«Том 8. Сын охотника на медведей. Дух Льяно-Эстакадо»

Том 8. Сын охотника на медведей. Дух Льяно-Эстакадо (fb2) - Том 8. Сын охотника на медведей. Дух Льяно-Эстакадо 2352K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Фридрих Май

Карл Май

― СЫН ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ ―

Глава первая ПО СЛЕДУ

Немного западнее местности, где сходятся границы трех североамериканских штатов: Дакоты, Небраски и Вайоминга, ехали два всадника, появление которых в любом другом краю весьма обоснованно приковало бы к себе всеобщее внимание.

Один, сухопарый, ростом более шести футов, напоминал святые мощи, тогда как приземистая, но объемная фигура другого издали ничем не отличалась от шара. Несмотря на разницу в росте, головы обоих находились на одном уровне. Маленький восседал на высокорослой, кряжистой кобыле, а его спутник покачивался на низеньком, с виду хилом муле. Оттого и кожаные ремни, служившие толстяку стременами, не достигали даже брюха его клячи, тогда как длинному стремена вообще не требовались — его огромные ножищи свисали до самой земли и при малейшем покачивании тела поочередно касались ее, не позволяя седоку выскользнуть из седла.

Впрочем, о настоящем седле здесь не могло быть и речи, толстяку его заменял кусок содранной с волчьей спины шкуры, на которой еще были видны остатки шерсти, а худой вместо седла пользовался сатиновым покрывалом, до того заношенным и дырявым, что всадник, по сути, трусил на голой спине своего мула. Одно только это позволяло предположить, что за плечами обоих долгий и тяжелый путь верхом. Их костюмы лишь подтверждали это предположение.

Длинный носил широченные, скроенные на человека явно иной комплекции, кожаные штаны. Видавшие разные виды и в жару, и в холод, они съежились и уменьшились, но — так уж получилось — лишь в длину и теперь, к явному сожалению их владельца, едва доходили ему до колен. При этом они необыкновенно лоснились от жира — ибо длинный при каждом удобном случае пользовался ими в качестве полотенца либо салфетки, а потому они, как своего рода архив, хранили память обо всем, чего он не терпел на своих пальцах.

Его кожаная обувь, из которой палками торчали худые голые ноги, имела поистине неописуемый вид. Похоже, сначала ее всю жизнь носил сам Мафусаил[1], а потом каждый следующий владелец, не исключая нынешнего, ставил на ней по заплате, а посему невозможно было ни определить, ни даже предположить, чистая эта обувка или грязная — при взгляде на нее в глазах рябило от всех цветов радуги.

Тощее тело всадника обтягивала открывающая темную загорелую грудь кожаная охотничья рубаха без каких-либо пуговиц и застежек. Рукава едва скрывали локти, обнажая сухие, совершенно лишенные мышц руки. Вокруг гусиной шеи был повязан суконный платок, имевший такой вид, что даже сам владелец вряд ли смог бы сказать, какого тот цвета.

Но самой нелепой казалась, конечно же, его шляпа, плотно сидевшая на острой голове. Когда-то она была тем самым «ведром», как иногда выражаются неотесанные парни, имея в виду цилиндр. Может быть, в незапамятные времена этот головной убор украшал голову какого-нибудь английского лорда, пока волею судьбы через десятые руки не попал к не разделяющему вкусы аристократа из Старой Англии охотнику прерий, посчитавшему поля лишней деталью и просто-напросто оборвавшему их. Только спереди он оставил что-то наподобие козырька, чтобы защитить глаза от солнца, а еще — чтобы иметь возможность удобнее браться за «шляпу». Всадник, похоже, не сомневался в истинности поговорки насчет того, что нет ничего нужнее воздуха, а уж тем более для жителя прерий, а посему, не мудрствуя лукаво, он проковырял ножом в тулье с боков и сверху несколько отверстий. С тех пор его волосы постоянно обдувал сквознячок со всех сторон света.

Толстая веревка, несколько раз обмотанная вокруг талии, заменяла ему пояс. За нее были заткнуты два револьвера и нож — «боуи»[2]. Кроме того, на этой веревке висели: сумка для пуль, кисет, мешочек для муки, сшитый из кошачьих шкурок, огниво и некоторые другие вещи, назначение которых для непосвященного осталось бы загадкой. Покачиваясь на ремне, с шеи свисала курительная трубка. Изготовил трубку всадник собственноручно, всего лишь вынув сердцевину из срезанной ветки бузины. Несмотря на то, что он уже давненько покусывал свою трубку, мундштук ее еще можно было принять за таковой. Длинный, как и все заядлые курильщики, имел привычку попросту грызть трубку, когда кончался табак.

Справедливости ради стоит отметить, что наряд его состоял не только из обуви, штанов и охотничьей рубахи, — нет, кроме всего этого, длинный носил еще кое-что: непромокаемый резиновый плащ, настоящий американский, — из тех, что садятся после первого же дождя, уменьшаясь по всем параметрам ровно наполовину. При всем желании длинный не мог его на себя натянуть, а потому носил внакидку, как гусарский ментик. В дополнение ко всему тело его от левого плеча до правого бедра обвивали кольца скрученного лассо, а поперек мула, прямо перед собой, он держал ружье — из тех длинноствольных, из которых опытный охотник всегда точно бьет в цель.

По внешнему виду возраст всадника определить было довольно трудно. От его узкого лица, испещренного множеством складок и морщин, веяло каким-то юношеским озорством. В каждой складке, казалось, скрывалось плутовство, а в каждой морщинке замаскировался проказник. Несмотря на то, что вокруг был дикий заброшенный край, лицо этого человека было тщательно выбрито, что для вестмена[3], в общем-то, неудивительно, многие из них считали своеобразным шиком не изменить этой привычке. Его большие, небесно-голубые, широко раскрытые глаза имели то суровое выражение, что свойственно морякам или жителям широких равнин, но вместе с тем в его глазах порой проскальзывало нечто наивно-преданное.

Мул, как упоминалось, был хил только с виду; он легко, а если под настроение, то и с удовольствием, носил тяжелый мешок костей в виде своего повелителя, но иногда вдруг без причин начинал бунтовать и тогда оказывался так крепко стиснут костлявыми бедрами последнего, что животному ничего не оставалось, как быстренько сменить настроение. Полагаясь на поразительную выносливость этих животных, приходится считаться и с их норовистым нравом.

Что касается другого всадника, то внимание сразу привлекала шуба, с которой тот не расставался даже в палящий зной. Стоило толстяку двинуться в ту или иную сторону, как шуба также приходила в движение, и невооруженным глазом было видно, что вся она сильно страдала «плешивостью». Мех практически весь вылинял и вылез; лишь местами попадались не тронутые порчей мелкие, редкие пучки, словно крохотные оазисы среди бескрайней пустыни. Воротник и лацканы рукавов были так истерты, что размеры залысин в этих местах казались величиной с талер[4]. Из-под шубы, по бокам лошади, торчали гигантские сапоги с отвернутыми голенищами. Голову всадника покрывала панама, поля которой были так широки, что ему постоянно приходилось сдвигать ее на затылок, чтобы иметь возможность обозревать окрестности. Длинные рукава шубы полностью скрывали руки толстяка. Одним словом, лицо всадника оказалось единственным, что не пряталось под покровом одежд, а потому также достойно подробного описания.

Оно было также гладко выбрито; следов растительности вообще не наблюдалось. Полные пунцовые щеки, казалось, так задавили маленький носик, что любые попытки того предстать в более выгодном свете были бы обречены на провал. Та же участь постигла и маленькие темные глазки, глубоко запрятанные меж бровей и щек; их взгляд имел добродушно-лукавое выражение. На его лице будто было написано: «Посмотри-ка на меня — я хоть и мал, но парень не промах! Со мной всегда можно поладить, если ты порядочен и не глуп, а иначе ошибешься во мне. Вот так-то!»

Временами внезапные порывы ветра распахивали полы шубы, и тогда из-под них выглядывали суконные штаны и блуза. Необъятный живот толстяка едва удерживался кожаным ремнем; за него, кроме тех предметов, что имелись у его тощего спутника, был заткнут еще и индейский томагавк. На луке седла покоилось лассо, там же висела укороченная двустволка — «кентукки»[5], которая, похоже, не раз использовалась как для защиты, так и для нападения.

Кем же были эти люди? Когда-то маленького толстяка нарекли Якобом Пфефферкорном, а его высокого сухопарого спутника — Дэвидом Кронерсом. Любой вестмен, скваттер или траппер, услышав эти имена, покачал бы головой, дав понять, что и слыхом не слыхивал о них. Это было бы и правдой и неправдой, ибо эти двое слыли знаменитыми следопытами, о которых вот уже несколько лет говорят у каждого лагерного костра. Пожалуй, нет ни одного местечка от Нью-Йорка до Фриско[6] и от северных озер до Мексиканского залива, где обоим героям прерии не воздавали бы должное за их подвиги. Однако имена Якоб Пфефферкорн и Дэвид Кронерс известны лишь самим их обладателям. В прерии, в девственном лесу, а у краснокожих в особенности полученные при рождении имена ничего не значат, поэтому каждый, кто оказывался на Западе, быстро обретал прозвище, связанное с важным событием в его жизни, характеризующее какие-нибудь достоинства либо недостатки или просто черты характера, как в нашем случае.

Кронерс — янки чистых кровей — стал не кем иным, как Длинным Дэви. Пфефферкорн, уроженец Германии, за свои пышные формы был прозван Толстяком Джемми (имя Джемми — это произносимое на американский лад немецкое имя Якоб).

Дэви и Джемми были очень известными личностями, пожалуй, на всем Дальнем Западе редко встретишь человека, который не слышал о том или ином их подвиге. Приятели слыли неразлучными. По крайней мере, никто и представить не мог их порознь. Появись Толстяк у чужого костра, все тотчас начинали высматривать, нет ли поблизости Длинного, а покажись Дэви в стоуре[7], чтобы купить порох и табак, как продавец тут же спрашивал, что тот возьмет для Джемми.

Удивительно, но столь же неразлучными были и их животные. Длинноногая лошаденка, несмотря на жажду, не прикасалась к воде ручья или реки, пока не убеждалась, что голова маленького мула также опущена в воду; а тот даже в самой свежей, самой сочной траве стоял недвижимо, пока своим фырканьем не подзывал подругу-клячу, словно хотел прошептать: «Эй, они спешились и жарят бизонью ляжку! Давай-ка мы тоже позавтракаем, а то ведь до позднего вечера больше ни кусочка не перепадет!»

Их хозяева неоднократно спасали друг другу жизнь. Без всяких раздумий в минуты большой опасности один бросался на выручку другому. Точно так же вели себя и животные, а если надо, то они могли не только защититься от любого врага острыми копытами, но и прикрыть хозяев. Все четверо были как бы одной семьей; ни о какой другой они и не помышляли.

Итак, лошади бодрой рысью мчались в северном направлении. С утра кобыле и мулу задали сочного корму и напоили свежей водой. Их хозяева побаловались олениной, не забыв тоже освежиться живительной влагой. Остаток мяса теперь несла в сумке кляча Джемми, так что с едой у всадников проблем не было.

Между тем солнце достигло зенита и медленно тронулось к западу. День выдался очень жарким, и оба всадника вздохнули с облегчением, когда над прерией повеяло приятно щекотавшим освежающим ветерком. Бескрайнее травяное полотно с мириадами цветов, пока еще не тронутое огненно-рыжими красками осени, радовало глаз свежестью сочной зелени. Над широкой равниной, подобно гигантским кеглям, высились скалы, пылающие на западе в ослепительном солнечном свете во всем своем великолепии, которое — чем дальше на восток — меркло, погружаясь в более темные, густые и мрачные тона.

— Долго нам еще трястись сегодня? — спросил Толстяк после многочасового утомительного молчания.

— Пока не стемнеет, — буркнул Длинный Дэви.

— Well![8] — улыбнулся малыш. — Тогда до привала.

— Aye![9]

Мастер[10] Дэви имел обыкновение вместо «yes» говорить «aye», что, впрочем, одно и то же.

На некоторое время снова воцарилась тишина. Джемми остерегался снова получить односложный ответ того же рода, но его хитрые глазки продолжали украдкой наблюдать за приятелем. Он только и ждал удобного момента, чтобы устроить тому небольшую встряску. В конце концов, Длинному молчать тоже надоело, и он спросил, указав вперед:

— Тебе знакомо это место?

— Да уж!

— Ну?! И что это?

— Америка!

Дэви с явным неудовольствием подтянул ноги и поддал мулу шенкелей. Потом, словно разговаривая сам с собой, пробормотал:

— Скверный малый!

— Кто?

— Ты!

— Я? Но почему?

— Злопамятный!

— Вовсе нет — за что купил, за то и продаю! Ты же частенько даешь мне глупые ответы, и я не понимаю, почему я должен быть остроумен, отвечая на твои вопросы.

— Остроумен? Увы! Ты весь состоишь из плоти — уму там и пристроится негде!

— Ого! Ты забыл, что я получил образование за океаном, в Старом Свете?

— Закончил один класс гимназии? Как же! Разве я могу забыть такое — ты же напоминаешь об этом по тридцать раз на дню!

— Просто необходимо напоминать тебе об этом и по сорок, и по пятьдесят раз, ибо ты недостаточно тактичен! Да, но почему ты говоришь про один класс?

— Ну, ладно, могу говорить про три.

— Вот именно!

— На остальные ума не хватило, — усмехнулся Длинный Дэви.

— Имей совесть! Просто не хватило денег; с головой у меня все в порядке! Я сразу понял, о чем ты говорил пару минут назад. Никогда не забуду это место! Если уж ты так хочешь, то на той стороне, вон за теми высотами, мы и познакомились.

— Aye! — Дэви погрузился в воспоминания. — То был скверный день — я расстрелял весь порох, а сиу[11] шли за мной по пятам. В конце концов я выдохся, не мог двигаться дальше и попал к ним в лапы. Вечером появился ты…

— Да, эти глупцы запалили такой костер, что его, похоже, было видно из самой Канады! Я не мог его не заметить и подкрался ближе. Пятеро сиу и связанный белый — эта картина мне не понравилась. В отличие от тебя я порох зря не трачу. Двоих уложил на землю, а остальные сбежали, не подозревая, что имеют дело с одним-единственным противником; а ты получил свободу.

— Я был не только свободен, но и зол на тебя!

— Из-за того, что я не застрелил обоих индсменов[12], а лишь ранил их, да? Индсмен тоже человек, а я никогда не лишал людей жизни, если в том не было крайней нужды. Я же не каннибал!

— А что, я похож на него?

— Хм! — пробурчал Толстяк, смерив Длинного испытующим взглядом. — Теперь ты, конечно, уже не тот молодец, что прежде, но тогда, как и многие другие, ты считал, что красных надо уничтожать, как бешеных псов. Мне пришлось наставлять тебя на путь истинный!

— И я рад этому, — вполне искренне подытожил янки.

— Смотри, что там, в траве?

Джемми придержал лошадь и указал в сторону скалы, у подножия которой в траве виднелась длинная темная линия.

Дэви также осадил своего мула, приставил ладонь к глазам, после чего произнес:

— Заставь меня проглотить дюжину ружейных пуль, если это не след!

— И мне так думается. Ну что, Дэви, познакомимся с ним ближе?

— Познакомимся? Мы обязаны это сделать! В этой древней прерии только глупец может позволить себе пропустить хотя бы один след. Всегда надо знать, кто сел тебе на хвост или торчит перед носом, иначе, ложась спать вечером, рискуешь не проснуться утром. Вперед!

Галопом домчавшись до скалы, они осадили животных и тщательно осмотрели след.

— Что скажешь? — спросил Дэви.

— И правда, след! — улыбнулся Толстяк.

— Да уж не пашня, это и я вижу. Но чей он?

— Лошадиный, наверное… — продолжал подтрунивать над приятелем Джемми.

— Хм! Да это и дитя увидит. Или, по-твоему, я думаю, что здесь кит проплыл?

— Нет. Этим китом мог быть только ты, но я точно знаю, что ты не отходил от меня ни на шаг. Впрочем, след кажется мне весьма подозрительным.

— Почему?

— Прежде чем ответить, я хочу взглянуть на него поближе, ибо не имею желания осрамиться перед тобой, старым холостяком.

Джемми сполз с лошади и встал в траве на колени. Над ним возвышался Дэви. Кляча, словно она обладала человеческим разумом, уставилась в траву и тихо пофыркивала. Подошел мул, вильнул хвостом и прянул длинными ушами. Казалось, он тоже внимательно изучал след.

— Ну? — спросил Длинный Дэви, посчитавший осмотр затянувшимся. — Что-нибудь важное?

— Да. Здесь проскакал индеец.

— Ты уверен? Это удивительно, ведь здесь ни одно племя не имеет ни пастбищ, ни охотничьих угодий. С чего ты взял, что тут был индсмен?

— След копыт говорит, что у лошади индейская выучка.

— Такую лошадь мог иметь и белый.

— Не спорю, но…

Толстяк задумчиво покачал головой и продвинулся по следу чуть дальше.

— Иди за мной! — вдруг крикнул он. — Лошадь не подкована. Кроме того, она очень устала, но ее вынуждали скакать галопом, стало быть, всадник торопился.

Теперь спешился и Дэви. То, что он услышал от своего приятеля, было достаточно важным, чтобы заняться более тщательным обследованием. Он пошел за Толстяком, а оба животных побрели следом, будто понимали, что именно так и должны поступить. Поравнявшись с Джемми, Дэви уже рядом с ним двинулся по следу дальше.

— Эй, — присвистнул янки, — эта лошадь и в самом деле переутомлена — она часто спотыкается. Чтобы так гнать ее, нужно иметь веские причины для этого. Либо этого человека преследуют, либо у него есть другой повод весьма торопиться.

— Скорее последнее.

— Почему?

— Какой давности след? — вопросом на вопрос ответил Толстяк.

— Ему часа два, не больше.

— Вот именно. А отпечатков преследователя нигде не видно. У кого есть преимущество в два часа, тот вряд ли станет загонять лошадь до смерти. Впрочем, здесь так много скал, что ему легко удалось бы сбить преследователя с толку. Что скажешь?

— Ты прав. Нам обоим, к примеру, достаточно опережения в две минуты, чтобы оставить неприятеля с носом. Стало быть, я согласен с тобой. Но вот куда он так мчится? Где она, его цель?

— Наверняка недалеко отсюда.

Длинный с удивлением взглянул на Толстяка:

— Похоже, ты на сегодня стал ясновидцем.

— Чтобы догадаться об этом, не требуется никакой особой премудрости — надо только немного пораскинуть мозгами.

— Так! Я весь в напряжении, но почему-то пока мне ничего в голову не лезет.

— Это неудивительно.

— Почему же?

— Ты слишком длинный. Пока до тебя дойдет что к чему, пролетят годы! Я уверяю тебя, что цель этой бешеной скачки нужно искать тут, неподалеку, в противном случае он берег бы свою лошадь.

— Так! Насчет причин скачки согласен, но вот сути понять не могу.

— Ладно, объясню! Если бы всаднику предстояло скакать еще день, животное для такой поездки оказалось бы слишком усталым, значит, он непременно дал бы отдохнуть ему хоть пару часов и только потом наверстал бы упущенное. Поскольку он все же знал заранее, что место, куда ему так надо, недалеко отсюда, он решил, что еще сегодня сможет преодолеть это расстояние, несмотря на усталость лошади.

— Слушай, старина, все, что ты сказал, звучит вовсе недурно. Я снова признаю твою правоту.

— Похвалы излишни, — глазки Толстяка заблестели. — Кто почти тридцать лет набивал себе шишки в прерии, пожалуй, может время от времени набрести на умную мысль. Хотя, пока мы знаем не больше, чем прежде. Где то место, к которому стремится краснокожий? Вот что надо бы разузнать! Этот человек скорее всего чей-то гонец, а весть его очень важна. По всей вероятности, этот индсмен только связной между краснокожими, и я почти уверен, что индейцы находятся где-то поблизости.

Длинный Дэви слегка присвистнул, а его взгляд стал задумчивым.

— Дело скверно! — проворчал он. — Парень идет от индейцев и стремится к индейцам! Стало быть, мы между ними, но не знаем, где именно они шляются. Тут легко можно столкнуться лоб в лоб с какой-нибудь шайкой и потерять наши драгоценные скальпы.

— Надо, конечно, держать ухо востро. Но есть простое средство получить достоверные сведения.

— Идти по следу? — усмехнулся Дэви.

— Да, — расплылся в улыбке Толстяк.

— Верно. Мы знаем, что они где-то впереди, но понятия о нас не имеют, а стало быть, наше положение более выгодно. Посему мое мнение: надо скакать за индсменом, тем более что его путь едва ли расходится с нашим. Любопытно, из какого он племени?

— Ты прав — нам надо идти по следу, но вот откуда родом этот индсмен, отгадать, похоже, невозможно. Наверху, в северной Монтане, обитают черноногие, пиганы[13], и другие племена. Они вряд ли забредут сюда. В излучине Миссури стоит лагерь рикареев[14], но и они вряд ли станут что-нибудь искать здесь. А может, сиу? Хм! Ты слышал, чтобы они снова откопали топор войны?

— Нет.

— Ладно, не стоит сейчас ломать над этим голову, давай просто будем осторожны. Позади Норт-Платт, если ты вспомнишь о нашей последней прогулке. Мы в тех местах, что нам хорошо известны, и, если не наделать откровенных глупостей, с нами ничего не случится. Едем!

Они снова вскочили в седла и направились по следу, не упуская его из виду ни на миг, зорко смотря при этом вперед и не забывая осматриваться по сторонам, чтобы вовремя заметить что-либо враждебное.

Прошло, наверное, около часа. Солнце садилось все ниже, ветер становился все сильнее, и дневное пекло быстро сошло на нет. Вскоре они увидели, что лошадь индейца перешла на шаг. На одной из рытвин животное, похоже, споткнулось и припало на колени. Джемми тотчас соскользнул вниз и осмотрел место.

— Да, это индсмен, — уверенно засвидетельствовал Толстяк. — Он соскочил на землю. Смотри, его мокасин украшали иглы дикобраза. Вот там лежит отломленный кончик иглы. А здесь — о, парень, похоже, очень юн!

— С чего ты взял? — удивился Длинный, продолжая восседать на своем муле.

— Место здесь песчаное, и его нога четко отпечаталась. Если это не скво, то…

— Чепуха! Женщине одной здесь делать нечего.

— …то всадник — молодой парень, — продолжал мыслить вслух Джемми, не обращая внимания на замечания своего приятеля, — и ему не больше восемнадцати лет.

— Вот это уже хуже! Есть племена, у которых в разведку ходят только самые юные воины. Надо бы поостеречься!

Они снова поскакали дальше. До сих пор оба следопыта двигались по цветущей прерии, теперь вдруг то тут, то там стали выныривать чахлые кустики, позже сменившиеся довольно густыми зарослями. Вдали, похоже, маячили верхушки деревьев. Вскоре оба оказались у места, где всадник спешился, чтобы дать все же своему животному короткую передышку, и пошел пешком, ведя коня в поводу.

Временами кусты так сильно затрудняли обзор, что требовалась двойная осторожность. Дэви скакал впереди, Джемми — за ним. Вдруг Толстяк воскликнул:

— Эй, Длинный, а конь-то у него вороной!

— Вот те раз! — Дэви чуть не кувыркнулся на землю, резко осадив своего мула. — Откуда ты это знаешь?

— Там, на кустах, остались волосы с его хвоста.

— Значит, мы знаем о нем уже немало! Но тише! В любой момент мы можем нарваться на людей, и, пока продерем глаза, они перестреляют нас, как куропаток.

— Этого я не боюсь. Я могу спокойно положиться на мою старушку. Она фыркнет тут же, как только кого-нибудь почует. Итак, продолжим!

Длинный Дэви последовал приглашению, но в следующий же миг уже придержал своего мула.

— Тьфу, дьявол! — выругался он. — Сейчас точно что-нибудь произойдет!

Толстяк, не обращая на него внимания, гнал свою лошадь дальше и через несколько скачков продрался сквозь кусты на открытое место. Перед ним возвышалась конусообразная скала, которых в этой прерии было великое множество. След вел к ее подножию, потом вдруг резко брал вверх, тут же соскакивал вниз и под острым углом поворачивал вправо. Оба ясно это увидели, заметили они и еще кое-что — с противоположной стороны скалы к упомянутому следу вели четыре новых отпечатка, позже объединяющиеся со следом индейца.

— Что скажешь? — Длинный повернул голову к Толстяку.

— Скажу, что там, за скалой, стояли лагерем люди, преследовавшие индсмена, как только они заметили его.

— Может, они уже опять там!

— А может, кто-нибудь из них там остался. Жди меня здесь, за кустами! Пойду, суну нос за угол.

— Не сунь его в ствол заряженного флинта[15], у которого спускают курок!

— Нет, для этого твой клюв подойдет больше.

Толстяк спешился и передал Длинному поводья своей лошаденки, после чего во весь опор понесся вверх по склону.

— Вот хитрец! — одобрительно буркнул себе под нос Дэви. — Подползание отняло бы слишком много времени. Никто бы не подумал, что Толстяк может так скакать!

Взобравшись наверх, Джемми медленно и осторожно прокрался вперед и исчез за выступом. Но вскоре он появился снова и подал Дэви знак, описав рукой дугу. Последний сообразил, что должен обогнуть скалу. Он продрался сквозь кусты, пока не достиг новых следов и по ним не пришел к Джемми, ведя за собой животных.

— Что скажешь? — спросил Толстяк, указав перед собой.

Дэви увидел следы стоянки. Несколько железных котелков, кирки и лопаты, кофейная мельница, ступка, множество маленьких и больших мешков и пакетов: все это валялось на земле, но никаких следов лагерного костра заметно не было.

— Ну и ну, — покачал головой янки. — Так по-домашнему разложиться здесь могли либо недоумки, либо просто новички на Западе. Следов тут, по меньшей мере, от полутора десятка лошадей, и ни одна из них не была ни стреножена, ни привязана к клину! Похоже, что среди них много вьючных животных. И все они исчезли! Но куда? Что за бессмыслица! За такие вещи стоило бы их вздуть как следует!

— Да, они это заслужили. С такими куриными мозгами на Дальнем Западе делать нечего! Не каждому, конечно, выпадет счастье поучиться в гимназии…

— Как тебе?! — быстро среагировал Длинный.

— Да, как мне, — без обиды отозвался Толстяк, — но хоть элементарной смекалкой и соображением должен же обладать человек! Индеец, ничего не подозревая, повернул за угол и, вот тут заметив опасность, предпочел промчаться мимо, вместо того чтобы повернуть назад. Тут за ним и рванула вся шайка.

— Думаешь, хотели его схватить?

— Конечно, иначе зачем им его преследовать? Для нас, кстати, это тоже может закончиться весьма плачевно. Краснокожим все равно, падет ли их месть на виновных или на кого-нибудь еще.

— Мы должны предотвратить несчастье!

— Да, — кивнул Толстяк. — Долго нам скакать не придется — индсмен на загнанной лошади далеко не уйдет.

Они снова вскочили в седла и галопом помчались по следам, вправо и влево от которых уходили другие отпечатки, несомненно, оставленные вьючными лошадьми. Вопреки прогнозу Джемми, оба следопыта вынуждены были преодолеть значительное расстояние по холмистой местности, прежде чем скакавший впереди Толстяк наконец резко не остановил кобылу. Он услышал громкие голоса и молниеносно направил животное в сторону, в кусты, куда за ним последовал и Дэви. Оба прислушались. Впереди в самом деле раздавались чьи-то голоса.

— Это точно они, — уверенно сказал Джемми. — Они не приближаются к нам, значит, еще не повернули обратно. Ну что, старина, подслушаем их?

— О чем речь?! Только сначала придется «захромать» лошадей.

— Нет, это может нас выдать, а ведь нам надо остаться незамеченными. Нам нужно крепко их привязать, чтобы они не смогли ступить ни шагу, пока мы не позволим.

«Захромать» — выражение трапперов; оно означает, что передние ноги коня связываются так, чтобы животное могло делать лишь маленькие шажки. Обычно это делалось, когда трапперы чувствовали себя в безопасности, в противном случае лошадей крепко привязывали к деревьям или к вбитым в землю коротким колышкам. Для этой цели, особенно в бедной растительностью прерии, охотники всегда возят с собой маленькие острые клинья.

Итак, оба неразлучных животных были крепко привязаны к кустам, после чего их хозяева стали осторожно пробираться на звуки голосов. Вскоре они оказались у мелководной речушки или скорее ручья, окруженного высокими берегами, своей крутизной свидетельствующими о том, что каждую весну здесь проносятся бурные потоки. Русло ручья делало неподалеку большой крюк, внутри петли которого располагались в траве напоминавшие по виду бродяг девять человек. Среди них, в центре, лежал юный индеец, связанный по рукам и ногам, не имевший возможности даже пошевелиться. На другой стороне воды, прямо под высоким берегом, валялась его громко фыркающая лошадь. Бедное животное с истертыми в кровь боками не имело сил даже подняться, не говоря уж о том, чтобы взобраться на берег. Лошади преследователей находились при них.

Эти люди не производили хорошего впечатления. Глядя на них, настоящий вестмен тотчас отметил бы, что видит перед собой типичный образец того самого сброда, с которым на Дальнем Западе разговаривают лишь языком судьи Линча[16].

Джемми и Дэви присели на корточки за кустом и стали наблюдать за происходящим. Люди тем временем шептались — вероятно, обсуждали судьбу пленного.

— Как они тебе? — тихо спросил Толстяк, блеснув лукавыми глазками.

— Так же, как и тебе — совсем не по вкусу!

— Их физии так и просят трепки! Жаль бедного краснокожего парня. Как думаешь, из какого он племени?

— Пока ничего сказать не могу. Он без боевой раскраски и не носит никаких тотемов. Но я уверен, что он не на тропе войны. Ну что, берем его под свою защиту?

— Само собой! Не думаю, что он дал им повод обращаться с ним так скверно. Идем, перекинемся с ними парой слов!

— А если они не захотят нас слушать?

— Тогда у нас есть выбор: либо силой, либо хитростью заставить их подчиниться. Меня вовсе не пугают эти типы, но все же знаешь: даже выпущенная трусливым мерзавцем пуля иногда попадает в цель. Они не должны знать, что мы верхом, и лучше всего, если мы подойдем с другой стороны ручья, чтобы им и в голову не пришло, что мы уже видели их лагерь.

Глава вторая ХРОМОЙ ФРЭНК

Следопыты подхватили свои ружья и прокрались к воде, держась от группы белых на таком расстоянии, чтобы те не могли их заметить. Затем они по берегу спустились вниз, перемахнули через узкий ручей и на противоположном берегу его снова взобрались наверх. Теперь им пришлось сделать небольшой крюк, после чего они вышли к потоку как раз в том месте, где на другом берегу, прямо напротив, и располагалась компания, многие члены которой беспечно валялись на траве. Оба тут же сделали вид, будто ошарашены встречей с людьми.

— Эй! — заорал Толстяк Джемми не своим голосом. — Что это? А я-то думал: мы одни здесь, в этой благословенной прерии! И вдруг настоящий митинг! Надеюсь, нам позволят принять в нем участие.

Те, кто лежал в траве, поднялись, и теперь вся компания, как по команде, уставилась на двух невесть откуда взявшихся чужаков. В первый миг показалось, что они не очень обрадованы появлением незнакомцев, но стоило им обратить внимание на фигуры и костюмы обоих, тотчас раздался разноголосый смех.

— Thunderstorm![17] — прохрипел один из них, увешанный всевозможным оружием. — Что стряслось? У вас что, в самый разгар лета масленица? Или вы тащитесь на карнавал?

— Aye! — кивнул Длинный. — У нас как раз не хватает пары шутов, вот мы и завернули к вам.

— Тут вы обратились не по адресу.

— Не думаю.

С этими словами сухой Дэви перешагнул своим семимильным шагом через ручей; еще один шаг — и он предстал перед говорившим. Толстяк сделал два прыжка и как мяч взлетел наверх, приземлившись рядом со своим приятелем.

— А вот и мы, — расплылся он в блаженной улыбке. — Good day[18], господа. Нет ли у вас чего-нибудь промочить горло?

— Вон там вода! — прозвучал недружелюбный ответ, и говоривший указал на ручей.

— Фи! — Толстяк скорчил кислую мину, и его носа совсем не стало видно. — Вы думаете, я изнываю от дикой жажды? Да это и в голову не придет внуку моего деда! Раз у вас нет ничего получше, то можете спокойно возвращаться по домам, здесь, в этой доброй прерии, вам делать нечего!

— А для вас прерия — закусочная?

— А то как же! Жаркое ходит тут прямо под носом. Нужно только уметь поставить его на огонь.

— Вам, похоже, оно идет на пользу.

— Само собой! — засмеялся Джемми и с нежностью погладил себя по выглянувшему из шубы животу.

— Такое впечатление, будто вашего друга вы держите на голодном пайке.

— Отчасти да. Ведь только половина нормы идет ему на пользу! Не имею права губить его красоту, потому что взял я его с собой в качестве пугала, чтобы ни один медведь или индсмен и близко ко мне не подходил. Но, с вашего позволения, мастер, что же привело вас сюда, к этой прекрасной воде?

— Никто и ничто. Сами нашли дорогу.

Спутники говорившего снова ухмыльнулись, посчитав такой ответ весьма остроумным. Но Толстяк Джемми совершенно серьезно продолжал:

— Да? Правда? Что-то не верится. По вашим физиономиям вряд ли скажешь, что вы способны отыскать хоть какую-нибудь дорогу без посторонней помощи.

— А на ваших написано, что пути вам точно не разобрать, даже если ткнуть в него носом! Вы давно кончили школу?

— Я ее и не посещал, поскольку пока не подхожу под нужные мерки, — с улыбкой ответил Толстяк глупостью на глупость, — но надеюсь наверстать упущенное, может, благодаря вам смогу выучить кое-какие азы Запада. Хотите быть моим наставником?

— На это у меня нет времени. И вообще у меня есть дела поважнее, чем выколачивать из других дурь.

— Вот как! Что же это за «дела поважнее»? — Джемми огляделся, сделав вид, будто только что заметил индейца, и продолжил: — Behold![19] Пленник, да еще и краснокожий!

Он отпрянул, как черт от ладана, словно испугался одного только вида индейца. Вся шайка заржала на разные голоса, а тот, кто до сих пор вел беседу и, похоже, был предводителем, проговорил:

— Не упадите в обморок, сэр! Кто еще ни разу не видел таких типов, рискует легко стать заикой. К подобным зрелищам привыкают не сразу. Кажется, вы никогда прежде не встречались с индсменами?

— Нескольких мирных, пожалуй, видел, но этот — похоже, дикий! — подыграл Толстяк.

— Правда ваша. Не подходите к нему слишком близко!

— В самом деле? Он же связан!

Джемми хотел приблизиться к пленнику, но предводитель преградил путь:

— Прочь! Вам нет до него дела! Впрочем, пора наконец спросить, кто вы и чего хотите от нас?

— Это хоть сейчас. Моего друга зовут Кронерс, а моя фамилия Пфефферкорн. Мы…

— Пфефферкорн? — перебили Толстяка. — Уж не немецкая ли это фамилия?

— С вашего позволения — да. — Джемми наигранно улыбнулся.

— Да чтоб вас черт побрал! На нюх не переношу ваш сброд!

— Все дело только в вашем носе, — как ни в чем не бывало продолжал Джемми, — который просто не чувствует прекрасного. А если вы говорите о сброде, то, пожалуй, хотите причесать меня под свою гребенку.

Последние слова Джемми произнес уже совершенно другим тоном, чем начало фразы. Предводитель гневно вскинул брови и почти угрожающе пробормотал:

— Что вы хотите этим сказать?

— Правду, ничего больше.

— За кого вы нас принимаете? А ну, выкладывай!

Говоривший вцепился в рукоять торчавшего за его поясом ножа. Джемми сделал пренебрежительный жест рукой и ответил:

— Оставьте свой сапожный тесак, мистер, с ним вы и шагу не ступите. Вы были грубы со мной, а потому и вам не стоит ждать, что я прысну одеколоном — просто не хочу огорчать фирму Фарина из Кельна на Рейне! Из-за того, что я вам не по нраву, мне и в голову не придет здесь, на Дальнем Западе, в угоду вам нацепить фрак полами вперед или напялить на ноги лайковые перчатки. Если вы судите о нас по нашей наружности, то по собственной вине идете по ложному пути. Здесь, на Западе, имеет вес не сюртук, а человек, с которым надо обращаться прежде всего учтиво. Я ответил на ваш вопрос, а теперь ожидаю подобного ответа и от вас, поскольку хочу знать, кто вы.

Лица бродяг вытянулись от удивления. Хотя руки многих из них потянулись к поясам с оружием, решительное поведение Джемми заставило предводителя ответить:

— Меня зовут Уолкер, и этого достаточно. Восемь других имен вам все равно не запомнить.

— Если вы полагаете, что мне не нужно их знать, то вы правы. Вполне достаточно взглянуть на вас одного, чтобы понять, какого сорта остальные.

— Эй! Это оскорбление? — повысил голос Уолкер. — Хотите, чтобы мы взялись за оружие?

— Не советую. В барабанах наших револьверов двадцать четыре патрона, и, по меньшей мере, половину из них вы получите, прежде чем вам удастся вынуть свои погремушки. Вы считаете нас новичками, но это не так. Если хотите убедиться, что я говорю правду, то мы не прочь предоставить вам доказательства на этот счет.

Он молниеносно выхватил оба револьвера; Длинный Дэви уже держал в руках свои, а когда Уолкер хотел схватить валявшееся на земле ружье, Джемми предостерег:

— Оставь флинт в покое! Дотронешься до него — получишь пулю. Таков закон прерий! Кто первым спустит курок — тот и победил!

Бродяги были настолько неосторожны, что даже не удосужились поднять из травы свои ружья. Но теперь они не отваживались наклониться за ними.

— Дьявольщина! — выругался Уолкер. — Вы ведете себя так, будто готовы сожрать нас!

— Нам это и в голову не приходило — слишком уж вы неаппетитны. Мы и знать о вас не хотим! Скажите только, что вам сделал этот индеец?

— Разве это ваше дело?

— Да. Вы нападаете на него без всякой причины, и теперь любой белый в опасности — он может попасть под месть его соплеменников. Итак, почему вы взяли его в плен?

— Потому что нам так захотелось. Он — красный мерзавец, и этого достаточно. Больше от меня вы ничего не услышите. Вы не судья нам, а мы не нашкодившие мальчишки, обязанные давать объяснения своим поступкам.

— Такого ответа нам вполне достаточно. Теперь ясно, что этот человек ничем вам не угрожал. Было бы нелишним мне самому его расспросить.

— Спросить его? — Уолкер засмеялся с издевкой, а его спутники с ухмылками переглянулись. — Да он не понимает ни слова по-английски и не ответил нам ни единым звуком.

— Индеец не отвечает своим врагам, когда он связан, а вы наверняка так с ним обращались, что он не сказал бы вам ни слова, даже если бы вы освободили его от пут.

— Трепку он получил, это верно.

— Трепку? — Джемми нахмурился. — Да вы спятили! Побить индейца! Вы знаете, что такое оскорбление у краснокожих смывается только кровью?

— Он жаждет нашей крови? Любопытно, как он собирается ее получить?

— Как только он окажется на свободе, он вам это покажет.

— Свободным ему никогда не быть.

— Вы хотите его убить? — Толстяк пристально поглядел предводителю в глаза.

— Что мы с ним сделаем — вас не касается! Понятно? Если краснокожие путаются под ногами, их надо растаптывать, вот и все. Но раз вы хотите поговорить с этим типом, прежде чем отчалить отсюда, не стану вам это запрещать. Только учтите: он вас не поймет. А профессоров индейской словесности вы не очень-то напоминаете. Поэтому я просто жажду увидеть, как это вы будете вести с ним беседу.

Джемми пренебрежительно пожал плечами и повернулся к индейцу.

Тот лежал с полузакрытыми глазами; лицо его было неподвижно. Понимал ли он произносимые слова? Трудно сказать. Лет ему было, как и предполагал Толстяк, примерно восемнадцать. Его темные, гладкие, длинные волосы были уложены в какую-то довольно странную прическу, которая не позволяла определить, к какому племени он принадлежал. Его лицо не носило никаких следов боевой раскраски, и даже макушка головы не была выкрашена ни охрой, ни киноварью. На нем была мягкая кожаная охотничья рубаха и легины из кожи оленя, обшитые на швах бахромой. В бахроме не было видно ни единого человеческого волоса — следовательно, молодой воин не убил еще ни одного врага. Изящные мокасины украшали иглы дикобраза — как опять же предполагал Джемми. Бедра индейца стягивал кусок красной материи в виде передника, заменявшего ему пояс. При нем не было видно никакого оружия. На противоположном берегу, там, где лежал только что поднявшийся и теперь с жаждой хлебающий воду конь, валялся, однако, длинный охотничий нож, а на седле висели обтянутый кожей гремучей змеи колчан и сделанный из рогов горного барана лук ценой, возможно, в два или три мустанга.

Такое простое вооружение служило несомненным доказательством того, что индеец находился здесь без всяких враждебных намерений. Его лицо по-прежнему не выражало ничего — индсмен был слишком горд, чтобы выказывать чужакам, а тем более врагам, свои чувства. Хотя скулы молодого воина несколько выступали, это нисколько не портило его лица, черты которого были еще по-юношески мягкими. Когда Джемми подошел к нему, парень впервые полностью открыл черные, жгучие, как раскаленные угли, глаза, и на охотника упал их дружелюбный взгляд. Одновременно индеец попытался пошевелить связанной рукой.

— Мой юный краснокожий брат понимает язык бледнолицых? — спросил охотник, больше утверждая, нежели спрашивая.

— Да, — ответил парень. — Откуда об этом знает мой старший белый брат?

— Я это прочитал в твоих глазах.

— Я слышал, что ты друг краснокожих людей. Я твой брат.

— Мой юный брат скажет мне, есть ли у него имя?

Подобный вопрос, обращенный к индейцу старшего возраста, является тяжелым оскорблением, поскольку тот, кто еще не имеет имени, не проявил мужества и не может считаться воином. Юный возраст пленника позволял задать ему такой вопрос, и все же юноша насторожился:

— Мой добрый брат считает меня трусом?

— Нет, но ты слишком юн, чтобы быть воином.

— Бледнолицые научили краснокожих умирать молодыми. Пусть мой брат откроет рубаху у меня на груди, и он узнает, что у его красного брата есть имя.

Джемми нагнулся и расшнуровал охотничью рубаху. Он вытащил три окрашенных в красный цвет пера военного орла[20].

— Невероятно! — вырвалось у него. — Но вождем ты быть не можешь!

— Нет, — юноша нашел в себе силы улыбнуться. — Я имею право носить перья масиша, ибо меня зовут Вокаде.

Оба слова из языка манданов[21]: первое означает «военный орел», а вторым называют кожу белого бизона. Поскольку белый бизон встречается крайне редко, убивший его в большинстве племен окружен таким же почетом, как и убивший нескольких врагов, и даже имеет право носить перья военного орла. Юный индеец убил такого бизона, а потому получил имя Вокаде.

По существу, в этом не было ничего странного; Дэви и Джемми удивились другому — тому, что это имя было взято именно из языка манданов, ведь манданы считались вымершими. Поэтому Толстяк спросил:

— К какому племени принадлежит мой краснокожий брат?

— Я нумангкаке и вместе с тем дакота.

«Нумангкаке» — так сами себя называли манданы, а «дакота» — общее название всех племен сиу.

— Так ты был принят дакотами?

— Именно так, как говорит мой белый брат. Брат моей матери был большим вождем Ма-то-то-па. Он носил это имя, поскольку однажды убил четырех медведей. Когда пришли белые люди, они принесли нам болезнь, которую называли оспой[22]. Все мое племя было заражено ею, за исключением тех немногих, которые стремились попасть первыми в Страну Вечной Охоты; они вызвали сиу на бой и были убиты ими. Мой отец, храбрый Ва-ки — Щит, был только ранен, и позже ему пришлось стать сыном сиу. Так я стал дакота, но мое сердце помнит предков, которых призвал к себе Великий Дух.

— Сиу сейчас находятся по ту сторону гор. Как же ты перешел их?

— Я иду не с тех гор, о которых говорит мой белый брат; я спустился с других высоких склонов на западе и должен сообщить важную весть одному юному белому брату.

— Этот белый брат живет здесь неподалеку?

— Да. Откуда это известно моему старшему брату?

— Я шел по твоему следу и видел, что ты гнал своего коня как тот, кто почти у цели.

— Ты понял все верно. Вокаде был бы уже у цели, но эти бледнолицые помешали ему — они преследовали его. Его конь выбился из сил, он не мог перескочить через эту воду и упал. Вокаде оказался под ним и потерял сознание, а когда очнулся, был связан ремнями. — Юный воин замолчал и скрепя сердце добавил на языке сиу: — Они трусы. Девять мужчин связали мальчика, чья душа на время покинула его! Если бы я мог с ними бороться, их скальпы принадлежали бы мне!

— Они даже осмелились избить тебя! — также на языке сиу, который он немного знал, продолжил Джемми.

— Не говори об этом, ибо каждое такое слово пахнет кровью. Мой белый брат снимет с меня веревки, и тогда Вокаде поговорит с ними как мужчина!

Он сказал это с такой уверенностью, что Толстяк Джемми с улыбкой спросил:

— Ты разве не слышал, что я им не указчик?

— О, мой белый брат не боится и сотни таких людей. Каждый из них ваконкана — старая баба.

— Ты так думаешь? Откуда ты знаешь, что я не боюсь их?

— У Вокаде глаза и уши открыты. Он. часто слышал рассказы о двух знаменитых белых охотниках, которых называют Дэви-хонске и Джемми-петаче; он узнал их по фигурам и словам.

Толстяк хотел ответить, но его прервал Уолкер, переставший понимать, о чем идет речь:

— Эй, остановись! Так мы не договаривались. Хоть я и позволил вам поговорить с этим парнем, но только на английском! Вашу тарабарщину я не потерплю, черт вас знает, что вы замышляете. Впрочем, нам достаточно знать, что он владеет английским. Вы нам больше не нужны и можете двигать туда, откуда пришли. И если это не произойдет сейчас же, я подстегну вас!

Взгляд Джемми метнулся к Дэви, а тот подал ему быстрый знак, которого никто не заметил; молниеносного подмигивания Толстяку было достаточно. Именно таким способом Длинный обратил его внимание на растущие в стороне кусты. Джемми бросил туда короткий, но внимательный взгляд и заметил, что среди ветвей невысоко над землей торчат стволы двух охотничьих ружей. Значит, там с оружием наизготовку лежат два человека! Кто они? Друзья или враги? Он взглянул на приятеля. Спокойствие Дэви было красноречивее слов. Толстяк все понял и снова обратился к Уолкеру:

— В отличие от вас у меня нет причин сломя голову покидать это место. Хотел бы я посмотреть, от кого это вы удираете?

— В отличие от нас? От кого нам убегать?

— От того, кому еще вчера принадлежали оба эти животных! — неожиданно выпалил Толстяк. — Понятно?

Он имел в виду двух гнедых меринов, так жавшихся друг к другу, словно они были одно целое.

— Что? — вскричал Уолкер. — За кого вы нас принимаете? Мы честные проспекторы[23] и нам надо на ту сторону, в Айдахо, где теперь открыли новые залежи золота.

— А поскольку вам для этой поездки не хватало лошадей, — продолжил Джемми, — вы походя стали «честными» хорзпилферами[24]. Вам нас не провести!

— Эй, еще слово, и я пристрелю тебя! Мы купили всех этих коней и заплатили за них.

— И где же, мой «честный» мистер Уолкер? — с издевкой протянул Джемми.

— Еще внизу, в Омахе.

— Вот как! А чистые копыта вы прихватили с собой про запас тоже там? Почему же эта пара гнедых так свежа, словно только что вышла из загона? Почему у них чистые черные копыта в то время, как остальные ваши загнанные клячи топают в запущенных «шлепанцах»? Я скажу вам: гнедые еще вчера имели другого хозяина, а конокрадство здесь, на Дальнем Западе, карается веревкой!

— Лжец! Клеветник! — процедил сквозь зубы Уолкер, вдруг наклонившись, чтобы взять свое ружье.

— Нет, он прав! — прозвучало из кустов. — Вы — презренные конокрады и получите по заслугам. Мартин, перестреляем их всех!

— Не стрелять! — закричал Длинный Дэви. — Поработайте прикладами! Нечего тратить на них пули.

На этих словах он размахнулся взятым за ствол ружьем и так огрел им пытавшегося взвести курок Уолкера, что тот без чувств рухнул на землю.

Из кустов выпрыгнули две фигуры — довольно крепкого вида паренек и невысокий мужчина. Занеся для удара взятые за стволы ружья, они бросились на мнимых проспекторов.

Джемми тотчас склонился над индейцем и двумя взмахами ножа освободил его от веревок. Тот вскочил, прыгнул на первого попавшегося противника, схватил его обеими руками за шиворот, сбил с ног, а потом изо всех сил швырнул через ручей, туда, где валялся индейский нож. Никто и предположить не мог, что парень обладает такой мощью. Прыгнув следом и схватив нож в правую руку, индеец опустился перед поверженным на колени и крепко взялся левой рукой за чуб бледнолицего. Все это было делом одной секунды.

— Help, help, for God's sake help![25] — пронзительно закричал в страхе белый.

Вокаде занес нож для смертельного удара. Его сверкающие глаза впились в искаженное ужасом лицо врага, и тут же рука с ножом опустилась.

— Ты боишься? — разочарованно спросил юноша.

— Да, пощади, пощади!

— Скажи, что ты пес!

— Да, да, я пес!

— Так живи в позоре! Индеец умирает мужественно и без плача, ты же скулишь о пощаде! Вокаде не может носить скальп собаки. Ты бил меня, и за это твой скальп должен принадлежать мне, но паршивый пес не может оскорбить красного человека! Иди прочь! Вокаде испытывает к тебе отвращение!

Он дал бледнолицему пинка, и трус тотчас же исчез из виду.

Все произошло гораздо быстрее, чем это можно описать. Уолкер лежал на земле, рядом с ним растянулся еще кто-то, а остальные попросту сбежали. Их лошади помчались следом, и только два гнедых мерина остались на месте и терлись головами о плечи так внезапно явившихся хозяев.

Парню могло быть лет шестнадцать, и все же благодаря своему крепкому телосложению он выглядел старше. Бледное лицо, белокурые волосы и серо-голубые глаза наводили на мысль о его германском происхождении. Головного убора он не носил и был одет в рубаху и штаны синего цвета из плотной ткани. Из-за его пояса торчала рукоять ножа редкой индейской работы, а охотничья двустволка, которую он сжимал в руке, казалась слишком тяжелой для него. Его щеки раскраснелись во время короткой схватки, но держался он так спокойно, словно подобные сцены для него были вовсе не в диковинку и вообще все это — плевое дело.

Его спутник — маленький, щуплый человечек, лицо которого обрамляла густая черная окладистая борода, выглядел весьма своеобразно. Он носил индейские мокасины и кожаные штаны, а кроме того — темно-синий фрак с высокими плечами и буфами и до блеска начищенными медными пуговицами. Этот предмет его гардероба был скроен, пожалуй, в первой четверти прошлого столетия[26]. Именно тогда изготовлялось сукно, которому, как считалось, служить веки вечные. Разумеется, фрак выглядел до последнего изношенным; все швы владелец старательно закрасил чернилами, но ни одной дырки нигде не было видно. Ношение подобных доисторических нарядов на Дальнем Западе отнюдь не редкость. Там человека ценили не по одежке.

На голове маленького человечка красовалась гигантская черная шляпа — «амазонка», которую украшало большое перо, окрашенное в желтый цвет и имитировавшее страусиное. Эта великолепная вещь несколько лет назад наверняка принадлежала какой-нибудь леди с Востока, позже волею капризной судьбы заброшенная на Дальний Запад. Поскольку поля шляпы очень хорошо защищали от солнца и дождя, нынешний ее владелец вовсе и не думал использовать замечательный головной убор для каких-либо иных целей.

Все вооружение малыша состояло только из ружья и ножа. Пояс у него отсутствовал — верный знак того, что он выехал не на охоту.

Он прошелся взад-вперед по полю битвы, припадая на левую ногу, и осмотрел вещи, которые в панике побросали беглецы. Вокаде подошел к белому, потянул его за рукав и спросил:

— Может, мой белый брат и есть тот охотник, которого бледнолицые называют Хоббл-Фрэнком?[27]

Малыш не без удивления кивнул и утвердительно ответил на английском. Теперь индеец указал на молодого белого и осведомился дальше:

— А это Мартин Бауман, сын знаменитого Мато-пока?

Мато-пока — имя, сочетающее слова, взятые из языков сиу и юта, и означающее «Гроза Медведей».

— Да, — ответил малыш.

— Значит, вы те, кого я ищу, — уверенно произнес молодой индеец.

— Ты едешь к нам? Может, хочешь что-то купить? Мы держим стоур и торгуем всем, что нужно охотнику.

— Нет. Я должен передать вам сообщение.

— От кого?

Индеец на секунду задумался, огляделся по сторонам, потом ответил:

— Здесь не место для разговора. Ваш вигвам недалеко от этой воды?

— Через час мы будем там.

— Тогда ведите нас к нему. Когда мы сядем у вашего огня, я сообщу все, что должен сказать. Идемте!

Он снова перескочил через воду, перевел через нее обратно своего коня, который, пожалуй, мог теперь выдержать короткий отрезок пути, взлетел ему на спину и поехал вперед, не проверяя, следуют ли за ним остальные.

— Какой шустрый! — не без иронии заметил Хромой Фрэнк.

— Может, его разговор гораздо длиннее и тоньше, чем даже я? — пошутил Длинный Дэви. — Любой краснокожий всегда знает, что делает, и я советую вам тотчас следовать за ним.

— А вы? Что будете делать вы?

— Мы поедем с вами. Раз ваш «дворец» находится так близко, то вы прослыли бы полными невеждами, если бы не пригласили нас на один, глоток и пару кусочков. А поскольку у вас есть мелочная лавка, то, возможно, мы сможем дать вам заработать несколько долларов.

— Вот как! У вас при себе доллары? — спросил малыш таким тоном, который не позволял сомневаться, что оба охотника в его глазах походили на кого угодно, но, уж точно, не на миллионеров.

— Они станут вашими лишь в том случае, если мы захотим сделать покупки. Смекаете?

— Хм, да, конечно! Но если мы теперь уйдем отсюда, что будет с этими мерзавцами, укравшими у нас двух лошадей? Может, хоть их вожаку, этому Уолкеру, оставим подарочек на долгую память?

— Нет. Пусть себе удирает. Они трусливые воры, наделавшие в штаны при виде ножа — «боуи»! Если вы и дальше собираетесь возиться с ними, то это не делает вам чести. Лошади снова у вас, и покончим с этим!

— Вам надо было получше размахнуться, прежде чем свалить его на землю. Этот тип лишь потерял сознание.

— Я это сделал с умыслом. Не вижу ничего приятного в убийстве человека, когда его можно сделать неспособным к сопротивлению другим способом.

— Ну, будь по-вашему. Пошли к вашим лошадям.

— Что? Вы знаете, где они? — искренне удивился Дэви.

— Конечно. Мы не были бы настоящими вестменами, если бы заранее не осведомились обо всем, что связано с вами, прежде чем выдать вам наше присутствие. Когда мы обнаружили, что у нас украли лошадей, мы помчались по следам воров. Но, к сожалению, смогли настигнуть их только здесь. Наши кони всегда пасутся на воле, и мы обычно приходим за ними вечером. Ну ладно, идемте!

Фрэнк сел верхом на одного из возвращенных меринов. Его молодой спутник вскочил на другого. Оба направили животных точно к тому месту, где Джемми и Дэви поначалу прятались в кустарнике. Последние также сели в седла, и теперь все четверо отправились по следу индейца, фигура которого маячила впереди. Но юный краснокожий не позволил себя нагнать; он все время старался опережать белых, будто не приблизительно, а точно знал конечный пункт их перехода.

Хромой Фрэнк держался рядом с Толстяком Джемми, которому, похоже, симпатизировал.

— Признайтесь мне, мастер, что вам, собственно, нужно в этих краях? — спросил малыш.

— Нам надо чуть выше, в Монтану, где охота бывает намного удачнее, чем здесь. Там еще встречаются лесные скитальцы и истинные жители саванны, занимающиеся охотой ради охоты. Сейчас зверей чаще всего попросту поголовно истребляют. Горе-охотники травят бедных бизонов, убивая их тысячами только из-за того, что для приводных ремней их кожа годится больше, чем обычная. Это же стыд и позор! Или нет?

— Тут вы правы, мастер. Раньше было по-другому. Тогда это называлось: один на один, то есть охотник имел с дичью честную очную ставку, борясь за требующееся ему пропитание с огромным риском для жизни. Теперь же охота превратилась в трусливое убийство из засады, и охотники старой закалки мало-помалу переводятся. Люди, подобные вам обоим, чрезвычайно редки! Много денег от вас, конечно, ждать нелепо, но ваши имена не пустой звук, и это стоит признать!

— Вы знаете наши имена? — удивился Джемми.

— Почему бы и нет.

— Откуда?

— Этот Вокаде назвал их, когда мы лежали с Мартином в кустах и подслушивали вас. Собственно, вы сами не очень-то и похожи на вестмена. Ваша талия скорее подошла бы мастеру-хлебопеку или капитану бюргерской гвардии, но…

— Что? — Толстяк встрепенулся. — Кажется, вы говорите о Германии? Вы ее знаете?

— Еще бы! Я же немец до корней волос!

— А я душой и телом!

— Это правда? — Фрэнк едва не открыл рот от удивления и придержал коня. — Ну, теперь я и сам вижу, что правда. С вашими формами янки не встретишь, Я по-королевски рад встретить земляка. Эй, сюда вашу руку! Добро пожаловать!

И они так ударили по рукам, что у обоих заныли ладони. Фрэнк уже забыл, что ехал верхом, но Толстяк предупредил:

— Пришпорьте вашего коня. Нам, несмотря ни на что, нельзя здесь задерживаться. Сколько вы уже в Штатах?

— Целых двадцать лет.

— Так вы, пожалуй, и немецкий уже забыли?

До сих пор оба говорили по-английски. Фрэнк выпрямился в седле, как струна, и обиженно ответил по-немецки:

— Я? Забыл мой язык? Тут вы дали маху — как раз наоборот! А знаете вы хоть приблизительно, где стояла моя колыбель?

— Нет. Я же не был вашим соседом.

— Как будто! Разве произношение не показывает вам, что я из той земли, где говорят на чистейшем немецком?[28]

— Вот как?! И откуда же?

— Конечно же, из Саксонии. Ясно? Со сколькими немцами я ни любезничал, ни разу не понял ни одного из них так, как того, кто родился именно в Саксонии! Саксония — сердце Германии. Дрезден и Лейпциг — классические города! Эльба — классическая река! А Саксонская Швейцария, а Зонненштейн! Это же все классика! Только между Пирной и Мейссеном можно услышать прекраснейший и чистейший немецкий язык. Именно между ними я и появился на свет. А позже там же началась моя карьера. Ведь я был помощником лесничего в Морицбурге — весьма знаменитом королевском охотничьем замке с не менее знаменитой картинной галереей и большим прудом с карпами. Итак, я был определен служащим с месячным жалованьем в двадцать талеров. Мой лучший друг был тамошним учителем, с которым я все вечера напролет играл в «шестьдесят шесть»[29], а потом говорил об искусстве и науке. Благодаря ему я овладел совершенно особыми знаниями, а также в первый раз узнал, где находится Америка. В немецком языке мы также хорошо поупражнялись, а потому я точно знаю, что именно в Саксонии без хлопот говорят самым прекрасным синтаксисом. Или вы сомневаетесь в этом? Ого, как скептически вы на меня смотрите!

— Не хочу с этим спорить, хотя некогда и был гимназистом.

— Как? Это правда? Вы обучались в гимназии?

— Да, я тоже деклинировал[30] словечки типа «теша».

Малыш лукаво покосился на Толстяка и переспросил:

— Деклинировал? Пожалуй, тут вы оговорились.

— Да нет.

— Ну, тогда в вашей гимназии вы ушли не очень далеко. Не «деклинировать», а «декламировать» и не «mensa», a «pensa». Вы декламировали вашу «пензу»[31]: быть может, «Проклятие певца» Хуфеланда или «Вольного стрелка» госпожи Марии Лейневебер[32]12. Но никаких обид! Каждый может знать лишь то, что может, и не больше! Когда я вижу перед собой немца, то безумно рад ему, будь он и не особо толковый или даже не саксонец. Ну, так как? Будем добрыми приятелями?

— Само собой разумеется! — Толстяк расплылся в улыбке. — Я всегда слышал, что саксонцы — парни добродушные.

— Да, мы такие! Тут уж ничего не попишешь. Врожденная интеллигентность!

— А почему вы покинули нашу прекрасную родину?

— Именно из-за науки и искусства!

— Как это так?

— Это произошло совершенно неожиданно и следующим образом: вечером, сидя в ресторации[33], мы говорили о политике и мировой истории. Нас за столом было трое: я, дворник и ночной сторож. Учитель сидел за другим столом, со знатью. Я всегда был общительным человеком и сам подсел к дворнику и сторожу, а они были этому бесконечно рады. В беседе о мировой истории мы добрались наконец до старого папы Врангеля и вспомнили, что он так привык к глаголу «mehrschtenteels»[34], что употреблял его при каждом удобном случае. Услышав это, оба мужика принялись спорить со мной об орфографической контрпункции и произношении этого слова! И каждый на этот счет имел свое мнение! Я сказал, как оно и должно произноситься на самом деле — «mehrschtenteels», но дворник возразил — «mehrschtenteils», a ночной сторож сказал даже «meistenteels». Постепенно я вошел в раж, и, наконец, мне стало так жарко, что я уже готов был любезнейшим образом подтвердить свою правоту руками и ногами, но как образованный служащий и гражданин, я смог сделать над собой решительное усилие и обратился к моему другу, учителю. Естественно, я был прав, но либо он оказался не в духе, либо его в тот момент охватил порыв озорства, короче говоря, он не подтвердил моей правоты и сказал, что мы не правы все трое. Он утверждал, что в слове «mehrschtenteels» должны быть два «ei». Но поскольку я совершенно точно знаю, что в немецком только одно-единственное слово с двумя «ei», а именно — Reisbrei[35], мне стало досадно. Хоть я и не хотел никому другому портить его диалект, но и с моим нужно было считаться, тем более, что именно он — самый правильный! Но ночной сторож никак не хотел понять этого; он сказал, что я тоже говорю неправильно, а посему я сделал то, что должен был сделать каждый честный человек, — я бросил ему в физию мое оскорбленное самолюбие вместе с пивной кружкой. Тут, конечно, последовали сцены без декораций, а увенчалось все тем, что меня за нарушение общественного порядка и за повреждение части тела привлекли к ответственности в качестве обвиняемого. Меня оштрафовали и отстранили от должности. Это я бы еще стерпел, но то, что из-за моей принципиальности мне вообще отказали в приеме на работу, я не смог пережить — для меня это было уж слишком! Понеся наказание, я потом просто собрался и ушел. А поскольку все, за что хоть раз берусь, я делаю всегда как следует — соответственно, я и уехал в Америку. Стало быть, только старый Врангель и виноват, собственно, в том, что вы меня сегодня здесь встретили.

— Я ему очень признателен за это, потому что вы мне нравитесь, — заверил его Толстяк, приятельски кивая малышу и едва сдерживая смех.

— Да? Это правда? Признаюсь, только что и я ощутил некоторую неосознанную симпатию к вам, а это, разумеется, хорошая основа для дальнейших отношений. Во-первых, вы парень довольно оригинальный; во-вторых, я тоже не без того; в-третьих, мы вполне можем стать хорошими друзьями. Мы уже помогли друг другу, а стало быть, связи установлены, и осталось только сделать так, чтобы связывающие нас узы крепли и дальше. Надеюсь, вы благосклонно заметите, что я всегда употребляю изысканные выражения, и из этого сможете заключить, что я не окажусь недостойным ваших дружеских чувств. Саксонец всегда щедр, и если меня сегодня захотел бы скальпировать индеец, я учтиво ответил бы ему: «Пожалуйста, потрудитесь любезнейший! Вот мои кудри!»

Тут Джемми не выдержал и рассмеялся:

— Если бы индейцу тоже вдруг взбрело в голову проявить учтивость, то ему пришлось бы оставить ваш скальп при вас! Но поговорим лучше о другом. Ваш спутник и вправду сын знаменитого Охотника на медведей Баумана?

— Да. Бауман мой компаньон, а его сын Мартин называет меня дядей, хоть я единственное дитя моих родителей и никогда не был женат. Мы встретились внизу, в Сент-Луисе, в те времена, когда золотая лихорадка загнала диггеров[36] в Черные Горы. Мы оба сколотили приличный капиталец и решили здесь, наверху, основать стоур. Это было куда выгоднее, чем копать землю в поисках золота. Дело сразу пошло в гору. Я взял на себя лавку, а Бауман ходил на охоту, добывая провиант. Но позже оказалось, что золота тут больше нет. Диггеры покинули место, а мы остались здесь одни с нашими запасами, которые не успели продать. Постепенно мы сбывали их охотникам, случайно забредавшим сюда. Последнюю сделку мы совершили две недели назад. Тогда нас посетила маленькая компания, которая хотела нанять моего друга проводить их наверх, к Йеллоустоуну. Ведь именно там нашли полудрагоценные камни, а эти люди оказались гранильщиками. Бауман с готовностью согласился, договорился о достойном гонораре, продал им значительное количество боеприпасов и других полезных вещей, а потом ушел вместе с ними. Теперь в блокгаузе я один с его сыном и старым негром, которого мы притащили с собой из Сент-Луиса.

Во время этого скупого сообщения Фрэнк едва заметно пользовался родным диалектом, не в пример его предыдущей речи, что, разумеется, не ускользнуло от привыкшего фиксировать все, каждую мелочь, Толстяка Джемми. Он внимательно оглядел малыша со стороны и спросил:

— Разве Бауман хорошо знает Йеллоустоун-ривер?

— Он раньше неоднократно поднимался к этой реке.

— Но это очень опасно!

— Сейчас, пожалуй, не очень.

— Вы так думаете? Действительно, с тех пор, как чудом открыли этот район, конгресс Соединенных Штатов послал туда не одну экспедицию, чтобы обмерить местность. Область объявили Национальным парком, но индейцам нет до этого никакого дела. Сейчас там и сям охотятся индейцы племени Змей[37].

— Они, кажется, зарыли топор войны.

— А я слышал, что они снова его откопали. Ваш друг, безусловно, в опасности, а шедший сегодня к вам гонец лишь подтвердит это. Я бы на вашем месте встревожился.

— Но этот индеец — сиу.

— Он медлит с посланием — это дурной знак. Радостную новость не нужно скрывать. К тому же он сказал мне, что он из Йеллоустоуна.

— Тогда я сейчас же нагоню его.

Фрэнк пришпорил мерина и погнался за Вокаде. Как только тот заметил, что его догоняют, он тут же всадил пятки в бока коня и погнал его вперед.

Между тем сын Охотника на медведей держался Длинного Дэви. Последний, естественно, тоже не преминул узнать хотя бы что-то о судьбе отца Мартина, но сведения были далеко не такими полными, как ему хотелось. Парень оказался очень неразговорчив.

Наконец ручей завернул за высокий холм, на котором путники заметили блокгауз, напоминавший маленький форт, надежно защищенный от нападения индейцев.

Холм с трех сторон обрывался весьма круто, любая попытка взобраться на склон в тех местах была обречена на провал. Другая сторона оказалась защищена двухрядной оградой. Внизу раскинулось кукурузное поле и небольшой, засаженный табаком участок земли, вблизи которого паслись две лошади. Мартин указал на них и пояснил:

— Вон оттуда у нас увели коней, когда мы отсутствовали. Но где же Боб, наш негр?

Он сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же среди высоких кукурузных початков показалась черная голова; широко растянутые губы обнажили два ряда зубов, которыми мог бы гордиться и ягуар, а потом выплыла достойная Геркулеса фигура негра. Держа в руках увесистую палку, он с улыбкой произнес на ломаном английском:

— Боб спрятаться и навострить уши. Если мошенники возвращаться и хотеть украсть еще два другие кони, тогда Боб разбить им головы эта дубина.

Он шутя махнул палкой, словно это был ивовый прут. Индеец не обратил на него никакого внимания. Он проскакал мимо, направив коня с доступной стороны холма наверх, прямо к изгороди. Вскочив на спину своего жеребца, Вокаде, как птица, перемахнул через ограду и исчез за ней.

— Ваш редмен[38] быть грубый парень! — рассердился негр. — Скакать мимо массер Боб и не сказать «Добрый день!». Прыгать через ограда и совсем не ждать, пока масса Мартин позволять ему входить! Массер Боб научить его вежливость!

Добродушный черный, очевидно, титуловал сам себя «массером Бобом» — то есть в его понимании мастером, или господином, Бобом. Он был свободолюбивым негром и чувствовал себя очень оскорбленным тем, что индеец не удосужился его поприветствовать.

— Ты не обидишь его, — предостерег Боба Мартин. — Он наш друг.

— Тогда быть другое дело. Если редмен друг массы, то он быть и друг массер Боб. Масса вернуть коней? Он убить воров?

— Нет. Они сбежали. Открывай!

Боб громадными шагами двинулся вперед и легко раздвинул тяжелые створки ворот, словно они были из бумаги. Всадники въехали во двор, и ворота тотчас закрылись за их спинами.

Глава третья В ХИЖИНЕ ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ

В центре двора стоял четырехугольный блокгауз, хотя и не блокгауз в привычном понимании этого слова, ибо основу постройки не составляли плотно пригнанные древесные стволы. Материалом для нее послужили камни, глина и бруски. Гонты[39], покрывавшие крышу, наверняка доставили сюда издалека.

Двери оказались распахнутыми настежь. Когда люди вошли, они увидели сидевшего посреди единственной комнаты индейца. Парня, казалось, вовсе не заботило, где сейчас находился его жеребец, которого тем временем завели в загон вместе с остальными животными.

Теперь Мартин и Хромой Фрэнк могли гостеприимно приветствовать обоих гостей сердечным рукопожатием на собственной территории. А последние уже успели окинуть помещение испытующим взором. В задней его части, очевидно, устроили склад товаров, количество которых было почти на исходе. Несколько прибитых к столбам крышек от ящиков заменяли стол. Из того же материала были сработаны и стулья. В углу располагались лежаки, в своем роде замечательные, обитателям хижины оставалось только позавидовать: вместо одеял их постели были накрыты немалым количеством лежавших друг на друге превосходных шкур серых медведей — самых опасных хищников Америки. Если взрослый гризли встанет на задние лапы, он окажется фута[40] на два выше любого, даже очень высокого, человека. Убить такого медведя для индейцев значит больше, чем совершить просто геройский поступок; да и белые, вооруженные гораздо лучше, всегда уступят дорогу этому страшному хищнику, потому что этот злой зверь набрасывается на любую живность без всякой причины.

На стенах висело различное оружие, боевые и охотничьи трофеи, а вблизи камина к деревянным колышкам были привязаны большие куски копченого мяса.

Полдень уже миновал, и, поскольку в это маленькое помещение, где отсутствовали окна, если не считать отверстий в той стене, вдоль которой был устроен склад, мог проникнуть лишь скудный сумеречный свет, в хижине было достаточно темно.

— Массер Боб разжечь огонь, — произнес негр, не согласный с таким поворотом дела.

Он быстро приволок целую кучу сухих веток и благодаря панку[41] — «огниву прерий» — без хлопот развел в очаге огонь. Трутом для этого «огнива» обычно служит сухая, легко тлеющая труха, добываемая из сердцевин загнивших деревьев.

Гигантская фигура занятого своим делом негра ярко освещалась пламенем. Он носил широкий костюм из простейшего коленкора[42] и не имел никакого головного убора. На то были свои причины — добрый Боб был немного тщеславен и, давно живя среди белых, не желал слыть коренным африканцем. К огорчению негра, его голову венчала густая поросль коротких кудрей, а поскольку эта прическа, не говоря уже о цвете кожи, бесспорно выдавала его происхождение, он крепко потрудился над тем, чтобы иметь ухоженные волосы. Он натер всю голову оленьим жиром и сумел заплести весь свой неукротимый волосатый хаос в бесчисленные тонкие косички, ежовыми иглами торчавшие теперь во все стороны. В отблесках огня его прическа приобретала еще более причудливый вид.

До сих пор присутствующие перекинулись лишь несколькими фразами. И вот Хромой Фрэнк обратился к индейцу на английском:

— Мой краснокожий брат у нас дома. Мы рады ему, и пусть он сообщит нам, что за весть он принес.

Краснокожий озабоченно огляделся по сторонам и ответил:

— Как может Вокаде говорить, когда он еще не вдохнул дыма мира?

Сын Охотника на медведей Мартин тотчас снял со стены калюме[43] и набил ее табаком. Когда остальные расселись вблизи индейца, Мартин зажег трубку, сделал шесть затяжек, выдохнул дым вверх, вниз и в четырех направлениях, соответствующих частям света[44], и произнес:

— Вокаде наш друг, а мы его братья. Пусть он выкурит с нами трубку мира, а потом обо всем расскажет.

После этого он передал трубку индейцу. Тот принял ее как священный дар, поднялся, сделал также шесть затяжек и ответил:

— Вокаде еще ни разу не встречался с бледнолицыми и черным. Он был послан к ним, но случилось так, что они спасли его из плена. Отныне их враги — его враги, а его друзья пусть станут их друзьями. Хуг!

У индейцев восклицание «хуг!» имеет примерно то же значение, что у нас «да», «конечно», «непременно». Однако употребляется оно для заверения или выражения одобрения, чаще в паузах или по окончании речи.

Вокаде передал трубку дальше. Пока она делала круг, он снова сел и стал ждать, пока последний, Боб, не завершил ритуал закрепления дружбы. Он держался как старый, опытный вождь, да и Мартин недвусмысленно дал понять, что в отсутствие отца является настоящим хозяином дома, несмотря на свою юность.

— Знают ли мои белые братья великого бледнолицего, которого сиу называют Нон-пай-клама — Разящая Рука?

— Ты имеешь в виду Олд Шеттерхэнда? — оживился Длинный Дэви. — Видеть — не видел, но, пожалуй, нет на Западе такого человека, который никогда бы о нем не слышал. Что с ним?

— Он любит красных людей, хотя сам бледнолицый. Он самый знаменитый следопыт, и его пули никогда не проходят мимо цели, а своим кулаком он может сокрушить сильнейшего из сильных. Потому его и зовут Олд Шеттерхэнд! Он бережет кровь и жизнь своих врагов, он лишь ранит их, чтобы делать неспособными к сопротивлению, и, только когда его жизни грозит серьезная опасность, он может убить противника. Много зим назад он охотился там, наверху, у Йеллоустоуна, и был первым бледнолицым, ступившим в тот край. Но на него напали сиу-огаллала[45], и он сражался с ними, один против многих! Тогда ему удалось закрепиться на высокой скале, где пули сиу не могли его достать, а он не стрелял в них, поскольку считал, что все люди братья. Два дня и две ночи сидели сиу вокруг скалы, а потом он появился перед ними и предложил бороться с тремя из них — они с томагавками и ножами, а он без оружия. Он сражался с ними и убил их своим тяжелым кулаком, одного за другим, хотя среди них находились Оиткапетай — Храбрый Бизон — никем до тех пор не побежденный вождь и Ши-ча-па-та — Злой Огонь — самый сильный воин племени. От скорбного воя дрожали горы, а от плача сотрясались палатки огаллала. Плач по убитым не стих до сих пор — каждый год в день смерти трех воинов он силен особенно. Сейчас шако — седьмой год, и храбрейшие воины племени отправились в путь к Йеллоустоуну, чтобы у могил погибших исполнить песни смерти. Любого белого, встретившегося им по пути, ждет смерть: его привяжут у могил к столбам пыток и заставят медленно умирать среди мук, чтобы потом его душа служила духам мертвых воинов.

Вокаде сделал паузу. Мартин вскочил и крикнул:

— Боб, немедленно седлай лошадей! Фрэнк, ты должен быстро упаковать боеприпасы и провиант, а я пока смажу ружья и заточу ножи!

— Зачем? — вырвалось у пораженного маленького саксонца.

— Ты не понял, что сказал Вокаде? Моего отца взяли в плен сиу-огаллала, и его должны убить у столба пыток! Нам нужно его спасти! Самое позднее — через час мы отправляемся к Йеллоустоуну!

— Дьявольщина! — воскликнул Фрэнк, также молниеносно вскочив с места. — Чтоб они сгорели, эти краснокожие!

Негр тоже поднялся, подхватил палку, которую внес с собой в помещение, и заявил:

— Массер Боб идти вместе с вами! Массер Боб перебить все красные собаки огаллала!

Тут, подняв руку, заговорил индеец:

— Разве мои белые братья комары, которые мечутся в злобе, когда их дразнят? Или же они люди, которые знают, что дело лучше всего определяет спокойный совет? Вокаде еще не все сказал.

— Скажи сначала — в опасности мой отец или нет? — поторопил его Мартин.

— Ты это услышишь.

— Я требую, чтобы ты сказал сейчас же! — вскипел юноша.

Но тут же раздался предостерегающий возглас Толстяка Джемми:

— Успокойтесь, мой юный друг! Поспешность никогда не доводит до добра. Сначала пусть Вокаде расскажет, а потом у нас будет возможность посовещаться, и мы станем действовать.

— Действовать? Вы тоже с нами?

— Само собой разумеется. Мы выкурили калюме и, стало быть, теперь друзья и братья. Длинный Дэви и Толстяк Джемми еще никого не бросали на произвол судьбы, а тем более тех, кто нуждался в их помощи. Мы оба ехали в Монтану, чтобы поохотиться там на бизонов, но если мы ненадолго заглянем в Йеллоустоун, чтобы станцевать вальс с сиу-огаллала, от нас не убудет. Но все следует привести в надлежащий вид, иначе нам, двум старым охотникам, такое будет не по нраву. Итак, сядьте и не горячитесь, как подобает в подобных случаях. Наш краснокожий друг прав — мы ведь люди! Понятно?

— Это верно! — согласился саксонец. — Суетиться никогда не стоит. Надо все обдумать.

После того, как все трое снова уселись на место, юный индеец продолжил:

— Вокаде вскормлен сиу-понка[46], друзьями бледнолицых. Позже ему пришлось стать огаллала, но он лишь ждал возможности, чтобы покинуть их. Теперь он должен был идти с их воинами к Йеллоустоуну. Он присутствовал при том, когда они напали ночью на спящего Грозу Медведей и его спутников. Огаллала во время поездки к Йеллоустоуну предстоит быть очень осторожными, ибо там, в горах, живут шошоны[47], их враги. Вокаде выслали как разведчика, чтобы он высмотрел вигвамы шошонов, но он не сделал этого, а быстро поскакал на восток, к хижине Грозы Медведей, чтобы сообщить его сыну и его другу о том, что охотник взят в плен.

— Ты молодчина! Я тебе этого никогда не забуду! — не смог сдержать своих чувств Мартин. — Но мой отец знает об этом?

— Вокаде ему сказал об этом и выслушал описание пути. Он разговаривал с Грозой Медведей тайно, и ни один сиу не смог этого заметить.

— Они могут обо всем догадаться, если ты не вернешься к ним!

— Нет, они подумают, что Вокаде убили шошоны.

— Передал ли мой отец через тебя нам какие-либо указания?

— Нет, Вокаде должен сказать вам, что Гроза Медведей и его спутники в плену. Теперь мой белый брат сам знает, что нужно делать.

— Конечно, знаю! Я еду, и сейчас же, чтобы освободить их!

Мартин хотел вскочить снова, но Джемми крепко схватил его за руку и придержал:

— Стоп, мой мальчик! Разве вы хотите лететь сломя голову, чтобы еще сегодня вечером попасть в лапы к индейцам и поджариваться на медленном огне? Подождите еще немного, молодой человек! Толстяк Джемми охотно поможет вам, но он не имеет ни малейшего желания протаранить лбом стену вашего дома. Мы ведь еще не все узнали. Пусть Вокаде скажет нам, где именно произошло нападение на вашего отца.

Индеец тут же ответил:

— У воды, которую бледнолицые называют рекой Палвер, четыре рукава. У западного и произошло нападение.

— Стало быть, все случилось на той стороне кэмпа Мак-Кинни, что южнее ранчо Мэрфи. Эта местность не очень хорошо мне знакома. И все же, как мог такой знаменитый охотник быть столь неосторожен, что позволил взять себя в плен?

— Охотник спал, а человек, стоявший на посту, не был вестменом.

— Только так и можно все объяснить. В каком направлении огаллала собирались двигаться потом?

— К горам, которые зовутся белыми Большой Рог.

— Значит, к Биг-Хорн. А дальше?

— Они пройдут мимо Головы Злого Духа…

— А, мимо Девилс-Хэд — Чертовой Головы! — кивнул Толстяк.

— …к воде, что берет там начало и впадает в реку Большого Рога. Огаллала знали, что там обитают враждебные шошоны, и потому Вокаде был послан, чтобы выследить их. Поэтому ему сейчас неизвестно, куда огаллала двинулись дальше.

— Это и не нужно. У нас есть глаза, и мы найдем их следы. Когда произошло нападение?

— Прошло четыре дня.

— Да уж! — покачал головой Джемми. — А когда они поминают убитых воинов?

— В ночь Полной Луны. Именно в такую ночь были убиты три воина.

Джемми мысленно сосчитал, а потом произнес:

— Если так, то у нас достаточно времени, чтобы догнать краснокожих. Еще целых двенадцать дней до полнолуния. Как сильны огаллала?

— Когда Вокаде покинул их, огаллала было пять раз по десять и еще шесть.

— Стало быть, пятьдесят шесть воинов. Сколько пленников?

— С Грозой Медведей — шесть.

— Тогда, во всяком случае, на первых порах мы знаем о них достаточно. Нам не нужно долго совещаться. Мартин Бауман, что собираетесь делать вы?

Молодой человек поднялся, вытянул вверх правую руку, как это делают, когда хотят произнести клятву, и ответил:

— Я даю обет спасти моего отца или отомстить за его смерть, даже если мне одному придется преследовать сиу и бороться с ними! Я скорее умру, но не нарушу свою клятву!

— Нет, один ты не поедешь, — вмешался Хромой Фрэнк. — Я, естественно, поеду с тобой и ни в коем случае не покину тебя.

— И массер Боб тоже ехать с вами, — объявил негр, — чтобы освободить старый масса Бауман и биться насмерть с сиу-огаллала. Пусть они все сгинуть в ад!

При этом он скорчил такую гримасу и так громко заскрежетал зубами, что стал похож на разъяренного медведя.

— Я тоже еду с вами, — снова заметил Толстяк Джемми. — С великой радостью вырву из лап краснокожих их пленников. А ты, Дэви?

— Что за дурацкий вопрос! — раздался невозмутимый голос Длинного. — Думаешь, я останусь здесь и буду чинить свои башмаки или молоть кофе, пока вы будете разыгрывать великолепную комедию? А я-то думал, что ты достаточно знаешь своего старого компаньона.

— Ладно тебе, старый енот. Наконец-то подвернулось настоящее дельце. Стрельба по зверью тоже может наскучить. А Вокале, что будет делать наш краснокожий брат?

— Вокаде — мандан, на худой конец питомец сиу-понка, но никак не огаллала! Если белые братья дадут ему ружье с порохом и свинцом, он будет их сопровождать и либо умрет вместе с ними, либо одолеет врагов! — дал ответ краснокожий юноша.

— Молодец! — похвалил маленький саксонец. — У тебя будет ружье и все остальное, даже свежая лошадь, поскольку у нас их четыре, а стало быть, больше, чем надо. Твой жеребец устал, пусть он бежит рядом, пока не отдохнет. Когда отправляемся в путь, друзья?

— Прямо сейчас! — за всех ответил горячий Мартин.

— Конечно, мы не можем терять времени, — согласился Толстяк. — Но чрезмерная поспешность нам тоже ни к чему. Мы поедем по безводным и бедным дичью местам и должны позаботиться о провианте. Боеприпасов прихватим как можно больше, само собой разумеется. Вообще подобные экспедиции надо готовить так, чтобы ничего не упустить и не забыть. Нас всего шестеро против пятидесяти шести огаллала, а это кое-что значит! К тому же мы не знаем, не задумали ли еще чего-нибудь те девять конокрадов, которых мы сегодня поучили уму-разуму. Безусловно, мы должны сначала убедиться, покинули они местность или нет. А как обстоят дела с этим домом? Вы собираетесь оставить его без защиты?

— Да, — немного растерянно ответил Мартин.

— Тогда легко может статься, что по возвращении вы обнаружите его сожженным или, по меньшей мере, ограбленным.

— О последнем мы позаботимся.

Юноша достал кирку и быстро очертил ей на глиняном полу четырехугольник, после чего легко срыл глину. Оказалось, что там под хорошо утрамбованной глиной был скрыт деревянный подвальный люк, ведущий в достаточно просторное углубление, где можно было спрятать все, что они не брали с собой. Если потом снова хорошенько утоптать глину над запертым люком, ни один непосвященный не догадается о существовании этого укрытия. Даже если бы постройка сгорела, глиняный пол защитил бы вещи от порчи и гибели.

И все занялись тем, что содержимое хижины, которым они не могли воспользоваться в поездке, стали складывать в погреб. Так же они поступили и с медвежьими шкурами, среди которых одна сразу привлекала всеобщее внимание своими размерами и краг сотой. Едва Мартин заметил, что Джемми с нескрываемым восхищением впился в нее взглядом, он быстро выхватил шкуру из рук Толстяка и швырнул ее в отверстие.

— Уберите ее! — произнес он. — Я не могу видеть этот мех! Он заставляет меня вспоминать самые ужасные часы моей жизни.

— Это звучит так, будто вы прожили уже целый век на этом свете или на вашу долю выпали тяжкие испытания, мой мальчик.

— Возможно, я и вправду пережил нечто такое, что и не с каждым траппером случится.

— Ого! А не задаетесь ли вы, мой мальчик?

Мартин бросил на Толстяка почти гневный взгляд.

— Полагаете, что с сыном Охотника на медведей не могло произойти ничего подобного?

— Спорить, конечно, не стану…

— Так скажу вам, что, будучи четырехлетним мальчишкой, я боролся с типом, носившим ту самую шубу, которой вы только что так сильно удивились.

— Четырехлетнее дитя с таким гризли? Я знаю, что дети Запада сделаны из другого теста, нежели те сынки, что в городах подкладывают грелки в ножки своих папаш. Встречал я тут как-то мальчишку, который в Нью-Йорке по возрасту был бы первоклашкой, но ружье знал как свои пять пальцев. Но, хм, гризли! Что же все-таки тогда произошло с медведем?

— Это случилось внизу, в горах Колорадо. Тогда у меня еще была мать и сестренка трех лет — на год младше меня, стало быть. Отец ушел, чтобы позаботиться о мясе, мать была во дворе и колола дрова для очага, ведь дело было зимой, а в горах в это время очень холодно. Я находился в комнате с маленькой Людди — мы были совсем одни. Она сидела между столом и дверью прямо на полу и играла с куклой, которую я выстругал из полена, я же стоял на столе, пытаясь большим деревянным ножом вырезать буквы «М» и «Л» на толстой балке, которая под нашей, как сейчас помню, остроконечной крышей вела от одной бревенчатой стены к другой. Это были начальные буквы имен: моего и Людди. Я по-мальчишески хотел увековечить их. Увлеченный этой кропотливой работой, я едва обратил внимание на громкий крик матери, раздавшийся снаружи. Он больше не повторялся, и я беззаботно продолжал потеть над своим делом. Потом я услышал, как дверь с шумом распахнулась, едва засов с нее не слетел. Я был уверен, что это мать так шумно вошла, потому что в руках несла дрова. И даже не обернулся, а только сказал: «Мам, это для Людди и меня. Потом очередь твоя и папы». Вместо ответа я услышал грозное рычание и обернулся. Должен заметить, господа, что время было не дневное, но снаружи лежал снег, а в очаге горел огонь, пламя которого освещало комнату. То, что я увидел в этом свете, было, конечно, ужасно. Прямо перед бедной Людди, от страха потерявшей дар речи, стоял гигантский серый медведь. С его короткой шерсти лохмами свисали ледышки, а из полураскрытой пасти шел пар. Онемевшая сестренка, словно моля о пощаде, вытянула вперед куклу, будто хотела сказать: «Возьми мою куклу, а меня не трогай, злой медведь!» Но гризли не знает сострадания. Ударом лапы он повалил Людди и затем раздавил ей головку своими стальными челюстями.

Мартин прервался… Никто не нарушил зловещей тишины, пока он сам не продолжил:

— Я тоже не мог пошевелиться от страха. Хотел позвать на помощь, но не мог издать ни звука. Судорожно сжимая в руке длинный деревянный нож, я хотел спрыгнуть со стола, чтобы бороться с медведем за жизнь сестры, но, увы, от страха буквально окаменел. Зверь двинулся на меня и поставил свои передние лапы на стол. Но слава Богу! В этот момент я смог снова двигать своими конечностями. Ужасное, смрадное дыхание медведя уже обожгло мне лицо, но у меня хватило сил, зажав нож зубами, ухватиться руками за балку и подтянуться наверх. Гризли тотчас рванулся следом, но опрокинул стол. В этом было мое спасение! Я закричал, но напрасно — мать не появилась, хотя мой голос должен был быть ей слышен: дверь оставалась по-прежнему открытой, и холодный воздух вихрем носился по помещению. Гризли вытянулся во весь свой рост, чтобы сбросить меня с балки. Вы видели его шкуру, а значит, должны мне поверить, если я скажу вам, что он совершенно спокойно мог бы достать меня передними лапами. Но у меня в руке был нож, и я крепко держался на балке, обхватив ее левой рукой, а правой стал колоть его ножом в растопыренные лапищи. Разве можно описать мои вопли и мой страх! Как долго я защищался — не знаю; в такой переделке и четверть часа кажутся вечностью. Наконец силы оставили меня, но обе передние лапы медведя были сильно исколоты и искромсаны, и тут я сквозь собственный крик услышал лай нашей собаки, которую отец взял с собой на охоту. Снаружи, перед хижиной, пес поднял такой яростный лай, который я никогда не назвал бы собачьим; тут же он ворвался внутрь и сразу же бросился на гигантского хищника. Любой из вас наблюдал, пожалуй, хоть раз, как охотничьи собаки набрасываются на медведя, а тот их шутя раскидывает. И вот один-единственный пес против огромного гризли, а рядом — никого, даже его хозяина, вооруженного ружьем и ножом! Такое надо видеть и слышать! Вы знаете, что одичавшие собаки в Штатах стали поистине бедствием. Они вырезают целые стада овец. В одном только Огайо кто-то подсчитал, что ежегодно от зубов этих прожорливых брошенных зверей гибнут около шестидесяти тысяч голов, а по всем Соединенным Штатам — полмиллиона. Эти псы отличаются необычайной дерзостью и при случае могут одолеть и медведя. Такая собака жила и у нас после того, как мы ее приручили. Внешне это была обыкновенная безобразная дворняга, но страшно сильная и верная. Когда наша собака бросилась на медведя, она не взвыла, а жутко зарычала, прямо как хищник. Она вцепилась медведю в горло, готовая разорвать его, но медведь в минуту растерзал бедную своими мощными лапами. Собака была буквально разорвана на куски, а разъяренный гризли опять повернулся ко мне.

— А ваш отец? — перебил его Дэви, который, как и другие, слушал этот рассказ, затаив дыхание. — Где собака — там неподалеку должен быть и человек.

— Разумеется. В тот момент, когда гризли снова поднялся под балкой, чтобы наконец схватить меня, и оказался спиной к двери, появился отец, бледный, как сама смерть. «Отец, помоги!» — выкрикнул я, пытаясь в очередной раз ударить медведя своим детским оружием. Отец не ответил — у него тоже дыхание сперло. Он вскинул заряженное ружье! Но тут же опустил его. Ствол дрожал в его руках. И тогда он отбросил ружье, выхватил нож — «боуи» и сзади прыгнул на гризли. Схватив хищника левой рукой за смерзшуюся шерсть, он сделал небольшой шаг в сторону и воткнул длинный клинок[48] по самую рукоять между известными двумя ребрами. И тотчас отскочил назад, чтобы не попасть под руку смертельно раненному зверю. Чудовище застыло и издало неописуемый рев или стон, судорожно забив в воздухе передними лапами, а потом вдруг рухнуло замертво. Как позже оказалось, клинок пронзил его сердце.

— Слава Богу! — перевел дух Толстяк. — Воистину помощь в последний миг. А ваша мать, мой юный сэр?

— Она… О, я больше никогда ее не видел.

Парень отвернулся, словно стыдясь чего-то, и быстрым движением руки смахнул с глаз слезинки.

— Не видели? Почему?

— Когда отец снимал меня с балки, он весь дрожал; я тоже трясся, как в лихорадке. Он спросил меня, где Людди, и я, громко разрыдавшись, рассказал ему, что произошло. Я ни разу ни до этого, ни после не видел у него такого лица, каким оно было тогда — серым, как камень. Он издал лишь один-единственный крик, но что это был за вопль! А потом замолчал, сел на скамью и обхватил голову руками. На мои слова он не отвечал, а когда я спросил его о матери, он лишь покачал головой, но когда я потом хотел было выйти, чтобы поискать ее, он так крепко схватил меня за руку, что я едва не вскрикнул от боли. «Стой! — приказал он мне. — Это не для тебя!» Потом он снова сел и сидел неподвижно, пока не погас огонь. Затем он запер меня и начал что-то делать за хижиной. Я пытался протиснуться между блоками, из которых был сложен дом, и, в конце концов, это удалось мне. Когда я выглянул, то увидел, что отец вырыл глубокую могилу — медведь, перед тем, как войти в дом, напал на маму и разорвал ее. Я так и не услышал, как отец молился за упокой ее души, и потому что он застал меня тогда у стены и позаботился о том, чтобы мне не удалось больше ничего увидеть.

— Ужасно! — Джемми отвернулся, тоже едва не прослезившись.

— Да, это в самом деле было ужасно! Отец долгое время болел, и ближайший наш сосед прислал человека, чтобы помочь нам и позаботиться обо мне. Потом, когда отец снова поправился, мы покинули то место и… стали охотниками на медведей! Стоит отцу узнать, что где-то поблизости появился медведь, он не найдет себе места, пока не застрелит его или не воткнет ему в сердце клинок. А я, теперь и я могу сказать, что сделал свое дело — я отомстил за мою маленькую Людди! Поначалу, когда я держал какого-нибудь медведя на мушке, у меня, конечно, екало сердце, но мой талисман бережет меня, так что перед гризли я чувствую себя не менее спокойно, чем перед енотом.

— Талисман? — уточнил Дэви. — Ба, вот те раз! Молодой человек, не верьте этой чепухе! Это же грех, вы нарушаете первую Божью заповедь!

— Нет, мой талисман вовсе не то, что вы думаете. Взгляните на него! Он висит там, под Библией.

Парень указал на стену, где на полочке лежала большая старинная Библия. Под полкой на деревянном гвоздике висел кусочек деревяшки в палец толщиной. Было ясно видно, что это нечто похожее на голову.

— Хм! — пробормотал Дэви, который, как и все янки, был несколько твердолоб. — Не хотел бы я все же, чтобы эта вещь была идолом.

— Нет, я не язычник, а добрый христианин. Вы видите здесь остатки деревянной куклы, которую я тогда вырезал сестре для игры. Я сохранил ее на память о том страшном моменте и вешаю талисман на шею всегда, когда должен сопровождать отца на медвежью охоту. Если мне кажется, что опасность слишком велика, я хватаюсь за куклу — и медведю конец! В этом можете не сомневаться!

Тут Джемми по-дружески опустил ему руку на плечо и заверил:

— Мартин, вы славный малый! Примите меня в свои друзья, и вы не пожалеете. Вы можете смело оказать мне такое же безграничное доверие, как безгранично мое брюхо. Я не подведу!

Глава четвертая ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

К полудню следующего дня шесть всадников оставили позади истоки реки Палвер и теперь направлялись к горам Биг-Хорн.

Местность от Миссури до подножий Скалистых гор еще сегодня считается одной из самых диких частей Соединенных Штатов. В этой бескрайней прерии, которую охотнику приходится преодолевать верхом несколько дней, прежде чем он наткнется на зелень или воду, едва ли встретишь даже чахлое деревце. К западу появляются отлогие возвышенности, превращающиеся позже в холмы, которые — чем дальше на запад — становятся все выше, круче и все сильнее рассечены трещинами и расщелинами. Но, увы, леса и воды не появляются там. Именно поэтому подобные районы индейцы называют «ма-косиеча», а белые — «бедлэнд», что, впрочем, означает одно и то же — «плохая земля»[49].

Даже такие крупные реки, как, к примеру, Платт, в летнее время маловодны. Лишь дальше на север, где берут начало истоки рек Шайенн, Паудер, Тонг и Биг-Хорн, картина меняется: земля становится лучше, трава сочнее, редкие кустарники постепенно переходят в густые леса, и, наконец, приходит час, когда нога вестмена начинает ступать в тени столетних и даже более древних лесных великанов.

Именно там лежат охотничьи угодья шошонов, или Змей, сиу, шайенов и арапахо[50]. Каждое из этих племен разбито на мелкие группы, преследующие свои собственные интересы, и нет ничего удивительного в беспрестанной смене состояний войны и мира между ними. А если мистеру бледнолицему вдруг покажется, что красный человек слишком затянул перемирие, он приходит и пускает в ход все средства до тех пор, пока индеец в ярости вновь не попытается копать топор войны и не начинает борьбу заново.

При этих обстоятельствах, само собой разумелось, что там, где соприкасаются земли стольких многочисленных и различных племен, безопасность одинокого путника под большим вопросом, если не сказать большего. Шошоны, или Змеи, всегда были заклятыми врагами сиу, а потому местность, раскинувшаяся южнее реки Йеллоустоун, от Дакоты до гор Биг-Хорн, частенько поливается кровью, и не только краснокожих, но и белых.

Толстяк Джемми и Длинный Дэви очень хорошо знали все это и потому ломали голову над тем, как избежать встречи с индейцами какого бы то ни было племени. Вокаде уверенно скакал впереди, он ведь уже проезжал этот отрезок пути по дороге сюда. Теперь он был вооружен ружьем, а на его поясе висели мешочки со всем необходимым для жителя прерий. Джемми и Дэви не изменили себе: первый, как и прежде, ехал на длинноногой кобыле, а второй трусил на своем маленьком непокорном муле, тщетно пытавшемся каждые пять минут сбросить всадника. Дэви достаточно было поставить на землю одну ногу — по мере необходимости правую или левую, — чтобы иметь прочную опору. Верхом он напоминал туземца с тихоокеанских островов, сидящего в узкой и очень опасной лодке с выносным поплавком, только благодаря которому суденышко и не переворачивалось. В нашем случае поплавком Дэви служили его ноги.

Наряд Фрэнка тоже не претерпел изменений: мокасины, легины, синий фрак и шляпа — «амазонка» с длинным желтым пером. Маленький саксонец отлично держался в седле и, несмотря на свое странное одеяние, оставлял впечатление бывалого вестмена.

Истинное восхищение вызывала посадка Мартина Баумана; верхом он умел ездить, по меньшей мере, не хуже, чем Вокаде. Парень, казалось, слился с жеребцом; он сидел на нем, слегка наклонившись вперед, тем самым сильно облегчая бег животному, а себе позволяя без переутомления выдержать напряжение изнурительной верховой езды по прерии. Он был облачен в кожаный трапперский костюм; его снаряжение и вооружение также было превосходно. Все его помыслы занимала теперь нелегкая задача, которую предстояло решить. От внимательного наблюдателя не ускользнуло бы ни бодрое выражение его лица, ни блеск его светлых глаз, ясно дававших понять, что в прерии молодой человек чувствовал себя, как в родной стихии. Весь его облик говорил о том, что он, наполовину еще мальчик, в случае необходимости повел бы себя как настоящий мужчина. Если бы не тяжелые заботы о пропавшем отце, мрачной тенью нависшие над ним, он, пожалуй, прослыл бы самым веселым членом маленького отряда.

На бедного Боба нельзя было смотреть без смеха. Его посадка в седле была просто неописуема. Он очень намаялся с конем, как, впрочем, и тот с ним, поскольку всадник больше десяти минут был не в силах сохранить одно и то же положение. Как только он в очередной раз пододвигался вперед, плотно прижимаясь к холке животного, тотчас с каждым его шагом начинал скатываться назад ровно на один дюйм[51]. Так он скользил и скользил, пока угроза слететь на землю не становилась для него более чем реальной. Тогда он опять продвигался вперед как можно дальше, и скольжение начиналось заново. При этом он непроизвольно принимал такие позы, которые не мог бы выдумать и цирковой клоун. Вместо седла негр привязал ремнем с пряжкой одеяло, поскольку знал, что удержаться в седле ему вряд ли удастся, и все равно при любом маломальском ускорении лошади Боб оказывался за одеялом. Он к тому же еще и ноги держал растопыренными в разные стороны. Когда в очередной раз ему говорили, чтобы он крепко прижал ими бока животного, негр неизменно отвечал: «Почему Боб должен давить ногами бедный конь? Конь ему ничего плохое не делать! Ноги Боба не какие-нибудь клещи!»

Всадники достигли края не очень глубокой воронки диаметром, быть может, в шесть английских миль. Это углубление, окруженное с трех сторон едва заметными бугорками, с запада ограничивала довольно крупная вершина, поросшая, как казалось издали, кустарником и деревьями. Весьма вероятно, что раньше в этой котловине было озеро. Теперь же его дно состояло сплошь из глубокого песка, из которого островками торчали лишь скудные клочья травы да чахлые и никчемные растения Mugwort, характерные для неплодородных земель Дальнего Запада.

Не раздумывая, Вокаде погнал своего жеребца в песок. Он держал путь прямо к упомянутой вершине.

— Что это за местность? — осведомился Толстяк Джемми. — Не знаю ее.

— Воины шошонов называют ее Пааре-пап, — ответил индеец.

— Кровавое озеро! Увы! Не хватало нам еще шошонов тут встретить!

— Почему? — удивился Мартин Бауман.

— Потому что тогда придется расстаться с жизнью. Здесь, на этом самом месте, охотничий отряд шошонов был вырезан белыми до последнего человека, причем без всякого повода. Хотя с тех пор прошло, пожалуй, лет пять, соплеменники убитых без жалости лишают жизни любого белого, имевшего несчастье попасться к ним руки.

— Вы думаете, сэр, что шошоны где-то поблизости?

— Надеюсь, что это не так. Как я слышал, они сейчас гораздо севернее, у Масселшелл-ривер, в Монтане. Скорее всего их нам нечего опасаться. Но пусть Вокаде скажет нам, ушли ли они на юг, или нет.

Индеец услышал вопрос и ответил:

— Когда Вокаде проезжал здесь семь дней назад, поблизости не было ни одного воина шошонов. Только арапахо разбили лагерь в том месте, где берет начало река, которую бледнолицые называют Тонг-ривер.

— Тогда нам нечего их опасаться. Впрочем, местность здесь открытая и плоская, и мы за милю заметим любого всадника или пешего, а значит, будем в состоянии своевременно подготовиться к встрече. Вперед!

Прошло, пожалуй, с полчаса, как они поехали в западном направлении, пока Вокаде не остановил своего жеребца.

— Уфф! — вырвалось у него из груди.

— Что стряслось? — Толстяк повернул свою озабоченную физиономию.

— Ши-ши!

Слово это из языка манданов, и означает оно, собственно говоря, «ноги», но также употребляется в значении «следы».

— Следы? — Толстяк напряг все свое зрение. — Человека или зверя?

— Вокаде не знает. Пусть мои братья убедятся сами.

— Good luck![52] Индсмен не может отличить след человека от следа скотины! Такого я еще не видел! Должно быть, это что-то необыкновенное. Сейчас взглянем на отпечатки. Эй, люди, спускайтесь-ка и не топчитесь тут без всякого толку, иначе мы не сможем ничего узнать!

— Не нужно волноваться — след здесь не кончается, — произнес озабоченный индеец. — Он очень большой и длинный, он идет издалека, с юга, и уходит далеко на север.

Всадники спешились, чтобы обследовать удивительные отпечатки. Отличить след человека от следа животного сможет даже трехлетний индейский мальчик. То, что Вокаде был не в состоянии определить след, казалось весьма странным. Но и Толстяк, как только окинул своим придирчивым взглядом отпечатки, покачал головой, затем взглянул налево — откуда шел след, потом направо — куда он уходил, еще раз покачал головой и обратился к длинному Дэвиду Кронерсу:

— Ну, старина, видел ли ты что-либо подобное в своей жизни?

Американец задумчиво покачал головой, также осмотрелся по сторонам, взглянул на след еще раз и ответил:

— Нет, никогда.

— А вы, мастер Фрэнк?

Саксонец все глядел и глядел на отпечатки, что-то соображая, а потом изрек:

— Дьявол их разберет, эти следы!

Мартин и негр тоже дали понять, что дело кажется им весьма загадочным. Длинный Дэви поскреб за правым, потом за левым ухом, два раза сплюнул, — это всегда было признаком того, что он в затруднительном положении, после чего выразил свое мнение:

— Здесь прошло какое-то живое существо. Если это не так, пусть меня заставят за два часа выхлебать до дна старушку Миссисипи вместе со всеми ее притоками!

— Смотри, как ты умен, старик! — маленькие глазки смеющегося Джемми стали круглыми. — Если бы ты не сказал этого, мы бы никогда не узнали, что это за след! Значит, говоришь, тут прошла какая-то тварь? Только вот какая? Сколько у нее ног?

— Четыре, — в голос ответили все, кроме индейца.

— Да, это хорошо видно. Стало быть, это и вправду был зверь. Ну а теперь пусть кто-нибудь скажет мне, какого рода и племени четвероногого мы имеем в этом случае?

— Это не олень, — первым подал голос Фрэнк.

— Боже упаси! Олень никогда не оставит таких гигантских отпечатков.

— Тогда, может, медведь?

— Конечно, в таком рыхлом песке медведь оставит огромные и четкие следы, которые даже слепой сможет определить на ощупь, но все же это следы не медведя. Отпечатки не такие длинные и не стерты сзади, как у зверя, который ходит на двух ногах; они почти круглые, более пяди в диаметре и вытянуты вперед так, будто проставлены штемпелем. Сзади они вдавлены в землю немного сильнее и совершенно гладкие — стало быть, зверь имеет копыта, а не пальцы или когти.

— Конь? — неуверенно предположил Фрэнк.

— Хм! — хмыкнул Джемми. — Вряд ли. Тогда, по меньшей мере, мы обнаружили бы хоть какой-то намек на подковы, или если бы зверь был «босиком», то осталась хотя бы стрелка от копыт. Следу этому самое большее часа два — прошло слишком мало времени, чтобы даже какие-то слабые намеки на его принадлежность могли исчезнуть. А может, все дело в том, что в природе еще встречаются лошади с такими гигантскими копытами? Если бы мы были в Азии или в Африке, а не в этой уютной прерии, я бы, пожалуй, смог утверждать, что здесь протопал дедушка-слон.

— Да, так оно и есть! — улыбнулся Длинный Дэви.

— Что? Так и есть?

— Да, конечно! Ты же сам сказал!

— Значит, ты так ничему и не научился! Ты хоть раз видел слона?

— Даже два.

— Где?

— В Филадельфии, у Барнума[53], а теперь здесь — тебя, Толстяк!

— Если хочешь сострить, то прежде научись это делать, понятно! След как две капли воды похож на слоновый, и отпечатки достаточно велики — с этим я согласен, но у слона совершенно иная походка и темп ходьбы. Об этом, Дэви, ты не подумал. Других верблюдов, кроме тебя, здесь тоже не водится, иначе я бы утверждал, что это верблюд простучал здесь своими копытами два часа назад. Теперь хочу признаться, что исчерпал все свои идеи.

Они прошли вперед еще немного, а потом снова вернулись назад, чтобы более детально изучить этот удивительный след, но ни один из них так и не смог выдвинуть сколько-нибудь правдоподобное предположение.

— Что скажет на это мой красный брат? — обратился Джемми к молчавшему Вокаде.

— Мако аконо! — ответил индеец, сделав рукой жест, полный глубокого почтения.

— Дух Прерий, хотел ты сказать?

— Да, ибо это не человек и не зверь.

— Хо! У ваших духов, похоже, просто гигантские ступни. А может, Дух Прерий страдает ревматизмом и надел войлочные туфли?

— Мой белый брат не должен насмехаться. Дух Прерий может появиться в любом обличий. Мы должны с почтением поглядеть на его след и спокойно скакать дальше.

— Ну нет, этого я не сделаю. Я должен точно знать, как мне быть дальше. А поскольку я никогда прежде не видел ничего подобного, то поеду по следу, пока не узнаю, кто его оставил.

— Мой брат спешит к своей гибели. Дух не потерпит, чтобы за ним следили.

— Madness![54] Когда потом Толстяк Джемми станет рассказывать о следе и не сможет сказать, чей он, его просто поднимут на смех или сочтут лжецом. Раскрыть эту тайну для настоящего вестмена — дело чести!

— У нас не столько времени, чтобы делать такой крюк.

— Я и не требую от вас делать его. До вечера у нас еще четыре часа, потом мы разобьем лагерь. Возможно, мой красный брат знает место, где мы сможем устроить привал?

— Да. Если мы поскачем прямо, то приедем к такому месту. Там, в холме, есть расщелина, через которую можно попасть в долину, где слева, после часа езды, открывается боковое ущелье. В ущелье мы отдохнем, там есть кусты и деревья — они сделают наш огонь невидимым, — а также источник — он даст воду нам и нашим зверям.

— Его легко найти. Итак, скачите дальше! Я же поеду по следу, а потом выйду к вашему лагерю.

— Пусть мой белый брат позволит мне предостеречь его!

— Да ну! — вмешался Длинный Дэви. — Здесь предупреждения неуместны — Джемми прав. Для нас было бы позором открыть эти непонятные следы и не узнать, кому их приписывать. Говорят, что еще до сотворения людей существовали звери, по сравнению с которыми бизон все равно, что дождевой червь по сравнению с пароходом с Миссисипи. Возможно, такое чудовище осталось с тех времен и слоняется здесь, в песках, высчитывая по песчинкам, сколько ему столетий. Я думаю, это животное зовется мамой.

— Мамонтом! — поправил Толстяк.

— Тоже очень возможно! Стало быть, позор на наши головы, если мы, наткнувшись на доисторический след, хотя бы не попытаемся встретиться лицом к лицу с оставившим его экземпляром. Я еду с Джемми!

— Так не пойдет, — возразил Толстяк.

— Почему нет?

— Потому что мы вдвоем — скажу без зазнайства — обладаем немалым опытом, а значит, в какой-то мере предводители. Мы не имеем права удалиться одновременно. Один должен остаться. Пусть лучше со мной поскачет кто-нибудь другой.

— Мастер Джемми прав, — обрадовался Мартин. — Я поеду с ним.

— Нет, мой юный друг, — Джемми замотал головой. — Вы самый последний, кого я хотел бы пригласить сопровождать меня.

— Почему? Я сгораю от нетерпения вместе с вами обнаружить этого зверя!

— Охотно верю. В вашем возрасте все готовы к подобным приключениям. Но эта поездка, возможно, небезопасна, а мы взяли на себя негласное обязательство оберегать вас, чтобы вы целым и невредимым встретились со своим отцом. Стало быть, совесть не позволяет мне втягивать вас в неизвестную и опасную авантюру. Нет, если я не должен скакать один, то пусть уж меня сопровождает кто-нибудь другой.

— Тогда с вами еду я! — выпалил доселе молчавший Хромой Фрэнк.

— Ладно, ничего не имею против. Мастер Фрэнк уже, «большей частью», — Джемми сделал акцент на одно из любимых выражений саксонца, — закалился в сражениях с дворником и ночным сторожем и уж точно не испугается какого-то там мамонта.

— Что? Испугаюсь? Да такое мне и в голову не придет!

— Стало быть, остановимся на этом варианте. Остальные поскачут дальше, мы же вдвоем свернем направо. Думаю, ваша лошадь не потратит много сил на этот крюк, а для моего коня бег — просто дикая страсть. Должно быть, он в прошлой жизни, прежде чем принять теперешний лошадиный облик, был бегуном на длинные дистанции или почтальоном.

Мартин попытался возразить еще раз, но напрасно. Длинный Дэви убедительно настоял на предложении Джемми. Вокаде еще раз точно описал место привала и осудил намерения Толстяка вызвать гнев Духа Прерий. Затем остальные продолжили прерванную скачку, а Толстяк с саксонцем помчались по следу в северном направлении.

Поскольку последним предстояло сделать немалый крюк, они изо всех сил погоняли коней, и очень скоро исчезли из виду.

Позже след изменил направление и свернул на запад, к далеким холмам, а значит, теперь Джемми и Фрэнк скакали параллельно своим друзьям, но, естественно, отставали от них где-то на час.

До сих пор оба держались молча. Кряжистая кляча Джемми так усердно выбрасывала вперед длинные ноги, что конь Фрэнка с трудом успевал за ней, утопая в зыбучих песках. Лошадь Толстяка перешла с утомительной рыси на медленный шаг, и тогда Фрэнк легко смог нагнать своего спутника. Само собой, прежде участники экспедиции общались друг с другом на английском. Теперь же, когда оба немца остались наедине, они смогли окунуться в стихию родной речи.

— Не правда ли, — начал Фрэнк, — насчет мамонта вы пошутили?

— Конечно.

— Я почему сейчас об этом подумал — ведь эти мамонты давным-давно вымерли!

— Неужели вы раньше слышали об этих доисторических животных?

— Я? Ну еще бы! А если вы мне не верите, мне вас искренне жаль. Знаете ли, морицбургский учитель, ставший, собственно, моим духовным отцом, в этом деле кое-что да смыслил, особенно в зоологии растений. Вот так-то! Он знал каждое дерево, от ели до щавеля, а также любое животное, от морского змея до мизерной губки. От него я тогда почерпнул массу всего интересного.

— Необычайно рад за вас! — засмеялся Джемми, озорно блеснув хитрыми глазками. — Может, и я смогу кое-что почерпнуть от вас.

— Естественно! — совершенно серьезно воскликнул саксонец. — Само собой разумеется! Представьте себе, если бы тогда не возникло спора из-за любимого слова папы Врангеля, я nolens koblenz[55] попал бы в Тарандскую лесную академию и теперь мне не пришлось бы скитаться тут по Дикому Западу и позволить всяким там сиу сделать меня хромым.

— О, вы хромаете не от рождения?

Фрэнк уничтожающе взглянул на Толстяка, в его глазах вспыхнул гнев:

— Хромой от рождения? Как это возможно у личности с моей амбутацией! Хромой ведь никогда не сможет стать кем-либо, кроме как лесным бродягой, а уж тем более служащим! Никогда! Мои ноги были здоровы. Но когда я однажды вместе с Бауманом появился в Черных горах, чтобы открыть среди золотоискателей мелочную лавку, туда временами стали наведываться и индейцы с целью что-нибудь купить. Большей частью это были сиу. Это самые худшие антропологические дикари, которые только тем и живут, что вместе с дешевой улыбкой на их физиях тотчас могут выстрелить или пырнуть ножом. Лучше всего вообще не связываться с ними. «Добрый день!» и «Счастливого пути!», «Адью!» да «Прощай!». Я всегда был верен этому пункту, ибо я человек принципа, но однажды все же имел минуту слабости, и вот до сих пор хромаю.

— Как это случилось?

— Совершенно неожиданно, как случается все, чего не ждешь. События того дня стоят перед моим одухотворенным лицом, как если бы это было сегодня. Сверкали звезды, а в ближнем болоте громко голосили лягушки, ибо дело было, к сожалению, ночью, а не днем. Бауман уехал, чтобы запастись в форте Феттерман новыми припасами, Мартин спал, а негр Боб, давно отправившийся взимать долги, до сих пор не появлялся. Одна его лошадь без седока вернулась в родной дом. На следующее утро он, правда, приковылял с растяжением в ногах и без гроша в кармане. Он был выгнан всеми без исключения нашими должниками, а потом еще и сброшен лошадью. Это называется — вкусить глупость жизни из первых рук! Как видите, я могу изъясняться даже ямбом. Нет?

— Да, вы маленький гений.

— Об этом я и сам себе частенько напоминаю, но другие — никогда, поскольку никто и задуматься над этим не хочет. Итак, звезды сверкали на небе, и тут к нам в дверь постучали. Здесь, на Западе, нужно держать ухо востро, поэтому я не стал тотчас открывать, а спросил, чего нужно. В общем, не буду останавливаться на мелочах; это были пятеро индейцев сиу, которые хотели обменять меха на порох.

— Надеюсь, вы не впустили их?

— А почему нет?

— Сиу, да еще среди ночи!

— Извольте! Если бы у нас были часы, то они показали бы приблизительно половину двенадцатого. А это не слишком поздно. Как вестмен, я хорошо знаю, что далеко не всегда можно оказаться на месте в часы посещений, а время частенько ужасно дорого. Краснокожие сказали, что им еще всю ночь маршировать, и так апеллировали к моему доброму саксонскому великодушию, что я впустил их.

— Какая неосторожность!

— Почему? Страха я никогда не знал, и прежде, чем открыть, я поставил условие, что все свое оружие они сложат у входа. К их чести должен признать, что они выполнили это требование. Естественно, я держал револьвер в руке, пока обслуживал их, на что они, как дикари, не могли обижаться. С ними я совершил блестящую сделку: обменял скверный порох на очень хорошие бобровые шкурки. Когда краснокожий и белый торгуют друг с другом, то первый всегда остается с носом. Хотя меня это и огорчает, но я один, к сожалению, ничего не могу изменить. Рядом с выходом висели три заряженных ружья. Когда индсмены уходили, последний остановился перед самой дверью, повернулся и спросил меня, не мог бы я угостить его глотком «огненной воды». Хотя теперь и запрещено отпускать водку индейцам, все же я, как было сказано, сорвал приличный куш и вследствие этого готов был оказать им любезность. Я развернулся и ушел в дальний угол, где стояла бутылка бренди. В тот момент, когда я повернулся, держа ее в руке, я увидел исчезающего за дверью человека с одним из ружей, которое он успел сорвать с гвоздя. Я отставил бутылку, схватил другое ружье и выскочил наружу. Само собой, я тотчас отпрыгнул в сторону, поскольку в дверном проеме мог бы стать замечательной мишенью. Я очень быстро рванулся из света в тень и не мог сразу хорошо осмотреться, но тут услышал скорые шаги, а потом что-то сверкнуло с другой стороны, у изгороди. Грохнул выстрел, а я почувствовал, будто что-то ударило меня по ноге. Теперь я, наконец, заметил краснокожего, который хотел перемахнуть через изгородь. Я прицелился и спустил курок, но одновременно почувствовал такую боль в ноге, что меня тут же подкосило. Пуля индейца пробила мне левую стопу. Либо из-за темноты, либо потому, что у сиу было чужое ружье, но я все же до сих пор не могу понять, как он смог так выстрелить. Лишь спустя месяц мне снова удалось встать на эту ногу, а позже меня прозвали Хромым Фрэнком. Краснокожего я хорошо запомнил и никогда не забуду его лица. Горе ему, если он где-нибудь или когда-нибудь попадется мне! Мы, саксонцы, — душевные германцы, но наши национальные достоинства никогда не могут обязать нас в ночную пору, когда в небесах сверкают звезды, позволить безнаказанно обворовать нас и подстрелить до хромоты! Полагаю, что сиу принадлежал к огаллала, и если… Что это с вами?

Фрэнк прервался, ибо Толстяк Джемми осадил свою клячу и издал возглас удивления. Дно каньона стало скалистым, и там, где оно снова терялось в песке, Джемми остановился.

— Что это? — спросил он сам себя. — Не тронулся ли я умом?

Он ошалело взглянул вниз, на песок. Теперь и Фрэнк понял, что имел в виду Толстяк.

— Разве возможно, — растерянно забормотал саксонец, — чтобы следы вдруг внезапно стали другими?

— Конечно! — блаженно улыбнулся Джемми. — Сначала был след слона, а теперь — четкий отпечаток лошадиных копыт. Зверь подкован, да еще и новыми подковами, видите: отпечатки очень четкие, и ни гриф, ни шипы подковы не сбиты.

— Но это след наоборот!

— Вот этого-то я никак и не могу взять в толк. До сего момента след шел от нас, а теперь идет прямо навстречу.

— Разве это одни и те же отпечатки?

— Конечно! Там, за нами, скалистая земля — на ней след не виден, но этот участок не более двадцати футов шириной. С той стороны, с востока, след слоновый, а с этой, с запада, чистейшей воды лошадиный. Оглянитесь! Разве есть еще другие следы?

— Нет.

— Так значит, эти отпечатки, несмотря на их различие, должны принадлежать одному и тому же животному. Я хочу сойти на землю, чтобы убедиться, что здесь нет ошибки.

Они спешились. Тщательнейшее обследование места дало следующий результат: след слона и вправду на скалистом участке пути превращался в лошадиный. То обстоятельство, что оба следа шли навстречу друг другу, а потом сталкивались, казалось не просто странным, а ошеломляющим. Оба беспомощно переглянулись и покачали головами.

— Если это не колдовство, то кто-то здорово водит нас за нос, — заметил Джемми.

— Неужели?

— Да, и этого я понять не могу!

— Но чудес не бывает!

— Не бывает, я не суеверный.

— Тут все как у волшебника Филадельфия, который забрасывал ввысь клубок ниток, чтобы потом подняться в небеса по тоненькой ниточке и исчезнуть с Земли!

— Поскольку слон шел с востока, а конь с запада, и оба следа прерываются здесь, значит, животные, по вашему мнению, вскарабкались наверх по нитке именно в этом самом месте, а потом растворились в воздухе?! Пусть такое объяснение дает кто-нибудь другой! Это выше моих сил! — искренне признался Толстяк.

— Хотел бы я, пожалуй, знать, что сказал бы морицбургский учитель, если бы был здесь с нами! — вполне искренне заявил саксонец, сосредоточенно рассматривая след.

— Уж он-то не стал бы строить из себя всезнайку, как мы с вами!

— Хм! С вашего позволения, герр Джемми, вы выглядите не очень-то одухотворенно.

Толстяк пристально взглянул на Фрэнка, после чего его маленькие глазки превратились совсем в щели. Он ответил:

— По вашему виду сейчас тоже не скажешь, что вы одаренный автопетрификат[56]. Вообще хотел бы я видеть того человека, который мог бы разрешить эту загадку.

— Она должна быть разгадана, ибо знаменитый Архидьякон сказал: «Дайте мне точку опоры, и я сорву с петель любую дверь!»

— Архимед[57], хотели вы сказать!

— Да, но он же был и дьяконом, поскольку, когда в субботу, ближе к закату, пришли вражеские солдаты, он заучивал воскресную проповедь и крикнул им: «Не мешайте мне и не шумите!» Тут они его и убили. Вот тогда-то точка опоры снова пропала.

— Может, вы найдете ее опять. Я не чувствую себя способным на это, поскольку не смог разрешить даже это противоречие, — сокрушался Джемми.

— Но что-то мы должны все же делать!

— Естественно! Не поворачивать же обратно! Если вообще есть объяснение, оно лежит впереди, а не позади нас. Садимся на лошадей, и вперед!

Они поскакали дальше, теперь уже по лошадиному следу. Тот был четким и приблизительно через полчаса вывел их из песков на почву. Появились трава и одиночные кусты, а поблизости тянулась цепь холмов. Густой лес покрывал их, начинаясь у подножий редкими деревьями и чем выше, тем сильнее превращаясь в чащу. След здесь тоже был четким. Через некоторое время под ногами животных появился мелкий светлый гравий, и тут вдруг отпечатки оборвались.

— Вот и разгадка! — саркастически проворчал Фрэнк.

— Непостижимо! — воскликнул Джемми. — Этот конь возник из воздуха и снова растворился в нем. И правда, Дух Прерии! Тогда я пожелал бы, чтобы ему пришла в голову хорошая мысль показаться нам. Я не прочь узнать, как он выглядит!

— Желание весьма исполнимое. Осмотритесь, господа!

Слова прозвучали на немецком языке из-за кустов, у которых они остановились. Вскрикнув от неожиданности, оба застыли, в страхе озираясь по сторонам. Тот, кто произнес фразу, уже покинул заросли, служившие ему укрытием.

Нельзя сказать, что он был высок ростом и широк в плечах. Темно-русая окладистая борода обрамляла его опаленное солнцем лицо. Он носил украшенные бахромой легины и охотничью рубаху, также обшитую по швам бахромой, длинные сапоги, прикрывающие колени, и широкополую фетровую шляпу, на шнурке которой болтались уши серого медведя. Из-за широкого, сплетенного из нескольких ремней пояса торчали два револьвера и нож — «боуи». Похоже, весь его пояс был заполнен сидевшими каждый в своем гнезде патронами. К ремням, кроме многочисленных кожаных мешочков, были прикреплены две пары прикручивающихся подков и четыре толстые соломенные или тростниковые плетенки, имевшие овальную форму и снабженные ремешками и пряжками. От левого плеча до правого бедра тело незнакомца обвивали многочисленные кольца лассо; с шеи на шелковом шнуре свешивалась обтянутая кожей колибри трубка мира, на чашечке которой были вырезаны многочисленные индейские знаки. В правой руке незнакомец держал короткоствольное ружье с очень своеобразным затвором, а в левой — горящую сигару, которой он тотчас крепко затянулся и выдохнул дым с видимым удовольствием.

Настоящий охотник прерий никогда не наводит лоск и чистоту на свой костюм. Чем потрепаннее его вид, тем, значит, больше он пережил. К каждому, кто позволит что-либо высказать по поводу его внешности, он относится с презрением. А вычищенное до блеска ружье вызывает у него так просто огромнейшее отвращение. По его глубочайшему убеждению, у настоящего вестмена нет времени заниматься подобной чепухой.

Но на этом незнакомом молодом человеке все выглядело таким чистым, будто он лишь вчера отправился на Запад из Сент-Луиса. Его ружье, казалось, час назад вышло из рук оружейного мастера, сапоги были безукоризненно смазаны жиром, а на шпорах не было видно и следа ржавчины. Костюм его смотрелся как с иголочки, и даже руки его, похоже, были вымыты.

Оба наших следопыта уставились на внезапно появившегося человека и от неожиданности забыли ответить.

— Ну, — продолжил он с улыбкой, — я понял, что вы желаете увидеть призрак? Если вы имеете в виду того, по чьему следу шли, то он стоит перед вами.

— Черт возьми! Тут, большей частью, уже перестаешь соображать! — вырвалось у Фрэнка.

— О! Саксонец! Не так ли?

— Да еще и коренной! Безусловно, и вы немец чистых кровей?

— Да, честь имею. А другой кто?

— Он тоже из нашей прекрасной страны. От неожиданности он лишился дара речи. Но это ненадолго, ибо он сейчас снова заговорит.

Фрэнк был прав, поскольку Джемми выскользнул из седла и протянул земляку руку, забыв о всякой осторожности.

— Это ли возможно? — вскричал он. — Здесь, недалеко от Чертовой Головы, встретить немца! Едва ли можно поверить!

— Я удивлен вдвойне, поскольку встретил сразу двоих, — снова улыбнулся молодой человек. — Если не ошибаюсь, вас зовут Якоб Пфефферкорн?

— Что? Вы знаете мое имя?

— Глядя на вас, не усомнишься в том, что вы Толстяк Джемми. А если бы я не догадался об этом сразу, то достаточно было взглянуть на вашу кобылу. Если встречаешь толстого охотника на таком верблюде, то это уж точно Толстяк Джемми. А как-то случаем я узнал, что этого знаменитого вестмена на самом деле зовут Якоб Пфефферкорн. Но там, где вы, рядом должен быть Длинный Дэви со своим мулом. Или, может, я ошибаюсь?

— Нет, он действительно поблизости — совсем недалеко отсюда, если ехать на юг, туда, где долина уходит в горы.

— О! Вы там сегодня разбили лагерь?

— Конечно. Моего спутника зовут Фрэнк.

Саксонец тем временем также спешился. Он подал незнакомцу руку. Тот пристально взглянул на него, кивнул и спросил:

— А вы, пожалуй, Хромой Фрэнк?

— Боже ты мой! Вы и меня знаете?

— Я вижу, что вы прихрамываете, да и зовут вас Фрэнк. А теперь еще вопрос — вы живете с Бауманом, Охотником на медведей?

— Кто вам это сказал?

— Он сам. Наши пути пересеклись несколько лет назад. Где он теперь? Дома? Думаю, что это где-то днях в трех пути отсюда, не так ли?

— Совершенно верно. Но его нет дома. Он в руках у огаллала, а мы на пути к ним, чтобы попытаться чем-нибудь ему помочь.

— Вы пугаете меня. Где это произошло?

— Совсем недалеко отсюда, у Чертовой Головы. Огаллала потащили его и еще пятерых пленников наверх, к Йеллоустоуну, чтобы убить их у могилы Храброго Бизона.

— Из мести? — спросил незнакомец, и при этом его лицо стало абсолютно серьезным.

— Да, конечно! Может, вы слышали когда-нибудь об Олд Шеттерхэнде?

— Не стоит долго напрягать память — да, — на губах незнакомца промелькнул едва уловимый смешок.

— Так вот, — продолжал Фрэнк, — он убил Храброго Бизона, Злого Огня и еще одного сиу. Теперь огаллала отправились в поход, чтобы навестить могилы этих воинов, а заодно взяли с собой Баумана, попавшего к ним в руки.

— Откуда вам это известно?

Маленький саксонец рассказал о Вокаде и обо всем, что произошло с момента его появления. Незнакомец выслушал его внимательно и очень серьезно. Лишь иногда, когда хромой слишком уж загибал на своем родном диалекте, на лице его собеседника появлялась легкая улыбка. Когда Фрэнк закончил, молодой человек произнес:

— Так значит, Олд Шеттерхэнд и несет, собственно, всю вину за несчастье, которое пало на Грозу Медведей. Все это на его совести.

— Нет. Как может он быть виноват в том, что Баумана покинула осторожность?

— Ну, спорить не будем. С вашей стороны весьма благородно, что вы не испугались опасностей и трудностей, которые, безусловно, ждут вас, и хотите освободить пленников. От всего сердца желаю вам удачи. Но меня очень интересует юный Мартин Бауман. Может, мне удастся его увидеть.

— Это очень легко сделать, — вставил свое слово молчавший до сих пор Джемми. — Вам нужно только пойти с нами, а скорее, поехать. Где ваша лошадь?

— Откуда вы знаете, что я не лесной бродяга и езжу верхом?

— Хотя бы потому, что вы носите шпоры.

— Действительно, это выдает меня. Мой конь здесь недалеко. Я оставил его на несколько минут, чтобы взглянуть на вас.

— А вы заметили, как мы приближались?

— Разумеется. Я не спускал с вас глаз вот уже полчаса. Вы остановились вот там, вдалеке, чтобы обсудить свои догадки насчет происхождения отпечатков.

— Как? Что вы знаете о них?

— Не больше того, что след — мой собственный.

— Ваш?

— Да.

— Дьявольщина! Так это ваши отпечатки так ловко провели нас?

— Вы и вправду попались на эту удочку? Ну, я просто счастлив, что провел самого Толстяка Джемми. Но, конечно, это представление предназначалось не вам, а совсем другим людям.

Толстяк, казалось, снова проглотил язык. Он еще раз уже более внимательно осмотрел незнакомца с головы до ног, покачал головой, а потом спросил:

— Да кто вы, собственно, такой?

Тот, к кому был обращен вопрос, лукаво улыбнулся и ответил:

— Вы с первого взгляда заметили, что на Дальнем Западе я новичок, не правда ли?

— Да, гринфинча[58] можно узнать в вас сразу. С таким горе-ружьем вам ходить только на воробьев, а свое снаряжение вы нацепили на себя небось несколько дней назад. Вы непременно из какой-нибудь веселой компании или из группы стрелков-туристов. Где вы покинули железную дорогу?

— В Сент-Луисе.

— Что? Так далеко на Востоке? Невозможно! И сколько же времени вы здесь, на Западе?

— На этот раз уже восемь месяцев.

— Нет уж, позвольте! Не издевайтесь надо мной! Не хотите же вы заставить меня поверить в это?!

— В голову не приходило говорить вам неправду.

— И значит, провели нас тоже вы?

— Да, след был мой.

— В это не поверит ни один полицейский! Бьюсь об заклад, что вы учитель или молодой профессор и снуете тут туда-сюда вместе со своими коллегами в поисках каких-нибудь растений, камней и бабочек. Так позвольте дать вам хороший совет — немедленно поворачивайте отсюда! Это не ваше поприще! Жизнь здесь не каждый час, а каждую минуту висит на волоске. Вы и не подозреваете, в какой опасности находитесь.

— О, об этом-то я знаю. К примеру, здесь поблизости расположен лагерь более сорока шошонов.

— Heavens![59] Это правда?

— Да, я это точно знаю.

— И вы говорите об этом так спокойно!

— А как я должен говорить? Вы думаете, что несколько шошонов — повод для паники?

— Эй, послушайте, вы и понятия не имеете, в каком опасном месте находитесь!

— О нет! Там, недалеко, лежит Кровавое озеро, и шошоны были бы рады схватить одного из нас, а еще лучше всех сразу.

— Право, не знаю, что мне о вас и думать… — развел руками Толстяк, не скрывая своих чувств.

— Думайте, что хотите. Этих краснокожих я с таким же успехом могу обвести вокруг пальца, как и вас. Я не раз встречал отличных вестменов, ошибавшихся во мне, потому что они все мерили общепринятыми мерками, и в этом была их ошибка! Прошу вас, идемте!

Он развернулся и неторопливо шагнул прямо в заросли. Оба разведчика последовали за ним, ведя животных в поводу. Вскоре они наткнулись на поистине великолепный экземпляр тсуги[60] высотой более тридцати метров, что с такими деревьями случается крайне редко. Рядом с ней стоял конь — статный вороной жеребец с красными ноздрями и красной полосой, идущей от макушки через всю длинную густую гриву; такая полоса у индейцев считается верным отличием превосходной породы. Седло и сбруя были индейской работы. Позади первого был пристегнут плащ из прорезиненной ткани. Из одной из седельных сумок торчал футляр подзорной трубы, а рядом с жеребцом, на земле, лежала тяжелая крупнокалиберная двустволка «медвежебой». Когда Джемми заметил ружье, он ускорил шаг, поднял оружие, осмотрел его и крикнул:

— Это ружье… это… я никогда его прежде не видел, но все равно узнал сразу. Серебряное ружье вождя апачей Виннету и этот «медвежебой» — самые знаменитые ружья Запада! А «медвежебой» принадлежит…

Толстяк запнулся и растерянно уставился на владельца оружия, потом продолжил:

— Теперь я наконец начинаю соображать! Каждый, кто первый раз встречался с Олд Шеттерхэндом, принимал его за гринхорна[61]. Это ружье принадлежит ему, а штуцер в его руке — никакая не безделица, а один из тех немногих штуцеров — «генри»[62], что были выпущены. Фрэнк, знаете ли вы, кто этот человек?

— Нет. Я же не читал ни его свидетельства о крещении, ни его справки о прививках.

— Эй, оставьте эти шуточки! Вы стоите перед Олд Шеттерхэндом.

— Олд Шет…

Фрэнк едва не попятился назад.

— С ума сойти! — вырвалось у него. — Олд Шеттерхэнд? Но я представлял его совсем другим.

— Я тоже, — признался Джемми.

— Каким же, господа? — улыбнулся охотник.

— Высоким и крепким, как Колосс Варский![63] — выпалил ученый саксонец.

— Да, с фигурой гиганта, — согласился Толстяк.

— Итак, вы видите, что моя слава больше моих заслуг. Переходя от одного лагерного костра к другому, истории обрастают такими небылицами, которых просто так и не придумаешь. Дело доходит до того, что речь идет уже о настоящих чудесах, тогда как на самом деле то же самое может проделать любой человек.

— Нет, то, что рассказывают о вас, это…

— Па! — прервал Толстяка охотник быстро и решительно. — Оставим это! Посмотрите лучше на моего коня. Это один из тех индейских нгул-иткли[64], которых разводят только апачи. Сейчас он, что называется, «босиком». Если я хочу ввести в заблуждение какого-нибудь преследователя, я привязываю к его ногам эти тростниковые башмаки, которые очень популярны в Китае. Они оставляют, особенно на песке, след, очень похожий на слоновый. Вот здесь, на поясе, у меня две пары подков. Одна пара сработана как обычно, другая сделана наоборот — шипом вперед. Естественно, и след потом получается наоборот, а тот, кто меня преследует, уверен, что я двигался в противоположном направлении.

— Черт возьми! — не выдержал Фрэнк. — Теперь, наконец, в моей голове посветлело. Стало быть, подковы с секретом! Что бы сказал на это морицбургский учитель!

— Я не имею чести знать этого господина, но имею удовольствие провести вас обоих. На скалистом участке пути не могло остаться никаких следов, поэтому там я спешился, чтобы сменить плетенки на подковы. Конечно, я и понятия не имел, что за мной по пятам следуют мои земляки; это я заметил лишь позже. Я принял эту предосторожность, поскольку по определенным признакам сделал вывод о присутствии враждебных индейцев. И мое предположение подтвердилось, когда я пришел к этой тсуге.

— Там есть следы индейцев?

— Нет. Дерево сегодня должно было стать местом моей встречи с Виннету, и…

— Виннету! — прервал его Джемми. — Вождь апачей здесь?

— Да, он приходил сюда, но еще до меня.

— Где он? Я непременно должен его видеть.

— Он оставил мне знак, что уже был здесь и еще вернется сегодня. Где он сейчас находится, я не знаю. Наверняка он следит за шошонами.

— Он сообщил об их присутствии?

— Именно он обратил на них мое внимание. На коре дерева он вырезал ножом несколько знаков. Они для меня как письмо. Теперь я знаю, что он был тут и снова вернется, а также, что поблизости находятся сорок шошонов. Дальше я должен был ждать здесь.

— Но ведь шошоны могут найти вас тут!

— Па! Я не знаю, кому будет хуже — мне, если они меня обнаружат, или им, если их открою я. Вместе с Виннету нам нечего опасаться горстки индейцев.

Это прозвучало очень просто, как само собой разумеющееся, и Фрэнк не преминул удивленно воскликнуть:

— Не бояться сорока краснокожих! Я тоже не трус, но все же не могу сказать, что подобное обстоятельство придало бы мне храбрости. «Вени, види, тутти», — сказал старый Блюхер, а потом выиграл битву под Бель-Месальянс[65], но вдвоем против сорока он бы тоже не рискнул. Не понимаю!

— Объяснение очень простое — побольше осторожности, побольше хитрости и немного решимости, когда она потребуется. К тому же у нас есть оружие, на которое можно положиться. Здесь, на этом месте, мы отнюдь не в безопасности. Будьте благоразумны и скачите дальше, чтобы как можно быстрее добраться до своих.

— А вы останетесь здесь?

— Пока не придет Виннету — да. Потом вместе с ним я разыщу ваш лагерь. Хотя у нас другая цель, но если он согласится, я готов ехать с вами к Йеллоустоуну.

— Правда? — Джемми был искренне обрадован. — В таком случае, готов поклясться, что мы освободим пленников.

— Не слишком ли уверенно?! Я косвенно виноват в том, что Бауман сейчас в опасности, а значит, чувствую себя обязанным принять участие в его освобождении. Поэтому…

Он прервался, ибо из груди Фрэнка вырвался приглушенный испуганный крик. Саксонец указал рукой в сторону песчаной равнины, где появилась группа индейских всадников.

— Быстро на коней и прочь отсюда! — скомандовал Шеттерхэнд. — Пока они нас еще не заметили. Я приду позже.

— Эти типы найдут наши следы, — предостерег Джемми, с невиданной прытью запрыгнув в седло.

— Вперед! Это единственное спасение для нас.

— Но ведь они обнаружат вас!

— Обо мне не беспокойтесь! Вперед, только вперед!

Двое вестменов уже сидели верхом и вовсю погоняли своих животных. Шеттерхзнд осмотрелся. Оба белых, так же как и он, не оставили практически никаких следов на гравии. Участок, покрытый галькой, поначалу резко расширялся, потом становился уже и поднимался вверх по склону, после чего исчезал в тени густых пихт.

Он повесил штуцер мастера Генри на седло, взял «медвежебой» на плечо и тихонько шепнул на ухо своему коню лишь одно слово на языке апачей:

— Пенийил![66]

Когда он начал ловко и энергично взбираться вверх по крутому склону, животное последовало за ним, как верный пес. Казалось, подняться здесь коню просто невозможно, и все же вскоре оба — человек и животное — после непродолжительных, но весьма больших усилий оказались наверху, под деревьями. Охотник положил коню на шею руку.

— Ишкуш![67]

Животное тотчас подчинилось и осталось лежать совершенно неподвижно — чувствовалась индейская выучка.

Шошоны тем временем заметили следы. Если бы это были следы Олд Шеттерхэнда, то краснокожие должны были предположить, что они ведут на восток; но отпечатки животных Фрэнка и Джемми оказались слишком четкими — их нельзя было не заметить. Шошоны последовали по ним и очень скоро подошли ближе.

С момента исчезновения обоих немцев прошло едва две минуты, а индейцы были уже у тсуги. Несколько воинов спешились, чтобы отыскать пропавший на гальке след.

— Иве, иве, ми, ми![68] — крикнул один.

Он нашел то, что искал. Краснокожие тотчас помчались дальше. Шеттерхэнд сверху, из своего укрытия, хорошо слышал, как они галопом поскакали за беглецами.

Теперь самое главное — хладнокровие и ловкость, так подумал он. И еще о том, что Джемми определенно тот человек, кому удастся проявить эти качества.

Тут его конь встрепенулся и издал легкое пофыркивание — верный знак того, что его хозяин должен держать ухо востро. Животное глянуло на белого охотника большими умными глазами и повернуло голову в сторону, наверх. Охотник взял в руки штуцер, стал на колени, готовый выстрелить, и устремил взгляд своих зорких глаз вверх. Деревья стояли здесь так тесно, что не позволяли видеть ничего дальше себя. Однако через секунду он спокойно отложил штуцер в сторону. Он увидел среди нижних ветвей украшенные иглами дикобраза мокасины и понял, что носивший эту обувь человек — его лучший друг. В ту же секунду ветви зашуршали, и вождь апачей Виннету предстал перед ним.

Глава пятая ВИННЕТУ

Он был одет точно так же, как Олд Шеттерхэнд, только вместо высоких сапог носил мокасины. Его длинные, густые, черные как смоль волосы были высоко подняты наверх, зачесаны назад и стянуты узлом, голову его опоясывала налобная повязка из кожи гремучих змей. Он не имел никакого головного убора — этому воину не требовались отличительные знаки вождя; достаточно было только взглянуть на него, чтобы тотчас понять — это незаурядная личность. На его шее висели мешочек с «лекарствами», трубка мира и тройное ожерелье из медвежьих клыков — трофеи, которые он добыл сам в смертельных схватках с хищниками. В руке индеец держал двуствольное ружье, вся деревянная часть которого была обита серебряными гвоздями — знаменитое на всем Западе Серебряное ружье, пули которого никогда не проходили мимо цели. Его серьезное, по-мужски красивое лицо имело почти римский профиль, скулы на нем были едва заметны, а матово-смуглая кожа отливала бронзой.

Да, это был Виннету — вождь апачей, самый знаменитый из индейцев! Его имя звучало в каждой бревенчатой хижине, у каждого лагерного костра. Справедливый, умный, верный, храбрый до дерзости, не терпящий фальши друг и защитник всех нуждающихся в помощи, будь то красные или белые, он был известен во всех уголках Соединенных Штатов и даже за их пределами.

Олд Шеттерхэнд поднялся с земли. Он хотел заговорить, но резким жестом Виннету призвал его к молчанию. Еще один знак, поданный вождем апачей, заставил его прислушаться.

Издалека доносилось монотонное пение. Постепенно эти звуки становились все громче, следовательно, те, кто их издавал, приближались. Это были минорные тона на четыре восьмых такта; две первые восьмые — малая терция, последняя четверть — прима, а затем после квинты[69] вверх взлетал пронзительный звук восторженного ликования.

Затем до обоих донесся громкий лошадиный топот, а вскоре они увидели людей, распевающих заунывную песню. В ней то и дело повторялось: «тотси-вув, тотси-вув!», то есть «скальп, скальп!».

Из чего Олд Шеттерхэнд сразу заключил, что оба немца были взяты в плен.

Шошоны проскакали вниз по склону, как принято у индейцев, один за другим. В середине цепочки находились оба пленника. Ноги их были крепко привязаны к лошадям, оружия при них, естественно, не было. Никаких следов ранений. А вдруг схватки вообще не было? Может быть, они, оказавшись в окружении, поняли, что сопротивление бесполезно, и сдались без боя?

Шошоны, похоже, не предполагали, кто может за ними тайно наблюдать. Пленники же, напротив, жадно искали глазами следы присутствия Олд Шеттерхэнда, должен же он подать хоть какой-нибудь знак, что заметил их! Охотник прекрасно их понимал и, хотя рисковал попасть в поле зрения какого-нибудь шошона, бросившего в его сторону случайный взгляд, все же чуть высунулся из своего укрытия и, махнув шляпой, тотчас отпрянул назад.

Краснокожие исчезли из виду. Их монотонное «тотси-вув, тотси-вув!» слышалось еще некоторое время, а потом все стихло.

Вдруг Виннету повернулся и, не сказав ни слова, оставил Олд Шеттерхэнда. Тот спокойно ждал. По прошествии, быть может, минут десяти апач вернулся, ведя своего коня в поводу. Поистине непостижимо, как животному удалось пробраться сквозь густой лес по такому обрывистому, покрытому галькой склону! Жеребец был тех же кровей, что и у Олд Шеттерхэнда, хотя все же коню охотника можно было отдать предпочтение, ибо благородный вождь подарил своему белому брату лучшего из двух.

И вот они стоят рядом — два человека, сердца которых не дрогнут даже перед целым индейским племенем. Однако проницательного взгляда в глаза апача Олд Шеттерхэнду было достаточно, чтобы отпала всякая необходимость подробного объяснения происшедшего. Каждый из них так хорошо знал другого, что они легко понимали друг друга без слов. Поэтому белый сразу спросил:

— Вождь апачей открыл место, где шошоны разбили свой лагерь?

— Виннету шел по их следу, — ответил апач. — Они уехали туда, где в древние времена вода стекала со скал в Кровавое озеро, и поднялись вверх по высохшему руслу реки. Дальше следы поворачивают влево и ведут через холмы, в настла-атахеле — котловину, где сейчас стоят их вигвамы.

— Они поставили жилые палатки?

— Нет, это военный лагерь. Они разместились всего в трех палатках. Виннету точно сосчитал их следы и написал тебе на дереве, сколько их. В вигваме, украшенном орлиными перьями, живет предводитель шошонов. Это Токви-тей, Черный Олень, их храбрейший вождь. Виннету издалека видел его лицо и узнал его по трем шрамам на щеках.

— И что решил мой красный брат?

— Виннету не хочет показываться шошонам. Он не боится их, но они вышли на тропу войны, и значит, столкновения не избежать, а он не хотел бы убивать никого из этих воинов, ибо они не сделали ему ничего плохого. Сейчас они взяли в плен двух бледнолицых. Мой белый брат хочет их освободить, а это значит, что и Виннету все же придется с ними бороться.

Апач говорил о мыслях и намерениях Олд Шеттерхэнда так, словно мог свободно читать их. Тот считал это, видно, само собой разумеющимся, он даже не удивился, а только осведомился:

— Мой брат понял, кто эти бледнолицые?

— Виннету узнал одного по толстой фигуре и понял, что это Джемми-петаче — Толстяк Джемми. Другой хромал, когда слезал с лошади. Его конь был свеж, да и его костюм тоже — этот человек не мог давно находиться в седле. Значит, он живет недалеко отсюда, а потому это не кто иной, как Инди-хиш-шоль-денчу, которого бледнолицые называют Хромым Фрэнком. Он друг Грозы Медведей.

В языке апачей не существует отдельного слова «хромать». То, что сказал вождь, означало: «Человек, который плохо ходит ногами». Что ж, это доказывало его проницательность.

— Мой красный брат угадал имена обоих охотников, — с удовлетворением отметил Олд Шеттерхэнд. — Он заметил хромоту Фрэнка, а значит, находился поблизости, когда я с ним разговаривал. Это так?

— Да. Виннету наблюдал за шошонами и заметил, что маленький их отряд отделился от лагеря в направлении Кровавого озера. Виннету знал, что его белый брат прибудет туда, поэтому он быстро поскакал через холмы и лес, прямо к дереву нашей встречи. Конь мешал ему быстро идти вперед и своевременно предостеречь Шеттерхэнда, поэтому Виннету оставил его и бегом поспешил дальше. Отсюда, сверху, он увидел потом своего брата с двумя бледнолицыми. Он увидел также и шошонов, которые заметили следы белых. Белые поспешили покинуть это место, но вскоре были схвачены охотившимися за ними красными людьми. Теперь, без сомнения, Олд Шеттерхэнд будет освобождать их, и Виннету должен быть рядом с ним. Он догадывается, что оба белых не одни здесь, у Кровавого озера и у Чертовой Головы. Они наткнулись на след Олд Шеттерхэнда и расстались со своими спутниками, чтобы вскоре вновь присоединиться к ним. Мой белый брат узнает, где находятся их спутники, и мы разыщем их, чтобы они помогли нам освободить пленников.

Определенно Виннету был феномен по части проницательности и наблюдательности! Олд Шеттерхэнд кратко рассказал апачу, что услышал от Джемми и Фрэнка. Вождь выслушал его слова внимательно, а потом сказал:

— Уфф! Тогда все отправившиеся в поход сиу должны узнать, что Олд Шеттерхэнд и Виннету не потерпят, чтобы Гроза Медведей погиб у столба пыток. Мы сегодня освободим Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка, а затем поскачем с ними и их спутниками наверх, к Йеллоустоуну, чтобы показать сиу из племени огаллала, что Олд Шеттерхэнд, убивший тогда своим кулаком трех их храбрейших воинов, снова теперь в горах Толи-тли-цу.

Это сложное слово означает «Желтая река», то есть почти точный аналог названия Йеллоустоун-ривер[70].

Олд Шеттерхэнд был очень рад, что Виннету готов поспешить на помощь к Бауману.

— Мой красный брат угадал мое желание, — сказал он. — Мы пришли в эти места не для того, чтобы проливать кровь красных людей, а чтобы не допустить гибели невиновных. Пусть Виннету будет с теми, кто отправляется на спасение пленников.

Они свели своих коней по крутому откосу вниз, затем вскочили на них и быстро помчались в том направлении, которое прежде выбрали Джемми и Фрэнк во время их неудавшегося бегства.

До наступления темноты оставалось совсем немного, поэтому они пустили животных галопом. Вскоре всадники достигли места, где шошоны напали на беглецов. Там они остановились на несколько минут, чтобы изучить следы.

— Схватки не было, — заключил Виннету.

— Мой брат прав. Оба бледнолицых не были даже ранены. Если бы они решили защищаться, то, конечно же, не дались бы шошонам целыми и невредимыми. Они поступили мудро, ибо поняли, что борьба принесет им только вред, и сдались.

Виннету сделал особое, лишь ему присущее движение рукой и с легкой улыбкой спросил:

— Мой брат говорит «мудро»? Я хотел бы его спросить, а сдались бы он и Виннету, если бы их преследовали шошоны?

— Сдались? Мы? Конечно, нет!

— Хуг! Мы сражались бы до последнего, и многие шошоны пали бы, прежде чем одолеть нас!

— Возможно, мы тоже не стали бы бороться с ними. Хотел бы Виннету видеть шошона, который смог бы догнать его и Олд Шеттерхэнда, если бы оба их жеребца находились под ними! — белый охотник с улыбкой взглянул на вождя. — Или Олд Шеттерхэнд не мастер по маскировке своих следов и не лучший разведчик на Западе? Ни один из шошонов не заметил бы наших следов! Храбрость — украшение мужчины, но умом он победит больше врагов, чем томагавком.

Они поскакали дальше на юг вдоль подножий растянувшейся каменной гряды, оставляя воронку бывшего озера слева от себя.

— Мой брат уже составил план освобождения обоих белых? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Виннету не нужен план, он вернется к шошонам и уведет у них пленных. Он так думает. Эти Змеи не достойны того, чтобы Виннету составлял ради них какой-то план. Разве Олд Шеттерхэнд уже не убедился в том, что у них в голове нет мозгов?

Охотник сразу понял, что имел в виду апач.

— Да, — ответил он. — Никто из них не додумался до такой простой вещи, что белые здесь могут быть не одни. Если бы им пришло это в голову, они непременно выслали бы разведчиков. Стало быть, мы имеем дело с людьми, чей разум не представляет для нас большой опасности. Будь их вождь Токви-тей в этом отряде, он не преминул бы выслать нескольких разведчиков.

— Но они все равно не нашли бы ничего, Виннету и Олд Шеттерхэнд отвлекли бы на себя их внимание, направив их по ложному пути.

Они достигли места, где точно на запад ущелье долины как бы врезалось в горы. Там они обнаружили бы искомые следы, но уже стемнело и отпечатки различить было довольно трудно. Они свернули по следам направо.

Ущелье было широким и легко проходимым. Оба всадника, несмотря на темноту, уверенно двигались вперед. Поскольку их животные не имели подков, то шума почти не производили, только находясь совсем рядом, можно было бы уловить легкое постукивание копыт.

Вскоре они обнаружили уходящую влево ветку бокового ущелья. Всадники придержали коней перед узким проходом. Задумались, а вдруг там внутри четверо разыскиваемых и разбили свой лагерь?

Пока они стояли, конь Виннету нетерпеливо рыл копытом землю и пофыркивал — верный признак того, что животное почуяло близость чего-то незнакомого, а может, даже враждебного.

— Мы на верном пути, — произнес белый. — Свернем налево. Твой конь хочет нам сказать, что там, внутри, кто-то есть.

Около десяти минут они продвигались вперед довольно медленно, поскольку ущелье делало большой изгиб, но как только вышли из него, тотчас заметили огонь, горевший на расстоянии приблизительно в сто шагов от них. Там ущелье расширялось, образуя поросшую деревьями низину, в центре которой прямо из земли бил ключ, струя которого терялась где-то в песчаном грунте.

У источника деревья расступались, образуя маленькую полянку. У костра сидели трое, но их лиц из-за приличного расстояния пока разглядеть было нельзя.

— Что думает мой брат? — спросил Виннету. — Это они?

— Их только трое, а мы ищем четверых. Перед тем, как решить, обнаруживать нам себя или нет, нужно сначала узнать, кто же эти трое.

Шеттерхэнд спешился, Виннету сделал то же самое.

— Я справлюсь один, — произнес белый охотник.

— Хорошо! Виннету будет ждать.

Апач взял коней за поводья и как можно дальше отвел их в сторону, к самой стене скалы. Олд Шеттерхэнд осторожно проскользнул вперед, очутился под деревьями, и стал красться от ствола к стволу, пока не залег за последним деревом. Теперь он хорошо видел сидевших у костра. Они разговаривали, и разговор этот был небезынтересен.

У огня сидели Длинный Дэви, Вокаде и Мартин Бауман. Негра Боба нигде не было видно. Добряк питал слабость к разного рода авантюрам. Он ощущал себя не кем иным, как рыцарем прерий, и был уверен в том, что и вести себя должен соответственно. Поэтому, немного посидев у огня, он поднялся и объявил, что ему надо заботиться о безопасности молодого массы и других массеров. Дэви напрасно пытался ему втолковать, что именно здесь и прямо сейчас этого вовсе не требуется.

Вместо того, чтобы охранять вход в ущелье, откуда, вероятнее всего, и могла явиться какая-то угроза, Боб, по собственному разумению, прошелся в другом месте. Там он не заметил ничего подозрительного и как раз в тот момент, когда Олд Шеттерхэнд притаился за деревом, возвратился, приблизился к огню, но не сел, а почему-то пошел дальше.

— Боб, — заметил Дэви. — Останься тут! К чему эта суета! Здесь поблизости нет ни одного индейца.

— Откуда масса Дэви это знать?! — удивился негр. — Индсмен может быть везде: справа, слева, там, сям, вверху, внизу, сзади, впереди…

— И в твоей башке! — не выдержав, рассмеялся Дэви.

— Пусть масса смеяться. Боб выполнять свой долг. Массер Боб быть большой и знаменитый вестмен; он не делать никакие ошибки. Если индсмен приходить, массер Боб тотчас его убивать.

Чуть раньше он сломал молоденькую, но высохшую ель и сжимал сейчас в руках ее небольшой ствол почти в десять дюймов толщиной. С этим оружием он чувствовал себя куда безопаснее, чем с флинтом.

Теперь он шел навстречу Олд Шеттерхэнду. А тот был убежден, что сидевшие у костра и есть те самые люди, которых он искал; он хотел уже было появиться перед ними, но Боб вдруг свернул именно туда, где стоял Виннету. Это обещало теплую встречу, и охотник, улыбнувшись, спокойно остался лежать за деревом.

Он не ошибся. Негр приблизился к скале. Оба жеребца тотчас учуяли Боба еще издали и забеспокоились. Виннету, безусловно, в отблесках костра заметил, что приближающийся человек — чернокожий. Вождь знал от Олд Шеттерхэнда, что среди разыскиваемых находился негр, поэтому позволил ему подойти к себе совсем близко.

И тут особенно громко фыркнул один из коней. Боб услышал это, застыл на месте и прислушался. Конь опять фыркнул.

— Кто быть там? — спросил негр.

Ответа не последовало.

— Боб спрашивать, кто там быть! Если не отвечать, то массер Боб убивать тот, кто там быть!

Ответа снова не прозвучало.

— Ну, тогда все, кто там быть, должны умереть!

Он поднял дубину и шагнул вперед. Жеребец Виннету вздыбил гриву, его глаза блеснули; конь подался вперед и поднял передние копыта. Перед ошарашенным Бобом мелькнули блестящие глаза и раздалось грозное фырканье, а одно из копыт с шумом просвистело перед самым его носом, но, к счастью, он успел отскочить в сторону.

Боб был не робкого десятка, но понимал, что связываться с таким противником слишком опасно. Выронив дубину, он рванул с места, голося:

— Woe to me! Help, help, help![71] Он хотеть убить массер Боб! Он хотеть сожрать массер Боб! Help, help, help!

Трое сидевших у костра вскочили.

— Что такое?

— A giant[72]. Великан, призрак, привидение!

— Вздор! Где?

— Там, там у скалы быть!

— Эй, не валяй дурака! Привидений не существует.

— Массер Боб видеть его!

— Наверняка это просто скала какой-нибудь причудливой формы.

— Нет, это не быть скала!

— Ты ошибся.

— Массер Боб не ошибаться. Привидение такое огромное, такое, такое! — при этом негр, насколько мог высоко, вытянул руки над головой. — Оно иметь глаза, как огонь; оно разинуть пасть, как дракон, и так дунуть на массер Боб, что он чуть не упасть! Массер Боб видеть его борода, она такая большая!

Похоже, он имел в виду длинную гриву жеребца, которую разглядел, несмотря на темноту, и принял за бороду великана.

— Ты не в своем уме! — не выдержал Дэви.

— О, массер Боб быть в уме, весьма в уме! Он знать, что видеть. Пусть масса Дэви ходить и смотреть!

— Ладно, давайте взглянем, что это принял негр за великана или привидение.

Янки хотел было идти. Но тут за его спиной прозвучало:

— Ради всего святого, оставайтесь на месте, мастер Дэви! Ни о каком привидении не может быть и речи.

Длинный Дэви резко развернулся и отработанным движением мгновенно приложил приклад к щеке. Вокаде в тот же миг приготовился к отражению неприятеля, держа ружье наготове, а Мартин Бауман уже прицелился из своего. Все три ствола теперь смотрели на Олд Шеттерхэнда. Он поднялся с земли и вышел из-за дерева.

— Добрый вечер! — спокойно и приветливо произнес он. — Уберите ваши «пушки», господа! Я пришел как друг и должен передать привет от Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка.

Длинный Дэви опустил ружье, и остальные последовали его примеру.

— Привет от них? — удивился он. — Значит, вы их встретили?

— Да, конечно.

— Где?

— Там, внизу, на краю Кровавого озера, к которому они пришли, следуя по следу «слона».

— Это верно. Они узнали, кто был этим «слоном»?

— Да, мой конь.

— Черт возьми! У него что, сэр, какое-то особое плоскостопие? — усмехнулся Дэви.

— Нет, его копыта скорее даже изящны. Просто его обувь вы приняли за стопы слона.

Охотник указал на четыре тростниковые плетенки, которые висели у него на поясе. Длинный Дэви тотчас сообразил, о чем шла речь.

— Вот это да, блестящая идея! Мастер пристегивает своему коню такие плетенки, и все, кто видит этот след, попадают впросак! Послушайте, ваша мысль очень недурна, она, можно сказать, даже великолепна, и настолько, будто пришла в голову мне самому!

— Да, Длинный Дэви всегда угадывает лучшие мысли всех охотников, промышляющих между двумя океанами.

— К чему эти насмешки, сэр?! Мой разум, я думаю, не уступит вашему. Или у вас другое мнение на этот счет?

При этом он кинул пренебрежительный взгляд на опрятный костюм Олд Шеттерхэнда.

— Я в этом вовсе не сомневаюсь, — ответил последний. — И раз вы так умны, то скажите мне, пожалуйста, что за призрак так напугал вашего доброго Боба?

— Готов проглотить центнер ружейных пуль даже без масла и петрушки, если это не ваш конь.

— Вы угадали.

— Чтобы догадаться, не нужно быть гимназистом, как Толстяк Джемми. Но сейчас скажите мне все же, куда, собственно, запропастился этот бедовый парень вместе с Фрэнком. Почему вы один?

— Они задерживаются. Дело в том, что их пригласили на ужин шошоны.

Дэви от ужаса изменился в лице.

— Heavens! Неужели вы хотите сказать, что их взяли в плен?

— К сожалению — да. На них напали.

— Шошоны?! Взяли в плен?! Этого только не хватало. Вокаде, Мартин, Боб, быстро к лошадям! Мы сейчас же поедем за шошонами. Они нам выдадут их, иначе мы превратим их всех в русский салат!

Он поспешил к пасшимся у воды лошадям.

— Стоп, сэр! — предостерег Олд Шеттерхэнд. — Это не так-то просто. Разве вы знаете, где находятся шошоны?

— Нет, но, надеюсь, вы нам это скажете.

— А сколько их?

— Вы думаете, мне взбредет в голову пересчитывать их поголовье, когда нужно выручать моего приятеля Толстяка Джемми? Сто или двести — все равно! Он должен быть освобожден!

— Повремените хоть немного, такие дела лучше делать не сгоряча! Мне кажется, сначала нам стоит кое-что обсудить. Я не один. Вот идет мой товарищ, который также хотел бы пожелать вам доброго вечера.

Виннету, заметив, что Олд Шеттерхэнд спокойно беседует с сидящими у костра, вышел из укрытия, ведя в поводу обоих коней. Длинный Дэви был прямо-таки ошарашен, увидев краснокожего в обществе белого, но, по-видимому, не посчитал вождя достойным своего вежливого обращения:

— Краснокожий! И тоже такой чистенький, будто только вылупившийся из яйца, как и вы. Собственно, кто вы такой? Вы не вестмен?

— Нет, строго говоря, нет. Это вы сразу угадали, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд.

— Я так и думал. А этот индсмен, конечно, из тех оседлых, что приняли в дар от Белого Отца из Вашингтона кусок земли в несколько локтей?[73]

— На этот раз вы ошибаетесь, сэр!

— Неужели.

— Да нет — точно. Мой спутник не получал от президента Соединенных Штатов никаких подарков. Он скорее…

Белого охотника внезапно прервал юный Вокаде, издавший возглас радостного удивления. Молодой индеец подошел ближе к Виннету и впился глазами в ружье апача.

— Уфф! — воскликнул он. — Маца-ска-мон-ца-вакон![74] (Серебряное ружье!)

Длинный немного понимал язык сиу и догадался, что имел в виду Вокаде.

— Серебряное ружье? — удивился янки. — Где? Ах, вот! Так покажите же его, мой красный сэр!

Виннету молча позволил взять из его руки оружие.

— Это Маца-ска-мон-ца-вакон, — снова воскликнул Вокаде. — Значит, этот красный воин — Виннету, великий вождь апачей!

— Что? Да быть того не может! — по лицу Длинного скользнула ухмылка. — Хотя по описаниям очень похоже.

Он вопросительно взглянул на обоих пришельцев. В этот момент его лицо имело отнюдь не то выражение, которое присуще людям с большим умом.

— Это Серебряное ружье, — подтвердил Шеттерхэнд. — Мой спутник — Виннету.

— Эй, послушайте, не надо надо мной так глупо шутить!

— Па! Если хотите, считайте это шуткой. У меня нет никакого желания размалевывать на вашей спине родословную апачей.

— Сэр, это пошло бы вам только во вред! — нахмурился янки. — Но если этот красный джентльмен действительно Виннету, кто же тогда вы? Тогда вы, пожалуй…

В тот момент, когда его осенило, он запнулся на полуслове. Дэви даже забыл закрыть рот. Он впился глазами в Олд Шеттерхэнда, всплеснул руками, чуть не подпрыгнул и продолжил:

— Ну конечно же! Вот где зарыта собака, что больше любого взрослого слона! Я стою тут и оскорбляю самого знаменитого вестмена, которого когда-либо только сушило солнце прерий! Если этот индсмен — Виннету, значит, вы — не кто иной, как Олд Шеттерхэнд, поскольку эти двое неразлучны, как и мы с Толстяком! Скажите, я прав, сэр?

— Да, вы не ошиблись.

— Тогда я от радости сейчас же стяну с небес все звезды и развешу их здесь на деревьях, чтобы отметить тот вечер, когда мы познакомились, как говорится, с иллюминацией! Добро пожаловать, господа, добро пожаловать к нашему лагерному костру! Простите нас за нашу глупость!

Он схватился за руки обоих и так сжал их, словно хотел, чтобы оба закричали от боли. Боб молчал. Ему было неловко за то, что он принял коня за привидение. А Вокаде тем временем отошел в тень, он оперся о дерево и прекратил бросать на прибывших восхищенные взгляды — даже совсем юные индейцы стараются не выставлять свои чувства напоказ. К тому же Вокаде считал, что допустил непростительную ошибку: вел себя с этими великими воинами как равный. Мартин Бауман не спускал глаз с обоих легендарных вестменов, о которых уже столько слышал, и, конечно же, не собирался удаляться от них, как Вокаде. Напротив, нимало не смущаясь, глаз с них не сводил. Дело в том, что они давно были для него кумирами, хотя он даже не надеялся когда-либо достичь их высот.

Виннету спокойно вынес рукопожатие Дэви; трем другим он в знак признательности кивнул — апач, как всегда, был сдержан. Олд Шеттерхэнд, напротив, постарался выказать свое расположение и, подал свою руку каждому, что сильно подействовало на Вокаде. Юный индеец, прижав правую руку к сердцу, тихо заверил:

— Вокаде охотно отдаст за Олд Шеттерхэнда свою жизнь. Хуг!

После того, как чествование было закончено, Шеттерхэнд и Виннету вместе со всеми присели у огня. Первый рассказывал, последний не произносил ни слова — он достал свою трубку и молча набил ее. Для Длинного Дэви это послужило сигналом к тому, что вождь хочет закрепить дружбу с ними дымом мира. Предположение американца подтвердилось: Шеттерхэнд в конце своей речи объявил, что они оба, Виннету и он, готовы сегодня же освободить Джемми и Фрэнка, а потом вместе со всеми ехать наверх, к Йеллоустоун-ривер.

Теперь Виннету зажег трубку и поднялся. После того, как он выдохнул дым во всех положенных направлениях, апач пояснил, что нта-йе, то есть «старший брат», должен стать новым знакомым, и передал трубку дальше — Олд Шеттерхэнду. От него она перешла к Дэви.

Когда тот сделал церемониальные затяжки, он почувствовал себя в затруднении — оба знаменитых вестмена уже раскурили трубку; имел ли он право передать ее юношам и негру?

Виннету догадался о его мыслях. Он кивнул в их сторону и произнес:

— Сын Охотника на медведей уже убил гризли, а Вокаде победил белого бизона. Оба станут великими героями, а потому должны раскурить трубку мира вместе с нами. Черный человек тоже выказал большую отвагу, когда захотел убить привидение.

Это было шуткой, над которой, пожалуй, можно было бы и посмеяться, но ритуал раскуривания трубки мира — серьезное дело, нарушать которое весельем недопустимо. Боб, конечно, хотел восстановить свою репутацию, поэтому он, получив, наконец, трубку и сделав несколько крепких затяжек, поднял руку, растопырил все пять пальцев на правой ладони, будто должен был пять раз поклясться, и выкрикнул:

— Боб быть массер Боб, быть герой и джентльмен! Он быть друг и защитник масса Виннету и масса Олд Шеттерхэнд.

При этом его глаза бешено вращались, а зубы скрежетали, что свидетельствовало о полной серьезности его заверения. После этого речь пошла о самом важном. Выработать план до деталей было невозможно, поскольку никто не знал, как обстояли дела у пленников. Сначала нужно было отыскать лагерь шошонов. Когда он будет найден, тогда все и решится, но не раньше.

Длинный Дэви по-прежнему был вне себя из-за того, что его Джемми в руках у краснокожих, а Мартин очень волновался о Хромом Фрэнке. Оба они были готовы положить свои жизни ради освобождения друзей. Вокаде по этому поводу заметил:

— Вокаде знал, что обоих бледнолицых постигнет несчастье. Он предупреждал их, но они не хотели слушать его слова.

— В этом они были правы, — заключил Дэви. — Если бы они не пошли по «слоновому» следу, то не нашли бы ни вождя апачей, ни Олд Шеттерхэнда. Хотя они и оказались в плену, мы, пожалуй, вызволим их, тем более, что нам помогут такие люди, лучше которых никто этого дела не сделает. Стало быть, вперед, к шошонам! Сегодня им придется познакомиться с самим Длинным Дэви!

И, не мешкая, они отправились в путь. Скачка была настолько быстрой, насколько это было возможно, петляя по извилистому коридору бокового ущелья. На выходе из главного ущелья они свернули влево, на север. Проехали совсем немного, когда Виннету придержал своего жеребца. Остальные сделали то же самое.

— Виннету поедет впереди, — произнес вождь. — Пусть мои братья пустят коней шагом и стараются уловить каждый шорох. Им следует делать то, что от них потребует Олд Шеттерхэнд.

Он спешился и быстро сделал что-то с четырьмя копытами своего коня, потом сел на него снова и галопом помчался вперед. Шум стука копыт его жеребца стал теперь едва слышен. Звуки напоминали тихие и приглушенные удары кулаком о землю. Остальные двинулись шагом, как и сказал Виннету.

— Что он сделал? — осведомился Дэви.

— Разве вы не заметили, что на его поясе, как и у меня, висели точно такие же подковы и «лошадиная обувь»? — вопросом на вопрос ответил Олд Шеттерхэнд. — Он пристегнул жеребцу плетенки, чтобы стать неслышимым для врагов, а скорее, чтобы самому все слышать.

— Зачем?

— Шошоны, взявшие в плен ваших спутников, и в толк не берут, что поблизости может быть еще кто-то. Но Токви-тей, их вождь, умнее и осторожнее, чем его воины. Он скажет себе, что два охотника вряд ли рискнут оказаться одни в таких опасных местах, а потому вполне вероятно, что он вышлет дополнительных разведчиков.

— Па! Совершенно пустая затея. Как эти парни найдут нас в потемках? Они даже не догадываются, где мы можем быть, не увидят и следов.

— Вы слывете настоящим вестменом, мастер Дэви, и я удивляюсь вашим речам! У шошонов здесь охотничьи угодья и пастбища, а значит, они тут знают каждую пядь земли. Или вы думаете — нет?

— Согласен.

— Ну, тогда делайте выводы! Станут ли осторожные охотники, оказавшиеся здесь, располагаться на открытой местности или в песчаной котловине бывшего озера?

— Ни в коем случае.

— А где же они укроются?

— В скалах, конечно.

— Стало быть, в какой-нибудь долине или ущелье. Вы можете объехать все окрестности, но, кроме долины старого русла реки, по которому следовали шошоны, и ущелья, где вы располагались на ночь, ничего не отыщете. Там и только там, следовательно, им нужно искать вас.

— Дьявольщина! Вы правы, сэр. Да, что говорить, мы едем с самим Олд Шеттерхэндом.

— Благодарю за комплимент, но он не по адресу, ибо то, что я вам говорю, может сказать каждый, кто прожил на Западе хотя бы несколько месяцев. А теперь продолжим: в местности, подобной этой, спутники никогда не расстаются надолго. Отсюда следует, что вы не могли удалиться далеко от Джемми и Фрэнка, значит, ваш лагерь не в глубине ущелья, а, скорее всего, в его ответвлении, которое предпочтет любой толковый вестмен. Таким образом, шошоны совершенно точно знают, где следует вас искать. То, что вы считаете невозможным, на самом деле достижимо без особых хлопот. Об этом прежде всего догадается вождь шошонов, но то, что я вам сейчас объяснял, знает и Виннету. Он поскакал вперед, чтобы не дать разведчикам шошонов обнаружить нас.

Дэви что-то проворчал себе под нос, потом выдал:

— Вы здорово все растолковали, сэр! Но сдается мне, дело апача не выгорит.

— Почему?

— Как может он в такой тьме заметить едущих ему навстречу разведчиков? Да они прежде увидят его или хотя бы услышат!

— Когда речь идет о Виннету, такие сомнения неуместны. У него великолепный конь, он отлично выдрессирован — так, как мне кажется, вам и не снилось. Это животное, к слову сказать, еще перед входом в боковое ущелье ясно дало понять, что вы находитесь там. Так, я уверен, будет и на этот раз: тем более мы едем против ветра — конь заранее сообщит своему хозяину о приближении любого существа. А потом, вы просто не знаете апача. Его интуиция остра, как у дикого зверя, если что-то упустят глаза, уши или обоняние, сработает его шестое чувство, которым обладают только те, кто с рождения живет среди дикой природы. Это не просто дар предвидения, скорее это инстинкт. Он сильнее любого другого вида чутья. И на того, у кого он есть, можно полагаться смело.

— Хм, что-то такое есть и у меня.

— У меня тоже, но в этом с Виннету мне не тягаться. Теперь дальше: не забывайте — его конь носит «обувку», в то время как шошоны, если они действительно отправились на разведку, и не подумают позаботиться о том, чтобы скрыть стук копыт своих лошадей.

— Ого! Они осторожны будут не меньше нашего! — заметил Дэви с видом знатока.

— Не думаю, в сложившейся обстановке они считают осторожность не только излишней, но даже вредной.

— Почему вредной? — искренне изумился американец.

— Потому что она не позволит им действовать быстро. Они убеждены, что вы до сих пор находитесь на своей стоянке в ожидании ваших спутников. И, стало быть, уверены, что ни с кем по пути не столкнутся, и не станут сдерживать своих коней.

— Хм, все логично, с вами трудно не согласиться. Я повидал достаточно всего в жизни и многих умных парней не раз оставлял в дураках. Но вот сейчас тут, перед вами, должен признать, немного спасовал. Виннету сказал, что мы должны исполнять вашу волю — стало быть, он провозгласил вас нашим предводителем, а это мне, признаюсь, втайне не давало покоя, но теперь я вижу, что он был прав. Вы сильно превосходите нас, потому я и в будущем охотно стану под ваше знамя.

— Такого я и в мыслях не держал. В прерии у всех равные права. Я не претендую на какие-либо привилегии по этой части. Я так полагаю: пусть главное решает тот, у кого больше опыта или способностей, но никто в подобных делах не должен ничего предпринимать без согласия на то других. Золотое правило, проверено не раз и не два.

— Well, там видно будет. Но что мы предпримем, если встретимся с разведчиками шошонов, сэр?

— А как вы считаете?

— Оставим их на свободе.

— Вы серьезно?

— Да. Они не смогут нам помешать. Мы сделаем свое дело прежде, чем они вернутся.

— Как раз этого никто не может утверждать. Если мы позволим им пройти, они отыщут место лагеря и потушенный костер.

— Чем же это грозит?

— Очень многим. Они смекнут, что мы уехали с целью выручить пленных.

— Вы и вправду думаете, что они сделают такой вывод? А не решат ли они, что мы просто продолжили нашу прерванную скачку?

— Только не это. Люди, к которым не вернулись их товарищи, не поедут без них дальше, это же ясно, как божий день!

— Значит, вы хотите этих разведчиков обезвредить?

— Вот именно.

— То есть убить?

— Нет. Человеческая кровь, знаете ли, — весьма ценная жидкость. Виннету и Олд Шеттерхэнд всегда помнят об этом и никогда не пролили зря ни капли чужой крови. Я — друг индейцев и знаю, кто прав — они или те, кто снова и снова вынуждает их защищаться и хвататься за нож. Красный человек ведет отчаянную борьбу, и он, по-видимому, проиграет в ней. Я готов пощадить индейца, даже если он считает меня врагом, ибо знаю, что его вынудили быть моим противником. Потому мне и сегодня не взбредет в голову совершить убийство.

— Как же вы хотите вывести шошонов из игры, не убивая их? Если мы столкнемся с ними лоб в лоб, схватка неизбежна! Они станут защищаться ружьями, томагавками, ножами…

— Па! Не имею ни малейшего желания встречаться с врагами, но ради вашего вопроса и ответа на него хотел бы, чтобы они все же выслали разведчиков — у вас появилась бы возможность увидеть, как захватывают таких людей, как они.

— А если их окажется слишком много?

— Этого не стоит опасаться. Чем их больше, тем сильнее они будут мешать друг другу. К тому же более, чем двух, никто не вышлет на разведку, а… Стойте, кажется, Виннету едет!

В следующий миг, не издав ни малейшего шума, как призрак, перед ними возник вождь апачей.

— Разведчики! — Он был предельно лаконичен.

— Сколько их? — осведомился Шеттерхэнд.

— Двое.

— Отлично! Виннету, Дэви и я остаемся здесь, другие быстро поскачут в пески, возьмут с собой лошадей и будут ждать от нас сигнала.

Охотник спрыгнул на землю, Дэви тоже. Виннету уже передал поводья своего жеребца Вокаде.

В течение трех секунд остальные исчезли из виду.

— Что будем делать? — обратился Дэви к Олд Шеттерхэнду.

— Вам ничего не надо делать, кроме того, что быть внимательным, — ответил Шеттерхэнд. — Прислонитесь здесь к дереву, чтобы вас никто не заметил. Слышите? Это они.

Белый охотник и апач тотчас передали ружья и животных своему спутнику.

— Ши дарте, ние овье![75] — произнес вождь апачей, указав рукой вправо и влево, а потом исчез.

Длинный Дэви прислонился к дереву, как только Шеттерхэнд распластался на земле и пополз вперед. Разведчики приближались достаточно быстро. Они переговаривались. Их диалект не позволял сомневаться в том, что они действительно были шошонами. Вот они уже совсем рядом, вот проехали мимо места, где притаились белый и индеец.

Длинный Дэви увидел, как Олд Шеттерхэнд поднялся с земли и бесшумно разбежался.

— Сарич![76] — успел выкрикнуть один из разведчиков, но больше ни одного звука не было слышно.

Дэви выскочил из засады. Он заметил двух человек на одной лошади или, скорее, четырех человек на двух лошадях — двоих нападавших и две жертвы. Животные понесли, рванувшись вперед, потом назад и в стороны, но напрасно. И всадники и лошади оказались в полной власти двух внезапно набросившихся на них людей. Шошоны с самого первого момента не имели возможности защищаться. После короткой борьбы все стихло, и лошади покорно стали.

Шеттерхэнд спрыгнул вниз, держа бесчувственного разведчика под руки.

— Сарки?[77] — спросил он, повернув голову направо.

— Сарки! — ответил Виннету откуда-то из темноты.

— Эй, люди, идите сюда!

Тотчас появились находившиеся поблизости Вокаде, Мартин и Боб.

— Они у нас в руках. Привяжем их лассо к их же лошадям и возьмем с собой. Итак, у нас есть двое заложников, которые будут нам полезны.

Шошоны, которым крепко сдавили горло, вскоре снова пришли в себя. Естественно, их разоружили, после чего ошарашенных пленников привязали к лошадям — ноги под брюхом животных, а заломленные назад руки также стянули крепким лассо. Олд Шеттерхэнд предупредил шошонов, что при малейшей попытке к сопротивлению они будут убиты. И маленький отряд тронулся в путь.

Хотя разведчики были обезврежены, Виннету продолжал скакать впереди. Предосторожность апача была небезосновательной.

Через некоторое время они достигли бывшего русла реки, которое уходило от них влево, в горы. Всадники свернули и двинулись по нему. Ехали молча, кто-нибудь из разведчиков наверняка неплохо знал английский.

Через полчаса они снова встретились с едущим впереди Виннету, который придержал вдруг своего коня.

— Пусть мои братья спешатся, — произнес он. — Лагерь шошонов там, за холмом, и нам придется подниматься по склону через лес.

Проделать это было вовсе не легко, особенно из-за пленных. Под деревьями царил непроницаемый мрак. Люди шли на ощупь, выставив вперед одну руку, а другой вели лошадей в поводу. Виннету и Олд Шеттерхэнд выполняли самую тяжелую работу — они были первопроходцами, ведущими еще и лошадей пленников. Лишний раз можно было убедиться, как умны их жеребцы: животные, словно верные псы, трусили сами по себе позади хозяев, и, несмотря на тяжелейший путь, не издавали никаких звуков, хотя другие лошади довольно громко сопели и фыркали.

Наконец тяжелый участок был преодолен. Апач остановился.

— Мои братья у цели, — сказал он. — Пусть они привяжут своих коней, а потом помогут привязать пленных к деревьям.

Оба шошона, как только их приставили к стволам, тотчас получили по кляпу, хотя и позволяющему дышать, но не дающему говорить, а уж тем более кричать. Затем апач подал знак своим спутникам, чтобы те следовали за ним.

Он отвел их всего на несколько шагов вперед. Вершина, на которую они только что поднялись с восточной стороны, здесь снова круто обрывалась. Там, внизу, покоилась котловина, о которой говорил Виннету и где пылал один-единственный большой костер. Сориентироваться на местности было невозможно. Люди видели лишь свет костра, и больше ничего, все остальное поглотила непроглядная тьма.

— Так, значит, мой Толстяк сейчас там, внизу? — Дэви первым нарушил молчание. — Чем он занимается?

— Что может делать пленник у индейцев? Ничего, — ответил ему юный Бауман.

— Ого! Вы плохо знаете Джемми, мой мальчик! Несомненно, он уже придумал, каким способом уже сегодня выйти прогуляться, не спрашивая разрешения у этих краснокожих бездельников!

— На этот раз ему без нас не справиться, — без тени высокомерия констатировал Шеттерхэнд. — Впрочем, он знает — я приду к нему на выручку, и догадывается, что и вас приведу с собой.

— Ну, сэр, тогда не будем терять времени, и быстро вниз!

— Только тихо и осторожно. Спустимся один за другим. Одного оставим у коней и пленников — того, на кого вполне можно положиться. Это Вокаде!

— Уфф! — вырвалось из груди юного индейца, воодушевленного огромным доверием, оказанным ему Олд Шеттерхэндом.

Поскольку знаменитый охотник видел его сегодня впервые, оставлять такого молодого парня одного вместе с пленниками и лошадьми, несущими всю поклажу седоков, было, пожалуй, рискованно, но искренность, с которой Вокаде заверил, что его жизнь принадлежит Олд Шеттерхэнду, укрепила доверие белого. Впрочем, исподволь наблюдая за юношей, Шеттерхэнд успел сделать вывод, что у того достаточно хладнокровия, чтобы справиться с данной задачей.

— Мой юный красный брат сядет рядом с пленниками с ножом в руке, — напутствовал он Вокаде, — а если кто-либо из них попытается бежать или начнет шуметь, пусть мой брат воткнет нож ему в сердце!

— Вокаде сделает это!

— Он останется тут, пока мы не вернемся, и ни в коем случае не покинет это место!

— Вокаде будет сидеть здесь и голодать, даже если мои братья не вернутся!

Индеец произнес это таким тоном, что не оставалось сомнений — свое обещание он сдержит любым способом. Он вытащил нож — «боуи» и сел между пленниками. Олд Шеттерхэнд еще раз напомнил последним, что их ждет, если они не будут вести себя спокойно, после чего пять человек начали тяжелый спуск.

Склон, как уже упоминалось, был достаточно крут. Деревья едва не терлись друг о друга своими ветвями, а между ними разрослось столько зарослей и разлапистых кустов, что отважные люди, соблюдавшие повышенную осторожность, продвигались вперед очень медленно. Они не имели права издавать ни единого звука. Хруст одной-единственной ветки мог выдать их.

Виннету пробирался впереди — его глаза ночью видели не хуже, чем глаза кошки. За ним крался Мартин Бауман, следом — Длинный Дэви, после него — негр, а последним был Олд Шеттерхэнд.

Прошло более трех четвертей часа, прежде чем было преодолено расстояние, на которое при дневном свете ушло бы не больше пяти минут. Внизу, в котловине, люди оказались на лесной опушке: на дне ее деревья не росли. То тут, то там поднимались лишь отдельные кустики.

Костер горел ярко, что совсем не в правилах индейцев. Это было знаком того, что шошоны чувствовали себя в полной безопасности.

В то время как белые складывают дрова друг на друга так, чтобы огонь сразу пожирал их, порождая высокое, издалека заметное и сильно дымящее пламя, индейцы кладут поленья по кругу таким образом, чтобы каждое являлось его радиусом. Только в центре горит маленькое пламя, поддерживаемое потихоньку подталкиваемыми в середину поленьями. Такой огонь часто используется краснокожими, его низкое пламя легко скрыть, и от него очень мало дыма, который едва ли можно заметить даже на небольшом удалении. К тому же индейцы — мастера отыскивать именно тот хворост, что при горении почти не распространяет никаких запахов. Вообще запах дыма на Западе крайне опасен. Острый нюх краснокожего распознает его даже на большом расстоянии.

Но сегодня огонь был разведен по способу белых, а аромат жареного мяса стелился по всей долине. Виннету втянул в себя воздух и прошептал:

— Макасши-сиче[78].

Его обоняние было развито так великолепно, что вождь смог определить даже то, какая именно часть туши зверя жарится.

Все пятеро увидели три большие палатки, расставленные по вершинам треугольника, самый острый угол которого смотрел прямо на наблюдавших. Ближайшая к ним палатка была украшена орлиными перьями, там жил вождь. Костер пылал в самом центре треугольника.

Лошади краснокожих паслись неподалеку в траве; они не были привязаны. Воины сидели у огня и спокойно вырезали себе порции жаркого прямо с запекшейся туши, насаженной над огнем на крепкий сук. Они вели себя очень шумно, что также противоречило всем индейским законам. Похоже, то обстоятельство, что они недавно поймали двух пленников, и привело их в такое возбужденное состояние. Несмотря на ощущаемую ими безопасность, они выставили несколько часовых, которые неторопливо прохаживались взад-вперед. Но по их виду было ясно, что все они считают себе несправедливо обойденными и больше интересуются тушей на костре, нежели окрестностями лагеря.

— Дело дрянь, — пробурчал Дэви. — Как же мы их выручим? Какие есть предложения, господа?

— Прежде всего мы хотели бы услышать ваше собственное мнение, мастер Дэви, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Мое? Zounds! У меня его нет.

— Тогда соблаговолите пораскинуть мозгами!

— Это тоже ничего не даст. Я представлял себе дело несколько иным. Красные бездельники совсем из ума выжили — торчат себе между палаток вокруг огня, и нет никакой возможности сунуться к ним! Могли бы и разойтись по вигвамам!

— Я смотрю, вы привыкли к комфорту, сэр. Может, вы желаете, чтобы индсмены заложили экипаж и доставили сюда вашего Толстяка Джемми?

— Неплохо было бы! Но мне не до шуток! Если бы только знать, в какой палатке они их прячут!

— Естественно, в вигваме вождя.

— Тогда у меня есть предложение.

— Какое же?

— Мы подползем к нему как можно ближе и нападем на них, когда они нас заметят. При этом поднимем такой шум и разыграем такой спектакль, что они тотчас сбегут, а мы вытащим пленников из палатки и тоже как можно скорее уберемся оттуда.

— Это и есть ваше предложение?

— Да.

— Вы не хотите еще чего-нибудь добавить?

— Нет. Но скажите: моя идея вам по вкусу?

— Нет.

— Ого! Вы полагаете, что выдумаете нечто получше?

— Получше? Не берусь утверждать, но глупостей предлагать не стану.

— Сэр! Не слишком ли много вы себе позволяете?! Я все же Длинный Дэви!

— С некоторых пор мне это известно. Я не хотел вас обидеть. Вы видите: индсмены держат оружие при себе. Если мы нападем на них, они, пожалуй, и будут ошеломлены, но лишь на миг, только на один миг. Потом они бросятся на нас.

— Но я полагаю, что это никого из нас не напугает.

— Риск очень велик, а зря рискует только глупец. Даже если мы победим, прольется очень много крови, а этого можно избежать. Какой прок вам с того, если мы освободим пленников, а сами вы будете застрелены? Не лучше ли найти иной путь, который приведет нас к цели без кровопролития?

— Сэр, если бы вы нашли такой путь, я, конечно же, снял бы перед вами шляпу.

— Возможно, он уже найден.

— Так не тяните, рассказывайте, что да как. Я сделаю все, что в моих силах!

— Перетруждаться вам, может, и не придется. Я хочу знать, что скажет о моем плане вождь апачей.

Охотник накоротке переговорил с Виннету, разумеется, на языке апачей, которого никто, кроме них, не знал. Потом он снова обратился к Длинному Дэви:

— Итак, мы с Виннету проделаем одну вещицу. Вы спокойно останетесь здесь, после того как мы удалимся. Если мы не появимся через два часа, вы все равно ничего не станете предпринимать. Только когда вы услышите три раза подряд громкий стрекот сверчка, можете вмешаться.

— Каким же образом?

— Вы быстро, но по возможности тихо и незаметно подойдете к палатке, расположенной к нам ближе других. Я и Виннету подползем туда раньше. Если нам потребуется ваша помощь, я подам вам упомянутый знак.

— Разве вы можете подражать сверчку?

— Естественно! Охотник должен уметь подражать голосам разных зверей. Важно, чтобы это было животное или насекомое, чей голос соответствует тому времени суток, когда он обычно звучит. Сверчок стрекочет, как известно, по ночам, стало быть, шошоны не обратят на него внимания, если услышат.

— Но как вам это удастся?

— Очень просто — благодаря травяному стеблю. Руки складываются вместе так, чтобы большие пальцы лежали друг на друге, а травинка зажимается ими таким образом, чтобы была туго натянута. Между двух нижних фаланг больших пальцев образуется узкое пространство, в котором стебелек может вибрировать. Благодаря этому получается что-то вроде духового инструмента. А теперь коротко дуют в стебель вот так: «фрр-фрр-фрр!», плотно прижав при этом рот к большим пальцам — вот так рождаются звуки, очень напоминающие стрекот сверчка. Конечно, сначала нужно поупражняться.

Тут вмешался Виннету:

— Пусть мой белый брат оставит объяснения на потом. Сейчас у нас нет на это времени. Пора начинать.

— Хорошо! Может, возьмем с собой наши тотемы?

— Да. Шошоны должны узнать, кто посетил их.

Многие вестмены и выдающиеся индейские воины пользуются своими тотемами или амулетами с изображением тотема как отличительными знаками, по которым можно узнать, к какому племени или клану принадлежат их владельцы. Иной раз краснокожий вырезает свой тотем на ухе, на щеке, на лбу или руке убитого им в бою врага. Кто потом отыщет труп и узнает тотем, тот узнает и победителя, который снял с павшего скальп.

Виннету и Олд Шеттерхэнд сломали несколько коротких веток с ближайшего кустарника и заткнули их за пояс — с их помощью они могли теперь изготовить знаки, известные каждому краснокожему.

Потом они направились к индейскому лагерю, легли на землю и стали пробираться к цели, что находилась шагах примерно в восьмидесяти от них.

Глава шестая У ШОШОНОВ

Незаметно подкрадываться к врагу — занятие не из легких. Если нет никакой опасности и причин заботиться о том, чтобы замаскировать следы, можно ползти вперед, опираясь на локти и колени. В результате остаются довольно крупные отпечатки, особенно в траве. Но если хочешь избежать всего этого, продвигаться вперед приходится исключительно на кончиках пальцев рук и ног. При этом нужно вытянуться во всю длину тела, чтобы оно находилось как можно ближе к земле, однако не касалось ее, и всей тяжестью опереться на пальцы. Чтобы научиться выдерживать подобную нагрузку хотя бы недолго, необходимы сила и ловкость, а кроме того, упражнения в этом занятии, и за несколько лет упорных тренировок можно обрести это умение. Бич пловцов — судороги во время плавания, вестмены могут также сказать о судорогах при подобном передвижении. И в том и в другом случае судороги могут привести даже к смерти.

Пока вестмен крадется к врагу, он должен быть предельно внимателен и ни в коем случае не ставить руку или ногу на землю, прежде чем хорошенько не обследует поверхность. Если, к примеру, его пальцы наткнутся на маленькую, незаметную ветку, да еще и сухую, которая обязательно треснет, то треск этот может повлечь за собой весьма плачевные последствия. Опытный охотник сразу уловит, человек или зверь тому причиной. Со временем все органы чувств вестмена развиваются до полного совершенства, и он, лежа на земле, может услышать даже шорох бегущего жука. Упадет ли с ветки на землю сухой листок сам по себе или его неосторожно стряхнет скрывающийся враг — это уж он непременно разберет.

Тот, кто владеет искусством незаметно подкрадываться к врагу, пальцы стоп ставит именно в те места, где прежде побывали пальцы рук. Остающийся след почти незаметен, и его можно легко и быстро замести.

От того, насколько хорошо ты умеешь замести след, часто зависит жизнь. Впрочем, вестмен сказал бы «погасить». Особенно когда подкрадываешься к какому-нибудь лагерю, но самая тяжелая и опасная часть этого предприятия — обратный путь. Возвращаться следует спиной вперед, «гася» за собой каждый оставленный отпечаток. «Гашение» производится правой рукой, поскольку обе ступни и пальцы левой держат тем временем на себе все тело. Кто хотя бы раз пробовал продержаться в таком адском положении лишь минуту, быстро поймет, какое колоссальное напряжение должен испытывать охотник, иногда часами находящийся в таком положении.

Так было и на этот раз. Олд Шеттерхэнд — впереди, Виннету — за ним; и оба медленно продвигались вперед вышеописанным способом. Белый ощупывал землю дюйм за дюймом, а индеец заботился о том, чтобы продвигаться точно след в след за ним. Именно поэтому они приближались к своей цели ужасно медленно.

Трава здесь вымахала почти высотой в локоть. С одной стороны, это было им на руку, но с другой — в высокой траве любой след обнаружить легче. Но вот лагерь уже совсем близко, недалеко от них медленно ходил взад-вперед часовой. Как тут подобраться к палатке незамеченными?

Для обоих разведчиков это было делом привычным.

— Должен ли Виннету взять часового на себя? — шепотом спросил вождь апачей.

— Нет, — ответил Шеттерхэнд так же тихо. — Тут я могу положиться на свой кулак.

Бесшумно, как змеи, скользили они в траве, все ближе и ближе подбираясь к стражу. А тот и понятия не имел, что совсем рядом затаился враг. Фигура краснокожего в свете костра обрисовывалась предельно четко. Он казался еще юным и не имел никакого другого оружия, кроме ножа за поясом и ружья, которое он для удобства взвалил на плечо. Его тело прикрывала бизонья шкура. Черты его лица разглядеть было невозможно: все оно было покрыто красными и черными пересекающимися полосами — такова была боевая раскраска шошонов.

Он ни разу не посмотрел в сторону обоих разведчиков, следовательно, его внимание было приковано в основном к лагерю. Очень возможно, что аромат жарившегося на огне мяса привлекал его больше, чем это допустимо для часового.

Но даже брось он свой взгляд в то место, где затаились белый и индеец, вряд ли он смог бы их заметить: темные фигуры последних в тени, которую отбрасывала большая палатка, совершенно не выделялись на темном море травы.

И тем не менее они находились от часового уже в восьми шагах! Он, вышагивая взад-вперед по одной линии, протоптал в траве почти прямую дорожку. Это было благоприятное обстоятельство: на вытоптанной дорожке не осталось бы предательских следов.

Сейчас он в очередной раз развернулся в крайней точке своей линии патрулирования и снова медленно двинулся назад, идя справа налево, если смотреть с того места, где находились два затаившихся разведчика. Они, естественно, оставили свои ружья, чтобы они не мешали им при передвижении. Итак, часовой прошел мимо них и теперь, как и они, находился в тени.

— Быстро! — прошептал Виннету.

Олд Шеттерхэнд резко выпрямился, сделал два гигантских прыжка по направлению к индейцу, как вдруг тот, услышав шум, обернулся. Кулак Шеттерхэнда, как смерч, обрушился на его голову. Сильный удар в висок отбросил бесчувственного краснокожего в траву.

В два прыжка Виннету оказался рядом.

— Он мертв? — спросил апач.

— Нет, только без сознания, — тихо ответил белый.

— Пусть мой брат его свяжет. Виннету станет на его место.

Флинт шошона был поднят с земли и заброшен на плечо; «часовой» снова занял свое место и продолжил патрулирование. Издалека едва ли можно было догадаться о подмене. Это был очень дерзкий, но необходимый шаг. Между тем Шеттерхэнд подобрался к палатке вождя и попытался слегка приподнять край ее полотна, чтобы заглянуть внутрь, но оно оказалось натянутым очень туго, сначала нужно было развязать веревку, которой холст крепился к шесту.

Но делать это надо так, чтобы изнутри ничего не заметили, иначе все пропало! И Шеттерхэнду это удалось. Прижавшись как можно плотнее к земле, охотник, наконец, тихо приподнял край жестко натянутого полотна.

То, что он увидел, весьма его удивило. Внутри палатки не было не только пленников, но и ни одного воина-шошона. Один лишь вождь, развалившись на бизоньей шкуре, курил издающий острый запах кинникинник — смесь табака и кожицы ивы либо листьев дикой конопли — и спокойно наблюдал через полуоткрытый вход в вигвам за оживленной сценой, разыгравшейся у костра. Олд Шеттерхэнд оказался у него за спиной.

Он точно знал, что нужно делать дальше, но все же сначала хотел получить согласие апача на это. Потому он опустил полотно, отвернулся от палатки, выдернул травяной стебель и зажал его между двумя большими пальцами описанным ранее способом.

Послышался легкий стрекот.

— Тхо-инг-каи![79] — донеслось от костра, где сидели шошоны.

Если бы говоривший знал, что это за сверчок! Стрекот послужил для Виннету сигналом приблизиться. Апач и в этот напряженный момент не изменил себе — в его движениях не было никакой суеты и торопливости, и вскоре он оказался в тени палатки, где стал невидимым для глаз шошонов. Положив ружье на траву, он лег на землю и через мгновение был уже возле вигвама.

— Зачем мой брат зовет меня? — спросил он шепотом.

— Я знаю, что надо делать, но хочу получить твое согласие на это, — ответил Шеттерхэнд. — Пленников в палатке нет.

— Это плохо. Нам придется вернуться назад, а потом заглянуть в другие палатки.

— Может быть, это и не понадобится, ведь там сидит Токви-тей, Черный Олень.

— Уфф! Сам вождь! Он один?

— Да.

— Тогда нам не нужно искать пленников!

— Мой брат читает мои мысли. Если мы возьмем в плен вождя, то вынудим шошонов освободить Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка.

— Мой брат прав. Могут ли шошоны у костра заглянуть в палатку?

— Да! Но свет огня не достигает того места у нее, где находимся мы.

— И все же они сразу заметят, что их — вождя там больше нет.

— Они решат, что он пересел в тень. Пусть мой брат Виннету приготовится помочь мне, если моя первая попытка не удастся.

Все это было сказано настолько тихо, что внутри палатки не было слышно даже отзвуков разговора.

Виннету бесшумно, медленно приподнял полотно настолько, чтобы Олд Шеттерхэнд, который словно прилип к земле, мог заползти внутрь палатки. Отважный охотник проделал это так мастерски, что Черный Олень и ухом не повел.

Итак, Шеттерхэнд находился в палатке. Апач на полкорпуса тоже просунулся за ним, чтобы при необходимости мгновенно прийти на выручку. Шеттерхэнд вытянул вперед руку. Теперь он мог достать шошона. И…

Короткий, сокрушительной силы удар ребром ладони по шее, и Черный Олень выронил трубку, его руки судорожно взметнулись в воздух, словно пытаясь зацепиться за него, а потом безжизненно повисли, и вождь повалился на бок. Казалось, он больше не дышал.

Олд Шеттерхэнд быстро оттащил тело в тень, уложил его на шкуры, после чего выполз из палатки, вытянув за собой вождя.

— Удалось! — обрадованно шепнул Виннету. — Мой белый брат обладает силой медведя. Но как мы его унесем? Нам нужно вынести его и не забыть «погасить» наши следы.

— Это не так-то просто.

— И что будем делать с часовым, которого мы связали?

— Прихватим с собой. Чем больше шошонов окажется у нас в руках, тем скорее краснокожие выдадут своих пленников.

— Тогда мой брат понесет вождя, а Виннету — другого шошона. Мы, конечно, не сможем замести следы, придется вернуться сюда еще раз.

— Но так мы потеряем слишком много времени, а…

Белый охотник замолчал. Произошло нечто такое, что положило быстрый конец всем их размышлениям — раздался громкий, пронзительный крик.

— Тигув-их, тигув-их![80] — кричал чей-то голос.

— Часовой очнулся. Быстро! Вперед! — проговорил Шеттерхэнд. — Берем его и уходим!

Виннету уже летел огромными прыжками к тому месту, где лежал связанный шошон, легко подхватил его и мгновенно исчез из виду.

В этот же миг Олд Шеттерхэнд в очередной раз подтвердил свою репутацию лучшего из вестменов. Несмотря на опасность, он все же на несколько мгновений задержался за палаткой. Вытащив веточки, которые он сломал заранее, охотник снова приподнял полотно вигвама и воткнул их в землю внутри палатки так, что они скрестились, напоминая рогатку. Лишь после этого он взвалил на плечи вождя и поспешил с ним прочь.

Шошоны сидели у костра очень близко от огня. Их ослепленные ярким светом глаза, как и предполагал Шеттерхэнд, не сразу смогли разглядеть что-то в непроглядной темноте. Индейцы вскочили сразу же, но сколько ни пытались всмотреться в ночь, ничего не увидели. К тому же они не могли толком понять, откуда именно прозвучал этот сдавленный крик. Это замешательство и позволило Виннету и Олд Шеттерхэнду беспрепятственно ускользнуть.

На обратном пути апач поневоле остановился, он был уже не в силах затыкать шошону рот. Пленнику не удалось еще раз позвать на помощь, но он все же так громко стонал, что Виннету пришлось сдавить ему горло рукой.

— Черт возьми, кого вы это принесли? — удивился Длинный Дэви, когда оба разведчика сбросили свою ношу на землю.

— Заложников, — ответил Шеттерхэнд. — Быстро заткните им рты кляпами, а вождя свяжите.

— Вождя? Вы шутите, сэр?

— Нет, это он, не сомневайтесь!

— Heavens! Вот это да! Об этом еще долго будут рассказывать повсюду! Черный Олень похищен прямо под носами своих воинов! На такое способны действительно лишь Олд Шеттерхэнд и Виннету.

— Не тратьте время на болтовню! Нам надо спешить наверх, к вершине, где остались наши лошади.

— Моему брату не нужно спешить, — возразил апач. — Отсюда лучше, чем сверху, будет видно, что предпримут шошоны.

— Виннету прав, — признал Шеттерхэнд. — Шошонам и в голову не взбредет заявиться сюда, пока они не знают, с кем имеют дело и сколько нас. Они ограничатся тем, что закрепятся в лагере. Лишь на рассвете они, возможно, что-нибудь предпримут.

— Виннету позаботится о том, чтобы у них не хватило мужества оставить лагерь.

Вождь апачей вытащил свой револьвер и опустил ствол низко к земле. Шеттерхэнд сразу же догадался, что он задумал.

— Постой! — предостерег он друга. — Шошоны не должны видеть пламя выстрела, иначе они догадаются, где мы. Господа, подайте сюда ваши куртки и пиджаки! Я думаю, что это их обманет.

Длинный Дэви снял свой резиновый плащ, остальные также выполнили просьбу Олд Шеттерхэнда. Потом они развернули свою одежду и держали ее в руках так, чтобы со стороны лагеря она закрывала огонь выстрелов, как своеобразная ширма. Виннету два раза спустил курок. Как только грохнули выстрелы, наполнившие своим гулким эхом всю долину, шошоны ответили леденящим душу воем.

Шошоны явно растерялись — ведь на них никто не нападал. Если противник и вправду существует, то почему он медлит с атакой? А может, тревога была ложной? Но кто же тогда издал этот крик? Наверняка один из часовых. Обо всем нужно было спросить его. И первый, кто должен проделать это, — их вождь. Но почему в таком случае он до сих пор не выходит из палатки?

У входа в вигвам вождя сгрудилась толпа воинов. Помявшись несколько минут, они все же решили заглянуть внутрь и оторопели…

— Черный Олень уже ушел, чтобы поговорить с часовым, — высказал наконец свою догадку кто-то из них.

— Мой брат ошибается, — возразил ему другой. — Вождь не мог выйти из палатки незаметно для нас.

— Но его здесь нет!

— И он не мог уйти!

— Значит, это дело рук Вакан-танки, Злого Духа!

И тогда сквозь строй молодых воинов протиснулся старый седоволосый шошон и сказал:

— Злой Дух может убить и принести несчастье, но заставить воина исчезнуть он не может. Если вождь не выходил из палатки, но все же исчез, он мог покинуть ее только в одном случае…

Воин прервался. Тут все обратили внимание на то, что прежде только часть рогожи, прикрывавшей вход, была приподнята, теперь же вход был открыт полностью, и пламя костра освещало всю палатку изнутри. Старик вошел внутрь и вдруг, заметив что-то, нагнулся.

— Уфф! — вырвалось у него. — Вождя похитили!

Никто ему не ответил. Как похитили? Это просто не укладывалось в их головах, но возразить такому уважаемому воину никто не решался.

— Мои братья сомневаются? — спросил седоволосый, всмотревшись в лица молодых. — Пусть они поглядят сюда. Смотрите, у самого шеста веревка распущена, а полотно ослаблено. А вот здесь воткнуты в землю ветки. Я знаю, кто его оставил. Это знак Нон-пай-кламы, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом. Он был здесь и похитил Черного Оленя.

В этот миг как раз прозвучали два выстрела апача.

— Быстро тушите огонь! — приказал старик. — Враги не должны видеть цели.

Индейцы тут же разбросали в сторону горящие сучья и затоптали пепелище. Вождь исчез, и само собой вышло так, что шошоны теперь подчинялись самому старому и самому опытному среди них воину. Все вокруг погрузилось во мрак. Каждый взял свое ружье, и по приказу старика воины оцепили вигвамы, чтобы отразить нападение неприятеля с любой стороны.

Трое из выставленных для охраны лагеря четырех часовых, как только услышали выстрелы, вернулись в лагерь, но один из них все не появлялся. Исчез Мох-ав, сын вождя шошонов. Его имя на языке этого племени означает «москит», и стало быть, юный индеец получил его, вероятнее всего, за храбрость и великолепное владение ножом, от которого погиб уже какой-нибудь противник.

Один из самых храбрых воинов вызвался найти его и получил разрешение на это. Он лег в траву и через несколько секунд растворился в ночи. Вскоре он вернулся назад с ружьем Москита. Тут уж ни у кого сомнений не осталось — с сыном вождя что-то случилось.

Старик накоротке посоветовался с самыми авторитетными воинами, и этот совет решил: палатка, где находились пленники, должна охраняться особенно бдительно, лошадей следует привязать к кольям в непосредственной близости от лагеря, но выступать, пока они не узнают точно, с кем имеют дело, было бы неразумно. Надо дождаться утра, по крайней мере.

Пока шошоны пребывали в замешательстве, Олд Шеттерхэнд и Виннету позаботились о том, чтобы оба пленника, а вождь к тому времени пришел в себя, не смогли издать ни звука, после чего краснокожие вели себя совершенно спокойно и хранили молчание. Над лесом зависла безмятежная тишина, если не считать время от времени раздававшегося в траве приглушенного стука копыт.

— Мои братья должны знать, что этот стук означает, что шошоны собирают всех своих лошадей. Они привяжут их около палаток и ничего не предпримут, пока не начнется день, — пояснил Виннету. — Мы можем идти.

— Да, пора возвращаться, — согласился Олд Шеттерхэнд. — Мы, конечно, не станем ждать до утра. Черный Олень вскоре должен узнать, у кого он в плену.

Охотник направился к пленникам, которые лежали на некотором удалении от остальных и не могли слышать, что происходило вокруг. Шеттерхэнд еще не знал, что его добыча гораздо ценнее, чем даже он мог предположить. Он поднял с земли Черного Оленя, взвалил его на плечи и вместе с ним стал взбираться наверх. Виннету нес Москита, а остальные последовали за ним.

Любому другому было бы просто не под силу подняться вверх по крутому горному склону, покрытому стеной леса, да еще с такой ношей и в такой темноте. Но для этих двоих друзей, казалось, нет ничего невозможного.

Оказавшись наверху, они нашли все в полном порядке — Вокаде с честью исполнил свой долг.

Длинный Дэви тут же начал распускать лассо, приговаривая:

— Давайте-ка сюда этих парней! Сейчас мы привяжем их друг к другу.

— Нет! — остановил его Олд Шеттерхэнд. — Нам нельзя здесь оставаться.

— Но почему? Вы думаете, нам здесь грозит опасность?

— Вот именно.

— Хо, шошоны сами не хотят никаких столкновений.

— Это я знаю так же хорошо, как и вы, мастер Дэви. Но мы сначала должны переговорить с вождем, а может быть, и с другими его воинами. А значит, придется вынуть кляпы у них изо рта, но как только мы это сделаем, они тут же заголосят изо всех сил.

— Мой брат прав, — заметил апач. — Виннету был сегодня здесь, когда следил за шошонами. Он знает другое место, где можно остановиться, и оттуда крики шошонов не будут слышны их воинам.

— Нам нужно развести огонь, — добавил Олд Шеттерхэнд. — Там это возможно?

— Да, тогда привяжите пленников к лошадям!

Этими словами вождь апачей дал понять, что пора двигаться. Шошонов быстро привязали к животным, и маленький отряд тронулся в путь через густой лес с Виннету во главе. До рассвета было еще далеко.

Само собой, продвигались они вперед крайне медленно, шаг за шагом. Спустя полчаса проложили расстояние, на преодоление которого днем ушло бы, пожалуй, минут пять. Тут апач остановился.

Пленники пока не догадывались, в чьи руки они попали. Оба разведчика, пойманные первыми, в темноте не могли видеть, что появились еще двое пленных. Последние, разумеется, ничего не знали о судьбе разведчиков, а вождь к тому же и понятия не имел, что он здесь со своим сыном, и тот тоже не предполагал, что схвачен вместе с отцом.

Чтобы не нарушать это неведение, после того как пленников сняли с лошадей, их снова изолировали друг от друга.

Олд Шеттерхэнд считал, что Черный Олень не должен знать, как силен противник, в руках которого он оказался. Поэтому он решил вести переговоры с вождем один, с глазу на глаз.

Остальным пришлось удалиться. Как только они ушли, охотник собрал валявшиеся вокруг сухие сучья, чтобы разжечь огонь.

Они находились на маленькой лесной полянке шириной всего лишь в несколько шагов. Это и было то самое место, которое еще сегодня днем апач присмотрел и оценил, насколько оно удобно для скрытого лагеря. Лишнее доказательство того, что Виннету обладает настоящим талантом ориентироваться в любой незнакомой местности.

Поляна со всех сторон была окружена деревьями, между которыми папоротник и заросли терновника стояли сплошной стеной и не позволяли свету костра проникнуть за ее пределы. С помощью панка Олд Шеттерхэнд легко запалил хворост, а потом томагавком быстро нарубил толстых высохших веток с окружавших его деревьев про запас. Костер предназначался только для освещения. И потому он был невелик.

Шошон, лежа на земле, мрачно глядел на приготовления охотника. Когда Олд Шеттерхэнд закончил свое дело, он подтащил пленного к огню, усадил его и вытащил кляп изо рта. Индеец ни единым звуком, ни единым движением не показал, что испытывает облегчение. Для индейца позор — выдать кому-то свои мысли или чувства. Олд Шеттерхэнд сел напротив него, с другой стороны, и стал внимательно изучать противника.

Тот был, судя по мускулистой фигуре, очень силен, носил охотничий костюм из бизоньей кожи традиционного индейского покроя без каких-либо украшений. Только в швы были вплетены человеческие волосы, а на поясе висело около двадцати скальпов, правда, они были не то чтобы целые, а лишь хорошо препарированные, величиной с пятимарковую монету куски кожи с макушек поверженных врагов, оно и понятно, для целых у него просто не хватило бы места. Из-за пояса торчал нож, который у него никто не отбирал.

Его лицо не было разрисовано, но три красных шрама на щеках сразу бросались в глаза. С каменным лицом сидел он, уставившись в огонь, не удостоив белого даже взглядом.

— Токви-тей не носит боевой раскраски, — начал Олд Шеттерхэнд. — Почему же тогда он ведет себя враждебно по отношению к мирным людям?

Вождь не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом. Поэтому охотник продолжил:

— Наверное, вождь шошонов от страха стал немым, раз не может ответить на мой вопрос?

Охотник прекрасно знал, как в подобных случаях ведет себя индеец. Результат сказался незамедлительно: пленник метнул в сторону белого полный гнева взгляд и проговорил:

— Токви-тей не ведает страха. Он не боится ни врагов, ни смерти.

— И все же он ведет себя так, будто боится меня. Отважный воин накладывает себе на лицо боевую раскраску перед тем, как нападает на врага. Это честно, это мужественно, потому что так противник узнает, что он должен защищаться. Но воины шошонов были без раскраски, у них были мирные лица, и все же они напали на белых. Так поступают только трусы! Или я не прав? Может ли Черный Олень сказать хоть слово в свою защиту?

Индеец потупил взор, а потом уклончиво ответил:

— Черный Олень не был с теми, кто преследовал белых.

— Это не оправдание. Было бы честнее и мужественнее, если бы вождь сразу, после того как к нему привели бледнолицых, снова освободил бы их. Я ничего не слышал о том, что воины шошонов вырыли томагавк войны. Наоборот, как во времена прочного мира, они пасут свои стада у рек Тонг и Биг-Хорн, часто бывают в поселках белых, и все же Черный Олень нападает на людей, которые ничем его не обидели. Может он что-нибудь возразить, когда храбрец утверждает ему, что так действует только трус?

Лишь краем ока краснокожий покосился на белого, но даже этот короткий взгляд ясно говорил, что он был разгневан. Тем не менее голос его звучал спокойно, когда он спросил:

— Это ты храбрец?

— Да, — невозмутимо ответил белый.

— Тогда у тебя должно быть имя!

— Разве ты не видишь, что я ношу оружие? Значит, у меня есть и имя.

— Бледнолицые могут носить и оружие, и имена, даже если они трусливые бабы. Величайшие трусы среди них имели самые длинные имена. Мое тебе известно, а значит, ты знаешь, что я не трус!

— Тогда освободи своих пленников, а потом сражайся с ними открыто и честно!

— Они осмелились появиться у Кровавого озера! За это они умрут!

— Тогда умрешь и ты!

— Черный Олень уже сказал, что не боится смерти, он даже зовет ее к себе.

— Почему?

— Он взят в плен, на него напали белые, он похищен каким-то бледнолицым прямо из своего вигвама — он потерял честь и не может жить! Он должен умереть, потому что не имеет возможности спеть песнь войны. Ему не суждено сидеть в своей могиле, гордо и прямо взирающим на всех свысока и увешанным скальпами врагов; он будет лежать в песке, и его тело растерзают клювы зловонных грифов.

Вождь произнес эти слова очень медленно и монотонно, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул, но все же произносил он каждое слово с болью, почти граничащей с обреченностью.

С его точки зрения он был совершенно прав. Какой это был позор для него, вождя, — быть похищенным из собственной палатки, окруженной вооруженными воинами!

Олд Шеттерхэнд в душе сочувствовал этому человеку, но ни в коем случае не должен был этого выказывать — тот почувствовал бы себя еще более оскорбленным и уж наверняка бы недостойным жить. Охотник сказал:

— Токви-тей заслужил свою суровую судьбу, но, несмотря на это, он может остаться в живых, хотя пока он мой пленник. Пока я готов вернуть ему свободу, если он прикажет своим воинам в обмен за это освободить бледнолицых.

В словах вождя послышалась злая усмешка превосходства, как он его понимал:

— Токви-тей не может больше жить. Он хочет умереть. Привяжи его крепко к столбу пыток. Хотя он не имеет права говорить о делах, приумноживших его славу, он хочет предупредить, что и бровью не поведет во время всех смертных мук.

— Я не стану привязывать тебя к столбу пыток. Даже когда я должен убить зверя, я сделаю это так, чтобы он не мучился. Зря ты сделал свой выбор в пользу смерти, она будет бессмысленной. Несмотря на нее, я все равно освобожу пленников.

— Попробуй! — губы вождя тронула усмешка. — Ты смог оглушить меня хитрым приемом и утащить только благодаря темноте. Теперь воины шошонов предупреждены. Тебе не удастся освободить бледнолицых. Они осмелились появиться у Кровавого озера и заплатят за это медленной смертью. Ты победил Черного Оленя, и он умрет, но будет жить Мох-ав, единственный его сын, гордость его души, который отомстит! Уже сейчас Мох-ав наложил на лицо краски войны, ибо ему было отдано право нанести пленным смертельный удар. Он раскрасит свое тело их теплой кровью и этим защитит себя от неприязни всех бледнолицых.

Вдруг в зарослях что-то зашуршало. Неожиданно появился Мартин Бауман; он склонился над ухом Олд Шеттерхэнда и прошептал:

— Должен вам сказать, сэр, что пленный часовой — сын вождя. Виннету заставил его в этом признаться.

Это сообщение оказалось как нельзя кстати. Олд Шеттерхэнд так же тихо ответил:

— Пусть Виннету сейчас же пришлет его сюда.

— Каким образом? Краснокожий связан и не может идти.

— Пусть Длинный Дэви принесет его, а потом останется здесь с ним.

Мартин удалился, а Олд Шеттерхэнд снова повернулся к индейцу и сказал ему:

— Я не боюсь Москита. Имя у него громкое, но получил он его не очень давно. Кто слышал о его подвигах? Стоит мне только захотеть, и он тоже окажется у меня в плену.

На этот раз индеец вышел из себя: о его сыне сказали с презрением! Он грозно сдвинул брови, глаза его сверкнули.

— Кто ты такой, и как ты смеешь так отзываться о Мох-аве? — гневно воскликнул вождь. — Попробуй только сразиться с ним, и ты от одного лишь его взгляда зароешься в землю.

— Хау! Я не сражаюсь с детьми.

— Мох-ав не дитя! Он боролся с сиу-огаллала и многих одолел. У него глаза орла, а слух ночной птицы. Ни один враг не сможет пленить его. Сыновьям и отцам бледнолицых он кровью отомстит за своего отца, Черного Оленя.

В этот момент подошел Длинный Дэви, неся на плечах юного индейца. Он перелез своими длиннющими ножищами через густые заросли, положил индейца на землю и произнес:

— Вот, я принес его. Может, пройтись разок по его спине, чтобы он сразу смекнул, что шутить мы не намерены?

— Нет, мастер Дэви, о рукоприкладстве не может быть и речи. Посадите его и сами сядьте рядом. Кляп можете удалить. Он уже не нужен, мы будем разговаривать.

— Aye, сэр! Но хотел бы я знать, что может высказать мальчик.

Длинный повиновался. Москит был усажен, и оба шошона с ужасом в глазах взглянули друг на друга. Вождь молчал, сидя совершенно неподвижно, но, несмотря на его смуглую кожу, в свете костра было заметно, что кровь ударила ему в лицо. Сын также не смог совладать с собой.

— Уфф! — почти прорычал Москит. — Токви-тей тоже в плену! Это вызовет плач в вигвамах шошонов! Великий Дух отвернулся от своих детей.

— Молчи! — прогремел голос отца. — Ни одна скво шошонов не будет лить слезы, если Токви-тея и Мох-ава поглотит мгла смерти. Они заткнули уши, закрыли глаза и стали безумными, как жабы, позволившие без борьбы проглотить себя змеям. Позор отцу и сыну! Ни одни уста не скажут о них, и ни одна весть о них не разойдется по вигвамам шошонов. Но как только прольется их кровь, тут же прольется и кровь бледнолицых. Двое белых уже в наших руках, а разведчики шошонов давно в пути, чтобы открыть своим братьям дорогу к новым славным победам. Позор за позор, кровь за кровь!

Олд Шеттерхэнд повернулся к Дэви и тихо распорядился:

— Приведите всех остальных, но Виннету не должен показываться.

Длинный встал и удалился.

— Ну, — снова обратился Олд Шеттерхэнд к вождю, который уже сумел напустить на себя холодный и высокомерный вид, — Черный Олень убедился, что я не зарылся в землю от одного только взгляда его сына? Но я не хочу оскорбить никого из вас. Вождь шошонов известен повсюду своей храбростью в бою и мудростью на советах старейшин. Мох-ав, его сын, я уверен, пойдет по его стопам и станет еще храбрее и мудрее. Я дам вам обоим свободу в обмен на освобождение двух белых охотников.

По лицу сына пробежал лучик надежды. Юный воин, конечно же, не хотел умирать. Но Черный Олень бросил на него взгляд, полный гнева за двоих, и ответил:

— Черный Олень и Москит без борьбы попали в руки жалкого бледнолицего, они не могут жить дальше, они хотят смерти. Но умрут и те бледнолицые, что уже попали в плен, а также и те, кто пока еще не в руках шошо…

Вождь запнулся. Его взгляд упал на двух разведчиков, которых привели Дэви, Боб и Мартин Бауман.

— Почему Черный Олень не продолжает? — спросил Олд Шеттерхэнд. — Или страх сковал его сердце?

Вождь опустил голову и долго молчал. В это время у него за спиной тихо раздвинулись ветви, но он не обратил на это никакого внимания. Это был Виннету. Олд Шеттерхэнд заметил появившегося апача и вопросительно взглянул на него. Кивок послужил ответом — оба поняли друг друга без слов.

— Я надеюсь, теперь Токви-тей видит, что его надежда на новую победу не оправдалась, — продолжил Шеттерхэнд. — И все же я повторяю свое предложение. Я тотчас освобожу вас, если вы пообещаете мне, что оба белых охотника также получат свободу.

— Нет, мы умрем! — упрямо заявил вождь.

— Но это будет напрасная жертва — мы все равно освободим пленников.

— Может, вам это и удастся, ибо, похоже, Маниту покинул нас. Если бы он не наслал на нас слепоту и глухоту, безымянным бледнолицым не удалось бы схватить вождя шошонов.

— Ты хочешь услышать наши имена?

Вождь презрительно покачал головой.

— Я не хочу их слышать. Они ни к чему мне. Какой же позор! Если бы Токви-тей был бы побежден Нон-пай-кламой, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом, или другим охотником со столь же известным именем, он мог бы утешиться. Попасть в лапы кого-нибудь из них не стыдно. Но вы — как псы, у которых нет хозяев. Разъезжаете в компании черного ниггера. Я не хочу никакой пощады из ваших рук.

— А нам не нужна ни твоя кровь, ни ты сам! — повысил голос Олд Шеттерхэнд. — Мы отправились в путь не для того, чтобы убивать храбрых сыновей шошонов, а чтобы наказать собак огаллала. Даже если вы не хотите освободить наших друзей, все равно мы не желаем быть такими же малодушными, как вы. Мы позволим вам вернуться к вашим вигвамам.

Он поднялся, подошел к вождю и освободил его от веревок. Охотник понимал, что затеял рискованную игру, но он знал обычаи Запада, как свои пять пальцев, а потому был убежден, что не проиграет.

Вождь потерял все свое самообладание. То, что проделал этот белый, было непостижимо и нелепо! Он дал свободу врагу, не выручив прежде своих друзей! Шеттерхэнд подошел также и к Москиту, освободив его от пут.

Черный Олень растерянно уставился на охотника. Его рука схватилась за пояс и судорожно нащупала оставшийся у него нож. Дикая радость блеснула в его глазах.

— Мы свободны? — закричал он. — Свободны? Значит, вы хотите, чтобы старые скво тыкали в нас пальцами и рассказывали всем, что мы были схвачены безродными псами? Мы должны лежать на земле в Стране Вечной Охоты и пожирать мышей, пока наши красные братья будут услаждаться мясом вечно живых медведей и бизонов? Наши имена запятнаны навсегда! Никакая вражеская кровь не смоет этих пятен, их смоет только наша собственная кровь. И прольется она сейчас же — Токви-тей умрет и пошлет в Страну Вечной Охоты сначала душу своего сына!

Он выхватил нож, подскочил к сыну и замахнулся. Москит даже не пошевелился, он был готов принять смертельный удар от отца.

— Токви-тей! — раздался громкий голос за спиной вождя.

Этот голос заставил вождя шошонов развернуться. Он замер на месте с занесенной рукой с ножом… Перед ним стоял не кто иной, как вождь апачей. Рука шошона медленно опустилась.

— Виннету! — только и смог произнести он.

— Вождь шошонов считает Виннету койотом? — спросил апач.

На Западе койотами зовутся дикая собака прерий и маленькие волки. Оба зверя так трусливы и отвратительно шелудивы, что сравнение с койотом есть выражение крайнего презрения.

— Кто рискнет сказать такое! — воскликнул шошон.

— Токви-тей сказал это сам.

— Нет!

— Разве не назвал он победивших его «безродными псами»?

Токви-тей даже не заметил, как выронил нож. Наконец его. осенило.

— Виннету — победитель?

— Нет, не он, а его белый брат, который стоит с ним рядом.

Апач указал на Олд Шеттерхэнда.

— Уфф! — вырвалось из груди Черного Оленя. — У Виннету только один брат. Тот, кого он называет своим белым братом, есть Нон-пай-клама — самый знаменитый охотник среди бледнолицых, которые прозвали его Олд Шеттерхэндом. Токви-тей видит здесь этого охотника?

Его взгляд метался от Шеттерхэнда к Виннету. Апач ответил:

— Глаза моего брата устали, утомлен и его дух. Только поэтому он не догадался, что тот, кто одним-единственным ударом руки лишил Черного Оленя чувств, не мог быть безродным псом. Разве мой красный брат теперь не понимает этого? Или мой красный брат стал похож на больного совенка, которого легко можно вытащить из гнезда? Он знаменитый воин, а тот, кто выкрал его из вигвама, невзирая на охранявших его воинов, должен быть героем, носящим достойное имя!

Шошон едва не стукнул себя кулаком по лбу, как это делают белые, когда совершают непростительную ошибку:

— У Токви-тея есть мозг, но его покинул разум!

— Да, перед моим красным братом стоит Олд Шеттерхэнд. Он победил. Готов ли теперь мой красный брат из-за этого броситься в лапы смерти?

— Нет, он может остаться жить, — тихо вздохнув, ответил вождь шошонов.

— Да, может, ибо своим желанием отправиться в Страну Вечной Охоты он доказал, что у него очень твердое сердце. Олд Шеттерхэнд своим оглушающим ударом свалил на землю и Мох-ава. Разве это позор для храброго юного воина?

— Нет, он тоже может жить.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету также те, кто взял в плен и разведчиков шошонов, но не как врагов, а чтобы обменять на своих пленных друзей. Будет ли мой красный брат проклинать разведчиков?

— Нет, иначе он должен проклинать себя и своего собственного сына.

— А разве мой красный брат не знает, что Олд Шеттерхэнд и Виннету — друзья всех честных красных вождей? Что они не убивают своих краснокожих противников, а только делают их неспособными к борьбе, и только тогда лишают своего врага жизни, когда у них нет иного выхода?

— Да, Токви-тей знает это.

— Тогда пусть он выбирает, кем ему быть — нашим братом или нашим врагом? Если он хочет быть нашим братом, его враги станут нашими врагами. Если он выберет другое, мы освободим его и его сына, а также разведчиков, но все же прольется много крови во время освобождения обоих бледнолицых пленников — у воинов шошонов наступят дни траура, и в каждом вигваме и у каждого костра зазвучит жалобный плач. Итак, пусть он выбирает. Виннету сказал!

Воцарилась глубокая тишина. Слова апача все восприняли очень серьезно. Токви-тей наклонился, поднял выпавший из его руки нож и вогнал его по самую рукоять в землю, после чего произнес:

— Лезвие исчезло в земле, и так же исчезла вражда между сыновьями шошонов и храбрыми воинами, которые стоят здесь!

Затем вождь снова вытащил свой нож из земли и вдруг ухватился за его рукоять так, словно хотел нанести удар.

— Отныне дружба между шошонами и их братьями страшна для их врагов, как этот нож! Ни один враг не уйдет живым, если выступит против их союза. Хуг!

— Хуг, хуг! — прозвучало эхом вокруг.

— Мой брат сделал удачный выбор, — заметил Олд Шеттерхэнд. — Он видит здесь Дэви-хонске, знаменитого охотника. Знает он имена бледнолицых, попавших в плен?

— Нет.

— Это Джемми-петаче с Хромым Фрэнком — товарищем Мато-пока, Грозы Медведей.

— Мато-пока! — вскрикнул от удивления шошон. — Почему Хромой ничего не сказал. Разве Мато-пока не брат шошонам? Разве он не спас жизнь Токви-тею, когда сиу-огаллала шли по его следу?

— Спас тебе жизнь?! Смотри, вот Мартин, его сын, а это Боб, его верный черный слуга. Они выступили, чтобы спасти Охотника на медведей, а мы решили сопровождать их, ибо Гроза Медведей попал в руки огаллала, которые должны убить его и пятерых его спутников.

Токви-тей все еще держал нож в руке. Тут он бросил его на землю, наступил на него и воскликнул:

— Псы огаллала хотят замучить Грозу Медведей? Великий Маниту уничтожит их! Сколько этих собак?

— Пятьдесят шесть.

— Даже если бы их была тысяча, все они погибнут! Как этот нож, они будут втоптаны воинами шошонов в землю. Их души покинут тела, а кости побелеют от солнца! Где они? Где их следы?

— Они наверху, в горах реки Желтого Камня, там, где могила Храброго Бизона.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд убил его и еще двух воинов голыми руками. Так же суждено пасть и тем, кто рискнул схватить Грозу Медведей. Пусть мои братья следуют за мной вниз, к лагерю моих воинов. Там мы должны выкурить трубку мира и сесть у костра Совета, чтобы обдумать, как быстрее догнать этих собак.

К такому повороту дела все были готовы. Теперь уже и разведчиков также освободили от веревок и привели лошадей для них.

— Сэр, да вы просто молодчина! — шепнул Олд Шеттерхэнду Длинный Дэви. — Все, за что вы с таким шиком беретесь, всегда смело и так великолепно ладится, будто речь идет о каком-то пустяке. Готов снять перед вами свой горшок!

Он сорвал с головы то, что прежде называлось цилиндром, и стал так подчеркнуто размахивать им туда-сюда, словно хотел вычерпать до дна какой-нибудь пруд или озеро.

И вот настал час, когда все они вместе тронулись в путь, предварительно, конечно, погасив костер. Ведя лошадей в поводу, они на ощупь стали спускаться вниз по склону. Встав на самом краю обрыва, Токви-тей приложил ко рту руки и крикнул вниз, в окутанную неестественным спокойствием бездну.

— Кхун, кхун, кхун-ха-ка![81]

Эхо многократно повторило его крик. Внизу его услышали и поняли, ибо наверх донеслись громкие голоса.

— Ханг па?[82] — прозвучал вопрос снизу.

— Мох-ав, Мох-ав! — ответил сын вождя.

Затем послышалось громкое ликующее «ха-хахи!», и несколько мгновений спустя костер снова запылал. Это было верным признаком того, что шошоны узнали голос юного сына вождя, в противном случае они поостереглись бы разжигать огонь.

И все же от одной меры предосторожности они не отказались: выслали им навстречу нескольких воинов, которые должны были убедиться, что на самом деле все в порядке.

Когда потом вождь со своими спутниками достиг лагеря, его воины, пожалуй, испытали настоящую радость, увидев предводителя и его сына живыми и здоровыми. Чувствовалось, что шошонам не терпелось узнать, как же вышла вся эта история с загадочным исчезновением обоих, но ни один из воинов не выдал своих чувств. Разумеется, они были немало ошарашены, увидев вместе с вождем незнакомых им бледнолицых, но, привыкшие к сдержанности, они не выказали ни малейшего удивления. Только старый воин, ставший на время их предводителем, подошел к своему вождю и произнес:

— Токви-тей великий волшебник. Он исчез из своей палатки, как исчезает слово, слетевшее с уст.

— Мои братья и вправду полагали, что Черный Олень пропал бесследно, как рассеявшийся в воздухе дым? — спросил воинов вождь. — Разве у них нет глаз, чтобы понять, что произошло?

— Воины шошонов имеют глаза. Они обнаружили знак знаменитого белого охотника и поняли, что Разящая Рука говорил с их вождем, — ответил с полным достоинством старик.

Старый воин явно не лишен дипломатического таланта, он очень тактично упомянул о том факте, что Черный Олень был похищен Олд Шеттерхэндом.

— Мои братья догадались верно, — признался Черный Олень. — Здесь стоит Нон-пай-клама — белый охотник, знаменитый своим железным кулаком, но не только им одним. А рядом с ним — Виннету, великий вождь апачей.

— Уфф, уфф! — раздалось в образовавшемся вокруг прибывших кругу.

Полные удивления и уважения взгляды шошонов устремились на легендарных знаменитостей, после чего круг почтительно расступился.

— Эти воины пришли, чтобы выкурить с нами трубку мира, — продолжил вождь, — Они хотели освободить двух своих спутников, которые лежат там, в палатке. Жизни Черного Оленя и его сына были у них в руках, но они не взяли их. Пусть воины шошонов освободят пленников от пут. За это мои братья получат скальпы многих сиу-огаллала, как мышей, выползших из нор, чтобы потом попасть под клюв ястребам! С наступлением дня мы пойдем по их следу. А сейчас пусть воины соберутся у огня Совета, чтобы спросить Великого Духа, удачен ли будет наш военный поход.

Никто не сказал ни слова, хотя сообщение, которое услышали шошоны, пожалуй, не могло не вызвать у них высокого одобрения. Несколько воинов покорно отправились в палатки, чтобы выполнить приказ вождя, и вскоре они вывели пленников к огню.

Те подошли, шатаясь, неуверенной походкой. Веревки так глубоко врезались в кожу, что кровообращение было нарушено. Прошло достаточно много времени, прежде чем их члены снова обрели подвижность.

— Ну, старый енот, что ж ты наделал-то сдуру? — в сердцах воскликнул Длинный Дэви, обращаясь к своему другу. — Только такая глупая лягушка, как ты, могла запрыгнуть аисту прямо в клюв!

— Закрой лучше свой, иначе я сам запрыгну тебе в него, и сейчас же! — без тени иронии в голосе ответил нерасположенный в эту минуту к шуткам Джемми, растирая свои запястья. — Мастер Шеттерхэнд сможет подтвердить, что о глупости здесь и речи нет. Мы сдались без сопротивления, поскольку это был единственный шанс спасти наши жизни. Если бы мы защищались, то сложили бы головы. На моем месте ты поступил бы так же, тем более что, как и я, наверное, подумал бы о том, что Олд Шеттерхэнд, само собой, не оставил бы нас в беде.

— Ну, ну, старик, только успокойся! Я не хотел тебя обидеть, ты ведь знаешь, что я искренне рад видеть тебя живым и невредимым.

— Прекрасно! Но своим освобождением я обязан, пожалуй, не тебе, — повернувшись к Олд Шеттерхэнду, Джемми продолжил: — Нет сомнений, что вам и только вам, мастер, я обязан своей свободой. Скажите, что я должен сделать, чтобы отблагодарить вас! Хоть моя жизнь не стоит и гроша, поскольку это всего лишь жизнь Толстяка Джемми, в любой момент я готов отдать ее в ваше распоряжение.

— Вы мне ничем не обязаны, — не принял благодарности Олд Шеттерхэнд. — Ваши спутники действовали просто великолепно. Но прежде всего вы должны обратиться здесь к моему брату Виннету, без чьей помощи все это было бы невозможно.

Толстяк метнул полный удивления взгляд на гибкую, но мощную фигуру апача. Белый протянул руку индейцу и произнес:

— Я знаю, что, если на сцену выходит Олд Шеттерхэнд, Виннету должен быть где-то рядом. Поскольку я, кажется, лягушка, то пусть этот аист, который зовется Длинным Дэви, сию минуту проглотит меня, если вы не самый лучший индсмен, которому я когда-либо жал руку! Разрешите от души пожать ее, примите мою благодарность и позвольте мне скакать по вашему следу, пока вам это не надоест.

Негр Боб бросился к Хромому Фрэнку и радостно воскликнул:

— Наконец-то! Массер Боб снова видеть его добрый масса Фрэнк. Массер Боб хотеть до последнего истребить индейцев-шошонов, но масса Шеттерхэнд с массой Виннету хотеть сделать все сами. Поэтому шошоны оставаться пока жить.

Он схватил Фрэнка за руку и с трогательной нежностью погладил на его запястьях рубцы от пут.

Естественно, Джемми и Фрэнк перво-наперво хотели знать, каким образом удалось освободить их так быстро и бескровно, о чем вкратце им было немедленно рассказано. На подробности времени не оставалось, поскольку шошоны уже рассаживались у огня, готовясь держать Совет.

Глава седьмая СЕРЫЙ МЕДВЕДЬ

Подобно длинной тонкой змее, греющейся на солнце, растянулся отряд шошонов по прерии Голубой Травы. Эта бескрайняя равнина, начинающаяся у подножий Чертовой Головы, раскинулась между горным массивом Биг-Хорн и Скалами Гремучих Змей вплоть до того места, где Грейбулл-Крик питает своей чистой водой Биг-Хорн.

Голубую траву встретишь на Западе не часто. Ее длинные стебли тянутся ввысь там, где достаточно влаги, могут вымахать в человеческий рост, а случается, что и всадника скрывают с головой. Для вестмена это только лишние хлопоты, и единственный выход — отыскать вытоптанную бизонами тропу и следовать по ней. Высокие, подрагивающие от ветра стебли лишают вестмена так необходимого ему обзора, а при непогоде частенько случается, что опытный охотник, оказавшись без компаса и не имея возможности ориентироваться по солнцу, на исходе дня после изнурительной поездки верхом оказывается в том же самом месте, откуда трогался в путь утром. Иной, следуя по кругу и наталкиваясь на собственный след, принимает его за чужой, порой даже — за след врага. Он снова едет по нему, делая не один круг, прежде чем, к собственному великому огорчению, обнаружит ошибку, которая при известных обстоятельствах может стоить жизни.

Но и следовать по бизоньей тропе далеко не безопасно. В любой миг можно столкнуться лицом к лицу с врагом, будь то человек или зверь. Нарваться на старого свирепого отшельника-бизона, отбившегося от стада, не менее опасно, чем нос к носу налететь вдруг на враждебного индейца, вскинувшего ружье. Вот тут уж времени на раздумье нет — выживет тот, кто выстрелит первым.

Шошоны ехали цепью — их лошади скакали след в след. Так индейцы двигаются всегда, если точно не знают, безопасен ли путь. Кроме того, вперед высылаются лазутчики, самые проницательные и хитрые воины, чьи глаза и уши не пропустят ни шороха взъерошенной ветром травы, ни склонившегося под его порывом стебля, ни тихого треска сломанной ветки. Внешне расслабленный, наклонившийся далеко вперед, словно повиснув на коне, разведчик едет так, будто искусство верховой езды ему вовсе неведомо. Его глаза кажутся закрытыми, да и сам он со стороны неподвижен. Механически, будто по привычке, передвигает ноги и его конь. Если бы кто-нибудь наблюдал за обоими из засады, то, несомненно, поверил бы, что всадник просто заснул в седле. На самом же деле все наоборот — внимание разведчика тем напряженнее, чем меньше он это показывает. Под крепко сомкнутыми веками его зоркий взгляд напряжен и внимателен, от него не укроется ни одна мелочь.

Говоря об особых способностях разведчика, стоит особо упомянуть о его остром слухе. Вот за ближайшим кустом притаился враг, вот он поднимает ружье, чтобы прицелиться в приближающегося всадника, но при этом случайно задевает прикладом пуговицу своей куртки. И даже этот едва различимый звук не останется без внимания разведчика, который весь обращен в слух! Короткий, быстрый взгляд в заросли — рука вцепляется в поводья, всадник в момент выбрасывается из седла, но оставляет на нем одну ногу. Свободной рукой хватается он за шейный ремень поводьев, благодаря чему его тело, прикрытое корпусом животного, становится неуязвимым для пуль врага, а конь, внезапно пробудившийся из мнимой летаргии, делает два-три прыжка в сторону, растворяясь вместе с седоком в чаще либо пропадая за ближайшими кустами. Не проходит и двух секунд — времени вовсе недостаточного, чтобы противник хорошо прицелился, — как теперь у него самого появляются основания позаботиться о собственной безопасности.

Именно такие опытные и умелые разведчики скакали сейчас впереди шошонов, удалившись от них на приличное расстояние. Во главе основной группы находились Олд Шеттерхэнд, Виннету и Черный Олень. За ними следовали белые с Вокаде и Бобом.

Последний так и не выучился держаться в седле, несмотря на то, что в нынешнем походе у него была масса возможностей для упражнений в верховой езде. Кожа на ступнях его ног не выдержала долгой скачки. Он весь превратился в живую рану и выглядел теперь еще более жалко, чем прежде. Беспрестанно издавая стоны, он соскальзывал то в одну сторону, то в другую, охал и стонал на разные лады и божился, корча ужаснейшие гримасы, что заставит сиу поплатиться за свои муки, дескать, всех их будет ждать мучительная смерть у столбов пыток.

Чтобы хоть как-то облегчить положение, Боб соорудил себе из голубой травы подстилку. Но поскольку ему не удалось крепко закрепить ее на спине животного, время от времени она съезжала назад, а он, естественно, вместе с ней и с почти фатальной закономерностью шлепался на землю.

Даже у обычно серьезных и молчаливых шошонов это вызывало веселую улыбку, а стоило одному из них, немного понимавшему английский, назвать чернокожего Слайдинг Бобом — Скользким Бобом, как это прозвище тотчас перешло из уст в уста, и впоследствии индейцы охотно пользовались им.

До сих пор линия горизонта на западе казалась сплошной и ровной. Теперь же глаз мог различить далекие изломы — вдали лежали горы, но вовсе не призрачно-голубоватые с размытыми очертаниями, а имеющие четкие контуры, несмотря на большое расстояние, которое необходимо было преодолеть, прежде чем достичь их подножий.

Воздух в той местности настолько чист, что любые предметы, удаленные друг от друга на многие мили, кажутся очень близкими, и люди заблуждаются, думая добраться до них за несколько минут. При этом атмосфера так заряжена электричеством, что, если два человека касаются друг друга руками или локтями, тотчас проскакивают заметные и ощутимые искры. Индейцы сонорской языковой группы называют это явление мох-ав-кун, то есть «огонь москита». Электрическое напряжение, как известно, стремится к балансу, который находит в разрядке, а потому зарницы сверкают здесь беспрерывно, хотя на небе нигде, даже на горизонте, не видно ни облачка. Часто кажется, будто все вдали охвачено пламенем, но это на самом деле не опасно ни для людей, ни для животных. Лишь только прерию окутывают сумерки, непрерывное свечение и накал электричества в атмосфере рождают поистине неописуемые картины; даже грубая душа привыкшего к подобным представлениям вестмена не может устоять перед очарованием увиденного. Он, всегда полагающийся только на свои силы, чувствует себя маленьким и бессильным перед таинственными явлениями. То же самое ощущает и индеец. Ве-куон-пе-та-вакан-шецах — «огонь вигвама Великого Духа» — так называют зарницу сиу. «Маниту анима аваррентон!»(«В молнии я видел Маниту!») — говорит индеец из племени юта-змееногих, когда сообщает своим о том, что озарило его путь.

Но для краснокожего в случае войны эти электрические разряды могут стать очень опасными. Ведь индеец верит, что воин, убитый ночью, навсегда обречен жить в Стране Вечной Охоты во мраке. Поэтому он пытается по возможности уклониться от ночной схватки и нападает преимущественно на рассвете. Но погибший в «огне вигвама Великого Духа» — в зарнице — не ступает на том свете по темному пути; для него охотничьи и боевые тропы залиты светом. Вот почему индеец не боится при свете трепещущей зарницы идти размашистым шагом, за что бывает вынужден поплатиться скальпом, а то и жизнью. Та же участь может, разумеется, постичь и просто любого другого несведущего человека.

Малыш Фрэнк никогда до сей поры не наблюдал в ясном небе непонятных ему подобных явлений. Поэтому он не преминул заметить ехавшему следом Толстяку:

— Герр Пфефферкорн, вы там, за океаном, в Германии, были гимназистом и, пожалуй, можете вспомнить кое-что из ваших психизических уроков. Отчего это тут, собственно, все так светится и сверкает?

— Уроки не «психизические», а физические, — поправил Толстяк, вполне понимая, что это замечание может вывести из себя самодовольного саксонца.

— Да в этом, пожалуй, вы едва ли разумеете лучше меня! Знаете ли, у меня тоже есть заслуги! Можете поверить мне на слово. Особенно, что касается орфографии и контрпункции. Я совершенно точно знаю, как пишется любое такое иностранное словцо, а уж выговорить его правильно для меня нет проблем. Понятно! Говорю я «психические» или «физические» — нашему кайзеру все равно. Самое главное — правильно произносить «иксилумп»!

— «Ипсилон», имели вы в виду.

— Что? Это я-то не знаю, как произносится предпоследняя буква моего родного алфавита? Если вы мне еще раз это повторите, произойдет нечто такое, что сделает вас душевнобольным! Разве такой почитатель науки, как я, может позволить легко смириться с подобным положением?! Вы не умеете давать академических ответов на мои вопросы, а потому выход у вас один: попытаться тихонько прогрызть зубами выход из той западни, в которой вы сейчас оказались. Но если вы думаете, что вам это удастся, тогда вы, большей частью, ошибаетесь во мне! Я как раз тот человек, который обязан доказать вам, что мельник — не трубочист! Я спросил вас о зарнице, но никак не об «иксилумпе» и психизической геометрии. Можете вы мне дать ответ или нет?

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся Толстяк.

— Ну, так давайте! Итак, почему здесь так сильно сверкает?

— Потому что накопилось много электричества.

— Да? И это вы называете ответом? Чтобы давать такие ответы, пожалуй, можно обойтись и без учебы в гимназии! Хоть я и не посещал никаких альма-фатер[83], не был студентом и никогда не участвовал в пирушках и всяких там, знаете ли, студенческих штучках, все же и я совершенно точно знаю, что если вокруг все светится, то электричество где-то рядом. Нет следствия без причины. Если кто-нибудь огреб оплеуху, то обязательно есть и тот, кто намылил ему шею. А если сверкает зарница, то… то…

— То должен быть кто-то, кто зажег ее, — подытожил Джемми и снова засмеялся.

Секунду Хромой Фрэнк был спокоен — вероятно, осмысливал слова Толстяка, но потом завопил:

— Послушайте, герр Пфефферкорн, очень хорошо, что мы еще не побратались, ибо теперь я немедленно даю вам отставку, хотя для вашего бюргерского гербового щита это было бы позором! Неужели вы думаете, что я позволю попортить мое этимонголическое словообразование? Что же, собственно, так раздражает вас в моей прекраснейшей речи? Будьте добры заканчивать только те предложения, которые начинали сами. Зарубите себе на носу! Если начинаю я, то я и заканчиваю, ибо мое предложение — моя духовная и философская собственность. Если я остроумно и скромненько сравниваю электричество с оплеухой, то вы не имеете ни малейшего права овладевать моим сопоставлением, как разбойничий атаман. Мошенников-конокрадов вздергивают — таков закон прерии! А если кто-либо отважится угнать у меня мое собственное высказывание, то и я собью его с коня пулей! Я хотел выстроить потрясающий вывод, но как только мои соответствующие promesse[84] были готовы, тут вы навесили совершенно неверный confusio[85] и разрушили мою логическую деликатность таким отвратительным способом. Я…

— Вы хотели сказать «praemisse», а не «promesse», — прервал Толстяк поток воинственной речи. — И не «confusio», a «conclusio»!

— Так! Вы что, в самом деле великолепный знаток антикварной языковой системы? Если кто-то в свои школьные годы услышал, что Рим был построен на семи кирпичах, то после этого он еще, чего доброго, возомнит себя чистейшей воды виртуозом всей латыни! Вы, собственно говоря, употребляете нижнелатинский диалект, мой же учитель в Морицбурге пользовался латинским литературным, при этом он знал знаменитый язык Цицерона и прекрасной Мелузины[86]. Но вы в своей гимназии учите латынь только по вершам и любите повторять: «Что декламировать нельзя — ни то, ни се, мои друзья!» И если вплоть до выпускного класса вы сами вели себя именно как «ни то, ни се», то и теперь, став охотником прерий, задаетесь вашим знанием иностранного языка и не желаете допускать моих «promesse» и «confusio». За всю свою жизнь я не слышал ни разу ни о каких там «conclusio» даже в Морицбурге, а это о чем-то говорит! Итак, окажите мне, да и себе тоже, любезность — останьтесь при своем мнении. Ведь речь шла о зарнице и об электричестве. Вы утверждаете, что зарница сверкает из-за электричества. А теперь я спрашиваю дальше — почему этого электричества так много именно здесь, в этой местности? Я еще нигде и никогда не натыкался на такую концентрацию энергии. Так что, можете ответить? Сейчас у вас лучшая во всей вашей жизни возможность либо выдержать экзамен, либо попасться на крючок экоменического консилиума.

Толстяк Джемми громко расхохотался. В удивлении уставившись на него, «ученый» саксонец спросил:

— Что это вы так кларнетно зубы скалите? Неужели вы смеетесь только от смущения, что я в своем филгармоническом красноречии проявляю такое неожиданное мастерство? О, мне очень любопытно, каким способом вы выкрутитесь, дорогой герр Пфефферкорн!

— Да уж! — отозвался Джемми, щеки которого продолжали трястись, как тесто. — Ваш вопрос, конечно, весьма сложен. Над ним, наверное, в напрасных муках сломал бы голову даже какой-нибудь профессор.

— Что? Значит, у вас нет никакого другого ответа?

— Может, и есть.

— Так выкладывайте! Я весь во внимании до самых ушных мочек!

— Возможно, что тут всему виной руды, которых в Скалистых горах полным-полно. Металл и притягивает такую пропасть электричества.

— Залежи металла? Электричеству в них делать нечего! Объяснение, которое вы, как бывший гимназист, не нашли, на самом деле очень простое. Как-то морицбургский учитель в одной из конфиденциальных бесед, когда вокруг не было ни души, взяв с меня честное слово, поведал тайну, что электричество возникает в результате трения! Признаете вы это?

— Весьма охотно.

— Итак, буря «трет» землю; бесчисленные миллионы травяных стебельков трутся друг о друга; огромное количество сучьев, ветвей и листьев деревьев тоже трутся; бизоны катаются по земле, избавляясь от насекомых, — и это трение. Короче и яснее — именно в этой местности, как ни в какой другой, создается сильнейшее трение, и именно здесь, само собой разумеется, должен накапливаться чудовищно огромный запас электричества. Стало быть, вот вы и получили простейшее и бесспорнейшее объяснение из компетентнейших уст. Может, вы желаете, чтобы я объяснил эти слова более доходчиво?

— Нет, нет, — улыбнулся Джемми. — Сыт по горло!

— Тогда воспримите разъяснение со всей серьезностью и должным вниманием. Но попрошу — никаких смешков! Кто так много и беспричинно улыбается, тот выдает в себе сангвино-холерика, а следовательно, имеет пустое френологическое строение черепа и незначительную лояльную систему спинного мозга. А то, что вы, кроме того, страдаете еще и даром острой хронической рассудительности, то это вы доказали, поскольку вы, и только вы, виноваты в том, что нас схватили шошоны. Если бы этот славный Олд Шеттерхэнд не пришел бы нам на выручку, то мы, безусловно, совершили бы опасное сальто-квартале в Страну Вечной Охоты.

— Мортале, а не «квартале»!

— Да замолчите вы! Такое, надеюсь, не произойдет со мной снова в этой четверти года, потому я говорю «квартале». Наш научный разговор теперь, впрочем, finis parterra[87], ибо мы уже вблизи гор, а там, впереди, остановились наши разведчики. Стало быть, они наверняка обнаружили что-нибудь важное.

Маленький псевдоученый муж, пребывая в эйфории от сего ультранаучного спора, не обратил никакого внимания на то, что отряд тем временем преодолел значительное расстояние. Голубая трава совсем исчезла; на ее месте появилась овсяница, почему-то источавшая аромат свежескошенного сена, а неподалеку уже стеной возвышались кусты, над которыми покачивались кроны красных кленов. Эти деревья любят влажную почву, и люди воспрянули духом, потому что теперь, после жаркой скачки, они, пожалуй, могли рассчитывать на освежающее питье.

У границы кустов разведчики остановились. Когда основной отряд приблизился, они замахали руками, призывая к осторожности, а один из них закричал: «Намбау, намбау!»

Собственно, слово это означает «ноги», но здесь оно означало «следы». Таким образом, разведчики давали понять, что нужно быть осторожными и не стереть обнаруженные ими отпечатки, прежде чем их прочитают предводители.

Вокаде, не обращая внимания на их знаки, скакал прямо к ним.

— Вец товеке! — крикнул ему с негодованием тот же, кто уже подавал свой голос.

Это означало «молодой человек!». Поступки молодых людей, пожалуй, не так обдуманны, как у пожилых, поэтому выражение, содержащее подобный упрек, не могло сильно оскорбить Вокаде. И все же он ответил достаточно серьезно:

— Мои братья хотят сосчитать зимы, которые прожил Вокаде? Он точно знает, что делает. Он знает эти следы, потому что здесь есть отпечатки и его ног. На этом месте Вокаде делал привал вместе с сиу-огаллала, прежде чем они выслали его искать палатки шошонов. Отсюда они поскакали прямо на запад, чтобы достичь реки Большого Рога, и наверняка оставили для Вокаде примету, с помощью которой он сможет быстро следовать за ними.

По месту, где они остановились, знатоку нетрудно догадаться, что несколько дней назад тут был лагерь большой группы всадников; но сделать такой вывод мог только хорошо тренированный глаз, поскольку вытоптанная трава успела полностью подняться, распрямившись во всю длину своих стеблей. Лишь по ближайшему кустарнику, верхушки веток которого отсутствовали, можно было сделать вывод, что здесь, очевидно, поработали лошадиные зубы.

После разъяснений, которые дал Вокаде, задерживаться было бы неразумно. Поэтому отряд тотчас снова двинулся дальше.

Хотя солнце и стояло в зените, а стало быть, наступил самый жаркий период дня и лошади нуждались хотя бы в короткой передышке, люди не торопились давать свободу животным, по крайней мере, до тех пор, пока не достигнут воды.

Равнина закончилась, и дорога пошла в гору. Теперь со всех сторон всадников обступали горные хребты, а вскоре отрад оказался в широкой, поросшей все той же овсяницей низине, запертой лабиринтом высоких скал, подступавших все ближе и ближе. Кустарник очень скоро сменился карликовыми бальзамовыми тополями, которые, очевидно, не могли здесь развиться в настоящие деревья, а также дикими грушами, называемыми американцами spiked-hawthorn.

Редкие деревья теперь объединились в перелески, и самих пород деревьев стало больше: замелькали белый ясень, каштаны, крупноплодные дубы, липы и другие деревья, по стволам которых до самых вершин взбирались пурпурные кирказоны[88].

Когда позже дорога у одной из скал резко свернула на север, взорам всадников открылись заросшие густым лесом горы. Вот там-то уж наверняка должна была быть вода. Две обезображенные трещинами вершины круто вздымались впереди напротив друг друга. Меж ними едва втискивалась узкая долина, по которой струился ручеек. Свернуть туда или продолжать двигаться в прежнем направлении?

Олд Шеттерхэнд окинул зорким взглядом опушку леса. Через секунду он удовлетворенно кивнул головой, как бы согласившись с самим собой, и произнес:

— Теперь наш путь лежит налево, в долину.

— Почему? — осведомился Длинный Дэви.

— Взгляните вон на ту липу. Разве вы не видите в ее стволе ветвь ели?

— Aye, сэр, у вас чертовски острый глаз! Конечно же, быть того не может, чтобы такая ветка вдруг ни с того ни с сего появилась среди листьев.

— То-то и оно. Должно быть, это знак для Вокаде. Сиу воткнули еловую ветку в липу так, что она указывает в сторону долины. Нам тоже надо держаться этого направления, и, как я полагаю, мы еще не раз в пути встретим такие указатели. Итак, вперед!

Виннету, не сказав ни слова, уже ехал впереди, предварительно бросив короткий взгляд на липу. Он предпочитал действовать, не тратя времени на долгие разговоры.

Проехав совсем немного, они оказались на месте, великолепно подходившем для лагеря. Здесь и сделали остановку. Вода, тень, прекрасный корм для лошадей — лучшего нельзя было и желать!

Всадники спешились и отправили животных пастись. У шошонов до сих пор оставалось вяленое мясо, а белые еще не использовали весь провиант, взятый из жилища Охотника на медведей. Люди расположились в траве: одни блаженно растянулись на мягком мху, чтобы хоть немного вздремнуть, другие сбились в тесный круг — поговорить о былом.

Негр Боб чувствовал себя хуже всех. Натерев во время езды до ран упомянутые места, теперь он корчился от боли.

— Массер Боб быть болен, очень болен, — причитал он. — Массер Боб не иметь больше кожа на ногах! Вся кожа слезать, пропадать и делать так больно массер Боб. Кто быть виноват в этом? Массер Боб не мочь ехать верхом, не мочь сидеть, не мочь стоять, не мочь лежать! Будто ноги массера Боба гореть огонь!

— Есть средство, Боб, — заметил сидевший рядом со страдальцем Мартин Бауман. — Поищи coltsfoot[89] и наложи листья на раны.

— Но где она растет?

— Чаще на лесных опушках. Может, и здесь найдется.

— Но массер Боб не знать это растение. Как смочь он его найти?

— Ладно, идем! Я помогу тебе искать.

Оба хотели было удалиться, но Олд Шеттерхэнд, услышав их слова, предостерег:

— Возьмите с собой ружья. Мы не на восточном базаре. Никто не знает, что принесет нам следующее мгновение.

Мартин спокойно подхватил ружье, негр тоже взял свой мушкет, приговаривая:

— Да! Массер Боб тоже брать оружие, чтобы перестрелять всех и защитить юный масса Мартин. Идемте!

Оба медленно зашагали по краю долины в поисках упомянутых растений, но никакой мать-и-мачехи нигде не было видно. Так они удалялись от лагеря все дальше и дальше.

В залитой светом долине было тихо и спокойно. Над цветами порхали бабочки. Жужжали и гудели жуки, слышалось мирное журчанье воды, а кроны деревьев купались в солнечных лучах. Безмятежная идиллия. Ну кто бы мог подумать об опасности в такой атмосфере!

Вдруг Мартин, шедший впереди, остановился, указав на линию в траве, уходящую к стене долины и исчезающую под деревьями.

— Что это быть? — спросил негр. — Дорога?

— Да, тропа. Похоже, кто-то регулярно выходит из лесу, чтобы зачерпнуть воды.

— Может, это быть вестмен?

— Хм! Вестмен? Здесь, в этом уединенном гнездышке? Маловероятно.

— Или зверь?

— Вот это скорее. Давай-ка получше осмотрим след!

Они подошли ближе к самой тропе. От воды до самых деревьев полоса травы шириной более фута была не просто утоптана, а вытоптана так, что виднелась голая земля.

Итак, Мартин и Боб и в самом деле стояли перед тропой.

— Это не быть зверь, — первым открыл рот негр. — Здесь туда-сюда ходить человек в сапогах. Масса Мартин быть согласен с массер Боб?

Юноша с сомнением покачал головой. Он внимательно обследовал тропу и ответил:

— Все это весьма странно. Не видно ни подков, ни когтей. Земля так вытоптана, что невозможно определить, когда последний раз здесь кто-нибудь прошел. Готов поспорить, что только копытное животное могло протоптать такую дорожку.

— Прекрасно, как прекрасно! — завопил вдруг обрадованный негр. — Может, это быть опоссум?! Массер Боб быть очень рад!

Опоссум, или виргинская сумчатая крыса, может достигать в длину полметра. Хотя у него нежное, белое и жирное мясо, оно обладает таким специфически неаппетитным запахом, что белые никогда не рискуют прикасаться к нему. Негры, разумеется, им не брезгуют. Наоборот, есть много чернокожих, весьма падких на это жаркое, источающее столь, мягко говоря, своеобразный аромат. К подобным гурманам принадлежал и наш бравый Боб.

— Что это тебе взбрело в голову? — улыбнулся Мартин. — Опоссум? Здесь? Разве сумчатая крыса из копытных?

— Откуда опоссум — массеру Бобу все равно. Мясо опоссума быть прекрасный деликатес, и массер Боб пытаться поймать такой опоссум.

Он шагнул по тропе дальше, но Мартин все же задержал его:

— Останься и не глупи! Ни о каком опоссуме здесь не может быть и речи — он ведь слишком мал, чтобы протоптать такую дорогу. Тут прошел большой зверь, может, даже лось.

— Лось? О, лось! — снова вскричал Боб, прищелкнув языком. — Лось давать много, много мясо, жир и кожа. Лось быть хороший, очень хороший. Боб сейчас же застрелить лось.

— Постой, постой! Нет, это не лось, иначе здесь была бы объедена трава, — Мартин закусил губу.

— Тогда массер Боб искать, что это быть. Может, это все же быть опоссум. О, если массер Боб найти опоссум, он тогда устроить большая пирушка!

Негр сорвался с места и помчался по тропе к скрывающейся под лесом стене скалы.

— Подожди! Да подожди ты! — разозлился Мартин. — Лось это или не лось, но наверняка зверь, может быть, хищник!

— Опоссум тоже быть хищник: он питаться пташками и другая мелочь. Массер Боб схватить его!

Бесполезными оказались все предостережения. Негр и ухом не повел. Мысль о любимом блюде заставила его напрочь забыть о столь необходимой здесь осторожности. Мартин последовал за ним, готовый при любой неожиданности принять решительные меры, а негр еще ускорил шаг.

Так они достигли лесной опушки, где, как и с другой стороны долины, начинался крутой подъем.

Тропинка сначала уходила прямиком под деревья, а потом тянулась вверх, извиваясь между большими скальными обломками. И здесь она также оказалась основательно вытоптана, и никаких следов не было видно.

Негр как одержимый продолжал быстро взбираться наверх впереди Мартина. Деревья стояли достаточно тесно, а между их стволами затаились всякого рода заросли — эта дикая, если можно так выразиться, тропа вела сквозь настоящие дебри. Тут Мартин услышал ликующий голос негра:

— Масса идти, быстро идти! Массер Боб находить родное гнездо опоссума!

Юноша, бросился к Бобу, чувствуя, что чернокожий сейчас может влипнуть в какую-нибудь историю. Об опоссуме не могло быть и речи, а потому добрый Боб, похоже, сам шел в лапы опасности, о которой и не подозревал.

— Остановись, стой! — громко крикнул Мартин. — Ничего не предпринимай, пока я не подойду.

— О, здесь быть дыра — входная дверь в гнездо опоссума! Массер Боб сейчас наносить ему визит.

Наконец Мартин достиг того места, где находился негр. Скальные глыбы здесь громоздились друг на друга, образуя некое подобие пещеры, перед которой стеной стояли дебри разросшегося лесного орешника, кустов дикой шелковицы, колючек малины и ежевики. В этих дебрях был пробит лаз. Тропка вела внутрь, но теперь вправо и влево от нее уходили следы, а следовательно, обитатель пещеры совершал экскурсии не только к воде, но и в других направлениях.

Негр стал на корточки и уже наполовину погрузился в заросли, чтобы подползти к пещере. Именно в этот момент Мартин, к своему ужасу, понял, что худшие его опасения, увы, были верны. По четкому теперь следу он понял, с каким животным они имеют дело.

— Ради всего святого назад, назад! — крикнул он. — Это же берлога медведя!

Он схватил Боба за ноги, чтобы вытащить того обратно. Но негр, видимо, не понял его намерения, потому что ответил:

— Зачем меня держать? Массер Боб быть храбрый. Он одолеть целое гнездо, полное опоссумов.

— Какой опоссум! Это медведь, болван!

Юноша изо всех сил вцепился в ноги черного. В этот момент из глубины послышалось раздраженное рычанье; теперь и Боб издал крик ужаса.

— Иисус! Там зверье, чудовище! О массер Боб! О массер Боб!

Негр молниеносно вырвался из зарослей и вскочил. Несмотря на темную кожу его лица, было видно, что от ужаса кровь прилила к его лицу.

— Он еще там, в берлоге? — спросил Мартин.

Боб принялся жестикулировать руками и зашевелил губами, но не издал ни звука. И в конце концов выронил свое оружие.

В этот миг в дебрях что-то зашелестело, и наружу выглянула… башка гризли, серого медведя. Негр тут же обрел дар речи снова.

— Прочь, прочь! — заорал он. — Наверх, массер Боб, на дерево!

Он прыгнул к сухой тонкой березе и уже в следующее мгновение стал карабкаться вверх по ее стволу с проворством белки. Прыжок получился невероятно длинным…

Мартин стоял бледный, как смерть, но не от страха. Вдруг, словно очнувшись, он быстро подобрал тяжелый мушкет негра, а потом прыгнул за какой-то толстый бук, росший рядом. Он прислонил мушкет к дереву и снял с плеча собственную двустволку.

Медведь наконец показался среди терновника. Двигался он медленно. Его маленькие глазки сначала взглянули на негра, который завис на нижних ветвях березы, потом на Мартина, стоявшего от него поодаль. Хищник пригнул голову, открыл жуткую пасть, с которой капала слюна, и высунул язык. Он, казалось, обдумывал, за какого из противников взяться в первую очередь. Потом он медленно и, слегка покачиваясь, встал на задние лапы. Зверь оказался футов в восемь высотой и источал тяжелое зловоние, в той или иной степени свойственное хищникам глуши.

С момента, когда Боб запрыгнул на ствол, не прошло и минуты. А теперь, увидев огромного зверя вытянувшимся во весь свой рост не более чем в четырех шагах от себя, негр во все горло запричитал:

— For god's sake![90] Медведь хочет сожрать массер Боб! Наверх, и быстрее!

Двигаясь судорожно, но энергично, он стал выделывать немыслимые трюки, поднимаясь все выше. Но береза была такой хилой и согнулась под весом негра-гиганта. Он, насколько это было возможно, зажал ствол руками и ногами, но не смог удержаться. Тонкий на вершине ствол согнулся, и Боб повис вниз головой, уцепившись четырьмя конечностями за ствол дерева, словно огромная летучая мышь.

Медведь, казалось, сообразил, что этого противника достать легче всего, а потому стал разворачиваться, оказавшись левым боком к Мартину. Юноша схватился за грудь — там, под охотничьей рубахой, висела маленькая куколка, игрушка его несчастной сестренки.

— Людди, Людди! — зашептал он. — Я отомщу за тебя!

Парень быстро вскинул ружье; его движения были точны, а пальцы не чувствовали дрожи, только холод ствола. Грохнул выстрел, потом еще…

От страха руки Боба разжались.

— Иисус! Иисус! — успел крикнуть он, сорвавшись вниз. — Массер Боб быть убит, quite dead![91]

Березка тотчас со свистом приняла свое естественное положение.

Медведь вздрогнул, будто получил удар или толчок. Распахнув до предела свою ужасающую, усеянную желтыми зубами пасть, он с трудом сделал два шага вперед.

В этот момент отважный парень находился между негром и зверем. Он отбросил свое разряженное ружье и схватился за тяжелый мушкет. Черный холодный ствол старого, но грозного в ближнем бою ружья зловеще глянул на хищника. Раненый зверь и человек стояли в каких-нибудь двух локтях друг от друга. Глаза парня блеснули, в уголках плотно сжатых губ обозначились неумолимые складки, которые словно говорили: либо ты, либо я!

Но вместо того, чтобы спустить курок, Мартин опустил оружие и отскочил назад. Его не по годам проницательный взгляд уловил, что третий выстрел лишний. Медведь стоял неподвижно, словно остолбенев. Клокочущий хрип вырвался из глотки хищника, затем последовал стон, смешанный с ревом. Дрожь пронзила всю тушу зверя, его передние лапы опустились, а с языка ручьем хлынул поток черной густой крови, и через секунду гризли всей массой грохнулся оземь. Последовала мелкая конвульсия — туша дернулась еще несколько раз, да так и застыла рядом с негром.

Внезапно послышались громкие голоса и топот бегущих ног.

— Дьявольщина, медвежья тропа! — донеслось снизу, со стороны воды. — Это мог быть только гигантский гризли! Но они оба не догадывались об этом и вышли прямо навстречу зверю. Быстро за ними!

Это был голос Олд Шеттерхэнда. Опытный вестмен с первого же взгляда на тропу определил, что за животное протоптало ее.

— Да, это гризли, — послышался голос Толстяка Джемми. — Возможно, все они уже погибли! Вперед, в лес!

Тут же и голоса, и шаги сплелись в единый гул.

— Эгей! — встретил прибывших улыбающийся Мартин Бауман. — Не стоит беспокоиться. Все в порядке.

Олд Шеттерхэнд и Виннету были первыми, кто добрался до берлоги. За ними выскочили Токви-тей и Длинный Дэви, следом — Толстяк Джемми и маленький саксонец, а замыкали процессию несколько индейцев. Остальные остались в лагере, при лошадях.

— В самом деле — гризли! — не скрывал своего удивления Олд Шеттерхэнд, оглядывая поверженного зверя. — Да еще какой огромный! И вы живы, Мартин?! Какое счастье!

Он подошел к медведю и осмотрел рану.

— Прямо в сердце! Великолепный трофей! Разумеется, мне не нужно спрашивать, кто уложил его.

Естественно, все хотели услышать про это опасное охотничье приключение, и Мартину пришлось обо всем рассказать. Он сделал это просто и скромно, без прикрас, но все же слушатели по достоинству смогли оценить его хладнокровие и мужество. Теперь на долю юноши выпало всеобщее признание.

— Мой дорогой юный друг, — произнес Олд Шеттерхэнд, — охотно признаю, что даже опытнейший охотник не смог бы проделать это лучше вас. Если вы будете и дальше продолжать в том же духе, из вас когда-нибудь получится тот, кто заставит многих заговорить о себе.

Даже обычно немногословный Виннету одобрительно заметил:

— У моего маленького белого брата решимость старого воина. Он достойный сын знаменитого Грозы Медведей. Вождь апачей дает ему свою руку.

Когда ладонь юноши оказалась в руке Виннету, Мартин ощутил, как крепнет его чувство собственного достоинства. Такая похвала со стороны обоих знаменитостей вызвала внутри у него даже больше воодушевления, чем то, которое возникает, когда человек получает награду непосредственно из рук первого лица в своем государстве.

Маленький саксонец ткнул в ребро Толстяка Джемми и заметил:

— Это ли не славный подвиг? А?

— Еще бы! Я исполнился уважения к этому парню.

— Значит, теперь вы верите, что он и других медведей отправил к праотцам?

— Охотно.

— Да, он очень славный парень. Кто знает, как на его месте поступили бы вы… Почти уверен, что вы спокойно позволили бы медведю сожрать себя.

— Ну, не так уж спокойно. Я таскаю с собой свою старую «пушку» не для того, чтобы воробьев пугать.

— Вот как! Спрашивается только, попали бы вы хоть в одного воробья из своей хлопушки? Медведя, по-моему, на мушку взять легче. Подстрелили ли вы хоть одного?

— И не только одного.

— Послушайте, хватит врать-то! Не утруждайте себя напрасно, все равно вам никто не поверит.

— Хо! Как-то раз я даже проспал рядом с медведем всю ночь напролет и лишь утром заметил, что серый приятель по-соседски остановился на ночлег.

— Это немыслимо! Не заметить медведя, надо же! Разве зверь не храпел?

— Нет, этот экземпляр гризли сопел и хрипел, но только никак не храпел.

— Хм! Вы должны рассказать мне об этом.

— Сегодня вечером, когда сделаем привал. Сейчас нет времени.

Для шошонов медведь был желанной добычей. Его грудинка считалась вкусным лакомством, окорок ценился еще выше, а лапы вообще слыли изысканным блюдом. Лишь сердце и печень медведя индейцы выбрасывают, потому что считают их ядовитыми. Очень популярно у них медвежье сало, из которого они готовят маслянистую жидкость. Эта жидкость незаменима, например, при приготовлении боевой раскраски или охры, которой сиу разрисовывают линии пробора волос. Кроме того, индейцы натирают салом кожу, чтобы защититься от укусов москитов и других вредных насекомых.

На вопросительный жест вождя шошонов Мартин ответил:

— Пусть мои братья возьмут мясо медведя, а шкуру я оставлю себе.

Через две минуты шкура с хищника была содрана, а мясо разрезано на куски. Пока большинство шошонов свежевали тушу своими острыми, как бритвы, ножами для скальпирования и резали мясо длинными, широкими полосами, остальные занимались обработкой шкуры, разумеется, в предварительной пока стадии. Все прилипшие к ней остатки мяса были тщательно удалены, а шкура хорошо очищена, после чего череп медведя томагавком раскололи, чтобы мозгом хищника натереть внутреннюю поверхность шкуры для ее лучшей сохранности.

Со всеми этими работами воины управились за четверть часа и вернулись в лагерь. Шкуру взвалили на вьючную лошадь, которую шошоны предусмотрительно взяли с собой, а мясо засунули в «печи».

Печи? У индейцев с собой были печи? Само собой, только, конечно, эти печи были не из мрамора, фарфора или железа. Просто каждый положил свою долю мяса под седло. За время скачки оно обычно настолько размягчалось и запекалось, что к вечеру представляло собой готовый продукт и поедалось с огромным аппетитом. Конечно, какому-нибудь гурману из Старого Света такое блюдо вряд ли показалось бы очень аппетитным.

На полуденный отдых, прерванный охотничьим приключением, времени больше не оставалось, и вся компания снова тронулась в путь.

Глава восьмая ПРИКЛЮЧЕНИЯ ФРЭНКА И БОБА

Путь вел дальше в долину, затем, попетляв между скал, вывел всадников наконец в широкую лощину, по которой они двигались раньше. Выяснилось, что благодаря указателю сиу отряд существенно сократил расстояние, а кроме того, теперь не осталось сомнений, что огаллала точно знают дорогу, по которой едут. Время от времени они оставляли другие указатели, подобные первому, особенно, когда изменялось направление их движения. Из чего следовало, что сиу до сих пор придерживались мнения, что Вокаде обязательно последует за ними.

Во второй половине дня отряд всадников достиг окруженной высокими скалами долины, своей формой напоминавшей эллипс, больший диаметр которого растянулся на несколько миль. В самом центре долины, как одинокая кегля, высилась одна-единственная скала. Ее белые гладкие стены посверкивали под солнцем, а на вершине виднелось плоское и широкое каменное изваяние, очень похожее на черепаху.

Ни один геолог не усомнился бы, что раньше здесь было озеро, берегами которому служили вздымающиеся вокруг скалы. А сама вершина торчавшей посреди долины скалы, будучи островом, очевидно, выступала из воды.

Не подлежит сомнению утверждение, что когда-то ландшафты Северной Америки украшали многочисленные пресноводные озера. Со временем вода спала, и некоторые водоемы превратились в долины, послужившие могильниками живущим тогда существам. Натуралисту, особенно палеонтологу, здесь, среди этих окаменелостей, настоящее раздолье — он может сделать совершенно неожиданные открытия.

До сих пор тут находят зубы и челюсти гиппопотама, очень похожего на бегемота, останки древних носорогов и огромного количества гигантских черепах. Есть здесь и скелеты ископаемых свиней, игуанодона и даже саблезубого тигра. В наши дни бытует мнение, что лошадей в Америку завезли, но раскопки доказывают, что еще в третичный период в Северной Америке обитало множество различных пород верблюдов и лошадей. Лошади одной из таких пород имели величину не больше ньюфаундленда. Сейчас же на всем земном шаре осталось лишь около десятка видов этих животных, и в то же время в одной только Северной Америке раскопки принесли доказательства существования тридцати видов ископаемых лошадей. В доисторические времена на берегах североамериканских озер паслись слоны, а в жидком иле лежали свиньи, некоторые виды которых были размером с кошку, другие же — не меньше гиппопотама. Пустынные теперь равнины Вайоминга тогда покрывали высокие пальмы с листьями длиной более четырех метров. В их тени отдыхали живые существа величиной со слонов, одни из которых имели рога по обе стороны носа, другие — сбоку от глаз, а третьи — один-единственный рог, торчавший прямо из носа.

Если индеец случайно наталкивается на доисторические останки, он спокойно и почтительно отворачивается от них. Он не может объяснить их происхождение, а поскольку все загадочное для краснокожего — «великое лекарство», эти останки для него священны, и лишь иногда с помощью легенд и преданий пытается он восстановить картину происшедшего.

Итак, долина, у края которой остановились всадники, некогда была озером. Сиу-огаллала снова оставили здесь знак, указывающий Вокаде, что они пересекли это место. Но Олд Шеттерхэнд, стоявший во главе отряда, на этот раз не принял его во внимание, а повернул коня налево, чтобы дальше держать путь вдоль подножий высоких гор.

— Там ветвь, — обратился к нему Токви-тей, указав на дерево, в ствол которого была воткнута еловая ветка. — Это снова знак огаллала. Почему мой брат не хочет следовать ему?

— Я знаю лучший путь. У меня уже был случай изучить как следует здешние места. Вот эту скалу называют Пейавеполе — Скалой Черепахи. Я уже трижды проезжал мимо нее, правда, с другой стороны.

— Может, у вас с этой скалой связаны какие-то особые воспоминания? — осведомился Толстяк Джемми.

— Нет, но она упоминается в одной из легенд Воронов, индейцев-апсарока[92]. Для них она как гора Арарат. Индейцы тоже знают и говорят о большом наводнении, о Всемирном потопе. Вороны рассказывают, что, когда утонули все люди, остались только двое: мужчина и женщина. Великий Дух спас их, послав им на помощь гигантскую черепаху. Оба вместе со всем их скарбом нашли приют на ее спине и жили там, пока не спала вода. Гора, которая перед нами, выше всех скал, холмов и возвышенностей в округе, поэтому в те времена она была островом. Черепаха заползла на этот небольшой островок, а неразлучная пара перешла с ее спины на сушу. Потом душа животного снова вернулась к Великому Духу, но тело осталось там, наверху; оно окаменело и теперь напоминает нынешним красным людям об их прародителях, спасшихся от потопа. Мне об этом рассказал Шунка-шеча, Большая Собака, воин Воронов, с которым я много лет назад стоял лагерем у этой скалы.

— Так вы в самом деле не хотите идти по пути сиу-огаллала?

— Нет. Я знаю другую дорогу, которая в кратчайшее время приведет нас к цели. Огаллала едут к могиле своих воинов. Поскольку это нам уже известно, не нужно тратить драгоценное время и идти по их следу. К Йеллоустоуну ведут много дорог. Огаллала, видимо, не знают о самой короткой. По направлению, в котором они двигались, можно предположить, что они свернут к Большому Каньону, оттуда поедут через озеро Йеллоустоун и Бридж-Крик, а потом — к Скалам Огненной Дыры.

— Значит, они перейдут на другую сторону Скалистых гор!

— Конечно. Могила, у которой они собираются принести в жертву мастера Баумана и его спутников, лежит отнюдь не у Йеллоустоун-ривер, а у реки Огненной Дыры. Чтобы до нее добраться, сиу-огаллала придется сделать большой крюк радиусом километров в шестьдесят, не меньше, а местность, по которой они поедут, достаточно тяжело проходима, что и задержит их. Путь, который предлагаю я, пойдет отсюда почти по прямой и приведет нас к реке Пеликан, а потом, когда мы переправимся через нее, — вдоль серных холмов к тому месту, где Йеллоустоун-ривер вытекает из одноименного озера. Там мы отыщем Бридж-Крик, вблизи которого наверняка обнаружим следы сиу, и затем поскачем к верхнему бассейну гейзеров, что расположен вблизи реки Огненной Дыры. Хотя и этот путь не из легких, но в дальнейшем он не создаст нам тех трудностей, что выпадут на долю наших врагов. Таким образом, весьма вероятно, что у цели мы будем раньше, нежели они, а для нас это самое главное.

— Если так, то было бы непростительной глупостью скакать за огаллала. Меня позабавит, если мы прибудем раньше. Не могу без смеха представить их вытянувшиеся рожи, когда они узнают об этом. Итак, вперед, сэр! Вы теперь наш проводник!

Этот разговор шел по-английски. Но шошонам Олд Шеттерхэнд разъяснил свои намерения на их родном диалекте; те тотчас согласились с охотником и спокойно направились туда, куда поначалу их вождь ехать не хотел.

Иссохшая давным-давно маленькая речушка некогда вливала свои воды с запада в древний бассейн озера и при этом достаточно глубоко прорезала берег. Ее русло было очень узким, а устье так замаскировано густой растительностью, что заметить его мог только очень зоркий глаз. Именно туда и направил своего коня Олд Шеттерхэнд. Стену густых зарослей было нелегко преодолеть, но зато за ней открывался простор. И белым и индейцам удалось беспрепятственно преодолеть бывшее русло реки, пока оно не вывело их в так называемую undulating-land[93], состоявшую из небольших участков прерии, перемежавшихся с поросшими лесом холмами. Холмы в основном тянулись с запада на восток, что для наших путников оказалось весьма благоприятным обстоятельством — они двигались в том же направлении.

К вечеру отряд добрался до водного потока, принадлежавшего, по всей видимости, бассейну Биг-Хорна. Следуя по нему, они наткнулись на место, словно специально созданное для стоянки. И они спешились, решив, что от добра добра не ищут, хотя было еще совсем светло.

Ручей впадал в маленькое, но неглубокое озеро, берега которого поросли замечательно сочной и густой травой. Сквозь чистую, прозрачную воду озерка просматривалось дно, и там лениво, едва-едва передвигая плавниками, передвигалась форель, что обещало изысканный ужин. Берега озерка, забиравшие круто вверх, с одной стороны были окаймлены густым лесом. По огромному множеству сучков и веток, валявшихся на земле, можно было предположить, что в последнюю зиму здесь пронеслась жестокая снежная буря. Такое скопление ветвей могло служить естественным заграждением и скрывать место ночлега от посторонних глаз, а кроме того, снимало заботы о хворосте для лагерного костра.

— Хватайте форель! — радостно завопил Толстяк Джемми, спрыгивая со своей клячи. — Похоже, сегодня мы зададим пир на весь мир!

Он с великим удовольствием бросился бы в воду немедленно, если бы не Олд Шеттерхэнд.

— Постойте, не горячитесь! — произнес он. — Всему свое время. Пока не надо пугать рыбу. Тут нам пригодятся две решетки из хвороста и сучьев потолще.

Расседлав лошадей, путники заострили сухие ветки и сначала воткнули их в мягкое дно ручья, довольно близко друг к другу. Сначала проделали это в месте истока, чтобы рыба из пруда не могла проскользнуть между ними и удрать вниз по ручью. Точно такую же плотину-решетку соорудили еще в одном месте, чуть выше: примерно в двадцати шагах от первой решетки. Теперь и здесь путь отступления рыбам был отрезан.

Толстяк Джемми принялся быстренько стягивать с себя тяжелые сапоги. Ремень он уже расстегнул и положил рядом.

— Эй, коротышка, — окликнул его Длинный Дэви, — сдается мне, ты хочешь залезть в воду?!

— Естественно! Надо же как-то побаловать себя, любимого.

— Оставь это тем, кто может достать воробьишку с дерева, а то нырнешь и не вынырнешь вдруг.

— Это ко мне не относится — я умею плавать. Да и воды в этом прудике наверняка не больше, чем супа в тарелке.

Джемми подошел к самому краю берега, чтобы удостовериться лишний раз, так ли это.

— Хо! Да тут самая большая глубина — локтя полтора, — небрежно заметил он.

— Это оптический обман. Когда видно дно, всегда кажется, что оно ближе, чем на самом деле.

— Па! Иди сюда и сам погляди! Тут видно каждый камушек, а там… черт возьми, брр…

Бац! Толстяк потерял равновесие и упал в воду. Да еще как! Головой вниз, как назло, на самом глубоком месте. Толстый упрямец на миг исчез в фонтане брызг, но тут же появился снова. Джемми и вправду превосходно плавал, и его не нужно было вытаскивать обратно, но немного потрудиться ему все же пришлось — шуба его, впитав воду, резко потянула его вниз. А широкополая шляпа Толстяка покоилась на поверхности холодного потока, прямо как виктория-регия[94].

— Ты посмотри! — расхохотался Длинный Дэви. — Джентльмены, вы только посмотрите на форель, что плещется там! Эта толстая рыбина накормит нас всех!

Маленький саксонец стоял поблизости. В спорах о науке он обычно бывал принципиален и готов был сразиться с Джемми насмерть, но, несмотря на все это, питал к Толстяку симпатию.

— Бог ты мой! — не на шутку испугался Фрэнк, подскочив к самой воде. — Что же вы наделали, герр Пфефферкорн? Зачем вы прыгнули в этот пруд? Вы не промокли?

— Не сильно, можно сказать, совсем чуть-чуть, — отозвался Джемми, с улыбкой выплевывая попавшую в рот воду.

Он уже выбрался из глубины, теперь вода едва достигала его плеч.

— Так можно схватить прекраснейшим образом простуду! Тем более в этой мокрой шубе! Сейчас же вылезайте на берег! О шляпе я позабочусь, выужу ее веткой, — распорядился Фрэнк.

Он схватил длинный сук и закинул его в воду, как удочку. Но сук оказался все же слишком коротким, и ученому «слуге леса» пришлось сильно податься вперед.

— Осторожнее! — предупредил Джемми, выбираясь из воды. — Лучше я сам достану шляпу, раз уж вымок.

— Да помолчите вы! — пробормотал Фрэнк. — Если вы считаете, что я так же глуп, как и вы, то мне вас искренне жаль. Почтеннейшие люди нашего сорта всегда знают, где нужно быть осторожным. Уж я-то не провалюсь в этот злосчастный прудишко, даже если эта проклятая шляпа снова отправится в дальнее плавание. Надо вытянуться еще чуть-чуть и… Бог мой! Меня, похоже, тоже затягивает в эту лужу! Нет, никогда…

Снова фонтаны брызг вспенили воду — саксонец плашмя упал в пруд. Со стороны все это выглядело настолько забавно, что белые едва не закатились от хохота; индейцы же оставались внешне невозмутимы, хотя внутри наверняка разрывались от желания расхохотаться во все горло.

— Ну, так кто это «не так глуп»? — подал голос Толстяк, стирая с лица слезы смеха.

Но стоявшему в мелкой воде и имевшему жалкий вид Фрэнку сейчас было не до смеха.

— Что тут смешного?! — воскликнул он, насупив брови. — Я стал жертвой собственной любезности и самаритянской любви к ближнему, а в благодарность за свое милосердие выслушиваю лишь смешки. Я это хорошо запомню на будущее! Понятно вам?

— Разве я смеюсь? Я плачу! Или вы не видите? Если даже такой почтеннейший человек, как вы, теряет равновесие, то…

— Помолчите! Дурачить себя не позволю! Пожалуй, такое могло бы случиться, но вот то, что я даже фрака не успел снять, очень меня расстроило. Смотрите, вон там наши головные уборы! Они покачиваются рядышком… Ну, прямо как братья, как Кастор и Филакс, из мифологии и астрономии. Прямо…

— Может быть, Кастор и Поллукс[95], — рискнул поправить его Джемми.

— Что за звон — не знаю, где он! Поллукс! Как и подобает лесничему, я достаточно имел дел с охотничьими собаками, поэтому совершенно точно знаю, как правильно называть: «Поллукс» или «Филакс». Прошу не исправлять меня подобным образом. Такие поправки плохо перевариваются моим желудком. Тем не менее, я постараюсь выудить этих милых «братьев». Хотя, вообще, вашу шляпу следовало бы оставить там, ибо из-за нее я весь до нитки промок.

С этими словами он подцепил обе шляпы и вытащил их на берег.

— Вот так, — произнес он. — Теперь они спасены, но я без всяких претензий на медаль. А сейчас давайте выжмем вашу шубу, а затем и мой фрак. Пусть они заплачут горькими слезами. Эй, смотрите, с них уже накрапывает.

Потерпевшие так увлеклись своим промокшим насквозь платьем, что, к великому их сожалению, не смогли принять участие в уже начавшейся рыбной ловле.

Несколько шошонов спустились к ручью у нижней части пруда, перегородили поток и медленно стали продвигаться вперед, гоня перед собой рыбу к верховьям ручья. По берегу рассыпались остальные краснокожие, улеглись на землю так, что могли черпать воду обеими руками. Загнанной между двумя решетками форели некуда было деться, и лежавшие у воды индейцы просто-напросто вычерпывали беснующуюся рыбу и бросали ее через голову назад, на берег. Всего несколько минут понадобилось индейцам на эту рыбалку, но улов оказался очень богатым.

Тотчас были вырыты плоские ямы, а дно их выложено мелкими камушками. Выпотрошенную рыбу сложили на эти камни, а потом накрыли другим слоем камушков, сверху же разожгли огонь. Когда потом золу удалили, зажатая между камнями форель оказалась тушенной в собственном соку, да такой мягкой и нежной, что при прикосновении к мясу оно само слезало с костей. Блюдо получилось, конечно, замечательное, но не ресторанное — для этого ему не хватало масла и… соли. Индеец почти не употребляет соли, потому и вестмен часто вынужден отказываться от нее.

Да и смысла нет запасаться заранее провиантом на многие месяцы скитаний, потому что даже то малое, что удается унести с собой, очень скоро уничтожается всепроникающей сыростью.

После ужина лошадей согнали вместе и возле них выставили часовых. Шошоны сочли все эти меры излишними, настолько защищенным казался им лагерь. Но Виннету и Олд Шеттерхэнд придерживались иного мнения: никогда и нигде нельзя забывать об осторожности, и для охраны лагеря в четырех направлениях в лесную чащу было послано по одному шошону, которых через несколько часов должны были сменить другие.

Вскоре запылало несколько костров. Белые собрались своим кружком. Длинный Дэви из уважения к своему другу выучился у него немецкому, да так, что если и не мог говорить, то понимал достаточно. Отец Мартина Баумана тоже был родом из Германии, поэтому молодой человек весьма свободно владел немецким. Ну а у Олд Шеттерхэнда, Толстяка Джемми и Хромого Фрэнка, если вы помните, немецкий был родным языком.

Подобные беседы у огня в девственном лесу либо в прерии имеют свою прелесть. Собравшиеся, как правило, похваляются собственными приключениями, но и не забывают о подвигах знаменитых охотников. И как бы ни были велики трудности и тяготы жизни на Западе, просто невероятно, с какой быстротой от лагеря к лагерю распространяются вести об очередном подвиге, о тех или иных удивительных событиях. Если черноногие где-нибудь в верховьях реки Марайас вырыли топор войны, то команчи у Рио-Гранде всего через пару недель уже говорят об этом, а если среди индейцев валла-валла в штате Вашингтон появляется новый шаман, можно быть уверенным, что живущие гораздо западнее дакота о нем узнают еще быстрее.

Как и следовало ожидать, в центре внимания оказался подвиг Мартина Баумана. И тут маленький саксонец не преминул вспомнить об обещании, которое дал ему Толстяк Джемми.

— Так что же, собственно, произошло в ту ночь, когда вы проспали вместе с медведем? — спросил он. — Как это случилось и где?

— Может, вы думаете, что я валялся с ним на кровати в каком-нибудь гостиничном номере? — усмехнулся Толстяк.

— Вы снова за старое! Я ведь уже объяснил вам, что я не тот человек, который спускает все безнаказанно. Если вы склонны считать меня глупцом за то, что я, вымочив мой единственный фрак, спас вашу шляпу, я тотчас вышлю вам секунданера!

— Секунданта! Вы ведь так хотели сказать?

— Мне это и в голову не приходило! Я изъясняюсь прекраснейшей обходной речью по правильной стратегической системе. А вы, конечно же, можете изрыгать свою тарабарщину сколько вашей душе угодно. Одно плохо — этим вы действуете на нервы человеку, который с нечеловеческим терпением сносит все, что угодно. Впрочем, вашей так называемой медвежьей истории на самом-то деле, наверное, и в помине не было.

— Готов присягнуть!

— Ну, так где же это происходило?

— В одном из истоков Платт-ривер.

— Что? Прямо в реке?

— Да.

— В реке вы провели целую ночь с медведем?

— Конечно!

— Ну, тогда это и вправду чудовищнейшая ложь, какая только может быть! Если бы все происходило на самом деле, то вы вместе с медведем, о котором теперь собираетесь рассказать небылицы, уже на рассвете всплыли бы утопшими и ваши трупы прибило бы к берегу волной.

— Хо! Так вы полагаете, что я спал в воде?

— Разумеется, вы же сами сказали.

— Нет. Вы поняли меня буквально. Могу пояснить, что я остановился на ночлег на маленьком острове.

— Вон даже как! Значит, на островке! С этим я еще могу смириться. Тогда это чуть более вероятно. Впрочем, Платт-ривер почти везде мелководна.

— Но только не весной. Если после теплого дождика на голые скалы сразу ляжет снег, то река, вода в которой достигала лишь колен, всего через час едва не выходит из берегов. Доверяться этому шумному, грязно-желтому потоку крайне опасно. Река становится подобна дикому зверю, внезапно разбуженному и зашедшемуся в ужасном реве.

— Могу себе представить. При этом на ум тотчас приходят поэтические строки:

Весьма опасно клей будить И тигру на зуб наскочить. А если в ил засесть неловко, То не поможет ни гондола и ни лодка!

Пожалуй, тогда с вами и медведем произошел курьез?

— Да, только будить не «клей», а «льва»[96], мой дорогой Фрэнк.

— И вы снова рискуете выступить с таким безосновательным заявлением? Тут вы оказались в величайшем антагонизме с корифеями поэтического искусства и музыкального генерал-баса[97]. Вам не стоит забираться в высшие материи, в которых вы ничего не смыслите! Лучше просто и скромно расскажите обещанную историю.

Остальные засмеялись, в результате чего маленький ученый обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Ага! Вот оно что! А ну-ка высмейте этого парня как следует! Если он увидит, что опозорен, он прекратит наконец разыгрывать Донгки-шотландца.

— Дон Кихота, — снова вставил Джемми.

В этот момент Фрэнк разошелся не на шутку — он был в ярости. Оскорбленный саксонец вскочил и выдал целую тираду:

— Опять! Это уж чересчур. Тот, кто, как и я, пользовался в Морицбурге платной библиотекой по три пфеннига за книгу в неделю, тот, несомненно, читал про Донгки-шотландца[98], и если я снова буду вынужден доказывать свое литературное образование, я просто-напросто встану и отсяду к индейцам. Они-то уж по достоинству оценят человека моего сорта. Если мои труды вразумить Толстяка Джемми так тщетны, я умываю руки и изолью свой талант где-нибудь в другом месте. Вовсе не для благородного лебедя плескаться по соседству с гусями и утками. Его чувство приличия ощетинивается против такой компании! Адью, господа!

Он уже собрался было идти, но, уступив настоятельным просьбам Олд Шеттерхэнда, все же сел на место.

— Ну, хорошо, — пробурчал Фрэнк. — Так и быть, вам я окажу любезность и тайком, анонимно проглочу свой гнев. У вас, как у моего земляка, есть право на мою персону, и я не могу этому препятствовать. А то вы еще подумаете, что мои родители никогда не заботились о моем воспитании. Впрочем, мне и правда весьма любопытна медвежья история, и, если Толстяк поведает ее, я тоже не останусь в долгу и в стиле Фридриха Герштекера[99] сообщу, каким образом мне самому как-то довелось пообщаться с одним мишкой.

— Что? — настала очередь Джемми удивляться. — И вы тоже пережили подобную авантюру?

— А вы удивлены? Скажу, что пережил и испытал столько, что вам и не снилось! А сейчас начинайте, в конце-то концов! Итак, это было в Платт-ривер?

— Нет, в Медисин-Боу, впадающей в Платт. Произошло это в апреле, когда я спустился из Северного парка, где очень неудачно поохотился. В марте я поднялся туда от форта Ларами, а спустился теперь оттуда по другую сторону гор, чтобы у названного источника Платт поохотиться на бобров. Погода стояла не очень холодная, и мелкая река не была затянута льдом. Несмотря на то, что я ходил там уже несколько дней, я не нашел ни единого следа толстохвостых, и моя лошадь вынуждена была даром таскать и меня, и тяжелые капканы, сев при этом на голодную диету. В упомянутый день повеяло теплым ветерком, на что я, старый идиот, сразу же должен был бы обратить внимание. К вечеру прямо посреди русла реки я заметил маленький островок. Собственно, весь он представлял собой скалу, вплотную к которой прилегала длинная, оканчивающаяся мысом песчаная отмель. Оглядев остров, я заметил невысокую, сооруженную из камня и дерна хижину, которую, как пить дать, заложили трапперы, надолго останавливающиеся здесь. Хорошее место для ночлега, подумал я. Итак, я погнал свою лошадь прямо в воду, глубина которой едва составляла пару футов, и при этом высмотрел на песчаной отмели медвежий след, по которому решил последовать следующим утром. Отметил я и то, что с моей стороны на остров попасть было легко. Моя кляча выбралась на сушу, я спешился, освободил животное от капканов и седла, предоставив ему полную свободу в поисках корма. Давно изучив повадки моей кобылы, я знал, что она никуда не денется.

— А хижина? Кто-нибудь был в ней? — перебил рассказчика Фрэнк.

— Да, — Джемми кивнул, подозрительно ухмыльнувшись.

— И кто же?

— Когда я вошел, там сидел — представьте мое удивление — китайский император, и он уплетал тыквенную кашу, заедая ее маринованной селедкой.

Улыбнулись все, но только не Хромой Фрэнк.

— Это снова в мой адрес? — в гневе воскликнул он.

— Нет, — ответил Джемми весьма серьезно.

— Так оставьте вашего императора в Пеклине, где ему и место!

— В Пекине, вы хотели сказать, — быстро поправил Джемми и тут же продолжил, не дав Фрэнку опомниться: — Врать не буду: хижина была пуста; там не было ни людей, ни вещей. Но при более тщательном осмотре я обнаружил в полу и в стенах полно дырок и норок — тут не обошлось без змей. Хоть я и не особо боюсь этих гадов — они не так опасны, как говорят и пишут о них, и сами прячутся от людей, а, кроме того, тогда как раз было время их зимней спячки. Но тот день, впрочем, выдался теплым, и пламя моего костра могло выманить из нор кого-нибудь из этих ползучих. Я вообще-то избегаю таких компаний и решил расположиться на свежем воздухе. Для хорошего костра дров оказалось достаточно — их наносила река, и как только я подсыпал от души хвороста в огонь и закутался в одеяло, сразу же пожелал себе «спокойной ночи!».

— Ага, вот тут-то и началось! — вырвалось у нетерпеливо потиравшего руки Фрэнка.

— Да, вы почти угадали, но все началось с воды. Я заснул не сразу. Ветер усиливался, и дул он как-то подозрительно глухо. Потом он раскидал весь мой костер, и я ничего не мог поделать, чтобы поддержать его. Вскоре огонь погас совсем, а я наконец заснул. Сколько я спал — не знаю, помню только, что услышал какой-то странный шум. Ветер сменился бурей; кругом все свистело и завывало на разные лады, а когда на секунду стихия затихала, раздалось непонятное приглушенное журчание, клокотание и даже кипение, но не в воздухе, а вокруг моего островка. Не на шутку струхнув, я вскочил и поспешил к песчаному берегу. Тот почти полностью исчез под водой, из которой торчал кусок суши едва ли в локоть высотой; на нем-то я и стоял. Тут я понял, что внезапно начался прилив. На небе не было ни облачка, и в свете звезд я увидел зловещие бурлящие потоки, мчавшиеся мимо с невероятной скоростью. Я очутился в клещах стихии!

— Ну прямо как Кампе![100] — воскликнул Фрэнк.

— Кампе? — удивился Толстяк. — Кто это?

— А вы не знаете? Постыдитесь! Кампе — это же известнейшая личность! Он потерпел крушение, был выброшен на остров и остался там совсем один. Потом, правда, появилось несколько туземцев, которых он прозвал Понедельником, Вторником, Средой и Пятницей. Неужели вы не читали этой прекрасной книги?

— Да нет, конечно же, читал, — ответил Джемми под общий хохот. — Теперь я понял, кого вы имели в виду — Робинзона.

— Робинзона? Хм, да, он тоже там был.

— Естественно, он там был, ведь он — главный герой!

— Главный герой? Послушайте-ка! Тут вы опять ошибаетесь. Главный герой был Кампе.

— Ну, не будем спорить. Собственно говоря, Кампе тоже не на вторых ролях в этом романе, поскольку он его написал.

— Да, но если бы он не был на острове, то не смог бы написать о нем ни строчки!

— Ладно, оставим это, но вот о Понедельнике, Вторнике и Среде я ничего не читал.

— Главная причина как раз в вашей эпидемической невнимательности, с которой вы все делаете. Сдается мне, вы просто-напросто перелистнули лучшие страницы этой книги. Как мог Кампе не упомянуть о трех наипервейших днях недели! От такого бравого парня никто бы не ожидал подобного нарушения хронологического порядка течения времени. При подобном троекратном отсутствии рабочих дней недели он не нашел бы ни одного издателя для своей книги! Но продолжайте же! Так как же вы дальше разыгрывали роль Кампе?

— Охотно продолжаю. Поначалу я немного растерялся, но потом понял, что мне нечего опасаться, ибо мой остров возвышался над берегом, а стало быть, не мог оказаться под водой. В любом случае надо было дождаться утра. И я должен был потерпеть до утра. Естественно, мне не давала покоя мысль о лошади. Если ее смыло потоком, то она погибла, а без нее и мне конец. Не мне вам объяснять, что означает для вестмена потеря лошади в таком положении. Мысленно теша себя надеждой на врожденный инстинкт своей кобылы, я медленно побрел к своему ложу. Неожиданно мне показалось, что впереди промелькнула чья-то тень, исчезнувшая в хижине, но я не придал этому особого значения и снова улегся спать.

Напрасно я не обратил внимание на это обстоятельство, потому что в хижине-то был не кто иной, как медведь! И его наводнение застигло врасплох. Ладно, решил я, только бы он лежал себе спокойно в хижине, а иначе, как пить дать, произойдет «битва народов», как под Лейпцигом![101] К счастью, он вел себя тихо. Заснуть я уже, конечно, не смог, просто лежал, и в те паузы, когда ветер задерживал дыхание, весь обращался в слух. Вышел ли зверь из хижины? А вдруг мне все это почудилось? Или это не медведь, а другой зверь? В любом случае надо убираться отсюда как можно быстрее. Я взял ружье в одну, а одеяло — в другую руку и тихо пополз к противоположному концу острова, где потом лег таким образом, чтобы постоянно держать хижину в поле зрения. Оставшееся до рассвета время показалось мне вечностью! Наконец, на востоке заалело, и теперь я смог разглядеть остров, поверхность воды и берег. Вот тут я и сделал для себя двойное открытие. Первое — приятное: моя лошадь мирно паслась на другом берегу, с которого я пришел сюда, а второе — не очень: в хижине лежал действительно медведь, задом — ко входу, головой — внутрь. Пока он меня не заметил. Просто чудо, что я находился на другой стороне острова, когда он вылезал из воды! Если бы он застал меня тогда спящим, я бы не сидел здесь и не рассказывал бы нашему Хромому Фрэнку об этом приключении.

— Да, уж, — отозвался тот, — после объятий медведя вам бы только и осталось, что бродить по прерии в виде призрака. В наказание за то, что гимназия не принесла вам никакой пользы! Как же вы дальше повели себя со зверем?

— Весьма учтиво. Я осмотрел ружье, проверил, заряжено ли оно, и вежливо представился зверю: тихо подошел к хижине и воскликнул «huzza![102]». Но этот малый спал крепко. Похоже, он очень устал — кто знает, сколько времени он спасался от воды и боролся с бурей! Услышав все же наконец мой голос, он лениво развернул свою башку и попытался подняться, но тут же получил две пули. Конечно, так уложить зверя — вовсе не подвиг. И Боб смог бы это сделать.

Негр сидел в кругу вместе со всеми. Он так часто слышал немецкую речь от своих хозяев, что, даже когда не понимал ни единого слова, улавливал все же смысл произнесенных фраз.

— Ох, ох, — запричитал он. — Массер Боб быть очень хороший вестмен! Массер Боб быть храбр. Он не бояться медведь. Если Массер Боб снова увидеть зверь, он тотчас поймать его голыми руками!

— Превосходно! — согласился Джемми. — Итак, первого зверя, которого ты увидишь, поймаешь голыми руками.

— Yes, yes, масса.

— Даже медведя?

— Если первым быть медведь, значит — медведь! Массер Боб свернуть ему шея!

Он распростер свои огромные длинные руки, растопырил пальцы, бешено завращал глазами и оскалился, наглядно показывая, как он бросится на хищника. Все это выглядело комично и вместе с тем по-настоящему страшновато, казалось, будто он готов проглотить любую живность со всеми ее потрохами, и немедленно.

— Может, ему повезет и первым будет опоссум, которого он, пожалуй, ежедневно видит во сне, — заметил Олд Шеттерхэнд. — А теперь скажите, мастер Джемми, каким способом вам удалось перебраться на сушу?

— Наипростейшим, — глаза Толстяка лукаво сверкнули. — Я просто перешел через поток. Как известно, подобные ненастья прекращаются так же внезапно и быстро, как и возникают. В воздухе стало холоднее, и уже к полудню уровень воды снова понизился. Хоть мне и пришлось провести на острове еще одну ночь, к полудню следующего дня вода едва доходила мне до бедер. Я перебрался вброд и перевел лошадь, чтобы потом снова нагрузить ее капканами, да еще и лапами со шкурой медведя. Разумеется, груз этот вынудил меня идти рядом с кобылой, чтобы не уморить ее. Но это продолжалось недолго, невдалеке от места впадения реки Медисин-Боу в Платт, я наткнулся на целую колонию бобров, такую многочисленную, что вынужден был сделать долгую остановку, а в результате добыл немало шкурок, которые припрятал на будущее в одной из земляных ям. После этого я мог спокойно ехать дальше уже без поклажи. Вот таким было мое приключение, и, если оно по нраву нашему мастеру Фрэнку, пусть он теперь расскажет свою историю. Надеюсь, она заканчивается так же счастливо, как и моя.

— Ясно как божий день! — ответил саксонец. — К тому же я одержал верх безо всякой помощи, один! Ни души не было рядом, ни даже собаки, которая бросилась бы на медведя, как тогда, когда наш добрый Мартин потерял свою бедную Людди. — Фрэнк вздохнул, набрал в легкие воздуха и начал свой рассказ: — Тогда я еще не пробыл здесь, в Соединенных Штатах, целую вечность, о чем смело могу сказать теперь; тогда я был достаточно неопытен. Не скажу, конечно, что был необразован, наоборот, я обладал приличной порцией физических и духовных преимуществ, но то, что хорошо изучено, но все же не увидено и, так сказать, не ощупано, — все это не узнано по-настоящему! С этим не станет спорить ни один разумный человек, а потому он признает мою правоту. Какой-нибудь банкир, к примеру, будь он хоть семи пядей во лбу, не сможет выдуть ни одной мелодии на гобое, а любой ученый профессор экспериментальной астрономии не сможет без обучения тотчас стать стрелочником. Это замечание я предпосылаю в мое оправдание и защиту! Моя история происходила вблизи Арканзаса, в Колорадо. Поначалу чем я только не занимался в разных городах и, в конце концов, сколотил маленький капитальчик. С ним я хотел заняться на Западе кое-каким делом, которое здесь величают «торговлей вразнос». А почему бы и нет? На этом можно было немало заработать, а объясняться я умел довольно сносно, потому что к тому времени легко освоил английский. По понятным соображениям для меня это было делом плевым.

— Да-да, — согласился Джемми, — с вашими «превосходными» задатками нет ничего удивительного, если вы вдруг свободно заговорите по-китайски. — Как ни странно, его слова звучали вполне искренно. Или же такова была его ирония.

— А разве нет? С существительными и прилагательными — вовсе никаких хлопот, поскольку они сами по себе приклеиваются к памяти. Считать научиться — тоже раз плюнуть. Что там еще остается? Пара наречий, с которыми также нет проблем, и готово! Мне никогда не понять, почему молодежь так долго мучается с иностранным в школе. Мне кажется, берутся не с того конца. Говорю ли я по-нашему «сыр», или по-французски «frommage», или по-английски «cheese» — какая разница! Для меня сейчас иностранный язык проще пареной репы. Итак, я предпринимал свое путешествие с великолепным запасом товаров и провернул такую удачную торговлю, что, когда потом появился в районе форта Лайон, что на Арканзасе, распродал там все и вся. Даже тележку — и ту продал не без прибыли! Затем я сел на коня с ружьем в руке и сумкой, полной денег, на ремне и решил с удовольствием прокатиться дальше в глубь страны. Уже тогда я испытывал большое желание стать знаменитым вестменом.

— И наконец вы им стали! — заметил Джемми.

— Ну, еще не совсем. Но думаю, если мы теперь ввяжемся в драку с сиу, я не буду стоять за линией фронта, как Ганнибал под Ватерлоо[103], а потом, может статься, прославлю свое имя. Но дальше! Тогда Колорадо только-только был изведан. Там открыли богатые золотоносные участки, и с Востока хлынул поток проспекторов и диггеров. Но истинных поселенцев было очень мало. Поэтому я был несколько удивлен, когда на своем пути встретил настоящую ферму. Она состояла из маленького блокгауза, нескольких ухоженных полей и обширного пастбища. Settlement[104] располагалось на берегу Пургаторио. Это обстоятельство говорило само за себя — поблизости должен был быть лесной массив. И действительно, въехав в лес, я заметил, что в нем росли преимущественно клены. Я очень удивился, когда увидел почти в каждом стволе воткнутые трубочки, из которых в поставленные под ними сосуды капал сок. Было начало года — лучшее время для приготовления кленового сахара. Вблизи блокгауза стояли продолговатые, широкие, но очень плоские чаны, наполненные соком, которому, похоже, суждено было испаряться здесь, на открытом воздухе. Подчеркну это обстоятельство особым образом, поскольку в моем приключении оно сыграло главную роль.

— Конечно же, фермер был не из янки, — заметил Олд Шеттерхэнд, когда Фрэнк остановился, чтобы перевести дух.

— Почему вы так решили?

— Потому что янки скорее кинулся бы к золотоносному участку и уж никак не осел бы тут скваттером.

— Совершенно верно! Хозяин был норвежцем и принял меня очень гостеприимно. Его семья состояла из жены, двух сыновей и дочери. Меня сразу же пригласили остаться на столько, сколько будет угодно моей душе. Я охотно согласился и помогал им по хозяйству, при этом мой унаследованный интеллект пришелся добрым людям как нельзя кстати.

— Наверное, вы помогали им на маслобойне? — шутливо бросил Джемми.

— Естественно! — серьезно и не без гордости ответил саксонец. — Я даже сконструировал новую, в которой не толкут, а вертят, это я видел на Востоке. Точнее, я сделал чертеж мелом на столе, по которому они смогли соорудить ее сами. Благодаря своей любезности и интеллектуальному превосходству я настолько завоевал доверие этих людей, что они позволяли мне оставаться на ферме даже в их отсутствие. Как раз у одного из соседей должен был состояться так называемый house raising frolic[105], и вся семья хотела принять в нем участие, поэтому мое присутствие оказалось кстати, а потому в доме теперь я остался за полновластного хозяина и мог позаботиться о статистической безопасности фермы. Они уехали, а я остался один. Соседом там называли любого, кто жил на расстоянии в полдня пути верхом. Именно на таком расстоянии от нас находилась ферма упомянутого соседа, значит, возвращения моих гостеприимных друзей стоило ждать не раньше, чем через два дня.

— Они вам оказали слишком высокое доверие, — снова воспользовался паузой Джемми.

— Почему? Разве вы думаете, что мне могла прийти в голову мысль удрать с фермы? Разве я похож на нечестного мошенника?

— Об этом и речи нет. Если где-нибудь когда-нибудь люди задумают воздвигнуть статую, символизирующую Честность, то позировать надо только вам, поскольку ваша внешность сразу располагает к доверию, в этом смысле вы неотразимы.

— Иной оценки я и не ожидал!

— Но в любой местности не только в те времена, да еще и сегодня шатается всякий сброд. Что вы один могли бы предпринять, если бы такие люди случайно забрели бы к вам в отсутствие хозяина и применили бы силу?

— Что бы я делал? Не подумайте ничего дурного, но вопрос этот весьма странный и дурацкий. Я вышвырнул бы их всех к дьяволу! Заставил бы считаться с моим правом неприкосновенности жилища.

— Вы полагаете, это так легко? Такие люди никаких прав и принципов не признают, им послать пулю в человека — что плюнуть.

— Я тоже не робкого десятка! Познакомившись со мной поближе, вы поймете, что мне не только одну, а три или четыре фермы можно доверить со спокойной душой. Уж я знал бы, как их защитить! Я разумею во всех видах военной стратегии и превосходно разбираюсь в различных приемах боевой тактики, Я даже изучил мышино-лягушачыо войну и, стало быть, знаю, как начинать сражение и как побеждать! При вступлении в бой надо действовать как Мольтке, в атаке — как Цитен, а в преследовании — как истинная ласка![106] А посему мне не страшен никакой противник, если только он не наносит удара в спину, а я заранее не предупрежден об этом.

— Об этом-то как раз никто и не сообщает!

— К сожалению, это правда — медведь действительно пришел без уведомления, из-за чего и имело место мое приключение, о котором я хочу рассказать. При этом я должен упомянуть, что в стороне от дома рос старый хикори[107]. Весь до последней ветки он был очищен от коры, которая понадобилась норвежцу, как он рассказывал, для изготовления желтой краски. Ствол стал совершенно гладким, и, чтобы взобраться по нему, требовалась большая сноровка.

— Пожалуй, такое никому и в голову не придет, — подал голос Длинный Дэви.

— Да, не придет, но иногда случается такое, что даже благородных кровей аристократ вынужден проделывать подобное. Всего через несколько минут этот закон природы будет подтвержден. Итак, чтобы не упустить самого главного: я находился на ферме совершенно один и раздумывал о том, чем бы мне скрасить долгие часы одиночества. Естественна, я нашел себе достойное занятие. Внутри блокгауза требовал починки земляной пол, а между древесными стволами, которыми были выложены стены, раскрошилась шпаклевка. Все это надо было заделать. Норвежец для этой цели уже давно за углом дома вырыл глиняную яму. Она была около четырех локтей длиной и около трех шириной. Какова она в глубину, я не видел, поскольку яма до краев была заполнена глиной. Оттуда торчало несколько жердочек, которыми, вероятно, мешали и толкли содержимое ямы. Какая радость охватит хозяина, когда по возвращении домой, если не пол, то хотя бы стены, он увидит обновленными! Вот что подумал я и решил немедленно взяться за работу.

— Разве вы раньше что-нибудь соображали в этом деле? — снова раздался вопрос Толстяка.

— Прошу вас, не вставайте вы мне поперек дороги с вашими неуклюжими вопросами! Не надо никакого особого искусства, чтобы замазать глиной дыру или зазор. В науке есть гораздо более тяжело осваиваемые области. Итак, я начал мешать палочкой глину. Масса показалась мне слишком густой, поэтому я долил в яму воды, но, как оказалось, слишком много, и теперь раствор стал очень жидким. Я подумал, что после усердного замеса масса снова примет вид объемной компрессии и больше часа бился над ней изо всех сил. В результате глина достигла той консеквентности, которой можно было бы ублажить администрацию и удовлетворить требования строительного надзора, но я, прежде чем начать свои работы по реставрации, должен был еще вырезать из дерева некое подобие кельмы. Поэтому я снова вернулся домой, там, я помнил, в очаге лежало сухое дерево. Воодушевленный собственным намерением, я свернул за угол и… застыл как вкопанный. Перед кем, вы думаете?

— Перед медведем, конечно, — откликнулся Джемми.

— Да, перед медведем, который оставил свою берлогу, находившуюся, по всей видимости, наверху, где-то в горах Ратон, чтобы так же, как и я, взглянуть на мир и людей. Но мне было не до радушного приема посетителя. Парень подозрительно покосился на меня и проводил взглядом мой прыжок, который я вряд ли когда-нибудь смогу еще повторить и с помощью которого я отлетел далеко в сторону. Через секунду он набросился на меня. Это обстоятельство придало всем моим членам необычайную гибкость, а бегство показалось мне истинным удовольствием. Я гнал сам себя, как охотники гонят индийского королевского тигра, прямо к хикори. Вцепившись в его ствол, я в один миг оказался наверху. Теперь мне даже не верится, что в подобной ситуации человек может проделать такое.

— Вы были хорошим скалолазом? — больше утверждал, чем спрашивал Олд Шеттерхэнд.

— Да какое там! Стоит, пожалуй, принять во внимание, что мне, как слуге леса, пришлось обучиться лазанию, но все мое кровяное давление восставало против такого искусства. Если мне нужно подняться, к примеру, на стремянку, то у меня между ушей тотчас все кружится и вертится, и я никак не могу себя заставить сделать это. Все же, если позади тебя медведь, то не стоит долго спрашивать, вяжется ли лазание со здоровьем, или нет, а надо быстрее карабкаться наверх, со всей страстью, прямо как я тогда! К несчастью, как уже упоминалось, ствол дерева был слишком гладкий, и я не залез на самый верх.

— Увы! Это могло закончиться плачевно, ведь вы были без оружия. А что делал медведь?

— Нечто такое, что со спокойной совестью мог бы и не делать — он стал взбираться следом.

— А! Так, к вашему счастью, это был не гризли!

— Меня это не интересовало, ибо тогда для меня он был Медведем! Медведем! Я крепко вцепился в дерево и глянул вниз. И верно, этот бездельник поднялся во весь свой рост у ствола, обхватил его и медленно, но уверенно стал взбираться наверх. Процесс, похоже, доставлял ему огромное удовольствие, он удовлетворенно бурчал что-то себе под нос, напоминая то ли мурлыкающую кошку, правда, несколько подохрипшую, то ли трезвучие, построенное от ноты ми виолон-баса, когда оно выщипывается пальцами пиццикато[108]. У меня трещала от напряжения голова, гудело все тело. Медведь подбирался все ближе. Я не мог дольше оставаться на том же месте; мне нужно было лезть выше. Но едва я освободил одну руку, чтобы схватиться за ветку повыше, как тут же потерял опору. Хотя я смог быстро ухватиться за другую, все же земля-матушка не позволила своей жертве упорхнуть от силы тяготения. Я смог издать лишь короткий, полный страха вздох, а потом поехал вниз вдоль ствола с резвостью двадцатицентнерового стального молота, и с такой силой налетел на медведя, что он тоже сорвался вниз. Он грохнулся оземь, а я, подброшенный его тушей чуть вверх, опустился опять же на него.

Фрэнк рассказывал все это так живо, с выразительными жестами, что его слушатели боялись упустить даже мельчайшую деталь, ну и, кроме того, все это было смешно. Все хохотали в наиболее напряженных местах его рассказа.

— Ну, ну, смейтесь! — пробурчал Фрэнк. — А мне тогда было совсем не до улыбок. У меня возникло чувство, будто все части моего тела совершенно перестали мне повиноваться. На душе у меня стало пусто и глухо, так что в течение нескольких секунд я и не помышлял о том, чтобы встать.

— А медведь? — спросил Джемми.

— Не знаю, разобрался он в тот момент в своих мыслях или нет — я, к сожалению, не имел ни времени, ни должного благоговения сидеть с ним и собеседовать с глазу на глаз, как Ментор с Телемаком[109]. Возможно, у него на душе, как и у меня, было мерзопакостно, ибо он лежал так же тихо подо мной, как я безмолвно восседал на нем. Потом он вдруг собрался с силами, и это привело меня к осознанию моих персональных обязанностей. Я вскочил и помчался прочь; он за мной, то ли от страха, как я, то ли от жажды продолжить так внезапно завязанное со мной знакомство — этого я не знаю. Собственно, я-то стремился к дверям дома. Но на это оставалось очень мало времени, а медведь был слишком близко. Страх наделил меня быстротой ласточки! Ужас, казалось, удвоил или даже учетверил длину моих ног! Я несся вперед, как ружейная пуля, затем шмыгнул за угол дома и… угодил прямо в глиняную яму, по самые локти. Я забыл обо всем на свете, все смешалось: предо мной небо и земля, Европа и Америка, все мои знания и эта проклятая глина. Одним словом, я воткнулся в грязь, как скребок в тесто. А тут, рядом со мной, раздался такой, как выразится американец, мощный «slap»[110], от которого я испытал толчок, словно от амортизатора железнодорожного вагона, а глина будто взорвалась у меня над головой. Лицо полностью покрылось грязью; только правый глаз еще что-то видел. Я развернулся и покосился на медведя, который вследствие своего легкомысленного темперамента забыл проинспектировать почву, как это положено, и, стало быть, прыгнул следом за мной. Была видна только его голова, но выглядела она ужасно. Если оба мои профиля были залеплены глиной, так же как и у него, то, конечно же, ни один из нас не мог претендовать на глубокое почтение со стороны другого. Три секунды мы любезно оглядывали друг друга; потом он отвернулся влево, а я — вправо, и каждый из нас с похвальным намерением достичь более приятных мест рванулся прочь. Естественно, у него со способностями выбраться из ямы дело обстояло получше, чем у меня. Я даже стал опасаться, что он, выскочив из глины, останется на месте, чтобы устроить мне осаду, но едва он достиг твердого грунта, как с бешеной скоростью помчался туда, откуда пришел, и исчез за углом, не удостоив меня даже взглядом. Farewell, big muddy beast![111]

Хромой Фрэнк распалился не на шутку, жесты его становились все резче и нелепее. У многих уже от хохота сводило скулы, из глаз текли слезы. Теперь уже не один Фрэнк, а вся компания выглядела очень комично, если бы кто-нибудь мог взглянуть на нее со стороны.

— Да, веселенькое вышло приключение, — первым заговорил наконец серьезно Олд Шеттерхэнд, — а самое лучшее в нем — счастливый конец для вас, да и для медведя тоже!

— Уж конечно! — воскликнул Фрэнк. — Я же не какой-то пропащий! Когда медведь исчез за утлом, я услышал шум, как если бы опрокинулась какая-нибудь мебель. Но я махнул на это рукой, ибо был занят тем, что вытягивал себя из ямы. Эта работа стоила мне значительных усилий: глина оказалась очень вязкой, и я освободился от нее только благодаря тому, что позволил ей сожрать свой сапог. Выбравшись из ямы, я прежде всего должен был очистить лицо. А потому побрел за дом, где протекал ручеек, воде которого я любезно доверил все, что было совершенно излишним для моей внешней индивидуальности и могло быть немедленно удалено. Потом я, естественно, поспешил по следу зверя, чтобы увидеть, в каком направлении он сбежал. То, что он исчез, я считал делом само собой разумеющимся. Но бездельник не сбежал. Он сидел там под хикори и… усердно облизывался.

— Слизывал глину? Па! — с сомнением покачал головой Джемми. — Насколько я знаю повадки этого зверя, он сейчас же должен был залезть в воду.

— И не думал, потому что был разумнее вас, мастер Джемми. Медведь, как известно, обожает сладости. А разве кленовый сахар не так сладок, как любой другой?

— Я вас не понимаю. Рассказывайте дальше!

— Ну, я же упоминал о деревянных чанах, в которых густел кленовый сок. Медведь от авантюры был далеко не в восторге и теперь только и думал унести ноги как можно скорее. На пути у него оказался один из чанов, а у бедняги не было времени даже для того, чтобы обежать его; наоборот, он хотел его перепрыгнуть, но медведь-то все-таки не тигр! Он не перепрыгнул, а влетел прямо в чан и сбил его с подставки, на которой тот стоял. Поскольку сок уже достаточно загустел и издавал терпкий сахарный аромат, легкомысленный зверь напрочь забыл не только о своем крушении и о яме, но и обо мне. Вместо того, чтобы послушаться моего пожелания доброго пути и соблюсти содержащееся в нем предостережение, медведь беззаботно развалился под деревом, с огромным удовольствием слизывая сладость с глины. Он так глубоко погрузился в это приятное занятие, что даже не заметил, как я вдоль стены пробрался к двери и потом прошмыгнул в дом. Теперь, будучи в безопасности, я сдернул с гвоздя флинт. Разумеется, он был заряжен. Медведь сидел на задних лапах, и я мог целиться в него сколько душе угодно, я не промахнулся. Пуля попала зверю прямо в то месте, в котором, по мнению поэтов, скрыты все нежнейшие чувства, то есть — в сердце. Медведь вздрогнул, потом снова воспрянул, взмахнул бестолково передними лапами, после чего замертво повалился на землю. И… вследствие собственного легкомыслия и сладострастия, он прекратил, так сказать, свое бренное существование. Судьба все решает быстро, и любая глупость в конце концов карается, а кому в утренней заре пришли видения ранней смерти, тому во второй половине дня суждено скончаться от кленово-сахарной болезни. Это уж как пить дать, скажу я вам.

— Очень тонкое замечание, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Это делает вам честь. Вообще вы прекрасный рассказчик. Я еще ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь, как вам, удавалось передать историю из жизни столь увлекательно и остроумно.

— Да что тут такого особенного? Подумайте о морицбургском учителе, который передал мне все свои исключительные знания, подумайте и о платной библиотеке, и о выходящих отдельными выпусками изданиях, верным подписчиком которых я являлся! Кроме того, я был вторым тенором в нашем певческом обществе, а также звеньевым в пожарной и спасательной командах! И позже я навострял уши всегда и везде, где можно было хоть чему-нибудь научиться. Всегда человеческая душа должна стремиться вверх, ибо только там, среди звезд, исчезают все эти временные земные беды. К сожалению, даже такая идеальная натура, как я, вынуждена иметь дело с совершенно ординарными вещами. Это борьба за существование, а потому я исполняю свой долг и не боюсь даже огромного медведя.

— Ну, ваш, пожалуй, был не так уж и велик. Гризли не умеет лазить по деревьям. Вспомните, какого он был цвета?

— По-моему, его шкура была черной.

— А хвост?

— Желтым.

— Ага, тогда это был не кто иной, как барибал[112], которого вам не стоило опасаться.

— Ого, но он вел себя так, как будто был не прочь полакомиться человечиной!

— Вам это показалось. Барибал с большей охотой уплетает фрукты, нежели мясо. Я даже без оружия возьмусь помериться с ним силами. Несколько крепких ударов кулаком, и он умчится прочь.

— Да, но это вы! Как говорит ваше прозвище, кулаком вы уложите на землю любого. Но я — создание более хрупкое и не стал бы проделывать это без оружия. Впрочем, потом я освободил тушу от шкуры и выстирал ее вместе со своим костюмом, который от глины стал поистине жаростойким. Ремонт стен пришлось отложить — я больше не желал иметь ничего общего с содержимым той проклятой ямы. Но когда норвежец вместе со своей семьей вернулся, медвежий окорок был уже вырезан, и я получил крайне лестную похвалу, поскольку мне хватило ума не предавать гласности все без исключения обстоятельства этой досадной авантюры… Стойте! Тихо! Кто-то шебуршит у меня за спиной?

И саксонец вскочил с места. За его спиной в беспорядке сгрудились скальные обломки. На эту груду он и стал взбираться. Тем самым Фрэнк вспугнул какого-то зверька, затаившегося среди камней. Животное вылезло наружу, молниеносно прошмыгнуло по поляне и исчезло в дупле дерева, стоявшего неподалеку. Движения зверька были такими быстрыми, что определить, какого он рода-племени, было попросту невозможно.

Никто и не стал бы заострять на этом внимание, если бы не негр Боб, которого это маленькое происшествие как будто пронзило током. Он вскочил, подбежал к стволу дерева и закричал:

— Зверь, зверь здесь бежать и прятаться в нора! Массер Боб говорить раньше, что он голыми руками поймать первый зверь, который он видеть. Массер Боб сейчас вытащить зверь из дерева!

— Осторожнее! — предостерег Олд Шеттерхэнд. — Ты же не знаешь, кто это!

— О, он быть так мал!

Негр двумя пальцами отмерил предполагаемую длину животного.

— Мелкая тварь иногда опаснее крупного хищника.

— Опоссум не быть опасен.

— Ты видел, что это был он?

— Да, да. Массер Боб только что видеть опоссум, настоящий опоссум. Он быть жирный, очень жирный, и его жареная тушка прямо деликатес! О, изысканное блюдо!

Боб прищелкнул языком и облизал губы, будто жаркое было уже готово.

— По-моему, ты ошибаешься. Опоссум вряд ли так проворен, как этот юркий зверек.

— Опоссум тоже быстро бегать, очень быстро. Почему масса Шеттерхэнд не позволять массер Боб отведать вкусное жаркое?

— Ну, если ты так убежден, что не ошибся, то поступай, как знаешь. Только к нам больше не приставай.

— Весьма охотно! Массер Боб не дать опоссум никому. Он есть жаркое один, совсем один. А теперь смотреть! Он вытянуть опоссум из дыры!

Он натянул на кисть правый рукав своего пиджака.

— Нет, нет, — покачал головой Олд Шеттерхэнд. — Тебе нужно схватить зверя левой рукой, а правой держать нож. Как только поймаешь добычу, тяни ее наружу и быстро придави коленом. Зверь не сможет двигаться и защищаться, и ты спокойно перережешь ему горло.

— Прекрасно! Это быть просто прекрасно! Массер Боб сделать так, ибо массер Боб быть большой вестмен и знаменитый охотник.

Взяв нож в правую руку, он натянул рукав на кисть левой и сунул ее в дыру, но осторожно и нерешительно, ибо ощупывал внутреннее пространство. Вдруг он издал громкий крик и тотчас выронил нож. Скорчив жуткую гримасу, замахал в воздухе свободной правой рукой.

— Хо! Хо! — завопил он. — Больно, ох, как больно!

— Что такое? Ты схватил зверя?

— Нет! Это зверь схватить массер Боб!

— О, Боже! Он укусил тебя за руку?

— Очень, очень больно вцепиться!

— Так тащи его, тащи!

— Нет, очень больно!

— Но ты же не можешь оставить руку внутри. Если этот зверь вцепился в тебя зубами, он не разожмет их и не отстанет от тебя. А потому тяни! Когда вытащишь, быстро хватай его другой рукой и держи крепко, пока я его не прикончу.

Олд Шеттерхэнд вытащил из-за пояса длинный нож и подскочил к Бобу и дереву. Черный медленно вытащил руку, сопровождая свои действия жалобным вытьем. Зверь в самом деле впился в руку и не отпускал ее, а потому был поднят Бобом до самого отверстия. Теперь негр резко ускорил свои движения, и животное, трепыхаясь, повисло на руке чернокожего. Последний быстро перехватил его правой рукой за холку в ожидании, что Олд Шеттерхэнд тотчас пустит в ход нож. Но вместо этого охотник резко отпрянул и воскликнул:

— Скунс, скунс! Эй, люди, прочь, прочь отсюда!

Скунсом величают американскую вонючку. Это млекопитающее из семейства куньих длиной сантиметров в сорок имеет примерно такой же по длине раздвоенный волосатый хвост и острую головку с распухшим носиком. На его черной шкуре видны две белоснежные непрерывные продольные полосы. Питается он яйцами, мелкими зверьками, но представляет опасность и для зайцев; охотится только по ночам, а остальное время проводит в земляных норах и пустых древесных стволах.

Этот зверек с полным правом носит латинское название mephitis (вонючий). Под хвостом у него есть железа, из которой он для защиты от нападения выплескивает очень дурно и остро пахнущую, желтую маслянистую жидкость. Вонь от нее исходит поистине ужасная, она на многие месяцы крепко впитывается в окрапленную железой одежду. Поскольку скунс может попасть во врага своим ужасным соком с достаточного расстояния, то все, кто знает зверька, предпочитают держаться от него подальше. Стоит кому-то получить лишь крошечную долю этой жидкости, и можно на несколько недель лишиться человеческого общения: люди будут избегать меченного скунсом.

Итак, вместо опоссума Боб поймал вонючку. Увидев это, все остальные вскочили и поспешили подальше от незадачливого любителя изысканных блюд.

— Выбрось его! Немедленно, слышишь! — заорал Толстяк Джемми негру.

— Массер Боб никак не выбросить, — закричал черный. — Зверь въедаться в его рука и — ой, ай! Faugh, о shamefulness[113], тьфу, черт! Он обрызгать массер Боб. О смерть, о ад, о дьявол! Как смердить массер Боб! Никто не выдержать! Массер Боб задыхаться. Прочь, прочь! Убирать эта зараза!

Он попытался стряхнуть вонючку с руки, но скунс намертво впился в нее зубами, и все труды несчастного были напрасны.

— Подожди! Массер Боб сейчас тебе задать! Ты — swine fell[114], ты — stinking racker![115]

Боб размахнулся и крепко хватил зверька по голове правым кулаком. Удар оглушил скунса, но его зубы еще глубже врезались в руку негра. Тот зашелся от боли, подхватил с земли свой нож и одним махом перерезал зверьку горло.

— Вот так! — крикнул он. — Теперь массер Боб победить! О, массер Боб не бояться никакой медведь и никакой smelling beast![116] Пусть все массеры приходить и смотреть, как массер Боб убивать хищный зверь!

Но никто не рискнул подойти ближе, ибо негр источал такой «аромат», что остальные, хотя и находились на приличном удалении, зажали носы.

— Почему не приходить? — вращал белками глаз негр. — Почему не праздновать победа с массер Боб?

— Да ты, приятель, никак с ума сошел? — отозвался Толстяк Джемми. — Кто теперь рискнет подойти к тебе? Да ты благоухаешь хуже любой заразы!

— Да, массер Боб дурно пахнуть. Массер Боб сам это видеть! О, о, кто мочь выдержать этот чад!

Лицо негра исказилось в ужасной гримасе.

— Выбрось эту падаль! — крикнул ему Олд Шеттерхэнд. Боб попытался выполнить этот совет, но не смог.

— Его зубы слишком глубоко в рука массера Боба! Массер Боб никак не открывать пасть вонючки!

Чернокожий мотал и дергал рукой во все стороны, но все напрасно.

— Гром и молния! — кричал он в гневе. — Не вечно же скунс быть на руке массер Боб! Разве не быть тут ни один хороший, добросердечный человек, кто помочь бедный массер Боб?

Его стенания разжалобили саксонца. Отзывчивое сердце Хромого Фрэнка дрогнуло, и он решился-таки избавить негра от мертвого скунса. Фрэнк стал приближаться к Бобу, но, разумеется, очень медленно, приговаривая:

— Послушай, любезный Боб, я хочу попробовать помочь тебе. Хотя на нюх ты ароматен, моя человечность все же сумеет преодолеть и это. Но только при условии, что ты не коснешься меня!

— Массер Боб не подходить к масса Фрэнк! — заверил негр.

— Ну хорошо! Но и твоя одежда не должна касаться моей, иначе мы провоняем на пару, а почетное право носит этот запах я все же хочу оставить за тобой.

— Масса Фрэнк только подходить! Масса Боб быть очень осторожен!

В самом деле: то, что маленький саксонец приближался сейчас к черному, было сродни геройству. Даже такие отважные люди, как Виннету, Олд Шеттерхэнд, Джемми и Дэви, не рискнули бы проделать подобное. Задень Фрэнк хоть чем-нибудь то место на одежде Боба, куда попала жидкость, его сразу же постигла бы также участь отверженного, если бы он не предпочел навсегда распрощаться со своим платьем.

Чем ближе он подходил, тем сильнее и отвратительнее становилось зловоние, ударявшее прямо в нос. Но саксонец держался стойко.

— Ну, протяни-ка мне руку! — приказал он Бобу. — Подобраться к тебе совсем близко я все же не рискну.

Негр подчинился требованию, и саксонец осторожно взял одной рукой верхнюю, а другой — нижнюю челюсть зверя, чтобы попытаться разжать его зубы. Это удалось ему, но ценой поистине нечеловеческих усилий. Нет сомнения, что Фрэнк разорвал пасть скунсу, иначе бы просто ничего не получилось. Сделав это, он быстренько поспешил ретироваться — от нервного напряжения и смрада у него кружилась голова.

Негр был безумно рад своему освобождению. Хотя его рука кровоточила, он не обращал на это внимания, а кричал:

— Итак, теперь массер Боб показать, какой мужественный он быть. Верить ли теперь все белые и красные массеры, что Боб не бояться?

С этими словами он двинулся к своим спутникам. В тот же миг Олд Шеттерхэнд поднял ружье и направил его Бобу в грудь, приказав:

— Остановись, иначе я стреляю!

— О небо! Почему хотеть застрелить бедный, добрый массер Боб?

— Потому что ты заразишь нас, если прикоснешься. Быстро беги вниз по потоку как можно дальше и швырни всю свою одежду в ручей.

— Сбросить одежда? Массер Боб будет отдавать его красивый пиджак и прекрасные штаны с жилет?

— Все, все! Потом вернешься к нам и сядешь тут, в пруду, чтобы вода была тебе по горло. Давай, быстрее! Чем дольше ты будешь медлить, тем дольше это зловоние будет сидеть на тебе.

— Что за несчастье! Мой прекрасный костюм! Массер Боб постирать его, и тогда он больше не пахнуть!

— Нет, массер Боб подчинится мне, иначе я сейчас же застрелю его, — произнес с улыбкой Олд Шеттерхэнд. — Ну, раз, два, тр..!

Он шагнул к негру с поднятым ружьем.

— Нет, нет! — взмолился тот. — Не стрелять! Массер Боб убегать, быстро, очень быстро!

Негр молниеносно исчез в ночной тьме. Конечно же, Олд Шеттерхэнд говорил все это не всерьез, но лучшего средства заставить Боба повиноваться сейчас не было. Тот вернулся довольно быстро и теперь должен был хорошенько отмыться в воде. В качестве мыла он получил мешанину из медвежьего жира и древесной золы из костра.

— Как жаль прекрасный жир медведя! — причитал чернокожий. — Массер Боб смочь натереть волосы этот жир и сделать себе много красивые кудряшки. Массер Боб быть славный ringletman[117], ибо он смочь заплетать длинные косички, очень длинные.

— Не забудь помыться! — засмеялся Джемми. — Думай сейчас не о своей красоте, а о наших носах!

Черный, несмотря на то, что сбросил с себя костюм и сидел в воде, продолжал распространять тяжелое зловоние.

— Сколько же торчать здесь массер Боб и мыться? — спросил он.

— Пока мы останемся тут, а стало быть, до утра.

— Столько массер Боб не выдержать!

— Ты должен выдержать. Другой вопрос — вынесет ли это оставшаяся форель?! — Толстяк переглянулся со своими спутниками. — Не знаю, есть ли у рыб органы обоняния; если — да, то твоему визиту они не очень-то обрадуются.

— А когда массер Боб иметь право забрать свой костюм, чтобы его тоже стирать?

— Никогда. Он останется там, где ты его бросил, поскольку стал непригодным.

— Что же теперь носить бедный массер Боб?

— Дело, конечно, скверное. Твоим вещичкам нет замены. Тебе, пожалуй, придется облачиться в шкуру гризли, которую сегодня добыл Мартин. Но не горюй уж очень-то. Может, в Скалистых горах мы отыщем склад какого-нибудь первобытного портного, и ты сможешь обзавестись чулками и юбкой. А до тех пор тебе придется быть в арьергарде нашего отряда, потому что, по меньшей мере, ближайшие восемь дней тебе нельзя будет и близко к нам подходить. Так что, чем сильнее ты будешь тереть себя, тем скорее улетучится этот мерзкий запах.

И Боб тер себя, не жалея сил. Лишь голова бедолаги маячила над водой, а его неописуемые гримасы продолжали вызывать улыбки у тех, кто бросал на него взгляд.

Глава девятая ХРАБРЕЦ, ИЩУЩИЙ ЛЕКАРСТВО

Все остальные снова собрались у лагерного костра. Естественно, разговоры крутились вокруг трагикомичного происшествия с Бобом. Когда эта тема была исчерпана, Длинному Дэви напомнили, что наступила его очередь рассказать какую-нибудь историю из собственной жизни. И он поведал о встрече с одним старым траппером, слывшим виртуозом стрельбы. Закончив описывать его удивительные трюки, янки заметил:

— Но это еще что! Есть стрелки и получше. Я знаю двоих парней, которых до сих пор не задела ни одна вражеская пуля! И оба они сейчас здесь, среди нас. Я имею в виду Виннету и Олд Шеттерхэнда. Сэр, будьте так добры, расскажите нам что-нибудь о себе. Вы же столько пережили, что вам стоит тряхнуть рукавом, чтобы приключения сотнями высыпались из него!

Последние слова были обращены к Олд Шеттерхэнду. Но тот не ответил Длинному Дэви. Он лишь глубоко вдохнул воздух, словно старался уловить какой-то едва ощутимый запах.

— Да, этот парень благоухает будь здоров! — заметил Джемми, думая, что Олд Шеттерхэнда беспокоит запах, исходящий негра.

— Нет-нет, негр здесь ни при чем, — заметил Олд Шеттерхэнд, взглянув на своего жеребца, который секундой раньше прекратил жевать траву и тоже поставил нос по ветру.

— Похоже, вы почувствовали что-то еще? — осведомился озабоченный Дэви.

— Пока не знаю, но думаю, что досказать мою историю до конца мне не удастся.

— Почему?

Вместо ответа Олд Шеттерхэнд вполголоса обратился к Виннету:

— Теши-ини![118]

Остальные не понимали языка апачей. Виннету кивнул и положил руку на свое знаменитое Серебряное ружье.

Конь Олд Шеттерхэнда, фыркая, повернул голову к огню. Его глаза блеснули.

— Иш-хош-ни! — приказал ему охотник, и тот сейчас же улегся в траву, не выказывая ни малейшего беспокойства.

Олд Шеттерхэнд тем временем потихоньку, осторожно подтягивал к себе свой штуцер, Джемми, заметив это, решил уточнить:

— Что там такое, сэр? Ваш конь, кажется, что-то учуял?

— Наверное, ты был все-таки прав, и его беспокоит «аромат» Боба, — попытался успокоить Толстяка охотник.

— Но вы оба взялись за оружие!

— Я просто хочу поговорить с вами о «выстреле с бедра». Пожалуй, вы уже слышали о нем?

— Естественно!

Хотя сейчас все разговаривали по-английски, Фрэнк не преминул вставить на своем саксонском диалекте:

— Послушайте, мастер Шеттерхэнд, тут вы, похоже, кое-что напутали!

— Почему это?

— Ведь это называется не «выстрел с бедра», а просто-напросто — «прострел». Кто им страдает, тот ходит сгорбленный и парализованный, поскольку у него стреляет в пояснице и в бедрах, но никак не «с бедер»! Ваше выражение «выстрел с бедра» орфографическо-медицински неверно.

Пока Фрэнк разглагольствовал, Шеттерхэнд и виду не подал, что он, как и Виннету, обшаривает взглядом опушку леса и непроходимые заросли кустов на другой стороне ручья. Он так плотно надвинул на лоб свою шляпу, что глубокая тень покрыла его лицо, никто даже предположить не мог, куда и на какой предмет он смотрел. Охотник ответил самым что ни на есть непринужденным тоном:

— Мой дорогой Фрэнк, я очень хорошо знаю, что такое прострел. Но я имел в виду совсем другое.

— Ах вот как! Ну и что же?

— Выстрел с бедра, как я уже сказал. Я имею в виду выстрел, при котором из ружья целятся не как обычно, а именно с бедра.

— Разве так можно целиться?

— Можно. Конечно, не так-то просто освоить этот способ, и есть много хороших вестменов, которые никогда не промажут в иной ситуации, но стрелять с бедра даже не возьмутся.

— Да что это за пижонство — стрелять с бедра? Не лучше ли целиться обычным способом? И вероятность попадания выше.

— Не всегда! Бывают моменты, когда без вышеупомянутого умения можно распрощаться с жизнью, если не умеешь стрелять с бедра.

— Мне этого не понять.

— Тогда я поясню.

Олд Шеттерхэнд снова внимательно оглядел все вокруг, после чего продолжил:

— Выстрелом с бедра пользуются, только когда сидят либо лежат на земле, чтобы противник не догадался, что ты вообще намереваешься стрелять. Предположим, поблизости находятся враждебные нам индейцы, которые собираются на нас напасть. Они высылают разведчиков, а те подкрадываются, чтобы разузнать, каковы наши силы, подходит ли место нашего лагеря для осуществления их замыслов и соблюдаем ли мы необходимую осторожность. Эти разведчики тихонько приблизятся к нам ползком…

— Но наши часовые все же должны заметить и обнаружить их! — возразил Фрэнк.

— Все это не так просто, как вы думаете. Ведь я, например, подкрался же к палатке Токви-тея, хотя он и выставил посты, да и место там было открытое. А здесь кругом деревья, что для разведчика сильно упрощает его задачу, к тому же наши часовые, как вы уже слышали, уверены, что здесь нет и быть не может никаких врагов. А значит, их бдительность не так высока, как нам хотелось бы думать. Идемте дальше! Пусть разведчики обвели часовых вокруг пальца и обошли посты, а потом залегли на лесной опушке где-нибудь за буреломом или даже в нем. Они наблюдают за нами. Если им удастся вернуться к своим, мы, вероятнее всего, погибли. Они нас вскоре атакуют, о чем мы даже не будем подозревать, а стало быть, и уничтожат. Лучшее противоядие — вывести разведчиков из строя, как сказал бы армейский капитан…

— Значит, пристрелить их?

— Да. В принципе я против любого кровопролития, но в подобной ситуации пощадить врага равносильно самоубийству. Выход только один — пустить в него пулю, да так, чтобы поразить сразу же насмерть.

— Тки акан[119], — шепнул вдруг вождь апачей.

— Теши-ши-тки[120], — откликнулся Олд Шеттерхэнд.

— Наки![121]

— Ха-о![122]

— Ши-нцаге, ни-акайя![123] — сказал апач и рукой провел в воздухе линию слева направо.

— Тайясси![124] — кивнул Олд Шеттерхэнд.

— Скажите же нам, сэр, что у вас там за секреты? — не выдержал Длинный Дэви.

— Ничего особенного! Я сказал вождю на языке апачей, чтобы он помог мне рассказать вам, что же, собственно, такое выстрел с бедра.

— Ну, это я уже знаю. Самому мне, конечно, подобное никогда не удавалось, как бы я ни тренировался, — с сожалением констатировал янки. — А возвращаясь к вашим давешним словам, хочу заметить, что, прежде чем подстрелить разведчиков, их нужно сначала обнаружить.

— Правильно.

— И вы думаете, это можно сделать в такой чаще, как там, на той стороне?

— Да.

— Но разведчики, конечно, тоже не дураки и поостерегутся высовываться из нее настолько, чтобы их можно было заметить, — усмехнулся Дэви.

— Хм! Вы меня удивили, до сих пор я считал вас толковым вестменом.

— Ну так, небось, не молокосос!

— Тогда вы должны знать, что только за этой чащей и могут скрываться разведчики. Если они следят за нами, то должны выдать себя хотя бы глазами, а следовательно, и частью лица.

— И вы сможете заметить это?

— Конечно!

— Черт возьми! Я слышал, разумеется, что есть вестмены, способные и в ночной тьме разглядеть глаза подкрадывающегося врага. Наш Толстяк Джемми, например, утверждает, что тоже так сможет, но только не имел пока возможности доказать мне свое умение.

— Ну, на этот счет могу сказать, что случай может подвернуться совершенно неожиданно; тогда и настанет момент предъявления доказательств.

— Был бы рад! Я считал подобное просто невозможным, но, если вы говорите мне, что это правда, вам я верю.

Шеттерхэнд снова бросил взгляд на опушку леса, едва заметно кивнул и ответил:

— Может, вам приходилось когда-нибудь видеть, как блестят ночью в море глаза акулы?

— Нет!

— Так вот, могу вас уверить — эти глаза отлично видны. Их выдает фосфоресцирующий блеск. Любой глаз, глаз человека в том числе, блестит так же, но, разумеется, блеск этот не всегда одинаков и интенсивен. Чем больше ночью напрягается глаз, тем яснее его можно заметить, несмотря на темноту. Если например, на той стороне ручья, в кустах, сейчас скрывается разведчик, который наблюдает за нами, я смогу разглядеть его глаза, Виннету — тоже.

— Вот это здорово! — воскликнул Дэви, радуясь поистине, как дитя. — Что скажешь на это, мой старый Джемми?

— Думаю, что тоже не слепой, — буркнул в ответ Толстяк.

— К счастью, здесь нам не страшны подобные визиты, — Дэви потянулся и зевнул. — Как-никак мы умеем стрелять с бедра, не так ли, сэр?

— Да, — согласилсяя Олд Шеттерхэнд и обратился саксонцу: — А сейчас взгляните, пожалуйста, на тот берег ручья, мастер Фрэнк! Итак, допустим, что сейчас там затаился разведчик, и я вижу, как его глаза поблескивают среди листьев. Безусловно, мне придется его убить, иначе мы рискуем лишиться собственных жизней. Но если я вскину ружье к щеке, враг тут же заметит, что я хочу выстрелить, и исчезнет. А может, он уже направил на меня ствол и спустит курок быстрее. Нужно помешать этому, а значит — выстрелить с бедра. Перед тем, как сделать выстрел, надо сесть спокойно и непринужденно, точь-в-точь, как сел сейчас я. Затем взять ружье, лежащее рядом, и медленно приподнять его чуть вверх, будто проверяя его либо желая позабавиться с оружием. После этого опустить голову вот так же, как я, будто вам необходимо взглянуть себе под ноги, а на самом деле продолжать зорко следить за целью глазами, скрытыми под шляпой.

Каждое слово своих разъяснений Олд Шеттерхэнд сопровождал соответствующим движением. Виннету проделывал то же самое, правда, молча.

— Теперь правой рукой надо прижать приклад крепко к бедру, а ствол — к колену, левую руку положить на ружье поверх затвора, благодаря чему оружие жестко закрепляется; потом указательный палец правой руки ложится на спусковой крючок, а ствол направляют так, чтобы пуля попала точно над глазами противника, то есть в лоб. Чтобы научиться так целиться и посылать пули точно в цель, конечно, нужно довольно долго этому учиться. Ну вот, а теперь спускаем курок.

Грохнуло его ружье, и тут же блеснуло пламя двустволки апача. Оба молниеносно вскочили с земли. Виннету, отбросив в сторону ружье и вытащив нож, как пантера, перелетел через ручей и ринулся в чащу.

— Уваи кунун! Уваи па-аве! Уваи умпаре![125] — крикнул шошонам на диалекте юта Олд Шеттерхэнд.

Одновременно носком сапога он одним ударом сбросил почти весь костер в пруд. Потом кинулся за апачем. Шошоны, как только раздались выстрелы, подскочили вместе с белыми. Не теряющие в любой ситуации присущего им хладнокровия, краснокожие воины, услышав призыв Олд Шеттерхэнда, тотчас тоже сбросили свои костры в воду. Все погрузилось в непроглядный мрак… С момента выстрелов прошло не больше четырех-пяти секунд.

Приказ не двигаться игнорировал только один человек — по-прежнему торчавший в воде негр, вокруг головы которого по шипящей от пепла воде плыл дымящийся хворост.

— Иисус! Иисус! — закричал он. — Кто это там стрелять? Почему бросать огонь в бедный массер Боб? Неужели массер Боб сгореть и утонуть? Неужели он быть сварен, как карп? Почему стать так темно? Ох, ничего больше не видеть!

— Молчи! — прикрикнул на него Джемми.

— Почему массер Боб молчать? Почему не…

— Тихо! Иначе тебя пристрелят. Здесь враги.

С этого момента голоса массера Боба больше не было слышно. Негр притих, боясь лишним движением выдать свое присутствие невидимому противнику.

Вокруг было тихо. Лишь иногда слышались перестукивание конских копыт и лошадиное фырканье. Всполошенные внезапной сменой обстановки люди собрались вместе. Индейцы молчали, белые шепотом перебрасывались отдельными репликами.

— Да что же там стряслось? Что случилось, герр Пфефферкорн? — нетерпеливо спрашивал Хромой Фрэнк. — И зачем им понадобилось стрелять? Мы и так бы все хорошо поняли. А может, поблизости и в самом деле оказался противник?

— Конечно! Урок Олд Шеттерхэнда вовсе не был уроком, все происходило всерьез. Он заметил разведчика, а может, и не одного.

— Черт возьми! Временами с нами происходят просто фантастические вещи! Должно быть, весь этот лес полон бездельниками, иначе апач не стал бы стрелять. Что же теперь нам делать?

— Спокойно ждать, пока оба не вернутся.

— Хм! Они перескочили через воду. Что за безрассудство! А если там, на той стороне, их сцапают разведчики и, так сказать, прихлопнут?!

— Хо! Эти двое хорошо знают, что делают. Прежде всего Олд Шеттерхэнд разбросал костер, чтобы никто не мог вести прицельный огонь, если вдруг поблизости окажется еще кто-нибудь.

— А вы, стало быть, уже уверены, что эти разведчики и вправду подстрелены?

— Готов даже поспорить, что пули попали им прямо в лоб.

— Тогда это выше всяких похвал! Каким же должен быть у человека глаз, чтобы так целиться! Значит, сейчас они проверяют, не подкрался ли к нам еще кто-нибудь? Так?

Прежде чем Джемми смог ответить, раздался громкий голос Олд Шеттерхэнда:

— Зажгите огонь снова! Но держитесь от него подальше, чтобы не попасть в поле зрения врага.

Джемми и Дэви стали на четвереньки, чтобы исполнить это распоряжение, а потом что есть мочи бросились обратно в темень.

— Сначала гасили, теперь снова зажигаем! К чему это? Не могу понять, — снова послышался шепот озадаченного Фрэнка.

— И не нужно, — буркнул Джемми в ответ. — Поймете вы или не поймете — от этого все равно ничего не изменится.

— Ну не могу же я находиться в неведении!

— Сперва оба наших предводителя в темноте обшарили окрестности и, очевидно, не нашли ничего подозрительного. Теперь они, пожалуй, углубились в лес. Пройдя через него по широкой дуге, они ползком обойдут лагерь и при этом все время будут ориентироваться на наш костер. От их острых глаз ничто подозрительное не ускользнет.

— Так и я о том же! Послушайте-ка, дорогой герр Пфефферкорн, да ведь эти двое — весьма дельные парни! То, что они тут вытворяют, стоит подороже выеденного яйца! Не думаю, что был бы на такое способен. Но если разыграется настоящее сражение, я сразу стану самим собой; уж не сомневайтесь!

— Надеюсь, вы знаете хотя бы то, с какой стороны надо браться за ружье.

— Ну, еще бы! Но взгляните-ка все же на пруд! Там сидит бедняга Боб. Он так съежился, похоже, вот-вот может утонуть. Несчастный, он так боится получить пулю.

— Да, ему не позавидуешь. Смотрите! Вон они идут!

В свете костра показались Виннету и Олд Шеттерхэнд; они возвращались каждый с ружьем в руке и с индейцем на плечах. Все устремились к ним, но Олд Шеттерхэнд сказал:

— Сейчас нет времени для разъяснений. Привяжем этих двух к запасным лошадям и быстро в путь! Здесь их было двое, но неизвестно, сколько еще стоят за ними где-нибудь поблизости. Надо поторапливаться!

У обоих убитых во лбу виднелись небольшие пулевые отверстия. Все присутствующие также слыли отменными стрелками, но столь невероятная точность выстрелов вызвала у вестменов величайшее удивление, а шошоны почему-то вдруг стали перешептываться, временами бросая поистине суеверные взгляды на вождя апачей и его белого брата.

К отправке подготовились быстро и тихо. Разумеется, огонь вновь загасили, после чего Виннету и Шеттерхэнд стали во главе отряда.

Куда лежал путь дальше, никто толком не знал. Все полагались на опытных проводников. Долина вскоре стала такой узкой, что пришлось скакать цепочкой в затылок друг другу. Какие бы то ни было разговоры стали невозможны.

Естественно, не забыли и про Боба. Он сидел на лошади абсолютно голый, ибо «аромат», оставленный ему на память вонючкой, еще не выветрился. Под ним на спине лошади было разорванное старое одеяло Длинного Дэви, которое теперь служило ему и седлом, и передником, как у какого-нибудь островитянина с южных морей. Он был зол на всех и вся и непрерывно что-то тихо бурчал.

Так, соблюдая строжайшую тишину, но двигаясь по возможности быстро, ехали всадники в течение нескольких часов: сначала через узкую долину, потом — вверх по широкому, лысому горному хребту, а затем — снова вниз, через извилистую, бедную растительностью прерию, а когда забрезжил рассвет, среди высоких, крутых скал перед ними внезапно возник горный перевал. У подножий гор оба проводника остановились и спешились. Остальные последовали их примеру.

Трупы сняли с лошадей и положили на землю. Шошоны быстро образовали круг. Они знали, что сейчас начнется процесс, который мы, белые, называем расследованием. Его порядок индейцам был прекрасно известен. Первыми в таких делах имеют право говорить только вожди; остальные воины покорно ждут: спросят их мнение — ответят, если нет — будут молчать.

Одежда мертвых состояла частично из ткани, а частично из кожи, как это обычно бывает у индейцев. Обоим воинам было чуть больше двадцати лет.

— Я так и думал! — первым заговорил Олд Шеттерхэнд. — Только неопытные воины так широко открывают глаза, когда обнаруживают ночью вражеский лагерь и напряженно всматриваются в него. Поэтому блеск их глаз был сильно заметен. Бывалый разведчик всегда прячет глаза под веками и ресницами. Но к какому племени они принадлежат?

Вопрос был обращен к Джемми.

— Хм! — пробурчал тот. — Вы полагаете, сэр, что смутите меня этим вопросом?

— Возможно, ибо я сам в данный момент не могу на него ответить. Они на тропе войны, это точно, хотя боевая раскраска и стерта, но все же еще заметна. Черная и красная! Цвета огаллала. Но парни, похоже, не из сиу. Одежда их ни о чем не говорит. Обыщем их сумки!

Но сумки оказались пустыми. Несмотря на тщательные поиски, не нашлось ни малейшей мелочи, за которую можно было бы зацепиться. Накануне вечером каждый из убитых имел ружье. Оружие тоже осмотрели. Ружья оказались заряженными, но не носили на себе никаких отличительных знаков племени, к которому принадлежали погибшие.

— Может, они вовсе и не были для нас опасны? — проговорил Длинный Дэви с долей укоризны. — Они случайно забрели в места, где мы стояли лагерем, и ради собственной безопасности вынуждены были подкрасться к нам. Взглянув на нас, они бы снова удалились, не сделав нам ничего дурного, а потому я сожалею, что они потеряли свои жизни.

Олд Шеттерхэнд отрицательно покачал головой и ответил:

— Вы считаете себя вестменом, мастер Дэви, или нет? Если вы действительно настоящий вестмен, то должны мыслить более логично.

— Хм, сэр, надеюсь, с моими пятью чувствами все в порядке.

— Да? Я тоже не хотел бы сомневаться в этом. Но место, где мы стали лагерем, было таково, что на него не набредешь случайно. Вывод — они шли по нашему следу.

— Это еще не аргумент против них!

— Не аргумент, согласен. Они, конечно, проявили максимум осторожности, чтобы никто не смог узнать, из какого они племени. Это-то и подозрительно. У них были ружья, но все остальное отсутствовало, а это еще подозрительнее, поскольку без лошади, пороха и свинца индеец никогда не удаляется от стойбища. Они наверняка были разведчиками.

— Хм! Может, у них вообще не было лошадей, — заметил Дэви.

— Не было? Вы только взгляните на их штаны! Разве кожа на внутренней стороне не истерта? Отчего это, как не от верховой езды?

— Когда-то давно, может, они и ездили верхом.

Олд Шеттерхэнд присел на колени, опустив лицо к легинам убитых. Снова выпрямившись, он произнес:

— Понюхайте-ка! Запах лошади еще не выветрился. В глуши он быстро проходит, а потому готов поспорить на что угодно — оба краснокожих еще вчера сидели верхом на лошадях.

Тут подошел Вокаде, до сих пор державшийся на почтительном удалении от белых.

— Пусть знаменитые мужи позволят Вокаде сказать слово, хотя он еще юн и неопытен!

— Говори! — кивнул ему Олд Шеттерхэнд.

— Вокаде не знает этих красных воинов, но он знает охотничью рубаху одного из них.

Юный индеец нагнулся, приподнял подол рубахи, указал на вырезанный на ней знак и пояснил:

— Вокаде вырезал здесь свой тотем. Эта рубаха должна была принадлежать ему.

— Вот так да! — присвистнул Толстяк. — Поистине удивительная встреча. Может, теперь-то мы узнаем наконец, кто были эти парни?

— Вокаде не может сказать на этот счет ничего определенного, но он полагает, что оба молодых воина принадлежат племени апсарока.

Именно так называют себя Вороны, или кроу.

— Почему мой юный брат сделал такое предположение? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Когда апсарока были обворованы огаллала, Вокаде был вместе с сиу. Мы двигались от длинной вытянутой горы, которую бледнолицые называют Лисьим хребтом, и переправились через северный рукав реки Шайенн, там, где он струится между вершиной, имеющей название Тройная, и большой горой Инианкара. Пока мы скакали между горой и рекой, мы свернули за угол какого-то леса и сразу заметили много красных людей, купавшихся в воде. День был жаркий. Огаллала коротко посовещались. Купающиеся были апсарока, а значит, их враги. Быстро приняли решение опозорить их страшнейшим для красного воина образом…

— Дьявольщина! — не выдержал Олд Шеттерхэнд. — Неужели они осмелились похитить святыню краснокожих, мешочек с «лекарствами»?

— Мой белый брат угадал!

— Тогда мне ясно, о чем ты хочешь поведать. Говори же дальше!

— Сиу-огаллала под прикрытием деревьев подъехали к месту, где паслись лошади апсарока. Там лежала их одежда и оружие, а также «лекарства», которые обычно ни один воин никогда не снимает со своей шеи. Огаллала спешились и подползли ближе. Между тем местом и рекой рос высокий кустарник, поэтому им легко удалось совершить кражу, купающиеся никак не могли их заметить.

— И что, неужели там не было ни одного часового?

— Нет. Они и не предполагали, что группа враждебных огаллала забредет туда, где тогда паслись мустанги апсарока. На оружие сиу не позарились, у них было его достаточно, но все боеприпасы и часть одежды они прихватили с собой.

Вокаде замолчал, переводя дух.

— А потом? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Потом, — продолжил Вокаде, — они снова вскочили на лошадей, захватили с собой животных апсарока и галопом умчались с ними прочь. Позже они избавились от негодных для дальних переходов лошадей, а лучших оставили себе. Когда добычу поделили, вот эта охотничья рубашка досталась Вокаде. Сначала Вокаде вырезал свой тотем, но он не хотел быть вором и потом тайно выбросил ее.

— Когда это было?

— За два солнца перед тем, как Вокаде выслали разведчиком против шошонов.

— Значит, недавно. А через шесть дней ты встречаешься с Джемми и Дэви. Теперь мне все ясно, и нам очень повезло, что мы заметили и убили этих двух апсарока. Вокаде сосчитал купающихся?

— Их было больше десяти.

— Наверняка они быстренько обзавелись свежими лошадьми и новыми боеприпасами, а потом отправились в погоню за ворами. По пути они нашли эту выброшенную рубаху, которую настоящий владелец снова надел на себя.

— Может быть, все было по-другому, — вставил Джемми. — Разве ту рубаху не мог случайно подобрать и надеть какой-нибудь совершенно непричастный к этому делу человек?

— Нет, тогда он носил бы под ней собственную одежду — не мог же он раньше ходить голым! У этого мертвого, однако, под рубашкой видна старая, порванная куртка, по которой сразу видно, что она служила лишь исподним. Нет большего позора для индейца, чем пропажа его святыни. Он не имеет права показываться своим на глаза, пока не вернет собственные «лекарства» или не отвоюет чужие, а значит, пока не убьет владельца. Индеец, покидающий стойбище, чтобы вернуть утерянный мешочек с «лекарствами», становится безрассудно отважным. В тот момент ему все равно — убить друга или врага, а потому я убежден, что вчера вечером мы находились в крайней опасности. Так что было бы с нами, дорогой Джемми, если бы мы положились на ваши глаза?

— Хм, — буркнул в ответ Толстяк, сунул руку себе под шляпу и смущенно поскреб там пальцами. — Лежать нам где-нибудь, почив навеки, лишившись и скальпов, и жизней. Хоть я и знаю, как по ночам высматривать чужие глаза, вчера почему-то был уверен, что никаких врагов поблизости нет и быть не может, вот и расслабился. Итак, вы полагаете, что нам на хвост сели апсарока?

— Это уж наверняка. Более того, теперь они будут мстить нам за этих двух воинов.

— Но ведь пока они не знают, что те убиты.

— Именно пока. Но потом они обязательно найдут следы их крови. Хотя из ран ее вытекло немного, но все же достаточно, чтобы при дневном свете понять, что к чему.

— Значит, сегодня вечером нам стоит ожидать еще одного визита, — саркастически заметил Толстяк.

— Пусть приходят, — усмехнулся Длинный Дэви. — Вокаде говорит, что их чуть больше десяти. Даже если и двадцать, нас-то все равно больше, чего нам опасаться?

— Я так не думаю, — возразил Олд Шеттерхэнд. — Если они нападут ночью, прольется много крови, как их, так и нашей. Мы, конечно, одержим верх, но многим из нас придется распрощаться с жизнью ради этой сомнительной победы. Она не стоит такой цены. А что скажет мой красный брат?

Слова были адресованы Токви-тею, вождю шошонов. Несколько мгновений тот задумчиво смотрел перед собой, скрестив руки на груди, а потом спросил:

— Разве мои белые братья не будут совещаться? Красные воины не начнут, пока не услышат мнение более опытных.

— Мы будем совещаться, но для совета такого типа, к которому привыкли вы, у нас нет времени. Апсарока сейчас враждуют с шошонами?

— Нет. Они враги сиу-огаллала, а те — наши враги. Мы не поднимали томагавк войны против апсарока, но любой воин, ищущий «лекарства», — враг всем людям. С апсарока придется бороться, как с диким зверьем. Пусть мои белые братья поступят умно и примут все меры!

Теперь Олд Шеттерхэнд бросил вопросительный взгляд на Виннету, до сих пор не сказавшего ни единого слова, но, как всегда, без слов понявшего своего белого брата.

Вождь апачей ответил:

— Мой брат мыслит верно.

— Значит, сделаем крюк обратно?

— Да. Виннету одобряет этот план.

— Я рад. В таком случае, мы не дичь, а охотники, а, поскольку все произойдет днем, апсарока сразу увидят, насколько мы превосходим их по силам. Может быть, они сдадутся нам и без боя.

— Они будут защищаться! — заметил Джемми.

— Тем не менее, я надеюсь на благополучный исход. Теперь все зависит от нас. Если не ошибаюсь, то в двух часах езды отсюда находится одно местечко, которое словно специально создано для воплощения нашего плана.

— Тогда не стоит медлить. Чем дольше мы стоим тут, тем меньше времени будет у нас там, чтобы приготовиться к их встрече. А что сделаем с трупами?

— Скальпы обоих воинов принадлежат Олд Шеттерхэнду и вождю апачей — они сразили их! — торжественно заявил Токви-тей, сверкнув глазами.

— Я не снимаю скальпов, — ответил на это белый охотник.

Виннету, сначала жестом показав, что не согласен, произнес:

— Вождь не имеет права прославлять свое имя скальпами мальчиков. Эти мертвые и так глубоко несчастны, поскольку ушли в Страну Вечной Охоты. Зачем же еще убивать и их души, отбирая скальпы?! Пусть они покоятся под камнями вместе с ружьями, ибо они погибли как воины, которые храбро приблизились к лагерю своих врагов.

Вождь шошонов такого не ожидал. И пораженный, спросил:

— Мои братья хотят похоронить тех, кто охотился за нашими жизнями?

— Да, — твердо ответил Олд Шеттерхэнд. — Мы вложим им в руки оружие, посадим их, обратим их лица в сторону священных каменоломен[126], а потом заложим камнями. Так чествуют воинов! Если потом явятся их братья, идущие по нашему следу, они узнают, что мы им не враги, а друзья.

— Оба моих знаменитых брата делают то, чего я не в силах понять.

— А разве ты не обрадовался бы, увидев своих людей, похороненных таким образом?

— Токви-тей был бы очень рад этому и решил бы, что его враги — благородные воины.

— Так покажи и ты свое благородство и прикажи своим людям принести камни, из которых мы соорудим могильный холм.

Шошоны так и не смогли до конца понять намерения обоих кровных братьев, но, испытывая искреннее почтение к охотнику и вождю апачей, не стали возражать им.

Оба несчастных, павшие от пуль, были посажены, один — справа, другой — слева от перевала, лицом на северо-восток. В руки им вложили ружья, после чего закрыли их тела камнями. Когда работа была окончена, отряд снова тронулся в путь. Но прежде Виннету сказал Олд Шеттерхэнду:

— Вождь апачей останется здесь, чтобы проследить за прибытием апсарока. И юный сын Охотника на медведей с ним.

Для Мартина Баумана это доверие было высшей наградой из всех, о которых он мог мечтать. Его сердце переполняли радость и гордость.

Итак, они остались на месте, а остальные под предводительством Олд Шеттерхэнда поскакали дальше.

Рассвело, и отряд двигался теперь значительно быстрее. Временами дорога шла по равнине, но в основном горный проход вел вниз, в глубь нескончаемых вершин. Через два часа, как и предполагалось, всадники вступили в узкий каньон с высокими, почти отвесными стенами. Ширина скального коридора была такова, что лишь три всадника могли двигаться рядом. Пешком, а тем более верхом подняться на эти стены было просто немыслимо.

Проехав немного, Олд Шеттерхэнд остановил коня, указал рукой в глубь почти прямолинейного каньона и пояснил:

— Если апсарока появятся, мы пропустим их внутрь. Половина из нас скроется в этом месте под руководством Токви-тея и Виннету, который скоро подойдет вместе с апсарока. Как только я выстрелю из ружья, эти люди появятся за спиной противника. Остальные встанут вместе со мной у выхода из каньона. Враг окажется в ловушке и станет перед выбором: либо погибнуть, либо сдаться.

План Шеттерхэнда теперь стал ясен всем. Каменный коридор как нельзя лучше подходил для его осуществления.

— Если эти апсарока так глупы, что сами сунут нос в капкан, им стоит попросту задать плетей, — усмехнулся Толстяк Джемми.

— Они, конечно же, не бросятся внутрь сломя голову, — заметил Олд Шеттерхэнд. — Они остановятся и будут держать совет. Главное, чтобы враги не заметили ни малейших следов нашего присутствия. Наши воины должны спрятаться так, чтобы никто не смог их обнаружить. Токви-тей не только храбрый, но и мудрый воин. Командовать здесь будет он. А когда подойдет Виннету, вы будете руководить вдвоем.

Вождь шошонов был явно польщен этим поручением, хотя, как всегда, вел себя сдержанно. Вместе с тридцатью своими воинами он остался у входа в каньон и сразу же начал обследовать местность, чтобы принять все необходимые меры предосторожности. Земля в каньоне оказалась такой скалистой, что о заметании следов не стоило беспокоиться, а у выхода из каменного коридора плотной стеной вставал густой лес, такой дремучий, что найти в нем подходящее укрытие не составило никакого труда.

С остальными Олд Шеттерхэнд быстро проехал каньон. Расщелина была невелика, и, остановившись у выхода, можно было спокойно наблюдать за входом. Там, где проход расширялся, снова образуя широкий перевал, почва оказалась богатой гумусом, тут росли, устремляясь в небеса, гигантские деревья. Между их могучими древними стволами валялись камни и обломки скал.

Олд Шеттерхэнд поддал жеребцу шенкелей, заставляя его даже пританцовывать, — чтобы следы оставались более четкими и бросающимися в глаза.

— Но, сэр, — подал голос Толстяк, — разве ваш план изменился? Мне кажется, мы собирались остановиться на выходе из ущелья!

— Мы обязательно это сделаем. А пока проедем еще немного и позаботимся о том, чтобы оставить хорошие следы! По правде говоря, меня удивляют ваши вопросы, мастер Джемми. То, что я делаю, по-моему, должно быть понятно.

Он гнал коня еще с четверть часа. Потом вдруг осадил его, повернулся к остальным и спросил:

— Итак, господа, теперь вы поняли, почему я так долго ехал вперед?

— Чтобы запутать апсарока, если они вздумают выслать разведчика, не так ли? — первым подал голос все тот же Джемми.

— Именно так. Апсарока не рискнут двинуться в каньон, прежде чем с помощью разведчиков не убедятся, что впереди все спокойно. Полагаю, что эти разведчики будут ожидать засаду, а посему поведут себя вдвойне осторожно. Нам ни в коем случае нельзя дать себя обнаружить, поэтому мы не станем чинить им препятствий, а терпеливо подождем, пока все они не окажутся в проходе.

— А чем займемся сейчас?

— Пока вернемся к выходу из каньона, но, естественно, не по этим следам. Здесь мы свернем в сторону, в лес. Следуйте за мной!

Склоны боковых стен перевала были не очень крутыми — подняться по ним можно было даже верхом. Олд Шеттерхэнд так и сделал. Преодолев немалое расстояние, охотник повернул коня обратно, к каньону. Когда он остановился, его группа оказалась над выходом из скального коридора. Отсюда, даже верхом, за несколько секунд они могли очутиться внизу и занять оборону у расщелины.

Всадники спешились, привязав животных к деревьям. Сами же расположились на мягком мху. Белые, как всегда, собрались вместе. Лишь Вокаде присоединился к ним; из шошонов же ни один не рискнул присесть рядом.

— И сколько же нам так ждать? — осведомился Толстяк.

— Можно подсчитать достаточно точно, — ответил охотник. — С наступлением дня апсарока станут искать своих двух разведчиков. Пока они узнают, что произошло, пройдет добрых часа два. Придя туда, где мы насыпали два могильных холма, они разберут их и обыщут все вокруг. Будем считать, что на это и на совет, который они обязательно будут держать, уйдет час, а значит, у нас в запасе примерно три часа. Чтобы добраться сюда от места нашего лагеря, нам понадобилось пять часов. Если противник поскачет в том же темпе, что и мы, через восемь часов, если считать от рассвета, они будут здесь. Стало быть, с настоящего момента до их появления у нас осталось еще приблизительно пять часов свободного времени.

— Ого, целая вечность! И чем же мы займемся?

— Что за вопрос! — вмешался Хромой Фрэнк. — Поговорим об искусстве и науке. Это лучшее, что можно сделать. Такие беседы просветляют голову, облагораживают сердце и не только обуздывают темперамент, но и закаляют характер, что весьма необходимо, если не хочешь порхать по ветру житейских бурь. Ни искусство, ни науку я никогда не дам в обиду! И то и другое — мой ежедневный хлеб, мое начало и мой конец, мой… брр! Несет похлеще, чем от наскоро закиданного камнями трупа! Или… хм!

Он огляделся и заметил Боба. Тот оперся о дерево, под которым как раз и сидел саксонец.

— Прочь отсюда! — вскричал он. — Как можешь ты прислоняться к моему дереву? Или ты думаешь, что я взял свой нос напрокат в лавке маскарадных костюмов? Иди отсюда! Гвоздика, резеда, цветочки незабудки — ничего не имею против. Но сунуть скунса во флакон с нюхательной солью я не пожелаю даже любительнице самых изысканнейших ароматов!

— Массер Боб пахнуть хорошо, очень хорошо! — оправдывался негр. — Массер Боб не вонять. Массер Боб помыться в вода пеплом и жиром медведя. Массер Боб быть славный, элегантный джентльмен!

— Если ты сейчас же не исчезнешь, я пальну в твое смрадное тело из обоих стволов!

— Иисус, Иисус! Не стрелять, не стрелять! — взмолился негр. — Массер Боб уже уходить, массер Боб сесть далеко отсюда.

Негр поспешил удалиться на приличное расстояние, где, надувшись, сел.

Коротышка-саксонец вновь повторил свое предложение поговорить об искусстве и науке, но Олд Шеттерхэнд на это ответил ему:

— Мне кажется, мы можем использовать время с большей пользой, ведь мы не спали прошлой ночью, а потому ложитесь, господа, на бочок и попробуйте вздремнуть. А я буду вас охранять.

— Вы? Почему именно вы? Разве вы больше других покачивались в объятьях мосье Орфея! — искренно удивился Фрэнк.

— То есть Морфея[127], — поправил Джемми.

Фрэнк метнул в сторону последнего уничтожающий взгляд.

— Вы снова тут как тут! — воскликнул он. — Почему же мои фразы никто, кроме вас, не передефиндирует?[128] Что вы привязались с вашим Морфеем! Я совершенно точно знаю, как это должно называться. Я был членом союза певцов, который назывался «Орфей». Если им удавалось допеть до конца, а это случалось лишь тогда, когда между нотами не было больших пауз, они сами спокойненько засыпали. Такой союз певцов — лучшее средство от бессонниц, потому я и величаю Орфеем все, что касается сна!

— Ладно, покончим с этим! — Толстяк блаженно улыбнулся, растянувшись во мху во весь свой маленький рост. — Я лучше посплю, чем буду щелкать ваши «ученые» орехи.

— Да, такие орешки вам не по зубам. Чем меньше знаешь, тем меньше можешь. Спите, спите, мировая история не потерпит при этом большого урона.

После тщетных попыток найти кого-нибудь, кто стал бы восторгаться его духовным превосходством, Фрэнку ничего другого не оставалось, как тоже поудобнее устроиться и попытаться вздремнуть. Совету Олд Шеттерхэнда последовали и шошоны, и вскоре заснули все, кроме белого охотника. Даже лошади завалились на бок или свесили головы. Трудно было представить, что всего лишь через несколько часов здесь могла разыграться кровавая драма.

Олд Шеттерхэнд спустился по склону, медленно вернулся через каньон обратно ко входу в него и осмотрелся. Он не заметил ни единого следа, по которому можно было бы определить, где прятались Токви-тей и его люди. Итак, шошоны великолепно подготовились к встрече врага.

Теперь Шеттерхэнд вернулся обратно и присел на камень у выхода из расщелины. Опустив голову на грудь, он несколько часов просидел неподвижно, так и не сменив позы. О чем думал знаменитый охотник? Может, о прошлом, о своей бурной жизни? Кто знает…

Вдруг послышался цокот копыт. Олд Шеттерхэнд встрепенулся, вскочил на ноги и прислушался. Это был Мартин Бауман.

— А где Виннету? — спросил охотник.

— Токви-тей оставил его у входа, согласно вашему приказу. Я тоже должен вернуться к ним.

— Не возражаю. Похоже, вождь апачей симпатизирует вам. Цените это, мой юный друг! Лучшего друга на вашем Западе не найти! Я сам ему многим обязан.

— Не найти? — в глазах юноши вспыхнули огоньки. — А вы? Вы, кому мы стольким обязаны!

— Па! Это все пустяки! По совести говоря, это я и виноват в том, что вашего отца взяли в плен. Надеюсь, что вы освободите его и снова увидите целым и невредимым. Но сейчас нам надо поговорить о другом. Вы видели апсарока? Хотя к чему этот вопрос, ведь и так понятно, что вы их видели.

— И так понятно? Откуда? А если они не появились?

— Хотите испытать меня? — охотник улыбнулся. — Если бы они не появились, вас здесь не было бы сейчас. Виннету никогда не покинет своего поста, пока не узнает точно, как ему действовать дальше. А если бы он был уверен, что противник вообще не придет, то сейчас вы были бы все вместе здесь. Итак, сколько апсарока вы насчитали?

— Шестнадцать, а кроме того, две лошади без всадников.

— Значит, я не ошибся. Это лошади убитых.

— Вы были правы: они точно шли по нашему следу.

— Ладно, скоро им предстоит узнать, на чей след они нарвались.

— Мы хорошо спрятались под деревьями и позволили им подойти довольно близко, чтобы рассмотреть получше, а потом помчались галопом и намного их опередили. Но еще раньше мы заметили, что среди них выделялся один поистине гигант. Кажется, именно он командовал ими, поскольку скакал чуть впереди остальных.

— Как они вооружены?

— Ружьями.

— Так. А теперь передайте Виннету слово в слово то, что я сейчас скажу. В каньоне только три всадника могут ехать рядом. Поэтому я прошу апача оставить коней. Как только противник исчезнет в каньоне, пусть Виннету и шошоны идут за ними, но пешком.

— А не дадим ли мы сами им преимущества таким действием?

— Нет, наоборот, все карты будут у нас в колоде.

— Но верхом они легко сомнут нас!

— Вы думаете, им это удастся? В то время как апсарока будут иметь возможность воспользоваться лишь тремя лошадьми, мы сможем выставить в одном ряду пятерых пеших. Проделаем это мы следующим образом: первые пять человек просто лягут на землю, а вторые пять станут за ними на колени. Позади них выстроится, пригнувшись, следующая пятерка, а последние пятеро выпрямятся во весь рост. В каждом таком звене будет по двадцать человек, они смогут точно прицелиться, не мешая друг другу. Остальные будут в резерве. Таким образом, все шестнадцать апсарока, если сразу не сдадутся, в один миг получат по сорок пуль спереди и сзади, но, естественно, не сразу. Стрелять будем по очереди, чтобы не тратить зря порох. Стоит принять в расчет и то, что нам придется пристрелить и лошадей без седоков, если те, взбесившись, попытаются вклиниться в наши ряды. Скажите это апачу и добавьте, что вести переговоры с врагом буду я один. В этом я могу положиться только на самого себя. Как думает Виннету, когда они прибудут?

— Он считает, что у могил они задержатся где-то на час…

— Значит, он того же мнения, что и я.

— И два часа им понадобится, чтобы добраться сюда. Но, поскольку мы оба примчались к вам за полтора часа, можно быть уверенным, что пройдет все же больше часа, прежде чем они появятся здесь.

— Я так и предполагал. Пора готовиться. А сейчас возвращайтесь!

Мартин развернул лошадь и помчался обратно. Олд Шеттерхэнд поднялся к своим спутникам, которые все еще спали, и разбудил их. Он изложил свой план, посовещался с ними и определил, что Дэви, Джемми, Фрэнк, Вокаде и один из шошонов будут в первой шеренге, которая ляжет на землю. Остальным он также указал их места и отвел всех вниз, чтобы они немного поупражнялись в предложенном им способе защиты. Самое главное заключалось в том, чтобы проделать все это как можно быстрее. Сам охотник собирался встать между своими людьми и врагом, чтобы иметь возможность вести переговоры. Для этой цели он срезал несколько длинных зеленых веток, которые во всем мире, даже у самих диких народов, используются как знак парламентера.

После нескольких повторов, убедившись, что его люди все прекрасно поняли, Шеттерхэнд вместе со всеми вернулся в укрытие.

Теперь время потянулось еще томительнее, чем прежде. Но вот наконец раздался стук конских копыт.

— Похоже, они послали в разведку всего одного человека, — заметил Джемми.

— Тем лучше, — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — С двумя нам пришлось бы сложнее.

Джемми оказался прав. Появился только один всадник, который медленно выехал из каньона и остановился, чтобы осмотреться. Присутствия врага он нигде не заметил, но зато прямо перед собой увидел уходящие вдаль следы, о четкости которых специально позаботился Олд Шеттерхэнд. Естественно, разведчик не удовлетворился одним лишь осмотром следов и проехал по ним довольно далеко.

— Черт возьми! — не выдержал Джемми. — Неужели поскачет до того места, где мы свернули с пути!

— В таком случае, к своим он не вернется, — заключил Олд Шеттерхэнд.

— Вы что, надеетесь проделать это бесшумно?

— А это тогда зачем? — охотник указал на лассо.

— Но вы сможете не только захлестнуть петлю на его шее, но и быстро затянуть ее так, чтобы он не смог вскрикнуть? Это дьявольски трудное дело! Вы уверены, что справитесь, сэр?

— Нет проблем. Вытяните все свои десять пальцев и только скажите, на какой из них набросить лассо. Но отсюда, сверху, нельзя увидеть, как далеко он удалился. Мне придется спуститься. Ведите себя спокойно, а если услышите мой тихий свист, быстро ко мне!

Охотник снял лассо с плеча и, пока соскальзывал по склону, в два счета свил готовую для броска петлю. Оказавшись внизу, он увидел медленно возвращающегося апсарока, который, похоже, так ничего до сих пор и не заподозрил. Охотник нашел даже время, чтобы пробраться за большой обломок скалы и присесть там на корточки. Разведчик неожиданно погнал коня рысью, пулей промчался мимо и исчез за углом узкого каньона.

Олд Шеттерхэнд подал условный знак, и его люди тотчас оказались возле него. Они принесли ему оба ружья, а также зеленые ветки, которые он оставил наверху, чтобы они не помешали ему во время броска лассо.

Охотник подошел к выходу из каньона и осторожно выглянул из-за угла. Апсарока беспрепятственно достиг конца скального коридора и исчез. Минуту спустя появились остальные его соплеменники, быстро заполнившие узкое пространство расщелины. Олд Шеттерхэнд позволил им достичь середины ущелья, затем, выхватив револьвер, как и было условленно, выстрелил из него в воздух. Оглушительное эхо прокатилось по крутым и отвесным стенам и с десятикратной силой ударило по ушам апача и его группы. Воины Токви-тея мгновенно и бесшумно вошли в каньон позади апсарока, которые пока их не видели. Услышав выстрел, всадники тотчас осадили лошадей. Тут они заметили Олд Шеттерхэнда и его людей, стоявших у них на пути и уже занявших описанную ранее позицию.

Мартин не ошибся: предводитель враждебных индейцев обладал поистине геркулесовой фигурой. На коне он восседал, как могучий бог войны. Широкие кожаные легины по линиям края скреплялись туго сплетенными косицами из скальпов поверженных врагов. Достигавшие стремян штаны были к тому же украшены еще узкими полосами человеческой кожи. Широкую грудь воина прикрывала охотничья куртка из кожи оленя, поверх которой висел настоящий панцирь из чешуеобразных, плотно закрепленных друг над другом черепных дисков, срезанных когда-то вместе со скальпами с голов многочисленных врагов. За поясом, кроме большого охотничьего ножа и томагавка, которые могла сжимать лишь рука настоящего силача, было все необходимое в прерии. Голову гиганта прикрывал череп кугуара[129], с которого вниз свисали скрученные в веревку длинные и толстые куски кожи. Лицо его было размалевано черной, красной и желтой красками, а в правой руке он держал тяжелое ружье.

Великан сразу смекнул, что направленные на него ружейные стволы несколькими залпами превратят в прах весь его отряд.

— Назад! — прогремел его голос, дошедший, казалось, до самых небес.

При этом он поднял на дыбы своего жеребца и дал ему шенкелей. Его люди проделали то же самое, одним махом ловко развернув животных на задних ногах. Но в тот же миг апсарока увидели группу Виннету и ее ружья, которые были направлены на оказавшихся в западне.

— Вакан шича![130] — вскричал в гневе предводитель последних. — Разворачиваемся снова! Там стоит человек и держит в руке Ветвь Мира, а значит, желает говорить. Наши уши услышат, что он хочет сказать.

Суровый предводитель снова резко развернул жеребца и медленно поехал навстречу Олд Шеттерхэнду. Его люди двинулись за ним. Но проницательный апач не позволил им уйти. Вместе со своими воинами он сейчас же направился следом, и апсарока оказались в еще более тесном кольце.

Олд Шеттерхэнд не сделал навстречу ни шагу. Гигант-апсарока, остановившись неподалеку, окинул его с головы до ног бесстрашным взглядом и спросил:

— Что нужно здесь бледнолицему? Почему он стоит на пути у меня и моих воинов?

Олд Шеттерхэнд улыбнулся и ответил:

— А что хочет здесь красный человек? Почему он преследует меня и моих воинов?

— Потому что вы убили двух наших братьев! — апсарока еще больше помрачнел.

— Они пришли к нам как враги и как враги были убиты.

— Откуда ты знаешь, что мы твои враги?

— Потому что вы ищете пропавшие «лекарства»!

— Кто тебе это сказал?

— Об этом нетрудно догадаться, потому что у обоих воинов, которых сразили наши пули, не было их при себе.

— Ты угадал. Я больше не тот, кем был раньше. Вместе с «лекарствами» я потерял и имя. Теперь меня называют Ойт-э-ке-фа-вакон[131], Храбрец, Ищущий Лекарство. Дай нам пройти, иначе мы убьем вас!

— Сдавайтесь, иначе та же участь постигнет вас самих, — спокойно произнес Олд Шеттерхэнд.

— Твои уста произносят гордые слова. Но способен ли ты на гордые дела?

— Ты можешь узнать это прямо сейчас. Взгляни вперед, а потом — назад! Один мой знак, и десять пуль больше пяти раз подряд ударят по твоему отряду.

— Это не храбрость, а трусость. Бывает, что вонючие койоты убивают исподтишка даже бизон ов. Что могли значить твои псы против моих воинов, если бы мои воины не попали в вашу ловушку? Я один перебью половину твоих людей!

И гигант рывком выхватил тяжелый томагавк, угрожающе взмахнув им над головой.

— А я один отправлю в Страну Вечной Охоты весь твой отряд, — снова не повышая голоса, но очень твердо произнес Олд Шеттерхэнд.

— Может быть, твое имя Итанка, Большая Пасть?

— Я сражаюсь не именем, а рукой.

Глаза апсарока тотчас вспыхнули.

— Ты хочешь сразиться со мной? — прогремел его голос.

— Я не боюсь тебя. Мне просто смешны твои пустые слова!

— Тогда подожди, пока я переговорю с моими воинами! А потом ты узнаешь: болтает Ойт-э-ке-фа-вакон или действует.

Он развернулся к своим и тихо заговорил с теми из них, кто мог слышать его приглушенный голос. Затем он снова обратился к Олд Шеттерхэнду:

— Ты знаешь, что такое «му-мохва»?

— Да, знаю.

— Хорошо! Нам нужны скальпы врагов, а потому будут бороться четыре человека: ты — со мной, и один твой красный человек — с моим воином! Если победим мы, то всех вас убьем и скальпируем, если вы — возьмете наши скальпы и жизни. Ну как, у тебя хватит мужества на такой договор?

Вопрос был задан с издевкой. Олд Шеттерхэнд, снова улыбнувшись, ответил:

— Я готов. Положи свою ладонь в мою в знак того, что твои слова имеют вес.

Охотник протянул свою руку. Гигант не ожидал подобного, поэтому подал руку после некоторого колебания. Выражение «му-мохва» заимствовано из языка юта; дословно оно означает «рука у дерева». У многих племен этот вид борьбы считается своего рода Божьим судом. Двух человек привязывают крепкими ремнями за одну руку к древесному стволу, а в другую дают оружие — томагавк или нож, по договоренности. Ремень закрепляется так, чтобы бойцы имели возможность двигаться по кругу вокруг ствола. Поскольку оба должны стоять лицом друг к другу, один из них оказывается привязанным за правую, другой — за левую руку. Тот, у кого свободна правая рука, обычно имеет преимущество. По правилам эта достаточно жестокая борьба продолжается без перерыва и заканчивается только со смертью одного из противников. Но существуют и более мягкие варианты подобных поединков.

Апсарока был убежден: раз он вызвал врагов на единоборство, то он и получал преимущества. На самом же деле все это вершилось только благодаря великодушию Олд Шеттерхэнда. С другой стороны, вождь апсарока прекрасно понимал, что если он не сдастся, то погибнет вместе со всеми своими людьми, а с помощью «му-мохвы» он надеялся не только выйти из тяжелого положения, но еще и завладеть скальпами врагов, в руки которых так глупо попал. Он был убежден, что превосходит белого во всем. Разумеется, и второго борца он выставил бы под стать самому себе.

— Ты хочешь рискнуть? Великий Дух затмил твой разум! — с видом явного превосходства сказал он белому. — Тебе известно, что по правилам борьба между двумя победителями, если они окажутся от разных групп, должна вестись до самого конца?

Олд Шеттерхэнд видел индейца насквозь. Всем присутствующим следовало ожидать, что Храбрец, Ищущий Лекарство, должен выйти победителем из первой схватки, и даже, если другой апсарока будет побежден, предводитель убьет своего противника в последнем, решающем поединке. Глядя на огромного разъяренного воина, ничего другого никому и в голову не могло прийти. Но Олд Шеттерхэнд думал иначе.

— Согласен, — быстро дал он ответ.

Гигант взглянул на него полуудивленно-полутриумфально, быстро подал ему руку и произнес:

— Тогда дай свою руку! Ты обещаешь мне, а я обещаю тебе от имени наших воинов, что мы и вы согласны на такие условия. Ни одна из сторон, чьи борцы окажутся побеждены, не имеет право сопротивляться после поединков.

— Я обещаю это. А чтобы у тебя не осталось и крошки сомнений на этот счет, мы раскурим трубку клятвы.

При этом охотник указал на висевшую на шее трубку, украшенную перьями колибри.

— Хорошо, мы выкурим ее, — согласился великан, и по его лицу пробежала презрительная усмешка. — Но трубка клятвы не станет трубкой мира, потому что мы будем бороться, а потом, после борьбы, ваши скальпы украсят наши пояса, а ваши тела будут рвать и жадно пожирать грифы.

— Но прежде посмотрим, сильны ли и дерзки твои кулаки так же, как твои слова, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Ойт-э-ке-фа-вакон еще никем не был побежден! — гордо вскинул голову апсарока.

— Но он не уберег своих «лекарств». Если его глаза и сегодня окажутся так же «остры», как тогда, у воды, мой скальп останется на месте.

Это было довольно резким, если не сказать бестактным, замечанием, ибо потеря «лекарств» считалась худшим из всего, что могло произойти с индейцем. Рука краснокожего легла на оружие, но Олд Шеттерхэнд пожал плечами и предупредил его:

— Убери руку! Очень скоро ты сможешь показать свою удаль. А сейчас давайте покинем это место и поищем другое, более подходящее для «му-мохвы». Мои братья приведут лошадей, а апсарока поедут как пленники верхом в середине отряда.

Охотник подал знак Виннету, и апач повел свой отряд туда, где были оставлены кони. Когда они быстро вернулись верхом, люди Олд Шеттерхэнда сходили за своими животными и привели их. Таким образом, индейцы из племени Воронов вплоть до самого отправления ни на миг не оставались без присмотра — помышлять о побеге им было просто бессмысленно. Теперь их взяли в середину отряда, который тотчас тронулся в путь.

Олд Шеттерхэнд тихо приказал своим не называть до поры до времени ни его имени, ни имени вождя апачей. Пока апсарока не должны знать, с кем им предстоит бороться. Сейчас они были убеждены, что выйдут победителями из навязанной белыми, как им казалось, схватки, а потому и не собирались возражать против договоренностей.

Толстяк Джемми находился рядом с Олд Шеттерхэндом. Он не во всем был согласен с охотником.

— Думайте обо мне, что хотите, сэр, — начал Джемми, — но сейчас вы действовали как мальчишка, хотя и благородный. Но благородство в данном случае, пожалуй, излишне.

— Вы так думаете? Неужели вы полагаете, что индеец не имеет понятия о благородстве? Я знавал многих краснокожих, с которых белые в этом отношении могли бы взять пример.

— Возможно. Исключения есть всегда и везде, но этим Воронам нельзя доверять. Они хотят вернуть свои «лекарства» или завладеть новыми, а потому с их стороны не стоит ждать милосердия. А ведь они были уже у нас в руках, не могли двинуться ни вперед, ни назад! Нам так легко было погасить их ярость — не тяжелее, чем задуть едва тлеющие угольки костра! А теперь вы вынуждены заняться этой проклятой «му-мохвой», и кто знает, от чего вы умрете: от топора этого гиганта или от его ножа!

— Хо! Вас, я вижу, обуревает жажда крови? Не поддавайтесь этому чувству. Оно делает человека слепым и жестоким. Перестрелять индейцев, когда они оказались в ловушке в окружении превосходящего их по численности противника и не имели возможности ни двигаться, ни защищаться — это же позор для вестменов!

— Хм! Вы, конечно, правы. Но разве обязательно было их убивать? Им так и так ничего не оставалось бы, как сдаться, а потому мы могли договориться с ними мирным путем.

— На это они как раз не пошли бы. Все из-за того, что они ищут новые «лекарства». Схватка была бы неизбежной. А поскольку мне и в голову не приходит истреблять людей, имеющих равные со мной права, то я предпочел пойти на соглашение с гигантом, которого знаю.

— Как? Этот парень вам известен?

— Да. Может, вы вспомните мое замечание, которое я сделал, когда мы проезжали мимо скалы Черепахи? Я рассказал, что как-то раз был в лагере вождя апсарока Шунка-шечи. Он тогда поведал мне много историй о собственном племени. При этом он с большой гордостью упомянул о своем знаменитом брате Канте-пете, Огненном Сердце.

— Канте-пета? Знаменитый и великий шаман Воронов?

— Да. Шунка-шеча рассказал мне о подвигах своего брата и описал, как он выглядит. Он представил мне его настоящим великаном! Канте-пета в одной из схваток с сиу-огаллала получил удар томагавком и потерял ухо, а кроме того, был ранен в плечо. А теперь взгляните на этого великана! У него нет левого уха, а его левое плечо, можно смело сказать, когда-то было повреждено.

— Черт возьми! Конечно, если это и совпадение, то слишком уж невероятное! Но тогда я беспокоюсь за вас, сэр. Хоть вы и самый крепкий парень, которого я когда-либо видел, этого Канте-пету тоже до сих пор никто не мог победить. Физически он вас, несомненно, превосходит, хотя я убежден, что в ловкости ему с вами не сравниться. Но когда одну руку привязывают к дереву, все зависит от силы, а не от ловкости, а потому мне кажется, что ставку сегодня надо делать на него.

— Ну, — сказал Олд Шеттерхэнд с легкой усмешкой, — если вы так печетесь обо мне, то есть очень простое средство спасти меня от неминуемой гибели.

— Какое же?

— Вместо меня схватиться с этим Вороном.

— Хо! Такое мне и во сне бы не приснилось! У меня далеко не хрупкие нервы, но сунуться смерти прямо в лапы мне что-то неохота. Эту кашу заварили вы сами, сэр, вам ее и расхлебывать. От всего сердца желаю вам приятного аппетита!

Толстяк на несколько мгновений придержал коня, чтобы еще раз не быть осмеянным. Его место рядом с Олд Шеттерхэндом занял Виннету.

— Мой белый брат знает Канте-пету, шамана апсарока? — спросил он.

— Да, — кивнул охотник. — Глаза моего красного брата были так же остры, как и мои.

— У Ворона только одно ухо. Виннету никогда прежде его не видел, но имя «Храбрец, Ищущий Лекарство» не обманет вождя апачей. Я слышал, как мой брат говорил с ним, и я готов к схватке.

— Конечно же, я рассчитывал на вождя апачей, ибо никому другому не хотел бы доверить это дело чести.

— Мой брат убьет большого Ворона?

В отличие от многих, у Виннету не было ни малейшего сомнения на тот счет, что именно Олд Шеттерхэнд выйдет из этой схватки победителем.

— Нет, — ответил охотник. — Апсарока — враги сиу-огаллала. Если мы пощадим их, они станут нашими союзниками.

— Тогда пусть живет и другой. О Виннету не должны говорить, что его белый брат снисходительнее, чем он.

Всадники удалились от каньона примерно на английскую милю, когда долина внезапно расширилась еще больше. Отряд достиг небольшой, окруженной кольцом холмов прерии, которых в тех местах много. Кругом, насколько хватает взгляда, росла только худосочная трава и редкие кусты — больше ничего. Лишь одно-единственное дерево маячило посреди равнины — довольно высокая липа из той породы, что имеют большие, светлые, словно выбеленные листья. Индейцы называют их «му-манга-тусага» — «деревья с белыми листьями».

— Мава![132] — произнес предводитель Воронов, указав на дерево.

— Хуг! — Виннету кивнул и направил коня галопом прямо к липе.

Остальные тоже последовали к месту, где должны были состояться поединки.

Напряжение испытывали все, хотя каждый делал вид, будто ничего особенного не происходит. Хладнокровие сохраняли лишь трое — те, кто уже знал, что будут участниками поединков: Виннету, Олд Шеттерхэнд и Ойт-э-ке-фа-вакон, ибо каждый из них был уверен в своей победе.

Все спешились. Лошадей расседлали, а люди расположились широким кругом. Любой посторонний, окажись он случайно рядом, и не подумал бы, что здесь, друг напротив друга, сидели смертельные враги: оружия у апсарока никто не отбирал — Олд Шеттерхэнд приказал не делать этого. Он снова поступил по-рыцарски или, как говорят американцы, «по-джентльменски».

Зачерпнув из седельной сумки приличную горсть табаку, охотник снял с шеи трубку и набил ее. Потом вышел в центр круга и произнес:

— Воину не нужно многословие, за него говорят его дела. Мои братья знают, что здесь должно произойти, и мне не нужно говорить об этом. Мы не убили воинов апсарока, хотя их жизни были у нас в руках. Мы пощадили их, чтобы показать, что мы их не боимся и даже согласны бороться один на один безо всяких преимуществ для себя. Они вызвали нас на «му-мохву», и мы приняли их вызов. Сейчас они сидят рядом с нами свободными, держа свое оружие в руках, хотя по сути — они наши пленники. Мы ожидаем, что они, как и мы, не воспользуются коварством и хитростью. В знак того, что они обещают нам это, пусть Вороны выкурят с нами трубку клятвы. Я все сказал, а теперь пусть говорят они.

Белый охотник сел, а Храбрец, Ищущий Лекарство, поднялся во весь свой огромный рост и ответил:

— Белый человек сказал от души. Нам не нужно коварство, ибо мы и так победим! Но он забыл напомнить об условиях борьбы. Участники поединков, — краснокожий сделал небольшую паузу, окинув гордым взглядом присутствующих, — будут привязаны к дереву одной рукой и смогут видеть лица своих противников. В другую руку они получат по ножу. Только этой рукой можно вести борьбу! Только так разрешено сражаться! Но если кто не сможет вдруг больше держать нож, имеет право защищаться рукой. Кто коснется дерева или упадет на землю спиной или грудью, тот побежден, не важно — жив он или мертв. Кто припадет на колено, может подняться вновь. Сражаться будут четыре человека, по двое от каждой из сторон; я — против этого бледнолицего, и один из моих людей против любого из ваших красных воинов. Двое оставшихся будут бороться друг с другом, и это решит исход схватки. Спутникам победителя принадлежит жизнь и вся собственность побежденных. И никто из тех, чьей жизни срок истек, не имеет права защищаться! На этих условиях воины апсарока готовы раскурить трубку клятвы. А чтобы борьба была честной и никто не был защищен лучше остальных, все четверо должны бороться с обнаженными торсами. Хуг! Я сказал!

Апсарока сел. Олд Шеттерхэнд еще раз ступил в круг и объявил:

— Мы согласны со всеми условиями апсарока. А чтобы у побежденных не оставалось оружия, с которым они могли бы противостоять смерти, пусть все они до единого сложат его здесь, на этом месте. Один шошон и один апсарока будут охранять его. А сейчас я зажгу свою трубку мира. Сегодня она станет трубкой клятвы, и пусть облака ее дыма унесут души побежденных в Страну Вечной Охоты! — закончил он на индейский манер.

— Хуг, хуг! — раздалось в кругу, и это означало, что почти все согласны.

Олд Шеттерхэнд достал панк и зажег табак. Затянувшись дымом, он выдохнул его в небо, в землю и в направлении четырех сторон света, после чего передал трубку предводителю апсарока. Тот также сделал шесть затяжек и объявил, что соглашение заверено клятвой и пути назад нет. Потом все по очереди сделали по одной затяжке. По окончании этой церемонии трубку воткнули мундштуком в землю за пределами круга и там же сложили оружие.

Апсарока подошел к дереву, обнажил свой могучий торс и произнес:

— Пора начинать. Прежде чем солнце продвинется по небу на рукоять моего ножа, скальп белой собаки будет висеть на моем поясе!

Теперь воочию можно было убедиться, насколько силен гигант. И он прекрасно понимал, какое производил впечатление, поигрывал узловатыми мышцами и окидывал всех вокруг себя победоносным взглядом. Произошло нечто удивительное. Не кто иной, как Мартин Бауман, юный сын Охотника на медведей, выскочил вперед и гневно воскликнул:

— Белым вы обязаны жизнью, а называете их собаками! Ты не достоин того, чтобы опытный воин боролся с тобой. Хорошо, вот здесь стоит молодая «белая собака», которая не боится показать тебе клыки, хоть ты и сильнейший воин своего племени. Прежде чем солнце продвинется так далеко, как ты говоришь, «собака» разорвет в клочья кожу большеклювого каркающего Ворона!

Его щеки залило румянцем, глаза блестели. Одним движением Мартин сбросил с себя охотничью куртку.

Восхищенное «уфф, уфф!» прокатилось по кругу.

Юноша был здесь самым молодым из всех, и его неожиданная дерзость поразила всех.

— Де мечих![133] — вырвалось даже у гиганта-апсарока.

— Вот это по-мужски! — одобрил Олд Шеттерхэнд. — Такое вам непременно зачтется, мой юный друг. Но вы же знаете, что вызвали на поединок меня, а потому я попрошу предоставить мне возможность доказать, что «белая собака» не поджимает хвост перед Вороном.

— Он вообще не стоит того, чтобы такой человек, как вы, боролся с ним, — не сдавался Мартин. — А если вы думаете, что меня напугал этот великан, то вспомните о том, сколько гризли пало от моей руки!

— Вижу, что вы в самом деле готовы на все, но ограничьтесь пока тем, что мы восхищены вашим мужеством. Поймите, меня сочтут трусом, если я соглашусь на такую замену.

— Спорить, конечно, не стану, а потому подчиняюсь вашей воле, но я не смирюсь с тем, чтобы меня называли «собакой»!

Парень снова надел куртку и отступил в толпу. Великан подал знак одному из своих. Тот вышел вперед, оголил свой торс и сказал:

— Здесь стоит Макин-о-пункре, Раскатистый Гром. Он сделал себе щит из кожи врагов. Больше чем четыре раза по десять скальпов отнял он в битвах! Кто рискнет предстать перед его ножом?

— Я, Вокаде, заставлю этот Гром замолчать! Я не прославил себя скальпами, но убил белого бизона, а сегодня мой пояс украсит первый кусок кожи с головы врага! Кто из воинов боится грома? Он — лишь трусливый отзвук молнии, и больше ничего, потому что поднимает свой голос лишь тогда, когда опасность миновала!

— Уфф, уфф! — снова зазвучало вокруг, когда юный индеец выступил вперед.

— Ступай назад! — зло усмехнулся Раскатистый Гром. — Я не сражаюсь с детьми. Одно только мое дыхание может убить тебя. Ляг в траву, и пусть тебе приснится твоя мать, которая еще не перестала кормить тебя каммас!

Есть так называемые индейцы-копатели, презираемые всеми другими краснокожими; они бродят в пустынных местах, где влачат жалкое существование в поисках луковицеобразных корней, которые в полусгнившем состоянии используются ими для приготовления начинки для тошнотворнейших пирогов, известных как «пироги-каммас». Даже собаки брезгуют прикоснуться к такому блюду. Словом, упоминание о «каммас» было оскорблением для храброго Вокаде.

Прежде чем тот смог ответить, вперед вышел Виннету. Он знаком призвал юного индейца к молчанию, и Вокаде из уважения к знаменитому вождю обуздал свой гнев. Апач произнес:

— Участь обоих апсарока уже решена. Кто вызвался сражаться? Два мальчика, в которых мы уверены, ибо они уже побеждали и белого бизона, и серого медведя, а уж двух Воронов они задушат просто голыми руками. Но если считать, что Вороны — славные воины, то им надлежит бороться с мужчинами! А Раскатистый Гром гремит сейчас в последний раз.

Названный пришел в ярость и заорал:

— Кто ты, что смеешь произносить такие слова? У тебя есть имя? В твоей одежде не видно ни одного волоса врага! Если ты умеешь лишь играть на джотунке — флейте — то иди играй, но к ножу лучше не прикасайся, а то порежешься!

— Мое имя услышит твоя душа, когда покинет тело. А потом она завоет от страха и не рискнет даже появиться на Ниве Охоты Умерших! Она будет прятаться в ущельях гор и от страха скулить и рыдать вместе с ветром!

— Пес! — гаркнул Гром. — Ты осмелился позорить душу храброго воина! Тебя постигнет кара! Мы оба будем сражаться первыми, но твоему скальпу не найдется места среди моих трофеев. Я брошу его крысам, а твое имя, которое ты мне отказываешься назвать, не услышит ухо ни одного воина!

— Да, сначала боремся мы! Итак, начнем! — прозвучал короткий ответ Виннету.

Раскатистый Гром знаком велел принести нож. Виннету разделся.

Круг стал гораздо шире. Взгляды всех присутствующих были прикованы к фигурам обоих противников. Второй апсарока ростом не был выше Виннету, но выглядел гораздо шире и мощнее стройного апача. Вороны не без удовлетворения отметили это. Они были убеждены, что Виннету обречен. Ничего удивительного, они ведь и понятия не имели, что перед ними стоит знаменитый вождь апачей.

Теперь выступил Толстяк Джемми. Как и любой вестмен, он всегда носил с собой несколько длинных, достаточно прочных ремней.

— Мой дорогой сэр, ваш шаг первый, — обратился он к Виннету, держа в руке два ремня. — Вам повезет, если к дереву вас привяжет рука товарища. Но прежде пусть все убедятся, что оба ремня одинакового качества.

Ремни пошли из рук в руки; их общупал и обследовал буквально каждый. Теперь осталось определить, кто из двоих окажется привязанным к стволу правой, а кто — левой рукой. Два травяных стебля различной длины послужили жребием. Виннету вытащил короткий, то есть оказался в невыгодном положении: у него оставалась свободной левая, менее тренированная, рука. Апсарока приветствовали это выгодное им обстоятельство радостным «у-ах!»[134].

Наконец петли захлестнули запястья обоих бойцов, после чего другие концы ремней были обмотаны вокруг древесного ствола так, чтобы руки противников могли легко двигаться и вращаться. Во время «му-мохвы» происходит следующее: бойцы в течение четверти часа, а иногда и дольше, кружат вокруг дерева, прежде чем нанесут первый удар. Обычно, как только проливается первая кровь, противники распаляются, и схватка быстро заканчивается смертью или поражением одного из них.

И вот борцы приготовились, застыв по разные стороны от липы.

Хромой Фрэнк находился рядом с Джемми.

— Послушайте, герр Пфефферкорн, — произнес он, — сейчас как раз та самая ситуация, когда мороз пробирает по коже до самых костей! Ведь не только они рискуют своими жизнями, но и мы тоже! У меня где-то под скальпом возникает чувство, будто он мало-помалу уже отмирает. Кстати, покорнейше благодарю вас за обещание не мешать им прикончить нас невиновными, после того как оба наших чемпиона проиграют!

— Фи! — скривился Джемми. — Хоть на душе у меня тоже не соловьи заливаются, все же мне кажется, на Виннету и Олд Шеттерхэнда можно положиться.

— Конечно, со стороны так кажется, у апача такое невозмутимое лицо, словно он матадор[135] с десятью пиками в руках! Но тихо! Говорит Раскатистый Гром.

Получив от своих в руки длинный острый нож, апсарока крикнул апачу приказным тоном повелителя:

— Шише![136] Или мне придется гоняться за тобой вокруг дерева, пока ты не падешь мертвым от страха, прежде чем мой нож коснется тебя?

Виннету не отвечал. Он повернулся к Олд Шеттерхэнду и произнес на языке апачей, который его противник не понимал:

— Ши дин льда сесте.[137]

В ответ Олд Шеттерхэнд громко объявил:

— Наш брат отбросил мысли об убийстве. Он победит своего врага, но не прольет ни капли крови.

— Уфф, уфф, уфф! — воскликнули апсарока.

Раскатистый Гром на слова Олд Шеттерхэнда ответил с презрением:

— Ваш брат обезумел от страха. Его муки будут недолгими!

Он шагнул вперед, и дерево перестало разделять противников. Зажав нож в кулаке, апсарока буквально пожирал Виннету хищным блеском своих глаз. Но тот, казалось, не обращал на него никакого внимания, а с демонстративным равнодушием глядел куда-то мимо, а его лицо было таким спокойным и неподвижным, словно речь сейчас шла вовсе не о его жизни. Но Олд Шеттерхэнд хорошо знал, что каждый мускул и каждое сухожилие его друга и брата напряжены до предела; Виннету в любой миг готов отразить нападение.

Недалекий апсарока попался в сети, расставленные хитроумным апачем. Решив, что пора действовать, Раскатистый Гром внезапно — как ему казалось — подскочил к Виннету и уже занес руку для смертельного удара. Но, вместо того, чтобы отступить, апач присел и молниеносно ткнул своего соперника рукоятью ножа точно в подмышечную впадину. Этот не только рискованный, но и очень сильный и ловкий, прием удался: опешивший апсарока отлетел назад и выронил нож. Виннету тут же бросил свой и услышал крик краснокожего — похоже, у того была вывихнута рука. В следующий миг вождь апачей нанес кулаком противнику резкий и сбивающий с ног удар «под ложечку», после чего апсарока свалился навзничь, да так и остался лежать на спине с повисшей вдоль ствола рукой.

На мгновение Гром был ошеломлен, всего лишь на мгновение! Но этого времени хватило апачу с лихвой. Подхватив с земли свой нож, он молниеносно перерезал свой ремень и склонился над врагом.

— Ты понял, что проиграл? — спросил Виннету.

Поверженный не ответил. Он тяжело переводил дыхание, задыхаясь то ли от полученного удара, то ли от бессильной ярости и смертельного страха.

Все произошло так быстро, что многие не уследили за движениями Виннету. В кругу стояла мертвая тишина, а когда маленький саксонец хотел выразить ликование восторженным «ура!», Олд Шеттерхэнд жестом заставил беднягу запнуться на полуслове.

— Бей! — приказал апсарока, устремив свой взгляд, полный жгучей ненависти, на склонившегося над ним апача. Сказав это, он закрыл глаза.

Виннету поднялся, перерезал ремень побежденного и произнес:

— Вставай! Я обещал не убивать тебя и сдержал слово!

— Я не могу теперь жить! Я побежден!

Тут к поверженному подошел Ойт-э-ке-фа-вакон и грозно приказал:

— Поднимайся! Тебе дарят жизнь, ибо твой скальп не имеет никакой ценности для победителя. Ты вел себя как мальчик. Но здесь еще стою я! Храбрец, Ищущий Лекарство, будет бороться с вами! Я одержу победу оба раза, а когда мы станем делить скальпы врагов, ты уйдешь к волкам прерий и будешь жить с ними. Возвращаться в твой вигвам тебе запрещено!

Раскатистый Гром поднялся и тут же схватился за свой нож, валявшийся рядом.

— Великий Дух не хотел, чтобы я победил, — произнес он с горечью в голосе, — но к волкам я не пойду! Вот мой нож. Он покончит с моей жизнью! Я не хочу принимать ее в дар. Но сначала я посмотрю, сумеешь ли победить ты.

Пристыженный воин медленно удалился из круга, присев в траве неподалеку. Несомненно, последние слова он произнес, вполне отдавая себе отчет в их серьезности, — позор побежденного ему одному было не пережить!

Никто из соплеменников не удостоил его даже взглядом. Все их надежды сейчас были отданы предводителю, который, опершись мощным торсом о ствол, сказал Олд Шеттерхэнду:

— Иди сюда, бросим жребий!

— Я никогда не бросаю жребий, — ответил тот. — Пусть мне привяжут правую руку.

— Пусть будет так, если ты хочешь умереть быстрее.

— Я не тороплюсь. Просто мне кажется, что твоя левая рука слабее правой. Я не нуждаюсь ни в каких преимуществах. Ты ведь когда-то был ранен.

Охотник указал взглядом на левое плечо краснокожего, через которое проходил широкий шрам. Но его противник не смог оценить благородного жеста; он смерил белого взглядом величайшего удивления и ответил:

— Ты решил оскорбить меня? Или хочешь, чтобы твои воины говорили потом, что я не убил бы тебя, не окажи ты мне милость? Я требую, чтобы ты бросил жребий вместе со мной.

— Ну хорошо, я готов.

Жребий был брошен, и все равно Олд Шеттерхэнду выпало привязывать правую руку. Вскоре оба стояли друг напротив друга, готовые к схватке. У всех без исключения белых, увидевших в этот момент лоснящиеся от напряжения вздутые мускулы великана, от страха за Олд Шеттерхэнда замерло сердце.

Но тот, как и его друг Виннету до того, сохранял удивительное спокойствие, во всяком случае, внешне.

— Можешь начинать, — повелительным тоном проговорил апсарока, поигрывая бицепсами. — Я разрешаю тебе нанести удар первым. Три удара я отражаю, а потом ты падешь от моей руки.

Олд Шеттерхэнд улыбнулся. К всеобщему удивлению, он воткнул свой нож в липовый ствол и ответил:

— А я отказываюсь от этого оружия. Но ты все равно будешь повержен при первой же атаке. У нас нет времени, чтобы вести долгую игру. А потому будь внимательнее, я начинаю!

Охотник поднял кулак, будто готовясь к удару, и прыгнул навстречу противнику. Тот решил, что белый атакует, и тотчас взмахнул ножом. Но белый, быстрый, как мысль, вдруг отступил, и острое лезвие, подобно молнии, промелькнуло перед его лицом, с шумом рассекая воздух. Рука апсарока по инерции ушла далеко влево. Еще одно едва уловимое движение Олд Шеттерхэнда, и его жесткий кулак с силой молота ударил противника справа в висок. В следующий миг гигант пошатнулся и рухнул на землю.

— Он всем телом коснулся земли! Кто победил? — крикнул Олд Шеттерхэнд, переводя дух.

Когда был повержен Раскатистый Гром, индейцы-апсарока на это в общем-то не прореагировали, но теперь они подняли такой вой, будто он исходил не из человеческих, а из звериных глоток. Шошоны же, понятно, издали громкие крики радости.

Возможно, кто-то, кто плохо знает индейцев, ждал бы, что Вороны сейчас же после поражения обратятся в бегство, но напрасно он питал бы такие надежды. Индейцев связывала клятва. А может, они просто были слишком ошеломлены, чтобы принять быстрое решение? Ни один из них не пошевелился, выдав свое намерение высвободиться из лап смерти, на которую они все теперь были обречены по условиям договора.

Олд Шеттерхэнд выдернул свой нож из дерева и освободил себя от ремня. Белые охотники уже спешили к нему, чтобы поздравить его и самих себя. Шошоны тоже воздавали похвалу обоим победителям, но сначала им пришлось позаботиться о том, как побыстрее завладеть своим оружием и предотвратить возможное противостояние апсарока либо помешать их бегству.

Те наконец умолкли и побрели к месту, где сидел Раскатистый Гром, понуро присели рядом с ним. Даже их часовой, охранявший оружие, присоединился к ним, хотя уж ему-то не составляло никакого труда вскочить на одну из лошадей и умчаться прочь.

Олд Шеттерхэнд снова подошел к Храбрецу, Ищущему Лекарство. Тот только что пришел в себя, открыл глаза и увидел, что победитель перерезает его ремень. Потребовалось некоторое время, прежде чем апсарока сообразил, в чем дело. Но, как только он понял, что произошло, тут же вскочил. Его бешеный взгляд впился в Олд Шеттерхэнда. Глаза индейца, казалось, вот-вот вылезут из орбит, а когда он, запинаясь, заговорил, его голос прозвучал очень хрипло:

— Я… на земле! Ты победил меня?

— Да. Разве не ты сам назвал условия, по которым тот, кто коснется телом земли, считается побежденным?

Краснокожий молчал. Несмотря на свой рост, сейчас он имел довольно жалкий вид и даже, казалось, был испуган.

— Я не ранен! — вдруг выкрикнул он.

— Потому что тебя никто не хотел убивать. Я воткнул свой нож в дерево.

— Значит, ты свалил меня голой рукой?

— Да, — Олд Шеттерхэнд улыбнулся. — Надеюсь, что ты не в обиде. Или лучше было бы, если бы я воткнул в тебя нож?

Но апсарока был не в состоянии шутить. В его взгляде, брошенном на своих, проступила полная растерянность.

— Лучше бы ты меня убил! — выдавил он из себя. — Великий Дух покинул нас, потому что украдены наши «лекарства». Воин, которому суждено быть скальпированным, не может попасть в Страну Вечной Охоты. Почему скво наших отцов не умерли прежде, чем мы родились!

Совсем недавно такой гордый и уверенный в победе человек теперь вдруг стал робким и пал духом. Шатаясь, он побрел к своим, но вдруг приостановился, еще раз обернулся и спросил:

— Вы позволите нам спеть Мелодию Смерти, прежде чем убьете нас?

— Перед тем как ответить, хочу задать тебе, со своей стороны, один вопрос. Идем!

Олд Шеттерхэнд подвел его к апсарока и указал на Раскатистого Грома:

— Ты и сейчас сердишься на этого воина?

— Нет. Великому Духу так было угодно. У нас больше нет «лекарств».

— Вы вернете их, да еще и умножите.

Краснокожие с удивлением уставились на белого охотника.

— Где мы их найдем? — горько усмехнулся предводитель апсарока. — Здесь, где должны умереть? Или в Стране Вечной Охоты, в которую нам так и не суждено попасть, потому что мы потеряем свои скальпы?

— Вам сохранят и скальпы, и жизни. Вы убили бы нас, если бы мы проиграли; но мы лишь для вида пошли на ваши условия, потому что мы не убийцы! Встаньте! Идите сюда, забирайте свое оружие и лошадей! Вы свободны и можете ехать, куда хотите.

Но никто не прореагировал на эти слова.

— Если ты говоришь об этом, как о начале наших мук, — произнес Храбрец, Ищущий Лекарство, не веривший в искренность слов белого, — мы вытерпим их, и вы не услышите из наших уст ни звука!

— Ты ошибаешься. Я говорю серьезно. Между апсарока и воинами шошонов отныне зарыт томагавк войны!

— Но вы ведь знаете, что мы хотели убить вас!

— Вам это не удалось, а мы не жаждали и не жаждем вашей крови. Мы не станем мстить никому. Канте-пета, знаменитый шаман апсарока, наш друг. Он может спокойно вернуться к родным вигвамам вместе со своими людьми.

— Уфф! Ты знаешь меня? — удивился шаман.

— У тебя нет уха, а на плече я заметил шрам. По этим признакам я тебя и узнал.

— Откуда тебе известно о них?

— От твоего брата Шунка-шечи, Большой Собаки, который рассказывал мне о тебе.

— Ты его тоже знаешь?

— Да. Однажды мы с ним встречались.

— Когда? Где?

— Много зим назад, а у скалы Черепахи мы расстались.

Шаман, сидевший на земле, вдруг быстро вскочил на ноги. Его лицо приняло совершенно иное выражение, а в глазах вспыхнул огонек.

— Верить ли мне твоим словам или моим ушам? — выкрикнул он. — Если ты говоришь правду, то ты — Нон-пай-клама, которого белые люди зовут Олд Шеттерхэндом!

— Да, это я и есть.

При звуке этого имени остальные апсарока также резко вскочили с земли. В один миг они словно превратились в других людей.

— Если ты в самом деле тот знаменитый охотник, — прогремел голос их предводителя, — Великий Дух все же не покинул нас. Да, только его кулак мог оглушить меня, а значит, ты — это он! Быть побежденным тобой — не позор! И теперь я могу жить, не опасаясь презрения.

— Храбрый воин по имени Раскатистый Гром имеет те же права, ибо тот, против кого он боролся, — Виннету, вождь апачей.

Глаза апсарока заметались по толпе, выискивая фигуру Виннету. Лицо его выражало величайшее почтение. Виннету сам подошел, протянул Раскатистому Грому руку и сказал:

— Мой красный брат выкурил со мной калюме клятвы, а теперь пусть он раскурит и калюме мира, поскольку воины апсарока наши друзья. Хуг!

Гром стиснул поданную руку и ответил:

— Проклятье Великого Духа спало с нас! Олд Шеттерхэнд и Виннету — друзья красных людей. Они не станут требовать наших скальпов.

— Да, вы свободны, — произнес Олд Шеттерхэнд. — Мы не станем ничего отнимать у вас, а скорее даже дадим. Нам известны люди, которые украли ваши «лекарства». Если вы поедете с нами, мы приведем вас к ним.

— Уфф! Кто эти воры?

— Шайка сиу-огаллала, чья цель — горы реки Желтого Камня.

Эта новость крепко взволновала потерпевших. Их предводитель громовым голосом прокричал:

— Псы-огаллала сделали это! Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин, их вождь, ранил меня и отнял ухо, и я до сих пор не смог отомстить ему! Я просил Великого Духа навести меня на их след, но мое желание ни разу не исполнилось!

В этот момент слово взял Вокаде; он стоял поблизости и все слышал.

— Ты выйдешь на след Хонг-пе-те-ке, — обратился он к шаману апсарока, — ибо он — вождь огаллала, которых мы преследуем.

— Значит, Великий Дух, наконец, передал его в мои руки! Но кто этот юный красный воин, который хотел сразиться с Раскатистым Громом, а теперь принес такую радостную весть о сиу-огаллала?

— Это Вокаде, славный сын манданов, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Огаллала вынудили его быть с ними, и он присутствовал при похищении ваших «лекарств», но помочь ничем не мог. Потом он ушел от них и уже успел помочь нам.

— А что нужно сиу в горах реки Желтого Камня?

— Мы расскажем об этом, когда разожжем лагерный костер. Тогда вы сможете посовещаться и решите, ехать ли с нами.

— Если вы идете по следу огаллала, чтобы бороться с ними, то мы поедем вместе. Ведь они украли у нас наши «лекарства»! Пусть Вокаде расскажет нам, как это произошло. Канте-пета — знаменитый шаман апсарока. То, что он позволил украсть свое «великое лекарство», навлекло на него стыд и позор, и он не успокоится, пока не отомстит! Пусть мои братья зажгут костер Совета прямо сейчас, потому что нам нельзя терять времени. Мои воины понимают, какая великая честь им выпала — оказаться заодно с такими известными людьми!

Так еще раз враги были превращены в друзей, а значит, возросла надежда, что отчаянное предприятие, казавшееся поначалу едва выполнимым, вполне вероятно, завершится удачно.

Глава десятая В ПЛЕНУ

«Сенат и палата представителей Соединенных Штатов постановляют, что местность на территории Монтаны и Вайоминга, расположенная близ истоков Йеллоустоун-ривер, согласно закону Соединенных Штатов, исключает на своей территории любое заселение, захват или продажу земли, объявляется общественным парком во благо и удовольствие всего народа. Любой, кто поселится на означенной местности вразрез с постановлением или захватит какую-либо часть земли в частное пользование, становится нарушителем Закона. Парк будет находиться под исключительным контролем Секретариата внутренних дел, задачей которого станет издание таких положений и распоряжений, которые он сочтет необходимыми для поддержания порядка и присмотра за указанной территорией».

Так гласит принятый Конгрессом США 1 марта 1872 года закон, вследствие которого гражданам Соединенных Штатов и жителям всех других государств был сделан подарок, о значении которого тогда еще никто и понятия не имел.

О большом участке земли, называемом сегодня Национальным парком[138], в восточных штатах до указанного времени ходила довольно странная молва. Известная только индейцам и лишь отчасти исследованная одинокими трапперами, но очень слабо, эта местность была окутана ореолом глубочайшей тайны. То, что рассказывал кто-нибудь из этих капканщиков, воспринималось, как правило, с недоверием, оно и понятно; эти рассказы переходили из уст в уста, обрастая фантастическими подробностями. Пылающие прерии и раскаленные горы, кипящие ключи и извергающие жидкий металл вулканы; озера и реки, состоящие из нефти, а не воды, девственные леса, полные диких зверей и таких же диких индейцев, — все эти чудеса, как утверждали рассказчики каждый на свой лад, были собраны в долине реки Желтого Камня.

Лишь профессор Хайден[139], предпринявший экспедицию в этот регион, добыл объективные данные о нем и первым сообщил о существовании там явлений, не поддающихся пока объяснению. Только благодаря ему этот закон и был принят.

Национальный парк охватывает территорию более чем в восемь тысяч девятьсот пятьдесят три квадратных километра. Там берут свое начало реки Йеллоустоун, Мадисон, Джеллатайн и Снейк. Величественные горные цепи пересекают эту заповедную местность. В горах воздух чист и свеж, а вода сотен холодных и горячих источников различного химического состава обладает большой целебной силой. Гейзеры[140], с которыми едва ли сравнимы исландские, бьют фонтанами вверх на многие сотни футов в высоту, а скалы переливаются и сияют в солнечных лучах кристаллами черного хрусталя. Зловещие ущелья, не сравнимые ни с какими другими, кажутся вырезанными будто специально для того, чтобы дать возможность любопытному лицезреть все внутренности Земли. Земная кора там вся волдырится от надувающихся пузырей, которые то появляются, то исчезают; часто она оказывается здесь толщиной лишь с дюйм, и всаднику едва-едва удается провести по ней своего обезумевшего от ужаса коня. Временами в коре открываются гигантские дыры, тотчас наполняющиеся кипящим грязным илом, который то поднимается, то медленно уходит вниз. Не пройти здесь и четверти часа, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь удивительное чудо природы. На территории парка более тысячи гейзеров и горячих источников. Нередко по земле разливается кипящая вода, но где-то рядом бьет и искрится холодный, чистый ключ. Впечатление такое, будто добрые и злые духи, словно ангел и дьявол, схватились на поверхности этих источников. Диву даешься возвышенному, а всего лишь через пару шагов отступаешь перед ужасным и гадким. Любуясь гигантским фонтаном, возносящимся над рекой на тысячу футов, не заметишь, как наткнешься на месторождения карнеола, мохового агата, халцедона, опала[141] или других полудрагоценных камней.

А меж склонов Скалистых гор дремлют чудесные озера, огромнейшее и живописнейшее из которых — Йеллоустоун; оно, если не считать озера Титикака[142], является самым высокогорным озером Земли, ибо лежит на высоте почти в восемь тысяч метров над уровнем моря.

Его вода очень богата серой, глубокие впадины кишат форелью, имеющей своеобразный, но очень приятный вкус. Обступившие озеро леса богаты крупной дичью, сохатыми и медведями, а на берегах берут начало неисчислимые горячие источники, откуда время от времени громко и пронзительно, как из вентиля паровоза, доносится свист пара преисподней.

Первое, что приходит в голову человеку, случайно попавшему в эти места, — сбежать отсюда, и как можно скорее. Беспрестанно бушующие силы земных недр не дают здесь забыть о себе. Возникает такое ощущение, будто в следующий миг вся земля либо ухнет куда-то вниз, либо взметнется высоко над вершинами Скалистых гор, превратившись в гигантский огнедышащий кратер.

Там. где река Йеллоустоун вытекает из озера и лишь начинает набирать свою силу, неподалеку от устья Бридж-Крик, горели несколько костров. Их разожгли только потому, что стемнело, а вовсе не с целью приготовить ужин, ибо ужин природа благосклонно приготовила путникам на этот раз сама.

Форель длиной в локоть, пойманная в студеном озере, тут же была сварена в горячей воде, что всего лишь в нескольких футах пробивалась прямо из-под земли, окутывая окрестности клубящимся паром. Маленький саксонец чуть ли не лопался от гордости — во второй половине дня ему удалось подстрелить дикую овцу, благодаря чему народ прежде всего занялся мясом, оставив форель на десерт. Горячий источник, на котором они готовили, был невелик, ни дать ни взять прямо-таки кухонный горшок, вода в котором после варки приобрела вкус самого настоящего бульона, который все присутствующие попробовали с огромным аппетитом.

Как и планировал Олд Шеттерхэнд, отряд переправился через реки Пеликан и Йеллоустоун, а на завтра они намеревались, преодолев Бридж-Крик, скакать прямиком на запад, к реке Огненной Дыры. Там действовал гейзер, который зовется индейцами Кун-туи-темба — Пасть Ада — поблизости от него и лежала могила вождя, цель их путешествия.

Все произошло гораздо быстрее, чем предполагалось сначала. Хотя конечная цель поездки находилась почти рядом, до полнолуния оставалось еще три ночи, и Олд Шеттерхэнд был убежден, что сиу-огаллала никак не могли оказаться здесь раньше. Во время беседы у огня он заметил:

— Они едва ли могли достичь Боттелерс-рэндж, и мы, стало быть, наверняка опередили их. Все равно костры пусть горят даже тогда, когда луна поднимется над вершинами гор. Кроме сиу, других человеческих существ здесь быть не должно. Нам нечего опасаться.

— Сэр, а куда мы двинемся от Боттелерс-рэндж дальше? — спросил вдруг Мартин Бауман.

— А почему вы об этом спрашиваете, мой юный друг?

Мартин не обратил внимания на испытующий взгляд, брошенный на него Олд Шеттерхэндом, но ответил все-таки с некоторым смущением:

— Я интересуюсь этим потому, что мой отец наверняка едет тем же путем. Я слышал, что дорога эта очень опасна.

— Утверждать такое не стану. Стоит, конечно, объехать подальше и сам гейзер, и места, где земная кора так тонка, что может провалиться под нашими ногами. От Боттелерс-рэндж дорога ведет в речную долину, мимо потухших вулканов. Через четыре-пять часов появится нижний каньон длиной в полмили и врезавшийся в гранит на глубину добрых тысячи футов. Еще через пять часов можно достичь отвесной, почти в три тысячи футов высотой скалы. Ее называют Скользкая Дорога Дьявола. Три часа спустя появится устье реки Гардинер, вверх по которому придется следовать дальше, поскольку прямого пути к реке Йеллоустоун там нет. Потом придется скакать к горам Уошберн, вдоль Каскад-Крика, который и выведет к Йеллоустоуну. Каскад-Крик выходит между верхними и нижними порогами реки, а это значит, что оказываешься на краю Большого каньона — величайшего чуда Йеллоустоунского бассейна.

— Сэр, вы знаете это чудо? — удивился Толстяк Джемми.

Олд Шеттерхэнд бросил на него многозначительный взгляд, потом ответил:

— Да. Он длиной более семи немецких миль и много тысяч футов глубиной. Стены его уходят вниз почти отвесно, и только напрочь лишенный боязни высоты человек рискнет подползти к краю, чтобы заглянуть в эту жуткую бездну, в которой река в две сотни футов шириной кажется тонкой нитью. Эта «нить» бушует внизу крепко, с бешеной скоростью проносясь мимо массивных каменных стен, но наверху о ее ярости никто не знает, потому что не слышит шума. Ни одному смертному не спуститься вниз, а даже если он смог бы, ему не выдержать там и четверти часа — не хватит воздуха. Вода реки теплая, маслянистая, имеет омерзительный вкус серы и квасцов и источает такую вонь, вынести которую, находясь рядом, просто невозможно. Идя вверх по каньону, сначала можно достичь нижних порогов реки, с которых она низвергается вниз с высоты четырех сотен футов. Через четверть часа поток снова стремглав устремляется вниз с более чем стофутовой высоты; чтобы от тех верхних порогов добраться до нашей цели верхом, понадобится около девяти часов пути. Стало быть, от Боттелерс-рэндж вся дорога займет добрых два дня езды, на которые мы как раз и обгоняем сиу-огаллала. Точно рассчитать, конечно, трудно, но часом больше, часом меньше — не имеет значения. Нам достаточно знать, что наших врагов здесь пока нет.

— А где они будут находиться завтра в это время, сэр? — снова спросил Мартин Бауман.

— У верхнего выхода из каньона. А зачем вам знать это так точно?

— Прямых причин для этого у меня нет, но вы можете представить, как я тревожусь за отца и мысленно сопровождаю его повсюду. Кто знает, жив ли он еще?

— Жив. Я убежден в этом.

— Сиу могли его убить!

— Вам не стоит травить себя этими опасениями, огаллала хотят привезти своих пленников к могиле вождя; они так и сделают, можете не сомневаться. Чем позже будут убиты несчастные, тем дольше продлятся их муки, а поэтому сиу в голову не придет ускорить смерть своим пленникам. Я очень хорошо знаю этих краснокожих парней, и, если говорю, что ваш отец жив, вы можете мне поверить.

Олд Шеттерхэнд лег, завернулся в одеяло и сделал вид, что хочет заснуть. Но из-под неплотно прикрытых век он наблюдал за шепчущимися Мартином Бауманом, Толстяком Джемми и Хромым Фрэнком.

Через некоторое время Толстяк поднялся и демонстративно медленно и непринужденно, как бы гуляючи, направился туда, где паслись лошади. Тотчас поднялся и Олд Шеттерхэнд, тихо последовав за ним. Он видел, как Джемми привязал к колышку своего коня, который прежде был лишь стреножен, и быстро подошел к нему.

— Мастер Джемми, чем провинилась ваша кобыла, что оказалась в неволе? — спросил Шеттерхэнд Толстяка.

Бывший гимназист в страхе обернулся, едва не вздрогнув.

— Ах, это вы, сэр! Я полагал, что вы спите.

— А я до сего момента считал вас парнем честным!

— Тысяча чертей! И вы думаете, что это ошибка?

— Почти так!

— Но почему?

— А с чего это вы так напугались, когда я появился?

— Любой вздрогнет, когда среди ночи с ним неожиданно заговорят.

— Ну, тогда он скверный вестмен. Настоящий охотник и ухом не поведет, даже если над его головой вдруг шарахнут из дробовика.

— Да, особенно если при этом пуля пройдет чуть пониже скальпа.

— Па! Вы ведь хорошо знаете, что здесь нет никаких врагов. И все же почему-то тайком привязываете к колышку вашу лошадь.

Толстяк попытался скрыть свое смущение за гневным тоном:

— Сэр, я вас не понимаю! Разве я не могу творить с моей клячей все, что хочу?

— Можете, но не так скрытно!

— О тайне и речи нет. Среди лошадей апсарока есть несколько забияк. Моя кобыла уже была ранена ими. Чтобы этого не произошло еще раз, я привязал ее к колышку; пусть отдохнет без этой норовистой компании. Если это и грех, то, надеюсь, его можно замолить.

Он отвернулся, чтобы направиться к лагерю, но Олд Шеттерхэнд положил ему на плечо руку и произнес:

— Останьтесь еще на миг, мастер Джемми. Не в моих намерениях задевать ваше самолюбие, но у меня есть повод предупредить вас. Заметьте, я делаю это с глазу на глаз, а следовательно, высоко ценю вашу репутацию.

Джемми надвинул шляпу на глаза, поскреб за ухом, как имел обыкновение делать его друг Дэви, когда находился в затруднении, и ответил:

— Сэр, если бы мне это сказал кто-либо другой, я бы слегка прошелся кулаком по его физиономии, от вас же предостережение я, так и быть, приму. Итак, если уж вы зарядили, то жмите на курок, черт побери!

— Прекрасно! Что у вас за секреты с сыном Охотника на медведей?

Возникла маленькая заминка, прежде чем Джемми ответил:

— Секреты? У меня с ним? Эти секреты так секретны, что я о них и слыхом не слыхивал.

— Но вы все время перешептываетесь друг с другом!

— Он просто хочет поупражняться в немецком.

— Но ведь то же самое можно делать и при всех. Я заметил, что он в последнее время гораздо сильнее, чем раньше, озабочен судьбой отца. Он думает, что его убили огаллала, и я напрасно старался разубедить его. Вы ведь только что слышали, как он снова принялся за старое. Боюсь, что парень вынашивает мысли, которые сделают честь его сыновней любви, но никак не рассудку. Может, вы знаете что-нибудь об этом?

— Хм! Он вам что-то говорил, сэр?

— Нет.

— Странно, вам он доверяет все же больше, чем мне. А если он молчит с вами, то со мной не скажет ни гугу.

— Сдается мне, вы пытаетесь уйти от прямого ответа.

— И не собирался!

— Со вчерашнего дня он избегает и меня и Виннету, а вы все время скачете с ним рядом. Поэтому мне казалось, что он испытывает к вам доверие.

— Скажу вам только одно: на этот раз вы ошибаетесь, хоть человек вы, надо признать, весьма проницательный.

— Так значит, он не говорил вам ничего такого о своих намерениях, которые бы я не одобрил? — внимательно глядя в глаза Толстяку, спросил Шеттерхэнд.

— Черт возьми! Вы устраиваете мне самый настоящий экзамен. Учтите, сэр, я же не школяр! Если мне кто и поведает что-то о своих семейных обстоятельствах или интимных делах, я же не трепач какой-то, чтобы болтать об этом с кем попало!

— Хорошо, мастер Джемми! То, что вы сейчас сказали, хотя и грубо, но, в общем-то, справедливо. Я, стало быть, больше не стану лезть к вам в душу и буду вести себя так, будто ничего не заметил. Но, если, несмотря на это, что-нибудь все же случится, я не буду нести за это никакой ответственности.

Охотник отвернулся и направился не к лагерю, а в противоположную от него сторону. Он был не на шутку сердит на Джемми и хотел как-то успокоиться, а лучшее средство для этого, которое он знал, — прогулка.

Толстяк медленно поплелся к огню, при этом в его голове теснились противоречивые мысли: «Чертовски острый глаз у этого парня! Кто бы мог подумать, что он что-то заметит! Он прав, совершенно прав, и я сам хотел бы, даже мог бы ему все сказать! Если бы не данное слово, которое не могу нарушить! Лучше бы мне совсем не встревать в эту канитель. Но маленький Охотник на медведей сумел обратиться ко мне так, что у меня, старого и толстого енота, сердце разминулось с разумом… А, да ничего! Все обойдется!»

Как только Олд Шеттерхэнд отошел от костра, там завязался тихий разговор.

— Вот те раз! — шепнул Длинный Дэви сыну Охотника на медведей. — Шеттерхэнд ушел! Но куда?

— Кто знает!

— Мне кажется, он вовсе и не спал. Когда встаешь так резко, не сразу отходишь ото сна. А он заторопился, словно и не лежал. Пожалуй, он наблюдал за нами.

— Зачем ему это? Мы не давали никакого повода для недоверия.

— Хм! Я, конечно, нет, но вы… Я бы поостерегся так часто говорить с вами, если бы знал, что он может это заметить. Джемми постоянно был рядом с вами, и нетрудно догадаться, что у вас с ним какие-то секреты. Это-то и бросилось в глаза Олд Шеттерхэнду. Теперь, отправившись за Джемми, он увидит, как тот привязывает к кольям наших лошадей, и догадается, что мы надумали улизнуть. Если он и в самом деле это заметит, ваш план почти провален!

— Я все равно не отступлюсь от него.

— Я предупреждал вас, что это не слишком-то по-джентльменски, и предупреждаю еще раз!

— Посудите сами, мой дорогой Дэви, разве я могу ждать целых три дня?! Да я умру от волнения!

— Но ведь Олд Шеттерхэнд сказал же, что пленники живы.

— Он мог ошибиться.

— Тогда мы все равно не сможем ничего изменить.

— Но я должен убедиться во всем сам! Неужели вы хотите, чтобы я вернул назад вам ваше слово?

— Возможно, для меня это было бы лучшим…

— И это говорите вы: вы, кому я так доверял! — воскликнул Мартин разочарованно. — Вы забыли, что вы и Джемми были первыми, кто предложил свою руку?! И вот теперь я больше не могу на вас полагаться!

— Zounds! Таких укоров в свой адрес я не переношу! Вы мне симпатичны, поэтому я дал обещание помогать вам, а мое слово — кремень, это все знают. Ладно, я еду с вами, но при одном условии!

— Каком?

— Мы только разведаем, жив ли ваш отец, и сразу назад.

— Хорошо, согласен.

— Мы и пытаться не станем освободить его собственными силами.

— Полностью согласен.

— Прекрасно! Могу представить себе, что у вас сейчас на сердце. Вы испытываете тревогу за жизнь вашего отца, а это так трогает мою старую, добрую душу! Я не могу не проводить вас. Как только мы убедимся, что он еще жив. вернемся и поедем за остальными. Только не вздумайте брать с собой Хромого Фрэнка!

— Но он заслуживает того, чтобы я считался с ним!

— Думаю, что сегодня он нам скорее помешает, чем поможет.

— О, вы ошибаетесь в нем. Несмотря на все свои странности, он парень мужественный и ловкий.

— Может быть, но ему вечно не везет. Что, по его мнению, удается ему лучше всего — на самом деле хуже всего и получается! Такие несчастные пташки — очень добрые создания, но в серьезных делах полагаться на них не следует.

— Я уже обещал помощь ему, и не могу взять назад свое слово. Он разделял с нами все горести и радости, и если я возьму его с собой, то это будет ему наградой.

— А Вокаде? Он тоже едет с вами?

— Да. Мы так крепко сдружились, что просто немыслимо оставлять его здесь.

— Тогда, стало быть, речь идет только о том, чтобы улизнуть незаметно. Конечно, завтра после нашего исчезновения поднимется переполох, но, я думаю, негр выполнит свое поручение. Смотрите-ка, вот идет Джемми!

Толстяк подошел, едва сдерживая раздражение, сел рядом с ним.

— Олд Шеттерхэнд не доверяет тебе? — спросил Дэви, первым рискнувший задать вопрос.

— Да. Он считает меня мошенником, — недовольно буркнул его друг.

— Ты в чем-нибудь сознался?

— Нет, хотя меня всего чуть не скривило. Я даже начал грубить. Ему это не понравилось, и он ушел.

— А он видел, что ты привязал к кольям наших лошадей?

— Я проделал это лишь со своей. К счастью, он слишком быстро появился там, так что видел только один колышек. Давайте сейчас лучше помолчим, чтобы погасить его недоверие. Вон уже и луна выходит. Нам нужно потушить огонь и лечь под деревьями. Там глубже тень, и наше исчезновение заметят не сразу.

— Хорошо, что луна светит — хоть дорогу разберем.

— Шеттерхэнд ясно показал нам, что ехать надо все время вниз по реке. С одной стороны, мне не по душе, что мы вынуждены обманывать товарищей, но с другой — это же не пойдет им во вред! Раньше мы хоть иногда вставляли слово; теперь же Олд Шеттерхэнд и Виннету стали полностью хозяевами положения! Мнением Джемми и Дэви интересуются лишь для проформы. Вот и настала пора показать им, что мы тоже из вестменов, которые не только могут набросать план, но и выполнить его. А теперь тихо. Долго ждать, я думаю, не придется.

Огонь был потушен; пламя, у которого сидели индейцы, тоже скоро погасло. Смолкли и разговоры. Вернувшись, Олд Шеттерхэнд сразу улегся рядом с Виннету. Все стихло, и лишь пронзительный свист валящего из недр Земли пара раздавался через определенные промежутки времени.

Прошло больше часа, и вот под деревьями, где легли Фрэнк, Джемми, Дэви, Мартин и Вокаде, наметилось какое-то движение.

— Пусть мои братья следуют за мной, — шепнул юный индеец. — Пора! Кто раньше уходит, тот раньше приходит к цели.

Взяв свое оружие и другие вещи, они тихо прокрались под прикрытием деревьев к стоянке лошадей. Джемми легко отыскал свою клячу; остальным пришлось потрудиться для этого, но острые глаза Вокаде быстро помогли отличить четырех животных от всех остальных.

Без легкого шума, конечно, дело не обошлось. А потому все пятеро, собрав своих животных, на некоторое время затаились, прислушиваясь к тому, что происходит в лагере.

Но там все было спокойно, и они медленно повели вперед лошадей, стук копыт которых приглушала трава.

Разумеется, совсем незамеченным их побег не остался. Хотя поблизости никакого врага и в помине быть не могло, все же несколько часовых охраняли лагерь. Ночью это было необходимо еще и потому, что лес кишел дикими зверями. Беглецы приблизились к одному такому посту.

Там стоял шошон. Он услышал шум, говорящий о том, что приближаются люди, но, зная, что из лагеря могли выходить только свои, шума поднимать не стал. Однако то обстоятельство, что кто-то собрался в путь ночью, весьма удивило его.

— Что намерены делать мои братья? — спросил воин.

— Взгляни на меня! Узнаешь? — отозвался Джемми, подходя ближе так, что его трудно было не заметить.

— Да. Ты — Джемми-петаче.

— Говори тише, чтобы никто не проснулся. Олд Шеттерхэнд выслал нас. Он знает, куда мы едем. Тебе этого достаточно?

— Мои белые братья — наши друзья. Я не смогу препятствовать выполнению приказа великого охотника.

Они двинулись дальше. Когда беглецы настолько удалились от лагеря, что никаких звуков копыт никто бы не услышал, они сели в седла, окинули взором освещенные луной окрестности озера и погнали лошадей рысью вдоль него, чтобы достичь истока Йеллоустоун-ривер и дальше по реке следовать в северном направлении.

Шошон, видевший, как они уезжали, посчитал происшедшее обычным делом, и даже не потрудился сообщить об этом сменившему его часовому. Таким образом, уход пятерых отважных или, скорее, легкомысленных людей остался незамеченным вплоть до рассвета.

Отправляться в путь нужно было в ранний час, а потому уже с первыми птичьими голосами все в лагере были на ногах. Только тут Олд Шеттерхэнд заметил, что Мартина нет на месте. Вспомнив о своих вчерашних подозрениях, он стал искать Джемми, и вскоре выяснил, что отсутствовали не только эти двое, но также Дэви, Фрэнк и Вокаде. Лошадей их тоже не нашли. Все стало ясно…

Лишь теперь стоявший ночью на посту шошон сообщил о том, что случилось, и какое объяснение ему дал Джемми.

Виннету был рядом и на этот раз, несмотря на свою известную проницательность, никак не мог взять в толк, почему эти пятеро так вдруг таинственно исчезли.

— Они пошли навстречу сиу-огаллала, — пояснил Олд Шеттерхэнд.

— Тогда, значит, они потеряли разум! — заключил апач. — Они не только не избегут опасности, навстречу которой спешат, но и выдадут наше присутствие здесь. Зачем им понадобилось встречаться с сиу?

— Чтобы узнать, жив ли еще Охотник на медведей.

— Если он мертв, им все равно не воскресить его, а если жив, они принесут ему несчастье. Виннету может простить такую ошибку двум нетерпеливым мальчикам; но ведь и троих старых охотников выставят к столбам пыток на посмешище скво и детям!

Тут подошел Боб. Запах скунса еще не совсем сошел с его тела, так что никто не подпускал его близко к себе. Он до сих пор носил на себе старое одеяло, которое подарил ему Длинный Дэви, а по ночам, если становилось холодно, заворачивался в шкуру убитого Мартином медведя.

— Масса Шеттерхэнд искать масса Мартин? — спросил Боб.

— Да. Ты хочешь сообщить мне какую-то новость?

— О, массер Боб быть очень умный массер. Он знать, где быть масса Мартин.

— Ну и где?

— Уходить к сиу-огаллала, чтобы видеть пленного масса Бауман. Масса Мартин все сказать массер Боб, чтобы массер Боб потом передать масса Шеттерхэнд.

— Стало быть, дело обстоит так, как я и думал! — заключил охотник. — Когда они вернутся?

— Когда они увидеть масса Бауман, а потом приходить к нам, к реке Огненной Дыры.

— У тебя есть еще какое-то поручение от него?

— Нет. Массер Боб больше ничего не знать.

— Твой добрый масса Мартин сделал большую глупость, и я думаю, он может крепко поплатиться за это.

— Что! Масса Мартин поплатиться? Тогда массер Боб сейчас садиться на лошадь, чтобы скакать за ним и спасать!

Он в самом деле хотел поспешить к коням.

— Стой! — приказал ему Олд Шеттерхэнд. — Остановись! Не сотвори очередную глупость, которая будет еще больше, чем предыдущая.

— Массер Боб должен спасать масса Мартин! — воскликнул черный. — Массер Боб убить всех сиу-огаллала!

Он с угрозой вытянул огромные кулачищи и скорчил мину, будто немедленно собирался проглотить с десяток врагов.

— Ну хорошо, я попытаюсь помочь. Готовься, через несколько минут поскачешь с нами!

А обратившись к Виннету, рядом с которым теперь стояли вождь апсарока и вождь шошонов с Мох-авом, его сыном, охотник сказал:

— Мой брат поедет дальше и будет ждать меня у Кун-туи-темба, Пасти Ада. С ним поедут пятнадцать воинов апсарока, вождь шошонов, Мох-ав и пятнадцать его воинов. Нам нужно немедленно отправиться за этими пятью слишком любопытными и спасти их, если они в опасности. Когда именно мы выступим вслед за вождем апачей, я пока не знаю. Я не могу также заранее определить, с какой стороны подойду к Пасти Ада. Пусть мой брат выставит людей с двух сторон; они должны быть внимательны, ибо сиу, возможно, будут У могилы вождя раньше, чем я с моими воинами.

Через несколько минут Олд Шеттерхэнд со своими спутниками промчался галопом в том направлении, в котором накануне вечером пятеро беспечных смельчаков покинули лагерь. Где, когда и при каких обстоятельствах он нагонит их — кто знает!

Они, естественно, значительно опережали его. Хотя ночь и то, что они не знали местность, сильно задержали беглецов, все же на рассвете озеро Йеллоустоун осталось для них далеко позади, и они могли уже пустить лошадей галопом.

Сегодня Джемми и Дэви чувствовали себя в родной стихии. На них полностью полагались трое других, хотя еще совсем недавно их мнением интересовались весьма редко. И хотя они не знали мест, по которым проезжали, полагаясь на собственный опыт и ловкость, были уверены, что их вылазка закончится удачно.

Когда рассвело, видимость стала хорошей, можно сказать, более чем достаточной. Окрестности реки и ее берега поражали настолько, что никому из всадников не удалось удержать сорвавшегося с губ возгласа удивления.

Поначалу долина реки была широкой и ландшафт не был однозначным. Возвышенности то полого спускались к берегу, то обрывались, то круто вздымались ввысь, и все это казалось следствием каких-то хаотичных действующих сил. Впрочем, так оно и было, это действовали подземные силы.

Кто знает, сколько веков назад этот горный район превратился в озеро площадью в несколько тысяч квадратных километров и когда под его водами начали действовать вулканические силы. В те далекие времена земля поддалась этим силам, поднялась, дала трещины, и из этих трещин вырвалась наружу раскаленная лава, застывшая позже в студеной воде озера и превратившаяся в базальт. А потом открылись чудовищные кратеры, горячая горная порода была выброшена из них; она смешалась с другими минералами, дав разнообразные конгломераты и образовав поверхность, на которой смог отлагаться конденсат многочисленных горячих минеральных источников. Затем накопившиеся подземные газы с неизмеримой силой подняли все дно озера, изгнав воду прочь. Уходя, она прорезала в земле канавы и трещины, смыв напрочь шаткий грунт и мягкую породу. Тепло и холод, бури и дожди помогли разрушить и стереть с лица земли все, что не сопротивлялось стихии, оставив лишь столбы вулканической лавы, выдержавшие буйство стихии.

Таким образом, вода прошла на глубину более тысячи футов, разъедая мягкие породы, вымывая скалы все глубже и глубже, образовав, в конце концов, грандиозный каньон с величественными водопадами — чудо Национального парка.

Постепенно вулканические берега, многократно изрезанные и испещренные расщелинами и омытые дождями, становились выше и круче, образуя формы, которые не способна вообразить никакая, самая изощренная, фантазия. Все, кто смотрит на эти скалистые берега, полагают перед собой развалины старого рыцарского замка. Можно даже различить пустые оконные отверстия, сторожевую башню и перекинутый через ров подъемный мост. Неподалеку от него возвышается стройный минарет. Кажется, вот-вот выйдет на балкон муэдзин[143] и станет призывать верующих к молитве. Напротив открывается римский амфитеатр, где когда-то рабы-гладиаторы сражались с дикими зверями. Рядом смело и свободно устремляется ввысь китайская пагода[144], а дальше у реки высится фигура зверя в сотню футов высотой, такая массивная, кажущаяся такой незыблемой, словно была сооружена давным-давно каким-нибудь допотопным народом и служила ему идолом.

И все это лишь фокусы и шутки матушки-природы! Извержения вулканов давали массы, из которых вода сама вырезала и лепила фигуры. Кто впервые видит этот продукт стихии, чувствует себя, как червь в пыли, преклоняясь перед силами природы и напрочь забывая о гордости, которая прежде царила в его душе.

Именно это произошло с Джемми, Дэви и Мартином Бауманом, когда они утром двигались по руслу реки. Они не переставали удивляться. Что чувствовал и думал Вокаде, узнать было трудно — он молчал.

Разумеется, добряк Хромой Фрэнк воспользовался случаем, чтобы зажечь свое научное светило; но сегодня он не нашел в Толстяке Джемми благодарного слушателя, ибо тот был поглощен наблюдением и, в конце концов, довольно грозным тоном призвал маленького саксонца к молчанию.

— Ну, тогда ладно! — ответил бывший «слуга леса». — Какой прок человечеству от лицезрения этого чуда, если оно, человечество, отказывается выслушать какие бы то ни было объяснения! Великий поэт Геллерт[145] совершенно прав, говоря: «Какой прок корове от мушкета!» Вот и я, стало быть, хочу оставить мой мушкет при себе. Да хоть гимназию окончи, все равно так ни черта и не поймешь в Йеллоустоуне. Но с сего момента я знаю, по крайней мере, как мне быть!

К чему относились его последние слова, никто так и не понял.

Там, где река делала широкую дугу на запад, появлялись бесчисленные горячие ключи, позже собиравшие свои воды в небольшую, но довольно полноводную речушку, впадающую меж высоких скал в Йеллоустоун. Пятеро беглецов вынуждены были свернуть налево и двигаться вдоль русла этой речушки.

Здесь не росло ни деревца, ни кустика — вся растительность словно вымерла. Горячая жидкая и очень грязная с виду вода реки воняла тухлым яйцом. Такое едва ли выдержишь! Запах преследовал беглецов несколько часов, пока они не поднялись в горы. Здесь появилась, наконец, чистая и свежая вода, позже показались кусты, а еще некоторое время спустя — деревья.

О нормальной дороге не было, конечно, и речи. Лошадям пришлось весьма потрудиться, подолгу преодолевая участки, усеянные скальными обломками. Местами казалось, будто именно в этом месте с небес обрушилась огромная гора и разбилась вдребезги на миллионы кусков.

Эти развалины частенько принимали причудливые формы, и пятеро восхищенных всадников не один раз останавливались, чтобы обменяться мнениями на этот счет. Был уже полдень, когда они преодолели лишь половину пути.

Внезапно они заметили вдали огромный дом. Казалось, что это вилла, выстроенная в итальянском стиле и утопающая в благоухающем саду, окруженном высокой стеной. Пораженные, они снова остановились.

— Жилой дом здесь, на Йеллоустоуне! Да быть не может! — воскликнул Джемми.

— Почему же не может? — удивился Фрэнк. — Если на Санкт-Бернхардте есть хостис, то, возможно, и здесь его могли построить. Человеческие возможности безграничны!

— Хоспис[146], вы хотели сказать, — не преминул заметить Джемми.

— Опять вы за свое! Если прежде вы не хотели получить пользу от моих минеральных знаний, то и сейчас вам незачем вытаскивать на свет божий вашу сомнительную мудрость! Вы хоть раз бывали на Санкт-Бернхардте?

— Нет.

— Тогда и умолкните тишайшим образом! Только тот, кто живет там, может говорить об этом. Но все внимание на дом! Не человек ли стоит там, у ворот?

— Как пить дать — человек! По крайней мере, мне так кажется. А теперь он исчез. Пожалуй, это всего лишь тень.

— Что? Тут вы снова вконец осрамились с вашими оптическими опытами. Где есть человеческая тень, там, безусловно, имеется и сам человек, который эту тень отбросил. Это же известная теорема Пифагора[147] о гипотенузе на двух кафедрах. И если тень пропала, то исчезло либо солнце, либо тот, кто ее отбрасывал! Солнце еще там, следовательно, испарился сам этот малый, отбрасывающий тень. А куда — это нам предстоит выяснить!

Они подошли поближе к «дому» и увидели, что все, представшее их глазам, — вовсе не человеческое творение, а очередное чудо природы. То, что издали казалось стенами дома, на самом деле было стенами из полевого шпата ослепительной белизны. Множество отверстий в этих стенах издалека казались окнами. Нашелся и широкий, высокий дверной проем. А, заглянув внутрь, можно увидеть некое подобие широкого двора, разделенного естественными скальными кулисами на лабиринт из коридоров различной ширины и длины. В центре этого «двора» из самой земли вверх бил ключом источник, чистая холодная вода которого стекала ко входу.

— Удивительно! — не скрывал своего восхищения Джемми. — Это место великолепно подходит для обеденного привала. Заглянем внутрь?

— Пожалуй, — ответил Фрэнк. — Но пока мы не знаем, хорош ли тот человек, что живет внутри.

— Хау! Нам показалось — людей здесь нет и никогда не было! Но лучше, конечно, на всякий случай, произвести небольшую разведку.

Толстяк, держа ружье наготове, медленно проехал вход в скальную постройку и осмотрелся по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, он повернулся и махнул рукой:

— Сюда! Здесь ни души.

— Надеюсь, — пробормотал Фрэнк, погоняя лошадь. — Я вовсе не хотел бы иметь дело с душами усопших.

Дэви, Мартин и Фрэнк последовали приглашению Толстяка. Но Вокаде остался ждать настороже снаружи.

— Почему мой брат не едет с нами? — спросил сын Охотника на медведей.

Индеец задумчиво втянул в себя воздух и ответил:

— Разве мои братья не заметили, что здесь пахнет лошадьми?

— Естественно. Разве наши лошади должны пахнуть как-то по-другому?

— Запах шел изнутри, когда мы только что подъехали.

— Но здесь не видно ни человека, ни зверя, ни их следов.

— Только потому, что земля здесь из твердого камня. Пусть мои братья будут осторожны!

— Нет никаких причин для каких-либо опасений, — уверил Джемми. — Идемте, надо осмотреть, что там сзади.

Вместо того, чтобы дать войти внутрь и осмотреть весь «двор» сначала одному, оставив себе на всякий случай путь к отступлению, они все вместе последовали за Толстяком к самому дальнему скальному отделению.

Вдруг раздался такой вой, что, казалось, затряслась земля. Множество индейских воинов выскочило откуда-то из глубины «двора», и вмиг четверо неосторожных смельчаков оказались в окружении.

Краснокожие были пешими, но очень хорошо вооружены. Один из них — длинный, сухопарый малый, судя по роскошному головному убору, вождь, крикнул белым на ломаном английском:

— Сдавайтесь, иначе мы заберем ваши скальпы!

Индейцев было, по меньшей мере, человек пятьдесят. Любое сопротивление было бесполезно.

— Тысяча чертей! — выругался Джемми на родном языке. — Попали прямо в лапы к сиу, тем самым, за которыми мы сами хотели следить. Ладно, еще посмотрим, кто кого. Может, хитростью чего-нибудь добьемся.

И, обратившись к вождю, он продолжил, но уже на английском:

— Сдаться? Но мы ничего не сделали нашим краснокожим братьям. Мы друзья красных людей.

— Сиу-огаллала направили свой топор против бледнолицых, — ответил вождь. — Слезайте с коней и складывайте оружие! Поторапливайтесь! Мы не станем ждать!

Пятьдесят пар глаз сурово уставились на белых, и столько же цвета ржавчины рук схватились за торчавшие из-за пояса рукояти ножей. Олд Шеттерхэнд и Виннету, пожалуй, не сдались бы, но в лапах краснокожих оказались не они. Длинный Дэви был первым, кто спустился со своего мула.

— Сделаем, как он хочет, — обратился он к своим спутникам. — Нам нужно выиграть время. Наши обязательно освободят нас.

Остальные также спешились и молча отдали свое оружие. При этом Хромой Фрэнк воспользовался моментом и ткнул Толстяка в бок, грозно пробормотав:

— Так всегда случается с теми, кто не научился в гимназии правильно писать слово «хостис»! Зачем вы забрались сюда, если у вас глаза не на месте! Теперь эти канальи устроят нам параболу!

Тут он сам получил гораздо более грубый тычок в ребра от одного из индейцев. Краснокожий приставил к его горлу нож и приказал на английском:

— Молчи! А то!..

Он сделал движение, будто хотел уколоть белого коротышку. Фрэнк тотчас приложил руку ко рту в знак того, что не имеет ни малейшего желания нарушать этот запрет.

Вокаде, как вы помните, не поехал вместе со всеми. Находясь перед «домом», он видел, как были окружены его товарищи, и сразу же вместе с конем отскочил в сторону. Его не заметили, и он спрыгнул на землю, лег за камни и высунул голову из укрытия ровно настолько, чтобы можно было осмотреть «двор».

То, что он увидел, — ошеломило юношу. Вождя он узнал сразу. Это был Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин — предводитель огаллала. Узнал Вокаде и остальных. Это были те самые пятьдесят шесть сиу, к которым он принадлежал и от которых недавно сбежал. Белый, попавший им в руки здесь, вблизи могилы вождя, несомненно, мог прощаться с жизнью; теперь только чудо могло спасти ему жизнь.

Что теперь делать? — задал себе вопрос отважный Вокаде. Быстро скакать назад, к озеру, за Олд Шеттерхэндом и его людьми? И тут ему в голову пришла гораздо более интересная мысль, хотя и достаточно безрассудная. Главное, что она давала маленькую надежду на спасение его друзей. Вокаде решил въехать во «двор» — он должен был обмануть бывших своих соплеменников. Если бы белые без слов смогли понять его намерения и если бы они в соответствии с этим давали свои показания, можно было бы попробовать спасти положение.

Он раздумывал недолго. То, что он собирался сделать, было самым настоящим подвигом, а какой же храбрец откажется от подвига. Интересно, что сказали бы Виннету и Олд Шеттерхэнд, его кумиры, если бы видели это? Наверное, похвалили бы…

И он вскочил на коня и въехал во двор, придав своему лицу настолько невинное выражение, на какое только был способен.

Как раз в этот момент пленников должны были связать. Пара скачков его жеребца, и он остановился перед ними.

— Уфф! — прокричал Вокаде. — С каких это пор воины сиу-огаллала вяжут веревками своих лучших друзей? Эти бледнолицые — братья Вокаде!

Его внезапное появление вызвало всеобщее удивление, которое выразилось в нескольких коротких, не очень громких выкриках. Тяжелый Мокасин сурово сдвинул брови, смерил юного воина с головы до ног недоверчивым взглядом и ответил:

— С каких это пор белые собаки стали братьями огаллала?

— С того момента, когда спасли жизнь Вокаде!

Вождь испытующе сверлил юношу взглядом своих раскосых глаз. Затем спросил:

— Где Вокаде был до сих пор? Почему он не вернулся в назначенный срок, после того, как был послан следить за воинами шошонов?

— Потому что попал в плен к собакам-шошонам! Эти четверо бледнолицых сражались за него и спасли ему жизнь. Они показали ему путь, который легко и быстро ведет к Йеллоустоуну, и теперь пришли вместе с ним выкурить трубку мира с Тяжелым Мокасином.

Губы вождя дрогнули в насмешке.

— Слезай с коня и иди к своим белым братьям! — приказал он. — Ты наш пленник, как и они.

Но храбрый индейский юноша изобразил, что безмерно удивлен:

— Вокаде — пленник собственного племени? Кто дает право Тяжелому Мокасину лишать свободы его воина?

— Он берет это право сам. Он предводитель боевого отряда и может делать, что хочет.

Тут Вокаде резко рванул на себя поводья коня, ткнул его в бока пятками и заставил животное развернуться на задних ногах. Конь вскинул передние копыта, вынудив тех сиу-огаллала, что слишком близко подошли к нему, отпрянуть назад. Образовалось пустое пространство. В ту же секунду он бросил поводья на шею коня, свободной левой рукой подхватил свое ружье и сказал:

— С каких это пор вожди сиу-огаллала имеют право делать все, что им хочется? Зачем тогда существует совет старейшин? Кто дает вождям их власть? Кто рискнет вынудить храброго воина огаллала подчиниться вождю, который обращается с сыновьями его племени, как с собаками? Вокаде молод, а в его племени есть храбрые, мудрые и знаменитые воины, но он убил белого бизона и носит орлиные перья. Он не раб! Он не позволит пленить себя, а кто оскорбит его — будет бороться с ним!

Это были слова храбреца, и они упали на благодатную почву. Вожди индейцев обладают отнюдь не безграничной властью. У них нет полномочий даже европейского князя. Они не могут издавать никаких законов и распоряжений, влияющих на обычаи и уклад племени. Они избираются из воинов, как лучшие из лучших, но никого нельзя заставить подчиниться им, если они теряют уважение. И даже если вождь считает нужным начать военный поход, воины его племени следуют за ним не по приказу, а исключительно по собственной воле. Каждый, кому захочется, может остаться дома, чем, впрочем, вызовет недовольство остальных, но в принципе может. И во время военного похода любой воин тоже всегда вправе вернуться в свой вигвам. Влияние и сила вождя держатся целиком на впечатлении, которое он производит, только на его личном авторитете.

Тяжелый Мокасин, прозванный так из-за своих огромных ступней, оставляющих на земле большие следы, был известен как человек крутой и своенравный. Хотя он и имел большие заслуги перед племенем, его упрямство и заносчивость частенько вредили ему. Он был резок, жесток и кровожаден, и даже в своем племени у него было столько же противников, сколько и друзей.

Все это и дало себя знать. Достаточно много сиу издали возгласы одобрения и согласия, в поддержку юного воина. Вождь бросил на них свирепый взгляд, подал нескольким своим сторонникам знак, чтобы они тотчас поспешили ко входу, завладели им и не дали Вокаде улизнуть, после чего ответил:

— Любой сиу-огаллала — свободный человек. Он может делать все, что ему нравится. Тут Вокаде прав. Но как только воин становится предателем своих братьев, он теряет право на свободу.

— Ты считаешь меня предателем?

— Да.

— Докажи это!

— Я докажу это перед собранием воинов.

— Но я стану перед ним, как свободный человек с оружием в руках и буду защищаться! И если я докажу, что Тяжелый Мокасин оскорбил меня без причины, ему придется бороться со мной.

— Предатель не пойдет на совет с оружием. Вокаде отдаст его. Если он невиновен, то он получит его назад.

— Уфф! Кто отберет его у Вокаде?

Юный воин бросил вокруг дерзкий, полный вызова взгляд. На лицах некоторых воинов он прочитал сочувствие. Но большинство сиу не выражали вообще никаких эмоций.

— Никто не будет отбирать его у тебя, — ответил вождь. — Ты сам сложишь его. А если не сделаешь этого, получишь пулю.

— В моем ружье две пули!

При этом юноша стукнул рукой по прикладу.

— Вокаде, когда ушел от нас, не владел ружьем. Откуда оно у него? Его подарили ему бледнолицые, а они делают подарки только тогда, когда имеют от этого пользу. Значит, службу им сослужил Вокаде, а не они ему. Вокаде — мандан. Его родила не скво сиу. Кто из присутствующих храбрых воинов скажет за него свое слово, прежде чем он ответит на мое обвинение?

Никто не двинулся. Тяжелый Мокасин бросил на юношу торжествующий взгляд и приказал ему:

— Слезай с коня и отдай свое оружие! Тебе придется защищаться на совете, а потом мы вынесем тебе приговор. Своим упорством ты только усугубляешь свою вину.

Вокаде понял, что должен подчиниться. До сих пор он сопротивлялся, пытаясь перетянуть на свою сторону тех, кто не симпатизировал вождю, но напрасно.

— Если ты думаешь именно так, то я подчинюсь, — сказал он. — Я не лжец. Я могу спокойно ожидать приговора и отдаю себя в ваши руки до решения совета.

Он спешился и сложил свое оружие к ногам вождя. Тот что-то тихо сказал стоящим рядом и тотчас достал ремни, чтобы связать ими Вокаде.

— Уфф! — воскликнул юноша. — Разве я сказал, что позволю сделать и это?

— Так решил я сам, — произнес вождь. — Свяжите его и положите одного, чтобы он не смог говорить с этими бледнолицыми.

Сопротивляться было бесполезно, это только ухудшило бы положение Вокаде, и потому он покорился своей судьбе. Его связали по рукам и ногам, так что он не мог двигаться, после чего положили в угол «двора». Чтобы ему даже не приходила в голову мысль о бегстве, рядом посадили двух сиу.

Между тем один из старых воинов подошел к вождю и обратился к нему:

— Над моей головой пролетело больше зим, чем над твоей, поэтому ты не можешь сердиться, если я спрошу тебя, есть ли у тебя причины считать Вокаде предателем?

— Я отвечу, поскольку ты самый старший из наших воинов, которые сейчас со мной. У меня нет причин, кроме одной: один из этих пленных бледнолицых — тот, что самый юный, — очень похож на Грозу Медведей, который лежит там, у лошадей.

— И это правда?

— Да. Я докажу это.

Он подошел к пленным, которые, то впадая в отчаяние, то загораясь надеждой, наблюдали, как Вокаде безуспешно пытается им помочь.

Хитрый вождь тем временем принял менее суровый вид и произнес:

— Вокаде, прежде чем уйти от нас, совершил поступок, который нам еще следует обсудить. Именно поэтому его на некоторое время пришлось связать. Если окажется, что бледнолицые раньше не знали его, они снова получат свободу. Какие имена носят белые люди?

— Думаешь, сказать? — спросил Дэви у своего толстого друга.

— Да, — ответил Джемми. — Может, они станут относиться к нам хоть немного уважительнее. — И повернувшись к вождю, продолжил: — Меня зовут Джемми-петаче, а этот длинный парень — Дэви-хонске. Ты наверняка уже слышал эти имена.

— Уфф! — прозвучало в кругу сиу.

Вождь с укоризной взглянул на своих воинов. Он тоже был удивлен, что такие известные охотники оказались у него в руках, но и глазом не моргнул.

— Тяжелый Мокасин не знает ваших имен, — ответил он. — А кто эти двое?

С этим вопросом, имея в виду Фрэнка и Мартина, он снова обратился к Джемми, а Дэви за несколько секунд до этого прошептал тому:

— Ради Бога, не называй никаких имен!

— Что сказал этот бледнолицый другому бледнолицему? — насупив грозно брови, спросил вождь. — Пусть ответит тот, кого я спросил!

У Джемми не было времени на раздумья, и он назвал первые пришедшие ему на ум имена, выдав Фрэнка и Мартина за отца и сына.

Взгляд вождя подозрительно метнулся от одного из названных к другому, и улыбка презрения исказила его лисье лицо. Но ответил он достаточно дружелюбно:

— Пусть бледнолицые следуют за мной.

И он направился в конец «двора».

Последний из отсеков на самом дальнем конце «постройки» был самым большим. Там свободно разместились все лошади огаллала. В одном из углов лежали шестеро белых, также связанные по рукам и ногам. Их состояние оказалось весьма плачевным. Остатки одежды висели клочьями, запястья рук были стерты веревками в кровь, лица покрыты грязью, а волосы и бороды находились просто в неописуемом состоянии. Щеки этих людей ввалились, глаза глубоко запали — голод, жажда и другие лишения, переживания и нервное напряжение делали свое дело даже с самыми мужественными людьми.

Туда и повел вождь новых пленников. Мартин тихо спросил Толстяка:

— Куда он нас ведет? Может, к моему отцу?

— Вероятно. Но ради Бога не показывайте, что вы его знаете, иначе все пропало!

— Вот лежат пленные бледнолицые, — сказал коварный вождь. — Тяжелый Мокасин не очень хорошо понимает их язык, а потому он не знает, кто они. Пусть белые люди подойдут к ним, спросят их об этом, а потом скажут мне.

Он отвел четверых в угол помещения. Джемми, который знал, что Бауман был немцем, а сиу, естественно, не мог понять ни слова по-немецки, быстро вышел вперед и заговорил:

— Надеюсь, среди вас есть Охотник на медведей Бауман. Ради Бога, не показывайте, что вы узнали сына. Он здесь, у меня за спиной. Мы пришли, чтобы спасти вас, но сами очутились в руках у краснокожих, и все же могу вас заверить — очень скоро все мы будем на свободе. Вы назвали этим красным негодяям свое имя?

Бауман не ответил. От неожиданности он просто лишился дара речи. Прошла минута, прежде чем он мог сказать:

— О, мой Бог! Какое блаженство и какое горе! Сиу знают меня, а также имена моих спутников.

— Прекрасно! Надеюсь, нас оставят вместе с вами.

Хотя вождь не понимал ни слова, он весь обратился в слух. Казалось, он по звукам, интонации хотел отгадать смысл сказанного. Острым взглядом смотрел он то на Баумана, то на его сына. Но наблюдения его не возымели успеха. Мартин так владел собой, что лицо его казалось каменным, хотя боль, которую он ощутил, поймав взгляд своего изможденного отца, пронзила все его существо. Но слезы он все же сдержал.

Хромой Фрэнк чуть не совершил оплошность. Ему стало так плохо, что он почувствовал боль в сердце. Саксонец непроизвольно сделал одно движение, словно хотел броситься к Бауману, но Длинный Дэви схватил его за руку и удержал, сопроводив гневным взглядом.

К сожалению, от внимания вождя это не ускользнуло. Он спросил у Джемми:

— Ну, они назвали тебе свои имена?

— Да. Но ты их уже знаешь.

— Я думал, они солгали мне. Ты вместе со своими людьми тоже останешься здесь!

Наигранное дружелюбие наконец слетело с его лица. Он подал знак вошедшим с ним огаллала, и те в один миг опустошили карманы новых пленников и связали их.

— Замечательно! — пробормотал Джемми, унылым взглядом сопровождая исчезновение содержимого своих карманов. — Остается только удивляться, что они порты с нас не стянули.

Новых пленных положили на землю рядом со старыми. Вождь удалился, оставив нескольких сторожей.

Беглецы перешли на шепот. Мартин лежал рядом с отцом, и они, естественно, не могли не воспользоваться моментом, чтобы обменяться своими чувствами.

Через некоторое время подошел часовой, ко всеобщему удивлению, освободил одному из спутников Баумана ноги от пут и приказал следовать за ним. Но человек идти не мог. Шатаясь, с огромным трудом, он кое-как заковылял рядом с краснокожим.

— Что им от него надо? — спросил Бауман так, чтобы его мог слышать Джемми.

— Его сейчас заставят предать нас, — с уверенностью пояснил тот. — Наше счастье, что я и мои друзья еще ничего не сказали о помощи, которую мы ждем.

— Но вы все же упомянули о чем-то таком.

— Это не опасно. Впрочем, подождем делать выводы, пока не вернется этот человек. Сначала мы должны убедиться в том, что можем ему доверять.

Джемми не ошибся. Пленника привели к вождю, который встретил его мрачным взглядом. Бедняга не смог стоять на ногах и опустился на землю.

— Знаешь ты, какая судьба тебя ждет? — высокомерно спросил его вождь.

— Да, — ответил пленник слабым голосом. — Вы говорили нам об этом достаточно часто.

— Ну так повтори!

— Нас убьют.

— Да, вас ждет смерть, полная мучений смерть! Могилы, на которой вам суждено умереть, — священное для нас место, и поэтому вы испытаете муки, которых еще никогда не терпел ни один бледнолицый! А скажи мне, что ты дал бы, чтобы избавить себя от мучений?

Белый не ответил.

— А если ты сам сможешь спасти свою жизнь? — хитро прищурился вождь.

— Разве ее можно спасти? — несчастный оживился.

— Да.

— Что я должен сделать для этого? Что ты потребуешь от меня?

Надежда на спасение оживила его ослабевший жизненный дух. Глаза пленника заблестели, а опущенная фигура несколько распрямилась.

— От тебя требуется совсем немного, — ответил вождь. — Ты должен ответить мне на несколько вопросов.

— Охотно! — не скрывая своей радости, воскликнул пленник.

— Предупреждаю: ты должен говорить только правду, иначе умрешь в еще более страшных мучениях! Ты знаешь хижину Грозы Медведей, в которой он жил?

— Да.

— Ты бывал там?

— Да. Мы все пятеро несколько дней жили у него, прежде чем отправились в горы.

— Тогда ты должен знать, кто жил с ним!

— Конечно.

— Скажи.

— У него был сын и… — пленник запнулся. До него вдруг дошло, что сведения, которые требовал вождь, вероятно, имели величайшую важность для судеб тех, о ком шла речь.

— Почему ты замолчал? — сурово спросил Тяжелый Мокасин.

— А зачем ты спрашиваешь меня?

— Пес! — вскричал вождь. — Знаешь, кто ты? Червь, которого я раздавлю! Если ты задашь еще один такой вопрос, я отдам тебя моим воинам, чтобы они сделали из тебя мишень для своих ножей! Я хочу знать то, о чем спрашиваю. Если не скажешь ты, я узнаю это от другого!

В этот момент белый действительно вздрогнул, как собака, которой хозяин показывает кнут. Физически полумертвый и душевно истерзанный, он больше не имел сил для сопротивления. Поэтому отважился лишь на один вопрос:

— А ты подаришь мне жизнь и свободу, если я тебе это скажу?

— Да. Я обещал и сдержу свое слово. Итак, ты готов говорить мне только правду?

— Да! — выдавил из себя ослепленный коварством вождя сломленный человек.

— Так отвечай! У Грозы Медведей есть сын?

— Да. Его зовут Мартин.

— Это тот молодой бледнолицый, который теперь тоже лежит с вами?

— Да, это он.

— Уфф! Глаза Тяжелого Мокасина остры. Ты знаешь и других белых?

— Только одного, который хромает. Он жил у Грозы Медведей, и зовут его Хромой Фрэнк.

Вождь некоторое время задумчиво смотрел перед собой. Потом спросил:

— Все, что ты говоришь, — правда?

— Да, готов поклясться.

— Ну хорошо. Закончим на этом.

Огаллала, который привел белого, получил сигнал. Он взял пленника за руку, чтобы поднять и увести прочь, но тут белый спросил:

— Ты обещал мне жизнь и свободу. Когда я получу их?

Вождь осклабился, как дикий зверь, а его узкие глаза превратились совсем в щели.

— Обещания, которые даются белому псу, сдерживать не нужно, поскольку…

Он осекся, ибо внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, что тотчас отразилось на его лице, принявшем совершенно иное, гораздо более дружелюбное выражение. Он заговорил снова:

— Ты сказал мне слишком мало.

— Но я больше ничего не знаю.

— Это ложь!

— Я не могу сказать больше, чем знаю.

— Разговаривали ли бледнолицые, которых привели недавно, с Грозой Медведей?

— Да.

— О чем?

— Я не знаю.

— Ты должен знать, о чем был разговор.

— Нет, они разговаривали на том языке, который я не понимаю, и очень тихо.

— Ты не знаешь, как они встретились с Вокаде?

— Я даже не знаю, кто это.

— Одни ли они в этой местности или поблизости находятся другие бледнолицые?

— Этого я тоже не знаю.

— Так вот, все это хочу знать я, а значит, должен узнать и ты! Расспроси их. Если сможешь все разузнать, я дам тебе свободу. Ты будешь сопровождать нас на обратном пути, и если мы встретим бледнолицых, то передадим тебя им. Теперь можешь идти. Сегодня вечером, когда мы сделаем привал и все бледнолицые уснут, ты расскажешь мне все, что ты узнал.

Несчастного снова привели к остальным его товарищам, положили и связали. На душе у него было очень скверно, потому что по натуре он был честным. Задумавшись над поведением вождя, он пришел к выводу, что тот едва ли сдержит слово, и начал осознавать, что позволил обвести себя вокруг пальца. Чем дольше он размышлял, тем больше понимал, что доверять Тяжелому Мокасину нельзя и что его долг рассказать Бауману, о чем он разговаривал с вождем.

Охотник на медведей опередил его:

— Ну, мастер, что это вы словно воды в рот набрали! Мы очень хотели бы знать, чего от вас потребовали. У кого вы были?

— У вождя.

— Так я и думал. Что ему было нужно?

— Признаюсь откровенно, он хотел знать, кто такие Мартин и Фрэнк, а я, по глупости, сказал ему это, поскольку он обещал мне свободу.

— Увы! Это в самом деле была глупость, больше которой вы вряд ли могли совершить! Ну, хорошо, вы сказали, а как обстоит дело со свободой?

— Я получу ее только в том случае, если узнаю, как другие господа встретились с Вокаде и сколько еще белых находится здесь, в этих местах.

— Так! И вы думаете, этот негодяй сдержит обещание?

— Нет. После того, как я пораскинул мозгами, я уверен, что он обманет меня.

— Хоть тут вы не оплошали. Так и быть, за вашу искренность мы простим вам вашу глупость. Впрочем, вам в любом случае не удалось бы подслушать нас. Мы тоже догадались, о чем могла идти речь у вождя, а потому решили помалкивать в вашем присутствии.

— Что мне ответить, если он снова спросит?

— Вы расскажете ему, — вмешался Толстяк Джемми, — что мы спасли Вокаде, когда его взяли в плен шошоны, а потом прискакали с ним сюда, чтобы для надежности проводить к своим. Кроме нас, других белых здесь нет. Впрочем, не только белых, но и краснокожих. Вот и весь ответ, который вы должны ему дать. А если он все же задумает оставить вас в дураках, то постарайтесь не клевать на эту удочку. Скорее мы вас спасем, нежели он.

— Каким образом?

— Об этом пока рано говорить. Если я буду иметь основание доверять вам побольше, скоро вы узнаете хорошие новости.

И он замолчал, давая понять, что разговор окончен.

Связанные пленники могли лишь перекатываться из стороны в сторону, чем и не преминул воспользоваться Джемми, чтобы подобраться к Бауману поближе. Толстяк теперь лежал справа, а Мартин — слева от Охотника на медведей, и они могли тихо все рассказать последнему.

Между тем вождь позвал лучших своих воинов к себе и велел привести Вокаде. Когда тот появился в отсеке, где находились сиу, те уже сидели полукругом, в центре которого расположился сам вождь. Пленника поставили напротив него. По обе стороны от Вокаде с ножами в руках застыли два стража.

Положение Вокаде было незавидным. И все же он ожидал допроса совершенно спокойно.

После того как присутствующие оглядели юношу мрачными взорами, вождь начал:

— Пусть Вокаде расскажет, что случилось с ним с того момента, когда он покинул нас.

Юноша подчинился. И рассказал, что был замечен шошонами и взят ими в плен, а потом освобожден белыми, которых теперь, в свою очередь, схватили сиу. Он постарался наполнить свою историю правдивыми подробностями, но очень скоро понял, что его соплеменников так просто не проведешь. Когда он закончил, никто не произнес ни слова. Только вождь спросил:

— Кто эти четверо бледнолицых?

Вокаде прежде всего назвал имена Джемми и Дэви и подчеркнул, что для сиу большая честь, что такие знаменитые охотники появились среди них.

— А двое других?

И этот вопрос не смутил Вокаде. Он был готов к нему и назвал имя Фрэнка, а Мартина выдал за его сына. Ни один мускул не дрогнул на лице вождя, когда он спросил:

— Может, Вокаде слышал когда-нибудь, что у Грозы Медведей есть сын, которого зовут Мартин?

— Нет.

— А что у него жил человек, которого называют Хромым Фрэнком?

— Нет.

Вокаде понял, что проиграл. А вождь просто вышел из себя:

— Вокаде — собака, предатель, смердящий койот! Почему он продолжает лгать? Или он думает — мы не знаем, что Хромой Фрэнк и сын Грозы Медведей у нас в плену? Вокаде привел этих двух и других, чтобы спасти пленных! Теперь ему самому придется разделить их судьбу. Сегодня у лагерного костра собрание обсудит, какой смертью он умрет. А теперь пусть его свяжут так, чтобы ремни вонзились в его плоть.

Юношу увели и в самом деле так крепко связали, что он едва не кричал от боли. Потом же его привязали к коню, пора было отправляться в путь.

То же самое проделали и с остальными пленниками, но Вокаде держали в отдалении от них под охраной двух воинов.

Весьма плачевное это было зрелище: слабый, изможденный Бауман и пять его товарищей по несчастью, как мешки, болтающиеся на лошадях. Если бы их ноги не были связаны, они просто вывалились бы из седел от изнеможения.

Дэви шепнул Джемми несколько сочувствующих слов. Толстяк отозвался:

— Немного терпения, старина! Я не ошибусь, если скажу, что Олд Шеттерхэнд уже где-то рядом. То, что мы безмозглые идиоты, мы сами поняли только что, а он знал это еще до рассвета. Он обязательно пойдет по нашим следам вместе с краснокожими, а уж я позабочусь о том, чтобы он не пропустил ни одного из них.

— Каким образом?

— Смотри сюда! У меня за щекой оторванный от шубы клок; я вырвал его зубами и растрепал на мелкие клочки. Там, в скальном отсеке, где мы лежали, я уже оставил один такой клочок, а пока мы будем ехать, я выплюну постепенно их все. Они останутся нашими вехами, если, конечно, не поднимется сильный ветер. Так вот, когда Олд Шеттерхэнд зайдет в эту проклятую «постройку», он обнаружит клок шубы, и, насколько я его знаю, сообразит, что в летний зной только Толстяк Джемми мог облачиться в меха. Он пойдет дальше, найдет другие клочки и узнает, в каком направлении мы движемся. Для него это более чем достаточно.

Отряд сиу не стал следовать вдоль реки. Для огаллала это было бы большим крюком. Сначала они скакали к вершинам, которые носили название Слоновый Хребет, а потом свернули к длинной горной цепи, образующей водораздел между Атлантическим и Тихим океанами.

Толстяк Джемми не слишком ошибся, когда предположил, что Олд Шеттерхэнд где-то рядом. Едва минула четверть часа с тех пор, когда сиу исчезли за холмами, как он вместе с шошонами и апсарока, следуя точно по пути пятерых незадачливых беглецов, прибыл сюда с северной стороны.

Он ехал впереди вместе с сыном вождя шошонов и шаманом апсарока. От него не ускользнуло ни одной мельчайшей детали, говорящей о том, что здесь проехали люди. И в самом деле, он с раннего утра ни на миг не сомневался, что идет точно по следу.

Вид скальной «постройки» сразу заставил его насторожиться, а на вопрос шамана, что это, он ответил:

— Припоминаю, что это не дом, а скала. Я уже был внутри и весьма удивлюсь, если те, кого мы ищем, также не заглянули туда, чтобы хотя бы осмотреть место. Это… Дьявольщина!

Шеттерхэнд соскочил с коня и стал обследовать твердые базальтовые скалы. Очень скоро он наткнулся на след сиу.

— Здесь проехало много людей, и не далее, чем час назад, — произнес он. — Не уверен, были ли это сиу. А с другой стороны, кто, кроме них, мог быть здесь? Да еще такой большой компанией?! Очень подозрительно. Сейчас мы разделимся: пусть несколько человек объедут всю эту «постройку» вокруг, остальные — к «дому».

Он — впереди, остальные — следом за ним галопом погнали лошадей к скалам. Постройка вмиг была окружена, и Олд Шеттерхэнд один осторожно двинулся внутрь, поручив своим людям следовать за ним только в том случае, если он выстрелит.

Он исчез из виду на долгое время, а когда снова появился, лицо его было серьезным и задумчивым.

— Я охотно позволил бы моим красным братьям осмотреть это интересное скальное образование, напоминающее творение человека; но мы не должны терять ни минуты, ибо белые вместе с Вокаде взяты в плен сиу и час назад уехали отсюда.

— Мой белый брат знает это точно? — спросил Огненное Сердце, шаман апсарока.

— Да. Я видел все их следы и хорошо прочитал их. Толстяк Джемми оставил мне знак, и я надеюсь, он еще даст нам знать о направлении движения сиу.

Он показал найденные клочки шубы. Это были всего пять или шесть волосинок — верный знак того, что они в самом деле с «облысевшей» шубы Толстяка.

— Что собирается делать Шеттерхэнд? — спросил краснокожий. — Он пойдет по следам огаллала?

— Да, и не откладывая.

— Разве мы не настигнем их у реки Огненной Дыры, когда встретимся с Виннету?

— Да, лучше всего было бы встретить их там, но они могут убить пленных раньше.

— А разве они хотят лишить их жизни не в день Полной Луны!

— Охотника на медведей и пятерых его спутников — да; но жизнь наших друзей может оборваться и раньше. В самой большой опасности сейчас смелый Вокаде. Они считают его предателем. С ним первым может случиться самое худшее. Едем немедленно. Или мои красные братья думают по-другому?

— Нет, — ответил Огненное Сердце. — Мы рады прямо сейчас отправиться по следу огаллала. Тяжелый Мокасин должен стать моей добычей! Едем!

Глядя на лицо шамана в этот миг, можно было не сомневаться, что предводитель сиу-огаллала умрет жуткой смертью, если попадется в руки апсарока.

Олд Шеттерхэнд снова стал во главе отряда, и скачка была продолжена, только теперь в западном, а не в восточном направлении.

Но идти по следу пятерых оказалось не таким уж легким занятием, Олд Шеттерхэнд и его спутники еще вынуждены были ограничивать скорость своих лошадей. Землю покрывала твердая вулканическая порода, и о настоящих следах от копыт и речи быть не могло. Маленькие камни, крошившиеся под ногами лошадей, были единственным и к тому же весьма ненадежным ориентиром даже для Олд Шеттерхэнда. А потому требовалось напрягать все свое внимание.

Но то, что они, несмотря на все сложности распознавания следов, продолжали идти по следу огаллала, доказывали клочки меха, которые время от времени попадались по пути.

Даже апсарока и шошоны, как известно, сами великолепные следопыты, восхищались мастерством знаменитого охотника.

Через некоторое время им пришлось взять влево, то есть на юго-запад. Они достигли подножий горной цепи, образующей водораздел. Если кто-нибудь в этот момент взглянул бы с вершин горного хребта вниз, то справа он бы увидел нити водных потоков, несущих свои воды через Йеллоустоун и Миссури к старушке Миссисипи, а значит, в Мексиканский залив, а слева, в бескрайней долине, горные потоки впадали в реку Снейк, по ней мчались дальше на запад и в конце концов достигали Тихого океана.

Климат здесь прекрасный. Почва богата перегноем, а стремительно несущиеся ручьи не содержат ни грамма серы — они несут свежую, целебную воду, питающую окрестные растения. Естественно, здесь просто море травы, поднимаются кусты и деревья, и следы видны отлично.

Но день уже клонился к вечеру. Лошадей заставили прибавить в темпе, чтобы успеть засветло проследовать по отпечаткам как можно дальше. Наконец вершины водораздела были достигнуты. Затем отряд снова спустился вниз и стал лавировать среди скальных обломков, продираясь сквозь кусты и продолжая свой достаточно тяжелый, а местами опасный путь, который даже индейцам вовсе не пришелся по вкусу.

А потом наступил вечер. Различать следы стало уже невозможно, и, чтобы не сбиться с пути, всадники остановились.

Если до сих пор между членами отряда царило молчание, то и в лагере они не стали разговорчивее. Оно и понятно. Они чувствовали, что стоят на пороге решающих событий. В таком положении человек обычно предпочитает побольше думать, поменьше говорить.

Костры разжигать не стали. Олд Шеттерхэнд по отпечаткам заключил, что огаллала имели по сравнению с ним преимущество едва ли в две английские мили. А если те стали лагерем, то преследователи, сами о том не подозревая, могли оказаться от них так близко, что враги заметили бы огонь, а следовательно, узнали бы, что за ними погоня.

Каждый завернулся в свое одеяло и спокойно лег, но, разумеется, только после того, как были выставлены часовые. Едва забрезжил рассвет, они снова были в пути.

Глава одиннадцатая В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ

Следы огаллала еще и сегодня читались. По прошествии примерно получаса Олд Шеттерхэнд сделал вывод, что сиу вчера на ночлег не останавливались. Они, видно, решили не позволять себе ни малейшей передышки, прежде чем не достигнут реки Огненной Дыры.

Это был дурной знак, похоже, огаллала, затевали какую-то новую каверзу. Растительность вскоре почти исчезла, и вместо мягкой земли копыта животных снова ударялись о твердую вулканическую породу, что затрудняло их бег, а следовательно, и снижало скорость.

Потом стало вообще невозможно различить хоть какой-нибудь след. Олд Шеттерхэнду оставалось надеяться лишь на то, что сиу-огаллала продолжали двигаться прямо, а потому он не стал сворачивать.

А вскоре он узнал, что не ошибся. Перед ним выросли горы Огненной Дыры, за которыми как раз начинались знаменитые бассейны неутомимых гейзеров. Здесь снова появилась растительность и даже лес, состоящий в основном из хвойных пород.

Весь берег одного из ручьев, струившихся среди травы, был буквально истоптан конскими копытами. Отпечатки шли вдоль воды и ясно говорили о том, что сиу поили тут своих животных. Итак, следы, к счастью, появились вновь, и с этого момента вплоть до горных вершин они оставались настолько четкими, что сбиться с дороги было просто невозможно.

Открытого пути наверх не было. Пришлось скакать под деревьями. Они отстояли друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы не создавать всадникам никаких препятствий. Но ехать верхом по лесу, когда преследуешь врага, — занятие весьма опасное. Он может таиться за любым стволом.

Легко могло статься к тому же, что огаллала догадались о преследовании! Кроме того, Олд Шеттерхэнд не мог знать, какие признания силой либо хитростью вырвали сиу у пленников. С другой стороны, если бы сиу боялись, что за ними идет погоня, они непременно приняли бы все меры предосторожности, и в первую очередь устроили бы засаду.

Так размышлял о ситуации белый охотник, выслав вперед нескольких шошонов, которым предстояло обыскать местность и которые при обнаружении чего-либо подозрительного тотчас должны были вернуться назад.

К счастью, эти предосторожности оказались излишними. Причиной тому было соглашение, к которому Толстяк Джемми пришел с пленником, от которого вождь огаллала потребовал выдачи своих товарищей по несчастью.

Поскольку те, не считая Вокаде, все время ехали рядом друг с другом, они имели возможность переговариваться. Все это входило в планы вождя и было проделано с его молчаливого согласия — ведь мнимый его союзник должен был получить возможность разузнать все, что хотелось знать ему самому.

Вечером по приказу Тяжелого Мокасина все того же завербованного в осведомители белого незаметно, насколько это было возможно, увели от остальных, и вождь подсел к нему. Пленник дал на его вопрос те ответы, которые посоветовал ему дать Толстяк Джемми, и при этом заверил, что, кроме Вокаде и четверых белых, в окрестностях Йеллоустоуна не было больше ни одной живой души.

Вождь поверил, а потому все меры предосторожности посчитал излишними.

Тем временем Олд Шеттерхэнд со своими индейцами поднялся на вершину горной цепи Огненной Дыры, не встретив никаких помех.

Весь горный хребет порос густым, высоким лесом, поэтому преследователи не могли осмотреть лежавшую по другую сторону долину, хотя то, что стены там круто обрывались вниз, было все же ясно.

Проезжая под деревьями, они услышали странный — глухой, бурлящий шум, который вдруг был прерван пронзительным свистом, превратившимся затем в шипение, напоминающее звуки, сопровождающие выпуск пара из топки паровоза.

— Что это? — удивленно спросил Мох-ав, сын вождя шошонов.

— Конечно же, гейзер, — ответил Олд Шеттерхэнд.

Слово «гейзер» незнакомо индейцам, они называют их «вар-пе-пейя» — «гора горячей воды», поэтому юный шошон понял охотника только после того, как тот пояснил, что имел в виду.

Спускаясь верхом по крутым горным склонам, удержаться на лошадях довольно трудно. Поэтому всадники спешились и пошли пешком, ведя животных в поводу.

Следы огаллала и теперь еще можно было различить, но Олд Шеттерхэнд сделал вывод, что оставлены они вчера.

Преследователи спустились уже на несколько сот футов, когда лес внезапно прервался и его опушка образовала острый рубеж. Но в стороне полоса леса продолжала все же тянуться вниз, вплоть до самой подошвы долины.

Людям, наконец, открылась вся ширь пространства — и какую чудную картину увидели они.

Верхняя долина Мадисона, которая здесь имеет колоритное название реки Огненной Дыры — пожалуй, один из самых восхитительных районов Национального парка. На много миль в длину и местами в две или даже три мили в ширину эта полоса земли буквально кишит сотнями гейзеров и горячих источников. Есть тут фонтаны, струи которых возносятся в облака не на одну сотню футов! Запах серы, которым веет из многочисленных земных трещин, растворяется во влажном воздухе, вечно насыщенном горячими водяными парами.

В долине реки можно встретить белоснежные, ярко блестящие на солнце сталактиты, которые служат своего рода чехлом или, скорее, шляпкой для подземных «кастрюль». В иных местах земная поверхность из твердого грунта вдруг превращается в густой зловонный ил, температура которого весьма различна. То тут, то там почва вдруг резко вздымается в форме колпака, медленно раздуваясь, как пузырь, а потом лопается, открывая широкую, непостижимо глубокую дыру, из которой струи пара так извергаются в небеса, что у наблюдающего за ними едва ли не кружится голова. Эти пузыри и дыры могут возникнуть и тут же пропасть в любом месте. Горе тому, кто окажется рядом с ними! Только что его ноги опирались на твердую землю, как вдруг она резко нагревается и начинает подниматься! Только длинный прыжок, на который человек способен лишь в состоянии полного отчаяния, либо бегство могут дать ему шанс на спасение.

Но только исчезнет один пузырь, как уже надувается второй, за ним третий… И человек оказывается на шаткой корке, которая становится не прочнее бумагообразного материала осиного гнезда; лишь эта жалкая корка в тот миг и отделяет живое существо от ужаснейшей бездны недр Земли.

Горе и тому, кто издали примет упомянутый ил за массу, способную выдержать его вес! Хотя эта грязь и выглядит, как топкий торфяник, который еще с горем пополам можно пересечь, все же она — лишь осадок вулканических паров.

Там, где почва уходит из-под ног, провалы сейчас же заполняются густой, зеленовато-желтой и адски зловонной жидкостью. Все вокруг журчит, клокочет и бурлит, свистит и кипит, клубится и стонет! Гигантские хлопья воды и ила разлетаются в стороны или парят в воздухе, поддерживаемые столбом воздуха под давлением. Если в одну из этих то возникающих, то снова пропадающих дыр швырнуть тяжелый камень, произойдет нечто такое, будто души преисподней почувствуют себя оскорбленными. Воды и ил придут в ужасное, поистине дьявольское волнение — они взметнутся вверх, разыграются так, что выплеснутся через край, словно желая наказать переступившего черту их владений.

Вода этого сущего ада имеет различные оттенки: молочно-белый, ярко-красный, лазурный, сернистый, но часто бывает и светлой, прозрачной как стекло. Сверху, на ее поверхности, видны белые, шелковистые нити или густая, свинцового цвета слизь, покрывающая слоем в дюйм толщиной всего за пару минут любой оказавшийся в воде предмет.

Иногда вода такой дыры сверкает прекраснейшим изумрудом сочной зелени. В любой момент могут внезапно открыться маленькие клапаны, и в тот же миг из них сквозь зеленую воду выстрелят мерцающие на солнце струи.

Сразу хочется воскликнуть «Великолепно! Несравненно! Божественно!», забыв о том, что на самом деле все это — забавы дьявола!

Вот до этой удивительной реки Огненной Дыры и добрался наконец Олд Шеттерхэнд со своими спутниками. Они хотели выйти на опушку, но он остановил их громким окриком. Охотник указал на другой берег реки, и тут все поняли, что сейчас самое разумное — оставаться в укрытии.

Долина в этом месте была шириной лишь в половину английской мили. Выше того места, где остановился Олд Шеттерхэнд, берега сходились так тесно, что, казалось, реке едва хватало пространства, чтобы вместить свой грязный, коварно поблескивающий поток. Ниже было то же самое. От одного пролива до другого расстояние составляло не больше английской мили.

Река, убивающая своими горячими потоками все живое, шумела вблизи склонов, на которых остановился Олд Шеттерхэнд и его спутники. Хотя поросшие лесом стены хребта были довольно круты, но все же проходимы. А вот противоположная стена, которая высилась за рекой и отвесно уходила ввысь, едва не застилала небо. Эта состоявшая из черной породы, испещренная трещинами скала достаточно глубоко выгибалась, отходя на задний план, образуя от одного пролива до другого нечто подобное сектору. Долина же отнюдь не расширялась, несмотря на такое отступление скалы; у этой темной стены, прямо напротив Олд Шеттерхэнда, возвышалось некое творение, широкое основание которого едва не утыкалось в противоположный берег реки.

Творение — а другого, более точного, слова для названия этого чуда природы, пожалуй, и не сыщешь — итак, творение это было так необычайно, так непостижимо, что сразу рождалось ощущение, будто находишься в сказочном мире — мире фей, эльфов и других подземных загадочных существ.

Этим чудом была замысловатая, поистине фантастическая скальная террасообразная постройка, словно состоящая из ледовых кристаллов и слегка присыпанная свежевыпавшим снегом.

Нижняя, самая широкая, терраса, казалось, была вырезана из прекраснейшей слоновой кости. Окаймленная причудливыми украшениями, она напоминала творение одаренного богатой фантазией гениального зодчего. Внутри ее покоился полукруглый, полный отливающей серебром воды бассейн, из которого поднималась вторая терраса, имеющая уже меньшую площадь, чем первая, и сверкающая, словно усыпанный золотыми зернами алебастр. Точно так же, как вторая, поднималась и плавно уходила вдаль третья, будто сотворенная из мягкой белой ваты. Все это казалось таким воздушным и легким, что на первый взгляд не могло выдержать ни малейшей тяжести. И все же из третьей террасы поднимались, уходя вдаль и ввысь, еще шесть подобных террас, каждая со своим бассейном, откуда вниз вода стекала то прозрачными струйками, то моросящим тоненьким дождиком, преломляющим солнечный свет, то широкими потоками, словно фатой покрывающими это неописуемое чудо природы.

А опиралось все это величественное, излучающее тепло и источающее снежный блеск творение на темную стену скалы.

Стоило только поднять глаза вверх, взглянуть на вершину этой удивительной пирамиды, как тотчас становилось ясно, благодаря чему она была образована. На самой ее вершине била вверх высокая водная струя, расширяющаяся в виде зонтика и рассыпающаяся вокруг мелким дождем. Именно этот фонтан и создавал тот шум, которому прежде Мох-ав не смог найти объяснения. За водным столбом неотступно следовал свистящий, бурлящий и стонущий пар.

Именно воды гейзера и создали эту красивейшую пирамиду. Легкие компоненты, которые струя увлекала вверх за собой, оседали при падении, наслаивались и продолжали давать материал для чудесных образований. Горячая вода, стекая с одной террасы на другую, постепенно остывала, и температура каждого бассейна, неуклонно понижалась сверху вниз. Наконец, в самом низу хрустальная жидкость заливала последний бассейн, покинув который очень скоро вливалась в реку Огненной Дыры.

Неподалеку от великолепной пирамиды, как дьявол возле ангела, возвышалась темная, широкая, довольно большая насыпь грязного вида, имевшая почти правильную круглую форму. Вся она состояла из твердой массы, которую сверху покрывали остатки вулканических образований, имевших вид различных фигур. Казалось, будто дитя великана, играя с кусками черного базальта, облекло их в поистине невероятные формы и укрепило потом на круглой насыпи.

Насыпь диаметром футов в пятьдесят своей каменной стеной окружала дыру, темная пасть которой зловеще зияла, не предвещая ничего хорошо. Это было не что иное, как кратер илового вулкана.

Как только прекрасный волшебный гейзер начинал свою работу, тут же рядом, в неприглядном кратере, поднимался и начинал клокотать грязный ил. А когда в воздухе струи воды и пара разделялись, а потом исчезали, поверхность ила будто вдавливалась, образуя воронку, и вулкан успокаивался. Было ясно, что гейзер и кратер связаны друг с другом. Это души ада двигали извергаемые массы, подводили кристальную воду к гейзеру, а оставшиеся шлаки земных недр отправляли обратно в иловую дыру.

— Это Па-вакан-тонка, Вода Дьявола, — пояснил Олд Шеттерхэнд, указав на иловый кратер.

— Ты ее знаешь? — удивился Огненное Сердце.

— Да. Я уже бывал здесь.

— Но раньше ты не говорил, где мы находимся.

— Потому, что еще никогда не шел тем путем, которым мы проехали на этот раз. Будучи здесь раньше, я спустился к реке с другой стороны и познакомился с Водой Дьявола. Теперь там стоят лагерем сиу-огаллала и почему-то не едут дальше, хотя им ведь нужно к могиле вождя, которая расположена выше. Похоже, у них есть еще какие-то намерения!

Огаллала расположились вблизи кратера вулкана. Их было видно уже довольно отчетливо, и можно было даже различать лица.

Лошади свободно либо бродили выше этого места, либо, как и люди, отдыхали на земле. Поесть им было нечего, на этой мертвой земле не росло ни травинки.

Пленные сидели на камнях. Их руки были связаны за спиной, а ноги притянуты к камням с помощью лассо. В таком положении, которое, должно быть, причиняло им неописуемые муки, они сидели со вчерашнего вечера.

Как раз в тот момент, когда Олд Шеттерхэнд обратил свое внимание на огаллала, они оживились. Они поднялись и расположились кругом, в центр которого сел вождь.

Шаман апсарока, стоявший рядом с Олд Шеттерхэндом, приложил к глазам ладонь, чтобы лучше видеть происходящее. Некоторое время он внимательно глядел на огаллала, потом сказал:

— Это он, Тяжелый Мокасин. Он совещается со своими псами.

— Я надеюсь, ты хорошо знаешь своего врага и не можешь ошибиться? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Как я могу его не узнать! Взгляни только на эту длинную, тощую фигуру, на его лицо! Как можно его с кем-то спутать! Он отнял у меня ухо, я же заберу у него оба! Его томагавк пронзил мое плечо, а мой нож пробьет его сердце!

Олд Шеттерхэнда больше волновали пленники, он узнал Джемми, Дэви, Мартина и Хромого Фрэнка. Остальные белые все были как бы на одно лицо, потому что заросли щетиной. Бедного Вокаде привязали к камню в стороне от всех, да так, что все его суставы казались вывихнутыми.

К нему подошел один из сиу, отвязал его от скального обломка и вытолкнул в центр круга.

— Они хотят его допросить, — угадал Олд Шеттерхэнд. — Возможно, они решили вершить над ним суд прямо здесь и наказать на месте. О, хотел бы я слышать, о чем они там говорят!

— Зачем позволять этим огаллала говорить с ним? — недоумевал шаман. — Нужно идти вниз, на ту сторону! Пусть томагавк пожрет их всех!

— Торопиться не стоит, — возразил Олд Шеттерхэнд. — Пусть мой красный брат не забывает, что нам придется долго спускаться вниз, прежде чем мы окажемся у реки. Они сразу заметят нас, как только мы появимся на опушке. Прежде чем мы доберемся до реки и переплывем ее, они примут все меры предосторожности.

— У моего белого брата есть более удачный план?

— Да. Нам нужно напасть на них совершенно неожиданно, потому что я опасаюсь, что они лучше убьют пленных, чем отдадут их в наши руки. Поэтому прямо здесь спускаться нельзя — они заметят нас. Там, внизу, лес почти вплотную подходит к реке. Мы, стало быть, идя по нему, со стороны сможем незаметно подобраться к берегу. Если будем осторожны, они не увидят нас, между ними и нами — стена бассейна гейзера.

— Мой брат прав. Так и сделаем. Но я ставлю одно условие.

— Какое?

— Вождя огаллала не трогать. Он принадлежит мне!

Олд Шеттерхэнд задумчиво глянул себе под ноги. Потом поднял голову и очень серьезно произнес:

— Там больше пятидесяти врагов. Прольется много крови, а я хотел бы избежать этого. Но верно и то, что вряд ли они сдадутся нам без боя.

Тем временем Боб, который, пока они ехали, постоянно находился в конце колонны, перебрался вперед, чтобы взглянуть на огаллала. Поскольку Олд Шеттерхэнд говорил с индейцем на его языке, негр ничего не понял. Он подошел, указал вниз и произнес:

— Там масса Бауман и юный масса Мартин! Хотеть ли масса Шеттерхэнд освободить их?

— Да.

— Ох, ох! Это быть очень хорошо, очень хорошо! Массер Боб помогать освободить их. Массер Боб сейчас спускаться и переходить вода. Массер Боб не бояться огаллала. Массер Боб быть сильный и смелый. Он убить их всех!

Негр и вправду собрался немедленно идти, но Олд Шеттерхэнд остановил его. Он вынул из седельной сумки подзорную трубу и направил ее на сиу. Только что развязали Мартина Баумана и тоже ввели в круг, поставив рядом с Вокаде. Олд Шеттерхэнд через окуляр так близко видел лица пленных, что мог прочитать по губам, что они говорят. Создавалось впечатление, что сиу удалены от него не больше, чем на двадцать шагов.

Вождь обратился к Мартину Бауману, указав рукой на иловый кратер. Олд Шеттерхэнд ясно видел, как смертельно побледнел юноша. Одновременно раздался пронзительный крик, который человеческое горло может издать, лишь испытывая всепоглощающий ужас.

Крик этот издал старый Бауман. Олд Шеттерхэнд видел, как седой человек изо всех сил пытается разорвать на себе веревки. Вождь, похоже, сказал ему что-то очень страшное.

И это действительно было так, ибо отец дико закричал в страхе за своего сына.

Сиу-огаллала достигли гор реки гейзеров еще вчера с наступлением сумерек. Они ожидали, что Тяжелый Мокасин разобьет лагерь внизу, в тени леса, но просчитались. Несмотря на темноту и трудности спуска, вождь решил, что надо переправиться через реку.

Он хорошо знал эти места — ведь он бывал здесь уже много раз, и в его мозгу родилась мысль, под стать мрачному и зловещему кратеру вулкана, внутри которого в ночной тьме клокотало его мерзкое содержимое.

Идя впереди и ведя лошадь в поводу, вождь показывал путь своим. Пленники также были вынуждены спускаться вниз вместе с ними, что было для них еще одной пыткой, поскольку их не отвязали от лошадей. Наконец отряд все же удачно спустился и достиг берега.

В этом месте вода реки Огненной Дыры была не горячей, а лишь теплой. Ее можно было без труда перейти. Каждую лошадь с пленником опекали по два сиу, и таким образом огаллала быстро переправились на другую сторону, остановившись у илового кратера.

Пленников привязали к камням и выставили подле них часовых. Потом воины легли на землю, не получив от вождя никаких объяснений относительно того, почему он решил разбить лагерь именно здесь, в зловонном кратере, где не было ни травы пригодной для лошадей, ни воды.

Когда наступило утро, лошадей отвели чуть ниже по реке к тому месту, где, как знал вождь, из скал вытекал чистый ключ. Как только те, кто отводил животных, вернулись, каждый достал из своей сумки по куску вяленого бизоньего мяса, чтобы приняться за еду. Вот тогда-то Тяжелый Мокасин и объявил тихо своим людям, что он хочет сделать с Вокаде и юным Бауманом.

Все без исключения считали Вокаде предателем. Хотя он ни в чем не сознался, в их глазах он был изобличен. В том, что Мартин должен был разделить его судьбу, они ни в малейшей степени не сомневались.

Прежде всего мучители обычно хотят насладиться муками, которые испытывают пленники уже при объявлении приговора. Сиу быстро образовали круг и первым ввели в него Вокаде.

Он, естественно, понимал, что обречен на смерть, но надеялся, что приговор будет приведен в исполнение не прямо сейчас. Он был убежден, что Олд Шеттерхэнд и Виннету вскоре дадут о себе знать, и предстал перед своими судьями, держась со спокойным достоинством.

— Вокаде будет лгать дальше или же сознается во всем перед воинами огаллала? — спросил вождь, хитро прищурившись.

— Вокаде не сделал ничего дурного, а значит, ему не в чем сознаваться, — ответил юный индеец.

— Вокаде лжет. Если он захочет сказать правду, его приговор будет очень мягким.

— Я знаю, что приговор мне может быть только один, независимо от того, виновен я или нет, — мне суждено умереть!

— Вокаде юн. А у молодых людей короткие мысли. Они часто совсем не ведают, что творят. Поэтому мы готовы быть снисходительными, но тот, кто хотя бы раз оступился, должен быть откровенен!

— Мне нечего сказать!

По лицу вождя пробежала презрительная насмешка. Он продолжал:

— Я знаю Вокаде. Он наверняка скажет нам все!

— Вы напрасно этого ждете.

— Тогда Вокаде трус. Он боится. У него есть смелость совершить плохие дела, но нет мужества признаться в этом. Вокаде, несмотря на свою молодость, старуха, которая воет от страха, когда ее укусит комар.

Вождь хорошо знал юношу. Его слова попали в точку.

Ни один индеец не позволит назвать себя трусом, чтобы тотчас не доказать, что он мужественен и храбр. С ранних лет привыкший к лишениям, опасностям, боли, краснокожий презирает смерть. Он ведь убежден, что после смерти сразу попадет в Страну Вечной Охоты. Стало быть, когда его называют трусом, он всегда готов доказать обратное, даже если при этом придется поставить на карту свою жизнь. Таков был и Вокаде. В ответ на оскорбление вождя ответил с негодованием:

— Я убил белого бизона. Все сиу-огаллала знают об этом!

— Но никто из них не присутствовал при этом. Никто не видел, что он действительно его убил. Ты принес шкуру, мы это знаем, но больше — ничего.

— Может, вы думаете, что бизон сам отдал мне свою шкуру?

— Нет! Но когда он подыхает в прерии, то Вокаде может прийти, взять его шкуру, принести ее своим и сказать, что он его убил. Бизон, однако, издох сам.

— Ты лжец! — вскипел Вокаде. — Ни один издохший бизон не лежит невредимый в прерии. Грифы и койоты тут же пожирают его.

— Койот — это ты! — глаза вождя сузились в щели.

— Уфф! — воскликнул Вокаде, напрягаясь всем телом, чтобы порвать ремни. — Если бы я не был связан, я показал бы тебе, кто из нас трусливый волк прерий!

— Ты уже показал это. Трус ты, ибо не осмеливаешься сказать правду!

— Я солгал не из страха!

— А из-за чего же тогда?

— Из уважения к другим людям, попавшим к вам в плен.

— Уфф! Значит, теперь ты сознаешься, что виновен?

— Да!

— Тогда расскажи, что ты сделал!

— Что мне рассказывать? Для этого не нужно много слов. Я пришел к вигваму Грозы Медведей сообщить, что он взят в плен. Потом мы отправились в путь, чтобы освободить его.

— Кто?

— Нас было пятеро. Сын Грозы Медведей, Джемми, Дэви, Фрэнк и Вокаде.

— Больше никого?

— Нет!

— Выходит, Вокаде вдруг сильно полюбил бледнолицых?

— Да! Любой из них стоит больше целой сотни сиу-огаллала.

Вождь скользнул взглядом по кругу воинов и втайне порадовался впечатлению, которое произвели последние слова краснокожего юноши. Потом он спросил:

— Знаешь ли ты, чем рискуешь, сказав нам такое?

— Да! Вы убьете меня!

— Но сначала ты примешь мучения!

— Я не боюсь их.

— Так пусть они сейчас же и начнутся. Приведите сюда сына Грозы Медведей!

Привели Мартина и поставили рядом с Вокаде. Этот момент и видел Олд Шеттерхэнд.

— Ты слышал и понял, что сказал Вокаде? — спросил его вождь уже на английском.

— Да, — ответил Мартин спокойно, ибо по именам и интонации нетрудно было догадаться, о чем шла речь.

— Он привел вас, чтобы вы освободили пленных. Пять мышей выползли, чтобы сожрать пятьдесят медведей! Глупость затмила ваш разум. Так пусть теперь она проглотит его весь! Вы умрете!

— Это мы знаем! — Мартин нашел в себе силы улыбнуться, — Ни один человек не живет вечно!

Вождь понял его не сразу. Когда смысл слов дошел до него, он ответил:

— Но вы умрете от наших рук!

— Пока это лишь намерение.

— Но оно очень скоро станет явью. Или вы еще надеетесь улизнуть от нас? — вождь хитро ухмыльнулся. — Такой случай мы вам предоставили. Вы уйдете от нас уже сегодня — умрете немедленно!

Он пристально взглянул на обоих, чтобы увидеть, какое действие произвели его слова. Вокаде вел себя так, как будто вообще ничего не слышал. Мартин побледнел, но потом ему, хоть и с огромным трудом, удалось подавить охвативший его ужас.

— Тяжелый Мокасин видит, что вы большие друзья, — продолжил вождь. — Он хочет порадовать вас и даст вам умереть вместе.

Он был уверен, что тем самым умножил страх обоих. Но Вокаде, весело улыбнувшись, произнес:

— Ты лучше, чем я думал. Я не боюсь смерти. Если я могу умереть вместе с моим белым другом, то смерть будет казаться мне наградой.

— Наградой? — вождь язвительно засмеялся. — Что ж, вы получите награду, но не сразу всю. Уйти в Страну Вечной Охоты вам суждено по-особому.

Он поднялся, вышел из круга и подошел к насыпи кратера.

— Это ваша могила, — сказал он. — Через несколько мгновений вас похоронят в ней.

Он указал на бездну, откуда вверх поднимались зловонные испарения.

Такого никто не ожидал. Это было более чем бесчеловечно. Мартин стал еще бледнее, а его отец издал тот самый крик ужаса, который услышали на другой стороне реки Олд Шеттерхэнд и его спутники. Бауман едва не порвал на себе веревки.

С первого момента своего пленения вплоть до сегодняшнего дня старший Бауман ни звуком, ни взглядом не выдал, как он глубоко потрясен и несчастен. Для этого он был слишком горд. Но теперь, когда он услышал, что грозило его сыну, он не смог с собой совладать.

— Только не это, нет! — крикнул он. — Бросьте в кратер меня, а не его, только не его!

— Молчи! — приказал ему вождь. — Ты будешь выть от ужаса, зная, что тебе, прежде чем умереть самому, суждено увидеть смерть твоего сына.

— Нет, нет, вам ни звука от меня не услышать, ни одного!

— Ты взвоешь уже от описания этой смерти. Ты думаешь, мы просто бросим в эту пасть твоего мальчика и предателя Вокаде? Ты ошибаешься. Ил поднимается и опускается так же регулярно, как прилив в море, который, как мне рассказывали, следует ходу Луны. Точно известно время, когда ил приходит и когда он уходит. Известно также, как высоко он поднимется. Мы свяжем предателя и твоего сына лассо и бросим их в дыру. Но они не упадут вниз, поскольку крепкие ремни удержат их. Поначалу они зависнут так, что ил будет доходить им только до стоп. В следующий раз мы опустим их пониже — по колено. Так они будут опускаться все глубже и глубже, и их тела снизу будут медленно поджариваться в горячем иле. Ты все еще хочешь умереть вместо твоего сына такой смертью?

— Да! — вскричал почти обезумевший Бауман. — Возьмите меня вместо него! Меня!

— Нет! Тебе суждено умереть вместе с другими у могилы вождя. А пока тебе предстоит посмотреть, как твой сын погружается в раскаленное болото!

— Мартин! Мартин! — закричал несчастный отец.

— Отец! — отозвался сын, упавший духом.

— Молчи! — шепнул ему Вокаде. — Мы будем умирать как герои, не доставив им радости видеть боль на наших лицах.

Бауман снова рванул свои веревки, но это привело лишь к тому, что путы резанули его плоть почти до костей.

— Слышишь, как скулит и воет твой сын! — крикнул Бауману вождь. — Молчи и радуйся, ибо ты увидишь все лучше, чем мы. Отвяжите пленных от камней и привяжите к лошадям, чтобы они сидели высоко и могли наблюдать за происходящим. Обоих парней туго свяжите и несите к дыре!

Приказ вождя тотчас исполнили. Несколько сиу схватили Вокаде и Мартина, чтобы связать их еще крепче.

Бауман крепко стиснул зубы, стараясь не издавать громких стонов. Вместе с другими теперь он сидел высоко в седле.

— Ужасно! — пробормотал Дэви, повернувшись к Джемми. — Для этих храбрых ребят помощь придет слишком поздно. Мы оба виноваты в их смерти. Мы с тобой не должны были соглашаться на эту глупую авантюру!

— Ты прав, и… Чу!

Где-то вдали послышался сиплый крик грифа. Занятые пленниками огаллала не обратили на него никакого внимания.

— Это знак Олд Шеттерхэнда, — прошептал обрадованный Джемми. — Он часто говорил о нем и показывал, как это делается.

— Господи Боже! Если бы это и вправду был он!

— Небо свидетель, что я не ошибся! Если это так, то Олд Шеттерхэнд пошел по нашим следам и вышел сюда с той стороны. Взгляни-ка туда, в лес! Ничего не видишь?

— Да, да! — оживился Дэви. — Там колышется дерево. Я вижу, как качается верхушка. Это не просто так! Там люди!

— Теперь и я вижу! Но отвернись, чтобы огаллала ничего не заподозрили!

И громко, но уже по-немецки, Толстяк крикнул:

— Мастер Мартин, не волнуйтесь! Помощь уже пришла. Только что наши друзья подали нам знак.

Он благоразумно не называл имен прибывших: огаллала, услышав их, могли обо всем догадаться.

— Что протявкал этот пес? — воскликнул вождь. — Он тоже хочет умереть в дыре?

К счастью, Тяжелый Мокасин удовлетворился лишь этим резким замечанием.

— Это правда? — выкрикнул Бауман тоже по-немецки.

— Да! Они на той стороне, в лесу.

— Но они придут слишком поздно! Прежде чем они пересекут реку, все будет кончено. И потом, в любом случае их заметят враги.

— Па! Шеттерхэнд что-нибудь придумает!

Лошади с пленниками так тесно стояли друг к другу, что последние могли понять даже шепот. Руки их были завернуты за спину, а ноги связаны под брюхом животных.

— Эй, Дэви, — прошептал Джемми, — наших лошадей никто не держит за поводья, а посему мы, собственно, уже наполовину свободны. Ты уверен, что твой старый мул, несмотря на веревки, подчинится тебе?

— Нет проблем! Я сожму его бока ногами так, что он станет шелковым.

— Моя старая кляча тоже послушная. Стой! О Боже, помоги! Начинается! Все же, похоже, помощь придет поздно, слишком поздно!

В этот миг земля под копытами лошадей начала дрожать, сначала тихо, потом сильнее; откуда-то из глуби недр послышался нарастающий раскатистый грохот — гейзер начал действовать.

Хотя лошади со вчерашнего вечера немного привыкли к этому дрожанию, они стали гораздо беспокойнее, чем прежде, когда были свободными.

Вождь первым делом перегнулся через край кратера и свесил вниз лассо, чтобы замерить, на какой высоте нужно повесить обоих обреченных. Потом оба лассо быстро были привязаны к крепким выступам высокой насыпи кратера, а другие концы укрепили под руками Мартина и Вокаде так, чтобы те оказались внутри не выше замеренной глубины.

Шум все нарастал, и все отошли назад. Только двое сиу остались у кратера, чтобы, как только поднимется ил, тотчас опустить вниз обоих осужденных.

Эти минуты обоим Бауманам показались вечностью.

А что же Олд Шеттерхэнд? Почему он медлил?

Его взгляд неотрывно следил за каждым движением огаллала. Когда он увидел, что Вокаде и Мартина подтащили к кратеру, ему наконец все стало ясно.

— Они решили медленно утопить их в иле, — пояснил он индейцам. — Быстро под прикрытием деревьев спуститесь вниз, туда, где лес выходит к самой реке; переправьтесь на другую сторону и галопом мчитесь наверх! Войте при этом что есть мочи и лупите камнями по огаллала!

— Наш брат не поедет с нами? — спросил огромный шаман.

— Нет, сейчас не могу. Я должен остаться здесь и позаботиться о том, чтобы ни с одним из наших братьев до вашего появления не случилось несчастья. Вперед, скорее! Нельзя терять ни секунды!

— Уфф! Вперед!

В следующий миг шошоны и апсарока исчезли. Боб остался рядом с Олд Шеттерхэндом, и тот приказал ему:

— Так, хватайся за эту ель! Тряхнем ее.

Приложив ладони к устам, он издал крик грифа, который и услышали Джемми и Дэви. Он заметил, что они на миг взглянули вверх, стало быть, приняли сигнал.

— Зачем трясти дерево? — спросил Боб, одной ручищей ухватившись за ствол.

— Дадим им знать. Сиу хотят бросить Мартина и Вокаде в кратер. Видишь, они лежат там связанные на самом краю?

— Что?! Убить масса Мартин? Когда? Сейчас?

— Наверняка уже через минуту!

Тут негр выронил мушкет, который держал в другой руке.

— Убить масса! Это не быть, это нельзя позволить! Массер Боб не разрешить! Массер Боб убить их все! Боб сейчас быть там!

Он бросился вниз.

— Боб, Боб! — кричал ему вдогонку Олд Шеттерхэнд. — Назад, назад! Иначе ты все погубишь!

Но негр не слышал его. Им овладела дикая ярость.

Он не думал о том, что не имел оружия; а лишь о том, как быстрее перебраться на тот берег. Будучи хорошим пловцом, он знал — чтобы выбраться на берег в каком-то определенном месте, нужно для лучшей ориентации войти в воду гораздо выше по течению. Итак, он не поспешил вниз по освещенному береговому склону прямо к воде, а помчался широкими прыжками, лавируя среди деревьев, в сторону, вверх по реке, и свернул лишь тогда, когда, по его мнению, достаточно удалился.

Черная гладкая скала в этом месте острой косой врезалась в воду. В спешке Боб, не раздумывая, сел и заскользил, словно хотел на санях прокатиться вниз по склону, и влетел в маслянистую, покрытую грязными хлопьями пены воду.

При этом он наткнулся на нечто твердое, что едва не вонзилось в его тело. Этим предметом оказалась толстая ветка, почему-то торчавшая здесь, в береговом грунте.

— Ох, ох! — застонал негр, почувствовав боль. — У массер Боб нет ружье. Сук быть его ружье, его дубина!

Он одним махом вырвал из ила увесистую палку и поплыл.

До сих пор огаллала не заметили бравого парня. Во время катания с горы его черное тело совершенно не отличалось от темной горной породы, и теперь торчавшие из воды голова и плечи также сливались с грязной поверхностью. Впрочем, огаллала все свои взоры обратили на иловый кратер; ничто другое сейчас их не занимало.

Теперь, когда подземный гул превратился в рокот и послышалось бурление, Олд Шеттерхэнд увидел своих краснокожих союзников, чуть поодаль скачущих к воде. Они не таились, но находились еще далеко, и это была катастрофа.

Он прислонил свой штуцер — «генри» к дереву, за которым стоял, и поднял вверх тяжелую двустволку «медвежебой» — на эти два ружья он мог положиться.

Любой другой в такой напряженный момент, скорее всего, дрожал бы от волнения; но этот человек вел себя так спокойно, словно намеревался пострелять по мишени в кругу друзей.

На другой стороне сиу отступили от кратера, оставив там только двоих.

В этот момент вождь поднял руку и произнес какую-то команду, Олд Шеттерхэнд не мог ее слышать из-за все нарастающего шума. Но что означает это движение рукой, Олд Шеттерхэнд знал точно, — мученическую смерть Мартина и Вокаде.

Он прижал приклад к щеке. Дважды вылетал огонь из стволов «медвежебоя»; после чего он отбросил прочь разряженную двустволку и схватился за штуцер, чтобы быть готовым, если потребуется, применить и его. Он сам хорошо слышал грохот обоих выстрелов, но сиу-огаллала и бровью не повели, это было удивительно, но они просто не слышали выстрелов, под ногами у них гремело еще громче.

— Туда их! — приказал громким голосом вождь буквально за несколько секунд до выстрелов и поднял руку.

Оба его человека, назначенных палачами, быстро сделали пару шагов, которые отделяли их от лежавших на земле пленников. Отец Мартина издал испуганный, душераздирающий крик. В следующий миг его сын должен исчезнуть в чреве кратера!

Но что это? Оба исполнителя ужасной экзекуции не только нагнулись, чтобы схватить пленников, но даже упали с гримасами боли на лицах рядом с последними и остались лежать неподвижно.

Вождь пробурчал что-то невнятное, и в этот момент с пронзительным свистом из вершины пирамиды гейзера вырвались вода и пар, а из кратера вулкана донесся глухой звук, очень похожий на пушечный выстрел.

Тяжелый Мокасин подскочил, нагнулся над поверженными воинами и ударил их одного за другим кулаком — они были недвижимы. Схватив одного за плечи, он рванул его вверх. Неподвижные, безжизненные глаза смотрели мимо Тяжелого Мокасина, который тотчас обнаружил дырку в голове человека. В страхе он выпустил мертвого из рук, схватил второго и увидел то же самое.

Он вскочил, словно наткнулся на призрак, и повернулся к своим. Его было не узнать. Он чувствовал себя так, будто кожа под перьями на его голове сама сползла с черепа.

Сиу не поняли его поведения и вообще не могли взять в толк, что случилось с двумя их соплеменниками. Они подошли ближе, некоторые из них нагнулись и тут же, как и вождь, в страхе отпрянули в сторону.

Вдруг произошло нечто такое, что показалось им не менее ужасным. Свист и клокотание гейзера почти затихли, и снова стали слышны другие звуки. Как раз в этот момент от реки донеслось рычанье, которое, казалось, исходило из глотки льва или тигра.

Все тотчас обратили туда свои взоры. Они увидели гигантскую черную фигуру, прыжками приближающуюся к ним и размахивающую длинным, толстым суком в огромном кулаке. Фигура эта была совершенно мокрой и грязной от желтовато-зеленой пены реки и увешанной запутанными стеблями ситника вперемешку с полусгнившим камышом.

Бравый Боб, которому пришлось потрудиться, чтобы пробраться через целый полуостров преграждающих выход на крутой берег зарослей, не имел времени стряхнуть с себя это «украшение». Облик негра едва ли подтверждал его земное происхождение. А его рев, вращающиеся глаза, его крепкий, светящийся оскал! Немудрено, что огаллала на миг застыли.

А он уже бросился на них, рыча и размахивая дубиной, как Геркулес. Поначалу суеверные индейцы отшатнулись. Боб же набросился на вождя.

— Масса Мартин! Где быть дорогой, добрый масса Мартин? — кричал Боб, задыхаясь от ярости и быстрого бега. — Вот массер Боб, вот он, вот! Он уничтожить все сиу! Он разгромить все огаллала!

— Ура! Это Боб! — как ребенок, радовался Джемми. — Вот она, победа! Ура!

Одновременно снизу раздался многоголосый вой — индейский боевой клич. Обычно он порождается тем способом, что дикари издают пронзительное и растянутое, близкое к фальцету «Йиииии!» и при этом быстро-быстро бьют боковой стороной ладони по обеим губам.

Этот хорошо известный, возвещающий о смертельной опасности боевой клич вывел сиу из оцепенения. Некоторые из них выскочили из круга и взглянули туда, откуда шел вой. Они увидели апсарока и шошонов, галопом мчащихся прямо на них. В высшей степени пораженные, они не нашли времени сосчитать врагов и, следовательно, заметить, что тех было не так уж много. Необъяснимая смерть обоих их соплеменников, появление выглядевшего, как сатана, и смело ввязавшегося в драку Боба, а теперь и приближение враждебных индейцев — все это вызвало у сиу поистине панический страх.

— Спасайтесь! — кричали многие из них на пути к своим лошадям.

Теперь Джемми крепко зажал шенкелями свою старую кобылу.

— Эй, освобождайтесь! Быстро, быстро, навстречу спасителям! — закричал он громко.

Его длинноногая кобыла уже рванулась вперед, да и мул Длинного Дэви не оплошал — улепетывал следом. Лошадь Фрэнка мгновенно бросилась за ними, не дожидаясь приглашения от седока. Животные так были возбуждены дрожанием земли, фигурой Боба и боевым кличем, что ни один сиу не смог бы их удержать.

Ни один? Но нет, один все же нашелся — вождь Хонг-пе-те-ке. Он получил от Боба такой сильный удар суком, что поначалу рухнул без сил. На его счастье, негр не нанес ему второго удара, иначе он неминуемо погиб бы, но Боб, увидев своего юного хозяина лежавшим на земле, склонился над ним, чтобы, забыв обо всем, узнать, жив ли тот.

— Мой добрый масса Мартин! — причитал верный черный. — Здесь быть храбрый массер Боб! Он быстро разрезать ремни массы Мартина.

Очнувшийся вождь поднялся и вытащил нож, чтобы ударить им негра сзади, но вдруг услышал вой врагов и увидел, что его люди уже обратились в бегство, а бывшие пленные тоже мчались прочь.

Тяжелый Мокасин понял, что сиу пора уносить ноги, тем более, что в глубине души он был трусоват. В мгновение ока взлетел на свою лошадь. Счастье, что его люди все ружья закрепили у седел! Пробившись верхом к Бауману, обезумевшая лошадь которого в этот момент понесла, он успел все же резко схватиться за повод и, издав леденящий души всех, кто его слышал, крик, которым погнал своего жеребца, поскакал прочь, вверх по реке, уводя за собой лошадь Баумана с ее связанным седоком.

Глава двенадцатая У ПАСТИ АДА

Сиу-огаллала были уверены, что верховья реки для них свободны. Опасаться встретить там врагов, по их мнению, не стоило. Если они доберутся до могилы вождя, то спокойно скроются из виду, поскольку ее окрестности могут послужить великолепным укрытием даже от гораздо более многочисленного противника. Но вскоре им суждено будет понять, что это было роковое заблуждение.

Как уже упоминалось, еще накануне, прежде чем на рассвете покинуть озеро Йеллоустоун, Олд Шеттерхэнд велел Виннету вместе с оставшимися с ним воинами скакать к Пасти Ада и ждать там, что вождь апачей и сделал.

Токви-тей, вождь шошонов, находящийся рядом с апачем, хотел отправиться в путь сразу же после отъезда Олд Шеттерхэнда, но Виннету остановил его.

— Пусть мои братья подождут здесь еще немного, — сказал он, — и позволят лошадям попастись, ведь на тропе, которой мы будем следовать, для них нет никакого корма.

— Ты точно знаешь этот путь? — спросил шошон, пристально глядя на апача.

— Виннету знает все прерии и воды, все горы и долины от моря на юге до самого Саскачевана!

— Но чем быстрее мы уедем, тем скорее будем у цели!

— Мой брат прав, но иногда все бывает не так, как предполагаешь. Мы наверняка достигнем Пасти Ада прежде, чем солнце сядет в свой вигвам за извергающими воду горами. Виннету знает, что делает. Храбрые воины шошонов могут положиться на него. А сейчас пусть они спокойно доедят свое мясо. Когда придет время, Виннету даст знак к отъезду.

И апач забросил на плечо свое Серебряное ружье и удалился, скрывшись в девственном лесу. Не в его правилах было отказываться от принятых ранее решений, не имея на то веских оснований. Токви-тею ничего не оставалось, как подчиниться.

Индейцы готовили себе завтрак и при этом все время вспоминали о безрассудной выходке сына Охотника на медведей и его четырех компаньонов.

Их затянувшийся «банкет» продолжался до тех пор, пока не появился апач. Он сразу же направился к своему жеребцу и ловко вскочил в седло. Этого было достаточно, чтобы шошоны поняли: скачка продолжается. Они верхом, один за другим, последовали за своим проводником, позаботившись о том, чтобы оставить как можно меньше следов.

Если Виннету даже по индейским понятиям слыл очень молчаливым воином, то сегодня, похоже, он менее всего был склонен доказать обратное. Апач скакал довольно быстро, чтобы постоянно держаться впереди на определенном удалении от шошонов. А они настолько уважали знаменитого воина, что ни один из них не осмеливался приблизиться к нему. Даже Токви-тей соблюдал почтительную дистанцию.

Так, молча, отряд всадников и продолжал двигаться по лесу, сквозь плотную листву которого не мог пробиться ни один солнечный луч. Массивные стволы высились словно гигантские колонны, и никакого, даже чахлого, кустика не попадалось на пути. Голоса птиц, встречавших рассвет, давно умолкли, и лишь иногда царившее вокруг безмолвие нарушалось щелканьем или треском, издаваемым самим лесом.

Неожиданно из чащи выплыла небольшая травянистая прерия. Лес резко обрывался, а земля, из трещин которой пробивалась травка, очень скоро стала каменистой.

Виннету позволил своему коню сбавить темп и, подождав, пока Токви-тей нагнал его, указал на запад, где над горизонтом зависли серо-голубые облака.

— Там горы реки Огненной Дыры, за ними открывается Пасть Ада, — произнес он.

Шошон обрадовался, что апач наконец нарушил молчание. Конечно, он хорошо знал, какое качество считается лучшим украшением воина, но даже у угрюмейшего индейца однажды может возникнуть желание произнести спич; именно в таком состоянии сейчас находился Токви-тей.

Он и раньше очень много слышал об Олд Шеттерхэнде; теперь же шошон познакомился с ним, да еще таким странным образом, и смог воочию убедиться, что молва о достоинствах и подвигах знаменитого белого охотника отнюдь не вымысел. Даже сам он, Токви-тей, будучи старше Олд Шеттерхэнда, испытывал преклонение перед охотником, какого он не чувствовал ни перед кем. Может быть, к этому преклонению добавлялась отчасти и робость, но, несмотря на барьер, который эта робость воздвигла между ним и Олд Шеттерхэндом, вождь все же очень ему симпатизировал. Дружелюбие, спокойствие и благосклонность белого человека не могли не завоевать сердце шошона, как и сердца многих других.

Уже давно Токви-тей хотел разузнать об Олд Шеттерхэнде побольше, а лучше апача никто не мог рассказать о нем. Шошон бросил взгляд в указанном Виннету направлении и сказал:

— Токви-тей еще никогда не ступал по этой земле, но его ухо часто слышало, как рассказывали о ней старые, седые воины шошонов. А мой брат слышал что-нибудь о ней?

— Нет.

— Глубоко под горами и ущельями лежит тело вождя, чья душа до сих пор не может попасть в Страну Вечной Охоты, хотя он был храбрейший воин, и много палаток были украшены скальпами поверженных им врагов. Его имя Кун-па. Мой брат наверняка слышал его.

— Нет. Знаменитый вождь с таким именем неизвестен апачам. Кун-па на языке шошонов означает Огненная Вода, но так янки называют бренди или виски.

— Да, имя того вождя звучало именно так, ибо он продал свою душу и все свое племя бледнолицым, которые за это дали много «огненной воды». Поначалу он вырыл против них топор войны, чтобы стереть с лица земли, и его воинов было больше, чем бледнолицых, но те имели «огненное оружие» и… «огненную воду»! И все же вождь белых попросил о переговорах. Они встретились между обоими военными лагерями. Пока они договаривались, вождь бледнолицых дал красному воину выпить «огненной воды». А тот никогда раньше ее не пробовал. И он пил и пил ее, пока злой дух «огненной воды» не завладел им! И тогда он предал своих воинов, чтобы получить еще «огненной воды». Они все погибли, и никто из них не спасся.

— А вождь? — спросил Виннету.

— Он остался совсем один, никому не нужный. Он был предателем, и белые не стали его убивать. Они пообещали ему еще больше «огненной воды», если он проведет их по своим землям. И он повел их. Вигвамы его племени стояли там, где сейчас высятся извергающие воду горы. Тогда долина реки Огненной Дыры была лучшим пастбищем этих мест. Стебли травы высились над всадниками, а по бизоньим тропам бродили бесчисленные стада. Туда и привел Кун-па бледнолицых. Они набрасывались на красных людей и убивали их, не щадя ни женщин, ни детей, а вождь все пил «огненную воду», пока не запылали его уста. Тут он громко взвыл от боли и не знал, куда деться от ужасных мук. Его вой пронесся над прериями и лесами, достигнув горных вершин на другой стороне озера Желтого Камня. Там жил Великий Дух всех красных людей. Услышав крик, Великий Дух пришел сюда и увидел все, что произошло. Он пришел в дикую ярость. Одним ударом своего томагавка он прорубил в земле расщелину глубиной в несметное число дневных переходов, а потом бросил Кун-па туда. Там, в самом низу, этот предатель лежит до сих пор, спустя много сотен солнц. Если он в своих нескончаемых муках пытается сменить положение и при этом издает страшный рев, дрожат все окрестности озера Желтого Камня вплоть до самой Змеиной реки, а из расщелин и дыр его жалобный вой слышен и здесь, на поверхности. «Огненная вода» кипящим потоком брызжет из его рта, она заполняет все щели и трещины, она кипит и выбрасывает пар ввысь, она бурлит и бьет ключом отовсюду, она дымит и смердит! А если вдруг какой-нибудь одинокий всадник проезжает мимо, он видит и чувствует, как дрожит и трескается под копытами его лошади земля и кипящие струи бьют до самых облаков; он слышит рев, раздающийся будто из-под земли из тысяч глоток, и мчится прочь от этого места, ибо знает, что это плачет проклятый Великим Духом Кун-па.

Если шошон ожидал, что Виннету сделает какое-нибудь замечание по поводу его живоописания, то он ошибался. Апач невозмутимо продолжал смотреть прямо перед собой. На его устах, правда, мелькнула едва заметная улыбка. Токви-тей не выдержал и задал вопрос:

— Что скажет об этом мой брат?

— Что никогда такая большая группа белых воинов еще не появлялась у реки Огненной Дыры.

— Мой брат уверен в этом?

— Уверен.

— Но ведь все это произошло много солнц назад; тогда моего красного брата еще не было на свете.

— Токви-тей, вождь шошонов, тоже еще не родился в то время. Откуда же он может знать, что произошло тогда?

— Он слышал об этом. Старики рассказывали ему, а они узнали от праотцов их отцов.

— Когда жили праотцы, еще не было никаких бледнолицых. Я слышал это от того, кто знает очень многое — от моего белого брата Олд Шеттерхэнда. Когда я был с ним первый раз на реке Огненной Дыры, он объяснил мне, как образуются те дыры, из которых бьет ключом холодная и горячая вода. Он рассказал мне, как зарождаются леса и горы, каньоны и пропасти.

— Разве он знает об этом?

— Да, и очень хорошо.

— Неужели он сам все это видел?! — усмехнулся Токви-тей.

— Это ни к чему ученому человеку. Когда воин видит след ноги, он знает, что прошел человек, хотя и не присутствовал при этом. Подобные следы оставляет и Великий Дух, а Олд Шеттерхэнд может читать их.

— Уфф! — вырвалось у удивленного шошона.

— Послушай его внимательно сам, когда он говорит, и ты еще многому удивишься! Тихими ночами я сидел рядом с ним и вслушивался в каждое его слово — это были слова Великого Духа! С тех пор, как я их услышал, я всегда поступаю точно так же, как Олд Шеттерхэнд: не убиваю людей, если есть другой выход, потому что все люди — дети Великого Духа, который хочет счастья всем своим сыновьям и дочерям.

— Значит, белые люди тоже его дети?

— Да.

— Уфф! Почему тогда они преследуют своих красных братьев? Почему грабят их земли? Почему они кочуют с места на место? Почему полны хитрости, коварства и лжи?

— Чтобы ответить вождю шошонов на эти вопросы, мне придется говорить много часов. Но я лишь спрошу его: а все ли красные люди хорошие?

— Нет. Среди них есть и хорошие, и плохие.

— Так вот, то же самое и с бледнолицыми; среди них тоже есть хорошие и плохие. Олд Шеттерхэнд принадлежит к хорошим.

— Но зачем он пришел к красным людям?

— Он хотел поближе узнать их, но он еще обязательно вернется к своим родным вигвамам.

— Может, мой красный брат скажет, где он встретил его в первый раз?

— Это было на юге, далеко отсюда, там, где пасутся кони апачей. Псы-команчи[148] выползли из своих нор, чтобы облаять храбрых воинов апачей. Тогда вожди созвали большой совет, а на следующее утро собрали десять раз по десять и еще шесть воинов, чтобы добыть скальпы врагов.

Дальше Виннету рассказал, как он познакомился с Олд Шеттерхэндом, как они стали друзьями и, наконец, братьями[149].

Закончив, он тотчас дал коню шенкелей, чтобы удалиться на ту дистанцию, которая прежде отделяла его от остальных; и больше он не приближался к ним за весь остаток пути.

Его предсказание, что лошадям пастись будет негде, сбылось: с этого момента земля стала скалистой и бесплодной. Вокруг лежала равнина, но многочисленные впадины и воронки вынуждали всадников тратить время на их объезд. Солнце палило нещадно, и лошадей следовало беречь, поскольку было весьма вероятно, что грядущий день мог отнять у них все силы. Поэтому животных пустили шагом, и теперь отряд медленно приближался к уже упомянутым, показавшимся на западе высотам.

Так прошел почти весь день. Солнце уже преодолело три четверти своего пути, когда они достигли восточных подножий гор Огненной Дыры.

Постепенно скалы сменились лугом, а когда земля начала подниматься, то тут, то там стали появляться источники, на берегах которых освежающий ветерок шерстил листву кустов.

Виннету держал путь к долине, что широким прямоугольником врезалась прямо в горы. Чем дальше продвигались всадники, тем теснее окружали их крепкие вековые деревья. Вскоре отряд подъехал к озеру, на берегу которого Виннету спрыгнул с жеребца. Он расседлал животное, снял узду и завел коня в воду, чтобы освежить его после утомительной поездки. Остальные последовали его примеру.

При этом никто не обронил ни слова. Никто не спрашивал апача, собирается ли он разбивать тут лагерь. Виннету вышел из воды и, опершись о ружье, стал неподалеку. Этого было достаточно, чтобы все поняли, что апач снова готовился ехать дальше.

Прошло совсем немного времени, и его жеребец вышел из воды, направившись к хозяину. Апач оседлал коня и вскочил на него. Оглядываться, чтобы проверить, следуют ли за ним воины, он посчитал излишним, это было ясно и так.

Долина становилась все уже. Когда-то ее создал водный поток, берущий начало где-то в горах. Оказавшись наверху, всадники снова въехали в дикий лес, в котором, казалось, никогда не ступала нога человека.

Апач точно знал дорогу. Он вел коня с потрясающей уверенностью, будто шел давно проторенным путем. Сначала он двигался круто вверх под кронами огромных деревьев, затем — прямо по равнине и, в конце концов, спустился вниз, в долину, по другую сторону горного хребта, петляя меж рассеянных повсюду скальных обломков.

Вдруг раздался такой оглушительный грохот, будто рядом взорвали порядочную порцию динамита. Лошади от страха тотчас понесли, а со всех сторон раздалась такая пальба, словно стреляли из крепостных орудий. Потом прокатившийся рокот распался на треск, свист и шипение. Казалось, вот-вот перед самым носом опешивших всадников взметнется гигантский фейерверк.

— Уфф! — воскликнул Токви-тей. — Что это?

— Это Кун-туи-темба, Пасть Ада, — спокойно пояснил Виннету. — Мой брат слышит ее голос.

Они проехали еще несколько шагов, и Виннету придержал коня, развернувшись к шошонам.

— Пусть мои братья подъедут ко мне. Там, внизу, Пасть Ада.

Он указал в пропасть, и индейцы не без страха заглянули вниз.

Они стояли на краю почти отвесной скальной стены, обрывающейся в бездну на многие сотни футов. В самом ее низу раскинулась долина реки Огненной Дыры. Прямо перед ними, на противоположном берегу, из-под земли вырывался фонтан воды, бивший ввысь примерно футов на пятьдесят, а диаметр этого водного столба составлял, пожалуй, добрых футов двадцать. Наверху фонтан напоминал шарообразный колпак, из которого в небо более чем на сотню футов выстреливали бесчисленные водные струи не тоньше человеческой руки. Вода была горячей благодаря тому, что гигантский, раскрывающийся зонтиком фонтан покрывала пелена полупрозрачных испарений.

Позади этого чуда природы стена берега отступала, образуя котловину, на дальний край которой словно прилегло отдохнуть заходящее солнце, под лучами которого водяной столб искрился и мерцал радугой.

— Уфф, уфф! — прозвучало едва ли не из каждых уст, а вождь шошонов вопросительно уставился на Виннету:

— Почему мой брат называет это место Кун-туи-темба, Пасть Ада? Не лучше ли называть его Таб-туи-темба, Уста Небес?

— Нет, это был бы обман.

— Почему? Токви-тей никогда не видел такого величия!

— Моего брата легко провести. Все гадкое поначалу кажется прекрасным, но умный человек никогда не спешит с выводами.

Взгляды восхищенных индейцев еще сильнее были прикованы к прекрасному виду, когда внезапно раздался удар грома, точь-в-точь такой же, как и первый, и мгновенно картина изменилась. Напор воды спал, водяной столб будто испарился, а там, откуда только что бил фонтан, на несколько мгновений разверзлась земля, послышался приглушенный раскатистый звук, после чего открывшаяся дыра начала выталкивать кольца желто-коричневого пара. Толчки становились все чаще, пока сопровождающие их звуки не слились в резкое шипение; кольца превратились в отвратительный столб дыма, а на смену ему появилась темная, вязкая масса, которая, как и фонтан, взметнулась ввысь, распространяя вокруг ужасный смрад. Какие-то ошметки вместе с жидкой грязью стали разлетаться по округе, а когда все это завершилось, послышалось глухое рычанье, напоминавшее звуки из балагана, когда в нем показывают диких зверей незадолго до их кормления. С маленькими перерывами извержения следовали толчками, одно за другим, а в промежутках из дыры доносились вытье и стоны, как будто там, в недрах, мучились души отъявленных злодеев.

— Кац-ангва![150] — не выдержал Токви-тей, заткнув нос. — Такого зловония не вынесет даже храбрейший воин!

— Ну, — улыбнулся Виннету, — мой брат и теперь все еще хочет называть эту дыру «Устами Небес»?

— Нет. Пусть там, в этой дыре, сгинут все враги шошонов! Не лучше ли нам отправиться дальше?

— Поедем и разобьем наш лагерь внизу, у Пасти Ада.

— Уфф! Это так необходимо? — шошону предложение апача было явно не по вкусу.

— Да. Олд Шеттерхэнд дал нам такой приказ, и мы выполним его. Пасть Ада брызжет сегодня последний раз; до завтра она не будет беспокоить носы шошонов.

— Тогда мы последуем за тобой, но если эта Пасть снова начнет плеваться, нам лучше держаться вдали.

Теперь апач продвинулся немного вдоль края обрыва и вскоре вывел своих спутников к тому месту, где берег состоял из рыхлой горной породы и мягкого грунта. Здесь скрытые подземные силы показали свое лицо — за несколько столетий один из кратеров поглотил целую стену берега, и теперь омытый дождями, накатанный мягкий грунт образовывал целый откос, усеянный полусгнившими древесными стволами и обломками скал.

Этот оползень оказался крутым и выглядел отнюдь не безопасным. На его поверхности виднелись многочисленные серные дыры, из которых шел водяной пар — верный знак того, что почва здесь подточена водой.

— И здесь мой брат хочет спуститься? — удивленно спросил Токви-тей апача.

— Да. Другого пути нет.

— А мы не сорвемся вниз?

— Если будем неосторожны, то все может случиться. Виннету, когда был здесь с Олд Шеттерхэндом, тщательно обследовал окрестности. Здесь есть места, где земная кора не толще твоей руки. Но Виннету пойдет впереди. Его конь умен и не ступит туда, где его может поджидать опасность. Мои братья могут спокойно следовать за мной.

— Разве Олд Шеттерхэнд не приказал, чтобы мы выслали на этом берегу разведчиков и дали ему о нас знать? Разве мы не сделаем так, прежде чем перейдем реку?

— Нет, мы не станем этого делать. Огаллала, похоже, прибудут сюда скорее, чем Олд Шеттерхэнд. Мы должны сами высмотреть их.

Вождь апачей решительно направил своего жеребца через край горного обвала и, не спешиваясь, позволил ему самому выбирать дорогу при спуске в бездну. Индейцы последовали за ним нерешительно, но, когда увидели, как осторожно конь Виннету прежде, чем сделать шаг, пробует землю копытом, они полностью доверились своему проводнику.

— Пусть мои братья держатся подальше друг от друга, — приказал тот, — чтобы земля на одном участке несла груз только одного всадника. Если почувствуете, что лошади грозит падение, рвите поводья вверх и разворачивайте ее.

К счастью, все обошлось. Хотя всадникам пришлось преодолеть множество опасных, почти полых мест, где земля вот-вот, казалось, должна была обвалиться, им удалось без приключений спуститься вниз, к реке.

Река здесь была очень теплой; ее воды казались маслянистыми, в то время как чуть выше по течению они были чистыми и прозрачными. Именно там лошадей и загнали в реку, которую те переплыли без труда. Оказавшись на другом берегу, Виннету снова направил коня вниз по течению, прямо к Пасти Ада.

Извержения и в самом деле прекратились. Когда всадники прибыли на место и осторожно приблизились к краю дыры, они смогли заглянуть в глубочайшую бездну, внутри которой все было, как ни странно, тихо и спокойно. Кроме расшвырянного вокруг грязного ила, ничто не говорило о том, что всего несколько минут назад здесь царил самый настоящий ад.

Теперь Виннету указал в сторону скальной котловины, лежавшей позади Пасти Ада, и сказал:

— Там могила вождя, у которой Олд Шеттерхэнд одолел трех знаменитых воинов сиу-огаллала. Пусть мои братья следуют туда за мной!

Дно котловины было почти круглым и в диаметре составляло половину английской мили. Стены оказались так круты, что о том, чтобы выбраться по ним из скальной воронки, не приходилось и мечтать. Множество дыр с горячей жижей или с кипящей водой постоянно напоминали о необходимости быть осторожными. Ни травы, ни каких-нибудь даже самых убогих растений нигде не было видно.

Прямо в центре этой долины был насыпан холм. Его, как легко можно увидеть, соорудили из камней, кусков серы и застывшего ила, который теперь представлял собой твердую, но ломкую массу. Высота холма составляла примерно футов пятнадцать, а ширина и длина — около двадцати. На самой его вершине торчали воткнутые луки и копья. Когда-то они были украшены всевозможными символами войны и смерти, от которых сейчас остались одни лохмотья.

— Здесь, — произнес Виннету, — похоронены Храбрый Бизон и Злой Огонь, сильнейшие воины огаллала, которых уложил своим кулаком Олд Шеттерхэнд. Они сидят на своих лошадях, держа ружья на коленях, щит — в левой руке, а томагавк — в правой. Имя третьего воина неизвестно, поскольку он в тот момент не владел своими «лекарствами». А там, наверху, Олд Шеттерхэнд прятал своего коня, прежде чем спустился, чтобы вступить в смертельную схватку. Он стрелял оттуда из ружья и наносил раны одному сиу за другим. Он не хотел их убивать, а они своими пулями даже не могли достать его, ибо Великий Дух бледнолицых оберегал моего белого брата.

С этими словами вождь показал вправо, в сторону скальной стены, из которой на высоте, быть может, сорока футов торчал выступ, усыпанный множеством скальных обломков высотой в человеческий рост. От него вниз, вплоть до самой земли, тянулся целый ряд похожих, но гораздо более мелких выступов, по которым с трудом, но все-таки можно было подняться наверх. Как Олд Шеттерхэнду удалось проделать это верхом, оставалось загадкой.

Шошоны не скрывали своего удивления. Если бы это сказал кто-либо другой, а не Виннету и речь бы шла не об Олд Шеттерхэнде, они попросту посчитали бы говорившего лжецом.

Их вождь медленно обошел могилу, окинул всю ее взглядом, а потом спросил у Виннету:

— Как думает мой брат, когда сиу-огаллала появятся у реки Огненной Дыры?

— Возможно, уже сегодня вечером.

— Тогда им суждено увидеть могилу их вождя разрушенной. Его прах будет развеян по ветру, а кости полетят в Пасть Ада, чтобы их души выли в бездне вместе с Кун-па, которого проклял Великий Дух! Эй, воины, возьмите ваши томагавки и разбросайте этот холм! Токви-тей, вождь шошонов, начинает первым!

Он соскочил с коня и выхватил свой томагавк, чтобы выполнить задуманное.

— Стой! — приказал Виннету. — Разве тех троих, чью могилу ты хочешь осквернить, убил ты?

— Нет, — ответил шошон, искренне удивляясь такому вопросу.

— Тогда убери от нее руки! Эти воины принадлежат Олд Шеттерхэнду. Он не взял их скальпов и даже помог похоронить своих врагов. Храбрый воин не сражается с костьми мертвых, хотя красные люди и находят удовольствие в осквернении могил своих врагов, Великий Дух хочет, чтобы мертвые обрели покой, и Виннету будет защищать их могилы!

— Ты запрещаешь мне бросить псов-огаллала в Пасть Ада?

— Я тебе ничего не запрещаю, ибо ты мой друг и брат. Но знай: если ты прикоснешься к этой могиле, то будешь сражаться со мной. Если ты убьешь меня, делай то, что захочешь, но Олд Шеттерхэнд потом потребует от тебя отчета. Этого, конечно, не случится, ибо Виннету, вождь апачей, не знает никого, кто смог бы его победить! Мои братья осмотрели могилу вождя, а сейчас они последуют за мной обратно к месту лагеря!

Он повернул своего жеребца и поскакал прочь, снова к Пасти Ада. И в этот раз он опять не оглядывался и не проверял, следуют ли за ним остальные.

Подобным тоном с Токви-теем не разговаривал еще ни один его друг. Шошон был разгневан, но все же не рискнул возражать апачу. Он буркнул себе под нос угрюмое «уфф!» и последовал за ним. Его люди молча поскакали следом — решительное поведение Виннету произвело на них сильное впечатление.

Когда вождь апачей остановил жеребца неподалеку от Пасти Ада и спешился, начало смеркаться. Несмотря на близость этого вулкана, из скал бил холодный ключ, который пересекал долину и исчезал где-то в реке. Место не имело никаких достоинств для оборудования здесь лагеря, но Виннету знал, почему он решил провести ночь именно здесь и нигде больше. Он привязал коня к колышку, скатал одеяло, положил этот скат себе под голову и прилег возле скалы. Шошоны проделали то же самое.

Они расположились поближе друг к другу, и потекла тихая беседа. Их вождь, утихомирив свой гнев, спокойно лег рядом с апачем. Прошло несколько часов. Казалось, Виннету мирно спит. Но вдруг он вскочил, схватил свое ружье и сказал Токви-тею:

— Пусть мои братья лежат спокойно. Виннету пойдет на разведку.

И он исчез во тьме, как призрак. Оставшиеся не собирались засыпать раньше, чем услышат о результатах его рискованной прогулки. Но им пришлось ждать долго — Виннету вернулся лишь в полночь. Апач был лаконичен:

— Хонг-пе-те-ке, Тяжелый Мокасин, стоит лагерем со своими людьми у Воды Дьявола. Вместе с ними Гроза Медведей и его пять спутников, а также наши братья, которые покинули нас вчера. Олд Шеттерхэнд наверняка где-то рядом. А теперь пусть мои братья заснут. На рассвете Виннету с Токви-теем еще раз подползут к Воде Дьявола. Хуг!

Он лег. Новость, которую он принес, была волнующей, но никто не выдал своего беспокойства. Шошоны полагали, что грядущее утро принесет кровавую развязку. Кто из них доживет до следующего вечера? Такими вопросами индейцы не задавались. Они были храбрыми воинами, а потому спали спокойно. Естественно, не забыли о часовых, которые не сомкнули глаз до утра.

Едва забрезжил рассвет, как Виннету разбудил вождя шошонов и спустился вместе с ним к реке. По привычке они были очень осторожны, используя каждое возможное укрытие, но Виннету знал, что это излишне. Во всяком случае, сиу покинут свой лагерь не раньше, чем наступит день.

От Пасти Ада до Воды Дьявола было не больше английской мили. Когда оба настолько приблизились к цели, что теперь от них требовалась величайшая осторожность, утро уже вступило в свои права, и в его свете можно было все различить достаточно отчетливо.

Река недалеко от лагеря делала поворот. Оттуда, прячась за углом скалы, оба вождя смогли рассмотреть сиу. Те только что привели лошадей, которых прежде водили на водопой ниже лагеря, а сейчас принялись за еду.

Виннету направил свой взгляд на высоты правого берега, откуда должен был появиться Олд Шеттерхэнд, если он уже не находился там.

— Уфф! — произнес он тихо. — Олд Шеттерхэнд здесь.

— Где? — удивился Токви-тей.

— Там, с той стороны, на горе.

— Но там же непроходимый лес!

— Разве мой брат не видит воронов, парящих над деревьями? Их спугнули. А кто? Это мог сделать только Олд Шеттерхэнд. Он лесом спустится вниз, окажется у реки ниже сиу и там, где они не смогут его заметить, перейдет ее. Потом он нападет на них и погонит вниз по течению. К тому времени мы должны стоять у Пасти Ада, чтобы не дать им уйти и загнать в долину, где находится могила их вождя. Пусть мой брат ускорит шаг — у нас мало времени.

Оба спешно вернулись. Виннету, как оказалось, в целом сделал верные предположения, но деталей, конечно, он знать не мог.

Когда они вернулись к своим, то получили от апача все необходимые указания и приготовились к схватке. Противник должен был быть зажат между двух огней.

В этот миг под землей что-то зашумело, а потом раздался оглушительный грохот.

— Вода Дьявола подает свой голос, — пояснил Виннету. — Сейчас начнет плеваться Пасть Ада. Отойдем, чтобы ее плевки случайно не попали в нас!

Виннету давно знал, что оба кратера связаны между собой, поэтому отвел своих людей подальше. Вскоре Вода Дьявола перестала бушевать, и теперь апач мог услышать боевой клич тридцати шошонов и апсарока, которые как раз в тот момент бросились на сиу.

Все, что он предсказывал, теперь сбывалось. Пасть Ада начала свое извержение точно так же, как и вчера вечером, когда его люди появились здесь. Среди грома и шипения вверх взметнулся водяной столб, и его разлетающиеся на огромной высоте струи дождем хлестанули по округе. Благодаря разбушевавшейся стихии Виннету и его люди получили великолепное укрытие, поскольку стремящиеся сюда сиу не могли пока видеть скрывающихся позади гигантского фонтана шошонов. Виннету как можно дальше отогнал своего жеребца в сторону, чтобы иметь возможность наблюдать все, что происходило ниже по течению. Он увидел, как враги обратились в беспорядочное бегство, гонимые поистине паническим страхом.

— Они там! — крикнул вождь апачей. — Когда я дам знать, выходите из-за плюющейся Пасти Ада и не дайте им уйти вниз, между нею и рекой. Их нужно направить влево, в долину, к могиле их вождя. Но не стреляйте. Один только страх загонит их туда!

Тем временем сиу, бегущие впереди, уже были совсем близко. Они действительно хотели ускользнуть вверх по реке. Но Виннету уже обежал фонтан сзади. Его боевой клич резко зазвучал в утреннем воздухе, и шошоны подхватили его. Сиу, увидев, что путь отрезан, быстро повернули коней. Им ничего не оставалось, как искать спасения в скальной котловине.

За передними рядами удирающих показался тесно сплоченный клубок всадников. Апач не мог узнать сразу тех, кто там был. Но через несколько мгновений стало ясно, что несущаяся галопом масса состояла как из краснокожих, так и белых. Ядро ее образовывали вождь огаллала, Гроза Медведей и Хромой Фрэнк.

Привязанные к лошадям пленники, как уже упоминалось, пытались, насколько могли, повернуть животных навстречу освободителям. Прозвучал яростный крик в несколько голосов. Его издали Мартин Бауман, Вокаде и Боб, первые двое из которых уже были освобождены от пут. А кричали они, потому что увидели: вождь сиу уводит с собой старшего Баумана. Фрэнк среагировал сразу; он огляделся. Его взгляд упал на сиу, и он тотчас понял, в какой опасности оказался Охотник на медведей. Фрэнк, все еще связанный, быстро и резко повернул своего коня одним лишь нажимом шенкелей и осадил его перед негром.

— Разрежь веревки, Боб! Освободи меня! Быстрее, быстрее! — не кричал, а дико орал он.

Боб мгновенно подчинился приказу, а Фрэнк спрыгнул с лошади, вырвав у одного из застреленных Олд Шеттерхэндом сиу из-за пояса томагавк. Тут же он снова влетел в седло и помчался вперед, вслед за вождем.

У Боба коня не было. Мартин и Вокаде не могли оказать помощи старому Бауману: собственные руки и ноги не слушались их после крепких веревок. Единственное, что они могли сейчас сделать, это орать изо всех сил. Тем самым они привлекли внимание Джемми. Тот огляделся и в ужасе заорал в ухо своему длинному другу:

— Дэви, назад! Сиу уводят Баумана!

И тут перед ними возник Боб, уже разрезающий их веревки. Джемми выхватил у него нож и галопом погнал лошадь за саксонцем, а Дэви без оружия помчался за ним.

В этот момент промчались мимо шошоны и апсарока, последовавшие за друзьями и врагами, а Олд Шеттерхэнду, ведущему под уздцы оставленного Бобом коня, удалось, наконец, верхом на своем жеребце достичь берега.

Никто в суматохе не обращал на него внимания, но от него ничто не ускользнуло.

— Вот твой конь и твой мушкет, бравый Боб, — крикнул он, бросая негру поводья и оружие. — Освободи тех, кто еще связан. А потом веди их всех сюда.

Зарядив свое разряженное ружье, охотник поспешил дальше. До сих пор у него не было ни секунды времени, чтобы позаботиться об оружии, потому что сразу после двух выстрелов, убедившись, что его пули не пролетели мимо, Шеттерхэнд как можно быстрее стремился добраться до левого берега реки.

Теперь земля между Пастью Ада и Водой Дьявола напоминала поле брани. Индейцы и белые кричали изо всех сил. Из беглецов никто ни о чем не думал, кроме собственного спасения. А освободившиеся белые, шошоны и апсарока мчались вперед, не стреляя по врагам, ибо сейчас у них была лишь одна цель — освободить Баумана.

Олд Шеттерхэнд высоко поднялся в стременах, закинув за спину штуцер, и сжал в руке двустволку. Он оказался позади всех, но его жеребец несся так стремительно, что почти касался брюхом земли, и очень скоро настиг апсарока и пятнадцать шошонов.

— Только без спешки! — крикнул Олд Шеттерхэнд, обгоняя их. — Нужно загнать сиу в котловину! Там, наверху, стоит Виннету. Он не позволит им проехать мимо. Ни один из них не должен ускользнуть. Но не убивайте их!

И он проскакал дальше, мимо друзей и отставших врагов. Копыта его коня почти буквально «поглощали» дорогу. Нужно было во что бы то ни стало добраться до Баумана, прежде чем могло произойти несчастье.

Лошадь маленького саксонца была явно не из рысаков, но Фрэнк ревел так яростно и так работал топорищем своего томагавка, словно это были крылья мельницы, мчась вперед с бешеной скоростью. Долго, конечно, так он выдержать не мог, и это было очевидно.

Все же ему удалось настичь вождя сиу-огаллала. Он поравнялся с ним, занес томагавк для удара и крикнул:

— Собака, иди сюда! С тобой покончено!

— Чи-га ши ча лег-ча![151] — пробормотал вождь, язвительно усмехнувшись.

Он повернулся к Фрэнку и отбил его удар голой рукой; оружие выскользнуло из руки саксонца. Сиу тут же выхватил из-за пояса нож, чтобы пырнуть им бывшего «слугу леса» и сбросить его с седла.

— Фрэнк, берегитесь! — крикнул Джемми, изо всех сил погонявший своего коня, чтобы догнать земляка.

— Никаких страхов! — отозвался малыш задорно. — Меня так легко не укокошит ни один краснокожий!

Он придержал свою лошадь и тем самым избежал ножа краснокожего, а потом одним махом смело перепрыгнул из своего седла прямо на круп чужого коня, тотчас обхватил Тяжелого Мокасина сзади и прилип к нему, накрепко прижав его руки к телу.

Вождь зарычал, как зверь. Он попытался освободить руки, но это ему не удалось, Фрэнк сдавил его изо всех сил.

— Отлично! Не отпускайте его! Я иду! — выкрикнул Олд Шеттерхэнд.

— Тогда поторопитесь немного! — кряхтя, ответил ему Фрэнк. — Расплющить такого парня — это вам не шутка!

Все произошло молниеносно, гораздо быстрее, чем можно об этом рассказать. Огаллала продолжал держать в правой руке нож, а в левой — поводья лошади Баумана. Он дергался и, как уж, извивался во все стороны — все напрасно! Из объятий Фрэнка вырваться ему никак не удавалось.

Бауман был связан; он не мог ничего сделать для своего освобождения и лишь побуждал Фрэнка держать сиу еще крепче. Тот хотя и еле дышал, но ответил:

— Ладно! Я обхватил его, как Boabab Constrictor[152], и отпущу не раньше, чем лопнут легкие!

Огаллала теперь не имел власти над своим конем, а тот бежал все медленнее. Благодаря этому Джемми все-таки удалось его догнать. Дэви тоже приближался. Толстяк скакал рядом с Бауманом и ножом Боба смог перерезать веревки.

— Ха, получилось! — обрадованно крикнул он Охотнику на медведей. — А теперь вырвите поводья из рук красномазого!

Бауман попытался, но, конечно же, сил на это у него не хватило. Джемми хотел подать ему нож, но не смог, потому что трое из скакавших впереди сиу заметили, что их вождь в опасности. Двое из них в ярости бросились на Толстяка, а третий, похоже, готов был напасть на Фрэнка, руки которого все еще держали вождя. Тут Дэви врезал своему мулу кулаком между ушей так, что тот, едва не сойдя с ума, сделал несколько длинных прыжков вперед и налетел на третьего индейца. Американец железной хваткой своей костлявой руки схватил его за шиворот, рванул из седла и швырнул на землю.

— Ура! Аллилуйя! — возрадовался саксонец. — Поистине это спасение в последний миг! Но теперь быстро берите вождя за параболу, ибо я один больше не могу его держать!

— Сейчас! — пробормотал Длинный Дэви.

Он протянул к вождю обе руки, чтобы вытащить того из седла, но тут раздался такой жуткий грохот, что лошади в страхе заметались, столкнувшись при этом друг с другом. Дэви стоило немалого труда удержаться в седле. Джемми же, которому пришлось напрячь все силы, отбиваясь от обоих краснокожих, был сброшен с лошади. Очутился на земле и Бауман, шлепнувшись, как беспомощная кукла.

Оказалось, что всадники достигли Пасти Ада. Как раз в тот момент водяной фонтан упал, а столб грязи под давлением взметнулся вверх. Горячая грязная масса разлеталась по округе подобно картечи.

Конь вождя припал на передние ноги, но собрался вновь с силами и помчался, свернув налево, к реке. Как раз в этот миг Олд Шеттерхэнд, наконец, нагнал беснующихся и танцующих на месте лошадей своих друзей и врагов.

Хотя он и собирался мчаться дальше, чтобы помочь бравому Фрэнку, однако ему пришлось отказаться от этой мысли, потому что два дикаря спрыгнули на землю и кинулись на валявшегося Джемми. Длинный Дэви слишком долго возился со своим напуганным мулом и никак не мог вовремя помочь своему толстому другу. А потому выручать Толстяка пришлось Олд Шеттерхэнду. Он осадил своего жеребца, спрыгнул на землю, после короткой схватки быстро оглушил обоих сиу прикладом своего ружья.

Виннету с шошонами все еще находился между Пастью Ада и рекой. Его задачей было не пропустить здесь сиу-огаллала и загнать их в котловину. И ему это удалось. Спасающиеся бегством краснокожие, лишь завидев его группу, сразу повернули в долину. Все произошло так быстро, что апач даже не успел вступить в бой. А теперь присоединиться к своим ему мешал разбросанный повсюду жидкий ил. Единственный человек, о ком он мог позаботиться, это Хромой Фрэнк. Виннету увидел, что тот, все еще сидевший позади вождя и как клещами сдавивший его тело руками, на испуганном коне мчался к реке. Животное, казалось, совершенно обезумело и бешено неслось к воде, не разбирая дороги. Похоже, на берегу останавливаться оно никак не собиралось. Не раздумывая, апач галопом помчался в том же направлении, к реке, а следом за ним поспешили несколько шошонов.

Вождь сиу знал, что, если он не разомкнет объятия саксонца, то он пропал. Ярость и страх удвоили его силы. И он смог все же вытянуть вверх руки под «клещами» Фрэнка. Крепкий и резкий удар обоими локтями, и саксонец вынужден был его выпустить.

— Умри! — проревел краснокожий и замахнулся на малыша ножом.

Но тот ловко отклонился в сторону, и удар не достиг цели. У самого Фрэнка больше не было никакого оружия. Но тут он вспомнил о знаменитом ударе Олд Шеттерхэнда. В отчаянии, намертво схватив левой рукой противника за горло, он размахнулся сжатой в кулак правой и ударил огаллала в висок с такой силой, что ему показалось, будто его кулак разлетелся на части. Индеец всем корпусом подался вперед.

Но за секунду до этого они уже достигли реки. Лошадь оторвалась от берега и, описав высокую и широкую дугу, влетела в поток. Обоих всадников от удара швырнуло через голову животного.

Лошадь почувствовала себя свободной. Она проплыла некоторое расстояние, а потом медленно развернулась и спокойно вернулась к берегу.

В этот момент подоспел Виннету. Он спрыгнул с коня и вскинул ружье, готовый выстрелить, если между двумя упавшими завяжется борьба. Он собирался ранить огаллала, но оставить его в живых.

Поначалу обоих не было видно. Только «амазонка» Фрэнка покачивалась вблизи берега. Один из шошонов подцепил ее своим копьем. Тем временем ниже по течению и достаточно далеко от берега показался украшенный перьями чуб индейца. Потом невдалеке вынырнул Фрэнк. Он огляделся, а увидев голову дикаря, быстрыми гребками поплыл к нему. Краснокожий казался неподвижным, хотя, пожалуй, был всего лишь оглушен. Он хотел улизнуть, но маленький саксонец, как хищная щука, набросился на него, заскочил ему на спину, повис на ней, схватил левой рукой за волосы и начал молотить по лбу правым кулаком. Огаллала тотчас исчез из виду, и Фрэнк вместе с ним. Над ними образовалась воронка, пошли пузыри, потом из этого водяного жернова показалась рука сиу, но быстро исчезла снова. Мелькнули обе ноги «слуги леса» и даже полы его фрака. Похоже, под водой шла борьба не на жизнь, а на смерть. Виннету не имел никакой возможности вмешаться. Олд Шеттерхэнд, Джемми, Дэви и Бауман стояли на берегу. Белый охотник отбросил оружие и сорвал с себя верхнюю одежду, уже готовый прыгнуть в воду. Но тут, кашляя и пыхтя, вынырнул Фрэнк. Кажется, он ничего не видел из-за струившейся по его лицу воды.

— Он еще там, внизу? — закричал он.

Естественно, он имел в виду вождя огаллала. Не дожидаясь ответа с берега, он снова ушел в глубину. Когда через несколько мгновений он вновь появился на поверхности, его левая рука крепко держала за волосы побежденного врага. Фрэнк медленно подплывал к берегу.

Его встретили громким ликованием, но сам он орал еще громче:

— Спокойствие! Жаль только, что моя шляпа бесследно пропала. Может, кто-нибудь из вас все же видел, куда она уплыла?

Все пожали плечами.

— Это уж слишком! Неужели из-за огаллала я должен потерять мое шапо со страусиным пером? Мерзкая история! О, да вот же оно, большей частью! У шошона на пике! Сейчас я, как судебный исполнитель, влеплю ему на полную катушку!

Выбравшись из воды, он поспешил к индейцу, чтобы вернуть свой головной убор. Лишь после этого он был готов выслушать похвалу своих товарищей.

Он победил вражеского предводителя и чувствовал себя главным героем сегодняшнего дня.

— Да, стоило усилий, — сказал он, — но нашему брату все равно. «Фэнди, финди, фунди» — так говорил Цезарь Сулейман-паше, и я вершу дела с не меньшей легкостью, нежели он!

— «Вени, види, вици» говорил он, — поправил Джемми. — А по-нашему: «Пришел, увидел, победил».

— Помолчите вы, покорнейше прошу, герр Якоб Пфефферкорн! Садитесь на круп позади краснокожего, прыгните с ним с лошади в реку и попробуйте там, в воде, разорвать пополам нить его существа. После этого не буду иметь ничего против, если вы станете жалить меня аптекарско-латинскими языковыми комарами. Но, скорее, нет. Что мне ваши «пришел, увидел, победил»! У меня-то ведь: «Прыгнул, поплыл, окунул», а это на истинной латыни Пумы Момпилия[153] у меня означает не иначе, как: «Фэнди, финди, фунди»!

Джемми громко расхохотался. Он хотел отпустить еще какую-то реплику, но Олд Шеттерхэнд заметил:

— Прошу, господа, никаких споров! Наш бравый Фрэнк доказал сегодня, что он хороший и даже отчаянный вестмен. Он победил вождя. Что это значит, вы поймете позже. Его одного надо благодарить, если нам теперь удастся избежать кровопролития. Вот, дорогой Фрэнк, вам моя рука. Вы — парень что надо!

Саксонец схватил руку знаменитого охотника и ответил, едва не прослезившись:

— Такое слово из ваших уст радует меня по-королевски! Александр Гаубольдт[154] так говорит в своем «Космосе»: «Герою потомки веночек совьют, но аурикели[155] только весной зацветут!» Если будущие поколения воздвигнут когда-нибудь здесь мраморный камень, то среди имен других героев будет высечено и мое, а моя душа спустится потом тихой ночью и возрадуется, что она не совсем даром прожила и не зря прыгнула в реку Огненной Дыры. Мир моему праху!

Не было бы ничего удивительного в том, что те из присутствующих, кто понимал немецкую речь, ответили бы ему веселой улыбкой, но этого не произошло. Фрэнк был весьма своеобразным человеком, но, кроме того, очень искренним и душевным. Умиление, которое он испытывал, остальные разделили вместе с ним, а потому остались серьезными, смеяться над этим человеком было бы кощунственно. Виннету тоже пожал ему руку и произнес:

— Нинте кен ни шо![156]

Потом апач подал 0лд Шеттерхэнду многозначительный знак, дав понять, что дальнейший ход событий доверяет ему полностью, а сам вскочил на коня и поскакал со своими людьми мимо вновь успокоившейся Пасти Ада ко входу в котловину, возле одной из сторон которой собрались убежавшие сиу.

Он встретил там шамана апсарока и Мох-ава, сына вождя шошонов, вместе с их воинами — все они охраняли вход. Когда огромный шаман услышал, что его смертельный враг, Тяжелый Мокасин, лежит без сознания у реки, он молнией ринулся к берегу. И прибыл туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как усилиями Олд Шеттерхэнда вождь сиу снова приведен в сознание и крепко связан. Апсарока соскочил с коня, выхватил из-за пояса нож и выкрикнул:

— Это тот самый пес-огаллала, который отнял у меня ухо! Он должен заплатить мне своим!

Шаман хотел было склониться над пленником, чтобы забрать его скальп, но ему помешал Олд Шеттерхэнд. Охотник заговорил спокойно, но твердо:

— Пленник принадлежит нашему белому брату Хромому Фрэнку. Никто другой не имеет права поднять на него руку…

Началась словесная перепалка, в которой Олд Шеттерхэнд благодаря своей выдержке и своим терпением и красноречию все же одержал верх. Апсарока отступил, хотя и не смирился до конца.

Дальше последовали сцены, описать которые просто невозможно. Старый Бауман, для освобождения которого и отправился отряд, прижал к груди своего друга Фрэнка.

— Тебе я, конечно, должен быть благодарен особо! — воскликнул он. — Как только тебе удалось собрать такую большую компанию друзей?

Фрэнк отклонил все лестные для себя оценки, сказав, что сейчас у него нет времени на долгие рассказы и разъяснения. Указав в сторону приближающихся людей, он сказал:

— Вон идут те, кто заслуживает гораздо большей похвалы, чем я. Я только выполнял свой человеческий долг.

Бауман заметил пятерых своих спутников, которые вместе с ним были освобождены из плена и во главе которых теперь скакали Мартин, Вокаде и Боб. Охотник на медведей тотчас поспешил им навстречу. Как только негр заметил своего хозяина, он соскочил с лошади, подбежал к нему, схватил его за руки и воскликнул:

— О, мой дорогой, добрый масса Бауман! Наконец массер Боб снова найти масса! Теперь массер Боб петь и прыгать от радость и лопаться и разрываться от восторг! О, массер Боб быть рад и беспредельно счастлив!

Бауман хотел заключить его в объятия, но Боб отстранился:

— Нет, масса не обнимать массер Боб, потому что Боб убить недавно вонючка и быть не очень хорош на нюх!

— Какая там еще вонючка? Ты спасал меня, и я должен обнять тебя!

И объятие состоялось. И вот, наконец, обняли друг друга отец и сын.

— Сын мой! — не мог сдержать своих чувств Бауман. — Мы снова рядом, и ничто теперь уже не разлучит нас! Что я пережил! А сколько натерпелся ты со вчерашнего дня! Боже мой, как же твои руки порезаны веревками!

— У других еще больше! Но руки заживут, и ты тоже скоро выздоровеешь. А теперь поблагодари тех, кто рисковал жизнью, спасая тебя. С Вокаде, моим другом, ты говорил уже вчера, с Джемми и Дэви — тоже. Но здесь стоит Олд Шеттерхэнд, лучший среди всех нас. Он и Виннету — те, кому мы обязаны удачей нашего дела. Всей нашей жизни не хватит, чтобы расквитаться с ними за свою перед ними вину.

— Я знаю это, мальчик мой, а потому очень сожалею, что сейчас не могу ничего сделать другого, кроме как просто сказать «спасибо».

Он протянул обе руки к Олд Шеттерхэнду. Тот пожал трясущиеся, израненные веревками кисти, потом указал в небо и произнес:

— Благодарите не людей, дорогой друг, а Господа Бога, который дал вам силы выстоять в этом испытании. Это ведь он привел нас сюда.

Лежавшего на земле связанного вождя сиу подняли, чтобы перенести туда, куда теперь направлялись все: к долине могилы вождя, где их ожидал Виннету вместе с шошонами и апсарока. Там, у котловины, его и положили.

Олд Шеттерхэнд вместе с апачем проехали вход в долину и остановились на ее краю, чтобы окинуть взором врагов и то положение, которое они занимали. Белый и индеец обменялись несколькими фразами. Пространных объяснений им, как всегда, не требовалось. Затем они вернулись.

Токви-тей подошел к ним.

— Что собираются делать мои братья теперь? — спросил он.

— Мы знаем, — заметил Олд Шеттерхэнд, — что наши братья имеют такое же право на голос, как и мы. Поэтому мы выкурим трубку совета. Но прежде я хочу поговорить с Хонг-пе-те-ке, вождем сиу-огаллала.

Он снова спрыгнул с коня, и Виннету сделал то же самое. Тотчас вокруг пленника образовали широкий круг. Олд Шеттерхэнд подошел к сиу и произнес:

— Тяжелый Мокасин попал в руки своих врагов, и его людям теперь грозит смерть — они зажаты между скалами и нами. Убежать им не удастся, и все они погибнут под нашими пулями, если вождь огаллала не сделает шага к их спасению.

Охотник прервался, чтобы посмотреть, не хочет ли Тяжелый Мокасин что-нибудь сказать, но, поскольку тот держал глаза закрытыми и ничем не выдавал своих чувств, белый продолжил:

— Пусть мой красный брат скажет мне, понял ли он мои слова?

Краснокожий открыл глаза, бросил на охотника полный ненависти взгляд и плюнул. Таким был его ответ.

— Вождь огаллала думает, что перед ним шелудивые псы, и потому ведет себя так?

— Вакон кана![157] — бросил в злобе пленный.

И для Олд Шеттерхэнда, и для всех остальных присутствующих эти слова были страшным оскорблением. Возможно, огаллала хотел возбудить гнев своих врагов, чтобы те убили его сразу, в пылу внезапной ярости, и таким способом он избавился бы от медленной, мучительной смерти. Но Олд Шеттерхэнд ответил ему мягко, спокойно улыбнувшись:

— Тяжелый Мокасин ослеп. Он не может отличить сильного воина от дряхлой старухи. Я испытываю к нему жалость.

— Кот-о пун-краи шонка![158] — в бешенстве прорычал пленник.

Для храброго краснокожего воина нет оскорбления сильнее, чем проявление к нему жалости. Потому-то индеец и разъярился, швырнув в лицо охотнику равнозначное оскорбление.

По рядам стоявших вокруг индейцев прокатился грозный ропот. Олд Шеттерхэнд бросил на них строгий взгляд, после чего, ко всеобщему изумлению, наклонился, чтобы освободить пленника от пут.

— Вождь огаллала должен узнать, — произнес он, — что не «старая баба» и не «собака» говорит с ним, а человек. Пусть он поднимется с земли!

Индеец встал. Как ни привык он владеть собой, в этот миг все же он не смог скрыть своего смущения. Это было невозможно, немыслимо, непостижимо, но его освободили от веревок! Такое не укладывалось в его голове. Пожалуй, этот Олд Шеттерхэнд не иначе как сумасшедший, вот он кто.

— Откройте ему обзор! — приказал охотник.

Индейцы расступились, чтобы вождь мог видеть все, что происходило внутри котловины. Тяжелый Мокасин увидел своих воинов, собравшихся позади могилы вождя. По их движениям можно было понять, что они оживленно совещались. Его глаза засветились надеждой. Он больше не был связан, а у себя в племени слыл лучшим бегуном. Неужели ему не удастся сбежать? В случае успеха он достигнет своих, а если нет — его пристрелят, что все же предпочтительнее, чем мученическая смерть.

От Олд Шеттерхэнда не ускользнул блеск его глаз.

— Тяжелый Мокасин думает о бегстве? Пусть он и не помышляет об этом. Его имя говорит нам, что он оставляет большие следы, а наши ноги легкие, как крылья ласточки, и наши пули никогда не летят мимо цели. Пусть он посмотрит на того, кто стоит перед ним, и скажет, знает ли он меня!

— Хонг-пе-те-ке не смотрит на хромого волка! — буркнул дикарь.

— Разве Олд Шеттерхэнд — хромой зверь? Или здесь не стоит Виннету, вождь апачей, чье имя знаменитее имени любого воина из племени огаллала или из других народов сиу?

— Уфф! — вырвалось у пленника.

Увидеть перед собой двух братьев по крови он никак не ожидал. Пока его взгляд метался от одного к другому, Олд Шеттерхэнд продолжал перечислять, указывая рукой на каждого, кого называл:

— И здесь еще много таких же храбрых воинов. Вождь огаллала видит тут Токви-тея, предводителя шошонов, и Мох-ава, его достойного сына. Рядом стоит Канте-пета, неодолимый шаман апсарока, а там, на той стороне, — Дэви-хонске и Джемми-петаче. Мне продолжать? Нет. У меня нет на то желания. Ты будешь…

Шеттерхэнд прервал свою речь, поскольку в этот миг вблизи внезапно раздался гул, тотчас превратившийся в грохот и заставивший лошадей встать на дыбы, а бесстрашных воинов в ужасе отпрянуть. Над долиной разнесся рев, словно кто-то затрубил в гигантский горн, и земля под ногами напуганных людей и животных пришла в движение. Из рассеянных повсюду иловых дыр заклубился пар, то серо-голубой, то серно-желтый, а то вдруг кроваво-красный либо темный, как копоть. Вслед за паром на поверхность вырвались плотные массы грязи. Мест, где их вышвыривали ввысь подземные силы, было не сосчитать. Воздух переполнили адские испарения, а повсюду свистели иловые снаряды, от которых исходил почти удушающий запах.

Поднялась паника. Лошади сорвались и галопом умчались прочь; люди засновали туда-сюда, крича и в беспорядке натыкаясь друг на друга. Со стороны могилы послышался жуткий вой сиу-огаллала. Их лошади тоже сорвались и теперь инстинктивно мчались к выходу из котловины. Но многие из них проваливались прямо в дыры и тотчас тонули в иле. Промчавшись сквозь беспорядочную толпу у выхода из белых и краснокожих, животные только усилили суматоху, описать которую просто невозможно.

Олд Шеттерхэнд сохранял спокойствие. При первом же звуке подземной стихии он свалил вождя сиу сильным ударом кулака, чтобы тот не пустился в бега. Правда, потом охотнику пришлось выпустить его из поля зрения и отпрыгнуть в сторону, чтобы не оказаться мишенью для летающих «снарядов». При этом он столкнулся с Толстяком Джемми. Тот потерял равновесие, хотел было схватиться за Олд Шеттерхэнда, а вместо этого повалил на землю и его.

Как раз в этот момент примчались беснующиеся лошади сиу, и теперь всем без исключения пришлось подумать прежде всего о собственной безопасности.

Тяжелый Мокасин поначалу не мог и сдвинуться с места, но не от страха, а от удара Олд Шеттерхэнда. Но быстро очнувшись среди грохота и криков и снова почувствовав себя свободным, он вспомнил о бегстве. Издав пронзительный триумфальный крик, он ринулся вперед по направлению ко входу в котловину. Но далеко уйти ему не удалось. Рядом оказался Боб. Огромный негр успел занести перевернутое ружье и хватить пленника по голове прикладом. Удар пришелся вскользь, от чего сам негр растянулся на земле. Он хотел быстро подняться, но задетый одной из испуганных лошадей опять был сбит с ног.

— Вождь убегать! За ним! — громко завопил чернокожий, катаясь по земле от боли.

Несколько мгновений огаллала шатался, полуоглушенный ударом Боба, потом все же собрал силы и поспешил дальше, не замечая, что его преследуют.

Голос негра, несмотря на дикий шум, нельзя было не услышать. Первым на его крик среагировал Мартин. Увидев убегающего вождя, он помчался за ним. Неужели мучитель его отца уйдет? Нет! Руки и ноги славного парня были поранены веревками, кроме того, у него не было с собой никакого оружия, и все равно отважный юноша изо всех сил гнал своего коня вслед за беглецом.

А тот так ни разу и не оглянулся. Все его внимание было поглощено дорогой. Он рвался в котловину, но там открылось множество иловых дыр, и ему пришлось свернуть направо, к стене долины, поскольку вдоль нее легче и безопаснее можно было перебраться в какое-нибудь укрытие.

Но он ошибся. У стены тоже все дымилось и чадило, а потому беглецу пришлось снова отступить. Кажущаяся твердой земля превращалась на глазах в жидкую, вязкую, засасывающую массу, объятий которой он мог избежать только благодаря прыжку в сторону. Трещины в земной коре перед ним открывались так быстро, что сиу спасался лишь широкими скачками, которые в обычных условиях не совершил бы ни за что в жизни.

В горячке вождь ничего не почувствовал, но теперь последствия ударов стали сказываться. Его голова отяжелела, перед глазами появилось красное зарево, легкие отказывались ему служить, а ноги — подчиняться. Он хотел на миг перевести дух, а заодно и осмотреться. Будто сквозь туман он заметил, что кто-то преследовал его. Вождь не видел ни черт лица преследователя, ни даже того, что за ним бежал юноша, почти еще мальчик.

Страх, этот не знающий жалости монстр, гнал Тяжелого Мокасина. При себе он не имел никакого оружия и был уверен, что преследователь вооружен. Но куда ему бежать? Впереди, сзади и слева — жерла бездны, готовые его проглотить; справа — отвесная скальная стена. Его силы почти на исходе. Он чувствовал, что погибает.

И вдруг заметил в скале ступенчатый выступ, а по диагонали над ним — второй, третий, четвертый… Это был тот самый путь, по которому давным-давно Олд Шеттерхэнд верхом ускользнул от сиу-огаллала. Здесь, и только здесь, осталось беглецу попытать свое счастье. Он напряг последние силы и полез по ступеням вверх.

Извержения прекратились так же внезапно, как и начались. Воздух стал чистым. Теперь снова можно было видеть окрестности.

И в этот миг громкий крик ужаса сотряс всю долину:

— Масса Мартин! Мой добрый масса Мартин! Вождь хотеть убить его, но массер Боб его спасать!

Негр указал всем на уступ скалы, бросившись к стене, чтобы подняться наверх. Туман рассеялся, и все увидели, как вождь и Мартин сошлись в смертельной схватке на скальной площадке. Стоя на уступе, сиу крепко обхватил юношу сильными руками, пытаясь швырнуть его в бездну. Но Тяжелый Мокасин был изнурен и почти оглушен, а потому ловкому и храброму парню удалось вырваться. Мартин отпрянул от врага, зацепившись за стену, а вождь застыл почти на краю пропасти. Собравшись с силами, Мартин всем корпусом наскочил на противника и, ударившись о него, отлетел назад. Тот потерял равновесие, судорожно хватая воздух руками, и, издав дикий рев, сорвался со скалы прямо внутрь зияющей внизу иловой дыры, чья отвратительнейшая «пасть», которая еще курилась, тотчас поглотила его.

Это увидели все, кто находился в котловине. У входа в нее раздался громкий крик ликования в ответ на донесшийся из глубины вой сиу-огаллала, ставших свидетелями того, как их знаменитого вождя одолел какой-то белый мальчишка. Для них это было невыносимым позором.

Но все крики и завывания вдруг перекрыл голос Боба. Негр, как пантера, прыгал от выступа к выступу, издавая громогласные, но нечленораздельные звуки восторга и ликования. Добравшись до верха, он заключил победителя в свои объятия.

— Молодчина! — воскликнул Джемми. — У меня сердце чуть не выскочило! А у вас, Фрэнк?

— У меня тоже, — отозвался саксонец. — Из моей чистой тревоги я мог бы пассеровать такой же, без примесей, сироп! Ну, да ладно! Отважный паренек победил, и с этими огаллала мы больше не наделаем шума. Мы заставим их склонить затылки под кулинарным ярмом!

— Кулинарным? О чем это вы? Это…

— Да помолчите вы, прошу покорнейше! — строго прервал Толстяка малыш. — Не могу спорить с вами в такой момент! Я предвижу, что сиу должны сдаться. И тогда здесь будет заключена всеобщая дружба народов, в которой мы оба должны обязательно принять участие. Дайте мне вашу руку! Сплетитесь, миллионы! Et in terra Knax![159]

Он потряс руку улыбающемуся Джемми и поспешил прочь, чтобы поздравить Мартина Баумана, который тем временем вместе с Бобом спустился со скалы.

Другие быстро присоединились к ним, выразив горячее одобрение. Затем Олд Шеттерхэнд громко обратился к собравшимся:

— Господа, не торопитесь возвращать лошадей! Нам их наверняка хватит, поскольку теперь здесь полно животных сиу. Эти огаллала должны понять, что без лошадей они все равно пропали бы, даже если бы мы и не окружили их. Они спасут свои жизни, только сдавшись: у них нет выбора! Вы пока оставайтесь здесь, а я с Виннету отправлюсь к сиу, и через полчаса будет окончательно решено, прольется ли еще раз здесь человеческая кровь.

Он и вождь апачей, не скрываясь, направились к могиле, позади которой сгрудились растерявшиеся сиу. Это был чрезвычайно отважный шаг, на который могли рискнуть только эти двое, знавшие, что даже их имена приводят врага в трепет.

Джемми и Дэви тихо переговаривались. Они решили поддержать мирные намерения Олд Шеттерхэнда.

Индейцы, состоявшие в союзе с белыми, естественно, не были склонны к пощаде. Охотник на медведей Бауман пережил со своими пятью спутниками такое, что все шестеро, пожалуй, потребовали бы отмщения. Но Джемми и Дэви знали, что Олд Шеттерхэнд считал по-другому. Столь принципиальная разница во взглядах могла привести к ненужным недоразумениям.

И оба друга собрали всех вокруг себя, и Джемми держал речь, которой дал понять, что миролюбие и готовность прощать выгодны обеим сторонам. Конечно, в случае борьбы сиу были бы уничтожены, но сколькими человеческими жизнями пришлось бы пожертвовать! А последствия? Все без исключения племена сиу выроют топор войны, чтобы отомстить виновникам столь же жестоким, сколь и бесполезным потоком крови. Толстяк закончил свою речь словами:

— Шошоны и апсарока — храбрые воины; ни одно другое племя не сравнится с ними. Но сиу против них — как песка в пустыне! Если они встанут на тропу мщения, много матерей, жен и детей Змей и Воронов станут оплакивать своих сыновей, мужей и отцов. Подумайте, ведь вы сами отдадите себя в их руки! Олд Шеттерхэнд и Виннету увели Токви-тея и его сына Мох-ава из их лагеря, а также победили у дерева Ойт-э-ке-фа-вакона и Макин-о-пункре. Мы могли бы истребить всех их воинов, однако не сделали этого, потому что Великий Дух желает, чтобы они жили друг с другом в мире, как братья. Пусть мои красные братья попробуют простить еще раз, как, пожалуй, уже делали. Я все сказал!

Эта речь оставила глубокий след, ибо вернула всем разум. Бауман был готов отказаться от мести; его спасенные товарищи тоже согласились с ним; даже индейцы не могли не признать правоту говорившего. Лишь один человек остался не удовлетворен словами Джемми — предводитель апсарока.

— Тяжелый Мокасин ранил меня, — проговорил Огненное Сердце. — И сиу не должны за это поплатиться?

— Мокасин уже мертв. Ил поглотил его вместе со скальпом. Ты отомщен! — пытался вразумить его Толстяк.

— Огаллала выкрали наши «лекарства»!

— Они вернут их вам. Ты сильный человек и убил бы многих из них, но огромный медведь должен быть горд! Ему не пристало давить маленьких, трусливых крыс.

Сравнение пошло на пользу — гигант-шаман был польщен. Он замолчал.

Вскоре вернулись Олд Шеттерхэнд и Виннету. Ко всеобщему радостному удивлению, они ехали во главе колонны огаллала, которые следовали за ними длинной вереницей. Сложив свое оружие в кучу, побежденные спокойно отошли в сторону. Этим они молча дали понять, что считают невозможным спасать свои жизни сопротивлением.

Красноречие Олд Шеттерхэнда и Виннету привело к бескровной победе. Сиу стояли с поникшими головами и грустными лицами. Удар по ним был нанесен столь сильный и так внезапно, что они до сих пор чувствовали себя словно оглушенными.

Джемми подошел к Олд Шеттерхэнду и рассказал о том, что происходило в отсутствие белого охотника. Тот с благодарностью пожал руку Толстяку. Он был искренне обрадован таким поворотом дела и крикнул огаллала:

— Воины сиу передали нам свое оружие, поскольку я обещал, что пощажу их. Бледнолицые, шошоны и апсарока решили подарить им нечто большее. Тяжелый Мокасин мертв, мертвы и два воина, которые посягали на жизни Вокаде и сына Грозы Медведей. Этого достаточно. Пусть воины огаллала заберут свое оружие; мы поможем им поймать их лошадей. Между ними и нами должен быть заключен мир! Там, у могилы вождя, мы вместе с ними почтим память мертвых, которые несколько солнц назад пали от моей руки. Между огаллала и нами должен быть зарыт томагавк войны! Тогда мы покинем реку Огненной Дыры, они вернутся в свои охотничьи угодья, где смогут рассказать о хороших людях, которые отказались убить своих врагов.

Сиу до предела были удивлены счастливым концом. Они едва могли в это поверить. Когда они получали назад свое оружие, многие из них бросились благодарить знаменитого охотника.

Шаман тоже остался доволен, когда вскоре убедился, что украденные «лекарства» целы. Все они были возвращены апсарока.

Потом поймали лошадей, перевезли обоих застреленных Олд Шеттерхэндом сиу в котловину и похоронили вблизи могилы вождя.

Завершив все эти церемонии, люди покинули пустынную долину, чтобы вернуться под сень леса.

Когда вечером зажглись лагерные костры и друзья мирно уселись рядом с недавними врагами, ведя разговоры о пережитых приключениях, Фрэнк обратился к Джемми:

— Лучшее из нашей драмы — это ее финал. Простить и забыть! За всю мою жизнь я не стал большим любителем убийств и смертей, ибо: «Чего не желаешь себе, того и другим не желай, к оставь в покое козявку, ибо она чувствует себя точно так же, как ты!» Мы победили, доказали богам, что мы герои, и теперь остается сделать лишь одно. Сделаем это, дорогой мой Джемми?

— Обязательно, но что?

— Милые бранятся — только тешатся! Мы всегда с вами дрались, так сказать, только из лучших побуждений! Давайте, стало быть, подружимся по-настоящему и перейдем на «ты». Ну, по рукам, старина! Идет?

— Да, идет, идет! Конечно, идет, черт возьми!

— Отлично! Теперь я удовлетворен и знаю, что дорога домой не помешает нашей симпатической дисгармонии. Наконец, наконец-то! Он родился — прекрасный радостный стих! О, прекраснейший Божий дар!

Твои чары все сильнее, Глупость прочь уходит враз! Фрэнк и Джемми ныне братья, Нет вражды теперь у нас!

―ДУХ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО ―[160]

Глава первая КРОВАВЫЙ ЛИС

Двое мужчин скакали вдоль ручья — белый и негр. Костюм белого выглядел весьма странно. На нем были индейская обувь и кожаные штаны, а поверх них — некогда темно-синий, а ныне совсем выцветший от времени фрак с лацканами, высокими накладными плечами и до блеска начищенными латунными пуговицами. Длинные фалды крыльями свисали по бокам лошади. На голову была нахлобучена огромная черная шляпа, украшенная желтым пером — подделкой под страусовое. Этот малорослый худощавый человек был вооружен двустволкой, закинутой за спину, ножом и двумя револьверами, торчавшими из-за пояса. К широкому поясу крепилось еще множество кошельков, предназначенных, вероятно, для боеприпасов и всевозможных полезных мелочей; однако теперь эти кошельки казались почти пустыми.

Негр отличался исполинским телосложением. На нем также были мокасины, а еще — легины[161] того самого покроя, когда они состоят из двух не соединенных между собой штанин, так что всадник, собственно говоря, прижимается к лошади голым телом. Выгоду это дает, конечно, только при езде без седла. К этим легинам, однако, никак не подходило верхнее одеяние — форменная куртка французского драгунского офицера. Эта часть костюма, видимо, во время французского нашествия попала в Мексику, а оттуда неизвестным путем перекочевала на широкие плечи негра. Куртка была слишком коротка и узка чернокожему Геркулесу. Он не мог ее застегнуть, и поэтому виднелась широкая голая грудь всадника, естественно, не носившего рубашки, потому что на Диком Западе нет прачек и гладильщиц. Зато всадник обмотал вокруг шеи платок в крупную красную и белую клетку, связав его на груди огромным бантом. Голову он оставил непокрытой, чтобы все могли видеть завитки бесчисленных мелких жирно поблескивающих кудряшек. Вооружен он был двустволкой, а сверх того — ножом, штыком и кавалерийским пистолетом времен царя Гороха.

Измотало всадников порядком. По лошадям было видно, что сегодня они уже оставили за собой солидное расстояние, и все же животные шли так бодро и мощно, словно несли своих всадников всего несколько часов.

Берега поросли сочной зеленью, но полоска растительности была неширокой. А за нею виднелись хилые юкки, мясистые перья дикого чеснока и пожухлая медвежья трава с отцветшими стеблями, достигавшими высоты в добрых пятнадцать футов.

— Скверные места! — сказал белый. — У нас на Севере лучше. Не так ли, Боб?

— Да, — последовал ответ. — Масса[162] Фрэнк прав. Здесь массеру[163] Бобу не очень нравится. Скорей бы уж добраться до Хельмерс-Хоум, потому что массер Боб голоден, как кит, который готовится проглотить дом.

— Кит не может проглотить дом, — объяснил Фрэнк чернокожему, — потому что его глотка слишком узка для этого.

— Глотку можно раскрыть пошире, как это делает массер Боб, когда он ест… Как далеко еще до Хельмерс-Хоум?

— Точно я не знаю. По описанию, полученному нами сегодня утром, мы скоро уже должны быть у цели… Смотри-ка, не всадник ли это?

Он показал направо, за ручей. Боб попридержал лошадь, приставил к глазам ладонь, защищаясь от низко склонившегося к западу солнца, широко открыл по своему обыкновению рот, словно для того, чтобы получше видеть, и ответил, немного помедлив:

— Да, это всадник, маленький человек на крупной лошади. Он приближается к массеру Бобу и массе Фрэнку.

Всадник, о котором шла речь, приближался резвой рысью, но не прямо навстречу собеседникам, а так, словно бы он и не видел их.

— Странный парень! — пробормотал Фрэнк. — Здесь, на Диком Западе, обычно рады видеть человека; значит, этот путник не очень-то расположен к встрече. Либо он человеконенавистник, либо у него совесть не чиста.

— Массер Боб должен его окликнуть?

— Да, позови его. Твою слоновью трубу он расслышит скорее, чем мою свистульку.

Боб приложил ладони ко рту и заорал во весь голос:

— Эй! Эй! Стой, подожди! Зачем бежать от массера Боба?

У негра и впрямь оказался голос, способный пробудить к жизни даже человека, впавшего в летаргический сон. Всадник осадил лошадь, и оба наших знакомца поспешили к нему.

Приблизившись, они увидели перед собой не мужчину маленького роста, а едва вышедшего из детского возраста юношу. Одет он был подобно калифорнийским ковбоям в наряд из бизоньей шкуры, причем на всех швах его одеяния виднелась бахрома. На голову он нахлобучил широкополое сомбреро. Широкий шарф из красной шерсти охватывал вместо пояса его бедра; конец его свисал с левой стороны. За этот шарф были заткнуты длинный охотничий нож и два инкрустированных серебром пистолета. На коленях он держал тяжелую охотничью двустволку, а с обеих сторон седла были на мексиканский манер приторочены фартуки, прикрывающие ноги и защищавшие их от стрел и ударов копьем.

Лицо юноши сильно потемнело от солнца и, несмотря на молодость, задубело под ветром и непогодой. От левого виска наискосок через весь лоб к правой брови тянулся кроваво-красный шрам шириной в два пальца. Он выглядел весьма воинственно. Молодой человек вообще не производил впечатления незрелого и неопытного. Тяжелое ружье он держал в руке легко, словно перышко; широко раскрытые глаза удивленно рассматривали встречных; в седле он держался так гордо и уверенно, словно был мужчиной во цвете лет, так что лошадь, казалось, и не шевелилась под ним.

— Привет, малыш! — обратился к нему Фрэнк. — Ты знаешь эти края?

— Прекрасно, — тихо отвечал юноша, иронически улыбаясь — верно, тому, что спрашивавший обращался к нему на «ты».

— Знаком тебе Хельмерс-Хоум?

— Да.

— Долго еще до него ехать?

— Чем медленнее, тем дольше.

— Zounds![164] Ты слишком дерзок, мой мальчик.

— Я не мормонский проповедник[165].

— Ах, вот что! Тогда прости! Может быть, ты рассердился на меня, потому что я невежливо обратился к тебе?

— И не думал сердиться. Каждый может обращаться, как хочет, но тогда ему придется стерпеть мой ответ.

— Хорошо! Стало быть, мы схожи. Ты мне очень понравился. Вот моя рука. Называй меня на «ты». Прошу у тебя совета. Я чужой в этих краях и еду в Хельмерс-Хоум. Надеюсь, ты не покажешь мне неправильную дорогу.

Он протянул юноше руку. Тот пожал ее, насмешливо оглядел фрак и шляпу и ответил:

— Тот, кто вводит других в заблуждение, — подлец! Я, к несчастью, встречался с подобными людьми. Сейчас я как раз еду в Хельмерс-Хоум. Если хотите, поехали вместе!

Он тронул свою лошадь, и оба всадника последовали за ним, отклонившись от ручья и все больше поворачивая на юг.

— Мы придерживались ручья, — заметил Фрэнк.

— Он тоже привел бы вас к старому Хельмерсу, — отвечал юноша, — но пришлось бы сделать очень большой крюк. Вместо трех четвертей часа вы бы ехали часа два.

— Стало быть, очень хорошо, что мы тебя встретили. Ты знаком с владельцем этого поселения?

— И даже очень хорошо.

— Что это за человек?

Фрэнк и Боб с разных сторон пристроились к своему юному проводнику, заключив его в середину. Он вопросительно поглядел на них и ответил:

— Если совесть у вас нечиста, то не ездите к нему, лучше вернитесь.

— Почему?

— У него наметанный взгляд на подлость, и он строго следит за репутацией своего дома.

— Это мне нравится в людях. Следовательно, нам его нечего опасаться?

— Если вы честные парни, то нет. В таком случае он готов на любую услугу для вас.

— Я слышал, он делает запасы товаров.

— Да, но не ради выгоды, а только для того, чтобы услужить людям, проезжающим мимо. В его лавке есть все, что нужно охотнику, и притом он продает свой товар по самой дешевой цене. Но если кто-то ему не понравится, то ничего не получит и за большие деньги.

— Он, стало быть, оригинал?

— Нет, он просто изо всех сил старается держаться подальше от того сброда, из-за которого Запад стал опасным. Мне совершенно не нужно вам его описывать. Вы скоро его сами узнаете. Одно еще только хочу сказать, что, возможно, вам покажется странным и над чем даже будете смеяться: он — немец. И этим все сказано.

Фрэнк привстал в стременах и воскликнул:

— Что? И этого-то я не пойму? И над этим я буду смеяться? Что тебе взбрело в голову! Я безмерно рад тому, что здесь, на окраине Льяно-Эстакадо, встречу соотечественника.

Лицо проводника оставалось совершенно серьезным; даже улыбка его казалась такой, будто ему, в сущности, совсем и не смешно. Теперь он окинул Фрэнка спокойным, дружелюбным взглядом и спросил:

— Как? Ты немец? Это правда?

— Конечно! Разве по мне не видать?

— Нет. Ты говоришь по-английски не как немец, а выглядишь совсем как дядюшка-янки, прижатый своими племянниками к окну.

— О Боже! Что тебе пришло на ум! Я натуральнейший немец, а кто думает не так, того я познакомлю со своим ружьем.

— Для этого сгодится и нож. Но если это так, то старый Хельмерс будет рад встретиться с земляком.

— Он из Германии?

— Да, и очень высокого мнения о своей родине и своем родном языке.

— Я думаю! Теперь я вдвойне рад оказаться в Хельмерс-Хоум. Собственно говоря, я мог бы догадаться, что он немец. Янки назвал бы поселение Хельмерс-Ранч[166] или как-нибудь в этом роде; но Хельмерс-Хоум[167] — это имя выдает немца. Ты живешь поблизости?

— Нет! У меня нет ни ранчо, ни дома. Я — словно птица в воздухе или зверь в лесу.

— Значит, бедолага?

— Да!

— Несмотря на свою юность! У тебя нет родителей?

— Ни единого родственника.

— Но имя-то есть!

— Да, конечно. Зовите меня Блади Фокс[168].

— Блади Фокс? Это напоминает о кровавых событиях.

— Да, мои родители, братья и сестры были убиты в Льяно-Эстакадо вместе со всеми спутниками; я один остался в живых. Мне тогда было лет восемь. Меня нашли с раскроенным черепом.

— Боже! Ты и в самом деле оправдываешь вырвавшееся у меня слово — «бедолага». На вас напали с целью грабежа?

— Конечно.

— Итак, ты не спас ничего, кроме жизни, имени и ужасных воспоминаний.

— И это не совсем так. Хельмерс наткнулся на меня под кактусами, взял на лошадь и привез к себе. Месяц я лежал в горячке, а когда очнулся, то ничего больше не помнил, совершенно ничего. Я забыл свое собственное имя и не вспомнил его до сих пор. Только ясным остался в памяти момент нападения. Я был бы счастливее, если бы смог его позабыть, потому что тогда жажда мести не гнала бы меня снова и снова по ужасной пустыне.

— А почему тебя назвали Кровавым Лисом?

— Потому что я весь был испачкан кровью, а в лихорадочном бреду часто называл фамилию Фукс. Из этого заключили, что такова моя настоящая фамилия.

— Стало быть, твои родители тоже были немцами?

— Да. Когда я пришел в себя, то не понимал ни одного английского или немецкого слова. Я вообще ничего не понимал. Но английский-то я учил медленно, как человек, этого языка не знающий, а немецкий пошел у меня так быстро, что вскоре я бегло застрекотал на нем. Видимо, раньше я умел говорить по-немецки. Хельмерс был мне как отец. Тогда он еще жил не здесь. Однако мне у него не нравилось. Я рвался на свободу, словно сокол, у которого коршуны растерзали родителей, и он теперь кружится возле окровавленного места, пока ему не удастся наказать убийц. Его острый глаз уже открыл злодеев. Они могут быть стократ сильнее его, и он может потерять свою собственную жизнь, но он охотно отдаст ее, потому что смерть станет одновременно и гибелью убийц.

Юноша громко заскрежетал зубами и так крепко натянул поводья своей лошади, что она встала на дыбы.

— Шрам на лбу остался с тех пор? — спросил Фрэнк.

— Да, — мрачно ответил его спутник. — Но не будем больше об этом. Такие воспоминания меня сильно возбуждают, и вы должны приготовиться к тому, что я ускачу, оставив вас самостоятельно добираться до Хельмерс-Хоум.

— Да, давай лучше поговорим о Хельмерсе. Кем же он был на оставленной родине?

— Служил по лесной части. Кажется, был старшим лесничим.

— Как?.. Что?.. — удивился Фрэнк. — Я тоже!

Кровавый Лис вздрогнул от неожиданности, потом внимательно оглядел говорившего и тогда сказал:

— И ты? Тогда это будет в высшей степени радостная встреча!

— Да, я занимался такой же работой. Только если он добрался до приличной должности старшего лесничего, почему же он от нее отказался?

— С досады. Кажется, его участок находился в частном владении, а хозяином был человек надменный, грубый и вспыльчивый. Они поссорились, причем Хельмерс получил плохую аттестацию, так что нигде не мог найти места. Тогда-то он и уехал так далеко, как только смог… Видишь вон в той стороне дубовую рощицу?

— Да! — ответил Фрэнк, посмотрев в указанном направлении.

— Там мы снова выедем к ручью, а за рощей уже начинаются поля Хельмерса… До сих пор ты расспрашивал меня; теперь и я хочу навести кой-какие справки. Этого бравого негра зовут Скользящий Боб?

При этих словах Боб так подпрыгнул в седле, словно он хотел соскочить с лошади.

— А! О! — выкрикнул он. — Почему масса Кровавый Лис обзывает доброго, хорошего массера Боба?

— Я не хотел ни обзывать, ни оскорблять тебя, — ответил юноша. — Я считаю себя твоим другом.

— Зачем же тогда называть массера Боба так, как его дразнят индейцы? Массер Боб и в самом деле когда-то постоянно соскальзывал с лошади. Но теперь массер Боб скачет, как черт!

И дабы показать, что он сказал правду, негр пришпорил лошадь и галопом поскакал — к упомянутой рощице. Фрэнк тоже удивился вопросу молодого человека.

— Ты знаешь Боба? — спросил он. — Но это же почти невозможно.

— О, возможно! Я и тебя знаю.

— А ну-ка! Как же меня зовут?

— Хромой Фрэнк.

— Вот удача! Верно! Но, малыш, кто тебе сказал об этом? Ведь я здесь ни разу в жизни не был.

— О, — улыбнулся юноша, — такого знаменитого на Западе человека, как ты, надо знать.

Фрэнк напыжился, так что фрак стал ему узок, и спросил:

— Я? Знаменитый? И ты это знаешь?

— Да!

— А кто тебе это сказал?

— Старый мой знакомый Якоб Пфефферкорн, которого обычно называют Толстяк Джемми.

— Черт возьми! Мое прозвище! Где ты его слышал?

— Несколько дней назад я встретился с Джемми в Уошита-Фок, и он рассказал мне, что условился встретиться с вами сегодня в Хельмерс-Хоум.

— Верно. Значит, он там будет?

— Да! Я выехал раньше и еду сюда прямо с верховьев реки. Он вскоре непременно проследует за мной.

— Это прекрасно! Это великолепно! Значит, он рассказал тебе про нас?

— Он описал мне весь ваш путь к Йеллоустоуну. Как только ты сказал мне, что тоже был лесничим, я сразу же догадался, кого вижу перед собой.

— Теперь ты мне поверишь, что я хороший немец?

— Поверю не только в это, поверю и в то, что ты вообще хороший парень, — молодой человек улыбнулся.

— Значит, Дики не охаял меня?

— Ему это и в голову не пришло! Как мог бы он очернить своего бравого Фрэнка!

— Да, знаешь ли, мы порой спорили о вещах, для понимания которых гимназического образования недостаточно. Но это в прошлом, а теперь на всем белом свете нет лучших друзей, чем мы… Но вот Боб, вот и роща. Куда дальше?

— Через мост, на ту сторону, а потом по тропе между деревьями. Это и есть самое верное направление. Таким всадникам, как Боб, не нужна торная дорога.

— Верно, — гордо согласился негр. — Масса Кровавый Лис видел, что массер Боб может скакать напролом через все препятствия, как индеец.

Всадники перепрыгнули через ручей, миновали лесочек и проехали вдоль обнесенных изгородями полей, засеянных кукурузой и овсом.

Здесь местами попадались плодородные черноземы, свойственные техасской равнине и дававшие богатые урожаи. Из ручья можно было брать воду — он протекал совсем близко к жилью. Сразу за ним виднелись скотный двор и хозяйственные постройки.

Дом был сложен из кирпича длинным и низким, без верхнего этажа, но с двумя маленькими мансардами по каждому из фасадов. Перед дверью, стройные, словно свечи, росли четыре огромных дуба с голыми почти до самой вершины стволами. Только на самом верху вширь уходили могучие ветви, дававшие густую тень; под ними стояло много столов и простых деревянных скамей. С первого взгляда можно было угадать, что жилые помещения располагаются справа от входа, слева же находится упомянутая Кровавым Лисом лавка.

За одним из столов сидел мужчина в летах. Зажав во рту трубку, он испытующе разглядывал троих приезжих. Роста он был высокого, крепко сколочен, с продубленным непогодами лицом, обрамленным густой бородой — настоящий житель Запада. По рукам его было видно, что он мало отдыхал и очень много трудился.

Узнав проводника, он встал и еще издалека закричал:

— Добро пожаловать, Кровавый Лис! Ты опять изволил появиться? Есть новости.

— Откуда? — спросил юноша.

— Оттуда.

Человек показал рукой на запад.

— Какие новости? Хорошие?

— К сожалению, нет. Видно, снова в степях появились гиены.

Англоязычные американцы называли Льяно-Эстакадо по-своему: Стейкед-Плейнз, то есть Огороженные равнины, что соответствовало испанскому названию — Равнины с вешками.

Казалось, полученное известие сильно взволновало молодого человека. Он соскочил с лошади, поспешно подошел к мужчине и сказал:

— Ты должен сейчас же сообщить мне подробности.

— Сведений у меня немного, их можно пересказать очень быстро. Прежде, однако, будь так любезен объяснить этим джентльменам, кто я такой.

— Это можно сделать столь же быстро. Ты мастер Хельмерс, владелец этой фермы, а эти господа — мои хорошие друзья: мастер Хромой Фрэнк и массер Скользящий Боб. Они разыскивали тебя — может быть, в надежде что-нибудь у тебя прикупить.

Хельмерс посмотрел на чужаков и заметил:

— Прежде чем торговать, я хочу познакомиться с ними. Раньше я их никогда не видел.

— Ты спокойно можешь принимать их у себя — я же назвал их своими друзьями.

— Всерьез или только из вежливости?

— Вполне серьезно.

— Ну тогда — добро пожаловать.

Он протянул руку Фрэнку, затем — негру, а потом предложил им садиться.

— Сначала надо поставить лошадей, сэр, — сказал Фрэнк. — Вы же знаете, какова первая обязанность мужчины на Западе.

— Хорошо! По вашему отношению к лошадям я вижу, что вы отличные парни… Когда вы намерены уехать?

— Возможно, нам придется остаться на несколько дней, потому что мы ждем приезда своих друзей.

— Тогда отведите лошадей к конюшне и позовите негра Геркулеса. Он вам во всем охотно поможет.

Приезжие поспешили увести лошадей. Хельмерс, покачав головой, посмотрел им вслед и сказал Кровавому Лису:

— Странных парней ты мне привез! Какого-то чернокожего ротмистра из французской армии и пятидесятилетнего джентльмена в шляпе со страусовыми перьями. Подобный головной убор бросается в глаза даже на Дальнем Западе.

— Смотри, не ошибись, старина! Я назову тебе только одно имя, и тогда ты сразу им поверишь. Они — хорошие знакомые Олд Шеттерхэнда. Его они и будут здесь ждать.

— Что? В самом деле? — всплеснул руками фермер. — Олд Шеттерхэнд пожалует в Хельмерс-Хоум?

— Разумеется!

— Откуда ты знаешь? От этих двоих?

— Нет, от толстого Джемми Пфефферкорна.

— Ты и с ним виделся? Я-то встречал его всего два раза, но охотно бы встретился еще.

— Вскоре ты сможешь это сделать. Толстяк Джемми входит в ту компанию, которую поджидают приезжие.

Хельмерс несколько раз пыхнул трубкой, чуть было совсем не погасшей, с удовольствием причмокнул, и лицо его засверкало от радости:

— Какая новость! Олд Шеттерхэнд и Толстяк Джемми! Это — и радость, и большая честь для меня. Я должен сейчас же бежать к своей старой Бербхен, чтобы сообщить ей…

— Стой! — прервал фермера Кровавый Лис, удерживая при этом за руку собравшегося уходить хозяина. — Сначала я хочу услышать, что там случилось в степях!

— Конечно, преступление, — ответил Хельмерс, снова повернувшись к гостю. — Как долго ты у меня не был?

— Почти две недели.

— Тогда ты и не видел те четыре семьи, что хотели переправиться через Льяно. Они уехали больше недели назад, но до места не добрались. С той стороны приехал негоциант Бартон. Они должны были встретиться с ним.

— А столбы были в порядке?

— В том-то и дело, что нет. Если бы Бартон не изучил эту пустыню за два десятка лет странствий, он бы заблудился.

— Где он сейчас?

— Отдыхает в маленькой комнате, наверное, сейчас спит. Когда он здесь появился, то почти умирал от жажды. Несмотря на это, он пожелал прежде всего выспаться.

— Я все же хочу пойти туда и разбудить его, несмотря на то, что он устал. Он должен мне обо всем рассказать!

Молодой человек, взволнованный услышанным, исчез за входной дверью, а фермер снова уселся, продолжая покуривать свою трубку. Удивляясь поспешности юноши, он ограничился легкими кивками головы; потом его лицо приняло выражение покойного удовлетворения. Причину этого было очень легко узнать по словам, которые он бормотал сам себе:

— Толстяк Джемми! Хм!.. И даже Олд Шеттерхэнд! Хм!.. Такие люди приводят с собой только порядочных парней! Хм!.. Соберется все общество! Хм!.. Но я же хотел моей Бербхен сказать, что…

Он вскочил, собираясь поделиться радостной новостью со своей женой, однако так и не сдвинулся с места, потому что именно в это время из-за угла дома появился Фрэнк.

— Ну, мастер, нашли вы негра? — спросил его Хельмерс.

— Да, — ответил Фрэнк. — Боб с ним остался, так что я смог им доверить лошадей. Мне же надо было поскорее вернуться к вам, чтобы сказать, как я рад встретить коллегу.

Он говорил по-английски. До сих пор весь разговор шел на английском языке.

— Коллегу? — спросил Хельмерс. — Это где же?

— Здесь! Разумеется, я говорю о вас.

— Обо мне? С какой стати?

— Ну, Кровавый Лис сказал мне, что вы были старшим лесничим.

— Верно.

— Ну… так мы — коллеги, потому что и я изучал лесоводство.

— О! Где же, мой милый?

— В Германии, в Саксонии.

— Что? В Саксонии? Вы немец? Почему же вы тогда говорите по-английски?

Эти последние слова Хельмерс произнес по-немецки, и сразу же его поддержал Хромой Фрэнк:

— С величайшим удовольствием, господин старший лесничий. Когда речь заходит об унаследованном мною родном языке, то я не церемонюсь, а бросаюсь с места в карьер. Вы сейчас же услышите по чистоте моих синтаксических оборотов, что я живал в той области Германии, где говорят на самом изящном, самом звонком немецком языке, а именно в Морицбурге, около резидентского города Дрездена, там, где стоит замок со знаменитыми рыбными прудами; в нем еще хранится портрет Августа Сильного[169]… Итак, я приветствую вас от имени немецких лесников и надеюсь, вы тотчас поймете, что имеете в моем лице дело с выдающимся Ingenium magnum sine mixtura Clementiua!

Удивительно! Когда Фрэнк пользовался английским языком, он был вполне разумный и скромнейший человек; но как только он начинал выражаться по-немецки, в нем сразу пробуждалось сознание собственной значимости.

Хельмерс не знал, что ему и подумать. Он пожал протянутую ему по-дружески руку, но не дал никакого ясного ответа, пригласил «коллегу» располагаться поудобнее и попытался выиграть время, отправившись в дом принести чего-нибудь освежающего. Вернулся он с двумя бутылками пива и двумя кружками в руках.

— Черт возьми, вот это приятно! — воскликнул Фрэнк. — Пиво! Да-а, это мне понравится! За благородным ячменным напитком легче всего открываются шлюзы мужского красноречия. И что, пиво уже варят в Техасе?

— И даже очень много. Вы ведь должны знать, что в Техасе живет тысяч сорок немцев, а куда приходит немец, там наверняка варят пиво.

— Да, солод и хмель спаси Бог от потерь! Вы варите драгоценный божий дар сами?

— Нет, когда подвернется случай, я позволяю себе заказывать пиво про запас в Колман-Сити. Ваше здоровье, господин Фрэнк!

Они наполнили кружки и чокнулись ими, при этом Фрэнк заметил:

— Пожалуйста, господин старший лесничий, не стесняйтесь и не опасайтесь меня! Я крайне простой человек, и поэтому вам не стоит величать меня господином Фрэнком. Называйте меня попросту: господин коллега. Так нам обоим будет лучше. Я никогда не терпел условности придворного этикета… А ваше пиво недурное… Почему-то мы все любим портить себе аппетит высокопарными и часто неестественными новогодними поздравлениями. Вы тоже так думаете, не правда ли?

— Совершенно верно! — Хельмерс, улыбнувшись, кивнул. — Такой человек, как вы, может мне понравиться.

— Конечно! Каждый, кто развивает в себе настоящие интеллигентные качества натуры, должен быть чуть-чуть снисходительным и либеральным к другим людям. Лично мне это совсем нетрудно при наличии таких профессиональных способностей… Ну, а собственного говоря, где вы учились?

— В Тарандте.

— Так я и подумал, потому что Тарандт — настоящая Alba Vater практикантов-лесничих со всего мира.

— Вы, видно, хотели сказать Alma mater?[170]

— Нет, нет и нет. Не пытайтесь придираться к моей классической латыни, как это проделывал раньше Дики Джемми — и себе во вред. Если вы последуете его примеру, то наши наисердечнейшие отношения могут очень легко измениться к худшему. Мы — корифеи, а следовательно, не можем позволять никаких придирок друг к другу. Однако куда же это подевался наш бравый Кровавый Лис?

— Он пошел к одному из моих гостей, чтобы навести кой-какие справки. Где вы его встретили?

— Да у вашего ручья, примерно в часе езды отсюда.

— А я уж думал, что вы много времени были вместе.

— Это ни к чему. Во мне есть что-то притягательно-располагающее, и я очень быстро схожусь с людьми. Это дано, к сожалению, не каждому. Молодой человек изложил мне весь свой жизненный путь. Я расположился к нему всем своим сердцем и надеюсь, что наше недолгое знакомство станет для него подлинным событием. Вы знаете о нем что-нибудь подробнее?

— Если он вам рассказал всю свою жизнь, то нет.

— Чем он вообще-то живет?

— Хм! Время от времени он мне приносит золотые самородки. Из этого я заключил, что он где-то открыл небольшую россыпь.

— Тогда бы я порадовался за него, так как малыш, кажется, немец. Ужасно, должно быть, не знать, под каким экватором[171] стояла твоя колыбель. Оба мы, вы и я, не ведаем таких гиппократовых[172] страданий. Мы, к счастью, знаем, куда обратить тоску по родине — к Германии, «туда, туда»[173], как прекрасно мурлыкал Галилей в своей песне Миньоны.

— Вы хотели сказать — Гёте?

— Нет, нет и нет! Я очень хорошо различаю Гете и Галилея. Гете относится к совершенно другой — высшей национальной шкале. Он бы не настряпал таких чувствительных стихов. А Галилей со своим телескопом и с тоской по элегическим кометам изобрел настоящие ностальгические тирольские причитания, в которых он пел:

Знаешь ли край, где цитрусы цветут, Близ ветхих крыш в пляс журавли идут? По вечерам в траве лягушек шум, И лик луны сияет из пруда, уютно там, и потому туда Меня ведет мой ум!

Чтобы продекламировать стихи, сопровождая чтение жестами, Фрэнк поднялся со своего места. Теперь он в напряженном ожидании смотрел на фермера. Тот прилагал огромные усилия, чтобы оставаться серьезным. Не услышав восторженных слов, Фрэнк недовольно спросил:

— Кажется, поэзия не производит на вас впечатления? У вас что, такой вялый темперамент?

— Нет-нет! Я молчал, удивляясь тому, что вы так точно помните слова поэта.

— Ничего особенного. Я хорошо запоминаю все, что читаю. Ну, а если уж что забываю, то стараюсь усовершенствовать позабытое. Такое отношение не может остаться без одобрения.

— Стало быть, вы прирожденный поэт?

— Да, вы почти не ошиблись.

— В таком случае я завидую вам. Однажды я двое суток ломал понапрасну голову над сочинением двух строчек ко дню рождения — увы! Я не смог воскликнуть: «Эврика!»[174]

— Слушайте! Не употребляйте фальшивых слов! Вы произнесли арабское заклинание, по-немецки буквально означающее: «Черт знает что!» С подобными колдовскими формулами надо быть очень осторожным, потому что никогда не знаешь, что из этого получится. Подумайте только о том, что случилось со знаменитым Дженгиханом и с тремя сотнями его спартанцев?[175]

— А что? — спросил фермер, явно заинтересовавшись ответом.

— Хан залег с ними за тесниной Гибралтара, которую хотели штурмовать черкесы. Поскольку у него было так мало людей, хан согласился, чтобы к нему на помощь пришла небезызвестная эндорская ведьма. С нею и со всеми спартанцами хан уселся вокруг большого котла, куда они побросали множество всяких трав, и прежде всего — слоновью ногу[176]. Видимо, они что-то не так намешали, потому что котел неожиданно взорвался, а Дженгихан вместе со спартанцами взлетел в воздух. Так как он был самым высоким из всех, то увидел, что земля под ним крутится вокруг собственной оси. И тогда он воскликнул по-еврейски: «О Santa Complicius!», что переводится на наш немецкий так: «И все-таки она движется!»[177]

Тут уж Хельмерс не смог больше удержаться. Он подскочил на своем стуле, разразившись смехом. Слишком уж несуразно было все то, что с наисерьезнейшим видом излагал облаченный во фрак и шляпу Хромой Фрэнк.

— Над чем вы так ржете? — спросил обиженный гость. — Если вы полагаете, что по той случайной причине, что я оказался вашим коллегой, можете безнаказанно…

К счастью, его прервали, иначе бы он разразился громовой филиппикой[178]. Именно в этот момент из дома возвратился Кровавый Лис и подошел к собеседникам. Он взглянул на раскрасневшееся от гнева лицо Хромого Фрэнка и спросил:

— Что случилось? Чем ты недоволен?

Он задал вопрос по-немецки, потому что слышал, как Фрэнк говорит на этом языке. Тот же отвечал:

— На что я сержусь? На то, что мой коллега высмеивает меня. А почему он это делает? Потому что ничего не понимает во всемирной истории. С поистине античным трудолюбием я попытался объяснить ему допотопную конъюнктуру военной истории черкесов, но у него нет ни капельки разума, чтобы понять связь между тактикой и стратегией средневекового воинского искусства.

— Тактика? Стратегия? — молодой человек был просто ошеломлен.

— Да, конечно. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

— Нет.

— Я мог бы об этом догадаться, потому что на такие гениальные представления способен наделенный врожденным разумом человек, призвавший на помощь космические душевные силы. Обдумай это дело и…

— Чудесно! Обдумаю, — прервал его Кровавый Лис. — Но теперь у меня нет времени на это. Сейчас я могу думать только о бедных людях, убитых в Льяно-Эстакадо.

Он, видимо, уже узнал от Толстяка Джемми, как надо обходиться с Хромым Фрэнком, поэтому поостерегся возражать ему, а сразу же перешел к интересующему его делу, что должно было остановить страстную проповедь обиженного. Цели свой Лис достиг, потому что Фрэнк тотчас позабыл про свою обиду и спросил:

— Убиты люди? В Эстакадо? Когда?

— Этого я не знаю. Восемь дней назад они уехали отсюда, но на той стороне пустыни не появились. Значит, они погибли.

— Возможно, и нет. Ведь они могли выбрать другой путь.

— Как раз этого-то я и боюсь. Эти безводные степи можно пересечь только в одном направлении. Они столь же опасны, как Сахара, например, или пустыня Гоби. В Льяно-Эстакадо нет ни колодцев, ни оазисов, ни верблюдов, способных долгие дни переносить жажду. Это делает Льяно чрезвычайно опасным, хотя по размерам оно гораздо меньше великих африканских или азиатских пустынь. Кружного пути отсюда нет. Именно поэтому единственное направление, по которому только и возможен проезд, разметили столбами, отчего пустыня и получила свое название. Кто отклонится от линии столбов — погибнет. Жара и жажда разрушат его мозг, соображать он больше не может и скачет по кругу до тех пор, пока лошадь не рухнет под ним, а тогда и всаднику наступит конец, — рассказывал Кровавый Лис.

Фрэнк покачал головой.

— Стало быть, он не может оставить размеченную дорогу, так ты считаешь? — спросил Хельмерс.

— Да, это я и хотел сказать, — ответил молодой человек. — И каждый знает об этом. Только очень немногие, в совершенстве знающие Льяно-Эстакадо, могут ориентироваться и без столбов… А что будет, если преступники переставят столбы?

— Это же дьявольская затея.

— Конечно, но тем не менее такие вещи случаются. Есть такие банды, которые занимаются тем, что вырывают столбы, а потом устанавливают их в неверном направлении. Если теперь путешественник последует по столбам, он погибнет. Внезапно столбы кончаются, и путнику тогда уже нет спасения.

— Что ему стоит вернуться назад по тем же столбам!

— Слишком поздно. К тому времени он слишком далеко забирается в Эстакадо и просто не может добраться до края безводной степи, погибая от жары и жажды. И разбойникам вовсе не надо его убивать. Они просто ждут его кончины, а потом грабят труп. Такое часто уже случалось.

— Но разве нельзя обезвредить преступников?

И как раз тогда, когда Хельмерс собирался ответить, его внимание привлек медленно идущий человек, прибытие которого заметили только теперь, когда он вышел из-за угла дома. Он был одет в черный суконный дорожный костюм, а в руках нес маленький пакетик. Новый гость оказался очень худым, высоким и узкогрудым. Иссушенное лицо отличалось острыми чертами. Высокий цилиндр, сдвинутый далеко на затылок, да еще в сочетании с черным одеянием, придавал пришельцу пасторский вид — тем более, что он носил очки.

Гость приблизился какими-то особенными, крадущимися шажками, слегка прикоснулся к полям своей шляпы и поздоровался:

— Здравствуйте! Кажется, я точно попал к Джону Хелмерсу, эсквайру?[179]

Во взгляде Хельмерса, которым он окинул прибывшего, читалась явная неприязнь.

— Да, меня зовут Хельмерс, а вот «эсквайра» вы бы могли спокойно оставить при себе. Я не мировой судья, да и вообще не люблю всех этих титулов. Это — гнилые яблоки, которыми джентльмен не больно-то позволит себя забросать. Но раз уж вы знаете мое имя, может быть, и мне будет позволено узнать ваше?

— А почему же нет, сэр? Меня зовут Тобайас Прайзеготт Бартон, я миссионер Святых последнего дня.

Он выговорил это весьма самоуверенным и елейным тоном, который, однако, не произвел на фермера ни малейшего впечатления, потому что Хельмерс, пожав плечами, сказал:

— Вы мормон? Ну, это не такая уж хорошая рекомендация. Вы называете себя Святыми последнего дня. Это обязывает, но так как я отношусь к скромнейшим среди детей человеческих и не питаю никаких чувств к вашим самозваным привилегиям, то самым лучшим будет, если вы немедленно отбудете отсюда в своих благочестивых миссионерских сапогах. Я, знаете, не терплю в своем поселении никаких ловцов душ.

Это было сказано очень резко, даже оскорбительно. Бартон, однако, сохранил на своем лице любезное выражение, снова вежливо прикоснулся к шляпе и ответил:

— Вы заблуждаетесь, мастер, если думаете, что я намерен обращать в свою веру жителей этой благословенной фермы. Я посетил вас лишь для того, чтобы отдохнуть и утолить голод и жажду.

— Та-ак! Ну, если вы хотите только этого, то получите все необходимое… конечно, при условии, что сможете заплатить. Деньги, надеюсь, у вас есть?

Он снова окинул чужака острым, испытующим взглядом, а потом скорчил гримасу, словно увидел нечто неприятное. Мормон поднял глаза к небу, откашлялся несколько раз и заявил:

— Хотя сокровищами этого грешного мира я снабжен отнюдь не чрезмерно, но еду, питье и ночлег оплатить я смогу. Правда, я не рассчитывал на этот расход, так как мне говорили, что дом Джона Хельмерса исключительно гостеприимен.

— От кого же вы это узнали?

— Я слышал это в Тэйлорсвилле, откуда сейчас иду.

— Так вам сказали правду; но, кажется, забыли добавить, что я прибегаю к бесплатному гостеприимству лишь в отношении тех людей, которые мне приятны.

— В таком случае ко мне это не относится?

— Нет, нисколько.

— Но я же не сделал вам ничего плохого.

— Возможно! Но когда я вас внимательно разглядел, то почувствовал себя так, словно вы мне причинили зло. Не упрекайте меня, сэр! Я прямой парень и привык каждому говорить в глаза именно то, что о нем думаю. У вас лицо… лицо… хм!.. Когда на него посмотришь, руки начинают чесаться. Обычно такие лица… называют… называют… созданными для пощечин.

Даже теперь мормон не выказал никакой обиды. Он в третий раз коснулся шляпы и мягко сказал:

— Праведникам суждено в этой жизни быть непризнанными. Я не виноват, что у меня такое лицо, и если оно вам не нравится, то уж это не мое дело. Скорее — ваше.

— Та-ак! Не стоило бы вам этого говорить. Если бы мне кто-нибудь сказал, что ему не нравится мое лицо, то в следующее мгновение он бы познакомился с моим кулаком. Чтобы такие замечания воспринимать совершенно спокойно, надо либо испытывать большой недостаток чувства чести, либо обладать завидной хитростью — считайте, как хотите. Скажу вам, что вообще-то ничего не имею против вашего лица, только мне не нравится его выражение. Мне кажется, что это не настоящее лицо. Полагаю, что вы, когда остаетесь один, меняете его выражение. Впрочем, мне не нравится в вас и кое-что иное.

— Могу я поинтересоваться, что вы имеете в виду?

— Скажу, даже если бы вы меня и не попросили об этом. Мне что-то очень не верится, будто вы прибыли из Тэйлорсвилля.

— Почему? У вас там враги?

— Ни единого человека. А теперь скажите мне правду, куда вы собрались?

— Вверх, до Престона на Ред-Ривер.

— Хм! И самый ближний путь туда проходит как раз мимо меня?

— Нет, но я слышал о вас так много хорошего, что очень захотел познакомиться с вами.

— Мне не хотелось бы, мастер Бартон, принять вас плохо!.. Стало быть, вы путешествуете пешком?

— Да.

— И у вас нет лошади?

— Нет.

— Ого! Только не пытайтесь убеждать меня в этом! Вы просто припрятали своего конягу где-нибудь поблизости, и я думаю, что сделали это не из чистых побуждений. Здесь каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок путешествуют верхом. Чужак, спрятавший свою лошадь, а потом солгавший, что ее у него нет, может скрывать дурные намерения.

Мормон сложил руки, как бы клянясь, и воскликнул:

— Но, мастер Хельмерс, у меня и в самом деле нет лошади, уверяю вас. Я смиреннейшим образом передвигаюсь пешком и никогда еще не сиживал в седле.

Тогда Хельмерс поднялся, подошел к гостю, тяжело опустил ему руку на плечо и сказал:

— Парень, и вы говорите эти слова мне, много лет прожившему у границы? Вы, стало быть, считаете меня слепым? Я же вижу, что сукно на внутренней стороне ваших штанин потерто; это — от верховой езды. На сапогах я вижу вмятины от шпор и…

— Это не доказательство, сэр! — прервал его мормон. — Сапоги я купил старыми, с уже имевшимися на них следами от шпор.

— Та-ак! И как долго вы их носите?

— Два месяца.

— Ну, за это время рубцы покрылись бы пылью или грязью. А может быть, вам доставляет удовольствие каждый день выковыривать эту грязь?.. Прошлой ночью шел дождь. От долгой ходьбы ваши сапоги испачкались бы сверху донизу. В том, что они чистые, я вижу верное доказательство того, что вы приехали верхом. И еще… глядите-ка! Когда в следующий раз вы будете класть шпоры в карманы брюк, позаботьтесь о том, чтобы ни одно колесико от них не выглядывало снаружи!

Хельмерс указал на латунное колесико, выглядывавшее из кармана.

— Шпоры я нашел вчера, — защищался мормон.

— Тогда бы вам скорее пристало оставить их на дороге, потому что сами вы в них не нуждаетесь. Вообще-то меня не касается, скачете ли вы верхом или плывете на фрегате. Катайтесь вы по белому свету хоть на коньках. Если вы сможете заплатить, то получите еду и питье, но потом убирайтесь. На ночь я не смогу вас оставить. У себя в доме я принимаю только не вызывающих подозрения людей.

Хозяин подошел к открытому окну, вполголоса сказал несколько слов и снова вернулся на свое место, усевшись и, казалось, перестав обращать всякое внимание на чужака.

А тот устроился за ближайшим столом, положив на него свой пакет, сложил руки и смиренно наклонил голову, ожидая, когда ему принесут перекусить. У него был вид человека, которого незаслуженно оскорбили.

Между тем к короткой беседе с интересом прислушивался Хромой Фрэнк. Теперь, когда разговор закончился, он тоже больше не обращал внимания на мормона. Совсем иначе вел себя Кровавый Лис.

Уже при самом появлении чужака он широко раскрыл глаза и не отводил от него больше взгляда. Он не присаживался, собираясь покинуть ферму; лошадь его находилась подле него. Теперь Лис схватился за голову, как будто стараясь что-то припомнить. Потом он опустил руки и медленно уселся напротив фермера, так что мог внимательно разглядывать мормона. Он старался оставаться незамеченным, но внимательный наблюдатель все же уловил бы необычайную внутреннюю сосредоточенность юноши.

В этот момент из дверей вышла старая полная женщина. Она принесла хлеб и большой кусок поджаренного говяжьего бедра.

— Это моя жена, — объяснил Хельмерс по-немецки Хромому Фрэнку, тогда как с мормоном он говорил на английском языке. — Она так же хорошо балакает по-немецки, как и я.

— Это меня необычайно радует, — сказал Фрэнк, протягивая женщине руку. — Очень много времени прошло с тех пор, как я в последний раз общался с леди на родном немецком языке. Как же я вам рад и как благословляю вас, моя очаровательная фрау Хельмерс! Может быть, ваша колыбель качалась в Папаше-Рейне или Мамаше-Эльбе?

— Пожалуй, нет, — ответила она, смеясь. — На нашей родине не имеют привычки ставить колыбели в воду. Несмотря на это, я натуральная немка.

— Ну, про Рейн и Эльбу, конечно, не надо было понимать буквально. Вам достаточно было воспринять это как обычный пример поэтической метафоры. Сам я сделал свой первый исполненный блаженства вздох поблизости от эльбинской Флоренции, которую какой-нибудь зануда-географ назовет Дрезденом. При тамошних сокровищах искусства не удивительно, когда кто-то из наших привыкает витиевато выражаться. Когда Шиллер в «Походе за молотобойцем» столь прекрасно восклицает: «Достоинство человека дано вам в обе руки», то мы, саксонцы, думаем по-особому, так как нам принадлежит сердце поэта: ведь его жена, урожденная Барбара Уттман, появилась на свет саксонкой. И несмотря на это, я уважаю любого другого немца, а вас от всей души прошу относиться ко мне исключительно дружелюбно. Само собой разумеется, что с моей стороны будет выражена самая искренняя благодарность, учитывая, вообще говоря, мое превосходное воспитание.

Добрая женщина уж и не знала, что ответить странному парню. Она вопросительно взглянула на мужа, и тот пришел ей на помощь в затруднительном положении:

— Этот господин — мой дражайший коллега, весьма образованный лесник, который по ту сторону океана наверняка сделал бы себе хорошую карьеру.

— Совершенно точно! — быстро вмешался Фрэнк. — Высшая, интенсивная лесоводческая наука была тем вожатым, на которого я забрался бы с руками и ногами, если бы сзади не схватила меня судьба и не перетянула сюда, в Америку. К счастью, я не раскаялся в том, что свой музыкальный слух подарил голосу судьбы. Двенадцатью музами я был вознесен на такую башню субтеллурической культуры, где посвященному все низкое безразлично. С этой позиции я констатировал, что именно женщины подносят нам небесную амврозию, вдохновляясь которой я прикоснусь к вашему пиву и говяжьей жареной ляжке. Поэтому мы намерены сейчас же вытащить клинки и сжалиться над дружескими дарами, за которые мы весьма благодарны. Я надеюсь, мы быстро познакомимся, моя преданнейшая фрау Хельмерс!

— Убеждена в этом! — сказала она и кивнула.

— Естественно! Высокообразованных людей немедленно сводит их врожденный инстинкт. Что лежит ниже облаков, нас не заботит… Но вообще-то мое пиво уже кончилось. Не мог бы я получить еще одну кружку?

Фрау Хельмерс взяла его кружку, чтобы принести пиво. Она и мормону принесла хлеб, сыр, воду и маленький стаканчик бренди. Тот начал свою скромную трапезу, ничуть не огорчившись тем, что не получил мяса.

В этот момент появился Боб.

— Массер Боб поставил лошадей! — отрапортовал он. — Массер Боб тоже хочет пить и есть!

Внезапно он посмотрел на святошу. Он оцепенел, несколько мгновений рассматривал этого человека и вдруг закричал:

— Что видит массер Боб! Кто здесь сидит! Это же масса Уэллер, вор, который украл у массы Баумана очень много денег!

Мормон вскочил со своего места и испуганно поглядел на негра.

— Что ты сказал? — спросил Фрэнк, тоже вскочив. — Этот человек и есть тот Уэллер?

— Да, это он. Массер Боб очень хорошо его знает. Массер Боб тогда его очень хорошо рассмотрел.

— Вот это повезло! Так это же давно желанная встреча! Что вы скажете на это, мастер Тобайас Прайзеготт Бартон?

Мормон справился с внезапным испугом. Он презрительно махнул рукой в сторону негра и ответил:

— У этого черномазого, верно, не все в порядке с головой? Я не понимаю его. Я не знаю, чего он хочет.

— Однако же его слова были сказаны достаточно отчетливо. Он назвал вас Уэллером и сказал, что вы ограбили его хозяина, некоего Баумана.

— Меня зовут не Уэллер.

— Но, может быть, вас когда-то так звали?

— Меня зовут Бартон и всегда так звали. Кажется, ниггер спутал меня с кем-то другим.

Боб угрожающе пошел на мормона, выкрикивая при этом отрывистые фразы:

— Кто такой массер Боб? Он негр, а не проклятый ниггер. Массер Боб — цветной джентльмен. Если масса Уэллер еще раз скажет «ниггер», то массер Боб побьет его, как это уже сделал масса Олд Шеттерхэнд.

Тогда Хельмерс вмешался в ссору, встав между противниками, и сказал:

— Боб, никаких оскорблений действием! Ты обвиняешь этого человека в краже. Ты можешь доказать это?

— Да, Боб сможет. Масса Фрэнк тоже знает, что массу Баумана ограбили. Он может быть свидетелем.

— Это верно, мастер Фрэнк?

— Да, — ответил тот. — Я могу это засвидетельствовать.

— Как же была совершена кража?

— А вот как. Мой товарищ Бауман, которого знакомые зовут еще Охотником на медведей, построил лавку вблизи Платт-Ривер, а я был его компаньоном. Дело вначале пошло хорошо, потому что нас часто посещали золотоискатели, которые в те времена со всех сторон тянулись в Блэк-Хилс. Мы зарабатывали много денег. Частенько у нас скапливалась значительная сумма в монетах и слитках. Однажды я должен был съездить к диггерам[180], чтобы взыскать долги. На третий день я вернулся и услышал, что во время моего отсутствия Баумана обокрали. Он оставался один с Бобом и пустил чужого человека по фамилии Уэллер. На следующее утро тот исчез, а вместе с ним и все деньги. Преследование было бесполезным, потому что непогода скрыла следы вора. До сих пор не могут найти этого человека, хотя мы часто пытались разыскать Уэллера. Теперь Боб уверяет, что в этом святом последнего дня он узнал его, и я не мог бы поручиться, что он заблуждается. У Боба зоркий глаз и отличная память на лица. Тогда он утверждал, что очень хорошо запомнил парня и сможет сразу же узнать его в любой одежде. Вот и все, мастер Хельмерс, что я могу сказать по этому поводу.

— Значит, сами вы не видели вора?

— Нет.

— Тогда вы, стало быть, не в состоянии свидетельствовать, что перед нами действительно вор. Боб со своим утверждением остался один. Что теперь делать, вы знаете так же хорошо, как и я.

— Массер Боб точно знает, что делать! — воскликнул негр. — Массер Боб убьет мошенника. Массер Боб не ошибся, он узнал его.

Негр хотел отодвинуть Хельмерса в сторону, чтобы подойти к мормону, но фермер отбросил его и сказал:

— Стой! Это было бы насилие, а такого я на своей земле не потерплю.

— Хорошо, тогда мастер Боб подождет, пока мошенник покинет эту землю. Тогда он его повесит на ближайшем дереве. Массер Боб будет сидеть здесь и хорошенечко смотреть, куда направится вор; он уж не спустит с вора глаз!

И негр уселся так, чтобы держать мормона в поле зрения. Вид Боба убеждал в серьезности угрозы. Бартон боязливо разглядывал могучую фигуру негра. Вдруг он повернулся к Хельмерсу:

— Сэр, я действительно невиновен. Этот черный мастер никогда прежде не видел меня, и я надеюсь, что смогу положиться на вашу защиту.

— Не очень-то на меня рассчитывайте, — раздалось в ответ. — Не набралось достаточно доказательств, а сама по себе кража меня не интересует, потому что я не получил никаких официальных полномочий. Поэтому вы, пока находитесь здесь, можете быть спокойны. Но я уже сказал, что вы должны поскорее убраться отсюда. Мне безразлично, что произойдет потом. Я не могу отнять у мастера Боба право урегулировать дело с вами с глазу на глаз. И чтобы уж вы окончательно успокоились, охотно заверю, что не упаду от ужаса в обморок, если завтра утром встречу вас под каким-нибудь деревом, самый толстый сук которого окажется у вас между шеей и горлом.

Этим дело до поры до времени и закончилось. Мормон вернулся к трапезе, но ел он медленно, с долгими перерывами, желая побольше насладиться гарантированной ему безопасностью. Зрачки Боба ни на секунду не отрывались от него; столь же внимательно, как и прежде, приглядывался к мормону и Кровавый Лис, хотя внешне он казался совершенно безразличным. Должно быть, молодого человека что-то заинтересовало в мнимом мормоне.

Теперь каждый был так занят едой и своими мыслями, что беседа прекратилась. Когда же потом Фрэнк захотел возобновить разговор о Льяно-Эстакадо, ему помешало появление нового гостя.

— Ваш дом, мистер Хельмерс, кажется, очень посещаем, — сказал он. — Вон уже опять подъехал всадник, претендующий на ваше внимание.

Хозяин обернулся и посмотрел на всадника. Узнав его, он бойко произнес:

— Такому гостю я всегда рад. Это дельный парень, на которого можно положиться в любом отношении.

— Верно, торговец, который, кажется, хочет у вас пополнить запас своих товаров?

— Вы так подумали, потому что увидели, что у него по обе стороны седла приторочены большие сумки?

— Да.

— Тогда вы ошибаетесь. Он не торговец, а один из наших превосходных скаутов. Вы должны его знать.

— Может быть, мне знакомо его имя.

— Не знаю, как зовут его по-настоящему, но повсюду он известен как Плутишка Фред, и он еще никогда ничего не имел против этого имени.

— Странное имя! Откуда оно у него?

— Он умеет делать сотни фокусов, от которых приходишь в величайшее удивление. Необходимый для этого материал у него всегда в кармане.

— Значит, бродячий фокусник, который при случае становится следопытом или проводником?

— Совсем наоборот. Отличнейший следопыт при случае развлекает общество фокусами. Если бы кто захотел заплатить ему за развлечение, очень сильно оскорбил бы Фреда. Он, кажется, бродяжничает с другими фокусниками и тоже говорит по-немецки. Я не знаю, почему он попал на Запад и остается здесь, тогда как в другом месте благодаря ловкости своих рук мог бы стать богатейшим человеком. Меня это касается. Убежден, что он вам понравится.

— И я так думаю уже из-за того только, что он знает немецкий. Только скажите ему, что он может пользоваться этим языком!

— Конечно. Он узнает об этом сейчас же. Только внимательно приглядитесь к нему, особенно к глазам: они разного цвета.

Тот, о котором говорил Хельмерс, теперь подъехал ближе. Он остановил лошадь совсем недалеко от дома и закричал:

— Хэллоу, старый квартирмейстер, есть еще у тебя местечко для бедного бродяги, который не может оплатить счет?

— Для тебя в любое время есть место, — ответил Хельмерс. — Подъезжай, слезай со своего козла и устраивайся поудобнее. Ты здесь найдешь приятное общество.

Бывший фокусник окинул присутствующих испытующим взглядом и сказал:

— Надеюсь! Кровавого Лиса я уже знаю. Черный меня не заботит. Маленький джентльмен во фраке и дамской шляпе показался мне неплохим парнем. А того третьего, который вгрызся в сыр, словно он должен съесть ежовую шкуру… хм!.. его мне, пожалуй, еще предстоит узнать.

Показалось странным, что и этот человек сразу же высказал недоверие к мормону. Он совсем близко подогнал лошадь и соскочил на землю. Пока он наисердечнейшим образом, как старого друга, крепко обнимал хозяина, Фрэнк смог его основательно разглядеть.

Плутишка Фред был необычен даже для Дикого Запада. Первое, что в нем замечали, так это солидный горб, который обезображивал его в общем-то стройную фигуру. Парень был среднего роста, крепко сложен, узкогруд и длиннорук, а туловище у него совсем не было коротким, как это обычно случается у горбунов. Круглое, полное, загоревшее до черноты лицо было гладко выбрито, а с левой стороны на нем был заметен ужасный шрам, словно там когда-то неумело зашивали страшную рану. И самое странное в нем — глаза его заметно отличались окрасом: левый смотрел изумительнейшей небесной голубизной, а правый — густой чернотой.

На приезжем были бурые сапоги из бизоньей шкуры с мексиканскими шпорами, снабженными большими колесиками, черные кожаные штаны и такой же жилет, а поверх него — куртка из прочного голубого сукна, похожая на блузу. Бедра стягивал широкий кожаный пояс, похожий на те, что называют мешками для денег; кроме патронов, ножа и крупнокалиберного револьвера, здесь хранились всевозможные мелочи, столь необходимые на Западе. Относительно новая бобровая шапка надвинута так низко, что почти скрывала лоб. Сзади на шею свисал препарированный бобровый хвост. Не имей этот человек горба, он мог бы показаться симпатичным и даже понравиться.

Конягу его Хельмерс назвал козлом, но это шуточное сравнение имело под собой некоторые основания. Животное отличалось длинными ногами и производило впечатление очень загнанного. На голом кончике хвоста, теперь низко опущенном, торчало всего несколько коротких волосков, должно быть, исключительно привязанных к тому месту, на котором они выросли много лет назад. Теперь уже и нельзя было определить масть лошади — была ли она вороной, гнедой или рыжей, — потому что тело во многих местах совершенно лишилось шерсти, а там, где она сохранилась, цвет был таким неопределенным, словно на старой кобылке скакали еще во времена Великого переселения народов какие-нибудь свевы или гепиды[181]. От гривы и следа не осталось. Непропорционально большая голова свисала так низко, что морда почти касалась земли и, кажется, едва могла держать длинные, толстые и лысые ослиные уши, которые ласково прижимались к нижней челюсти, словно огромные кожаные футляры. К тому же усталое животное закрыло глаза, как будто погрузившись в сон, и стояло в совершеннейшей неподвижности, являя собой непревзойденную картину тупости, физического бессилия, весьма достойного сожаления.

После того как владелец этой лошади поздоровался с хозяином, он спросил:

— Значит, место для меня есть? Может быть, и еда тоже?

— Конечно! Садись сюда! Здесь для тебя еще хватит мяса.

— Спасибо! Вчера у меня что-то испортился желудок, и сегодня говядина слишком тяжела для него. Лучше пошел бы цыпленок. Найдется у тебя хоть один цыпленочек?

— Почему же нет? Посмотри-ка! Вот бегают подходящие для жаркого.

Хельмерс указал на двух малышей, которые под защитой матери-наседки семенили возле стола, подбирая упавшие крошки.

— Прекрасно! — кивнул Фред. — Прошу об одном: пусть их приготовит твоя хозяйка.

— У нее нет на это времени. Да и не по вкусу ей ощипывать крохотулек, а служанки пошли на кукурузное поле.

— Кто говорит об ощипывании? Такого я никому не посоветую.

— Значит, курицу надо испечь или пожарить прямо с перьями?

— Парень, что ты обо мне думаешь! Неужели ты так плохо меня знаешь, что я кажусь тебе человеком, который совсем не умеет освободить курицу от перьев? Если ты сам об этом еще не слышал, я покажу тебе, как это делается.

Он отстегнул от седла двустволку, прицелился в цыпленка и нажал на спуск. Когда грохнул выстрел, его лошадка даже не пошевелила смеженными веками. Казалось, она настолько глуха, что не расслышала даже выстрел в непосредственной близости от себя.

Цыпленок рухнул замертво. А вестмен[182] поднялся и показал тушку всем собравшимся. К общему удивлению, на ней не осталось ни одного перышка, ее можно было сразу потрошить и жарить.

— Черт возьми! — засмеялся Хельмерс. — На этот раз ты напал на меня врасплох. Я бы мог подумать, что все сведется к одному из твоих фокусов. Как ты это сделал?

— Подзорной трубой.

— Чушь какая-то! Ты же стрелял из ружья?

— Разумеется. Но до того я наблюдал вас издалека через свою складную трубу и заметил молоденьких цыпок. Естественно, я принялся готовиться, чтобы предстать перед твоими сегодняшними гостями мастером на все руки.

— И можно узнать про эти приготовления?

— А почему же нет? Это же все игра. Вместо пули или дроби наложи изрядное количество железных опилок и целься так, чтобы заряд прошил птицу от хвоста к голове, тогда перья, если только они не слишком крепко держатся, будут полностью сбриты или опалены. Видишь, чтобы прослыть фокусником, совсем не надо изучать ни белую, ни черную магию. Вообще-то я лишь хотел поэффектнее явиться перед этими джентльменами, а цыпленка не хочу. Лучше уж я остановлюсь на жареных ляжках. Надеюсь, мне можно присесть?

— Конечно. Оба этих джентльмена — мои друзья и хорошие знакомые Олд Шеттерхэнда, которого они здесь поджидают.

— Олд Шеттерхэнд? — Плутишка Фред насторожился. — Это верно?

— Да. И Толстяк Джемми хотел приехать.

— Heigh day![183] Да лучше такой новости ничего и не услышишь! Давненько уже хотел я увидеть этого Олд Шеттерхэнда, хотя бы издали, потому что нашему брату положено от таких людей держаться подальше. И вот теперь это желание исполняется. Это мне куда приятнее, чем находка золотой жилы. Меня бесконечно радует, что я попал сюда вовремя.

— Ты так же обрадуешься, когда узнаешь, что этот сэр — немец. Его зовут Фрэнк, и он мой коллега…

— Фрэнк? — прервал его фокусник. — Неужели Хромой Фрэнк?

— Черт побери! — изумился маленький саксонец. — Вы, значит, знаете мое имя? Возможно ли это?

Он говорил по-немецки, поэтому и Плутишка Фред отвечал на том же языке:

— Не удивляйтесь этому. Когда-то были другие времена, и в ту пору здесь происходило много и хорошего, и плохого, а сведения об этом при недостаточности сообщений на Дальнем Западе распространялись слишком медленно. Теперь же, если случается нечто выдающееся, то известие мгновенно разлетается от океана до мексиканской границы, от старого Фриско[184] до Нью-Йорка. Ваш смелый поход к Йеллоустоунскому парку уже хорошо известен, как и ваше имя, конечно. В каждом форте, в любом поселении, у всякого лагерного костра, за который сядут по меньшей мере двое, рассказывают об этой поездке и о тех, кто в ней участвовал. Таким образом, не удивляйтесь, что я знаю ваше имя. Траппер, который находился высоко в горах, у ручья Пятнистого Хвоста, говорил с Мох-авом, сыном Токви-тейса, а теперь, спустившись далеко к югу, прибыл в Форт-Арбакл, и всем, кого он встречал в пути, а значит, и мне, так подробно рассказывал эту историю, будто он сам ее пережил.

— Послушайте, — сказал Хромой Фрэнк, — кто знает, что там прибавили к этой истории между ручьем Пятнистого Хвоста и Форт-Арбаклом. Так мышь превращается в белого медведя, дождевой червь — в огромную змею, а из скромного охотника за бобрами и вовсе вырос знаменитый Хромой Фрэнк. Я охотно согласился бы, что мне противостояли одни геркулесы и минотавры[185], но не рискну утверждать большего, чем было на самом деле. Героев всегда украшала добродетель безудержнейшей скромности, поэтому все присочиненное я должен строжайшим образом отклонить и удовлетвориться монаршим плащом моего собственного превосходства. Если этого не сделать, то ни один человек больше не осмелится разговаривать со мной и моими спутниками. Поэтому я принял решение быть настолько снисходительным и доступным, насколько это возможно, и надеюсь, что вы это полностью признаете, учитывая мою прославленную эрудицию, а также события, происшедшие во время моего похода. Более на этом месте и в этот час я ничего не хочу добавить, потому что еще Небукаднесар, бывший богом грома у древних германцев[186], изрек: «Разговоры — лишь серебряная мелочь, тогда как молчание — купюра в пятьдесят марок!»

Лицо Фреда удивленно вытянулось, он вопрошающе посмотрел на Хельмерса. Тот шепотом объяснил ему: «Симпатичный оригинал». После этого фокусник понял, как ему вести себя. Приняв самое простодушное и непосредственное выражение, он сказал:

— Не надо никаких объяснений с вашей стороны. От упомянутого охотника я уже слышал о вашей образцовой скромности. Это, естественно, показывает ваши достоинства в крайне благоприятном свете и удесятеряет мое удовольствие от знакомства с вами. От всей души я хотел бы, чтобы вы приняли меня как друга. Дайте мне, пожалуйста, свою руку!

Он протянул руку Фрэнку. Тот быстро убрал свою за спину и ответил:

— Постой-ка, дражайший, не торопись! Дружбу я воспринимаю очень серьезно, потому что она покоится на фундаменте духовных связей всей земной гармонии. У меня тут был очень печальный опыт, и отныне я смогу соединиться с чьей-либо душой только после долгого и обстоятельного испытания, сплавленного с подлинным образованием. Все-таки недостаточное образование возбуждает только нечистую кровь. Когда я покупаю себе мебель, она должна быть из настоящего орехового дерева. Именно так обстоит дело и по отношению к духовно-жиботной области дружественных отношений. Итак, я должен поближе вас узнать, прежде чем мы будем на «Шмоллис» и «Видуцит»[187].

— Делайте, как хотите, мастер Фрэнк! В целом я считаю, что вы правы, но ни на миг не сомневаюсь, что в очень скором времени мы станем задушевными друзьями.

— Я тоже так же думаю, потому что от господина Хельмерса я узнал, что вы много странствовали и пережили. Вы должны походить на Боско[188].

— Боско? Вы о нем слышали?

— Только ли слышал? Я видел его и даже говорил с ним.

— О! И где же?

— Вам, может быть, известно, что он жил поблизости от Дрездена, где потом и умер. Там его знал каждый. Иногда он приходил в Морицбург, чтобы посмотреть в местном охотничьем замке на кожаную обивку стен и оленьи рога. Вы знаете, там есть рога с двадцатью четырьмя, с пятьюдесятью отростками, один экземпляр — так даже с шестьюдесятью шестью. После этого он имел обыкновение столоваться в гостинице «А-ля Куарте». И вот там-то однажды я встретился со знаменитым Боско. Он сидел впереди, я — сзади, но наши зонты оказались по соседству. Я ушел раньше него и ошибся, схватив его шелковый зонт, а свой, шерстяной, ярко-красный, с голубой каемкой, оставил лежать. Он вовремя заметил мою ошибку и закричал: «Эй, ты, дурень, раскрой глаза! Может быть, ты думаешь, что я потащусь в Дрезден под такой пожарной крышей?» Разумеется, я поменял зонты, отвесив мэтру вежливый глубокий поклон, и с большим удовлетворением направился к двери. Его слова, возможно, показались бы для профана не слишком вежливыми, но посвященный очень хорошо знал, что великий дух говорит только крылатыми словами, к которым должен применяться масштаб особой чувствительности. Вы, образованный гражданин Земли и защитник родственников, должны это понять и выдать мне Testemonicum pauperenzia[189], что можно по праву гордиться беседой с этим великим художником.

— Разумеется, я соглашаюсь с вами, — сказал Плутишка Фред, кивнув головой, а потом добавил: — Но больше всего в вас мне нравится именно то, что вы знали моего учителя.

— Боско? Он был вашим мастером?

— Да, хотя это выражение отдает ремесленничеством. Я помогал многим его знаменитым коллегам и объездил с ними почти всю Европу и Северную Америку.

— А кем бы были прежде?

— Сначала я ходил в гимназию, где…

— Увы! — прервал его Фрэнк. — Этого я вам рассказывать не рекомендую.

— Почему?

— Потому что у меня сильная идиосимпатия[190] против всего, что связано с гимназистами. Эти люди зазнаются. Они не верят, что какой-нибудь служащий лесного ведомства тоже может быть корифеем, хотя бы в своем деле. Я не раз убеждался в этом. Конечно, убедить таких людей, что я именно та личность, которая обгоняет их гигантскими шагами, было для меня плевым делом. Итак, вы вытерпели мелочное искусство обучения?

— Да. Разделавшись с гимназией, я по совету моих покровителей посвятил себя живописи и посещал академию. Способности у меня были довольно хорошие, но терпения — увы! — никакого не оказалось. Я устал и спустился от искусства настоящего к суррогату — стал цирковым наездником.

— Ого! Правду сказать, тут я мог бы пожалеть вас!

— Да, да, — серьеезно кивнул Плутишка Фред. — Я был бойким парнем, но безалаберным и без эдакой внутренней стойкости. Словом, я был легкомысленным. Тысячи и тысячи раз каялся я в своем легкомыслии. Кем бы я был сейчас, прояви я в свое время упорство!

— Ну, талант, видимо, у вас еще остался. Начните жизнь сначала!

— Теперь? Когда пропала юношеская энергия… Вообще-то мне необходимо управиться с делом, которое удерживает меня на Западе.

— Можно узнать, что это за проблема?

— Я никогда не говорю об этом. Скажу только, что я должен найти одного человека, которого до сих пор напрасно пытался отыскать.

— Возможно, я бы оказался полезным, если бы вы пожелали мне открыть, что это за человек.

— Это — моя тайна.

— Жаль, очень жаль! В ближайшие дни я встречусь с людьми, знающими чуть ли не каждый уголок Запада. Может быть, они бы оказали помощь советом или действием. Естественно, я имею в виду Олд Шеттерхэнда, Толстяка Джемми, Длинного Дейви, Виннету…

— Виннету? — прервал его Фред. — Вы говорите о знаменитом вожде апачей?

— Да!

— Ага! Ну, вы должны бы знать, почему он принимает участие в любом опасном путешествии. Значит, и с ним вы тоже встретитесь?

— Конечно!

— Где?

— Это он сообщит только Олд Шеттерхэнду. Возможно, на той стороне Льяно-Эстакадо.

— Хм! Тогда и я надеюсь его повидать, потому что тоже намерен перебраться через Стейкед-Плейнз.

— В одиночку?

— Нет! Меня наняла какая-то компания. Я должен провести их через пустыню, а потом проводить до Эль-Пасо.

— Значит, это не обитатели Запада, если им нужен проводник? — спросил Хельмерс.

— Нет. Это янки. Они хотят перебраться через Эстакадо, чтобы на той стороне, в Аризоне, заняться каким-то прибыльным делом.

— Уж не алмазами ли?

— Да, именно ими. Кажется, с собой они везут значительные суммы денег, чтобы подешевле скупить камни на приисках.

Хельмерс покачал головой, а потом спросил:

— Ты, значит, веришь в открытие алмазов?

— А почему бы нет?

— Хм! Я считаю эту алмазную историю большим надувательством.

Он был прав. Как раз в то время появились слухи, что где-то в Аризоне найдены целые россыпи алмазов. По именам перечисляли людей, которых счастливая находка делала богачами в считанные дни. Показывали даже сами алмазы, настоящие и даже иногда очень ценные, будто бы найденные на тех россыпях. За несколько недель слухи пересекли континент. Золотоискатели Калифорнии и северных округов бросили свои доходные участки и поспешили в Аризону, но там землю уже захватили спекулянты. В большой спешке рождались компании, в распоряжении которых оказывались миллионы наивных акционеров. Перспективные делянки надо было выкупить, прежде чем начать на них поиски. Ни одна заявка не утверждалась. Агенты сновали туда и сюда с обнадеживающими пробами породы в руках. В должностных кругах эти пробы интерпретировали в зависимости от ситуации. Агенты старались изо всех сил, раздувая всеобщий интерес, и в кратчайшее время алмазная лихорадка на несколько градусов превысила отшумевшую уже золотую.

Осторожные люди, однако, крепко держались за свои карманы, и предсказываемая ими неудача случилась очень скоро. Весь этот крупный обман был инсценирован несколькими продувными янки. Они вынырнули из неизвестности и снова исчезли, так и не позволив себя узнать. Естественно, вместе с ними растворились и миллионы. Напрасно кляли их акционеры. Большинство держателей акций, кстати, так и не признались во владении этими теперь уже обесцененными бумагами. Они просто не хотели, чтобы их ко всему прочему еще и высмеяли. А столь быстро прославившиеся алмазоносные земли вновь стали пустынными, как и прежде. Обманутые и разочарованные старатели вернулись назад, на свои прежние участки, но нашли там других, оказавшихся поумнее и обустроившихся на брошенных делянках. Тем все и кончилось, об алмазах никто больше не вспоминал.

Описывавшиеся до сих пор сцены происходили как раз вскоре после начала алмазной лихорадки. Фермер принадлежал к тем, кто не доверял слухам. Плутишка Фред, напротив, считал:

— Я бы не хотел сомневаться в подлинности молвы. Если где-то находили алмазы, то почему бы некоторым из них и не лежать в Аризоне? Впрочем, меня это не касается. У меня есть лучшие дела. Что вы на это скажете, мастер Фрэнк? Суждение человека с вашей проницательностью, вашим опытом и знаниями может стать очень полезным для нас.

Хромой Фрэнк, очень польщенный, ответил:

— Меня радует, что вы с таким доверием обращаетесь ко мне, ибо вы нашли в моем лице верного адресата. В данном случае я мог бы блеснуть своими глубокими минералогическими познаниями. Я мог бы объяснить, как из воздуха, мела, поваренной соли и стекла образуется алмаз, вследствие чего он и становится прозрачным, но я знаю, что вы провели достаточно предварительных опытов, чтобы последовать за моими элегантными временными конструкциями. Ваш дух просто не привык к подобным пластичным спектральным методам и легко мог бы получить зрительные и слуховые галлюцинации. Я мог бы рассказать, как шлифуют алмаз. При этом отдирают стенку от использованного спичечного коробка и постепенно трут ею камень. Однако и этот рассказ требует достаточно богатого воображения. Поэтому я безо всяких обиняков хочу вытянуть из хлева быка за рога, из каковой притчи вы сейчас же услышите все, что хотите знать. Если говорить об алмазах, то я придерживаюсь мнения, что это очень хорошее дело, но есть и другие вещи, столь же прекрасные. Когда у меня появляется волчий аппетит, то копченый тюрингский сервелат дороже для меня самого крупного алмаза. А когда у меня разыграется жажда, мне не утолить ее никаким бриллиантом. Разве человеку хочется большего, чем сытно поесть и вдоволь попить? Я вполне доволен собою и своей судьбой. Не надо мне никаких драгоценных камней. Или мне все же стоит пощеголять ими, подвесив на свою амазонскую шляпу? Но там уже есть перо, и этого мне вполне хватит. Итак, если бы я знал, что там, в Аризоне, я найду драгоценный камень примерно такой же величины, как гейдельбергская бочка[191] или, по меньшей мере, как спелая тыква в три центнера весом, тогда бы я поехал туда и взял его. Но меньшего я уже не хочу — это была бы для меня слишком ничтожная добыча. Однако ведь нельзя вообще утверждать, найдется ли там хоть что-нибудь, ну, а если и найдется крошка величиной с маковое зернышко, то зачем она мне! И ни один человек не заманит меня на алмазное месторождение. Да и не бывает таких алмазов, что весили бы три центнера. Таково мое скромное мнение, и каждый разумный человек здесь вполне со мной согласится. Кто же захочет мне возразить, пусть попытается, только я этого ему бы не советовал, иначе ему придется собирать свои конечности по всей округе.

— Хорошо сказано! — воскликнул Хельмерс, протягивая маленькому саксонцу руку. — А та компания, которую ты, Фред, собираешься провести на ту сторону, будет заниматься, верно, не самыми хорошими делами. Во всяком случае, было бы лучше, если бы эти люди со своей кучей денег оставались дома. Освободиться от своих денег они могут очень легко, да только не получат за них и единого алмаза. Они, вероятно, просто неумные парни.

— Почему?

— Потому что позволили заметить, что везут с собой значительные средства. Такие слухи нигде и никогда не приносят пользы, а в наших краях тем более. Итак, гости прибудут позднее? И когда же?

— Я полагаю, что завтра после полудня. Им надо было купить еще пару вьючных лошадей, на что уйдет не менее полусуток. Поэтому я и выехал раньше, чтобы провести оставшееся время у тебя.

— Это ты хорошо сделал, дружище. Сколько же с тобой человек?

— Шестеро, причем некоторые из них выглядят несколько неопытными и соответственно ведут себя, но меня это, естественно, не касается. Кажется, они отправились в путь из Нового Орлеана и вообразили себе, что вернутся туда миллионерами. Ведут они себя как-то заносчиво, но это тоже не мое дело. Они мне платят, а все прочее мне безразлично!

— А найдут ли они дорогу ко мне?

— Конечно, я им так подробно описал ее, что они просто не смогут заблудиться… А, Боб, в чем дело?

Последний вопрос относился уже к негру. День тем временем подошел к концу, и наступили сумерки, очень непродолжительные в тех широтах. Стало так темно, что уже на небольшом отдалении ничего нельзя было разглядеть. Боб и Кровавый Лис, несмотря на оживленную беседу вокруг них, ни на мгновение не упускали мормона из виду. Тот попытался притвориться, что разговор его нисколько не интересует, а так как собеседники, вероятно, посчитали, что мормон, все естество которого выдавало в нем янки, либо вообще не владеет немецким, либо понимает его очень плохо, то поэтому говорили настолько громко, что мормон мог разобрать каждое слово. На чудачества Хромого Фрэнка он и бровью не повел. Это только укрепило мнение о полном непонимании им сути разговора. Однако как только речь зашла об алмазных россыпях, он очень медленно и незаметно передвинулся по скамье поближе к говорившим. Когда же потом Плутишка Фред сообщил о шести мужчинах, которых он должен будет провести через Льяно-Эстакадо, черты лица у мормона крайне напряглись. При замечании проводника, что у этой шестерки, возможно, есть при себе много денег, на тонких губах мормона появилась улыбка, которая в сумерках осталась незамеченной.

Иногда мормон поднимал голову, словно к чему-то прислушивался, а его взгляд нетерпеливо устремлялся в том направлении, откуда он пришел. По тому, что негр не сводил с него глаз, мормон понимал, что его считают почти пленником. Кровавый Лис тоже уставился на него — мормон заметил и это. С каждой минутой ему становилось все неуютнее. Должно быть, мормон помнил о той угрозе, которую высказал негр, веря, что чернокожий способен выполнить ее.

Теперь, когда стемнело, ему показалось, что он сумеет скрыться; позже это, возможно, будет сделать труднее, потому что Боб в полной темноте уж, наверное, придумает какую-нибудь хитрость, чтобы не упустить пленника. И мормон уже протянул руку к своему пакету, мало-помалу подтягивая его к себе. Он уже собирался вскочить и быстро забежать за угол дома. Если бы ему удалось добраться до кустов, то тогда ему, пожалуй, уже не стоило бы бояться преследователей.

Но мормон недооценил Боба. Тот, подобно большинству негров, привык твердо придерживаться однажды принятого решения. Он, похоже, заметил, как мормон старается взять собственный пакет, и в тот самый момент, когда недруг уже собирался вскочить, Боб столь порывисто встал со своего места, что едва не опрокинул Хельмерса. Это действие и вызвало вопрос хозяина о том, что происходит. Боб ответил:

— Массер Боб видел, что вор собирается сбежать. Он уже схватил сверток. Но массер Боб не спускал с него глаз, чтобы не потерять его из вида.

Боб уселся на краешек скамьи, ближайший к мормону, занимавшему место, правда, за другим столом.

— Дай уж парню убежать! — принялся уговаривать его хозяин. — Может быть, он вовсе не стоит того, чтобы за ним так следили.

— Масса Хельмерс прав. Он-то сам того не стоит, а вот украденные им деньги стоят. Он не уйдет, во всяком случае — без сопровождения массера Боба!

— Так кто же этот парень? — тихо спросил Плутишка Фред. — Он мне сразу не понравился. Он похож на волка в овечьей шкуре. Едва увидев его, я почувствовал, что однажды уже любовался этой лисьей физиономией, притом во весьма неблагоприятных для этого парня обстоятельствах.

Хельмерс объяснил ему, отчего Боб так упорно наблюдает за подозреваемым, добавив:

— Вашему Лису тоже кажется, что он уже встречался с этим человеком? Или нет?

— Вроде бы! — ответил молодой человек. — Этот святой последнего дня причинил мне кое-что неприятное.

— В самом деле? И что же это? Почему ты не потребуешь у него объяснений?

— Потому что не знаю, что это было.

— Однако это странно. Если ты убежден, что он причинил тебе зло, ты же должен знать, какое именно.

— Вот этого я и не могу сказать. Я уже ломал голову, стараясь вспомнить, да все напрасно. Мне кажется, что я увидел какой-то страшный сон, а детали его позабыл. И несмотря на такое смутное предчувствие, я все же ничего не могу сделать этому парню.

— Этого я не понимаю. Если уж я что-то знаю, так я в этом уверен. Туманных предчувствий у меня не бывает. А вообще-то уже стало темно. Может, пойдем в комнату?

— Тогда я хоть позабочусь об освещении, чтобы он не смог ускользнуть отсюда.

Он вошел в дом и скоро вернулся с двумя лампами, сделанными из жестяных керосиновых бидонов, в крышках которых пробили отверстия, и из них торчали толстые фитили. Ни стекол, ни колпаков у этих ламп, разумеется, не было. Однако их темного коптящего пламени полностью хватило бы для освещения пространства перед дверью.

Когда хозяин повесил свои лампы на ветки, со стороны кукурузных полей послышался шум шагов.

— Мои руки возвращаются, — сказал Хельмерс.

Под словом «hand»[192] американец подразумевает любого мужчину или женщину, находящихся у него в услужении. Но хозяин ошибся. Когда человек приблизился и вышел на свет, оказалось, что это был незнакомец.

Перед собравшимися предстал высокий бородатый мужчина, одетый в мексиканский костюм, только без шпор, чему здесь все должны были удивиться. Из-за пояса у него виднелись рукоятки ножа и двух пистолетов, а в руке он нес тяжелое, украшенное серебряными кольцами ружье. Зоркий, колючий взгляд его темных глаз обежал всех собравшихся по отдельности. Он производил впечатление жестокого человека, от которого нельзя было ожидать нежных чувств.

Когда взгляд пришельца скользнул по лицу мормона, новый гость слегка подмигнул, но никто, кроме мормона, этого не заметил. Несомненно, это был условный знак.

— Buenas tardes, senores![193] — поздоровался пришедший. — Вечер при бенгальских огнях? Владелец этой асиенды[194] представляется мне поэтической натурой. Позвольте мне отдохнуть с вами четверть часика и дайте-ка мне глоток чего-нибудь эдакого, если здесь это можно получить.

Он говорил на смеси испанского и английского языков, что часто бывает у приграничных жителей.

— Садитесь, сеньор! — ответил Хельмерс на том же жаргоне. — Что будете пить — шнапс[195] или пиво?

— Подите прочь со своим пивом! И слышать не хочу об этой немецкой похлебке. Дайте мне крепкого шнапса и налейте большой стакан. Понятно?

Новый гость держался и говорил как человек, не привыкший позволять шутить с собой. Он вел себя так, словно явился сюда повелевать. Хельмерс встал, чтобы принести заказанное, и показал на скамью, где он приготовил место чужаку. Но тот покачал головой и сказал:

— Спасибо, сеньор! Здесь уже сидят четверо. Лучше уж я составлю компанию вон тому кабальеро[196], скучающему в одиночестве. Я привык к просторам прерии и не люблю тесноты.

Он повесил ружье на дерево и подсел к мормону, поприветствовав его легким прикосновением к широкому полю своего сомбреро. Святой последнего дня аналогичным способом ответил на приветствие. Оба вели себя так, словно были совершенно незнакомы.

Хельмерс вошел в дом. Все остальные, побуждаемые естественной для них вежливостью, избегали в открытую глядеть на чужака. Это обстоятельство позволило ему шепнуть мормону:

— Что же ты не приехал? Знаешь же, как нам нужны известия.

«Мексиканец» проговорил эти слова на чистейшей английском языке.

— Мне не дают уйти, — ответил мормон.

— Кто же это?

— Вот тот проклятый ниггер.

— Это тот, что не сводит с тебя глаз? Какие претензии у него к тебе?

— Он утверждает, что я украл деньги у его хозяина, и собирается меня линчевать.

— Первое он, возможно, и угадал, но уж второе он должен выкинуть из своей башки, если не хочет, чтобы мы кнутами раскрасили его шкуру в кроваво-красный цвет. Есть новости?

— Да, шестеро искателей алмазов с большими деньжищами хотят пересечь Льяно.

— Тысяча чертей! Это нам подходит! Посмотрим, что у них в карманах. У последней жалкой компашки нечего было искать. Но тише! Хельмерс идет.

Хозяин возвращался с пивной кружкой, наполненной шнапсом. Поставив ее перед чужаком, он сказал:

— Вот, получите, сеньор! Вы, наверное, сегодня много времени провели в седле?

— В седле? — удивился незнакомец и вылил в себя почти половину содержимого кружки. — Разве у вас нет глаз? Или же, наоборот, у вас их столько, что вы видите то, чего на самом деле нет? Кто сидит в седле, тот должен иметь лошадь!

— Конечно.

— Так где же у меня лошадь?

— Видимо, там, где вы ее оставили.

— Valgame Dios![197] He стану же я оставлять свою лошадь в тридцати милях от вашей хибары, чтобы выпить у вас пойло, которое ни к черту не годится!

— Не пейте его, если оно вам не нравится! Впрочем, не помню, чтобы я говорил о тридцати милях. У такого человека, как вы, обязательно должна быть лошадь. Где она сейчас находится, меня не касается — это ваше дело.

— И я так думаю. Вам вовсе не стоит об этом заботиться. Поняли?

— Вы намереваетесь оспорить мое право позаботиться о лошади, попавшей на мою одинокую ферму?

— Вы меня боитесь?

— Ба! Хотел бы я посмотреть на человека, которого бы испугался Джон Хельмерс!

— Рад этому, потому что я как раз собирался спросить, могу ли я получить ночлег в вашем доме.

При этом он бросил на Хельмерса выжидательный взгляд. А тот ответил:

— Для вас в доме нет места.

— Черт возьми! Это почему же?

— Потому что вы сами сказали, что мне нечего о вас заботиться.

— Но не могу же я ночью отправиться к вашему ближайшему соседу, до которого я доберусь в лучшем случае к завтрашнему обеду!

— Ночуйте под открытым небом! Вечер погожий, земля теплая, и звездное небо будет для вас самым прекрасным одеялом, какое только можно вообразить.

— Так вы и в самом деле прогоняете меня?

— Да, сеньор. Кто хочет стать моим гостем, тот должен соблюдать вежливость.

— Значит, для того только, чтобы переспать в каком-то загаженном закутке, мне надо пропеть серенаду под гитару или под мандолину? Впрочем, как хотите! Мне не нужно вашего гостеприимства. Я везде найду местечко, где смогу подумать перед сном о том, что я скажу вам, когда нам снова придется встретиться.

— Только не забудьте подумать еще и о том, что я вам на это отвечу!

— Я должен понимать ваши слова как угрозу, сеньор?

Говоря это, незнакомец поднялся и грозно выпрямился перед хозяином во весь свой высокий рост.

— О, нет, — Хельмерс бесстрашно рассмеялся. — Пока меня не вынудят, я очень мирный человек.

— Таким и советую оставаться. Вы живете почти на краю Равнины Смерти. Здесь нужно соблюдать осторожность, чтобы жить с людьми в мире, иначе совершенно неожиданно дорогу к вам может найти Дух Льяно-Эстакадо.

— Вы с ним знакомы?

— Пока я его не видел. Но известно, что охотнее всего он является надменным людям, чтобы отправить их на тот свет.

— Не хочу с вами спорить. Может быть, все те люди, которых когда-либо находили в Льяно с дыркой от «Духа» во лбу, были в свое время надменными парнями. Однако же странно, что все они были разбойниками и убийцами.

— Вы так полагаете? — насмешливо спросил чужой. — Вы смогли бы это доказать?

— Более или менее. У этих надменных парней находили вещи, ранее принадлежавшие тем, кого убили или ограбили в Льяно. Это — достаточное доказательство.

— Если это так, я хотел бы вас дружески предостеречь: здесь, на своей уединенной ферме, никогда не обходитесь с людьми холодно, иначе вас тоже могут найти с дыркой во лбу.

— Сеньор! — взорвался Хельмерс. — Если вы скажете еще хотя бы слово, я вас уложу. Я не убийца, я — очень почтенный человек. Куда скорее можно посчитать способным на такой поступок того, кто прячет свою лошадь в кустах, чтобы притвориться бедным, безвредным человеком, чтобы хозяин не догадался, что имеет дело с bravo[198].

— Это обо мне? — спросил чужак, рассвирепев.

— Если вы узнали в моих словах себя, я ничего против не имею. Сегодня вы уже второй человек, который лжет, когда говорит о том, что у него нет лошади. Первым солгал вот этот святой последнего дня. Возможно, ваши лошади стоят вместе. Может быть, там же находятся и другие всадники, ожидающие вашего возвращения. Предупреждаю, что этой ночью я буду охранять свой дом, а завтра на рассвете осмотрю окрестности. Тогда, вероятнее всего, выяснится, что у вас есть очень хорошая лошадь!

Чужак сжал кулаки, поднял правую руку для удара, шагнул поближе к Хельмерсу и крикнул ему в лицо:

— Парень, не хочешь ли ты сказать, что я bravo? Повтори-ка это пояснее, если у тебя хватит смелости, и тогда я убью тебя…

Его прервали.

Кровавый Лис обратил на этого человека меньше внимания, чем на его ружье. Когда чужак поднялся и повернулся к дереву спиной, юноша встал и подошел к дубу, намереваясь получше рассмотреть ружье. И тут его равнодушное лицо приняло совершенно другое выражение. Глаза вспыхнули, складка железной решимости пролегла у рта. Он повернулся к чужому и, прерывая его речь, положил ему руку на плечо.

— Что тебе надо, мальчик? — спросил незнакомец.

— Вместо Хельмерса отвечу тебе я, — спокойно сказал Кровавый Лис. — Да, ты bravo, разбойник и убийца. Берегись Духа Льяно, которого мы называем Мстящим Духом, потому что он воздает возмездие за каждое убийство, стреляя убийце прямо в лоб.

Гигант отступил на несколько шагов, окинул юношу взглядом, одновременно и удивленным и презрительным, а потом издевательски рассмеялся:

— Ты спятил, малыш? Стоит мне только пошевелить пальцем, и я сотру тебя в порошок!

— Молчи! Ты имеешь дело с Кровавым Лисом. Ты думал, что тебе позволено быть наглым с людьми. И тут появляется мальчишка, который сумеет доказать, что тебя надо бояться не больше, чем мертвеца. Мстящий Дух наказывает смертью убийц из Льяно. Ты убийца, а так как Духа здесь нет, то я заменю его. Читай свои последние Pater noster[199] и Ave Maria[200]. Скоро ты предстанешь перед вечным судьей!

Эти слова молодого человека, почти еще мальчишки, произвели исключительное впечатление на присутствующих. Лис представился им в совсем ином свете, чем раньше. Он стоял, гордо выпрямившись, с угрожающе поднятой рукой, сверкающими глазами и непоколебимой решимостью на посуровевшем лице — настоящий судебный исполнитель, посланец правосудия.

Незнакомец, хотя он и был на целую голову выше юноши, слегка побледнел, но быстро пришел в себя, расхохотался и выпалил:

— Он действительно сошел с ума! Блоха хочет проглотить льва! Ничего подобного слыхом не слыхивал! Ну, парень, докажи же мне, что я убийца!

— Брось смеяться! Все будет так, как я сказал — можешь мне в этом поверить!.. Кому принадлежит вот это ружье?

— Конечно, мне.

— И когда оно стало твоим?

— Ну, лет двадцать назад, если не больше.

Несмотря на насмешливый тон, несмотря на высказанное в словах пренебрежение, крепкий и сильный мужчина был настолько поражен самообладанием мальчишки, что ему даже не пришло в голову воздержаться от ответа.

— И ты сможешь это доказать? — продолжал спрашивать Кровавый Лис.

— Парень, как я могу это доказать? А ты сам способен опровергнуть мои слова?

— Да. Это ружье принадлежало сеньору Родригесу Пинто из поместья Дель-Мерисо, которое находится по ту сторону от Кедровой рощи. Два года назад он отправился в гости на ферму Кадло вместе с женой, дочерью и тремя вакеро[201]. С тамошними хозяевами он распрощался, но к себе уже больше не вернулся. Вскоре после этого в Льяно-Эстакадо нашли шесть трупов. Следы на земле выдали, столбы были переставлены. Это ружье принадлежало ему, и в тот раз он взял его с собой. Если бы ты утверждал, что купил ружье у кого-то в течение последних двух лет, этому можно было бы поверить. Но ты сказал, что уже двадцать лет владеешь этим ружьем. Следовательно, ты не купил его по случаю или у преступника. Значит, ты сам убийца и подпадаешь под действие закона Льяно-Эстакадо.

— Собака! — взорвался незнакомец. — Я сотру тебя в порошок! Это ружье — моя собственность. Докажи, что оно принадлежало тому асьендеро![202]

Кровавый Лис взял ружье в руки и нажал на маленькую серебряную пластину, вставленную в приклад. Она отскочила, а под ней оказалась другая пластинка, на которой было выгравировано имя упомянутого сеньора.

— Смотри! — сказал Кровавый Лис, показывая ружье. — Вот неопровержимое доказательство, что ружье принадлежало асьендеро. В свое время он не раз одалживал мне ружье, поэтому я так хорошо с ним знаком. Убийце крайне опасно носить с собой краденую вещь, особенностей которой он не знает. Я не хочу спрашивать у других, считают ли они этого человека убийцей. Сам я этому верю, и моей уверенности достаточно. Мгновения его жизни сочтены.

— И твоей — тоже! — выкрикнул чужак и подскочил к Кровавому Лису, пытаясь вырвать у него ружье.

Но Кровавый Лис молниеносно отскочил на несколько шагов, направил ружье на незнакомца и приказал:

— Стоять! Иначе тебя встретит пуля. Я-то уж знаю, как вести себя с людьми подобного типа. Хромой Фрэнк, Плутишка Фред, ну-ка возьмите его на прицел и, если он только пошевелится, убейте его!

В мгновение ока все подняли свои ружья и направили их на чужого человека. Дело шло о законе прерий, которому должны были подчиняться все.

Незнакомец понял, что дело приняло серьезный оборот. На карту была поставлена его собственная жизнь, поэтому он застыл в неподвижности.

Кровавый Лис опустил свое оружие, так как оба других ружья удерживали пришельца на месте, и спокойно сказал:

— Я объявляю приговор, и он будет немедленно приведен в исполнение.

— По какому праву? — спросил дрогнувшим голосом незнакомец. — Я невиновен. Да если бы и был виноват, то все равно не могу позволить, чтобы меня линчевали безродные бродяги, а прежде всего — несмышленыш вроде тебя.

— Я покажу тебе, что вышел из детского возраста. Я не стану убивать тебя, как это делает палач с осужденным. Мы останемся с глазу на глаз с тобой, каждый с оружием в руках. Твоя пуля с таким же успехом сможет сразить меня, как и моя — тебя. Это будет честный обмен выстрелами. Мы поставим жизнь против жизни, хотя я-то мог бы сразу уложить тебя — ведь ты же находишься в моих руках.

Уверенный в себе юноша, выпрямившись, стоял перед незнакомцем. Тон его голоса был серьезным и решительным, и тем не менее слова звучали настолько спокойно, словно подобный поединок не на жизнь, а на смерть был обычным для него. Молодой человек импонировал всем присутствующим, исключая, конечно, того, к кому были обращены его слова. Или тот только прикидывался, что поведение противника ничуть не задевает его? Незнакомец громко, с издевкой рассмеялся и ответил:

— С каких это пор здесь, на границе, верховодят зеленые юнцы? Только не подумай, что я оказался в твоих руках лишь благодаря твоему мужеству и предусмотрительности. Если бы здесь не было этих мужчин и стволов их ружей, нацеленных на меня, я бы уже задушил тебя, открутил бы голову, словно любопытному воробьишке. Если ты настолько сошел с ума, что равняешь меня с собой, я не возражаю. Но пойми одно: только что ты сказал свое последнее слово! Моя пуля еще никогда не расходилась с целью, и я покажу тебе дорогу в ад! Ловлю тебя и всех остальных на слове. Я требую честного боя и — свободной дороги для победителя!

— Ты получишь и то и другое, — ответил Кровавый Лис.

— Ты хорошо меня понял? Если ты падешь от моей пули, то я смогу уйти, куда мне понравится, и никто не в праве будет меня задержать!

— Ого! — вмешался Хельмерс. — Так не пойдет. Если даже тебе повезет с выстрелом, то здесь найдутся другие джентльмены, которым захочется поговорить с тобой. Им тебе тоже придется дать объяснения.

— Нет, все должно быть по правилам, — прервал его Кровавый Лис. — Этот человек принадлежит мне. У вас нет на него никаких прав. Я вызвал его на поединок и дал слово, что борьба будет честной. А это означает, что после моей смерти он будет свободен.

— Но, малыш, подумай…

— Мне не о чем думать!

— Возможно ли, чтобы заведомый негодяй безнаказанно убивал тебя?

— Если это ему и удастся, то только потому, что я захотел с ним стреляться. Правда, он принадлежит, безусловно, к грифам Льяно-Эстакадо. Собственно говоря, таких типов без лишних разговоров следует забивать кнутами. Но мне противно быть палачом. Я удостаиваю его иной, более почетной, смерти. Но снисхождение должно распространяться и на виновника моей гибели. Итак, поклянитесь сейчас же, скрепив обещание словом и пожатием рук, что он сможет беспрепятственно удалиться в том случае, если застрелит меня!

— Раз ничего другого ты не желаешь, мы вынуждены это сделать. Но тебе, уходящему из мира, с укором говорим: своей необоснованной мягкостью ты позволишь негодяю заниматься своим ремеслом и вдали отсюда.

— Ну, если речь только об этом, то я совершенно спокоен. Он сказал, что еще никогда его пуля не проходила мимо цели. Но я тоже заряжаю свое оружие не для того, чтобы лишь проделать дырку в воздухе. Ну, парень, скажи-ка, на каком расстоянии мы будем стреляться?

— Пятьдесят шагов, — ответил незнакомец, к которому и был обращен вопрос.

— Пятьдесят? — Кровавый Лис расхохотался. — Не слишком-то близко. Ты, кажется, очень уж любишь собственную шкуру. Только тебе это не поможет. Слушай, признаюсь тебе по-дружески, что у меня привычка целиться прямо в лоб, как у Мстящего Духа. Так что поберегись! Боюсь, сегодня ты получишь прибавку в мозги: несколько лотов[203] свинца. Выдержишь ли ты это — дело твое…

— Все хвастаешь, мальчик! — сказал его соперник. — Я получил желаемое: обещание свободного пути. Теперь давай поскорее покончим с делом. Дай-ка сюда мое ружье!

— Ты получишь его только тогда, когда закончатся все приготовления, не раньше, потому что верить тебе нельзя. Хозяин должен отмерить расстояние — пятьдесят шагов. Когда мы разойдемся по местам, Боб подойдет с лампой к тебе, а Хромой Фрэнк с другой — ко мне, чтобы мы могли хорошенько видеть друг друга и вернее прицеливаться. Потом Плутишка Фред даст в руки ружье, а Хельмерс вручит мне мое. Команду отдаст Хельмерс, и с этого момента мы сможем стрелять. Каждому положено по два выстрела, потому что у нас обоих двустволки.

— Ближе подходить можно? — спросил незнакомец.

— Нет! Раз ты определил расстояние, то и остановимся на нем. Того, кто покинет свое место, прежде чем состоится обмен выстрелами, убьют секунданты. Для этого Боб и Фрэнк приготовят свои пистолеты. Застрелен будет и тот из нас, кому придет на ум сбежать до того, как его противник сделает оба выстрела.

— Прекрасно! — воскликнул Боб. — Массер Боб сейчас же пустит пулю в подлеца, если тот захочет убежать!

Он вытащил из-за пояса пистолет и, угрожающе ухмыляясь, показал его чужаку.

Все прочие согласились с условиями, выдвинутыми Кровавым Лисом. Сразу же начались приготовления. все так ими занялись, что никто и не подумал обратить внимание на благочестивого Тобайаса Прайзеготта Бартона. А тот, пользуясь суматохой, медленно передвинулся со своего места на самый угол скамьи и вытянул ноги из-под стола, чтобы в подходящий момент сбежать.

Теперь оба соперника заняли свои места на расстоянии пятидесяти шагов один от другого. Возле чужака встал негр, держа в левой руке лампу, а в правой кавалерийский пистолет, изготовленный к стрельбе. Рядом с Кровавым Лисом устроился Хромой Фрэнк с лампой; в другой руке он также держал револьвер, хотя это было пустой формальностью, поскольку он был уверен в том, что против молодого человека, известного своей честностью, не понадобится применять оружие.

Хельмерс и Плутишка Фред держали заряженные ружья. Даже для привыкших к опасностям людей наступил момент наивысшего напряжения. Языки пламени, чуть колышась в потоках воздуха, освещали тусклым красноватым сиянием обе группы. Мужчины стояли неподвижно, но в этом неверном свете все же казалось, словно они беспрестанно перемещаются. В такой обстановке было нелегко прицелиться. Главная трудность состояла в том, что в полутьме нельзя было различить ни прорези прицела, ни тем более мушки.

Кровавый Лис расслабился, словно готовился к партии в крикет, тогда как его противник пребывал совсем в другом настроении. Плутишка Фред, передававший ему ружье, а значит, оказавшийся совсем близко от незнакомца, видел злобный блеск в его глазах и нетерпеливое подрагивание рук.

— Вы готовы? — спросил Хельмерс.

— Да, — ответили оба, причем незнакомец уже вытянул руку за своим ружьем.

У него, разумеется, было намерение опередить с выстрелом Кровавого Лиса, пусть даже на полсекунды.

— Нет ли у кого распоряжений на случай смерти? — опять спросил Хельмерс.

— Хватит болтовни! — возбужденно выкрикнул чужак.

— Нет, — на удивление спокойным голосом ответил юноша. — По тому, как ведет себя этот парень, я вижу, что в меня он может попасть только случайно. Он же весь дрожит. А все, что тебе положено знать, ты найдешь в моей седельной сумке. Теперь позаботься о том, чтобы мы поскорее закончили поединок!

— Ну, тогда к оружию! Огонь!

Он протянул ружье Кровавому Лису. Молодой человек, сохраняя полнейшее хладнокровие, взял его и потряс в правой руке, как бы желая удостовериться в тяжести оружия. Он поступал совсем не так, как положено действовать в тех случаях, когда жизнь зависит от одного короткого мгновения.

Иначе вел себя его соперник. Он почти вырвал свое ружье из рук Плутишки Фреда. Он развернулся левым плечом вперед, чтобы сузить поверхность, подверженную поражению, и припал щекой к прикладу. Раздался выстрел.

— Вот это да! — заголосил негр. — Массер Кровавый Лис не задет! Это — судьба! У-лю-лю!

Он прыгал, размахивал руками, вел себя как одержимый.

— Утихомирься, парень! — крикнул ему Хельмерс. — Как же можно прицелиться, если ты так размахиваешь лампой!

Боб моментально понял, что его поведение вредит именно тому, кому он желал победы. И он моментально стал неподвижным, закричав:

— Массер Боб теперь будет стоять тихо! Массер Боб не дрогнет! Массер Кровавый Лис должен поскорее выстрелить!

Но незнакомец не оторвал щеки от ружейной ложи. Он еще раз нажал на спуск — и опять промахнулся, хотя Кровавый Лис продолжал стоять, подставляя пуле свою грудь и небрежно покачивая ружье в правой руке.

— Тысяча чертей! — выругался чужак.

От удивления он застыл на несколько мгновений. Потом он прибавил еще одно крепкое словцо, не в силах удержаться, и отпрыгнул в сторону, намереваясь бежать.

— Стой! — выкрикнул негр. — Буду стрелять!

В тот же момент послышался треск выстрела. Но спустил крючок не один негр.

Кровавому Лису хватило того короткого мгновения, пока его противник застыл от ужаса. Он вскинул ружье и нажал на спуск столь быстро, словно ему вообще не надо было целиться, потом повернулся, схватился за патронташ, чтобы по привычке сразу же зарядить опустевший ствол, и сказал:

— Он получил свое! Подойди-ка к нему, Фрэнк! Прямо посередине лба ты увидишь дырку.

Кровавый Лис стоял спиной к поверженному противнику, а голос его звучал так спокойно, словно он не совершил ничего особенного.

Фрэнк и Хельмерс поспешили туда, где лежал незнакомец. Кровавый Лис, перезарядив ружье, медленно пошел за ними.

А оттуда уже раздавался торжествующий голос негра:

— Вот это смелость! Вот это доблесть! Массер Боб застрелил негодяя! Он лежит здесь и не шевелится. Видите, масса Хельмерс и масса Фрэнк, что старина Боб угодил ему в лоб? О, массер Боб очень храбрый. Он легко расправится и с тысячей врагов!

— Да, ты исключительно хороший стрелок! — одобрительно кивнул Хельмерс, склонившись над мертвецом и осматривая его. — А куда ты, собственно говоря, целился?

— Массер Боб целился прямо в лоб и попал именно туда.

— А посмотри-ка на свои штаны. Что ты там видишь? — спросил Хельмерс.

Боб опустил лампу и посмотрел на то место, куда указывал Хельмерс.

— Дырка, — ответил он.

— Да, дырка, которая образовалась от твоей пули. Ты палил через штанину!.. Но каков выстрел! — Это он обернулся уже к Лису. — Такого и вправду никто больше не повторит. Я и не увидел, как ты целился.

— Я знаю свое ружье, — скромно ответил молодой человек, — а еще я верил, что все произойдет именно так, потому что парень был слишком возбужден. Он весь дрожал от злости. Вести себя подобным образом глупо, тем более когда целая жизнь зависит только от двух выстрелов.

Незнакомец был мертв. Круглая, с рваными краями дырка чернела точно посреди лба.

— Совсем как у Духа Льяно-Эстакадо, — с удивлением сказал Плутишка Фред. — Да, это был по-настоящему мастерский выстрел! Парень получил свое. Что будем делать с трупом?

— Мои люди могли бы его закопать, — ответил Хельмерс. — Потому что даже самый последний негодяй все-таки остается человеком и его нужно предать земле. Но правосудие должно совершаться, и там, где кончается власть закона, люди вынуждены защищать себя собственными руками. Да в этом случае и не может быть речи о суде Линча, потому что в этом поединке у противников были равные шансы. Итак, доказано, что это был убийца, помилуй, Господи, его душу! А теперь мы хотим… Что это? Что такое?

Боб громко закричал. Он был единственным, чьи глаза не смотрели на мертвеца.

— Хей-хо! — ответил чернокожий. — Пусть масса Хельмерс поглядит вон туда!

И негр показал рукой в том направлении, где стояли столы и скамьи. Теперь там было совершенно темно, потому что обе лампы освещали группу людей, столпившихся возле мертвеца.

— Ну, и что там?

— Ничего, там абсолютно никого нет. Когда масса Хельмерс и все прочие приглядятся, они совершенно ничего не увидят, потому что его там нет.

— Ах, вот что! Мормон сбежал! — понял Хельмерс и резко выпрямился. — А ну быстрее в погоню! Посмотрим, удастся ли ему уйти!

Все тотчас же разбежались. Каждый мчался в том направлении, куда вело его неясное предчувствие. На месте поединка остался лишь Кровавый Лис. Он был неподвижен и вслушивался в ночную темноту. В таком положении и застали его возвращавшиеся с неудачных (как это и можно было предположить) поисков.

— Да, я так и думал! — кивнул головой Кровавый Лис. — Мы поступили глупо. Возможно, этот богобоязненный мормон куда опаснее убитого. Я его наверняка видел, да вот не помню, где именно. Разумеется, я постараюсь опять с ним встретиться, и как можно скорее! Желаю всем доброй ночи.

Он поднял ружье, выпавшее из рук убитого, и пошел к своей лошади.

— Ты хочешь уехать? — спросил Хельмерс.

— Да, мне давно уже пора отправляться, да вот с этим вором пришлось потерять много времени. Ружье я беру с собой, чтобы вручить наследникам законного владельца.

— Когда я увижу тебя снова?

— Когда это будет нужно. Не раньше и не позже.

Он вскочил в седло и уехал рысью, никому не подав руки.

— Какой странный молодой человек! — покачав головой, высказал свое мнение Плутишка Фред.

— Оставьте его в покое! — ответил Хельмерс. — Он всегда знает, что делает. Да, он молод, но справится с очень многими людьми и постарше, и посильнее себя. Я убежден, что рано или поздно он возьмет в оборот этого мастера Тобайаса Прайзеготта Бартона, а может быть, и многих других.

Глава вторая ДВОЕ НОСАТЫХ

Незадолго до того, как Хромой Фрэнк и Боб встретились с Кровавым Лисом, еще двое мужчин ехали верхом в направлении от Колмен-Сити. Однако вряд ли они заглядывали в городок, потому что их вид говорил о том, что они долгое время жили вдали от цивилизованных мест.

Оба мула, на которых ехали мужчины, обнаруживали, правда, признаки усталости, однако было заметно, что они вполне прилично откормлены, словом, находятся в хороших руках. Совсем иное впечатление производили всадники; у них были такие вытянутые и сильно исхудавшие лица, что по ним можно было сделать поспешный вывод: голод гостит у этих парней неделями. Однако здоровый цвет кожи и достойная осанка свидетельствовали, что это не так. Для Дикого Запада характерен здоровый сухой воздух, который не благоприятствует накоплению излишнего жирка, зато укрепляет мускулатуру и придает суставам ту силу и выносливость, без которых человек быстро погибает в бескрайних прериях.

Удивляло поразительное сходство всадников. Кто бы их ни увидел, сразу же посчитал бы братьями и даже близнецами. Сходство было таким сильным, что отличить их (тем более, что оба были одинаково одеты и вооружены) можно было только по шраму, который тянулся поперек щеки одного из всадников.

На них были удобные темно-серые шерстяные куртки и точно такие же штаны, крепкие ботинки на шнурках, бобровые шляпы с широкими полями; тяжелые широкие одеяла висели за спиной подобно плащам. Пояса были обтянуты кожей гремучей змеи. За них цеплялось обычное мелкое оружие и прочие принадлежности обитателей прерий. Были у них и ружья, но попали они к всадникам уж, конечно, не прямиком из оружейной лавки; судя по внешнему виду оружия, можно было с полным правом сказать, что они заслуживали прозвище «стреляющих палок». Однако тот, кто знал, что может сделать достойный житель Запада со столь древним Firelock[204], никогда бы не вздумал задирать нос перед владельцем такого оружия. Человек с Запада любит свое ружье, но не цацкается с ним. Чем невзрачнее оно становится за долгий срок службы, тем с большим уважением он относится к своему оружию.

К сожалению, было нельзя назвать красавцами обоих всадников; причина этого заключалась в том, что выступающая часть их лиц была развита совершенно необыкновенно. О, что у них были за носы! Можно было поклясться, что двух других таких органов обоняния не найдешь во всей стране. Не только величина, но и форма, и цвет были необычны. Нет, чтобы получить полное представление о таких носах, надо было их увидеть. И при этом носы были удивительно схожи. Не было другой такой пары братьев, переживших к тому же, верно, немало житейских бурь, потому что возраст их переступил середину пятого десятка.

Только не надо думать, что лица братьев производили отталкивающее впечатление — вовсе нет! Братья были тщательно выбриты, и никакая борода не скрывала доброжелательного выражения лиц. В уголках рта, казалось, навсегда угнездилась легкая, беззаботная улыбка, а светлые зоркие глаза смотрели на мир так по-доброму, так по-дружески, что только очень плохой знаток людей стал бы утверждать, что, мол, братьев надо опасаться.

Местность, в которой находились всадники, можно было назвать довольно бесплодной. Земля взращивала только узловатые горные сосны вперемешку с юкками и кактусами. Казалось, поблизости нет никакого водоема. Судя по рыскающим взглядам всадников, места эти были им незнакомы. Временами один из едущих приподнимался в стременах, чтобы получить больший обзор, но почти сразу же с выражением разочарования опускался в седло.

— Чертовски грустные места! — сказал человек со шрамом на щеке. — Кто знает, отыщем ли мы сегодня хоть глоток свежей воды. Ты как думаешь, Тим?

— Хм! — промычал другой. — Мы как раз приближаемся в Льяно-Эстакадо. Здесь нечего ожидать иного. Или ты полагаешь, Джим, что в пустыне текут ручьи яичного пунша и пахты?

— Молчи, сердце мое! Не соблазняй меня! Яичный пунш — высочайшее из наслаждений. Кто его не пробовал, то может в конце концов удовлетвориться и пахтой. Но здесь даже и той нет. Боюсь, что мы вынуждены будем довольствоваться соком кактусов.

— Ну уж нет! Пока мы еще не на Равнинах. Хельмерс-Хоум, которого мы достигнем завтра, должен стоять у воды. Следовательно, мы еще не покинули плодородных земель. Надеюсь, что Олд-Силвер-Майн, наша сегодняшняя цель, лежит посредине островка деревьев или кустарника — такие иногда случаются даже в пустынях… Или возле него… А ты знаешь, мои надежды очень редко обманывают меня.

— Не мог бы ты помолчать? Пока что наши надежды завели нас в никуда.

— Этого ты не должен говорить, Джим. Мы с тобой не смогли бы вести праздную жизнь — это точно; но в карманах у нас лежит хорошенькая сумма, и если нам повезет по ту сторону Льяно — мы добьемся положения в обществе.

— Да… если! Быть миллионером — высочайшее из наслаждений. А пока что у нас порой не бывает даже еды. Мы думали только о том, как бы побыстрее продвинуться вперед, и не тратили время на то, чтобы подумать о жарком. Я вовсе не требую индюшку, но охотно бы встретил, ну, хоть луговых кур. Возможно, они позволили бы моему ружьецу сказать им: «Добрый день».

— Твои рассуждения пробуждают аппетит! А вот я бы довольствовался уже тем, если бы симпатичный зайчишка вздумал нам показаться. Тогда бы мы… Осторожнее! Вот и он! Молли, постой спокойно один-единственный раз!

Это требование, сопровождавшееся натяжением поводка, адресовалось мулу. Тот остановился, как вкопанный, словно и впрямь понял обращение. Прямо перед всадниками среди редких пучков травы метался длинноухий заяц местной разновидности. Тим быстро прижался щекой к ружью и нажал на спуск. Заяц кувыркнулся и остался лежать на земле. Пуля вошла ему в голову. Нельзя было сделать лучше выстрела из такого древнего ружья.

Техасский заяц по размеру аналогичен своему немецкому родственнику. В местных степях он встречается в большом количестве и ценится охотниками за хорошее мясо. У этого зайца очень длинные уши, напоминающие органы слуха мулов, поэтому его и назвали «заяц-мул».

Тим подъехал к лежащему зайцу, поднял его и сказал, отправляясь дальше:

— Жаркое есть, думаю, что и водичка найдется. Видишь, мои предчувствия оправдываются, Двое таких парней, как мы, всегда найдут то, что им нужно.

— И алмазы тоже? Их-то мы подождать могли бы.

— И алмазы, говорю тебе! — ответил решительно Тим. — Конечно, на той стороне кое-что есть, как я предполагаю. Если же это обман, с нами случится то же, что и с другими, которые ничего не нашли. Мне по меньшей мере не жить, если я узнаю, что мы напрасно стремились к своему счастью… Слушай! Не выстрел ли это?

— Да, кто-то стрелял. Полли это тоже слышала.

Джим имел в виду своего мула, который как раз втянул ноздрями воздух и крайне энергично захлопал ушами. Обычно степной охотник дает кличку своему животному. Этих двух мулов, судя по разговорам их хозяев, назвали Молли и Полли — две клички, которые были столь же схожи между собой, как и имена владельцев — Джим и Тим.

Братья выпрямились и посмотрели в том направлении, откуда они услышали выстрел. Он прозвучал дальше, чем мог видеть их глаз, поскольку они оказались в ложбине; но Тим показал вверх, в воздух, где тяжело раскручивал спирали пернатый хищник.

— Индюшачий гриф, — сказал он. — Не так ли, Джим?

— Нет! Это королевский гриф, что видно по пестрому оперению. Оно у него бледно-желтое, и он уже покормился падалью, причем так нажрался, что летать может с большим трудом. Выстрелом нарушили его трапезу, и теперь мы должны посмотреть, что это были за люди. В этих краях очень полезно знать, кто тебе встретился. Вблизи Льяно неясностей не должно быть. Легкомысленных и неосторожных легко могут сожрать грифы, а это я никак бы не мог назвать величайшим из наслаждений. Итак, вперед, Тим!

Они пришпорили своих мулов. Но ведь известно, что эти животные — упрямые создания. Обычно такую тварь как раз тогда, когда нужно спешить, не сдвинешь с места. Но как бы для того, чтобы поквитаться, мул имеет привычку сорваться в бешеный галоп, когда у всадника появляется неотложная причина для остановки. К сожалению, Молли не составляла похвального исключения. Едва Тим дал ей почувствовать шпоры, как она уперлась всеми четырьмя ногами и неподвижно застыла, словно упрямый козел. Тим надавил сильнее, но результатом стало лишь то, что мул опустил голову к передним ногам, тогда как зад его резко пошел вверх в попытке сбросить всадника. Однако Тим отменно знал свою многолетнюю подружку, чтобы позволить ей выбросить себя из седла.

— Что ты себе позволяешь, old Yoker?[205] — он рассмеялся. — Я из тебя капризы-то повыбью.

Тим потянулся назад, схватил упрямицу за хвост и резко рванул его на себя. Сейчас же Молли ударила всеми ногами землю и пустилась вперед так, что Джим со своей Полли едва поспевали за нею. Этот чувствительный рывок за хвост был тем секретным оружием, своевременное применение которого могло сейчас же сломить упрямство Молли. Кто не знал этого средства, тот, несмотря на шпоры и кнут, вынужден был подчиняться ее настроению, хотя Молли могла быть иногда весьма покладистой. Каждая зверюшка любит проявлять свой характер; хорошо, что есть средства, действенные иногда не только для одной определенной особи, но и для целого рода. Так, например, представители знаменитого семейства Equus asinus[206] пристрастились к тому, чтобы сразу же после пробуждения слушать свое двухголосое пение, беспокоя всю округу. Если такому солисту привязать к хвосту камень или любую другую тяжесть, то хвост и уши у него сразу повиснут — и ни одного звука от него больше не услышишь.

Когда братья выбрались из ложбины, они, к своему удивлению, здесь, вблизи от Равнин, увидели высотку с раздвоенной вершиной, поднимавшуюся на расстоянии примерно шести английских миль от них. Одновременно они заметили всадников — их было шестеро, — скучившихся возле какого-то предмета, лежащего на земле. При этом всадники оказались так близко, что добраться до них можно было бы раньше, чем за минуту. Братья остановились. Надо было немедленно определить: не проявят ли к ним враждебность эти всадники?

Братьев сразу заметили. Круг, образованный шестеркой, разомкнулся, но никаких угрожающих движений не последовало.

— Как нам быть? — спросил Джим. — Подъехать?

— Думаю, что да. Они же нас увидели, и если это действительно Bushranners[207], с ними в любом случае придется сразиться. Стало быть, лучше быть предусмотрительными и не дать себя окружить. Давай подготовимся к стрельбе.

— Ну, вряд ли они Bushranners. У них скорее вид джентльменов, предпринявших поездку для своего удовольствия. Еще с неделю назад их костюмы, конечно, висели в платьевой лавке. С собой они набрали целый арсенал ружей, но все это слишком уж блестит и сверкает, и вряд ли эти ружья часто применялись на деле. А лошади кажутся мне такими свежими и напичканными кормом, что я мог бы предположить: перед нами совершенно безвредные Pleasing troopers[208]. Правда, встреча с такими желторотыми — не высочайшее из наслаждений, но все-таки я предпочитаю их людям, у которых карманы служат только для того, чтобы засовывать в них чужие деньги. Давай подъедем к ним!

Впрочем, им и не оставалось другого выбора, потому что шестеро незнакомцев вскочили на своих лошадей и теперь приближались к братьям.

— Подъезжайте скорее! — кричали они братьям. — Вы кое-что увидите.

— Что именно? — спросил Джим.

— Подъезжайте и увидите своими глазами.

И вот они встретились. Если до сих пор лица шести были очень серьезными и задумчивыми, то теперь они внезапно приняли совсем другое выражение. Двенадцать удивленных глаз смотрели на братьев; потом уголки ртов задергались, и наконец раздался звучный шестиголосый хохот.

— Тысяча чертей! — вскрикнул один из них. — Кто это перед нами? Пара носачей!

— Пара носачей! — согласилась сразу же остальная пятерка.

— Пара носатых бабуинов!

— Удивительно, изумительно, превосходно! Парочка носатых бабуинов!

Каждый из них старался перекричать друг друга.

— Прошу вас, друзья, рассмотрите их как следует! — сказал самый первый. — Такого мы еще никогда не видели. Разрешите мне хоть раз дотронуться до этих носов! Я должен убедиться, настоящие они или остались от последнего карнавала.

До сих пор братья держались спокойно, но когда прыткий парень и в самом деле вытянул свою руку, чтобы дотронуться до Джима, тот осадил своего мула немного назад и сказал:

— Не хотите ли назвать мне ваше имя, сэр?

— Отчего же нет! Меня зовут Джибсон.

— Благодарю! Итак, мастер Джибсон, я могу выполнить любую просьбу каждого из вас. Готов исполнить и ваше желание, но прежде должен сказать, что мое ружьишко стреляет сразу же, как только кто-нибудь коснется моего носа. Если, несмотря на это, вы захотите взяться за него, ничего не имею против. Однако прошу ваших достойных товарищей не обижаться за последствия.

Это прозвучало так серьезно, что смех сразу же стих. Впрочем, Джибсон попытался еще разок пошутить, сказав со смехом:

— Мастер, захотите ли и сможете ли вы обижаться на то, что мы смеемся над таким носорожеством?

— Что касается этого, я твердо убежден: настоящих носорогов осталось слишком мало, чтобы чувствовать себя оскорбленным, когда вы смеетесь над его рогом. Но вы должны удержаться от каких-либо сравнений. Вы кажетесь таким невежественным как в антропологии, так и в зоологии, что легко сможете спутать грудного ребенка со взрослым бегемотом. И заметив эту неопытность, которую кто-нибудь другой с большим, может быть, основанием назвал бы глупостью, я посчитал своим долгом сделать предупреждение. Ни одна живая тварь не перестанет быть тем, чем создал ее Господь Бог, и если он снабдил меня большим носом, а вас маленьким мозгом, мы должны покорно принимать эти недостатки, так как, к сожалению, уже не можем их исправить.

— Черт возьми! — взорвался оскорбленный Джибсон. — Не намерены ли вы задеть нас?[209]

— Ни в коем случае! Только оботритесь сами, если вы грязны, и обязательно возьмите мыло и воду! Я не служанка, чтобы чистить вас.

Тогда Джибсон схватился за свой револьвер и пригрозил:

— Умерьте свой пыл, сэр! Мой револьвер не так далеко, как вам кажется.

— Ба! — Джим рассмеялся. — Не выставляйте себя на смех. Ваша угроза звучит по-детски.

— Замолчите! Хотите, чтобы мы проучили вас? Вы же видите, нас шестеро против вас двоих.

— Вот именно! Шестеро людей вашего сорта не выведут из равновесия нас двоих! Добавьте-ка к шестерке сбоку нуль — тогда мы подумаем, стоит ли класть палец на спуск.

— Мне кажется, вы хорошо владеете своим языком!

— Оружием также. Заметьте это!

— Ладно! Но будьте все-таки так добры и скажите нам свои имена, чтобы мы знали, с какими знаменитыми героями нам довелось встретиться.

— Мы братья Хофман.

— То, что вы братья, мы уже заметили по вашим носам. А фамилия не оставила у нас ни малейшего сомнения в вашей национальности. Она может принадлежать только немцам, а вы, возможно, уже убедились, что людей вашего племени здесь не очень-то уважают.

— Этого мнения я не собираюсь у вас отнимать. Кому нравится забивать себе мозги трухой, пусть это делает… Я не психиатр. Поехали, Тим!

Он тронул своего мула, и его брат поехал за ним. Оба удержались от того, чтобы бросить еще хотя бы один взгляд на кучку мужчин. Братья направились туда, где эти молодцы находились прежде.

А там их поджидало ужасное зрелище. Земля вся была истоптана каблуками со шпорами, словно здесь происходило настоящее сражение. В самом центре вытоптанного места лежала мертвая лошадь, уже без седла и сбруи. Тушу растерзали хищники, а внутренности были кусками разбросаны вокруг. То была ужасная работа грифа, которого недавно видели Джим и Тим.

Но не этого испугались братья: поблизости от лошадиной туши лежал труп человека, белого, со снятым скальпом. Лицо его было изрезано вдоль и поперек, чтобы сделать мертвеца совершенно неузнаваемым. Шерстяная, крайне поношенная одежда позволяла предполагать, что это был вестмен. Смерть ему принесла пуля, пробившая сердце.

— О, Боже! Что могло здесь случиться? — вскрикнул Джим, спрыгивая с мула и подходя к трупу.

Тим тоже спешился и опустился возле мертвеца на колени.

— Он умер несколько часов назад, — сказал Тим, пощупав руку и грудь убитого. — Он холоден, и кровь уже остановилась.

— Проверь-ка его карманы! Может быть, там есть какой-нибудь предмет, который позволит определить, кто он.

Тим начал было исполнять это распоряжение, когда шестерка, медленно следовавшая позади, подъехала к братьям.

— Стой! — закричал Джибсон. — По закону строго запрещено обыскивать карманы. Я не потерплю, чтобы вы ограбили труп.

Он и его спутники спешились и подошли ближе. Джибсон схватил Тима за руку и поднял ее высоко вверх, что тот неожиданно позволил проделать, сохраняя полнейшее спокойствие. Братья обменялись понимающими взглядами, после чего Джим спросил:

— Как это вам пришла в голову замечательно остроумная мысль, что мы хотим ограбить мертвеца?

— Но вы же роетесь у него в карманах!

— А разве это не может совершаться с другой целью?

— Нет, во всяком случае — у нас. Я с первого взгляда признал в вас сыновей Духа.

— У вас развилась необыкновенная наблюдательность, мастер Джибсон. Должно быть, столь импонирующее знание людей доставляет вам величайшее удовольствие!

— Если вы не заткнетесь, мы быстро устроим над вами суд! Мы поймали вас на месте преступления. Руки вашего брата были в карманах убитого. Этого достаточно. Вы болтались здесь, вблизи места преступления. Это подозрительно. Кто убийцы? Берегитесь, иначе можно вас и за горло взять!

Джима эти слова разъярили. Он было схватился за нож, но Тим оказался рассудительнее. Он бросил на брата успокаивающий взгляд и сказал:

— Черт возьми, какой вы строгий, мастер. Вы ведете себя так, словно занимаете пост важного государственного чиновника.

— Я адвокат, — коротко и гордо бросил Джибсон.

— Ах, адвокат! Стало быть, вы относитесь к тем высокоученым людям, задача которых состоит в охране параграфов закона? Примите мое почтение, сэр!

И с иронической покорностью он обнажил голову.

— Мастер Хофман, не делайте глупостей! — зарычал на него Джибсон. — Я адвокат, или, если вам это привычнее, хотя вы и немец, Attorney at law[210], и умею внушать к себе уважение. Вот эти почтенные люди выбрали меня руководителем нашей экспедиции, а следовательно, законную силу иметь будет только то, что я найду правильным.

— Прекрасно, прекрасно! — усердно закивал головой Тим. — Мы совсем не против этого. Поскольку вы юрист, вам будет очень легко изложить это уголовное происшествие надлежащим образом.

— Это само собой разумеется, а поэтому я вынужден настаивать на том, чтобы вы не удалялись до тех пор, пока я все не осмотрю детальнейшим образом и не отдам соответствующие распоряжения. Совершено зверское убийство, и у вас могут быть весьма неприятные осложнения.

— О! Это нас не беспокоит, потому что мы убеждены, что благодаря вашей проницательности удастся распутать эти осложнения.

Джибсон предпочел не отвечать на этот коварный выпад, но зато отдал своим спутникам приказ:

— Как следует держите их мулов, чтобы подозреваемым не удалось от нас сбежать!

Братья спокойно позволили выполнить это приказание. Очевидно, им забавно было наблюдать, что может случиться с незнакомцами на Диком Западе.

Находка оскальпированного трупа, конечно, нисколько не способствовала тому, чтобы развеселить братьев. Правда, закаленные степные охотники достаточно привыкли к подобным происшествиям, но вид мертвеца, лишенного кожи на голове, с изуродованным лицом, действовал устрашающе. К этому примешивалось беспокойство за свою собственную безопасность. Им было ясно, что человека убили и скальпировали индейцы, а так как невозможно было предположить, что краснокожий в одиночку осмелился так далеко забраться на восток, то оставалось предположить, что поблизости находится целый отряд индейцев. А из этого следовало, что необходимо соблюдать осторожность, пока позднейшие наблюдения не принесут чего-нибудь нового. На Джибсона и его компанию братья обращали очень мало внимания, точнее говоря — совсем ими не интересовались.

Адвокат собственноручно обыскал карманы мертвеца. Они оказались пустыми так же, как и пояс.

— Его уже ограбили, — сказал адвокат. — Стало быть, мы имеем дело с убийством, отягченным ограблением. Наш долг — найти убийцу. Следы показывают, что преступление совершено не в одиночку. Нападающих было много. И когда я подумал, что нечистая совесть преступника должна гнать его к месту преступления, я предположил, что нам вовсе не надо далеко ходить, чтобы найти убийц. Братья Хофман, объявляю вас своими пленниками. Вы будете сопровождать нас до ближайшего поселения, а это — Хельмерс-Хоум. Там мы расследуем дело по всей строгости закона. — Он встал перед братьями в позу, которая, по его мнению, должна была вызвать к нему уважение. — Сдайте оружие! — добавил он повелительным тоном.

— Весьма охотно, — ответил Джим. — Вот тебе мое ружье. Хватай!

И он прицелился в адвоката. Щелкнули курки. Джибсон испуганно отскочил в сторону и закричал:

— Негодяй! Ты намерен сопротивляться?

— Ну, нет, — Джим рассмеялся. — О сопротивлении не может быть и речи. Я только хочу попросить тебя как можно осторожнее взять ружье из моих рук, иначе оно может выстрелить, и тогда всей твоей адвокатуре конец. Ну, берись аккуратно за ствол.

— Еще одна насмешка? Парень, я прикажу тебя связать, и так крепко, чтобы ты корчился от боли! Мне это будет очень приятно, так как связанный человек быстрее успокаивается.

— А чтобы другие господа освободили руки для этой работы, мы хотим их освободить от наших мулов… Полли, ко мне!

— Молли, сюда! — крикнул и Тим.

Животные до сих пор спокойно позволяли держать чужакам поводья. Но едва услышав повелительные голоса хозяев, они тотчас вырвались и с фырканьем приблизились к братьям.

— Держите же их! Держите! — заорал Джибсон, но было уже слишком поздно.

— Не утруждайте себя! — рассмеялся Джим. — Вы не сможете удержать нашу скотинку. Они просто растопчут вас копытами. Оказывается, двоих настоящих вестменов совсем не так легко поймать.

— Если вы не остановитесь, я прикажу стрелять!

— Ого! Этого вы не сделаете! Вы наверняка заметили, что мы вас не боимся. Это заметно хотя бы по тому, что я не держу ружье на изготовку. Но уверяю вас: тот, кто приблизится к нам на три шага, немедленно получит пулю в лоб. Такие люди, как вы, здесь не очень ценятся. В лучшем случае над такими смеются. Чего стоят здесь, на краю Льяно, десять адвокатов против одного-единственного степняка! Здесь говорят языком пороха и свинца, а в настоящей схватке вы против нас что дети. Против наших пушек вы просто не выстоите со своими воробьиными ружьишками — можете мне поверить. Нам не нужны правоведы с Востока. Мы изучили законы прерий и знаем все их параграфы. Мы честные люди, и относительно нас вы заблуждаетесь. Но мы не станем вас наказывать, потому что ваше полицейское остроумие очень нас позабавило. Вы стояли перед мертвецом, словно кучка первоклашек перед египетской пирамидой, и для нас было высочайшим наслаждением слушать ваши мудрые рассуждения. Разобраться в таком деле не научат ни в одном колледже, ни в одном университете. Запомните это. Нужные для этого знания усваивают только в высшей школе прерий, а там любого из нас можно, пожалуй, назвать только «кокни»[211]. Теперь с этим делом придется разбираться нам самим, и тогда вы узнаете, к какому результату мы придем. К сожалению, вам неизвестно, какое большое значение придается в таких случаях следам. Вы позволили своим лошадям топтаться здесь, как им хотелось. Теперь следы прочесть почти невозможно. Мы все-таки попытаемся справиться с этим. Давай-ка, Тим, пойдем по кругу: ты направо, я налево, пока мы не встретимся.

Такой способ изъясняться, к какому прибег Джим, произвел сильное впечатление. Никто из шестерых, даже Джибсон, не возразил ни слова, хотя лица их нахмурились. Однако, когда братья разошлись в разные стороны, ни один не осмелился им помешать или хотя бы попытаться снова схватить мулов.

А оба охотника тщательно осматривали землю, двигаясь по широкому кругу, центром которого был убитый человек. Встретившись, они поделились своими наблюдениями, а потом осмотрели лошадь убитого и затоптанное место. Тщательность, с которой они рассматривали даже отдельные камешки, могла показаться даже смешной. Наконец братья о чем-то тихо переговорили и, казалось, пришли к твердому мнению. Потом Тим обратился к адвокату:

— Мастер Джибсон, вы хотели нас арестовать, потому что я рылся в карманах у мертвеца. Точно с таким правом мы могли бы задержать вас, потому что вы тоже находились на месте преступления и проверили потом те же самые карманы. Но мы убедились, что вы невиновны. Значит, вам нечего бояться.

— О, и я тоже знаю, что мы невиновны, но что вы мне сможете сделать?

— Все, что нам только захочется. У вас нет никакого представления о жителях Дикого Запада. Если нам понадобится, то мы свяжем всю шестерку и в таком виде доставим в Хельмерс-Хоум, несмотря на все ваше оружие. У вас был бы только один выбор: между повиновением и смертью. Хорошо, что дело обстоит по-другому! Когда мы подъезжали, вы находились у трупа. Следовательно, у нас были все основания подозревать вас, тогда как высказанное вами недоверие к нам было совершенно бессмысленным. Одно то, что этот человек оскальпирован, должно было привести вас к догадке, что он пал от пули индейца. Мы сразу же об этом догадались и нашли подтверждение своему предположению. Впрочем, скорее всего над убитым вершили правосудие. Сначала мы ему посочувствовали, но теперь оказалось, что зря. Он был плохим человеком, состоял в одной из разбойничьих банд, бесчинствующих в этих краях. Берегитесь их!

Его слова вся шестерка встретила с величайшим изумлением.

— Как? — спросил Джибсон. — Вы все это прочитали по следам?

— Это и еще многое другое.

— Просто невероятно!

— Вы новичок в этом деле, потому так и говорите. Следы можно читать столь же уверенно, как строчки и страницы в книгах. Конечно, для этого надо знать Дикий Запад. Мы его знаем, а вы — нет. Парня подстрелили совсем не там, где он теперь лежит. Вы заметили, что пуля прошила тело насквозь и вышла из спины?

— Да.

— Пойдемте-ка в сторонку!

И все пошли за Тимом. Через несколько шагов тот остановился и указал на твердую обнаженную породу, из которой слагался грунт. В ее углублении скопилась большая лужа свернувшейся крови.

— Что вы здесь видите? — спросил Тим адвоката.

— Кровь, — ответил Джибсон.

— А больше вы ничего не заметили?

— Нет.

— Значит, у вас маловато таланта криминалиста, хотя вы и отважились было нас арестовать. Взгляните-ка вот на эту маленькую вещицу. Что это, по вашему мнению?

И он вытащил из лужи небольшой предмет. Тот по виду напоминал монетку и, несмотря на облепившую его кровь, отливал матовым металлическим блеском. Все стали разглядывать этот предмет, а Джибсон сказал:

— Это расплющенная пуля.

— Да, и, видимо, она принесла смерть этому человеку. Пуля прошла через самое сердце. Значит, он умер мгновенно, на месте. Он не мог сделать не только несколько шагов, но и даже проползти несколько метров. Выходит, что сюда его оттащили другие люди. Вы согласны с этим?

— Ваше объяснение кажется правдоподобным, хотя, возможно, дело происходило не совсем так.

— Вы так думаете? Вот посмотрите на эти островки жесткой травы возле каменистого, залитого кровью места. Что вы там видите?

— Трава примята.

— Чем или кем?

— Кто же это может знать!

— Мы. Здесь лежал человек, и можно предположить, что он не был ранен, поскольку не обнаружено ни малейшего пятнышка крови. Он не спал, потому что любой вестмен, даже самый бедный, возит с собой одеяло, которое он обязательно подстелит, ложась на землю. Учитывая прошедшее с момента убийства время и незаметность следа, можно с уверенностью утверждать: этот человек пролежал здесь очень недолго. Совсем рядом вы видите полосу на песчаном грунте. Сверху она широкая, а книзу сужается. Чем ее продавили?

— Возможно, каблуком сапога.

— Ну нет! Я быстро докажу вам, что лежавший здесь человек носил не сапоги, а мокасины. Если бы полоску продавил сапог, у нее была бы совершенно другая форма. Вмятина была бы корытообразной. Безо всяких опасений можно поклясться, что след оставлен прикладом ружья, а так как он неравномерный — начинается глубоко, а заканчивается мелким, уходящим в сторону крючком — то ясно, что сделан он не медленным, спокойным движением, а крайне поспешно. И взгляните еще на этот отпечаток по нижней кромке следа! Чему, какому обстоятельству обязан своим появлением след?

Только после того как Джибсон тщательно осмотрел песок в том месте, он ответил:

— Действительно, похоже, здесь кто-то поворачивался на каблуке.

— На этот раз вы правы. Однако отпечаток такой четкий, что ничего другого просто не могло прийти в голову. Если бы вы тщательно осмотрели место, то могли бы сказать, что человек не был обут в сапоги с каблуками. Это была обувь с тупой пяткой, то есть мокасин. Вы видите след только одной ноги, а не двух, хотя почва здесь довольно мягкая и следы были бы отчетливо видны. Что из этого следует?

— По правде сказать, не знаю.

— Я уже говорил о спешке. Человек, которого мы имеем в виду, поспешно бросился здесь на землю, так что другая нога не коснулась земли и, следовательно, не могла оставить отпечатка. Будь у него время поудобнее лечь на песок — были бы безусловно видны следы обеих ног. Значит, с большой достоверностью можно предположить, что у человека были веские причины упасть вот так внезапно. Что же могло заставить его сделать такой прыжок?

Адвокат задумчиво почесал за ухом.

— Сэр, — сказал он, — я вынужден признать, что нам невозможно столь быстро следить за вашими предположениями и выводами.

— Это как раз и показывает, что вы все зеленые новички. В подобном случае жизнь часто зависит от одной-единственной секунды. Долго раздумывать нельзя. Оценка должна быть ясной, быстрой и уверенной. Я расскажу вам о причине. Посмотрите-ка вокруг и скажите мне, не заметили ли вы поблизости чего-нибудь необычного?

Все шестеро осмотрелись и отрицательно покачали головами.

— Ну, — продолжал Тим, — тогда посмотрите на этот кустик юкки. На нем вы все же должны кое-что заметить.

Хотя было заметно, что упомянутое растение сильно задержалось в развитии, оказавшись на сухой песчаной почве, но оно еще цвело и было увенчано метелкой белых, с пурпурным налетом цветков. Множество жестких и узких сине-зеленого цвета листьев лежало на земле. Было очевидно, что они опали не сами по себе — их оборвали.

— Кто-то здесь потрудился над юккой, — с умным видом сказал Джибсон.

— Так! И кто же это был?

— Как же это теперь узнаешь?

— Это можно и даже необходимо узнать. Человек не трогал растение. Он просто послал в него откуда-то пулю, которая обтрясла листья и пробила вот эту дырку в стебле. Разве вы ее не видите?

Теперь все заметили дырку.

— Ни один человек не будет стрелять в растение от скуки. Пуля предназначалась тому, кто прятался за растением. Если мы проведем теперь мысленно линию от юкки до того места, где стоял упавший человек, а потом продолжим ее по прямой, то узнаем, откуда вылетела пуля. Поскольку она пробила нижнюю часть стебля, значит, дуло ружья, из которого вылетела пуля, находилось на значительной высоте над поверхностью земли, и вы могли бы, во всяком случае, угадать, что из этого следует.

Всадники смущенно посмотрели на Тима, но ничего не ответили. Тогда он продолжил объяснения:

— Тот, кто стрелял, находился не на земле — он сидел в седле. Для меня это яснее ясного. Из всего, что мы здесь видели, следует, что на земле, там, где мы разглядели след, стоял индеец с ружьем. В него выстрелил всадник, подъехавший, вероятно, с северо-востока, после чего краснокожий, не задетый пулей, мгновенно бросился на землю, причем лицо он повернул кверху. Зачем он это сделал? Я вижу одно-единственное объяснение: он старался подманить стрелка, хотел, чтобы стрелявший поверил в его смерть. И всадник действительно приблизился…

— Откуда вы это знаете? — удивленно спросил Джибсон.

— Сейчас вы все поймете. Пойдемте теперь назад, к мертвецу! Я могу себе так ясно представить весь ход случившегося, словно сам был очевидцем. Кто проницателен, кто способен к наблюдению и размышлению, тот сможет быстро догадаться, в чем дело. Но вы со своей юриспруденцией недалеко уйдете…

Он провел адвоката мимо убитого туда, где стояли горные сосенки[212], а между ними виднелись мелкие песчаные площадки. Здесь, на песке, след стал отчетливее, и Тим спросил, каким это образом вдруг появился такой хорошо читаемый след.

— Мне кажется, что здесь тоже кто-то лежал, — ответил Джибсон.

— Ваше предположение правильно. Но кто это был?

— Может быть, тот человек, пока он еще не умер?

— Нет, того сразили прямо в сердце, так что он не мог больше пошевелиться. До этого места он бы не добрался. Впрочем, если бы он здесь был, то на земле остались бы следы крови.

— Значит, это был индеец, который уже однажды упал на землю за кустиком юкки?

— Тоже нет. У того индейца не было причины повторять свой хитрый маневр. К тому же, как мы знаем, он остался невредим, тогда как тот, кто лежал здесь, был тяжело ранен. Следовательно, мы имеем дело с кем-то третьим.

— Но, — крайне удивился Джибсон, — этот песок действительно стал для вас открытой книгой. Я не мог бы прочесть в ней ни строчки.

На лицах его спутников также было написано глубочайшее изумление. Джим, до тех пор доверявший объяснения своему брату, теперь сам взял слово:

— Не надо от удивления раскрывать глаза и разевать рты, джентльмены. То, что вам кажется таким невероятным, у нас способен проделать любой вестмен. Тот, кто быстро не научится читать следы, может срочно убираться отсюда, потому что тогда он просто не сможет выжить здесь, на Западе. Все знаменитые охотники своими успехами обязаны не только смелости, хитрости и выдержке, но еще и тому ценному качеству, что каждый замеченный ими след становится для них ясным письмом, которое они без труда смогут прочесть. Кто же не разумеет подобного письма, быстро получает нож или пулю, исчезая там, где даже памятника ему не поставишь. Мой брат сказал, что здесь нет заметных следов крови, и в этом он был прав, но небольшое количество крови все же можно разглядеть. Вот эти маленькие темные пятнышки на песке оставлены капельками крови. Значит, лежавший здесь парень был ранен и, видимо, тяжело, ибо следы выдают, что он корчился от боли. Посмотрите внимательно на рядом стоящую сосну и песок под ее низко нависшими ветвями! Бедный раненый от боли сломал ветку и вцепился пальцами в песок. Может быть, вы сумеете мне сказать, в какую часть тела он был ранен?

— Чтобы ответить на ваш вопрос, надо быть всезнайкой.

— Ничуть нет! Рана в голову или в верхнюю часть тела вызвала бы большую потерю крови, чем здесь мы видим. Значит, ранили его куда-то ниже, что и объясняет его мучения. А теперь посмотрите, как все истоптано кругом, сорваны ветки до того самого места, где лежал индеец! И еще раз поглядите на этот невзрачный предмет на земле, на который вы совсем не обратили внимания! Может быть, теперь вы скажете мне, что это такое?

Джим поднял с земли кусочек кожи. Когда-то он был светлым, но от времени потемнел. Кусочек был разрезан на длинные, очень узкие полоски. Шестерка по очереди очень внимательно рассмотрела его, и все отрицательно покачали головами.

— Это, — объяснил Джим, — кусок обшитого бахромой шва на штанах индейской работы. Значит, лежавший здесь раненый тоже был индейцем. Он носил легины из выдубленной кожи. От боли он вцепился в штаны и вырвал этот маленький кусочек. Выстрел в живот ни в коем случае не назовешь высочайшим наслаждением. Если пуля засядет у вас в потрохах, вы тоже будете корчиться, словно черви. Я был бы крайне удивлен, если бы этот индеец еще пребывал на этом свете. Скачки на лошади он бы не вынес, особенно если бы пришлось сидеть на ней вдвоем.

— Они ускакали? — спросил Джибсон. — Вместе на одной лошади?

— Конечно, мастер. Это несомненно так и было. Пройдемте немного в том направлении, откуда приехали эти люди.

Джим зашагал к северо-востоку. Остальные последовали за ним, горя от нетерпения услышать всю историю до конца. Джим прошел до того места, которое уже осматривал раньше. Там он остановился и произнес:

— Джентльмены, сейчас вы получите, так сказать, урок по чтению следов. Если вы найдете возможность поупражняться в этой материи и в другом месте, то вас уже скоро нельзя будет назвать желторотыми. Разумеется, если в вас пробудятся способности вестменов. Конечно, вам было бы полезно выслушать длинную лекцию, в которой я бы подробно объяснял здешние следы. Но для этого у меня нет времени. Я должен торопиться, потому что мы столкнулись с очень опасной бандой разбойников или убийц. В то же самое время речь идет о спасении жизни индейцев, которых преследует эта банда. Итак, я буду краток. Здесь, где мы стоим, проходили оба индейца, о которых мы говорили. Одного ранили совсем не там, где он лежал, а уже здесь. Я сужу об этом по следам: оба держали своих лошадей голова к голове. Они ехали близко, и здоровый индеец держал за повод лошадь раненого товарища, которому руки были нужны для того, чтобы зажать рану или просто удержаться в седле, потому что он очень ослабел.

Джим прошел еще несколько шагов назад, указал на землю и продолжал:

— О том, что это были индейцы, доказывают следы копыт. По ним можно заключить, что обе лошади были неподкованными. Здесь вы можете видеть, что лошадь, на которой ехал раненый, далеко прыгнула. В этом месте всадника настиг еще один заряд, прошедший через пах в грудь. При этом раненого вышибло из седла и отбросило в сторону сосны, в то место, где мы уже были.

Теперь Джим прошел направо и снова указал вниз, продолжая объяснения:

— Здесь виден след одного-единственного всадника, который стрелял по лошади, а потом по раненому индейцу. Его конь был подкован. Следовательно, всадник был белым. По лошади он стрелял еще до того, так подъехал сюда, что я доказал бы, будь у меня для этого время. Но вот с этого места, где мы с вами сейчас находимся, он стрелял по молодому индейцу…

— Не стоило бы вам говорить с такой уверенностью! — вмешался Джибсон.

— О, я мог бы даже поклясться! Взгляните вперед, и вы увидите, что место, где мы теперь стоим, находится на одной прямой с юккой, в которую попала пуля, и с той песчаной площадкой, где успел броситься на землю индеец, спасаясь от пули. Здесь не может быть никаких сомнений. Пойдем дальше! Всего в восьми или десяти шагах отсюда вы увидите новые следы. Там проскакали пятеро белых. Они остановились возле вытоптанного места. Прошу вас теперь вернуться. Мы сейчас закончим.

Джим не только отвел всю шестерку на прежнее место, но и прошел немного дальше, обратив внимание на три дорожки следов, одна из которых уходила в сторону. О ней он сказал:

— Следы оставлены лошадью, принадлежащей белому. Копыта зарывались глубоко — значит, лошадь шла галопом. Но проскакав еще немного, эта лошадь чего-то испугалась и умчалась прочь. Если бы мы пошли по ее следу, то, конечно, нашли бы ее с пустым седлом, мирно пощипывающей травку. А вот левее вы видите другой след. Он ровен и притом оставлен неподкованной лошадью. Так как, несмотря на более медленный аллюр, следы индейской лошади все же глубже, то можно заключить, что животное несло на себе больший груз. Можно предположить, что здоровый индеец сидел в седле, а раненого товарища он положил перед собой. А теперь возле этих отпечатков вы видите следы пятерых белых. Всадники шли рядом со следом, но не пересекали его, чтобы не затоптать. Ну, вот я и кончил. Я был бы гораздо обстоятельнее и мог бы обратить ваше внимание еще на многие детали, но у меня, как я уже сказал, нет для этого времени. Теперь сделайте вывод из того, что вы слышали, и скажите мне, что здесь происходило.

— О, это лучше сделать вам, мастер, — ответил Джибсон теперь уже явно более почтительным тоном.

— Ну, — сказал Джим, — я говорил достаточно ясно, так что теперь, мне кажется, вы сможете понять, что тут случилось. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что высочайшее наслаждение состоит в умении правильно читать следы. Наше расследование дало следующее: северо-восточнее этого места шестеро белых встретили двоих индейцев и затеяли с ними ссору, в результате чего один из индейцев получил пулю в живот. Краснокожие бежали, а белые немедленно пустились за ними в погоню. Однако лошади у индейцев были лучше, и они получили изрядное преимущество. Посмотрите на животное, лежащее вон там. Эта лошадь мексиканской породы и, возможно, даже превосходит своих андалузских предков. Тотем, то есть родовой знак ее владельца, выжжен на левой стороне шеи. Раненый индеец не был простым воином, потому что только вожди и уважаемые члены военного совета племени могут пользоваться тотемным знаком. Еще можно предположить, что пуля попала животному в брюхо. Только одна лошадь белых оказалась достаточно быстрой, чтобы удержаться за индейскими. Этот белый всадник упорно продолжал преследование. Он осмелился так далеко оторваться от своих товарищей, потому что краснокожие не могли защищаться, так как здоровый индеец вынужден был поддерживать и оберегать раненого. Бедняги могли найти спасение только в бегстве. Конечно, окажись я на месте здорового индейца, то выпрыгнул бы из седла и дождался бы белого в засаде, чтобы снять его с лошади. Если краснокожий этого не сделал, значит, что-то ему помешало, или приходится предположить, что индеец был достаточно юным и неопытным. Возможно, он просто растерялся, когда пришлось позаботиться о ком-то другом. Но, как выяснилось потом, индеец был сообразительным и отважным. У белого была заряженная двустволка. Преследователь настолько приблизился к беглецам, что послал пулю в брюхо лошади одного из них. Это случилось как раз в том самом месте, где мы с вами находились. Лошадь взвилась, по инерции еще немного пролетела вперед, а потом завалилась, сбросив своего всадника в сосняк, где он и остался лежать. Другой краснокожий немедленно остановился и спрыгнул на землю, намереваясь защитить товарища. Белый выстрелил и в него, но так как лошадь преследователя все еще неслась сломя голову, то прицелился он плохо и вместо индейца попал всего лишь в стебель юкки. Индеец теперь мог бы разрядить свое ружье во врага, но он был перевозбужден и его руки наверняка дрожали от напряжения. Жизнь его зависела от точности выстрела, и краснокожий это понимал. Именно поэтому он не выстрелил сразу, а притворился раненым и бросился на землю, крепко сжимая в руках ружье. Так он дождался белого, чтобы выстрелить в него в упор. Ну, а белый, соскочив с лошади, прежде всего поспешил к распростертому на земле индейцу, который, естественно, притворился мертвым. Оттуда преследователь пошел к другому, здоровому, индейцу. Тот молниеносно вскочил, повалил врага на землю и выстрелил ему прямо в сердце. При этом он держал дуло так близко к вражеской груди, что выстрелом опалило одежду, а сама пуля вышла через спину и расплющилась о камень. Этот выстрел испугал лошадь бледнолицего; она сломя голову понеслась направо, что мы видели по оставленному следу. Краснокожий решил показать труп своему раненому товарищу и подтащил убитого поближе; здесь он врага и оскальпировал. Несмотря на это важное занятие, он все-таки заметил приближающуюся пятерку отставших бандитов. Индеец не мог дальше оставаться на этом месте, поэтому он быстро поднял раненого на оставшуюся в живых лошадь, вскочил в седло и ускакал. Когда пятеро белых приблизились и увидели на земле своего распростертого сообщника, они спешились, убедились, что он мертв, и стали совещаться. Погибший явно был из их же шайки. Возможно, где-нибудь поблизости, скажем, в Хельмерс-Хоум, найдутся люди, знавшие убитого. Если они обнаружат и опознают труп, то присутствие шайки будет раскрыто, а бандиты, естественно, хотели сохранить свое появление в этих местах в тайне. Поэтому им пришла в голову мысль обезобразить лицо убитого ножами и сделать его неузнаваемым. Джентльмены, вы видели, что они безжалостно изуродовали лицо своего товарища. Задерживаться дольше им не было смысла — надо было преследовать индейцев, получивших хорошее преимущество во времени. Бандиты прежде всего обобрали мертвеца, потом расседлали индейскую лошадь и сняли с нее сбрую, потому что кожаная сбруя, принадлежавшая знаменитому краснокожему воину, считается очень ценной добычей. Разбойники покинули это место и направились по следам бежавших индейцев. Надо думать, что они, несмотря на медлительность своих лошадей, все же настигнут беглецов, потому что те на одной лошади двигаются медленнее. Когда вы, мастер Джибсон, прибыли сюда, на лошадином трупе уже сидел гриф. Вы согнали его выстрелом. Мы услышали этот выстрел, и он привел нас в это место. Таким я представляю себе ход событий. Не думаю, чтобы предположения значительно расходились с реальностью, и для меня было бы высочайшим наслаждением услышать, как вы. говорите, будто я попал в самое яблочко.

— Ну, если вам это доставит удовольствие, мы его не испортим, — сказал Джибсон. — Лично мне кажется, что дело происходило именно так, как вы его представили. Думаю, что у вас хороший глаз и толковая голова.

— Что касается моей головы, то я вынужден и в дальнейшем ею пользоваться, потому что не могу обменять на лучшую. Надо надеяться, что теперь вы поняли: с вашей стороны было чистейшей нелепостью пытаться нас арестовать. А теперь я хотел бы вас спросить, что джентльмены намерены делать дальше?

— Да ничего. Вы нас больше не интересуете, другие — тоже. Ведь речь идет всего лишь о краснокожих.

— Всего лишь об индейцах? — переспросил Джим. — А разве индейцы не люди?

— С этим я не спорю, но они настолько ниже нас по развитию, что сравнение с ними было бы просто оскорблением для нас.

Джим пренебрежительно махнул рукой. Большой нос Тима поднялся и опустился, пошел влево и вправо; он вел себя подобно самостоятельному существу, пришедшему в ярость. Тим слегка потер его указательным пальцем, словно желая успокоить, и сказал при этом деланно дружеским тоном:

— Если это так, мастер, тогда мы, конечно, не в состоянии оскорбить вас; нам просто не придет в голову проводить сравнение между индейцами и вами. Оба краснокожих, о которых мы только что говорили, вели себя просто как герои, по меньшей мере один из них — тот, кого мы посчитали помоложе. Невозможно сравнивать с ними таких неопытных людей, как вы. Они выше вас, гораздо выше. Ради Бога, не считайте себя лучше их! Белые пришли в эту страну, чтобы вытеснить отсюда ее коренных обитателей — индейцев. Были пролиты потоки крови, в которых утопили одних краснокожих, а других споили бренди. Насилие, хитрость, обман, вероломство способствуют чрезмерному сокращению численности племен, населяющих прерии. Индейцев гоняли с места на место, с одной территории на другую. Едва им выделяли новую область, на которой они должны были мирно и спокойно жить, как тут же находили причину, чтобы гнать их снова дальше. Им продавали мел под видом муки, угольную пыль вместо пороха, детские игрушки вместо охотничьих штуцеров. Если индейцы не хотели мириться с таким положением, их называли мятежниками и расстреливали. У этих бедняг есть только один выбор: либо сдаться угнетателям, либо до последнего дыхания бороться против губительной жестокости завоевателей. Если краснокожие защищали свою шкуру, их называли разбойниками и убийцами, призывая без всякого милосердия и сострадания истреблять несчастных. Все происходит точно так же, как у зверей: один пожирает другого, и сильнейший говорит: «Я прав!» Но, уверяю вас, джентльмены, что среди этих презираемых и преследуемых людей я знавал таких, каждый из которых стоил вдесятеро больше, чем шестеро или даже сотня дюжин господ вашего пошиба. Вы сами сделали индейцев такими, какие они есть; вы виноваты во всем том, за что осуждаете их. Не говорите же мне ничего плохого об индейцах, иначе меня может охватить ярость, и тогда вам придется туго!

В порыве священного гнева Тим при последних своих словах навел ружье на Джибсона, словно хотел его пристрелить. Тот проворно отскочил в сторону, испуганно вскрикнув:

— Стойте, сэр! Не собираетесь ли вы убить меня?

— Нет, пока еще нет. Но если вы еще раз скажете, что индейцев следует презирать, мое старое ружье может легко выстрелить, не спрашивая у меня разрешения. Если вы будете говорить о них с таким презрением, то можете рассчитывать на все, что угодно, только не на мою дружбу.

— А мы на нее вовсе и не рассчитываем, — заносчиво ответил Джибсон. — Вы нам не нужны, потому что мы свободные независимые люди, которые очень хорошо знают, что делать.

— Но мне кажется, что это не так! Вы, например, говорите, что не стоит больше беспокоиться о происшедшем. Если вы действительно так думаете, то очень скоро вам, может быть, придется жевать сухую траву, отчего и умереть недолго.

— Ого! Вы полагаете, что мы должны опасаться тех белых?

— Да, мне так кажется. Вы слишком зелены для Дикого Запада.

— Слушайте, на такие оскорбления мы привыкли отвечать! Из Нового Орлеана мы доехали до этих мест, и я думаю, доберемся благополучно до цели.

— Из Нового Орлеана? Сюда? — Джим засмеялся. — И это серьезное достижение? Да такой путь проделает двенадцатилетний мальчишка. Говорю вам, что опасности начнутся только теперь. Мы находимся на границе, где бесчинствуют разбойники. Эти подонки очень много внимания уделяют чужой собственности, но человеческую жизнь ни во что не ставят. А с той стороны Льяно начинается область команчей и апачей. Их тем более надо опасаться, потому что они не в ладу между собой и именно теперь выкопали топор войны. Кто легкомысленно осмелится сунуться под такие жернова, будет размолот, и очень скоро. Здесь, на этом месте, встречаются белые бандиты и краснокожие воины. И все случившееся нам нисколько не безразлично. Не говоря уже о белых, мы должны задаться вопросом, что здесь искали индейцы. Если двое краснокожих просто так, в одиночку, осмелились забраться в эти края, то в девяти случаях из десяти следует ожидать, что это шпионы, ведущие разведку местности для задуманного набега. Происшедшее мне кажется вовсе не таким ясным, как вам. Я не знаю ни цели, ни причин вашей поездки, но мы вот хотим пересечь Льяно, поэтому приходится держать глаза широко открытыми, иначе может случиться так, что вечером укладываешься спать живым, а рано утром вместо пробуждения вынужден будешь отправиться домой жалким трупом.

— Что касается нас, то мы тоже намерены пересечь Льяно.

— Ах, так… А куда же вы направляетесь?

— В Аризону.

— Вы, конечно, никогда там не были?

— Нет.

— Слушайте и не обижайтесь на меня, но здесь нужно соблюдать осторожность. Судьба здесь ждет похожих на вас. Не считаете ли вы Льяно эдакой красивой, премилой местностью, которую вот так запросто можно пересечь?

— О нет! Мы, разумеется, не так глупы. Мы хорошо знакомы с опасностями Льяно.

— Откуда же?

— Мы слышали об этом, а еще читали разную литературу.

— Так-так!.. Хм! Слышали и читали! Это точно так, как если бы кто-то прослышал и прочитал, что мышьяк ядовит, а потом посчитал, что он без всякого вреда может проглотить целый фунт этого яда. А не приходила вам в голову дельная мысль — взять проводника, знакомого с Равнинами и их опасностями?

Джим подал этот совет горожанину весьма добродушно, однако Джибсон рассерженно закричал:

— Убедительно прошу вас не поучать нас подобным образом! Мы же мужчины и сами все понимаем… Впрочем, у нас есть проводник.

— Ах, так! Где же он?

— Он поскакал вперед.

— Это интересно. И где же вас ждет проводник?

— В Хельмерс-Хоум.

— Ладно! Если это так, то Хельмерс-Хоум вы можете найти, даже мы можем вам помочь. Если подойдет наша компания, то вы могли бы присоединиться к нам, потому что мы тоже направляемся туда. А не могли бы мы узнать, кто ваш проводник?

— Он очень известен на Западе, по крайней мере, он так уверял, и много раз пересекал Льяно. Своего настоящего имени он нам не сказал. Обычно его называют Плутишка Фред.

— Вот это случай! Плутишка Фред! — воскликнул Джим. — Это верно, сэр?

— Конечно! Вы его знаете?

— Лично нет, но мы очень часто и много слышали о нем.

— Что это за человек?

— Это вполне порядочный парень. Вы спокойно можете довериться ему. Я рад, что наконец-то увижу его. Во всяком случае, тогда мы поедем вместе, потому что мы тоже направляемся в Аризону.

— И вы тоже? Зачем?

— По личному делу, — сдержанно ответил Джим.

— Не связано ли это дело с найденными там алмазами?

— Возможно.

— Тогда мы не подходим друг другу.

— Почему?

— Потому что мы едем по одному делу. Значит, вы — наши конкуренты.

— Следовательно, вы ничего не желаете знать про нас?

— Именно так.

Джибсон сказал это очень решительным тоном и бросил при этом на братьев почти враждебный взгляд.

Джим громко рассмеялся и воскликнул:

— Веселенькое дело! Вы отвергаете нас, как соперников. Да это же еще одно явное доказательство, что вы представления не имеете о Диком Западе. Не считаете ли вы, что алмазы в Аризоне рассыпаны прямо по земле? Стоит только нагнуться и поднять их. Уже золотоискатели должны были объединяться, если хотели добиться настоящего успеха, а для добытчиков алмазов союз еще более необходим. Одиночка там погибнет.

— Нас уже шестеро, и у нас достаточно денег, чтобы не погибнуть.

— Слушайте, не говорите об этом никому другому! Мы честные люди, которых вам нечего опасаться. Другие позаботились бы о том, чтобы вам не пришлось далеко везти свою кучу денег. Конечно, если вы считаете, что возвращение с пустыми карманами — высочайшее наслаждение, тогда, ради Бога, рассказывайте о своих деньгах дальше. Я — не против. Нам безразлично, захотите ли вы ехать с нами. Мы приглашаем вас составить нам компанию по меньшей мере до Хельмерс-Хоум. Вы могли бы не добраться сегодня до этого места, а, следовательно, вынуждены были бы ночевать под открытым небом. В подобном случае хорошо иметь рядом людей, привыкших к Дикому Западу.

— Когда вы туда отправитесь?

— Конечно, сейчас же.

— Я посоветуюсь со своими товарищами.

— Вообще-то говоря, это оскорбление для нас, независимо от того, сделано ли оно по недоверию или из профессиональной ревности. И все же вы можете собраться на свою тайную конференцию. Не будем вам мешать. Делайте, что хотите.

Джим медленно пошел к своему мулу и забрался в седло. То же самое проделал Тим. Потом братья неспешно поехали прочь по следам, уходившим на запад.

Шестерка горожан совещалась недолго. Они решили последовать за братьями. Когда охотники за алмазами настигли удалявшихся всадников, Джим повернулся к ним и спросил:

— Ну, о чем вы договорились?

— Мы едем с вами до Хельмерс-Хоум, но не дальше.

— Вы приняли хорошее решение. Ехать с такими осмотрительными людьми — просто удовольствие.

Он снова отвернулся, и с той минуты братья вели себя так, будто никого рядом с ними не было.

Они пустили своих мулов галопом и притом держались в седлах подобно истинным жителям Дикого Запада: наклонившись вперед, расслабленно. Посторонний наблюдатель мог бы решить, что они совершенно непривычны к верховой езде. Шестеро других всадников, наоборот, старались держаться так, словно они находятся на уроке верховой езды в манеже.

— Посмотрите только на этих парней! — сказал Джибсон своим спутникам. — Да они же совсем не умеют держаться в седле. Это видно любому наезднику. И они еще хотят прослыть вестменами! Не могу в это поверить.

— Я тоже, — согласился один из его друзей. — Кто вот так держится в седле, ни за что не сможет меня убедить, что он жил на Диком Западе. Сцена с чтением следов, которую они разыграли перед нами, вне всякого сомнения, была обманом. Взгляните только на их лица с этими носами. Я никогда еще не видел более отталкивающих физиономий. Как можно доверять таким типам?

— О доверии не может быть и речи. А ехать с ними вместе до Аризоны? Что за глупцы мы были бы! Один из них буквально задрожал от жадности, когда я заговорил о наших деньгах. Он представлялся таким бесконечно честным только потому, что нас шестеро, а их всего двое. Нынешней ночью придется быть бдительным, чтобы они не ускакали поутру с нашими денежками, оставив наши трупы стынуть на месте ночлега. Все их поведение позволяет предположить, что они ни перед чем не остановятся.

— Совершенно верно! Когда начнет темнеть, мы отстанем. Ночью мы будем по очереди дежурить, чтобы они на нас не напали. Так-то будет лучше всего. С их стороны было просто дерзостью назвать нас желторотыми. Честь мужчин обязывает нас показать им, что мы не желаем иметь с подобными типами ничего общего.

Тем временем холмы, видневшиеся ранее на горизонте, подступали все ближе. Почва сделалась каменистой, и Джим с Тимом склонялись все ниже, потому что все труднее становилось различать следы. Внезапно Джим остановил своего мула, показал рукой вперед и сказал:

— Посмотри-ка туда, старина Тим! Что это за существа шевелятся там. Кто бы это мог быть?

Тим приставил руку козырьком к глазам, хотя солнце не могло их ослепить, потому что оно уже ушло за горизонт. Пристально посмотрев некоторое время в указанном направлении, он ответил:

— Это один человек стережет пять лошадей.

— Но к пяти лошадям, я думаю, полагается пять всадников, а так как виден только один, я очень хотел бы знать, куда подевались четверо остальных.

— Вряд ли они ушли далеко. Если мы проедем еще немного, то, возможно, увидим их. Расстояние пока еще велико, и человека отчетливо различить нельзя.

— Да. Стало быть, давай проедем еще немножко дальше. — И, пуская своего мула вперед, он добавил: — Раз лошадей именно пять, нам стоит подумать. Ты так не считаешь?

— Конечно, считаю! Если мои глаза меня не обманывают, это как раз та пятерка, которая преследовала индейцев. Значит, перед нами белые, один из которых был застрелен. А теперь мне стало казаться, что там и сям на земле я вижу, как копошатся какие-то фигурки. Посмотри-ка на те движущиеся точки!

«Точки» оказались четырьмя достаточно удаленными друг от друга мужчинами, которые, выстроившись в линию, медленно передвигались в одном направлении.

— Вот та четверка, которой принадлежат лошади, — сказал Джим. — Они пытаются отыскать потерянные следы индейцев на каменистой почве. Судя по тому преимуществу во времени, которое у них было перед нами, бандиты уже довольно долго занимаются поисками. Это верный признак того, что они не очень-то хорошо читают следы. О, теперь они нас заметили. Видишь, они побежали к своим лошадям? Я был бы рад, если бы индейцам удалось уйти от них. Охотно сделаю все, что нужно, чтобы способствовать спасению беглецов.

— А как нам вести себя с ними?

— Хм! Бесспорно, они мерзавцы. Ради нашей собственной безопасности мы должны следить за ними, однако, мне кажется, не стоит слишком показывать это. Будет лучше, если мы не дадим бандитам повода заметить, что мы их раскрыли. Пока они не проявят признаков враждебности, мы можем держаться миролюбиво. Итак, вперед! Они ждут нас.

Теперь и шестеро горожан увидели конную группу, после чего сразу направились к братьям. Значит, в их обществе они чувствовали себя более уверенно, чем с кем-либо другим.

Пятеро незнакомцев стояли возле своих лошадей, держа в руках изготовленное к стрельбе оружие. Один из них повелительно крикнул подъезжающим, когда расстояние уменьшилось шагов до шестидесяти:

— Стойте, или мы будем стрелять!

Несмотря на этот приказ, Джим и Тим поехали дальше, но шестеро искателей приключений покорно остановились.

— Стойте, говорю я! — повторил обладатель командного голоса. — Еще один шаг, и вы получите пулю в лоб!

— К чему такие угрозы! — рассмеялся Джим. — Вы же не боитесь двух миролюбивых парней. Поберегите свои пули. У нас в стволах тоже кое-что есть.

Пятеро не стреляли — отчасти потому, что они и в самом деле блефовали, отчасти и потому, что спокойное поведение братьев, их уверенность произвели впечатление. Они позволили братьям приблизиться, но своих ружей не опустили.

Отдавший приказ был широкоплеч и коренаст. Густая окладистая черная борода обрамляла его лицо, закрывая и губы. По его выговору можно было предположить, что у него была заячья губа.

Когда братья остановились перед ним, он рассерженно сказал:

— Разве вы не знаете здешний, западный, обычай? Кого предупреждают, тот должен останавливаться, поняли? Благодарите нашу снисходительность за то, что вы еще живы.

— Не хвастай так, парень! — ответил Джим. — Кого вам благодарить за то, что вы сами еще живы? Обычай Дикого Запада мы знаем очень хорошо. Он гласит: немедленно пристрели всякого, кто наводит на тебя оружие! Вы подняли на нас свои стреляющие дрова, и мы вам только потому не ответили, что сразу же увидели: не те вы люди, от которых можно ожидать хорошего меткого выстрела. Ясное дело, ваши пули пролетели бы в миле от нас.

— Гром и молния! Тут вы сильно ошибаетесь. Позвольте вам сказать, что с расстояния в сотню шагов мы можем отделить мухе голову от туловища. Собственно говоря, с какой целью вы шляетесь в этих местах, что вам тут нужно?

— Об этом вы могли бы догадаться! Мы хотели посмотреть ближайшее солнечное затмение, которое будет видно лучше всего именно здесь.

Бородатый не знал, как ему воспринимать такой ответ, данный с самым серьезным видом. С недоверчивым выражением на лице он спросил:

— Когда же оно будет?

— Сегодня ночью, в двенадцать часов пять минут и одиннадцать секунд. Скажу вам, что наблюдать солнечное затмение в полночь — высочайшее наслаждение!

— Парень, ты хочешь одурачить нас? — вспылил бородач. — Мы из вас очень быстро выбьем охоту шутить. Мы находимся здесь не для того, чтобы нас водили за нос. Для этого больше подходят ваши собственные нюхалки. Смотрите, как бы мы вас за них не схватили!

— О, — рассмеялся Джим, — это вы все-таки могли бы сделать. Мы не против. Только я должен вас предупредить: наши носы заряжены, как вы сами могли бы легко убедиться. При малейшем прикосновении они стреляют, и в этом отношении они очень опасны. Или вы еще ничего не слышали о нас — двух носатых, сэр?

— Носатых? Вы и есть эти двое носатых? — воскликнул бородач. — Тысяча чертей! Да, мы много слышали о вас. Джим и Тим, Тим и Джим — это парочка таких чертовски смешных молодчиков, что я давно стремился когда-нибудь встретиться с ними. Меня чрезвычайно радует, что теперь я вижу, что мое желание исполнилось. Говорят, ваши носы могут вытворять чудеснейшие обезьяньи штучки. Надеюсь, вы доставите нам удовольствие и дадите здесь представление. Вы найдете в нас внимательную и благодарную публику. Мы хорошо заплатим: по пять центов с каждого мужчины и по центу с каждой лошади.

— Над таким предложением стоит подумать! Такого приема в здешнем цирке мы вряд ли могли ожидать. Мы продемонстрируем свое умение, но только во время солнечного затмения. Стало быть, вам придется подождать до двенадцати ночи. Если вы не желаете так долго терпеть, то сделайте сами несколько сальто. Талант у вас к этому, безусловно, есть, потому что ваш вид позволяет предположить, что вы совсем недавно выскочили из обезьянника.

— Парень, ты слишком рискуешь! Сами мы, правда, охотно шутим, однако не позволяем смеяться над собой.

— Так, значит, вы относитесь к избалованным павианам. К сожалению, по вас этого не скажешь, а следовательно, вы меня, пожалуй, извините. Можно ли узнать, какие имена вы получили от своих почтенных родителей?

Эти слова были произнесены с таким располагающим дружелюбием, что бородач воздержался от очередной грубости и спокойно ответил:

— Меня зовут Стюарт, а имена моих спутников можно не называть. Вы же их наверняка не запомните, так как ваши головы, кажется, ничего не способны удержать в памяти. Откуда, собственно говоря, вы сюда прибыли?

— Из тех мест, что лежат позади нас.

— А куда направляетесь?

— В места, находящиеся перед нами.

— Так! Это очень остроумно сказано. Значит, в отношении ваших бедных голов я не ошибся. Как видно, вы направляетесь в Хельмерс-Хоум? — спросил Стюарт.

— Да, поскольку он к нам не идет. Вот и приходится добираться нам самим. Вы хотите поехать с нами?

— Большое спасибо! С нашей стороны было бы очень неосмотрительно ехать с вами, потому что глупость может быть заразной.

— Она только тогда заражает, когда к этому уже есть предрасположение, а я нисколько не сомневаюсь, что таковое у вас имеется. Мы еще издали увидели, как вы очень тщательно разглядывали почву. Что вы искали? Может быть, тут рассыпаны стодолларовые купюры?

— Нет. Мы искали осла, а нашли сразу двух в вашем лице, потому что только осел может задавать подобные вопросы. Разве вы не обратили внимание на следы, все время убегавшие впереди ваших носов?

— Какое нам дело до этих следов! Возможно, их оставили люди, ехавшие в Хельмерс-Хоум, но мы это знаменитое место найдем и сами.

— Вы проезжали мимо трупа?

— Да.

— Что вы об этом думаете?

— Сразу заметно, что человек мертв. А то, что мертво, к нам не имеет отношения. Если люди ломают себе шеи, пусть они продолжают этим заниматься. Нас это не касается.

Стюарт бросил долгий, испытующий взгляд на Джима и Тима. Он, казалось, не очень-то поверил их словам. Носатые были известны как дельные вестмены. Могли ли они на самом деле проехать мимо мертвеца, тщательно не осмотрев его, не сделав для себя никаких выводов? Не заметив ни малейшего следа скрытого подозрения на их лицах, он сказал:

— И мы видели мертвых мужчину и его лошадь. Было бы жалко оставлять гнить седло и сбрую. Поэтому мы сняли то и другое. Вы ведь не посчитаете это кражей?

— Нам это и в голову не придет! Если бы мы проехали там раньше вас, то сделали бы то же самое.

— Совершенно справедливо. Потом мы направились по лошадиным следам, хотя они вели совсем не туда, куда нам было нужно ехать. И вот в этом месте мы потеряли след и до сих пор не можем его отыскать.

— Это меня удивляет. Вестмен должен уметь находить потерянный след!

— Это, конечно, верно. Если бы эта каменистая площадка не была такой большой, можно было бы объехать вокруг нее, и след нашелся бы на более податливой почве; но эта местность простирается отсюда на целые часы конной езды к югу, западу и северу. Поиски потребуют много часов, а времени до темноты осталось очень мало. Поэтому мы решили прекратить розыск следов и ехать старым своим путем.

— А куда вы едете?

— Вниз, в Форт-Чэдберн.

— Это на окраине Льяно. Вы что — хотите пересечь пустыню?

— Да, мы хотели бы попасть в Эль-Пасо, а потом еще дальше, в Аризону.

— Хотите найти алмазы?

— Ну, нет. От этой лихорадки мы убережемся. Мы честные и скромные фермеры. У нас там родственники, которые купили для нас хорошие участки. Мы будем осваивать эти земли, а драгоценные камни пусть ищут другие. Пусть ферма приносит небольшой, но зато верный доход.

— Каждому — свое! Так вы всего лишь фермеры. Тогда меня не удивляет, почему вы не отыскали следы. Дельный скаут[213] не стал бы долго с этим возиться.

— Но вы-то известны именно как скауты. Так поищите следы! Любопытно посмотреть, удастся ли вам найти их.

Стюарт сказал это с насмешкой в голосе, но Джим спокойно ответил:

— Мы легко могли бы это сделать, хотя нас эти следы совершенно не интересуют. Вы должны только получить доказательство, что мы всегда находим то, что ищем.

Он спешился, и Тим сделал то же. Оба носатых стали ходить широкими кругами возле того места, где только что шел разговор. Тихим свистом они подозвали мулов, следовавших за своими хозяевами подобно собакам. Братья слишком мало доверяли случайному обществу, чтобы оставить на его попечение своих животных.

Шестерка горожан уже давно молча прислушивалась к разговору. Теперь, после того как носатые удалились, Стюарт спросил у них:

— Вы приехали с этими носатыми, но, кажется, не водите с ними компании? Не добавите ли нам что-нибудь к их рассказу?

— Охотно, — ответил Джибсон. — Мы встретились с ними у обезображенного трупа, где, пообщавшись и поговорив, мы завязали с ними дружеские отношения.

— Это вы правильно сделали. Вообще-то носатые не пользуются хорошей репутацией, но я бы поостерегся сказать им это в лицо. Нас предупреждали, что они опасны. Видимо, они помогают бандитам, нападающим на путешественников в Льяно. Совсем недавно недалеко отсюда какая-то банда ограбила и убила четыре семьи. Раз здесь появились носатые, можно с полным основанием предположить, что они участвовали в этом ограблении, а теперь ищут новые жертвы. Но с нами у них ничего не выйдет!

— Так я и думал! С первого мгновения я им не поверил. Они пытались уговорить нас ехать с ними.

— Куда?

— В Хельмерс-Хоум, а потом через Льяно в Аризону.

— Нужно отказаться от этого, сэр! Вы бы не доехали. В Аризону вы едете искать алмазы?

— Нет, не искать. Мы хотим их скупать.

Стюарт бросил на своих спутников быстрый многозначительный взгляд, а потом равнодушно заметил:

— Больших успехов вы там не добьетесь, сэр. У скупщиков алмазов должно быть очень много денег.

— Конечно, и такие деньги у нас имеются.

— Но связь Аризоны с Фриско ненадежна. Естественно, я предполагаю, что деньги вам вышлют из Фриско. Но может случиться так, что денег не окажется как раз тогда, когда они больше всего будут необходимы. Нам также придется заплатить значительные суммы за купленные земли, но вместо того, чтобы ждать перевод из Фриско, мы предпочли взять деньги с собой. Это гораздо надежнее.

— Ну, не одни вы такие сообразительные. И мы везем деньги с собой.

— Это очень разумно. Конечно, деньги надо хорошенько спрятать, поскольку не знаешь, что случится в дороге. Мы, например, зашили их в одежде. Пусть-ка отыщут их там бродяги из Льяно! Я, как уже сказано, не доверяю этим носатым. Они знают, куда мы направляемся, и поторопятся сообщить об этом своим дружкам, а те подкараулят нас. Но мы достаточно умны и не поедем сразу в Форт-Чэдберн. Мы выберем совсем другой путь. Советую вам сделать то же и довериться порядочному и осмотрительному проводнику.

— Мы уже сделали это. Он ждет нас в Хельмерс-Хоум.

— Кто же он?

— Его зовут Плутишка Фред.

— Плутишка Фред? — воскликнул Стюарт с хорошо наигранным ужасом. — Вы что, сэр, спятили?

— Почему спятили?

— Потому что этот человек — известный мошенник. Уже одно его прозвище должно было вам показаться подозрительным. Он занимается всякого рода махинациями и повсюду слывет шулером. Я бы поклялся в том, что он в сговоре с обоими носатыми.

— Вы утверждаете это, даже не повидав его.

— И вы ему верите? Сэр, не обижайтесь на меня, но признаков большой мудрости у вас не заметно! Конечно, носатые отрекутся от него; но он находится сейчас в Хельмерс-Хоум, а носатые тоже направляются туда. Разве не ясно, что они хотят там встретиться? Потом вы уедете вместе с ними, а в Льяно-Эстакадо вас укокошат. Конечно, нам до вас нет дела, но, несмотря на это, я, как честный человек, намерен выполнить свой долг и предупредить вас.

Он сказал это все так искренне и беззаботно, что Джибсон позволил себя обмануть. Он смущенно покачал головой и сказал:

— Нам это крайне неприятно. Мы благодарны вам за предупреждение и хотели бы также поверить, что оно справедливо; однако мы не можем обойтись без проводника. Где же нам взять другого, надежного?

— Это, конечно, плохо, но я вообще не понимаю, зачем вам нужен этот Хельмерс-Хоум. Осмотрительный человек не построит свою ферму так близко к опасному Льяно! Меня это наводит на мысль, что пресловутый Хельмерс связан с бандитами, из-за которых Льяно стало небезопасным! Он содержит лавку и скупает у бандитов награбленное, а они в обмен получают все необходимое. Это же само собой разумеется. Ни одному человеку я не рекомендовал бы посетить этот дом, который зовется так задушевно и соблазнительно: Хельмерс-Хоум. За этой красивой вывеской скрываются лица целой банды убийц.

— Черт побери, сэр! Вы на многое раскрыли нам глаза. Нам не остается ничего иного, как повернуть обратно и поискать какого-нибудь другого проводника, потому что этого Плутишку Фреда мы больше не хотим знать. Может быть, вы что-то нам посоветуете?

— Нам проводник не нужен, потому что двое моих спутников очень хорошо знают Льяно. На них мы можем положиться.

— Хорошо! А не могли бы мы поехать с вами?

— Это возможно, но замечу, что вы опять поступаете необдуманно. Вы же нас совершенно не знаете.

— О! Да один ваш вид убеждает в честности ваших намерений, хотя носатые хотели нам внушить, что вы разбойники.

— Они так говорили?

— Да.

— Почему же?

— Они очень тщательно изучили место, на котором лежал труп. Они сказали, что вы преследовали двух индейцев. Один из них был убит. Потом другой застрелил вашего товарища, и вы изуродовали его лицо до неузнаваемости.

— Тысяча чертей! Они это говорили? — смущенно спросил Стюарт. — А нас они убеждали, что не интересовались мертвецом. Вот вам и доказательство, что этим лжецам нельзя верить! Так скрытно и коварно не ведет себя ни одни порядочный человек. Мы совершенно случайно проезжали мимо этого места. За то, что мы взяли седло и сбрую, нас никто не может упрекнуть. Таков закон прерий. Потом вы увидели, как мы здесь искали следы. Но это же делалось только из предусмотрительности. Разве мы поступали бы так, если бы были убийцами?

— Нет, конечно же, нет! Вам не надо утруждать себя оправданиями. Мы видим, что вы честные люди, и прониклись к вам полным доверием. Итак, скажите, можно ли нам поехать с вами?

— Хм! — задумчиво буркнул и пожал плечами Стюарт. — Хочу быть откровенным. Мы столь же мало знаем вас, как и вы нас. Здесь, на Диком Западе, не рекомендуется так быстро, без предварительного знакомства, заводить дружбу с людьми. Нас радует, что вы нам доверяете, однако все же лучше будет, если мы останемся сами по себе, а вы выберете свой путь. Даже по этому ответу вы можете понять, что мы не грабители, как уверяли носатые. Если бы мы действительно были мошенниками, то мы обрадовались бы и взяли вас с собой, чтобы похитить ваши деньги. Но вы легко можете снова попасть в руки какого-нибудь негодяя, и я хочу дать вам один хороший совет. Мы как раз повстречались с большой компанией путешественников, желающих пересечь Льяно, чтобы купить недвижимость на той стороне. В большинстве своем это немцы из Богемии и Гессена[214]. Они расстались с нами вчера, а сегодня вечером намеревались стать лагерем недалеко отсюда, потому что завтра утром к ним должен прибыть проводник. Это известнейший и надежнейший знаток Льяно, скромный и очень набожный человек по имени Тобайас Прайзеготт Бартон. Присоединяйтесь к этим переселенцам, и вы будете в безопасности. Там так много вооруженных людей, что никто не решится на них напасть.

— Вы полагаете? Хм! Очень хорошо! Но как мы найдем их?

— Очень легко. Если вы отсюда направитесь прямо на юг и немножко подстегнете своих лошадей, то примерно через полчаса вы увидите перед собой одинокую вершину округлой формы, у подножия которой бежит ручеек, исчезающий на востоке, в маленькой долине, в отложенных им же песках. У этого ручейка и расположились переселенцы. Даже если стемнеет, вы не проедете мимо, так как лагерные огни должны быть видны издалека. Если вы последуете моему совету, я уже вижу вас в окружении надежных, порядочных людей.

— Благодарю вас, сэр! Вы помогаете нам выпутаться из очень затруднительного положения. Мы, конечно, отправимся в путь немедленно, чтобы присоединиться к этим немцам. Мы поедем к месту их стоянки.

— Что я должен сказать носатым, если они спросят, куда вы уехали?

— Скажите любое, что придет вам в голову!

— Хорошо! Но должен вас предупредить, что вы должны обмануть их в выборе направления вашего пути. Если вы не сделаете этого, они последуют за вами, и вы попадете к ним прямо в руки. Итак, для видимости отступите немного назад, чтобы сбить их с толку, и только потом поверните на юг. Если они меня спросят, почему вы вернулись, я уж найду ответ, который их удовлетворит.

Так и сделали. Обе группы так тепло расстались, словно они были старыми друзьями. Шестерка горожан поскакала в обратном направлении, по собственным следам, не удостоив носатых ни словом, ни взглядом. Когда они были уже достаточно далеко, чтобы не слышать слов Стюарта, тот с презрительной усмешкой обернулся к своим спутникам:

— Хорошенькие я им дал советы? Они наверняка попадут к нам в руки. Скупать алмазы! Да для этого надо иметь по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов. Очень приличная сумма, если положить ее к себе в карман! А что вы скажете об этих носатых?

— Мерзавцы! — ответил кто-то.

— Да. А какие ханжеские были у них лица! Они вели себя так, словно не умеют сосчитать до трех, а между тем обо всем догадались. Как говорится, смекалистые парни. Они удивительно точно прочли всю эту историю по следам. Они даже знают, что индейцев было двое и что именно мы сделали нашего товарища неузнаваемым. Их проницательность очень опасна для нас. Мы должны их убрать.

— Но как, когда и где? На это у нас не остается времени. Нам же надо ехать, чтобы переставить столбы и сбить людей с дороги в Льяно-Эстакадо.

— Да, изрядным запасом времени мы не располагаем. Если теперь мы позволим этим двоим уйти, то упустим последнюю возможность. В Хельмерс-Хоум они встретят Плутишку Фреда, а, может быть, и этого вечно недостижимого Кровавого Лиса, самого главного и самого опасного из наших противников. Собравшись вместе, эта четверка в состоянии, пожалуй, в самый последний момент украсть лакомый кусок, на который мы рассчитываем.

— Давай попросту пристрелим носатых братьев!

— Конечно, это было бы самым лучшим, но…

— Что «но»? — спросил другой бандит. — По-моему, ничего лучшего мы придумать не сможем. Нас пятеро, а их только двое. Что они могут против нас? Они лягут от наших пуль, не успев наставить на нас свои ружья.

— Ты думаешь? Ну-ка посмотри на них и попробуй в них выстрелить! Мне очень интересно, как ты справишься с этим.

Стюарт показал на братьев, которые, по всей видимости, все еще прилежно искали следы, нимало не интересуясь опасной шайкой. Отъезд шестерки тоже вроде бы нисколько не привлек их внимания.

— Черт возьми! — выругался парень. — Ты прав. Я только теперь заметил, как хитро поступили эти негодяи, чтобы мы в них не попали.

— Да, они так точно удерживают своих животных между собой и нами, что мы, выстрелив, смогли бы попасть только в скотину. Они ходят по кругу. И разве ты не видишь, что правую руку они все время держат на спуске? Достаточно только одному из нас прицелиться в них, он сразу же падет от их пуль. Они оказались чертовски хитрыми парнями. В их мулах тоже сидит целая сотня чертей. Животные словно понимают свою задачу — прикрывать людей. Они ни на шаг не отстают от своих хозяев и ни на мгновение не теряют окружающих из поля своего зрения.

Все было именно так, как говорил Стюарт; бандитам нельзя было стрелять. И теперь, когда носатые прекратили свои поиски, они, медленно приближаясь, все еще держали свои ружья так. чтобы в случае нужды мгновенно выстрелить. Мулы следовали за ними, как будто выдрессированные, что, пожалуй, так и было.

— Что я вижу? Искатели приключений уехали! — удивился Джим, как будто только теперь заметив исчезновение шестерки.

— Да, — ответил Стюарт. — Оглянитесь, их еще видно.

— Куда же?

— Назад, как видите.

— Конечно, вижу. Но они же хотели ехать с нами до Хельмерс-Хоум! Почему они повернули назад?

— Потому что глупые или неопытные. В их неосторожность просто нельзя поверить: подумайте только, они потеряли деньги.

— А! У них были деньги?

— Да! Один из них сунул кошелек с банкнотами в седельную сумку. Пока они вас ждали, он заметил, что шов этой сумки разошелся и кошелек выпал. Это, естественно, вызвало панику среди них. Они мгновенно повернули назад, даже не поговорив с вами. На скаку они крикнули нам, чтобы мы вам передали: завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра утром, они придут в Хельмерс-Хоум и сразу же после этого намерены отправиться с Плутишкой Фредом в Льяно.

— Прекрасно! Не будем ломать себе голову над истинной причиной их исчезновения.

— Вы считаете, что они нас обманули?

— Не они вас, а вы нас. У меня нет желания верить в потерянный кошелек. Наши носы достаточно длинны, и не надо нас еще водить за них. Я убежден, что они выберут другое направление, как только скроются из наших глаз.

— Мастер, вы опять стали оскорблять?

— О нет. Я высказал вам только свои соображения, а они никогда не могут оскорблять. Впрочем, я хочу дать вам хороший совет, мастер Стюарт. Если вы снова станете кого-нибудь поучать, о чем не должны знать другие, не фехтуйте так руками, потому что жестикуляция в иных обстоятельствах может быть столь же понятной, как и слова.

— Я и в самом деле жестикулировал?

— И даже очень.

— А я и не замечал этого.

— Вы так махали руками, что я боялся даже, как бы они не отлетели.

— Ну, до такой беды не дошло бы. Впрочем, вы могли наблюдать за моими движениями. Каждый мог слышать все, о чем мы говорили. В этом не было никакой тайны. Мы беседовали о потерянных следах.

— Ах, вот что! Значит, вы считаете, что следы отыщутся там, на юге?

— На юге? Как это вам пришло в голову?

— Эта мысль мне пришла на ум, когда я смотрел на ваши руки, двигавшиеся словно крылья ветряной мельницы. Левой рукой вы показывали на юг, а правой при этом делали такие движения, словно хотели показать очертания горы. Потом вы опять отвели руку прямо от себя, что означало, естественно, равнину. Еще позже вы показали назад, на восток, а оттуда — снова на юг. Все это было настолько ясно, что я вам могу даже рассказать, куда они поехали.

— Сделайте милость!

— Весьма охотно! Шестерка поехала на восток, а сейчас, когда я уже не могу разглядеть всадников, они наверняка повернули к югу. Там, справа отсюда, есть гора, к которой примыкает довольно ровная местность. К этой горе и должны подъехать парни. Так как со здешними местами они незнакомы, а вы их туда направили, несмотря на наступающую темноту, то эта равнина не должна быть слишком далеко. Я знаю там, внизу, одну маленькую песчаную площадку, куда с горы стекает ручей, который теряется в песках. Туда можно было бы доехать за три четверти часа, и мне очень хочется разбить там на ночь свой лагерь.

При этих словах он твердо посмотрел Стюарту в лицо. Тот не смог полностью овладеть собой: было заметно, что Стюарт испугался.

— Делайте, что хотите, мастер, — грубо закричал он, — но не рассказывайте нам сказки. Нам совершенно наплевать, где вы захотите выспаться. Вы поступаете так, словно считаете себя всезнайкой. Скажите-ка нам лучше, нашли ли вы следы?

— Конечно, нашли.

— Где?

— Пойдемте с нами! Я их вам покажу. Еще достаточно светло, чтобы можно было различить следы.

— Так идите вперед!

— Это я сделаю. Но Тим, мой брат, пойдет позади всех.

— Это еще зачем?

— Чтобы проследить, не придет ли вашему ружью мыслишка сделать глупость. Итак, следите за своими стреляющими дровами! Если им захочется выстрелить, пуля Тима сразу же, и наверняка, найдет обладателя ружья.

— Мастер! Слишком уж вы дерзки!

— О нет. Предупреждая, я думаю только о добрых отношениях с вами. Ну, пошли!

Он двинулся первым, другие последовали за ним, а шествие замыкал Тим, держа в руках изготовленное к стрельбе ружье и зорко следя за каждым движением пятерки.

Вскоре Джим остановился, показал на землю и спросил:

— Мастер Стюарт, что вы здесь видите?

Разбойник наклонился, чтобы рассмотреть указанное место, и ответил:

— Здесь, на скале, лежал камушек, раздробленный копытом лошади.

— Могло ли раздробить такой камушек подкованное копыто?

— Нет. Эта лошадь была неподкованной.

— Значит, индейская лошадь. Пошли дальше!

Они нашли еще много таких раздавленных камушков.

— Это, конечно, след, — сказал Джим. — Прямая линия между этими осколками указывает на запад. Туда и поскакал индеец.

— Индеец? Откуда вы знаете, что это был индеец? — язвительно спросил Стюарт.

— Хо-о! — ответил Джим. — Простоватые искатели алмазов наверняка проболтались, что я вас раскусил. Значит, нам не надо больше ломать комедию. Вы — грифы Льяно, а мы честные охотники, которых вам трудно обмануть и с которыми вам не удастся справиться. Я не хочу спрашивать, каким образом вы добились полного доверия наивных горожан. Но, несомненно, вы их просто обманули. Нам безразлично, что вы с ними сделаете. Мы не погонимся за ними на юг, чтобы еще раз их предупредить. Кажется, они задались единственной целью — попасть в Льяно и там дать себя убить. И нам не придет в голову лишать их этого удовольствия. Мы выполнили свой долг и теперь должны заботиться о самих себе. Здесь, в этом месте, ваша дорога скрестилась с нашей. Вы уедете раньше нас, и притом немедленно! Скачите за своим индейцем, но поостерегитесь направлять ружейное дуло на нас! Мы отлично умеем управляться с такими типами, как вы. Дула наших ружей пока глядят вверх, но еще только одно резкое слово с вашей стороны или подозрительное движение — и мы стреляем! Повернитесь, повесьте ружья на луки седел — и на коней! Будьте здоровы и старайтесь больше не попадаться нам на глаза!

Он стал возле Тима, и оба вскинули свои ружья.

— Мастер Джим! — в крайней ярости выкрикнул Стюарт. — Вы не имеете права нас оскорблять. Мы…

— Мошенники вы! — прервал его Тим. — Я говорю вам: тому, кто скажет еще хотя бы одно слово, я немедленно всажу в голову пулю! У нас в стволах четыре заряда, а вас пятеро; последнего мы добьем прикладами. Если через минуту вы еще будете здесь, вам придет конец!

Это было сказано тоном, не оставлявшим никакого сомнения в том, что братья настроены серьезно и будут стрелять. Пятеро разбойников поняли, что каждый из них при малейшем движении, хоть отдаленно похожем на сопротивление, может стать трупом. Еле владея собой от бешенства, они вынуждены были повернуться, повесить ружья на луки седел, сесть на лошадей и, не говоря ни слова, удалиться. Один из них прицепил позади себя трофейные сбрую и седло.

Только преодолев быстрым аллюром приличное расстояние, они пустили лошадей шагом и обернулись. Они увидели, что Джим и Тим все еще стоят на том же месте, однако уже опустили ружья.

— Чтоб вы сдохли! — выругался Стюарт. — Ничего подобного со мной еще не случалось! Могут ли пятеро крепких мужчин, не боящихся самого черта, удирать от двух таких задрипанных длинноносых обезьян? Но даю голову на отсечение, что эти носатые действительно выстрелили бы в нас при одном-единственном слове. Вы так не думаете?

Все его спутники с ним согласились.

— Действительно, они выглядят всезнающими. Даже по движениям моей руки мошенники угадали суть разговора! Если бы только знать, что они будут теперь делать.

— Об этом легко догадаться, — сказал один из бандитов.

— Ну, и что ты думаешь?

— Они попытаются снова догнать тех парней, чтобы еще раз их предупредить о грозящей опасности.

— В этом я сомневаюсь. Их предупреждение однажды уже пустили по ветру, а носатые не те парни, которые дважды напрашиваются на помощь и совет. Поэтому нам надо действовать. Мы повернем на юг. Как только мы увидим костер переселенцев, остановимся и расставим посты, линию которых может миновать только наш набожный Прайзеготт Бартон. Естественно, переселенцы не должны догадываться о нашем присутствии. Если приедут носатые — на что я не рассчитываю, — мы их просто пристрелим. Индейца мы, разумеется, теперь вынуждены отпустить, хотя я бы охотно отнял у него лошадь. В нашем братстве она стоит триста долларов, а, может быть, и еще больше.

— Собственно говоря, из-за двух лошадей бессмысленно было связываться с краснокожими. Одна теперь убита, да и другой у нас все равно нет. Зато за нами пойдут носатые. Они переночуют где-то поблизости, а рано утром, как только рассветет, пойдут по нашему следу. Они встретятся с переселенцами и загубят все наше так великолепно задуманное дело.

— Нет, так они не поступят. Горожане оскорбили их, и носатые больше не станут о них беспокоиться. Во всяком случае, они отправятся в Хельмерс-Хоум, где расскажут о своей встрече с нами. К сожалению, мы не узнаем, к какому решению они придут. Нам не остается ничего другого, как уговорить Бартона выступить с первыми лучами солнца и сделать очень приличный дневной переход, чтобы возможно быстрее увести переселенцев подальше отсюда. Мы, естественно, исчезнем еще раньше.

Они проехали еще немного на запад, а потом повернули на юг.

Джим и Тим отложили свои ружья не раньше, чем всадники оказались на пределами досягаемости их пуль. Тогда Джим растянул рот как можно шире, довольно рассмеялся и сказал:

— Ну, старина Тим, как тебе это понравилось?

— Так же, как и тебе, — ответил его брат с точно таким же довольным лицом.

— Разве общение с этой шайкой не доставило тебе высочайшего из наслаждений?

— Самое высочайшее! Если такие парни вынуждены удирать от двух скромных охотников, словно пуделя, упавшие в ведро с молоком, этому можно только порадоваться. А точно ли дело шло о нашей жизни?

— Совершенно точно! Это видно было по их взглядам и движениям. Ты же не веришь, что искатели алмазов потеряли свои деньги?

— Такое мне и в голову не пришло. Они уехали туда, на юг. Почему и зачем — это нас больше совершенно не касается. Мы их предупреждали, и наша совесть теперь чиста. Они считают себя чрезвычайно умными и мудрыми. Этот Джибсон даже изучал юриспруденцию. Я не понимаю, зачем мы должны буквально навязывать им нашу помощь. Если они в своей наивной слепоте мчатся прямо на стенку головой, то мы могли бы посмотреть, как они с этой стенкой справятся без нашей помощи. Но я думаю, что в нашей помощи нуждается больше бедный индеец, и он заслужил ее своим мужеством.

— Конечно. Значит, поищем его?

— Да. Мы знаем, в каком направлении он на самом деле поскакал — направо, в окрестности старого серебряного рудника. Фокусы с двумя камушками, которые мы сами растерли, служили только для того, чтобы ввести в заблуждение этих мошенников. Я отчетливо видел капли крови и был бы очень удивлен, если бы мы не нашли индейца на руднике.

Они покинули место недавних событий, каждый вел мула за собою. Братья не садились в седло, чтобы иметь возможность тщательно рассматривать почву; теперь это стало куда труднее, потому что быстро темнело.

Пройдя немного, они увидели на земле маленький предмет: это была красная, тщательно выделанная головка от калюме[215]. Джим поднял ее, сунул себе в карман и удовлетворенно сказал:

— Мы на верном пути. Эта голова отвалилась от трубки и незаметно выпала. Скоро мы узнаем, кому принадлежит эта трубка — раненому старику или молодому индейцу.

— Наверняка старику. Молодой человек вряд ли уже побывал в Миннесоте[216], чтобы достать себе в священных каменоломнях глину для своей трубки.

— А вдруг он захватил трубку как добычу? Он мог просто взять ее на время, но только не мог получить в наследство.

— Разве индеец когда-нибудь наследует трубку? Ее же всегда хоронят вместе с владельцем.

— Есть племена, у которых это, к сожалению, соблюдается не так строго. Благостное влияние добросердечных бледнолицых проявляется и здесь. Вообще-то, судя по тотемному[217] знаку, вырезанному на головке, трубка принадлежала команчу, и притом вождю. Хорошо, что мы знаем их язык. Мы сможем окликнуть их, иначе бы нам пришлось опасаться приветствия пулей, а это совсем не высочайшее из наслаждений.

Путь теперь пошел в гору. Слева от братьев был горный склон, а справа — скальная осыпь. В пространство между ними едва-едва мог протиснуться человек, и с еще большим трудом — верховое животное. Они шли по единственно возможной тропе и, таким образом, могли с определенной долей уверенности полагать, что индейцы тоже проследовали здесь.

Потом братья остановились перед высокой осыпью из отработанной породы. Это был щебень, выбранный из шахты и набросанный перед нею. Как высок был этот отвал, понять было нельзя, так как уже стало темно.

Братья слезли с лошадей и привязали их за два тяжелых камня. Потом они стали медленно взбираться по отвалу. При этом они не пытались идти бесшумно — напротив, нарочно шли так, чтобы был слышен хруст щебня под их ногами. Но после каждого шага они останавливались и прислушивались. Им надо было узнать, есть ли кто-нибудь наверху, кто должен был окликнуть их, прежде чем применить свое оружие.

Во время одной такой паузы они услышали шум камешка, скатившегося сверху.

— Слушай! — прошептал Джим. — Значит, мы верно предположили, что наверху могут быть индейцы. Они начеку. Раненый, если он вообще еще жив, лежит где-то в штольне, а молодой индеец несет вахту снаружи. Окликни его, Тим!

Тим выполнил это указание, крикнув вверх внятно, но не слишком громко:

— Tuguoil, omi gay nina; tau umi tsah![218]

Теперь они ждали ответа. Прошло немного времени, потом они услышали вопрос:

— Haki bit?[219]

Прозвучало только три коротких слога, но их было достаточно, чтобы понять, кто стоит наверху, потому что оба слова были взяты из языка, которым пользовались свободно бродящие команчи в переговорах со своими бывшими врагами, а теперешними союзниками — кайова[220].

— Gia ati masslok akona[221], — ответил Тим.

— Bite uma уере![222] — после некоторого раздумья раздалось сверху.

Они поднялись выше. Достигнув верхушки отвала, они увидели, несмотря на темноту, неподвижную фигуру. Незнакомец стоял, выпрямившись, держа ружье на изготовку.

— Naha о nu neshuano![223]

Братья увидели, что это был действительно, как они и предполагали, молодой индеец. Тим успокоил его:

— Моему юному краснокожему брату не надо стрелять. Мы пришли ему помочь.

— Мои белые братья одни?

— Да.

— Вы шли по следам моей лошади?

— Мы случайно оказались на месте схватки и прочитали по следам о том, что произошло. Мы шли по следам, твоим и твоих врагов, чтобы защитить вас от дурных белых людей. Вы — храбрые краснокожие воины, а они — трусливые бандиты, постыдно бежавшие от нас, хотя их было больше.

— Мой брат говорит правду?

— Я не лгу. В знак того, что мы пришли как твои друзья, мы положим свое оружие перед тобой, а потом ты сам можешь решить — забрать нам его назад или нет.

Братья положили ножи и ружья. Индеец, все еще державший ружье наведенным на них, сказал:

— У бледнолицых мед на губах, но в сердце — злоба. Они кладут оружие, чтобы пробудить доверие, а потом придут еще трое ваших товарищей и принесут сюда смерть.

— Ты считаешь, что мы из тех бандитов, что тебя преследовали? Однако ты ошибаешься.

— Так скажите мне, где находится эта шайка? Вы должны это знать, потому что шли по их следам.

— Мы нашли их в тот момент, когда они внизу искали на камнях твой след, который они потеряли. Мы сначала заговорили по-дружески, чтобы сбить их с толку. Они не могли отыскать следы. Но мы-то сразу обнаружили капли крови, стекавшие из раны твоего спутника. Однако, не сказав об этом ни слова, мы сделали ложный след, по которому вся пятерка поскакала на запад. На прощанье сказали им, что считаем их разбойниками и убийцами, и направили свои ружья прямо на них, как теперь ты направил свое ружье на нас. Тогда они позорно бежали.

— Почему же вы их не убили?

— Потому что они нам ничего не сделали. Мы стреляем только тогда, когда вынуждены защищать свою жизнь.

— В ваших словах я чувствую доброту. Мое сердце приказывает доверять вам, но другой голос призывает меня быть осторожным.

— Не следуй этому голосу, доверься своему сердцу! Мы хорошо к тебе относимся. Спроси себя сам, зачем бы нам за тобой идти. Ты ничего нам не сделал, следовательно, мы не хотим причинить тебе зло. Мы знаем, что тебя преследовали. По следам было видно, что твой спутник ранен, поэтому мы пошли за тобой, намереваясь предложить помощь. Если у тебя это вызывает подозрение, мы сейчас же уйдем, потому что не привыкли кому-либо навязываться.

Прошло немного времени, прежде чем братья дождались ответа. Казалось, индеец раздумывал. Потом он сказал:

— Мне не нужна ваша помощь. Можете уходить.

— Хорошо. Тогда мы тебя покинем. Остается только пожелать, чтобы ты потом не раскаялся.

Они снова взяли свое оружие и принялись опускаться с отвала. Они не успели отойти далеко, когда Тим остановился и тихо спросил:

— Ты ничего не слышишь, старина Джим? Мне показалось, как будто наверху, справа от нас, скатился камушек.

— Я ничего не слышал.

— Там кто-то крадется! Мы должны быть осторожными.

Братья продолжали спускаться. Когда они достигли подножия отвала, прямо перед ними с земли поднялась темная фигура.

— Стой, парень! — крикнул Джим, наводя ружье. — Ни шага, а то стреляю!

— Почему бледнолицый хочет стрелять? Ведь я же пришел с дружеским намерением, — послышалось возражение.

Джим узнал голос молодого индейца, с которым только что разговаривал.

— А, это ты? — спросил Джим. — Ты спускался вместе с нами? Так это тебя слышал Тим! Из-под твоей ноги упал камень. Что тебе здесь надо?

— Я хотел посмотреть, насколько правдивы слова белых людей. Если бы вы были врагами, то не оставили бы меня. Но вы исполнили мое пожелание, ничего не предприняв против меня, значит, вы выдержали испытание. Вы не принадлежите к моим преследователям, и я прошу вас пойти со мной, чтобы посмотреть Тевуа-шое, моего отца.

— Здесь находится Тевуа-шое, Огненная Звезда, знаменитый вождь команчей? — удивленно спросил Тим.

— Да, он здесь. Он мертв. Я Шиба-бикк, Железное Сердце, его младший сын, пролью его кровь над убийцами. Бледнолицые могут пойти за мной.

И он опять полез наверх по отвалу. Белые карабкались за ним.

Взобравшись, индеец подошел к скальной стене и протиснулся в расщелину, знакомую и братьям, которые были здесь уже не в первый раз. Это был вход в старый, заброшенный серебряный рудник.

Их встретил слабый странноватый запах. Пройдя шагов тридцать от входа, они увидели небольшой костер. Охапка старательно собранных сучьев лежала возле огня. Пламя должно было только освещать мертвеца, поднятого в сидячее положение и опиравшегося спиной о скалу.

Железное Сердце положил свое ружье и сел напротив мертвеца. Он кинул ветку в огонь, согнул ноги и положил на колени подбородок. В таком положении он безмолвно глядел на труп.

Оба белых, не проронив ни слова, сели рядом. Они отлично знали индейский обычай, запрещавший оскорблять сыновнюю боль словами. Лица обоих индейцев не были размалеваны — верный знак того, что они поехали в путь не с враждебными намерениями. Вождь команчей был красивым мужчиной, что вообще отличает всех команчей. Его лицо, даже у мертвого, блестело подобно светлой бронзе. Глаза его были закрыты, а губы плотно сжаты, потому что смерть вождя была мучительной. Нижняя часть охотничьей рубашки была распахнута, так что виднелось обнаженное тело в том месте, куда вошла вражеская пуля. Сведенные судорогой руки лежали на бедрах — еще одно доказательство болей, перенесенных вождем в последние мгновения жизни.

Джим и Тим сидели очень тихо, словно боялись даже малейшим шорохом нарушить покой убитого.

Прошло немало времени, прежде чем Шиба-бикк поднял голову, взглянул на братьев и сказал:

— Вы слышали об Огненной Звезде, вожде команчей? Тогда вы знаете, что он был храбрым воином.

— Да, — ответил Джим. — Мы узнали вождя сразу же, как только его увидели. Мы познакомились с ним на Рио-Боско, где он помог нам отбиться от толпы пауни[224].

— Тогда вы знаете, что в Стране Вечной Охоты он будет повелевать многими воинами. Но Маниту[225] призвал его не в битве. Вождь команчей был злодейски убит.

— Теми, кто вас преследовал?

— Да.

— Как это случилось и как вы потом попали сюда?

— Мы углубились в страну бледнолицых. Воины команчей закопали свои топоры войны и жили последнее время в мире с белыми. Мы не боялись входить в города белых людей. Огненная Звезда охотился вместе со своими воинами на реке, которую белые называют Рио-Пекос. Там мы наткнулись на белых людей, которые стремились попасть в далекий город. Они называли его Остин. Так как путь туда небезопасен из-за вставших на тропу войны краснокожих, они попросили Огненную Звезду дать им опытного проводника. Он решил сам сопровождать этих белых и взял с собой меня, чтобы я мог посмотреть города и дома бледнолицых. Мы удачно добрались до Остина, а потом повернули назад. Сегодня, когда началась последняя треть пути, нас встретила эта шайка. Вначале они потребовали наших лошадей. Когда мы им отказали, один из этих убийц выстрелил Огненной Звезде в живот. Лошадь вождя испугалась и понесла. Я вынужден был броситься за ним вдогонку, потому что вождь был ранен, и не смог сразиться с бледнолицыми. Если вы видели следы, то уже знаете, что произошло дальше.

— Да, ты убил одного из этих бандитов и снял с него скальп.

— Это так. Кожа с его головы висит здесь, на поясе. Но я получу и скальпы других убийц. Ночью я буду оплакивать отца и пропою надгробную песню вождей. Утром я похороню его среди этих скал — это будет его временная могила, а потом я приведу сюда воинов-команчей, которые соорудят ему гробницу, отвечающую достоинству и храбрости вождя. Но как только я скрою мертвого от глаз солнца, я разыщу след убийц. И я скажу вам, что Шиба-бикк не стал еще знаменитым воином — с момента его рождения прошло не много зим, — но он сын знаменитого вождя, и беда бледнолицым, на следы которых он направит свои глаза!

Он встал, подошел к своему отцу, положил ему руку на голову и продолжил:

— Бледнолицые клянутся — команч, разумеется, говорит без клятв. Итак, запомните мою речь: когда могильный холм над Огненной Звездой будет закончен, на его верхушке должны повиснуть все шесть скальпов его убийц. Железное Сердце сказал это, и так должно произойти!

Глава третья ЧАС ДУХОВ

В обеденный час следующего дня Хельмерс снова сидел за столом перед своим домом. Рядом расположились Плутишка Фред и Хромой Фрэнк. Негра Боба с ними не было. Он торчал в хлеву вместе с черным слугой фермера.

А три мастера беседовали о вчерашнем происшествии, о дуэли между Кровавым Лисом и незнакомцем и о его смерти. Неудивительно, что разговор незаметно перешел на всякие потусторонние темы, связанные со смертью, а потом — на духов и призраков.

Хельмерс и Фред решительно не верили в возможность того, чтобы душа умершего могла вернуться, стать видимой, а то и разговаривать. Фрэнк, напротив, весьма энергично защищал существование привидений, а поскольку оба его собеседника все же остались при своем мнении, он гневно воскликнул:

— Оба вы глупы, и даже очень! Вам нельзя помочь, потому что корове безразличны мускатные орехи. Для ореха бессмысленной жизни, то есть для всего, что надземно и в то же время подземно, существует только тот, у кого крепкие зубы, кто уже с самой ранней юности имел дело с находящимися и по ту и по эту сторону проявлениями духа. Но с вами этого не случилось, а поэтому мне, собственно говоря, не следует злиться и удивляться тому, что в ваших ничтожных мыслительных коробках нет места даже духам и привидениям. Если бы я был мертвецом — чего пока, к счастью, не случилось — я бы уж навалился на вас своим нездешним обличьем сегодня же ночью. Это внушило бы вам другое, лучшее, мнение о духах!

— Приведи хотя бы одно доказательство, одно-единственное! — рассмеялся Фред. — Тогда мы тебе поверим.

— Хоть одно доказательство? Чушь! Доказательство совершенно ни в чем не убеждает! Если в мире существуют доказательства каким-то явлениям, то мне вовсе не надо убеждать одним-единственным фактом. Надо все видеть парой своих собственных глаз. Это так называемое итальянское доказательство окулиром, которое совершенно не сравнимо с каким-либо другим. Кроме того, мы, ученые, единодушно…

— Ты, верно, хотел сказать не «окулир», а «окуляр»? — прервал его речь Фред.

— Помолчи-ка ты, погубитель иудеев, — вспылил Фрэнк. — Ты же не будешь поучать меня своими подспудными языковыми познаниями, с которыми я уже лет тридцать назад свыкся! Я ведь с самого рождения наделен солнечными протуберанцами языковых познаний, Грудным младенцем я кричал по-китайски, спал по-арамейски и пил из санкскритского рожка полинезийское молоко. Этот человек сказал, что я оговорился! Парень, пожалуй, не знает, какова разница между окуляром и окулиром! Окулировать — значит прививать. Это я, как звезда лесной науки, знаю весьма точно. И если теперь я тебе привью одно доказательство, то это как раз будет окулированное доказательство. Понимаете, mong Ami[226]. И вот с эдаким окулированным доказательством я могу привести подтверждение существования духов.

— Значит, ты одного из них видел?

— О, не только одно, но добрых полкопы[227]. Вокруг меня все время крутятся духи, потому что я остроумный мирмидон[228]. Впрочем, я доказываю эту дилемму чисто филологически. Если существует слово, то должно также существовать и то, обозначением чему служит это слово. Вот Арлекин поет в цирке:

Эй, Давид, вокруг все глухо, Нынче места нет луне, Август в час полночных духов Занял место в вышине.

Именно это должно дать абсолютное доказательство существования привидений. Слово «дух» в куплете есть, а следовательно, то, что обозначается этим словом, ходит по сеновалу. Это же ясно, как Божий день. Морицбургский классный наставник, которому я благодарен за свое гениальное образование, тоже верил в духов.

— Та-ак! Как же звали этого знаменитого человека?

— Его имя Элиас Функельмайер[229].

— Ах, так Nomen et omen![230]

— Только, пожалуйста, не говори по-португальски! Это тебе совершенно не идет! Как можешь ты этого героя эвфемистического[231] знания назвать знаменитым человеком! Его нужно называть знаменитейшим! Сегодня это знает каждый типографский ученик. Но тебя, кажется, совершенно не коснулись достижения великого прогресса последнего десятилетия. Ты остался висеть на клейстере дохристианского средневековья, и над твоей колыбелью не пел ни один дружественный трубадур:

Gaudeamus, Igelkur. Juvenal kaut humus.[232]

Тут Фред захохотал так, что слезы побежали по его щекам, а хозяин подхватил этот раскатистый смех.

— Что здесь смешного? — спросил Фрэнк. — Трубадуры были все же не смешнее лапландских крестовых походов. Они под предводительством Готфрида фон Олеума взяли приступом Иерусалим, а два года спустя, когда Парменио сказал: «Мне надо воевать Штральзунд»[233] и когда он в цепях висел на небе, тут они ответили: «Не будь смешным, старый швед! Гвардия умирает, но не отдается!»[234]. И над такими героями вы смеетесь? Есть ли у вас хоть какое-то понимание этих лютых образов оскорбленной мировой и военной истории?

— О, над трубадурами мы не смеемся, — ответил Фред, — нас развеселил твой «Гаудеамус».

— Я вынужден заявить протест! Эту песню я выучил, как таблицу умножения. Второе двустишие гласит:

Gaugamela, Inventur, Pflaumenboom ist Prunus.[235]

Впрочем, ты со своими чрезмерными морфологическими замечаниями совершенно увел меня от первоначальной темы. Мы говорили о привидениях и…

Он прервался, увидев подъезжающего всадника, одетого в форму драгуна американской армии. Знаки различия говорили, что пред ними офицер.

Этот человек примчался с юга самым отчаянным галопом и остановил лошадь прямо перед тремя собеседниками.

— День добрый! — приветствовал он их. — Я попал на ферму, которую называют Хельмерс-Хоум?

— Да, сэр! — ответил Хельмерс. — Я тот человек, которому принадлежит этот дом.

— Сам Хельмерс? Я рад с вами встретиться, потому что приехал навести справки.

— О чем?

— Это долгая история. Позвольте мне присесть.

Он спрыгнул с лошади и занял место за столом. Собеседники разглядывали его во все глаза, прибывший делал вид, что не замечает этого. Он был коренаст, крепко сложен и носил густую черную бороду. Взгляд у него был проницателен и колюч; губы были скрыты под опущенными усами.

— Я прибыл сюда, так сказать, в качестве разведчика, — небрежно начал он. — Мы стоим вверху, у Форт-Силла, и намерены передислоцироваться в Льяно.

— Зачем? — спросил Хельмерс.

— Федеральное правительство оповещено о том, сколько злодеяний совершено в последнее время на Равнинах. Естественно, бандиты должны быть быстро и строго наказаны. Весьма вероятно, что преступники как-то связаны между собой. Отдельные преступления столь похожи одно на другое, что приходится предположить о существовании хорошо организованной банды. Ей надо нанести сокрушительный удар. Два эскадрона драгун выделены для этой операции, а также для полного освобождения Равнин и их окрестностей от всякого подозрительного сброда. Драгуны, как уже сказано, ждут у Форт-Силла, а я послан вперед, чтобы произвести разведку и связаться с добропорядочными поселенцами. Разумеется, мы исходим из убеждения, что каждый честный человек нас поддержит.

— Это разумеется само собой, сэр! Меня очень радует, что вы ко мне заглянули, и вы вскоре сможете убедиться, что я буду помогать армии изо всех сил. Джон Хельмерс известен как человек, на которого всякий порядочный человек может положиться.

— Это я слышал, поэтому и приехал к вам.

— Прекрасно! Но позвольте вас спросить, почему вы приехали с юга? Ведь Форт-Силл расположен к северу отсюда. Как это понимать?

— Я приехал не прямо из форта, а сначала спустился вниз по реке, проехав потом по окраине Льяно, чтобы осмотреть окрестности.

— В одиночку? Почему же командующий не дал вам людей?

— Он точно так же, как и я, не считает это разумным. Большой отряд привлечет внимание, чего мы, естественно, хотели бы избежать.

— Но два-три всадника проедут так же незаметно, как и один. Как легко с вами может что-нибудь случиться! Тогда вы не сможете вернуться, а ваши товарищи не узнают, что с вами произошло.

— О, об этом не стоит беспокоиться. Майор уверен в том, что на меня можно положиться. Вы же знаете, что в разведчики берут только таких людей, которые проявили способности к подобной службе, да к тому же в совершенстве знают Дикий Запад.

— Вы уже здесь когда-то бывали?

— И даже многократно.

— Хм! Может быть, поэтому мне показалось, будто мы уже однажды виделись. Возможно ли это?

Офицер окинул Хельмерса долгим, испытующим взглядом и ответил:

— Нет, сэр.

— Тогда вы, верно, не забирались слишком далеко вниз?

— О, собственно говоря, я был еще дальше внизу, только не с этой стороны Льяно. На той стороне я доезжал до Чиуауа и даже дальше.

— Как солдат?

— Нет, вы же знаете, что пересекать границу в форме запрещено.

— Это верно. Значит, вы ездили в Мексику по своим делам? Ну, я тоже бывал на той стороне много раз, и там, верно, могло случиться, что я мельком вас видел, а вы меня не заметили. Когда вы должны вернуться в свою часть?

— Это определится обстоятельствами. Как только я соберу нужные сведения, я должен буду ехать — так гласит приказ. Но если я не узнаю ничего важного, придется на свой страх отправиться в Льяно. В этом случае я должен через неделю появиться в Хельмерс-Хоум, где оба эскадрона намерены немного отдохнуть.

— Значит, у меня? Это же хорошо. И когда кончится эта неделя?

— Послезавтра. В этот или на следующий день сюда прибудут мои товарищи.

— Значит, поскольку вы не вернулись, следует предположить, что вы не узнали ничего важного?

— Да. К сожалению, я должен признаться, что моя трудная поездка была бесполезной. Успеха я не достиг, потому что в незаселенных краях не встретил людей, от которых мог бы хоть что-то узнать.

— Это, конечно, большая неудача. Обитатели Льяно могли бы рассказать вам много полезного, и я не понимаю, как вы их не разыскали.

— Не считаю, что вы правы, сэр. Говорят, что именно эти обитатели связаны с бандой. Расспросы такого фермера могли привести к тому, что преступники были бы оповещены о близости военных, что, естественно, поставило бы под вопрос успех нашей разведки.

— Но именно здесь вы, сэр, совершили очень большую ошибку! Прошу не обижаться.

— Какую ошибку?

— Вы не сняли свою форму. Если вы были очень заинтересованы в том, чтобы никто не догадался о присутствии ваших войск, вы должны были бы переодеться в штатское.

— В этом вы правы. Но я солдат и должен делать то, что мне приказано. Впрочем, я надеюсь по меньшей мере в конце поездки узнать от вас о действиях грифов Льяно.

— Это можно. Всего две недели назад отсюда уехали четыре семьи, намереваясь перебраться через Равнины. В Льяно на них напали и убили.

— Тысяча чертей! Вы это точно знаете?

— Да. Один негоциант по фамилии Бартон приехал вчера и рассказал об этом. Он видел трупы и пришел в такой ужас, что вынужден был искать у меня приют.

— Где этот человек? Я сейчас же с ним поговорю!

— Это невозможно, так как он снова уехал, сэр. Впрочем, вам и не нужно говорить непосредственно с ним. Он все нам рассказал, и мы можем передать это вам столь же точно, как и он сам. Кажется, как раз сейчас что-то там закрутилось. Было бы очень хорошо, если бы ваши драгуны поскорее прибыли.

— А почему вы предполагаете новое нападение?

— Потому что вчера здесь было двое парней, которые намеревались что-нибудь здесь выведать.

— Как? Что? Не шпионы ли это грифов Льяно?

— Вероятнее всего, это были именно они, сэр. Одному удалось улизнуть от нас, но у другого дела пошли хуже. Ему суждено было умереть.

— Это очень важно! Рассказывайте, сэр, рассказывайте!

Хельмерс проникся к офицеру полным доверием. Прежде всего он пересказал то, что слышал от торговца, а потом сообщил о вчерашней дуэли и смерти незнакомца.

Офицер слушал его очень внимательно. Лицо его оставалось неподвижным, но глаза сверкали. Хельмерс решил приписать это интересу, с каким солдат воспринял известие о поединке. Однако менее беспечный наблюдатель, может быть, заметил бы, что это был изо всех сил сдерживаемый гнев. Офицерский кулак сжал эфес сабли, но сам офицер внешне оставался спокойным, прилагая все усилия, дабы не выказать других чувств, кроме как сосредоточенное внимание, которое должен вызывать такой рассказ в каждом слушателе.

Рассказав о дуэли, Хельмерс перешел к описанию здешних нравов и опасностей Льяно-Эстакадо, а закончил заявлением, мол, двум эскадронам кавалерии крайне трудно, если вообще возможно, пересечь Равнины: там ведь нет ни пищи для людей, ни корма для животных, а самое главное — нет воды. Если все брать с собой, то понадобится очень много вьючных лошадей, что затруднит путь, да и взятые про запас продукты пойдут на прокорм скоту.

— Возможно, вы правы, — согласился офицер. — Меня это не касается. Такие вопросы решает командир. Но скажите-ка мне, хозяин, что это за штука такая — Дух Льяно-Эстакадо? Я столько наслышался об этом таинственном существе, но пока ничего достоверного.

— У меня, как и у других, примерно одинаковые представления. Каждый слышал что-то о Духе, но никто не знает ничего определенного. Свои сведения о нем я могу передать в немногих словах. Духом Льяно-Эстакадо называют таинственного всадника, которого никто из оставшихся после встречи с ним в живых еще не видел вблизи. Каждый, кому удавалось увидеть его лицо, сейчас же должен был заплатить за это жизнью и умереть от пули, поражавшей его в самую середину лба. Правда, мертвые эти всегда оказывались преступниками, из-за которых Льяно и стало опасным. Значит, этот Дух мстит за совершенные в Льяно преступления.

— Выходит, это человек?

— Безусловно!

— Как же ему удается бывать повсюду, оставаясь невидимым? Ему надо есть и пить, нужны корм и вода для лошади! Откуда он все это берет?

— Вот именно это и непонятно.

— А почему же его никто не встретил?

— Хм! Вы слишком много хотите узнать, сэр. Его же видели, но только издалека. Он мелькает словно уносимый бурей. Часто перед ним и позади него летят искры. Знавал я одного человека, который его видел ночью. Этот человек уверял, подтверждая свои слова доброй тысячей клятв, что голова, плечи, локти, ствол ружья у всадника, а также морда, уши и хвост лошади оторочены маленькими огоньками.

— Ерунда!

— Может быть. Но мой знакомый — правдолюб. Из уст его я еще не слышал ни лжи, ни хвастовства.

Теперь, когда затронули тему о потустороннем, слово взял Хромой Фрэнк. Говорили по-английски, поэтому его речь была рассудительной и ровной.

— Вот оно что! — выкрикнул он. — Никто не хочет верить в действительность сверхъестественного. Я утверждаю, что Дух Льяно-Эстакадо не может быть человеком. Это — таинственное существо, наследник греческих фурий[236], которое поселилось в уединенном Льяно, словно старый отшельник в пустыне. Я охотно верю, что Дух разбрасывает искры и пламя. Мы, смертные люди, выпускаем обычно табачный дым изо рта. Почему же Дух не может изрыгать огонь?

— Но может ли Дух стрелять из ружья? — спросил офицер, бросая на Хромого Фрэнка презрительный взгляд.

— А почему же нет? В одном ярмарочном балагане я видел курицу, стрелявшую из маленькой пушки; то же самое может проделать заяц. Тем более доступно Духу то, что возможно для курицы или зайца.

— Вы пользуетесь странным способом доказательств, сэр. Разумеется, большого ума и проницательности вы при этом не обнаруживаете.

Эти слова обидели Фрэнка. Он резко возразил:

— Да, вы правы. Однако у меня есть основания не стараться говорить по-ученому, как я мог бы, ибо у вас такое глупое лицо, что я боялся: вы меня не поймете, если я буду использовать такие речевые обороты, которые лишь слегка превышают умственный горизонт школьника.

— Мастер, — взорвался офицер. — Как вы осмелились в таком тоне говорить с капитаном правительственных войск!

— Хо! Не волнуйтесь! Капитан вы или фонарщик — мне это все равно. Вы сами начали с оскорблений, и теперь вам придется спокойно выслушать мой ответ. Не хотите — ну что же! Я готов уладить дело с помощью доброй ружейной пули. Вестмену ваш чин не импонирует.

По всему виду офицера было заметно, что он с большим трудом сдерживает свой гнев; однако ему удалось ответить спокойно:

— Мне было бы жаль пристрелить вас. Я в совершенстве владею ружьем, но ведь я не забияка и притом дерусь только с офицерами. Впрочем, я проявил бы неуважение к мастеру Хельмерсу, проливая кровь в его доме. Я собираюсь остаться здесь, пока не подойдет моя часть, а поэтому для меня важно сохранить здесь мир.

— За это я вам благодарен, сэр, — сказал Хельмерс. — Если вы хотите остановиться у меня, я отведу лучшую комнату, а для вашей лошади найдется хорошее стойло и корм.

— Рад этому. Я сейчас отведу коня на конюшню. Как туда пройти?

— Я провожу вас, а потом познакомлю со своей женой, и она покажет вам комнату.

Хельмерс встал, офицер — тоже, и оба отправились в сторону конюшни, ведя в поводу лошадь. Чуть позже хозяин вернулся один и сообщил своим собеседникам, что капитан удалился отдыхать в свою комнату. Хельмерс был явно рад такому гостю и обещанному скорому прибытию драгун. Но Фрэнк, качая головой, сказал, и притом по-немецки:

— Мне совсем не нравится этот человек. Что-то в его лице вызывает во мне подозрение. Его глаза появились передо мной, словно два жировых блестка в постном бульоне. Они глядят на собеседника так злобно, да притом в этом взгляде нет ничего разумного. Я мог бы и не проверять, честный ли он парень. Не думаю, что он мог бы выговорить пароль «шибебокк»[237].

— Шибебокк? Почему именно это слово? — спросил Плутишка Фред.

— Не знаешь? Ну, да что тут удивляться, ведь я еще не встречал ни одного бывшего гимназиста, который запомнил бы много вещей. Хорошо уже то, что Хромой Фрэнк обладает такой колоссальной памятью и может выручить вас, невежественных студентов, с вашими жалкими познаниями. Что же касается слова «шибебокк», что означает, собственно говоря, тачку, то времена Фемистокла, когда гунны хотели формировать Эльбу[238], оно сыграло огромную роль. Гунны, как известно, были толпой пехотинцев. Они часто возили с собой в обозе «шибебокки». Однажды они хотели переправиться через Эльбу, полагая сделать это инкогнито и выдавая себя за бразильских арабов. Но тут старый фельдмаршал Дерфлингер[239] встал у кромки воды и заставлял каждого подходящего произносить слово «шибебокк». Кто не мог произнести этого слова, немедленно прощался с головой. А так как у гуннов в гортани не было соответствующего инструмента, чтобы внятно произнести «ш», то все выговаривали «сибебокк», в результате чего их армия потеряла так много голов, что магараджа[240] Дели под Торгау на Эльбе из этих голов воздвиг знаменитую пирамиду черепов, ту самую, что позднее развалил Тимурленг.

Оба слушателя смотрели на говорившего во все глаза. Они не знали, смеяться им или плакать.

Фрэнк говорил бы еще и дальше, до бесконечности, если бы его не прервали. Но Хельмерс неожиданно показал на север, и, когда оба его собеседника посмотрели в этом направлении, они увидели троих медленно приближающихся всадников. Хромой Фрэнк вскрикнул от радости и быстро поднялся с места.

— Ты знаешь этих людей? — спросил его Фред.

— Еще бы! — последовал ответ. — Это… хм, лучше я не буду называть их имен — посмотрю сначала, как они вам понравятся.

Среди тройки всадников один был очень мал и толст, другой — очень высок и худ, а третий — хорошо сложен, к тому же скакал он на великолепном вороном жеребце. Плутишка Фред приставил руку к глазам, зорко вгляделся в подъезжающих, а потом воскликнул:

— Фрэнк, ты утаил имена, чтобы удивить нас. Но я бы не был вестменом, если бы сразу же не догадался, кто эти трое мужчин.

— Ну, так кто же?

— Те двое, один из которых такой толстый, а другой такой худой, один, маленький, на высокой кляче, а другой, длинный, на крошечном муле, могут быть только Длинным Дейви и Толстым Джемми. А третий, естественно, Олд Шеттерхэнд.

— А почему ты думаешь, что это именно они?

— Разве ты сам не сказал, что Олд Шеттерхэнд появится вместе с Джемми? Разве Олд Шеттерхэнд не ездит всегда на черном жеребце, как это мог знать каждый, кто слышал о нем?

— Хм! Да, ты всегда был толковым парнем, хотя в языковом и в научном отношениях еще не достиг совершенства.

— Так скажи, прав ли я?

— Да, на этот раз ты прав — это именно те люди. Правда, прибыли они гораздо раньше, чем я думал. Надеюсь, вы поприветствуете их с должным почтением.

Всадники уже подъехали, остановились и спешились. На них была та же одежда, с ними было то же оружие, что во время знаменитой поездки в национальный парк. Хельмерс и Фред не сводили глаз с Олд Шеттерхэнда, самого знаменитого среди степных охотников. А он, даже не узнав ничего у Фрэнка о его собеседниках, подошел к Хельмерсу, протянул ему руку и сказал по-немецки:

— Я могу считать, что нам заказаны номера у вас, мастер Хельмерс? Надеюсь, вы нам рады.

Хельмерс пожал ему руку и ответил:

— Хромой Фрэнк, конечно, сказал мне, что он встретил вас, сэр, и это принесло мне бесконечную радость. Я предоставляю в ваше распоряжение весь мой дом. Устраивайтесь поудобнее и оставайтесь здесь так долго, сколько захочется.

— Ну, навсегда мы не собираемся оставаться. Мы намерены пересечь Льяно, чтобы встретиться на той стороне с одним нашим другом.

— С Виннету?

— Да! Фрэнк вам об этом сказал?

— Он сказал об этом, и я хотел бы… я мог бы отправиться вместе с вами, чтобы увидеть вождя апачей. Но скажите-ка, сэр, откуда вы меня знаете? Вы ведь сразу же назвали меня по имени.

— А вы полагаете, что необходима исключительная проницательность, чтобы узнать в вас владельца Хельмерс-Хоум? Вы одеты в домашнее платье и в точности соответствуете тому описанию, которое мне дали.

— Так вы справлялись обо мне?

— Конечно! На Диком Западе почитается разумным по возможности заранее узнавать о людях, которых разыскиваешь. Я услышал, что вы немец, и поэтому обратился к вам на родном языке. Могу я узнать, кто этот второй мастер?

— Обычно меня называют Плутишкой Фредом, — ответил бывший фокусник. — Я простой степной скиталец, сэр, и думаю, что вам неизвестно мое имя.

— Почему же нет? Кто столь долго, как я, скитается по Западу, тот уж, пожалуй, слышал о Плутишке Фреде. Вы — хороший следопыт и — что еще лучше — честный парень. Вот моя рука. Давайте будем добрыми друзьями, пока нам суждено оставаться вместе. Не так ли, сэр?

Хотя на Диком Западе нет различия в чинах, однако наиболее известных людей все же принято отличать особым вниманием. На счастливо улыбающемся лице Фреда появилась гордость, которую он почувствовал, будучи отмеченным Олд Шеттерхэндом. Он схватил протянутую руку, горячо пожал ее и ответил:

— Если вы говорите о дружбе, то это для меня честь, которую я еще должен заслужить. Я хотел бы… я мог бы очень долго не разлучаться с вами, чтобы многому от вас научиться. Я тоже намерен ехать через Льяно. Если позволите к вам присоединиться, я буду чрезвычайно благодарен.

— Почему же нет? Через Льяно лучше всего ехать как можно большей компанией. Поэтому, если вы присоединитесь, нам это подойдет. Естественно, я предполагаю, что один не будет ждать отъезда другого. Когда вы хотите выехать?

— Я нанят в проводники компанией парней, собравшихся за алмазами. Эти люди хотели приехать сюда сегодня.

— Это меня устраивает, потому что я отправлюсь отсюда утром. Так как вы упомянули об алмазах, могу я предположить, что ваша цель — Аризона?

— Разумеется, сэр!

— Ну, тогда вы, пожалуй, и Виннету увидите. Место, где я с ним должен встретиться, находится по дороге туда. А теперь я мог бы представить обоих своих спутников.

— Я их уже узнал, потому что их внешность — самые лучшие визитные карточки, которые только можно придумать. Впрочем, Фрэнк уже назвал нам их имена.

Тем временем Хельмерс поздоровался с Джемми и Дейви. Подошел негр Боб, чтобы заняться лошадьми. Спустя некоторое время все уселись за стол, и Хельмерс пошел в дом за достойной закуской для видных гостей. Прихватил он с собой и выпивку, и мужчины расселись поудобнее, чтобы обсудить события вчерашнего дня, о которых, разумеется, надо было рассказать прежде всего.

Драгунский офицер сказал, что он хочет отдохнуть. Но когда ему указали одну из чердачных комнат, он не подумал об отдыхе. Он закрылся на задвижку и в раздумье заходил по комнате. Окна ее выходили на север, и так получилось, что он заметил прибытие всадников. Он подошел к окну и стал внимательно разглядывать их.

«Что это за люди и куда они направляются? — спрашивал он себя. — Вероятнее всего, они тоже намерены ехать через Льяно. Это внушает опасения. Один из них поразительно хорошо держится в седле. Он производит впечатление бывалого человека, знающего Дикий Запад. Если эти люди нападут на следы немецких переселенцев, они очень легко могут испортить нам все удовольствие. Одного Плутишки Фреда уже следует остерегаться. Просто счастье, что шестерка искателей алмазов не попадет в Хельмерс-Хоум! Он будет ждать их приезда так долго, что уже больше не сможет нам навредить. Я должен попытаться и вновь приезжих оставить здесь, пока мы не уладим свое дельце. Форма у меня настоящая, и если Хельмерс ничего не заподозрил, то новым гостям также не придет в голову предполагать, что перед ними переодетый предводитель грифов Льяно».

Он еще немного подождал, а потом спустился, чтобы присоединиться к мужчинам, усевшимся трапезничать перед домом.

Этот переодетый драгун и был тем самым Стюартом, который вчера со своими людьми напал на двоих команчей и преследовал их, а потом встретился с носатыми. Свою приметную заячью губу он скрыл свисающими усами.

Когда он оказался внизу, Олд Шеттерхэнду уже рассказали о вчерашних событиях, и Хельмерс только что упомянул о прибытии офицера. Увидев его, хозяин продолжал:

— Вот и кэпт'н[241]. Значит, он сам может рассказать, с какой целью находится здесь. О-ля, хозяйка! Еще одну тарелку, для офицера!

Последний возглас относился к хозяйке дома, появившейся у окна и посматривающей на гостей. Тарелку принесли, и офицер тоже уселся за стол. Он немало испугался, увидев троих недавно появившихся гостей, и теперь прилагал все силы, чтобы скрыть свои опасения. Ничто не было так некстати для осуществления его планов, как появление Олд Шеттерхэнда. Офицер окинул его испытующим взглядом. Знаменитый охотник благожелательно отнесся к его появлению, но вел себя так, словно вообще не заметил столь повышенного интереса, притворившись, будто личности офицера он уделяет очень мало внимания.

А тот повторил уже сказанное им сразу же по своем прибытии, причем от офицера не ускользнуло, что Олд Шеттерхэнд поглубже надвинул свою шляпу и из-под полей ее скрытно наблюдал за говорившим. Когда тот окончил свой рассказ, охотник благодушно спросил:

— Где, вы сказали, располагается ваша часть, сэр?

— Близ Форт-Силла.

— И вы оттуда начали свою разведку?

— Да!

— Итак, вы были в Форт-Силле и хорошо знаете его окрестности и тамошнюю обстановку?

— Конечно.

— Однажды, много лет назад, я бывал там. Тогда фортом командовал полковник Олмерс. А как зовут нынешнего командира?

— Полковник Блейн.

— Я не знаю этого человека. Вы его видели, говорили с ним?

— Само собой разумеется.

— И ваши драгуны на днях прибудут сюда? Как жалко, что их здесь нет сегодня и не будет завтра! Мы бы могли поехать в Льяно вместе с ними. Это бы нам очень подошло — из соображений безопасности.

— Так дождитесь их прибытия!

— Для этого у меня, к сожалению, нет ни времени, ни желания.

— Ну, один день вы, пожалуй, могли бы потерять. Ожидание будет с лихвой возмещено тем преимуществом, которое даст вам наша защита.

— Один день? Хм! Вы и в самом деле считаете, что речь идет только об одном дне?

— Да, самое большее — двух.

— Здесь наши мнения очень даже разнятся!

— Почему?

— Потому что я убежден, что ваши драгуны никогда здесь не покажутся.

— Как это, сэр?

— Мне очень хорошо известно, что ни в самом Форт-Силле, ни возле него нет никаких войск, которые могли бы получить приказ отправиться в Льяно.

— Ого! Должен ли я понимать, что вы намерены уличить меня во лжи? — вспыльчиво спросил офицер.

— Да, именно так! Я заявляю, что вы — лжец, — ответил Олд Шеттерхэнд так же спокойно, как и раньше.

— Тысяча чертей! Да знаете ли вы, что это — оскорбление, которое можно смыть только кровью?

— Да, собственно говоря, нам пришлось бы драться… если бы, конечно, вы действительно были офицером войск Соединенных Штатов.

— Что такое! — крикнул Стюарт, угрожающе поднимаясь. — Даю вам свое честное слово, что я офицер. К тому же моя форма свидетельствует, что вы видите перед собой офицера. Если вы все еще этому не верите, я вынужден попросить вас взяться за оружие!

Олд Шеттерхэнд, смеясь, посмотрел ему в глаза и ответил:

— Не волнуйтесь, сэр! Если вы когда-нибудь слышали мое имя, то знали бы, что ошибаюсь я весьма редко. Я не дерусь с мошенниками, но если вы тем не менее настаиваете на поединке, я готов одним-единственным приемом скрутить вам шею.

— Парень! — крикнул Стюарт, выхватывая из-за пояса один из двух своих пистолетов. — Скажи еще только одно слово, и я заткну тебе глотку пулей!

Он еще не успел до конца произнести свою угрозу, а Олд Шеттерхэнд уже оказался перед ним, вырвав один пистолет у переодетого бандита из рук, а другой — из-за пояса, после чего сказал, но уже совсем иным тоном:

— Не стоит так торопиться, парень! Обычно тот, кто вздумает направлять на меня оружие, проигрывает. На этот раз я еще делаю снисхождение, потому что у меня нет против вас ни одного прямого доказательства. Прежде всего я хочу обезвредить ваши стреляющие игрушки.

Он разрядил оба пистолета и продолжал:

— А теперь я хочу вам сообщить, что еду прямо из Форт-Силла и очень хорошо знаю тамошнего командира. Предыдущего и вправду звали Блейном, но прошло уже три недели, как его отозвали, заменив майором Оуэнсом, чего вы, кажется, еще не знаете. Не прошло и недели, как вы уехали из Форт-Силла — это по вашим собственным словам. Если бы это было правдой, вы должны были бы знать о назначении майора Оуэнса. Ну, а раз вы этого не знаете, значит, вас там и не было, а история с драгунами и их предполагаемым походом в Льяно-Эстакадо — сплошной обман!

Стюарт оказался в крайне затруднительном положении; он попытался скрыть свое смущение и сказал:

— Ну, хорошо… Я согласен, что моя часть расположена вовсе не в Форт-Силле. Но разве этого достаточно, чтобы все считать обманом? Мне нужно быть осторожным, и я не могу выдавать истинное местонахождение моих людей.

— Не болтайте чепухи! Со мной вам нельзя быть неоткровенным. Думаю, что каждый офицер был бы рад довериться Олд Шеттерхэнду. Впрочем, кажется, я вижу вас не в первый раз. Не сидели ли вы под следствием в Лас-Анимас по обвинению в нападении на поезд. С помощью нескольких негодяев вам удалось тогда представить алиби. Разумеется, вы были виновны, хотя вам и вернули свободу, но уцелели вы только в результате поспешного бегства от суда Линча[242].

— Это был не я!

— Не лгите! Вас звали тогда Стюарт или как-то в этом роде. Как теперь вас зовут и с какой целью затеян сегодняшний маскарад — этого я не знаю, да и не хочу знать. Поднимите-ка кончики своих усов! Убежден, что под ними окажется заячья губа.

— Кто дал вам право учинять мне допрос? — в бессильном гневе спросил Стюарт.

— Я сам. Впрочем, мне и не надо видеть ваш рот. Я и без того знаю, как с вами поступить. Вот ваше оружие. Убирайтесь отсюда побыстрее и радуйтесь, что и на этот раз так легко отделались! Но берегитесь еще раз попасться на моем пути! Следующая встреча может оказаться для вас менее приятной.

Олд Шеттерхэнд бросил мнимому офицеру под ноги разряженные пистолеты. Стюарт поднял их, засунул за пояс и сказал:

— То, что вы говорили обо мне, неправда. Во всяком случае, вы спутали меня с кем-то другим. Поэтому я прощаю вас. Мои бумаги наверху, в комнате, и я их принесу. Убежден, что вы попросите у меня прощения.

— И не воображайте! Вестмен только посмеется над вашими бумагами, которые, вероятнее всего, украдены. Но позабавьте всех, достаньте их сверху и покажите другим. Мне-то и смотреть на них не надо.

Стюарт ушел.

— Какая сцена! — сказал Хельмерс. — Вы действительно уверены в своей правоте, сэр?

— Абсолютно, — ответил Олд Шеттерхэнд.

— Я бы этого не подумал, — вмешался Хромой Фрэнк. — У парня совершенно противозаконное лицо. Я ему уже сообщал свое мнение, но он словесным маневром вывернулся. Однако наш брат и в Аркадии побывал, и на Гиппократа поднимался, чтобы в плотнейших человеческих знаниях свое…

— Гиппогриф, Гиппогриф[243], а не Гиппократ! — крикнул ему Джемми.

— Замолчи, старый ипподром! Смотрите-ка, едва появился здесь, а уже опять начинает спор! Ты не можешь не злиться на меня, потому что я умнее тебя. Все слова, которые начинаются с «гиппо-», происходят из санскрита, а в этом языке я ориентируюсь куда лучше тебя.

— Нет! «Гиппо-» — из греческого языка!

— Греческого?.. Будьте так добры, господин Джемми Пфефферкорн! Что ты понимаешь в греческом! Может быть, ты знаешь, как называл Александр Великий своего белого коня?

— Ну и как же?

— Естественно, Минотавром!

— Ах, так! А я-то думал Буцефалом![244]

— Тут ты, разумеется, заблуждаешься. Буцефал — это просто эвфемистическая конъюгация[245] олимпийских гор с карфагенской юстицией. Буцефал был тем самым владельцем фабрики швейных машин в Карфагене[246], который послал телеграмму в Цинциннати своему кассиру, бежавшему с несгораемым сейфом: «Отдавай мои миллионы!» Нет, коня звали Минотавром. Это тот же самый белый жеребец, которого некоторое время спустя шталмейстер Фробен убил в битве при Каннах[247].

— Но, Фрэнк, это же произошло в битве при Фербеллине[248].

— Ерунда! В битве при Фербеллине Андреас Хофер победил вестготов, о чем говорится в чудесной придворной песенке:

Смерть гнал до горных он долин От городишка Фербеллин. Стволы теперь пусты — Тироль, прощай же ты!

А если ты не хочешь поверить моему всепроникающему интеллекту, то спроси милейшего господина Олд Шеттерхэнда. Он во всех науках и искусствах au plaid[249] и может решить, кто прав — ты или я.

— Давайте не будем заниматься такими научными вопросами, — сказал знаменитый охотник и улыбнулся. — Есть и другие дела, требующие нашего внимания.

— Совершенно верно! Битва при Фербеллине, правда, довольно важна, но здесь, в Льяно-Эстакадо, она все же не достигает верхней ступеньки иерархической лестницы. Мы стоим на той телескопической периферии, с которой должны отскакивать искры подземной молнии по известному закону, что простофиля в точности равен глупцу[250], что может видеть по движению шаров каждый бильярдист. Мы должны приноровиться к жестокостям серно — и азотнокислой земной жизни и не имеем права не помнить, что каждый час должен приносить нам сонет старого жителя Дессау[251] или даже монолог братьев Туссэн-Лангенштейдт[252]. Напротив, взяв быка за рога, мы должны поскорее воспользоваться случаем. Мы предназначены для практической жизни, как сказал Шиллер в своем ноктюрне о московской колокольне[253].

Бросаешься слепо в неласковый мир — Так должен толкаться, искать свой кумир, То корчить гримасы, то тупо глазеть — Чтоб горстку монет в кошельке заиметь. Ты должен то спорить, а то рисковать, С голодным желудком ложиться в кровать И гладить жужжащим веретеном Убийц перед самым последним их сном.

Как раз так мы и сделаем с грифами Льяно-Эстакадо.

Может быть, он надекламировал бы еще множество таких жутких рифмованных строк, если бы Толстый Джемми не крикнул ему:

— Перестань! Остановись! Ты хочешь всех нас обречь на гибель! Дай бедному поэту насладиться вечным покоем. Нам, как ты слышал, надо поговорить о насущных вещах.

Фрэнк уже готовился гневно возразить, но Олд Шеттерхэнд отрезал:

— Совершенно верно! Хотя наш бравый Хромой Фрэнк снова оправдал свою репутацию отличного знатока немецкой литературы, однако, как ни значительны собранные в его памяти сокровища, ничего из этих ценностей в нашем теперешнем положении почерпнуть мы не можем. У нас для этого нет времени, и мы вынуждены отказаться от красивых научных рассуждений, занявшись неотложными делами.

Беседа теперь перешла на серьезные дела. Олд Шеттерхэнд обстоятельно справился о происшедшем накануне, особенно о Кровавом Лисе, которым он, казалось, очень заинтересовался. Он спросил и об искателях алмазов, которых ожидал Плутишка Фред, чтобы провести через Льяно. Тогда все стали рассказывать о пустыне страшные истории, и беседа, пожалуй, тянулась бы еще долго, если бы не появился негр Боб с чернокожим слугой Хельмерса. Именно слуга прервал беседу, справившись у своего хозяина:

— Я хочу спросить массу Хельмерса, куда нам деть так много лошадей, когда они сюда прибудут?

— Каких лошадей? — удивился хозяин.

— Солдатских. Офицер уже ускакал и скоро приведет их.

— А! Так он все-таки уехал.

— Да, уехал. Раньше мне сказали, что он намерен привести в Хельмерс-Хоум много всадников.

— Так значит, он тайно удрал! Это доказывает, что у него нечистая совесть. Куда же он ускакал?..

— Надев на лошадь сбрую, вывел ее из конюшни, вскочил в седло… Объехал вокруг конюшни… а потом прочь, туда…

С последними словами негр указал на север.

— Это подозрительно. Надо бы поехать за ним. Он сказал, что солдаты придут наверное, что здесь он должен их ожидать, и все же поскачем навстречу. С огромным удовольствием я бы повидал его снова, чтобы спросить, почему он не предупредил нас о своем отъезде.

— Вряд ли вы найдете его, — смеясь, сказал Олд Шеттерхэнд. — Вы бы недалеко заехали на север.

— Почему?

— Потому что северное направление, о котором он говорил, — всего лишь обман. Этот человек вовсе не офицер, хотя и носит офицерскую форму. Его лицо вызывает подозрение. Он увидел, что его разоблачили, и посчитал разумным поскорее скрыться. Конечно, поначалу он избрал совсем другое направление, чем то, куда ему нужно.

— А куда ему нужно? К западу и юго-западу простирается Льяно; на юге он был, потому что приехал оттуда; на востоке ему делать нечего; значит, остается только север, куда он и поскакал.

— Мастер Хельмерс, не сердитесь на меня, если я продолжаю утверждать, что вы заблуждаетесь. Я предполагаю прямо противоположное тому, что сказал этот человек. Он будто бы был на юге, а отправился на север. Хорошо. Значит, я убежден, что он намерен ехать на юг. Бьюсь об заклад, что мы, если поедем по его следам, очень скоро заметим: следы эти ведут на юг. Все, что он здесь говорил о военных, — обман.

— В этом я и сам убежден. Но почему же вы тогда отпустили его?

— Потому что я не волен ему приказывать и потому что не могу доказать его незаконные действия.

— Тогда скажите мне, по крайней мере, зачем же он сюда приезжал?

— Кажется, вы считаете меня всезнающим. Я могу только делать предположения. Для меня совершенно ясно, что он приезжал сюда, чтобы что-то разведать, что-то выведать. Что бы это могло быть? Ваша ферма стала для многих исходным пунктом путешествия через Льяно. Я предполагаю, что он хотел проверить, есть ли сейчас здесь люди, собирающиеся в подобное путешествие. Видимо, он интересуется такими людьми и надеется извлечь пользу из собранных сведений. Теперь скажите-ка мне, какого рода могут быть этот интерес, эта польза?

— Хм! — буркнул Хельмерс. — Я знаю, вы считаете этого человека разбойником.

— Конечно, я так считаю.

— Тогда нам не следовало его отпускать. Надо было его обезвредить. Но, разумеется, без доказательств такое было бы невозможным. Он узнал, что Плутишка Фред ожидает приезд искателей алмазов. Возможно, теперь он уехал, чтобы заняться приготовлениями к нападению на них.

— Это кажется мне не только вероятным, но и несомненным. Но явно, что в здешних местах этот человек появился не один. В любом случае с ним приехали и другие, которые ждут где-то с ним встречи. Мы бы ничего не смогли ему сделать; мне не удалось бы его задержать: я знал, что он ускользнет. Ну, раз уж он уехал, я по меньшей мере убедился, что рассуждал верно. Я пойду по его следу. Когда он уехал?

— С час назад, а может быть, и с полтора, — ответил негр, к которому был обращен этот вопрос.

— Значит, мы должны поторопиться. Есть у кого-нибудь желанье присоединиться ко мне?

Вызвались все. Олд Шеттерхэнд выбрал Плутишку Фреда — возможно, для того, чтобы лучше его узнать. Во время подобной поездки появилась бы возможность подвергнуть его маленькому испытанию. Этим решением был очень недоволен Фрэнк. Он сказал знаменитому охотнику:

— Но, почтеннейший, взять с собой кого-то другого — значит, проявить не слишком большую любезность к человеку с моими заслугами. Вы что, придерживаетесь мнения, будто я не могу быть полезным при чтении следов? Если бы я мог поехать с вами, то расценивал бы это как совершенно особую награду.

— Даже так? — улыбнулся Олд Шеттерхэнд. — Чем же вы заслужили такую награду?

— Прежде всего — моим земным существованием вообще. Во-вторых, тем обстоятельством, что я не менее любопытен, чем другие. И, в-третьих, как раз тем, что я мог еще чему-нибудь научиться, если бы вы соблаговолили взять меня с собой.

— Вы и в самом деле думаете, что могли бы поучиться еще чему-нибудь? Такую скромность следует вознаградить. Значит, вы должны ехать.

— Прекрасно, — кивнул Фрэнк. — Сим я посвящаю вам свое благосклоннейшее «Merci, Monsieur!»[254]. Своей достойной похвалы скромностью я хотел дать другим блестящий пример для терпеливого подражания, quod Eduard demonschtrandus![255]

Он гордо отошел, направляясь в конюшню, к своей лошади. Хельмерс сказал Олд Шеттерхэнду, что может выделить для поездки несколько хороших, отдохнувших лошадей, и охотник с удовольствием принял это предложение. Оба негра должны были привести трех лошадей, пасшихся на лугу, и оседлать их, а потом Олд Шеттерхэнд, Фред и Фрэнк ускакали прямо от конюшни, направившись по следу офицера.

Лишь вначале этот след уходил на север, потом свернул к востоку, затем к югу и, наконец, пошел в юго-западном направлении. Таким образом, Стюарт на своей лошади описал почти три четверти окружности, хотя и очень небольшого диаметра.

Олд Шеттерхэнд скакал впереди, низко наклонившись, чтобы не потерять след. Когда он убедился, что придерживаются они верного направления, он остановил лошадь и спросил:

— Мастер Фред, что вы скажете об этих следах? Можно ли им доверять?

— Непременно, сэр, — послышалось в ответ. Фред, вероятно, догадался, что Олд Шеттерхэнд хочет его испытать. — Теперь парень выдал себя. Он скачет прямехонько в Льяно и… — Он в задумчивости замолчал.

— Ну и…?

— Кажется, он очень спешит. Окружность, которую он описал вокруг Хельмерс-Хоума, очень малого диаметра! У него просто не было времени сделать более широкий круг. И скакал он размашистым галопом. Что-то должно было торопить его.

— И что бы это могло быть?

— Если бы я мог это сказать, сэр! К сожалению, мои познания на этом кончились. Может быть, вы отгадаете это за меня.

— Я не хочу пускаться в гадания. Лучше мы будем действовать наверняка. У нас ведь есть время, и парой часов мы можем рискнуть. Мы поедем по следу как можно быстрее.

Они пустили своих лошадей галопом. Это стало возможным, потому что след был достаточно отчетливым.

Очень скоро оказалось, что Хельмерс-Хоум находился у самой границы пригодных для возделывания земель. Местность очень быстро меняла свой характер.

Севернее поселения еще рос лес. Южнее виднелись уже только отдельные деревья, а вскоре и их не стало. Кустарник сделался хилым и редким, вместо бизоньей травы пошла медвежья — верный признак уменьшения плодородия почвы. Потом все чаще стал появляться голый сухой песок, и волнистая до сих пор поверхность степи перешла в настоящую пустыню.

Пошел сплошной песок: повсюду — песок, только временами прерываемый островками медвежьей травы, над которой возвышались темно-бурые початки кровянистой колючки.

Позже даже, и эта трава исчезла, остались лишь плотные колючие кактусы да удлиненные ползучие виды Cereus, очень похожие на змей. Стюарт объезжал эти поросшие кактусами места. Потому что кактусовые иголки могли представить опасность для лошади. Своему четвероногому он только изредка позволял недолго передохнуть; потом, как это показывали глубокие следы, лошадь была вынуждена опять идти галопом.

Охотники ехали все дальше и дальше. Прошло уже более двух часов, с тех пор как три всадника оставили Хельмерс-Хоум. Они проехали по меньшей мере пятнадцать английских миль, и все же им не удалось увидеть беглеца. Лошади Хельмерса были не в состоянии догнать уехавшего далеко вперед Стюарта.

Внезапно преследователи заметили темную полосу, вдававшуюся слева, под острым углом, в песчаную равнину. Это был отлогий склон, прикрытый плодородной почвой, но росли на нем только невзыскательные мескито[256]. Следы вели к этому, напоминающему язык возвышению, достигнуть которого все трое должны были минуты через две. У подножия холма Олд Шеттерхэнд придержал свою лошадь, показал вперед и сказал:

— Осторожнее! Кажется, там, за кустами, есть люди. Разве вы ничего не видели?

— Нет, — ответил Фред.

— А мне показалось, будто там что-то шевельнулось. Давайте примем левее, чтобы кустарник постоянно отделял нас от них.

Описав небольшую дугу, они заторопили своих лошадей, чтобы как можно скорее оставить за собой открытое пространство, где их так отчетливо было видно. Когда трое снова достигли зарослей, Олд Шеттерхэнд спешился.

— Оставайтесь здесь и держите мою лошадь! — сказал он. — Я пойду на разведку. Оружие держите в руках и будьте осторожны. Если мне придется стрелять, немедленно скачите ко мне!

Он нагнулся, пролез между кустами и исчез в зарослях. Не прошло и трех минут, как Олд Шеттерхэнд вернулся. Довольная улыбка играла на его губах.

— Это не офицер, — сказал он. — И не его товарищи. Думаю, нам предстоит очень интересное знакомство. Мастер Фред, может, вы что-то слышали о двух носатых братьях?

— О носатых? Да я не только слышал, но и знаю их.

— В самом деле? Ну, тогда слезайте и пойдемте со мной! Сам я их никогда не видел, но, судя по носам, это должны быть именно они.

— Как они одеты?

— Шерстяные штаны и рубашки, ботинки на шнурках и бобровые шляпы, пояса из кожи гремучей змеи, а с плеч у них свисают, подобно плащам, одеяла.

— Это они! Вы видели их лошадей?

— У них не лошади, а мулы.

— Ну, тогда нет никаких сомнений! Это они — Джим и Тим на своих Полли и Молли. Вот это неожиданность! Я…

— Тише, тише! — предупредил Олд Шеттерхэнд. — Они не одни. С ними молодой индеец.

— Бросьте осторожничать, сэр! Кто едет с носатыми, тот мне не опасен. Целые месяцы проводил я с ними, охотясь на бобров там, наверху, в Черных горах. Для того чтобы издали узнать друг друга, мы придумали особый знак. Сейчас я подам им этот знак — увидим, как они себя поведут. Что они сейчас делают?

— Сидят и отдыхают в тени кустарников.

— А их мулы?

— Ощипывают последние листочки на ветках.

— Мулы привязаны?

— Нет.

— Тогда вы сейчас узнаете, что Полли и Молли столь же умны, как и их хозяева. Спорим, что оба мула по моему сигналу окажутся здесь, рядом со мной, еще быстрее своих хозяев. Слушайте, сэр!

Он сунул два пальца в рот и издал продолжительный переливчатый свист. Ответа не было.

— Они слишком удивились, — предположил Фред. — Ну-ка еще раз!

Он засвистел снова, и почти сразу же в ответ послышался истошный, двухголосый, трубный рев; в кустах затрещало, и, круша все, что попадалось им на пути, из зарослей вырвались оба мула. Вдогонку им несся громкий голос:

— Эй! Что там случилось? Подобный свист в безлюдном Льяно! Возможно ли это? Плутишка Фред!

— Да, Плутишка! Это он! — послышался другой голос. — А ну давай вперед! Я иду следом. Это он, Фред, — скотинка его уже признала и побежала к нему.

Снова затрещали кусты, а потом из них вырвались оба брата: Джим впереди, Тим — за ним.

Увидев Фреда, они, не обращая внимания на остальных, поспешили к нему и принялись его обнимать.

— Стойте, парни, не задавите меня до смерти, — сказал, отбиваясь от них, бывший цирковой наездник. — Я охотно позволю себя обнять даже двум таким медведям, как вы, но поодиночке, поодиночке, а не одновременно.

— Не беспокойся! Мы тебя не задавим, — сказал Джим. — Подумать только! Плутишка Фред здесь, да так неожиданно! Это поистине удивительно! И как это тебе пришла в голову мысль посвистеть? Разве ты знал, что мы торчим там, за кустами?

— Конечно! Вы для меня истинные обитатели Запада! Позволяете подкрасться к себе, смотреть на себя, наблюдать за собой и даже нисколько этого не замечаете! Надо надеяться, вы удивились, увидев меня здесь, в Льяно?

— Не так уж сильно, старина. Конечно, мы удивились, встретив тебя здесь, но вообще-то мы знали, что ты находишься где-то поблизости.

— Знали? Откуда? От кого же?

— А, теперь ты удивляешься, не так ли? Известны ли тебе шестеро горожан, которых возглавляет юрист по фамилии Джибсон?

— Да, я ждал их в Хельмерс-Хоум, потому что должен провести эту компанию через Льяно. Вы встретились с ними?

— Конечно. Они назвали нам твое имя. Мы не посчитали нужным сказать им, что хорошо знаем тебя, однако сообщили, что слышали о тебе.

— Так вы отреклись от меня, проказники! Куда же подевались те парни? И что вас привело сюда и заставило прятаться в этих кустах?

— Об этом позже. Теперь же мы прежде всего хотели бы знать, кто такие два этих мастера, стоящие рядом с тобой?

— Это вы сейчас узнаете. Вот этот сэр со шляпой амазонки на голове прозывается Хромым Фрэнком и…

— Не тот ли это знаменитый немецкий ученый, который был в Йеллоустоунском парке вместе с Виннету и Олд Шеттерхэндом? — прервал его Тим. — Того, кажется, тоже звали Хромым Фрэнком.

«Знаменитый немецкий ученый» — эти слова Тим высказал в шутку, но Фрэнк принял услышанное на свой счет совершенно серьезно и поэтому ответил сам:

— Да, я и есть Хромой Фрэнк, сэр. Откуда вы меня знаете?

— В горах, на Блэкберд-Ривер, мы слышали о ваших приключениях, сэр, и очень восхищались вашими поступками. А кто такой другой господин?

Тим взглянул на Олд Шеттерхэнда.

— Этот сэр? — ответил Фред. — Посмотрите-ка на него повнимательней. И кто бы это мог быть?

В это самое время из-за кустов вышел юный команч Железное Сердце. Он увидел стоящего Олд Шеттерхэнда, услышал слова Фреда и сказал:

— Нина-нонтон, Дробящая Рука! Шиба-бикк, сын команчей, слишком молод, чтобы смотреть в лицо такому знаменитому воину.

Он отвернулся в сторону — по индейскому обычаю. Но Олд Шеттерхэнд быстро подошел к нему, положил руку на плечо и сказал:

— Узнаю тебя, хотя прошло много зим, с тех пор как я тебя видел, и ты подрос. Ты сын моего друга Тевуа-шое, вождя команчей, с которым я курил трубку мира. Он — храбрый воин и друг белых. Где он теперь разбил свою палатку?

— Его дух находится на пути в Страну Вечной Охоты, куда он сможет войти только тогда, когда я сниму скальпы с его убийц.

— Что я слышу! Огненная Звезда мертв? Убит? — воскликнул Олд Шеттерхэнд. — Скажи, кто эти злодеи?

— Шиба-бикк не скажет об этом. Спроси моих белых друзей, которые видели его труп и сегодня утром помогали при погребении.

Он опять скрылся в кустах. Когда Олд Шеттерхэнд обернулся к братьям, он увидел, что носатые во все глаза уважительно рассматривают его. Он протянул им руки и сказал:

— Кажется, вам есть что рассказать. Огненная Звезда был одним из моих краснокожих друзей, и я должен знать, кто его убил. Здесь слишком палит солнце. Поищем тень, в которой вы сидели прежде. Там вы сможете рассказать мне о случившемся.

Джим и Тим пошли напрямик через кусты. Остальные повели своих лошадей в обход зарослей. Молодой команч уже сидел на прежнем месте. Белые устроились рядом с ним, и Джим стал рассказывать о вчерашних приключениях.

Говорили по-английски, поэтому рассказчик без помех добрался до конца своего повествования. Если бы он воспользовался немецким языком, Хромой Фрэнк наверняка постарался бы то здесь, то там вставить одно из своих прославленных замечаний. Рассказав о своей встрече с молодым команчем, Джим продолжил:

— Когда наступило утро, мы приготовили временную могилу для мертвого вождя, где он должен будет лежать, пока не придут его воины, чтобы соорудить ему достойную гробницу. Потом мы отправились преследовать убийц.

— Я думал, что вы направитесь в Хельмерс-Хоум, — заметил Олд Шеттерхэнд.

— Да, таково и было наше первоначальное намерение. Но потом наши планы изменились. Мы подружились с Железным Сердцем, молодым, храбрым воином, и, естественно, его дело стало нашим; он сгорал от желания немедленно отправиться по следам убийц. Вот почему мы отказались от заезда в Хельмерс-Хоум и отправились с индейцем.

— Такие действия можно только похвалить. Удалось ли вам найти след?

— Да, хотя, конечно, и были трудности. Бандиты поскакали на юг, до того места, в котором они разделились, образовав подобие сторожевой цепи для охраны какого-то лагеря.

— Кто в нем расположился?

— Точно сказать мы не можем. Предположительно, это были переселенцы. Мы видели следы волов и фургонов, а также множества лошадей. Там расположились на ночлег примерно пятьдесят человек.

— А не больше?.. В каком направлении они уехали?

— На юго-запад.

— Значит, в сторону Льяно? На фургонах? Тысяча чертей! Либо их сопровождают отменные проводники, либо есть намерение заманить их в ужасную ловушку. Что вы думаете, Джим?

— Я предполагаю худшее.

— Почему?

— Потому что здесь приложили руки пятеро убийц Огненной Звезды. Искатели алмазов тоже встретились с ними. Судя по следам, уже вскоре после полуночи люди из лагеря должны были отправиться в путь. Это бросается в глаза. Людей хотели побыстрее отправить из окрестностей Хельмерс-Хоум.

— Надеюсь, вы последовали за ними?

— Нет, сэр. Мы имеем дело только с убийцами вождя. Ну, а они, как можно прочесть по следам, не присоединились к каравану, а поскакали на запад. Естественно, мы поехали по их следам. Впрочем, мы наткнулись и на след одного-единственного всадника, который еще вечером должен был в окрестностях Хельмерс-Хоум присоединиться к каравану.

— Так! Еще вечером? Это, конечно, был почтеннейший мормонский миссионер Тобайас Прайзеготт Бартон. Дело начинает проясняться. Дальше, мастер Джим! Что говорили следы?

— Разбойники ехали очень быстро, и потому след хорошо читался. Потом нас обеспокоило, что один из пятерки отделился от остальных. Его след пошел прямо на север. Мы были вынуждены немного пройти и по этому следу.

— Хм! Об этом стоит подумать. Я мог бы предположить, что этот след принадлежал нашему офицеру.

— Офицеру? — спросил Джим. — Но у них не было никакого офицера.

— Я это знаю! Но, может быть, парни прихватили с собой офицерскую форму. Мы еще выясним это. Вы ведь говорили с этими людьми. Не было ли там коренастого крепыша с лицом, обрамленным темной бородой?

— Это описание подходит к их вожаку!

— Он начесывает усы вниз, словно хочет прикрыть губы. Вы заметили какую-либо особенность?

— Конечно! У него заячья губа. Правда, не очень бросающаяся в глаза, но я ее видел отчетливо.

— Прекрасно! Теперь все ясно! Это он! Ему пришлось отправиться в Хельмерс-Хоум, чтобы узнать, не грозит ли его делу опасность. Дальше!

— Вообще-то дальше я бы мог и не рассказывать. Отвечать за собственную глупость — маленькое удовольствие. Лучше ты, старина Тим, доскажи историю до конца.

— Спасибо! — отозвался Тим. — Кто ел хорошее мясо, должен потом и кости разгрызть. Почему я должен продолжать рассказ там, где начинается глупость?

— Потому что у тебя такие прекрасные манеры, что даже недостаток ты можешь представить как преимущество.

— Да, так уж повелось! Я всегда должен искупать грехи других. Но поскольку ты мой брат, попытаюсь это сделать. Знаете, джентльмены, случилось так, что следы мы потеряли и, сколько ни искали, найти их не смогли.

— Невероятно! — удивился Олд Шеттерхэнд.

— Говорю вам, что это так, сэр!

— Носатые потеряли след? Если бы мне сказал это кто другой, я бы обвинил его во лжи.

— Благодарю вас, сэр! Но так как это говорит сам носатый Тим, придется поверить!

— Разумеется. Как же это произошло?

— Да проще не бывает. Там, вдалеке, где кончаются заросли мескито, идет скалистый грунт, простираясь на многие мили к востоку и западу. Вы увидите это место, сэр, и поймете, как можно потерять след.

— Я знаю это место. Мексиканцы, которым прежде принадлежали здешние места, называли этот скалистый участок, да и сейчас еще называют — El Piano del Diablo, Чертова плита.

— Верно! Вы его знаете? Вы там уже бывали?

— Даже дважды.

— Ну, это успокаивает меня, потому что тогда вы не посчитаете нас желторотыми, когда я откровенно признаюсь, что след как ветром сдуло.

— Хм! Четверых всадников никто не сможет сдуть.

— Конечно. Но если лошади на этой твердой, как железо, гладкой породе не оставляют отпечатков, то не видно никаких следов, сэр. Наш команч, несмотря на свою молодость, прослыл знаменитым следопытом, но и он встал в тупик.

— Хотелось бы знать, не вышло ли бы у меня по-другому?

— Но так то вы! Вы же совсем другой человек, не то что какие-то носатые! Вы и Виннету нашли бы следы даже тогда, когда лошади скакали бы по воздуху! И можно почти поверить, что здесь так и случилось. Говорю вам, не попалось даже вывороченного камешка, ни одной жалкой царапинки, которую бы оставила подкова на скале. Конечно, мы сделали то, что в таком случае предпринял бы любой другой вестмен: мы поехали вдоль кромки скал, чтобы найти место, в котором парни оставят каменную плиту и снова окажутся на песчаном грунте. Но двигались мы так медленно, что еще не покончили с этим делом, хотя уже оказались севернее той точки, в которой один всадник отделился от четверых других, чтобы поскакать в Хельмерс-Хоум, как вы сказали. Впрочем, издалека мы видели одинокого всадника, галопом мчавшегося на юг, а когда потом мы добрались до этих зарослей, то заметили, что он здесь останавливался.

Олд Шеттерхэнд насторожился. Казалось, он на короткое время задумался, потом поднялся со своего места, сравнил различные отпечатки копыт на краю зарослей мескито и при этом несколько удалился от остальных, которые вскоре услышали его крик:

— Мастер Тим, вы или Джим были и здесь, на том месте, где я теперь стою?

— Нет, сэр, — послышалось в ответ.

— Так подойдите же сюда!

Все подчинились приглашению Олд Шеттерхэнда. Когда они подошли, Олд Шеттерхэнд показал на кусты и сказал:

— Здесь вы можете совершенно отчетливо видеть, что кто-то проник в заросли. Вот сломана веточка, а обломанная поверхность еще не успела подсохнуть. Значит, это случилось не так давно. Пойдемте за мной, джентльмены!

Он медленно углублялся в густые заросли, тщательно осматривая каждую веточку и каждую пядь земли, пока не остановился перед песчаной площадкой. Она была довольно просторна — как в длину, так и в ширину. На песке не было видно и следа растительности. Ни малейшего стебелька, самого жалкого, там не росло. Олд Шеттерхэнд опустился на колени, и казалось, будто он хочет изучить каждую песчинку в отдельности. Наконец Олд Шеттерхэнд поднялся с довольной улыбкой и осмотрел со всех сторон заросли, ограничивающие площадку. Потом он показал на какое-то место и сказал:

— И здесь кто-то прятался. Бьюсь об заклад, что тот, кого мы ищем, именно здесь, перед кустарником, спешился. А теперь скажите мне, мастер Тим! Одинокий всадник отделился от четверки южнее этой площадки?

— Юго-восточнее, сэр!

— Прекрасно! А тот человек, которого отсюда видели, был в военной форме?

— Нет.

— Тогда для меня ясно следующее: вожак пятерки, оставив сообщников, поскакал сюда, чтобы выкопать форму и появиться в Хельмерс-Хоум в мундире офицера. Когда он бежал от нас, он поскакал опять сюда, чтобы эту форму снять.

— Что вы говорите, сэр! Вы считаете это место гардеробной?

— По меньшей мере — убежищем, cache[257], как называет бобровый охотник нору, в которой зверек прячет свою шкуру. Достаньте свои ножи и копайте! По состоянию песка отчетливо видно, что его недавно старательно заравнивали.

Носатые удивленно смотрели на Олд Шеттерхэнда. Хромой Фрэнк опустился на землю и стал так старательно разрывать песок голыми руками, словно он надеялся найти все сокровища мира. Это побудило других последовать его примеру.

Песок летел во все стороны. Фрэнк едва углубился на десяток дюймов, как закричал, и притом по-немецки:

— Вот оно, господин Шеттерхэнд! Мои пальцы наткнулись на что-то твердое.

— Ройте дальше! — призывал его Джим тоже по-немецки. — Это может оказаться и камень.

— Что! — воскликнул Фрэнк. — Вы тоже используете в качестве родного языка немецкий? Значит, вы тоже родились между Монбланом и Фегезакком?[258]

— Моя фамилия Хофман. Пока для знакомства этого достаточно. Копайте же дальше!

— Я и так роюсь, как крот или вервольф[259]… Это вовсе не камень, а дерево. Вот оно! Чистые тонкие трубочки.

— Это кактусовые стволы, — объяснил Олд Шеттерхэнд, — которые так соединены между собой, что образуют широкую плоскость, ставшую крышкой тайника.

Его предположение оказалось верным. Прямые, как линейки, трубки были так переплетены, что образовалась прямоугольная крышка, закрывающая неглубокую квадратную яму. Эта яма была вырыта в длину и ширину больше, чем на два локтя, и до краев заполнена всевозможными вещами.

Прежде всего охотники увидели саблю и… военную форму, прикрытую сложенной вдвое старой газетой.

— Офицерский мундир да сабля рыцаря-грабителя, — сказал Фрэнк, вынув клинок из ножен и рубанув им воздух. — Если бы мерзавец оказался здесь, я всадил бы ему в голову порядочное шило.

— Ты, верно, имеешь в виду приму?[260] — уточнил Плутишка Фред.

— Ничего я не имел в виду, по крайней мере — ничего для тебя, старый хвастун и всезнайка! Я достаточно хорошо знаю, что должны означать фехтовальные термины. Еще зеленым отроком я вырезал из дерева саблю, а позднее выучил все связанные с нею технические термины и профессиональные словечки, которые называет Thermopylus polytechnikus[261]. Удар сверху называется «шилом», удар снизу — «шкваркой», почему часто говорят: «Он схлопотал шкварку» — вместо того, чтобы просто сказать: «Его поколотили». Я как лесной деятель в прошлом знаю, пожалуй, лучше тебя, что…

— Пожалуйста, милый Фрэнк, бумагу! — прервал его Олд Шеттерхэнд.

— Прекрасно! Сейчас! Я могу прочесть Фреду нравоучения и позже, когда мы опорожним эту нору убийцы.

Он передал Олд Шеттерхэнду газетный лист. Знаменитый охотник развернул его. Там оказалась написанная карандашом записка, гласившая: «Venid pronto en nuestro escondite! Precaution! Old Schatterhand esta en casa de Helmers».

— Что это означает? — спросил Фред. — Ну, Фрэнк, ты же знаток языков.

— Конечно, — послышалось в ответ. — Речь идет об Олд Шеттерхэнде и Хельмерсе. Но этот еврейский текст так искажен индейскими префликсами и суффликсами[262] и проеден такими индогерманскими трихинами[263], что у меня с первого же слова все внутри перевернулось. Я умываю руки и лучше уж займусь осмотром офицерской формы.

И он стал весьма старательно обыскивать карманы мундира, а Олд Шеттерхэнд перевел вслух испанский текст:

«Приходите к нашему тайнику! Будьте осторожны! Олд Шеттерхэнд находится у Хельмерса».

Никто не хотел объяснять смысл этих слов. Всем не терпелось узнать, что же находится в яме. А там лежали поношенные, но все еще годные одежды различного фасона, цвета и размера; ружья, пистолеты, ножи, свинцовые заряды, жестяные коробки с пистонами и даже бочонок, наполовину заполненный порохом. Все карманы в одеждах были пусты.

— Одежду мы сожжем, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Все прочее — хорошая добыча, и каждый может себе взять все, что ему понравится, оставшееся отвезем к Хельмерсу. Убежден, что у разбойников еще много таких тайников, где они хранят свои трофеи. Форма, вероятнее всего, принадлежала какому-нибудь офицеру, убитому ими. Из всего найденного для меня ценна только записка. Что бы вы сказали о ее содержании, мастер Джим?

— Две вещи, — ответил носатый. — Первое — что парень испытывает перед вами прямо-таки языческое поклонение. Во всяком случае, он бы еще надолго остался в Хельмерс-Хоум, если бы не встретил там вас. Правда, я не знаю, что там произошло, но таково мое мнение.

— А еще какие у вас соображения?

— А во-вторых, с ним были еще сообщники, которых этой запиской он хотел предупредить. Они тоже отправляются в Эстакадо. Но прежде они приедут сюда, чтобы вскрыть эту яму. Он вызвал их в условленное место, обозначенное им также как «тайник». Мне кажется, под этим словом он имеет в виду их секретное место сборищ.

— Таково и мое предположение. Теперь вы можете понять, что потерянные следы искать больше не надо. Этот человек непременно снова встретится с четырьмя своими сообщниками. Чтобы попасть на место встречи, вам надо только отправиться за мошенником. Отсюда его след виден очень отчетливо. В любом случае он ведет к укрытию, о котором упомянуто в записке. А могли бы вы сказать, почему он вызвал туда своих людей?

— Это же понятно, сэр! Главарь банды хочет вместе с другими разбойниками напасть на переселенцев.

— Я тоже так думаю. К тому же он очень торопится совершить это нападение, о чем свидетельствует его спешка. Он опасается меня, зная, как подозрительно мы к нему отнеслись. Видимо, он убоялся, что мы раскроем его замыслы, и вот поэтому он будет, по возможности, торопиться с исполнением своего плана.

— Тогда и мы должны спешить, сэр! Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

— Конечно, но прежде я поговорю с вами об убийстве вождя. Речь идет о том, чтобы предотвратить новое злодейство. Что здесь предпринять? Что вы нам предложите?

— Я вам? Хм! Носатый Джим должен что-то предлагать самому Олд Шеттерхэнду! Да это же высочайшее из наслаждений! Мы только последуем за вами, сэр, не так ли, старина Тим?

— Да! — согласился его брат. — Ведь Олд Шеттерхэнд очень долго находился в самом центре здешних событий, тогда как мы еще долго будем во всем разбираться. Или ты мог бы что-нибудь предложить, Фред?

— Нет, — ответил тот. — Для придумок я не очень-то подхожу. Но кое-что высказать можно. Самым разумным было бы немедленно поскакать за парнем. Разве не так? Он ведь вожак, то есть душа всего замысла. Если мы его поймаем, все расстроится.

— Тут надо все хорошенько обдумать, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Он представляет пятерку бандитов. Мы не знаем, действительно ли он главарь всех грифов Льяно. Только поймав вожака, мы обезвредим всех этих стервятников. Впрочем, я не верю, что мы догоним этого парня. Наши лошади устали, а солнце клонится к закату. Прежде чем мы его настигнем, наступит ночь. Нет, пусть он сегодня спокойно скачет — завтра его следы будут видны. Вы заночуете здесь, чтобы схватить тех, кому была предназначена найденная нами записка… Если они, конечно, подъедут. Я с тремя лошадьми вернусь в Хельмерс-Хоум, а потом присоединюсь к вам вместе с Джемми, Дейви и Бобом. На рассвете мы выступим отсюда, и я думаю, что наша поездка не будет напрасной. Тогда нас будет девять человек, и я убежден, что мы справимся с двадцатью, а то и с тридцатью бандитами.

Такое предложение встретило всеобщее одобрение. Каждый выбрал себе то, что ему понравилось из оружия и боеприпасов. Одежду вынесли на свободную площадку и сожгли вместе с сухими ветками мескито. Костер еще дымился, когда Олд Шеттерхэнд вскочил на лошадь. Он обещал позаботиться о провизии, а также о небольшом запасе воды и заметил, отъезжая и указывая рукой на запад:

— Мне кажется, оттуда что-то приближается — буря или что-то вроде нее. Это — воздушная дыра, которая в Льяно, к сожалению, никогда не приносит дождя.

Он уехал рысью на север, забрав с собой трех лошадей. Оставшиеся принялись внимательно рассматривать западный свод неба, где повыше солнца появилось легкое облако, окрашенное в красновато-серый цвет и сформировавшееся в своеобразное кольцо, в середине которого сфокусировались золотые отблески. Облако выглядело совсем не опасным, и слова Олд Шеттерхэнда показались мимолетным замечанием. Один лишь команч в задумчивости поглядывал на облако, бормоча себе под нос:

— Temb metan![264]

Наконец охотники уселись и в подробностях рассказали братьям о происшедшем в Хельмерс-Хоум, что, естественно, вызвало самое обстоятельное обсуждение. Время летело быстро, и люди не обращали внимания на небосклон, принявший теперь совсем другую окраску. Только команч, молча сидевший в сторонке, отметил это изменение.

Кольцевое облако раскрылось внизу, приняв форму подковы, края которой прямо на глазах удлинялись, образуя две вытянутые узкие полоски, почти достававшие до горизонта. Между полосками виднелось чистое небо. Потом ближняя полоска опустилась, и тогда южный край неба подернулся оранжево-красной дымкой. Казалось, что там бушует буря, вздыбившая вверх, к небу, тучи песка.

На востоке стало темно, хотя никаких облаков не было видно. Внезапно команч вскочил и, забыв про свое самообладание, высшую добродетель индейца, крикнул, указывая на вздыбившуюся с восточной стороны черную стену:

— Mano-timb-yuavah![265]

Вся компания разом вскочила. Только теперь они заметили, что все изменилось вокруг, но когда они посмотрели туда, куда показывал Железное Сердце, ужас парализовал их.

Над самым горизонтом неба мчался всадник, размеры которого, казалось, втрое превосходили человеческие. На темном фоне, в том самом месте, где находилась конная фигура, появилось круглое светлое пятно, перемешавшееся вместе с всадником и с той же скоростью, так что он виделся темным силуэтом в светлой рамке. Его контур, как и контур лошадиного тела, был сверхъестественно большим. Отчетливо различалась вся фигура. В правой руке всадник держал поводья, а левой ухватился за поля шляпы; висевшее за спиной ружье подпрыгивало то вверх, то вниз. Грива и хвост лошади развевались на ветру. Призрачное животное летело по небу, словно вырвавшись из преисподней.

И это происходило днем, за целый час до захода солнца. Удивительное явление произвело неописуемое впечатление на оцепеневших от ужаса зрителей. Ни один из них не произнес ни слова, не издал ни малейшего звука.

Черная стена резко, строго вертикально обрывалась к югу. Туда же направлялся всадник. Он приближался к краю черноты. Еще десять скачков лошади… еще пять… еще один — животное прыгнуло в пустоту и исчезло вместе со всадником. Не было больше видно и светлого круга.

Мужчины все еще безмолвно стояли друг подле Друга. Они то переглядывались, то смотрели туда, где появилось и исчезло видение. Тут Джим вздрогнул, как будто в ознобе, и сказал:

— О, Господи! Если это не был Дух Льяно-Эстакадо, пусть меня больше никогда не назовут носатым! Я всегда думал, что эти россказни — ерунда, но теперь оказался бы свихнувшимся тот, кто стал бы сомневаться. У меня стало как-то муторно на душе. А ты как себя чувствуешь, Тим?

— Примерно так, словно я стал кошельком, в котором нельзя отыскать ни единого цента. Я опустошен, выжат до дна, остались только кожа и воздух. А посмотрите, как быстро изменился цвет неба! Такого еще никогда не бывало!

Действительно, верхняя кромка упомянутой черной стены окрасилась кроваво-красным; огненные клочья над ней то взлетали, то опадали. Один край облачной подковы опустился. И чем ниже он опускался, тем шире и темнее становился. На юге клубилось море пыли и дыма, как бы взбитое бурей. Оно приближалось. Солнце скрылось за плотной завесой, которая ежесекундно расширялась и поднималась. Темная облачная пелена теперь казалась буквально падающей с неба. Испуганных людей внезапно обдало необычайным холодом. В отдалении послышался резкий вой.

— Ради Бога, к лошадям! — закричал Плутишка Фред. — Быстрей! Иначе они удерут! Повалите их! Они должны лежать. Держите их прочно, да и сами плотнее прижмитесь к земле!

Вся пятерка подскочила к трем оставшимся животным, испуганно храпевшим, но не сопротивлявшимся, когда их рванули вниз. Животные залегли в кустарнике, забившись головой под ветки. И едва успели найти укрытие для себя, как разразилась буря. Послышались свист, вой и рев, не поддающиеся никакому описанию. У людей было такое чувство, словно на них внезапно упала плита весом в добрый центнер — с такой силой их прижало к земле. Подняться было совершенно невозможно. Ледяной холод объял всех. Глаза, носы, рты и уши были словно забиты жутко холодной водой. Люди не могли дышать, они уже совсем задыхались. А потом их снова пронзило чем-то раскаленным, горячим, и воющие голоса Льяно-Эстакадо замерли вдалеке. Лошади моментально вскочили и громко заржали. Внезапно наступившую темную и холодную ночь сменило светлое солнечное сияние и живящее тепло. Можно было открыть рот, выплюнуть песок и начать снова дышать. Люди задвигались, протерли глаза и огляделись.

Они были покрыты слоем песка толщиной в фут. Таким покровом укутал их торнадо.

Да, это пролетел над ними среднеамериканский вихрь торнадо, разрушительная сила которого ужасна. Скорость ветра достигает в нем ста километров в час, и чаще всего этот вихрь сопровождается электризацией воздуха, которая еще сохраняется после прохождения торнадо. Даже у самума африканских пустынь нет такой силы, и только ужасающие снежные и песчаные бури дикой Гоби достигают такой мощи, которую можно сравнить со стихией торнадо.

Охотники поднялись и стряхнули песок со своей одежды. Кустарник задержал несшийся песок, отложившийся перед зарослями валом высотой примерно в два метра.

— Слава Богу, что все это так легко обошлось, — сказал Джим. — Горе тем, кто оказался в такую бурю на открытой равнине! Вряд ли кто из них спасся.

— Некоторым везет, — возразил Фред. — Подобные ужасные вихри захватывают, к счастью, пространство шириной только в половину английской мили. Зато тем яростнее их сила. Этот неистовый воздушный поток задел нас только краешком. Если бы мы оказались в его центре, то нас вместе с нашими лошадьми унесло бы Бог знает куда, и в конце концов мы бы погибли.

— Верно! — кивнул Тим. — Я знаю об этом, так как однажды на Рио-Кончос видел, что там натворил торнадо. В девственном лесу ураган проложил просеку, прямую, как стрела. Гигантские деревья, метра по два в поперечнике, были вырваны с корнем и лежали в диком беспорядке, одно на другом. Эта просека, естественно, непроходимая, была очень резко ограничена по бокам, так что деревья, стоявшие справа и слева от нее, оказались едва задетыми. Янки называют эти бури hurricane[266] и точно так же зовут поваленные ими полосы леса.

— Это было довольно ужасно! — сказал Хромой Фрэнк. — У меня кончался запас воздуха, и мои кларнеты свистели почти уже на последнем отверстии. У нас, в Саксонии, тоже бывают иногда бури, но они не такие дикие и необузданные, как здесь. Наш саксонский суперураган предстанет по сравнению с американским торнадо легчайшим майским ветерком, достаточным как раз для того, чтобы остудить черный кофе. И к тому же ваши лошаки затоптали меня до полусмерти. Они под конец бури не хотели лежать и странным образом приняли мою благородную фигуру за…

— Вы, наверное, хотели сказать мулы, — прервал его Джим.

— Не-е, я говорю: лошаки! Если они так обтоптали меня, то это самые крупные ослы, которые могут быть[267]. Они истоптали всю артистическую конструкцию моего остготского тела[268]. Собственно говоря, я должен потребовать от вас возмещения убытков; но такого единственного в мире, как я, не заменить. Поэтому на этот раз я вас помилую, но на будущий Futurum[269] я должен строжайшим образом запретить такое лошаковство. Fixi et salvavi animal!

— Правильно надо же говорить «dixi» и «animam»! — крикнул Фред[270].

— Помолчи-ка! Когда я говорю по-арабски, мне на твое мнение полностью наплевать, — с гневом набросился на него Фрэнк. — Не хватало еще, чтобы такие вот бывшие фокусники позволяли себе подобные замечания на полях! Учи тому, что сам умеешь. Я ведь очень хочу дружить с тобой, но, если ты подобным образом станешь меня злить, я разорву тебя и выброшу во Вселенную, чтобы ты во веки веков летал там чистильщиком падающих звезд. Fixi и еще трижды — fixi, что означает: «Я сказал это» — я, Хромой Фрэнк. Запомни это!

Он перебросил свое ружье с плеча на плечо и, полный достоинства, зашагал прочь — ну, прямо разгневанный Ахилл[271].

Остальные с улыбками покивали головами, но ни слова не сказали, чтобы еще больше не разозлить его. Фред был уверен, что маленький саксонец скоро вернется.

Солнце, так недавно еще скрытое облаками, снова посылало вниз свои лучи, окрашенные своеобразным, каким-то шафраново-желтым цветом. Горизонт расплылся в этой красочной дымке, и казалось, что справа и слева он несколько приподнят. Получалось, что люди находятся как бы внутри большого полого шара, в самой нижней его точке.

Верховые животные все никак не могли успокоиться. Они боязливо похрапывали и били землю копытами. Они все порывались умчаться прочь, поэтому пришлось их привязать, да покрепче. Воздух был насыщен чем-то таким, что было просто невозможно дышать. То были не только микроскопические песчинки, а нечто неопределенное, не поддающееся определению.

Команч расстелил свое одеяло на песке и улегся. Даже сейчас, пережив такое грозное явление природы, он хранил сдержанное молчание, так характерное для индейского воина. Трое белых расположились поблизости от него, и Джим спросил:

— Мой юный краснокожий брат уже когда-то переносил подобное испытание?

— И не раз, — ответил юноша. — Железное Сердце был унесен nina-yandan[272] далеко-далеко и погребен в песке, но воины-команчи отыскали его. Он видел вырванные с корнем могучие деревья, стволы которых не могли бы охватить и шестеро взрослых мужчин.

— Но Духа Льяно-Эстакадо ты еще не видел?

— Железное Сердце видел его три зимы назад, когда он пересекал вместе со своим отцом Льяно. Они услышали выстрел. Когда они приблизились к месту, где этот выстрел раздался, то увидели, как оттуда на черном коне ускакал Дух. А на месте остался лежать бледнолицый с дыркой во лбу. Вождь команчей знал убитого. Это был бандит.

— И как же выглядел Дух?

— У него были голова и туловище белого бизона. Вокруг шеи дыбом стояла косматая грива. Он выглядел устрашающе. И тем не менее это — добрый Дух, иначе он не принял бы образ нашего священного животного. Команчи очень хорошо знают, что он убивает только плохих людей, тогда как добрые находятся под его защитой. Железное Сердце знает двух команчей, которые заблудились в Льяно и уже умирали от жажды. Дух пришел к ним ночью, дал воды и мяса, а потом вывел на правильную дорогу.

— Он говорил с ними?

— Он говорил с ними на языке команчей. Добрый Дух говорит на всех языках, которым обучил его Великий Дух. Хуг!

Команч отвернулся. Последнее слово означало, что сказал он уже достаточно, а теперь хочет помолчать.

Фрэнк в это время стоял в сторонке, но когда заметил, что Джим и команч разговаривают, то стал поглядывать на них в каком-то тоскливом ожидании. По своей натуре он просто не мог оставаться в стороне в то время, как другим выпало счастье общения в беседе. Немного помучившись, он медленно подошел и сказал Фреду:

— Я дал тебе время постучаться в свою душу и облагородить ее. Надо надеяться, ты понял, что тяжко согрешил против моего метода. Ответишь ли ты мне откровенно?

— Да, — ответил Фред с наигранной серьезностью. — Мы же хорошо понимаем, что ты далеко нас обставил.

— Тогда в будущем веди себя мирно и не позволяй столь часто увлекать себя своему необузданному темпераменту. После того, что мы пережили, я думаю, что ты вдвойне готов к примирению. Среди белого дня увидеть живое привидение — это почти рисковать головой. Я чуть не умер от страха.

Он подсел к Фреду, и тот, улыбаясь, сказал:

— Не надо так уже пугаться. Явление, свидетелями которого мы все были, можно, видимо, вполне разумно объяснить. Вспомни о призраке, чье возникновение так убедительно доказал специалист по привидениям Незе!

— Незе? Знаю я такого. Сын его — известный инженер и живет в Блазевице. Он имел честь встретить меня как-то на прогулке в Морицбурге и как раз зачитал мне свой достойный всяческого уважения доклад о привидениях. По его мнению, таковые представляют собой обогащенные смолой воздушные явления, наполовину состоящие из кислорода, наполовину — из озона, которые сгущаются в атмосферных условиях, а потом растворяются туманом и выпадают раскаленными градинами. Но здесь, в Льяно, мы встретились с настоящим Духом. Мы видели его летящим по небу. Это был не воздух и не туман, но зримый образ подлинного сверхъестественного существа. Как можно в этом случае предполагать какой-то оптический обман?

— Хм! Раньше, когда я был фокусником, то сам показывал призраков.

— Помолчал бы уж лучше об этом, потому что изготовление призраков — чистое мошенничество! Каким же это образом ты их показывал?

— Использовал или фотокамеру, или простое оконное стекло.

— Так я тоже умею. Однажды я даже сам сделал camera obscuriosa[273]; в общем и целом она мне удалась, но я, к сожалению, забыл сделать дырку, куда вставляют линзы окуляра. Впрочем, этот сорт линз я никак не мог получить от зеленщика. Пришлось до поры до времени оставить эту штуку недоделанной.

При этих словах Фред и оба носатых брата разразились таким звучным смехом, что серьезный команч мигом повернулся и удивленно посмотрел на них. Фрэнк моментально обиделся и прикинул:

— Silicium![274] Тихо! Если вы сейчас же не прекратите свой издевательский смех, я учиню вам, булочные братья, кровавую расправу — не хуже чем Мохаммед Второй обошелся с карфагенянами![275] Вы, верно, считаете себя умными и мудрыми? Скажу вам прямо, что в вашей потертой философии уже прорвались петли, и весь ваш ум отдает помадой из касторового масла. Вам бы совершенно не стоило смеяться над моей camera procura. Она была сконструирована, и просто я, обычный лесной служащий, не нашел времени сам для себя изготовить линзы. Я вас давно раскусил, но ваше невежество выносил с великодушием, потому что еще надеялся сделать из вас что-нибудь приличное. Теперь я, однако, убедился, что вы неисправимы. Я еще раз покидаю вас и стряхиваю пыль со своих ног. Ваши издевки надобно отомстить. Я ухожу, но… manus manum lavendat[276], что по-немецки означает: «Моя рука уже моет вам головы лавандой». Теперь ждите! Ху-ху-у-хуг!

Казалось, он сам раздувал собственный гнев, он топал ногами по песку, неистово жестикулировал, а бросив последнее индейское слово, поспешил укрыться за кустами и тем самым примерно наказать остальных, лишив их лицезрения своей драгоценной персоны.

Таким рассерженным его еще не видели. Смех оборвался, и Фред удивленно заметил:

— Я не думал, что он так сильно обидится. Наши насмешки мы должны загладить исключительно вежливым обхождением. Он душа-человек, а его всем известная болтовня только забавляет, не причиняя людям никакого вреда.

Фред рассказал братьям много интересного о Хромом Фрэнке, что, естественно, расположило их к маленькому оригиналу. Ну, а потом, конечно, речь снова зашла о торнадо и о предшествовавшем ему явлении Духа Льяно-Эстакадо. Все были достаточно образованными людьми, в особенности Фред, естественно-научные познания которого были куда выше среднего уровня вестменов. Они были убеждены, что столкнулись с каким-то оптическим явлением, но не могли научно объяснить его.

За разговором время шло быстро, и наступила ночь. Стало так темно, что в пяти шагах нельзя было ничего увидеть. Опять подошел Фрэнк. В такой темноте, да еще в таком пустынном месте, он не хотел оставаться один, однако гнев его еще не полностью испарился. Не говоря ни слова, он улегся, но не подле других, а в некотором отдалении, крайне внимательно прислушиваясь к разговору. Временами он вскакивал, вставляя возражение, когда кто-нибудь, по его мнению, обнаруживал незнание или непонимание чего-либо, но потом опять укладывался. Желание выглядеть обиженным пересиливало его всегдашнее влечение похвастаться своими обширными, хотя и не всегда точными, познаниями.

Между тем воздух снова стал прозрачным, и дышать стало легче. Слабый ветерок потянул с юго-запада, что было очень приятным облегчением после дневной жары. На небе выступили звезды, по которым можно было легко сориентироваться.

Они больше не говорили между собой, пытаясь уснуть. Появление какого-нибудь врага казалось в этих местах невероятным, а Олд Шеттерхэнда ждать было еще рано. Белые постепенно заснули, а команч уставился широко открытыми глазами в небо, хотя минувшей ночью он не соснул ни минуты. Смерть, точнее, задуманное убийство занимало все его существо и требовало от него мести.

Так уходили минуты. Внезапно спящих разбудил громкий вскрик индейца. Они испуганно вскочили.

— Mava tuhschta![277] — сказал он, показывая на юг.

Несмотря на темноту, белые увидели его вытянутую руку и посмотрели в указанном направлении. У горизонта, где сходились земля и небо, показалось светлое пятно. Вроде бы в этом не было ничего необыкновенного, но оно приковало к себе внимание мужчин.

— Хм! — проворчал Джим. — Если бы это было на востоке, я бы поверил, что мы так долго проспали и там начало светать.

— Нет, — сказал его брат Тим, — утренние сумерки выглядят по-другому. Границы этого светлого пятна слишком резкие.

— Это потому, что стоит темная ночь.

— Но ведь именно поэтому еще не должно рассветать. День и ночь переходят друг в друга постепенно. Там же — резкие контуры.

— Может, это пожар?

— Пожар в Льяно, где нет деревьев? Хм! Что там может гореть? Песок, что ли? Это было бы изрядной новостью.

— Да уж! Если бы еще и песок загорелся, это было бы, разумеется, весьма удивительно. Тогда нам оставалось бы только сесть поскорее в седла и скакать прочь отсюда. А как бы ты мог иначе объяснить это пятно?

— Объяснений у меня тоже нет. Впрочем, пятно это растет, а ветер при этом поворачивает. Прежде он дул с юго-запада, а теперь перешел на западный, становясь все сильнее и холодней. Что бы это значило?

— Только не северное сияние, — сказал Фред. — А южного сияния здесь еще, пожалуй, и вовсе не бывало.

Фрэнк до сих пор молчал. Теперь терпение его кончилось, и он должен был говорить, иначе его сердце не выдержало бы.

— Это светлое место у горизонта кое-что означает, — сказал он. — Во всяком случае, оно связано с Мстящим Духом. Сначала он поскакал на юг. Может быть, там расположен его вигвам, и теперь Дух сидит у своего костра.

Остальные опять бы охотнее всего рассмеялись, однако они подавили в себе это желание, а Фред возразил:

— Ты полагаешь, что Дух палит костры?

— А почему бы и нет? На таком, как сейчас, холодном ветру…

Ветер и вправду стал пронизывающим. Он все сильнее поворачивал к северу. А светлое пятно на юге все больше разрасталось вверх. Казалось, что восходил диск какого-то огромного небесного светила. Сияние образовало теперь почти полукруг с кроваво-красным ядром внутри. К краям интенсивность окраски убывала. Пятно замыкалось резкой кривой линией, по которой, отчетливо выделяясь на темном фоне облаков, перекатывались искристые огненные шары.

Все это представлялось одновременно и жутким, и роскошным зрелищем. Пятеро мужчин застыли в изумлении. Они едва отваживались говорить.

Ветер теперь дул прямо с севера. В какую-то четверть часа он обошел с полгоризонта. При этом, однако, не наблюдалось никакого шума или рева. Ветер, скорее, тихонько веял в коварной тишине по столь великолепно освещенной долине. И при том ветер был таким холодным, что хотелось укутаться в меховую одежду.

— Олд Шеттерхэнд должен бы видеть это! — сказал Плутишка Фред. — К сожалению, он еще не вернулся, потому что теперь еще только полночь.

— Полночь! — воскликнул Хромой Фрэнк. — Да это же час духов. Верно, там, где горит, может случиться что-то ужасное!

— Что же ужасного там может произойти, кроме пожара?

— Не задавай бессмысленных вопросов. Около полуночи открывается преисподняя, и духи выходят наружу. В течение целого часа они безобразят. Я знаю это, потому что у меня даже ночью глаза открыты. Как у каждого народа в разных странах есть свой характер, так и у духов в любой местности есть свой темперамент и свои особые наклонности. В одной стране духи крутят людям шеи, в другой — душат их на перекрестках дорог. Саксонцы — самые добродушные и приветливые люди в мире, а поэтому у нас обитают с давних времен добродушнейшие привидения. Их проделки воспел поэт эльбинского края:

На Камне Вороньем лишайном Под Перне и Кенигсштайном Духи толпой нелюбезной Играют в кегли над бездной.

Но кто же знает, какие особые увлечения у здешних духов? А они могут быть из самых худших, самых опасных. Поэтому мы должны остерегаться… Батюшки-светы! Ну разве я был не прав? Посмотрите-ка вон туда! Там проскакал Он!

Последнюю фразу Фрэнк выкрикнул испуганным голосом. Но то, что он увидел, на самом деле могло бы нагнать страху на самого отважного человека. Снова появился Дух Льяно-Эстакадо.

Как уже было сказано, странное светлое пятно образовало теперь огромный полукруг в южной стороне небосклона. И вот там, — где дуга этого полукруга прикасалась слева к горизонту, снова показался всадник. Лошадь его была черной, а сам он — белым. Силуэт всадника напоминал бизона. Отчетливо виделись голова, украшенная рогами, шея с не очень длинной, но растрепанной, развевающейся по ветру гривой, и тело, смыкавшееся с задней частью лошадиного крупа. Контуры этой странной фигуры были окаймлены огненными линиями.

Лошадь летела бешеным галопом, причем двигалась не прямолинейно, то есть по видимому диаметру этого пылающего полукруга, а как бы приподнимаясь по дуге. Но под ногами у нее постоянно оставалась земля.

Так лошадь домчалась до верхней точки таинственного пятна, а потом начала спуск по правой дуге сияющего диска к тому месту, где дуга эта касалась горизонта. Там видение исчезло так же внезапно, как и появилось.

Зрителей бросало то в жар, то в холод. Не помогал и ветер, обвевавший их холодным воздухом. Надо ли было думать об оптическом обмане? Нет, виденное было неоспоримой действительностью. Люди не находили слов для выражения своих чувств. Даже степенный команч вышел из себя и постоянно повторял «Уф-ф!».

Мужчины застыли в неподвижности, ожидая, не повторится ли еще раз то же самое явление — но напрасно. Еще некоторое время небесный полукруг пылал во всю силу, потом край его потерял прежнюю резкость, и свет стал бледнеть.

И тут где-то сзади послышались мягкие удары копыт по песку. Подъехавшие всадники остановились возле застывшей группки и спешились. Первым подошел Олд Шеттерхэнд.

— Слава Богу, что вы еще живы! — воскликнул он. — Я уже считал вас погибшими и думал, что придется выкапывать из песка ваши трупы.

— Такого зла торнадо нам все же не причинил, — ответил Фред. — Он только слегка задел нас, сэр. Вы, должно быть, весьма торопились — мы не надеялись на такое быстрое ваше возвращение.

— Да, за нами парфорсная скачка[278]. Речь шла о вашем спасении. Поэтому и мастер Хельмерс поехал со своими людьми, как видите. Мы очень беспокоились о вас. Торнадо прошел вплотную к Хельмерс-Хоум. Мы видели причиненные им опустошения. А так как он двигался в вашем направлении, то мы предположили, что он и вас задел. К счастью, он еще благосклонно обошелся с вами.

Все приехавшие тоже выражали свою радость. Это были Джемми, Дейви, Боб и Хельмерс с несколькими своими людьми. Первые двое из названных узнали от Олд Шеттерхэнда о носатых братьях. Они радовались встрече с ними, но мало говорили об этом, потому что прежде надо было обсудить более важные дела.

Фред вкратце сообщил о двукратном появлении Духа. Джемми и Дейви молча покачали головами. Они не хотели обидеть рассказчика своим недоверием. А Хельмерс сказал:

— То, что вы нам сказали, сэр, должно быть правдой, потому что это видели многие. Разумеется, понять и объяснить это я не могу. Пожалуй, нет ни одного человека, который смог бы неопровержимо доказать, имеем ли мы дело с призраком или с реальным существом.

— О, такой человек есть! Это — я! — ответил Хромой Фрэнк. — Не может быть и речи о призраке, потому что мы ясно разглядели фигуру всадника. Это какое-то неземное существо, которое может скакать по воздуху. В этот момент мы как раз оказались в самой середине полночного часа духов. Это обстоятельство все объясняет и является вернейшим доказательством того, что мы имеем дело с некой усопшей душой, приходящей с того света. Не думаю, чтобы кто-нибудь решился опровергнуть мое мнение.

Он ошибся, потому что Олд Шеттерхэнд хлопнул его по плечу и сказал, хотя и очень дружески:

— И чего же можно ожидать, милый Фрэнк, если кто-то осмелится вам возражать?

— Хм… разного… в зависимости от личности. Любого другого я бы буквально убил своими доказательствами, так что его земное существование было бы навеки разрушено. Но если бы вы отважились на один маленький скромный вопросик, то я в виде исключения готов дать с максимальной любезностью желаемое разъяснение.

— Разъяснений я от вас не требую. То, что явление во второй раз произошло в полуночный час, еще не служит доказательством его неземного происхождения, тем более — вы подобное видели прежде, в дневное время. Если вы дадите мне подробное описание того, что произошло, то я убежден, что смогу его объяснить.

— Такие возражения я мог бы опровергнуть, но поскольку имею дело с вами, то опишу это событие, так как из всех присутствующих вы — единственный, кто является серьезным оппонентом.

Маленький саксонец дал превосходное и очень подробное описание двукратного появления Духа. Олд Шеттерхэнд, впрочем, иногда перебивал его рассказ своими вопросами.

Тем временем сияние на южной стороне неба все больше и больше бледнело и размывалось. Казалось, оно вот-вот совсем исчезнет. В продолжение нескольких минут оно еще виднелось тусклым мерцанием, потом стало внезапно светлее, но до прежней высоты никак не поднималось, перемещаясь постепенно к западу, словно проблески искр по тлеющему фитилю. В западной стороне оно остановилось и с чудовищной скоростью излилось в огненное море, осветившее полнеба.

— Тысяча чертей! — завопил Фрэнк. — Опять начинается! Никогда я еще не переживал такого часа духов. Этот огонь сверхъестественного происхождения, так как…

— Ерунда! — прервал его Олд Шеттерхэнд. — Все объясняется очень легко. Это — совершенно естественный огонь.

— Что же там горит?

— Высохшие кактусы. Известно, что в Льяно есть тянущиеся на много миль участки, столь густо покрытые кактусами, что всадник через них не проедет. Когда растения засыхают, достаточно одной-единственной случайной искры, чтобы через несколько мгновений запылало море огня.

— Верно, — согласился Хельмерс, — я точно знаю, что к югу и западу от этого места раскинулись большие заросли кактусов.

— Ну, стало быть, объяснение возникновения пожара у нас есть, а обоих мнимых призраков мы скоро тоже ухватим за шиворот.

— Ого! — вмешался Хромой Фрэнк. — Мнимых призраков? Но духи-то были настоящие. А как это вы догадались, что появлялось два духа?

— Это видно по фигурам. Первый призрак, появившийся днем, был так называемый драгунский офицер. Кто был вторым, я еще, конечно, не могу сказать. Я не знаю никого, кто бы носил белую бизонью шкуру.

— Оставьте-ка теперь меня в покое, господин Олд Шеттерхэнд! Я, правда, признал, что вы — единственный человек, которому я разрешу поправлять мой рассказ, но надо же знать меру. Ни один человек не может заскочить туда, на небо, а это как раз и произошло — мы все впятером это отчетливо видели.

— Да, отражения перемещались по воздуху, но оригиналы скакали по земле.

— Отражения? Ну, это уже слишком! Я за всю свою жизнь еще не слышал, чтобы отражения могли скакать, да еще при этом по воздуху! Собственно говоря, как же возникли эти отражения?

— При помощи многих различно нагретых потоков воздуха, которые образуются, например, там, у огня.

— Так! Значит, отражения возникают из-за потоков воздуха! Для меня это нечто новое. До сих пор я думал, они могут возникать только при помощи карандаша или фотографии.

— А с помощью зеркала?

— Да, об этом я позабыл.

— Ну вот, при некоторых обстоятельствах воздух действует подобно зеркалу.

— Так! Теперь мне стало яснее, потому что по объяснению природы миражей я самый знаменитый из всех мастеров.

— Прекрасно! Тогда вы согласитесь также, что ваши духи были только воздушными отражениями, миражами, точно так же, как…

Он прервал свою речь на полуслове. Теперь его внимание привлекло зарево пожара, темно-красным огнем окрасившее горизонт, над которым подвижной крышей непрестанно клубились облака. А повыше этих облаков, но с другой стороны горящих кактусов, свободно воспарив в воздушном пространстве, разворачивалось теперь перевернутое изображение ровной местности, освещенной огненно-красным заревом. И вот слева, у самого начала изображения, из темноты выскочил всадник — точно такой же, в бизоньей шкуре, какого пятеро видели прежде, только перевернутый вверх ногами.

— Точно такой же, как вот этот! — продолжил Олд Шеттерхэнд, указывая на мираж.

Он еще не успел договорить, как показался другой всадник, преследующий первого.

— Батюшки-светы! — вскрикнул Хромой Фрэнк. — Это же тот, кто пронесся сегодня под вечер как tormenado[279].

— Так! Это он? — ответил Олд Шеттерхэнд. — Теперь вы согласитесь со мной, что речь идет о двух различных призраках. А скоро и новые появятся!

И действительно: за уже упомянутой фигурой следовали пять-шесть всадников; все они мчались галопом, но перевернутые головами вниз.

— Это уж слишком! — сказал Хромой Фрэнк. — Будь я один, я бы не поверил своим глазам. Огромное спасибо за такой вот час духов! Я, правда, слышал о привидениях, скачущих по ночам, взяв под мышку собственную башку. Но когда они скачут на головах — с меня этого довольно.

— Но в этом же нет ничего особенного. Прежде отражения преломлялись в воздухе несколько раз, а это — лишь один. Впрочем, сейчас мы познакомимся с этими духами. Скорее на коней, джентльмены! Определенно, первый всадник и есть так называемый Дух Льяно-Эстакадо. Его преследуют остальные, а так как он храбрый парень, мы о нем немного позаботимся.

— Вы с ума сошли! — закричал Фрэнк. — Это было бы настоящим прегрешением перед миром духов. Вдумайтесь в то, что говорит бессмертный Гете:

О человек, богов не искушай И не пытайся никогда взглянуть В тот мир, где дух Своей семье прокладывает путь!

Но его никто не слушал. Все подчинились приказу Олд Шеттерхэнда. Таково было доверие к этому человеку, что все были убеждены: он не потребует от других чего-то недозволенного.

— Лошадей тоже берем с собой? — спросил Хельмерс.

— Да, было бы очень трудно удержать их всех здесь. Впрочем, вы должны были сопровождать нас только до этого места: в теперешних обстоятельствах, однако, вы, пожалуй, проедете с нами еще немного.

— Конечно! Я весьма охотно перекинулся бы словечком с Мстящим Духом.

Две вьючные лошади, прихваченные с собой Хельмерсом, были взяты его людьми за поводья. Фрэнк тоже сел на свою лошадь. Не страх, а извечное стремление к сопротивлению побуждало его возражать.

Небольшой отряд тронулся в путь, а затем карьером помчался по равнине.

Как только всадники оставили прежнее место, исчез и мираж. Лишь были еще видны отсветы пылавшего огня.

Впереди скакал Олд Шеттерхэнд, сразу за ним — оба носатых брата, мулы которых как одержимые следовали за вороным жеребцом знаменитого охотника. Тот скакал не прямо на зарево, а забирал гораздо севернее. Он не мог видеть свою цель — он должен был вычислить ее. А это было очень трудно, так как отражение, уже исчезнувшее к этому времени, не давало верной точки отсчета, и всадники, которых он искал, удалялись с большой скоростью.

Маленький отряд летел, как молния, Олд Шеттерхэнд вынужден был остановить своего вороного, иначе другие не могли бы поспеть за ним. В какие-нибудь десять минут они оставили за собой, почитай, три мили. Однако еще было незаметно, чтобы они значительно приблизились к огню, яркость которого, скорее, усиливалась, чем ослабевала.

Прошло еще минут десять. Тогда Олд Шеттерхэнд громко закричал, поднял руку и показал направо.

Оттуда приближались две точки: та, что посветлее — впереди, ее преследовала более темная. Еще дальше возникло несколько таких же темных точек, двигавшихся со скоростью, не уступавшей двум передним. Это были всадники, совершенно реальные.

Огненное зарево освещало их сзади и чуть со стороны, что позволяло уже издалека различить косматую фигуру переднего наездника. Олд Шеттерхэнд придержал вороного и выскочил из седла.

— Всем спешиться! — крикнул он. — Так как мы едем из темноты, они нас еще не увидели, а сами они у нас прямехонько перед глазами. Прикажите лошадям лечь. Но как только я встану, вы все сделаете то же.

Отряд повиновался его требованию.

Олд Шеттерхэнд благоразумно выбрал небольшое углубление, остававшееся в тени. Лошади легли на землю, а всадники опустились возле них на корточки. Теперь тот, кто бы влетал из освещенного заревом пространства в темноту, не смог бы их увидеть.

Напротив, Олд Шеттерхэнд и его друзья могли удобно наблюдать за раскинувшейся перед ними местностью. Передовой всадник был от них на расстоянии примерно шестисот метров. Еще в половине этой дистанции следовал другой, а далее, точно в таком же отдалении, скакала остальная шестерка.

— Что с ними делать, сэр? — спросил Хельмерс. — Мы их перестреляем?

— Нет. Они нам ничего плохого не сделали, а людскую кровь я проливаю только тогда, когда у меня есть веские причины для этого. С первым преследователем я, конечно, мог бы перекинуться парой словечек. Позволь мне заняться этим сначала одному. Вам пока не надо ничего предпринимать — только отгоните тех шестерых.

Он размотал свое лассо, которое, скрученное, висело у пояса. Один конец, с узлом, он закрепил за луку седла своего спокойно лежавшего на песке жеребца. Другой конец, с петлей, достаточно просторной, чтобы охватить человеческое тело, он сложил в кольцо. Оставшиеся добрых двадцать локтей длинного ремня он намотал на локоть, потом перехватил в левую руку, оставив петлю в правой и держа ее большим и указательным пальцами.

С изготовкой лассо Олд Шеттерхэнд управился еще до появления всадника. Всадники скакали прямо на ложбинку.

Стал слышен стук копыт первой лошади — высокого вороного коня. На голову всадника был надет череп белого бизона, чья лохматая шерсть просторными складками падала на круп лошади. Череп был так глубоко надвинут на лицо, что сделал его неузнаваемым.

Когда всадник оказался шагах в десяти от ложбинки, Олд Шеттерхэнд поднялся. Всадник сразу же увидел его, но не мог достаточно быстро остановить своего коня, замершего только перед самым Олд Шеттерхэндом.

— Стой! — приказал охотник. — Кто ты?

— Дух Льяно, — глухо вырвалось из-под бизоньего черепа. — А ты кто?

— Я Олд Шеттерхэнд. Слезай! Мы защитим тебя!

— Мстящий Дух не нуждается в защите. Благодарю тебя!

После этих слов он погнал своего вороного дальше. Обмен короткими фразами продолжался всего несколько мгновений. Тем временем приблизился второй всадник. Олд Шеттерхэнд встал над крупом своего лежащего на земле жеребца, одна нога справа от седла, другая — слева, с лассо в обеих руках. Легкое пощелкивание языком — и прекрасно выдрессированный жеребец резко вскочил.

Второй всадник испугался столь внезапно возникшей на его пути фигуры. Он также не смог осадить лошадь так быстро, как хотелось, но справился с этим значительно скорее, чем только что это проделал «дух». Он почти вплотную подъехал к Олд Шеттерхэнду.

— Остановитесь! — приказал тот. — Кто вы такой?

— Гром и молния! Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у парня. — Хо! Пошел к черту!

Он пришпорил лошадь, намереваясь ускакать.

— Остановитесь, говорю я! — приказал ему охотник. — Мне хотелось бы взглянуть в ваше лицо.

— Позже, когда меня это больше устроит!

И с этими словами он снова пришпорил лошадь. Олд Шеттерхэнд оказался за его спиной.

Едва незнакомый всадник произнес свои последние слова, как юный команч вскочил с земли.

— Уф-ф! — выкрикнул он. — Этот голос я знаю. Железное Сердце тоже хочет поговорить с этим человеком.

Он вскинул свое ружье, приложился к прикладу щекой и прицелился, но сразу же опять опустил оружие, сказав:

— Олд Шеттерхэнд уже взял его!

Беглецу едва удалось оторваться на десять лошадиных прыжков, как Олд Шеттерхэнд, преследовавший его по пятам, раскрутил сложенное петлей лассо четыре-пять раз над головой, а потом бросил его вслед всаднику. Лассо взлетело в воздух, и петля обвила беглеца точно на высоте плеч. Олд Шеттерхэнд сразу же остановил своего вороного. Так как лассо было закреплено у седла, то ремень туго натянулся, петля спеленала всадника, и того вышибло из седла.

Олд Шеттерхэнд немедленно спрыгнул с коня и поспешил к пленнику. Тот лежал на земле и не мог освободиться от лассо, поскольку руки его были плотно притянуты к телу.

Тем временем остальные подъехали уже близко, и спутники Олд Шеттерхэнда быстро подняли своих лошадей и вскочили в седла. Шестеро парней немало удивились или, скорее, испугались, увидев перед собой превосходящих их числом всадников. Вначале они попробовали свернуть в сторону, чтобы объехать неожиданную преграду. Но увидев, что их вожак выбит из седла, шестерка почувствовала себя слишком слабой для оказания ему помощи, и сразу же рассеялась поодиночке, поскакав в разные стороны.

Этот последний маневр они выполнили, чтобы затруднить преследование, но за ними никто не погнался. Олд Шеттерхэнд не захотел этого делать. Беглецам позволили беспрепятственно удрать, и все отправились к лежащему на земле предводителю шайки.

Того уже разоружил Олд Шеттерхэнд, после чего охотник сказал:

— Вы бы сделали умнее, сэр, если бы подчинились моему приказу! Тот, кому я приказываю остановиться, непременно должен сделать это — добровольно или вынужденно, смотря по выбору. Будете ли вы столь любезны, чтобы назвать мне свое имя?

Ответа не последовало.

— Вы не хотите оказать мне такую любезность? Вы, кажется, стесняетесь сделать это. Ну-ка, посмотрим вам в лицо.

Олд Шеттерхэнд обхватил его своими сильными руками, приподнял и поставил на ноги так, что лицо пленника стало видно в отсветах зарева.

— Черт возьми! — закричал Хельмерс. — Да это же наш знакомый драгунский офицер! Рад, что мы так быстро встретились! А мы тут пока раскрыли и опорожнили ваш склад в кустарнике, сэр! Вы его плохо охраняли. Мы нашли и вашу форму. Что, по-вашему, мы должны делать с вами?

— Ничего вы мне не сделаете, — пренебрежительно бросил парень. — Кому из вас я сделал хоть малейшее зло?

— Непосредственно нам вы еще ничего не успели сделать. Однако ваши планы были преступными, а поэтому, по закону прерий, мы должны бы наказать вас, но мы не палачи, а значит, позволим вам уйти.

— Вы должны это сделать, потому что ничего плохого я вам не сделал.

— О, кое-что доказать было бы возможно, но в этом нет необходимости. Итак, я повторяю вам, что мы вас отпускаем, именно мы, белые. Но здесь стоит краснокожий, у которого, может быть, есть особый счет к вам. Посмотрите-ка на него!

Команч выступил вперед. Пленник посмотрел на него и сказал:

— Этого парня я не знаю.

— Не лги, мерзавец! — выкрикнул Тим. — Может быть, и меня с братом ты не знаешь? Разве не ваша шайка напала на двух ни в чем не повинных команчей, одного из которых вы убили, другого преследовали до тех пор, пока нам не удалось сбить вас со следа? Потом мы бросились за вами в погоню, и наконец-то ты попался нам в руки. Ты сберег нам много сил. Надеюсь, ты больше не воображаешь, что сможешь вывернуться с помощью лжи? Не тяни время и признай свою вину!

— Я не знаю за собой никакой вины, — сказал пленный.

Тогда Олд Шеттерхэнд положил ему руку на плечо и сказал:

— Вы видите, как обстоят дела, а вас мне охарактеризовали как человека, с которым нельзя шутить. Что вы собирались сделать с переселенцами, которых должен был завести в Льяно набожный мастер Тобайас Прайзеготт Бартон? Где находятся эти люди теперь и зачем вы подожгли кактусы? Если вы ответите мне на эти вопросы в соответствии с истиной, то можете ожидать мягкий приговор.

Но парень был так ожесточен, что упорствовал во лжи, несмотря на все обвинения.

— Не знаю, что вы хотите. Я не знаком с этим индейцем, как и с двумя этими парнями, которых природа наделила ужаснейшими носами. И менее всего я знаю о человеке, которого вы назвали Тобайасом Прайзеготтом Бартоном. О каких-то переселенцах мне тоже ничего не известно.

— Почему вы гнались за Духом Льяно-Эстакадо?

— Какой Дух! Просто смешно! Этот негодяй убил одного из наших, закатив ему пулю прямо в лоб.

— Больше вам сказать нечего?

— Ни единого слова.

— Тогда и я с вами закончил. Ваши планы будут расстроены, потому что мы возьмем переселенцев под свою защиту. Вы, значит, лгали только себе во вред. Теперь пусть мой юный краснокожий брат скажет, в чем он обвиняет вас.

— Этот человек стрелял в вождя Огненную Звезду, моего отца, отчего вождь умер. Хуг!

— Я тебе верю, а поэтому убийца теперь принадлежит тебе. Делай с ним все, что тебе понравится!

— Гром и молния! — закричал пленный. — Справедливым поступком ваши действия не назовешь. Вначале вы связали меня лассо, и, конечно, теперь негодяю будет легко убить меня!

Команч презрительно махнул рукой и сказал:

— Железное Сердце даровых скальпов не берет. Он будет судить убийцу, но при этом станет действовать так, как это подобает храброму воину. Пусть мои братья немного подождут!

Он поспешно умчался в темноту ночи и вскоре вернулся, ведя в поводу лошадь Стюарта. Потеряв всадника, она скоро остановилась, а острое зрение индейца подсказало ему, где ее найти.

Краснокожий снял с себя и отложил в сторону все свое оружие, оставив только нож. Потом он вскочил на лошадь и сказал:

— Мои братья могут развязать этого человека и дать ему в руки нож. Потом он может забраться на свою лошадь и скакать, куда ему вздумается. Железное Сердце последует за ним и будет с ним драться. Оружие равное: нож против ножа, жизнь против жизни. Если через час Железное Сердце не вернется, значит, он лежит мертвый в песках Льяно-Эстакадо.

Так захотел храбрый юноша, и, значит, надо было выполнять его волю. Стюарт был освобожден от пут, ему дали в руки нож, и он, вскочив в седло, немедленно умчался, успев напоследок еще бросить:

— Эй! Не все люди так глупы. Теперь вы ничем не сможете повредить моим планам, а потом — храни вас всех Бог!

Железное Сердце издал пронзительный боевой клич команчей и стрелой полетел на своей лошади за врагом.

Оставшиеся не стали обсуждать происшедшее. Правда, усаживаясь на землю, они перебросились кое-какими замечаниями, но все случившееся оказало на всех такое гнетущее воздействие, что лучше уж было помолчать.

Время текло медленно. Пламя пожара убавило свою силу. Внезапно послышался топот галопом несущихся лошадей. Это возвращался команч, удерживая за повод лошадь своего врага. У пояса индейца висел только что снятый скальп. Сам индеец невозмутимо восседал в седле, как будто бы ничего не произошло.

— Одного из убийц Железное Сердце послал к своему отцу, — сказал он, спешившись и подходя к ожидающим. — Другие скоро последуют за ним. Хуг!

Это был кровавый конец сегодняшнего часа духов.

Глава четвертая В ЮАФ-КАЙ

Один из дальних уголков Дикого Запада расположен там, где юго-восточный кусок штата Нью-Мексико вклинивается в Техас. В этом месте соприкасаются земли команчей и апачей — именно это обстоятельство всегда делало эту местность опасной.

Там, где живут рядом команчи и апачи, пожалуй, никогда не будет прочного мира. Обоюдная ненависть угнездилась слишком глубоко, и даже в такие времена, когда топор войны зарыт основательно, пагубный огонь продолжает тлеть под золой и при малейшем поводе может снова воспылать кровавым румянцем.

Лишь на короткое время затихала вражда между ними, а больше всего жертв было, естественно, там, где стыкуются владения соперничающих племен. Конечно, границу образует не прямая линия, тем более, что граница пока вообще не закреплена, поэтому взаимные обвинения в ее нарушении поступали чрезвычайно часто, после чего обычно, если воспользоваться выражением Бисмарка, «ружья разряжались сами собой».

«The shears»[280] называют вестмены эти опасные места, что кажется очень метким выражением. Пограничные линии подвижны; они открываются и закрываются, словно ножницы, и тот, кто попадет между ними, может благодарить судьбу, если уйдет невредимым. Рискнувший там показаться белый относится либо к очень смелым, либо к чрезвычайно неосторожным людям; в обоих случаях над его головой постоянно кружится «дух смерти».

Со Сьерра-Дьябло, Чертовых гор, течет река Тойа и впадает в Рио-Пекос, которая является границей между областями команчей и апачей. Западнее этой границы местность постепенно повышается к Сьерра-Гвадалупе, Сьерра-Пиларос и Сьерра-Дьябло, тогда как восточнее лежат Стейкед-Плейнз — печально известное Льяно-Эстакадо.

Но Льяно начинается не от берегов Рио-Пекос; оно отделено от реки горной цепью, идущей в юго-восточном направлении то как единый хребет, то несколькими отрогами. Между этими отрогами располагаются продольные долины, чаще всего весьма унылые на вид, и узкие пропасти поперечных лощин, открывающихся в сторону Льяно-Эстакадо.

Благодаря близости реки, особенно там, где имелась почва, появлялась растительность, порой даже буйная. Словом, «пустыня» здесь, так же как в Гоби или Сахаре, нельзя было понимать буквально. Там, где западный край Льяно-Эстакадо поднимается к упомянутым горам, низвергаются многочисленные мелкие водотоки, которые, правда, по большей части теряются в песках, но по пути дарят столько влаги, так пропитывают прилегающие земли, что на их берегах могут произрастать кусты и даже деревья. Эти зеленые оазисы вдавались подобно языкам или полуостровам в песчаное море Льяно, образуя между собой то более широкие или узкие, то более глубокие или мелкие «бухты», в которых находили влагу травы. Ходила даже молва, что где-то посреди Льяно есть значительный источник питьевой воды, поднимающийся из земных глубин и образующий маленькое озерцо, берега которого обрамлены зарослями кустарников и деревьев. Об этом говорили старые охотники, но сами они никогда не видели ни источника, ни озера. Ученые люди, когда слышали об этом, высказывали мнение, что наличие водоема посреди Льяно нельзя считать гидрологически невозможным.

На берегу речки Тойа сидели четверо мужчин, вид которых не вызывал никакого доверия, их буйные, всклокоченные прически и бороды были наверняка долгое время лишены всякого ухода; одежда их пребывала в том состоянии, которое любой портной объявил бы неисправимым, а их загорелые руки и выдубленные непогодой лица, казалось, месяцами не мылись. Зато вооружены они были прекрасно: возле каждого лежало ружье, заряжающееся с казенной части, а за поясом торчали рядом с ножом по два револьвера.

Трое из сидевших были янки[281]. Их длинные худые лица, узкогрудые тела и резко выраженные черты лица доказывали это. Но национальность четвертого определить было труднее.

У этого человека были коренастая фигура, исключительно большие руки и широкое лицо с очень большими, сильно оттопыренными ушами. Кто хоть мимолетом бросал на это лицо взгляд, мог бы принять его хозяина за негра, потому что лицо было черным или, скорее, синевато-черным, но только до уровня глаз. Человеку с таким черным лицом приходилось очень глубоко надвигать на лоб шляпу, а как только он приподнимал ее на затылок, то можно было увидеть, что на лбу кожа была белой.

Несмотря на такой дефект, в лице не было ничего отталкивающего. Всякий, кто вглядывался в него пристальнее, приходил к непоколебимому убеждению, что перед ним добрый парень.

Точно так же обстояло и с тремя другими. Если бы кто увидел их в теперешнем облачении где-то в цивилизованном месте, то непременно бы отошел подальше, но при более близком знакомстве его опасения должны были бы немедленно исчезнуть.

По виду лошадей, которые паслись между кустами, в густой траве, было видно, что они очень устали. Седла и сбруя были старыми, не раз по нужде латанными чем попало.

Хозяева лошадей обедали. По разбросанным вокруг костям можно было понять, что совсем недавно мужчины жарили на костре енота. В угасающем костре еще тлели угольки. Жуя и беседуя, четверка не переставала зорко оглядывать окрестности. Они находились в «ножницах», где рекомендована величайшая осмотрительность.

— Самое время решиться, — говорил янки, казавшийся постарше остальных. — Если поедем через Льяно, так раньше доберемся до цели, зато подвергнемся многим опасностям и съедим последний кусок мяса здесь, возле костра. Выберем дорогу вниз по Рио-Пекос — нам не придется страдать ни от голода, ни от жажды, но на этот объезд у нас уйдет почти неделя. Каково твое мнение, Блаунт?

Сидевший возле него мужчина задумчиво погладил бороду, а потом ответил:

— Подумав обо всем и все взвесив, я бы предложил ехать через Льяно. Думаю, ты, Портер, со мной согласишься.

— Тогда излагай свои соображения.

— Неделя — слишком долгий срок, и я не хотел бы тратить столько времени. У Рио-Пекос нам придется опасаться команчей и апачей, на Равнинах — грифов Льяно. Так что эти две опасности уравновешиваются. И потом нам вовсе не надо пересекать Равнины по всей их широте. Если мы будем держать на юго-восток, в направлении на Рио-Кончос[282], то выберемся на дорогу, ведущую от Форт-Мейсона до Форт-Литона, и тогда нам не стоит бояться ни разбойников, ни голода, ни жажды. Таково мое мнение. Что ты на это скажешь, Фолсер?

— Согласен с тобой, — ответил Фолсер, третий янки. — Я вообще придерживаюсь того мнения, что Льяно и вполовину так не опасно, как это некоторым кажется. Кто хоть раз пересечет его, тот, чтобы как следует прославить себя, расписывает опасности, как будто он прошел сущий ад. Я бы охотно познакомился с этими Равнинами.

— Ты так говоришь именно потому, что не знаешь Льяно, — сказал Портер.

— А ты разве уже познакомился с ним?

— Нет, но я слышал, как люди, в правдивости слов которых я нисколько не сомневаюсь, так говорили о нем, что у меня мороз шел по коже. Теперь, когда мы оказались на границе Льяно, я осознал, какое рискованное предприятие мы задумали осуществить. Ни один из нас не знает Льяно. Если мы заблудимся, если у нас кончится вода, если…

— Если, если и еще раз если! — прервал его Блаунт. — Кто называет столько много «если», тот вообще не сможет ничего предпринять. Ты же был смелым парнем. Разве теперь ты чего-то испугался?

— Бояться? Не обижай меня! Между осторожностью и страхом — огромная разница, и я не думаю, чтобы вы когда-нибудь увидели меня испугавшимся. Нас четверо. Мы сделаем то, что решит большинство. Но прежде, чем принять решение, надо все взвесить. Вот чего я хотел, так что это не причина спрашивать у меня, не боюсь ли я. Двое высказали свое мнение; они решили ехать через Льяно. Скажи теперь ты, Бен Новая Луна! Хочешь ты к ним присоединиться или нет?

Этот вопрос был обращен к человеку с лицом, словно обожженным порохом. Тот приложил руку к полям своей шляпы — совсем как солдат, вытянувшийся перед офицером, — и ответил:

— Слушаюсь, мастер Портер! Я поеду куда угодно, даже если бы это место оказалось на кухне у дьявола.

— Это еще ни о чем не говорит. Мне нужен ясный ответ: вниз по Рио-Пекос или через Льяно?

— Тогда, пожалуйста, через Льяно, если это всех устраивает. Я смог бы тогда хорошо познакомиться с этим песчаным карьером.

— Песчаный карьер? Не заблуждайся, старый Лунный Дядюшка! Не воображаешь ли ты, что с этой стороны можно спрыгнуть в него, а с той — запросто подняться? Дело наверняка обстоит несколько сложнее, чем ты это себе представляешь. Ты можешь скакать и четыре, и пять дней, прежде чем оставишь позади себя эту пустыню. А раз мы будем пересекать ее южную часть, то вполне вероятно, что мы натолкнемся на индейцев.

— Встреча с индейцами меня нисколько не пугает. Я еще ни разу в жизни не обидел краснокожего — стало быть, мне нечего бояться этих людей. А если они поведут себя с нами враждебно… что же!.. У нас есть хорошее оружие. Четверо крепких ребят, нанюхавшихся столько пороха, как мы, прекрасно управятся и с двумя десятками индейцев, и с большим отрядом.

— Это-то верно. Правда, что касается запаха пороха, ты опередил нас на целый корпус лошади. У самого твоего носа должна была взорваться целая пороховая бочка!

— Так почти и случилось.

— Как же это произошло? Ты нам об этом еще не рассказывал. Или это тайна?

— Вовсе нет. Но у меня нет никакого желания радоваться этому событию, поэтому я и не вспоминаю о нем. Тогда дело шло о моей жизни, по меньшей мере — о зрении, и, если бы рядом не оказался мой старый дружок Плутишка Фред, я остался бы слепым, а то и вообще бы умер.

— Мы были добрыми приятелями и обделали вместе с ним немало таких штучек, об одном упоминании о которых другим людям стало бы жутко. Я бы охотно с ним встретился когда-нибудь опять! Он он куда-то запропал. Кто знает, в какой прерии теперь белеют его кости. Я ему очень многим обязан, потому что он разрушил планы Крадущегося Лиса.

— Крадущегося Лиса? — с удивлением спросил Портер. — Значит, ты встречался и с этим известным мошенником?

— К сожалению! Я узнал его даже лучше, чем мне бы хотелось. Парня зовут Генри Фокс. По меньшей мере, так он себя называет. Подлинное ли это имя, я не знаю, но можно предполагать, что он пользуется разными именами. Где только он вынырнет, ни у кого уже не будет уверенности в сохранности лошади, в ненарушенности бобровой ловушки — вообще нельзя будет поручиться за свое имущество. И ни разу еще не удалось положить конец его мошенничествам, потому что он проявлял такую изворотливость, с которой ничто не сравнится. Он всегда исчезал так же быстро, как и появлялся. Если мне когда-нибудь придется с ним встретиться, то я уж сразу с ним посчитаюсь. Он бы уже наверняка получил пулю, потому что я… Слушайте!

Он прервал свою речь, выпрямился наполовину, вслушиваясь в неясные звуки, рождавшиеся где-то вверху по реке. Стоявшие поблизости лошади тоже навострили уши. Наконец вблизи раздался топот копыт.

Все четверо вскочили и схватились за оружие, готовое к действию.

— Это краснокожие? — прошептал Блаунт.

— Нет, белые… и, видимо, только вдвоем, — ответил Бен Новая Луна, который наблюдал за приближавшимися, укрывшись за кустами. — Одеты на мексиканский манер. Они остановились и разглядывают наши следы. Кажется, они по ним и ехали до сих пор.

К Бену подошел Портер, тоже пожелавший взглянуть на непрошеных гостей. А те нагнулись почти к самой земле, стараясь отыскать следы в глубокой траве. Одежда их и вооружение были и в самом деле мексиканскими: широкие штаны с разрезом, пестрые жилеты, короткие, широкие куртки, отделанные серебряным шнуром, развевающиеся красные шарфы, точно такие же широкие пояса, из-за которых выглядывали рукоятки ножей и пистолетов, широкополые сомбреро и — далеко не самая последняя деталь костюма! — огромные шпоры на пятках.

Их лошади были, казалось, в преотличнейшем состоянии, что могло удивить в этих краях.

— Их не стоит бояться, — тихо сказал Портер. — Мексиканские кабальеро, которых вполне можно поприветствовать.

Он вышел из-за кустов и крикнул:

— Джентльмены, те, кого вы ищете, находятся здесь. Надеюсь, вы рассматриваете наши следы не с плохими намерениями!

Мексиканцы заметно испугались, услышав это внезапное обращение и увидев долговязого янки. Они быстро сорвали ружья, прикрепленные к седлам.

— Оставьте это! — крикнул Портер. — Мы честные люди, и вам нас нечего бояться.

— Сколько вас? — спросил один из мексиканцев.

— Четверо, а ружья вам не помогли бы, если бы нам доставило удовольствие перестрелять вас. Стало быть, подходите спокойно.

Приезжие обменялись несколькими фразами, а потом медленно тронули своих лошадей. Только увидев остальных янки и с недоверием осмотрев место, они спешились.

— Вы чертовски осторожны, джентльмены, — сказал Портер. — Разве мы выглядим как разбойники?

— Ну сейчас, — ответил, улыбаясь, один из гостей, — особого щегольства в ваших нарядах не заметно. Что же до лошадей, то они, пожалуй, слишком устали для циркового представления. Caramba[283], вы выглядите опустившимися, сеньоры.

— Можно ли ожидать другого в этих краях? До ближайшего поселения нужно скакать почти неделю. Когда так долго находишься в пути, естественно, выглядишь неподходяще для официального визита супруге господина президента в Вашингтоне. Если, несмотря на это, вы захотите дружески протянуть нам руки, мы будем рады.

— Встреча с порядочными людьми всегда приятна, особенно в этих опасных местах. И мы с удовольствием пожмем ваши руки. Позвольте назвать вам наши имена. Мы братья, а фамилия наша Корхето. Зовите меня Карлос, а моего брата — Эмилио!

Янки тоже назвали свои имена и подали приезжим руки. Портер продолжал расспросы:

— Мы едем из Калифорнии, а направляемся в Остин, сеньоры. Можно ли узнать, по какому делу вас занесло так близко к Льяно?

— Мы не только приблизились к нему, но и хотим пересечь его. Мы состоим на службе в одной estancia[284] возле Сан-Диего в качестве старших пастухов, и помещик поручил нам получить деньги на той стороне, в Нью-Браунфилде. Опасное дело, не правда ли? Оттого-то мы и поехали вдвоем.

— Особенно опасно будет на обратном пути, когда при вас будут деньги. Это всегда неблагодарное дело — везти через Льяно чужие деньги. Ну, мы-то везем свое — то, что скопили в Калифорнии. Значит, ни перед кем никакой ответственности у нас нет, а поэтому нам лучше, чем вам. Несмотря на это, вашей смелости стоит удивиться. Нас четверо, и то мы размышляли, а не лучше ли объехать эту пустыню. Вас же только двое, и вы решились ехать напрямик через Равнины. Это очень смело!

— Ну, не настолько уж, сеньор, — ответил Карлос. — Вы хорошо знаете Льяно?

— Ни один из нас раньше его не видел.

— Это, конечно, совсем другое дело. Кто не знает Льяно, должен отказаться от попытки пересечь его. Но мы-то ездили через пустыню раз двадцать и уже настолько освоились с ней, что нам не страшны никакие опасности.

— Ах, вот как обстоит дело! Хм! И вы направляетесь в Нью-Браунфилд? Это почти совпадает с нашим маршрутом. Значит, мы могли бы присоединиться к вам, если вы не возражаете.

Когда Портер неосторожно упомянул о деньгах, которые он и его товарищи везли с собой, оба мексиканца обменялись быстрыми взглядами. И теперь Карлос ответил, пожалуй, даже слишком поспешно:

— У нас нет ни малейших возражений. Напротив, мы вам очень рады, потому что чем нас будет больше, тем лучше мы сможем противостоять опасностям.

— Тогда договорились, сеньоры! Мы поедем вместе, и вы не пожалеете, что встретили нас. Какие планы у вас на сегодня?

— Мы бы хотели спуститься до Рио-Пекос, может быть, до начала Юаф-Кай.

— Что это такое?

— Название взято из языка индейцев юта и команчей; оно означает «Поющая долина». Рассказывают, что по ночам в этой долине часто можно слышать непонятные и необъяснимые голоса. Но мы оба, хотя часто ездили там, еще никогда их не слышали. Вы здесь будете располагаться на ночлег?

— Нет, это было бы непростительнейшей тратой времени. Мы тоже хотели бы добраться до Рио-Пекос, а может быть, и проехать вдоль реки, огибая Льяно, но так как теперь мы встретили вас, а вы решили взять нас с собой, то мы поедем напрямик через пустыню. Как вы думаете, мы так столкнемся с индейцами?

— Вряд ли. Такой встречи мы могли бы скорее опасаться здесь, а не на Равнинах. Но так как мы до сих пор не видели ни одного краснокожего, то и позднее вряд ли их встретим. Теперь их здесь не слишком много, потому что между обеими народностями только недавно был зарыт топор войны.

— Об этом приятно слышать. А как обстоит дело с так называемыми грифами Льяно? Они должны быть куда опаснее индейцев.

— Ба! Да не верьте этому! Теперь вы знаете, как часто мы наведываемся в Льяно, но нам еще никогда не удалось увидеть хотя бы одного грифа. Они живут только в фантазиях глупых и трусливых людей.

— А этот Дух Льяно-Эстакадо?

— Да это тоже игра воображения, которая присуща неопытным новичкам. Все это детские сказки! Льяно — пустое песчаное пространство, как и любое другое. Там — море песка, но нет воды. И почва там такая неплодородная, что на ней даже призраки не растут. А что касается недостатка воды, то этому очень легко помочь, потому что хватает кактусов, выделяющих пригодный для питья сок. Выходит, у вас нет никаких причин бояться Равнин.

— Я позволил бы себе сказать обратное, но так как вы знаете эти места, я, естественно, верю вашим словам. Если вы не хотите здесь передохнуть, то мы готовы сразу же отправиться в путь.

— Это будет самое лучшее. Мы поедем дальше. Надеюсь, ваши лошади выдержат?

— Они гораздо выносливей, чем выглядят, а поэтому не стоит медлить.

Внешний вид обоих мексиканцев, разумеется, не вызывал особого недоверия, однако решение янки так быстро и безо всякой проверки ехать с ними было довольно опрометчивым. Только один из четверки не казался столь легковерным, а именно Бен Новая Луна.

Он получил свое прозвище за то, что его круглое черное лицо напоминало спутник нашей планеты во время новолуния. Возможно, он был опытнее и проницательнее своих товарищей. Когда маленький отряд пришел в движение и всадники направились вниз по реке, он ехал позади других и не спускал глаз с мексиканцев. У него не было явной причины не доверять им, однако какое-то инстинктивное чувство подсказывало ему, что с чужими нужно проявлять осторожность. Так они ехали по правому берегу Рио-Тойа. Близость Льяно-Эстакадо пока совершенно не ощущалась. Травы, кустов и деревьев было вполне достаточно, а под вечер деревья стали попадаться так часто, что они даже образовали небольшой лесок, через который река тихо несла свои воды к Рио-Пекос.

Тойа увлекала со своей водой множество глины, песку, которые в устье отлагались пологим валом, потому что в самой Рио-Пекос теперь было очень мало воды. Вал этот прерывался только немногими протоками, и по нему нетрудно было переправиться вброд, правда, переплыв упомянутые протоки.

Было еще совсем не поздно, и поэтому решили переправиться через Рио-Пекос сегодня, а на ночлег остановиться уже на той стороне, в Юаф-Кай. Лошади оказались хорошими пловцами, и всадники переправились без труда, разве что насквозь промочив одежду. Потом отряд поскакал на север, миновав то самое место, где теперь выстроен мост Техасско-Тихоокеанской железной дороги. Затем искатели приключений направились к высотке, ничем не выделявшейся в невысокой гряде, подножие которой поросло зелеными кустами, а вершины оставались лысыми.

Там открылось узкое ущелье, в котором тек мелкий ручеек. Оба мексиканца двинулись туда, сказав, что это и есть Поющая долина. Дальше, к верховьям, она станет значительно шире.

Долина эта врезалась очень глубоко, но поднималась к верховьям она не круто, и уклон ручья был невелик. Дно долины поросло травой, а на склонах виднелись стебли полыни — верный признак приближения песков. Затем скальные стенки ущелья отступили подальше, его дно покрылось осыпями и галькой, и только в непосредственном соседстве с водой росла скудная жиденькая травка.

— Не лучше ли было переночевать внизу, в долине Рио-Пекос? — спросил Бен. — Там есть и корм для лошадей, и хворост для костра. А здесь, в ущелье, этого кажется тем меньше, чем дальше мы едем по нему.

— Подождите немного, сеньор! — ответил Карлос Корхето. — Немного дальше есть место, которое так великолепно подходит для лагеря, что вы еще будете благодарить нас за то, что мы привезли вас сюда. Через каких-нибудь четверть часа мы доедем до этого места.

Прошло указанное время, и долина вдруг расширилась, образовав круглую котловину, имевшую в поперечнике добрую тысячу шагов. Она была окружена скальными стенками, которые, казалось, не оставляли никакого другого выхода. Однако скоро янки увидели, что как раз напротив них в скалах открылась узкая глубокая расселина, через которую, пожалуй, можно было проехать дальше.

Здесь, в этой котловине, и брал начало ручей. Место, где ключ выбивался из-под земли, лежало в западинке, и поэтому тут образовался небольшой пруд, окруженный плотной изгородью. С этой стороны пруда, ближе к скалам, виднелась группа растений странного вида. Там стояли стебли двух-трехметровой высоты, похожие на огромные канделябры. Некоторые из этих «подсвечников» были еще раза в два выше. Казалось, что у них нет ни веток, ни листьев, а их вытянутые вверх стволы были усыпаны многочисленными наростами, похожими на плоды инжира. Это была колония кактусов Cereus, шишкообразные, напоминающие инжир плоды которых можно есть. Эмилио Корхето указал на кактусы и предложил:

— Вон там мы соберем свой ужин, а для лошадей здесь вполне достаточно травы. Думаю, вы будете довольны. Пошли, сеньоры!

Он пустил свою лошадь рысью и подъехал к воде, а остальные последовали за ним. Всадники находились еще на расстоянии в шесть лошадиных корпусов от кустов, как вдруг навстречу им оттуда раздался громкий окрик:

— Стой!

— Кто там? — спросил Портер, разглядывая точно так же, как и остальные, заросли, откуда прозвучал приказ, но не видя ни одной живой души.

— Белые охотники, — послышалось в ответ. — А вы кто?

— Путешественники.

— Откуда вы приехали?

— Из Калифорнии.

— Куда направляетесь?

— На ту сторону, в Техас, в Остин.

— Через Льяно?

— Да.

— У некоторых из вас лица порядочных людей, у других — нет. Однако мы попробуем побеседовать с вами, джентльмены.

Кусты раздвинулись. Вначале показались два ружейных ствола, а потом и хозяева ружей. Один из них был бородатым широкоплечим мужчиной, другой — белокурым безбородым юношей, которому, пожалуй, не было еще и двадцати лет. Одежды их были сшиты из кожи, а головы прикрывали бобровые шапки.

— Черт возьми! — сказал Портер. — Сколько же войска залегло у пруда?

— Там никого больше нет, сэр.

— Вас только двое?

— Да.

— И вы осмеливаетесь противостоять шести хорошо вооруженным мужчинам, у которых ружья готовы к стрельбе?

— Ба! — ответил тот, что постарше. — Да ведь у нас двустволки. Значит, четверых мы сразу выбьем из седел, а для двоих оставшихся достаточно и револьверов. Мы видели, как вы подъезжали. Как я уже сказал, некоторые из ваших лиц выглядят вполне пристойно, поэтому мы и позволили вам приблизиться. Можешь подъехать к нам, а остальные пусть повернут обратно.

— Вам не кажется, что вы оскорбляете нас?

— Откровенно сказать, оскорблять я не хотел. Впрочем, я ведь не назвал тех, кто мне не нравится. Стало быть, успокойтесь и отправляйтесь к воде!

Шестеро всадников так и сделали, спешившись на берегу пруда. Там, на сочной лужайке, уже паслись лошади незнакомцев. Кучка золы выдавала место недавнего костра. Возле него оба охотника опустились на землю. Они были так похожи друг на друга, что можно было твердо сказать, что это отец и сын.

Они не выглядели новичками Дикого Запада. Отец производил впечатление опытного, мужественного охотника, а юношеское лицо его сына было таким спокойным и рассудительным, что можно было ручаться: он, несмотря на свои молодые годы, уже прошел хорошую школу жизни.

Шестеро изучали охотников с какой-то смесью любопытства и недоверия. Потом все сели вместе и вытащили свою провизию — сушеное мясо.

— Не хотите ли сообщить нам, сэр, как долго вы уже здесь находитесь? — спросил Портер, взявший на себя руководство беседой.

— Со вчерашнего вечера, — ответил старший охотник.

— Ладненько! Я смотрю, вы хотите здесь основательно устроиться. По крайней мере, мне так показалось.

— Вам верно показалось.

— Но, сэр, эти края опасны. Они не подходят для сооружения вигвама.

— Несмотря на это, нам здесь нравится; это место нас устраивает, мастер. Наверху, в горах, у нас назначено свидание. Те, кого мы ожидаем, поедут через Льяно и через эту долину. Но мы прибыли слишком рано, ждать было чересчур долго, и мы поскакали сюда, навстречу нашим друзьям.

— А когда они подъедут?

— Через два-три дня.

— Если вы намерены так долго ждать, то очень легко можете столкнуться с апачами или команчами.

— Не беспокойтесь. Мы живем с ними в мире.

— Мы тоже. Но краснокожим никогда нельзя доверять. Здесь может появиться их много, и, когда окажешься вдвоем, как вы, подобная встреча очень опасна.

— Может быть, но не стоит заботиться о нас. С нами человек, который в случае опасности может справиться с множеством индейцев.

— Стало быть, вас не двое, а трое! Где же этот ваш товарищ?

— Он ускакал на разведку, но скоро уже вернется.

— Он стоит столько же, сколько целая куча индейцев, вы сказали? Тогда он должен быть исключительнейшим охотником, почти таким, как Олд Шеттерхэнд. Знаете его?

— Да. Однако это не он.

— Кто же он?

— Когда он приедет, то непременно с ним познакомитесь. Меня зовут Бауман, а этот юный вестмен — мой сын Мартин.

— Спасибо, сэр. Так как вы нам представились, то должны узнать и наши фамилии. Я — Портер, вот эти двое — Блаунт и Фолсер, а человека с темным лунообразным лицом кличут, разумеется, Бен Новая Луна. Два других мастера встретились нам сегодня в полдень. Они едут из поместья в окрестностях Сан-Диего-и-Коб-ледо и хотят пересечь Льяно, чтобы получить деньги для своего хозяина, у которого они служат старшими вакеро[285]. Их зовут Карлос и Эмилио Корхето.

Называя чье-либо имя, Портер показывал на его владельца, а Бауман внимательно рассматривал этого человека. Дольше всего взгляд охотника задержался на мексиканцах. Брови его сошлись, а борода тихо подрагивала. Карлос, должно быть, заметил это и обозлился, потому что сказал:

— Теперь, когда вы знаете наши имена, я хотел бы спросить вас, сеньор Бауман, кто же те люди, лица которых вам не очень понравились?

— Пожалуй, мне не надо о них говорить. Те, кого это касается, очень скоро и так догадаются. Итак, ваше поместье расположено в окрестностях Сан-Диего-и-Кобледо?

— Это — Эстансия-дель-Кучильо.

— Кто ее хозяин?

— Его зовут сеньор… сеньор Монтано.

Прежде чем назвать хозяина, он запнулся, как будто вспоминая его имя, что, конечно, все заметили. Слуга-то ведь обязан хорошо знать, как зовут его хозяина. Бауман, еще ничем не показывая своего недоверия, продолжал расспрашивать дальше:

— И вы старшие вакеро или пеоны[286] сеньора Монтано?

— Да.

— А другие у него есть?

— Нет. Только мы.

— Ну, — сказал тогда охотник, — теперь я отвечу вам на ваш предыдущий вопрос. Скажу вам прямо, что вы-то оба как раз те самые парни, лица которых мне не понравились.

Оба мексиканца сразу же схватились за ножи.

— Сеньор, это прямое оскорбление. Прежде оно было только косвенным, так что мы его могли молча пропустить мимо ушей.

— И теперь вы его должны вынести. Я привык каждому говорить то, что я о нем думаю, и мне даже не пришло в голову сделать для вас исключение.

— Ну, так что вы о нас думаете?

Бауман вытащил из-за пояса свой револьвер, словно хотел только поиграть с ним, и ответил, в то время как и его сын схватился за револьвер:

— Я думаю, что вы лжецы, по меньшей мере — лжецы, а то и еще что-либо похуже.

Тут оба мексиканца вскочили, выдернув из-за пояса ножи.

— Немедленно возьмите свои слова обратно, сеньор, иначе мы вас к этому вынудим! — потребовал Карлос.

Бауман, оставаясь спокойно лежать, направил дуло маленького, но вместе с тем такого опасного оружия на говорившего и ответил:

— Не приближайтесь ко мне ни на шаг, мастер Корхето. Моя пуля встретит вас, а пуля моего сына — вашего брата. Как только вы схватитесь за свои пистолеты или сделаете иное подозрительное движение, так сразу и отправитесь из этого мира без музыки и пения. Меня зовут Бауман, эта фамилия вам неизвестна. Индейцы-сиу называют меня Мато-пока, команчи Вила-яло, апачи Шош-инсиск, охотники, говорящие по-испански, El Carador del oso, а говорящие по-английски — Bearhanter; все эти имена означают одно и то же: Охотник за медведями. Возможно, теперь вы припомните, что когда-нибудь уже немного слышали обо мне.

— Как? Вы, сэр, Охотник за медведями? — вмешался Бен Новая Луна. — Именно вы тот самый немец, который держит лавку наверху, у самых Черных гор, — гроза гризли в округе?

— Да, это я, сэр.

— Ну тогда я, разумеется, много слышал о вас. Это не вас ли взяли в плен индейцы-сиу и увели с собой на север, в национальный парк?

— Верно, это случилось со мной, но Олд Шеттерхэнд и Виннету вызволили меня. При этом мой сын был с ними.

— Я слышал рассказы об этой истории, которая стала одним из знаменитейших предприятий Олд Шеттерхэнда. Если вы именно тот человек, то меня очень обрадовала наша встреча, и я надеюсь, что маленькое разногласие с этими сеньорами вы быстро урегулируете. Может быть, вам стоит взять свои слова назад?

— Слово «лжец»? Нет.

— А вы можете это доказать?

— Да. У меня нет привычки утверждать то, чего я не могу доказать. Помещик никогда не пошлет сразу двух старших пастухов в Льяно — в этом я абсолютно уверен. Один из них постоянно нужен ему в имении. Если бы действительно надо было получить деньги, хозяин отправил бы со старшим пастухом одного или нескольких простых вакеро. Кроме того, мы только что месяца два пробыли в краях между Эль-Пасо и Альбукерке и не пропустили ни одной estancia, ни одной асиенды[287], но под Сан-Диего-и-Кобледо не помним ни Эстансиа-дель-Кучильо, ни помещика по фамилии Монтано.

— Значит, вы проехали мимо нашего имения, — объяснил Эмилио.

— Этого не может быть. Ну, пусть так, проехали, но я бы слышал о таком имении или о его хозяине. Оставьте в покое свои ножи и садитесь! Я не позволю угрожать себе. Я не стану выгонять вас из своего лагеря, потому что вы приехали с людьми, которых я считаю порядочными. Как вы себя будете вести, так с вами и будут обращаться. На окраине Льяно нельзя не быть предельно осторожным, и каждый знает, что здесь приходится гораздо больше опасаться белых, чем краснокожих.

— Может быть, вы считаете нас грифами Льяно?

— На этот вопрос я смогу ответить, когда мы с вами познакомимся поближе; тогда я вас узнаю в полной мере, а мой теперешний приговор опирается только на предположения. Если вы окажетесь действительно хорошими людьми, чего бы я искренне желал, то мы, конечно, расстанемся друзьями.

Мексиканцы вопросительно переглянулись. Для осуществления их тайных планов самым разумным было показать себя миролюбивыми. Поэтому Карлос сказал:

— Ваши последние слова исправят предыдущие. Поскольку мы порядочные люди, то вполне уверены, что очень скоро вы поймете, сколь несправедливо о нас судили.

Он снова уселся, и его брат сделал то же самое. Бауман послал сына к зарослям кактусов, чтобы нарвать плодов, которыми все захотели полакомиться на десерт.

Пока ужинали, стало совсем темно, и мужчины разожгли костер, тем более топлива для него было предостаточно.

Кроме перехода дня в ночь, стала заметна и другая особенность котловины. Она была отгорожена от равнины высокой скальной грядой. Ветру, гулявшему по равнине, доступ с трех сторон был в котловину закрыт. Только с четвертой, откуда приехали янки и мексиканцы, ветер мог проникать в котловину. Оттуда он и дул тихо и равномерно или же, наоборот, поднимался с возрастающей силой к скальной стенке, где находил — конечно, незначительный — проход через узкую щель, замеченную уже раньше вновь прибывшими, и которая являлась выходом из долины в сторону Льяно. Хотя тяга отчетливо ощущалась, но пламени костра она ни разу не шевельнула. При этом дышалось совсем по-другому, но — странное дело! — нельзя было различить — легче или тяжелее.

Кактусовые плоды были съедены, и Мартин Бауман пошел за новой порцией. Едва он скрылся за кустами, как сразу же послышался голос:

— Что такое?! Джентльмены, подите-ка сюда! Ничего подобного я еще ни разу не видел.

Все поспешили на приглашение. Когда они миновали кусты, им открылось в высшей степени поразительное зрелище.

Весь котлован тонул в глубокой тьме, потому что отблеск костра был слишком ничтожен, чтобы проникнуть сквозь заросли; но там, где поднимались к небу кактусы, видны были многочисленные язычки пламени, поблескивавшие своеобразным бледным бесцветным огнем. Каждый из этих растительных канделябров поддерживал на себе множество таких язычков, каждый «рожок» живого подсвечника нес на кончике своем один огонек. Это было чудесное, почти призрачное явление.

— Что бы это могло быть? — спросил Портер.

— Ничего похожего я еще никогда не видел, — прошептал Фолсер. — Мне даже стало как-то не по себе.

И в этот момент позади них за кустами, у самого костра, где все только что сидели, послышался низкий отчетливый голос:

— Это Ко-харстезеле-ято, огоньки Великого Духа, которые он зажигает, когда хочет предупредить своих детей.

— Caspita![288] Кто это за нами? — испуганно вскрикнул Эмилио Корхето. — Неужели мы попали в засаду?

— Нет, — ответил Охотник за медведями. — Это наш товарищ, которого мы ожидали. Он по своему обыкновению появился так, что мы этого не заметили.

Все обернулись. И верно: прямо у костра был виден всадник. Но как же он смог добраться сюда, да еще на лошади, так тихо, что никто его не услышал?

Под всадником был великолепный вороной, взнузданный и оседланный на индейский манер. Индейской была и одежда мужчины, индейскими были также черты его лица, не обнаруживавшего и следа бороды. Зато пышные черные волосы достигали середины спины. В руках он держал двустволку, деревянные части которой были обиты серебряными гвоздями.

Янки и мексиканцы даже вскрикнули — от удивления и восхищения одновременно.

— Кто это? — спросил Портер. — Индеец? А может быть, он привел с собой своих товарищей.

— Нет, он один, — ответил Бауман. — Это Виннету, вождь апачей.

— Виннету! Виннету! — стали повторять все.

Апач, не обращая внимания на всеобщее восхищение, спрыгнул с лошади, вышел из зарослей, показал на огоньки и сказал:

— Бледнолицые находятся в этой замкнутой долине, и они не заметили, что произошло снаружи. Чтобы они это узнали, великий Маниту посылает им этот огненный знак. Виннету не знает, могут ли они это прочесть.

— Что же произошло? — спросил Блаунт.

— Над Льяно прошел 'ntch-kha-n'gul, торнадо. Виннету видел его черное тело на севере. Беда тем, кто ему встретился — смерть пожрала их!

— Торнадо? — переспросил Охотник за медведями. — Мой краснокожий брат точно заметил его путь?

— Виннету рассчитывает движение маленького жука, которого он заметит. Как может он пренебречь движением сильной бури!

— В каком направлении шел торнадо?

— Прямо на восток отсюда, там поднялись в воздух тучи пыли, так что было темно, как в самое глухое время ночи. Солнце охватывало сбоку этот мрак кроваво-красными лучами. Ночь продвинулась на северо-восток, и там она потом исчезла, как это видел Виннету.

— Значит, торнадо перемещался с юга на север?

— Мой брат сказал это.

— Господи, помилуй! Как бы он не задел наших друзей!

— Предчувствия Виннету черны, как лик бури, но наши друзья умны и опытны, Олд Шеттерхэнд разбирается в каждом дуновении ветра, но 'ntch-kha-n'gul приходит внезапно и не высылает впереди себя никаких вестников, предупреждающих о его появлении. Нет ни одной лошади, которая смогла бы ускакать от него. Олд Шеттерхэнд сегодня должен был достичь Льяно, и копыта его коня коснулись песка пустыни как раз там, откуда прилетел коршун ветра. Возможно, он лежит со своими друзьями погребенным под слоем песка.

— Это было бы ужасно! Мы должны спешить. Мы должны отправиться туда, и немедленно. Быстрее на лошадей!

Виннету предупреждающе поднял руку.

— Мой брат мог бы не слишком торопиться, — сказал он. — Если Олд Шеттерхэнд оказался посреди тропы, которой шла буря, то он мертв, и наша помощь придет слишком поздно. Но если ему посчастливилось оказаться на обочине, то он остался невредимым, и ему теперь угрожает одна опасность — заблудиться, потому что буря так меняет местность, что лик Льяно будет неузнаваем. Мы должны выехать навстречу Олд Шеттерхэнду, но не сейчас, ночью, так как и нам Льяно будет трудно узнать и только дневной свет сможет быть нам проводником. Кто хочет найти заблудившегося, должен обращать внимание на то, чтобы самому не сбиться с пути. Поэтому мои братья могут снова рассесться у костра. Первый проблеск утра увидит наше выступление.

И он устроился у костра. То же самое сделали и все остальные. При этом они невольно оставили свободное место между собой и Виннету — свидетельство почтения к знаменитому вождю. По той же причине все некоторое время молчали. Наконец; первым не смог сдержать свое любопытство Бен Новая Луна. Чтобы узнать кое-что об ожидавших товарищах апача, он обратился к Бауману:

— Как я слышал, вы намерены встретиться с Олд Шеттерхэндом?

— Да, но не только с ним. Там будут и другие его спутники.

— А кто эти люди?

— Толстый Джемми и Длинный Дейви — их имена вам, возможно, приходилось слышать.

— Конечно, я знаю по рассказам разных людей обоих знаменитых вестменов. И что, только они сопровождают Олд Шеттерхэнда?

— Нет. С ними едут еще двое его товарищей, о которых вы тоже, вероятно, слышали, раз вы знаете поход Олд Шеттерхэнда к национальному парку. Это — Хромой Фрэнк и негр Боб. Фрэнк отправился в путь не с нами, а с Олд Шеттерхэндом, чтобы подучиться у него, а Боб присоединился к нему. Вот поэтому-то их нет со мной. Надо ожидать, что еще кто-нибудь воспользуется возможностью пересечь Льяно под началом знаменитого охотника. Тогда он будет в окружении значительного общества, и это меня успокаивает. Чем больше отряд, тем легче и скорее он сможет оказать помощь другим, подвергшимся нападению торнадо.

— Жаль, очень жаль, что мы, шестеро, уже завтра утром должны продолжить свой путь! Я бы охотно повидал ваших друзей и познакомился с ними.

— Это вряд ли возможно — ведь вы хотите проехать на ту сторону, в Остин. Впрочем, мы выедем тоже завтра, ранним утром. Ну, а теперь не расскажете ли мне, сэр, в чем причина необычного цвета вашего лица и как вы заполучили свое прозвище?

— И тем и другим я обязан одному из величайших негодяев, какие только появлялись на Диком Западе — Крадущемуся Лису.

— Этому мерзавцу? А-а… Долгое время я уже ничего не слышу об этом парне, а хотел бы с ним как-нибудь встретиться.

— Вы уже имели с ним дело?

— Скорее, он со мной. Он украл мою кассу и лишил меня всех сбережений. Тогда его звали Уэллер, но по разным сведениям, собранным мною позднее, я смог заключить, что это был именно Крадущийся Лис. Мне долго не удавалось напасть на его след, но вот недавно, в Нью-Мексико, я услышал, будто бы он еще жив. Теперь его величают Тобайасом Прайзеготтом Бартоном, и он под маской набожного мормонского миссионера завлекает в Льяно компании переселенцев. Один из этих людей узнал его и потребовал от него ответа, после чего негодяй мгновенно исчез.

— У, чтоб он сдох! Если бы я был при этом! От меня бы он не сбежал. Мне уже захотелось остаться здесь подольше, потому что мерзавец должен непременно появиться в этих краях. Я очень хотел бы с ним рассчитаться!

— Это было покушение на вашу жизнь?

— Не только на мою жизнь, но и на мою собственность. Это случилось на Тимпа-Форк, в Колорадо. Я приехал туда из Аризоны, где обтяпал хорошенькое дельце со старателями в Лаймстоун-Спрингс. У меня была порядочная пачка банкнот, которые я выручил от продажи золотого песка и самородков. По пути ко мне прибился один траппер. Ему, как и мне, видите ли, надо было добраться до Форт-Эбри, что на Арканзасе. Внешний вид этого человека и его поведение внушали доверие, а поскольку на Диком Западе никогда не ездят в одиночку, то мне его общество было весьма кстати.

— Вы, верно, сказали ему, что везете с собой деньги?

— Такое мне и в голову не пришло, но он мог сам догадаться, потому что однажды ночью я, к счастью, неожиданно проснулся и поймал его за проверкой моих карманов. Он сразу нашел отговорку — я, мол, стонал во сне, и ему пришла мысль расстегнуть сюртук, чтобы мне легче дышалось. Конечно, я ему не поверил и с тех пор всегда был настороже. Можете себе представить мое состояние…

— Конечно! Небольшое удовольствие находиться в пустыне с глазу на глаз с мошенником. Пора спать, и заснуть хочется, а приходится все время быть настороже, чтобы на тебя не напали. Вам выпала трудная задача. Один удар ножа, одна пуля — и прощай, жизнь и, конечно, собственность!

— Ну, что до этого, то тут-то я мог быть спокойным. Очень скоро я раскусил парня. Он, в сущности, был трусом. Красть и обманывать — да, но проливать кровь — для этого ему не хватало мужества. На Тимпа-Форк мы устроили привал. Был жаркий день, но дул сильный ветер, делая жару сносной. Я страстный курильщик и, решив передохнуть, заново набил себе трубку… знаете, такая короткая трубка, но с большой головкой, которая вмещает четверть кисета табака. Когда я хотел ее зажечь, мой спутник сказал, что слышал в кустах голос индейки. Я сейчас же отложил трубку, схватился за ружье и пошел в заросли, чтобы наверняка подстрелить птицу. Хотя я и следа ее не нашел, зато убил опоссума. Когда я вернулся с добычей, прошло уже с полчаса. Парень сразу же смотался потрошить зверя и снимать шкуру, а я потянулся за трубкой, чтобы наконец разжечь ее. Но так как дул сильный ветер, мне это сразу не удалось, и тогда я лег на землю, загородился от ветра шляпой и высек искру на трут. На этот раз мне удалось добыть огонь. Я примял трутом табак, сделал еще несколько движений, и вдруг раздались шипение и треск… Огонь полыхнул мне в лицо, охватил голову. В тот же миг парень схватил меня за шиворот, пригнул мою голову, а другой рукой стал шарить на груди и в карманах. Я был так ошарашен происшедшим, что ему удалось вырвать у меня бумажник. Но, тем не менее, я поймал его руку и крепко держал ее, а затем вцепился в бумажник. Мы тянули в разные стороны, и бумажник порвался: у него оказалась одна половинка, у меня другая. Тогда я вскочил и выхватил нож. Меня временно ослепило, но, по счастью, в тот момент, когда огонь полыхнул мне в лицо, я зажмурился, иначе бы я совсем ослеп. Веки, правда, были обожжены. Я мог их раскрыть лишь чуть-чуть, но этого хватило, чтобы видеть парня. Я наступал на него с ножом. Но мое состояние придало ему смелости. Он схватил с земли свое ружье и направил его на меня. От колющей боли я закрыл глаза и почувствовал, что проиграл; раздались выстрелы, точнее — один выстрел, но, к моему удивления, я оказался нетронутым. Я протер глаза, с большим усилием открыл их — и не увидел парня. Зато с той стороны ручья чей-то голос повелительно крикнул: «Стой, убийца!» Потом я услышал стук копыт быстро удалявшейся лошади. Как оказалось, негодяй вскочил в седло своей лошади и сбежал с оторванной частью бумажника, где находилось около половины моих денег.

— Удивительная история! — сказал Бауман. — Значит, ему помешали?

— Да, знаменитый вестмен Плутишка Фред оказался поблизости и услышал мой выстрел, которым я убил опоссума. Он пошел по противоположному берегу ручья на звук и увидел нас как раз в тот момент, когда мерзавец прицелился в меня. Он выстрелил в него и попал в руку, после чего мошенник бросил ружье и поспешил к своей лошади, намереваясь как можно скорее ускакать. Плутишка Фред привязал свою лошадь и подошел ко мне. Его своевременное появление спасло мне жизнь. О преследовании вора не могло быть и речи, потому что я не мог ехать на лошади, а Фред не мог меня бросить в моем отчаянном положении. День и ночь он прикладывал холодные компрессы к моему лицу. Больше недели стояли мы лагерем там, на Тимпа-Форк. Настрадался я ужасно и потерял очень много денег, но был рад, что сохранил зрение.

— Как же звали того человека?

— Уэллер. Когда же мы прибыли в Форт-Эбри и подробно описали его, я узнал, что эта фамилия фальшивая. Это был Крадущийся Лис.

— Значит, во время вашего отсутствия он набил в трубку пороха?

— Да, а сверху, чтобы обмануть меня, присыпал немножко табака. Чтобы отвлечь мое внимание, выдумал, что слышит индейку. Он знал, что я сейчас же пойду искать птицу, потому что охотник-то я был куда лучше его. Я хорошо запомнил этого негодяя — он худ, а черты его лица я никогда не забуду. Я немедленно узнал бы его, если бы только встретил.

Оба мексиканца с напряженным вниманием прислушивались к этой беседе. Они часто и многозначительно переглядывались, думая, что никто этого не видит, но был человек, внимательно наблюдавший за ними — Виннету.

Казалось, он смотрел совсем в другом направлении, но апач на самом деле ни на минуту не спускал глаз с обоих мексиканцев. Он был уверен, что они были как-то связаны с этой историей.

А за Виннету, в свою очередь, следил Бауман. Охотник за медведями, хорошо знавший своего краснокожего друга, который внезапно появился на лошади за их спинами у костра. Бауман мог легко объяснить, как это произошло. Апач вернулся с разведки и по своему обыкновению оставил лошадь на некотором отдалении, а сам прокрался к костру. Вероятно, он по какой-то мелочи догадался о присутствии чужих, а поэтому подошел тайком, чтобы понаблюдать за незнакомцами, прежде чем показаться им. Осмотревшись настолько, что он смог составить представление о чужаках, апач незаметно исчез, вернулся к лошади, а дальше вел себя так, будто он ничего о незнакомцах не знал.

И вот теперь он сидел у костра, с видимым равнодушием уставив глаза в слабо поблескивавшую поверхность пруда, но Бауман хорошо видел, что время от времени из-под длинных густых ресниц индеец бросает острый взгляд на мексиканцев. Апач им явно не доверял. Это было заметно по его поведению.

Сын Охотника за медведями хотел принести плоды кактусов, но не дошел до них, удивившись пучкам искр. Это показалось очень удобным мексиканцам. Им надо было обменяться по секрету парой слов. Для этого нужно было отойти от костра, а поэтому Эмилио Кортехо встал и сказал:

— Мы хотим поискать кактусовых плодов. Ты пойдешь со мной, Карлос? Может, найдем сколько-нибудь.

— Конечно, пойду, — ответил его брат, быстро поднимаясь.

Бауману совсем не хотелось их отпускать. Он догадался, что братья хотят тайком договориться. Он уже было собрался что-то возразить, но тут заметил повелительное движение руки апача, приказывающего ему помолчать.

Братья ушли. Едва за ними сомкнулись кусты, как Виннету тихо сказал:

— У этих людей бесчестные глаза, и мысли их направлены ко злу. Но Виннету узнает про их намерения.

И он проскользнул через кусты в противоположном направлении.

— Он им тоже не верит? — спросил Портер. — Бьюсь об заклад, что они почтенные люди.

— Вероятнее всего, ты бы проиграл пари, — ответил Бен Новая Луна. — Они не понравились мне с первого взгляда.

— Наплевать мне на это! Не доверять человеку можно только тогда, когда есть доказательства, что он совершил неблаговидные проступки.

— А эти двое разве вызывают доверие? — вмешался Охотник за медведями. — Да ни один помещик не отошлет сразу двух своих старших пастухов. А посмотрите-ка на их лошадей, сэр! Разве они выглядят так, словно они проделали переход от Сан-Диего? Если я правильно считаю, это будет не меньше трехсот английских миль. Лошади, которые по дикой местности прошли такое расстояние, должны выглядеть усталыми. Я полагаю, что конюшня этой скотинки находится совсем недалеко отсюда, и мог бы поставить хоть тысячу долларов, что оба этих парня — не кто иные, как подручные грифов Льяно-Эстакадо.

— Тысяча громов и молний! — вскрикнул Портер. — Вы и в самом деле так считаете, сэр?

— Да, я так думаю.

— Тогда мы попали в превосходное общество! Эти парни вызвались провести нас через Льяно.

— Бога ради, и не думайте об этом! Это привело бы вас к неминуемой гибели. Поверьте мне! Я старый дурак-медвежатник, но по лицам людей выучился читать их мысли, узнавать характер.

— Ну, и я не желторотый юнец! Я почти так же стар, как и вы, и с мальчишеских лет шатаюсь по прерии. Почему же вы считаете, что эти люди не заслуживают нашего доверия?

Теперь заговорил Мартин Бауман, который до того, стесняясь своей молодости, молчал:

— Они его действительно не заслуживают, мастер Портер. Я готов сказать им это в лицо.

— Ах, так! Какие же основания у вас, молодой человек, так плохо о них думать?

— Разве вы не заметили взглядов, которыми он обменивались, когда речь зашла о Крадущемся Лисе?

— Нет. Я внимательно слушал эту необычную историю и не смотрел на мексиканцев.

— На Диком Западе надо не только слушать, но и видеть, потому что это…

— Везет мне! — прервал его Портер. — Не хотите ли вы поделиться добрыми наставлениями со мной, старым бродягой?

— Нет, сэр, но поскольку мой отец проявил недоверие к мексиканцам, я внимательно наблюдал за ними. Мне удавалось сделать это незаметно, потому что они совершенно не обращали внимания на такого молодого и неопытного парня, как я. По взглядам, которыми они обменялись, я понял, что они знали Крадущегося Лиса.

— Вы полагаете? Хм! Этот Лис, должно быть, гуляет где-то поблизости и заманивает людей в Льяно, так что парни могли его знать. Мне кажется, что приближаются события, которые могут стать для нас фатальными. Таинственные огоньки на кактусах очень мне не понравились. Я не суеверен, однако подобные явления не случайны. Они всегда что-то означают, и это меня настораживает.

— Естественно, эти огоньки хоть что-нибудь да означают, — улыбнулся Охотник за медведями.

— И что именно?

— Что воздух сейчас наэлектризован.

— На-э-лек-три-зо-ван? Этого я не понимаю. Меня такому не учили. Я, правда, знаю, что можно позволить наэлектризовать себя. Но огоньки, пламя, да еще на кактусах? Вы в самом деле хотите свалить это на электричество?

— Разумеется, мастер Портер.

— О, ну уж оно-то в этом наверняка неповинно.

— А разве молния не такое же огненное явление?

— Конечно, и еще какое!

— Ну, молния своим возникновением обязана электричеству; это, пожалуй, не надо объяснять. А такие огни, какие мы видели только что, моряки очень часто замечают на корабельных мачтах, стеньгах, реях; люди их видели также на церковных шпилях, на вершинах деревьев, на макушках громоотводов. Эти искристые пучки называют огнями святого Эльма или огнями Кастора и Поллукса[289]. Своим возникновением они обязаны электричеству. Вы уж, верно, слышали про Духа Льяно-Эстакадо?

— Больше, чем мне бы этого хотелось.

— А рассказывали вам, что это таинственное существо временами является ночью, окруженное сверкающими огоньками?

— Да, но я этому не верю.

— Ну и напрасно не верите. Однажды со мной произошло нечто подобное на севере, в Монтане. Я оказался тогда на открытой равнине, да еще ночью. Вокруг сверкали сполохи, однако настоящая гроза так и не пришла. И вот внезапно на ушах лошади появились маленькие огоньки. Я вытянул руки вперед и увидел тогда, как на кончиках моих пальцев показались такие же огоньки, причем меня охватило совершенно удивительное чувство. То же самое происходит с Мстящим Духом. Когда он скачет через Льяно, тело его возвышается над окружающей местностью. Если дело происходит ночью, а атмосфера наэлектризована, на теле всадника появляется огонь святого Эльма.

— Значит, вы в самом деле верите в существование этого Духа Льяно?

— Да.

— И считаете его человеком?

— Кем же еще?

— Хм! Я много слышал о нем, но не задавал себе труда задумываться над этим. Так как теперь через Льяно предстоит путешествие, то я охотно хотел бы узнать, какого мнения придерживаться об этом Духе? Может случиться так, что он когда-нибудь появится во время нашего переезда. И что тогда надо делать?

— Если бы он мне встретился, я бы подал ему руку и обходился бы с ним как с добрым приятелем.

Баумана прервали. Это вернулся Виннету. Он шел быстро, но бесшумно и, проскользнув подобно змее, сел на свое прежнее место, а лицо его приняло такое непринужденное выражение, как будто он так и не вставал.

А совсем недавно, пока мексиканцы медленно удалялись в темноте к кактусам, он незаметно последовал за ними, держась на очень близком расстоянии, а потом снова выпрямился и бегом помчался к группе растений, но так легко, что шагов его не было слышно. Он добежал до цели раньше братьев и так спрятался среди высоких растительных канделябров, что его нельзя было увидеть. К тому же теперь пламенеющие пучки на растениях-светильниках исчезли и стало так темно, что мексиканцы вынуждены были искать плоды ощупью.

Братья подошли как раз тогда, когда Виннету уже спрятался. Они говорили между собой по-английски, и притом на чистейшем американском диалекте, из чего можно было заключить, что никакие они не мексиканцы. Виннету мог слышать каждое слово. Они уже успели поговорить между собой, потому что услышанное им оказалось продолжением ранее начатого разговора.

— Этому так называемому Охотнику за медведями я отплачу за оскорбление, — сказал Карлос. — Конечно, теперь выполнить наш план будет тяжелее, чем мы думали. Появление апача придает делу совсем другой оборот.

— К сожалению! Уж он-то не позволит ввести себя в заблуждение ложно расставленными шестами.

— Ты хорошо рассмотрел его лошадь?

— Конечно! Это же лучший скакун, какого я видел в жизни. Подобный есть только у Олд Шеттерхэнда. Мы должны обязательно заполучить этого скакуна.

— Хорошо бы, но как это сделать?

— Есть простой способ: подождать, пока парни заснут, а потом прикончить их.

— Ты думаешь, это возможно? К нам уже относятся с подозрением, а значит, все будут настороже. Не думаю, что хоть одному из нас доверят дежурство.

— Да, ты прав — они примут меры предосторожности. Но тем не менее посмотрим, как нам поступить. Заранее ничего нельзя определить. Чтобы обезопасить их, мы должны работать только ножами, тихо и бесшумно, бить прямо в сердце.

— А если этот план сорвется?

— Не говори глупости! Подумай, семь лошадей, причем среди них скакун апача, да еще оружие, да еще деньги! И делить все добро придется только на двоих. Вот это была бы удача! Если наша затея не удастся, то нам придется звать на помощь приятелей. В открытом бою мы проиграем. Давай поищем какой-нибудь предлог отделиться от них. Виннету поскачет с обоими охотниками навстречу Олд Шеттерхэнду, а янки вынуждены будут присоединиться к ним, потому что нас они уже не сделают проводниками. Мы же поскачем вперед, к Ложбине Убийц, где мы наверняка встретим одного из связных, которого послали туда наши приятели. Потом мы захватим этих парней, а также Олд Шеттерхэнда и всех, кто окажется с ним. Ну, а теперь мы не можем больше задерживаться здесь, а то их недоверие к нам еще больше возрастет. Пора возвращаться — моя шляпа уже полна плодов.

— Моя тоже.

— Тогда идем!

Они пошли, но впереди них стрелой метнулся Виннету. Избегая малейшего шума, он обходным путем добрался до костра и, как уже говорилось выше, уселся как ни в чем не бывало возле него, так что фальшивые мексиканцы не могли даже подумать, что их подслушивали. Они стали раздавать собранные кактусовые плоды. Все брали их, один Виннету отказался. Он отвел руку дающего, прибавив:

— Вождь апачей не есть ничего происходящего от растения сумах.

— Сумах? — удивленно спросил Эмилио Кортехо. — Разве Виннету не знает плодов кактуса?

— Он знает все растения и их плоды.

— И все же он спутал кактусы с ядовитым сумахом, а такая ошибка для апача непростительна.

— Виннету не сделал ошибки. Он назвал эти плоды сумахом, потому что они ядовиты.

— Ядовиты? Почему это они вдруг стали ядовитыми? Раньше-то мы их ели.

— Потому что они оказались в руках, привыкших сеять несчастье и смерть.

Он произнес эти слова, в которых содержалось тяжкое оскорбление, так спокойно, словно речь шла о чем-то незначительном.

— Ascuas![290] — воскликнул Карлос Кортехо. — И мы должны с этим мириться? Я требую, чтобы сказанное было взято назад.

— Виннету всегда говорит только такие слова, которые он прежде хорошо обдумал. Он еще никогда не раскаялся ни в едином своем слове, и он теперь ничего не возьмет назад.

— Но мы оскорблены!

— Пфу!

Выпустив воздух через полуоткрытый рот, апач пренебрежительно махнул рукой. И в его словах, и в небрежном движении руки была такая открытая беззаботность, такое выражение чувства собственного достоинства, что оба Кортехо сочли разумным промолчать. Далее если бы вождь противостоял им в одиночку, они не стали бы ввязываться с ним в открытую борьбу. Но здесь ведь присутствовали еще те, которые уважали и верили Виннету и которые в случае ссоры стали бы на сторону апача. Поэтому Эмилио примирительным тоном сказал брату:

— Успокойся! К чему нам ссоры! Слова индейца нельзя положить на весы, где взвешивают золото.

— Ты прав. Ради общего спокойствия мы будем считать, что он не говорил обидных слов!

Виннету ничего не ответил на это. Он вытянулся во весь рост в траве, закрыл глаза и вел себя так, словно собирался побыстрее уснуть.

Эта короткая сцена, какой бы незначительной она ни казалась, оказала на остальных гнетущее впечатление. Если Виннету выразил братьям недоверие, значит, он в чем-то их подозревает. Что они задумали? Виннету ничего не сказал об этом. Стало быть, ничего враждебного от братьев не стоило ожидать, по меньшей мере теперь. Но прежнее недоверие к ним возросло, естественным следствием чего было явное нежелание возобновлять разговор. Молчание было таким красноречивым, словно подозрение было высказано открыто.

Охотник за медведями и его сын последовали примеру Виннету и стали готовиться ко сну. То же самое сделали и другие.

Через короткое время наступила тишина, и казалось, что все уже спят. Но это было не совсем так. Оба мексиканца не могли заснуть, потому что обдумывали свои коварные планы, а другие бодрствовали вследствие своего недоверия к братьям.

Так прошло, пожалуй, больше получаса.

Даже если бы и не было этой разобщенности, люди все же не смогли бы заснуть. В атмосфере ощутимо возросла напряженность. По кустам прошел тихий, едва слышный шелест. Поднялся легким ветерок, который постепенно становился все сильнее и сильнее, зашевелились ветки, прикасаясь одна к другой. И при этом маленькие, едва заметные искорки как бы перепрыгивали по самым их кончикам.

Внезапно все вскочили, потому что раздался необычный звук. Казалось, что где-то высоко над ними били в колокола. Звон этот держался, пожалуй, с полминуты, а потом замер над водой.

— Что это было? — спросил Бен. — Здесь же нет церквей с колоколами! Если бы я не знал, что…

Он замолчал. Опять раздался звук, но повыше прежнего. Теперь казалось, что звучал мощный тромбон.

— Это ялтех-юаф-кай, голос Поющей долины, — объяснил вождь апачей.

— Стало быть, вот он какой! — сказал Охотник за медведями. — Слушайте!

Этот звук был совсем особого рода. От него замирало дыхание. Словно гигантский невидимый трубач пробовал свой инструмент, подобного которому не было, конечно, ни в одном оркестре.

Мужчины в молчании прислушивались — не повторятся ли подобные звуки. И действительно, поток воздуха принес с собой целый набор звуков, быстро следовавших один за другим и идеально гармонировавших между собой. Звуки были различной длительности. Низкие тона звучали дольше, образуя с высокими, быстрее затихавшими, гармонический ряд, составленный из одних и тех же интервалов.

Ничего нельзя было сравнить с этими звуками. Ни один известный инструмент не мог воспроизвести что-либо подобное. К трубным звукам присоединялись еще и другие, приятные и нежные, словно голос невидимого тенора.

Люди прислушивались и не осмеливались говорить. Даже коварные мексиканцы были захвачены таинственным концертом.

А потом на смену звуковым феноменам пришли зрительные, ощущавшиеся уже не ухом, а видимые глазом.

Небо вроде бы стало выше. Редкие звезды казались меньшими, чем обычно. На этом небосводе, там, где он на юге покоился на скалах, внезапно появился светло-желтый искрящийся диск величиной в полную луну. Края его были чрезвычайно резкими. Диск медленно полз по небу и, казалось, передвигался по прямой, приближаясь со все возрастающей скоростью прямо к долине.

Чем ближе он подплывал, тем больше становился в размерах и тем яснее было видно, что это вовсе не плоский диск, а настоящий шар.

Вдруг очертания его потеряли резкость, появились напоминающие стрелы молний разряды, подрагивающие и посверкивающие, вырос хвост, светивший куда ярче кометного.

Сам шар уже не был однородно желтым. Казалось, он состоял из жидкого огня, подвижное пламя которого то и дело выбрасывало язычки самых разнообразных цветов. Было заметно, что шар вращается вокруг собственной оси — или, по меньшей мере, такую видимость создавали вихрящиеся, закручивающиеся краски. Скорость движения шара возрастала поистине ужасающе. Потом он на несколько мгновений словно задержался в полете — как раз над самой серединой долины. Потом что-то загрохотало, словно разом выстрелили много пушек; шар разлетелся на бесчисленное множество клочков, которые медленно падали и гасли. Еще несколько секунд можно было видеть хвост. Что-то шмякнулось в маленький пруд, и вода вздыбилась высоко вверх. Казалось, что в пруд бросили с очень большой высоты что-то очень тяжелое. Всех обрызгало водой.

Небо опять потемнело, снова стали видны далекие звезды, и могучий, полный звук, составленный из нескольких, в октаву настроенных тонов, уносился прочь от испуганных людей.

Один лишь Виннету сохранял свое обычное спокойствие. Казалось, никакое событие не может вывести его из себя.

— Ки-ведау, огненный шар, — произнес он. — Великий Маниту бросил его с неба и с оглушительным шумом швырнул на землю.

— Огненный шар? — спросил Блаунт. — Да, это выглядело как шар. А хвост вы видели? Это был дракон, черт, злой дух, бесчинствующий в полуночный час.

— Хо! — ответил апач, отворачиваясь от суеверного бледнолицего.

— Да, это был дракон! — согласился Портер со своим спутником. — Я, правда, никогда его сам не видел, но слышал, как о нем рассказывают другие. Моя бабушка однажды заметила, как он залетал в трубу нашего соседа, одержимого дьяволом и продавшего ему за деньги свою душу.

— Не выставляйте себя на посмешище, сэр! — прервал его Охотник за медведями. — Мы с вами все-таки живем не в темное средневековье, когда верили в драконов и привидения или внушали подобные суеверия множеству глупых людей, чтобы отдельные умники могли на этом греть руки.

— Что тогда было, то и теперь есть! Или вы хотите казаться умнее меня? — резко спросил Портер.

— Ну, что вы! Я не полагаюсь на собственный ум. Раньше я приписывал черту любое явление, которое не мог объяснить. Теперь, слава Богу, наука так далеко ушла, что она вполне может обходиться без Вельзевула.

— Ах так! Пожалуй, вы тоже относитесь к этим слишком просвещенным людям, так называемым ученым?

— Я не ученый, но знаю, что огненный шар ничего общего с чертом не имеет.

— Ну, а что же это тогда было?

— Маленькое небесное тело, находившееся либо в начале своего рождения, либо — при уничтожении. Оно так близко оказалось к Земле, что было притянуто ею и разорвалось возле ее поверхности.

— Небесное тело? Значит, звезда?

— Да.

— Какая же глупая голова вам это внушила?

— Тот человек, которому вы, пожалуй, не осмелились бы бросить в лицо эти слова — «глупая голова», а именно, Олд Шеттерхэнд!

— Он? Это точно?

— Конечно! Когда по вечерам мы сиживали у костра, то очень часто беседовали о, казалось бы, непонятных вещах и явлениях, и он всему находил естественное объяснение. Если вы хотите быть умнее этого человека, я ничего не имею против. Разве вы не слышали, как что-то грохнулось в воду?

— И слышал, и видел, и почувствовал. Мы же все стали мокрыми.

— Итак, если бы ваше предположение оказалось верным, то, значит, черт бросился вот в этот пруд, но раз мы его не вытащили, то он, значит, утонул.

— Разумеется, он не утонул. Он просто последовал в ад.

— Тогда он сможет подсушиться на тамошнем огне, после того как вымок здесь, чтобы не простудиться и не подхватить насморк. Если бы мы могли отвести воду из пруда, то увидели бы дыру в земле, в которой находится аэролит, кусок каменного метеорита — это и есть огненный шар.

— Камень? Хм!.. Но он же мог убить нас!

— Конечно. Наше счастье, что он упал в воду.

— Не хочу с вами спорить, но ваш Олд Шеттерхэнд, может быть, объяснит и те странные звуки, которые мы только что слышали?

— О Юаф-кай мы не говорили, но припоминаю, что как-то он рассказывал о знаменитом проходе Сакбот, расположенном к северу отсюда, в горах Ратлснейк. Когда ветер дует прямо сквозь такое узкое, глубоко врезавшееся в горы ущелье, то слышны звуки, напоминающие органные трубы. Теснина становится как бы инструментом, а ветер — музыкантом.

— Разумеется, этот рассказ выглядит легкомысленным, но и тут не стану с вами спорить. Думайте, как хотите, а я буду понимать так, как мне нравится.

— Охотник за медведями прав, — сказал Виннету. — Есть много долин, в которых раздаются подобные звуки; вождь апачей видел и камни, которые Великий Дух бросил с неба. Добрый Маниту каждому камню дает свою дорогу, и когда огненный шар сбивается со своего пути, он должен раздробиться. Я попытаюсь раскрыть след камня в воде.

Он говорил особенно возвышенно. Потому Виннету удалился, подошел к воде и исчез в темноте ночи.

Остальные опять уселись в ожидании возвращения апача. Никто не произнес ни слова. Только Мартин Бауман шепнул отцу:

— Что с Виннету? Он говорил так непривычно громко, словно еще кто-то, кроме нас, должен был слышать его слова. А то, что он будто бы пошел искать камень, это, по-моему, всего лишь хитрость.

— Конечно! — также шепотом ответил Охотник за медведями. — Бьюсь об заклад, что неизвестный, подслушивающий нас, находится поблизости. Насколько я знаю апача, он уже заметил этого человека и ушел, чтобы подкрасться к нему и схватить. Подождем!

Ждать им пришлось недолго. Уже через несколько минут поблизости, в кустах, послышался шум, словно какой-то зверь ломал ветки; потом последовал короткий боязливый вскрик, а затем раздался голос Виннету:

— Подойди сюда, Охотник за медведями, нас подслушивал шпион.

Бауман исчез в зарослях, а через несколько мгновений вернулся в сопровождении апача и незнакомца, которого по одежде можно было бы принять за индейца.

Какое нужно иметь острое зрение, чтобы в темной ночи раскрыть таящегося в кустах шпиона! И только такой человек, как Виннету, смог незаметно подкрасться к нему и схватить такой хваткой, что всякое сопротивление стало невозможным.

Все окружили пленника. Он был вооружен только ножом, который, впрочем, Виннету у него отобрал. Пленный был низкоросл и худощав, а его тощее лицо нельзя было отчетливо рассмотреть в темноте.

Но глаза Виннету уже привыкли к ночному мраку, и он видел, кто Стоит перед ним.

— Почему мой юный краснокожий брат не подошел к нам открыто? — спросил он. — Мы бы по-дружески приняли его.

Пленный не отвечал, поэтому апач продолжал:

— Значит, он сам виноват в том, что оказался в плену. Однако с ним ничего не случится плохого. Вот я возвращаю ему нож. Он может вернуться к своим братьям и сказать им, что мы ждем их и что они могут у нас отдохнуть.

— Уфф! — удивленно вскрикнул пленный, принимая назад свой нож. — Откуда ты знаешь, что поблизости находятся наши воины?

— Разве ты считаешь Виннету совсем маленьким мальчиком? Как он мог не знать этого?

— Виннету! Вождь апачей! — Пленник, казалось, не мог прийти в себя от изумления. — И ты отдаешь мне назад мой нож? Ты принимаешь меня за апача?

— Нет. Мой юный брат не носит цвета войны, однако я предполагаю в нем сына команчей. Разве ваши воины выкопали топор войны против апачей?

— Нет. Острие топора войны спрятано в земле, но между нами и вами нет согласия.

— Виннету уважает всех людей, не спрашивая их имен, не глядя на цвет их кожи. Он готов разжечь здесь огонь и раскурить с вами трубку мира. Он не спрашивает, почему твои братья пришли в Поющую долину. Они знают, что каждый, кто сюда попадает, становится лагерем у этой воды. Поэтому они остались внизу и выслали тебя, чтобы разведать, нет ли здесь кого. Не так ли?

— Так, — подтвердил команч.

— Когда ты опять будешь лежать под кустами, выслеживая чужих воинов, то прикрывай веками глаза, потому что сегодня именно глаза выдали тебя. Как велико число твоих братьев?

— Два раза по десять.

— Так иди к ним и скажи, что Виннету и восемь бледнолицых встретят их дружески, не зная даже о том, с какими намерениями они придут. О том, как ты стал моим пленником, ты можешь не говорить. Сам я об этом вспоминать не стану.

— Доброта великого вождя радует мое сердце. Я ни о чем не умолчу, я скажу всю правду — пусть мои братья убедятся, что у вас их ожидает дружеский прием. Быть раскрытым глазами Виннету — не позор. Я же обдумаю совет, который он мне дал.

Окружавший команча круг раскрылся, и разведчик поспешно убежал.

Белые, в особенности мексиканцы, высказали мнение, что рискованно оставлять в такой близости отряд из двадцати команчей. Напротив, апач весьма твердо отстаивал свое мнение:

— Виннету всегда знает, что он делает. Если воины команчей приехали в Поющую долину, их поездка не расценивается как война против апачей. Здесь поблизости находится могила их самого великого вождя. Может быть, они хотят посетить ее, чтобы пропеть, как положено каждый год, песню мертвых. Мы разожжем костер, чтобы хорошенько разглядеть их лица. Для полной уверенности мы примем их не здесь, а снаружи, перед кустами.

Опять запылал костер. Пока его разжигали, Виннету вывел Охотника за медведями и его сына за кусты и тихо сказал им:

— Оба бледнолицых не те, за кого они себя выдают. Они говорят на языке янки и хотят нас здесь убить. Они принадлежат к числу грифов Льяно-Эстакадо. Виннету предполагает, что команчи направляются в Льяно. Мексиканцы не должны об этом знать. Поэтому Виннету и сказал всем, что поблизости от долины есть могила, но это — неправда.

Дальше он говорить не мог, потому что теперь от костра подошли другие. Пламя ярко пылало, проникая через кусты и достаточно хорошо освещая площадку перед ними. Все, конечно, захватили с собой оружие, чтобы воспользоваться им, если команчи, вопреки ожиданиям Виннету, не будут настроены мирно.

Вскоре послышался стук копыт. Это приближались команчи. Они остановились на небольшом расстоянии от белых. Предводитель индейцев спрыгнул с лошади и медленно пошел вперед. Виннету направился ему навстречу, протягивая руку.

— Добро пожаловать, воины команчей, — сказал он. — Виннету не спрашивает, что вам здесь нужно. Он знает, что вы посетите могилу своего вождя, а потом мирно вернетесь к своим вигвамам.

Это он сказал громко, а потом быстро и очень тихо добавил:

— Мой брат мог бы это подтвердить. Я объясню ему потом все наедине.

Выслушав эту просьбу, предводитель команчей громко ответил:

— Моя рука с радостью пожмет руку Виннету, величайшего воина апачей и в то же время знаменитого вождя. Мы готовы раскурить с вами трубку мира, потому что мы идем не по тропе войны и только хотим почтить память своего мертвого вождя.

— Виннету верит словам своего брата и приглашает его вместе с воинами команчей подойти к костру и раскурить трубку мира.

Вожди обменялись рукопожатиями. До поры до времени это служило доказательством, что у команчей нет дурных намерений. Их предводитель позволил подвести себя к костру, а его люди последовали за ним.

Потом они разошлись по травянистому берегу пруда, чтобы привязать своих лошадей так, что они свободно могли пастись около водопоя, а затем поодиночке собрались к костру.

У огня теперь было довольно тесно, потому что площадка между кустами и водой была неширокой. Пришлось сидеть плечом к плечу, образуя круг, в центре которого сидели Виннету и предводитель команчей.

Один из индейцев провозился со своей лошадью дольше остальных, но вот и он подошел. Перед тем, как усесться, он огляделся вокруг. Когда он увидел братьев Корхето, чего те, однако, не заметили, темное лицо его мгновенно исказила гримаса, и он крикнул:

— Уфф! Aletehlkua ekkvan mava![291]

Поскольку люди у костра шумели и каждый еще устраивался поудобнее, выкрик этот был не всеми услышан, но предводитель команчей все-таки расслышал его. Он резко выпрямился и спросил кричавшего:

— Hand tuhschtaha — nai?[292]

— He-ehbak, enko-ola uah-tuhwa![293]

— He-ehlbak hetetscha enuka![294]

— Mava he-ehlbak kenklah![295]

При этих словах он показал на обоих мексиканцев.

Чтобы перекрыть шум, вопросы задавались громко, столь же громкими были ответы; в словах предводителя слышалась какая-то озадаченность, индейский воин отвечал резко и с гневом, поэтому короткий разговор привлек внимание всех присутствующих. При словах «грифы Льяно-Эстакадо» все команчи вскочили и угрожающе схватились за свои ножи. Сцена у костра перестала выглядеть мирной.

Белые не понимали содержание разговора, потому что не владели ни языком команчей, ни диалектами тонкава или моки[296], но они видели угрожающие лица краснокожих и тоже поднялись, схватив свое оружие.

Только Виннету был спокоен и оставался сидеть. Он повелительным тоном сказал:

— Мои братья могли бы так и не возбуждаться. Если краснокожие воины видят среди нас двух своих врагов, то я уверяю их, что у нас нет ничего общего с этими людьми. Из-за них между нами не прольется и капли крови. В чем обвиняет их воин команчей?

Виннету говорил на самом употребительном в тех краях жаргоне, состоявшем из испанских, английских и индейских слов. Команч, к которому было направлено обращение, отвечал на той же всем понятной смеси языков:

— Я охотился наверху, у воды Тови-чуна, которую белые называют Мушиной рекой, и увидел следы двух всадников; я поехал по ним. Потом я увидел, что эти всадники сидят под деревьями, и подполз к ним, чтобы услышать их разговор. Они говорили о Льяно-Эстакадо, по которому через несколько дней должен был пройти большой караван белых людей. Грифы Льяно задумали собраться всем вместе и напасть на этот караван. Из их слов я понял, что и они сами принадлежат к грифам, и тогда я спросил себя, должен ли я их убить. Благоразумие подсказало мне оставить их в живых, потому что только благодаря этому было возможно…

Он собирался еще что-то сказать, но Виннету не хотел, чтобы это услышали мексиканцы, поэтому он резко прервал говорившего:

— Я слышал достаточно и уже знаю, что мой брат хочет сказать дальше. Но хорошо ли ты запомнил тех людей? Разве ты не мог теперь ошибиться?

— Это — они!

— Что ответят бледнолицые на такое обвинение?

— Что вы только что выслушали самую бессовестную ложь, — заявил Карлос Корхето. — Мы никогда не бывали на этой Мушиной реке.

— Это они, — крикнул и предводитель команчей, — потому что мы…

— Пусть мой брат позволит говорить мне, — поспешно прервал его Виннету, чтобы не дать команчу высказать то, чего не должны были услышать мексиканцы.

Но команч разозлился на эту нетактичность, полностью нарушавшую традиционное индейское уважение к говорившему. Он был недостаточно умен для того, чтобы разгадать причину такого поведения Виннету, и гневно крикнул:

— Почему я не должен говорить? Кто терпит возле себя убийцу, тот становится его сообщником! Или вождь апачей заманил нас сюда, чтобы выдать этим убийцам?

При этих словах Виннету выложил все свое оружие перед собой, встал и сказал:

— Слышал ли мой брат когда-нибудь, что Виннету кого-то предал? Слово апача — это скала, на которой можно безопасно жить. Мой брат может пойти за мной, сохранив при себе оружие. Хуг!

Он вышел из круга и медленно зашагал через кусты. Команч, чуть подумав, последовал за ним, но прежде дал своим людям указание зорко смотреть за мексиканцами. Пройдя заросли, Виннету взял команча за руку, отвел еще подальше и, остановившись, сказал:

— Мой брат меня не понял. Виннету уже стоял около пруда лагерем, когда пришли белые. Он наблюдал за ними и понял, что те двое принадлежат к грифам. В этом он согласен с воинами команчей. Однако почему эти ядовитые змеи должны знать, что мы их раскусили? Тогда нам придется убить их, а умнее было бы пока что оставить их в живых и следить за ними. Пусть они верят, что команчи идут к могиле своего вождя. Однако мне мой брат может сказать, почему вы их преследуете.

Команч явно сконфузился. После недолгого раздумья он ответил:

— Огненная Звезда, вождь команчей, ездил со своим сыном, Железным Сердцем, на восток, к жилищам белых людей. Они проложили путь через Льяно и теперь должны находиться там. Возможно, они на обратном пути встретятся с караваном белых, а значит, подвергнутся риску нападения грифов. Поэтому мы отправились им навстречу, чтобы защитить их. Мы не знали, где собираются грифы, поэтому и оставили обоих бледнолицых из их шайки в живых, чтобы следы этих двоих привели нас к грифам. На реке Тойа их след соединился со следами еще четверых белых, которых мы также приняли за грифов. Теперь мы наткнулись на тебя. Что ты думаешь делать?

— Поеду с вами, потому что и я поджидаю друзей. Они едут через Льяно и не знают о нападении, которое замыслили грифы. Их лагерь находится в Ложбине Убийц. Но я не знаю, где расположено это место, поэтому я намерен позволить обоим мексиканцам улизнуть, чтобы они, сами о том не подозревая, стали моими проводниками.

— Кто те люди, которых ты ожидаешь?

— Олд Шеттерхэнд и еще несколько бледнолицых, которые хотели со мной встретиться.

— Олд Шеттерхэнд, знаменитый белый воин? Если ты позволишь, мы поедем с тобой.

— Виннету не только позволит, но он даже попросит тебя: об этом. Кажется, вечно рассеянная стая грифов на этот раз собирается для крупной операции. Надо использовать это, чтобы уничтожить их одним-единственным ударом. Я думаю…

Он прервался, потому что за кустами, в лагере, раздались громкие крики; прозвучало несколько выстрелов, и стал слышен торопливый цокот копыт с другой стороны лагерной площадки.

Оба вождя быстро помчались туда. Когда они пробрались через кусты, то застали в лагере крайнее оживление. Команчи спешили к своим лошадям, намереваясь как можно скорее ускакать. Мексиканцев не было видно. Бен, Портер, Блаунт и Фолсер стояли в нерешительности, не зная, что им предпринять. Только Охотник за медведями со своим сыном по-прежнему спокойно сидели у костра. Они-то и крикнули Виннету:

— Парни сбежали!

— Как это произошло? — спросил апач.

— Они так внезапно запрыгнули на своих лошадок и вихрем промчались через кустарник, что мы не успели дотянуться до ружей и подстрелить их!

— Хорошо! Оставьте их! Они скачут к своей гибели. Сыновья команчей могут спешиться и оставаться здесь, но на рассвете они покинут Поющую долину, чтобы начать охоту на двуногих хищников Льяно-Эстакадо!

Эти слова были сказаны так громко, что их все услышали. Однако команчи только тогда расстались с лошадьми, когда приказ апача повторил их предводитель, который объяснил им, почему надо было позволить беглецам на время скрыться.

Глава пятая ДОМ ДУХА

My darling, my darling, My love child much dear, My joy and my smile, My pain and my tear.[297]

Так звучала в тихом утреннем воздухе милая старая теннессийская колыбельная. Казалось, будто ветки ближних миндальных и лавровых деревьев сгибались в такт ей, и сотни колибри, словно цветные искорки, вились вокруг негритянки преклонных лет, в совершенном одиночестве сидевшей у воды.

Солнце только что поднялось над горизонтом, и его лучи блуждали, словно сверкающие бриллиантовые пряди над светлой водой. Высоко в воздухе накручивал свои круги королевский гриф, а внизу, на берегу, множество лошадей наслаждалось изумительно сочными побегами лакомых трав; на верхушке одинокого кипариса, низко наклонив голову, сидел дрозд-пересмешник, прислушиваясь к пению негритянки, и, когда она подошла к концу строфы, начал вдруг звонко и громко передразнивать последние слова: «Митир-митир-митир!»

Над отражавшимися в воде опахалами низких пальм устремляли ввысь свои макушки сосны и сикоморы; под кронами охотились за мухами и другими насекомыми огромные пестро переливающиеся стрекозы, а позади близко стоящего к водоему домика ссорилась из-за кукурузных зерен стая карликовых попугаев.

Снаружи нельзя было видеть, из какого материала построен домик, так как все четыре стены и крыша густо поросли вьющимися побегами страстоцветов, белых, с тонкими красными ниточками; их желтые сладкие, похожие на куриное яйцо плоды высвечивали из буйства дольчатых листьев. Все это буйство растений очень напоминало тропики. Можно было предположить, что находишься в одной из долин Южной Мексики или средней Боливии, и все-таки это маленькое озеро с прикрытой страстоцветом хижиной и по-южному пышной растительностью на его берегах располагалось… посреди ужасающего своей сухостью Льяно-Эстакадо. Это была та таинственная вода, о которой столь много говорили, никогда ее не повидав.

My heart-leaf, my heart-leaf, My life and my star, My hope and my delight, My sorrow, my care![298]

— Мик-кеер… мик-кеер… мик-кеер… — опять передразнил последние слова пересмешник.

Но певица не обращала на него внимания. Глаза ее уставились на какую-то фотографию, которую она держала в обеих руках и целовала, пропев одну строчку.

За много лет слезы так смыли изображение, что только очень острый глаз мог бы еще разобрать, кто или что изображено на снимке. А там когда-то улыбалась молодая негритянка с чернокожим младенцем на руках.

— Ты мой хороший, мой любимый Боб! — нежно сказала негритянка. — Мой маленький Боб, моя крошка Боб. Моя госпожа была такой доброй, что, заказавши свой портрет, заставила фотографа сделать и снимок Санны с ее маленьким сыном Бобом. Потом, когда миссис умерла, масса продали Боба, и у мамы Санны осталась только его фотокарточка. Я сберегла ее и тогда, когда сама была продана, сохранила и тогда, когда добрый масса Кровавый Лис привез меня сюда. Старая Санна будет хранить ее, пока не умрет, так, наверное, и не повидав своего Боба, который тем временем стал большим и сильным негром и тоже не забыл свою добрую милую маму Санну. О, мой милый, мой милый…

Она остановилась и, прислушиваясь, подняла голову. Ее снежно-белые пушистые волосы резко выделялись над темной кожей лица. Кто-то подъезжал к дому. Женщина вскочила, спрятала фотографию в карман своей коленкоровой юбки и вскрикнула:

— О, господи Иисусе, как обрадуется Санна! Наконец-то возвращается Кровавый Лис. Добрый Кровавый Лис опять здесь. Надо сейчас же накормить его мясом и испечь пирог.

Она поспешила к домику, но еще не успела добраться до него, когда между деревьями показался упомянутый Кровавый Лис. Он выглядел очень бледным и измученным; лошадь его устала и шла медленным, спотыкающимся шагом. Оба, всадник и животное, находились, кажется, у предела сил.

— Добро пожаловать, масса! — приветствовала Лиса старуха. — Санна сейчас же принесет поесть. Санна все быстро сделает!

— Нет, Санна, — ответил молодой человек, который от усталости еле сполз с седла. — Наполни бурдюки, все! Это — самое необходимое, что теперь надо сделать.

— Зачем бурдюки? Для кого? Почему масса Лис не хочет есть? Он же должен быть очень голоден.

— Конечно, я голоден, но я сам возьму себе все, что нужно. У тебя же на это нет времени. Ты должна наполнить все бурдюки, с которыми я немедленно отправляюсь в дорогу.

— О, Иисусе! Опять прочь! И так быстро! Почему старая Санна должна почти всегда оставаться совершенно одна в этом огромном Эстакадо?

— Потому что иначе целый караван переселенцев погибнет от жажды. Этих людей сбили с пути разбойники.

— Почему масса Лис не провел их правильной дорогой?

— Я не смог. На них налетела такая многочисленная стая грифов, что я, если бы отважился прорвать образованную ими цепь, был бы обречен на верную смерть.

— Так они убьют бедных добрых переселенцев?

— Нет. Сюда придут смелые и сильные охотники с севера, на помощь которых я очень рассчитываю. Но какая польза от этой помощи, если нет воды?! Люди умрут от жажды, хотя их и освободят от грифов. Итак, воды, Санна, побыстрее наполняй бурдюки! Я нагружу ими всех лошадей. Только вороную я должен оставить здесь — она слишком устала.

Лис направился к домику и прошел через тесно обвитую страстоцветами дверь. Внутри домик состоял из одной-единственной комнаты. Стены были сделаны из тростника, скрепленного тонким озерным илом. Над сложенным из глины очагом открывался дымоход из тростника и ила, под которым висел железный котел. В трех стенах комнаты было по маленькому окошку, которые не затеняли вьющиеся растения.

К потолку были подвешены куски закопченного мяса, а по стенам красовались все виды оружия, которое только можно было увидеть и купить на Диком Западе. На полу лежали шкуры. На укрепленные на столбах ремни были также наброшены медвежьи шкуры — это были кровати. Главным украшением комнаты являлась густая лохматая шкура белого бизона с еще сохранившимся черепом. Она висела напротив двери, а по обе стороны от нее в стене торчали штук двадцать ножей, на костяных или деревянных рукоятках которых виднелись вырезанные различные знаки.

Стол, два стула и достававшая до потолка приставная лестница дополняли обстановку комнатки.

Кровавый Лис подошел к шкуре, погладил ее и сказал сам себе:

— Форма Духа, а рядом — ножи убийц, павших от его пули. Их уже двадцать шесть. Но когда же я открою того, кто больше всех остальных заслужил смерть? Может быть, никогда! Хо! Но я еще надеюсь, потому что совесть злодея опять и опять гонит его к месту преступления… А теперь я должен отдохнуть хоть четверть часа.

Он бросился на шкуры и закрыл глаза, однако не смог заснуть. Картины бурных событий проносились перед взором этого молодого человека!

Через полчаса вошла негритянка Санна и сообщила ему, что бурдюки наполнены. Лис вскочил с ложа и поднял одну из лежащих на полу шкур. Под ней было маленькое потайное углубление, в котором стоял обитый жестью ящичек. Лис взял оттуда боеприпасы и заполнил ими висящий у пояса подсумок. Потом он поднялся по лесенке к потолку, чтобы заластить мясом. Сделав все это, Лис вышел к озеру, на берегу которого лежали восемь больших, заполненных водой кожаных бурдюков, связанных по два широким кожаным поясом и несколькими ремнями. Благодаря таким бурдюкам с водой Лис уже спас от смерти многих заблудившихся путников.

У озерка, рядом с бурдюками, стояли пять лошадей. Одна из них была под седлом, которое Лис снял с усталой вороной, другие должны были везти бурдюки, причем пояс у каждой протягивался по хребту, а бурдюки свисали направо и налево; груз еще укреплялся ремнями. Лошади были связаны между собой: уздечка одной привязывалась к хвостовому ремню другой; верховая лошадь шла первой. Покончив с экипировкой каравана, Кровавый Лис забрался в седло.

Негритянка опытной рукой помогала ему в сборах. Ей это было не впервой. Потом она сказала:

— Масса Лис едва приехал, а уже снова летит навстречу опасности! Что станет с бедной старой Санной, когда массу Лиса однажды подстрелят и он больше не вернется?

— Я вернусь, милая Санна, — ответил он. — Моя жизнь находится под могучей защитой. Если бы это было не так, то меня давно бы не было в живых, поверь мне!

— Но Санна всегда так одинока! Совсем никого, с кем бы ей можно было поговорить — только лошади и попугаи, да портрет маленького Боба.

— Ну, может быть, на обратном пути я прихвачу с собой компанию. Я встречусь с людьми, которым охотно покажу свой дом, хотя до сих пор я скрывал его. Есть там один негр, которого зовут Бобом, точно так же, как твоего милого малыша.

— Негр Боб? О, Иисусе! А мать его не звали Сусанной, короче — Санной?

— Я об этом не знаю.

— Не продавали ли его из Теннесси в Кентукки?

— Я его не спрашивал.

— А что, если он окажется моим милым малышом?

— Что на тебя нашло! Тысячи негров носят имя Боб. Как можешь ты думать, что этот — именно твой малыш?! Оставь такие мысли! Может быть, он приедет со мной, и тогда ты сможешь сама с ним поговорить. Прощай, Санна. Хорошенько смотри за вороной!

— Прощайте, масса! О, Иисусе, вот Санна опять осталась одна! Привези с собой негра Боба, привези!

Он ободряюще кивнул ей и, приведя свой маленький отряд в движение, быстро скрылся за деревьями.

Кипарисы, сосны и сикоморы у воды были очень старыми деревьями. Миндаль и лавр насадил Кровавый Лис, так же как и рощицу каштанов и апельсиновых деревьев, сквозь которую он теперь скакал. Потом пошли заросли густых, быстро растущих кустов — они должны были сдерживать ветер и песок перед маленьким оазисом. Молодой человек провел сюда от озерка узкие канавки, предназначенные для обводнения почвы, потому что там, где влаги в почве не хватало, кусты быстро сменялись стелющимися видами кактусов, за которыми шла уже голая, лишенная растительности песчаная поверхность Льяно.

Подъехав к окраине оазиса, где он мог развить большую скорость, Лис перевел свой отряд в галоп и вскоре исчез маленьким темным пятнышком на далеком горизонте.

В половине дневного перехода от дома со страстоцветами, к северо-западу от него, в обеденное время того же дня двигался в северо-восточном направлении отряд всадников. Впереди скакали Виннету и предводитель команчей, за ними — Охотник за медведями со своим сыном, потом следовали друг за другом Бен Новая Луна, Портер, Блаунт и Фолсер, а замыкали строй команчи.

Они ехали в полном молчании; можно было подумать, что как будто за каждый сорвавшийся с губ звук должен был заплатить жизнью одни из них. Глаза задних воинов хотя рыскали по линии горизонта, но чаще всего были обращены к обоим вождям, особенно к Виннету, который сидел в седле, низко наклонившись, отчего мог внимательно изучать следы, по которым шел отряд.

Этот след оставили братья Корхето, и вел он в Ложбину Убийц.

Вдруг Виннету резко остановил лошадь и спрыгнул на землю. На мелком песке появилось больше следов, чем прежде. Похоже было, что здесь всадники кружили на лошадях.

Остались следы не только от копыт, но и от человеческих ног. Всадники, побывавшие здесь, спешились, чтобы как следует рассмотреть кем-то до них оставленные следы.

Пока отряд ожидал, Виннету тщательно изучал каждый отпечаток на этом истоптанном месте. Потом медленно, нагнувшись вперед, прошел направо. Вернувшись, он обратился к вождю команчей, но его слова могли слышать все:

— Здесь оба беглеца наткнулись на более ранние следы и остановились, чтобы их прочесть. Следы оставили пять лошадей, связанных вместе, одна за другой. Если бы на этих животных сидели всадники, их бы не связали. Значит, в этом отряде на пять лошадей приходился только один всадник. Он сидел на передней лошади. Этот всадник со своим караваном проезжал здесь три часа назад. Оба белых, которые называли себя мексиканцами, встретили его след два часа назад и поехали по нему. Мой брат-команч сам может внимательно рассмотреть следы. Частично они еще сохранили резкие края, но по большей части края уже обвалились. Он тоже скажет, что двое белых были здесь самое большее два часа назад. Самым старым следам не более трех часов.

Команч соскочил с лошади, тоже собравшись изучить следы. Сделав это, он согласился с мнением Виннету.

Теперь спешился и Бауман, Охотник за медведями. Низко наклонившись к земле, он медленно обогнул площадку, потом тоже свернул направо, пройдя, пожалуй, даже дальше Виннету. Там он присел, пожелав более тщательно осмотреть грунт. Потом он подал Виннету знак, а когда тот подошел к нему, сказал, показав песок:

— Вождь апачей должен увидеть, что одинокий всадник здесь спешился. Почему он это сделал?

Виннету посмотрел на уходящие вправо следы и ответил:

— Этот человек был бледнолицым, как я вижу по следам, и он молод. Из его бурдюка вытекала вода. Дальше следов воды не видно. Значит, здесь он спрыгнул с седла, чтобы покрепче завязать кожаный мешок, из которого вытекала вода.

— Мой краснокожий брат думает, что протекал только один бурдюк?

— Только один, а всего таких мешков у него было восемь. Каждая лошадь несла по два; всего лошадей было пять, но на одной находился всадник — значит, в поводу за собой он вел четыре лошади с восемью бурдюками.

— Зачем ему столько воды? Для себя и для одной лошади столько не нужно.

— Конечно, не нужно. Значит, он скакал к месту, где вода необходима многим. Либо это был гриф, который должен был напоить других хищников, либо — порядочный человек, который взял на себя труд доставить воду другим честным людям. Он должен знать, что такие люди в пустыне есть. Кто бы это мог быть?

— Видимо, тот самый переселенческий караван, на который собираются напасть грифы?

— Пожалуй, мой брат догадался. Нам надо опять сесть на лошадей и немедленно отправляться в погоню по двойному следу.

Они опять оказались в седлах и торопливо поскакали по следам, ведшим уже не на северо-восток, а точно на север.

Под копытами лошадей был песок, ничего, кроме песка, на котором очень отчетливо вырисовывались следы. Лишь изредка всадников выносило на обнаженные скалы; по большей же части Льяно походило на дно огромного озера, высохшего многие сотни или даже тысячи лет назад.

Время от времени справа и слева вдали, у самого горизонта, появлялись серо-бурые полосы, отмечавшие густые заросли кактусов, через которые никто не мог проехать.

Следы становились все свежее, а это был верный признак того, что отряд догоняет караван с бурдюками.

Уже вечерело, когда отряд достиг места, где следы опять расходились, но не потому, что подъехали новые всадники, а потому, что здесь останавливались. Виннету снова спрыгнул с лошади, чтобы осмотреть место. Он прошел немного к северу, потом, вернувшись, почти столько же к востоку, а закончив осмотр, сказал:

— Человек с запасом воды поскакал прямо на север. Оба мексиканца здесь раздумывали, следовать ли за ним. Правда, ехать они собирались уже на следующий день с восходом солнца. За кем мы последуем?

— Мой брат может определить это лучше, чем все мы, — ответил предводитель команчей.

— Тогда я выскажу свое мнение. Те, к кому спешил молодой человек, находятся на севере. Это хороший человек, и даже след его выглядит по-иному, чем у мексиканцев. Мы могли бы отправиться за ним, чтобы предупредить его. Однако братья слишком резко уклонились в сторону, значит, где-то здесь поблизости должна находиться Ложбина Убийц. Они поскакали туда, чтобы встретить грифов и сообщить им, что видели след человека, везущего бурдюки с водой, и надо бы поспешить за ним, чтобы помешать этому парню дать воду тем, кого он хочет спасти. Его следы такие свежие, что можно было бы настичь его еще до наступления темноты. Теперь мои братья могут решать, как мы должны поступить. Последуем ли мы за человеком с водой, чтобы помочь ему, или направимся к Ложбине Убийц с целью захватить там грифов, помешав им напасть на доброго парня? В первом случае, увидев нас рядом с ним, они не решатся напасть и, возможно, обратятся в бегство. В другом мы, вероятнее всего, захватим их и еще успеем догнать парня и вместе с ним найти белых людей, к которым он направляется на встречу.

Виннету так все объяснил, что долгое обсуждение стало просто ненужным. Команчи выжидательно молчали. Их предводитель перебросился парой фраз с шестеркой белых и объявил апачу:

— Мы поскачем к Ложбине Убийц, то есть пойдем по следу мексиканцев. Это устраивает моего краснокожего брата?

Виннету одобрительно кивнул и повернул на восток. Подгоняй он сильнее свою лошадь, а тем самым и лошадей своих спутников, ему бы, конечно, быстро удалось догнать мексиканцев; но это нисколько не входило в его планы. Чем раньше он бы настиг обоих, тем меньше шансов у него было узнать, где расположена Ложбина Убийц. Для него было очень важно увидеть само это место, поэтому он пока сохранял лишь такую скорость, какую как это было видно по следам поддерживали преследуемые.

А к северо-востоку, на расстоянии, чуть большем одного дневного перехода от домика со страстоцветами, двигалась по очень глубокому в том месте песку Льяно длинная змея. Конечно, слово «змея» употреблено здесь иносказательно: это был сильно вытянувшийся в длину караван из двадцати фургонов, растянувшихся по пустыне и сопровождаемых вооруженными людьми.

Фургоны были крепко сколочены и тяжело нагружены, поэтому в каждую повозку запрягли по шесть-восемь волов, которые очень медленно тащили повозки вперед. Животные очень устали и дошли до крайнего истощения. И по лошадям, на которых сидели сторожевые, было видно, что они едва-едва могут выдерживать всадников. Язык у каждой высовывался, а ноги дрожали при каждом движении от напряжения.

Изнуренные возницы шли возле спотыкавшихся волов. Они резко опустили головы и, казалось, едва собирают силы, чтобы взмахнуть огромным кнутом, побуждая тягловых животных идти вперед. И люди, и животные — весь караван чуть ли не умирал от жажды.

Только лошадь ехавшего впереди проводника была по-прежнему бодра. Но посадка всадника мало отличалась от других: он так же тяжело наклонялся вперед в седле, испытывая ужасную жажду. Однако, услышав, как одна из женщин или кто-то из детей, сидевших в фургонах, издавали жалобный стон, он невольно выпрямлялся, а на губах его появлялась удовлетворенная улыбка.

Этим человеком был не кто иной, как набожный мормонский миссионер Тобайас Прайзеготт Бартон, который взялся привести доверившихся ему людей к верной погибели.

Передний из сторожевых всадников пришпорил свою лошадь и поравнялся с Бартоном.

— Сэр! — произнес он усталым голосом. — Дальше так двигаться нельзя! С позавчерашнего дня мы не получили ни единого глотка, потому что последние запасы воды мы вынуждены были оставить животным. Но вчера утром их не стало, потому что обе последние бочки внезапно опустели непонятно почему.

— Это виновата жара, — объяснил Бартон. — От нее могла рассохнуться клепка.

— Нет, сэр. Я проверил бочки. Пока в них была вода, клепка держалась прочно. Бочки просверлили, чтобы ночью вода незаметно просочилась по капле… Среди нас есть человек, который хочет всех погубить.

— Не может быть! Кто позволяет тайно вылиться воде, должен будет сам страдать от жажды.

— Я тоже так думаю, но тем не менее это так. Я никому не рассказал о своем открытии, чтобы не увеличить панику. Я тайно понаблюдал за каждым в отдельности, но не обнаружил ничего подозрительного, позволяющего мне заключить, кто виновник происшествия. Скотина умирает от жажды; она уже не сможет идти вперед; женщины жалуются, а дети с криком просят воды… Все напрасно! У нас не осталось больше ни капли. Посмотрите вверх! Там кружат грифы, словно знают, что скоро мы станем их добычей. Вы все так же уверены, что мы идем верным путем?

Именно Бартон ночью продырявил обе бочки. При этом он напился и дал воды своей лошади.

— Конечно! — ответил он, указывая на вехи, которые на некотором расстоянии одна от другой были забиты в песок. — Вы же видите наши указатели. На них мы можем вполне положиться.

— Вполне? Все мы слышали, что иногда грифы Льяно вытаскивают эти шесты и устанавливают в направлении, приводящем путников к гибели.

— Да, раньше такое случалось, но теперь этого больше нет. Проискам мерзавцев положен конец. К тому же мне очень хорошо знакомы здешние места, и я уверен, что мы на правильном пути.

— Сегодня утром вы сказали, что мы находимся в самом страшном месте Льяно. Почему же шесты поставлены как раз в этом направлении? Возможно, в другом месте мы бы наткнулись на крупные кактусовые заросли. Плоды кактусов содержат так много влаги, что мы смогли бы напиться сами и дать этого сока нашим животным.

— Пришлось бы делать слишком значительный объезд. Но, чтобы вас успокоить, хочу сообщить, что мы, если только чуть-чуть поторопимся, к вечеру доберемся до обработанных полей. Тогда завтра мы достигнем источника, который положит конец нашим страданиям.

— Если мы только чуть-чуть поторопимся! Хорошее пожелание, но вы же видите, что животные не смогут идти вперед быстрее.

— Тогда давайте остановимся, пусть они отдохнут.

— Нет, нет! Этого нельзя делать. Раз остановившись, волы уже не пойдут дальше. Если они залягут, то больше не встанут. Нам придется снова и снова погонять их, чтобы они дотащились хотя бы до кактусов, о которых вы упомянули.

— Как вы хотите, сэр! Я страдаю не меньше вашего. Однако я, к своему утешению, вижу, что незадолго до нас по этому пути проскакал еще кто-то. Вы видели следы, на которые мы сегодня утром натолкнулись? Здесь был значительный отряд всадников. Эти люди вряд ли бы отважились ехать в этом направлении, если бы не знали твердо, что оно верное. Нам абсолютно нечего бояться. Завтра к этому времени все кончится.

Последние слова он произнес с законным убеждением, потому что задуманная атака разбойников должна была, по его расчетам, начаться гораздо раньше. Конечно, он не сказал, что упомянутый отряд всадников состоял из его сообщников, переставивших шесты в ложном направлении. Сам он в душе посмеялся, вполне удовлетворенный своими двусмысленными словами.

Между домиком со страстоцветами и Ложбиной Убийц простирались непроходимые заросли кактусов, занимавшие обширную площадь. Ни лошадь, ни пеший не смогли бы пробраться через эти кактусы. Именно поэтому Кровавый Лис никогда не ездил в том направлении и никогда не добирался до Ложбины. По западной окраине зарослей он помчался к северу. Если бы потом, на северной окраине, он повернул на восток, то, безусловно, открыл бы Ложбину, для многих уже ставшую губительной. Но Лис знал, что те, кого он собирается спасать, находятся к северо-востоку от него, а поэтому избрал именно такое направление, оставив за собой заросли кактусов.

Солнце жгло с исключительной силой. Лис чувствовал, как солнечные лучи докучливо проникали под одежду. Хотя с лошадиных морд падала пена, но Лис не давал им ни минуты покоя. Он беспрестанно осматривал горизонт и скакал все дальше и дальше.

И вот там, где на северо-востоке небо, казалось, соединилось с землей, появилось несколько разбросанных черных точек.

— Это переселенцы! — обрадованно закричал он. — Я знал, что они должны появиться оттуда. Пожалуй, я встречу их в самое время.

Он пришпорил свою лошадь, а следовавших позади вьючных животных подбодрил громким выкриком, и они вихрем полетели над равниной.

Правда, уже через некоторое время он заметил, что видны только всадники, а никаких фургонов нет, однако Лис подумал, что эти люди высланы в авангард, и продолжал держать направление прямо на них.

Только подъехав уже совсем близко, Лис обратил внимание на большое количество этих всадников, а также на их странное поведение. Теперь и они его заметили. И вместо того, чтобы спокойно поджидать его караван, они разделились на три отряда. Один из них остался на месте, а два других поскакали навстречу Кровавому Лису, пытаясь обойти его справа и слева и отрезать ему путь к отступлению.

Естественно, такое поведение насторожило Лиса. Он вытянулся в седле как можно выше и огляделся.

— Боже! — закричал он. — Да их больше тридцати человек. Таким многочисленным не может быть ни один авангард переселенцев! А еще при них я вижу вьючных лошадей, нагруженных шестами. Черт возьми! Да это же грифы Льяно! Я прискакал прямо к ним в лапы! Они меня окружают и хотят поймать. С таким количеством врагов я не справлюсь. Значит, придется бежать.

Лис повернулся и помчался назад. Но с привязанными одна к другой лошадьми он не мог достичь желаемой скорости, тем более, что животные уже достаточно устали. Преследователи заметно приближались к нему. Правда, Лис подгонял свою лошадь как только мог, но той мешали вьючные животные. Они упирались изо всех сил, дергали сбрую и ремни, брыкались и лягались. Это приводило к остановкам, которые могли оказаться роковыми, потому что передние из преследователей находились почти уже на расстоянии выстрела. Тут лопнул повод самой первой из вьючных лошадей, и все четыре лошади с водой сразу отстали.

Животные погибнут, и вода исчезнет вместе с ними, но за это они расплатятся сейчас же.

Молодой человек успокоил свою лошадь и заставил ее стоять на месте. Он приложился к двустволке, прицелился… Грохнул выстрел, за ним еще один, и оба вырвавшихся вперед преследователя рухнули наземь.

— Так, теперь вперед! Сейчас они, пожалуй, не приблизятся ко мне, но и я ничего не смогу сделать для умирающих от жажды… Разве что стоит попытаться отыскать Олд Шеттерхэнда и навести его на след переселенцев.

Гневно выговаривая эти слова, Лис между тем галопом летел на север. Грифы еще немного преследовали его, осыпая яростными проклятиями, однако, увидев, что его скакун превосходит их собственных лошадей, они повернули назад, к тому месту, где лежали подстреленные сообщники.

А в это время в дневном переходе от домика со страстоцветами, но уже севернее его, продвигался к югу еще один отряд. Силен он был не числом, а умом и опытом людей, его составлявших, а именно, Олд Шеттерхэнда и его спутников.

Они ехали по глубоко врезавшемуся в мягкий песок следу, который принадлежал грифам, направлявшимся к переселенческому каравану, чтобы вырыть перед ним вехи и разметить ими ложный путь, ведущий к Ложбине Убийц.

Олд Шеттерхэнд, как обычно, скакал впереди; возле него — Железное Сердце, юный команч. Братья Джим и Тим следовали за ними. Еще дальше ехали Хромой Фрэнк и Толстый Джемми, остальные замыкали отряд.

Олд Шеттерхэнд ехал молча. Ни на мгновение он не терял из вида следы, а еще — ту точку горизонта, куда они вели. Казалось, только этим наблюдением он и был поглощен.

Притихли и другие, самым разговорчивым из которых, естественно, оставался Фрэнк. Беседа шла о предмете, к которому Фрэнк проявлял живейший интерес, но его сосед, кажется, высказал совсем другое мнение, потому что маленький саксонец гневно возразил:

— В научных вопросах ты всегда остаешься на ложном пути: на лесовозной просеке или на бревенчатой гати, ты, старый жилет. Если бы ты вовремя не встретил меня, то и сегодня пребывал бы погруженным в болото тупости, питая свою темную душу кислым щавелем да маринованными жабьими ляжками. Кто ты такой? Ты — то, что я из тебя сделал. Только из моей интеллектуальной пахты твоя слабая голова получила свою теперешнюю силу духа. Поэтому у меня есть право требовать от тебя, чтобы ты признал мое превосходство. Мнение, высказанное тобой, просто неслыханно! Надо же придумать, что световой шар, виденный нами, будто бы должен прибыть с небосвода! Как будто небосводу нечего делать, кроме как озарять твое темное состояние души сверкающими шарами и ракетами!

— Ну, тогда предложи нам свое объяснение! — с улыбкой потребовал Джемми.

— Не приставай ко мне!

— Почему это?

— Потому что я могу опять сделать тебя на несколько градусов по Цельсию разумнее прежнего, но не получу от тебя никакой благодарности.

— Или потому, что ты сам не знаешь объяснения?

— Ого! Я, словно царь Соломон, все могу объяснить — от кедра до сиропа. А явление светового шара для меня и подавно плевое дело. Своим возникновением он обязан некоему сернистому бракосочетанию между фосфором и теми огненными губками, которые иногда…

Его прервал возглас Олд Шеттерхэнда, указывающего вытянутой рукой на юг:

— Вон едет всадник, совсем один. Ездить по этим краям в совершенном одиночестве не принято. Для этого нужны большая смелость и отличное знание Льяно-Эстакадо.

— Кто бы это мог быть? — задумался Тим. — Он, кажется, очень спешит.

Олд Шеттерхэнд попридержал свою лошадь, вытащил из седельной сумки подзорную трубу, навел ее на всадника, приближающегося галопом, потом опустил трубу и сказал с радостью в голосе:

— Это Кровавый Лис, которого нам так долго не хватало. Подождем его здесь!

Через несколько мгновений Лис увидел знакомые лица в отряде. Он махнул рукой в знак приветствия и уже издалека закричал:

— Какое счастье, что я вас встретил, джентльмены! Должен попросить у вас неотложной помощи.

— Для кого? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Для каравана переселенцев, состоящего по большей части из немцев, на которых, вероятнее всего, еще сегодня ночью собираются напасть разбойники, грифы Льяно-Эстакадо.

С этими словами Лис подъехал к отряду, осадил свою лошадь и протянул мужчинам руку.

— Это именно те, кого мы ищем, — сказал Олд Шеттерхэнд. — Где они?

— На юго-восток от нас. Кажется, они держат путь в сторону обширных зарослей кактусов.

— Что-то я до сих пор о них не слышал.

— Это самые обширные заросли во всем Льяно… Я насчитал более тридцати грифов и двоих из них застрелил. Они вытащили вехи и переставили их в направлении, ведущем к кактусам. Но через эти заросли совершенно невозможно проехать, там можно лишь заблудиться. Так что можно с уверенностью сказать, что там хотят расправиться с переселенцами.

— И как долго нам надо скакать, чтобы догнать этот караван?

— Если галопом… то побольше трех часов.

— Ладно, тогда — вперед! Не стоит терять времени. Поговорить мы сможем и в пути.

Маленький отряд вихрем помчался по равнине. Кровавый Лис ехал подле Олд Шеттерхэнда и рассказал ему о встрече с грифами и потере четырех вьючных лошадей. Охотник посмотрел на него со стороны и сказал с обычной своей добродушной улыбкой:

— Вы имеете пять лошадей, Лис? Хм! Здесь, посреди Льяно? Да еще в тот самый момент, когда совсем недавно пронесся Мстящий Дух?

— Да, сэр, — сказал Лис и кивнул.

— Я так и думал, что у вас здесь есть уютное гнездышко.

— Тайну больше хранить ни к чему, потому что теперь вы в любом случае увидите мое гнездо. Да скоро мне и не надо будет играть комедию, потому что нам, надеюсь, удастся уничтожить всю банду до последнего человека. Лично мне не хватало только одного из них.

— Кого же?

— Того, кто был у них вожаком в тот день, когда я один из целого каравана остался в живых.

— Вот вы о чем! Да его кости, Лис, уж, верно, давно белеют на солнце Бог знает в каком уголке Льяно!.. А вы, несмотря на свою молодость, настоящий герой. Когда-нибудь позже вы все нам подробно расскажете. Но уже теперь я знаю, что вы достойный и храбрый человек. Итак, у вас так много лошадей, вы можете по собственному желанию то возникать, то исчезать — значит, вам известно какое-то место в самом сердце пустыни, где есть вода, трава, деревья и фрукты.

— Конечно, у меня есть здесь тайное убежище. Я живу на той стороне обширных зарослей кактусов, на берегу маленького озерка.

— Ах, даже озерко? Стало быть, старое предание говорит правду. Пожалуйста, опишите мне это место.

Кровавый Лис выполнил его пожелание. Никто этого рассказа не слышал, кроме Олд Шеттерхэнда, и тот решил пока не выдавать тайну Лиса.

После долгой скачки лошадям позволили отдохнуть и идти чуть медленнее, чтобы не загнать их совсем, но потом пришлось опять перейти в галоп, так как надо было торопиться.

К заходу солнца добрались до колесного следа, по которому отряд и двинулся на юг. Не сбиться с верного пути было нетрудно, потому что взошла луна и ее света хватало. Примерно через час Олд Шеттерхэнд резко остановил своего жеребца и, вытянув руку вперед, сказал:

— Вон они, переселенцы. Видите заграждение из их повозок? Вы оставайтесь здесь, а я незаметно подкрадусь к ним, разведаю обстановку и все вам расскажу.

Он спрыгнул с коня и сразу исчез. Вернулся он, пожалуй, через полчаса и сообщил своим спутникам:

— Там двенадцать больших фургонов. Они составлены в четырехугольник, внутри которого сидят люди. У них нет ни еды, ни питья, ни топлива для костра. Ясное дело, их предал проводник, иначе бы все это было. Волы лежат на земле и стонут; они почти умирают от жажды и наутро ни за что не смогут идти дальше. Того небольшого количества воды, которое мы везем с собой, не хватит даже для людей, а чтобы спасти животных, нам бы надо обязательно устроить дождь.

— Что? Дождь? — спросил Хромой Фрэнк. — Вы, кажется, считаете, что сможете здесь, посреди этой пустыни, организовать дождь?

— Конечно!

— Как? В самом деле? Ну, это уж чересчур! Вы, правда, человек слова, но в то, что вы по собственному желанию могли бы насвистеть облака, я никак не могу поверить. Что же это у вас за дождевая заслонка?

— Электричество! Объяснять все это вам подробно я не могу: у меня нет на это времени. А чтобы получить воду, мне нужна как можно большая горящая площадь, то есть надо что-то поджечь. Кровавый Лис говорил о каких-то там весьма протяженных кактусовых зарослях, которые находятся к югу отсюда. В таком случае я надеюсь в скором времени устроить для вас дождь, а теперь — поехали!

Он снова забрался в седло и поскакал к лагерю. Остальные последовали за ним, недоверчиво покачивая головами в ответ на обещание «устроить дождь» и строя догадки, что собой представляют те люди, для спасения которых они сюда приехали.

Фургоны были сдвинуты так, что внутрь не мог проехать ни один всадник, но приближение спасителей услышали. Всадники спешились перед самым заграждением. В этот самый момент изнутри кто-то крикнул:

— Прислушайтесь! Там кто-то подъехал. Господи, не помощь ли это? А может быть, разбойники?

— Мы не разбойники, — громко ответил Олд Шеттерхэнд. — И у нас есть вода, в которой вы так нуждаетесь. Впустите нас!

— Черт побери! — раздался другой, негодующий, голос. — Может быть, я совсем спятил… Подождите, я пойду посмотреть!

Человек приблизился, перевесился через оглоблю и спросил:

— Кто вы?

— Меня зовут Олд Шеттерхэнд, а рядом со мной — мои спутники, все люди исключительно порядочные.

— Олд Шет… Черт вас побери!

Разумеется, проклятиями вместо радостных криков мог встретить спасителей только мастер Тобайас Прайзеготт Бартон.

— А, это вы! — сказал Олд Шеттерхэнд, узнавший мормона, несмотря на темноту и ничуть не удивившись. — Я крайне рад встретить вас здесь!

Но Бартон уже исчез. Он понял, что не может оставаться в лагере ни на мгновение. Поэтому он проскользнул на противоположную сторону лагеря, где стояла его лошадь, быстро вытащил оглоблю, чтобы Открыть себе выезд за ограждение, вскочил в седло — и был таков. Позади себя он расслышал ликующие крики людей, которых он вел к гибели.

— Подождите! — процедил он сквозь зубы. — Скоро я вернусь, и тогда вместе с вами погибнут те, кто прибыл к вам как спасители и вместе с ними — Олд Шеттерхэнд! Что за улов у нас будет!

Далеко скакать ему не пришлось. Через четверть часа он наткнулся на своих сотоварищей — в месте условленной встречи.

Их, казалось, ничуть не обескуражило появление такого знаменитого охотника, как Олд Шеттерхэнд. Наоборот, они обрадовались этому, потому что тем самым становилась богаче их добыча. Они совсем не принимали в расчет, что теперь их нападение может не удастся. Конечно, с изменением ситуации отпадает возможность взять жертвы голыми руками, без боя, но бандиты верили, что они должны победить. Надо только дождаться рассветных сумерек, когда друга от врага можно различить лучше, чем сейчас, ночью.

Оба мексиканца тоже присоединились к отряду. Они нашли в Ложбине Убийц одного-единственного караульного, который и привез их сюда. Мексиканцы рассказали о происшедшем с ними в Поющей долине, чем доставили окружающим большую радость. Сообща порешили, что сначала надо будет одолеть переселенцев, а потом уже разыскать Виннету и напасть на его отряд. Это нападение тоже сулило хорошую добычу. Им даже не пришло в голову, что апач уже находился поблизости. А он уже был совсем рядом.

Виннету со своим отрядом добрался до Ложбины Убийц, но нашел ее пустой. Ложбина представляла собой довольно глубокий овраг с крутыми склонами, дно которого всегда было прикрыто мутной лужицей. Видимо, эта влага попадала сюда из недалекого озерка в убежище Духа. Вода была мутной, но здесь, в сердце пустынного Льяно, она тем не менее представляла большую ценность. Понятно, почему грифы использовали это место в качестве капитальной стоянки. Куда бы ни разъезжались они по Равнинам, всякий раз они опять возвращались сюда, где постоянно оставался один из них, несший одновременно и караульную службу, и выполнявший обязанность связного.

Сегодня этот человек ускакал с мексиканцами, и поэтому Виннету нашел Ложбину Убийц пустой. Разумеется, его зоркий глаз вскоре разобрал, куда поскакала троица. Он поехал по их следам и к наступлению вечера открыл место временного лагеря грифов.

Его люди должны были остаться позади. Сам он лег на землю и змеей пополз к группе разбойников. Он увидел, как приехал Бартон и подсел к своим сотоварищам. К сожалению, Виннету не мог настолько рискнуть, чтобы подобраться ближе и расслышать весь разговор, но ему по меньшей мере удалось кое-что понять из их беседы и пересчитать людей. Сделав это, он вернулся назад.

— Бандитов тридцать пять человек, — сообщил он своим спутникам. — Завтра к этому времени их мясо сожрут настоящие грифы.

— Что они там делают? — поинтересовался Бен Новая Луна.

— Караулят добычу, которая находится к северу от этого места, потому что в том направлении поскакали мексиканцы; оттуда же прибыл гонец, сообщивший, что время нападения пришло. Сейчас мои братья вместе со мной отправятся рысью на север; там мы наверняка встретим людей, которых собираются убить и ограбить эти разбойники.

Виннету снова сел на коня и поскакал, описывая большую дугу, чтобы ни его самого, ни его спутников не заметили разбойники; потом он снова повернул в упомянутом ранее северном направлении.

Вскоре они увидели перед собой заграждение из фургонов. Теперь уже перед ним были расставлены посты. Это Олд Шеттерхэнд принял меры предосторожности. Когда сторожевые окликнули приближающихся, за всех ответил Виннету:

— Белым людям не надо тревожиться. Здесь Виннету, вождь апачей. Я привел вам в помощь людей, и я везу вам мясо и воду.

Его звонкий голос отчетливо слышался в ночи. Едва затихли его последние слова, как внутри ограждения радостно завопил Хромой Фрэнк:

— Виннету? Тогда виктория протрубила и ударила в барабан, ибо там, где показался апач, должны быть также Охотник за медведями и его маленький Мартин! Выпустите меня — я должен всех их обнять! О, это же такой праздник! Здесь, в самом сердце американской Сахары, в темной ночи, столкнуться со своими лучшими друзьями. Это очень большая радость!

Фрэнк перелез через оглобли фургона и, заметив целый отряд команчей, в удивлении остановился.

— Вот это да! Что же это такое? — спросил он. — Тут, возле нашей двери, собрался целый эскадрон кавалерии! Что-то в этом мне кажется подозрительным. А ну-ка, господин Олд Шеттерхэнд, выйдите наружу и посмотрите-ка на духов, которые шляются по ночам на лошадях!

Друзья обнялись, а Виннету сказал:

— Так мой брат Олд Шеттерхэнд тоже здесь? Разве он не слышал мой голос?

— А как же! Здесь я! — ответил знаменитый охотник, пробираясь через два составленных вместе фургона и выходя за ограждение, чтобы протянуть своему краснокожему другу руку. Посыпались вопросы, пошли пожатия и похлопывания по спине, разумеется, без особого шума, потому что этого требовала особая ситуация.

Железное Сердце, серьезный и опечаленный, стоял среди своих команчей, которые очень удивились, найдя его здесь, и рассказывал им об убийстве вождя, своего отца. Воины выслушали его молча, не проронив ни единого слова, но в душе каждый из команчей поклялся отомстить грифам за смерть своего вождя.

Когда утихли приветствия, в лагере началась оживленная деятельность. Огражденную площадь расширили, чтобы впустить туда команчей. Грифы не должны заранее знать, что теперь они имеют дело с многочисленным противником. Лошадей также завели внутрь. Команчи раздали переселенцам мясо и свежую воду, которую они перевозили в объемистых бутылочных тыквах. Олд Шеттерхэнд пообещал им, что скоро воды будет вдосталь и они смогут пополнить свои запасы. Естественно, походного запаса не хватило, чтобы удовлетворить жажду людей.

Произошло несколько интересных встреч, например, Бен Новая Луна узнал Плутишку Фреда, который спас его от руки убийцы. После всей этой радостной суеты вокруг ограждения воцарилась глубокая тишина. Правда, никто не спал, но те, у кого было что порассказать друг другу, делали это шепотом, и за пределами лагеря не было слышно ни звука.

Руководство лагерем взял на себя Олд Шеттерхэнд. Пока что он сидел подле Кровавого Лиса, внимательно выслушивая подробный рассказ юноши о его приключениях и выспрашивая обо всех особенностях края, где они теперь находились. Надо было составить такой план, чтобы не упустить ни одного грифа, раз и навсегда положив конец их деятельности.

Особенно интересным показалось Олд Шеттерхэнду сообщение Лиса о том, что заросли кактусов тянутся и на восток, причем довольно далеко. По словам Лиса, их разделяет песчаная полоса, по которой можно добраться до его убежища.

— Хорошо! — сказал Олд Шеттерхэнд. — Тогда ни один из этих негодяев от нас не улизнет. Тут не имеет значения, если даже они заранее заметят наш перевес или побегут после того, как мы отразим их первый приступ; мы погоним их между кактусовыми зарослями, которые к тому же подожжем. Одновременно при этом мы получим воду для волов, иначе те просто умрут.

— Но в таком случае разбойники доберутся до моего озера, пополнят запасы воды, а там ускользнут от нас.

— Нет, Лис, потому что вы сейчас же поедете туда, взяв десяток команчей, и подготовите прием грифам, которых мы погоним. Вы успеете, потому что я ручаюсь, что атака начнется только под утро.

Этот план был немедленно принят к исполнению. Лиса с команчами выпустили за ограждение, а потом вокруг опять воцарился глубокий покой.

Часовые находились далеко за ограждением. Они получили приказ: в случае приближения бандитов быстро и бесшумно вернуться в лагерь, проползя под фургонами. За ограждением уже стояли оседланные лошади, готовые для преследования бегущих врагов, и каждый всадник получил точнейшие указания.

Так прошла ночь. На востоке пробудилось едва заметное сумеречное мерцание, отчетливо обрисовались контуры фургонов и прочих предметов. Не было и намека на утренний туман. И вот в постоянно светлевших сумерках стали различимы приближавшиеся верхом грифы. Они были пока на расстоянии примерно в тысячу шагов, может быть — чуть больше.

Разбойники сочли, что наступило время атаки, и пустили своих лошадей в галоп. Они были убеждены, что за ограждением бодрствует самое большее один-единственный караульный.

Часовые отступили, и все мужчины собрались на той стороне ограждения, на которую шла атака.

— Стреляйте не по лошадям, а по всадникам, — приказал Олд Шеттерхэнд.

Грифы теперь были уже на расстоянии всего лишь в сотню шагов… в восемьдесят… в пятьдесят…

— Огонь! — крикнул Олд Шеттерхэнд.

Грохнуло более трех десятков выстрелов. Отряд нападающих мгновенно сбился в беспорядочную кучу. Мертвые и раненые попадали с лошадей, которые, потеряв всадников, умчались прочь. Уцелевшие разбойники либо легко раненные, но оставшиеся в седле, поворачивали назад. Таких осталось едва ли больше десятка.

— Ура! Ура! Олд Шеттерхэнд и Виннету! — вопил Хромой Фрэнк.

Теперь, когда грифы услышали эти имена и увидели размер своих потерь, они быстро развернулись и поскакали на юг, и самым первым и самым испуганным среди беглецов оказался мастер Тобайас Прайзеготт Бартон.

— За ограждение! И каждый на свое место! — скомандовал Олд Шеттерхэнд.

Быстро раздвинули два фургона, так что между ними все смогли проехать. Переселенцы в соответствии с заранее полученными указаниями помчались помогать раненым и хоронить убитых. Все остальные не должны были на это отвлекаться — они бросились преследовать беглецов, однако придерживали своих лошадей, не давая им развивать большую скорость.

Только лишь двое позволили своим скакунам развить полную скорость. Они помчались на юго-запад, где им приказано было поджечь кактусы. Эти двое были братья Джим и Тим.

Десять команчей поскакали на восток, потом свернули на юг и преградили путь беглецам, загоняя их тем самым в проход между двумя кактусовыми зарослями. Другие во главе с Олд Шеттерхэндом и Виннету мчались на юг, за грифами, которые неслись стремительным галопом — им даже казалось, что они уходят от погони.

Разбойники были жутко обозлены неудачей. Они удирали в полном молчании, ни словом не перекинувшись между собой. Только время от времени слышались сдавленные проклятия. Достигнув Ложбины Убийц, грифы остановились.

— Ну, что теперь будем делать? — спросил Бартон, с трудом переводя дыхание. — Здесь мы не можем оставаться, потому что эти собаки идут за нами.

— Конечно! — согласился Карлос Корхето, который остался, как и его брат, невредимым. — Напрямик через кактусы нам не пробиться. Значит, направо! Поехали!

Они двинулись в указанном направлении, однако вскоре увидели поднимавшийся вдали дым.

— Черт побери! — закричал Эмилио. — Они добрались туда раньше нас и подожгли кактусы. Назад!

Бандиты помчались обратно, миновали Ложбину Убийц и повернули на восток. Всего через десять минут они увидели левее себя Олд Шеттерхэнда, скакавшего со своим отрядом прямо на них. Это вконец перепугало грифов. Они изо всех сил пришпоривали своих лошадей в отчаянной попытке ускользнуть от противника, и, кажется, им это даже удалось.

Грифы попытались уйти в сторону, но скоро обнаружили, что и этот маневр не удался: десять команчей преграждали им путь.

— Сегодня творится черт знает что! — в отчаянии закричал Бартон. — Я даже предполагаю, что там находится этот Виннету. По меньшей мере я слышу, как называют его имя. Мы должны свернуть направо, в кактусы!

— А там есть проход? — спросил Карлос. — Или мы попадем в мешок?

— Не знаю. За всю свою жизнь я ни разу туда не заглядывал. Впрочем, другого выхода у нас нет.

— Тогда — быстрее, пока огонь не охватил заросли.

Они поскакали направо, в южном направлении, как раз туда, куда хотел их заманить Олд Шеттерхэнд. Наконец-то и он пришпорил своего жеребца. Левее его мчались десять команчей, правее — носатые братья, выполнившие свою задачу и теперь вместе со всеми преследовавшие грифов, загоняя их через проход в зарослях кактусов к далекому гнезду Духа.

Пожалуй, Карлос Корхето был прав, опасаясь огня, который приближался сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

Многие годы сухие, как бумага, остатки кактусов скапливались на земле, время от времени давая ход молодым побегам. Этот материал был подобен труту. Языки пламени сначала медленно вылизывали место вокруг себя; потом они пускались бежать, подпрыгивать, взвиваться на высоту жилого дома, и вскоре вся обширная площадь зарослей занялась сплошным ярким пламенем, гул которого был слышен на большом расстоянии, напоминая отдаленные раскаты грома. От бушевавшего огня образовавшийся восходящий поток воздуха становился все сильнее. Чем дальше распространялся огонь, тем больше он уходил на юг, охватывая площадь во много квадратных миль, и тем очевиднее становилось приближение того, что ожидал Олд Шеттерхэнд. Небо потеряло свою голубизну: сначала оно стало бледно-желтым, потом серым, потом все темнело и темнело, пока наконец не собрались тяжелые, состоящие из дыма темные массы. Значительно окрепший ветер согнал их в плотные облака, которые мало-помалу прикрыли чуть не все небо.

Воздух был раскаленным, песок казался пылающим. В вышине, в тучах, стали сверкать молнии; падали отдельные капли, их становилось все больше и больше, а потом и в самом деле пошел настоящий дождь; с каждой минутой он становился все сильнее, пока наконец не разразилась почти настоящая тропическая гроза.

Переселенцы взяли все вещи мертвых бандитов и согнали их лошадей. Теперь им предстояло ожидать возвращения своих друзей — увы! — без воды! И вдруг они увидели огонь. Переселенцы заметили, как образуются облака, они ощутили первые падающие капли дождя. Наконец они оказались под освежающим дождем, в настоящем ливневом потоке и поспешили вынести все имеющиеся сосуды, чтобы заполнить их водой. Почти умиравшие волы снова ожили. Они ревели от радости; они катались под струями дождя; они получили возможность напиться. Они были спасены, а вместе с ними — их хозяева, которые без тягловых животных не смогли бы двинуться дальше… И все это было делом рук Олд Шеттерхэнда.

Вскоре после наступления дня Кровавый Лис со своими десятью команчами прибыл к домику, заросшему страстоцветом. Санна не испугалась индейцев. Наоборот, она обрадовалась, в кои-то веки увидев людей, однако сразу же спросила своего молодого хозяина, когда прибудет негр Боб. Тот отделался обещанием и отправился в хижину. Вышел он оттуда в совершенно ином виде: плотно закутавшись в белую бизонью шкуру.

— Timb-ua-ungva![299] — вскрикнул Железное Сердце, присоединившийся к отряду команчей.

Остальные индейцы также глазели на это явление Духа Льяно, решавшее давнюю, часто обсуждавшуюся среди них загадку, но ничего не сказали. Кровавый Лис снова поднялся на лошадь и поскакал вместе с отрядом дальше, чтобы занять отведенную ему позицию на юго-восточном краю кактусовых зарослей. Он внимательно посматривал на север.

Теперь там вздыбилась черная стена, на фоне которой подрагивали внизу языки пламени.

— Скоро огонь пригонит грифов, — сказал он Железному Сердцу. — Может быть, среди них мой краснокожий брат найдет кого-то из убийц своего отца.

Лис взял в руки ружье. Железное Сердце сделал то же самое.

Плотное облако приближалось, а перед ним бежал огонь. С каждой минутой становилось тяжелее дышать. К самому оазису огонь подойти не мог. Он должен был задержаться на границе кактусов.

— Уфф! — показал один из индейцев на север. — Вон они!

Да, это рвались вперед грифы, но их осталось только трое: другие по пути были убиты. Лошади разбойников взмокли от пота; сами люди едва держались в седлах. Следом за ними показались Олд Шеттерхэнд и Виннету со своими спутниками.

Так и приближалась к засаде эта дикая охота. Преследователи не очень-то утомляли своих лошадей, полагая сохранить трех оставшихся грифов для Кровавого Лиса и его команчей.

Первым из грифов скакал Бартон. Он намного опередил обоих своих спутников. Он видел деревья — настоящее чудо в пустынном Льяно — и держал прямо на них. Лис поспешил ему наперерез. Когда мормон заметил приближавшегося к нему всадника, он закричал от ужаса и изо всей силы заколотил ногами по бокам своей лошади, заставляя ее напрячь последние силы и добраться до деревьев.

Теперь подъехали и двое других. Когда они приблизились к Железному Сердцу, он узнал их. Оба участвовали в убийстве его отца. Он приложил ружье к плечу… раздались два выстрела, и оба бандита свалились на землю. Железное Сердце поскакал к ним, чтобы снять скальпы.

Тем временем Кровавый Лис гнал перед собой набожного Бартона, худшего изо всех бандитов, гнал прямо к деревьям, к порогу своей хижины. Лошадь бандита не выдержала бешеной скачки и рухнула на песок. Бартон вылетел из седла. Через какое-то мгновение Лис уже стоял возле него, выхватив из-за пояса нож. Он уже наклонился, чтобы нанести мормону смертельный удар, но… внезапно отпрянул, и крик ужаса вырвался из его груди.

Падая, Бартон потерял шляпу, и сразу стало видно, что он носил парик. Теперь его сорвало с черепа, и стали видны его натуральные, коротко подстриженные волосы. Лицо исказилось от напряжения, вздулось, а глаза мормона глядели вверх жестко и остекленело — бандит при падении сломал шею. И тут Кровавый Лис узнал убийцу своих родителей. Оказывается, в тот страшный день мальчик услышал, как сообщники называли его имя — «Лис», и оно-то, скорее — кличка, осталось единственным, что удержалось в ребячьей памяти. Мальчик опять и опять повторял его, за что и получил от Хельмерса вместо имени прозвище Лис.

К трупу подъехали и другие преследователи. Все они, кроме Олд Шеттерхэнда, конечно, были необычайно удивлены, увидев Кровавого Лиса в белой бизоньей шкуре.

— Дух Льяно… Это Кровавый Лис… значит, он… он был Духом! — перебивали друг друга вестмены.

Лис, казалось, не слышал удивленных возгласов. Он показал на труп Бартона и сказал:

— Вот он, убийца моих родителей! Поэтому он показался мне в тот вечер в Хельмерс-Хоум таким знакомым. Теперь он мертв, и я никогда уже не узнаю, кем были мои родители.

Бен Новая Луна, увидев мертвеца, вскрикнул:

— Крадущийся Лис! Наконец-то с ним покончено! Жалко, что он сам сломал себе шею. Теперь я навсегда останусь должен ему пулю.

— Для него же лучше, что он мертв! — серьезно сказал Олд Шеттерхэнд. — Он оказался последним из грифов, и теперь в Льяно станет тихо. Пусть даже останется в живых один или несколько разбойников — с ними легко будет справиться, организовав облаву… А о таком вот оазисе никто не мог и мечтать!

Боб, разумеется, был со всеми, но он почему-то не замечал ни мертвецов, ни раскрывшуюся внезапно тайну Духа Льяно. Он не сводил глаз с негритянки, она же во все глаза глядела на Боба. Потом поспешила к нему и взволнованно спросила:

— Не зовут ли тебя Бобом?

А когда он утвердительно кивнул, женщина продолжила расспросы:

— Не звали ли твою матушку Санной? А видел ли ты когда-нибудь вот этот портрет Санны со своим сынком Бобом?

Она протянула ему затертую фотографию. Боб бросил на нее один только взгляд и с радостным криком слетел с лошади. Они долго обнимались.

Осталось добавить немногое. Грифы были разбиты, и отряд команчей отправился восвояси. К оазису приблизились переселенцы. Они решили отдохнуть у домика в страстоцветах, а потом их должны были провести через Льяно. Пожар в кактусах загас сам собой, когда огню уже не нашлось больше пищи, и вся обширная площадь бывших зарослей покрылась слоем пепла.

Зато оживление царило в убежище Духа. Кровавый Лис стал героем дня. Ему пришлось подробно пересказать все свои подвиги. Невеселый это был рассказ — он состоял из одних почти мрачных событий. Тем не менее молодой человек высказал твердую решимость остаться в своем гнезде и охранять Льяно от разбойников. Санна и Боб объявили, что ни за что не расстанутся с ним.

Рассказ Лиса настолько захватил вестменов, что даже красноречивый Хромой Фрэнк ни разу не прервал его. Но потом, когда маленький саксонец прогуливался вместе с Джемми и обоими носатыми братьями по берегу озерка, Тим спросил его:

— Ну, Фрэнк, ты все еще утверждаешь, что Дух Льяно-Эстакадо всего-навсего призрак?

— Помолчите! — ответил саксонец. — Если в этом случае я немножечко ошибся, то это просто случайность для такого смышленого саксонца, как я.

— Да, Саксония, и в особенности Морицбург — это высочайшее из наслаждений! — расхохотался Джим.

— Только оставайся со своими наслаждениями за моим фасадом, старый сыщик! Ты еще слишком мало знаешь меня, но поскольку нам придется терпеть присутствие друг друга каких-то несколько месяцев, то ты как следует познакомишься со мной и научишься меня уважать. В конце-то концов я вызываю у каждого глубокое уважение. Не так ли, Джемми?

— Конечно! — толстяк утвердительно кивнул головой и иронически улыбнулся.

— Вот! Вы оба это слышали! А собственно говоря, вы всем обязаны мне, потому что, если бы я там, на севере, у Хельмерс-Хоум, не встретился с Кровавым Лисом, вы бы никогда не раскрыли тайны Духа Льяно. Признания моих заслуг в этом отношении я бы, безусловно, мог потребовать уже теперь. Позднейшим поколениям останется лишь право выбора — отлить ли мою статую и Духа в металле или высечь из мрамора, чтобы мое имя сияло здесь золотыми буквами.

Примечания

1

Мафусаил — библейский патриарх, проживший 969 лет.

(обратно)

2

Нож — «боуи» — особый тяжелый охотничий нож с одной режущей кромкой, широко распространенный на Западе; изобретение полковника Джеймса Боуи, погибшего в битве за форт Аламо (1836), в которой несколько десятков техасцев пытались отразить нападение многотысячного отряда мексиканцев.

(обратно)

3

Вестмен — «человек Запада», так Карл Май называет жителей Дикого Запада: следопытов, охотников, золотоискателей и т. п.

(обратно)

4

Талер — серебряная монета, начала чеканиться в XV–XVII вв. в Чехии и получила распространение в Германии, Голландии, скандинавских странах и т. д.; изъят из обращения в 1907 г.

(обратно)

5

«Кентукки» — длинноствольные, первоначально имевшие кремниевые замки ружья (обычно кустарного производства), разработанные в так называемом стиле «long-rifle» многочисленными ружейными мастерами, в основном немцами, эмигрировавшими из Европы в Северную Америку еще в середине XVIII в. Получили широкое распространение на территории современного североамериканского штата Кентукки, а позже — по всему Западу, став популярными среди индейских племен.

(обратно)

6

Разговорное название города Сан-Франциско.

(обратно)

7

Стоур — здесь: магазинчик, лавка (англ. store).

(обратно)

8

Хорошо, ладно (англ.).

(обратно)

9

Да (англ.).

(обратно)

10

Здесь: господин (англ.).

(обратно)

11

Сиу — крупнейшая языковая семья индейских народов, проживающих на территории США и современной Канады, неоднородных по культуре и имеющих разные обычаи. Самым крупным племенем сиу считалось тетон-дакота.

(обратно)

12

Так белые часто называли индейцев.

(обратно)

13

Черноногие (сиксика) — так называемые северные черноногие из Конфедерации черноногих, в которую, кроме них, входили каина (блад), и южные черноногие (пиеганы или пикуни); тесно связаны с Конфедерацией черноногих племена гровантров (большебрюхих) и сарси. Конфедерация принадлежала к алгонкино-вакашской группе племен и представляла собой типичный пример индейцев прерий — охотников на бизонов и коневодов. Ближайшими южными и восточными соседями были манданы, ассинибойны, ацина и кри. Пиганы — более правильно пиеганы (или пикуни) — южные черноногие из кочевой Конфедерации черноногих.

(обратно)

14

Вероятно, ошибка Карла Мая: скорее всего, писатель имел в виду живших в верховьях Миссури арикара, входивших в семейство кэддо и принадлежавших к обширной языковой группе индейских племен хокан-сиу.

(обратно)

15

Флинт (нем.) — здесь: тяжелое, гладкоствольное охотничье ружье, заряжавшееся с дула; было основным боевым видом оружия пехоты европейских армий еще с XVII века.

(обратно)

16

Судья Линч — плантатор из южных штатов Чарльз Линч, популяризовавший «линчевание» — жестокую расправу без суда и следствия.

(обратно)

17

Гром и молния! (англ.).

(обратно)

18

Добрый день (англ.).

(обратно)

19

Смотри! (англ.).

(обратно)

20

Военный орел — один из видов обитающих в Скалистых горах горных орлов, перья которых индейцы использовали для военных головных уборов.

(обратно)

21

Манданы (мандан) — индейское племя языковой семьи сиу, самый известный представитель культуры «степных деревень» (хидатса, арикара, мандан). Проживали в укрепленных деревнях в верховьях Миссури; жилищами им служили своеобразные «земляные дома». Традиционное занятие — земледелие, охота на бизонов и коневодство.

(обратно)

22

В 1837 году эпидемия оспы, занесенная белыми, едва не унесла жизни всех индейцев-манданов; оставшиеся присоединились к племени хидатса и жили с ними в форте Бертхолд.

(обратно)

23

Золотоискатели (англ, prospectors).

(обратно)

24

Конокрады (англ, horsepilfers).

(обратно)

25

На помощь, на помощь, ради Бога, помогите! (англ.).

(обратно)

26

Имеется в виду начало XVIII века, поскольку повесть написана Карлом Маем в 1887 году.

(обратно)

27

Хоббл-Фрэнк — Хромой Фрэнк (англ.).

(обратно)

28

Фрэнк разговаривает на саксонском диалекте немецкого языка, весь колорит которого полностью передать на русский язык, к сожалению, невозможно.

(обратно)

29

Карточная игра.

(обратно)

30

Деклинировать — означает «склонять». Существительное die Mensa взято из латыни («стол», «доска»), но в современном немецком языке означает «столовая» (студенческая).

(обратно)

31

Говоря pensa (такого слова в немецком нет), Фрэнк, вероятно, имеет в виду пеан (от греч. paian — гимн) — стихотворное восхваление; первоначально в Древней Греции являлся заклинательной песней, обращенной к богу Аполлону. Читатель еще не раз убедится, что склонный к сочинительству Фрэнк частенько весьма прихотливо сочетает обычно несочетающиеся слова и выражения.

(обратно)

32

Фрэнк путает Хуфеланда, Кристофа-Вильгельма (1762–1836), немецкого врача и видного медицинского просветителя, с Людвигом Уландом (1787–1862), немецким поэтом-романтиком, драматургом и исследователем литературы, одним из создателей германистики, чья знаменитая баллада «Проклятие певца» была написана в 1814 году. Ошибается Фрэнк и употребив «госпожу Марию Лейневебер», поскольку на самом деле первую немецкую романтическую оперу «Вольный стрелок» (1820) сочинил всемирно известный немецкий композитор Карл Мария фон Вебер (1786–1826) — один из главных представителей и основателей романтической школы в музыке.

(обратно)

33

Ресторан (устар.).

(обратно)

34

В немецком литературном языке существует наречие meistenteils («большей частью», «чаще всего»).

(обратно)

35

Вопреки утверждениям Фрэнка, слов с двумя «ei», кроме существительного der Reisbrei («рисовая каша»), в немецком языке достаточно много.

(обратно)

36

Здесь: золотоискатели; дословно «копатели» (англ, diggers).

(обратно)

37

Имеются в виду шошоны.

(обратно)

38

Прозвище индейцев, чаще всего в него вкладывается обидный для них смысл (англ, redman — дословно «красный человек»).

(обратно)

39

Гонт — короткая дранка или фанера, кровельная дощечка наподобие деревянной черепицы, с углом с одной стороны и пазом с другой, куда входит ус соседнего гонта.

(обратно)

40

Фут — 12 дюймов — 30, 48 см.

(обратно)

41

Гнилушка, гнилое дерево, трут (англ. punk).

(обратно)

42

Коленкор — переплетная ткань, покрытая мастичным слоем и пропущенная через каландр — машину, состоящую из системы валов с гладкой или награвированной поверхностью (фр. calencar).

(обратно)

43

Калюме (калумет) — ритуальная трубка мира (в старофранцузском языке calumet — труба, свирель или флейта), важнейший атрибут при заключении мирных договоров у индейских народов; использовалась также и для других целей. Ассоциируя дыхание, горло и нос с принципом жизни, индейцы считали мундштук трубки священным.

(обратно)

44

Стоит отметить, что число «четыре» играет важную роль в религиозных представлениях индейцев; например, они поклоняются четырем главным духам (в соответствии с четырьмя сторонами света); эти древние, вероятно, перенесенные из Азии религиозные представления до последнего времени были распространены у народов Тибета, Китая и других.

(обратно)

45

Огаллала (оглала) — группа племени тетон-дакота.

(обратно)

46

Понка — племя языковой семьи сиу, жившее по правому берегу Миссури, к юго-западу от ее низовьев. Ближайшими соседями были пауни и тетон-дакота

(обратно)

47

Шошоны — большое племя юто-ацтекской языковой семьи, к которой принадлежали также пуэбло-хопи, юта, команчи, косо паюта, банноки, моно и др. До европейской колонизации жили на территориях современных штатов Юта, Невада, Айдахо к занимались охотой, рыбной ловлей, а позже — конной охотой на бизонов; в середине XIX в. после упорного сопротивления были поселены в резервации в Неваде, Юта, Айдахо и Орегоне.

(обратно)

48

Длина лезвия у ножа — «боуи» колеблется от 22 до 37 см.

(обратно)

49

Бэдленд (англ. — badland) — «плохая земля», сильно пересеченный участок местности на высоких, эрозированных пластовых равнинах, сложенных из рыхлых пород; бэдленды названы так, поскольку неудобны для земледелия и выпаса скота; характерный тип ландшафта Великих равнин Северной Америки. Здесь имеется в виду «плохая земля», расположенная восточнее горного массива Блэк-Хилс, на юго-западе Южной Дакоты и северо-западе Небраски.

(обратно)

50

Чейены, или шайены (на языке сиу — «люди чужого языка», самоназвание — «дзи-тис-тас» — «наши люди») — алгонкиноязычное племя; занимались коневодством и охотой на бизонов. В XIX в. жили в горах Блэк-Хилс, у границы современных штатов Вайоминг и Южная Дакота. Некоторые племена называли их «народом пегихмустангов» за особую породу верховых лошадей, которую они культивировали. С 1851 года после захвата земель чейенов белыми и упорного их сопротивления переселены в резервации в Монтане и Оклахоме. Арапахо — индейское племя алгонкиноязычной группы, в древние времена составлявшее единое целое с чейенами и гровантрами-большебрюхими (ациной); основное занятие — охота на бизонов и коневодство; проживали к востоку от Скалистых гор (Южная Дакота, Вайоминг, Колорадо); вместе с чейенами и сиу — участники знаменитой исторической битвы у Литтл-Биг-Хорн (1876), в которой был полностью разгромлен полк американского генерала Кастера, отличавшегося особой жестокостью по отношению к индейцам.

(обратно)

51

Дюйм = 25. 4 мм.

(обратно)

52

Здесь: вот так случай! (англ.).

(обратно)

53

Барнум, Финеас-Тейлор (1810–1891) — известный американский антрепренер, имя которого стало нарицательным для всякого ловкого владельца увеселительных заведений. Занимался благотворительной деятельностью. После долгих странствий и сомнительных занятий запутался в неудачных спекуляциях и в 1856 г. потерял все свое состояние, хотя впоследствии до самого конца жизни не прекращал заниматься различными антрепризами.

(обратно)

54

Безумие! (англ.).

(обратно)

55

Фрэнк снова путает, пытаясь воспользоваться латинским выражением nolens volens — «волей-неволей».

(обратно)

56

Джемми употребляет это сложное слово в значении «вундеркинд», «врожденный талант», ибо дословно оно означает «самоископаемое» (гр. autos — сам + гр. petra — скала, камень + лат. facere — делать).

(обратно)

57

Архимед (ок. 287–212 до н. э.) — знаменитый греческий математик и физик, изобретатель боевых машин, сын придворного астронома Фидия. Открыл основной закон гидростатики (закон Архимеда) и написал глубокие трактаты, оказавшие позже большое влияние на развитие высшей математики в Европе в XVI–XVII вв. Погиб при взятии римлянами города Сиракузы во время 2 — й Пунической войны.

(обратно)

58

Здесь употреблено в значении — «зеленый юнец» (англ. greenfinch).

(обратно)

59

Боже мой! (англ.).

(обратно)

60

Тсуга (лат. Tsuga) — род хвойных деревьев, растущих в Северной Америке и Юго-Восточной Азии; в настоящее время кору используют как сырье для получения дубителей в деревообделочной и химической промышленности.

(обратно)

61

Новичок (англ, greenhorn).

(обратно)

62

Штуцер Генри — оружие, изготовленное по специальному заказу мастером Генри (см. роман «Виннету»).

(обратно)

63

Фрэнк хотел сказать Колосс Родосский (греч. kolossos — большая статуя), имея в виду исполинскую бронзовую статую древнегреческого бога солнца Гелиоса, воздвигнутую в гавани острова Родос и разрушенную землетрясением в 227 г. до н. э. Спутав Родос с Варом, Фрэнк упоминает о Публие Квинктилии Варе (ок. 46 до н. э. — 9 н. э.) — римском полководце, потерпевшем сокрушительное поражение в 9 г. н. э. в Тевтобургской битве от восставших против владычества Рима германских племен под предводительством Арминия.

(обратно)

64

Имеется в виду племенная порода лошадей.

(обратно)

65

Хромой Фрэнк снова путает, ошибаясь в названии местечка Бель-Альянс, расположенного южнее Ватерлоо, откуда армия Наполеона атаковала англо-голландские войска в сражении против коалиции под Ватерлоо (18 июня 1815 года), и вспоминает о Блюхере, Гебхарде-Лебрехте (1742–1819), прусском фельдмаршале, прославившемся тем, что вовремя подоспел с прусской армией со стороны правого фланга французов, предопределив поражение наполеоновских войск. Естественно, искаженное Фрэнком знаменитое изречение «вени, види, вици»(«пришел, увидел, победил», по свидетельствам историков древности, это слова Юлия Цезаря из его донесения сенату о победе над понтийским царем Фарнаком) никак не могло принадлежать фельдмаршалу Блюхеру, хотя в некоторой степени и отражает результат его военного маневра.

(обратно)

66

Идти! (пер. авт.).

(обратно)

67

Спать! (пер. авт.).

(обратно)

68

Здесь, здесь, вперед, вперед! (пер. авт.).

(обратно)

69

Терция (лат. tertia — третья) — третья ступень музыкального звукоряда либо интервал шириной в три ступени звукоряда. Прима (лат. prima — первая) — первый, основной звук музыкального звукоряда гаммы; здесь имеется в виду нижний звук аккорда. Квинта (лат. quinta — пятая) — пятая ступень музыкального звукоряда или интервал шириной в пять ступеней звукоряда.

(обратно)

70

Йеллоустоун-ривер дословно переводится как «река Желтого Камня» (англ.).

(обратно)

71

Горе мне! Помогите, помогите, помогите! (англ.).

(обратно)

72

Гигант (англ.).

(обратно)

73

1 локоть = 1, 5 фута или 45, 72 см.

(обратно)

74

Здесь, возможно, опечатка в оригинале; «ружье» на языке сиу «вакен», а не «вакон».

(обратно)

75

Я — этого, ты — того! (пер. авт.).

(обратно)

76

Собака! (пер. авт.).

(обратно)

77

Готово? (пер. авт.).

(обратно)

78

Хребет бизона (пер. авт.).

(обратно)

79

Сверчок поет! (пер. авт.)

(обратно)

80

Враги, враги! (пер. авт.).

(обратно)

81

Огонь, огонь, зажгите огонь Совета! (пер. авт.).

(обратно)

82

Кто идет? (пер. авт.).

(обратно)

83

Естественно, Фрэнк имеет в виду альма-матер (лат. alma mater — кормящая мать) — старинное студенческое название университета (дающего духовную пищу).

(обратно)

84

Фрэнк путает французское слово promesse (букв. — обещание) с латинским praemisse (предпосылка).

(обратно)

85

Фрэнк продолжает путать понятия; на этот раз он имеет в виду conclusio (лат. — вывод, заключение), а говорит confusio (лат. — замешательство, смущение).

(обратно)

86

Цицерон, Марк Туллий (род. в 106 г. до н. э., убит в 43 г. до н. э.) — римский оратор, политический деятель и писатель, автор классических трудов по риторике и философии государства. Общепризнанно считается создателем классической латинской художественной прозы. Мелузина — русалка из средневековой французской легенды, переложенной в прозе в 1387 году; по этому произведению в Германии в 1456 году был написан роман, впоследствии ставший подлинно «народной книгой», как утверждает немецкая энциклопедия «Meyers Lexikon».

(обратно)

87

Искаженное латинское «конец света»; так Фрэнк дает понять, что разговор окончен.

(обратно)

88

Кирказон (Aristolochia) — род растений семейства кирказоновых; многолетние травы (часто с вьющимися стеблями) и деревянистые лианы. Существуют около 350 видов (по другим данным — до 500), обитающих в тропических, реже умеренных областях земного шара.

(обратно)

89

Мать-и-мачеха (англ.).

(обратно)

90

Ради Бога! (англ.).

(обратно)

91

Совсем мертвый (англ.).

(обратно)

92

Апсарока, или кроу («дети птицы с большим клювом» или Вороны) — индейское племя группы хокан-сиу языковой системы сиу. Проживали в прериях на территории современных штатов Монтана и Вайоминг, занимались коневодством и охотой на бизонов.

(обратно)

93

Волнистая (холмистая) земля (англ.).

(обратно)

94

Виктория-регия, или Амазонская виктория — многолетнее водное растение семейства кувшинковых с крупными цветками и круглыми листьями до 2 м. в диаметре, выдерживающими груз до 50 кг. Растет в заводях р. Амазонки и ее притоков.

(обратно)

95

Близнецы-греки Кастор и Полидевк (римск. Поллукс) по прозвищу Диоскуры — герои древних мифов. Считаются сыновьями Тиндарея и Леды (по другой версии, отец Полидевка — Зевс; по позднейшему сказанию, оба — сыновья Зевса). Мифы о Диоскурах, по-видимому, символизируют смену жизни и смерти, света и тьмы. Имена Диоскуров стали синонимом братской, неразлучной дружбы.

(обратно)

96

Здесь игра слов; склонный к путанице Фрэнк заменяет одно слово другим в силу их родственного звучания («клей» по-немецки — der Leim, а «лев» — der Lee (поэтически).

(обратно)

97

Генерал-бас (нем. Generalbass, лат. generalis — общий, главный + ит. basso — низкий) — музыкальный термин; старинный способ обозначения в нотном письме цифрами аккордов, сопровождающих ведущий голос.

(обратно)

98

Вместе с Ринальдо Ринальдини один из героев многочисленных бульварных романчиков, которые во времена своей бурной юности почитывал сам Карл Май.

(обратно)

99

Герштекер, Фридрих (1816–1872) — немецкий путешественник и романист. Неоднократно бывал в Северной Америке, путешествовал по Австралии, Южной Америке, посещал Яву, вместе с известным зоологом Альфредом Бремом пересекал Африку. Легко и занимательно написанные этнографические и приключенческие романы Герштекера создали ему огромную популярность в Германии, в особенности среди подрастающего поколения. Несомненно, его творчество оказало влияние на Карла Мая.

(обратно)

100

Кампе, Иоахим Генрих (1746–1818) — педагог, лингвист и детский писатель. Хромой Фрэнк ссылается на его детскую книгу «Робинзон Младший» (2 части 1779/1780), остроумное подражание знаменитому роману Даниеля Дефо (1659–1731) «Робинзон Крузо».

(обратно)

101

«Битва народов» под Лейпцигом — между французской армией Наполеона и войсками коалиции (Россия, Пруссия, Австрия, Швеция) под командованием князя Шварценберга и прусского фельдмаршала Блюхера состоялась 16–19 октября 1813 г. За три дня сражения Наполеон потерял убитыми и ранеными 60 000, пленными — 11000, армия союзников — павшими более 50 000 солдат.

(обратно)

102

Ура! (англ.).

(обратно)

103

Ганнибал (пунич. Hannibal — дар Ваала) — это имя носили несколько карфагенских полководцев. Самый знаменитый Ганнибал (247/246 — 183 до н. э.), сын Гамилькара Барки — блестящий полководец, прославившийся походами против Рима во 2 — й Пунической войне. Хромой Фрэнк в очередной раз сочиняет собственный миф, приписывая ему участие в битве под Ватерлоо (см. Бель-Альянс).

(обратно)

104

Поселение (англ.).

(обратно)

105

Здесь: семейное празднество (веселье) (англ.).

(обратно)

106

Мольтке Старший, Хельмут Карл Бернхардт (1800–1891) — прусский и немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал, теоретик военного искусства. Цитен, Ханс Иоахим фон (1699–1786) — прусский кавалерийский генерал в Семилетней войне (1756–1763) между Пруссией и австро-русско-шведско-саксонской коалицией. Ласка (Mustela nivalis) — маленький хищный зверек из семейства куньих, меняющий свой окрас (летом — коричневый, зимой — белый).

(обратно)

107

Хикори (гикори) (лат. Hicoria), или кария (греч. karyon — орех, ядро ореха) — род листопадных деревьев семейства ореховых, распространенных в Северной Америке и Китае.

(обратно)

108

Пиццикато (ит. pizzikato) — здесь: прием извлечения звука щипком пальцами на струнном смычковом инструменте; кроме того — музыкальное произведение, исполняемое таким приемом.

(обратно)

109

Ментор (миф. — греч.) — сын Алкима, друг Одиссея, который, отправляясь в поход на Трою, поручил ему заботиться о своем доме и воспитывать своего сына Телемака. В переносном смысле ментор — советчик, руководитель, наставник.

(обратно)

110

Шлепок (англ.).

(обратно)

111

Здесь: В добрый путь, огромная грязная бестия! (англ.)

(обратно)

112

Барибал — черный медведь, млекопитающее семейства медведей, обитающее в Северной Америке.

(обратно)

113

Тьфу, о позор! (англ.).

(обратно)

114

Свиная шкура (англ.).

(обратно)

115

Вонючий мучитель (англ.).

(обратно)

116

Смердящее зверье! (англ.).

(обратно)

117

Курчавый человек (англ.).

(обратно)

118

Будь внимателен! (пер. авт.).

(обратно)

119

Они близко (пер. авт.).

(обратно)

120

Я вижу их (пер. авт.).

(обратно)

121

Двое! (пер. авт.).

(обратно)

122

Да! (пер. авт.).

(обратно)

123

Ты бери этого, я — того! (пер. авт.).

(обратно)

124

В лоб! (пер. авт.).

(обратно)

125

Огонь погасить! Не двигаться! Не разговаривать! (пер. авт.).

(обратно)

126

Священные каменоломни — расположенные в Пайпстоне (штат Миннесота) каменоломни, в которых добывался катлинит — красная глина, служившая для изготовления священных трубок мира. По преданиям, этими каменоломнями владели индейцы племени янктон-дакота.

(обратно)

127

Морфей (миф. — греч.) — бог сновидений, сын бога Гипноса; в античном искусстве изображался в виде старика с крыльями; иносказательно Морфей — сладкий сон. Выражение «в объятиях Морфея» — во время сна. Хромой Фрэнк путает Морфея с Орфеем (греч.) — мифическим фракийским певцом, изобретателем музыки и стихосложения.

(обратно)

128

Фрэнк, похоже, хотел сказать «не передефинирует».

(обратно)

129

Кугуар (англ.), или пума (исп. puma — кечуа) — хищное животное семейства кошачьих, распространенное в Северной и Южной Америке.

(обратно)

130

Скверное лекарство! (пер. авт.).

(обратно)

131

Здесь Карл Май ошибается, поскольку «вакон» на языке сиу (племя апсарока принадлежит к группе хокан-сиу) означает «женщина»; поэтому Храбрец, Ищущий Лекарство, скорее всего произносится как Ойт-э-ке-фа-вакан (слово вакан — «тайна», а следовательно, может иметь значение «лекарство»).

(обратно)

132

Там! (пер. авт.).

(обратно)

133

Он — храбрец! (пер. авт.).

(обратно)

134

Очень хорошо! (пер. авт.).

(обратно)

135

Матадор (от исп. matar — убивать) — иначе эспада — участник боя быков, или корриды, наносящий быку смертельный удар.

(обратно)

136

Иди сюда! (пер. авт.).

(обратно)

137

Я парализую ему руку (пер. авт.).

(обратно)

138

Йеллоустоунский Национальный парк (Yellowstone National Park) расположен на северо-западе США в Скалистых горах (шт. Вайоминг, Монтана, Айдахо) на вулканическом плато, на высоте 2200–2500 м. над уровнем моря, основан в 1872 году (площадь около 9000 км2). На территории парка свыше 3000 гейзеров и горячих источников, много грязевых вулканов, озер, водопадов (до 94 м.). Основной достопримечательностью является Большой каньон на реке Йеллоустоун глубиной 360 м. и длиной 20 км.

(обратно)

139

Хайден (Хаден), Фердинанд (1829–1887) — американский геолог, профессор Пенсильванского университета (1865–1872). Основательно изучил и исследовал области Великих равнин и южные районы Скалистых гор. По отчетам самоотверженного энтузиаста Хайдена (индейцы сиу прозвали его «Тот, Кто Собирает Камни») были составлены многочисленные планы и карты, издано около 50 трудов по геологии, ботанике, зоологии и географии. Карл Май не ошибается: Йеллоустоунский Национальный парк действительно был создан благодаря усилиям и стараниям профессора Хайдена (1872).

(обратно)

140

Гейзер (исл. geysir) — периодически выбрасывающий фонтаны горячей воды и пара источник. Обычно гейзеры сосредоточиваются в областях вулканической деятельности (особенно много их в Исландии, Новой Зеландии, Северной Америке и на Камчатке).

(обратно)

141

Халцедон (от гр. chalkedon) — минерал, скрытокристаллическая разновидность кварца. Моховой агат (моховик) — плотный скрытокристаллический минерал, разновидность халцедона. Карнеол — красновато-желтый халцедон. Опал (лат. opalus, греч. opallos, от санскр. упала — «драгоценный камень») — твердый природный минерал. Образование опала в основном связано с отложением кремнезема из горячих вулканических вод.

(обратно)

142

Титикака — самое крупное высокогорное озеро Земли, расположенное в Центральных Андах, на границе Перу и Боливии (высота 3812 м., площадь 8300 км., глубина до 304 м.).

(обратно)

143

Муэдзин (араб.) — служитель мечети, призывающий с минарета (высокая башня при мечети) мусульман к молитве.

(обратно)

144

Пагода (санскр.) — буддийский или индуистский храм в виде павильона или многоярусной башни в Китае, Японии, Индии и других странах Восточной и Юго-Восточной Азии.

(обратно)

145

Геллерт, Христиан (1715–1769) — знаменитый немецкий моралист и поэт, автор многочисленных трактатов. В 1745 г. читал в Лейпцигском университете лекции о поэзии, ораторском искусстве и морали. Утвердил новый род драмы в немецкой литературе — мелодраматическую комедию. В 1770–1820 гг. был очень популярен в России.

(обратно)

146

Хоспис — специальная клиника для безнадежно больных людей (англ, hospice — монастырская гостиница, приют).

(обратно)

147

Пифагор (ок. 540–500 до н. э.) — греческий философ с острова Самос, основатель пифагорейской школы, первый представитель греческого философского идеализма. После его смерти о нем появилось множество легенд, и провести границу между учением Пифагора и учениями его учеников, например, в области математики и теории музыки, крайне трудно. Теорема Пифагора о прямоугольном треугольнике была известна задолго до него в вавилонской математике.

(обратно)

148

Команчи (немена) — воинственное индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской языковой семьи. Традиционно занимались коневодством и охотой; жили на территории современных штатов Нью-Мексико и Техас.

(обратно)

149

Об этих событиях Карл Май поведает позже, в своем знаменитом романе «Виннету».

(обратно)

150

Отвратительно! (пер. авт.).

(обратно)

151

Тщедушный карлик! Давай, бей! (пер. авт.).

(обратно)

152

Очередная путаница Фрэнка: он говорит о боа (Constrictor constrictor) — змее семейства удавов длиной до 4 метров, распространенной в тропической Америке. Добычу душит кольцами своего тела, как и все удавы (от лат. boa — змея).

(обратно)

153

Фрэнк имеет в виду Нуму Помпилия, сабинца, по преданию второго царя Рима после его основания. Хотя и доказано, что Помпилий — лицо историческое, о времени его жизни существуют самые противоречивые сведения. По свидетельству Плутарха, обладал высокими нравственными качествами и до самой смерти (умер он в возрасте 80 лет) сумел править государством, не прибегая к помощи оружия и насилия.

(обратно)

154

Фрэнк упоминает о «Космосе», 4 — томной работе знаменитого немецкого ученого-естествоиспытателя Александра фон Гумбольдта (а не Гаубольдта) (1769–1859), оставившего глубокий след почти во всех отраслях естествознания, организатора и участника экспедиций в Южную Америку (1799–1804), а также на Урал и Алтай (1829), результаты которых имели неоценимое значение для науки. В «Космосе», труде всей его жизни, Гумбольдт пытался разъяснить проблемы мироздания на строго научном основании.

(обратно)

155

Аурикел (лат. auricel) — высокогорный первоцвет, ранневесеннее растение с морщинистыми листьями и ярко-желтыми цветками.

(обратно)

156

Ты порядочный человек! (пер. авт.).

(обратно)

157

Старая баба! (пер. авт.).

(обратно)

158

Тысяча псов! (пер. авт.).

(обратно)

159

Фрэнк хочет сказать «Et in terra pax!» (лат.) — И мир на Земле!

(обратно)

160

Впервые повесть была опубликована в феврале — сентябре 1888 г. на страницах юношеского еженедельника «Der Gute Kamerad». В том же году в Штутгарте (Union Deutsche Verlaggesellschaft) выпущено книжное издание, заново отредактированное автором. Спустя два года, в 1890 г., повесть вышла новым изданием, но в значительно сокращенном виде. Этот вариант впоследствии неоднократно переиздавался, Полный, без купюр текст произведения был восстановлен в 1984 г. для «Универсальной библиотеки» издательства «Реклам».

Источник географических познаний К. Мая о Льяно-Эстакадо остался неизвестным. Впрочем, автор в ряде своих ранних произведений уже переносил действие в крупнейшую пустыню Северной Америки, о чем свидетельствуют сюжетные параллели, близость топонимов и имен героев. Например, судьба Кровавого Лиса очень схожа с биографией одного из персонажей романа «Лесная розочка» — негра Жерара.

При создании этой повести К. Май пользовался документальными свидетельствами путешественников. Так, для рассказа о событиях в Поющей долине он взял сведения из работы француза Рело, вышедшей на немецком языке в г. Кобленце в 1880 г.

Русский перевод повести К. Мая появился в 1892 г., в одном из выпусков приложения к журналу «Вокруг света». Он был выполнен с французского издания, являвшегося переводом сокращенной версии 1890 г., и вышел под названием «На Диком Западе» (вместе со столь же сокращенным переводом повести «Сын Охотника на медведей»). Предлагаемый читателю перевод выполнен специально для нашего собрания сочинений с берлинского издания 1895 г. (издательство «Нойес Лебен»), в основу которого положено издание 1888 г.

(обратно)

161

Легины — деталь одежды, прикрывающая икры ног, которую часто изготовляли из выделанной лосиной или оленьей кожи. В дневнике одного из английских путешественников XVIII века можно найти такое описание легин: «куски грубой шерстяной ткани, обмотанные вокруг икр и завязанные бечевкой или тесемкой под коленом в целях предупреждения укусов змей».

(обратно)

162

Масса (англ.) — испорченное мастер (см. след, прим.); обычно использовалось слугами по отношению к сыновьям хозяина; равнозначно обращению «молодой господин».

(обратно)

163

Массер — испорченное мастер (англ.), то есть «хозяин, владелец, господин»; обычно используется как форма обращения.

(обратно)

164

Черт возьми! (англ.).

(обратно)

165

Мормоны — религиозная секта, возникшая в 1830 году на востоке Соединенных Штатов. Названа по мистической «Книге Мормона», которую основатель секты Джозеф Смит якобы перевел по указанию ангела с медных скрижалей. Учение мормонов представляет собой смесь различных религий и верований. Наряду с Христом мормоны признают и других богов. Мормонская церковь — строго иерархическая, упорядоченная организация. Для рядовых ее членов обязательно подчинение духовным чинам и «пророку» (или «провидцу»), духовному главе мормонов. Во время действия повести среди мормонов было распространено многоженство.

(обратно)

166

Ранчо (англ. Ranch).

(обратно)

167

Хоум (англ.) — «дом, жилище», но также и «родной дом, родина».

(обратно)

168

Bloody Fox (англ.) — Кровавый Лис.

(обратно)

169

Август Второй Сильный (1670–1733) — курфюрст Саксонии (с 1690 г.), король польский (1697–1709); союзник Петра I в Северной войне.

(обратно)

170

Alma mater — Благодатная мать — так называли средневековые студенты свой университет, тогда как сказанное Хромым Фрэнком является механической смесью латинского и немецкого слов, которая не имеет никакого смысла.

(обратно)

171

Хромой Фрэнк имел в виду не экватор, а параллель (географическую широту).

(обратно)

172

Гиппократ (ок. 460–377 до н. э.) — выдающийся греческий врач и естествоиспытатель, один из основоположников античной медицины.

(обратно)

173

«Туда, туда» — слова из припева песни Миньоны, героини романа В. Гете «Школьные годы Вильгельма Мейстера». Дальше Фрэнк исполнит куплет, пародирующий эту песню и начинающийся подлинной строкой великого немецкого писателя.

(обратно)

174

«Эврика!» — (греч. — нашел!) — восклицание, приписываемое великому древнегреческому ученому Архимеду, после того, как он нашел решение предложенной ему задачи о взвешивании золотых слитков (впоследствии оно стало известно как закон Архимеда).

(обратно)

175

Хромой Фрэнк имеет в виду Чингисхана и героев древнегреческой истории — три сотни спартанских воинов, защищавших под предводительством своего царя Леонида узкий горный проход от персидских полчищ и со славой погибших при этом.

(обратно)

176

Слоновья нога — народное название растения Tesradinaria elephantipes.

(обратно)

177

Santa Complicius — здесь Фрэнк пародирует крылатое латинское выражение sancta simplicius (святая простота). «И все-таки она движется!» — намек на приписываемую Галилео Галилею фразу, будто бы сказанную им на суде инквизиции после отречения от своих взглядов на строение Солнечной системы и публичного признания неподвижности Земли: «И все-таки она вертится!»

(обратно)

178

Филиппика — гневная, обличительная речь (так назывались политические речи великого древнегреческого оратора Демосфена, направленные против македонского царя Филиппа II).

(обратно)

179

В данном случае соответствует вежливому обращению господин (англ.).

(обратно)

180

Диггер — старатель, золотоискатель (англ.).

(обратно)

181

Свевы — союз германских племен, проживавших на Хафеле, средней Эльбе и в области Майна; позднее свевы вошли в другие племенные союзы, например, маркоманов. Гепиды — племенное название части германского народа готов, которые после переселения большей части своих соплеменников в пределы причерноморских степей оставались до середины III в. н. э. в районе устья Вислы.

(обратно)

182

Житель Дикого Запада, обыкновенно — охотник или бродяга (англ.).

(обратно)

183

Ого! (англ.).

(обратно)

184

Фриско — так в просторечии американцы называют город Сан-Франциско.

(обратно)

185

Геркулес — римский вариант имени Геракл — мифологический герой Древней Эллады, сын верховного эллинского бога Зевса и смертной женщины Алкмены; почитался как величайший герой Греции; в позднеантичное время ему стали оказывать почести как богу. Гераклу приписывались многочисленные подвиги и героические поступки. Минотавр — мифическое чудовище, человекобык, рожденный Пасифаей, женой критского царя Миноса; содержался в лабиринте, куда доставляли предназначенных ему в жертву прекраснейших юношей и девушек Афин. Убил чудовище афинский царевич Тесей, освободив свой город от ужасной дани.

(обратно)

186

Небукаднесар (правильнее: Набукудуриуссур) — вавилонский царь, более известный под именем Навуходоносора II (604–562 до н. э.). Последний крупный царь Вавилонии; вел многочисленные захватнические войны в Передней Азии. Имя Навуходоносора было уже в древности окружено огромным количеством разнообразных легенд.

(обратно)

187

Schmollis — студенческий тост. Viduzit — правильно Fiduzit (от лат. fiducia sit — ответный тост).

(обратно)

188

Боско, Бартоломео (1793–1863) — знаменитый фокусник и манипулятор, в свое время прозванный «королем мускады», (мускадой называли маленький шар, входивший в стандартный арсенал странствующих чародеев). Долгое время жил в Дрездене, там же и умер. Писал книги об искусстве чародейства и карточных фокусах.

(обратно)

189

Должно быть: testemonium pauperiem (лат.) — подтверждение Ущерба (юридический термин, не к месту употребляемый Фрэнком).

(обратно)

190

«Идиосимпатия» — Хромой Фрэнк имел в виду идиосинкразию, измененную чувствительность организма к некоторым пищевым продуктам.

(обратно)

191

Гейдельбергская бочка — огромный деревянный сосуд емкостью 221 726 литров, установленный в 1751 году в подвале княжеского замка немецкого города Гейдельберга по распоряжению курфюрста Карла-Теодора.

(обратно)

192

Рука (англ.).

(обратно)

193

Добрый вечер, господа! (исп.).

(обратно)

194

Асиенда (исп.) — поместье или ферма в странах Латинской Америки.

(обратно)

195

Водка (нем.).

(обратно)

196

Здесь: сударь (исп.).

(обратно)

197

Черт возьми! (исп.).

(обратно)

198

Здесь: разбойник (исп.).

(обратно)

199

Отче наш (лат.) — название молитвы.

(обратно)

200

Богородица, радуйся (лат.) — название католической молитвы.

(обратно)

201

Пастух (исп.); то же, что и английское «ковбой».

(обратно)

202

Помещик, владелец имения (исп.).

(обратно)

203

Лот — старинная мера веса; во второй половине XIX в. в Германии лот был приравнен к одной тридцатой части т. н. таможенного фунта и равнялся 16 2 /3 грамма.

(обратно)

204

Firelock (англ.) — кремневое ружье.

(обратно)

205

Старый шутник (англ.); однако на жаргоне слово Yoker может означать также «человек, парень», и тогда все выражение переводится «старина».

(обратно)

206

Научное название осла.

(обратно)

207

Автор, видимо, имел в виду bush-rangers, как в Австралии называли беглых преступников, скрывавшихся в зарослях, «буше», и живших грабежом.

(обратно)

208

Буквально: развлекающиеся всадники (англ.), то есть всадники, отправляющиеся на увеселительную прогулку.

(обратно)

209

В подлиннике игра слов: sich reiben — «задевать, задирать», тогда как в ответе Джима sich abreiben — «обтираться».

(обратно)

210

Поверенный закона (англ.) — американский юридический термин.

(обратно)

211

Лондонец, обычно житель Ист-Энда, говорящий на особом диалекте, который тоже называется «кокни»; здесь — господин (с оттенком пренебрежения; англ.).

(обратно)

212

Имеется в виду американская горная сосна (Pinus montana).

(обратно)

213

Разведчик (англ.).

(обратно)

214

Богемия — старинное название Чехии, входившей в XIX в. в состав Австро-Венгерской империи.

(обратно)

215

Калюме (устар. — калумет) — французское название «трубки мира».

(обратно)

216

Миннесота — штат на севере США, граничащий с Канадой; расположен к западу от Великих озер; в этом штате находится исток Миссисипи.

(обратно)

217

Тотем — священный знак рода, изображение животного, считавшегося у индейцев Северной Америки основателем и покровителем рода.

(обратно)

218

Молодой воин, не стреляй; мы — твои друзья! (пер. авт.).

(обратно)

219

Кто идет? (пер. авт.).

(обратно)

220

Команчи говорили на языке шошонской группы. Язык к и о в а (или кайова) долгое время считался самостоятельным, но в настоящее время его относят к особой группе ацтеко-теноанской семьи; в эту же семью входит и язык шошонов.

(обратно)

221

Два хороших белых человека (пер. авт.).

(обратно)

222

Идите сюда! (пер. авт.).

(обратно)

223

Стой, иначе буду стрелять! (пер. авт.).

(обратно)

224

Пауни (американцы произносят это название иначе: «поне») — слово, будто бы взятое из языка индейцев сиу, где «пани» обозначает «красные птицы», что связывают с головными уборами пауни, изготовляющимися из птичьих перьев красного цвета; племя, сначала кочевавшее между Скалистыми горами и Миссури, до реки Арканзас, а потом переселившееся несколько севернее.

(обратно)

225

Маниту — дух-покровитель в верованиях североамериканских индейцев, согласно которым все одушевленные и неодушевленные тела обладают своим маниту, и каждый человек при вступлении в период зрелости тоже должен приобрести своего маниту, для чего необходимо уединение в лесу или каком-нибудь пустынном месте и пост в течение нескольких недель.

(обратно)

226

Друг мой (искаженное фр.; правильно: mon ami).

(обратно)

227

Копа — счетная единица, шестьдесят штук.

(обратно)

228

Мирмидоны — мифический народ ахейского корня живший в Древней Греции на юге Фессалии; под предводительством Ахилла участвовали в Троянской войне. В исторических источниках не упоминаются.

(обратно)

229

Фамилию Функельмайер можно перевести с немецкого языка как «управляющий искрами».

(обратно)

230

Имя — предзнаменование (лат.).

(обратно)

231

Эвфемистический — прилагательное, образованное от слова «эвфемизм» — слово или выражение, заменяющее другое, слишком грубое или просто неуместное в данной ситуации.

(обратно)

232

«Gaudeamus igitur»(«Будем веселиться, пока мы молоды») — студенческий гимн, возникший из латинских застольных песен бродячих певцов-вагантов на музыку Иоганна Окенгейма. Хромой Фрэнк вместо подлинного текста приводит бессмысленный набор слов: Gaudeamus — подлинное начальное слово гимна, a Igelkur означает буквально: лечение ежовыми иголками; вторая строка в исполнении Хромого Фрэнка может быть переведена так: Ювенал жует гумус. Ювенал — знаменитый римский поэт-сатирик (ок. 60 — ок. 127). Настоящий текст первой строфы гимна следующий: Gaudeamus igitur juvenes dum sumus.

(обратно)

233

Готфрид фон Олеум — вымышленный персонаж. Намек на Готфрида Бульонского (ок. 1060–1100), герцога Лотарингского, одного из предводителей Первого крестового похода. Олеум — концентрированная серная кислота. Парменио (точнее — Парменион, ок. 400–330 до н. э.) — выдающийся полководец, служивший Филиппу II Македонскому и его сыну Александру. По приказанию последнего был казнен, будучи обвиненным в заговоре. Штральзунд — немецкий город и порт на Балтийском море.

(обратно)

234

«Гвардия умирает, но не отдается» — искаженный, ответ наполеоновского генерала Пьера Камброна (1770–1842), командовавшего в битве при Ватерлоо Старой гвардией, на переданное ему генералом Майо предложение сложить оружие. (Подлинные слова Камброна звучат несколько иначе: «Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдается».)

(обратно)

235

И снова Хромой Фрэнк коверкает текст. Его сочинение в очередной раз является бессмысленным набором слов: Гавгамелы, инвентаризация, Сливовое дерево — Prunus. Primus — латинское название сливы. Гавгамелы — селение в Месопотамии, возле которого в 331 г. до н. э. Александр Македонский нанес решающее поражение армии персидского царя Дария III.

(обратно)

236

Фурии — у древних римлян так назывались богини-мстительницы.

(обратно)

237

Шибебокк (Schiebebock, нем.) — тачка; но слово это употребляется очень редко (почему ниже Фрэнк и разъясняет его); обычно в повседневном языке используется слово Schubkarren.

(обратно)

238

Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 до н. э.) — выдающийся афинский политический деятель, вождь рабовладельческой демократии и крупный полководец. Под его руководством греки одержали очень важную победу над персидским флотом у острова Саламин (480 г. до н. э.). Гунны — союз тюркских кочевых племен, вторгшихся в Европу в IV в. Пик их могущества приходится на середину V века, когда они под предводительством Аттилы опустошили Восточную Римскую империю, Галлию и север Италии.

(обратно)

239

Дерфлингер, Георг (1606–1695) — сын крестьянина, дослужившийся до офицерского звания. Позднее вступил в армию Бранденбурга, получил генеральское, затем фельдмаршальское звание, прославился созданием мобильных кавалерийских частей и победами в войне со Швецией (1675–1679).

(обратно)

240

Магараджа (махараджа) — высший княжеский титул в Индии.

(обратно)

241

Простонародное сокращение слова «кэптин» (англ. — капитан).

(обратно)

242

Суд Линча — расправа без суда и следствия, самосуд. Линч, Чарльз (1736–1786) — американский плантатор, офицер армии США, государственный служащий. Под его предводительством в годы войны за независимость в округе Бедфорд (штат Вирджиния) заседал суд, рассматривавший в ускоренном порядке дела участников заговора местных лоялистов (сторонников английского короля и колониальной администрации).

(обратно)

243

Гиппогриф — мифическое чудовище с головой грифа и туловищем лошади.

(обратно)

244

Буцефал (правильнее — Букефал) — так звали коня Александра Македонского.

(обратно)

245

Конъюгация (лат. — соединение) — многозначный биологический термин. У водорослей и инфузорий этим термином обозначают разновидность процесса размножения, у бактерий — способ переноса генетического материала от одной бактериальной клетки к другой.

(обратно)

246

Карфаген — самая знаменитая из финикийских колоний на Средиземном море, на окраине современного города Туниса; впоследствии стал самостоятельным мощным государством. В повести имеется в виду американский «тезка» древнего города-государства: основанный в 1833 г. на юго-западе штата Миссури город Картидж (англ. Carthago).

(обратно)

247

Битва при Каннах — в этом сражении, состоявшемся в 216 г. до н. э., карфагенский полководец Ганнибал разбил римское войско, имевшее значительное преимущество над ним. Штальмейстер Фробен — Фрэнк сознательно смешивает несовместимые вещи. Шталмейстер — должность начальника конюшен. Йоханнес Фробен (ок. 1460–1527) — книгопечатник из Базеля, соратник многих знаменитых гуманистов своего времени, основатель издательства, определявшего во времена церковной Реформации (XVI в.) всю духовную жизнь германской нации.

(обратно)

248

Битва при Фербеллине состоялась 28 июня 1675 г. В ней бранденбургские войска, поддержанные крестьянским и городским ополчением, одержали верх над численно превосходящей их шведской армией. Хофер, Андреас (1767–1810) — видный участник национально-освободительного движения в Тироле, руководил антифранцузским восстанием 1809 г. Вестготы (или тервинги) — честь германского племени готов, выделившаяся в III в. в самостоятельный союз племен. В первые века н. э. занимали территорию между устьями Днепра и Дуная, впоследствии переселились в Западную Европу, где создали собственные государства в Италии и на Пиренейском полуострове.

(обратно)

249

Au plaid (фр.) — юридический термин: в ходе судебного заседания, в деле; Фрэнк хотел сказать: «au courant» — в курсе (фр.).

(обратно)

250

В подлиннике игра слов, пародирующая известный физический закон: «угол падения равен углу отражения».

(обратно)

251

Дессау — город в восточной Германии, бывший в 1603–1918 гг резиденцией князей и герцогов Ангальт-Дессауских. «Старым жителем Дессау» (нем. Alter Dessauer) называли Леопольда I, князя Ангальт-Дессауского (1693–1747), прусского военачальника, в конце жизни — фельдмаршала, который, хотя и сочинял стихи, не преуспел в этом занятии.

(обратно)

252

«Монолог братьев Туссэн-Лангеншейдт» — речь идет о Густаве Лангеншейдте (1832–1895), преподавателе иностранных языков, который вместе с Хр. Туссэном (они не были родственниками) разработал новый тип словаря, включавшего в себя указания по изучению языка. Издательство, занимающееся выпуском словарей подобного типа, до сих пор носит имя Лангеншейдта.

(обратно)

253

Шиллер, Фридрих (1759–1805) — великий немецкий поэт, виднейший представитель литературного классицизма. Разумеется, Фрэнк читает не строки великого поэта, а вирши собственного сочинения. Ноктюрн — музыкальная, преимущественно инструментальная пьеса лирического — и часто даже мечтательного — характера, построенная, как правило, на певучей мелодии.

(обратно)

254

Спасибо, господин (фр.).

(обратно)

255

Что и показал Эдуарду! (лат., испорч.).

(обратно)

256

Мескито (Prosopis juliforma) — дерево из семейства бобовых, растущее на юго-западе Северной Америки; по-английски называется также медовым мескито (honey mesquit).

(обратно)

257

Укромное место, тайник (фр.).

(обратно)

258

То есть в Германии, южную границу которой составляют Альпы, высшая точка которых — Монблан, а северные рубежи символически отождествляются с Фегезакком, городским районом свободного ганзейского года Бремена (и сейчас являющегося самостоятельной землей ФРГ), расположенным на правом берегу р. Везер в 19 км от самого города.

(обратно)

259

Вервольф — оборотень, который может, по немецким народным поверьям, принимать образ волка.

(обратно)

260

В подлиннике — игра слов: прима (фехтовальный термин) созвучна немецкому слову Pfrieme, одно из значение которого «шило».

(обратно)

261

Фермопильский политехникум (лат.) — выдуманное Фрэнком учебное заведение.

(обратно)

262

Искаженные грамматические термины — префикс (приставка) и суффикс.

(обратно)

263

Трихина (трихинелла) — беспозвоночное животное класса круглых червей, паразитирующее в мышцах человека и животных и вызывающее тяжелое заболевание — трихинеллез.

(обратно)

264

Уста молнии! (пер. авт.).

(обратно)

265

Дух Льяно! (пер. авт.).

(обратно)

266

Ураган (англ.)

(обратно)

267

Мул — гибрид кобылы и осла; лошак — гибрид жеребца с ослицей.

(обратно)

268

Остготы (остроготы) — восточная ветвь германского племени готов; в конце IV — середине V веков находились под властью гуннов, позднее мигрировали в Италию, где основали Остготское королевство (493–554).

(обратно)

269

Futurum — будущее время (грамм, термин).

(обратно)

270

Хромой Фрэнк исковеркал библейское выражение «Dixi et salvavi animam meam» — «Я сказал, и спасу душу свою» (лат., Книга пророка Иезекииля, XXXIII, 9). В русском каноническом тексте дан иной перевод.

(обратно)

271

Ахилл (Ахиллес) — прославленный мифологический герой, один из предводителей греческих войск, осаждавших Трою, один из главных персонажей героического эллинского эпоса «Илиада».

(обратно)

272

Убийственным ветром (пер. авт.).

(обратно)

273

Camera obscuriosa — правильно: camera obscura — камера-обскура — закрытый ящик, на заднюю стенку которого проецируется перевернутое изображение предмета. Это изображение удобно рассматривать снаружи, если задняя стенка сделана из стекла или промасленной бумаги. Принцип камеры-обскура используется в фотографии.

(обратно)

274

Ошибка Фрэнка. Он хотел сказать: «Silentium!» — тишина (лат.).

(обратно)

275

Мохаммед II — точнее Махмуд II (1785–1839) — турецкий султан, боровшийся против феодалов, за усиление центральной власти и проведший с этой целью ряд военных и административных реформ.

(обратно)

276

Рука руку моет (лат.).

(обратно)

277

Смотрите туда! (пер. авт.).

(обратно)

278

Парфорсная скачка — скачка с преодолением препятствий или исполнением сложных заданий в конном спорте.

(обратно)

279

Фрэнк смешал два слова, обозначающих сильную бурю или ураган: испанское tormenta и английское tornado.

(обратно)

280

Ножницы, но также — сдвиги, срезы (англ.).

(обратно)

281

Янки — уроженец Новой Англии. К. Май в своих романах часто относит это слово вообще ко всем американцам англосаксонского происхождения.

(обратно)

282

Неточность автора: Рио-Кончос расположена на мексиканской территории; это правый приток реки Рио-Гранде. Здесь же имеется в виду река Кончо, правый приток реки Колорадо. Оправданием авторской ошибки может служить то обстоятельство, что у Кончо есть три истока: Норт-Кончо, Мидл-Кончо и Саут-Кончо — это и могло дать автору повод поставить гидроним во множественном числе.

(обратно)

283

Черт возьми (исп.).

(обратно)

284

Поместье, имение (исп.).

(обратно)

285

Вакеро (исп. vaquero) — пастух.

(обратно)

286

Пеон — батрак (исп.).

(обратно)

287

Поместье, имение (исп.).

(обратно)

288

Черт возьми! (исп.).

(обратно)

289

Кастор, Поллукс (лат., в Греции — Кастор и Полидевк) — мифологические близнецы — диоскуры (буквально: «сыновья Зевса»). Полидевк считался бессмертным, тогда как Кастор был смертен. В мифах им приписывается участие в целом ряде героических начинаний. Полидевк в этих мифах выступает как кулачный боец. Кастор — как укротитель коней. Позднее Полидевк был взят Зевсом на Олимп, но из любви к брату уделил ему долю своего бессмертия, после чего оба они оказались на небе — двумя яркими звездами в созвездии Близнецов.

(обратно)

290

Черт побери! (исп.)

(обратно)

291

Что за собаки тут сидят! (пер. авт.).

(обратно)

292

Кого ты видишь? (пер. авт.).

(обратно)

293

Они, грифы Льяно-Эстакадо. (пер. авт.).

(обратно)

294

Где они? (пер. авт.).

(обратно)

295

Там они сидят! (пер. авт.).

(обратно)

296

Речь идет не о диалектах, а о самостоятельных индейских языках ацтекской семьи. Язык моки (или хопи), например, очень близок языкам юта и команчей.

(обратно)

297

Мой милый, мой милый, Ценнейший из всех, Ты — боль мне и радость, И слезы, и смех (англ.). (обратно)

298

Звезда моя, зорька И сердца листок, Печаль и тревога, Надежды росток! (англ.). (обратно)

299

Дух Льяно! (пер. авт.).

(обратно)

Оглавление

― СЫН ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ ―

  Глава первая ПО СЛЕДУ

  Глава вторая ХРОМОЙ ФРЭНК

  Глава третья В ХИЖИНЕ ОХОТНИКА НА МЕДВЕДЕЙ

  Глава четвертая ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

  Глава пятая ВИННЕТУ

  Глава шестая У ШОШОНОВ

  Глава седьмая СЕРЫЙ МЕДВЕДЬ

  Глава восьмая ПРИКЛЮЧЕНИЯ ФРЭНКА И БОБА

  Глава девятая ХРАБРЕЦ, ИЩУЩИЙ ЛЕКАРСТВО

  Глава десятая В ПЛЕНУ

  Глава одиннадцатая В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ

  Глава двенадцатая У ПАСТИ АДА

―ДУХ ЛЬЯНО-ЭСТАКАДО ―[160]

  Глава первая КРОВАВЫЙ ЛИС

  Глава вторая ДВОЕ НОСАТЫХ

  Глава третья ЧАС ДУХОВ

  Глава четвертая В ЮАФ-КАЙ

  Глава пятая ДОМ ДУХА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg