеры, а ноги были обуты в индейские мокасины.

Всадник держался в седле очень хорошо, а его лицо… О да, оно заслуживает особого описания! Его выражение можно было бы даже назвать глупым, и не только из-за носа, одна сторона которого резко отличалась от другой. Слева нос был белым и в профиль походил на орлиный клюв, правая половина казалась раздутой, словно опухшей, по цвету являя нечто среднее между красным, зеленым и синим. Лицо путника обрамляла окладистая борода, длинные тонкие волосы которой росли ежиком по направлению от горла к подбородку. Бороду подпирали два огромных стоячих воротничка, чей голубоватый блеск говорил о том, что всадник в прерии предпочитал носить резиновое белье.

Справа и слева к стременным ремням было пристегнуто по одному карабину, приклады которых упирались в похожие на туфли стремена. Спереди, поперек седла, висел какой-то длинный жестяной рулон или футляр, назначение которого вызывало лишь недоумение. За плечами всадника болтался кожаный ранец средней величины, на котором была закреплена жестяная посуда и странной формы железная проволока — возможно, приспособление для жарки. Широкий кожаный ремень напоминал так называемый кошель на поясе, с которого свисало несколько маленьких сумок. Спереди из-за пояса торчала рукоять ножа и револьверы, а сзади висели две сумки, предназначенные, по всей видимости, для патронов.

Его лошадь выглядела самой обыкновенной кобылой, ничем не примечательной, не хорошей и не плохой для тяжких будней Запада, и лишь одеяло, служившее вместо чепрака и за которое хозяин, очевидно, выложил много денег, могло привлечь внимание.

Всадника, похоже, устраивало, что его лошадь больше разумела в прерии, нежели он, ибо со стороны казалось, что животное шло без управления и само выбирало дорогу. Животное шагало через волнистые долины, то взбираясь на самую вершину холма, то снова труся вниз, то идя рысью, то самостоятельно переходя на шаг, короче говоря, человек в тропическом шлеме с преглупым лицом, казалось, не имел никакой определенной цели, но обладал уймой лишнего времени.

Внезапно лошадь стала и прянула ушами, а хозяин вздрогнул, ибо совсем рядом, но совершенно непонятно, откуда, послышался резкий требовательный голос:

— Стой! Ни шагу дальше, иначе буду стрелять! Кто вы, мистер?

Всадник поднял голову, посмотрел перед собой, за собой, вправо и влево, но нигде не увидел ни одной живой души. С неизменным выражением лица всадник сдернул покрывало с длинного рулонообразного жестяного футляра, который висел спереди поперек седла, вытряхнул из него подзорную трубу, звенья которой выдвинулись футов на пять, прищурил левый глаз и, приложив правый к окуляру, направил трубу в небо, которое он некоторое время так серьезно и внимательно разглядывал, что чьи-то нервы не выдержали и снова послышался насмешливый голос:

— Сложите обратно ваш телескоп! Я же не на Луне, а здесь, в долине, на старой Земле-матушке. А теперь говорите, откуда едете?

Повинуясь услышанному приказу, путник сложил трубу, сунул ее в футляр, неспешно и тщательно закрыл его, как будто никого рядом не было, после чего указал рукой за спину и ответил:

— Оттуда!

— Это видно, старина! А куда?

— Туда! — всадник указал рукой перед собой.

— Вы действительно забавный малый! — засмеялся невидимка. — Но вы, находясь в этой благословенной прерии, должны, как я полагаю, знать ее обычаи. Тут таскается всякий сброд, и честный человек вынужден держать ухо востро. Ради Бога, вы можете повернуть обратно, если вам так нравится, но раз вы собрались ехать вперед, а мне кажется — так оно и есть, то придется держать ответ и говорить, разумеется, только правду. Итак, отвечайте! Откуда вы едете?

— Из замка Кастлпул, — ответил всадник голосом нашкодившего школяра, съежившегося перед строгим учителем.

— Не знаю такого! Где это?

— Ищите это место на карте Шотландии, — пояснил путник, и его лицо стало еще глупее, чем прежде.

— Сжалься, Боже, над вашим разумом, сэр! Какое мне дело до Шотландии! А куда скачете?

— В Калькутту.

— Тоже не знаю. И где же это прекрасное место?

— В Ост-Индии.

— Превосходно! И вы хотите этим солнечным днем из Шотландии на коне добраться до Ост-Индии через Соединенные Штаты?

— Сегодня совсем не обязательно.

— Да уж пришлось бы потрудиться! Пожалуй, вы англичанин?

— Да!

— И чем вы занимаетесь?

— Я лорд!

— О, Боже! Английский лорд с круглой шляпной картонкой на голове! На вас стоит взглянуть повнимательнее! Выходи, Дядюшка, он нас не укусит. Я бы хотел поверить в его слова. Либо у него не все дома, либо он действительно английский лорд с уймой причуд и капризов!

Тотчас на вершине ближнего волнистого холма показались две фигуры, одна длинная, другая короткая, обладатели которых до сего момента лежали в траве. Одеты они были абсолютно одинаково — во все кожаное, как подобает истинным, настоящим вестменам, и даже их широкополые шляпы также были из кожи. Длинный торчал на гребне, как фонарный столб, а маленький казался еще ниже, чем он есть, ибо был горбуном. Кроме этого, он имел еще одну особенность — ястребиный, острый, как нож, нос. У их старых, одинаковых конструкций ружей были очень длинные стволы. Особенно это оказалось заметно у маленького горбуна, который хотя и стоял, опершись прикладом о землю, но все же ствол его ружья торчал на несколько дюймов выше его шляпы. Похоже, что разговаривал с путником именно он, ибо длинный до сих пор не раскрыл и рта, а маленький тем временем продолжал:

— Стойте пока на месте, мистер, иначе стреляем! Мы еще далеки от того, чтобы обниматься с вами.

— Предлагаю пари! — неожиданно произнес англичанин, глядя наверх.

— Что?

— Десять долларов, или пятьдесят, или сто! Сколько захотите!

— О чем спорим?

— О том, что я пристрелю вас раньше, чем вы мена

— Тогда вы проиграете.

— Вы думаете? Ладно, ставим по сто долларов!

Лорд потянулся назад к патронной сумке, выдвинул ее вперед, открыл и вытащил несколько банкнот. Двое людей, стоявших над ним, удивленно переглянулись.

— Мистер, — заговорил малыш, — я полагаю, у вас серьезные намерения!

— А как иначе? — в свою очередь, удивился англичанин. — Спор моя страсть, а это значит, что я спорю охотно, всегда и везде!

— И таскаете по прерии сумки, полные банкнот!

— А как бы я мог держать пари, не имея при себе денег? Итак, сто долларов, согласны? Или вы хотите поставить больше?

— У нас нет денег.

— Не беда, я одолжу вам их, потом отдадите.

Он сказал это так серьезно, что длинный от удивления даже задержал дыхание, а горбатый удивленно воскликнул:

— Дадите нам в долг, пока не сможем вернуть?! И вы, конечно, уверены в победе?

— Конечно!

— Ну, мистер, чтобы выиграть, вы должны перестрелять нас быстрее, чем это проделаем с вами мы, а мертвые не смогут заплатить!

— Не имеет значения! Главное — сам факт победы, а денег мне и без ваших хватит.

— Дядя, — маленький снова повернул голову к длинному, — такого парня я еще не видел! Нужно сойти к нему да получше рассмотреть.

Он быстро спустился вниз, а длинный направился следом, прямой, как свечка, — его напряженная поступь выдавала человека, проглотившего бильярдный кий. Оказавшись в долине, горбун снова заговорил:

— Спрячьте ваши деньги — со спором ничего не выйдет. Примите мой совет — не показывайте никому ваш кошель с банкнотами, ибо сильно пожалеете о том, а может, даже заплатите жизнью. Право, не знаю, что о вас думать и что с вами делать. Мне кажется, у вас действительно не все в порядке с головой. Пощупаем-ка вас поглубже! Пройдемте дальше на несколько шагов.

Горбун протянул руку, чтобы взять за узду коня англичанина, но в тот же миг в обеих руках лорда блеснули два револьвера и он коротко, но ясно приказал:

— Руки прочь, или я стреляю!

В первую секунду малыш инстинктивно отступил и хотел было вскинуть ружье.

— Оставьте его! Не двигаться, иначе спущу курок!

Лицо и внешний вид англичанина внезапно изменились до неузнаваемости — глуповатое выражение исчезло, а глаза путника засветились умом и такой энергией, что двое опешивших вынуждены были подчиниться. Длинный стоял сбоку, но тоже не решался воспользоваться ружьем, ибо дуло револьвера смотрело ему прямо в лоб.

— Вы правда думаете, что я сумасшедший? — спросил лорд невозмутимо. — И приняли меня за того, перед кем можете вести себя так, будто прерия ваша собственность? Тут вы ошиблись! До сих пор вы меня спрашивали — я отвечал, но теперь все поменялось, и я хочу знать, кого вижу перед собой! Как вас зовут и кто вы такой?

Вопросы были адресованы маленькому горбуну; он взглянул в пытливые глаза чужака, которые сверлили его насквозь, и ответил полугневно-полусмущенно:

— Вы здесь чужой, а потому вас никто не знает, а мы известны от Миссисипи аж до самого Фриско [338] как честные охотники. Сейчас мы на пути в горы — ищем охотников на бобров и хотим присоединиться к ним.

— Well! А ваши имена?

— Наши настоящие имена ничего вам не дадут. Меня называют Горбатым Биллом, ибо я, к сожалению, горбат, но не имею пока желания умереть от этого с тоски. А моего товарища здесь величают не иначе как Дядей Шомполом, потому как он очень уж прямо и несгибаемо бродит по этому свету, будто шомпол проглотил. Итак, теперь вы знаете нас и можете сказать правду о себе без всяких глупых шуток!

Англичанин смерил их проницательным взглядом, словно хотел проникнуть в их души, потом черты его лица приняли дружелюбное выражение; он вытащил из сумки какую-то бумагу, разложил ее и подал охотникам:

— Я не шутил. Я считаю вас хорошими и честными людьми, потому даю возможность посмотреть на свой паспорт.

Взяв бумагу, оба вестмена прочитали ее, переглянулись, после чего длинный хлопнул глазами и открыл рот так широко, насколько это возможно, а маленький продолжил разговор теперь уже очень доброжелательным тоном:

— Действительно лорд, лорд Кастлпул! Но, милорд что вам нужно в прерии? Ваша жизнь…

— Тьфу! — перебил англичанин. — Что мне нужно? Познакомиться с прерией и Скалистыми горами, а потом добраться до Фриско. Теперь мы познакомились и станем доверять друг другу. Идите за вашими конями! Я уверен, что они у вас есть, хотя пока и не видел.

— Конечно, они у нас есть. Животные сейчас там, за холмом, где мы остановились, чтобы отдохнуть.

— Тогда следуйте туда за мной!

Судя по его тону, лорд был любителем отдавать указания, особенно тем, кто, по идее, должен был указывать ему. Он слез с коня и пошел впереди охотников по волнистой долине, пока не оказался за гребнем холма, где паслись два коня, принадлежавшие к тому типу животных, которых на вульгарном языке обычно величают «клячами» или «козлами». Лошадь англичанина трусила за ним следом, как верный пес, пока не остановилась, а когда оба коня подошли к ней, она грозно заржала и принялась лягаться, отгоняя их прочь.

— Ядовитая плутовка! — произнес Горбатый. — Необщительная, должно быть!

— О, нет! — пояснил лорд. — Она просто чувствует, что я еще не сошелся с вами близко, а потому будет держаться подальше и от ваших коней.

— Она действительно так умна? По внешнему виду не скажешь — она чем-то похожа на коня-работягу.

— Ого! Это настоящий курдский жеребец, если вы любезно позволите.

— Ах так! А где же этот край?

— Курдистан? Между Персией и Турцией. Я сам его там купил и взял домой.

Лорд сказал это с такой простотой, словно привезти коня из Курдистана в Англию — дело такое же простое, как перенести канарейку из Гарца в Тюрингенский Лес. Охотники украдкой переглянулись, а лорд уже расположился без стеснения в траве, где только что сидели вестмены. Там лежал начатый, еще вчера поджаренный окорок козули. Лорд спокойно вытащил нож, быстрым движением отрезал приличный кусок и начал есть, словно мясо он раздобыл сам.

— Вот это правильно! — произнес горбун. — В прерии все запросто.

— К чему церемонии! — ответил с полным ртом лорд. — Вчера вы добыли мясо, а сегодня или завтра я, естественно, позабочусь о вас.

— Да? Разве мы завтра, милорд, еще будем вместе?

— Завтра и еще долго. Хотите поспорить? Ставлю десять долларов или больше, если пожелаете! — проговорил англичанин, снова берясь за сумку с деньгами.

— Оставьте в покое ваши банкноты, — раздраженно отозвался Горбатый Билл. — Мы не собираемся с вами спорить.

— Тогда садитесь рядом — хочу вам кое-что рассказать!

Оба охотника сели напротив. Лорд еще раз бросил на них внимательный взгляд, а потом изрек:

— Я поднялся в верховья Арканзаса и высадился в Малвене — хотел там нанять одного-двух проводников, но не нашел никого, кто бы мне понравился — там была лишь халтура, настоящий сброд! Тогда я сам отправился в дорогу, ибо мне сказали, что истинных жителей прерий можно встретить лишь в глуши. Я встретил вас, и вы мне понравились. Поедете со мной?

— Это куда же?

— В ту сторону, к Фриско.

— Вы говорите об этом так, словно это поездка на день!

— Будет ли эта поездка продолжаться день или год, мне все равно.

— Хм, да! Вы имеете хоть понятие о том, что вас ждет по дороге?

— Не думал об этом, но надеюсь узнать.

— Вы слишком многого хотите! Впрочем, мы просто не можем ехать с вами. Мы не так богаты, как вам, должно быть, кажется. Мы живем охотой и не можем совершать экскурсию до Фриско протяженностью в несколько месяцев.

— Я хорошо заплачу!

— Да? Ну, тогда еще можно потолковать об этом.

— А вы умеете стрелять?

Горбун бросил жалостливый взгляд на лорда и ответил:

— Охотник прерий и — стрелять! Вы бы еще спросили, умеет ли медведь грызть?! Конечно, и это такая же истина, как и мой горб.

— Хотел бы, однако, убедиться. Сможете сбить грифа вон там, наверху?

Горбатый Билл смерил глазом высоту, на которой парили птицы, и ответил:

— А почему нет? Вам-то уж с нами не тягаться с вашими горе-флинтами [339].

С этими словами охотник указал на лошадь лорда — ружья все еще висели у стремян, до блеска начищенные и очень похожие на новые, что, естественно, вызвало у вестмена отвращение.

— Так стреляйте! — скомандовал лорд, не обращая внимания на последние слова горбуна.

Горбатый Билл встал, вскинул ружье, быстро прицелился и нажал на курок. Одна из птиц, дернувшись, захлопала крыльями, пытаясь удержаться в воздухе, но тщетно — она стала терять высоту, сначала медленно, потом быстрее и, в конце концов, сложив крылья, колом пошла вниз, ударившись о землю словно куль.

— Ну, милорд, что скажете? — спросил стрелок.

— Неплохо, — равнодушно прозвучало в ответ.

— Что? Только «неплохо»? Беря во внимание высоту, а также то, что пуля поразила грифа в сердце, и то, что он уже вверху был мертв?! Любой, кто знает толк в подобных делах, назвал бы этот выстрел мастерским! — не выдержал Горбатый Билл.

— Well, теперь другой, — лорд повернулся к длинному Дяде Шомполу, не обращая внимания на возмущение горбуна.

Дядя с трудом поднял с земли свое негнущееся тело, оперся левой рукой на длинное ружье, вынес правую, словно собрался декламировать стих, вознес глаза к небу и неожиданно с пафосом прочитал:

— Что кружишь, орел, в просторе небесном?

Что ищешь внизу? Останки умерших?

Хочешь вдохнуть могил аромат?

Пуля пробьет твое сердце, мой брат!

Импровизируя, Шомпол застыл в угловатой позе подобно манекену. До сих пор он не проронил ни слова, и тем больший отпечаток оставил этот неожиданный великолепный стих — так думал он. Опустив вытянутую руку, Дядя повернулся к лорду и посмотрел на него в гордом ожидании. Лицо англичанина уже давно стало, как раньше, глуповатым и теперь вздрагивало — то ли он смеялся, то ли плакал.

— Вы слышали, милорд? — спросил горбун. — Да, Дядя Шомпол мировой парень! Раньше он был актером, а теперь еще и поэт. Он говорит ничтожно мало, но уж если открывает рот, поет ангельским голосом — даже в рифму!

— Well! — кивнул англичанин. — Говорит ли он стихами или двух слов связать не может — это его дело, а не мое. Но умеет ли он стрелять?

Длинный поэт растянул рот до ушей и снова вытянул вперед руку, что могло быть жестом презрения. После этого он вскинул длинноствольное ружье, но тут же опустил оружие — он упустил момент, ибо во время его поэтического излияния самка грифа, напуганная смертью самца, поспешила удалиться и находилась теперь слишком далеко.

— В нее сейчас не попасть, — буркнул Горбатый Билл. — Правда, Дядя?

Поэт вознес руки к небу и продекламировал:

— Уносят его крылья далеко,

Он реет над холмами высоко!

И к сожаленью моему, но к радости своей,

Уходит птица от меня, и все быстрей!

Тому, кто хочет все же птицу подстрелить,

Желаю я полет с ней разделить!

— Вздор! — повысил голос лорд. — Вы действительно считаете, что в нее не попасть?

— Да, сэр, — ответил за обоих Горбатый Билл. — Ни Олд Файерхэнд, ни Виннету, ни даже Олд Шеттерхэнд не смогут ее достать, а ведь они лучшие стрелки Дикого Запада!

— Так!

Пока лорд издавал неясные восклицания, мелкая дрожь пробежала по его лицу. Он поспешил к своему коню, сорвал с ремня один из своих карабинов, опустил предохранитель, прицелился и нажал на курок. Все это произошло в один короткий миг, затем он опустил карабин, невозмутимо сел на место и снова принялся за мясо, откусив очередной лакомый кусок.

— Ну что? Нельзя попасть? — спросил он, продолжая жевать.

На лицах обоих охотников появилось выражение не только сильного удивления, но даже восхищения. Птица была сражена наповал; ее бездыханное тело петляло по спирали, пока не грохнулось о землю.

— Превосходно! — восхищенно воскликнул горбун. — Милорд, если это не случайность…

Он замолчал, ибо, повернувшись к жующему англичанину, увидел, что тот сидит спиной к направлению своего поистине мастерского выстрела. В такое едва ли можно поверить!

— Но, милорд, — заговорил снова продолжающий удивляться Билл. — Посмотрите! Вы не только попали, но и убили ее!

— Я знаю, — англичанин и ухом не повел, а лишь поднес ко рту еще один кусок.

— Вы даже не взглянули!

— А зачем, я и так все знаю. Мои пули никогда не идут мимо.

— Уж будьте уверены, вы тот парень, который по умению стрелять может сравниться с тремя знаменитыми вестменами, чьи имена я только что назвал! Не правда ли, Дядюшка?

Шомпол снова принял позу и, жестикулируя руками, продекламировал:

— Выстрел был необычайный,

Гриф на смерть послан не мной!

Моей славе чрезвычайно…

— А теперь свой рот закрой! — неожиданно закончил стих лорд. — К чему эти рифмы и позы! Я просто хотел узнать, что вы за стрелки. Теперь снова садитесь сюда, и начнем переговоры. Итак, вы едете со мной, а я хорошо оплачиваю ваше путешествие. Согласны?

Оба охотника переглянулись, кивнули и дали свое согласие.

— Well! Сколько вы просите?

— Хм, милорд, ваш вопрос несколько озадачил меня. Мы никогда не состояли ни у кого на службе и поэтому о так называемом гонораре у скаутов, которыми мы для вас будем, говорить, пожалуй, не принято.

— Порядок! У вас есть понятие о чести, и мне это нравится. Потому-то речь и пойдет о гонораре, к которому я, если буду удовлетворен, прибавлю еще и дополнительную награду. Я приехал сюда, чтобы испытать приключения и увидеть славных охотников, а потому делаю вам предложение: за каждое пережитое приключение я плачу пятьдесят долларов.

— Сэр! — засмеялся Горбатый Билл. — Мы скоро станем богаче вас, ибо приключения здесь всем наступают на пятки. Испытать их действительно можно, а вот пережить — это уже вопрос! Мы в подобных передрягах недостатка не испытываем, а вот чужаку лучше избегать их, чем искать.

— Я же ищу их, разве непонятно! А, кроме того, хочу встретиться со знаменитыми охотниками. Кстати, только что вы называли три имени, о которых я уже столько слышал. А сейчас эти трое на Западе?

— Спросите что-нибудь полегче. Эти знаменитости везде и нигде. Их можно встретить лишь случайно, и даже если где-нибудь вы пересечетесь с ними, это еще вопрос — снизойдет ли один из королей вестменов до того, чтобы обратить на вас внимание.

— Он должен и будет обращать внимание! Я лорд Кастлпул и если что хочу, то получу это непременно! За каждого из этих трех охотников, с которыми мы встретимся, я плачу по сто долларов.

— Дьявольщина! И вы не боитесь таскать с собой столько денег, милорд?

— У меня их столько, сколько потребуется в пути, так что свои деньги вы получите во Фриско у моего банкира. Вы удовлетворены?

— Да, весьма. Вот вам наши руки, ибо нам не остается ничего другого, как последовать вашему приглашению!

Скрепив договор крепким рукопожатием, лорд передвинул вперед вторую сумку, открыл ее и достал потертую книжечку.

— Это моя записная книжка, в которой я все буду фиксировать, — пояснил лорд. — На каждого я открою счет, а сверху помещу его имя и голову.

— Голову? — удивился Билл.

— Да, вашу голову. Сидите на месте, как сидите, и не двигайтесь!

Лорд открыл книжку и вытащил из кармана карандаш. Вестмены наблюдали, как он по очереди смотрел то на одного, то на другого, потом снова на бумагу, при этом двигая карандашом. Через несколько минут рисунки были готовы. Вестмены увидели достаточно похожие лица, а под ними свои имена.

— Сюда мы будем заносить все, что я вам буду должен, — пояснил англичанин. — Если со мной что-нибудь случится, вы заберете эту книжку с собой во Фриско, покажете ее там банкиру, имя которого я назову вам позже, и он выплатит вам надлежащую сумму тотчас и без лишних вопросов.

— Поистине великолепная организация, милорд, — заметил Билл. — Мы, правда, хотели, чтобы… Эй, Дядя, взгляни на наших коней! Они дергают ушами и шевелят ноздрями — должно быть, поблизости кто-то чужой. Волнистая прерия опасна! Подняться на холм — значит вовремя заметить врага, а остаться внизу — значит быть застигнутым врасплох! Следовательно, нужно забраться наверх.

— Я поднимусь с вами, — произнес лорд.

— Лучше останьтесь здесь, сэр! Вы можете мне все дело испортить.

— Я ничего не испорчу.

Оба направились к вершине холма. Добравшись почти до гребня, оба легли на землю и крайне осторожно поползли вверх. Трава закрывала их тела, а головы они поднимали лишь настолько, чтобы осмотреться.

— Хм, для новичка вовсе не так уж плохо, — похвалил англичанина Билл. — Я сам едва ли сделал бы лучше. Но видите человека на другом гребне, прямо перед нами?

— Да! Индеец, как мне кажется?

— Да, краснокожий. Если бы у меня… ох, сэр, быстрее спускайтесь вниз и принесите вашу подзорную трубу, чтобы я мог узнать лицо этого человека.

Лорд послушно пополз обратно.

Индеец лежал на вышеупомянутом гребне холма в траве и внимательно смотрел на восток, где совершенно ничего не было видно. Несколько раз воин приподнимался, чтобы улучшить свой обзор, и тотчас же снова приникал к земле. Если он кого-то выслеживал, то определенно с враждебными намерениями.

Тем временем лорд притащил подзорную трубу, настроил ее и подал горбуну. Теперь, когда Билл смотрел через нее на индейца, тот на какой-то миг повернулся назад, и этого момента хватило, чтобы узнать его лицо. Горбун тут же отдал трубу лорду, вскочил так, чтобы его фигура была хорошо видна индейцу, и, приложив руки к устам, громко крикнул:

— Менака-Шеха, Менака-Шеха! Пусть мой брат подойдет к своему белому другу!

Индеец быстро повернулся и, узнав фигуру горбуна, молниеносно сорвался вниз и исчез в волнах долины.

— Теперь, милорд, очень скоро вам придется заплатить мне первые пятьдесят долларов, — снова нагнулся Билл к англичанину.

— Будет приключение?

— Очень может быть, ибо вождь наверняка высматривал врага.

— Это вождь?

— Да, этот великолепный парень — вождь осэджей.

— И вы его знаете?

— Мы его не только знаем, мы выкурили с ним трубку мира и дружбы и обязались помогать друг другу.

— Well! В таком случае я бы хотел, чтобы он ждал не одного, а как можно больше противников.

— Не спешите за волком в лес! Подобное желание может иметь весьма опасные последствия, ибо оно очень легко выполнимо. Идемте вниз! Дядя обрадуется, хотя тоже удивится, когда узнает, что вождь осэджей здесь.

— Как зовут краснокожего?

— Менака-Шеха на языке осэджей означает «Доброе Солнце» или «Большое Солнце». Он очень храбрый и опытный воин, а к тому же друг бледнолицых, хотя осэджи и принадлежат к ветви самого неукротимого племени сиу.

Спустившись вниз, они застали Дядю в той же напряженной театральной позе. Он слышал, о чем шла речь, и теперь хотел, по возможности, с помпой приветствовать краснокожего друга.

Через короткое время кони снова зафыркали, и тотчас показался индеец. Он был в полном расцвете сил и носил, по индейскому обычаю, кожаную рубаху, обшитую бахромой, а также кожаные штаны. Сразу бросалось в глаза, что его одежда в нескольких местах оказалась порванной и испачканной свежей кровью. Оружия у воина не было. На его щеках красовалось вытатуированное солнце. Кожа на запястьях обеих рук вождя оказалась стертой, видимо, индеец был связан и поранен веревками, но ему удалось разорвать путы и убежать от врагов, которые, похоже, шли по его следу.

Несмотря на опасность, которая реально ему грозила и могла быть совсем рядом, вождь осэджей неторопливо подошел к обоим охотникам, подал, не обратив никакого внимания на англичанина, им правую руку и спокойно произнес на хорошем английском:

— Я сразу узнал голос и фигуру своего брата и друга. Менака-Шеха рад приветствовать вас!

— Мы также рады, — ответил Горбатый Билл, а длинный Дядя Шомпол поднял две руки над головой вождя, словно хотел благословить его, и воскликнул:

— Привет тебе тысячу раз,

Ты снова радуешь мой глаз!

Великий вождь, садись со мной,

Сокровище мое, не стой!

А взявши мяса лучший кус,

Садись и пробуй его вкус!

Шомпол указал рукой на траву, где теперь лежала ляжка косули, а точнее, то, что от нее осталось — кость с жилами, которые даже ножом невозможно отделить.

— Тихо, Дядя! — перебил его Билл. — Сейчас не время для твоей чудесной поэзии. Разве ты не видишь, в каком положении вождь?

Был связан он,

Но вновь освобожден!

Заброшен Богом к нам

И будет здесь спасен! —

не унимался поруганный поэт.

Отвернувшись от него, горбун указал на лорда и обратился к осэджу:

— Этот бледнолицый — мастер в стрельбе и наш новый друг. Рекомендую его тебе и твоему племени.

Лишь теперь краснокожий подал руку англичанину и ответил:

— Я друг каждого хорошего и честного бледнолицего, но воры, убийцы и осквернители могил вкусят мой томагавк!

— Вождь встретился с плохими людьми? — осведомился Горбатый Билл.

— Да! Пусть мои братья зарядят свои ружья, ибо те, кто за мной охотятся, могут появиться здесь в любой момент, хотя пока я их не видел. Они едут верхом, а я шел пешком, но ноги Доброго Солнца быстры и выносливы, как ноги оленя. Я делал круги, двигался пятками вперед и много петлял, чтобы запутать след, но они идут за мной, ибо хотят отнять мою жизнь.

— С подобной идеей им придется распрощаться. Их много?

— Не знаю, я был уже далеко, когда они обнаружили мое бегство.

— Кто они? Какие белые могли рискнуть взять в плен Доброе Солнце?

— Их много, их много раз по сто, этих плохих людей, которых бледнолицые называют трампами.

— Трампы? Откуда они здесь взялись и что им надо? Где они сейчас?

— В другом углу леса, который называется Осэдж-Нук, а мы зовем это место Угол Убийства, ибо там был коварно убит наш славный вождь вместе с храбрейшими воинами. Каждый год, в день тринадцатой луны, посланцы нашего племени отправляются к этому месту, чтобы у могил убитых исполнить танец смерти. Так и в этот раз я с двенадцатью воинами покинул наши пастбища, чтобы отправиться к Осэдж-Нук. Позавчера мы прибыли туда, обследовали место и убедились, что нет ни одного врага. Мы чувствовали себя в безопасности и разбили палатки у могилы. Вчера мы охотились, а сегодня принялись за торжество. Я был осторожен, выставил двух часовых, но все же белым людям удалось подкрасться к нам незаметно. Они увидели наши следы, которые остались после охоты, и в час танца напали так внезапно, что мы не успели дать им отпор. Нескольких из них мы убили, но они застрелили восемь храбрых воинов, а меня и еще четверых схватили и связали. Они вершили над нами суд, и мы узнали, что сегодня вечером должны умереть на костре. Трампы разбили у могил лагерь, они отделили меня от моих воинов, чтобы мы не могли разговаривать. Меня привязали к дереву, поставили рядом часового, но ремень, которым я был связан, оказался гнилым, и я разорвал его. Он глубоко, до самого мяса, прорезал мои руки, но я все же освободился от него, воспользовался моментом, когда часовой отвлекся, и незаметно уполз.

— А твои четверо спутников? — спросил Билл.

— Они еще там. Или ты думаешь, что я должен был их искать?

— Нет, ты бы лишь снова оказался в плену.

— Мой брат говорит верно, я не смог бы их спасти, а оказался бы вместе с ними. Я решил поспешить на ферму Батлера, владелец которой мой большой друг, и попросить у него помощи.

Горбатый Билл покачал головой и сочувственно произнес:

— Невероятно! От Осэдж-Нук до фермы Батлера верхом добрых шесть часов пути, а с плохим конем еще дольше. Разве ты успеешь вернуться до вечера, когда твои спутники должны умереть?

— Ноги Доброго Солнца так же быстры, как и ноги коня, — ответил вождь самоуверенно. — Мой побег будет иметь последствия — они отложат казнь и прежде всего постараются меня поймать. А значит, помощь придет вовремя!

— Может, так, а может, и нет. Хорошо, что ты встретился с нами, и теперь нет нужды бежать к Батлеру. Мы пойдем вместе и поможем тебе, вождь.

— Мой белый брат действительно хочет так сделать? — индеец не стал скрывать свою радость.

— Естественно! А как же иначе? Осэджи — наши друзья, а трампы — враги каждого честного человека.

— Но их много, очень много, а у нас у всех вместе только восемь рук!

— Плевать! Ты же знаешь меня! Ты думаешь, что я намерен бросаться на них сломя голову? Четыре умных головы могут все же рискнуть подкрасться к банде трампов и вызволить нескольких пленников. Что скажешь, старина Шомпол?

Негнущийся Дядя раскинул руки, прикрыл в чувствах глаза и выдал:

— Туда, где белых кишит рой,

Скачу я тотчас дать им бой!

Забыв про страх и помня долг собратьев,

Освобожу из плена красных братьев!

— Браво! А вы, милорд?

Англичанин тотчас достал записную книжку и вписал имя вождя, после чего спрятал ее обратно в сумку и ответил:

— Конечно, я еду с вами, ведь это же приключение!

— И весьма опасное, сэр!

— Тем лучше! Я плачу на десять долларов больше — то есть шестьдесят. Но если мы хотим ехать, то должны позаботиться о коне для Доброго Солнца.

— Хм, действительно! — заметил Билл, испытывающе взглянув на лорда. — Но откуда же вы его возьмете, а?

— Разумеется, у его преследователей, которые шли за ним и теперь должны быть недалеко отсюда.

— Очень логично! А вы вовсе не так просты, сэр, и я думаю, что мы сработаемся. Только было бы неплохо, если бы у нашего краснокожего друга имелось еще и оружие.

— Я уступлю ему один из моих карабинов. Вот он, а как с ним обращаться, я разъясню. Сейчас у нас нет времени, и я предлагаю расположиться так, чтобы преследователи, когда они здесь появятся, оказались зажатыми со всех сторон.

Выражение удивления снова появилось на лице маленького Билла. Он смерил англичанина вопрошающим взглядом и сказал:

— Вы говорите, сэр, как старый и опытный охотник! А как вы думаете, с чего следовало бы начать?

— Очень просто. Один останется здесь, на холме. Он примет парней точно так же, как прежде — вы меня. Трое других сделают крюк, чтобы не оставлять следов, и поднимутся на три близлежащих холма. Когда придут эти мерзавцы, они окажутся между четырьмя холмами и у нас в руках, а мы сверху отправим их к праотцам, пока они будут высматривать дым от наших выстрелов.

— Вы говорите как по-писаному, милорд! Скажите откровенно, вы первый раз в прерии?

— Разумеется. Но прежде я находился в тех местах, где требуется не меньшая осторожность, чем здесь. Мы ведь уже об этом говорили.

— Well! Я смотрю, у нас с вами нет никаких хлопот, и мне это по нраву. Признаться, я хотел предложить то же самое. Ты согласен, Дядюшка?

Дядя Шомпол сделал театральный жест и ответил:

— О да! Ловушку трампам мы устроим,

Окружим их и разом всех накроем!

— Хорошо, я остаюсь здесь, чтобы поговорить с ними, а вы распределяйтесь по холмам. Вы, милорд, идите направо, ты — налево, а вождь займет пост на холмике, который виден перед нами. Таким образом, они окажутся между нами, а убьем мы их или нет, зависит от обстоятельств.

— Лучше не убивать! — выразил свое мнение лорд.

— Совершенно верно, сэр! Я тоже за, но эти негодяи не заслуживают никакого снисхождения, и если мы их пощадим, то что будем потом с ними делать? Не потащим же мы их с собой? А если оставим их на свободе, они тотчас докажут нам, что мы допустили непростительную ошибку. Я буду специально громко говорить с ними, и вы услышите каждое слово и сами поймете, что надо делать. Я выстрелю поверх их голов — это будет сигналом начала действий. Уйти никто не должен! Отблагодарите их за смерть восьми осэджей, не выказавших им никаких враждебных намерений. А теперь, вперед, господа; я думаю, у нас нет времени на колебания.

После этих слов Горбатый Билл поднялся вверх на ближний холм и лег в траву в том самом месте, откуда он прежде с англичанином заметил индейца, а трое других, оставив лошадей там же, где они стояли, молча разошлись в разные стороны. Лорд прихватил с собой подзорную трубу.

Прошло, пожалуй, четверть часа, но не было видно ни одной живой души — похоже, что часовой, от которого улизнул вождь, был очень нерадив и трампы отправились в погоню позже, чем могли это сделать. По всем расчетам, белые вот-вот должны были появиться, и наконец, с холма, где лежал англичанин, послышался громкий окрик:

— Будьте внимательны, они едут!

— Тише! — предостерег его горбун менее громко.

— Они в миле от нас и ничего не услышат.

— Где?

— Прямо на востоке. Я увидел через окуляр двух парней, которые стояли на холме и смотрели оттуда, не виден ли вождь. Лошади их наверняка стоят внизу.

— Так удвойте свое внимание и пощадите животных, они нам понадобятся!

Прошло еще некоторое время, затем послышался топот копыт приближающихся лошадей. В волнистой долине, раскинувшейся перед горбуном, показались два скачущих рядом всадника. Они были очень хорошо вооружены и внимательно осматривали следы вождя, по которым прибыли сюда. Потом за ними показались еще двое, а потом еще один — всего их оказалось пятеро. Когда процессия достигла середины долины и находилась как раз между укрывшимися в засаде, с одного из холмов раздался голос Горбатого Билла:

— Стоп, господа! Ни шагу дальше, или услышите мое ружье!

Всадники мгновенно остановились и посмотрели вверх, но никого не заметили, ибо горбун лежал в высокой траве. Все же они повиновались его приказу, а тот, кто ехал первым, заговорил:

— Дьявол! Что это здесь за таинственный разбойник с большой дороги? Покажитесь нам и скажите, по какому праву задерживаете нас?

— По праву любого охотника, который встретил чужаков!

— Мы тоже охотники, и если ты честный парень, выходи!

Пятеро трампов тотчас схватились за ружья; они выглядели отнюдь не мирно, но горбун продолжал:

— Я честный человек и, пожалуй, могу показаться вам на глаза. Вот он я.

Билл поднялся из травы так, что теперь была видна вся его фигура. Его глаза остро следили за малейшими движениями противников.

— Черт побери! — воскликнул один из трампов. — Если я не ошибаюсь, Горбатый Билл!

— Да, меня действительно так называют.

— Значит, где-то рядом и Дядя Шомпол, ведь эти двое неразлучны!

— Разве вы знаете нас?

— Надо думать! Как-то мы перекидывались с вами несколькими словечками.

— Но я вас не знаю!

— Возможно, ибо сейчас вы меня видите издалека. Ребята, этот парень вздумал встать у нас на пути! Полагаю, что он даже связался с этим краснокожим! Снимем его оттуда!

Еще не договорив до конца, трамп вскинул ружье и нажал на курок. Горбатый молниеносно упал, словно в него попала пуля.

— Хо-хо, прекрасный выстрел! — усмехнулся трамп. — Но мы забыли о Дяде…

Договорить он не успел. Хитрый Билл за миг до выстрела бросился в траву, и теперь оба ствола его длинного ружья по очереди блеснули огнем, после чего тотчас заговорили ружья остальных. Простреленные тела пятерых не успевших даже удивиться трампов вывалились из седел, а нападавшие с дымящимся оружием уже бежали с холмов вниз, чтобы не дать уйти напуганным лошадям.

— Неплохо для начала, — изрек Билл. — Ни одного промаха! Они все мертвы.

Вождь осэджей внимательно осмотрел двоих, которым целил в лоб, когда стрелял. Увидев маленькие дырочки от пуль в переносице каждого, он повернулся к лорду и произнес:

— Ружье моего брата очень маленького калибра, но это великолепное оружие, на которое можно положиться.

— Само собой разумеется, — ответил лорд. — Я заказал оба ружья специально для поездки по прериям.

— Пусть мой брат продаст мне его. Я дам ему сто бобровых шкурок.

— Оно не продается.

— Тогда я дам ему сто пятьдесят!

— Тоже нет.

— И за двести тоже нет?

— Нет, даже если все вместе эти бобровые шкурки в десять раз перекроют шкуру одного слона.

— Тогда я предлагаю ему самую высокую награду, которую могу дать — я меняю это ружье на лучшего скакуна осэджей!

По выражению лица говорившего было видно, что он еще никому никогда не делал подобных предложений, и все же лорд покачал головой и ответил:

— Лорд Кастлпул никогда не меняет и не продает, И зачем мне другой конь, если мой не менее великолепен, чем тот, о котором ты говоришь.

— Ни один конь прерий не может сравниться с моим, но я не могу принуждать моего белого брата продать ружье и верну его. У убитых много оружия, которое я возьму.

Осэдж возвратил карабин, но сделал это весьма неохотно. У мертвых забрали оружие и вещи, а когда осматривали их сумки, Горбатый Билл промолвил:

— Парень узнал меня, но я никак не могу припомнить, где его видел. По его словам было ясно, что от него и его дружков хорошего ждать нечего, поэтому давайте не будем скорбить по поводу его смерти. Кто знает, сколько гнусностей мы предотвратили своими пулями. Теперь вождь поедет верхом и еще четыре лошади оставим для осэджей, которых вызволим из плена.

— А сейчас прямиком к трампам? — уточнил англичанин.

— Естественно! — отозвался Горбатый Билл. — Я знаю эту местность и уверен, что до вечера нам не достигнуть Осэдж-Нук, ибо мы поедем туда не прямо, а сделаем крюк, чтобы обойти лес и выйти к месту с другой стороны.

— А эти трупы?

— Оставим здесь. А может, у вас возникло желание соорудить им фамильный склеп или мавзолей? Пусть ими займутся грифы и койоты, больше и слышать о них не хочу!

В какой-то мере эти слова были жестоки, но на Диком Западе свои понятия о благодеянии; в местности, где кругом смерть и гибель, человек вынужден прежде всего заботиться о себе и избегать всего, что может грозить его личной безопасности. Пока четверо занялись бы трупами, чтобы похоронить их и прочитать молитву, пленные осэджи легко распрощались бы со своими жизнями. Итак, лошади без седоков были связаны таким образом, что могли идти одна за другой. Сделав это, четверо всадников двинулись в северном направлении, а потом свернули на восток.

Вождь ехал впереди и был проводником, ибо хорошо знал место расположения лагеря трампов. Всю вторую половину дня они ехали по холмистой прерии, не встречая никаких следов и никаких людей. Когда солнце склонилось к закату, вдали показалась темная полоска леса.

— Мы пришли с другой стороны, а внутри есть огромная опушка, края которой образуют угол, врезающийся в лес — его называют Угол Убийства. Там находятся могилы наших воинов, — пояснил осэдж.

— Сколько нужно идти через лес, прежде чем достичь этого Угла Убийства?

— Когда мы войдем в лес, нам придется идти, как говорят у вас, четверть часа, чтобы достичь лагеря трампов, — пояснил краснокожий.

Тут Горбатый Билл неожиданно остановил коня, соскочил на землю и, не говоря ни слова, сел в траву. Дядя Шомпол и индеец последовали его примеру, как само собой разумеющееся. Англичанин также спустился и с недоумением осведомился:

— Мне казалось, что у нас нет времени?! Разве мы сможем освободить осэджей, если будем сидеть здесь, сложа руки?

— Вопрос неверный, сэр, — ответил горбун. — Спросите лучше, как мы сможем освободить осэджей, если нас пристрелят?

— Пристрелят? Но почему?

— Вы думаете, трампы спокойно сидят у костра?

— Едва ли!

— Совершенно точно, нет! Они должны есть, а значит, и охотиться. Они будут шляться по всему лесу, а отсюда до лагеря всего пятнадцать минут ходьбы, и вполне вероятно, что кто-то обязательно нас заметит. Поэтому мы должны ждать здесь, пока не стемнеет — тогда все трампы соберутся в лагере и мы незаметно сможем двигаться по лесу. Теперь вам понятно?

— Well, — кивнул лорд и тоже сел. — Не думал я, что окажусь таким глупцом!

— Да, вы прискакали бы прямо в руки к этим парням, а я вынужден бы был отвезти ваш дневник во Фриско, не получив при этом ни единого доллара.

— Ни одного? Но почему?

— Потому что это приключение мы еще не испытали.

— Испытали уже давно! Оно даже внесено в список. Встреча с вождем и перестрелка с пятью трампами потянут на пятьдесят долларов, так что я уже ваш должник, а освобождение осэджей — новое приключение.

— Также на пятьдесят долларов?

— Да, — кивнул лорд.

— Ну, тогда пишите, сэр! — засмеялся Билл. — Если делить каждое событие на подобные частные приключения, то во Фриско вы задолжаете нам столько, что сами не будете знать, где взять такие деньги!

Лорд усмехнулся и ответил:

— На ваш век хватит! Я смогу вам заплатить, не продавая замок Кастлпул. Или вы хотите пари? Ставлю десять долларов. Кто еще?

— Я — нет, сэр. Если я поспорю, то все, что заработал, снова потеряю, а это вовсе не входит в планы племянника моего дяди!

Солнце теперь зашло, и сумрачные тени, окутавшие холмы, расползлись по долине, постепенно одев лес в мрачные одежды. Небо казалось черным, поскольку не было видно ни одной звездочки.

Теперь можно было отправляться в путь, но, разумеется, не верхом — осторожность требовала оставить животных на открытом месте. Деревянные колышки, которые вбивают в землю, чтобы привязать к ним поводья коней, возит с собой каждый вестмен. Именно таким способом, привязав коней, всадники гуськом повернули к лесу.

Краснокожий шагал впереди. Стопы его ног касались земли так тихо, что чужое ухо не могло этого услышать. Лорд, идущий следом, ценой неимоверных усилий старался двигаться так же бесшумно. Вокруг все было тихо, и лишь легкий ветерок покачивал кроны деревьев.

Вдруг осэдж схватил англичанина за правую руку и шепнул ему:

— Пусть мой брат подаст руку следующему, чтобы бледнолицые образовали цепь, которую я поведу. Так никто не натолкнется на дерево.

Так он шел с вытянутой вперед рукой и тянул за собой остальных. Лорду время казалось вечностью, ибо в таком положении минуты превращались в часы. Наконец вождь остановился и прошептал:

— Пусть мои братья прислушаются. Я слышал голоса трампов!

Они напрягли слух и скоро убедились в том, что краснокожий не ошибся. Действительно, где-то вдали послышался разговор, но слова разобрать было невозможно, Люди сделали несколько шагов, и их глаза различили среди деревьев слабый свет.

— Пусть мои братья подождут здесь, пока я не вернусь, — проговорил осэдж.

Едва он это сказал, как тотчас исчез. Прошло, пожалуй, более получаса, прежде чем он вернулся обратно. Никто не слышал и не видел, как он пришел — Менака-Шеха словно вырос из-под земли.

— Ну? — спросил Билл. — Что нам скажет вождь?

— Что трампов стало еще больше, намного больше.

— Проклятье! Неужели эти головорезы устроили здесь сбор? Горе фермерам и прочему люду, кто живет неподалеку! Ты слышал, что они говорили?

— Там горят много костров и место хорошо освещено. Трампы образовали круг, в котором стоял какой-то бледнолицый с рыжими волосами и говорил долго и очень громко.

— О чем он говорил? Ты понял?

— Я все понял, ибо он ревел совсем рядом; но мое внимание было направлено на то, чтобы отыскать моих краснокожих братьев, и потому я мало запомнил, что он говорил.

— Ну, что ты запомнил?

— Он сказал, что богатство всегда копилось за счет бедных и его нужно отнимать у богатых. Он утверждал, что государство не имеет права взимать с подданных никаких налогов, а потому все деньги из касс должны быть конфискованы. Он сказал, что все трампы братья и быстро могут стать очень богатыми, если они последуют его призыву.

— Дальше! Что еще?

— Дальше я уже не обращал внимания на его слова. Он говорил еще о большой и полной кассе железной дороги, которую надо опустошить. Но потом я больше не слышал его слов, поскольку увидел место, где находились мои краснокожие братья.

— Где это?

— Вблизи маленького костра, у которого никто не сидит. Они стоят там, привязанные к деревьям; каждого охраняет один трамп.

— Туда трудно пробраться?

— Пробраться можно. Я мог бы сам попробовать перерезать веревки, но решил лучше не делать этого, а позвать на помощь моих белых братьев, чтобы справиться с этим скорее. Но прежде чем уйти, я подполз к одному моему краснокожему брату и шепнул ему, что их всех спасут.

— Очень хорошо, ибо теперь они готовы к нашему появлению и не выдадут нас, вскрикнув от радости, — заключил Горбатый Билл. — Эти трампы не вестмены! Чудовищная глупость с их стороны — не поместить пленников в середину лагеря. В том случае пришлось бы вчетвером, рассчитывая только на внезапность, заскочить в круг этих парней и, воспользовавшись парализовавшим их страхом, отвязать осэджей. Веди нас к тому месту, где они находятся.

Вождь снова был впереди — перебегал от дерева к дереву, заботясь о том, чтобы оставаться в тени стволов. Так они быстро приблизились к месту стоянки, где насчитали восемь пылающих костров. Самый маленький горел почти в вершине угла, рядом с деревьями, именно туда направлялся вождь. Остановившись на какой-то миг, вождь шепнул трем белым:

— Теперь у огня много бледнолицых, хотя до этого там никого не было. Человек с рыжими волосами тоже здесь. Похоже, это их вожди. Стоят ли в нескольких шагах оттуда у деревьев мои осэджи?

— Да, — тихо ответил горбун. — Этот рыжий закончил свою болтовню, и теперь негодяи сидят вдали от остальных и, похоже, держат совет. Возможно, речь идет там о чем-то важном — так много трампов вместе не станут собираться ради пустяка. К счастью, их ружья стоят под деревьями. Я подползу и послушаю, о чем они говорят.

— Пусть мой брат этого не делает, — предостерег Доброе Солнце.

— Почему? Не думаешь ли ты, что я позволю себя схватить?

— Нет, я знаю, что мой брат очень ловок, но его могут увидеть.

— Увидеть — это еще не схватить!

— Да, у моего брата легкие ноги и он смог бы быстро убежать, но тогда нам не удастся освободить осэджей.

— Нет! Мы бы в момент сняли часовых и успели бы разрезать веревки, а потом — быстро через лес и к лошадям! Хотел бы я увидеть трампа, который помешал бы нам это сделать! Короче, я пополз туда, а если меня заметят, сразу же бросайтесь к пленникам. Ничего с нами не случится. Вот мое ружье, Дядя!

Отдав оружие своему товарищу, чтобы оно не мешало, Билл лег на землю и пополз к огню. Его задача оказалась значительно легче, чем он думал. Трампы разговаривали так громко, что ему достаточно было залечь на полпути, чтобы слышать каждое слово.

Вождь не ошибся, предположив, что четверо сидевших у огня — вожаки. Рыжий, конечно же, был не кем иным, как Полковником, который, скрываясь от мести рафтеров, прибыл в лагерь сегодня вечером. Как раз в этот момент звучал его голос, и Горбатый Билл четко слышал слова:

— Могу обещать вам большую удачу, ведь там у них главная касса! Вы согласны?

— Да, да, да, — кивали трое других.

— А как с фермой Батлера? Вы идете со мной или я должен рассчитывать на собственные кулаки, завербовав для этого человек тридцать ваших людей?

— Конечно, действуем вместе, — отозвался один из предводителей. — Не понимаю, почему деньги должны сыпаться только в твой карман! Вопрос в том — на месте ли эти деньги.

— Пока нет. Мы лишили рафтеров лошадей, а сами уже следующим утром раздобыли себе несколько неплохих кляч, так что фермы им еще долго не видать. Но этот Батлер и без того очень богат. Мы нападем на ферму, захватим ее, а потом спокойно подождем этих рафтеров и тех мерзавцев, что ведут их.

— Ты точно знаешь, что они едут туда?

— Совершенно точно! Этот Олд Файерхэнд обязательно приедет туда, чтобы встретиться с инженером, который, наверное, уже там.

— С каким инженером? Что у них за дела?

— Да так, пустяки. Это история, которая не вызовет у вас интереса. Может быть, я расскажу об этом, но в другой раз, а может, найму вас еще для одного ловкого дела, которое сулит уйму денег.

— Ты что-то темнишь! Говоря откровенно, я бы не хотел связываться с этим Олд Файерхэндом — уж слишком много о нем наслышан!

— Ты боишься? — усмехнулся Полковник.

— Не боюсь, но у меня предубеждение к подобным людям.

— Чепуха! Что он сможет нам сделать? Подумать только, нас четыреста человек, готовых сразиться с самим дьяволом!

— Ты хочешь взять всех на ферму Батлера?

— Естественно! Ведь нам по пути. Или мы снова сюда вернемся?

— Нет. А когда тронемся в путь?

— Завтра после полудня, так что к вечеру будем у фермы. Огромная ферма запылает гигантским костром, на котором мы сможем приготовить уйму жаркого!

Горбатый Билл услышал достаточно; он пополз назад к своим спутникам и призвал их к немедленному освобождению индейцев.

По его мнению, каждый должен был подползти к одному из пленников и перерезать веревки, но вождь возразил:

— Я привел моих белых братьев, чтобы они быстро помогли, если мне не удастся одному освободить моих воинов. Все, что сейчас произойдет — дело не белых, а индейца! Я пойду один, и пусть мои братья придут мне на помощь, но только тогда, когда меня заметят враги!

Сказав это, вождь змеей скользнул меж кустов.

— Что он хочет сделать? — тихо спросил удивленный англичанин.

— Сейчас он преподаст урок индейской ловкости, — ответил Билл. — Будьте так добры, пригнитесь пониже и внимательно смотрите туда, где стоят пленники. Если дело будет туго, мы поспешим на помощь. От нас требуется лишь быстро разрезать веревки, а потом добраться до коней.

Лорд повиновался. Огонь, у которого сидели четверо вожаков трампов, находился на расстоянии не более десяти шагов от кромки леса. Ближайшими к нему деревьями оказались те, к которым в стоячем положении были привязаны пленники. Около каждого сидел вооруженный охранник. Часовые смотрели в сторону костра, пытаясь уловить, о чем там шла речь. Англичанин напряг зрение, стараясь увидеть вождя, но тщетно. Он заметил лишь, как один из сидевших часовых вдруг лег, да так быстро, словно был кем-то опрокинут. Точно так же, один за другим, улеглись трое остальных и остались лежать в тени деревьев. При этом не было слышно ни звука, ни малейшего шума.

Прошло еще некоторое время, и внезапно лорд увидел вождя, который уже лежал на земле между ним и Биллом.

— Ну? Готово? — спросил Горбатый Билл

— Да, — ответил краснокожий.

— Но ведь твои осэджи еще связаны! — удивился лорд.

— Нет. Они лишь остались в том положении, пока я здесь, с вами. Мой нож поразил часовых в сердце, а рука забрала их скальпы. Я поползу туда снова, чтобы идти вместе с моими краснокожими братьями к лошадям трампов, среди которых есть и наши звери. Все прошло гладко, и мы не можем уйти, не взяв с собой лошадей.

— Зачем лишний раз подвергать себя опасности! — предостерег Билл.

— Мой белый брат ошибается, и никакой опасности больше нет! Как только вы увидите, что пленники исчезнут, можете уходить. Очень скоро вы услышите топот лошадей и крики трампов, которые их охраняют, а потом все мы встретимся у того места, где спешились раньше. Хуг!

Своим последним восклицанием вождь дал понять, что дальнейший спор бесполезен, и тотчас растворился в ночи. Лорд неотрывно продолжал следить за пленниками, которые по-прежнему опирались на деревья, но как ни был он внимателен, все же не заметил, в какой момент они вдруг исчезли — словно сквозь землю провалились.

— Превосходно! — не удержался лорд. — Все как в авантюрном романе!

— Хм! — усмехнулся горбун. — С нами вы «перечитаете» кучу всяких романов и тогда сами решите, что лучше — читать или участвовать!

— Мы уходим?

— Еще нет. Хочу посмотреть на лица этих парней, когда начнется кутерьма. Подождем еще немного.

Долго ждать не пришлось, ибо с другой стороны лагеря раздался громкий, ужасный крик, ему ответил другой, а за ними — вдруг сразу несколько, по которым сразу было ясно, что исходят они из индейских глоток. Тут же послышалось фырканье и ржанье, топот копыт и какой-то грохот — казалось, что задрожала земля.

Трампы вскочили и в панике забегали; никто из них не мог понять, что случилось. Где-то рядом раздался крик рыжего Полковника:

— Осэджи сбежали! Дьявольщина! Кто их…

Голос прервался, ибо говоривший подскочил к часовым, которые, как ему показалось, уснули, и встряхнул ближайшего. В свете костра он увидел остекленелые глаза и безволосый, окровавленный череп.

— Убиты и оскальпированы, все четверо! А краснокожие сбежали!

— Индейцы! Индейцы! — послышалось со стороны, где стояли лошади трампов.

— К оружию! К лошадям! — пытался бешеным криком навести порядок Полковник. — На нас напали! Они хотят увести коней!

Дальнейшее просто невозможно описать: в полутьме поднялась страшная суматоха, все бегали взад-вперед, но никто не видел врага, и лишь по прошествии некоторого времени, когда страсти чуть улеглись, оказалось, что исчезли только захваченные лошади индейцев. Сразу же после того как все стихло, выставили посты и обыскали окрестности лагеря, но безуспешно. В конце концов, трампы сошлись на версии, что в лесу оказались другие осэджи, которые незаметно подкрались и освободили своих соплеменников, при этом убив и оскальпировав стражников и забрав своих коней. Однако трампы никак не могли взять в толк, как совершенно без шума были сняты часовые и как вообще все произошло. Еще больше удивились бы они, если бы узнали, что освободил пленников всего лишь один человек, проделав это поистине мастерски.

Когда вожаки банды снова собрались у костра, Полковник сказал:

— Побег краснокожих, конечно, не большое несчастье для нас, но он вынуждает изменить план на завтра.

— Почему? — спросили его.

— Потому что осэджи слышали все, о чем мы говорили, они ведь знают язык белых. К счастью, им ничего не известно о наших целях в Хвосте Орла, ибо об этом мы говорили не здесь, а у другого костра. Но эти псы знают, что мы едем на ферму Батлера.

— И ты думаешь, они нас выдадут?

— Разумеется!

— Должно быть, дикари дружны с Батлером?

— Дружны или нет, они сообщат ему, чтобы просто отомстить нам, а тот приготовит горячий прием!

— Да, такое не трудно предвидеть, а потому надо поторопиться. Хотел бы я только знать, где те пять наших ребят, что отправились за сбежавшим вождем?

— Мне это тоже не понятно. Если бы вождь искал спасения в лесу, то найти его там просто невозможно, но его следы вели в прерию, и шел он пешком. Они должны были его схватить!

— Возможно. Может, их на обратном пути внезапно настигла ночь и они заблудились? Или разбили лагерь, чтобы не заблудиться, и завтра будут здесь? Во всяком случае, завтра отыщем их следы, ведь наше направление совпадает с их маршрутом.

Но говоривший заблуждался. Небо, а скорее, затянувшие его тучи позаботились об обратном, ибо среди ночи зарядил хотя и легкий, но продолжительный дождь, смывший все следы, оставленные людьми и животными.

Глава шестая. ИЗНУРИТЕЛЬНАЯ СКАЧКА ВО МРАКЕ

Как только возле коней трампов поднялся крик, послуживший сигналом для Билла переводить Дядю и англичанина в безопасное место, все трое поспешили, насколько позволяла темнота, через лес к своим лошадям. Последние были быстро найдены лишь благодаря чутью обоих охотников, ибо лорд с трудом ориентировался в ночи: в сумерках волнистые холмы и долина выглядели совершенно по-иному. Отвязав животных, белые вскочили на них, крепко взяв за длинный повод остальных привязанных вереницей коней без седоков.

Едва они это проделали, как тотчас услышали приближение индейцев. Казалось, вождь чувствовал себя в темноте так же легко, как светлым днем.

— Трампы слепы и глухи! — произнес Доброе Солнце. — Нам не удалось убить многих из них, так как воины осэджей должны были забрать своих коней и не могли оставаться там долго. Но мы еще отправим их в Страну Вечной Охоты, чтобы они прислуживали духам наших воинов!

— Ты будешь мстить? — спросил Билл.

— Почему мой брат спрашивает меня? Разве смерть восьми павших воинов уже отомщена? А четверо оставшихся разве не должны были стоять под пытками перед смертью? Мы поедем в вигвамы осэджей, чтобы собрать много воинов. Потом мы пойдем по следу этих бледнолицых до тех пор, пока Великий Маниту не отдаст их нам в руки!

— А где сейчас находятся стойбища храбрых осэджей?

— Отсюда надо ехать на запад.

— Так это должно быть недалеко от фермы Батлера?

— Да.

— А сколько оттуда до твоих верхом?

— Первый поселок можно встретить, проскакав полдня, если иметь хорошего коня и поторопиться.

— Очень хорошо. Мы должны спешить, чтобы спасти ферму Батлера.

— Что говорит мой брат? Батлер — друг и защитник осэджей. Ему грозит несчастье?

— Да, но поговорим не сейчас и не здесь. Кое-что могут сказать и твои воины, если понимают английский. Прежде всего нам нужно уехать отсюда, чтобы не попасться трампам. Они завтра хотят напасть на ферму, и мы должны предупредить ее владельца.

— Уфф! Пусть мои краснокожие братья возьмут лишних коней, чтобы белым братьям было легче следовать за мной.

Его люди беспрекословно повиновались, взяв за повод лошадей без седоков, а потом галопом помчались между холмами, но не по своим оставленным следам, ибо это было северное направление, а по следам, которые еще раньше оставил вождь и его преследователи — они вели прямо в район фермы Батлера.

Галопом?! В ночной тьме?! И все же это было именно так. Даже днем только хорошо знающий местность разведчик сможет правильно ориентироваться в Волнистой прерии, а уж не заблудиться ночью — это могло быть лишь чудом. Когда неискушенный англичанин, ехавший рядом с Биллом, что-то заметил по этому поводу, тот с улыбкой ответил:

— Да, сэр, я уже понял, что вас оторопь взяла. Но могу вас уверить — вы еще не раз увидите, услышите и переживете сами то, что прежде считали невозможным!

— Так вы бы тоже здесь не заблудились?

— Я? Хм! Если быть откровенным, мне бы и в голову не пришло так нестись меж этих волнистых холмов. Я бы тихо-мирно поехал, тщательно обследуя каждый изгиб каждой долины, которые встретились бы на моем пути, и все равно утром оказался бы, где угодно, но только не там, куда стремился!

— Так значит, с вождем может случиться то же самое!

— Нет. У краснокожего чутье на дорогу. А самое главное — под ним снова его собственный конь! Это животное ни на шаг не собьется со следа, по которому бежал сегодня его хозяин. Небо чернее копоти, да и на земле я вижу не больше, чем с ноготь, но все же мы несемся галопом как ясным днем по главной улице, и держу пари, что не пройдет и шести часов, как мы осадим своих коней у дверей фермы Батлера.

— Что-что? — обрадовался англичанин. — Пари? Вы хотите поспорить? Это же великолепно! Значит, вы в этом уверены? Тогда я утверждаю обратное и ставлю пять долларов или все десять. А может быть, вы хотите поспорить на большую сумму? Я тотчас готов!

— Благодарю, милорд! Ни о каком пари не может быть и речи. Я повторяю, что ни с кем никогда не заключаю пари. Пожалейте ваши деньги — они понадобятся вам для другого! Вы только подумайте, сколько вам придется заплатить мне и Дяде только лишь за сегодня!

— Сто долларов! Пятьдесят за убитых трампов и пятьдесят за освобождение осэджей.

— А очень скоро у вас снова будут большие траты.

— Разумеется, ибо нападение на ферму, которое мы должны предотвратить, — новое приключение, и я оцениваю его тоже в пятьдесят долларов.

— Удастся ли нам предотвратить нападение, еще не известно! Это действительно приключение, которое, как вы говорите, обойдется вам в пятьдесят долларов, но только если мы останемся живы. А вот как быть с Олд Шеттерхэндом, Виннету или Олд Файерхэндом? Сколько вы заплатите, если мы столкнемся с кем-нибудь из них нос к носу?

— Сто долларов, если вы согласны!

— Очень даже согласен, ибо завтра или послезавтра мы, вероятно, встретимся с Олд Файерхэндом.

— Это правда?

— Да. Он тоже должен прибыть на ферму Батлера.

Вождь осэджей, ехавший впереди и случайно услышавший эти слова, тотчас развернулся, не осаживая коня.

— Олд Файерхэнд, знаменитый бледнолицый, приедет на ферму? — спросил он.

— Да. Об этом сказал у костра трамп по кличке Полковник.

— Рыжеволосый, у которого длинный язык? Откуда ему это известно? Он видел великого охотника или разговаривал с ним?

Припустив коня вперед, Билл кратко рассказал, что ему удалось услышать.

— Уфф! — вырвалось у вождя. — Тогда ферма спасена, ведь одна голова этого бледнолицего стоит больше, чем все оружие тысячи трампов!

— Ты его знаешь?

— Все вожди Запада видели его и курили с ним трубку мира. Почему же я не должен его знать? Мой брат чувствует, что начинается дождь? Это хорошо, ибо дождь даст силы упавшей траве и рано утром трампы не заметят ни одного нашего следа.

Теперь беседа прекратилась. Быстрая скачка, требующая внимания, затрудняла разговоры, а начавшийся дождь сделал людей еще менее общительными.

Дорога не создавала больших трудностей — ни камней, ни ям, ни каких-либо других подобных препятствий не попадалось. Волнистые долины, покрытые мягкой травой, расширялись, и вскоре уже несколько всадников могли скакать рядом. Лишь только темнота затрудняла передвижение.

Временами всадники позволяли коням идти шагом, давая им передышку, но потом снова мчались рысью или галопом. Спустя несколько часов прежняя уверенность Билла все же несколько поколебалась, и он обратился к вождю:

— Мой брат уверен, что мы выбрали верный путь?

— Пусть мой брат не спрашивает, — спокойно ответил вождь осэджей. — Мы очень торопились и скоро будем на том месте, где я сегодня встретил тебя и Дядю.

Было ли это результатом тренировок или врожденной интуицией? Как мог вождь так точно определить место? Так или иначе, Билл все же не хотел верить, что они преодолели такое большое расстояние. С дождем посвежело и повеяло сквозняком, который обдувал всадников снизу и значительно облегчал бег коням. Вскоре после упомянутого разговора конь вождя внезапно перешел с галопа на шаг, а потом без команды хозяина встал и зафыркал.

— Уфф! — произнес Доброе Солнце приглушенным голосом. — Перед нами должны быть люди. Пусть мои братья прислушаются и не двигаются, пусть они глубоко вдохнут воздух.

Все встали, боясь шевельнуться, и слушали, что вождь скажет дальше.

— Огонь! — шепотом пояснил он.

— Однако следов никаких не видно! — заметил Билл.

— Я чувствую дым, который идет с ближнего холма. Пусть мой брат сойдет с коня и вместе со мной взберется на холм и посмотрит, что там за ним.

Спустившись на землю, белый и индеец бесшумно подкрались к близлежащему холму, контуры которого выделялись в свете вновь выглянувшей луны. Не успели они пройти дальше и десяти шагов, как вдруг чьи-то сильные руки сдавили индейцу горло, прижав к земле так, что он не мог издать ни звука. Одновременно другие руки вцепились в горло горбуну и также придавили его к земле.

— Крепко держите? — спросил тихо тот, кто схватил индейца, на чистейшем немецком.

— Да, — тихо прозвучало в ответ. — Держу его так крепко, что он и не пикнет!

— А теперь быстро прочь, за холм! Сейчас узнаем, кто это к нам пожаловал. Вам не тяжело?

— Какое там! Этот парень легче мухи, неделю не евшей и не пившей. Боже мой, кажется, у него сзади горб, который я обычно называю «косым хребтом»! Не мой ли…

— Что?

— Не мой ли это старый приятель Горбатый Билл!

— Увидим у огня. Минута у нас еще в запасе, и пока никто нас не преследует. Их там внизу по меньшей мере с дюжину, но они не двинутся с места, пока не вернутся эти двое.

Все произошло быстро и бесшумно, а потому спутники Билла и вождя, несмотря на близость, даже не догадывались, что случилось. Олд Файерхэнд — а это был именно он — взял одного пленника на руки, а Дролл потащил другого за собой по траве. С другой стороны холма тихо лежали усталые лошади, едва курился маленький костер, и в его скудном свете можно было различить двадцать фигур, стоявших с ружьями наготове, чтобы приветствовать врага градом пуль.

Когда оба вестмена принесли пленников к огню, у каждого из них вырвался возглас удивления.

— Бог ты мой! — воскликнул Олд Файерхэнд. — Это Менака-Шеха, вождь осэджей! Его нам нечего опасаться.

— Дева Мария! — вырвалось у Дролла. — Это действительно Билл, Горбатый Билл! Парень, друг, возлюбленное дитя, почему ты молчал, когда я сдавил твою глотку?! И теперь лежишь тут и не можешь ни слова сказать, ни пикнуть! Поднимайся и падай в мои объятья, братец! Ах так, ты даже по-немецки не понимаешь? Нет, он все же не должен так просто взять и умереть! Да поднимайся ты, в конце-то концов, сокровище моего сердца! Я же действительно не хотел тебя задушить, разве это возможно вполсилы!

Бравый альтенбуржец в тот момент не на шутку испугался за жизнь лежавшего с закрытыми глазами и с трудом хватающего воздух, едва не задушенного Билла. Наконец тот приподнял веки, беспамятным взглядом уставившись на склонившегося над ним Дролла, а затем охрипшим голосом спросил:

— Возможно ли такое, Тетка Дролл?

— Благодари Бога, что я тебя не отправил к праотцам! — с ликованием ответил Дролл, но уже по-английски. — Конечно же, я! Почему ты мне не сказал, что это ты?

— Да разве я мог говорить? Меня так быстро схватили, что я даже не успел никого увидеть! Боже, Олд Файерхэнд!

Увидев знаменитого охотника, Билл стал подниматься под взглядом гиганта, который, казалось, возвращал ему способность двигаться. Хватка Файерхэнда была намного крепче, чем у Дролла, поэтому вождь осэджей по-прежнему лежал, не двигаясь.

— Он мертв? — озабоченно спросил поднявшийся горбун.

— Нет, — ответил Олд Файерхэнд, подавая ему руку. — Он только потерял сознание, но сейчас придет в себя. Приветствую вас, Билл! Какая радостная неожиданность! Как вы оказались вместе с вождем осэджей?

— Я знаю его уже несколько лет.

— Вот как? А кто с вами? Наверное, воины его племени?

— Да, их четверо.

— И только? У вас есть лошади без седоков?

— Конечно. Кроме того, там еще Дядя Шомпол, которого вы также хорошо знаете, и один английский лорд.

— Лорд? Знатная встреча! Ведите сюда своих людей. Ни вам, ни нам нечего теперь опасаться.

Билл побежал и, не преодолев даже половины расстояния, радостно закричал:

— Дядюшка, отправляйтесь вперед! Мы среди друзей. Олд Файерхэнд и Тетка Дролл здесь!

Услышав обращение, индейцы и белые последовали призыву Билла, а лежавшие в засаде рафтеры, готовые к суровой драке, поднялись из травы, чтобы приветствовать прибывших. Как же были удивлены последние, когда узнали, что здесь произошло, и увидели лежащего вождя! Осэджи, спустившись с коней, остались на месте и издали бросали полные глубокого уважения взгляды на Олд Файерхэнда, уложившего самого сильного и хитрого воина племени.

Лорд сделал круглые глаза и приблизился к гиганту медленным шагом с такой глупой миной, что трудно было удержаться от смеха. Взглянув на англичанина, Олд Файерхэнд сразу узрел его нос, сильно опухший с одной стороны. Подав ему руку, охотник произнес:

— Приветствую вас, милорд! Вы были в Турции, Индии, возможно, также и в Африке?

— Откуда вы это знаете, сэр? — удивился англичанин.

— Я просто предположил, ибо вы до сих пор носите на носу следы алеппской опухоли. Кто побывал в подобных путешествиях, тот и здесь, пожалуй, не спасует, хотя…

Он замолчал и бросил насмешливый взгляд на экипировку англичанина, особенно на жаровню, прикрепленную к ранцу. Тем временем пришел в себя вождь осэджей. Открыть глаза, глубоко вздохнуть, вскочить на ноги и выхватить нож было для него делом одной секунды. Но когда взгляд его упал на охотника, рука, сжимавшая нож, опустилась.

— Олд Файерхэнд! Это ты меня схватил?

— Да. Было так темно, что я не смог узнать моего краснокожего брата.

— Тогда я рад, ибо быть взятым в плен Олд Файерхэндом не бесчестие! Если бы это сделал кто другой, пятно позора лежало бы на мне, пока я не убил бы врага! Мой белый брат едет на ферму Батлера?

— Да, откуда ты знаешь?

— Бледнолицые говорили об этом.

— На ферме я появлюсь позже. Сейчас моя цель — Осэдж-Нук!

— Кого ищет там мой славный брат?

— Одного белого, которого называют Полковником Бринкли, и его друзей — трампов.

— Мой брат может спокойно ехать с нами на ферму, поскольку Полковник будет там завтра днем. Он хочет напасть на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам об этом сказал, а Билл и мои воины слышали. Трампы сегодня напали на меня и моих воинов, восемь из них погибли, а я и остальные попали в плен. Но я убежал и встретил Билла с Дядей, которые вместе с тем лордом помогли освободить моих братьев.

— Так это тебя преследовали пять трампов?

— Да.

— Билл и Дядя располагались здесь?

— Да.

— А англичанин встретился с ними незадолго до этого?

— Все так, как говорит мой брат, но откуда он это знает?

— Мы скакали вверх по течению реки Черного Медведя и сегодня рано утром оставили ее, чтобы прибыть в Осэдж-Нук. Здесь мы натолкнулись на мертвых трампов и…

— Сэр! — вмешался Горбатый Билл. — Откуда вам известно, что это были трампы? Никто не мог вам об этом сказать!

— Вот этот клочок бумаги говорит лучше других, — ответил Олд Файерхэнд. — Вы обыскали их, но оставили его в кармане одного из трампов.

Вытащив кусок газеты, Олд Файерхэнд поднес его к огню и прочитал:

«Забывчивость или ошибка, которую едва ли посчитали бы возможной, была обнаружена комиссаром Бюро по территориальным вопросам Соединенных Штатов. Этот чиновник обратил внимание правительства на тот невероятный факт, что в самом центре Соединенных Штатов существует полоса земли, по размерам больше иного государства и, к радости некоторых лиц, полностью не контролируемая ни правительством, ни администрацией. Этот примечательный участок земли представляет собой огромный четырехугольник в сорок миль шириной, сто пятьдесят длиной и занимает около четырех миллионов акров земли. Местность расположена между Индейской территорией [340] и Нью-Мексико, севернее Техаса и южнее Канзаса и Колорадо. Как теперь оказалось, эта область при официальной топографической съемке не была учтена и обязана упомянутым преимуществом ошибке в определении линии границ соседних территорий. Вследствие этого данный участок не принадлежал никакому штату и никакой территории, не учтен правительством и, следовательно, не попал под юрисдикцию никакого закона. Закон, право и налоги там — неизвестные понятия. В рапорте комиссара земля представляется прекраснейшей и плодороднейшей местностью на всем Западе, исключительно подходящей для земледелия и разведения скота. Но несколько тысяч поселившихся там» свободных американцев» не занимаются ни земледелием, ни скотоводством, а собираются в банды бездельников, бродяг, конокрадов, десперадос и беглых преступников, которые стекаются туда со всех сторон света. Они наводят ужас на соседние территории, особенно донимая скотоводов, которые больше всего страдают от их грабежей. Пострадавшая сторона требует, чтобы правительственные органы немедленно прекратили беззакония и положили конец этому разбойничьему государству ».

Индейцы, слышавшие эти слова, остались равнодушными, но белые удивленно переглянулись.

— Неужели правда? И это возможно? — спросил лорд.

— Полагаю, что да, — ответил Олд Файерхэнд. — В конце концов, лгут газетчики или нет, это сейчас не столь важно. Главное другое, что только трамп мог таскать с собой везде и всюду этот листок, поэтому тех пятерых я сразу принял за трампов. Прибыв сюда, мы увидели, что на земле лежат трупы, и, естественно, поняли, что произошла схватка. Мы обыскали мертвых, хорошо изучили следы и выявили следующее: двое белых сделали здесь привал, один длинный, другой маленький. Потом пришел третий белый, который присоединился к ним и доел остаток еды. Затем состоялись соревнования по стрельбе, при которых были убиты два грифа — таким образом, третий белый доказал, что он хороший стрелок, и был принят в общество этих двух. Потом появился индеец — он бежал из Осэдж-Нук, и за ним гнались пять трампов; оказалось, что он друг белых, и те стали на его защиту, перестреляв преследователей. Затем трое бледнолицых и индеец сели на коней, чтобы кружным путем вернуться в Осэдж-Нук — очевидно, они хотели напасть на трампов. Я решил помочь им, но тем временем спустились сумерки, и мы стали ждать рассвета, ибо в темноте боялись потерять следы.

— Почему мой белый брат напал на нас? — спросил Доброе Солнце.

— Потому что принял вас за трампов.

— Почему так подумал мой брат?

— Я знал, что в Осэдж-Нук у них большой сбор. Пятеро из них отправились за индейцем, но были застрелены и, естественно, не вернулись. Остальных это могло обеспокоить, и вполне возможно, что они решили выслать помощь. Я выставил часового, который вовремя заметил приближающихся всадников и сообщил мне. Ветер был со стороны Осэдж-Нук, и ваше приближение мы могли заметить издалека. Мои люди взялись за оружие, а Дролл и я отправились вам навстречу. Двое спешились, потом подползли ближе, и нам пришлось взять их в плен, чтобы у огня рассмотреть лица. Остальное вы знаете.

— Мой брат снова доказал, что он самый знаменитый охотник среди бледнолицых! А что теперь он хочет сделать? Трампы его личные враги?

— Да. Я преследую рыжего и хочу поймать его. Что делать дальше, я могу решить лишь после того, как узнаю, как обстоят дела в Осэдж-Нук и что там произошло. Вы расскажете мне об этом, Билл?

Горбатый Билл кивнул, после чего подробно изложил суть дела, а в заключение добавил:

— Сами видите, сэр, что времени у нас мало. Пожалуй, вы охотно вместе с нами сядете в седло, чтобы тотчас скакать на ферму.

— Нет. Сейчас я поступлю по-другому.

— Почему? Вы хотите попутно дать трампам бой?

— Этого мне в голову не приходило, но я останусь здесь, хотя уверен, что опасность гораздо большая, чем вы думаете.

— Что вы имеете в виду?

— Вы думаете, что эти бездельники отправятся в путь лишь после полудня?

— Да, — не понимая, к чему клонит Олд Файерхэнд, ответил Билл.

— А я говорю вам, что они уже ранним утром будут в седле!

— Но Полковник так сам сказал!

— Между тем он уже рассудил по-другому.

— Как к вам пришла эта мысль?

— Где были привязаны пленные осэджи? — ответил Олд Файерхэнд вопросом на вопрос.

— Вблизи костра, у которого сидел рыжий.

— Они слышали, что говорили трампы?

— Да, те говорили довольно громко.

— А то, что бандиты нападут на ферму Батлера?

— Тоже.

— Ну, а теперь пленные сбежали. Разве Полковнику не может прийти в голову, что они поспешат к Батлеру, чтобы предупредить его?

— Дьявол, правда ваша! Само собой разумеется!

— Конечно! Но ущерб, который может принести им это обстоятельство, можно уменьшить, если они отправятся в путь раньше. Бьюсь об заклад, что они решили седлать коней на рассвете.

— Заклад? — оживился лорд. — Well! Сэр, вы мой человек! Вы готовы поспорить, что трампы поедут ранним утром? Хорошо, тогда я утверждаю, что они покинут Осэдж-Нук лишь завтра вечером! Ставлю десять долларов, а то и двадцать, тридцать! А может, вы хотите пятьдесят?

Он уже выдвинул вперед свою сумку, готовый вытащить деньги. Одного незаметного для англичанина знака Горбатого Билла было достаточно, чтобы Олд Файерхэнд понял, что перед ним азартный спорщик.

— Закройте вашу сумку, сэр, и успокойтесь. Мне и в голову не пришло говорить о закладе серьезно. Спорить в таких важных делах вовсе не годится!

— Но я хочу поспорить именно сейчас! — не унимался лорд.

— А я не хочу!

— Жаль, очень жаль! Я слышал о вас столько хорошего. Каждый истинный джентльмен готов поспорить. То, что вы не хотите этого сделать, почти вынуждает меня изменить такое лестное мнение о вас.

— Пусть будет так, если вам угодно! Но потом, пожалуй, очень скоро наступит время, когда вы вернетесь к своему прежнему мнению. А теперь стоит заняться другим, более важным делом. Собственность и жизнь многих людей поставлены на карту, и наш долг — предотвратить несчастье. Споры здесь неуместны.

— Совершенно верно, сэр. Я ведь спорю так, походя. Когда наступит время действий, вы, конечно же, увидите меня на нужном месте, даже, может быть, таким же уверенным и спокойным, как и вы. Физическая сила — это еще не все! Запомните это!

Лорд горел негодованием и мерил геркулесову фигуру Файерхэнда придирчивым взглядом. В тот момент казалось, что знаменитый охотник даже не знал, как поступить с англичанином, и лица его коснулась тень, но тут же черты разгладились, и вестмен улыбнулся вновь:

— Спокойно, сэр! До того момента, как мы с вами познакомились, мы отнюдь не собирались грубить друг другу! Вы здесь пока новый человек.

Слово» новый» сыграло обратную роль, и лорд, еще более рассерженный, повысил голос:

— Кто вам это сказал? Разве я похож на новичка? По крайней мере, я экипировался, как принято в прериях! Вы же похожи на человека, только что вышедшего из какого-нибудь клуба или покинувшего женское общество!

И верно, внешне все выглядело именно так! Олд Файерхэнд до сих пор был одет в элегантный дорожный костюм, в котором появился еще на пароходе. Ему не во что было переодеться, ибо его охотничья одежда ждала его на ферме Батлера — ее туда привез инженер. Во время поездки к рафтерам и других передряг костюм Файерхэнда сильно пострадал, но в свете блеклого, прибитого дождем пламени костра был как новый, поэтому знаменитый охотник в этот момент не казался лорду образцом настоящего вестмена. Олд Файерхэнд с улыбкой кивнул и сказал:

— Не могу, сэр, не признать вашу правоту, но у меня здесь, на старом Западе, еще будет время сменить наряд. Во всяком случае, я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

— Если вы говорите серьезно, то не обижайтесь больше из-за спора, ибо истинные джентльмены познаются в пари. Впрочем, я не понимаю, почему вы остаетесь здесь и не хотите тотчас с нами скакать к ферме. Именно это в первую очередь и дало мне повод сомневаться в вас.

— Есть веские основания.

— Мой белый брат назовет их мне? — раздался голос вождя осэджей.

— Да. Достаточно будет, если ты поедешь и оповестишь Батлера. Он тот человек, который сделает нужные приготовления. Я останусь с рафтерами и попробую придержать трампов, чтобы они шли помедленнее и не появились там раньше, чем нужно.

— У моего брата всегда лучшие мысли, но Батлера нет в его вигваме!

— Нет? — вырвалось у Олд Файерхэнда от неожиданности.

— Нет. Когда я ехал в Осэдж-Нук, я проезжал мимо фермы и заглянул туда, чтобы выкурить трубку мира с моим белым другом Батлером. Но я не застал его дома. Его посетил далекий брат со своей дочерью, и они вместе отправились в Форт-Додж, чтобы купить хорошую одежду для юной белой госпожи.

— Так значит, его брат уже прибыл! Ты знаешь, сколько времени Батлер будет находиться в Форт-Додже?

— Еще несколько дней.

— А когда ты был на ферме?

— Позавчера утром.

— Тогда я непременно должен ехать туда! — заключил Олд Файерхэнд и вскочил. — Сколько тебе нужно времени, чтобы ты смог привести на помощь своих осэджей?

— Если я поеду сейчас, то в следующую полночь мы будем на ферме.

— Слишком поздно. Осэджи теперь в мире с шайенами и арапахо?

— Да. Мы зарыли топоры войны в землю.

— Эти племена обитают с другой стороны реки, и отсюда до них можно доехать за четыре часа. Мой брат готов, чтобы передать им послание от Олд Файерхэнда?

Доброе Солнце взглянул охотнику в глаза и, не говоря ни слова, пошел к своему коню.

— Скачи туда, — продолжал Олд Файерхэнд, — и передай обоим вождям мою просьбу — как можно быстрее с сотней воинов прибыть к ферме Батлера.

— Это все?

— Да.

Вождь осэджей одним махом вскочил в седло и, дав коню шенкелей, исчез в ночной тьме. Лорд глядел на все это с нескрываемым удивлением. Неужели в самом деле такой большой вождь беспрекословно подчинился этому человеку в салонном пиджаке? Англичанин лишь успел подумать, а знаменитый вестмен уже сидел в седле.

— Господа, мы не можем терять ни минуты, — проговорил он. — Хотя наши кони устали, до фермы Батлера они должны дотянуть. Вперед!

В один миг отряд был готов к отъезду: впереди Олд Файерхэнд со своими бывшими знакомцами и охотниками, за ними рафтеры и в конце процессии — оставленные вождем осэджи с лошадьми без седоков. Огонь был погашен, и отряд двинулся в путь. Сначала животные двигались шагом, потом рысью, а позже, когда глаза уже привыкли к темноте, лошади понеслись галопом. Лорд нагнал Горбатого Билла и спросил у горбуна:

— А Олд Файерхэнд не заблудится? Разве он знает дорогу?

— О, не хуже, чем вождь осэджей! Поговаривают даже, что глаза у него, как у кошки.

— И носит выходной костюм… Странный святоша!

— Подождите еще, вы не видели его в охотничьем наряде! Тогда заговорите по-другому!

— Фигуру я и сейчас могу оценить, — буркнул лорд. — Но кто та женщина, которая чуть вас не задушила?

— Женщина? Ха! — Горбатый Билл засмеялся. — Эта леди — мужчина.

— Кто этому поверит!

— А вот поверите!

— Но ее назвали «теткой»!

— Только ради шутки, ибо у него высокий, писклявый фальцет и своеобразная одежда. Его зовут Дролл, он великолепный охотник, а как трапперу вообще нет ему равного! Бобры и выдры сами бегут в его силки. Кажется, он владеет какой-то тайной приманкой, которую никто не знает. Но закончим разговоры. Похоже, что мы рехнулись — так гнать коней!

Горбатый Билл был прав. Олд Файерхэнд, как дьявол, неудержимо мчался вперед, остальные волей-неволей неслись следом с той же быстротой. Лорд был страстным любителем парфорсных [341] скачек и не прочь был рискнуть, но так мчаться, как сейчас, ему еще не приходилось никогда! Как в темном туннеле, их окружал глубочайший мрак — ни холмов, ни земли, которой касались копыта коней, вообще не было видно. Животные словно парили в бескрайней бездне, и все же они не сделали ни одного неосторожного шага и ни разу не споткнулись! Один конь следовал след в след другого, и все это зависело от знаний и умения Олд Файерхэнда. Его конь никогда не был в этих местах, к тому же это был самый обыкновенный жеребец, которого пришлось взять охотнику за неимением другого. Даже лорд потихоньку стал пересматривать свое отношение к этому человеку.

Так прошло полчаса, потом час и еще один; всадники мчались с короткими перерывами, чтобы дать коням перевести дух. Снова пошел дождь, но такой скудный и легкий, что не принес людям ни малейшего беспокойства. Так они скакали, пока спереди до остальных не донесся громкий голос Олд Файерхэнда:

— Осторожно, господа! Дорога идет вниз, а потом через брод. Вода достигает там лишь брюха животных.

Всадники сбавили темп и услышали шум реки, а вскоре, несмотря на кромешную тьму, заметили фосфоресцирующую гладь воды. Лошади сразу бросились в воду. Пока они шли по броду, всадники принимали ножные ванны, ибо вода действительно не поднималась выше брюха животных, которые очень быстро достигли противоположного берега. Еще одна минута скачки, лошади остановились, и лорд услышал звонкий голос колокола, хотя перед глазами было все так же темно, как и прежде.

— Что это? Кто звонит и где мы? — начал спрашивать он Горбатого Билла.

— Мы у лестницы фермы Батлера, — ответил тот.

— Разве вы видите хоть что-нибудь, напоминающее ферму?

— Нет, но еще несколько шагов, и вы упретесь в стену.

Залились собаки, по глухому и злобному лаю которых можно было судить об их немалых размерах. Затем послышался вопрошающий голос:

— Кто там? Кто хочет войти?

— Мистер Батлер уже вернулся? — спросил Олд Файерхэнд.

— Нет.

— Тогда принесите от леди ключи и скажите, что здесь Олд Файерхэнд.

— Олд Файрхенд? Well, сэр! Сейчас быстро схожу. Мэм не спится, не спят и другие. Осэдж недавно проскакал мимо и сообщил, что вы приедете следом.

— Что за люди?! — в очередной раз удивился лорд. — Этот вождь приехал сюда еще быстрее, чем мы!

Через несколько минут всадники услышали, как кто-то успокоил злых псов, потом звякнули ключи, крякнули деревянные засовы, взвизгнули петли, и, наконец, лорд увидел множество фонарей, чей свет сделал еще более непроглядной темноту казавшегося бескрайним двора. Поспешившие со всех сторон слуги взяли коней всадников и потом проводили гостей в высокий, угрюмо выглядевший дом. Одна из служанок попросила Олд Файерхэнда подняться наверх, к мэм. Для других на первом этаже дома была открыта большая, дочерна закоптелая комната, с потолка которой свисали тяжелые нефтяные лампы. Там уже приготовили несколько столов со стульями и скамьями, на которые тотчас сели уставшие люди. На столах лежали всевозможные продукты, стояли бутылки и стаканы — результат того, что вождь осэджей поспешил предупредить хозяйку фермы заранее.

Рафтеры и осэджи сели за двумя длинными столами и сразу храбро и молча принялись за еду, ибо вестмены не раздают и не любят слушать ненужные в подобных делах комплименты. Элита общества расположилась вместе за отдельным столом: лорд сел рядом с Горбатым Биллом и Дядей Шомполом, тут же к ним подсели Дролл с молодым Фредом Энгелем и Черный Том, сел с ними и старый Миссури-Блентер.

Еда и питье у вестменов в почете, а уж когда наступало время трапезы — держись кто может! Внешне лорд напоминал человека, случайно оказавшегося в волчьей стае и вынужденного выть по-волчьи вместе со зверями — он отбросил все свои привычки и принялся за еду с таким же вожделением, что и его соседи.

Позже показался Олд Файерхэнд с хозяйкой дома, которая очень любезно приветствовала гостей. Она пояснила англичанину, что для него приготовлена отдельная комната, но тот сразу возразил, что не хочет иметь никаких преимуществ перед товарищами, ибо он теперь не кто иной, как вестмен! Новость порадовала остальных, которые выразили громкое и искреннее одобрение. Потом Олд Файерхэнд посоветовал друзьям обязательно поспать остаток ночи, чтобы завтра быть свежими, ибо на ферме достаточно слуг и пастухов, с которыми он сам займется необходимыми приготовлениями.

Тем временем лорд не мог оторвать от Файерхэнда своих удивленных круглых глаз, ибо тот совершенно неожиданно преобразился, сменив свое цивильное платье на охотничий костюм. Теперь он был одет в обшитые бахромой по обеим сторонам короткие легины, достигавшие лишь колен, заправленные в высокие, с отворотами, сапоги. На нем была жилетка из мягкой, добела выдубленной кожи косули и короткая охотничья куртка из оленьей кожи, поверх которой хорошо сидела плотная широкая накидка из кожи, снятой с брюха бизона. Его крепкие бедра стягивал широкий кожаный пояс, за который был заткнут маленький револьвер, а голову прикрывала широкополая шляпа из бобровой кожи со свисающим вниз хвостом, призванным, пожалуй, скорее защитить затылок вестмена от предательского удара сзади, нежели придать ему вид разухабистого авантюриста. Вокруг шеи на цепочке вместе с зубами серого медведя висела трубка мира с великолепно вылепленной из священной глины чашечкой. Все швы накидки были оторочены когтями гризли, а если учесть, что такой человек, как Олд Файерхэнд, никогда не носил чужих трофеев, то можно сделать вывод, как много этих ужасных зверей пало от его пуль и крепких рук. Когда Файерхэнд снова удалился вместе с хозяйкой, лорд обратился к своим соседям:

— Теперь я верю всему, что о нем говорят! Этот человек действительно великолепен!

— Да! — отозвался Дролл. — Вестмена не всегда можно оценить по одной фигуре, ибо большее значение имеет душа! Не всегда такие великаны обладают большим мужеством, хотя у него, конечно, с этим все в порядке. Олд Шеттерхэнд не так широк и высок, а Виннету, апач, еще меньше похож на исполина, но они оба не уступят ему ни в чем!

— И в физической силе тоже?

— Да. Я сам видел, как Олд Шеттерхэнд одной рукой несколько раз мог встряхнуть крепкого мустанга, да так, что у того ноги отрывались от земли. Кто знает, сможет ли так сделать Олд Файерхэнд? Мышцы настоящего вестмена постепенно становятся как железо, а сухожилия как сталь, даже если он внешне и не похож на Геракла!

— Так значит, и вы из стали и железа, мистер Дролл?

В голосе лорда послышалась усмешка, но Дролл приветливо улыбнулся:

— Вы хотите в этом убедиться?

— Да, очень хочу.

— Кажется, вы сомневаетесь?

— Разумеется! Тетка — и стальные мышцы! Давайте поспорим?

— О чем и на что?

— Кто сильнее, я или вы? — по-детски распалился лорд. — Почему бы и нет?

Наконец-то англичанин нашел того, кто готов был с ним поспорить! Он радостно вскочил и воскликнул:

— Но, Тетка Дролл, я укладывал тех, кому пришлось бы нагибаться, чтобы только заметить вас! Вы действительно решитесь?

— Разумеется.

— Спорим на пять долларов!

— Well!

— Я вам их даю в кредит.

— Благодарю! Дролл не берет в долг.

— Так у вас есть деньги?

— На ваш век хватит, сэр!

— Даже десять долларов?

— Даже десять.

— Или двадцать?

— Почему нет!

— Тогда пятьдесят? — оживился лорд.

— Согласен! Но не больше, ибо не хочу оставить вас без денег, сэр!

— Что? Как? Лишить лорда Кастлпула его денег? Вы в своем уме, Тетка? Закончим с деньгами! Вот пятьдесят долларов!

Он выдвинул вперед висевшую сзади на ремне сумку, вытащил оттуда десять пятидолларовых банкнот и положил их на стол. Дролл сунул руку в рукав своего спального халата и выставил мешочек на обозрение. Открыв его, он показал лорду, что тот наполнен золотыми самородками величиной с лесной орех. Положив пять из них на стол, Дролл быстро спрятал мешочек обратно и сказал:

— У вас лишь бумажки, милорд! Хм! Тетка Дролл имеет дело только с настоящим золотом! Самородков здесь больше, чем на пятьдесят долларов. А теперь можно начать, но как?

— Сначала вы покажете мне, как это делается, потом я, а затем поменяемся.

— Нет, я лишь «тетка», а вы лорд! Так что слово за вами.

— Хорошо! Стойте крепко и напрягите мышцы; я подниму вас на стол!

— Попытка — не пытка…

Дролл расставил ноги, а лорд схватил его крепко за пояс и попробовал поднять, но ноги Тетки ни на дюйм не оторвались от пола комнаты, словно Дролл был врыт в землю. Англичанин попробовал еще несколько раз и в конце концов должен был признать, что не в состоянии выполнить задуманное, хотя и утешил себя словами:

— Я вас не поднял, но и вам не удастся проделать это со мной!

— Увидим! — рассмеялся Дролл, уставившись в потолок, в котором прямо над их столом торчал железный крюк для лампы. Те, кто перехватил этот взгляд и знал весельчака, действительно обладавшего необычайной физической силой, украдкой улыбнулись.

— Ну, вперед! — произнес ничего не подозревающий лорд.

— Значит, только на стол? — уточнил Дролл.

— А вы хотите поднять меня выше?

— Насколько можно. Осторожно, сэр!

Несмотря на свой балахон, Дролл одним прыжком вскочил на стол и схватил англичанина под мышки. Тот взлетел вверх над столом так быстро, что не успел понять, как это произошло, а мгновение спустя уже висел под потолком прицепленный поясным ремнем за крюк. Дролл спрыгнул вниз и с улыбкой спросил:

— Ну, вы вверху, сэр?

— О Господи! О горе мне! Снимите меня вниз, снимите! Если крюк ослабнет, я сверну шею! — взмолился англичанин, дергая руками и ногами, не чувствуя опоры.

— Скажите лишь, кто выиграл?

— Вы, конечно, вы!

— Ну, что, будем продолжать спор?

— Я освобождаю вас. Снимите меня вниз! Быстрее, быстрее!

Под оглушительный хохот присутствующих Дролл снова залез на стол, с которого, конечно, предварительно была убрана посуда, взял англичанина двумя руками за ремень, приподнял немного, чтобы ремень слез с крюка, затем опустил, поставив на стол рядом с собой, а потом и на пол. Спрыгнув вниз, Дролл положил ему руку на плечо и спросил:

— Ну, сэр, как вам нравится «тетка»?

— Очень-очень нравится! — ответил лорд, не отрывая глаз от того места, где он только что висел.

— Тогда в мешок эти старые бумажки!

Дролл спрятал банкноты и самородки в мешочек и продолжил с усмешкой:

— Прошу вас, милорд, если у вас еще когда-нибудь появится желание поспорить, смело обращайтесь ко мне! Я всегда к вашим услугам!

Он снова расставил на столе тарелки, бутылки и стаканы, ловя на себе уважительные взгляды. Лорд же отошел в сторону, осматривая свои руки, ноги и ремни, проверяя, все ли на месте, а когда увидел, что все в порядке, подал Тетке руку, неожиданно рассмеялся и с удовлетворением произнес:

— Прелестное пари! Не так ли? Все же отличные парни, эти вестмены! Надо только учтиво обходиться с ними!

— Ну, я думаю, что лишь в том случае, если и с вами учтивы, сэр!

— Тоже правильно! Вы действительно сильны, а значит, у меня есть все основания предположить, что вы наверняка родом из Старой Англии?

— О нет, сэр. Я немец, — ответил Дролл скромно.

— Немец? Ну тогда, конечно, из Померании?

— Не угадали! Тамошние цветочки выше и шире меня. Я из Альтенбурга.

— Хм! Маленькое гнездышко!

— Немецкое герцогство, сэр! Там готовят отличный козий сыр.

— Не слышал.

— Очень жаль!

— Вы великолепный парень, Дролл, и мне интересны. Но ведь вестменом вы были не всегда? Или в Альтенбурге тоже есть трапперы?

— В мое время не было, хотя сейчас, может быть, и появились.

— Кем был ваш отец и почему вы переехали в Соединенные Штаты?

— Лордом мой отец не был, он был куда важнее!

— Черт возьми, это невозможно!

— Вы только лорд и, вероятно, ничего больше. Мой же отец научился многим занятиям!

— Ну, каким же? — не понимал англичанин, ожидающий услышать очень занимательную историю жизни.

— Он приглашал на свадьбы, крестины и погребения, был звонарем, работал церковным служкой, могильщиком, кельнером, точильщиком кос, садовым сторожем и наряду с тем являлся фельдфебелем гражданской гвардии. Этого мало?

— Well, более чем достаточно!

— Верно, а если бы я хотел сказать короче — он был просто отличным парнем!

— Он умер?

— Очень давно. У меня не осталось родных.

— И вы от тоски перебрались за океан?

— Не от тоски. Мой диалект подвел меня.

— Ваш диалект? Разве это возможно?

— Чтобы понять, вы должны быть немцем или, по меньшей мере, говорить по-немецки. Считается, что каждый человек носит в себе две сути — ангела и дьявола. Так вот, мой дьявол — альтенбургский диалект! Он гнал меня на родине из одного дома в другой, от одной улицы к другой, с одного места на другое и в конце концов загнал за океан. Здесь говорят по-английски, и лишь поэтому мой сатана перестал меня преследовать. Я тоскую по родине, у меня даже скопились средства, чтобы надолго обрести там покой, но, к сожалению, не могу, ибо стоит мне только высадиться на сушу, как в Гамбурге или Бремерхафене этот дьявол тотчас набросится на меня!

— Я не понимаю.

— Но я понимаю, — вмешался Черный Том. — Наш Дролл говорит на таком ужасном немецком, что на другой стороне океана никто его не поймет.

— Тогда он должен выучить его лучше!

— Ничего не выйдет! Со всех сторон ему вдалбливали правильное произношение, но все напрасно — это лишь больше сбивало его с толку. Давайте поговорим о другом; он не любит эту тему!

Тем временем снова вернулся Олд Файерхэнд, настоятельно обратив внимание еще раз, что неплохо бы поспать, ибо уже с раннего утра придется стоять на ногах. Люди повиновались с похвальной готовностью и отправились в другое помещение, внутри которого стояли лежаки, представляющие собой деревянные рамы с натянутой на них прочной кожей, которые служили обслуге фермы как гамаками, так и постелью. Для удобства каждому гостю выдали мягкие подстилки и покрывала, и неприхотливые люди, имевшие по западным меркам поистине роскошные покои, забылись крепким сном.

Глава седьмая. В БОРЬБЕ ЗА ФЕРМУ БАТЛЕРА

Защитников фермы разбудили ранним утром. Летний день обещал быть теплым, даже жарким, и в приветливом утреннем свете еще вчера казавшееся таким мрачным здание сегодня выглядело совсем иначе. Построенный из кирпича и оборудованный для многих жильцов двухэтажный дом с плоской крышей оказался очень длинным и широким. Окна были достаточно высокие, но все же такие узкие, что человеку вряд ли удалось бы протиснуться внутрь. Предосторожность в этой местности, где частенько орудовали разбойничьи шайки индейцев, не была лишена здравого смысла. В тех местах довольно часто случается или, по меньшей мере, случалось, что жителям одиноких домов или ферм, расположенных вдали от соседей, приходилось обороняться от всякого сброда.

Большой обширный двор, который окружала снабженная бойницами стена из прочного адобес [342], также казался очень удобным для защиты от нападения. Вдоль стен между амбразурами располагались широкие деревянные подставки, на которые можно было подняться и при необходимости вести огонь через стену.

Недалеко от фермы шумела река, брод через которую позволил вчера ночью Олд Файерхэнду и его друзьям добраться сюда. Со стены брод хорошо простреливался ружейными пулями и еще ночью по приказу охотника был заставлен непроходимыми заграждениями. Олд Файерхэнд решил соблюсти все необходимые меры предосторожности и приказал отогнать стадо Батлера на пастбище ближайшего соседа, что тоже было проделано до наступления утра. Кроме того, Файерхэнд выслал посланца в район Форт-Доджа, с целью предупредить обоих братьев Батлеров о грозящей опасности, если те уже находились на пути домой — нельзя было допустить, чтобы они попали в руки трампов.

Олд Файерхэнд вывел своих спутников на крышу дома, откуда открывался широкий обзор: с востока и севера тянулась волнистая травянистая прерия, с юга и запада — широкие и ухоженные поля, засеянные маисом и другими культурами.

— Когда можно ждать индейцев? — уточнил Дролл.

— Судя по расчетам вождя, они могут скоро заявиться, — ответил Файерхэнд.

— Не думаю. Эти краснокожие должны сначала собраться, возможно, даже издалека, а к тому же, они никогда не ступят на тропу войны до того, как исполнят свои старые обряды! Хорошо, если они к полудню появятся здесь, а тем временем трампы могут быть уже рядом. Я не слишком доверяю шайенам и арапахо.

— Я тоже, — согласился Билл. — Эти племена немногочисленны и давно не держали в руках боевых топоров. На них нечего полагаться, а других сильных соседей у нас нет, так что надо готовиться к долгой осаде.

— Этого не стоит опасаться, ибо в погребах большие запасы, — заметил Олд Файерхэнд.

— А вода — это же самое главное! — снова вмешался Дролл. — Если трампы станут у стен, мы не сможем спуститься к реке и набрать воды.

— Это и не нужно. В одном из погребов есть колодец, из которого берут питьевую воду, а для животных подойдет канал.

— Разве здесь есть канал?

— Да. Здесь все подготовлено на случай войны. Может быть, вы заметили, что за домом есть деревянный люк? Так вот, если его открыть, можно увидеть лестницу, ведущую к покрытому сводом подземному каналу, который где-то снаружи связан с рекой.

— Он глубокий?

— В человеческий рост. Воды там по грудь.

— А он выходит прямо в реку?

— Нет! Враг не сможет его заметить, ибо то место на берегу густо заросло кустами и вьющимися растениями.

Собственно говоря, Дролл не связывал никаких четких планов с этим каналом, чтобы была причина так подробно о нем осведомляться, но позже эти знания оказались как нельзя кстати.

Хозяйка дома вместе с Олд Файерхэндом всю ночь провела в заботах и лишь с наступлением дня удалилась в свои покои; она даже не успела переговорить с гостями, но тем грех было жаловаться, ибо о них хорошо позаботились. Столы, лавки, стулья, на которых вчера сидели люди, теперь вытащили во двор — было решено завтракать на свежем воздухе. Потом из дома вынесли все имеющиеся запасы оружия и амуницию с целью проверить их пригодность.

Позже Олд Файерхэнд вместе с госпожой Батлер сидел на смотровой площадке дома и с нетерпением поглядывал на юг, откуда должны были появиться индейцы. Наконец, полдень миновал, и вдали показался длинный ряд пеших краснокожих воинов, идущих гусиным маршем — это были ожидаемые всеми индейцы с гордо восседавшим на своем жеребце Добрым Солнцем во главе.

Когда они неторопливо проходили через ворота, Олд Файерхэнд насчитал более двухсот человек, но, к сожалению, действительно хорошо вооруженных среди них было очень немного. Большинство индейцев вообще не имели коней, а те, у кого они были, отказались взять их с собой, готовые скорее положить себя, чем дать погибнуть своим животным. Впрочем, для защиты хорошо укрепленной фермы не нужны были всадники.

Олд Файерхэнд разделил в прошлом очень гордых, а теперь потерявших былой пыл краснокожих на две группы: первая должна была остаться на ферме, а вторая, под предводительством вождя осэджей — отправиться к границе пастбища ближайшего соседа, куда раньше перегнали скот. У этих людей была задача предупредить возможное нападение трампов с той стороны. Чтобы обострить внимание и поднять боевой дух в рядах этого не очень организованного воинства, за каждого убитого трампа Олд Файерхэнд пообещал награду, после чего вождь увел свой отряд.

Таким образом, за стенами фермы находились теперь чуть больше сотни индейцев, двадцать рафтеров и охотники. Против огромной орды трампов это было, конечно, не густо, но один вестмен или рафтер стоил нескольких бродяг; не надо было также сбрасывать со счетов крепкие стены и дом. Какие-либо особые приказы никто пока не отдавал: с какой стороны будет совершено нападение трампов, точно сказать было нельзя.

Теперь ничего другого не оставалось, как только спокойно ждать их появления. Стоит отметить и то, что миссис Батлер смотрела опасности в лицо с достаточным спокойствием. Ей, женщине, не пришло и в голову утомлять своих людей стонами и вздохами. Наоборот, она собрала их вокруг себя и за верность и мужество пообещала не забыть их заслуг. Их было около двадцати слуг, которые понимали толк в оружии и на которых Олд Файерхэнд мог смело положиться.

Когда все приготовления были закончены, Олд Файерхэнд снова вышел на смотровую площадку с хозяйкой и англичанином. Он держал в руке огромную подзорную трубу лорда и старательно изучал окрестности с той стороны, откуда вероятнее всего должны были появиться трампы. После долгих напряженных стараний ему все же удалось обнаружить место, где сгрудились в кучу люди и животные, которых невооруженным глазом увидеть было просто нельзя. Ими оказались, конечно, трампы. Вскоре от них отделились три фигуры и двинулись в направлении фермы; люди шли пешком. Сняв одежду, посланцы сразу переплыли реку, не удосужившись осмотреть брод, словно не знали, что он существует, а на самом деле просто не подозревали, что он непроходим. Им нужно было сыграть роль несведущих чужаков.

— Так, высылают разведчиков! — заметил Олд Файерхэнд. — Возможно, они так дерзки, что потребуют их впустить.

— Это была бы смелость, о присутствии которой у этих людей я и не подозревал, — заметил лорд.

— Почему нет? Они послали трех негодяев из тех, кто раньше не был с Полковником и которых здесь никто не знает. Они войдут внутрь под каким-нибудь предлогом. Кто бы им мог отказать? Спустимся вниз на верхний этаж, чтобы они нас не видели на крыше. Сможем наблюдать за ними и через окно.

Кони вчера прибывших находились за домом, так что заметить их посланцы не могли. Все защитники фермы также поспешили укрыться, чтобы трое трампов, если они войдут во двор, убедились, что на ферме нет достаточной охраны.

Они медленно подошли поближе, и Одд Файерхэнд заметил, что один из трампов поднял другого, чтобы через окно бойницы осмотреть двор. Он тотчас отдал еще несколько распоряжений, которые счел необходимыми, потом быстро спустился вниз. В тот момент, когда зазвенел колокол, охотник подошел к воротам и спросил, что нужно.

— Фермер дома? — откликнулся чей-то голос.

— Нет, он уехал, — ответил вестмен.

— Мы ищем работу. Вам не нужны пастухи или слуги?

— Нет!

— Тогда мы хотели бы хоть перекусить с дороги. Мы идем издалека и очень голодны. Прошу, впустите нас!

Это было сказано очень жалостливым тоном. На всем Западе не найдется фермера, который бы прогнал голодного. У всех первобытных народов и везде, где нет отелей и гостиниц, этот недостаток компенсируется неписаными законами гостеприимства; так же обстоят дела и на Диком Западе. Отказ был бы не только жестокостью по отношению к нуждающемуся, но и позором для фермы, а скорее, для ее владельца.

Людей впустили, а когда дубовые ворота снова были закрыты на засов, им дали указание сидеть около дома на том месте, где, похоже, оставаться им отнюдь не хотелось. Хотя они и придали себе равнодушный вид, все же не могло ускользнуть, что трампы внимательно осматривали дом и окрестности, временами переглядываясь друг с другом.

— Мы бедные, маленькие люди и не хотим никому докучать! — подал голос один из них. — Позвольте нам остаться у ворот, где больше тени, нежели тут. Мы сами принесем себе стол.

Их просьбу удовлетворили, хотя намерения бродяг были видны насквозь — трампы хотели остаться у ворот, чтобы открыть их своим друзьям, которые тем временем медленно подтягивались к ферме. Посланцы сами вынесли из дома стол и три стула, а потом служанка подала им еду. Теперь на этой стороне двора не было видно ни одного человека, поскольку все, включая Олд Файерхэнда и служанку, скрылись из виду.

Мнимые рабочие, как понял Олд Файерхэнд, скользя своим острым взглядом по их физиям и жестам, которыми те сопровождали тихий разговор, были очень обрадованы отсутствием людей. Они были уверены, что если внутри дома фермы и находятся какие-нибудь защитники, то их так мало, что их вовсе не стоит принимать во внимание. Временами один из трампов вставал и словно невзначай подходил к ближайшей бойнице, через которую осторожно выглядывал наружу. Это повторилось несколько раз и служило верным знаком, что парни ожидают скорого прибытия трампов.

Олд Файерхэнд тем временем стоял на верхнем этаже у окна и через трубу наблюдал за местом, откуда последние должны были появиться. Трампы сразу после отправки разведчиков снова скрылись из виду, но теперь показались опять, вовсю гоня коней галопом, чтобы как можно быстрее покрыть расстояние, которое отделяло их от фермы.

Среди них, похоже, находились те, кто хорошо знал местность, ибо всадники сразу взяли направление к броду. Когда они его достигли и увидели заграждения, им пришлось остановиться, чтобы обследовать место. Это послужило для Олд Файерхэнда сигналом начала действий. Он быстро сбежал вниз к воротам, не обращая внимания на лазутчиков. Один из трампов в тот момент снова стоял у бойницы и высматривал своих товарищей. От неожиданности он испугался и, поняв, что замечен, быстро отошел назад.

— Что тебе здесь надо? Что ищешь у бойницы? — спросил у него вестмен резким тоном.

Тот смущенно взглянул снизу вверх на огромного охотника и ответил:

— Я… я хотел… я хотел посмотреть, куда нам идти дальше.

— Не лги! Дорогу свою все вы прекрасно знаете. Она ведет к людям, которые собрались у реки.

— О ком вы говорите, сэр? — с притворным удивлением осведомился трамп. — Я никого не заметил.

— Если бы это было правдой, ты был бы слепым, но ты зрячий, а значит, видел всадников.

— Каких всадников? Кто они?

— Хватит попусту тратить время! Вы из банды трампов с Осэдж-Нук, которые хотят напасть на нас и которые вас сюда прислали.

Тут парень скорчил мину ужасно обиженного и с негодованием выкрикнул:

— Что? Мы — трампы? Сэр, мы честные и прилежные рабочие и не имеем ничего общего с бродягами, если они действительно есть тут. Мы ищем работу, но у вас ничего не нашли и пойдем дальше, чтобы поискать в другом месте. Причислять нас к такому сброду — просто оскорбление! Подумайте, что вы говорите! Если бы действительно трампы хотели напасть на вас, а мы были бы из их банды, с какой целью нам понадобилось бы наведываться к вам? Это рискованное дело, которое могло бы плохо закончиться.

— Цель совершенно ясна. Наши стены слишком высоки, поэтому вы под предлогом поиска работы и должны были прийти к нам, чтобы открыть ворота своим сообщникам. По какой другой причине вы сели так близко от ворот?

— Сэр! — вскипел человек, схватившись за сумку.

Но Олд Файерхэнд уже выхватил револьвер и с угрозой произнес:

— Оставь свои игрушки! Как только я их увижу, сразу нажму на курок. Вы действительно рисковали, прибыв сюда, ведь я мог задержать вас и призвать к ответу, но для меня вы никакой опасности не представляете, а потому я вас отпускаю. Выходите и скажите вашему сброду, что каждому, кто перейдет реку, мы пустим пулю в лоб! Все! Убирайтесь!

Он открыл ворота. Трампы, казалось, еще что-то хотели сказать, но ствол направленного на них револьвера возымел действие. Однако, когда бандиты очутились за воротами и засов был задвинут, послышался насмешливый голос:

— Глупец! Зачем же ты нас отпустил, если мы трампы? Посмотри, сколько нас! С парой твоих людей разговор у нас будет короткий, и через четверть часа их вздернут!

— А вы будете первыми, кто отправится на тот свет! — крикнул им вдогонку Олд Файерхэнд. При этом он подал условный знак, по которому скрывшиеся защитники вышли из-за дома и быстро заняли места у бойниц. Он сам встал у одной из них, чтобы наблюдать за передвижением противника.

Выгнанные разведчики теперь достигли берега реки и выкрикивали какие-то слова, которые со стены трудно было разобрать. После этого несколько трампов поскакали к воде и погнали коней в реку, чтобы переплыть на другую сторону.

— Возьмите на мушку этих шпионов, как я и предупреждал их! — приказал Олд Файерхэнд Черному Тому, Блентеру и Дроллу, которые стояли рядом. — Я беру на себя первых двух, выходящих из воды. После меня стреляют Билл, Дядя, лорд и другие в том порядке, как стоят. Каждый получит своего человека, но не стреляйте вдвоем в одного и того же, ибо надо беречь патроны и порох! Передайте это по цепочке!

— Ладно! — ответил Горбатый Билл, послюнявив мушку длинного ружья и просунув его в бойницу. — Буду держаться этой последовательности.

А его приятель Дядя Шомпол продекламировал:

— Только трампы реку перейдут,

Взять на мушку их мы не сочтем за труд.

В каждого прицелимся мы тщательно,

К дьяволу отправим обязательно!

Наконец первый всадник добрался до берега, второй уже следовал за ним. В том месте, где они выходили на сушу, их ждали лазутчики, выдававшие себя за мнимых рабочих. Олд Файерхэнд подал знак. Загрохотали выстрелы — его ружье и ружья Тома и Дролла разрядились почти одновременно. Оба передних всадника уткнулись носом в мокрый берег, а рядом с ними рухнули замертво трое разведчиков. Увидев это, трампы подняли яростный вой, скачущие сзади стали напирать на передних, чтобы скорее достичь берега. Один толкал другого навстречу гибели, ибо как только очередной конь выходил на берег, всадника тотчас выбивала из седла пущенная с фермы пуля. Через две минуты по берегу метались более двух десятков испуганных коней, потерявших седоков.

Такого горячего приема трампы не ожидали. Те разведчики, которые вернулись с фермы, когда еще были живы, кричали им через реку, что ферма слабо защищена. А теперь из бойниц гремели выстрел за выстрелом, и ни одна пуля не прошла мимо! Яростный вой перерос в крики ужаса; теперь раздавались совершенно другие приказы и находящиеся в воде всадники быстро поворачивали своих коней обратно, чтобы вернуться на другой берег живыми.

— Отбили! — послышался голос Миссури-Блентера. — Любопытно, что они теперь предпримут?

— Насчет этого у меня нет никаких сомнений, — заметил Олд Файерхэнд. — Они попробуют переплыть реку в другом месте, где их не достанут наши пули.

— А потом?

— Потом? Пока еще трудно сказать. Если они пораскинут мозгами, то нам будет туго.

— А что вы под этим подразумеваете?

— Они не станут бросаться скопом, а должны будут рассредоточиться. Если они оставят своих коней, а потом одновременно со всех четырех сторон бросятся к стене, укрывшись за ней, нам придется очень тяжело. Мы будем вынуждены распределиться на четыре фронта, а если трампы в какой-то момент стянут свои силы в одну точку, то, возможно, смогут перелезть через стену.

— Это так, но многих из них мы стерли бы в порошок, хотя сами остались бы без укрытия.

— Ха! Нам пришлось бы отступить в дом, откуда снова заставили бы их убраться за стену. Наше счастье, что двор такой большой и свободный, а дом стоит в самом центре. Но пока выждем, что они станут делать. Кажется, они готовятся.

Трампы снова собрались толпой, от которой отделились четверо, вероятно, предводители. Лиц их узнать было нельзя, но оживленная жестикуляция давала понять, что говорили они о чем-то важном. Потом все двинулись вверх по реке, на север, пока не оказались за пределами ружейного выстрела с фермы. Там они спокойно переправились через реку. Когда они снова собрались вместе, образовали большую группу, которая повернулась фронтом к воротам. До этого момента защитники восточной стороны стояли у своих бойниц, но теперь Олд Файерхэнд громким голосом скомандовал;

— Быстро всем на северную сторону! Трампы идут прямо на ворота!

— Не смогут же они проломить их! — заметил Блентер.

— Нет, но если они доберутся до них беспрепятственно, то смогут быстро перемахнуть через ворота прямо с седел, и тогда им удастся зажать нас внутри двора!

— Сначала многие из них найдут смерть!

— Но еще больше останется! Не стрелять, пока я не дам команду, а потом выстрелим все одновременно — два залпа из двустволок в самую их гущу.

Северная стена тотчас была занята. Часть защитников распределилась у бойниц, часть между ними на подставках, с которых можно было стрелять через стену. Последние пригнулись, чтобы не быть замеченными раньше времени.

Предположение Олд Файерхэнда оправдалось — большая группа всадников неслась галопом прямо к воротам. Лишь когда трампы оказались на расстоянии не более восьмидесяти шагов от ворот, прозвучал приказ открыть огонь; два залпа грохнули быстро один за другим, словно стреляла одна-единственная двустволка, и клубы дыма взметнулись над стеной. Успех полностью соответствовал ожиданиям Олд Файерхэнда. Со стороны могло показаться, будто масса улюлюкающих всадников в самый разгар скачки была задержана натянутым поперек дороги канатом. Люди и кони сплелись в единый гигантский клубок, который не мог распутаться достаточно быстро. Лорд, который управлялся с двумя карабинами, сделал еще два выстрела, а другие получили время быстро перезарядить оружие и стреляли теперь не залпами, а в беспорядке и без команд, но непрерывно. Трампы перелетали через головы животных, кувыркаясь в дорожной пыли под ногами лошадей. Бандиты попытались с ходу открыть по ферме пальбу, но тщетно — такой шквал огня они не смогли выдержать и быстро рассеялись, оставив лежать своих убитых и раненых, ибо задерживаться у них было крайне опасно. Лошади без всадников инстинктивно продолжали мчаться к воротам, поэтому защитники открыли их, чтобы впустить животных внутрь.

Когда потом трампы все же попытались взять своих раненых, им не стали мешать, проявив милосердие. Было видно, что их перенесли в раскинувшуюся вдали рощу, чтобы там хорошо перевязать.

Тем временем наступил поддень, и храбрым защитникам раздали еду и питье. Потом часовые сообщили, что трампы ушли, оставив раненых в роще; они ускакали на запад.

— Неужели уходят? — воскликнул Горбатый Билл. — Получили хорошую взбучку, и, должно быть, урок пошел им впрок!

— Не это у них в голове, — вмешался Дролл. — Если бы они действительно отказались от своих замыслов, то забрали бы раненых с собой. Я думаю, что они теперь вспомнили о скотине, которая принадлежит ферме. Вот за ней-то они и отправились! Посмотрите наверх, на крышу! Там стоит Олд Файерхэнд с подзорной трубой в руке. Он наблюдает за мерзавцами, и думаю, скоро мы получим от него новый приказ.

— Какой?

— Идти на помощь к индейцам и пастухам.

Предположение Тетки сбылось. Трампы были теперь так далеко, что исчезли из виду, но Олд Файерхэнд пока еще держал их в поле зрения. Внезапно он крикнул сверху:

— Быстро седлайте коней! Бандиты поворачивают на юг и встретятся теперь с Добрым Солнцем и его людьми!

Не более пяти минут потребовалось на подготовку лошадей, и все, кроме нескольких слуг, оставшихся во дворе, которые при необходимости должны были открыть ворота, вскочили на коней. Под руководством Олд Файерхэнда всадники выехали наружу, завернули за ближайший угол стены и взяли южное направление. На юг от фермы раскинулось несколько полей, за которыми начиналась прерия, зеленое пастбище, в беспорядке поросшее островками высоких кустов.

Простым глазом трампов увидеть было невозможно, но Олд Файерхэнд не расставался с подзорной трубой, через которую следил за их передвижением. Благодаря этому защитникам фермы удалось параллельно и незаметно следовать за ними. Через четверть часа Олд Файерхэнд остановился, поскольку трампы тоже притормозили своих коней. Они достигли границы с выгоном соседа и заметили не только пасущийся там скот, но и вооруженную охрану.

Олд Файерхэнд быстро осмотрел островки кустарника и нашел те, которые могли служить укрытием. Скрываясь за ними вместе со своими людьми, Файерхэнд осторожно приблизился к месту, где должно было произойти вероятное столкновение. Потом они оставили коней и стали пробираться дальше, пригибаясь к земле, пока не достигли широкой группы зарослей, к которым по всем предпосылкам должны были во время борьбы приблизиться трампы. Здесь люди Олд Файерхэнда расположились так, что не могли быть замечены бандитами, и держали свои ружья готовыми к бою. Отсюда и нападавшие и защищающиеся были видны невооруженным глазом.

Первые поначалу немало удивились, увидев большую группу индейцев, охранявших стадо. Когда они могли успеть нанять краснокожих, да еще в таком количестве! Трампы были озадачены. Но скоро заметили, что индейцев не так уж много, а огнестрельного оружия у них нет, и успокоились. Предводители собрали короткое совещание, после чего без колебаний ринулись на индейцев. Было ясно, что они не собирались завязывать продолжительный бой, а хотели просто промчаться по людям и смять их. С угрожающими криками и улюлюканьем трампы всей массой помчались прямо на них.

Но Доброе Солнце, похоже, не растерялся. Он быстро отдал громкий приказ, и его люди тотчас рассеялись, так что ни о каком вклинивании в ряды краснокожих не могло быть и речи. Трампы поняли этот маневр и сделали поворот, не тронув индейцев, чтобы обойти правый фланг краснокожих и развернуться к левому, но вождь осэджей вовремя разгадал их замысел. Снова раздался его громкий голос, и снова его воины на мгновение собрались в клубок, а потом опять рассыпались в разные стороны. Но сейчас их построение существенно изменилось — прежде краснокожие располагались с запада на восток, теперь же линия их обороны проходила с севера на восток Осэдж изменил боевой порядок вовсе не потому, что догадывался о близости союзников, а чтобы, подобно изнуренному бизону, подставить врагу не бок, а крепкий, защищенный рогами лоб. Этот маневр сам по себе оказался искуснейшим, а кроме того, благодаря ему, чисто случайно, конечно, разбойники внезапно оказались прямо между индейцами и спрятавшимися за кустами белыми. Трампы поняли, что их план сорван, и остановились, похоже, недооценивая силу индейского оружия и чувствуя себя в безопасности, но за такую неосторожность они тотчас должны были поплатиться. Пока один из их предводителей пытался перестроить неуправляемую массу бродяг, возникла заминка, которой незамедлительно воспользовался осэдж. Он издал клич, по которому его люди быстро рванулись вперед, внезапно остановились, пустили стрелы и снова отскочили назад. Выстрелы достигли цели — мертвые, а еще больше раненые всадники выпали из седел. Раненые животные, издавая дикое ржание, вставали на дыбы и топтали бандитов, упавших в траву; кони хотели сорваться прочь и не давались седокам. Все это создало суматоху, которой теперь должен был воспользоваться Олд Файерхэнд.

— Вперед! — раздался его призывный голос. — Стрелять только по мерзавцам, лошадей не трогать!

Выступив вперед из-за кустов, его люди оказались в тылу у противника, который пока не мог их заметить. Но когда прогремели выстрелы и град свинца посыпался на головорезов, те развернулись и тут же попали под второй залп. Трампы выстрелили в ответ, но их ужас был слишком велик, чтобы удачно держать оборону.

— Назад! — взревел кто-то из них. — Мы окружены. Прорывайтесь через линию краснокожих!

Приказ тотчас был исполнен. Оставив своих мертвых и тяжелораненых на произвол судьбы, трампы снова бросились на индейцев, которые охотно пропустили их, улюлюкая им вслед.

— Они удирают! — ликовал старый Блентер. — Теперь-то уж не сунутся! Знаете, чей это голос призвал их к бегству?

— Естественно! — отозвался Черный Том. — Его голос я узнаю всегда! Это рыжий Полковник, которого, похоже, сам Сатана взял под свою защиту! Не желаете ли преследовать негодяев, сэр?

Фамильярный вопрос был обращен к Олд Файерхэнду, на который тот ответил:

— Нет. Мы не так сильны, чтобы схватиться с ними врукопашную. Впрочем, возможно, они догадаются, что мы не были здесь прежде и пришли с фермы, чтобы помочь краснокожим. В этом случае весьма вероятно, что они поскачут туда и попытаются проникнуть за стены во время нашего отсутствия.

— А что будет с ранеными трампами и их конями?

— Предоставим их краснокожим. А сейчас не будем терять времени, быстро к лошадям!

Люди замахали шляпами, приветствуя индейцев громким «ура», которые в ответ издали пронзительный победный клич. Потом защитники фермы побежали к коням, вскочили на них и поскакали обратно к ферме. Ни одного трампа не было видно поблизости, за исключением раненых, оставшихся лежать под деревьями. По возвращении Олд Файерхэнд тотчас поднялся на плоскую крышу дома, чтобы продолжить обзор окрестностей.

Там вверху, на смотровой площадке, сидела озабоченная миссис Батлер, которая наконец к своей радости услышала, что нападение блестяще отбито.

— Так значит, мы спасены? — прошептала смелая женщина, затаив дыхание. — Раз трампы потерпели тяжелое поражение, возможно, у них теперь не хватит мужества продолжать враждебные действия?

— Может быть, — задумчиво и сухо ответил охотник.

— Только «может быть»?

— Увы! Еще раз на ваш скот они напасть не осмелятся, ибо теперь им ясно, что охраняют его не только индейцы, но и достаточное количество белых, но с домом дела обстоят иначе. Негодяи, конечно, поняли, что днем у них ничего не выйдет, и все же в ночной тьме они могут еще раз предпринять попытку штурма. Во всяком случае, надо готовиться к ночному нападению.

— Но днем они ведь больше не покажутся?

— О нет! Там, в роще, лежат их раненые, о которых они должны позаботиться. Я убежден, что мы скоро снова их увидим. Мерзавцы бежали в западном направлении, а значит, оттуда и появятся.

Охотник довольно долго смотрел в подзорную трубу на запад, пока не произнес:

— Совершенно верно, они там! Они сделали крюк и снова вернулись к раненым. Думаю, что…

Внезапно он осекся. Продолжая смотреть в трубу, вестмен повернул ее в северном направлении.

— Что случилось? — спросила хозяйка фермы, изменившись в лице. — Почему вы не продолжаете, сэр? Почему выглядите так озабоченно?

Олд Файерхэнд продолжал молча смотреть в окуляр, затем отложил трубу и ответил:

— Потому что сейчас, вероятно, происходит нечто, что вряд ли улучшит наше положение.

Что вы имеете в виду? Что должно произойти? — с тревогой спросила женщина. Вестмен задумался, очевидно решая, должен ли он говорить правду. К счастью, его затруднениям положило конец неожиданное появление лорда, вышедшего на крышу и пожелавшего осведомиться, появились ли трампы. Олд Файерхэнд тут же воспользовался моментом и ответил даме:

— Ничего не случилось, что могло испугать вас, миледи. Вы можете спокойно спускаться вниз. Единственное, о чем я вас попрошу — напоить тех, кто хочет пить.

Хозяйка направилась вниз, но, как только она исчезла, охотник сразу же обратился к лорду, который принес с собой свою гигантскую трубу:

— У меня есть веские причины удалить отсюда даму. Возьмите вашу трубу в руку, милорд, и посмотрите прямо на восток. Кого вы там видите?

Взглянув в окуляр, англичанин ответил:

— Трампов. Вижу их хорошо. Они идут.

— Действительно идут?

— Конечно! Что же они еще могут делать?

— Тогда в мою трубу видно лучше, чем в вашу, хоть она и меньше. Взгляните еще раз, движутся ли трампы?

— Нет. Они стоят…

— Лицом куда?

— На север.

— А теперь поверните трубу в северном направлении! Может быть, вы заметите, почему стали эти бездельники?

— Well, сэр, вижу! — воскликнул, наконец, лорд и через секунду продолжил: — Там трое всадников; они не видят трампов!

— Всадники? Вы уверены?

— Да! Или нет… кажется, с ними леди. Верно, это дама. Я вижу ее длинный костюм для скачек и развивающуюся вуаль.

— А кто эти трое, вы знаете?

— Нет. Откуда мне знать… Хей-хо, а не…

— Вот именно! — кивнул Олд Файерхэнд озабоченно. — Это они — фермер и его брат с дочерью. Индеец, которого мы выслали к ним навстречу, похоже, не встретился с ними.

Лорд сложил трубу и возбужденно затараторил:

— Тогда нам надо срочно седлать коней, иначе они попадут в руки трампов!

Он хотел было уже бежать вниз, но охотник задержал его своей железной рукой и сказал:

— Подождите, сэр, не поднимайте паники! Леди ничего не должна знать! Мы уже не сможем ни предупредить, ни помочь — слишком поздно. Смотрите!

Лорд снова разложил трубу и уставился в окуляр.

Он тотчас увидел, что трампы галопом понеслись к троим несчастным.

— Тысяча чертей! — вырвалось у него. — Они убьют их!

— Нет! Эти парни знают свои преимущества и будут использовать их надлежащим образом. Какой выигрыш от смерти этих трех персон? Никакого. Напротив, благодаря этому лишь активизировались бы наши действия! Но если они оставят их в живых в качестве заложников, то попытаются добиться от нас уступок, на которые мы ни при каких других условиях не пошли бы. Смотрите внимательно! Все, они окружены! Мы бы не смогли ничего сделать, ибо, во-первых, слишком мало времени, а, во-вторых, мы даже теперь в открытом поле против трампов слишком слабы,

— Well, это верно, сэр, — отозвался лорд. — Но горе этим негодяям, если они обойдутся с пленными непорядочно! Разве мы пойдем у них на поводу и позволим ставить условия? Собственно, нам было бы просто стыдно вступать в переговоры с людьми подобного сорта!

Олд Файерхэнд пожал плечами, никак не реагируя на заключения англичанина, и самоуверенная, почти насмешливая улыбка заиграла на его губах:

— Предоставьте это мне, сэр! Я никогда не делал ничего такого, за что потом пришлось бы стыдиться. А трампам, будь их хоть тысяча, Олд Файерхэнд никогда не позволит приказывать! Если я говорю, что этим трем особам, которые сейчас находятся в плену, не грозит опасность, можете верить моим словам! Но все же я прошу вас не говорить миссис Батлер о том, что произошло. Я сам в первое мгновение едва удержался, чтобы не сказать, но это вряд ли принесло бы пользу, а лишь только усилило волнения хозяйки.

— Значит, никто не должен знать?

— Мы расскажем только тем, кто нам ближе всех. Если хотите взять это на себя, то идите вниз к нашим друзьям, но они не должны болтать! Я понаблюдаю тут за этой бандой, а потом решу, что нам делать дальше.

Лорд снова спустился во двор, чтобы известить о происшедшем тех, кого имел в виду Олд Файерхэнд. Сам же вестмен продолжал очень внимательно следить за трампами, которые оцепили новых пленников и двигались в направлении неоднократно упоминавшейся рощи. Там они остановились, спустились с коней и разбили лагерь. Охотник хорошо видел, что бандиты вели очень оживленную беседу или совещались. Всеми мыслями он пытался постичь смысл этого совещания, чтобы решить, как действовать дальше. Его мысли неожиданно прервал Дролл, поспешно вышедший на крышу, и обратившийся к нему на немецком:

— Это действительно правда, что сказал нам лорд? Оба Батлера в плену, а с ними маленькая девочка?

— Да, — кивнул Олд Файерхэнд.

— Я должен был предвидеть такое положение! Теперь трампы уверены, что у них в руках все козыри; они придут и выдвинут большие требования. А мы? Чем мы на это ответим?

— Ну, что вы посоветуете? — спросил Олд Файерхэнд, бросив лукавый пристальный взгляд на Дролла.

— И вы еще спрашиваете?! Ничего, никаких уступок! Или вы хотите предложить им выкуп?!

— Разве мы не вынуждены сделать это?

— Нет, нет и еще раз нет! Эти мерзавцы — настоящее ничтожество! Разве они решатся убить пленных? Им это не взбредет в голову, ведь тогда наша месть будет ужасна! Даже если они будут угрожать нам, мы не должны воспринимать это всерьез.

— Даже если ваше предположение верно, нам придется обратить внимание на пленников, чье положение, по меньшей мере, щепетильно! Если им сохранят жизнь, все равно бандиты сделают все возможное, чтобы запугать и сломить их.

— Это вовсе не пойдет им во вред! Почему они так неосторожно сунули лапы в капкан? — возмутился Дролл. — Это послужит им уроком на будущее, а, впрочем, горевать они будут недолго. Мы же здесь, и сам дьявол не помешает нам найти средства и способы вытащить их из этой дрянной истории!

— С чего начнем? У вас есть план, Дролл?

— Нет, еще нет, но он и не нужен. Прежде всего я должен подождать, что произойдет дальше, и лишь тогда смогу что-то предпринять. Я не испытываю тревоги, по крайней мере, за себя, ибо хорошо себя знаю. Как только наступит подходящий для действий момент, меня тотчас посетят дельные мысли! Я пережду лишь ночь, поутру не спущу глаз с бандитов, а потом змеей проскользну в их лагерь, чтобы вызволить пленных.

— Я охотно доверю вам подобное рискованное предприятие, но это крайне опасно!

— Та-та-та! Мы с вами бывали и не в таких переделках, парни мы вроде бы неглупые, а старая альтенбургская пословица гласит: «Я смог сделать больше, потому что лучше действовал». Так же и здесь. Не будем же мы действительно опасаться этих гайдуков [343], называемых трампами, у которых смекалки ни на грош! Я думаю, что… Стойте! — Дролл прервался. — Смотрите! Теперь они идут сюда, два бездельника идут прямо к ферме! Они машут белыми тряпками; не то они парламентеры, не то сушат подштанники?! Будете с ними говорить?

— Естественно! Ради жизни пленных я должен знать, чего они от нас требуют. Идемте!

Оба спустились во двор, где весь гарнизон застыл в ожидании у бойниц, наблюдая за парламентерами. Те остановились снаружи на расстоянии выстрела и продолжали махать платками. Олд Файерхэнд открыл ворота, вышел и подал им знак, чтобы подошли, чему те подчинились. Когда трампы приблизились, они вежливо поздоровались, но, похоже, держались не очень уверенно.

— Сэр, мы идем как посланцы, — произнес один, — чтобы выставить наши условия.

— Да?! — в голосе охотника проскользнули нотки иронии. — С каких это пор трусливые зайцы прерий приходят к гризли, чтобы приказывать ему?

Сравнение, которым он воспользовался, было вовсе не преувеличенным, ибо огромный, широкий и сильный вестмен возвышался над трампами, как скала; его взгляд прожигал бандитов насквозь, заставляя невольно отступить назад.

— Мы не трусливые зайцы, сэр! — произнес один.

— Нет? Ну, тогда, пожалуй, вы койоты с поджатыми хвостами, которые решили полакомиться падалью. Вы выдаете себя за парламентеров, но на самом деле вы грабители, воры и убийцы — люди вне закона, и теперь каждый честный человек может со спокойной совестью пристрелить вас!

— Сэр, — перебил трамп. — За такое оскорбление я должен…

— Молчи, мерзавец! — загремел голос Одд Файерхэнда. — Вы негодяи, и больше ничего! Собственно говоря, я позорю себя, ведя с вами разговоры. Я позволил вам приблизиться, чтобы убедиться, до какого состояния может дойти ваша наглость! Вы будете слушать, что я стану говорить, и не дай вам Бог перебивать меня! Любое слово, которое мне не понравится — и вы трупы! Вы знаете, кто я?

— Нет, — неуверенно ответил человек.

— Меня называют Олд Файерхэндом. Повторите это тем, кто вас послал. Они, возможно, знают, что я не из тех, кто позволит одурачить себя! А теперь коротко, что там у вас за поручение?

— Мы хотим сообщить, что фермер с братом и племянницей попали к нам в руки.

— Мы знаем об этом.

— Они все должны умереть…

— Хо-хо! — прервал его охотник.

— …если вы не пойдете на наши условия, — продолжал парламентер.

— Олд Файерхэнд не позволит ставить себе никаких условий, тем более людьми вашего сорта! К тому же, вы побежденные и могли бы выдвигать требования, только если бы мы поменялись ролями!

— Но, сэр, если вы меня не послушаете, пленников вздернут на ваших глазах!

— Попробуйте! Здесь, на ферме, веревок хватит на вас всех.

Такой реакции трамп не ожидал. Он хорошо знал, что его предводители вряд ли рискнули бы действительно привести угрозу в исполнение, но надеялся, что Олд Файерхэнд попадется на их удочку. В растерянности потупив взор, трамп произнес:

— Подумайте, три человеческие жизни!

— Я уже обо всем подумал — три человеческие жизни, за которые мы всех вас сотрем в порошок! Преимущество на нашей стороне.

— Но вы ведь легко можете предотвратить смерть ваших друзей!

— Каким образом?

— Таким, что вы отступите и сдадите ферму.

Тут Олд Файерхэнд хлопнул вздрогнувшего парламентера по плечу своей тяжелой рукой, после чего сказал:

— Эй, да ты спятил! Ты еще что-нибудь хочешь сказать?

— Нет.

— Тогда как можно скорее убирайся отсюда, иначе я сочту тебя за опасного умалишенного, которого необходимо обезвредить!

— Вы это серьезно, сэр?

— Какие тут шутки! Катитесь к дьяволу, иначе сейчас что-то произойдет!

Он вытащил револьвер, и оба, развернувшись, быстро зашагали прочь. Но все же на известном удалении один из них рискнул на мгновение остановиться.

— Мы можем вернуться, если получим другое поручение? — прокричал он.

— Нет!

— Значит, вы отказываете нам в любых переговорах?

— Да. Только рыжему Бринкли я уделю время, но не больше минуты.

— Вы обещаете ему, что он вернется к нам живым?

— Да, если не будет оскорблять меня.

— Мы скажем ему об этом.

Довольно быстро трампы убрались к своим, что говорило об их большом желании побыстрее скрыться с глаз разгневанного гиганта. Тот не стал возвращаться во двор, а зашагал в направлении лагеря трампов, пока не преодолел половину расстояния. На середине пути между лагерем и фермой он присел на камень, чтобы подождать рыжего Полковника, который, по его мнению, обязательно должен был прийти.

Кто не был знаком с Олд Файерхэндом, посчитал бы необычайным риском с его стороны удаляться от своих, не имея с собой хотя бы ружья. Но охотник очень хорошо знал, что делал.

Ближайшие события показали, что в своем предположении он не ошибся. Круг трампов вскоре расступился, и навстречу вестмену медленно вышел Полковник. Подойдя наконец к охотнику, он сделал элегантный, как ему казалось, но получившийся очень угловатым поклон и сказал:

— Добрый день, сэр! Вы требовали разговора со мной?

— Ничего подобного, — отрезал охотник. — Я только сказал, что ни с кем другим разговаривать не буду, хотя было бы лучше, чтобы и вы не показывались мне на глаза!

— Мистер, вы очень уж горды!

— Имею на то основания, но не советовал бы вам использовать подобный тон.

Они взглянули друг другу в глаза. Полковник первым отвел взгляд и с едва скрываемым раздражением произнес:

— Сейчас мы стоим один на один, как равный с равным!

— Трамп перед честным вестменом? Побежденный перед победителем? Это вы называете равным?

— Я еще не побежден. Мы докажем вам, что ваши прежние успехи временны. В наших руках сменить тактику и действовать по-другому.

— Попробуйте! — Олд Файерхэнд презрительно усмехнулся.

Это разозлило Полковника, и он, едва не дрожа от злости, ответил:

— Мы воспользуемся вашей неосторожностью!

— Да? Что за неосторожность я допустил?

— Вы удалились от фермы. Стоит нам захотеть, и вы окажетесь в наших руках! А без вас, надо признать, там, за стеной, вряд ли нам смогут противостоять.

По лицу Олд Файерхэнда пробежала широкая улыбка, подобная той, что появляется на лице добродушного взрослого, когда ребенок произносит несусветную глупость.

— Вы, пожалуй, и сами не верите в собственные слова, — ответил он. — Вам схватить Олд Файерхэнда?! Почему же вы этого не сделали? Вы даже ни разу не попытались, а это лучшее доказательство, что вы сами не верите в эту возможность.

— Ого! Хоть и известно, что вы хороший вестмен, но до непобедимого, которым вас принято считать, вам еще далеко! Вы находитесь на полпути между нами и фермой. Достаточно нескольким из нас вскочить на коней, чтобы отрезать вам путь к отступлению и сделать нашим пленником.

— И вы действительно уверены?

— Да. Даже если вы лучший бегун — коня вам не обойти, с этим вы и сами согласитесь. Вас окружат, прежде чем вы достигнете фермы.

— Ваш расчет верен, за исключением двух пунктов. Во-первых, спрашивается, стал бы я защищаться? Несколько трампов вряд ли вселили бы в меня страх. Во-вторых, вы не приняли во внимание, что желающим меня схватить придется оказаться в радиусе действия пуль моих людей, и все они лягут трупами. Но не об этом должен быть наш разговор.

— Нет, не об этом, сэр. Я пришел, чтобы дать вам шанс спасти жизни трех пленников.

— Тогда это напрасный труд, ибо их жизни вне опасности.

— Вне опасности? — произнес Полковник со злорадной усмешкой. — Тут вы сильно ошибаетесь, сэр. Если вы не согласитесь на наши требования, их вздернут, сэр!

— Я уже ясно выразился, что потом всем вам не миновать петли.

— Это же смешно! Вы хоть считали, сколько нас?

— Да, но может быть, и вы знаете, какое количество защитников могу выставить я?

— Весьма точно.

— Ха! Вы не могли нас сосчитать.

— Это и не нужно. Мы знаем, сколько обычно слуг и рабочих находится на ферме Батлера — больше их быть никак не может, даже теперь! Добавим к этому рафтеров, которых вы привели с реки Черного Медведя…

Трамп искоса взглянул на охотника, ибо он в действительности не знал, сколько человек было в его распоряжении. Теперь он хотел понять по выражению лица Олд Файерхэнда, правильно ли его предположение, или нет, но вестмен догадался об этом. Сделав презрительный жест рукой, он ответил:

— Пересчитайте ваших убитых и раненых, а потом скажете мне, могла ли это сделать горстка рафтеров. Кроме того, вы видели индейцев, а также других белых, которые ударили вам в тыл.

— Других белых? — хрипло засмеялся трамп. — Да это же были не кто другой, как те же рафтеры! Охотно признаю, что там вы застали нас врасплох. Но ведь это вы поспешили с фермы на помощь индейцам; об этом я, к сожалению, догадался слишком поздно. Нам надо было тотчас скакать к ферме, и она стала бы нашей, но мы упустили момент! Нет, сэр, с вашей численностью вы не сможете внушить нам уважение. Даже если мы прикончим пленных, у вас не хватит сил отомстить нам.

Снова скрытый выжидающий взгляд был брошен на Олд Файерхэнда. Тот пренебрежительно пожал плечами и произнес:

— Давайте не будем спорить. Даже если нас и действительно было бы так мало, как вам ошибочно кажется, все равно превосходство на нашей стороне! Трампы, что это за люди? Бездельники, бродяги, повесы! А там, за стеной, — самые знаменитые охотники и скауты Дикого Запада! Каждый из них стоит, как минимум, с десяток таких бродяг! Даже если бы нас было только двадцать, а вы рискнули бы убить пленных, мы бы неделями или месяцами наступали вам на пятки, пока не уничтожили всех до одного! Вы это хорошо знаете, а потому поостережетесь и будете следить, чтобы ни один волосок не упал с их голов!

Слова эти Олд Файерхэнд произнес таким резким, не терпящим никаких возражений тоном, что Полковник потупил взор. Он, как никто другой, знал, что охотник слов на ветер не бросает. Не раз случалось, что какой-нибудь отважный человек в одиночку преследовал целую шайку бандитов и мстил, постепенно уничтожая ее до последнего человека с помощью своего надежного карабина. Такие люди действительно существовали, и Олд Файерхэнд был из их числа. Но Полковник не торопился безоговорочно согласиться с обуревавшими его сомнениями. Он поднял глаза, насмешливо взглянул на охотника и произнес:

— Мы подождем! Если бы у вас все было так гладко, вы бы здесь не стояли. Только опасения могли заставить вас выйти ко мне.

— Не болтайте глупостей! Я высказал готовность поговорить с вами и только с вами, но вовсе не из страха, а с целью окончательно запечатлеть ваше лицо и голос, чтобы обезопасить в будущем свои дела. На то есть причина. Теперь вы накрепко засели в моей памяти, и мы не расстанемся теперь навеки! А сейчас хватит болтовни.

— Еще не все, сэр! Прежде я должен знать, какой ответ вы дадите.

— Он у вас уже есть.

— Нет, ибо я должен сделать вам новое предложение.

— О, милейший! Какое же?

— Вы возвращаете наших коней, которых забрали после перестрелки, складываете оружие и снаряжение, потом выдаете необходимые нам несколько голов скота, чтобы не было проблем с провиантом, и отсчитываете нам двадцать тысяч долларов, которые, я знаю, вы наскребете на ферме.

— Только-то? Больше ничего? Прекрасно! А что вы предложите взамен?

— Мы отпустим пленных и уедем, если вы дадите нам слово чести, что больше никогда не будете стоять на нашем пути! Теперь вы знаете, чего я хочу, и жду вашего решения. Мы слишком долго и впустую здесь болтали!

Трамп заговорил таким тоном, словно имел неоспоримое моральное право выдвигать требования. Олд Файерхэнд вытащил револьвер и ответил не гневно, но твердо и спокойно:

— Да, наплели вы тут достаточно, и все сплошь несусветная чушь, на которую я вам могу сказать лишь одно — сейчас же убирайтесь, иначе получите пулю в лоб!

— Как? Это…

— Прочь отсюда! Быстро! — перебил бандита охотник нешуточным тоном и направил на него револьвер. — Один, два…

Трамп предпочел не дожидаться «три», а развернулся и, извергая проклятия, быстро пошел обратно. Раньше он уже имел возможность убедиться, что охотник на счет «три» действительно стреляет. Файерхэнд проводил его взглядом, ибо не был уверен, что у трампа не возникнет желания выстрелить ему подло в спину, а потом повернул к ферме, откуда с напряженным вниманием следили за встречей. После вопроса о результатах он сделал короткий доклад, который был воспринят с одобрением.

— Вы действовали совершенно правильно, сэр, — засвидетельствовал лорд. — Таким негодяям нельзя ни в коем случае делать ни малейших уступок! Они испугались и теперь не рискнут взяться за пленных. Как вы думаете, что они теперь предпримут?

— Хм! — Олд Файерхэнд покачал головой. — Солнце уже заходит. Предполагаю, что они подождут, пока стемнеет, чтобы потом все-таки еще раз попытаться перелезть через стену. Если им это не удастся и теперь, они все равно оставят у себя пленников для дальнейшего шантажа.

— Они действительно еще раз отважатся на штурм?

— Вероятно. Они знают, что численно превосходят нас. Мы должны приготовиться к обороне, ибо эти негодяи просто так не откажутся от своей затеи. От нас требуется осторожность — мы должны за ними четко следить. Как только стемнеет, несколько человек должны выйти наружу, чтобы пробраться к ним и сообщать мне о каждом их движении. Кто добровольно пойдет на это задание?

Таковыми оказались все, но Олд Файерхэнд выбрал троих, по его мнению самых подходящих, а те были искренне рады оказанному доверию.

Солнце достигло линии горизонта, а его лучи подобно жидкому золоту растеклись по широкой равнине, осветив группу трампов, да так, что даже с фермы можно было различить отдельные фигуры. Бродяги не делали никаких приготовлений ни к отъезду, ни к ночевке. Следовательно, можно было предположить, что они не собирались покидать место, но и не хотели оставаться именно здесь.

По приказу Олд Файерхэнда в четыре угла двора натаскали дров и угля, которого в Канзасе горы, да к тому же он очень дешевый, а кроме того, прикатили несколько бочек с керосином. Позже, с наступлением темноты, выслали разведчиков. Чтобы в случае их поспешного возвращения или при преследовании им не пришлось долго ждать у ворот, в нескольких местах со стены спустили крепкие лассо, по которым они быстро могли бы забраться наверх и спуститься во двор. Затем поленья облили керосином, запалили и выбросили через бойницы наружу. Постепенно принесли еще много дров и угля, зажгли на четырех углах стены огни, благодаря которым окрестности и пространство перед стенами были ярко освещены, чтобы легко можно было заметить приближение трампов не только всех вместе, но и поодиночке. Пламя снаружи не могло перекинуться на ферму, ибо пространство перед ней было совершенно голым и свободным от растительности. Огонь по мере необходимости поддерживался непрерывно через бойницы, что было безопасно, ибо люди не подставлялись под пули врага.

Прошло больше часа, но снаружи, казалось, ничего не шевелилось. Вскоре появился длинный Дядя Шомпол, который, поупражнявшись с лассо, перевалился через стену. Он отыскал Олд Файерхэнда и доложил в своей излюбленной манере:

— Трампы от шока оправились,

В другое место направились.

— Так я и думал. Но куда? — спросил охотник, улыбнувшись.

Дядя Шомпол указал вправо от ворот и с непоколебимой серьезностью продолжил:

— Там внизу, в кустах, у реки

Можно их теперь найти.

— Они рискнули подойти так близко? Но тогда мы должны были услышать их коней!

— Их трампы срочно в прерию прогнали,

Чтоб те немного травки пощипали.

Но место то не знаю я —

Не брал с собою фонаря.

— А где же Билл и Дролл?

— Те решили побродить,

Чтоб за трампами следить,

Караулить, охранять,

В общем, глаз с них не спускать!

— Прекрасно! Я должен совершенно точно знать то место, где расположились трампы. А теперь, будьте так любезны, присоединитесь снова к нашим приятелям. Как только негодяи разобьют лагерь, пусть Дролл придет и даст мне знать. Трампы, вероятно, полагают, что действуют очень мудро, но они попали в ловушку, которую нам осталось лишь захлопнуть.

Шомпол удалился, а лорд, который присутствовал при разговоре, осведомился у Олд Файерхэнда, о какой ловушке шла речь.

— Неприятель находится там, у реки; позади него вода, а впереди стена. Если мы преградим бандитам путь с двух других сторон, они окажутся в тисках.

— Хорошая идея! Но как вы возведете эту преграду?

— Я вызову индейцев, которые подойдут с юга, а мы, я имею в виду тех, кто сейчас на ферме, выберемся за ворота и нападем на противника с севера.

— Вы хотите оставить стены без прикрытия?

— Нет, оставим здесь слуг и рабочих, этого будет достаточно. Нам пришлось бы туго, если бы трампов вдруг осенило напасть на ферму, но я не думаю, что они поверят в то, что мы так отважны и решили рисковать нашим главным бастионом. Я должен узнать, где они оставили своих коней. Если мы это узнаем, нам нетрудно будет снять малочисленную охрану. Когда животные будут у нас в руках, бандиты проиграют сражение, ибо даже тех, кто уйдет сегодня вечером, мы сможем преследовать днем, а потом догнать и уничтожить.

— Well, хоть и дерзкий, но превосходный план. Воистину, сэр, вы великолепный парень!

Теперь настала очередь Черного Тома и старого хитрого Блентера — они должны были отправиться на поиски коней. Потом к вождю осэджей для дачи ему дальнейших инструкций были высланы двое слуг, хорошо знающие местность. До возвращения этих людей было решено ничего не предпринимать.

Прошло достаточно времени, прежде чем появился один из них, а потом и второй. Они нашли индейцев и вывели их с пастбища; те замаскировались в каких-нибудь ста шагах от трампов, недалеко от реки, и готовы были броситься на бандитов по первому выстрелу.

Тем временем вернулись Дролл, Билл и Дядя.

— Все трое? — в голосе Олд Файерхэнда звучало неодобрение. — По крайней мере, один из вас должен был остаться снаружи!

— Не понимаю, зачем, если потребно? — отозвался Дролл, снова впавший в свою привычную манеру разговора.

— Чтобы следить за трампами дальше, разумеется!

— Это ни к чему! Я знаю, как быть, ибо подкрался к ним так близко, что мог подслушать. Они страшно ругались по поводу нашего огня, который мешает им напасть, и собираются подождать, пока у нас не кончится запас дров и угля. По их мнению, его хватит ненадолго, ибо фермер вряд ли готовился жечь огонь в таких количествах, тем более в теплое время.

— Тем самым мы выиграли время, чтобы захлопнуть мышеловку.

— Какую мышеловку?

Олд Файерхэнд кратко пояснил Тетке суть дела.

— Великолепно, хи-хи-хи-хи! — зашелся Дролл негромким смехом, неестественно тряся щеками, как это он имел обыкновение делать, когда что-то вдруг улучшало его настроение. — Это должно получиться и обязательно получится! Болваны убеждены, что мы по-прежнему уверены, будто бы они все еще там, под деревьями, и нос свой высунуть боимся! Но, сэр, при этом нужно подумать еще кое о чем, что имеет огромное значение!

— О чем же?

— О положении пленников. Боюсь, что их убьют, как только мы начнем действовать.

— И вы уверены, что я об этом даже не задумывался? К счастью, у меня нет ваших забот. Конечно, я также убежден, что пленные будут первыми, на кого падет месть негодяев, но мы сможем это предотвратить и позаботимся, чтобы с ними ничего не случилось. Мы проберемся к трампам, а трое из нас, когда мы внезапно ударим по ним, тотчас займутся обоими Батлерами и юной дамой. Они связаны?

— Да, но не очень крепко.

— Тогда они быстро будут освобождены от пут, а потом…

— А потом в воду вместе с ними! — перебил осененный догадкой Дролл.

— В воду? — удивился Олд Файерхэнд.

— Конечно.

— Вы шутите, дорогой мой Тетка?

— Шучу? И не собирался!

Заметив полный удивления взгляд Файерхэнда, Дролл, хихикая, продолжил:

— Да, в воду, хи-хи-хи-хи! Это будет лучшая из проделок! Представляю, как вытянутся рожи у этих парней! Долго они будут ломать свои бестолковые головы!

— На это у них вовсе не будет времени, ибо их черепа к тому моменту окажутся проломленными.

— Ну, я думаю, они заметят побег не сразу, а позже.

— Позже? Почему позже?

— Мы уведем пленных еще до нападения.

— Вы считаете это возможным?

— Не только возможным, а даже очень необходимым! — оживился Дролл. — Во время боя это сделать будет труднее, ибо велика угроза для их жизней! Поэтому мы должны увести их с опасного места раньше, и это вовсе не трудно.

— Не трудно? Но как вы это представляете? Я знаю, вы хитрый лис! Вы уже не раз обводили вокруг пальца далеко не глупых парней и вынимали свою голову из петли, которую, казалось, уже затягивали на вашей шее.

— Возможно, так.

— Ну, так расскажите нам, что у вас за идея?

— Большого ума здесь не нужно, скажу сразу. Я удивлен, что вы сами еще не догадались об этом. вспомните о канале, который со двора ведет прямо к реке! Трампы понятия не имеют о его существовании. Я крался вдоль воды и, несмотря на темноту, случайно обнаружил место, где он выходит у реки. Там в воду сброшены большие камни, образующие этакую плотину, отделяющую канал от реки, через которую во время половодья вода попадает внутрь. Вы только подумайте, господа, неподалеку от этого места и стоит лагерь трампов! Расположившись прямо у воды, они образовали на берегу полукруг, внутри которого находятся пленные. Трампы уверены, что пленники в надежном месте, но именно их положение и позволяет нам устроить побег.

— Так, я начинаю понимать! — сделал вывод Олд Файерхэнд. — Вы хотите спуститься во дворе в канал, а там по нему добраться до реки?

— Да, конечно, но не я один! Нужны еще два человека, чтобы вести пленных.

— Хм! Мысль, конечно, превосходная. Но сначала нужно удостовериться, могут ли по нему идти люди.

Спросив об этом нескольких слуг, Олд Файерхэнд к своей радости узнал, что канал свободен от ила и туда проникает чистый воздух, а самое главное, что у выхода наружу там тщательно замаскирована лодка, которая могла бы увезти трех человек. Она всегда находилась там в хорошо укрытом месте, чтобы ее не смогли украсть ни индейцы, ни какие-либо другие враги.

План опытного, хитрого вестмена был подробно обсужден, после чего для его исполнения снарядили самого Дролла, Горбатого Билла и Дядю Шомпола. Тем временем вернулись Блентер и Том. Они облазили всю округу, но коней, к сожалению, так и не нашли. Очевидно, трампы предусматривали такой ход действий и отвели лошадей подальше.

Теперь Олд Файерхэнд вместе с одним из тех слуг, который знал новое местоположение индейцев, перемахнул через стену, чтобы отправиться к вождю осэджей и убедиться, что тот хорошо осведомлен. Убедившись в этом на месте, он вернулся как раз в тот момент, когда Дролл, Билл и Дядя стягивали с себя верхнюю одежду, готовясь пробраться по подземному ходу. Они осторожно спустились в канал, после чего им подали фонари. Вода доходила им только до груди, поэтому охотники без хлопот взвалили ружья на плечи, к которым предварительно привязали револьверы, ножи и сумки для пороха и пуль. Впереди продвигался сухой и несгибаемый Дядя Шомпол с большим фонарем, за ним рассекал воду толстяк Дролл, а сзади едва не захлебывался маленький Билл. Как только охотники исчезли из виду, Олд Файерхэнд, взяв фонарь, двинулся в путь.

Он тихо открыл ворота и вместе со своими людьми вышел наружу. Створы ворот лишь прикрыли, чтобы по возращении при необходимости найти их тотчас открытыми. Одного из слуг оставили охранять вход и сразу закрыть ворота на все запоры, если приблизятся трампы. Оставшиеся рабочие, слуги и даже служанки заняли свои позиции у выходящей к реке стене, готовые по мере сил противостоять врагу.

Рафтеры и находящиеся среди них вестмены осторожно пробирались к лагерю трампов. Под руководством знаменитого охотника они сначала сделали крюк на север, чтобы удалиться от огня подальше, а затем, когда достигли реки, ползком повернули вдоль берега на юг, пока не поняли, что добрались до места. Дальше Олд Файерхэнд пополз один, и вскоре его острые глаза сквозь тьму обнаружили расположившихся полукругом бродяг. Теперь белый охотник точно знал, с какой стороны можно пробраться незамеченными и напасть на трампов. Вернувшись к своим людям, он сориентировал их и велел ждать условленного сигнала от Дролла, Билла и Дяди.

Последние тем временем пробрались через канал, вода в котором не была очень холодной, а потому переход не стал им в большую тягость. Недалеко от выхода из канала на воде покачивалась лодка с веслами, привязанная к железному крюку, на который Дядя повесил погашенный фонарь. Дролл распорядился подождать его, ибо хотел сначала один выйти к реке, чтобы разведать обстановку, после чего выбрался из канала. Прежде чем он вернулся, прошла четверть часа.

— Ну? — спросил Горбатый Билл с нетерпением.

— Задание было не из легких, — отозвался Дролл. — Вода не помешает нам, ибо там не глубже, чем здесь, но темнота доставила мне много хлопот. Вообще ничего не было видно, и пришлось идти на ощупь, но теперь я ориентируюсь как у себя дома и эта темнота — наш лучший друг!

— Но если смотреть против огня фермы, все видно и так!

— Да, но только не от воды, а с берега. Итак, трампы сидят полукругом, диаметр которого образует река, а внутри неподалеку от воды находятся пленники.

— Какая неосторожность! В такой тьме они же не могут четко следить за ними. Если пленным каким-либо образом удастся освободиться от пут и если хотя бы двое из них плавают, они легко ускользнут по воде.

— Чепуха! Рядом сидит трамп, который за ними зорко наблюдает.

— Хм! Его надо убрать, но как?

— Придется обезвредить, и ничего другого! Никаких сожалений по поводу безвременной смерти этого парня быть не может.

— У вас есть план?

— Да. Пленникам даже не потребуется входить в воду, ибо лодку мы подгоним прямо к берегу.

— Нас заметят.

— Чепуха! После вчерашнего дождя вода так мутна, что на ее поверхности ничего нельзя различить. С берега она напоминает сушу. Мы осторожно причалим и привяжем лодку. Вы останетесь при ней, а я один пойду на берег, чтобы снять часового и освободить пленников от веревок, а потом провожу их к вам. После этого они в лодке отплывут к каналу, а мы уютненько расположимся на том самом месте, где они сидели. Потом подадим условленный сигнал — крик грифа, — и начнется катавасия! Согласны?

— Well, лучше не придумаешь.

— А вы, Дядя?

— Был задуман план ваш тонко —

Ждет теперь нас работенка!

— Отлично! Тогда за дело!

Отвязав лодку, трое бесшумно перетащили ее из канала в реку, после чего Дролл, который теперь знал место, уверенно повел свою команду вперед. Охотники крайне осторожно прошли по воде, прижимаясь к берегу и толкая вперед маленькое судно, пока Дролл не скомандовал остановиться.

— Мы на месте, — прошептал он.

Берег не был высоким, и Дролл легко и бесшумно выбрался наверх. Свет горевших на стене фермы огней почти не доходил сюда, и все предметы приобретали едва знакомые очертания. Не более чем в десяти шагах от берега сидели четверо: пленники и их страж, а чуть сзади в разных позах спали бродяги. Не откладывая ружья, Дролл пополз дальше, пока не оказался за спиной охранника. Теперь охотник остановился и отложил ружье, взявшись за нож. Трамп должен был умереть, не издав ни звука. Подтянув под себя колени, Дролл осмотрелся, потом быстро сорвался с места и крепко схватил трампа за горло левой рукой, а правая рука тут же вонзила острый клинок в спину охранника, прямо в сердце. Мгновенно опустившись на землю, Дролл положил не издавшего ни звука трампа рядом с собой. Все произошло очень быстро, и даже пленники ничего не успели заметить. Лишь через некоторое время девочка взволнованно обратилась к отцу:

— Па! Наш охранник ушел!

— Что? Ах, да. Это удивляет меня! Но сиди спокойно, дочка. Он, возможно, хочет нас проверить.

— Тихо! — шепнул им Дролл. — Никакого шума! Ваш страж лежит здесь, в траве. Я пришел, чтобы спасти вас!

— Спасти?! Боже! Это невозможно! Вы и есть наш охранник!

— Да нет же, сэр, я ваш друг! Вы знаете меня еще с Арканзаса! Помните Дролла, которого прозвали Теткой?

— О, Боже! Это правда?

— Тише, тише, сэр! Олд Файерхэнд тоже здесь, а также Черный Том и еще много других. Трампы хотели поживиться на ферме, но мы их опередили. Мы видели, как вас схватили, и я с двумя отличными парнями пробрался сюда, чтобы освободить вас. А если вы мне все еще не верите, ибо моего лица вам не видно, то доказательством истинности моих слов будет ваше освобождение. Давайте-ка сюда ваши веревки!

Несколько взмахов ножа — и трое пленников снова могли свободно двигать руками и ногами.

— Теперь мы верим, сэр, — прошептал фермер, который до сих пор молчал. — Вы еще увидите, как я вас отблагодарю! Но куда теперь?

— Теперь тихо вниз, там есть челн. Мы пришли сюда через канал и притащили лодку. Вы все сядете в нее вместе с юной мисс и доберетесь до канала, о котором вам и не хуже нашего известно. Ждите там, пока закончится свистопляска.

— Свистопляска? Какая свистопляска?

— Которая сейчас начнется. Здесь, с этой стороны, у бандитов река, а напротив — стена; эти два препятствия они не смогут устранить. Справа от нас находится Олд Файерхэнд с охотниками и рафтерами, а слева — вождь осэджей Доброе Солнце с группой краснокожих воинов. Все они лишь ждут моего сигнала, чтобы напасть на лагерь. Как только я его дам, люди поймут, что вы на свободе и в безопасности, и со всех сторон кинутся на бродяг. Если их полностью не сотрут с лица земли, то уж понесут они столько потерь, что навсегда оставят вас в покое.

— Вот даже как! А мы, значит, должны сидеть в лодке в укрытии?

— Да, дело чересчур опасное! Если бы мы напали, не освободив вас заранее, мерзавцы тотчас расправились бы с вами. Потому мы и явились сюда, чтобы прежде всего вас вывести отсюда.

— Это так же славно, как и отважно! Вы имеете полное право рассчитывать на нашу самую искреннюю благодарность, но вам, похоже, кажется, что мой брат и я лишь трусы, которые сидят сложа руки, пока другие сражаются и рискуют своей жизнью! Нет, сэр, тут вы ошибаетесь!

— Хм, прекрасно! Я рад это слышать. Значит, нас теперь на два человека больше. Стало быть, делайте, что вам нравится, но маленькая мисс не может оставаться здесь, ибо пули не выбирают цели!

— Конечно. Будьте так добры, отвезите ее в канал на лодке. Но как с оружием? Наше у нас отняли. Не могли бы вы дать нам револьвер или хотя бы нож?

— К сожалению, сэр, все это потребуется нам самим, но тут лежит охранник, чье ружье может взять один из вас. Об остальном я позабочусь, ибо сейчас подползу к любому трампу, чтобы… тсс, тихо, похоже там кто-то идет! Наверное, один из вожаков, он хочет убедиться, что вы на месте. Предоставьте его мне.

На фоне света огня Дролл различил силуэт человека, который отделился от основной массы трампов, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Бандит медленно подошел к пленникам, остановился перед ними и спросил:

— Эй, Коллинз! Не случилось чего?

— Нет, — хрипло ответил Дролл, играя роль охранника.

— Well! Смотри в оба! Если что случится, ответишь головой! Понятно?

— Да! Но моя голова сидит крепче, чем твоя, побереги ее!

Дролл произнес последние слова с угрозой и сказал их намеренно своим голосом. Он хотел, чтобы трамп наклонился ближе, и желание хитрого охотника было удовлетворено. Бандит сделал шаг вперед, склонил голову и пробормотал:

— Что это тебе взбрело в башку? Да чей это голос? Ведь ты не Коллинз, которого я…

Говоривший не успел закончить, ибо руки Дролла подобно железным тискам сжали его горло, рванули книзу и стиснули шею так, что трамп не мог издать ни звука. Послышался звук короткой борьбы, и все стихло.

— Он был так любезен, что сам принес вам оружие, — раздался шепот Дролла.

— Вы его задушили? — осведомился фермер.

— Что за вопрос! Он мертв! Берите его ружье и все запасы к нему, а я провожу юную мисс к лодке.

Тетка взял Эллен Батлер под руку и, пригнувшись, повел к воде, где он в двух словах обмолвился о происшедшем с поджидавшими его спутниками. Билл и Дядя провели юную особу в канал, крепко привязали челнок, а сами вброд вернулись к Дроллу и обоим Батлерам, вооружившимся тем временем оружием обоих трампов.

— Теперь можем начинать. Эти парни тотчас сюда заявятся, чтобы взять пленников, и могут доставить нам неприятности. Предлагаю отползти отсюда.

Все пятеро осторожно двинулись к берегу, пока не достигли подходящего места. Там они поднялись, и каждый стал за деревом, служившим ему укрытием. Они находились в полнейшей темноте, но при этом могли достаточно ясно видеть перед собой трампов, чтобы точно прицелиться. Дролл приложил ладонь ко рту и издал короткое приглушенное карканье, напоминающее крик вспугнутой хищной птицы. Подобные звуки очень часты в прериях и не могли привлечь внимание трампов даже тогда, когда Дролл повторил их еще и еще раз. На несколько секунд воцарилась полнейшая тишина, а потом вдруг словно с небес раздался звучный голос Олд Файерхэнда: «Огонь!»

Справа заговорили ружья рафтеров, которые подползли так близко, что каждый уже заранее наметил себе жертву. Потом слева раздался леденящий кровь боевой клич индейцев, которые сначала послали в трампов дождь стрел, а потом бросились на них с томагавками.

— А теперь мы! — скомандовал Дролл, вскидывая ружье. — Сначала пули, потом приклады!

Разыгралась воистину дикая, но характерная для Дикого Запада сцена. Трампы чувствовали себя в безопасности, и внезапное нападение в очередной раз повергло их в ужас. Как степные зайцы, за которыми устремились стаи орлов, бродяги бросились врассыпную, поначалу даже и не пытаясь сопротивляться. Нападавшие очень быстро оказались в середине лагеря, расчищая себе путь прикладами, томагавками, револьверами и ножами «боуи», но трампов было огромное количество, и, немного придя в себя, они начали вяло обороняться. Снова все произошло настолько неожиданно, что бандиты опять не могли воспользоваться своей численностью, хотя среди них было много людей, ловко обращающихся с оружием. Оказавшись почти в кольце, трампы все же попытались вступить в рукопашный бой. Повсюду трещали выстрелы, раздавались стоны и удары, но бандиты не могли отразить нападение. Бродяги в скудном свете не пытались даже сосчитать противников, чье количество казалось им вдвое или втрое большим, чем это было в действительности, а это увеличивало страх, и вскоре бегство показалось им единственным путем к спасению.

— Вперед, к лошадям! — кричал, или скорее ревел, чей-то голос.

— Это Полковник! — вскрикнул Дролл. — Хватайте его! Не дайте ему уйти!

Он сам поспешил туда, где только что услышал знакомый голос главаря, другие последовали за ним, но тщетно. Рыжий Полковник был хитер — он сразу нырнул в кусты подальше от греха, и скорее всего, оттуда наблюдал за сценой боя. Подобно змее, извивался он в глубокой тьме среди зарослей, стараясь, чтобы никто его не заметил. Победители пытались никого не выпустить из кольца, но количество трампов было так огромно, что удержать их всех не представлялось возможным, и, к тому же, бандиты стали держаться вместе, легко прорвав цепь защитников фермы, а затем бросились бежать в северном направлении.

— За ними! — приказал Олд Файерхэнд. — Не дайте им прийти в себя!

Он хотел отрезать трампов от их коней, но это оказалось невозможным. Чем дальше бандиты удалялись от фермы, тем скуднее становился свет горящих факелов, и во тьме друзья тотчас перемешались с врагами. Произошло то, что защитники фермы едва не наскочили друг на друга, и это задержало преследование. Олд Файерхэнд вынужден был объявить сбор, после чего прошло несколько минут, прежде чем его люди смогли собраться, а этого оказалось достаточно, чтобы дать беглецам возможность улизнуть. Охотники и рафтеры снова продолжили преследование, но вскоре услышали насмешливые крики трампов и удары копыт несущихся прочь коней. Стало ясно, что все дальнейшие хлопоты бесполезны.

— Возвращаемся! — с досадой крикнул Олд Файерхэнд. — Нам остается лишь позаботиться об их раненых, чтобы они не ускользнули.

Но эти заботы были излишни. Индейцы не принимали участия в преследовании. Жаждущие скальпов бледнолицых краснокожие остались в лагере и стали тщательно обыскивать место борьбы, а также ведущие к реке заросли, чтобы убить и скальпировать любого еще живого трампа. Вскоре смолк последний выстрел, что возвестило о бесславном поражении бандитов в ими же навязанном сражении.

Когда позже при свете факелов были подсчитаны потери, оказалось, что с учетом павших днем на каждого защитника фермы приходилось по два убитых трампа. Среди рафтеров и индейцев оказалось много раненых. Конечно, цифры ужасны, ибо в каждом случае речь шла о человеческих жизнях! Несмотря на это, число улизнувших было так велико, что они снова могли объединиться в банду.

Эллен Батлер, разумеется, вызволили из укрытия. Девочка не испугалась и вообще с момента пленения вела себя на удивление спокойно и благоразумно. Когда Олд Файерхэнд узнал об этом, он заметил отцу:

— До сих пор я считал, что брать Эллен с собой на Серебряное озеро очень рискованно, но теперь я ничего не имею против, ибо она не доставит нам больших хлопот.

Возвращения трампов не предвиделось, поэтому победители, в большей мере это касалось индейцев, могли посвятить остаток ночи празднованию победы. Они получили двух самых больших коров из стада Батлера, забили их, поделили мясо, и вскоре вся округа наполнилась нежным ароматом жаркого. Позже индейцы разделили добычу, ибо все оружие и имущество трампов принадлежало им. При этом были выполнены надлежащие церемонии, произнесены длинные речи, исполнены военные и другие танцы. Лишь с восходом солнца краснокожие угомонились, их радостные крики умолкли и индейцы, наконец, заснули, завернувшись в свои покрывала.

Иначе поступили рафтеры. К счастью, никто из них не погиб, но несколько раненых были перенесены на ферму. Олд Файерхэнд намеревался на рассвете отправиться по следам трампов, а потому они легли спать, чтобы запастись силами и быть бодрыми.

Утром они отыскали следы бандитов, которые вели назад к Осэдж-Нук. Когда охотники и рафтеры прибыли туда, место оказалось пустым. Тщательно изучив окрестности, Олд Файерхэнд пришел к выводу, что трампы снова объединились в своем пункте сбора. Новый отряд без промедления двинулся в северном направлении, ибо главари предчувствовали, что за ними могла быть погоня. Итак, трампы отказались от своих намерений, связанных с фермой, но не подозревали, что Олд Файерхэнд точно знал их дальнейшие планы.

Глава восьмая. ДРАМА В ПРЕРИИ

По прерии усталой походкой медленно шагал человек — явление редкое и удивительное, ибо даже последний нищий предпочитает коня, корм которого здесь ничего не стоит. К какому сословию принадлежал путник, определить было трудно. Городской, сильно поношенный костюм придавал ему вид весьма миролюбивого человека, и лишь старый, непомерно длинный флинт, болтавшийся за плечом, позволял усомниться в этом, а бледное и впалое лицо свидетельствовало о лишениях и трудностях долгих пеших странствий.

Временами путник останавливался, чтобы передохнуть, но надежда на встречу с людьми гнала его все дальше. Снова и снова с надеждой всматривался он в даль, но напрасно. В один из моментов, когда путник уже готов был отчаяться, его потухшие глаза вдруг радостно блеснули — на горизонте показался человек, который также двигался пешком, приближаясь к владельцу флинта справа, и, по всей видимости, пути обоих должны были пересечься. Появление живого существа придало первому путешественнику новые силы, он стал шагать размашистее и вскоре понял, что другой тоже заметил его, ибо остановился и стал поджидать.

Одет последний был весьма странно: он носил голубой фрак с красным воротничком «стойкой» и желтыми пуговицами, красные панталоны до колен, а также высокие кожаные сапоги с желтыми отворотами. обвивал синий шелковый платок, завязанный спереди в большой двойной бант шириной во всю грудь. Голову длинного и тощего путника прикрывала широкополая соломенная шляпа. На ремне, перекинутом через шею, подобно шарманке висел ящик из полированного дерева. По острым чертам гладко выбритого худощавого лица, а также по маленьким хитрым глазам сразу можно было догадаться, что путешественник — чистокровный янки, да не просто янки, а из числа тех, чья хитрость и лукавство стали притчей во языцех.

Когда оба приблизились так, что могли услышать друг друга, человек с ящиком слегка приподнял шляпу и поприветствовал другого:

— Добрый день, приятель! Откуда идете?

— Из Кинсли, снизу, — ответил другой, указывая рукой через плечо. — А вы?

— Отовсюду! А последний раз с фермы, которая осталась там, за моей спиной.

— И куда же?

— Куда угодно. Сначала к ферме, которая лежит на нашем пути.

— Там есть ферма?

— Да. Мы доберемся до нее не больше чем за полчаса.

— Слава Богу! Дольше я бы не выдержал! — тяжело вздохнул обладатель длинного флинта, подойдя ближе к незнакомцу.

— Не выдержите? Но почему? — спросил другой, окидывая взором пошатывающуюся фигуру своего собеседника.

— Я умру от голода.

— Дьявольщина! От голода? Разве это возможно? Подождите, тут я могу вам помочь. Садитесь сюда, на мой ящик. Сейчас что-нибудь перекусите.

Отставив ящик и усадив на него изголодавшегося путника, янки вытащил из нагрудного кармана два бутерброда, а из коленного — солидный кусок ветчины, протянул все это голодному и произнес:

— Ешьте, приятель! Это, конечно, не деликатесы, но голод утолить можно.

Тот, к кому были обращены эти слова, тотчас принялся за еду. Он был так голоден, что готов был затолкать в рот весь хлеб, но опомнился, остановился и ответил:

— Вы очень добры, сэр! Но это ваши припасы, и если я все съем, что же останется вам?

— Ерунда! Могу заверить вас, что на ближайшей ферме я раздобуду столько еды, сколько захочу.

— Вас там знают?

— Нет. Я еще никогда не был в этих краях, но не тратьте время на разговоры, а займите свои уста более приятной работой.

Изголодавшийся последовал совету, а янки сел на траву и не без удовольствия стал наблюдать, как исчезла ветчина, а за ней и хлеб. Когда с едой было покончено, американец спросил:

— Не скажу, что вы сыты, но хоть немного утолить голод вам удалось?

— Словно заново родился, сэр. Подумать только, я три дня в пути и не держал во рту ни крохи!

— Мыслимо ли это! От самого Кинсли вы ничего не ели? И не взяли с собой провиант?

— Нет! Мой уход был слишком внезапен.

— И по пути никуда не зашли?

— Я вынужден был обходить стороной любую ферму,

— Ах вот как! Но у вас есть ружье, и вы могли подстрелить какую-нибудь дичь!

— О, сэр, я не стрелок. Скорее я попаду в луну, чем в пса, который будет сидеть рядом.

— Зачем же вам ружье?

— Чтобы отпугнуть при случае красных или белых бродяг.

Янки смерил говорившего испытующим взглядом и произнес:

— Послушайте, мистер, у вас что-то стряслось. Кажется, вы в бегах, хотя выглядите человеком вполне порядочным. Куда же, собственно, вам нужно?

— В Шеридан, на железную дорогу.

— Так далеко, без продовольствия и средств к существованию! Все это может закончиться весьма плачевно. Мы с вами не знакомы, но когда человек в беде, стоит отбросить формальности и верить друг другу, а потому скажите мне, что за мозоль докучает вам? Может, я смогу вам помочь.

— Рассказывать особо нечего. Вы не из Кинсли, иначе я бы знал вас, а, стало быть, опасаться мне нечего. Меня зовут Галлер. Мои родители были немцами. Они переехали сюда из Старого Света, чтобы выбиться в люди, но им это не удалось. Мой путь тоже не был усеян розами, ибо я брался за любое дело, пока два года назад не устроился писарем на железной дороге. В конце концов, попал на службу в Кинсли. Сэр, я и мухи не обижу, но, когда меня сильно оскорбляют, моя душа не выдерживает и я выхожу из себя! Так вот, повздорил я как-то с тамошним редактором, да так, что дело закончилось дуэлью. Подумать только, дуэль на флинтах! Я никогда раньше не держал в руках эту убийственную штуку, а тут поединок на флинтах, да еще тридцать шагов дистанции! У меня в глазах помутнело, когда я только услышал об этом. Но буду краток — пришел час, и мы стали на изготовку. Сэр, думайте обо мне, что хотите, но я миролюбивый человек и никогда не хотел быть убийцей. При мысли о том, что могу лишить жизни противника, я весь покрывался гусиной кожей! Поэтому, как только прозвучала команда, я умышленно прицелился на несколько локтей в сторону и нажал курок; он тоже. Прогремели выстрелы, и, подумать только, я стоял цел и невредим, а моя пуля поразила противника прямо в сердце. Вцепившись в флинт, который мне не принадлежал, я в ужасе бросился прочь. Потом я пытался доказать, что ствол кривой, а потому пуля ушла на три локтя влево, но все напрасно! Редактор имел многочисленных и влиятельных знакомых, а здесь, на Западе, это многое значит. Мне тотчас пришлось уносить оттуда ноги, я едва успел встретиться со своим начальником, чтобы проститься. Желая мне добра, тот посоветовал идти в Шеридан и дал мне на руки рекомендательное письмо к тамошнему инженеру. Можете его прочитать, и вы убедитесь, что все это правда.

Рассказчик вытащил письмо из кармана, раскрыл его и подал янки. Тот прочитал:

«Дорогой Чарой!

Посылаю тебе мастера Йозефа Галлера, моего бывшего писаря. Он немец, парень честный, верный и аккуратный. Но на его долю выпало несчастье — чисто случайно, на дуэли, он смертельно ранил своего противника, а потому ему нужно на некоторое время уехать отсюда. Ты окажешь мне большую любезность, если дашь ему работу в своей конторе, пока страсти по этому делу не улягутся.

Твой Бент Нортон».

Под именем для большей достоверности стояла печать. Янки сложил письмо, вернул его хозяину.

— Я верю вашим словам, мистер Галлер, — губы янки тронула полуироничная-полужалостливая улыбка, — и без вашего письма. Глядя на вас, сразу видно, что вы тише воды, ниже травы. Со мной та же история — я не большой охотник и не великий стрелок. Не только ведь порохом или свинцом жив человек! Но так пугаться я бы на вашем месте не стал. Мне кажется, вы сильно преувеличили страхи.

— О, нет, положение действительно было опасным!

— Значит, вы убеждены, что вас преследовали?

— Несомненно! Поэтому я до сих пор обходил стороной всякие фермы и поселки, чтобы никто не узнал, куда я свернул.

— А вы уверены, что в Шеридане вас хорошо примут и вы получите место?

— Да, ибо мистер Нортон и мистер Чарой, инженер в Шеридане, очень большие друзья.

— Ну, а какое жалованье вам положат?

— До настоящего времени я получал восемь долларов в неделю и думаю, что там мне заплатят столько же.

— Так! Я знаю одну должность, на которой будут платить в два раза больше — шестнадцать долларов в сутки плюс бесплатный стол.

— Что? Действительно? — удивленно воскликнул обрадованный писарь и вскочил. — Шестнадцать долларов? Это же райская жизнь!

— Не совсем, но вы сможете накопить.

— И где же такое место? У кого?

— У меня.

— У… вас? — в голосе Галлера послышалось разочарование.

— Конечно. Вероятно, вы мне не верите?

— Хм! Я вас не знаю.

— Это сейчас же легко исправить. Я магистр доктор Джефферсон Хартли, врач и ветеринар.

— Значит, лечите людей и животных?

— Да, — кивнул янки. — Если у вас есть желание, то будьте моим помощником, и я буду платить вам указанную сумму.

— Но я ничего не понимаю в вашем деле, — скромно ответил простодушный Галлер.

— Я тоже ничего, — сознался магистр.

— Ничего? — лицо немца вытянулось от удивления. — Вы же должны были обучаться медицине?

— И не собирался!

— Но если вы магистр, да еще и доктор…

— Несомненно! Такими титулами я действительно владею, это уж точно, ибо наградил ими себя сам.

— Вы… вы сами?

— Конечно! Говорю с вами откровенно, ибо надеюсь, что вы примете мое предложение. Собственно, сначала я был портным, потом стал парикмахером, позже — учителем танцев, еще позже основал школу для воспитания юных леди, а когда все это закончилось, взялся за гармонику и стал бродячим музыкантом. С тех пор я «на ура» перепробовал еще десятка два различных специальностей, познал жизнь и людей и понял, что разумный парень не должен упустить своего. Люди сами хотят, чтобы их обманывали. Да! Они чрезвычайно благодарны, когда им втирают очки. Особенно важно польстить их ошибкам, их грешкам и недостаткам, как физическим, так и духовным, поэтому я, приняв все это во внимание, и стал врачом. Вот, взгляните на мою аптеку!

Американец отпер ключом ящик, при этом попросив Галлера встать, и отбросил крышку. Внутри ящик был довольно изящно исполнен, он состоял из пятидесяти отделений, выложенных простроченным золотом бархатом и украшенных арабесками. В каждом отделении находились колбочки с жидкостями всех возможных цветов и оттенков.

— Так это ваша аптека! — воскликнул Галлер. — И откуда у вас эти медикаменты?

— Я сам их изготовляю.

— Я думал, что вы ничего в этом не понимаете!

— О, в этом как раз я понимаю! Это же до смешного просто! То, что вы видите — не что иное, как немного краски и воды, называемой аквой. Этим словом заканчиваются все мои познания в латыни. К нему я добавляю выражения моего собственного сочинения, которые должны звучать как можно краше. Вот, посмотрите надписи: «Аква саламандра», «Аква пелопоннесия», «Аква химборасоллария», «Аква инвокабулатария» и так далее. Вы, конечно, не поверите, что такой водой можно что-либо вылечить, но я и не возьмусь вас разубеждать, ибо сам, естественно, этого не знаю. Самое главное — не дожидаться действия, а получить гонорар и вовремя удалиться! Соединенные Штаты велики, и прежде чем я обойду их по кругу, пройдут годы, я уже не буду таскаться с ящиком, а окажусь совсем в другом обществе, среди богатых людей. А пока жизнь практически бесплатна, ибо везде, куда я прихожу, меня кормят и поят до отвала, а когда ухожу, наполняют мои карманы. Индейцев мне бояться нечего, ибо у них люди, знакомые с врачеванием, считаются шаманами, они неприкасаемы, почти как святые. Соглашайтесь! Хотите стать моим помощником?

— Хм! — буркнул Галлер и почесал за ухом. — Дело кажется мне сомнительным, да и нечестным к тому же.

— Не будьте смешным! Вера делает все! Мои пациенты всегда верят в действие моих лекарств, и это помогает им выздоравливать. Разве это мошенничество? Попробуйте хотя бы раз! Теперь вы подкрепились, а ферма, к которой я направляюсь, лежит также и на вашем пути, так что заглянуть туда вам не будет во вред.

— Ну, хорошо, попробую, но только из благодарности перед вами; я не обладаю даром внушения.

— Это вовсе и не нужно — об этом позабочусь я сам. Вы должны все время молчать; вся ваша работа будет заключаться в доставании из ящика тех колбочек, которые я вам укажу. Конечно, придется свыкнуться, что при этом я буду обращаться к вам на «ты». Если все это вас устраивает, то вперед! Отправляемся в дорогу!

Он снова забросил ящик за спину, и они вдвоем зашагали в сторону фермы. Едва прошло полчаса, как вдали показалось небольшое хозяйство. Теперь шкатулку должен был нести Галлер, поскольку «магистру» не подобало с ней таскаться.

Главное здание фермы было сколочено из дерева. Позади него раскинулись ухоженные садики и поля, а неподалеку стоял хозяйский дом. Перед ним у веранды были привязаны три лошади — верный признак присутствия в доме чужаков. Те сидели в комнате и потягивали домашнее пиво, приготовленное самим хозяином. Гости были одни, ибо дома находилась только жена фермера, которая вышла в маленький хлев. Чужаки через окно сразу заметили шарлатана и его фамулуса (помощника).

— Гром и молния! — удивился один из них. — Кого я вижу! Если не ошибаюсь, это Хартли, музыкант с гармоникой!

— Твой знакомый? — спросил другой. — У тебя что-то было с ним?

— Конечно. Парень сделал одно дело и набил свои карманы долларами. Естественно, я тоже сделал свое дело, обчистив их ночью.

— А он знает, что это ты?

— Хм, вероятно. Хорошо, что я вчера снова покрасил волосы в черный цвет. Не называйте теперь меня ни Бринкли, ни Полковником, а то этот бездельник нам все карты спутает!

Тем временем оба вновь прибывших подошли к дому как раз в тот момент, когда жена фермера вышла из конюшни. Она приветливо поздоровалась и спросила, что им нужно. Когда женщина услышала, что перед ней врач и его помощник, она не смогла скрыть большой радости и попросила их войти в комнату, открыв перед ними двери.

— Господа! — крикнула она внутрь. — Вот ученый доктор со своим аптекарем. Думаю, что их общество не будет вам неприятным.

— Ученый доктор? — тихо усмехнулся Полковник. — Бесстыдный бездельник! Хотел бы я напомнить тебе, кем ты был раньше!

Вошедшие поклонились и без церемоний заняли места за столом. Бринкли, к своему удовлетворению, отметил, что Хартли не узнал его. Назвавшись траппером, он сказал, что вместе с двумя спутниками следует в горы. Пока хозяйка занималась очагом и вешала котел, завязался разговор, а когда обед был готов, женщина вышла во двор и, по обычаям этих мест затрубила в рог, чтобы позвать своих.

Очень скоро с близлежащих полей потянулись люди: сам фермер, его сын, дочь и слуга. Они приветствовали гостей, особенно горячо пожав руку доктору, и подсели к ним, предварительно помолившись. Это были люди простые, открытые и благочестивые, которые, конечно, легко могли попасться на удочку янки.

За обедом фермер был неразговорчив, но потом, однако, запалил трубку. Поставив локти на стол, он обратился к Хартли:

— Нам уже пора в поле, и времени на разговоры мало, но, может, я успею занять вас. В каких болезнях вы разбираетесь?

— Что за вопрос! — оживился шарлатан. — Я врач и ветеринар, лечу любые болезни.

— Well, вы тот человек, который мне нужен. Надеюсь, вы не из тех проходимцев, что кочуют, выдают себя за врачей и обещают манну небесную.

— Разве я похож на мошенника? — с обидой в голосе спросил Хартли. — Разве бы я выдержал экзамен на титул доктора и магистра, если бы не был ученым человеком? Вот сидит мой помощник. Спросите его, и он вам скажет, что тысячи и тысячи, не считая животных, благодарны мне за здоровье и спасенную жизнь.

— Я верю этому, верю, сэр! Вы пришли как нельзя кстати. Моя корова тяжело больна и стоит в хлеву; вот уже два дня, как она не хочет есть и не поднимает головы. Мне кажется, она безнадежна.

— Хо! Больной безнадежен, если испустил дух! Пусть ваш слуга покажет мне ее, потом я дам ответ.

«Доктора» привели в хлев, чтобы он осмотрел корову. Некоторое время тот пробыл там, а когда вернулся, скорчил серьезную мину и произнес:

— Я успел как раз вовремя, ибо корова могла пасть уже сегодня вечером. Она объелась дурмана, но, к счастью, у меня есть верное средство, и завтра утром ваша корова станет здоровой, как прежде. Принесите ведро воды, а ты достань «акву сильвестрополию».

Галлер, как и подобает фамулусу, быстро раскрыл ящик, поискал нужную колбочку, потом подал ее Хартли. Тот влил из нее в ведро несколько капель, перемешал и наказал фермеру давать животному каждые три часа по полгаллона [344]«лекарства». Потом очередь дошла до двуногих пациентов. У жены начинался зоб, и она получила «акву суматралию», фермеру, который страдал ревматизмом, прописали «акву сенсационию», а его дочь, которая ничем не страдала, приняла от нескольких веснушек «акву фуронию». Слуга прихрамывал с детства и получил возможность избавиться от недуга с помощью «аквы министериалии». Напоследок Хартли осведомился также о здоровье троих гостей, но Полковник покачал головой и ответил:

— Благодарю, сэр! Мы совершенно здоровы, а когда чувствуем себя плохо, пользуемся шведским методом.

— Как это?

— Занимаемся лечебной гимнастикой. Обычно я прошу сыграть мне на гармонике лихой рил [345] и танцую до тех пор, пока не вспотею. Испытанное средство! Понятно?

Сказав это, Бринкли многозначительно кивнул, а лжеврач молча и смущенно отвернулся от собеседника, чтобы расспросить хозяина о соседях. Он тут же услышал, что ближайшая ферма лежала в восьми милях западнее, но была и еще одна — на расстоянии пятнадцати миль в северном направлении. Когда магистр сообщил, что немедленно должен отправиться к первой, фермер спросил о гонораре. Хартли потребовал пять долларов, которые ему тут же выплатили. Потом вместе с помощником, который снова загрузил ящик склянками и забросил его на шею, они зашагали прочь. Удалившись от фермы на безопасное, по их мнению, расстояние, оба остановились.

— Мы шли на запад, но теперь повернем на север, ибо я не собираюсь идти к первой ферме, — подал голос янки. — Корова была так плоха, что сдохнет, пожалуй, уже через час — тут и ветеринаром быть не надо. Если фермер пустится в погоню, то нагонит нас, и это может плохо закончиться. Пойдем к другой ферме, что дальше. Но обед и пять долларов за десять капель анилиновой воды, это ли не удача! Надеюсь, вы оценили преимущества и пойдете ко мне на службу.

— Я вас, видимо, удивлю, сэр, — ответил Галлер. — Вы мне предлагаете много, очень много, но за это мне придется лгать и лгать еще больше! Не держите на меня зла — я человек честный и хочу им остаться. Совесть не позволяет мне откликнуться на ваше предложение.

Он произнес это так серьезно и твердо, что магистр сразу понял, что дальнейшие увещевания бесполезны. С сочувствием кивнув головой, он сказал:

— Я желал вам добра! Жаль, что ваша совесть столь девственна.

— Я благодарю Бога, что он не дал мне иного. Вот вам ваш ящик. Я охотно отблагодарил бы вас за то, что вы для меня сделали, но не могу — нечем.

— Well! Вольному — воля, спасенному — рай! Не буду вам докучать больше. И все же нам не стоит так сразу расставаться. Ваш путь — пятнадцать миль до близлежащей фермы — также и мой, и мы можем идти вместе хотя бы до нее.

С этими словами «доктор» снова повесил ящик себе на шею. Его дальнейшее долгое молчание говорило о том, что честность писаря запала ему в душу. Так они брели дальше, смотря только вперед, пока не услышали сзади стук копыт. Обернувшись, они увидели тех трех чужаков, с которыми недавно встретились на ферме.

— Горе мне! — вырвалось у Хартли. — Кажется, это за мной. Эти парни собирались в горы. Почему же они едут не на запад? Я не верю им! Они скорее похожи на бродяг, чем на трапперов!

В том что догадка его верна, шарлатану, к его сожалению, пришлось убедиться очень скоро. Всадника резко осадили коней около путников, после чего раздался насмешливый голос Полковника:

— Эй, мистер! Вы, кажется, сменили направление? Теперь фермер не найдет вас.

— Не найдет? — удивился янки.

— Да. Когда вы убрались, я искренне поведал ему, как обстоят дела с вашими прекрасными титулами, и он тотчас бросился в погоню, чтобы забрать деньги!

— Чушь, сэр!

— Это не чушь, а истинная правда. Он направился в сторону фермы, которую вы будто бы собирались осчастливить своим появлением. Но мы оказались умнее и сразу пошли по вашему следу, чтобы сделать предложение.

— Я не знаю вас и не имею с вами ничего общего!

— Зато у нас к вам есть дело. Мы позволили вам обмануть честных людей, а значит, стали вашими сообщниками, за что вам придется поделиться частью гонорара. Вас двое, а нас трое, и, стало быть, нам полагаются три пятых от суммы. Вы видите, мы поступаем справедливо. Но если вы не согласны, то… взгляните сюда!

Полковник повернулся к двум другим, которые молча и спокойно подняли ружья, направив их на Хартли. Тот смекнул, что отпираться бесполезно, ибо теперь был полностью убежден, что имеет дело с настоящими грабителями. Хартли в глубине души почувствовал даже некоторую радость, что мог так легко отделаться от них. Без разговоров он вынул из кармана три доллара и подал их Полковнику со словами:

— Вы, кажется, ошиблись во мне и потому попали в неловкое положение. Я же приму вашу претензию за шутку, и на этом расстанемся. Вот три доллара, которые по вашим расчетам причитаются вам.

— Три доллара? Дьявол вас забери! — засмеялся Полковник. — Вы думаете, что из-за такой мелочи мы бы погнали за вами коней? Нет, нет! Я имел в виду не только сегодняшние деньги. Мы требуем нашу долю от суммы, которую вы вообще заработали. Я полагаю, что все деньги при вас.

— Ваши предположения ни на чем не основаны! — повысил голос Хартли, чувствуя, что дело приобретает крутой оборот.

— Посмотрим! Вы лжете, а потому мне придется вас обыскать. Мне кажется, вы не будете возражать, ведь мои друзья носят ружья не для парада! Жизнь жалкого игрока на гармонике для нас и гроша не стоит!

Полковник слез с коня и подошел к янки. Хартли ничего не оставалось делать, как повиноваться. Стволы ружей смотрели на него так грозно, что шарлатан покорился судьбе, надеясь все же, что Полковник ничего не найдет, ибо вся наличность была далеко припрятана.

Рыжий Бринкли, шевелюра которого теперь была черной, обыскал все карманы, но обнаружил лишь несколько завалявшихся долларов. Затем трамп ощупал каждый дюйм платья янки, пытаясь почувствовать, не вшиты ли деньги, но все без успеха. Хартли уже было собирался праздновать победу, но Полковник не желал так просто отказываться от задуманного. Он приказал открыть ящик и стал тщательно его осматривать.

— Хм! — промычал негодяй. — Эта бархатная аптека так глубока, что, похоже, имеет двойное дно. Давайте-ка попытаемся вынуть перегородки.

Хартли побледнел, ибо трамп шел по верному пути. Последний схватился обеими руками за стенки перегородок и потащил их вверх, они поддались, и вся аптека была вытащена из ящика, на дне которого лежала гора бумажных конвертов. Раскрыв конверты, Полковник нашел то, что искал — банкноты различного достоинства.

— О, вот оно, спрятанное сокровище! — удовлетворенно улыбнулся трамп. — Я сразу понял, что этот «врач» и «ветеринар» зарабатывает бешеные деньги — должны же они где-то быть!

Трамп сгреб конверты, желая вытащить их из ящика, что привело янки в ярость. Шарлатан без раздумий бросился на грабителя, пытаясь вырвать деньги, и тут же грохнул выстрел. Останься Хартли на месте, пуля обязательно пробила бы навылет его тело, но он кинулся вперед, поэтому свинец ударил в плечо и раздробил кость. Громко вскрикнув, раненый упал в траву.

— Довольно, пройдоха! — пробормотал Полковник. — Попробуй встать или солгать еще раз — другой выстрел будет точнее! А теперь обыщем прислужника.

Распихав конверты по карманам, трамп шагнул к Галлеру.

— Я не его помощник. Я встретил его лишь недавно, недалеко от фермы, — ответил тот с тревогой, даже и не пытаясь воспользоваться флинтом.

— Вот как? А кто вы?

Галлер на свою беду сказал Полковнику правду и дал ему прочитать рекомендательное письмо, чтобы доказать истинность сказанного. Трамп принял к сведению содержание письма, отдал его обратно и с пренебрежением сказал:

— Я верю. По вам сразу видно, что вы честный парень, но пороха не выдумали! Ступайте в свой Шеридан — до вас мне дела нет. — Повернувшись к янки, бандит продолжил: — Я говорил о нашей доле, но ты солгал, и теперь мы заберем все. Так что без обид! Потрудись в дальнейшем исправиться, чтобы при следующей встрече мы поделились по-братски.

Хартли понял, что сопротивление бесполезно. Корчась от боли, он выдавил из себя несколько слов, надеясь вернуть часть денег, но над ним лишь посмеялись. Полковник снова сел в седло и вместе со своими спутниками поскакал на север, еще раз доказав, что никакого отношения к трапперам не имел и не помышлял ехать на запад.

По пути бродяги посмеялись над авантюрой, а заодно решили поделить деньги без участия остальных своих компаньонов. После долгих поисков они нашли подходящее место, откуда можно было хорошо обозревать окрестности и где их никто не мог заметить, после чего слезли с коней, сели и сосчитали добычу. Потом, когда каждый спрятал свою долю, один из двух трампов обратился к Полковнику:

— Ты должен был обыскать и другого. Не мог он идти пустым.

— Тьфу! Что можно найти у нищего писаря! Несколько долларов — не больше. Это не стоило трудов.

— Он точно писарь? Что стояло в письме, которое он тебе показал?

— Это было рекомендательное письмо к инженеру Чарою в Шеридане.

— Что? — говоривший вскочил. — И ты его вернул?

— Да. Чем нам могла быть полезна эта мазня?

— Очень многим! И ты еще спрашиваешь? Ясно как Божий день, что письмо могло бы помочь нашему плану! Очень странно, что ты не понял этого и не воспользовался моментом. Мы покинули наших, чтобы осмотреть окрестности, разузнать, как дела в кассе, и при этом должны были умудриться не показываться никому на глаза! Если бы мы забрали письмо, один из нас мог бы отправиться в Шеридан и выдать себя за писаря. Он определенно стал бы служить в конторе, получил бы доступ к книгам, и мы бы на первый или второй день узнали все необходимые сведения!

— Дьявол! — выругался Полковник. — Это правда. Как это случилось, что мой котелок оказался пуст! Ты вроде неплохо обращаешься с пером и мог бы сыграть эту роль.

— Пожалуй, стоит рискнуть — ведь так мы бы избавились от многих трудностей! Может, еще не все потеряно?

— Конечно! Время еще есть! Мы же знаем, куда им надо, а дорога, которую указал фермер, проходит здесь рядом. Нам останется лишь подождать, когда они появятся.

— Да, давайте сделаем так! Но отобрать письмо у писаря — это полдела, ибо он дойдет до Шеридана и может все испортить. Придется сделать так, чтобы он туда не дошел.

— Само собой. Пустим каждому пулю в лоб и зароем их. Потом ты с письмом отправишься в Шеридан, разузнаешь что и как и дашь нам знать.

— Но где и когда?

— Мы вдвоем поскачем назад за остальными. Найдешь нас в том месте, где железная дорога проходит через Хвост Орла. Более точно я сейчас определить не могу, а потому в направлении Шеридана выставлю форпост, на который ты, безусловно, наткнешься, и ребята приведут тебя к нам.

— Отлично! А если мое исчезновение бросится в глаза и навлечет подозрения?

— Хм, это тоже надо предусмотреть. Чтобы избежать подобных неприятностей, возьмешь с собой Фоллера. Скажешь, что встретил его по дороге, а он подтвердит, что ищет работу у строителей колеи.

— Идет, — отозвался другой трамп, которого звали Фоллер. — Работу, может, дадут сразу, а если нет — тем лучше, ибо будет больше времени на то, чтобы принести новости к Хвосту Орла.

План обсудили подробнее, после чего договорились строго ему следовать. После этого трое мерзавцев стали поджидать шарлатана и его помощника, но время шло, а последние не появлялись. Похоже было на то, что путники снова изменили направление следования, чтобы не наткнуться на трампов еще раз. Подождав немного, последние решили вернуться и искать новые следы.

Тем временем писарь кое-как перевязал рану американцу. Ранение не было тяжелым, но плечо оказалось сильно повреждено и раненому необходим был уход, хотя бы поначалу. Местом его временного пристанища могла служить ферма, к которой они двигались, но ведь и трампы уехали в том направлении!

— Думаю, нам не стоит попадаться к ним в руки еще раз, — произнес янки. — Они пожалеют, что не убрали нас сразу, и при новой встрече исправят ошибку. Деньги мои они забрали, но жизнь свою я не тороплюсь им отдать. Будем искать другую ферму!

— Кто знает, когда мы ее найдем, — заметил Галлер. — Вы разве выдержите долгие скитания?

— Думаю, да. У меня достаточно сил, чтобы добраться до какого-нибудь местечка, прежде чем начнется травматическая лихорадка. Надеюсь, вы не оставите меня раньше?

— Конечно, нет. Если вы вдруг не сможете идти, я попытаюсь отыскать людей, чтобы они забрали вас, здесь же не пустыня! Теперь, однако, не будем тратить время. Куда мы пойдем?

— На север, как и прежде, но теперь примем вправо. Горизонт там темный — значит там лес или заросли, а где растут деревья — там должна быть вода. Будем охлаждать ей мою рану, — простонал Хартли.

Галлер подхватил ящик, и они вдвоем покинули место происшествия. Хорошо еще, что янки шел сам, иначе хлипкий Галлер не смог бы его нести на себе. Предположения Хартли оправдались — через некоторое время оба добрались до густых зеленых зарослей, среди которых действительно струился ручей. Здесь писарь сменил первую повязку, а Хартли вылил все крашеные капли и наполнил колбочки чистой водой, которой можно будет в пути по необходимости смачивать повязку. Затем они снова тронулись в путь.

Они шли через прерию, ступая по скудным островкам низкой травы и высохшей почве, на которой едва ли можно было различить следы и лишь глаза очень опытного вестмена разобрали бы отпечатки. Прошло много времени, прежде чем путники снова заметили темную линию на горизонте — знак того, что они опять приближались к лесному массиву. В этот миг янки случайно обернулся и увидел вдали несколько движущихся точек. Их было три, и Хартли тотчас сообразил, что это возвращаются трампы. Теперь речь шла о жизни и смерти! Другой обратил бы внимание писаря на погоню, но хитрый янки этого не сделал, он продолжал путь с удвоенной быстротой, а когда Галлера удивила его внезапная поспешность, он дал весьма правдоподобные объяснения.

Верховых всегда заметно издали, но фигуру пешего возможно различить лишь на более близком расстоянии. Расстояние, на котором находились всадники, было достаточно велико, и Хартли мог предположить, что трампы пока не заметили ни его, ни Галлера. В его мозгу зарождался план собственного спасения. Он давно понял, что сопротивление бесполезно — их бы настигли и просто пристрелили. Возможность спастись существовала, но лишь для одного из них и ценой жизни другого. Роль этого другого, по всей видимости, выпадала на долю простодушного писаря, который пока и не подозревал о нависшей над ним опасности. Хитрый янки молчал, как молчала его совесть, хотя ее хозяин просто-напросто обрекал своего спутника на гибель.

Так они шли дальше и дальше, пока не достигли перелеска, над густыми зарослями которого возвышались верхушки ореховых деревьев, дубов и вязов. Лес был неглубок, но тянулся далеко вправо от пути следования беглецов. Когда путники пересекли его и оказались на другой стороне, янки остановился и сказал:

— Мистер Галлер, я понял, что для вас я большая обуза. Вы шли в Шеридан, а теперь из-за меня вынуждены уклониться от прямого пути. Кто знает, где и когда мы набредем на ферму, и вы целыми днями будете мучиться со мной? Ведь есть же простое средство положить конец этому ненужному самопожертвованию!

— Это какое же? — удивился Галлер.

— Ради Бога, идите дальше, а я вернусь на ферму, с которой вышел прежде, чем встретился с вами.

— Мне кажется, это слишком далеко для вас!

— Вовсе нет. Сначала я двигался на запад, потом с вами — прямо на север, а стало быть, сильно принял вправо. Если срезать это расстояние, то отсюда до фермы не более трех часов, и столько я выдержу.

— Вы думаете? Ну, хорошо, но я тоже пойду с вами. Я обещал, что не брошу вас.

— Я вынужден освободить вас от этого обещания, так как не хочу подвергать опасности.

— Опасности?

— Да. Жена фермера, как она сама мне рассказала сестра шерифа из Кинсли, — тут же сочинил «доктор», не моргнув и глазом. — Если вас там еще ищут, бьюсь об заклад, что шериф наведывается на эту ферму, и вы попадете ему прямо в лапы!

— Это, конечно, меняет дело, — в голосе Галлера чувствовался испуг. — Вы действительно хотите идти туда?

— Да. Так будет лучше для меня и для вас.

Шарлатан продолжал доказывать преимущества данного решения так искренне и убедительно, что бедный писарь, в конце концов, сам захотел распрощаться. Они пожали друг другу руки, пожелали всего хорошего и разошлись. Галлер вышел в открытую прерию и направился дальше, а Хартли, взглянув ему вслед, подумал про себя: «Жаль этого парня, но ничего другого не остается. Останься мы вместе — погибли бы оба. Но теперь придется поторопиться. Если они его нагонят и спросят обо мне, он скажет им, что я пошел направо, но я пойду налево и поищу место, где можно спрятаться».

«Доктор» не был охотником, но знал, что следы за собой оставлять нельзя. Врезавшись в кустарник, он нашел место, где следы не были заметны, а если и оставался какой-нибудь слабый отпечаток, он старательно затирал то место здоровой рукой. Конечно, ему мешал ящик, и ныла рана, но речь шла о жизни, и Хартли продолжал медленно продвигаться вперед. На свое счастье, вскоре он набрел на густые заросли, сквозь которые вообще ничего не было видно. Он еле-еле пробрался внутрь, отставил ящик и сел на него. Только он это сделал, тут же услышал голоса всадников и топот копыт. Трое бандитов проскакали мимо и не обратили внимание, что дальше в прерию вел след только одного человека.

Янки осторожно раздвинул ветви, чтобы взглянуть на прерию — там вдалеке еще маячила спина Галлера. Трампы, увидев его, помчались галопом. Он тоже услышал их, развернулся и в ужасе застыл. Они быстро его нагнали и заговорили с ним; он указал на восток, похоже, давая понять, что Хартли возвратился к ферме в этом направлении. Потом послышался пистолетный выстрел, и Галлер упал на землю.

— Дьявол! — пробормотал Хартли, в глубине души надеявшийся, что трампы не тронут писаря, ибо небезосновательно полагал, что они идут за ним одним. — Подождите, мерзавцы! Может, я еще встречу вас, и тогда вы дорого заплатите за этот выстрел! Но что же они теперь будут делать?

Он увидел, что убийцы слезли с коней и склонились над жертвой. Потом стали друг напротив друга, по-видимому, совещаясь, пока снова не вскочили на коней. Перекинув убитого через седло, Полковник, к великому изумлению янки, поехал назад, в то время как оба его спутника, не разворачиваясь, двинулись дальше. Добравшись до зарослей, рыжий Бринкли немного углубился в них и сбросил труп, после чего бандит исчез из виду, а через некоторое время послышался стук копыт, потом все стихло.

Янки овладел ужас. Теперь он почти раскаивался, что вовремя не предупредил писаря, но ничего поправить уже было нельзя. Он стал свидетелем ужасного преступления, а труп лежал совсем неподалеку. Он охотно сбежал бы отсюда, но не мог решиться, ибо полагал, что Полковник еще ищет его. Так прошла четверть часа, потом еще пятнадцать минут. Наконец янки все же решил покинуть ужасное место. Прежде всего он еще раз оглядел прерию, и тут его глаза заметили нечто такое, что снова заставило его забиться в укрытие.

С правой стороны по прерии ехал всадник, ведущий за собой еще одного коня. Наткнувшись на следы двух уехавших трампов, человек остановился и легко спрыгнул с лошади. Осмотревшись, незнакомец наклонился, чтобы изучить следы, затем неторопливо прошел по ним назад, к тому месту, где было совершено убийство. Там он опять остановился и огляделся. Склонился к земле и разогнулся лишь после того, как тщательно изучил место преступления. Опустив глаза, он пошел по следу Полковника. Не доходя пятидесяти шагов до зарослей, он остановился, издал какой-то особенный гортанный звук и указал рукой в кустарник. Очевидно, это относилось к коню, ибо тот сразу удалился от хозяина, сделал маленький крюк и потом вернулся на край зарослей, втягивая воздух через широко открытые ноздри. Животное вело себя спокойно, поэтому путник подошел ближе. Явных признаков беспокойства не было, и всадник прошел мимо.

Теперь янки мог его рассмотреть — перед ним стоял индеец. Он носил обшитые бахромой легины и охотничью рубаху, украшенную богатой вышивкой и также отделанную по швам бахромой. Маленькие ступни его ног были обуты в изящные мокасины. Длинные, черные как смоль волосы были аккуратно уложены под налобной повязкой из гремучих змей, за которой не торчало ни одного орлиного пера. С шеи индейца свешивалось тройное ожерелье из клыков медведя с трубкой мира и мешочком с «лекарствами». В руке краснокожий сжимал двустволку, ложа и приклад которого были обиты мелкими серебряными гвоздями. Матовая светло-бурая кожа лица отливала бронзой; оно имело римский профиль, и лишь слегка выдающиеся скулы выдавали его индейский тип.

Собственно говоря, соседство любого краснокожего должно было внушить янки, который и без того не был рожден героем, немалые опасения. Но чем больше он всматривался в лицо индейца, тем больше ему казалось, что ему нечего бояться пришельца. Краснокожий приблизился шагов на двадцать. Его конь пошел еще дальше, тогда как другой жеребец продолжал стоять за спиной индейца. Первый жеребец поднял было переднее копыто, чтобы сделать очередной шаг, как вдруг резко лягнул ногой и с громким фырканьем кинулся назад — животное почувствовало запах янки, а может быть, трупа. Индеец в тот же миг как пантера отскочил в сторону и исчез из виду, а за ним — и второй конь. Теперь Хартли больше ничего не мог видеть.

Он застыл в долгом и напряженном ожидании, едва сдерживая в груди тяжелое дыхание, и в этот миг до его ушей долетел полуприглушенный звук «уфф!». Когда он повернул лицо в сторону услышанного восклицания, он увидел склонившегося, вероятно, над трупом индейца. Через несколько мгновений краснокожий пополз назад, и его не было видно около четверти часа, как вдруг янки в ужасе вздрогнул, ибо голос индейца раздался совсем рядом:

— Почему бледнолицый сидит в укрытии? Почему он не выйдет, чтобы показаться на глаза красному воину? А может быть, он скажет, куда скрылись убийцы другого бледнолицего?

Когда Хартли со страхом повернул голову, он увидел индейца, стоявшего на коленях рядом с ним с блестящим ножом — «боуи» в руке. Слова краснокожего доказывали, что он верно прочитал след и рассудил чрезвычайно проницательно. Он не считал американца убийцей, и успокоенный этим Хартли отозвался:

— Я прятался от них. Двое удалились прочь, в прерию, а третий бросил труп здесь. Я остался в укрытии, ибо не знал, ушел он или нет.

— Он ушел. Его след ведет через заросли, а потом на восток.

— Значит, он пошел за мной на ферму. Его действительно здесь нет?

— Нет. Мой белый брат и я — единственные живые люди тут. Пусть он выходит на открытое место и расскажет мне, что случилось.

Краснокожий отлично владел английским, а то, что и как он говорил, вселило в американца доверие, поэтому Хартли не отказался последовать приглашению. Когда он выбрался из чащи, то заметил, что оба коня стояли на достаточном расстоянии от перелеска, привязанные к колышкам. Краснокожий окинул белого взглядом, который, казалось, проник в самую его душу, а потом произнес:

— С юга сюда шли пешком двое; один укрылся здесь, им был ты; другой пошел дальше, в прерию. Потом появились трое всадников, которые преследовали этого другого; они застрелили его в голову пистолетной пулей. Двое из них уехали, а третий взял труп на лошадь, проехал к зарослям и сбросил его там, а потом галопом умчался на восток. Это так?

— Да, именно так, — кивнул пораженный шарлатан.

— Тогда скажи мне, почему застрелили твоего белого брата? Кто ты и что делаешь здесь, в «этой местности? В плечо тебя ранили эти же люди?

Дружелюбный тон, с которым был задан вопрос, свидетельствовал о том, что краснокожий не был настроен против янки и не имел никаких подозрений, поэтому тот ответил ему. Индеец слушал внимательно, не смотря на американца. Потом он, однако, снова бросил на него острый взгляд и спросил:

— Так значит, твой спутник заплатил своей жизнью за твою?

У Хартли снова заныла рана, он опустил глаза и, запинаясь, ответил:

— Нет… Я просил его, чтобы он со мной спрятался, но он не захотел.

— Так ты сказал ему, что убийцы едут за вами?

— Да.

— И сказал, что хочешь укрыться здесь?

— Да.

— Так почему же он тогда указал на восток, к ферме, когда убийцы спросили его о тебе?

— Чтобы обмануть их.

— Так он хотел спасти тебя! Он был храбрым другом! А ты достоин его? — индеец прожег Хартли своим взглядом. — Только Великий Маниту знает все, а мой глаз не может видеть твое сердце. Если бы я мог все знать, тебе было бы стыдно передо мной, но я буду молчать, и пусть твой Бог судит тебя! Ты меня знаешь?

— Нет, — тихо отозвался Хартли.

— Я Виннету, вождь апачей. Моя рука преследует подлецов, а плечо готово стать опорой любому, у кого чистая совесть. Я осмотрю твою рану, но еще необходимее знать, почему вернулись убийцы. Ты знаешь это?

Хартли часто слышал о Виннету. И теперь, когда знаменитый вождь стоял перед ним, ему следовало беседовать с ним не иначе, как любезно:

— Как я уже говорил, они хотели прикончить нас, чтобы мы позже не смогли их выдать.

— Нет. Если бы дело было только в этом, они пристрелили бы вас на месте. Здесь что-то другое. Какие-то мысли пришли им в голову позже. Они хорошо обыскивали тебя?

— Да.

— И все забрали? А твоего спутника?

— Нет. Он рассказал им, что находится в бегах, и подтвердил это, показав письмо.

— Письмо? Они его забрали?

— Нет. Они вернули его обратно.

— Где он его прятал?

— Во внутреннем нагрудном кармане.

— Сейчас его там нет. Я обыскал одежду убитого, но никакого письма не нашел. Именно это письмо заставило их развернуться и догонять вас.

— Едва ли! — покачал головой Хартли.

Индеец не ответил. Он вынес труп из зарослей и обыскал еще раз его одежду. Вид у убитого был ужасный, но вовсе не от пулевого ранения, а потому, что убийцы исполосовали ножами его лицо вдоль и поперек, чтобы никто не мог опознать человека. Карманы Галлера были пусты, а длинное ружье бандиты, естественно, забрали с собой.

Индеец задумчиво посмотрел вдаль, а потом с уверенностью произнес:

— Твой товарищ хотел добраться до Шеридана. Двое убийц поскакали на север — значит, им тоже нужно туда. Почему они забрали письмо? Потому что оно могло сослужить им хорошую службу. Почему убийцы изуродовали лицо мертвого? Потому что его никто не должен узнать. И все это для того, чтобы одному из убийц выдать себя за него!

— Но с какой целью?

— Сейчас я не знаю, но позже мы узнаем и это.

— Значит, ты хочешь идти следом за ними?

— Да. Мне нужно к реке Смоки-Хилл, а Шеридан лежит поблизости. Если я направлю туда коня, то не очень отклонюсь от своей цели. Эти бледнолицые задумали что-то подлое. Может быть, мне удастся расстроить их планы. Мой белый брат едет со мной?

— Я хотел добраться до ближайшей фермы, чтобы подлечить рану. Конечно, я более охотно направился бы в Шеридан, может, получил бы назад украденные деньги…

— Тогда ты поедешь со мной.

— Но моя рана…

— Сейчас я осмотрю ее. На ферме позаботились бы о моем белом брате, но там нет доктора. В Шеридане, однако, мы его найдем. Виннету тоже понимает в лечении ран, он снова может сделать крепкими раздробленные кости и знает средства от горячки при ранениях. Покажи мне плечо!

Раньше при перевязке писарь уже разорвал рукав фрака янки, поэтому теперь» доктор» без труда обнажил плечо. Виннету внимательно осмотрел его и засвидетельствовал, что рана не такая тяжелая, какой казалась на первый взгляд. Выстрел был с близкого расстояния, пуля не раздробила кость плеча, а пробила его насквозь. Индеец вытащил из торбы у седла какое-то засушенное растение, увлажнил его и приложил к ране, потом быстро выстрогал из дерева две длинные палочки, заменившие шины, с помощью которых он завязал рану так искусно, что лучше с данными средствами не справился бы ни один хирург.

— Мой брат может спокойно ехать со мной. Горячки не будет, а если она и появится, мы к тому времени уже давно будем в Шеридане, — объявил он.

— Разве мы не узнаем прежде, что делает третий убийца?

— Нет, он ищет тебя, и если найдет твои следы, вернется и поедет за двумя своими спутниками. Возможно, он не станет этого делать, а разыщет других сообщников прежде, чем отправится вместе с ними в Шеридан. Я пришел из обитаемых краев и узнал, что в Канзасе собралось много бледнолицых, которых называют трампами. Возможно, что убийцы — из этих людей, ибо трампы собираются нанести удар по Шеридану и рыскают в округе. Мы не можем терять времени и должны поторопиться, чтобы предупредить живущих там белых.

— Но если этот третий вернется сюда, он найдет наши следы и по ним узнает, что мы последовали за его друзьями. Не заподозрит ли он чего?

— Мы не поедем за ними. Виннету знает, куда им нужно, и ему не нужны их следы. Мы поскачем по другому пути.

— А когда мы прибудем в Шеридан?

— Не знаю, как ездит мой. брат.

— Да уж, конечно, не как циркач. Я мало сидел в седле, хотя сбросить себя коню не дам.

— Тогда мы не будем спешить, но поедем без остановок. Будем ехать всю ночь и наутро приблизимся к цели. Те, кого мы преследуем, разобьют на ночь лагерь, а потому приедут позже нас.

— А что будет с останками бедного Галлера?

— Мы похороним его, и пусть мой брат прочтет молитву над его могилой.

Земля была рыхлой, и оба, используя только ножи, довольно быстро вырыли достаточно глубокую яму, куда опустили покойника и забросали землей. Когда могильный холм был насыпан, янки снял шляпу и сложил ладони для молитвы. Молился он при этом или нет, трудно сказать, а вот апач проводил заходящее солнце таким взглядом, словно видел там, на западе, Страну Вечной Охоты. Он был язычником, но определенно молился. Когда ритуалы были закончены, они подошли к лошадям.

— Пусть белый брат садится на моего скакуна, — сказал Виннету. — У него мягкий шаг, он плывет по прерии, как каноэ по воде. Я сяду на второго.

Оседлав коней, всадники поначалу взяли курс на запад, а потом свернули в северном направлении. Животные, конечно, не были свежими, но вышагивали бодро и весело, словно только что вернулись с пастбища. Солнце опускалось все ниже и ниже, пока наконец совсем не скрылось за горизонтом. Короткие сумерки быстро сгустились в ночь, вселив в янки неуверенность и даже страх.

— Ты не заблудишься в такой темноте? — спросил он вождя.

— Виннету никогда не заблудится, ни днем, ни ночью. Он как звезда, которая всегда находит свое место. Он знает все места этой страны, как бледнолицый — комнаты своего жилища.

— Но есть много препятствий, которые невозможно заметить!

— Глаза Виннету видят и ночью, а если они что-нибудь упустят, это не уйдет от внимания его коня. Пусть мой брат едет не рядом, а за мной, тогда и его конь не наделает ошибок.

Было просто удивительно, с какой осторожностью нес конь индейца. Час за часом, то шагом, то рысью, а чаще галопом двигался жеребец, огибая любое препятствие. Путники преодолевали болота и переправлялись вброд через широкие потоки, проезжали фермы, и в любой момент Виннету всегда знал, где он находился и, похоже, ни разу не испытывал сомнений, что совсем уже успокоило янки. Он был озабочен своим плечом, но средство от раны возымело действие, ибо он не чувствовал почти никакой боли — ему не на что было даже жаловаться, кроме как на неудобства необычной скачки. Несколько раз путники останавливались, чтобы напоить коней и освежить повязку холодной водой. После полуночи Виннету вытащил кусок мяса и протянул его Хартли, чтобы тот немного подкрепился на ходу. Кроме этого не было никаких пауз, и когда заявила о себе утренняя прохлада, Хартли не без удивления отметил про себя, что он до сих пор еще в состоянии сидеть в седле. На востоке вскоре занялась заря, но местность еще нельзя было разглядеть, поскольку густой туман окутал землю.

— Это туман реки Смоки-Хилл, — заметил вождь. — Мы скоро ее достигнем.

Похоже, Виннету хотел еще что-то сказать, но вдруг остановил коня и стал прислушиваться. С левой стороны от путников раздавался размеренный топот копыт — должно быть какой-то всадник мчался галопом. Через несколько мгновений он появился внезапно, как призрак, и молниеносно исчез. Оба не успели разглядеть ни его, ни коня. Сквозь густой, ползущий по земле туман мелькнул лишь темный силуэт широкополой шляпы. Несколько секунд спустя все стихло.

— Уфф! — вырвалось у Виннету. — Бледнолицый! Так мчаться по ночам могут только двое — Олд Шеттерхэнд, но его здесь нет, ибо я должен с ним встретиться наверху, у Серебряного озера, либо Олд Файерхэнд. Может, это его занесло в Канзас?

— Олд Файерхэнд?! — удивился янки. — Это же самый знаменитый вестмен!

— Он и Олд Шеттерхэнд — храбрейшие и лучшие из опытнейших бледнолицых, которых знает Виннету. Он его друг.

— Похоже, он очень торопится. Куда он так мчится?

— В Шеридан. Он скачет в том же направлении, что и мы. Слева от нас лежит Хвост Орла, а впереди брод, ведущий через реку. Мы через несколько минут достигнем его и в Шеридане узнаем, кто был тот всадник.

Туман начал рассеиваться, ибо ранний ветерок принялся за работу, и вскоре перед путниками раскинулась река Смоки-Хилл. Апач еще раз показал удивительное знание местности: он вывел своего коня на берег именно в том месте, где находился брод. Вода едва доходила животным до брюха, и переправа прошла легко и безопасно.

Оказавшись на другом берегу, всадники пробрались сквозь заросли, выходившие прямо к воде, и вскоре снова поскакали по открытой прерии, пока их глазам наконец не открылась цель поездки — Шеридан.

Глава восьмая. ХИТРОСТЬ ПРОТИВ ХИТРОСТИ

В те времена, о которых идет речь в нашем рассказе, Шеридан не был ни городом, ни даже местечком, а представлял собой лишь временное поселение строителей железной дороги. Поселок состоял из множества каменных домов, землянок и бревенчатых хижин — построек крайне примитивных, над дверьми многих из которых красовались гордые надписи. Сплошь и рядом тут были «отели» и «салоны», в которые за океаном не сунул бы нос даже самый мелкий немецкий ремесленник. Среди этих аляповатых строений встречались милые на вид деревянные домики, готовые в любой момент к разборке и переезду на другое место. Самый большой из них стоял на холме и еще издали завлекал крупной вывеской, на которой было выведено: «Чарльз Чарой, инженер». Именно к нему и направились два путника, остановив животных у дверей, рядом с которыми был привязан по-индейски оседланный конь.

— Уфф! — глаза Виннету заискрились. — Этот жеребец достоин хорошего всадника. Он принадлежит бледнолицему, который проехал мимо нас.

Соскочив с лошадей, путники привязали их к коновязи. Поблизости не было ни души, а когда они окинули поселение взглядом, то заметили лишь трех или четырех зевающих рабочих, которые вышли осведомиться о погоде. Несмотря на столь ранний час, двери оказались открытыми, и Виннету вместе с Хартли вошли внутрь. К ним сразу же вышел негр, спросив, что им нужно. Они еще не успели ответить, как со скрипом открылись боковые двери и появился молодой белый, бросивший на апача удивленный, но, вместе с тем, приветливый взгляд. Это был инженер. Его имя (скорее всего французское имя Шарль Шаруа произносится американцами как Чарльз Чарой. — Прим. перев.), смугловатый цвет лица и темные вьющиеся волосы говорили о том, что он из потомков старинной французской семьи, давно поселившейся на территории нынешних южных штатов.

— Кого вы ищете в такой ранний час, господа? — спросил инженер, вежливо поклонившись.

— Мы ищем инженера, мистера Шаруа, — спокойно ответил индеец на чистейшем английском, при этом совершенно правильно выговорив французское имя.

— Well, это я. Прошу вас!

Чарой вернулся в комнату, приглашая обоих прибывших последовать за ним. Комната оказалась маленькой и скромно обставленной; по разложенным всюду на мебели канцелярским принадлежностям можно было сделать вывод, что это контора инженера. Хозяин пододвинул гостям два стула и с большим вниманием стал ждать, что они ему скажут. Янки сразу же упал на стул, буквально свалившись от усталости, но индеец продолжал учтиво стоять, кивнув в знак приветствия головой.

— Сэр, — начал он. — Я Виннету, вождь апачей…

— Я уже знаю, уже знаю! — скороговоркой выпалил инженер.

— Знаешь? Значит, мы встречались?

— Нет, но здесь есть тот, кто знает тебя и видел через окно, как вы приближались. Я чрезвычайно рад познакомиться со знаменитым Виннету. Садись и скажи, что привело тебя ко мне, а потом я попрошу тебя быть моим гостем.

Индеец сел на стул и спросил:

— Ты знаешь бледнолицего, который живет в Кинсли и которого зовут Бент Нортон?

— Да, очень хорошо. Это один из моих лучших друзей, — пояснил Чарой.

— А знаешь ли ты бледнолицего Галлера, его писаря?

— Нет. С тех пор, как мой друг живет в Кинсли, я ни разу не навещал его.

— Этот писарь приедет к тебе с еще одним белым, чтобы передать от Нортона рекомендательное письмо. Ты должен будешь одного из них оставить в конторе, а другому дать работу. Но если ты это сделаешь, то подвергнешь себя большой опасности!

— Какой опасности?

— Я еще не знаю, но эти двое бледнолицых — убийцы. Если ты будешь вести себя с ними умно, мы вскоре узнаем, что им нужно.

— Может, они хотят убить меня? — спросил Чарой, недоверчиво усмехнувшись.

— Возможно, — совершенно серьезно произнес Виннету. — И не только тебя, но и других. Скорее всего это трампы.

— Трампы? — оживился инженер. — Ага, тогда это уже кое-что! Мы в курсе, что банда трампов собирается у Хвоста Орла. Они имеют виды на нашу кассу.

— От кого ты это узнал?

— От… ну, лучше всего, пожалуй, если я не буду называть этого человека, а просто приведу его.

Лицо инженера сияло от удовольствия, ибо теперь он мог преподнести приятный сюрприз самому Виннету! Он распахнул двери соседней комнаты, из которых вышел Олд Файерхэнд. Если инженер ожидал восторженных слов и излияний, значит, он просто не знал индейских обычаев — ни один краснокожий воин не выразит бурную радость в присутствии других людей. Хотя глаза апача и блеснули, он остался спокоен, подошел к охотнику я протянул ему руку. Тот притянул его к своей могучей груди и радостно воскликнул:

— Мой друг, мой дорогой брат! Как я был поражен, когда увидел тебя за окном! Как долго мы не виделись!

— Виннету видел своего брата на заре, — ответил индеец, — когда он промчался мимо нас в море тумана на той стороне реки.

— И ты не окликнул меня!

— Туман окутал моего брата, и я не мог точно его узнать. Он пронесся, как буря по равнине.

— Я должен был спешить, чтобы прибыть сюда раньше трампов. Дело настолько серьезное, что никому другому я не мог доверить этой поездки — сюда приближаются более двухсот бродяг.

— Значит, я не заблуждался. Убийцы — это разведчики, которые идут впереди остальных.

— Могу ли я узнать, что за дела у тебя с этими людьми?

— Вождь апачей — человек действий, а не языка. Здесь сидит бледнолицый, который хорошо все знает и поведает нам свою историю.

С этими словами Виннету указал на Хартли, который при появлении Олд Файерхэнда поднялся, забыв о ране и усталости, до сих пор продолжая глазеть на гиганта с нескрываемым удивлением. Да, поистине настоящими героями были этот Олд Файерхэнд и этот Виннету! Янки казался таким маленьким и жалким, что почувствовал себя неловко; те же мысли обуревали инженера, по меньшей мере выражение его лица и почтительный вид выдавали его чувства.

Хартли поведал еще раз о своих вчерашних злоключениях, а потом Олд Файерхэнд, насколько можно было кратко, рассказал о встрече с рыжим Полковником на пароходе, у рафтеров и, наконец, на ферме Батлера. Затем охотник попросил описать внешность предводителя, который застрелил писаря, а когда янки удалось набросать характерные черты его портрета, Олд Файерхэнд нахмурился.

— Бьюсь об заклад, это опять Полковник! Выкрасил волосы в темный цвет и снова за старое! Надеюсь, теперь-то он попадется мне в руки!

— Тогда заплатит за все! — проговорил инженер. — Более двухсот трампов! Сколько же это бесчинств, смертей и пожаров! Господа, вы наши избавители, и я не знаю, как мне отблагодарить вас! Этот Полковник каким-то образом узнал, что я получаю деньги за большой перегон, а потом распределяю их среди моих коллег для выплаты строителям. Но теперь я предупрежден, пусть только сунется сюда со своими бродягами!

Дело вовсе не безопасное! — предостерег Олд Файерхэнд. — Двести отчаянных бездельников все же кое-чего стоят!

— Возможно, но я могу за несколько часов собрать тысячу строителей!

— И все они будут хорошо вооружены?

— У каждого есть какое-нибудь огнестрельное оружие. В конце концов, возьмут заступы или лопаты.

— Заступы и лопаты против двух сотен флинтов? За подобное кровопролитие я бы не хотел нести ответственность.

— Ну, тогда я вызову из Форт-Уоллеса сотню солдат.

— Ваше мужество похвально, сэр! Но хитрость здесь эффективнее силы. Если можно уничтожить противника хитростью, зачем же я должен рисковать жизнью стольких людей?

— Какую хитрость вы имеете в виду, сэр? Я много слышал о вас и охотно последую вашему совету. Вы совершенно другой человек, нежели я, и если вас устроит, я тотчас готов передать вам командование своими людьми и руководство обороной этого места.

— Ну, не горячитесь, сэр! Нам нужно все взвесить. Прежде всего, трампы не должны догадаться, что вас предупредили. Они не должны, следовательно, знать, что здесь есть мы, и не должны видеть наших коней. У вас найдется укрытие для лошадей?

— Спрятать их я могу хоть сейчас, сэр.

— Но так, чтобы при случае они были у нас под рукой.

— Конечно. К счастью, вы прибыли так рано, что никто из рабочих вас не видел, ведь от них разведчики тоже могли что-нибудь узнать. Мой негр — парень верный и молчаливый; он укроет животных и позаботится о них.

— Хорошо, дайте ему соответствующие указания. А сами займитесь этим мистером Хартли — он ранен я нуждается в опеке. Постелите ему где-нибудь, но никто не должен знать о его присутствии. Никто, кроме вас, негра и доктора! Доктор, пожалуй, у вас есть?

— Да. Я его сейчас же позову.

Инженер удалился вместе с янки, охотно последовавшим за ним, ибо чувствовал себя скверно. Когда вскоре инженер вернулся и сказал, что о раненом и конях позаботятся, Олд Файерхэнд заметил:

— Хотел бы я, однако, избежать всяческих совещаний в присутствии этого псевдофармацевта, ибо не доверяю ему. В его рассказе остается неясным один нюанс. Я убежден, что он послал на смерть того бедного писаря, чтобы спасти свою шкуру, а потому не очень хочу иметь дело с подобными людьми. Сейчас мы одни и каждый знает, что может положиться на другого…

— Так вы хотите сообщить нам о вашем плане? — заинтересованно спросил инженер.

— Нет. О плане мы сможем говорить лишь тогда, когда узнаем намерения трампов, а это произойдет не скорее, чем сюда прибудут их разведчики и побеседуют с вами.

— Верно. Надо запастись терпением.

Тут Виннету сделал рукой знак, который означал, что он другого мнения:

— Каждый воин может либо нападать, либо защищаться. Если Виннету не знает, как защищаться, и сомневается, может ли он вообще это делать, он атакует сам! Так быстрее и надежнее!

— Значит, мой краснокожий брат ничего не хочет знать о планах трампов? — спросил Олд Файерхэнд.

— Он их узнает, но почему вождь апачей должен ждать и действовать в соответствии с их планами, когда ему легче вынудить их действовать по его усмотрению?

— Так, стало быть, у тебя есть идея?

— Да. План пришел мне в голову во время ночной скачки, и я дополнил его, когда услышал, что намереваются делать трампы. Эти ничтожества не воины, с которыми можно сражаться честно, а бешеные псы, которых надо уничтожать дубиной! Почему я должен ждать, пока такой пес укусит меня, если я могу убить его прежде одним ударом или задавить в капкане!

— Ты знаешь такой капкан для трампов?

— Знаю, и мы расставим его. Эти койоты придут, чтобы ограбить кассу. Если касса здесь, они придут сюда, если где-нибудь еще, они отправятся туда. Если деньги повезут на Огненном Коне, трампы сядут на него и поедут навстречу своей гибели, не причинив ни малейшего вреда живущим здесь людям.

— Хм! Я начинаю понимать! — воодушевился Олд Файерхэнд. — Каков план! Такое мог придумать только Виннету! Ты хочешь сказать, что мы должны заманить этих бездельников на поезд?

— Да. Виннету не разбирается в Огненном Коне и не умеет им править. Он подал мысль, и пусть мои белые братья подумают над ней.

— Заманить на поезд? — переспросил инженер. — Но с какой целью? Мы можем все же подождать их здесь, на открытом воздухе, навязать бой и уничтожить.

— Но при этом многие из нас должны погибнуть! — возразил Олд Файерхэнд. — Если они окажутся на поезде, мы сможем отвезти их в такое место, где заставим сдаться, и не понесем потерь!

— Но им и в голову не придет сесть на поезд!

— Сядут, если мы поманим их кассой.

— Значит, я должен всю кассу погрузить в поезд?

Это был вопрос, который трудно было ожидать от сообразительного инженера. Виннету сделал пренебрежительный жест рукой, а Олд Файерхэнд ответил:

— Кто от вас этого требует? Трампы должны быть уверены, что деньги на поезде. Вы примете их шпиона в качестве писаря и сделаете вид, что полностью доверяете ему, потом сообщите ему, что здесь остановится поезд, в котором находится большая сумма денег. Они, конечно, придут и полезут в вагоны. А как только они окажутся внутри, дело будет сделано!

— Звучит, конечно, неплохо, сэр. Но все это не так легко, как вы думаете.

— Да? Какие трудности вы имеете в виду? Есть ли в вашем распоряжении для этой цели какой-нибудь состав?

— О, вагонов много — сколько захотите. Но взять ответственность на себя я мог бы, лишь рассчитывая на успех! Есть еще одна проблема — кому вести поезд? Ведь ясно, что трампы застрелят машиниста и кочегара.

— Хо! Машиниста мы, пожалуй, отыщем, а кочегаром буду я сам. Предлагаю свои услуги и тем самым доказываю вам, что никакой серьезной опасности нет. В ближайшее время мы обсудим все подробнее, но самое главное — не ждать слишком долго и не терять времени. Я предполагаю, что трампы сегодня будут у Хвоста Орла, ибо это их первая цель, а значит, ударим по ним завтра ночью. Для этого нужно выбрать место, в которое отвезем негодяев. Найти его надо до полудня, поскольку, пожалуй, уже во второй половине дня сюда заявятся их разведчики. У вас есть дрезина, сэр?

— Естественно.

— Тогда мы вдвоем поедем на ней и отыщем нужное нам место. Виннету не сможет ехать — он должен остаться в укрытии, ибо его появление может выдать наши планы. Меня тоже никто не должен узнать, поэтому я воспользуюсь старой сменной одеждой, которая всегда со мной на всякий случай.

Инженер скорчил гримасу и озабоченно произнес:

— Сэр, в подобных переделках вы как рыба в воде. Мне, однако, все это отнюдь не кажется легким и естественным. Как мы дадим знать этим трампам? Как склоним их к выгодным для нас действиям?

— Что за вопросы! Все, что новоиспеченный писарь выведает у вас, и все, во что вы заставите его поверить, он донесет своим как чистую правду.

— Хорошо! А если решат не садиться в поезд? Если они предпочтут где-нибудь разобрать рельсы и пустить состав под откос?

— Этого можно легко избежать, если вы скажете писарю, что перед каждым таким составом с деньгами, ввиду ценного груза, всегда идет отдельный паровоз, который испытывает колею. Им придется отказаться от порчи пути. Если вы поступите мудро — все пройдет гладко. Писаря нужно занять работой и постараться удержать, чтобы он не покидал дома до отхода ко сну и ни с кем не разговаривал. Потом выделите ему комнату в доме на верхнем этаже, но только с одним окном. Ваша плоская крыша возвышается над последним этажом всего на пол-локтя; я выйду на нее и буду слышать каждое произнесенное слово.

— Вы думаете, что они будут переговариваться через окно?

— Разумеется. Этот мнимый Галлер будет вынюхивать все у вас, а другой, который придет с ним, станет посредником между ним и трампами. Ничего другого быть не может — вы сами скоро в этом убедитесь. Тот, другой, также будет требовать работу, чтобы остаться здесь, но под любым предлогом ему нужно отказать, чтобы у него была возможность в любой момент покинуть место и быть посланцем. Возможно, он попробует заговорить с писарем, чтобы узнать новости, но до ночи не давайте им встретиться. К вечеру он станет крутиться вокруг дома, этот писарь откроет окно, а я буду лежать на крыше прямо над ним и слушать разговор. Сейчас, конечно, все кажется вам каким-то надуманным и чересчур авантюрным, ибо вы не вестмен, но если вы хоть раз поучаствуете в подобной переделке, вы увидите, что все пойдет как само собой разумеющееся.

— Хау! — согласился Виннету. — Пусть мои белые братья ищут место, где удобнее поставить западню. Как только они благополучно вернутся, я удалюсь, чтобы никто не смог меня здесь увидеть.

— Куда потом хочет направиться мой брат?

— Виннету везде у себя дома — в лесу ли он или в прерии.

— Уж я-то хорошо это знаю! Но вождь апачей может найти себе спутников, если захочет. Я сказал рафтерам и охотникам, которые находятся с ними, чтобы они отправились к месту, находящемуся в часе езды ниже Хвоста Орла. Они будут наблюдать за трампами. С ними Тетка Дролл.

— Уфф! — воскликнул скупой на чувства апач, и его лицо приобрело веселое выражение. — Тетка Дролл — честный, смелый и мудрый бледнолицый. Виннету пойдет к нему.

— Отлично! Мой красный брат найдет там еще нескольких храбрых мужей: Черного Тома, Горбатого Билла и Дядю Шомпола — все это люди, имена которых, по меньшей мере, слышал мой брат. А сейчас пусть Виннету останется в моей комнате и подождет там нашего возвращения.

Олд Файерхэнд еще до прибытия апача получил от инженера комнату, куда и направился теперь вместе с Виннету, чтобы сменить бросающийся в глаза охотничий наряд на другой, в котором он среди строителей железной дороги мог сойти за нового их коллегу. Вскоре дрезина была готова, Олд Файерхэнд и инженер заняли переднее сиденье, а двое рабочих стали на подножку над ходовыми колесами, чтобы привести в движение рукоять шкива. Несколько минут дрезина медленно набирала скорость, проезжая мимо усердно работающих строителей, уже начавших свой трудовой день, а потом выкатила на свободный участок дороги, рельсы которой вели прямиком в Кит-Карсон.

Тем временем Виннету устроился поудобнее в покоях инженера; он всю ночь напролет скакал и теперь позволял себе воспользоваться возможностью немного вздремнуть. Время пролетело быстро, и вот уже вернувшийся инженер тронул его за плечо. Узнав, что Олд Файерхэнд нашел идеально подходящее место, которое охотник ему описал, вождь апачей удовлетворенно кивнул и сказал:

— Теперь этим псам придется дрожать и выть от страха! Сдаться нам в плен для них будет единственным спасением. Виннету едет к Тетке Дроллу, он скажет ему и рафтерам, чтобы они были наготове.

С этими словами индеец прокрался к выходу и легкой походкой вышел из помещения, направившись к укрытию, где находились лошади.

Сообразительный вождь не обманулся в отношении сроков прибытия разведчиков. Едва прошел полуденный перерыв в работе строителей, как со стороны реки перед железнодорожной насыпью показались два всадника. Сомнений не было, это были те люди, которых описал янки и которых здесь давно ждали.

Олд Файерхэнд быстро отправился к Хартли, который спал, но охотно поднялся, чтобы опознать бандитов. После того как он их с полной уверенностью узнал, Олд Файерхэнд удалился в расположенную рядом с конторой комнату, чтобы через едва прикрытые двери стать свидетелем разговора. Во время поездки на дрезине он окончательно склонил инженера в пользу своего плана и так четко разъяснил служащему железнодорожной компании его обязанности, что ошибка последнего была практически исключена.

Инженер находился у себя, когда в контору вошли двое в запыленной одежде. Учтиво поздоровавшись, один из них вручил рекомендательное письмо, не говоря при этом ни слова о цели своего прибытия. Инженер пробежал глазами по бумаге и произнес дружелюбным тоном:

— Вы работали у моего друга Нортона? Как его успехи?

Тут же последовали обычные в подобных ситуациях вопросы и ответы, а потом, когда Чарой справился о причинах, вынудивших писаря бежать из Кинсли, прибывший рассказал очень жалостливую историю, которая подходила под содержание письма, но которую, однако, он полностью выдумал сам. Инженер выслушал внимательно и заметил:

— История очень печальна, примите мое глубокое сочувствие. Как я вижу из письма, за вас поручился Нортон, а потому его просьбу о вашем устройстве я не могу не удовлетворить. Хотя у меня есть писарь, мне уже давно требуется человек, под чье перо я мог бы доверить дела конфиденциальные и достаточно важные. Как вы думаете, могу я попробовать вас в этом деле?

— Сэр, — с удовлетворением произнес мнимый Галлер, — давайте попробуем! Я убежден, что вы будете довольны мной.

— Well, попробуем. О жалованье мы пока говорить не будем — я должен с вами познакомиться, а через несколько дней решим этот вопрос. Чем исправнее будете работать и исполнять поручения, тем выше будет оплата, но вы понимаете, что это будет особая служба, которая потребует некоторых ограничений. Сейчас я очень занят. Освойтесь в округе и возвращайтесь к пяти часам. К этому времени я подыщу вам первую работу. Будете жить у меня в доме и есть за моим столом, но придется подчиняться порядку, который здесь установлен. Я не хочу, чтобы вы поддерживали отношения с рядовыми рабочими, и учтите, что ровно в десять все двери дома закрываются.

— Это мне подходит, сэр, ибо я и раньше жил по схожим законам, — уверил трамп, который полностью был удовлетворен. — Только одна просьба, которая касается моего спутника. Может быть, и ему найдется какое-нибудь дело?

— Какое дело?

— Любое, — отозвался скромно другой трамп. — Я был бы рад заняться любой работой.

— Как вас зовут?

— Фоллер. Я встретил мастера Галлера в пути и присоединился к нему, когда узнал, что здесь на железной дороге можно найти работу.

— Галлер и Фоллер — странное сходство имен! Надеюсь, вы и в прилежании тоже похожи. Чем же вы занимались раньше, мистер Фоллер?

— Долгое время был ковбоем на ферме, там, в Лас-Анимасе. Жизнь казалась мне совсем пустой, но так не могло долго продолжаться, и я ушел. Вдобавок ко всему, в последние дни я поссорился с другим парнем, этаким грубияном, который ранил меня ножом в руку. Рана еще не совсем зажила, но, надеюсь, через два-три дня смогу выполнять ту работу, какую вы пожелаете мне дать.

— Ну, работу сможете получить в любой момент. Оставайтесь все же здесь и лечите руку, а когда будете здоровы, известите. Сейчас можете идти.

Пришельцы покинули контору. Когда они снаружи проходили мимо открытого окна комнаты, где находился Олд Файерхэнд, тот услышал приглушенный голос одного из них:

— Все в порядке! Если бы все закончилось так, как началось!

В этот момент инженер вошел к Олд Файерхэнду.

— Вы были совершенно правы, сэр! — воскликнул он. — Этот Фоллер сам позаботился о том, чтобы не нуждаться в работе и иметь время сходить к Хвосту Орла. Он перевязал себе руку.

— Разумеется, он совершенно здоров. А зачем вы отправили писаря до пяти часов?

— Чтобы потом занять его до самого сна, а если бы мы сидели тут с ним весь день, это утомило бы его и меня и, пожалуй, бросилось бы ему в глаза.

— Верно. Но с пяти до десяти останутся целых пять часов, и не так-то легко будет помешать ему встретиться с другим.

Итак, первая часть приготовлений была закончена. Ко второй части следовало приступать только после разговора разведчиков, а до него оставалось много времени, которое Олд Файерхэнд, не желавший показываться на глаза, использовал для сна. Когда он проснулся, было уже темно, и негр принес ему ужин. Голова была тяжелая, поэтому Файерхэнд встал и немного размялся. Ровно в десять вошел инженер и поведал о том, что писарь давно уже съел ужин и теперь удалился в свою комнату, находившуюся, как и договаривались, на верхнем этаже.

Олд Файерхэнд медленно поднялся наверх, откинул прямоугольную крышку чердака и вылез на плоскую крышу. Оказавшись на свежем воздухе, он лег и тихо пополз к краю, туда, где под крышей, как он осведомился, располагалось нужное ему окно. Было так темно, что он рисковал свалиться вниз, но все же преодолел расстояние и оказался так близко к своей цели, что мог даже коснуться окна рукой.

Он спокойно лежал и ждал, пока не услышал, как внизу хлопнула дверь. Послышались шаги к окну, и полоса света вдруг резко упала на участок земли под вторым этажом. Крыша состояла из тонкого слоя досок, с прибитыми к ним сверху листами цинковой жести. Шаги могли принадлежать и писарю, поэтому надлежало быть предельно осторожным и не греметь жестью.

Теперь охотник напряг все свое зрение, словно старался просверлить ночную мглу, и не напрасно. От напряжения в его голове остался лишь шум сверчка, стрекотавшего где-то в кустах, но все-таки он заметил, как внизу, вблизи освещенного участка, появилась чья-то тень.

— Осел! — послышался тихий, но гневный шепот. — Погаси лампу — свет падает прямо на меня!

— Ты сам идиот! — прозвучало в ответ. — Зачем пришел так рано! В доме еще не спят. Приходи через час.

— Ладно, но скажи прежде, есть ли новости?

— Еще какие!

— Хорошие?

— Отличные! Все гораздо лучше, чем мы полагали! А теперь иди, тебя могут заметить.

Окно закрылось, а фигура исчезла. Теперь Олд Файерхэнду предстояло в томительном ожидании проторчать на крыше как минимум час, да еще и без движений! Но ему это не стоило нечеловеческих усилий: вестмен привык к любым тяготам западной жизни.

Время шло страшно медленно. Внизу, в домах и хижинах, еще горел свет, а здесь, наверху, у инженера, все было в глубокой тьме. Когда прошел час, охотнику показалось, что прошла ночь. Неожиданно он услышал, что окно вновь открылось, но лампа уже не горела. Писарь ждал своего товарища. Вскоре послышался хруст земли под тяжестью ног.

— Фоллер! — шепнул из окна писарь.

— Да, — откликнулся его напарник.

— Где ты? Не вижу.

— Прямо под твоим окном, у стены.

— В доме везде темно?

— Да. Я обошел его два раза — все спят. Так что скажешь?

— Что со здешней кассой ничего не выйдет. Деньги тут выдают каждые четырнадцать дней, а вчера как раз был день выплаты. Нам придется ждать две недели, а это невозможно. В кассе нет и трехсот долларов — игра не стоит свеч!

— И это ты называешь отличной новостью? Что скажет Полковник, идиот!

— Молчи! Со здешней кассой не пройдет, но завтра ночью пройдет поезд с сорока тысячами долларов.

— Бред!

— Это правда! Я убедился своими собственными глазами! Поезд едет из Канзас-Сити и направляется в Кит-Карсон, где эти деньги пойдут на прокладку новой ветки железной дороги.

— Ты это точно знаешь?

— Да. Я читал письмо и депешу. Этот глупый инженер доверяет мне, прямо как самому себе.

— Так и что? Поезд лишь проедет здесь!

— Глупец! Он будет стоять ночью целых пять минут!

— Черт возьми!

— И я и ты будем на этом паровозе.

— Дьявол! Да ты бредишь!

— И не думал! Поезд этот должен принять в Карлайле специальный служащий. Когда состав проедет здесь, он будет сидеть на паровозе, а потом сопроводит поезд аж до Уоллеса, чтобы сдать там под охрану военных.

— Этим служащим, похоже, хочешь стать ты?

— Да. И ты должен быть со мной, точнее, можешь быть.

— Зачем?

— Инженер выделил мне завтра целый день, чтобы я вместе с ним подыскал помощника, который бы поехал со мной, а когда я спросил, кого бы он предложил, он ответил, что не будет давать мне специальных указаний, ибо полагается на мой выбор. Разумеется, я выберу тебя.

— Что-то слишком много доверия — все это очень подозрительно! Все ли тут чисто?

— Собственно, я тоже сомневался. Но теперь я знаю, что он давно нуждался в доверенном лице, но никогда такового не имел. Великолепное рекомендательное письмо сыграло здесь, естественно, решающую роль! К тому же, мне не кажется подобное доверие очень удивительным, ибо есть здесь свое «но».

— Так! Какое же?

— Задание вовсе не безопасно.

— Ну, ты меня успокоил, — съязвил Фоллер. — Так в чем дело? Колея кое-как проложена?

— Нет, хотя рельсы проложены временно, как я узнал об этом из книг и планов. Дело в другом! Ты можешь себе представить, что на всей этой большой новой дороге нет достаточно испытанных служащих! Тут много машинистов, которым не доверяют, а в кочегары нанимаются люди, чье прошлое весьма сомнительно. Так вот, поезд, который везет почти полмиллиона долларов, управляется машинистом и кочегаром. Если эти парни поедут одни, то спокойно смогут остановить состав где-нибудь на линии и смыться вместе с деньгами. Потому этот поезд необходимо сопровождать, а так как их двое, мне тоже нужен помощник. Сообразил? Это что-то наподобие полицейского поста! У каждого в кармане будет заряженный револьвер, чтобы при случае поговорить с машинистом или кочегаром, если те что замыслят, либо защититься от грабителей.

— Послушай, это же комедия! Мы — и охранять деньги! Да мы сами вынудим парней остановиться где-нибудь в пути, а там ищи-свищи!

— Нет, так не пройдет. Кроме машиниста и кочегара, будут еще начальник состава и служащий кассы из Канзас-Сити, который повезет деньги с собой в чемодане. Оба они хорошо вооружены. Если даже нам удастся вынудить машиниста остановить состав, эти двое сразу заподозрят неладное и попытаются влепить нам порцию свинца. Мы должны забрать деньги другим способом — нужно напасть на поезд превосходящими силами в таком месте, где этого никто не ожидает, а именно — здесь.

— Ты думаешь, это удастся?

— Конечно! Нет никаких сомнений, и ни один волос не упадет с наших голов! Если бы я в этом не был убежден, я не посылал бы тебя сейчас к Полковнику.

— Но я не смогу ехать в такой темноте — я же не знаю округу.

— Тогда жди до утра, но это крайний срок, ибо до полудня у меня должен быть ответ. Пришпорь покрепче коня и выжми из него все силы!

— А что я должен сказать?

— Все, что от меня услышишь. Поезд прибудет сюда ровно в три ночи. Мы вдвоем уже будем на паровозе, ибо сядем на него еще в Карлайле, а как только он остановится, возьмем на себя машиниста и кочегара. При необходимости пристрелим их. Полковник с нашими должен стоять у дороги наготове и тотчас подняться в вагоны. При таком перевесе сил трое или четверо служащих железной дороги, с которыми мы будем иметь дело, да кто-нибудь из рабочих, кому не спится, не успеют и сообразить, в чем дело.

— Хм, план неплохой, а сумма чертовски велика! Если каждый получит равную долю, на человека выпадет по две тысячи долларов! Надеюсь, Полковник согласится с твоим раскладом.

— Было бы безумием отказаться от него. Скажи ему, что я сам возьмусь за дело, если он не решится. Риск, конечно, большой, но и сумма при удаче гигантская!

— Не беспокойся! Я тоже не хочу упускать такую великолепную возможность, а потому позабочусь, чтобы у Полковника не возникло никаких сомнений! Я принесу тебе его согласие. Вот только как я дам тебе знать?

— Это, конечно, щекотливый вопрос. Мы должны отказаться от всего, что может вызвать подозрение, поэтому надо избежать личной встречи. Ты должен сообщить мне письмом.

— А это не бросится в глаза? Если я пошлю тебе кого-нибудь…

— Кто сказал об этом? — перебил писарь. — Не наделай глупостей! Я не уверен, удастся ли мне одному выйти из дома, поэтому ты напишешь мне, а записку спрячешь где-нибудь рядом.

— А где?

— Хм! Нужно найти место, к которому мне удастся пройти незамеченным и чтобы это не занимало много времени. Я уже знаю, что в первой половине дня буду занят — мне придется заполнять платежные ведомости, как сказал инженер. Я попытаюсь выкроить время, чтобы хотя бы дойти до дверей дома. Рядом с ними, вплотную к стене, на улице стоит бочка с дождевой водой. Вот за ней ты можешь спрятать записку. Если еще придавишь ее камнем, то вообще никто не обратит внимания.

— Но как ты узнаешь, что записка уже на месте? Ты же не сможешь часто и просто так ходить к бочке?

— Это и не нужно. Я все же должен буду известить тебя, что ты вместе со мной должен сопровождать состав, и это будет в первой половине дня. За тобой пошлют, а когда найдут, ты придешь сюда, чтобы справиться, зачем тебя вызвали, и спрячешь записку за бочкой, а, стало быть, с твоим приходом и я буду знать, что все на месте. Идет?

— Да. Все или ты еще что-нибудь скажешь?

— Пока все. Давай поднажми, чтобы мой план был принят и по возможности, без изменений — они могут потребовать приготовлений, на которые у нас не будет времени. И поторопись! Ну, давай, до завтра!

Трамп удалился, а окно тихо закрылось. Олд Файерхэнд еще некоторое время пролежал на крыше, потом крайне осторожно пополз к чердачному отверстию. Когда охотник неторопливо спустился вниз по лестнице, неожиданно тихий голос спросил его:

— Кто здесь? Это я, инженер Чарой.

— Олд Файерхэнд. Идите со мной в мою комнату, сэр!

Когда они зашли в покои охотника, служащий спросил, удалось ли подслушать разговор. Охотник рассказал ему все, что слышал, и дал понять, что пока дела идут по плану. Обменявшись замечаниями, они разошлись.

Утром Файерхэнд проснулся рано. Привыкший к действиям, он тяжело переживал нудное сидение в доме, однако должен был потерпеть и выждать время. Было около одиннадцати, когда к нему в комнату тихо вошел инженер. Он сказал, что писарь приступил к порученной ему работе и из кожи вон лезет, чтобы выглядеть деловым человеком. Послали также и за Фоллером, которого, естественно, не нашли, вследствие чего строители получили задание при его появлении тотчас отослать будущего «рабочего» к инженеру. А тем временем Олд Файерхэнд выглянул в окно и неожиданно увидел маленького горбатого человека, взбирающегося на холм и направляющегося к дому. На нем была кожаная охотничья одежда, а через плечо висело длинное ружье.

— Горбатый Билл! — пояснил инженеру Олд Файерхэнд и продолжил: — Это один из моих людей. Похоже, случилось что-то неожиданное, иначе он бы не появился тут. Будем надеяться, что ничего плохого. Он знает, что я здесь, так сказать, инкогнито, поэтому не будет справляться обо мне ни у кого, кроме вас. Приведите его, пожалуйста, сюда, сэр!

Инженер вышел, и в тот же момент Билл переступил порог дома.

— Сэр! — обратился старик к Чарою. — Я прочитал на вывеске, что здесь живет инженер. Могу ли я увидеться с этим мистером?

— Да, это я. Входите!

С этими словами Чарой проводил вошедшего в комнату Олд Файерхэнда, который сразу же спросил, почему Билл оказался здесь раньше времени.

— Не волнуйтесь, сэр, ничего плохого, — ответил Билл. — Может, даже что-то хорошее, во всяком случае, есть кое-что, что вам необходимо знать. Наши друзья решили дать вам знать и снарядили меня для этого дела. Я ехал осторожно, держался железнодорожного полотна, ибо знал, что там трампы не покажутся, а, стало быть, никем из них замечен не был. Своего коня я спрятал в лесу, сам пришел пешком, чтобы никто из здешних людей не обратил на меня внимания.

— Хорошо, — кивнул Олд Файерхэнд. — Что же случилось?

— Вчера под вечер к нам, как вы знаете, заявился сам Виннету. Тетка Дролл был ужасно рад, да и другие оживились, увидев вождя апачей…

— Раз он так легко нашел вас, пожалуй, вы скверно спрятались.

— Вовсе нет, сэр! Мы не должны были показываться трампам и выбрали для лагеря такое место, которое не нашел бы ни один из этих бездельников. Но что может скрыться от глаз Виннету! Перед своим прибытием он выследил лагерь трампов, а когда совсем стемнело, снова отправился к ним, чтобы понаблюдать и послушать. Когда до восхода солнца, а потом и после него он не вернулся, мы заволновались, но напрасно — ничего не произошло. Он лишь в очередной раз доказал свое мастерство: выждал до утра и подкрался к трампам так близко, что мог слышать их разговоры. Впрочем, скорее, это были крики. Из Шеридана к ним вернулся посланец, а новость, которую он принес, взбудоражила весь лагерь, и эти парни как с цепи сорвались.

— А-а, Фоллер!

— Да, Фоллер! Так звали этого мерзавца. Он говорил о полумиллионе долларов, которые нужно взять из поезда.

— Это правда.

— Апач говорил о том же. Так значит, это западня, в которую вы хотите загнать мерзавцев? Фоллер выложил трампам все, во что вы его заставили поверить. И, конечно, вы знаете, что он отправился к ним с сообщением?

— Да, это входит в наши планы.

— Но вы также должны знать, что они решили?

— Разумеется! Мы сделали некоторые приготовления, чтобы сразу по возвращении Фоллера узнать обо всем.

— Теперь этот бездельник вам не нужен, ибо Виннету все подслушал. Негодяи так громко кричали от радости, что их было слышно на многие мили. У Фоллера загнанный конь, и он сможет вернуться лишь после полудня, поэтому Виннету был осмотрителен и послал меня сюда, чтобы новость стала известна раньше.

— Он поступил правильно — чем скорее мы узнаем решение трампов, тем раньше сможем начать действовать. Теперь я хочу сообщить о наших планах.

Олд Файерхэнд описал горбуну ситуацию, с которой приходилось считаться. Билл слушал внимательно, а потом заметил:

— Великолепно, сэр! Я думаю, что все пойдет по вашим расчетам. Трампы согласились с планом писаря и ничего не изменили в нем, кроме одного пункта.

— Какого?

— Места, где должно произойти нападение. Здесь, в Шеридане, много рабочих и поезд с такими большими деньгами все же привлечет внимание. Трампы решили, что, пожалуй, слишком много строителей могут выйти поглазеть на состав, а, стало быть, возникнут осложнения. Бездельники хоть и жаждут денег, не хотят рисковать своей шкурой. Поэтому писарь должен позволить поезду спокойно отправиться из Шеридана, но потом вынудить машиниста и кочегара остановить его на открытом перегоне.

— Место определено?

— Нет, но трампы хотят прямо на полотне запалить костер, перед которым паровоз придется остановить. Если машинист и кочегар не послушаются, то их застрелят. Или вам не по душе такое изменение, сэр?

— Нет, отнюдь, ибо мы отведем от рабочих грозящую опасность. Нам теперь не придется ехать с двумя разведчиками в Карлайл и совершенно не нужно долго водить их за нос. Виннету сказал вам, где вы сами будете находиться?

— Да, перед туннелем, который открывается с другой стороны моста.

— Правильно! Но вы должны спрятаться раньше, чем туда въедет поезд. Остальное все получится само собой.

Теперь все стало понятным, маленькие неувязки прояснились, и можно было начинать приготовления. Прежде всего телеграфировали в Карлайл, чтобы отправили состав, и послали депешу в Форт-Уоллес, чтобы прислали солдат. Тем временем Горбатый Билл перекусил, выпил, после чего удалился так же незаметно, как и появился.

В полдень с обеих станций пришли уведомления о принятых сообщениях, в которых значилось, что просьбы будут удовлетворены. Около двух часов появился Фоллер. Олд Файерхэнд сидел с инженером в комнате, украдкой наблюдая за трампом, который стоял у дома и бросал короткие, но озабоченные взгляды на бочку с дождевой водой.

— Примите его в конторе, — обратился Олд Файерхэнд к Чарою, — и попытайтесь задержать, пока я не войду. Я хочу прочитать записку.

Инженер удалился в свой рабочий кабинет, а Олд Файерхэнд, подождав, пока за его дверьми скрылась фигура Фоллера, быстро вышел из дома. Бросив взгляд на бочку, он сразу увидел лежавший на земле камень, поднял его и нашел под ним искомый листок. Охотник развернул бумагу и прочитал набросанные Полковником строки. Содержание полностью соответствовало донесению Горбатого Билла. Олд Файерхэнд заложил бумагу обратно под камень и решительно вошел в контору, в которой с выражением полного почтения перед инженером стоял Фоллер. Трамп сначала не узнал охотника в простой рубахе и суконных штанах, а потому немало удивился, когда Файерхэнд положил ему руку на плечо и с угрозой в голосе спросил:

— Вы знаете, кто я, мистер Фоллер?

— Нет, — прозвучало в ответ.

— Значит, у фермы Батлера ваши глаза были закрыты. Я Олд Файерхэнд. У вас есть оружие?

Не дожидаясь ответа, охотник вытащил из-за пояса трампа нож, а из кармана брюк — револьвер. Пораженный лазутчик стоял неподвижно и ничего не предпринимал, чтобы помешать вестмену. Разоружив Фоллера, Олд Файерхэнд повернулся к инженеру:

— Сэр, я попрошу вас подняться наверх, к писарю, и сказать, что Фоллер здесь, но ничего больше! Потом возвращайтесь назад.

Инженер удалился, а Олд Файерхэнд посадил трампа на стул и привязал его к спинке с помощью длинного шнура, лежавшего на письменном столе.

— Сэр, — послышался голос очнувшегося от оцепенения бандита. — Что вы делаете? Почему вы меня связываете? Я вас не знаю!

— Помолчи теперь! — приказал вестмен, пригрозив трампу его же револьвером. — Если ты издашь еще хоть звук раньше, чем я позволю, пущу пулю в лоб!

Трамп побледнел как мертвец, и больше его не было слышно. Вернулся инженер, и Олд Файерхэнд подал ему знак остаться у дверей, а сам встал у окна так, чтобы снаружи его нельзя было видеть. Вестмен был уверен, что писарь не заставит себя долго ждать. Не прошло и пары минут, как он заметил руку, потянувшуюся за бочку; самого человека пока видно не было, так как он стоял в дверном проеме. Файерхэнд кивнул инженеру, и тот быстро распахнул дверь, как раз в тот момент, когда писарь проходил мимо.

— Мистер Галлер, не желаете войти?

Трамп еще сжимал в руке клочок бумаги; он быстро его спрятал и с услужливым видом последовал приглашению внезапно появившегося инженера. Но что сделалось с его лицом, когда он увидел своего сообщника, привязанного к стулу! Однако он быстро взял себя в руки, что действительно ему удалось, и придал лицу безразличное выражение.

— Что за бумагу вы только что засунули в карман? — спросил его Олд Файерхэнд.

— Всего лишь старый пакет, — ответил трамп.

— Да? Покажите!

Писарь бросил на охотника удивленный взгляд а ответил:

— С какой стати вы приказываете мне? Кто вы такой? Я вас не знаю! Разве мои карманы — ваши?

— Вы его хорошо знаете, — вмешался инженер. — Это Олд Файерхэнд.

— Олд Фа…! — буквально выкрикнул трамп. Два последних звука застряли у него в груди, ибо страх не дал им прозвучать. Его остекленевшие, широко раскрытые глаза уставились на вестмена.

— Да, это я, — подтвердил охотник, — и увидеть меня здесь ты не предполагал. А что касается содержимого твоих карманов, то я имею на него, пожалуй, больше прав, чем ты. Выворачивай их!

Олд Файерхэнд отобрал у не рискнувшего сопротивляться трампа сначала нож, потом вытащил заряженный револьвер, который тут же спрятал у себя, а затем и записку.

— Сэр, — снова обратился трамп, теперь уже озлобленным тоном. — По какому праву вы делаете это?

— Во-первых, по праву сильного и честного, а, во-вторых, мистер Чарой, который наделен полномочиями начальника полицейского участка Шеридана, дал мне поручение заменить его в этой должности по делу трампов.

— По какому делу? Все, что у меня при себе, — моя собственность! Я не сделал ничего противозаконного и требую ответить, по какому праву меня обвиняют в воровстве?!

— Воровстве? Хо! Хорошо, если только это! Но здесь речь идет не только о краже, а, во-первых, об убийстве, во-вторых, кое о чем худшем, чем просто убийство — о нападении и ограблении поезда, в результате которого должны были погибнуть люди.

— Сэр, что я слышу? — воскликнул трамп с хорошо сыгранным удивлением. — Кто вам наболтал такую чудовищную ложь?

— Никто. Мы точно знаем, что это страшное преступление уже подготовлено.

— От кого?

— От вас!

— От меня? — трамп усмехнулся. — Но, сэр! Тот, кто утверждает, что я — бедный писарь — один и без помощников хочу остановить поезд и ограбить его, должен быть просто безумцем!

— Совершенно верно. Но прежде всего вы не писарь, а потом, вы тут не один, в чем хотите нас уверить. Вы из банды трампов, которые у Осэдж-Нук напали на осэджей, потом пытались взять штурмом ферму Батлера, а теперь хотите украсть из поезда полмиллиона долларов.

Было видно, что оба бандита занервничали, однако мнимый Галлер снова взял себя в руки и ответил тоном совершенно невиновного человека:

— Ничего об этом я не знаю!

— И все же пришли вы сюда с определенной целью — шпионить и обо всем доносить своим сообщникам, — невозмутимо продолжал Олд Файерхэнд.

— Я? Да я не выходил из дома ни на минуту!

— Совершенно верно, ибо посланцем был ваш товарищ. О чем говорили вы вчера вечером через открытое окно? Я лежал прямо над вами, на крыше, и слышал каждое слово. А в этой записке написан ответ, который передал вам рыжий Полковник. Я ее еще не читал, но содержание мне известно, и хочу вам это доказать. Трампы разбили лагерь на той стороне, у Хвоста Орла. Они собираются ближайшей ночью перейти сюда и, став лагерем у железной дороги, недалеко от Шеридана, зажечь костер, который будет освещать место, где машинист должен остановить поезд с деньгами.

— Сэр, — вырвалось у писаря, который теперь уже не мог скрыть свой страх. — Если и существуют такие злоумышленники, которые хотят все это подстроить, то я первый раз слышу об этих совершенно неизвестных мне обстоятельствах, якобы связывающих меня с преступниками. Я честный человек и…

— Замолчите! — приказал Олд Файерхэнд. — Честный человек не убивает!

— Вы утверждаете, что я убийца?

— Конечно! Вы оба убийцы! Где доктор? А где его товарищ, которых вы преследовали с рыжим Полковником? Разве первого вы не застрелили из-за нужного вам письма, чтобы представиться здесь писарем Галлером и облегчить таким образом выполнение своего задания? А разве не вы забрали у доктора все его деньги?

— Сэр, я ничего… ничего… не знаю об этом! — заикался трамп.

— Не знаете? Тогда стоит заняться вами основательнее. Однако, чтобы у вас не родилось мысли о побеге, придется позаботиться о ваших особах. Мистер Чарой, будьте добры, свяжите этому парню руки за спиной, а я его подержу.

Услышав эти слова, трамп рванулся к дверям, пытаясь улизнуть, но охотник оказался проворнее. Схватив бандита, он рванул его за одежду и, несмотря на сильное сопротивление, так крепко схватил лазутчика, что инженеру не составило труда связать его. Потом, отвязав Фоллера от стула, Олд Файерхэнд вывел обоих в комнату, где лежал раненый Хартли. Когда тот увидел трампов, он сел на кровати и воскликнул:

— Эй! Да это же те самые мерзавцы, которые ограбили меня и убили бедного Галлера! А где третий?

— Его пока нет, но и он попадет нам в руки, — ответил Олд Файерхэнд. — Но пока они не хотят сознаваться в преступлениях.

— Не сознаются? Да это они, я готов тысячу раз присягнуть! Надеюсь, мое слово стоит больше, чем их лепет!

— Ваше уверение вовсе не нужно, мистер Хартли. У нас в руках достаточно доказательств, чтобы отправить их куда надо.

— Прекрасно! Но как обстоят дела с моими деньгами?

— Пока не нашли. Для начала я отобрал у них оружие и эту записку, которую мы сейчас прочтем.

Он развернул бумажку, снова пробежал по ней глазами и передал инженеру. Текст записки соответствовал тому, что подслушал Виннету и что Олд Файерхэнд совсем недавно говорил трампам. Последние не проронили ни слова. Им стало ясно, что отпираться дальше просто смешно.

Теперь их карманы и сумка были полностью опорожнены, а найденные банкноты возвращены обрадованному Хартли. Трампам пришлось сознаться, что остальные деньги забрал рыжий Полковник. После этого бандитам связали ноги и положили обоих на пол, ибо в доме не было ни подвала, ни достаточно крепкой комнаты, где их можно было содержать. Хартли был так зол на трампов, что лучшего сторожа трудно было пожелать. Он получил револьвер с полной обоймой и указание тотчас стрелять, если пленники попытаются избавиться от веревок.

Когда с этими двумя было покончено, снова занялись приготовлениями. С этого момента совершенно не нужно было сажать трампов на паровоз, не нужно было и Олд Файерхэнду ехать в Карлайл. Туда быстро телеграфировали новое указание, по которому в определенное время поезд должен был быть отправлен и остановлен в условленном месте на небольшом расстоянии перед Шериданом.

На исходе дня по телеграфу из Форт-Уоллеса пришло сообщение, что с наступлением темноты выйдет отряд солдат и уже в полночь прибудет к месту сбора охотников и рафтеров.

Глава десятая. У ХВОСТА ОРЛА

Рабочие Шеридана, в основном, немцы и ирландцы по происхождению, до сих пор ничего не знали о происшедшем, ибо допускалось, что Полковник мог выслать одного или нескольких лазутчиков, и любое оживление среди строителей дало бы трампам повод для подозрений. Но все же под конец рабочего дня инженер сообщил своему сменному мастеру необходимые сведения, поручив незаметно посвятить в суть дела остальных, которым надлежало вести себя как можно непосредственней.

Сменный мастер был уроженцем Нью-Гэмпшира и повидал на своем веку предостаточно. Когда-то он обучался строительному делу и ряд лет работал по специальности, но это не принесло ему удовлетворения, а потому он смело взялся за другое дело, к чему янки относятся достаточно просто, однако и тут счастье ему не улыбнулось. Он распрощался с восточным побережьем, переправился через Миссисипи, чтобы попытать счастья на Западе, но также безуспешно. Наконец он обрел пристанище в Шеридане, где даже мог применить ранее приобретенные знания, но снова отнюдь не чувствовал себя удовлетворенным. Кто хотя бы раз вдыхал свежий воздух прерий и девственных лесов — тому нелегко, а скорее даже невозможно усидеть на месте.

Этот человек, которого звали Уотсон, был чрезвычайно обрадован, когда услышал, что должно произойти.

— Слава Богу! Хоть какое-то оживление в этой дыре! — в сердцах заметил он. — Мое старое ружье давно покрылось в углу паутиной. Оно только и ждет своего часа! Стало быть, сегодня этот час пробил. Но имя, которое вы называли, сэр, кажется мне знакомым. Рыжий Полковник? Да еще и Бринкли? Я встречал одного Бринкли, носившего рыжий парик, хотя на самом деле у него был черный скальп. Встреча с ним едва не стоила мне жизни!

— Где и когда это было? — заинтересовался Олд Файерхэнд.

— Два года назад, в верховьях Рио-Гранде. Я был тогда с одним помощником — немцем по имени Энгель — там, наверху, у Серебряного озера. Мы хотели добраться до Пуэбло, а потом по арканзасской дороге отправиться на восток, чтобы достать инструменты для одного дела, которое должно было принести нам миллионы.

Олд Файерхэнд насторожился.

— Того человека звали Энгель? — уточнил он. — «Дело», которое должно принести миллионы? Вы можете сообщить об этом подробнее?

— А почему нет! — отозвался Уотсон. — Правда, мы оба обещали молчать, но миллионы рассеялись как дым, ибо наши планы не осуществились, а потому, думаю, что теперь я не связан обетом молчания. Речь шла о подъеме огромного сокровища, которое было затоплено в водах Серебряного озера.

Инженер скептически улыбнулся, но Уотсон совершенно серьезно продолжал:

— Пусть это звучит невероятно, но в моих словах нет ни капли лжи. Вы, мистер Файерхэнд, один из знаменитейших вестменов, такое пережили и узнали, что, если вдруг начнете рассказывать, никто вам не поверит. Может, хоть вы не будете смеяться над моими словами.

— И не думал! — искренне ответил охотник. — Я готов отнестись к вашему рассказу с полным доверием, ибо имею на то основания. Мне совершенно точно известно, что на дне озера должно лежать затопленное сокровище.

— Да? Ну, тогда вы не примете меня за легковерного и не будете считать лжецом! Я могу с чистой совестью присягнуть, что эта история с кладом не выдумка! Тот, кто рассказал ее нам, определенно не лгал.

— Кто это был?

— Старый индеец. Никогда раньше я не видел такого древнего человека. Он весь высох, как скелет, и сам поведал нам, что прожил более ста зим. Он называл себя Хауей-Колакахо, но как-то раз доверительно сообщил нам, что его имя Ихачи-Татли. Что могут означать эти индейские слова, я не знаю до сих пор.

— Мне это известно, — произнес Олд Файерхэнд. — Первые два относятся к наречию тонкава, а вторые из языка ацтеков, но все они означают одно и то же — Великий Отец. Говорите дальше, мистер Уотсон! Мне очень хочется узнать, как вы познакомились с ним.

— Ну, собственно говоря, в этом нет ничего необыкновенного, а тем более невероятного. Однажды я заблудился и надолго заплутал в горах, где меня застал врасплох первый снег. Мне пришлось искать место, где можно было перезимовать и избежать голодной смерти. Я был один, меня всего занесло, какие уж тут шутки! Я почти отчаялся, но, к счастью, случайно набрел на Серебряное озеро и заметил там каменную постройку, над которой курился дымок. Я был спасен! Хозяином дома оказался тот самый старик-индеец, у которого еще были внук и правнук, Большой и Маленький Медведи…

— О! Нинтропан-Хауей и Нинтропан-Хомош? — уточнил Олд Файерхэнд.

— Да, так по-индейски звучали их имена. Значит, вы их знаете, сэр?

— Да, но дальше!

— В то время оба Медведя были на другой стороне, в горах Уосатч, где им пришлось остаться до весны. Зима свалилась на голову слишком рано, и оттуда через снежные завалы добраться до Серебряного озера было почти невозможно. Но Медведи очень беспокоились за старика. Они знали, что он один, и, скорее всего, были уверены, что он погибнет в одиночестве в своей хижине среди холодов и вьюг. К счастью, в это время я набрел на его жилище и нашел там еще одного белого, которым и был упомянутый немец Энгель. Он, как и я, нашел в хижине спасение от ужасного снегопада. Не буду рассказывать, что выпало на нашу долю, хочу только сказать, что мы перезимовали втроем. Мы не голодали — дичи было достаточно, но холода сильно подточили силы старика, и, когда подули теплые ветры, организм индейца не выдержал, и нам пришлось его похоронить. Он полюбил нас как своих детей, ибо мы во всем помогали и вели хозяйство. Перед смертью в качестве благодарности он сообщил о тайне сокровищ Серебряного озера. Старик носил с собой древний кусок кожи, на которую был перенесен точный план того места. Он позволил нам его срисовать. Случайно у Энгеля завалялась бумага, без которой мы бы не смогли обойтись, поскольку старик не хотел отдавать кожу — он должен был сохранить ее для обоих Медведей. Он уже лежал, но за день до смерти собрал силы и где-то закопал план. Но где — этого мы не знали, а если бы стали искать, то нарушили бы его волю, поэтому, похоронив индейца, мы отправились в путь. Энгель зашил рисунок в своей охотничьей куртке.

— И вы не дождались возвращения Медведей? — спросил Олд Файерхэнд.

— Нет.

— Большая ошибка с вашей стороны!

— Возможно, но мы месяцами торчали в снежном плену и жаждали встречи с людьми. Вскоре мы оказались среди людей, но среди каких! Сначала мы наткнулись на индейцев племени юта, которые дочиста нас обобрали. Они бы неминуемо отправили нас на тот свет, но знали старого индейца и почитали его, а потому, когда им стало известно, что мы заботились о нем и похоронили старика, подарили нам жизни и вернули одежду. Ружья, правда, краснокожие оставили себе, и за это мы вряд ли могли быть им благодарны, ибо без оружия мы были обречены на голодную смерть. Но, к счастью или, скорее, к несчастью, через три дня мы встретили бродягу-охотника, который угостил нас мясом. Когда он услышал, что нам надо в Пуэбло, уверил нас, что тоже идет туда.

— Это был рыжий Бринкли?

— Да. Назвался он тогда иначе, но позже я узнал его настоящее имя. Он спрашивал нас, а мы рассказывали ему обо всем, не говоря, естественно, о сокровище и рисунке, ибо этот парень не внушал нам доверия. Охотник мне сразу не понравился. Не знаю, почему, но у меня всегда отвращение к рыжим, хотя среди них не больше мерзавцев, чем среди других. Конечно, наше молчание нас не спасло. У него у одного имелось оружие, поэтому частенько он уходил на охоту, а мы оставались вдвоем и почти все время болтали о сокровищах. Однажды он тихо вернулся и подслушал нас, а когда снова отправился на добычу мяса, потребовал от меня сопровождать его, сказав, что четыре глаза лучше, чем два. Через час, когда мы достаточно удалились от Энгеля, он сказал мне, что все слышал и в наказание за наше недоверие отберет рисунок. С этими словами он выхватил нож и бросился на меня. Я защищался как мог, но все же лезвие вонзилось мне в грудь.

— Гнусность! — вырвалось у Олд Файерхэнда. — Он собирался убить и Энгеля, чтобы одному завладеть тайной сокровищ!

— Конечно. К счастью, он не попал мне в сердце, хотя и посчитал меня мертвым. Очнулся я рядом с большой лужей крови на коленях у индейца, который случайно меня нашел. Это был Виннету, вождь апачей.

— Вот это удача! Вы попали в хорошие руки! Похоже, что вождь апачей вездесущ!

— Это так, я попал действительно в хорошие руки. Когда я очнулся, краснокожий меня уже перевязал. Он дал мне воды, и я рассказал о том, что случилось. Затем он оставил меня лежать и пошел по следу Бринкли. Апач отсутствовал более двух часов, а когда вернулся, сообщил о результатах поисков. Убийца действительно сразу направился обратно, чтобы избавиться от Энгеля. Тот, встревоженный моим долгим отсутствием, заподозрил неладное и пошел за нами следом. Что произошло дальше, ясно говорили следы. Издали он стал свидетелем умышленного убийства, но убийца сделал все так быстро, что у моего друга не было времени мне помочь. Теперь Энгель тоже находился в опасности, ибо не был вооружен и посчитал самым лучшим тотчас убежать. Когда Бринкли бросил меня, считая, что отправил на тот свет, он вернулся, нашел следы и пошел по ним. Но Энгелю, как я позже узнал, удалось скрыться.

— Да, он скрылся, — кивнул Олд Файерхэнд.

— Как? — удивился сменный мастер. — Вы это знаете, сэр?

— Да, но об этом позже. Рассказывайте дальше!

— Виннету скакал на север, и у него не было времени неделями возиться со мной. Он перевез меня в лагерь индейцев тимбабачей [346], с которыми был в дружбе. Те выходили меня и доставили в ближайший поселок, где я тоже встретил хороший прием. Там полгода я не пренебрегал никакой работой, поэтому подзаработал денег и отправился на восток.

— Куда вы направлялись?

— К Энгелю. Я предполагал, что ему удалось уйти от Бринкли. Я знал, что у него в Расселвилле, в Кентукки, был брат, и мы еще раньше вместе решили ехать к нему, чтобы начать приготовления для отправки на Серебряное озеро. Когда я, наконец, добрался до места, то узнал, что брат Энгеля уехал в Арканзас, но куда — никто не мог сказать. У соседа он оставил для своего брата письмо на случай, если тот приедет. Энгель прибыл туда и получил письмо, в котором, во всяком случае, указывалось новое место жительства, а потом он уехал, да и соседа не стало — он умер. Таким образом, я приехал в Арканзас и обыскал весь штат, но напрасно. Но в Расселвилле Энгель рассказал эту историю и назвал имя Бринкли. Откуда он узнал его, мне неизвестно, но с того момента и я узнал имя мерзавца. Итак, господа, это все, что я должен был вам рассказать. Если это тот самый Бринкли, я буду безумно рад встретиться с ним! Думаю, что, наконец, сведу с ним счеты.

— Тут есть и другие, которые хотят сделать то же самое, — заметил Олд Файерхэнд. — Теперь еще вот что — вы сказали, что рыжие волосы Бринкли были ненастоящими. Откуда вы могли это узнать?

— Все очень просто. Когда он напал на меня, а я защищался, я схватил его за голову. Я определенно свалил бы его и вышел бы победителем, если бы скальп этого мерзавца был бы его собственным, но у меня в руке остался лишь парик, а пока я удивлялся, получил нож в грудь. Его собственные волосы, как я успел заметить, оказались темными.

— Well! У меня нет ни тени сомнения, что вы имели дело с рыжим Полковником. Такое впечатление, будто вся его жизнь — сплошной кошмар преступлений. Пора уже положить этому конец.

— И я всем сердцем желаю того же. Но пока вы еще не сказали, как мы будем защищаться от нападения?

— Всему свое время. Прежде всего, пусть рабочие ведут себя спокойно; их нужно настроить на то, что ни о каком сне этой ночью не может быть и речи. Кроме того, они должны привести в порядок свое оружие. Еще до полуночи они должны сесть в поезд, который привезет их в указанное место.

— Well, удовлетворюсь пока этими сведениями. Мы исполним все ваши приказы.

Когда Уотсон удалился, Олд Файерхэнд осведомился у инженера, есть ли у того двое рабочих, которые хотя бы отдаленно напоминали внешне пойманных трампов и к тому же обладали бы достаточным мужеством, чтобы вместо пленников сесть на паровоз. Шаруа задумался, потом послал негра, чтобы он привел тех, кого он посчитал подходящими.

Когда через некоторое время они пришли, Олд Файерхэнд отметил, что выбор инженера не так уж плох. Фигурами они, конечно, были похожи, а что касается лиц, то в ночной тьме никто не будет их разглядывать. Стоило позаботиться о том, чтобы манера разговаривать и голоса не очень разнились, поэтому Олд Файерхэнд привел их в комнату Хартли и устроил в присутствии строителей еще один короткий допрос. Рабочие послушали трампов и их манеру держаться и, следовательно, могли позже попытаться подражать им.

Когда со всем этим было покончено, охотник покинул дом, чтобы выяснить, не послал ли рыжий Полковник разведчиков по обычаям вестменов осмотреть округу. Разумеется, проделал он это в том месте, где бандиты могли появиться скорее всего — в направлении Хвоста Орла.

Когда опытный охотник хочет подкрасться незаметным, особенно если местоположение противника неизвестно, он не делает этого наобум, а продумывает за врага, какое место в создавшейся ситуации тот мог бы выбрать. Так же поступил и Олд Файерхэнд. Если лазутчики уже появились — они находились там, откуда ночью с наименьшим риском и наибольшей выгодой можно наблюдать за поселком строителей. А такое место было неподалеку от дома инженера. За железнодорожной насыпью поднимались холмы, один из склонов которых высился как раз над рельсами. Оттуда сверху открывался великолепный вид на поселок, а деревья служили хорошим укрытием. Если бандиты послали лазутчиков, то искать их нужно было именно там.

Олд Файерхэнд постарался незаметно подойти к подножию холма с другой стороны и потом тихо пополз вверх. Его расчеты полностью подтвердились, ибо, достигнув вершины, он увидел под деревьями спокойно сидящих людей. Их было двое. Они разговаривали очень тихо, чтобы внизу никто не мог слышать их слов. Отважный охотник приблизился к трампам довольно близко, коснувшись головой ствола дерева, рядом с которым они сидели. При желании он даже мог дотронуться до них рукой. Разговоры трампов обязательно следовало послушать, но решиться подобраться так близко Олд Файерхэнд мог только благодаря своей серой рабочей одежде, которая сливалась с землей. В этот миг беседа прервалась и наступила длительная пауза, прежде чем послышался голос:

— Разве ты знал, что будет потом, когда мы закончим здесь всю эту возню?

— Толком ничего, — отозвался другой.

— Поговаривают многие, но точно знают лишь единицы.

— Да. Полковник молчалив и никому не доверяет. Его настоящий план знают только те, кто был с ним до нас.

— Ты имеешь в виду Вудуарда, с которым он тогда был у рафтеров? По-моему, он к тебе очень расположен. Неужели ничего не сказал?

— Намекал, и только.

— Но и из намека можно сделать вывод!

— Конечно! Так, с его слов, к примеру, я понял, что Полковник не собирается долго держать при себе всю нашу братию. Слишком много лишних людей для его дальнейших планов! Тут я с ним согласен. Чем больше ртов, тем меньше кусок. Думаю, что Полковник отберет лучших и исчезнет с ними в один прекрасный день.

— Дьявольщина! Он хочет одурачить остальных?

— Почему одурачить?

— А что, если Полковник исчезнет уже завтра?

— Об этом не стоит сожалеть — я был бы только рад.

— Вот как! Я не допущу этого!

— Ты? Болван! Я считал тебя намного умнее.

— Ты о чем?

— Само собой разумеется, что ты не из группы оставшихся неудачников.

— Можешь поручиться? Если это не так, я буду начеку и пробью тревогу!

— Не горячись! Догадаться обо всем не трудно. Разве Бринкли не послал тебя вместе со мной?

— Ну, что с того?

— Только люди, проверенные и годные к делу, выполняют такие поручения. Полковник доверил нам следить за поселком, дав таким образом понять, что полагается на нас! Что отсюда следует? Если он действительно хочет потом избавиться от части наших, то уж, во всяком случае, мы из тех, кто останется.

— Хм! Мило слышать такие слова. Но если ты уверен, что мы из избранных, почему ты утаиваешь от меня, что знает о его планах Вудуард?

— Потому что я сам толком не знаю ничего. Речь идет о походе в горы.

— Почему в горы?

— Хм! Я не знаю, стоит ли об этом говорить, но все же хочу тебе сообщить. Там, наверху, в древние времена жил народец, название которого выпало из моей головы. Этот народ не то переселился на юг, не то был уничтожен, но прежде в озере затопил огромные сокровища.

— Вздор! Они бы забрали сокровища с собой.

— Я же тебе говорю — возможно, что этот народ истребили!

— Что за сокровища? Деньги?

— Не знаю. Я не ученый и не могу утверждать — пользовались ли древние монетами, или печатали банкноты, но Вудуард говорил, что это были язычники, владевшие огромным храмом, в котором находились статуи богов, полностью отлитые из золота и серебра, а также огромное число таких же сосудов. Эти богатства лежат в Серебряном озере — потому оно так и называется.

— Так значит, нам придется выпить это озеро до дна, прежде чем отыскать нужные нам вещицы?

— Не пори чушь! Полковник, разумеется, знает, где их искать и что делать. У него есть рисунок. На нем указано точное место.

— Так! А где же оно, это Серебряное озеро?

— Не знаю. Во всяком случае, он скажет об этом не раньше, чем определит, кого брать с собой. Само собой, он не раскроет свою тайну и намерения раньше времени.

— Это уж точно! Но дело вовсе не безопасное!

— Почему?

— А индейцы?

— Тьфу! Там живут только двое краснокожих, внук и правнук того старика, от которого они получили рисунок. На них мы потратим не больше двух пуль.

— Хорошо, если так. Я еще никогда не был высоко в горах, а потому доверюсь тем, кто смыслит в этом деле. Но сначала давай займемся нынешними заботами. Как ты думаешь, удастся ли нам взять кассу?

— Конечно, удастся! Ты только посмотри, как спокойно в округе! Ни один человек там, внизу, понятия не имеет о нашем присутствии и намерениях, а двое наших хитрецов уже здесь, чтобы подготовить почву. Кто бы мог подумать о неудаче!

— Well! Если рабочие достаточно умны, они не станут вмешиваться, иначе нам придется схватиться за ружья.

— Так и будет. Им вовсе не взбредет это на ум, ибо они ничего сейчас не знают. Поезд остановится здесь на пять минут, а потом пойдет дальше. В часе езды отсюда его будет ждать наш костер. Когда состав будет подъезжать к нему, двое наших приставят ко лбу машиниста револьверы и заставят его остановить поезд. Мы тотчас возьмем его в кольцо. Вот тогда Полковник сядет в вагон и возьмет…

— Ого! — перебил говорившего его собеседник. — Кто сядет? Полковник? Один? А может, вместе с теми, кого он наметил себе в компаньоны? С ними он преспокойно умчится на всех парах! Потом он остановит поезд, возьмет полмиллиона, сойдет и исчезнет. А остальные будут сидеть здесь, ничего не видя, кроме собственных глупых рож? Нет, так не пойдет!

— Что ты плетешь? — резко отозвался другой. — Я же тебе сказал, что, если Полковник действительно имеет такие намерения, мы вдвоем будем среди тех, кто сядет с ним в поезд.

— Если ты так считаешь, я могу поверить. Но я слышал также, что говорят другие! Полковнику нельзя доверять! Я убежден, что, когда поезд остановится, все окажутся в вагонах.

— Пожалуй! У меня нет намерений обставить остальных. Если Серебряное озеро обещает несметные сокровища, нам ни к чему обманывать наших. Когда возьмем кассу, мы поделимся, и каждый получит свою долю, а потом Полковник выберет себе тех, кого захочет взять в горы. Ну, хватит об этом! Баста! Теперь я хотел бы знать, что это за паровоз вон там, внизу. Под его котлом горит огонь, и он стоит готовый к отправлению. Но куда?

— Может, это и есть та самая машина, что должна идти впереди транспорта с деньгами?

— Нет, она бы отправилась сразу перед поездом, а он придет лишь в три часа ночи. Здесь что-то неладное, нужно посмотреть.

Трамп был встревожен — это следовало принять во внимание, поэтому Олд Файерхэнд принял решение отправить машину как можно быстрее.

Это был обычный маленький монтажный состав, в вагонах которого транспортировали землю; теперь же в этих вагонах собирались перевезти строителей. С отправкой нельзя было ждать до ночи, чтобы не вызвать подозрений у разведчиков. Вестмен тихо пополз обратно и довольно скоро добрался до дома инженера, где рассказал последнему все, что услышал.

— Well! — растерянно проговорил Шаруа. — Значит, нужно отправить рабочих прямо сейчас. Но лазутчики увидят их, когда те будут садиться!

— Нет. Мы прикажем рабочим незаметно выбраться из поселка. Пусть они четверть часа идут дальше, а потом ждут у полотна, пока не подойдет пустой поезд. Колея поворачивает за холм, и лазутчики не увидят, да и не услышат, как остановится паровоз, — подытожил вестмен.

— А скольких людей мы оставим здесь?

— Человек двадцать вполне достаточно, чтобы защитить ваш дом и охранять двух пленных. Нужные распоряжения вы можете сделать в течение получаса, а потом отправьте состав. Я вернусь к наблюдателям, чтобы не терять их из виду.

Начало смеркаться. Проделав обратный путь, Олд Файерхэнд снова с предельной осторожностью вернулся к обоим лазутчикам, которые теперь молчали. Охотник так же хорошо, как и бандиты, видел раскинувшееся под ними пространство. Он напряг свое зрение и весь обратился в слух, чтобы заметить хотя бы какое-нибудь движение людей, но тщетно. Строители исчезли так осторожно, что трампы ничего не заметили. К тому же свет, горевший в домах и хижинах, был таким скудным, что ничего нельзя было разобрать.

Вдруг охотник заметил у дома инженера яркий огонь фонаря, и тот, кто его нес, громко крикнул:

— Отправляйте пустой состав в Уоллес! Там нужны вагоны.

Это был инженер. Он и без подсказки Файерхэнда смекнул, каким способом лучше всего снять подозрение лазутчиков. Машинист, как они условились заранее, ответил громким голосом:

— Well, сэр. Это мне по нраву. Давно я засиделся без работы и не хочу есть хлеб даром. У вас есть какое-то поручение в Уоллесе?

— Никакого. Пожелайте спокойной ночи моему коллеге инженеру, которого застанете за игрой в карты. Доброго пути!

— Спокойной ночи, сэр!

Раздался пронзительный сигнальный свисток, и поезд тронулся. Когда шум колес стих, один из трампов произнес:

— Ну, теперь понял, что это за паровоз?

— Да, я спокоен. Он привезет в Уоллес пустые товарные вагоны, которые там ждут. Мои подозрения похоже, излишни. Все продумано и, безусловно, должно получиться! Теперь можно спокойно идти.

— Нет. Полковник приказал нам ждать полуночи, и мы не должны нарушать его приказов.

— Пожалуй! Но раз я должен торчать здесь еще столько времени, не вижу повода не смыкать глаз. Я пока прилягу.

— Дельная мысль, я тоже. Потом не будет ни времени, ни желания.

Олд Файерхэнд подождал еще немного, а потом быстро повернул обратно, ибо оба зашевелились, чтобы поудобнее расположиться. Он вернулся к инженеру и похвалил того за находчивость. Вместе с Шаруа Файерхэнд вошел в дом, после чего хозяин достал сигары и вино, чтобы скрасить время ожидания. В поселке осталось только двадцать рабочих — количество, вполне достаточное для охраны, ибо нападения на Шеридан не предвиделось.

Остальные тайно выбрались из поселения, как и было условленно. Они выходили по одному друг за другом, а оказавшись за поселком, собрались вместе и продолжали двигаться вдоль железнодорожного полотна, пока не удалились на требуемое расстояние. Затем они подождали поезд, который подобрал их и отвез вплоть до самого Хвоста Орла. Трампы, которые тоже были в пути, не могли наблюдать за дальнейшим развитием событий, поскольку река задержала их на большом удалении от железной дороги.

Окружающая местность как нельзя лучше подходила под план Олд Файерхэнда. Колея пересекала реку, которая в том месте, казалось, была задавлена крутыми берегами, соединенными временным мостом. Рельсы вели через мост и на другой стороне исчезали в туннеле длиной около семидесяти метров. Паровоз притормозил перед самым мостом. Вагоны состава не были пустыми, как считали лазутчики трампов, — два последних заранее оказались загружены сухим деревом и углем. Как только поезд остановился, из тьмы выплыл невысокий, толстый человечек, своими очертаниями напоминающий женщину, и спросил машиниста высоким фальцетом:

— Сэр, что вы прибыли так рано? Вы уже привезли строителей?

Из кабины высунулась голова.

— Да, — отозвался человек, с большим удивлением рассматривая забавную фигуру, на которую падал свет. — А вы, собственно, кто?

— Я? — засмеялся толстяк. — Я Тетка Дролл.

— Тетка! Гром и молния! Что же нам делать с женщинами и старыми тетками?!

— Ну, не удивляйтесь так сильно, а то это плохо скажется на ваших нервах! Тетка — это просто так, потом вам объясню. Так почему вы здесь?

— Олд Файерхэнд приказал нам выехать сюда. Он подслушал двух лазутчиков трампов, которые едва не заподозрили, что мы должны были отправиться в путь. Так вы из его людей?

— Да, но только не пугайтесь — все они настоящие «дядьки», я единственная «тетка» среди них.

— Мне даже в голову не пришло испугаться вас, мисс или миссис, — пробормотал рабочий, не отвечая на шутку. — А где же трампы?

— Они уже три четверти часа как в пути.

— Значит, мы можем разгрузить уголь и дерево?

— Да. Соберите ваших людей, а я поднимусь к вам, чтобы дать нужные указания.

— Вы? Дадите указания? Разве вас возвели в чин генерала нашего армейского корпуса?!

— Если вы нижайше позволите, то да. А теперь пустите своего «коня» медленным шагом через мост и остановите его так, чтобы вагоны с углем стали у входа в туннель.

Дролл вскарабкался на паровоз. Рабочим, которые при остановке поезда покинули вагоны, снова пришлось вернуться в них. Машинист еще раз смерил Тетку весьма подозрительным взглядом, по которому было видно, что ему нелегко следовать указаниям какой-то странной «тетки».

— Ну, как там? — спросил Дролл.

— Неужели вы действительно тот человек, которого я должен слушать?

— Да! И если вы это сейчас же не сделаете, я помогу вам. У меня нет ни малейшего желания торчать на этом мосту до скончания века!

Вытащив длинный охотничий нож, Дролл направил острие в грудь машинисту.

— Дьявольщина! Какая злобная и боевая «тетка»! — вырвалось у того. — С этим ножом я скорее приму вас за трампа, нежели за союзника. А может, вы и есть трамп?

— Не плетите чепухи! — ответил Дролл серьезным тоном, пряча нож за пояс. — Мы сидим там, с другой стороны туннеля. Доказательство тому, что я не трамп — мое появление перед вами, ибо я перешел через мост навстречу вам, а значит, знал о вашем прибытии заранее и, стало быть, не могу принадлежать к трампам.

— Хорошо, я вам верю, — усмехнулся машинист. — Едем на ту сторону.

Поезд, преодолев мост, въехал в туннель так, что два последних вагона остались снаружи. Рабочие быстро разгрузили содержимое одного вагона, после чего поезд тронулся дальше и, выйдя из туннеля, притормозил так, что еще один полный вагон стал у выхода. Строители снова соскочили на землю, после чего с двух концов туннеля сложили из сухого дерева и угля легковоспламеняющиеся кучи, расположив при этом их так, чтобы потом не повредить огнем рельсы. Паровоз продвинулся немного вперед и снова остановился, а машинист вернулся к туннелю.

Недоверчивость его исчезла, ибо все происходящее говорило о том, что он среди верных людей. Туннель был пробит сквозь высокую скалу, за которой пылал огонь, невидимый с долины реки, где располагались трампы. У костра сидели рафтеры и все остальные, кто прибыл к Хвосту Орла с Олд Файерхэндом. Справа и слева от костра в землю были вбиты два срубленных ствола-рогатины, на которых вращалась крепкая палка, с насаженной на нее большой бизоньей тушей. Когда присутствующие увидели прошедший сквозь туннель состав, они поднялись, чтобы приветствовать рабочих.

— Ну, теперь вы не думаете, что я трамп? — спросил Дролл машиниста, когда они вдвоем подошли к огню.

— Нет, сэр, — кивнул тот. — Вы честный парень.

— И к тому же неплохой! Я вам это докажу, пригласив поужинать. Мы подстрелили жирную самку, и вы сейчас узнаете, какая она вкусная, если ее приготовить по рецепту прерии. Всем хватит, и я надеюсь, ваши люди скоро закончат свою работу, чтобы сесть с нами.

Очень скоро все принялись за сочное мясо. У огня, конечно, места было немного, и сидевшие разбились на группы, которые обслуживали рафтеры, чувствующие себя хозяевами. Кроме бизоньего мяса, в наличии имелась первосортная дичь, поэтому, несмотря на большое количество рабочих, еды оказалось предостаточно.

Незадолго до этого, когда собирался состав и инженер разыскал сменного мастера, чтобы отдать приказ к отправлению, он заметил:

— Олд Файерхэнд просил вам передать, что если вы хотите узнать о вашем спутнике Энгеле, то обратитесь к одному немцу, некоему мистеру Пампелю, которого встретите среди рафтеров.

— Он его знает?

— Наверняка, ибо Олд Файерхэнд не послал бы к нему просто так.

Уотсон задумался над этими словами и теперь жаждал найти рафтера с немецким произношением. Очень скоро, сидя у костра, он уже услышал многих, но все они говорили по-английски, правда, с американским произношением. Сменный мастер решил начать поиски сам. Он сидел у костра рядом с Теткой Дроллом и Горбатым Биллом.

— Сэр, — обратился он к последнему, — позвольте один вопрос — есть ли среди вас немцы?

— И очень много, — ответил Горбатый Билл.

— Действительно? Кто же, например?

— Ну, прежде всего сам Олд Файерхэнд. Потом могу вам назвать толстого Тетку и сидящего там Черного Тома. Есть здесь и юный Фред, которого вы видите на другой стороне.

— Хм, среди названных, кажется, нет того, кого я ищу.

— Что? Кого вы ищете?

— Некоего мистера Пампеля.

— Пам… пам… пам… Пампеля? — вырвалось у горбуна, и он чуть не подавился лающим смехом. — Боже! Что за имя! Кто сможет произнести его! Пам… пам… как там? Я должен услышать его еще раз.

— Мистер Пампель, — снова повторил мастер, после чего остальные подхватили смех горбуна. Со всех сторон послышались лающие, ревущие, пищащие на разные лады голоса. Не было ни одного, у кого на лице не проскользнула хотя бы улыбка. Ни одного? Все же нет. Мина Дролла оставалась совершенно бесстрастной. Дролл отрезал себе громадный кусок бизоньей ляжки, набил полный рот и продолжал чинно и с истинным наслаждением жевать, даже не сразу услышав голос Билла:

— Нет, сэр, тут вы, должно быть, ошиблись ила спутали. Среди нас нет никакого Пампеля.

— Но Олд Файерхэнд назвал это имя! — повысил голос Уотсон.

— Вы его, наверное, не расслышали или неправильно произносите. Я убежден, что каждый из нас пустил бы себе пулю в лоб с такой фамилией. Ты согласен со мной, старый Дролл?

Дролл на секунду прекратил жевать и ответил:

— Пулю? Это мне и в голову не приходило!

— Ты, конечно, можешь говорить так, поскольку сам не Пампель. Если бы ты носил такую фамилию, как пить дать, не стал бы появляться на людях!

— Но я же нахожусь среди вас!

Он подчеркнул последнее слово, но Билл не понял и смерил его удивленным взглядом:

— Значит, у тебя эта фамилия не вызывает смеха?

— Нет. Я не стал бы оскорблять товарища, тем более, что он действительно находится среди нас.

— Как? Этот Пампель здесь?

— Конечно.

— Дьявол! Кто же это?

— Я, собственной персоной.

Билл подскочил:

— Ты, ты сам этот Пам… пам… пам…!

Он не смог сдержать смеха; другие тоже не могли совладать с собой. Это усугублялось еще и тем, что Дролл продолжал оставаться совершенно серьезным и с таким видимым удовольствием жевал мясо, словно сказанное к нему вовсе не относилось. Но, едва проглотив последний кусок, он вскочил, осмотрелся и крикнул так, чтобы слышали все:

— Господа, теперь шутки в сторону! Никто не виноват в своем имени, а кто будет насмехаться над моим, налетит на серьезные неприятности! Пусть берет нож, и мы поговорим с ним в сторонке. Посмотрим, кто будет смеяться последним!

Тотчас воцарилась глубокая тишина.

— Но, Дролл! — начал оправдываться Билл. — Кто мог предположить, что это ты! Фамилия действительно очень оригинальная. Мы не хотели тебя оскорблять, и я надеюсь, что ты не обидишься на мои слова.

— Well, я не буду сердиться, ибо знаю, что слово действительно звучит неблагозвучно. Но теперь вы знаете мое имя и должны оставить его в покое.

— Естественно! Само собой! Но почему ты до сих пор молчал? Ты вообще из тех молчунов, что не очень охотно рассказывают о своих прежних делах.

— Неохотно? Кто это сказал? Я с удовольствием поведаю о своем прошлом, но все должно быть к месту, а пока я еще ни разу не имел возможности о нем поговорить.

— Так наверстай упущенное! О нас всех ты знаешь. Мы уже давно сроднились и должны хорошо знать друг друга. Вот только о тебе мы не знаем ничего, почти ничего.

— Знать-то особо и нечего. Впрочем, откуда я родом вы знаете.

— Да, из Лангенлейбы в Альтенбурге.

— О моем отце тоже слышали. Кто знает положение вещей за океаном и помнит, что мой отец занимался чем ни попадя, тот сразу скажет, что он был человеком беднее некуда, но сограждане уважали его. Нас было почти дюжина — вечно голодных и нуждающихся детей, старающихся жить честно. Могу вам позже рассказать…

— Прошу вас, подождите! — вмешался Уотсон. — Вы обратили внимание на пожелания других, но ведь я был первым, кто задал вам вопрос. Олд Файерхэнд передал мне ваше имя…

— Да, он единственный, кто знал его.

— …чтобы, — продолжал сменный мастер, — я мог от вас узнать о дальнейшей судьбе вашего земляка Энгеля.

— Энгеля? Какого Энгеля вы имеете в виду?

— Охотника-траппера, который был там, наверху, на Серебряном озере.

— О нем? — оживился Дролл. — Откуда вы его знаете?

— Я познакомился с ним у Серебряного озера. Из-за снега нам довелось в горах переждать целую зиму…

— Вас зовут Уотсон? — перебил Дролл.

— Да, сэр, именно так.

— Уотсон, Уотсон! Что за случай! Или нет, никакой это не случай! Это должно было произойти! Мистер, да я вас знаю, как собственные карманы, хотя никогда раньше не видел.

— Вам рассказывали? Кто?

— Брат вашего спутника Энгеля. Взгляните сюда! Этого парня зовут Фред Энгель; он племянник вашего товарища с Серебряного озера. Сейчас он вместе со мной ищет убийцу своего отца.

— Его отца убили? — спросил взволнованный Уотсон, подавая парню руку.

— Да, и это все из-за рисунка, который…

— Снова этот рисунок! — прервал Тетку Уотсон. — Вы знаете убийцу? Наверняка это рыжий Полковник!

— Да, это он, сэр! Но… ведь вас он тоже убил!

— Только ранил, сэр, только ранил. Удар, на счастье, не достиг сердца. Я умер бы от потери крови, если бы не спаситель, индеец, который перевязал мне рану и перевез к другим краснокожим, выходившим меня. Мой спаситель — знаменитейший из индейцев и…

Он не смог выговорить дальше ни слова, ибо в тот момент его взгляд был прикован к скале, мимо которой неторопливо шел к костру сам Виннету!

— Вот он идет! Виннету, вождь апачей! — воскликнул сменный мастер. — Вот он! Виннету! Какое счастье!

С этими словами Уотсон бросился навстречу вождю с распростертыми объятиями. Апач взглянул на лицо белого и тут же приветливо улыбнулся.

— Мой белый брат Уотсон! Я заезжал к воинам тимбабачей и узнал от них, что ты выздоровел и направился к Миссисипи. Великий Маниту тебя очень любит — твоя рана была плоха, но он позволил ее вылечить. Садись и рассказывай, что произошло с тобой потом.

Казалось, всех должны занимать вести о трампах, а не рассказ о судьбе сменного мастера, но Виннету знал, что делал. Если он обращал внимание многих людей на судьбу одного человека, сменного мастера, значит, конечно же, имел на то основания, а стало быть, вернувшись после разведки местности, был убежден, что их лагерь находится в безопасности.

Конечно, всех заинтересовала судьба человека, и они, затаив дыхание, слушали о событиях, о которых Уотсон уже рассказывал Олд Файерхэнду и инженеру. Едва закончив, он сразу задал Дроллу вопрос:

— А вы, мистер Дролл, можете мне сказать, что случилось с моим товарищем?

— Да, — вздохнул Дролл, — могу. Его больше нет. Полковник ранил его так же, как и вас, от этого бедняга позже и умер.

— Рассказывайте, сэр, рассказывайте! — нетерпеливо заговорил Уотсон, когда Дролл сделал паузу.

— История короткая. Когда Полковник выманил вас в лес, Энгель заподозрил неладное. Зачем этот человек забрал вас на охоту, ведь у вас не было оружия? Вы оба не доверяли Полковнику, и тревога не давала Энгелю покоя. Он не смог с собой совладать и пошел по вашему следу. Энгель торопился и почти бежал за вами уже целый час. Завернув в какой-то момент за один куст, он оказался у цели. Но то, что открылось его глазам, заставило его отпрянуть. Рыжий бандит уже нанес удар и теперь наклонился, чтобы удостовериться, что рана смертельна. Потом он выпрямился и некоторое время стоял, что-то обдумывая. Что же оставалось Энгелю? Броситься на хорошо вооруженного убийцу, чтобы отомстить, не имея при себе оружия? Это было бы безрассудным. Или он должен был подождать, пока Полковник удалится, и проверить, живы ли вы? Тоже нет! Вы, конечно же, были мертвы, иначе этот парень ударил бы еще раз. Кроме того, рыжий, безусловно, отправился бы по следу Энгеля, чтобы убить его. Тот понял, что наступал его черед, и бегство было единственно верным решением. Он развернулся и бросился прочь. Но убийца не долго стоял на месте и тоже повернул обратно, нашел следы и пошел по ним. Вскоре Энгель, забравшись на пригорок и обернувшись, заметил, что рыжий идет прямо за ним. Разделяло их расстояние, соответствующее десяти минутам ходьбы. С другой стороны пригорка открывалась ровная прерия. Энгель бросился вниз, а потом что есть мочи вперед, изо всех сил стараясь уйти от преследователя. Его бегство продолжалось четверть часа, после чего Энгель увидел перед собой заросли, посчитав их своим спасением. Но заросли оказались редкими, а в густой траве, которая их окружала, следы его ног отпечатывались еще глубже. Лишения тяжелой зимы подточили силы Энгеля, хотя он и был неплохим бегуном — преследователь приближался с каждой минутой. Их разделяло всего сто шагов, когда Энгель увидел воду. Это был Орфорк, впадающий в Рио-Гранде. Последними усилиями Энгель устремился к воде, но лишь достиг ее, прогремел выстрел. Беглец почувствовал сильный толчок в правый бок, но бросился в воду, чтобы переплыть на другую сторону. В этот момент Энгель заметил ручей, впадающий в реку неподалеку. Он повернул к устью ручья, чтобы попробовать переправиться там. Здесь он увидел густые кусты, гибкие ветви которых свисали с берега до самой воды. Энгель протиснулся сквозь плотную стену зарослей и ногами достал дно. Тем временем Полковник достиг берега, но преследуемого нигде не было видно. Он подумал, что беглец переплыл на другую сторону. Бандит вошел в реку, соблюдая осторожность, чтобы не замочить оружие и амуницию. Довольно долго он плыл на спине, держа над водой ружье, пока не достиг берега и не исчез в прибрежных кустах.

— Конечно, он вернулся, — позволил себе, опережая события, вставить словцо Горбатый Билл, — потому что не нашел следов и понял, что беглец остался позади.

— Естественно. Он вернулся обратно и решил продолжать поиски, но напрасно. Всякий раз след приводил рыжего бандита к воде. Два раза он проходил совсем радом. Потом Энгель уже не слышал и не видел убийцу, но простоял в воде, пока не стемнело. Только тогда Энгель отважился переправиться на другой берег. После этого он почти всю ночь шел на запад, стараясь по возможности дальше отойти от злополучного места.

— Но ведь он был ранен?

— Да, пуля задела правый бок под рукой. Вследствие величайшего напряжения и действия холодной воды, он не сразу заметил рану, но во время марша она сразу напомнила о себе, и у Энгеля начался жар. Он кутался как только мог, время от времени прикладывая охлаждающие листья, найденные в пути. Он смертельно устал и был голоден, ибо питался кореньями. Только к вечеру следующего дня он наткнулся на лагерь, где его покормили гостеприимные обитатели. Энгель был так ослаблен, что даже не мог объяснить, что с ним стряслось, я потерял сознание. Когда он пришел в себя, заметил, что лежит на какой-то старой кровати. Позже он узнал, что пролежал почти две недели в горячке, говоря в бреду об убийстве, крови, побеге и воде. Придя в ce6я, Энгель сбивчиво рассказал о своих приключениях, а сам услышал, что один ковбой встретил рыжеволосого человека который осведомлялся, не появлялся ли в лагере неизвестный. Ковбой когда-то уже встречался с этим человеком в Колорадо-Спрингс и знал, что того звали Бринкли. Не испытывая к рыжему большого доверия, ковбой ответил отрицательно. Так Энгель узнал имя убийцы. Рана потихоньку заживала, и поэтому при первой возможности он отправился вместе с ковбоями в Лас-Анимас.

— Значит, не в Пуэбло, — изрек Уотсон, — иначе я бы наткнулся на его след, когда позже приехал туда. Что он делал потом?

— Нанялся возницей в торговом караване, который направлялся в Канзас-Сити по старой арканзасской тропе. Таким образом, у него появились средства, нужные для поисков брата. Прибыв в Расселвилл, он узнал о его отъезде, но получил у соседа оставленное для него письмо, из которого понял, что брата можно найти в Бентоне, в Арканзасе.

— Черт возьми! — вырвалось у Уотсона. — Бентон — одно из тех немногих мест, куда я не заходил! А что случилось с рисунком, который был при нем?

— Он сильно пострадал от воды Орфорка, и Энгель должен был его скопировать. Конечно, он рассказал все брату и склонил его к походу на Серебряное озеро, и все уже было готово для отправки в путь. Но, к сожалению, вскоре оказалось, что последствия известных событий резко отразились на здоровье Энгеля. Он вдруг стал чахнуть и постоянно кашлять. Врач поставил диагноз — скоротечная чахотка, и через восемь недель после встречи с братом Энгель умер.

— Так значит, его смерть тоже на совести Полковника!

— Если бы только его! Здесь, среди нас, есть многие из тех, кто хотел бы свести с ним счеты. Энгель, теперь я имею в виду его брата, был зажиточным человеком. Он владел землей, а кроме того, занимался прибыльной торговлей. Семья состояла из родителей, двух детей — мальчика и девочки — и конюха, который при необходимости выполнял обязанности прислуги. Так вот, как-то позже к Энгелям пришел незнакомец и сделал выгодное предложение. Пришелец выдал себя за предпринимателя, занимающегося лодочным делом, и утверждал, что нашел свое счастье, будучи золотоискателем, когда и познакомился с охотником по фамилии Энгель. Естественно, он имел в виду брата хозяина и так много рассказывал о нем, что прошел вечер, а незнакомец и не помышлял об уходе. Естественно, ему предложили остаться на ночь, на что он после слабых возражений согласился. В конце концов, Энгель рассказал ему о смерти брата и достал рисунок из стенного шкафчика. Потом все легли спать. Вся семья поднялась на второй этаж в спальню, а конюх-слуга расположился наверху в маленькой каморке. Гостю же выделили лучшие покои в передней части дома. Внизу все двери были замкнуты, а ключ Энгель забрал с собой. Накануне праздновали именины Фреда, его сына, на которые он получил в подарок двухлетнего жеребца. Фреду что-то не спалось, и, лежа на кровати, он вдруг вспомнил, что вечером, увлекшись рассказами о приключениях, забыл накормить своего питомца. Он встал и осторожно, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, покинул спальню. Спустившись вниз, он пошел к задним дверям и открыл их, вытащив засов. Мальчик направился к конюшне. Лампа была заперта на кухне, и ему пришлось пробираться в потемках, поэтому на обычный путь к конюшне ушло много времени. Едва успев войти, Фред неожиданно услышал крик. Он выскочил во двор и сразу заметил в спальне свет, который тотчас погас и загорелся в каморке конюха, откуда послышался грохот падающей мебели и снова раздался крик человека. Фред подбежал к стене и взобрался по виноградному шпалернику наверх, к окну. Когда он заглянул внутрь, увидел лежавшего на полу конюха, а рядом — сидевшего на коленях чужака, который держал его левой рукой за горло, а правой пытался направить револьвер в голову своей жертве. Раздались два выстрела. Фред хотел закричать, но от ужаса не смог издать ни звука. Руки его разжались, он упал вниз и едва не разбился о вымощенную камнями дорожку под окнами. Мальчик ударился головой и потерял сознание. Когда он пришел в себя, то не сразу осознал, что же произошло. Убийца еще находился в доме, поэтому он не рискнул войти внутрь, но нужно было звать на помощь. Он хотел уже было броситься прочь, как вдруг на вымощенную дорожку свалился Полковник, выпрыгнувший из окна нижнего этажа. Он неудачно приземлился и выронил нож, который держал в руке. Находившемуся рядом Фреду в этой заминке удалось схватиться за оружие и всадить клинок противнику в икру. Тот вскрикнул от неожиданности и боли, отскочив в сторону, а Фред молниеносно перескочил через ограду, закричал и что есть мочи побежал к ближайшему соседу. Люди услышали крики и выскочили из дома.

Когда соседи разобрались, что же случилось, они тотчас вооружились и последовали за парнем. Еще не добравшись до дома Энгелей, они увидели, что верхний этаж горит. Незнакомец поджег его и скрылся. Пожар быстро расходился, и забраться наверх было уже невозможно. Осталось только позаботиться о находящихся внизу вещах. Стенной шкафчик был опорожнен, а трупы, к которым невозможно было добраться, сгорели вместе с верхним этажом. Трагедия вызвала всеобщее негодование. Убийцу искали повсюду, но никаких результатов. У братьев Энгель в Сент-Луисе была сестра, жена богатого судовладельца. Та назначила награду в десять тысяч долларов за поимку убийцы, грабителя и поджигателя. Но и это не принесло результатов. Тогда ей пришла в голову мысль обратиться в частное сыскное бюро Харриса и Блотера… Это возымело успех.

— Успех? — удивился Уотсон. — Убийца еще на свободе! Я понимаю, что это не кто иной, как Полковник.

— Да, пока на свободе, — отозвался Дролл, — но песня его спета. Еще тогда я отправился в Бентон, чтобы убедиться собственными глазами, что…

— Вы? А почему вы?

— Чтобы заработать пять тысяч долларов.

— Но ведь было объявлено десять!

— По договору, половину получают Харрис и Блотер, а вторую — сыщик.

— Сэр, неужели вы полицейский?

— Хм! — хитрый Дролл сощурил свои маленькие глазки. — Я думаю, что имею дело с честными людьми, среди которых нет скрывающихся от правосудия, поэтому хочу рассказать о том, что до сих пор скрывал: я частный детектив и работаю во вверенных мне районах Дальнего Запада. Не одного мерзавца, чувствовавшего себя в полной безопасности, доставил я к «мастеру Пеньке» и думаю, что проделаю это еще не раз.

Теперь вы знаете об этом, знаете также и причины, заставляющие меня молчать. Старый Дролл, над которым смеялись все кому не лень, вовсе не так уж смешон. Все же это к делу не относится, ведь я хотел поговорить об убийстве.

В этот миг многие взглянули на Дролла совершенно другими глазами. То, что он сыщик, проливало некоторый свет на его личность и на все его чудачества. Он лишь прятался за маской чудака и именно такое поведение должно было помогать ему выполнять сложные задания.

— А потом, — продолжал Дролл, — я прежде всего разыскал Фреда, чтобы расспросить его. Я собрал практически все сведения о том убийстве. Логика оказалась простой и зловещей. Убийца не смог открыть стенной шкафчик, а если бы стал его ломать, то шум сразу разбудил бы жильцов. По этой причине он решил тихо расправиться с ними, чтобы беспрепятственно забрать план. Бандит действительно лелеял мечту добраться до Серебряного озера. Он не смог сделать все бесшумно, и в доме поднялся крик, вследствие чего убийце пришлось лишить жизни всех с нечеловеческой жестокостью. А я с Фредом, который один видел его и чудом уцелел, теперь должен идти по следу негодяя — ведь рисунок он все же украл! Мы уже встретили этого мерзавца на пароходе, а у рафтеров Фред узнал его, так что моя уверенность, что мы на правильном пути и я скоро схвачу его, растет изо дня в день.

— Ты? — внезапно подал голос старый Блентер, сидевший рядом. — Ого! Что ты хочешь с ним сделать?

— То, что сочту лучшим в тот момент.

— Отвезти его в Бентон?

— Возможно.

— И не мечтай! Тут есть люди, которые имеют гораздо больше прав. Сколько ему должен один только я! А другие рафтеры?

— А я! — вмешался сменный мастер.

Вокруг загудели.

— Не напрягайтесь, он еще не в наших руках, — заметил Дролл.

— Он будет у нас в руках! — твердо сказал Блентер. — Во всяком случае, он первым из первых сядет на поезд.

— Возможно, но я не облизываюсь раньше, чем подстрелю бизона, — заметил Дролл. — Впрочем, мне все равно, кто его поймает. Мне достаточно будет доказательств его смерти и моей причастности к этому делу, и премия станет такой же реальностью, как то, что это — спальный халат! Я уже достаточно наболтал сегодня, а теперь хочу немного поспать. Разбудите меня, когда придет время.

Он встал, чтобы поискать рядом укромное местечко. Остальные, однако, и не думали о сне. То, что они услышали, занимало их еще долгое время, а когда вопрос был исчерпан, предстоящая схватка с трампами снова стала темой для разговоров.

Виннету не принимал в них участия. Опершись о скалу, он прикрыл глаза, но не спал, ибо временами его веки поднимались, и из-под них как молнии сверкали зоркие глаза.

Было около полуночи, когда двадцать рабочих пришли к инженеру, чтобы оцепить его дом. Олд Файерхэнд отправился к лежавшему на кровати Хартли, рядом с которым сидел негр Чароя с револьвером в руке. Чернокожий вместо нуждавшегося в сне раненого стерег обоих трампов. Окинув негра беглым взглядом, Олд Файерхэнд понял, что тот не нуждался ни в какой помощи. Охотник вернулся к инженеру и напомнил ему, что пора встречать поезд. Тот вызвал двух рабочих, которые должны были занять место на паровозе вместо трампов, и вестмен вместе с ними двинулся вдоль темных домов, заботясь, чтобы лазутчики бандитов ничего не заподозрили.

Стало совсем темно, но рабочие отлично ориентировались в округе, и Олд Файерхэнд полностью положился на них. Пока они шли в направлении Карлайла, он еще раз строго им приказал, как они должны вести себя в каждом возможном случае. Так они добрались до заранее условленного места, где должен был остановиться состав, и сели на траву, ожидая его прибытия. Когда поезд подъехал и затормозил рядом с ними, не было и трех часов после полуночи. Весь состав состоял из паровоза и шести больших пассажирских вагонов, которые Олд Файерхэнд быстро осмотрел. Вагоны были пусты, и лишь в первом стоял набитый камнями чемодан. Начальника поезда не было, остались только машинист и кочегар. Выйдя из вагона, Олд Файерхэнд подошел к обоим и дал необходимые указания. Он еще не успел закончить, а кочегар уже возразил:

— Сэр, минуточку! У меня нет никакого желания исполнять ваши приказы.

— Почему?

— Я кочегар, и мое дело топка, за это мне и деньги платят. Быть пристреленным у меня нет никакой охоты.

— А кто говорит о том, чтобы «быть пристреленным»?

— Не вы, конечно. Но мне самому нетрудно догадаться.

— Все останутся живы и здоровы.

— Я вообще не хочу заботиться больше ни о чем, кроме топки.

— Но разве ваши начальники не потребовали от вас делать то, что мы вам прикажем?

— Нет, они не могут этого сделать. Я отец семейства и служу исправно, но биться с трампами вовсе не входит в мои обязанности. Мне сказали, что я приеду сюда, а потом должен слушать, что мне тут скажут. Но вот подчиняться или нет — полностью зависит от меня самого! Сейчас я не буду этого делать.

— Это ваше окончательное решение?

— Да.

— А вы, сэр? — обратился Олд Файерхэнд к машинисту, который до сего момента спокойно слушал.

— Я не покину кабины, — ответил бравый железнодорожник.

— Считаю своим долгом предупредить вас, что с вами по пути может случиться все, что угодно.

— А с вами нет, сэр?

— Конечно.

— Так что же! Вы чужак и рискуете! Я служащий, а значит, тем более имею право на риск.

— Хорошо! Вы храбрый человек. Пусть кочегар спокойно идет в Шеридан и там ждет нашего возвращения, я встану на его место.

— Well, желаю удачи! — пробормотал кочегар и без разговоров удалился.

Олд Файерхэнд поднялся с двумя рабочими наверх, выполнил все указания машиниста, после чего намазал лицо сажей. В полотняной робе он теперь выглядел как настоящий кочегар. Поезд тронулся.

Вагоны были сработаны чисто по-американски — чтобы добраться до первого, необходимо войти в последний. Все они, естественно, обеспечивались освещением. Паровоз, принадлежащий к так называемым тендерным локомотивам, был со всех сторон окружен высокими и прочными стенками из листового железа, защищавшими от ненастья, а при случае и от нападения. Стенки полностью закрывали стоявших внутри людей и в момент перестрелки могли укрыть их от пуль.

Поезд очень быстро достиг Шеридана и притормозил. У полотна стоял один лишь инженер. Он перекинулся несколькими словами с машинистом и быстро отправил состав дальше.

Тем временем двое лазутчиков, которых подслушал Олд Файерхэнд, прибыли на место, где находился Полковник с трампами, и уверили главаря, что в Шеридане никто ни о чем не подозревает. Эта весть вызвала необычайную радость. Но потом они отвели Полковника в сторону и решили сообщить о своих опасениях, которые были темой их разговора в Шеридане. Бринкли выслушал их спокойно, а потом сказал:

— Ваши страхи мне понятны. Мне и в голову не придет брать с собой всех этих парней, большинство из которых бездельники. Я и не думал давать им ни одного доллара из этого полумиллиона. Они ничего не получат.

— Но они возьмут их сами.

— Не торопитесь! У меня есть план.

— Они же сядут в поезд!

— Хм! Я знаю, что все попытаются войти внутрь, но я останусь снаружи и буду ждать, пока вынесут кассу. Пусть поезд трогается, там видно будет, что делать.

— А как с нами?

— Останетесь со мной. Раз я послал вас в Шеридан — значит, доверяю. Теперь идите к Вудуарду, он знает мой план и назовет имена тех, кто едет с нами.

Они повиновались и направились к Вудуарду, который под началом «полковника», похоже, ходил в чине «лейтенанта». Тем временем все погрузилось во мрак. Позже, когда приблизился ожидаемый час, трампы разожгли маленький костер. Они и не предполагали, что им уготовили эти поздние ночные часы. В три было еще темно, но, когда поезд достиг Хвоста Орла, занялась заря.

А пока была четверть четвертого, когда наблюдатели услышали далекий гул приближающегося состава, а вскоре заметили свет паровозного фонаря. Олд Файерхэнд закрыл топку, чтобы ни его, ни остальных невозможно было узнать в отблесках пламени. На расстоянии примерно ста шагов от костра машинист, словно внезапно подчинившись чьему-то требованию, резко дернул рычаг. Раздался свисток, заскрежетали и завизжали тормоза; поезд стал.

Все шло по плану. До сих пор трампы не были уверены, удалось ли «писарю» и его помощнику заставить машиниста и кочегара подчиниться, но теперь, когда они увидели, что поезд остановился, они издали вопли радости и столпились у последнего вагона. Лишь Полковник не забыл о том, о чем надо было думать в первую очередь. Подойдя к паровозу, он поднял глаза вверх, пытаясь заглянуть за край металлической стенки, и спросил:

— Все в порядке, ребята?

— О'кей! — ответил один из рабочих, приложив к груди машиниста револьвер. — Ты должен сидеть тихо! При любом неосторожном движении спущу курок.

Олд Файерхэнд стоял, словно пораженный, опершись о бак для воды, и разыгрывал трагедию, ибо перед ним находился второй рабочий с револьвером. Полковник пока ничего не заподозрил.

— Отлично! — констатировал он. — Вы хорошо потрудились и получите хорошую награду. Оставайтесь здесь, пока мы все не закончим, а потом, как я дам знак, соскочите на землю, чтобы эти почтенные люди не умерли от страха и могли ехать дальше.

Полковник шагнул в темноту. Похоже, он ничего не заподозрил. Когда он ушел, Олд Файерхэнд высунулся, чтобы осмотреться. Он никого не увидел, но вагоны уже кишели трампами. Было слышно, что они ссорились у чемодана.

— А теперь вперед! — скомандовал охотник машинисту. — Скорее! Похоже, Полковник тоже сел. Мы не можем больше ждать, иначе они вылезут обратно.

Машинист принялся за дело, состав дернулся и снова пришел в движение.

— Стой, стой! — закричал чей-то голос. — Застрелите этих псов!

Когда вагоны дернулись, бандиты не столько испугались, сколько были удивлены. Они пытались выйти или выскочить, но паровоз набирал скорость, и подобная выходка равнялась самоубийству. Олд Файерхэнд активно раздувал огонь, который теперь хорошо освещал его и рабочих. Запертая дверь переднего вагона была с треском выбита, и в проеме показалось бородатое лицо Вудуарда. Через низкий задний борт трамп увидел перед собой машину и ярко освещенное лицо охотника, рядом с которым совершенно спокойно стояли мнимые трампы.

— Олд Файерхэнд! — вскрикнул он так громко, что его было слышно, несмотря на стук колес и гул машины. — Ты здесь, пес! Так иди к дьяволу!

Вытащив из-за пояса пистолет, бандит выстрелил. На мгновение раньше Олд Файерхэнд упал на пол, чтобы увернуться от пули, и в тот же миг в его руке блеснул револьвер. Выстрел — и грузный Вудуард, пораженный пулей прямо в сердце, рухнул в проем. В открытых дверях появились другие, и тотчас же их настигли пули — оба рабочих также стреляли по дверям из револьверов, предварительно согнув металлический лист заднего борта.

Между тем поезд бежал дальше; машинист не отвлекался и внимательно следил за дорогой, освещенной прожектором. Так прошли две четверти часа, и на востоке стало светать. Паровоз залился протяжным, растянутым гудком. Приближаясь к мосту, машинист давал сигналы ожидающим их людям.

Те давно стояли на своих постах. Еще до полуночи прибыли драгуны из Форт-Уоллеса; они расположились на обоих берегах реки под мостом, чтобы схватить любого трампа, который попытался бы спуститься с поезда. В начале моста позицию занимали Виннету с рафтерами и охотниками, а за мостом с двух сторон от входа в туннель поджидали вооруженные строители, стоявшие также и у выхода. С ними находился сменный мастер, которому предстояло выполнить далеко не безопасное задание: внутри туннеля отцепить паровоз от поезда. Услышав свисток машины, Уотсон приказал своим людям разжечь огонь.

Незамедлительно подожгли перед входом в туннель кучи дров и угля, а Уотсон вошел внутрь и, прижавшись к стене, ожидал поезда, который на малой скорости миновал мост, приближаясь к туннелю. Олд Файерхэнд на ходу крикнул своим людям:

— Зажгите за нами!

Минуту спустя поезд остановился почти в том самом месте, где прятался у стены Уотсон. Тот быстро пробрался между локомотивом и первым вагоном и без особых хлопот разомкнул соединение между ними. Паровоз тронулся, а вагоны остались на месте в туннеле, вход и выход из которого оказались перекрыты плотной стеной огня.

Все произошло гораздо быстрее, чем это можно было ожидать — трампы не могли даже сориентироваться в новом положении. Уже во время шальной езды они узнали, что у машины стоял Олд Файерхэнд, и понимали, что их план сорван. Все же они пока еще не осознали до конца, в каком положении оказались. Бандиты были хорошо вооружены и не сомневались, что вряд ли кто рискнул бы схватить их даже на оживленной станции.

Теперь поезд стоял, а трампы выжидали. Они выглянули через боковые окна, но в глаза ударила непроглядная тьма. Те, кто находился у дверей последнего вагона, словно через телескоп заметили сильно дымивший костер. Те же, кто был в первом вагоне, увидели, что паровоз исчез, а вместо него пылали дрова и угольные кучи.

— Туннель! — вскричал один из бандитов, осененный ужасной догадкой, и другие голоса эхом вторили ему. Трампы растерялись и стали толкаться, пытаясь выбраться из вагонов. Выход из переднего теперь был свободен, и пытавшиеся спокойно выйти через него оказались просто-напросто выпертыми своими же товарищами, находившимися сзади. Оказавшись на земле, бандиты стали проклинать своих спутников. В суматохе и давке поднялась паника, дело дошло до того, что кое-кто схватился за оружие.

Темноту туннеля, которую не смогли рассеять ни яркий огонь, ни свет из вагонных фонарей, теперь еще дополнил густой и едкий угольный дым, разгоняемый внутри утренним ветром.

— Дьявол! Они хотят нас удушить! Выходим отсюда! Выходим!

Десять, двадцать, пятьдесят, сто голосов отозвалось на эти призывы, и толпа в панике и ярости, толкаясь и напирая, бросилась к обоим выходам. Но там трещал высокий огонь, чье взметнувшееся пламя не позволяло пробиться наружу. Кто хотел вырваться из туннеля, должен был прыгать через огонь. Передние ряды отпрянули, трампы повернули назад, но другие шеренги продолжали напирать, и именно в этот момент между двух костров завязалась ожесточенная драка среди людей, которые совсем недавно были друзьями и братьями в общем деле — теперь все спасали своя шкуры. Эхо туннеля десятикратно усилило звуки безумных криков и яростного рева. Снаружи казалось, будто самое дикое зверье земли выпущено на свободу.

Олд Файерхэнд обошел скалу, чтобы вернуться к горящему У входа костру.

— Нам не стоит утруждаться, — обратился к нему один из строителей. — Эти бестии уничтожат себя сами. Вы только послушайте, сэр!

— Да, они попали в переделку, — ответил вестмен. — Но все же это люди, и мы должны быть снисходительны. Помогите мне очистить проход!

— Вы хотите войти туда, сэр?

— Да.

— Ради Бога, сэр, не делайте этого! Они бросятся на вас и убьют!

— Нет. Они не огорчатся, если я укажу им путь к спасению.

Строители и охотник палками отодвинули и разбросали в стороны пылающие головни. Между стеной туннеля и кучей образовался маленький проход, через который просто войти было нельзя — надо было прыгать. Одним прыжком охотник оказался в туннеле среди ошалевших людей. Никогда еще Олд Файерхэнд не вел себя так дерзко, но никогда, пожалуй, он не чувствовал себя так уверенно. Он не на словах знал, как мужество одного человека поворачивало вспять бушующие массы.

— Эй, тише! — раздался звучный голос Олд Файерхэнда, заглушивший крики ругающихся трампов и заставивший их умолкнуть. — Слушайте, что я вам скажу!

— Олд Файерхэнд! — прошел в толпе гул удивления и ненависти.

— Да, это я! Я не бросаю слов на ветер! Если вы не хотите задохнуться, оставьте здесь оружие и выходите, но по одному. Я стану у костра и буду управлять движением. Кто выскочит, не дождавшись моего знака, того настигнет пуля. Обещаю, что то же самое постигнет тех, кто возьмет с собой оружие! Нас много: рабочие, охотники, рафтеры и солдаты, по крайней мере, достаточно, чтобы осуществить все, о чем я говорю. Подумайте! Выбросьте нам шапку или шляпу — это будет знак, что вы готовы сдаться. Если вы не сделаете так, сто ружей уже смотрят на огонь, и никому не удастся здесь пройти.

Последние слова вестмен из-за едкого дыма смог выговорить с большим трудом, после чего мгновенно прыгнул обратно, исчезнув за стеной огня, чтобы не послужить мишенью для бандитов. Но это было излишней предосторожностью в данном случае, ибо его появление подействовало на трампов так, что ни один из них не рискнул поднять ружье.

Охотник дал знак рабочим направить свое оружие на вход в туннель, чтобы отбросить трампов назад, если они сделают попытку прорваться с боем. Снаружи было слышно, как много голосов старались перекричать друг друга, но дым был очень едок, дыхание становилось спертым, а поэтому времени на совещание у трампов совсем не оставалось. Гарь заполняла туннель, забивая легкие. Перед таким человеком, как Олд Файерхэнд, бандиты все же дрогнули — они знали, что тот слов на ветер не бросает, а чад становился все гуще, и теперь выход был только один — сдаваться. Через огонь пролетела шляпа, а затем окрик Олд Файерхэнда возвестил, что первый из трампов может выйти. По указанию охотника тот без остановки вынужден был пройти через мост, где его приняли рафтеры и охотники. Для осуществления плана, который, собственно, был идеей Виннету, загодя запаслись веревками, лассо и ремнями, и теперь рабочие связывали руки каждому, кто только достигал выхода. Едва прошла четверть часа, как все трампы сдались на милость победителям. Но, к великому сожалению охотников и рафтеров, выяснилось, что рыжий Полковник снова ускользнул. Пленники, у которых о нем спросили, рассказали, что он с двадцатью другими в самый последний момент не стал садиться в поезд. Их искали в туннеле и в вагонах, но никаких следов не нашли, так что пришлось на слово поверить бандитам.

Опять мириться с тем, что этот человек, которого искали столько времени, снова на свободе? Нет! Пленников доверили солдатам и строителям, а Олд Файерхэнд, Виннету, охотники и рафтеры вернулись на место, где затормозил поезд, чтобы найти следы улизнувших. Вестмен сразу же выслал в Шеридан четырех рафтеров, чтобы ему привели его коня, охотничью одежду и обоих пойманных трампов-шпионов, а заодно сообщили об удачном исходе задуманного. Файерхэнд не собирался возвращаться в Шеридан, он хотел вместе с друзьями ехать в форт Уоллес, где трампов должны были оставить под охраной военных, ибо место подобным мерзавцам могло быть только там.

Затем нашли место, где ранее располагались трампы в ожидании поезда. После долгих поисков и изучения следов коней и людей, вестмены пришли к выводу, что действительно ушло около двадцати человек, которые взяли с собой много запасных коней — естественно, лучших, разогнав остальных по прерии.

— Этот Полковник поступил очень хитро, — заметил Олд Файерхэнд. — Если бы он забрал с собой всех животных, то обременил бы этим свой маленький отряд, да и следов осталось бы столько, что даже ребенок без труда смог бы их прочитать. Разогнав коней, он затруднил наши поиски и выиграл во времени, а поскольку он прихватил с собой далеко не худших животных, то теперь имеет большое преимущество, которое мы с трудом сможем наверстать.

— Возможно, здесь мой белый брат ошибается, — заметил Виннету. — Этот бледнолицый не покинул местность, не узнав, что произошло с его людьми. Если мы пойдем по его следу, то он определенно приведет нас к Хвосту Орла.

— Мой краснокожий брат предположил верно. Полковник ускакал отсюда, чтобы подслушать нас. Теперь он знает, что делать, а потому бежал прочь как можно скорее. Мы же, пытаясь сейчас узнать, где он находится, лишь теряем драгоценное время.

— Если мы быстро вернемся, возможно, еще нагоним их.

— Нет. Мой брат должен согласиться, что мы не можем тотчас преследовать трампов. Мы все вместе должны отправиться в Форт-Уоллес и дать там показания. На это придется потратить весь сегодняшний день. Лишь завтра утром мы сможем преследовать бандитов.

— Тогда они еще на один день опередят нас!

— Да, но мы знаем, куда они едут, и нам не нужно тратить время, идя по следу. Мы поедем прямо к Серебряному озеру.

— Мой брат уверен, что они едут именно туда? Они не сменят своих намерений после сегодняшнего поражения?

— Конечно, нет! Им нужны были деньги, чтобы запастись необходимым и приготовиться к походу. Однако они могут обойтись и без денег, ибо у них, пожалуй, есть оружие, да и припасы тоже. Если вдруг чего-либо не хватит, эти ушлые люди найдут способ пополнить свои запасы. Я уверен, что они поедут на Серебряное озеро.

— Так поедем сейчас по их следу, чтобы узнать, куда они отправились хотя бы отсюда.

Двадцать всадников наследили достаточно. Их следы вели к реке, а потом шли вдоль берега. Отпечатки были такими четкими, что можно было скакать галопом без боязни потерять их из виду.

У Хвоста Орла, недалеко от моста, трампы остановились. Один из них, скорее всего Полковник, прокрался потом под защитой деревьев наверх, к рельсам. Там, лежа на насыпи, он стал свидетелем пленения всей компании. Как только он вернулся к своим, бандиты тотчас умчались прочь.

Охотники и рафтеры шли по следу еще полчаса, но потом повернули назад, к мосту, поскольку теперь точно знали, в каком направлении ускакали беглецы. Трампы держали путь к Буш-Крик — верный знак того, что они стремились в Колорадо, откуда собирались повернуть к Серебряному озеру.

Тем временем четверо рафтеров вернулись из Шеридана вместе с инженером Шаруа и Хартли, которые также направлялись в Форт-Уоллес, где были важны их показания. Рабочим, получившим в награду оружие трампов, предстояло вернуться в Шеридан пешком, ибо оба стоявших за туннелем состава — как монтажный, так и поезд с «деньгами» — готовились к отправке в Форт-Уоллес. После того как в них погрузили пленных, остальные тоже сели в вагоны, и оба поезда тронулись. Драгуны на конях двинулись следом.

Между тем в форте были оповещены о происшествии, и местное население жаждало узнать, как развивались события дальше. Когда составы прибыли на место, толпы людей обступили их, и трампы по гневному настроению жителей прекрасно поняли, что могло их здесь ждать. Если бы не эскорт, их тотчас бы линчевали.

Бандиты понесли большие потери, ибо почти четверть их отряда нашла свою смерть в туннеле. Остается лишь сказать, что до сих пор в тех местах рассказывают о знаменитой истории выкуривания трампов из туннеля у Хвоста Орла, при этом, естественно, называя имена Олд Файерхэнда и Виннету.

Глава одиннадцатая. В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Там, где над одним из берегов Ганнисон-Ривер возвышаются горы Элк, по необъятному и пустынному плоскогорью, поросшему низкой травой, скакали четверо всадников. Известно, что весь Дикий Запад полон необыкновенными личностями, однако эти четверо сразу приковывали к себе внимание.

Один из них, очень благородного вида, сидел на великолепном черном жеребце из породы тех, что разводят некоторые племена апачей. Его фигура не поражала своими размерами, но было очевидно, что человек обладал необычайной физической силой и выносливостью. Его опаленное солнцем мужественное лицо обрамляла темно-русая окладистая борода. Он носил коричневые кожаные легины, охотничью рубаху из того же материала и высокие сапоги, доходившие до колен. Голову путника покрывала широкополая фетровая шляпа, вокруг тульи которой был повязан толстый шнур с болтающимися ушами гризли. За широкий, сплетенный из нескольких ремней и полный патронов пояс были заткнуты два револьвера, сбоку в кожаном чехле висел длинный охотничий нож. К седлу были приторочены две пары прикручивающихся подков и четыре округлые, грубые плетенки из соломы и тростника, с ремнями и пряжками. Похоже, они пристегивались к копытам животного, когда нужно было обмануть преследователей. Торс всадника с левого плеча до правого бедра обвивало скрученное лассо, а на шее на шелковом шнуре покачивалась трубка мира, украшенная кожей колибри. В правой руке человек сжимал короткоствольное ружье, с затвором особой конструкции, а за плечами на широком ремне висела длинная тяжелая двустволка, когда-то метко нареченная «медвежебоем», ствол которой был рассчитан на пули самого крупного калибра. Этим человеком был Олд Шеттерхэнд, известнейший охотник, получивший свое прозвище благодаря тому, что мог свалить и оглушить любого противника ударом кулака.

Рядом с ним ехал маленький, хилый человечек без каких-либо следов растительности на лице в голубом долгополом фраке с желтыми, до блеска начищенными пуговицами. На его голове красовалась большая дамская шляпа — «амазонка», с которой свешивалось гигантское перо. Брюки всадника были слишком коротки, вследствие чего можно было обозревать голые ноги, торчащие из старых кожаных сапог с мексиканскими шпорами. Всадник обвешал себя целым арсеналом, но добродушное выражение его лица говорило о том, что все это лишь для отпугивания врага. Этим человеком был не кто иной, как герр Гелиогабал Морфей Франке, прозванный товарищами Хромой Френк, ибо вследствие давнего ранения припадал на одну ногу [347].

За первыми двумя на старом, низком муле, который, казалось, под тяжестью выбивался из сил, восседала особа ростом более шести футов, представляющая собой то, что обычно называют «кожа да кости». Кожаные штаны, в которых болтались длинные ноги всадника, несомненно, были скроены на тучного и малорослого человека. Его кожаные сапоги, одетые также на босу ногу, столько раз были залатаны и зашиты, что, похоже, сплошь состояли из клочков и кусочков, вследствие чего каждый из этих сапог весил не менее пяти или шести фунтов. Рубаха из шкуры бизона, на которой не было видно ни пуговиц, ни застежек, ни петель, открывала впалую грудь, а ее рукава доходили всаднику лишь до локтей. Вокруг шеи человека был повязан выцветший суконный платок, а на острой голове сидел забавный головной убор, бывший в прошлом серым цилиндром, украшавшим, возможно, чело какого-нибудь толстосума, пошедшим затем по рукам и невесть каким способом заброшенным в прерии Дикого Запада. Новый владелец оборвал поля, посчитав их никчемными, оставив лишь маленький край, за который можно браться, чтобы снять или одеть этот неописуемо выгнутый и деформированный головной убор. За толстым веревочным шнуром, опоясывающим талию вместо ремня, были заткнуты два револьвера и индейский нож для скальпирования; на шнуре также висели несколько сумок с различными мелочами, без которых не может обойтись ни один вестмен. На плечи всадника был накинут резиновый плащ с пелериной. Этот элемент его гардероба уже никогда не мог быть использован по назначению, ибо после первого же дождя полностью сел и съежился, напоминая теперь гусарскую бурку. Поперек бесконечно длинных ног всадник держал ружье, из которого настоящий охотник никогда бы не промахнулся, стреляя по цели. Сколько ему было лет — не смог бы определить даже тот, кто сумел бы догадаться о возрасте его мула. Самое большее, что можно предположить — то, что оба, и хозяин и животное, повидали на своем веку немало и пережили вместе множество различных передряг.

Четвертый всадник восседал на очень высоком и крепком жеребце. Своей фигурой этот муж напоминал широкий бочонок. При этом он был так мал, что его ноги не доставали даже брюха животного. Несмотря на палящее солнце, толстяк носил вылинявшую шубу, всей шерсти с которой хватило бы разве что на шкурку полевой мыши. Голову толстяка прикрывала гигантских размеров шляпа-панама, а из-под шубы выглядывали большие сапоги с отвернутыми голенищами. Рукава шубы скрывали кисти всадника, и единственное, что было видно — его толстое, красное, радушное и вместе с тем плутоватое лицо. Большая шуба не позволяла видеть какое-либо оружие, кроме длинноствольного ружья, которое болталось за его спиной.

Этими двумя были Дэвид Кронерс и Якоб Пфефферкорн, всюду известные как Длинный Дэви и Толстяк Джемми [348]. Они были неразлучны подобно сиамским близнецам и всегда и везде появлялись вместе. Джемми был немцем, Дэви — янки, но после многих лет совместных скитаний последний набрался достаточно немецких выражений и теперь хорошо понимал чужую речь. Так же неразлучны были и их лошади. Они всегда находились рядом, вместе щипали траву, а когда вынуждены были терпеть общество других своих собратьев, отходили в сторонку, жались бок о бок, пофыркивали и ласкались друг к другу.

Едва перевалило за полдень, четверо всадников покрыли уже значительное расстояние, и не только по мягкой траве, ибо толстый слой дорожной пыли лежал на одежде людей и телах животных. Все же никто не показывал своей усталости — ни люди, ни кони. Если даже они и были утомлены, об этом можно судить лишь по молчанию, с которым ехали всадники. Первым долгую тишину нарушил Хромой Френк, трусивший рядом с Олд Шеттерхэндом и обратившийся к нему на своем излюбленном диалекте :[349]

— Стало быть, заночуем сегодня у Элк-Форк? Сколько еще до нее?

— Будем там под вечер, — ответил охотник.

— Только под вечер? Увы! Кто это вытерпит! Мы в седле с раннего утра! Может, остановимся и дадим передохнуть хотя бы лошадям? Как вы думаете?

— Конечно, остановимся, но только когда проедем прерию. Дальше пойдет широкий лес, там найдем воду.

— Прекрасно! Будет возможность напоить коней и накормить их травой. Но что мы там найдем? Вчера мы съели последний кусок бизоньей вырезки, а сегодня утром глодали кости. С того момента нам на мушку не попался даже воробей, не то что там дичь, а мне просто необходимо что-нибудь съесть, иначе я умру с голоду!

— Не волнуйтесь, дружище! Я уж забочусь о жарком.

— Да? Но о каком? Этот старый луг так пуст, как и мое брюхо, даже жуков — и тех не видно! Где же тут досточтимый голодный вестмен достанет жаркое?

— Я уже его вижу. Ведите моего коня за поводья и отправляйтесь дальше вместе с остальными, но не слишком торопитесь.

— Что? — удивился Френк, недоверчиво качая головой. — Вы уже видите жаркое? Но я вовсе не ощущаю ничего подобного.

Тем не менее, взяв поводья коня Олд Шеттерхэнда, Френк поехал дальше за Дэви и Джемми. Охотник же, спрыгнув на землю, направился в сторону торчащих среди травы маленьких холмиков. Здесь была колония луговых собачек — именно так называются американские сурки, издающие звуки, напоминающие собачье тявканье. Эти существа безвредны и очень занимательны и, что очень интересно, живут по соседству с гремучими змеями и совами. Когда кто-нибудь приближается к ним, они встают на задние лапки, чтобы лучше рассмотреть, а как только заметят что-нибудь подозрительное, молниеносно ныряют в свои норы, и никому уже их не выкурить оттуда. Охотник, который может найти какую-нибудь другую живность, пренебрегает мясом этих зверьков, и вовсе не потому, что оно несъедобно, а просто по предубеждению. Если же зверолов решится поймать такую «собачку», то он и не подумает приближаться к норе, ибо эти создания очень внимательны и таким простым способом поймать их не удастся. Достигнуть своей цели охотник сможет лишь благодаря ужимкам и нелепым движениям, поскольку должен возбудить любопытство зверька. Луговые собачки очень любопытны, потому они не сразу поймут, кто идет к ним и зачем, а будут наблюдать. Олд Шеттерхэнд прекрасно разбирался в повадках зверьков, которые, сидя на своих холмиках, давно заметили его. Он неожиданно начал пританцовывать, то поднимаясь и пригибаясь, то кружа, вращая при этом руками с ружьем подобно ветряной мельнице.

Хромой Френк, ехавший вместе с Джемми и Дэви, наблюдая за сценой, с удивлением произнес:

— Бог ты мой, что это ему стукнуло в голову? Не припадок ли это? Он ведет себя так, будто выпил белламадонны!

— Белладонны, ты хотел сказать, — поправил Джемми.

— Молчи! — приказал малыш. — Белладонна! Что за галиматья! Это называется белламадонной. Уж я-то, уроженец Морицбурга, знаю! Там, в лесу, растет дикая белламадонна. Я, пожалуй, ее тысячу раз видел. Чу! Он стреляет!

Неожиданно Олд Шеттерхэнд два раза выстрелил из ружья. Оба выстрела слились в один. Спутники охотника повернулись в сторону холмиков, а Олд Шеттерхэнд уже подбежал туда, два раза наклонился, что-то поднял и направился к остановившимся всадникам. Положив двух «собачек» в большую седельную сумку, он сел на коня. Хромой Френк не мог скрыть своего разочарования и даже во время езды продолжал брюзжать:

— И это жаркое? Покорнейше благодарю!

— Почему?

— Такого куска мне не проглотить!

— А ты пробовал когда-нибудь что-либо подобное?

— Никогда! Подобное и во сне не приснится!

— Значит, не знаешь, съедобны они или нет. Ты пробовал хоть раз молодого козленка?

— Молодого козленка?! — Френк щелкнул языком. — Естественно! Послушайте, это же само изящество!

— Да что вы, Френк? — засмеялся Олд Шеттерхэнд.

— Клянусь честью! Деликатес, равный которому не отыскать!

— У многих это вызовет лишь улыбку.

— Да, глупцов всегда хватало. Скажу вам, мы — саксонцы — народ с головой и знаем толк в наслаждениях, как никто другой во всей Европе! Положить молодого козленка в здоровенную кастрюлю, добавить головку чеснока и несколько стеблей майорана, все это зажарить до хрустящей коричневой корочки, а потом подать на стол. Это воистину пища богов и богинь с Олимпа! Я знаю это не понаслышке, ибо вся Саксония по воскресеньям и праздникам ест только жареную козлятину, особенно под Пасху, когда подрастают молодые козочки.

— Очень хорошо! Но скажи мне, ты хоть раз пробовал раньше Lapin?

— Lapin? Что это такое?

— Домашний заяц, попросту кролик.

— Кролик? A la bonne heure! [350] Это действительно деликатес! В Морицбурге и окрестностях в мои времена к празднику освящения церкви всегда откушивали крольчатину. Нежнейшее мясо, прямо как масло! Оно просто тает во рту!

— Но найдется много таких, кто высмеет тебя, если ты им такое скажешь.

— А у тех, кто смеется, попросту не все дома! У кролика, который ест лучшую и свежую зелень, должно быть соответствующее по вкусу мясо — это же само собой разумеется! Разве вы будете отрицать?

— Конечно же, нет, но и ты не должен незаслуженно смеяться над песиком прерии. Ты сам увидишь, что его мясо не уступит ни молодой козлятине, ни крольчатине.

— Такого я никогда не слышал!

— Теперь услышал, а еще и попробуешь сегодня. Я говорю тебе, что… Стой, не всадники ли там скачут?!

Олд Шеттерхэнд указал на юго-запад, где вдали показались какие-то фигуры. Расстояние до них было приличным, а потому узнать, кто появился на горизонте — бизоны, кони или люди, пока не представлялось возможным. Охотники неторопливо направились дальше, не спуская глаз с группы. Через несколько минут стало ясно, что это всадники, а вскоре можно было различить их синие мундиры, которые выдали солдат.

Военные, собственно, держали курс на северо-восток, но, заметив четырех всадников, резко изменили направление и галопом погнали к ним коней. Отряд из двенадцати драгунов возглавлял лейтенант. Остановив подчиненных на расстоянии, быть может, тридцати шагов, офицер окинул четырех всадников мрачным взором и спросил:

— Откуда, ребята?

— Черт возьми! — насупился Хромой Френк. — Мы позволим называть нас «ребятами»? Должен же видеть этот парень, что мы из лучших сословий!

— Что вы там шепчетесь! — строго прикрикнул лейтенант. — Я хочу знать, откуда вы едете!

Френк, Джемми и Дэви одновременно взглянули на Олд Шеттерхэнда — что будет дальше? Как тот отреагирует на обращение и что предпримет?

— Из Лидвилла, — ответил спокойно вестмен.

— И куда направляетесь?

— В горы Элк.

— Это ложь!

Олд Шеттерхэнд направил своего коня к военным, пока не поравнялся с офицером, после чего тем же спокойным тоном спросил:

— У вас есть основания называть нас лжецами?

— Да!

— Ну, какие?

— Вы едете не из Лидвилла, а из Форт-Индиана.

— Тут вы ошибаетесь.

— Я не ошибаюсь. Я вас знаю.

— Да? Ну, и кто же мы?

— Имен я не знаю, но вы их сами мне назовете.

— А если нет? — охотник пристально взглянул на офицера.

— Тогда поедете со мной! — безапелляционно прозвучало в ответ.

— А если мы не поедем?

— Тогда пеняйте на себя, — многозначительно протянул лейтенант. — Кто мы такие и что это за форма, вам, надеюсь, понятно. Кто из вас схватится за оружие, тут же будет пристрелен.

— Неужели? — Олд Шеттерхэнд улыбнулся. — Так узнайте сначала, по силам ли вам эта задача!

Правая рука охотника, державшая ружье, вскинула его как пистолет, направив дуло на офицера, а левая тотчас выхватила револьвер. В руках Френка, Дэви и Джемми также блеснуло оружие.

— Тьфу, дьявол! — выругался лейтенант, хотевший было схватиться за пояс. — Я…

— Стой! — приказал Олд Шеттерхэнд тоном, не терпящим возражений. — Руки прочь от кобуры, парень! Всем руки вверх, или за нами не задержится.

В подобных ситуациях лучше подчиниться, чем получить пулю в лоб, — именно так подумали офицер и его подчиненные. Чувствуя превосходство и считая себя в безопасности, они упустили из виду, что должны держать оружие в руках, и теперь имели полную возможность заглянуть в дула восьми ружей и револьверов, направленных прямо на них. Господа военные полагали, что имеют дело с настоящими головорезами, а потому мгновенно подчинились услышанному приказу.

Смотрелось, конечно, комично — хорошо вооруженные кавалеристы с поднятыми вверх руками на конях! Едва уловимая улыбка разгладила серьезное лицо Олд Шеттерхэнда, и он продолжил:

— Так! Как вы думаете, ребята, что мы теперь будем делать?

— Стреляйте же! — со злобой отозвался лейтенант, к которому был обращен вопрос. — Но месть настигнет вас! Она будет страшна!

— Хо! Что нам с того, что мы потратим наши ценные пули на тех, кто позволил запугать себя четырем жалким бродягам и вытянул руки к небу! Какая слава! Я хотел преподать вам урок. Вы еще молоды, и он вам пойдет впрок. Будьте всегда по возможности вежливы, сэр! Джентльмены при встрече не станут называть друг друга «ребятами». И потом, никогда не обвиняйте людей во лжи, если не можете этого доказать. Так очень легко попасть впросак. И третье, когда здесь, на Западе, встречаете людей, с которыми вы не связаны узами нежнейшей дружбы, берите в руки ружья, иначе случаи, подобные сегодняшнему, будут происходить с вами часто. Вы просто ошиблись — мы не «ребята» и не лжецы. А теперь опустите руки, у нас нет намерений дырявить ваши шкуры!

Олд Шеттерхэнд заткнул револьвер за пояс и опустил ружье; трое его спутников последовали его примеру. Потом, когда солдаты опустили руки, их раскрасневшийся не то от ярости, не то от стыда офицер выкрикнул:

— Сэр, как вы можете ломать такую комедию! Вы же рискуете! Вы должны знать, что у меня хватит силы наказать вас!

— Силы? — улыбнулся Олд Шеттерхэнд, чувствуя, что лейтенант понял его не до конца. — Хитрости — наверное, да, но силы — нет! Вам это уже доказали. Хотел бы я знать, с чего вы начнете свое наказание? Что бы вы ни сделали — будете опозорены, как и прежде.

— Ого! Теперь все зависит от того, кто первым вытащит револьвер… Последнюю фразу он не закончил, ибо в тот момент,

когда его рука потянулась к кобуре, он почувствовал, что седло вдруг ушло из-под него, а тело повисло в воздухе. Через мгновение Олд Шеттерхэнд бросил лейтенанта поперек своего коня прямо перед собой, молниеносно вытащил нож и приставил его к груди, после чего, улыбаясь, крикнул:

— Продолжайте дальше, сэр! Что вы хотите сказать? Все зависит от того, кто первым вытянет другого из седла. Не так ли? Это вы имели в виду? Стоит вашим людям пошевельнуться, и я всажу клинок в ваше сердце!

Солдаты словно прилипли к седлам. Такой силы, ловкости и быстроты они не ожидали. Военные были так смущены и ошеломлены, что напрочь забыли о своем численном превосходстве и оружии.

— Тысяча чертей! — крикнул офицер, от страха не осмелившийся даже пошевелиться. — Что вам взбрело в голову? Оставьте меня!

— Я лишь хотел доказать вам, что вы действительно не на тех напали. Бьют не числом, а уменьем! Будь вас хоть целый эскадрон — нам все равно нечего опасаться. Станьте вот здесь и учтиво послушайте, что я вам скажу.

Он взял офицера за воротник, стянул одной рукой с коня и опустил в траву. Потом продолжил:

— Может, вы видели кого-нибудь из нас раньше?

— Нет, — ответил лейтенант, восстанавливая дыхание. Он был взбешен, но теперь не решался выплескивать ярость. Он чувствовал себя опозоренным перед своими подчиненными и готов был выхватить саблю, чтобы разрубить Олд Шеттерхэнда на куски, но голос рассудка говорил ему, что попытка закончится плачевно.

— Значит, нет? — продолжил охотник. — Но я убежден, что вы нас знаете. Хотя бы слышали наши имена. Вам рассказывали о Хромом Френке? Вот он, собственной персоной.

— Не знаю ни имени, ни человека, — буркнул офицер, поправляя мундир.

— Но о Длинном Дэви и Толстяке Джемми вы слыхали?

— Да. Разве это они?

— Разумеется.

— Хо! Не верю.

— Хотите снова наказать меня за ложь? Не стоит, сэр! Олд Шеттерхэнд отвечает за каждое слово, которое говорит.

— Олд Шетт…, — лейтенант не смог выговорить, попятившись назад и уставившись круглыми глазами на охотника. Его люди тоже заметно оживились.

— Да, Олд Шеттерхэнд, — проговорил тот. — Вам знакомо это имя?

— Я знаю его, мы все его хорошо знаем. И этот человек вы… вы, сэр?

Лейтенант испытующе взглянул на вестмена, при этом его лицо выражало сомнение. Но в тот момент его взгляд упал на упомянутый штуцер с шарообразным затвором, и тотчас выражение его лица изменилось:

— Смотри! Это штуцер — «генри», сэр?

— Он самый, — кивнул вестмен. — А вы знаете это оружие?

— Я не видел ни одного экземпляра, но ружья мастера Генри мне описывали подробно. Мастер был большим чудаком и изготовил всего несколько таких штуцеров, поскольку опасался, что, если многозарядные штуцеры войдут в серийное производство, индейцы и бизоны будут быстренько уничтожены. В основном, они все пропали, и только Олд Шеттерхэнд владеет последним единственным экземпляром.

— Это правда, сэр. Из тех одиннадцати или двенадцати штуцеров — «генри», которые были сделаны, у меня остался последний, а остальные бесследно исчезли на Диком Западе вместе с их владельцами.

— Значит, вы действительно… этот Олд Шеттерхэнд, знаменитый вестмен, который одной рукой может заставить поклониться земле бизона и уложить наповал ударом кулака самых сильных индейских воинов?

— Я уже сказал. А если вы еще сомневаетесь, можете в этом убедиться, ибо мой кулак сбивает с ног не только индейцев, но и белых.

— Нет, сэр, благодарю! Я верю вам, и никакие доказательства мне не нужны. У меня только один череп, и сомневаюсь, что смогу его заменить. Прошу прощения, я прежде был не очень вежлив! У нас есть повод заглянуть в лицо таким известным людям, как вы. Не будете ли вы так любезны поехать с нами? Мои друзья не только были бы очень рады, но и почли бы за честь встретить такого гостя.

— А куда вы едете?

— В Форт-Мормон.

— Сожалею, что не могу принять ваше предложение, ибо мы движемся в противоположном направлении. У меня в условленное время встреча с друзьями.

— Мне искренне жаль. Могу я спросить, сэр, куда вы направляете своего коня?

— Сначала в горы Элк, как я уже говорил, а оттуда на другую сторону, в горы Бук.

— Тогда должен вас предостеречь, — офицер заговорил деликатным тоном, будто стоял перед высоким начальством. — Здесь рыскают краснокожие!

— Благодарю, но не представляю, какая опасность может мне угрожать с их стороны. Сейчас краснокожие живут в крепком мире с белыми, а тем более юта, о которых, должно быть, идет здесь речь, уже несколько лет не давали никакого повода, чтобы возбудить к ним недоверие.

— Это верно, но именно поэтому они разгневаны еще больше. Мы точно знаем, что юты недавно вырыли топор войны, и по этой причине постоянно патрулируем между Форт-Мормоном и Форт-Индианом.

— Это правда? Мы ничего не знали.

— Не удивительно, вы едете из Колорадо, а вести об этом туда еще не дошли. Ваш путь идет как раз по территории юта. Я знаю, что имя Олд Шеттерхэнда в почете у всех индейских народов, но не перенадейтесь, сэр! У юта есть основания гневаться на белых.

— Какие?

— Группа белых золотоискателей напала на их лагерь, чтобы забрать лошадей. Все произошло ночью. Юта проснулись и стали обороняться, но значительно лучше вооруженные белые застрелили многих воинов, увели лошадей и прихватили с собой все остальное. Рано утром собравшиеся с мыслями краснокожие пустились в погоню. Снова началось сражение, поскольку индейцы настигли воров, и снова пролилось много крови — погибло более шестидесяти индейцев, но и много белых, из которых только шестерым удалось уйти. Теперь юта рыщут по округе в поисках этих шестерых, кроме того, они выслали парламентеров в Форт-Юнион требовать возместить убытки: за каждого коня им должны дать другого, за утраченное имущество — тысячу долларов, а за каждого убитого индейца — по два коня и ружье.

— Мне кажется это справедливым. Согласились ли в форте на такие условия?

— Нет. Белые вовсе не имеют намерений признавать права этих краснокожих и исполнять какие бы то ни было их требования. Парламентеры вернулись обратно, не получив ничего, и после этого они вырыли топор войны. Юта объединяются и настраиваются на долгую борьбу. На их территории слишком мало наших солдат, а потому нужны союзники. Несколько офицеров направились к навахам, чтобы склонить их выступить против юта, и это им удалось.

— А что обещано навахам за помощь?

— Вся добыча, которую они захватят сами.

Услышав это, Олд Шеттерхэнд нахмурился.

— Значит, сначала было нападение на юта — их ограбили и многие из них убиты, а когда они заявили о законном наказании виновных и возмещении убытков, на них натравливают навахов, которым обещают добычу, отнятую у оскорбленных! Нет ничего удивительного, что они чувствуют себя загнанными в угол и прибегают к таким крайним средствам. Ожесточение может ослепить их, и горе тем белым, что попадут им в руки!

— Я должен исполнять приказ, и у меня нет права обсуждать его. Я сказал вам об этом только для того, чтобы предостеречь, сэр. Мое мнение не должно быть вашим.

— Я понимаю. Примите благодарность за предупреждение, а когда вернетесь в форт и расскажете, что встретились с нами, напомните, что Олд Шеттерхэнд не враг краснокожим и он сожалеет о том, что богато одаренный природой народ обречен на вымирание. Время не позволяет ему естественно развиваться по законам человеческой культуры, а все вокруг требуют в один миг превратиться из охотников и кочевников в современное общество. Это то же самое, что лупить школяра за недостаточные знания и отсутствие у него возможностей стать генералом или профессором астрономия. Прощайте, сэр!

Повернув коня, Шеттерхэнд вместе с друзьями поехал прочь, даже не обернувшись на военных, которые сначала в смущении смотрели вслед, а потом снова продолжили прерванную скачку. Не скрывая раздражения, произнес охотник последнюю фразу, ибо хорошо знал, что подобные разговоры бесполезны. Теперь он молчал и все больше думал о том, что его слова потрачены даром, поскольку «брата Джонатана» [351] никак не убедить в том, что он имеет не больше прав на существование, чем индеец, которого гонят с места на место подобно зверю и травят, обрекая на смерть.

Минуло полчаса, и Олд Шеттерхэнд прервал свои думы, обратив взор на горизонт, темневший впереди черной полосой.

— Там лес, — охотник указал рукой, — о котором я говорил. Пришпорим коней и через пять минут будем на месте.

Стоит упомянуть, что между ним и его спутниками выработалась определенная манера общения: он доверительно обращался к ним на «ты», они же использовали почтительное «вы». Ни один из них не допустил бы неуважения или оскорбления, но стоять с ним на одной ступени они все же не считали возможным.

Пустив лошадей галопом, всадники вскоре достигли густого хвойного леса, высокие ели которого стояли такой плотной стеной, что, казалось, о проезде сквозь нее верхом нечего было и думать. Но Олд Шеттерхэнд знал, что делать. Он направил животное прямо через узкий подлесок и оказался на так называемой «индейской тропе» шириной не более двух футов, давно проложенной часто бывающими здесь краснокожими. Прежде всего вестмен спустился с коня, чтобы посмотреть, нет ли на тропе каких-либо следов. Закончив осмотр и не найдя ничего подозрительного, он снова сел в седло и подал знак своим спутникам следовать за ним.

Здесь, в девственном лесу, не чувствовалось ни малейшего ветерка, и креме приглушенного стука копыт не было слышно ни малейшего шума. Олд Шеттерхэнд сжимал в правой руке готовый к бою штуцер — «генри» и внимательно смотрел вперед, чтобы при малейшей опасности направить оружие на врага. Однако он был уверен, что никакой опасности нет. Если бы в этой дикой местности рыскали индейские всадники, они держались бы вместе и, конечно, не ступили бы на малообследованную тропу, движение по которой было очень затруднительно для большого отряда. Тропа была так узка, что и один всадник едва ли мог развернуть своего коня в обратном направлении. Даже большая группа едущих верхом краснокожих сразу была бы зажата здесь со всех сторон всего лишь горсткой пеших противников.

После долгих зигзагов по лесу тропа вывела медленно двигающихся всадников на прогалину, посреди которой высилась довольно большая груда скальных глыб, в беспорядке громоздившихся друг на друга. Все они были покрыты лишайником, а из щелей между обломками пробивались кусты, находившие там достаточно влаги для своих корней. Остановившись, Олд Шеттерхэнд произнес:

— Здесь мы дадим лошадям немного отдохнуть и испечем наших песиков. Вода тут тоже есть, как видите.

Маленький ручеек вытекал из-под камней, змеился через просеку и терялся где-то в лесу. Рассредоточившись по поляне, всадники соскочили с коней и сняли с них сбрую, чтобы животные могли спокойно щипать траву. После этого люди собрали сухие ветки и сучки для костра. Толстяк Джемми вызвался снять кожу с «собак» и выпотрошить их, а Олд Шеттерхэнд удалился, чтобы осмотреть местность.

По «индейской тропе», разрезавшей лес поперек, ельник можно было пройти за три четверти часа. Прогалина, где расположились спутники Олд Шеттерхэнда, находилась как раз посредине.

Прошло немного времени, а мясо уже жарилось на огне и по поляне растекался манящий аромат, выворачивающий наизнанку голодные желудки. Вскоре вернулся Олд Шеттерхэнд. Он рассказал, что скорым шагом добрался до противоположного конца леса, осмотрел открытую прерию и сообщил, что пока все спокойно.

Прошел еще час, и жаркое было готово.

— Хм! — буркнул Хромой Френк. — Есть собачье жаркое! Если бы кому-нибудь пришло в голову напророчить мне, что я буду пробовать мясо наивернейшего друга человека, я бы так ответил, что у него волосы встали бы дыбом! Но сейчас я голоден, и придется отведать даже такое кушанье.

— При чем здесь собака?! — напомнил ему Джемми. — Ты же слышал, что эти сурки называются луговыми собачками благодаря собственному голосу, похожему на лай.

— Это как раз и удручает меня! Жаркое из сурка! Кто бы подумал! Временами человек все же склонен к воистину консистентным вещам. Ну, давайте посмотрим.

Взяв кусок грудинки, Хромой Френк очень осторожно попробовал его, после чего его лицо прояснилось. Вложив себе в рот еще один не самый маленький кусочек и продолжая жевать, он произнес:

— Даже неплохо! Клянусь честью! Действительно, почти как кролик, хотя и не такое нежное, как козлятина. Дети мои, кажется, от этих двух песиков сейчас ничего не останется.

— Нам надо оставить кое-что на вечер, — предостерег Дэви. — Не знаю, подстрелим ли мы еще какую-нибудь живность сегодня.

— Я не забочусь о том, что будет позже. Если я устал и готов броситься в объятия Орфея, значит, на некоторое время полностью удовлетворен.

— В объятия Морфея, — поправил его Джемми.

— Да замолкни ты! Для меня не существует никаких «М» перед моим Орфеем! Я знаю это очень хорошо, ибо в деревне Клотше, что под Морицбургом, существовало общество певцов под названием «Орфей в этом мире»; эти ребята пели так сладко, что слушатели впадали в приятную дремоту. Оттуда, стало быть, из Клотше, и пошло выражение «попасть в объятия Орфея». Не ссорься со мной, а лучше молча ешь песика прерий. Тебе лучше им заняться, нежели спорить с таким опытным человеком, как я! Ты же знаешь, что я хороший парень, но, если кто навяжет мне за едой Морфея, испортит мне аппетит и настроение!

Олд Шеттерхэнд кивнул Джемми, дав понять, чтобы тот помолчал и чтобы все спокойно поели, но он не знал, что их спокойствию угрожало нечто другое, гораздо более серьезное и отличное от словес маленького, обидчивого Хромого Френка. Четверо сидевших у огня не чувствовали опасности, но в этом была их ошибка, поскольку опасность приближалась к ним в виде двух групп всадников, направлявшихся к лесу.

Первая была маленькой и состояла из двух человек, которые скакали с севера. Натолкнувшись на следы Олд Шеттерхэнда и его спутников, они соскочили с лошадей, чтобы осмотреть тропу. То, как они это сделали, наталкивало на мысль, что они далеко не новички в подобных делах. Они были хорошо вооружены, но их одежда свидетельствовала о том, что недавно они побывали в какой-то переделке. А что касалось их лошадей, то они были упитанны и бодры, но не имели ни седел, ни узд; на них были надеты лишь ременные поводья. Так обычно выгладят пасущиеся индейские мустанги, отдыхающие неподалеку от лагеря краснокожих.

— Что скажешь об этих следах, Нокс? — спросил один из всадников другого. — Перед нами индейцы?

— Нет, — без колебаний отозвался его спутник. — Лошади подкованы. Всадники ехали радом, а не друг за другом, как краснокожие.

— Сколько их было?

— Только четверо. Нам нечего опасаться, Хилтон.

— Лишь бы не солдаты!

— Хо! Даже если и так?! В форту нам, конечно, нечего показываться, слишком уж много там пытливых глаз да вопросов от этих настырных военных. Но четверо кавалеристов вряд ли стали бы нас допытывать. С чего это им взбредет в голову, что мы из тех, кто напал на индейцев юта?!

— Да, я тоже думаю, но дьявол частенько навязывает свою игру, и ничего нельзя предвидеть. Наше положение довольно скверно. С одной стороны нас преследуют индейцы, а с другой — можно нарваться на солдат. Носимся туда-сюда по территории юта! Было глупо польститься на золотые горы, обещанные этим рыжим Полковником и его трампами!

— Глупо? Не думаю. Мы сможем быстро стать богатыми, а это прекрасно! Я в этом не сомневаюсь. Скоро Полковник снова придет с другой группой и у нас не будет больше забот. Нужно только выбраться отсюда. Я вижу единственный выход.

— Какой же?

— Нужно присоединиться к белым. Вместе с ними мы сойдем за охотников, и никому в голову не придет связывать нас с теми, кто вынудил красномазых вырыть топор войны.

— И ты полагаешь, что эти четверо — те, кто нам нужен?

— Да, я так думаю. Они отправились в лес, давай и мы последуем за ними.

Они погнали коней в сторону ельника, к Олд Шеттерхэнду и его друзьям. Пока они ехали, вспоминали о происшедшем и говорили о своих намерениях. Из их разговоров можно было заключить, что они были союзниками рыжего Полковника. Тот, видимо, пытался пополнить свой отрад, состоявший из двух десятков трампов, уцелевших после западни у Хвоста Орла. Бринкли пришел к выводу, что его шайка слишком малочисленна, а индейцы в горах вряд ли встретили бы их дружелюбно. Потому по пути через Колорадо он брал с собой любого, кто выражал согласие. Естественно, это были люди сплошь без средств к существованию, напрочь лишенные морали. Именно к их числу и принадлежали вышеупомянутые Нокс и Хилтон, направлявшиеся теперь в лес. Новая шайка Полковника вскоре так выросла, что стала обращать на себя внимание, а прокормить и обеспечить такую массу людей становилось все труднее. Ввиду этих причин Полковник решил разделить свой отрад: с одной половиной рыжий Бринкли отправился в окрестности Ла-Веты через Скалистые горы, а другая повернула в сторону Моррисона и Джорджтауна, чтобы там перебраться через горные хребты. Нокс и Хилтон были людьми знающими и опытными, потому охотно взялись провести вторую группу и стали во главе отряда. Без приключений преодолев горы, бандиты остановились недалеко от Брекенриджа. Там их ждала большая неприятность: сбежавший табун лошадей какого-то незадачливого асьендеро промчался мимо, при этом лошади трампов сорвались с привязи и ускакали, влекомые своими собратьями. Рыская в поисках новых, бандиты наткнулись на небольшой лагерь индейцев юта и напали на них. Индейцы быстро пришли в себя и достойно отразили нападение, хотя при этом погибло много воинов, но все же шестерым бандитам удалось сбежать. Разъяренные краснокожие неотступно шли за ними по пятам. Четверо были убиты еще вчера, а двум предводителям — Ноксу и Хилтону — на украденных конях удалось скрыться от мстительных юта.

Обо всем этом они и говорили, пока приближались к лесу.

Обнаружив «индейскую тропу», оба двинулись вперед. На поляну конокрады вышли как раз в тот момент, когда закончился словесный поединок между Джемми и Хромым Френком.

Когда они заметили сидевших людей, оба долго их изучали, но ничего подозрительного не заметили.

— Итак, мы охотники, понятно! — шепнул Нокс Хилтону. — Давай договоримся, что на вопросы отвечать буду я.

Теперь и Олд Шеттерхэнд заметил их. Другие были в шоке, но он, спокойно взяв в руки штуцер, внимательно смотрел на незнакомцев, пока те приближались.

— Добрый день, господа! — бодро приветствовал Нокс четверых вестменов. — Вы позволите нам отдохнуть вместе с вами?

— Каждый честный человек приятен нам, — ответил Олд Шеттерхэнд, окидывая всадников и их лошадей придирчивым взглядом.

— Надеюсь, вы не подумали о нас иначе, — проговорил Хилтон, стараясь не волноваться под острым взглядом охотника.

— Я могу судить о ближнем, только когда познакомлюсь.

— Ну, так позвольте предоставить вам такую возможность!

Соскочив с коней, пришельцы сели у огня. Они действительно были очень голодны и бросали недвусмысленные взгляды на остатки жаркого. Добродушный Джемми пододвинул им несколько кусочков мяса. Двум беглецам второго приглашения не потребовалось, и они тотчас принялись за еду. Пока они ели, вежливость остальных не позволяла задавать вопросы, и некоторое время все пребывали в молчании.

Тем временем другая, ранее упомянутая группа всадников, состоявшая приблизительно из двух сотен индейцев, приближалась к лесу с противоположной стороны. Олд Шеттерхэнд выходил на эту сторону ельника, чтобы осмотреть открытую прерию, но тогда он не мог заметить приближающихся краснокожих, ибо они к тому времени находились за выступающим вперед углом леса. Индейцы отлично знали местность и направлялись прямо к узкой лесной тропе, ведущей к поляне.

Краснокожие находились на тропе войны, о чем говорила яркая боевая раскраска, покрывавшая их лица. Большинство из них были вооружены ружьями, и лишь несколько воинов имели луки и стрелы. Отряд вел огромного роста индеец, который, очевидно, являлся вождем, ибо носил пышный головной убор из раскрашенных орлиных перьев. Возраст воина узнать не представлялось возможным из-за покрывавших все лицо черных, желтых и красных линий. Придержав коня у тропы, он соскочил вниз, чтобы осмотреть округу. Краснокожие, ехавшие следом в первой колонне, остановились, напряженно наблюдая за ним. Один из коней фыркнул, и вождь предостерегающе поднял руку. Владелец животного тут же прикрыл ноздри зверю ладонью. Вождь, очевидно, заметил что-то подозрительное, а потому требовал идеальной тишины. Медленно, шаг за шагом, низко пригнувшись к земле, он прокрался вдоль тропы и исчез в лесу. Когда потом вождь вернулся, он подошел к передней шеренге своих воинов.

— Один бледнолицый был здесь ровно столько времени назад, сколько потребуется солнцу, чтобы пройти по небу на одну пядь, — тихо произнес он на языке юта, принадлежавших к шошонской ветви сонорской языковой семьи. — Пусть воины юта укроются под деревьями вместе с лошадьми. Овуц-ават пойдет искать бледнолицего.

Вождь юта, которого звали Овуц-ават, что означало «Большой Волк», внешне напоминал гиганта Олд Файерхэнда, но казался выше, шире и даже мощнее охотника. Он бесшумно прокрался обратно в лес, а когда через полчаса вернулся, его людей нигде не было видно. Он тихо свистнул, и тотчас краснокожие появились среди деревьев, оставив там своих коней. Большой Волк подал знак, и рядом с ним выросли фигуры пяти или шести индейцев, являвшихся предводителями маленьких отрядов.

— Шесть бледнолицых разбили под скалой лагерь, — обратился к ним вождь. — Скорее всего это те шестеро, что вчера убежали от нас. Они едят мясо, а коней оставили пастись. Мои братья пойдут со мной до того места, где кончается тропа. Там они разделятся: половина обойдет поляну справа, другая — слева. Мы их окружим, а когда я дам знак, красные воины должны выскочить из укрытия. Белые псы будут так поражены, что не успеют взяться за ружья, мы схватим их и приведем в наше стойбище, чтобы привязать к столбам пыток. Пятеро воинов останутся здесь сторожить коней. Хуг!

Последнее слово означало приблизительно то же, что наше «все» или «довольно». Когда краснокожий говорил «хуг», он считал вопрос исчерпанным и не подлежавшим обсуждению.

Краснокожие во главе с вождем осторожно двинулись по лесной тропе, так тихо, что не было слышно ни малейшего шума. Когда они добрались до места, где дорога выходила на прогалину, то быстро рассредоточились с двух сторон, ловко пробираясь сквозь непроходимые заросли, чтобы окружить скалу из больших глыб.

Белые уже закончили ужин. Хромой Френк заткнул свой охотничий нож за пояс и произнес, естественно, на английском:

— Итак, мы подкрепились, кони отдохнули. Теперь пора снова в путь, ибо до ночи должны успеть прибыть на место.

— Ты прав, — согласился Джемми. — Но прежде нужно познакомиться и разобраться, куда мы все направляемся.

— Верно, — подтвердил Нокс. — Позвольте узнать сначала, куда сегодня едете вы?

— Мы направляемся в горы Элк.

— Мы тоже, это чудное совпадение! Значит, можно ехать вместе.

Олд Шеттерхэнд не произнес ни слова, а дал Джемми украдкой знак, чтобы тот продолжал свой опрос, ибо хотел вмешаться в разговор, но чуть позже.

— Меня это устраивает, — сказал Толстяк Ноксу. — Но куда вы двинетесь потом?

— Окончательно еще не решили. Возможно, на Грин-Ривер, поискать бобров.

— Едва ли их там много. Кто хочет найти толстые хвосты, должен идти дальше на север. Так вы, стало быть, охотники на бобров?

— Да. Мое имя Нокс, а моего товарища зовут Хилтон.

— А где вы носите, мистер Нокс, бобровые капканы, без которых вам не видать богатой добычи?

— Их украли у нас в долине реки Сан-Хуан, возможно даже, краснокожие. Надеемся, что встретим какой-нибудь лагерь, где можно купить новые. Так значит, вы не возражаете, если мы присоединимся к вам, пока не достигнем гор Элк?

— Не имею ничего против, если только согласятся мои спутники.

— Прекрасно, мистер! А как вас зовут?

— Меня называют Джемми, Толстяком Джемми. Мой сосед справа…

— Вероятно, Длинный Дэви?! — опередил Нокс.

— Да. Вы догадались?

— Естественно! Все знают, что там, где Толстяк Джемми, не надо долго искать Дэви. А этот маленький мистер, что сидит от вас по левую руку?

— Его прозвали Хромым Френком. Чудный парень! Вы еще о нем услышите.

Френк смерил говорившего горящим и благодарным взглядом, а Толстяк продолжал:

— Последнее имя, которое вы сейчас узнаете, во много раз известнее, чем мое. Я думаю, все вы слышали об Олд Шеттерхэнде?

— Олд Шеттерхэнд?! — вырвалось у Нокса. — В самом деле? Это правда, сэр? Вы — Олд Шеттерхэнд? Позвольте мне познакомиться с вами, сэр!

С этими словами Нокс подал охотнику руку и бросил на Хилтона многозначительный взгляд, давая понять, что теперь они в полной безопасности.

Олд Шеттерхэнд, однако, не прикоснулся к протянутой руке и сухо произнес:

— Вы действительно рады? Жаль, но я не разделяю вашей радости.

— Но почему, сэр?

— Вы из тех людей, которым вряд ли кто будет рад.

— Как это понимать? — спросил Нокс, смущенный таким поворотом дела.

— Я говорю серьезно. Вы оба лжецы, хоть ваш приятель и рта не открыл, а возможно, здесь кроется что-то большее.

— Ого! И вы думаете, что мы спокойно стерпим подобное оскорбление?

— Да, я так думаю, а вы думаете иначе?

— Но вы же не знаете нас?!

— Нет, это не было бы для меня большой честью.

— Сэр, вы очень нелюбезны. Докажите, что мы мошенники!

— Почему бы и нет? — равнодушно заметил Олд Шеттерхэнд. — Не трудитесь напрасно и ради Бога не считайте Олд Шеттерхэнда болваном, которому можно выдать койота за бизона. Как только вы сюда явились, я уже знал, кто вы и что вы. Значит, ваши капканы остались в долине Сан-Хуана? Когда это случилось?

— Четыре дня назад.

— Так вы идете, стало быть, прямо оттуда?

— Да.

— Значит, вы пришли с юга? Но это чистая ложь! Вы появились здесь тотчас после нас, и мы должны были видеть вас в открытой прерии. Но к северу, однако, ельник имеет большой выступ. За этой узкой полоской леса вы и находились, когда я последний раз, перед тем как свернуть на тропу, сделал обзор.

— Но, сэр, я сказал правду…

— А где ваши седла?

— Их тоже украли! — с готовностью ответил Нокс.

— И сбрую?

— Все вместе.

— Эй, вы все же считаете меня глупцом? — презрительно улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Вашу сбрую и седла вы тоже клали в воду, когда ставили в нее капканы, охотясь на бобров? И там они пропали? Разве охотник снимает с коня узду? И откуда у вас индейские недоуздки?

— Мы выторговали их у одного краснокожего.

— Может быть, и коней тоже?

— Нет, — произнес Нокс, чувствуя, что обман скрыть невозможно, а если продолжать и дальше в том же духе, то можно нарваться на неприятности.

— Разве индейцы юта торгуют недоуздками? Я об этом не слышал. Так откуда у вас лошади?

— Мы их купили в Форт-Додже.

— Так далеко отсюда? Бьюсь об заклад, что эти животные в последние недели отдыхали на пастбище. Конь, который принес бы сюда всадника из Форт-Доджа, выглядел бы иначе. А как получилось, что они не подкованы?

— Об этом можете спросить торговца, у которого их купили.

— Вздор! Торговец! Эти животные украдены!

— Сэр! — не выдержал Нокс и схватился за нож. Хилтон тоже положил руку на пояс.

— Оставьте клинок в покое, иначе крепко пожалеете! — твердо произнес Олд Шеттерхэнд. — Вы думаете, я не вижу, что у коней индейская выучка?

— Откуда вы можете это знать? Вы не видели нас верхом!

— Но я вижу, что они сторонятся наших лошадей и держатся вместе. Эти животные украдены у индейцев юта, а вы из той банды, которая напала на них.

Нокс растерялся, он уже не находил слов, чтобы что-то возразить на проницательность Олд Шеттерхэнда. С ним начало происходить то, что обычно случается в таких случаях с подобными людьми — он стал искать опору в грубости.

— Сэр, я слышал о вас много и считал вас совершенно другим человеком, — начал он. — Вы будто бредите! Кто утверждает подобное, попросту спятил! Наши лошади — и индейская выучка! Можно умереть от смеха, если бы все это не было так серьезно. Я понимаю, что мы не подходим друг другу и теперь должны расстаться, ибо у меня нет никакого желания выслушивать ваши фантазии!

Он поднялся, и Хилтон тоже. Но Олд Шеттерхэнд положил ему руку на плечо и спокойно, но очень твердо сказал:

— Вы останетесь.

— Что? Остаться? Или вы приказываете мне?

— Вы угадали. Я должен доставить вас юта.

— О! Даже так? Это не меньший вздор, чем индейская выучка!

Он сказал это насмешливо, но его губы дрожали, и было видно, что ему с трудом удается владеть собой.

— Но и то и другое — непреложные истины, — ответил охотник. — То, что эти кони принадлежат юта… Дьявольщина, что это?

Говоря о животных, Шеттерхэнд бросил на них свой взгляд и неожиданно заметил нечто такое, что сразу привлекло его внимание. Кони выставили вверх ноздри, завращали головами, втягивая воздух, и вдруг, издав радостное ржанье, помчались к краю поляны.

— Что это?! — повторил вопрос охотника Джемми и сам же ответил: — Индейцы поблизости!

Одним взглядом Олд Шеттерхэнд оценил ситуацию.

— Мы окружены индейцами и, похоже, именно юта, ибо кони почувствовали своих, и теперь краснокожим придется появиться.

— Что будем делать? — спросил Дэви. — Защищаться?

— Сначала покажем им, что ничего общего не имеем с этими бандитами. Сейчас это самое важное!

В ту же секунду тяжелый кулак охотника обрушился на голову Нокса, свалив его на землю. Та же участь постигла и Хилтона, который от неожиданности даже не успел защититься. Оба без сознания лежали у камней.

— А теперь быстро наверх, на скалу! — скомандовал Олд Шеттерхэнд. — Там наше укрытие, и там мы подождем, что будет дальше.

Взобраться на гигантские глыбы было делом нелегким, но в том положении ничего иного не оставалось. Возможностям человека оставалось только удивляться — прячась за уступами и кустами, люди за несколько секунд взобрались наверх, скрылись за выступами одной из площадок и распластались на ней. С того мига, когда заволновались индейские кони, до настоящего момента прошло не более минуты. Вождь юта хотел сразу же дать сигнал к нападению, но, увидев, что один из белых свалил на землю двух других, не смог объяснить себе такое поведение и задумался. Того времени, пока думал вождь, как раз хватило, чтобы белые беспрепятственно забрались на скалу.

Теперь Большой Волк решал, что ему делать дальше. Захватить белых врасплох ему не удалось. Последние спрятались наверху и имели более выгодное положение, ибо вести по ним прицельный огонь краснокожие не могли, а вот вестмены хорошо просматривали окрестности и имели возможность стрелять в разных направлениях. Две сотни воинов против четырех или шести бледнолицых! Победа казалась очевидной. Но как ее добиться? Штурмовать скалу? При этом погибнут много воинов. Краснокожий храбр и мужествен, но если он может добиться своей цели хитростью, не подвергая себя опасности, ему не взбредет в голову ставить на карту свою жизнь. В данной ситуации вождь поступил мудро, ибо он собрал вокруг своих предводителей, чтобы держать совет.

Результаты этого совета очень скоро оказались налицо, а точнее, были услышаны. С края поляны раздался громкий голос. Прогалина была не более пятидесяти шагов в диаметре. Расстояние между скалой и тем местом, откуда раздался голос, равнялось половине, а стало быть, двадцати пяти шагам, и можно было услышать каждое слово. Говорил сам вождь, стоявший у дерева:

— Бледнолицые окружены многими краснокожими! Пусть они сойдут вниз!

Не получив ответа, Большой Волк повторил свое воззвание еще два раза. Снова не услышав ответа, вождь прокричал:

— Если белые не подчинятся, они погибнут!

Теперь раздался голос Олд Шеттерхэнда:

— Что мы сделали краснокожим воинам, что они окружили нас и почему они хотят напасть?

— Вы — псы, убившие наших людей и укравшие лошадей!

— Это ложь! Только двое из тех мерзавцев здесь. Они встретились с нами недавно, а когда мы узнали, что они враги народа юта, я свалил их на землю. Они не умерли и скоро очнутся. Если хотите их взять с собой, то забирайте.

— Ты хочешь заманить нас к скале, чтобы убить! — Нет! Кто ты? Как твое имя?

— Я Овуц-ават, вождь юта, — гордо ответил Большой Волк.

— Я знаю тебя. Большой Волк силен телом и духом! Он — вождь ямпа-юта, которые смелы и справедливы и не мстят невиновным!

— Ты говоришь как баба! Ты плачешь о своей жизни и называешь себя невиновным из страха перед смертью! Я презираю тебя! Как звучит твое имя? Оно будет кличкой старого слепого пса!

— Может, Большой Волк слеп сам? Он не видит наших коней! Разве они принадлежат юта? Среди них есть мул! Может, он тоже украден у вас? Как может Большой Волк считать нас конокрадами? Пусть он взглянет на моего вороного жеребца. Разве у юта было такое животное?! Он из мустангов тех кровей, которых выращивают только для рода Виннету, знаменитого вождя апачей-мескалерос и его друзей! Пусть юта услышат имя пса! Бледнолицые называют меня Олд Шеттерхэндом, а на языке юта мое имя звучит как Покай-му, Убивающая Рука.

Вождь ответил не сразу. Наступила тишина, которая свидетельствовала о том, что имя охотника возымело действие. Через минуту снова послышался голос Большого Волка:

— Бледнолицый выдает себя за Олд Шеттерхэнда, но это обман! Он знает, что имя большого охотника уважают краснокожие, и потому назвался им, чтобы избежать смерти! Олд Шеттерхэнд не знает страха, а у тебя не хватает смелости показаться нам.

— А почему скрываются воины и вождь юта, когда перед ними только четверо бледнолицых? Кто же больше испугался, они или я? Впрочем, придется доказать тебе, вождь, что мы не боимся твоих краснокожих. Вы увидите меня!

Выйдя из укрытия, охотник поднялся на самую высокую точку скалы и огляделся. Он стоял там свободно и легко, словно поблизости не существовало ни одного ружья, из которого его могли поразить пулей.

— Инг Покай-му, инг Покай-му, хуг! [352] — раздалось сразу несколько голосов.

Скорее всего среди юта были те, кто его видел раньше. Вестмен, продолжая бесстрастно взирать на лес сверху вниз, снова обратился к вождю:

— Ты слышал свидетельства своих воинов? Теперь ты веришь, что перед тобой Олд Шеттерхэнд?

— Верю. Твоя отвага велика, но наши пули летят дальше, чем ты стоишь. Они могут убить тебя!

— Но вы этого не сделаете, ибо юта — храбрые воины, а не убийцы! А если они убьют меня, то дорого заплатят!

— Мы не боимся мести! — гордо ответил Большой Волк.

— Но она настигнет вас независимо от того, боитесь вы или нет. Я исполнил желание Большого Волка и появился, но почему он до сих пор стоит и прячется в укрытии? Или он боится, что я подлый убийца, который хочет отнять его жизнь?

— Вождь юта так не думает. Он знает, что Олд Шеттерхэнд берется за оружие только тогда, когда подвергается нападению, а потому покажется бледнолицему.

Вождь вышел из-за деревьев, и его мощная атлетическая фигура предстала во всем своем великолепии.

— Теперь Олд Шеттерхэнд доволен? — спросил он.

— Нет! Я бы хотел поговорить с тобой где-нибудь поблизости, чтобы узнать, что вам нужно. Подойди ближе на полпути, а я спущусь со скалы и стану напротив тебя. Потом мы сядем, как пристало достойным воинам и вождям, чтобы посоветоваться.

— Может быть, ты подойдешь к нам сам?

— Нет. Мы проявим взаимное уважение, если выйдем навстречу друг другу.

— Если я сяду с тобой на открытом месте, то окажусь без защиты под выстрелами твоих людей.

— Я даю тебе слово, что они ничего не сделают. Они будут стрелять, если краснокожие воины первыми выпустят пулю, но тогда и тебя ждет смерть.

— Если Олд Шеттерхэнд дает слово, ему можно верить, ибо его слово свято, как самая высокая клятва! Я приду. Какое оружие возьмет с собой великий белый охотник?

— Я отложу мое оружие и оставлю его здесь. Ты же можешь делать то, что пожелаешь.

— Большой Волк не покроет себя позором! Спускайся вниз!

Вождь положил оружие в траву там, где стоял, и стал ждать Олд Шеттерхэнда.

— Вы рискуете многим! — предостерег охотника Джемми. — Вы действительно уверены, что стоит это делать?

— Да. Если бы вождь юта сейчас скрылся в лесу, чтобы дать распоряжение своим людям, или подал бы им какой-нибудь знак, он мог бы вызвать подозрение. Но он этого не сделал, и я могу доверять ему.

— А что тем временем будем делать мы?

— Ничего. Лежите, чтобы вас не было видно, держите вождя на мушке, но осторожно. Стреляйте только в том случае, если он нападет на меня.

После этих слов вестмен спустился вниз, затем оба противника медленно направились друг к другу. Когда они приблизились, Олд Шеттерхэнд протянул вождю руку:

— Я никогда прежде не видел Большого Волка, но часто слышал, что он храбрейший в бою и мудрейший в совете. Я рад, что теперь увидел его и могу приветствовать его как друга.

Индеец игнорировал приветствие и не подал руки белому. Смерив фигуру и лицо охотника испытующим взглядом, он произнес:

— Сядем! Воинов юта вынудили вырыть топор войны против бледнолицых, поэтому нет ни одного белого, которого я приветствовал бы как друга.

Большой Волк сел, Олд Шеттерхэнд — напротив него.

Огонь тем временем погас. Нокс и Хилтон, которые лежали около пепелища, до сих пор не очнулись, а может быть, были даже мертвы. Мустанг Олд Шеттерхэнда почувствовал индейцев еще до того, как раздался голос вождя, и, фыркая, направился за скалу. Старый мул Дэви также имел хороший нюх и пошел следом. Кони Френка и Джемми тоже правильно поняли, после чего все звери стали, почти прижавшись к скале, и всем своим поведением показывали, что полностью осознают опасность, которая нависла над их хозяевами.

А тем временем казалось, что ни один из сидевших не хочет первым начинать разговор. Олд Шеттерхэнд выжидал и пребывал в безразличном состоянии, словно ничто ему не угрожало. Краснокожий, однако, продолжал осматривать белого. Толстый слой краски, скрывающий черты лица вождя, не позволял видеть истинное его выражение, но уголки широкого рта, слегка опущенные вниз, говорили о том, что представления краснокожего об охотнике не соответствовали внешнему виду последнего. Это почувствовалось и в его словах, когда индеец с иронией заметил:

— Слава Олд Шеттерхэнда велика, но его фигура все же не доросла до нее!

Сила вестмена превосходила обычные человеческие возможности, но внешне он не выглядел гигантом, а в воображении индейца жил настоящий великан. Охотник с улыбкой ответил:

— Что может быть общего между фигурой и славой? Тогда и вождю юта можно ответить так: тело Большого Волка велико, но его слава пока не соизмерима с ним!

— Это уже было бы оскорблением, — вождь гневно блеснул очами. — За это ты мог бы поплатиться, если бы я дал приказ своим воинам!

— А почему же ты позволяешь себе такое по отношению ко мне? Конечно, твои слова не могут оскорбить Олд Шеттерхэнда, но от них исходит неуважение, которое я не должен терпеть! Я такой же вождь, как и ты, а потому буду разговаривать с тобой учтиво, чего и от тебя требую. Я должен предупредить тебя об этом перед нашим разговором, иначе он не достигнет цели.

Охотник был просто обязан ради себя и своих спутников преподать краснокожему подобный урок. Чем смелее он держался, тем больше импонировал индейцу, от которого сейчас зависела судьба вестмена и его друзей.

— Цель, которую мы должны достичь — ваша смерть! — повысил голос Большой Волк.

— Это было бы убийством, ведь мы не сделали вам зла!

— Ты вместе с убийцами, которых мы преследуем! Ты ехал с ними!

— Нет. Пошли одного из своих воинов, пусть он осмотрит наши следы. Очень скоро ты узнаешь, что эти двое пришли позже и наткнулись на нас.

— Это ничего не меняет! Бледнолицые напали на индейцев во время мира, украли их коней и убили много их воинов. Наш гнев был велик, но не меньшим было и терпение. Мы выслали мудрых воинов, чтобы они договорились с белыми покарать виновных и возместить ущерб, как положено по договору, но их осмеяли и выгнали. Именно поэтому мы вырыли топор войны и поклялись, что, пока не отомстим, каждый белый, попавший в наши руки, будет убит! Мы должны выполнить нашу клятву, ведь ты бледнолицый!

— Но мы невиновны.

— А мои воины, которых убили, разве они были виноваты? Ты хочешь, чтобы мы были милосерднее, чем наши убийцы?

— Я скорблю вместе с вами над тем, что произошло. Большой Волк должен знать, что я друг всех краснокожих.

— Я знаю об этом, но, несмотря на это, и ты должен умереть. Когда лживые белые, выгнавшие наших послов, узнают, что своим поступком они обрекли на смерть невиновных и даже Олд Шеттерхэнда, это будет для них уроком, и в будущем они станут мудрее и благоразумнее!

Слова прозвучали с угрозой. Индеец, произносивший их, рассуждал вполне логично. Несмотря на это, Олд Шеттерхэнд ответил:

— Большой Волк думает только о своей клятве, но не о ее последствиях. Если нас убьют, то по горам и прериям пролетит клич гнева и возмущения, и тысячи бледнолицых выступят против юта, чтобы отомстить за нашу смерть. Эта месть будет еще страшнее, когда все узнают, что мы являлись друзьями краснокожих.

— Вы? Ты говоришь не только о себе? Ты говоришь и о своих спутниках? Кто эти бледнолицые?

— Одного называют Хромой Френк, возможно, ты его не знаешь. Но имена двух других слышал неоднократно — Толстяк Джемми и Длинный Дэви.

— Я знаю их. Эти двое никогда не разлучаются, и я не слышал, чтобы они были врагами индейцев. Но именно их смерть и убедит злых и несправедливых вождей белых, прогнавших наших посланцев. Ваша смерть предрешена, но вы умрете с почетом! Вы храбрые люди и потому погибнете как настоящие воины — в страшных муках! Вы будете терпеть, не имея права даже вздрогнуть, а когда отправитесь в Страну Вечной Охоты, весть о вашем мужестве разойдется по всем землям! Ваша слава станет еще больше, а ваши духи будут жить в почете! Я думаю, ты оценишь наше великодушие и будешь благодарен!

Олд Шеттерхэнд отнюдь не был восхищен сделанными ему предложениями, однако виду не подал и ответил:

— Твои намерения очень добры, но те, кто придут отомстить, не будут так благодарны!

— Я презираю их! Пусть приходят! Овуц-ават не имеет обычая считать своих врагов, даже если их очень много. А знаешь ли ты, сколько соберется вскоре наших воинов? Сюда стекутся уивер [353], юинта, ямпа, сампичи, па-вант, виминучи, элки, капоте, паи, таши, муачи и табеквачи. Все эти племена принадлежат к корню юта, они разобьют бледнолицых!

— Тогда иди на восток и сосчитай белых! А какие предводители будут возглавлять их! Эти люди стоят многих, многих воинов юта.

— Кто они?

— Назову лишь одного — Олд Файерхэнд!

— Он герой и подобен гризли среди бледнолицых псов прерий, — согласился вождь, — но такой воин один, другого такого ты не сможешь назвать!

— О, много, много воинов могу я еще назвать, но упомяну лишь Виннету, которого ты знаешь.

— Кто его не знает! Но если бы он оказался здесь, то тоже должен был бы умереть! Он наш враг!

— Нет, он может отдать жизнь за любого из своих красных братьев.

— Молчи! Он вождь апачей! Белые чувствуют себя слабее, поэтому они настраивают против нас навахов.

— Ты уже знаешь об этом?

— Глаза Большого Волка быстры, а от его ушей не ускользнет даже шорох. Разве навахи не принадлежат к ветви апачей? Разве теперь Виннету не наш враг? Плохо ему будет, если он попадет нам в руки!

— Плохо будет и вам! Я предупреждаю тебя! Против себя вы настроите не только белых, но также много тысяч воинов мескалерос, льянерос, хикарилья, тараконы, навахи, чиригуами, пиланехи, липаны, копперы, хила и мимбренхи, которые все принадлежат к корню апачей. Если они выступят против вас, белым не потребуется сражаться с вами, они лишь спокойно будут наблюдать, как юта и апачи станут убивать друг друга. Неужели мудрый Волк хочет доставить своим врагам такую радость?

Вождь взглянул перед собой и после некоторой паузы ответил:

— Ты говоришь истину, но бледнолицые теснят нас со всех сторон. Скоро они будут везде, и краснокожий человек примет мученическую и медленную смерть от удушья! Разве не лучше в таком положении сражаться и погибнуть в бою, чем ждать смерти? Будущее, которое ты обрисовал, не может меня сдержать! Оно лишь убеждает в том, что топор войны должен быть вырыт без пощады! Не утруждай себя — все будет так, как я сказал.

— Ты о столбе пыток?

— Да.

— Хорошо, значит, вы убьете нас только тогда, когда мы попадем к вам в руки. Но пока этого не произошло.

— А может, ты надеешься, что тебе удастся уйти? Ты знаешь, сколько воинов здесь со мной? Их два раза по сто!

— И только? Это не то число, с которым можно победить нас. Каждый из моих спутников уложит по меньшей мере двадцать твоих воинов, а я отправлю в Страну Вечной Охоты более полусотни, прежде чем окажусь в ваших руках!

Это было сказано с такой уверенностью, что вождь с удивлением поднял на белого глаза. Потом он хрипло засмеялся и произнес, сделав пренебрежительный жест рукой:

— Твои мысли спутались. Ты смелый охотник, но как сможешь ты один убить пятьдесят воинов?

— Ты разве не знаешь, каким оружием я владею?

— Я слышал, что у тебя есть карабин, из которого можно долго стрелять, не перезаряжая его. Но я не верю в это.

— Ты хочешь убедиться? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Да! Покажи! — изрек вождь, вздрогнувший от мысли воочию увидеть знаменитый штуцер, о котором ходило столько легенд.

— Тогда мне нужно встать и принести оружие.

Поднявшись, охотник подошел к скале. В данной ситуации необходимо было ошеломить краснокожих, чтобы они отказались от решительных действий. Для этой цели как нельзя лучше подходил многозарядный штуцер — «генри». Индейцы называли его Волшебным ружьем, которое дал вестмену сам Великий Маниту, чтобы сделать непобедимым. Джемми бросил штуцер со скалы вниз Олд Шеттерхэнду, который поймал его одной рукой и вернулся к вождю. Протянув ему оружие, охотник произнес:

— Вот ружье, возьми и посмотри его!

Краснокожий уже протянул руку, но что-то заставило его ее отдернуть.

— Разве кто-нибудь может касаться его, кроме тебя? — спросил он. — Если это действительно Волшебное ружье, то каждому, кому оно не принадлежит, должна грозить опасность!

Олд Шеттерхэнд должен был воспользоваться этими словами и извлечь из них пользу. Если ему предстояло покориться краснокожим вместе со своими спутниками, то уж, во всяком случае, надо было попытаться оставить при себе оружие, по крайней мере, его многозарядный штуцер. Впрямую обманывать вождя Олд Шеттерхэнд не хотел и потому ответил:

— Я не имею права выдавать тайну. Возьми и попробуй сам!

Сжимая штуцер в правой руке, охотник положил большой палец на затвор так, чтобы при любом легком, едва заметном движении рука задевала спусковой крючок и мог быть произведен выстрел. Острый взгляд Шеттерхэнда заметил нескольких краснокожих, которые из любопытства оставили свое укрытие и столпились на краю прогалины. Эта группа теперь являлась хорошей мишенью, и пуля, вылетевшая случайно из ствола, могла попасть в одного из них.

Итак, все зависело от того, возьмется ли вождь за ружье. Большому Волку менее любого из его воинов были свойственны предрассудки, но все же он не очень доверял охотнику и его непонятному оружию. Взять или не взять? Этот вопрос стоял в его жаждущих прикоснуться к ружью глазах. Олд Шеттерхэнд взялся за штуцер обеими руками и протянул его вождю. Ствол был направлен точно в сторону группы индейцев. Любопытство вождя взяло верх над осторожностью, и он взялся за оружие. В тот же миг грохнул выстрел, а со стороны индейцев раздался крик. Большой Волк в растерянности выронил штуцер. Один из его воинов был ранен.

— Это я его ранил? — растерянно спросил вождь.

— А кто же? — ответил Олд Шеттерхэнд. — Это предупреждение. Твой воин легко задет пулей, которая полетела дальше, но при втором прикосновении все может закончиться серьезней. Я позволю тебе взять оружие повторно, но берегись — теперь пуля…

— Нет, нет! — отшатнулся Большой Волк. — Это действительно Волшебное ружье, и оно принадлежит тебе!

— Очень мудро с твоей стороны, — заметил Олд Шеттерхэнд серьезным тоном. — Ты получил лишь маленький урок, но сейчас будет кое-что другое. Видишь молоденький клен там, у ручья? Его ствол толщиной в два пальца. Я сделаю в нем десять отверстий, которые окажутся на расстоянии твоего большого пальца друг от друга.

Охотник поднял штуцер, прицелился и десять раз без пауз нажал на спусковой крючок.

— Иди и посмотри! — изрек он. — Волшебное ружье может выстрелить еще много раз, но я думаю, этого достаточно, чтобы показать тебе, что за одну минуту я уложу пятьдесят твоих воинов!

Вождь подошел к деревцу, а Олд Шеттерхэнд наблюдал, как индеец мерил расстояние между отверстиями большим пальцем. Несколько краснокожих, гонимые любопытством, вышли из укрытий и подошли к вождю. Олд Шеттерхэнд воспользовался моментом и быстро вложил новые патроны в бешено вращающийся барабан.

— Уфф! Уфф! Уфф! — донеслось с края поляны.

Если для индейцев было настоящим чудом то, что штуцер делает столько выстрелов без перезарядки, то их удивление возросло еще больше, когда они увидели, что не только ни одна пуля не пролетела мимо цели, а все они пробили ствол на расстоянии одного большого пальца одна над другой. Вождь вернулся, снова сел и дал знак охотнику, чтобы тот последовал его примеру. Через минуту молчания Большой Волк, не поднимая глаз, произнес:

— Я вижу, что Великий Дух покровительствует тебе. Я слышал о твоем ружье, но не мог в это поверить. Теперь я знаю, что это правда.

— Так будь осторожен и хорошо подумай, прежде чем что-либо предпринять. Ты хочешь схватить и убить нас? Попробуй! Я не имею ничего против. Только когда будешь считать воинов, упавших под моими пулями, придумай что-нибудь, чтобы ответить на жалобные крики женщин и детей. Но винить за это ты будешь не меня, а себя!

— Ты думаешь, что мы дадим вам выстрелить? Вы сдадитесь нам без единого выстрела. Вы окружены, и вам скоро нечего будет есть. Мы останемся здесь настолько, насколько потребуется, пока голод не заставит вас сложить оружие!

— Ждать придется долго. Воды для питья и мяса для еды у нас пока хватит. В крайнем случае, здесь стоят четыре наших лошади, которые смогут поддержать нас не одну неделю. Но до этого не дойдет, ибо мы пробьемся. Я пойду впереди, буду посылать пулю за пулей, а у меня в них недостатка нет. Что из этого получится, ты уже видел.

— Нас скроют деревья!

— Думаешь, что они спасут вас от Волшебного ружья? Раскрой глаза, Большой Волк! Ты был бы первым, в кого попала бы пуля. Я друг красных людей и буду очень сожалеть, если мне придется стрелять в вас. В твоих вигвамах уже теперь оплакивают тяжелую утрату, а когда развяжется битва с солдатами и навахами, погибнет еще больше ваших воинов. Я не хочу поэтому, чтобы ты принуждал нас, ваших друзей, сеять смерть в ваших рядах.

Серьезные мысли охотника дошли до сердца вождя. Он долго смотрел перед собой, застыв подобно монументу.

Гордо подняв голову, он почти сожалеющим тоном сказал:

— Если бы мы не поклялись, что убьем любого бледнолицего, то, возможно, позволили бы вам уйти. Но мы должны исполнить клятву!

— Нет! — твердо произнес Олд Шеттерхэнд. — Клятву можно отменить по вашим законам!

— Но только если позволит большой совет! Но я здесь единственный вождь, и мне не с кем советоваться!

Это была маленькая и трудная победа вестмена, поскольку вождь уже не требовал только смерти белых. Раз Большой Волк заговорил о совете, значит, самая большая опасность миновала. Охотник достиг определенного успеха и знал, что теперь ни в коем случае нельзя было сдавать позиций. Олд Шеттерхэнд хорошо знал обычаи краснокожих, поэтому он молчал, ожидая, что скажет вождь юта.

Тот медленно и внимательно оглядел поляну. Он, конечно, понимал, что схватить четверых бледнолицых, не подвергаясь при этом опасности получить пулю из штуцера Шеттерхэнда, было очень трудно. Но вождю тяжело было смириться с тем, что двести человек должны пойти на уступки четырем. И только потом, когда эти размышления слишком затянулись, Олд Шеттерхэнд нарушил молчание:

— Вождь юта теперь слышал все, что я мог ему сказать. Мне нечего больше добавить, и я возвращаюсь к своим друзьям. Пусть он делает, что его душе угодно.

— Подожди! — тотчас подал голос Большой Волк. — Вы посчитаете нас трусами, если мы не станем с вами бороться у скалы?

— Нет. Хороший вождь не только смел и отважен, он еще умен и осторожен! Ни один предводитель не станет жертвовать своими без пользы. Каждый знает, что Большой Волк храбрый воин, но если ты здесь положишь половину своих людей, чтобы захватить всего лишь четверых белых, у любого костра будут говорить, что ты поступил глупо и больше не станешь водить в бой своих воинов! Не забывай, что белые и навахи уже в пути и тебе надо беречь своих людей.

— Ты прав, — ответил краснокожий, тяжело вздохнув. — Но я сам не могу нарушить клятвы. Это мне может позволить только собрание старейшин. Поэтому вы пойдете с нами как пленники, чтобы потом выслушать решение совета!

— А если мы откажемся это сделать?

— Тогда нам придется начать борьбу, и мы не пожалеем пуль, чтобы заставить вас подчиниться!

— Ни одна из них не попадет в цель. В скалах легко можно укрыться, мы сможем сверху целиться в любое место, и наши пули будут точнее.

— Тогда мы дождемся ночи, подкрадемся к скале и натаскаем хвороста, а потом запалим костер. Еще до восхода солнца вам придется решать, сдаваться или погибнуть!

Он сказал это очень уверенно, но Олд Шеттерхэнд с улыбкой ответил:

— Это не так легко, как кажется. Как только стемнеет, мы спустимся со скалы и ляжем вокруг нее. Горе тому краснокожему, кто рискнет приблизиться к нам. Ты сам видишь, что у нас все преимущества, но я друг краснокожих людей и не хочу убивать ни одного из них, а потому я отказываюсь от всех преимуществ. Мы друзья и должны ими остаться. Сейчас я должен переговорить со своими спутниками. Но один вопрос — какие условия ты выдвигаешь? Пленником может быть лишь тот, кто пойман. Если вы хотите нас схватить — попробуйте, не имею ничего против, но это значит — борьба! А мне кажется, что и ты хотел бы избежать ее!

— Уфф! — поспешил откликнуться вождь. — Твои слова звучат точно как твои пули! Олд Шеттерхэнд не только герой сражений, но и мастер речей.

— Я пекусь не только о своей выгоде, но и о твоей. Зачем нам быть врагами? Вы вырыли топор войны против солдат и навахов, а стало быть, в такой ситуации лучше держать Олд Шеттерхэнда своим союзником, чем врагом, не так ли?

Вождь был достаточно умен, чтобы понять, что охотник был прав, но опять же его по рукам и ногам связывала клятва.

— Пока нет совета, — заключил он, — я вынужден считать вас врагами, и если ты не согласен, значит, будем разговаривать языком оружия!

— Я согласен, но должен переговорить с друзьями, и надеюсь, они согласятся ехать с вами в деревню, но не как враги!

— Значит, вы не отдадите оружие и не позволите нам связать вас?

— Ни в коем случае!

— Уфф! Тогда я скажу последнее — если ты не согласишься на условия, мы никуда не поедем, несмотря на твое Волшебное ружье! Но мы не будем забирать ваше оружие, ваших коней и связывать вас. Мы поступим с вами так, как если бы жили в мире, но вы должны обещать, что подчинитесь решению совета, каким бы оно ни было. Я сказал! Хуг!

Последнее слово говорило о том, что больше вождь не уступит. Олд Шеттерхэнд, в общем, был удовлетворен результатом переговоров. Он отлично понимал, что если бы индейцы действительно начали атаку, никто из белых живым бы не ушел. Ведь было просто чудо, что они отступили перед Волшебным ружьем, благодаря которому белые достигли всего, чего только можно было достичь в данной ситуации. Во всяком случае, страх перед Волшебным ружьем мог повлиять также и на решение собрания старейшин.

— Большой Волк узнает, что я его друг! Теперь мне не надо советоваться с моими друзьями. Я даю вождю слово и слово моих спутников — мы беспрекословно подчинимся решению!

— Тогда возьми свой калюме и поклянись, что сделаешь так.

Олд Шеттерхэнд отвязал шнур с трубкой мира, наполнил ее чашечку щепоткой табака из походной сумы и зажег трубку с помощью панкса. Выпустив дым вверх, вниз и в четыре стороны света, он сказал:

— Обещаю, что мы не будем думать ни о каком сопротивлении.

— Хау! — закончил вождь. — Да будет так.

— Нет! Теперь и ты должен подтвердить свои слова, — возразил Олд Шеттерхэнд и подал трубку вождю.

Тот в душе надеялся, что охотник не поступит подобным образом. Тогда он не был бы связан обещанием и мог бы вершить над белыми суд, как только они сойдут со скалы. Но теперь Большой Волк не имел права противиться, он взял трубку, проделал с дымом то же, что и охотник, и изрек:

— Четверо бледнолицых будут неприкосновенны, пока совет старейшин не решит их судьбу. Хуг!

Отдав трубку Олд Шеттерхэнду, вождь подошел к Ноксу и Хилтону, которые лежали в том же положении, что и прежде.

— К этим мое обещание не относится, — сурово заметил Большой Волк. — Они убийцы, которые украли наших лошадей. Их наказание будет суровым! Их счастье, если твоя рука забрала их души. Кажется, они убиты.

— Нет, — ответил Олд Шеттерхэнд, от острых глаз которого во время переговоров не ускользнуло, что оба проходимца шевельнули головами, — они не убиты, а притворяются мертвыми, ибо думают, что мы оставим их здесь.

— Пусть эти псы поднимутся, иначе я затопчу их ногами! — прогремел голос вождя, который несколько раз пнул каждого так, что тем ничего не оставалось, как подняться. Их страх был так велик, что они даже и не думали о бегстве или о защите.

— Они ускользнули сегодня от моих воинов, но теперь Великий Маниту отдал бледнолицых убийц в мои руки, чтобы заставить их выть у столба пыток! Их услышат все бледнолицые, живущие в горах!

Оба белых очень хорошо понимали слова вождя, ибо тот прилично разговаривал по-английски.

— Убийц?! — пробормотал Нокс, пытаясь снова уйти от ответа с помощью лжи. — Кого же мы убили?

— Молчи, собака! О том, что вы сделали, знаю я, знают эти бледнолицые, которые вместе с вами попали в наши руки.

Нокс был пройдохой и, видя, что Олд Шеттерхэнд стоит рядом с вождем целый и невредимый, знал, что индейцы не посмеют просто так схватить знаменитого вестмена. Кто попадал под его опеку, определенно имел шанс остаться в живых. Потому он прибегнул к единственному возможному пути, чтобы спасти себя. Олд Шеттерхэнд был белым, неужели он не заступится за белых среди краснокожих?! Приблизительно так мыслил Нокс и поэтому ответил:

— Конечно же, они знают, поскольку мы все время ехали вместе с ними. Спросите Олд Шеттерхэнда, и вы поймете, что мы не те, за кого вы нас принимаете.

— Вы ошибаетесь, — возразил вестмен. — Я не буду лгать для того, чтобы спасти ваши шкуры от заслуженного возмездия и вместе с тем навлекать тень подозрения на моих друзей. Что я о вас думаю, вы знаете, и мнения своего не изменил.

Сказав это, охотник демонстративно отвернулся.

— Но, сэр, — забормотал Нокс. — Речь идет о наших жизнях!

— Да, но сначала речь шла об убитых вами!

— Дьявол! Если у вас нет желания помочь нам, так пропадайте же вместе с нами! — повернувшись к вождю, Нокс продолжил: — Почему ты не прикажешь связать и этих четырех? Они тоже принимали участие в похищении лошадей и от их пуль пало много твоих воинов!

Но все это оказалось бесполезным. Олд Шеттерхэнд хотел было броситься на бесстыдного лжеца, но передумал и сдержал себя. Глаза вождя блеснули подобно молнии:

— Трус! У тебя нет смелости искупить вину, и ты перекладываешь ее на тех, перед кем вы просто смрадные жабы! Своей трусостью ты подписал свой приговор, теперь ты не будешь визжать у столба пыток, а искупишь свою вину здесь. Я заберу твой скальп, но ты останешься жив и увидишь его на моем поясе. Нани вич, нани вич!

Эти слова на языке юта означали «мой нож, мой нож». Вождь прокричал их стоящим на краю поляны воинам.

— Ради всего святого! — вырвалось у Нокса. — Быть оскальпированным при жизни! Нет, нет!

Рванувшись в сторону, бандит хотел бежать, но вождь юта тотчас прыгнул следом, схватил его за шею и сдавил горло. Нокс почти повис на могучей руке, как тряпка. Один из индейцев подскочил и подал вождю нож. Большой Волк взял его, потом одним махом свалил полузадушенного на землю, встал над ним на колени. Три глубоких надреза, рывок за волосы, страшный крик лежавшего — и вождь поднялся, держа в левой руке окровавленный скальп. Нокс не двигался, ибо снова потерял сознание. Его голова имела ужасный вид.

— Так будет с каждым псом, который убивает краснокожих людей, а потом сваливает все на невиновных! — заключил Большой Волк, заткнув скальп за пояс.

Хилтон, наблюдавший за всем, что произошло, в ужасе не мог и пошевелиться. Он медленно опустился на землю рядом с оскальпированным и сел, не имея возможности даже раскрыть рот. Вождь подал знак своим воинам, и вскоре вся поляна наполнилась краснокожими, а Хилтон и Нокс были крепко связаны.

Пока Большой Волк говорил об оскальпировании, Олд Шеттерхэнд поднялся на скалу, чтобы не быть свидетелем жестокой сцены и рассказать товарищам о результатах переговоров.

— Плохо! — подытожил Джемми. — Значит, о полном освобождении договориться было невозможно? Может, было бы лучше, если бы мы вступили в драку?

— Нет, ни в коем случае! Мы заплатили бы своими жизнями.

— Ого! Разве краснокожие не испытывают поистине животного страха перед вашим штуцером?! Судя по всему, они не отважатся приблизиться к скале.

— Возможно, но они заморили бы нас голодом. Правда, я говорил о том, что мы съели бы своих лошадей, но я лучше умру, нежели убью моего вороного жеребца.

— До этого бы не дошло, поскольку краснокожие с началом боевых действий сразу же пристрелили бы наших коней. Да к дьяволу коней! Мы бы и без них справились! Две сотни краснокожих вокруг поляны! Поляна большая, и индейцы вряд ли смогли создать плотное кольцо. Как только бы стемнело, мы аккуратно спустились бы вниз и вчетвером по одному пробрались сквозь их цепочку, вот и все! На худой конец столкнулись бы с одним или максимум с двумя краснокожими, но пара выстрелов или удар ножа, и они не смогли бы нас сдержать.

— А что потом? — улыбнулся Шеттерхэнд. — Ты несколько идеализировал обстановку. Индейцы быстро разожгут огонь и будут великолепно видеть путь нашего бегства. И даже если бы нам удалось пробиться сквозь их шеренги, мы не ушли бы далеко — они тотчас станут преследовать нас. Мы непременно убьем несколько воинов, при этом лишив себя последней надежды на пощаду с их стороны.

— Совершенно верно! — раздался голос Хромого Френка. — Я даже не знаю, как только подступиться к этому толстому Якобу Пфефферкорну, чтобы пожелать ему быть разумнее, чем наш Олд Шеттерхэнд. Ты всегда и везде как то яйцо, которое хочет научить курицу! Олд Шеттерхэнд сделал все возможное, и я поставлю ему за это высший балл с плюсиком. Наверняка Дэви думает так же!

— Само собой, — отозвался тот. — Борьба бы нас погубила.

— А к чему приведет эта поездка с ними? — не унимался Джемми. — Я думаю, что совет старейшин также посчитает нас врагами.

— Этого я бы им не советовал! — снова вмешался Френк. — В этой истории я тоже еще вставлю словечко. Они так легко не поставят меня к столбу! Я буду защищаться всеми своими потрохами!

— С этим придется подождать, ибо мы дали клятву и теперь должны терпеливо все вынести, — ответил Джемми.

— Кто это сказал? — в сердцах воскликнул Хромой Френк. — Ты действительно не понимаешь, жалкий мыловар, что эта клятва имеет свои причуды и параболы! Не нужно никаких гастрономических зеркальных телескопов, чтобы понять, что наш знаменитый Шеттерхэнд ловко приподнял с помощью этой клятвы прелестную закулисную портьеру! О том, что мы должны все терпеливо переносить, Обадья не пишет. То есть, как ты слышал, мы не будем думать ни о каком сопротивлении! Хорошо, пусть будет так. Пусть они решают, что хотят — мы не будем ломать копья, но хитрость, хитрость, хитрость, а не сопротивление — вот именно то, что нужно. Когда суфлер обрекает нас на смерть, мы бесследно исчезаем со сцены и неожиданно выплываем снова с грандифлорией на другой стороне театрального зала.

— Ты хотел сказать «Grandezza» [354], — вставил Джемми.

— Снова за старое! — не на шутку рассердился малыш. — Замолчи сейчас же! Мне лучше знать, как я должен вести себя в разговорном лексиконе! Грандецца! «Гран» — это аптечная гиря и еще двенадцать фунтов, а «децца», «децца» — это вообще ничего не означает, понятно! А «гранд» — «большой», «флория» — значит, находиться в процветании, в счастье, в полном расцвете! Стоит мне внезапно появиться с грандифлорией, каждый достаточно комфортабельный человек поймет, что я имел в виду! Но с тобой совершенно нельзя говорить о цветах, ты не понимаешь прекрасных выражений, и на все высокое тебе начхать! Я твой верный, закадычный друг, но если я увижу тебя на моих глазах проколотым, точнее запротоколированным, ибо ты слишком толст, на мои ресницы навернутся слезы печали, и я воскликну вместе с мертвым Цезарем: «И ты, мой сын, плывешь в самом центре пруда!» Исправься, Джемми, исправься, сколько же можно! Ты отравляешь мне жизнь. Когда потом закроются мои глаза и я исчезну из этого бренного мира, потеряв свою благородную жизнь из-за твоей зрачково-раболепской дерзости, ты с сожалением будешь взирать на мой призрак и кусать локти от скорби и горя, а все из-за того, что здесь, внизу, на этом свете, так часто и методично возражал мне!

Френк говорил вполне серьезно, ибо теперешнее положение белых было вовсе нешуточным. Он, этот маленький своеобразный человечек, произнес это действительно серьезно. Джемми хотел с иронией ответить саксонцу, но Олд Шеттерхэнд предостерег его:

— Френк хорошо меня понял — отказаться от вооруженной защиты, но не от хитрости! Однако я бы не хотел вынуждать к такому хитроумному истолкованию моего обещания. Будем надеяться, что у нас под руками появятся другие, более честные, средства. А теперь нам надо сначала обдумать свое положение.

— Прежде всего, спрашивается, — вставил Длинный Дэви, — стоит ли доверять краснокожим?! Сдержит ли слово Большой Волк?

— Несомненно. Еще ни один вождь не нарушал клятвы, закрепленной раскуриванием калюме. До совета мы можем смело с закрытыми глазами поверить юта. Но, идемте спустимся и сядем на коней, ибо индейцы уже готовы к маршу.

Нокса и Хилтона краснокожие привязали к лошадям. Первый из них, находящийся до сих пор в полузабытьи, лежал на хребте крепкого мустанга; его руки были связаны на шее зверя. Отправившись в путь, индейцы один за другим исчезли в узком проходе. Их вождь замыкал колонну, он ждал, подав знак белым ехать впереди него. Это было хорошим признаком, ибо охотники предполагали, что юта возьмут их в середину процессии и станут бдительно охранять. Было ясно, что Большой Волк к обещаниям Олд Шеттерхэнда отнесся с доверием.

Когда охотники проехали узкую «индейскую тропу» и выехали на опушку леса, краснокожие уже отвязали своих коней из-под деревьев и вскочили на них. Теперь все верхом тронулись в путь. Четверо белых остались с вождем в конце, а во главе отряда скакали несколько индейцев, которые везли Нокса и Хилтона. Краснокожие ехали гуськом, поэтому отряд растянулся длинной змеей и в конце не было слышно криков вернувшегося в сознание заживо скальпированного.

Здесь, в прерии, открывался великолепный вид на горы Элк, ибо равнина простиралась до самых их подножий. Олд Шеттерхэнд не спрашивал вождя, но догадывался, что где-то среди этих скал находится цель сегодняшней поездки. Он вообще ни о чем не спрашивал. Белые хранили глубокое молчание, поскольку любые разговоры были бесполезны. Нужно подождать, пока они прибудут в лагерь юта — лишь там можно будет принять какое-то решение и разработать план спасения.

Глава двенадцатая. НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ

Краснокожие, казалось, очень спешили — они гнали лошадей рысью, не обращая внимания на двух связанных пленников, один из которых был тяжел ранен. Скальпирование — очень серьезное ранение. Хотя здесь, на Западе, иногда и встречаются скальпированные и оставшиеся в живых белые, это редчайшее исключение, ибо такие издевательства могут пережить лишь люди с очень крепкой конституцией и отменным здоровьем.

Горы надвигались все ближе, и к вечеру отряд добрался до первых склонов. Индейцы свернули в узкую длинную, окаймленную лесом долину, появившуюся на их пути. Эта долина также пересекалась множеством других, но индейцы легко, как ясным днем, находили ведущую в горы дорогу, несмотря на свалившуюся темь.

Позже вышла луна, осветившая густо заросшие лесом скалистые склоны, среди которых медленно, но верно двигались лошади. Казалось, вот-вот и закончится эта утомительная езда, но лишь к полуночи всадники добрались до места, где вождь отдал нескольким воинам короткий приказ выехать вперед — известить соплеменников о прибытии отряда.

Потом они вышли к достаточно широкому водному потоку, чьи высокие берега, вдоль которых следовал отряд, расходились все шире, пока в лунном свете уже невозможно было различить их очертаний. Лес, прежде раскинувшийся по обе стороны от потока и почти спускавшийся к воде, наконец отступил и сменился покрытой травой широкой равниной, на горизонте которой появились отблески пылающих костров.

— Уфф! — подал голос вождь, впервые за всю поездку раскрывший рот. — Там стоят палатки моего племени, и там решится судьба бледнолицых.

— Уже сегодня? — задал вопрос Олд Шеттерхэнд.

— Нет. Моим воинам надо отдохнуть. Ваша борьба за жизнь будет длиться долго и доставит нам радость, если перед ней вы тоже наберетесь сил и выспитесь!

— Недурно! — шепнул Джемми на немецком, чтобы вождь не смог его понять. — Наша борьба за жизнь! Говорит так, словно нам вовсе не избежать столба пыток! Что скажешь на это, старый Френк?

— Сначала не скажу ни слова, — отозвался саксонец. — Я буду говорить лишь тогда, когда придет время конгресса. Никто еще не умирал до своей смерти, и я не имею желания быть исключением из этого всемирно-исторического правила. Только хочу заметить, что у меня на душе вовсе не как у умирающего. Стало быть, терпеливо обождем. Однако, если меня задумают грубой силой преждевременно отправить к праотцам, я буду защищать свою шкуру и с уверенностью могу сказать, что у моего могильного камня зайдутся в плаче много вдов и сирот по тем, кого раньше успею отправить в Элизу.

— В Элизий, имел ты в виду? — уточнил толстяк.

— Не мели чепухи! Сейчас мы говорим по-немецки, и Элиза — слово чисто германское. Я добрый христианин и не желаю иметь ничего общего с древним римским Элизием. Почему те, у кого разума ни на грош, выглядят самыми умными?! Потому что дуракам всегда везет!

Пожалуй, Френк дал бы волю своему гневу, если бы не наступила минута приветствия прибывших. Все жители деревни высыпали навстречу возвращающимся воинам. Они шли гурьбой; впереди — мужчины и юноши, за ними — женщины и девушки. Все они кричали что есть мочи, словно дикие звери.

Олд Шеттерхэнд ожидал увидеть обычный палаточный лагерь, но, к своему разочарованию, заметил, что ошибся. Множество костров показывали, что здесь собралось гораздо больше воинов, нежели могли вместить палатка. Огромное количество жителей других деревень юта сосредоточилось здесь, чтобы посоветоваться, как отомстить белым. Высланные вперед гонцы рассказали, что вождь ведет шестерых бледнолицых, и теперь краснокожие выражали свое восхищение. Они размахивали оружием и кричали, выкрикивая страшные угрозы.

Когда отряд достиг лагеря, Олд Шеттерхэнд увидел, что он состоял из обтянутых бизоньей кожей палаток и сложенных из ветвей хижин-времянок, стоявших широким кругом, внутри которого всадники остановились. Здесь обоих пленников отвязали от коней и сбросили на землю. Вновь раздавшиеся страшные стоны Нокса полностью заглушило вытье краснокожих. Остальных белых также препроводили к этим двум. Воины тотчас образовали круг, внутрь которого ступили женщины и девушки, чтобы среди криков и воя исполнить вокруг пленников свой танец.

Это было одним из страшных оскорблений, ибо позволить женщинам танцевать вокруг пленников означало отказ им в чести и отваге. Тот, кто покорно сносил подобное, подвергался всеобщему презрению и приравнивался к псам, то есть существам низшим. Оружия четверых белых никто не лишал, и этим надо было воспользоваться. Олд Шеттерхэнд крикнул несколько слов своим спутникам, на что те быстро стали спинами друг к другу на колени и вскинули ружья, готовые выстрелить.

Он сам выстрелил из «медвежебоя», и громкий звук этого ружья заглушил вытье толпы. Тут же Олд Шеттерхэнд приложил к щеке штуцер — «генри», и почти сразу наступило глубокое молчание.

— Что это значит? — громко крикнул Олд Шеттерхэнд, чтобы все могли его слышать. — Разве мы приехали к вам не по собственной воле? Разве мы уже пленники? Я выкурил с Большим Волком трубку и согласился, что воины юта будут держать совет, на котором решат, враги мы им или друзья! Решения совета еще не было! Но даже если бы мы были пленниками, не потерпели бы танцев женщин, ибо мы не трусливые койоты. Нас лишь четверо, воинов же юта можно считать сотнями, но, несмотря на это, я спрашиваю, кто из вас отважится оскорбить Олд Шеттерхэнда? Пусть он выйдет сюда и борется со мной! Но будьте осторожней! Вы видели мое ружье и знаете, как оно стреляет. Если женщины еще раз отважатся продолжить танец, заговорят наши ружья, а это место станет багровым от крови вероломных, не знающих, что такое трубка совета, которую все храбрые воины считают священной!

Слова Олд Шеттерхэнда не прошли мимо ушей. Отвага, с которой славный вестмен высказал свою угрозу перед таким большим количеством противников, вовсе не показалась краснокожим безумной, она пришлась им по вкусу. Индейцы хорошо знали, что слова Олд Шеттерхэнда не пустой звук. Женщины и девушки отпрянули, не дожидаясь приказа. Мужчины начали вполголоса делать замечания, среди которых наиболее выразительными были «Олд Шеттерхэнд» и «Ружье смерти». Несколько индейцев, с головы до пят украшенные перьями, приблизились к Большому Волку и переговаривались с ним; потом тот приблизился к все еще державшим оружие на изготовку охотникам и сказал на языке юта, который понимал также и Олд Шеттерхэнд:

— Вождь ямпа-юта уважает калюме совета и помнит свои обещания. Утро наступающего дня решит судьбу четырех бледнолицых, а до того часа они останутся в палатке, которую я им укажу. Те двое — убийцы, и их мое обещание не касается! Они умрут так же, как жили — в крови! Хуг! Согласен ли Олд Шеттерхэнд с моими словами?

— Да, — ответил охотник. — Однако я требую, чтобы наши лошади остались вблизи палатки.

— Хорошо, я позволю это, но не вижу причины, из-за которой Олд Шеттерхэнд высказал свое пожелание, Или он думает, что сможет сбежать? Вигвам будет окружен плотными кольцами моих воинов, и он не сможет ускользнуть.

— Обещаю, что мы подождем решения совета, а потому тебе незачем около нас выставлять охрану. Но если ты так хочешь, я не имею ничего против.

— Тогда идем!

Все четверо пошли за вождем. Индейцы расступались перед ними и бросали им вслед полные почтения взгляды. Белым выделили одну из самых больших палаток, по обеим сторонам от входа в которую в землю были воткнуты несколько копий, а три орлиных пера, украшавшие их острия, позволяли предположить, что это было жилище Большого Волка.

На входе висела рогожа, теперь приподнятая. На удалении не более пяти шагов пылал костер, благодаря которому было видно, что происходило внутри палатки. Охотники вошли, сложили ружья и сели. Вождь удалился, но через короткое время несколько краснокожих на определенном удалении расселись вокруг вигвама.

Вскоре какая-то молодая женщина поставила перед белыми две посудины и молча удалилась. Старый горшок был наполнен водой, а в большой железной сковороде лежало несколько кусков мяса.

— Ого! — усмехнулся Хромой Френк. — Это, по всей видимости, наш суп. Горшочек с водой — это прекрасно! Эти бездельники морочат нам голову, чтобы мы руки заломили от изумления над их цивилизованными кухонными приборами. А бизонье мясо, по меньшей мере, фунтов на восемь! Как бы его не натерли крысиным ядом…

— Крысиным ядом? — засмеялся Толстяк. — Откуда у юта такое «лакомство»? Впрочем, это лосятина, а не мясо бизона.

— Снова ты все знаешь лучше меня? Что бы я ни говорил или ни делал, ты всегда вставишь словцо поперек. Никому другому и в голову не придет поправлять меня. Сегодня, однако, я не буду с тобой лаяться, а брошу на тебя лишь импровизированный взгляд, чтобы ты понял, как несравненно выше парит моя индивидуальность над твоей пигментовой фигурой.

— Пигмейской, — поправил Джемми.

— Ты помолчишь, хоть шесть восьмых такта! — взъярился малыш. — Не разгоняй желчь по моему телу, а оказывай должное уважение, которое я имею полное право требовать на основании моей необычайной автобиографии! Только при этом условии я могу снизойти до того, чтобы дать этому мясу благословение моего бесспорного кулинарного таланта.

— Да, Френк, поджарь мясо, — предложил Олд Шеттерхэнд, чтобы отвлечь внимание саксонца.

— Сказать, конечно, легко! Но где взять лук и лавровый лист? Впрочем, я даже не знаю, могу ли я приблизиться со сковородой к огню.

— Попробуй.

— Да, попробуй! Если эти типы не стерпят того и всадят мне пулю в желудок, мне будет все равно, содрали ли с этого мяса лосиную или бизонью шкуру. Но, прочь страхи и сомнения! Фени, фиди, фидши [355] — я выхожу!

Он понес сковороду с мясом к огню и сел рядом, колдуя над ним, как повар, при этом часовые ему не мешали. Остальные белые сидели в палатке и наблюдали через открытый вход за житьем-бытьем краснокожих.

Луна распространяла почти дневной свет. Он падал на ближний, густо поросший лесом горный массив, с которого широкой, поблескивающей серебряной лентой змеилась речка или бурный ручей, падающий в большой бассейн, напоминавший озеро. Сток этого бассейна или озера образовывал водное русло, берегом которого отряд пришел в лагерь. Вблизи не было ни кустика, ни деревца, и окрестности озера казались плоскими и голыми.

У каждого огня сидели индейцы, наблюдавшие за возившимися с мясом женщинами. Временами один или несколько из них поднимались, чтобы медленно пройтись мимо вигвама и бросить взгляд на белых. Нокса и Хилтона не было ни видно, ни слышно, но все же можно догадаться, что их содержали отнюдь не в тех же условиях, что Олд Шеттерхэнда и его спутников.

По прошествии часа в палатку вернулся Хромой Френк с дымящей сковородой. Он сел и самоуверенно произнес:

— Вот она — ваша прелесть! Мне любопытно, что будет с вашими глазами. Приправа, конечно, отсутствует, но мое врожденное дарование заставит вас забыть о ней!

— Каким же образом? — поинтересовался Джемми, сунув в сковороду свой маленький носик. Мясо не только шкворчало, оно еще и дымило, и причем немало — вся палатка вмиг наполнилась едким запахом гари.

— Очень простым, ибо успех есть истинное чудо! — выпалил маленький саксонец. — Я давно читал, что угольки не только заменяют соль, которой у нас нет, но даже у такого мяса, имевшего весьма сомнительную репутацию, убивают дурной запах. Наше жаркое отдавало затхлостью, и потому я применил вышеуказанное средство, потушив его в древесной золе, что сделать было очень легко, ибо у нас тут полно дров. При этом немного огня попало в сковородку, но, как мне подсказывает мой кухонный гений, хрустящая корка, покрывшая жаркое, приведет в экстаз чувствительных и преисполненных вкусом людей.

— О, Боже! Лосиное жаркое в древесной золе! Да ты ошалел!

— Изъясняйся нормально! Я всегда в ясном уме — это ты должен, в конце концов, знать. Зола — химический враг всех нечистот алхимии! Наслаждайся этим лосем с должным пониманием, тогда он пойдет тебе на пользу и придаст твоей конституции телесные и духовные силы, без которых человек полностью пожирается гнусными неорганизмами!

— Но, — Джемми задумчиво покачал головой, — ты сам говоришь, что огонь попал в сковородку. Мясо сгорело, оно испорчено!

— Давай жуй, а не разговаривай! — вспылил Френк. — Петь или болтать за едой крайне вредно, ибо при этом открывается не то горло и пища попадает в селезенку, вместо того чтобы проскочить в желудок.

— Жевать?! Кто может жевать эту гадость! Смотри сюда! Это мясо?

Толстяк наколол на нож кусочек, поднял его вверх и сунул в нос малышу. Покрытое толстым слоем золы мясо было совершенно черным.

— Естественно, мясо. Что же еще! — невозмутимо ответил Френк.

— Черное, как китайская тушь!

— Ты только укуси — сразу познаешь чудо!

— Охотно верю. А зола!

— Ее можно счистить.

— Покажи мне!

— С королевской легкостью!

Саксонец снял кусок с ножа и так долго тер взад-вперед о кожаную стену палатки, что зола прилипла к ней.

— Вот так, — продолжил он. — Но у тебя нет ни необходимой сноровки, ни присутствия духа. А теперь посмотри, как нежен вкус, когда я откушу краешек и положу на язык. Это…

Внезапно он замолк. Френк откусил кусочек, но тут же разжал зубы, распахнув рот, и по очереди переглянулся со всеми своими спутниками.

— Ну, — Джемми был неумолим. — Кусай дальше!

— Кусать? Как? Шут его знает! Оно хрустит, и трещит как… как… как, ну, как жареная метла. Это выше человеческих сил!

— Следовало ожидать. Мне кажется, старая сковорода мягче твоего мяса. Можешь наслаждаться творением своего разума!

— Ого! Не стоит так горячиться, вы же голодны. Что, если его немного отбить?

— Попробуй! — засмеялся Олд Шеттерхэнд. — Но я хочу взглянуть, действительно ли оно испорчено.

— Ну, может, есть еще кусок, не обладающий сильной крепостью характера. Дайте, я поищу и ототру золу!

К счастью, нашлось несколько кусочков, которые с грехом пополам можно было назвать съедобными; их разделили на четверых. Френк казался обескураженным, он вернулся в темный угол и сделал вид, что спит. Но он слышал все, что говорилось, а также видел, что происходило снаружи, в лагере.

Нокс и Хилтон должны были завтра умереть у столба пыток, остальных белых, возможно, ждала та же участь. Для краснокожих это было праздником, к которому они заблаговременно готовились. Сразу после ужина они спокойно легли, затушив костры, оставив только два: один у палатки с Олд Шеттерхэндом и его спутниками, а другой там, где лежали Нокс и Хилтон с теми, кто их охранял. Вокруг вигвама было образовано три круга воинов, а, кроме того, перед деревней стояли многочисленные посты. Побег если и был возможен, то крайне тяжел и опасен.

Олд Шеттерхэнд опустил рогожу на входе, чтобы не находиться под любопытными взглядами часовых. Теперь белые лежали в темноте и тщетно пытались уснуть.

— Что с нами будет завтра? — нарушил молчание Дэви. — Возможно, красные отправят нас в Страну Вечной Охоты.

— Одного, двух или трех из нас — это уж точно, — заключил Джемми.

— Почему? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Я думаю, они не рискнут проделать то же самое с вами.

— Хм! Вот как вы обо мне думаете! Мы все вместе, и судьбы наши одинаковы. Если кого-то обрекут на смерть, мы будем бороться до последнего.

— Но вы же поклялись не защищаться.

— Конечно, и это обещание я сдержу слово в слово. Но я не обещал не убегать. По меньшей мере мы попытаемся это сделать, а кто станет на нашем пути, пусть пеняет на себя. Впрочем, мои заботы — совершенно иного рода, ибо я полагаю, что краснокожие не обрекут нас прямо на смерть.

— Может, они освободят нас?

— Тоже нет. Их ненависть к белым так велика, что они ни мне, ни тебе, ни одному бледнолицему не подарят свободу. Но наши имена пользуются у них авторитетом, а, кроме того, они боятся моего штуцера, даже не осмеливаются дотронуться до него. Я считаю не только возможным, но даже вероятным, что они сделают нам исключение. А значит, они не подарят нам жизнь и свободу, а вынудят бороться за них.

— Дьявольщина! Это то же самое, как если бы они нас просто убили, поскольку они выдвинут такие условия, что мы все равно погибнем.

— Конечно, но мы не должны терять мужества. Белый прошел школу у краснокожего, он обладает такой же хитростью и ловкостью. У нас у всех есть подобный опыт. Если подвести итог, я должен сказать, что в открытой борьбе трое вестменов могут потягаться даже с четырьмя индейцами, если, конечно, равное оружие и силы. Боевая гордость краснокожих помешает им выставлять численно превосходящие силы. Если бы они все же решились на это, то послужили бы мишенью для наших насмешек и вынуждены были бы отказаться, от замысла.

— Но, — произнес до сих пор молчавший Хромой Френк, — перспектива, которую вы открываете, не особо радужная. Эти бездельники уж постараются наделать глупостей, каких только свет не видел! Да, вам с вашей силой и слоновой мощью хорошо смеяться! Вы прорубитесь, пробьетесь или, в конце концов, протолкнетесь сквозь их ряды, но мы трое — несчастные рухляди! Сегодня мы последний раз вкусим радость земного бытия.

— В виде твоего лосиного жаркого? — уточнил Джемми.

— Снова за старое! Я думал, что хоть наше положение заставит тебя прекратить злить твоего лучшего друга и боевого соратника, да еще перед самым его последним вознесением! Не дроби мои мысли! Все они остро направлены на наше спасение. Или ты думаешь, что это очень благородно и доблестно — медленно укокошить своими издевательскими выражениями познавшего истину человека за четыре часа до его почтительнейшей смерти?

Джемми не сдержался, что-то сказав, а малыш впал в такой гнев, что после возгласа «это уж слишком!», отвернулся и закрыл глаза. На другой стороне раздались какие-то звуки, напоминающие приглушенный смех, но Френк не обратил на них внимания. Никто не продолжил разговор, и теперь тишину иногда нарушал лишь треск огня.

Сон все же незаметно опустил их усталые веки, а когда они снова раскрылись, снаружи раздались громкие крики, и кто-то поднял рогожу. Внутрь заглянул краснокожий.

— Пусть бледнолицые поднимутся и идут со мной, — сказал он.

Они поднялись, взяли оружие и последовали за индейцем. Огонь был потушен, ибо солнце уже поднялось. В его первых лучах падающая с ранее упомянутого горного массива вода искрилась расплавленным золотом, а поверхность озера блестела, как полированный металлический диск. Теперь окрестности можно было рассмотреть лучше, чем вчера вечером. Равнина, в которой покоилась западная часть озера, была около двух английских миль длиной и в милю шириной. Со всех сторон ее окружал лес. В южной части находился лагерь, состоявший из сотни палаток и хижин. На берегу озера паслись лошади, исключая тех, что принадлежали четырем охотникам — требования Олд Шеттерхэнда были выполнены, и их животные стояли у палатки.

Перед хижинами и палатками, а также между ними стояли или сновали облаченные в боевые наряды краснокожие, готовящиеся к празднику смерти убийц их воинов. Они учтиво расступились, когда четверо белых проходили мимо, и смерили их фигуры взглядами, которые скорее были оценивающими и испытывающими, чем враждебными.

— Что на уме у этих типов? — спросил Френк. — Они обсматривают меня, как коня при покупке.

— Они изучают нас, — пояснил Олд Шеттерхэнд. — Это знак того, что я предположил верно. Вероятно, наша судьба уже известна им, и теперь нам придется бороться за свои жизни.

— Прекрасно! Мою я им дешево не отдам, а как ты, Джемми? Боишься?

Гнев саксонца уже прошел. В его вопросе чувствовалась забота о приятеле.

— Страха я не испытываю, но, само собой, озабочен. Страх нам только повредит. Теперь надо взять себя в руки и быть спокойными, насколько это возможно.

Невдалеке от лагеря в землю были врыты два столба, вблизи стояли пять украшенных перьями воинов, среди которых охотники узнали Большого Волка. Он вышел навстречу белым и пояснил:

— Я вызвал бледнолицых, чтобы они стали свидетелями того, как красные воины наказывают своих врагов. Сейчас приведут убийц, чтобы дать им умереть у столбов пыток.

— Мы не жаждем этого видеть, — ответил Олд Шеттерхэнд.

— Разве вы трусы, которые боятся крови? Тогда мы поступим с вами так же и не должны сдерживать обещание.

— Мы убиваем наших врагов, когда нет другого выхода, но не мучаем их.

— Сейчас вы у нас и подчиняетесь нашим обычаям. Если вы отказываетесь, то оскорбите нас и будете наказаны смертью.

Олд Шеттерхэнд знал, что вождь говорил серьезно и что ему и его спутникам грозила огромная опасность, если бы они отказались присутствовать при казни. Поэтому пришлось согласиться.

— Ну хорошо, мы останемся.

— Тогда садитесь рядом с нами. Если вы подчинитесь, встретите честную смерть!

Он сел в траву, повернув лицо к столбам. Другие вожди сделали то же самое, и белые вынуждены были подчиниться. Затем Большой Волк издал пронзительный крик, который был встречен всеобщим триумфальным воем. Это был знак, что ужасное представление должно начаться.

Воины приблизились к столбам и образовали полукруг, внутри которого сидели вожди с белыми. Потом подошли женщины и дети, остановившиеся напротив мужчин — круг замкнулся.

Теперь принесли Нокса и Хилтона, так крепко связанных, что они не могли идти. Ремни глубоко врезались им в тело, и Хилтон стонал, но Нокс был спокоен — он лежал в горячке и только что перестал бредить. Его вид был ужасен. Обоих привязали в стоячем положении к столбам мокрыми ремнями, которые должны были быстро высохнуть на солнце и стянуть тела жертв жестокого правосудия, причиняя им страшные муки.

Глаза Нокса были закрыты, его голова тяжело свешивалась на грудь — он потерял сознание и даже не знал, что с ним происходит. Хилтон смотрел вокруг блуждающим, полным ужаса взглядом. Увидев четырех охотников, он крикнул им:

— Спасите меня, господа! Вы же не язычники! Вы что, специально пришли, чтобы наблюдать нашу ужасную смерть и наслаждаться нашими муками?

— Нет, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Нас вынудили выйти сюда, и мы не можем для вас ничего сделать.

— Сможете, сможете, если захотите. Краснокожие послушают вас!

— Нет. Вы сами виноваты в своей судьбе. Кто имел мужество согрешить, должен иметь мужество понести наказание.

— Я невиновен. Я не стрелял в индейцев. Нокс! Это он сделал!

— Не лгите! Бесстыдное малодушие — сваливать вину на него одного. Лучше покайтесь в содеянном!

— Но я не хочу умирать, я не могу умирать! Помогите! Помогите!

Он кричал так громко, что его голос застыл над широкой равниной. Тут встал Большой Волк, подав знак рукой, что будет говорить. Глаза всех присутствующих тотчас обратились к нему. Вождь говорил недолгую, сильную, но все же напыщенную речь индейского оратора. Он рассказал, что произошло, описал предательские действия бледнолицых, с которыми юта жили в мире и которых никто не оскорблял. Его слова оставили такой глубокий отпечаток в душах индейцев, что те забряцали оружием. В заключение вождь пояснил, что оба убийцы приговорены к смерти у столбов пыток и что казнь будет немедленно приведена в исполнение. Когда он закончил и сел, Хилтон еще раз попытался обратиться к Олд Шеттерхэнду, ища его защиты.

— Ну хорошо, я попытаюсь, — ответил тот. — Если я не могу отвести смерть, то попробую облегчить ваши муки или сделать их короткими.

Охотник знал, что его поведение только разозлит юта, но все же повернулся к вождю. Он еще не открыл рта, когда Большой Волк грозно окликнул его:

— Ты знаешь, что я говорю на языке бледнолицых и, стало быть, я понял, что ты обещал этому псу. Разве я не достаточно сделал, чтобы пойти на выгодные тебе условия? Ты хочешь выступить против нашего приговора? Этим ты вызовешь ярость моих воинов, и я не смогу тебя защитить! Молчи и не говори ни слова! Ты достаточно подумал о себе и теперь не должен заботиться о других. Если ты пойдешь навстречу этим убийцам, станешь в один ряд с ними и тебя ждет их участь.

— Моя религия приказывает мне заступиться за них, — ответил Олд Шеттерхэнд, и это было единственным, что мог белый сказать в свое оправдание.

— По какой религии мы должны судить, по нашей или по твоей? Разве ваша религия велит этим псам, напавшим на нас в мирное время, воровать коней и убивать наших воинов? Нет! Значит, ваша религия не сможет оказать никакого влияния на наказание.

Он отвернулся и подал знак рукой, по которому вперед выступили с дюжину воинов. Потом он снова повернулся к Олд Шеттерхэнду и объявил тому:

— Вот стоят родственники тех, кто был убит. Они имеют право наказывать первыми.

— Из чего состоит наказание? — осведомился охотник.

— Из разных мук. Сначала в них бросят ножи.

Если у краснокожих враг должен умереть у столба пыток, они всегда ищут возможность продлить его мучения. Сначала ему наносятся легкие раны, потом степень тяжести их постепенно увеличивается. Обычно все начинается с метания ножей, которые при этом попадают в различные части тела. Ножи либо вынимаются, либо остаются в ране. Цель выбирают так, чтобы не было большого пролития крови, иначе жертва преждевременно умрет.

— Большой палец! — хладнокровно приказал Большой Волк.

Руки пленников были связаны так, что их кисти висели свободно. Вышедшие вперед краснокожие разделились на две группы по числу жертв. Они отмерили дистанцию в двенадцать шагов и стали друг за другом. В каждой группе передний воин взял нож между тремя пальцами поднятой правой руки, прицелился, бросил и попал в большой палец. Хилтон издал крик; палец Нокса тоже был поражен, но тот находился в таком глубоком обмороке, что даже не очнулся.

— Указательный палец, — приказал снова вождь.

Таким образом, метатели ножей прошлись по всем пальцам рук, демонстрируя поразительную меткость. Если сначала Хилтон только вскрикивал, то теперь он кричал беспрерывно. Нокс очнулся, лишь когда острое лезвие ножа воткнулось в его левую ладонь. Он огляделся безумным отсутствующим взглядом, снова закрыл налившиеся кровью глаза и издал ужасный крик. У Нокса снова началась горячка, смешавшаяся с уже осознанным смертельным страхом, и бред, при котором из его груди вырывались звуки просто нечеловеческие.

Под беспрерывные крики и вой обоих экзекуция продолжалась. Ножами были отмечены ладони, запястья, мышцы предплечья и плечи, затем в той же последовательности все повторились с ногами. Это продолжалось приблизительно с четверть часа и было легкой прелюдией к самим мукам, которые должны были длиться часами. Олд Шеттерхэнд и его три спутника отвернулись. Несмотря на крепкие характеры, им было невозможно воочию наблюдать за ужасной сценой.

Индеец с раннего детства упражняется в терпении к физической боли, благодаря чему он выдерживает ужасные муки, ничем не выдавая своих ощущений. Если индеец схвачен и должен умереть у столба, он принимает боль с улыбкой, громко поет мелодию смерти и прерывает ее порой, чтобы поносить мучителей и высмеивать их. Плачущего индейца у столба пыток встретить невозможно. Кто жалуется на боль — презираем, а чем громче вопли, тем больше презрение. Случалось, что мучимые белые, обреченные на смерть, получали свободу, поскольку своими нечеловеческими воплями показывали, что они трусы, которых никто не боится и чье умерщвление для любого воина является позором.

Можно себе представить, какое впечатление произвели вопли Нокса и Хилтона. Краснокожие отвернулись, по их рядам пронеслись крики негодования и презрения. Когда жаждущие мщения родственники убитых были удовлетворены, пригласили следующих, кто должен был продолжить пытку другими способами. Но не нашлось ни одного, кто бы согласился на это. Таких «псов, койотов и жаб» никто не хотел касаться. В этот момент поднялся один из вождей и сказал:

— Эти люди не достойны, чтобы храбрый воин поднимал на них руку. Мои красные братья это хорошо понимают. Нужно оставить их женщинам. Кто умрет от руки бабы, в Стране Вечной Охоты примет ее образ и будет всю вечность работать! Я все сказал.

Предложение после короткого совещания было принято.

Кликнули женщин и матерей убитых воинов и дали им ножи, чтобы нанести легкие раны в тех местах, которые снова укажет Большой Волк.

Женщины, в основном старухи, принялись за жестокую работу, и вопли жертв поднялись с новой силой. На этот раз даже привычные ко всему уши краснокожих не могли этого вынести. Большой Волк дал приказ остановиться и сказал:

— Эти трусы не стоят даже того, чтобы их убивали руками женщин. Но ни один красный воин не решит дать им свободу, ибо их вина слишком тяжела — они должны умереть! В Страну Вечной Охоты они отправятся как койоты, которых там постоянно будут травить и преследовать. Отдадим их собакам. Хуг!

Началось совещание, результат которого Олд Шеттерхэнд предвидел, а потому отвернулся. Охотник опять рискнул ходатайствовать о смягчении участи убийц, но его не захотели и слушать, и теперь он должен был быть удовлетворен хотя бы тем, что его поведение не вызвало гораздо более тяжкие последствия. Совет утвердил предложение Большого Волка. Несколько краснокожих удалились, чтобы привести собак, а вождь повернулся к четверым белым:

— Собаки юта обучены бросаться на бледнолицых. До того, как они будут натравлены, вам нечего бояться, но после они разорвут любого белого, который находится поблизости. Поэтому я уведу вас и оставлю под охраной в палатке, пока зверей не привяжут.

По его приказу охотников препроводили в вигвам, который тотчас окружила большая группа воинов. Белым было не по себе, словно их самих должны разорвать зубы бестий. Убийцы заслужили смерть, но быть разорванными собаками — ужасный конец!

Снаружи около десяти минут царила полная тишина, которая прерывалась воплями стоявших у столбов. Потом раздался громкий яростный лай, перешедший в леденящий душу рев. Два человеческих голоса слились в один пронзительный и страшный предсмертный крик, потом все стихло

Теперь Олд Шеттерхэнда и его друзей снова вывели из палатки, чтобы привести на место судилища. Четверо или пятеро краснокожих тащили собак на крепких ремнях назад, в глубь лагеря. Возможно, звери учуяли следы белых и один из псов едва не сорвался, оглядываясь по сторонам. Заметив охотников, он одним прыжком вырвался и помчался к ним. Те, кто видел это, издали крик ужаса, ибо пес был такой огромный и сильный, что человеку, казалось, справиться с ним просто невозможно. Но ни один индеец не стал в него стрелять, поскольку зверь был очень ценен. Джемми вскинул ружье и прицелился.

— Стой, не стрелять, — приказал Олд Шеттерхэнд. — Краснокожие не простят нам смерть этакого гиганта. Я хочу им заодно показать, что может сделать кулак белого охотника.

Эти слова были произнесены на ходу. Вообще, все произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем можно рассказать или описать. Собака покрыла большое расстояние гигантскими прыжками всего за десять или двенадцать секунд. Олд Шеттерхэнд выскочил ей навстречу, держа руки внизу.

— Ты погиб! — крикнул ему Большой Волк.

— Не торопись! — едва успел ответить охотник.

Пес был рядом. Он раскрыл утыканную острыми зубами пасть и с хищным рычаньем бросился на человека. Тот внимательно следил за зверем, а когда собака прыгнула и какой-то момент находилась в воздухе, охотник кинулся к ней навстречу с распростертыми руками. Человек и зверь обнялись. Олд Шеттерхэнд успел ударить метившего в горло пса сзади по затылку, одновременно крепко прижав к себе голову собаки, которая никак теперь не могла его укусить. Охотник сдавил руки еще крепче, и пес перестал сопротивляться, слабо дрыгнул лапами и вяло свесил их. Резким движением охотник отодвинул левой рукой голову бестии прочь от себя, в тот же миг ударив зверя по морде правым кулаком, потом с силой, как можно дальше, отшвырнул его от себя.

— Вот он лежит, — крикнул он, тяжело дыша и разворачиваясь к вождю. — Свяжите его, чтобы он, когда проснется, не натворил бед.

— Уфф, уфф, уфф! — слетело с губ пораженных индейцев. Никто бы из них не рискнул сделать подобное, ибо считал такое невозможным. Большой Волк приказал убрать зверя, после чего подошел к Олд Шеттерхэнду и произнес искренне и удивленно:

— Мой белый брат герой. Он не дал кровожадному псу разорвать и убить себя, а свалил на землю. Ни один краснокожий так крепко не стоит на ногах, и ничья грудь не смогла бы выдержать подобного удара, после которого были бы переломаны ребра. Почему Олд Шеттерхэнд не стрелял?

— Потому что не хотел лишить вас такого превосходного зверя.

— Какая неосторожность! Он бы разорвал тебя!

— Хо! Ни один пес не разорвет Олд Шеттерхэнда! Что думают делать дальше воины юта?

— Они будут держать совет, на котором решится ваша судьба, ибо пришло к тому время. Не желают ли бледнолицые попросить о сострадании?

— Сострадании? Не сошел ли ты с ума? Спроси меня лучше, склонен ли я испытывать жалость к вам!

Вождь, чей взгляд выражал одновременно удивление и восхищение, повел белого за круг краснокожих, где должны были сидеть четверо вестменов, чтобы не слышать совета. Потом он расположился на том самом месте, что занимал прежде.

Глаза охотника были направлены, естественно, на столбы с жестоко казненными бледнолицыми.

Тем временем началось решающее заседание, которое проводилось исключительно по-индейски. Первым долго говорил Большой Волк, за ним последовали один за другим вожди, затем Волк начал снова, потом опять другие. Обычные воины не имели права говорить, они стояли в кругу и слушали, преисполненные глубокого уважения. Индеец немногословен, но на совете он говорит охотно и много. Есть краснокожие, знаменитые своим ораторским искусством.

Совещание отняло добрых два часа — долгое время для тех, чья судьба зависела от его результата. Наконец, громкое и всеобщее «хуг!» возвестило об окончании заседания. Привели белых; они должны были войти внутрь круга, чтобы там выслушать свою судьбу. Большой Волк поднялся известить их об этом:

— Четверо бледнолицых уже слышали, почему мы вырыли топор войны, и я не хочу повторяться. Мы поклялись убивать всех белых, которые попадут в наши руки, и я не могу для вас сделать никаких исключений. Вы следовали сюда со мной, чтобы покориться решению совета, и обещали мне не оказывать сопротивления. Мы знаем, что вы друзья красных людей, и поэтому вы не разделите участь тех бледнолицых, которые попадут к нам в руки. Те сразу пойдут к столбу пыток, но вы будете бороться за свою жизнь.

Он сделал паузу, которой Олд Шеттерхэнд тотчас воспользовался:

— С кем? Вчетвером против вас всех? Хорошо, я согласен. Мое Ружье смерти многих из вас отправит в Страну Вечной Охоты!

Он поднял штуцер. Вождь не смог полностью скрыть свое беспокойство, он невольно сделал движение рукой, словно хотел защититься, и ответил:

— Олд Шеттерхэнд ошибается, каждый из вас будет иметь противника и будет с ним бороться. Победитель получит право убить побежденного!

— Согласен. Но кто имеет право выбирать противника, мы или вы?

— Мы. Я объявлю вызов, на который отзовутся те, кто пожелает.

— А как мы будем сражаться или каким оружием?

— Как определят те, кто выйдут бороться с вами.

— А! Значит, наши желания не будут учитываться?

— Нет.

— Это несправедливо.

— Нет, справедливо. Не забывай, сила и преимущество на нашей стороне, а значит, мы можем требовать.

— Преимущество? Какое?

— Вас только четверо.

— Хо! Что все ваше оружие против моего Ружья смерти! Только тот, кто боится, требует для себя преимуществ перед другими.

— Боится? — переспросил Волк, блеснув глазами. — Ты хочешь оскорбить меня? Ты утверждаешь, что мы боимся?

— Я не говорю о вас, а говорю в общем. Если плохой бегун бежит на спор с лучшим, он позаботится о том, чтобы иметь преимущества. Выставляя нас в невыгодном положении, ты даешь мне право думать, что считаешь вестменов лучшими воинами, чем вы. Но я не стал бы делать подобное, будучи вождем юта.

Большой Волк на некоторое время опустил глаза. Он не мог не признать правоту охотника, но должен был остерегаться соглашаться с ним, поэтому сказал:

— Мы и так сделали много снисхождений, и большего вы не вправе требовать! Боимся мы вас или нет, вы узнаете во время борьбы.

— Хорошо, но я требую честных условий.

— Что ты понимаешь под ними?

— Ты говоришь, что победитель имеет право убить побежденного. Если я одолею твоего воина и убью его, могу я потом свободно покинуть это место?

— Да.

— И мне никто ничего не сделает?

— Нет, но ты не победишь. Ни один из вас не победит!

— Я тебя понимаю. Вы сделаете выбор среди тех воинов и определите такой способ борьбы, чтобы мы заведомо проиграли? Не ошибись, вождь! Все может быть по-другому, нежели ты задумал.

— Что будет, я знаю точно, а потому выставляю еще одно условие — победитель получает всю собственность побежденного.

— Такое условие действительно необходимо, поскольку иначе вряд ли кто вызовется бороться с нами.

— Поостерегись! — пригрозил вождь. — Ты должен просто ответить, согласен ты или нет.

— А если мы не согласимся?

— Тогда вы нарушите ваше обещание, поскольку ты сказал, что вы не будете сопротивляться.

— Я сдержу обещание, но хочу получить ваше слово, что тот из нас, кто выйдет победителем из борьбы, должен считаться вашим другом.

— Я обещаю тебе это.

— Мы должны раскурить трубку мира!

— Ты мне не веришь? — Большой Волк пристально взглянул на белого охотника.

Олд Шеттерхэнд понял, что сейчас должен умерить свой пыл, если не хочет лишиться прежде достигнутых преимуществ, поэтому он ответил:

— Ладно, верю. Спроси своих воинов, кто из них желает бороться!

Среди индейцев наступило большое оживление. Они горячо обсуждали что-то и кричали. Олд Шеттерхэнд тем временем обратился к своим друзьям:

— К сожалению, я не могу натянуть струны туже, иначе они порвутся, но полученными условиями я отнюдь не удовлетворен.

— Сейчас надо согласиться, тогда впоследствии сможем рассчитывать на что-нибудь лучшее, — заметил Длинный Дэви.

— Что касается меня, то у меня забот нет. Мне любопытно, какого противника найдут они против меня.

— Это ясно как Божий день.

— Кого?

— Им будет сам Большой Волк. Никто другой не вызовется, и ему придется спасать честь своего племени. Он великан, прямо-таки настоящий слон.

— Ба! Я не боюсь. Но вы! Вам выберут опаснейших бойцов и каждому определят способ борьбы, в котором он неопытен. К примеру, мой противник не выйдет ко мне с голыми руками.

— Поживем — увидим, — сказал Джемми.

— Сейчас заботы и страхи бесполезны. Напряжем мускулы и будем держать глаза открытыми!

— А разум светлым и ясным, — добавил Хромой Френк. — Что касается меня, то я спокоен, как верстовой столб. Я вовсе не знаю, что произойдет дальше, но что мне нисколечки не боязно — это действительно правда. Эти юта сегодня познакомятся с саксонским морицбуржцем! Я буду сражаться, и искры нашей борьбы долетят до самой Гренландии!

Теперь среди краснокожих снова воцарился порядок. Опять образовали круг, и Большой Волк вывел вперед двух воинов, которые, как он представил, вызвались по собственной воле.

— Укажи пары! — потребовал Олд Шеттерхэнд.

Вождь пододвинул первого к Длинному Дэви и сказал:

— Вот стоит Пагу-ангаре, Красная Рыба, который решит вопрос жизни и смерти плаванием с этим бледнолицым.

Краснокожему выпал хороший выбор. Длинному, сухому как щепка Дэви нелегко будет плыть по воде; по крайней мере, так казалось внешне. Вышедший краснокожий имел мускулистые округлые бедра, широкую мощную грудь и сильные мышцы рук. Он непременно был лучшим пловцом племени, и если бы носил какое-либо другое имя, все равно об этом можно было догадаться по полному презрения взгляду, который он бросал на Дэви.

Затем вождь выставил напротив Джемми высокого, очень широкоплечего человека, чьи мускулы казались гигантскими опухолями, и сказал:

— Это Намбо-ават, Большая Стопа, он станет бороться с толстым бледнолицым. Они будут стоять связанные спиной друг к другу с ножом в правой руке, и тот, кто первый бросит другого на землю, может его заколоть.

Большая Стопа носил свое имя по полному праву. У него были такие огромные ступни, что, казалось, он стоял на них незыблемо, подобно гранитной скале.

Теперь вышел третий — костлявый парень, ростом не менее четырех локтей, с узкой, но выпуклой грудью и бесконечно длинными руками и ногами. Вождь поставил его перед Хромым Френком:

— А вот стоит То-ок-тей, Скачущий Олень.

Бедный Хромой Френк! Два семимильных шага этого Оленя едва покрылись бы и десятью шажками малыша. Да, краснокожие крепко позаботились о своих преимуществах.

— А кто борется со мной? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Я, — ответил Большой Волк гордым тоном, распрямив свою богатырскую фигуру. — Ты думаешь, мы боимся? Я покажу тебе, что ты ошибаешься!

— Я рад этому, — ответил белый дружелюбно. — До сих пор моими противниками всегда были вожди.

— Считай, что ты побежден!

— Олд Шеттерхэнд непобедим!

— Овуц-ават тоже! Кто смог бы рассказать, что победил меня?!

— Сегодня об этом скажу я!

— А я буду хозяином твоей жизни!

— Сражаются не речами, а ружьями!

Олд Шеттерхэнд сказал это с легкой иронией; он знал, что вождь не согласится. И действительно, тот быстро ответил:

— Я не буду иметь дело с твоим Ружьем смерти. Нас рассудят нож и томагавк!

— Я удовлетворюсь и этим.

— Ты скоро станешь трупом, а я — владельцем всего твоего имущества и коня!

— Я знаю, что мой конь возбуждает твой аппетит, но Волшебное ружье еще ценнее. Может, начнешь с него?

— Оно мне не нужно, и также никто другой не испытывает желания завладеть твоим ружьем, ибо кто его коснется, застрелит своих лучших друзей. Мы зароем Ружье смерти глубоко в землю, и пусть оно там сгинет!

— Тогда пусть тот, кто коснется его при этом, будет предельно осторожен, иначе навлечет несчастье на все племя ямпа-юта. А теперь скажи, когда и в какой последовательности пройдут поединки?

— Сначала будут плавать. Но я знаю, что христиане перед смертью предаются своим обычаям, полным тайн. Я дам вам на это время, которое вы, бледнолицые, называете часом.

Краснокожие замкнули круг вокруг белых, но сделали это снова только для того, чтобы воочию убедиться, как испугались бледнолицые предстоящих поединков с сильными противниками. Но к их разочарованию они ничего подобного не увидели и снова разошлись. Казалось, теперь индейцы не интересовались охотниками, но те хорошо знали, что за ними зорко наблюдают. Они сидели напротив друг друга и взвешивали свои шансы. Над Длинным Дэви нависла самая серьезная опасность, ибо он был первым, кому предстояло бороться за свою жизнь. Выражение его лица не казалось совсем уж отрешенным, но все же было весьма серьезным.

— Красная Рыба! — пробурчал он. — Естественно, этот мерзавец получил свое имя за то, что отлично плавает.

— А ты? — осведомился Олд Шеттерхэнд. — Я видел, как ты плавал, но только во время купания или при переправе. Как у тебя насчет навыков?

— Не слишком хорошо.

— Увы.

— Да, увы! Я же не виноват, что мои кости такие тяжелые. Мне кажется, что тяжелее их вообще не существует!

— Значит, с быстротой ничего не выйдет. Но ты ведь выдержишь?

— Выдерживать? Ба! Сколько угодно. Сил у меня достаточно, вот только со скоростью не все ладно, а потому, пожалуй, придется отдать свой скальп.

— Это еще посмотрим. Я не теряю надежды. Ты умеешь плавать на спине?

— Да, кажется, так легче.

— Естественно! Опыт показывает, что худые и нетренированные люди так плавают быстрее. Стало быть, ложись на спину, смело откидывай голову подальше в воду, а ноги поднимай повыше, регулярно и сильно толкайся ими, а вдох делай только тогда, когда руки будут под спиной.

— Well! Но все это напрасно, поскольку Красная Рыба все равно опередит меня.

— Возможно, что и нет, если удастся моя хитрость.

— Какая?

— Ты должен плыть по течению, а он против.

— Разве можно так сделать? Здесь, в озере, есть течение?

— Предполагаю, что да. Если оно отсутствует, то ты, конечно, проиграешь.

— Мы даже не знаем, где я должен плыть.

— Разумеется, там, на озере, которое, скорее, представляет собой пруд шагов пятьсот в длину и триста — в ширину, как мне кажется отсюда. Воды, низвергающиеся со скал, вливаются в него большим потоком и, похоже, идут к левому берегу. Это, стало быть, дает в итоге течение, которое идет вдоль того берега и дальше, покрывая три четверти длины озера, как раз до того места, откуда из водоема вытекает речка. Если повезет, я постараюсь сделать так, что ты, благодаря этому течению, побьешь своего противника.

— Вот должна быть потеха, сэр! Я полагаю, что, если мне это удастся, придется проткнуть парня?

— А ты этого хочешь?

— Во всяком случае, он бы меня не пощадил, хоть ради моего скарба.

— Это верно. Но нам же на пользу быть снисходительными.

— Отлично! А что вы будете делать, если он победит меня и бросится на меня с ножом? Я же не имею права защищаться!

— В этом случае я сумею добиться, чтобы со смертельным ударом подождали, пока не закончатся все поединки, а там посмотрим.

— Well, хоть какое-то утешение, даже в худшем случае. Теперь я спокоен. Но, Джемми, как обстоят твои дела?

— Не лучше, чем у тебя, — ответил Толстяк. — Мой противник зовется Большой Стопой. Знаешь, что это значит?

— Ну?

— Он так крепко стоит на ногах, что никто его не опрокинет. А я? Я, который на две головы ниже, разве смогу? У него мускулы гиппопотама! Что против них мое сало?

— Не дрейфь, дорогой Джемми, — успокоил его Олд Шеттерхэнд. — Я точно в таком же положении. Вождь значительно выше и шире меня, хотя в ловкости он, пожалуй, уступит и, как мне кажется, в мускульной силе тоже.

— Да, ваша сила просто феноменальна, но это исключение. Что я против этого большеногого! Я буду защищаться, как смогу, но все равно мне не выиграть. Да, если бы здесь было что-то подобное течению, какая-нибудь хитрость!

— Хитрость есть! — воскликнул Хромой Френк. — Если бы я имел дело с этим Флорианом, мне вовсе не было бы страшно.

— Что? Да ты еще слабее, чем я!

— Телом да, но не духом. А главное — победить духом! Ты меня понимаешь?

— Что мне делать с моим духом против такой горы мышц!

— Видишь, какой ты! Всегда и везде ты знаешь все лучше меня, но когда речь зашла о жизни и скальпе, ты увяз, как муха в пахте — барахтаешься руками и ногами, а выбраться не можешь.

— Так выкладывай свою затею, если она хороша!

— Затея! Что за речи! Мне не нужны никакие затеи, я и без затей всегда остроумен. Вдумайся только в свое положение! Вы оба стоите спиной друг к другу и связаны вместе одной веревкой на поясе, прямо как прекрасные созвездия Сиамских Близнецов в Млечном Пути. Каждый получит по ножу, а потом начнется баталия. Кому удастся подмять под себя другого, тот в выиграл. Но как можно в таком положении подчинить себе противника? Только если вышибить опору из-под ног, а как этого добиться — крепко пнуть сзади по икре или обвить ступней его ногу и попытаться его бросить. Прав я или нет?

— Прав, ну а дальше?

— Тише! Все должно делаться обдуманно, и никакой спешки! Если эксперимент удастся, противник кувыркнется носом, и ты окажешься сверху, правда, спиной к спине. При этом главное самому не потерять равновесие! Собственно, почему вы не должны стоять лицом друг к другу?! Кроется ли у краснокожих за этими обратными державными пропорциями какой-либо подвох, пока не могу раскусить, но знаю точно, что их коварство принесет тебе только пользу.

— Это каким образом? Скажи же, наконец! — не выдержал Джемми.

— Боже праведный, я уже четверть часа толкую! Так слушай! Краснокожий попытается сзади зацепить тебя ногой, чтобы вывести из равновесия. Тебе это не причинит вреда, поскольку при твоих конфессабельной толщины икрах ты почувствуешь пинок лишь четырнадцать месяцев спустя. Но ты выждешь момент, когда он снова ударит, а значит, будет стоять только на одной ноге. Тут ты что есть мочи наклонишься вперед и поднимешь его на спину, быстро разрежешь веревку или ремень, которым вы связаны, пополам и перебросишь его рывком через голову. Затем мгновенно выпрямишься, схватишь этого типа за глотку и приставишь ему к сердцу нож. Ты понял меня, старое решето?

Олд Шеттерхэнд протянул малышу руку и произнес:

— Френк, ты необыкновенный малый! Я бы действительно лучше не придумал. Твоя идея превосходна и должна помочь.

Честное лицо Френка засветилось от восторга, когда он стиснул поданную ему руку. Он ответил:

— Ладно, ладно, дорогой обер-мейстер! Стоит ли таких похвал то, что само собой разумеется! Мои заслуги и астры цветут где-то в другом месте. Но сейчас это лишнее подтверждение того, что бриллиант часто принимается неразумным человеком за кирпич. Поэтому дума…

— За голыш, а не за кирпич, — рискнул прервать его Джемми. — О, Небо! Где те алмазы величиной с кирпич!

— Молчи уж, ты, старый неисправимый спорщик! Я спасаю тебе жизнь моим духовным превосходством, а ты вместо благодарности бросаешь мне в голову нешлифованные кирпичи! Экий молодчина с такими причудами! Ты хоть раз находил алмаз?

— Нет.

— Тогда не говори о таких вещах!

— А ты находил?

— Да. Один стекольщик из Морицбурга потерял алмаз, а я подобрал его в ложбине. Тогда я был молод и получил за свою честность подарок, которому цены не было. Стекольщик являлся еще и лавочником, он подарил мне глиняную трубку за два пфеннига и полпачки табака за три. Это оставило в моей памяти неизгладимый след, и ты сам видишь, как квалифицированно я могу теперь рассуждать об алмазах. Если ты не перестанешь задираться, дело зайдет так далеко, что я откажу тебе в дружбе, а потом посмотрю, смог бы ты без меня существовать в этом мире. Но здесь все же не место и не время для ссор и споров! Мы все стоим перед последней жизненной чертой и свято обязаны помогать друг другу словом и делом. Если нам суждено быть приконченными в один час, зачем же мы продолжаем вредить бесценному здоровью и укорачиваем нашу жизнь грубостью? Я думаю, сейчас как раз время взяться за ум!

— Абсолютная правда, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Давайте подумаем о том, что нам предстоит. Джемми, пожалуй, сделает свое дело — по нему видно, что у него на сердце полегчало. А что предпримешь ты сам, дорогой Френк?

— Дорогой Френк! — не без восторга повторил малыш. — Как прекрасно звучит на слух! Это действительно что-то другое, когда поддерживаешь отношения с образованными джентльменами! Что я предприму? Ну, буду бежать, что же еще?

— Это понятно, но ты отстанешь! На каждый его шаг тебе потребуются три!

— О, Боже мой!

— Вопрос в том, какое расстояние ты должен пробежать и выдержишь ли ты. Как у тебя с дыхалкой?

— Превосходно. У меня легкие как у шмеля — могу жужжать и зудеть весь день, а воздух еще останется! Этому я вынужден был научиться, будучи помощником королевского лесничего в Саксонии.

— Но с таким длинноногим индейцем ты не сможешь соревноваться!

— Хм! Это еще вопрос!

— Его называют Скачущим Оленем, а, стало быть, быстрота его козырь.

— Какая мне разница, как он зовется, если я скорее достигну цели, чем он.

— Но сейчас это невозможно!

— Ого! Почему нет?

— Я уже сказал, и ты сам согласился. Сравни твои ноги и его!

— Ах вот в чем дело — ноги! Вы, стало быть, думаете, все зависит от них?

— Естественно! От чего другого могут зависеть состязания по бегу, в которых к тому же речь идет о жизни и смерти?

— От ног — да, но вовсе не обязательно от тех, что длиннее. Большей частью все зависит от головы.

— Но она не побежит вместе с ногами.

— Как раз побежит. Или мои ноги поскачут впереди отдельно, а тело останется ждать, пока они вернутся? Рискованный эксперимент! Если бы они не вернулись, я остался бы сидеть, пока не выросли бы новые, а это когда будет! Нет, голова должна быть вместе с ногами, поскольку она выполняет главную работу.

— Я не пойму тебя! — воскликнул Олд Шеттерхэнд, совершенно удивленный спокойствием Хромого Френка и его шутками.

— Я тоже нет, по меньшей мере, пока еще нет. Сейчас я знаю только, что одна хорошая мысль лучше сотни шагов или скачков, которые могут и не привести к цели.

— Так у тебя есть мысль?

— Еще нет. Но думаю, если я смог дать хороший совет Джемми, то себя не брошу на произвол судьбы, Пока я не знаю, где я должен бежать. Когда это решится, увижу, пожалуй, где и как вбить крючочек. Не бойтесь за меня! Это говорит мне мой внутренний тенор, так что я пока еще не повернулся спиной к этому свету. Я был рожден для большего, а всемирно-исторические личности никогда не умирают до выполнения своей миссии, да еще в стороне от благ цивилизации!

Тем временем снова подошел Большой Волк с другими вождями, чтобы вызвать белых к озеру, где должны были состояться состязания по плаванию.

Когда охотники достигли берега, кишевшего людьми всех возрастов, Олд Шеттерхэнд убедился в том, что не ошибся, ибо течение действительно существовало. Озеро имело форму эллипса. Сверху в узкую его часть сбегала горная речушка и текла сначала вдоль левого длинного берега, а потом, поворачивая по нижней узкой части, — к находившемуся со стороны правого длинного берега истоку реки, бурлившему неподалеку от места впадения в озеро горного потока. Это течение, не бросавшееся в глаза, следовательно, делало почти круг и покрывало три четверти периметра водоема. Если Дэви им воспользуется, он спасен.

Женщины, девушки и дети рассыпались по берегу. Воины спустились к нижней узкой части озера, ибо там должно было начаться состязание. Все глаза были направлены на обоих противников.

Красная Рыба смотрел на воду гордо и самоуверенно. Дэви тоже, казалось, был спокоен, но его кадык находился в постоянном движении, что было признаком сильного внутреннего волнения.

Наконец Большой Волк повернулся к Олд Шеттерхэнду:

— Можно начинать?

— Да, но мы еще не знаем условий, — ответил охотник.

— Вы их услышите. Оба войдут в воду прямо здесь, передо мной. Когда я хлопну в ладоши, они начнут плыть. Они проплывут вокруг всего озера один раз, но все это время должны держаться от берега на расстоянии длины тела одного человека. Кто свернет, чтобы срезать путь, — побежден. Тот, кто первым окажется здесь, убьет другого ножом.

— Хорошо! Но в какую сторону они поплывут? Направо или налево?

— Налево. А вернутся наоборот.

— Они поплывут рядом?

— Конечно!

— Значит, мой спутник будет справа от Красной Рыбы?

— Нет, наоборот.

— Почему?

— Потому что тот, кто поплывет слева — ближе к берегу, а значит, проложит большее расстояние.

— Тогда это несправедливо. Ты не любишь ложь и согласишься, что будет честнее, если они поплывут в разные стороны. Один возьмет направо, другой — налево. Они оба будут двигаться вверх, а потом каждый вдоль противоположного берега вернется назад.

— Ты прав, — согласился вождь. — Но кто справа, а кто слева?

— Чтобы и здесь торжествовала справедливость, пусть решит жребий. Смотри, я беру два стебелька травы, и оба пловца делают выбор. Кто вытянет длинный, поплывет налево, кто короткий — направо.

— Хорошо, пусть будет так! Хуг!

Последнее слово, к счастью для Дэви, говорило о том, что от этого решения теперь никто не откажется. Олд Шеттерхэнд сорвал два стебля, но так, что она оказались совершенно одинаковыми. Сначала он подошел к Красной Рыбе и дал выбрать ему, потом отдал Дэви его стебель, но в тот момент, когда тот брал травинку, крепко зажал ее пальцами, и маленький кусочек остался у него в руке. Стебли сравнили. У Дэви оказался короткий, а, следовательно, он должен был плыть направо. Его противник не выказал ни малейшего неудовольствия. Он, похоже, не чувствовал никакого подвоха. На лице Дэви появилась улыбка. Он осмотрел гладь озера и шепнул Олд Шеттерхэнду:

— Я не знаю, как мне достался маленький стебелек, но он спасет меня, ибо надеюсь, что причалю скорее. Течение сильное и задаст ему много хлопот.

Он сбросил верхнюю одежду и встал в мелкой воде. Красная Рыба сделал то же самое. В этот момент вождь хлопнул в ладоши — прыжок, и оба уже оказались на глубине и быстро гребли вдоль берега в противоположные друг от друга стороны.

— Дэви, держись! — заорал Хромой Френк вслед своему другу.

Сначала они плыли одинаково. Индеец греб медленно, будто гладил, но его гребки были широкими и полными сил, словно он чувствовал себя в воде как дома. Он смотрел только перед собой, лишь иногда оглядываясь, чтобы взглянуть на белого. Дэви плыл неспокойно, рывками. Он был неопытным пловцом и постоянно сбивался с ритма движений. Ему никак не удавалось поймать момент, поэтому он лег на спину, и дело пошло лучше. Течение было здесь незначительным, но все же делало за него половину работы, подгоняя вперед, и он не отставал от краснокожего. Пока они оба плыли вдоль длинных берегов эллипсообразного озера.

Вскоре индеец начал смекать, что ему досталась более тяжелая дистанция. Он преодолел большую часть озера, приближаясь к самому устью горного потока, но с каждым движением чувствовал, что течение усиливается. Пока еще он имел достаточно сил, но вскоре стало заметно, что он начинает напрягаться. Краснокожий сильно отталкивался от воды и при каждом толчке вылетал из озера на полгруди.

На другой стороне, у Дэви, течение становилось все слабее, но его направление пока благоприятствовало ему. Дошло до того, что он сам стал плыть все более и более размеренно, работал правильно и обдуманно, следил за каждым своим успешным толчком и быстро избавлялся от ошибочных и лишних гребков. Поэтому его быстрота удвоилась, и вскоре он стал опережать краснокожего, что побудило последнего еще больше напрячь силы, вместо того чтобы сэкономить их для преодоления дальнейших трудностей.

Теперь Дэви приближался к стоку речки. Течение стало сильнее, оно готово было подхватить его и унести прочь из озера. Он с трудом боролся с ним и снова потерял преимущество перед краснокожим. Наступил момент, от которого сейчас зависело все.

Спутники стояли на берегу и с большим напряжением следили за каждым его движением.

— Краснокожий снова его догоняет, — с тревогой заметил Джемми. — Дэви пропал.

— Если он еще хотя бы на три локтя продвинется дальше, — ответил Олд Шеттерхэнд, — он преодолеет течение и спасется.

— Да, да, — согласился Френк. — Кажется, он это понял. Как он работает, какой у него ритм! Так, хорошо, он идет вперед… он вырвался! Аллилуйя, ура!

Длинному удалось одолеть течение, и теперь он очутился в спокойной воде. Вскоре он оставил позади правый длинный берег, в то время как краснокожий все еще никак не мог преодолеть своей левой части. Дэви повернул вдоль узкого берега к месту впадения горного потока. Индеец заметил это и заработал как сумасшедший, чтобы спасти свою жизнь, но каждый мощный толчок едва ли выбрасывал его на локоть вперед, в то время как Дэви мчался с удвоенной скоростью. Теперь последний достиг места впадения горного ручья, вода которого подхватила его и увлекала за собой вниз. Он уже преодолевал последнюю треть своего пути, когда индеец только-только осилил первую. Оба пролетели мимо друг друга.

— Ура! — не смог сдержаться Дэви, едва не захлебнувшись. Краснокожий ответил издали лишь яростным воем.

Преодолеть остаток пути теперь для Дэви не составляло труда, и он с радостью плыл к берегу. Ему оставалось лишь тихо подгребать, чтобы соблюдать вышеописанную дистанцию. Постепенно течение становилось слабее, и он должен был снова взяться за работу, что давалось ему легко, будто он всю жизнь только и плавал. Дэви достиг условленного места и выбрался на сушу. Когда он обернулся, то увидел, что индеец только что достиг истока реки и там снова боролся с течением.

Раздался короткий, но пронизывающий до мозга костей вой краснокожих, который свидетельствовал о том, что Красная Рыба проиграл и обречен на смерть. Но Дэви прежде всего быстро облачился в одежду и побежал к своим спутникам, приветствуя их на бегу, словно воскресший.

— Кто бы мог подумать! — едва смог вымолвить он, тряся руки Олд Шеттерхэнда. — Я победил лучшего пловца юта!

— Благодаря травинке, — улыбнулся охотник.

— Как вам это удалось?

— Об этом потом. Это была лишь маленькая уловка, которую вряд ли стоит называть мошенничеством, ибо речь шла о спасении твоей жизни, и оно не наносило краснокожим никакого вреда.

— Именно так! — подтвердил Фрэнк, бесконечно счастливый победой своего друга. — Твоя жизнь висела даже не на волоске, а на былинке! То же самое и с бегом. Ноги — это далеко еще не все! Кто знает, какой стебелек принесет спасение мне. Конечно, без ног тут не обойтись… Смотрите туда, вот он, Несчастная Рыба!

Индеец появился справа через пять минут после белого. Он поднялся на берег и сел там, отвернувшись к воде. Ни один из краснокожих не удостоил его даже взором, ни один не двинулся с места — они ждали, что Дэви нанесет смертельный удар.

Тут из толпы вышла одна из скво, ведущая в каждой руке по ребенку. Она подошла к проигравшему. Тот притянул к себе одно дитя справа, другое — слева, потом отстранил обоих, подал женщине руку и велел удалиться. Затем он поискал глазами Дэви и крикнул ему:

— Нани вич, не покай! [356]

У бравого Дэви едва не навернулись слезы. Он взял женщину с детьми и снова подтолкнул ее к мужу, сказав при этом на смеси английского и языка юта, которым не владел:

— Ни вич, ни покай!

Охотник повернулся и отошел к своим спутникам. Все юта видели и слышали, что произошло, а их вождь спросил:

— Почему ты его не убиваешь?

— Я дарю ему жизнь.

— Но если бы победил он, ты был бы убит!

— Но он не победил, а, стало быть, не может этого сделать. Пусть живет.

— Ты не берешь его собственность? Его оружие, его коня, его жену и детей?

— Такое мне и в голову не приходило! Я не грабитель. Пусть он оставит себе все, что имеет.

— Уфф, я не понимаю тебя! Он действовал бы умнее.

Остальные краснокожие, казалось, тоже не понимали поступка бледнолицего. Взгляды, которые они на него бросали, ясно говорили об их удивлении. Ни один из них не отказался бы от своего права, даже если бы речь шла о сотне человеческих жизней. Красная Рыба убрался прочь. Он также не мог понять, почему белый не ударил его ножом и не оскальпировал. Он стыдился своего поражения и посчитал лучшим исчезнуть с глаз долой.

Но одна благодарность все же прозвучала. Женщина подошла к Длинному Дэви и протянула руку, подняв также руки детей, и произнесла несколько негромких слов, смысл которых Дэви не понял, но мог легко догадаться.

Теперь к вождю приблизился Намбо-ават, Большая Стопа, и спросил, можно ли начинать состязание со вторым бледнолицым. Большой Волк кивнул и приказал идти к определенному месту. Оно находилось вблизи двух столбов пыток. Там, как и прежде, снова был образован широкий круг, в середину которого вождь вывел Большую Стопу. Олд Шеттерхэнд сопровождал Толстяка Джемми. Он делал это, чтобы пресечь какие-либо коварные намерения против последнего.

Оба борца разделись до пояса и стали спиной друг к другу. Голова Джемми не доставала даже плеча краснокожего. Вождь держал в руках лассо, которым крепко связал обоих. Ремень прошел краснокожему по линии бедер, белому — опоясывал грудь. Случайно, но к выгоде последнего, концы лассо оказались длинными и болтались, поэтому вождь вынужден был накинуть на грудь толстяка петлю.

— Теперь тебе не нужно разрезать ремень, надо только распустить петлю, — словно невзначай бросил ему по-немецки Олд Шеттерхэнд.

Каждый получил в руку нож, и поединок начался. Вождь сразу отступил назад, и Олд Шеттерхэнд последовал за ним.

— Проткни его, Джемми, и не дай себя бросить! — напутствовал Хромой Френк. — Ты знаешь, если он заколет тебя, я навсегда овдовею и осиротею, но ты же не хочешь этого! Бодни его только и качни как следует!

Краснокожий тоже слышал со всех сторон ободряющие возгласы. Он отвечал:

— Я не Красная Рыба, позволивший одолеть себя. Я раздавлю и распотрошу эту толстую жабу, висящую у меня на спине.

Джемми молчал. Он смотрел спокойно и серьезно, хотя и выглядел очень забавно на фоне краснокожего гиганта. Он предусмотрительно держал лицо отвернутым в сторону, чтобы наблюдать за движением ног краснокожего. Начинать борьбу было не в его интересах и не входило в его намерения; он хотел уступить инициативу индейцу.

Тот долгое время стоял спокойно и неподвижно; он собирался внезапным броском застать врасплох своего противника, но это ему не удавалось. Когда он вроде бы совершенно случайно продвинул свою ступню назад, чтобы подставить Джемми ногу, тот отвесил ему такого пинка своей массивной лапой по другой, твердо стоящей ноге, что индеец чуть было не упал.

Но теперь атака следовала за атакой. Краснокожий был явно сильнее, но белый — осторожнее и осмотрительнее. Первый постоянно пребывал в ярости из-за тщетности своих усилий, но, чем больше он бушевал и подставлял подножки, тем спокойнее становился последний. Борьба, похоже, затянулась, и интерес к ней остывал, поскольку не было заметно ни малейших преимуществ ни одного, ни другого. Но тем быстрее должна была быть развязка, замысленная коварным индейцем.

Тот до сих пор своим поведением преследовал лишь одну цель — сделать своего противника осторожным. Белый должен понять, что никакой другой способ нападения со стороны индейца не мог достичь и не достигнет успеха. Но теперь вдруг индеец вцепился в лассо, резко натянул его так, что освободил себе некоторое пространство для поворота, и развернулся кругом — но попытка не удалась.

Если бы Большая Стопа сумел бы повернуться к белому лицом, то просто задавил бы его своей массой, но хитрюга Джемми был начеку. Хромой Френк также заметил коварные намерения краснокожего и за долю секунды до поворота крикнул Толстяку:

— Сбрось его, он разворачивается!

— Да знаю я! — прокряхтел Джемми.

В момент произнесения этих слов, когда краснокожий осуществил свой разворот лишь наполовину и, стало быть, нетвердо стоял на ногах, Толстяк резко нагнулся, рванув вверх своего противника, и быстро распустил петлю. Лассо ослабло. Краснокожий, беспомощно хватаясь руками за воздух, кувыркнулся над головой Джемми и грохнулся оземь, при этом выронив нож. Мгновенно Толстяк встал над ним на колени, схватил его левой рукой за горло, а правой приставил к сердцу клинок.

Возможно, Большая Стопа и собирался защищаться, но кувырок его ошеломил, а глаза Толстяка сверкали так близко и угрожающе, что он посчитал лучшим лежать без движений. Джемми метнул на вождя взгляд и спросил:

— Согласен, что он проиграл?

— Нет, — ответил тот и подошел к ним.

— Почему? — тотчас вмешался Олд Шеттерхэнд и тоже подскочил к борющимся.

— Он не побежден, ибо лассо развязано.

— В этом виноват сам Большая Стопа — он развернулся и тем самым вырвал ремень.

— Этого никто не видел. Пусти его! Он не побежден, и борьба начинается снова.

— Нет, Джемми, не отпускай! — приказал охотник. — Как только я скажу или если он рискнет пошевелиться, воткни ему нож в грудь!

Тут вождь гордо выпрямился:

— Кто здесь приказывает, ты или я?

— Ты и я, мы оба.

— Кто это сказал?

— Я. Ты вождь своих людей, а я предводитель своих, Ты и я, мы вдвоем, заключили договор об условиях борьбы. Кто не соблюдает этих условий, тот нарушает его, он лжец и обманщик!

— Ты рискуешь так говорить перед столькими красными воинами?

— Это не риск. Я говорю правду и требую справедливости и честности. Если мне нельзя больше говорить, тогда заговорит Ружье смерти.

Прежде вестмен опирался прикладом штуцера о землю, теперь же он демонстративно поднял его вверх.

— Так скажи, чего же ты хочешь? — спросил вождь, значительно понизив голос.

— Ты согласен, что эти двое должны были бороться, стоя спинами друг к другу?

— Да.

— Но Большая Стопа приподнял лассо и развернулся. Это так? Ты должен был видеть!

— Да, — согласился вождь после некоторого колебания.

— Умереть должен был тот, кто оказывался под другим. Ты помнишь условие?

— Я знаю его.

— Ну, кто лежит внизу?

— Большая Стопа.

— Так значит, кто побежден? — продолжал задавать вопросы Олд Шеттерхэнд, не давая вождю опомниться.

— Он… — вынужден был ответить тот, ибо охотник так держал штуцер, что его ствол почти касался груди индейца.

— Ты хочешь возразить?

Тяжелый взгляд буквально давил вождя. Он, несмотря на свою гигантскую фигуру, почему-то почувствовал себя совсем маленьким и дал ожидаемый ответ:

— Нет, побежденный принадлежит победителю. Скажи ему, что он может его убить.

— Мне не нужно этого говорить, поскольку он и сам все хорошо знает. Но он не сделает этого.

— Он хочет подарить ему жизнь?

— Это мы решим позже. Пусть до того момента Большая Стопа будет связан тем самым лассо, от которого он хотел освободиться.

— Зачем его связывать? Он никуда не сбежит.

— Ты ручаешься?

— Да.

— Чем?

— Всей моей собственностью.

— Хорошо. Пусть он идет, куда хочет, но после последнего поединка должен вернуться к своему победителю.

Джемми тем временем встал и оделся. Большая Стопа тоже вскочил, прорубив себе дорогу в толпе краснокожих, которые пока не знали, выказывать ему презрение, или нет.

Эти юта, пожалуй, еще ни разу не видели, чтобы какой-то белый, подобно этому Олд Шеттерхэнду, так обращался с ними и их вождем. Он был в их власти, но все же никто не осмеливался отказать ему в исполнении его требований. В этом была сила его личности и лишнее доказательство воздействия ореола, окутавшего истории и сказания о его подвигах.

Вождь, безусловно, был разозлен тем, что уже двое его лучших людей проиграли, да еще противникам, которых они, казалось, превосходили по всем статьям. Теперь его взгляд упал на Хромого Френка, и настроение его тотчас улучшилось. Этот малыш был явно не в состоянии догнать Скачущего Оленя. По меньшей мере, здесь краснокожих должна ждать победа.

Он дал знак Скачущему Оленю приблизиться, подвел его к Олд Шеттерхэнду и сказал:

— Этот воин бегает как ветер, и еще никому из бегунов не удавалось его опередить! Может, ты сразу скажешь своему спутнику, чтобы он сдался без борьбы?

— Нет.

— Он умер бы быстро и без позора.

— Разве не больший позор сдаться, не сражаясь? Разве ты не называл неодолимым Красную Рыбу и не говорил, что Большая Стопа задушит своего противника за пару минут? Ты думаешь, Скачущий Олень будет счастливее их, так гордо начинавших, но так тихо и скромно закончивших и убравшихся прочь?

— Уфф! — воскликнул Скачущий Олень. — Я состязался с оленем!

Олд Шеттерхэнд посмотрел на него внимательнее. Да, краснокожий по строению был прирожденный бегун, и его ноги, конечно, могли без устали покрыть большие расстояния. Но количество мозгов в его голове, похоже, никак не соответствовало длине ног.

Хромой Френк тоже приблизился и взглянул на Оленя.

— Что думаешь о нем? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Вылитый болван из Мейссена [357], который выпучил глаза перед блесткой жира в супе и не может найти бульона! — ответил в своей манере маленький саксонец.

— Ты думаешь, что сможешь с ним состязаться?

— Хм! Что касается его ног, то они в три раза длиннее моих. Но относительно серого вещества — надеюсь, у меня его не меньше. Давайте сначала попробуем узнать, на какую дистанцию будет бег. Может быть, головой я пробегу лучше и быстрее, нежели он ногами.

Олд Шеттерхэнд снова повернулся к вождю:

— Уже известно, где пройдут состязания по бегу?

— Да. Идем, я покажу тебе.

Олд Шеттерхэнд и Хромой Френк последовали за ним, выйдя из круга индейцев. Скачущий Олень остался позади — ему цель давно была известна. Вождь указал на юг и сказал:

— Видишь дерево, которое стоит на полпути к лесу?

— Да.

— Они должны бежать до него. Победит тот, кто три раза обежит вокруг и вернется первым.

Хромой Френк прикинул на глаз расстояние, а также оглядел удаленные южные окрестности, после чего заметил на английском, на котором он, как известно, разговаривал более правильно, чем на своем родном.

— Надеюсь, что честность будут соблюдать обе стороны.

— Ты хочешь сказать, что нас можно обвинить в нечестности? — повысил голос вождь.

— Да.

— Я ведь могу убить тебя за эти слова!

— Попробуй! Пули моего револьвера быстрее, чем твоя рука. Разве не разворачивался Большая Стопа, хотя ему это было запрещено? Разве это честно?

— Это была хитрость.

— Вот как! А подобная хитрость разрешена?

Вождь задумался. Скажи он «да», оправдал бы тем самым поведение Большой Стопы, и, быть может, дал бы повод пуститься на хитрости Скачущему Оленю. Эти белые совершили гораздо большее, чем можно было от них ожидать. А вдруг и малыш также хороший бегун. Тогда, пожалуй, не будет лишним дать отступные его краснокожему противнику. Поэтому он ответил:

— Хитрость — это не обман. Зачем ее запрещать?

— А разве может она освободить от выполнения условий?

— Нет, их надо точно соблюдать.

— Тогда я согласен и готов начать бега. Откуда начнем?

— Я воткну копье там, где начнется и закончится бег.

Вождь на короткое время удалился, и белые остались одни.

— Пожалуй, у тебя есть идея? — осведомился Олд Шеттерхэнд.

— Да. По мне видно?

— Конечно, ведь ты тихо посмеиваешься про себя.

— Это просто умора! Вождь хочет навредить мне своей хитростью, а на самом деле сослужит огромнейшую службу!

— Каким образом?

— Сейчас услышите. Что это за дерево, вокруг которого мы должны сделать три круга?

— Кажется, бук.

— Взгляните-ка дальше налево — там стоит еще одно дерево, но расположено оно почти в два раза дальше. Что это?

— Ель.

— Прекрасно. Куда же мы должны бежать?

— К буку.

— А я помчусь прямо к ели.

— Ты обезумел!

— Нет. К буку я побегу головой, а ногами — к ели, хотя туда и в два раза дальше.

— Зачем? — не понимал Олд Шеттерхэнд.

— Потом увидите и порадуетесь! Полагаю, что не обманусь в своих ожиданиях. Когда я гляжу на фасад этого Скачущего Оленя, понимаю, что ошибки быть не может.

— Будь осторожен, Френк! Речь идет о твоей жизни!

— Ну, если речь идет только о жизни, мне вообще не стоит напрягаться. Если бы меня победили, я все равно остался бы в живых. Большая Стопа должен умереть, да и вождя вы тоже уложите, так что я мог бы быть выкуплен в обмен на этих двух. Стало быть, за мою жизнь не стоит опасаться, но речь идет о чести и репутации! Разве можно позволить, чтобы позже в истории последней четверти девятнадцатого столетия прочитали, как меня, Хромого Френка из Морицбурга, обскакал такой вот индеец с физией мерина? Я не допущу, чтобы обо мне говорили подобное!

— Но поясни мне хотя бы свое намерение. Может быть, я дам тебе дельный совет!

— Покорнейше благодарю! Я уже сам себе посоветовал и хочу собственноручно разработать мое изобретение. Только скажите мне одно — как называется ель на языке юта?

— Овомб.

— Овомб? Странное название! А как прозвучало бы короткое предложение «к той ели»?

— Инч овомб.

— Еще короче, всего два слова! Уж их я не забуду.

— Как же связано это «инч овомб» с твоим планом?

— Это путеводная звезда в моем беге на длинную дистанцию. Но, тише! Вождь идет!

Большой Волк снова подошел к ним. Он воткнул копье в мягкий грунт и объявил, что «бег на смерть» начинается.

— А какая одежда? — уточнил Хромой Френк.

— Любая.

Френк мгновенно выскочил из своего одеяния, оставшись в брюках. Скачущий Олень стоял в одном кожаном переднике. Он окинул своего противника полным презрения взглядом.

— Френк, ты уж постарайся! — напутствовал Джемми. — Помни о том, что мы с Дэви победили!

— Только не хнычь! — отозвался малыш. — Если ты до сих пор не знаешь, есть ли у меня ноги, или нет, то сейчас увидишь, как они вырастут.

В этот момент вождь хлопнул в ладоши. Издав пронзительный крик, Скачущий Олень сорвался с места, а маленький Френк поскакал следом. Жители деревни снова собрались все вместе, чтобы наблюдать за состязанием. Через две-три секунды по их виду можно было точно определить, кто станет победителем. Олень вырвался далеко вперед и с каждым шагом получал все большее преимущество. Краснокожие ликовали. Было бы безумством утверждать, что белый перегонит или хотя бы догонит индейца.

Просто удивительно, как маленький саксонец выбрасывал свои ножки, несмотря на хромоту. Их было почти не видно — так быстро они двигались, и все же у внимательного наблюдателя создавалось впечатление, что он еще не весь выложился, что мог бежать куда быстрее, если бы захотел.

Индейцы не находили себе места: они выкрикивали насмешки, злорадствовали, они веселились и действительно имели на то полное право. А причина была в следующем: бук стоял прямиком перед лагерем, посреди прерии, на расстоянии, пожалуй, трех тысяч футов, а левее его, но, по меньшей мере, на две тысячи футов дальше, росла упомянутая ель, и теперь, когда оба бегуна находились на достаточном удалении, ясно было видно, что малыш взял не к буку, а к ели. Он мчался к ней, не жалея ножек. Конечно, это выглядело так весело, что у индейцев от смеха едва не перекосило лица.

— Твой спутник меня неправильно понял, — подал голос вождь, обращаясь к Олд Шеттерхэнду.

— Нет.

— Но он бежит к ели!

— Конечно.

— Тогда Скачущий Олень победит еще быстрее!

— Нет.

— Нет? — не мог скрыть своего удивления вождь.

— Это хитрость, которую ты сам ему позволил.

— Уфф! — вырвалось у вождя, и ему завторили остальные, когда им пояснили слова Олд Шеттерхэнда. Их улыбки исчезли, а напряжение удвоилось, даже нет, удесятерилось.

В короткое время Олень достиг бука. Он должен был три раза обежать его. Уже на первом круге он увидел, оглянувшись назад, что его соперник мчится в совершенно другом направлении в трех сотнях шагах от него. Он застыл, пораженный, и, выпучив глаза, уставился на морицбуржца.

Из лагеря видели, что малыш указал рукой к далекой ели, но не могли слышать, что он при этом крикнул.

— Инч овомб, инч овомб! (К той ели, к той ели!) — именно эти слова выкрикивал Френк.

Индеец замешкался. Не ослышался ли он? Его мысли вились дальше предположения, что он просто неправильно понял вождя и что не бук, а ель являлась рубежом состязаний. Малыш уже был намного дальше, и на раздумия времени не оставалось — шла борьба за жизнь! Краснокожий оставил бук и поспешил к ели. Через несколько мгновений он уже промчался мимо противника и понесся дальше, ни разу не оглянувшись.

Это вызвало сильное возбуждение среди краснокожих. Они завыли и зашумели, будто на карту была поставлена жизнь их всех. Тем больше была радость бледнолицых, особенно Толстяка Джемми, видевших, что смелый шаг их товарища удался на славу.

Как только Скачущий Олень пролетел мимо, Френк развернулся и помчался к буку. Достигнув его, он обежал три, четыре, пять раз вокруг ствола и еще более быстрым темпом направился назад. Четыре пятых пути преодолел он бешеной рысью, затем стал, чтобы взглянуть на ель. Рядом с ней в застывшей позе стоял Скачущий Олень. Естественно, выражения его лица разглядеть не могли, но всем было ясно видно, что он остолбенел как статуя. Он не знал, как быть, и его ум до сих пор не подсказывал ему, что он был мастерски одурачен.

Хромой Френк чувствовал себя в высшей степени удовлетворенным и остаток пути преодолел непринужденным шагом. Индейцы встретили его мрачными взглядами, но ему до них не было никакого дела. Он подошел к вождю, хлопнул его по плечу и спросил:

— Ну, приятель, кто победил?

— Кто выполнил все условия, — сухо ответил вождь, едва сдерживая ярость.

— Тогда это я!

— Ты?

— Да, или я не достиг бука?

— Я видел это.

— Разве я не первый здесь?

— Да.

— Разве я не пробежал вокруг дерева пять раз вместо трех?

— А почему на два больше?

— Из чистой любви к Скачущему Оленю, — скривился Хромой Френк. — Он сделал один круг, а потом бросился прочь. Я за него доделал остальные, чтобы бук не обижался.

— А почему он оставил его и побежал к ели?

— Я сам хотел его спросить, но он так быстро пронесся мимо, что я не успел раскрыть и рта. Когда он вернется, он, наверное, сам тебе расскажет.

— А почему ты первый побежал к ели?

— Потому что был уверен, что это пихта. Олд Шеттерхэнд назвал дерево елью, и я, таким образом, хотел узнать, кто из нас прав.

— А почему ты развернулся, а не продолжил бег?

— Потому что Скачущий Олень побежал туда. От него я с таким же успехом мог бы узнать, кто ошибся — я или Олд Шеттерхэнд.

Он сказал это спокойнейшим и непосредственнейшим тоном. Внутри вождя все кипело. Его слова почти шипели на губах, когда он спросил:

— Ты обманул Скачущего Оленя?

— Обманул? Может, тебя послать в нокдаун? — вспылил в гневе малыш.

— Или перехитрил его!

— Перехитрил? Зачем же мне это понадобилось?

— Чтобы отослать Скачущего Оленя к ели.

— Но что это за хитрость? Мне должно было быть стыдно. Человек, который бежит, ставя на карту свою жизнь, не позволит себе устремиться мимо цели. Если он это сделал, у него нет мозгов, и те, кто тренировали и воспитывали его, должны постыдиться, что не делали это лучше. Только глупец позволил бы такому человеку бороться с белым! Я не могу понять тебя и твоих догадок, ибо ими ты оскорбляешь собственную честь.

Рука вождя легла на пояс и судорожно сжала рукоять ножа. Охотнее всего он заколол бы этого дерзкого и хитрого малыша, но он понимал, что не имеет права так поступить, и вынужден был погасить свою ярость. Хромой Френк вернулся теперь к своим спутникам, которые спокойно, но очень сердечно его поздравили.

— Я все же победил! Ты доволен мной? — спросил тот Джемми относительно напутствия Толстяка перед бегом.

— Естественно! Ты действительно хитро придумал. Прямо-таки мастерская работа!

— Правда? Тогда поставь заметку об этом в своей памяти на страничке сто тридцать шестой и раскрывай потом эту страницу, если взбредет на ум усомниться в моем превосходстве! Вот идет Скачущий Олень, но он не скачет, а еле движется. Похоже, у него неспокойно на душе и он жмется в угол, будто наполучал оплеух. Гляньте только на его лицо! И с этим растеряхой я должен был мериться силами! Да, да, ноги — вовсе не основное, даже в состязаниях по бегу! Самое главное — голова!

Олень, казалось, хотел исчезнуть с глаз подальше, но вождь окликнул его, подозвал к себе и спросил:

— Кто победил?

— Бледнолицый, — прозвучал робкий ответ. — Почему ты побежал к ели?

— Бледнолицый обманул меня. Он сказал мне бежать к ней.

— И ты поверил? Я же назвал тебе цель!

Олд Шеттерхэнд перевел Френку, что его назвали лжецом. Лукавый малыш не мог этого пропустить и повернулся к вождю:

— Я солгал? Я сказал Оленю, что цель ель? Это неправда. Я видел, как он остановился у бука. Он удивленно взирал на меня и, казалось, был в страхе, что я задумал недоброе. Тут я почувствовал сострадание к бедняге и крикнул ему: «Инч овомб!» Я сказал ему, стало быть, что собираюсь к ели. Почему он потом побежал туда, я не разгадал до сих пор, а может, он и сам не знает. Я сказал. Хуг!

Олд Шеттерхэнд беззвучно рассмеялся над тем, как этот маленький веселый бедовый парень воспользовался индейским выражением. Но вождь пришел в еще больший гнев и крикнул:

— Да, ты сказал и закончил, а я — нет и еще поговорю с тобой, когда придет время! Но я должен сдержать слово. Жизнь, скальп и собственность Скачущего Оленя принадлежат тебе.

— Нет, нет! — отмахнулся малыш. — Мне ничего не нужно. Оставьте его у вас, вам он, пожалуй, может пригодиться, особенно в состязаниях по бегу с бледнолицыми.

Среди краснокожих прошел тихий гневный шепот, а вождь буквально взвился:

— Сейчас ты еще можешь извергать ядовитые речи, но потом будешь так плакать о пощаде, что твой вой услышат на небесах! Каждый член твоего тела умрет отдельно, и душа выйдет из тебя кусками, твое умирание продлится много лун!

— Что можете вы сделать? Я победил, а значит, свободен.

— Есть еще один, кто может оказаться побежденным — Олд Шеттерхэнд. Подожди немного — он упадет перед мной в пыль и будет молить о пощаде! Я сохраню его жизнь вместо твоей, а ты будешь в моей власти.

— Не ошибись! — серьезно предупредил Олд Шеттерхэнд. — Я еще не лежу перед тобой. А если тебе удастся то, что до сих пор не удавалось никому, я не поменяю свою жизнь на жизнь другого.

— Ждать недолго! Сейчас ты цел и невредим, но ожидающие тебя муки укротят твою гордость и изменят твой нрав! Ты подарил бы мне тысячу жизней за свою, если бы они только у тебя были! Идемте все со мной, сейчас начнется самый последний, самый большой и решающий поединок!

Краснокожие последовали за вождем беспорядочной толпой. Белые также медленно двинулись следом.

— Я что, чересчур много сказал? — осведомился Хромой Френк.

— Нет, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Очень хорошо, что и ты можешь укротить их боевую гордость. Конечно, если вождь убьет меня, вы пропали — краснокожие тотчас набросятся на вас. Но даже если я скорее всего стану победителем, им нельзя доверять. Я, хоть у меня и нет сейчас определенных оснований, все же убежден, что краснокожие в любом случае не дадут нам спокойно уйти. Они решились на поединки только потому, что были уверены, что все мы погибнем. Теперь их планы рухнули, и они думают иначе. Самое главное, что мы внушаем им уважение. До настоящего момента это держало их в узде — должно принести пользу и дальше. А потому я рад, что ты так бесстрашно говорил с Большим Волком, ты, кроха, с этим Голиафом! Он взбешен, но теперь знает, что никто из нас не испытывает ни малейшего испуга. Сейчас необходимо сделать так, чтобы авторитет вождя упал в глазах его людей. Я об этом позабочусь — померяюсь с ним силой. Мне кажется, они хотят оставить нас заложниками, но этот план мы должны перечеркнуть во что бы то ни стало, иначе ни одного мгновения мы не можем чувствовать себя в безопасности.

Во время этих разъяснений белые находились в кругу палаток и хижин. В центре лагеря начались приготовления к последнему и самому интересному поединку. Там из груды камней, весивших не меньше центнера каждый, торчал крепкий столб, к которому были привязаны два лассо. Вокруг этого места собрались все мужчины и женщины племени, чтобы стать свидетелями небывалого представления. Олд Шеттерхэнд заметил, что все краснокожие воины были хорошо вооружены — обстоятельство, которое не могло не вызвать опасений. Он решил воспротивиться такому ходу дела и вышел в середину круга, где уже находился вождь. Тот стоял с победоносным видом. Указав на оба лассо, он сказал:

— Ты видишь эти ремни? Знаешь, зачем они?

— Могу только догадаться, — улыбнулся охотник. — Во время борьбы мы должны быть связаны.

— Ты подумал правильно. Один конец лассо будет закреплен на столбе, другой получит каждый из нас и обвяжет им свое тело.

— Зачем?

— Чтобы мы двигались лишь в узком кругу вокруг столба и не смогли убежать.

— Что касается меня, то эта мера излишняя, поскольку мне и в голову не придет бежать от тебя. Истинная причина мне ясна. Ты уверен, что у меня больше быстроты и ловкости, чем силы, и хочешь помешать мне воспользоваться этими преимуществами. Пусть будет так, мне совершенно все равно! Каким оружием мы будем сражаться?

— Каждый возьмет нож в левую и томагавк в правую руку. Будем бороться, пока один из нас не убьет другого.

Ясно, как Божий день, что вождь выбрал такой способ борьбы, поскольку полагал, что превосходил в нем белого. Но последний словно не обращал на это внимания и совершенно спокойно сказал:

— Согласен.

— Согласен? Со своей смертью? Это же очевидно, что ты побежден!

— Посмотрим!

— Сначала испытай свою силу и попробуй, сможешь ли ты сделать, как я!

Индеец подошел к одному из тяжелых камней и поднял его вверх. Большой Волк обладал чудовищной физической силой, и, конечно, ни один из его воинов не смог бы сравниться с ним. Олд Шеттерхэнд наклонился, чтобы поднять тот же камень, но, несмотря на все видимые усилия, не поднял его и на три дюйма.

Удовлетворенное «уфф» пронеслось по кругу индейцев. Но маленький саксонец с ухмылкой заметил Толстяку Джемми:

— Он только притворяется, чтобы усыпить бдительность. Я совершенно точно знаю, что он этот камень не только над головой поднимет, но и зашвырнет шагов на десять. Давайте подождем — краснокожий еще насмотрится чудес.

Но последний имел совершенно иную точку зрения. Он хотел лишить белого мужества, демонстрируя свою силу, и был убежден, что это ему удалось. Когда он заговорил, в его тоне послышались нотки снисхождения:

— Ты видишь, что тебя ждет. Бледнолицые не забывают заботиться о молитве, когда стоят перед собственной смертью. Я позволю тебе поговорить с твоим Маниту, перед тем как начнется борьба.

— Это ни к чему, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Я поговорю с ним потом, когда моя душа придет к нему. Ты сильный человек, и я надеюсь, в этой борьбе ты будешь полагаться только на себя…

— Только на себя. А кто должен был мне помочь?

— Твои воины. Похоже, они считают возможным, что ты будешь побежден мной, или нет? Почему они вооружились, словно приготовились к битве?

— Разве твои спутники не вооружены?

— Вооружены, но мы сложим все свое оружие в палатке. У бледнолицых таков обычай. Гордость храброго белого воина не терпит коварства. Могу я верить, что ты тоже храбрец?

— Ты хочешь меня оскорбить? — в гневе выкрикнул вождь. — Мне не нужна помощь других. Мои воины сложат оружие в палатках, если твои сделают так же.

— Хорошо! Ты увидишь, что мы сложим оружие, а я оставлю себе только нож.

Он передал свое ружье Хромому Френку. Джемми и Дэви сделали то же самое. При этом он бросил малышу на немецком несколько фраз:

— Ты понесешь все это якобы в палатку, но на самом деле, когда никто не будет за тобой следить, выдвинешь оружие из-под задней стенки вигвама наружу. Потом выползешь оттуда сам и подготовишь наших коней к отъезду.

— О чем ты говоришь с этим человеком? — окликнул его вождь. — Почему ты говоришь с ним на таком языке, который я не понимаю?

— Потому что это единственный язык, который хорошо понимает он.

— Что ты ему сказал?

— Чтобы он отнес эти вещи в нашу палатку и там охранял.

— Зачем охранять? Ты думаешь, что мы украдем их?

— Нет, но я не могу оставлять мое Волшебное ружье без присмотра, иначе очень легко может произойти несчастье. Ты же знаешь, что оно стреляет и попадает в краснокожих, как только кто-нибудь его коснется.

— Да, я видел это. Пусть охраняет. Если я убью тебя, я зарою его в землю или брошу в озеро, чтобы оно никому не принесло вреда.

По приказу вождя все индейцы сложили свое оружие и передали женщинам, которые должны были отнести его в палатки. Хромой Френк тоже удалился. Вождь разделся до пояса, обнажив свой мощнейший торс. Олд Шеттерхэнд не стал следовать его примеру. Если бы он победил, одевание лишь отняло бы время, что легко могло сыграть роковую роль. Женщины вернулись назад, чтобы не упустить ни одного момента. Глаза всех были направлены в центр круга, и уже никто не думал о маленьком саксонце.

— Твое желание удовлетворено, — произнес Большой Волк, играя вздутыми мышцами. — Начинаем?

— Прежде еще вопрос. Что будет с моими спутниками, если ты убьешь меня?

— Они станут нашими пленниками.

— Но они уже свободны, ибо боролись за свою жизнь и могут идти, куда захотят.

— Они уйдут, но прежде останутся у нас заложниками.

— Это против договора! Хотя я считаю ненужным терять время на слова. Что произойдет дальше, если тебя убью я?

— Этого не будет! — самонадеянно заявил вождь.

— Но мы должны предусматривать все варианты.

— Ну, хорошо! Если ты победишь меня, вы свободны.

— И никто не может нас задержать?

— Ни один человек!

— Тогда я удовлетворен, и мы можем начинать.

— Да, начинаем. Пусть нас привяжут. Вот твой томагавк.

Два боевых топора были отобраны заранее. Вождь, который, естественно, уже держал в руке нож, взял один из топориков и передал его Олд Шеттерхэнду Охотник осмотрел оружие и неожиданно выбросил томагавк, который описал широкую дугу, упав за кругом.

— Что ты делаешь? — удивился вождь.

— Я выбросил томагавк, ибо он не годится. Твой, как я заметил, превосходной работы, а этот при первом же ударе разлетелся бы на куски в моей руке.

— Ты думаешь, я дал его тебе с умыслом?

— Я думаю, он мне принесет больше хлопот, чем пользы, только и всего!

Охотник совершенно точно знал, что плохое оружие ему подсунули специально. Несмотря на толстый слой краски, на лице вождя можно было различить следы усмешки.

— Тебе позволили выбросить топор, но другого ты не получишь, — заметил он.

— Он мне и не нужен. Я буду бороться своим ножом, который меня точно не подведет.

— Уфф! В своем ли ты уме? Первый удар моего томагавка убьет тебя. У меня томагавк и нож, а ты не так силен, как я!

— Похоже, что мою прежнюю шутку ты принял всерьез. Я не собирался запугивать тебя, но сейчас у тебя будет возможность оценить наши силы.

Олд Шеттерхэнд наклонился к камню, который был гораздо тяжелее, чем тот, что брал Большой Волк. Он поднял его сначала до пояса, потом одним махом взметнул над головой, подержал некоторое время вверху и затем спокойно отбросил от себя. Камень грохнулся в пыль на удалении девяти или десяти шагов.

— Сделай так же! — крикнул он краснокожему.

— Уфф, уфф, уфф! — прозвучало в кругу. Вождь ответил не сразу. Он смотрел то на охотника, то на камень. Он был больше чем поражен и после некоторой заминки произнес:

— Ты хочешь напугать меня? И не думай! Я убью тебя и возьму твой скальп, даже если придется бороться до самого вечера!

— Это слишком долго, все закончится за несколько минут, — ответил, улыбаясь, Олд Шеттерхэнд. — Значит, ты хочешь забрать мой скальп?

— Да, поскольку кусок кожи с головы побежденного принадлежит победителю. Привяжите нас! — снова скомандовал вождь.

Этот приказ относился к двум стоявшим наготове индейцам, которые захлестнули петли лассо вокруг бедер вождя и Олд Шеттерхэнда, затянули узлы, а потом отступили. Итак, оба могли двигаться только внутри круга, чей радиус составлял длину свободного ремня. Сейчас они стояли по разные стороны от столба так, что оба лассо образовывали прямую линию — то есть диаметр круга. Краснокожий держал томагавк в правой, нож в левой руке; у Олд Шеттерхэнда был лишь нож.

Большой Волк, пожалуй, представлял борьбу так: один гонял бы другого по кругу и попытался бы приблизиться настолько, чтобы иметь возможность нанести удар томагавком или ножом. Он хорошо понимал, что не превосходил своего противника в силе, но оружие было неравным, и вождь лелеял надежду, что победит; к тому же, по его мнению, белый неправильно держал нож. Олд Шеттерхэнд взял его так, что клинок был направлен не вниз, а вверх — значит, удар сверху вниз нанести он не мог. Краснокожий в душе смеялся над этим и постоянно держал противника в поле зрения, чтобы от него не ускользнуло ни одно его движение.

Белый также не спускал с него цепкого взгляда. Он отнюдь не собирался позволять гонять себя по кругу, но и не торопился атаковать. Олд Шеттерхэнд ожидал нападения, и это одно-единственное столкновение должно было решить исход боя. Все зависело только от того, каким способом Большой Волк воспользовался бы своим томагавком. Используй он его для удара — это не страшно, но если он надумал метнуть топорик, требовались предельное внимание и осторожность. Оба стояли недалеко друг от друга, и уклониться от броска было бы очень тяжело.

К счастью, вождь не собирался бросать томагавк. Если бы он не попал, то не смог бы получить оружие обратно.

Так стояли они, выжидая, уже пять минут, потом десять, и ни один не двинулся вперед. Стали раздаваться возбужденные крики из рядов краснокожих, прошел даже гул неодобрения. Большой Волк с усмешкой потребовал от своего противника начать атаку; он выкрикнул какие-то оскорбления. Но Олд Шеттерхэнд молчал. Вместо ответа он сел на землю и принял такую спокойную и непринужденную позу, словно находился в компании давних друзей. Спокойствие было кажущимся, ибо его мускулы и сухожилия напряглись, как пружины, готовые в любой миг к быстрейшим и сильнейшим действиям.

Вождь посчитал поведение охотника пренебрежением и оскорблением, в то время как оно являлось лишь военной хитростью, подталкивающей его к неосторожным действиям. Цель была полностью достигнута. Вождь решил, что с сидящим противником совладать легче, и решил воспользоваться моментом. Издав громкий боевой клич, он прыгнул на Олд Шеттерхэнда, подняв томагавк для смертельного удара. Краснокожие уже полагали, что удар достиг цели, уже открылись рты для ликования, но тут белый резко метнулся в сторону, вверх, и удар пришелся мимо. Взятый «неправильно» нож сделал свое дело — мчащийся вниз кулак налетел на молниеносно подставленный клинок, который выбил боевой топор. Мгновенный и неожиданный удар Олд Шеттерхэнда по левой руке вождя — вылетел также и нож. А потом белый с такой силой ударил противника твердой рукояткой своего ножа — «боуи» в область сердца, что краснокожий как подкошенный рухнул на землю и остался лежать без движений. Олд Шеттерхэнд поднял вверх нож и крикнул:

— Кто победил?

Не было слышно ни одного голоса. Даже те, кто считал подобный исход возможным, не думали, что их вождь будет побежден так быстро и таким способом. Люди словно окаменели.

— Он сам сказал, что скальп побежденного принадлежит победителю, — возвестил Олд Шеттерхэнд. — Его чуб, стало быть, моя собственность. Но мне он не нужен! Я друг красных людей и дарю ему жизнь. Возможно, у него сломано ребро, но он не мертв. Пусть мои красные братья осмотрят своего вождя, а я пойду к своей палатке.

Охотник отвязался от лассо и зашагал прочь. Никто не препятствовал ему, также никто не мешал Дэви и Джемми следовать за ним. Каждый прежде всего хотел убедиться, жив ли Большой Волк, и поэтому все озабоченно столпились вокруг него. Благодаря суматохе охотники спокойно достигли палатки. За ней уже лежало их оружие, а рядом стоял Хромой Френк с оседланными лошадьми.

— Быстро по коням и прочь отсюда! — скомандовал Олд Шеттерхэнд. — Поговорим позже.

Они вскочили на животных и поначалу медленно направили их из деревни, скрываясь за хижинами и вигвамами. Но на выходе их заметили часовые, которые стояли также и вокруг лагеря. Индейцы издали боевой клич и выстрелили по убегавшим. Белые тотчас пришпорили коней, погнав их галопом. Озираясь, они увидели, что крики и выстрелы часовых привлекли внимание остальных. Краснокожие полились ручьями между палаток и, оказавшись снаружи, послали вслед убегающим сатанинский вой, отразившийся в горах многократным эхом.

Охотники мчались галопом напрямик через равнину к тому месту, где вода со скал низвергалась в озеро. Олд Шеттерхэнд знал местность достаточно хорошо, чтобы предположить, что долина этого ручья являлась лучшим путем для их бегства. Он был убежден, что юта тотчас вышлют погоню, а следовательно, должен был вести людей по такой местности, где краснокожие испытывали бы большие затруднения, идя по их следу.

Глава тринадцатая. БЛАГОРОДСТВО ОЛД ШЕТТЕРХЭНДА

В то утро вверх по течению ручья, вдоль которого накануне вечером следовали воины юта со своими пленниками, скакала группа всадников. Во главе находились Олд Файерхэнд с Теткой Дроллом, за ними ехали Горбатый Билл и Дядя Шомпол с английским лордом — в общем, это были те белые, которые пережили описанные приключения близ Хвоста Орла и теперь держали путь в горы, к Серебряному озеру. В Денвере к ним присоединился инженер Батлер со своей дочерью Эллен. Он отправился туда прямо с фермы своего брата, ибо не хотел лишний раз подвергать свое дитя опасности встретиться с трампами. Девочка, никак не желавшая расставаться с отцом и отправившаяся в глушь вместе с ним, сидела в паланкине, который несли два маленьких, но выносливых индейских пони.

Виннету нигде не было видно — он отправился далеко вперед как разведчик, с чьими обязанностями вряд ли кто мог справиться лучше. Случайно указанный им и Олд Файерхэндом путь вывел группу к лесу, а позже — и на прогалину, где Олд Шеттерхэнда и его спутников схватили юта. Оба предводителя были опытными и достаточно проницательными, чтобы прочитать следы; по отпечаткам они поняли, что белых взяли в плен индейцы, и тотчас были готовы идти по следу, чтобы прийти к ним на помощь.

Они не догадывались, что юта вырыли топор войны. Как Виннету, так и Олд Файерхэнд состояли с ними в давней дружбе; они были убеждены, что найдут у юта дружеский прием и смогут замолвить за пленных словечко.

Они не ведали, где краснокожие разбили лагерь, но хорошо знали, что озеро и его окрестности великолепно подходили под стоянку, и думали найти юта там. Несмотря на предполагаемый дружеский прием, не в обычаях Запада было появляться прежде, чем произвести наблюдение. Поэтому Виннету снова поскакал вперед, чтобы разведать обстановку. А теперь, когда группа достигла места, где берега потока расходились в стороны, образовывая равнину, апач вернулся. Он прискакал галопом и уже издалека махнул, чтобы остальные остановились. Это было дурным знаком, поэтому Олд Файерхэнд сразу, как только Виннету приблизился, спросил:

— Мой брат хочет предупредить нас. Он видел юта?

— Я видел их и их лагерь.

— Виннету не показался им?

— Нет — они вырыли топор войны.

— Откуда узнал об этом вождь апачей?

— Их собралось очень много, и все они были в боевой раскраске. Красные воины объединяются в таком количестве только в период войны или большой охоты. Сейчас не время перехода бизоньих стад, а значит, это может быть лишь топор битвы!

— Сколько их?

— Виннету не смог точно сосчитать. У озера собралось около трех сотен, но и в палатках тоже есть люди.

— У озера? Так много? Что они там делают? Может, гонят рыбу?

— Нет. Когда гонят рыбу, люди движутся вперед, но эти стояли и спокойно наблюдали за водой.

— Дьявольщина! Должно быть, они бросили в воду белых, чтобы утопить их.

Предположение Олд Файерхэнда не было далеким от истины, поскольку апач наблюдал за юта как раз в тот момент, когда начинался поединок в воде между Дэви и Красной Рыбой.

— Нет, это состязание в плавании, цена которого — жизнь, — произнес Виннету так уверенно, будто находился у озера среди краснокожих и все видел собственными глазами.

— У тебя есть основания так предполагать?

— Да. Виннету знает обычаи красных братьев, и Олд Файерхэнд также хорошо знаком с ними, а потому согласится со мной. Юта в боевой раскраске, а значит, считали пойманных белых врагами. Бледнолицые должны умереть. Но красный человек не позволит врагу умереть быстрой смертью, он будет медленно его мучить: он не бросит его в воду и не утопит, а выставит превосходящего по силам противника, в состязании с которым он должен бороться за свою жизнь. Поскольку противник всегда плавает лучше бледнолицего, белый, безусловно, погибнет. Ему разрешают плыть, чтобы только продлить мучения и страх перед смертью.

— Верно, и я, стало быть, держусь твоего мнения. Сначала мы насчитали следы лишь четырех белых, потом — еще двух, итого — шесть. Все они плавать вряд ли будут, но каждого заставят бороться за свою жизнь каким-нибудь другим способом. Нам надо поторопиться, чтобы их спасти.

— Если мой белый брат сделает это, он только поспешит в лапы собственной смерти.

— Ну, можно рискнуть. Я полагаюсь на то, что никогда не враждовал с юта.

— На это не стоит полагаться. Если они вырыли против белых топор войны, лучшие их друзья станут злейшими врагами — они не пощадят и тебя!

— Но вожди защитят меня.

— Нет. Юта неискренни, и ни один вождь этого народа не сможет повлиять на своих воинов, чтобы спасти тебя. Мы не должны показываться им на глаза.

— Но ведь ты можешь идти к ним!

— Нет, ибо не знаю — вырыли ли они топор войны против других индейских народов.

— Тогда эти шестеро белых погибнут!

— Пусть мой брат не думает об этом. У меня есть два основания, чтобы возразить ему.

— Ну, первое?

— Во-первых, я уже говорил — пленники красных людей будут умирать медленно, все начнется не ранее утра, и у нас есть еще время следить за лагерем. Может быть, мы узнаем больше, чем знаем теперь, и тогда нам будет легче принять решение.

— А второе?

Лицо апача вдруг приобрело лукавое выражение:

— Во-вторых, среди бледнолицых находится один человек. Он не позволит просто так убить своих.

— Кто?

— Олд Шеттерхэнд.

— Что? — вскрикнул охотник. — Олд Шеттерхэнд, с которым ты хочешь встретиться на той стороне, у Серебряного озера? И он уже здесь?

— Олд Шеттерхэнд точен, как солнце или звезды на небе.

— Ты его видел?

— Нет.

— Как же ты можешь утверждать, что он здесь?

— Я знал об этом еще вчера.

— И не сказал мне?

— Иногда лучше промолчать, чем открывать уста. Если бы я вчера сказал, чье ружье стреляло на поляне, вы бы разволновались и поспешили бы вперед.

— Его ружье стреляло на поляне? Откуда ты знаешь?

— Когда мы обследовали лесную опушку и траву просеки, я нашел деревце с отверстиями от пуль. Пули были выпущены из штуцера Олд Шеттерхэнда — это я знаю точно. Он хотел напугать красных людей, и теперь они действительно боятся его ружья.

— Если бы ты показал мне деревце! Хм! Раз Олд Шеттерхэнд среди белых — им, конечно, нечего бояться. Я хорошо знаю его и то, какое глубокое уважение питают к нему краснокожие. Что мы будем делать? Что предложит мой брат?

— Мои друзья последуют за мной. При этом они будут идти один за одним, чтобы юта, если обнаружат наши следы, не смогли сосчитать, сколько нас. Хуг!

Виннету повернул коня направо и поскакал дальше, не спрашивая, согласен ли с ним Олд Файерхэнд, и не проверяя, следует ли кто-либо за ним.

Берега ручья, как уже говорилось, расходились, а окаймлявшие равнину озера холмы стали подниматься все выше. Равнина казалась голой, но холмы поросли лесом, который сбегал до самых их подножий и переходил потом в полосу редких кустов. Ища укрытия среди этих кустов и деревьев, Виннету следовал по правой стороне большого холма, ограничивающего северную часть равнины и упирающегося дальше, на западе, в горный массив, чьи воды питали озеро.

Таким образом, белые объехали равнину с востока на запад, добрались до ручья и оказались на удалении ста шагов от озера под раскидистыми деревьями, откуда могли хорошо просматривать лагерь. Там они спешились. Всадники не стали привязывать лошадей — каждый держал своего зверя на поводу. Виннету сразу исчез, чтобы осмотреть окрестности. Очень скоро он вернулся и сообщил, что ничего подозрительного не обнаружил. Ни один юта сегодня не подходил сюда. Лишь теперь люди привязали животных, разбив лагерь на мягком мху. Место было подходящим, ибо позволяло тайно, да еще и уютно расположившись, наблюдать за индейцами.

Они увидели юта и двух мужчин, которые удалялись от них и что есть мочи мчались на юг. Олд Файерхэнд вытащил подзорную трубу, взглянул в нее и едва не вскрикнул:

— Состязание в беге между краснокожим и белым! Юта уже далеко впереди и должен победить. Белый — весьма тщедушный малый.

Он подал трубу апачу. Едва тот взглянул на маленького человечка, сразу воскликнул:

— Уфф! Это Хромой Френк! Этот маленький герой, должно быть, бежит, борясь за свою жизнь, но не может опередить краснокожего.

— Хромой Френк, о котором ты нам рассказывал? — возбужденно спросил Олд Файерхэнд. — Мы не имеем права сидеть сложа руки, мы должны принять решение!

— Не сейчас, — заметил апач. — Пока Олд Шеттерхэнд с ним, опасность невелика.

Деревья росли так, что не позволяли обозревать всю округу. Оба бегуна исчезли с правой стороны, и теперь наблюдатели ждали их возвращения. Естественно, они были убеждены, что краснокожий появится первым. Каково было их удивление, когда вместо него совершенно спокойно и неторопливо выплыл малыш, будто он находился на прогулке.

— Френк первый! — воскликнул Олд Файерхэнд. — Как это ему удалось?

— Благодаря хитрости, — пояснил Виннету. — Он победил, и мы узнаем, как он этого добился. Слышите, как яростно кричат юта! Они возвращаются в лагерь. А видите, там стоят четверо бледнолицых? Я знаю их.

— Я тоже, — подал голос Дролл. — Олд Шеттерхэнд, Длинный Дэви, Толстяк Джемми и малыш Хромой Френк.

Эти имена тотчас всполошили людей. Кто-то знал одного или нескольких, кто-то достаточно о них слышал, чтобы проявить большой интерес. Со всех сторон посыпались замечания, пока Виннету не обратился к Олд Файерхэнду:

— Теперь мой брат видит, что я был прав? Наши друзья при оружии, значит, они не в смертельной опасности.

— Пока да, но как скоро все может измениться! Я предлагаю поехать прямо туда и не скрываться.

— Если мой брат хочет ехать, пусть едет, но я останусь здесь, — ответил вождь апачей категорично. — Олд Шеттерхэнд знает, что он должен делать, мы же не знаем обстоятельств и можем только помешать осуществлению его плана. Оставайтесь здесь, а я, как смогу далеко, проникну в лагерь, чтобы узнать, что там происходит.

Он оставил подзорную трубу в руке и исчез среди деревьев. Прошло долгих полчаса, прежде чем он вернулся.

— В центре лагеря идет поединок, — сообщил он. — Юта стоят так тесно, что я не мог видеть борющихся, но Хромого Френка я заметил. Он тайно вывел лошадей за палатку и подготовил к отъезду. Белые хотят сбежать.

— Тайно? Стало быть, бегство? — рассуждал вслух Олд Файерхэнд. — Тогда мы встанем у них на пути или выйдем навстречу.

— Ни то ни другое, — покачал головой Виннету.

— Похоже, мое мнение сегодня у Виннету вызывает лишь возражения!

— Пусть Олд Файерхэнд не сердится, а подумает. Что будут делать юта, если белые сбегут?

— Естественно, отправятся в погоню.

— Сколько нужно воинов для преследования четверых или шестерых белых?

— Ну, двадцать или тридцать.

— Хорошо! Их мы легко одолеем. Но если мы покажемся юта, они бросятся за нами всем племенем, и тогда прольется много крови.

— Ты прав, Виннету. Но мы не можем все же сделать краснокожих слепыми. Они очень скоро узнают, сколько нас, по следам.

— Они будут изучать только те следы, что перед ними, но не те, что окажутся сзади.

— О, ты хочешь сказать, что мы поедем следом?

— Да.

— И не появимся перед Олд Шеттерхэндом?

— Мы поговорим с ним, но только ты и я. Чу! Что это?

Со стороны лагеря раздался страшный вой, и сейчас же показались четверо скачущих галопом всадников. Это были белые. Они держались в направлении верхней части озера — а значит, имели намерение достичь ручья и мчаться вверх по его течению.

— Вон они, — сказал Виннету. — Пусть Олд Файерхэнд следует за мной. Но другие мои белые братья вместе с лошадьми должны быстро скрыться в лесу и ждать там, пока мы не вернемся. Пусть они возьмут с собой и наших коней.

Вождь апачей схватил Олд Файерхэнда за руку и потащил за собой вдоль высокого берега водного потока, скрываясь под деревьями, вплоть до места, откуда можно было наблюдать за лагерем, не будучи замеченными. Там они остановились.

Олд Шеттерхэнд приближался быстро. Вместе со своими спутниками он держался около воды и, стало быть, скакал внизу, в то время как апач и Олд Файерхэнд уже стояли на возвышении, прямо над ними. Когда вестмен оказался совсем рядом, внезапно сверху прозвучало:

— Уфф! Пусть мои белые братья остановятся здесь.

Те осадили лошадей и подняли наверх удивленные взгляды.

— Виннету! — воскликнули все одновременно.

— Да, это Виннету, вождь апачей, — ответил он. — А вот стоит еще один друг моих белых братьев.

Он вытянул из-за дерева огромного охотника.

— Олд Файерхэнд! — воскликнул Олд Шеттерхэнд. — Ты здесь! Я должен забраться наверх, чтобы приветствовать тебя! Или спускайся вниз!

Несмотря на опасность, в которой теперь находились все, он уже собирался было спрыгнуть с коня.

— Стой, остановись! — предостерег Олд Файерхэнд. — Я тоже не могу к тебе спуститься.

— Почему?

— Юта, которые преследуют тебя, не должны догадаться о нашем присутствии.

— Вот как! Вы одни?

— Нет. Нас, пожалуй, добрых четыре десятка охотников, рафтеров и прочих вестменов. Ты найдешь среди них старых знакомых и друзей. Но сейчас не время для разговоров. Куда ты направляешься?

— К Серебряному озеру.

— Мы тоже. Поедем вместе. Как только ваши преследователи промчатся мимо, мы тотчас тронемся следом, и они окажутся между двух огней.

— Хорошая мысль! — похвалил Олд Шеттерхэнд. — Какая радость встретить вас здесь! Но раз мы не можем тут терять время, я в двух словах поясню, что произошло. Вам оттуда, сверху, видно лагерь?

— Да.

— Тогда смотри в оба, чтобы нас не захватили врасплох. Я расскажу лишь самое важное.

Радость этого человека была чрезвычайна велика, но обстоятельства не позволяли живописать события. Быстро были сделаны взаимные короткие замечания, легко дополнившие картину происшедшего, которая и без того уже начала вырисовываться в проницательных умах этих необыкновенных людей. Когда со всеми разъяснениями было покончено, Виннету взял слово и обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Мой белый брат знает глубокое ущелье, которое называется бледнолицыми Ночной каньон?

— Да, мы с тобой не раз там бывали.

— Оно в пяти часах езды отсюда. В самом центре ущелье расширяется и образует округлую площадку, окруженную уходящими в небо стенами, на которые никто не сможет взобраться. Помнит ли Олд Шеттерхэнд это место?

— Очень хорошо помнит.

— Пусть мой белый брат скачет туда. Когда он пройдет через площадку, пусть остановится на другой ее стороне. Ущелье там такое узкое, что едва ли смогут разъехаться даже два всадника. Моему брату не потребуется помощь его спутников, и он сможет один со своим Волшебным ружьем задержать несколько сотен юта. Когда они окажутся там, они не смогут идти ни вперед, ни назад, ибо мы будем быстро следовать за ними. У них будет выбор — быть расстрелянными до последнего человека или сдаться.

— Хорошо, мы последуем твоему совету. Но скажите мне вот еще что — с какой целью в таком количестве вы держите путь наверх, к Серебряному озеру?

— Я скажу, — ответил Олд Файерхэнд. — Там есть богатейший серебряный рудник, но расположен он в таком безводном месте, что разработка его невозможна, если мы не подведем туда воду. Тут мне пришла мысль взять воду из Серебряного озера. Если это удастся, мы выкачаем из рудника миллионы. Со мной здесь инженер, который рассмотрит техническую сторону дела и в случае удачи займется разработкой.

По лицу Олд Шеттерхэнда пробежала неопределенная улыбка:

— Рудник? Кто его открыл?

— Я сам присутствовал при этом.

— Хм! Подведи воду к руднику, тогда убьешь двух зайцев!

— Что?

— На дне озера лежат такие богатства, против которых твой серебряный рудник — невиннейшая безделица.

— Да! Ты имеешь в виду сокровище Серебряного озера?

— Конечно.

— Что ты о нем знаешь?

— Гораздо больше, чем тебе кажется. Позже, когда будет время, ты все узнаешь. Но ты сам говоришь об этом озере. А от кого ты о нем узнал?

— От… ну, об этом тоже потом. Поспеши! Я вижу выходящих из лагеря индейцев.

— Они направляются сюда?

— Да, верхом.

— Сколько?

— Пять.

— Хо! Их нечего опасаться, но вам не стоит все же показываться. Это авангард, который не должен спускать с нас глаз, а главные силы непременно поедут следом. Так что, вперед! До встречи в Ночном каньоне.

Он дал коню шенкелей и помчался вперед вместе со своими спутниками. Олд Файерхэнд и Виннету пригнулись, чтобы пронаблюдать за пятерыми юта. Те подъехали к месту остановки белых и поскакали дальше, внимательно смотря вперед и изучая землю. Они и не догадывались, что за люди находятся поблизости.

Теперь оба разведчика вернулись к своим. Те удалились в лес и находились неподалеку от места впадения ручья в озеро. Олд Файерхэнд хотел им сообщить, что разговаривал с Олд Шеттерхэндом, но тут его глаза упали на большую группу женщин юта, державших в руках снасти для рыбной ловли и приближавшихся к берегу озера. Он обратил на это внимание Виннету:

— Если бы нам удалось подслушать этих скво, может быть мы узнали бы что-нибудь о намерениях их воинов.

— Виннету попытается, когда они подойдут достаточно близко, — ответил апач.

И действительно, женщины подошли близко. Они собирались ловить рыбу не в озере, а остановились у устья ручья. Там, на берегу, они расселись под кустами, забросили удилища и заговорили. Женщины вовсе не знали, а скорее, не считали важным помалкивать во время рыбной ловли. Виннету змеей прокрался к кустам и лег за ними. Со стороны наблюдать за женщинами и вождем апачей было довольно занимательно. Так он пролежал, пожалуй, с четверть часа, потом вернулся обратно и сообщил:

— Если скво не научатся молчать, они никогда ничего не поймают. Скво разболтали все, что я хотел узнать.

— А что это было? — спросили апача.

— Пятеро проскакавших мимо воинов должны идти по следу Олд Шеттерхэнда. За ними последуют пятьдесят других во главе с самим Большим Волком.

— Значит, он цел и невредим?

— Да. Удар Олд Шеттерхэнда парализовал ему правую руку и сбил дыхание. Последнее вернулось, а рука не мешает ему возглавлять преследование. Юта должны застрелить Олд Шеттерхэнда, чтобы он не смог выдать навахам их намерения. Юта отправятся сегодня на большую охоту, чтобы заготовить мяса, ибо они сворачивают свой лагерь.

— Куда они переезжают?

— Женщины с детьми пойдут к старикам в горы, где они будут в безопасности. Но воины последуют за Большим Волком, чтобы присутствовать на месте сбора всех племен юта.

— Где это?

— Похоже, скво не должны об этом знать. Больше я не смог ничего услышать, но и этого для нас достаточно.

— Тогда нам не остается ничего иного, как ждать, пока Большой Волк со своей группой проскачет мимо. То, что он берет с собой пятьдесят пять воинов, лишний раз показывает, какой страх испытывает он перед Олд Шеттерхэндом. Такая армада против четверых!

— Олд Шеттерхэнд — мой друг и ученик, — не без гордости заметил Виннету. — Ему не страшны и пятьдесят пять воинов.

Теперь все были настороже, ожидая, пока пробьет час Большого Волка и его людей. Те проскакали мимо, даже не бросив взгляд под деревья. Вид хорошо вооруженных воинов был крайне воинственным. Вождь держал руку на перевязи, а его лицо было размалевано еще сильнее, чем утром. С его плеч на спину жеребца спадал украшенный перьями боевой плащ, но ни одного орлиного пера в волосах не было видно. Он проиграл поединок и теперь мог носить почетные отличительные знаки лишь после отмщения. Люди Большого Волка скакали на самых лучших лошадях, какие только имелись в лагере.

Десять минут спустя проследовал отважный Виннету, совершенно один. А еще через десять — тронулись в путь остальные.

О хорошей дороге не могло быть, конечно, и речи. Всадники все время двигались в гору, держась рядом с водой. Та во время весеннего половодья выходила из берегов. Вырванные из земли камни и древесные стволы повсюду валялись в беспорядке и сильно затрудняли передвижение, временами приходилось даже на руках переносить паланкин. Когда потом горный хребет остался позади, стало легче. Очень крутой подъем наконец преодолели, и чем слабее становилось течение, тем меньше было разрушений в окрестностях ручья.

Никто не заботился о сокрытии следов. Олд Шеттерхэнд не считал это нужным. Преследующие его пятеро юта имели даже задание скакать так, чтобы отпечатки копыт их лошадей можно было легко различить, а поскольку Большой Волк понятия не имел ни о каком противнике у себя за спиной, ему также не приходило в голову соблюдать осторожность.

Путь к Ночному каньону вел через очень узкое место гор Элк, напрямик через горы. Когда подъем закончился, ручей был оставлен, и теперь всадники двигались в самом сердце густого девственного леса. Стоявшие друг от друга на большом расстоянии деревья объединяли свои кроны в густое покрывало листвы, сквозь толщу которого лишь иногда проникали крохотные солнечные лучики. На затхлой и влажной земле оставались глубокие следы.

Несколько раз люди Олд Файерхэнда приближались к апачу так, что могли его видеть. Внешне Виннету казался совсем беззаботным. Он хорошо знал, что юта едва ли обращали свое внимание на то, что делалось позади.

Было десять часов, когда отряд Олд Файерхэнда тронулся в путь от озера. Около часа пробирались его люди через лес, а потом через прерию, поросшую низким кустарником, что белым было по нраву. Бели бы прерия была открытой, им пришлось бы замедлить темп, чтобы их не заметили. Покрытая травой земля часто опускалась в долины, снова поднималась, а потом всадников опять поглотил лес, но ненадолго, ибо всего через несколько минут они достигли опушки. Там их ждал апач. Почему он не скакал дальше, он не объяснил, а молча указал вперед.

Открывшийся глазам белых вид был довольно неожиданным. Хребты гор Элк остались у них за спиной, и теперь впереди открывались окрестности Рио-Гранде с ее каньоном. Перед всадниками, а также справа и слева от того места, где они остановились, уходили вниз три наклонные плоскости, напоминавшие гигантские, сходящиеся друг с другом грифельные доски. Склоны были так круты, а их поверхность так гладка, что о спуске в седле не могло быть и речи. Оторопь брала при взгляде на глубокое дно, которого все же нужно было достичь. По двум склонам туда, где сходились гигантские скальные плиты, сбегали вниз два водных потока, но ни деревца, ни куста, ни даже стебля они не питали. В самом низу обе воды объединялись и исчезали в скальной расщелине, которая казалась не шире школьной линейки.

— Это Ночной каньон, — пояснил Олд Файерхэнд, указав на расщелину. — Он носит это название, поскольку так глубок и узок, что солнечный свет не может в него проникнуть и даже светлым днем в его глубине почти как ночью. Днем едешь в нем как в сумерках. Посмотрите туда, вниз!

Он указал рукой в то место, где вода исчезала в расщелине. Там двигались мелкие фигуры — всадники, казавшиеся такими маленькими, что едва доходили наблюдателю до колен. Они быстро исчезли в расщелине скалы. Это были юта.

Расщелина почти отвесно врезалась в гигантскую каменную стену, над которой лежала широкая равнина с еле заметными в туманной дали вершинами гор Бук. Тетка Дролл глянул на дно и повернулся к Черному Тому:

— Нам надо туда, вниз? Такое под силу лишь кровельщику! Это же риск чистой воды, если потребно! Если тебя посадить на эту гладкую доску, а потом толкнуть, то доедешь до низу как на санях.

— И все же нам придется спускаться, — серьезно заметил Олд Файерхэнд. — Слезайте и берите лошадей под уздцы, ближе к морде. Будем съезжать прямо как на салазках, но поскольку нет ни саней, ни тормозных колодок, поедем вниз зигзагами и, таким образом, сможем притормаживать. Сначала в эту сторону, потом — в ту, — вестмен указал рукой.

Пришлось последовать этому совету, и как оказалось, он был не так плох, ибо скользить вниз напрямик — означало вряд ли добраться до дна невредимым. Спуск отнял более получаса. Истинное счастье, что юта так ничего и не подозревали! Если бы они заметили преследователей из расщелины, то без хлопот и труда по одному подобрали бы внизу всех медленно спускающихся людей.

Наконец последние ступили на дно. Приведя себя в порядок, они направились в каньон, который оказался так узок, что вдоль воды могли двигаться рядом только два всадника. Впереди снова был Виннету, за ним следовал Олд Файерхэнд с лордом, потом двигались охотники, а затем — рафтеры вместе с инженером и его дочкой. Группа стала многочисленнее, ибо после Хвоста Орла к ней присоединился Уотсон, сменный мастер, вместе с несколькими рабочими.

Все молчали, поскольку любой звук в этой расщелине был слышен во много крат сильнее, чем на открытом пространстве. Удары копыт также могли выдать, поэтому Виннету спустился с коня, отдав его на попечение рафтера, и теперь неслышно шел впереди своих спутников в мягких мокасинах.

Путь напоминал дорогу в преисподнюю. Спереди и сзади — узкая расщелина, снизу — застывшее каменистое дно и жуткая темь воды, справа и слева — вздымавшиеся ввысь скальные стены, такие высокие, что, казалось, они сходились наверху, полностью скрывая небо. Чем дальше проникали люди, тем холоднее и спертее становился воздух, а дневной свет растворился в сумерках.

А как долго тянулся каньон — целую вечность! Иногда он становился чуть шире, и появлялось пространство для пяти или шести всадников, но потом стены снова мрачно надвигались на людей, которым от ужаса быть задавленными хотелось громко кричать. Даже с лошадьми творилось неладное: они страшно сопели и фыркали, изо всех сил стремясь вперед, чтобы скорее вырваться из этой адской тесноты.

Прошла четверть часа, затем другая, и вдруг все невольно остановились — совсем рядом раздался такой грохот, словно дали залп одновременно десять артиллерийских орудий.

— О, Боже, что это? — вырвалось у Батлера. — Обвалились скалы?

— Это ружейный выстрел, — пояснил Олд Файерхэнд. — Момент настал! По одному человеку на три лошади, остальные вперед! Быстро слезайте!

Мгновенно более тридцати человек спрыгнули на землю и с ружьями наготове последовали за ним.

Сделав несколько шагов, они увидели Виннету, который стоял к ним спиной и целился из своего Серебряного ружья.

— Опустите оружие, иначе заговорит мое Волшебное ружье! — раздался властный голос, но откуда — сверху, снизу или из недр земли — было непонятно.

— Опустите оружие! — прогремело еще раз на языке юта. В тесной расщелине даже маленький звук гремел, как громовой раскат.

Потом быстро, один за другим, прозвучали три выстрела. Похоже, что говорил один и тот же ствол. Должно быть, это штуцер Олд Шеттерхэнда, чей «голос» сейчас звучал с силой пушечной картечи. Тотчас же ответило Серебряное ружье Виннету. Раздались крики, за которыми последовал такой вой, словно открылись все двери ада.

Олд Файерхэнд подбежал к апачу и только теперь смог увидеть, что произошло. Впереди расщелина снова расширялась и образовывала уютное пространство, которое можно было назвать «скальными покоями». Оно оказалось округлой формы и достаточно широким, чтобы вместить около сотни всадников. Вода бежала по его левому краю. Здесь также царили сумерки, в которых все же можно было разглядеть группу юта.

Пятеро высланных вперед воинов совершили роковую ошибку. Они остановились в «скальных покоях» и стали ждать своих. Если бы они этого не сделали, то находившиеся на другой стороне четверо белых вынуждены были бы обратиться к ним, а те, пожалуй, бросились бы назад и успели бы предупредить своих. Но поскольку юта долго ждали, пока главные силы подойдут следом, теперь все они оказались зажатыми между двух огней. На другой стороне стоял Олд Шеттерхэнд с поднятым штуцером — «генри», а рядом с ним опустился на колени Хромой Френк, давая таким образом возможность стрелять стоявшим сзади Дэви и Джемми. Краснокожие не опустили оружие по первому требованию, поэтому пали под выстрелами — пятеро мертвых юта лежали на земле. Другие едва ли могли думать о сопротивлении, поскольку пытались успокоить своих лошадей, страшно напуганных дьявольским эхом пальбы.

— Бросайте оружие, иначе я стреляю! — снова раздался голос Олд Шеттерхэнда.

Тут же прозвучало с другой стороны:

— Здесь стоит Олд Файерхэнд. Сдавайтесь, если хотите спасти свою жизнь!

А рядом крикнул апач:

— Кто знает Виннету, вождя апачей? Тот, кто поднимет против него ружье, потеряет свой скальп! Хау!

Если прежде юта полагали, что их противник впереди, то теперь они ясно видели, что просчитались. Сзади стоял Олд Файерхэнд и знаменитый вождь апачей. Рядом с ними из воды, поскольку другого свободного места не было, торчал Тетка Дролл с ружьем наперевес, а за спинами этих троих ощетинился лес других ружейных стволов.

Ни один юта не рискнул снова поднять свое оружие. Краснокожие растерянно озирались, но не знали, что нужно делать. Противостояние привело бы к гибели, — они это четко осознавали, но сдаться так быстро и без переговоров они не могли. В этот момент Дролл выпрыгнул из воды, подскочил к сидевшему на коне вождю, приставил ему к груди ружье и крикнул:

— Бросай ружье, иначе спущу курок!

Большой Волк устремил взгляд на толстую фигуру врага и словно увидел перед собой призрак — пальцы его правой руки тотчас разжались, и ружье выпало.

— Томагавк и нож тоже! — продолжал командовать Тетка.

Вождь вырвал из-за пояса оба названных предмета и швырнул их прочь.

— Отвяжи свое лассо!

И этому приказу Большой Волк также повиновался. Дролл взял лассо и ловко связал им ноги вождя под брюхом коня. Потом он взял лошадь за поводья, отвел в сторону и крикнул Дяде Шомполу, стоявшему позади Олд Файерхэнда:

— Иди сюда, Дядя. Свяжи ему руки!

Дядя неторопливо перенес свое негнущееся тело и продекламировал:

— Руки за спину загнуть,

Крепким лассо их стянуть,

К поясу их привязать,

Чтоб не мог он убежать!

Шомпол вскочил на коня позади Большого Волка и от слов тотчас перешел к делу, после чего спрыгнул вниз. Вождь был словно во сне — он до сих пор не мог понять, что с ним произошло. Подобное поведение не могло не оказать влияния на его воинов. Те спокойно сдались на милость победителям, также были разоружены и связаны. Все это проделалось очень быстро, поскольку белые действовали четко и сноровисто.

С большой радостью Хромой Френк хотел поприветствовать Виннету. Дэви и Джемми имели то же желание, но ни Френк, ни они не могли даже подумать об этом. Прежде всего необходимо выйти из каньона. Поэтому после того, как был связан последний краснокожий и все захваченное оружие было подобрано, скачку тотчас возобновили. Впереди ехали охотники, за ними — краснокожие, а замыкали процессию рафтеры.

Виннету и Олд Файерхэнд находились вместе с Олд Шеттерхэндом. Они спокойно подали ему руки — единственный способ приветствия, которым они пока могли довольствоваться. Прямо перед носом у пленников ехали две особы, которые, как оказалось, стояли друг к другу намного ближе, чем они могли думать — а именно, Тетка Дролл и Хромой Френк. Пока ни один не сказал другому ни слова. По прошествии некоторого времени Дролл вдруг вынул ноги из стремян, на ходу взгромоздил их на спину лошади и перевернулся в седле, сев спиной вперед.

— Боже! Как это понимать? — подал голос Френк. — Вы хотите разыграть комедию, сэр? Может, вы раньше выступали в цирке клоуном?

— Нет, мастер, — ответил Дролл. — У меня привычка отмечать праздники в тот день, на который они выпадают.

— Что вы имеете в виду?

— Я сел наоборот, ибо не сделай я так — у нас все может пойти вкривь и вкось. Подумайте же о том, что позади нас пятьдесят краснокожих! Тут легко может произойти такое, чего и не предполагаешь. Я не теряю их из виду в таком положении, а мой револьвер всегда под рукой, чтобы при случае выдать им пилюлю, если потребно. Если вы разумны, то делайте так же!

— Хм! Вы говорите весьма правильные речи. Мой конь не обидится, если я сяду наоборот.

Несколько секунд спустя малыш также сидел спиной вперед, чтобы иметь возможность присматривать за краснокожими. Оба потешных всадника теперь смотрели не только на пленников, но поглядывали друг на друга, и постепенно их взгляды становились все приветливей. Прошла еще одна молчаливая пауза, которую все же не смог долго выдержать Хромой Френк. Он заговорил:

— Не думайте обо мне плохо, но хочу спросить ваше имя. Дело в том, что именно так, как сейчас вы сидите тут рядом со мной, я вас уже видел.

— Где же?

— В моем воображении.

— Черт возьми! Кто бы подумал, что я живу в вашем воображении! Какую плату за поднаем жилья я должен уплатить и как обстоят дела с предупреждением об освобождении помещения?

— Исключительно на ваше усмотрение, но сегодня с воображением покончено, ибо вы сейчас передо мной собственной персоной. Если вы тот, за кого я вас принимаю, то слышал о вас много смешного.

— Ну, за кого же вы меня принимаете?

— За Тетку Дролла.

— А где вы слышали о нем?

— В разных местах, когда бывал там с Виннету и Олд Шеттерхэндом.

— Что? Вы находились в компании этих знаменитостей?

— Да. Мы были там, вверху, в национальном парке, а потом в Эстакадо [358].

— Гром и молния! Так вы, пожалуй, сам Хромой Френк!

— Да. Вы меня знаете?

— Конечно! Апач часто о вас говорил и еще сегодня, когда мы были у лагеря юта, назвал «маленьким героем».

— Маленьким… героем, — повторил Френк с блаженной улыбкой на лице. — Маленьким героем! Это стоит записать! Вы правильно угадали, кто я, но верно ли мое предположение?

— Да.

— Действительно? Сердечно рад!

— Как же вы пришли к этой мысли?

— Ваша одежда сказала об этом, а потом — ваше поведение. Я часто слышал рассказы о Тетке Дролле, исключительно смелой «бабенке», а когда увидел, как управились вы с вождем юта, сразу решил — вы не кто иной, как Тетка!

— Очень лестно! Ну, пожалуй, мы те парни, которые честно исполняют свой долг. Но самое главное для меня другое — говорят, вы земляк Олд Шеттерхэнда?

— Это правда.

— Значит, немец?

— Да.

— Откуда же?

— Прямо из самого сердца Германии! Я саксонец, — просто ответил Френк.

— Черт возьми! Саксонец! Откуда? Королевство? Альтенбург? Кобург-Гота? Мейнинген-Хильдбургхаузен?

— Королевство, королевство! Но вы так точно знаете эти названия… Вы тоже из Германии?

— Конечно!

— Откуда? — спросил Френк, в свою очередь, восхищенно.

— Из Саксонии, а именно, из Альтенбурга.

— Боже ты мой! — воскликнул малыш на своем излюбленном диалекте. — Тоже саксонец! Из Альтенбурга! Мыслимо ли такое! Из самого Альтенбурга или из деревни, а?

— Не из резиденции, а из Лангенлейбе.

— Лангенлейбе? — Френк застыл с открытым ртом. — Лангенлейбе-Нидерхайн?

— Именно! Вы знаете это?

— А почему же нет? У меня там родственники, самые близкие родственники, у которых я еще в детстве побывал пару раз на ярмарках в годовщину освящения церкви. А какие там ярмарки, в Альтенбургии! Ровно две недели пекутся пироги. А когда празднество подходит к концу в одной деревне, ярмарка тут же движется к следующей. Потому там только и говорят об альтенбургских деревенских блюдах.

— Это верно, — кивнул Дролл. — Я смог сделать больше, потому что лучше действовал. Но у вас есть родственники в наших краях? Как же зовутся те люди и откуда они родом?

— Это самое близкое родство. Вот так! У моего отца была крестница, чья покойная сноха повторно женилась в Лангенлейбе. Позже она умерла, но ее пасынок имел свояка, так вот от него я и происхожу.

— Так! Кем он был?

— Кем угодно. Он был парнем что надо и все доводил до конца. Он служил то кельнером, то церковным служкой, то фельдфебелем гражданской гвардии, то рассыльным приглашений на свадьбы, то…

— Стоп! — прервал его Дролл, схватив за руку. — Как его звали?

— Имя не помню, но фамилия была Пампель. Я всегда звал его кузен Пампель.

— Как? Пампель? Я не ослышался? — крикнул Дролл. — У него были дети?

— Целая куча!

— Помните вы, как их звали?

— Нет, теперь уже нет. Но старшего я еще хорошо помню, ибо он был хорошим малым. Его звали Бастель.

— Бастель, стало быть — Себастьян?

— Совершенно верно, поскольку Себастьяна по-альтенбургски называют Бастелем. Я полагаю, его еще звали Мельхиором — имя в Альтенбургии очень распространенное.

— Верно, все верно! Именно Себастьян Мельхиор Пампель! Знаете, что с ним стало?

— Нет, к сожалению, нет.

— Тогда взгляните на меня!

— Зачем?

— Я и есть то, что из него получилось!

— Вы… вы? — удивился малыш.

— Да, я! Я был Бастелем и знаю точно, что у нас на ярмарках бывал двоюродный брат Франке из Морицбурга, позже ставший помощником лесничего.

— Это я, собственной персоной! Значит, здесь, здесь, в дикой глуши, мы встречаем людей одного рода-племени, да еще и кузенов! Кто бы поверил! Иди сюда, братец, я должен прижать тебя к груди!

— Да, я тоже спешу к тебе!

Оба перегнулись в седле навстречу друг другу, но, чтобы совершить задуманное, им пришлось преодолеть некоторые трудности.

Мрачные индейцы, по меньшей мере, с удивлением глядели на обоих, но те не обращали никакого внимания на разукрашенные лица краснокожих, ибо скакали рука об руку спиной вперед, пребывая в счастливом детстве. Они, пожалуй, могли так беседовать целую вечность, если бы не произошла заминка в пути. Всадники достигли конца расщелины, которая теперь выводила в каньон пошире.

Хотя солнце опустилось так низко, что его лучи больше не касались земли, все же стало светлее, и в нос ударил свежий чистый воздух. Всадники облегченно вздохнули, оказавшись на свободе, но не торопились вступать в ущелье, прежде чем не сделали обзор окрестностей.

Ущелье достигало в ширину шагов двести; на самом его дне вилась маленькая узкая речушка, которую легко можно было перейти вброд. У воды зеленела трава и кустарник, а также росло несколько деревьев.

Краснокожие были сняты с лошадей, но на земле им снова стянули ноги лассо. Лишь теперь настал подходящий момент для настоящего приветствия, и им тотчас воспользовались. Те, кто до сих пор еще не был знаком, быстро познакомились, и через несколько мгновений не было слышно других обращений, кроме как на «ты». Исключением служили, конечно, Файерхэнд, Шеттерхэнд, Виннету, лорд и инженер.

Все подкрепились провиантом, который был у группы Олд Файерхэнда, после чего настал час решать судьбу краснокожих. Тут мнения разошлись. Виннету, Олд Файерхэнд и Олд Шеттерхэнд были готовы дать им свободу, но остальные требовали строгого наказания. Возмущенный лорд не умолкал:

— До поединков я не считал бы их подлежащими наказанию, но после них они должны были отпустить вас на свободу. Вместо этого они преследовали вас и хотели убить! Теперь я не сомневаюсь, что у них не дрогнула бы рука, если бы им предоставилась такая возможность.

— Весьма вероятно, — заметил Олд Шеттерхэнд, — но они не нашли такую возможность и, стало быть, не смогли этого сделать.

— Well! Намерения тоже наказуемы.

— Как вы хотите их наказать?

— Хм! Это, конечно, непросто.

— Смертью?

— Нет.

— Арестом, пленом, тюрьмой?

— Хо! Надо крепко проучить их!

— Это было бы худшее, что мы могли сделать, ибо для индейца нет хуже оскорбления, чем удары. Они преследовали бы нас по всему континенту.

— Тогда наложить штраф!

— У них есть деньги?

— Нет, но лошади и оружие…

— Вы полагаете, что мы должны их забрать? Это было бы жестоко. Без лошадей и оружия они умрут с голоду или попадут в руки врагов.

— Я не понимаю вас, сэр! Чем снисходительнее вы с этими людьми, тем неблагодарнее они становятся. Не надо быть таким мягкосердечным, ибо сейчас вы тот, перед кем они провинились!

— Именно потому, что они виноваты передо мной, Френком, Дэви и Джемми, мы вчетвером и должны решать их судьбу.

— Делайте, что хотите! — закончил лорд, недовольно отвернувшись. Но тотчас снова повернулся и спросил: — А может, поспорим?

— О чем?

— О том, что эти типы отплатят вам сполна, если вы будете снисходительны!

— Не думаю.

— Ставлю десять долларов!

— А я нет.

— Ставлю двадцать долларов против десяти!

— Я вовсе не спорю.

— Никогда?

— Нет.

— Жаль, очень жаль! С момента последней долгой скачки от Осэдж-Нук я до сих пор не заключил ни одного пари! После всего, что я о вас слышал, я должен считать вас настоящим джентльменом, и вдруг вы заявляете мне, что никогда не спорите. Я повторяю — делайте, что хотите!

Лорд распалился не на шутку. Он очень легко и просто свыкся с жизнью на Диком Западе, но то, что никто не хотел с ним спорить, страшно раздражало его.

Слова Олд Шеттерхэнда о том, что он, Френк, Джемми и Дэви одни имеют право заседать, решая судьбу пленных, не остались незамеченными — по этому поводу разразились еще большие дебаты. Склонились к тому, что этим четверым нужно предоставить их право, но потребовать при этом от краснокожих не выказывать никаких враждебных действий, если их отпустят. Стало быть, надо добиться от юта крепкого обещания. Кроме того, недостаточно вести переговоры только с вождем, его подчиненные также должны слушать то, что он будет говорить и обещать. Возможно, он из уважения к их вере в него не смог бы нарушить обещание.

Белые и краснокожие образовали широкий круг. Двоих рафтеров выставили часовыми в верхней и нижней части каньона, чтобы те вовремя сообщили о приближении врага. Вождь сел перед Виннету и Олд Шеттерхэндом. Он не поднимал на них глаз, может, из чувства стыда, а скорее, из-за ожесточения.

— Что думает Большой Волк, как мы поступим с ним? — спросил Олд Шеттерхэнд на языке юта.

Ответа не последовало.

— Вождь юта испугался, поэтому он не отвечает?

Краснокожий устремил свой полный ярости взгляд на лицо охотника и ответил:

— Бледнолицый лжет, если утверждает, что я боюсь его!

— Так отвечай! Ты не имеешь права говорить о лжи, ибо сам обманщик.

— Это неправда!

— Это правда. Когда мы еще находились в вашем лагере, я спросил тебя: станем ли мы свободны, если я добьюсь победы? Что ты мне ответил?

— Что вы сможете уйти.

— Разве это не ложь?

— Нет, ведь вы ушли.

— Но вы преследовали нас!

— Нет.

— Ты будешь отрицать?

— Да.

— С какой целью вы оставили лагерь?

— Чтобы приехать на место сбора всех племен юта, но не преследовать вас.

— Почему же ты выслал вперед пятерых воинов?

— Я этого не делал. Мы вырыли топор войны, а раз это произошло, мы должны быть осторожны! Когда я обещал вам свободу, если ты победишь меня, я не знал, в каком направлении вы поедете. Мы хотели дать вам уйти и сдержали слово. Но вы напали на нас, отняли оружие и убили пятерых воинов. Их трупы еще лежат там, в скальной расщелине.

— Ты слишком хорошо знаешь сам, что я должен думать о твоих словах. Почему твои часовые стреляли в нас, когда мы уезжали?

— Они не знали, что я пообещал вам свободу.

— Почему все твои люди издали боевой клич? Они знали об обещании.

— Этот крик относился не к вам, а к часовым, чтобы они больше не стреляли. То, что мы хотели сделать для вас, ты представляешь теперь как плохое! — заключил хитрый вождь.

— Ты прекрасно понимаешь, что сейчас должен умно защищаться, но это не удастся — твоя вина доказана. Я хочу только посмотреть, обладают ли твои воины мужеством быть искреннее, чем ты.

Он задал краснокожим вопрос, за кем они скакали, но те, как и вождь, утверждали, что не имели никаких злых намерений против бледнолицых.

— Эти люди не хотят, чтобы ты был наказан за ложь, — продолжил он, обращаясь к Большому Волку. — Но я имею неопровержимые доказательства. Мы подкрались к твоему лагерю и подслушали твоих людей. Мы знаем, что вы хотели нас убить!

— Это только предположение!

— Нет, мы слышали это. Мы знаем также и то, что лагерь будет завтра свернут и что все воины последуют к месту сбора юта, но женщины и дети пойдут к старикам в горы. Это так?

— Да.

— Также правда и все остальное, что нам удалось услышать. Мы крепко убеждены, что вам нужны были наши жизни! Какое наказание вы за это получите?

Краснокожий не отвечал.

— Мы ничего не сделали вам, а вы взяли нас с собой в лагерь, чтобы убить, — продолжал охотник. — Вы и теперь хотели отнять наши жизни, а, значит, заслужили не больше, чем смерть! Но мы простим вас. Вы снова получите свободу и оружие, но за это должны обещать, что ни у кого из тех, кто сидит здесь, ни одного волоска не упадет с головы на земле племени юта!

— Вы говорите языком или сердцем? — спросил вождь, бросив на Олд Шеттерхэнда испытующий, полный недоверия взгляд.

— Мой язык никогда не говорит по-другому, чем сердце. Ты готов дать мне обещание?

— Да.

— Что мы все, находящиеся здесь красные и белые люди, с сегодняшнего дня братья?

— Да.

— Хотим и должны помогать друг другу при малейшей опасности?

— Да.

— А ты готов поклясться со мной трубкой мира?

— Готов.

Он отвечал быстро и без раздумий — это позволяло сделать вывод, что он серьезно относился к обещанию и уже все обдумал. Но выражение его лица определить было трудно, ибо мешала боевая раскраска.

— Так пусть трубка идет по кругу, — распорядился Олд Шеттерхэнд. — Я подскажу тебе слова, которые ты должен повторить при этом.

— Скажи их, и я повторю!

Эта готовность казалась хорошим знаком, и доброжелательный охотник радовался от чистого сердца, но не мог не высказать предостережения:

— Надеюсь, в этот раз ты говоришь честно. Я всегда был другом красных людей и принимаю во внимание, что теперь юта в плену. Если бы не случай, вы не отделались бы так дешево. Но если ты еще раз не сдержишь слово — заплатишь жизнью! Уверяю тебя в этом!

Вождь смотрел вниз перед собой, не поднимая взгляда на говорившего. Тот снял с шеи калюме и набил его. После того, как он разжег трубку, охотник освободил вождя от пут. Тот должен был подняться, чтобы выпустить дым в четырех направлениях, и при этом сказал:

— Я, Большой Волк, вождь ямпа-юта, обещаю за себя и за всех своих людей! Я обращаюсь к бледнолицым, которых вижу — к Олд Файерхэнду, Олд Шеттерхэнду и всем остальным, а также к Виннету, знаменитому вождю апачей. Все эти воины и белые люди наши друзья и братья! Они должны быть как мы, а мы будем как они! Никто из нас не причинит им боль, и мы лучше умрем, чем согласимся, чтобы они считали нас своими врагами. Я сказал. Хуг!

Он снова сел. Теперь и остальные были освобождены от веревок, а трубка прошла из рук в руки, пока не была всеми раскурена. Даже маленькая Эллен Батлер вынуждена была сделать шесть маленьких затяжек, ибо речь шла о жизни.

Потом краснокожие получили свое оружие. Риска не было, поскольку клятве можно доверять. Но все же белые вели себя настолько осторожно, насколько это было возможно, и каждый из них держал руку вблизи своего револьвера. Вождь привел своего жеребца и спросил Олд Шеттерхэнда:

— Мой брат вернул нам полную свободу?

— Да.

— Так мы можем уехать?

— Да, куда хотите.

— Мы вернемся в наш лагерь.

— Вот как?! Вы же собирались к месту встречи юта! Теперь ты сам согласился, что целью вашей поездки были мы.

— Нет. Вы отняли у нас много времени, и теперь нам слишком поздно ехать туда. Мы возвращаемся.

— Через скальную расщелину?

— Да. Прощай!

Вождь подал руку и вскочил на коня. Потом он поскакал в расщелину, не удостоив остальных даже взглядом. Его люди последовали за ним, но перед этим каждый из них дружелюбно попрощался.

— А этот тип все же подлец! — заметил старый Блентер. — Если бы не раскраска толщиной в палец, мы бы прочитали на его лице фальшь. Пустить ему пулю в лоб было бы надежнее!

Виннету, услышав эти слова, возразил:

— Мой брат прав, но лучше сделать хорошее, чем плохое. Мы останемся здесь на ночь, а я последую за юта, чтобы узнать их планы.

Он исчез в скальной расщелине, не взяв с собой коня, ибо ему проще было осуществить свой замысел, будучи пешим.

Собственно, теперь на душе у всех стало светлее и чище, чем прежде. Что нужно было сделать с юта? Убить их всех? Это невозможно! Таскать с собой как пленников? Тоже нет! Теперь их обязали соблюдать мир и дружбу и отделались от них. Это было самым подходящим.

День клонился к концу, тем более, что здесь, в каньоне, темнело скорее, чем снаружи. Несколько человек отправились на поиски дров для костра. Олд Файерхэнд поскакал на юг, в нижнюю часть каньона, а Олд Шеттерхэнд — на север, в верхнюю. Они хотели разведать местность, ибо приходилось соблюдать осторожность. Оба проложили значительные расстояния, но ничего подозрительного не заметили и вернулись.

Здесь, пожалуй, уже давно не ступала нога человека, поскольку дерева для костра было предостаточно, хотя никакого леса не существовало. Паводок нанес огромное количество стволов и корней, также много сломанных ветвей выбросило течением. Никто не обрадовался огню больше, чем лорд, ибо он получил великолепную возможность с помощью своего приспособления для жарки проявить свое кулинарное искусство. Оставался еще маленький запас мяса, были консервы, мука и подобное — все, что прихватили с собой в Денвере люди Олд Файерхэнда. Теперь лорд мог жарить и печь все, что ему хотелось.

Позже явился Виннету. Он великолепно ориентировался, хотя в расщелине не было видно ни зги. Вождь апачей рассказал, что юта собрали трупы, а потом действительно продолжили свой путь. Он преследовал их до самого выхода с другой стороны и ясно видел, что они по крутому скальному откосу забрались наверх и затем исчезли в лесу.

И все же в глубине расщелины оставили одного часового на случай неожиданного нападения. Еще двое других расположились внутри каньона в ста шагах выше и ниже лагеря — таким образом, победители думали, что позаботились о полной безопасности.

Конечно же, людям было что рассказать друг другу, и их голоса смолкли лишь далеко за полночь. Олд Файерхэнд проверил посты, чтобы убедиться, что часовые бодрствовали, и напомнил остальным последовательность смены караула. Потом погасил огонь, и в каньоне стало темно и тихо.

Глава четырнадцатая. СНОВА В ПЛЕНУ И ОПЯТЬ НА СВОБОДЕ

Виннету не ошибся — юта действительно исчезли наверху, в лесу, но не углубились в него, а остановились. Перевозка тел не стала им в тягость, ибо лошади убитых несли трупы на себе. Остановившись, вождь приказал опустить мертвых на землю. Он вышел на лесной опушке, посмотрел вниз, в скальную расщелину, и произнес:

— За нами наблюдали. Там, внизу, наверняка стоит белый пес, который хочет проследить, действительно ли мы возвращаемся к нашим вигвамам.

— Мы разве идем не туда? — спросил один из его воинов. Похоже, что храбростью или другими качествами он выделялся среди остальных, поскольку рискнул задать подобный вопрос.

— У тебя мозги шакала прерий? — не выдержал Большой Волк. — Надо отомстить этим белым жабам!

— Но теперь они наши друзья и братья!

— Нет.

— Мы курили с ними трубку мира!

— Кому принадлежала трубка?

— Олд Шеттерхэнду.

— Ну, значит, клятва имеет значение для него, а не для нас! Почему он был так глуп и не воспользовался моей? Тебе это непонятно?

— Большой Волк всегда прав, — уклончиво ответил индеец, полностью согласный с софистикой [359] вождя, чьи высказывания непременно удовлетворили бы любого воина юта.

— Завтра утром души бледнолицых будут в Стране Вечной Охоты, чтобы потом прислуживать нам! — продолжил вождь.

— Ты хочешь напасть на них?

— Да.

— Нас слишком мало, и мы не можем вернуться через расщелину — она охраняется.

— Тогда пройдем другим путем и приведем с собой столько воинов, сколько нужно. Разве не достаточно их там, на другой стороне — в Па-мов, в Лесу Воды? И разве не ведет дальше наверх, поперек каньона, путь, который неведом бледнолицым? Лошадей с трупами оставим здесь, а двое из вас будут их сторожить. Мы же поскачем на север.

Решение вождя тотчас исполнили. Целый час юта скакали галопом вдоль скудного лесного массива, пока вершина, на которую они взобрались, постепенно не спустилась к ущелью, прорезавшему скалы. По этому ущелью Большой Волк достиг главного каньона, в котором остановились на ночлег белые. Естественно, ущелье выходило в каньон, по меньшей мере, в трех английских милях выше лагеря белых, и те не подозревали о его существовании. Напротив выхода из ущелья, с другой стороны, в главный каньон врезался еще один — узкий боковой, хотя и не такой тесный, как скальная расщелина, где сегодня произошла стычка между белыми и краснокожими. Туда и направился Большой Волк со своими людьми. Похоже, он очень хорошо знал путь, ибо, несмотря на темноту, ни разу не ошибся и вел своего коня так уверенно, словно шел маршем по широкой военной дороге.

Этот каньон был совершенно безводным, и путь по нему вел в гору. Вскоре подъем закончился, и краснокожие оказались на широкой скалистой равнине, в которую глубоко врезалась большая сеть каньонов, имевшая многочисленные ответвления. Было светло, ибо луна маячила в безоблачном ночном небе прямо над ними. Галопом они промчались по равнине, а через полчаса дорога пошла вниз и местность спустилась в широкую, отлогую выемку. Справа и слева подобно мощным крепостным стенам незыблемо стояли скалы, вздымавшиеся тем выше, чем глубже спускались всадники, а через некоторое время впереди вдруг, словно мираж, возникли пышные кроны деревьев, под которыми горело множество костров. Это был лес, настоящий лес! Прямо посредине опустошенной бурей и превращенной солнцем в камень равнины!

Существовал он лишь благодаря впадине в рельефе. Бури ревели над выемкой, тщетно пытаясь проникнуть внутрь, где в результате скопившихся осадков образовалось озеро, вода которого растворила землю и питала корни деревьев. Это был Па-мов, Лес Воды, к которому так стремился Большой Волк.

Теперь лунный свет не требовался — так многочисленны оказались горевшие здесь и служившие хорошим ориентиром огни. У костров текла оживленная жизнь — будни военного лагеря. Не было видно ни палаток, ни хижин. Многие воины лежали у огней на подстилках либо прямо на голой земле; тут же среди них посапывали лошади. Здесь, в Па-мов, должны были собраться группы всех племен юта для военного похода.

Подъехав к первому огню, Большой Волк остановился, спешился, дал знак своим людям ждать здесь и окликнул одного из сидящих у костра, назвав имя — Нанап-неав. Слова означали «Старый Вождь», и, стало быть, это имя носил непременно верховный вождь всех племен юта. Тот, к кому обратился Волк, поднялся и повел его к озеру, на берегу которого отдельно от других горел большой костер. Вокруг сидели четверо индейцев, все украшенные перьями. Один из краснокожих привлекал особое внимание. Его лицо не покрывала боевая раскраска, оно было испещрено неисчислимыми глубокими складками и морщинами. Его длинные седые волосы спадали на плечи. Этому белому как лунь человеку было по меньшей мере лет восемьдесят, но он сидел так прямо, гордо и уверенно, будто ему нет еще и пятидесяти. Он окинул прибывшего пристальным взглядом, но не поприветствовал его и вообще не сказал ни слова; так же молчали и остальные. Большой Волк сел и безмолвно уставился перед собой. Так продолжалось некоторое время, потом наконец с уст старика слетело:

— Дерево сбрасывает листву осенью, но если оно теряет ее раньше, то становится ни к чему не пригодным, сохнет и должно быть срублено. Три дня назад он еще носил их. Где они сегодня?

Вопрос, содержавший в себе уничтожающий упрек для такого храброго воина, как Большой Волк, касался орлиных перьев, которые сейчас у него отсутствовали.

— Завтра украшения заблестят снова, а на поясе будут висеть скальпы доброго десятка бледнолицых! — ответил Большой Волк с пылающими ненавистью глазами.

— Большой Волк побежден бледнолицыми и теперь не имеет права носить знаки его доблести и звания?

— Только одним бледнолицым, но тем, чей кулак тяжелее сотен кулаков других белых!

— Им мог быть только Олд Шеттерхэнд!

— Это он.

— Уфф! — вырвалось у старика, и его восклицание подхватили другие. Потом он спросил: — Значит, Большой Волк видел этого знаменитого бледнолицего?

— Его, а также Олд Файерхэнда, Виннету, длинного и толстого охотников и многих других. Всего их — пять раз по десять. Я пришел, чтобы принести их скальпы.

Индеец должен уметь скрывать свои чувства, особенно это касается заслуженных стариков и вождей, но то, что теперь услышали четверо предводителей, столь потрясло их, что самообладание изменило им и они не смогли погасить в себе вспышку радости и изумления. Лицо старика приняло такое напряженное выражение, что почти все морщины исчезли с него без следа.

— Пусть Большой Волк расскажет! — потребовал он.

Вождь ямпа-юта повиновался. Его сообщение не во всем соответствовало истине, ибо он потратил немало усилий, чтобы представить себя и свои действия в лучшем свете. Остальные сидели неподвижно, слушая рассказчика с большим вниманием. Когда тот закончил, старик спросил вождя:

— А что теперь хочет делать Большой Волк?

— Ты дашь мне пятьдесят воинов, с которыми я нападу на этих псов. Еще до утренней зари их скальпы будут висеть на наших поясах!

На лице старика снова обнаружились морщины и складки, его брови сдвинулись, а орлиный нос, казалось, стал вдвое тоньше и острее.

— Еще до зари? — повторил он. — И это слова краснокожего воина? Бледнолицые напали на нас, ограбили и убили наших людей. Теперь они приведут с собой силы, чтобы пролить нашу кровь и позвать сюда навахов. Они заранее предсказывали нам гибель, но теперь, когда Великий Дух отдал величайших и благороднейших из них в наши руки, они должны быстро и без мучений умереть, как дитя на руках матери? Что скажут мои краснокожие братья на эти слова Овуц-авата?

— Белые должны стоять у столбов пыток! — произнес один из вождей.

— Мы должны схватить их живыми! — отозвался другой.

— Чем знаменитее они, тем сильнее должны быть их муки! — добавил третий.

— Мои братья хорошо сказали, — похвалил старик, окинув всех удовлетворенным взглядом. — Мы захватим этих псов живыми.

— Пусть Старый Вождь подумает, какие люди среди них! — предостерег Большой Волк. — Олд Шеттерхэнд свалит буйвола, да и Олд Файерхэнд не слабее. В их оружие вселились злые духи! А Виннету — великий воин…

— Апач! — гневно прервал старик. — Разве навахи, которые выступили против нас, не принадлежат к апачам?

— Он наш смертельный враг и должен испытать больше мук, чем белые! Я знаю, какая сила и ловкость даны этим знаменитым бледнолицым, но у нас хватит воинов, чтобы укротить их! Ты первым имеешь право на месть и будешь предводителем. Я дам тебе три сотни воинов, но ты приведешь мне бледнолицых живыми!

— Могу я потом, когда они будут привязаны к столбам пыток, взять скальпы Олд Файерхэнда, Олд Шеттерхэнда и Виннету?

— Они твои, но только если ни один белый не будет убит! Преждевременная смерть любого из них лишит нас наслаждения смотреть на их муки. У тебя уже есть пятьдесят человек, и тогда на каждого белого придется по семь краснокожих людей. Если вы незаметно подкрадетесь к ним, то схватите их и свяжете, прежде чем они проснутся. Возьмите с собой достаточно ремней! Теперь идем, я выберу тех, кто пойдет с тобой. Оставшиеся расстроятся, но за это они станут первыми, кто нанесет белым раны у столбов пыток!

Вожди поднялись и обошли костры, чтобы определить, кому идти на бледнолицых. Вскоре собрали три сотни мужчин, а кроме того, выделили еще пятьдесят воинов на охрану лошадей, которых юта, естественно, не могли вести с собой до самого лагеря белых. Большой Волк пояснил людям, о чем шла речь, точно описал им ситуацию и поведал потом свой план нападения. После этого краснокожие вскочили на коней и выступили в поход, который должен был стать для белых роковым. Имена Олд Файерхэнда, Олд Шеттерхэнда и Виннету были у всех на устах. Еще бы, какая слава — пленить таких героев и поставить их к столбам пыток!

Юта двигались обратно точно по тому пути, которым пришел Большой Волк, но только до главного каньона. Там всадники спешились, оставив коней под защитой пятидесяти воинов. При явном перевесе сил задуманное дело казалось почти безопасным. И все же удача не была гарантирована, и главным образом из-за лошадей. Большой Волк слишком хорошо знал, что лошади белых учуют подкрадывающихся краснокожих. Животные наверняка выдали бы приближение большого отряда в три сотни воинов своим беспокойством и громким фырканьем. Как воспрепятствовать этому? Вождь задал вопрос довольно громко, чтобы его слышали все стоявшие вокруг. Тут же один из них наклонился, сорвал какое-то растение, и сказал:

— Вот надежное средство, которое собьет с толку их коней.

Вождь тотчас узнал растение по запаху. Это был шалфей. На Дальнем Западе существуют многомильные пространства, полностью поросшие шалфеем. Также и здесь, в этом каньоне, чье дно прогревалось солнцем, шалфей имелся в большом количестве. Совет был дельным, и ему тотчас последовали. Краснокожие натерли листьями растения руки и одежду. Все это вызвало такой сильный запах, что надежда на победу переросла в уверенность. Кроме того, Большой Волк заметил, что имевшийся легкий ветерок поддувает снизу вверх, а это было на руку краснокожим.

Те, принимая во внимание приказ вождей и свое численное превосходство, вооружились не ружьями, а только ножами. Необходимо было захватить белых врасплох и зажать так, чтобы они не смогли сопротивляться.

Теперь дальнейший путь — расстояние, превышавшее три английские мили, — они преодолевали пешим маршем. Поначалу индейцы бодро шагали вперед, но, пройдя две мили, стали вести себя осторожнее.

Лишь теперь вождю пришла в голову мысль, что белые из предосторожности могли перенести свой лагерь на другое место, отчего им овладело почти лихорадочное волнение. А его воины тихо и неудержимо шли все дальше и дальше, осторожно пробираясь, подобно змеям. Только подумать, шестьсот ног! И все же не слышно ни малейшего шума, ни один камушек не сдвинулся с места, не сломалась ни одна ветвь! Тем временем Большой Волк остановился. Он заметил горящие костры часовых. Как раз в это время Олд Файерхэнд менял посты. Вождь еще днем видел, что один часовой был выставлен выше, другой — ниже лагеря, в долине. Во всяком случае, часовые до сих пор еще стояли и были первыми, кого необходимо обезвредить.

Он тихо приказал остановиться и дал знак следовать за ним только двоим. Индейцы легли на землю и дальше пробирались ползком. Вскоре они оказались у верхнего поста. Часовой посмотрел вслед Олд Файерхэнду, только что оставившему его, и повернулся к краснокожим спиной. Внезапно две руки сдавили ему горло, а четыре другие вцепились в руки и ноги. Часовой не мог дышать, он потерял сознание, а когда снова пришел в себя, был уже связан и во рту торчал кляп, не позволявший ему и пикнуть. Рядом с ним сидел индеец, приставивший лезвие ножа к его груди. Пленник это просто чувствовал, ибо лунный свет не проникал вниз, на дно каньона.

Между тем огонь загасили, а вождь снова потребовал к себе двух воинов. Теперь речь шла о другом часовом, стоявшем внизу. Важно было миновать лагерь. Поскольку он лежал по эту сторону от воды, решено было двигаться по другой. Трое перешли поток вброд и прокрались дальше по другой стороне, что не было очень опасной затеей. Предполагалось, что оба поста находятся на одинаковом удалении от лагеря, и можно было легко посчитать, какое расстояние нужно пройти. Мерцающая поверхность воды и ее всплески могли выдать индейцев. Поэтому краснокожие проползли немного дальше, потом снова перешли вброд, снова легли и двинулись вверх на четвереньках, осторожно отталкиваясь от земли руками и ногами. Прошло совсем немного времени, и они увидели часового — он стоял в шести шагах от них, отвернув лицо в сторону. Еще один миг, прыжок, тихое приглушенное топанье ног — и все стихло. Оба краснокожих остались возле поверженного часового, а Большой Волк один переправился обратно, чтобы теперь нанести самый главный удар.

Лошади стояли двумя группами между лагерем и обоими постами. Вплоть до настоящего момента животные вели себя совершенно спокойно, но не было никакой уверенности, что так будет продолжаться и дальше. Если индейцы подойдут совсем близко, то, несмотря на запах шалфея, лошади могут почуять неладное. Поэтому Большой Волк посчитал целесообразным также перевести своих людей через поток. Это было проделано мастерски — совершенно бесшумно. Оказавшись на другом берегу, все легли на землю, преодолели ползком расстояние в сто шагов и остановились напротив лагеря. Основная трудность заключалась теперь в следующем — огромное количество людей вынуждено было двигаться в узком пространстве, да еще и совершенно неслышно. Когда индейцы наконец легли рядом друг с другом, прямо напротив спящих людей и лошадей, последние все же забеспокоились. Действовать предстояло быстро, но о тихом пересечении водного пространства не могло быть и речи.

— Вперед! — прозвучал приглушенный, но все же услышанный всеми краснокожими голос Большого Волка.

Юта быстро перемахнули через речушку. Ни один белый так и не проснулся — над ними властвовал глубокий сон. Последующие сцены просто невозможно описать. Бледнолицые лежали так тесно, что три сотни индейцев не имели свободного места для передвижения. Пятеро или шестеро юта, а может, и больше, набросились на одного белого, схватили его и швырнули заспанного противника стоящим сзади, чтобы тут же взяться за второго, потом за третьего и так далее. Все произошло так быстро, что спящие оказались во власти индейцев, прежде чем смогли окончательно проснуться.

В противоположность обычаю индейцев сопровождать каждое нападение боевым кличем, эти юта орудовали почти бесшумно, и лишь потом, когда белые подали голос, испустили резкий крик, застывший где-то в ночной дали и размноженный стенами каньона. При этом поднялась такая суматоха, что невозможно было различить ни тел, ни рук, ни ног. Только три группы были едва различимы во тьме — три группы, которые двигались рядом вплотную к скальной стене. Их центрами были Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд и Виннету, вследствие своего большого опыта и присутствия духа не захваченные врасплох, как другие. Они вскочили и сразу встали так, что за их спинами оказалась скала. Теперь они оборонялись ножами и револьверами против превосходящего противника, который не имел права воспользоваться своими клинками, поскольку белых нужно было взять в плен живыми. Но, несмотря на свое умение, ловкость и силу, они были побеждены. Краснокожие так тесно зажали их в кольцо, что обороняющиеся, в конце концов, просто не могли пошевелить даже руками. Они были схвачены и связаны, как и их спутники. Выворачивающий душу вой краснокожих засвидетельствовал скорую победу.

Большой Волк приказал разжечь огонь. Когда пламя осветило поле битвы, оказалось, что от пуль и ножей последних трех бойцов полегло или было ранено более двадцати краснокожих.

— За это псов ждут ужасные муки! — разгневался вождь. — Мы нарежем их кожу полосками! Они все должны умереть страшной смертью, и ни один из них не увидит завтрашних вечерних звезд! Подберите мертвых и оружие бледнолицых. Нам надо возвращаться.

— Кто должен коснуться Волшебного ружья белого охотника? — спросил один из воинов. — Оно стреляет, когда хочет, и убивает любого, кто его берет в руки, и еще многих других, кто окажется рядом.

— Мы оставим его здесь и сложим над ним кучу камней, чтобы оно не попало в руки ни одному краснокожему воину. Где оно?

Юта долго разыскивали штуцер, но нигде его не нашли — оружие исчезло. Когда Большой Волк спросил о нем Олд Шеттерхэнда, тот не ответил. Как только он проснулся в суматохе борьбы и вскочил на ноги, штуцер тотчас вырвали у него из рук и отшвырнули прочь. Вождь приказал взять горящую ветвь, чтобы осветить чистую, прозрачную воду ручья. Поток оказался таким мелким, что можно было пересчитать все лежавшие на дне камушки, но штуцера не было видно.

Ямпа-юта днем видели ружье в руках Олд Шеттерхэнда и не могли взять в толк, куда оно подевалось. Может быть, оружие осталось в скальной расщелине? Тотчас обыскали изнутри и ее, углубившись на большое расстояние и, разумеется, с факелами в руках, но напрасно. Последствия всего этого оказались следующими — даже те краснокожие, которые до сих пор еще сомневались, что ружье Олд Шеттерхэнда обладает сверхъестественной силой, теперь присоединились к мнению остальных. Пока они пребывали здесь, Волшебное ружье в любой миг могло продемонстрировать свою непостижимую силу, поэтому Большой Волк, которому самому на душе стало тревожно, приказал:

— Привяжите пленников к лошадям и прочь отсюда! Злой Дух изготовил Волшебное ружье. Мы не можем оставаться здесь, иначе оно пошлет свои пули!

Приказу мгновенно подчинились, и с той секунды, когда началась борьба, до момента, когда индейцы отправились в обратный путь, прошло не многим больше часа.

«Ни один из них не увидит завтрашних вечерних звезд» — так сказал вождь. Он полагал, что все белые у него в руках, но это было ошибкой. Как упоминалось, Олд Файерхэнд выставил еще одного часового в скальной расщелине, чтобы тот дал знать, если ямпа-юта надумают вернуться. Этим стражем был Дролл, которого должны были сменить лишь через два часа. Хромой Френк по собственному желанию присоединился к нему, чтобы поболтать о родных местах. Они сели, естественно, при полном вооружении, и завели шепотом разговор, временами прислушиваясь к звукам в скальной трещине, чтобы во мраке ничего не ускользнуло от их ушей. Они не чувствовали большой усталости, ибо у них имелось столько тем, что разговоры казались неисчерпаемыми.

В какой-то миг внезапно у выхода из расщелины послышался шум, сразу привлекший их внимание.

— Чу! — шепнул Френк кузену. — Ты что-нибудь слышал?

— Да, слышал, — ответил Тетка так же тихо. — Что это было?

— Должно быть, наши люди поднялись.

— Нет, это не то. Людей, похоже, гораздо больше. Стучат ногами по меньшей мере сотни две…

Говоривший в ужасе замер, поскольку теперь белые в лагере были разбужены и подняли крик.

— Гром и нож, это же драка! — крикнул Хромой Френк. — Полагаю, на нас скорее всего напали!

— Да, на нас напали! — согласился Дролл. — Должно быть, это краснокожие негодяи, если потребно!

В следующую секунду это предположение подтвердилось, ибо раздался боевой индейский клич.

— Помоги нам, Боже! Это действительно они! — вскричал Френк. — К ним! Быстро выходим!

Он схватил Дролла за руку, чтобы потащить вперед, но известный своей хитростью охотник остановил его и сказал:

— Стой! Не так быстро! Если индейцы напали ночью, их собралось так много, что мы должны быть крайне осторожны! Давай сначала посмотрим, как обстоят дела. Что делать — решим после! Сейчас надо лечь и ползти вперед.

Оба так и сделали. Они двигались с помощью рук и ног вплоть до самого выхода. Там они узнали, несмотря на темноту, что их спутники схвачены. Преимущество было явно на стороне краснокожих, и лишь слева от кузенов еще не спал накал борьбы. Выстрелы Олд Файерхэнда, Шеттерхэнда и Виннету еще грохотали, но недолго — вскоре из сотен глоток прозвучал победный клич краснокожих. Прямо перед выходом из расщелины путь пока был свободен.

— Скорей за мной через воду, на ту сторону! — прошептал Дролл кузену.

Он пополз так быстро и осторожно, как это только возможно. Френк неотступно следовал за ним. При этом в какой-то миг его рука зацепила твердый длинный предмет, оказавшийся ружьем с пулевым затвором. Штуцер Олд Шеттерхэнда! Эта мысль пронзила мозг саксонца, и он тут же взял его с собой.

Оба благополучно добрались до воды, а потом и до другого берега. Там Дролл схватил Хромого Френка за руку и потянул прочь от лагеря, вниз, в южном направлении. Бегство им удалось, ибо стояла тьма египетская, и их шаги на фоне криков индейцев совсем не были слышны. Но вскоре пространство между водой и скалами стало таким узким, что Дролл посоветовал:

— Нам надо снова на левый берег. Там дорога, пожалуй, шире.

Они опять перешли вброд. На их счастье, они оказались гораздо ниже того места, где стоял часовой и где теперь находились два краснокожих воина. Оба шли или, скорее, мчались, натыкаясь то на скальную стену, то на валявшиеся на пути камни, пока наконец голоса индейцев перестали быть слышны. Тут Хромой Френк остановил своего спутника и с упреком произнес:

— Ну, стой же наконец ты, тысяча чертей! Собственно, почему ты умчался прочь и позорно совратил на это меня? А где же долг и чувство товарищества! Неужели в твоем нутре нет никаких амбиций?

— Амбиций? — отозвался Дролл, задыхающийся после продолжительного бега. — В моем нутре они, пожалуй, есть, но кто хочет поговорить об амбициях, должен прежде всего спасти нутро. Потому я и помчался прочь.

— Такое поведение было совершенно непозволительным! — начал закипать Хромой Френк.

— Да? Почему это?

— Потому что спасти товарищей — наш долг!

— Так! И каким же способом?

— Нужно было броситься на краснокожих, чтобы разнести их в пух и прах и перерезать их всех до одного!

— Хи-хи-хи-хи! Разнести в пух и прах и перерезать! — занялся Дролл своим своеобразным лающим смехом. — Этим мы ничего не добились бы, разве что сами оказались бы в плену вместе с ними.

— Взяты в плен! Ты уверен, что наши спутники только взяты в плен, а не застрелены, не заколоты и не убиты?

— Нет, это уж как пить дать! Я знаю точно.

— Это меня бы успокоило! — съязвил Хромой Френк.

— Хорошо, тогда успокойся. Ты слышал стрельбу?

— Да.

— А кто стрелял? Разве индейцы?

— Нет, я слышал револьверные выстрелы.

— Вот видишь! Индейцы вообще не воспользовались своими ружьями, а, стало быть, их намерение — взять пленников живыми, чтобы позже подольше их помучить. Потому я убежал. Теперь мы вдвоем спасены и сможем сделать для наших людей гораздо больше, чем если бы попали в плен.

— Ты прав, кузен, тут ты прав! У меня с сердца упал тяжелый камень. Разве можно допустить, чтобы о всемирно известном Хромом Френке говорили, что он умчался прочь, как кролик, когда его друзья находились в смертельной опасности! Никогда! Лучше я брошусь в самую гущу схватки и пробьюсь как неистовый Хуфеланд! [360] Я весь вне себя!

— Я тоже был взволнован и охвачен страхом, но все же не дал застать себя врасплох! Такие люди, как Виннету, Файерхэнд и Шеттерхэнд, не проиграют свою партию скорее, чем они действительно могут ее проиграть. К тому же они не одни — с ними много зубастых парней! Стало быть, спокойно обождем!

— Легко сказать. Что это были за индейцы?

— Юта, конечно. Большой Волк не вернулся в лагерь. Он знал, что вблизи находятся другие юта, и позвал их сюда.

— Мерзавец! А еще курил с нами трубку мира! С какой стороны он пришел?

— Да если бы я знал, был бы умнее, чем сейчас. Там, вверху, в лагере, он, конечно, не задержится и уведет с собой пленных. Поскольку мы не знаем, в каком направлении он повернул, мы не имеем права оставаться здесь. Нам надо идти вперед, причем намного дальше, пока не найдем место, где можно хорошо спрятаться.

— А потом?

— Потом? Ну, будем ждать, пока рассветет, затем обшарим следы и побежим за индейцами, пока не узнаем, что они хотят сделать с нашими друзьями. А теперь вперед. Идем!

Дролл снова подхватил Френка под руку и вдруг задел штуцер.

— Что? — вырвалось у него. — У тебя два ружья?

— Да. Я нашел штуцер Олд Шеттерхэнда, когда мы ползли к воде.

— Это просто превосходно! Он принесет нам удачу. Но ты можешь из него стрелять?

— Естественно! Я уже давно при Олд Шеттерхэнде и знаю его ружье не хуже, чем он сам. Но теперь вперед! Если краснокожие вздумают поскакать вниз по реке, они быстро догонят нас, и мы пропали. Но я должен сберечь свою бесценную жизнь, чтобы пожертвовать ею ради спасения моих друзей. Горе этим индейцам и всему Дикому Западу, если они хоть пальцем тронут кого-нибудь из наших! Я добрый человек, но если взбешен, то сотру в порошок всю мировую историю! Ты меня еще узнаешь! Я саксонец. Понятно? Мы, саксонцы, всегда были стратегически подкованным народом и во всех войнах и диатонических спорах всем раздавали тумаки направо и налево.

— Или получали! — вставил Дролл и потащил вперед своего спутника.

— Молчи! — пробурчал тот. — Вы, альтенбуржцы, всего лишь «сырные» саксонцы, а вот мы, на Эльбе, — настоящие! Пока человечество не забудет о культуре, Морицбург и Пирна всегда будут центрами всех величайших знаменитостей и приличий! Под Лейпцигом был разбит Наполеон, в Рекнице, под Дрезденом, Моро лишился обеих ног, на Вайсерице — вообще рассадник храбрости и отваги [361], которые я питаю в глубине души и не советую краснокожим приводить меня в бешенство! Я страшен в гневе и невменяем в ярости! Завтра утром, говорю я вам, завтра луч первого солнца потолкует с последней тенью мрака dos-a-dos и опрокинет ее в кровавую ниву! Хорошо (англ.). Похоже, Френк снова путает, имея в виду tete-a-tete (фр.) — «с глазу на глаз», а так у него получилось «спиной к спине». (Прим. пер.).]

Он сжал кулаки и погрозил ими воображаемому противнику. Еще никогда в жизни он не был так возбужден и разгневан, как сейчас, что выражалось не только в словах, но и в действиях, поскольку теперь, несмотря на мрак, он рвался вперед, словно нужно было догнать врага, который на самом деле был сзади.

И все же направление, в котором они двигались, оказалось верным и вело прямо к краснокожим, о чем оба беглеца, к собственному изумлению, узнали чуть позже. Чтобы не оказаться в лапах индейцев, они ускорили шаг, насколько позволял царивший мрак. Справа — вода, слева — скальная стена. Так они шли и шли на юг, пока, приблизительно через час, каньон не сделал поворот на восток. Неожиданно над ними справа зависла луна, хороший обзор ее открывался благодаря тому, что с этой стороны в главный каньон впадал боковой, в разрезе которого виднелось ночное светило. Дролл остановился и сказал:

— Стой! Надо обдумать, куда свернуть — направо или налево.

— Нет никаких сомнений, — заметил Френк. — Мы должны идти в боковую долину.

— Почему?

— Потому что абсолютно уверен, что краснокожие останутся в главном каньоне. Спрячемся в боковом, пока они не пройдут мимо, а на заре сможем потом следовать по их пятам с облигатной гипнологией. Как считаешь?

— Мысль неплохая, к тому же луна висит прямо над боковой долиной и хорошо освещает нам путь.

— Да, луна излучает мне в сердце утешение и выжимает бушующие потоки слез из моей высохшей от ярости души. Следуем по ее сладкому лучу! Возможно, этот верный свет приведет нас к месту, где мы сможем хорошо спрятаться, что в нашей трудноуловимой ситуации самое главное.

Они перемахнули через воду и углубились в боковой каньон, в котором не было никакой воды, но имелось достаточно признаков, удостоверяющих, что в иное время года все дно узкой долины являет собой «водное ложе». Теперь они двигались прямо на запад. Им предстояло проникнуть глубоко в каньон, чтобы не попасться индейцам. Пожалуй, добрых полчаса они следовали по нему, как вдруг встали как вкопанные, натолкнувшись на приятнейшую неожиданность. Находившаяся справа от них скальная стена обрывалась, образуя острый угол с другой, шедшей с севера, стеной. Прямо перед ними лежал не просто открытый участок, а лес, настоящий лес, о наличии которого не мог бы догадаться ни один чужой человек. Касающиеся друг друга кроны деревьев поднимались над лесом округлым сводом, таким плотным, что свет луны вряд ли мог проникнуть внутрь. Это был Лес Воды — здесь юта разбили свой военный лагерь.

Низина, которую он заполнял, тянулась с севера на юг, параллельно главному каньону, находившемуся в получасе езды отсюда. Между последним и лесом имелись два соединения, две поперечные долины: одна — северная, которой воспользовался Большой Волк, другая — южная, через нее пришли Дролл и Френк. Обе протянувшиеся с востока на запад боковые долины образовывали с лесом и главным каньоном прямоугольник, чьи внутренние поверхности состояли из высоких скальных глыб, в которых вода промыла страшные пропасти глубиной в многие сотни футов.

— Лес! Словно высаженный главным лесничим Саксонского королевства! — воскликнул Френк. — Лучше не сыщешь, ясно как Божий день! Что скажешь?

— Нет, — ответил Дролл, не испытывающий подобного восторга. — Этот лес кажется мне подозрительным или даже зловещим. Я не доверяю ему.

— Отчего же? Ты думаешь, что в нем устроились на ночлег медведи?

— Хуже. Медведей не стоит так опасаться, как других созданий, которые куда хуже.

— О ком ты?

— Об индейцах.

— Глупости какие!

— Был бы рад ошибиться, но мои мысли, пожалуй, верны.

— Ты хочешь этой мыслью логически растурбинить мое умиление?

Оба стояли на углу скалы — там, где была тень, и не спускали глаз с освещенной луной лесной опушки.

— Кто лучше осведомлен, что здесь есть лес? Мы или эти краснокожие парни? — спросил Дролл.

— Индейцы.

— Значит, они не хуже нашего знают, что самое лучшее укрытие мы сможем найти в лесу. Так?

— Естественно.

— Разве я не объяснял тебе, что где-то поблизости должны быть индейцы?

— Да, ибо от них Большой Волк получил помощь.

— Где будут находиться эти люди? В пустынном голом каньоне или в уютном лесу?

— В лесу, конечно.

— Правильно. Стало быть, нам надо остерегаться. Я убежден, что имею основания быть осторожным.

— Так ты считаешь, что лес надо обойти?

— Нет, но держать ухо востро. Видишь что-либо подозрительное?

— Вообще ничего.

— Я тоже не вижу. Так давай попробуем увидеть больше. Быстро на ту сторону, потом под кусты и послушаем лес. Вперед!

Они проскочили ярко освещенный луной участок и, остановившись под деревьями, притаились, чтобы прислушаться. Они ничего не услышали, даже легкого шелеста листвы, но Дролл втянул носом воздух и обратился к малышу:

— Френк, шмыгни носом! Похоже, дым. Как считаешь?

— Да, — ответил тот, — но запах едва заметен. Это только полдогадки о четверти дымного следа.

— Потому что источник вдалеке. Нам надо проверить и подкрасться поближе.

Взявшись за руки, они медленно и тихо зашагали вперед. Под сводом крон было так темно, что им приходилось больше полагаться на осязание, чем на зрение. Они шли очень медленно, но чем дальше пробирались вперед, тем сильнее становился запах дыма. Хромой Френк хотел все же поделиться некоторыми размышлениями по поводу их опасного предприятия, а потому шепотом спросил:

— Не было бы лучше, если бы мы позволили дыму быть дымом? Мы совершенно бесполезно отправляемся в лапы опасности, и, если мы не сделаем этого, подобное отступление вряд ли сможет меня компримировать.

— Это, конечно, опасно, — согласился Дролл, — но мы должны рискнуть. Возможно, мы спасем наших друзей.

— Здесь?

— Да. Если Большой Волк не останется на месте нашего лагеря, он придет прямо сюда.

— Это было бы великолепно!

— Великолепно? Ну, ну, такое великолепие может стоить нам жизни!

— Не жалко, лишь бы спасти наших спутников. Теперь у меня и в мыслях нет поворачивать обратно.

— Хорошо, кузен. Ты хороший парень. Но чаще хитрость оказывается лучше силы. А посему — осторожность и только осторожность!

Они снова стали пробираться дальше, пока не увидели свет костра и не услышали какие-то неопределенные звуки. Казалось, что лес теперь забирал вправо. Они последовали в этом направлении и вскоре заметили еще большее количество огней.

— Немаленький лагерь, — прошептал Дролл. — Должно быть, это воины юта, которые собираются в поход против навахов. Тут непременно собралось их несколько сотен.

— Не беда. Сейчас подойдем поближе. Я хочу узнать, что с Олд Шеттерхэндом и остальными. Мне надо…

Френк запнулся, ибо внезапно раздался многоголосый вой, но это не были крики боли или ярости, это было ликование.

— О! Сейчас притащат пленных, — заметил Дролл. — Большой Волк идет с севера, а мы пришли с юга. Теперь во что бы то ни стало надо узнать, что он хочет с ними делать.

До этого момента они шли, не пригибаясь, но теперь легли на землю и дальше пробирались ползком. Через короткое время они достигли вздымающейся, казалось, до небес скальной стены, которая являлась восточной границей леса. Вдоль нее они прокрались дальше, продолжая держаться рядом. Теперь огни оказались слева, и оба вскоре заметили маленькое озеро, на берегу которого горел костер вождей.

— Пруд или озеро! — подал голос Дролл. — Где лес, там должна быть и вода. Дальше идти нельзя — вода идет до самой скалы. Надо свернуть налево.

Они находились в южной части озера, на восточном берегу которого вокруг костра сидели вожди. Кузены поползли к берегу, пока не достигли высокого дерева, чьи ветви легко можно было достать рукой. Тем временем в упомянутый огонь подбросили свежие сучья, и пламя взметнулось кверху, осветив пленных бледнолицых, которых привели как раз в тот момент.

— Все внимание туда! — заметил Дролл. — Ты умеешь лазить, кузен?

— Как белка!

— Тогда живо давай наверх, на дерево. Сдается мне, что оттуда более прекрасный вид, чем отсюда.

Они ловко взлетели наверх и засели в листве так, что даже острый глаз индейца не смог бы их заметить.

Пленные должны идти, а значит, их ноги не были связаны. Их подвели к огню, где вожди, и, естественно, Большой Волк вместе с ними, снова сели. Вождь ямпа-юта не без удовлетворения достал спрятанные орлиные перья и надел свой торжественный головной убор. Он был победителем и снова имел право носить знаки доблести. Его глаза пожирали белых с выражением голодной пантеры, но пока он молчал, поскольку старейшины владели правом первыми получить слово.

Взгляд Нанап-неава, Старого Вождя, пробежал с одного белого на другого, пока не остановился на Виннету.

— Кто ты? — пренебрежительно спросил он апача. — Есть ли у тебя имя и как зовется тот паршивый пес, которого ты называешь своим отцом?

Старый Вождь был уверен, что гордый апач не станет ему отвечать, но Виннету спокойно произнес:

— Кто не знает меня — тот слепой червь, живущий в грязи. Я Виннету, вождь апачей.

— Ты не вождь и не воин, а падаль, мертвая крыса! — продолжал издеваться старик. — Все эти бледнолицые умрут честной смертью у столбов пыток, но тебя мы бросим в воду, на корм лягушкам и ракам!

— Нанап-неава старый человек. Он видел много лет и зим и обладает большим опытом, но все же он, кажется, так и не понял, что Виннету не позволяет издеваться безнаказанно. Вождь апачей готов стерпеть все муки, но оскорблять себя он не позволит ни одному юта!

— Что ты можешь сделать? — спросил старик и усмехнулся. — Ты связан.

— Пусть Нанап-неав думает, что свободному человеку с оружием в руках легко быть грубым по отношению к связанному пленнику! Но это недостойно! Гордый воин никогда не сделает такого, и если Нанап-неав не хочет принять то, что говорит Виннету, пусть же он ответит за последствия!

— Какие последствия? Твой нос когда-либо чуял запах вонючего шакала, от которого даже стервятники воротят свои головы? Так этот шакал ты! Тот смрад, который…

Он не успел закончить. Из глоток всех стоявших поблизости юта вырвался крик ужаса. Виннету гигантским прыжком внезапно подскочил к старику, одновременно толкнув его всем телом, в результате чего тот упал навзничь. Тут же вождь апачей сильно пнул его несколько раз пяткой в грудь и в голову, после чего спокойно вернулся на свое место.

На миг наступила глубокая тишина, и громкий голос апача был слышен всем:

— Виннету предупреждал. Нанап-неав не послушал и никогда больше не оскорбит ни одного апача.

После минутного замешательства другие вожди тотчас вскочили, чтобы осмотреть старика. На его черепе справа виднелась вмятина; оказалась продавленной и грудная клетка. Старик был мертв. Красные воины сгрудились вокруг, схватившись за рукояти ножей и бросая на Виннету кровожадные взгляды. Казалось, что нападение апача должно было вызвать у юта приступ безумной ярости, но нет. Их гнев остался безмолвным, поскольку Большой Волк поднял руку и приказал:

— Назад! Апач убил Старого Вождя, чтобы умереть быстро и без мук. Он думал, что вы теперь наброситесь на него и быстро убьете, но он просчитался. Он должен умереть смертью, которой не умирал еще ни один человек. Мы посоветуемся об этом. Унесите отсюда Старого Вождя, чтобы глаза этих белых псов не любовались его трупом! Они все будут принесены в жертву у его могилы. Олд Файерхэнда и Олд Шеттерхэнда мы похороним в ней заживо!

— Тебе не жить так долго, чтобы похоронить меня! — отозвался Олд Шеттерхэнд.

— Молчи, собака, пока тебя не спросят! Откуда ты знаешь, сколько мне еще жить?

— Я знаю, сколько тебе осталось. И ни дня больше, ибо завтра в это время твоя душа уже покинет тело.

— Разве твои глаза так остры, что ты можешь заглянуть в будущее? Я прикажу выколоть их!

— Чтобы знать, когда ты умрешь, не надо иметь острый глаз. Ты когда-нибудь слышал, чтобы Олд Шеттерхэнд говорил неправду?

— Все бледнолицые лгут, и ты тоже.

— Краснокожие лгут, и ты сам это доказал. Нас было четверо белых, и мы боролись с четырьмя краснокожими за свою жизнь. В случае победы мы имели право убить своих противников и потом стать свободными. Мы победили и подарили вам жизнь. Несмотря на это, вы не дали нам свободу. Вы преследовали нас, а потом попали к нам в руки. Мы снова могли взять ваши жизни. Вы это заслужили, но все же мы так не сделали. Мы курили с вами трубку мира и дали обет быть друзьями и братьями до самой смерти. Мы освободили вас, а в благодарность за это вы напали на нас и привели сюда. Кто лжет, вы или мы? Ты помнишь, что я тебе говорил, прежде чем мы вечером расстались в каньоне?

— Большой Волк — гордый воин, он никогда не запоминает слов бледнолицего, — надменно заявил вождь.

— Тогда я напомню. Я предупредил тебя и сказал: если ты еще раз не сдержишь слово, то умрешь. Ты нарушил обещание, а потому умрешь.

— Когда? — усмехнулся вождь.

— Завтра.

— От чьих рук?

— От моих.

— У тебя дырка в голове, из которой улетучились мозги!

— Я сказал, и так будет, — спокойно, но серьезно произнес Олд Шеттерхэнд. — Два раза твоя жизнь была в моих руках, я подарил ее тебе, но, несмотря на это, ты обманул меня. В третий раз этого не произойдет. Краснокожие должны знать, что Олд Шеттерхэнд не только снисходителен, но и умеет наказывать.

— Пес, ты больше не накажешь ни одного человека! Вы окружены и всю ночь будете под охраной. Сейчас мы будем держать совет, и, как только придет рассвет, начнутся ваши смертельные муки, которые продолжатся многие дни.

Пленных перевели на маленькую лесную поляну, где горел огонь. Теперь им так же крепко связали ноги и положили на землю. Двенадцать вооруженных воинов стали вокруг под деревьями, чтобы бдительно охранять место. Бегство было невозможно, по меньшей мере, так казалось.

Дролл и Френк со своего высокого наблюдательного пункта хорошо все видели. Их дерево стояло шагах в ста пятидесяти от огня вождей, так что большую часть произнесенных слов они могли понять. Теперь необходимо было отыскать место, куда должны доставить пленников, и приблизиться к нему.

В тот момент, когда они забрались на дерево, захваченное оружие и другие вещи белых уже были перенесены индейцами к костру вождей и там оставлены. Поскольку на эти предметы юта не обращали большого внимания, они решили, должно быть, заняться дележом добычи лишь днем, — обстоятельство, которое вполне устраивало Тетку Дролла.

У берегового костра теперь остались только предводители. Остальные воины были переведены в другое место, на что должны были быть основания. Что это за причины, Френку и Дроллу предстояло скоро узнать. Стали раздаваться какие-то странные жалобные звуки. Некоторое время слышалось соло, за которым потом вступил хор. Все это продолжалось без перерыва, то слабее, то громче.

— Знаешь, что это? — спросил Дролл своего морицбургского кузена.

— Пожалуй, реквием по Старому Вождю?

— Да. У юта отпевание начинается еще прежде, чем труп околеет.

— Для нас это важно, поскольку во время плача бездельникам тяжело будет услышать нас. Мы, безусловно, должны разыскать наших.

— Но что потом, когда мы найдем их? Вынести их мы ведь не сможем!

— Это вовсе и не нужно, поскольку они пойдут сами. Главное, что мы освободим их от пут или перережем ремни. Если место, где они лежат, — недалеко от огня вождей и там же, где оружие, — наша партия имеет шанс на выигрыш! Истинное счастье, что здесь, под деревьями, так темно. Огонь нам не помеха, наоборот — он нам нужен, поскольку в его свете мы легко узнаем фигуры краснокожих и сможем избежать встречи с ними.

— Это так. Стало быть, теперь снова вниз, на землю, а потом дальше, вперед! Я ползу первым.

— Почему это ты?

— Потому что я дольше на Западе, — ответил Дролл, — и понимаю в подобных делах больше, чем ты.

— Вот те на! Не слишком ли высоко метишь! Я опытен во всех вопросах жития-бытия на Западе. Чудовищная приспособляемость, с которой я воспринимаю тяжелейшие вещи, как чисто детскую игру, привела мою способность к усваиванию к тому, что теперь и речи не может идти о вопросах, в которых я не знаток. Но поскольку ты — мой дорогой кузен, я пропущу тебя вперед. Только будь осторожен! Если кто-то впереди захочет нанести тебе смертельный укол, только дай знать, и я помогу сзади. Я не брошу тебя на произвол судьбы!

Маленький саксонец действительно доказал, что он прошел великолепную школу у Олд Шеттерхэнда. Он справился со своей задачей превосходно. Хотя Френк вынужден был нести два ружья, он двигался вперед ловко и бесшумно. Его направляющий, конечно, взял на себя более тяжелое задание, заключавшееся в том, чтобы каждый подходящий предмет использовать под укрытие.

Они пробрались мимо круга вождей на удалении, быть может, шагов пятидесяти и повернули к следующему огню, у которого, к счастью, и лежали пленники. Дролл был уверен, что те не должны находиться в темном месте. Конечно, хотя и медленно, но неотступно они приближались к цели, что, естественно, было далеко небезопасно. Несколько раз случалось, что краснокожие шныряли совсем рядом с ними. Один раз Френк вынужден был броситься в сторону, чтобы не попасть под ноги спешивших индейцев. Но позже это снование туда-сюда прекратилось. Те, кто исполнял песнь мертвых, теперь сидели на корточках вокруг трупа, а остальные растянулись на земле, приготовились немного поспать.

Так оба оказались за спинами часовых, которые совершали обход. Дролл лег за деревом, а Френк сзади — за следующим. Человек, который должен был поддерживать огонь, в какой-то момент отошел, чтобы пропеть у трупа куплет песни плача. Несколько из двенадцати сторожей сделали то же самое. Пламя осело и теперь давало мало света. Фигуры пленников едва были узнаваемы. Дролл прополз несколько шагов вправо, потом — немного влево, но тут заметил часовых. Когда он потом вернулся к Френку, он прошептал:

— Момент, кажется, благоприятный. Видишь Олд Шеттерхэнда?

— Да. Вон он там, первый.

— Ползи к нему и заляг неподвижно, будто ты тоже связан!

— А ты?

— Я отправлюсь к Олд Файерхэнду и Виннету — они лежат с другой стороны.

— Это опасно!

— Не больше, чем здесь. Какова будет радость Олд Шеттерхэнда, когда он снова получит свой штуцер! Давай быстрей!

Хромому Френку не нужно было преодолевать никаких больших расстояний — он прополз не больше восьми шагов. Теперь пламя костра билось так низко, что казалось, будто огонь почти погас. Стало темно, и различить фигуры пленников было невозможно. Один из часовых подошел к огню, чтобы подложить нового хвороста, но прежде чем занялся огонь, Дролл и Френк воспользовались темнотой и оба к этому моменту находились на месте.

Френк лежал рядом с Олд Шеттерхэндом. Он вытянул ноги, словно был связан, пододвинул своему соседу штуцер — «генри» и подтянул руки так, чтобы часовые думали, что они у него привязаны к телу.

— Френк, ты? — спросил Олд Шеттерхэнд тихо, но без удивления в голосе. — Где Дролл?

— Он лежит на той стороне, рядом с Виннету и Олд Файерхэндом.

— Слава Богу, что вы нашли следы и смогли прийти до рассвета.

— Вы знали, что мы придем?

— Конечно! Когда эти парни разожгли костер, я успел заметить, что среди пленных вас нет.

— Мы все же могли еще находиться в расщелине и быть схвачены позже!

— Хо! Краснокожие искали там мое ружье. Я испугался, что они найдут вас, но они вернулись ни с чем. Мой штуцер исчез — это сказало мне все. Я так был убежден, что вы не оставите нас, что даже угрожал Большому Волку смертью.

— Вот это отвага!

— Дорогой Френк, только отважным принадлежит весь мир!

— Да, отважным и Хромому Френку. Разве я подвел себя под трибунал? Разве мы не выполнили пиццикато [362] наши товарищеские обязанности?

— Вы вели себя великолепно, просто превосходно!

— Да, без нас вы бы пропали!

— Не совсем так. Ты знаешь, что я считаю свою игру проигранной лишь тогда, когда действительно нет выхода. Но здесь остались не просто карты, но еще и козыри. Если бы вы не пришли, мы должны были освободиться другим способом. Вот, смотри!

Френк глянул на охотника и увидел, что тот показывает ему свободную правую руку.

— Эту руку я уже освободил, — продолжил он, — другая стала бы свободной через четверть часа. У меня в маленьком потайном кармане перочинный ножик, который перешел бы из рук в руки, и в короткое время мы все перерезали бы ремни. Потом быстро выскочили бы к оружию, которое лежит на той стороне, у вождей…

— Вы и это знаете?

— Я был бы плохим вестменом, если бы не смог уйти. Без оружия нам не спастись, следовательно, я с самого начала обратил внимание, куда они его дели. Теперь прежде всего я должен знать, как вы здесь оказались. Вы преследовали краснокожих?

— Нет, что вы. Мы ведь намного раньше, чем они, ушли прочь из каньона.

— Чтобы наблюдать за ними и идти следом?

— Тоже нет. Мы просто удирали вниз по каньону, пока не попали в боковую долину, в которой смогли компрометироваться. Мы имели намерение — потом, на рассвете, идти по следам краснокожих, чтобы узнать, что мы можем для вас сделать.

— А, так, стало быть, это не ваша заслуга, что вы нашли этот лес?

— Нет, лес мы не заслужили. Но, поскольку нам его подбросил случай, пожалуй, вы не в обиде, что мы нанесли вам маленький визит?

— Ты иронизируешь.

— Немного. Тем самым я хотел бы только заключить, что ассимилировать сюда, к вам, через лес и сквозь ряды этих краснокожих нам было ох как нелегко!

— Это я ценю по достоинству, дорогой Френк. Вы рискнули ради нас своей жизнью, и мы никогда этого не забудем. В этом плане можешь быть спокоен. Но подтяни свое ружье ближе к себе! Его могут легко заметить. И дай мне твой нож, чтобы я освободил соседа, который передаст его дальше.

— А потом, когда избавимся от веревок? Что мы станем делать потом? Сначала к оружию, потом к коням и бежать?

— Нет, мы останемся.

— Дьявольщина! Вы это серьезно? Останемся здесь! И это называется вашим спасением?

— Да.

— Благодарю! Таким образом, эти парни сделали замечательное дело, поскольку, когда поутру взойдет любимое солнышко, оно посветит на двух новых пленников.

— Мы не будем в плену. Если бы мы взяли оружие, а потом побежали к лошадям, все это произошло бы так быстро, что возникла бы ужасная неразбериха. Никто за такое короткое время не нашел бы ни ружья, ни ножа, ни остального. Краснокожие обрушились бы на нас, прежде чем мы смогли бы достичь коней. А кто знает, оседланы ли они? Нет, мы должны сразу же прикрыться нашими щитами.

— Щитами? Я же не рыцарь Кунибольд фон Ойленшнабель [363], у меня нет никаких доспехов и никакого щита! А если вы пользуетесь этими словами гектоэтрически, я попрошу о даче разъяснения, что я должен понимать под щитом?

— Вождей.

— А, шляпа! — Френк едва не повысил голос, но вовремя опомнился. — Конечно же, это грандиозная мысль!

— Не грандиозная, а вполне естественная. Мы захватим вождей и сразу будем в безопасности, потому что в этом случае ничего с нами не произойдет. Теперь тихо. Огонь снова поутих, и часовые, пожалуй, не увидят, что мы двигаем руками.

Охотник перерезал веревки и сделал то же самое со своим соседом. Тот передал нож дальше. Нож Дролла тем временем уже шел по рукам с другого края. Потом из уст в уста тихо был передан приказ Олд Шеттерхэнда, что все должны спешить к вождям, как только он погасит пламя.

— Погасить пламя? — пробормотал Френк. — Как вам это удастся?

— Смотри внимательно и увидишь! Костер должен быть погашен, иначе в нас попадут пули часовых.

Теперь все лежали наготове. Олд Шеттерхэнд ждал, пока человек у костра, который снова сидел рядом, подбросит в него дров, что на короткое время приглушит пламя. Когда момент настал, Олд Шеттерхэнд вскочил, кинулся к юта, ударил его кулаком по голове и бросил в костер. Три или четыре раза перекатившись через огонь, тело потушило слабое пламя, оставив лишь пепелище. Это произошло так быстро, что прежде чем часовые поняли, что случилось, поляна погрузилась во мрак. Индейцы испустили предупреждающие крики слишком поздно, ибо пленники уже проникли через лес к озеру. Олд Шеттерхэнд бежал впереди всех, за ним — Виннету и Файерхэнд.

Вожди все еще сидели, совещаясь, у своего костра. Для них, задумавших и обсуждавших немыслимые муки, от которых должны были умереть белые и апач, это было приятным занятием. Они, правда, услышали крики часовых и одновременно увидели фигуры освобожденных пленников, приближающихся к ним, но и рта не успели раскрыть, как несколько секунд спустя были брошены на землю, разоружены и связаны.

Теперь каждый белый схватил свое оружие, лежавшее рядом. Когда часовые показались из-за деревьев, они увидели поверженных предводителей, а рядом — склонившихся над ними белых с обнаженными ножами, сию секунду готовых заколоть вождей. Позади этой группы стояли другие с вскинутыми ружьями. Краснокожие в ужасе отпрянули и издали яростный вой, который быстро созвал остальных.

Олд Шеттерхэнд не мог позволить юта перейти в наступление, а потому громким голосом объявил об ожидавшей вождей смерти, как только их попытаются освободить. Охотник потребовал, чтобы краснокожие отступили, после чего он будет вести мирные переговоры с их предводителем.

Это был решающий момент, от которого зависела жизнь и смерть! Индейцы стояли под защитой деревьев, белые были освещены огнем, но никто из юта не сомневался, что при первом же выстреле с их стороны ножи воткнутся в сердца их вождей.

— Оставайтесь там! — крикнул Большой Волк своим людям. — Я буду говорить с бледнолицыми.

— С тобой мы не будем вести переговоры, — отрезал Олд Шеттерхэнд. — Пусть говорят другие.

— Почему не я?

— Потому что твой рот полон лжи.

— Я буду говорить правду.

— Это ты уже обещал, но не выполнил. Прежде ты приказал мне говорить только тогда, когда меня будут спрашивать. Но я больше не пленник, а ты у меня в руках, и теперь я отдам тебе тот же приказ. Если ты заговоришь, когда от тебя этого не потребуют, без пощады получишь нож в сердце. Как тебя зовут?

Последний вопрос был направлен к самому старому на вид предводителю. Юта ответил:

— Мое имя Кунпуи, Огненное Сердце. Освободи меня, и я буду с тобой говорить!

— Ты будешь свободен, но лишь тогда, когда мы это определим и вы согласитесь с нашими требованиями.

— Чего вы потребуете? Свободы?

— Нет, свободу мы уже обрели и не позволим вам снова отнять ее у нас. Прежде всего кликни сюда пятерых самых знатных воинов!

— Что они должны делать?

— Потом услышишь. Позови их быстрее, иначе занесенные над вами ножи потеряют терпение!

— Я должен подумать, кого я выберу.

Индеец сказал так, лишь чтобы выиграть время и обдумать — действительно ли необходимо исполнять приказ Олд Шеттерхэнда, или нет. Но теперь он и сам был не рад, ибо во время паузы белые получили возможность завладеть отобранной собственностью. Конечно, бывшие пленники, получив свои вещи, не были полностью удовлетворены, поскольку среди них не оказалось ни одного, у кого хотя бы что-нибудь не отсутствовало. Наконец Огненное Сердце назвал пять имен, и их обладатели должны были прийти сюда, предварительно оставив оружие. Они сели и стали ждать, что произойдет дальше. Они полагали сразу услышать требования бледнолицых, но сначала их ушей достигло нечто иное. Когда вязали вождей, Олд Шеттерхэнд на некоторое время выпустил из рук свой штуцер — «генри», теперь же он снова поднял его. Взгляд Большого Волка упал на ружье, и он в ужасе вскрикнул:

— Волшебное ружье! Волшебное ружье! Оно снова здесь, духи перенесли его по воздуху! Не прикасайтесь к нему, иначе это будет стоить вам жизни!

— Волшебное ружье! Волшебное ружье! — прозвучали со стороны леса испуганные голоса ямпа-юта.

Шеттерхэнд приказал Волку молчать и повернулся к Огненному Сердцу:

— Мы требуем следующее — у нас все еще нет вещей, которые отняли и которые вы вернете назад. На рассвете мы уедем и возьмем с собой вождей вместе с этими пятерыми людьми как заложников. Позже, как только мы убедимся, что нам не грозит опасность с вашей стороны, мы дадим пленникам свободу и позволим им уехать.

— Уфф! Вы требуете слишком многого, — произнес Огненное Сердце, нахмурив брови. — Мы не можем на это согласиться. Ни один храбрый краснокожий воин не согласится идти с белыми как заложник.

— Почему? Что хуже — быть заложником, который снова обретет свободу, или быть пленником, который по собственной неосторожности оказался в руках врага? Все же, наверное, последнее. Мы были взяты в плен вами, но, несмотря на это, ни нашей славе, ни нашей чести это не повредило, скорее, мы даже выиграли от этого, ибо доказали вам, что не пали духом, оказавшись во власти превосходящего нас противника. Для вас нет никакого позора скакать с нами один день, а потом целыми и невредимыми вернуться домой.

— Это позор, большой позор! Вы находились у нас в руках, столбы пыток должны были быть врыты с первыми лучами солнца, а теперь мы связаны, и вы диктуете нам условия!

— Разве будет лучше, если вы откажетесь удовлетворить мои требования? Или позор будет меньше, если вы призовете к борьбе, в которой погибнете и вы, сидящие здесь, и многие другие? Вожди и эти пятеро выдающихся воинов будут убиты первыми же выстрелами, а потом вас поглотит огонь наших ружей. Подумайте о моем Волшебном ружье!

Похоже, что последнее предостережение подействовало, поскольку Огненное Сердце произнес:

— Куда мы должны вас сопровождать? Куда вы поскачете?

— Я мог бы солгать из предосторожности, — ответил Олд Шеттерхэнд, — но пренебрегу этим. Мы поедем в горы Бук, наверх, к Серебряному озеру. Если мы увидим, что вы честны, мы задержим вас только на один день. А сейчас я дам вам четверть часа на размышление. Если подчинитесь нашим желаниям, с вами ничего не случится! Но если вы откажетесь, как только истечет указанное время, заговорят наши ружья. Я сказал!

Он сделал ударение на последних словах, ясно дав понять, что никто не заставит его отказаться от своего требования. Огненное Сердце склонил голову. Неслыханно, что эти белые, которые всего несколько минут назад были обречены на ужасную смерть, теперь выставляли свои условия. И в этот миг внимание воина обратилось к деревьям, ибо оттуда раздался негромкий голос: «Маи иве!»

Эти слова означали «смотри сюда!». Их никто не выкрикивал, они были произнесены достаточно тихо. Слова эти могли относиться не только к вождю, но и к любому другому, они могли быть совершенно случайными и не иметь никакого значения для белых, но все же Шеттерхэнд, Файерхэнд и Виннету тотчас обратили свои взоры на упомянутое место. То, что они увидели за деревьями, должно было привлечь их внимание. Там стояли двое краснокожих, которые держали за два верхних края растянутое покрывало, подобно занавесу, и при этом быстро, но с определенными промежутками, двигали им вверх-вниз. Позади них пробивался свет костра. Оба индейца обращались к Огненному Сердцу.

Краснокожие имеют свой язык знаков, отличный у разных племен. По ночам они пользуются для этого раскаленными стрелами, которыми они поджигают подброшенные в воздух пучки травы. Днем они разжигают огонь и держат над ним шкуру или покрывало, чтобы собрать дым. Всякий раз, когда эти шкуры или покрывала убирают, либо слегка приподнимают, вверх выходит облачко дыма, которое имеет определенное значение. Это своего рода телеграф, подобный нашему, ибо интервалы между облачками имеют примерно то же значение, что наши «тире» и «точки». Но не надо думать, что племя всегда пользуется одними и теми же знаками. Их значение очень часто меняется, чтобы, насколько возможно, запутать врага или чужака.

Если оба краснокожих полагали, что на их действия никто не обратил внимание, они ошибались. Как только индейцы начали шевелить покрывалом, Виннету шагнул в сторону, чтобы стать точно за Огненным Сердцем, которому предназначались сигналы. Оба индейца находились на прямой линии между последним и огнем. Поднимая и опуская покрывало, они то открывали, то накрывали огонь на глазах у вождя, делая при этом долгие и короткие паузы.

Олд Файерхэнду и Шеттерхэнду тотчас стало ясно, что краснокожие что-то замыслили, но они сделали вид, будто ничего не заметили и предоставили разгадку знаков Виннету, который как индеец в этом деле, несомненно, был искуснее.

«Телеграфирование» длилось, пожалуй, минут пять, и все это время Огненное Сердце не отрывал глаз от места, где стояли оба юта. Потом те так же незаметно исчезли, как и появились, закончив с сообщением и не догадываясь, пожалуй, что были подслушаны или подсмотрены своим противником. Огненное Сердце лишь теперь обратил внимание, что Виннету стоял у него за спиной. Это бросилось ему в глаза, и он с опаской резко развернулся, чтобы узнать, куда смотрит апач. Но тот был достаточно проницателен — мгновенно отвернулся и всем своим видом дал понять, что полностью увлечен мерцавшей в лунном свете гладью озера. Огненное Сердце успокоился, а Виннету медленно подошел к Олд Шеттерхэнду и Олд Файерхэнду. Те удалились с ним еще на несколько шагов, после чего Олд Файерхэнд тихо спросил:

— Краснокожие говорили с вождем. Видел ли мой брат слова и понял ли их значение?

— Видел, но не понял каждое в отдельности, — ответил вождь апачей. — Все же смысл мне ясен, ибо о том, чего я не понял, можно легко догадаться.

— Ну, что же они сказали?

— Оба краснокожих — два молодых вождя сампичи-юта, чьи воины находятся здесь вместе с ними. Они призвали Огненное Сердце спокойно следовать с нами.

— Значит, они считают, что мы поступаем справедливо? Меня это очень удивляет.

— Они не искренни. Мы хотим попасть на Серебряное озеро, а значит, наш путь лежит через Рио-Гранде и приведет в Тейвипа, Долину Оленей. Там стоят лагерем воины таши, капоте и виминучи — все они относятся к народу юта. Они собираются в поход против навахов и ожидают к себе находящихся здесь ямпа. Мы обязательно натолкнемся на них, а они, как кажется, должны напасть на нас и взять в заложники. Чтобы сообщить им об этом, к ним пошлют нескольких гонцов. А чтобы мы ни в коем случае не смогли улизнуть, здешние юта сразу за нами свернут лесной лагерь и помчатся вдогонку, чтобы зажать нас в клещи и не дать никому уйти.

— Дьявол! План недурен. Что скажет мой краснокожий брат?

— Соглашусь, что он очень хорошо продуман, но имеет одно слабое место.

— Какое?

— Его слабое место в том, что я его подслушал. Мы теперь знаем их намерения и то, что нужно делать.

— Но если мы не хотим давать крюк в четыре дня длиной, нам все равно придется скакать в Долину Оленей.

— Мы не будем делать крюк, поскачем прямо к долине, но не попадем в руки юта.

— Это возможно?

— Да. Спроси моего брата Олд Шеттерхэнда. Я был с ним в Долине Оленей. Мы оказались там одни, когда за нами охотилась большая группа бродячих юта ветви элков. Мы ускользнули от них, поскольку нашли путь в скалах, которым раньше и, вероятно, потом, после нас, не ступал ни один человек. Путь опасен, но при необходимости выбора между ним и смертью, несомненно, лучше остановить свой выбор на нем.

— Хорошо, поскачем по нему. А что будем делать с заложниками?

— Мы не освободим их до тех пор, пока опасная Долина Оленей не останется у нас за спиной.

— Большому Волку мы тоже дадим свободу? — вметался в диалог Олд Шеттерхэнд.

— Ты хочешь его убить? — спросил Виннету.

— Он это заслужил. Я снова помиловал его внизу, в каньоне, но предупредил, что это будет в последний раз. Несмотря на это, он опять нарушил слово, и я считаю, что мы не имеем права оставить подобные вещи безнаказанными. Речь идет не только о нас одних. Если он не будет наказан, другие краснокожие сочтут, что белые не хозяева своих слов, и возьмут пример с этого вождя.

— Мой брат прав. Я не люблю убивать людей, но Большой Волк неоднократно нарушил клятву, а значит, и не раз заслужил смерть. Если мы оставим его в живых, он сам же посчитает это нашей слабостью и бессилием. Но если мы покараем его, воины юта узнают, что перед нами нельзя безнаказанно нарушать слово, и больше не рискнут действовать так вероломно. Но сейчас нам не стоит упоминать об этом.

Прошло четверть часа, и Олд Шеттерхэнд обратился к Огненному Сердцу:

— Время вышло. Что решил вождь юта?

— Перед тем как сказать, — ответил старик, — я должен точно знать, куда вы потащите заложников?

— Мы не будем тащить их — они поедут с нами. Хотя они и будут связаны, мы не готовим им страданий. Мы едем к Тейвипа.

— А потом?

— Наверх, к Серебряному озеру.

— И так далеко заложники должны ехать с вами? Псы навахов могут быть там, наверху. Они убьют наших воинов!

— У нас нет желания брать их с собой так далеко, они будут сопровождать нас до Долины Оленей. Если с нами до того места ничего не случится, мы поймем, что вы сдержали слово, и после Долины Оленей отпустим их.

— Это правда?

— Да.

— Вы будете с нами раскуривать трубку мира?

— Только с тобой одним — этого достаточно, ибо ты говоришь от имени остальных.

— Тогда бери свой калюме и запали его, — вождь пристально взглянул на охотника.

— Возьми лучше ты свой.

— Зачем? Твоя трубка не так хороша, как моя? Или из нее струится дым лжи?

— Наоборот. Мой калюме всегда говорит правду, а вот трубке краснокожего человека нельзя доверять.

Это было серьезным оскорблением.

— Если бы я не был связан, то убил бы тебя! Как смеешь ты обвинить наш калюме во лжи! — выкрикнул Огненное Сердце со вспыхнувшими гневом глазами.

— Потому что имею на это право. Трубка Большого Волка обманула нас, а ты взвалил часть его вины на себя, ибо дал ему воинов, чтобы напасть на нас. Нет, будем раскуривать твой калюме. Если не захочешь, мы посчитаем, что у тебя нет честных намерений. Решайся быстрее! У нас нет желания попусту тратить время на разговоры.

— Тогда развяжи меня, чтобы я мог воспользоваться трубкой!

— Это ни к чему. Ты заложник и должен быть связанным, пока мы не освободим тебя в Долине Оленей. Я сам займусь твоим калюме и вложу его тебе в рот.

Огненное Сердце предпочел больше не отвечать. Он вынужден был стерпеть оскорбление, ибо речь шла о жизни. Олд Шеттерхэнд снял с его шеи трубку, набил ее и зажег. Потом выпустил дым вверх, вниз и в четырех направлениях света и объявил, что он сдержит данное Огненному Сердцу обещание, если юта откажутся от всех враждебных действий. Огненное Сердце был поставлен на ноги и повернут в четырех направлениях. При этом он вынужден был сделать также шесть затяжек и пообещать за себя и своих выполнить клятву. На этом церемония завершилась.

Теперь юта должны были отдать отобранные у белых вещи. Краснокожие проделали это совершенно спокойно, поскольку сказали себе, что скоро снова станут их владельцами. Потом привели лошадей белых и заложников.

А тем временем начало светать. Белые сделали все, чтобы по возможности ускорить свой отъезд, что им удалось. При этом они должны были соблюдать крайнюю осторожность и не имели права даже на малейшую оплошность, из-за которой краснокожие могли получить какое-либо преимущество.

Пятеро выбранных воинов и молчаливые вожди были привязаны к лошадям. Каждого из них окружили двое белых, державшие револьверы наготове — на случай, если бы индейцы надумали вдруг сопротивляться, несмотря на положение заложников. Отряд двинулся к боковому каньону, по которому Хромой Френк и Тетка Дролл пробрались в лагерь. Индейцы вели себя спокойно, и только мрачные взгляды, которые они бросали на бледнолицых, выдавали обуревавшие их чувства.

Глава пятнадцатая. ИНДЕЙСКАЯ БИТВА

Никто не был горд счастливым концом этого приключения больше, чем Дролл и Хромой Френк, чьему разумному и энергичному вмешательству, по меньшей мере, его быстроте, были обязаны их друзья. Герои снова скакали рядом друг с другом позади пленников. Как только процессия покинула лагерь, Дролл, залившись своим неповторимым лукавым смехом, сказал:

— Хи-хи-хи-хи, прямо душа радуется! Должно быть, индейцы в ярости, что позволили нам ускакать просто так! Как считаешь, кузен?

— Конечно! — кивнул Френк, гордо восседавший на своем жеребце. — Это был удачный ход — лучше не бывает! А знаешь, кто при этом были главными матадорами? [364]

— Ну?

— Ты и я — мы вдвоем! Без нас остальные до сих пор томились бы в оковах, как Прометей, вынужденный из года в год питаться орлиной печенью [365].

— Ну, знаешь, Френк, я думаю, они все же нашли бы выход и без нас. Такие люди, как Виннету, Шеттерхэнд и Файерхэнд, не позволят так легко привязать себя к столбам пыток. Они не раз бывали и в худшем положении, но тем не менее живут и поныне здравствуют.

— Хотя я и согласен с тобой, думаю, им все же пришлось бы тяжеловато. Без нашего мирового удальства им было бы, хотя и не безнадежно, все же не так легко контрапунктироваться из этого дьявольского положения. Я, конечно, не могу гордиться этим, но все-таки испытываешь возвышенные чувства, когда можешь сказать себе, что наряду с выдающимся дарованием имеешь еще и резвый интеллект, который не сможет догнать даже самый быстрый конь! Когда я позже уйду на пенсию и буду при хороших чернилах, напишу мои мемуаранды, чем занимаются все знаменитости. Лишь после этого мир узнает, к каким галлюцинациям обладает компетентными способностями одна-единственная человеческая душа! Ты такой же высокоодаренный почетный гражданин Земли, и мы можем с гордостью нашего имитированного чувства собственного достоинства вспомнить о том, что мы не только земляки, но и конфигурированные кузены и родственники!

Тем временем отряд вступил в боковой каньон. Каньон не сворачивал влево, к главному, а вел направо и дальше шел вдоль него. Виннету, который знал путь лучше всех, скакал, как обычно, во главе. За ним двигались охотники и рафтеры, охранявшие пленных. Следом покачивался паланкин, в котором находилась Эллен с ехавшим рядом отцом, а заключали процессию снова несколько рафтеров.

Эллен со вчерашнего дня держалась чрезвычайно стойко. С ней, к счастью, краснокожие не обращались так строго, как со взрослыми пленниками мужского пола. Когда те освободились от веревок и подскочили к вождям, чтобы захватить их, она осталась совершенно одна у погашенного Олд Шеттерхэндом костра. Просто чудо, что краснокожие не подумали воспользоваться ей, чтобы вынудить противника освободить заложников!

Дорога в узком каньоне шла в гору достаточно круто и по прошествии, быть может, часа вывела на широкую открытую скалистую равнину, которая ограничивалась темными силуэтами Скалистых гор. Здесь Виннету развернулся и сказал:

— Мои братья знают, что краснокожие будут преследовать нас. Мы поскачем галопом, чтобы проложить между ними и нами как можно большее расстояние.

Все пришпорили лошадей и погнали их так, насколько это могли позволить паланкин и запряженные в него пони. Позже этот темп был снижен благодаря очень радостному для всадников обстоятельству — они заметили стадо вилорогов [366], и двух из них им удалось подстрелить. Теперь на весь оставшийся день провианта было достаточно.

Горы подступали все ближе. Плоскогорье, казалось, наталкивалось на их подножия, но до склонов было еще далеко, поскольку дальше лежала долина Рио-Гранде. В полдень, когда палящее солнце нещадно жгло людей и зверей, всадники достигли узкого места скалистой равнины, откуда дорога вела вниз.

— Здесь начинается каньон, который выведет нас к реке, — пояснил Виннету и направил коня дальше. Казалось, будто великан гигантским стругом прорезал в твердом камне дорогу, идущую вниз все глубже и глубже. Появившиеся справа и слева скальные стены сначала были едва заметны, потом поднялись в человеческий рост, а вскоре стали огромными и продолжали вздыматься все выше, пока, казалось, не сошлись где-то наверху, скрыв небо. Здесь, в теснине, стало темно и холодно. Со стен сочилась вода, скапливающаяся на дне и очень скоро ставшая глубиной с фут, позволив животным утолить жажду. Но странно — каньон не делал ни малейшего витка. Он напрямик врезался в скалы, и задолго до того, как люди достигли его конца, они заметили впереди полосу света, которая становилась тем шире, чем ближе они были к выходу, положившему вскоре конец протянувшейся на многие сотни футов теснине.

Когда всадники достигли его, их глазам открылось поистине потрясающее зрелище. Они находились в долине Рио-Гранде. Ширина ее была где-то в половину английской мили, а река бурлила прямо посредине, поросшая по обоим берегам травой, в которую бесцеремонно вторгались отвесные, вздымающиеся ввысь стены каньона. Протянувшаяся с севера на юг долина была проведена словно по линейке — обе скальные стены не имели ни малейшей щели или крохотного выступа. Над долиной блистало раскаленное солнце, которое, несмотря на глубину каньона, почти высушило траву.

Никакой щели? Да нет же! Прямо напротив всадников, на правом берегу реки, имелся достаточно широкий вырез, из которого большим потоком вытекал далеко не мелкий ручей. Именно на него указал Виннету и сказал:

— Мы должны следовать вверх по ручью — он приведет к Долине Оленей.

— Но как мы переберемся на ту сторону? — спросил Батлер, прежде всего заботившийся о своей дочери. — Река хоть и не бурная, но, похоже, глубокая.

— Выше места впадения ручья есть брод, который так мелок, что вода в нем в это время года даже не коснется паланкина. Пусть моя братья следуют за мной!

Всадники поскакали по траве к берегу, у которого находился брод. Тот был расположен так, что отряду требовалось перейти реку, а также еще и ручей, чтобы достичь правого берега, который оказался шире, а значит, и удобнее для передвижения, чем левый. Виннету погнал коня в воду, остальные последовали за ним. Он был прав — вода едва доходила ему до ступней. Вдруг он остановился вблизи противоположного берега и издал негромкий крик, словно заметил какую-то опасность.

— Что произошло? — озабоченно спросил Олд Шеттерхэнд, скакавший сзади. — Изменялось русло реки?

— Нет. Там, на той стороне, проскакали всадники.

Вождь указал на берег. Олд Шеттерхэнд погнал коня вперед и теперь также увидел след. Он был широкий, оставленный многими всадниками, трава еще не успела подняться.

— Это очень важно! — заметил Олд Файерхэнд, приблизившийся к друзьям. — Мы обследуем отпечатки, а остальные пока останутся в воде.

Трое поскакали на берег, соскочили там с лошадей и внимательно окинули след опытным взглядом.

— Здесь были бледнолицые, — заключил Виннету.

— Да, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Индейцы ехали бы друг за другом и не оставили бы такой широкий, бросающийся в глаза след. Я уверен, что это не настоящие вестмены. Охотник, обладающий опытом, намного осторожнее. Думаю, что их было тридцать или сорок.

— Да, — подтвердил Олд Файерхэнд. — Но белые здесь, при таких обстоятельствах! Должно быть, это новички или неосторожные люди, которым просто нужно наверх, в горы.

— Хм! — прогудел Олд Шеттерхэнд. — Рискну угадать, кого мы тут имеем.

— Ну, кого же?

— Рыжего Полковника с его отрядом.

— Черт возьми! Возможно, и так. По моим расчетам мерзавцы должны быть тут гораздо позже. И это согласуется с тем, что узнал и ты от Нокса и Хилтона. Нам надо след…

Файерхэнда прервал Виннету, который чуть раньше отошел к ручью, а теперь, указывая на прибрежную воду, сказал:

— Пусть мои братья идут сюда. Рыжий Полковник был здесь.

Они подошли и заглянули в воду. Это была чистая родниковая вода, которая четко позволяла видеть дно, и вестмены заметили целую серию отпечатков, ведущих по дну от одного берега к другому радом с местом, у которого всадники перешли ручей.

— Прежде чем они переправились, — пояснил апач, — один из них спешился, чтобы проверить глубину воды. Они глупцы, ибо любой невооруженным глазом увидит, что вода не достигнет и ступней едущего верхом человека. Чем один из них обследовал ручей? Пусть об этом скажут мои братья.

— Киркой, которую он держал за ручку. Это ясно видно по отпечаткам, — ответил Олд Файерхэнд.

— Да, киркой или кайлом. Стало быть, эти люди не охотники, они собираются что-то копать. Это точно был рыжий Полковник.

— И я того же мнения, но все же не отбрасываю мысли, что это могли быть и другие, — заметил Олд Файерхэнд.

— Тогда здесь могли проезжать только золотоискатели, — произнес Олд Шеттерхэнд. — А это я опровергаю.

— Из каких соображений?

— Во-первых, золотоискатели — люди опытные, которые не так беспечны, а во-вторых, мы можем по следам сорока коней насчитать с десяток вьючных лошадей, а значит, остаются тридцать всадников. Но золотоискатели не странствуют по горам и каньонам такими многочисленными группами. Нет, это рыжий Полковник со своими людьми. Я готов поклясться.

— Я тоже не сомневаюсь. Но куда же они направились? Там, на той стороне, свернули направо — значит, не поехали дальше вниз по Гранд-Ривер, а поскакали вверх по ручью, к Долине Оленей. Они идут прямо в лапы юта.

— Это их судьба, которую они сами себе уготовили. Мы не можем ее изменить.

— Ого! — воскликнул Олд Файерхэнд. — Мы должны ее изменить!

— Должны? Зачем? Разве они это заслужили?

— Нет. Но нам нужен план, рисунок, который украл Полковник. Если мы его не получим, то никогда не узнаем, где спрятаны сокровища Серебряного озера.

— Это так, и ты хочешь скакать за этими негодяями, чтобы предупредить их?

— Не чтобы предупредить, а чтобы прикончить.

— Это невозможно. Подумай, преимущество на их стороне!

Олд Файерхэнд нагнулся, чтобы еще раз обследовать траву, после чего с разочарованием произнес:

— Увы! Они были здесь четыре часа назад. Как далеко еще до Долины Оленей?

— До вечера мы ее не достигнем.

— Тогда я должен отказаться от своих намерений. Они будут во власти краснокожих, прежде чем мы пройдем половину пути. Но как обстоят дела с гонцами, которых должны были послать в долину ямпа-юта? Они наверняка отправились в путь еще перед нами, но мы не видели их следов.

— Эти люди, пожалуй, не ехали верхом — они бежали, — пояснил Виннету. — Пешком путь намного короче, поскольку мокасины пройдут даже там, где кони и всадники свернут себе шею. Пусть мои братья не думают о Полковнике, а лучше позаботятся о том, чтобы стереть эти следы.

— Зачем?

— Мы знаем, что ямпа-юта преследуют нас. Мы позже сойдем с того пути, по которому должны идти по их мнению. Нам нужно постараться обмануть их, если мы хотим ускользнуть. Юта должны посчитать нашими следы Полковника, которые идут прямо в Долину Оленей, потом они последуют по ним и не догадаются, что мы поскачем в стороне. Поэтому они не должны видеть и знать, что перед нами здесь были всадники. Оба моих белых брата знают, как стереть следы. Хромой Френк и Дролл, Горбатый Билл и Дядя Шомпол также научены этому, Уотсон и Черный Том тоже. Пусть все эти люди поднимут траву и польют ее водой из своих шляп, а солнце высушит воду и вытянет траву вверх. Это нужно сделать на всем протяжении, какое только может окинуть глаз. Когда потом придут ямпа-юта, трава будет стоять везде и лишь там, где мы проскачем, окажется вытоптанной.

План был превосходен. Названных вызвали сюда, и они принялись осуществлять его, в то время как остальные преодолели брод, перешли через ручей и ждали теперь на другой стороне. Вестмены вернулись по следам Полковника на сотню шагов назад, полили траву водой и подняли ее тем, что, медленно двигаясь обратно, тянули за собой по земле покрывала. Остальное должно было доделать солнце. Если бы тот, кто не оказался свидетелем этого события, прибыл бы сюда спустя полчаса, то посчитал бы, что имеет перед собой только следы Олд Файерхэнда и его спутников. Когда уничтожившие следы закончили свое дело, они перешли через ручей и снова вскочили в седло.

Пленные краснокожие молча наблюдали за происходящим. С тех пор, как они отправились в путь, ни один из них не произнес ни слова, но то, что они теперь видели, казалось им подозрительным. Зачем бледнолицые стерли чужие следы? Почему они потратили на эту работу столько драгоценного времени вместо того, чтобы как можно быстрее помчаться по следу? Огненное Сердце не смог больше себя сдерживать и молчать; он повернулся к Олд Файерхэнду:

— Кто те люди, которые проскакали здесь до нас?

— Всадники, — коротко прозвучало в ответ.

— Куда они направляются?

— А почем мне знать?

— Зачем же ты уничтожил их следы?

— Из-за твоих воинов.

— Из-за них? Что они должны были делать с ними?

— Ничего, теперь они их не увидят.

— Они не увидят их, поскольку следы здесь, а мои воины в лагере, в Лесу Воды! — повысил голос Огненное Сердце.

— Их давно там нет — они у нас за спиной.

— Я не верю этому!

— А я не просто верю, я это знаю.

— Ты ошибаешься. С какой целью мои люди должны следовать за вами?

— Чтобы держать нас между собой и теми юта, что обосновались в Долине Оленей.

Было видно, что Огненное Сердце испугался. Но он быстро взял себя в руки и сказал:

— Мой белый брат любит мечтать? Я ничего не знаю о том, что он говорит.

— Не лги! Мы видели знаки, которые давали тебе покрывалом два молодых вождя. Мы так же хорошо поняли их, как и ты, и знаем, что ты обманул нас с калюме.

— Уфф! Мои слова были искренни!

— Посмотрим. Горе вам, если ямпа-юта преследуют нас! Больше я не должен тебе ничего говорить. Нам надо ехать дальше.

Прерванная скачка была возобновлена, но теперь вверх по ручью. След, по которому они шли, был широким, а значит, им пришлось скакать так же, как и их предшественникам, чтобы преследователи не смогли узнать, что перед ними два разных следа. Если краснокожие прежде были молчаливы, то теперь они и вовсе опустили головы. Юта выглядели подавленными и осознавали, что их жизнь теперь не стоит и гроша. Как охотно они спаслись бы бегством, но об этом не могло быть и речи — их связали очень крепко, к тому же они были зажаты белыми со всех сторон и не смогли бы прорвать их кольцо.

Ручей струился по лабиринту многочисленных излучин, постепенно забирая вверх. Долина стала шире и дальше, вверху, вся поросла кустарником и деревьями. Наконец, она разветвилась на множество боковых долин, из которых вытекали маленькие потоки воды, питающие ручей, бравший здесь свое начало. Виннету около четверти часа следовал вдоль этого бурного источника, долина которого оказалась достаточно широкой, а потом перед всадниками внезапно вырос узкий скальный коридор, за которым дорога снова расширилась, и глазам путников открылся горный луг с сочной травой. Когда коридор был пройден, вождь остановился и сказал:

— Это превосходное место для отдыха и еды. Наши лошади устали и голодны, мы тоже должны отдохнуть. Пусть мои братья спешатся и зажарят вилорогов.

— Но тогда нас настигнут юта! — заметил Олд Файерхэнд.

— Чем это повредит? Они должны видеть, что мы знаем их планы. Они ничего не смогут нам сделать, ибо мы выставим в скальном проходе всего лишь одного человека — он уже издали увидит их и предупредит нас. Они не смогут взять это место приступом, и им придется вернуться.

— Но мы потеряем здесь много времени!

— Мы не упустим ни минуты. Еда и питье удвоят наши силы, в которых мы, возможно, уже скоро будем нуждаться. А если дадим нашим коням траву и воду, сможем дальше мчаться быстрее. Я избрал это место. Пусть мой брат делает то, о чем я его попросил.

Апач был прав, и остальные также согласились, что привал надо делать именно здесь. Там, где скалы запирали долину, были выставлены часовые. Пленников привязали к деревьям, лошадей оставили пастись и разожгли два костра, на которых зажарили мясо. С едой управились быстро. Пленные индейцы получили свою долю, к тому же их еще напоили из стаканчика, который был при себе у лорда.

Тот был в прекрасном расположении. Он пришел на эту землю, чтобы найти приключения, а нашел гораздо больше, чем мог предположить. Теперь он достал записную книжку, чтобы сложить суммы, которые был должен Биллу и Дяде.

— Давайте поспорим? — обратился он с блаженной улыбкой к первому.

— По поводу?

— По поводу того, что я задолжал вам уже тысячу долларов и даже еще больше!

— Я не спорю.

— Очень жаль — это пари я бы выиграл!

— Рад за вас. Впрочем, сэр, вам сегодня, пожалуй, придется еще увеличить сумму на нашем счету, ибо, вероятно, вскоре что-то произойдет.

— Прекрасно! Если мы это только переживем, то пусть происходит. Смотрите, уже начинается!

Часовой издал негромкий свист и махнул рукой. Предводители поспешили к нему. Когда они, прячась за скалами, заглянули в скальный коридор, они увидели там юта, двигающихся вверх по долине. Те находились на удалении около тысячи шагов.

Снаружи прохода, перед скалами, разросся густой кустарник — здесь осталось большинство из отряда Олд Шеттерхэнда. Внутри он быстро расставил своих лучших стрелков и поручил стрелять, как только раздастся его первый выстрел, но целиться все должны были только в животных.

Краснокожие быстро приближались, устремив свои взгляды на следы. Они полагали, что белые были счастливы ускользнуть от них, а потому чувствовали себя в безопасности и не высылали вперед разведчиков. И вдруг перед ними грохнул выстрел, потом — десять, двадцать и еще больше. Пораженные кони падали или вскакивали на дыбы, а затем в ужасе мчались назад, сбрасывая седоков и наводя панику среди индейцев. Раздался пронзительный вой, после чего краснокожие быстренько исчезли и коридор остался пустым.

— Так! — раздался голос Олд Шеттерхэнда. — Теперь они в курсе, что мы настороже и знаем их замыслы. Но мы должны отправляться в путь, ибо они все же могут подкрасться со стороны. Стало быть, вперед!

Через несколько минут все уже снова были в седле и отряд тронулся. Предполагалось, что краснокожие теперь будут продвигаться очень медленно, делая каждый шаг с крайней осторожностью, поэтому преследуемые могли быть уверены, что получили достаточно преимуществ.

Они ехали вверх по лугу, на другую сторону горных склонов, пока не достигли лабиринта ущелий и долин, приходивших с разных направлений и сходящихся, казалось, в одной и той же точке. Эта точка была входом в широкое пустынное и очень длинное ущелье, в котором, похоже, не росло ни травинки. Скальные обломки всяческих форм и размеров громоздились друг на друге или были разбросаны вокруг. Создавалось впечатление, будто бы здесь в доисторические времена обрушился гигантский природный туннель.

В этих грудах обломков горной породы отыскивать связный след было тяжело. Только временами попадающиеся камни, столкнутые со своего «насиженного» места или оцарапанные конским копытом, говорили о том, что здесь были трампы. Виннету указал рукой вперед и сказал:

— Через два часа этот каменный лабиринт спустится в зеленую Долину Оленей. Но мы поскачем отсюда налево. Пусть Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд спешатся, оставят своих лошадей под опекой других и пойдут сзади, чтобы тотчас уничтожить, возможно, оставшиеся наши следы, тогда ямпа-юта не заметят, что мы ушли в сторону!

Он свернул налево, в груду развалин, а оба названных охотника выполнили его указание и вскочили в седло лишь тогда, когда отряд достаточно далеко удалился от направления прежнего пути. Апач доказал, что он обладает несравненной зрительной памятью. Казалось, что ни один человек не смог бы ориентироваться в этом лабиринте, и, несмотря на то, что с момента последнего пребывания здесь прошли годы, вождь все же хорошо знал каждый камень, каждую скалу, каждый подъем и изгиб и ни разу ни на миг не испытал никаких затруднений в выборе пути.

Дорога забирала круто в горы, пока отряд не достиг широкого пустынного плоскогорья. По нему всадники понеслись галопом. Солнце уже почти исчезло за вершинами Скалистых гор, когда они достигли края плато, но все же узрели перед собой бездну, поскольку апач остановился, указал вперед и пояснил:

— Еще пятьсот шагов, и камень падет в глубину, как капля воды. На противоположной стороне — то же самое. Но между ними, внизу, лежит Долина Оленей с чистой водой и большим лесом. Известно, что у нее есть только один вход — тот самый, от которого мы уклонились, а также только один выход, ведущий к Серебряному озеру. Я и Олд Шеттерхэнд — единственные, кто знает широкий проход, который мы случайно открыли, когда находились в опасности. Я покажу его вам.

Апач приблизился к краю плато. Здесь, на самом краю, лежали, сгрудившись, скальные обломки, словно защитная стена, не позволяющая свалиться в бездну. Виннету исчез между двумя обломками, и остальные по одному последовали за ним.

Странно, но там имелся проход. Справа зияла бездна, на дно которой они стремились, но вождь апачей повел налево, внутрь горного массива. Спуск был так крут, что люди предпочли спешиться и вести коней. Чудовищно огромный, в милю длиной и шириной скальный колосс когда-то дал трещину, которая по ломаной линии прошла по нему сверху вниз. Заполнившая трещину окатанная горная порода образовала твердое дно, которому можно было смело довериться.

Лошади не смогли бы упасть, несмотря на крутизну этого пути, поскольку под их ногами лежал не гладкий камень, а достаточно твердые окатанные обломки, которые препятствовали скольжению. Чем глубже они спускались, тем мрачнее становилось вокруг. Олд Файерхэнд посадил Эллен Батлер на своего коня и шел рядом, поддерживая девочку. Спуск казался вечным, но в один момент опускание прекратилось, земля выровнялась, а скальная трещина стала такой широкой, что напомнила большой зал, но без потолка. Виннету остановился.

— Мы почти в долине, — произнес он. — Здесь мы останемся, пока позволит темнота, в которой юта пройдут мимо. Дайте лошадям попить и заткните пленникам рты кляпами.

Краснокожие, естественно, также должны были спуститься вниз, поэтому им предварительно освободили ноги. Теперь же их снова связали и всем засунули кляпы. Кругом царили сумерки, но люди, которые были натренированы видеть ночью почти как кошки, все же легко ориентировались. В нижней части скалы влага собиралась в большую лужу, из которой дальше вперед слабо струилась вода, но куда — пока еще не было видно.

Виннету взял с собой нескольких охотников, чтобы показать им местность. То, что те увидели, привело их в немалое удивление. Впереди, где зал снова сужался, имелся выход, такой узкий, что едва ли два человека могли пройти в него рядом. Проход дальше также вел вниз, но скоро закончился. Сделав несколько поворотов, люди оказались перед густым занавесом вьющихся растений, под которыми исчезала вода. Виннету слегка отодвинул в сторону эти «гардины», и тут же все увидели лес с высокими, крепкими, как на подбор, деревьями и так густо покрытый листвой, что последний свет дня не мог проникнуть через кроны.

Апач вылез наружу, чтобы разведать обстановку. Когда он снова вернулся, сообщил:

— Справа от нас, на север, а значит, вверх по долине, под деревьями горят много костров. Там расположились юта. Внизу мрак, и нам нужно туда. Возможно, там нет ни одного краснокожего. Самое большее — двое или трое выставлены у выхода Долины Оленей, но их очень легко можно вывести из строя, и, если бы рыжий Полковник не находился поблизости, мы могли бы без опаски покинуть долину. Нам, безусловно, надо знать, что с ним. Поэтому я, как только совсем стемнеет, подползу к огню, чтобы подслушать. До этого вы не должны двигаться вперед, поскольку нам надо вести себя тихо.

Он повел людей обратно, чтобы потом показать местность другим. Это было необходимо, поскольку каждый при случае должен знать, где он находится и где выход.

Пленники были связаны очень крепко, но все равно у каждого из них имелся свой страж. Если вчера белым в подобном положении удалось освободиться от пут, то сегодня это могли сделать и краснокожие.

Виннету настаивал на том, что на разведку пойдет он один, но ни Олд Шеттерхэнд, ни Олд Файерхэнд не согласились с ним. Дело было столь опасным, что один человек легко мог не вернуться, и потом никто бы не узнал, что с ним произошло и как прийти к нему на помощь. Именно поэтому охотники не хотели отпускать вождя одного.

После того как прошло два часа, все трое отправились в путь. Они выбрались в лес и остановились, чтобы подслушать, нет ли кого-либо поблизости, но ничего не было ни видно, ни слышно. Огни горели достаточно близко; их оказалось так много, что можно было сделать вывод — здесь располагалось огромное количество юта.

Теперь трое пробирались вперед, от дерева к дереву, и Виннету был впереди. Чем дальше они приближались к огню, тем легче становилось решение их задачи, ибо, смотря на пламя, они могли видеть любой стоявший или лежавший перед ними предмет.

Разведчики двигались по левому краю долины. Костры горели ближе к середине. Возможно, краснокожие не доверяли скальной стене. То, что от нее легко мог отделиться кусок, доказывали обломки, которые, поломав деревья, упали вниз и лежали теперь, глубоко врытые в землю. Трое быстро шли вперед. Они уже находились на уровне первого огня. Слева от него, но дальше назад, на удалении от других, горело яркое, высокое пламя. Вокруг него сидели пять вождей, как можно было догадаться по орлиным перьям, украшавшим их головные уборы.

Один из них поднялся. Он сбросил с себя боевой плащ. Его голый торс, как, впрочем, руки и лицо, был разрисован толстым слоем ярко-желтой краски.

— Таб-вагаре, Желтое Солнце, — прошептал Виннету. — Это вождь капоте-юта, он обладает силой медведя. Посмотрите, какие крепкие мускулы и какая широкая грудь!

Юта дал знак второму вождю, который тоже встал. Тот был выше ростом и, пожалуй, казался не менее сильным.

— Это Цу-ин-куц, Четыре Бизона, — пояснил Олд Шеттерхэнд. — Он носит это имя, поскольку однажды всего четырьмя стрелами убил столько же бизонов.

Оба вождя перекинулись друг с другом словами и потом удалились от костра. Возможно, они хотели проверить часовых. Они сторонились огней и вследствие этого шли близко к скальной стене.

— О! — произнес Олд Шеттерхэнд. — Они пройдут здесь рядом. Что скажешь, Файерхэнд? Возьмем их?

— Живыми?

— Конечно!

— Это был бы ловкий ход! Быстро на землю, сначала ты, потом я!

Оба юта приближались, один следовал за другим. Неожиданно за ними вынырнули темные фигуры — два мощных удара, и оглушенные вожди свалились на землю.

— Хорошо! — прошептал Олд Файерхэнд. — Они у нас в руках. Теперь берем их и быстро в укрытие!

Каждый поднял свою жертву. Виннету получил указание ждать, а оба охотника поспешили к скрытой скальной галерее. Туда они доставили новых пленников, приказали их связать и заткнуть рты кляпами, после чего вернулись к Виннету, но прежде напомнили своим друзьям, что ни один из них не имеет права покидать укрытие и заниматься самодеятельностью, пока они не вернутся.

Виннету все еще стоял на том же месте. Теперь подслушивать трех оставшихся вождей было не так нужно, как разыскать место, где находился рыжий Полковник со своим отребьем. Для этого нужно было обойти или обползти весь лагерь. Таким образом, трое смельчаков снова пробирались вдоль скальной стены, оставив все огни по левую руку.

Впереди было темно, и стоило вести себя осторожно. То, что не видели глаза, приходилось ощупывать руками. Виннету, как обычно, шел впереди. Внезапно он остановился и издал довольно громкое «уфф!». Другие тоже замедлили шаг и напряженно прислушались. Все было спокойно, и Олд Шеттерхэнд тихо спросил:

— Что там?

— Человек, — ответил апач.

— Где?

— Вот здесь, передо мной.

— Держи его крепко! Не дай ему крикнуть*

— Он не может кричать, он мертв.

— Ты его задушил?

— Он уже был мертв, он висит на столбе.

— Господь Бог! Столб пыток?

— Да. Скальп отсутствует. Его тело сплошная рана. Он околел, и мои руки мокрые от крови.

— Значит, белые мертвы, а здесь было место пыток. Поищем дальше!

Они ощупали пространство вокруг себя и в течение десяти минут обнаружили около двадцати трупов, которые были привязаны к столбам и деревьям. Даже Олд Шеттерхэнд не смог сдержаться:

— Ужасно! Я полагал, что этих людей еще можно спасти хотя бы от стольких мук! Обычно краснокожие ждут дня, но здесь они не оставили им ни минуты.

— А план, рисунок! — воскликнул Олд Файерхэнд. — Он теперь потерян!

— Еще нет. У нас есть пленные вожди. Возможно, мы сможем их обменять на рисунок.

— Если он еще у юта, а не уничтожен.

— Едва ли! Краснокожие научились понимать важность таких бумаг. Индеец скорее теперь уничтожит все, что угодно, только не бумагу, которую найдет при белом, тем более, если она не напечатана, а расчерчена от руки. Так что оставь свои страхи. Впрочем, мне очевидно, из каких соображений этих парней так быстро убили.

— Ну, из каких?

— Чтобы освободить место для нас. О нашем прибытии их уже известили. Нас еще нет здесь и, несомненно, ждут завтра утром, а если мы не появимся, за нами пошлют разведчиков.

— Гонцы, которых выслали, чтобы известить о нашем прибытии, уже были здесь, но ямпа-юта еще нет, — произнес Виннету.

— Да, их здесь пока нет. Прошел добрый час, прежде чем они рискнули проникнуть в скальный проход и показаться на месте нашего привала. Возможно, они придут лишь завтра утром, поскольку последняя часть пути так тяжела, что ночью не… Чу! Это идут они, они здесь!

Выше того места, где сейчас находились охотники и апач, внезапно раздался громкий, радостный вой, а снизу тотчас ответили. Это действительно пришли ямпа-юта, несмотря на тьму и плохую дорогу, которая, правда, должна была быть им хорошо известна. От поднявшегося воя едва не заложило уши. Из костров были вырваны головни, с которыми, как с факелами, присутствующие бросились навстречу вновь прибывшим. В лесу стало светло и оживленно, вследствие чего все трое оказались в большой опасности.

— Надо уходить, — сказал Олд Файерхэнд. — Но куда? Впереди и сзади полно людей.

— На деревья, — посоветовал Олд Шеттерхэнд. — На толстых ветвях мы сможем переждать, пока волнение уляжется.

— Хорошо, значит, наверх! Эй, Виннету уже там!

Да, апач вовсе не ждал особого приглашения. Он как птица взлетел наверх и скрылся в листве. Оба других последовали его примеру, взобравшись на ближайшие деревья. Скрываться от превосходящего по силам противника не было позором.

Теперь в свете огня и факелов они видели ямпа-юта и их соплеменников. Первые спешились, передали коней хозяевам лагеря и сразу спросили, появлялись ли Виннету и бледнолицые и схвачены ли они. Эти вопросы были встречены большим удивлением. Ямпа не хотели верить, что названные не появлялись, поскольку пришли по их следам. Вопросы сыпались направо и налево, было выдвинуто множество предположений, но истинное положение вещей оставалось загадкой.

Для остальных юта оказалось в высшей степени важным услышать, что Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд и Виннету находятся рядом. Из различных возгласов, по которым трое могли судить о чудовищном впечатлении, произведенном неожиданной вестью, им стало ясно, какой репутацией пользовались они у этих краснокожих.

Когда ямпа-юта узнали, что более двадцати белых было замучено до смерти, они посчитали, что это искомые, и потребовали увидеть их. С факелами они пришли сюда, и теперь апачу и двум вестменам представилось страшное зрелище, казавшееся при блеклом мерцающем освещении еще ужаснее. Когда ямпа поняли, что это трупы не тех, они охладили свой пыл. К счастью, сцена продолжалась недолго, ибо произошло то, чего не мог ожидать ни один юта.

Откуда-то снизу долины раздался долгий крик, который никто из тех, кто его слышал, никогда не смог бы забыть.

— Уфф! — вырвалось у одного из стоявших под деревом вождей. — Что это? Там внизу Желтое Солнце и Четыре Бизона!

Тут же раздался второй похожий крик, а потом грохнуло множество выстрелов.

— Навахи, навахи! — закричал вождь. — Виннету, Шеттерхэнд и Файерхэнд привели их сюда, чтобы отомстить! Вставайте, воины! Бросайтесь на этих псов! Уничтожьте их! Лошадей назад, будем сражаться пешими за деревьями!

Через несколько мгновений юта в беспорядке помчались исполнять приказ. Они тотчас вооружились, подбросили в огонь хвороста, чтобы обеспечить необходимое для борьбы освещение. Теперь уже раздавались не только крики, но и рев, и весь лес наполнился адскими звуками. Выстрелы грохотали все ближе и ближе, чужие темные фигуры сновали от дерева к дереву с поблескивающим оружием в руках.

Поначалу юта ответили недружно, но потом быстро объединились в стойкие группы. Собственно говоря, как такового общего поля боя не существовало, если не обозначить этим термином всю долину, но схватки разгорелись у каждого огня.

Да, это были навахи; они хотели захватить юта врасплох, но не смогли бесшумно снять стоявших у выхода из долины часовых. Их предсмертные крики встревожили остальных, и теперь, когда краснокожие вступили в единоборство, не внезапность, а храбрость и численный перевес могли сыграть решающую роль.

Красный человек обычно нападает под утро, когда сон, как известно, очень глубок. Почему навахи не последовали этому правилу, трудно было понять. Возможно, они полагали незаметно вторгнуться в долину и перестрелять освещенных пламенем костров врагов. Это не удалось, но их храбрость не позволила им отступить — они все же проникли внутрь и теперь сражались, неся большие потери.

Оказалось, что юта имели численный перевес, вдобавок они лучше знали местность, и, несмотря на то, что навахи дрались чрезвычайно храбро, последние были оттеснены. Звуки борьбы раздавались вблизи и вдали; краснокожие сражались как огнестрельным оружием, так и ножами и томагавками. Для скрытых зрителей это была в высшей степени волнующая сцена — дикари против дикарей! Там, где падал сраженный, победитель тотчас наклонялся за скальпом и, возможно, уже в следующий миг терял свой собственный.

Из трех вождей, которые раньше сидели у костра, двое боролись в первых рядах, чтобы увлечь своим примером воинов. Третий, прислонившись вблизи огня к дереву, зорко следил за ходом сражения и выкрикивал направо и налево приказы. Он был военачальником, к которому тянулись все нити обороны. Даже когда навахов стали теснить дальше и дальше, он оставался на месте. Он был верен своему посту, предоставив остальным вождям руководить преследованием бегущего врага.

Борьба удалялась с каждой минутой. Теперь для трех невольных свидетелей наступило время отойти в безопасное место. Путь к убежищу был свободен. Позже, если бы вдруг ход борьбы изменился или если юта возвращались бы с победой, удалиться из укрытия незаметными было бы практически невозможно.

Виннету осторожно спустился с дерева. Оба других, несмотря на темноту, заметили это и тоже оказались внизу. Вождь все еще стоял на месте, а борьба продолжала бушевать вдали.

— Теперь назад! — произнес Виннету. — Вскоре они разожгут костры радости, тогда для нас будет слишком поздно уходить.

— Вождя берем с собой? — осведомился Олд Шеттерхэнд.

— Да. Мы легко его схватим, ведь он один. Я хочу…

Апач прервался, ибо то, что он увидел, повергло его в величайшее изумление, и слова застыли у него на устах. Произошло следующее: из темноты подобно молнии вырвался маленький, хилый, прихрамывающий человечек, размахнулся ружьем и, не давая вождю опомниться, свалил его на землю прицельным ударом приклада. Потом он схватил краснокожего за шиворот и быстро уволок прочь, растворившись во тьме. При этом раздались негромкие, но все же понятные слова:

— Что могут Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд, можем и мы, саксонцы!

— Хромой Френк! — произнес Олд Шеттерхэнд удивленно.

— Да, Френк! — подтвердил Олд Файерхэнд. — Малыш с ума сошел! Немедленно за ним, иначе он наделает глупостей!

— Сошел с ума? Вовсе нет! Он забавный карапуз, это так, но сердце у него на месте, разум тоже, и легкомысленным его не назовешь. Я принял его в школу и могу сказать, что рад его успехам. Но все же нам надо идти следом, поскольку его путь также и наш.

Они поспешили в темноту за малышом. Вестмены и вождь апачей уже достигли входа в укрытие, когда прямо перед ними раздался выстрел.

— Краснокожий попал в него. Быстро на… — начал было Олд Шеттерхэнд, но замолчал, ибо раздался смеющийся голос малыша:

— Дурак, смотри, куда целишься! Если хочешь попасть в меня, не надо палить в луну! А теперь спокойной ночи!

Раздался звук тяжелого удара, и снова все стихло. Трое продвинулись вперед и натолкнулись на Френка.

— Назад! — приказал тот. — Здесь стреляют и протыкают ножами!

— Стой, не стреляй! — предостерег Олд Шеттерхэнд. — Что же тебе понадобилось здесь искать?

— Искать? Ничего, совсем ничего. Мне не нужно искать, ибо я уже сделал двойную находку. Благодарите Бога, что вы открыли рот! Если бы я не узнал ваш конгломератный голос, клянусь честью, расстрелял бы вас в пух и прах! У меня в ружье две пули, что при моем присутствии духа и консубстанции не дает права ни на какие шутки! Я предупреждаю вас с полной серьезностью больше так слепо не бросаться навстречу, во-первых, — опасности, во-вторых, — мне, поскольку иначе, в-третьих, — отправитесь как ветер к праотцам и патриархам!

Обоим белым охотникам, несмотря на серьезность положения, не оставалось ничего иного, как улыбнуться этим неодобрительным речам. Пока никаких врагов вблизи не было, Олд Шеттерхэнд мог осведомиться:

— Но кто же тебе дал разрешение покидать укрытие?

— Разве мне кто-то должен что-то разрешать? Я сам себе господин и владелец фидеикомисса [367]. Только забота о вас заставила меня застегнуть кирасу! Едва вы ушли, поднялся такой рев, будто кимвры обрушились на тевтонов [368]. Это я бы еще выдержал, ибо мои нервы натерты дегтем и рыбьим жиром. Но потом раздались выстрелы, мне стало страшно и боязно за вас. Мой простодушный нрав с отцовской привязанностью зависит от вашего душевного существования, и я не могу спокойно терпеть, когда краснокожие лишают вас вашей прекрасной жизни. Поэтому я взял ружье и шмыгнул вперед, хотя другие в тьме египетской этого не могли заметить. Стреляли слева, но вы ушли направо, и я пошел, стало быть, туда. Там, у дерева, как маринованный истукан, стоял вождь. Это разозлило меня, и я дал ему такого вертикального шлепка, что он сразу принял горизонталь. Естественно, я хотел быстро перенести его в мало-мальски безопасное место и оттащил, но он был для меня слишком тяжел, и я присел на миг на его corpus juris, чтобы немного отдохнуть [369]. Тут подкрался еще один краснокожий и увидел меня против света, но его пуля ушла в Млечный Путь, а я с помощью приклада вступил с ним в такую конфекцию, что он сломался и прилег рядом с вождем. Теперь оба бездельника лежат тут совсем без чувств и сознания и не знают, как им быть.

— Радуйся, что с тобой ничего не случилось! Если бы ты поторопился, то пропал бы!

— Не беспокойтесь! Хромой Френк никогда не придет прежде, чем твердо почувствует победу в обеих руках. Что теперь произойдет с этими типами? Я один не могу с ними справиться.

— Мы поможем. А сейчас быстро внутрь! Там, внизу, выстрелы прекратились, и стоит ожидать возвращения юта.

Оба бесчувственных индейца были перенесены в укрытие, где их тотчас связали и заткнули им кляпом рты, как и другим. Потом Виннету с Олд Файерхэндом стали на посту перед «занавесом», чтобы наблюдать за происходящим снаружи.

Да, юта вернулись, и именно как победители. Они разожгли еще больше костров, с факелами от которых обыскали весь лес в поисках убитых и раненых. Навахи своих унесли с собой, как это в обычаях у индейцев.

У каждого мертвого, которого находили юта, поднимался плач и яростный вой. Все трупы были перенесены в одно место, чтобы позже с почестями их захоронить. Многие пропали без вести — скорее всего, оказались в плену. Среди них, как думали юта, должны быть и трое их вождей, поскольку они бесследно исчезли. При этом открытии лес наполнился жутким воем рассвирепевших индейцев. Двое оставшихся вождей кликнули самых смелых воинов на совет, где они держали гневные речи.

Это натолкнуло Виннету на мысль — подползти и, по возможности, узнать, что же решили юта. Ему это не составило труда. Краснокожие были убеждены, что совершенно одни, и считали осторожность излишней. Отогнанные навахи определенно не вернутся, а если это и произойдет, то на тот случай внизу, у выхода из долины, были выставлены усиленные посты. О том, что в центре долины находились еще более опасные враги, чем навахи, они не догадывались. Так Виннету услышал обо всем, что они хотели затеять.

Они еще ночью собирались похоронить мертвых, а плач по ним решили отложить на более позднее время. Теперь прежде всего нужно было освободить пленных вождей. Это стало задачей номер одни, и даже ожидаемое завтра прибытие Виннету и его знаменитых белых спутников отходило на второй план. Те собирались наверх, к Серебряному озеру, и, безусловно, все равно попали бы в руки юта. Последние должны были как можно быстрее отправиться в путь, чтобы освободить вождей. Поэтому им пришлось сделать все необходимые приготовления, чтобы уже на рассвете можно было начать преследование.

Теперь Виннету медленно и осторожно вернулся назад. Оказавшись вблизи укрытия, он увидел рядом несколько стоявших лошадей. Животные были напуганы сражением и отбились от других — их было пять. Тут апач вспомнил, что пленников — трех вождей и одного воина — тоже нужно было перевозить и для этого требовалось четыре коня. Поблизости не было ни души, но животные не испугались его, поскольку он был индейцем. Взяв одного за недоуздок, он повел его к укрытию. Там, за «занавесом», сидел Олд Файерхэнд и тотчас принял коня. То же самое было проделано с тремя остальными. Они, правда, немного посапывали, но очень скоро Виннету их успокоил.

Внутри укрытия никто не терял времени даром. Имелось столько всего, чтобы рассказать и послушать! Хромой Френк сидел в полной темноте, разумеется, рядом со своим другом и кузеном. Раньше он не отступал ни на шаг от Толстяка Джемми, и, несмотря на все кажущиеся разногласия, они всегда жили душа в душу, но с тех пор, как морицбуржец встретил альтенбуржца, первый стал другим. Дролл не придирался к малышу и позволял ему говорить, как тому вздумается, что сильно привязало к нему Хромого Френка. Впрочем, Дролл, как опытный вестмен, немало думал о малыше. Он в полной мере сразу оценил его хорошие качества и искренне теперь радовался его геройскому поступку. Поскольку Френку удалось сначала схватить вождя, а потом оглушить и другого индейца, то здесь вряд ли имела место безрассудная отвага, скорее всего, это было проделано с трезвым умом и присутствием духа. Поступок Френка нашел всеобщее признание — все выразили свою похвалу, и лишь один воздержался — лорд, который теперь наверстывал упущенное. Он сел рядом с малышом и спросил:

— Френк, давайте поспорим?

— Я не спорю, — ответил малыш.

— Почему?

— У меня нет на это денег.

— Я дам вам взаймы.

— Долг не ревет, а спать не дает, говорим мы, саксонцы! Впрочем, это не по-христиански и контрибутивно — дать в долг бедняку деньги, чтобы снова посредством спора обокрасть его. Я все же сохраню свои деньги, даже если у меня их и нет.

— Быть может, вы выиграете!

— И не подумаю вовсе! Я не желаю обогащаться на пари! Па то не дано никаких благословений! У меня есть свои правила и принципы, благодаря которым теперь никому не позволю сбить меня с толку!

— Жаль. В этот раз я хотел проиграть и уж никак не собирался обогатиться за счет вашего подвига.

— Любой героизм вознаграждается прежде всего самим героизмом! Цезарю — цезарево, кесарю — кесарево! Впрочем, вознаграждать героев посредством пари стало множимым обычаем. Кто хочет дать — пусть дает! И не косвенно — через фальшивый спор, а прямо здесь и прямо сейчас! Во всех культурных государствах такое правило, а потому и в окружении моей личности не может быть по-другому.

— Тогда будьте так любезны не обижаться, если я вам сделаю подарок.

— Ну уж нет! Хромому Френку дарить нельзя, ибо у него множество слишком величественных амбиций, хотя подарка на память, который добросовестный француз назовет «субениром» или «катаплазмом», мне будет достаточно, чтобы струны лиры моей души не начинали издавать раздражающие околозвуки [370].

— Ну, тогда вот вам сувенир. Надеюсь, вы будете ему рады. У меня их два, а значит, с одним я могу распрощаться.

Лорд протянул Френку один из своих великолепных карабинов. Но тот отодвинул его и сказал:

— Послушайте, милорд, шутки в сторону! Не переходите граней, за которыми я могу испортиться! Я смеюсь охотно и от всего сердца, но могу резануть и из орудий, если подходят слишком близко к моей неохраняемой интерференции. Маленькая шутка хороша и легко удобоварима для здоровья, но щипать меня за нос я не могу позволить и не позволю, поскольку думаю о себе высоко и диагонально!

— Но я ведь не шучу, это совершенно серьезно!

— Что? Вы действительно хотите освободить себя от этого ружья?

— Да, — подтвердил англичанин.

— И подарить его мне?

— Так и есть.

— Тогда давайте сюда, скорее давайте сюда, пока не пришло раскаяние! Ослепление коротко, как Джемми, а раскаяние долго, как Дейви, говорит Фрейлиграт [371]. Это ружье — моя собственность, моя неопровержимая и концентрированная собственность! Это же чудо, прямо как рождественский подарок! Я весь вне себя от радости! Я полностью закомплексован и подавлен! Милорд, если вам нужен хороший друг, который готов за вами идти в огонь и воду, вы только свистните, и я тотчас буду рядом! Но как отблагодарить? Хотите дружеское рукопожатие, доходный поцелуй или интеримарные объятия перед всем миром?

— Хватит дружеского рукопожатия.

— Хорошо! Все этого хотят, Антон! Вот моя рука. Пожмите ее! Столько жмите, сколько вашей душе угодно! Отныне и ежедневно я отдаю свою руку в ваше распоряжение всякий раз, когда она не нужна мне самому, ибо благодарность — это украшение, которое всегда при мне. Дролл, кузен из Альтенбурга, ты слышал, какое почтение даровало мне счастье сегодняшнего дня?

— Да, — откликнулся альтенбуржец. — Если бы это был кто другой, я бы тебе завидовал, но ты — мой друг и кузен, и я от всего сердца поздравляю тебя!

— Спасибо, желаю того же! Ура, теперь постреляем! С этим ружьем я поставлю к барьеру все наше тысячелетие! Без адвоката и протокола! Вот, милорд, еще раз моя рука, пожмите ее, пожмите, пожмите! Вы, англичане, все же великолепные парни, я констатирую это и, если потребуется, охотно заверю собственноручной подписью. Отныне причисляйте меня к вашему ближайшему другу дома и семьи. Как только я окажусь как-нибудь в Лондоне на Невском проспекте, обязательно навещу вас. Но вам не стоит беспокоиться, ибо я сама скромность и довольствуюсь всем.

Он был бесконечно счастлив подарку и потому продолжал упражняться в отвлеченном пустословии, отчего другие просто покатывались со смеху. Счастье, что было темно и он, естественно, не мог видеть лица товарищей.

Следующий день требовал от присутствующих собраться с силами, поэтому, определив жребием часовых, они попытались заснуть, но это долго не удавалось. Уснули они лишь после полуночи, но уже на рассвете бодрствовали вновь, ибо отход юта из долины вызвал большую суматоху.

Когда наконец снаружи все успокоилось, апач выскользнул, чтобы посмотреть, можно ли оставить укрытие. Вскоре он вернулся и дал положительный ответ. В долине больше не было ни одного юта. Люди не без удовольствия могли выйти из укрытия, поскольку, хотя внутри и было достаточно пространства, все же находиться там в присутствии коней было малоудобно.

Прежде всего обеспечили безопасность на обоих входах в долину и обследовали ее. Вскоре нашли массовое захоронение, которое было образовано из груды скальных обломков, воздвигнутых над трупами. Здесь же лежали издохшие лошади, павшие от шальных пуль. Краснокожие оставили их здесь, но белые проявили проницательность. Путь к Серебряному озеру в случае, если они хотели избежать встречи с юта, лежал через пустынную землю, лишенную растительности, а стало быть, и животного мира. Было нелегко отыскать там пропитание, поэтому стоило захватить с собой мясо убитых лошадей. Вестмен неразборчив, он будет сыт и кониной, если нет ничего другого, лучшего. Частенько, когда он в гостях у индейцев, на стол под видом превосходного жаркого подаются откормленные собаки! Итак, люди вырезали лучшие куски, разделили их и разожгли несколько костров, чтобы каждый мог изжарить себе столько мяса, сколько хотел.

Они не теряли на этом время, поскольку вовсе не обязательно было тотчас следовать за краснокожими. Лучше сейчас позаботиться о готовой порции, чем тратить на это потом действительно драгоценное время. Лишний раз могли попастись лошади, чтобы набраться еще больших сил для предстоявшей тяжелой поездки.

После ухода юта пленников освободили от кляпов. Они снова могли свободно дышать и говорить. Желтое Солнце был первым, кто воспользовался этим. Он долго спокойно лежал, наблюдая за движением белых, и почти каждого из них проводил своим мрачным взглядом. Теперь он повернулся к Олд Шеттерхэнду:

— Кто из вас оглушил меня? Как вы осмелились взять нас в плен и связать, когда мы вам ничего не сделали!

— Ты знаешь, кто мы? — ответил охотник вопросом на вопрос.

— Я знаю Виннету, апача, и знаю, что Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд находятся с вами.

— Я Шеттерхэнд, это моя рука свалила тебя на землю.

— Зачем?

— Чтобы обезвредить тебя.

— Ты хочешь сказать, что я хотел навредить тебе?

— Да.

— Это ложь!

— Не трудись меня обманывать! Я все знаю. Нас должны были здесь убить, хотя мы и выкурили с юта трубку мира. Ямпа вчера вечером выслали вам гонцов, а потом пошли сюда сами. Любая ложь, которую ты произнесешь, ни к чему не приведет. Мы знаем, как нам быть, и не верим ни одному вашему слову.

Вождь отвернулся и молчал. Вместо него взял слово воин, которого Хромой Френк свалил около укрытия;

— Бледнолицые теперь враги юта?

— Мы друзья всех краснокожих людей, но мы защищаемся, когда они первыми проявляют свою вражду.

— Юта вырыли топор войны против бледнолицых. Вы знаменитые воины и не боитесь их. Но знаешь ли ты, что навахи выступили, чтобы помочь бледнолицым?

— Да.

— Навахи — это апачи. И знаменитейший вождь этого народа, Виннету, ваш друг и спутник, находится здесь, у вас. Я вижу его рядом с конем. Почему вы бьете воина навахо и связываете ему руки и ноги?

— Ты говоришь о себе?

— Да, я навахо.

— Почему же ты тогда не разукрашен в цвета твоего племени?

— Я должен был отомстить.

— А почему ты еще здесь, когда твои уже отступили?

— Все из-за мести. Мой брат был убит вождем этих псов. Я перенес его тело в укрытие, чтобы юта не смогли снять с него скальп, а потом вернулся назад, чтобы отомстить за его смерть, хотя мои воины уже отступили. Я подкрался к врагу и не был им замечен. Какой-то вождь убил моего брата, а значит, расплачиваться своим скальпом за его смерть тоже должен вождь. Я знал, что один из них остался в долине, и хотел его разыскать. На моем пути я увидел двух человек, одного убитого и одного живого. Тот тоже меня увидел, и я должен был его застрелить, чтобы он не выдал меня, но тот оказался быстрее и свалил меня раньше. Когда я очнулся, уже лежал в темноте и был связан. Позови Виннету! Он не знает меня, но, если мне разрешат поговорить с ним, я смогу доказать, что я не юта, а навахо. Когда я передал брата товарищам, стер боевую раскраску с лица, чтобы юта не посчитали меня врагом.

— Я верю тебе, ты — навахо и будешь освобожден.

Но тут раздался крик Желтого Солнца:

— Он юта, один из моих воинов, — трус, который ложью хочет спасти себя!

— Молчи! — приказал Олд Шеттерхэнд. — Если бы он действительно был из твоего племени, ты бы его не выдал. Именно это и доказывает, что он говорит правду. Ты вождь, но твоя душа — душа обыкновенного труса, которого нужно презирать!

— Не оскорбляй меня! — вскипел юта. — У меня есть сила, чтобы погубить вас всех! Если ты снимешь с нас путы, я прощу вас. Если ты не сделаешь этого, вас ждут страшнейшие муки!

— Меня смешит твоя угроза. Ты находишься в нашей власти, и мы сделаем с тобой все, что пожелаем. Чем спокойнее ты смиришься со своим положением, тем терпимее оно будет. Мы не испытываем радости от мук наших врагов.

С этими словами охотник освободил от веревок навахо, который был довольно молодым человеком. Тот вскочил, потянулся, потом попросил:

— Отдай этих псов в мои руки, чтобы я мог взять их скальпы! Чем мягче ты с ними будешь, тем больше они тебя обманут!

— У тебя нет на них никакого права, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Возможно, ты пойдешь с нами, но если рискнешь коснуться их хоть пальцем, то умрешь от моей руки. Только если мы оставим их в живых, они смогут принести нам пользу, но их смерть повредит нам!

— Что за польза от них? — презрительно усмехнулся краснокожий. — Эти псы ни к чему не пригодны.

— Я дам тебе маленький совет. Если ты, конечно, хочешь достичь своих, то должен нас слушаться.

Лицо навахо всем своим выражением говорило о том, что он очень неохотно отказывался от своего намерения, но все же должен был повиноваться. Чтобы не зажигать в его сердце огонь обиды, Олд Шеттерхэнд возложил на него охрану пленных юта и обещал скальп любого, кто рискнул бы предпринять попытку к бегству. Такое решение не только успокоило индейца, оно, вместе с тем, было достаточно умным, поскольку более внимательного и неутомимого стража, чем тот, кто так жаждал кожи с голов пленников, нельзя было найти.

Теперь стоило осмотреть убитых белых. Те представляли собой вид, описание которого лучше опустить — все они приняли смерть в жестоких муках. Но трампы заслужили то, что с ним и произошло. Хуже всего обошлись с Полковником — его тело свисало со столба головой вниз. Так же как и его спутники, он был лишен всяческих одежд, которые краснокожие, похоже, поделили между собой.

— Весьма плачевно! — произнес Олд Файерхэнд. — Если бы мы могли прийти раньше, чтобы помешать убийству этих людей!

— Хо! — отозвался Миссури-Блентер. — Разве вы испытываете сострадание к этим мерзавцам? Даже если бы мы пришли вовремя, Полковник все равно должен был умереть! Мой нож в любом случае поговорил бы с ним!

— Я не это имел в виду, поскольку не сожалею об их смерти, я лишь хотел, чтобы она была менее жестока. Но бумага, бумага — рисунок, который Полковник носил с собой! Я хочу его найти, он нам нужен! Но теперь он пропал.

— Возможно, мы найдем его. Во всяком случае мы еще столкнемся с юта и получим какую-нибудь возможность завладеть его костюмом, а потом сможем его обыскать.

— Едва ли! Мы ведь не знаем, во что он был одет последнее время, да к тому же наверняка его одежда поделена среди многих. Рисунок утерян, а этот старый вождь Ихачи-Татли, от которого Энгель получил план, тоже мертв. Второго экземпляра больше не существует.

— Ошибаетесь, — вставил Уотсон, сменный мастер из Шеридана. — Этот вождь имел внука и правнука, которые, хотя и не присутствовали при нас, все же жили на Серебряном озере. Они, само собой разумеется, знают тайну и по-хорошему или по-плохому — это все равно — раскроют нам ее.

— Индеец не позволит выудить из себя что-либо подобное, — произнес Олд Файерхэнд, — особенно если речь идет о золоте или серебре. Он лучше умрет, чем поможет разбогатеть ненавистному белому.

— А почему, спрашивается, они должны ненавидеть нас? Оба Медведя, возможно, настроены к белым дружелюбно.

— Оба Медведя? — удивился Олд Файерхэнд. — Их так звали?

— А как же! Большой и Маленький Медведи.

— Черт возьми! Как это от меня ускользнуло! Конечно, я вспомнил, что вы называли их имена еще в Шеридане. Как это я сразу не подумал о двух тонкава, которые были с нами на пароходе! Нинтропан-Хауей и Нинтропан-Хомош, Большой и Маленький Медведи, ведь их же так звали!

— Два Нинтропана живут на Серебряном озере, — подтвердил Виннету. — Я знаю их, они мои друзья и всегда были благосклонны к бледнолицым.

— В самом деле? Это хорошо, очень хорошо, поскольку есть надежда, что они встретят нас дружелюбно. К сожалению, наверху теперь развернулась борьба, и юта находятся между нами и озером. Нам, пожалуй, не стоит проезжать там.

— Нам не нужно проезжать ни там, ни мимо юта, ибо я знаю путь, которым не ходил ни один белый и ни один юта. Хотя он и очень труден, но если поторопимся, то окажемся наверху еще до прибытия юта и даже навахов.

— Тогда поспешим, — оживился Олд Файерхэнд. — Нам нечего больше здесь делать, кроме как похоронить этих белых — не можем же мы оставить их висеть! Мы сделаем это быстро, если заложим трупы камнями. Потом сразу уедем. Я надеюсь на лучшее, тем более, у нас много заложников и мы, стало быть, сможем вынудить юта согласиться на предложение о примирении.

Глава шестнадцатая. НА СЕРЕБРЯНОМ ОЗЕРЕ

Величественный пейзаж открылся взору белых, когда они несколько дней спустя приблизились к цели своего тяжелого путешествия. Они двигались в слепящем глаза переливе цветов по медленно поднимающемуся каньону, со стен которого безмолвно взирали вниз огромные застывшие скалы. Кругом стремились ввысь колоссальные пирамиды из песчаника, расположенные одна подле другой или друг за другом подобно сдвинутым театральным кулисам. Эти пирамиды, состоявшие из окрашенных в различные цвета пластов, то образовывали прямые, совершенно отвесные стены, то своими колоннадами с выступающими краями и углами либо торчащими вверх шпилями были сравнимы со старинными замками и крепостями. Солнце стояло в зените, чуть в стороне от этого чуда природы, переливающегося в его лучах неописуемым великолепием красок. Скалы то сияли лазурью, то казались золотисто-красными, а всюду виднелись желтые, оливковые, или сверкающие огненной медью пласты, с затаившимися в складках густыми синими тенями. Но эта роскошь, при виде которой разбегались глаза, была мертвой, ибо жизнь и движение отсутствовали. Ни капли воды не стекало со скал, ни один стебель не мог найти себе приюта на глубоком дне, а на затвердевших стенах не было видно ни ветки, ни листочка, чья зелень радовала бы глаз.

Но иногда вода появлялась здесь, и в немалых количествах, о чем говорили следы, оставленные ею на горной породе по обеим сторонам каньона. В такие времена ныне сухой каньон тотчас становился руслом реки, изливающей свои бурные глубокие потоки в Колорадо. Тогда ущелье неделями становилось непроходимым, и, пожалуй, едва ли даже смелый вестмен или индеец рискнул бы довериться волнам на шатком ветхом каноэ.

Дно каньона почти напоминало морское побережье, ибо состояло из глубоко застрявших в нем окатанных камней, промежутки между которыми были заполнены песком. Это очень затрудняло путь, поскольку округлые камни выскальзывали из-под копыт и так утомляли животных, что всадники время от времени вынуждены были останавливаться, чтобы дать им отдохнуть.

Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд и Виннету скакали впереди. Первый уделял окрестностям необычайное внимание. Со стороны казалось, что он разыскивал место, имевшее для него большое значение. Там, где две громадные накренившиеся скальные колонны опирались вверху друг на друга, оставляя внизу проход, который едва ли имел ширину в десять футов и внутри, казалось, сужался еще больше, охотник остановил жеребца, окинул место испытующим взглядом и произнес:

— Похоже, здесь я тогда вышел после того, как нашел жилу. Не думаю, что ошибаюсь.

— Так ты хочешь туда, внутрь? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Да. И вы должны ехать со мной.

— Разве щель ведет далеко? Такое впечатление, что скоро она сузится совсем.

— Посмотрим. Возможно, я ошибаюсь.

Олд Файерхэнд хотел было спешиться, чтобы обследовать местность, но апач направил своего коня в скальную теснину и спокойно, но твердо сказал:

— Пусть мои братья следуют за мной, поскольку здесь начинается путь, который сократит большое расстояние. Для лошадей он намного удобнее, чем окатанная порода каньона.

— Ты знаешь эту расщелину? — удивился Олд Файерхэнд.

— Виннету хорошо помнит все горы, долины, ущелья и трещины, и ты знаешь, что он никогда не ошибается.

— Это правда. Но то, что ты знаешь именно это место и утверждаешь, что здесь начало пути, все же странно. Тебе ведом район, куда он выведет?

— Да. Сначала эта трещина станет еще теснее, потом она расширится и перейдет не в узкое ущелье, а в скалистую равнину, которая постепенно поднимается ввысь, как гигантская плита.

— Верно. Стало быть, я на правильном пути. Плита поднимается вверх на многие сотни футов. А что будет потом? Ты знаешь?

— Потом ее верхняя кромка внезапно оборвется в бездну, в большой глубокий и круглый котел, из которого запутанный скальный проход выведет наверх, в широкую прекрасную долину Серебряного озера.

— Так оно и есть. Ты был в этой котловине?

— Да.

— Ты нашел там что-нибудь примечательное?

— Нет. Я там ничего не нашел — ни воды, ни травы, ни зверей. Ни одно насекомое не ползает там по навеки высохшей горной породе.

— Тогда я хочу вам сообщить, что там все же имеется кое-что более ценное, чем вода и трава.

— Ты имеешь в виду серебряную жилу, которую ты открыл?

— Да. Там есть не только серебро, но и золото. Именно этот скальный котел и есть цель моей дальней поездки. Вперед, здесь свернем направо!

Они поскакали в проем друг за другом, поскольку иначе в нем нельзя было проехать. Но вскоре скальные стены стали расходиться все дальше, появились гигантские колонны, и теперь перед всадниками лежала врезающаяся в дно расщелины своим нижним углом, твердая и гладкая треугольная скала, медленно поднимавшаяся вверх меж уходящих вправо и влево стен. Она была в виде перевернутой крыши и наверху своим прямым, как трос, основанием отчеркивала полоску светлого неба.

Всадники направили лошадей прямо на треугольник. Казалось, будто животные взбирались на огромную гладкую крышу, но все же подъем не был таким уж значительным и не создал слишком больших трудностей. Прежде чем отряд добрался до верха, прошло, пожалуй, около часа, и теперь перед всадниками точно на запад протянулась многомильная скалистая равнина, на переднем плане которой открывалась глубокая котловина, о которой говорили Олд Файерхэнд и Виннету. Отсюда, сверху, было видно, что слева, на юг, по ломаной траектории вилась темная линия. Это был упомянутый скальный проход, через который из котла можно было выйти к Серебряному озеру.

Теперь дорога вела вниз, в ущелье. Спуск был довольно крутым, и путникам пришлось спешиться. В какие-то моменты проход становился весьма опасным. Естественно, пленников сняли с коней и освободили им ноги, чтобы они могли сами спуститься вниз. Молодой навахо неотступно следовал за ними и не спускал с них глаз. Уже внизу индейцев снова посадили на лошадей и крепко связали.

Теперь Олд Файерхэнд хотел показать спутникам свою находку, но юта не должны были знать о ней. Поэтому их перевели в скальный коридор, и несколько рафтеров вместе с навахо остались их охранять. Остальные вовсе не имели желания снова садиться в седло. Весть о том, что они находятся в районе искомого месторождения, привела их в большое возбуждение.

Диаметр котловины был не меньше английской мили. Все ее дно оказалось засыпано глубоким песком, смешанным с перетертыми голышами величиной с кулак. Чувствовалось, что два человека — Олд Файерхэнд, обнаруживший жилу, и инженер Батлер, который должен был оценить находку и рассмотреть возможность разработки с технической точки зрения, — стали теперь центром внимания. Исследовательский взгляд последнего долго блуждал по окрестностям, после чего инженер заметил:

— Очень может быть, что мы натолкнемся здесь на богатую жилу. Если тут действительно есть драгоценный металл, то стоит ожидать, что его довольно много. Это чудовищное углубление прорыто за века. Вода текла с юга через скальный коридор, и здесь, в низине, она не могла идти дальше, в результате чего образовался водоворот, отделивший горную породу и растерший ее гравием и песком. Грунт, на котором мы стоим, сложен за счет постоянных осадков и должен содержать в себе вымытые металлы, которые из-за своего веса глубоко опустились в глубину и, таким образом, лежат под песком. Если мы раскопаем песок на несколько локтей, то увидим, успешно ли наше путешествие или нет.

— Нам не нужно копать. Разве не достаточно доказать, что берег этой большой водной артерии содержит искомый металл? — скорее утверждал, чем спрашивал Олд Файерхэнд.

— Конечно, Если в этих стенах есть золото или серебро, то, совершенно определенно, и дно котла насыщено металлами.

— Так идемте! Я хочу предъявить вам доказательства.

Он уверенно направился к месту, которое, похоже, точно знал. Другие в большом волнении последовали за ним.

— Кузен, у меня екает сердце, — признался Хромой Френк альтенбуржцу. — Если мы найдем тут серебро или даже золото, я набью себе полные карманы, а потом поеду домой, в Саксонию. Там куплю виллу на красивом пляже Эльбы и буду с утра до вечера торчать в окне, чтобы все видели, каким знатным и великолепным парнем я стал.

— А я, — ответил Дролл, — куплю себе крестьянскую усадьбу с двадцатью конями и восемьюдесятью коровами! Я займусь только творогом и козьим сыром и осяду в Альтенбургии.

— А если не найдем?

— Ну, если не найдем, не сможем ничего этого сделать. Но думаю, что нам выпадет счастье, поскольку, само собой, вблизи Серебряного озера должно быть серебро.

Его уверенность не оказалась бесплодной. Олд Файерхэнд остановился у скальной стены в том месте, где она была раскрошена и подмыта. Он вытащил из нее сначала один шаткий камень, затем другой, а потом еще и еще. Образовалась расщелина, прежде закрытая от постороннего глаза камнями. Эта расщелина возникла под влиянием природных сил и, как сейчас стало очевидным, была искусственно расширена. Олд Файерхэнд запустил руку внутрь и сказал:

— Из того, что я здесь нашел, я взял с собой немного на пробу и отдал на исследования. Сейчас я хотел бы узнать, каково заключение Батлера.

Когда он теперь вынул руку, в ней лежал белый, слегка побуревший образец, который охотник передал инженеру. Едва тот его взял и окинул взглядом, как громко воскликнул:

— О, Боже! Это же чистое, самородное серебро! И оно изначально находилось здесь?

— Да, вся расщелина была заполнена им. Серебро, похоже, глубоко вошло в породу, и она теперь должна быть очень богата металлом.

— Тогда гарантирую, что мы здесь наладим исключительно прибыльные разработки. Во всяком случае, тут полно таких трещин и расщелин, содержащих самородки.

— Не только самородки, но и рудные жилы, как я сейчас покажу, — сказал Олд Файерхэнд и улыбнулся.

Он вытащил другой, еще больший предмет и отдал его инженеру. Это был большой кусок руды величиной более чем в два кулака, который Батлер осмотрел очень внимательно, а потом радостно крикнул:

— Химический анализ, конечно, намного надежнее, но готов поклясться, что здесь мы имеем дело с хлористым серебром, а значит, с роговой серебряной рудой, кераргиритом! [372]

— Это верно. Анализ в итоге дал хлористое серебро.

— Сколько процентов?

— Семьдесят пять процентов чистого металла, — констатировал Олд Файерхэнд.

— Какая находка! Однако в штате Юта преимущественно встречается роговая руда. Где же эта жила?

— Дальше, на другой стороне котла. Я ее прикрыл толстым слоем породы и потом покажу вам. А теперь что это?

Он выгреб из расщелины кучу зерен размером с лесной орех.

— Самородки, золото! — не веря своим глазам, воскликнул инженер. — Тоже отсюда?

— Да. Мы спрятались тогда здесь и не могли уйти от подстерегавших нас краснокожих. Вода отсутствовала, и я раскопал песок, чтобы посмотреть, есть ли влажная земля. Воды не было, а вот таких самородков нашел я великое множество.

— Значит, золотые жилы тоже есть здесь, как я прежде и говорил! Олд Файерхэнд, тут лежат миллионы! А нашедший их — богатый, очень богатый человек!

— Только нашедший? Вы все получите свою долю. Я — первооткрыватель, Батлер — инженер, а остальные помогут нам в разработке. Для этой цели я и взял вас с собой! Условия, при которых мы будем вместе работать, и долю, которую получит каждый, мы еще определим.

Слова вызвали всеобщий восторг, тотчас выросший в несмолкаемое ликование. Теперь Олд Файерхэнд показал очень богатую серебряную жилу рогового серебра, которая была очень богата. Оставалось надеяться, что она здесь не единственная. Большинство выразили желание разведать место прямо сейчас, но Олд Шеттерхэнд не допустил этого и предостерег:

— Не так спешно, господа! Мы должны прежде всего подумать о другом. Здесь, наверху, мы ведь не одни!

— Но мы опередили краснокожих, — заметил лорд, который не очень претендовал на находку, но испытывал не меньшую радость, чем другие.

— Опередили — да, но не больше. Находящийся среди нас навахо точно знает путь отступления своих. Он рассчитал, что они прибудут на озеро всего лишь несколько часов спустя после нас, а за ними обязательно последуют юта. Стало быть, мы не должны терять времени — нам надо приготовиться к встрече.

— Верно, — согласился англичанин. — Но я все же хотел бы знать, с какими большими трудностями столкнется здесь разработка. На то, чтобы поведать об этом, мистеру Батлеру потребуется всего минута. Итак, Батлер, дайте нам ответ!

Мистер Батлер снова испытующим взором оглядел окрестности, сказав при этом:

— Вода, прежде всего вода, — вот что нам нужно. Где мы найдем ее?

— Ближайший источник — Серебряное озеро.

— Как далеко оно отсюда?

— В двух часах езды.

— Оно лежит выше этого места?

— Значительно выше.

— Тогда необходимый уклон существует. Спрашивается только, есть ли возможность подвести озерную воду сюда?

— Скальный коридор — единственный проход к этому котлу — ведет наверх и выходит вблизи озера.

— Это очень важно, поскольку я полагаю, что прокладка подводящего трубопровода натолкнется на серьезные трудности. Но нам нужны трубы, пусть сначала из дерева, железными мы их заменим после. А здесь есть дерево?

— В избытке. Серебряное озеро окружено лесами.

— Великолепно! Возможно, нам не понадобится устилать трубами все расстояние. Нам нужно чуть выше этого места соорудить резервуар, в который вода из озера будет стекать по поверхности. Но оттуда она должна затекать в трубы, чтобы мы получили необходимое давление.

— Итак, нужны насосы?

— Да. Естественно, придется остерегаться перерабатывать горную породу лопатами и кирками. Ее нужно размывать водой, и только там, где не хватит давления, будем использовать порох. Так же обработаем водой содержащую металл землю.

— Но потом придется спускать воду, иначе котел переполнится и мы не сможем работать.

— Да, нужен сток! Здесь его нет, и все же он должен быть сооружен. Думаю, поначалу хватит водокачки или патерностера [373], которым мы поднимем воду на высоту гор, с которых мы сюда спустились. Оттуда вода сбежит вниз сама, а через расщелину попадет и в каньон. Пока мы будем двигаться наверх, к озеру, я посмотрю, можно ли осуществить то, о чем мы говорили, и как лучше это сделать. Конечно, нам нужны машины, которых у нас нет, но пока это не создаст больших трудностей — в течение месяца можно собрать все необходимое. Меня беспокоят только два момента.

— Какие?

— Во-первых, индейцы. Разве они смирятся с этим?

— Этого не стоит опасаться. Олд Шеттерхэнд, Виннету и я — все мы так хорошо дружим со здешними племенами, что нам легко будет найти с ними общий язык.

— Хорошо! Но земля? Кому она принадлежит?

— Тимбабачам. Влияние Виннету склонит их продать ее нам.

— А признает ли эту покупку правительство?

— Хотел бы я посмотреть на человека, который потом стал бы оспаривать мои права! Уж этот пункт точно не готовит мне головных болей, — подвел итог Олд Файерхэнд.

— Тоща я удовлетворен. Самое главное — подвести воду озера, а удастся ли это — я узнаю во время нашей поездки. Итак, едем дальше!

Маленькая расщелина снова была закрыта, рудную жилу так же основательно засыпали, после чего компания села на коней, чтобы снова тронуться в путь.

Дорога наверх, ведущая через выточенное водой древнее ущелье, в котором ожидали пленные краснокожие с их охраной, часто петляла, при этом ширина скального коридора колебалась от десяти до двадцати футов. Внутри не было никакой растительности. Бывшее водяное русло оказалось высушенным до основания, и лишь к весне там появлялось немного влаги, все же недостаточной, чтобы возродить к жизни растения.

Прошло почти два часа, пока высушенное русло реки внезапно не стало шире и не превратилось в окаймленную скалами долину, где местами появились озерца стоячих вод. Здесь в первый раз после долгой скачки появилась трава. Кони уже достаточно натерпелись от жары, недостатка воды и плохой дороги. Они больше не хотели слушаться поводьев и испытывали голод, поэтому всадники спешились. Они сели плотным кольцом и завели беседы о богатствах, которые в будущем надеялись получить. Враждебных индейцев здесь опасаться не стоило, к тому же люди хотели сделать лишь короткий привал, а потому не думали о том, чтобы выставить часовых.

В течение пройденного пути инженер внимательно следил за окрестностями и теперь хотел сообщить о своих наблюдениях:

— До сего момента я полностью удовлетворен. Ущелье позволит не только провести трубопровод, но также и транспортировать различные средства, которые нам потребуются. Если наши требования и дальше будут так же удовлетворяться, мне придется констатировать, что природа идет нам навстречу в высшей степени дружелюбно.

— Эй! — произнес Хромой Френк, ткнув в ребро альтенбуржца. — Ты слышишь? Из моей виллы что-нибудь получится.

— Из моей усадьбы тоже! Так радуйся, Альтенбург, когда знаменитейший из твоих сынов приедет с денежным мешком высотой в двадцать локтей! Кузен, иди сюда, я должен тебя обнять!

— Еще не время! — парировал Френк. — Богатство пока скрыто в недрах конфернальной формы будущего времени, и мы, как люди осторожные, должны ожидать, что моя вилла и твоя усадьба рассеются в субстанциальное ничто. Как уроженец Саксонии и ученый плут, я вовсе даже не сомневаюсь, что мои надежды воплотятся в прекраснейшем исполнении, но все же еще не время для поцелуев. Я…

Он прервался, поскольку раздался озабоченный голос инженера:

— Эллен! Где Эллен? Я не вижу ее!

Девочка за прошедшие дни увидела не только первую траву, но и несколько цветов и поторопилась сорвать их, чтобы принести отцу. Влага лежавшего поблизости озера проникала в землю, поэтому здесь зародилась растительность, которая наверху становилась все гуще и даже покрывала ведущее к озеру ущелье. Эллен беззаботно брела вперед по скальному коридору. Она шла, срывая цветы, все дальше и дальше, пока не достигла очередного витка лабиринта. Тут ей показалось, что она забрела слишком далеко, и она захотела было вернуться, но в этот миг из-за поворота вышли три вооруженных индейца. Девочка застыла от страха, хотела позвать на помощь, но не смогла произнести и звука. Индеец, благодаря своему воспитанию, всегда сохраняет присутствие духа, он действует в любом положении быстро и решительно. Едва трое заметили девушку, двое из них сразу бросились к ней. Один вытащил нож и пригрозил на ломаном английском:

— Молчи, иначе умереть!

Третий шмыгнул вперед, чтобы проверить, кому принадлежит белая девочка, поскольку, само собой разумеется, она не могла быть одна. Он вернулся через две минуты и шепнул своим спутникам несколько слов, которые Эллен не поняла, после чего ее увлекли вперед, не позволяя издать ни звука.

Очень скоро ущелье закончилось — оно выходило на невысокий горный склон, нижний край которого порос кустами, выше переходившими в лес. Эллен потащили прямо через кусты, а потом к деревьям, где сидела группа индейцев. Их оружие лежало рядом, но они тотчас его подхватили и вскочили, когда увидели своих людей с девочкой.

Эллен не понимала ни слова из того, что они говорили, но видела обращенные к себе взгляды и догадывалась, что находится в большой опасности. И вдруг она вспомнила о тотеме, который подарил ей на пароходе Маленький Медведь. Он сказал ей, что надпись на нем будет защищать ее от любого проявления враждебности. «Его тень — моя тень, а его кровь — моя кровь, он — мой старший брат» — так было написано на куске кожи. Вытянув шнур, на котором висел тотем, она быстро развязала его и подала кожу индейцу, которого по его свирепому виду посчитала самым опасным.

— Нинтропан-Хомош, — сказала она при этом, повторив имя Маленького Медведя на его родном языке.

Краснокожий развернул кожу, рассмотрел нанесенные на ней фигуры и знаки, издал крик удивления и дал тотем следующему. Кусок кожи пошел из рук в руки. Лица краснокожих стали дружелюбнее, а тот, с кем Эллен заговорила, спросил ее:

— Кто давать тебе?

— Нинтропан-Хомош, — ответила девочка.

— Юный вождь?

— Да, — кивнула она.

— Где?

— На пароходе.

— Большое огненное каноэ?

— Да, — сообразила Эллен.

— На Арканзас?

— Да.

— Верно быть. Нинтропан-Хомош быть на Арканзас. Кто люди там?

Он указал назад в ущелье.

— Виннету, Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд.

— Уфф! — вырвалось у воина, и его восклицание подхватили остальные. Он хотел спросить еще, но тут зашуршали ветви и белые во главе с тремя только что названными людьми прорвались сквозь кусты, чтобы тотчас взять краснокожих в кольцо.

Виннету обнаружил следы девочки, и остальные быстро последовали за ним. Индейцы не сделали даже попытки защититься, поскольку знали, что все это было бесполезно. Разведчик не сразу заметил Виннету, хотя раньше его видел, а теперь, когда узнал, воскликнул:

— Великий вождь апачей! Эта белая девочка владеть тотем Маленького Медведя и есть наш друг. Мы взяли ее с собой, поскольку не знать, друзья ли те люди, к которым она принадлежит, или враги.

На лицах краснокожих виднелись следы голубой и желтой краски, что дало повод Виннету задать вопрос:

— Вы воины тимбабачей?

— Да.

— Какой вождь ведет вас?

— Чиа-ницас.

Имя означало Длинное Ухо. Скорее всего этот человек был знаменит своим острым слухом.

— Где он? — спросил Виннету снова.

— У озера.

— Сколько воинов там?

— Сотня.

— У озера собрались и другие племена?

— Нет. Но придут еще две сотни навахо, чтобы бороться против юта. Мы прибыть туда, чтобы с воинами навахо ехать на север — за скальпами юта.

— Остерегайтесь, чтобы они не сняли ваши. Вы выставили часовых?

— Зачем? Мы не ждать никакой враг.

— Их придет больше, чем вы могли думать. Большой Медведь на озере?

— Да, и Маленький Медведь тоже.

— Ведите меня к ним!

В этот момент из ущелья появились рафтеры с лошадьми и пленниками, ибо белые, отправившиеся в погоню, естественно, шли по следу Эллен пешком. Рафтеры поднялись наверх, а тимбабачи стали впереди отряда как проводники. В этот миг не было человека радостнее инженера, который сильно перепугался за свою дочь.

Отряд преодолел горный склон и потом некоторое время двигался по его гребню среди деревьев. Затем всадники спустились вниз, на другую сторону, и вскоре увидели блеск воды.

— Серебряное озеро, — пояснил Олд Шеттерхэнд, обернувшись к спутникам. — Наконец мы у цели.

— Но спокойствия, пожалуй, не ожидается, — заметил Файерхэнд. — Похоже, пороху мы еще понюхаем.

На некоторое время всадники задержались, чтобы обозреть окрестности, которые воистину можно было назвать величественными.

Высочайшие скальные бастионы, отливавшие, как в каньоне, всеми цветами радуги, окружали долину, которую едва можно было пересечь верхом и за два часа пути. За бастионами вновь и вновь вздымались еще более величественные горные великаны, гордо вознесшие свои головы над более мелкими собратьями. Все эти горы и скалы не были голыми. Даже в многочисленных ущельях, которые их испещрили, росли деревья и кусты. Чем глубже вниз, тем теснее вставал лес, выходивший, казалось, из самого озера, но на самом деле оставивший между опушкой и водой узенькую полоску прибрежной травы. В этой траве стояло несколько хижин, вблизи которых у берега были привязаны каноэ.

Посреди озера находился зеленый остров с причудливой постройкой из необожженного кирпича. Казалось, этот дом сохранился с тех времен, когда нынешние индейцы еще не вытеснили коренных жителей. Остров оказался круглой формы и в диаметре имел более сотни шагов. Старую постройку полностью покрывали цветущие вьюны, а остальное пространство острова было отведено под сад и засажено цветами и кустами картофеля.

В воде озера отражались верхушки леса, а горные вершины отбрасывали на него свои тени, которые не были ни зелеными, ни голубыми, ни вообще темными, а мерцали скорее серо-серебряными тонами. Ни одно дуновение не рябило воду. Можно было подумать, что это не озеро, а полная ртути чаша, если бы такое только было возможно.

Рядом с упомянутыми хижинами лежали индейцы, те самые сто тимбабачей. Они переполошились, когда увидели приближающийся отряд белых, но поскольку во главе его находились их соплеменники, быстро успокоились.

Белые еще не достигли хижин, а там, на острове, из древней постройки вышли две фигуры. Апач приложил руку к устам и крикнул:

— Нинтропан-Хауей! Это пришел Виннету!

Раздался ответный окрик, после чего двое спустились в каноэ, собираясь грести к берегу. Ими оказались Медведи, отец и сын. Их удивление, когда они увидели знакомые лица, явно было велико, но они ничем не выдали его. Когда Большой Медведь вышел на берег, он подал Виннету руку и произнес:

— Великий вождь апачей успевать повсюду. Куда бы он ни прийти, везде радовать сердце. Я приветствую также Олд Шеттерхэнда, которого знать, и Олд Файерхэнда, который был со мной на пароходе!

Как только Большой Медведь заметил Тетку Дролла, по его лицу скользнула улыбка — он вспомнил о встрече с этим забавным малым и сказал, подав руку:

— Мой белый брат — храбрый человек. Он убить пантера, и я горячо приветствовать его.

Так он неторопливо шел от одного к другому, каждому подавая руку. Его сын был слишком молод, он еще не имел права считать себя равным воинам и охотникам, но говорить с Эллен ему не запрещалось. Привязав каноэ, парень приблизился к девочке, которую тем временем спустили на землю из паланкина. За время своего путешествия ему не раз представлялась возможность увидеть, как приветствуют друг друга дамы и господа, и теперь он посчитал удобным показать, что еще ничего не забыл. Поэтому он снял с головы шляпу, защищавшую от солнца, слегка махнул ей, поклонился и сказал на ломаном английском:

— Маленький Медведь и не думать, что снова увидеть белая мисс. Что за цель ее путешествия?

— Она лежит не дальше, чем Серебряное озеро, — игриво ответила девочка.

Румянец радости окрасил его лицо, но при этом он не смог подавить удивление:

— Значит, мисс некоторое время быть здесь?

— И даже довольно долго, — по-взрослому ответила Эллен.

— Тогда я просить позволить мне всегда быть при ней. Мисс должна узнать все деревья, все растения и цветы. Мы будем рыбачить на озере и охотиться в лесу, но я должен всегда быть вблизи, поскольку есть разный звери и враждебный люди. Она мне позволять?

— С большим удовольствием. Я чувствую себя с тобой намного безопаснее и очень рада, что ты есть здесь.

Девочка протянула ему руку, а он, он притянул ее к губам, совершив при этом поклон поистине настоящего джентльмена!

Лошади прибывших тотчас были отведены тимбабачами в лес, где находились также и их животные. Вождь индейцев до сих пор гордо сидел в своей хижине и лишь теперь медленно вышел наружу, весьма недовольный тем, что никто не хотел замечать его присутствия. Он оказался мрачным типом с бросающимися в глаза длинными конечностями. Он был не менее, чем остальные, удивлен внезапным появлением стольких белых, но посчитал ниже своего достоинства показать это и сделал вид, что воспринял их присутствие как нечто само собой разумеющееся. Поэтому он на удалении остановился и обратил свой взор в другую сторону, к горам, как будто и не собирался заводить с белыми даже разговора. Но он просчитался, ибо Тетка Дролл сам подошел к нему и спросил:

— Почему Длинное Ухо не подходит? Он не хочет приветствовать знаменитых воинов бледнолицых?

Вождь пробормотал на своем языке что-то неопределенное, но явно не на того напал, ибо Дролл хлопнул его по плечу как старого знакомца:

— Говори по-английски, старина! Я не учил твой диалект.

Краснокожий снова что-то пробормотал, а Дролл продолжил дальше:

— Не понимаю тебя! Я же знаю, что ты сносно говоришь по-английски.

— Нет! — солгал вождь.

— Нет? Ты знаешь меня?

— Нет!

— Стало быть, меня ты никогда не видел?

— Нет!

— Хм! Припомни! Ты должен вспомнить.

— Нет!

— Мы виделись внизу, в Форт-Дифайенсе!

— Нет!

— Да замолчи ты со своим «нет!». Я могу тебе доказать, что говорю правду. Тогда нас было трое белых и одиннадцать краснокожих. Мы немножко поигрывали в карты и чуть-чуть выпивали. Но краснокожие выпили гораздо больше и, в конце концов, забыли, как их зовут и где они находятся. Позже они проспали весь остаток дня после полудня и всю ночь. Может, теперь ты вспомнишь, старина?

— Нет!

Казалось, что, кроме «нет», краснокожий действительно не знал ни одного слова из языка белых.

— Прекрасно! Но все же ты мне отвечаешь, а значит, понимаешь меня. Потому я хочу продолжить дальше. Мы, белые, тоже улеглись под дощатым навесом рядом с краснокожими, поскольку другого места не было. Когда мы проснулись, те ушли. Ты знаешь куда?

— Нет!

— А с ними «ушли» мое ружье и сумка для пуль. Когда-то я выгравировал на стволе «Т. Д.» — Тетка Дролл. Странно, но те же буквы видны и на стволе твоего ружья. Может, ты знаешь, как они туда попали?

— Нет!

— А моя сумка для пуль была украшена бисером, и на ней тоже было написано «Т. Д.». Я носил ее на поясе, прямо как ты свою. И, как я к своей радости заметил, на ней те же буквы. Знаешь, как попали мои буквы на твою сумку?

— Нет!

— Зато я знаю, как мое ружье попало в твои руки и как моя сумка для пуль оказалась на твоем поясе. Вождь носит только те вещи, которые являются его добычей, но ворованными предметами должен пренебрегать. Я хочу освободить тебя от них.

В один миг толстяк рванул ружье из рук краснокожего, а сумку — с пояса и спокойно отвернулся от него. Но индеец молниеносно прыгнул следом и заявил ему на достаточно хорошем английском:

— Отдай!

— Нет, — на манер вождя ответил Дролл.

— Это ружье мое!

— Нет!

— И эта сумка тоже!

— Нет!

— Ты вор!

— Нет!

— Верни, или я заставлю тебя!

— Нет! — улыбнулся Дролл.

Тут рассвирепевший краснокожий выхватил нож. Те, кто не знал Дролла, были уверены, что сейчас начнется драка, но лицо Тетки расплылось в улыбке:

— Мне приходится отбирать свои собственные вещи! Разве такое возможно? Все же не будем ссориться. Ты — Длинное Ухо, я знаю тебя, хотя, собственно, ты должен называться Длинной Лапой. Не криви душой и сможешь оставить себе то, что имеешь — я ведь давным-давно возместил пропажу. Итак, откровенно — ты знаешь меня?

— Да! — против ожидания ответил индеец.

— Ты был со мной в Форт-Дифайенсе?

— Да!

— Ты был пьян?

— Да!

— А потом исчез с моим ружьем и моей сумкой?

— Да!

— Хорошо, тогда бери и то и другое. Вот также моя рука. Давай будем друзьями, но ты должен говорить по-английски и больше не воровать. Понятно!

Странный весельчак схватил руку краснокожего, потряс ее и вернул ему свои собственные вещи. Краснокожий взял их, скорчив при этом кислую мину, но дружелюбно произнес:

— Мой белый брат — мой друг. Он знает, что он прав и справедлив, ибо нашел вещи у меня и снова отдал их. Он — друг красных людей, и я его люблю!

— Да, дружок, ты мне тоже по нраву. Сейчас ты узнаешь об этом. Ведь если бы мы не пришли, вы скорее всего потеряли бы свои скальпы!

— Наши скальпы? Кто должен их взять?

— Юта.

— О, они не придут — их разбили навахи, и мы скоро будем преследовать их, чтобы добыть много скальпов.

— Тут ты ошибаешься! — серьезно заметил Дролл.

— Но мы видим здесь пленных вождей и воинов юта, а значит, они побеждены.

— Этих мы взяли на собственный страх и риск. Но навахо были позорно разбиты и убежали, а юта скачут за ними и, возможно, сегодня будут здесь, на Серебряном озере.

— Уфф! — воскликнул Длинное Ухо, открыв от удивления рот.

Его подчиненные также издали громкие возгласы и в растерянности переглянулись.

— Это возможно? — спросил Большой Медведь. — Тетка говорить правда?

— Да, — вмешался Виннету, знавший лучше всех окрестности Серебряного озера. — Мы вам все подробно расскажем, но лишь после того, как убедимся, что противник не захватит нас врасплох. Его появление ожидается с минуты на минуту. Пусть пятьдесят воинов тимбабачей тотчас скачут вниз, в каньон. Горбатый Билл и Дядя Шомпол пойдут с ними.

— Я тоже! — предложил Хромой Френк свою кандидатуру.

— И я! — добавил Дролл.

— Хорошо, — согласился Виннету, — вы также поскачете с ними. Поедете вниз до места, где каньон начинает сужаться, и закрепитесь за скалами. Там достаточно выступов и углублений, которые послужат укрытием. Юта будут сильно теснить навахов, чтобы одновременно с ними достичь Серебряного озера. Вы должны оказать друзьям помощь и, как только увидите врагов, вышлите нам гонца, чтобы мы тоже пришли. Сначала напоите коней, утолите жажду сами, ибо там, внизу, нет никакой воды, а Большой Медведь даст вам с собой поесть.

Мяса было достаточно. Оно висело и сушилось на ремнях, растянутых на деревьях. Питьевой воды хватало с избытком. Со скал вниз стекало множество ручьев, питавших озеро. К одному из них направили коней, чтобы дать им вдоволь напиться.

Вскоре пятьдесят воинов с четырьмя белыми были готовы к отъезду. Маленький Медведь упросил своего отца скакать с ними, что ему тотчас было позволено. Он лучше, чем тимбабачи, знал озеро и каньон, и его присутствие могло стать большим преимуществом.

Горная долина Серебряного озера, тянувшаяся с севера на юг, с восточной и западной стороны оказалась полностью непроходима, поэтому попасть в нее можно было только на севере через скальный коридор, откуда пришли белые, а на юге озеро изливало свои воды в ущелье.

Появления врага с юга не ожидалось, оттуда скорее должны были появиться дружественные навахи. Стало быть, там не нужны никакие меры предосторожности.

При внимательном взгляде на северные окрестности Серебряного озера можно было прийти к выводу, что раньше оно имело сток не на юг, а на север. Во всяком случае, озеро сбрасывало излишек своей воды в каньон. Но теперь между озером и каньоном вырос занимающий солидную площадь холм, очень похожий на плотину. Сама по себе плотина возникнуть не могла, а значит, предположение о том, что ее кто-то искусственно насыпал, лежало недалеко от истины. Руки, которые выполнили эту работу, давно обратились в прах, ибо все возвышение поросло деревьями, которым было определенно не менее полутора сотен лет. С какой целью ее соорудили? Существовали ли еще люди, способные ответить на эти вопросы?

Высланный Виннету отряд преодолел плотину, за которой начинался каньон. Последний в ширину едва достигал и десяти локтей, поначалу был пологим, а потом постепенно расширялся и врезался глубже в землю. Растительность, похоже, была только вблизи озера — очень быстро за плотиной исчезли деревья и кусты, а вскоре пропала даже трава.

Не проскакали они и десяти минут, как стены каньона превысили в высоту сто футов, а еще через четверть часа они, казалось, достигли неба. Здесь снова появились гладкие скальные обломки, сильно затруднявшие передвижение верхом. Когда минули три четверти часа, каньон вдруг сильно расширился — почти в два раза по сравнению с тем, каким он был прежде. Теперь не только сверху, но и снизу стены оказались рассеченными многочисленными трещинами. Проход выглядел как крытая галерея, в которой легко можно было спрятаться.

— Здесь мы остановиться, — произнес Маленький Медведь, скакавший впереди вместе с белыми. — Тут достаточно расщелин и пещер, в которых мы сможем найти укрытие.

— А лошадей отведем подальше, — заметил Дролл. — Тут в любой момент может начаться борьба, и их не должно быть видно.

Его предложение было разумным, и животных быстро увели. Пятьдесят пять человек спрятались по обеим сторонам прохода в углублениях и ложбинах. Белые оставили с собой Маленького Медведя, поскольку тот мог дать им любые необходимые сведения. Он серьезно и обстоятельно, как взрослый воин, справился о происшествиях последних дней и не сразу поверил, что навахи проиграли сражение. Тем больше была его признательность бледнолицым, пришедшим на помощь.

— Мои белые братья действовать как мужественные, но осмотрительные люди, — сказал он, — а навахи стать слепы и глухи. Они должны были победить, ибо юта не ожидать их. Если они спокойно пробраться в долину и наброситься на юта, то полностью их уничтожить, но они закричать раньше время и стрелять, а потому должны были отдать свой скальп. Теперь юта превосходить их, и если борьба прийти вблизи озеро, тогда…

— Тогда мы вставим свое словцо, — подытожил Дролл.

— Да, поговорим, — добавил также и Фрэнк. — Мне это по нраву, ибо я смогу опробовать на этих типах подаренное лордом ружье. Как же обстоит дело? Есть ли в каньоне другие проходы?

— Нет. Иметься только один — расщелина, через которая вы прийти в котел и которая юта не знать.

— А навахи?

— Лишь немногие из них. Им не прийти в голову воспользоваться этим путем, ибо он…

Индеец прервался, чтобы прислушаться — его острое ухо уловило шорох. Другие также его услышали. Звуки напоминали шарканье о камни усталой лошади. Через короткое время показался один-единственный всадник-навахо, чей конь едва мог двигаться. Человек был ранен, поскольку его одежда оказалась испачкана кровью, но, несмотря на это, он беспрерывно работал руками и ногами, чтобы новыми усилиями привести своего коня в чувство.

Маленький Медведь оставил укрытие. Как только навахо заметил его, он остановил животное и радостно крикнул:

— Уфф! Мой юный брат! Ожидаемые воины навахо уже подошли?

— Еще нет.

— Тогда мы погибли!

— Как может воин навахо дать себе погибнуть!

— Великий Дух оставил нас и повернулся лицом к псам — юта. Мы напали на них в Долине Оленей, чтобы задушить прямо там, но наши вожди потеряли разум — юта оказались сильнее. Мы выстояли, но сегодня утром большая группа присоединилась к нашим врагам. Они теперь во много раз превосходят нас и сильно теснят сзади.

— Уфф! Значит, вас уничтожили?

— Почти. В десяти ружейных выстрелах отсюда бушует борьба. Меня послали, чтобы позвать помощь с озера, ибо мы думали, что ожидаемые воины уже пришли. Но теперь наши люди погибли.

— Еще нет. Слезай с коня и отдохни! Помощь придет.

Каково было удивление раненого человека, когда он увидел пять десятков тимбабачей и четверых белых! Те не поняли сообщение навахо, ибо не владели языком, поэтому Маленький Медведь перевел слова гонца. Когда все остальные услышали, что произошло, Дролл сказал:

— Если так, то навахо нужно тотчас возвращаться. Пусть кто-нибудь быстро поскачет к ним и скажет, что мы примем их здесь. А второй должен мчать к озеру, чтобы привести наших людей и остальных тимбабачей.

— Что тебе взбрело в голову! — прервал его Хромой Френк. — По твоему плану навахи обречены!

— Почему? — удивился Дролл. — Ты думаешь, я не вестмен?

— И лучший вестмен может иметь худшие мысли. Навахи противостоят такой сверхсиле, что тотчас будут уничтожены, как только обратятся в бегство, ибо юта потом просто сомнут их. Безусловно, они должны остаться, должны держаться до последнего! О том, что будет дальше, мы позаботимся.

— Браво, Френк, ты прав! — согласился Горбатый Билл.

И Дядя Шомпол тоже вставил:

— Да, да, стоят пусть до последней крови,

Пока всех юта мы там не разгоним!

— Хорошо! — кивнул Френк, весьма удовлетворенный одобрением, которое он снискал. — Пускай воин тимбабачей быстро скачет к озеру и позовет на помощь, трое останутся здесь у лошадей, чтобы те не наделали глупостей, а мы все побежим что есть мочи на помощь навахам. Вперед!

Все тотчас было исполнено, как сказал Хромой Френк. Четверо белых во главе с храбрым Маленьким Медведем и тимбабачами помчались вперед так быстро, как позволяла плохая дорога. Они еще не удалились достаточно далеко, когда услышали выстрел, потом еще один. Как друзья, так и враги были вооружены преимущественно луками и стрелами, поэтому никаких ружейных залпов, кроме одиночных выстрелов, быть не могло. Спешившие на помощь тотчас услышали крики сражающихся и вскоре увидели их.

Да, с навахами дело обстояло худо. Большинство их лошадей погибли, и теперь они нашли единственное укрытие лишь за трупами животных, поскольку стены каньона в этом месте были совершенно гладкими и не позволяли скрыться за ними. Стрелы у навахов, похоже, заканчивались, ибо они пускали их редко и только когда могли хорошо прицелиться. Несколько самых смелых из них бегали вокруг, чтобы подобрать стрелы юта и послать их назад. Многочисленные юта заполнили всю ширину каньона, стоя рядами друг за другом; они боролись пешими, отведя своих лошадей назад, чтобы не подставлять их под выстрелы. Для навахов это оказалось большим счастьем, поскольку, если бы юта вскочили в седло и бросились бы на врагов, ни одного из них не осталось бы в живых.

Вдруг на миг смолк боевой клич — навахи увидели, что пришла подмога. Четверо белых совершенно открыто остановились прямо в центре каньона, когда юта оказались в области досягаемости их пуль, вскинули ружья, прицелились и выстрелили. Вой со стороны врага доказал, что пули не пролетели мимо. Еще четыре выстрела — снова яростный вой. Тимбабачи пригнулись и стали пробираться вперед, чтобы также открыть стрельбу.

Горбатый Билл считал, что все четверо не должны стрелять одновременно, поскольку во время перезарядки получалась слишком долгая пауза. Двое заряжали, двое стреляли — так было лучше, и все согласились с горбуном.

Очень скоро оказалось, что четверо стрелков с хорошими ружьями в состоянии задержать противника. Каждый их выстрел достигал цели. Юта, имевшие огнестрельное оружие, теперь целились не в навахов, а в белых, благодаря чему первые получили передышку.

Чуть в стороне от охотников на коленях стоял Маленький Медведь, он не хуже белых управлялся со своим ружьем и посылал в цель пулю за пулей. Юта отступили назад. Остались только воины с ружьями, но их пули не долетали, а подойти ближе они не рисковали. В этот момент Хромой Френк крикнул Маленькому Медведю:

— Мы впятером останемся здесь. Пусть навахи отступят за наши спины. Скажи им это!

Сын вождя повиновался, а краснокожие вскочили и помчались назад, чтобы расположиться в тылу бледнолицых. Отступившие индейцы представляли собой плачевное зрелище. Лишь теперь все увидели, какие потери они понесли. Их осталось шестьдесят человек, едва ли половина из них имела коней. К счастью, они смогли беспрепятственно отступить, поскольку оставшиеся тимбабачи не давали противнику передышки. Для юта было позором, что они не рискнули на быструю атаку всеми силами, но тогда многие из них оказались бы убитыми, а этого индейцы всегда избегают. Они предпочитают нападать в тот момент, когда нечего опасаться.

И такой момент, как показалось юта, очень скоро настал — навахи продолжали отступать, то же самое теперь проделали и белые с Маленьким Медведем, а потом и прикрывавшие их тимбабачи. Юта совершенно спокойно и уверенно бросились вдогонку. Они берегли свои стрелы и продолжали обстреливать противника из немногих ружей. Так одни шаг за шагом отступали, другие преследовали их, пока первые не достигли места, где они прятались вначале. Белые посоветовали быстро разбежаться в поисках ям и углублений. Маленький Медведь снова выступил в роли переводчика, и до сих пор теснимые врагом беглецы внезапно исчезли. Наконец, все были в безопасности, ибо находились в укрытии, в то время как юта не имели возможности спрятаться. Теперь можно было спокойно дожидаться помощи.

А помощь была уже в пути. Еще раньше Виннету вкратце рассказал Большому Медведю, что произошло в Долине Оленей, на что тот задумчиво ответил:

— Я предупреждать навахо. Я советовать им ждать, пока не собраться все их воины. Но они думать, что юта еще не объединились, и хотеть уничтожить их отряды поодиночке. Теперь их постигла та участь, которую они готовить врагам.

— И все же нет! — возразил Олд Шеттерхэнд, — Их не уничтожили.

— Ты думаешь? Я думать другое. Я знать места собрания юта. Когда навахо спасаться бегством из Долины Оленей, они могли много раз наткнуться на эти места и попасть в окружение. И даже если им удастся ускользнуть в горы, число юта от места к месту будет увеличиваться, и может легко случиться, что мы увидеть здесь, на Серебряном озере, тысячи их воинов. Я сомневаться, что навахо достигнут его при эти обстоятельства.

— А что будет потом с тобой? Посчитают ли юта тебя врагом?

— Да.

— Тогда ты находишься в большой опасности.

— Нет.

— Только потому, что имеешь здесь тимбабачей и ожидаешь нескольких навахов?

— Нет, я не полагаться ни на тех, ни на других, а только сам на себя.

— Я не понимаю тебя.

— Я не бояться и тысяча юта.

— Не могу взять в толк.

— Стоит мне поднять руку, и они все пропали. Один короткий миг убить их всех!

— Хм! Всех?

— Не веришь? Да, ты можешь что-то не понять. Вы, бледнолицые, очень умные люди, но до такой мысли никому из вас не дойти!

Старик сказал это гордым тоном. Взгляд Олд Шеттерхэнда прошелся по озеру, затем метнулся к горам, после чего губы охотника тронула легкая улыбка:

— Но ты тоже не из тех, кому в голову пришла эта идея.

— Нет. Кто сказать тебе это?

— Я сам.

— Ты хочешь сказать, что знать, почему я не бояться тысяча врагов?

— Да.

— Скажи!

— Я должен при этом выдать твою тайну?

— Ты не выдать ее, ибо не сможешь правильно угадать. Это тайна, которая теперь известна только двоим — мне и моему сыну.

— И мне!

— Нет! Докажи это!

— Хорошо! Итак, ты убьешь тысячу юта в один миг?

— Да.

— Если они находятся в каньоне?

— Да.

— И не воспользуешься никаким оружием?

— Нет.

— Совсем хорошо! Тогда это можно сделать только силами природы. Воздух или буря здесь ни при чем. Огонь? Тоже нет. Значит, с помощью воды!

— Твои мысли хороши, они умны, но больше тебе ни о чем не догадаться!

— Давай посмотрим! Где у тебя столько воды, чтобы погубить так много людей? В озере. А разве эти люди пойдут в озеро? Нет. Значит, озеро должно прийти к людям, оно должно внезапно влить свои потоки в каньон. Как? Между озером и каньоном стоит высокая крепкая плотина! Ну, в древние времена она не существовала, а была возведена позже, и при этом ее соорудили так, что она в любой момент может быть открыта и высушенный каньон мгновенно превратится в гигантский водоем. Я отгадал?

Вопреки спокойствию, которое индеец, и особенно вождь, должен хранить в любой ситуации, Большой Медведь едва не подпрыгнул и воскликнул:

— Ты знаешь все?

— Нет, просто я размышляю.

— Ты отгадать! Ты действительно это отгадать! Но откуда мне известна тайна?

— Ее передали по наследству.

— А как открываться плотина?

— Если ты позволишь мне разведать, я очень скоро отвечу и на этот вопрос.

— Нет, я не могу тебе позволять. Но сможешь ты отгадать, зачем соорудить плотина?

— Да.

— Ну?

— По двум причинам. Во-первых, для защиты. Завоеватели юга продолжали наступать с севера, и этот большой каньон был любимой их дорогой. Соорудили плотину для того, чтобы перегородить им путь и при случае внезапно спустить воду.

— А вторая причина?

— Сокровище.

— Сокровище? — глаза старика сверкнули, и он отступил назад. — Что ты о нем знаешь?

— Ничего, но догадываюсь о многом. Я смотрю на озеро, его берег, его окрестности и размышляю. Перед тем как воздвигли плотину, не было никакого озера, лежала лишь глубокая долина, через которую протекали ручьи, имеющиеся здесь, и сегодня они и вырыли этот каньон. Богатый народ жил здесь, он долгое время боролся с завоевателями, но люди понимали, что им придется уйти. Они зарыли свои драгоценности, свои священные сосуды где-то здесь, в долине, и соорудили плотину, образовав большое озеро, чья вода стала бы немым и надежным стражем этих сокровищ.

— Молчи, молчи, иначе откроешь все! — в ужасе повысил голос Большой Медведь. — Будем говорить не о сокровищах, а о плотине. Да, я могу ее открыть, я могу утопить тысячи и тысячи юта, если они оказаться в каньоне. Я должен это сделать, если они приходить?

— Ради всего святого, нет! Пока есть другие средства, чтобы одолеть их.

— Какие? Оружие?

— Да, и потом заложники, которые лежат там, в траве. Это знаменитейшие их вожди. Юта пойдут на большие уступки, чтобы спасти их. Поэтому мы схватили их и привели с собой.

— Позже мы должны отводить эти пленники в безопасное место.

— У тебя есть такое место?

— Да, там они смогут лишь есть и пить, и больше ничего. Мы доставить их туда.

Пленным освободили руки, они получили мясо и воду, после чего снова были связаны. Затем с помощью нескольких тимбабачей их перенесли в стоявшие у берега каноэ. Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд и Виннету также отправились на другую сторону. Они были любознательны и хотели взглянуть на дивную постройку изнутри.

Та была одноэтажной и внутри имела два разделенных стенами помещения. В одном находился очаг, а другое служило жилой комнатой. Обстановка жилого помещения была чрезвычайно бедной — гамак и примитивное ложе. И все!

— Здесь должны оставаться пленные? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Нет, тут не так безопасно. Есть другое, лучшее место.

Большой Медведь отодвинул в сторону ложе, основание которого состояло из поперечин с растянутыми над ними тростниковыми циновками и покрывалами. Под ложем зияло четырехугольное отверстие, через которое вниз вел толстый древесный ствол, имевший вместо ступеней зарубки. Вождь спустился вниз, Олд Шеттерхэнд последовал за ним, а другие должны были спустить пленников.

Через отверстие внутрь напоминающего подвал помещения падал свет, и Олд Шеттерхэнд легко мог ориентироваться. Помещение было больше жилой комнаты. Выложенные из необожженного кирпича стены не имели ни дверей, ни отверстий. Когда охотник постучал в одну из них, раздался пустой звук. Похоже, за ней находился второй подвал, который, наверное, лежал под местом очага в верхней комнате. Дальнейшего прохода вниз нигде не было видно.

Пленных спустили вниз и положили рядом друг с другом. Олд Шеттерхэнд опасался, что им может не хватить воздуха. Когда он спросил об этом, Большой Медведь ответил:

— Воздуха им хватит. Здесь, с крыши этого дома, вниз, через стены, вести отверстия — древние жители вставлять пустотелый кирпич. Они очень хорошо знать, что делать.

Олд Шеттерхэнд несколько раз, как бы непроизвольно, а на самом деле с умыслом, потоптался по полу. Пол подвала «звучал» также пусто. Наверняка, остров возник прежде, чем появилось озеро, и потом был обнесен крепкими, непроницаемыми для воды земляными и каменными стенами. Может быть, тут, внизу, на дне острова, и хранились сокровища?

На дальнейшие обследования времени не оставалось, ибо был положен последний пленник, и вождь снова поднялся наверх. Олд Шеттерхэнд должен был следовать за ним. Под крышей постройки висели большие куски высушенного и копченого мяса. Часть его оттуда перенесли в большое каноэ и быстро отчалили от острова. Когда каноэ уткнулось в противоположный берег, на взмыленном коне показался гонец, посланный за помощью. Тимбабачи и Большой Медведь никак не могли поверить, что враги уже рядом. Все схватились за оружие и поспешили к лошадям.

Эллен, естественно, должна была остаться, но не без защиты. Никто не хотел уклониться от схватки с юта, и, в конце концов, роль стража должен был исполнить ее отец, который всегда оставался с ней в момент опасности. Большой Медведь посоветовал ему грести с дочерью к острову, поскольку там было безопаснее всего. На озере больше никто не остался. Хотя, пожалуй, страшного ничего не было, все же осторожность не помешала бы. Батлер сел с девочкой в каноэ, взял с собой свое оружие и оттолкнулся от берега в тот момент, когда другие ускакали прочь.

Те вовсю гнали своих животных, они мчали галопом, не разбирая дороги, и через четверть часа покрыли путь, на который первому отряду потребовалось три четверти. Там они наткнулись на оставленных коней. Совсем рядом звучали выстрелы. Всадники спрыгнули вниз и, также оставив лошадей, молниеносно разделились на две группы, пробрались вдоль стен незамеченными и скрылись в скальных расщелинах, послуживших укрытием для их друзей.

Естественно, те обрадовались быстрому прибытию подмоги. Улучив момент во время перестрелки, Горбатый Билл рассказал, что произошло, а Хромой Френк снова возгордился похвалой, которую ему воздали по окончании рассказа.

Юта все еще полагали, что имеют дело только с теми, кого видели. Им казалось, что решительными и неожиданными действиями они смогли бы положить конец борьбе и хотели в ближайшее время что-то предпринять. Защитники каньона, лежавшие впереди в укрытии, заметили, что юта собрались вместе, и тотчас сообщили об этом остальным. Таким образом, люди были готовы к встрече.

Внезапно раздался дичайший вой, и юта двинулись вперед. Но не прошло и двух минут ожесточенной пальбы с обеих сторон, как они откатились назад и исчезли из поля зрения, оставив лежать множество мертвых и раненых. Олд Шеттерхэнд стоял за скальной колонной и вел прицельный огонь, но при этом не убивал противников, а только ранил их, делая неспособными к борьбе. Как только юта отступили, он заметил, что тимбабачи кинулись скальпировать павших, их вождь был с ними.

— Стой! — крикнул охотник громовым голосом. — Оставьте их!

— Почему? Их скальпы принадлежат нам! — в растерянности ответил Длинное Ухо.

При этом он уже вытащил свой нож и нагнулся, чтобы срезать с головы одного из раненых кусок кожи. В следующий миг Олд Шеттерхэнд уже стоял рядом, а дуло его револьвера было направлено в голову тимбабача.

— Если сделаешь надрез, я пристрелю тебя! — предупредил охотник.

Длинное Ухо не имел, пожалуй, желания оказаться застреленным, потому он выпрямился и миролюбиво произнес:

— Что можешь ты иметь против? Юта также скальпировали бы нас.

— Если бы я был рядом, они бы не сделали так. Я не потерплю этого, по меньшей мере, пока они еще живы.

— Тогда пусть они оставят себе свои скальпы, но с мертвых я их сниму!

— По какому праву?

— Я не понимаю тебя! — воскликнул пораженный краснокожий. — Убитый враг должен быть оскальпирован!

— Здесь лежат много врагов. Разве ты всех их победил?

— Нет. Я попал в одного, — начал юлить вождь.

— В какого?

— Не знаю.

— Он мертв?

— Этого я тоже не знаю.

— Итак, покажи того, кого убила пуля твоего ружья, и ты будешь иметь право снять с него скальп, но скорее, нет!

Вождь с ворчаньем отступил в укрытие, и его люди безмолвно последовали за ним. Вдруг снизу, там, где снова собрались юта, раздался крик. Поскольку охотник находился среди тимбабачей, юта не могли его рассмотреть, теперь же он один стоял посреди ущелья с оружием в руках, и они узнали его:

— Олд Шеттерхэнд! Волшебное ружье!

Для них было непостижимо, как этот человек мог находиться здесь. Его присутствие напрочь лишало их мужества. Тем больше отваги показывал он. Он медленно зашагал вперед, приближаясь к ним, и крикнул, когда оказался в том месте, откуда они могли хорошо его слышать:

— Заберите мертвых и раненых! Мы отдаем их вам!

Наступила пауза, после чего показался один из предводителей.

— Вы будете в нас стрелять! — не спрашивал, а утверждал он.

— Нет.

— Ты говоришь правду?

— Олд Шеттерхэнд никогда не лжет!

При этом он развернулся и зашагал в укрытие.

Как бы вероломны ни были юта, к этому охотнику, к этому бледнолицему, они не испытывали ни капли недоверия. К тому же, индеец считает большим позором оставлять на произвол судьбы своих мертвых, а тем более, раненых. Поэтому юта выслали вперед для проверки только двух человек, которые медленно приблизились, подняли одного раненого и отнесли его прочь. Они вернулись снова и сделали то же самое со вторым. Когда и теперь не было никаких враждебных действий, юта поверили, и их пришло больше. Олд Шеттерхэнд снова вышел из укрытия — краснокожие испугались и хотели было бежать. Но он крикнул им:

— Стойте! С вами ничего не случится!

Они нерешительно остановились, а он подошел к ним совсем близко и спросил:

— Сколько вождей теперь с вами?

— Четверо.

— Кто из них самый знатный?

— Нанап-веррентон, Старый Гром.

— Скажите ему, что я хочу с ним говорить! Пусть он пройдет половину пути, я пройду другую, и мы встретимся посередине ущелья. Оружие брать с собой не будем.

Индейцы ушли и тотчас принесли ответ:

— Он придет, и с ним еще три вождя.

— Меня будут сопровождать только двое, которых он, возможно, узнает. Как только вы будете готовы, пусть вожди идут сюда.

Вскоре четверо юта приблизились с одной стороны, а Олд Шеттерхэнд с Файерхэндом и Виннету — с другой. В центре они встретились, обменялись приветствиями и сели на землю напротив друг друга. Гордость запрещала краснокожим тотчас начинать разговор. Черты их лиц невозможно было рассмотреть из-за толстого слоя боевой раскраски, но их взгляды выражали удивление, когда они заметили рядом с Олд Шеттерхэндом двух знаменитостей. Так они сидели, временами глядя друг другу в глаза, и молчали, пока наконец самый старый краснокожий — именно Старый Гром, не потерял терпение и не решил заговорить. Он поднялся, полностью распрямил свою исполненную достоинства фигуру и начал:

— Когда большие земли еще принадлежали сыновьям Великого Маниту и у нас не было никаких бледнолицых…

— Вы, конечно, можете тут держать свои речи столько, сколько хотите, — прервал его Олд Шеттерхэнд, — но бледнолицые любят говорить кратко, они не собираются изменять своей привычке и теперь.

В своем потоке красноречия краснокожий едва может остановиться. Подобные разговоры отняли бы, возможно, целые часы, если бы Олд Шеттерхэнд не сократил вступление. Старый индеец бросил на него полуудивленный-полугневный взгляд, сел снова и сказал:

— Старый Гром — знаменитый вождь. Он насчитал больше зим, чем Олд Шеттерхэнд, и не в его обычае позволять перебивать себя молодому человеку. Если бледнолицые хотят меня оскорбить, им не нужно было меня звать! Я сказал. Хуг!

— Я не имел намерения обидеть тебя. Человек может быть стар, но иметь опыта меньше, чем более молодой. Ты хочешь говорить о временах, когда еще не было ни одного бледнолицего, но мы собираемся говорить о сегодняшнем дне. Если я тот, кто вызвал тебя, значит, я и должен быть первым, кто скажет, чего он хочет. Я сказал. Хуг!

Олд Шеттерхэнд расставил все по своим местам. Он дал понять краснокожим, что он тот, кто имеет право требовать. Индейцы молчали, и поэтому он продолжил:

— Ты назвал мое имя и знаешь меня. Знаешь ты также и двух воинов, которые сидят здесь рядом.

— Да. Это Олд Файерхэнд и Виннету, вождь апачей.

— Тогда ты должен знать и то, что мы всегда были друзьями красных людей. Ни один индеец не может сказать, что мы покарали невиновного. Мы часто отказывались от нашей справедливой мести и прощали, когда должны были наказывать! Почему вы преследуете нас?

— Потому что вы наши враги.

— Это неправда. Большой Волк взял нас в плен, хотя мы не были его врагами. Он неоднократно посягал на нашу жизнь и не раз нарушал слово. Мы вынуждены были защищаться от юта, чтобы спасти свои жизни.

— Разве не вы убили в Лесу Воды Старого Вождя? Разве не вы взяли в плен других вождей и воинов?

— Опять только для того, чтобы спастись.

— А теперь вы среди навахов и тимбабачей, наших врагов!

— Так получилось. Нам нужно было пройти к Серебряному озеру, и мы встретили их здесь. Мы слышали, что между вами и ими вырыт топор войны, а потому поторопились утвердить мир.

— Мы хотим мести, а не мира, тем более из ваших рук!

— Примете вы его или нет — дело ваше, но мы считаем своим долгом предложить.

— Мы победители!

— Раньше — да, но теперь — нет. Вы тяжело были обижены — мы знаем это, но с вашей стороны несправедливо мстить невиновным. Наша жизнь неоднократно ставилась на карту. Если бы вам удалось схватить нас, мы долго умирали бы у столбов пыток, как и другие бледнолицые в Долине Оленей.

— Что ты знаешь об этом?

— Все. Мы похоронили этих людей.

— Так ты был там?

— Да. Мы были у вас в самом центре вашего лагеря. Мы слышали, что говорили юта, видели, что они делали. Мы стояли под деревьями, когда пришли навахи, и видели, как вы оттуда их прогнали.

— Это невозможно, это неправда!

— Ты знаешь, что я не лгу. Спросите вождей юта, которые были при этом.

— Они исчезли.

— Куда?

— Мы не знаем!

— Они были убиты навахами? — осведомился Олд Шеттерхэнд.

— Нет. Мы так думали, но не нашли их тел. Потом мы решили, что они были взяты в плен, но мы шли за ними по пятам и ни одного пленника у навахов не видели, зато многие из них оказались в наших руках. У навахов нет вождей юта!

— Но не могли же они исчезнуть!

— Великий Дух взял их к себе.

— Нет. Великий Дух и знать ничего не хочет о таких вероломных и лживых людях. Он отдал их в наши руки.

— В ваши руки?

— Да, во власть бледнолицых, которых они хотели погубить.

— Твой язык лжив, он говорит такие слова, чтобы вынудить нас заключить мир.

— Да, я хочу и буду вынуждать вас заключить мир. Я говорю правду. Когда мы вечером были в Долине Оленей, мы взяли в плен трех вождей.

— И этого не заметили воины?

— Никто не смог заметить или услышать. Мы свалили их на землю, не дав опомниться. Или меня зря зовут Олд Шеттерхэндом?

— Это неправда. Тебя должны были видеть.

— В Долине Оленей есть укрытие, которое знаем мы, но не знаете вы. Я хочу доказать тебе, что говорю правду. Что это?

Охотник вытащил из сумки тонкий шнурок, унизанный украшениями, вырезанными из раковин моллюсков, и поднес к лицу вождя.

— Уфф! — не смог сдержаться Старый Гром. — Вампум Желтого Солнца! Я его хорошо знаю.

— А это?

Охотник вытащил еще один шнурок.

— Вампум вождя Четыре Бизона! Я тоже его знаю.

— А этот, третий?

Когда Олд Шеттерхэнд показал еще и третий вампум, слова застряли в горле старика. Он сделал какое-то непроизвольное движение и буквально вытолкнул из себя:

— Ни один воин не даст своего вампума другому добровольно. Для него вампум — самое святое! Кто владеет чужим вампумом, тот либо убил, либо взял в плен его хозяина. Трое вождей еще живы?

— Да.

— Где они?

— У нас в плену и хорошо охраняются.

— На Серебряном озере?

— Ты спрашиваешь слишком много. Подумай, кто, кроме них, еще находится у нас? Известные и храбрые воины, которые позже, конечно же, станут вождями.

— Что вы хотите с ними сделать?

— Жизнь за жизнь, кровь за кровь! Заключите мир с навахами и тимбабачами, тогда мы освободим пленных!

— У нас тоже есть пленные. Обменяемся: человека на человека!

— Или ты считаешь меня мальчишкой и думаешь, будто я не знаю, что один вождь обменивается по меньшей мере на тридцать воинов? Обдумай мое предложение, и ты поймешь, что лучше вернуть свободу вашим предводителям, чем убить еще сотню или две сотни врагов.

— А добычу ты не считаешь?

— Добычу? Хо! О добыче не может быть и речи, поскольку у вас ее не будет — вы больше не победите. Теперь против вас стоим мы, пятьдесят белых охотников. Мы были пленниками юта, но посмеялись над ними — они вынуждены были нас отпустить и даже дать в придачу своих вождей. Нам удалось такое, даже когда мы лежали связанные. Что мы сможем, когда свободны и никто не стоит у нас на пути! Я скажу тебе одно — если ты не заключишь с нами мир, мало кто из вас снова увидит родные вигвамы!

По лицу Старого Грома было видно, что последнее замечание не прошло бесследно. Он угрюмо опустил глаза. Олд Шеттерхэнд продолжил, не давая вождю опомниться:

— Ваши вожди хотели отнять наши жизни, теперь они оказались в наших руках, и мы не только имели право, но даже должны были их убить! Мы не сделали этого, ибо желаем добра им и вам. Если мы теперь советуем вам заключить мир, то так же желаем вам добра, поскольку точно знаем, что разобьем вас. Решайся, или будет слишком поздно!

Тут решительно поднялся Олд Файерхэнд, распрямив свою гигантскую фигуру:

— Хо! К чему слова, если у нас есть оружие! Пусть Старый Гром нам сейчас же скажет — хочет он войны или мира. А как поступать потом, мы знаем и дадим ему то, что он пожелает — либо жизнь, либо смерть!

Это подействовало, поскольку тотчас прозвучал ответ:

— Так быстро мы не можем решиться.

— Почему нет? Вы мужчины или скво?

— Мы не бабы, а воины! Но мы должны сначала поговорить с нашими людьми.

— Если вы действительно вожди, это вовсе не нужно. Я вижу, что вы хотите выиграть время, чтобы замыслить какую-нибудь хитрость, поскольку таков ваш обычай, но никакие уловки не помогут вам против нашей силы!

— Пусть Олд Файерхэнд говорит спокойно, как и мы, которые ему спокойно отвечаем. Человеку не подобает иметь кипящую кровь! Мы пойдем и обдумаем, что должны делать.

— Тогда подумай, что через полчаса наступит ночь!

— Мы и ночью сможем сказать о том, что решили. Если кто-то из нас или вас захочет говорить первым, пусть выстрелит, а потом громко крикнет. Ему ответят. Я сказал. Хуг!

Старый Гром поднялся, слегка кивнул и гордо удалился, другие последовали его примеру.

— Мы снова умничаем, как в прошлый раз! — в сердцах разошелся Олд Файерхэнд.

— Мой брат говорил слишком гневно, — произнес Виннету спокойно, как и всегда. — Он должен был позволить договорить Олд Шеттерхэнду. Старый Гром был в раздумье и начал колебаться.

Файерхэнд, казалось, осознал, что упрек небезоснователен, ибо не возражал. Когда они вернулись, Длинное Ухо сразу задал вопрос:

— Юта было четверо. Почему вы пошли только втроем?

— Потому что и троих достаточно, — неприветливо ответил Олд Файерхэнд.

— Я тоже вождь и принадлежу к совету так же, как и вы.

— Это ни к чему — нам не нужен четвертый.

Длинное Ухо смолчал, но затаил злобу. С момента прибытия белых он вообще находился в дурном расположении. Сначала его опозорил Дролл, а потом и Олд Шеттерхэнд, помешав ему скальпировать юта, тяжело оскорбил его перед своими людьми. Вождь был трусом, поскольку открыто никому не возражал, но гнев, который он старался не показывать, накрепко засел в его душе.

Смеркалось, и вскоре ночь вступила в свои права. Хотя не предполагалось, что юта рискнут напасть, все же меры, чтобы не допустить неожиданного нападения, были необходимы — требовалось выставить посты. Длинное Ухо добровольно со своими людьми вызвался взять это на себя, и ему не смогли отказать. Но чтобы ничего не упустить, Олд Шеттерхэнд сам указал тимбабачам их места и строго приказал не покидать их.

С вождем было пять человек, которых выставили поперек каньона в одну линию. Как только это было сделано, Олд Шеттерхэнд лег на землю и пополз вперед, чтобы по возможности подслушать неприятеля. Это ему удалось, хотя юта и выставили трех часовых, но те не заметили охотника. Он даже рискнул пробраться между ними и увидел потом, что враги раскинули свой лагерь в том месте, где каньон начинал внезапно расширяться. Оглядев лагерь, удовлетворенный охотник повернул назад.

Длинное Ухо, бывший в цепи часовых самым крайним справа, заметил, что охотник ходил на разведку. Его рассердило то, что белый ему не доверял. Он, вождь краснокожих, понимал в этих делах непременно больше, чем бледнолицый. Злоба глодала его душу, он хотел показать этим белым, что он важная персона, без которой нельзя обойтись. А что, если краснокожие что-то замышляли и ему удалось бы подслушать их! Внезапная мысль не давала ему покоя, и, в конце концов, он решился. Вождь пополз вперед, все дальше и дальше. Но все оказалось труднее, чем он представлял, ибо круглые камни выскальзывали из-под его длинных конечностей. Он вынужден был больше смотреть под себя, нежели перед собой. В какой-то миг, когда из-под его ноги снова выскочил камень, рядом внезапно появилось что-то темное и перед ним тоже. Две крепкие руки, как железные клещи, сдавили ему горло, а две других обхватили тело — его дыхание остановилось, и он потерял сознание.

Когда Длинное Ухо пришел в себя, он лежал между двумя мужчинами, приставившими к его обнаженной груди острия ножей. Его руки и ноги были связаны, а во рту торчал кляп. Вождь задвигался, что сразу заметил третий, сидевший у него в изголовье. Последний тихим голосом сказал, положив тимбабачу руку на голову:

— Мы узнали Длинное Ухо. Я Старый Гром. Если Длинное Ухо умен, с ним ничего не случится, но если он глуп, то вкусит клинок, который чувствует сейчас на своей груди. Пусть он мне кивком даст понять, слышит ли он мои слова!

Пленный вождь кивнул. Теперь он находился между жизнью и смертью и, само собой, выбирал жизнь. Он вдруг почувствовал большое удовлетворение при мысли о том, что у него есть возможность отомстить этим гордым, возомнившим о себе белым за пренебрежение и нанесенные ему обиды.

— Пусть Длинное Ухо и дальше даст понять, будет ли он говорить тихо, если я выну из его рта кляп, — продолжал предводитель юта.

Тот снова кивнул, и кляп тотчас был удален, но Старый Гром предостерег:

— Если ты заговоришь громко, то умрешь. Но если ты станешь нашим союзником, я тебе все прощу, и ты получишь часть нашей добычи. Ответь мне!

Добыча! При этом слове в голову тимбабачу закралась мысль, большая и поистине драгоценная. Как-то он подслушал разговор между Медведями, разговор, который до сих пор звучал в его ушах почти дословно. Добыча! Да, такая добыча, которую еще никогда не сулило ни одно сражение! С этого момента он был предан юта душой и телом.

— Я ненавижу и презираю этих белых, — ответил он. — Если ты мне поможешь, мы уничтожим их.

— И Медведя тоже?

— Да. Но мои воины должны остаться живыми!

— Обещаю тебе это. Но почему ты раньше был моим врагом?

— Потому что не знал тогда всего, что знаю сейчас. Бледнолицые так оскорбили меня, что я должен умыться их кровью!

— Тебе это удастся. Но сперва я посмотрю, честен ли ты со мной или хочешь обмануть.

— Я буду верен тебе и докажу это лучше, чем ты думаешь.

— Скажи мне сначала — правда ли, что бледнолицые взяли в плен наших вождей?

— Правда. Я их видел.

— Тогда эти псы в союзе со Злым Духом, иначе им не удалось бы подобное, поскольку простому человеку это невозможно! Где находятся вожди юта?

— В доме на острове.

— Кто их охраняет?

— Один-единственный бледнолицый и девчонка, его дочь.

— Это правда? Один человек и ребенок крепко держат стольких храбрых и знаменитых воинов юта! Ты лжешь!

— Я говорю правду. Пленники связаны.

— Тогда в это еще можно поверить. Ну, хорошо, это на острове, а сколько воинов находятся на берегу?

— Ни одного.

— Да где твой разум?

— Там были белые и мои тимбабачи, больше никто. Но они все поскакали в каньон, чтобы бороться с вами.

— Какая неосторожность! И я должен в это поверить?

— Это не беспечность, ибо белые псы уже считают тебя безвредным, поскольку уверены, что без их знаний ты не сможешь прийти к озеру.

— А это возможно?

— Да. Именно этим я могу тебе доказать, что честен с тобой.

— Уфф! Разве путь наверх в этот каньон не единственный? Есть еще один?

— Да. Если хочешь, я проведу тебя.

— Где эта тропа?

— Внизу, недалеко отсюда, между двумя скальными столбами есть проход, по которому можно попасть в глубокий скальный котел, откуда к озеру ведет ущелье. Я прошел этот путь вместе с Большим Медведем.

— И на озере действительно нет ни одного воина?

— Нет, если не придут две сотни навахов, которых все еще ждут.

— Их пока нет, иначе они тотчас поспешили бы сюда, в каньон, чтобы бороться против нас. Сколько нужно, чтобы отсюда тем, другим, путем достичь озера?

— Три часа.

— Это много, слишком много!

— Но награда очень велика — все враги падут от твоих рук, ты освободишь своих вождей и воинов, и…

Он запнулся.

— И… Говори дальше! — потребовал юта.

— …и, кроме того, ты найдешь такую добычу, которую не получал еще никто!

— Добычу? У навахов? Ты говоришь об их конях и оружии? Ведь больше у них ничего не найти.

— Я говорю не о навахах, а о двух Медведях и их Серебряном озере, на дне которого хранятся несметные богатства. Там в огромных количествах есть то, что бледнолицые называют золотом, серебром и драгоценными камнями.

— Кто тебе это внушил?

— Никто. Я сам это слышал от обоих Медведей. Вечером в темноте я лежал под деревьями. Они пришли и остановились, не зная, что я был рядом. И тут они заговорили об этих огромных сокровищах.

— Как же они оказались в озере?

— Народ, который давно жил здесь и потом был покорен, хранил их там.

— Так они давно погибли. Как их заполучить, если они лежат на дне озера? Озеро нужно вычерпать!

— Нет. Там, где теперь озеро, раньше была сухая долина. Тот народ построил башню, чья вершина и есть этот остров. От башни вырыли большой проход, который шел через долину и заканчивался там, где теперь начинается каньон. Затем соорудили крепкую широкую плотину, чтобы вода больше не могла течь на север. Долина наполнилась водой, и образовалось озеро, из которого теперь вершина башни торчит как остров. Когда озеро переполняется, вода стекает на юг. Но выход из прохода закрыт камнями.

— Это все правда?

— Да. Я убедился сам, когда тайно убрал камни и осмотрел подземный ход. Там, где он начинается, лежат факелы, которые необходимы для освещения пути, ведущего по дну озера к острову, к башне, в самом низу которой лежат сокровища. Кроме того, через этот проход можно спустить воду и погубить возможных врагов, оказавшихся в каньоне. Вода по проходу проникнет внутрь башни, выливаясь в каньон, и тогда все, что там есть, должно потонуть.

— Уфф! Это было бы нам на руку! Если бы мы смогли утопить всех бледнолицых!

— Этого я сделать не позволю — тогда потонут и мои воины.

— Это верно. Но если все действительно обстоит так, как ты говоришь, белые все равно погибнут. Посмотрим, откровенен ты или нет. Теперь ты хочешь вести нас к озеру?

— Да, я готов сделать это. Но какую часть получу я?

— Это я определю, когда буду уверен, что ты сказал мне правду. Я развяжу тебя и прикажу дать коня. Но при малейшей попытке к бегству ты умрешь!

Вождь громко отдал приказ, и вскоре юта уже скакали по каньону обратно, сначала, естественно, с величайшей осторожностью, чтобы не вызвать ни малейшего шума. Они достигли места, где белые свернули из каньона в скальный котел, и последовали в том же направлении.

Путь ночью был намного труднее, чем днем, но краснокожие имели глаза кошек, да и их кони легко находили дорогу. Они прошли вверх по кривой равнине, спустились на другой стороне в котел, а потом въехали в скальный лабиринт — точно так, как проскакали белые. Последняя половина пути стала легче, ибо выглянула луна и теперь освещала дорогу.

По приблизительным оценкам Длинного Уха прошло три часа, когда юта прибыли к месту, где росли деревья. Они остановились и выслали вперед разведчиков, которые должны были узнать, можно ли идти дальше. Не прошло и пяти минут после их ухода, как раздался выстрел и тут же еще один. Через короткий промежуток времени они вернулись, неся на руках одного из своих. Он был мертв.

— Бледнолицых больше нет в каньоне, — сообщили разведчики, — они спрятались у выхода к озеру и выстрелили в нас. Нашему брату пуля пробила сердце. Он был так неосторожен, что попал под свет луны.

Эта новость пробудила у Старого Грома недоверие. Он полагал, что был обманут Длинным Ухом, и думал, что тот состоит в сговоре с белыми, а те поручили ему позволить схватить себя, чтобы потом он смог привести юта под пули. Но Длинному Уху удалось рассеять эти подозрения. Он доказал, что вовсе не собирался этого делать, и добавил:

— Бледнолицые намного слабее вас и не считали себя в безопасности в темноте каньона, поэтому они вышли к озеру, где, они думают, вы не сможете на них напасть. Вход в долину так узок, что его легко защищать, и вам этой ночью не удастся завладеть им силой, но вы можете зайти с тыла.

— Как это?

— Через проход, о котором я тебе говорил. Он выходит в нескольких шагах отсюда. Мы отбросим прочь камни, откроем его и спустимся внутрь. Если зажжем факелы, то легко сможем по нему следовать, достигнем башни, поднимемся внутри наверх и выйдем на острове. Там всегда имеются несколько каноэ, в которых мы подгребем к берегу озера, окажемся в тылу у противника и легко одолеем его. К тому же, мои тимбабачи, как только я им прикажу, станут на нашу сторону.

— Хорошо! Половина наших воинов останется здесь, а другая последует за нами в проход. Покажи нам его!

Юта спешились. Длинное Ухо повел их в сторону, к месту, откуда каньон брал свое начало. Там, у скалы, была сложена груда камней.

— Эти камни нужно убрать, — пояснил тимбабач, — тогда вы увидите отверстие.

Груда быстро была разобрана, и действительно, показалась темная дыра в пять локтей шириной и в три высотой. Вожди ступили внутрь и на ощупь нашли целый запас факелов, которые были вымазаны оленьим и бизоньим салом. С помощью трута тотчас разожгли огонь и подожгли факелы, после чего поделили их между собой. Потом все протиснулись в проход.

Там царил затхлый воздух, но сырости не чувствовалось. Должно быть, весь проход был выложен очень крепким камнем, покрытым сверху тщательно утрамбованным, толстым слоем земли, а потому до сих пор не пропускал озерную воду.

Чтобы не слишком долго дышать этим воздухом, который от чада факелов становился еще хуже, они как можно быстрее продвигались вперед, пока через показавшееся бесконечным время не очутились в широком зале, вдоль стен которого штабелями лежали закутанные в циновку тюки.

— Тут должен быть самый нижний этаж башни, а значит, и острова, — произнес Длинное Ухо. — Может, в этих тюках сокровища, о которых я говорил? Давайте посмотрим!

— Хорошо, — согласился Старый Гром. — Но долго мы не задержимся — надо поспешить выбраться на остров. Позже у нас будет еще много времени.

Когда они удалили обертку с одного из тюков, то увидели блеснувшую в свете факелов фигурку идола. Одна лишь эта фигурка представляла собой целое состояние. Цивилизованный человек потерял бы рассудок от радости, но краснокожие, в общем, остались равнодушными. Натянув снова циновку на идола, они стали подниматься выше.

Наверх вели прорубленные в камне узкие ступени, не очень напоминавшие нашу лестницу и рассчитанные только на одного человека, поэтому краснокожие вынуждены были взбираться друг за другом гуськом.

Длинное Ухо поднимался впереди, освещая путь факелом. Он еще не достиг верхней ступени этого этажа, как снизу раздался крик, за которым тотчас последовал многоголосый ужасный вой. Длинное Ухо остановился и глянул вниз. То, что он увидел, едва не заставило его душу уйти в пятки. Из прохода, в котором находилось еще много юта, клокочущим водоворотом быстро поднималась вода. Факелы бросали полосы света на темный бурлящий поток, уже внизу достигший половины человеческого роста и с ужасной скоростью стремившийся наверх. Те, кто находились в проходе, погибли — всех их тотчас поглотила вода. И те, кто еще не стоял на ступенях, также были обречены. Они толкались, пытаясь подняться — каждый искал наверху спасение, но один увлекал вниз другого. Многие даже побросали факелы, чтобы двумя руками защищаться от своих соплеменников. Время шло, но никому так и не удалось удержаться на ступенях. При этом уровень воды поднимался так быстро, что через минуту после того, как раздался первый крик, вода уже была по шею. Поток поднял людей, которые пытались удержаться на поверхности, напрасно борясь со смертью и друг с другом.

Только у пятерых или шестерых, оказавшихся уже довольно высоко, среди которых находился и Старый Гром, пока еще был шанс ускользнуть. У них имелся только один факел, который нес поднимающийся впереди тимбабач. Узкое отверстие вело через потолок на следующий этаж, откуда дальше, ввысь, поднимались точно такие же ступени.

— Дай мне огонь и пропусти вперед! — кричал охрипшим голосом предводитель юта, не давая тимбабачу подняться первым.

Он схватился за факел, но Длинное Ухо не отдал его. Вокруг огня началась возня, продолжавшаяся достаточно долго, а вода тем временем продолжала прибывать. Через отверстие она проникла уже и на этот этаж. Пространства было мало — этаж оказался намного теснее нижнего, поэтому поток поднимался вверх с десятикратной быстротой.

Длинное Ухо, будучи моложе и сильнее Старого Грома, вырвался из его рук и сильным толчком сбросил предводителя юта в воду. Но теперь к нему устремились остальные. У него не было оружия, и он мог защищаться только одной свободной рукой. Один из стоявших в воде индейцев уже прицелился в него из ружья, но тут вождь тимбабачей крикнул:

— Стой, иначе я брошу огонь в воду, и тогда все вы погибнете! Вы не увидите, куда нужно подниматься, и вода поглотит вас!

Это подействовало, поскольку юта согласились, что смогли бы спастись только при свете. Теперь они стояли в воде почти по бедра.

— Тогда держи факел, пес, и поднимайся первым! — прошипел разъяренный Старый Гром. — Но потом ты искупишь свою вину!

Вождь тимбабачей уже стоял на одной из ступеней и поспешил дальше. Снова ему удалось через узкое отверстие попасть на следующий этаж. Угроза старика была серьезной, и Длинное Ухо, пока поднимался, не переставал о ней думать. Он понимал, что, если юта погибнут в потоке, ему потом вообще ничего не грозит. Поэтому, выбравшись из отверстия, он остановился и посмотрел вниз. В дыре показалась голова Старого Грома.

— Ты назвал меня псом и хочешь отомстить мне?! — крикнул ему тимбабач. — Ты сам пес и умрешь как собака! Ныряй в воду!

Он с такой силой пнул юта ногой в лицо, что старик отшатнулся и исчез в отверстии. В следующий миг показалась голова следующего индейца, в шуме потока не услышавшего слов тимбабача. Он точно так же получил пинок и упал вниз. То же самое произошло и с третьим, у которого не было выбора между водной стихией и вождем тимбабачей — он собирался с ним схватиться, но не успел. Больше никто не появлялся, поскольку вода смыла остальных со ступеней и теперь уже клокотала в отверстии. Тимбабач единственный остался в живых.

Он поднимался выше и выше, преодолев еще один этаж, а вода неотступно следовала за ним по пятам с той же быстротой. Вдруг он почувствовал, что воздух стал чище, а подъем — совсем узким. Ступени кончились, и он увидел приставленный к стене вместо лестницы древесный ствол с зарубками. Он уже поставил ногу на насечку, чтобы взобраться наверх, но тут, словно с небес, раздался голос:

— Стой, оставаться внизу, иначе я пристрелить тебя! Юта хотеть нас уничтожить, теперь они сами все погибнуть, и ты, как последний из них, должен умирать!

Это был голос Большого Медведя. Тимбабач сразу узнал его.

— Я не юта! Не стреляй! — в ужасе закричал он.

— Кто же ты?

— Твой друг, вождь тимбабачей.

— А, Длинное Ухо! Так ты первым заслужить смерть, ибо изменить нам. Ты предатель!

— Нет, нет! Ты ошибаешься!

— Я не ошибаться. Ты каким-то образом проникнуть в моя тайна и сообщить ее юта. Теперь ты утонуть так же, как утонуть они.

— Я не предатель! — старался уверить старика краснокожий, поскольку вода поднялась ему уже до колен.

— Не лги!

— Дай мне подняться! Подумай, что я всегда был твоим другом!

— Нет, ты остаться внизу!

Тут зазвучал другой голос — голос Олд Файерхэнда:

— Позволь ему подняться! Достаточно ужасов на сегодня. Он искупит свои грехи.

— Да, я все вам расскажу! — оживился Длинное Ухо, а вода тем временем достигла его бедер.

— Хорошо, я подарить тебе жизнь и надеяться, что ты меня за это отблагодарить.

— Моя благодарность будет безгранична. Скажи, чего ты хочешь, и я это сделаю!

— Ловить тебя на слове! Теперь идем наверх!

Краснокожий бросил в воду факел, чтобы он не мешал ему подниматься, и поднялся наверх. Достигнув верха, он очутился в том помещении постройки, где находился очаг. Перед открытыми дверьми горел огонь, и в его всепроникающем свете он увидел Большого Медведя, Олд Файерхэнда и Олд Шеттерхэнда. В изнеможении от усталости и пережитого страха тимбабач опустился на пол, но быстро собрался с силами вновь, чтобы выскочить наружу:

— Прочь, прочь, на воздух, иначе вода придет прежде, чем мы сможем спастись!

— Останься здесь! — приказал Большой Медведь. — Ты не должен больше бояться воды — она внутри острова не может подняться выше, чем снаружи. Ты спасен и рассказать нам, как уйти с поста и оказаться здесь.

Когда ночью Олд Шеттерхэнд закончил смелую разведку в каньоне, он вернулся к своим спутникам. Те и тимбабачи молчаливо лежали в укрытии, поскольку все свое внимание направили на каньон, ибо краснокожие легко могли подкрасться в темноте.

Прошел приблизительно час, когда Олд Шеттерхэнду пришла мысль снова осмотреть посты. Он выполз из укрытия и прежде всего направился к месту, где остался Длинное Ухо, но оно оказалось пустым. Охотник подполз к следующему тимбабачу, чтобы справиться о вожде, и тот сказал, что его вождь уполз вперед.

— Куда?

— К юта. Он еще не вернулся.

— Когда он ушел?

— Уже почти час назад.

— Похоже, с ним что-то случилось. Я проверю.

Охотник снова лег и пополз туда, где раньше видел вражеских часовых, но те как сквозь землю провалились. Он пополз дальше. В том месте, где юта располагались по всей ширине каньона, теперь не было видно ни души. Олд Шеттерхэнд с крайней осторожностью стал пробираться дальше. Он не увидел и не нашел не только ни одного юта, но и вождя тимбабачей. Все это было более чем тревожно. Охотник тотчас вернулся, чтобы позвать Виннету и Олд Файерхэнда. Те также обшарили местность, но все их труды были напрасны. Все трое проникли в каньон на значительное расстояние, но, не натолкнувшись ни на одного врага, пришли к выводу, что юта ушли. Это было бы вовсе не так удивительно или даже не так страшно, если бы Длинное Ухо не исчез вместе с ними.

— Они схватить его, — нахмурился Большой Медведь, — он слишком рисковать, и теперь с ним что-то произойти.

— Пожалуй, и с нами тоже, — заключил Олд Шеттерхэнд.

— Почему с нами?

— Меня поразило их исчезновение. На это должны быть веские причины! То обстоятельство, что вождь попался им в лапы, само по себе не может быть причиной их неожиданного отступления. Скорее всего здесь кроется совершенно иное, но так или иначе связанное с вождем.

— Что именно?

— Хм! Я не доверяю Длинному Уху. Он мне никогда не нравился.

— Я не знать, почему мы ему должны не доверять. Он никогда не делать ничего враждебного против меня! — удивился Большой Медведь.

— Может, и так, и все же он не тот человек, на которого я стал бы полагаться. Он хорошо знает здешние места?

— Да.

— Он знает путь, который ведет через скальный котел к озеру?

— Он знать его, ибо быть там со мной.

— Тогда мне все понятно. Нам тотчас нужно отправляться в путь и выйти к озеру.

— Почему?

— Потому что он выдал эту дорогу юта.

— Это я от него не ожидать!

— Но мне кажется, он на такое способен. Я могу ошибаться или нет, он мог сделать это по доброй воле или по принуждению, но в одном я убежден — юта уже час как ушли и через два часа окажутся на озере.

— Согласен, — кивнул Олд Файерхэнд.

— Длинное Ухо не внушает доверия, — произнес Виннету. — Пусть мои братья быстро идут к озеру, иначе юта будут там раньше нас и схватят Батлера с его дочерью.

Поскольку эти трое придерживались одного мнения, что-то пошатнулось в доверии Большого Медведя, и он ничего не возразил против немедленного отправления. Вскочив на коней, они поскакали вверх по темному каньону.

Они гнали лошадей с добрый час, прежде чем достигли выхода в долину озера. Здесь оставили часовых, но только белых, поскольку тимбабачам после исчезновения вождя, безусловно, нельзя было доверять.

Тем временем Батлер сидел вместе с дочкой в доме на острове, а под ними лежали пленные, не перестававшие разговаривать друг с другом. Приглушенные их голоса с нижнего этажа доносились наверх и звучали как из загробного мира, так что Эллен стало страшно. Она попросила отца покинуть остров и отплыть на берег. Тот выполнил просьбу, перевезя девочку в каноэ на другую сторону. Когда совсем стемнело, он разжег огонь, но был осторожен и вместе с Эллен отсел подальше в тень, откуда оба, не будучи замеченными, могли обозревать освещенное место. Оставаться одним в таком одиноком и опасном месте было тревожно, поэтому можно понять их радость, когда вернулись белые и тимбабачи.

Поскольку прибытие юта ожидалось лишь в течение часа, на посту у входа достаточно было оставить половину всех рафтеров. Другие белые расположились лагерем вокруг костра, а тимбабачи разожгли второй, у которого сели, чтобы обсудить исчезновение их вождя. Они были убеждены, что тот попал в руки врагов не по своей воле. И белые их не разубеждали — то, что они подозревали Длинное Ухо в предательстве, благоразумнее было бы скрывать от его соплеменников.

С момента прибытия на озеро Уотсону, бывшему сменному мастеру, до сих пор не представилось никакой возможности поговорить с Большим Медведем. Но теперь, когда они сидели у огня близко друг от друга, завязался разговор, из которого стало ясно, что краснокожий знает о существовании людей, которым известно о местонахождении сокровищ.

— Значит, ты один из двух бледнолицых, которые здесь, наверху, проводить целую зиму? — скорее утверждал, чем спрашивал Большой Медведь после того, как Уотсон сам напомнил о давней истории. — Тогда еще жил Ихачи-татли, Великий Отец, который болеть, но вы двое ухаживать за ним, пока он не умирать.

Уотсон удивленно взглянул на старика. Похоже, что Ихачи-Татли перед смертью не только успел зарыть план, а еще и каким-то образом умудрился дать знать обо всем обоим Медведям. Возможно, он оставил им письмо и спрятал его.

— Да, мы ухаживали за ним, и он был благодарен за это. Он дал нам подарок, о котором Большой Медведь, может быть, знает.

— Да, — кивнул краснокожий, но было видно, что он неохотно вспомнил об этом обстоятельстве.

— Это была тайна, которую он доверил нам. Тайна сокровища, зарытого здесь!

— Да, но Великий Отец поторопиться, когда сказать об этой тайне. Он был стар и слаб, и благодарность заставить его забыть, что он должен хранить вечное молчание. Он иметь право раскрыть тайну только потомкам и передавать ее по наследству. Предметы, о которых ты говорить, не его собственность, и он не иметь право дарить даже малую их часть! И тем более его долг был молчать перед бледнолицыми!

— Значит, ты думаешь, что я не имею права даже говорить об этом?

— Я не могу запрещать.

— Но у нас был рисунок.

— Теперь он не пригодится тебе. Если пойдешь по нему, ты ничего не найти! Я убрать все в другое место.

— И я не могу знать — куда?

— Нет.

— Тогда ты не так благодарен, как Великий Отец!

— Я выполнять свой долг, но не забыть тебе, что ты присутствовать при его смерти. От тайны озера тебе придется отказаться, но любое другое желание я с радостью исполнить.

— Ты не шутишь? — вмешался в разговор Олд Файерхэнд.

— Нет. Мои слова всегда так понятны, как я их говорить.

— Тогда я вместо нашего спутника хочу высказать одно желание.

Олд Файерхэнд переглянулся с Уотсоном, а тот без особой охоты, но все же дал понять, что не против.

— Хорошо! Это в моих силах, и я его охотно исполнять.

— Кому принадлежит земля, на которой мы находимся?

— Мне. Я приобретать ее у тимбабачей и когда-нибудь буду оставлять моему сыну, Маленькому Медведю.

— Ты можешь доказать на нее свои права?

— Да. У красных людей иметь вес слово, но белые люди требовать бумага с черными знаками. Я составить бумага, и ее подписать белые вожди. На ней есть, то, что вы называть печать. Земля у Серебряного озера и окружающие его скалы — моя собственность. Я могу делать с этой землей, что захочу.

— А кому принадлежит скальный котел, по которому мы сюда пришли?

— Тимбабачам. Белые вожди вымерять всю местность и нарисовать ее, а потом Белый Отец в Вашингтоне подписать, что это собственность тимбабачей.

— Стало быть, те могут ее продать, сдать в аренду или подарить — как им понравится?

— Да, никто не иметь права сделать что-то против.

— Тогда я тебе скажу, что хочу купить у них скальный котел.

— Покупай!

— Ты согласен?

— Да. Я не могу запретить им продавать, а тебе покупать.

— Потому речь идет не об этом, а о том, приятно ли тебе или нет наше соседство.

— Ваше? Не твое? Вы все хотеть жить в котле? — Большой Медведь был явно шокирован.

— Конечно. Я хочу купить и область, в которой лежит скальная теснина, вплоть до самых твоих границ.

Лицо Большого Медведя приняло хитрое выражение, когда он спросил:

— Почему вы хотеть жить прямо там, где нет воды и где не расти ни один травяной стебель? Белый покупать только та земля, которая приносить ему большая польза. Но я отгадать ваши мысли. Этот камень, скала, иметь для вас ценность!

— Верно. Но она лишь тогда будет ценностью, если мы сможем получить воду.

— Берите ее из озера!

— Это и есть то, что я хотел выпросить у тебя.

— Ты будешь иметь ее столько, сколько нужно.

— Значит, ты позволишь проложить трубы?

— Да.

— Ты продаешь мне на это право, а я оплачиваю это?

— Если необходима продажа, я не возражать. Ты можешь определить цена, но я дарю то, что тебе нужно. Вы сильно помогать мне — без вас мы бы попасть в руки юта, и теперь я исполнять все твои желания. Этот человек, что прежде говорить со мной, хотеть завладеть тайной сокровищ, но я не могу это позволить, а потому помогать вам добыть сокровища скального котла. Ты понимать, что я отгадать, о чем идти речь. Я буду рад, если ваши надежды оправдаться.

— Ничего не имею против, — прошептал Хромой Френк своему кузену. — Воду, стало быть, мы уже имеем, а если потом и золото потечет так же услужливо, мы вскоре сможем стать как Красе.

— Может, ты имел в виду Креза? [374] Разве не Крез был сказочно богатым царем?

— Не будь Толстяком Джемми, который всегда влезет в ложные контрпункции! Красе — вот истинная модуляция! Если хочешь остаться моим другом и кузеном, то… Чу!

Со стороны входа в долину раздался свист. Это был условный сигнал рафтеров. Белые вскочили и поспешили к расщелине, но краснокожие остались сидеть. Пройдя вперед, они узнали, что в районе скальной теснины слышен шум, похожий на стук копыт. Тотчас были отданы необходимые распоряжения. Белые легли под деревья либо спрятались за их стволами и стали с напряжением ждать, что произойдет дальше.

Впереди находились уже упомянутые кусты, промежутки между которыми достаточно хорошо освещались луной. Хромой Френк и Дролл, как всегда, легли рядом. Перед ними открывалось достаточно свободное пространство, с которого они не спускали острых глаз.

— Эй, — прошептал Френк, — там, слева, в кустах, что-то движется.

— Да. Я видел три темные точки. Должно быть, это индейцы.

— Хорошо! Сейчас они ощутят во мне владельца прекрасного ружья.

Он прицелился. В этот момент один из краснокожих поднялся, чтобы быстро перескочить освещенное пространство. В свете луны его фигура была видна четко. Грохнул выстрел Френка, индеец упал, пораженный в грудь. Оба его товарища подскочили, чтобы перенести соплеменника в безопасное место. Один из рафтеров выстрелил по ним, но не попал, и юта исчезли вместе с мертвым.

Прошло некоторое время, но больше ничего не было ни слышно, ни видно. Это наталкивало на размышления. Поэтому Виннету пополз вперед, чтобы осторожно обследовать лежавшее впереди пространство. Приблизительно через четверть часа он вернулся к месту, где его ждали Олд Файерхэнд, Олд Шеттерхэнд и Большой Медведь.

— Воины юта разделились, — сообщил он им. — Половина из них с лошадьми повернула налево, туда, откуда выходит путь из скального котла, другая — направо, к началу каньона. Там они открыли дыру и сейчас входят в нее.

— Дыру? — с ужасом в голосе переспросил Большой Медведь. — Значит, они узнать подземный ход, а моя тайна выдана! Это мог сделать только Длинное Ухо. Но как он узнать? Идите со мной! Я должен видеть, правда ли это.

Старик поспешил вперед, взбираясь на холм плотины, остальные трое последовали за ним. Вскоре, спрятавшись среди деревьев, они сверху как на ладони увидели место, где начинался каньон. Груда камней действительно была разобрана, а при свете луны наблюдатели узнали юта, которые почти все проникли в ход.

— Да, они узнать моя тайна, — сказал Большой Медведь с налившимися кровью глазами. — Они хотеть к острову, чтобы ударить нам в спину и забрать мои сокровища. Но это им не удастся! Мне надо быстро на остров. Пусть Олд Файерхэнд и Олд Шеттерхэнд сопровождать меня, а Виннету пусть оставаться здесь — я должен ему что-то показать.

Он вывел вождя апачей на несколько шагов вперед к месту, где плотина отвесно обрывалась в озеро. Там, на пирамиде странным образом упорядоченных маленьких камней, служивших подставкой, покоился большой многоцентнеровый скальный обломок. Большой Медведь указал на один из маленьких камней и сказал:

— Как только Виннету отсюда увидеть, что я на острове зажечь огонь, пусть он толкать вот этот камень, после чего скала скатится вниз, в воду. Но пусть мой красный брат быстро прыгать назад и не пугаться, когда он услышать большой грохот.

— Зачем скала должна упасть в воду? — спросил Виннету.

— Это ты позже увидеть. Теперь нет времени для объяснений, я должен идти. Быстро!

Он с удивительной прытью помчался прочь, а оба охотника последовали за ним. Подскочив к костру, он выхватил из него пылающее полено и прыгнул в одну из лодок. Пока он трудился, чтобы сохранить пламя, Файерхэнд и Шеттерхэнд взялись за весла, оттолкнулись от берега и направили каноэ к острову. На другой стороне Большой Медведь быстро выпрыгнул на сушу и поспешил в дом. Взяв из очага сухой хворост, он тотчас его вынес и поджег.

— Пусть мои братья прислушаться! — сказал он после, указывая рукой в сторону, где остался Виннету.

Там, с той стороны, донесся короткий, глухой звук скатывающегося с горы гигантского и тяжелого предмета, потом послышалось шипение вскипевшей под обваленной скалой воды, и, наконец, последовал раскатистый грохот, будто обрушился огромный дом.

— Удалось! — воскликнул старик, глубоко вздохнув. — Юта конец! Идем внутрь!

Он снова вошел в дом, в ту комнату, где находился очаг. Как теперь видели оба охотника, очаг располагался на подвижном основании, ибо краснокожий сдвинул его в сторону без особых усилий. Образовалось широкое отверстие, к которому Медведь поднес ухо и прислушался.

— Они там, они внизу, я слышать, как они идут, — сказал он. — А теперь воду!

Он выскочил наружу и побежал за дом. Что он там делал, никто не видел, но когда вождь вернулся, он указал на поверхность озера, невдалеке от острова, и пояснил:

— Смотрите, что там двигаться в воде? Это водоворот, воронка! Вода там уходить вниз, а потом затекать в ход, который я открыть.

— Бог мой! Ведь все юта потонут! — вырвалось у Олд Шеттерхэнда.

— Да, все, все! — глаза Большого Медведя горели. — Ни один не спасаться!

— Ужасно! Этого нельзя было избежать?

— Нет. Ни один не должен ускользнуть и рассказать, что он там видеть!

— Но ты разрушил свое собственное сооружение?

— Да, оно разрушено и никогда не будет восстановлено. Сокровища потеряны для людей! Никакому смертному теперь не поднять их, ибо остров наполняться вода до самого верха! Идем внутрь!

Обоих белых охватило отвращение. Поднимающаяся снизу вода гнала наверх затхлый воздух, которым сильно тянуло из отверстия в полу. Там, внизу, нашли смерть более сотни человек!

— Но наши пленники, которые здесь рядом! — вспомнил вдруг Олд Шеттерхэнд. — Они тоже утонули?

— Нет. Некоторое время стены будут противостоять. Потом, конечно, пленники надо вытащить. Прислушайтесь!

В этот момент они услышали раздававшийся снизу шум, а потом увидели краснокожего с факелом. Это был Длинное Ухо. Большой Медведь хотел утопить и его, но Олд Файерхэнд предусмотрительно отказался от этой жестокости. Едва тимбабач оказался в безопасном месте, уровень воды внутри острова тотчас стал соответствовать уровню воды в озере, а видимая прежде воронка исчезла без следа.

Длинное Ухо опустился у огня — стоять сил у него больше не было. Большой Медведь сел напротив, вытащил из-за пояса револьвер и угрожающим тоном произнес:

— Пусть теперь вождь тимбабачей рассказать, как он с юта прийти в подземелье. Если он налгать, я пустить ему в голову пуля. Он знать тайну острова?

— Да, — сознался тот.

— Кто же выдать ее тебе?

— Ты сам.

— Неправда!

— Правда. Я сидел на той стороне, под старым дубом, когда ты пришел со своим сыном. Вы остановились вблизи и говорили об острове, о его сокровищах и о подземном ходе, из которого вода может вытечь в каньон. Помнишь?

— Да, это правда. Мы стоять там и говорить об этом. Мы думать, что были одни.

— Из ваших слов я понял, что подземный ход начинается там, где лежит каменная груда. На другое утро вы охотились на оленя, а я использовал это время, чтобы разобрать камни. Я вошел в проход и увидел факелы. Я узнал достаточно и снова перенес камни на место.

— А сегодня ты идти к юта, чтобы выдавать тайна!

— Нет. Я хотел подслушать их, но на меня напали. Только чтобы спасти себя, я заговорил о проходе и об острове, — признался тимбабач.

— Это трусость! Если бы Олд Шеттерхэнд не заметить, что тебя нет, предательство удаваться, и наши души уже завтра были бы в Стране Вечной Охоты. Вы видеть, что лежать внизу, внутри острова?

— Да.

— А вы открывать пакеты?

— Только один.

— Что там находиться?

— Божество из чистого золота.

— Ни один человеческий глаз не увидеть его снова, а также и твой! Что ты заслужить?

Тимбабач молчал.

— Смерти, десятикратной смерти! Но ты был мой товарищ и брат, а эти бледнолицые не хотеть, чтобы я тебя убивать. Ты остаться в живых, но только если сделать то, что я от тебя потребовать.

— Чего ты хочешь?

— Я хотеть взять с тебя клятву, тяжелую клятву, что ты никогда и никому не сказать ни об острове, ни о том, что он содержать.

— Я готов поклясться.

— Не теперь, а позже. А потом я потребовать, чтобы ты сделать то, что хочет от тебя Олд Файерхэнд. Он будет жить в скальном котле и купить его у вас. Ты продать ему место и к тому же путь, который оттуда вести к Серебряному озеру.

— Нам не нужен котел, ибо от него нет проку — ни один конь не найдет там пастбища.

— Что ты требовать за это?

— Я должен лишь поговорить с другими тимбабачами.

— Они спросить тебя, что они получить, и ты определишь цена. Теперь я хочу сказать, какая цена ты иметь право установить. Олд Файерхэнд будет давать тебе двадцать ружей и двадцать фунтов пороха, десять покрывал, пятьдесят ножей и тридцать фунтов табака. Это немало. Ты соглашаться?

— Я согласен и поведу себя так, что и другие пойдут на это.

— Ты должен будешь идти с Олд Файерхэндом и другими свидетелями к ближнему вождю бледнолицых, чтобы там покупка получать законность. За это ты получить особый подарок — большой или маленький, много или мало — как ты заслужить или как пожелать Олд Файерхэнд. Ты видеть, что я обращать внимание на твоя выгода, и я надеяться, что ты сделать так, что я забыть предательство! Теперь кликни одного из своих людей, который пленных юта доставить на ту сторону, чтобы они не утонуть!

Длинное Ухо повиновался, и как раз вовремя, ибо, когда последний из пленников был положен снаружи постройки, до всех донесся треск и клокотание бурлившей воды, сломавшей тонкие стены и теперь проникшей и в подвал. Опоздай они минут на десять, и юта неминуемо должны были утонуть.

Пленных доставили в каноэ на другой берег, где их передали тимбабачам.

Вождя с ними не оставили, поскольку доверять ему все же было нельзя. Длинному Уху приказали идти с бледнолицыми ко входу в расщелину, который белые до сих пор еще охраняли, ибо оставшаяся половина юта пока не отступила.

Последние не знали, как им быть. Большинство тех, кто должен был идти к острову, уже проникли в проход, когда тот внезапно был завален камнями и земляными массами. Обломки породы и земля раздавили многих незваных гостей и засыпали проход так, что в него не могла проникнуть вода озера. А это входило в замысел Большого Медведя. Вода должна была выливаться не наружу, в каньон, а заливаться внутрь острова.

Напирающие сзади юта, которых не засыпало вместе с их собратьями, в ужасе отступили и поспешили к другому отряду, чтобы рассказать там о том, что произошло. Они не знали, все ли из тех, кто находился в подземном ходе, погибли или же те, кто остался в живых, достигли острова. Если последнее удалось, то эти воины должны были ударить по противнику с тыла. Юта в нетерпении ждали, что это вот-вот произойдет, но время шло, а надежды их не оправдывались. Теперь стало ясно, что все их соплеменники стали жертвами обвала.

Рассвело, а юта все еще топтались вместе с лошадьми на том же самом месте. Чтобы не оказаться захваченными бледнолицыми врасплох, они выдвинули вперед несколько постов. В этот момент они увидели показавшегося среди деревьев Олд Шеттерхэнда. Тот крикнул им, что желает говорить с их вождем. Очередной предводитель юта был убежден, что охотник не имел никаких вероломных намерений, и открыто вышел ему навстречу. Когда они поравнялись, Олд Шеттерхэнд сказал:

— Ты знаешь, что многие ваши вожди и воины находились у нас как заложники?

— Я знаю. Это самые знаменитые наши люди, — ответил юта мрачно.

— А знаешь ты, что случилось с вашими воинами, которые ступили в подземный ход?

— Нет.

— Проход рухнул, вода вошла туда, и они все утонули. Спасся только Длинное Ухо. Только что прибыли ожидаемые две сотни навахов, и мы намного превосходим вас, но не желаем вашей крови, а хотим дать вам мир. Заложники не верят нам, что так много ваших людей погибло в воде озера. Один из вас должен им сказать об этом, чтобы они убедились. Если они не заключат мир, то в течение часа умрут, а вас мы будем преследовать и травить, пока все вы не упадете без сил. Будь разумным и иди со мной! Я приведу тебя к вождям. Поговори с ними, а потом снова вернешься сюда.

Некоторое время индеец смотрел вниз перед собой, а потом сказал:

— Олд Шеттерхэнд не знает коварства. Ты сдержишь слово и позволишь мне вернуться. Я верю тебе и пойду с тобой.

Он сообщил своим людям о своем намерении, отложил оружие, после чего последовал за охотником к озеру. Там царило оживление, ибо навахи действительно пришли. Они страстно желали отомстить юта за свое поражение, и потребовались значительные усилия уговорить их склониться к мирному решению вопроса.

Заложники были освобождены от пут. Они находились все вместе и продолжали содержаться под усиленной охраной, когда Олд Шеттерхэнд привел их товарища. Последнему было разрешено остаться с ними, а потом к юта выслали Длинное Ухо, чтобы тот рассказал им о происшедшем. Больше никто не вмешивался в совет — юта дали время окончательно осознать, что извне они не получат никакой помощи.

Их беседа длилась долго, а когда потом завершилась, Длинное Ухо сообщил, что юта согласны на мирные предложения. После этого состоялось торжественное заседание, в котором приняли участие выдающиеся белые и краснокожие. Оно длилось много часов, на нем было сказано много речей, пока трубка мира не обошла, наконец, весь круг.

Заседание утвердило «вечную» дружбу между всеми участниками, а пленных, из которых никто не был наказан, освободили и все — юта, навахи и тимбабачи — обязались оказывать помощь и доказывать свою дружбу бледнолицым, которые хотели жить и трудиться в скальной долине.

За всем этим последовала большая охота, продолжавшаяся до самого вечера и принесшая богатую добычу, а потом, как водится, был великолепный ужин, колдовать над которым с большим успехом взялись краснокожие. Торжество длилось до рассвета. А когда герои укутывались в покрывала, чтобы заснуть, их коснулись первые робкие лучи пробудившегося солнца.

Тяжелым испытанием для белых было посчитать другом Большого Волка. Он больше всего выступал против них, на нем лежала вина за все, что произошло, но и его также простили.

Само собой разумеется, весь день люди спали, а на следующее утро наступил час расставания. Юта потянулись на север, навахи — на юг, тимбабачи тоже направились к своим родным вигвамам. Длинное Ухо обещал собрать совет, на котором должен был решиться вопрос о продаже котловины, и затем сообщить результат. Он вернулся уже на третий день и объявил, что собрание прошло и индейцы согласились на установленную Большим Медведем цену. Теперь еще требовалось заключить договор и заверить продажу в соответствующем месте.

Итак, место прииска стало их собственностью, а это значило, что надо браться за работу, и как можно скорее. Находившийся у рыжего Полковника рисунок бесследно исчез, да теперь он и не представлял интереса.

Всколыхнувшаяся волна надежд и мечтаний не захлестнула только одного человека — лорда. Он нанял Горбатого Билла и Дядю Шомпола сопровождать его до Фриско, но этим двоим и в голову не пришло сдержать слово в сложившихся обстоятельствах. Они имели на счету в записной книжке лорда кругленькие суммы, и, если бы пошли с англичанином, стоило ожидать, что до Сан-Франциско получили бы еще больший гонорар за множество грядущих приключений, но гораздо больше им обещал прииск, который собрался приобрести Олд Файерхэнд. Потому они жаждали остаться, и лорд был достаточно благоразумен, чтобы не обижаться на них. Впрочем, основная работа в скальном котле должна была начаться еще не скоро. Лорд, стало быть, имел достаточно времени облазить горы в поисках приключений вместе со своими проводниками.

Прежде всего Олд Файерхэнд с Большим Медведем и Длинным Ухом поскакали в Филмор-Сити, где обтяпали дело с покупкой. Там же одновременно были заказаны необходимые машины и инструмент. Тетка Дролл тоже поехал с ними, чтобы через свидетелей подтвердить перед нотариусом, что рыжий Полковник мертв — Дролл не собирался отказываться от премии, которую надеялся получить.

С этого момента Эллен и Маленький Медведь стали как брат и сестра. Он целыми днями не отходил от ее особы, а когда иногда заставлял себя ждать, она искала его везде и повсюду.

Наконец, почти через полтора месяца, пришло известие, что машины можно забирать. Все вместе новоявленные владельцы прииска отправились за ними, не исключая и лорда, получившего возможность достичь обжитых мест, где он легко мог найти себе других проводников.

Прибытие компании в Филмор-Сити возбудило всеобщее внимание. Жители предчувствовали, что речь шла о больших рудных разработках, и приложили все усилия познакомиться с этим делом поближе. Но заинтересованные хранили величайшее молчание, поскольку в их намерения никак не входило приобретать различного рода авантюристов в качестве соседей.

Лишь потом, когда все было перевезено на озеро, инженер начал свое дело. Сначала проложили водопровод, после чего сразу взялись за песок на дне котловины.

Что касалось пропитания, то муки и подобных запасов они привезли с собой предостаточно. О мясе каждый день по очереди заботились три человека, которые ходили на охоту, пока другие трудились на прииске. Приготовлением еды, в основном, занималась Эллен, чье присутствие оказывало поистине благотворное влияние на суровых мужчин.

Надежда, которую лелеяли все, оправдалась: песок был полон золота и стоило ожидать такую же богатую добычу твердых горных пород. Золотой песок и самородки множились изо дня в день, каждый вечер начинался процесс взвешивания и оценки новых находок, и всякий раз, когда результат, как всегда, был благоприятен, Дролл весело нашептывал своему кузену:

— Если так пойдет и дальше, я скоро куплю усадьбу. Дело движется блестяще!

На что Хромой Френк непременно отвечал:

— А моя вилла, похоже, уже готова, по крайней мере, у меня в голове. Это будет композантная постройка на прекраснейшем пляже Эльбы, а имя, которое я ей дам, будет еще композантнее. Я сказал. Хуг!

ПРИМЕЧАНИЯ

Один из своих популярнейших романов Карл Май начал писать в 1887 году для юношеского еженедельника «Der gute Kamerad». При работе над книгой писатель, как обычно, использовал свои более ранние произведения, в частности — рассказ «Инн-ну-во»(«Inn-nu-woh», 1875) и одну из первых разработок сюжета о Виннету («Winnetou. Eine Reiseerinnerung», 1876). Привлекал К. Май и свидетельства побывавших на Диком Западе европейских путешественников, например, немецкого географа и геодезиста Роберта фон Шлагинтвайца.

Сам Карл Май на Диком Западе никогда не был, а поэтому в работе над романом, кроме литературных источников, щедро брал наблюдения из окружающего мира. В частности, описания природы вдохновлены чудесными пейзажами Саксонской Швейцарии, куда он часто выезжал из Радебойля. Существует легенда, что прототипом Серебряного озера стало небольшое озерко, расположенное невдалеке от «Виллы Шеттерхэнд», как называл свой домик писатель. Впрочем, реальное Серебряное озеро существует в Скалистых горах, только расположено оно в окрестностях Грин-Ривер, гораздо южнее того места, куда его определила творческая фантазия немецкого автора.

Роман был опубликован на страницах «Der gute Kamerad» в 1890–1891 годах. Спустя три года в Штутгарте «Сокровище…» вышло отдельной книгой, после чего при жизни автора переиздавалось еще семь раз без значительной правки. После кончины писателя роман выходил в Германии в сокращенном варианте: издательство имени К. Мая в Радебойле произвольно изъяло из текста 130 страниц. В 1984 году берлинское издательство «Neue Leben» вновь выпустило полный текст «Сокровища…», воспроизводящий издание 1894 года («Union Deutsche Verlagsgesellschaft», Штутгарт). С этого издания и выполнен специально для нашего собрания сочинений первый перевод романа на русский язык.

Карл Май Сын охотника на медведей

Первое произведение Карла Мая из цикла повестей для юношества, написанное в январе — сентябре 1887 года для журнала «Хороший друг» («Der Gute Kamerad»). В виде отдельной книги и в несколько сокращенном варианте «Сын Охотника на медведей» первый раз был напечатан в 1890 году издательством Вильгельма Шпемана в Штутгарте вместе с другой повестью «Дух Льяно-Эстакадо» (1888) под общим заглавием «Герои Дикого Запада» (Die Helden des Westens). Шпеман предложил Маю объединить обе повести, имевшие общую сюжетную канву, в один роман, но писатель отклонил предложение, оставив два произведения самостоятельными. В 1914 году, уже после смерти писателя, издательство Карла Мая в Радебойле под Дрезденом объединило обе новеллы под заголовком «Среди Коршунов» (Unter Geiern), несколько изменило их и даже ввело новых персонажей (из «Сына Охотника на медведей», в частности, были убраны два рассказа о медведях, сильно сокращены диалоги, исключена сага о вожде Огненная Вода и т. п.).

Стоит отметить, что при создание повести Май успешно воспользовался многими источниками и путеводителями (в частности, образ юного Вокаде писатель взял из переводной книги Джорджа Кэтлина «Die Indianer Nord-Amerikas» (Leipzig, 1848), описание Йеллоустоунского парка — из «Die neuentdeckten Geyser-Gebiete am oberen Yellowstone und Madison-River»(«Petermanns Mitteilungen». 1872) и т. п. ), что придало его картинам североамериканской природы и обычаев индейцев очень достоверный вид.

Впервые на русском языке в сильно сокращенном варианте «Сын Охотника» появился в 1892 году в приложении к журналу «Вокруг света» Ивана Дмитриевича Сытина в книге «На Дальнем Западе» вместе с «Духом Льяно-Эстакадо» (эта повесть также была сокращена). Столетие спустя, в 1993 году, московское издательство «Олимп» выпустило новый перевод «Сына Охотника», который, хотя и осуществлялся с современного издания, точно повторяющего оригинал, тоже оказался не совсем полным.

Данный перевод осуществлен по книге, выпущенной в 1984 году берлинским издательством «Neues Leben», повторяющей наиболее полный оригинальный вариант, изданный в 1890 году в Штутгарте («Union Deutsche Verlagsgesellschaft»). Разбивка на главы и некоторые поправки сделаны по изданию «Die Helden des Westen» (LKG mbH Leipzig, 1992).

Глава первая. ПО СЛЕДУ

Немного западнее местности, где сходятся границы трех североамериканских штатов: Дакоты, Небраски и Вайоминга, ехали два всадника, появление которых в любом другом краю весьма обоснованно приковало бы к себе всеобщее внимание.

Один, сухопарый, ростом более шести футов, напоминал святые мощи, тогда как приземистая, но объемная фигура другого издали ничем не отличалась от шара. Несмотря на разницу в росте, головы обоих находились на одном уровне. Маленький восседал на высокорослой, кряжистой кобыле, а его спутник покачивался на низеньком, с виду хилом муле. Оттого и кожаные ремни, служившие толстяку стременами, не достигали даже брюха его клячи, тогда как длинному стремена вообще не требовались — его огромные ножищи свисали до самой земли и при малейшем покачивании тела поочередно касались ее, не позволяя седоку выскользнуть из седла.

Впрочем, о настоящем седле здесь не могло быть и речи, толстяку его заменял кусок содранной с волчьей спины шкуры, на которой еще были видны остатки шерсти, а худой вместо седла пользовался сатиновым покрывалом, до того заношенным и дырявым, что всадник, по сути, трусил на голой спине своего мула. Одно только это позволяло предположить, что за плечами обоих долгий и тяжелый путь верхом. Их костюмы лишь подтверждали это предположение.

Длинный носил широченные, скроенные на человека явно иной комплекции, кожаные штаны. Видавшие разные виды и в жару, и в холод, они съежились и уменьшились, но — так уж получилось — лишь в длину и теперь, к явному сожалению их владельца, едва доходили ему до колен. При этом они необыкновенно лоснились от жира — ибо длинный при каждом удобном случае пользовался ими в качестве полотенца либо салфетки, а потому они, как своего рода архив, хранили память обо всем, чего он не терпел на своих пальцах.

Его кожаная обувь, из которой палками торчали худые голые ноги, имела поистине неописуемый вид. Похоже, сначала ее всю жизнь носил сам Мафусаил[375], а потом каждый следующий владелец, не исключая нынешнего, ставил на ней по заплате, а посему невозможно было ни определить, ни даже предположить, чистая эта обувка или грязная — при взгляде на нее в глазах рябило от всех цветов радуги.

Тощее тело всадника обтягивала открывающая темную загорелую грудь кожаная охотничья рубаха без каких-либо пуговиц и застежек. Рукава едва скрывали локти, обнажая сухие, совершенно лишенные мышц руки. Вокруг гусиной шеи был повязан суконный платок, имевший такой вид, что даже сам владелец вряд ли смог бы сказать, какого тот цвета.

Но самой нелепой казалась, конечно же, его шляпа, плотно сидевшая на острой голове. Когда-то она была тем самым «ведром», как иногда выражаются неотесанные парни, имея в виду цилиндр. Может быть, в незапамятные времена этот головной убор украшал голову какого-нибудь английского лорда, пока волею судьбы через десятые руки не попал к не разделяющему вкусы аристократа из Старой Англии охотнику прерий, посчитавшему поля лишней деталью и просто-напросто оборвавшему их. Только спереди он оставил что-то наподобие козырька, чтобы защитить глаза от солнца, а еще — чтобы иметь возможность удобнее браться за «шляпу». Всадник, похоже, не сомневался в истинности поговорки насчет того, что нет ничего нужнее воздуха, а уж тем более для жителя прерий, а посему, не мудрствуя лукаво, он проковырял ножом в тулье с боков и сверху несколько отверстий. С тех пор его волосы постоянно обдувал сквознячок со всех сторон света.

Толстая веревка, несколько раз обмотанная вокруг талии, заменяла ему пояс. За нее были заткнуты два револьвера и нож — «боуи»[376]. Кроме того, на этой веревке висели: сумка для пуль, кисет, мешочек для муки, сшитый из кошачьих шкурок, огниво и некоторые другие вещи, назначение которых для непосвященного осталось бы загадкой. Покачиваясь на ремне, с шеи свисала курительная трубка. Изготовил трубку всадник собственноручно, всего лишь вынув сердцевину из срезанной ветки бузины. Несмотря на то, что он уже давненько покусывал свою трубку, мундштук ее еще можно было принять за таковой. Длинный, как и все заядлые курильщики, имел привычку попросту грызть трубку, когда кончался табак.

Справедливости ради стоит отметить, что наряд его состоял не только из обуви, штанов и охотничьей рубахи, — нет, кроме всего этого, длинный носил еще кое-что: непромокаемый резиновый плащ, настоящий американский, — из тех, что садятся после первого же дождя, уменьшаясь по всем параметрам ровно наполовину. При всем желании длинный не мог его на себя натянуть, а потому носил внакидку, как гусарский ментик. В дополнение ко всему тело его от левого плеча до правого бедра обвивали кольца скрученного лассо, а поперек мула, прямо перед собой, он держал ружье — из тех длинноствольных, из которых опытный охотник всегда точно бьет в цель.

По внешнему виду возраст всадника определить было довольно трудно. От его узкого лица, испещренного множеством складок и морщин, веяло каким-то юношеским озорством. В каждой складке, казалось, скрывалось плутовство, а в каждой морщинке замаскировался проказник. Несмотря на то, что вокруг был дикий заброшенный край, лицо этого человека было тщательно выбрито, что для вестмена[377], в общем-то, неудивительно, многие из них считали своеобразным шиком не изменить этой привычке. Его большие, небесно-голубые, широко раскрытые глаза имели то суровое выражение, что свойственно морякам или жителям широких равнин, но вместе с тем в его глазах порой проскальзывало нечто наивно-преданное.

Мул, как упоминалось, был хил только с виду; он легко, а если под настроение, то и с удовольствием, носил тяжелый мешок костей в виде своего повелителя, но иногда вдруг без причин начинал бунтовать и тогда оказывался так крепко стиснут костлявыми бедрами последнего, что животному ничего не оставалось, как быстренько сменить настроение. Полагаясь на поразительную выносливость этих животных, приходится считаться и с их норовистым нравом.

Что касается другого всадника, то внимание сразу привлекала шуба, с которой тот не расставался даже в палящий зной. Стоило толстяку двинуться в ту или иную сторону, как шуба также приходила в движение, и невооруженным глазом было видно, что вся она сильно страдала «плешивостью». Мех практически весь вылинял и вылез; лишь местами попадались не тронутые порчей мелкие, редкие пучки, словно крохотные оазисы среди бескрайней пустыни. Воротник и лацканы рукавов были так истерты, что размеры залысин в этих местах казались величиной с талер[378]. Из-под шубы, по бокам лошади, торчали гигантские сапоги с отвернутыми голенищами. Голову всадника покрывала панама, поля которой были так широки, что ему постоянно приходилось сдвигать ее на затылок, чтобы иметь возможность обозревать окрестности. Длинные рукава шубы полностью скрывали руки толстяка. Одним словом, лицо всадника оказалось единственным, что не пряталось под покровом одежд, а потому также достойно подробного описания.

Оно было также гладко выбрито; следов растительности вообще не наблюдалось. Полные пунцовые щеки, казалось, так задавили маленький носик, что любые попытки того предстать в более выгодном свете были бы обречены на провал. Та же участь постигла и маленькие темные глазки, глубоко запрятанные меж бровей и щек; их взгляд имел добродушно-лукавое выражение. На его лице будто было написано: «Посмотри-ка на меня — я хоть и мал, но парень не промах! Со мной всегда можно поладить, если ты порядочен и не глуп, а иначе ошибешься во мне. Вот так-то!»

Временами внезапные порывы ветра распахивали полы шубы, и тогда из-под них выглядывали суконные штаны и блуза. Необъятный живот толстяка едва удерживался кожаным ремнем; за него, кроме тех предметов, что имелись у его тощего спутника, был заткнут еще и индейский томагавк. На луке седла покоилось лассо, там же висела укороченная двустволка — «кентукки»[379], которая, похоже, не раз использовалась как для защиты, так и для нападения.

Кем же были эти люди? Когда-то маленького толстяка нарекли Якобом Пфефферкорном, а его высокого сухопарого спутника — Дэвидом Кронерсом. Любой вестмен, скваттер или траппер, услышав эти имена, покачал бы головой, дав понять, что и слыхом не слыхивал о них. Это было бы и правдой и неправдой, ибо эти двое слыли знаменитыми следопытами, о которых вот уже несколько лет говорят у каждого лагерного костра. Пожалуй, нет ни одного местечка от Нью-Йорка до Фриско[380] и от северных озер до Мексиканского залива, где обоим героям прерии не воздавали бы должное за их подвиги. Однако имена Якоб Пфефферкорн и Дэвид Кронерс известны лишь самим их обладателям. В прерии, в девственном лесу, а у краснокожих в особенности полученные при рождении имена ничего не значат, поэтому каждый, кто оказывался на Западе, быстро обретал прозвище, связанное с важным событием в его жизни, характеризующее какие-нибудь достоинства либо недостатки или просто черты характера, как в нашем случае.

Кронерс — янки чистых кровей — стал не кем иным, как Длинным Дэви. Пфефферкорн, уроженец Германии, за свои пышные формы был прозван Толстяком Джемми (имя Джемми — это произносимое на американский лад немецкое имя Якоб).

Дэви и Джемми были очень известными личностями, пожалуй, на всем Дальнем Западе редко встретишь человека, который не слышал о том или ином их подвиге. Приятели слыли неразлучными. По крайней мере, никто и представить не мог их порознь. Появись Толстяк у чужого костра, все тотчас начинали высматривать, нет ли поблизости Длинного, а покажись Дэви в стоуре[381], чтобы купить порох и табак, как продавец тут же спрашивал, что тот возьмет для Джемми.

Удивительно, но столь же неразлучными были и их животные. Длинноногая лошаденка, несмотря на жажду, не прикасалась к воде ручья или реки, пока не убеждалась, что голова маленького мула также опущена в воду; а тот даже в самой свежей, самой сочной траве стоял недвижимо, пока своим фырканьем не подзывал подругу-клячу, словно хотел прошептать: «Эй, они спешились и жарят бизонью ляжку! Давай-ка мы тоже позавтракаем, а то ведь до позднего вечера больше ни кусочка не перепадет!»

Их хозяева неоднократно спасали друг другу жизнь. Без всяких раздумий в минуты большой опасности один бросался на выручку другому. Точно так же вели себя и животные, а если надо, то они могли не только защититься от любого врага острыми копытами, но и прикрыть хозяев. Все четверо были как бы одной семьей; ни о какой другой они и не помышляли.

Итак, лошади бодрой рысью мчались в северном направлении. С утра кобыле и мулу задали сочного корму и напоили свежей водой. Их хозяева побаловались олениной, не забыв тоже освежиться живительной влагой. Остаток мяса теперь несла в сумке кляча Джемми, так что с едой у всадников проблем не было.

Между тем солнце достигло зенита и медленно тронулось к западу. День выдался очень жарким, и оба всадника вздохнули с облегчением, когда над прерией повеяло приятно щекотавшим освежающим ветерком. Бескрайнее травяное полотно с мириадами цветов, пока еще не тронутое огненно-рыжими красками осени, радовало глаз свежестью сочной зелени. Над широкой равниной, подобно гигантским кеглям, высились скалы, пылающие на западе в ослепительном солнечном свете во всем своем великолепии, которое — чем дальше на восток — меркло, погружаясь в более темные, густые и мрачные тона.

— Долго нам еще трястись сегодня? — спросил Толстяк после многочасового утомительного молчания.

— Пока не стемнеет, — буркнул Длинный Дэви.

— Well![382] — улыбнулся малыш. — Тогда до привала.

— Aye![383]

Мастер[384] Дэви имел обыкновение вместо «yes» говорить «aye», что, впрочем, одно и то же.

На некоторое время снова воцарилась тишина. Джемми остерегался снова получить односложный ответ того же рода, но его хитрые глазки продолжали украдкой наблюдать за приятелем. Он только и ждал удобного момента, чтобы устроить тому небольшую встряску. В конце концов, Длинному молчать тоже надоело, и он спросил, указав вперед:

— Тебе знакомо это место?

— Да уж!

— Ну?! И что это?

— Америка!

Дэви с явным неудовольствием подтянул ноги и поддал мулу шенкелей. Потом, словно разговаривая сам с собой, пробормотал:

— Скверный малый!

— Кто?

— Ты!

— Я? Но почему?

— Злопамятный!

— Вовсе нет — за что купил, за то и продаю! Ты же частенько даешь мне глупые ответы, и я не понимаю, почему я должен быть остроумен, отвечая на твои вопросы.

— Остроумен? Увы! Ты весь состоишь из плоти — уму там и пристроится негде!

— Ого! Ты забыл, что я получил образование за океаном, в Старом Свете?

— Закончил один класс гимназии? Как же! Разве я могу забыть такое — ты же напоминаешь об этом по тридцать раз на дню!

— Просто необходимо напоминать тебе об этом и по сорок, и по пятьдесят раз, ибо ты недостаточно тактичен! Да, но почему ты говоришь про один класс?

— Ну, ладно, могу говорить про три.

— Вот именно!

— На остальные ума не хватило, — усмехнулся Длинный Дэви.

— Имей совесть! Просто не хватило денег; с головой у меня все в порядке! Я сразу понял, о чем ты говорил пару минут назад. Никогда не забуду это место! Если уж ты так хочешь, то на той стороне, вон за теми высотами, мы и познакомились.

— Aye! — Дэви погрузился в воспоминания. — То был скверный день — я расстрелял весь порох, а сиу[385] шли за мной по пятам. В конце концов я выдохся, не мог двигаться дальше и попал к ним в лапы. Вечером появился ты…

— Да, эти глупцы запалили такой костер, что его, похоже, было видно из самой Канады! Я не мог его не заметить и подкрался ближе. Пятеро сиу и связанный белый — эта картина мне не понравилась. В отличие от тебя я порох зря не трачу. Двоих уложил на землю, а остальные сбежали, не подозревая, что имеют дело с одним-единственным противником; а ты получил свободу.

— Я был не только свободен, но и зол на тебя!

— Из-за того, что я не застрелил обоих индсменов[386], а лишь ранил их, да? Индсмен тоже человек, а я никогда не лишал людей жизни, если в том не было крайней нужды. Я же не каннибал!

— А что, я похож на него?

— Хм! — пробурчал Толстяк, смерив Длинного испытующим взглядом. — Теперь ты, конечно, уже не тот молодец, что прежде, но тогда, как и многие другие, ты считал, что красных надо уничтожать, как бешеных псов. Мне пришлось наставлять тебя на путь истинный!

— И я рад этому, — вполне искренне подытожил янки.

— Смотри, что там, в траве?

Джемми придержал лошадь и указал в сторону скалы, у подножия которой в траве виднелась длинная темная линия.

Дэви также осадил своего мула, приставил ладонь к глазам, после чего произнес:

— Заставь меня проглотить дюжину ружейных пуль, если это не след!

— И мне так думается. Ну что, Дэви, познакомимся с ним ближе?

— Познакомимся? Мы обязаны это сделать! В этой древней прерии только глупец может позволить себе пропустить хотя бы один след. Всегда надо знать, кто сел тебе на хвост или торчит перед носом, иначе, ложась спать вечером, рискуешь не проснуться утром. Вперед!

Галопом домчавшись до скалы, они осадили животных и тщательно осмотрели след.

— Что скажешь? — спросил Дэви.

— И правда, след! — улыбнулся Толстяк.

— Да уж не пашня, это и я вижу. Но чей он?

— Лошадиный, наверное… — продолжал подтрунивать над приятелем Джемми.

— Хм! Да это и дитя увидит. Или, по-твоему, я думаю, что здесь кит проплыл?

— Нет. Этим китом мог быть только ты, но я точно знаю, что ты не отходил от меня ни на шаг. Впрочем, след кажется мне весьма подозрительным.

— Почему?

— Прежде чем ответить, я хочу взглянуть на него поближе, ибо не имею желания осрамиться перед тобой, старым холостяком.

Джемми сполз с лошади и встал в траве на колени. Над ним возвышался Дэви. Кляча, словно она обладала человеческим разумом, уставилась в траву и тихо пофыркивала. Подошел мул, вильнул хвостом и прянул длинными ушами. Казалось, он тоже внимательно изучал след.

— Ну? — спросил Длинный Дэви, посчитавший осмотр затянувшимся. — Что-нибудь важное?

— Да. Здесь проскакал индеец.

— Ты уверен? Это удивительно, ведь здесь ни одно племя не имеет ни пастбищ, ни охотничьих угодий. С чего ты взял, что тут был индсмен?

— След копыт говорит, что у лошади индейская выучка.

— Такую лошадь мог иметь и белый.

— Не спорю, но…

Толстяк задумчиво покачал головой и продвинулся по следу чуть дальше.

— Иди за мной! — вдруг крикнул он. — Лошадь не подкована. Кроме того, она очень устала, но ее вынуждали скакать галопом, стало быть, всадник торопился.

Теперь спешился и Дэви. То, что он услышал от своего приятеля, было достаточно важным, чтобы заняться более тщательным обследованием. Он пошел за Толстяком, а оба животных побрели следом, будто понимали, что именно так и должны поступить. Поравнявшись с Джемми, Дэви уже рядом с ним двинулся по следу дальше.

— Эй, — присвистнул янки, — эта лошадь и в самом деле переутомлена — она часто спотыкается. Чтобы так гнать ее, нужно иметь веские причины для этого. Либо этого человека преследуют, либо у него есть другой повод весьма торопиться.

— Скорее последнее.

— Почему?

— Какой давности след? — вопросом на вопрос ответил Толстяк.

— Ему часа два, не больше.

— Вот именно. А отпечатков преследователя нигде не видно. У кого есть преимущество в два часа, тот вряд ли станет загонять лошадь до смерти. Впрочем, здесь так много скал, что ему легко удалось бы сбить преследователя с толку. Что скажешь?

— Ты прав. Нам обоим, к примеру, достаточно опережения в две минуты, чтобы оставить неприятеля с носом. Стало быть, я согласен с тобой. Но вот куда он так мчится? Где она, его цель?

— Наверняка недалеко отсюда.

Длинный с удивлением взглянул на Толстяка:

— Похоже, ты на сегодня стал ясновидцем.

— Чтобы догадаться об этом, не требуется никакой особой премудрости — надо только немного пораскинуть мозгами.

— Так! Я весь в напряжении, но почему-то пока мне ничего в голову не лезет.

— Это неудивительно.

— Почему же?

— Ты слишком длинный. Пока до тебя дойдет что к чему, пролетят годы! Я уверяю тебя, что цель этой бешеной скачки нужно искать тут, неподалеку, в противном случае он берег бы свою лошадь.

— Так! Насчет причин скачки согласен, но вот сути понять не могу.

— Ладно, объясню! Если бы всаднику предстояло скакать еще день, животное для такой поездки оказалось бы слишком усталым, значит, он непременно дал бы отдохнуть ему хоть пару часов и только потом наверстал бы упущенное. Поскольку он все же знал заранее, что место, куда ему так надо, недалеко отсюда, он решил, что еще сегодня сможет преодолеть это расстояние, несмотря на усталость лошади.

— Слушай, старина, все, что ты сказал, звучит вовсе недурно. Я снова признаю твою правоту.

— Похвалы излишни, — глазки Толстяка заблестели. — Кто почти тридцать лет набивал себе шишки в прерии, пожалуй, может время от времени набрести на умную мысль. Хотя, пока мы знаем не больше, чем прежде. Где то место, к которому стремится краснокожий? Вот что надо бы разузнать! Этот человек скорее всего чей-то гонец, а весть его очень важна. По всей вероятности, этот индсмен только связной между краснокожими, и я почти уверен, что индейцы находятся где-то поблизости.

Длинный Дэви слегка присвистнул, а его взгляд стал задумчивым.

— Дело скверно! — проворчал он. — Парень идет от индейцев и стремится к индейцам! Стало быть, мы между ними, но не знаем, где именно они шляются. Тут легко можно столкнуться лоб в лоб с какой-нибудь шайкой и потерять наши драгоценные скальпы.

— Надо, конечно, держать ухо востро. Но есть простое средство получить достоверные сведения.

— Идти по следу? — усмехнулся Дэви.

— Да, — расплылся в улыбке Толстяк.

— Верно. Мы знаем, что они где-то впереди, но понятия о нас не имеют, а стало быть, наше положение более выгодно. Посему мое мнение: надо скакать за индсменом, тем более что его путь едва ли расходится с нашим. Любопытно, из какого он племени?

— Ты прав — нам надо идти по следу, но вот откуда родом этот индсмен, отгадать, похоже, невозможно. Наверху, в северной Монтане, обитают черноногие, пиганы[387], и другие племена. Они вряд ли забредут сюда. В излучине Миссури стоит лагерь рикареев[388], но и они вряд ли станут что-нибудь искать здесь. А может, сиу? Хм! Ты слышал, чтобы они снова откопали топор войны?

— Нет.

— Ладно, не стоит сейчас ломать над этим голову, давай просто будем осторожны. Позади Норт-Платт, если ты вспомнишь о нашей последней прогулке. Мы в тех местах, что нам хорошо известны, и, если не наделать откровенных глупостей, с нами ничего не случится. Едем!

Они снова вскочили в седла и направились по следу, не упуская его из виду ни на миг, зорко смотря при этом вперед и не забывая осматриваться по сторонам, чтобы вовремя заметить что-либо враждебное.

Прошло, наверное, около часа. Солнце садилось все ниже, ветер становился все сильнее, и дневное пекло быстро сошло на нет. Вскоре они увидели, что лошадь индейца перешла на шаг. На одной из рытвин животное, похоже, споткнулось и припало на колени. Джемми тотчас соскользнул вниз и осмотрел место.

— Да, это индсмен, — уверенно засвидетельствовал Толстяк. — Он соскочил на землю. Смотри, его мокасин украшали иглы дикобраза. Вот там лежит отломленный кончик иглы. А здесь — о, парень, похоже, очень юн!

— С чего ты взял? — удивился Длинный, продолжая восседать на своем муле.

— Место здесь песчаное, и его нога четко отпечаталась. Если это не скво, то…

— Чепуха! Женщине одной здесь делать нечего.

— …то всадник — молодой парень, — продолжал мыслить вслух Джемми, не обращая внимания на замечания своего приятеля, — и ему не больше восемнадцати лет.

— Вот это уже хуже! Есть племена, у которых в разведку ходят только самые юные воины. Надо бы поостеречься!

Они снова поскакали дальше. До сих пор оба следопыта двигались по цветущей прерии, теперь вдруг то тут, то там стали выныривать чахлые кустики, позже сменившиеся довольно густыми зарослями. Вдали, похоже, маячили верхушки деревьев. Вскоре оба оказались у места, где всадник спешился, чтобы дать все же своему животному короткую передышку, и пошел пешком, ведя коня в поводу.

Временами кусты так сильно затрудняли обзор, что требовалась двойная осторожность. Дэви скакал впереди, Джемми — за ним. Вдруг Толстяк воскликнул:

— Эй, Длинный, а конь-то у него вороной!

— Вот те раз! — Дэви чуть не кувыркнулся на землю, резко осадив своего мула. — Откуда ты это знаешь?

— Там, на кустах, остались волосы с его хвоста.

— Значит, мы знаем о нем уже немало! Но тише! В любой момент мы можем нарваться на людей, и, пока продерем глаза, они перестреляют нас, как куропаток.

— Этого я не боюсь. Я могу спокойно положиться на мою старушку. Она фыркнет тут же, как только кого-нибудь почует. Итак, продолжим!

Длинный Дэви последовал приглашению, но в следующий же миг уже придержал своего мула.

— Тьфу, дьявол! — выругался он. — Сейчас точно что-нибудь произойдет!

Толстяк, не обращая на него внимания, гнал свою лошадь дальше и через несколько скачков продрался сквозь кусты на открытое место. Перед ним возвышалась конусообразная скала, которых в этой прерии было великое множество. След вел к ее подножию, потом вдруг резко брал вверх, тут же соскакивал вниз и под острым углом поворачивал вправо. Оба ясно это увидели, заметили они и еще кое-что — с противоположной стороны скалы к упомянутому следу вели четыре новых отпечатка, позже объединяющиеся со следом индейца.

— Что скажешь? — Длинный повернул голову к Толстяку.

— Скажу, что там, за скалой, стояли лагерем люди, преследовавшие индсмена, как только они заметили его.

— Может, они уже опять там!

— А может, кто-нибудь из них там остался. Жди меня здесь, за кустами! Пойду, суну нос за угол.

— Не сунь его в ствол заряженного флинта[389], у которого спускают курок!

— Нет, для этого твой клюв подойдет больше.

Толстяк спешился и передал Длинному поводья своей лошаденки, после чего во весь опор понесся вверх по склону.

— Вот хитрец! — одобрительно буркнул себе под нос Дэви. — Подползание отняло бы слишком много времени. Никто бы не подумал, что Толстяк может так скакать!

Взобравшись наверх, Джемми медленно и осторожно прокрался вперед и исчез за выступом. Но вскоре он появился снова и подал Дэви знак, описав рукой дугу. Последний сообразил, что должен обогнуть скалу. Он продрался сквозь кусты, пока не достиг новых следов и по ним не пришел к Джемми, ведя за собой животных.

— Что скажешь? — спросил Толстяк, указав перед собой.

Дэви увидел следы стоянки. Несколько железных котелков, кирки и лопаты, кофейная мельница, ступка, множество маленьких и больших мешков и пакетов: все это валялось на земле, но никаких следов лагерного костра заметно не было.

— Ну и ну, — покачал головой янки. — Так по-домашнему разложиться здесь могли либо недоумки, либо просто новички на Западе. Следов тут, по меньшей мере, от полутора десятка лошадей, и ни одна из них не была ни стреножена, ни привязана к клину! Похоже, что среди них много вьючных животных. И все они исчезли! Но куда? Что за бессмыслица! За такие вещи стоило бы их вздуть как следует!

— Да, они это заслужили. С такими куриными мозгами на Дальнем Западе делать нечего! Не каждому, конечно, выпадет счастье поучиться в гимназии…

— Как тебе?! — быстро среагировал Длинный.

— Да, как мне, — без обиды отозвался Толстяк, — но хоть элементарной смекалкой и соображением должен же обладать человек! Индеец, ничего не подозревая, повернул за угол и, вот тут заметив опасность, предпочел промчаться мимо, вместо того чтобы повернуть назад. Тут за ним и рванула вся шайка.

— Думаешь, хотели его схватить?

— Конечно, иначе зачем им его преследовать? Для нас, кстати, это тоже может закончиться весьма плачевно. Краснокожим все равно, падет ли их месть на виновных или на кого-нибудь еще.

— Мы должны предотвратить несчастье!

— Да, — кивнул Толстяк. — Долго нам скакать не придется — индсмен на загнанной лошади далеко не уйдет.

Они снова вскочили в седла и галопом помчались по следам, вправо и влево от которых уходили другие отпечатки, несомненно, оставленные вьючными лошадьми. Вопреки прогнозу Джемми, оба следопыта вынуждены были преодолеть значительное расстояние по холмистой местности, прежде чем скакавший впереди Толстяк наконец резко не остановил кобылу. Он услышал громкие голоса и молниеносно направил животное в сторону, в кусты, куда за ним последовал и Дэви. Оба прислушались. Впереди в самом деле раздавались чьи-то голоса.

— Это точно они, — уверенно сказал Джемми. — Они не приближаются к нам, значит, еще не повернули обратно. Ну что, старина, подслушаем их?

— О чем речь?! Только сначала придется «захромать» лошадей.

— Нет, это может нас выдать, а ведь нам надо остаться незамеченными. Нам нужно крепко их привязать, чтобы они не смогли ступить ни шагу, пока мы не позволим.

«Захромать»— выражение трапперов; оно означает, что передние ноги коня связываются так, чтобы животное могло делать лишь маленькие шажки. Обычно это делалось, когда трапперы чувствовали себя в безопасности, в противном случае лошадей крепко привязывали к деревьям или к вбитым в землю коротким колышкам. Для этой цели, особенно в бедной растительностью прерии, охотники всегда возят с собой маленькие острые клинья.

Итак, оба неразлучных животных были крепко привязаны к кустам, после чего их хозяева стали осторожно пробираться на звуки голосов. Вскоре они оказались у мелководной речушки или скорее ручья, окруженного высокими берегами, своей крутизной свидетельствующими о том, что каждую весну здесь проносятся бурные потоки. Русло ручья делало неподалеку большой крюк, внутри петли которого располагались в траве напоминавшие по виду бродяг девять человек. Среди них, в центре, лежал юный индеец, связанный по рукам и ногам, не имевший возможности даже пошевелиться. На другой стороне воды, прямо под высоким берегом, валялась его громко фыркающая лошадь. Бедное животное с истертыми в кровь боками не имело сил даже подняться, не говоря уж о том, чтобы взобраться на берег. Лошади преследователей находились при них.

Эти люди не производили хорошего впечатления. Глядя на них, настоящий вестмен тотчас отметил бы, что видит перед собой типичный образец того самого сброда, с которым на Дальнем Западе разговаривают лишь языком судьи Линча[390].

Джемми и Дэви присели на корточки за кустом и стали наблюдать за происходящим. Люди тем временем шептались — вероятно, обсуждали судьбу пленного.

— Как они тебе? — тихо спросил Толстяк, блеснув лукавыми глазками.

— Так же, как и тебе — совсем не по вкусу!

— Их физии так и просят трепки! Жаль бедного краснокожего парня. Как думаешь, из какого он племени?

— Пока ничего сказать не могу. Он без боевой раскраски и не носит никаких тотемов. Но я уверен, что он не на тропе войны. Ну что, берем его под свою защиту?

— Само собой! Не думаю, что он дал им повод обращаться с ним так скверно. Идем, перекинемся с ними парой слов!

— А если они не захотят нас слушать?

— Тогда у нас есть выбор: либо силой, либо хитростью заставить их подчиниться. Меня вовсе не пугают эти типы, но все же знаешь: даже выпущенная трусливым мерзавцем пуля иногда попадает в цель. Они не должны знать, что мы верхом, и лучше всего, если мы подойдем с другой стороны ручья, чтобы им и в голову не пришло, что мы уже видели их лагерь.

Глава вторая. ХРОМОЙ ФРЭНК

Следопыты подхватили свои ружья и прокрались к воде, держась от группы белых на таком расстоянии, чтобы те не могли их заметить. Затем они по берегу спустились вниз, перемахнули через узкий ручей и на противоположном берегу его снова взобрались наверх. Теперь им пришлось сделать небольшой крюк, после чего они вышли к потоку как раз в том месте, где на другом берегу, прямо напротив, и располагалась компания, многие члены которой беспечно валялись на траве. Оба тут же сделали вид, будто ошарашены встречей с людьми.

— Эй! — заорал Толстяк Джемми не своим голосом. — Что это? А я-то думал: мы одни здесь, в этой благословенной прерии! И вдруг настоящий митинг! Надеюсь, нам позволят принять в нем участие.

Те, кто лежал в траве, поднялись, и теперь вся компания, как по команде, уставилась на двух невесть откуда взявшихся чужаков. В первый миг показалось, что они не очень обрадованы появлением незнакомцев, но стоило им обратить внимание на фигуры и костюмы обоих, тотчас раздался разноголосый смех.

— Thunderstorm![391] — прохрипел один из них, увешанный всевозможным оружием. — Что стряслось? У вас что, в самый разгар лета масленица? Или вы тащитесь на карнавал?

— Aye! — кивнул Длинный. — У нас как раз не хватает пары шутов, вот мы и завернули к вам.

— Тут вы обратились не по адресу.

— Не думаю.

С этими словами сухой Дэви перешагнул своим семимильным шагом через ручей; еще один шаг — и он предстал перед говорившим. Толстяк сделал два прыжка и как мяч взлетел наверх, приземлившись рядом со своим приятелем.

— А вот и мы, — расплылся он в блаженной улыбке. — Good day[392], господа. Нет ли у вас чего-нибудь промочить горло?

— Вон там вода! — прозвучал недружелюбный ответ, и говоривший указал на ручей.

— Фи! — Толстяк скорчил кислую мину, и его носа совсем не стало видно. — Вы думаете, я изнываю от дикой жажды? Да это и в голову не придет внуку моего деда! Раз у вас нет ничего получше, то можете спокойно возвращаться по домам, здесь, в этой доброй прерии, вам делать нечего!

— А для вас прерия — закусочная?

— А то как же! Жаркое ходит тут прямо под носом. Нужно только уметь поставить его на огонь.

— Вам, похоже, оно идет на пользу.

— Само собой! — засмеялся Джемми и с нежностью погладил себя по выглянувшему из шубы животу.

— Такое впечатление, будто вашего друга вы держите на голодном пайке.

— Отчасти да. Ведь только половина нормы идет ему на пользу! Не имею права губить его красоту, потому что взял я его с собой в качестве пугала, чтобы ни один медведь или индсмен и близко ко мне не подходил. Но, с вашего позволения, мастер, что же привело вас сюда, к этой прекрасной воде?

— Никто и ничто. Сами нашли дорогу.

Спутники говорившего снова ухмыльнулись, посчитав такой ответ весьма остроумным. Но Толстяк Джемми совершенно серьезно продолжал:

— Да? Правда? Что-то не верится. По вашим физиономиям вряд ли скажешь, что вы способны отыскать хоть какую-нибудь дорогу без посторонней помощи.

— А на ваших написано, что пути вам точно не разобрать, даже если ткнуть в него носом! Вы давно кончили школу?

— Я ее и не посещал, поскольку пока не подхожу под нужные мерки, — с улыбкой ответил Толстяк глупостью на глупость, — но надеюсь наверстать упущенное, может, благодаря вам смогу выучить кое-какие азы Запада. Хотите быть моим наставником?

— На это у меня нет времени. И вообще у меня есть дела поважнее, чем выколачивать из других дурь.

— Вот как! Что же это за «дела поважнее»? — Джемми огляделся, сделав вид, будто только что заметил индейца, и продолжил: — Behold![393] Пленник, да еще и краснокожий!

Он отпрянул, как черт от ладана, словно испугался одного только вида индейца. Вся шайка заржала на разные голоса, а тот, кто до сих пор вел беседу и, похоже, был предводителем, проговорил:

— Не упадите в обморок, сэр! Кто еще ни разу не видел таких типов, рискует легко стать заикой. К подобным зрелищам привыкают не сразу. Кажется, вы никогда прежде не встречались с индсменами?

— Нескольких мирных, пожалуй, видел, но этот — похоже, дикий! — подыграл Толстяк.

— Правда ваша. Не подходите к нему слишком близко!

— В самом деле? Он же связан!

Джемми хотел приблизиться к пленнику, но предводитель преградил путь:

— Прочь! Вам нет до него дела! Впрочем, пора наконец спросить, кто вы и чего хотите от нас?

— Это хоть сейчас. Моего друга зовут Кронерс, а моя фамилия Пфефферкорн. Мы…

— Пфефферкорн? — перебили Толстяка. — Уж не немецкая ли это фамилия?

— С вашего позволения — да. — Джемми наигранно улыбнулся.

— Да чтоб вас черт побрал! На нюх не переношу ваш сброд!

— Все дело только в вашем носе, — как ни в чем не бывало продолжал Джемми, — который просто не чувствует прекрасного. А если вы говорите о сброде, то, пожалуй, хотите причесать меня под свою гребенку.

Последние слова Джемми произнес уже совершенно другим тоном, чем начало фразы. Предводитель гневно вскинул брови и почти угрожающе пробормотал:

— Что вы хотите этим сказать?

— Правду, ничего больше.

— За кого вы нас принимаете? А ну, выкладывай!

Говоривший вцепился в рукоять торчавшего за его поясом ножа. Джемми сделал пренебрежительный жест рукой и ответил:

— Оставьте свой сапожный тесак, мистер, с ним вы и шагу не ступите. Вы были грубы со мной, а потому и вам не стоит ждать, что я прысну одеколоном — просто не хочу огорчать фирму Фарина из Кельна на Рейне! Из-за того, что я вам не по нраву, мне и в голову не придет здесь, на Дальнем Западе, в угоду вам нацепить фрак полами вперед или напялить на ноги лайковые перчатки. Если вы судите о нас по нашей наружности, то по собственной вине идете по ложному пути. Здесь, на Западе, имеет вес не сюртук, а человек, с которым надо обращаться прежде всего учтиво. Я ответил на ваш вопрос, а теперь ожидаю подобного ответа и от вас, поскольку хочу знать, кто вы.

Лица бродяг вытянулись от удивления. Хотя руки многих из них потянулись к поясам с оружием, решительное поведение Джемми заставило предводителя ответить:

— Меня зовут Уолкер, и этого достаточно. Восемь других имен вам все равно не запомнить.

— Если вы полагаете, что мне не нужно их знать, то вы правы. Вполне достаточно взглянуть на вас одного, чтобы понять, какого сорта остальные.

— Эй! Это оскорбление? — повысил голос Уолкер. — Хотите, чтобы мы взялись за оружие?

— Не советую. В барабанах наших револьверов двадцать четыре патрона, и, по меньшей мере, половину из них вы получите, прежде чем вам удастся вынуть свои погремушки. Вы считаете нас новичками, но это не так. Если хотите убедиться, что я говорю правду, то мы не прочь предоставить вам доказательства на этот счет.

Он молниеносно выхватил оба револьвера; Длинный Дэви уже держал в руках свои, а когда Уолкер хотел схватить валявшееся на земле ружье, Джемми предостерег:

— Оставь флинт в покое! Дотронешься до него — получишь пулю. Таков закон прерий! Кто первым спустит курок — тот и победил!

Бродяги были настолько неосторожны, что даже не удосужились поднять из травы свои ружья. Но теперь они не отваживались наклониться за ними.

— Дьявольщина! — выругался Уолкер. — Вы ведете себя так, будто готовы сожрать нас!

— Нам это и в голову не приходило — слишком уж вы неаппетитны. Мы и знать о вас не хотим! Скажите только, что вам сделал этот индеец?

— Разве это ваше дело?

— Да. Вы нападаете на него без всякой причины, и теперь любой белый в опасности — он может попасть под месть его соплеменников. Итак, почему вы взяли его в плен?

— Потому что нам так захотелось. Он — красный мерзавец, и этого достаточно. Больше от меня вы ничего не услышите. Вы не судья нам, а мы не нашкодившие мальчишки, обязанные давать объяснения своим поступкам.

— Такого ответа нам вполне достаточно. Теперь ясно, что этот человек ничем вам не угрожал. Было бы нелишним мне самому его расспросить.

— Спросить его? — Уолкер засмеялся с издевкой, а его спутники с ухмылками переглянулись. — Да он не понимает ни слова по-английски и не ответил нам ни единым звуком.

— Индеец не отвечает своим врагам, когда он связан, а вы наверняка так с ним обращались, что он не сказал бы вам ни слова, даже если бы вы освободили его от пут.

— Трепку он получил, это верно.

— Трепку? — Джемми нахмурился. — Да вы спятили! Побить индейца! Вы знаете, что такое оскорбление у краснокожих смывается только кровью?

— Он жаждет нашей крови? Любопытно, как он собирается ее получить?

— Как только он окажется на свободе, он вам это покажет.

— Свободным ему никогда не быть.

— Вы хотите его убить? — Толстяк пристально поглядел предводителю в глаза.

— Что мы с ним сделаем — вас не касается! Понятно? Если краснокожие путаются под ногами, их надо растаптывать, вот и все. Но раз вы хотите поговорить с этим типом, прежде чем отчалить отсюда, не стану вам это запрещать. Только учтите: он вас не поймет. А профессоров индейской словесности вы не очень-то напоминаете. Поэтому я просто жажду увидеть, как это вы будете вести с ним беседу.

Джемми пренебрежительно пожал плечами и повернулся к индейцу.

Тот лежал с полузакрытыми глазами; лицо его было неподвижно. Понимал ли он произносимые слова? Трудно сказать. Лет ему было, как и предполагал Толстяк, примерно восемнадцать. Его темные, гладкие, длинные волосы были уложены в какую-то довольно странную прическу, которая не позволяла определить, к какому племени он принадлежал. Его лицо не носило никаких следов боевой раскраски, и даже макушка головы не была выкрашена ни охрой, ни киноварью. На нем была мягкая кожаная охотничья рубаха и легины из кожи оленя, обшитые на швах бахромой. В бахроме не было видно ни единого человеческого волоса — следовательно, молодой воин не убил еще ни одного врага. Изящные мокасины украшали иглы дикобраза — как опять же предполагал Джемми. Бедра индейца стягивал кусок красной материи в виде передника, заменявшего ему пояс. При нем не было видно никакого оружия. На противоположном берегу, там, где лежал только что поднявшийся и теперь с жаждой хлебающий воду конь, валялся, однако, длинный охотничий нож, а на седле висели обтянутый кожей гремучей змеи колчан и сделанный из рогов горного барана лук ценой, возможно, в два или три мустанга.

Такое простое вооружение служило несомненным доказательством того, что индеец находился здесь без всяких враждебных намерений. Его лицо по-прежнему не выражало ничего — индсмен был слишком горд, чтобы выказывать чужакам, а тем более врагам, свои чувства. Хотя скулы молодого воина несколько выступали, это нисколько не портило его лица, черты которого были еще по-юношески мягкими. Когда Джемми подошел к нему, парень впервые полностью открыл черные, жгучие, как раскаленные угли, глаза, и на охотника упал их дружелюбный взгляд. Одновременно индеец попытался пошевелить связанной рукой.

— Мой юный краснокожий брат понимает язык бледнолицых? — спросил охотник, больше утверждая, нежели спрашивая.

— Да, — ответил парень. — Откуда об этом знает мой старший белый брат?

— Я это прочитал в твоих глазах.

— Я слышал, что ты друг краснокожих людей. Я твой брат.

— Мой юный брат скажет мне, есть ли у него имя?

Подобный вопрос, обращенный к индейцу старшего возраста, является тяжелым оскорблением, поскольку тот, кто еще не имеет имени, не проявил мужества и не может считаться воином. Юный возраст пленника позволял задать ему такой вопрос, и все же юноша насторожился:

— Мой добрый брат считает меня трусом?

— Нет, но ты слишком юн, чтобы быть воином.

— Бледнолицые научили краснокожих умирать молодыми. Пусть мой брат откроет рубаху у меня на груди, и он узнает, что у его красного брата есть имя.

Джемми нагнулся и расшнуровал охотничью рубаху. Он вытащил три окрашенных в красный цвет пера военного орла[394].

— Невероятно! — вырвалось у него. — Но вождем ты быть не можешь!

— Нет, — юноша нашел в себе силы улыбнуться. — Я имею право носить перья масиша, ибо меня зовут Вокаде.

Оба слова из языка манданов[395]: первое означает «военный орел», а вторым называют кожу белого бизона. Поскольку белый бизон встречается крайне редко, убивший его в большинстве племен окружен таким же почетом, как и убивший нескольких врагов, и даже имеет право носить перья военного орла. Юный индеец убил такого бизона, а потому получил имя Вокаде.

По существу, в этом не было ничего странного; Дэви и Джемми удивились другому — тому, что это имя было взято именно из языка манданов, ведь манданы считались вымершими. Поэтому Толстяк спросил:

— К какому племени принадлежит мой краснокожий брат?

— Я нумангкаке и вместе с тем дакота.

«Нумангкаке»— так сами себя называли манданы, а дакота»— общее название всех племен сиу.

— Так ты был принят дакотами?

— Именно так, как говорит мой белый брат. Брат моей матери был большим вождем Ма-то-то-па. Он носил это имя, поскольку однажды убил четырех медведей. Когда пришли белые люди, они принесли нам болезнь, которую называли оспой[396]. Все мое племя было заражено ею, за исключением тех немногих, которые стремились попасть первыми в Страну Вечной Охоты; они вызвали сиу на бой и были убиты ими. Мой отец, храбрый Ва-ки — Щит, был только ранен, и позже ему пришлось стать сыном сиу. Так я стал дакота, но мое сердце помнит предков, которых призвал к себе Великий Дух.

— Сиу сейчас находятся по ту сторону гор. Как же ты перешел их?

— Я иду не с тех гор, о которых говорит мой белый брат; я спустился с других высоких склонов на западе и должен сообщить важную весть одному юному белому брату.

— Этот белый брат живет здесь неподалеку?

— Да. Откуда это известно моему старшему брату?

— Я шел по твоему следу и видел, что ты гнал своего коня как тот, кто почти у цели.

— Ты понял все верно. Вокаде был бы уже у цели, но эти бледнолицые помешали ему — они преследовали его. Его конь выбился из сил, он не мог перескочить через эту воду и упал. Вокаде оказался под ним и потерял сознание, а когда очнулся, был связан ремнями. — Юный воин замолчал и скрепя сердце добавил на языке сиу: — Они трусы. Девять мужчин связали мальчика, чья душа на время покинула его! Если бы я мог с ними бороться, их скальпы принадлежали бы мне!

— Они даже осмелились избить тебя! — также на языке сиу, который он немного знал, продолжил Джемми.

— Не говори об этом, ибо каждое такое слово пахнет кровью. Мой белый брат снимет с меня веревки, и тогда Вокаде поговорит с ними как мужчина!

Он сказал это с такой уверенностью, что Толстяк Джемми с улыбкой спросил:

— Ты разве не слышал, что я им не указчик?

— О, мой белый брат не боится и сотни таких людей. Каждый из них ваконкана — старая баба.

— Ты так думаешь? Откуда ты знаешь, что я не боюсь их?

— У Вокаде глаза и уши открыты. Он. часто слышал рассказы о двух знаменитых белых охотниках, которых называют Дэви-хонске и Джемми-петаче; он узнал их по фигурам и словам.

Толстяк хотел ответить, но его прервал Уолкер, переставший понимать, о чем идет речь:

— Эй, остановись! Так мы не договаривались. Хоть я и позволил вам поговорить с этим парнем, но только на английском! Вашу тарабарщину я не потерплю, черт вас знает, что вы замышляете. Впрочем, нам достаточно знать, что он владеет английским. Вы нам больше не нужны и можете двигать туда, откуда пришли. И если это не произойдет сейчас же, я подстегну вас!

Взгляд Джемми метнулся к Дэви, а тот подал ему быстрый знак, которого никто не заметил; молниеносного подмигивания Толстяку было достаточно. Именно таким способом Длинный обратил его внимание на растущие в стороне кусты. Джемми бросил туда короткий, но внимательный взгляд и заметил, что среди ветвей невысоко над землей торчат стволы двух охотничьих ружей. Значит, там с оружием наизготовку лежат два человека! Кто они? Друзья или враги? Он взглянул на приятеля. Спокойствие Дэви было красноречивее слов. Толстяк все понял и снова обратился к Уолкеру:

— В отличие от вас у меня нет причин сломя голову покидать это место. Хотел бы я посмотреть, от кого это вы удираете?

— В отличие от нас? От кого нам убегать?

— От того, кому еще вчера принадлежали оба эти животных! — неожиданно выпалил Толстяк. — Понятно?

Он имел в виду двух гнедых меринов, так жавшихся друг к другу, словно они были одно целое.

— Что? — вскричал Уолкер. — За кого вы нас принимаете? Мы честные проспекторы[397] и нам надо на ту сторону, в Айдахо, где теперь открыли новые залежи золота.

— А поскольку вам для этой поездки не хватало лошадей, — продолжил Джемми, — вы походя стали «честными» хорзпилферами[398]. Вам нас не провести!

— Эй, еще слово, и я пристрелю тебя! Мы купили всех этих коней и заплатили за них.

— И где же, мой «честный» мистер Уолкер? — с издевкой протянул Джемми.

— Еще внизу, в Омахе.

— Вот как! А чистые копыта вы прихватили с собой про запас тоже там? Почему же эта пара гнедых так свежа, словно только что вышла из загона? Почему у них чистые черные копыта в то время, как остальные ваши загнанные клячи топают в запущенных «шлепанцах»? Я скажу вам: гнедые еще вчера имели другого хозяина, а конокрадство здесь, на Дальнем Западе, карается веревкой!

— Лжец! Клеветник! — процедил сквозь зубы Уолкер, вдруг наклонившись, чтобы взять свое ружье.

— Нет, он прав! — прозвучало из кустов. — Вы — презренные конокрады и получите по заслугам. Мартин, перестреляем их всех!

— Не стрелять! — закричал Длинный Дэви. — Поработайте прикладами! Нечего тратить на них пули.

На этих словах он размахнулся взятым за ствол ружьем и так огрел им пытавшегося взвести курок Уолкера, что тот без чувств рухнул на землю.

Из кустов выпрыгнули две фигуры — довольно крепкого вида паренек и невысокий мужчина. Занеся для удара взятые за стволы ружья, они бросились на мнимых проспекторов.

Джемми тотчас склонился над индейцем и двумя взмахами ножа освободил его от веревок. Тот вскочил, прыгнул на первого попавшегося противника, схватил его обеими руками за шиворот, сбил с ног, а потом изо всех сил швырнул через ручей, туда, где валялся индейский нож. Никто и предположить не мог, что парень обладает такой мощью. Прыгнув следом и схватив нож в правую руку, индеец опустился перед поверженным на колени и крепко взялся левой рукой за чуб бледнолицего. Все это было делом одной секунды.

— Help, help, for God's sake help![399] — пронзительно закричал в страхе белый.

Вокаде занес нож для смертельного удара. Его сверкающие глаза впились в искаженное ужасом лицо врага, и тут же рука с ножом опустилась.

— Ты боишься? — разочарованно спросил юноша.

— Да, пощади, пощади!

— Скажи, что ты пес!

— Да, да, я пес!

— Так живи в позоре! Индеец умирает мужественно и без плача, ты же скулишь о пощаде! Вокаде не может носить скальп собаки. Ты бил меня, и за это твой скальп должен принадлежать мне, но паршивый пес не может оскорбить красного человека! Иди прочь! Вокаде испытывает к тебе отвращение!

Он дал бледнолицему пинка, и трус тотчас же исчез из виду.

Все произошло гораздо быстрее, чем это можно описать. Уолкер лежал на земле, рядом с ним растянулся еще кто-то, а остальные попросту сбежали. Их лошади помчались следом, и только два гнедых мерина остались на месте и терлись головами о плечи так внезапно явившихся хозяев.

Парню могло быть лет шестнадцать, и все же благодаря своему крепкому телосложению он выглядел старше. Бледное лицо, белокурые волосы и серо-голубые глаза наводили на мысль о его германском происхождении. Головного убора он не носил и был одет в рубаху и штаны синего цвета из плотной ткани. Из-за его пояса торчала рукоять ножа редкой индейской работы, а охотничья двустволка, которую он сжимал в руке, казалась слишком тяжелой для него. Его щеки раскраснелись во время короткой схватки, но держался он так спокойно, словно подобные сцены для него были вовсе не в диковинку и вообще все это — плевое дело.

Его спутник — маленький, щуплый человечек, лицо которого обрамляла густая черная окладистая борода, выглядел весьма своеобразно. Он носил индейские мокасины и кожаные штаны, а кроме того — темно-синий фрак с высокими плечами и буфами и до блеска начищенными медными пуговицами. Этот предмет его гардероба был скроен, пожалуй, в первой четверти прошлого столетия[400]. Именно тогда изготовлялось сукно, которому, как считалось, служить веки вечные. Разумеется, фрак выглядел до последнего изношенным; все швы владелец старательно закрасил чернилами, но ни одной дырки нигде не было видно. Ношение подобных доисторических нарядов на Дальнем Западе отнюдь не редкость. Там человека ценили не по одежке.

На голове маленького человечка красовалась гигантская черная шляпа — «амазонка», которую украшало большое перо, окрашенное в желтый цвет и имитировавшее страусиное. Эта великолепная вещь несколько лет назад наверняка принадлежала какой-нибудь леди с Востока, позже волею капризной судьбы заброшенная на Дальний Запад. Поскольку поля шляпы очень хорошо защищали от солнца и дождя, нынешний ее владелец вовсе и не думал использовать замечательный головной убор для каких-либо иных целей.

Все вооружение малыша состояло только из ружья и ножа. Пояс у него отсутствовал — верный знак того, что он выехал не на охоту.

Он прошелся взад-вперед по полю битвы, припадая на левую ногу, и осмотрел вещи, которые в панике побросали беглецы. Вокаде подошел к белому, потянул его за рукав и спросил:

— Может, мой белый брат и есть тот охотник, которого бледнолицые называют Хоббл-Фрэнком?[401]

Малыш не без удивления кивнул и утвердительно ответил на английском. Теперь индеец указал на молодого белого и осведомился дальше:

— А это Мартин Бауман, сын знаменитого Мато-пока?

Мато-пока — имя, сочетающее слова, взятые из языков сиу и юта, и означающее «Гроза Медведей».

— Да, — ответил малыш.

— Значит, вы те, кого я ищу, — уверенно произнес молодой индеец.

— Ты едешь к нам? Может, хочешь что-то купить? Мы держим стоур и торгуем всем, что нужно охотнику.

— Нет. Я должен передать вам сообщение.

— От кого?

Индеец на секунду задумался, огляделся по сторонам, потом ответил:

— Здесь не место для разговора. Ваш вигвам недалеко от этой воды?

— Через час мы будем там.

— Тогда ведите нас к нему. Когда мы сядем у вашего огня, я сообщу все, что должен сказать. Идемте!

Он снова перескочил через воду, перевел через нее обратно своего коня, который, пожалуй, мог теперь выдержать короткий отрезок пути, взлетел ему на спину и поехал вперед, не проверяя, следуют ли за ним остальные.

— Какой шустрый! — не без иронии заметил Хромой Фрэнк.

— Может, его разговор гораздо длиннее и тоньше, чем даже я? — пошутил Длинный Дэви. — Любой краснокожий всегда знает, что делает, и я советую вам тотчас следовать за ним.

— А вы? Что будете делать вы?

— Мы поедем с вами. Раз ваш «дворец» находится так близко, то вы прослыли бы полными невеждами, если бы не пригласили нас на один, глоток и пару кусочков. А поскольку у вас есть мелочная лавка, то, возможно, мы сможем дать вам заработать несколько долларов.

— Вот как! У вас при себе доллары? — спросил малыш таким тоном, который не позволял сомневаться, что оба охотника в его глазах походили на кого угодно, но, уж точно, не на миллионеров.

— Они станут вашими лишь в том случае, если мы захотим сделать покупки. Смекаете?

— Хм, да, конечно! Но если мы теперь уйдем отсюда, что будет с этими мерзавцами, укравшими у нас двух лошадей? Может, хоть их вожаку, этому Уолкеру, оставим подарочек на долгую память?

— Нет. Пусть себе удирает. Они трусливые воры, наделавшие в штаны при виде ножа — «боуи»! Если вы и дальше собираетесь возиться с ними, то это не делает вам чести. Лошади снова у вас, и покончим с этим!

— Вам надо было получше размахнуться, прежде чем свалить его на землю. Этот тип лишь потерял сознание.

— Я это сделал с умыслом. Не вижу ничего приятного в убийстве человека, когда его можно сделать неспособным к сопротивлению другим способом.

— Ну, будь по-вашему. Пошли к вашим лошадям.

— Что? Вы знаете, где они? — искренне удивился Дэви.

— Конечно. Мы не были бы настоящими вестменами, если бы заранее не осведомились обо всем, что связано с вами, прежде чем выдать вам наше присутствие. Когда мы обнаружили, что у нас украли лошадей, мы помчались по следам воров. Но, к сожалению, смогли настигнуть их только здесь. Наши кони всегда пасутся на воле, и мы обычно приходим за ними вечером. Ну ладно, идемте!

Фрэнк сел верхом на одного из возвращенных меринов. Его молодой спутник вскочил на другого. Оба направили животных точно к тому месту, где Джемми и Дэви поначалу прятались в кустарнике. Последние также сели в седла, и теперь все четверо отправились по следу индейца, фигура которого маячила впереди. Но юный краснокожий не позволил себя нагнать; он все время старался опережать белых, будто не приблизительно, а точно знал конечный пункт их перехода.

Хромой Фрэнк держался рядом с Толстяком Джемми, которому, похоже, симпатизировал.

— Признайтесь мне, мастер, что вам, собственно, нужно в этих краях? — спросил малыш.

— Нам надо чуть выше, в Монтану, где охота бывает намного удачнее, чем здесь. Там еще встречаются лесные скитальцы и истинные жители саванны, занимающиеся охотой ради охоты. Сейчас зверей чаще всего попросту поголовно истребляют. Горе-охотники травят бедных бизонов, убивая их тысячами только из-за того, что для приводных ремней их кожа годится больше, чем обычная. Это же стыд и позор! Или нет?

— Тут вы правы, мастер. Раньше было по-другому. Тогда это называлось: один на один, то есть охотник имел с дичью честную очную ставку, борясь за требующееся ему пропитание с огромным риском для жизни. Теперь же охота превратилась в трусливое убийство из засады, и охотники старой закалки мало-помалу переводятся. Люди, подобные вам обоим, чрезвычайно редки! Много денег от вас, конечно, ждать нелепо, но ваши имена не пустой звук, и это стоит признать!

— Вы знаете наши имена? — удивился Джемми.

— Почему бы и нет.

— Откуда?

— Этот Вокаде назвал их, когда мы лежали с Мартином в кустах и подслушивали вас. Собственно, вы сами не очень-то и похожи на вестмена. Ваша талия скорее подошла бы мастеру-хлебопеку или капитану бюргерской гвардии, но…

— Что? — Толстяк встрепенулся. — Кажется, вы говорите о Германии? Вы ее знаете?

— Еще бы! Я же немец до корней волос!

— А я душой и телом!

— Это правда? — Фрэнк едва не открыл рот от удивления и придержал коня. — Ну, теперь я и сам вижу, что правда. С вашими формами янки не встретишь, Я по-королевски рад встретить земляка. Эй, сюда вашу руку! Добро пожаловать!

И они так ударили по рукам, что у обоих заныли ладони. Фрэнк уже забыл, что ехал верхом, но Толстяк предупредил:

— Пришпорьте вашего коня. Нам, несмотря ни на что, нельзя здесь задерживаться. Сколько вы уже в Штатах?

— Целых двадцать лет.

— Так вы, пожалуй, и немецкий уже забыли?

До сих пор оба говорили по-английски. Фрэнк выпрямился в седле, как струна, и обиженно ответил по-немецки:

— Я? Забыл мой язык? Тут вы дали маху — как раз наоборот! А знаете вы хоть приблизительно, где стояла моя колыбель?

— Нет. Я же не был вашим соседом.

— Как будто! Разве произношение не показывает вам, что я из той земли, где говорят на чистейшем немецком?[402]

— Вот как?! И откуда же?

— Конечно же, из Саксонии. Ясно? Со сколькими немцами я ни любезничал, ни разу не понял ни одного из них так, как того, кто родился именно в Саксонии! Саксония — сердце Германии. Дрезден и Лейпциг — классические города! Эльба — классическая река! А Саксонская Швейцария, а Зонненштейн! Это же все классика! Только между Пирной и Мейссеном можно услышать прекраснейший и чистейший немецкий язык. Именно между ними я и появился на свет. А позже там же началась моя карьера. Ведь я был помощником лесничего в Морицбурге — весьма знаменитом королевском охотничьем замке с не менее знаменитой картинной галереей и большим прудом с карпами. Итак, я был определен служащим с месячным жалованьем в двадцать талеров. Мой лучший друг был тамошним учителем, с которым я все вечера напролет играл в «шестьдесят шесть»[403], а потом говорил об искусстве и науке. Благодаря ему я овладел совершенно особыми знаниями, а также в первый раз узнал, где находится Америка. В немецком языке мы также хорошо поупражнялись, а потому я точно знаю, что именно в Саксонии без хлопот говорят самым прекрасным синтаксисом. Или вы сомневаетесь в этом? Ого, как скептически вы на меня смотрите!

— Не хочу с этим спорить, хотя некогда и был гимназистом.

— Как? Это правда? Вы обучались в гимназии?

— Да, я тоже деклинировал[404] словечки типа «теша».

Малыш лукаво покосился на Толстяка и переспросил:

— Деклинировал? Пожалуй, тут вы оговорились.

— Да нет.

— Ну, тогда в вашей гимназии вы ушли не очень далеко. Не «деклинировать», а «декламировать» и не «mensa», a «pensa». Вы декламировали вашу «пензу»[405]: быть может, «Проклятие певца» Хуфеланда или «Вольного стрелка» госпожи Марии Лейневебер[406]12. Но никаких обид! Каждый может знать лишь то, что может, и не больше! Когда я вижу перед собой немца, то безумно рад ему, будь он и не особо толковый или даже не саксонец. Ну, так как? Будем добрыми приятелями?

— Само собой разумеется! — Толстяк расплылся в улыбке. — Я всегда слышал, что саксонцы — парни добродушные.

— Да, мы такие! Тут уж ничего не попишешь. Врожденная интеллигентность!

— А почему вы покинули нашу прекрасную родину?

— Именно из-за науки и искусства!

— Как это так?

— Это произошло совершенно неожиданно и следующим образом: вечером, сидя в ресторации[407], мы говорили о политике и мировой истории. Нас за столом было трое: я, дворник и ночной сторож. Учитель сидел за другим столом, со знатью. Я всегда был общительным человеком и сам подсел к дворнику и сторожу, а они были этому бесконечно рады. В беседе о мировой истории мы добрались наконец до старого папы Врангеля и вспомнили, что он так привык к глаголу «mehrschtenteels»[408], что употреблял его при каждом удобном случае. Услышав это, оба мужика принялись спорить со мной об орфографической контрпункции и произношении этого слова! И каждый на этот счет имел свое мнение! Я сказал, как оно и должно произноситься на самом деле — «mehrschtenteels», но дворник возразил — «mehrschtenteils», a ночной сторож сказал даже «meistenteels». Постепенно я вошел в раж, и, наконец, мне стало так жарко, что я уже готов был любезнейшим образом подтвердить свою правоту руками и ногами, но как образованный служащий и гражданин, я смог сделать над собой решительное усилие и обратился к моему другу, учителю. Естественно, я был прав, но либо он оказался не в духе, либо его в тот момент охватил порыв озорства, короче говоря, он не подтвердил моей правоты и сказал, что мы не правы все трое. Он утверждал, что в слове «mehrschtenteels» должны быть два «ei». Но поскольку я совершенно точно знаю, что в немецком только одно-единственное слово с двумя «ei», а именно — Reisbrei[409], мне стало досадно. Хоть я и не хотел никому другому портить его диалект, но и с моим нужно было считаться, тем более, что именно он — самый правильный! Но ночной сторож никак не хотел понять этого; он сказал, что я тоже говорю неправильно, а посему я сделал то, что должен был сделать каждый честный человек, — я бросил ему в физию мое оскорбленное самолюбие вместе с пивной кружкой. Тут, конечно, последовали сцены без декораций, а увенчалось все тем, что меня за нарушение общественного порядка и за повреждение части тела привлекли к ответственности в качестве обвиняемого. Меня оштрафовали и отстранили от должности. Это я бы еще стерпел, но то, что из-за моей принципиальности мне вообще отказали в приеме на работу, я не смог пережить — для меня это было уж слишком! Понеся наказание, я потом просто собрался и ушел. А поскольку все, за что хоть раз берусь, я делаю всегда как следует — соответственно, я и уехал в Америку. Стало быть, только старый Врангель и виноват, собственно, в том, что вы меня сегодня здесь встретили.

— Я ему очень признателен за это, потому что вы мне нравитесь, — заверил его Толстяк, приятельски кивая малышу и едва сдерживая смех.

— Да? Это правда? Признаюсь, только что и я ощутил некоторую неосознанную симпатию к вам, а это, разумеется, хорошая основа для дальнейших отношений. Во-первых, вы парень довольно оригинальный; во-вторых, я тоже не без того; в-третьих, мы вполне можем стать хорошими друзьями. Мы уже помогли друг другу, а стало быть, связи установлены, и осталось только сделать так, чтобы связывающие нас узы крепли и дальше. Надеюсь, вы благосклонно заметите, что я всегда употребляю изысканные выражения, и из этого сможете заключить, что я не окажусь недостойным ваших дружеских чувств. Саксонец всегда щедр, и если меня сегодня захотел бы скальпировать индеец, я учтиво ответил бы ему: «Пожалуйста, потрудитесь любезнейший! Вот мои кудри!»

Тут Джемми не выдержал и рассмеялся:

— Если бы индейцу тоже вдруг взбрело в голову проявить учтивость, то ему пришлось бы оставить ваш скальп при вас! Но поговорим лучше о другом. Ваш спутник и вправду сын знаменитого Охотника на медведей Баумана?

— Да. Бауман мой компаньон, а его сын Мартин называет меня дядей, хоть я единственное дитя моих родителей и никогда не был женат. Мы встретились внизу, в Сент-Луисе, в те времена, когда золотая лихорадка загнала диггеров[410] в Черные Горы. Мы оба сколотили приличный капиталец и решили здесь, наверху, основать стоур. Это было куда выгоднее, чем копать землю в поисках золота. Дело сразу пошло в гору. Я взял на себя лавку, а Бауман ходил на охоту, добывая провиант. Но позже оказалось, что золота тут больше нет. Диггеры покинули место, а мы остались здесь одни с нашими запасами, которые не успели продать. Постепенно мы сбывали их охотникам, случайно забредавшим сюда. Последнюю сделку мы совершили две недели назад. Тогда нас посетила маленькая компания, которая хотела нанять моего друга проводить их наверх, к Йеллоустоуну. Ведь именно там нашли полудрагоценные камни, а эти люди оказались гранильщиками. Бауман с готовностью согласился, договорился о достойном гонораре, продал им значительное количество боеприпасов и других полезных вещей, а потом ушел вместе с ними. Теперь в блокгаузе я один с его сыном и старым негром, которого мы притащили с собой из Сент-Луиса.

Во время этого скупого сообщения Фрэнк едва заметно пользовался родным диалектом, не в пример его предыдущей речи, что, разумеется, не ускользнуло от привыкшего фиксировать все, каждую мелочь, Толстяка Джемми. Он внимательно оглядел малыша со стороны и спросил:

— Разве Бауман хорошо знает Йеллоустоун-ривер?

— Он раньше неоднократно поднимался к этой реке.

— Но это очень опасно!

— Сейчас, пожалуй, не очень.

— Вы так думаете? Действительно, с тех пор, как чудом открыли этот район, конгресс Соединенных Штатов послал туда не одну экспедицию, чтобы обмерить местность. Область объявили Национальным парком, но индейцам нет до этого никакого дела. Сейчас там и сям охотятся индейцы племени Змей[411].

— Они, кажется, зарыли топор войны.

— А я слышал, что они снова его откопали. Ваш друг, безусловно, в опасности, а шедший сегодня к вам гонец лишь подтвердит это. Я бы на вашем месте встревожился.

— Но этот индеец — сиу.

— Он медлит с посланием — это дурной знак. Радостную новость не нужно скрывать. К тому же он сказал мне, что он из Йеллоустоуна.

— Тогда я сейчас же нагоню его.

Фрэнк пришпорил мерина и погнался за Вокаде. Как только тот заметил, что его догоняют, он тут же всадил пятки в бока коня и погнал его вперед.

Между тем сын Охотника на медведей держался Длинного Дэви. Последний, естественно, тоже не преминул узнать хотя бы что-то о судьбе отца Мартина, но сведения были далеко не такими полными, как ему хотелось. Парень оказался очень неразговорчив.

Наконец ручей завернул за высокий холм, на котором путники заметили блокгауз, напоминавший маленький форт, надежно защищенный от нападения индейцев.

Холм с трех сторон обрывался весьма круто, любая попытка взобраться на склон в тех местах была обречена на провал. Другая сторона оказалась защищена двухрядной оградой. Внизу раскинулось кукурузное поле и небольшой, засаженный табаком участок земли, вблизи которого паслись две лошади. Мартин указал на них и пояснил:

— Вон оттуда у нас увели коней, когда мы отсутствовали. Но где же Боб, наш негр?

Он сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же среди высоких кукурузных початков показалась черная голова; широко растянутые губы обнажили два ряда зубов, которыми мог бы гордиться и ягуар, а потом выплыла достойная Геркулеса фигура негра. Держа в руках увесистую палку, он с улыбкой произнес на ломаном английском:

— Боб спрятаться и навострить уши. Если мошенники возвращаться и хотеть украсть еще два другие кони, тогда Боб разбить им головы эта дубина.

Он шутя махнул палкой, словно это был ивовый прут. Индеец не обратил на него никакого внимания. Он проскакал мимо, направив коня с доступной стороны холма наверх, прямо к изгороди. Вскочив на спину своего жеребца, Вокаде, как птица, перемахнул через ограду и исчез за ней.

— Ваш редмен[412] быть грубый парень! — рассердился негр. — Скакать мимо массер Боб и не сказать «Добрый день!». Прыгать через ограда и совсем не ждать, пока масса Мартин позволять ему входить! Массер Боб научить его вежливость!

Добродушный черный, очевидно, титуловал сам себя «массером Бобом»— то есть в его понимании мастером, или господином, Бобом. Он был свободолюбивым негром и чувствовал себя очень оскорбленным тем, что индеец не удосужился его поприветствовать.

— Ты не обидишь его, — предостерег Боба Мартин. — Он наш друг.

— Тогда быть другое дело. Если редмен друг массы, то он быть и друг массер Боб. Масса вернуть коней? Он убить воров?

— Нет. Они сбежали. Открывай!

Боб громадными шагами двинулся вперед и легко раздвинул тяжелые створки ворот, словно они были из бумаги. Всадники въехали во двор, и ворота тотчас закрылись за их спинами.

Глава третья.В ХИЖИНЕ ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ

В центре двора стоял четырехугольный блокгауз, хотя и не блокгауз в привычном понимании этого слова, ибо основу постройки не составляли плотно пригнанные древесные стволы. Материалом для нее послужили камни, глина и бруски. Гонты[413], покрывавшие крышу, наверняка доставили сюда издалека.

Двери оказались распахнутыми настежь. Когда люди вошли, они увидели сидевшего посреди единственной комнаты индейца. Парня, казалось, вовсе не заботило, где сейчас находился его жеребец, которого тем временем завели в загон вместе с остальными животными.

Теперь Мартин и Хромой Фрэнк могли гостеприимно приветствовать обоих гостей сердечным рукопожатием на собственной территории. А последние уже успели окинуть помещение испытующим взором. В задней его части, очевидно, устроили склад товаров, количество которых было почти на исходе. Несколько прибитых к столбам крышек от ящиков заменяли стол. Из того же материала были сработаны и стулья. В углу располагались лежаки, в своем роде замечательные, обитателям хижины оставалось только позавидовать: вместо одеял их постели были накрыты немалым количеством лежавших друг на друге превосходных шкур серых медведей — самых опасных хищников Америки. Если взрослый гризли встанет на задние лапы, он окажется фута[414] на два выше любого, даже очень высокого, человека. Убить такого медведя для индейцев значит больше, чем совершить просто геройский поступок; да и белые, вооруженные гораздо лучше, всегда уступят дорогу этому страшному хищнику, потому что этот злой зверь набрасывается на любую живность без всякой причины.

На стенах висело различное оружие, боевые и охотничьи трофеи, а вблизи камина к деревянным колышкам были привязаны большие куски копченого мяса.

Полдень уже миновал, и, поскольку в это маленькое помещение, где отсутствовали окна, если не считать отверстий в той стене, вдоль которой был устроен склад, мог проникнуть лишь скудный сумеречный свет, в хижине было достаточно темно.

— Массер Боб разжечь огонь, — произнес негр, не согласный с таким поворотом дела.

Он быстро приволок целую кучу сухих веток и благодаря панку[415] — «огниву прерий»— без хлопот развел в очаге огонь. Трутом для этого «огнива» обычно служит сухая, легко тлеющая труха, добываемая из сердцевин загнивших деревьев.

Гигантская фигура занятого своим делом негра ярко освещалась пламенем. Он носил широкий костюм из простейшего коленкора[416] и не имел никакого головного убора. На то были свои причины — добрый Боб был немного тщеславен и, давно живя среди белых, не желал слыть коренным африканцем. К огорчению негра, его голову венчала густая поросль коротких кудрей, а поскольку эта прическа, не говоря уже о цвете кожи, бесспорно выдавала его происхождение, он крепко потрудился над тем, чтобы иметь ухоженные волосы. Он натер всю голову оленьим жиром и сумел заплести весь свой неукротимый волосатый хаос в бесчисленные тонкие косички, ежовыми иглами торчавшие теперь во все стороны. В отблесках огня его прическа приобретала еще более причудливый вид.

До сих пор присутствующие перекинулись лишь несколькими фразами. И вот Хромой Фрэнк обратился к индейцу на английском:

— Мой краснокожий брат у нас дома. Мы рады ему, и пусть он сообщит нам, что за весть он принес.

Краснокожий озабоченно огляделся по сторонам и ответил:

— Как может Вокаде говорить, когда он еще не вдохнул дыма мира?

Сын Охотника на медведей Мартин тотчас снял со стены калюме[417] и набил ее табаком. Когда остальные расселись вблизи индейца, Мартин зажег трубку, сделал шесть затяжек, выдохнул дым вверх, вниз и в четырех направлениях, соответствующих частям света[418], и произнес:

— Вокаде наш друг, а мы его братья. Пусть он выкурит с нами трубку мира, а потом обо всем расскажет.

После этого он передал трубку индейцу. Тот принял ее как священный дар, поднялся, сделал также шесть затяжек и ответил:

— Вокаде еще ни разу не встречался с бледнолицыми и черным. Он был послан к ним, но случилось так, что они спасли его из плена. Отныне их враги — его враги, а его друзья пусть станут их друзьями. Хуг!

У индейцев восклицание «хуг!» имеет примерно то же значение, что у нас «да», «конечно», «непременно». Однако употребляется оно для заверения или выражения одобрения, чаще в паузах или по окончании речи.

Вокаде передал трубку дальше. Пока она делала круг, он снова сел и стал ждать, пока последний, Боб, не завершил ритуал закрепления дружбы. Он держался как старый, опытный вождь, да и Мартин недвусмысленно дал понять, что в отсутствие отца является настоящим хозяином дома, несмотря на свою юность.

— Знают ли мои белые братья великого бледнолицего, которого сиу называют Нон-пай-клама — Разящая Рука?

— Ты имеешь в виду Олд Шеттерхэнда? — оживился Длинный Дэви. — Видеть — не видел, но, пожалуй, нет на Западе такого человека, который никогда бы о нем не слышал. Что с ним?

— Он любит красных людей, хотя сам бледнолицый. Он самый знаменитый следопыт, и его пули никогда не проходят мимо цели, а своим кулаком он может сокрушить сильнейшего из сильных. Потому его и зовут Олд Шеттерхэнд! Он бережет кровь и жизнь своих врагов, он лишь ранит их, чтобы делать неспособными к сопротивлению, и, только когда его жизни грозит серьезная опасность, он может убить противника. Много зим назад он охотился там, наверху, у Йеллоустоуна, и был первым бледнолицым, ступившим в тот край. Но на него напали сиу-огаллала[419], и он сражался с ними, один против многих! Тогда ему удалось закрепиться на высокой скале, где пули сиу не могли его достать, а он не стрелял в них, поскольку считал, что все люди братья. Два дня и две ночи сидели сиу вокруг скалы, а потом он появился перед ними и предложил бороться с тремя из них — они с томагавками и ножами, а он без оружия. Он сражался с ними и убил их своим тяжелым кулаком, одного за другим, хотя среди них находились Оиткапетай — Храбрый Бизон — никем до тех пор не побежденный вождь и Ши-ча-па-та — Злой Огонь — самый сильный воин племени. От скорбного воя дрожали горы, а от плача сотрясались палатки огаллала. Плач по убитым не стих до сих пор — каждый год в день смерти трех воинов он силен особенно. Сейчас шако — седьмой год, и храбрейшие воины племени отправились в путь к Йеллоустоуну, чтобы у могил погибших исполнить песни смерти. Любого белого, встретившегося им по пути, ждет смерть: его привяжут у могил к столбам пыток и заставят медленно умирать среди мук, чтобы потом его душа служила духам мертвых воинов.

Вокаде сделал паузу. Мартин вскочил и крикнул:

— Боб, немедленно седлай лошадей! Фрэнк, ты должен быстро упаковать боеприпасы и провиант, а я пока смажу ружья и заточу ножи!

— Зачем? — вырвалось у пораженного маленького саксонца.

— Ты не понял, что сказал Вокаде? Моего отца взяли в плен сиу-огаллала, и его должны убить у столба пыток! Нам нужно его спасти! Самое позднее — через час мы отправляемся к Йеллоустоуну!

— Дьявольщина! — воскликнул Фрэнк, также молниеносно вскочив с места. — Чтоб они сгорели, эти краснокожие!

Негр тоже поднялся, подхватил палку, которую внес с собой в помещение, и заявил:

— Массер Боб идти вместе с вами! Массер Боб перебить все красные собаки огаллала!

Тут, подняв руку, заговорил индеец:

— Разве мои белые братья комары, которые мечутся в злобе, когда их дразнят? Или же они люди, которые знают, что дело лучше всего определяет спокойный совет? Вокаде еще не все сказал.

— Скажи сначала — в опасности мой отец или нет? — поторопил его Мартин.

— Ты это услышишь.

— Я требую, чтобы ты сказал сейчас же! — вскипел юноша.

Но тут же раздался предостерегающий возглас Толстяка Джемми:

— Успокойтесь, мой юный друг! Поспешность никогда не доводит до добра. Сначала пусть Вокаде расскажет, а потом у нас будет возможность посовещаться, и мы станем действовать.

— Действовать? Вы тоже с нами?

— Само собой разумеется. Мы выкурили калюме и, стало быть, теперь друзья и братья. Длинный Дэви и Толстяк Джемми еще никого не бросали на произвол судьбы, а тем более тех, кто нуждался в их помощи. Мы оба ехали в Монтану, чтобы поохотиться там на бизонов, но если мы ненадолго заглянем в Йеллоустоун, чтобы станцевать вальс с сиу-огаллала, от нас не убудет. Но все следует привести в надлежащий вид, иначе нам, двум старым охотникам, такое будет не по нраву. Итак, сядьте и не горячитесь, как подобает в подобных случаях. Наш краснокожий друг прав — мы ведь люди! Понятно?

— Это верно! — согласился саксонец. — Суетиться никогда не стоит. Надо все обдумать.

После того, как все трое снова уселись на место, юный индеец продолжил:

— Вокаде вскормлен сиу-понка[420], друзьями бледнолицых. Позже ему пришлось стать огаллала, но он лишь ждал возможности, чтобы покинуть их. Теперь он должен был идти с их воинами к Йеллоустоуну. Он присутствовал при том, когда они напали ночью на спящего Грозу Медведей и его спутников. Огаллала во время поездки к Йеллоустоуну предстоит быть очень осторожными, ибо там, в горах, живут шошоны[421], их враги. Вокаде выслали как разведчика, чтобы он высмотрел вигвамы шошонов, но он не сделал этого, а быстро поскакал на восток, к хижине Грозы Медведей, чтобы сообщить его сыну и его другу о том, что охотник взят в плен.

— Ты молодчина! Я тебе этого никогда не забуду! — не смог сдержать своих чувств Мартин. — Но мой отец знает об этом?

— Вокаде ему сказал об этом и выслушал описание пути. Он разговаривал с Грозой Медведей тайно, и ни один сиу не смог этого заметить.

— Они могут обо всем догадаться, если ты не вернешься к ним!

— Нет, они подумают, что Вокаде убили шошоны.

— Передал ли мой отец через тебя нам какие-либо указания?

— Нет, Вокаде должен сказать вам, что Гроза Медведей и его спутники в плену. Теперь мой белый брат сам знает, что нужно делать.

— Конечно, знаю! Я еду, и сейчас же, чтобы освободить их!

Мартин хотел вскочить снова, но Джемми крепко схватил его за руку и придержал:

— Стоп, мой мальчик! Разве вы хотите лететь сломя голову, чтобы еще сегодня вечером попасть в лапы к индейцам и поджариваться на медленном огне? Подождите еще немного, молодой человек! Толстяк Джемми охотно поможет вам, но он не имеет ни малейшего желания протаранить лбом стену вашего дома. Мы ведь еще не все узнали. Пусть Вокаде скажет нам, где именно произошло нападение на вашего отца.

Индеец тут же ответил:

— У воды, которую бледнолицые называют рекой Палвер, четыре рукава. У западного и произошло нападение.

— Стало быть, все случилось на той стороне кэмпа Мак-Кинни, что южнее ранчо Мэрфи. Эта местность не очень хорошо мне знакома. И все же, как мог такой знаменитый охотник быть столь неосторожен, что позволил взять себя в плен?

— Охотник спал, а человек, стоявший на посту, не был вестменом.

— Только так и можно все объяснить. В каком направлении огаллала собирались двигаться потом?

— К горам, которые зовутся белыми Большой Рог.

— Значит, к Биг-Хорн. А дальше?

— Они пройдут мимо Головы Злого Духа…

— А, мимо Девилс-Хэд — Чертовой Головы! — кивнул Толстяк.

— …к воде, что берет там начало и впадает в реку Большого Рога. Огаллала знали, что там обитают враждебные шошоны, и потому Вокаде был послан, чтобы выследить их. Поэтому ему сейчас неизвестно, куда огаллала двинулись дальше.

— Это и не нужно. У нас есть глаза, и мы найдем их следы. Когда произошло нападение?

— Прошло четыре дня.

— Да уж! — покачал головой Джемми. — А когда они поминают убитых воинов?

— В ночь Полной Луны. Именно в такую ночь были убиты три воина.

Джемми мысленно сосчитал, а потом произнес:

— Если так, то у нас достаточно времени, чтобы догнать краснокожих. Еще целых двенадцать дней до полнолуния. Как сильны огаллала?

— Когда Вокаде покинул их, огаллала было пять раз по десять и еще шесть.

— Стало быть, пятьдесят шесть воинов. Сколько пленников?

— С Грозой Медведей — шесть.

— Тогда, во всяком случае, на первых порах мы знаем о них достаточно. Нам не нужно долго совещаться. Мартин Бауман, что собираетесь делать вы?

Молодой человек поднялся, вытянул вверх правую руку, как это делают, когда хотят произнести клятву, и ответил:

— Я даю обет спасти моего отца или отомстить за его смерть, даже если мне одному придется преследовать сиу и бороться с ними! Я скорее умру, но не нарушу свою клятву!

— Нет, один ты не поедешь, — вмешался Хромой Фрэнк. — Я, естественно, поеду с тобой и ни в коем случае не покину тебя.

— И массер Боб тоже ехать с вами, — объявил негр, — чтобы освободить старый масса Бауман и биться насмерть с сиу-огаллала. Пусть они все сгинуть в ад!

При этом он скорчил такую гримасу и так громко заскрежетал зубами, что стал похож на разъяренного медведя.

— Я тоже еду с вами, — снова заметил Толстяк Джемми. — С великой радостью вырву из лап краснокожих их пленников. А ты, Дэви?

— Что за дурацкий вопрос! — раздался невозмутимый голос Длинного. — Думаешь, я останусь здесь и буду чинить свои башмаки или молоть кофе, пока вы будете разыгрывать великолепную комедию? А я-то думал, что ты достаточно знаешь своего старого компаньона.

— Ладно тебе, старый енот. Наконец-то подвернулось настоящее дельце. Стрельба по зверью тоже может наскучить. А Вокале, что будет делать наш краснокожий брат?

— Вокаде — мандан, на худой конец питомец сиу-понка, но никак не огаллала! Если белые братья дадут ему ружье с порохом и свинцом, он будет их сопровождать и либо умрет вместе с ними, либо одолеет врагов! — дал ответ краснокожий юноша.

— Молодец! — похвалил маленький саксонец. — У тебя будет ружье и все остальное, даже свежая лошадь, поскольку у нас их четыре, а стало быть, больше, чем надо. Твой жеребец устал, пусть он бежит рядом, пока не отдохнет. Когда отправляемся в путь, друзья?

— Прямо сейчас! — за всех ответил горячий Мартин.

— Конечно, мы не можем терять времени, — согласился Толстяк. — Но чрезмерная поспешность нам тоже ни к чему. Мы поедем по безводным и бедным дичью местам и должны позаботиться о провианте. Боеприпасов прихватим как можно больше, само собой разумеется. Вообще подобные экспедиции надо готовить так, чтобы ничего не упустить и не забыть. Нас всего шестеро против пятидесяти шести огаллала, а это кое-что значит! К тому же мы не знаем, не задумали ли еще чего-нибудь те девять конокрадов, которых мы сегодня поучили уму-разуму. Безусловно, мы должны сначала убедиться, покинули они местность или нет. А как обстоят дела с этим домом? Вы собираетесь оставить его без защиты?

— Да, — немного растерянно ответил Мартин.

— Тогда легко может статься, что по возвращении вы обнаружите его сожженным или, по меньшей мере, ограбленным.

— О последнем мы позаботимся.

Юноша достал кирку и быстро очертил ей на глиняном полу четырехугольник, после чего легко срыл глину. Оказалось, что там под хорошо утрамбованной глиной был скрыт деревянный подвальный люк, ведущий в достаточно просторное углубление, где можно было спрятать все, что они не брали с собой. Если потом снова хорошенько утоптать глину над запертым люком, ни один непосвященный не догадается о существовании этого укрытия. Даже если бы постройка сгорела, глиняный пол защитил бы вещи от порчи и гибели.

И все занялись тем, что содержимое хижины, которым они не могли воспользоваться в поездке, стали складывать в погреб. Так же они поступили и с медвежьими шкурами, среди которых одна сразу привлекала всеобщее внимание своими размерами и краг сотой. Едва Мартин заметил, что Джемми с нескрываемым восхищением впился в нее взглядом, он быстро выхватил шкуру из рук Толстяка и швырнул ее в отверстие.

— Уберите ее! — произнес он. — Я не могу видеть этот мех! Он заставляет меня вспоминать самые ужасные часы моей жизни.

— Это звучит так, будто вы прожили уже целый век на этом свете или на вашу долю выпали тяжкие испытания, мой мальчик.

— Возможно, я и вправду пережил нечто такое, что и не с каждым траппером случится.

— Ого! А не задаетесь ли вы, мой мальчик?

Мартин бросил на Толстяка почти гневный взгляд.

— Полагаете, что с сыном Охотника на медведей не могло произойти ничего подобного?

— Спорить, конечно, не стану…

— Так скажу вам, что, будучи четырехлетним мальчишкой, я боролся с типом, носившим ту самую шубу, которой вы только что так сильно удивились.

— Четырехлетнее дитя с таким гризли? Я знаю, что дети Запада сделаны из другого теста, нежели те сынки, что в городах подкладывают грелки в ножки своих папаш. Встречал я тут как-то мальчишку, который в Нью-Йорке по возрасту был бы первоклашкой, но ружье знал как свои пять пальцев. Но, хм, гризли! Что же все-таки тогда произошло с медведем?

— Это случилось внизу, в горах Колорадо. Тогда у меня еще была мать и сестренка трех лет — на год младше меня, стало быть. Отец ушел, чтобы позаботиться о мясе, мать была во дворе и колола дрова для очага, ведь дело было зимой, а в горах в это время очень холодно. Я находился в комнате с маленькой Людди — мы были совсем одни. Она сидела между столом и дверью прямо на полу и играла с куклой, которую я выстругал из полена, я же стоял на столе, пытаясь большим деревянным ножом вырезать буквы «М» и «Л» на толстой балке, которая под нашей, как сейчас помню, остроконечной крышей вела от одной бревенчатой стены к другой. Это были начальные буквы имен: моего и Людди. Я по-мальчишески хотел увековечить их. Увлеченный этой кропотливой работой, я едва обратил внимание на громкий крик матери, раздавшийся снаружи. Он больше не повторялся, и я беззаботно продолжал потеть над своим делом. Потом я услышал, как дверь с шумом распахнулась, едва засов с нее не слетел. Я был уверен, что это мать так шумно вошла, потому что в руках несла дрова. И даже не обернулся, а только сказал: «Мам, это для Людди и меня. Потом очередь твоя и папы». Вместо ответа я услышал грозное рычание и обернулся. Должен заметить, господа, что время было не дневное, но снаружи лежал снег, а в очаге горел огонь, пламя которого освещало комнату. То, что я увидел в этом свете, было, конечно, ужасно. Прямо перед бедной Людди, от страха потерявшей дар речи, стоял гигантский серый медведь. С его короткой шерсти лохмами свисали ледышки, а из полураскрытой пасти шел пар. Онемевшая сестренка, словно моля о пощаде, вытянула вперед куклу, будто хотела сказать: «Возьми мою куклу, а меня не трогай, злой медведь!» Но гризли не знает сострадания. Ударом лапы он повалил Людди и затем раздавил ей головку своими стальными челюстями.

Мартин прервался… Никто не нарушил зловещей тишины, пока он сам не продолжил:

— Я тоже не мог пошевелиться от страха. Хотел позвать на помощь, но не мог издать ни звука. Судорожно сжимая в руке длинный деревянный нож, я хотел спрыгнуть со стола, чтобы бороться с медведем за жизнь сестры, но, увы, от страха буквально окаменел. Зверь двинулся на меня и поставил свои передние лапы на стол. Но слава Богу! В этот момент я смог снова двигать своими конечностями. Ужасное, смрадное дыхание медведя уже обожгло мне лицо, но у меня хватило сил, зажав нож зубами, ухватиться руками за балку и подтянуться наверх. Гризли тотчас рванулся следом, но опрокинул стол. В этом было мое спасение! Я закричал, но напрасно — мать не появилась, хотя мой голос должен был быть ей слышен: дверь оставалась по-прежнему открытой, и холодный воздух вихрем носился по помещению. Гризли вытянулся во весь свой рост, чтобы сбросить меня с балки. Вы видели его шкуру, а значит, должны мне поверить, если я скажу вам, что он совершенно спокойно мог бы достать меня передними лапами. Но у меня в руке был нож, и я крепко держался на балке, обхватив ее левой рукой, а правой стал колоть его ножом в растопыренные лапищи. Разве можно описать мои вопли и мой страх! Как долго я защищался — не знаю; в такой переделке и четверть часа кажутся вечностью. Наконец силы оставили меня, но обе передние лапы медведя были сильно исколоты и искромсаны, и тут я сквозь собственный крик услышал лай нашей собаки, которую отец взял с собой на охоту. Снаружи, перед хижиной, пес поднял такой яростный лай, который я никогда не назвал бы собачьим; тут же он ворвался внутрь и сразу же бросился на гигантского хищника. Любой из вас наблюдал, пожалуй, хоть раз, как охотничьи собаки набрасываются на медведя, а тот их шутя раскидывает. И вот один-единственный пес против огромного гризли, а рядом — никого, даже его хозяина, вооруженного ружьем и ножом! Такое надо видеть и слышать! Вы знаете, что одичавшие собаки в Штатах стали поистине бедствием. Они вырезают целые стада овец. В одном только Огайо кто-то подсчитал, что ежегодно от зубов этих прожорливых брошенных зверей гибнут около шестидесяти тысяч голов, а по всем Соединенным Штатам — полмиллиона. Эти псы отличаются необычайной дерзостью и при случае могут одолеть и медведя. Такая собака жила и у нас после того, как мы ее приручили. Внешне это была обыкновенная безобразная дворняга, но страшно сильная и верная. Когда наша собака бросилась на медведя, она не взвыла, а жутко зарычала, прямо как хищник. Она вцепилась медведю в горло, готовая разорвать его, но медведь в минуту растерзал бедную своими мощными лапами. Собака была буквально разорвана на куски, а разъяренный гризли опять повернулся ко мне.

— А ваш отец? — перебил его Дэви, который, как и другие, слушал этот рассказ, затаив дыхание. — Где собака — там неподалеку должен быть и человек.

— Разумеется. В тот момент, когда гризли снова поднялся под балкой, чтобы наконец схватить меня, и оказался спиной к двери, появился отец, бледный, как сама смерть. «Отец, помоги!»— выкрикнул я, пытаясь в очередной раз ударить медведя своим детским оружием. Отец не ответил — у него тоже дыхание сперло. Он вскинул заряженное ружье! Но тут же опустил его. Ствол дрожал в его руках. И тогда он отбросил ружье, выхватил нож — «боуи» и сзади прыгнул на гризли. Схватив хищника левой рукой за смерзшуюся шерсть, он сделал небольшой шаг в сторону и воткнул длинный клинок[422] по самую рукоять между известными двумя ребрами. И тотчас отскочил назад, чтобы не попасть под руку смертельно раненному зверю. Чудовище застыло и издало неописуемый рев или стон, судорожно забив в воздухе передними лапами, а потом вдруг рухнуло замертво. Как позже оказалось, клинок пронзил его сердце.

— Слава Богу! — перевел дух Толстяк. — Воистину помощь в последний миг. А ваша мать, мой юный сэр?

— Она… О, я больше никогда ее не видел.

Парень отвернулся, словно стыдясь чего-то, и быстрым движением руки смахнул с глаз слезинки.

— Не видели? Почему?

— Когда отец снимал меня с балки, он весь дрожал; я тоже трясся, как в лихорадке. Он спросил меня, где Людди, и я, громко разрыдавшись, рассказал ему, что произошло. Я ни разу ни до этого, ни после не видел у него такого лица, каким оно было тогда — серым, как камень. Он издал лишь один-единственный крик, но что это был за вопль! А потом замолчал, сел на скамью и обхватил голову руками. На мои слова он не отвечал, а когда я спросил его о матери, он лишь покачал головой, но когда я потом хотел было выйти, чтобы поискать ее, он так крепко схватил меня за руку, что я едва не вскрикнул от боли. «Стой! — приказал он мне. — Это не для тебя!» Потом он снова сел и сидел неподвижно, пока не погас огонь. Затем он запер меня и начал что-то делать за хижиной. Я пытался протиснуться между блоками, из которых был сложен дом, и, в конце концов, это удалось мне. Когда я выглянул, то увидел, что отец вырыл глубокую могилу — медведь, перед тем, как войти в дом, напал на маму и разорвал ее. Я так и не услышал, как отец молился за упокой ее души, и потому что он застал меня тогда у стены и позаботился о том, чтобы мне не удалось больше ничего увидеть.

— Ужасно! — Джемми отвернулся, тоже едва не прослезившись.

— Да, это в самом деле было ужасно! Отец долгое время болел, и ближайший наш сосед прислал человека, чтобы помочь нам и позаботиться обо мне. Потом, когда отец снова поправился, мы покинули то место и… стали охотниками на медведей! Стоит отцу узнать, что где-то поблизости появился медведь, он не найдет себе места, пока не застрелит его или не воткнет ему в сердце клинок. А я, теперь и я могу сказать, что сделал свое дело — я отомстил за мою маленькую Людди! Поначалу, когда я держал какого-нибудь медведя на мушке, у меня, конечно, екало сердце, но мой талисман бережет меня, так что перед гризли я чувствую себя не менее спокойно, чем перед енотом.

— Талисман? — уточнил Дэви. — Ба, вот те раз! Молодой человек, не верьте этой чепухе! Это же грех, вы нарушаете первую Божью заповедь!

— Нет, мой талисман вовсе не то, что вы думаете. Взгляните на него! Он висит там, под Библией.

Парень указал на стену, где на полочке лежала большая старинная Библия. Под полкой на деревянном гвоздике висел кусочек деревяшки в палец толщиной. Было ясно видно, что это нечто похожее на голову.

— Хм! — пробормотал Дэви, который, как и все янки, был несколько твердолоб. — Не хотел бы я все же, чтобы эта вещь была идолом.

— Нет, я не язычник, а добрый христианин. Вы видите здесь остатки деревянной куклы, которую я тогда вырезал сестре для игры. Я сохранил ее на память о том страшном моменте и вешаю талисман на шею всегда, когда должен сопровождать отца на медвежью охоту. Если мне кажется, что опасность слишком велика, я хватаюсь за куклу — и медведю конец! В этом можете не сомневаться!

Тут Джемми по-дружески опустил ему руку на плечо и заверил:

— Мартин, вы славный малый! Примите меня в свои друзья, и вы не пожалеете. Вы можете смело оказать мне такое же безграничное доверие, как безгранично мое брюхо. Я не подведу!

Глава четвертая. ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

К полудню следующего дня шесть всадников оставили позади истоки реки Палвер и теперь направлялись к горам Биг-Хорн.

Местность от Миссури до подножий Скалистых гор еще сегодня считается одной из самых диких частей Соединенных Штатов. В этой бескрайней прерии, которую охотнику приходится преодолевать верхом несколько дней, прежде чем он наткнется на зелень или воду, едва ли встретишь даже чахлое деревце. К западу появляются отлогие возвышенности, превращающиеся позже в холмы, которые — чем дальше на запад — становятся все выше, круче и все сильнее рассечены трещинами и расщелинами. Но, увы, леса и воды не появляются там. Именно поэтому подобные районы индейцы называют «ма-косиеча», а белые — «бедлэнд», что, впрочем, означает одно и то же — «плохая земля»[423].

Даже такие крупные реки, как, к примеру, Платт, в летнее время маловодны. Лишь дальше на север, где берут начало истоки рек Шайенн, Паудер, Тонг и Биг-Хорн, картина меняется: земля становится лучше, трава сочнее, редкие кустарники постепенно переходят в густые леса, и, наконец, приходит час, когда нога вестмена начинает ступать в тени столетних и даже более древних лесных великанов.

Именно там лежат охотничьи угодья шошонов, или Змей, сиу, шайенов и арапахо[424]. Каждое из этих племен разбито на мелкие группы, преследующие свои собственные интересы, и нет ничего удивительного в беспрестанной смене состояний войны и мира между ними. А если мистеру бледнолицему вдруг покажется, что красный человек слишком затянул перемирие, он приходит и пускает в ход все средства до тех пор, пока индеец в ярости вновь не попытается копать топор войны и не начинает борьбу заново.

При этих обстоятельствах, само собой разумелось, что там, где соприкасаются земли стольких многочисленных и различных племен, безопасность одинокого путника под большим вопросом, если не сказать большего. Шошоны, или Змеи, всегда были заклятыми врагами сиу, а потому местность, раскинувшаяся южнее реки Йеллоустоун, от Дакоты до гор Биг-Хорн, частенько поливается кровью, и не только краснокожих, но и белых.

Толстяк Джемми и Длинный Дэви очень хорошо знали все это и потому ломали голову над тем, как избежать встречи с индейцами какого бы то ни было племени. Вокаде уверенно скакал впереди, он ведь уже проезжал этот отрезок пути по дороге сюда. Теперь он был вооружен ружьем, а на его поясе висели мешочки со всем необходимым для жителя прерий. Джемми и Дэви не изменили себе: первый, как и прежде, ехал на длинноногой кобыле, а второй трусил на своем маленьком непокорном муле, тщетно пытавшемся каждые пять минут сбросить всадника. Дэви достаточно было поставить на землю одну ногу — по мере необходимости правую или левую, — чтобы иметь прочную опору. Верхом он напоминал туземца с тихоокеанских островов, сидящего в узкой и очень опасной лодке с выносным поплавком, только благодаря которому суденышко и не переворачивалось. В нашем случае поплавком Дэви служили его ноги.

Наряд Фрэнка тоже не претерпел изменений: мокасины, легины, синий фрак и шляпа — «амазонка» с длинным желтым пером. Маленький саксонец отлично держался в седле и, несмотря на свое странное одеяние, оставлял впечатление бывалого вестмена.

Истинное восхищение вызывала посадка Мартина Баумана; верхом он умел ездить, по меньшей мере, не хуже, чем Вокаде. Парень, казалось, слился с жеребцом; он сидел на нем, слегка наклонившись вперед, тем самым сильно облегчая бег животному, а себе позволяя без переутомления выдержать напряжение изнурительной верховой езды по прерии. Он был облачен в кожаный трапперский костюм; его снаряжение и вооружение также было превосходно. Все его помыслы занимала теперь нелегкая задача, которую предстояло решить. От внимательного наблюдателя не ускользнуло бы ни бодрое выражение его лица, ни блеск его светлых глаз, ясно дававших понять, что в прерии молодой человек чувствовал себя, как в родной стихии. Весь его облик говорил о том, что он, наполовину еще мальчик, в случае необходимости повел бы себя как настоящий мужчина. Если бы не тяжелые заботы о пропавшем отце, мрачной тенью нависшие над ним, он, пожалуй, прослыл бы самым веселым членом маленького отряда.

На бедного Боба нельзя было смотреть без смеха. Его посадка в седле была просто неописуема. Он очень намаялся с конем, как, впрочем, и тот с ним, поскольку всадник больше десяти минут был не в силах сохранить одно и то же положение. Как только он в очередной раз пододвигался вперед, плотно прижимаясь к холке животного, тотчас с каждым его шагом начинал скатываться назад ровно на один дюйм[425]. Так он скользил и скользил, пока угроза слететь на землю не становилась для него более чем реальной. Тогда он опять продвигался вперед как можно дальше, и скольжение начиналось заново. При этом он непроизвольно принимал такие позы, которые не мог бы выдумать и цирковой клоун. Вместо седла негр привязал ремнем с пряжкой одеяло, поскольку знал, что удержаться в седле ему вряд ли удастся, и все равно при любом маломальском ускорении лошади Боб оказывался за одеялом. Он к тому же еще и ноги держал растопыренными в разные стороны. Когда в очередной раз ему говорили, чтобы он крепко прижал ими бока животного, негр неизменно отвечал: «Почему Боб должен давить ногами бедный конь? Конь ему ничего плохое не делать! Ноги Боба не какие-нибудь клещи!»

Всадники достигли края не очень глубокой воронки диаметром, быть может, в шесть английских миль. Это углубление, окруженное с трех сторон едва заметными бугорками, с запада ограничивала довольно крупная вершина, поросшая, как казалось издали, кустарником и деревьями. Весьма вероятно, что раньше в этой котловине было озеро. Теперь же его дно состояло сплошь из глубокого песка, из которого островками торчали лишь скудные клочья травы да чахлые и никчемные растения Mugwort, характерные для неплодородных земель Дальнего Запада.

Не раздумывая, Вокаде погнал своего жеребца в песок. Он держал путь прямо к упомянутой вершине.

— Что это за местность? — осведомился Толстяк Джемми. — Не знаю ее.

— Воины шошонов называют ее Пааре-пап, — ответил индеец.

— Кровавое озеро! Увы! Не хватало нам еще шошонов тут встретить!

— Почему? — удивился Мартин Бауман.

— Потому что тогда придется расстаться с жизнью. Здесь, на этом самом месте, охотничий отряд шошонов был вырезан белыми до последнего человека, причем без всякого повода. Хотя с тех пор прошло, пожалуй, лет пять, соплеменники убитых без жалости лишают жизни любого белого, имевшего несчастье попасться к ним руки.

— Вы думаете, сэр, что шошоны где-то поблизости?

— Надеюсь, что это не так. Как я слышал, они сейчас гораздо севернее, у Масселшелл-ривер, в Монтане. Скорее всего их нам нечего опасаться. Но пусть Вокаде скажет нам, ушли ли они на юг, или нет.

Индеец услышал вопрос и ответил:

— Когда Вокаде проезжал здесь семь дней назад, поблизости не было ни одного воина шошонов. Только арапахо разбили лагерь в том месте, где берет начало река, которую бледнолицые называют Тонг-ривер.

— Тогда нам нечего их опасаться. Впрочем, местность здесь открытая и плоская, и мы за милю заметим любого всадника или пешего, а значит, будем в состоянии своевременно подготовиться к встрече. Вперед!

Прошло, пожалуй, с полчаса, как они поехали в западном направлении, пока Вокаде не остановил своего жеребца.

— Уфф! — вырвалось у него из груди.

— Что стряслось? — Толстяк повернул свою озабоченную физиономию.

— Ши-ши!

Слово это из языка манданов, и означает оно, собственно говоря, «ноги», но также употребляется в значении «следы».

— Следы? — Толстяк напряг все свое зрение. — Человека или зверя?

— Вокаде не знает. Пусть мои братья убедятся сами.

— Good luck![426] Индсмен не может отличить след человека от следа скотины! Такого я еще не видел! Должно быть, это что-то необыкновенное. Сейчас взглянем на отпечатки. Эй, люди, спускайтесь-ка и не топчитесь тут без всякого толку, иначе мы не сможем ничего узнать!

— Не нужно волноваться — след здесь не кончается, — произнес озабоченный индеец. — Он очень большой и длинный, он идет издалека, с юга, и уходит далеко на север.

Всадники спешились, чтобы обследовать удивительные отпечатки. Отличить след человека от следа животного сможет даже трехлетний индейский мальчик. То, что Вокаде был не в состоянии определить след, казалось весьма странным. Но и Толстяк, как только окинул своим придирчивым взглядом отпечатки, покачал головой, затем взглянул налево — откуда шел след, потом направо — куда он уходил, еще раз покачал головой и обратился к длинному Дэвиду Кронерсу:

— Ну, старина, видел ли ты что-либо подобное в своей жизни?

Американец задумчиво покачал головой, также осмотрелся по сторонам, взглянул на след еще раз и ответил:

— Нет, никогда.

— А вы, мастер Фрэнк?

Саксонец все глядел и глядел на отпечатки, что-то соображая, а потом изрек:

— Дьявол их разберет, эти следы!

Мартин и негр тоже дали понять, что дело кажется им весьма загадочным. Длинный Дэви поскреб за правым, потом за левым ухом, два раза сплюнул, — это всегда было признаком того, что он в затруднительном положении, после чего выразил свое мнение:

— Здесь прошло какое-то живое существо. Если это не так, пусть меня заставят за два часа выхлебать до дна старушку Миссисипи вместе со всеми ее притоками!

— Смотри, как ты умен, старик! — маленькие глазки смеющегося Джемми стали круглыми. — Если бы ты не сказал этого, мы бы никогда не узнали, что это за след! Значит, говоришь, тут прошла какая-то тварь? Только вот какая? Сколько у нее ног?

— Четыре, — в голос ответили все, кроме индейца.

— Да, это хорошо видно. Стало быть, это и вправду был зверь. Ну а теперь пусть кто-нибудь скажет мне, какого рода и племени четвероногого мы имеем в этом случае?

— Это не олень, — первым подал голос Фрэнк.

— Боже упаси! Олень никогда не оставит таких гигантских отпечатков.

— Тогда, может, медведь?

— Конечно, в таком рыхлом песке медведь оставит огромные и четкие следы, которые даже слепой сможет определить на ощупь, но все же это следы не медведя. Отпечатки не такие длинные и не стерты сзади, как у зверя, который ходит на двух ногах; они почти круглые, более пяди в диаметре и вытянуты вперед так, будто проставлены штемпелем. Сзади они вдавлены в землю немного сильнее и совершенно гладкие — стало быть, зверь имеет копыта, а не пальцы или когти.

— Конь? — неуверенно предположил Фрэнк.

— Хм! — хмыкнул Джемми. — Вряд ли. Тогда, по меньшей мере, мы обнаружили бы хоть какой-то намек на подковы, или если бы зверь был «босиком», то осталась хотя бы стрелка от копыт. Следу этому самое большее часа два — прошло слишком мало времени, чтобы даже какие-то слабые намеки на его принадлежность могли исчезнуть. А может, все дело в том, что в природе еще встречаются лошади с такими гигантскими копытами? Если бы мы были в Азии или в Африке, а не в этой уютной прерии, я бы, пожалуй, смог утверждать, что здесь протопал дедушка-слон.

— Да, так оно и есть! — улыбнулся Длинный Дэви.

— Что? Так и есть?

— Да, конечно! Ты же сам сказал!

— Значит, ты так ничему и не научился! Ты хоть раз видел слона?

— Даже два.

— Где?

— В Филадельфии, у Барнума[427], а теперь здесь — тебя, Толстяк!

— Если хочешь сострить, то прежде научись это делать, понятно! След как две капли воды похож на слоновый, и отпечатки достаточно велики — с этим я согласен, но у слона совершенно иная походка и темп ходьбы. Об этом, Дэви, ты не подумал. Других верблюдов, кроме тебя, здесь тоже не водится, иначе я бы утверждал, что это верблюд простучал здесь своими копытами два часа назад. Теперь хочу признаться, что исчерпал все свои идеи.

Они прошли вперед еще немного, а потом снова вернулись назад, чтобы более детально изучить этот удивительный след, но ни один из них так и не смог выдвинуть сколько-нибудь правдоподобное предположение.

— Что скажет на это мой красный брат? — обратился Джемми к молчавшему Вокаде.

— Мако аконо! — ответил индеец, сделав рукой жест, полный глубокого почтения.

— Дух Прерий, хотел ты сказать?

— Да, ибо это не человек и не зверь.

— Хо! У ваших духов, похоже, просто гигантские ступни. А может, Дух Прерий страдает ревматизмом и надел войлочные туфли?

— Мой белый брат не должен насмехаться. Дух Прерий может появиться в любом обличий. Мы должны с почтением поглядеть на его след и спокойно скакать дальше.

— Ну нет, этого я не сделаю. Я должен точно знать, как мне быть дальше. А поскольку я никогда прежде не видел ничего подобного, то поеду по следу, пока не узнаю, кто его оставил.

— Мой брат спешит к своей гибели. Дух не потерпит, чтобы за ним следили.

— Madness![428] Когда потом Толстяк Джемми станет рассказывать о следе и не сможет сказать, чей он, его просто поднимут на смех или сочтут лжецом. Раскрыть эту тайну для настоящего вестмена — дело чести!

— У нас не столько времени, чтобы делать такой крюк.

— Я и не требую от вас делать его. До вечера у нас еще четыре часа, потом мы разобьем лагерь. Возможно, мой красный брат знает место, где мы сможем устроить привал?

— Да. Если мы поскачем прямо, то приедем к такому месту. Там, в холме, есть расщелина, через которую можно попасть в долину, где слева, после часа езды, открывается боковое ущелье. В ущелье мы отдохнем, там есть кусты и деревья — они сделают наш огонь невидимым, — а также источник — он даст воду нам и нашим зверям.

— Его легко найти. Итак, скачите дальше! Я же поеду по следу, а потом выйду к вашему лагерю.

— Пусть мой белый брат позволит мне предостеречь его!

— Да ну! — вмешался Длинный Дэви. — Здесь предупреждения неуместны — Джемми прав. Для нас было бы позором открыть эти непонятные следы и не узнать, кому их приписывать. Говорят, что еще до сотворения людей существовали звери, по сравнению с которыми бизон все равно, что дождевой червь по сравнению с пароходом с Миссисипи. Возможно, такое чудовище осталось с тех времен и слоняется здесь, в песках, высчитывая по песчинкам, сколько ему столетий. Я думаю, это животное зовется мамой.

— Мамонтом! — поправил Толстяк.

— Тоже очень возможно! Стало быть, позор на наши головы, если мы, наткнувшись на доисторический след, хотя бы не попытаемся встретиться лицом к лицу с оставившим его экземпляром. Я еду с Джемми!

— Так не пойдет, — возразил Толстяк.

— Почему нет?

— Потому что мы вдвоем — скажу без зазнайства — обладаем немалым опытом, а значит, в какой-то мере предводители. Мы не имеем права удалиться одновременно. Один должен остаться. Пусть лучше со мной поскачет кто-нибудь другой.

— Мастер Джемми прав, — обрадовался Мартин. — Я поеду с ним.

— Нет, мой юный друг, — Джемми замотал головой. — Вы самый последний, кого я хотел бы пригласить сопровождать меня.

— Почему? Я сгораю от нетерпения вместе с вами обнаружить этого зверя!

— Охотно верю. В вашем возрасте все готовы к подобным приключениям. Но эта поездка, возможно, небезопасна, а мы взяли на себя негласное обязательство оберегать вас, чтобы вы целым и невредимым встретились со своим отцом. Стало быть, совесть не позволяет мне втягивать вас в неизвестную и опасную авантюру. Нет, если я не должен скакать один, то пусть уж меня сопровождает кто-нибудь другой.

— Тогда с вами еду я! — выпалил доселе молчавший Хромой Фрэнк.

— Ладно, ничего не имею против. Мастер Фрэнк уже, «большей частью», — Джемми сделал акцент на одно из любимых выражений саксонца, — закалился в сражениях с дворником и ночным сторожем и уж точно не испугается какого-то там мамонта.

— Что? Испугаюсь? Да такое мне и в голову не придет!

— Стало быть, остановимся на этом варианте. Остальные поскачут дальше, мы же вдвоем свернем направо. Думаю, ваша лошадь не потратит много сил на этот крюк, а для моего коня бег — просто дикая страсть. Должно быть, он в прошлой жизни, прежде чем принять теперешний лошадиный облик, был бегуном на длинные дистанции или почтальоном.

Мартин попытался возразить еще раз, но напрасно. Длинный Дэви убедительно настоял на предложении Джемми. Вокаде еще раз точно описал место привала и осудил намерения Толстяка вызвать гнев Духа Прерий. Затем остальные продолжили прерванную скачку, а Толстяк с саксонцем помчались по следу в северном направлении.

Поскольку последним предстояло сделать немалый крюк, они изо всех сил погоняли коней, и очень скоро исчезли из виду.

Позже след изменил направление и свернул на запад, к далеким холмам, а значит, теперь Джемми и Фрэнк скакали параллельно своим друзьям, но, естественно, отставали от них где-то на час.

До сих пор оба держались молча. Кряжистая кляча Джемми так усердно выбрасывала вперед длинные ноги, что конь Фрэнка с трудом успевал за ней, утопая в зыбучих песках. Лошадь Толстяка перешла с утомительной рыси на медленный шаг, и тогда Фрэнк легко смог нагнать своего спутника. Само собой, прежде участники экспедиции общались друг с другом на английском. Теперь же, когда оба немца остались наедине, они смогли окунуться в стихию родной речи.

— Не правда ли, — начал Фрэнк, — насчет мамонта вы пошутили?

— Конечно.

— Я почему сейчас об этом подумал — ведь эти мамонты давным-давно вымерли!

— Неужели вы раньше слышали об этих доисторических животных?

— Я? Ну еще бы! А если вы мне не верите, мне вас искренне жаль. Знаете ли, морицбургский учитель, ставший, собственно, моим духовным отцом, в этом деле кое-что да смыслил, особенно в зоологии растений. Вот так-то! Он знал каждое дерево, от ели до щавеля, а также любое животное, от морского змея до мизерной губки. От него я тогда почерпнул массу всего интересного.

— Необычайно рад за вас! — засмеялся Джемми, озорно блеснув хитрыми глазками. — Может, и я смогу кое-что почерпнуть от вас.

— Естественно! — совершенно серьезно воскликнул саксонец. — Само собой разумеется! Представьте себе, если бы тогда не возникло спора из-за любимого слова папы Врангеля, я nolens koblenz[429] попал бы в Тарандскую лесную академию и теперь мне не пришлось бы скитаться тут по Дикому Западу и позволить всяким там сиу сделать меня хромым.

— О, вы хромаете не от рождения?

Фрэнк уничтожающе взглянул на Толстяка, в его глазах вспыхнул гнев:

— Хромой от рождения? Как это возможно у личности с моей амбутацией! Хромой ведь никогда не сможет стать кем-либо, кроме как лесным бродягой, а уж тем более служащим! Никогда! Мои ноги были здоровы. Но когда я однажды вместе с Бауманом появился в Черных горах, чтобы открыть среди золотоискателей мелочную лавку, туда временами стали наведываться и индейцы с целью что-нибудь купить. Большей частью это были сиу. Это самые худшие антропологические дикари, которые только тем и живут, что вместе с дешевой улыбкой на их физиях тотчас могут выстрелить или пырнуть ножом. Лучше всего вообще не связываться с ними. «Добрый день!» и «Счастливого пути!», «Адью!» да «Прощай!». Я всегда был верен этому пункту, ибо я человек принципа, но однажды все же имел минуту слабости, и вот до сих пор хромаю.

— Как это случилось?

— Совершенно неожиданно, как случается все, чего не ждешь. События того дня стоят перед моим одухотворенным лицом, как если бы это было сегодня. Сверкали звезды, а в ближнем болоте громко голосили лягушки, ибо дело было, к сожалению, ночью, а не днем. Бауман уехал, чтобы запастись в форте Феттерман новыми припасами, Мартин спал, а негр Боб, давно отправившийся взимать долги, до сих пор не появлялся. Одна его лошадь без седока вернулась в родной дом. На следующее утро он, правда, приковылял с растяжением в ногах и без гроша в кармане. Он был выгнан всеми без исключения нашими должниками, а потом еще и сброшен лошадью. Это называется — вкусить глупость жизни из первых рук! Как видите, я могу изъясняться даже ямбом. Нет?

— Да, вы маленький гений.

— Об этом я и сам себе частенько напоминаю, но другие — никогда, поскольку никто и задуматься над этим не хочет. Итак, звезды сверкали на небе, и тут к нам в дверь постучали. Здесь, на Западе, нужно держать ухо востро, поэтому я не стал тотчас открывать, а спросил, чего нужно. В общем, не буду останавливаться на мелочах; это были пятеро индейцев сиу, которые хотели обменять меха на порох.

— Надеюсь, вы не впустили их?

— А почему нет?

— Сиу, да еще среди ночи!

— Извольте! Если бы у нас были часы, то они показали бы приблизительно половину двенадцатого. А это не слишком поздно. Как вестмен, я хорошо знаю, что далеко не всегда можно оказаться на месте в часы посещений, а время частенько ужасно дорого. Краснокожие сказали, что им еще всю ночь маршировать, и так апеллировали к моему доброму саксонскому великодушию, что я впустил их.

— Какая неосторожность!

— Почему? Страха я никогда не знал, и прежде, чем открыть, я поставил условие, что все свое оружие они сложат у входа. К их чести должен признать, что они выполнили это требование. Естественно, я держал револьвер в руке, пока обслуживал их, на что они, как дикари, не могли обижаться. С ними я совершил блестящую сделку: обменял скверный порох на очень хорошие бобровые шкурки. Когда краснокожий и белый торгуют друг с другом, то первый всегда остается с носом. Хотя меня это и огорчает, но я один, к сожалению, ничего не могу изменить. Рядом с выходом висели три заряженных ружья. Когда индсмены уходили, последний остановился перед самой дверью, повернулся и спросил меня, не мог бы я угостить его глотком «огненной воды». Хотя теперь и запрещено отпускать водку индейцам, все же я, как было сказано, сорвал приличный куш и вследствие этого готов был оказать им любезность. Я развернулся и ушел в дальний угол, где стояла бутылка бренди. В тот момент, когда я повернулся, держа ее в руке, я увидел исчезающего за дверью человека с одним из ружей, которое он успел сорвать с гвоздя. Я отставил бутылку, схватил другое ружье и выскочил наружу. Само собой, я тотчас отпрыгнул в сторону, поскольку в дверном проеме мог бы стать замечательной мишенью. Я очень быстро рванулся из света в тень и не мог сразу хорошо осмотреться, но тут услышал скорые шаги, а потом что-то сверкнуло с другой стороны, у изгороди. Грохнул выстрел, а я почувствовал, будто что-то ударило меня по ноге. Теперь я, наконец, заметил краснокожего, который хотел перемахнуть через изгородь. Я прицелился и спустил курок, но одновременно почувствовал такую боль в ноге, что меня тут же подкосило. Пуля индейца пробила мне левую стопу. Либо из-за темноты, либо потому, что у сиу было чужое ружье, но я все же до сих пор не могу понять, как он смог так выстрелить. Лишь спустя месяц мне снова удалось встать на эту ногу, а позже меня прозвали Хромым Фрэнком. Краснокожего я хорошо запомнил и никогда не забуду его лица. Горе ему, если он где-нибудь или когда-нибудь попадется мне! Мы, саксонцы, — душевные германцы, но наши национальные достоинства никогда не могут обязать нас в ночную пору, когда в небесах сверкают звезды, позволить безнаказанно обворовать нас и подстрелить до хромоты! Полагаю, что сиу принадлежал к огаллала, и если… Что это с вами?

Фрэнк прервался, ибо Толстяк Джемми осадил свою клячу и издал возглас удивления. Дно каньона стало скалистым, и там, где оно снова терялось в песке, Джемми остановился.

— Что это? — спросил он сам себя. — Не тронулся ли я умом?

Он ошалело взглянул вниз, на песок. Теперь и Фрэнк понял, что имел в виду Толстяк.

— Разве возможно, — растерянно забормотал саксонец, — чтобы следы вдруг внезапно стали другими?

— Конечно! — блаженно улыбнулся Джемми. — Сначала был след слона, а теперь — четкий отпечаток лошадиных копыт. Зверь подкован, да еще и новыми подковами, видите: отпечатки очень четкие, и ни гриф, ни шипы подковы не сбиты.

— Но это след наоборот!

— Вот этого-то я никак и не могу взять в толк. До сего момента след шел от нас, а теперь идет прямо навстречу.

— Разве это одни и те же отпечатки?

— Конечно! Там, за нами, скалистая земля — на ней след не виден, но этот участок не более двадцати футов шириной. С той стороны, с востока, след слоновый, а с этой, с запада, чистейшей воды лошадиный. Оглянитесь! Разве есть еще другие следы?

— Нет.

— Так значит, эти отпечатки, несмотря на их различие, должны принадлежать одному и тому же животному. Я хочу сойти на землю, чтобы убедиться, что здесь нет ошибки.

Они спешились. Тщательнейшее обследование места дало следующий результат: след слона и вправду на скалистом участке пути превращался в лошадиный. То обстоятельство, что оба следа шли навстречу друг другу, а потом сталкивались, казалось не просто странным, а ошеломляющим. Оба беспомощно переглянулись и покачали головами.

— Если это не колдовство, то кто-то здорово водит нас за нос, — заметил Джемми.

— Неужели?

— Да, и этого я понять не могу!

— Но чудес не бывает!

— Не бывает, я не суеверный.

— Тут все как у волшебника Филадельфия, который забрасывал ввысь клубок ниток, чтобы потом подняться в небеса по тоненькой ниточке и исчезнуть с Земли!

— Поскольку слон шел с востока, а конь с запада, и оба следа прерываются здесь, значит, животные, по вашему мнению, вскарабкались наверх по нитке именно в этом самом месте, а потом растворились в воздухе?! Пусть такое объяснение дает кто-нибудь другой! Это выше моих сил! — искренне признался Толстяк.

— Хотел бы я, пожалуй, знать, что сказал бы морицбургский учитель, если бы был здесь с нами! — вполне искренне заявил саксонец, сосредоточенно рассматривая след.

— Уж он-то не стал бы строить из себя всезнайку, как мы с вами!

— Хм! С вашего позволения, герр Джемми, вы выглядите не очень-то одухотворенно.

Толстяк пристально взглянул на Фрэнка, после чего его маленькие глазки превратились совсем в щели. Он ответил:

— По вашему виду сейчас тоже не скажешь, что вы одаренный автопетрификат[430]. Вообще хотел бы я видеть того человека, который мог бы разрешить эту загадку.

— Она должна быть разгадана, ибо знаменитый Архидьякон сказал: «Дайте мне точку опоры, и я сорву с петель любую дверь!»

— Архимед[431], хотели вы сказать!

— Да, но он же был и дьяконом, поскольку, когда в субботу, ближе к закату, пришли вражеские солдаты, он заучивал воскресную проповедь и крикнул им: «Не мешайте мне и не шумите!» Тут они его и убили. Вот тогда-то точка опоры снова пропала.

— Может, вы найдете ее опять. Я не чувствую себя способным на это, поскольку не смог разрешить даже это противоречие, — сокрушался Джемми.

— Но что-то мы должны все же делать!

— Естественно! Не поворачивать же обратно! Если вообще есть объяснение, оно лежит впереди, а не позади нас. Садимся на лошадей, и вперед!

Они поскакали дальше, теперь уже по лошадиному следу. Тот был четким и приблизительно через полчаса вывел их из песков на почву. Появились трава и одиночные кусты, а поблизости тянулась цепь холмов. Густой лес покрывал их, начинаясь у подножий редкими деревьями и чем выше, тем сильнее превращаясь в чащу. След здесь тоже был четким. Через некоторое время под ногами животных появился мелкий светлый гравий, и тут вдруг отпечатки оборвались.

— Вот и разгадка! — саркастически проворчал Фрэнк.

— Непостижимо! — воскликнул Джемми. — Этот конь возник из воздуха и снова растворился в нем. И правда, Дух Прерии! Тогда я пожелал бы, чтобы ему пришла в голову хорошая мысль показаться нам. Я не прочь узнать, как он выглядит!

— Желание весьма исполнимое. Осмотритесь, господа!

Слова прозвучали на немецком языке из-за кустов, у которых они остановились. Вскрикнув от неожиданности, оба застыли, в страхе озираясь по сторонам. Тот, кто произнес фразу, уже покинул заросли, служившие ему укрытием.

Нельзя сказать, что он был высок ростом и широк в плечах. Темно-русая окладистая борода обрамляла его опаленное солнцем лицо. Он носил украшенные бахромой легины и охотничью рубаху, также обшитую по швам бахромой, длинные сапоги, прикрывающие колени, и широкополую фетровую шляпу, на шнурке которой болтались уши серого медведя. Из-за широкого, сплетенного из нескольких ремней пояса торчали два револьвера и нож — «боуи». Похоже, весь его пояс был заполнен сидевшими каждый в своем гнезде патронами. К ремням, кроме многочисленных кожаных мешочков, были прикреплены две пары прикручивающихся подков и четыре толстые соломенные или тростниковые плетенки, имевшие овальную форму и снабженные ремешками и пряжками. От левого плеча до правого бедра тело незнакомца обвивали многочисленные кольца лассо; с шеи на шелковом шнуре свешивалась обтянутая кожей колибри трубка мира, на чашечке которой были вырезаны многочисленные индейские знаки. В правой руке незнакомец держал короткоствольное ружье с очень своеобразным затвором, а в левой — горящую сигару, которой он тотчас крепко затянулся и выдохнул дым с видимым удовольствием.

Настоящий охотник прерий никогда не наводит лоск и чистоту на свой костюм. Чем потрепаннее его вид, тем, значит, больше он пережил. К каждому, кто позволит что-либо высказать по поводу его внешности, он относится с презрением. А вычищенное до блеска ружье вызывает у него так просто огромнейшее отвращение. По его глубочайшему убеждению, у настоящего вестмена нет времени заниматься подобной чепухой.

Но на этом незнакомом молодом человеке все выглядело таким чистым, будто он лишь вчера отправился на Запад из Сент-Луиса. Его ружье, казалось, час назад вышло из рук оружейного мастера, сапоги были безукоризненно смазаны жиром, а на шпорах не было видно и следа ржавчины. Костюм его смотрелся как с иголочки, и даже руки его, похоже, были вымыты.

Оба наших следопыта уставились на внезапно появившегося человека и от неожиданности забыли ответить.

— Ну, — продолжил он с улыбкой, — я понял, что вы желаете увидеть призрак? Если вы имеете в виду того, по чьему следу шли, то он стоит перед вами.

— Черт возьми! Тут, большей частью, уже перестаешь соображать! — вырвалось у Фрэнка.

— О! Саксонец! Не так ли?

— Да еще и коренной! Безусловно, и вы немец чистых кровей?

— Да, честь имею. А другой кто?

— Он тоже из нашей прекрасной страны. От неожиданности он лишился дара речи. Но это ненадолго, ибо он сейчас снова заговорит.

Фрэнк был прав, поскольку Джемми выскользнул из седла и протянул земляку руку, забыв о всякой осторожности.

— Это ли возможно? — вскричал он. — Здесь, недалеко от Чертовой Головы, встретить немца! Едва ли можно поверить!

— Я удивлен вдвойне, поскольку встретил сразу двоих, — снова улыбнулся молодой человек. — Если не ошибаюсь, вас зовут Якоб Пфефферкорн?

— Что? Вы знаете мое имя?

— Глядя на вас, не усомнишься в том, что вы Толстяк Джемми. А если бы я не догадался об этом сразу, то достаточно было взглянуть на вашу кобылу. Если встречаешь толстого охотника на таком верблюде, то это уж точно Толстяк Джемми. А как-то случаем я узнал, что этого знаменитого вестмена на самом деле зовут Якоб Пфефферкорн. Но там, где вы, рядом должен быть Длинный Дэви со своим мулом. Или, может, я ошибаюсь?

— Нет, он действительно поблизости — совсем недалеко отсюда, если ехать на юг, туда, где долина уходит в горы.

— О! Вы там сегодня разбили лагерь?

— Конечно. Моего спутника зовут Фрэнк.

Саксонец тем временем также спешился. Он подал незнакомцу руку. Тот пристально взглянул на него, кивнул и спросил:

— А вы, пожалуй, Хромой Фрэнк?

— Боже ты мой! Вы и меня знаете?

— Я вижу, что вы прихрамываете, да и зовут вас Фрэнк. А теперь еще вопрос — вы живете с Бауманом, Охотником на медведей?

— Кто вам это сказал?

— Он сам. Наши пути пересеклись несколько лет назад. Где он теперь? Дома? Думаю, что это где-то днях в трех пути отсюда, не так ли?

— Совершенно верно. Но его нет дома. Он в руках у огаллала, а мы на пути к ним, чтобы попытаться чем-нибудь ему помочь.

— Вы пугаете меня. Где это произошло?

— Совсем недалеко отсюда, у Чертовой Головы. Огаллала потащили его и еще пятерых пленников наверх, к Йеллоустоуну, чтобы убить их у могилы Храброго Бизона.

— Из мести? — спросил незнакомец, и при этом его лицо стало абсолютно серьезным.

— Да, конечно! Может, вы слышали когда-нибудь об Олд Шеттерхэнде?

— Не стоит долго напрягать память — да, — на губах незнакомца промелькнул едва уловимый смешок.

— Так вот, — продолжал Фрэнк, — он убил Храброго Бизона, Злого Огня и еще одного сиу. Теперь огаллала отправились в поход, чтобы навестить могилы этих воинов, а заодно взяли с собой Баумана, попавшего к ним в руки.

— Откуда вам это известно?

Маленький саксонец рассказал о Вокаде и обо всем, что произошло с момента его появления. Незнакомец выслушал его внимательно и очень серьезно. Лишь иногда, когда хромой слишком уж загибал на своем родном диалекте, на лице его собеседника появлялась легкая улыбка. Когда Фрэнк закончил, молодой человек произнес:

— Так значит, Олд Шеттерхэнд и несет, собственно, всю вину за несчастье, которое пало на Грозу Медведей. Все это на его совести.

— Нет. Как может он быть виноват в том, что Баумана покинула осторожность?

— Ну, спорить не будем. С вашей стороны весьма благородно, что вы не испугались опасностей и трудностей, которые, безусловно, ждут вас, и хотите освободить пленников. От всего сердца желаю вам удачи. Но меня очень интересует юный Мартин Бауман. Может, мне удастся его увидеть.

— Это очень легко сделать, — вставил свое слово молчавший до сих пор Джемми. — Вам нужно только пойти с нами, а скорее, поехать. Где ваша лошадь?

— Откуда вы знаете, что я не лесной бродяга и езжу верхом?

— Хотя бы потому, что вы носите шпоры.

— Действительно, это выдает меня. Мой конь здесь недалеко. Я оставил его на несколько минут, чтобы взглянуть на вас.

— А вы заметили, как мы приближались?

— Разумеется. Я не спускал с вас глаз вот уже полчаса. Вы остановились вот там, вдалеке, чтобы обсудить свои догадки насчет происхождения отпечатков.

— Как? Что вы знаете о них?

— Не больше того, что след — мой собственный.

— Ваш?

— Да.

— Дьявольщина! Так это ваши отпечатки так ловко провели нас?

— Вы и вправду попались на эту удочку? Ну, я просто счастлив, что провел самого Толстяка Джемми. Но, конечно, это представление предназначалось не вам, а совсем другим людям.

Толстяк, казалось, снова проглотил язык. Он еще раз уже более внимательно осмотрел незнакомца с головы до ног, покачал головой, а потом спросил:

— Да кто вы, собственно, такой?

Тот, к кому был обращен вопрос, лукаво улыбнулся и ответил:

— Вы с первого взгляда заметили, что на Дальнем Западе я новичок, не правда ли?

— Да, гринфинча[432] можно узнать в вас сразу. С таким горе-ружьем вам ходить только на воробьев, а свое снаряжение вы нацепили на себя небось несколько дней назад. Вы непременно из какой-нибудь веселой компании или из группы стрелков-туристов. Где вы покинули железную дорогу?

— В Сент-Луисе.

— Что? Так далеко на Востоке? Невозможно! И сколько же времени вы здесь, на Западе?

— На этот раз уже восемь месяцев.

— Нет уж, позвольте! Не издевайтесь надо мной! Не хотите же вы заставить меня поверить в это?!

— В голову не приходило говорить вам неправду.

— И значит, провели нас тоже вы?

— Да, след был мой.

— В это не поверит ни один полицейский! Бьюсь об заклад, что вы учитель или молодой профессор и снуете тут туда-сюда вместе со своими коллегами в поисках каких-нибудь растений, камней и бабочек. Так позвольте дать вам хороший совет — немедленно поворачивайте отсюда! Это не ваше поприще! Жизнь здесь не каждый час, а каждую минуту висит на волоске. Вы и не подозреваете, в какой опасности находитесь.

— О, об этом-то я знаю. К примеру, здесь поблизости расположен лагерь более сорока шошонов.

— Heavens![433] Это правда?

— Да, я это точно знаю.

— И вы говорите об этом так спокойно!

— А как я должен говорить? Вы думаете, что несколько шошонов — повод для паники?

— Эй, послушайте, вы и понятия не имеете, в каком опасном месте находитесь!

— О нет! Там, недалеко, лежит Кровавое озеро, и шошоны были бы рады схватить одного из нас, а еще лучше всех сразу.

— Право, не знаю, что мне о вас и думать… — развел руками Толстяк, не скрывая своих чувств.

— Думайте, что хотите. Этих краснокожих я с таким же успехом могу обвести вокруг пальца, как и вас. Я не раз встречал отличных вестменов, ошибавшихся во мне, потому что они все мерили общепринятыми мерками, и в этом была их ошибка! Прошу вас, идемте!

Он развернулся и неторопливо шагнул прямо в заросли. Оба разведчика последовали за ним, ведя животных в поводу. Вскоре они наткнулись на поистине великолепный экземпляр тсуги[434] высотой более тридцати метров, что с такими деревьями случается крайне редко. Рядом с ней стоял конь — статный вороной жеребец с красными ноздрями и красной полосой, идущей от макушки через всю длинную густую гриву; такая полоса у индейцев считается верным отличием превосходной породы. Седло и сбруя были индейской работы. Позади первого был пристегнут плащ из прорезиненной ткани. Из одной из седельных сумок торчал футляр подзорной трубы, а рядом с жеребцом, на земле, лежала тяжелая крупнокалиберная двустволка «медвежебой». Когда Джемми заметил ружье, он ускорил шаг, поднял оружие, осмотрел его и крикнул:

— Это ружье… это… я никогда его прежде не видел, но все равно узнал сразу. Серебряное ружье вождя апачей Виннету и этот «медвежебой»— самые знаменитые ружья Запада! А «медвежебой» принадлежит…

Толстяк запнулся и растерянно уставился на владельца оружия, потом продолжил:

— Теперь я наконец начинаю соображать! Каждый, кто первый раз встречался с Олд Шеттерхэндом, принимал его за гринхорна[435]. Это ружье принадлежит ему, а штуцер в его руке — никакая не безделица, а один из тех немногих штуцеров — «генри»[436], что были выпущены. Фрэнк, знаете ли вы, кто этот человек?

— Нет. Я же не читал ни его свидетельства о крещении, ни его справки о прививках.

— Эй, оставьте эти шуточки! Вы стоите перед Олд Шеттерхэндом.

— Олд Шет…

Фрэнк едва не попятился назад.

— С ума сойти! — вырвалось у него. — Олд Шеттерхэнд? Но я представлял его совсем другим.

— Я тоже, — признался Джемми.

— Каким же, господа? — улыбнулся охотник.

— Высоким и крепким, как Колосс Варский![437] — выпалил ученый саксонец.

— Да, с фигурой гиганта, — согласился Толстяк.

— Итак, вы видите, что моя слава больше моих заслуг. Переходя от одного лагерного костра к другому, истории обрастают такими небылицами, которых просто так и не придумаешь. Дело доходит до того, что речь идет уже о настоящих чудесах, тогда как на самом деле то же самое может проделать любой человек.

— Нет, то, что рассказывают о вас, это…

— Па! — прервал Толстяка охотник быстро и решительно. — Оставим это! Посмотрите лучше на моего коня. Это один из тех индейских нгул-иткли[438], которых разводят только апачи. Сейчас он, что называется, «босиком». Если я хочу ввести в заблуждение какого-нибудь преследователя, я привязываю к его ногам эти тростниковые башмаки, которые очень популярны в Китае. Они оставляют, особенно на песке, след, очень похожий на слоновый. Вот здесь, на поясе, у меня две пары подков. Одна пара сработана как обычно, другая сделана наоборот — шипом вперед. Естественно, и след потом получается наоборот, а тот, кто меня преследует, уверен, что я двигался в противоположном направлении.

— Черт возьми! — не выдержал Фрэнк. — Теперь, наконец, в моей голове посветлело. Стало быть, подковы с секретом! Что бы сказал на это морицбургский учитель!

— Я не имею чести знать этого господина, но имею удовольствие провести вас обоих. На скалистом участке пути не могло остаться никаких следов, поэтому там я спешился, чтобы сменить плетенки на подковы. Конечно, я и понятия не имел, что за мной по пятам следуют мои земляки; это я заметил лишь позже. Я принял эту предосторожность, поскольку по определенным признакам сделал вывод о присутствии враждебных индейцев. И мое предположение подтвердилось, когда я пришел к этой тсуге.

— Там есть следы индейцев?

— Нет. Дерево сегодня должно было стать местом моей встречи с Виннету, и…

— Виннету! — прервал его Джемми. — Вождь апачей здесь?

— Да, он приходил сюда, но еще до меня.

— Где он? Я непременно должен его видеть.

— Он оставил мне знак, что уже был здесь и еще вернется сегодня. Где он сейчас находится, я не знаю. Наверняка он следит за шошонами.

— Он сообщил об их присутствии?

— Именно он обратил на них мое внимание. На коре дерева он вырезал ножом несколько знаков. Они для меня как письмо. Теперь я знаю, что он был тут и снова вернется, а также, что поблизости находятся сорок шошонов. Дальше я должен был ждать здесь.

— Но ведь шошоны могут найти вас тут!

— Па! Я не знаю, кому будет хуже — мне, если они меня обнаружат, или им, если их открою я. Вместе с Виннету нам нечего опасаться горстки индейцев.

Это прозвучало очень просто, как само собой разумеющееся, и Фрэнк не преминул удивленно воскликнуть:

— Не бояться сорока краснокожих! Я тоже не трус, но все же не могу сказать, что подобное обстоятельство придало бы мне храбрости. «Вени, види, тутти», — сказал старый Блюхер, а потом выиграл битву под Бель-Месальянс[439], но вдвоем против сорока он бы тоже не рискнул. Не понимаю!

— Объяснение очень простое — побольше осторожности, побольше хитрости и немного решимости, когда она потребуется. К тому же у нас есть оружие, на которое можно положиться. Здесь, на этом месте, мы отнюдь не в безопасности. Будьте благоразумны и скачите дальше, чтобы как можно быстрее добраться до своих.

— А вы останетесь здесь?

— Пока не придет Виннету — да. Потом вместе с ним я разыщу ваш лагерь. Хотя у нас другая цель, но если он согласится, я готов ехать с вами к Йеллоустоуну.

— Правда? — Джемми был искренне обрадован. — В таком случае, готов поклясться, что мы освободим пленников.

— Не слишком ли уверенно?! Я косвенно виноват в том, что Бауман сейчас в опасности, а значит, чувствую себя обязанным принять участие в его освобождении. Поэтому…

Он прервался, ибо из груди Фрэнка вырвался приглушенный испуганный крик. Саксонец указал рукой в сторону песчаной равнины, где появилась группа индейских всадников.

— Быстро на коней и прочь отсюда! — скомандовал Шеттерхэнд. — Пока они нас еще не заметили. Я приду позже.

— Эти типы найдут наши следы, — предостерег Джемми, с невиданной прытью запрыгнув в седло.

— Вперед! Это единственное спасение для нас.

— Но ведь они обнаружат вас!

— Обо мне не беспокойтесь! Вперед, только вперед!

Двое вестменов уже сидели верхом и вовсю погоняли своих животных. Шеттерхзнд осмотрелся. Оба белых, так же как и он, не оставили практически никаких следов на гравии. Участок, покрытый галькой, поначалу резко расширялся, потом становился уже и поднимался вверх по склону, после чего исчезал в тени густых пихт.

Он повесил штуцер мастера Генри на седло, взял «медвежебой» на плечо и тихонько шепнул на ухо своему коню лишь одно слово на языке апачей:

— Пенийил![440]

Когда он начал ловко и энергично взбираться вверх по крутому склону, животное последовало за ним, как верный пес. Казалось, подняться здесь коню просто невозможно, и все же вскоре оба — человек и животное — после непродолжительных, но весьма больших усилий оказались наверху, под деревьями. Охотник положил коню на шею руку.

— Ишкуш![441]

Животное тотчас подчинилось и осталось лежать совершенно неподвижно — чувствовалась индейская выучка.

Шошоны тем временем заметили следы. Если бы это были следы Олд Шеттерхэнда, то краснокожие должны были предположить, что они ведут на восток; но отпечатки животных Фрэнка и Джемми оказались слишком четкими — их нельзя было не заметить. Шошоны последовали по ним и очень скоро подошли ближе.

С момента исчезновения обоих немцев прошло едва две минуты, а индейцы были уже у тсуги. Несколько воинов спешились, чтобы отыскать пропавший на гальке след.

— Иве, иве, ми, ми![442] — крикнул один.

Он нашел то, что искал. Краснокожие тотчас помчались дальше. Шеттерхэнд сверху, из своего укрытия, хорошо слышал, как они галопом поскакали за беглецами.

Теперь самое главное — хладнокровие и ловкость, так подумал он. И еще о том, что Джемми определенно тот человек, кому удастся проявить эти качества.

Тут его конь встрепенулся и издал легкое пофыркивание — верный знак того, что его хозяин должен держать ухо востро. Животное глянуло на белого охотника большими умными глазами и повернуло голову в сторону, наверх. Охотник взял в руки штуцер, стал на колени, готовый выстрелить, и устремил взгляд своих зорких глаз вверх. Деревья стояли здесь так тесно, что не позволяли видеть ничего дальше себя. Однако через секунду он спокойно отложил штуцер в сторону. Он увидел среди нижних ветвей украшенные иглами дикобраза мокасины и понял, что носивший эту обувь человек — его лучший друг. В ту же секунду ветви зашуршали, и вождь апачей Виннету предстал перед ним.

Глава пятая. ВИННЕТУ

Он был одет точно так же, как Олд Шеттерхэнд, только вместо высоких сапог носил мокасины. Его длинные, густые, черные как смоль волосы были высоко подняты наверх, зачесаны назад и стянуты узлом, голову его опоясывала налобная повязка из кожи гремучих змей. Он не имел никакого головного убора — этому воину не требовались отличительные знаки вождя; достаточно было только взглянуть на него, чтобы тотчас понять — это незаурядная личность. На его шее висели мешочек с «лекарствами», трубка мира и тройное ожерелье из медвежьих клыков — трофеи, которые он добыл сам в смертельных схватках с хищниками. В руке индеец держал двуствольное ружье, вся деревянная часть которого была обита серебряными гвоздями — знаменитое на всем Западе Серебряное ружье, пули которого никогда не проходили мимо цели. Его серьезное, по-мужски красивое лицо имело почти римский профиль, скулы на нем были едва заметны, а матово-смуглая кожа отливала бронзой.

Да, это был Виннету — вождь апачей, самый знаменитый из индейцев! Его имя звучало в каждой бревенчатой хижине, у каждого лагерного костра. Справедливый, умный, верный, храбрый до дерзости, не терпящий фальши друг и защитник всех нуждающихся в помощи, будь то красные или белые, он был известен во всех уголках Соединенных Штатов и даже за их пределами.

Олд Шеттерхэнд поднялся с земли. Он хотел заговорить, но резким жестом Виннету призвал его к молчанию. Еще один знак, поданный вождем апачей, заставил его прислушаться.

Издалека доносилось монотонное пение. Постепенно эти звуки становились все громче, следовательно, те, кто их издавал, приближались. Это были минорные тона на четыре восьмых такта; две первые восьмые — малая терция, последняя четверть — прима, а затем после квинты[443] вверх взлетал пронзительный звук восторженного ликования.

Затем до обоих донесся громкий лошадиный топот, а вскоре они увидели людей, распевающих заунывную песню. В ней то и дело повторялось: «тотси-вув, тотси-вув!», то есть «скальп, скальп!».

Из чего Олд Шеттерхэнд сразу заключил, что оба немца были взяты в плен.

Шошоны проскакали вниз по склону, как принято у индейцев, один за другим. В середине цепочки находились оба пленника. Ноги их были крепко привязаны к лошадям, оружия при них, естественно, не было. Никаких следов ранений. А вдруг схватки вообще не было? Может быть, они, оказавшись в окружении, поняли, что сопротивление бесполезно, и сдались без боя?

Шошоны, похоже, не предполагали, кто может за ними тайно наблюдать. Пленники же, напротив, жадно искали глазами следы присутствия Олд Шеттерхэнда, должен же он подать хоть какой-нибудь знак, что заметил их! Охотник прекрасно их понимал и, хотя рисковал попасть в поле зрения какого-нибудь шошона, бросившего в его сторону случайный взгляд, все же чуть высунулся из своего укрытия и, махнув шляпой, тотчас отпрянул назад.

Краснокожие исчезли из виду. Их монотонное «тотси-вув, тотси-вув!» слышалось еще некоторое время, а потом все стихло.

Вдруг Виннету повернулся и, не сказав ни слова, оставил Олд Шеттерхэнда. Тот спокойно ждал. По прошествии, быть может, минут десяти апач вернулся, ведя своего коня в поводу. Поистине непостижимо, как животному удалось пробраться сквозь густой лес по такому обрывистому, покрытому галькой склону! Жеребец был тех же кровей, что и у Олд Шеттерхэнда, хотя все же коню охотника можно было отдать предпочтение, ибо благородный вождь подарил своему белому брату лучшего из двух.

И вот они стоят рядом — два человека, сердца которых не дрогнут даже перед целым индейским племенем. Однако проницательного взгляда в глаза апача Олд Шеттерхэнду было достаточно, чтобы отпала всякая необходимость подробного объяснения происшедшего. Каждый из них так хорошо знал другого, что они легко понимали друг друга без слов. Поэтому белый сразу спросил:

— Вождь апачей открыл место, где шошоны разбили свой лагерь?

— Виннету шел по их следу, — ответил апач. — Они уехали туда, где в древние времена вода стекала со скал в Кровавое озеро, и поднялись вверх по высохшему руслу реки. Дальше следы поворачивают влево и ведут через холмы, в настла-атахеле — котловину, где сейчас стоят их вигвамы.

— Они поставили жилые палатки?

— Нет, это военный лагерь. Они разместились всего в трех палатках. Виннету точно сосчитал их следы и написал тебе на дереве, сколько их. В вигваме, украшенном орлиными перьями, живет предводитель шошонов. Это Токви-тей, Черный Олень, их храбрейший вождь. Виннету издалека видел его лицо и узнал его по трем шрамам на щеках.

— И что решил мой красный брат?

— Виннету не хочет показываться шошонам. Он не боится их, но они вышли на тропу войны, и значит, столкновения не избежать, а он не хотел бы убивать никого из этих воинов, ибо они не сделали ему ничего плохого. Сейчас они взяли в плен двух бледнолицых. Мой белый брат хочет их освободить, а это значит, что и Виннету все же придется с ними бороться.

Апач говорил о мыслях и намерениях Олд Шеттерхэнда так, словно мог свободно читать их. Тот считал это, видно, само собой разумеющимся, он даже не удивился, а только осведомился:

— Мой брат понял, кто эти бледнолицые?

— Виннету узнал одного по толстой фигуре и понял, что это Джемми-петаче — Толстяк Джемми. Другой хромал, когда слезал с лошади. Его конь был свеж, да и его костюм тоже — этот человек не мог давно находиться в седле. Значит, он живет недалеко отсюда, а потому это не кто иной, как Инди-хиш-шоль-денчу, которого бледнолицые называют Хромым Фрэнком. Он друг Грозы Медведей.

В языке апачей не существует отдельного слова «хромать». То, что сказал вождь, означало: «Человек, который плохо ходит ногами». Что ж, это доказывало его проницательность.

— Мой красный брат угадал имена обоих охотников, — с удовлетворением отметил Олд Шеттерхэнд. — Он заметил хромоту Фрэнка, а значит, находился поблизости, когда я с ним разговаривал. Это так?

— Да. Виннету наблюдал за шошонами и заметил, что маленький их отряд отделился от лагеря в направлении Кровавого озера. Виннету знал, что его белый брат прибудет туда, поэтому он быстро поскакал через холмы и лес, прямо к дереву нашей встречи. Конь мешал ему быстро идти вперед и своевременно предостеречь Шеттерхэнда, поэтому Виннету оставил его и бегом поспешил дальше. Отсюда, сверху, он увидел потом своего брата с двумя бледнолицыми. Он увидел также и шошонов, которые заметили следы белых. Белые поспешили покинуть это место, но вскоре были схвачены охотившимися за ними красными людьми. Теперь, без сомнения, Олд Шеттерхэнд будет освобождать их, и Виннету должен быть рядом с ним. Он догадывается, что оба белых не одни здесь, у Кровавого озера и у Чертовой Головы. Они наткнулись на след Олд Шеттерхэнда и расстались со своими спутниками, чтобы вскоре вновь присоединиться к ним. Мой белый брат узнает, где находятся их спутники, и мы разыщем их, чтобы они помогли нам освободить пленников.

Определенно Виннету был феномен по части проницательности и наблюдательности! Олд Шеттерхэнд кратко рассказал апачу, что услышал от Джемми и Фрэнка. Вождь выслушал его слова внимательно, а потом сказал:

— Уфф! Тогда все отправившиеся в поход сиу должны узнать, что Олд Шеттерхэнд и Виннету не потерпят, чтобы Гроза Медведей погиб у столба пыток. Мы сегодня освободим Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка, а затем поскачем с ними и их спутниками наверх, к Йеллоустоуну, чтобы показать сиу из племени огаллала, что Олд Шеттерхэнд, убивший тогда своим кулаком трех их храбрейших воинов, снова теперь в горах Толи-тли-цу.

Это сложное слово означает «Желтая река», то есть почти точный аналог названия Йеллоустоун-ривер[444].

Олд Шеттерхэнд был очень рад, что Виннету готов поспешить на помощь к Бауману.

— Мой красный брат угадал мое желание, — сказал он. — Мы пришли в эти места не для того, чтобы проливать кровь красных людей, а чтобы не допустить гибели невиновных. Пусть Виннету будет с теми, кто отправляется на спасение пленников.

Они свели своих коней по крутому откосу вниз, затем вскочили на них и быстро помчались в том направлении, которое прежде выбрали Джемми и Фрэнк во время их неудавшегося бегства.

До наступления темноты оставалось совсем немного, поэтому они пустили животных галопом. Вскоре всадники достигли места, где шошоны напали на беглецов. Там они остановились на несколько минут, чтобы изучить следы.

— Схватки не было, — заключил Виннету.

— Мой брат прав. Оба бледнолицых не были даже ранены. Если бы они решили защищаться, то, конечно же, не дались бы шошонам целыми и невредимыми. Они поступили мудро, ибо поняли, что борьба принесет им только вред, и сдались.

Виннету сделал особое, лишь ему присущее движение рукой и с легкой улыбкой спросил:

— Мой брат говорит «мудро»? Я хотел бы его спросить, а сдались бы он и Виннету, если бы их преследовали шошоны?

— Сдались? Мы? Конечно, нет!

— Хуг! Мы сражались бы до последнего, и многие шошоны пали бы, прежде чем одолеть нас!

— Возможно, мы тоже не стали бы бороться с ними. Хотел бы Виннету видеть шошона, который смог бы догнать его и Олд Шеттерхэнда, если бы оба их жеребца находились под ними! — белый охотник с улыбкой взглянул на вождя. — Или Олд Шеттерхэнд не мастер по маскировке своих следов и не лучший разведчик на Западе? Ни один из шошонов не заметил бы наших следов! Храбрость — украшение мужчины, но умом он победит больше врагов, чем томагавком.

Они поскакали дальше на юг вдоль подножий растянувшейся каменной гряды, оставляя воронку бывшего озера слева от себя.

— Мой брат уже составил план освобождения обоих белых? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Виннету не нужен план, он вернется к шошонам и уведет у них пленных. Он так думает. Эти Змеи не достойны того, чтобы Виннету составлял ради них какой-то план. Разве Олд Шеттерхэнд уже не убедился в том, что у них в голове нет мозгов?

Охотник сразу понял, что имел в виду апач.

— Да, — ответил он. — Никто из них не додумался до такой простой вещи, что белые здесь могут быть не одни. Если бы им пришло это в голову, они непременно выслали бы разведчиков. Стало быть, мы имеем дело с людьми, чей разум не представляет для нас большой опасности. Будь их вождь Токви-тей в этом отряде, он не преминул бы выслать нескольких разведчиков.

— Но они все равно не нашли бы ничего, Виннету и Олд Шеттерхэнд отвлекли бы на себя их внимание, направив их по ложному пути.

Они достигли места, где точно на запад ущелье долины как бы врезалось в горы. Там они обнаружили бы искомые следы, но уже стемнело и отпечатки различить было довольно трудно. Они свернули по следам направо.

Ущелье было широким и легко проходимым. Оба всадника, несмотря на темноту, уверенно двигались вперед. Поскольку их животные не имели подков, то шума почти не производили, только находясь совсем рядом, можно было бы уловить легкое постукивание копыт.

Вскоре они обнаружили уходящую влево ветку бокового ущелья. Всадники придержали коней перед узким проходом. Задумались, а вдруг там внутри четверо разыскиваемых и разбили свой лагерь?

Пока они стояли, конь Виннету нетерпеливо рыл копытом землю и пофыркивал — верный признак того, что животное почуяло близость чего-то незнакомого, а может, даже враждебного.

— Мы на верном пути, — произнес белый. — Свернем налево. Твой конь хочет нам сказать, что там, внутри, кто-то есть.

Около десяти минут они продвигались вперед довольно медленно, поскольку ущелье делало большой изгиб, но как только вышли из него, тотчас заметили огонь, горевший на расстоянии приблизительно в сто шагов от них. Там ущелье расширялось, образуя поросшую деревьями низину, в центре которой прямо из земли бил ключ, струя которого терялась где-то в песчаном грунте.

У источника деревья расступались, образуя маленькую полянку. У костра сидели трое, но их лиц из-за приличного расстояния пока разглядеть было нельзя.

— Что думает мой брат? — спросил Виннету. — Это они?

— Их только трое, а мы ищем четверых. Перед тем, как решить, обнаруживать нам себя или нет, нужно сначала узнать, кто же эти трое.

Шеттерхэнд спешился, Виннету сделал то же самое.

— Я справлюсь один, — произнес белый охотник.

— Хорошо! Виннету будет ждать.

Апач взял коней за поводья и как можно дальше отвел их в сторону, к самой стене скалы. Олд Шеттерхэнд осторожно проскользнул вперед, очутился под деревьями, и стал красться от ствола к стволу, пока не залег за последним деревом. Теперь он хорошо видел сидевших у костра. Они разговаривали, и разговор этот был небезынтересен.

У огня сидели Длинный Дэви, Вокаде и Мартин Бауман. Негра Боба нигде не было видно. Добряк питал слабость к разного рода авантюрам. Он ощущал себя не кем иным, как рыцарем прерий, и был уверен в том, что и вести себя должен соответственно. Поэтому, немного посидев у огня, он поднялся и объявил, что ему надо заботиться о безопасности молодого массы и других массеров. Дэви напрасно пытался ему втолковать, что именно здесь и прямо сейчас этого вовсе не требуется.

Вместо того, чтобы охранять вход в ущелье, откуда, вероятнее всего, и могла явиться какая-то угроза, Боб, по собственному разумению, прошелся в другом месте. Там он не заметил ничего подозрительного и как раз в тот момент, когда Олд Шеттерхэнд притаился за деревом, возвратился, приблизился к огню, но не сел, а почему-то пошел дальше.

— Боб, — заметил Дэви. — Останься тут! К чему эта суета! Здесь поблизости нет ни одного индейца.

— Откуда масса Дэви это знать?! — удивился негр. — Индсмен может быть везде: справа, слева, там, сям, вверху, внизу, сзади, впереди…

— И в твоей башке! — не выдержав, рассмеялся Дэви.

— Пусть масса смеяться. Боб выполнять свой долг. Массер Боб быть большой и знаменитый вестмен; он не делать никакие ошибки. Если индсмен приходить, массер Боб тотчас его убивать.

Чуть раньше он сломал молоденькую, но высохшую ель и сжимал сейчас в руках ее небольшой ствол почти в десять дюймов толщиной. С этим оружием он чувствовал себя куда безопаснее, чем с флинтом.

Теперь он шел навстречу Олд Шеттерхэнду. А тот был убежден, что сидевшие у костра и есть те самые люди, которых он искал; он хотел уже было появиться перед ними, но Боб вдруг свернул именно туда, где стоял Виннету. Это обещало теплую встречу, и охотник, улыбнувшись, спокойно остался лежать за деревом.

Он не ошибся. Негр приблизился к скале. Оба жеребца тотчас учуяли Боба еще издали и забеспокоились. Виннету, безусловно, в отблесках костра заметил, что приближающийся человек — чернокожий. Вождь знал от Олд Шеттерхэнда, что среди разыскиваемых находился негр, поэтому позволил ему подойти к себе совсем близко.

И тут особенно громко фыркнул один из коней. Боб услышал это, застыл на месте и прислушался. Конь опять фыркнул.

— Кто быть там? — спросил негр.

Ответа не последовало.

— Боб спрашивать, кто там быть! Если не отвечать, то массер Боб убивать тот, кто там быть!

Ответа снова не прозвучало.

— Ну, тогда все, кто там быть, должны умереть!

Он поднял дубину и шагнул вперед. Жеребец Виннету вздыбил гриву, его глаза блеснули; конь подался вперед и поднял передние копыта. Перед ошарашенным Бобом мелькнули блестящие глаза и раздалось грозное фырканье, а одно из копыт с шумом просвистело перед самым его носом, но, к счастью, он успел отскочить в сторону.

Боб был не робкого десятка, но понимал, что связываться с таким противником слишком опасно. Выронив дубину, он рванул с места, голося:

— Woe to me! Help, help, help![445] Он хотеть убить массер Боб! Он хотеть сожрать массер Боб! Help, help, help!

Трое сидевших у костра вскочили.

— Что такое?

— A giant[446]. Великан, призрак, привидение!

— Вздор! Где?

— Там, там у скалы быть!

— Эй, не валяй дурака! Привидений не существует.

— Массер Боб видеть его!

— Наверняка это просто скала какой-нибудь причудливой формы.

— Нет, это не быть скала!

— Ты ошибся.

— Массер Боб не ошибаться. Привидение такое огромное, такое, такое! — при этом негр, насколько мог высоко, вытянул руки над головой. — Оно иметь глаза, как огонь; оно разинуть пасть, как дракон, и так дунуть на массер Боб, что он чуть не упасть! Массер Боб видеть его борода, она такая большая!

Похоже, он имел в виду длинную гриву жеребца, которую разглядел, несмотря на темноту, и принял за бороду великана.

— Ты не в своем уме! — не выдержал Дэви.

— О, массер Боб быть в уме, весьма в уме! Он знать, что видеть. Пусть масса Дэви ходить и смотреть!

— Ладно, давайте взглянем, что это принял негр за великана или привидение.

Янки хотел было идти. Но тут за его спиной прозвучало:

— Ради всего святого, оставайтесь на месте, мастер Дэви! Ни о каком привидении не может быть и речи.

Длинный Дэви резко развернулся и отработанным движением мгновенно приложил приклад к щеке. Вокаде в тот же миг приготовился к отражению неприятеля, держа ружье наготове, а Мартин Бауман уже прицелился из своего. Все три ствола теперь смотрели на Олд Шеттерхэнда. Он поднялся с земли и вышел из-за дерева.

— Добрый вечер! — спокойно и приветливо произнес он. — Уберите ваши «пушки», господа! Я пришел как друг и должен передать привет от Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка.

Длинный Дэви опустил ружье, и остальные последовали его примеру.

— Привет от них? — удивился он. — Значит, вы их встретили?

— Да, конечно.

— Где?

— Там, внизу, на краю Кровавого озера, к которому они пришли, следуя по следу «слона».

— Это верно. Они узнали, кто был этим «слоном»?

— Да, мой конь.

— Черт возьми! У него что, сэр, какое-то особое плоскостопие? — усмехнулся Дэви.

— Нет, его копыта скорее даже изящны. Просто его обувь вы приняли за стопы слона.

Охотник указал на четыре тростниковые плетенки, которые висели у него на поясе. Длинный Дэви тотчас сообразил, о чем шла речь.

— Вот это да, блестящая идея! Мастер пристегивает своему коню такие плетенки, и все, кто видит этот след, попадают впросак! Послушайте, ваша мысль очень недурна, она, можно сказать, даже великолепна, и настолько, будто пришла в голову мне самому!

— Да, Длинный Дэви всегда угадывает лучшие мысли всех охотников, промышляющих между двумя океанами.

— К чему эти насмешки, сэр?! Мой разум, я думаю, не уступит вашему. Или у вас другое мнение на этот счет?

При этом он кинул пренебрежительный взгляд на опрятный костюм Олд Шеттерхэнда.

— Я в этом вовсе не сомневаюсь, — ответил последний. — И раз вы так умны, то скажите мне, пожалуйста, что за призрак так напугал вашего доброго Боба?

— Готов проглотить центнер ружейных пуль даже без масла и петрушки, если это не ваш конь.

— Вы угадали.

— Чтобы догадаться, не нужно быть гимназистом, как Толстяк Джемми. Но сейчас скажите мне все же, куда, собственно, запропастился этот бедовый парень вместе с Фрэнком. Почему вы один?

— Они задерживаются. Дело в том, что их пригласили на ужин шошоны.

Дэви от ужаса изменился в лице.

— Heavens! Неужели вы хотите сказать, что их взяли в плен?

— К сожалению — да. На них напали.

— Шошоны?! Взяли в плен?! Этого только не хватало. Вокаде, Мартин, Боб, быстро к лошадям! Мы сейчас же поедем за шошонами. Они нам выдадут их, иначе мы превратим их всех в русский салат!

Он поспешил к пасшимся у воды лошадям.

— Стоп, сэр! — предостерег Олд Шеттерхэнд. — Это не так-то просто. Разве вы знаете, где находятся шошоны?

— Нет, но, надеюсь, вы нам это скажете.

— А сколько их?

— Вы думаете, мне взбредет в голову пересчитывать их поголовье, когда нужно выручать моего приятеля Толстяка Джемми? Сто или двести — все равно! Он должен быть освобожден!

— Повремените хоть немного, такие дела лучше делать не сгоряча! Мне кажется, сначала нам стоит кое-что обсудить. Я не один. Вот идет мой товарищ, который также хотел бы пожелать вам доброго вечера.

Виннету, заметив, что Олд Шеттерхэнд спокойно беседует с сидящими у костра, вышел из укрытия, ведя в поводу обоих коней. Длинный Дэви был прямо-таки ошарашен, увидев краснокожего в обществе белого, но, по-видимому, не посчитал вождя достойным своего вежливого обращения:

— Краснокожий! И тоже такой чистенький, будто только вылупившийся из яйца, как и вы. Собственно, кто вы такой? Вы не вестмен?

— Нет, строго говоря, нет. Это вы сразу угадали, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд.

— Я так и думал. А этот индсмен, конечно, из тех оседлых, что приняли в дар от Белого Отца из Вашингтона кусок земли в несколько локтей?[447]

— На этот раз вы ошибаетесь, сэр!

— Неужели.

— Да нет — точно. Мой спутник не получал от президента Соединенных Штатов никаких подарков. Он скорее…

Белого охотника внезапно прервал юный Вокаде, издавший возглас радостного удивления. Молодой индеец подошел ближе к Виннету и впился глазами в ружье апача.

— Уфф! — воскликнул он. — Маца-ска-мон-ца-вакон![448] (Серебряное ружье!)

Длинный немного понимал язык сиу и догадался, что имел в виду Вокаде.

— Серебряное ружье? — удивился янки. — Где? Ах, вот! Так покажите же его, мой красный сэр!

Виннету молча позволил взять из его руки оружие.

— Это Маца-ска-мон-ца-вакон, — снова воскликнул Вокаде. — Значит, этот красный воин — Виннету, великий вождь апачей!

— Что? Да быть того не может! — по лицу Длинного скользнула ухмылка. — Хотя по описаниям очень похоже.

Он вопросительно взглянул на обоих пришельцев. В этот момент его лицо имело отнюдь не то выражение, которое присуще людям с большим умом.

— Это Серебряное ружье, — подтвердил Шеттерхэнд. — Мой спутник — Виннету.

— Эй, послушайте, не надо надо мной так глупо шутить!

— Па! Если хотите, считайте это шуткой. У меня нет никакого желания размалевывать на вашей спине родословную апачей.

— Сэр, это пошло бы вам только во вред! — нахмурился янки. — Но если этот красный джентльмен действительно Виннету, кто же тогда вы? Тогда вы, пожалуй…

В тот момент, когда его осенило, он запнулся на полуслове. Дэви даже забыл закрыть рот. Он впился глазами в Олд Шеттерхэнда, всплеснул руками, чуть не подпрыгнул и продолжил:

— Ну конечно же! Вот где зарыта собака, что больше любого взрослого слона! Я стою тут и оскорбляю самого знаменитого вестмена, которого когда-либо только сушило солнце прерий! Если этот индсмен — Виннету, значит, вы — не кто иной, как Олд Шеттерхэнд, поскольку эти двое неразлучны, как и мы с Толстяком! Скажите, я прав, сэр?

— Да, вы не ошиблись.

— Тогда я от радости сейчас же стяну с небес все звезды и развешу их здесь на деревьях, чтобы отметить тот вечер, когда мы познакомились, как говорится, с иллюминацией! Добро пожаловать, господа, добро пожаловать к нашему лагерному костру! Простите нас за нашу глупость!

Он схватился за руки обоих и так сжал их, словно хотел, чтобы оба закричали от боли. Боб молчал. Ему было неловко за то, что он принял коня за привидение. А Вокаде тем временем отошел в тень, он оперся о дерево и прекратил бросать на прибывших восхищенные взгляды — даже совсем юные индейцы стараются не выставлять свои чувства напоказ. К тому же Вокаде считал, что допустил непростительную ошибку: вел себя с этими великими воинами как равный. Мартин Бауман не спускал глаз с обоих легендарных вестменов, о которых уже столько слышал, и, конечно же, не собирался удаляться от них, как Вокаде. Напротив, нимало не смущаясь, глаз с них не сводил. Дело в том, что они давно были для него кумирами, хотя он даже не надеялся когда-либо достичь их высот.

Виннету спокойно вынес рукопожатие Дэви; трем другим он в знак признательности кивнул — апач, как всегда, был сдержан. Олд Шеттерхэнд, напротив, постарался выказать свое расположение и, подал свою руку каждому, что сильно подействовало на Вокаде. Юный индеец, прижав правую руку к сердцу, тихо заверил:

— Вокаде охотно отдаст за Олд Шеттерхэнда свою жизнь. Хуг!

После того, как чествование было закончено, Шеттерхэнд и Виннету вместе со всеми присели у огня. Первый рассказывал, последний не произносил ни слова — он достал свою трубку и молча набил ее. Для Длинного Дэви это послужило сигналом к тому, что вождь хочет закрепить дружбу с ними дымом мира. Предположение американца подтвердилось: Шеттерхэнд в конце своей речи объявил, что они оба, Виннету и он, готовы сегодня же освободить Джемми и Фрэнка, а потом вместе со всеми ехать наверх, к Йеллоустоун-ривер.

Теперь Виннету зажег трубку и поднялся. После того, как он выдохнул дым во всех положенных направлениях, апач пояснил, что нта-йе, то есть «старший брат», должен стать новым знакомым, и передал трубку дальше — Олд Шеттерхэнду. От него она перешла к Дэви.

Когда тот сделал церемониальные затяжки, он почувствовал себя в затруднении — оба знаменитых вестмена уже раскурили трубку; имел ли он право передать ее юношам и негру?

Виннету догадался о его мыслях. Он кивнул в их сторону и произнес:

— Сын Охотника на медведей уже убил гризли, а Вокаде победил белого бизона. Оба станут великими героями, а потому должны раскурить трубку мира вместе с нами. Черный человек тоже выказал большую отвагу, когда захотел убить привидение.

Это было шуткой, над которой, пожалуй, можно было бы и посмеяться, но ритуал раскуривания трубки мира — серьезное дело, нарушать которое весельем недопустимо. Боб, конечно, хотел восстановить свою репутацию, поэтому он, получив, наконец, трубку и сделав несколько крепких затяжек, поднял руку, растопырил все пять пальцев на правой ладони, будто должен был пять раз поклясться, и выкрикнул:

— Боб быть массер Боб, быть герой и джентльмен! Он быть друг и защитник масса Виннету и масса Олд Шеттерхэнд.

При этом его глаза бешено вращались, а зубы скрежетали, что свидетельствовало о полной серьезности его заверения. После этого речь пошла о самом важном. Выработать план до деталей было невозможно, поскольку никто не знал, как обстояли дела у пленников. Сначала нужно было отыскать лагерь шошонов. Когда он будет найден, тогда все и решится, но не раньше.

Длинный Дэви по-прежнему был вне себя из-за того, что его Джемми в руках у краснокожих, а Мартин очень волновался о Хромом Фрэнке. Оба они были готовы положить свои жизни ради освобождения друзей. Вокаде по этому поводу заметил:

— Вокаде знал, что обоих бледнолицых постигнет несчастье. Он предупреждал их, но они не хотели слушать его слова.

— В этом они были правы, — заключил Дэви. — Если бы они не пошли по «слоновому» следу, то не нашли бы ни вождя апачей, ни Олд Шеттерхэнда. Хотя они и оказались в плену, мы, пожалуй, вызволим их, тем более, что нам помогут такие люди, лучше которых никто этого дела не сделает. Стало быть, вперед, к шошонам! Сегодня им придется познакомиться с самим Длинным Дэви!

И, не мешкая, они отправились в путь. Скачка была настолько быстрой, насколько это было возможно, петляя по извилистому коридору бокового ущелья. На выходе из главного ущелья они свернули влево, на север. Проехали совсем немного, когда Виннету придержал своего жеребца. Остальные сделали то же самое.

— Виннету поедет впереди, — произнес вождь. — Пусть мои братья пустят коней шагом и стараются уловить каждый шорох. Им следует делать то, что от них потребует Олд Шеттерхэнд.

Он спешился и быстро сделал что-то с четырьмя копытами своего коня, потом сел на него снова и галопом помчался вперед. Шум стука копыт его жеребца стал теперь едва слышен. Звуки напоминали тихие и приглушенные удары кулаком о землю. Остальные двинулись шагом, как и сказал Виннету.

— Что он сделал? — осведомился Дэви.

— Разве вы не заметили, что на его поясе, как и у меня, висели точно такие же подковы и «лошадиная обувь»? — вопросом на вопрос ответил Олд Шеттерхэнд. — Он пристегнул жеребцу плетенки, чтобы стать неслышимым для врагов, а скорее, чтобы самому все слышать.

— Зачем?

— Шошоны, взявшие в плен ваших спутников, и в толк не берут, что поблизости может быть еще кто-то. Но Токви-тей, их вождь, умнее и осторожнее, чем его воины. Он скажет себе, что два охотника вряд ли рискнут оказаться одни в таких опасных местах, а потому вполне вероятно, что он вышлет дополнительных разведчиков.

— Па! Совершенно пустая затея. Как эти парни найдут нас в потемках? Они даже не догадываются, где мы можем быть, не увидят и следов.

— Вы слывете настоящим вестменом, мастер Дэви, и я удивляюсь вашим речам! У шошонов здесь охотничьи угодья и пастбища, а значит, они тут знают каждую пядь земли. Или вы думаете — нет?

— Согласен.

— Ну, тогда делайте выводы! Станут ли осторожные охотники, оказавшиеся здесь, располагаться на открытой местности или в песчаной котловине бывшего озера?

— Ни в коем случае.

— А где же они укроются?

— В скалах, конечно.

— Стало быть, в какой-нибудь долине или ущелье. Вы можете объехать все окрестности, но, кроме долины старого русла реки, по которому следовали шошоны, и ущелья, где вы располагались на ночь, ничего не отыщете. Там и только там, следовательно, им нужно искать вас.

— Дьявольщина! Вы правы, сэр. Да, что говорить, мы едем с самим Олд Шеттерхэндом.

— Благодарю за комплимент, но он не по адресу, ибо то, что я вам говорю, может сказать каждый, кто прожил на Западе хотя бы несколько месяцев. А теперь продолжим: в местности, подобной этой, спутники никогда не расстаются надолго. Отсюда следует, что вы не могли удалиться далеко от Джемми и Фрэнка, значит, ваш лагерь не в глубине ущелья, а, скорее всего, в его ответвлении, которое предпочтет любой толковый вестмен. Таким образом, шошоны совершенно точно знают, где следует вас искать. То, что вы считаете невозможным, на самом деле достижимо без особых хлопот. Об этом прежде всего догадается вождь шошонов, но то, что я вам сейчас объяснял, знает и Виннету. Он поскакал вперед, чтобы не дать разведчикам шошонов обнаружить нас.

Дэви что-то проворчал себе под нос, потом выдал:

— Вы здорово все растолковали, сэр! Но сдается мне, дело апача не выгорит.

— Почему?

— Как может он в такой тьме заметить едущих ему навстречу разведчиков? Да они прежде увидят его или хотя бы услышат!

— Когда речь идет о Виннету, такие сомнения неуместны. У него великолепный конь, он отлично выдрессирован — так, как мне кажется, вам и не снилось. Это животное, к слову сказать, еще перед входом в боковое ущелье ясно дало понять, что вы находитесь там. Так, я уверен, будет и на этот раз: тем более мы едем против ветра — конь заранее сообщит своему хозяину о приближении любого существа. А потом, вы просто не знаете апача. Его интуиция остра, как у дикого зверя, если что-то упустят глаза, уши или обоняние, сработает его шестое чувство, которым обладают только те, кто с рождения живет среди дикой природы. Это не просто дар предвидения, скорее это инстинкт. Он сильнее любого другого вида чутья. И на того, у кого он есть, можно полагаться смело.

— Хм, что-то такое есть и у меня.

— У меня тоже, но в этом с Виннету мне не тягаться. Теперь дальше: не забывайте — его конь носит «обувку», в то время как шошоны, если они действительно отправились на разведку, и не подумают позаботиться о том, чтобы скрыть стук копыт своих лошадей.

— Ого! Они осторожны будут не меньше нашего! — заметил Дэви с видом знатока.

— Не думаю, в сложившейся обстановке они считают осторожность не только излишней, но даже вредной.

— Почему вредной? — искренне изумился американец.

— Потому что она не позволит им действовать быстро. Они убеждены, что вы до сих пор находитесь на своей стоянке в ожидании ваших спутников. И, стало быть, уверены, что ни с кем по пути не столкнутся, и не станут сдерживать своих коней.

— Хм, все логично, с вами трудно не согласиться. Я повидал достаточно всего в жизни и многих умных парней не раз оставлял в дураках. Но вот сейчас тут, перед вами, должен признать, немного спасовал. Виннету сказал, что мы должны исполнять вашу волю — стало быть, он провозгласил вас нашим предводителем, а это мне, признаюсь, втайне не давало покоя, но теперь я вижу, что он был прав. Вы сильно превосходите нас, потому я и в будущем охотно стану под ваше знамя.

— Такого я и в мыслях не держал. В прерии у всех равные права. Я не претендую на какие-либо привилегии по этой части. Я так полагаю: пусть главное решает тот, у кого больше опыта или способностей, но никто в подобных делах не должен ничего предпринимать без согласия на то других. Золотое правило, проверено не раз и не два.

— Well, там видно будет. Но что мы предпримем, если встретимся с разведчиками шошонов, сэр?

— А как вы считаете?

— Оставим их на свободе.

— Вы серьезно?

— Да. Они не смогут нам помешать. Мы сделаем свое дело прежде, чем они вернутся.

— Как раз этого никто не может утверждать. Если мы позволим им пройти, они отыщут место лагеря и потушенный костер.

— Чем же это грозит?

— Очень многим. Они смекнут, что мы уехали с целью выручить пленных.

— Вы и вправду думаете, что они сделают такой вывод? А не решат ли они, что мы просто продолжили нашу прерванную скачку?

— Только не это. Люди, к которым не вернулись их товарищи, не поедут без них дальше, это же ясно, как божий день!

— Значит, вы хотите этих разведчиков обезвредить?

— Вот именно.

— То есть убить?

— Нет. Человеческая кровь, знаете ли, — весьма ценная жидкость. Виннету и Олд Шеттерхэнд всегда помнят об этом и никогда не пролили зря ни капли чужой крови. Я — друг индейцев и знаю, кто прав — они или те, кто снова и снова вынуждает их защищаться и хвататься за нож. Красный человек ведет отчаянную борьбу, и он, по-видимому, проиграет в ней. Я готов пощадить индейца, даже если он считает меня врагом, ибо знаю, что его вынудили быть моим противником. Потому мне и сегодня не взбредет в голову совершить убийство.

— Как же вы хотите вывести шошонов из игры, не убивая их? Если мы столкнемся с ними лоб в лоб, схватка неизбежна! Они станут защищаться ружьями, томагавками, ножами…

— Па! Не имею ни малейшего желания встречаться с врагами, но ради вашего вопроса и ответа на него хотел бы, чтобы они все же выслали разведчиков — у вас появилась бы возможность увидеть, как захватывают таких людей, как они.

— А если их окажется слишком много?

— Этого не стоит опасаться. Чем их больше, тем сильнее они будут мешать друг другу. К тому же более, чем двух, никто не вышлет на разведку, а… Стойте, кажется, Виннету едет!

В следующий миг, не издав ни малейшего шума, как призрак, перед ними возник вождь апачей.

— Разведчики! — Он был предельно лаконичен.

— Сколько их? — осведомился Шеттерхэнд.

— Двое.

— Отлично! Виннету, Дэви и я остаемся здесь, другие быстро поскачут в пески, возьмут с собой лошадей и будут ждать от нас сигнала.

Охотник спрыгнул на землю, Дэви тоже. Виннету уже передал поводья своего жеребца Вокаде.

В течение трех секунд остальные исчезли из виду.

— Что будем делать? — обратился Дэви к Олд Шеттерхэнду.

— Вам ничего не надо делать, кроме того, что быть внимательным, — ответил Шеттерхэнд. — Прислонитесь здесь к дереву, чтобы вас никто не заметил. Слышите? Это они.

Белый охотник и апач тотчас передали ружья и животных своему спутнику.

— Ши дарте, ние овье![449] — произнес вождь апачей, указав рукой вправо и влево, а потом исчез.

Длинный Дэви прислонился к дереву, как только Шеттерхэнд распластался на земле и пополз вперед. Разведчики приближались достаточно быстро. Они переговаривались. Их диалект не позволял сомневаться в том, что они действительно были шошонами. Вот они уже совсем рядом, вот проехали мимо места, где притаились белый и индеец.

Длинный Дэви увидел, как Олд Шеттерхэнд поднялся с земли и бесшумно разбежался.

— Сарич![450] — успел выкрикнуть один из разведчиков, но больше ни одного звука не было слышно.

Дэви выскочил из засады. Он заметил двух человек на одной лошади или, скорее, четырех человек на двух лошадях — двоих нападавших и две жертвы. Животные понесли, рванувшись вперед, потом назад и в стороны, но напрасно. И всадники и лошади оказались в полной власти двух внезапно набросившихся на них людей. Шошоны с самого первого момента не имели возможности защищаться. После короткой борьбы все стихло, и лошади покорно стали.

Шеттерхэнд спрыгнул вниз, держа бесчувственного разведчика под руки.

— Сарки?[451] — спросил он, повернув голову направо.

— Сарки! — ответил Виннету откуда-то из темноты.

— Эй, люди, идите сюда!

Тотчас появились находившиеся поблизости Вокаде, Мартин и Боб.

— Они у нас в руках. Привяжем их лассо к их же лошадям и возьмем с собой. Итак, у нас есть двое заложников, которые будут нам полезны.

Шошоны, которым крепко сдавили горло, вскоре снова пришли в себя. Естественно, их разоружили, после чего ошарашенных пленников привязали к лошадям — ноги под брюхом животных, а заломленные назад руки также стянули крепким лассо. Олд Шеттерхэнд предупредил шошонов, что при малейшей попытке к сопротивлению они будут убиты. И маленький отряд тронулся в путь.

Хотя разведчики были обезврежены, Виннету продолжал скакать впереди. Предосторожность апача была небезосновательной.

Через некоторое время они достигли бывшего русла реки, которое уходило от них влево, в горы. Всадники свернули и двинулись по нему. Ехали молча, кто-нибудь из разведчиков наверняка неплохо знал английский.

Через полчаса они снова встретились с едущим впереди Виннету, который придержал вдруг своего коня.

— Пусть мои братья спешатся, — произнес он. — Лагерь шошонов там, за холмом, и нам придется подниматься по склону через лес.

Проделать это было вовсе не легко, особенно из-за пленных. Под деревьями царил непроницаемый мрак. Люди шли на ощупь, выставив вперед одну руку, а другой вели лошадей в поводу. Виннету и Олд Шеттерхэнд выполняли самую тяжелую работу — они были первопроходцами, ведущими еще и лошадей пленников. Лишний раз можно было убедиться, как умны их жеребцы: животные, словно верные псы, трусили сами по себе позади хозяев, и, несмотря на тяжелейший путь, не издавали никаких звуков, хотя другие лошади довольно громко сопели и фыркали.

Наконец тяжелый участок был преодолен. Апач остановился.

— Мои братья у цели, — сказал он. — Пусть они привяжут своих коней, а потом помогут привязать пленных к деревьям.

Оба шошона, как только их приставили к стволам, тотчас получили по кляпу, хотя и позволяющему дышать, но не дающему говорить, а уж тем более кричать. Затем апач подал знак своим спутникам, чтобы те следовали за ним.

Он отвел их всего на несколько шагов вперед. Вершина, на которую они только что поднялись с восточной стороны, здесь снова круто обрывалась. Там, внизу, покоилась котловина, о которой говорил Виннету и где пылал один-единственный большой костер. Сориентироваться на местности было невозможно. Люди видели лишь свет костра, и больше ничего, все остальное поглотила непроглядная тьма.

— Так, значит, мой Толстяк сейчас там, внизу? — Дэви первым нарушил молчание. — Чем он занимается?

— Что может делать пленник у индейцев? Ничего, — ответил ему юный Бауман.

— Ого! Вы плохо знаете Джемми, мой мальчик! Несомненно, он уже придумал, каким способом уже сегодня выйти прогуляться, не спрашивая разрешения у этих краснокожих бездельников!

— На этот раз ему без нас не справиться, — без тени высокомерия констатировал Шеттерхэнд. — Впрочем, он знает — я приду к нему на выручку, и догадывается, что и вас приведу с собой.

— Ну, сэр, тогда не будем терять времени, и быстро вниз!

— Только тихо и осторожно. Спустимся один за другим. Одного оставим у коней и пленников — того, на кого вполне можно положиться. Это Вокаде!

— Уфф! — вырвалось из груди юного индейца, воодушевленного огромным доверием, оказанным ему Олд Шеттерхэндом.

Поскольку знаменитый охотник видел его сегодня впервые, оставлять такого молодого парня одного вместе с пленниками и лошадьми, несущими всю поклажу седоков, было, пожалуй, рискованно, но искренность, с которой Вокаде заверил, что его жизнь принадлежит Олд Шеттерхэнду, укрепила доверие белого. Впрочем, исподволь наблюдая за юношей, Шеттерхэнд успел сделать вывод, что у того достаточно хладнокровия, чтобы справиться с данной задачей.

— Мой юный красный брат сядет рядом с пленниками с ножом в руке, — напутствовал он Вокаде, — а если кто-либо из них попытается бежать или начнет шуметь, пусть мой брат воткнет нож ему в сердце!

— Вокаде сделает это!

— Он останется тут, пока мы не вернемся, и ни в коем случае не покинет это место!

— Вокаде будет сидеть здесь и голодать, даже если мои братья не вернутся!

Индеец произнес это таким тоном, что не оставалось сомнений — свое обещание он сдержит любым способом. Он вытащил нож — «боуи» и сел между пленниками. Олд Шеттерхэнд еще раз напомнил последним, что их ждет, если они не будут вести себя спокойно, после чего пять человек начали тяжелый спуск.

Склон, как уже упоминалось, был достаточно крут. Деревья едва не терлись друг о друга своими ветвями, а между ними разрослось столько зарослей и разлапистых кустов, что отважные люди, соблюдавшие повышенную осторожность, продвигались вперед очень медленно. Они не имели права издавать ни единого звука. Хруст одной-единственной ветки мог выдать их.

Виннету пробирался впереди — его глаза ночью видели не хуже, чем глаза кошки. За ним крался Мартин Бауман, следом — Длинный Дэви, после него — негр, а последним был Олд Шеттерхэнд.

Прошло более трех четвертей часа, прежде чем было преодолено расстояние, на которое при дневном свете ушло бы не больше пяти минут. Внизу, в котловине, люди оказались на лесной опушке: на дне ее деревья не росли. То тут, то там поднимались лишь отдельные кустики.

Костер горел ярко, что совсем не в правилах индейцев. Это было знаком того, что шошоны чувствовали себя в полной безопасности.

В то время как белые складывают дрова друг на друга так, чтобы огонь сразу пожирал их, порождая высокое, издалека заметное и сильно дымящее пламя, индейцы кладут поленья по кругу таким образом, чтобы каждое являлось его радиусом. Только в центре горит маленькое пламя, поддерживаемое потихоньку подталкиваемыми в середину поленьями. Такой огонь часто используется краснокожими, его низкое пламя легко скрыть, и от него очень мало дыма, который едва ли можно заметить даже на небольшом удалении. К тому же индейцы — мастера отыскивать именно тот хворост, что при горении почти не распространяет никаких запахов. Вообще запах дыма на Западе крайне опасен. Острый нюх краснокожего распознает его даже на большом расстоянии.

Но сегодня огонь был разведен по способу белых, а аромат жареного мяса стелился по всей долине. Виннету втянул в себя воздух и прошептал:

— Макасши-сиче[452].

Его обоняние было развито так великолепно, что вождь смог определить даже то, какая именно часть туши зверя жарится.

Все пятеро увидели три большие палатки, расставленные по вершинам треугольника, самый острый угол которого смотрел прямо на наблюдавших. Ближайшая к ним палатка была украшена орлиными перьями, там жил вождь. Костер пылал в самом центре треугольника.

Лошади краснокожих паслись неподалеку в траве; они не были привязаны. Воины сидели у огня и спокойно вырезали себе порции жаркого прямо с запекшейся туши, насаженной над огнем на крепкий сук. Они вели себя очень шумно, что также противоречило всем индейским законам. Похоже, то обстоятельство, что они недавно поймали двух пленников, и привело их в такое возбужденное состояние. Несмотря на ощущаемую ими безопасность, они выставили несколько часовых, которые неторопливо прохаживались взад-вперед. Но по их виду было ясно, что все они считают себе несправедливо обойденными и больше интересуются тушей на костре, нежели окрестностями лагеря.

— Дело дрянь, — пробурчал Дэви. — Как же мы их выручим? Какие есть предложения, господа?

— Прежде всего мы хотели бы услышать ваше собственное мнение, мастер Дэви, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Мое? Zounds! У меня его нет.

— Тогда соблаговолите пораскинуть мозгами!

— Это тоже ничего не даст. Я представлял себе дело несколько иным. Красные бездельники совсем из ума выжили — торчат себе между палаток вокруг огня, и нет никакой возможности сунуться к ним! Могли бы и разойтись по вигвамам!

— Я смотрю, вы привыкли к комфорту, сэр. Может, вы желаете, чтобы индсмены заложили экипаж и доставили сюда вашего Толстяка Джемми?

— Неплохо было бы! Но мне не до шуток! Если бы только знать, в какой палатке они их прячут!

— Естественно, в вигваме вождя.

— Тогда у меня есть предложение.

— Какое же?

— Мы подползем к нему как можно ближе и нападем на них, когда они нас заметят. При этом поднимем такой шум и разыграем такой спектакль, что они тотчас сбегут, а мы вытащим пленников из палатки и тоже как можно скорее уберемся оттуда.

— Это и есть ваше предложение?

— Да.

— Вы не хотите еще чего-нибудь добавить?

— Нет. Но скажите: моя идея вам по вкусу?

— Нет,

— Ого! Вы полагаете, что выдумаете нечто получше?

— Получше? Не берусь утверждать, но глупостей предлагать не стану.

— Сэр! Не слишком ли много вы себе позволяете?! Я все же Длинный Дэви!

— С некоторых пор мне это известно. Я не хотел вас обидеть. Вы видите: индсмены держат оружие при себе. Если мы нападем на них, они, пожалуй, и будут ошеломлены, но лишь на миг, только на один миг. Потом они бросятся на нас.

— Но я полагаю, что это никого из нас не напугает.

— Риск очень велик, а зря рискует только глупец. Даже если мы победим, прольется очень много крови, а этого можно избежать. Какой прок вам с того, если мы освободим пленников, а сами вы будете застрелены? Не лучше ли найти иной путь, который приведет нас к цели без кровопролития?

— Сэр, если бы вы нашли такой путь, я, конечно же, снял бы перед вами шляпу.

— Возможно, он уже найден.

— Так не тяните, рассказывайте, что да как. Я сделаю все, что в моих силах!

— Перетруждаться вам, может, и не придется. Я хочу знать, что скажет о моем плане вождь апачей.

Охотник накоротке переговорил с Виннету, разумеется, на языке апачей, которого никто, кроме них, не знал. Потом он снова обратился к Длинному Дэви:

— Итак, мы с Виннету проделаем одну вещицу. Вы спокойно останетесь здесь, после того как мы удалимся. Если мы не появимся через два часа, вы все равно ничего не станете предпринимать. Только когда вы услышите три раза подряд громкий стрекот сверчка, можете вмешаться.

— Каким же образом?

— Вы быстро, но по возможности тихо и незаметно подойдете к палатке, расположенной к нам ближе других. Я и Виннету подползем туда раньше. Если нам потребуется ваша помощь, я подам вам упомянутый знак.

— Разве вы можете подражать сверчку?

— Естественно! Охотник должен уметь подражать голосам разных зверей. Важно, чтобы это было животное или насекомое, чей голос соответствует тому времени суток, когда он обычно звучит. Сверчок стрекочет, как известно, по ночам, стало быть, шошоны не обратят на него внимания, если услышат.

— Но как вам это удастся?

— Очень просто — благодаря травяному стеблю. Руки складываются вместе так, чтобы большие пальцы лежали друг на друге, а травинка зажимается ими таким образом, чтобы была туго натянута. Между двух нижних фаланг больших пальцев образуется узкое пространство, в котором стебелек может вибрировать. Благодаря этому получается что-то вроде духового инструмента. А теперь коротко дуют в стебель вот так: «фрр-фрр-фрр!», плотно прижав при этом рот к большим пальцам — вот так рождаются звуки, очень напоминающие стрекот сверчка. Конечно, сначала нужно поупражняться.

Тут вмешался Виннету:

— Пусть мой белый брат оставит объяснения на потом. Сейчас у нас нет на это времени. Пора начинать.

— Хорошо! Может, возьмем с собой наши тотемы?

— Да. Шошоны должны узнать, кто посетил их.

Многие вестмены и выдающиеся индейские воины пользуются своими тотемами или амулетами с изображением тотема как отличительными знаками, по которым можно узнать, к какому племени или клану принадлежат их владельцы. Иной раз краснокожий вырезает свой тотем на ухе, на щеке, на лбу или руке убитого им в бою врага. Кто потом отыщет труп и узнает тотем, тот узнает и победителя, который снял с павшего скальп.

Виннету и Олд Шеттерхэнд сломали несколько коротких веток с ближайшего кустарника и заткнули их за пояс — с их помощью они могли теперь изготовить знаки, известные каждому краснокожему.

Потом они направились к индейскому лагерю, легли на землю и стали пробираться к цели, что находилась шагах примерно в восьмидесяти от них.

Глава шестая. У ШОШОНОВ

Незаметно подкрадываться к врагу — занятие не из легких. Если нет никакой опасности и причин заботиться о том, чтобы замаскировать следы, можно ползти вперед, опираясь на локти и колени. В результате остаются довольно крупные отпечатки, особенно в траве. Но если хочешь избежать всего этого, продвигаться вперед приходится исключительно на кончиках пальцев рук и ног. При этом нужно вытянуться во всю длину тела, чтобы оно находилось как можно ближе к земле, однако не касалось ее, и всей тяжестью опереться на пальцы. Чтобы научиться выдерживать подобную нагрузку хотя бы недолго, необходимы сила и ловкость, а кроме того, упражнения в этом занятии, и за несколько лет упорных тренировок можно обрести это умение. Бич пловцов — судороги во время плавания, вестмены могут также сказать о судорогах при подобном передвижении. И в том и в другом случае судороги могут привести даже к смерти.

Пока вестмен крадется к врагу, он должен быть предельно внимателен и ни в коем случае не ставить руку или ногу на землю, прежде чем хорошенько не обследует поверхность. Если, к примеру, его пальцы наткнутся на маленькую, незаметную ветку, да еще и сухую, которая обязательно треснет, то треск этот может повлечь за собой весьма плачевные последствия. Опытный охотник сразу уловит, человек или зверь тому причиной. Со временем все органы чувств вестмена развиваются до полного совершенства, и он, лежа на земле, может услышать даже шорох бегущего жука. Упадет ли с ветки на землю сухой листок сам по себе или его неосторожно стряхнет скрывающийся враг — это уж он непременно разберет.

Тот, кто владеет искусством незаметно подкрадываться к врагу, пальцы стоп ставит именно в те места, где прежде побывали пальцы рук. Остающийся след почти незаметен, и его можно легко и быстро замести.

От того, насколько хорошо ты умеешь замести след, часто зависит жизнь. Впрочем, вестмен сказал бы «погасить». Особенно когда подкрадываешься к какому-нибудь лагерю, но самая тяжелая и опасная часть этого предприятия — обратный путь. Возвращаться следует спиной вперед, «гася» за собой каждый оставленный отпечаток. «Гашение» производится правой рукой, поскольку обе ступни и пальцы левой держат тем временем на себе все тело. Кто хотя бы раз пробовал продержаться в таком адском положении лишь минуту, быстро поймет, какое колоссальное напряжение должен испытывать охотник, иногда часами находящийся в таком положении.

Так было и на этот раз. Олд Шеттерхэнд — впереди, Виннету — за ним; и оба медленно продвигались вперед вышеописанным способом. Белый ощупывал землю дюйм за дюймом, а индеец заботился о том, чтобы продвигаться точно след в след за ним. Именно поэтому они приближались к своей цели ужасно медленно.

Трава здесь вымахала почти высотой в локоть. С одной стороны, это было им на руку, но с другой — в высокой траве любой след обнаружить легче. Но вот лагерь уже совсем близко, недалеко от них медленно ходил взад-вперед часовой. Как тут подобраться к палатке незамеченными?

Для обоих разведчиков это было делом привычным.

— Должен ли Виннету взять часового на себя? — шепотом спросил вождь апачей.

— Нет, — ответил Шеттерхэнд так же тихо. — Тут я могу положиться на свой кулак.

Бесшумно, как змеи, скользили они в траве, все ближе и ближе подбираясь к стражу. А тот и понятия не имел, что совсем рядом затаился враг. Фигура краснокожего в свете костра обрисовывалась предельно четко. Он казался еще юным и не имел никакого другого оружия, кроме ножа за поясом и ружья, которое он для удобства взвалил на плечо. Его тело прикрывала бизонья шкура. Черты его лица разглядеть было невозможно: все оно было покрыто красными и черными пересекающимися полосами — такова была боевая раскраска шошонов.

Он ни разу не посмотрел в сторону обоих разведчиков, следовательно, его внимание было приковано в основном к лагерю. Очень возможно, что аромат жарившегося на огне мяса привлекал его больше, чем это допустимо для часового.

Но даже брось он свой взгляд в то место, где затаились белый и индеец, вряд ли он смог бы их заметить: темные фигуры последних в тени, которую отбрасывала большая палатка, совершенно не выделялись на темном море травы.

И тем не менее они находились от часового уже в восьми шагах! Он, вышагивая взад-вперед по одной линии, протоптал в траве почти прямую дорожку. Это было благоприятное обстоятельство: на вытоптанной дорожке не осталось бы предательских следов.

Сейчас он в очередной раз развернулся в крайней точке своей линии патрулирования и снова медленно двинулся назад, идя справа налево, если смотреть с того места, где находились два затаившихся разведчика. Они, естественно, оставили свои ружья, чтобы они не мешали им при передвижении. Итак, часовой прошел мимо них и теперь, как и они, находился в тени.

— Быстро! — прошептал Виннету.

Олд Шеттерхэнд резко выпрямился, сделал два гигантских прыжка по направлению к индейцу, как вдруг тот, услышав шум, обернулся. Кулак Шеттерхэнда, как смерч, обрушился на его голову. Сильный удар в висок отбросил бесчувственного краснокожего в траву.

В два прыжка Виннету оказался рядом.

— Он мертв? — спросил апач.

— Нет, только без сознания, — тихо ответил белый.

— Пусть мой брат его свяжет. Виннету станет на его место.

Флинт шошона был поднят с земли и заброшен на плечо; «часовой» снова занял свое место и продолжил патрулирование. Издалека едва ли можно было догадаться о подмене. Это был очень дерзкий, но необходимый шаг. Между тем Шеттерхэнд подобрался к палатке вождя и попытался слегка приподнять край ее полотна, чтобы заглянуть внутрь, но оно оказалось натянутым очень туго, сначала нужно было развязать веревку, которой холст крепился к шесту.

Но делать это надо так, чтобы изнутри ничего не заметили, иначе все пропало! И Шеттерхэнду это удалось. Прижавшись как можно плотнее к земле, охотник, наконец, тихо приподнял край жестко натянутого полотна.

То, что он увидел, весьма его удивило. Внутри палатки не было не только пленников, но и ни одного воина-шошона. Один лишь вождь, развалившись на бизоньей шкуре, курил издающий острый запах кинникинник — смесь табака и кожицы ивы либо листьев дикой конопли — и спокойно наблюдал через полуоткрытый вход в вигвам за оживленной сценой, разыгравшейся у костра. Олд Шеттерхэнд оказался у него за спиной.

Он точно знал, что нужно делать дальше, но все же сначала хотел получить согласие апача на это. Потому он опустил полотно, отвернулся от палатки, выдернул травяной стебель и зажал его между двумя большими пальцами описанным ранее способом.

Послышался легкий стрекот.

— Тхо-инг-каи![453] — донеслось от костра, где сидели шошоны.

Если бы говоривший знал, что это за сверчок! Стрекот послужил для Виннету сигналом приблизиться. Апач и в этот напряженный момент не изменил себе — в его движениях не было никакой суеты и торопливости, и вскоре он оказался в тени палатки, где стал невидимым для глаз шошонов. Положив ружье на траву, он лег на землю и через мгновение был уже возле вигвама.

— Зачем мой брат зовет меня? — спросил он шепотом.

— Я знаю, что надо делать, но хочу получить твое согласие на это, — ответил Шеттерхэнд. — Пленников в палатке нет.

— Это плохо. Нам придется вернуться назад, а потом заглянуть в другие палатки.

— Может быть, это и не понадобится, ведь там сидит Токви-тей, Черный Олень.

— Уфф! Сам вождь! Он один?

— Да.

— Тогда нам не нужно искать пленников!

— Мой брат читает мои мысли. Если мы возьмем в плен вождя, то вынудим шошонов освободить Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка.

— Мой брат прав. Могут ли шошоны у костра заглянуть в палатку?

— Да! Но свет огня не достигает того места у нее, где находимся мы.

— И все же они сразу заметят, что их — вождя там больше нет.

— Они решат, что он пересел в тень. Пусть мой брат Виннету приготовится помочь мне, если моя первая попытка не удастся.

Все это было сказано настолько тихо, что внутри палатки не было слышно даже отзвуков разговора.

Виннету бесшумно, медленно приподнял полотно настолько, чтобы Олд Шеттерхэнд, который словно прилип к земле, мог заползти внутрь палатки. Отважный охотник проделал это так мастерски, что Черный Олень и ухом не повел.

Итак, Шеттерхэнд находился в палатке. Апач на полкорпуса тоже просунулся за ним, чтобы при необходимости мгновенно прийти на выручку. Шеттерхэнд вытянул вперед руку. Теперь он мог достать шошона. И…

Короткий, сокрушительной силы удар ребром ладони по шее, и Черный Олень выронил трубку, его руки судорожно взметнулись в воздух, словно пытаясь зацепиться за него, а потом безжизненно повисли, и вождь повалился на бок. Казалось, он больше не дышал.

Олд Шеттерхэнд быстро оттащил тело в тень, уложил его на шкуры, после чего выполз из палатки, вытянув за собой вождя.

— Удалось! — обрадованно шепнул Виннету. — Мой белый брат обладает силой медведя. Но как мы его унесем? Нам нужно вынести его и не забыть «погасить» наши следы.

— Это не так-то просто.

— И что будем делать с часовым, которого мы связали?

— Прихватим с собой. Чем больше шошонов окажется у нас в руках, тем скорее краснокожие выдадут своих пленников.

— Тогда мой брат понесет вождя, а Виннету — другого шошона. Мы, конечно, не сможем замести следы, придется вернуться сюда еще раз.

— Но так мы потеряем слишком много времени, а…

Белый охотник замолчал. Произошло нечто такое, что положило быстрый конец всем их размышлениям — раздался громкий, пронзительный крик.

— Тигув-их, тигув-их![454] — кричал чей-то голос.

— Часовой очнулся. Быстро! Вперед! — проговорил Шеттерхэнд. — Берем его и уходим!

Виннету уже летел огромными прыжками к тому месту, где лежал связанный шошон, легко подхватил его и мгновенно исчез из виду.

В этот же миг Олд Шеттерхэнд в очередной раз подтвердил свою репутацию лучшего из вестменов. Несмотря на опасность, он все же на несколько мгновений задержался за палаткой. Вытащив веточки, которые он сломал заранее, охотник снова приподнял полотно вигвама и воткнул их в землю внутри палатки так, что они скрестились, напоминая рогатку. Лишь после этого он взвалил на плечи вождя и поспешил с ним прочь.

Шошоны сидели у костра очень близко от огня. Их ослепленные ярким светом глаза, как и предполагал Шеттерхэнд, не сразу смогли разглядеть что-то в непроглядной темноте. Индейцы вскочили сразу же, но сколько ни пытались всмотреться в ночь, ничего не увидели. К тому же они не могли толком понять, откуда именно прозвучал этот сдавленный крик. Это замешательство и позволило Виннету и Олд Шеттерхэнду беспрепятственно ускользнуть.

На обратном пути апач поневоле остановился, он был уже не в силах затыкать шошону рот. Пленнику не удалось еще раз позвать на помощь, но он все же так громко стонал, что Виннету пришлось сдавить ему горло рукой.

— Черт возьми, кого вы это принесли? — удивился Длинный Дэви, когда оба разведчика сбросили свою ношу на землю.

— Заложников, — ответил Шеттерхэнд. — Быстро заткните им рты кляпами, а вождя свяжите.

— Вождя? Вы шутите, сэр?

— Нет, это он, не сомневайтесь!

— Heavens! Вот это да! Об этом еще долго будут рассказывать повсюду! Черный Олень похищен прямо под носами своих воинов! На такое способны действительно лишь Олд Шеттерхэнд и Виннету.

— Не тратьте время на болтовню! Нам надо спешить наверх, к вершине, где остались наши лошади.

— Моему брату не нужно спешить, — возразил апач. — Отсюда лучше, чем сверху, будет видно, что предпримут шошоны.

— Виннету прав, — признал Шеттерхэнд. — Шошонам и в голову не взбредет заявиться сюда, пока они не знают, с кем имеют дело и сколько нас. Они ограничатся тем, что закрепятся в лагере. Лишь на рассвете они, возможно, что-нибудь предпримут.

— Виннету позаботится о том, чтобы у них не хватило мужества оставить лагерь.

Вождь апачей вытащил свой револьвер и опустил ствол низко к земле. Шеттерхэнд сразу же догадался, что он задумал.

— Постой! — предостерег он друга. — Шошоны не должны видеть пламя выстрела, иначе они догадаются, где мы. Господа, подайте сюда ваши куртки и пиджаки! Я думаю, что это их обманет.

Длинный Дэви снял свой резиновый плащ, остальные также выполнили просьбу Олд Шеттерхэнда. Потом они развернули свою одежду и держали ее в руках так, чтобы со стороны лагеря она закрывала огонь выстрелов, как своеобразная ширма. Виннету два раза спустил курок. Как только грохнули выстрелы, наполнившие своим гулким эхом всю долину, шошоны ответили леденящим душу воем.

Шошоны явно растерялись — ведь на них никто не нападал. Если противник и вправду существует, то почему он медлит с атакой? А может, тревога была ложной? Но кто же тогда издал этот крик? Наверняка один из часовых. Обо всем нужно было спросить его. И первый, кто должен проделать это, — их вождь. Но почему в таком случае он до сих пор не выходит из палатки?

У входа в вигвам вождя сгрудилась толпа воинов. Помявшись несколько минут, они все же решили заглянуть внутрь и оторопели…

— Черный Олень уже ушел, чтобы поговорить с часовым, — высказал наконец свою догадку кто-то из них.

— Мой брат ошибается, — возразил ему другой. — Вождь не мог выйти из палатки незаметно для нас.

— Но его здесь нет!

— И он не мог уйти!

— Значит, это дело рук Вакан-танки, Злого Духа!

И тогда сквозь строй молодых воинов протиснулся старый седоволосый шошон и сказал:

— Злой Дух может убить и принести несчастье, но заставить воина исчезнуть он не может. Если вождь не выходил из палатки, но все же исчез, он мог покинуть ее только в одном случае…

Воин прервался. Тут все обратили внимание на то, что прежде только часть рогожи, прикрывавшей вход, была приподнята, теперь же вход был открыт полностью, и пламя костра освещало всю палатку изнутри. Старик вошел внутрь и вдруг, заметив что-то, нагнулся.

— Уфф! — вырвалось у него. — Вождя похитили!

Никто ему не ответил. Как похитили? Это просто не укладывалось в их головах, но возразить такому уважаемому воину никто не решался.

— Мои братья сомневаются? — спросил седоволосый, всмотревшись в лица молодых. — Пусть они поглядят сюда. Смотрите, у самого шеста веревка распущена, а полотно ослаблено. А вот здесь воткнуты в землю ветки. Я знаю, кто его оставил. Это знак Нон-пай-кламы, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом. Он был здесь и похитил Черного Оленя.

В этот миг как раз прозвучали два выстрела апача.

— Быстро тушите огонь! — приказал старик. — Враги не должны видеть цели.

Индейцы тут же разбросали в сторону горящие сучья и затоптали пепелище. Вождь исчез, и само собой вышло так, что шошоны теперь подчинялись самому старому и самому опытному среди них воину. Все вокруг погрузилось во мрак. Каждый взял свое ружье, и по приказу старика воины оцепили вигвамы, чтобы отразить нападение неприятеля с любой стороны.

Трое из выставленных для охраны лагеря четырех часовых, как только услышали выстрелы, вернулись в лагерь, но один из них все не появлялся. Исчез Мох-ав, сын вождя шошонов. Его имя на языке этого племени означает «москит», и стало быть, юный индеец получил его, вероятнее всего, за храбрость и великолепное владение ножом, от которого погиб уже какой-нибудь противник.

Один из самых храбрых воинов вызвался найти его и получил разрешение на это. Он лег в траву и через несколько секунд растворился в ночи. Вскоре он вернулся назад с ружьем Москита. Тут уж ни у кого сомнений не осталось — с сыном вождя что-то случилось.

Старик накоротке посоветовался с самыми авторитетными воинами, и этот совет решил: палатка, где находились пленники, должна охраняться особенно бдительно, лошадей следует привязать к кольям в непосредственной близости от лагеря, но выступать, пока они не узнают точно, с кем имеют дело, было бы неразумно. Надо дождаться утра, по крайней мере.

Пока шошоны пребывали в замешательстве, Олд Шеттерхэнд и Виннету позаботились о том, чтобы оба пленника, а вождь к тому времени пришел в себя, не смогли издать ни звука, после чего краснокожие вели себя совершенно спокойно и хранили молчание. Над лесом зависла безмятежная тишина, если не считать время от времени раздававшегося в траве приглушенного стука копыт.

— Мои братья должны знать, что этот стук означает, что шошоны собирают всех своих лошадей. Они привяжут их около палаток и ничего не предпримут, пока не начнется день, — пояснил Виннету. — Мы можем идти.

— Да, пора возвращаться, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Мы, конечно, не станем ждать до утра. Черный Олень вскоре должен узнать, у кого он в плену.

Охотник направился к пленникам, которые лежали на некотором удалении от остальных и не могли слышать, что происходило вокруг. Шеттерхэнд еще не знал, что его добыча гораздо ценнее, чем даже он мог предположить. Он поднял с земли Черного Оленя, взвалил его на плечи и вместе с ним стал взбираться наверх. Виннету нес Москита, а остальные последовали за ним.

Любому другому было бы просто не под силу подняться вверх по крутому горному склону, покрытому стеной леса, да еще с такой ношей и в такой темноте. Но для этих двоих друзей, казалось, нет ничего невозможного.

Оказавшись наверху, они нашли все в полном порядке — Вокаде с честью исполнил свой долг.

Длинный Дэви тут же начал распускать лассо, приговаривая:

— Давайте-ка сюда этих парней! Сейчас мы привяжем их друг к другу.

— Нет! — остановил его Олд Шеттерхэнд. — Нам нельзя здесь оставаться.

— Но почему? Вы думаете, нам здесь грозит опасность?

— Вот именно.

— Хо, шошоны сами не хотят никаких столкновений.

— Это я знаю так же хорошо, как и вы, мастер Дэви. Но мы сначала должны переговорить с вождем, а может быть, и с другими его воинами. А значит, придется вынуть кляпы у них изо рта, но как только мы это сделаем, они тут же заголосят изо всех сил.

— Мой брат прав, — заметил апач. — Виннету был сегодня здесь, когда следил за шошонами. Он знает другое место, где можно остановиться, и оттуда крики шошонов не будут слышны их воинам.

— Нам нужно развести огонь, — добавил Олд Шеттерхэнд. — Там это возможно?

— Да, тогда привяжите пленников к лошадям!

Этими словами вождь апачей дал понять, что пора двигаться. Шошонов быстро привязали к животным, и маленький отряд тронулся в путь через густой лес с Виннету во главе. До рассвета было еще далеко.

Само собой, продвигались они вперед крайне медленно, шаг за шагом. Спустя полчаса проложили расстояние, на преодоление которого днем ушло бы, пожалуй, минут пять. Тут апач остановился.

Пленники пока не догадывались, в чьи руки они попали. Оба разведчика, пойманные первыми, в темноте не могли видеть, что появились еще двое пленных. Последние, разумеется, ничего не знали о судьбе разведчиков, а вождь к тому же и понятия не имел, что он здесь со своим сыном, и тот тоже не предполагал, что схвачен вместе с отцом.

Чтобы не нарушать это неведение, после того как пленников сняли с лошадей, их снова изолировали друг от друга.

Олд Шеттерхэнд считал, что Черный Олень не должен знать, как силен противник, в руках которого он оказался. Поэтому он решил вести переговоры с вождем один, с глазу на глаз.

Остальным пришлось удалиться. Как только они ушли, охотник собрал валявшиеся вокруг сухие сучья, чтобы разжечь огонь.

Они находились на маленькой лесной полянке шириной всего лишь в несколько шагов. Это и было то самое место, которое еще сегодня днем апач присмотрел и оценил, насколько оно удобно для скрытого лагеря. Лишнее доказательство того, что Виннету обладает настоящим талантом ориентироваться в любой незнакомой местности.

Поляна со всех сторон была окружена деревьями, между которыми папоротник и заросли терновника стояли сплошной стеной и не позволяли свету костра проникнуть за ее пределы. С помощью панка Олд Шеттерхэнд легко запалил хворост, а потом томагавком быстро нарубил толстых высохших веток с окружавших его деревьев про запас. Костер предназначался только для освещения. И потому он был невелик.

Шошон, лежа на земле, мрачно глядел на приготовления охотника. Когда Олд Шеттерхэнд закончил свое дело, он подтащил пленного к огню, усадил его и вытащил кляп изо рта. Индеец ни единым звуком, ни единым движением не показал, что испытывает облегчение. Для индейца позор — выдать кому-то свои мысли или чувства. Олд Шеттерхэнд сел напротив него, с другой стороны, и стал внимательно изучать противника.

Тот был, судя по мускулистой фигуре, очень силен, носил охотничий костюм из бизоньей кожи традиционного индейского покроя без каких-либо украшений. Только в швы были вплетены человеческие волосы, а на поясе висело около двадцати скальпов, правда, они были не то чтобы целые, а лишь хорошо препарированные, величиной с пятимарковую монету куски кожи с макушек поверженных врагов, оно и понятно, для целых у него просто не хватило бы места. Из-за пояса торчал нож, который у него никто не отбирал.

Его лицо не было разрисовано, но три красных шрама на щеках сразу бросались в глаза. С каменным лицом сидел он, уставившись в огонь, не удостоив белого даже взглядом.

— Токви-тей не носит боевой раскраски, — начал Олд Шеттерхэнд. — Почему же тогда он ведет себя враждебно по отношению к мирным людям?

Вождь не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом. Поэтому охотник продолжил:

— Наверное, вождь шошонов от страха стал немым, раз не может ответить на мой вопрос?

Охотник прекрасно знал, как в подобных случаях ведет себя индеец. Результат сказался незамедлительно: пленник метнул в сторону белого полный гнева взгляд и проговорил:

— Токви-тей не ведает страха. Он не боится ни врагов, ни смерти.

— И все же он ведет себя так, будто боится меня. Отважный воин накладывает себе на лицо боевую раскраску перед тем, как нападает на врага. Это честно, это мужественно, потому что так противник узнает, что он должен защищаться. Но воины шошонов были без раскраски, у них были мирные лица, и все же они напали на белых. Так поступают только трусы! Или я не прав? Может ли Черный Олень сказать хоть слово в свою защиту?

Индеец потупил взор, а потом уклончиво ответил:

— Черный Олень не был с теми, кто преследовал белых.

— Это не оправдание. Было бы честнее и мужественнее, если бы вождь сразу, после того как к нему привели бледнолицых, снова освободил бы их. Я ничего не слышал о том, что воины шошонов вырыли томагавк войны. Наоборот, как во времена прочного мира, они пасут свои стада у рек Тонг и Биг-Хорн, часто бывают в поселках белых, и все же Черный Олень нападает на людей, которые ничем его не обидели. Может он что-нибудь возразить, когда храбрец утверждает ему, что так действует только трус?

Лишь краем ока краснокожий покосился на белого, но даже этот короткий взгляд ясно говорил, что он был разгневан. Тем не менее голос его звучал спокойно, когда он спросил:

— Это ты храбрец?

— Да, — невозмутимо ответил белый.

— Тогда у тебя должно быть имя!

— Разве ты не видишь, что я ношу оружие? Значит, у меня есть и имя.

— Бледнолицые могут носить и оружие, и имена, даже если они трусливые бабы. Величайшие трусы среди них имели самые длинные имена. Мое тебе известно, а значит, ты знаешь, что я не трус!

— Тогда освободи своих пленников, а потом сражайся с ними открыто и честно!

— Они осмелились появиться у Кровавого озера! За это они умрут!

— Тогда умрешь и ты!

— Черный Олень уже сказал, что не боится смерти, он даже зовет ее к себе.

— Почему?

— Он взят в плен, на него напали белые, он похищен каким-то бледнолицым прямо из своего вигвама — он потерял честь и не может жить! Он должен умереть, потому что не имеет возможности спеть песнь войны. Ему не суждено сидеть в своей могиле, гордо и прямо взирающим на всех свысока и увешанным скальпами врагов; он будет лежать в песке, и его тело растерзают клювы зловонных грифов.

Вождь произнес эти слова очень медленно и монотонно, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул, но все же произносил он каждое слово с болью, почти граничащей с обреченностью.

С его точки зрения он был совершенно прав. Какой это был позор для него, вождя, — быть похищенным из собственной палатки, окруженной вооруженными воинами!

Олд Шеттерхэнд в душе сочувствовал этому человеку, но ни в коем случае не должен был этого выказывать — тот почувствовал бы себя еще более оскорбленным и уж наверняка бы недостойным жить. Охотник сказал:

— Токви-тей заслужил свою суровую судьбу, но, несмотря на это, он может остаться в живых, хотя пока он мой пленник. Пока я готов вернуть ему свободу, если он прикажет своим воинам в обмен за это освободить бледнолицых.

В словах вождя послышалась злая усмешка превосходства, как он его понимал:

— Токви-тей не может больше жить. Он хочет умереть. Привяжи его крепко к столбу пыток. Хотя он не имеет права говорить о делах, приумноживших его славу, он хочет предупредить, что и бровью не поведет во время всех смертных мук.

— Я не стану привязывать тебя к столбу пыток. Даже когда я должен убить зверя, я сделаю это так, чтобы он не мучился. Зря ты сделал свой выбор в пользу смерти, она будет бессмысленной. Несмотря на нее, я все равно освобожу пленников.

— Попробуй! — губы вождя тронула усмешка. — Ты смог оглушить меня хитрым приемом и утащить только благодаря темноте. Теперь воины шошонов предупреждены. Тебе не удастся освободить бледнолицых. Они осмелились появиться у Кровавого озера и заплатят за это медленной смертью. Ты победил Черного Оленя, и он умрет, но будет жить Мох-ав, единственный его сын, гордость его души, который отомстит! Уже сейчас Мох-ав наложил на лицо краски войны, ибо ему было отдано право нанести пленным смертельный удар. Он раскрасит свое тело их теплой кровью и этим защитит себя от неприязни всех бледнолицых.

Вдруг в зарослях что-то зашуршало. Неожиданно появился Мартин Бауман; он склонился над ухом Олд Шеттерхэнда и прошептал:

— Должен вам сказать, сэр, что пленный часовой — сын вождя. Виннету заставил его в этом признаться.

Это сообщение оказалось как нельзя кстати. Олд Шеттерхэнд так же тихо ответил:

— Пусть Виннету сейчас же пришлет его сюда,

— Каким образом? Краснокожий связан и не может идти.

— Пусть Длинный Дэви принесет его, а потом останется здесь с ним.

Мартин удалился, а Олд Шеттерхэнд снова повернулся к индейцу и сказал ему:

— Я не боюсь Москита. Имя у него громкое, но получил он его не очень давно. Кто слышал о его подвигах? Стоит мне только захотеть, и он тоже окажется у меня в плену.

На этот раз индеец вышел из себя: о его сыне сказали с презрением! Он грозно сдвинул брови, глаза его сверкнули.

— Кто ты такой, и как ты смеешь так отзываться о Мох-аве? — гневно воскликнул вождь. — Попробуй только сразиться с ним, и ты от одного лишь его взгляда зароешься в землю.

— Хау! Я не сражаюсь с детьми.

— Мох-ав не дитя! Он боролся с сиу-огаллала и многих одолел. У него глаза орла, а слух ночной птицы. Ни один враг не сможет пленить его. Сыновьям и отцам бледнолицых он кровью отомстит за своего отца, Черного Оленя.

В этот момент подошел Длинный Дэви, неся на плечах юного индейца. Он перелез своими длиннющими ножищами через густые заросли, положил индейца на землю и произнес:

— Вот, я принес его. Может, пройтись разок по его спине, чтобы он сразу смекнул, что шутить мы не намерены?

— Нет, мастер Дэви, о рукоприкладстве не может быть и речи. Посадите его и сами сядьте рядом. Кляп можете удалить. Он уже не нужен, мы будем разговаривать.

— Aye, сэр! Но хотел бы я знать, что может высказать мальчик.

Длинный повиновался. Москит был усажен, и оба шошона с ужасом в глазах взглянули друг на друга. Вождь молчал, сидя совершенно неподвижно, но, несмотря на его смуглую кожу, в свете костра было заметно, что кровь ударила ему в лицо. Сын также не смог совладать с собой.

— Уфф! — почти прорычал Москит. — Токви-тей тоже в плену! Это вызовет плач в вигвамах шошонов! Великий Дух отвернулся от своих детей.

— Молчи! — прогремел голос отца. — Ни одна скво шошонов не будет лить слезы, если Токви-тея и Мох-ава поглотит мгла смерти. Они заткнули уши, закрыли глаза и стали безумными, как жабы, позволившие без борьбы проглотить себя змеям. Позор отцу и сыну! Ни одни уста не скажут о них, и ни одна весть о них не разойдется по вигвамам шошонов. Но как только прольется их кровь, тут же прольется и кровь бледнолицых. Двое белых уже в наших руках, а разведчики шошонов давно в пути, чтобы открыть своим братьям дорогу к новым славным победам. Позор за позор, кровь за кровь!

Олд Шеттерхэнд повернулся к Дэви и тихо распорядился:

— Приведите всех остальных, но Виннету не должен показываться.

Длинный встал и удалился.

— Ну, — снова обратился Олд Шеттерхэнд к вождю, который уже сумел напустить на себя холодный и высокомерный вид, — Черный Олень убедился, что я не зарылся в землю от одного только взгляда его сына? Но я не хочу оскорбить никого из вас. Вождь шошонов известен повсюду своей храбростью в бою и мудростью на советах старейшин. Мох-ав, его сын, я уверен, пойдет по его стопам и станет еще храбрее и мудрее. Я дам вам обоим свободу в обмен на освобождение двух белых охотников.

По лицу сына пробежал лучик надежды. Юный воин, конечно же, не хотел умирать. Но Черный Олень бросил на него взгляд, полный гнева за двоих, и ответил:

— Черный Олень и Москит без борьбы попали в руки жалкого бледнолицего, они не могут жить дальше, они хотят смерти. Но умрут и те бледнолицые, что уже попали в плен, а также и те, кто пока еще не в руках шошо…

Вождь запнулся. Его взгляд упал на двух разведчиков, которых привели Дэви, Боб и Мартин Бауман.

— Почему Черный Олень не продолжает? — спросил Олд Шеттерхэнд. — Или страх сковал его сердце?

Вождь опустил голову и долго молчал. В это время у него за спиной тихо раздвинулись ветви, но он не обратил на это никакого внимания. Это был Виннету. Олд Шеттерхэнд заметил появившегося апача и вопросительно взглянул на него. Кивок послужил ответом — оба поняли друг друга без слов.

— Я надеюсь, теперь Токви-тей видит, что его надежда на новую победу не оправдалась, — продолжил Шеттерхэнд. — И все же я повторяю свое предложение. Я тотчас освобожу вас, если вы пообещаете мне, что оба белых охотника также получат свободу.

— Нет, мы умрем! — упрямо заявил вождь.

— Но это будет напрасная жертва — мы все равно освободим пленников.

— Может, вам это и удастся, ибо, похоже, Маниту покинул нас. Если бы он не наслал на нас слепоту и глухоту, безымянным бледнолицым не удалось бы схватить вождя шошонов.

— Ты хочешь услышать наши имена?

Вождь презрительно покачал головой.

— Я не хочу их слышать. Они ни к чему мне. Какой же позор! Если бы Токви-тей был бы побежден Нон-пай-кламой, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом, или другим охотником со столь же известным именем, он мог бы утешиться. Попасть в лапы кого-нибудь из них не стыдно. Но вы — как псы, у которых нет хозяев. Разъезжаете в компании черного ниггера. Я не хочу никакой пощады из ваших рук.

— А нам не нужна ни твоя кровь, ни ты сам! — повысил голос Олд Шеттерхэнд. — Мы отправились в путь не для того, чтобы убивать храбрых сыновей шошонов, а чтобы наказать собак огаллала. Даже если вы не хотите освободить наших друзей, все равно мы не желаем быть такими же малодушными, как вы. Мы позволим вам вернуться к вашим вигвамам.

Он поднялся, подошел к вождю и освободил его от веревок. Охотник понимал, что затеял рискованную игру, но он знал обычаи Запада, как свои пять пальцев, а потому был убежден, что не проиграет.

Вождь потерял все свое самообладание. То, что проделал этот белый, было непостижимо и нелепо! Он дал свободу врагу, не выручив прежде своих друзей! Шеттерхэнд подошел также и к Москиту, освободив его от пут.

Черный Олень растерянно уставился на охотника. Его рука схватилась за пояс и судорожно нащупала оставшийся у него нож. Дикая радость блеснула в его глазах.

— Мы свободны? — закричал он. — Свободны? Значит, вы хотите, чтобы старые скво тыкали в нас пальцами и рассказывали всем, что мы были схвачены безродными псами? Мы должны лежать на земле в Стране Вечной Охоты и пожирать мышей, пока наши красные братья будут услаждаться мясом вечно живых медведей и бизонов? Наши имена запятнаны навсегда! Никакая вражеская кровь не смоет этих пятен, их смоет только наша собственная кровь. И прольется она сейчас же — Токви-тей умрет и пошлет в Страну Вечной Охоты сначала душу своего сына!

Он выхватил нож, подскочил к сыну и замахнулся. Москит даже не пошевелился, он был готов принять смертельный удар от отца.

— Токви-тей! — раздался громкий голос за спиной вождя.

Этот голос заставил вождя шошонов развернуться. Он замер на месте с занесенной рукой с ножом… Перед ним стоял не кто иной, как вождь апачей. Рука шошона медленно опустилась.

— Виннету! — только и смог произнести он.

— Вождь шошонов считает Виннету койотом? — спросил апач.

На Западе койотами зовутся дикая собака прерий и маленькие волки. Оба зверя так трусливы и отвратительно шелудивы, что сравнение с койотом есть выражение крайнего презрения.

— Кто рискнет сказать такое! — воскликнул шошон.

— Токви-тей сказал это сам.

— Нет!

— Разве не назвал он победивших его «безродными псами»?

Токви-тей даже не заметил, как выронил нож. Наконец его. осенило.

— Виннету — победитель?

— Нет, не он, а его белый брат, который стоит с ним рядом.

Апач указал на Олд Шеттерхэнда.

— Уфф! — вырвалось из груди Черного Оленя. — У Виннету только один брат. Тот, кого он называет своим белым братом, есть Нон-пай-клама — самый знаменитый охотник среди бледнолицых, которые прозвали его Олд Шеттерхэндом. Токви-тей видит здесь этого охотника?

Его взгляд метался от Шеттерхэнда к Виннету. Апач ответил:

— Глаза моего брата устали, утомлен и его дух. Только поэтому он не догадался, что тот, кто одним-единственным ударом руки лишил Черного Оленя чувств, не мог быть безродным псом. Разве мой красный брат теперь не понимает этого? Или мой красный брат стал похож на больного совенка, которого легко можно вытащить из гнезда? Он знаменитый воин, а тот, кто выкрал его из вигвама, невзирая на охранявших его воинов, должен быть героем, носящим достойное имя!

Шошон едва не стукнул себя кулаком по лбу, как это делают белые, когда совершают непростительную ошибку:

— У Токви-тея есть мозг, но его покинул разум!

— Да, перед моим красным братом стоит Олд Шеттерхэнд. Он победил. Готов ли теперь мой красный брат из-за этого броситься в лапы смерти?

— Нет, он может остаться жить, — тихо вздохнув, ответил вождь шошонов.

— Да, может, ибо своим желанием отправиться в Страну Вечной Охоты он доказал, что у него очень твердое сердце. Олд Шеттерхэнд своим оглушающим ударом свалил на землю и Мох-ава. Разве это позор для храброго юного воина?

— Нет, он тоже может жить.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету также те, кто взял в плен и разведчиков шошонов, но не как врагов, а чтобы обменять на своих пленных друзей. Будет ли мой красный брат проклинать разведчиков?

— Нет, иначе он должен проклинать себя и своего собственного сына.

— А разве мой красный брат не знает, что Олд Шеттерхэнд и Виннету — друзья всех честных красных вождей? Что они не убивают своих краснокожих противников, а только делают их неспособными к борьбе, и только тогда лишают своего врага жизни, когда у них нет иного выхода?

— Да, Токви-тей знает это.

— Тогда пусть он выбирает, кем ему быть — нашим братом или нашим врагом? Если он хочет быть нашим братом, его враги станут нашими врагами. Если он выберет другое, мы освободим его и его сына, а также разведчиков, но все же прольется много крови во время освобождения обоих бледнолицых пленников — у воинов шошонов наступят дни траура, и в каждом вигваме и у каждого костра зазвучит жалобный плач. Итак, пусть он выбирает. Виннету сказал!

Воцарилась глубокая тишина. Слова апача все восприняли очень серьезно. Токви-тей наклонился, поднял выпавший из его руки нож и вогнал его по самую рукоять в землю, после чего произнес:

— Лезвие исчезло в земле, и так же исчезла вражда между сыновьями шошонов и храбрыми воинами, которые стоят здесь!

Затем вождь снова вытащил свой нож из земли и вдруг ухватился за его рукоять так, словно хотел нанести удар.

— Отныне дружба между шошонами и их братьями страшна для их врагов, как этот нож! Ни один враг не уйдет живым, если выступит против их союза. Хуг!

— Хуг, хуг! — прозвучало эхом вокруг.

— Мой брат сделал удачный выбор, — заметил Олд Шеттерхэнд. — Он видит здесь Дэви-хонске, знаменитого охотника. Знает он имена бледнолицых, попавших в плен?

— Нет.

— Это Джемми-петаче с Хромым Фрэнком — товарищем Мато-пока, Грозы Медведей.

— Мато-пока! — вскрикнул от удивления шошон. — Почему Хромой ничего не сказал. Разве Мато-пока не брат шошонам? Разве он не спас жизнь Токви-тею, когда сиу-огаллала шли по его следу?

— Спас тебе жизнь?! Смотри, вот Мартин, его сын, а это Боб, его верный черный слуга. Они выступили, чтобы спасти Охотника на медведей, а мы решили сопровождать их, ибо Гроза Медведей попал в руки огаллала, которые должны убить его и пятерых его спутников.

Токви-тей все еще держал нож в руке. Тут он бросил его на землю, наступил на него и воскликнул:

— Псы огаллала хотят замучить Грозу Медведей? Великий Маниту уничтожит их! Сколько этих собак?

— Пятьдесят шесть.

— Даже если бы их была тысяча, все они погибнут! Как этот нож, они будут втоптаны воинами шошонов в землю. Их души покинут тела, а кости побелеют от солнца! Где они? Где их следы?

— Они наверху, в горах реки Желтого Камня, там, где могила Храброго Бизона.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд убил его и еще двух воинов голыми руками. Так же суждено пасть и тем, кто рискнул схватить Грозу Медведей. Пусть мои братья следуют за мной вниз, к лагерю моих воинов. Там мы должны выкурить трубку мира и сесть у костра Совета, чтобы обдумать, как быстрее догнать этих собак.

К такому повороту дела все были готовы. Теперь уже и разведчиков также освободили от веревок и привели лошадей для них.

— Сэр, да вы просто молодчина! — шепнул Олд Шеттерхэнду Длинный Дэви. — Все, за что вы с таким шиком беретесь, всегда смело и так великолепно ладится, будто речь идет о каком-то пустяке. Готов снять перед вами свой горшок!

Он сорвал с головы то, что прежде называлось цилиндром, и стал так подчеркнуто размахивать им туда-сюда, словно хотел вычерпать до дна какой-нибудь пруд или озеро.

И вот настал час, когда все они вместе тронулись в путь, предварительно, конечно, погасив костер. Ведя лошадей в поводу, они на ощупь стали спускаться вниз по склону. Встав на самом краю обрыва, Токви-тей приложил ко рту руки и крикнул вниз, в окутанную неестественным спокойствием бездну.

— Кхун, кхун, кхун-ха-ка![455]

Эхо многократно повторило его крик. Внизу его услышали и поняли, ибо наверх донеслись громкие голоса.

— Ханг па?[456] — прозвучал вопрос снизу.

— Мох-ав, Мох-ав! — ответил сын вождя.

Затем послышалось громкое ликующее «ха-хахи!», и несколько мгновений спустя костер снова запылал. Это было верным признаком того, что шошоны узнали голос юного сына вождя, в противном случае они поостереглись бы разжигать огонь.

И все же от одной меры предосторожности они не отказались: выслали им навстречу нескольких воинов, которые должны были убедиться, что на самом деле все в порядке.

Когда потом вождь со своими спутниками достиг лагеря, его воины, пожалуй, испытали настоящую радость, увидев предводителя и его сына живыми и здоровыми. Чувствовалось, что шошонам не терпелось узнать, как же вышла вся эта история с загадочным исчезновением обоих, но ни один из воинов не выдал своих чувств. Разумеется, они были немало ошарашены, увидев вместе с вождем незнакомых им бледнолицых, но, привыкшие к сдержанности, они не выказали ни малейшего удивления. Только старый воин, ставший на время их предводителем, подошел к своему вождю и произнес:

— Токви-тей великий волшебник. Он исчез из своей палатки, как исчезает слово, слетевшее с уст.

— Мои братья и вправду полагали, что Черный Олень пропал бесследно, как рассеявшийся в воздухе дым? — спросил воинов вождь. — Разве у них нет глаз, чтобы понять, что произошло?

— Воины шошонов имеют глаза. Они обнаружили знак знаменитого белого охотника и поняли, что Разящая Рука говорил с их вождем, — ответил с полным достоинством старик.

Старый воин явно не лишен дипломатического таланта, он очень тактично упомянул о том факте, что Черный Олень был похищен Олд Шеттерхэндом.

— Мои братья догадались верно, — признался Черный Олень. — Здесь стоит Нон-пай-клама — белый охотник, знаменитый своим железным кулаком, но не только им одним. А рядом с ним — Виннету, великий вождь апачей.

— Уфф, уфф! — раздалось в образовавшемся вокруг прибывших кругу.

Полные удивления и уважения взгляды шошонов устремились на легендарных знаменитостей, после чего круг почтительно расступился.

— Эти воины пришли, чтобы выкурить с нами трубку мира, — продолжил вождь, — Они хотели освободить двух своих спутников, которые лежат там, в палатке. Жизни Черного Оленя и его сына были у них в руках, но они не взяли их. Пусть воины шошонов освободят пленников от пут. За это мои братья получат скальпы многих сиу-огаллала, как мышей, выползших из нор, чтобы потом попасть под клюв ястребам! С наступлением дня мы пойдем по их следу. А сейчас пусть воины соберутся у огня Совета, чтобы спросить Великого Духа, удачен ли будет наш военный поход.

Никто не сказал ни слова, хотя сообщение, которое услышали шошоны, пожалуй, не могло не вызвать у них высокого одобрения. Несколько воинов покорно отправились в палатки, чтобы выполнить приказ вождя, и вскоре они вывели пленников к огню.

Те подошли, шатаясь, неуверенной походкой. Веревки так глубоко врезались в кожу, что кровообращение было нарушено. Прошло достаточно много времени, прежде чем их члены снова обрели подвижность.

— Ну, старый енот, что ж ты наделал-то сдуру? — в сердцах воскликнул Длинный Дэви, обращаясь к своему другу. — Только такая глупая лягушка, как ты, могла запрыгнуть аисту прямо в клюв!

— Закрой лучше свой, иначе я сам запрыгну тебе в него, и сейчас же! — без тени иронии в голосе ответил нерасположенный в эту минуту к шуткам Джемми, растирая свои запястья. — Мастер Шеттерхэнд сможет подтвердить, что о глупости здесь и речи нет. Мы сдались без сопротивления, поскольку это был единственный шанс спасти наши жизни. Если бы мы защищались, то сложили бы головы. На моем месте ты поступил бы так же, тем более что, как и я, наверное, подумал бы о том, что Олд Шеттерхэнд, само собой, не оставил бы нас в беде.

— Ну, ну, старик, только успокойся! Я не хотел тебя обидеть, ты ведь знаешь, что я искренне рад видеть тебя живым и невредимым.

— Прекрасно! Но своим освобождением я обязан, пожалуй, не тебе, — повернувшись к Олд Шеттерхэнду, Джемми продолжил: — Нет сомнений, что вам и только вам, мастер, я обязан своей свободой. Скажите, что я должен сделать, чтобы отблагодарить вас! Хоть моя жизнь не стоит и гроша, поскольку это всего лишь жизнь Толстяка Джемми, в любой момент я готов отдать ее в ваше распоряжение.

— Вы мне ничем не обязаны, — не принял благодарности Олд Шеттерхэнд. — Ваши спутники действовали просто великолепно. Но прежде всего вы должны обратиться здесь к моему брату Виннету, без чьей помощи все это было бы невозможно.

Толстяк метнул полный удивления взгляд на гибкую, но мощную фигуру апача. Белый протянул руку индейцу и произнес:

— Я знаю, что, если на сцену выходит Олд Шеттерхэнд, Виннету должен быть где-то рядом. Поскольку я, кажется, лягушка, то пусть этот аист, который зовется Длинным Дэви, сию минуту проглотит меня, если вы не самый лучший индсмен, которому я когда-либо жал руку! Разрешите от души пожать ее, примите мою благодарность и позвольте мне скакать по вашему следу, пока вам это не надоест.

Негр Боб бросился к Хромому Фрэнку и радостно воскликнул:

— Наконец-то! Массер Боб снова видеть его добрый масса Фрэнк. Массер Боб хотеть до последнего истребить индейцев-шошонов, но масса Шеттерхэнд с массой Виннету хотеть сделать все сами. Поэтому шошоны оставаться пока жить.

Он схватил Фрэнка за руку и с трогательной нежностью погладил на его запястьях рубцы от пут.

Естественно, Джемми и Фрэнк перво-наперво хотели знать, каким образом удалось освободить их так быстро и бескровно, о чем вкратце им было немедленно рассказано. На подробности времени не оставалось, поскольку шошоны уже рассаживались у огня, готовясь держать Совет.

Глава седьмая. СЕРЫЙ МЕДВЕДЬ

Подобно длинной тонкой змее, греющейся на солнце, растянулся отряд шошонов по прерии Голубой Травы. Эта бескрайняя равнина, начинающаяся у подножий Чертовой Головы, раскинулась между горным массивом Биг-Хорн и Скалами Гремучих Змей вплоть до того места, где Грейбулл-Крик питает своей чистой водой Биг-Хорн.

Голубую траву встретишь на Западе не часто. Ее длинные стебли тянутся ввысь там, где достаточно влаги, могут вымахать в человеческий рост, а случается, что и всадника скрывают с головой. Для вестмена это только лишние хлопоты, и единственный выход — отыскать вытоптанную бизонами тропу и следовать по ней. Высокие, подрагивающие от ветра стебли лишают вестмена так необходимого ему обзора, а при непогоде частенько случается, что опытный охотник, оказавшись без компаса и не имея возможности ориентироваться по солнцу, на исходе дня после изнурительной поездки верхом оказывается в том же самом месте, откуда трогался в путь утром. Иной, следуя по кругу и наталкиваясь на собственный след, принимает его за чужой, порой даже — за след врага. Он снова едет по нему, делая не один круг, прежде чем, к собственному великому огорчению, обнаружит ошибку, которая при известных обстоятельствах может стоить жизни.

Но и следовать по бизоньей тропе далеко не безопасно. В любой миг можно столкнуться лицом к лицу с врагом, будь то человек или зверь. Нарваться на старого свирепого отшельника-бизона, отбившегося от стада, не менее опасно, чем нос к носу налететь вдруг на враждебного индейца, вскинувшего ружье. Вот тут уж времени на раздумье нет — выживет тот, кто выстрелит первым.

Шошоны ехали цепью — их лошади скакали след в след. Так индейцы двигаются всегда, если точно не знают, безопасен ли путь. Кроме того, вперед высылаются лазутчики, самые проницательные и хитрые воины, чьи глаза и уши не пропустят ни шороха взъерошенной ветром травы, ни склонившегося под его порывом стебля, ни тихого треска сломанной ветки. Внешне расслабленный, наклонившийся далеко вперед, словно повиснув на коне, разведчик едет так, будто искусство верховой езды ему вовсе неведомо. Его глаза кажутся закрытыми, да и сам он со стороны неподвижен. Механически, будто по привычке, передвигает ноги и его конь. Если бы кто-нибудь наблюдал за обоими из засады, то, несомненно, поверил бы, что всадник просто заснул в седле. На самом же деле все наоборот — внимание разведчика тем напряженнее, чем меньше он это показывает. Под крепко сомкнутыми веками его зоркий взгляд напряжен и внимателен, от него не укроется ни одна мелочь.

Говоря об особых способностях разведчика, стоит особо упомянуть о его остром слухе. Вот за ближайшим кустом притаился враг, вот он поднимает ружье, чтобы прицелиться в приближающегося всадника, но при этом случайно задевает прикладом пуговицу своей куртки. И даже этот едва различимый звук не останется без внимания разведчика, который весь обращен в слух! Короткий, быстрый взгляд в заросли — рука вцепляется в поводья, всадник в момент выбрасывается из седла, но оставляет на нем одну ногу. Свободной рукой хватается он за шейный ремень поводьев, благодаря чему его тело, прикрытое корпусом животного, становится неуязвимым для пуль врага, а конь, внезапно пробудившийся из мнимой летаргии, делает два-три прыжка в сторону, растворяясь вместе с седоком в чаще либо пропадая за ближайшими кустами. Не проходит и двух секунд — времени вовсе недостаточного, чтобы противник хорошо прицелился, — как теперь у него самого появляются основания позаботиться о собственной безопасности.

Именно такие опытные и умелые разведчики скакали сейчас впереди шошонов, удалившись от них на приличное расстояние. Во главе основной группы находились Олд Шеттерхэнд, Виннету и Черный Олень. За ними следовали белые с Вокаде и Бобом.

Последний так и не выучился держаться в седле, несмотря на то, что в нынешнем походе у него была масса возможностей для упражнений в верховой езде. Кожа на ступнях его ног не выдержала долгой скачки. Он весь превратился в живую рану и выглядел теперь еще более жалко, чем прежде. Беспрестанно издавая стоны, он соскальзывал то в одну сторону, то в другую, охал и стонал на разные лады и божился, корча ужаснейшие гримасы, что заставит сиу поплатиться за свои муки, дескать, всех их будет ждать мучительная смерть у столбов пыток.

Чтобы хоть как-то облегчить положение, Боб соорудил себе из голубой травы подстилку. Но поскольку ему не удалось крепко закрепить ее на спине животного, время от времени она съезжала назад, а он, естественно, вместе с ней и с почти фатальной закономерностью шлепался на землю.

Даже у обычно серьезных и молчаливых шошонов это вызывало веселую улыбку, а стоило одному из них, немного понимавшему английский, назвать чернокожего Слайдинг Бобом — Скользким Бобом, как это прозвище тотчас перешло из уст в уста, и впоследствии индейцы охотно пользовались им.

До сих пор линия горизонта на западе казалась сплошной и ровной. Теперь же глаз мог различить далекие изломы — вдали лежали горы, но вовсе не призрачно-голубоватые с размытыми очертаниями, а имеющие четкие контуры, несмотря на большое расстояние, которое необходимо было преодолеть, прежде чем достичь их подножий.

Воздух в той местности настолько чист, что любые предметы, удаленные друг от друга на многие мили, кажутся очень близкими, и люди заблуждаются, думая добраться до них за несколько минут. При этом атмосфера так заряжена электричеством, что, если два человека касаются друг друга руками или локтями, тотчас проскакивают заметные и ощутимые искры. Индейцы сонорской языковой группы называют это явление мох-ав-кун, то есть «огонь москита». Электрическое напряжение, как известно, стремится к балансу, который находит в разрядке, а потому зарницы сверкают здесь беспрерывно, хотя на небе нигде, даже на горизонте, не видно ни облачка. Часто кажется, будто все вдали охвачено пламенем, но это на самом деле не опасно ни для людей, ни для животных. Лишь только прерию окутывают сумерки, непрерывное свечение и накал электричества в атмосфере рождают поистине неописуемые картины; даже грубая душа привыкшего к подобным представлениям вестмена не может устоять перед очарованием увиденного. Он, всегда полагающийся только на свои силы, чувствует себя маленьким и бессильным перед таинственными явлениями. То же самое ощущает и индеец. Ве-куон-пе-та-вакан-шецах — «огонь вигвама Великого Духа»— так называют зарницу сиу. «Маниту анима аваррентон!»(«В молнии я видел Маниту!») — говорит индеец из племени юта-змееногих, когда сообщает своим о том, что озарило его путь.

Но для краснокожего в случае войны эти электрические разряды могут стать очень опасными. Ведь индеец верит, что воин, убитый ночью, навсегда обречен жить в Стране Вечной Охоты во мраке. Поэтому он пытается по возможности уклониться от ночной схватки и нападает преимущественно на рассвете. Но погибший в «огне вигвама Великого Духа»— в зарнице — не ступает на том свете по темному пути; для него охотничьи и боевые тропы залиты светом. Вот почему индеец не боится при свете трепещущей зарницы идти размашистым шагом, за что бывает вынужден поплатиться скальпом, а то и жизнью. Та же участь может, разумеется, постичь и просто любого другого несведущего человека.

Малыш Фрэнк никогда до сей поры не наблюдал в ясном небе непонятных ему подобных явлений. Поэтому он не преминул заметить ехавшему следом Толстяку:

— Герр Пфефферкорн, вы там, за океаном, в Германии, были гимназистом и, пожалуй, можете вспомнить кое-что из ваших психизических уроков. Отчего это тут, собственно, все так светится и сверкает?

— Уроки не «психизические», а физические, — поправил Толстяк, вполне понимая, что это замечание может вывести из себя самодовольного саксонца.

— Да в этом, пожалуй, вы едва ли разумеете лучше меня! Знаете ли, у меня тоже есть заслуги! Можете поверить мне на слово. Особенно, что касается орфографии и контрпункции. Я совершенно точно знаю, как пишется любое такое иностранное словцо, а уж выговорить его правильно для меня нет проблем. Понятно! Говорю я «психические» или «физические»— нашему кайзеру все равно. Самое главное — правильно произносить «иксилумп»!

— «Ипсилон», имели вы в виду.

— Что? Это я-то не знаю, как произносится предпоследняя буква моего родного алфавита? Если вы мне еще раз это повторите, произойдет нечто такое, что сделает вас душевнобольным! Разве такой почитатель науки, как я, может позволить легко смириться с подобным положением?! Вы не умеете давать академических ответов на мои вопросы, а потому выход у вас один: попытаться тихонько прогрызть зубами выход из той западни, в которой вы сейчас оказались. Но если вы думаете, что вам это удастся, тогда вы, большей частью, ошибаетесь во мне! Я как раз тот человек, который обязан доказать вам, что мельник — не трубочист! Я спросил вас о зарнице, но никак не об «иксилумпе» и психизической геометрии. Можете вы мне дать ответ или нет?

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся Толстяк.

— Ну, так давайте! Итак, почему здесь так сильно сверкает?

— Потому что накопилось много электричества.

— Да? И это вы называете ответом? Чтобы давать такие ответы, пожалуй, можно обойтись и без учебы в гимназии! Хоть я и не посещал никаких альма-фатер[457], не был студентом и никогда не участвовал в пирушках и всяких там, знаете ли, студенческих штучках, все же и я совершенно точно знаю, что если вокруг все светится, то электричество где-то рядом. Нет следствия без причины. Если кто-нибудь огреб оплеуху, то обязательно есть и тот, кто намылил ему шею. А если сверкает зарница, то… то…

— То должен быть кто-то, кто зажег ее, — подытожил Джемми и снова засмеялся.

Секунду Хромой Фрэнк был спокоен — вероятно, осмысливал слова Толстяка, но потом завопил:

— Послушайте, герр Пфефферкорн, очень хорошо, что мы еще не побратались, ибо теперь я немедленно даю вам отставку, хотя для вашего бюргерского гербового щита это было бы позором! Неужели вы думаете, что я позволю попортить мое этимонголическое словообразование? Что же, собственно, так раздражает вас в моей прекраснейшей речи? Будьте добры заканчивать только те предложения, которые начинали сами. Зарубите себе на носу! Если начинаю я, то я и заканчиваю, ибо мое предложение — моя духовная и философская собственность. Если я остроумно и скромненько сравниваю электричество с оплеухой, то вы не имеете ни малейшего права овладевать моим сопоставлением, как разбойничий атаман. Мошенников-конокрадов вздергивают — таков закон прерии! А если кто-либо отважится угнать у меня мое собственное высказывание, то и я собью его с коня пулей! Я хотел выстроить потрясающий вывод, но как только мои соответствующие promesse[458] были готовы, тут вы навесили совершенно неверный confusio[459] и разрушили мою логическую деликатность таким отвратительным способом. Я…

— Вы хотели сказать «praemisse», а не «promesse», — прервал Толстяк поток воинственной речи. — И не «confusio», a «conclusio»!

— Так! Вы что, в самом деле великолепный знаток антикварной языковой системы? Если кто-то в свои школьные годы услышал, что Рим был построен на семи кирпичах, то после этого он еще, чего доброго, возомнит себя чистейшей воды виртуозом всей латыни! Вы, собственно говоря, употребляете нижнелатинский диалект, мой же учитель в Морицбурге пользовался латинским литературным, при этом он знал знаменитый язык Цицерона и прекрасной Мелузины[460]. Но вы в своей гимназии учите латынь только по вершам и любите повторять: «Что декламировать нельзя — ни то, ни се, мои друзья!» И если вплоть до выпускного класса вы сами вели себя именно как «ни то, ни се», то и теперь, став охотником прерий, задаетесь вашим знанием иностранного языка и не желаете допускать моих «promesse» и «confusio». За всю свою жизнь я не слышал ни разу ни о каких там «conclusio» даже в Морицбурге, а это о чем-то говорит! Итак, окажите мне, да и себе тоже, любезность — останьтесь при своем мнении. Ведь речь шла о зарнице и об электричестве. Вы утверждаете, что зарница сверкает из-за электричества. А теперь я спрашиваю дальше — почему этого электричества так много именно здесь, в этой местности? Я еще нигде и никогда не натыкался на такую концентрацию энергии. Так что, можете ответить? Сейчас у вас лучшая во всей вашей жизни возможность либо выдержать экзамен, либо попасться на крючок экоменического консилиума.

Толстяк Джемми громко расхохотался. В удивлении уставившись на него, «ученый» саксонец спросил:

— Что это вы так кларнетно зубы скалите? Неужели вы смеетесь только от смущения, что я в своем филгармоническом красноречии проявляю такое неожиданное мастерство? О, мне очень любопытно, каким способом вы выкрутитесь, дорогой герр Пфефферкорн!

— Да уж! — отозвался Джемми, щеки которого продолжали трястись, как тесто. — Ваш вопрос, конечно, весьма сложен. Над ним, наверное, в напрасных муках сломал бы голову даже какой-нибудь профессор.

— Что? Значит, у вас нет никакого другого ответа?

— Может, и есть.

— Так выкладывайте! Я весь во внимании до самых ушных мочек!

— Возможно, что тут всему виной руды, которых в Скалистых горах полным-полно. Металл и притягивает такую пропасть электричества.

— Залежи металла? Электричеству в них делать нечего! Объяснение, которое вы, как бывший гимназист, не нашли, на самом деле очень простое. Как-то морицбургский учитель в одной из конфиденциальных бесед, когда вокруг не было ни души, взяв с меня честное слово, поведал тайну, что электричество возникает в результате трения! Признаете вы это?

— Весьма охотно.

— Итак, буря «трет» землю; бесчисленные миллионы травяных стебельков трутся друг о друга; огромное количество сучьев, ветвей и листьев деревьев тоже трутся; бизоны катаются по земле, избавляясь от насекомых, — и это трение. Короче и яснее — именно в этой местности, как ни в какой другой, создается сильнейшее трение, и именно здесь, само собой разумеется, должен накапливаться чудовищно огромный запас электричества. Стало быть, вот вы и получили простейшее и бесспорнейшее объяснение из компетентнейших уст. Может, вы желаете, чтобы я объяснил эти слова более доходчиво?

— Нет, нет, — улыбнулся Джемми. — Сыт по горло!

— Тогда воспримите разъяснение со всей серьезностью и должным вниманием. Но попрошу — никаких смешков! Кто так много и беспричинно улыбается, тот выдает в себе сангвино-холерика, а следовательно, имеет пустое френологическое строение черепа и незначительную лояльную систему спинного мозга. А то, что вы, кроме того, страдаете еще и даром острой хронической рассудительности, то это вы доказали, поскольку вы, и только вы, виноваты в том, что нас схватили шошоны. Если бы этот славный Олд Шеттерхэнд не пришел бы нам на выручку, то мы, безусловно, совершили бы опасное сальто-квартале в Страну Вечной Охоты.

— Мортале, а не «квартале»!

— Да замолчите вы! Такое, надеюсь, не произойдет со мной снова в этой четверти года, потому я говорю «квартале». Наш научный разговор теперь, впрочем, finis parterra[461], ибо мы уже вблизи гор, а там, впереди, остановились наши разведчики. Стало быть, они наверняка обнаружили что-нибудь важное.

Маленький псевдоученый муж, пребывая в эйфории от сего ультранаучного спора, не обратил никакого внимания на то, что отряд тем временем преодолел значительное расстояние. Голубая трава совсем исчезла; на ее месте появилась овсяница, почему-то источавшая аромат свежескошенного сена, а неподалеку уже стеной возвышались кусты, над которыми покачивались кроны красных кленов. Эти деревья любят влажную почву, и люди воспрянули духом, потому что теперь, после жаркой скачки, они, пожалуй, могли рассчитывать на освежающее питье.

У границы кустов разведчики остановились. Когда основной отряд приблизился, они замахали руками, призывая к осторожности, а один из них закричал: «Намбау, намбау!»

Собственно, слово это означает «ноги», но здесь оно означало «следы». Таким образом, разведчики давали понять, что нужно быть осторожными и не стереть обнаруженные ими отпечатки, прежде чем их прочитают предводители.

Вокаде, не обращая внимания на их знаки, скакал прямо к ним.

— Вец товеке! — крикнул ему с негодованием тот же, кто уже подавал свой голос.

Это означало «молодой человек!». Поступки молодых людей, пожалуй, не так обдуманны, как у пожилых, поэтому выражение, содержащее подобный упрек, не могло сильно оскорбить Вокаде. И все же он ответил достаточно серьезно:

— Мои братья хотят сосчитать зимы, которые прожил Вокаде? Он точно знает, что делает. Он знает эти следы, потому что здесь есть отпечатки и его ног. На этом месте Вокаде делал привал вместе с сиу-огаллала, прежде чем они выслали его искать палатки шошонов. Отсюда они поскакали прямо на запад, чтобы достичь реки Большого Рога, и наверняка оставили для Вокаде примету, с помощью которой он сможет быстро следовать за ними.

По месту, где они остановились, знатоку нетрудно догадаться, что несколько дней назад тут был лагерь большой группы всадников; но сделать такой вывод мог только хорошо тренированный глаз, поскольку вытоптанная трава успела полностью подняться, распрямившись во всю длину своих стеблей. Лишь по ближайшему кустарнику, верхушки веток которого отсутствовали, можно было сделать вывод, что здесь, очевидно, поработали лошадиные зубы.

После разъяснений, которые дал Вокаде, задерживаться было бы неразумно. Поэтому отряд тотчас снова двинулся дальше.

Хотя солнце и стояло в зените, а стало быть, наступил самый жаркий период дня и лошади нуждались хотя бы в короткой передышке, люди не торопились давать свободу животным, по крайней мере, до тех пор, пока не достигнут воды.

Равнина закончилась, и дорога пошла в гору. Теперь со всех сторон всадников обступали горные хребты, а вскоре отрад оказался в широкой, поросшей все той же овсяницей низине, запертой лабиринтом высоких скал, подступавших все ближе и ближе. Кустарник очень скоро сменился карликовыми бальзамовыми тополями, которые, очевидно, не могли здесь развиться в настоящие деревья, а также дикими грушами, называемыми американцами spiked-hawthorn.

Редкие деревья теперь объединились в перелески, и самих пород деревьев стало больше: замелькали белый ясень, каштаны, крупноплодные дубы, липы и другие деревья, по стволам которых до самых вершин взбирались пурпурные кирказоны[462].

Когда позже дорога у одной из скал резко свернула на север, взорам всадников открылись заросшие густым лесом горы. Вот там-то уж наверняка должна была быть вода. Две обезображенные трещинами вершины круто вздымались впереди напротив друг друга. Меж ними едва втискивалась узкая долина, по которой струился ручеек. Свернуть туда или продолжать двигаться в прежнем направлении?

Олд Шеттерхэнд окинул зорким взглядом опушку леса. Через секунду он удовлетворенно кивнул головой, как бы согласившись с самим собой, и произнес:

— Теперь наш путь лежит налево, в долину.

— Почему? — осведомился Длинный Дэви.

— Взгляните вон на ту липу. Разве вы не видите в ее стволе ветвь ели?

— Aye, сэр, у вас чертовски острый глаз! Конечно же, быть того не может, чтобы такая ветка вдруг ни с того ни с сего появилась среди листьев.

— То-то и оно. Должно быть, это знак для Вокаде. Сиу воткнули еловую ветку в липу так, что она указывает в сторону долины. Нам тоже надо держаться этого направления, и, как я полагаю, мы еще не раз в пути встретим такие указатели. Итак, вперед!

Виннету, не сказав ни слова, уже ехал впереди, предварительно бросив короткий взгляд на липу. Он предпочитал действовать, не тратя времени на долгие разговоры.

Проехав совсем немного, они оказались на месте, великолепно подходившем для лагеря. Здесь и сделали остановку. Вода, тень, прекрасный корм для лошадей — лучшего нельзя было и желать!

Всадники спешились и отправили животных пастись. У шошонов до сих пор оставалось вяленое мясо, а белые еще не использовали весь провиант, взятый из жилища Охотника на медведей. Люди расположились в траве: одни блаженно растянулись на мягком мху, чтобы хоть немного вздремнуть, другие сбились в тесный круг — поговорить о былом.

Негр Боб чувствовал себя хуже всех. Натерев во время езды до ран упомянутые места, теперь он корчился от боли.

— Массер Боб быть болен, очень болен, — причитал он. — Массер Боб не иметь больше кожа на ногах! Вся кожа слезать, пропадать и делать так больно массер Боб. Кто быть виноват в этом? Массер Боб не мочь ехать верхом, не мочь сидеть, не мочь стоять, не мочь лежать! Будто ноги массера Боба гореть огонь!

— Есть средство, Боб, — заметил сидевший рядом со страдальцем Мартин Бауман. — Поищи coltsfoot[463] и наложи листья на раны.

— Но где она растет?

— Чаще на лесных опушках. Может, и здесь найдется.

— Но массер Боб не знать это растение. Как смочь он его найти?

— Ладно, идем! Я помогу тебе искать.

Оба хотели было удалиться, но Олд Шеттерхэнд, услышав их слова, предостерег:

— Возьмите с собой ружья. Мы не на восточном базаре. Никто не знает, что принесет нам следующее мгновение.

Мартин спокойно подхватил ружье, негр тоже взял свой мушкет, приговаривая:

— Да! Массер Боб тоже брать оружие, чтобы перестрелять всех и защитить юный масса Мартин. Идемте!

Оба медленно зашагали по краю долины в поисках упомянутых растений, но никакой мать-и-мачехи нигде не было видно. Так они удалялись от лагеря все дальше и дальше.

В залитой светом долине было тихо и спокойно. Над цветами порхали бабочки. Жужжали и гудели жуки, слышалось мирное журчанье воды, а кроны деревьев купались в солнечных лучах. Безмятежная идиллия. Ну кто бы мог подумать об опасности в такой атмосфере!

Вдруг Мартин, шедший впереди, остановился, указав на линию в траве, уходящую к стене долины и исчезающую под деревьями.

— Что это быть? — спросил негр. — Дорога?

— Да, тропа. Похоже, кто-то регулярно выходит из лесу, чтобы зачерпнуть воды.

— Может, это быть вестмен?

— Хм! Вестмен? Здесь, в этом уединенном гнездышке? Маловероятно.

— Или зверь?

— Вот это скорее. Давай-ка получше осмотрим след!

Они подошли ближе к самой тропе. От воды до самых деревьев полоса травы шириной более фута была не просто утоптана, а вытоптана так, что виднелась голая земля.

Итак, Мартин и Боб и в самом деле стояли перед тропой.

— Это не быть зверь, — первым открыл рот негр. — Здесь туда-сюда ходить человек в сапогах. Масса Мартин быть согласен с массер Боб?

Юноша с сомнением покачал головой. Он внимательно обследовал тропу и ответил:

— Все это весьма странно. Не видно ни подков, ни когтей. Земля так вытоптана, что невозможно определить, когда последний раз здесь кто-нибудь прошел. Готов поспорить, что только копытное животное могло протоптать такую дорожку.

— Прекрасно, как прекрасно! — завопил вдруг обрадованный негр. — Может, это быть опоссум?! Массер Боб быть очень рад!

Опоссум, или виргинская сумчатая крыса, может достигать в длину полметра. Хотя у него нежное, белое и жирное мясо, оно обладает таким специфически неаппетитным запахом, что белые никогда не рискуют прикасаться к нему. Негры, разумеется, им не брезгуют. Наоборот, есть много чернокожих, весьма падких на это жаркое, источающее столь, мягко говоря, своеобразный аромат. К подобным гурманам принадлежал и наш бравый Боб.

— Что это тебе взбрело в голову? — улыбнулся Мартин. — Опоссум? Здесь? Разве сумчатая крыса из копытных?

— Откуда опоссум — массеру Бобу все равно. Мясо опоссума быть прекрасный деликатес, и массер Боб пытаться поймать такой опоссум.

Он шагнул по тропе дальше, но Мартин все же задержал его:

— Останься и не глупи! Ни о каком опоссуме здесь не может быть и речи — он ведь слишком мал, чтобы протоптать такую дорогу. Тут прошел большой зверь, может, даже лось.

— Лось? О, лось! — снова вскричал Боб, прищелкнув языком. — Лось давать много, много мясо, жир и кожа. Лось быть хороший, очень хороший. Боб сейчас же застрелить лось.

— Постой, постой! Нет, это не лось, иначе здесь была бы объедена трава, — Мартин закусил губу.

— Тогда массер Боб искать, что это быть. Может, это все же быть опоссум. О, если массер Боб найти опоссум, он тогда устроить большая пирушка!

Негр сорвался с места и помчался по тропе к скрывающейся под лесом стене скалы.

— Подожди! Да подожди ты! — разозлился Мартин. — Лось это или не лось, но наверняка зверь, может быть, хищник!

— Опоссум тоже быть хищник: он питаться пташками и другая мелочь. Массер Боб схватить его!

Бесполезными оказались все предостережения. Негр и ухом не повел. Мысль о любимом блюде заставила его напрочь забыть о столь необходимой здесь осторожности. Мартин последовал за ним, готовый при любой неожиданности принять решительные меры, а негр еще ускорил шаг.

Так они достигли лесной опушки, где, как и с другой стороны долины, начинался крутой подъем.

Тропинка сначала уходила прямиком под деревья, а потом тянулась вверх, извиваясь между большими скальными обломками. И здесь она также оказалась основательно вытоптана, и никаких следов не было видно.

Негр как одержимый продолжал быстро взбираться наверх впереди Мартина. Деревья стояли достаточно тесно, а между их стволами затаились всякого рода заросли — эта дикая, если можно так выразиться, тропа вела сквозь настоящие дебри. Тут Мартин услышал ликующий голос негра:

— Масса идти, быстро идти! Массер Боб находить родное гнездо опоссума!

Юноша, бросился к Бобу, чувствуя, что чернокожий сейчас может влипнуть в какую-нибудь историю. Об опоссуме не могло быть и речи, а потому добрый Боб, похоже, сам шел в лапы опасности, о которой и не подозревал.

— Остановись, стой! — громко крикнул Мартин. — Ничего не предпринимай, пока я не подойду.

— О, здесь быть дыра — входная дверь в гнездо опоссума! Массер Боб сейчас наносить ему визит.

Наконец Мартин достиг того места, где находился негр. Скальные глыбы здесь громоздились друг на друга, образуя некое подобие пещеры, перед которой стеной стояли дебри разросшегося лесного орешника, кустов дикой шелковицы, колючек малины и ежевики. В этих дебрях был пробит лаз. Тропка вела внутрь, но теперь вправо и влево от нее уходили следы, а следовательно, обитатель пещеры совершал экскурсии не только к воде, но и в других направлениях.

Негр стал на корточки и уже наполовину погрузился в заросли, чтобы подползти к пещере. Именно в этот момент Мартин, к своему ужасу, понял, что худшие его опасения, увы, были верны. По четкому теперь следу он понял, с каким животным они имеют дело.

— Ради всего святого назад, назад! — крикнул он. — Это же берлога медведя!

Он схватил Боба за ноги, чтобы вытащить того обратно. Но негр, видимо, не понял его намерения, потому что ответил:

— Зачем меня держать? Массер Боб быть храбрый. Он одолеть целое гнездо, полное опоссумов.

— Какой опоссум! Это медведь, болван!

Юноша изо всех сил вцепился в ноги черного. В этот момент из глубины послышалось раздраженное рычанье; теперь и Боб издал крик ужаса.

— Иисус! Там зверье, чудовище! О массер Боб! О массер Боб!

Негр молниеносно вырвался из зарослей и вскочил. Несмотря на темную кожу его лица, было видно, что от ужаса кровь прилила к его лицу.

— Он еще там, в берлоге? — спросил Мартин.

Боб принялся жестикулировать руками и зашевелил губами, но не издал ни звука. И в конце концов выронил свое оружие.

В этот миг в дебрях что-то зашелестело, и наружу выглянула… башка гризли, серого медведя. Негр тут же обрел дар речи снова.

— Прочь, прочь! — заорал он. — Наверх, массер Боб, на дерево!

Он прыгнул к сухой тонкой березе и уже в следующее мгновение стал карабкаться вверх по ее стволу с проворством белки. Прыжок получился невероятно длинным…

Мартин стоял бледный, как смерть, но не от страха. Вдруг, словно очнувшись, он быстро подобрал тяжелый мушкет негра, а потом прыгнул за какой-то толстый бук, росший рядом. Он прислонил мушкет к дереву и снял с плеча собственную двустволку.

Медведь наконец показался среди терновника. Двигался он медленно. Его маленькие глазки сначала взглянули на негра, который завис на нижних ветвях березы, потом на Мартина, стоявшего от него поодаль. Хищник пригнул голову, открыл жуткую пасть, с которой капала слюна, и высунул язык. Он, казалось, обдумывал, за какого из противников взяться в первую очередь. Потом он медленно и, слегка покачиваясь, встал на задние лапы. Зверь оказался футов в восемь высотой и источал тяжелое зловоние, в той или иной степени свойственное хищникам глуши.

С момента, когда Боб запрыгнул на ствол, не прошло и минуты. А теперь, увидев огромного зверя вытянувшимся во весь свой рост не более чем в четырех шагах от себя, негр во все горло запричитал:

— For god's sake![464] Медведь хочет сожрать массер Боб! Наверх, и быстрее!

Двигаясь судорожно, но энергично, он стал выделывать немыслимые трюки, поднимаясь все выше. Но береза была такой хилой и согнулась под весом негра-гиганта. Он, насколько это было возможно, зажал ствол руками и ногами, но не смог удержаться. Тонкий на вершине ствол согнулся, и Боб повис вниз головой, уцепившись четырьмя конечностями за ствол дерева, словно огромная летучая мышь.

Медведь, казалось, сообразил, что этого противника достать легче всего, а потому стал разворачиваться, оказавшись левым боком к Мартину. Юноша схватился за грудь — там, под охотничьей рубахой, висела маленькая куколка, игрушка его несчастной сестренки.

— Людди, Людди! — зашептал он. — Я отомщу за тебя!

Парень быстро вскинул ружье; его движения были точны, а пальцы не чувствовали дрожи, только холод ствола. Грохнул выстрел, потом еще…

От страха руки Боба разжались.

— Иисус! Иисус! — успел крикнуть он, сорвавшись вниз. — Массер Боб быть убит, quite dead![465]

Березка тотчас со свистом приняла свое естественное положение.

Медведь вздрогнул, будто получил удар или толчок. Распахнув до предела свою ужасающую, усеянную желтыми зубами пасть, он с трудом сделал два шага вперед.

В этот момент отважный парень находился между негром и зверем. Он отбросил свое разряженное ружье и схватился за тяжелый мушкет. Черный холодный ствол старого, но грозного в ближнем бою ружья зловеще глянул на хищника. Раненый зверь и человек стояли в каких-нибудь двух локтях друг от друга. Глаза парня блеснули, в уголках плотно сжатых губ обозначились неумолимые складки, которые словно говорили: либо ты, либо я!

Но вместо того, чтобы спустить курок, Мартин опустил оружие и отскочил назад. Его не по годам проницательный взгляд уловил, что третий выстрел лишний. Медведь стоял неподвижно, словно остолбенев. Клокочущий хрип вырвался из глотки хищника, затем последовал стон, смешанный с ревом. Дрожь пронзила всю тушу зверя, его передние лапы опустились, а с языка ручьем хлынул поток черной густой крови, и через секунду гризли всей массой грохнулся оземь. Последовала мелкая конвульсия — туша дернулась еще несколько раз, да так и застыла рядом с негром.

Внезапно послышались громкие голоса и топот бегущих ног.

— Дьявольщина, медвежья тропа! — донеслось снизу, со стороны воды. — Это мог быть только гигантский гризли! Но они оба не догадывались об этом и вышли прямо навстречу зверю. Быстро за ними!

Это был голос Олд Шеттерхэнда. Опытный вестмен с первого же взгляда на тропу определил, что за животное протоптало ее.

— Да, это гризли, — послышался голос Толстяка Джемми. — Возможно, все они уже погибли! Вперед, в лес!

Тут же и голоса, и шаги сплелись в единый гул.

— Эгей! — встретил прибывших улыбающийся Мартин Бауман. — Не стоит беспокоиться. Все в порядке.

Олд Шеттерхэнд и Виннету были первыми, кто добрался до берлоги. За ними выскочили Токви-тей и Длинный Дэви, следом — Толстяк Джемми и маленький саксонец, а замыкали процессию несколько индейцев. Остальные остались в лагере, при лошадях.

— В самом деле — гризли! — не скрывал своего удивления Олд Шеттерхэнд, оглядывая поверженного зверя. — Да еще какой огромный! И вы живы, Мартин?! Какое счастье!

Он подошел к медведю и осмотрел рану.

— Прямо в сердце! Великолепный трофей! Разумеется, мне не нужно спрашивать, кто уложил его.

Естественно, все хотели услышать про это опасное охотничье приключение, и Мартину пришлось обо всем рассказать. Он сделал это просто и скромно, без прикрас, но все же слушатели по достоинству смогли оценить его хладнокровие и мужество. Теперь на долю юноши выпало всеобщее признание.

— Мой дорогой юный друг, — произнес Олд Шеттерхэнд, — охотно признаю, что даже опытнейший охотник не смог бы проделать это лучше вас. Если вы будете и дальше продолжать в том же духе, из вас когда-нибудь получится тот, кто заставит многих заговорить о себе.

Даже обычно немногословный Виннету одобрительно заметил:

— У моего маленького белого брата решимость старого воина. Он достойный сын знаменитого Грозы Медведей. Вождь апачей дает ему свою руку.

Когда ладонь юноши оказалась в руке Виннету, Мартин ощутил, как крепнет его чувство собственного достоинства. Такая похвала со стороны обоих знаменитостей вызвала внутри у него даже больше воодушевления, чем то, которое возникает, когда человек получает награду непосредственно из рук первого лица в своем государстве.

Маленький саксонец ткнул в ребро Толстяка Джемми и заметил:

— Это ли не славный подвиг? А?

— Еще бы! Я исполнился уважения к этому парню.

— Значит, теперь вы верите, что он и других медведей отправил к праотцам?

— Охотно.

— Да, он очень славный парень. Кто знает, как на его месте поступили бы вы… Почти уверен, что вы спокойно позволили бы медведю сожрать себя.

— Ну, не так уж спокойно. Я таскаю с собой свою старую «пушку» не для того, чтобы воробьев пугать.

— Вот как! Спрашивается только, попали бы вы хоть в одного воробья из своей хлопушки? Медведя, по-моему, на мушку взять легче. Подстрелили ли вы хоть одного?

— И не только одного.

— Послушайте, хватит врать-то! Не утруждайте себя напрасно, все равно вам никто не поверит.

— Хо! Как-то раз я даже проспал рядом с медведем всю ночь напролет и лишь утром заметил, что серый приятель по-соседски остановился на ночлег.

— Это немыслимо! Не заметить медведя, надо же! Разве зверь не храпел?

— Нет, этот экземпляр гризли сопел и хрипел, но только никак не храпел.

— Хм! Вы должны рассказать мне об этом.

— Сегодня вечером, когда сделаем привал. Сейчас нет времени.

Для шошонов медведь был желанной добычей. Его грудинка считалась вкусным лакомством, окорок ценился еще выше, а лапы вообще слыли изысканным блюдом. Лишь сердце и печень медведя индейцы выбрасывают, потому что считают их ядовитыми. Очень популярно у них медвежье сало, из которого они готовят маслянистую жидкость. Эта жидкость незаменима, например, при приготовлении боевой раскраски или охры, которой сиу разрисовывают линии пробора волос. Кроме того, индейцы натирают салом кожу, чтобы защититься от укусов москитов и других вредных насекомых.

На вопросительный жест вождя шошонов Мартин ответил:

— Пусть мои братья возьмут мясо медведя, а шкуру я оставлю себе.

Через две минуты шкура с хищника была содрана, а мясо разрезано на куски. Пока большинство шошонов свежевали тушу своими острыми, как бритвы, ножами для скальпирования и резали мясо длинными, широкими полосами, остальные занимались обработкой шкуры, разумеется, в предварительной пока стадии. Все прилипшие к ней остатки мяса были тщательно удалены, а шкура хорошо очищена, после чего череп медведя томагавком раскололи, чтобы мозгом хищника натереть внутреннюю поверхность шкуры для ее лучшей сохранности.

Со всеми этими работами воины управились за четверть часа и вернулись в лагерь. Шкуру взвалили на вьючную лошадь, которую шошоны предусмотрительно взяли с собой, а мясо засунули в «печи».

Печи? У индейцев с собой были печи? Само собой, только, конечно, эти печи были не из мрамора, фарфора или железа. Просто каждый положил свою долю мяса под седло. За время скачки оно обычно настолько размягчалось и запекалось, что к вечеру представляло собой готовый продукт и поедалось с огромным аппетитом. Конечно, какому-нибудь гурману из Старого Света такое блюдо вряд ли показалось бы очень аппетитным.

На полуденный отдых, прерванный охотничьим приключением, времени больше не оставалось, и вся компания снова тронулась в путь.

Глава восьмая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ФРЭНКА И БОБА

Путь вел дальше в долину, затем, попетляв между скал, вывел всадников наконец в широкую лощину, по которой они двигались раньше. Выяснилось, что благодаря указателю сиу отряд существенно сократил расстояние, а кроме того, теперь не осталось сомнений, что огаллала точно знают дорогу, по которой едут. Время от времени они оставляли другие указатели, подобные первому, особенно, когда изменялось направление их движения. Из чего следовало, что сиу до сих пор придерживались мнения, что Вокаде обязательно последует за ними.

Во второй половине дня отряд всадников достиг окруженной высокими скалами долины, своей формой напоминавшей эллипс, больший диаметр которого растянулся на несколько миль. В самом центре долины, как одинокая кегля, высилась одна-единственная скала. Ее белые гладкие стены посверкивали под солнцем, а на вершине виднелось плоское и широкое каменное изваяние, очень похожее на черепаху.

Ни один геолог не усомнился бы, что раньше здесь было озеро, берегами которому служили вздымающиеся вокруг скалы. А сама вершина торчавшей посреди долины скалы, будучи островом, очевидно, выступала из воды.

Не подлежит сомнению утверждение, что когда-то ландшафты Северной Америки украшали многочисленные пресноводные озера. Со временем вода спала, и некоторые водоемы превратились в долины, послужившие могильниками живущим тогда существам. Натуралисту, особенно палеонтологу, здесь, среди этих окаменелостей, настоящее раздолье — он может сделать совершенно неожиданные открытия.

До сих пор тут находят зубы и челюсти гиппопотама, очень похожего на бегемота, останки древних носорогов и огромного количества гигантских черепах. Есть здесь и скелеты ископаемых свиней, игуанодона и даже саблезубого тигра. В наши дни бытует мнение, что лошадей в Америку завезли, но раскопки доказывают, что еще в третичный период в Северной Америке обитало множество различных пород верблюдов и лошадей. Лошади одной из таких пород имели величину не больше ньюфаундленда. Сейчас же на всем земном шаре осталось лишь около десятка видов этих животных, и в то же время в одной только Северной Америке раскопки принесли доказательства существования тридцати видов ископаемых лошадей. В доисторические времена на берегах североамериканских озер паслись слоны, а в жидком иле лежали свиньи, некоторые виды которых были размером с кошку, другие же — не меньше гиппопотама. Пустынные теперь равнины Вайоминга тогда покрывали высокие пальмы с листьями длиной более четырех метров. В их тени отдыхали живые существа величиной со слонов, одни из которых имели рога по обе стороны носа, другие — сбоку от глаз, а третьи — один-единственный рог, торчавший прямо из носа.

Если индеец случайно наталкивается на доисторические останки, он спокойно и почтительно отворачивается от них. Он не может объяснить их происхождение, а поскольку все загадочное для краснокожего — «великое лекарство», эти останки для него священны, и лишь иногда с помощью легенд и преданий пытается он восстановить картину происшедшего.

Итак, долина, у края которой остановились всадники, некогда была озером. Сиу-огаллала снова оставили здесь знак, указывающий Вокаде, что они пересекли это место. Но Олд Шеттерхэнд, стоявший во главе отряда, на этот раз не принял его во внимание, а повернул коня налево, чтобы дальше держать путь вдоль подножий высоких гор.

— Там ветвь, — обратился к нему Токви-тей, указав на дерево, в ствол которого была воткнута еловая ветка. — Это снова знак огаллала. Почему мой брат не хочет следовать ему?

— Я знаю лучший путь. У меня уже был случай изучить как следует здешние места. Вот эту скалу называют Пейавеполе — Скалой Черепахи. Я уже трижды проезжал мимо нее, правда, с другой стороны.

— Может, у вас с этой скалой связаны какие-то особые воспоминания? — осведомился Толстяк Джемми.

— Нет, но она упоминается в одной из легенд Воронов, индейцев-апсарока[466]. Для них она как гора Арарат. Индейцы тоже знают и говорят о большом наводнении, о Всемирном потопе. Вороны рассказывают, что, когда утонули все люди, остались только двое: мужчина и женщина. Великий Дух спас их, послав им на помощь гигантскую черепаху. Оба вместе со всем их скарбом нашли приют на ее спине и жили там, пока не спала вода. Гора, которая перед нами, выше всех скал, холмов и возвышенностей в округе, поэтому в те времена она была островом. Черепаха заползла на этот небольшой островок, а неразлучная пара перешла с ее спины на сушу. Потом душа животного снова вернулась к Великому Духу, но тело осталось там, наверху; оно окаменело и теперь напоминает нынешним красным людям об их прародителях, спасшихся от потопа. Мне об этом рассказал Шунка-шеча, Большая Собака, воин Воронов, с которым я много лет назад стоял лагерем у этой скалы.

— Так вы в самом деле не хотите идти по пути сиу-огаллала?

— Нет. Я знаю другую дорогу, которая в кратчайшее время приведет нас к цели. Огаллала едут к могиле своих воинов. Поскольку это нам уже известно, не нужно тратить драгоценное время и идти по их следу. К Йеллоустоуну ведут много дорог. Огаллала, видимо, не знают о самой короткой. По направлению, в котором они двигались, можно предположить, что они свернут к Большому Каньону, оттуда поедут через озеро Йеллоустоун и Бридж-Крик, а потом — к Скалам Огненной Дыры.

— Значит, они перейдут на другую сторону Скалистых гор!

— Конечно. Могила, у которой они собираются принести в жертву мастера Баумана и его спутников, лежит отнюдь не у Йеллоустоун-ривер, а у реки Огненной Дыры. Чтобы до нее добраться, сиу-огаллала придется сделать большой крюк радиусом километров в шестьдесят, не меньше, а местность, по которой они поедут, достаточно тяжело проходима, что и задержит их. Путь, который предлагаю я, пойдет отсюда почти по прямой и приведет нас к реке Пеликан, а потом, когда мы переправимся через нее, — вдоль серных холмов к тому месту, где Йеллоустоун-ривер вытекает из одноименного озера. Там мы отыщем Бридж-Крик, вблизи которого наверняка обнаружим следы сиу, и затем поскачем к верхнему бассейну гейзеров, что расположен вблизи реки Огненной Дыры. Хотя и этот путь не из легких, но в дальнейшем он не создаст нам тех трудностей, что выпадут на долю наших врагов. Таким образом, весьма вероятно, что у цели мы будем раньше, нежели они, а для нас это самое главное.

— Если так, то было бы непростительной глупостью скакать за огаллала. Меня позабавит, если мы прибудем раньше. Не могу без смеха представить их вытянувшиеся рожи, когда они узнают об этом. Итак, вперед, сэр! Вы теперь наш проводник!

Этот разговор шел по-английски. Но шошонам Олд Шеттерхэнд разъяснил свои намерения на их родном диалекте; те тотчас согласились с охотником и спокойно направились туда, куда поначалу их вождь ехать не хотел.

Иссохшая давным-давно маленькая речушка некогда вливала свои воды с запада в древний бассейн озера и при этом достаточно глубоко прорезала берег. Ее русло было очень узким, а устье так замаскировано густой растительностью, что заметить его мог только очень зоркий глаз. Именно туда и направил своего коня Олд Шеттерхэнд. Стену густых зарослей было нелегко преодолеть, но зато за ней открывался простор. И белым и индейцам удалось беспрепятственно преодолеть бывшее русло реки, пока оно не вывело их в так называемую undulating-land[467], состоявшую из небольших участков прерии, перемежавшихся с поросшими лесом холмами. Холмы в основном тянулись с запада на восток, что для наших путников оказалось весьма благоприятным обстоятельством — они двигались в том же направлении.

К вечеру отряд добрался до водного потока, принадлежавшего, по всей видимости, бассейну Биг-Хорна. Следуя по нему, они наткнулись на место, словно специально созданное для стоянки. И они спешились, решив, что от добра добра не ищут, хотя было еще совсем светло.

Ручей впадал в маленькое, но неглубокое озеро, берега которого поросли замечательно сочной и густой травой. Сквозь чистую, прозрачную воду озерка просматривалось дно, и там лениво, едва-едва передвигая плавниками, передвигалась форель, что обещало изысканный ужин. Берега озерка, забиравшие круто вверх, с одной стороны были окаймлены густым лесом. По огромному множеству сучков и веток, валявшихся на земле, можно было предположить, что в последнюю зиму здесь пронеслась жестокая снежная буря. Такое скопление ветвей могло служить естественным заграждением и скрывать место ночлега от посторонних глаз, а кроме того, снимало заботы о хворосте для лагерного костра.

— Хватайте форель! — радостно завопил Толстяк Джемми, спрыгивая со своей клячи. — Похоже, сегодня мы зададим пир на весь мир!

Он с великим удовольствием бросился бы в воду немедленно, если бы не Олд Шеттерхэнд.

— Постойте, не горячитесь! — произнес он. — Всему свое время. Пока не надо пугать рыбу. Тут нам пригодятся две решетки из хвороста и сучьев потолще.

Расседлав лошадей, путники заострили сухие ветки и сначала воткнули их в мягкое дно ручья, довольно близко друг к другу. Сначала проделали это в месте истока, чтобы рыба из пруда не могла проскользнуть между ними и удрать вниз по ручью. Точно такую же плотину-решетку соорудили еще в одном месте, чуть выше: примерно в двадцати шагах от первой решетки. Теперь и здесь путь отступления рыбам был отрезан.

Толстяк Джемми принялся быстренько стягивать с себя тяжелые сапоги. Ремень он уже расстегнул и положил рядом.

— Эй, коротышка, — окликнул его Длинный Дэви, — сдается мне, ты хочешь залезть в воду?!

— Естественно! Надо же как-то побаловать себя, любимого.

— Оставь это тем, кто может достать воробьишку с дерева, а то нырнешь и не вынырнешь вдруг.

— Это ко мне не относится — я умею плавать. Да и воды в этом прудике наверняка не больше, чем супа в тарелке.

Джемми подошел к самому краю берега, чтобы удостовериться лишний раз, так ли это.

— Хо! Да тут самая большая глубина — локтя полтора, — небрежно заметил он.

— Это оптический обман. Когда видно дно, всегда кажется, что оно ближе, чем на самом деле.

— Па! Иди сюда и сам погляди! Тут видно каждый камушек, а там… черт возьми, брр…

Бац! Толстяк потерял равновесие и упал в воду. Да еще как! Головой вниз, как назло, на самом глубоком месте. Толстый упрямец на миг исчез в фонтане брызг, но тут же появился снова. Джемми и вправду превосходно плавал, и его не нужно было вытаскивать обратно, но немного потрудиться ему все же пришлось — шуба его, впитав воду, резко потянула его вниз. А широкополая шляпа Толстяка покоилась на поверхности холодного потока, прямо как виктория-регия[468].

— Ты посмотри! — расхохотался Длинный Дэви. — Джентльмены, вы только посмотрите на форель, что плещется там! Эта толстая рыбина накормит нас всех!

Маленький саксонец стоял поблизости. В спорах о науке он обычно бывал принципиален и готов был сразиться с Джемми насмерть, но, несмотря на все это, питал к Толстяку симпатию.

— Бог ты мой! — не на шутку испугался Фрэнк, подскочив к самой воде. — Что же вы наделали, герр Пфефферкорн? Зачем вы прыгнули в этот пруд? Вы не промокли?

— Не сильно, можно сказать, совсем чуть-чуть, — отозвался Джемми, с улыбкой выплевывая попавшую в рот воду.

Он уже выбрался из глубины, теперь вода едва достигала его плеч.

— Так можно схватить прекраснейшим образом простуду! Тем более в этой мокрой шубе! Сейчас же вылезайте на берег! О шляпе я позабочусь, выужу ее веткой, — распорядился Фрэнк.

Он схватил длинный сук и закинул его в воду, как удочку. Но сук оказался все же слишком коротким, и ученому «слуге леса» пришлось сильно податься вперед.

— Осторожнее! — предупредил Джемми, выбираясь из воды. — Лучше я сам достану шляпу, раз уж вымок.

— Да помолчите вы! — пробормотал Фрэнк. — Если вы считаете, что я так же глуп, как и вы, то мне вас искренне жаль. Почтеннейшие люди нашего сорта всегда знают, где нужно быть осторожным. Уж я-то не провалюсь в этот злосчастный прудишко, даже если эта проклятая шляпа снова отправится в дальнее плавание. Надо вытянуться еще чуть-чуть и… Бог мой! Меня, похоже, тоже затягивает в эту лужу! Нет, никогда…

Снова фонтаны брызг вспенили воду — саксонец плашмя упал в пруд. Со стороны все это выглядело настолько забавно, что белые едва не закатились от хохота; индейцы же оставались внешне невозмутимы, хотя внутри наверняка разрывались от желания расхохотаться во все горло.

— Ну, так кто это «не так глуп»? — подал голос Толстяк, стирая с лица слезы смеха.

Но стоявшему в мелкой воде и имевшему жалкий вид Фрэнку сейчас было не до смеха.

— Что тут смешного?! — воскликнул он, насупив брови. — Я стал жертвой собственной любезности и самаритянской любви к ближнему, а в благодарность за свое милосердие выслушиваю лишь смешки. Я это хорошо запомню на будущее! Понятно вам?

— Разве я смеюсь? Я плачу! Или вы не видите? Если даже такой почтеннейший человек, как вы, теряет равновесие, то…

— Помолчите! Дурачить себя не позволю! Пожалуй, такое могло бы случиться, но вот то, что я даже фрака не успел снять, очень меня расстроило. Смотрите, вон там наши головные уборы! Они покачиваются рядышком… Ну, прямо как братья, как Кастор и Филакс, из мифологии и астрономии. Прямо…

— Может быть, Кастор и Поллукс[469], — рискнул поправить его Джемми.

— Что за звон — не знаю, где он! Поллукс! Как и подобает лесничему, я достаточно имел дел с охотничьими собаками, поэтому совершенно точно знаю, как правильно называть: «Поллукс» или «Филакс». Прошу не исправлять меня подобным образом. Такие поправки плохо перевариваются моим желудком. Тем не менее, я постараюсь выудить этих милых «братьев». Хотя, вообще, вашу шляпу следовало бы оставить там, ибо из-за нее я весь до нитки промок.

С этими словами он подцепил обе шляпы и вытащил их на берег.

— Вот так, — произнес он. — Теперь они спасены, но я без всяких претензий на медаль. А сейчас давайте выжмем вашу шубу, а затем и мой фрак. Пусть они заплачут горькими слезами. Эй, смотрите, с них уже накрапывает.

Потерпевшие так увлеклись своим промокшим насквозь платьем, что, к великому их сожалению, не смогли принять участие в уже начавшейся рыбной ловле.

Несколько шошонов спустились к ручью у нижней части пруда, перегородили поток и медленно стали продвигаться вперед, гоня перед собой рыбу к верховьям ручья. По берегу рассыпались остальные краснокожие, улеглись на землю так, что могли черпать воду обеими руками. Загнанной между двумя решетками форели некуда было деться, и лежавшие у воды индейцы просто-напросто вычерпывали беснующуюся рыбу и бросали ее через голову назад, на берег. Всего несколько минут понадобилось индейцам на эту рыбалку, но улов оказался очень богатым.

Тотчас были вырыты плоские ямы, а дно их выложено мелкими камушками. Выпотрошенную рыбу сложили на эти камни, а потом накрыли другим слоем камушков, сверху же разожгли огонь. Когда потом золу удалили, зажатая между камнями форель оказалась тушенной в собственном соку, да такой мягкой и нежной, что при прикосновении к мясу оно само слезало с костей. Блюдо получилось, конечно, замечательное, но не ресторанное — для этого ему не хватало масла и… соли. Индеец почти не употребляет соли, потому и вестмен часто вынужден отказываться от нее.

Да и смысла нет запасаться заранее провиантом на многие месяцы скитаний, потому что даже то малое, что удается унести с собой, очень скоро уничтожается всепроникающей сыростью.

После ужина лошадей согнали вместе и возле них выставили часовых. Шошоны сочли все эти меры излишними, настолько защищенным казался им лагерь. Но Виннету и Олд Шеттерхэнд придерживались иного мнения: никогда и нигде нельзя забывать об осторожности, и для охраны лагеря в четырех направлениях в лесную чащу было послано по одному шошону, которых через несколько часов должны были сменить другие.

Вскоре запылало несколько костров. Белые собрались своим кружком. Длинный Дэви из уважения к своему другу выучился у него немецкому, да так, что если и не мог говорить, то понимал достаточно. Отец Мартина Баумана тоже был родом из Германии, поэтому молодой человек весьма свободно владел немецким. Ну а у Олд Шеттерхэнда, Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка, если вы помните, немецкий был родным языком.

Подобные беседы у огня в девственном лесу либо в прерии имеют свою прелесть. Собравшиеся, как правило, похваляются собственными приключениями, но и не забывают о подвигах знаменитых охотников. И как бы ни были велики трудности и тяготы жизни на Западе, просто невероятно, с какой быстротой от лагеря к лагерю распространяются вести об очередном подвиге, о тех или иных удивительных событиях. Если черноногие где-нибудь в верховьях реки Марайас вырыли топор войны, то команчи у Рио-Гранде всего через пару недель уже говорят об этом, а если среди индейцев валла-валла в штате Вашингтон появляется новый шаман, можно быть уверенным, что живущие гораздо западнее дакота о нем узнают еще быстрее.

Как и следовало ожидать, в центре внимания оказался подвиг Мартина Баумана. И тут маленький саксонец не преминул вспомнить об обещании, которое дал ему Толстяк Джемми.

— Так что же, собственно, произошло в ту ночь, когда вы проспали вместе с медведем? — спросил он. — Как это случилось и где?

— Может, вы думаете, что я валялся с ним на кровати в каком-нибудь гостиничном номере? — усмехнулся Толстяк.

— Вы снова за старое! Я ведь уже объяснил вам, что я не тот человек, который спускает все безнаказанно. Если вы склонны считать меня глупцом за то, что я, вымочив мой единственный фрак, спас вашу шляпу, я тотчас вышлю вам секунданера!

— Секунданта! Вы ведь так хотели сказать?

— Мне это и в голову не приходило! Я изъясняюсь прекраснейшей обходной речью по правильной стратегической системе. А вы, конечно же, можете изрыгать свою тарабарщину сколько вашей душе угодно. Одно плохо — этим вы действуете на нервы человеку, который с нечеловеческим терпением сносит все, что угодно. Впрочем, вашей так называемой медвежьей истории на самом-то деле, наверное, и в помине не было.

— Готов присягнуть!

— Ну, так где же это происходило?

— В одном из истоков Платт-ривер.

— Что? Прямо в реке?

— Да.

— В реке вы провели целую ночь с медведем?

— Конечно!

— Ну, тогда это и вправду чудовищнейшая ложь, какая только может быть! Если бы все происходило на самом деле, то вы вместе с медведем, о котором теперь собираетесь рассказать небылицы, уже на рассвете всплыли бы утопшими и ваши трупы прибило бы к берегу волной.

— Хо! Так вы полагаете, что я спал в воде?

— Разумеется, вы же сами сказали.

— Нет. Вы поняли меня буквально. Могу пояснить, что я остановился на ночлег на маленьком острове.

— Вон даже как! Значит, на островке! С этим я еще могу смириться. Тогда это чуть более вероятно. Впрочем, Платт-ривер почти везде мелководна.

— Но только не весной. Если после теплого дождика на голые скалы сразу ляжет снег, то река, вода в которой достигала лишь колен, всего через час едва не выходит из берегов. Доверяться этому шумному, грязно-желтому потоку крайне опасно. Река становится подобна дикому зверю, внезапно разбуженному и зашедшемуся в ужасном реве.

— Могу себе представить. При этом на ум тотчас приходят поэтические строки:

Весьма опасно клей будить

И тигру на зуб наскочить.

А если в ил засесть неловко,

То не поможет ни гондола и ни лодка!

Пожалуй, тогда с вами и медведем произошел курьез?

— Да, только будить не «клей», а «льва»[470], мой дорогой Фрэнк.

— И вы снова рискуете выступить с таким безосновательным заявлением? Тут вы оказались в величайшем антагонизме с корифеями поэтического искусства и музыкального генерал-баса[471]. Вам не стоит забираться в высшие материи, в которых вы ничего не смыслите! Лучше просто и скромно расскажите обещанную историю.

Остальные засмеялись, в результате чего маленький ученый обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Ага! Вот оно что! А ну-ка высмейте этого парня как следует! Если он увидит, что опозорен, он прекратит наконец разыгрывать Донгки-шотландца.

— Дон Кихота, — снова вставил Джемми.

В этот момент Фрэнк разошелся не на шутку — он был в ярости. Оскорбленный саксонец вскочил и выдал целую тираду:

— Опять! Это уж чересчур. Тот, кто, как и я, пользовался в Морицбурге платной библиотекой по три пфеннига за книгу в неделю, тот, несомненно, читал про Донгки-шотландца[472], и если я снова буду вынужден доказывать свое литературное образование, я просто-напросто встану и отсяду к индейцам. Они-то уж по достоинству оценят человека моего сорта. Если мои труды вразумить Толстяка Джемми так тщетны, я умываю руки и изолью свой талант где-нибудь в другом месте. Вовсе не для благородного лебедя плескаться по соседству с гусями и утками. Его чувство приличия ощетинивается против такой компании! Адью, господа!

Он уже собрался было идти, но, уступив настоятельным просьбам Олд Шеттерхэнда, все же сел на место.

— Ну, хорошо, — пробурчал Фрэнк. — Так и быть, вам я окажу любезность и тайком, анонимно проглочу свой гнев. У вас, как у моего земляка, есть право на мою персону, и я не могу этому препятствовать. А то вы еще подумаете, что мои родители никогда не заботились о моем воспитании. Впрочем, мне и правда весьма любопытна медвежья история, и, если Толстяк поведает ее, я тоже не останусь в долгу и в стиле Фридриха Герштекера[473] сообщу, каким образом мне самому как-то довелось пообщаться с одним мишкой.

— Что? — настала очередь Джемми удивляться. — И вы тоже пережили подобную авантюру?

— А вы удивлены? Скажу, что пережил и испытал столько, что вам и не снилось! А сейчас начинайте, в конце-то концов! Итак, это было в Платт-ривер?

— Нет, в Медисин-Боу, впадающей в Платт. Произошло это в апреле, когда я спустился из Северного парка, где очень неудачно поохотился. В марте я поднялся туда от форта Ларами, а спустился теперь оттуда по другую сторону гор, чтобы у названного источника Платт поохотиться на бобров. Погода стояла не очень холодная, и мелкая река не была затянута льдом. Несмотря на то, что я ходил там уже несколько дней, я не нашел ни единого следа толстохвостых, и моя лошадь вынуждена была даром таскать и меня, и тяжелые капканы, сев при этом на голодную диету. В упомянутый день повеяло теплым ветерком, на что я, старый идиот, сразу же должен был бы обратить внимание. К вечеру прямо посреди русла реки я заметил маленький островок. Собственно, весь он представлял собой скалу, вплотную к которой прилегала длинная, оканчивающаяся мысом песчаная отмель. Оглядев остров, я заметил невысокую, сооруженную из камня и дерна хижину, которую, как пить дать, заложили трапперы, надолго останавливающиеся здесь. Хорошее место для ночлега, подумал я. Итак, я погнал свою лошадь прямо в воду, глубина которой едва составляла пару футов, и при этом высмотрел на песчаной отмели медвежий след, по которому решил последовать следующим утром. Отметил я и то, что с моей стороны на остров попасть было легко. Моя кляча выбралась на сушу, я спешился, освободил животное от капканов и седла, предоставив ему полную свободу в поисках корма. Давно изучив повадки моей кобылы, я знал, что она никуда не денется.

— А хижина? Кто-нибудь был в ней? — перебил рассказчика Фрэнк.

— Да, — Джемми кивнул, подозрительно ухмыльнувшись.

— И кто же?

— Когда я вошел, там сидел — представьте мое удивление — китайский император, и он уплетал тыквенную кашу, заедая ее маринованной селедкой.

Улыбнулись все, но только не Хромой Фрэнк.

— Это снова в мой адрес? — в гневе воскликнул он.

— Нет, — ответил Джемми весьма серьезно.

— Так оставьте вашего императора в Пеклине, где ему и место!

— В Пекине, вы хотели сказать, — быстро поправил Джемми и тут же продолжил, не дав Фрэнку опомниться: — Врать не буду: хижина была пуста; там не было ни людей, ни вещей. Но при более тщательном осмотре я обнаружил в полу и в стенах полно дырок и норок — тут не обошлось без змей. Хоть я и не особо боюсь этих гадов — они не так опасны, как говорят и пишут о них, и сами прячутся от людей, а, кроме того, тогда как раз было время их зимней спячки. Но тот день, впрочем, выдался теплым, и пламя моего костра могло выманить из нор кого-нибудь из этих ползучих. Я вообще-то избегаю таких компаний и решил расположиться на свежем воздухе. Для хорошего костра дров оказалось достаточно — их наносила река, и как только я подсыпал от души хвороста в огонь и закутался в одеяло, сразу же пожелал себе «спокойной ночи!».

— Ага, вот тут-то и началось! — вырвалось у нетерпеливо потиравшего руки Фрэнка.

— Да, вы почти угадали, но все началось с воды. Я заснул не сразу. Ветер усиливался, и дул он как-то подозрительно глухо. Потом он раскидал весь мой костер, и я ничего не мог поделать, чтобы поддержать его. Вскоре огонь погас совсем, а я наконец заснул. Сколько я спал — не знаю, помню только, что услышал какой-то странный шум. Ветер сменился бурей; кругом все свистело и завывало на разные лады, а когда на секунду стихия затихала, раздалось непонятное приглушенное журчание, клокотание и даже кипение, но не в воздухе, а вокруг моего островка. Не на шутку струхнув, я вскочил и поспешил к песчаному берегу. Тот почти полностью исчез под водой, из которой торчал кусок суши едва ли в локоть высотой; на нем-то я и стоял. Тут я понял, что внезапно начался прилив. На небе не было ни облачка, и в свете звезд я увидел зловещие бурлящие потоки, мчавшиеся мимо с невероятной скоростью. Я очутился в клещах стихии!

— Ну прямо как Кампе![474] — воскликнул Фрэнк.

— Кампе? — удивился Толстяк. — Кто это?

— А вы не знаете? Постыдитесь! Кампе — это же известнейшая личность! Он потерпел крушение, был выброшен на остров и остался там совсем один. Потом, правда, появилось несколько туземцев, которых он прозвал Понедельником, Вторником, Средой и Пятницей. Неужели вы не читали этой прекрасной книги?

— Да нет, конечно же, читал, — ответил Джемми под общий хохот. — Теперь я понял, кого вы имели в виду — Робинзона.

— Робинзона? Хм, да, он тоже там был.

— Естественно, он там был, ведь он — главный герой!

— Главный герой? Послушайте-ка! Тут вы опять ошибаетесь. Главный герой был Кампе.

— Ну, не будем спорить. Собственно говоря, Кампе тоже не на вторых ролях в этом романе, поскольку он его написал.

— Да, но если бы он не был на острове, то не смог бы написать о нем ни строчки!

— Ладно, оставим это, но вот о Понедельнике, Вторнике и Среде я ничего не читал.

— Главная причина как раз в вашей эпидемической невнимательности, с которой вы все делаете. Сдается мне, вы просто-напросто перелистнули лучшие страницы этой книги. Как мог Кампе не упомянуть о трех наипервейших днях недели! От такого бравого парня никто бы не ожидал подобного нарушения хронологического порядка течения времени. При подобном троекратном отсутствии рабочих дней недели он не нашел бы ни одного издателя для своей книги! Но продолжайте же! Так как же вы дальше разыгрывали роль Кампе?

— Охотно продолжаю. Поначалу я немного растерялся, но потом понял, что мне нечего опасаться, ибо мой остров возвышался над берегом, а стало быть, не мог оказаться под водой. В любом случае надо было дождаться утра. И я должен был потерпеть до утра. Естественно, мне не давала покоя мысль о лошади. Если ее смыло потоком, то она погибла, а без нее и мне конец. Не мне вам объяснять, что означает для вестмена потеря лошади в таком положении. Мысленно теша себя надеждой на врожденный инстинкт своей кобылы, я медленно побрел к своему ложу. Неожиданно мне показалось, что впереди промелькнула чья-то тень, исчезнувшая в хижине, но я не придал этому особого значения и снова улегся спать.

Напрасно я не обратил внимание на это обстоятельство, потому что в хижине-то был не кто иной, как медведь! И его наводнение застигло врасплох. Ладно, решил я, только бы он лежал себе спокойно в хижине, а иначе, как пить дать, произойдет «битва народов», как под Лейпцигом![475] К счастью, он вел себя тихо. Заснуть я уже, конечно, не смог, просто лежал, и в те паузы, когда ветер задерживал дыхание, весь обращался в слух. Вышел ли зверь из хижины? А вдруг мне все это почудилось? Или это не медведь, а другой зверь? В любом случае надо убираться отсюда как можно быстрее. Я взял ружье в одну, а одеяло — в другую руку и тихо пополз к противоположному концу острова, где потом лег таким образом, чтобы постоянно держать хижину в поле зрения. Оставшееся до рассвета время показалось мне вечностью! Наконец, на востоке заалело, и теперь я смог разглядеть остров, поверхность воды и берег. Вот тут я и сделал для себя двойное открытие. Первое — приятное: моя лошадь мирно паслась на другом берегу, с которого я пришел сюда, а второе — не очень: в хижине лежал действительно медведь, задом — ко входу, головой — внутрь. Пока он меня не заметил. Просто чудо, что я находился на другой стороне острова, когда он вылезал из воды! Если бы он застал меня тогда спящим, я бы не сидел здесь и не рассказывал бы нашему Хромому Фрэнку об этом приключении.

— Да, уж, — отозвался тот, — после объятий медведя вам бы только и осталось, что бродить по прерии в виде призрака. В наказание за то, что гимназия не принесла вам никакой пользы! Как же вы дальше повели себя со зверем?

— Весьма учтиво. Я осмотрел ружье, проверил, заряжено ли оно, и вежливо представился зверю: тихо подошел к хижине и воскликнул «huzza![476]». Но этот малый спал крепко. Похоже, он очень устал — кто знает, сколько времени он спасался от воды и боролся с бурей! Услышав все же наконец мой голос, он лениво развернул свою башку и попытался подняться, но тут же получил две пули. Конечно, так уложить зверя — вовсе не подвиг. И Боб смог бы это сделать.

Негр сидел в кругу вместе со всеми. Он так часто слышал немецкую речь от своих хозяев, что, даже когда не понимал ни единого слова, улавливал все же смысл произнесенных фраз.

— Ох, ох, — запричитал он. — Массер Боб быть очень хороший вестмен! Массер Боб быть храбр. Он не бояться медведь. Если Массер Боб снова увидеть зверь, он тотчас поймать его голыми руками!

— Превосходно! — согласился Джемми. — Итак, первого зверя, которого ты увидишь, поймаешь голыми руками.

— Yes, yes, масса.

— Даже медведя?

— Если первым быть медведь, значит — медведь! Массер Боб свернуть ему шея!

Он распростер свои огромные длинные руки, растопырил пальцы, бешено завращал глазами и оскалился, наглядно показывая, как он бросится на хищника. Все это выглядело комично и вместе с тем по-настоящему страшновато, казалось, будто он готов проглотить любую живность со всеми ее потрохами, и немедленно.

— Может, ему повезет и первым будет опоссум, которого он, пожалуй, ежедневно видит во сне, — заметил Олд Шеттерхэнд. — А теперь скажите, мастер Джемми, каким способом вам удалось перебраться на сушу?

— Наипростейшим, — глаза Толстяка лукаво сверкнули. — Я просто перешел через поток. Как известно, подобные ненастья прекращаются так же внезапно и быстро, как и возникают. В воздухе стало холоднее, и уже к полудню уровень воды снова понизился. Хоть мне и пришлось провести на острове еще одну ночь, к полудню следующего дня вода едва доходила мне до бедер. Я перебрался вброд и перевел лошадь, чтобы потом снова нагрузить ее капканами, да еще и лапами со шкурой медведя. Разумеется, груз этот вынудил меня идти рядом с кобылой, чтобы не уморить ее. Но это продолжалось недолго, невдалеке от места впадения реки Медисин-Боу в Платт, я наткнулся на целую колонию бобров, такую многочисленную, что вынужден был сделать долгую остановку, а в результате добыл немало шкурок, которые припрятал на будущее в одной из земляных ям. После этого я мог спокойно ехать дальше уже без поклажи. Вот таким было мое приключение, и, если оно по нраву нашему мастеру Фрэнку, пусть он теперь расскажет свою историю. Надеюсь, она заканчивается так же счастливо, как и моя.

— Ясно как божий день! — ответил саксонец. — К тому же я одержал верх безо всякой помощи, один! Ни души не было рядом, ни даже собаки, которая бросилась бы на медведя, как тогда, когда наш добрый Мартин потерял свою бедную Людди. — Фрэнк вздохнул, набрал в легкие воздуха и начал свой рассказ: — Тогда я еще не пробыл здесь, в Соединенных Штатах, целую вечность, о чем смело могу сказать теперь; тогда я был достаточно неопытен. Не скажу, конечно, что был необразован, наоборот, я обладал приличной порцией физических и духовных преимуществ, но то, что хорошо изучено, но все же не увидено и, так сказать, не ощупано, — все это не узнано по-настоящему! С этим не станет спорить ни один разумный человек, а потому он признает мою правоту. Какой-нибудь банкир, к примеру, будь он хоть семи пядей во лбу, не сможет выдуть ни одной мелодии на гобое, а любой ученый профессор экспериментальной астрономии не сможет без обучения тотчас стать стрелочником. Это замечание я предпосылаю в мое оправдание и защиту! Моя история происходила вблизи Арканзаса, в Колорадо. Поначалу чем я только не занимался в разных городах и, в конце концов, сколотил маленький капитальчик. С ним я хотел заняться на Западе кое-каким делом, которое здесь величают «торговлей вразнос». А почему бы и нет? На этом можно было немало заработать, а объясняться я умел довольно сносно, потому что к тому времени легко освоил английский. По понятным соображениям для меня это было делом плевым.

— Да-да, — согласился Джемми, — с вашими «превосходными» задатками нет ничего удивительного, если вы вдруг свободно заговорите по-китайски. — Как ни странно, его слова звучали вполне искренно. Или же такова была его ирония.

— А разве нет? С существительными и прилагательными — вовсе никаких хлопот, поскольку они сами по себе приклеиваются к памяти. Считать научиться — тоже раз плюнуть. Что там еще остается? Пара наречий, с которыми также нет проблем, и готово! Мне никогда не понять, почему молодежь так долго мучается с иностранным в школе. Мне кажется, берутся не с того конца. Говорю ли я по-нашему «сыр», или по-французски «frommage», или по-английски «cheese»— какая разница! Для меня сейчас иностранный язык проще пареной репы. Итак, я предпринимал свое путешествие с великолепным запасом товаров и провернул такую удачную торговлю, что, когда потом появился в районе форта Лайон, что на Арканзасе, распродал там все и вся. Даже тележку — и ту продал не без прибыли! Затем я сел на коня с ружьем в руке и сумкой, полной денег, на ремне и решил с удовольствием прокатиться дальше в глубь страны. Уже тогда я испытывал большое желание стать знаменитым вестменом.

— И наконец вы им стали! — заметил Джемми.

— Ну, еще не совсем. Но думаю, если мы теперь ввяжемся в драку с сиу, я не буду стоять за линией фронта, как Ганнибал под Ватерлоо[477], а потом, может статься, прославлю свое имя. Но дальше! Тогда Колорадо только-только был изведан. Там открыли богатые золотоносные участки, и с Востока хлынул поток проспекторов и диггеров. Но истинных поселенцев было очень мало. Поэтому я был несколько удивлен, когда на своем пути встретил настоящую ферму. Она состояла из маленького блокгауза, нескольких ухоженных полей и обширного пастбища. Settlement[478] располагалось на берегу Пургаторио. Это обстоятельство говорило само за себя — поблизости должен был быть лесной массив. И действительно, въехав в лес, я заметил, что в нем росли преимущественно клены. Я очень удивился, когда увидел почти в каждом стволе воткнутые трубочки, из которых в поставленные под ними сосуды капал сок. Было начало года — лучшее время для приготовления кленового сахара. Вблизи блокгауза стояли продолговатые, широкие, но очень плоские чаны, наполненные соком, которому, похоже, суждено было испаряться здесь, на открытом воздухе. Подчеркну это обстоятельство особым образом, поскольку в моем приключении оно сыграло главную роль.

— Конечно же, фермер был не из янки, — заметил Олд Шеттерхэнд, когда Фрэнк остановился, чтобы перевести дух.

— Почему вы так решили?

— Потому что янки скорее кинулся бы к золотоносному участку и уж никак не осел бы тут скваттером.

— Совершенно верно! Хозяин был норвежцем и принял меня очень гостеприимно. Его семья состояла из жены, двух сыновей и дочери. Меня сразу же пригласили остаться на столько, сколько будет угодно моей душе. Я охотно согласился и помогал им по хозяйству, при этом мой унаследованный интеллект пришелся добрым людям как нельзя кстати.

— Наверное, вы помогали им на маслобойне? — шутливо бросил Джемми.

— Естественно! — серьезно и не без гордости ответил саксонец. — Я даже сконструировал новую, в которой не толкут, а вертят, это я видел на Востоке. Точнее, я сделал чертеж мелом на столе, по которому они смогли соорудить ее сами. Благодаря своей любезности и интеллектуальному превосходству я настолько завоевал доверие этих людей, что они позволяли мне оставаться на ферме даже в их отсутствие. Как раз у одного из соседей должен был состояться так называемый house raising frolic[479], и вся семья хотела принять в нем участие, поэтому мое присутствие оказалось кстати, а потому в доме теперь я остался за полновластного хозяина и мог позаботиться о статистической безопасности фермы. Они уехали, а я остался один. Соседом там называли любого, кто жил на расстоянии в полдня пути верхом. Именно на таком расстоянии от нас находилась ферма упомянутого соседа, значит, возвращения моих гостеприимных друзей стоило ждать не раньше, чем через два дня.

— Они вам оказали слишком высокое доверие, — снова воспользовался паузой Джемми.

— Почему? Разве вы думаете, что мне могла прийти в голову мысль удрать с фермы? Разве я похож на нечестного мошенника?

— Об этом и речи нет. Если где-нибудь когда-нибудь люди задумают воздвигнуть статую, символизирующую Честность, то позировать надо только вам, поскольку ваша внешность сразу располагает к доверию, в этом смысле вы неотразимы.

— Иной оценки я и не ожидал!

— Но в любой местности не только в те времена, да еще и сегодня шатается всякий сброд. Что вы один могли бы предпринять, если бы такие люди случайно забрели бы к вам в отсутствие хозяина и применили бы силу?

— Что бы я делал? Не подумайте ничего дурного, но вопрос этот весьма странный и дурацкий. Я вышвырнул бы их всех к дьяволу! Заставил бы считаться с моим правом неприкосновенности жилища.

— Вы полагаете, это так легко? Такие люди никаких прав и принципов не признают, им послать пулю в человека — что плюнуть.

— Я тоже не робкого десятка! Познакомившись со мной поближе, вы поймете, что мне не только одну, а три или четыре фермы можно доверить со спокойной душой. Уж я знал бы, как их защитить! Я разумею во всех видах военной стратегии и превосходно разбираюсь в различных приемах боевой тактики, Я даже изучил мышино-лягушачыо войну и, стало быть, знаю, как начинать сражение и как побеждать! При вступлении в бой надо действовать как Мольтке, в атаке — как Цитен, а в преследовании — как истинная ласка![480] А посему мне не страшен никакой противник, если только он не наносит удара в спину, а я заранее не предупрежден об этом.

— Об этом-то как раз никто и не сообщает!

— К сожалению, это правда — медведь действительно пришел без уведомления, из-за чего и имело место мое приключение, о котором я хочу рассказать. При этом я должен упомянуть, что в стороне от дома рос старый хикори[481]. Весь до последней ветки он был очищен от коры, которая понадобилась норвежцу, как он рассказывал, для изготовления желтой краски. Ствол стал совершенно гладким, и, чтобы взобраться по нему, требовалась большая сноровка.

— Пожалуй, такое никому и в голову не придет, — подал голос Длинный Дэви.

— Да, не придет, но иногда случается такое, что даже благородных кровей аристократ вынужден проделывать подобное. Всего через несколько минут этот закон природы будет подтвержден. Итак, чтобы не упустить самого главного: я находился на ферме совершенно один и раздумывал о том, , чем бы мне скрасить долгие часы одиночества. Естественна, я нашел себе достойное занятие. Внутри блокгауза требовал починки земляной пол, а между древесными стволами, которыми были выложены стены, раскрошилась шпаклевка. Все это надо было заделать. Норвежец для этой цели уже давно за углом дома вырыл глиняную яму. Она была около четырех локтей длиной и около трех шириной. Какова она в глубину, я не видел, поскольку яма до краев была заполнена глиной. Оттуда торчало несколько жердочек, которыми, вероятно, мешали и толкли содержимое ямы. Какая радость охватит хозяина, когда по возвращении домой, если не пол, то хотя бы стены, он увидит обновленными! Вот что подумал я и решил немедленно взяться за работу.

— Разве вы раньше что-нибудь соображали в этом деле? — снова раздался вопрос Толстяка.

— Прошу вас, не вставайте вы мне поперек дороги с вашими неуклюжими вопросами! Не надо никакого особого искусства, чтобы замазать глиной дыру или зазор. В науке есть гораздо более тяжело осваиваемые области. Итак, я начал мешать палочкой глину. Масса показалась мне слишком густой, поэтому я долил в яму воды, но, как оказалось, слишком много, и теперь раствор стал очень жидким. Я подумал, что после усердного замеса масса снова примет вид объемной компрессии и больше часа бился над ней изо всех сил. В результате глина достигла той консеквентности, которой можно было бы ублажить администрацию и удовлетворить требования строительного надзора, но я, прежде чем начать свои работы по реставрации, должен был еще вырезать из дерева некое подобие кельмы. Поэтому я снова вернулся домой, там, я помнил, в очаге лежало сухое дерево. Воодушевленный собственным намерением, я свернул за угол и… застыл как вкопанный. Перед кем, вы думаете?

— Перед медведем, конечно, — откликнулся Джемми.

— Да, перед медведем, который оставил свою берлогу, находившуюся, по всей видимости, наверху, где-то в горах Ратон, чтобы так же, как и я, взглянуть на мир и людей. Но мне было не до радушного приема посетителя. Парень подозрительно покосился на меня и проводил взглядом мой прыжок, который я вряд ли когда-нибудь смогу еще повторить и с помощью которого я отлетел далеко в сторону. Через секунду он набросился на меня. Это обстоятельство придало всем моим членам необычайную гибкость, а бегство показалось мне истинным удовольствием. Я гнал сам себя, как охотники гонят индийского королевского тигра, прямо к хикори. Вцепившись в его ствол, я в один миг оказался наверху. Теперь мне даже не верится, что в подобной ситуации человек может проделать такое.

— Вы были хорошим скалолазом? — больше утверждал, чем спрашивал Олд Шеттерхэнд.

— Да какое там! Стоит, пожалуй, принять во внимание, что мне, как слуге леса, пришлось обучиться лазанию, но все мое кровяное давление восставало против такого искусства. Если мне нужно подняться, к примеру, на стремянку, то у меня между ушей тотчас все кружится и вертится, и я никак не могу себя заставить сделать это. Все же, если позади тебя медведь, то не стоит долго спрашивать, вяжется ли лазание со здоровьем, или нет, а надо быстрее карабкаться наверх, со всей страстью, прямо как я тогда! К несчастью, как уже упоминалось, ствол дерева был слишком гладкий, и я не залез на самый верх.

— Увы! Это могло закончиться плачевно, ведь вы были без оружия. А что делал медведь?

— Нечто такое, что со спокойной совестью мог бы и не делать — он стал взбираться следом.

— А! Так, к вашему счастью, это был не гризли!

— Меня это не интересовало, ибо тогда для меня он был Медведем! Медведем! Я крепко вцепился в дерево и глянул вниз. И верно, этот бездельник поднялся во весь свой рост у ствола, обхватил его и медленно, но уверенно стал взбираться наверх. Процесс, похоже, доставлял ему огромное удовольствие, он удовлетворенно бурчал что-то себе под нос, напоминая то ли мурлыкающую кошку, правда, несколько подохрипшую, то ли трезвучие, построенное от ноты ми виолон-баса, когда оно выщипывается пальцами пиццикато[482]. У меня трещала от напряжения голова, гудело все тело. Медведь подбирался все ближе. Я не мог дольше оставаться на том же месте; мне нужно было лезть выше. Но едва я освободил одну руку, чтобы схватиться за ветку повыше, как тут же потерял опору. Хотя я смог быстро ухватиться за другую, все же земля-матушка не позволила своей жертве упорхнуть от силы тяготения. Я смог издать лишь короткий, полный страха вздох, а потом поехал вниз вдоль ствола с резвостью двадцатицентнерового стального молота, и с такой силой налетел на медведя, что он тоже сорвался вниз. Он грохнулся оземь, а я, подброшенный его тушей чуть вверх, опустился опять же на него.

Фрэнк рассказывал все это так живо, с выразительными жестами, что его слушатели боялись упустить даже мельчайшую деталь, ну и, кроме того, все это было смешно. Все хохотали в наиболее напряженных местах его рассказа.

— Ну, ну, смейтесь! — пробурчал Фрэнк. — А мне тогда было совсем не до улыбок. У меня возникло чувство, будто все части моего тела совершенно перестали мне повиноваться. На душе у меня стало пусто и глухо, так что в течение нескольких секунд я и не помышлял о том, чтобы встать.

— А медведь? — спросил Джемми.

— Не знаю, разобрался он в тот момент в своих мыслях или нет — я, к сожалению, не имел ни времени, ни должного благоговения сидеть с ним и собеседовать с глазу на глаз, как Ментор с Телемаком[483]. Возможно, у него на душе, как и у меня, было мерзопакостно, ибо он лежал так же тихо подо мной, как я безмолвно восседал на нем. Потом он вдруг собрался с силами, и это привело меня к осознанию моих персональных обязанностей. Я вскочил и помчался прочь; он за мной, то ли от страха, как я, то ли от жажды продолжить так внезапно завязанное со мной знакомство — этого я не знаю. Собственно, я-то стремился к дверям дома. Но на это оставалось очень мало времени, а медведь был слишком близко. Страх наделил меня быстротой ласточки! Ужас, казалось, удвоил или даже учетверил длину моих ног! Я несся вперед, как ружейная пуля, затем шмыгнул за угол дома и… угодил прямо в глиняную яму, по самые локти. Я забыл обо всем на свете, все смешалось: предо мной небо и земля, Европа и Америка, все мои знания и эта проклятая глина. Одним словом, я воткнулся в грязь, как скребок в тесто. А тут, рядом со мной, раздался такой, как выразится американец, мощный «slap»[484], от которого я испытал толчок, словно от амортизатора железнодорожного вагона, а глина будто взорвалась у меня над головой. Лицо полностью покрылось грязью; только правый глаз еще что-то видел. Я развернулся и покосился на медведя, который вследствие своего легкомысленного темперамента забыл проинспектировать почву, как это положено, и, стало быть, прыгнул следом за мной. Была видна только его голова, но выглядела она ужасно. Если оба мои профиля были залеплены глиной, так же как и у него, то, конечно же, ни один из нас не мог претендовать на глубокое почтение со стороны другого. Три секунды мы любезно оглядывали друг друга; потом он отвернулся влево, а я — вправо, и каждый из нас с похвальным намерением достичь более приятных мест рванулся прочь. Естественно, у него со способностями выбраться из ямы дело обстояло получше, чем у меня. Я даже стал опасаться, что он, выскочив из глины, останется на месте, чтобы устроить мне осаду, но едва он достиг твердого грунта, как с бешеной скоростью помчался туда, откуда пришел, и исчез за углом, не удостоив меня даже взглядом. Farewell, big muddy beast![485]

Хромой Фрэнк распалился не на шутку, жесты его становились все резче и нелепее. У многих уже от хохота сводило скулы, из глаз текли слезы. Теперь уже не один Фрэнк, а вся компания выглядела очень комично, если бы кто-нибудь мог взглянуть на нее со стороны.

— Да, веселенькое вышло приключение, — первым заговорил наконец серьезно Олд Шеттерхэнд, — а самое лучшее в нем — счастливый конец для вас, да и для медведя тоже!

— Уж конечно! — воскликнул Фрэнк. — Я же не какой-то пропащий! Когда медведь исчез за утлом, я услышал шум, как если бы опрокинулась какая-нибудь мебель. Но я махнул на это рукой, ибо был занят тем, что вытягивал себя из ямы. Эта работа стоила мне значительных усилий: глина оказалась очень вязкой, и я освободился от нее только благодаря тому, что позволил ей сожрать свой сапог. Выбравшись из ямы, я прежде всего должен был очистить лицо. А потому побрел за дом, где протекал ручеек, воде которого я любезно доверил все, что было совершенно излишним для моей внешней индивидуальности и могло быть немедленно удалено. Потом я, естественно, поспешил по следу зверя, чтобы увидеть, в каком направлении он сбежал. То, что он исчез, я считал делом само собой разумеющимся. Но бездельник не сбежал. Он сидел там под хикори и… усердно облизывался.

— Слизывал глину? Па! — с сомнением покачал головой Джемми. — Насколько я знаю повадки этого зверя, он сейчас же должен был залезть в воду.

— И не думал, потому что был разумнее вас, мастер Джемми. Медведь, как известно, обожает сладости. А разве кленовый сахар не так сладок, как любой другой?

— Я вас не понимаю. Рассказывайте дальше!

— Ну, я же упоминал о деревянных чанах, в которых густел кленовый сок. Медведь от авантюры был далеко не в восторге и теперь только и думал унести ноги как можно скорее. На пути у него оказался один из чанов, а у бедняги не было времени даже для того, чтобы обежать его; наоборот, он хотел его перепрыгнуть, но медведь-то все-таки не тигр! Он не перепрыгнул, а влетел прямо в чан и сбил его с подставки, на которой тот стоял. Поскольку сок уже достаточно загустел и издавал терпкий сахарный аромат, легкомысленный зверь напрочь забыл не только о своем крушении и о яме, но и обо мне. Вместо того, чтобы послушаться моего пожелания доброго пути и соблюсти содержащееся в нем предостережение, медведь беззаботно развалился под деревом, с огромным удовольствием слизывая сладость с глины. Он так глубоко погрузился в это приятное занятие, что даже не заметил, как я вдоль стены пробрался к двери и потом прошмыгнул в дом. Теперь, будучи в безопасности, я сдернул с гвоздя флинт. Разумеется, он был заряжен. Медведь сидел на задних лапах, и я мог целиться в него сколько душе угодно, я не промахнулся. Пуля попала зверю прямо в то месте, в котором, по мнению поэтов, скрыты все нежнейшие чувства, то есть — в сердце. Медведь вздрогнул, потом снова воспрянул, взмахнул бестолково передними лапами, после чего замертво повалился на землю. И… вследствие собственного легкомыслия и сладострастия, он прекратил, так сказать, свое бренное существование. Судьба все решает быстро, и любая глупость в конце концов карается, а кому в утренней заре пришли видения ранней смерти, тому во второй половине дня суждено скончаться от кленово-сахарной болезни. Это уж как пить дать, скажу я вам.

— Очень тонкое замечание, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Это делает вам честь. Вообще вы прекрасный рассказчик. Я еще ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь, как вам, удавалось передать историю из жизни столь увлекательно и остроумно.

— Да что тут такого особенного? Подумайте о морицбургском учителе, который передал мне все свои исключительные знания, подумайте и о платной библиотеке, и о выходящих отдельными выпусками изданиях, верным подписчиком которых я являлся! Кроме того, я был вторым тенором в нашем певческом обществе, а также звеньевым в пожарной и спасательной командах! И позже я навострял уши всегда и везде, где можно было хоть чему-нибудь научиться. Всегда человеческая душа должна стремиться вверх, ибо только там, среди звезд, исчезают все эти временные земные беды. К сожалению, даже такая идеальная натура, как я, вынуждена иметь дело с совершенно ординарными вещами. Это борьба за существование, а потому я исполняю свой долг и не боюсь даже огромного медведя.

— Ну, ваш, пожалуй, был не так уж и велик. Гризли не умеет лазить по деревьям. Вспомните, какого он был цвета?

— По-моему, его шкура была черной.

— А хвост?

— Желтым.

— Ага, тогда это был не кто иной, как барибал[486], которого вам не стоило опасаться.

— Ого, но он вел себя так, как будто был не прочь полакомиться человечиной!

— Вам это показалось. Барибал с большей охотой уплетает фрукты, нежели мясо. Я даже без оружия возьмусь помериться с ним силами. Несколько крепких ударов кулаком, и он умчится прочь.

— Да, но это вы! Как говорит ваше прозвище, кулаком вы уложите на землю любого. Но я — создание более хрупкое и не стал бы проделывать это без оружия. Впрочем, потом я освободил тушу от шкуры и выстирал ее вместе со своим костюмом, который от глины стал поистине жаростойким. Ремонт стен пришлось отложить — я больше не желал иметь ничего общего с содержимым той проклятой ямы. Но когда норвежец вместе со своей семьей вернулся, медвежий окорок был уже вырезан, и я получил крайне лестную похвалу, поскольку мне хватило ума не предавать гласности все без исключения обстоятельства этой досадной авантюры… Стойте! Тихо! Кто-то шебуршит у меня за спиной?

И саксонец вскочил с места. За его спиной в беспорядке сгрудились скальные обломки. На эту груду он и стал взбираться. Тем самым Фрэнк вспугнул какого-то зверька, затаившегося среди камней. Животное вылезло наружу, молниеносно прошмыгнуло по поляне и исчезло в дупле дерева, стоявшего неподалеку. Движения зверька были такими быстрыми, что определить, какого он рода-племени, было попросту невозможно.

Никто и не стал бы заострять на этом внимание, если бы не негр Боб, которого это маленькое происшествие как будто пронзило током. Он вскочил, подбежал к стволу дерева и закричал:

— Зверь, зверь здесь бежать и прятаться в нора! Массер Боб говорить раньше, что он голыми руками поймать первый зверь, который он видеть. Массер Боб сейчас вытащить зверь из дерева!

— Осторожнее! — предостерег Олд Шеттерхэнд. — Ты же не знаешь, кто это!

— О, он быть так мал!

Негр двумя пальцами отмерил предполагаемую длину животного.

— Мелкая тварь иногда опаснее крупного хищника.

— Опоссум не быть опасен.

— Ты видел, что это был он?

— Да, да. Массер Боб только что видеть опоссум, настоящий опоссум. Он быть жирный, очень жирный, и его жареная тушка прямо деликатес! О, изысканное блюдо!

Боб прищелкнул языком и облизал губы, будто жаркое было уже готово.

— По-моему, ты ошибаешься. Опоссум вряд ли так проворен, как этот юркий зверек.

— Опоссум тоже быстро бегать, очень быстро. Почему масса Шеттерхэнд не позволять массер Боб отведать вкусное жаркое?

— Ну, если ты так убежден, что не ошибся, то поступай, как знаешь. Только к нам больше не приставай.

— Весьма охотно! Массер Боб не дать опоссум никому. Он есть жаркое один, совсем один. А теперь смотреть! Он вытянуть опоссум из дыры!

Он натянул на кисть правый рукав своего пиджака.

— Нет, нет, — покачал головой Олд Шеттерхэнд. — Тебе нужно схватить зверя левой рукой, а правой держать нож. Как только поймаешь добычу, тяни ее наружу и быстро придави коленом. Зверь не сможет двигаться и защищаться, и ты спокойно перережешь ему горло.

— Прекрасно! Это быть просто прекрасно! Массер Боб сделать так, ибо массер Боб быть большой вестмен и знаменитый охотник.

Взяв нож в правую руку, он натянул рукав на кисть левой и сунул ее в дыру, но осторожно и нерешительно, ибо ощупывал внутреннее пространство. Вдруг он издал громкий крик и тотчас выронил нож. Скорчив жуткую гримасу, замахал в воздухе свободной правой рукой.

— Хо! Хо! — завопил он. — Больно, ох, как больно!

— Что такое? Ты схватил зверя?

— Нет! Это зверь схватить массер Боб!

— О, Боже! Он укусил тебя за руку?

— Очень, очень больно вцепиться!

— Так тащи его, тащи!

— Нет, очень больно!

— Но ты же не можешь оставить руку внутри. Если этот зверь вцепился в тебя зубами, он не разожмет их и не отстанет от тебя. А потому тяни! Когда вытащишь, быстро хватай его другой рукой и держи крепко, пока я его не прикончу.

Олд Шеттерхэнд вытащил из-за пояса длинный нож и подскочил к Бобу и дереву. Черный медленно вытащил руку, сопровождая свои действия жалобным вытьем. Зверь в самом деле впился в руку и не отпускал ее, а потому был поднят Бобом до самого отверстия. Теперь негр резко ускорил свои движения, и животное, трепыхаясь, повисло на руке чернокожего. Последний быстро перехватил его правой рукой за холку в ожидании, что Олд Шеттерхэнд тотчас пустит в ход нож. Но вместо этого охотник резко отпрянул и воскликнул:

— Скунс, скунс! Эй, люди, прочь, прочь отсюда!

Скунсом величают американскую вонючку. Это млекопитающее из семейства куньих длиной сантиметров в сорок имеет примерно такой же по длине раздвоенный волосатый хвост и острую головку с распухшим носиком. На его черной шкуре видны две белоснежные непрерывные продольные полосы. Питается он яйцами, мелкими зверьками, но представляет опасность и для зайцев; охотится только по ночам, а остальное время проводит в земляных норах и пустых древесных стволах.

Этот зверек с полным правом носит латинское название mephitis (вонючий). Под хвостом у него есть железа, из которой он для защиты от нападения выплескивает очень дурно и остро пахнущую, желтую маслянистую жидкость. Вонь от нее исходит поистине ужасная, она на многие месяцы крепко впитывается в окрапленную железой одежду. Поскольку скунс может попасть во врага своим ужасным соком с достаточного расстояния, то все, кто знает зверька, предпочитают держаться от него подальше. Стоит кому-то получить лишь крошечную долю этой жидкости, и можно на несколько недель лишиться человеческого общения: люди будут избегать меченного скунсом.

Итак, вместо опоссума Боб поймал вонючку. Увидев это, все остальные вскочили и поспешили подальше от незадачливого любителя изысканных блюд.

— Выбрось его! Немедленно, слышишь! — заорал Толстяк Джемми негру.

— Массер Боб никак не выбросить, — закричал черный. — Зверь въедаться в его рука и — ой, ай! Faugh, о shamefulness[487], тьфу, черт! Он обрызгать массер Боб. О смерть, о ад, о дьявол! Как смердить массер Боб! Никто не выдержать! Массер Боб задыхаться. Прочь, прочь! Убирать эта зараза!

Он попытался стряхнуть вонючку с руки, но скунс намертво впился в нее зубами, и все труды несчастного были напрасны.

— Подожди! Массер Боб сейчас тебе задать! Ты — swine fell[488], ты — stinking racker![489]

Боб размахнулся и крепко хватил зверька по голове правым кулаком. Удар оглушил скунса, но его зубы еще глубже врезались в руку негра. Тот зашелся от боли, подхватил с земли свой нож и одним махом перерезал зверьку горло.

— Вот так! — крикнул он. — Теперь массер Боб победить! О, массер Боб не бояться никакой медведь и никакой smelling beast![490] Пусть все массеры приходить и смотреть, как массер Боб убивать хищный зверь!

Но никто не рискнул подойти ближе, ибо негр источал такой «аромат», что остальные, хотя и находились на приличном удалении, зажали носы.

— Почему не приходить? — вращал белками глаз негр. — Почему не праздновать победа с массер Боб?

— Да ты, приятель, никак с ума сошел? — отозвался Толстяк Джемми. — Кто теперь рискнет подойти к тебе? Да ты благоухаешь хуже любой заразы!

— Да, массер Боб дурно пахнуть. Массер Боб сам это видеть! О, о, кто мочь выдержать этот чад!

Лицо негра исказилось в ужасной гримасе.

— Выбрось эту падаль! — крикнул ему Олд Шеттерхэнд. Боб попытался выполнить этот совет, но не смог.

— Его зубы слишком глубоко в рука массера Боба! Массер Боб никак не открывать пасть вонючки!

Чернокожий мотал и дергал рукой во все стороны, но все напрасно.

— Гром и молния! — кричал он в гневе. — Не вечно же скунс быть на руке массер Боб! Разве не быть тут ни один хороший, добросердечный человек, кто помочь бедный массер Боб?

Его стенания разжалобили саксонца. Отзывчивое сердце Хромого Фрэнка дрогнуло, и он решился-таки избавить негра от мертвого скунса. Фрэнк стал приближаться к Бобу, но, разумеется, очень медленно, приговаривая:

— Послушай, любезный Боб, я хочу попробовать помочь тебе. Хотя на нюх ты ароматен, моя человечность все же сумеет преодолеть и это. Но только при условии, что ты не коснешься меня!

— Массер Боб не подходить к масса Фрэнк! — заверил негр.

— Ну хорошо! Но и твоя одежда не должна касаться моей, иначе мы провоняем на пару, а почетное право носит этот запах я все же хочу оставить за тобой.

— Масса Фрэнк только подходить! Масса Боб быть очень осторожен!

В самом деле: то, что маленький саксонец приближался сейчас к черному, было сродни геройству. Даже такие отважные люди, как Виннету, Олд Шеттерхэнд, Джемми и Дэви, не рискнули бы проделать подобное. Задень Фрэнк хоть чем-нибудь то место на одежде Боба, куда попала жидкость, его сразу же постигла бы также участь отверженного, если бы он не предпочел навсегда распрощаться со своим платьем.

Чем ближе он подходил, тем сильнее и отвратительнее становилось зловоние, ударявшее прямо в нос. Но саксонец держался стойко.

— Ну, протяни-ка мне руку! — приказал он Бобу. — Подобраться к тебе совсем близко я все же не рискну.

Негр подчинился требованию, и саксонец осторожно взял одной рукой верхнюю, а другой — нижнюю челюсть зверя, чтобы попытаться разжать его зубы. Это удалось ему, но ценой поистине нечеловеческих усилий. Нет сомнения, что Фрэнк разорвал пасть скунсу, иначе бы просто ничего не получилось. Сделав это, он быстренько поспешил ретироваться — от нервного напряжения и смрада у него кружилась голова.

Негр был безумно рад своему освобождению. Хотя его рука кровоточила, он не обращал на это внимания, а кричал:

— Итак, теперь массер Боб показать, какой мужественный он быть. Верить ли теперь все белые и красные массеры, что Боб не бояться?

С этими словами он двинулся к своим спутникам. В тот же миг Олд Шеттерхэнд поднял ружье и направил его Бобу в грудь, приказав:

— Остановись, иначе я стреляю!

— О небо! Почему хотеть застрелить бедный, добрый массер Боб?

— Потому что ты заразишь нас, если прикоснешься. Быстро беги вниз по потоку как можно дальше и швырни всю свою одежду в ручей.

— Сбросить одежда? Массер Боб будет отдавать его красивый пиджак и прекрасные штаны с жилет?

— Все, все! Потом вернешься к нам и сядешь тут, в пруду, чтобы вода была тебе по горло. Давай, быстрее! Чем дольше ты будешь медлить, тем дольше это зловоние будет сидеть на тебе.

— Что за несчастье! Мой прекрасный костюм! Массер Боб постирать его, и тогда он больше не пахнуть!

— Нет, массер Боб подчинится мне, иначе я сейчас же застрелю его, — произнес с улыбкой Олд Шеттерхэнд. — Ну, раз, два, тр.. !

Он шагнул к негру с поднятым ружьем.

— Нет, нет! — взмолился тот. — Не стрелять! Массер Боб убегать, быстро, очень быстро!

Негр молниеносно исчез в ночной тьме. Конечно же, Олд Шеттерхэнд говорил все это не всерьез, но лучшего средства заставить Боба повиноваться сейчас не было. Тот вернулся довольно быстро и теперь должен был хорошенько отмыться в воде. В качестве мыла он получил мешанину из медвежьего жира и древесной золы из костра.

— Как жаль прекрасный жир медведя! — причитал чернокожий. — Массер Боб смочь натереть волосы этот жир и сделать себе много красивые кудряшки. Массер Боб быть славный ringletman[491], ибо он смочь заплетать длинные косички, очень длинные.

— Не забудь помыться! — засмеялся Джемми. — Думай сейчас не о своей красоте, а о наших носах!

Черный, несмотря на то, что сбросил с себя костюм и сидел в воде, продолжал распространять тяжелое зловоние.

— Сколько же торчать здесь массер Боб и мыться? — спросил он.

— Пока мы останемся тут, а стало быть, до утра.

— Столько массер Боб не выдержать!

— Ты должен выдержать. Другой вопрос — вынесет ли это оставшаяся форель?! — Толстяк переглянулся со своими спутниками. — Не знаю, есть ли у рыб органы обоняния; если — да, то твоему визиту они не очень-то обрадуются.

— А когда массер Боб иметь право забрать свой костюм, чтобы его тоже стирать?

— Никогда. Он останется там, где ты его бросил, поскольку стал непригодным.

— Что же теперь носить бедный массер Боб?

— Дело, конечно, скверное. Твоим вещичкам нет замены. Тебе, пожалуй, придется облачиться в шкуру гризли, которую сегодня добыл Мартин. Но не горюй уж очень-то. Может, в Скалистых горах мы отыщем склад какого-нибудь первобытного портного, и ты сможешь обзавестись чулками и юбкой. А до тех пор тебе придется быть в арьергарде нашего отряда, потому что, по меньшей мере, ближайшие восемь дней тебе нельзя будет и близко к нам подходить. Так что, чем сильнее ты будешь тереть себя, тем скорее улетучится этот мерзкий запах.

И Боб тер себя, не жалея сил. Лишь голова бедолаги маячила над водой, а его неописуемые гримасы продолжали вызывать улыбки у тех, кто бросал на него взгляд.

Глава девятая. ХРАБРЕЦ, ИЩУЩИЙ ЛЕКАРСТВО

Все остальные снова собрались у лагерного костра. Естественно, разговоры крутились вокруг трагикомичного происшествия с Бобом. Когда эта тема была исчерпана, Длинному Дэви напомнили, что наступила его очередь рассказать какую-нибудь историю из собственной жизни. И он поведал о встрече с одним старым траппером, слывшим виртуозом стрельбы. Закончив описывать его удивительные трюки, янки заметил:

— Но это еще что! Есть стрелки и получше. Я знаю двоих парней, которых до сих пор не задела ни одна вражеская пуля! И оба они сейчас здесь, среди нас. Я имею в виду Виннету и Олд Шеттерхэнда. Сэр, будьте так добры, расскажите нам что-нибудь о себе. Вы же столько пережили, что вам стоит тряхнуть рукавом, чтобы приключения сотнями высыпались из него!

Последние слова были обращены к Олд Шеттерхэнду. Но тот не ответил Длинному Дэви. Он лишь глубоко вдохнул воздух, словно старался уловить какой-то едва ощутимый запах.

— Да, этот парень благоухает будь здоров! — заметил Джемми, думая, что Олд Шеттерхэнда беспокоит запах, исходящий негра.

— Нет-нет, негр здесь ни при чем, — заметил Олд Шеттерхэнд, взглянув на своего жеребца, который секундой раньше прекратил жевать траву и тоже поставил нос по ветру.

— Похоже, вы почувствовали что-то еще? — осведомился озабоченный Дэви.

— Пока не знаю, но думаю, что досказать мою историю до конца мне не удастся.

— Почему?

Вместо ответа Олд Шеттерхэнд вполголоса обратился к Виннету:

— Теши-ини![492]

Остальные не понимали языка апачей. Виннету кивнул и положил руку на свое знаменитое Серебряное ружье.

Конь Олд Шеттерхэнда, фыркая, повернул голову к огню. Его глаза блеснули.

— Иш-хош-ни! — приказал ему охотник, и тот сейчас же улегся в траву, не выказывая ни малейшего беспокойства.

Олд Шеттерхэнд тем временем потихоньку, осторожно подтягивал к себе свой штуцер, Джемми, заметив это, решил уточнить:

— Что там такое, сэр? Ваш конь, кажется, что-то учуял?

— Наверное, ты был все-таки прав, и его беспокоит «аромат» Боба, — попытался успокоить Толстяка охотник.

— Но вы оба взялись за оружие!

— Я просто хочу поговорить с вами о «выстреле с бедра». Пожалуй, вы уже слышали о нем?

— Естественно!

Хотя сейчас все разговаривали по-английски, Фрэнк не преминул вставить на своем саксонском диалекте:

— Послушайте, мастер Шеттерхэнд, тут вы, похоже, кое-что напутали!

— Почему это?

— Ведь это называется не «выстрел с бедра», а просто-напросто — «прострел». Кто им страдает, тот ходит сгорбленный и парализованный, поскольку у него стреляет в пояснице и в бедрах, но никак не «с бедер»! Ваше выражение «выстрел с бедра» орфографическо-медицински неверно.

Пока Фрэнк разглагольствовал, Шеттерхэнд и виду не подал, что он, как и Виннету, обшаривает взглядом опушку леса и непроходимые заросли кустов на другой стороне ручья. Он так плотно надвинул на лоб свою шляпу, что глубокая тень покрыла его лицо, никто даже предположить не мог, куда и на какой предмет он смотрел. Охотник ответил самым что ни на есть непринужденным тоном:

— Мой дорогой Фрэнк, я очень хорошо знаю, что такое прострел. Но я имел в виду совсем другое.

— Ах вот как! Ну и что же?

— Выстрел с бедра, как я уже сказал. Я имею в виду выстрел, при котором из ружья целятся не как обычно, а именно с бедра.

— Разве так можно целиться?

— Можно. Конечно, не так-то просто освоить этот способ, и есть много хороших вестменов, которые никогда не промажут в иной ситуации, но стрелять с бедра даже не возьмутся.

— Да что это за пижонство — стрелять с бедра? Не лучше ли целиться обычным способом? И вероятность попадания выше.

— Не всегда! Бывают моменты, когда без вышеупомянутого умения можно распрощаться с жизнью, если не умеешь стрелять с бедра.

— Мне этого не понять.

— Тогда я поясню.

Олд Шеттерхэнд снова внимательно оглядел все вокруг, после чего продолжил:

— Выстрелом с бедра пользуются, только когда сидят либо лежат на земле, чтобы противник не догадался, что ты вообще намереваешься стрелять. Предположим, поблизости находятся враждебные нам индейцы, которые собираются на нас напасть. Они высылают разведчиков, а те подкрадываются, чтобы разузнать, каковы наши силы, подходит ли место нашего лагеря для осуществления их замыслов и соблюдаем ли мы необходимую осторожность. Эти разведчики тихонько приблизятся к нам ползком…

— Но наши часовые все же должны заметить и обнаружить их! — возразил Фрэнк.

— Все это не так просто, как вы думаете. Ведь я, например, подкрался же к палатке Токви-тея, хотя он и выставил посты, да и место там было открытое. А здесь кругом деревья, что для разведчика сильно упрощает его задачу, к тому же наши часовые, как вы уже слышали, уверены, что здесь нет и быть не может никаких врагов. А значит, их бдительность не так высока, как нам хотелось бы думать. Идемте дальше! Пусть разведчики обвели часовых вокруг пальца и обошли посты, а потом залегли на лесной опушке где-нибудь за буреломом или даже в нем. Они наблюдают за нами. Если им удастся вернуться к своим, мы, вероятнее всего, погибли. Они нас вскоре атакуют, о чем мы даже не будем подозревать, а стало быть, и уничтожат. Лучшее противоядие — вывести разведчиков из строя, как сказал бы армейский капитан…

— Значит, пристрелить их?

— Да. В принципе я против любого кровопролития, но в подобной ситуации пощадить врага равносильно самоубийству. Выход только один — пустить в него пулю, да так, чтобы поразить сразу же насмерть.

— Тки акан[493], — шепнул вдруг вождь апачей.

— Теши-ши-тки[494], — откликнулся Олд Шеттерхэнд.

— Наки![495]

— Ха-о![496]

— Ши-нцаге, ни-акайя![497] — сказал апач и рукой провел в воздухе линию слева направо.

— Тайясси![498] — кивнул Олд Шеттерхэнд.

— Скажите же нам, сэр, что у вас там за секреты? — не выдержал Длинный Дэви.

— Ничего особенного! Я сказал вождю на языке апачей, чтобы он помог мне рассказать вам, что же, собственно, такое выстрел с бедра.

— Ну, это я уже знаю. Самому мне, конечно, подобное никогда не удавалось, как бы я ни тренировался, — с сожалением констатировал янки. — А возвращаясь к вашим давешним словам, хочу заметить, что, прежде чем подстрелить разведчиков, их нужно сначала обнаружить.

— Правильно.

— И вы думаете, это можно сделать в такой чаще, как там, на той стороне?

— Да.

— Но разведчики, конечно, тоже не дураки и поостерегутся высовываться из нее настолько, чтобы их можно было заметить, — усмехнулся Дэви.

— Хм! Вы меня удивили, до сих пор я считал вас толковым вестменом.

— Ну так, небось, не молокосос!

— Тогда вы должны знать, что только за этой чащей и могут скрываться разведчики. Если они следят за нами, то должны выдать себя хотя бы глазами, а следовательно, и частью лица.

— И вы сможете заметить это?

— Конечно!

— Черт возьми! Я слышал, разумеется, что есть вестмены, способные и в ночной тьме разглядеть глаза подкрадывающегося врага. Наш Толстяк Джемми, например, утверждает, что тоже так сможет, но только не имел пока возможности доказать мне свое умение.

— Ну, на этот счет могу сказать, что случай может подвернуться совершенно неожиданно; тогда и настанет момент предъявления доказательств.

— Был бы рад! Я считал подобное просто невозможным, но, если вы говорите мне, что это правда, вам я верю.

Шеттерхэнд снова бросил взгляд на опушку леса, едва заметно кивнул и ответил:

— Может, вам приходилось когда-нибудь видеть, как блестят ночью в море глаза акулы?

— Нет!

— Так вот, могу вас уверить — эти глаза отлично видны. Их выдает фосфоресцирующий блеск. Любой глаз, глаз человека в том числе, блестит так же, но, разумеется, блеск этот не всегда одинаков и интенсивен. Чем больше ночью напрягается глаз, тем яснее его можно заметить, несмотря на темноту. Если например, на той стороне ручья, в кустах, сейчас скрывается разведчик, который наблюдает за нами, я смогу разглядеть его глаза, Виннету — тоже.

— Вот это здорово! — воскликнул Дэви, радуясь поистине, как дитя. — Что скажешь на это, мой старый Джемми?

— Думаю, что тоже не слепой, — буркнул в ответ Толстяк.

— К счастью, здесь нам не страшны подобные визиты, — Дэви потянулся и зевнул. — Как-никак мы умеем стрелять с бедра, не так ли, сэр?

— Да, — согласилсяя Олд Шеттерхэнд и обратился саксонцу: — А сейчас взгляните, пожалуйста, на тот берег ручья, мастер Фрэнк! Итак, допустим, что сейчас там затаился разведчик, и я вижу, как его глаза поблескивают среди листьев. Безусловно, мне придется его убить, иначе мы рискуем лишиться собственных жизней. Но если я вскину ружье к щеке, враг тут же заметит, что я хочу выстрелить, и исчезнет. А может, он уже направил на меня ствол и спустит курок быстрее. Нужно помешать этому, а значит — выстрелить с бедра. Перед тем, как сделать выстрел, надо сесть спокойно и непринужденно, точь-в-точь, как сел сейчас я. Затем взять ружье, лежащее рядом, и медленно приподнять его чуть вверх, будто проверяя его либо желая позабавиться с оружием. После этого опустить голову вот так же, как я, будто вам необходимо взглянуть себе под ноги, а на самом деле продолжать зорко следить за целью глазами, скрытыми под шляпой.

Каждое слово своих разъяснений Олд Шеттерхэнд сопровождал соответствующим движением. Виннету проделывал то же самое, правда, молча.

— Теперь правой рукой надо прижать приклад крепко к бедру, а ствол — к колену, левую руку положить на ружье поверх затвора, благодаря чему оружие жестко закрепляется; потом указательный палец правой руки ложится на спусковой крючок, а ствол направляют так, чтобы пуля попала точно над глазами противника, то есть в лоб. Чтобы научиться так целиться и посылать пули точно в цель, конечно, нужно довольно долго этому учиться. Ну вот, а теперь спускаем курок.

Грохнуло его ружье, и тут же блеснуло пламя двустволки апача. Оба молниеносно вскочили с земли. Виннету, отбросив в сторону ружье и вытащив нож, как пантера, перелетел через ручей и ринулся в чащу.

— Уваи кунун! Уваи па-аве! Уваи умпаре![499] — крикнул шошонам на диалекте юта Олд Шеттерхэнд.

Одновременно носком сапога он одним ударом сбросил почти весь костер в пруд. Потом кинулся за апачем. Шошоны, как только раздались выстрелы, подскочили вместе с белыми. Не теряющие в любой ситуации присущего им хладнокровия, краснокожие воины, услышав призыв Олд Шеттерхэнда, тотчас тоже сбросили свои костры в воду. Все погрузилось в непроглядный мрак… С момента выстрелов прошло не больше четырех-пяти секунд.

Приказ не двигаться игнорировал только один человек — по-прежнему торчавший в воде негр, вокруг головы которого по шипящей от пепла воде плыл дымящийся хворост.

— Иисус! Иисус! — закричал он. — Кто это там стрелять? Почему бросать огонь в бедный массер Боб? Неужели массер Боб сгореть и утонуть? Неужели он быть сварен, как карп? Почему стать так темно? Ох, ничего больше не видеть!

— Молчи! — прикрикнул на него Джемми.

— Почему массер Боб молчать? Почему не…

— Тихо! Иначе тебя пристрелят. Здесь враги.

С этого момента голоса массера Боба больше не было слышно. Негр притих, боясь лишним движением выдать свое присутствие невидимому противнику.

Вокруг было тихо. Лишь иногда слышались перестукивание конских копыт и лошадиное фырканье. Всполошенные внезапной сменой обстановки люди собрались вместе. Индейцы молчали, белые шепотом перебрасывались отдельными репликами.

— Да что же там стряслось? Что случилось, герр Пфефферкорн? — нетерпеливо спрашивал Хромой Фрэнк. — И зачем им понадобилось стрелять? Мы и так бы все хорошо поняли. А может, поблизости и в самом деле оказался противник?

— Конечно! Урок Олд Шеттерхэнда вовсе не был уроком, все происходило всерьез. Он заметил разведчика, а может, и не одного.

— Черт возьми! Временами с нами происходят просто фантастические вещи! Должно быть, весь этот лес полон бездельниками, иначе апач не стал бы стрелять. Что же теперь нам делать?

— Спокойно ждать, пока оба не вернутся.

— Хм! Они перескочили через воду. Что за безрассудство! А если там, на той стороне, их сцапают разведчики и, так сказать, прихлопнут?!

— Хо! Эти двое хорошо знают, что делают. Прежде всего Олд Шеттерхэнд разбросал костер, чтобы никто не мог вести прицельный огонь, если вдруг поблизости окажется еще кто-нибудь.

— А вы, стало быть, уже уверены, что эти разведчики и вправду подстрелены?

— Готов даже поспорить, что пули попали им прямо в лоб.

— Тогда это выше всяких похвал! Каким же должен быть у человека глаз, чтобы так целиться! Значит, сейчас они проверяют, не подкрался ли к нам еще кто-нибудь? Так?

Прежде чем Джемми смог ответить, раздался громкий голос Олд Шеттерхэнда:

— Зажгите огонь снова! Но держитесь от него подальше, чтобы не попасть в поле зрения врага.

Джемми и Дэви стали на четвереньки, чтобы исполнить это распоряжение, а потом что есть мочи бросились обратно в темень.

— Сначала гасили, теперь снова зажигаем! К чему это? Не могу понять, — снова послышался шепот озадаченного Фрэнка.

— И не нужно, — буркнул Джемми в ответ. — Поймете вы или не поймете — от этого все равно ничего не изменится.

— Ну не могу же я находиться в неведении!

— Сперва оба наших предводителя в темноте обшарили окрестности и, очевидно, не нашли ничего подозрительного. Теперь они, пожалуй, углубились в лес. Пройдя через него по широкой дуге, они ползком обойдут лагерь и при этом все время будут ориентироваться на наш костер. От их острых глаз ничто подозрительное не ускользнет.

— Так и я о том же! Послушайте-ка, дорогой герр Пфефферкорн, да ведь эти двое — весьма дельные парни! То, что они тут вытворяют, стоит подороже выеденного яйца! Не думаю, что был бы на такое способен. Но если разыграется настоящее сражение, я сразу стану самим собой; уж не сомневайтесь!

— Надеюсь, вы знаете хотя бы то, с какой стороны надо браться за ружье.

— Ну, еще бы! Но взгляните-ка все же на пруд! Там сидит бедняга Боб. Он так съежился, похоже, вот-вот может утонуть. Несчастный, он так боится получить пулю.

— Да, ему не позавидуешь. Смотрите! Вон они идут!

В свете костра показались Виннету и Олд Шеттерхэнд; они возвращались каждый с ружьем в руке и с индейцем на плечах. Все устремились к ним, но Олд Шеттерхэнд сказал:

— Сейчас нет времени для разъяснений. Привяжем этих двух к запасным лошадям и быстро в путь! Здесь их было двое, но неизвестно, сколько еще стоят за ними где-нибудь поблизости. Надо поторапливаться!

У обоих убитых во лбу виднелись небольшие пулевые отверстия. Все присутствующие также слыли отменными стрелками, но столь невероятная точность выстрелов вызвала у вестменов величайшее удивление, а шошоны почему-то вдруг стали перешептываться, временами бросая поистине суеверные взгляды на вождя апачей и его белого брата.

К отправке подготовились быстро и тихо. Разумеется, огонь вновь загасили, после чего Виннету и Шеттерхэнд стали во главе отряда.

Куда лежал путь дальше, никто толком не знал. Все полагались на опытных проводников. Долина вскоре стала такой узкой, что пришлось скакать цепочкой в затылок друг другу. Какие бы то ни было разговоры стали невозможны.

Естественно, не забыли и про Боба. Он сидел на лошади абсолютно голый, ибо «аромат», оставленный ему на память вонючкой, еще не выветрился. Под ним на спине лошади было разорванное старое одеяло Длинного Дэви, которое теперь служило ему и седлом, и передником, как у какого-нибудь островитянина с южных морей. Он был зол на всех и вся и непрерывно что-то тихо бурчал.

Так, соблюдая строжайшую тишину, но двигаясь по возможности быстро, ехали всадники в течение нескольких часов: сначала через узкую долину, потом — вверх по широкому, лысому горному хребту, а затем — снова вниз, через извилистую, бедную растительностью прерию, а когда забрезжил рассвет, среди высоких, крутых скал перед ними внезапно возник горный перевал. У подножий гор оба проводника остановились и спешились. Остальные последовали их примеру.

Трупы сняли с лошадей и положили на землю. Шошоны быстро образовали круг. Они знали, что сейчас начнется процесс, который мы, белые, называем расследованием. Его порядок индейцам был прекрасно известен. Первыми в таких делах имеют право говорить только вожди; остальные воины покорно ждут: спросят их мнение — ответят, если нет — будут молчать.

Одежда мертвых состояла частично из ткани, а частично из кожи, как это обычно бывает у индейцев. Обоим воинам было чуть больше двадцати лет.

— Я так и думал! — первым заговорил Олд Шеттерхэнд. — Только неопытные воины так широко открывают глаза, когда обнаруживают ночью вражеский лагерь и напряженно всматриваются в него. Поэтому блеск их глаз был сильно заметен. Бывалый разведчик всегда прячет глаза под веками и ресницами. Но к какому племени они принадлежат?

Вопрос был обращен к Джемми.

— Хм! — пробурчал тот. — Вы полагаете, сэр, что смутите меня этим вопросом?

— Возможно, ибо я сам в данный момент не могу на него ответить. Они на тропе войны, это точно, хотя боевая раскраска и стерта, но все же еще заметна. Черная и красная! Цвета огаллала. Но парни, похоже, не из сиу. Одежда их ни о чем не говорит. Обыщем их сумки!

Но сумки оказались пустыми. Несмотря на тщательные поиски, не нашлось ни малейшей мелочи, за которую можно было бы зацепиться. Накануне вечером каждый из убитых имел ружье. Оружие тоже осмотрели. Ружья оказались заряженными, но не носили на себе никаких отличительных знаков племени, к которому принадлежали погибшие.

— Может, они вовсе и не были для нас опасны? — проговорил Длинный Дэви с долей укоризны. — Они случайно забрели в места, где мы стояли лагерем, и ради собственной безопасности вынуждены были подкрасться к нам. Взглянув на нас, они бы снова удалились, не сделав нам ничего дурного, а потому я сожалею, что они потеряли свои жизни.

Олд Шеттерхэнд отрицательно покачал головой и ответил:

— Вы считаете себя вестменом, мастер Дэви, или нет? Если вы действительно настоящий вестмен, то должны мыслить более логично.

— Хм, сэр, надеюсь, с моими пятью чувствами все в порядке.

— Да? Я тоже не хотел бы сомневаться в этом. Но место, где мы стали лагерем, было таково, что на него не набредешь случайно. Вывод — они шли по нашему следу.

— Это еще не аргумент против них!

— Не аргумент, согласен. Они, конечно, проявили максимум осторожности, чтобы никто не смог узнать, из какого они племени. Это-то и подозрительно. У них были ружья, но все остальное отсутствовало, а это еще подозрительнее, поскольку без лошади, пороха и свинца индеец никогда не удаляется от стойбища. Они наверняка были разведчиками.

— Хм! Может, у них вообще не было лошадей, — заметил Дэви.

— Не было? Вы только взгляните на их штаны! Разве кожа на внутренней стороне не истерта? Отчего это, как не от верховой езды?

— Когда-то давно, может, они и ездили верхом.

Олд Шеттерхэнд присел на колени, опустив лицо к легинам убитых. Снова выпрямившись, он произнес:

— Понюхайте-ка! Запах лошади еще не выветрился. В глуши он быстро проходит, а потому готов поспорить на что угодно — оба краснокожих еще вчера сидели верхом на лошадях.

Тут подошел Вокаде, до сих пор державшийся на почтительном удалении от белых.

— Пусть знаменитые мужи позволят Вокаде сказать слово, хотя он еще юн и неопытен!

— Говори! — кивнул ему Олд Шеттерхэнд.

— Вокаде не знает этих красных воинов, но он знает охотничью рубаху одного из них.

Юный индеец нагнулся, приподнял подол рубахи, указал на вырезанный на ней знак и пояснил:

— Вокаде вырезал здесь свой тотем. Эта рубаха должна была принадлежать ему.

— Вот так да! — присвистнул Толстяк. — Поистине удивительная встреча. Может, теперь-то мы узнаем наконец, кто были эти парни?

— Вокаде не может сказать на этот счет ничего определенного, но он полагает, что оба молодых воина принадлежат племени апсарока.

Именно так называют себя Вороны, или кроу.

— Почему мой юный брат сделал такое предположение? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Когда апсарока были обворованы огаллала, Вокаде был вместе с сиу. Мы двигались от длинной вытянутой горы, которую бледнолицые называют Лисьим хребтом, и переправились через северный рукав реки Шайенн, там, где он струится между вершиной, имеющей название Тройная, и большой горой Инианкара. Пока мы скакали между горой и рекой, мы свернули за угол какого-то леса и сразу заметили много красных людей, купавшихся в воде. День был жаркий. Огаллала коротко посовещались. Купающиеся были апсарока, а значит, их враги. Быстро приняли решение опозорить их страшнейшим для красного воина образом…

— Дьявольщина! — не выдержал Олд Шеттерхэнд. — Неужели они осмелились похитить святыню краснокожих, мешочек с «лекарствами»?

— Мой белый брат угадал!

— Тогда мне ясно, о чем ты хочешь поведать. Говори же дальше!

— Сиу-огаллала под прикрытием деревьев подъехали к месту, где паслись лошади апсарока. Там лежала их одежда и оружие, а также «лекарства», которые обычно ни один воин никогда не снимает со своей шеи. Огаллала спешились и подползли ближе. Между тем местом и рекой рос высокий кустарник, поэтому им легко удалось совершить кражу, купающиеся никак не могли их заметить.

— И что, неужели там не было ни одного часового?

— Нет. Они и не предполагали, что группа враждебных огаллала забредет туда, где тогда паслись мустанги апсарока. На оружие сиу не позарились, у них было его достаточно, но все боеприпасы и часть одежды они прихватили с собой.

Вокаде замолчал, переводя дух.

— А потом? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Потом, — продолжил Вокаде, — они снова вскочили на лошадей, захватили с собой животных апсарока и галопом умчались с ними прочь. Позже они избавились от негодных для дальних переходов лошадей, а лучших оставили себе. Когда добычу поделили, вот эта охотничья рубашка досталась Вокаде. Сначала Вокаде вырезал свой тотем, но он не хотел быть вором и потом тайно выбросил ее.

— Когда это было?

— За два солнца перед тем, как Вокаде выслали разведчиком против шошонов.

— Значит, недавно. А через шесть дней ты встречаешься с Джемми и Дэви. Теперь мне все ясно, и нам очень повезло, что мы заметили и убили этих двух апсарока. Вокаде сосчитал купающихся?

— Их было больше десяти.

— Наверняка они быстренько обзавелись свежими лошадьми и новыми боеприпасами, а потом отправились в погоню за ворами. По пути они нашли эту выброшенную рубаху, которую настоящий владелец снова надел на себя.

— Может быть, все было по-другому, — вставил Джемми. — Разве ту рубаху не мог случайно подобрать и надеть какой-нибудь совершенно непричастный к этому делу человек?

— Нет, тогда он носил бы под ней собственную одежду — не мог же он раньше ходить голым! У этого мертвого, однако, под рубашкой видна старая, порванная куртка, по которой сразу видно, что она служила лишь исподним. Нет большего позора для индейца, чем пропажа его святыни. Он не имеет права показываться своим на глаза, пока не вернет собственные «лекарства» или не отвоюет чужие, а значит, пока не убьет владельца. Индеец, покидающий стойбище, чтобы вернуть утерянный мешочек с «лекарствами», становится безрассудно отважным. В тот момент ему все равно — убить друга или врага, а потому я убежден, что вчера вечером мы находились в крайней опасности. Так что было бы с нами, дорогой Джемми, если бы мы положились на ваши глаза?

— Хм, — буркнул в ответ Толстяк, сунул руку себе под шляпу и смущенно поскреб там пальцами. — Лежать нам где-нибудь, почив навеки, лишившись и скальпов, и жизней. Хоть я и знаю, как по ночам высматривать чужие глаза, вчера почему-то был уверен, что никаких врагов поблизости нет и быть не может, вот и расслабился. Итак, вы полагаете, что нам на хвост сели апсарока?

— Это уж наверняка. Более того, теперь они будут мстить нам за этих двух воинов.

— Но ведь пока они не знают, что те убиты.

— Именно пока. Но потом они обязательно найдут следы их крови. Хотя из ран ее вытекло немного, но все же достаточно, чтобы при дневном свете понять, что к чему.

— Значит, сегодня вечером нам стоит ожидать еще одного визита, — саркастически заметил Толстяк.

— Пусть приходят, — усмехнулся Длинный Дэви. — Вокаде говорит, что их чуть больше десяти. Даже если и двадцать, нас-то все равно больше, чего нам опасаться?

— Я так не думаю, — возразил Олд Шеттерхэнд. — Если они нападут ночью, прольется много крови, как их, так и нашей. Мы, конечно, одержим верх, но многим из нас придется распрощаться с жизнью ради этой сомнительной победы. Она не стоит такой цены. А что скажет мой красный брат?

Слова были адресованы Токви-тею, вождю шошонов. Несколько мгновений тот задумчиво смотрел перед собой, скрестив руки на груди, а потом спросил:

— Разве мои белые братья не будут совещаться? Красные воины не начнут, пока не услышат мнение более опытных.

— Мы будем совещаться, но для совета такого типа, к которому привыкли вы, у нас нет времени. Апсарока сейчас враждуют с шошонами?

— Нет. Они враги сиу-огаллала, а те — наши враги. Мы не поднимали томагавк войны против апсарока, но любой воин, ищущий «лекарства», — враг всем людям. С апсарока придется бороться, как с диким зверьем. Пусть мои белые братья поступят умно и примут все меры!

Теперь Олд Шеттерхэнд бросил вопросительный взгляд на Виннету, до сих пор не сказавшего ни единого слова, но, как всегда, без слов понявшего своего белого брата.

Вождь апачей ответил:

— Мой брат мыслит верно.

— Значит, сделаем крюк обратно?

— Да. Виннету одобряет этот план.

— Я рад. В таком случае, мы не дичь, а охотники, а, поскольку все произойдет днем, апсарока сразу увидят, насколько мы превосходим их по силам. Может быть, они сдадутся нам и без боя.

— Они будут защищаться! — заметил Джемми.

— Тем не менее, я надеюсь на благополучный исход. Теперь все зависит от нас. Если не ошибаюсь, то в двух часах езды отсюда находится одно местечко, которое словно специально создано для воплощения нашего плана.

— Тогда не стоит медлить. Чем дольше мы стоим тут, тем меньше времени будет у нас там, чтобы приготовиться к их встрече. А что сделаем с трупами?

— Скальпы обоих воинов принадлежат Олд Шеттерхэнду и вождю апачей — они сразили их! — торжественно заявил Токви-тей, сверкнув глазами.

— Я не снимаю скальпов, — ответил на это белый охотник.

Виннету, сначала жестом показав, что не согласен, произнес:

— Вождь не имеет права прославлять свое имя скальпами мальчиков. Эти мертвые и так глубоко несчастны, поскольку ушли в Страну Вечной Охоты. Зачем же еще убивать и их души, отбирая скальпы?! Пусть они покоятся под камнями вместе с ружьями, ибо они погибли как воины, которые храбро приблизились к лагерю своих врагов.

Вождь шошонов такого не ожидал. И пораженный, спросил:

— Мои братья хотят похоронить тех, кто охотился за нашими жизнями?

— Да, — твердо ответил Олд Шеттерхэнд. — Мы вложим им в руки оружие, посадим их, обратим их лица в сторону священных каменоломен[500], а потом заложим камнями. Так чествуют воинов! Если потом явятся их братья, идущие по нашему следу, они узнают, что мы им не враги, а друзья.

— Оба моих знаменитых брата делают то, чего я не в силах понять.

— А разве ты не обрадовался бы, увидев своих людей, похороненных таким образом?

— Токви-тей был бы очень рад этому и решил бы, что его враги — благородные воины.

— Так покажи и ты свое благородство и прикажи своим людям принести камни, из которых мы соорудим могильный холм.

Шошоны так и не смогли до конца понять намерения обоих кровных братьев, но, испытывая искреннее почтение к охотнику и вождю апачей, не стали возражать им.

Оба несчастных, павшие от пуль, были посажены, один — справа, другой — слева от перевала, лицом на северо-восток. В руки им вложили ружья, после чего закрыли их тела камнями. Когда работа была окончена, отряд снова тронулся в путь. Но прежде Виннету сказал Олд Шеттерхэнду:

— Вождь апачей останется здесь, чтобы проследить за прибытием апсарока. И юный сын Охотника на медведей с ним.

Для Мартина Баумана это доверие было высшей наградой из всех, о которых он мог мечтать. Его сердце переполняли радость и гордость.

Итак, они остались на месте, а остальные под предводительством Олд Шеттерхэнда поскакали дальше.

Рассвело, и отряд двигался теперь значительно быстрее. Временами дорога шла по равнине, но в основном горный проход вел вниз, в глубь нескончаемых вершин. Через два часа, как и предполагалось, всадники вступили в узкий каньон с высокими, почти отвесными стенами. Ширина скального коридора была такова, что лишь три всадника могли двигаться рядом. Пешком, а тем более верхом подняться на эти стены было просто немыслимо.

Проехав немного, Олд Шеттерхэнд остановил коня, указал рукой в глубь почти прямолинейного каньона и пояснил:

— Если апсарока появятся, мы пропустим их внутрь. Половина из нас скроется в этом месте под руководством Токви-тея и Виннету, который скоро подойдет вместе с апсарока. Как только я выстрелю из ружья, эти люди появятся за спиной противника. Остальные встанут вместе со мной у выхода из каньона. Враг окажется в ловушке и станет перед выбором: либо погибнуть, либо сдаться.

План Шеттерхэнда теперь стал ясен всем. Каменный коридор как нельзя лучше подходил для его осуществления.

— Если эти апсарока так глупы, что сами сунут нос в капкан, им стоит попросту задать плетей, — усмехнулся Толстяк Джемми.

— Они, конечно же, не бросятся внутрь сломя голову, — заметил Олд Шеттерхэнд. — Они остановятся и будут держать совет. Главное, чтобы враги не заметили ни малейших следов нашего присутствия. Наши воины должны спрятаться так, чтобы никто не смог их обнаружить. Токви-тей не только храбрый, но и мудрый воин. Командовать здесь будет он. А когда подойдет Виннету, вы будете руководить вдвоем.

Вождь шошонов был явно польщен этим поручением, хотя, как всегда, вел себя сдержанно. Вместе с тридцатью своими воинами он остался у входа в каньон и сразу же начал обследовать местность, чтобы принять все необходимые меры предосторожности. Земля в каньоне оказалась такой скалистой, что о заметании следов не стоило беспокоиться, а у выхода из каменного коридора плотной стеной вставал густой лес, такой дремучий, что найти в нем подходящее укрытие не составило никакого труда.

С остальными Олд Шеттерхэнд быстро проехал каньон. Расщелина была невелика, и, остановившись у выхода, можно было спокойно наблюдать за входом. Там, где проход расширялся, снова образуя широкий перевал, почва оказалась богатой гумусом, тут росли, устремляясь в небеса, гигантские деревья. Между их могучими древними стволами валялись камни и обломки скал.

Олд Шеттерхэнд поддал жеребцу шенкелей, заставляя его даже пританцовывать, — чтобы следы оставались более четкими и бросающимися в глаза.

— Но, сэр, — подал голос Толстяк, — разве ваш план изменился? Мне кажется, мы собирались остановиться на выходе из ущелья!

— Мы обязательно это сделаем. А пока проедем еще немного и позаботимся о том, чтобы оставить хорошие следы! По правде говоря, меня удивляют ваши вопросы, мастер Джемми. То, что я делаю, по-моему, должно быть понятно.

Он гнал коня еще с четверть часа. Потом вдруг осадил его, повернулся к остальным и спросил:

— Итак, господа, теперь вы поняли, почему я так долго ехал вперед?

— Чтобы запутать апсарока, если они вздумают выслать разведчика, не так ли? — первым подал голос все тот же Джемми.

— Именно так. Апсарока не рискнут двинуться в каньон, прежде чем с помощью разведчиков не убедятся, что впереди все спокойно. Полагаю, что эти разведчики будут ожидать засаду, а посему поведут себя вдвойне осторожно. Нам ни в коем случае нельзя дать себя обнаружить, поэтому мы не станем чинить им препятствий, а терпеливо подождем, пока все они не окажутся в проходе.

— А чем займемся сейчас?

— Пока вернемся к выходу из каньона, но, естественно, не по этим следам. Здесь мы свернем в сторону, в лес. Следуйте за мной!

Склоны боковых стен перевала были не очень крутыми — подняться по ним можно было даже верхом. Олд Шеттерхэнд так и сделал. Преодолев немалое расстояние, охотник повернул коня обратно, к каньону. Когда он остановился, его группа оказалась над выходом из скального коридора. Отсюда, даже верхом, за несколько секунд они могли очутиться внизу и занять оборону у расщелины.

Всадники спешились, привязав животных к деревьям. Сами же расположились на мягком мху. Белые, как всегда, собрались вместе. Лишь Вокаде присоединился к ним; из шошонов же ни один не рискнул присесть рядом.

— И сколько же нам так ждать? — осведомился Толстяк.

— Можно подсчитать достаточно точно, — ответил охотник. — С наступлением дня апсарока станут искать своих двух разведчиков. Пока они узнают, что произошло, пройдет добрых часа два. Придя туда, где мы насыпали два могильных холма, они разберут их и обыщут все вокруг. Будем считать, что на это и на совет, который они обязательно будут держать, уйдет час, а значит, у нас в запасе примерно три часа. Чтобы добраться сюда от места нашего лагеря, нам понадобилось пять часов. Если противник поскачет в том же темпе, что и мы, через восемь часов, если считать от рассвета, они будут здесь. Стало быть, с настоящего момента до их появления у нас осталось еще приблизительно пять часов свободного времени.

— Ого, целая вечность! И чем же мы займемся?

— Что за вопрос! — вмешался Хромой Фрэнк. — Поговорим об искусстве и науке. Это лучшее, что можно сделать. Такие беседы просветляют голову, облагораживают сердце и не только обуздывают темперамент, но и закаляют характер, что весьма необходимо, если не хочешь порхать по ветру житейских бурь. Ни искусство, ни науку я никогда не дам в обиду! И то и другое — мой ежедневный хлеб, мое начало и мой конец, мой… брр! Несет похлеще, чем от наскоро закиданного камнями трупа! Или… хм!

Он огляделся и заметил Боба. Тот оперся о дерево, под которым как раз и сидел саксонец.

— Прочь отсюда! — вскричал он. — Как можешь ты прислоняться к моему дереву? Или ты думаешь, что я взял свой нос напрокат в лавке маскарадных костюмов? Иди отсюда! Гвоздика, резеда, цветочки незабудки — ничего не имею против. Но сунуть скунса во флакон с нюхательной солью я не пожелаю даже любительнице самых изысканнейших ароматов!

— Массер Боб пахнуть хорошо, очень хорошо! — оправдывался негр. — Массер Боб не вонять. Массер Боб помыться в вода пеплом и жиром медведя. Массер Боб быть славный, элегантный джентльмен!

— Если ты сейчас же не исчезнешь, я пальну в твое смрадное тело из обоих стволов!

— Иисус, Иисус! Не стрелять, не стрелять! — взмолился негр. — Массер Боб уже уходить, массер Боб сесть далеко отсюда.

Негр поспешил удалиться на приличное расстояние, где, надувшись, сел.

Коротышка-саксонец вновь повторил свое предложение поговорить об искусстве и науке, но Олд Шеттерхэнд на это ответил ему:

— Мне кажется, мы можем использовать время с большей пользой, ведь мы не спали прошлой ночью, а потому ложитесь, господа, на бочок и попробуйте вздремнуть. А я буду вас охранять.

— Вы? Почему именно вы? Разве вы больше других покачивались в объятьях мосье Орфея! — искренно удивился Фрэнк.

— То есть Морфея[501], — поправил Джемми.

Фрэнк метнул в сторону последнего уничтожающий взгляд.

— Вы снова тут как тут! — воскликнул он. — Почему же мои фразы никто, кроме вас, не передефиндирует?[502] Что вы привязались с вашим Морфеем! Я совершенно точно знаю, как это должно называться. Я был членом союза певцов, который назывался «Орфей». Если им удавалось допеть до конца, а это случалось лишь тогда, когда между нотами не было больших пауз, они сами спокойненько засыпали. Такой союз певцов — лучшее средство от бессонниц, потому я и величаю Орфеем все, что касается сна!

— Ладно, покончим с этим! — Толстяк блаженно улыбнулся, растянувшись во мху во весь свой маленький рост. — Я лучше посплю, чем буду щелкать ваши «ученые» орехи.

— Да, такие орешки вам не по зубам. Чем меньше знаешь, тем меньше можешь. Спите, спите, мировая история не потерпит при этом большого урона.

После тщетных попыток найти кого-нибудь, кто стал бы восторгаться его духовным превосходством, Фрэнку ничего другого не оставалось, как тоже поудобнее устроиться и попытаться вздремнуть. Совету Олд Шеттерхэнда последовали и шошоны, и вскоре заснули все, кроме белого охотника. Даже лошади завалились на бок или свесили головы. Трудно было представить, что всего лишь через несколько часов здесь могла разыграться кровавая драма.

Олд Шеттерхэнд спустился по склону, медленно вернулся через каньон обратно ко входу в него и осмотрелся. Он не заметил ни единого следа, по которому можно было бы определить, где прятались Токви-тей и его люди. Итак, шошоны великолепно подготовились к встрече врага.

Теперь Шеттерхэнд вернулся обратно и присел на камень у выхода из расщелины. Опустив голову на грудь, он несколько часов просидел неподвижно, так и не сменив позы. О чем думал знаменитый охотник? Может, о прошлом, о своей бурной жизни? Кто знает…

Вдруг послышался цокот копыт. Олд Шеттерхэнд встрепенулся, вскочил на ноги и прислушался. Это был Мартин Бауман.

— А где Виннету? — спросил охотник.

— Токви-тей оставил его у входа, согласно вашему приказу. Я тоже должен вернуться к ним.

— Не возражаю. Похоже, вождь апачей симпатизирует вам. Цените это, мой юный друг! Лучшего друга на вашем Западе не найти! Я сам ему многим обязан.

— Не найти? — в глазах юноши вспыхнули огоньки. — А вы? Вы, кому мы стольким обязаны!

— Па! Это все пустяки! По совести говоря, это я и виноват в том, что вашего отца взяли в плен. Надеюсь, что вы освободите его и снова увидите целым и невредимым. Но сейчас нам надо поговорить о другом. Вы видели апсарока? Хотя к чему этот вопрос, ведь и так понятно, что вы их видели.

— И так понятно? Откуда? А если они не появились?

— Хотите испытать меня? — охотник улыбнулся. — Если бы они не появились, вас здесь не было бы сейчас. Виннету никогда не покинет своего поста, пока не узнает точно, как ему действовать дальше. А если бы он был уверен, что противник вообще не придет, то сейчас вы были бы все вместе здесь. Итак, сколько апсарока вы насчитали?

— Шестнадцать, а кроме того, две лошади без всадников.

— Значит, я не ошибся. Это лошади убитых.

— Вы были правы: они точно шли по нашему следу.

— Ладно, скоро им предстоит узнать, на чей след они нарвались.

— Мы хорошо спрятались под деревьями и позволили им подойти довольно близко, чтобы рассмотреть получше, а потом помчались галопом и намного их опередили. Но еще раньше мы заметили, что среди них выделялся один поистине гигант. Кажется, именно он командовал ими, поскольку скакал чуть впереди остальных.

— Как они вооружены?

— Ружьями.

— Так. А теперь передайте Виннету слово в слово то, что я сейчас скажу. В каньоне только три всадника могут ехать рядом. Поэтому я прошу апача оставить коней. Как только противник исчезнет в каньоне, пусть Виннету и шошоны идут за ними, но пешком.

— А не дадим ли мы сами им преимущества таким действием?

— Нет, наоборот, все карты будут у нас в колоде.

— Но верхом они легко сомнут нас!

— Вы думаете, им это удастся? В то время как апсарока будут иметь возможность воспользоваться лишь тремя лошадьми, мы сможем выставить в одном ряду пятерых пеших. Проделаем это мы следующим образом: первые пять человек просто лягут на землю, а вторые пять станут за ними на колени. Позади них выстроится, пригнувшись, следующая пятерка, а последние пятеро выпрямятся во весь рост. В каждом таком звене будет по двадцать человек, они смогут точно прицелиться, не мешая друг другу. Остальные будут в резерве. Таким образом, все шестнадцать апсарока, если сразу не сдадутся, в один миг получат по сорок пуль спереди и сзади, но, естественно, не сразу. Стрелять будем по очереди, чтобы не тратить зря порох. Стоит принять в расчет и то, что нам придется пристрелить и лошадей без седоков, если те, взбесившись, попытаются вклиниться в наши ряды. Скажите это апачу и добавьте, что вести переговоры с врагом буду я один. В этом я могу положиться только на самого себя. Как думает Виннету, когда они прибудут?

— Он считает, что у могил они задержатся где-то на час…

— Значит, он того же мнения, что и я.

— И два часа им понадобится, чтобы добраться сюда. Но, поскольку мы оба примчались к вам за полтора часа, можно быть уверенным, что пройдет все же больше часа, прежде чем они появятся здесь.

— Я так и предполагал. Пора готовиться. А сейчас возвращайтесь!

Мартин развернул лошадь и помчался обратно. Олд Шеттерхэнд поднялся к своим спутникам, которые все еще спали, и разбудил их. Он изложил свой план, посовещался с ними и определил, что Дэви, Джемми, Фрэнк, Вокаде и один из шошонов будут в первой шеренге, которая ляжет на землю. Остальным он также указал их места и отвел всех вниз, чтобы они немного поупражнялись в предложенном им способе защиты. Самое главное заключалось в том, чтобы проделать все это как можно быстрее. Сам охотник собирался встать между своими людьми и врагом, чтобы иметь возможность вести переговоры. Для этой цели он срезал несколько длинных зеленых веток, которые во всем мире, даже у самих диких народов, используются как знак парламентера.

После нескольких повторов, убедившись, что его люди все прекрасно поняли, Шеттерхэнд вместе со всеми вернулся в укрытие.

Теперь время потянулось еще томительнее, чем прежде. Но вот наконец раздался стук конских копыт.

— Похоже, они послали в разведку всего одного человека, — заметил Джемми.

— Тем лучше, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — С двумя нам пришлось бы сложнее.

Джемми оказался прав. Появился только один всадник, который медленно выехал из каньона и остановился, чтобы осмотреться. Присутствия врага он нигде не заметил, но зато прямо перед собой увидел уходящие вдаль следы, о четкости которых специально позаботился Олд Шеттерхэнд. Естественно, разведчик не удовлетворился одним лишь осмотром следов и проехал по ним довольно далеко.

— Черт возьми! — не выдержал Джемми. — Неужели поскачет до того места, где мы свернули с пути!

— В таком случае, к своим он не вернется, — заключил Олд Шеттерхэнд.

— Вы что, надеетесь проделать это бесшумно?

— А это тогда зачем? — охотник указал на лассо.

— Но вы сможете не только захлестнуть петлю на его шее, но и быстро затянуть ее так, чтобы он не смог вскрикнуть? Это дьявольски трудное дело! Вы уверены, что справитесь, сэр?

— Нет проблем. Вытяните все свои десять пальцев и только скажите, на какой из них набросить лассо. Но отсюда, сверху, нельзя увидеть, как далеко он удалился. Мне придется спуститься. Ведите себя спокойно, а если услышите мой тихий свист, быстро ко мне!

Охотник снял лассо с плеча и, пока соскальзывал по склону, в два счета свил готовую для броска петлю. Оказавшись внизу, он увидел медленно возвращающегося апсарока, который, похоже, так ничего до сих пор и не заподозрил. Охотник нашел даже время, чтобы пробраться за большой обломок скалы и присесть там на корточки. Разведчик неожиданно погнал коня рысью, пулей промчался мимо и исчез за углом узкого каньона.

Олд Шеттерхэнд подал условный знак, и его люди тотчас оказались возле него. Они принесли ему оба ружья, а также зеленые ветки, которые он оставил наверху, чтобы они не помешали ему во время броска лассо.

Охотник подошел к выходу из каньона и осторожно выглянул из-за угла. Апсарока беспрепятственно достиг конца скального коридора и исчез. Минуту спустя появились остальные его соплеменники, быстро заполнившие узкое пространство расщелины. Олд Шеттерхэнд позволил им достичь середины ущелья, затем, выхватив револьвер, как и было условленно, выстрелил из него в воздух. Оглушительное эхо прокатилось по крутым и отвесным стенам и с десятикратной силой ударило по ушам апача и его группы. Воины Токви-тея мгновенно и бесшумно вошли в каньон позади апсарока, которые пока их не видели. Услышав выстрел, всадники тотчас осадили лошадей. Тут они заметили Олд Шеттерхэнда и его людей, стоявших у них на пути и уже занявших описанную ранее позицию.

Мартин не ошибся: предводитель враждебных индейцев обладал поистине геркулесовой фигурой. На коне он восседал, как могучий бог войны. Широкие кожаные легины по линиям края скреплялись туго сплетенными косицами из скальпов поверженных врагов. Достигавшие стремян штаны были к тому же украшены еще узкими полосами человеческой кожи. Широкую грудь воина прикрывала охотничья куртка из кожи оленя, поверх которой висел настоящий панцирь из чешуеобразных, плотно закрепленных друг над другом черепных дисков, срезанных когда-то вместе со скальпами с голов многочисленных врагов. За поясом, кроме большого охотничьего ножа и томагавка, которые могла сжимать лишь рука настоящего силача, было все необходимое в прерии. Голову гиганта прикрывал череп кугуара[503], с которого вниз свисали скрученные в веревку длинные и толстые куски кожи. Лицо его было размалевано черной, красной и желтой красками, а в правой руке он держал тяжелое ружье.

Великан сразу смекнул, что направленные на него ружейные стволы несколькими залпами превратят в прах весь его отряд.

— Назад! — прогремел его голос, дошедший, казалось, до самых небес.

При этом он поднял на дыбы своего жеребца и дал ему шенкелей. Его люди проделали то же самое, одним махом ловко развернув животных на задних ногах. Но в тот же миг апсарока увидели группу Виннету и ее ружья, которые были направлены на оказавшихся в западне.

— Вакан шича![504] — вскричал в гневе предводитель последних. — Разворачиваемся снова! Там стоит человек и держит в руке Ветвь Мира, а значит, желает говорить. Наши уши услышат, что он хочет сказать.

Суровый предводитель снова резко развернул жеребца и медленно поехал навстречу Олд Шеттерхэнду. Его люди двинулись за ним. Но проницательный апач не позволил им уйти. Вместе со своими воинами он сейчас же направился следом, и апсарока оказались в еще более тесном кольце.

Олд Шеттерхэнд не сделал навстречу ни шагу. Гигант-апсарока, остановившись неподалеку, окинул его с головы до ног бесстрашным взглядом и спросил:

— Что нужно здесь бледнолицему? Почему он стоит на пути у меня и моих воинов?

Олд Шеттерхэнд улыбнулся и ответил:

— А что хочет здесь красный человек? Почему он преследует меня и моих воинов?

— Потому что вы убили двух наших братьев! — апсарока еще больше помрачнел.

— Они пришли к нам как враги и как враги были убиты.

— Откуда ты знаешь, что мы твои враги?

— Потому что вы ищете пропавшие «лекарства»!

— Кто тебе это сказал?

— Об этом нетрудно догадаться, потому что у обоих воинов, которых сразили наши пули, не было их при себе.

— Ты угадал. Я больше не тот, кем был раньше. Вместе с «лекарствами» я потерял и имя. Теперь меня называют Ойт-э-ке-фа-вакон[505], Храбрец, Ищущий Лекарство. Дай нам пройти, иначе мы убьем вас!

— Сдавайтесь, иначе та же участь постигнет вас самих, — спокойно произнес Олд Шеттерхэнд.

— Твои уста произносят гордые слова. Но способен ли ты на гордые дела?

— Ты можешь узнать это прямо сейчас. Взгляни вперед, а потом — назад! Один мой знак, и десять пуль больше пяти раз подряд ударят по твоему отряду.

— Это не храбрость, а трусость. Бывает, что вонючие койоты убивают исподтишка даже бизон ов. Что могли значить твои псы против моих воинов, если бы мои воины не попали в вашу ловушку? Я один перебью половину твоих людей!

И гигант рывком выхватил тяжелый томагавк, угрожающе взмахнув им над головой.

— А я один отправлю в Страну Вечной Охоты весь твой отряд, — снова не повышая голоса, но очень твердо произнес Олд Шеттерхэнд.

— Может быть, твое имя Итанка, Большая Пасть?

— Я сражаюсь не именем, а рукой.

Глаза апсарока тотчас вспыхнули.

— Ты хочешь сразиться со мной? — прогремел его голос.

— Я не боюсь тебя. Мне просто смешны твои пустые слова!

— Тогда подожди, пока я переговорю с моими воинами! А потом ты узнаешь: болтает Ойт-э-ке-фа-вакон или действует.

Он развернулся к своим и тихо заговорил с теми из них, кто мог слышать его приглушенный голос. Затем он снова обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Ты знаешь, что такое «му-мохва»?

— Да, знаю.

— Хорошо! Нам нужны скальпы врагов, а потому будут бороться четыре человека: ты — со мной, и один твой красный человек — с моим воином! Если победим мы, то всех вас убьем и скальпируем, если вы — возьмете наши скальпы и жизни. Ну как, у тебя хватит мужества на такой договор?

Вопрос был задан с издевкой. Олд Шеттерхэнд, снова улыбнувшись, ответил:

— Я готов. Положи свою ладонь в мою в знак того, что твои слова имеют вес.

Охотник протянул свою руку. Гигант не ожидал подобного, поэтому подал руку после некоторого колебания. Выражение «му-мохва» заимствовано из языка юта; дословно оно означает «рука у дерева». У многих племен этот вид борьбы считается своего рода Божьим судом. Двух человек привязывают крепкими ремнями за одну руку к древесному стволу, а в другую дают оружие — томагавк или нож, по договоренности. Ремень закрепляется так, чтобы бойцы имели возможность двигаться по кругу вокруг ствола. Поскольку оба должны стоять лицом друг к другу, один из них оказывается привязанным за правую, другой — за левую руку. Тот, у кого свободна правая рука, обычно имеет преимущество. По правилам эта достаточно жестокая борьба продолжается без перерыва и заканчивается только со смертью одного из противников. Но существуют и более мягкие варианты подобных поединков.

Апсарока был убежден: раз он вызвал врагов на единоборство, то он и получал преимущества. На самом же деле все это вершилось только благодаря великодушию Олд Шеттерхэнда. С другой стороны, вождь апсарока прекрасно понимал, что если он не сдастся, то погибнет вместе со всеми своими людьми, а с помощью «му-мохвы» он надеялся не только выйти из тяжелого положения, но еще и завладеть скальпами врагов, в руки которых так глупо попал. Он был убежден, что превосходит белого во всем. Разумеется, и второго борца он выставил бы под стать самому себе.

— Ты хочешь рискнуть? Великий Дух затмил твой разум! — с видом явного превосходства сказал он белому. — Тебе известно, что по правилам борьба между двумя победителями, если они окажутся от разных групп, должна вестись до самого конца?

Олд Шеттерхэнд видел индейца насквозь. Всем присутствующим следовало ожидать, что Храбрец, Ищущий Лекарство, должен выйти победителем из первой схватки, и даже, если другой апсарока будет побежден, предводитель убьет своего противника в последнем, решающем поединке. Глядя на огромного разъяренного воина, ничего другого никому и в голову не могло прийти. Но Олд Шеттерхэнд думал иначе.

— Согласен, — быстро дал он ответ.

Гигант взглянул на него полуудивленно-полутриумфально, быстро подал ему руку и произнес:

— Тогда дай свою руку! Ты обещаешь мне, а я обещаю тебе от имени наших воинов, что мы и вы согласны на такие условия. Ни одна из сторон, чьи борцы окажутся побеждены, не имеет право сопротивляться после поединков.

— Я обещаю это. А чтобы у тебя не осталось и крошки сомнений на этот счет, мы раскурим трубку клятвы.

При этом охотник указал на висевшую на шее трубку, украшенную перьями колибри.

— Хорошо, мы выкурим ее, — согласился великан, и по его лицу пробежала презрительная усмешка. — Но трубка клятвы не станет трубкой мира, потому что мы будем бороться, а потом, после борьбы, ваши скальпы украсят наши пояса, а ваши тела будут рвать и жадно пожирать грифы.

— Но прежде посмотрим, сильны ли и дерзки твои кулаки так же, как твои слова, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Ойт-э-ке-фа-вакон еще никем не был побежден! — гордо вскинул голову апсарока.

— Но он не уберег своих «лекарств». Если его глаза и сегодня окажутся так же «остры», как тогда, у воды, мой скальп останется на месте.

Это было довольно резким, если не сказать бестактным, замечанием, ибо потеря «лекарств» считалась худшим из всего, что могло произойти с индейцем. Рука краснокожего легла на оружие, но Олд Шеттерхэнд пожал плечами и предупредил его:

— Убери руку! Очень скоро ты сможешь показать свою удаль. А сейчас давайте покинем это место и поищем другое, более подходящее для «му-мохвы». Мои братья приведут лошадей, а апсарока поедут как пленники верхом в середине отряда.

Охотник подал знак Виннету, и апач повел свой отряд туда, где были оставлены кони. Когда они быстро вернулись верхом, люди Олд Шеттерхэнда сходили за своими животными и привели их. Таким образом, индейцы из племени Воронов вплоть до самого отправления ни на миг не оставались без присмотра — помышлять о побеге им было просто бессмысленно. Теперь их взяли в середину отряда, который тотчас тронулся в путь.

Олд Шеттерхэнд тихо приказал своим не называть до поры до времени ни его имени, ни имени вождя апачей. Пока апсарока не должны знать, с кем им предстоит бороться. Сейчас они были убеждены, что выйдут победителями из навязанной белыми, как им казалось, схватки, а потому и не собирались возражать против договоренностей.

Толстяк Джемми находился рядом с Олд Шеттерхэндом. Он не во всем был согласен с охотником.

— Думайте обо мне, что хотите, сэр, — начал Джемми, — но сейчас вы действовали как мальчишка, хотя и благородный. Но благородство в данном случае, пожалуй, излишне.

— Вы так думаете? Неужели вы полагаете, что индеец не имеет понятия о благородстве? Я знавал многих краснокожих, с которых белые в этом отношении могли бы взять пример.

— Возможно. Исключения есть всегда и везде, но этим Воронам нельзя доверять. Они хотят вернуть свои «лекарства» или завладеть новыми, а потому с их стороны не стоит ждать милосердия. А ведь они были уже у нас в руках, не могли двинуться ни вперед, ни назад! Нам так легко было погасить их ярость — не тяжелее, чем задуть едва тлеющие угольки костра! А теперь вы вынуждены заняться этой проклятой «му-мохвой», и кто знает, от чего вы умрете: от топора этого гиганта или от его ножа!

— Хо! Вас, я вижу, обуревает жажда крови? Не поддавайтесь этому чувству. Оно делает человека слепым и жестоким. Перестрелять индейцев, когда они оказались в ловушке в окружении превосходящего их по численности противника и не имели возможности ни двигаться, ни защищаться — это же позор для вестменов!

— Хм! Вы, конечно, правы. Но разве обязательно было их убивать? Им так и так ничего не оставалось бы, как сдаться, а потому мы могли договориться с ними мирным путем.

— На это они как раз не пошли бы. Все из-за того, что они ищут новые «лекарства». Схватка была бы неизбежной. А поскольку мне и в голову не приходит истреблять людей, имеющих равные со мной права, то я предпочел пойти на соглашение с гигантом, которого знаю.

— Как? Этот парень вам известен?

— Да. Может, вы вспомните мое замечание, которое я сделал, когда мы проезжали мимо скалы Черепахи? Я рассказал, что как-то раз был в лагере вождя апсарока Шунка-шечи. Он тогда поведал мне много историй о собственном племени. При этом он с большой гордостью упомянул о своем знаменитом брате Канте-пете, Огненном Сердце.

— Канте-пета? Знаменитый и великий шаман Воронов?

— Да. Шунка-шеча рассказал мне о подвигах своего брата и описал, как он выглядит. Он представил мне его настоящим великаном! Канте-пета в одной из схваток с сиу-огаллала получил удар томагавком и потерял ухо, а кроме того, был ранен в плечо. А теперь взгляните на этого великана! У него нет левого уха, а его левое плечо, можно смело сказать, когда-то было повреждено.

— Черт возьми! Конечно, если это и совпадение, то слишком уж невероятное! Но тогда я беспокоюсь за вас, сэр. Хоть вы и самый крепкий парень, которого я когда-либо видел, этого Канте-пету тоже до сих пор никто не мог победить. Физически он вас, несомненно, превосходит, хотя я убежден, что в ловкости ему с вами не сравниться. Но когда одну руку привязывают к дереву, все зависит от силы, а не от ловкости, а потому мне кажется, что ставку сегодня надо делать на него.

— Ну, — сказал Олд Шеттерхэнд с легкой усмешкой, — если вы так печетесь обо мне, то есть очень простое средство спасти меня от неминуемой гибели.

— Какое же?

— Вместо меня схватиться с этим Вороном.

— Хо! Такое мне и во сне бы не приснилось! У меня далеко не хрупкие нервы, но сунуться смерти прямо в лапы мне что-то неохота. Эту кашу заварили вы сами, сэр, вам ее и расхлебывать. От всего сердца желаю вам приятного аппетита!

Толстяк на несколько мгновений придержал коня, чтобы еще раз не быть осмеянным. Его место рядом с Олд Шеттерхэндом занял Виннету.

— Мой белый брат знает Канте-пету, шамана апсарока? — спросил он.

— Да, — кивнул охотник. — Глаза моего красного брата были так же остры, как и мои.

— У Ворона только одно ухо. Виннету никогда прежде его не видел, но имя «Храбрец, Ищущий Лекарство» не обманет вождя апачей. Я слышал, как мой брат говорил с ним, и я готов к схватке.

— Конечно же, я рассчитывал на вождя апачей, ибо никому другому не хотел бы доверить это дело чести.

— Мой брат убьет большого Ворона?

В отличие от многих, у Виннету не было ни малейшего сомнения на тот счет, что именно Олд Шеттерхэнд выйдет из этой схватки победителем.

— Нет, — ответил охотник. — Апсарока — враги сиу-огаллала. Если мы пощадим их, они станут нашими союзниками.

— Тогда пусть живет и другой. О Виннету не должны говорить, что его белый брат снисходительнее, чем он.

Всадники удалились от каньона примерно на английскую милю, когда долина внезапно расширилась еще больше. Отряд достиг небольшой, окруженной кольцом холмов прерии, которых в тех местах много. Кругом, насколько хватает взгляда, росла только худосочная трава и редкие кусты — больше ничего. Лишь одно-единственное дерево маячило посреди равнины — довольно высокая липа из той породы, что имеют большие, светлые, словно выбеленные листья. Индейцы называют их «му-манга-тусага»— «деревья с белыми листьями».

— Мава![506] — произнес предводитель Воронов, указав на дерево.

— Хуг! — Виннету кивнул и направил коня галопом прямо к липе.

Остальные тоже последовали к месту, где должны были состояться поединки.

Напряжение испытывали все, хотя каждый делал вид, будто ничего особенного не происходит. Хладнокровие сохраняли лишь трое — те, кто уже знал, что будут участниками поединков: Виннету, Олд Шеттерхэнд и Ойт-э-ке-фа-вакон, ибо каждый из них был уверен в своей победе.

Все спешились. Лошадей расседлали, а люди расположились широким кругом. Любой посторонний, окажись он случайно рядом, и не подумал бы, что здесь, друг напротив друга, сидели смертельные враги: оружия у апсарока никто не отбирал — Олд Шеттерхэнд приказал не делать этого. Он снова поступил по-рыцарски или, как говорят американцы, «по-джентльменски».

Зачерпнув из седельной сумки приличную горсть табаку, охотник снял с шеи трубку и набил ее. Потом вышел в центр круга и произнес:

— Воину не нужно многословие, за него говорят его дела. Мои братья знают, что здесь должно произойти, и мне не нужно говорить об этом. Мы не убили воинов апсарока, хотя их жизни были у нас в руках. Мы пощадили их, чтобы показать, что мы их не боимся и даже согласны бороться один на один безо всяких преимуществ для себя. Они вызвали нас на «му-мохву», и мы приняли их вызов. Сейчас они сидят рядом с нами свободными, держа свое оружие в руках, хотя по сути — они наши пленники. Мы ожидаем, что они, как и мы, не воспользуются коварством и хитростью. В знак того, что они обещают нам это, пусть Вороны выкурят с нами трубку клятвы. Я все сказал, а теперь пусть говорят они.

Белый охотник сел, а Храбрец, Ищущий Лекарство, поднялся во весь свой огромный рост и ответил:

— Белый человек сказал от души. Нам не нужно коварство, ибо мы и так победим! Но он забыл напомнить об условиях борьбы. Участники поединков, — краснокожий сделал небольшую паузу, окинув гордым взглядом присутствующих, — будут привязаны к дереву одной рукой и смогут видеть лица своих противников. В другую руку они получат по ножу. Только этой рукой можно вести борьбу! Только так разрешено сражаться! Но если кто не сможет вдруг больше держать нож, имеет право защищаться рукой. Кто коснется дерева или упадет на землю спиной или грудью, тот побежден, не важно — жив он или мертв. Кто припадет на колено, может подняться вновь. Сражаться будут четыре человека, по двое от каждой из сторон; я — против этого бледнолицего, и один из моих людей против любого из ваших красных воинов. Двое оставшихся будут бороться друг с другом, и это решит исход схватки. Спутникам победителя принадлежит жизнь и вся собственность побежденных. И никто из тех, чьей жизни срок истек, не имеет права защищаться! На этих условиях воины апсарока готовы раскурить трубку клятвы. А чтобы борьба была честной и никто не был защищен лучше остальных, все четверо должны бороться с обнаженными торсами. Хуг! Я сказал!

Апсарока сел. Олд Шеттерхэнд еще раз ступил в круг и объявил:

— Мы согласны со всеми условиями апсарока. А чтобы у побежденных не оставалось оружия, с которым они могли бы противостоять смерти, пусть все они до единого сложат его здесь, на этом месте. Один шошон и один апсарока будут охранять его. А сейчас я зажгу свою трубку мира. Сегодня она станет трубкой клятвы, и пусть облака ее дыма унесут души побежденных в Страну Вечной Охоты! — закончил он на индейский манер.

— Хуг, хуг! — раздалось в кругу, и это означало, что почти все согласны.

Олд Шеттерхэнд достал панк и зажег табак. Затянувшись дымом, он выдохнул его в небо, в землю и в направлении четырех сторон света, после чего передал трубку предводителю апсарока. Тот также сделал шесть затяжек и объявил, что соглашение заверено клятвой и пути назад нет. Потом все по очереди сделали по одной затяжке. По окончании этой церемонии трубку воткнули мундштуком в землю за пределами круга и там же сложили оружие.

Апсарока подошел к дереву, обнажил свой могучий торс и произнес:

— Пора начинать. Прежде чем солнце продвинется по небу на рукоять моего ножа, скальп белой собаки будет висеть на моем поясе!

Теперь воочию можно было убедиться, насколько силен гигант. И он прекрасно понимал, какое производил впечатление, поигрывал узловатыми мышцами и окидывал всех вокруг себя победоносным взглядом. Произошло нечто удивительное. Не кто иной, как Мартин Бауман, юный сын Охотника на медведей, выскочил вперед и гневно воскликнул:

— Белым вы обязаны жизнью, а называете их собаками! Ты не достоин того, чтобы опытный воин боролся с тобой. Хорошо, вот здесь стоит молодая «белая собака», которая не боится показать тебе клыки, хоть ты и сильнейший воин своего племени. Прежде чем солнце продвинется так далеко, как ты говоришь, «собака» разорвет в клочья кожу большеклювого каркающего Ворона!

Его щеки залило румянцем, глаза блестели. Одним движением Мартин сбросил с себя охотничью куртку.

Восхищенное «уфф, уфф!» прокатилось по кругу.

Юноша был здесь самым молодым из всех, и его неожиданная дерзость поразила всех.

— Де мечих![507] — вырвалось даже у гиганта-апсарока.

— Вот это по-мужски! — одобрил Олд Шеттерхэнд. — Такое вам непременно зачтется, мой юный друг. Но вы же знаете, что вызвали на поединок меня, а потому я попрошу предоставить мне возможность доказать, что «белая собака» не поджимает хвост перед Вороном.

— Он вообще не стоит того, чтобы такой человек, как вы, боролся с ним, — не сдавался Мартин. — А если вы думаете, что меня напугал этот великан, то вспомните о том, сколько гризли пало от моей руки!

— Вижу, что вы в самом деле готовы на все, но ограничьтесь пока тем, что мы восхищены вашим мужеством. Поймите, меня сочтут трусом, если я соглашусь на такую замену.

— Спорить, конечно, не стану, а потому подчиняюсь вашей воле, но я не смирюсь с тем, чтобы меня называли «собакой»!

Парень снова надел куртку и отступил в толпу. Великан подал знак одному из своих. Тот вышел вперед, оголил свой торс и сказал:

— Здесь стоит Макин-о-пункре, Раскатистый Гром. Он сделал себе щит из кожи врагов. Больше чем четыре раза по десять скальпов отнял он в битвах! Кто рискнет предстать перед его ножом?

— Я, Вокаде, заставлю этот Гром замолчать! Я не прославил себя скальпами, но убил белого бизона, а сегодня мой пояс украсит первый кусок кожи с головы врага! Кто из воинов боится грома? Он — лишь трусливый отзвук молнии, и больше ничего, потому что поднимает свой голос лишь тогда, когда опасность миновала!

— Уфф, уфф! — снова зазвучало вокруг, когда юный индеец выступил вперед.

— Ступай назад! — зло усмехнулся Раскатистый Гром. — Я не сражаюсь с детьми. Одно только мое дыхание может убить тебя. Ляг в траву, и пусть тебе приснится твоя мать, которая еще не перестала кормить тебя каммас!

Есть так называемые индейцы-копатели, презираемые всеми другими краснокожими; они бродят в пустынных местах, где влачат жалкое существование в поисках луковицеобразных корней, которые в полусгнившем состоянии используются ими для приготовления начинки для тошнотворнейших пирогов, известных как «пироги-каммас». Даже собаки брезгуют прикоснуться к такому блюду. Словом, упоминание о «каммас» было оскорблением для храброго Вокаде.

Прежде чем тот смог ответить, вперед вышел Виннету. Он знаком призвал юного индейца к молчанию, и Вокаде из уважения к знаменитому вождю обуздал свой гнев. Апач произнес:

— Участь обоих апсарока уже решена. Кто вызвался сражаться? Два мальчика, в которых мы уверены, ибо они уже побеждали и белого бизона, и серого медведя, а уж двух Воронов они задушат просто голыми руками. Но если считать, что Вороны — славные воины, то им надлежит бороться с мужчинами! А Раскатистый Гром гремит сейчас в последний раз.

Названный пришел в ярость и заорал:

— Кто ты, что смеешь произносить такие слова? У тебя есть имя? В твоей одежде не видно ни одного волоса врага! Если ты умеешь лишь играть на джотунке — флейте — то иди играй, но к ножу лучше не прикасайся, а то порежешься!

— Мое имя услышит твоя душа, когда покинет тело. А потом она завоет от страха и не рискнет даже появиться на Ниве Охоты Умерших! Она будет прятаться в ущельях гор и от страха скулить и рыдать вместе с ветром!

— Пес! — гаркнул Гром. — Ты осмелился позорить душу храброго воина! Тебя постигнет кара! Мы оба будем сражаться первыми, но твоему скальпу не найдется места среди моих трофеев. Я брошу его крысам, а твое имя, которое ты мне отказываешься назвать, не услышит ухо ни одного воина!

— Да, сначала боремся мы! Итак, начнем! — прозвучал короткий ответ Виннету.

Раскатистый Гром знаком велел принести нож. Виннету разделся.

Круг стал гораздо шире. Взгляды всех присутствующих были прикованы к фигурам обоих противников. Второй апсарока ростом не был выше Виннету, но выглядел гораздо шире и мощнее стройного апача. Вороны не без удовлетворения отметили это. Они были убеждены, что Виннету обречен. Ничего удивительного, они ведь и понятия не имели, что перед ними стоит знаменитый вождь апачей.

Теперь выступил Толстяк Джемми. Как и любой вестмен, он всегда носил с собой несколько длинных, достаточно прочных ремней.

— Мой дорогой сэр, ваш шаг первый, — обратился он к Виннету, держа в руке два ремня. — Вам повезет, если к дереву вас привяжет рука товарища. Но прежде пусть все убедятся, что оба ремня одинакового качества.

Ремни пошли из рук в руки; их общупал и обследовал буквально каждый. Теперь осталось определить, кто из двоих окажется привязанным к стволу правой, а кто — левой рукой. Два травяных стебля различной длины послужили жребием. Виннету вытащил короткий, то есть оказался в невыгодном положении: у него оставалась свободной левая, менее тренированная, рука. Апсарока приветствовали это выгодное им обстоятельство радостным «у-ах!»[508].

Наконец петли захлестнули запястья обоих бойцов, после чего другие концы ремней были обмотаны вокруг древесного ствола так, чтобы руки противников могли легко двигаться и вращаться. Во время «му-мохвы» происходит следующее: бойцы в течение четверти часа, а иногда и дольше, кружат вокруг дерева, прежде чем нанесут первый удар. Обычно, как только проливается первая кровь, противники распаляются, и схватка быстро заканчивается смертью или поражением одного из них.

И вот борцы приготовились, застыв по разные стороны от липы.

Хромой Фрэнк находился рядом с Джемми.

— Послушайте, герр Пфефферкорн, — произнес он, — сейчас как раз та самая ситуация, когда мороз пробирает по коже до самых костей! Ведь не только они рискуют своими жизнями, но и мы тоже! У меня где-то под скальпом возникает чувство, будто он мало-помалу уже отмирает. Кстати, покорнейше благодарю вас за обещание не мешать им прикончить нас невиновными, после того как оба наших чемпиона проиграют!

— Фи! — скривился Джемми. — Хоть на душе у меня тоже не соловьи заливаются, все же мне кажется, на Виннету и Олд Шеттерхэнда можно положиться.

— Конечно, со стороны так кажется, у апача такое невозмутимое лицо, словно он матадор[509] с десятью пиками в руках! Но тихо! Говорит Раскатистый Гром.

Получив от своих в руки длинный острый нож, апсарока крикнул апачу приказным тоном повелителя:

— Шише![510] Или мне придется гоняться за тобой вокруг дерева, пока ты не падешь мертвым от страха, прежде чем мой нож коснется тебя?

Виннету не отвечал. Он повернулся к Олд Шеттерхэнду и произнес на языке апачей, который его противник не понимал:

— Ши дин льда сесте[511]

В ответ Олд Шеттерхэнд громко объявил:

— Наш брат отбросил мысли об убийстве. Он победит своего врага, но не прольет ни капли крови.

— Уфф, уфф, уфф! — воскликнули апсарока.

Раскатистый Гром на слова Олд Шеттерхэнда ответил с презрением:

— Ваш брат обезумел от страха. Его муки будут недолгими!

Он шагнул вперед, и дерево перестало разделять противников. Зажав нож в кулаке, апсарока буквально пожирал Виннету хищным блеском своих глаз. Но тот, казалось, не обращал на него никакого внимания, а с демонстративным равнодушием глядел куда-то мимо, а его лицо было таким спокойным и неподвижным, словно речь сейчас шла вовсе не о его жизни. Но Олд Шеттерхэнд хорошо знал, что каждый мускул и каждое сухожилие его друга и брата напряжены до предела; Виннету в любой миг готов отразить нападение.

Недалекий апсарока попался в сети, расставленные хитроумным апачем. Решив, что пора действовать, Раскатистый Гром внезапно — как ему казалось — подскочил к Виннету и уже занес руку для смертельного удара. Но, вместо того, чтобы отступить, апач присел и молниеносно ткнул своего соперника рукоятью ножа точно в подмышечную впадину. Этот не только рискованный, но и очень сильный и ловкий, прием удался: опешивший апсарока отлетел назад и выронил нож. Виннету тут же бросил свой и услышал крик краснокожего — похоже, у того была вывихнута рука. В следующий миг вождь апачей нанес кулаком противнику резкий и сбивающий с ног удар «под ложечку», после чего апсарока свалился навзничь, да так и остался лежать на спине с повисшей вдоль ствола рукой.

На мгновение Гром был ошеломлен, всего лишь на мгновение! Но этого времени хватило апачу с лихвой. Подхватив с земли свой нож, он молниеносно перерезал свой ремень и склонился над врагом.

— Ты понял, что проиграл? — спросил Виннету.

Поверженный не ответил. Он тяжело переводил дыхание, задыхаясь то ли от полученного удара, то ли от бессильной ярости и смертельного страха.

Все произошло так быстро, что многие не уследили за движениями Виннету. В кругу стояла мертвая тишина, а когда маленький саксонец хотел выразить ликование восторженным «ура!», Олд Шеттерхэнд жестом заставил беднягу запнуться на полуслове.

— Бей! — приказал апсарока, устремив свой взгляд, полный жгучей ненависти, на склонившегося над ним апача. Сказав это, он закрыл глаза.

Виннету поднялся, перерезал ремень побежденного и произнес:

— Вставай! Я обещал не убивать тебя и сдержал слово!

— Я не могу теперь жить! Я побежден!

Тут к поверженному подошел Ойт-э-ке-фа-вакон и грозно приказал:

— Поднимайся! Тебе дарят жизнь, ибо твой скальп не имеет никакой ценности для победителя. Ты вел себя как мальчик. Но здесь еще стою я! Храбрец, Ищущий Лекарство, будет бороться с вами! Я одержу победу оба раза, а когда мы станем делить скальпы врагов, ты уйдешь к волкам прерий и будешь жить с ними. Возвращаться в твой вигвам тебе запрещено!

Раскатистый Гром поднялся и тут же схватился за свой нож, валявшийся рядом.

— Великий Дух не хотел, чтобы я победил, — произнес он с горечью в голосе, — но к волкам я не пойду! Вот мой нож. Он покончит с моей жизнью! Я не хочу принимать ее в дар. Но сначала я посмотрю, сумеешь ли победить ты.

Пристыженный воин медленно удалился из круга, присев в траве неподалеку. Несомненно, последние слова он произнес, вполне отдавая себе отчет в их серьезности, — позор побежденного ему одному было не пережить!

Никто из соплеменников не удостоил его даже взглядом. Все их надежды сейчас были отданы предводителю, который, опершись мощным торсом о ствол, сказал Олд Шеттерхэнду:

— Иди сюда, бросим жребий!

— Я никогда не бросаю жребий, — ответил тот. — Пусть мне привяжут правую руку.

— Пусть будет так, если ты хочешь умереть быстрее.

— Я не тороплюсь. Просто мне кажется, что твоя левая рука слабее правой. Я не нуждаюсь ни в каких преимуществах. Ты ведь когда-то был ранен.

Охотник указал взглядом на левое плечо краснокожего, через которое проходил широкий шрам. Но его противник не смог оценить благородного жеста; он смерил белого взглядом величайшего удивления и ответил:

— Ты решил оскорбить меня? Или хочешь, чтобы твои воины говорили потом, что я не убил бы тебя, не окажи ты мне милость? Я требую, чтобы ты бросил жребий вместе со мной.

— Ну хорошо, я готов.

Жребий был брошен, и все равно Олд Шеттерхэнду выпало привязывать правую руку. Вскоре оба стояли друг напротив друга, готовые к схватке. У всех без исключения белых, увидевших в этот момент лоснящиеся от напряжения вздутые мускулы великана, от страха за Олд Шеттерхэнда замерло сердце.

Но тот, как и его друг Виннету до того, сохранял удивительное спокойствие, во всяком случае, внешне.

— Можешь начинать, — повелительным тоном проговорил апсарока, поигрывая бицепсами. — Я разрешаю тебе нанести удар первым. Три удара я отражаю, а потом ты падешь от моей руки.

Олд Шеттерхэнд улыбнулся. К всеобщему удивлению, он воткнул свой нож в липовый ствол и ответил:

— А я отказываюсь от этого оружия. Но ты все равно будешь повержен при первой же атаке. У нас нет времени, чтобы вести долгую игру. А потому будь внимательнее, я начинаю!

Охотник поднял кулак, будто готовясь к удару, и прыгнул навстречу противнику. Тот решил, что белый атакует, и тотчас взмахнул ножом. Но белый, быстрый, как мысль, вдруг отступил, и острое лезвие, подобно молнии, промелькнуло перед его лицом, с шумом рассекая воздух. Рука апсарока по инерции ушла далеко влево. Еще одно едва уловимое движение Олд Шеттерхэнда, и его жесткий кулак с силой молота ударил противника справа в висок. В следующий миг гигант пошатнулся и рухнул на землю.

— Он всем телом коснулся земли! Кто победил? — крикнул Олд Шеттерхэнд, переводя дух.

Когда был повержен Раскатистый Гром, индейцы-апсарока на это в общем-то не прореагировали, но теперь они подняли такой вой, будто он исходил не из человеческих, а из звериных глоток. Шошоны же, понятно, издали громкие крики радости.

Возможно, кто-то, кто плохо знает индейцев, ждал бы, что Вороны сейчас же после поражения обратятся в бегство, но напрасно он питал бы такие надежды. Индейцев связывала клятва. А может, они просто были слишком ошеломлены, чтобы принять быстрое решение? Ни один из них не пошевелился, выдав свое намерение высвободиться из лап смерти, на которую они все теперь были обречены по условиям договора.

Олд Шеттерхэнд выдернул свой нож из дерева и освободил себя от ремня. Белые охотники уже спешили к нему, чтобы поздравить его и самих себя. Шошоны тоже воздавали похвалу обоим победителям, но сначала им пришлось позаботиться о том, как побыстрее завладеть своим оружием и предотвратить возможное противостояние апсарока либо помешать их бегству.

Те наконец умолкли и побрели к месту, где сидел Раскатистый Гром, понуро присели рядом с ним. Даже их часовой, охранявший оружие, присоединился к ним, хотя уж ему-то не составляло никакого труда вскочить на одну из лошадей и умчаться прочь.

Олд Шеттерхэнд снова подошел к Храбрецу, Ищущему Лекарство. Тот только что пришел в себя, открыл глаза и увидел, что победитель перерезает его ремень. Потребовалось некоторое время, прежде чем апсарока сообразил, в чем дело. Но, как только он понял, что произошло, тут же вскочил. Его бешеный взгляд впился в Олд Шеттерхэнда. Глаза индейца, казалось, вот-вот вылезут из орбит, а когда он, запинаясь, заговорил, его голос прозвучал очень хрипло:

— Я… на земле! Ты победил меня?

— Да. Разве не ты сам назвал условия, по которым тот, кто коснется телом земли, считается побежденным?

Краснокожий молчал. Несмотря на свой рост, сейчас он имел довольно жалкий вид и даже, казалось, был испуган.

— Я не ранен! — вдруг выкрикнул он.

— Потому что тебя никто не хотел убивать. Я воткнул свой нож в дерево.

— Значит, ты свалил меня голой рукой?

— Да, — Олд Шеттерхэнд улыбнулся. — Надеюсь, что ты не в обиде. Или лучше было бы, если бы я воткнул в тебя нож?

Но апсарока был не в состоянии шутить. В его взгляде, брошенном на своих, проступила полная растерянность.

— Лучше бы ты меня убил! — выдавил он из себя. — Великий Дух покинул нас, потому что украдены наши «лекарства». Воин, которому суждено быть скальпированным, не может попасть в Страну Вечной Охоты. Почему скво наших отцов не умерли прежде, чем мы родились!

Совсем недавно такой гордый и уверенный в победе человек теперь вдруг стал робким и пал духом. Шатаясь, он побрел к своим, но вдруг приостановился, еще раз обернулся и спросил:

— Вы позволите нам спеть Мелодию Смерти, прежде чем убьете нас?

— Перед тем как ответить, хочу задать тебе, со своей стороны, один вопрос. Идем!

Олд Шеттерхэнд подвел его к апсарока и указал на Раскатистого Грома:

— Ты и сейчас сердишься на этого воина?

— Нет. Великому Духу так было угодно. У нас больше нет «лекарств».

— Вы вернете их, да еще и умножите.

Краснокожие с удивлением уставились на белого охотника.

— Где мы их найдем? — горько усмехнулся предводитель апсарока. — Здесь, где должны умереть? Или в Стране Вечной Охоты, в которую нам так и не суждено попасть, потому что мы потеряем свои скальпы?

— Вам сохранят и скальпы, и жизни. Вы убили бы нас, если бы мы проиграли; но мы лишь для вида пошли на ваши условия, потому что мы не убийцы! Встаньте! Идите сюда, забирайте свое оружие и лошадей! Вы свободны и можете ехать, куда хотите.

Но никто не прореагировал на эти слова.

— Если ты говоришь об этом, как о начале наших мук, — произнес Храбрец, Ищущий Лекарство, не веривший в искренность слов белого, — мы вытерпим их, и вы не услышите из наших уст ни звука!

— Ты ошибаешься. Я говорю серьезно. Между апсарока и воинами шошонов отныне зарыт томагавк войны!

— Но вы ведь знаете, что мы хотели убить вас!

— Вам это не удалось, а мы не жаждали и не жаждем вашей крови. Мы не станем мстить никому. Канте-пета, знаменитый шаман апсарока, наш друг. Он может спокойно вернуться к родным вигвамам вместе со своими людьми.

— Уфф! Ты знаешь меня? — удивился шаман.

— У тебя нет уха, а на плече я заметил шрам. По этим признакам я тебя и узнал.

— Откуда тебе известно о них?

— От твоего брата Шунка-шечи, Большой Собаки, который рассказывал мне о тебе.

— Ты его тоже знаешь?

— Да. Однажды мы с ним встречались.

— Когда? Где?

— Много зим назад, а у скалы Черепахи мы расстались.

Шаман, сидевший на земле, вдруг быстро вскочил на ноги. Его лицо приняло совершенно иное выражение, а в глазах вспыхнул огонек.

— Верить ли мне твоим словам или моим ушам? — выкрикнул он. — Если ты говоришь правду, то ты — Нон-пай-клама, которого белые люди зовут Олд Шеттерхэндом!

— Да, это я и есть.

При звуке этого имени остальные апсарока также резко вскочили с земли. В один миг они словно превратились в других людей.

— Если ты в самом деле тот знаменитый охотник, — прогремел голос их предводителя, — Великий Дух все же не покинул нас. Да, только его кулак мог оглушить меня, а значит, ты — это он! Быть побежденным тобой — не позор! И теперь я могу жить, не опасаясь презрения.

— Храбрый воин по имени Раскатистый Гром имеет те же права, ибо тот, против кого он боролся, — Виннету, вождь апачей.

Глаза апсарока заметались по толпе, выискивая фигуру Виннету. Лицо его выражало величайшее почтение. Виннету сам подошел, протянул Раскатистому Грому руку и сказал:

— Мой красный брат выкурил со мной калюме клятвы, а теперь пусть он раскурит и калюме мира, поскольку воины апсарока наши друзья. Хуг!

Гром стиснул поданную руку и ответил:

— Проклятье Великого Духа спало с нас! Олд Шеттерхэнд и Виннету — друзья красных людей. Они не станут требовать наших скальпов.

— Да, вы свободны, — произнес Олд Шеттерхэнд. — Мы не станем ничего отнимать у вас, а скорее даже дадим. Нам известны люди, которые украли ваши «лекарства». Если вы поедете с нами, мы приведем вас к ним.

— Уфф! Кто эти воры?

— Шайка сиу-огаллала, чья цель — горы реки Желтого Камня.

Эта новость крепко взволновала потерпевших. Их предводитель громовым голосом прокричал:

— Псы-огаллала сделали это! Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин, их вождь, ранил меня и отнял ухо, и я до сих пор не смог отомстить ему! Я просил Великого Духа навести меня на их след, но мое желание ни разу не исполнилось!

В этот момент слово взял Вокаде; он стоял поблизости и все слышал.

— Ты выйдешь на след Хонг-пе-те-ке, — обратился он к шаману апсарока, — ибо он — вождь огаллала, которых мы преследуем.

— Значит, Великий Дух, наконец, передал его в мои руки! Но кто этот юный красный воин, который хотел сразиться с Раскатистым Громом, а теперь принес такую радостную весть о сиу-огаллала?

— Это Вокаде, славный сын манданов, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Огаллала вынудили его быть с ними, и он присутствовал при похищении ваших «лекарств», но помочь ничем не мог. Потом он ушел от них и уже успел помочь нам.

— А что нужно сиу в горах реки Желтого Камня?

— Мы расскажем об этом, когда разожжем лагерный костер. Тогда вы сможете посовещаться и решите, ехать ли с нами.

— Если вы идете по следу огаллала, чтобы бороться с ними, то мы поедем вместе. Ведь они украли у нас наши «лекарства»! Пусть Вокаде расскажет нам, как это произошло. Канте-пета — знаменитый шаман апсарока. То, что он позволил украсть свое «великое лекарство», навлекло на него стыд и позор, и он не успокоится, пока не отомстит! Пусть мои братья зажгут костер Совета прямо сейчас, потому что нам нельзя терять времени. Мои воины понимают, какая великая честь им выпала — оказаться заодно с такими известными людьми!

Так еще раз враги были превращены в друзей, а значит, возросла надежда, что отчаянное предприятие, казавшееся поначалу едва выполнимым, вполне вероятно, завершится удачно.

Глава десятая. В ПЛЕНУ

«Сенат и палата представителей Соединенных Штатов постановляют, что местность на территории Монтаны и Вайоминга, расположенная близ истоков Йеллоустоун-ривер, согласно закону Соединенных Штатов, исключает на своей территории любое заселение, захват или продажу земли, объявляется общественным парком во благо и удовольствие всего народа. Любой, кто поселится на означенной местности вразрез с постановлением или захватит какую-либо часть земли в частное пользование, становится нарушителем Закона. Парк будет находиться под исключительным контролем Секретариата внутренних дел, задачей которого станет издание таких положений и распоряжений, которые он сочтет необходимыми для поддержания порядка и присмотра за указанной территорией».

Так гласит принятый Конгрессом США 1 марта 1872 года закон, вследствие которого гражданам Соединенных Штатов и жителям всех других государств был сделан подарок, о значении которого тогда еще никто и понятия не имел.

О большом участке земли, называемом сегодня Национальным парком[512], в восточных штатах до указанного времени ходила довольно странная молва. Известная только индейцам и лишь отчасти исследованная одинокими трапперами, но очень слабо, эта местность была окутана ореолом глубочайшей тайны. То, что рассказывал кто-нибудь из этих капканщиков, воспринималось, как правило, с недоверием, оно и понятно; эти рассказы переходили из уст в уста, обрастая фантастическими подробностями. Пылающие прерии и раскаленные горы, кипящие ключи и извергающие жидкий металл вулканы; озера и реки, состоящие из нефти, а не воды, девственные леса, полные диких зверей и таких же диких индейцев, — все эти чудеса, как утверждали рассказчики каждый на свой лад, были собраны в долине реки Желтого Камня.

Лишь профессор Хайден[513], предпринявший экспедицию в этот регион, добыл объективные данные о нем и первым сообщил о существовании там явлений, не поддающихся пока объяснению. Только благодаря ему этот закон и был принят.

Национальный парк охватывает территорию более чем в восемь тысяч девятьсот пятьдесят три квадратных километра. Там берут свое начало реки Йеллоустоун, Мадисон, Джеллатайн и Снейк. Величественные горные цепи пересекают эту заповедную местность. В горах воздух чист и свеж, а вода сотен холодных и горячих источников различного химического состава обладает большой целебной силой. Гейзеры[514], с которыми едва ли сравнимы исландские, бьют фонтанами вверх на многие сотни футов в высоту, а скалы переливаются и сияют в солнечных лучах кристаллами черного хрусталя. Зловещие ущелья, не сравнимые ни с какими другими, кажутся вырезанными будто специально для того, чтобы дать возможность любопытному лицезреть все внутренности Земли. Земная кора там вся волдырится от надувающихся пузырей, которые то появляются, то исчезают; часто она оказывается здесь толщиной лишь с дюйм, и всаднику едва-едва удается провести по ней своего обезумевшего от ужаса коня. Временами в коре открываются гигантские дыры, тотчас наполняющиеся кипящим грязным илом, который то поднимается, то медленно уходит вниз. Не пройти здесь и четверти часа, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь удивительное чудо природы. На территории парка более тысячи гейзеров и горячих источников. Нередко по земле разливается кипящая вода, но где-то рядом бьет и искрится холодный, чистый ключ. Впечатление такое, будто добрые и злые духи, словно ангел и дьявол, схватились на поверхности этих источников. Диву даешься возвышенному, а всего лишь через пару шагов отступаешь перед ужасным и гадким. Любуясь гигантским фонтаном, возносящимся над рекой на тысячу футов, не заметишь, как наткнешься на месторождения карнеола, мохового агата, халцедона, опала[515] или других полудрагоценных камней.

А меж склонов Скалистых гор дремлют чудесные озера, огромнейшее и живописнейшее из которых — Йеллоустоун; оно, если не считать озера Титикака[516], является самым высокогорным озером Земли, ибо лежит на высоте почти в восемь тысяч метров над уровнем моря.

Его вода очень богата серой, глубокие впадины кишат форелью, имеющей своеобразный, но очень приятный вкус. Обступившие озеро леса богаты крупной дичью, сохатыми и медведями, а на берегах берут начало неисчислимые горячие источники, откуда время от времени громко и пронзительно, как из вентиля паровоза, доносится свист пара преисподней.

Первое, что приходит в голову человеку, случайно попавшему в эти места, — сбежать отсюда, и как можно скорее. Беспрестанно бушующие силы земных недр не дают здесь забыть о себе. Возникает такое ощущение, будто в следующий миг вся земля либо ухнет куда-то вниз, либо взметнется высоко над вершинами Скалистых гор, превратившись в гигантский огнедышащий кратер.

Там. где река Йеллоустоун вытекает из озера и лишь начинает набирать свою силу, неподалеку от устья Бридж-Крик, горели несколько костров. Их разожгли только потому, что стемнело, а вовсе не с целью приготовить ужин, ибо ужин природа благосклонно приготовила путникам на этот раз сама.

Форель длиной в локоть, пойманная в студеном озере, тут же была сварена в горячей воде, что всего лишь в нескольких футах пробивалась прямо из-под земли, окутывая окрестности клубящимся паром. Маленький саксонец чуть ли не лопался от гордости — во второй половине дня ему удалось подстрелить дикую овцу, благодаря чему народ прежде всего занялся мясом, оставив форель на десерт. Горячий источник, на котором они готовили, был невелик, ни дать ни взять прямо-таки кухонный горшок, вода в котором после варки приобрела вкус самого настоящего бульона, который все присутствующие попробовали с огромным аппетитом.

Как и планировал Олд Шеттерхэнд, отряд переправился через реки Пеликан и Йеллоустоун, а на завтра они намеревались, преодолев Бридж-Крик, скакать прямиком на запад, к реке Огненной Дыры. Там действовал гейзер, который зовется индейцами Кун-туи-темба — Пасть Ада — поблизости от него и лежала могила вождя, цель их путешествия.

Все произошло гораздо быстрее, чем предполагалось сначала. Хотя конечная цель поездки находилась почти рядом, до полнолуния оставалось еще три ночи, и Олд Шеттерхэнд был убежден, что сиу-огаллала никак не могли оказаться здесь раньше. Во время беседы у огня он заметил:

— Они едва ли могли достичь Боттелерс-рэндж, и мы, стало быть, наверняка опередили их. Все равно костры пусть горят даже тогда, когда луна поднимется над вершинами гор. Кроме сиу, других человеческих существ здесь быть не должно. Нам нечего опасаться.

— Сэр, а куда мы двинемся от Боттелерс-рэндж дальше? — спросил вдруг Мартин Бауман.

— А почему вы об этом спрашиваете, мой юный друг?

Мартин не обратил внимания на испытующий взгляд, брошенный на него Олд Шеттерхэндом, но ответил все-таки с некоторым смущением:

— Я интересуюсь этим потому, что мой отец наверняка едет тем же путем. Я слышал, что дорога эта очень опасна.

— Утверждать такое не стану. Стоит, конечно, объехать подальше и сам гейзер, и места, где земная кора так тонка, что может провалиться под нашими ногами. От Боттелерс-рэндж дорога ведет в речную долину, мимо потухших вулканов. Через четыре-пять часов появится нижний каньон длиной в полмили и врезавшийся в гранит на глубину добрых тысячи футов. Еще через пять часов можно достичь отвесной, почти в три тысячи футов высотой скалы. Ее называют Скользкая Дорога Дьявола. Три часа спустя появится устье реки Гардинер, вверх по которому придется следовать дальше, поскольку прямого пути к реке Йеллоустоун там нет. Потом придется скакать к горам Уошберн, вдоль Каскад-Крика, который и выведет к Йеллоустоуну. Каскад-Крик выходит между верхними и нижними порогами реки, а это значит, что оказываешься на краю Большого каньона — величайшего чуда Йеллоустоунского бассейна.

— Сэр, вы знаете это чудо? — удивился Толстяк Джемми.

Олд Шеттерхэнд бросил на него многозначительный взгляд, потом ответил:

— Да. Он длиной более семи немецких миль и много тысяч футов глубиной. Стены его уходят вниз почти отвесно, и только напрочь лишенный боязни высоты человек рискнет подползти к краю, чтобы заглянуть в эту жуткую бездну, в которой река в две сотни футов шириной кажется тонкой нитью. Эта «нить» бушует внизу крепко, с бешеной скоростью проносясь мимо массивных каменных стен, но наверху о ее ярости никто не знает, потому что не слышит шума. Ни одному смертному не спуститься вниз, а даже если он смог бы, ему не выдержать там и четверти часа — не хватит воздуха. Вода реки теплая, маслянистая, имеет омерзительный вкус серы и квасцов и источает такую вонь, вынести которую, находясь рядом, просто невозможно. Идя вверх по каньону, сначала можно достичь нижних порогов реки, с которых она низвергается вниз с высоты четырех сотен футов. Через четверть часа поток снова стремглав устремляется вниз с более чем стофутовой высоты; чтобы от тех верхних порогов добраться до нашей цели верхом, понадобится около девяти часов пути. Стало быть, от Боттелерс-рэндж вся дорога займет добрых два дня езды, на которые мы как раз и обгоняем сиу-огаллала. Точно рассчитать, конечно, трудно, но часом больше, часом меньше — не имеет значения. Нам достаточно знать, что наших врагов здесь пока нет.

— А где они будут находиться завтра в это время, сэр? — снова спросил Мартин Бауман.

— У верхнего выхода из каньона. А зачем вам знать это так точно?

— Прямых причин для этого у меня нет, но вы можете представить, как я тревожусь за отца и мысленно сопровождаю его повсюду. Кто знает, жив ли он еще?

— Жив. Я убежден в этом.

— Сиу могли его убить!

— Вам не стоит травить себя этими опасениями, огаллала хотят привезти своих пленников к могиле вождя; они так и сделают, можете не сомневаться. Чем позже будут убиты несчастные, тем дольше продлятся их муки, а поэтому сиу в голову не придет ускорить смерть своим пленникам. Я очень хорошо знаю этих краснокожих парней, и, если говорю, что ваш отец жив, вы можете мне поверить.

Олд Шеттерхэнд лег, завернулся в одеяло и сделал вид, что хочет заснуть. Но из-под неплотно прикрытых век он наблюдал за шепчущимися Мартином Бауманом, Толстяком Джемми и Хромым Фрэнком.

Через некоторое время Толстяк поднялся и демонстративно медленно и непринужденно, как бы гуляючи, направился туда, где паслись лошади. Тотчас поднялся и Олд Шеттерхэнд, тихо последовав за ним. Он видел, как Джемми привязал к колышку своего коня, который прежде был лишь стреножен, и быстро подошел к нему.

— Мастер Джемми, чем провинилась ваша кобыла, что оказалась в неволе? — спросил Шеттерхэнд Толстяка.

Бывший гимназист в страхе обернулся, едва не вздрогнув.

— Ах, это вы, сэр! Я полагал, что вы спите.

— А я до сего момента считал вас парнем честным!

— Тысяча чертей! И вы думаете, что это ошибка?

— Почти так!

— Но почему?

— А с чего это вы так напугались, когда я появился?

— Любой вздрогнет, когда среди ночи с ним неожиданно заговорят.

— Ну, тогда он скверный вестмен. Настоящий охотник и ухом не поведет, даже если над его головой вдруг шарахнут из дробовика.

— Да, особенно если при этом пуля пройдет чуть пониже скальпа.

— Па! Вы ведь хорошо знаете, что здесь нет никаких врагов. И все же почему-то тайком привязываете к колышку вашу лошадь.

Толстяк попытался скрыть свое смущение за гневным тоном:

— Сэр, я вас не понимаю! Разве я не могу творить с моей клячей все, что хочу?

— Можете, но не так скрытно!

— О тайне и речи нет. Среди лошадей апсарока есть несколько забияк. Моя кобыла уже была ранена ими. Чтобы этого не произошло еще раз, я привязал ее к колышку; пусть отдохнет без этой норовистой компании. Если это и грех, то, надеюсь, его можно замолить.

Он отвернулся, чтобы направиться к лагерю, но Олд Шеттерхэнд положил ему на плечо руку и произнес:

— Останьтесь еще на миг, мастер Джемми. Не в моих намерениях задевать ваше самолюбие, но у меня есть повод предупредить вас. Заметьте, я делаю это с глазу на глаз, а следовательно, высоко ценю вашу репутацию.

Джемми надвинул шляпу на глаза, поскреб за ухом, как имел обыкновение делать его друг Дэви, когда находился в затруднении, и ответил:

— Сэр, если бы мне это сказал кто-либо другой, я бы слегка прошелся кулаком по его физиономии, от вас же предостережение я, так и быть, приму. Итак, если уж вы зарядили, то жмите на курок, черт побери!

— Прекрасно! Что у вас за секреты с сыном Охотника на медведей?

Возникла маленькая заминка, прежде чем Джемми ответил:

— Секреты? У меня с ним? Эти секреты так секретны, что я о них и слыхом не слыхивал.

— Но вы все время перешептываетесь друг с другом!

— Он просто хочет поупражняться в немецком.

— Но ведь то же самое можно делать и при всех. Я заметил, что он в последнее время гораздо сильнее, чем раньше, озабочен судьбой отца. Он думает, что его убили огаллала, и я напрасно старался разубедить его. Вы ведь только что слышали, как он снова принялся за старое. Боюсь, что парень вынашивает мысли, которые сделают честь его сыновней любви, но никак не рассудку. Может, вы знаете что-нибудь об этом?

— Хм! Он вам что-то говорил, сэр?

— Нет.

— Странно, вам он доверяет все же больше, чем мне. А если он молчит с вами, то со мной не скажет ни гугу.

— Сдается мне, вы пытаетесь уйти от прямого ответа.

— И не собирался!

— Со вчерашнего дня он избегает и меня и Виннету, а вы все время скачете с ним рядом. Поэтому мне казалось, что он испытывает к вам доверие.

— Скажу вам только одно: на этот раз вы ошибаетесь, хоть человек вы, надо признать, весьма проницательный.

— Так значит, он не говорил вам ничего такого о своих намерениях, которые бы я не одобрил? — внимательно глядя в глаза Толстяку, спросил Шеттерхэнд.

— Черт возьми! Вы устраиваете мне самый настоящий экзамен. Учтите, сэр, я же не школяр! Если мне кто и поведает что-то о своих семейных обстоятельствах или интимных делах, я же не трепач какой-то, чтобы болтать об этом с кем попало!

— Хорошо, мастер Джемми! То, что вы сейчас сказали, хотя и грубо, но, в общем-то, справедливо. Я, стало быть, больше не стану лезть к вам в душу и буду вести себя так, будто ничего не заметил. Но, если, несмотря на это, что-нибудь все же случится, я не буду нести за это никакой ответственности.

Охотник отвернулся и направился не к лагерю, а в противоположную от него сторону. Он был не на шутку сердит на Джемми и хотел как-то успокоиться, а лучшее средство для этого, которое он знал, — прогулка.

Толстяк медленно поплелся к огню, при этом в его голове теснились противоречивые мысли: «Чертовски острый глаз у этого парня! Кто бы мог подумать, что он что-то заметит! Он прав, совершенно прав, и я сам хотел бы, даже мог бы ему все сказать! Если бы не данное слово, которое не могу нарушить! Лучше бы мне совсем не встревать в эту канитель. Но маленький Охотник на медведей сумел обратиться ко мне так, что у меня, старого и толстого енота, сердце разминулось с разумом… А, да ничего! Все обойдется!»

Как только Олд Шеттерхэнд отошел от костра, там завязался тихий разговор.

— Вот те раз! — шепнул Длинный Дэви сыну Охотника на медведей. — Шеттерхэнд ушел! Но куда?

— Кто знает!

— Мне кажется, он вовсе и не спал. Когда встаешь так резко, не сразу отходишь ото сна. А он заторопился, словно и не лежал. Пожалуй, он наблюдал за нами.

— Зачем ему это? Мы не давали никакого повода для недоверия.

— Хм! Я, конечно, нет, но вы… Я бы поостерегся так часто говорить с вами, если бы знал, что он может это заметить. Джемми постоянно был рядом с вами, и нетрудно догадаться, что у вас с ним какие-то секреты. Это-то и бросилось в глаза Олд Шеттерхэнду. Теперь, отправившись за Джемми, он увидит, как тот привязывает к кольям наших лошадей, и догадается, что мы надумали улизнуть. Если он и в самом деле это заметит, ваш план почти провален!

— Я все равно не отступлюсь от него.

— Я предупреждал вас, что это не слишком-то по-джентльменски, и предупреждаю еще раз!

— Посудите сами, мой дорогой Дэви, разве я могу ждать целых три дня?! Да я умру от волнения!

— Но ведь Олд Шеттерхэнд сказал же, что пленники живы.

— Он мог ошибиться.

— Тогда мы все равно не сможем ничего изменить.

— Но я должен убедиться во всем сам! Неужели вы хотите, чтобы я вернул назад вам ваше слово?

— Возможно, для меня это было бы лучшим…

— И это говорите вы: вы, кому я так доверял! — воскликнул Мартин разочарованно. — Вы забыли, что вы и Джемми были первыми, кто предложил свою руку?! И вот теперь я больше не могу на вас полагаться!

— Zounds! Таких укоров в свой адрес я не переношу! Вы мне симпатичны, поэтому я дал обещание помогать вам, а мое слово — кремень, это все знают. Ладно, я еду с вами, но при одном условии!

— Каком?

— Мы только разведаем, жив ли ваш отец, и сразу назад.

— Хорошо, согласен.

— Мы и пытаться не станем освободить его собственными силами.

— Полностью согласен.

— Прекрасно! Могу представить себе, что у вас сейчас на сердце. Вы испытываете тревогу за жизнь вашего отца, а это так трогает мою старую, добрую душу! Я не могу не проводить вас. Как только мы убедимся, что он еще жив. вернемся и поедем за остальными. Только не вздумайте брать с собой Хромого Фрэнка!

— Но он заслуживает того, чтобы я считался с ним!

— Думаю, что сегодня он нам скорее помешает, чем поможет.

— О, вы ошибаетесь в нем. Несмотря на все свои странности, он парень мужественный и ловкий.

— Может быть, но ему вечно не везет. Что, по его мнению, удается ему лучше всего — на самом деле хуже всего и получается! Такие несчастные пташки — очень добрые создания, но в серьезных делах полагаться на них не следует.

— Я уже обещал помощь ему, и не могу взять назад свое слово. Он разделял с нами все горести и радости, и если я возьму его с собой, то это будет ему наградой.

— А Вокаде? Он тоже едет с вами?

— Да. Мы так крепко сдружились, что просто немыслимо оставлять его здесь.

— Тогда, стало быть, речь идет только о том, чтобы улизнуть незаметно. Конечно, завтра после нашего исчезновения поднимется переполох, но, я думаю, негр выполнит свое поручение. Смотрите-ка, вот идет Джемми!

Толстяк подошел, едва сдерживая раздражение, сел рядом с ним.

— Олд Шеттерхэнд не доверяет тебе? — спросил Дэви, первым рискнувший задать вопрос.

— Да. Он считает меня мошенником, — недовольно буркнул его друг.

— Ты в чем-нибудь сознался?

— Нет, хотя меня всего чуть не скривило. Я даже начал грубить. Ему это не понравилось, и он ушел.

— А он видел, что ты привязал к кольям наших лошадей?

— Я проделал это лишь со своей. К счастью, он слишком быстро появился там, так что видел только один колышек. Давайте сейчас лучше помолчим, чтобы погасить его недоверие. Вон уже и луна выходит. Нам нужно потушить огонь и лечь под деревьями. Там глубже тень, и наше исчезновение заметят не сразу.

— Хорошо, что луна светит — хоть дорогу разберем.

— Шеттерхэнд ясно показал нам, что ехать надо все время вниз по реке. С одной стороны, мне не по душе, что мы вынуждены обманывать товарищей, но с другой — это же не пойдет им во вред! Раньше мы хоть иногда вставляли слово; теперь же Олд Шеттерхэнд и Виннету стали полностью хозяевами положения! Мнением Джемми и Дэви интересуются лишь для проформы. Вот и настала пора показать им, что мы тоже из вестменов, которые не только могут набросать план, но и выполнить его. А теперь тихо. Долго ждать, я думаю, не придется.

Огонь был потушен; пламя, у которого сидели индейцы, тоже скоро погасло. Смолкли и разговоры. Вернувшись, Олд Шеттерхэнд сразу улегся рядом с Виннету. Все стихло, и лишь пронзительный свист валящего из недр Земли пара раздавался через определенные промежутки времени.

Прошло больше часа, и вот под деревьями, где легли Фрэнк, Джемми, Дэви, Мартин и Вокаде, наметилось какое-то движение.

— Пусть мои братья следуют за мной, — шепнул юный индеец. — Пора! Кто раньше уходит, тот раньше приходит к цели.

Взяв свое оружие и другие вещи, они тихо прокрались под прикрытием деревьев к стоянке лошадей. Джемми легко отыскал свою клячу; остальным пришлось потрудиться для этого, но острые глаза Вокаде быстро помогли отличить четырех животных от всех остальных.

Без легкого шума, конечно, дело не обошлось. А потому все пятеро, собрав своих животных, на некоторое время затаились, прислушиваясь к тому, что происходит в лагере.

Но там все было спокойно, и они медленно повели вперед лошадей, стук копыт которых приглушала трава.

Разумеется, совсем незамеченным их побег не остался. Хотя поблизости никакого врага и в помине быть не могло, все же несколько часовых охраняли лагерь. Ночью это было необходимо еще и потому, что лес кишел дикими зверями. Беглецы приблизились к одному такому посту.

Там стоял шошон. Он услышал шум, говорящий о том, что приближаются люди, но, зная, что из лагеря могли выходить только свои, шума поднимать не стал. Однако то обстоятельство, что кто-то собрался в путь ночью, весьма удивило его.

— Что намерены делать мои братья? — спросил воин.

— Взгляни на меня! Узнаешь? — отозвался Джемми, подходя ближе так, что его трудно было не заметить.

— Да. Ты — Джемми-петаче.

— Говори тише, чтобы никто не проснулся. Олд Шеттерхэнд выслал нас. Он знает, куда мы едем. Тебе этого достаточно?

— Мои белые братья — наши друзья. Я не смогу препятствовать выполнению приказа великого охотника.

Они двинулись дальше. Когда беглецы настолько удалились от лагеря, что никаких звуков копыт никто бы не услышал, они сели в седла, окинули взором освещенные луной окрестности озера и погнали лошадей рысью вдоль него, чтобы достичь истока Йеллоустоун-ривер и дальше по реке следовать в северном направлении.

Шошон, видевший, как они уезжали, посчитал происшедшее обычным делом, и даже не потрудился сообщить об этом сменившему его часовому. Таким образом, уход пятерых отважных или, скорее, легкомысленных людей остался незамеченным вплоть до рассвета.

Отправляться в путь нужно было в ранний час, а потому уже с первыми птичьими голосами все в лагере были на ногах. Только тут Олд Шеттерхэнд заметил, что Мартина нет на месте. Вспомнив о своих вчерашних подозрениях, он стал искать Джемми, и вскоре выяснил, что отсутствовали не только эти двое, но также Дэви, Фрэнк и Вокаде. Лошадей их тоже не нашли. Все стало ясно…

Лишь теперь стоявший ночью на посту шошон сообщил о том, что случилось, и какое объяснение ему дал Джемми.

Виннету был рядом и на этот раз, несмотря на свою известную проницательность, никак не мог взять в толк, почему эти пятеро так вдруг таинственно исчезли.

— Они пошли навстречу сиу-огаллала, — пояснил Олд Шеттерхэнд.

— Тогда, значит, они потеряли разум! — заключил апач. — Они не только не избегут опасности, навстречу которой спешат, но и выдадут наше присутствие здесь. Зачем им понадобилось встречаться с сиу?

— Чтобы узнать, жив ли еще Охотник на медведей.

— Если он мертв, им все равно не воскресить его, а если жив, они принесут ему несчастье. Виннету может простить такую ошибку двум нетерпеливым мальчикам; но ведь и троих старых охотников выставят к столбам пыток на посмешище скво и детям!

Тут подошел Боб. Запах скунса еще не совсем сошел с его тела, так что никто не подпускал его близко к себе. Он до сих пор носил на себе старое одеяло, которое подарил ему Длинный Дэви, а по ночам, если становилось холодно, заворачивался в шкуру убитого Мартином медведя.

— Масса Шеттерхэнд искать масса Мартин? — спросил Боб.

— Да. Ты хочешь сообщить мне какую-то новость?

— О, массер Боб быть очень умный массер. Он знать, где быть масса Мартин.

— Ну и где?

— Уходить к сиу-огаллала, чтобы видеть пленного масса Бауман. Масса Мартин все сказать массер Боб, чтобы массер Боб потом передать масса Шеттерхэнд.

— Стало быть, дело обстоит так, как я и думал! — заключил охотник. — Когда они вернутся?

— Когда они увидеть масса Бауман, а потом приходить к нам, к реке Огненной Дыры.

— У тебя есть еще какое-то поручение от него?

— Нет. Массер Боб больше ничего не знать.

— Твой добрый масса Мартин сделал большую глупость, и я думаю, он может крепко поплатиться за это.

— Что! Масса Мартин поплатиться? Тогда массер Боб сейчас садиться на лошадь, чтобы скакать за ним и спасать!

Он в самом деле хотел поспешить к коням.

— Стой! — приказал ему Олд Шеттерхэнд. — Остановись! Не сотвори очередную глупость, которая будет еще больше, чем предыдущая.

— Массер Боб должен спасать масса Мартин! — воскликнул черный. — Массер Боб убить всех сиу-огаллала!

Он с угрозой вытянул огромные кулачищи и скорчил мину, будто немедленно собирался проглотить с десяток врагов.

— Ну хорошо, я попытаюсь помочь. Готовься, через несколько минут поскачешь с нами!

А обратившись к Виннету, рядом с которым теперь стояли вождь апсарока и вождь шошонов с Мох-авом, его сыном, охотник сказал:

— Мой брат поедет дальше и будет ждать меня у Кун-туи-темба, Пасти Ада. С ним поедут пятнадцать воинов апсарока, вождь шошонов, Мох-ав и пятнадцать его воинов. Нам нужно немедленно отправиться за этими пятью слишком любопытными и спасти их, если они в опасности. Когда именно мы выступим вслед за вождем апачей, я пока не знаю. Я не могу также заранее определить, с какой стороны подойду к Пасти Ада. Пусть мой брат выставит людей с двух сторон; они должны быть внимательны, ибо сиу, возможно, будут У могилы вождя раньше, чем я с моими воинами.

Через несколько минут Олд Шеттерхэнд со своими спутниками промчался галопом в том направлении, в котором накануне вечером пятеро беспечных смельчаков покинули лагерь. Где, когда и при каких обстоятельствах он нагонит их — кто знает!

Они, естественно, значительно опережали его. Хотя ночь и то, что они не знали местность, сильно задержали беглецов, все же на рассвете озеро Йеллоустоун осталось для них далеко позади, и они могли уже пустить лошадей галопом.

Сегодня Джемми и Дэви чувствовали себя в родной стихии. На них полностью полагались трое других, хотя еще совсем недавно их мнением интересовались весьма редко. И хотя они не знали мест, по которым проезжали, полагаясь на собственный опыт и ловкость, были уверены, что их вылазка закончится удачно.

Когда рассвело, видимость стала хорошей, можно сказать, более чем достаточной. Окрестности реки и ее берега поражали настолько, что никому из всадников не удалось удержать сорвавшегося с губ возгласа удивления.

Поначалу долина реки была широкой и ландшафт не был однозначным. Возвышенности то полого спускались к берегу, то обрывались, то круто вздымались ввысь, и все это казалось следствием каких-то хаотичных действующих сил. Впрочем, так оно и было, это действовали подземные силы.

Кто знает, сколько веков назад этот горный район превратился в озеро площадью в несколько тысяч квадратных километров и когда под его водами начали действовать вулканические силы. В те далекие времена земля поддалась этим силам, поднялась, дала трещины, и из этих трещин вырвалась наружу раскаленная лава, застывшая позже в студеной воде озера и превратившаяся в базальт. А потом открылись чудовищные кратеры, горячая горная порода была выброшена из них; она смешалась с другими минералами, дав разнообразные конгломераты и образовав поверхность, на которой смог отлагаться конденсат многочисленных горячих минеральных источников. Затем накопившиеся подземные газы с неизмеримой силой подняли все дно озера, изгнав воду прочь. Уходя, она прорезала в земле канавы и трещины, смыв напрочь шаткий грунт и мягкую породу. Тепло и холод, бури и дожди помогли разрушить и стереть с лица земли все, что не сопротивлялось стихии, оставив лишь столбы вулканической лавы, выдержавшие буйство стихии.

Таким образом, вода прошла на глубину более тысячи футов, разъедая мягкие породы, вымывая скалы все глубже и глубже, образовав, в конце концов, грандиозный каньон с величественными водопадами — чудо Национального парка.

Постепенно вулканические берега, многократно изрезанные и испещренные расщелинами и омытые дождями, становились выше и круче, образуя формы, которые не способна вообразить никакая, самая изощренная, фантазия. Все, кто смотрит на эти скалистые берега, полагают перед собой развалины старого рыцарского замка. Можно даже различить пустые оконные отверстия, сторожевую башню и перекинутый через ров подъемный мост. Неподалеку от него возвышается стройный минарет. Кажется, вот-вот выйдет на балкон муэдзин[517] и станет призывать верующих к молитве. Напротив открывается римский амфитеатр, где когда-то рабы-гладиаторы сражались с дикими зверями. Рядом смело и свободно устремляется ввысь китайская пагода[518], а дальше у реки высится фигура зверя в сотню футов высотой, такая массивная, кажущаяся такой незыблемой, словно была сооружена давным-давно каким-нибудь допотопным народом и служила ему идолом.

И все это лишь фокусы и шутки матушки-природы! Извержения вулканов давали массы, из которых вода сама вырезала и лепила фигуры. Кто впервые видит этот продукт стихии, чувствует себя, как червь в пыли, преклоняясь перед силами природы и напрочь забывая о гордости, которая прежде царила в его душе.

Именно это произошло с Джемми, Дэви и Мартином Бауманом, когда они утром двигались по руслу реки. Они не переставали удивляться. Что чувствовал и думал Вокаде, узнать было трудно — он молчал.

Разумеется, добряк Хромой Фрэнк воспользовался случаем, чтобы зажечь свое научное светило; но сегодня он не нашел в Толстяке Джемми благодарного слушателя, ибо тот был поглощен наблюдением и, в конце концов, довольно грозным тоном призвал маленького саксонца к молчанию.

— Ну, тогда ладно! — ответил бывший «слуга леса». — Какой прок человечеству от лицезрения этого чуда, если оно, человечество, отказывается выслушать какие бы то ни было объяснения! Великий поэт Геллерт[519] совершенно прав, говоря: «Какой прок корове от мушкета!» Вот и я, стало быть, хочу оставить мой мушкет при себе. Да хоть гимназию окончи, все равно так ни черта и не поймешь в Йеллоустоуне. Но с сего момента я знаю, по крайней мере, как мне быть!

К чему относились его последние слова, никто так и не понял.

Там, где река делала широкую дугу на запад, появлялись бесчисленные горячие ключи, позже собиравшие свои воды в небольшую, но довольно полноводную речушку, впадающую меж высоких скал в Йеллоустоун. Пятеро беглецов вынуждены были свернуть налево и двигаться вдоль русла этой речушки.

Здесь не росло ни деревца, ни кустика — вся растительность словно вымерла. Горячая жидкая и очень грязная с виду вода реки воняла тухлым яйцом. Такое едва ли выдержишь! Запах преследовал беглецов несколько часов, пока они не поднялись в горы. Здесь появилась, наконец, чистая и свежая вода, позже показались кусты, а еще некоторое время спустя — деревья.

О нормальной дороге не было, конечно, и речи. Лошадям пришлось весьма потрудиться, подолгу преодолевая участки, усеянные скальными обломками. Местами казалось, будто именно в этом месте с небес обрушилась огромная гора и разбилась вдребезги на миллионы кусков.

Эти развалины частенько принимали причудливые формы, и пятеро восхищенных всадников не один раз останавливались, чтобы обменяться мнениями на этот счет. Был уже полдень, когда они преодолели лишь половину пути.

Внезапно они заметили вдали огромный дом. Казалось, что это вилла, выстроенная в итальянском стиле и утопающая в благоухающем саду, окруженном высокой стеной. Пораженные, они снова остановились.

— Жилой дом здесь, на Йеллоустоуне! Да быть не может! — воскликнул Джемми.

— Почему же не может? — удивился Фрэнк. — Если на Санкт-Бернхардте есть хостис, то, возможно, и здесь его могли построить. Человеческие возможности безграничны!

— Хоспис[520], вы хотели сказать, — не преминул заметить Джемми.

— Опять вы за свое! Если прежде вы не хотели получить пользу от моих минеральных знаний, то и сейчас вам незачем вытаскивать на свет божий вашу сомнительную мудрость! Вы хоть раз бывали на Санкт-Бернхардте?

— Нет.

— Тогда и умолкните тишайшим образом! Только тот, кто живет там, может говорить об этом. Но все внимание на дом! Не человек ли стоит там, у ворот?

— Как пить дать — человек! По крайней мере, мне так кажется. А теперь он исчез. Пожалуй, это всего лишь тень.

— Что? Тут вы снова вконец осрамились с вашими оптическими опытами. Где есть человеческая тень, там, безусловно, имеется и сам человек, который эту тень отбросил. Это же известная теорема Пифагора[521] о гипотенузе на двух кафедрах. И если тень пропала, то исчезло либо солнце, либо тот, кто ее отбрасывал! Солнце еще там, следовательно, испарился сам этот малый, отбрасывающий тень. А куда — это нам предстоит выяснить!

Они подошли поближе к «дому» и увидели, что все, представшее их глазам, — вовсе не человеческое творение, а очередное чудо природы. То, что издали казалось стенами дома, на самом деле было стенами из полевого шпата ослепительной белизны. Множество отверстий в этих стенах издалека казались окнами. Нашелся и широкий, высокий дверной проем. А, заглянув внутрь, можно увидеть некое подобие широкого двора, разделенного естественными скальными кулисами на лабиринт из коридоров различной ширины и длины. В центре этого «двора» из самой земли вверх бил ключом источник, чистая холодная вода которого стекала ко входу.

— Удивительно! — не скрывал своего восхищения Джемми. — Это место великолепно подходит для обеденного привала. Заглянем внутрь?

— Пожалуй, — ответил Фрэнк. — Но пока мы не знаем, хорош ли тот человек, что живет внутри.

— Хау! Нам показалось — людей здесь нет и никогда не было! Но лучше, конечно, на всякий случай, произвести небольшую разведку.

Толстяк, держа ружье наготове, медленно проехал вход в скальную постройку и осмотрелся по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, он повернулся и махнул рукой:

— Сюда! Здесь ни души.

— Надеюсь, — пробормотал Фрэнк, погоняя лошадь. — Я вовсе не хотел бы иметь дело с душами усопших.

Дэви, Мартин и Фрэнк последовали приглашению Толстяка. Но Вокаде остался ждать настороже снаружи.

— Почему мой брат не едет с нами? — спросил сын Охотника на медведей.

Индеец задумчиво втянул в себя воздух и ответил:

— Разве мои братья не заметили, что здесь пахнет лошадьми?

— Естественно. Разве наши лошади должны пахнуть как-то по-другому?

— Запах шел изнутри, когда мы только что подъехали.

— Но здесь не видно ни человека, ни зверя, ни их следов.

— Только потому, что земля здесь из твердого камня. Пусть мои братья будут осторожны!

— Нет никаких причин для каких-либо опасений, — уверил Джемми. — Идемте, надо осмотреть, что там сзади.

Вместо того, чтобы дать войти внутрь и осмотреть весь «двор» сначала одному, оставив себе на всякий случай путь к отступлению, они все вместе последовали за Толстяком к самому дальнему скальному отделению.

Вдруг раздался такой вой, что, казалось, затряслась земля. Множество индейских воинов выскочило откуда-то из глубины «двора», и вмиг четверо неосторожных смельчаков оказались в окружении.

Краснокожие были пешими, но очень хорошо вооружены. Один из них — длинный, сухопарый малый, судя по роскошному головному убору, вождь, крикнул белым на ломаном английском:

— Сдавайтесь, иначе мы заберем ваши скальпы!

Индейцев было, по меньшей мере, человек пятьдесят. Любое сопротивление было бесполезно.

— Тысяча чертей! — выругался Джемми на родном языке. — Попали прямо в лапы к сиу, тем самым, за которыми мы сами хотели следить. Ладно, еще посмотрим, кто кого. Может, хитростью чего-нибудь добьемся.

И, обратившись к вождю, он продолжил, но уже на английском:

— Сдаться? Но мы ничего не сделали нашим краснокожим братьям. Мы друзья красных людей.

— Сиу-огаллала направили свой топор против бледнолицых, — ответил вождь. — Слезайте с коней и складывайте оружие! Поторапливайтесь! Мы не станем ждать!

Пятьдесят пар глаз сурово уставились на белых, и столько же цвета ржавчины рук схватились за торчавшие из-за пояса рукояти ножей. Олд Шеттерхэнд и Виннету, пожалуй, не сдались бы, но в лапах краснокожих оказались не они. Длинный Дэви был первым, кто спустился со своего мула.

— Сделаем, как он хочет, — обратился он к своим спутникам. — Нам нужно выиграть время. Наши обязательно освободят нас.

Остальные также спешились и молча отдали свое оружие. При этом Хромой Фрэнк воспользовался моментом и ткнул Толстяка в бок, грозно пробормотав:

— Так всегда случается с теми, кто не научился в гимназии правильно писать слово «хостис»! Зачем вы забрались сюда, если у вас глаза не на месте! Теперь эти канальи устроят нам параболу!

Тут он сам получил гораздо более грубый тычок в ребра от одного из индейцев. Краснокожий приставил к его горлу нож и приказал на английском:

— Молчи! А то!..

Он сделал движение, будто хотел уколоть белого коротышку. Фрэнк тотчас приложил руку ко рту в знак того, что не имеет ни малейшего желания нарушать этот запрет.

Вокаде, как вы помните, не поехал вместе со всеми. Находясь перед «домом», он видел, как были окружены его товарищи, и сразу же вместе с конем отскочил в сторону. Его не заметили, и он спрыгнул на землю, лег за камни и высунул голову из укрытия ровно настолько, чтобы можно было осмотреть «двор».

То, что он увидел, — ошеломило юношу. Вождя он узнал сразу. Это был Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин — предводитель огаллала. Узнал Вокаде и остальных. Это были те самые пятьдесят шесть сиу, к которым он принадлежал и от которых недавно сбежал. Белый, попавший им в руки здесь, вблизи могилы вождя, несомненно, мог прощаться с жизнью; теперь только чудо могло спасти ему жизнь.

Что теперь делать? — задал себе вопрос отважный Вокаде. Быстро скакать назад, к озеру, за Олд Шеттерхэндом и его людьми? И тут ему в голову пришла гораздо более интересная мысль, хотя и достаточно безрассудная. Главное, что она давала маленькую надежду на спасение его друзей. Вокаде решил въехать во «двор»— он должен был обмануть бывших своих соплеменников. Если бы белые без слов смогли понять его намерения и если бы они в соответствии с этим давали свои показания, можно было бы попробовать спасти положение.

Он раздумывал недолго. То, что он собирался сделать, было самым настоящим подвигом, а какой же храбрец откажется от подвига. Интересно, что сказали бы Виннету и Олд Шеттерхэнд, его кумиры, если бы видели это? Наверное, похвалили бы…

И он вскочил на коня и въехал во двор, придав своему лицу настолько невинное выражение, на какое только был способен.

Как раз в этот момент пленников должны были связать. Пара скачков его жеребца, и он остановился перед ними.

— Уфф! — прокричал Вокаде. — С каких это пор воины сиу-огаллала вяжут веревками своих лучших друзей? Эти бледнолицые — братья Вокаде!

Его внезапное появление вызвало всеобщее удивление, которое выразилось в нескольких коротких, не очень громких выкриках. Тяжелый Мокасин сурово сдвинул брови, смерил юного воина с головы до ног недоверчивым взглядом и ответил:

— С каких это пор белые собаки стали братьями огаллала?

— С того момента, когда спасли жизнь Вокаде!

Вождь испытующе сверлил юношу взглядом своих раскосых глаз. Затем спросил:

— Где Вокаде был до сих пор? Почему он не вернулся в назначенный срок, после того, как был послан следить за воинами шошонов?

— Потому что попал в плен к собакам-шошонам! Эти четверо бледнолицых сражались за него и спасли ему жизнь. Они показали ему путь, который легко и быстро ведет к Йеллоустоуну, и теперь пришли вместе с ним выкурить трубку мира с Тяжелым Мокасином.

Губы вождя дрогнули в насмешке.

— Слезай с коня и иди к своим белым братьям! — приказал он. — Ты наш пленник, как и они.

Но храбрый индейский юноша изобразил, что безмерно удивлен:

— Вокаде — пленник собственного племени? Кто дает право Тяжелому Мокасину лишать свободы его воина?

— Он берет это право сам. Он предводитель боевого отряда и может делать, что хочет.

Тут Вокаде резко рванул на себя поводья коня, ткнул его в бока пятками и заставил животное развернуться на задних ногах. Конь вскинул передние копыта, вынудив тех сиу-огаллала, что слишком близко подошли к нему, отпрянуть назад. Образовалось пустое пространство. В ту же секунду он бросил поводья на шею коня, свободной левой рукой подхватил свое ружье и сказал:

— С каких это пор вожди сиу-огаллала имеют право делать все, что им хочется? Зачем тогда существует совет старейшин? Кто дает вождям их власть? Кто рискнет вынудить храброго воина огаллала подчиниться вождю, который обращается с сыновьями его племени, как с собаками? Вокаде молод, а в его племени есть храбрые, мудрые и знаменитые воины, но он убил белого бизона и носит орлиные перья. Он не раб! Он не позволит пленить себя, а кто оскорбит его — будет бороться с ним!

Это были слова храбреца, и они упали на благодатную почву. Вожди индейцев обладают отнюдь не безграничной властью. У них нет полномочий даже европейского князя. Они не могут издавать никаких законов и распоряжений, влияющих на обычаи и уклад племени. Они избираются из воинов, как лучшие из лучших, но никого нельзя заставить подчиниться им, если они теряют уважение. И даже если вождь считает нужным начать военный поход, воины его племени следуют за ним не по приказу, а исключительно по собственной воле. Каждый, кому захочется, может остаться дома, чем, впрочем, вызовет недовольство остальных, но в принципе может. И во время военного похода любой воин тоже всегда вправе вернуться в свой вигвам. Влияние и сила вождя держатся целиком на впечатлении, которое он производит, только на его личном авторитете.

Тяжелый Мокасин, прозванный так из-за своих огромных ступней, оставляющих на земле большие следы, был известен как человек крутой и своенравный. Хотя он и имел большие заслуги перед племенем, его упрямство и заносчивость частенько вредили ему. Он был резок, жесток и кровожаден, и даже в своем племени у него было столько же противников, сколько и друзей.

Все это и дало себя знать. Достаточно много сиу издали возгласы одобрения и согласия, в поддержку юного воина. Вождь бросил на них свирепый взгляд, подал нескольким своим сторонникам знак, чтобы они тотчас поспешили ко входу, завладели им и не дали Вокаде улизнуть, после чего ответил:

— Любой сиу-огаллала — свободный человек. Он может делать все, что ему нравится. Тут Вокаде прав. Но как только воин становится предателем своих братьев, он теряет право на свободу.

— Ты считаешь меня предателем?

— Да.

— Докажи это!

— Я докажу это перед собранием воинов.

— Но я стану перед ним, как свободный человек с оружием в руках и буду защищаться! И если я докажу, что Тяжелый Мокасин оскорбил меня без причины, ему придется бороться со мной.

— Предатель не пойдет на совет с оружием. Вокаде отдаст его. Если он невиновен, то он получит его назад.

— Уфф! Кто отберет его у Вокаде?

Юный воин бросил вокруг дерзкий, полный вызова взгляд. На лицах некоторых воинов он прочитал сочувствие. Но большинство сиу не выражали вообще никаких эмоций.

— Никто не будет отбирать его у тебя, — ответил вождь. — Ты сам сложишь его. А если не сделаешь этого, получишь пулю.

— В моем ружье две пули!

При этом юноша стукнул рукой по прикладу.

— Вокаде, когда ушел от нас, не владел ружьем. Откуда оно у него? Его подарили ему бледнолицые, а они делают подарки только тогда, когда имеют от этого пользу. Значит, службу им сослужил Вокаде, а не они ему. Вокаде — мандан. Его родила не скво сиу. Кто из присутствующих храбрых воинов скажет за него свое слово, прежде чем он ответит на мое обвинение?

Никто не двинулся. Тяжелый Мокасин бросил на юношу торжествующий взгляд и приказал ему:

— Слезай с коня и отдай свое оружие! Тебе придется защищаться на совете, а потом мы вынесем тебе приговор. Своим упорством ты только усугубляешь свою вину.

Вокаде понял, что должен подчиниться. До сих пор он сопротивлялся, пытаясь перетянуть на свою сторону тех, кто не симпатизировал вождю, но напрасно.

— Если ты думаешь именно так, то я подчинюсь, — сказал он. — Я не лжец. Я могу спокойно ожидать приговора и отдаю себя в ваши руки до решения совета.

Он спешился и сложил свое оружие к ногам вождя. Тот что-то тихо сказал стоящим рядом и тотчас достал ремни, чтобы связать ими Вокаде.

— Уфф! — воскликнул юноша. — Разве я сказал, что позволю сделать и это?

— Так решил я сам, — произнес вождь. — Свяжите его и положите одного, чтобы он не смог говорить с этими бледнолицыми.

Сопротивляться было бесполезно, это только ухудшило бы положение Вокаде, и потому он покорился своей судьбе. Его связали по рукам и ногам, так что он не мог двигаться, после чего положили в угол «двора». Чтобы ему даже не приходила в голову мысль о бегстве, рядом посадили двух сиу.

Между тем один из старых воинов подошел к вождю и обратился к нему:

— Над моей головой пролетело больше зим, чем над твоей, поэтому ты не можешь сердиться, если я спрошу тебя, есть ли у тебя причины считать Вокаде предателем?

— Я отвечу, поскольку ты самый старший из наших воинов, которые сейчас со мной. У меня нет причин, кроме одной: один из этих пленных бледнолицых — тот, что самый юный, — очень похож на Грозу Медведей, который лежит там, у лошадей.

— И это правда?

— Да. Я докажу это.

Он подошел к пленным, которые, то впадая в отчаяние, то загораясь надеждой, наблюдали, как Вокаде безуспешно пытается им помочь.

Хитрый вождь тем временем принял менее суровый вид и произнес:

— Вокаде, прежде чем уйти от нас, совершил поступок, который нам еще следует обсудить. Именно поэтому его на некоторое время пришлось связать. Если окажется, что бледнолицые раньше не знали его, они снова получат свободу. Какие имена носят белые люди?

— Думаешь, сказать? — спросил Дэви у своего толстого друга.

— Да, — ответил Джемми. — Может, они станут относиться к нам хоть немного уважительнее. — И повернувшись к вождю, продолжил: — Меня зовут Джемми-петаче, а этот длинный парень — Дэви-хонске. Ты наверняка уже слышал эти имена.

— Уфф! — прозвучало в кругу сиу.

Вождь с укоризной взглянул на своих воинов. Он тоже был удивлен, что такие известные охотники оказались у него в руках, но и глазом не моргнул.

— Тяжелый Мокасин не знает ваших имен, — ответил он. — А кто эти двое?

С этим вопросом, имея в виду Фрэнка и Мартина, он снова обратился к Джемми, а Дэви за несколько секунд до этого прошептал тому:

— Ради Бога, не называй никаких имен!

— Что сказал этот бледнолицый другому бледнолицему? — насупив грозно брови, спросил вождь. — Пусть ответит тот, кого я спросил!

У Джемми не было времени на раздумья, и он назвал первые пришедшие ему на ум имена, выдав Фрэнка и Мартина за отца и сына.

Взгляд вождя подозрительно метнулся от одного из названных к другому, и улыбка презрения исказила его лисье лицо. Но ответил он достаточно дружелюбно:

— Пусть бледнолицые следуют за мной.

И он направился в конец «двора».

Последний из отсеков на самом дальнем конце «постройки» был самым большим. Там свободно разместились все лошади огаллала. В одном из углов лежали шестеро белых, также связанные по рукам и ногам. Их состояние оказалось весьма плачевным. Остатки одежды висели клочьями, запястья рук были стерты веревками в кровь, лица покрыты грязью, а волосы и бороды находились просто в неописуемом состоянии. Щеки этих людей ввалились, глаза глубоко запали — голод, жажда и другие лишения, переживания и нервное напряжение делали свое дело даже с самыми мужественными людьми.

Туда и повел вождь новых пленников. Мартин тихо спросил Толстяка:

— Куда он нас ведет? Может, к моему отцу?

— Вероятно. Но ради Бога не показывайте, что вы его знаете, иначе все пропало!

— Вот лежат пленные бледнолицые, — сказал коварный вождь. — Тяжелый Мокасин не очень хорошо понимает их язык, а потому он не знает, кто они. Пусть белые люди подойдут к ним, спросят их об этом, а потом скажут мне.

Он отвел четверых в угол помещения. Джемми, который знал, что Бауман был немцем, а сиу, естественно, не мог понять ни слова по-немецки, быстро вышел вперед и заговорил:

— Надеюсь, среди вас есть Охотник на медведей Бауман. Ради Бога, не показывайте, что вы узнали сына. Он здесь, у меня за спиной. Мы пришли, чтобы спасти вас, но сами очутились в руках у краснокожих, и все же могу вас заверить — очень скоро все мы будем на свободе. Вы назвали этим красным негодяям свое имя?

Бауман не ответил. От неожиданности он просто лишился дара речи. Прошла минута, прежде чем он мог сказать:

— О, мой Бог! Какое блаженство и какое горе! Сиу знают меня, а также имена моих спутников.

— Прекрасно! Надеюсь, нас оставят вместе с вами.

Хотя вождь не понимал ни слова, он весь обратился в слух. Казалось, он по звукам, интонации хотел отгадать смысл сказанного. Острым взглядом смотрел он то на Баумана, то на его сына. Но наблюдения его не возымели успеха. Мартин так владел собой, что лицо его казалось каменным, хотя боль, которую он ощутил, поймав взгляд своего изможденного отца, пронзила все его существо. Но слезы он все же сдержал.

Хромой Фрэнк чуть не совершил оплошность. Ему стало так плохо, что он почувствовал боль в сердце. Саксонец непроизвольно сделал одно движение, словно хотел броситься к Бауману, но Длинный Дэви схватил его за руку и удержал, сопроводив гневным взглядом.

К сожалению, от внимания вождя это не ускользнуло. Он спросил у Джемми:

— Ну, они назвали тебе свои имена?

— Да. Но ты их уже знаешь.

— Я думал, они солгали мне. Ты вместе со своими людьми тоже останешься здесь!

Наигранное дружелюбие наконец слетело с его лица. Он подал знак вошедшим с ним огаллала, и те в один миг опустошили карманы новых пленников и связали их.

— Замечательно! — пробормотал Джемми, унылым взглядом сопровождая исчезновение содержимого своих карманов. — Остается только удивляться, что они порты с нас не стянули.

Новых пленных положили на землю рядом со старыми. Вождь удалился, оставив нескольких сторожей.

Беглецы перешли на шепот. Мартин лежал рядом с отцом, и они, естественно, не могли не воспользоваться моментом, чтобы обменяться своими чувствами.

Через некоторое время подошел часовой, ко всеобщему удивлению, освободил одному из спутников Баумана ноги от пут и приказал следовать за ним. Но человек идти не мог. Шатаясь, с огромным трудом, он кое-как заковылял рядом с краснокожим.

— Что им от него надо? — спросил Бауман так, чтобы его мог слышать Джемми.

— Его сейчас заставят предать нас, — с уверенностью пояснил тот. — Наше счастье, что я и мои друзья еще ничего не сказали о помощи, которую мы ждем.

— Но вы все же упомянули о чем-то таком.

— Это не опасно. Впрочем, подождем делать выводы, пока не вернется этот человек. Сначала мы должны убедиться в том, что можем ему доверять.

Джемми не ошибся. Пленника привели к вождю, который встретил его мрачным взглядом. Бедняга не смог стоять на ногах и опустился на землю.

— Знаешь ты, какая судьба тебя ждет? — высокомерно спросил его вождь.

— Да, — ответил пленник слабым голосом. — Вы говорили нам об этом достаточно часто.

— Ну так повтори!

— Нас убьют.

— Да, вас ждет смерть, полная мучений смерть! Могилы, на которой вам суждено умереть, — священное для нас место, и поэтому вы испытаете муки, которых еще никогда не терпел ни один бледнолицый! А скажи мне, что ты дал бы, чтобы избавить себя от мучений?

Белый не ответил.

— А если ты сам сможешь спасти свою жизнь? — хитро прищурился вождь.

— Разве ее можно спасти? — несчастный оживился.

— Да.

— Что я должен сделать для этого? Что ты потребуешь от меня?

Надежда на спасение оживила его ослабевший жизненный дух. Глаза пленника заблестели, а опущенная фигура несколько распрямилась.

— От тебя требуется совсем немного, — ответил вождь. — Ты должен ответить мне на несколько вопросов.

— Охотно! — не скрывая своей радости, воскликнул пленник.

— Предупреждаю: ты должен говорить только правду, иначе умрешь в еще более страшных мучениях! Ты знаешь хижину Грозы Медведей, в которой он жил?

— Да.

— Ты бывал там?

— Да. Мы все пятеро несколько дней жили у него, прежде чем отправились в горы.

— Тогда ты должен знать, кто жил с ним!

— Конечно.

— Скажи.

— У него был сын и… — пленник запнулся. До него вдруг дошло, что сведения, которые требовал вождь, вероятно, имели величайшую важность для судеб тех, о ком шла речь.

— Почему ты замолчал? — сурово спросил Тяжелый Мокасин.

— А зачем ты спрашиваешь меня?

— Пес! — вскричал вождь. — Знаешь, кто ты? Червь, которого я раздавлю! Если ты задашь еще один такой вопрос, я отдам тебя моим воинам, чтобы они сделали из тебя мишень для своих ножей! Я хочу знать то, о чем спрашиваю. Если не скажешь ты, я узнаю это от другого!

В этот момент белый действительно вздрогнул, как собака, которой хозяин показывает кнут. Физически полумертвый и душевно истерзанный, он больше не имел сил для сопротивления. Поэтому отважился лишь на один вопрос:

— А ты подаришь мне жизнь и свободу, если я тебе это скажу?

— Да. Я обещал и сдержу свое слово. Итак, ты готов говорить мне только правду?

— Да! — выдавил из себя ослепленный коварством вождя сломленный человек.

— Так отвечай! У Грозы Медведей есть сын?

— Да. Его зовут Мартин.

— Это тот молодой бледнолицый, который теперь тоже лежит с вами?

— Да, это он.

— Уфф! Глаза Тяжелого Мокасина остры. Ты знаешь и других белых?

— Только одного, который хромает. Он жил у Грозы Медведей, и зовут его Хромой Фрэнк.

Вождь некоторое время задумчиво смотрел перед собой. Потом спросил:

— Все, что ты говоришь, — правда?

— Да, готов поклясться.

— Ну хорошо. Закончим на этом.

Огаллала, который привел белого, получил сигнал. Он взял пленника за руку, чтобы поднять и увести прочь, но тут белый спросил:

— Ты обещал мне жизнь и свободу. Когда я получу их?

Вождь осклабился, как дикий зверь, а его узкие глаза превратились совсем в щели.

— Обещания, которые даются белому псу, сдерживать не нужно, поскольку…

Он осекся, ибо внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, что тотчас отразилось на его лице, принявшем совершенно иное, гораздо более дружелюбное выражение. Он заговорил снова:

— Ты сказал мне слишком мало.

— Но я больше ничего не знаю.

— Это ложь!

— Я не могу сказать больше, чем знаю.

— Разговаривали ли бледнолицые, которых привели недавно, с Грозой Медведей?

— Да.

— О чем?

— Я не знаю.

— Ты должен знать, о чем был разговор.

— Нет, они разговаривали на том языке, который я не понимаю, и очень тихо.

— Ты не знаешь, как они встретились с Вокаде?

— Я даже не знаю, кто это.

— Одни ли они в этой местности или поблизости находятся другие бледнолицые?

— Этого я тоже не знаю.

— Так вот, все это хочу знать я, а значит, должен узнать и ты! Расспроси их. Если сможешь все разузнать, я дам тебе свободу. Ты будешь сопровождать нас на обратном пути, и если мы встретим бледнолицых, то передадим тебя им. Теперь можешь идти. Сегодня вечером, когда мы сделаем привал и все бледнолицые уснут, ты расскажешь мне все, что ты узнал.

Несчастного снова привели к остальным его товарищам, положили и связали. На душе у него было очень скверно, потому что по натуре он был честным. Задумавшись над поведением вождя, он пришел к выводу, что тот едва ли сдержит слово, и начал осознавать, что позволил обвести себя вокруг пальца. Чем дольше он размышлял, тем больше понимал, что доверять Тяжелому Мокасину нельзя и что его долг рассказать Бауману, о чем он разговаривал с вождем.

Охотник на медведей опередил его:

— Ну, мастер, что это вы словно воды в рот набрали! Мы очень хотели бы знать, чего от вас потребовали. У кого вы были?

— У вождя.

— Так я и думал. Что ему было нужно?

— Признаюсь откровенно, он хотел знать, кто такие Мартин и Фрэнк, а я, по глупости, сказал ему это, поскольку он обещал мне свободу.

— Увы! Это в самом деле была глупость, больше которой вы вряд ли могли совершить! Ну, хорошо, вы сказали, а как обстоит дело со свободой?

— Я получу ее только в том случае, если узнаю, как другие господа встретились с Вокаде и сколько еще белых находится здесь, в этих местах.

— Так! И вы думаете, этот негодяй сдержит обещание?

— Нет. После того, как я пораскинул мозгами, я уверен, что он обманет меня.

— Хоть тут вы не оплошали. Так и быть, за вашу искренность мы простим вам вашу глупость. Впрочем, вам в любом случае не удалось бы подслушать нас. Мы тоже догадались, о чем могла идти речь у вождя, а потому решили помалкивать в вашем присутствии.

— Что мне ответить, если он снова спросит?

— Вы расскажете ему, — вмешался Толстяк Джемми, — что мы спасли Вокаде, когда его взяли в плен шошоны, а потом прискакали с ним сюда, чтобы для надежности проводить к своим. Кроме нас, других белых здесь нет. Впрочем, не только белых, но и краснокожих. Вот и весь ответ, который вы должны ему дать. А если он все же задумает оставить вас в дураках, то постарайтесь не клевать на эту удочку. Скорее мы вас спасем, нежели он.

— Каким образом?

— Об этом пока рано говорить. Если я буду иметь основание доверять вам побольше, скоро вы узнаете хорошие новости.

И он замолчал, давая понять, что разговор окончен.

Связанные пленники могли лишь перекатываться из стороны в сторону, чем и не преминул воспользоваться Джемми, чтобы подобраться к Бауману поближе. Толстяк теперь лежал справа, а Мартин — слева от Охотника на медведей, и они могли тихо все рассказать последнему.

Между тем вождь позвал лучших своих воинов к себе и велел привести Вокаде. Когда тот появился в отсеке, где находились сиу, те уже сидели полукругом, в центре которого расположился сам вождь. Пленника поставили напротив него. По обе стороны от Вокаде с ножами в руках застыли два стража.

Положение Вокаде было незавидным. И все же он ожидал допроса совершенно спокойно.

После того как присутствующие оглядели юношу мрачными взорами, вождь начал:

— Пусть Вокаде расскажет, что случилось с ним с того момента, когда он покинул нас.

Юноша подчинился. И рассказал, что был замечен шошонами и взят ими в плен, а потом освобожден белыми, которых теперь, в свою очередь, схватили сиу. Он постарался наполнить свою историю правдивыми подробностями, но очень скоро понял, что его соплеменников так просто не проведешь. Когда он закончил, никто не произнес ни слова. Только вождь спросил:

— Кто эти четверо бледнолицых?

Вокаде прежде всего назвал имена Джемми и Дэви и подчеркнул, что для сиу большая честь, что такие знаменитые охотники появились среди них.

— А двое других?

И этот вопрос не смутил Вокаде. Он был готов к нему и назвал имя Фрэнка, а Мартина выдал за его сына. Ни один мускул не дрогнул на лице вождя, когда он спросил:

— Может, Вокаде слышал когда-нибудь, что у Грозы Медведей есть сын, которого зовут Мартин?

— Нет.

— А что у него жил человек, которого называют Хромым Фрэнком?

— Нет.

Вокаде понял, что проиграл. А вождь просто вышел из себя:

— Вокаде — собака, предатель, смердящий койот! Почему он продолжает лгать? Или он думает — мы не знаем, что Хромой Фрэнк и сын Грозы Медведей у нас в плену? Вокаде привел этих двух и других, чтобы спасти пленных! Теперь ему самому придется разделить их судьбу. Сегодня у лагерного костра собрание обсудит, какой смертью он умрет. А теперь пусть его свяжут так, чтобы ремни вонзились в его плоть.

Юношу увели и в самом деле так крепко связали, что он едва не кричал от боли. Потом же его привязали к коню, пора было отправляться в путь.

То же самое проделали и с остальными пленниками, но Вокаде держали в отдалении от них под охраной двух воинов.

Весьма плачевное это было зрелище: слабый, изможденный Бауман и пять его товарищей по несчастью, как мешки, болтающиеся на лошадях. Если бы их ноги не были связаны, они просто вывалились бы из седел от изнеможения.

Дэви шепнул Джемми несколько сочувствующих слов. Толстяк отозвался:

— Немного терпения, старина! Я не ошибусь, если скажу, что Олд Шеттерхэнд уже где-то рядом. То, что мы безмозглые идиоты, мы сами поняли только что, а он знал это еще до рассвета. Он обязательно пойдет по нашим следам вместе с краснокожими, а уж я позабочусь о том, чтобы он не пропустил ни одного из них.

— Каким образом?

— Смотри сюда! У меня за щекой оторванный от шубы клок; я вырвал его зубами и растрепал на мелкие клочки. Там, в скальном отсеке, где мы лежали, я уже оставил один такой клочок, а пока мы будем ехать, я выплюну постепенно их все. Они останутся нашими вехами, если, конечно, не поднимется сильный ветер. Так вот, когда Олд Шеттерхэнд зайдет в эту проклятую «постройку», он обнаружит клок шубы, и, насколько я его знаю, сообразит, что в летний зной только Толстяк Джемми мог облачиться в меха. Он пойдет дальше, найдет другие клочки и узнает, в каком направлении мы движемся. Для него это более чем достаточно.

Отряд сиу не стал следовать вдоль реки. Для огаллала это было бы большим крюком. Сначала они скакали к вершинам, которые носили название Слоновый Хребет, а потом свернули к длинной горной цепи, образующей водораздел между Атлантическим и Тихим океанами.

Толстяк Джемми не слишком ошибся, когда предположил, что Олд Шеттерхэнд где-то рядом. Едва минула четверть часа с тех пор, когда сиу исчезли за холмами, как он вместе с шошонами и апсарока, следуя точно по пути пятерых незадачливых беглецов, прибыл сюда с северной стороны.

Он ехал впереди вместе с сыном вождя шошонов и шаманом апсарока. От него не ускользнуло ни одной мельчайшей детали, говорящей о том, что здесь проехали люди. И в самом деле, он с раннего утра ни на миг не сомневался, что идет точно по следу.

Вид скальной «постройки» сразу заставил его насторожиться, а на вопрос шамана, что это, он ответил:

— Припоминаю, что это не дом, а скала. Я уже был внутри и весьма удивлюсь, если те, кого мы ищем, также не заглянули туда, чтобы хотя бы осмотреть место. Это… Дьявольщина!

Шеттерхэнд соскочил с коня и стал обследовать твердые базальтовые скалы. Очень скоро он наткнулся на след сиу.

— Здесь проехало много людей, и не далее, чем час назад, — произнес он. — Не уверен, были ли это сиу. А с другой стороны, кто, кроме них, мог быть здесь? Да еще такой большой компанией?! Очень подозрительно. Сейчас мы разделимся: пусть несколько человек объедут всю эту «постройку» вокруг, остальные — к «дому».

Он — впереди, остальные — следом за ним галопом погнали лошадей к скалам. Постройка вмиг была окружена, и Олд Шеттерхэнд один осторожно двинулся внутрь, поручив своим людям следовать за ним только в том случае, если он выстрелит.

Он исчез из виду на долгое время, а когда снова появился, лицо его было серьезным и задумчивым.

— Я охотно позволил бы моим красным братьям осмотреть это интересное скальное образование, напоминающее творение человека; но мы не должны терять ни минуты, ибо белые вместе с Вокаде взяты в плен сиу и час назад уехали отсюда.

— Мой белый брат знает это точно? — спросил Огненное Сердце, шаман апсарока.

— Да. Я видел все их следы и хорошо прочитал их. Толстяк Джемми оставил мне знак, и я надеюсь, он еще даст нам знать о направлении движения сиу.

Он показал найденные клочки шубы. Это были всего пять или шесть волосинок — верный знак того, что они в самом деле с «облысевшей» шубы Толстяка.

— Что собирается делать Шеттерхэнд? — спросил краснокожий. — Он пойдет по следам огаллала?

— Да, и не откладывая.

— Разве мы не настигнем их у реки Огненной Дыры, когда встретимся с Виннету?

— Да, лучше всего было бы встретить их там, но они могут убить пленных раньше.

— А разве они хотят лишить их жизни не в день Полной Луны!

— Охотника на медведей и пятерых его спутников — да; но жизнь наших друзей может оборваться и раньше. В самой большой опасности сейчас смелый Вокаде. Они считают его предателем. С ним первым может случиться самое худшее. Едем немедленно. Или мои красные братья думают по-другому?

— Нет, — ответил Огненное Сердце. — Мы рады прямо сейчас отправиться по следу огаллала. Тяжелый Мокасин должен стать моей добычей! Едем!

Глядя на лицо шамана в этот миг, можно было не сомневаться, что предводитель сиу-огаллала умрет жуткой смертью, если попадется в руки апсарока.

Олд Шеттерхэнд снова стал во главе отряда, и скачка была продолжена, только теперь в западном, а не в восточном направлении.

Но идти по следу пятерых оказалось не таким уж легким занятием, Олд Шеттерхэнд и его спутники еще вынуждены были ограничивать скорость своих лошадей. Землю покрывала твердая вулканическая порода, и о настоящих следах от копыт и речи быть не могло. Маленькие камни, крошившиеся под ногами лошадей, были единственным и к тому же весьма ненадежным ориентиром даже для Олд Шеттерхэнда. А потому требовалось напрягать все свое внимание.

Но то, что они, несмотря на все сложности распознавания следов, продолжали идти по следу огаллала, доказывали клочки меха, которые время от времени попадались по пути.

Даже апсарока и шошоны, как известно, сами великолепные следопыты, восхищались мастерством знаменитого охотника.

Через некоторое время им пришлось взять влево, то есть на юго-запад. Они достигли подножий горной цепи, образующей водораздел. Если кто-нибудь в этот момент взглянул бы с вершин горного хребта вниз, то справа он бы увидел нити водных потоков, несущих свои воды через Йеллоустоун и Миссури к старушке Миссисипи, а значит, в Мексиканский залив, а слева, в бескрайней долине, горные потоки впадали в реку Снейк, по ней мчались дальше на запад и в конце концов достигали Тихого океана.

Климат здесь прекрасный. Почва богата перегноем, а стремительно несущиеся ручьи не содержат ни грамма серы — они несут свежую, целебную воду, питающую окрестные растения. Естественно, здесь просто море травы, поднимаются кусты и деревья, и следы видны отлично.

Но день уже клонился к вечеру. Лошадей заставили прибавить в темпе, чтобы успеть засветло проследовать по отпечаткам как можно дальше. Наконец вершины водораздела были достигнуты. Затем отряд снова спустился вниз и стал лавировать среди скальных обломков, продираясь сквозь кусты и продолжая свой достаточно тяжелый, а местами опасный путь, который даже индейцам вовсе не пришелся по вкусу.

А потом наступил вечер. Различать следы стало уже невозможно, и, чтобы не сбиться с пути, всадники остановились.

Если до сих пор между членами отряда царило молчание, то и в лагере они не стали разговорчивее. Оно и понятно. Они чувствовали, что стоят на пороге решающих событий. В таком положении человек обычно предпочитает побольше думать, поменьше говорить.

Костры разжигать не стали. Олд Шеттерхэнд по отпечаткам заключил, что огаллала имели по сравнению с ним преимущество едва ли в две английские мили. А если те стали лагерем, то преследователи, сами о том не подозревая, могли оказаться от них так близко, что враги заметили бы огонь, а следовательно, узнали бы, что за ними погоня.

Каждый завернулся в свое одеяло и спокойно лег, но, разумеется, только после того, как были выставлены часовые. Едва забрезжил рассвет, они снова были в пути.

Глава одиннадцатая. В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ

Следы огаллала еще и сегодня читались. По прошествии примерно получаса Олд Шеттерхэнд сделал вывод, что сиу вчера на ночлег не останавливались. Они, видно, решили не позволять себе ни малейшей передышки, прежде чем не достигнут реки Огненной Дыры.

Это был дурной знак, похоже, огаллала, затевали какую-то новую каверзу. Растительность вскоре почти исчезла, и вместо мягкой земли копыта животных снова ударялись о твердую вулканическую породу, что затрудняло их бег, а следовательно, и снижало скорость.

Потом стало вообще невозможно различить хоть какой-нибудь след. Олд Шеттерхэнду оставалось надеяться лишь на то, что сиу-огаллала продолжали двигаться прямо, а потому он не стал сворачивать.

А вскоре он узнал, что не ошибся. Перед ним выросли горы Огненной Дыры, за которыми как раз начинались знаменитые бассейны неутомимых гейзеров. Здесь снова появилась растительность и даже лес, состоящий в основном из хвойных пород.

Весь берег одного из ручьев, струившихся среди травы, был буквально истоптан конскими копытами. Отпечатки шли вдоль воды и ясно говорили о том, что сиу поили тут своих животных. Итак, следы, к счастью, появились вновь, и с этого момента вплоть до горных вершин они оставались настолько четкими, что сбиться с дороги было просто невозможно.

Открытого пути наверх не было. Пришлось скакать под деревьями. Они отстояли друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы не создавать всадникам никаких препятствий. Но ехать верхом по лесу, когда преследуешь врага, — занятие весьма опасное. Он может таиться за любым стволом.

Легко могло статься к тому же, что огаллала догадались о преследовании! Кроме того, Олд Шеттерхэнд не мог знать, какие признания силой либо хитростью вырвали сиу у пленников. С другой стороны, если бы сиу боялись, что за ними идет погоня, они непременно приняли бы все меры предосторожности, и в первую очередь устроили бы засаду.

Так размышлял о ситуации белый охотник, выслав вперед нескольких шошонов, которым предстояло обыскать местность и которые при обнаружении чего-либо подозрительного тотчас должны были вернуться назад.

К счастью, эти предосторожности оказались излишними. Причиной тому было соглашение, к которому Толстяк Джемми пришел с пленником, от которого вождь огаллала потребовал выдачи своих товарищей по несчастью.

Поскольку те, не считая Вокаде, все время ехали рядом друг с другом, они имели возможность переговариваться. Все это входило в планы вождя и было проделано с его молчаливого согласия — ведь мнимый его союзник должен был получить возможность разузнать все, что хотелось знать ему самому.

Вечером по приказу Тяжелого Мокасина все того же завербованного в осведомители белого незаметно, насколько это было возможно, увели от остальных, и вождь подсел к нему. Пленник дал на его вопрос те ответы, которые посоветовал ему дать Толстяк Джемми, и при этом заверил, что, кроме Вокаде и четверых белых, в окрестностях Йеллоустоуна не было больше ни одной живой души.

Вождь поверил, а потому все меры предосторожности посчитал излишними.

Тем временем Олд Шеттерхэнд со своими индейцами поднялся на вершину горной цепи Огненной Дыры, не встретив никаких помех.

Весь горный хребет порос густым, высоким лесом, поэтому преследователи не могли осмотреть лежавшую по другую сторону долину, хотя то, что стены там круто обрывались вниз, было все же ясно.

Проезжая под деревьями, они услышали странный — глухой, бурлящий шум, который вдруг был прерван пронзительным свистом, превратившимся затем в шипение, напоминающее звуки, сопровождающие выпуск пара из топки паровоза.

— Что это? — удивленно спросил Мох-ав, сын вождя шошонов.

— Конечно же, гейзер, — ответил Олд Шеттерхэнд.

Слово «гейзер» незнакомо индейцам, они называют их «вар-пе-пейя»— «гора горячей воды», поэтому юный шошон понял охотника только после того, как тот пояснил, что имел в виду.

Спускаясь верхом по крутым горным склонам, удержаться на лошадях довольно трудно. Поэтому всадники спешились и пошли пешком, ведя животных в поводу.

Следы огаллала и теперь еще можно было различить, но Олд Шеттерхэнд сделал вывод, что оставлены они вчера.

Преследователи спустились уже на несколько сот футов, когда лес внезапно прервался и его опушка образовала острый рубеж. Но в стороне полоса леса продолжала все же тянуться вниз, вплоть до самой подошвы долины.

Людям, наконец, открылась вся ширь пространства — и какую чудную картину увидели они.

Верхняя долина Мадисона, которая здесь имеет колоритное название реки Огненной Дыры — пожалуй, один из самых восхитительных районов Национального парка. На много миль в длину и местами в две или даже три мили в ширину эта полоса земли буквально кишит сотнями гейзеров и горячих источников. Есть тут фонтаны, струи которых возносятся в облака не на одну сотню футов! Запах серы, которым веет из многочисленных земных трещин, растворяется во влажном воздухе, вечно насыщенном горячими водяными парами.

В долине реки можно встретить белоснежные, ярко блестящие на солнце сталактиты, которые служат своего рода чехлом или, скорее, шляпкой для подземных «кастрюль». В иных местах земная поверхность из твердого грунта вдруг превращается в густой зловонный ил, температура которого весьма различна. То тут, то там почва вдруг резко вздымается в форме колпака, медленно раздуваясь, как пузырь, а потом лопается, открывая широкую, непостижимо глубокую дыру, из которой струи пара так извергаются в небеса, что у наблюдающего за ними едва ли не кружится голова. Эти пузыри и дыры могут возникнуть и тут же пропасть в любом месте. Горе тому, кто окажется рядом с ними! Только что его ноги опирались на твердую землю, как вдруг она резко нагревается и начинает подниматься! Только длинный прыжок, на который человек способен лишь в состоянии полного отчаяния, либо бегство могут дать ему шанс на спасение.

Но только исчезнет один пузырь, как уже надувается второй, за ним третий… И человек оказывается на шаткой корке, которая становится не прочнее бумагообразного материала осиного гнезда; лишь эта жалкая корка в тот миг и отделяет живое существо от ужаснейшей бездны недр Земли.

Горе и тому, кто издали примет упомянутый ил за массу, способную выдержать его вес! Хотя эта грязь и выглядит, как топкий торфяник, который еще с горем пополам можно пересечь, все же она — лишь осадок вулканических паров.

Там, где почва уходит из-под ног, провалы сейчас же заполняются густой, зеленовато-желтой и адски зловонной жидкостью. Все вокруг журчит, клокочет и бурлит, свистит и кипит, клубится и стонет! Гигантские хлопья воды и ила разлетаются в стороны или парят в воздухе, поддерживаемые столбом воздуха под давлением. Если в одну из этих то возникающих, то снова пропадающих дыр швырнуть тяжелый камень, произойдет нечто такое, будто души преисподней почувствуют себя оскорбленными. Воды и ил придут в ужасное, поистине дьявольское волнение — они взметнутся вверх, разыграются так, что выплеснутся через край, словно желая наказать переступившего черту их владений.

Вода этого сущего ада имеет различные оттенки: молочно-белый, ярко-красный, лазурный, сернистый, но часто бывает и светлой, прозрачной как стекло. Сверху, на ее поверхности, видны белые, шелковистые нити или густая, свинцового цвета слизь, покрывающая слоем в дюйм толщиной всего за пару минут любой оказавшийся в воде предмет.

Иногда вода такой дыры сверкает прекраснейшим изумрудом сочной зелени. В любой момент могут внезапно открыться маленькие клапаны, и в тот же миг из них сквозь зеленую воду выстрелят мерцающие на солнце струи.

Сразу хочется воскликнуть «Великолепно! Несравненно! Божественно!», забыв о том, что на самом деле все это — забавы дьявола!

Вот до этой удивительной реки Огненной Дыры и добрался наконец Олд Шеттерхэнд со своими спутниками. Они хотели выйти на опушку, но он остановил их громким окриком. Охотник указал на другой берег реки, и тут все поняли, что сейчас самое разумное — оставаться в укрытии.

Долина в этом месте была шириной лишь в половину английской мили. Выше того места, где остановился Олд Шеттерхэнд, берега сходились так тесно, что, казалось, реке едва хватало пространства, чтобы вместить свой грязный, коварно поблескивающий поток. Ниже было то же самое. От одного пролива до другого расстояние составляло не больше английской мили.

Река, убивающая своими горячими потоками все живое, шумела вблизи склонов, на которых остановился Олд Шеттерхэнд и его спутники. Хотя поросшие лесом стены хребта были довольно круты, но все же проходимы. А вот противоположная стена, которая высилась за рекой и отвесно уходила ввысь, едва не застилала небо. Эта состоявшая из черной породы, испещренная трещинами скала достаточно глубоко выгибалась, отходя на задний план, образуя от одного пролива до другого нечто подобное сектору. Долина же отнюдь не расширялась, несмотря на такое отступление скалы; у этой темной стены, прямо напротив Олд Шеттерхэнда, возвышалось некое творение, широкое основание которого едва не утыкалось в противоположный берег реки.

Творение — а другого, более точного, слова для названия этого чуда природы, пожалуй, и не сыщешь — итак, творение это было так необычайно, так непостижимо, что сразу рождалось ощущение, будто находишься в сказочном мире — мире фей, эльфов и других подземных загадочных существ.

Этим чудом была замысловатая, поистине фантастическая скальная террасообразная постройка, словно состоящая из ледовых кристаллов и слегка присыпанная свежевыпавшим снегом.

Нижняя, самая широкая, терраса, казалось, была вырезана из прекраснейшей слоновой кости. Окаймленная причудливыми украшениями, она напоминала творение одаренного богатой фантазией гениального зодчего. Внутри ее покоился полукруглый, полный отливающей серебром воды бассейн, из которого поднималась вторая терраса, имеющая уже меньшую площадь, чем первая, и сверкающая, словно усыпанный золотыми зернами алебастр. Точно так же, как вторая, поднималась и плавно уходила вдаль третья, будто сотворенная из мягкой белой ваты. Все это казалось таким воздушным и легким, что на первый взгляд не могло выдержать ни малейшей тяжести. И все же из третьей террасы поднимались, уходя вдаль и ввысь, еще шесть подобных террас, каждая со своим бассейном, откуда вниз вода стекала то прозрачными струйками, то моросящим тоненьким дождиком, преломляющим солнечный свет, то широкими потоками, словно фатой покрывающими это неописуемое чудо природы.

А опиралось все это величественное, излучающее тепло и источающее снежный блеск творение на темную стену скалы.

Стоило только поднять глаза вверх, взглянуть на вершину этой удивительной пирамиды, как тотчас становилось ясно, благодаря чему она была образована. На самой ее вершине била вверх высокая водная струя, расширяющаяся в виде зонтика и рассыпающаяся вокруг мелким дождем. Именно этот фонтан и создавал тот шум, которому прежде Мох-ав не смог найти объяснения. За водным столбом неотступно следовал свистящий, бурлящий и стонущий пар.

Именно воды гейзера и создали эту красивейшую пирамиду. Легкие компоненты, которые струя увлекала вверх за собой, оседали при падении, наслаивались и продолжали давать материал для чудесных образований. Горячая вода, стекая с одной террасы на другую, постепенно остывала, и температура каждого бассейна, неуклонно понижалась сверху вниз. Наконец, в самом низу хрустальная жидкость заливала последний бассейн, покинув который очень скоро вливалась в реку Огненной Дыры.

Неподалеку от великолепной пирамиды, как дьявол возле ангела, возвышалась темная, широкая, довольно большая насыпь грязного вида, имевшая почти правильную круглую форму. Вся она состояла из твердой массы, которую сверху покрывали остатки вулканических образований, имевших вид различных фигур. Казалось, будто дитя великана, играя с кусками черного базальта, облекло их в поистине невероятные формы и укрепило потом на круглой насыпи.

Насыпь диаметром футов в пятьдесят своей каменной стеной окружала дыру, темная пасть которой зловеще зияла, не предвещая ничего хорошо. Это было не что иное, как кратер илового вулкана.

Как только прекрасный волшебный гейзер начинал свою работу, тут же рядом, в неприглядном кратере, поднимался и начинал клокотать грязный ил. А когда в воздухе струи воды и пара разделялись, а потом исчезали, поверхность ила будто вдавливалась, образуя воронку, и вулкан успокаивался. Было ясно, что гейзер и кратер связаны друг с другом. Это души ада двигали извергаемые массы, подводили кристальную воду к гейзеру, а оставшиеся шлаки земных недр отправляли обратно в иловую дыру.

— Это Па-вакан-тонка, Вода Дьявола, — пояснил Олд Шеттерхэнд, указав на иловый кратер.

— Ты ее знаешь? — удивился Огненное Сердце.

— Да. Я уже бывал здесь.

— Но раньше ты не говорил, где мы находимся.

— Потому, что еще никогда не шел тем путем, которым мы проехали на этот раз. Будучи здесь раньше, я спустился к реке с другой стороны и познакомился с Водой Дьявола. Теперь там стоят лагерем сиу-огаллала и почему-то не едут дальше, хотя им ведь нужно к могиле вождя, которая расположена выше. Похоже, у них есть еще какие-то намерения!

Огаллала расположились вблизи кратера вулкана. Их было видно уже довольно отчетливо, и можно было даже различать лица.

Лошади свободно либо бродили выше этого места, либо, как и люди, отдыхали на земле. Поесть им было нечего, на этой мертвой земле не росло ни травинки.

Пленные сидели на камнях. Их руки были связаны за спиной, а ноги притянуты к камням с помощью лассо. В таком положении, которое, должно быть, причиняло им неописуемые муки, они сидели со вчерашнего вечера.

Как раз в тот момент, когда Олд Шеттерхэнд обратил свое внимание на огаллала, они оживились. Они поднялись и расположились кругом, в центр которого сел вождь.

Шаман апсарока, стоявший рядом с Олд Шеттерхэндом, приложил к глазам ладонь, чтобы лучше видеть происходящее. Некоторое время он внимательно глядел на огаллала, потом сказал:

— Это он, Тяжелый Мокасин. Он совещается со своими псами.

— Я надеюсь, ты хорошо знаешь своего врага и не можешь ошибиться? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Как я могу его не узнать! Взгляни только на эту длинную, тощую фигуру, на его лицо! Как можно его с кем-то спутать! Он отнял у меня ухо, я же заберу у него оба! Его томагавк пронзил мое плечо, а мой нож пробьет его сердце!

Олд Шеттерхэнда больше волновали пленники, он узнал Джемми, Дэви, Мартина и Хромого Фрэнка. Остальные белые все были как бы на одно лицо, потому что заросли щетиной. Бедного Вокаде привязали к камню в стороне от всех, да так, что все его суставы казались вывихнутыми.

К нему подошел один из сиу, отвязал его от скального обломка и вытолкнул в центр круга.

— Они хотят его допросить, — угадал Олд Шеттерхэнд. — Возможно, они решили вершить над ним суд прямо здесь и наказать на месте. О, хотел бы я слышать, о чем они там говорят!

— Зачем позволять этим огаллала говорить с ним? — недоумевал шаман. — Нужно идти вниз, на ту сторону! Пусть томагавк пожрет их всех!

— Торопиться не стоит, — возразил Олд Шеттерхэнд. — Пусть мой красный брат не забывает, что нам придется долго спускаться вниз, прежде чем мы окажемся у реки. Они сразу заметят нас, как только мы появимся на опушке. Прежде чем мы доберемся до реки и переплывем ее, они примут все меры предосторожности.

— У моего белого брата есть более удачный план?

— Да. Нам нужно напасть на них совершенно неожиданно, потому что я опасаюсь, что они лучше убьют пленных, чем отдадут их в наши руки. Поэтому прямо здесь спускаться нельзя — они заметят нас. Там, внизу, лес почти вплотную подходит к реке. Мы, стало быть, идя по нему, со стороны сможем незаметно подобраться к берегу. Если будем осторожны, они не увидят нас, между ними и нами — стена бассейна гейзера.

— Мой брат прав. Так и сделаем. Но я ставлю одно условие.

— Какое?

— Вождя огаллала не трогать. Он принадлежит мне!

Олд Шеттерхэнд задумчиво глянул себе под ноги. Потом поднял голову и очень серьезно произнес:

— Там больше пятидесяти врагов. Прольется много крови, а я хотел бы избежать этого. Но верно и то, что вряд ли они сдадутся нам без боя.

Тем временем Боб, который, пока они ехали, постоянно находился в конце колонны, перебрался вперед, чтобы взглянуть на огаллала. Поскольку Олд Шеттерхэнд говорил с индейцем на его языке, негр ничего не понял. Он подошел, указал вниз и произнес:

— Там масса Бауман и юный масса Мартин! Хотеть ли масса Шеттерхэнд освободить их?

— Да.

— Ох, ох! Это быть очень хорошо, очень хорошо! Массер Боб помогать освободить их. Массер Боб сейчас спускаться и переходить вода. Массер Боб не бояться огаллала. Массер Боб быть сильный и смелый. Он убить их всех!

Негр и вправду собрался немедленно идти, но Олд Шеттерхэнд остановил его. Он вынул из седельной сумки подзорную трубу и направил ее на сиу. Только что развязали Мартина Баумана и тоже ввели в круг, поставив рядом с Вокаде. Олд Шеттерхэнд через окуляр так близко видел лица пленных, что мог прочитать по губам, что они говорят. Создавалось впечатление, что сиу удалены от него не больше, чем на двадцать шагов.

Вождь обратился к Мартину Бауману, указав рукой на иловый кратер. Олд Шеттерхэнд ясно видел, как смертельно побледнел юноша. Одновременно раздался пронзительный крик, который человеческое горло может издать, лишь испытывая всепоглощающий ужас.

Крик этот издал старый Бауман. Олд Шеттерхэнд видел, как седой человек изо всех сил пытается разорвать на себе веревки. Вождь, похоже, сказал ему что-то очень страшное.

И это действительно было так, ибо отец дико закричал в страхе за своего сына.

Сиу-огаллала достигли гор реки гейзеров еще вчера с наступлением сумерек. Они ожидали, что Тяжелый Мокасин разобьет лагерь внизу, в тени леса, но просчитались. Несмотря на темноту и трудности спуска, вождь решил, что надо переправиться через реку.

Он хорошо знал эти места — ведь он бывал здесь уже много раз, и в его мозгу родилась мысль, под стать мрачному и зловещему кратеру вулкана, внутри которого в ночной тьме клокотало его мерзкое содержимое.

Идя впереди и ведя лошадь в поводу, вождь показывал путь своим. Пленники также были вынуждены спускаться вниз вместе с ними, что было для них еще одной пыткой, поскольку их не отвязали от лошадей. Наконец отряд все же удачно спустился и достиг берега.

В этом месте вода реки Огненной Дыры была не горячей, а лишь теплой. Ее можно было без труда перейти. Каждую лошадь с пленником опекали по два сиу, и таким образом огаллала быстро переправились на другую сторону, остановившись у илового кратера.

Пленников привязали к камням и выставили подле них часовых. Потом воины легли на землю, не получив от вождя никаких объяснений относительно того, почему он решил разбить лагерь именно здесь, в зловонном кратере, где не было ни травы пригодной для лошадей, ни воды.

Когда наступило утро, лошадей отвели чуть ниже по реке к тому месту, где, как знал вождь, из скал вытекал чистый ключ. Как только те, кто отводил животных, вернулись, каждый достал из своей сумки по куску вяленого бизоньего мяса, чтобы приняться за еду. Вот тогда-то Тяжелый Мокасин и объявил тихо своим людям, что он хочет сделать с Вокаде и юным Бауманом.

Все без исключения считали Вокаде предателем. Хотя он ни в чем не сознался, в их глазах он был изобличен. В том, что Мартин должен был разделить его судьбу, они ни в малейшей степени не сомневались.

Прежде всего мучители обычно хотят насладиться муками, которые испытывают пленники уже при объявлении приговора. Сиу быстро образовали круг и первым ввели в него Вокаде.

Он, естественно, понимал, что обречен на смерть, но надеялся, что приговор будет приведен в исполнение не прямо сейчас. Он был убежден, что Олд Шеттерхэнд и Виннету вскоре дадут о себе знать, и предстал перед своими судьями, держась со спокойным достоинством.

— Вокаде будет лгать дальше или же сознается во всем перед воинами огаллала? — спросил вождь, хитро прищурившись.

— Вокаде не сделал ничего дурного, а значит, ему не в чем сознаваться, — ответил юный индеец.

— Вокаде лжет. Если он захочет сказать правду, его приговор будет очень мягким.

— Я знаю, что приговор мне может быть только один, независимо от того, виновен я или нет, — мне суждено умереть!

— Вокаде юн. А у молодых людей короткие мысли. Они часто совсем не ведают, что творят. Поэтому мы готовы быть снисходительными, но тот, кто хотя бы раз оступился, должен быть откровенен!

— Мне нечего сказать!

По лицу вождя пробежала презрительная насмешка. Он продолжал:

— Я знаю Вокаде. Он наверняка скажет нам все!

— Вы напрасно этого ждете.

— Тогда Вокаде трус. Он боится. У него есть смелость совершить плохие дела, но нет мужества признаться в этом. Вокаде, несмотря на свою молодость, старуха, которая воет от страха, когда ее укусит комар.

Вождь хорошо знал юношу. Его слова попали в точку.

Ни один индеец не позволит назвать себя трусом, чтобы тотчас не доказать, что он мужественен и храбр. С ранних лет привыкший к лишениям, опасностям, боли, краснокожий презирает смерть. Он ведь убежден, что после смерти сразу попадет в Страну Вечной Охоты. Стало быть, когда его называют трусом, он всегда готов доказать обратное, даже если при этом придется поставить на карту свою жизнь. Таков был и Вокаде. В ответ на оскорбление вождя ответил с негодованием:

— Я убил белого бизона. Все сиу-огаллала знают об этом!

— Но никто из них не присутствовал при этом. Никто не видел, что он действительно его убил. Ты принес шкуру, мы это знаем, но больше — ничего.

— Может, вы думаете, что бизон сам отдал мне свою шкуру?

— Нет! Но когда он подыхает в прерии, то Вокаде может прийти, взять его шкуру, принести ее своим и сказать, что он его убил. Бизон, однако, издох сам.

— Ты лжец! — вскипел Вокаде. — Ни один издохший бизон не лежит невредимый в прерии. Грифы и койоты тут же пожирают его.

— Койот — это ты! — глаза вождя сузились в щели.

— Уфф! — воскликнул Вокаде, напрягаясь всем телом, чтобы порвать ремни. — Если бы я не был связан, я показал бы тебе, кто из нас трусливый волк прерий!

— Ты уже показал это. Трус ты, ибо не осмеливаешься сказать правду!

— Я солгал не из страха!

— А из-за чего же тогда?

— Из уважения к другим людям, попавшим к вам в плен.

— Уфф! Значит, теперь ты сознаешься, что виновен?

— Да!

— Тогда расскажи, что ты сделал!

— Что мне рассказывать? Для этого не нужно много слов. Я пришел к вигваму Грозы Медведей сообщить, что он взят в плен. Потом мы отправились в путь, чтобы освободить его.

— Кто?

— Нас было пятеро. Сын Грозы Медведей, Джемми, Дэви, Фрэнк и Вокаде.

— Больше никого?

— Нет!

— Выходит, Вокаде вдруг сильно полюбил бледнолицых?

— Да! Любой из них стоит больше целой сотни сиу-огаллала.

Вождь скользнул взглядом по кругу воинов и втайне порадовался впечатлению, которое произвели последние слова краснокожего юноши. Потом он спросил:

— Знаешь ли ты, чем рискуешь, сказав нам такое?

— Да! Вы убьете меня!

— Но сначала ты примешь мучения!

— Я не боюсь их.

— Так пусть они сейчас же и начнутся. Приведите сюда сына Грозы Медведей!

Привели Мартина и поставили рядом с Вокаде. Этот момент и видел Олд Шеттерхэнд.

— Ты слышал и понял, что сказал Вокаде? — спросил его вождь уже на английском.

— Да, — ответил Мартин спокойно, ибо по именам и интонации нетрудно было догадаться, о чем шла речь.

— Он привел вас, чтобы вы освободили пленных. Пять мышей выползли, чтобы сожрать пятьдесят медведей! Глупость затмила ваш разум. Так пусть теперь она проглотит его весь! Вы умрете!

— Это мы знаем! — Мартин нашел в себе силы улыбнуться, — Ни один человек не живет вечно!

Вождь понял его не сразу. Когда смысл слов дошел до него, он ответил:

— Но вы умрете от наших рук!

— Пока это лишь намерение.

— Но оно очень скоро станет явью. Или вы еще надеетесь улизнуть от нас? — вождь хитро ухмыльнулся. — Такой случай мы вам предоставили. Вы уйдете от нас уже сегодня — умрете немедленно!

Он пристально взглянул на обоих, чтобы увидеть, какое действие произвели его слова. Вокаде вел себя так, как будто вообще ничего не слышал. Мартин побледнел, но потом ему, хоть и с огромным трудом, удалось подавить охвативший его ужас.

— Тяжелый Мокасин видит, что вы большие друзья, — продолжил вождь. — Он хочет порадовать вас и даст вам умереть вместе.

Он был уверен, что тем самым умножил страх обоих. Но Вокаде, весело улыбнувшись, произнес:

— Ты лучше, чем я думал. Я не боюсь смерти. Если я могу умереть вместе с моим белым другом, то смерть будет казаться мне наградой.

— Наградой? — вождь язвительно засмеялся. — Что ж, вы получите награду, но не сразу всю. Уйти в Страну Вечной Охоты вам суждено по-особому.

Он поднялся, вышел из круга и подошел к насыпи кратера.

— Это ваша могила, — сказал он. — Через несколько мгновений вас похоронят в ней.

Он указал на бездну, откуда вверх поднимались зловонные испарения.

Такого никто не ожидал. Это было более чем бесчеловечно. Мартин стал еще бледнее, а его отец издал тот самый крик ужаса, который услышали на другой стороне реки Олд Шеттерхэнд и его спутники. Бауман едва не порвал на себе веревки.

С первого момента своего пленения вплоть до сегодняшнего дня старший Бауман ни звуком, ни взглядом не выдал, как он глубоко потрясен и несчастен. Для этого он был слишком горд. Но теперь, когда он услышал, что грозило его сыну, он не смог с собой совладать.

— Только не это, нет! — крикнул он. — Бросьте в кратер меня, а не его, только не его!

— Молчи! — приказал ему вождь. — Ты будешь выть от ужаса, зная, что тебе, прежде чем умереть самому, суждено увидеть смерть твоего сына.

— Нет, нет, вам ни звука от меня не услышать, ни одного!

— Ты взвоешь уже от описания этой смерти. Ты думаешь, мы просто бросим в эту пасть твоего мальчика и предателя Вокаде? Ты ошибаешься. Ил поднимается и опускается так же регулярно, как прилив в море, который, как мне рассказывали, следует ходу Луны. Точно известно время, когда ил приходит и когда он уходит. Известно также, как высоко он поднимется. Мы свяжем предателя и твоего сына лассо и бросим их в дыру. Но они не упадут вниз, поскольку крепкие ремни удержат их. Поначалу они зависнут так, что ил будет доходить им только до стоп. В следующий раз мы опустим их пониже — по колено. Так они будут опускаться все глубже и глубже, и их тела снизу будут медленно поджариваться в горячем иле. Ты все еще хочешь умереть вместо твоего сына такой смертью?

— Да! — вскричал почти обезумевший Бауман. — Возьмите меня вместо него! Меня!

— Нет! Тебе суждено умереть вместе с другими у могилы вождя. А пока тебе предстоит посмотреть, как твой сын погружается в раскаленное болото!

— Мартин! Мартин! — закричал несчастный отец.

— Отец! — отозвался сын, упавший духом.

— Молчи! — шепнул ему Вокаде. — Мы будем умирать как герои, не доставив им радости видеть боль на наших лицах.

Бауман снова рванул свои веревки, но это привело лишь к тому, что путы резанули его плоть почти до костей.

— Слышишь, как скулит и воет твой сын! — крикнул Бауману вождь. — Молчи и радуйся, ибо ты увидишь все лучше, чем мы. Отвяжите пленных от камней и привяжите к лошадям, чтобы они сидели высоко и могли наблюдать за происходящим. Обоих парней туго свяжите и несите к дыре!

Приказ вождя тотчас исполнили. Несколько сиу схватили Вокаде и Мартина, чтобы связать их еще крепче.

Бауман крепко стиснул зубы, стараясь не издавать громких стонов. Вместе с другими теперь он сидел высоко в седле.

— Ужасно! — пробормотал Дэви, повернувшись к Джемми. — Для этих храбрых ребят помощь придет слишком поздно. Мы оба виноваты в их смерти. Мы с тобой не должны были соглашаться на эту глупую авантюру!

— Ты прав, и… Чу!

Где-то вдали послышался сиплый крик грифа. Занятые пленниками огаллала не обратили на него никакого внимания.

— Это знак Олд Шеттерхэнда, — прошептал обрадованный Джемми. — Он часто говорил о нем и показывал, как это делается.

— Господи Боже! Если бы это и вправду был он!

— Небо свидетель, что я не ошибся! Если это так, то Олд Шеттерхэнд пошел по нашим следам и вышел сюда с той стороны. Взгляни-ка туда, в лес! Ничего не видишь?

— Да, да! — оживился Дэви. — Там колышется дерево. Я вижу, как качается верхушка. Это не просто так! Там люди!

— Теперь и я вижу! Но отвернись, чтобы огаллала ничего не заподозрили!

И громко, но уже по-немецки, Толстяк крикнул:

— Мастер Мартин, не волнуйтесь! Помощь уже пришла. Только что наши друзья подали нам знак.

Он благоразумно не называл имен прибывших: огаллала, услышав их, могли обо всем догадаться.

— Что протявкал этот пес? — воскликнул вождь. — Он тоже хочет умереть в дыре?

К счастью, Тяжелый Мокасин удовлетворился лишь этим резким замечанием.

— Это правда? — выкрикнул Бауман тоже по-немецки.

— Да! Они на той стороне, в лесу.

— Но они придут слишком поздно! Прежде чем они пересекут реку, все будет кончено. И потом, в любом случае их заметят враги.

— Па! Шеттерхэнд что-нибудь придумает!

Лошади с пленниками так тесно стояли друг к другу, что последние могли понять даже шепот. Руки их были завернуты за спину, а ноги связаны под брюхом животных.

— Эй, Дэви, — прошептал Джемми, — наших лошадей никто не держит за поводья, а посему мы, собственно, уже наполовину свободны. Ты уверен, что твой старый мул, несмотря на веревки, подчинится тебе?

— Нет проблем! Я сожму его бока ногами так, что он станет шелковым.

— Моя старая кляча тоже послушная. Стой! О Боже, помоги! Начинается! Все же, похоже, помощь придет поздно, слишком поздно!

В этот миг земля под копытами лошадей начала дрожать, сначала тихо, потом сильнее; откуда-то из глуби недр послышался нарастающий раскатистый грохот — гейзер начал действовать.

Хотя лошади со вчерашнего вечера немного привыкли к этому дрожанию, они стали гораздо беспокойнее, чем прежде, когда были свободными.

Вождь первым делом перегнулся через край кратера и свесил вниз лассо, чтобы замерить, на какой высоте нужно повесить обоих обреченных. Потом оба лассо быстро были привязаны к крепким выступам высокой насыпи кратера, а другие концы укрепили под руками Мартина и Вокаде так, чтобы те оказались внутри не выше замеренной глубины.

Шум все нарастал, и все отошли назад. Только двое сиу остались у кратера, чтобы, как только поднимется ил, тотчас опустить вниз обоих осужденных.

Эти минуты обоим Бауманам показались вечностью.

А что же Олд Шеттерхэнд? Почему он медлил?

Его взгляд неотрывно следил за каждым движением огаллала. Когда он увидел, что Вокаде и Мартина подтащили к кратеру, ему наконец все стало ясно.

— Они решили медленно утопить их в иле, — пояснил он индейцам. — Быстро под прикрытием деревьев спуститесь вниз, туда, где лес выходит к самой реке; переправьтесь на другую сторону и галопом мчитесь наверх! Войте при этом что есть мочи и лупите камнями по огаллала!

— Наш брат не поедет с нами? — спросил огромный шаман.

— Нет, сейчас не могу. Я должен остаться здесь и позаботиться о том, чтобы ни с одним из наших братьев до вашего появления не случилось несчастья. Вперед, скорее! Нельзя терять ни секунды!

— Уфф! Вперед!

В следующий миг шошоны и апсарока исчезли. Боб остался рядом с Олд Шеттерхэндом, и тот приказал ему:

— Так, хватайся за эту ель! Тряхнем ее.

Приложив ладони к устам, он издал крик грифа, который и услышали Джемми и Дэви. Он заметил, что они на миг взглянули вверх, стало быть, приняли сигнал.

— Зачем трясти дерево? — спросил Боб, одной ручищей ухватившись за ствол.

— Дадим им знать. Сиу хотят бросить Мартина и Вокаде в кратер. Видишь, они лежат там связанные на самом краю?

— Что?! Убить масса Мартин? Когда? Сейчас?

— Наверняка уже через минуту!

Тут негр выронил мушкет, который держал в другой руке.

— Убить масса! Это не быть, это нельзя позволить! Массер Боб не разрешить! Массер Боб убить их все! Боб сейчас быть там!

Он бросился вниз.

— Боб, Боб! — кричал ему вдогонку Олд Шеттерхэнд. — Назад, назад! Иначе ты все погубишь!

Но негр не слышал его. Им овладела дикая ярость.

Он не думал о том, что не имел оружия; а лишь о том, как быстрее перебраться на тот берег. Будучи хорошим пловцом, он знал — чтобы выбраться на берег в каком-то определенном месте, нужно для лучшей ориентации войти в воду гораздо выше по течению. Итак, он не поспешил вниз по освещенному береговому склону прямо к воде, а помчался широкими прыжками, лавируя среди деревьев, в сторону, вверх по реке, и свернул лишь тогда, когда, по его мнению, достаточно удалился.

Черная гладкая скала в этом месте острой косой врезалась в воду. В спешке Боб, не раздумывая, сел и заскользил, словно хотел на санях прокатиться вниз по склону, и влетел в маслянистую, покрытую грязными хлопьями пены воду.

При этом он наткнулся на нечто твердое, что едва не вонзилось в его тело. Этим предметом оказалась толстая ветка, почему-то торчавшая здесь, в береговом грунте.

— Ох, ох! — застонал негр, почувствовав боль. — У массер Боб нет ружье. Сук быть его ружье, его дубина!

Он одним махом вырвал из ила увесистую палку и поплыл.

До сих пор огаллала не заметили бравого парня. Во время катания с горы его черное тело совершенно не отличалось от темной горной породы, и теперь торчавшие из воды голова и плечи также сливались с грязной поверхностью. Впрочем, огаллала все свои взоры обратили на иловый кратер; ничто другое сейчас их не занимало.

Теперь, когда подземный гул превратился в рокот и послышалось бурление, Олд Шеттерхэнд увидел своих краснокожих союзников, чуть поодаль скачущих к воде. Они не таились, но находились еще далеко, и это была катастрофа.

Он прислонил свой штуцер — «генри» к дереву, за которым стоял, и поднял вверх тяжелую двустволку «медвежебой» — на эти два ружья он мог положиться.

Любой другой в такой напряженный момент, скорее всего, дрожал бы от волнения; но этот человек вел себя так спокойно, словно намеревался пострелять по мишени в кругу друзей.

На другой стороне сиу отступили от кратера, оставив там только двоих.

В этот момент вождь поднял руку и произнес какую-то команду, Олд Шеттерхэнд не мог ее слышать из-за все нарастающего шума. Но что означает это движение рукой, Олд Шеттерхэнд знал точно, — мученическую смерть Мартина и Вокаде.

Он прижал приклад к щеке. Дважды вылетал огонь из стволов «медвежебоя»; после чего он отбросил прочь разряженную двустволку и схватился за штуцер, чтобы быть готовым, если потребуется, применить и его. Он сам хорошо слышал грохот обоих выстрелов, но сиу-огаллала и бровью не повели, это было удивительно, но они просто не слышали выстрелов, под ногами у них гремело еще громче.

— Туда их! — приказал громким голосом вождь буквально за несколько секунд до выстрелов и поднял руку.

Оба его человека, назначенных палачами, быстро сделали пару шагов, которые отделяли их от лежавших на земле пленников. Отец Мартина издал испуганный, душераздирающий крик. В следующий миг его сын должен исчезнуть в чреве кратера!

Но что это? Оба исполнителя ужасной экзекуции не только нагнулись, чтобы схватить пленников, но даже упали с гримасами боли на лицах рядом с последними и остались лежать неподвижно.

Вождь пробурчал что-то невнятное, и в этот момент с пронзительным свистом из вершины пирамиды гейзера вырвались вода и пар, а из кратера вулкана донесся глухой звук, очень похожий на пушечный выстрел.

Тяжелый Мокасин подскочил, нагнулся над поверженными воинами и ударил их одного за другим кулаком — они были недвижимы. Схватив одного за плечи, он рванул его вверх. Неподвижные, безжизненные глаза смотрели мимо Тяжелого Мокасина, который тотчас обнаружил дырку в голове человека. В страхе он выпустил мертвого из рук, схватил второго и увидел то же самое.

Он вскочил, словно наткнулся на призрак, и повернулся к своим. Его было не узнать. Он чувствовал себя так, будто кожа под перьями на его голове сама сползла с черепа.

Сиу не поняли его поведения и вообще не могли взять в толк, что случилось с двумя их соплеменниками. Они подошли ближе, некоторые из них нагнулись и тут же, как и вождь, в страхе отпрянули в сторону.

Вдруг произошло нечто такое, что показалось им не менее ужасным. Свист и клокотание гейзера почти затихли, и снова стали слышны другие звуки. Как раз в этот момент от реки донеслось рычанье, которое, казалось, исходило из глотки льва или тигра.

Все тотчас обратили туда свои взоры. Они увидели гигантскую черную фигуру, прыжками приближающуюся к ним и размахивающую длинным, толстым суком в огромном кулаке. Фигура эта была совершенно мокрой и грязной от желтовато-зеленой пены реки и увешанной запутанными стеблями ситника вперемешку с полусгнившим камышом.

Бравый Боб, которому пришлось потрудиться, чтобы пробраться через целый полуостров преграждающих выход на крутой берег зарослей, не имел времени стряхнуть с себя это «украшение». Облик негра едва ли подтверждал его земное происхождение. А его рев, вращающиеся глаза, его крепкий, светящийся оскал! Немудрено, что огаллала на миг застыли.

А он уже бросился на них, рыча и размахивая дубиной, как Геркулес. Поначалу суеверные индейцы отшатнулись. Боб же набросился на вождя.

— Масса Мартин! Где быть дорогой, добрый масса Мартин? — кричал Боб, задыхаясь от ярости и быстрого бега. — Вот массер Боб, вот он, вот! Он уничтожить все сиу! Он разгромить все огаллала!

— Ура! Это Боб! — как ребенок, радовался Джемми. — Вот она, победа! Ура!

Одновременно снизу раздался многоголосый вой — индейский боевой клич. Обычно он порождается тем способом, что дикари издают пронзительное и растянутое, близкое к фальцету «Йиииии!» и при этом быстро-быстро бьют боковой стороной ладони по обеим губам.

Этот хорошо известный, возвещающий о смертельной опасности боевой клич вывел сиу из оцепенения. Некоторые из них выскочили из круга и взглянули туда, откуда шел вой. Они увидели апсарока и шошонов, галопом мчащихся прямо на них. В высшей степени пораженные, они не нашли времени сосчитать врагов и, следовательно, заметить, что тех было не так уж много. Необъяснимая смерть обоих их соплеменников, появление выглядевшего, как сатана, и смело ввязавшегося в драку Боба, а теперь и приближение враждебных индейцев — все это вызвало у сиу поистине панический страх.

— Спасайтесь! — кричали многие из них на пути к своим лошадям.

Теперь Джемми крепко зажал шенкелями свою старую кобылу.

— Эй, освобождайтесь! Быстро, быстро, навстречу спасителям! — закричал он громко.

Его длинноногая кобыла уже рванулась вперед, да и мул Длинного Дэви не оплошал — улепетывал следом. Лошадь Фрэнка мгновенно бросилась за ними, не дожидаясь приглашения от седока. Животные так были возбуждены дрожанием земли, фигурой Боба и боевым кличем, что ни один сиу не смог бы их удержать.

Ни один? Но нет, один все же нашелся — вождь Хонг-пе-те-ке. Он получил от Боба такой сильный удар суком, что поначалу рухнул без сил. На его счастье, негр не нанес ему второго удара, иначе он неминуемо погиб бы, но Боб, увидев своего юного хозяина лежавшим на земле, склонился над ним, чтобы, забыв обо всем, узнать, жив ли тот.

— Мой добрый масса Мартин! — причитал верный черный. — Здесь быть храбрый массер Боб! Он быстро разрезать ремни массы Мартина.

Очнувшийся вождь поднялся и вытащил нож, чтобы ударить им негра сзади, но вдруг услышал вой врагов и увидел, что его люди уже обратились в бегство, а бывшие пленные тоже мчались прочь.

Тяжелый Мокасин понял, что сиу пора уносить ноги, тем более, что в глубине души он был трусоват. В мгновение ока взлетел на свою лошадь. Счастье, что его люди все ружья закрепили у седел! Пробившись верхом к Бауману, обезумевшая лошадь которого в этот момент понесла, он успел все же резко схватиться за повод и, издав леденящий души всех, кто его слышал, крик, которым погнал своего жеребца, поскакал прочь, вверх по реке, уводя за собой лошадь Баумана с ее связанным седоком.

Глава двенадцатая. У ПАСТИ АДА

Сиу-огаллала были уверены, что верховья реки для них свободны. Опасаться встретить там врагов, по их мнению, не стоило. Если они доберутся до могилы вождя, то спокойно скроются из виду, поскольку ее окрестности могут послужить великолепным укрытием даже от гораздо более многочисленного противника. Но вскоре им суждено будет понять, что это было роковое заблуждение.

Как уже упоминалось, еще накануне, прежде чем на рассвете покинуть озеро Йеллоустоун, Олд Шеттерхэнд велел Виннету вместе с оставшимися с ним воинами скакать к Пасти Ада и ждать там, что вождь апачей и сделал.

Токви-тей, вождь шошонов, находящийся рядом с апачем, хотел отправиться в путь сразу же после отъезда Олд Шеттерхэнда, но Виннету остановил его.

— Пусть мои братья подождут здесь еще немного, — сказал он, — и позволят лошадям попастись, ведь на тропе, которой мы будем следовать, для них нет никакого корма.

— Ты точно знаешь этот путь? — спросил шошон, пристально глядя на апача.

— Виннету знает все прерии и воды, все горы и долины от моря на юге до самого Саскачевана!

— Но чем быстрее мы уедем, тем скорее будем у цели!

— Мой брат прав, но иногда все бывает не так, как предполагаешь. Мы наверняка достигнем Пасти Ада прежде, чем солнце сядет в свой вигвам за извергающими воду горами. Виннету знает, что делает. Храбрые воины шошонов могут положиться на него. А сейчас пусть они спокойно доедят свое мясо. Когда придет время, Виннету даст знак к отъезду.

И апач забросил на плечо свое Серебряное ружье и удалился, скрывшись в девственном лесу. Не в его правилах было отказываться от принятых ранее решений, не имея на то веских оснований. Токви-тею ничего не оставалось, как подчиниться.

Индейцы готовили себе завтрак и при этом все время вспоминали о безрассудной выходке сына Охотника на медведей и его четырех компаньонов.

Их затянувшийся «банкет» продолжался до тех пор, пока не появился апач. Он сразу же направился к своему жеребцу и ловко вскочил в седло. Этого было достаточно, чтобы шошоны поняли: скачка продолжается. Они верхом, один за другим, последовали за своим проводником, позаботившись о том, чтобы оставить как можно меньше следов.

Если Виннету даже по индейским понятиям слыл очень молчаливым воином, то сегодня, похоже, он менее всего был склонен доказать обратное. Апач скакал довольно быстро, чтобы постоянно держаться впереди на определенном удалении от шошонов. А они настолько уважали знаменитого воина, что ни один из них не осмеливался приблизиться к нему. Даже Токви-тей соблюдал почтительную дистанцию.

Так, молча, отряд всадников и продолжал двигаться по лесу, сквозь плотную листву которого не мог пробиться ни один солнечный луч. Массивные стволы высились словно гигантские колонны, и никакого, даже чахлого, кустика не попадалось на пути. Голоса птиц, встречавших рассвет, давно умолкли, и лишь иногда царившее вокруг безмолвие нарушалось щелканьем или треском, издаваемым самим лесом.

Неожиданно из чащи выплыла небольшая травянистая прерия. Лес резко обрывался, а земля, из трещин которой пробивалась травка, очень скоро стала каменистой.

Виннету позволил своему коню сбавить темп и, подождав, пока Токви-тей нагнал его, указал на запад, где над горизонтом зависли серо-голубые облака.

— Там горы реки Огненной Дыры, за ними открывается Пасть Ада, — произнес он.

Шошон обрадовался, что апач наконец нарушил молчание. Конечно, он хорошо знал, какое качество считается лучшим украшением воина, но даже у угрюмейшего индейца однажды может возникнуть желание произнести спич; именно в таком состоянии сейчас находился Токви-тей.

Он и раньше очень много слышал об Олд Шеттерхэнде; теперь же шошон познакомился с ним, да еще таким странным образом, и смог воочию убедиться, что молва о достоинствах и подвигах знаменитого белого охотника отнюдь не вымысел. Даже сам он, Токви-тей, будучи старше Олд Шеттерхэнда, испытывал преклонение перед охотником, какого он не чувствовал ни перед кем. Может быть, к этому преклонению добавлялась отчасти и робость, но, несмотря на барьер, который эта робость воздвигла между ним и Олд Шеттерхэндом, вождь все же очень ему симпатизировал. Дружелюбие, спокойствие и благосклонность белого человека не могли не завоевать сердце шошона, как и сердца многих других.

Уже давно Токви-тей хотел разузнать об Олд Шеттерхэнде побольше, а лучше апача никто не мог рассказать о нем. Шошон бросил взгляд в указанном Виннету направлении и сказал:

— Токви-тей еще никогда не ступал по этой земле, но его ухо часто слышало, как рассказывали о ней старые, седые воины шошонов. А мой брат слышал что-нибудь о ней?

— Нет.

— Глубоко под горами и ущельями лежит тело вождя, чья душа до сих пор не может попасть в Страну Вечной Охоты, хотя он был храбрейший воин, и много палаток были украшены скальпами поверженных им врагов. Его имя Кун-па. Мой брат наверняка слышал его.

— Нет. Знаменитый вождь с таким именем неизвестен апачам. Кун-па на языке шошонов означает Огненная Вода, но так янки называют бренди или виски.

— Да, имя того вождя звучало именно так, ибо он продал свою душу и все свое племя бледнолицым, которые за это дали много «огненной воды». Поначалу он вырыл против них топор войны, чтобы стереть с лица земли, и его воинов было больше, чем бледнолицых, но те имели «огненное оружие» и… «огненную воду»! И все же вождь белых попросил о переговорах. Они встретились между обоими военными лагерями. Пока они договаривались, вождь бледнолицых дал красному воину выпить «огненной воды». А тот никогда раньше ее не пробовал. И он пил и пил ее, пока злой дух «огненной воды» не завладел им! И тогда он предал своих воинов, чтобы получить еще «огненной воды». Они все погибли, и никто из них не спасся.

— А вождь? — спросил Виннету.

— Он остался совсем один, никому не нужный. Он был предателем, и белые не стали его убивать. Они пообещали ему еще больше «огненной воды», если он проведет их по своим землям. И он повел их. Вигвамы его племени стояли там, где сейчас высятся извергающие воду горы. Тогда долина реки Огненной Дыры была лучшим пастбищем этих мест. Стебли травы высились над всадниками, а по бизоньим тропам бродили бесчисленные стада. Туда и привел Кун-па бледнолицых. Они набрасывались на красных людей и убивали их, не щадя ни женщин, ни детей, а вождь все пил «огненную воду», пока не запылали его уста. Тут он громко взвыл от боли и не знал, куда деться от ужасных мук. Его вой пронесся над прериями и лесами, достигнув горных вершин на другой стороне озера Желтого Камня. Там жил Великий Дух всех красных людей. Услышав крик, Великий Дух пришел сюда и увидел все, что произошло. Он пришел в дикую ярость. Одним ударом своего томагавка он прорубил в земле расщелину глубиной в несметное число дневных переходов, а потом бросил Кун-па туда. Там, в самом низу, этот предатель лежит до сих пор, спустя много сотен солнц. Если он в своих нескончаемых муках пытается сменить положение и при этом издает страшный рев, дрожат все окрестности озера Желтого Камня вплоть до самой Змеиной реки, а из расщелин и дыр его жалобный вой слышен и здесь, на поверхности. «Огненная вода» кипящим потоком брызжет из его рта, она заполняет все щели и трещины, она кипит и выбрасывает пар ввысь, она бурлит и бьет ключом отовсюду, она дымит и смердит! А если вдруг какой-нибудь одинокий всадник проезжает мимо, он видит и чувствует, как дрожит и трескается под копытами его лошади земля и кипящие струи бьют до самых облаков; он слышит рев, раздающийся будто из-под земли из тысяч глоток, и мчится прочь от этого места, ибо знает, что это плачет проклятый Великим Духом Кун-па.

Если шошон ожидал, что Виннету сделает какое-нибудь замечание по поводу его живоописания, то он ошибался. Апач невозмутимо продолжал смотреть прямо перед собой. На его устах, правда, мелькнула едва заметная улыбка. Токви-тей не выдержал и задал вопрос:

— Что скажет об этом мой брат?

— Что никогда такая большая группа белых воинов еще не появлялась у реки Огненной Дыры.

— Мой брат уверен в этом?

— Уверен.

— Но ведь все это произошло много солнц назад; тогда моего красного брата еще не было на свете.

— Токви-тей, вождь шошонов, тоже еще не родился в то время. Откуда же он может знать, что произошло тогда?

— Он слышал об этом. Старики рассказывали ему, а они узнали от праотцов их отцов.

— Когда жили праотцы, еще не было никаких бледнолицых. Я слышал это от того, кто знает очень многое — от моего белого брата Олд Шеттерхэнда. Когда я был с ним первый раз на реке Огненной Дыры, он объяснил мне, как образуются те дыры, из которых бьет ключом холодная и горячая вода. Он рассказал мне, как зарождаются леса и горы, каньоны и пропасти.

— Разве он знает об этом?

— Да, и очень хорошо.

— Неужели он сам все это видел?! — усмехнулся Токви-тей.

— Это ни к чему ученому человеку. Когда воин видит след ноги, он знает, что прошел человек, хотя и не присутствовал при этом. Подобные следы оставляет и Великий Дух, а Олд Шеттерхэнд может читать их.

— Уфф! — вырвалось у удивленного шошона.

— Послушай его внимательно сам, когда он говорит, и ты еще многому удивишься! Тихими ночами я сидел рядом с ним и вслушивался в каждое его слово — это были слова Великого Духа! С тех пор, как я их услышал, я всегда поступаю точно так же, как Олд Шеттерхэнд: не убиваю людей, если есть другой выход, потому что все люди — дети Великого Духа, который хочет счастья всем своим сыновьям и дочерям.

— Значит, белые люди тоже его дети?

— Да.

— Уфф! Почему тогда они преследуют своих красных братьев? Почему грабят их земли? Почему они кочуют с места на место? Почему полны хитрости, коварства и лжи?

— Чтобы ответить вождю шошонов на эти вопросы, мне придется говорить много часов. Но я лишь спрошу его: а все ли красные люди хорошие?

— Нет. Среди них есть и хорошие, и плохие.

— Так вот, то же самое и с бледнолицыми; среди них тоже есть хорошие и плохие. Олд Шеттерхэнд принадлежит к хорошим.

— Но зачем он пришел к красным людям?

— Он хотел поближе узнать их, но он еще обязательно вернется к своим родным вигвамам.

— Может, мой красный брат скажет, где он встретил его в первый раз?

— Это было на юге, далеко отсюда, там, где пасутся кони апачей. Псы-команчи[522] выползли из своих нор, чтобы облаять храбрых воинов апачей. Тогда вожди созвали большой совет, а на следующее утро собрали десять раз по десять и еще шесть воинов, чтобы добыть скальпы врагов.

Дальше Виннету рассказал, как он познакомился с Олд Шеттерхэндом, как они стали друзьями и, наконец, братьями[523].

Закончив, он тотчас дал коню шенкелей, чтобы удалиться на ту дистанцию, которая прежде отделяла его от остальных; и больше он не приближался к ним за весь остаток пути.

Его предсказание, что лошадям пастись будет негде, сбылось: с этого момента земля стала скалистой и бесплодной. Вокруг лежала равнина, но многочисленные впадины и воронки вынуждали всадников тратить время на их объезд. Солнце палило нещадно, и лошадей следовало беречь, поскольку было весьма вероятно, что грядущий день мог отнять у них все силы. Поэтому животных пустили шагом, и теперь отряд медленно приближался к уже упомянутым, показавшимся на западе высотам.

Так прошел почти весь день. Солнце уже преодолело три четверти своего пути, когда они достигли восточных подножий гор Огненной Дыры.

Постепенно скалы сменились лугом, а когда земля начала подниматься, то тут, то там стали появляться источники, на берегах которых освежающий ветерок шерстил листву кустов.

Виннету держал путь к долине, что широким прямоугольником врезалась прямо в горы. Чем дальше продвигались всадники, тем теснее окружали их крепкие вековые деревья. Вскоре отряд подъехал к озеру, на берегу которого Виннету спрыгнул с жеребца. Он расседлал животное, снял узду и завел коня в воду, чтобы освежить его после утомительной поездки. Остальные последовали его примеру.

При этом никто не обронил ни слова. Никто не спрашивал апача, собирается ли он разбивать тут лагерь. Виннету вышел из воды и, опершись о ружье, стал неподалеку. Этого было достаточно, чтобы все поняли, что апач снова готовился ехать дальше.

Прошло совсем немного времени, и его жеребец вышел из воды, направившись к хозяину. Апач оседлал коня и вскочил на него. Оглядываться, чтобы проверить, следуют ли за ним воины, он посчитал излишним, это было ясно и так.

Долина становилась все уже. Когда-то ее создал водный поток, берущий начало где-то в горах. Оказавшись наверху, всадники снова въехали в дикий лес, в котором, казалось, никогда не ступала нога человека.

Апач точно знал дорогу. Он вел коня с потрясающей уверенностью, будто шел давно проторенным путем. Сначала он двигался круто вверх под кронами огромных деревьев, затем — прямо по равнине и, в конце концов, спустился вниз, в долину, по другую сторону горного хребта, петляя меж рассеянных повсюду скальных обломков.

Вдруг раздался такой оглушительный грохот, будто рядом взорвали порядочную порцию динамита. Лошади от страха тотчас понесли, а со всех сторон раздалась такая пальба, словно стреляли из крепостных орудий. Потом прокатившийся рокот распался на треск, свист и шипение. Казалось, вот-вот перед самым носом опешивших всадников взметнется гигантский фейерверк.

— Уфф! — воскликнул Токви-тей. — Что это?

— Это Кун-туи-темба, Пасть Ада, — спокойно пояснил Виннету. — Мой брат слышит ее голос.

Они проехали еще несколько шагов, и Виннету придержал коня, развернувшись к шошонам.

— Пусть мои братья подъедут ко мне. Там, внизу, Пасть Ада.

Он указал в пропасть, и индейцы не без страха заглянули вниз.

Они стояли на краю почти отвесной скальной стены, обрывающейся в бездну на многие сотни футов. В самом ее низу раскинулась долина реки Огненной Дыры. Прямо перед ними, на противоположном берегу, из-под земли вырывался фонтан воды, бивший ввысь примерно футов на пятьдесят, а диаметр этого водного столба составлял, пожалуй, добрых футов двадцать. Наверху фонтан напоминал шарообразный колпак, из которого в небо более чем на сотню футов выстреливали бесчисленные водные струи не тоньше человеческой руки. Вода была горячей благодаря тому, что гигантский, раскрывающийся зонтиком фонтан покрывала пелена полупрозрачных испарений.

Позади этого чуда природы стена берега отступала, образуя котловину, на дальний край которой словно прилегло отдохнуть заходящее солнце, под лучами которого водяной столб искрился и мерцал радугой.

— Уфф, уфф! — прозвучало едва ли не из каждых уст, а вождь шошонов вопросительно уставился на Виннету:

— Почему мой брат называет это место Кун-туи-темба, Пасть Ада? Не лучше ли называть его Таб-туи-темба, Уста Небес?

— Нет, это был бы обман.

— Почему? Токви-тей никогда не видел такого величия!

— Моего брата легко провести. Все гадкое поначалу кажется прекрасным, но умный человек никогда не спешит с выводами.

Взгляды восхищенных индейцев еще сильнее были прикованы к прекрасному виду, когда внезапно раздался удар грома, точь-в-точь такой же, как и первый, и мгновенно картина изменилась. Напор воды спал, водяной столб будто испарился, а там, откуда только что бил фонтан, на несколько мгновений разверзлась земля, послышался приглушенный раскатистый звук, после чего открывшаяся дыра начала выталкивать кольца желто-коричневого пара. Толчки становились все чаще, пока сопровождающие их звуки не слились в резкое шипение; кольца превратились в отвратительный столб дыма, а на смену ему появилась темная, вязкая масса, которая, как и фонтан, взметнулась ввысь, распространяя вокруг ужасный смрад. Какие-то ошметки вместе с жидкой грязью стали разлетаться по округе, а когда все это завершилось, послышалось глухое рычанье, напоминавшее звуки из балагана, когда в нем показывают диких зверей незадолго до их кормления. С маленькими перерывами извержения следовали толчками, одно за другим, а в промежутках из дыры доносились вытье и стоны, как будто там, в недрах, мучились души отъявленных злодеев.

— Кац-ангва![524] — не выдержал Токви-тей, заткнув нос. — Такого зловония не вынесет даже храбрейший воин!

— Ну, — улыбнулся Виннету, — мой брат и теперь все еще хочет называть эту дыру «Устами Небес»?

— Нет. Пусть там, в этой дыре, сгинут все враги шошонов! Не лучше ли нам отправиться дальше?

— Поедем и разобьем наш лагерь внизу, у Пасти Ада.

— Уфф! Это так необходимо? — шошону предложение апача было явно не по вкусу.

— Да. Олд Шеттерхэнд дал нам такой приказ, и мы выполним его. Пасть Ада брызжет сегодня последний раз; до завтра она не будет беспокоить носы шошонов.

— Тогда мы последуем за тобой, но если эта Пасть снова начнет плеваться, нам лучше держаться вдали.

Теперь апач продвинулся немного вдоль края обрыва и вскоре вывел своих спутников к тому месту, где берег состоял из рыхлой горной породы и мягкого грунта. Здесь скрытые подземные силы показали свое лицо — за несколько столетий один из кратеров поглотил целую стену берега, и теперь омытый дождями, накатанный мягкий грунт образовывал целый откос, усеянный полусгнившими древесными стволами и обломками скал.

Этот оползень оказался крутым и выглядел отнюдь не безопасным. На его поверхности виднелись многочисленные серные дыры, из которых шел водяной пар — верный знак того, что почва здесь подточена водой.

— И здесь мой брат хочет спуститься? — удивленно спросил Токви-тей апача.

— Да. Другого пути нет.

— А мы не сорвемся вниз?

— Если будем неосторожны, то все может случиться. Виннету, когда был здесь с Олд Шеттерхэндом, тщательно обследовал окрестности. Здесь есть места, где земная кора не толще твоей руки. Но Виннету пойдет впереди. Его конь умен и не ступит туда, где его может поджидать опасность. Мои братья могут спокойно следовать за мной.

— Разве Олд Шеттерхэнд не приказал, чтобы мы выслали на этом берегу разведчиков и дали ему о нас знать? Разве мы не сделаем так, прежде чем перейдем реку?

— Нет, мы не станем этого делать. Огаллала, похоже, прибудут сюда скорее, чем Олд Шеттерхэнд. Мы должны сами высмотреть их.

Вождь апачей решительно направил своего жеребца через край горного обвала и, не спешиваясь, позволил ему самому выбирать дорогу при спуске в бездну. Индейцы последовали за ним нерешительно, но, когда увидели, как осторожно конь Виннету прежде, чем сделать шаг, пробует землю копытом, они полностью доверились своему проводнику.

— Пусть мои братья держатся подальше друг от друга, — приказал тот, — чтобы земля на одном участке несла груз только одного всадника. Если почувствуете, что лошади грозит падение, рвите поводья вверх и разворачивайте ее.

К счастью, все обошлось. Хотя всадникам пришлось преодолеть множество опасных, почти полых мест, где земля вот-вот, казалось, должна была обвалиться, им удалось без приключений спуститься вниз, к реке.

Река здесь была очень теплой; ее воды казались маслянистыми, в то время как чуть выше по течению они были чистыми и прозрачными. Именно там лошадей и загнали в реку, которую те переплыли без труда. Оказавшись на другом берегу, Виннету снова направил коня вниз по течению, прямо к Пасти Ада.

Извержения и в самом деле прекратились. Когда всадники прибыли на место и осторожно приблизились к краю дыры, они смогли заглянуть в глубочайшую бездну, внутри которой все было, как ни странно, тихо и спокойно. Кроме расшвырянного вокруг грязного ила, ничто не говорило о том, что всего несколько минут назад здесь царил самый настоящий ад.

Теперь Виннету указал в сторону скальной котловины, лежавшей позади Пасти Ада, и сказал:

— Там могила вождя, у которой Олд Шеттерхэнд одолел трех знаменитых воинов сиу-огаллала. Пусть мои братья следуют туда за мной!

Дно котловины было почти круглым и в диаметре составляло половину английской мили. Стены оказались так круты, что о том, чтобы выбраться по ним из скальной воронки, не приходилось и мечтать. Множество дыр с горячей жижей или с кипящей водой постоянно напоминали о необходимости быть осторожными. Ни травы, ни каких-нибудь даже самых убогих растений нигде не было видно.

Прямо в центре этой долины был насыпан холм. Его, как легко можно увидеть, соорудили из камней, кусков серы и застывшего ила, который теперь представлял собой твердую, но ломкую массу. Высота холма составляла примерно футов пятнадцать, а ширина и длина — около двадцати. На самой его вершине торчали воткнутые луки и копья. Когда-то они были украшены всевозможными символами войны и смерти, от которых сейчас остались одни лохмотья.

— Здесь, — произнес Виннету, — похоронены Храбрый Бизон и Злой Огонь, сильнейшие воины огаллала, которых уложил своим кулаком Олд Шеттерхэнд. Они сидят на своих лошадях, держа ружья на коленях, щит — в левой руке, а томагавк — в правой. Имя третьего воина неизвестно, поскольку он в тот момент не владел своими «лекарствами». А там, наверху, Олд Шеттерхэнд прятал своего коня, прежде чем спустился, чтобы вступить в смертельную схватку. Он стрелял оттуда из ружья и наносил раны одному сиу за другим. Он не хотел их убивать, а они своими пулями даже не могли достать его, ибо Великий Дух бледнолицых оберегал моего белого брата.

С этими словами вождь показал вправо, в сторону скальной стены, из которой на высоте, быть может, сорока футов торчал выступ, усыпанный множеством скальных обломков высотой в человеческий рост. От него вниз, вплоть до самой земли, тянулся целый ряд похожих, но гораздо более мелких выступов, по которым с трудом, но все-таки можно было подняться наверх. Как Олд Шеттерхэнду удалось проделать это верхом, оставалось загадкой.

Шошоны не скрывали своего удивления. Если бы это сказал кто-либо другой, а не Виннету и речь бы шла не об Олд Шеттерхэнде, они попросту посчитали бы говорившего лжецом.

Их вождь медленно обошел могилу, окинул всю ее взглядом, а потом спросил у Виннету:

— Как думает мой брат, когда сиу-огаллала появятся у реки Огненной Дыры?

— Возможно, уже сегодня вечером.

— Тогда им суждено увидеть могилу их вождя разрушенной. Его прах будет развеян по ветру, а кости полетят в Пасть Ада, чтобы их души выли в бездне вместе с Кун-па, которого проклял Великий Дух! Эй, воины, возьмите ваши томагавки и разбросайте этот холм! Токви-тей, вождь шошонов, начинает первым!

Он соскочил с коня и выхватил свой томагавк, чтобы выполнить задуманное.

— Стой! — приказал Виннету. — Разве тех троих, чью могилу ты хочешь осквернить, убил ты?

— Нет, — ответил шошон, искренне удивляясь такому вопросу.

— Тогда убери от нее руки! Эти воины принадлежат Олд Шеттерхэнду. Он не взял их скальпов и даже помог похоронить своих врагов. Храбрый воин не сражается с костьми мертвых, хотя красные люди и находят удовольствие в осквернении могил своих врагов, Великий Дух хочет, чтобы мертвые обрели покой, и Виннету будет защищать их могилы!

— Ты запрещаешь мне бросить псов-огаллала в Пасть Ада?

— Я тебе ничего не запрещаю, ибо ты мой друг и брат. Но знай: если ты прикоснешься к этой могиле, то будешь сражаться со мной. Если ты убьешь меня, делай то, что захочешь, но Олд Шеттерхэнд потом потребует от тебя отчета. Этого, конечно, не случится, ибо Виннету, вождь апачей, не знает никого, кто смог бы его победить! Мои братья осмотрели могилу вождя, а сейчас они последуют за мной обратно к месту лагеря!

Он повернул своего жеребца и поскакал прочь, снова к Пасти Ада. И в этот раз он опять не оглядывался и не проверял, следуют ли за ним остальные.

Подобным тоном с Токви-теем не разговаривал еще ни один его друг. Шошон был разгневан, но все же не рискнул возражать апачу. Он буркнул себе под нос угрюмое «уфф!» и последовал за ним. Его люди молча поскакали следом — решительное поведение Виннету произвело на них сильное впечатление.

Когда вождь апачей остановил жеребца неподалеку от Пасти Ада и спешился, начало смеркаться. Несмотря на близость этого вулкана, из скал бил холодный ключ, который пересекал долину и исчезал где-то в реке. Место не имело никаких достоинств для оборудования здесь лагеря, но Виннету знал, почему он решил провести ночь именно здесь и нигде больше. Он привязал коня к колышку, скатал одеяло, положил этот скат себе под голову и прилег возле скалы. Шошоны проделали то же самое.

Они расположились поближе друг к другу, и потекла тихая беседа. Их вождь, утихомирив свой гнев, спокойно лег рядом с апачем. Прошло несколько часов. Казалось, Виннету мирно спит. Но вдруг он вскочил, схватил свое ружье и сказал Токви-тею:

— Пусть мои братья лежат спокойно. Виннету пойдет на разведку.

И он исчез во тьме, как призрак. Оставшиеся не собирались засыпать раньше, чем услышат о результатах его рискованной прогулки. Но им пришлось ждать долго — Виннету вернулся лишь в полночь. Апач был лаконичен:

— Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин, стоит лагерем со своими людьми у Воды Дьявола. Вместе с ними Гроза Медведей и его пять спутников, а также наши братья, которые покинули нас вчера. Олд Шеттерхэнд наверняка где-то рядом. А теперь пусть мои братья заснут. На рассвете Виннету с Токви-теем еще раз подползут к Воде Дьявола. Хуг!

Он лег. Новость, которую он принес, была волнующей, но никто не выдал своего беспокойства. Шошоны полагали, что грядущее утро принесет кровавую развязку. Кто из них доживет до следующего вечера? Такими вопросами индейцы не задавались. Они были храбрыми воинами, а потому спали спокойно. Естественно, не забыли о часовых, которые не сомкнули глаз до утра.

Едва забрезжил рассвет, как Виннету разбудил вождя шошонов и спустился вместе с ним к реке. По привычке они были очень осторожны, используя каждое возможное укрытие, но Виннету знал, что это излишне. Во всяком случае, сиу покинут свой лагерь не раньше, чем наступит день.

От Пасти Ада до Воды Дьявола было не больше английской мили. Когда оба настолько приблизились к цели, что теперь от них требовалась величайшая осторожность, утро уже вступило в свои права, и в его свете можно было все различить достаточно отчетливо.

Река недалеко от лагеря делала поворот. Оттуда, прячась за углом скалы, оба вождя смогли рассмотреть сиу. Те только что привели лошадей, которых прежде водили на водопой ниже лагеря, а сейчас принялись за еду.

Виннету направил свой взгляд на высоты правого берега, откуда должен был появиться Олд Шеттерхэнд, если он уже не находился там.

— Уфф! — произнес он тихо. — Олд Шеттерхэнд здесь.

— Где? — удивился Токви-тей.

— Там, с той стороны, на горе.

— Но там же непроходимый лес!

— Разве мой брат не видит воронов, парящих над деревьями? Их спугнули. А кто? Это мог сделать только Олд Шеттерхэнд. Он лесом спустится вниз, окажется у реки ниже сиу и там, где они не смогут его заметить, перейдет ее. Потом он нападет на них и погонит вниз по течению. К тому времени мы должны стоять у Пасти Ада, чтобы не дать им уйти и загнать в долину, где находится могила их вождя. Пусть мой брат ускорит шаг — у нас мало времени.

Оба спешно вернулись. Виннету, как оказалось, в целом сделал верные предположения, но деталей, конечно, он знать не мог.

Когда они вернулись к своим, то получили от апача все необходимые указания и приготовились к схватке. Противник должен был быть зажат между двух огней.

В этот миг под землей что-то зашумело, а потом раздался оглушительный грохот.

— Вода Дьявола подает свой голос, — пояснил Виннету. — Сейчас начнет плеваться Пасть Ада. Отойдем, чтобы ее плевки случайно не попали в нас!

Виннету давно знал, что оба кратера связаны между собой, поэтому отвел своих людей подальше. Вскоре Вода Дьявола перестала бушевать, и теперь апач мог услышать боевой клич тридцати шошонов и апсарока, которые как раз в тот момент бросились на сиу.

Все, что он предсказывал, теперь сбывалось. Пасть Ада начала свое извержение точно так же, как и вчера вечером, когда его люди появились здесь. Среди грома и шипения вверх взметнулся водяной столб, и его разлетающиеся на огромной высоте струи дождем хлестанули по округе. Благодаря разбушевавшейся стихии Виннету и его люди получили великолепное укрытие, поскольку стремящиеся сюда сиу не могли пока видеть скрывающихся позади гигантского фонтана шошонов. Виннету как можно дальше отогнал своего жеребца в сторону, чтобы иметь возможность наблюдать все, что происходило ниже по течению. Он увидел, как враги обратились в беспорядочное бегство, гонимые поистине паническим страхом.

— Они там! — крикнул вождь апачей. — Когда я дам знать, выходите из-за плюющейся Пасти Ада и не дайте им уйти вниз, между нею и рекой. Их нужно направить влево, в долину, к могиле их вождя. Но не стреляйте. Один только страх загонит их туда!

Тем временем сиу, бегущие впереди, уже были совсем близко. Они действительно хотели ускользнуть вверх по реке. Но Виннету уже обежал фонтан сзади. Его боевой клич резко зазвучал в утреннем воздухе, и шошоны подхватили его. Сиу, увидев, что путь отрезан, быстро повернули коней. Им ничего не оставалось, как искать спасения в скальной котловине.

За передними рядами удирающих показался тесно сплоченный клубок всадников. Апач не мог узнать сразу тех, кто там был. Но через несколько мгновений стало ясно, что несущаяся галопом масса состояла как из краснокожих, так и белых. Ядро ее образовывали вождь огаллала, Гроза Медведей и Хромой Фрэнк.

Привязанные к лошадям пленники, как уже упоминалось, пытались, насколько могли, повернуть животных навстречу освободителям. Прозвучал яростный крик в несколько голосов. Его издали Мартин Бауман, Вокаде и Боб, первые двое из которых уже были освобождены от пут. А кричали они, потому что увидели: вождь сиу уводит с собой старшего Баумана. Фрэнк среагировал сразу; он огляделся. Его взгляд упал на сиу, и он тотчас понял, в какой опасности оказался Охотник на медведей. Фрэнк, все еще связанный, быстро и резко повернул своего коня одним лишь нажимом шенкелей и осадил его перед негром.

— Разрежь веревки, Боб! Освободи меня! Быстрее, быстрее! — не кричал, а дико орал он.

Боб мгновенно подчинился приказу, а Фрэнк спрыгнул с лошади, вырвав у одного из застреленных Олд Шеттерхэндом сиу из-за пояса томагавк. Тут же он снова влетел в седло и помчался вперед, вслед за вождем.

У Боба коня не было. Мартин и Вокаде не могли оказать помощи старому Бауману: собственные руки и ноги не слушались их после крепких веревок. Единственное, что они могли сейчас сделать, это орать изо всех сил. Тем самым они привлекли внимание Джемми. Тот огляделся и в ужасе заорал в ухо своему длинному другу:

— Дэви, назад! Сиу уводят Баумана!

И тут перед ними возник Боб, уже разрезающий их веревки. Джемми выхватил у него нож и галопом погнал лошадь за саксонцем, а Дэви без оружия помчался за ним.

В этот момент промчались мимо шошоны и апсарока, последовавшие за друзьями и врагами, а Олд Шеттерхэнду, ведущему под уздцы оставленного Бобом коня, удалось, наконец, верхом на своем жеребце достичь берега.

Никто в суматохе не обращал на него внимания, но от него ничто не ускользнуло.

— Вот твой конь и твой мушкет, бравый Боб, — крикнул он, бросая негру поводья и оружие. — Освободи тех, кто еще связан. А потом веди их всех сюда.

Зарядив свое разряженное ружье, охотник поспешил дальше. До сих пор у него не было ни секунды времени, чтобы позаботиться об оружии, потому что сразу после двух выстрелов, убедившись, что его пули не пролетели мимо, Шеттерхэнд как можно быстрее стремился добраться до левого берега реки.

Теперь земля между Пастью Ада и Водой Дьявола напоминала поле брани. Индейцы и белые кричали изо всех сил. Из беглецов никто ни о чем не думал, кроме собственного спасения. А освободившиеся белые, шошоны и апсарока мчались вперед, не стреляя по врагам, ибо сейчас у них была лишь одна цель — освободить Баумана.

Олд Шеттерхэнд высоко поднялся в стременах, закинув за спину штуцер, и сжал в руке двустволку. Он оказался позади всех, но его жеребец несся так стремительно, что почти касался брюхом земли, и очень скоро настиг апсарока и пятнадцать шошонов.

— Только без спешки! — крикнул Олд Шеттерхэнд, обгоняя их. — Нужно загнать сиу в котловину! Там, наверху, стоит Виннету. Он не позволит им проехать мимо. Ни один из них не должен ускользнуть. Но не убивайте их!

И он проскакал дальше, мимо друзей и отставших врагов. Копыта его коня почти буквально «поглощали» дорогу. Нужно было во что бы то ни стало добраться до Баумана, прежде чем могло произойти несчастье.

Лошадь маленького саксонца была явно не из рысаков, но Фрэнк ревел так яростно и так работал топорищем своего томагавка, словно это были крылья мельницы, мчась вперед с бешеной скоростью. Долго, конечно, так он выдержать не мог, и это было очевидно.

Все же ему удалось настичь вождя сиу-огаллала. Он поравнялся с ним, занес томагавк для удара и крикнул:

— Собака, иди сюда! С тобой покончено!

— Чи-га ши ча лег-ча![525] — пробормотал вождь, язвительно усмехнувшись.

Он повернулся к Фрэнку и отбил его удар голой рукой; оружие выскользнуло из руки саксонца. Сиу тут же выхватил из-за пояса нож, чтобы пырнуть им бывшего «слугу леса» и сбросить его с седла.

— Фрэнк, берегитесь! — крикнул Джемми, изо всех сил погонявший своего коня, чтобы догнать земляка.

— Никаких страхов! — отозвался малыш задорно. — Меня так легко не укокошит ни один краснокожий!

Он придержал свою лошадь и тем самым избежал ножа краснокожего, а потом одним махом смело перепрыгнул из своего седла прямо на круп чужого коня, тотчас обхватил Тяжелого Мокасина сзади и прилип к нему, накрепко прижав его руки к телу.

Вождь зарычал, как зверь. Он попытался освободить руки, но это ему не удалось, Фрэнк сдавил его изо всех сил.

— Отлично! Не отпускайте его! Я иду! — выкрикнул Олд Шеттерхэнд.

— Тогда поторопитесь немного! — кряхтя, ответил ему Фрэнк. — Расплющить такого парня — это вам не шутка!

Все произошло молниеносно, гораздо быстрее, чем можно об этом рассказать. Огаллала продолжал держать в правой руке нож, а в левой — поводья лошади Баумана. Он дергался и, как уж, извивался во все стороны — все напрасно! Из объятий Фрэнка вырваться ему никак не удавалось.

Бауман был связан; он не мог ничего сделать для своего освобождения и лишь побуждал Фрэнка держать сиу еще крепче. Тот хотя и еле дышал, но ответил:

— Ладно! Я обхватил его, как Boabab Constrictor[526], и отпущу не раньше, чем лопнут легкие!

Огаллала теперь не имел власти над своим конем, а тот бежал все медленнее. Благодаря этому Джемми все-таки удалось его догнать. Дэви тоже приближался. Толстяк скакал рядом с Бауманом и ножом Боба смог перерезать веревки.

— Ха, получилось! — обрадованно крикнул он Охотнику на медведей. — А теперь вырвите поводья из рук красномазого!

Бауман попытался, но, конечно же, сил на это у него не хватило. Джемми хотел подать ему нож, но не смог, потому что трое из скакавших впереди сиу заметили, что их вождь в опасности. Двое из них в ярости бросились на Толстяка, а третий, похоже, готов был напасть на Фрэнка, руки которого все еще держали вождя. Тут Дэви врезал своему мулу кулаком между ушей так, что тот, едва не сойдя с ума, сделал несколько длинных прыжков вперед и налетел на третьего индейца. Американец железной хваткой своей костлявой руки схватил его за шиворот, рванул из седла и швырнул на землю.

— Ура! Аллилуйя! — возрадовался саксонец. — Поистине это спасение в последний миг! Но теперь быстро берите вождя за параболу, ибо я один больше не могу его держать!

— Сейчас! — пробормотал Длинный Дэви.

Он протянул к вождю обе руки, чтобы вытащить того из седла, но тут раздался такой жуткий грохот, что лошади в страхе заметались, столкнувшись при этом друг с другом. Дэви стоило немалого труда удержаться в седле. Джемми же, которому пришлось напрячь все силы, отбиваясь от обоих краснокожих, был сброшен с лошади. Очутился на земле и Бауман, шлепнувшись, как беспомощная кукла.

Оказалось, что всадники достигли Пасти Ада. Как раз в тот момент водяной фонтан упал, а столб грязи под давлением взметнулся вверх. Горячая грязная масса разлеталась по округе подобно картечи.

Конь вождя припал на передние ноги, но собрался вновь с силами и помчался, свернув налево, к реке. Как раз в этот миг Олд Шеттерхэнд, наконец, нагнал беснующихся и танцующих на месте лошадей своих друзей и врагов.

Хотя он и собирался мчаться дальше, чтобы помочь бравому Фрэнку, однако ему пришлось отказаться от этой мысли, потому что два дикаря спрыгнули на землю и кинулись на валявшегося Джемми. Длинный Дэви слишком долго возился со своим напуганным мулом и никак не мог вовремя помочь своему толстому другу. А потому выручать Толстяка пришлось Олд Шеттерхэнду. Он осадил своего жеребца, спрыгнул на землю, после короткой схватки быстро оглушил обоих сиу прикладом своего ружья.

Виннету с шошонами все еще находился между Пастью Ада и рекой. Его задачей было не пропустить здесь сиу-огаллала и загнать их в котловину. И ему это удалось. Спасающиеся бегством краснокожие, лишь завидев его группу, сразу повернули в долину. Все произошло так быстро, что апач даже не успел вступить в бой. А теперь присоединиться к своим ему мешал разбросанный повсюду жидкий ил. Единственный человек, о ком он мог позаботиться, это Хромой Фрэнк. Виннету увидел, что тот, все еще сидевший позади вождя и как клещами сдавивший его тело руками, на испуганном коне мчался к реке. Животное, казалось, совершенно обезумело и бешено неслось к воде, не разбирая дороги. Похоже, на берегу останавливаться оно никак не собиралось. Не раздумывая, апач галопом помчался в том же направлении, к реке, а следом за ним поспешили несколько шошонов.

Вождь сиу знал, что, если он не разомкнет объятия саксонца, то он пропал. Ярость и страх удвоили его силы. И он смог все же вытянуть вверх руки под «клещами» Фрэнка. Крепкий и резкий удар обоими локтями, и саксонец вынужден был его выпустить.

— Умри! — проревел краснокожий и замахнулся на малыша ножом.

Но тот ловко отклонился в сторону, и удар не достиг цели. У самого Фрэнка больше не было никакого оружия. Но тут он вспомнил о знаменитом ударе Олд Шеттерхэнда. В отчаянии, намертво схватив левой рукой противника за горло, он размахнулся сжатой в кулак правой и ударил огаллала в висок с такой силой, что ему показалось, будто его кулак разлетелся на части. Индеец всем корпусом подался вперед.

Но за секунду до этого они уже достигли реки. Лошадь оторвалась от берега и, описав высокую и широкую дугу, влетела в поток. Обоих всадников от удара швырнуло через голову животного.

Лошадь почувствовала себя свободной. Она проплыла некоторое расстояние, а потом медленно развернулась и спокойно вернулась к берегу.

В этот момент подоспел Виннету. Он спрыгнул с коня и вскинул ружье, готовый выстрелить, если между двумя упавшими завяжется борьба. Он собирался ранить огаллала, но оставить его в живых.

Поначалу обоих не было видно. Только «амазонка» Фрэнка покачивалась вблизи берега. Один из шошонов подцепил ее своим копьем. Тем временем ниже по течению и достаточно далеко от берега показался украшенный перьями чуб индейца. Потом невдалеке вынырнул Фрэнк. Он огляделся, а увидев голову дикаря, быстрыми гребками поплыл к нему. Краснокожий казался неподвижным, хотя, пожалуй, был всего лишь оглушен. Он хотел улизнуть, но маленький саксонец, как хищная щука, набросился на него, заскочил ему на спину, повис на ней, схватил левой рукой за волосы и начал молотить по лбу правым кулаком. Огаллала тотчас исчез из виду, и Фрэнк вместе с ним. Над ними образовалась воронка, пошли пузыри, потом из этого водяного жернова показалась рука сиу, но быстро исчезла снова. Мелькнули обе ноги «слуги леса» и даже полы его фрака. Похоже, под водой шла борьба не на жизнь, а на смерть. Виннету не имел никакой возможности вмешаться. Олд Шеттерхэнд, Джемми, Дэви и Бауман стояли на берегу. Белый охотник отбросил оружие и сорвал с себя верхнюю одежду, уже готовый прыгнуть в воду. Но тут, кашляя и пыхтя, вынырнул Фрэнк. Кажется, он ничего не видел из-за струившейся по его лицу воды.

— Он еще там, внизу? — закричал он.

Естественно, он имел в виду вождя огаллала. Не дожидаясь ответа с берега, он снова ушел в глубину. Когда через несколько мгновений он вновь появился на поверхности, его левая рука крепко держала за волосы побежденного врага. Фрэнк медленно подплывал к берегу.

Его встретили громким ликованием, но сам он орал еще громче:

— Спокойствие! Жаль только, что моя шляпа бесследно пропала. Может, кто-нибудь из вас все же видел, куда она уплыла?

Все пожали плечами.

— Это уж слишком! Неужели из-за огаллала я должен потерять мое шапо со страусиным пером? Мерзкая история! О, да вот же оно, большей частью! У шошона на пике! Сейчас я, как судебный исполнитель, влеплю ему на полную катушку!

Выбравшись из воды, он поспешил к индейцу, чтобы вернуть свой головной убор. Лишь после этого он был готов выслушать похвалу своих товарищей.

Он победил вражеского предводителя и чувствовал себя главным героем сегодняшнего дня.

— Да, стоило усилий, — сказал он, — но нашему брату все равно. «Фэнди, финди, фунди»— так говорил Цезарь Сулейман-паше, и я вершу дела с не меньшей легкостью, нежели он!

— «Вени, види, вици» говорил он, — поправил Джемми. — А по-нашему: «Пришел, увидел, победил».

— Помолчите вы, покорнейше прошу, герр Якоб Пфефферкорн! Садитесь на круп позади краснокожего, прыгните с ним с лошади в реку и попробуйте там, в воде, разорвать пополам нить его существа. После этого не буду иметь ничего против, если вы станете жалить меня аптекарско-латинскими языковыми комарами. Но, скорее, нет. Что мне ваши «пришел, увидел, победил»! У меня-то ведь: «Прыгнул, поплыл, окунул», а это на истинной латыни Пумы Момпилия[527] у меня означает не иначе, как: «Фэнди, финди, фунди»!

Джемми громко расхохотался. Он хотел отпустить еще какую-то реплику, но Олд Шеттерхэнд заметил:

— Прошу, господа, никаких споров! Наш бравый Фрэнк доказал сегодня, что он хороший и даже отчаянный вестмен. Он победил вождя. Что это значит, вы поймете позже. Его одного надо благодарить, если нам теперь удастся избежать кровопролития. Вот, дорогой Фрэнк, вам моя рука. Вы — парень что надо!

Саксонец схватил руку знаменитого охотника и ответил, едва не прослезившись:

— Такое слово из ваших уст радует меня по-королевски! Александр Гаубольдт[528] так говорит в своем «Космосе»: «Герою потомки веночек совьют, но аурикели[529] только весной зацветут!» Если будущие поколения воздвигнут когда-нибудь здесь мраморный камень, то среди имен других героев будет высечено и мое, а моя душа спустится потом тихой ночью и возрадуется, что она не совсем даром прожила и не зря прыгнула в реку Огненной Дыры. Мир моему праху!

Не было бы ничего удивительного в том, что те из присутствующих, кто понимал немецкую речь, ответили бы ему веселой улыбкой, но этого не произошло. Фрэнк был весьма своеобразным человеком, но, кроме того, очень искренним и душевным. Умиление, которое он испытывал, остальные разделили вместе с ним, а потому остались серьезными, смеяться над этим человеком было бы кощунственно. Виннету тоже пожал ему руку и произнес:

— Нинте кен ни шо![530]

Потом апач подал 0лд Шеттерхэнду многозначительный знак, дав понять, что дальнейший ход событий доверяет ему полностью, а сам вскочил на коня и поскакал со своими людьми мимо вновь успокоившейся Пасти Ада ко входу в котловину, возле одной из сторон которой собрались убежавшие сиу.

Он встретил там шамана апсарока и Мох-ава, сына вождя шошонов, вместе с их воинами — все они охраняли вход. Когда огромный шаман услышал, что его смертельный враг, Тяжелый Мокасин, лежит без сознания у реки, он молнией ринулся к берегу. И прибыл туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как усилиями Олд Шеттерхэнда вождь сиу снова приведен в сознание и крепко связан. Апсарока соскочил с коня, выхватил из-за пояса нож и выкрикнул:

— Это тот самый пес-огаллала, который отнял у меня ухо! Он должен заплатить мне своим!

Шаман хотел было склониться над пленником, чтобы забрать его скальп, но ему помешал Олд Шеттерхэнд. Охотник заговорил спокойно, но твердо:

— Пленник принадлежит нашему белому брату Хромому Фрэнку. Никто другой не имеет права поднять на него руку…

Началась словесная перепалка, в которой Олд Шеттерхэнд благодаря своей выдержке и своим терпением и красноречию все же одержал верх. Апсарока отступил, хотя и не смирился до конца.

Дальше последовали сцены, описать которые просто невозможно. Старый Бауман, для освобождения которого и отправился отряд, прижал к груди своего друга Фрэнка.

— Тебе я, конечно, должен быть благодарен особо! — воскликнул он. — Как только тебе удалось собрать такую большую компанию друзей?

Фрэнк отклонил все лестные для себя оценки, сказав, что сейчас у него нет времени на долгие рассказы и разъяснения. Указав в сторону приближающихся людей, он сказал:

— Вон идут те, кто заслуживает гораздо большей похвалы, чем я. Я только выполнял свой человеческий долг.

Бауман заметил пятерых своих спутников, которые вместе с ним были освобождены из плена и во главе которых теперь скакали Мартин, Вокаде и Боб. Охотник на медведей тотчас поспешил им навстречу. Как только негр заметил своего хозяина, он соскочил с лошади, подбежал к нему, схватил его за руки и воскликнул:

— О, мой дорогой, добрый масса Бауман! Наконец массер Боб снова найти масса! Теперь массер Боб петь и прыгать от радость и лопаться и разрываться от восторг! О, массер Боб быть рад и беспредельно счастлив!

Бауман хотел заключить его в объятия, но Боб отстранился:

— Нет, масса не обнимать массер Боб, потому что Боб убить недавно вонючка и быть не очень хорош на нюх!

— Какая там еще вонючка? Ты спасал меня, и я должен обнять тебя!

И объятие состоялось. И вот, наконец, обняли друг друга отец и сын.

— Сын мой! — не мог сдержать своих чувств Бауман. — Мы снова рядом, и ничто теперь уже не разлучит нас! Что я пережил! А сколько натерпелся ты со вчерашнего дня! Боже мой, как же твои руки порезаны веревками!

— У других еще больше! Но руки заживут, и ты тоже скоро выздоровеешь. А теперь поблагодари тех, кто рисковал жизнью, спасая тебя. С Вокаде, моим другом, ты говорил уже вчера, с Джемми и Дэви — тоже. Но здесь стоит Олд Шеттерхэнд, лучший среди всех нас. Он и Виннету — те, кому мы обязаны удачей нашего дела. Всей нашей жизни не хватит, чтобы расквитаться с ними за свою перед ними вину.

— Я знаю это, мальчик мой, а потому очень сожалею, что сейчас не могу ничего сделать другого, кроме как просто сказать «спасибо».

Он протянул обе руки к Олд Шеттерхэнду. Тот пожал трясущиеся, израненные веревками кисти, потом указал в небо и произнес:

— Благодарите не людей, дорогой друг, а Господа Бога, который дал вам силы выстоять в этом испытании. Это ведь он привел нас сюда.

Лежавшего на земле связанного вождя сиу подняли, чтобы перенести туда, куда теперь направлялись все: к долине могилы вождя, где их ожидал Виннету вместе с шошонами и апсарока. Там, у котловины, его и положили.

Олд Шеттерхэнд вместе с апачем проехали вход в долину и остановились на ее краю, чтобы окинуть взором врагов и то положение, которое они занимали. Белый и индеец обменялись несколькими фразами. Пространных объяснений им, как всегда, не требовалось. Затем они вернулись.

Токви-тей подошел к ним.

— Что собираются делать мои братья теперь? — спросил он.

— Мы знаем, — заметил Олд Шеттерхэнд, — что наши братья имеют такое же право на голос, как и мы. Поэтому мы выкурим трубку совета. Но прежде я хочу поговорить с Хонг-пе-те-ке, вождем сиу-огаллала.

Он снова спрыгнул с коня, и Виннету сделал то же самое. Тотчас вокруг пленника образовали широкий круг. Олд Шеттерхэнд подошел к сиу и произнес:

— Тяжелый Мокасин попал в руки своих врагов, и его людям теперь грозит смерть — они зажаты между скалами и нами. Убежать им не удастся, и все они погибнут под нашими пулями, если вождь огаллала не сделает шага к их спасению.

Охотник прервался, чтобы посмотреть, не хочет ли Тяжелый Мокасин что-нибудь сказать, но, поскольку тот держал глаза закрытыми и ничем не выдавал своих чувств, белый продолжил:

— Пусть мой красный брат скажет мне, понял ли он мои слова?

Краснокожий открыл глаза, бросил на охотника полный ненависти взгляд и плюнул. Таким был его ответ.

— Вождь огаллала думает, что перед ним шелудивые псы, и потому ведет себя так?

— Вакон кана![531] — бросил в злобе пленный.

И для Олд Шеттерхэнда, и для всех остальных присутствующих эти слова были страшным оскорблением. Возможно, огаллала хотел возбудить гнев своих врагов, чтобы те убили его сразу, в пылу внезапной ярости, и таким способом он избавился бы от медленной, мучительной смерти. Но Олд Шеттерхэнд ответил ему мягко, спокойно улыбнувшись:

— Тяжелый Мокасин ослеп. Он не может отличить сильного воина от дряхлой старухи. Я испытываю к нему жалость.

— Кот-о пун-краи шонка![532] — в бешенстве прорычал пленник.

Для храброго краснокожего воина нет оскорбления сильнее, чем проявление к нему жалости. Потому-то индеец и разъярился, швырнув в лицо охотнику равнозначное оскорбление.

По рядам стоявших вокруг индейцев прокатился грозный ропот. Олд Шеттерхэнд бросил на них строгий взгляд, после чего, ко всеобщему изумлению, наклонился, чтобы освободить пленника от пут.

— Вождь огаллала должен узнать, — произнес он, — что не «старая баба» и не «собака» говорит с ним, а человек. Пусть он поднимется с земли!

Индеец встал. Как ни привык он владеть собой, в этот миг все же он не смог скрыть своего смущения. Это было невозможно, немыслимо, непостижимо, но его освободили от веревок! Такое не укладывалось в его голове. Пожалуй, этот Олд Шеттерхэнд не иначе как сумасшедший, вот он кто.

— Откройте ему обзор! — приказал охотник.

Индейцы расступились, чтобы вождь мог видеть все, что происходило внутри котловины. Тяжелый Мокасин увидел своих воинов, собравшихся позади могилы вождя. По их движениям можно было понять, что они оживленно совещались. Его глаза засветились надеждой. Он больше не был связан, а у себя в племени слыл лучшим бегуном. Неужели ему не удастся сбежать? В случае успеха он достигнет своих, а если нет — его пристрелят, что все же предпочтительнее, чем мученическая смерть.

От Олд Шеттерхэнда не ускользнул блеск его глаз.

— Тяжелый Мокасин думает о бегстве? Пусть он и не помышляет об этом. Его имя говорит нам, что он оставляет большие следы, а наши ноги легкие, как крылья ласточки, и наши пули никогда не летят мимо цели. Пусть он посмотрит на того, кто стоит перед ним, и скажет, знает ли он меня!

— Хонг-пе-те-ке не смотрит на хромого волка! — буркнул дикарь.

— Разве Олд Шеттерхэнд — хромой зверь? Или здесь не стоит Виннету, вождь апачей, чье имя знаменитее имени любого воина из племени огаллала или из других народов сиу?

— Уфф! — вырвалось у пленника.

Увидеть перед собой двух братьев по крови он никак не ожидал. Пока его взгляд метался от одного к другому, Олд Шеттерхэнд продолжал перечислять, указывая рукой на каждого, кого называл:

— И здесь еще много таких же храбрых воинов. Вождь огаллала видит тут Токви-тея, предводителя шошонов, и Мох-ава, его достойного сына. Рядом стоит Канте-пета, неодолимый шаман апсарока, а там, на той стороне, — Дэви-хонске и Джемми-петаче. Мне продолжать? Нет. У меня нет на то желания. Ты будешь…

Шеттерхэнд прервал свою речь, поскольку в этот миг вблизи внезапно раздался гул, тотчас превратившийся в грохот и заставивший лошадей встать на дыбы, а бесстрашных воинов в ужасе отпрянуть. Над долиной разнесся рев, словно кто-то затрубил в гигантский горн, и земля под ногами напуганных людей и животных пришла в движение. Из рассеянных повсюду иловых дыр заклубился пар, то серо-голубой, то серно-желтый, а то вдруг кроваво-красный либо темный, как копоть. Вслед за паром на поверхность вырвались плотные массы грязи. Мест, где их вышвыривали ввысь подземные силы, было не сосчитать. Воздух переполнили адские испарения, а повсюду свистели иловые снаряды, от которых исходил почти удушающий запах.

Поднялась паника. Лошади сорвались и галопом умчались прочь; люди засновали туда-сюда, крича и в беспорядке натыкаясь друг на друга. Со стороны могилы послышался жуткий вой сиу-огаллала. Их лошади тоже сорвались и теперь инстинктивно мчались к выходу из котловины. Но многие из них проваливались прямо в дыры и тотчас тонули в иле. Промчавшись сквозь беспорядочную толпу у выхода из белых и краснокожих, животные только усилили суматоху, описать которую просто невозможно.

Олд Шеттерхэнд сохранял спокойствие. При первом же звуке подземной стихии он свалил вождя сиу сильным ударом кулака, чтобы тот не пустился в бега. Правда, потом охотнику пришлось выпустить его из поля зрения и отпрыгнуть в сторону, чтобы не оказаться мишенью для летающих «снарядов». При этом он столкнулся с Толстяком Джемми. Тот потерял равновесие, хотел было схватиться за Олд Шеттерхэнда, а вместо этого повалил на землю и его.

Как раз в этот момент примчались беснующиеся лошади сиу, и теперь всем без исключения пришлось подумать прежде всего о собственной безопасности.

Тяжелый Мокасин поначалу не мог и сдвинуться с места, но не от страха, а от удара Олд Шеттерхэнда. Но быстро очнувшись среди грохота и криков и снова почувствовав себя свободным, он вспомнил о бегстве. Издав пронзительный триумфальный крик, он ринулся вперед по направлению ко входу в котловину. Но далеко уйти ему не удалось. Рядом оказался Боб. Огромный негр успел занести перевернутое ружье и хватить пленника по голове прикладом. Удар пришелся вскользь, от чего сам негр растянулся на земле. Он хотел быстро подняться, но задетый одной из испуганных лошадей опять был сбит с ног.

— Вождь убегать! За ним! — громко завопил чернокожий, катаясь по земле от боли.

Несколько мгновений огаллала шатался, полуоглушенный ударом Боба, потом все же собрал силы и поспешил дальше, не замечая, что его преследуют.

Голос негра, несмотря на дикий шум, нельзя было не услышать. Первым на его крик среагировал Мартин. Увидев убегающего вождя, он помчался за ним. Неужели мучитель его отца уйдет? Нет! Руки и ноги славного парня были поранены веревками, кроме того, у него не было с собой никакого оружия, и все равно отважный юноша изо всех сил гнал своего коня вслед за беглецом.

А тот так ни разу и не оглянулся. Все его внимание было поглощено дорогой. Он рвался в котловину, но там открылось множество иловых дыр, и ему пришлось свернуть направо, к стене долины, поскольку вдоль нее легче и безопаснее можно было перебраться в какое-нибудь укрытие.

Но он ошибся. У стены тоже все дымилось и чадило, а потому беглецу пришлось снова отступить. Кажущаяся твердой земля превращалась на глазах в жидкую, вязкую, засасывающую массу, объятий которой он мог избежать только благодаря прыжку в сторону. Трещины в земной коре перед ним открывались так быстро, что сиу спасался лишь широкими скачками, которые в обычных условиях не совершил бы ни за что в жизни.

В горячке вождь ничего не почувствовал, но теперь последствия ударов стали сказываться. Его голова отяжелела, перед глазами появилось красное зарево, легкие отказывались ему служить, а ноги — подчиняться. Он хотел на миг перевести дух, а заодно и осмотреться. Будто сквозь туман он заметил, что кто-то преследовал его. Вождь не видел ни черт лица преследователя, ни даже того, что за ним бежал юноша, почти еще мальчик.

Страх, этот не знающий жалости монстр, гнал Тяжелого Мокасина. При себе он не имел никакого оружия и был уверен, что преследователь вооружен. Но куда ему бежать? Впереди, сзади и слева — жерла бездны, готовые его проглотить; справа — отвесная скальная стена. Его силы почти на исходе. Он чувствовал, что погибает.

И вдруг заметил в скале ступенчатый выступ, а по диагонали над ним — второй, третий, четвертый… Это был тот самый путь, по которому давным-давно Олд Шеттерхэнд верхом ускользнул от сиу-огаллала. Здесь, и только здесь, осталось беглецу попытать свое счастье. Он напряг последние силы и полез по ступеням вверх.

Извержения прекратились так же внезапно, как и начались. Воздух стал чистым. Теперь снова можно было видеть окрестности.

И в этот миг громкий крик ужаса сотряс всю долину:

— Масса Мартин! Мой добрый масса Мартин! Вождь хотеть убить его, но массер Боб его спасать!

Негр указал всем на уступ скалы, бросившись к стене, чтобы подняться наверх. Туман рассеялся, и все увидели, как вождь и Мартин сошлись в смертельной схватке на скальной площадке. Стоя на уступе, сиу крепко обхватил юношу сильными руками, пытаясь швырнуть его в бездну. Но Тяжелый Мокасин был изнурен и почти оглушен, а потому ловкому и храброму парню удалось вырваться. Мартин отпрянул от врага, зацепившись за стену, а вождь застыл почти на краю пропасти. Собравшись с силами, Мартин всем корпусом наскочил на противника и, ударившись о него, отлетел назад. Тот потерял равновесие, судорожно хватая воздух руками, и, издав дикий рев, сорвался со скалы прямо внутрь зияющей внизу иловой дыры, чья отвратительнейшая «пасть», которая еще курилась, тотчас поглотила его.

Это увидели все, кто находился в котловине. У входа в нее раздался громкий крик ликования в ответ на донесшийся из глубины вой сиу-огаллала, ставших свидетелями того, как их знаменитого вождя одолел какой-то белый мальчишка. Для них это было невыносимым позором.

Но все крики и завывания вдруг перекрыл голос Боба. Негр, как пантера, прыгал от выступа к выступу, издавая громогласные, но нечленораздельные звуки восторга и ликования. Добравшись до верха, он заключил победителя в свои объятия.

— Молодчина! — воскликнул Джемми. — У меня сердце чуть не выскочило! А у вас, Фрэнк?

— У меня тоже, — отозвался саксонец. — Из моей чистой тревоги я мог бы пассеровать такой же, без примесей, сироп! Ну, да ладно! Отважный паренек победил, и с этими огаллала мы больше не наделаем шума. Мы заставим их склонить затылки под кулинарным ярмом!

— Кулинарным? О чем это вы? Это…

— Да помолчите вы, прошу покорнейше! — строго прервал Толстяка малыш. — Не могу спорить с вами в такой момент! Я предвижу, что сиу должны сдаться. И тогда здесь будет заключена всеобщая дружба народов, в которой мы оба должны обязательно принять участие. Дайте мне вашу руку! Сплетитесь, миллионы! Et in terra Knax![533]

Он потряс руку улыбающемуся Джемми и поспешил прочь, чтобы поздравить Мартина Баумана, который тем временем вместе с Бобом спустился со скалы.

Другие быстро присоединились к ним, выразив горячее одобрение. Затем Олд Шеттерхэнд громко обратился к собравшимся:

— Господа, не торопитесь возвращать лошадей! Нам их наверняка хватит, поскольку теперь здесь полно животных сиу. Эти огаллала должны понять, что без лошадей они все равно пропали бы, даже если бы мы и не окружили их. Они спасут свои жизни, только сдавшись: у них нет выбора! Вы пока оставайтесь здесь, а я с Виннету отправлюсь к сиу, и через полчаса будет окончательно решено, прольется ли еще раз здесь человеческая кровь.

Он и вождь апачей, не скрываясь, направились к могиле, позади которой сгрудились растерявшиеся сиу. Это был чрезвычайно отважный шаг, на который могли рискнуть только эти двое, знавшие, что даже их имена приводят врага в трепет.

Джемми и Дэви тихо переговаривались. Они решили поддержать мирные намерения Олд Шеттерхэнда.

Индейцы, состоявшие в союзе с белыми, естественно, не были склонны к пощаде. Охотник на медведей Бауман пережил со своими пятью спутниками такое, что все шестеро, пожалуй, потребовали бы отмщения. Но Джемми и Дэви знали, что Олд Шеттерхэнд считал по-другому. Столь принципиальная разница во взглядах могла привести к ненужным недоразумениям.

И оба друга собрали всех вокруг себя, и Джемми держал речь, которой дал понять, что миролюбие и готовность прощать выгодны обеим сторонам. Конечно, в случае борьбы сиу были бы уничтожены, но сколькими человеческими жизнями пришлось бы пожертвовать! А последствия? Все без исключения племена сиу выроют топор войны, чтобы отомстить виновникам столь же жестоким, сколь и бесполезным потоком крови. Толстяк закончил свою речь словами:

— Шошоны и апсарока — храбрые воины; ни одно другое племя не сравнится с ними. Но сиу против них — как песка в пустыне! Если они встанут на тропу мщения, много матерей, жен и детей Змей и Воронов станут оплакивать своих сыновей, мужей и отцов. Подумайте, ведь вы сами отдадите себя в их руки! Олд Шеттерхэнд и Виннету увели Токви-тея и его сына Мох-ава из их лагеря, а также победили у дерева Ойт-э-ке-фа-вакона и Макин-о-пункре. Мы могли бы истребить всех их воинов, однако не сделали этого, потому что Великий Дух желает, чтобы они жили друг с другом в мире, как братья. Пусть мои красные братья попробуют простить еще раз, как, пожалуй, уже делали. Я все сказал!

Эта речь оставила глубокий след, ибо вернула всем разум. Бауман был готов отказаться от мести; его спасенные товарищи тоже согласились с ним; даже индейцы не могли не признать правоту говорившего. Лишь один человек остался не удовлетворен словами Джемми — предводитель апсарока.

— Тяжелый Мокасин ранил меня, — проговорил Огненное Сердце. — И сиу не должны за это поплатиться?

— Мокасин уже мертв. Ил поглотил его вместе со скальпом. Ты отомщен! — пытался вразумить его Толстяк.

— Огаллала выкрали наши «лекарства»!

— Они вернут их вам. Ты сильный человек и убил бы многих из них, но огромный медведь должен быть горд! Ему не пристало давить маленьких, трусливых крыс.

Сравнение пошло на пользу — гигант-шаман был польщен. Он замолчал.

Вскоре вернулись Олд Шеттерхэнд и Виннету. Ко всеобщему радостному удивлению, они ехали во главе колонны огаллала, которые следовали за ними длинной вереницей. Сложив свое оружие в кучу, побежденные спокойно отошли в сторону. Этим они молча дали понять, что считают невозможным спасать свои жизни сопротивлением.

Красноречие Олд Шеттерхэнда и Виннету привело к бескровной победе. Сиу стояли с поникшими головами и грустными лицами. Удар по ним был нанесен столь сильный и так внезапно, что они до сих пор чувствовали себя словно оглушенными.

Джемми подошел к Олд Шеттерхэнду и рассказал о том, что происходило в отсутствие белого охотника. Тот с благодарностью пожал руку Толстяку. Он был искренне обрадован таким поворотом дела и крикнул огаллала:

— Воины сиу передали нам свое оружие, поскольку я обещал, что пощажу их. Бледнолицые, шошоны и апсарока решили подарить им нечто большее. Тяжелый Мокасин мертв, мертвы и два воина, которые посягали на жизни Вокаде и сына Грозы Медведей. Этого достаточно. Пусть воины огаллала заберут свое оружие; мы поможем им поймать их лошадей. Между ними и нами должен быть заключен мир! Там, у могилы вождя, мы вместе с ними почтим память мертвых, которые несколько солнц назад пали от моей руки. Между огаллала и нами должен быть зарыт томагавк войны! Тогда мы покинем реку Огненной Дыры, они вернутся в свои охотничьи угодья, где смогут рассказать о хороших людях, которые отказались убить своих врагов.

Сиу до предела были удивлены счастливым концом. Они едва могли в это поверить. Когда они получали назад свое оружие, многие из них бросились благодарить знаменитого охотника.

Шаман тоже остался доволен, когда вскоре убедился, что украденные «лекарства» целы. Все они были возвращены апсарока.

Потом поймали лошадей, перевезли обоих застреленных Олд Шеттерхэндом сиу в котловину и похоронили вблизи могилы вождя.

Завершив все эти церемонии, люди покинули пустынную долину, чтобы вернуться под сень леса.

Когда вечером зажглись лагерные костры и друзья мирно уселись рядом с недавними врагами, ведя разговоры о пережитых приключениях, Фрэнк обратился к Джемми:

— Лучшее из нашей драмы — это ее финал. Простить и забыть! За всю мою жизнь я не стал большим любителем убийств и смертей, ибо: «Чего не желаешь себе, того и другим не желай, к оставь в покое козявку, ибо она чувствует себя точно так же, как ты!» Мы победили, доказали богам, что мы герои, и теперь остается сделать лишь одно. Сделаем это, дорогой мой Джемми?

— Обязательно, но что?

— Милые бранятся — только тешатся! Мы всегда с вами дрались, так сказать, только из лучших побуждений! Давайте, стало быть, подружимся по-настоящему и перейдем на «ты». Ну, по рукам, старина! Идет?

— Да, идет, идет! Конечно, идет, черт возьми!

— Отлично! Теперь я удовлетворен и знаю, что дорога домой не помешает нашей симпатической дисгармонии. Наконец, наконец-то! Он родился — прекрасный радостный стих! О, прекраснейший Божий дар!

Твои чары все сильнее, Глупость прочь уходит враз! Фрэнк и Джемми ныне братья, Нет вражды теперь у нас!

1

Флинт — здесь: род карабина для охоты на крупного зверя.

(обратно)

2

Вестмен (буквально «человек Запада») — человек, хорошо знающий условия Дикого Запада, чаще всего охотник-промысловик, здесь — предприимчивый американец с западной границы, которая в XIX веке отодвигалась все дальше в глубь не завоеванных еще территорий индейских племен. — Прим. автора.

(обратно)

3

Индейскими территориями официально назывались земли, отведенные в 40-60-е годы XIX века федеральным правительством для проживания индейцев, позднее в 1907 году, из них был образован штат Оклахома.

(обратно)

4

Шеттерхэнд — Разящая Рука (англ.), в дальнейшем к этому прозвищу присоединили словечко «олд» (старина), так что героя книги стали называть Олд Шеттерхэнд.

(обратно)

5

Файерхэнд (англ.) — Огненная (Стреляющая) Рука.

(обратно)

6

Мафусаил — библейский старец, проживший 969 лет; его имя стало синонимом долголетия.

(обратно)

7

Баяр (Пьер де Террайль) — известный своей отвагой рыцарь эпохи средневековья, прозванный «рыцарем без страха и упрека»; Роланд — легендарный герой, один из двенадцати рыцарей короля франков и императора Карла Великого, прославившийся в битве при переходе через Пиренеи. — Прим. автора.

(обратно)

8

Вивисекция (или живосечение) — операция на живом животном, проводимая либо ради изучения функций организма, либо для выяснения причин заболеваний, либо в целях выявления воздействия на организм различных веществ.

(обратно)

9

От французского sans (без) и английского ear (ухо).

(обратно)

10

Видимо, имеется в виду современный город Юнион-Сити /штат Калифорния/.

(обратно)

11

(искаж. исп. Estampida) — паническое бегство лошадей

(обратно)

12

Микстура (исп.)

(обратно)

13

Козья шерсть (фр.).

(обратно)

14

«Желтый Джек» — так на Диком Западе называли желтую лихорадку.

(обратно)

15

Северный парк — имеется в виду Йеллоустонский национальный парк.

(обратно)

16

Южный каньон — имеется в виду Большой каньон р. Колорадо.

(обратно)

17

Пихтовый Лагерь (англ.).

(обратно)

18

Бог мой! (англ.)

(обратно)

19

Шоп — заведение, барак (англ. shop).

(обратно)

20

Шопмен — зд.: нечто среднее между хозяином и продавцом.

(обратно)

21

Грог (англ. grog) — напиток из рома или коньяка и горячей воды с растворенным сахаром.

(обратно)

22

Команчи (немена) — воинственное индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской языковой семьи. Жили на территории современных штатов Нью-Мексико и Техас.

(обратно)

23

События описаны в первом томе романа «Виннету — краснокожий джентльмен».

(обратно)

24

Хафбрид — гибрид (англ. half-breed).

(обратно)

25

С превеликим удовольствием! (англ.)

(обратно)

26

Имбирное пиво — шипучее безалкогольное пиво с добавками высушенного корневища имбиря, многолетнего травянистого тропического растения.

(обратно)

27

Не первый раз в романах о Диком Западе Май присваивает французские фамилии своим персонажам, вероятно, намекая на их европейское происхождение, а может быть, просто отдавая дань моде на французские слова. Так или иначе, но на строительстве железных дорог в Америке действительно работало много ирландцев, французов, немцев и китайцев.

(обратно)

28

Скорее всего, это ошибка Карла Мая, поскольку одна из ветвей племени апачей, существовавших тогда, называлась «липан».

(обратно)

29

Ольховый Родник (англ.).

(обратно)

30

Именно так величают себя китайцы, поскольку древнее название Китая — Поднебесная Вселенная (Чжун Го).

(обратно)

31

Священная глина — красная глина (катлинит), добываемая из каменоломен, расположенных в Пайпстоне, штат Миннесота. Каменоломнями владели индейцы племени янктон-дакота. Возможно, поэтому Карл Май и ошибается, указывая местонахождение каменоломен в Дакоте.

(обратно)

32

Два Пера.

(обратно)

33

Желтые псы.

(обратно)

34

Вакеро — ковбой, погонщик скота, пастух. (Примеч. авт.).

(обратно)

35

Асиендеро — фермер. (Примеч. авт.).

(обратно)

36

Кораль — загон для скота, заграждение. (Примеч. авт.)

(обратно)

37

Фестхэнд — зд.: лицо, выполняющее обязанности бригадира (англ. firsthand).

(обратно)

38

Бодкипер — кельнер, бармен, хозяин (англ. boardkeeper).

(обратно)

39

Фрэнк имеет в виду виллу «Олд Шеттерхэнд» (резиденцию Карла Мая), находящуюся в Радебойле, под Дрезденом, которую писатель приобрел в 1896 году.

(обратно)

40

У Карла Мая есть целый рассказ, посвященный Хромому Фрэнку, под названием «Вилла Медвежье Сало» (1888—1889). В Радебойле, на территории дома-музея Карла Мая, в качестве экспоната выстроен большой блокгауз, над дверями которого прибита вывеска «Вилла Медвежье Сало».

(обратно)

41

Фрэнк путает болезнь ишиас (невралгия седалищного нерва) с вулканическим островом Искья, расположенным в Тирренском море, в 25 км от Неаполя (Италия). Дело в том, что оба слова по-немецки пишутся практически одинаково (Ischias, Ischia), но произносятся по-разному.

(обратно)

42

Док — американское сокращение слова «доктор».

(обратно)

43

Вершина Угла (англ.).

(обратно)

44

Под «капеллой Шиллера» Фрэнк скорее всего подразумевает кирху в Венигейнене, в которой 22 февраля 1790 г. состоялось венчание великого немецкого поэта и драматурга Фридриха Шиллера с Шарлоттой фон Ленгефельд.

(обратно)

45

Снова путаница Фрэнка, в которой он упоминает Людвига Уланда (1787—1862), немецкого поэта-романтика и литературоведа.

(обратно)

46

Черный Мустанг, выходи!

(обратно)

47

Субретка (фр. soubrette) — служанка (действующее лицо многих французских комедий XVII-XIX вв.), пользующаяся безграничным доверием своей госпожи и посвященная во все ее секреты.

(обратно)

48

Фрэнк коверкает известное латинское выражение «quod erat demonstrandum» — «что и требовалось доказать».

(обратно)

49

Фунт — единица массы во многих странах, имеющая различную размерность (от 317,62 до 560 г). В Германии с 1858 года 1 фунт приравнивался к 500 г.

(обратно)

50

Гамбусино — золотоискатель (исп. ).

(обратно)

51

Наггит — золотой самородок (англ. nugget).

(обратно)

52

Впервые понятие «мертвая пыль», под которым подразумевается «золото», несущее смерть тем, кто его ищет, Май употребил в рассказе, который так и назывался «Мертвая пыль» («Deadly Dust», 1880). Позже сюжетная канва рассказа легла в основу одной из глав 3-го тома романа «Виннету — краснокожий джентльмен».

(обратно)

53

«Деревенские истории с Рудных гор» — так назывался сборник ранних рассказов Карла Мая, выпущенный в 1903 году в Дрездене, а в 1907 году — во Фрейбурге, повторно. Упоминая этот сборник в тексте романа «Наследники Виннету», Май ссылается на конкретный рассказ, под названием «Das Geldmannle» (можно перевести примерно как «Толстосумишко» или «Финансистишко»).

(обратно)

54

Нож «боуи» — тяжелый охотничий нож с одной режущей кромкой (длина лезвия колеблется от 22 до 37 см ); назван в честь полковника Джеймса Боуи, легендарного американского героя, погибшего в битве за форт Аламо в 1848 году.

(обратно)

55

Шошоны.

(обратно)

56

«Рождество!» — приключенческий роман Карла Мая, вышедший в издательстве Ф. — Э. Фезенфельда к рождеству 1897 года. В отличие от предыдущих произведений серии «Виннету» действие книги разворачивается не только на Диком Западе Америки, но и в Германии. Роман во многом автобиографичен. В нем рассказано о превращении мечтателя гимназиста и поэта в защитника справедливости Олд Шеттерхэнда и, естественно, о Виннету, его краснокожем брате.

(обратно)

57

Оседжи (самоназвание — самон-важаже, «приносящие весть») — племя языковой семьи сиу; проживали на территории современных штатов Оклахома и Канзас.

(обратно)

58

По-английски шаман, знахарь — medicine-man, что буквально можно перевести и как «человек лекарства».

(обратно)

59

Инки (более правильно инка) — первоначальное название индейского племени группы кечуа, обитавшего на территории нынешнего Перу; позже название народа целого государства, процветавшего до 1532 года, разбитого и полностью разоренного испанскими завоевателями. Оставили после себя уникальные по своей архитектуре храмы, дворцы и обсерватории, а также богатейшие памятники ювелирного искусства. Тольтеки — индейский народ языковой группы науатль. Вторгнувшись с Севера в Центральную Мексику еще в VIII в., создали большое государство. Позже сами оказались под игом ацтеков и других племен, а в XVII веке были завоеваны испанцами и практически исчезли, оставив замечательные памятники архитектуры и культуры. Ацтеки (ацтека) — крупная индейская народность юто-ацтекской языковой семьи; проживали на территории Мексики. Еще в XIV веке основали могучее государство Теночтитлан, которое поработили и разграбили испанцы в 1519-1521 годах. Известны богатым культурным наследием, развитой медициной и астрологией.

(обратно)

60

Кортес (Cortes), Эрнан (1485-1547) — испанский конкистадор, завоеватель Мексики в 1519-1521 годах. Проявил себя как полководец и политический деятель; позже стал губернатором Новой Испании (Мексики). Умер в Испании. Писарро (Pizarro), Франсиско (1475-1541) — испанский конкистадор и завоеватель государства инков в XVI веке. Погиб в борьбе за власть и раздел добычи.

(обратно)

61

Речь идет о «восточном путешествии» Карла Мая, которое он совершил с марта 1899 по июль 1900 года, впервые посетив те места, где разыгрывалось действие многих его романов: Ближний Восток, Египет, Цейлон и Суматру. Из долгого путешествия Май вернулся духовно переродившимся человеком.

(обратно)

62

Шнайдер, Саша (1870-1927) — художник и скульптор, большой друг Карла Мая. Сделал большое количество аллегорических эскизов для обложек собраний сочинений писателя, который в благодарность посвятил ему свою драму «Вавилон и Библия» (1906).

(обратно)

63

Май упоминает героев своих поздних, проникнутых пацифизмом и религиозными отступлениями сочинений. Здесь писатель называет Мару Дуриме, Душу Человечества, героиню романа «Ардистан и Джиннистан» (1907-1908), и Абу Киталя, отрицательного персонажа одноименного романа-фрагмента, написанного в 1906 году. Кстати, прообразом Мары Дуриме для Карла Мая всегда была его добрая бабушка, которая немало способствовала воспитанию мальчика.

(обратно)

64

Ниагара-Фолс — такое название имеют два города, разделенные государственной границей и мостом: один — в США, на правом берегу реки Ниагары, на западе штата Нью-Йорк, другой — в Канаде, на левом берегу реки Ниагары, в провинции Онтарио, практически рядом с Ниагарским водопадом. Именно последний и имеет в виду Карл Май.

(обратно)

65

Атапаскские языки — языки, на которых говорило индейское население районов Аляски; северо-западной половины современной Канады; части территории современного Юга США; Северной Мексики; Калифорнии и района Орегона. К атапаскам относятся и племена апачей.

(обратно)

66

Кри — алгонкиноязычное племя; в XVII веке жили на западе полуострова Лабрадор; в начале XIX века расселились по территории Канады.

(обратно)

67

Джебель (араб.) — гора. Здесь Карл Май, очевидно, отдает должное своей популярной серии романов «восточного цикла», в которых он постоянно демонстрировал знание арабских и турецких слов и выражений, почерпнутых из многочисленных справочников, которыми были заполнены все книжные полки его рабочего кабинета.

(обратно)

68

Са-Го-Йе-Ват-Ха (Сагойевата) (1758-1830) — вождь племени сенека, прославленный оратор и политик; больше известен под именем Красная Куртка. Во время американской революции, выступая на стороне англичан, носил красную куртку английских военных, за что и получил свое прозвище. Позже поддерживал американцев, а в 1792 году его принимал у себя Джордж Вашингтон, после чего наградил индейца серебряной медалью. В войне 1812 года выступал на стороне США. После 1815 года поддерживал политику изгнания белых с индейских земель, особенно миссионеров.

(обратно)

69

Сенека (самоназвание — тсонодовака, «народ большой горы») — одно из знаменитых племен Лиги ирокезов. Именно в их среде в конце XVIII века появился пророк-мессия Прекрасное Озеро, создатель «новой религии ирокезов».

(обратно)

70

Пульмановский вагон — большой (четырехосный) пассажирский или грузовой железнодорожный вагон; назван по имени американского изобретателя спальных вагонов Пульмана (1831 — 1891).

(обратно)

71

Ей-богу! (англ, уст.)

(обратно)

72

Гром и молния! (англ.)

(обратно)

73

Коррехидор (ucn. corregidor) — чиновник высшего ранга, выполнявший судебные и административные функции в городах и провинциях.

(обратно)

74

Военный орел — один из видов обитающих в Скалистых горах горных орлов, перья которых индейцы обычно использовали для военных головных уборов.

(обратно)

75

Дорогой конь, будь добр, будь добр! Беги, беги дальше! (Пер. авт.)

(обратно)

76

Будь добр, будь добр! Беги, беги! (Пер. авт.)

(обратно)

77

Дальше, дальше! Иди… (Пер. авт.)

(обратно)

78

Мажордом (фр. majordome) — домоправитель, дворецкий.

(обратно)

79

Индейское лето — имеется в виду «бабье лето».

(обратно)

80

Стоит отметить, что вопреки столь распространенным рукопожатиям у индейских героев Мая жест протягивания руки среди индейцев никогда не был в чести, а в некоторых племенах даже противоречил традициям.

(обратно)

81

Монотеист — последователь религии, признающей только одного единого бога.

(обратно)

82

Серна (черный козел, свистун (Rupicapra rupicarpa) — парнокопытное жвачное животное семейства полорогих. Очень хорошо лазает по скалам. Встречается в горах Европы, на Кавказе, в Малой Азии.

(обратно)

83

Моки и суньи — индейские племена из группы пуэбло; прославились своим ткаческим (покрывала) и ювелирным искусством, но никак не военными подвигами.

(обратно)

84

Писатель имеет в виду дух умершего (лат. spiritus — дух, душа), который выходит на контакт с живущими людьми, мешая их нормальному существованию. Спиритизм, или вера в общение с душами умерших, возник как течение в середине XIX века в США.

(обратно)

85

В отличие от нашей школы в Германии высший школьный балл — «единица».

(обратно)

86

Джиннистан — «Страна Гения»; именно так Май поясняет значение этого арабского слова в автобиографической книге «Моя жизнь, мои устремления» (1910, Фрейбург). Писатель обозначает им «Царство Благородных людей», которое, в отличие от Ардистана («Страны Земли»), центра всего низкого и плохого, призвано осчастливить людей, при условии если они сами постараются осознать свои ошибки. Эти названия Май пронес через всю жизнь с детских времен, когда был еще слепым мальчиком и бабушка читала ему сказку о далекой звезде Ситаре, разделенной на две части — Ардистан и Джиннистан (мир Добра и мир Зла). Позже идеи этой сказки-легенды Май развил в своем позднем романе-утопии «Ардистан и Джиннистан», в котором чувствовалось влияние Ницше, Гете и «Божественной комедии» Данте.

(обратно)

87

Тукан (перцеяд (Rhamphastidae) — большеклювая птица из отряда дятлообразных; длина тела 30— 60 см . Обитает в равнинных тропических лесах Америки от Южной Мексики до Северной Аргентины.

(обратно)

88

Агава (гр. agauos — достойный удивления) — род растений семейства агавовых; распространены в Мексике и на Юге США. Листья многих сортов агавы дают волокно для грубых тканей и веревки, а в Мексике из сладкого сока изготовляют алкогольный напиток — пульке.

(обратно)

89

Карл Май имеет в виду «стреножить», утверждая, что именно «захромать» — подлинное выражение трапперов, о чем подробно пишет в своей повести «Сын Охотника на медведей».

(обратно)

90

Адобес (исп.) — высушенный на воздухе кирпич.

(обратно)

91

Баальбек — город в Ливане. Известен тем, что на его территории со времен Римской империи до сих пор сохранились развалины гигантских, богато украшенных храмов.

(обратно)

92

О женщинах-вождях известно немного. Но существуют документальные свидетельства того, что они были в действительности, в частности у ирокезов. Более свежим примером может служить небезызвестная Женщина-Кроу, описанная Д. Шульцем и другими американскими исследователями.

(обратно)

93

Кантина — здесь: закусочная, столовая, одновременно служащая комнатой отдыха; первоначально так называли погребки, обычно винные.

(обратно)

94

Тафт, Уильям Хоуард (1857-1882) — государственный деятель США; бывший губернатор Филиппин и военный министр, президент США от Республиканской партии (1909-1913).

(обратно)

95

Легины — деталь одежды, прикрывающая икры ног, которую часто изготовляли из выделанной лосиной или оленьей кожи. В дневнике одного из английских путешественников XVIII века можно найти такое описание легин: «куски грубой шерстяной ткани, обмотанные вокруг икр и завязанные бечевкой или тесемкой под коленом в целях предупреждения укусов змей».

(обратно)

96

Масса (англ. ) — испорченное мастер (см. след, прим. ); обычно использовалось слугами по отношению к сыновьям хозяина; равнозначно обращению «молодой господин».

(обратно)

97

Массер — испорченное мастер (англ.), то есть «хозяин, владелец, господин»; обычно используется как форма обращения.

(обратно)

98

Черт возьми! (англ.).

(обратно)

99

Мормоны — религиозная секта, возникшая в 1830 году на востоке Соединенных Штатов. Названа по мистической «Книге Мормона», которую основатель секты Джозеф Смит якобы перевел по указанию ангела с медных скрижалей. Учение мормонов представляет собой смесь различных религий и верований. Наряду с Христом мормоны признают и других богов. Мормонская церковь — строго иерархическая, упорядоченная организация. Для рядовых ее членов обязательно подчинение духовным чинам и «пророку» (или «провидцу»), духовному главе мормонов. Во время действия повести среди мормонов было распространено многоженство.

(обратно)

100

Ранчо (англ. Ranch).

(обратно)

101

Хоум (англ.) — «дом, жилище», но также и «родной дом, родина».

(обратно)

102

Bloody Fox (англ.) — Кровавый Лис.

(обратно)

103

Август Второй Сильный (1670 — 1733) — курфюрст Саксонии (с 1690 г. ), король польский (1697 — 1709); союзник Петра I в Северной войне.

(обратно)

104

Alma mater — Благодатная мать — так называли средневековые студенты свой университет, тогда как сказанное Хромым Фрэнком является механической смесью латинского и немецкого слов, которая не имеет никакого смысла.

(обратно)

105

Хромой Фрэнк имел в виду не экватор, а параллель (географическую широту).

(обратно)

106

Гиппократ (ок. 460 — 377 до н. э.) — выдающийся греческий врач и естествоиспытатель, один из основоположников античной медицины.

(обратно)

107

«Туда, туда» — слова из припева песни Миньоны, героини романа В. Гете «Школьные годы Вильгельма Мейстера». Дальше Фрэнк исполнит куплет, пародирующий эту песню и начинающийся подлинной строкой великого немецкого писателя.

(обратно)

108

«Эврика!» — (греч. — нашел!) — восклицание, приписываемое великому древнегреческому ученому Архимеду, после того, как он нашел решение предложенной ему задачи о взвешивании золотых слитков (впоследствии оно стало известно как закон Архимеда).

(обратно)

109

Хромой Фрэнк имеет в виду Чингисхана и героев древнегреческой истории — три сотни спартанских воинов, защищавших под предводительством своего царя Леонида узкий горный проход от персидских полчищ и со славой погибших при этом.

(обратно)

110

Слоновья нога — народное название растения Tesradinaria elephantipes.

(обратно)

111

Santa Complicius — здесь Фрэнк пародирует крылатое латинское выражение sancta simplicius (святая простота). «И все-таки она движется!» — намек на приписываемую Галилео Галилею фразу, будто бы сказанную им на суде инквизиции после отречения от своих взглядов на строение Солнечной системы и публичного признания неподвижности Земли: «И все-таки она вертится!»

(обратно)

112

Филиппика — гневная, обличительная речь (так назывались политические речи великого древнегреческого оратора Демосфена, направленные против македонского царя Филиппа II).

(обратно)

113

В данном случае соответствует вежливому обращению господин (англ.).

(обратно)

114

Диггер — старатель, золотоискатель (англ.).

(обратно)

115

Свевы — союз германских племен, проживавших на Хафеле, средней Эльбе и в области Майна; позднее свевы вошли в другие племенные союзы, например, маркоманов. Гепиды — племенное название части германского народа готов, которые после переселения большей части своих соплеменников в пределы причерноморских степей оставались до середины III в. н. э. в районе устья Вислы.

(обратно)

116

Житель Дикого Запада, обыкновенно — охотник или бродяга (англ.).

(обратно)

117

Ого! (англ.).

(обратно)

118

Фриско — так в просторечии американцы называют город Сан-Франциско.

(обратно)

119

Геркулес — римский вариант имени Геракл — мифологический герой Древней Эллады, сын верховного эллинского бога Зевса и смертной женщины Алкмены; почитался как величайший герой Греции; в позднеантичное время ему стали оказывать почести как богу. Гераклу приписывались многочисленные подвиги и героические поступки. Минотавр — мифическое чудовище, человекобык, рожденный Пасифаей, женой критского царя Миноса; содержался в лабиринте, куда доставляли предназначенных ему в жертву прекраснейших юношей и девушек Афин. Убил чудовище афинский царевич Тесей, освободив свой город от ужасной дани.

(обратно)

120

Небукаднесар (правильнее: Набукудуриуссур) — вавилонский царь, более известный под именем Навуходоносора II (604 — 562 до н. э.). Последний крупный царь Вавилонии; вел многочисленные захватнические войны в Передней Азии. Имя Навуходоносора было уже в древности окружено огромным количеством разнообразных легенд.

(обратно)

121

Schmollis — студенческий тост. Viduzit — правильно Fiduzit (от лат. fiducia sit — ответный тост).

(обратно)

122

Боско, Бартоломео (1793 — 1863) — знаменитый фокусник и манипулятор, в свое время прозванный «королем мускады», (мускадой называли маленький шар, входивший в стандартный арсенал странствующих чародеев). Долгое время жил в Дрездене, там же и умер. Писал книги об искусстве чародейства и карточных фокусах.

(обратно)

123

Должно быть: testemonium pauperiem (лат.) — подтверждение Ущерба (юридический термин, не к месту употребляемый Фрэнком).

(обратно)

124

«Идиосимпатия» — Хромой Фрэнк имел в виду идиосинкразию, измененную чувствительность организма к некоторым пищевым продуктам.

(обратно)

125

Гейдельбергская бочка — огромный деревянный сосуд емкостью 221 726 литров, установленный в 1751 году в подвале княжеского замка немецкого города Гейдельберга по распоряжению курфюрста Карла-Теодора.

(обратно)

126

Рука (англ.).

(обратно)

127

Добрый вечер, господа! (исп.).

(обратно)

128

Асиенда (исп.) — поместье или ферма в странах Латинской Америки.

(обратно)

129

Водка (нем.).

(обратно)

130

Здесь: сударь (исп.).

(обратно)

131

Черт возьми! (исп.).

(обратно)

132

Здесь: разбойник (исп.).

(обратно)

133

Отче наш (лат.) — название молитвы.

(обратно)

134

Богородица, радуйся (лат.) — название католической молитвы.

(обратно)

135

Пастух (исп.); то же, что и английское «ковбой».

(обратно)

136

Помещик, владелец имения (исп.).

(обратно)

137

Лот — старинная мера веса; во второй половине XIX в. в Германии лот был приравнен к одной тридцатой части т. н. таможенного фунта и равнялся 16 2 /3 грамма.

(обратно)

138

Firelock (англ.) — кремневое ружье.

(обратно)

139

Старый шутник (англ.); однако на жаргоне слово Yoker может означать также «человек, парень», и тогда все выражение переводится «старина».

(обратно)

140

Научное название осла.

(обратно)

141

Автор, видимо, имел в виду bush-rangers, как в Австралии называли беглых преступников, скрывавшихся в зарослях, «буше», и живших грабежом.

(обратно)

142

Буквально: развлекающиеся всадники (англ.), то есть всадники, отправляющиеся на увеселительную прогулку.

(обратно)

143

В подлиннике игра слов: sich reiben — «задевать, задирать», тогда как в ответе Джима sich abreiben — «обтираться».

(обратно)

144

Поверенный закона (англ.) — американский юридический термин.

(обратно)

145

Лондонец, обычно житель Ист-Энда, говорящий на особом диалекте, который тоже называется «кокни»; здесь — господин (с оттенком пренебрежения; англ.).

(обратно)

146

Имеется в виду американская горная сосна (Pinus montana).

(обратно)

147

Разведчик (англ.).

(обратно)

148

Богемия — старинное название Чехии, входившей в XIX в. в состав Австро-Венгерской империи.

(обратно)

149

Калюме (устар. — калумет) — французское название «трубки мира».

(обратно)

150

Миннесота — штат на севере США, граничащий с Канадой; расположен к западу от Великих озер; в этом штате находится исток Миссисипи.

(обратно)

151

Тотем — священный знак рода, изображение животного, считавшегося у индейцев Северной Америки основателем и покровителем рода.

(обратно)

152

Молодой воин, не стреляй; мы — твои друзья! (пер. авт.).

(обратно)

153

Кто идет? (пер. авт.).

(обратно)

154

Команчи говорили на языке шошонской группы. Язык к и о в а (или кайова) долгое время считался самостоятельным, но в настоящее время его относят к особой группе ацтеко-теноанской семьи; в эту же семью входит и язык шошонов.

(обратно)

155

Два хороших белых человека (пер. авт.).

(обратно)

156

Идите сюда! (пер. авт.).

(обратно)

157

Стой, иначе буду стрелять! (пер. авт.).

(обратно)

158

Пауни (американцы произносят это название иначе: «поне») — слово, будто бы взятое из языка индейцев сиу, где «пани» обозначает «красные птицы», что связывают с головными уборами пауни, изготовляющимися из птичьих перьев красного цвета; племя, сначала кочевавшее между Скалистыми горами и Миссури, до реки Арканзас, а потом переселившееся несколько севернее.

(обратно)

159

Маниту — дух-покровитель в верованиях североамериканских индейцев, согласно которым все одушевленные и неодушевленные тела обладают своим маниту, и каждый человек при вступлении в период зрелости тоже должен приобрести своего маниту, для чего необходимо уединение в лесу или каком-нибудь пустынном месте и пост в течение нескольких недель.

(обратно)

160

Друг мой (искаженное фр.; правильно: mon ami).

(обратно)

161

Копа — счетная единица, шестьдесят штук.

(обратно)

162

Мирмидоны — мифический народ ахейского корня живший в Древней Греции на юге Фессалии; под предводительством Ахилла участвовали в Троянской войне. В исторических источниках не упоминаются.

(обратно)

163

Фамилию Функельмайер можно перевести с немецкого языка как «управляющий искрами».

(обратно)

164

Имя — предзнаменование (лат.).

(обратно)

165

Эвфемистический — прилагательное, образованное от слова «эвфемизм» — слово или выражение, заменяющее другое, слишком грубое или просто неуместное в данной ситуации.

(обратно)

166

«Gaudeamus igitur»(«Будем веселиться, пока мы молоды») — студенческий гимн, возникший из латинских застольных песен бродячих певцов-вагантов на музыку Иоганна Окенгейма. Хромой Фрэнк вместо подлинного текста приводит бессмысленный набор слов: Gaudeamus — подлинное начальное слово гимна, a Igelkur означает буквально: лечение ежовыми иголками; вторая строка в исполнении Хромого Фрэнка может быть переведена так: Ювенал жует гумус. Ювенал — знаменитый римский поэт-сатирик (ок. 60 — ок. 127). Настоящий текст первой строфы гимна следующий: Gaudeamus igitur juvenes dum sumus.

(обратно)

167

Готфрид фон Олеум — вымышленный персонаж. Намек на Готфрида Бульонского (ок. 1060 — 1100), герцога Лотарингского, одного из предводителей Первого крестового похода. Олеум — концентрированная серная кислота. Парменио (точнее — Парменион, ок. 400 — 330 до н. э.) — выдающийся полководец, служивший Филиппу II Македонскому и его сыну Александру. По приказанию последнего был казнен, будучи обвиненным в заговоре. Штральзунд — немецкий город и порт на Балтийском море.

(обратно)

168

«Гвардия умирает, но не отдается» — искаженный, ответ наполеоновского генерала Пьера Камброна (1770 — 1842), командовавшего в битве при Ватерлоо Старой гвардией, на переданное ему генералом Майо предложение сложить оружие. (Подлинные слова Камброна звучат несколько иначе: «Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдается».)

(обратно)

169

И снова Хромой Фрэнк коверкает текст. Его сочинение в очередной раз является бессмысленным набором слов: Гавгамелы, инвентаризация, Сливовое дерево — Prunus. Primus — латинское название сливы. Гавгамелы — селение в Месопотамии, возле которого в 331 г. до н. э. Александр Македонский нанес решающее поражение армии персидского царя Дария III.

(обратно)

170

Фурии — у древних римлян так назывались богини-мстительницы.

(обратно)

171

Шибебокк (Schiebebock, нем.) — тачка; но слово это употребляется очень редко (почему ниже Фрэнк и разъясняет его); обычно в повседневном языке используется слово Schubkarren.

(обратно)

172

Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 до н. э. ) — выдающийся афинский политический деятель, вождь рабовладельческой демократии и крупный полководец. Под его руководством греки одержали очень важную победу над персидским флотом у острова Саламин (480 г. до н. э.). Гунны — союз тюркских кочевых племен, вторгшихся в Европу в IV в. Пик их могущества приходится на середину V века, когда они под предводительством Аттилы опустошили Восточную Римскую империю, Галлию и север Италии.

(обратно)

173

Дерфлингер, Георг (1606 — 1695) — сын крестьянина, дослужившийся до офицерского звания. Позднее вступил в армию Бранденбурга, получил генеральское, затем фельдмаршальское звание, прославился созданием мобильных кавалерийских частей и победами в войне со Швецией (1675 — 1679).

(обратно)

174

Магараджа (махараджа) — высший княжеский титул в Индии.

(обратно)

175

Простонародное сокращение слова «кэптин» (англ. — капитан).

(обратно)

176

Суд Линча — расправа без суда и следствия, самосуд. Линч, Чарльз (1736 — 1786) — американский плантатор, офицер армии США, государственный служащий. Под его предводительством в годы войны за независимость в округе Бедфорд (штат Вирджиния) заседал суд, рассматривавший в ускоренном порядке дела участников заговора местных лоялистов (сторонников английского короля и колониальной администрации).

(обратно)

177

Гиппогриф — мифическое чудовище с головой грифа и туловищем лошади.

(обратно)

178

Буцефал (правильнее — Букефал) — так звали коня Александра Македонского.

(обратно)

179

Конъюгация (лат. — соединение) — многозначный биологический термин. У водорослей и инфузорий этим термином обозначают разновидность процесса размножения, у бактерий — способ переноса генетического материала от одной бактериальной клетки к другой.

(обратно)

180

Карфаген — самая знаменитая из финикийских колоний на Средиземном море, на окраине современного города Туниса; впоследствии стал самостоятельным мощным государством. В повести имеется в виду американский «тезка» древнего города-государства: основанный в 1833 г. на юго-западе штата Миссури город Картидж (англ. Carthago).

(обратно)

181

Битва при Каннах — в этом сражении, состоявшемся в 216 г. до н. э., карфагенский полководец Ганнибал разбил римское войско, имевшее значительное преимущество над ним. Штальмейстер Фробен — Фрэнк сознательно смешивает несовместимые вещи. Шталмейстер — должность начальника конюшен. Йоханнес Фробен (ок. 1460 — 1527) — книгопечатник из Базеля, соратник многих знаменитых гуманистов своего времени, основатель издательства, определявшего во времена церковной Реформации (XVI в. ) всю духовную жизнь германской нации.

(обратно)

182

Битва при Фербеллине состоялась 28 июня 1675 г. В ней бранденбургские войска, поддержанные крестьянским и городским ополчением, одержали верх над численно превосходящей их шведской армией. Хофер, Андреас (1767 — 1810) — видный участник национально-освободительного движения в Тироле, руководил антифранцузским восстанием 1809 г. Вестготы (или тервинги) — честь германского племени готов, выделившаяся в III в. в самостоятельный союз племен. В первые века н. э. занимали территорию между устьями Днепра и Дуная, впоследствии переселились в Западную Европу, где создали собственные государства в Италии и на Пиренейском полуострове.

(обратно)

183

Au plaid (фр.) — юридический термин: в ходе судебного заседания, в деле; Фрэнк хотел сказать: «au courant» — в курсе (фр.).

(обратно)

184

В подлиннике игра слов, пародирующая известный физический закон: «угол падения равен углу отражения».

(обратно)

185

Дессау — город в восточной Германии, бывший в 1603 — 1918 гг резиденцией князей и герцогов Ангальт-Дессауских. «Старым жителем Дессау» (нем. Alter Dessauer) называли Леопольда I, князя Ангальт-Дессауского (1693 — 1747), прусского военачальника, в конце жизни — фельдмаршала, который, хотя и сочинял стихи, не преуспел в этом занятии.

(обратно)

186

«Монолог братьев Туссэн-Лангеншейдт» — речь идет о Густаве Лангеншейдте (1832 — 1895), преподавателе иностранных языков, который вместе с Хр. Туссэном (они не были родственниками) разработал новый тип словаря, включавшего в себя указания по изучению языка. Издательство, занимающееся выпуском словарей подобного типа, до сих пор носит имя Лангеншейдта.

(обратно)

187

Шиллер, Фридрих (1759 — 1805) — великий немецкий поэт, виднейший представитель литературного классицизма. Разумеется, Фрэнк читает не строки великого поэта, а вирши собственного сочинения. Ноктюрн — музыкальная, преимущественно инструментальная пьеса лирического — и часто даже мечтательного — характера, построенная, как правило, на певучей мелодии.

(обратно)

188

Спасибо, господин (фр.).

(обратно)

189

Что и показал Эдуарду! (лат., испорч.).

(обратно)

190

Мескито (Prosopis juliforma) — дерево из семейства бобовых, растущее на юго-западе Северной Америки; по-английски называется также медовым мескито (honey mesquit).

(обратно)

191

Укромное место, тайник (фр.).

(обратно)

192

То есть в Германии, южную границу которой составляют Альпы, высшая точка которых — Монблан, а северные рубежи символически отождествляются с Фегезакком, городским районом свободного ганзейского года Бремена (и сейчас являющегося самостоятельной землей ФРГ), расположенным на правом берегу р. Везер в 19 км от самого города.

(обратно)

193

Вервольф — оборотень, который может, по немецким народным поверьям, принимать образ волка.

(обратно)

194

В подлиннике — игра слов: прима (фехтовальный термин) созвучна немецкому слову Pfrieme, одно из значение которого «шило».

(обратно)

195

Фермопильский политехникум (лат.) — выдуманное Фрэнком учебное заведение.

(обратно)

196

Искаженные грамматические термины — префикс (приставка) и суффикс.

(обратно)

197

Трихина (трихинелла) — беспозвоночное животное класса круглых червей, паразитирующее в мышцах человека и животных и вызывающее тяжелое заболевание — трихинеллез.

(обратно)

198

Уста молнии! (пер. авт.).

(обратно)

199

Дух Льяно! (пер. авт.).

(обратно)

200

Ураган (англ.)

(обратно)

201

Мул — гибрид кобылы и осла; лошак — гибрид жеребца с ослицей.

(обратно)

202

Остготы (остроготы) — восточная ветвь германского племени готов; в конце IV — середине V веков находились под властью гуннов, позднее мигрировали в Италию, где основали Остготское королевство (493 — 554).

(обратно)

203

Futurum — будущее время (грамм, термин).

(обратно)

204

Хромой Фрэнк исковеркал библейское выражение «Dixi et salvavi animam meam» — «Я сказал, и спасу душу свою» (лат., Книга пророка Иезекииля, XXXIII, 9). В русском каноническом тексте дан иной перевод.

(обратно)

205

Ахилл (Ахиллес) — прославленный мифологический герой, один из предводителей греческих войск, осаждавших Трою, один из главных персонажей героического эллинского эпоса «Илиада».

(обратно)

206

Убийственным ветром (пер. авт.).

(обратно)

207

Camera obscuriosa — правильно: camera obscura — камера-обскура — закрытый ящик, на заднюю стенку которого проецируется перевернутое изображение предмета. Это изображение удобно рассматривать снаружи, если задняя стенка сделана из стекла или промасленной бумаги. Принцип камеры-обскура используется в фотографии.

(обратно)

208

Ошибка Фрэнка. Он хотел сказать: «Silentium!» — тишина (лат.).

(обратно)

209

Мохаммед II — точнее Махмуд II (1785 — 1839) — турецкий султан, боровшийся против феодалов, за усиление центральной власти и проведший с этой целью ряд военных и административных реформ.

(обратно)

210

Рука руку моет (лат.).

(обратно)

211

Смотрите туда! (пер. авт.).

(обратно)

212

Парфорсная скачка — скачка с преодолением препятствий или исполнением сложных заданий в конном спорте.

(обратно)

213

Фрэнк смешал два слова, обозначающих сильную бурю или ураган: испанское tormenta и английское tornado.

(обратно)

214

Ножницы, но также — сдвиги, срезы (англ.).

(обратно)

215

Янки — уроженец Новой Англии. К. Май в своих романах часто относит это слово вообще ко всем американцам англосаксонского происхождения.

(обратно)

216

Неточность автора: Рио-Кончос расположена на мексиканской территории; это правый приток реки Рио-Гранде. Здесь же имеется в виду река Кончо, правый приток реки Колорадо. Оправданием авторской ошибки может служить то обстоятельство, что у Кончо есть три истока: Норт-Кончо, Мидл-Кончо и Саут-Кончо — это и могло дать автору повод поставить гидроним во множественном числе.

(обратно)

217

Черт возьми (исп.).

(обратно)

218

Поместье, имение (исп.).

(обратно)

219

Вакеро (исп. vaquero) — пастух.

(обратно)

220

Пеон — батрак (исп.).

(обратно)

221

Поместье, имение (исп.).

(обратно)

222

Черт возьми! (исп.).

(обратно)

223

Кастор, Поллукс (лат., в Греции — Кастор и Полидевк) — мифологические близнецы — диоскуры (буквально: «сыновья Зевса»). Полидевк считался бессмертным, тогда как Кастор был смертен. В мифах им приписывается участие в целом ряде героических начинаний. Полидевк в этих мифах выступает как кулачный боец. Кастор — как укротитель коней. Позднее Полидевк был взят Зевсом на Олимп, но из любви к брату уделил ему долю своего бессмертия, после чего оба они оказались на небе — двумя яркими звездами в созвездии Близнецов.

(обратно)

224

Черт побери! (исп.)

(обратно)

225

Что за собаки тут сидят! (пер. авт.).

(обратно)

226

Кого ты видишь? (пер. авт.).

(обратно)

227

Они, грифы Льяно-Эстакадо. (пер. авт.).

(обратно)

228

Где они? (пер. авт.).

(обратно)

229

Там они сидят! (пер. авт.).

(обратно)

230

Речь идет не о диалектах, а о самостоятельных индейских языках ацтекской семьи. Язык моки (или хопи), например, очень близок языкам юта и команчей.

(обратно)

231

Мой милый, мой милый, //Ценнейший из всех, //Ты — боль мне и радость, //И слезы, и смех (англ.).

(обратно)

232

Дух Льяно! (пер. авт.).

(обратно)

233

Фемида — богиня правосудия в древнегреческой мифологии, изображавшаяся с повязкой па глазах, с весами в одной руке и с мечом в другой

(обратно)

234

Пэдди — шуточное прозвище ирландцев

(обратно)

235

Всемирный потоп — в мифологии ряда народов Божья кара, ниспосланная на человечество и на все живое на земле. По Библии, во время всемирного потопа спаслись в ковчеге праведник Ной с семьей и по паре «от всякой плоти».

(обратно)

236

Фриско — Сан-Франциско

(обратно)

237

Пауни — племя, сначала кочевавшее между Скалистыми горами и Миссури, не переходя реку Арканзас, а потом мигрировавшее к северу. Есть предположение, что название племени взято из языка сиу, где «пани» означает «красные птицы», что связывают с головным убором пауни из птичьих перьев красного цвета.

(обратно)

238

Кантор (лат. cantor — певец) — в католической церкви певчий, в протестантской — учитель и дирижер хора, органист, автор духовной музыки. Под словом «эмеритус» подразумевается человек, уволенный в отставку со специальной государственной пенсией (лат. emeritus — заслуженный).

(обратно)

239

Такт — специфическая форма и единица музыкального метра (метр — порядок чередования сильных и слабых долей, система организации ритма). В соответствии с типами метра различают простые (2— или 3-дольные), сложные (4-, 6-. 9-, 12-дольные), смешанные (например, 5-дольные) такты.

(обратно)

240

Пауза — перерыв в звучании одного, нескольких или всех голосов музыкального сочинения, а также знак в нотном письме, обозначающий этот перерыв

(обратно)

241

Фермата — остановка темпа, обычно в конце музыкального произведения или между его разделами; выражается в увеличении длительности звука или паузы

(обратно)

242

Септима — интервал в музыкальном произведении шириной в семь ступеней звукоряда. Нона — интервал в девять ступней.

(обратно)

243

Партитура — нотная запись многоголосного музыкального произведения, в которой одна над другой даны в определенном порядке партии всех голосов

(обратно)

244

Вагнер Рихард (1813—1883) — немецкий композитор, дирижер и музыкальный писатель; будучи реформатором оперного искусства, слыл новатором в области гармонии и оркестровки. Большинство его музыкальных драм основано на мифологических сюжетах. Одно из значительных произведений Вагнера — тетралогия «Кольцо нибелунга».

(обратно)

245

Софит — театральная осветительная аппаратура, укрепленная на металлических фермах и предназначенная для освещения сцены спереди и сверху.

(обратно)

246

Диссонанс — сочетание звуков в музыке, вызывающее ощущение несогласованности

(обратно)

247

Гопсер — немецкий народный танец, вид галопа

(обратно)

248

Пиано — тихо, негромко (ит. piano)

(обратно)

249

Увертюра — музыкальное вступление к опере, балету и т. п., а также самостоятельное произведение для оркестра в одной части

(обратно)

250

Кантор, сыплющий музыкальными терминами, очевидно, имеет в виду модуляцию — переход из одной тональности в другую

(обратно)

251

Дольче — нежно (ит. dolce)

(обратно)

252

Сфорцандо — внезапное и резкое усиление (ит . sforzando)

(обратно)

253

Фамилия Хокенс происходит от английского слова «хок» (hawk), что означает «сокол»

(обратно)

254

Так англоамериканцы называли выходцев из Германии

(обратно)

255

Фортиссимо — очень громко, громче, сильнее (ит. fortissimo)

(обратно)

256

Талер — старинная серебряная немецкая монета; впоследствии испорченное произношение этого слова дало название американской валюте — доллару

(обратно)

257

Скваттер — человек, занимавший пустующие земли без законного разрешения

(обратно)

258

В подлиннике игра слов: Fuehrer — предводитель, путеводитель; Vertuehrer — соблазнитель

(обратно)

259

Тусон был столицей Аризоны в 1867—1877 гг.

(обратно)

260

Сентаво — мелкая мексиканская монета

(обратно)

261

Окотилья — под этим названием в Мексике известно несколько растений из различных семейств

(обратно)

262

Оппельдельдок (правильно: оподельдок) — студенистая смесь камфары, мыла, спирта, нашатыря и других компонентов, применяющаяся при растираниях.

(обратно)

263

Секстет — произведение для шести исполнителей, каждому из которых предназначена особая партия

(обратно)

264

Рантье — человек, живущий на проценты с предоставленного в ссуду денежного капитала или на доходы от ценных бумаг

(обратно)

265

Дурья башка! (англ.)

(обратно)

266

Грубиян! (англ.)

(обратно)

267

Дуреха! (англ.)

(обратно)

268

Реприманда (фр. reprimande) — внушение, выговор

(обратно)

269

Альтенбург — город в Германии, расположенный примерно и 40 километрах к югу от Лейпцига

(обратно)

270

Хромой Фрэнк хотел сказать: aqua decstillata, то есть дистиллированная вода (лат.)

(обратно)

271

Корраль — здесь: загон, огороженное место

(обратно)

272

Под греческим словом «гекатомба» понимается всякое большое жертвоприношение, либо жестокое уничтожение или гибель массы людей. Хромой Фрэнк, скорее всего, имел в виду катакомбы

(обратно)

273

Ленто — медленно

(обратно)

274

Аллегро виваче — очень быстро

(обратно)

275

Хромой Фрэнк соединяет латинское выражение «казус белли» (casus belli — повод к войне) с латинским названием красавки (Atropa belladonna), растения, используемого в медицине как болеутоляющее средство

(обратно)

276

Естественно, Хромой Фрэнк имеет в виду вентиляцию, однако искажает смысл, используя в качестве корня немецкое слово Vehikel, обозначающее растворитель, употребляемый при изготовлении лекарств

(обратно)

277

В подлиннике игра слов: «мозоли» по-немецки — die Huehneraugen, что буквально переводится как «куриные глаза».

(обратно)

278

Там Разящая Рука! (Пер. автора.)

(обратно)

279

Глуми-Уотер — Мрачная Вода

(обратно)

280

Сопора — штат на северо-западе Мексики

(обратно)

281

Скорее всего, речь шла о животном, только внешне похожем на антилону, — о вилороге

(обратно)

282

Сюда, сюда, здесь Виннету, вождь апачей! (Пер. автора.)

(обратно)

283

О, моя рука! (Пер. автора.)

(обратно)

284

Пианиссимо — очень тихо

(обратно)

285

Акр — англо-американская единица площади, равная 0,4 га, или 0,004 кв. км.

(обратно)

286

Геродот (между 490 и 480 — ок. 425 до н.э.) — знаменитый древнегреческий историк, географ, путешественник

(обратно)

287

Маккавеи — здесь: священническая, позднее царская иудейская династия, правившая с середины II в. до н.э.

(обратно)

288

Самсон — древнееврейский богатырь, обладавший необыкновенной физической силой, о котором рассказывается в библейской Книге Судей

(обратно)

289

Конгруэнтно — здесь: соответственно

(обратно)

290

Конневитц — район Лейпцига

(обратно)

291

Штёттеритц — деревня под Лейпцигом

(обратно)

292

Бен Акиба — Акиба бен Иосиф (ок.50 — ок.135) — видный еврейский ученый книжник и основатель теологической школы, казненный римлянами при подавлении восстания Бар-Кохбы

(обратно)

293

Квинта (лат. quinta — пятая) и нона (лат. попа — девятая) — пятая и девятая ступени музыкального звукоряда или интервал шириной в пять (или девять) ступеней звукоряда

(обратно)

294

Франклин Бенджамин (1706—1790) — выдающийся американский государственный деятель, просветитель, публицист и ученый, известный исследованиями атмосферного электричества; на самом деле изобрел громоотвод (точнее — молниеотвод)

(обратно)

295

Граник (совр. Чан-Чай) — река на северо-западе Малой Азии, близ которой Александр Македонский в 334 г. до н.э. одержал свою первую победу над персами. Здесь же в 73 г. до н.э. римский полководец Лукулл победил понтийского царя Митридата

(обратно)

296

Путаница Фрэнка: говоря «Гидеон» (один из самых выдающихся библейских судей), он имеет в виду Гибеон (Гаваон), город к северу от Иерусалима, под которым древние израильтяне под руководством Иисуса Навина разбили войска пяти аморейских царей и преследовали их до долины города Аиалона, возле которого в древности неоднократно происходили значительные битвы и сражения

(обратно)

297

Гальвани Луиджи (1737—1790) — итальянский физиолог и анатом, один из основателей учения об электричестве

(обратно)

298

Корреджо (Аптонио Аллегри; ок. 1489—1534) — один из крупнейших живописцев итальянского Возрождения

(обратно)

299

«Добрый приятель» — немецкий журнал, в котором публиковались романы и повести Карла Мая

(обратно)

300

Треугольничник — так называет музыканта, играющего на треугольнике

(обратно)

301

Имелась в виду филиппика — обвинительные речи, в которых знаменитый древнегреческий оратор Демосфен нападал на македонского паря Филиппа II

(обратно)

302

Хромой Фрэнк хотел сказать «рафинированный», «утонченный»

(обратно)

303

Речь шла о легитимной, законной отставке

(обратно)

304

Конечно же, речь шла о перспективе

(обратно)

305

Френология (от греч. френос — ум, разум и логос — наука) — ложное учение о связи между наружной формой черепа и умственными (и моральными) качествами человека. Хромой Фрэнк имел в виду просто череп.

(обратно)

306

Немецкая фамилия Wolf переводится как «волк»

(обратно)

307

Чичероне — проводник, дающий пояснения; гид

(обратно)

308

Развяжите, освободите! (англ.)

(обратно)

309

Английское unbind при произношении созвучно немецкому umbinden (надеть, обвязать)

(обратно)

310

Клаузула (лат. clausula) — условие, оговорка или отдельное положение, а также пункт закона, договора, завещания и т. п.

(обратно)

311

Нанка — плотная хлопчатобумажная ткань, изготовлявшаяся первоначально в китайском городе Нанкине из местного желтого хлопка; в России называлась также китайка.

(обратно)

312

Хорошо (англ.).

(обратно)

313

Бродяги (англ tramps).

(обратно)

314

Житель Дикого Запада, обычно — охотник или бродяга.

(обратно)

315

Напиток (преимущественно спиртной), а также порция, стакан этого напитка (англ.).

(обратно)

316

«Проклятые голландцы» — «голландцами» англо-американцы называли выходцев из Германии, причем это прозвище носило презрительный оттенок.

(обратно)

317

Ошибка автора: черная пантера (Panthera pardus) не является каким-то особым видом или подвидом. Ее окраска вызвана особым расположением красящих пигментов. Черный детеныш рождается от «обычных» матерей. Ошибается К. Май и в размерах леопардов: общая длина их составляет у взрослых особей 175–260 см, но от двух пятых до трех восьмых длины приходится на хвост. Особенно крупные леопарды встречались в тропических лесах Центральной Африки и Индии.

(обратно)

318

Плотогон.

(обратно)

319

Релинги (англ, railings; обычно употребляется во множественном числе) — ограда, перила, поручни.

(обратно)

320

Droll (англ.) — чудак, смешной человек, придурок.

(обратно)

321

Господин (англ.).

(обратно)

322

Плотовщики, сплавщики леса, как мы уже указывали (англ.). Однако, как дальше показывает автор, рафтеры занимались и заготовлением леса.

(обратно)

323

Бонанса (устар. бонанца) — так горняки называют богатый участок рудной жилы, рудный «карман». В США это слово (где оно произносится «бонанзе») приобрело специфическое обиходное значение: «выгодное предприятие», «золотое дно».

(обратно)

324

Смотри, Большой Медведь и Маленький Медведь! (исп.)

(обратно)

325

Какой сюрприз, Тетка Дролл! (исп.).

(обратно)

326

Фальшборт — продолжение борта над палубой, служащее ограждением для нее.

(обратно)

327

Блокгауз — оборонительное сооружение из бетона, дерева и других материалов, приспособленное для ведения кругового пулеметного и артиллерийского огня.

(обратно)

328

Сейчас они будут давать нам деньги. (Пер. авт.).

(обратно)

329

Хорошие люди! (Пер. авт.).

(обратно)

330

Очень хорошие люди! (Пер. авт.).

(обратно)

331

Пампель — немецкое слово «Pampe» в среднегерманских диалектах имеет два значения: 1) густая каша, 2) жидкая грязь, смесь песка и воды.

(обратно)

332

Альтенбург — окружной город в Восточной Германии; в средние века был важным центром торговли зерном и лесом, но соседство Лейпцига подорвало его экономическое значение. В 1603–1672 и 1826–1918 годах был резиденцией герцогов Саксонско-Альтенбургских.

(обратно)

333

Пуэбло — группа индейских народов на юго-западе США, живших в основном между Рио-Гранде и р. Колорадо, говорящих на языках ацтеко-таноанской и хока-сиу семей. Оседлое земледельческое население. Охота, рыболовство и собирательство играли второстепенную роль. Название произошло от крепостей-поселений (исп. «пуэбло»), вмещавших до четырех тысяч человек — замкнутых вокруг центральной площадки сооружений с глухими внешними стенами из песчаника или сырца и рядами многокамерных жилищ, расположенных уступами в пять-шесть этажей, причем крыши нижних жилищ служили дворами для верхних.

(обратно)

334

Чокто, чоктавы — индейский народ группы мускогов, живший на юге современного штата Оклахома. В XIX веке их основными занятиями были ручное подсечно-огневое земледелие, охота, рыболовство, собирательство и примитивное ткачество.

(обратно)

335

Английская миля — соответствует в метрической системе 1609 м.

(обратно)

336

Не знаю, никто! (Прим. авт.).

(обратно)

337

Авраам — по Библии (книга Бытия) — один из прародителей рода человеческого.

(обратно)

338

Фриско — популярное просторечное название города Сан-Франциско.

(обратно)

339

Флинт — в американских романах К. Мая так называется род карабина для охоты на крупного зверя.

(обратно)

340

Индейская территория — район американского Запада, ограниченный с востока реками Миссисипи и Миссури, объявленный по закону от 30 июня 1834 года владением индейских племен, непосредственно подчинявшихся федеральным властям. Белым запрещалось не только селиться там, но даже торговать и охотиться без специального разрешения. Фактически этот закон никогда не исполнялся. В сильно урезанном виде индейские земли вошли в начале века во вновь образованный штат Оклахома.

(обратно)

341

Парфорсный — связанный с преодолением лошадью препятствий, исполнением сложных заданий в конном спорте.

(обратно)

342

Адобес (исп.) — высушенный на воздухе кирпич.

(обратно)

343

Гайдуки — южнославянские, молдавские, валахские и венгерские повстанцы, которые в XVIII–XIX веках вели вооруженную борьбу против турецких завоевателей.

(обратно)

344

Галлон — мера жидкости; в США. 1 галлон равняется 3,8 литра.

(обратно)

345

Шотландский танец (англ.).

(обратно)

346

Тимбабачи — мелкое индейское племя.

(обратно)

347

Хромой Френк — уроженец Саксонии, самый комичный персонаж Мая в цикле романов о Диком Западе; о причинах его хромоты подробно рассказано в книге «Сын Охотника на медведей».

(обратно)

348

Первый раз появляются в книге Мая «Сын Охотника на медведей», далее в — «Духе Льяно-Эстакадо».

(обратно)

349

Френк разговаривает на саксонском диалекте немецкого языка, особенности которого в русском языке передать невозможно.

(обратно)

350

Здесь: а как же! (фр.).

(обратно)

351

Американец.

(обратно)

352

Это он — Убивающая Рука, это он, конечно!

(обратно)

353

Видимо, ошибка в подлиннике — weawers (либо beawers — «бобры», либо weawers — ткачи).

(обратно)

354

Здесь: величие (ит.).

(обратно)

355

Исковерканное латинское крылатое выражение: «Вени, види, вици»(«Пришел, увидел, победил») — донесение Юлия Цезаря сенату о быстрой победе над понтийским царем Фарнаком.

(обратно)

356

Твой нож, убей меня!

(обратно)

357

Болван из Мейссена — речь идет о статуэтке, изготовленной на знаменитом саксонском фарфоровом заводе в Мейссене (близ Дрездена).

(обратно)

358

События описаны в повестях «Сын Охотника на медведей» и «Дух Льяно-Эстакадо».

(обратно)

359

Софистика — здесь: словесные ухищрения, вводящие в заблуждение.

(обратно)

360

Хуфеланд, Кристоф-Вильгельм (1762–1836) — немецкий врач, профессор, популярный домашний врач, видный медицинский просветитель, автор многих популярных работ по гигиене, написанных с точки зрения разумного эмпиризма.

(обратно)

361

Автор имеет в виду «битву народов» под Лейпцигом (16–19 октября 1813 года), в которой союзные русско-прусско-австро-шведские войска под общим командованием генерал-фельдмаршала Г. Л. Блюхера (около 300 тыс. солдат) разбили наполеоновскую армию (190 тыс. чел.), и Дрезденское сражение 26–27 августа 1813 года. Моро, Жан-Виктор (1763–1813) — один из талантливейших наполеоновских полководцев; в битве под Дрезденом был смертельно ранен.

(обратно)

362

Извлечение звуков из струнных инструментов щипком (ит.; муз. термин).

(обратно)

363

Рыцарь Кунибольд фон Ойленшнабель — выдуманный персонаж; имя его созвучно таким германским именам, как Куниберт, Кунигунда, а родовое «имя» переводится как Совиный Клюв.

(обратно)

364

Матадор — участник корриды, боя быков; ему отведена одна из главных ролей ристалища: он наносит быку смертельный удар. Отсюда и название (от исп. matar — убивать).

(обратно)

365

В древнегреческом мифе было как раз наоборот: осужденный Зевсом, верховным олимпийским богом, титан Прометей был прикован к скале, каждый день огромный орел прилетал клевать его печень.

(обратно)

366

Вилорог (Antilocarpa americana) — единственный представитель семейства вилорогих в отряде парнокопытных; фигурой напоминает антилопу; характеризуется полыми ветвистыми рогами, которые периодически сменяет, причем рога есть не только у самцов, но и у самок.

(обратно)

367

Не забываем, что Френк немец, а в Германии фидеикомисс — родовое имущество, отчуждавшееся и передававшееся по наследству особым порядком.

(обратно)

368

Кимвры, тевтоны — германские племена, населявшие в последние столетия до нашей эры и в I–II века нашей эры южную часть Ютландского полуострова и прославившиеся своими войнами с римскими легионами.

(обратно)

369

Игра слов: Френк имеет в виду «тело», «корпус», а говорит «corpus juris» (лага. — «свод законов»).

(обратно)

370

Снова Френк путает, поскольку во французском языке нет слова «субенир», а «катаплазм» (cataplasme) означает «припарки» или «горчичник».

(обратно)

371

Фрейлиграт, Фердинанд (1810–1875) — крупный немецкий поэт-романтик; раннее его творчество отличается свободолюбивыми и демократическими мотивами.

(обратно)

372

Кераргирит — также называется роговой серебряной обманкой, хлористое серебро, продукт изменения самородного серебра в зонах окисления земной коры.

(обратно)

373

Патерностер (англ. — paternoster) — устаревшее название многокабинного лифта с непрерывно движущимися кабинами, здесь имеется в виду грузовой патерностер.

(обратно)

374

Крез — легендарный царь малоазиатского государства Лидии (VI век до нашей эры), прославившийся своими несметными богатствами. Красс, Марк Лициний (ок. 115 — 53 до нашей эры) — римский политический деятель времен кризиса Республики и военачальник; всевозможными спекуляциями сумел сколотить огромное состояние, так что Хромой Френк прав, сравнивая себя именно с ним, а не с Крезом, наследственным богачом.

(обратно)

375

Мафусаил — библейский патриарх, проживший 969 лет.

(обратно)

376

Нож — «боуи»— особый тяжелый охотничий нож с одной режущей кромкой, широко распространенный на Западе; изобретение полковника Джеймса Боуи, погибшего в битве за форт Аламо (1836), в которой несколько десятков техасцев пытались отразить нападение многотысячного отряда мексиканцев.

(обратно)

377

Вестмен — «человек Запада», так Карл Май называет жителей Дикого Запада: следопытов, охотников, золотоискателей и т. п.

(обратно)

378

Талер — серебряная монета, начала чеканиться в XV-XVII вв. в Чехии и получила распространение в Германии, Голландии, скандинавских странах и т. д.; изъят из обращения в 1907 г.

(обратно)

379

«Кентукки»— длинноствольные, первоначально имевшие кремниевые замки ружья (обычно кустарного производства), разработанные в так называемом стиле «long-rifle» многочисленными ружейными мастерами, в основном немцами, эмигрировавшими из Европы в Северную Америку еще в середине XVIII в. Получили широкое распространение на территории современного североамериканского штата Кентукки, а позже — по всему Западу, став популярными среди индейских племен.

(обратно)

380

Разговорное название города Сан-Франциско.

(обратно)

381

Стоур — здесь: магазинчик, лавка (англ. store).

(обратно)

382

Хорошо, ладно (англ.).

(обратно)

383

Да (англ.).

(обратно)

384

Здесь: господин (англ.).

(обратно)

385

Сиу — крупнейшая языковая семья индейских народов, проживающих на территории США и современной Канады, неоднородных по культуре и имеющих разные обычаи. Самым крупным племенем сиу считалось тетон-дакота.

(обратно)

386

Так белые часто называли индейцев.

(обратно)

387

Черноногие (сиксика) — так называемые северные черноногие из Конфедерации черноногих, в которую, кроме них, входили каина (блад), и южные черноногие (пиеганы или пикуни); тесно связаны с Конфедерацией черноногих племена гровантров (большебрюхих) и сарси. Конфедерация принадлежала к алгонкино-вакашской группе племен и представляла собой типичный пример индейцев прерий — охотников на бизонов и коневодов. Ближайшими южными и восточными соседями были манданы, ассинибойны, ацина и кри. Пиганы — более правильно пиеганы (или пикуни) — южные черноногие из кочевой Конфедерации черноногих.

(обратно)

388

Вероятно, ошибка Карла Мая: скорее всего, писатель имел в виду живших в верховьях Миссури арикара, входивших в семейство кэддо и принадлежавших к обширной языковой группе индейских племен хокан-сиу.

(обратно)

389

Флинт (нем.) — здесь: тяжелое, гладкоствольное охотничье ружье, заряжавшееся с дула; было основным боевым видом оружия пехоты европейских армий еще с XVII века.

(обратно)

390

Судья Линч — плантатор из южных штатов Чарльз Линч, популяризовавший «линчевание»— жестокую расправу без суда и следствия.

(обратно)

391

Гром и молния! (англ.).

(обратно)

392

Добрый день (англ.).

(обратно)

393

Смотри! (англ.).

(обратно)

394

Военный орел — один из видов обитающих в Скалистых горах горных орлов, перья которых индейцы использовали для военных головных уборов.

(обратно)

395

Манданы (мандан) — индейское племя языковой семьи сиу, самый известный представитель культуры «степных деревень» (хидатса, арикара, мандан). Проживали в укрепленных деревнях в верховьях Миссури; жилищами им служили своеобразные «земляные дома». Традиционное занятие — земледелие, охота на бизонов и коневодство.

(обратно)

396

В 1837 году эпидемия оспы, занесенная белыми, едва не унесла жизни всех индейцев-манданов; оставшиеся присоединились к племени хидатса и жили с ними в форте Бертхолд.

(обратно)

397

Золотоискатели (англ, prospectors).

(обратно)

398

Конокрады (англ, horsepilfers).

(обратно)

399

На помощь, на помощь, ради Бога, помогите! (англ.).

(обратно)

400

Имеется в виду начало XVIII века, поскольку повесть написана Карлом Маем в 1887 году.

(обратно)

401

Хоббл-Фрэнк — Хромой Фрэнк (англ.).

(обратно)

402

Фрэнк разговаривает на саксонском диалекте немецкого языка, весь колорит которого полностью передать на русский язык, к сожалению, невозможно.

(обратно)

403

Карточная игра.

(обратно)

404

Деклинировать — означает «склонять». Существительное die Mensa взято из латыни («стол», «доска»), но в современном немецком языке означает «столовая» (студенческая).

(обратно)

405

Говоря pensa (такого слова в немецком нет), Фрэнк, вероятно, имеет в виду пеан (от греч. paian — гимн) — стихотворное восхваление; первоначально в Древней Греции являлся заклинательной песней, обращенной к богу Аполлону. Читатель еще не раз убедится, что склонный к сочинительству Фрэнк частенько весьма прихотливо сочетает обычно несочетающиеся слова и выражения.

(обратно)

406

Фрэнк путает Хуфеланда, Кристофа-Вильгельма (1762 — 1836), немецкого врача и видного медицинского просветителя, с Людвигом Уландом (1787 — 1862), немецким поэтом-романтиком, драматургом и исследователем литературы, одним из создателей германистики, чья знаменитая баллада «Проклятие певца» была написана в 1814 году. Ошибается Фрэнк и употребив «госпожу Марию Лейневебер», поскольку на самом деле первую немецкую романтическую оперу «Вольный стрелок» (1820) сочинил всемирно известный немецкий композитор Карл Мария фон Вебер (1786 — 1826) — один из главных представителей и основателей романтической школы в музыке.

(обратно)

407

Ресторан (устар.).

(обратно)

408

В немецком литературном языке существует наречие meistenteils («большей частью», «чаще всего»).

(обратно)

409

Вопреки утверждениям Фрэнка, слов с двумя «ei», кроме существительного der Reisbrei («рисовая каша»), в немецком языке достаточно много.

(обратно)

410

Здесь: золотоискатели; дословно «копатели» (англ, diggers).

(обратно)

411

Имеются в виду шошоны.

(обратно)

412

Прозвище индейцев, чаще всего в него вкладывается обидный для них смысл (англ, redman — дословно «красный человек»).

(обратно)

413

Гонт — короткая дранка или фанера, кровельная дощечка наподобие деревянной черепицы, с углом с одной стороны и пазом с другой, куда входит ус соседнего гонта.

(обратно)

414

Фут — 12 дюймов — 30, 48 см.

(обратно)

415

Гнилушка, гнилое дерево, трут (англ. punk).

(обратно)

416

Коленкор — переплетная ткань, покрытая мастичным слоем и пропущенная через каландр — машину, состоящую из системы валов с гладкой или награвированной поверхностью (фр. calencar).

(обратно)

417

Калюме (калумет) — ритуальная трубка мира (в старофранцузском языке calumet — труба, свирель или флейта), важнейший атрибут при заключении мирных договоров у индейских народов; использовалась также и для других целей. Ассоциируя дыхание, горло и нос с принципом жизни, индейцы считали мундштук трубки священным.

(обратно)

418

Стоит отметить, что число «четыре» играет важную роль в религиозных представлениях индейцев; например, они поклоняются четырем главным духам (в соответствии с четырьмя сторонами света); эти древние, вероятно, перенесенные из Азии религиозные представления до последнего времени были распространены у народов Тибета, Китая и других.

(обратно)

419

Огаллала (оглала) — группа племени тетон-дакота.

(обратно)

420

Понка — племя языковой семьи сиу, жившее по правому берегу Миссури, к юго-западу от ее низовьев. Ближайшими соседями были пауни и тетон-дакота

(обратно)

421

Шошоны — большое племя юто-ацтекской языковой семьи, к которой принадлежали также пуэбло-хопи, юта, команчи, косо паюта, банноки, моно и др. До европейской колонизации жили на территориях современных штатов Юта, Невада, Айдахо к занимались охотой, рыбной ловлей, а позже — конной охотой на бизонов; в середине XIX в. после упорного сопротивления были поселены в резервации в Неваде, Юта, Айдахо и Орегоне.

(обратно)

422

Длина лезвия у ножа — «боуи» колеблется от 22 до 37 см.

(обратно)

423

Бэдленд (англ. — badland) — «плохая земля», сильно пересеченный участок местности на высоких, эрозированных пластовых равнинах, сложенных из рыхлых пород; бэдленды названы так, поскольку неудобны для земледелия и выпаса скота; характерный тип ландшафта Великих равнин Северной Америки. Здесь имеется в виду «плохая земля», расположенная восточнее горного массива Блэк-Хилс, на юго-западе Южной Дакоты и северо-западе Небраски.

(обратно)

424

Чейены, или шайены (на языке сиу — «люди чужого языка», самоназвание — «дзи-тис-тас»— «наши люди») — алгонкиноязычное племя; занимались коневодством и охотой на бизонов. В XIX в. жили в горах Блэк-Хилс, у границы современных штатов Вайоминг и Южная Дакота. Некоторые племена называли их «народом пегихмустангов» за особую породу верховых лошадей, которую они культивировали. С 1851 года после захвата земель чейенов белыми и упорного их сопротивления переселены в резервации в Монтане и Оклахоме. Арапахо — индейское племя алгонкиноязычной группы, в древние времена составлявшее единое целое с чейенами и гровантрами-большебрюхими (ациной); основное занятие — охота на бизонов и коневодство; проживали к востоку от Скалистых гор (Южная Дакота, Вайоминг, Колорадо); вместе с чейенами и сиу — участники знаменитой исторической битвы у Литтл-Биг-Хорн (1876), в которой был полностью разгромлен полк американского генерала Кастера, отличавшегося особой жестокостью по отношению к индейцам.

(обратно)

425

Дюйм = 25. 4 мм.

(обратно)

426

Здесь: вот так случай! (англ.).

(обратно)

427

Барнум, Финеас-Тейлор (1810 — 1891) — известный американский антрепренер, имя которого стало нарицательным для всякого ловкого владельца увеселительных заведений. Занимался благотворительной деятельностью. После долгих странствий и сомнительных занятий запутался в неудачных спекуляциях и в 1856 г. потерял все свое состояние, хотя впоследствии до самого конца жизни не прекращал заниматься различными антрепризами.

(обратно)

428

Безумие! (англ.).

(обратно)

429

Фрэнк снова путает, пытаясь воспользоваться латинским выражением nolens volens — «волей-неволей».

(обратно)

430

Джемми употребляет это сложное слово в значении «вундеркинд», «врожденный талант», ибо дословно оно означает «самоископаемое» (гр. autos — сам + гр. petra — скала, камень + лат. facere — делать).

(обратно)

431

Архимед (ок. 287 — 212 до н. э. ) — знаменитый греческий математик и физик, изобретатель боевых машин, сын придворного астронома Фидия. Открыл основной закон гидростатики (закон Архимеда) и написал глубокие трактаты, оказавшие позже большое влияние на развитие высшей математики в Европе в XVI — XVII вв. Погиб при взятии римлянами города Сиракузы во время 2 — й Пунической войны.

(обратно)

432

Здесь употреблено в значении — «зеленый юнец» (англ. greenfinch).

(обратно)

433

Боже мой! (англ.).

(обратно)

434

Тсуга (лат. Tsuga) — род хвойных деревьев, растущих в Северной Америке и Юго-Восточной Азии; в настоящее время кору используют как сырье для получения дубителей в деревообделочной и химической промышленности.

(обратно)

435

Новичок (англ, greenhorn).

(обратно)

436

Штуцер Генри — оружие, изготовленное по специальному заказу мастером Генри (см. роман «Виннету»).

(обратно)

437

Фрэнк хотел сказать Колосс Родосский (греч. kolossos — большая статуя), имея в виду исполинскую бронзовую статую древнегреческого бога солнца Гелиоса, воздвигнутую в гавани острова Родос и разрушенную землетрясением в 227 г. до н. э. Спутав Родос с Варом, Фрэнк упоминает о Публие Квинктилии Варе (ок. 46 до н. э. — 9 н. э. ) — римском полководце, потерпевшем сокрушительное поражение в 9 г. н. э. в Тевтобургской битве от восставших против владычества Рима германских племен под предводительством Арминия.

(обратно)

438

Имеется в виду племенная порода лошадей.

(обратно)

439

Хромой Фрэнк снова путает, ошибаясь в названии местечка Бель-Альянс, расположенного южнее Ватерлоо, откуда армия Наполеона атаковала англо-голландские войска в сражении против коалиции под Ватерлоо (18 июня 1815 года), и вспоминает о Блюхере, Гебхарде-Лебрехте (1742 — 1819), прусском фельдмаршале, прославившемся тем, что вовремя подоспел с прусской армией со стороны правого фланга французов, предопределив поражение наполеоновских войск. Естественно, искаженное Фрэнком знаменитое изречение «вени, види, вици»(«пришел, увидел, победил», по свидетельствам историков древности, это слова Юлия Цезаря из его донесения сенату о победе над понтийским царем Фарнаком) никак не могло принадлежать фельдмаршалу Блюхеру, хотя в некоторой степени и отражает результат его военного маневра.

(обратно)

440

Идти! (пер. авт.).

(обратно)

441

Спать! (пер. авт.).

(обратно)

442

Здесь, здесь, вперед, вперед! (пер. авт.).

(обратно)

443

Терция (лат. tertia — третья) — третья ступень музыкального звукоряда либо интервал шириной в три ступени звукоряда. Прима (лат. prima — первая) — первый, основной звук музыкального звукоряда гаммы; здесь имеется в виду нижний звук аккорда. Квинта (лат. quinta — пятая) — пятая ступень музыкального звукоряда или интервал шириной в пять ступеней звукоряда.

(обратно)

444

Йеллоустоун-ривер дословно переводится как «река Желтого Камня» (англ.).

(обратно)

445

Горе мне! Помогите, помогите, помогите! (англ.).

(обратно)

446

Гигант (англ.).

(обратно)

447

1 локоть = 1, 5 фута или 45, 72 см.

(обратно)

448

Здесь, возможно, опечатка в оригинале; «ружье» на языке сиу «вакен», а не «вакон».

(обратно)

449

Я — этого, ты — того! (пер. авт.).

(обратно)

450

Собака! (пер. авт.).

(обратно)

451

Готово? (пер. авт.).

(обратно)

452

Хребет бизона (пер. авт.).

(обратно)

453

Сверчок поет! (пер. авт.)

(обратно)

454

Враги, враги! (пер. авт.).

(обратно)

455

Огонь, огонь, зажгите огонь Совета! (пер. авт.).

(обратно)

456

Кто идет? (пер. авт.).

(обратно)

457

Естественно, Фрэнк имеет в виду альма-матер (лат. alma mater — кормящая мать) — старинное студенческое название университета (дающего духовную пищу).

(обратно)

458

Фрэнк путает французское слово promesse (букв. — обещание) с латинским praemisse (предпосылка).

(обратно)

459

Фрэнк продолжает путать понятия; на этот раз он имеет в виду conclusio (лат. — вывод, заключение), а говорит confusio (лат. — замешательство, смущение).

(обратно)

460

Цицерон, Марк Туллий (род. в 106 г. до н. э., убит в 43 г. до н. э. ) — римский оратор, политический деятель и писатель, автор классических трудов по риторике и философии государства. Общепризнанно считается создателем классической латинской художественной прозы. Мелузина — русалка из средневековой французской легенды, переложенной в прозе в 1387 году; по этому произведению в Германии в 1456 году был написан роман, впоследствии ставший подлинно «народной книгой», как утверждает немецкая энциклопедия «Meyers Lexikon».

(обратно)

461

Искаженное латинское «конец света»; так Фрэнк дает понять, что разговор окончен.

(обратно)

462

Кирказон (Aristolochia) — род растений семейства кирказоновых; многолетние травы (часто с вьющимися стеблями) и деревянистые лианы. Существуют около 350 видов (по другим данным — до 500), обитающих в тропических, реже умеренных областях земного шара.

(обратно)

463

Мать-и-мачеха (англ.).

(обратно)

464

Ради Бога! (англ.).

(обратно)

465

Совсем мертвый (англ.).

(обратно)

466

Апсарока, или кроу («дети птицы с большим клювом» или Вороны) — индейское племя группы хокан-сиу языковой системы сиу. Проживали в прериях на территории современных штатов Монтана и Вайоминг, занимались коневодством и охотой на бизонов.

(обратно)

467

Волнистая (холмистая) земля (англ.).

(обратно)

468

Виктория-регия, или Амазонская виктория — многолетнее водное растение семейства кувшинковых с крупными цветками и круглыми листьями до 2 м. в диаметре, выдерживающими груз до 50 кг. Растет в заводях р. Амазонки и ее притоков.

(обратно)

469

Близнецы-греки Кастор и Полидевк (римск. Поллукс) по прозвищу Диоскуры — герои древних мифов. Считаются сыновьями Тиндарея и Леды (по другой версии, отец Полидевка — Зевс; по позднейшему сказанию, оба — сыновья Зевса). Мифы о Диоскурах, по-видимому, символизируют смену жизни и смерти, света и тьмы. Имена Диоскуров стали синонимом братской, неразлучной дружбы.

(обратно)

470

Здесь игра слов; склонный к путанице Фрэнк заменяет одно слово другим в силу их родственного звучания («клей» по-немецки — der Leim, а «лев»— der Lee (поэтически).

(обратно)

471

Генерал-бас (нем. Generalbass, лат. generalis — общий, главный + ит. basso — низкий) — музыкальный термин; старинный способ обозначения в нотном письме цифрами аккордов, сопровождающих ведущий голос.

(обратно)

472

Вместе с Ринальдо Ринальдини один из героев многочисленных бульварных романчиков, которые во времена своей бурной юности почитывал сам Карл Май.

(обратно)

473

Герштекер, Фридрих (1816 — 1872) — немецкий путешественник и романист. Неоднократно бывал в Северной Америке, путешествовал по Австралии, Южной Америке, посещал Яву, вместе с известным зоологом Альфредом Бремом пересекал Африку. Легко и занимательно написанные этнографические и приключенческие романы Герштекера создали ему огромную популярность в Германии, в особенности среди подрастающего поколения. Несомненно, его творчество оказало влияние на Карла Мая.

(обратно)

474

Кампе, Иоахим Генрих (1746 — 1818) — педагог, лингвист и детский писатель. Хромой Фрэнк ссылается на его детскую книгу «Робинзон Младший» (2 части 1779/1780), остроумное подражание знаменитому роману Даниеля Дефо (1659 — 1731) «Робинзон Крузо».

(обратно)

475

«Битва народов» под Лейпцигом — между французской армией Наполеона и войсками коалиции (Россия, Пруссия, Австрия, Швеция) под командованием князя Шварценберга и прусского фельдмаршала Блюхера состоялась 16 — 19 октября 1813 г. За три дня сражения Наполеон потерял убитыми и ранеными 60 000, пленными — 11000, армия союзников — павшими более 50 000 солдат.

(обратно)

476

Ура! (англ.).

(обратно)

477

Ганнибал (пунич. Hannibal — дар Ваала) — это имя носили несколько карфагенских полководцев. Самый знаменитый Ганнибал (247/246 — 183 до н. э.), сын Гамилькара Барки — блестящий полководец, прославившийся походами против Рима во 2 — й Пунической войне. Хромой Фрэнк в очередной раз сочиняет собственный миф, приписывая ему участие в битве под Ватерлоо (см. Бель-Альянс).

(обратно)

478

Поселение (англ.).

(обратно)

479

Здесь: семейное празднество (веселье) (англ.).

(обратно)

480

Мольтке Старший, Хельмут Карл Бернхардт (1800 — 1891) — прусский и немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал, теоретик военного искусства. Цитен, Ханс Иоахим фон (1699 — 1786) — прусский кавалерийский генерал в Семилетней войне (1756 — 1763) между Пруссией и австро-русско-шведско-саксонской коалицией. Ласка (Mustela nivalis) — маленький хищный зверек из семейства куньих, меняющий свой окрас (летом — коричневый, зимой — белый).

(обратно)

481

Хикори (гикори) (лат. Hicoria), или кария (греч. karyon — орех, ядро ореха) — род листопадных деревьев семейства ореховых, распространенных в Северной Америке и Китае.

(обратно)

482

Пиццикато (ит. pizzikato) — здесь: прием извлечения звука щипком пальцами на струнном смычковом инструменте; кроме того — музыкальное произведение, исполняемое таким приемом.

(обратно)

483

Ментор (миф. — греч. ) — сын Алкима, друг Одиссея, который, отправляясь в поход на Трою, поручил ему заботиться о своем доме и воспитывать своего сына Телемака. В переносном смысле ментор — советчик, руководитель, наставник.

(обратно)

484

Шлепок (англ.).

(обратно)

485

Здесь: В добрый путь, огромная грязная бестия! (англ.)

(обратно)

486

Барибал — черный медведь, млекопитающее семейства медведей, обитающее в Северной Америке.

(обратно)

487

Тьфу, о позор! (англ.).

(обратно)

488

Свиная шкура (англ.).

(обратно)

489

Вонючий мучитель (англ.).

(обратно)

490

Смердящее зверье! (англ.).

(обратно)

491

Курчавый человек (англ.).

(обратно)

492

Будь внимателен! (пер. авт.).

(обратно)

493

Они близко (пер. авт.).

(обратно)

494

Я вижу их (пер. авт.).

(обратно)

495

Двое! (пер. авт.).

(обратно)

496

Да! (пер. авт.).

(обратно)

497

Ты бери этого, я — того! (пер. авт.).

(обратно)

498

В лоб! (пер. авт.).

(обратно)

499

Огонь погасить! Не двигаться! Не разговаривать! (пер. авт.).

(обратно)

500

Священные каменоломни — расположенные в Пайпстоне (штат Миннесота) каменоломни, в которых добывался катлинит — красная глина, служившая для изготовления священных трубок мира. По преданиям, этими каменоломнями владели индейцы племени янктон-дакота.

(обратно)

501

Морфей (миф. — греч. ) — бог сновидений, сын бога Гипноса; в античном искусстве изображался в виде старика с крыльями; иносказательно Морфей — сладкий сон. Выражение «в объятиях Морфея»— во время сна. Хромой Фрэнк путает Морфея с Орфеем (греч. ) — мифическим фракийским певцом, изобретателем музыки и стихосложения.

(обратно)

502

Фрэнк, похоже, хотел сказать «не передефинирует».

(обратно)

503

Кугуар (англ. ), или пума (исп. puma — кечуа) — хищное животное семейства кошачьих, распространенное в Северной и Южной Америке.

(обратно)

504

Скверное лекарство! (пер. авт.).

(обратно)

505

Здесь Карл Май ошибается, поскольку «вакон» на языке сиу (племя апсарока принадлежит к группе хокан-сиу) означает «женщина»; поэтому Храбрец, Ищущий Лекарство, скорее всего произносится как Ойт-э-ке-фа-вакан (слово вакан — «тайна», а следовательно, может иметь значение «лекарство»).

(обратно)

506

Там! (пер. авт.).

(обратно)

507

Он — храбрец! (пер. авт.).

(обратно)

508

Очень хорошо! (пер. авт.).

(обратно)

509

Матадор (от исп. matar — убивать) — иначе эспада — участник боя быков, или корриды, наносящий быку смертельный удар.

(обратно)

510

Иди сюда! (пер. авт.).

(обратно)

511

Я парализую ему руку (пер. авт.).

(обратно)

512

Йеллоустоунский Национальный парк (Yellowstone National Park) расположен на северо-западе США в Скалистых горах (шт. Вайоминг, Монтана, Айдахо) на вулканическом плато, на высоте 2200 — 2500 м. над уровнем моря, основан в 1872 году (площадь около 9000 км2). На территории парка свыше 3000 гейзеров и горячих источников, много грязевых вулканов, озер, водопадов (до 94 м.). Основной достопримечательностью является Большой каньон на реке Йеллоустоун глубиной 360 м. и длиной 20 км.

(обратно)

513

Хайден (Хаден), Фердинанд (1829 — 1887) — американский геолог, профессор Пенсильванского университета (1865 — 1872). Основательно изучил и исследовал области Великих равнин и южные районы Скалистых гор. По отчетам самоотверженного энтузиаста Хайдена (индейцы сиу прозвали его «Тот, Кто Собирает Камни») были составлены многочисленные планы и карты, издано около 50 трудов по геологии, ботанике, зоологии и географии. Карл Май не ошибается: Йеллоустоунский Национальный парк действительно был создан благодаря усилиям и стараниям профессора Хайдена (1872).

(обратно)

514

Гейзер (исл. geysir) — периодически выбрасывающий фонтаны горячей воды и пара источник. Обычно гейзеры сосредоточиваются в областях вулканической деятельности (особенно много их в Исландии, Новой Зеландии, Северной Америке и на Камчатке).

(обратно)

515

Халцедон (от гр. chalkedon) — минерал, скрытокристаллическая разновидность кварца. Моховой агат (моховик) — плотный скрытокристаллический минерал, разновидность халцедона. Карнеол — красновато-желтый халцедон. Опал (лат. opalus, греч. opallos, от санскр. упала — «драгоценный камень») — твердый природный минерал. Образование опала в основном связано с отложением кремнезема из горячих вулканических вод.

(обратно)

516

Титикака — самое крупное высокогорное озеро Земли, расположенное в Центральных Андах, на границе Перу и Боливии (высота 3812 м., площадь 8300 км., глубина до 304 м. ).

(обратно)

517

Муэдзин (араб.) — служитель мечети, призывающий с минарета (высокая башня при мечети) мусульман к молитве.

(обратно)

518

Пагода (санскр.) — буддийский или индуистский храм в виде павильона или многоярусной башни в Китае, Японии, Индии и других странах Восточной и Юго-Восточной Азии.

(обратно)

519

Геллерт, Христиан (1715 — 1769) — знаменитый немецкий моралист и поэт, автор многочисленных трактатов. В 1745 г. читал в Лейпцигском университете лекции о поэзии, ораторском искусстве и морали. Утвердил новый род драмы в немецкой литературе — мелодраматическую комедию. В 1770 — 1820 гг. был очень популярен в России.

(обратно)

520

Хоспис — специальная клиника для безнадежно больных людей (англ, hospice — монастырская гостиница, приют).

(обратно)

521

Пифагор (ок. 540 — 500 до н. э.) — греческий философ с острова Самос, основатель пифагорейской школы, первый представитель греческого философского идеализма. После его смерти о нем появилось множество легенд, и провести границу между учением Пифагора и учениями его учеников, например, в области математики и теории музыки, крайне трудно. Теорема Пифагора о прямоугольном треугольнике была известна задолго до него в вавилонской математике.

(обратно)

522

Команчи (немена) — воинственное индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской языковой семьи. Традиционно занимались коневодством и охотой; жили на территории современных штатов Нью-Мексико и Техас.

(обратно)

523

Об этих событиях Карл Май поведает позже, в своем знаменитом романе «Виннету».

(обратно)

524

Отвратительно! (пер. авт.).

(обратно)

525

Тщедушный карлик! Давай, бей! (пер. авт.).

(обратно)

526

Очередная путаница Фрэнка: он говорит о боа (Constrictor constrictor) — змее семейства удавов длиной до 4 метров, распространенной в тропической Америке. Добычу душит кольцами своего тела, как и все удавы (от лат. boa — змея).

(обратно)

527

Фрэнк имеет в виду Нуму Помпилия, сабинца, по преданию второго царя Рима после его основания. Хотя и доказано, что Помпилий — лицо историческое, о времени его жизни существуют самые противоречивые сведения. По свидетельству Плутарха, обладал высокими нравственными качествами и до самой смерти (умер он в возрасте 80 лет) сумел править государством, не прибегая к помощи оружия и насилия.

(обратно)

528

Фрэнк упоминает о «Космосе», 4 — томной работе знаменитого немецкого ученого-естествоиспытателя Александра фон Гумбольдта (а не Гаубольдта) (1769 — 1859), оставившего глубокий след почти во всех отраслях естествознания, организатора и участника экспедиций в Южную Америку (1799 — 1804), а также на Урал и Алтай (1829), результаты которых имели неоценимое значение для науки. В «Космосе», труде всей его жизни, Гумбольдт пытался разъяснить проблемы мироздания на строго научном основании.

(обратно)

529

Аурикел (лат. auricel) — высокогорный первоцвет, ранневесеннее растение с морщинистыми листьями и ярко-желтыми цветками.

(обратно)

530

Ты порядочный человек! (пер. авт.).

(обратно)

531

Старая баба! (пер. авт.).

(обратно)

532

Тысяча псов! (пер. авт.).

(обратно)

533

Фрэнк хочет сказать «Et in terra pax!» (лат.) — И мир на Земле!

(обратно)

Оглавление

Май Карл Виннету

  Глава I ГРИНХОРН

  Глава II КЛЕКИ-ПЕТРА

  Глава III ВИННЕТУ В НЕВОЛЕ

  Глава IV В БОРЬБЕ ЗА ЖИЗНЬ

  Глава V ЯСНЫЙ ДЕНЬ

  Глава VI ОСВОБОЖДЕНИЕ СЭМА

Карл Май Белый брат Виннету

  Глава I. В РОЛИ СЫЩИКА

  Глава II. КУ-КЛУКС-КЛАН

  Глава III. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

  Глава IV. ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ МАПИМИ

  Глава V. ОЛД ФАЙЕРХЭНД

  Глава VI. В «КРЕПОСТИ»

  Глава VII. ТОРГОВЕЦ ПУШНИНОЙ

Карл Май Золото Виннету

  Глава I. НА ЗАПАДНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

  Глава II. СТЕРВЯТНИКИ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО

  Глава III. СРЕДИ КОМАНЧЕЙ

  Глава IV. САКРАМЕНТО — КРАЙ БОГАТЫЙ

  Глава V. ОГРАБЛЕНИЕ ПОЕЗДА

  Глава VI. ПОСЕЛОК ХЕЛЛЬДОРФ

  Глава VII. ТРАГЕДИЯ У ГОРЫ ХЕНКОК

  Глава VIII. ЗАВЕЩАНИЕ ВИННЕТУ

Карл Май Полукровка

  Глава 1. МЕТИС

  Глава 2. ЧЕРНЫЙ МУСТАНГ

  Глава 3. У ОЛЬХОВОГО РОДНИКА

  Глава 4. УЩЕЛЬЕ БЕРЕЗЫ

  Глава 5. ОБМАНЧИВОЕ ЗОЛОТО

Карл Май Наследники Виннету

  НАСЛЕДНИКИ ВИННЕТУ (WINNETOUS ERBEN)

  Глава первая. ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

  Глава вторая. НА ПУТИ К УТЕСУ ДЬЯВОЛА

  Глава третья. УХО МАНИТУ

  Глава четвертая. НАГГИТ-ЦИЛЬ

  Глава пятая. У ДЕКЛИЛ-ТО

  Глава шестая. НА ГОРЕ ВИННЕТУ

  Глава седьмая. БИТВА

  Глава восьмая. ПОБЕДА

Карл Май Дух Льяно-Эстакадо

  ДУХ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО (DER GEIST DES LIANO ESTAKADO)

  Глава первая. КРОВАВЫЙ ЛИС

  Глава вторая. ДВОЕ НОСАТЫХ

  Глава третья. ЧАС ДУХОВ

  Глава четвертая. В ЮАФ-КАЙ

  Глава пятая. ДОМ ДУХА

Карл Май Нефтяной принц

  Глава 1 Искатели

  Глава 2 Сорванные планы

  Глава 3 Отъезд в Тусон

  Глава 4 Нападение

  Глава 5 Ранчо Форнера

  Глава 6 В пуэбло

  Глава 7 Освобождение

  Глава 8 На нефтяном озере

  Глава 9 Проделки кантора Эмеритуса

  Глава 10 Пропавший чек

  Глава 11 У Зимней Воды

  Глава 12 Вина и расплата

Карл Май Сокровище Серебряного озера

  Глава первая. ЧЕРНАЯ ПАНТЕРА

  Глава вторая. ТРАМПЫ

  Глава третья. НОЧНАЯ СХВАТКА

  Глава четвертая. ИЗБЕЖАВШИЙ ВОЗМЕЗДИЯ

  Глава пятая. ИНДЕЙСКАЯ ЛОВКОСТЬ

  Глава шестая. ИЗНУРИТЕЛЬНАЯ СКАЧКА ВО МРАКЕ

  Глава седьмая. В БОРЬБЕ ЗА ФЕРМУ БАТЛЕРА

  Глава восьмая. ДРАМА В ПРЕРИИ

  Глава восьмая. ХИТРОСТЬ ПРОТИВ ХИТРОСТИ

  Глава десятая. У ХВОСТА ОРЛА

  Глава одиннадцатая. В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ

  Глава двенадцатая. НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ

  Глава тринадцатая. БЛАГОРОДСТВО ОЛД ШЕТТЕРХЭНДА

  Глава четырнадцатая. СНОВА В ПЛЕНУ И ОПЯТЬ НА СВОБОДЕ

  Глава пятнадцатая. ИНДЕЙСКАЯ БИТВА

  Глава шестнадцатая. НА СЕРЕБРЯНОМ ОЗЕРЕ

  ПРИМЕЧАНИЯ

Карл Май Сын охотника на медведей

  Глава первая. ПО СЛЕДУ

  Глава вторая. ХРОМОЙ ФРЭНК

  Глава третья.В ХИЖИНЕ ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ

  Глава четвертая. ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

  Глава пятая. ВИННЕТУ

  Глава шестая. У ШОШОНОВ

  Глава седьмая. СЕРЫЙ МЕДВЕДЬ

  Глава восьмая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ФРЭНКА И БОБА

  Глава девятая. ХРАБРЕЦ, ИЩУЩИЙ ЛЕКАРСТВО

  Глава десятая. В ПЛЕНУ

  Глава одиннадцатая. В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ

  Глава двенадцатая. У ПАСТИ АДА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg