«Через Сибирь»

Через Сибирь (fb2) - Через Сибирь (пер. Наталия Валентиновна Будур) 4577K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фритьоф Нансен

Фритьоф Нансен Через Сибирь

«Только вперёд!»

Фритьоф Нансен (норв. Fridtjof Wedel-Jarlsberg Nansen, 10 октября 1861–13 мая 1930) — путешественник, учёный, дипломат и политический деятель. Символ мужества, воли, выдержки и человечности. Борец за свободу страны.

Нансен был великим человеком — и великим эрудитом. Ему было, по собственному признанию, скучно заниматься одной областью науки — и он всё время совершенствовался, осваивая новые области знания. Он — «человек Возрождения», а исследователи его вклада в науку должны быть специалистами в этнографии, исторической картографии, метеорологии, биологии, медицине, анатомии и неврологии, геологии, гляциологии и океанографии, политологии, философии, истории и искусствоведении.

Всемирную славу Нансену принёс небывалый в истории науки и невероятно дерзкий — но построенный на выверенных до последней цифры расчётах — трёхлетний дрейф его судна «Фрам» («Вперёд», как нарекла его жена Фритьофа Ева) через Северный Ледовитый океан, а затем санный поход к Северному полюсу. Комбинация цифр 86–14 (86°14′ северной широты, которую достигли Нансен и его коллега Юхансен) прочно вошла в норвежское национальное сознание и стала частью исторического наследия.

Фритьоф Нансен родился в усадьбе Стуре Фрёен неподалёку от Кристиании (Осло до 1924 года). С самого детства Фритьоф был выдающимся лыжником и конькобежцем. Став взрослым, он 12 раз подряд выигрывал различные национальные соревнования по бегу на лыжах, а в возрасте 19 лет занял второе место в соревнованиях по бегу коньках в 1881 году.

Нансен очень интересовался естественными науками и устройством мира, а потому в качестве специализации в университете Кристиании выбрал зоологию. После университета он стал консерватором в Бергенском музее естественной истории и занялся изучением одной из самых сложных областей в зоологии — центральной нервной системы микроорганизмов.

В 1885 году Фритьофу Нансену за опубликованный труд «Материалы по анатомии и гистологии мизостом» была присуждена золотая медаль Королевской академии наук. Докторскую степень Фритьоф получил в 1888 году, за четыре дня до отправления в Гренландию.

У Нансена был план: он хотел пересечь Гренландию на лыжах с востока на запад, поскольку шведскому исследователю Арктики Адольфу Эрику Норденшёльду не удалось пройти остров с запада. Нансену уже доводилось бывать на восточном побережье Гренландии — ещё студентом он предпринял путешествие на промысловой шхуне «Викинг». Именно тогда, в 1883 году, у него и возник замысел экспедиции в Гренландию.

Гренландская экспедиция имела большое научное значение. Особую ценность представляют наблюдения над ледяным покровом Гренландии. Вопреки предположению некоторых учёных этот покров оказался сплошным, не прерывающимся никакими «оазисами». Именно благодаря этому походу Нансена был открыт второй «полюс холода» Северного полушария, лежащий в центральной Гренландии, где температура может падать до –70°.

Со времени возвращения из Гренландии Нансен сделался национальным героем, каким и остаётся до наших дней. По результатам этой экспедиции Нансен написал две книги: «На лыжах через Гренландию» (1890) и «Жизнь эскимосов» (1891).

После первой серьёзной экспедиции Фритьоф Нансен не стал почивать на лаврах и задумал новое путешествие, на этот раз на Северный полюс. Его план заключался в том, чтобы построить судно, достаточно крепкое, чтобы выдержать натиск льдов, отплыть на нём на север и продвигаться настолько, насколько позволят льды. Когда же судно скуют льды, Нансен хотел по воле течения дрейфовать к Северному полюсу. Многие учёные утверждали, что план Нансена равнозначен самоубийству, одна Норвегия поверила в своего героя — и стортинг ассигновал большую часть суммы, необходимой на снаряжение экспедиции.

По ходу экспедиции в план были внесены изменения: Нансен вместе с Яльмаром Юхансеном отправились на лыжах к Северному полюсу, а «Фрам» с командой продолжил дрейф во льдах. Нансен и Юхансен достигли широты, которая ещё никогда не покорялась человеку.

Экспедиция на «Фраме» имела громадное научное значение — команде Нансена удалось добыть важнейшие данные о Северном Ледовитом океане. В частности, было выяснено, что никакой земли, как предполагалось ранее, на Северном полюсе не существует, а сам полюс покрыт льдом.

После возвращения из экспедиции Нансен продолжил научную деятельность, много ездил по всему миру с лекциями и написал несколько книг — в том числе «Фрам в Полярном море» (1897).

В это же время Нансен начинает принимать участие в общественной и политической жизни страны. Он считал, что состоящие в унии Швеция и Норвегия должны рассматриваться как независимые государства. В 1905 году уния была расторгнута, а Фритьоф Нансен по решению правительства Кристиана Миккельсена послан в Лондон в качестве посла, где и пребывал в 1906–1908 годах. В результате большой проделанной работы в Лондоне в 1907 году был подписан Договор об интегритете (территориальной целостности) — обязательство четырёх великих держав (Великобритании, Германии, Франции и России) совместно гарантировать суверенитет Норвегии и целостность её территорий.

По возвращении из Англии Нансен занимается научной деятельностью и особое внимание уделяет океанографии.

В 1913 году по приглашению русского правительства он совершает путешествие по России, которое описывает в книге «Через Сибирь» (1914).

Во время Первой мировой войны Нансен был представителем Норвегии в США.

В 1921 году по поручению Международного Красного Креста он создаёт комитет «Помощь Нансена» для спасения голодающих Поволжья.

Международный офис Нансена по вопросам беженцев получил в 1938 году Нобелевскую премию за усилия по распространению паспорта Нансена, а вот сам Фритьоф Нансен был удостоен Нобелевской премии мира в 1922 году «за многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным». Большую часть полученной суммы, составлявшей 122 000 крон, Нансен истратил на устройство в СССР двух показательных сельскохозяйственных станций, остальную часть пожертвовал в пользу греческих беженцев. Интересно, что в 1990 году норвежский посол на Украине Эйвинд Нурслеттен, как пишет биограф Нансена К. Э. Вогт, нашёл нансеновскую сельскохозяйственную станцию, которая продолжала существовать под именем «Птицефабрика имени Фритьофа Нансена».

В 1925 году Лига Наций поручила Нансену изучить вопрос о возможности устройства армянских беженцев, для чего была образована специальная комиссия с Нансеном во главе. Нансен поехал в Армению в 1925 году, главным образом с целью исследовать на месте возможность искусственного орошения. Вернувшись через Кавказ и Волгу в Западную Европу, Нансен доложил в Лиге Наций о результатах своей поездки. «Единственное место, — заявил он, — где в настоящее время можно устроить неимущих армянских беженцев, — это Советская Армения. Здесь, где несколько лет назад царили разруха, нищета и голод, теперь благодаря заботам Советского правительства установлены мир и порядок и население стало в известной степени даже зажиточным». Несколько десятков тысяч армянских беженцев удалось устроить в Сирии. Забот об армянском народе Нансен не оставлял до конца своей жизни. В 1928 году он совершил турне по Америке, во время которого читал лекции с целью сбора средств в пользу армян.

Нансен практически спас армянский народ, вернув тысячи беженцев на территории, ранее абсолютно непригодные для земледелия и жизни, поскольку там не было воды. Благодаря Нансену прорыли канал — и безжизненные земли, высушенные жарким солнцем, расцвели.

Но Фритьоф Нансен спасал не только человечество — но и конкретных людей, что всегда гораздо сложнее. Мало кто знает, что именно благодаря ему был спасён известный писатель Михаил Осоргин, который в 1921 году участвовал в Комиссии по оказанию помощи голодающим и был арестован вместе с некоторыми другими членами комиссии. От смертной казни их спасло вмешательство Нансена.

И именно Нансен одним из первых обратился в 1923 году со страстным призывом к Льву Троцкому не расстреливать патриарха Тихона.

* * *

В русской научно-популярной (и не только) литературе довольно часто можно встретить утверждение, что в 1913 году Нансен совершил путешествие в Россию, возглавив научную экспедицию. Это не совсем так. Действительно, Нансен совершил в 1913 году путешествие по России, но лишь в качестве гостя — сначала Сибирского общества, а затем — гостя русского правительства. А организовал это путешествие совершенно другой человек.

И тут в поле нашего зрения попадает совершенно фантастическая фигура — Юнас Лид.

Директор Лид — человек, который смог проложить путь по Ледовитому океану в Сибирь через Карское море и далее по великим сибирским рекам Оби и Енисею и начать торговлю с Россией.

Лид — норвежец, который, будучи тридцати лет от роду, в 1912 году основал Сибирское пароходное, производственное и торговое акционерное общество и открыл его представительства в Красноярске, Санкт-Петербурге и Лондоне.

Лид был очень успешным и удачливым бизнесменом. В Россию он приехал, будучи одержим идеей открыть регулярное сообщение с Сибирью. Он хотел использовать полноводные сибирские реки для удешевления доставки грузов в важные промышленные и торговые центры Западной Европы. Историки отмечают, что именно Лид сделал для претворения этой идеи в жизнь больше, чем кто-либо другой. Больше шведа А. Э. Норденшёльда, который в 1874–1875 годах совершил успешные путешествия к устью Енисея, а в 1878–1879 годах стал первым, кто выполнил сквозное плавание через Северо-Восточный проход и Берингов пролив. Больше норвежца Сигурда Скот-Хансена, который в 1910 году посетил Петербург во главе делегации норвежских судовладельцев, которые собирались учредить акционерную пароходную компанию для сообщения между Вардё и Туруханском на Енисее.

«Если верить сведениям, сообщаемым Й. Лидом в своей биографии (а полагаться на них можно не во всём), то он ничего не знал об инициативе Скот-Хансена, — пишут историки Й. П. Нильсен и В. Я. Карелин. — Впервые он узнал о Северном морском пути по дороге из Гамбурга в Париж в январе 1910 года, познакомившись в поезде с британским бизнесменом Альфредом Э. Дери, который имел деловые интересы в России. Во время поездки Дери увлечённо рассказывал о многообещающей перспективе проложить путь в Сибирь через ледовитые моря из портов Атлантического побережья Европы»[1].

Прочитав книгу о сибирском путешествии английского капитана Джозефа Виггинса, Лид сделал для себя ряд важных выводов и принялся тщательно готовиться к осуществлению своего предприятия — практического использования Северного морского пути. Прежде всего он тщательнейшим образом изучил местные условия, а также юридические и политические аспекты иностранного предпринимательства в России. В течение двух лет — с 1910 по 1912 год — Лид изучал рынок и механизмы сбыта сибирских товаров в Европе и европейских товаров — в Сибири.

«С самого начала Лид старался установить хорошие отношения с российскими властями и, надо сказать, весьма преуспел в приобретении поддержки своего предприятия. В декабре 1911 года он обратился к премьер-министру В. Н. Коковцеву, предложив свой план развёртывания торговли с Сибирью. В отличие от предшественников план Лида был основан в первую очередь на экспорте в Западную Европу леса, лесных материалов и минералов из бассейна Енисея, — пишут Й. П. Нильсен и В. Я. Карелин. — Возможно, одной из причин его успеха стало то, что он, дабы не вызвать недоверия со стороны российского правительства и враждебности местного купечества, сразу отказался от выставления требований таможенных льгот (освобождения европейского импорта от пошлин) или предоставления компании прав порто-франко. Вместо этого он предложил идею вознаграждения премиями экспортёров сибирской продукции. Министерство торговли и промышленности поддержало этот вариант.

После этого Лид вернулся в столицу Норвегии, где 5 января 1912 года в Гранд-отеле состоялось учредительное собрание и была образована Сибирская компания пароходства, торговли и промышленности.

<…> Лид и возглавляемая им компания характеризуются современными норвежскими исследователями как наиболее полное проявление норвежской лесной экспансии на восток. Нет сомнений, что с самого начала Лид прежде всего имел в виду лесные богатства бассейна Енисея».[2]

Летом 1912 года на «разведку» из Норвегии был отправлен первый пароход компании с названием «Тулла», а навстречу по Енисею ему вышел другой пароход — уже с сибирским грузом. Однако тем летом ничего из путешествия из Норвегии в Россию не получилось — виной всему, по мнению Лида, стало неумение капитана плавать во льдах Арктики. Однако были и объективные причины: ледовая обстановка в тот год сложилась так плохо, что пропало без вести три русские полярные экспедиции.

Сам Лид ждал «Туллу» в Сибири и не терял времени даром. Он не только покупал товары у местных купцов и занимался налаживанием добрых отношений, но и ввязывался во всевозможные авантюры. В том числе решил перевезти в Зоологический музей Осло мамонта!

Вот как он сам пишет об этом:

«Купец Кучеренко, прибывший в Гольчиху на собственном судне, спросил меня, не хочу ли я увидеть мамонта. Несколько охотников, или, вернее сказать, их собаки, нашли его в тундре где-то в 65 километрах отсюда. Он только что появился из вечного льда и был ещё в сравнительно хорошем состоянии, хотя собаки и другие дикие животные уже объели труп этого чудовища.

Конечно, мне захотелось туда поехать. Я даже договорился отвезти этого мамонта на «Туллу» и подарить его музею в Осло. Чтобы довезти остов животного до побережья, я нанял тридцать оленей.

«С другой стороны, — сказал Кучеренко, — вы, наверное, не захотите связываться с мамонтами. Самоеды очень суеверны и предпочитают не трогать трупы этих животных».

У меня не было никакого предчувствия по поводу возможных несчастий, преследовавших тех, кто имел дело с мамонтами, пока оленья упряжка не домчала меня в долгих сумерках до той сопки, где огромное животное испустило дух. Как писал Шекспир, преступники пытаются попасть в будущее, но вам бы понравилось перепрыгнуть через 50 тысяч лет назад, в далёкое прошлое? Признаюсь, я испытал жуткое ощущение, запустив руку в красивую шерсть, свисавшую с головы мамонта огромными космами, хотя в то время я мог, испугаться разве что самого чёрта.

<…> Принёс ли этот мамонт несчастье? Трудный вопрос. Потому что мне на самом деле повезло. Если бы «Тулла» пришла и взяла мамонта на борт, русское правительство возбудило бы против меня иск, что вызвало бы дипломатические осложнения. Скорее всего, дело приняло бы настолько серьёзный оборот, что нашему сибирскому бизнесу пришёл бы конец. Как только в правительстве узнали о находке мамонта, немедленно отдали приказ доставить его в Петербург. Глубокой зимой в это уединённое место направилась экспедиция, состоявшая из членов Академии наук. Восемьдесят оленей тащили мамонта вверх по замёрзшему Енисею до конечного пункта — железнодорожной станции в Красноярске. Я успел ухватить бивни, несколько зубов, немного шкуры и той коричневой шерсти. Эти экспонаты выставлены теперь в Зоологическом музее в Осло, но за данное преступление меня не подвергли никакому явному преследованию»[3].

Путешествие за мамонтом[4] не пропало даром: Лид и бивни в музей привёз, и получил в дальнейшем лишнюю «завлекалочку» для Нансена — он стал соблазнять путешественника возможностью отведать бифштексы из мамонтятины.

«Тулла» ни за мамонтом, ни за другими сибирскими товарами не пришла. Тем не менее Лид решил не отступать и организовал новую экспедицию, которую сам же лично и возглавил.

Для плавания был выбран специальный корабль «Коррект» со стальным корпусом и специальной дубовой обшивкой — так называемым «ледовым поясом» высотой в шесть брёвен в три фута над ватерлинией и в шесть под ней, длиной в семьдесят футов от форштевня. Кроме того, на судне установили беспроволочный телеграф, для чего удлинили две мачты и установили на них радиоантенны. На одной из мачт укрепили глубокую бочку, в которой находился вперёдсмотрящий. Он наблюдал за льдами, сидя в этой своеобразной кабине, чей край находился на уровне глаз наблюдателя.

Но самым главным в подготовке к экспедиции была не техническая сторона дела. Необходимо было привлечь к этому проекту внимание широкой общественности — и Лид принимает гениальное решение; он приглашает принять участие в этом поистине авантюрном предприятии Нансена.

По словам самого Лида, он прекрасно понимал, что «для того, чтобы заинтересовать Нансена, нужно прислать ему официальное приглашение от русского правительства посетить Сибирь, воспользовавшись Карским морским путём»[5].

Нансен был для Лида очень привлекательной фигурой во всех отношениях. Уже в 1889 году Лид с интересом следит за экспедицией Нансена в Гренландию, а затем с восторгом читает о его приключениях на «Фраме». Он не только восхищается им, но и прекрасно отдаёт себе отчёт в его популярности. И оказывается прав: приглашение русского правительство для Нансена получить оказалось очень легко, ведь именно в нашей стране, по признанию Лида, имя Нансена «открывало многие двери».[6]

Тем не менее и в России были у великого путешественника недоброжелатели — даже среди царской семьи. Когда Лид получил аудиенцию у кузена русского царя, великого князя Александра Михайловича, то последний довольно прохладно высказывался о Нансене. Позднее Лид узнал, что великий путешественник «совершенно неосознанно обидел великого князя»[7].

Надо признать, что Лид в своих мемуарах иногда не очень тепло отзывается о своём соотечественнике. Он пишет: «Нансен, как известно, был очень чувствителен и обидчив. С ним следовало обращаться, как с мировой знаменитостью (которой он, в общем, и являлся), иначе у него найдётся тысяча уважительных причин отказаться от приглашения»[8].

Вероятно, тут есть доля «белой» зависти, которая проскальзывает в объяснении причин приглашения морского героя:

«Когда я посетил Нансена на его вилле в Люсакере, он спустился в холл, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки, как мальчишка, хотя ему уже исполнилось пятьдесят три года. Это было многообещающее начало. Может быть, так он выплёскивал свою юношескую энергию. Он вовсе не чувствовал себя старым для новой схватки со льдами. Чтобы Карский морской путь стал успешным, наша поездка не должна была превращаться в новое испытание для героя. <…> Если бы Нансен присоединился к нам, он оказал бы нам великую честь, нам на самом деле была нужна его слава. В действительности у нас не было никакой необходимости привлекать гения полярных исследований для безопасного проведения судна к устью Енисея. Это нам обеспечил ледовый лоцман из Тромсё. Но я знал, что нансеновские наблюдения за Ледовитым океаном окажутся неизмеримо ценны для дальнейшего развития этого маршрута.

«Чёрт его знает! — сказал Нансен. — Неплохая вообще-то мысль!»

Он говорил в своей обычной меланхоличной манере, хотя загорелся идеей, никак не показывая радости и разбиравшего его восторга. Его взгляд был несколько отстранённым, будто он всегда наблюдал за льдами из своей гостиной. Но он уделял пристальное внимание каждой мелочи на картах, что я принёс ему. <…> Он был крайне острожен. Я чувствовал, он бы присоединился к нам, если бы наша экспедиция имела хоть малейшее научное обоснование, подтверждённое приглашением русского правительства. Я навещал его неоднократно и продолжал свою деятельность в Петербурге»[9].

Лид несколько раз навещал не только Нансена, но и ездил в Россию, где ему с трудом, но всё же удалось заручиться согласием правительства России. С трудом — потому что в правительстве не верили, что Нансен примет подобное приглашение, и боялись получить отказ.

Однако всё у Лида получилось. И Нансен согласился принять участие в этой экспедиции. У нас есть уникальная возможность посмотреть на это путешествие глазами разных людей, потому что не только Лид оставил свои мемуары, но и Нансен по возвращении домой написал книгу «Через Сибирь»[10], основываясь на своих дневниковых записях.

Вот как он сам с большой долей кокетства описывает причины своего согласия участия в путешествии по «стране будущего»:

«Экспедиция наша была предпринята с целью попытаться завязать постоянные торговые отношения с Центральной Сибирью морским путём через Карское море. Для этой-то цели главным образом и было по инициативе Й. И. Лида основано Сибирское акционерное общество пароходства, промышленности и торговли.

<…> Весь вопрос заключался в том, удастся ли нам на этот раз пройти намеченным путём или нет. В случае повторной неудачи Обществу пришлось бы отказаться от дальнейших попыток, а в случае удачи наша экспедиция могла бы положить начало ежегодным морским рейсам к устью Енисея.

<…> Как и почему собственно я попал в это общество, в сущности так и осталось для меня лично загадкой: меня ведь никоим образом нельзя причислить к коммерсантам, и с Сибирью я никогда не имел никакой связи, только проехал однажды вдоль её северного побережья. Впрочем, я всегда живо интересовался этой необъятной окраиной и не прочь был познакомиться с нею поближе. Не знаю я также за своей особой какого-либо преимущества, которое могло бы сделать моё присутствие желательным, разве вот только то, что я когда-то плавал по Карскому морю и вообще обладаю некоторым опытом по части плавания во льдах. Поэтому, должно быть, Лид несколько раз и обращался ко мне, чтобы узнать моё мнение о возможности установления ежегодных рейсов через Карское море. Возможно, у него самого при этом составилось представление, что я интересуюсь самим вопросом. И вот в одни прекрасный день я получил от Сибирского акционерного общества приглашение совершить на пароходе «Коррект» в качестве гостя путешествие к устью Енисея. Одновременно пришло от Е. Д. Вурцеля, управляющего казёнными сибирскими железными дорогами, необыкновенно любезное приглашение проехать с ним дальше вверх по Енисею и затем по железной дороге в Восточную Сибирь и Приамурье для осмотра строящейся там железной дороги. А русский министр путей сообщения присоединил к упомянутому приглашению любезное предложение считать себя во время всего путешествия гостем России.

«Имя Нансена, напечатанное крупными буквами, стояло на первых полосах всех газет Осло, — пишет Лид. — Вот что встретило меня, когда я прибыл в Норвегию. Я читал о Нансене, о самом себе и о «Корректе» по пути на юг из Тромсё в Трондхейм на скоростной пароходной линии. Журналисты быстро поняли, что наша успешная экспедиция вызовет интерес. Магическое имя Нансена создавало впечатление, что он осуществил ещё одно предприятие в дополнение к предыдущим и лично открыл Карское море. Это пришлось как нельзя кстати. Тысячи людей, чьими фантазиями не так-то легко было завладеть, заинтересовались нашим предприятием. Когда начинаешь такое дело, как развитие сибирской торговли через Северный Ледовитый океан, необходимо привлечь многих влиятельных персон. Ведь дело, скорее всего, не ограничится только плаваниями. Это — двери, ждущие своего открытия, привилегии, которые можно будет получить, и огромные суммы дополнительного капитала, которые в конечном итоге можно будет записать на свой счёт. Как только образованные обыватели поймут, какие возможности открывает этот транспортный путь, то начнут обсуждать это со своими посредниками, в своём банке, в своём клубе и за зваными обедами; если они с интересом будут читать об этом в газетах и слушать лекции по данному вопросу, то нашим членам правления не придётся тратить силы на осторожное сближение или утомительные объяснения при попытках продвижения нашего предприятия.

Каждый поймёт, какую важную роль в нашем деле сыграли имя и известность Нансена. Когда я приехал в Осло, то очутился в лучах нансеновской славы. Все журналисты хотели взять у меня интервью. Мне особенно запомнился корреспондент газеты «Русское слово» из Москвы. Он подготовил сенсационный материал для воскресного выпуска, поскольку реакция в России оказалась такой же бурной, как и в Норвегии, если даже не больше. О нас очень много писали в русских газетах. Я поехал в Петербург и вскоре получил дружественное приглашение выступить с докладом перед ведущими представителями промышленных и финансовых кругов. Тимирязев, председатель правления товарищества «Лена Голдфилдс», настаивал на этом. 7 октября я выступил с первой лекцией на иностранном языке в Императорском совете съездов представителей промышленности и торговли. Я выступал на русском языке. Должно быть, я достиг успеха, поскольку этот доклад широко цитировался и на следующее утро появился на первой полосе «Таймс» в Лондоне. Но это ничего не значило по сравнению с тем восторгом, с каким Нансен был встречен в Петербурге, где он выступил с докладом для членов правительства, представителей знати и других влиятельных лиц. Он собрал самую большую аудиторию в русской столице. Великолепно! Нансен нашёл ключик ко всему русскому обществу, ключик, которым я смог воспользоваться так же свободно, как и он сам».

Экспедиция стартовала из Кристиании, поскольку именно там собрались все участники путешествия.

Отъезд был назначен на 20 июля 1913 года. За несколько дней до этой даты в Норвегию приехал Степан Васильевич Востротин. Помимо него в качестве гостя был приглашён ещё секретарь русского посольства в Швеции князь Лорис-Меликов.

Востротин решил познакомиться с Нансеном и отправился к нему в гости:

«Я ехал по красивой местности, среди садов и парков, по которым были разбросаны отдельные домики и дачи причудливой, своеобразной архитектуры.

Экипаж мой остановился у калитки забора, которая оказалась открытой, и я вошёл в обширный двор. Меня поразили удивительная тишина этого двора и скудность надворных построек. Я остановился на некоторое время, но так как никто не выходил навстречу и во дворе не было никаких признаков жизни, я решил направиться через этот большой, тщательно расчищенный двор к стоявшему в глубине его двухэтажному дому и, поднявшись на несколько ступенек каменного крыльца, позвонил. Открывший мне слуга провёл меня через большую уютную приёмную, тесно заставленную разной мягкой мебелью, в такую же по обстановке гостиную, служившую как бы продолжением первой, но меньшего размера, и попросил подождать. В комнатах, устланных коврами с разбросанными по ним около диванчиков и кресел шкурами полярных животных, преимущественно белых медведей, царила такая же поразительная тишина, как и во дворе. По стенам были развешаны в разных местах чучела голов морских зверей и оригинальных птиц арктической фауны. Всё это, очевидно, трофеи полярных скитаний хозяина дома. Картины, занимавшие значительную часть простенков, по содержанию своему были из той же полярной области или родной страны — Норвегии, изобилующей красотами природы, причём многие из них нарисованы самим Нансеном.

Не прошло и нескольких минут, как послышались шаги быстро спускавшегося по лестнице человека, и передо мной стоял знаменитый исследователь полярных стран и океанов. Он просто и тепло приветствовал меня как будущего своего спутника. Мы расположились поудобнее в креслах и заговорили о предстоящем путешествии. Нансен сообщил, что получил от директора Сибирского акционерного общества пароходства, промышленности и торговли приглашение совершить в качестве гостя путешествие на пароходе «Коррект» к устью Енисея. А в то же приблизительно время пришло от господина Вурцеля, начальника по сооружению русских казённых дорог, весьма любезное предложение проехаться с ним на пароходе и затем дальше вверх по Енисею и по Сибирской железной дороге в Восточную Сибирь, на строящуюся Амурскую железную дорогу. Русский министр путей сообщения С. В. Рухлов присоединил к предложению Вурцеля предложение считать себя во время всего путешествия гостем России. «Я только однажды проехал, — рассказывал Нансен, — вдоль северного побережья Сибири и всегда интересовался этой необъятной страной. Представлялся заманчивый случай совершить вновь путешествие по Ледовитому океану и затем по Сибири до её крайних восточных границ, без всяких затруднений и хлопот. Я принял предложение, тем более что нуждался в отдыхе и трудно было лучше использовать свои вакации».

Затем Нансен перешёл к расспросам о Сибири, выразил большой интерес к северным сибирским инородцам, в особенности к вымирающим енисейским остякам, язык которых, по исследованиям некоторых учёных, будто бы имеет некоторое сходство в своих корнях с норвежским.

Я перевёл разговор на предстоящую поездку и в свою очередь старался узнать, чем необходимо запастись в отношении теплой одежды, обуви и других предметов, необходимых в полярных зонах. Мой собеседник выразил удивление, так как считал, что Ледовитый океан и Карское море до устья Енисея мы пройдём ещё в тёплое время года. «Я не знаю, — сказал он, — какую низкую температуру воздуха мы встретим при плавании осенью вверх по Енисею. Разве там в конце сентября или начале октября, когда мы именно рассчитываем прибыть в Енисейск и Красноярск, свирепствуют уже морозы? — спросил он меня недоумённо. — Я думаю, что для нашей поездки достаточно иметь тёплую шапку, рукавицы да по 2–3 пары шерстяных чулок, всё это мы в изобилии найдем в Тромсё».

При прощании он пригласил меня ещё раз до отъезда побывать у него и вместе позавтракать и назначил день и час.

Я возвращался в Кристианию под впечатлением этого первого с ним знакомства. Вся внешность Нансена представлялась мне раньше несколько иной по тем описаниям и иллюстрациям в его книгах и других изданиях, какие мне приходилось встречать и которые я вновь проштудировал перед поездкой. Вместо среднего роста блондина с приличной ещё шевелюрой, которого я рассчитывал встретить, передо мной стоял высокого роста, довольно стройный, почти совершенно лысый человек, с большим открытым лбом, с густыми, спускающимися вниз усами, с несколько суровой на вид внешностью, дышащей волей и характером, но в голубых глазах которого сквозила исключительная доброта.

Мне вспомнились отдельные моменты из его путешествий. Нансен не только умел совершать путешествия, но у него был и удивительный литературный талант, дававший ему возможность ярко и живо передать свои приключения».

Для Нансена всё плавание от начала до конца стало большим событием. Особенно свидание с Ледовитым океаном. «Коррект» шёл по маршруту «Фрама», и потому опыт Нансена, его знание ветров, льдов и течений очень пригодились. Все члены экипажа прекрасно понимали, кто находится на борту — а потому часто советовались с Нансеном.

Однажды совет Фритьофа спас всем жизнь. «Коррект» причалил к огромному айсбергу, а Нансен знал, что при таянии айсберги часто теряют равновесие и переворачиваются подводной частью вверх. Так и случилось несколькими часами позже, и все радовались, что вовремя ушли в другое место.

В другой раз Лид со спутником отправились на охоту, заблудились в тумане — и течением их стало сносить в сторону от корабля. В тумане было невозможно ориентироваться — и Лид практически потерял надежду на спасение, тем более что прошло уже более 12 часов после отъезда с «Корректа». Но тут в тумане раздался звук рожка, в который, как позже выяснилось, дудел Нансен, — и Лид со спутником смогли вернуться на корабль.

Результатом путешествия в Россию, по которой Фритьоф промчался через всю Сибирь до Дальнего Востока и вернулся оттуда в Петербург, стала книга «Через Сибирь», перевод которой вы держите в руках.

Первоначальный её вариант был несколько перегружен научными наблюдениями, поэтому для перевода на русский было выбрано норвежское издание 1962 года, сокращённое сыном Фритьофа и Евы Оддом Нансеном, известным у себя на родине писателем и архитектором, и его дочерью Марит Греве, внучкой Нансена. Сын и внучка очень бережно подошли к тексту — и сохранили динамичный сюжет, остроумные замечания и самоиронию знаменитого путешественника.

Многое в книге станет для русского читателя открытием — например, рассуждения Фритьофа о «жёлтом вопросе», которые некоторые читатели, быть может, и сочтут не совсем политкорректными, но тем не менее не смогут не отметить их остроты, полемичности и редкой актуальности в наше время.

Не стоит поддаваться тенденции и делать из Нансена идеального человека. Таких просто не существует. Ничто человеческое не было ему чуждо. Как сказал на открытии Года Нансена — Амундсена в феврале 2011 года в северном Тромсё министр иностранных дел Норвегии Йонас Гар Стёре, «Нансен и Амундсен — не иконы», а «юбилей — это не только праздник, но и повод для размышлений. Юбилей не должен превратиться в парадный марш, где все идут в ногу».

Нансен был живым человеком, со всеми достоинствами и недостатками. О романах красавца полярника ходили десятки легенд. В последние годы жизни политические взгляды Нансена были довольно жёсткими: он с большим скепсисом относился к парламентской демократии.

Многого о Нансене мы просто не знаем — или забыли. Мы почти не помним, что Нансен был выдающимся учёным-биологом, политическим деятелем, много сделавшим для получения Норвегией независимости в 1905 году, и «переговорщиком», сумевшим «добыть» для своей страны короля. Кстати, королевскую «должность» предлагали и самому Нансену, но он отказался, сказав, что он «слишком большой эгоист и предпочитает сохранить полную свободу действий и быть свободным человеком».

А ещё Фритьоф Нансен был прекрасным художником, после него осталось много картин и набросков. Почти все свои книги он иллюстрировал сам, а в экспедициях никогда не расставался с карандашом и альбомом. В путешествии по России он много и увлечённо фотографировал. Именно фотографии Нансена и воспроизводятся на вклейках.

В июне 2002 года по маршруту деда проехал Эйгиль Нансен, сын Одда, который был удивлён тем, как в России сохраняется память о великом норвежце. Он, в частности, тогда сказал: «Я очень рад тому, что и в Красноярске и в Эвенкии хорошо помнят и чтут деда. В музеях есть экспозиции, посвящённые Фритьофу Нансену, на зданиях, где он бывал, висят мемориальные таблички».

Нансен был примером для подражания и для современников, и для будущих поколений. И нам стоит помнить его слова: «Разница между тем, что трудно, и тем, что невозможно, в том, что на невозможное уходит больше времени».

Словом, приятного чтения и интересных открытий!

Наталия Будур

Фритьоф Нансен Через Сибирь

Из Норвегии в Карское море

Было 15.20. 2 августа 1913 года поезд должен был отправиться с Восточного вокзала Кристиании[11], а мои спутники ещё и не думали приходить. Естественно, я начал волноваться.

Наконец-то — вон там идёт тщательно одетый для путешествия господин в сопровождении слуги, увешанного всевозможными кофрами. Он представился: «Секретарь посольства Российской империи Лорис-Меликов». Один из моих товарищей по путешествию. Он тоже не видел никого из нашей команды на вокзале.

До отхода поезда оставалась всего пара минут, когда появился директор Лид и сказал, что уехать сегодня, пожалуй, не удастся, потому что багаж Востротина по ошибке так и не был отправлен из Гранд-отеля. Он тут же ушёл посмотреть, не прибыл ли всё же Востротин, и заодно поговорить с начальником вокзала о возможности задержать поезд на пару минут.

Я никак не мог решить, остаться ли мне до завтра или всё-таки отправиться с этим поездом, и тут появился запыхавшийся Востротин. Он сказал, что едет с нами. Лида он не видел. И он пошёл в вагон занимать купе.

Генеральный консул Лоренцен и директор страхового общества Вист, члены правления Сибирского пароходного, производственного и торгового акционерного общества, пришли на вокзал проводить нас. Вист сказал, что всегда верил в мою счастливую звезду, а потому его страховое общество и застраховало наш пароход. Тут раздался прощальный гудок, и колёса задвигались. Весь ли багаж на месте? А где, собственно, директор Лид? Никто не знал. И вдруг видим — по перрону шествует Лид. Он крикнул, что остаётся до завтра, чтобы захватить багаж Востротина. Но и мы могли бы спокойно остаться до завтра, тем более что я не успел уладить все свои дела до отъезда. Но выбора у нас не осталось — мы должны будем целый день провести в Трондхейме в бесполезном ожидании.

Однако в Эйдсволде я получил телеграмму от Виста, в которой тот оповещал нас, что Лид тем не менее вместе с багажом Востротина уже находится в пути и догонит нас в Хамаре, добравшись туда на дополнительном поезде. Мы отлично пообедали в этом городе, и тут на своём дополнительном поезде подоспел с потерянным багажом Лид, как всегда невозмутимый.

Так всё устроилось, и мы уже вчетвером в полном довольстве собой и обстоятельствами продолжили путь в Трондхейм. Оттуда мы на пароходе отправились в Тромсё, вдоль берегов Северной Норвегии, чьи красоты — голубые горы, вершины и белоснежные языки ледников — мы, к сожалению, не могли различить за пеленой дождя и клочьями тумана над моря.

Целью нашей экспедиции было в очередной раз попытаться наладить торговые отношения с Сибирью по Северному морскому пути через Карское море и устье Енисея. Именно ради этого и было создано по инициативе Й. Лида Сибирское акционерное общество, которое он сам и возглавил.

Сибирское общество ещё в прошлом, 1912 году зафрахтовало норвежский пароход «Тулла», специально оборудованный для плавания во льдах, которое попыталось пробиться через Карское море к устью Енисея. Хотя всё вроде было сделано для успеха предприятия, из затеи ничего не вышло — В Карском море «Туллу» чуть не затёрли льды и уже в начале сентября она вернулась домой.

Лид же тем временем во главе каравана гружёных барж спустился по Енисею из Красноярска, рассчитывая встретить там «Туллу» и перегрузить на неё свои товары. Он даже отправился на маленьком пароходике в гавань Диксона[12] в надежде всё же дождаться «Туллы».

В устье Енисея для таможенного досмотра прибыл и специальный чиновник из самого Иркутска, преодолев 2900 километров, — это путь, равный расстоянию между Римом и Лофотенскими островами в Норвегии. Помимо таможенных служащих прибыло ещё много полицейских и жандармов с самим полицмейстером во главе.

Эти люди и баржи томились в ожидании «Туллы» до середины сентября, а затем им пришлось отправляться в обратный путь, чтобы успеть добраться до Красноярска до ледостава.

Наша же попытка должна была быть посерьёзнее, потому что в Тромсё в порту нас ожидал пароход «Коррект», а сам Лид на сей раз решил принять участие в экспедиции от самой Норвегии. «Коррект» уже загрузил в трюмы цемент из Щецина для строительства Сибирской железной дороги.

Но мы не знали, удастся ли нам пройти намеченным маршрутом или экспедиция вновь окончится неудачей. В случае повторного провала Сибирскому обществу пришлось бы отказаться от планов освоения Северного морского пути, а вот в случае удачного завершения нашей экспедиции можно было бы начинать регулярное морское судоходство по Енисею. Итак, от исхода нашей экспедиции зависело очень многое.

Для Сибири установление постоянного морского сообщения с Европой было жизненно необходимо. У Сибири прекрасное будущее, у неё неограниченные возможности для развитии, но громадность расстояний мешает прогрессу. Железнодорожный путь из Центральной Сибири, как на запад к Балтике, так и на восток к Тихому океану, такой длинный, что дороговизна перевозок препятствует вывозу из страны главных местных товаров — хлеба, древесины и других, — стоимость провоза от места производства до места сбыта очень часто равна стоимости самих товаров.

Однако на громадных просторах центральной Сибири — от Минусинска, северной Монголии и вдоль Байкала — имеется прекрасный водный путь по Енисею и его притокам, что позволяет относительно дёшево перевозить товары до самого устья Енисея. По площади эти годные для обработки плодородные земли превышают Германию и Францию, вместе взятые, но, к несчастью, Енисей впадает в Северный Ледовитый океан, где судоходство затруднено льдами. Однако если бы удалось «разработать» ежегодные регулярные рейсы от устья Енисея в Европу, то был бы обеспечен дешёвый вывоз туда сибирских товаров, и это было бы очень важно для развития экономики всей Сибири. Поэтому-то всё сибирское население и заинтересовано так в вопросе развития судоходства по Карскому морю. А я и не подозревал до поры до времени, сколько внимательных глаз было приковано к нашей экспедиции и с каким нетерпением ждали люди её результатов.

Итак, на север мы отправились вчетвером. Во-первых, это был сам директор-распорядитель Йонас Лид, который и организовал нашу экспедицию. Ему было за тридцать, он некоторое время жил в России и Сибири и тщательно изучил там условия жизни. Он прекрасно понимал, какие неограниченные возможности для развития есть у Сибири, а потому учредил Сибирское акционерное общество и привлёк в него норвежский, английский, русский и сибирский капиталы.

Условия судоходства по Енисею были им тщательно изучены, а потому план экспедиции он составил с большим знанием дела и всевозможными предосторожностями. А в качестве гостей в экспедицию были приглашены мы трое.

Это Степан Васильевич Востротин, золотопромышленник из Енисейска, бывший городской глава этого города и ныне — член Государственной думы, представитель правительства Енисейска и края с почти миллионным населением. Край, достойный белой зависти! Если бы наш стортинг созывался бы на подобных условиях, то в нём было бы два с четвертушкой парламентария, и сладить с ними было бы не в пример легче, чем о нынешними 123 штуками!

Лучше спутника в путешествии по Сибири представить себе трудно! По Карскому морю он совершил своё свадебное путешествие в 1894 году, а вверх и вниз по Енисею плавал много раз. Свою страну и её миллионное население он знал прекрасно и являлся для нас настоящей ходячей энциклопедией по всем вопросам жизни и работы здесь. Кроме того, он и сам долгое время в 1890-х годах был совладельцем пароходства, чьи суда совершали рейсы по Карскому морю и Енисею. Он и сам на личные средства приобрёл несколько судов для компании, а в результате потерял много денег, но зато получил прекрасный и неоценимый опыт.

Иосиф Григорьевич Лорис-Меликов много лет проработал секретарём посольства Российской империи в Кристиании. По своему происхождению он кавказский армянин, но долго жил в Германии, учился там в университете и кроме русского и немецкого блестяще говорит на норвежском, французском и английском. И в нашем путешествии у него была возможность изучить и записать особенности юрацкого, самоедского и енисейско-остяцкого наречий. И конечно, будучи дипломатом, лицом, заинтересованным в продолжении развития отношений между Россией и Норвегией, он очень надеялся на счастливый исход нашего предприятия, благодаря которому мог открыться торговый путь из Северной Норвегии в самое сердце восточной части огромной страны. Мы же благодаря такому стечению всех обстоятельств могли наслаждаться его обществом в путешествии — всегда доброжелательный и любезный, всегда прекрасно одетый и безупречно воспитанный дипломат, всегда общительный и интересный собеседник, всегда готовый как пошутить, так и оценить по достоинству чужую остроту и всегда непоколебимо уверенный в правильности российской государственной системы и её превосходстве.

Ну и, наконец, ваш покорный слуга. Как и почему собственно я попал в это общество, так и осталось для меня загадкой. Я ведь никогда не был коммерсантом, а с Сибирью был лишь связан опосредованно, ибо только однажды проплыл вдоль её северного побережья. Но это вовсе не мешало мне всегда живо интересоваться этой огромной страной, и мне всегда хотелось побывать там. Не знаю я также какой-либо причины, по которой моё участие в экспедиции было бы желательным, хотя я когда-то и плавал по Карскому морю, ну и, конечно, есть у меня опыт плавания во льдах.

Наверное, именно поэтому Лид несколько раз посещал меня, чтобы поговорить о возможности установления ежегодных рейсов через Карское море. Вероятно, тогда-то он и решил, что я интересуюсь этой экспедицией, и в результате в один прекрасный день я получил от Сибирского акционерного общества приглашение совершить на пароходе «Коррект» в качестве гостя путешествие к устью Енисея. Одновременно пришло очень любезное приглашение от инженера Вурцеля, управляющего царскими сибирскими железными дорогами, проехать с ним дальше вверх по Енисею и затем по железной дороге в Восточную Сибирь и Приамурье для осмотра строящейся там железной дороги. А русский министр путей сообщения просил меня через Вурцеля быть во время всего путешествия гостем России.

Почему бы и нет? Ведь у меня появился прекрасный шанс совершить путешествие по Северному Ледовитому океану до Енисея, затем увидеть всю Сибирь и Дальний Восток без всяких приготовлений и хлопот. Мне был нужен отдых, и лучшей возможности вряд ли можно было ожидать, а потому я с благодарностью согласился.

Инженера Вурцеля также приглашали быть гостем на пароходе «Коррект», но, к сожалению, станции беспроволочного телеграфа в Карском море тогда ещё не были готовы, поэтому Вурцель отказался от участия в морской части путешествия, ибо он не мог оказаться лишённым на долгий срок общения с внешним миром и прервать свою общественную деятельность. Через Лида он договорился встретиться со мной в Красноярске не позднее 25 августа.

До Тромсё мы добрались днем 5 августа в пасмурную дождливую погоду. Там нас приветливо встретил храбрый капитан «Корректа» Юхан Самуэльсен. На судне всё было готово к отплытию, ждали только нас. Однако с востока приходили плохие новости. Недавно в Тромсё прибыл пароход, который застрял в плавучих льдах у острова Колгуева, не смог освободиться и дрейфовал в течение нескольких дней вместе с массивом льда на север, а освободиться смог уже почти у самой Новой Земли. Так что прогнозы были неутешительные.

В Тромсё, который стал нашим последним городом в Норвегии, нам предстояло уладить немало дело. Надо было отправить телеграммы и письма, купить необходимое для предстоявшего плавания во льдах — в том числе варежки, меховые шапки и тёплые шарфы. А Лорис-Меликов приобрёл коричневый элегантный кожаный костюм, как у водителя автомобиля, чтобы уж по-настоящему защититься от сурового Северного Ледовитого океана.

Наконец все дела в Тромсё были улажены. Хотя Востротин всё никак не мог купить моторную лодку, которая была ему нужна для плавания против течения Енисея, но купить на месте такой большой катер, какой ему был нужен, сразу не представлялось возможным. И вот наконец после полудня мы взошли на борт «Корректа», стоявшего на якоре посреди залива. Праздничный обед дожидался нас целых три часа — к немалому огорчению стюарда, что вовсе не сказалось на нашем аппетите. Как же было приятно попасть с холода и пронизывающей сырости в тепло каюты, где ждали нас вкусная трапеза, заздравный бокал и радушный приём нашего капитана!

Капитану Самуэльсену, капитану запаса норвежского флота, было за тридцать. Вместе с судовладельцем он купил «Коррект» и вот уже несколько лет ходил на нём, по большей части перевозя фрукты по Средиземному морю. Смелый и опытный моряк, он оказался гостеприимным хозяином и интересным собеседником.

Первым делом он должен был разместить нас на судне, которому предстояло быть нашим домом в течение нескольких недель, а может, и более. Однако разместить четырёх важных гостей на торговом судне, не предназначенном для пассажирских рейсов, не такая уж лёгкая задача.

К счастью, на «Корректе» была гостевая каюта с двумя койками, где хоть и в тесноте, да не в обиде разместились два иностранца — Востротин и Лорис-Меликов. Лиду пришлось договариваться со старшим механиком, который в результате перебрался к кому-то из команды, а Лид расположился в его каюте. И уж совсем нехорошо получилось со мной — благородный капитан уступил свою каюту, чтобы устроить там мою скромную персону, а сам был вынужден спать в салоне, поскольку иных свободных спальных мест на пароходе не осталось. В капитанской рубке, которая в принципе могла бы послужить ему пристанищем, разместились беспроволочный телеграф и телеграфист.

В уютном салоне «Корректа» мы собирались на завтраки, обеды и ужины. И во время трапез мы бывали там полным составом в шесть человек: капитан Лид, трое гостей и лоцман. Там же мы частенько сиживали и днём, проведя в общей сложности немало часов в приятной беседе, за чтением, курением и игрой в карты. Лид с Лорис-Меликовым с удовольствием сражались в шахматы, как только выдавалась свободная минутка. Мы обсуждали всё на свете — но главным образом наши разговоры сводились ко льдам и Северному Ледовитому океану.

Команда «Корректа», как это часто случается в наше время, была многонациональной. Штурман, механик, а также несколько матросов были норвежцами, остальные — англичанами, шведами и датчанами.

Ещё в Тромсё приняли мы на борт лоцмана — капитана Ханса Кристиана Юхансена, который знал фарватер по своим предыдущим плаваниям. Во время экспедиции Норденшёльда[13] на «Веге» в 1878 году он провёл пароход «Лена» из Норвегии вдоль берегов Сибири к устью реки Лены. А затем поднялся по Лене до Якутска и в течение многих лет водил пароходы по этой реке. В 1883 и 1884 годах он вёл судно Сибирякова[14] «Норденшёльд» и должен был привести его к устью Енисея, но ледовая обстановка в тот год была неблагоприятна, да и разные другие обстоятельства помешали ему реализовать этот план. Позже он купил шхуну «Гоя» и несколько лет ходил на ней на промысел в Северный Ледовитый океан. А в 1901 году продал «Гою» Руалю Амундсену[15] который и совершил на ней свой знаменитый переход Северо-Западным морским проходом. Затем Юхансен купил небольшой пароход «Виктория», на котором также ходил по Северному Ледовитому океану. Благодаря своего многолетнему опыту плавания среди льдов он был очень полезен для нашей экспедиции.

Вторник, 5 августа.

Наконец-то пасмурным и дождливым вечером 5 августа мы подняли якорь и направились на север, следуя проливом Тромсёсунд. Попавшаяся навстречу единственная одинокая моторная лодка промчалась у нас прямо под носом, а управлявшая ею дама привстала с сиденья и помахала на прощание свободной от руля рукой.

Среда, 6 августа.

В этот день мы зашли в Хонингсвог — Медовую бухту, — чтобы отправить последние письма, а в десять часов вечера уже были в открытом море, держа курс на восток, прямо на Вайгач. Мы рассчитывали пройти через пролив Югорский Шар.

Было опять пасмурно, дул холодный северо-восточный ветер, который иногда менял направление на восточное. Море волновалось, и то и дело нос «Корректа», неумолимо продвигавшегося на восток, заливало волной.

В этих краях не так уж и «людно», и мы, после того как покинули Хонингсвог, встретили за весь день только одно-единственное судно — четырёхмачтовый парусник из Архангельска.

С тех пор не встречалось нам более ни одного живого существа над волнующейся свинцовой поверхностью моря, кроме обычных чаек, буревестников, да ещё изредка проносились короткохвостые поморники, которые, подобно соколам, молнией бросались на чаек, когда вытаскивали из волн добычу. Жалобный стон обиженной птицы громко раздавался в морской тишине, она изо всех старалась спастись от нападавшего, бросаясь из стороны в сторону, но поморник легко настигал добычу и успевал схватить выпавшую из клюва чайки рыбу почти у самой воды. А затем обе птицы спокойно разлетались каждая в свою сторону.

Пятница, 8 августа.

На второй день отплытия из Хонингсвога мы по-прежнему встречали большие стаи чаек. Мы находимся около 74°45’ северной широты, приблизительно напротив горла Белого моря и мыса Канин Нос. Такое количество птиц говорит о том, что здесь явно есть всякая морская мелочь, а быть может, и рыба.

Но вода в Белом море очень холодна, а потому поголовье рыбы тут нестабильно и всё время меняется. Вероятно, тут течёт одно из ответвлений Гольфстрима, на восток вокруг Нордкапа. Я назвал его Нордкапским течением. Оно идёт вдоль наиболее низкой банки[16], которая тянется к северу от материка и над которой мы сейчас проплываем.

По моему мнению, дно Баренцева моря до самого Шпицбергена и земли Франца-Иосифа на севере нужно считать частью Европейского материка. Когда-то давно оно было сушей, по которой текли многочисленные бурные реки, которые прорывали свои русла, а между ними простирались обширные и неширокие возвышенности. Сдвигавшиеся постепенно ледники своим весом «сглаживали» эти возвышенности, а с течением времени и вовсе эту часть материка затопило море, которое сейчас перекатывает бесконечные волны над потерянной сушей.

Мы очень волнуемся, как пойдёт наше продвижение дальше на восток. Когда мы собираемся за столом в кают-компании, то тут же обсуждаем перспективы нашего путешествия — легко ли будет прорываться сквозь льды и как быстро мы сможем дойти до устья Енисея. Заключается пари — Лид поспорил с Лорис-Меликовым, что мы доберёмся до устья не позднее четверга 14 августа.

Лоцман Юхансен верит, что это путешествие будет удачным. Старая гадалка в Тромсё перед самым отплытием предсказала ему счастливый исход дела, но предупредила, что по пути нас ждут два серьёзных испытания. А эта гадалка никогда не ошибается, уверял нас лоцман. И ещё к тому же она предсказала ему дополнительную большую денежную награду, и он всё время прикидывал, каким же это образом может ему так подфартить. И тут Лид, этакий Нимрод[17] нашего времени, сгорающий от желания убить медведя, пообещал 50 крон тому, кто высмотрит зверя. И тут Юхансен нашёл ответ на мучивший его вопрос, потому что у него были все шансы, когда мы войдём во льды, заметить медведя, сидя в бочке и обозревая окрестности в бинокль.

Говорили мы о льдах, которые чуть было не затёрли пароход с Печоры, но я не думал, что они могут представлять для нас угрозу, потому что состояние льда там никак не связано со льдами Карского моря. Наверняка тот пароход попал в объятия льда, двигавшегося к северу от западного берега острова Вайгач.

Суббота, 9 августа.

По-прежнему с востока дует свежий ветер, так что вероятность встретить на востоке лёд для нас ничтожна мала.

В одиннадцать вечера этого дня мы заплыли так далеко, что наш телеграфист попытался выйти на связь со станцией на берегу пролива Югорский Шар. Динамо-машина загудела, сначала тихо, а потом всё сильнее и сильнее, во тьму ночи улетали один из другим жалобные призывы. Затем установилась тишина, и телеграфист вслушался, не раздастся ли ответ. Ответа не было. Динамо-машина вновь загудела, и во тьму полетели новые призывы. Но в ответ — опять тишина. Раз за разом повторял попытки телеграфист, но безуспешно.

Станция на берегу Югорского Шара, судя по всему, ещё не работает, но где же суда с беспроволочным телеграфом, о которых нам столько рассказывали?

Воскресенье, 10 августа.

В восемь утра мы наконец увидели землю. Это был мыс Сахалина, в трёх милях от нас на траверсе. Мы опустили лот, и, по словам штурмана, он показал 184 сажени[18]. Это было слишком глубоко и никак не могло быть правдой, потому что тут не должно было быть глубже 180 метров, но и названная штурманом глубина тоже могла оказаться правильной, если мы находились как раз над руслом одной из рек, о которых я говорил раньше и которое тянется вдоль южного берега Новой Земли от Карских Ворот[19].

С ост-зюйд-оста[20] дул сильный ветер и поднимал волну. Значит, с востока через Карские Ворота, несмотря на постоянный восточный ветер, который сопровождал наше плавание, не смогло пригнать льда. Поэтому мы решили пойти этим путём, хотя ранее и собирались проскользнуть в Карское море через Югорский Шар.

На море густой туман, но мы уже скоро должны были оказаться возле Карских Ворот, а там уже можно поменять курс и забрать больше к востоку.

Никаких признаков льда, но волна сильная. Кажется, нам удастся пройти этим путём. Было бы просто отлично! Измерения глубины утешительны.

Мы вновь пытаемся связаться с внешним миром при помощи телеграфа. Ведь поблизости должно было находиться судно с таким же, как наш, телеграфом, которое могло принимать сигнал с сооружённой недавно на острове Вайгач станции. Однако ответа нет. По-прежнему густой туман.

До полудня лот показывал 28, затем 26 и 27 саженей. В двенадцать меняем курс на северо-восток, чтобы пройти через Карские Ворота. Но когда мы прошли этим курсом три мили, лот показал сначала 6, а потом 4 сажени. Стоп! Полный назад! Поворачиваем на юго-запад.

Следующее измерение показывает глубину в 12 саженей. Где мы? Туман стоит просто непроницаемой стеной. Неужели мы слишком приблизились к берегам Вайгача? Да не может того быть, мы не могли там много пройти вперёд. Скорее уж это банка Прокофьева у Кусова мыса у северной стороны входа в Карские Ворота. Там действительно глубина не более двух саженей.

Вновь берём курс на восток. Лот показывает 24 сажени. Это нас устраивает, потому что при такой глубине мы сможем пройти. Идём дальше тихим ходом. Вдруг снова оказываемся на глубине шесть саженей. Снова поворачиваем — теперь уже к югу. Все просто замерли в ожидании. Судя по всему, мы попали в шхеры.

Следующие замеры глубины показывают 30 саженей, затем 27, потом 68, 100, 108, 105. Вновь идём на юго-восток — теперь глубина 68 саженей. Затем показания лота становятся ровнее, в среднем 20–30 саженей. В 01.42 пополудни берем курс на восток, а в 02.05 — на норд-ост-норд.

Тщетно вглядываемся в непроницаемый туман, сквозь который невозможно различить землю. Глубина по-прежнему колеблется от 20 до 30 саженей, лишь изредка лот показывает более 40. Мы думаем, что пройдём через Карские Ворота, так и не завидев суши.

Наконец в 4.20 туман немного рассеивается — и по правому борту чуть впереди мы видим остров. Мы так и думали, что он тут должен быть — это ведь наверняка Олений остров. Поэтому мы берём на полрумба к северу и стараемся выйти в открытое море. Вот только почему мы нигде не видим Чирачего острова, ведь он должен быть где-то совсем рядом?

Но вот впереди показался какой-то остров. Мы берём ещё больше к северу. Но тут становится понятно, что мы ошибались. Мы попадаем во власть коварного течения, оно несёт нас, как полноводная река, в вокруг пенятся водовороты и мерцают гладкие большие омуты. Нам это представляется опасным — и мы вырываемся из объятий течения. Бросаем лот, глубина большая — 30 саженей с лишком.

Но вот нам попадаются ещё два острова — это, надо полагать, острова Янова, первый же действительно был Чирачий. Значит, ранее мы видели не Олений остров, а, скорее всего, Воронов Нос. Некоторое время спустя он нам показался поблизости от длинного мыса.

Ну вот, теперь всё и понятно. Течением нас отнесло на 13 миль на юго-восток, да ещё и теперь продолжает тащить с такой силой, что приходится менять курс прямо на север, чтобы обогнуть сушу и миновать опасные быстрины.

Лишь через несколько часов течение как будто повернуло в нужном нам направлении, и теперь можно было надеяться, что оно понесёт нас туда, куда нам и требуется. Оно по-прежнему сильное, но, судя по всему, идёт к востоку, поскольку на море сильная волна с северо-востока, откуда, к нашему неудовольствию, дует ветер. Ещё утром он дул с юга, и мы радовались этому, так как рассчитывали, что он отгонит лёд к северу. Затем ветер изменил направление на западное, и это было огорчительно, зато теперь задул настоящий норд-ост, а хуже для нас ветра и представить нельзя, поскольку именно он гонит лёд в Карское море на юго-запад и запад.

И тем не менее впереди льда не видно, зато возле берегов на юге много мелкого льда и сала[21]. Видимость по-прежнему плохая, мы не можем по-настоящему ничего рассмотреть вокруг. И вдруг туман начинает сгущаться — и вот мы опять не видим ни зги. Кругом белая мгла, да за бортом плещутся волны, но теперь мы уже можем взять курс на Ямал, почти прямо на норд-тень-ост[22].

Так в тумане мы и входим в Карские Ворота, в тумане же и выходим из них. Карское море волновалось перед нами, льда нигде не было, волны шли с севера.

На борту началось ликование. Юхансен заявил, что мы удачно справились с первым из двух испытаний, которые ему предсказала гадалка.

Мы уж решили было, что теперь чистая вода нас ждёт до самого Енисея, но через несколько часов (было 20.30) с правой стороны показался лёд. Белая пустыня простиралась во все стороны, и через 20 миль мы оказались среди плавучих льдин, и «Коррект» впервые подвергся серьёзному испытанию.

Однако это оказались всего лишь отдельные льдины, рыхлые и грязные. Небо угрожающе хмурилось, но на юге было чуть-чуть светлее — вполне возможно, что это был отсвет плывшего массива льда.

Быть может, нам встретилась лишь узкая полоска льда, а вот к югу, судя по небу, скопилось его достаточное количество. Отсветы на небе на севере также говорили о том, что и там может быть скопление льда.

«Коррект», пробиваясь между плавучими льдинами, получил несколько толчков и ударов, испытал на прочность гордость капитана — «ледовый пояс»[23] — и благополучно выбрался на открытую воду. Небо впереди было тёмным, и снова с севера пошли волны. Похоже было, что мы наконец оказались в открытом море.

Ближе к полуночи снова пошли большие скопления льда. Мы находились уже в 40 милях от Карских Ворот. Но и на этот раз мы снова попали лишь в узкую полосу дроблёного льда. После часа медленного хода, не сворачивая с ранее намеченного курса, мы выбрались из него и вновь оказались в открытом, чистом со всех сторон от льда море.

Впереди что-то светлело. Может быть, то был лёд, но скорее всего, это слегка прояснилось небо. Лоцман Юхансен, стоявший на своём командном мостике, даже обиделся на моё предположение, что это может быть лёд. И чем дальше мы шли на восток, тем светлее становилось вокруг, а это означало, что мы приближаемся к чистому небу.

Понедельник, 11 августа.

Чудесная ночь, чистое небо, открытое море и почти нет ветра. Солнце уже золотит северное небо и вскоре в своём великолепии появится на небосклоне.

Море такое синее и такое безбрежное, что в три часа дня мы меняем курс на норд-норд-ост в надежде, что мы можем пройти напрямую вдоль северных берегов Белого острова. И с этой надеждой я и отправился спать.

В шесть утра я проснулся, потому что «Коррект» убавляет ход. Снова лёд! Оказывается, на севере он уже давно виднелся, а теперь вот появился и впереди по курсу. Сначала решили, что это небольшая полоса льда, и потому судно вошло в неё. Был небольшой туман. Мы всё дальше и дальше заходили в ледовое поле.

Когда я поднялся на мостик в девять утра, то лёд был кругом, куда ни кинь взгляд. Правда, это был не сплошной покров льда, а скорее только сало, и оно вряд ли могло держаться долго — скорее всего, через несколько дней оно неминуемо должно было растаять.

На восток и север лёд был плотнее, и не было никакого резона идти в этих направлениях. Правильнее всего было бы вернуться на открытую воду. Правда, судя по ясному небу на востоке, там должно было быть чистое море, да и тучек никаких там не замечалось, а воздух был прозрачен, но из смотровой бочки открытого пространства видно не было, да и лёд в том направлении был одинаково густ. И не представлялось никакой возможности определить, достаточно ли широка полоса чистой воды для того, чтобы «Коррект» мог идти там свободным ходом. До берегов Ямала было далеко, и если бы на всём этом расстоянии море оказалось бы покрыто льдом, то мы подвергались риску быть затёртыми и бог знает сколько времени дрейфовать вместе со льдинами. Вот был бы у нас аэроплан, тогда мы могли бы отправиться на разведку на восток. И знали бы точно, есть там свободная вода или нет, и это сэкономило бы нам много дней.

Но мы решили взять курс на юго-запад и пошли полным ходом, стремясь побыстрее вырваться из ледового плена, а затем повернули на юг, чтобы обогнуть ледовые поля и потом взять курс на Ямал.

Поскольку мы шли через плавучие льдины, то имело смысл не отдаляться от берега, чтобы всё время двигаться вперёд. Потому что если только с берега подует даже самый лёгкий ветерок, то он немедленно отгонит часть льда в море, а вдоль земли образуется полоса чистой воды.

Если же постараться пробиться сквозь ледовые поля в открытое море, то велик риск засесть в них, и тут уж никакой ветер не поможет высвободиться из плена. И вообще ветры чаще всего способствуют уплотнению льда с наветренной стороны и разрежают его с подветренной.

Вторник, 12 августа.

Лишь через несколько часов, под самое утро, удалось нам добраться до края льда. Вновь мы должны были идти на юг — то у самой кромки ледяного поля, то врезываясь в него.

Чем дальше, тем больше уходили мы на юг. Мы видели землю на южном берегу Карского моря и всё утро удалялись от неё не более чем на 6–8 миль, как считал наш капитан.

В конце концов он решил, что у нас нет иного выхода, как идти на восток сквозь ледовый пояс, поскольку он тянулся к югу до самого берега. Судно сначала с трудом могло пробиться между большими льдинами. Но потом вдруг лёд стал неожиданно редеть, и, когда я вышел на палубу около девяти утра, вокруг была почти чистая вода с отдельными льдинами. «Коррект» мог уже идти прямо на северо-восток. Было пасмурно и туманно. Лот показывал 11 саженей.

Наконец около одиннадцати утра на востоке сквозь туман проступили очертания низкого берега. Это был Ямал — та самая песчаная земля, которую я видел сквозь такой же туман 20 лет назад. Он напоминает Листер или Йедерен[24], хотя берега его и намного выше и скорее более походят на западное побережье Ютландии[25]. Весь Ямал — это одна большая равнина, образованная из отложений песка, глины и гальки. Берега его круто обрываются в море, высота их от 20 до 30 метров. Внутри же Ямал — низкая волнистая долина, поросшая травой, мхом и редкими кустиками ивняка. И ещё там много малых и больших озёр, мелководных рек и ручьёв, а также прекрасных пастбищ. Потому-то летом по всему Ямалу, до самой его северной окраины, кочуют со своими стадами оленей самоеды.[26]

Мы поменяли курс на северный и пошли вдоль берега. Вскоре мы заметили вдали на длинном мысу высокую веху[27].

Вероятно, это была отметка русских картографов устья реки Мора Яга, к северу от мыса Мора Сале. Ямал настолько плоский, что практически невозможно отличить одну его часть от другой.

Но вот к северу полоса свободной воды опять сузилась, ветер же всё время дул с запада, а потому мы решили не рисковать и не идти на север по чистой воде у самого берега. Ведь если бы лёд неожиданно сгустился, то судно оказалось бы в тяжёлом положении у этого берега, рядом с которым полно отмелей. Мы остановились, чтобы осмотреться и сориентироваться. А капитан наконец-то мог часок-другой вздремнуть в своё удовольствие, потому что он по-настоящему не ложился в постель с самого нашего отплытия из Норвегии.

Визиты самоедов

Западный ветер медленно нёс нас к земле. По мере приближения к берегу всё яснее можно было различить стоявших возле вехи людей. Он толпились вокруг жерди и во все глаза смотрели на нас. Были ли это самоеды или русские, которые прибыли, чтобы наладить беспроволочную телеграфную станцию? Этого мы знать не могли.

В бухточке к северу от мыса мы увидели лодку с мачтой. Мы решили, что всё-таки это, должно быть, русские и нам можно рассчитывать получить у них столь важные для нас сведения о состоянии льдов. А поэтому мы тут же стали собираться на берег, тем более что капитан всё ещё спал. Но сначала надо было подкрепить свои силы и пообедать.

После еды мы уже были готовы спуститься в лодку, как вдруг Юхансен, сидевший в смотровой бочке, закричал, что от берега отчалила лодка. Кто же к нам плыл — русские или самоеды? Мы были в нетерпении.

Скоро в бинокль мы смогли рассмотреть людей, сидевших в пробивавшейся сквозь льдины лодке. Во всяком случае, одеты они были в самоедскую одежду из оленьего меха с капюшоном на голове. Как заметил Лорис-Меликов, они очень напоминали обезьян. В лодке сидело шестеро человек, но пол их определить было затруднительно.

Востротин громко приветствовал их по-русски, но они только поклонились в ответ по-восточному и помахали руками. Востротин вновь закричал. Старик, сидевший за рулём, похоже, был на судёнышке главным, встал в лодке посредине, поклонился да так и замер, глядя на нас непонимающе. Стало очевидно, что в лодке не поняли ни единого слова, а сидевшие на вёслах перестали грести.

Тут уж мы замахали им в ответ со всем возможным дружелюбием и знаками пригласили подняться на борт. Тихо и осторожно подошли они к спущенному трапу, а Востротин всё это время продолжал им что-то говорить.

В результате оказалось, что один из них немного понимает по-русски. Он был из-под Пустозерска — вероятно, зырянин[28]. Зыряне просто паразитируют на самоедах, заметил Востротин. Остальные наши пятеро гостей были самоедами из Обдорской области.

Зырянин объяснил, что он приехал сюда, чтобы вместе со стариком поохотиться и порыбачить. Кроме того, у него ещё были и олени, но он явно занимался и торговлей. Он выглядел пройдохой в отличие от остальных. Он рассказал, не без особой гордости, что шрам в уголке рта с правой стороны остался после ножевого удара в драке. Востротин объяснил мне, что зыряне — любители водки и большие драчуны, а вот самоеды — народ на редкость тихий, хотя тоже при любой возможности готовы пропустить рюмку.

Старик с проседью, который правил в лодке, тоже не был похож на чистокровного самоеда. Остальные же выглядели настоящими аборигенами, а один из них, молодой человек лет двадцати пяти, был просто красив. Мы узнали, что именно он и построил лодку, на которой они все приплыли. А ещё один с изрытым оспой лицом выглядел просто ужасно и был явно глуповат.

Мы пригласили их подняться на борт, и они полезли по верёвочной лестнице почти как обезьянки. Они в растерянности толпились на палубе и разглядывали всё с нескрываемым любопытством. Вряд ли ранее им доводилось бывать на таком большом пароходе. Всё ценное железо, какое было на корабле, они считали нужным погладить. Они не могли отвести взгляда ни от железных поручней, ни от чёрной трубы, ни от цепей и тросов, ни от мачт, ни от люков. Они смотрели в тёмную глубь машинного отделения, прислушивались к странным звукам оттуда — визгу валов и шестерёнок и лязгу металла. Наверняка они решили, что там был таинственный подземный мир.

А в Лиде тем временем проснулся коммерсант, и он завёл с гостями мену — купил себе два ножа с украшенными латунными бляшками ножнами, пояса и латунные же цепочки. А в обмен он предложил свои товары, в том числе и электрический фонарик, который не мог не произвести на гостей впечатления, и один из них в конце концов выменял его себе. Само собой, что, вернувшись домой в своё становище, он поразит воображение своих соплеменников этой колдовской штуковиной. Но что, интересно, отразится на лицах, когда колдовство потеряет силу и света больше не будет?

А затем мы провели гостей в кают-компанию, где они тоже разглядывали всё с величайшим вниманием. Мы завели им граммофон, но он не произвёл ни них особого впечатления. В Обдорске они уже слышали граммофон, заявили они, да и орал он погромче нашего.

Следующим пунктом программы была капитанская рубка, в которой попискивал и гудел беспроволочный телеграф, а телеграфист в это время выстукивал свою телеграмму. Тут уж у гостей просто рты пооткрывались, они старались получше всё разглядеть через головы друг друга, а на лицах у них отразились величайшее удивление и восхищение. Вряд ли они могли себе представить, что с помощью этого таинственного приспособления можно послать по воздуху сообщения на другой конец земли. Но одно им было ясно — они встретились с новой и непостижимо мощной силой.

Одежда их была сшита из оленьих шкур и надевалась прямо на голое тело, в прорехах можно было видеть золотистую кожу. Они все были одеты в балахоны с капюшонами, такую одежду носят и мужчины и женщины, так что отличить непосвящённому человеку одних от других нелегко. Я думал, что на борт к нам поднялись шестеро мужчин, но вот многие из команды готовы были поспорить, что двое из них — женщины. А телеграфист позже заявил: он лично может ручаться только за одну «даму».

При помощи Востротина, который мне переводил, я смог выяснить, что свою лодку они построили сами из досок, привезённых из Обдорска на трёх санях, связанных между собой, которые тянули шестеро оленей. Так что становилось понятно: лодка в здешних краях — большая роскошь, если для её постройки требуются такие усилия. Поэтому на морских животных охотятся чаще всего прямо со льда, поблизости от берега.

На Ямале проживало по приблизительным подсчетам 350 мужчин-самоедов в возрасте от 15 до 55 лет, которые были обязаны платить подать в пользу русского правительства. Судя по этой цифре, население, с учётом женщин и детей, должно составлять около тысячи человек. Все они юрацкие самоеды, или «каменные самоеды» (ещё называемые «уральскими самоедами»), помесь остяков и самоедов. Часть из них живёт на Урале, на юг от Ямала, их численность также около тысячи человек.

Самоеды из Архангельской губернии, которая расположена к западу от Урала, также изредка приходят на Ямал, но большая часть ямальских кочевников приходит всё-таки из Обдорской волости.

Два раза в год они совершают большие переходы. Осенью уходят они со своими стадами оленей в леса вокруг Надыма и Обдорска, а зиму проводят в лесах нижнего бассейна Оби.

На зимней ярмарке в Обдорске продают они пушнину, моржовую кость, оленьи шкуры, оленину и другие товары, а сами запасаются необходимым провиантом, свинцом и другими нужными им вещами. Они по большей части из еды покупают муку, белый хлеб, масло, чай, табак, который предпочитают жевать и лишь изредка курят или нюхают. Те, кому позволяет достаток, приобретают сахар и лучшие сорта пшеничной муки, конечно, сообразно со средствами, а также водку, до которой все они охочи и пьют при первой же возможности, а иногда даже и упиваются ею до бесчувствия. В случае крайней необходимости готовы они купить горячительное даже и в тундре у запасливых людей и платить при этом по оленю (то есть по 10 рублей) за четверть (то есть 3,1 литра).

В марте и апреле трогаются они в обратный путь на север к пастбищам на Ямале[29]. Путь от Обдорска до северного Ямала занимает почти два месяца. И тот же путь проделывают они осенью. Получается, что четыре месяца в году самоеды проводят в пути со всем своим скарбом и чумами, кочуя с севера на юг и обратно. Остальное время года они живут спокойно в тундре на Ямале или в лесах возле Оби.

С ноября по март на Ямале почти нет людей. Тут можно встретить лишь изредка самоедов, которые остаются у Малыгинского пролива и по берегам Карского моря ради весенней охоты на медведя. Иногда бедные самоеды остаются у Обской губы или возле одного из больших озёр, потому как у них слишком мало оленей для таких дальних путешествий. Вот и приходится им довольствоваться рыбалкой. Самые нуждающиеся живут на одном месте годами.

На Ямале же живут десять различных племён, каждое из которых предпочитает оставаться на определённой территории и строго блюдёт границы своих и чужих пастбищ. К каждому чуму также «приписаны» определённые пастбища, но тут уж неписаные правила соблюдаются не так строго. В своих «угодьях» и проводят самоеды довольно спокойно лето, переставляя чумы на другое месте только тогда, когда оленям требуется новое пастбище.

Там же самоеды охотятся на гусей и рыбачат в озёрах. Логовища песцов считают они своей собственностью и вокруг выставляют ловушки и капканы.

На Ямале самоедам живётся хорошо. Этот полуостров изобилует отличными пастбищами для оленей, а на его просторах водится множество зверей, рыб и птицы. Именно поэтому тут и живёт так много самоедов. Некоторые стада их оленей достигают 5000 голов, а те из самоедов, кто может похвастаться лишь двумя-тремя сотнями оленей, считаются чуть ли не бедняками. Настоящие же бедняки, у которых оленей совсем мало, занимаются рыбной ловлей на побережье, прежде всего к востоку от Оби. Они напоминают наших саамов, только не в пример беднее. Но чем глубже в ямальскую тундру, тем богаче самоеды.

У богатого самоеда по два, три и даже четыре чума, в которых много спальных мест (впрочем, это всего лишь оленьи шкуры) в зависимости от величины семьи. Как правило, у них только одна жена. Богатые самоеды и ценители женской красоты, которых среди них не так уж и мало, могут позволить себе иметь две, три и даже четыре жены, и каждая живёт в собственном чуме.

Выкуп за жену составляет от 30 до 100 оленей да ещё шкуры и прочие дары. Отец же невесты даёт в приданое дочери домашнюю утварь, одежду, постельные принадлежности, иногда даже украшения и парадную повозку, которая считается её личной собственностью. Если же в жёны достаётся ленивая девушка, отказывающаяся работать, то самоед может отослать её обратно к отцу и вправе потребовать уплаченный за неё выкуп. Отец иногда и рад такому «возврату», потому что вновь может продать дочь.

Самоеды очень умны и в интеллектуальном отношении не уступают русскому крестьянину. Конечно, самым крупным культурным центром для них является Обдорск, и они уважают народ, создавший такой город, но и собственную жизнь в тундре, где никто (ни русский, ни зырянин) не может с ними равняться в умении и смекалке, ценят очень высоко.

Я был даже удивлён, что встреченные нами самоеды выглядели такими здоровыми, они выглядели даже покрупнее и посильнее наших саамов, хотя вообще-то самоеды ростом похвастаться не могут, они чаще всего ниже среднего роста.

Не могу сказать, чтобы они были ярко выраженного азиатского или монголоидного типа, никаких сильно раскосых глаз и выдающихся скул у них нет. Они темноволосые, гладколицые, со смуглым цветом кожи. Волосы отращивают длинные. Лица бывают очень красивые, даже на наш европейский вкус. Надо полагать, что в их жилах течёт достаточно русской крови, а может, и другой южной. Житков[30] писал, что встретил на Ямале двух мужчин из племён окотеттов и ламду высокого роста и крепкого телосложения, с резкими чертами лицами и большими прямыми носами, которые даже можно было назвать орлиными. Такой же тип встречается среди самоедов дальше к югу, как утверждал его проводник. Житков также говорит, что такие типы попадаются изредка и среди вогулов. Они напоминают о северных племенах так называемой палеоазиатской группы, и вполне возможно, что в них течёт кровь енисейских остяков[31].

Как я уже упоминал, у старика, приехавшего к нам, была борода с проседью, так что в нём было немало русской крови. Среди семей русских и самоедских рыбаков по берегам Оби такие смешения крови — обычное дело.

Пока мы были заняты с гостями, погода прояснилась и на севере показалась чистая вода. Капитан проснулся и как раз вышел на палубу. Так что можно было подумать и об отплытии. Когда самоеды поняли, что пора отправляться восвояси, они начали просить и умолять нас продать им водки. Но Востротин покачал отечески головой и объяснил, что об этом не может быть и речи. Убедившись в тщетности просьб и молений, глубоко разочарованные, полезли они вниз по трапу в свою лодку.

Мы на всех парах поплыли к северу, а они подняли небольшой парус на лодке и направились к мысу, с которого к нам и прибыли. Невероятно, но именно с этого самого места два самоеда приплыли к нам на «Фрам» 9 августа 1893 года, когда мы сделали тут остановку по пути к востоку в Северный Ледовитый океан и Северному полюсу. Боже мой, как летит время! Неужели прошло уже 20 лет?

Среда, 13 августа.

В полпятого утра мы вновь вошли в более густой лёд и, поскольку опустился густой туман, вынуждены были сбавить ход. Нам даже попадались ледяные поля до полумили шириной, и «Корректу» всё время приходилось возвращаться. В конце концов к семи утра лёд впереди так сильно сгустился, что нам пришлось встать на якорь. Глубина была 10 саженей. На приколе мы простояли целый день. Ветер то дул с севера-запада, то совсем стихал.

К полудню прояснилось, на чистом небе засверкало солнце. Из смотровой бочки было видно, что к северу и северо-западу до самого горизонта и до береговых отмелей простирались ледяные поля — и нигде не было видно хотя бы тоненькой полоски чистой воды. Но на севере небо ярко голубело, и это говорило о том, что море там должно быть свободно от льдин. А вот рядом с берегом небо было заметно светлее — значит, плотность льда там была больше. Да и на западе, судя по цвету неба, чистая вода была недалеко.

После обеда нам сообщили, что к «Корректу» опять направляется лодка. Это было неожиданно, поскольку мы находились довольно далеко от берега, а кругом был лёд. Оказалось, что к нам опять пожаловали пятеро самоедов. По-русски они не понимали ни слова.

На корме, словно паша, развалился рулевой. Наверное, он и был среди самоедов главным. Он невероятно походил на китайца, впрочем как и человек, сидевший на носу. В середине лодки сидел самоед без носа, а вместо рта у него была кривая дыра. Он напоминал прокажённого, но, скорее всего, был сифилитиком и выглядел ужасно. Лицо ещё одного гребца в лодке было красного цвета, опухшее и тоже обезображено рытвинами и рубцами — наверное, от оспы, если только не от сифилиса.

Им было разрешено подняться к нам на палубу и осмотреть всё вокруг. Реакция их была точно такой же, как и у вчерашних гостей. Но разговора у нас не получилось, потому что русского они не знали и объясняться приходилось жестами.

Они спустились обратно в лодку, и на прощание стюард принёс им буханку хлеба, которой они явно обрадовались, но ещё большее впечатление произвела бутылка виски. Они тут же пустили её по кругу и по очереди приложились к горлышку, но в результате ею завладел старший и стал прихлёбывать горячительное уже в одиночку. На лице его появилось выражение величайшего блаженства, когда он, отсалютовав нам бутылкой, похлопал себя по животу.

Гости также показывали нам привезённые вещи, но они были совсем не ценные. Тогда из садка в лодке достали несколько рыбин, сходных с сигом. Если я не ошибаюсь, то был муксун, который водится в Енисее. Это широкая рыба с крупной блестящей чешуёй и не очень большой головой. Первая рыбина была около фута длиной, плохо просолена и дурно пахла. Другие муксуны были более свежие, несколько таких рыбин мы получили от самоедов в подарок. Мы попробовали одну за ужином, но она была несвежей. Когда мы спросили, где же они поймали таких рыбин, гости ткнули пальцем в сторону земли, но я так и не смог понять, что именно они имели в виду: то ли муксуна поймали у берега, то ли в какой-то реке в глубине Ямала. Хотя, как мне кажется, рыба эта водится в ямальских озёрах.

Затем самоеды очистили несколько сырых рыбин от чешуи и стали их есть. Они разрезали рыбу в длину на две половинки, клали в рот один конец и отрезали ножом нужный кусок у самых своих губ, не выпуская из рук другого конца. Точно так же едят эскимосы — с одной только разницей: самоеды резали рыбу снизу вверх, а те режут мясо или рыбу сверху вниз. Впрочем, большого значения это имеет — и те и другие орудуют ножом с восхитительной ловкостью, так что ни нос ни губы не подвергаются опасности быть отрезанными или пораненными. Чтобы съесть большую рыбу таким манером, им потребовалось совсем немного времени.

В лодке ещё у них лежал маленький тюлень (Phoca hispida). Они его подстрелили. У них были с собой несколько винтовок и норвежский китобойный гарпун.

Пока они стояли на льдине возле нашего судна, на поверхность воды вынырнул ещё один тюлень. Один из самоедов тут же выстрелил, но тюлень успел уйти под воду раньше, чем лодка приблизилась к нему. Тогда охотник метнул в него гарпун, но промахнулся. Тюлень был ранен, и когда самоеды заметили это, они подняли в лодке шум и возню — и очень проиграли в моих глазах, потому что эскимосы в таких ситуациях на охоте ведут себя очень сдержанно.

На привязи у них была ещё одна лодка, поменьше, не больше 12 футов в длину, наверное, предназначенная специально для охоты на тюленей, чтобы иметь возможность подобраться к ним поближе.

Пока мы сидели в шлюпке рядом с ними, пытались объясниться и рассматривали предлагаемые товары, они вдруг начали орать и тыкать пальцами. Мы обернулись, чтобы посмотреть на причину такого ажиотажа. Оказалось, что наш штурман плыл на ялике, виляя из стороны в сторону, и правил при этом одним веслом, вставленным в кормовую уключину. Самоеды так веселились, кричали и чуть животы не надорвали от хохота, что стало понятно — это новое и необычное для них зрелище произвело самое сильное впечатление за время всего визита к нам. Особый восторг вызвал момент, когда штурман наддал ходу и вода у носа ялика запенилась.

Они по-прежнему стояли возле «Корректа», когда сверху с палубы нам крикнули, что к судну приближаются ещё гости. Вскоре к нам подошла ещё одна лодка. На корме сидели человек в возрасте — надо полагать, старейшина — с куцей бородёнкой и мальчик трёх-четырёх лет от роду. Наверное, это был «наследный принц», которого заставил раскланяться с нами гордый родитель.

В лодке было ещё четверо, из которых один был совсем смуглым, диковатого вида и с высокими скулами. Скорее всего, то была женщина.

Новоприбывшие гости также не говорили по-русски, и объясниться с ними не представлялось возможным.

Не успели они подойти к нам, как из первой лодки им заорали и явно стали рассказывать, перебивая друг друга и размахивая руками, какие фокусы тут откалывал наш штурман. Рассказ вновь вызвал приступ хохота.

Новоприбывшие захотели купить хлеба и чая, но у нас не было, к сожалению, для продажи ни того ни другого. Мы смогли лишь угостить их несколькими кусками хлеба, даже ещё дали ребёнку шоколад и грецкие орехи. Поначалу дары не произвели на «принца» впечатления, но он всё равно немедленно засунул их в рот и вроде бы остался доволен.

И эта лодка вела на буксире другую, поменьше, для охоты — и ещё одну, совсем маленькую, почти игрушечную, длиной всего в один фут. Главный вытащил её из воды и показал нам, как только заметил, что мы обратили на неё внимание. Это явно была игрушка «принца». Судя по всему, обе лодки самоедов вышли в море на охоту на тюленей — и тут увидели наш чёрный громадный пароход и решили заглянуть в гости.

Самоеды живо между собой общались, что-то лопотали на непонятном нам языке, им явно было что рассказать друг другу. Время шло, а они не торопились отправляться восвояси. В половине десятого багровый шар солнца закатился за лёд. Была тихая ночь, вода между льдинами даже не трепетала, не ощущалось ни дуновения ветерка. На юге поднималась полоса синего, как датский фарфор, тумана. Лёд был по-прежнему густ, но мы надеялись, что утренний ветер унесёт его прочь от берега.

Мы пошли в кают-компанию ужинать, а самоеды всё не трогались с места. Но когда мы вышли на палубу после еды, их уже не было — растворились во льдах.

Нам не оставалось ничего иного, как покурить да взять в руки карты. Больше всего мы любили играть в бостон.

Через лёд на север вдоль берегов Ямала

Мы простояли на якоре всю ночь и весь следующий день. Удивительно, но лёд практически не движется. Мы подолгу видим одну и ту же льдину. Но всё-таки заметно приливно-отливное течение, которое гонит лёд то к югу вдоль берега, то обратно к северу. После обеда наметилось более активное движение льда.

Четверг, 14 августа.

Ну что за безжизненный фарватер! Лишь изредка какой-нибудь тюлень высунет из воды голову и потаращится на нас, а так никакого больше движения в воде. Из птиц мы видели только несколько стай полярных гусей, да изредка пролетала чайка, кайр же не было совсем. Так мало живности я, пожалуй, не видел никогда в Северном Ледовитом океане.

Впрочем, я никогда и не стоял на якоре так долго. Обычно старался закрепиться на какой-нибудь льдине, но у нас нет ледовых якорей[32]. Но, как выяснилось, прекрасно можно обойтись и без них.

Пятница, 15 августа.

На следующий день к обеду туман стал рассеиваться, и из смотровой бочки на севере видно большое пространство чистой воды. И ещё теперь можно разглядеть землю. Это всё та же плоская равнина с песчаным низменным берегом, над которым вздымаются крутые утёсы, как и повсюду на Ямале.

Мы берём курс на север, но тут снова сгустился туман — и видимость стала практически нулевой. Мы идём тихим ходом по свободной полосе воды, которую удалось разглядеть из бочки, но уже через три часа вновь застреваем во льдах, и снова приходится ждать.

Лёд тонкий и рыхлый. Мы даже увидели ледяные поля шириной в милю, но тоже рыхлые — все в дырках и проталинах. Странно, что они вообще не растаяли. Это показывало, насколько мало движения было в ледяных полях. Первый же сильный ветер немедленно разобьёт эти поля на мелкие кусочки, и они тут же растворятся в воде. Вряд ли они приплыли сюда издалека, наверное, сохранились где-то поблизости с зимы.

Суббота, 16 августа.

На следующее утро лёд поредел, и мы могли сняться с якоря и пойти на север. Лот показывал глубину 9 саженей, но потом она стала уменьшаться, особенно когда нам пришлось забрать к берегу.

Чистая ото льдов вода тем не менее давала нам возможность идти вперёд на полной скорости вдоль берега на север, и хотя мы довольно часто попадали в зоны тумана, но тут же выходили из них.

Но ближе к полудню свободный проход закрылся, и мы встали на якорь у сидевшего на мели большого ледяного тороса, высота которого была более 20 футов, а вершина находилась почти вровень с носом нашего парохода. У этого колосса были отвесные, довольно прямые бока, а потому нам удалось перебросить на него трап и перейти на лёд с бака. Как ни удивительно, но тут было 113/4 сажени глубины.

Через весь торос шёл туннель, по которому мы могли проплыть в лодке. Как оказалось, этот туннель делил торос на две части. Одна из них (как раз та, к которой мы пришвартовались) была довольно узкой и высокой, так что существовала опасность, что её может опрокинуть приливом, а удар, который мог запросто в этот случае получить «Коррект», был бы нешуточной силы. Поэтому мы поспешили отойти на безопасное расстояние и уже там вновь встать на якорь.

Особенно горячился, требуя уйти от опасности, старина Юхансен, и был совершенно прав. Ночью ледовый торос перевернулся. И лоцман страшно гордился собой, когда увидел это, выйдя утром на палубу.

Эти торосы в достаточной степени похожи на небольшие ледяные горы, или айсберги, но их ни в коем случае не стоит путать. Айсберги рождаются в результате сползания ледников в море, где от них откалываются глыбы льда. В Карском море ни о чём подобном не может быть и речи. Правда, у берегов Новой Земли рождаются некоторые айсберги, но их не стоит принимать в расчёт. Отдельные маленькие айсберги можно наблюдать и вблизи Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа, но им не удаётся далеко уплыть в море, большинство их очень быстро разрушается.

Торосы же в Карском море, как и в Северном Ледовитом океане, появляются в результате нагромождения плавучих льдин друг на друга. Ветра и течения с силой кидают плоские льдины друг на друга, заставляют их вставать на дыбы, а потом забрасывают одну на другую и строят из них башню высотой от 20 до 30 футов. Если же вспомнить, что плавучие льдины имеет подводную часть в 9 или 10 раз больше надводной, то становится понятно, какие ледяные массы скрываются под этими торосами в глубине моря. Льдины смерзаются в единое целое, которое не так легко растопить, и летом, когда лёд приходит в движение, эти торосы откалываются друг от друга и начинают своё плавание в море или садятся на мель, а иногда тают лишь через год.

Воскресенье, 17 августа.

Утро нас снова огорчило туманом — вечным туманом, который и представляет одну из самых больших сложностей во время плавания во льдах. Ибо, если даже вы плывёте по чистой воде, то видеть, что делается вокруг, при тумане весьма затруднительно, если не невозможно, и всегда велик риск войти в плотный массив льда, из которого не так-то и просто будет высвободиться. А во льдах всегда надо запасаться терпением. Надо всегда уметь выждать подходящий момент и надеяться на лучшее. Вой и теперь мы застряли во льду в полном тумане. Всё одно и то же — туман и льды…

Я и представить себе не мог, что такая широкая полоса льда могла уцелеть и не растаять, не распасться на отдельные льдины. Но к полуночи прояснело, но конца-краю этому ледовому полю не видно, оно простирается от берега, который всё ещё скрывается в тумане, до горизонта на северо-западе. Да уж, течение тут явно небыстрое, да и ветра почти нет.

Глубина 15 саженей, и лотлинь[33] ничуть в сторону не отклонялся. Следовательно, и течения не было. Ветер лишь слегка задувал с вест-норд-веста. Зато с запада доносился шум, напоминающий звук прибоя, но это, верно, береговые льдины бьются друг о друга.

Понедельник, 18 августа.

Мы простояли у того же края ледового поля на якоре весь день. Зато в кои-то веки наступила прекрасная солнечная погода. А с северо-запада задул свежий ветерок! Из смотровой бочки мы увидели открытую воду на севере от ледяного поля, то есть примерно на расстоянии 6 миль. Свободное ото льда пространство тянется на норд-вест-норд.

Мы спустились на лёд и прихватили с собой лыжи, но ледовое поле было удивительно неровно, ни единого кусочка гладкого пространства, по которому можно было бы скользить на лыжах. Повсюду торчали крупные и маленькие торосы, а кое-где зияли полыньи.

Прогулка не доставила никакого удовольствия.

Надо думать, что все нагромождения льда остались тут ещё с прошлой осени. Сначала они задержались на отмели, а потом неровные льдины смёрзлись вместе. Лёд очень грязен, а все выступы и края льдин закруглены, так что я рискую предположить, что этот лёд пережил по крайней мере два лета.

Он весь изуродован большими полыньями, трещинами и очень подтаял. Так что, по всей вероятности, первый же сильный ветер разметёт его в клочья.

Некоторые из торосов так высоки, что подошва их может лежать на дне. Это прекрасное объяснение недвижимости поля. Однако по якорной цепи видно, что смёрзшиеся льдины всё-таки перемещают судно в сторону — во всяком случае, на несколько метров мы отодвинулись от прежнего места, а значит, некоторое движение в воде происходит.

Люди, ничего не знающие о полярных льдах, наверняка удивятся его загрязнённости. Я сам слышал от опытных полярников, что это лёд, который приносит в море из рек или с суши, где он пропитывается пылью или обрастает водорослями. Но это не так.

Любой лёд, где бы он ни «рождался», даже в самом сердце Северного Ледовитого океана, постепенно с течением времени и по мере таяния покрывается налётом буро-серой пыли или ила. Происходит это потому, что снег, в какой бы точке земного шара он ни выпадал, всегда содержит примесь пыли из атмосферы, а когда снег тает, на поверхности воды эта пыль и оседает. Поэтому старый снег всегда слегка грязный.

Но грязный цвет льда в меньшей степени зависит от этой пыли, нежели от ила и микроорганизмов, обитающих в морской воде. Часто на поверхности моря обретается множество невидимых нам существ. Когда вода превращается в лёд, они замерзают вместе с нею и окрашивают льдину — иногда даже в коричневый цвет. Кроме того, в Карском море или даже ещё дальше к северу от Оби или Енисея содержится громадное количество ила из впадающих рек, который при замерзании также открашивает лёд. Когда же такой лёд на солнышке подтаивает, а случается это летом, то он тут же становится грязным, потому что вода стекает в море, а на поверхности льдины остаются растаявшие микроорганизмы и ил, и чем больший слой растаял, тем лёд грязнее. Так и можно определить, молодой или старый перед вами лёд. Лёд, переживший одно лето или несколько, всегда грязнее нового.

Поэтому понятна разница в цвете льда в зависимости от места его образования. Если он образовался, например, к северу от устья Оби, вода в которой коричневого цвета, то стоит такому льду совсем чуть-чуть подтаять — и он уже становится грязным. Лёд же из чистой морской воды должен подвергаться таянию в гораздо большей степени, чтобы приобрести «несвежий вид».

Вторник, 19 августа.

Утро выдалось солнечное и тихое, и всё ледяное поле, возле которого мы стояли на приколе, вдруг в одного мгновение медленно двинулось на север. Большие льдины стали откалываться от него и уплывать прочь.

Около девяти утра мы заметили, что лёд перед носом «Корректа» тоже тронулся, и к полудню мы уже снялись с якоря и взяли курс на запад по сравнительно чистому ото льда фарватеру, чтобы с запада обойти простиравшееся, как нам показалось, до самого горизонта на восток ледовое поле, пока туман не сгустился.

Здесь уже чувствовалось присутствие животных, на небольшой льдине развалился старый морж-самец. Один клык у него был совершенно сломан, а от второго уцелел кусок. Подумать только, какую страшную силу надо было иметь, чтобы сломать такие клыки!

В глазах охотников на нашем «Корректе» разгорелся огонь. Они схватились за ружья и стояли с ними наперевес. Однако зверь, поскольку ветер дул прямо от судна, почуял нас, бросился в воду и скрылся в глубине.

Но и ещё на льдинах видели мы трёх-четырёх крупных тюленей. А потом Востротин, стоявший на мостике, закричал, что на льдине на западе от «Корректа» он видит целое стадо тюленей. При помощи бинокля стадо тюленей превратилось, правда, в двух моржей. Возле них плавал и третий, пытался забраться на лёд, но никак не мог найти места. Чуть подальше, однако, мне удалось разглядеть головы четырёх или пяти моржей, радостно кувыркавшихся в море.

Мы все сразу ожили, а Лид с капитаном считали для нас позором упустить такую лакомую добычу. Спустили на воду ялик, потому что Лид требовал действий, и закончилось всё тем, что и я ним присоединился, поскольку капитан никак не мог оставить судно.

Моржи лежали на льдине всё так же спокойно. И мы к ним подошли совсем близко. Я посоветовал Лиду стрелять в затылок, чтобы морж так и остался лежать на месте, но едва раздался первый выстрел, как животные тут же плюхнулись в воду, лишь брызги полетели. Однако одного моржа мы всё-таки ранили — вскоре он вынырнул на поверхность и снова стал взбираться на льдину. Теперь требовалось лишь выждать, когда он весь вылезет из воды. Мы выждали — и снова выстрелили по зверю из нескольких ружей. Морж упал на бок и снова свалился в воду. Тут уж в дело пошёл гарпун, но тюленья шкура оказалась слишком толстой, мы даже остриё гарпуна сломали. Наконец нам удалось зацепить моржа гарпуном, которым мы прорезали дыру в шкуре и пропустили в неё верёвку от гарпуна. Так мы взяли добычу на буксир и отправились в обратный путь к «Корректу».

Не так-то это оказалось и просто — доставить добычу на судно. Морж был очень здоровый и тяжёлый, и наш ялик почти до самых бортов ушёл в воду, да и грести приходилось против сильного встречного ветра и довольно высоких волн. Но в конце концов мы благополучно добрались до парохода, моржа подняли на борт, и наши четыре фотографа, целыми днями рыскавшие в поисках натуры по палубе, аки алчущие добычи львы, даже сделали его снимки со всех сторон.

Тем временем пошёл дождь со снегом, но мы уже добрались до края большого ледяного поля и, обогнув его, пошли курсом на норд-норд-ост и норд-ост прямо к земле.

Фарватер был чист ото льдов, и мы почти всё время шли полным ходом. Однако после обеда льдин стало заметно больше, повалил снег, и пришлось скорость сбавлять, особенно в те периоды, когда снег становился особенно густым. При этом дул свежий южный ветер, временами менявшийся на юго-восточный.

К восьми вечера идти вперёд в сплошной завесе снега не было уже никакой возможности. Мы бросили якорь на глубине 16 саженей. Ветер усилился почти до штормового, вокруг скопилось много льда, принесённого течением, направлявшимся на север.

Около одиннадцати мы снялись с якоря, потому что очень неудачно оказались между двумя большими льдинами, которые могли нас затереть. Мы немного прошли вперёд, лавируя между льдами и меняя скорость. Но ближе к полуночи снова пришлось остановиться, потому что опустился густой туман и видимость упала до нуля.

Среда, 20 августа.

В полдень мы по-прежнему стоим на приколе. Течение к юго-западу очень усилилось. Штиль, но дождь льёт стеной.

После полуночи ветер с северо-востока становится прямо ураганным. Вокруг нас лёд ломается и редеет, но к северу по-прежнему видны его поля.

Четверг, 21 августа.

В восемь утра, к нашему огорчению, ветер переменился на северо-северо-восточный, а затем на северный. Он уже не только относил лёд от берега, но и, наоборот, пригонял его, так что у нас почти не осталось надежды на появление чистой воды у берега. Но по опыту я знал, что лёд обычно отклоняется немного в правую сторону от направления ветра благодаря земному вращению, так что в принципе лёд мог и отойти от берега.

Ветер был по-прежнему достаточно сильным, он даже приносил небольшие снежные заряды. Мы по-прежнему стоим на приколе. Есть небольшое движение льда на юг, но оно едва заметно. День относительно ясный. У берега лёд, судя по всему, всё ещё достаточно плотный, создаётся впечатление, что мы отдалились немного от берега по сравнению со вчерашним днём. Наверное, нас всё-таки снесло в сторону, тем более что якорь чуть цепляется за дно.

Над землёй и на севере до самого горизонта небо удивительно насыщенного синего цвета — очень напоминает цвет неба над открытым морем. Хотя, с другой стороны, там тоже может быть земля — потому и такой цвет неба. Во всяком случае, и Юхансен и капитан утверждают, что плотный лёд тянется до самого берега — так им виделось из бочки. Сам я в неё сегодня не залезал. Но всё равно странно — с моей точки зрения, тёмная поверхность суши должна была бы окрашивать небо в тёмно-серый цвет, а никак не в тёмно-синий. Такого насыщенного цвета небо бывает именно над чистой водой.

На северо-северо-западе небо заметно светлее, значит, там много льда. А вот открытая вода на юго-западе дает тёмный цвет небу, так что в том направлении нам, наверное, и следовало бы идти в поисках прохода. К сожалению, этот вариант нам не подходит, хотя лоцман наконец-то решает идти именно туда в поисках открытого моря, он полагает, что начиная с этого места вода в Карском море будет свободна ото льда.

Я лично сильно в том сомневаюсь и против того, чтобы идти этим курсом. Мы ведь уже встретили лёд в западной части Карского моря, сразу когда прошли через Карские Ворота, мы даже встретили два ледовых поля к западу от них, и я убежден, что весь этот лёд не могли отогнать юго-западные и северо-западные ветры, которые преимущественно и дули во время нашего путешествия.

Кроме того, если на западе действительно открытое море, то не могли мы не заметить некоторого волнения, которое наверняка должно было бы подняться в последние дни, потому что ветер дул именно с юго-запада. А вот никакого волнения-то и не было.

Даже если мы сможем сейчас пробиться к чистой воде, оставив лёд, возле которого встали на якорь, на востоке, и пусть даже край этого ледового поля идёт к северу, то кто может гарантировать, что нам удастся пройти сквозь ледовые заторы к востоку, когда мы очутимся на одной широте с Белым островом? Хотя лоцман наш считает, что и там будет чистая вода, — вот только с чего вдруг такая уверенность?

Именно поэтому я настаивал, что правильнее всего было бы держаться поближе к берегу и воспользоваться полосой свободной ото льда воды, которая должна была бы появиться, как только ветер утихнет или вдруг сменится на восточный. В любом случае лёд должно отнести от суши в море.

Кроме того, было бы удивительно, если бы после движения льда на юго-запад и запад вчера и сегодня ночью у берега не образовался свободный фарватер.

Я весь день проявлял фотографии у себя в каюте, а затем около шести вечера вышел на палубу и поднялся в смотровую бочку, чтобы немного размять затёкшее тело и осмотреться, потому что было ясно.

Но не успел я поднести бинокль к глазам, как увидел чистую синюю вода на востоко-северо-востоке ближе к земле, всего-то милях в шести от «Корректа». Этот был прекрасный чистый фарватер, по которому лишь кое-где плавали льдины. Он тянулся на север вдоль побережья. Я смог рассмотреть в бинокль, что чистая вода между ледовым полем и сушей терялась вдали за горизонтом. На востоке и востоко-юго-востоке я также увидел открытую воду у берегов земли.

Стало ясно, что широкая полоса воды тянется вдоль всего берега и к ней легко подойти сквозь разбитый лёд, взяв курс на северо-восток. А если повернуть на восток, то, быть может, пройти сквозь лёд окажется совсем легко.

Признаюсь, я скатился кубарем с мачты и вихрем ворвался к капитану, который только что прилёг, бедняга, рассчитывая на заслуженный отдых. Мы тут же развели пары, без четверти семь снялись с якоря и взяли курс на северо-восток. И скоро мы уже шли по чистому фарватеру, ширина которого достигала местами целой милю. К северу она несколько сужалась, но потом вновь стала шире. Мы шли вдоль берега, постоянно замеряя глубину, которая была 5,5–6 саженей.

С северо-северо-востока по-прежнему дул ветер, временами набирая почти ураганную силу. Полоса чистой воды расширялась к северу; правда, по левому борту иногда было достаточно много льда, но зато на западе, казалось, был широкий фарватер, да и небо там было ярко-синего цвета, хотя разглядеть там всё было очень сложно из-за солнца, которое как раз светило с той стороны.

Когда на палубу вышел после своего послеобеденного сна лоцман и услышал, что мы снимаемся с якоря, чтобы идти к земле, не очень-то он и обрадовался и в резких выражениях заявил стоявшему на мостике капитану, что снимает с себя всякую ответственность, раз его мнения никто не потрудился узнать. Он считал, что лёд может запросто загнать нас к берегу.

Но, кроме лоцмана, никто таких грустных предположений на судне не высказывал, а все, наоборот, очень радовались, что наконец-то появилась открытая вода.

Настроение на «Корректе» последние дни было ниже среднего, потому что кругом был один только лёд. Временами казалось, что он всё сгущается и сгущается и его прибывает, а никак не убывает. Поэтому неудивительно, что люди стали терять веру в счастливый исход нашего предприятия и даже начали опасаться за свои жизни в создавшихся условиях. Ведь на «Корректе» лёд видели воочию лишь несколько членов команды. А машинист вообще совершенно пал духом, да и не он один: на борту жаждал выбраться как можно быстрее из льдов.

Предохранительная обшивка судна пропускала воду, как сито, потому что некоторые доски отошли друг от друга, водонепроницаемая переборка номер два тоже дала течь, и это произошло вовсе не из-за чрезмерного давления льда. Надо думать, от сильной тряски ослаб один из болтов, потому что, когда мы пробирались сквозь ледовые поля, трясло нас основательно.

Зато теперь команда ожила и повеселела, работа так и спорилась у всех в руках. Когда же мы оставили позади и последние льдины и вышли в открытый фарватер, все выстроились на палубе посмотреть на землю и синюю воду, которая весело пенилась за бортом. Глаза у всех сияли, люди вновь поверили, что доберутся до Енисея. А из смотровой бочки Юхансен заявил, что видит чистую воду на севере на всём горизонте.

Однако на плоском берегу мало было интересного. Мы уже видели южнее такие серо-бурые песчаные обрывы с жалкими кустиками наверху.

В одиннадцать вечера в трёх с половинах милях северо-восточнее нас показалась веха, поставленная на мысу Ямала. Глубина была 6 саженей. На севере вода была абсолютно чистой ото льда, а торосы сидели лишь кое-где на отмелях. Не было сомнений, что мы обойдём Белый остров с севера по открытой воде.

Мы решили, что распрощались навсегда с плавучим льдом, а следовательно, по заверению Юхансена, смогли справиться со вторым и последним испытанием, которое предсказала нам гадалка из Тромсё.

В открытом море по пути на восток, к Енисею

Пятница, 22 августа.

Под утром мы наконец очутились к северу от Белого острова. Перед нами простиралось открытое синее море. Дул свежий бриз, и волнение шло с северо-северо-запада, при этом качало так, что многие из нас с тоской вспомнили ледовые торосы и полный штиль. Белый остров мы не видели — он очень низкий, а мы были слишком далеко от него.

День выдался чудесным и солнечным, это самый лучший день со времени отплытия из Кристиании. Мы уже напротив устья Оби. К сожалению, волнение усилилось, нас очень сильно качает и за обедом никак не обойтись без специального подвесного подноса — будем надеяться, в первый и последний раз за всё плавание к Енисею.

Вода удивительно тёмная и грязная, и проплывающие изредка после обеда мимо «Корректа» льдины казались под водой или там, где их обдавало волной, совершенно бурыми.

Температура воздуха днем была 11°, а воды 2°. Глубина же была между 7 и 12 саженями.

В половину седьмого вечера мы увидели впереди большое скопление льда, и лот пришлось вытащить из воды. Глубина уменьшилась саженей до 5, а потом измерения показывали от 5 до 6 саженей. Ну что ж, мы лишний раз убедились, что лёд задерживается на банках.

Мы всё время делали замеры глубины и скоро должны были оказаться севернее острова Вилькицкого, расположенного в открытом море между устьями Оби и Енисея. Но затем мы наткнулись на полосу льда и забрали севернее. Такой курс мы держали полчаса, а затем вновь взяли восточнее и пошли прямо к северной оконечности песчаной банки у острова Сибирякова.

В полночь, когда этим курсом было пройдено уже 22 мили, мы вновь встретили ледовую полосу и вновь были вынуждены около часа идти к северу.

Суббота, 23 августа.

В три утра мы подошли вплотную к большим ледовым полям, которые, казалось, простирались далеко на север. Пришлось взять курс на юг, а затем на юго-запад, чтобы попытаться обойти лёд с юга, обогнуть остров Сибирякова с восточной стороны и попытаться войти в устье Енисея.

Льда, однако, было много, и нам постоянно приходилось менять курс, забирая к югу, чтобы избежать столкновений с торосами, пока западнее острова Сибирякова мы не увидели, что фарватер «заперт». Далеко на западе у берега на другой стороне поля, может быть, и была чистая вода, но стало слишком мелко, чтобы туда идти.

В семь утра мы увидели остров Сибирякова, и нам пришлось взять курс на север от острова, чтобы обойти его, поскольку на юго-западе везде был лёд. Но неожиданно мы оказались на глубине 3–4 сажени — попали на песчаные отмели к северу от острова. Поэтому мы в очередной раз снова взяли к югу, обходя остров, оказавшийся слева от банок. Юхансен прозвал остров Сибирякова потом Чёртовым, потому что сначала разглядеть его было практически невозможно — такой он был низкий, и вперёдсмотрящий принял его за грязный ледовый торос.

В час, когда у нас был поздний завтрак, «Коррект» вдруг содрогнулся от удара. При этом было совершенно не похоже, что мы столкнулись со льдом. Пароход слегка накренился на левый борт, затем последовал новый удар — и судно замерло. Мы вышли на палубу — нигде ни единой льдины, но судно-то остановилось! Мы слишком рано взяли на запад, обходя остров с юга, и вот результат — лот показывал буквально только что 5 саженей, но мы напоролись на банку. Мы знали, что мель тянется к югу от островка, потому что по всей её длине виднелись засевшие на ней торосы. На западе тоже виднелись застрявшие на банке льдины, так что и там тоже корабль подстерегает опасность.

По льдинам, сидевшим на отмели ближе к берегам островка, было заметно, что мы, к счастью для нас, попали сюда во время отлива, во всяком случае таково было моё личное мнение, так что оставалась надежда сняться со дна во время прилива. Правда, разница в уровне воды во время прилива и отлива не настолько велика, чтобы дать возможность большому пароходу сойти с мели. Мы опустили лот, который показал глубину вокруг всего корпуса «Корректа»: 13/4 сажени у носа, который задрался над водой на несколько футов, 17 футов в середине корпуса (то есть столько, сколько и было воды под судном) и 33/4 сажени под кормой. Мы попытались дать полный назад — но пароход не сдвинулся ни на сантиметр! Винт лишь взрыл дно, и вокруг была мутная от ила вода.

Мы решили попытать счастья другим путём: к якорю по правому борту привязали толстый стальной трос, опустили якорь в воду и потащили его по дну назад при помощи большого парового ворота, стоявшего на корме. Якорь с трудом шёл, всё скрипело и трещало, корабль вздрагивал всем корпусом, якорь продвинулся на 20 саженей — и трос лопнул, не выдержав страшного напряжения.

Тогда решили нагрузить корму и таким образом поднять нос — и одновременно жать полный назад и ещё «подтянуться» на якоре. Но как мы ни старались, все наши усилия оказались безрезультатными. Опустили левый якорь, вытравив всю цепь, чтобы таким образом ещё больше облегчить носовую часть парохода. Всё попусту!

Тогда верп-анкер[34] вывезли на шлюпке напротив левого борта, чтобы, зацепив вспомогательный якорь за дно, подтянуться к нему и попытаться повернуть корму вправо, где было глубже всего, однако верп цепляться за дно не желал.

Мы решили перевезти на лодках на корму бочки с цементом, но тут «Коррект», сильно накренившийся на левый борт, немного выпрямился — очевидно, начался прилив. Стоило ещё раз попытаться подтянуться на правом якоре, сдавая полным ходом назад и забрасывая на остатке стального троса верп. Я следил за компасом. Винт вертелся с бешеной скоростью, лебёдки грохотали и скрипели, «Коррект» содрогался всем корпусом. Вдруг я как будто почувствовал слабый толчок, а стрелка корпуса изменила своё положение на четверть градуса! А затем сдвинулась ещё почти на полградуса! Затем ещё и ещё! Наконец судно стало поворачиваться — и это было уже заметно невооружённым глазом. Стрелка компаса сместилась на целый градус, затем на 2, 3, 5, 10, 15… И вот пароход сошёл с мели, сдал назад, всё было вновь в порядке!

Ликование на судне. Конечно, пришлось потрудиться, поднимая левый якорь, который так и лежал вместе с цепью на дне, но под конец нам удалось справиться и с этой проблемой.

Вот только в одном нам не повезло. Когда «Коррект» сдавал назад и буквально сползал левым бортом с мели, стальной трос от верпа обмотался вокруг винта и оборвался, а якорь остался лежать на дне морском. Когда после путешествия корабль поставили в док на ремонт, выяснилось, что трос буквально оплёл гребной вал, а одна из нижних переборок получила пробоину, когда мы сдавали полным ходом назад. Зато теперь можно было продолжать экспедицию, хотя мы и потеряли несколько часов. Но всё снова стало на свои места.

Теперь мы взяли южнее Чёртова острова, а затем вдоль западного берега пошли к северу, но на востоке вновь столкнулись с полосой льда и были вынуждены идти вдоль его края целых 8 миль на северо-запад, а потом ещё 12 миль NtO1/2О (по компасу). И уже только после этого взяли курс на восток, но к югу и северу везде был лёд.

Около семи вечера я из смотровой бочки увидел остров Диксон прямо по курсу. Вокруг было много льда, а на юге (как, впрочем, и на севере) вообще сплошное поле. А вот возле берега я заметил свободный фарватер и проход к нему, так что с некоторым трудом около восьми вечера мы оказались на чистой воде.

Поскольку мы подошли так близко к гавани Диксона, то решили зайти в неё и посмотреть, нет ли там каких признаков остановки экспедиции Брусилова[35] и «Святой Анны», на которой ещё в прошлом году он отплыл с целью пройти Северным морским путём, попутно занимаясь охотой[36].

Экспедицию встретили в Югорском Шаре 15 сентября в прошлом году два корабля — «Вассиан» и «Нимрод», которые перевозили материалы для оборудования станции беспроволочного телеграфа на Вайгаче, у Югорского Шара и около Мора Сале. На следующий день, 16 сентября, «Святая Анна» отправилась в дальнейший путь, и с тех пор о ней не было никаких известий.

Было бы также интересно узнать, побывал ли в гавани Диксона Русанов[37] который ещё в прошлом году должен был обогнуть Новую Землю на парусно-моторной шхуне «Геркулес». По моему мнению, он ошибался в одной очень важной вещи: Русанов считал, что этот путь к Енисею легче южного. Он полагал, что тут протекает Гольфстрим, который и очистит ему фарватер ото льда. Ужасное заблуждение!

По пути к острову Диксон опустился туман, и мы ничего не могли разглядеть кругом. Мы пробирались вперёд с большими предосторожностями и всё время замеряли глубину. Благодаря этому нам удалось благополучно пройти между двух островов, которые расположены к юго-западу от гавани. Около полуночи мы встали на якорь в южной части пролива между материком и островом Диксон на глубине в семь с половиной саженей. Туман рассеялся, и ночь была просто сказочная. Небо над островками и материком розовело на севере от солнечных лучей.

Воскресенье, 24 августа.

В час ночи мы целой компанией отправились в бухту у гавани Диксона, где — сдаётся мне, было это в 1901 году — поставили угольный сарай с запасом топлива для экспедиции барона Толля. Но за углём так никто и не приплыл, и он и по сей день хранится там вместе с огромным запасом спичек. Брусилов, у которого угля было как раз мало, и собирался зайти сюда, чтобы запастись углём. Во всяком случае, так говорили.

Когда мы вплотную подошли к угольному сараю на берегу, из стоявшей нараспашку двери выскочил песец.

Мы не нашли никаких признаков того, что здесь была какая-нибудь экспедиция. Послание от Лида и его товарища, которое они оставили в жестяной банке, валялось у дверей сарая. Понятно, что его вытащила сюда из строения лиса. Дверь, которую Лид со спутниками заколотили гвоздями, теперь стояла открытой настежь. Может, её распахнуло ураганным ветром, а быть может, открыл какой-нибудь охотник, пришедший сюда с юга, но в это как-то плохо верилось.

«Святая Анна», как я уже говорил, собиралась зайти в гавань за углём, на судне его было мало, поэтому совершенно исключено, чтобы оно отправилось в дальнейшее путешествие, не пополнив запасы. Поэтому оставалось сделать вывод: Брусилов сюда не дошёл. Но и сидеть где-нибудь во льдах Карского моря он тоже не мог, иначе мы бы хоть что-нибудь да заметили — увидели бы какие-нибудь их следы. Как, впрочем, не могли не заметить их и два судна, которые, как мы узнали позднее, зашли сюда через два дня после нашего визита. Аборигены, которые жили на ямальском побережье, тоже ничего не могли сообщить о судьбе экспедиции или хотя бы о появлении тут чужаков. Поэтому мне оставалось предположить самое страшное: «Святая Анна», по всей вероятности, ещё в сентябре прошлого года вмёрзла где-то в Карском море в лёд. Но она была старым судном и, насколько я знал, раньше под именем «Ньюпорт» плавала под флагом английского военного флота. Затем её купил сэр Алан Юнг и переименовал в «Пандору II». Следующим её владельцем стал мистер Поннам, и в 1890-х годах под именем «Бленкарта» судно совершило немало рейсов по Енисею. В таком почтенном возрасте корабль вряд ли был особо надёжным и вряд ли долго боролся за своё существование, прежде чем пойти ко дну.

Если бы людям удалось спасти себя, провиант и высадиться на лёд, то им наверняка бы удалось добраться до берега, до которого могло быть и не очень далеко. Тогда они должны были бы ещё прошлой зимой или самое позднее нынешними весной и летом добраться до населённого пункта. Но поскольку о них ничего не было слышно, то приходилось опасаться, что с ними произошла беда.

Была ещё надежда, что они могли по открытой воде пойти дальше и решили не терять времени на заход в гавань, которая могла быть вся запружена льдами, за углём. Это было бы очень неправильное решение, но и в этом случае экспедиция должна была бы перезимовать на мысе Челюскин, иначе бы она неминуемо встретилась с ледокольными пароходами «Таймыр» и «Вайгач», которые под командованием Вилькицкого[38] шли вдоль побережья Берингова пролива в западном направлении этой весной. Наконец, последнее, что приходит мне в голову: «Святую Анну» унесло льдом на север в Ледовитый океан и участники экспедиции живы и борются, но и в этом случае шансы у них невелики.

Что мог бы предпринять Русанов — сказать сложно, потому что он не планировал во что бы ни стало попасть в гавань Диксона. Но и у восточного побережья Карского моря он вряд ли был, потому что о нём там ничего не знали. Скорее бы уж он отправился к Новой Земле, но только не к западному её побережью, потому что экспедиция Седова[39] не нашла там никаких следов его присутствия. Он должен был бы зазимовать на восточном берегу, хотя очень странно, что мы ничего не слышали до сих пор ни о нём, ни о ком-либо ещё из членов его экспедиции.

Поэтому я считаю, что судьба Русанова и его людей тоже трагична. Конечно, и тут есть вероятность, что его шхуну затёрло льдами и унесло к северу. Судьба команды в таком случае неизвестна. В России предполагали, что они могли пройти через пролив Маточкин Шар и идти вдоль восточных берегов Новой Земли к острову Уединения, но состояние льдов в прошлом, 1912 году не было благоприятным для плавания в том направлении. И в случае, если бы даже им удалось туда доплыть, сомнительно, чтобы на острове Уединения была подходящая для их корабля гавань.

Мы отправились на охоту в глубь острова и наткнулись на стадо оленей из 14 особей, но они расположились на плоском и ровном месте, и подойти к ним поближе было совершенно невозможно. Пришлось ждать, пока они сами не сдвинутся с места. Мы ждали довольно долго, и за это время на землю спустился такой густой туман, что ничего не стало видно. Я тем не менее сделал попытки подобраться к оленям поближе, и мне даже удалось разглядеть сквозь пелену тумана несколько крупных животных, однако и они меня заметили — всё стадо немедленно унеслось прочь, и я даже не успел сделать ни единого выстрела. Я замер на месте, понимая, что и другие охотники могли последовать за мной. Поэтому я покричал им, чтобы они в тумане ненароком не приняли меня за добычу и не подстрелили вместо оленя. Такое случается — и не так уж редко. Я вспомнил одного норвежского Нимрода, который в горах родной страны в тумане принял отару овец за оленей и уложил пятерых несчастных домашних животных одного за другим. Что уж говорить о другом норвежце, который убил корову вместо утки.

В девять утра мы вернулись на борт. Туман был по-прежнему густым, видимость равнялась нулю, так что мы решили не рисковать и не идти к югу. Кроме того, постоянное сильное течение к северу в проливе должно было унести лёд прочь и расчистить нам путь до самого устья Енисея. В результате мы простояли на якоре весь день.

Вечером мы вновь отправились на берег в надежде найти оленье стадо, но всё вокруг довольно быстро вновь затянул туман, а затем на землю пала ночь — и стало темно. Мы видели стаи гусей и морянок.

Природа этого плоского острова очень напоминает равнинную тундру. Остров состоит из отложений песка и глины, которые поросли мхом и негустой травой. Не очень тучное, но и не плохое пастбище для оленей.

Там и сям торчали, возвышаясь над равниной, скалистые утёсы. Сложены они были, судя по всему, из кристаллического сланца, хотя на склонах мы видели и куски глинистого сланца. Утёсы быстро разрушает ветер и мороз, поэтому вокруг них валяется множество отколовшихся кусков.

Эти острова, как и большая часть материковой земли с такой же скалистой подпочвой, представляются мне типичными примерами береговой равнины. Раньше тут были горы, которые с течением времени под воздействием погодных явлений постепенно выветривались, вымывались, разрушались, распадались, расщеплялись водой, морозом и солнцем и уносились в море ливнями и дождями, снегом и ураганами, а приливы и отливы солёной воды сровняли и сгладили острова и берега, превратив их в то, что на языке геологов называется поверхностью размыва. Такое же побережье у Норвегии, от которого узкими проливами и заливами отделены шхеры. Небольшие скалистые островки, которые едва показываются над поверхностью воды, тянутся далеко в море, переходя в банки и рифы.

Какая же была прекрасная, тихая ночь, когда мы плыли обратно на «Коррект»! Островки словно кутались в пелену тумана, а мы как будто скользили над зеркальной поверхностью воды. Высоко над головами синело ясное ночное небо, а на севере, на дымке облаков, виднелись красноватые отблески севшего солнца. Такой чудесной и мирной может быть ночь только в северном море!

Понедельник, 25 августа.

Следующее утро было ясным, и около девяти утра мы тронулись в путь к югу. Проходя мимо одного из небольших островов на южной стороне гавани Диксона, мы увидели, что на самом его гребне стоят два оленя и смотрят на нас. Их было очень легко подстрелить на маленьком острове, но у нас уже не было времени на охоту, мы спешили на юг.

Вода была совершенно чистой. Как же правильно поступил капитан, что выждал вчера целый день! Теперь мы плыли совершенно в других условиях, чем когда шли к гавани Диксона. Льда не было совершенно на юге, а на западе он виднелся лишь кое-где. Лишь возле мыса Ефремова Камня, вернее, к югу от него, мы увидели немного льда — но посредине фарватера вновь была чистая вода. Мы шли курсом на юг, и через 10 миль весь лёд исчез и вновь кругом было открытое море.

Мы шли вдоль земли, которая тянется от острова Диксон и является западным берегом устья Енисея. Глубина тут была везде примерно одинакова, между 9 и 11 саженями. Земля была всё время плоской, только на берегу изредка виднелись утёсы. Они резко обрывались в море. И были они почти той же высоты, что и скалы на острове Диксон, такая же типичная береговая равнина.

Эти береговые утёсы, возвышающиеся над землёй, в далёком прошлом могли быть мысами, островами и шхерами, расстояние между которыми с течением времени заполнялось принесённым морем песком и галькой. Затем море отступило, и в результате получилась вот такая береговая равнина. Крестовские острова, как и другие близлежащие, все такие плоские, без малейшего холмика.

Мы увидели дымок на берегу, а затем показались и домики с плоской крышей, которые больше походили на недостроенные. Их становилось всё больше и больше, по мере того как мы продвигались на юг. В таких домах летом живут рыбаки — русские, самоеды и юраки[40]. А в тундре мы заметили многочисленные капканы на песцов, которые выставили поселенцы, остающиеся тут зимовать ради пушного промысла. Поскольку цены на песца очень высоки, то и охота на него чрезвычайно выгодное занятие.

Возле берега стояло много лодок, а несколько плавали вдоль островков на юге. Вновь оказаться возле населённого пункта было довольно странно! Мы должны были по этому поводу поднять флаг.

Западный берег реки был очень далеко — не меньше чем в двадцати милях. Какие же массы воды вливаются тут в океан! Невероятно сильное чувство, ибо на себе ощущаешь, что входишь действительно в одну из величайших водных артерий планеты.

Подумать только, какой длинный путь совершает вся эта вода, прежде чем попасть в океан, — от самых вершин гор Монголии на юге. Енисей с Ангарой и Селенгой считается пятой рекой в мире по длине водного пути, он несёт свои воды на протяжении почти 5200 километров.

Бассейн Енисея с его крупнейшими притоками — Ангарой, Средней и Нижней Тунгуской — составляет 2 550 000 квадратных километров и занимает по площади бассейна седьмое место в мире. Ангара вытекает из самого глубокого на свете озера Байкал.

Истоки Енисея[41] — Бий-Хем и Кок-Хем — берут своё начало в горах северо-восточной Монголии на высоте 1600 метров, недалеко от истоков Селенги и от озера Косогол, откуда и начинается приток самой Селенги, которая, в свою очередь, впадает в Байкал, а оттуда уже берёт своё начало Ангара и затем впадает в Енисей.

Енисей течёт на высоте около 1000 метров через Монгольское плоскогорье до границ Сибири, а уже тут пробивает себе дорогу через Саяны и затем, низвергаясь в степь, несёт свои воды на высоте 350 метров над уровнем моря у Минусинска и 270 метров у Красноярска. Он пересекает великую равнину Сибири от севера до самого океана. У Енисейска он течёт уже на высоте 71 метра над уровнем моря.

Все его притоки — Кае, Ангара, Подкаменная Тунгуска и Нижняя Тунгуска — впадают в Енисей с востока, и все они сами по себе тоже великие реки, которые несут свои воды по Сибирской равнине. На всём своём протяжении Енисей очень широк, к северу от Енисейска он редко где уже двух-трёх километров, а часто и намного шире. Около же своего устья он разливается на 50 километров в ширину.

Каждый, кому доводилось путешествовать вверх по Енисею, удивлялся резкой разнице между восточным и западным его берегами. В то время как восточный берег довольно высок и ровен, с отвесными обрывами и глубокими омутами у самой земли, западный берег низок, и его песчаные края плавно спускаются к воде, образуя широкие отмели. И подойти даже на лодке к западному берегу Енисея не так-то и просто.

Самым глубоким течение бывает у восточного берега, чаще всего — под самым берегом, за исключением тех мест, где Енисей делает резкие повороты. Там, где он устремляется вправо, течение глубже у левого берега, но уже чуть ниже самое глубокое место вновь оказывается у восточного, правого берега.

И сомнений быть не может в том, что причиной всему — вращение Земли, которое, как я говорил выше, заставляет «уходить» вправо воды Северного полушария, текущие вообще-то прямо, и «уход» в сторону тем сильнее, чем ближе вода к северу. Лучшим примером моим словам могут служить широкие реки — в особенности Енисей, где скорость течения различных потоков в реке может быть разной по всей ширине реки. Уход воды вправо приводит к образованию самого глубокого русла по правой же стороне течения. Правый берег соответственно больше подмывается, и река, если представить себе Енисей, протекающий по северной Сибири, постепенно всё больше и больше отклоняется вправо, пока на пути её не возникнет какое-нибудь непреодолимое препятствие. В результате левый берег становится всё более и более низким, поскольку ещё недавно там было само русло реки, а вот правый берег становится всё выше и выше, поскольку река лишь подмывает его.

Если взять в качестве примера Енисей, то можем смело предположить, что в стародавние времена он тёк гораздо западнее нынешнего своего русла и, «оттекая» в сторону, оставлял за собой низменную долину. Так оно и есть на самом деле. А вот на востоке должна быть более высокая прибрежная местность, которую могучая река ещё не успела подмыть. С правой стороны в Енисей впадает большинство его притоков.

Тут возможны разные точки зрения. Геологи наверняка возразят, что русло и разные берега Енисея легко можно объяснить сдвигом земной коры, в результате которого западный берег опустился, а на восточном берегу образовалась горст[42]. Быть может, они тоже в чём-то правы. Но это объяснение также грешит однобокостью. Русло Енисея могло с течением времени двигаться с запада на восток, но её последовательному движению мешали вышеупомянутые сдвиги земной коры, поскольку именно они создавали на пути реки препятствия в виде скал, из-за которых Енисею было трудно идти только направо.

Есть много подтверждений передвижения русла реки именно таким образом, поскольку не только в местах существования утёсов правый (восточный) берег значительно выше левого (западного), но точно такую же ситуацию мы наблюдаем и ниже по течению, где нет никаких признаков сдвига земной коры и оба берега одинаковой формации. И я считаю, что единственным приемлемым объяснением этого факта является естественное отклонение русла реки вправо.

Ночи тут стали заметно темнее. Мы скоро достигнем 72° северной широты и окажемся намного южнее острова Диксон, расположенного на 731/2°.

Когда я около полуночи уже разделся и собирался лечь в постель, «Коррект» неожиданно задел дно. Сначала один раз, потом другой! Удары были довольно серьёзные, но на мель мы не сели.

Я вышел на палубу. Другие члены экспедиции тоже поспешили на воздух. Машины остановили, но глубина была никак не меньше 4 саженей. Значит, всё в порядке. Наверное, мы натолкнулись на совсем меленькую банку.

Вторник, 26 августа.

Через полчаса мы встали на якорь на глубине 8 саженей, чтобы дождаться утра. Фарватер тут не очень надёжный. Мы стояли напротив мыса Сопочная Карга на западном берегу реки. Там горели костры возле нескольких домов, в которых летом живут русские рыбаки.

Мы простояли всего ничего, когда пришёл капитан и объявил, что у нас скоро будут гости с берега. Пришлось нам всем вновь выбираться из постелей. В темноте к «Корректу» подошла лодка с семью-восемью русскими на борту. Среди них был чиновник, собиравший статистические данные о добыче здесь рыбы.

Кроме того, к нам пожаловали двое политических ссыльных — фабричный рабочий из Харькова и еврей из Екатеринославля, владевший там небольшой мельницей. Они оба были сосланы сюда в Сибирь в 1906 году после революции 1905 года. Нас пригласили в гости, и трое отправились на берег.

На берегу стояли три-четыре низеньких деревянных домика, но было так темно, что мы почти ничего не видели. Перед домиками горел костёр, на котором готовился ужин. По всему берегу лежали приготовленные для засолки рыбы бочки.

Здесь в первую очередь добывали омуля (Coregonus autumnalis Pall.) и рыбу помельче, в том числе и сельдь. Ловили тут сельди два вида, наиболее ценилась нельма[43], которая похожа на лосося, хотя у неё белое мясо и она значительно меньше.

Ссыльный фабричный рабочий не так давно поймал неводом пять белух[44], которые заходят в реку за омулем. Кожу белухи вырезают длинными широкими ремнями по длине туловища, солят в бочках и продают самоедам и юракам, которые используют её для изготовления оленьей упряжи и очень высоко ценят, так как она не деревенеет на морозе и необыкновенно прочная.

Интересно, что народ и здесь верит, что это киты гонят рыбу из моря к суше и загоняют в реку. Поэтому китов тут очень чтят и, если рыбы бывает мало, говорят, что это из-за отсутствия в море китов и белух.

В прежние времена китов здесь добывали очень много. В своей книге о Севере России Сидоров[45] пишет, что в 1859 году в устье Енисея добыли 25 небольших китов, множество белух, давших до 18 пудов (288 килограммов) сала.

Мы зашли в самую большую избушку. В ней жили восемь мужчин и двое женщин, одна из которых была дочерью рыбака. Спали вповалку на низких нарах. На столе в центре домика горела стеариновая свеча. Мужчины сидели вокруг стола. Одна из женщин высунула голову из-под тряпья с нар, чтобы посмотреть на вошедших.

Мне очень захотелось сфотографировать эту ночную сценку, и хозяева тут же выразили готовность зажечь побольше свеч. Но когда мы стали давать им денег, они ничего не взяли — сказали, что у них так не принято. Это для них было большой честью принимать нас в гостях, тем более если их фотографию напечатают в газете.

Разговаривал с нами в основном еврей. Он всё ещё не был совсем свободным человеком, хотя и отбыл уже свой тюремный срок. Но ему было по-прежнему запрещено уезжать из этой части Сибири, да и по самой Сибири он мог передвигаться только с разрешения властей. За что же его сослали? Кажется, у него в доме нашли революционные прокламации.

Когда же Лорис-Меликов спросил его, почему он не попал под амнистию в связи с юбилеем дома Романовых, он отвечал, что не всегда милосердие правящих распространяется на людей с принципами. Я так понял, что его подозревали в связях с анархистами. Сейчас он работал надсмотрщиком на рыбных промыслах у одного купца из Красноярска.

Когда мы вышли на берег из дома, к нам подошёл второй политический ссыльный и спросил, не зайдём ли мы и к нему. Избушка его была совсем маленькой, он жил там вместе с женщиной, которая занималась ведением домашнего хозяйства. Когда мы вошли, они сидела на лавке, очень похожая на полупустой мешок, и поздоровалась с нами.

Женщина была очень некрасива, не первой молодости и совершенно непривлекательна. Она была наверняка наполовину самоедка, но говорила по-русски очень хорошо и родом была из Гольчихи. Дама была так безобразно толста, что я подумал бы, что она в положении, если бы не её преклонный возраст и безобразная внешность. Скорее всего, она страдала водянкой, потому что вряд ли её толщина объяснялась лишь массами жира. Но впоследствии я видел очень много отвратительно толстых женщин в России, как русских, так и инородцев.

В крошечной горнице горела парафиновая лампа. Комната была настолько мала и с таким низким потолком, что нам пришлось стоять согнувшись рядом друг с другом, но всё было очень чисто и аккуратно. Кровать с пологом была застелена, над маленьким столом в углу висели иконы, плита с самоваром приткнулась в другом углу — за спиной служанки. В комнате было ещё много всяких мелочей.

Сам хозяин был здоровяком выше 6 футов ростом, с мужественным лицом, светлыми усами и голубыми глазами. Они были внимательными и добрыми, казалось, что временами они становились мечтательными и устремлёнными куда-то вдаль. У него был резко очерченный подбородок и большой нос. Лет ему было за тридцать. Казалось, что хозяин заполняет собой всё пространство домика, и я просто глаз не мог отвести от его освещённого лампой лица, когда они с Лорис-Меликовым сидели на табуретках и увлечённо беседовали.

Он отбыл ссылку и уже три года был свободен, но остался здесь, зимой и летом в полном одиночестве. Он должен был накопить денег для возвращения домой и зарабатывал себе на жизнь рыбалкой летом и охотой на песцов и горностаев зимой. Песцов он ловил капканами и силками, а также травил их с помощью стрихнина. Последней зимой он смог добыть 26 песцов и нескольких горностаев. Неплохая добыча, если учесть, что за каждого песца платили 30 рублей (60 крон).

Он рассказывал о России и своём родном Харькове и даже прослезился. Его жена умерла через два года после его ссылки в Сибирь, а детей у них не было. Когда ему наконец удастся вернуться домой, сказал наш хозяин, то он не сможет жить в том же районе Харькова, что и раньше, потому что там живёт женина родня. Он будет жить в другом месте. Газет он не видел уже несколько лет, а известие о войне на Балканах явилось для него настоящей сенсацией.

По законам сибирского гостеприимства служанка подала нам чай в стаканах с цветным узором и хлеб, так что мы должны были выпить по паре стаканов.

Затем мы вышли на свежий воздух. Уже занималась заря, и после того, как мы купили пару пудов свежей рыбы, нас повезли обратно на «Коррект».

Правил лодкой наш гостеприимный великан. И вновь я сидел и любовался им, тем, как он сидит на корме и правит рулевым веслом, спокойно поглядывая по сторонам. Что давало ему вкус к жизни? Быть может, само его одиночество? Или его мечтательные голубые глаза видели что-то в будущем?

Мы попрощались с ним, подняли якорь и пошли дальше на юг. Мы промеряли глубину непрерывно — лот показывал между 12 и 5,5 сажени. Но в восемь утра глубина оказалась равна 5 саженям. Затем она увеличилась до 6,5 — и вдруг судно напоролось на мель и встало. Всё это произошло так незаметно, что я даже не проснулся и открыл глаза, лишь когда ко мне пришёл стюард сказать, что уже половина девятого и мы сидим на мели.

Мы слишком близко подошли к западному берегу, потому что боялись налететь на Яковлеву косу, идущую прямо посередине реки. В результате пароход носом сел на другую мель. Мы давали полный вперёд и назад, корабль дёргался взад-вперёд и в одиннадцать сошёл-таки с мели.

Теперь мы шли ближе к восточному берегу, чтобы найти глубокую воду, но через четверть часа снова сели на мель. Через час мы с неё снялись. Мы всё ещё ближе втрое к западному берегу, чем к восточному, не более 2 миль от него, но фарватер и должен был бы быть ближе к западному берегу, потому что река делала тут резкий поворот вправо. Я с тоской подумал о не купленной Востротиным моторной лодке. Она могла бы сейчас отправиться на разведку вперёд и указывать нам путь! Пришлось довольствоваться яликом, на котором послали штурмана к западному берегу промерять реку, и он скоро нашёл глубину в 10 саженей. Тут и был фарватер. Мы направили «Коррект» туда и взяли курс на юго-восток, но шли медленно и всё время замеряли глубину.

Глубина возросла с 10 до 13 саженей, затем упала до 12 и держалась на этой отметке довольно долго, но затем снова стала уменьшаться — до 5 саженей. Мы остановились и дали задний ход, но тут пароход так мягко сел на мель, что мы почти не ощутили толчка и были не уверены, что это действительно мель. Мы дали полный ход, но безрезультатно. Лот показал 21/4 сажени у носа, 21/2 у середины и 31/4 под кормой. Сам же «Коррект» сидел в воде на 23/4 сажени.

Якорь с правого борта протащили на стальном тросе, пока не отдали все 25 саженей якорной цепи. Дали полный назад, а якорь стали подтягивать, но «Коррект» никак не хотел сходить с мягкой глиняной подушки. Дул свежий ост-зюйд-ост, а течением нас сносило к северу, и именно это была малоприятно, потому что можно было ждать убыли воды. Шла небольшая волна, нас качало, но корабль не двигался с места.

Около полуночи вода опустилась на фут, может, из-за юго-восточного ветра, а может, и из-за отлива.

Ночью шёл дождь, и это вселило в нас надежду, что вода прибудет, как только ветер утихнет или переменит направление. Однако течение не меняло скорости (4 мили в час) и шло к северу. Всю ночь мы просидели на мели.

Среда, 27 августа.

Ветер переменился на юго-западный, принёс с собой ливень и стал ураганной силы. Может, и вода прибудет. Мы ждём лишь прилива, чтобы сделать ещё одну попытку сойти с мели. В половине третьего дня воды было уже столько, что мы рассчитывали всё-таки на удачный исход дела. И действительно — идя полным ходом назад и подтягиваясь на якорной цепи, мы соскользнули с мели тихо и незаметно. Бросили якорь на глубине пяти саженей и отправились обедать. За столом Лорис-Меликов неожиданно вопросил: «А по какой такой причине мы стоим на месте?» Я ответствовал: «Чтобы пообедать в покое — чем не причина?» — «Да, — согласился он, — это уважительная причина, во всяком случае, это лучше, чем сидеть на мели». Капитан же посчитал наши шутки «плоскими».

После трапезы мы послали ялик с обоими штурманами промерять глубину — и они нашли фарватер довольно далеко от нас к востоку. Мы пошли на юго-восток очень осторожно, а они плыли впереди и делали замеры глубины. Вероятно, мель, на которую мы напоролись, находится севернее Носоновского острова и не нанесена на карту.

В этом месте Енисей достигает 23 миль (43 километров) ширины и оба берега его пологие, особенно западный. Поскольку течение идёт вдоль восточного берега, то западный едва виден над поверхностью воды — даже из смотровой бочки, а уж в непогоду не разглядеть и восточного. В таких условиях плыть по ничем не обозначенному узкому фарватеру представляет большую сложность.

К югу от нас в широкой части Енисея расположилось великое множеств островков, побольше и совсем крошечных, их даже трудно назвать островками — это скорее песчаные и глиняные отмели, разделённые мелководными и довольно узкими протоками. Всё это вместе взятое очень напоминает низменную дельту[46], которая простирается довольно далеко на север. Островки известны под названием Брёховских.

Нашей целью был самый северо-восточный из этой группы островов — Носоновский, который, собственно, состоит из двух частей, разделённых протокой. Там мы рассчитывали найти подходящее место для стоянки на якоре, чтобы произвести разгрузку и погрузку и чтобы там же и дождаться парохода с баржами, которые уже должны были вскоре прийти с юга, — в соответствии с нашей договорённостью они должны были прибыть ещё вчера, 26 августа.

Но на юге мы не видели что-то никакой земли, даже из смотровой бочки, ни прямо по курсу, ни к юго-западу. Надо полагать, остров этот такой низменный, что разглядеть его невозможно на таком дальнем расстоянии.

Без четверти семь я наконец с трудом рассмотрел из бочки остров по правому борту далеко на горизонте. Из лодки штурманы сообщили, что глубина падает — она колебалась между 4 (если не меньше) и 5 саженями. Мы вновь бросили якорь, а ялик отправился на запад от нас — там оказалось всего около 2 саженей. На западе же промеры с лодки тоже показали мелководье — всего 4 сажени.

К юго-западу от нас я разглядел буруны над мелью. Капитан залез в смотровую бочку и увидел ту же картину. Мы ничего не понимали. Мы вроде бы были в середине фарватера между восточным брегом и островом, но это противоречило карте. Зато было очень похоже, что мы попали в круговорот течения, но где же тогда фарватер?

В десять вечера мы пустили три сигнальных ракеты и зажгли три синих огня в смотровой бочке — это был сигнал пароходу и баржам, которые в соответствии с договорённостью как раз в это время должны были идти с юга к Носоновскому острову. На борту «Корректа», однако, говорили, что если даже они уже прибыли и стоят у острова, то вряд ли так внимательно наблюдают за окрестностями, чтобы заметить наши сигналы, а если и заметят, то велика вероятность, что они примут их за северное сияние.

Четверг, 28 августа.

В пять утра мы наконец увидели дымок парохода, а затем и мачты трёх барж, стоявших по другую сторону низменного островка прямо перед нами. А спустя некоторое время заметили, что пароход идёт к нам, вниз по реке, очень осторожно и тихим ходом, постоянно делая промеры глубины. Наконец он тоже встал на якорь — довольно далеко от нас к востоку. Спустили на воду лодку, которая стала делать замеры глубины. Наверное, там тоже было очень мелко. Но вскоре лодка направилась прямо к нам и стала у нашего борта.

На палубу «Корректа» поднялись двое мужчин в форме и один в гражданском платье. Последний был доверенным лицом Лида — Гуннаром Кристенсеном, на редкость славным молодым человеком, прожившим несколько лет в России, в частности в Красноярске, и блестяще говорившим по-русски. Они прибыли с юга с товарами, которые «Коррект» должен был забрать обратно в Норвегию. Один из господ в форме оказался капитаном парохода «Туруханск», а другой — таможенным чиновником, который в сопровождении двух солдат проделал долгий путь из Красноярска только ради того, чтобы растаможить наш груз.

Проезд таможенников оплатил Лид и его компания, туда и обратно. В прошлом году, как я уже говорил, чиновник и солдаты также проделали этот неблизкий путь, и их проезд также был оплачен Сибирским акционерным обществом, но проездили они впустую, потому что корабль так тогда и не смог пробиться через льды.

«Туруханск» и баржи прибыли сюда вчера около полудня и встали на якорь у острова к югу отсюда, а мы пришли после полудня. Замечательная точность, если принять во внимание тот факт, что они прошли 22 000 километров с юга, а мы почти 3000 километров с запада. Это было результатом хорошей работы и точных расчётов — в этом я не сомневался.

Вчера вечером они заметили наши синие огни, но действительно приняли их за отблески северного сияния, однако, когда сегодня утром собирались продолжить путь к Гольчихе с одной из барж, заметили дымок из трубы «Корректа», как только обогнули мыс. Они были вынуждены вернуться обратно к пароходу вместе с баржей и забрать Кристенсена, который оставался на «Туруханске».

Капитан парохода объяснил нам, что мы стояли в бухте на отмели, тянувшейся к западу от острова, и нам надо было просто отойти немного назад к северу, а уж потом поворачивать к востоку, где и проходит фарватер. Он отправился обратно на свой «Туруханск», который теперь шёл впереди нас, постоянно промеряя глубину, а мы в полной безопасности следовали за ним.

Тем временем нам подали завтрак, и таможенный чиновник присоединился к нам. Он выглядел очень слабым и болезненным, был тих и, как оказалось, недавно перенёс тяжёлую болезнь. Он был очень мил и приятен в общении и невероятно трогательно относился к животным. За едой он рассказывал нам о своём ручном олене и прочих домашних питомцах, которые жили у него в Иркутске. Вероятно, это было его самой большой радостью в жизни, и надо признать, это было весьма похвально.

Наконец мы обогнули мыс в южной части Носоновского острова и подошли почти вплотную к баржам, которые стояли на якоре к югу у так называемого Носоновского песка, где на берегу было несколько палаток и домов. Нас приветствовали залпами из винтовок и ружей с барж, и мы ответили им тем же и с радостью стали палить из револьверов и винтовок.

Тут была такая отмель, что нам пришлось встать на якорь в двух километрах от острова, да и то глубина была не больше 2–3 футов. В результате, когда начался отлив, «Коррект» вновь сел на мель — уже в пятый раз за всё время нашего путешествия, однако не последний, потому что на обратном пути, как я узнал позднее, он умудрился ещё два раза наскочить на мель в устье Енисея.

Все острова вокруг были с низкими берегами, лишь на востоке на другой стороне реки виднелся высокий обрыв, однако и он был совершенно плоский. Дальше тянулась бесконечная голая тундра. Остров, у южного берега которого мы бросили якорь, тоже низменный и плоский, впрочем, как и другие Брёховские острова. Во время весеннего разлива Енисей их полностью заливает, и вода не спадает иногда даже в июне.

Как только мы бросили якорь, «Туруханск» подтащил к нам две баржи, по одной к каждому борту, чтобы немедленно начать перегрузку товаров.

На борту одной из барж было два верблюда из Монголии, два медведя из сибирских лесов (третьего медведя прикончили по дороге сородичи), один волк (второй удавился, а третий сбежал по дороге на север), и ещё там был самец косули. Всех этих животных собирались продать в Европу. Кроме того, на палубе ещё обнаружилась привязанная беременная сука-пойнтер Кристенсена. Словом, на пароходе был настоящий зверинец.

Было удивительно наблюдать за верблюдами, такими по-восточному флегматичными и терпеливыми, смотреть, как они спокойно стоят на палубе железной баржи, изготовленной в далёком Гамбурге, на фоне сурового северного пейзажа. Какой контраст с окружающим ландшафтом представляли их горбы и вечно улыбающиеся морды, а от мягкой, теплой, золотистой шерсти так и веяло зноем песков Гоби и жаром пустынного солнца.

Палуба второй баржи была завалена сибирским кедром, сосной и елью. А в трюме у них были тюки льна и конопли, кожи, шерсть и мешки с волосом. Кроме того, привезено было много рогов оленей и лосей и ещё около 30 тонн графита. Были и другие грузы. Невольно ощущалось, что находишься в великой стране, простирающейся от тайги и тундры на севере до пустыни Монголии на юге.

Надо ещё упомянуть, что на баржах находились полицейский и толстый жандарм, оба в форме. Они прибыли, верно, следить за нами и не допустить, чтобы кто-либо из ссыльных сбежал отсюда на «Корректе» в Европу. Прежде всего это касалось политических ссыльных, ведь если бы сбежала парочка или тройка уголовников, никто не стал бы убиваться.

Итак, мы стояли на якоре в заранее оговорённом месте встречи на Енисее, морская часть нашего путешествия, проходившая на «Корректе», завершилась. Теперь надо было разгрузить и погрузить товары, а это довольно скучная работа — в любой точке земного шара.

Троим из нас предстояло продолжить путешествие вверх по Енисею, и мы не могли дождаться, когда сможем отправиться дальше. Востротин и Лорис-Меликов вместе со мной должны были плыть в Енисейск и Красноярск, а оттуда вернуться в Центральную Россию. Но больше всех спешил в дорогу я сам, потому что в Красноярске мне надо было очутиться не позже 25 сентября, чтобы встретиться с инженером Вурцелем и поехать с ним в Восточную Сибирь и Приамурье.

По плану мы должны были пойти вверх по Енисею на буксирном пароходе, который поведёт баржи сразу же по окончании разгрузки. К большему сожалению, для выполнения такой большой работы, как разгрузка барж и разгрузка-погрузка «Корректа», было всего восемь человек и ручные лебёдки на баржах.

Поэтому получалось, что на всё про всё уйдет несколько недель, хотя ранее мы рассчитывали управиться за неделю. Да и рейс на буксире вверх по Енисею мог занять не меньше трёх недель, раз надо было тащить три тяжело гружённых баржи против сильного течения. Поэтому у меня не было шансов оказаться в Красноярске 25 сентября, и мне следовало сразу отказаться от мысли успеть встретиться с инженером Вурцелем.

Да и расстояние было немаленькое: до Енисейска по реке оставалось 1015 миль (1878 километров), да из Енисейска в Красноярск ещё 330 вёрст (350 километров) берегом или по реке 391 верста (417 километров). Так что, если считать по прямой линии, выходило расстояние как от Нордкапа до Берлина или как от Кристиании до Неаполя.

Носоновский песок и самоеды

Больше всего меня в предпринятом путешествии с самого начала привлекала возможность (я надеялся, что она мне представится) познакомиться с коренным населением Сибири поближе. Первобытные народы всегда меня очень интересовали, и чем первобытнее они были, тем более меня привлекали. А в этой великой стране коренные народы многочисленны, и они, как это ни удивительно, сравнительно мало изучены и описаны.

Здесь, вверх по Енисею, не доезжая Енисейска, их жило очень много — так называемые енисейские самоеды, затем юраки (которые тоже относятся к самоедам), остяки, проживающие между Енисеем и Обью, затем — к западу от Оби — остяки, которых относят к финно-угорской группе, затем ещё долганы, которые обитают на западном берегу Енисея, и ещё один таинственный народ, совершенно отличный от остальных, — енисейские остяки, вероятно, последние представители когда-то многочисленного и могучего народа, населявшего просторы Сибири, затем широко распространённые тунгусы и, наконец, разбросанные по всей территории якуты. И это не считая самих русских.

Так что даже по пути моего следования было более чем достаточно материала для лингвиста и антрополога. После выдающегося финского языковеда Александра Кастрена[47], побывавшего тут в середине прошлого, XIX века и великого исследователи Сибири Миддендорфа[48] который совершил сюда путешествие приблизительно в то же время, эти народы и их языки более не описывались и не изучались.

Хотя самоеды и весьма малочисленны, они широко в отличие от других коренных народов распространились по всей европейско-сибирской тундре и в северных лесах Сибири, от Хатынской бухты на восточном берегу Таймыра до Белого моря на западе, то есть практически на протяжении около 3000 километров. По всей вероятности, ранее они проживали также и на юге, и там даже сейчас живёт небольшое племя самоедов, так называемые камашинцы, на берегах рек Камы и Манны, притоков Енисея, на северных склонах Саянских гор. Они говорят на самоедском наречии.

Происхождение этих широко распространённых, но малочисленных самоедов, по правде говоря, неизвестно. Существует множество гипотез, но все равнозначны той, которую высказал в подаренном Кастрену манускрипте монах, где с лёгкостью доказывается, что самоеды происходят от израильтян, так как им известны 10 заповедей. Самой приемлемой считается гипотеза, что это народ, который, будучи раздроблен на племена, обитал в Алтайских и Саянских горах. Китайские историки упоминают в VII веке народ дубо, живущий на нагорьях Алтая и на восточном берегу озера Косогол. Они не занимались ни скотоводством, ни земледелием, а были охотниками и рыболовами. Упоминаются и ещё два родственных племени. На ногах у них деревянные лошади (лыжи), а в руках подпорки (лыжные палки), и каждый их шаг был равен сотне шагов обычного человека, а по ночам занимались они грабежами да разбоем.

Доктор Вильгельм Радлов[49] предположил, и, несомненно, был прав, что этот народ дубо — не кто иные, как тубинцы, часто упоминаемые в сибирской истории в XVII веке. Вместе с двумя родственными им племенами — комашинцами и маторами — они долго противостояли русскому владычеству, будучи очень воинственными. Лишь в середине XVII века они покорились и стали платить завоевателям ясак (подать). Эти три племени, вероятно, были самоедами из лесов, которые были отличными охотниками и владели удивительным искусством стрельбы из лука. За исключением немногочисленных комашинцев, племена эти исчезли или растворились среди тюрок и татар.

Некоторые ученые также полагают, что с Алтая самоеды переселились на север, спасаясь от тюркских племён. Миддендорф даже предполагает, что они бежали в таком страхе, что даже не осмелились остановиться ни в Барабинской степи, ни в дремучих лесах между Енисеем и Обью. Оставив же позади густые леса, они оказались в степи, где почувствовали себя как дома и осели в тундре среди финских племён — остяками на западе и тунгусами, жившими чуть выше на юго-востоке.

Подобные предположения мною решительно отвергаются. Особенная культура, сложившаяся в результате кочевого образа жизни в тундре, не могла сложиться ни за день, ни за год, ни за сто лет, а является исключительно продуктом долгого развития, в котором последовательно принимали участие многие поколения на протяжении многих столетий, если не сказать тысячелетий. Народ, переселившийся в спешке с Алтая на Север, первоначально совершенно не приспособленный к условиям жизни в тундре, неминуемо должен был бы погибнуть от голода, если бы не столкнулся там с другим народом, который изначально жил в местных условиях и был приспособлен к ним, и не покорил этот народ, усвоив себе его культуру. Для жизни в тундре нужно было прежде всего научиться приручать оленей и пользоваться ими в домашнем хозяйстве, а научиться этому сразу самостоятельно невозможно. Для этого требуется много веков.

Кроме того, не стоит упускать из виду тот факт, что в манускриптах говорилось о занятиях самоедами охотой и рыболовством, а вовсе не скотоводством, следовательно, вся культура кочевников с их постоянным занятием оленеводством была им совершенно чужда. Да и в наши дни самоеды продолжают оставаться непревзойдёнными охотниками и рыбаками, но у них нет оленей. Кроме того, остяки-самоеды, проживающие в лесах между Обью и Енисеем, даже в качестве ездовых животных используют собак, а не оленей.

Я склонен считать, что корни этих и подобных им теорий о внезапном переселении отдельных целых племён в Азии ведут к аналогичным теориям о переселениях народов Европы, когда целый народ вдруг, словно по мановению волшебной палочки, переселялся с востока на запад и с юга на север, как будто происходила рокировка фигур на шахматной доске. Это вполне могло быть приемлемым объяснением, если бы речь шла о воинственных племенах, которые неслись бы, сметая всё на своём пути через густонаселённые территории. Но когда речь заходит о переселении народа с юга на север, в голую тундру, где прежде всего надо научиться выживать, создав совершенно новую культуру, даже и имея в качестве дополнительного источника к существованию рыбную ловлю и охоту по берегам таких больших рек, как Енисей и Обь, — тогда эта теория не выдерживает никакой критики.

Не стоит отрицать, что очень заманчиво считать Центральную Азию колыбелью цивилизаций, откуда племена веерообразно расселились во все стороны. Однако мне неясно, почему именно в Средней Азии «народилось» столько племён. Где находится колыбель человечества, неизвестно и по сей день. Мы знаем лишь, что то время, когда люди появились на земле, когда они стали столь многочисленны и образовались в различные племена, отделено от нас сотнями тысячелетий. И это знание нисколько не может помочь нам в разрешении загадки образования и расселения современных народов по планете. И есть ещё одно обстоятельство, которое необходимо принимать во внимание, а именно: обычное деление народов на группы и племена — финно-угорскую, самоедов, тюрков и татаров, монголов, тунгусов и маньчжуров и т. д. — целиком и полностью основывается на различии языков и мало что имеет общего с действительными отличиями рас и происхождением и переселением народов. Один народ может, попав в зависимое положение от другого народа и в тесное соприкосновение с его культурой, перенять эту самую культуру и выучить язык, хотя никогда и не будет иметь ничего общего с ним по происхождению.

И тому есть многочисленные примеры. Вспомним хотя бы наших родных норвежских финнов — саамов, которые говорят на языке, очень похожем на такие языки финно-угорской группы, как квенский и карельский, хотя имеют абсолютно другое происхождение, чем эти народы. Ещё в пример можно привести болгар — финский народ, говоривший на финском ещё в IX веке, но в ходе движения на новые земли, проходя через южные степи России, испытавший сильное славянское воздействие и осевший в устье Дуная уже в качестве «ославянившегося» племени.

И если на Алтае мы находим небольшие племена, а быть может, и остатки древнего населения, говорящие на самоедском языке, и у нас нет никаких доказательств переселению их туда, где они нынче обитают, то в любом случае мы можем сделать вывод, что в давние времена самоедский язык был распространён на гораздо большей территории к югу, чем сейчас, а также что на этом самом языке говорили многие племена, расселившиеся на территории от Алтая до северной тундры, а вероятнее всего — вдоль таких водных путей, как Обь и Иртыш, а возможно — и вдоль Енисея с его притоками. Что совершенно не доказывает, что народы, говорившие на самоедском языке, переселялись с Алтая на север и северо-запад. Скорее уж они шли в противоположном направлении — из больших лесов и рек, где были отличные условия жизни для охотников и рыболовов, на Алтай, на юго-восток, а также на север в тундру[50].

Принадлежали ли различные самоедские племена к одному народу в далёком прошлом — довольно сложный вопрос, на который не так-то легко найти ответ. Существует много подтверждений того, что современные самоеды — «не равномерная», а смешанная раса. Миддендорф пишет, что так называемые тавги, или авамские самоеды, очень маленького роста — в среднем 154 сантиметра, с чертами лица финского типа. У них человек ростом 164 сантиметра считается уже чуть ли не великаном, а в других племенах, которые живут, например, на Ямале, а некоторые и по берегам Енисея, люди более высокого роста, а черты лица у них монгольского типа.

Но тут надо напомнить, что в Сибири вообще нет представителей чистой расы, потому что все племена живут в такой близости друг к другу, что среди них очень много метисов. И кроме того, среди сибирских племён существует обычай по возможности не брать себе в жёны девушку (или девушек) из своего же племени. Чаще всего жён берут из другого, а часто и враждебного племени, а среди воинов женщины во все времена были желанной добычей победителя.

Поэтому легко предположить, что в Сибири издавна существует смесь типов, рас и народов. Так оно и есть на самом деле. И совершенно понятно, почему, скажем, восточные самоеды так напоминают долганов, якутов и тунгусов, в то время как, по свидетельству Кая Доннера, и комашинцы, живущие на северном склоне Саян, и самоеды-остяки очень похожи на татар. Различать племена и народы Сибири, основываясь исключительно на внешнем виде и анатомическом строении, — очень нелёгкий труд, хотя, конечно, у каждого племени есть свои характерные признаки, которые позволяют отличить, например, северо-восточного самоеда от тунгуса или енисейского остяка.

В одном мы можем быть абсолютно уверены: кочевническая культура тундры с её оленеводством очень древняя и восходит к давним временам. О разведении оленей на севере Норвегии известно ещё в IX веке (из сообщений Оттара[51]), причём достигло оно тогда значительного развития. Было бы неправильно предполагать, что эта северо-норвежская культура оленеводства существовала бы в полном отрыве от подобной азиатской культуры, если уж кочевники-оленеводы живут на всём протяжении от Финнмарка до Восточной Сибири. Тут несомненна тесная и прямая связь культур. Надо думать, что пришла она с востока, из сибирской большой тундры, и зародилась в древнем племени, предшествовавшем самоедам. Однако имеет право на существование и теория о возникновении такой культуры в охотничьем племени, говорившем на самоедском наречии и жившем в северных лесах. Постепенно это племя научилось приручать диких оленей и сделало их домашними животными. Отсюда и пошла кочевническая культура тундры[52].

Мы называем «самоедами» представителей абсолютно всех племён, говорящих на самоедском наречии, однако сами они себя так не называют. У того названия, вероятно, русское происхождение, оно «говорящее». Судя по этому названию, самоеды сами себя едят — или себе подобных, то есть являются людоедами. Вполне возможно, что русские назвали так первых встреченных ими аборигенов по пути своего продвижения на восток, и также возможно, что в случае крайней нужды и голода они могут поедать своих мертвецов, как случается во многих других частях света. Но тем не менее маловероятно, чтобы именно этот обычай дал самоедам их русское название. Некоторые ученые пытались объяснить это название созвучием с финским suomi — «финны». Как бы то ни было, приемлемее всего мне представляется теории о происхождении слова «самоед» по законам народной этимологии — оно явно иностранного происхождения, а по созвучию превратилось в говорящее русское слово[53].

Самоедов сейчас делят на пять основных племён.

Первое — тавги, или таймырские самоеды, проживающие, как следует из названия, на Таймырском полуострове, к востоку от Енисея и Катангской бухты. Они кочевники-оленеводы, хотя охотно занимаются и рыболовством в реках и озёрах, и охотой на диких оленей и пушного зверя.

Второе — енисейские самоеды, которые живут вдоль Енисея. Они также разводят оленей, но небольшими стадами и живут во многом охотой и рыбной ловлей в Енисее.

Третье племя — юраки, расселившиеся от Енисея до Белого моря. Они тоже оленеводы, но одновременно рыбаки и охотники.

Четвёртое — остяки-самоеды, которые обосновались в лесном поясе южнее тундры. Те из них, что живут ближе к северу, разводят оленей, а те, что ближе к югу, — прирождённые рыбаки и охотники и держат в качестве домашних животных только собак и немного лошадей.

Пятое племя — комашинцы, проживающие на северных склонах Саянских гор. Они живут очень изолированно от прочих самоедских племён.

Эти пять племён говорят на разных языках, но каждое племя подразделяется на более мелкие, которые, в свою очередь, говорят на разных диалектах. Самоедские языки описаны и изучены Кастреном, и с тех пор ими фактически никто не занимался. Лишь когда не так давно в район Оби и Енисея приехал Кай Доннер[54], молодой финский филолог, специализирующийся на остяцко-самоедском наречии, к этой группе языков вновь было привлечено внимание. Он сообщил мне, что самоеды, общим числом около 3000 человек, говорят более чем на 20 различных диалектах. Если заесть, что самоеды расселились в разных направлениях на такой огромной площади, то, по мнению Доннера, вполне можно предположить, что переселение это произошло не менее 2000 лет тому назад, а потому не приходится удивляться большому количеству диалектов и отличиям в образе жизни самих самоедских племён.

Причиной вытеснения самоедского языка с юга по сравнению с прежними временами можно считать влияние других культур и языков, которые оказались «сильнее». Вполне вероятно, что говорящие на самоедском языке племена были вытеснены к северу, но имеет право на существование и версия о том, что они постепенно ассимилировались, переняли чужой язык и образ жизни. Мы знаем, что так случилось с тубинцами и маторами, которые стали говорить по-тюркски и татарски и теперь считаются тюрками и татарами.

Кроме того, самоеды, конечно, как первобытный народ очень страдают от соприкосновения с европейской цивилизацией, а потому постепенно вырождаются.

Правда, среди самоедов тундры и сейчас много богатых людей, и даже очень богатых, у которых есть даже по две или три тысячи оленей, но для процветания самоедов нужно сохранение и развитие их собственной культуры. Европейская цивилизация практически ничего не может предложить им достойного. Наоборот, она прививает им привычки и потребности, которые трудно удовлетворить при их образе жизни, а потому многие из них постепенно нищают при тесном соприкосновении и общении с русскими. А в голодные годы им приходится совсем тяжко. Миддендорф описывает один худородный год, когда умерло больше половины племени, поскольку им недоставало рыбы и диких зверей, на добычу которых они очень рассчитывали. В другие годы в становища приходит оленья чума, уносящая много животных. И в этом случае даже богатым самоедам трудно восстановить своё благосостояние, а торговцы водкой и прочими соблазнами не делают их жизнь легче. Вырождение самоедов тем печальнее, что только они одни, с их особой культурой приспособлены к жизни на необъятных просторах тундры, а белым расам этому никогда не удастся научиться.

К этим утверждениям Кай Доннер добавляет ещё много интересных замечаний. Основываясь на собственном опыте, он утверждает, что на Севере самоеды могут вымирать большими группами только в случае эпидемии. Иначе обстоит дело на юге. Вымирание коренного населения тут носит просто катастрофический характер и идёт фантастическими темпами. В этих районах детская смертность достигает 50 %, а причина её, по мнению Доннера, не в плохих условиях жизни или отсутствии надлежащего ухода за малолетними самоедами, но крайняя физическая слабость их родителей, которая является результатом резкой смены образа жизни, а именно перехода от кочевой жизни на вольном воздухе к оседлому прозябанию в душных домишках.

Прибавьте к этому злоупотребление водкой, сифилис и прочие прелести цивилизованной жизни. Кроме того, русские отбирают у самоедов охотничьи угодья и участки рыбных промыслов, что делает их существование ещё тяжелее. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самоеды южных областей так быстро и верно идут к вымиранию.

На берегу виднелись домики и несколько землянок, где, вероятно, жили русские, приезжающие сюда на рыбную ловлю летом. А чуть дальше на восток стояло пять самоедских чумов. Эти-то чумы и их обитатели сейчас интересовали нас больше всего.

После обеда некоторые из нас отправились на сушу. Туземцы высыпали на берег целой толпой встречать нас. Однако тут кругом были отмели, и наша лодка немедленно села на мель довольно далеко от берега. Казалось, у нас нет шансов попасть на землю в сухой одежде.

Однако самоеды указывали нам на восток чуть подальше, где стояла на приколе чья-то лодка. Там было чуть глубже, и, воспользовавшись чужим судёнышком в качестве сходней, мы относительно сухими достигли берега. Надо сказать, что лодки тут стоят на якоре поодаль от берега и к ним идут вброд, часто по пояс в воде, но при этом самоеды не промокают, потому что у них есть особая одежда на этот случай: штаны накрепко пришиты к комагам[55].

Первым на берег выбрался Востротин, как и полагалось думскому представителю этого края, ведь встречали его избиратели. Поэтому мы прозвали его «королём самоедов».

Местные жители оказались самоедами с восточного берега Енисея, а вовсе не юраки, как мы поначалу решили — из-за их юрацких балахонов из тёмных оленьих шкур с капюшонами и отделанных красной тесьмой. Надо думать, что эту одежду сшили их жёны, многие из которых были юрацкого происхождения.

Если же судить по внешнему виду и чертам лица, то и юраки, проживающие на западном берегу Енисея, и енисейские самоеды принадлежат к родственным народам. Говорят на разных, но родственных языках.

Как только мы оказались на берегу, нас, как и полагается, ощупали и рассмотрели со всех сторон, однако наибольший интерес самоеды проявили к нашим ружьям. Они с большой осторожностью, как будто в руках у них были вещи величайшей ценности, брали их по очереди, внимательно разглядывали и нежно поглаживали.

Они жили в пяти чумах, стоявших на ровном месте на крутом обрыве у реки. Занимались оленеводством, но олени их были сейчас в тундре на другом берегу Енисея, а сами они разбили тут стоянку на лето, чтобы половить рыбу. У каждого из них было по 200 оленей, но это не считалось особым богатством. Поэтому они были вынуждены заниматься ещё и рыболовством, в то время как богатые самоеды, у которых могло быть по тысяче или две оленей, никогда не опустятся до рыбной ловли и круглый год живут со своими оленями в тундре.

Хозяин первого чума, в который мы вошли, с гордостью указал на своих женщин и сообщил, что у него две жены. Одна из них сидела в чуме скрестив ноги и шила что-то из оленьих шкур. Рядом с ней играл трёх-четырёхлетний малыш с длинными каштановыми кудряшками. Мы невольно с удивлением воззрились на родителей малыша — волосы у обоих были черны как вороново крыло. Кроме того, мать была ещё и маленькой уродливой хромоножкой, и мы с трудом могли себе представить, что ею мог соблазниться кто-либо — будь то самоед или русский.

У второй жены был грудной младенец, который лежал в люльке, подвешенной к покатой стене чума на противоположной от входа стене, а сама мать спряталась за шкурой, заменявшей в чуме дверь, и мы не сразу её заметили.

Но в общем-то не приходится удивляться, что у народа, покупающего себе жён, и очень часто по высокой цене, и рассматривающего их как мужнину собственность, которую можно сдавать внаём или извлекать из них иную выгоду по собственному усмотрению, появляется потомство смешанных кровей. По свидетельству Миддендорфа, было совершенно обычным делом, например, среди казаков, золотоискателей и прочего пришлого люда брать себе туземок в жёны на лето, а иногда оставлять их и на зиму за договорную цену. Самоед, у которого две жены, всегда готов отдать одну из них в «аренду». При этом не внакладе оказывается и «сдаваемая в аренду» жена, поскольку ей выплачивается часть оговорённой суммы.

В старые времена, по обычаю гостеприимства у кочевников, хозяин уступал свою жену или дочь гостю на время его пребывания в становище. И Миддендорф пишет, что во время его путешествия этот обычай ещё был в ходу у коренных народов.

Насколько жена считалась неотъемлемой собственностью мужа, можно представить себе из рассказа Кастрена, относящегося к 1846 году. Один из кочевников-самоедов был арестован и предстал в Туруханске перед судом по обвинению в убийстве и якобы дальнейшем поедании (?) собственной жены. На вопрос судьи, как он мог осмелиться на такое злодеяние, убийца хладнокровно ответил: «Я купил жену и заплатил за неё всё до последней монетки. А со своим имуществом я имею право делать всё, что пожелаю!»

Женщина тут существо низшего сорта по отношению к мужчине, она должна услаждать мужа, работать на него, дарить ему радости, рожать и ухаживать за его детьми. Она считается нечистой и не может осквернять своим прикосновением священных предметов или иметь отношение к высшему миру. Женщина, например, ни в коем случае не должна пересекать дорогу каравана. Миддендорф пишет, что, когда однажды во время проведения своих замеров поставил один из инструментов на сани, потому что так было удобнее работать, проводник-самоед в ужасе закричал: «Это сани женщины! Как ты мог так прогневить своих богов!» Миддендорфу пришлось пройти через долгие очистительные церемонии, чтобы его спутник-самоед наконец успокоился.

При изучении этого народа бросается в глаза строгое разделение работы между мужчинами и женщинами. Мужчины отвечают за уход за оленями, разведение и езду на них, рыбную ловлю и охоту. Как только они заходят в чум, они и пальцем не пошевельнут, чтобы выполнить какую-либо работу, не считая починки и подготовки рыболовных или охотничьих снастей. Женщины делают запасы впрок, разделывают принесённую добычу, ведут домашнее хозяйство, выделывают шкуры, шьют и готовят пищу. Они же устанавливают чум и следят в нём за порядком, а при переезде разбирают и складывают его. И конечно, именно они ухаживают за детьми.

Несмотря на такое подчинённое положение женщины, создаётся впечатление, что в целом к ней хорошо относятся. Ни о каком угнетении, как правило, и речи в её отношении не идёт, а о жестокости и говорить не приходится. Она ведёт домашнее хозяйство, и муж советуется с женой по всем важным вопросам. Надо думать, что есть среди самоедов и подкаблучники, которые во всём слушаются своих жён. Когда напьются, то супруги могут и подраться, но в обычной жизни самоеды — мирный народ.

У них не очень много детей. Я, во всяком случае, не видел многодетных семей — у родителей было не больше трёх-четырёх отпрысков. Иногда, конечно, бывает и больше, особенно в полигамных семьях.

Мы зашли и в другие чумы. Возле входа в один из них расположилось множество женщин с детьми, но они бросились в чум при нашем приближении. По всей вероятности, сделано это было из вежливости, а вовсе не из страха, потому что они с радостью согласились выйти из своего укрытия и сфотографироваться, как только мы попросили их об этом.

Во многих чумах мы заметили прикреплённые к внутренним шестам иконки. Самоеды поклоняются не только своим богам, но и христианским святым. Номинально они христиане. Но насколько искренне они верят — сказать сложно. Наверняка они в той же степени язычники, в какой православные. Надёжнее ведь всегда иметь возможность призвать на помощь и старых, и новых богов! Тем более когда дело касается оленей. С людскими проблемами поможет христианский Бог, но вот сможет ли он разобраться с животными?! Вряд ли, ведь в Европе нет оленей. Вот и приходится самоедам поклоняться всем богам — на всякий случай и в силу необходимости.

А в тундре у них наверняка есть жертвенники со стоящими на них деревянными идолами, которых они мажут оленьей кровью и которым приносят жертвы, справляя свои языческие обряды. Наверняка есть у них и шаманы, которые отвечают за хорошие отношения с потусторонними силами и могут войти в сношения с ними в случае нужды.

Большинство живущих здесь аборигенов крепкого и хорошего телосложения. Они не такие низкорослые, как наши лопари, но не выше ямальских самоедов и напоминают их чертами лица. У них практически ни у кого не растёт борода, а над верхней губой лишь у немногих наблюдается чахлая растительность. Только у единиц растёт борода. Женщины в большинстве своём ниже мужчин и более выраженного азиатского типа.

Несмотря на то что наш визит пришёлся на один из многочисленных русских православных праздников и никто не работал, лишь две-три женщины были одеты в праздничную одежду: одна — в красную кофту, а другая — в тёмно-синюю с красной оборкой. Остальные были в довольно замызганных оленьих балахонах. Впрочем, самоеды-рыбаки не особенно богаты и напоминают в этом наших саамов.

Они сообщили, что их старейшина, который жил в крайнем с востока чуме, пошёл к купцу, на запад от становища по берегу, и если мы хотим с ним познакомиться, то нам следует отправиться в том направлении.

Каждое племя самоедов, даже самое небольшое, имеет своего старейшину — это их правитель и судья, в обязанности которого также входит сбор и уплата подати (ясака) русскому правительству.

Пока мы там стояли и разговаривали, одна из женщин начала снимать оленьи шкуры (довольно потрёпанные, надо сказать) с шестов чума, а затем вытащила и сами шесты, чтобы по новой поставить шатёр чуть подальше.

Таким образом в доме производится генеральная уборка: когда пол загрязняется, потому что на него всё бросают, то чум просто переносят на новое место. Место, где хоть один раз стоял чум, считается нечистым — больше на нём никогда дом из шкур не ставят. Поэтому-то и встречается в становищах такое количество кругов из-под чумов.

Мы отправились на поиски купца. В его доме, очевидно, располагался кабак. Ещё издалека мы услыхали громкие крики, а затем увидели двоих мужчин, лежащих на берегу. Это были царь и бог самоедов — старшина племени — со своим дружком. Она были пьяным-пьяны и лежали, не в силах подняться на ноги. Старейшина с трудом приподнялся и полусидел, горланя что-то отдалённо напоминающее песню, а друг его лежал лицом в песок и подвывал совершенно по-звериному.

Завидев нас, царь и бог сначала привстал на четвереньки, затем с трудом, как малый ребёнок, только начинающий ходить, выпрямился и сделал нам навстречу несколько шагов, во все горло требуя ещё водки, а свои требования перемежал бормотанием по-русски: «Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи!» Мы поняли, что он был совершенно невменяем. Отделаться от пьяного было довольно сложно, если не невозможно. К счастью, он не удержался на ногах и завалился на песок, а мы пошли своим путём.

В этих добрых и гостеприимных детях природы особенно поражает то, что они, прекрасно владеющие собой и практически никогда не впадающие в гнев и ярость, стоически переносящие страдания, совершенно не переносят водки, как и прочие первобытные народы, чем, к сожалению, многие пользуются. Но даже ради водки они не пойдут на воровство. Миддендорф пишет, что во время путешествия по таймырской тундре самоеды, несмотря на почти звериное влечение к спиртному, никогда и близко не подошли к его запасам водки, и он мог оставлять и бочонок, и бутылки с горячительным без всяких опасений и в любом удобном ему месте, и самоеды никогда к этим запасам не притрагивались. Он обнаружил в тундре потерпевшую крушение лодку, которая, вероятно, пролежала там лет сто, с неё не пропал ни один гвоздь, потому что было понятно — это собственность царя, а ведь в те времена железо ценилось самоедами на вес золота.

Подумать только, какая разница мироощущений по сравнению с представителями нашей расы! Наверное, европейцам было бы легче удержаться от пьянства, зато они вряд ли бы не притронулись к запасам водки, оставленным в «свободном доступе», а уж тем более не прошли бы мимо железных гвоздей, если в них была бы нужда. Но после соприкосновения с европейской цивилизацией, после знакомства с её водкой и абсолютно неприкрытой непорядочностью купцов и чиновников происходит неминуемая утрата честности и добрых нравов даже у таких народов, как самоеды.

Мы подошли к двум-трём землянкам, в которых жили русские, приезжающие сюда на промысел рыбы и зверя. Они скупали рыбу и у местного населения.

Далеко к западу виднелся низкий деревянный дом — как нам сказали, то был «монастырь». Там жили пятеро или шестеро монахов, или, вернее, послушников, готовивших себя к принятию монашеского обета. Вместе с ними жили и две монахини. Они приезжали сюда на лето, чтобы запастись рыбой для монастыря, из которого они, собственно, и были сюда посланы.

Они встретили нас очень дружелюбно и оказались очень приятными благообразными людьми. У одного из них была длинная светло-каштановая борода, и вообще, как мне показалось, он очень походил на типичного норвежского крестьянина, и таких людей довольно много можно встретить в Сибири. У другого, который, судя по всему, был тут старшим, были длинные волосы до плеч и длинная же борода, а голубыми глазами, прямым носом и красивым разрезом глаз, смотревших мягко и всепрощающе, он очень напоминал Христа. Такое сходство в Центральной России и Сибири является заветной мечтой каждого священнослужителя и монаха. Все они носят длинные волосы, часто вьющиеся, и длинную бороду, разделённую надвое. Этот молодой мужчина, которому вряд ли было 25 лет, довёл это сходство до крайних пределов, и, вероятно, он будет хорошим монахом.

А ещё там жил настоящий херувим — пухлый юноша с длинными золотыми кудрями, голубыми глазами, светлыми бровями, круглыми щёчками и алым ротиком. Нельзя сказать, чтобы у него было умное выражение лица, и вообще он казался бесполым существом. Он был облачён в длинный светлый полотняный балахон, перехваченный на талии поясом, для полноты картины не хватало только крыльев. Он мало говорил и заикался, больше таращил глаза и походил на слабоумного, во всяком случае настолько не от мира сего, что врата Царствия Небесного распахнутся перед ним с лёгкостью.

Старшая из монахинь была маленькой горбуньей, в очках, с добрым и умным лицом. Младшая же очень походила на обычную крестьянскую девушку из Норвегии, но была тоже не первой молодости.

В «монастыре» была всего одна комната, в которой все они и жили вместе. Спали они на нарах, которые были сделаны вдоль одной из стен. Спальные места монахинь были у самой стены и отделены занавеской.

Было понятно, что они опытные рыболовы и отлично умеют обращаться с рыбой, большую часть которой чистили, мыли и солили в бочках, меньшую часть вялили. Под потолком были развешаны связки вяленой рыбы — славное угощение для насельников родного монастыря. Особенно вкусен кусочек такой жирной вяленой рыбы под рюмочку водки, он не помешает и монахам! Мы купили у них вяленого омуля, совершенно прозрачного, исходящего жиром и напоминающего вкусом не то копчёную камбалу, не то копчёную сёмгу. Ещё мы купили свежей красной икры, которая имела у нас успех за завтраком. Эта икра добывается здесь из сиговых пород рыб, чаще всего из омуля. Много такой икры солят впрок.

В томительном ожидании

Пятница, 29 августа.

Последние несколько дней дул сильный ветер, от которого в широких протоках между островами поднялось нешуточное волнение, не позволившее нам направиться на берег или по реке на наших неповоротливых яликах, поэтому мы проводили время на «Корректе» за проявлением фотографий днём, а вечером играли в карты. Лорис-Меликов же с Лидом, дай им волю, не вставали бы из-за шахматной доски целыми сутками. Но Лиду надо было следить за погрузкой-разгрузкой. Лишь Кристенсену и приглядывавшему за животными человеку приходилось иногда наведываться на берег, чтобы накосить травы для верблюдов, а её было достаточно на западном низком зеленеющем берегу.

На пароходе было немало членов команды, которые лелеяли надежду совершить выгодный для себя обмен с местным населением, причём особенно уповали на мену ценных мехов. Для этого они прихватили из дома меновые товары. Так, наш старина датчанин-стюард накупил на целых 24 кроны стеклянных бус, ожерелий и прочих побрякушек, перед которыми, по его мнению, не мог устоять ни один абориген. Но его и прочих «обменщиков» ждало величайшее разочарование. Что касается ценных мехов, то все их давно скупили сибирские купцы. А сами дикари оказались вовсе не такими наивными, как представлялось в далёкой Европе, и на стеклянные бусы они не покупались. Аборигены прекрасно знали цену денег — не хуже нас, а иногда и лучше многих из нас. Кроме того, цены на мех тут не намного ниже европейских. Бедный стюард, ухлопавший целое состояние непонятно на что, был безутешен, ведь теперь ему только и оставалось, что побросать свои побрякушки в воду.

Приглашая нас в путешествие, Лид заманивал нас не чем-нибудь, а бифштексами из мамонтятины. Всё дело в том, что в прошлом году в тундре, неподалёку от Гольчихи, была найдена замороженная туша мамонта. Конечно, нет сомнений, что бифштекс из мяса мамонта, пролежавшего столько лет в вечной мерзлоте, — очень завлекательное угощение, но я всё никак не мог избавиться от мыслей о трупном яде и прочих прелестях дохлой туши, которые могли явиться нам в качестве сюрприза.

Поэтому я нисколько не расстроился, когда Лид вспомнил о данном обещании и рассыпался в извинениях по поводу невозможности сдержать его, ибо собаки из Гольчихи откопали мамонта и обглодали его кости, потому что питались им всю зиму напролёт. Весной же прибыла туда экспедиция, снаряжённая русским правительством, и забрала остатки. К числу самых сокровенных тайн и загадочных явлений, с которыми мы можем столкнуться в Сибири, следует отнести и этих огромных вымерших животных, мамонтов и реже встречающихся волосатых носорогов, которые покоятся в вечномёрзлом грунте тундры почти целыми и невредимыми, с костями, мясом, кожей и волосами.

Каким именно образом могли эти животные попасть в тундру и так быстро замёрзнуть, что их чудовищные туши не успели подвергнуться разложению? Как они погибли? На эти вопросы умные головы искали ответы уже почти полтора столетия, а именно с 1771 года, когда первый волосатый носорог в прекрасном состоянии был найден в Сибири. Я не встречал ни одного приемлемого объяснения этой тайны.

Совершенно очевидно, что туши должны были замёрзнуть сравнительно быстро после смерти животных. Скорее всего, смерть наступила зимой, и ещё должна была быть какая-то другая причина, по которой трупы не подверглись влиянию разрушительного летнего тепла и не оттаяли до конца. В противном случае мягкие ткани туши непременно бы разложились и не сохранились бы до нашего времени, да ещё в таком состоянии, чтобы собаки могли есть мясо и глодать кости. Барон Толль[56] рассказывал мне как-то, что во время его экспедиции на Ляховские острова, поблизости от Новосибирских островов, ездовые собаки откопали на песчаном берегу кости лежавших в вечной мерзлоте животных и съели имевшийся в них костный мозг.

Раньше это объясняли очень просто. На помощь учёным в объяснении непонятного приходили потопы и иные стихийные явления, которые и объявлялись причиной смерти громадных животных, которых потом разом заморозило во время ледникового периода. Вот так они и долежали в целости и сохранности до наших дней. Теперь к таким объяснениям относятся настороженно, потому что в былые дни, как и нынче, все явления происходят приблизительно одинаково.

Если бы речь шла о переходах этих мастодонтов через ледники, где они могли провалиться в трещины, там погибнуть и сразу заморозиться, всё было бы логично и понятно. Но дело в том, что те ледники не сохранились до наших дней. Даже если они и были, во что я лично не верю, то почему так много животных находят в самых разных концах Сибири? А ведь находят, случается, довольно часто и в вечной мерзлоте тундры, и под слоем песка и ила, а вовсе не во льдах — как это убедительно показал нам барон Толль.

Тогда уж логичнее предположить, что животные утонули зимой, при переходе через озеро или реку, проломили лёд и замёрзли там. Быть может, они погибли зимой на берегу реки и их унесло течением, весенним ледоходом и половодьем на север, ближе к холодным местам, как полагает Миддендорф? Может, их даже занесло в тундру, где покрыло слоем ила и песка, который спас их от таяния? Однако и эта теория не выдерживает критики.

Некоторые учёные (Шренк[57] и Неринг[58]) пытаются объяснить гибель животных зимними бурями в сибирской тундре, где они замёрзли и были погребены под снегом. Чтобы как-то объяснить отсутствие следов разложения в летнее время, когда снега, как известно, тают, говорилось, что снега превратились в ледники, сохранившиеся до наших дней и лишь сверху занесённые илом, песком и землёй. Тоже весьма шаткая теория, потому что трупы мамонтов, как уже говорилось выше, как правило, находят чаще всего во льдах.

Другие учёные (Брандт[59]) предполагали, что такие громадины были неуклюжи и легко могли завязнуть в болоте, где и околели. Такое случается часто с лосями в Норвегии. Но если болото было настолько «жидким», что могло засосать туши целиком, то каким же образом они потом замёрзли? Итак, меня не устраивает ни одно из предложенных объяснений.

Я лично предполагаю следующее. Животные умерли естественной смертью неподалёку от большой реки, осенью или зимой. От теплоты их тел слой почвы под ними оттаял и под тяжестью их осел, и туши успели уйти в землю довольно глубоко, прежде чем их сковало морозом вместе с окружающей почвой. Летом, когда реки стали разливаться, их также залило водой, и именно её низкая температура не дала им оттаять. Затем их занесло илом и песком, принесёнными половодьем, и, таким образом, они не растаяли. Следующей зимой замёрз и этот слой. А очередной весной всё повторилось по новой. Этой моей теории, насколько я понимаю, придерживался и мой пропавший друг барон Толль[60].

Вторник, 2 сентября.

Сегодня наконец-то хорошая погода, и мы отправились большой компанией в лодке самоедов, которой они же сами и управляли, на запад в гости на Лебяжий остров. Просто невероятно, как здесь мелко вдоль низменного берега! И нет никакой возможности пристать к берегу — приходится бросать якорь в нескольких метрах от земли. Мы проплыли через первый пролив, западнее Носоновского острова, который очень напоминал морскую бухту меж двух низких островов. Земли на севере видно не было, так что пролив, верно, тянулся до самого моря.

И на севере, и на юге всё время появляются и исчезают миражи: низкий берег по мере удаления от него как будто поднимается в воздух и медленно тает, оставляя после себя блестящую водную гладь. И так каждый день. Никогда ранее не доводилось мне видеть ничего подобного и так часто. Вероятно, причина в речной воде, которая намного теплее холодного воздуха, поскольку Енисей течёт с юга на север и неминуемо нагревает этот самый воздух, соприкасающийся с поверхностью реки. На границе соприкосновения и происходит полное отражение «изображения» противоположного берега. Мы, как в зеркале, видим вторую землю, лежащую ещё ниже, чем её реальный прототип. Это явление того же рода, что фата-моргана в пустыне, и не имеет ничего общего с рефлексией, как считают некоторые.

Южный мыс узкого островка к западу от протоки довольно высокий, и там жил купец. По соседству притулились несколько землянок, два-три чума и парочка деревянных домишек.

Этот островок отделяет от большого острова узкий пролив. На втором острове, расположенном ещё дальше на запад, было четыре чума, принадлежащих самоедам с западного берега Енисея и юракам, которых было в том становище подавляющее большинство. Рядом в землянке жил русский перекупщик рыбы.

Когда мы сошли на берег этого острова, одна лодка как раз отправлялась на рыбную ловлю неводом. Среди «экипажа» было двое братьев-юраков ярко выраженного семитического типа, а остальные рыбаки были самоедами. У братьев-юраков на двоих было 72 оленя, которые сейчас паслись в тундре на восточном берегу Енисея, а хозяева их тем временем ловили тут рыбу. У самоеда, который выглядел беднее всех, оказалось в собственности всего десяток оленей. Когда я заметил, что вряд ли на это можно прожить, он отвечал, что никак нельзя.

Мы заглянули в чумы и к юракам, и к самоедам, но не нашли между ними особой разницы.

Познакомились мы и со старейшиной юраков, у которого было две жены. Он был уже почтенных лет и с резкими чертами лица. Он напоминал саама, но свисавшие по обе стороны рта усы — при отсутствии таковых над верхней губой — усиливали его сходство с китайцем. Старшая из жён была стара и немощна, глаза её слезились, а лицо походило на сморщенное печёное яблоко. Она тоже отдалённо напоминала норвежских саамов. Хозяин сам сказал, тыкая в неё пальцем, что такая жена больше не представляла для него интереса, а потому он завёл ещё одну — молодую, настолько молодую, что она годилась ему в дочери. Она была очень хорошенькой, и, судя по всему, довольна своей жизнью, и была горда своим положением жены старейшины, как будто она стала царицей. Тем не менее быть молодой женой старого мужа — не самая завидная доля, но уж таковы женщины на всём белом свете!

Он поведал нам, что приписан к Обдорску и должен был ежегодно зимой ездить платить за всё своё племя оброк, потому что, будучи старостой, отвечал за его сбор уплату, но теперь ему дозволили платить ясак в Дудинке.

Его звали Ябтунг Алио, а его орда (так он называл своё племя) прозывалась по его имени ордой Ябтунга. Каждый взрослый юрак мужского пола должен был уплачивать ежегодно десять рублей с полтиной, независимо от размера своего имущества и, можно даже сказать, независимо от того, жив он был или уже умер. Всё зависит от переписи населения, которая производится раз в определённое правительством количество лет. Если есть списки людей, значит, по ним должна быть собрана подушная подать. И так до следующей переписи, когда в списки вносятся изменения.

В его становище податью было обложено 32 человека (души), и за них надо было платить. В 1902 году 19 из них заплатили 250,40 рубля, а остальные платить отказались. В 1910-м удалось собрать уже только 88 рублей. И сделать с неплательщиками что-то очень сложно, поскольку на широких сибирских просторах их надо сначала отыскать.

Старейшина очень жаловался на высокий размер подати, а ведь взамен юраки от государства ничего не получали. Да и что они могут получить такого, что имеет действительную ценность для кочевников? Они не получают образования, не ходят в школы, у них нет священников, врачей, нет дорог и нет никаких средств сообщения, если не считать пароходства вниз-вверх по реке, но оно доступно лишь богатым купцам, которые наживаются на местном населении и скупают у них меха. Да ещё эти купцы спаивают туземцев водкой и прививают им вредные привычки, без которых они раньше прекрасно жили.

Единственное, что коренное население получило от своего правительства взамен ясака, — лишение местного населения части прав на рыбную ловлю в угодьях, которые принадлежали им с незапамятных времён. Сначала русские добились права ловить рыбу там же, где инородцы, а потом купили эти места на аукционах — и объявили себя хозяевами местной земли. Однако вскоре им пришлось потесниться и поделиться, поскольку местное население сохранило за собой исключительное право рыбачить в некоторых угодьях.

Может, кто-то и скажет, что зато теперь туземцы могут крестить своих детей — правительство время от времени даёт им такую возможность, но лично я не считаю это за благодеяние. Что до венчания пар и благословения церкви, то здесь это, судя по всему, происходит так редко, что местные научились обходиться своими силами.

Особенно несправедливым, с точки зрения Ябтунг Алио, был размер подушной подати — десять с полтиной, потому что самоеды западного берега Енисея платили всего три с полтиной. Возразить тут нечего — это действительно несправедливо, однако правительство считает, что енисейские самоеды беднее юраков, и это тоже правда. Хотя и юраки вовсе не богаты.

Местное население вообще только соприкасается с одной стороной цивилизации, а именно с налогами и прочими платежами, а больше им ничего о деятельности государства неведомо. Наверное, выгода и будет когда-нибудь — но тогда уж, верно, все нынешние местные жители давно будут лежать в сырой земле.

Наш друг старейшина достал из сундука все свои документы и письма от правительства, в которых были перечислены его права и обязанности, прежде всего — обязанности. Он показал их Востротину и Лорис-Меликову, заставил внимательно просмотреть все бумаги и объяснить, что именно в них написано, потому что сам он ничего не понимал. После разъяснений он вновь стал жаловаться на несправедливость и большие платежи, от которых можно было ноги протянуть.

Если кто-то и думает, что местным жителям очень нравится быть старостой или главой племени, то у нас такого впечатления не возникло. Казалось, что для нашего старика эти обязанности — тяжёлая ноша, от которой он бы с радостью при первой возможности и отказался бы. Хотя по правилам старейшина и избирается всем племенем, но, как я понял, сейчас это происходит следующим образом: в становище приезжает полицейский, выбирает человека из местных, лучше остальных говорящего по-русски, и даёт указание выбрать его главным, что остальные туземцы и делают. Староста никакой платы за исполнение своих обязанностей не получает, зато у него множество обязанностей по сбору налогов и внесения их в казну, для чего приходится пускаться в дальнее путешествие в Обдорск или Дудинку. Это занимает два месяца туда и два месяца обратно, а вся процедура уплаты ясака длится не более часа. Во всяком случае, так сказал нам старик.

В окрестностях становища шаманов не было, как утверждали местные. И мы никак не могли допытаться, где они, собственно, есть. Не смогли мы узнать, где у них находятся капища, потому что туземцы лишь смеялись в ответ на наши вопросы. Ведь они считались православными, и в чумах у них на шестах висели иконки — как дополнительные домашние боги. Все они были крещёные (или большинство из них), обряд проводили в Дудинке или Обдорске.

Остров их было совершенно плоским, поросшим ивняком, травой и мхом и довольно болотистым, хотя тут и было посуше, чем на Носоновском острове, куда мы тоже ездили.

На торговой площадке на другой стороне острова было много русских, и мужчин и женщин, и торговля шла очень бойко, судя по многочисленным бочкам на берегу.

В землянках жили несколько долган. Востротин сказал, что их называют «аристократами тундры». Они больше следят за своей внешностью, чем самоеды и юраки, любят всякие украшения и вышитую одежду. Мы убедились в этом, наблюдая за одной крепкой девицей, которая всё время смеялась безо всякой на то причины. Одета она была в красивую кофту со сложной вышивкой.

Долганы очень похожи на якутов. Они кочевники, живут в тундре и занимаются оленеводством. Это выходцы из восточной части Сибири, из бассейна реки Лены. Дети долган очень симпатичные и милые, здоровые и пухленькие, однако мне показались похожими на метисов. Мужчин-долган мы не увидели — они уехали на рыбную ловлю.

Зато мы увидели тунгуску, которая была замужем за русским и пришла на берег со своими прехорошенькими дочками. Таким образом, компания была очень разношёрстной, но все были радостными, довольными и очень общительными.

Поодаль были привязаны длинноногие сильные ездовые собаки — наверное, на них приехал кто-то из рыбаков. На собаках ездят вверх и вниз по реке зимой, а иногда и летом, когда собаки на верёвке тащат лодку вдоль берега. Привязанные собаки были намного крупнее и сильнее собак самоедов-оленеводов, которые не только используются в качестве ездовых животных, но и охраняют стада.

Когда мы уже подплывали к «Корректу», Кристенсен вдруг обратил внимание, что на салинге подняли флаг. Что бы это значило? Однако вскоре один из наших гребцов-самоедов что-то крикнул и стал указывать на юг, где мы различили мачты какой-то шхуны.

Вскоре мы поднялись на борт, а шхуна уже почти подошла к нашему судну. Мы рассмотрели в бинокль, что это небольшой двухмачтовик — по-видимому, моторный. Тогда на «Корректе» поняли, что это может быть только «Омуль» — судно, принадлежащее государству, занимающееся разведкой рыбы в Енисее. Вот только зачем оно пришло сюда? Курс шхуна держала прямо на наш пароход. Мы знали, что инженер Вурцель заказал этот двухмачтовик к прибытию «Корректа» в устье Енисея, когда собирался отправиться вместе с нами в путешествие. Быть может, он забыл отменить своё распоряжение, когда сам был вынужден отказаться от участия в экспедиции?

«Омуль» прошёл мимо нас, поприветствовав поднятием флага, и встал на якорь между нашим пароходом и берегом.

К «Корректу» на ялике направился капитан. Это был кругленький и добродушный человечек в круглой шапке из тюленьего меха. Он сам очень напоминал забавного тюленёнка. «Омуль» действительно прибыл по наши души, был заказан Вурцелем, вот только капитан не знал, кому из нас предстоит стать его пассажирами. Это должны были решить мы сами.

Итак, мы могли немедленно отправиться на юг. Это было совершенно неожиданно, потому что мы рассчитывали проторчать тут ещё не меньше недели, пока не закончится погрузка-разгрузка, и лишь после этого можно было отправляться вверх по реке с буксиром и баржами. Я уже и не надеялся вовремя прибыть в Красноярск на встречу с Вурцелем, потому что вряд ли можно было рассчитывать прибыть на буксире в Енисейск раньше конца сентября.

Кают на «Омуле» было мало: только один маленький проходной салон с двумя диванчиками да спальное помещение с тремя койками. Но этого для нас, троих пассажиров, было достаточно, правда мы заняли место капитана и его помощника, которые располагались тут ранее. Салон же был таким крошечным, что, когда кто-то спускался с палубы и хотел пройти в каюту, сидевшие на диванчиках должны были встать, чтобы его пропустить. Стол же при этом приходилось складывать, да и то круглое брюшко капитана с трудом умещалось между столешницей и диванчиком.

О собственном пропитании на «Омуле» предстояло подумать самим пассажирам, а для приготовления еды был один примус, но жаловаться нам было грех — ведь к нашим услугам был отличный повар и добрый малый по имени Алексей. Капитан Самуэльсен же был столь любезен, что распорядился снабдить нас таким количеством еды, что нам хватило до самого Енисейска с избытком, так что и эта проблема решилась сама собой. Свежую рыбу и красную икру мы покупали во время стоянок на берегу, а свежий хлеб напекли на «Корректе» в ночь перед отправлением «Омуля», так что нам его хватило на всю первую половину путешествия вверх по Енисею.

Мы решили отправиться уже на следующее утро и принялись за сборы, не забыв написать пару строк домой в Норвегию.

Среда, 3 сентября.

Рано утром прибыл большой пароход «Орёл» с баржами на буксире. Они шли на север к Гольчихе. Это был роскошный колёсный пароход, принадлежавший ранее Востротину и его компании. Он купил его в Глазго, откуда тот ходил в рейс по Клидену. В те времена он назывался «Гленмор», а скорость его достигала 14 узлов в час. Но сейчас скорость значительно поуменьшилась. В качестве топлива для машины использовались по большей части дрова.

Капитан прибыл к нам на борт поздороваться. Этот отличный моряк был финном. С ним приехали двое студентов в белой форме, очень похожей на военную. Один из них оказался племянником Востротина — сыном его сестры. Вскоре на корабль поднялся ещё один студент — второй племянник Востротина. Он был уже почти готовым адвокатом, но летом исполнял обязанности помощника капитана и отвечал за коммерческую часть предприятия.

Он рассказал, что они только что поймали у себя на корабле двоих воров, которые обыгрывали пассажиров, — и таким образом заработали себе на билет. Однако вскоре у пассажиров стали пропадать деньги прямо из карманов. Когда воров поймали, их передали в руки жандарма и полицейского, которые засадили преступников в трюме одной из барж под замок. Это было очень печально для воришек, потому что у них были другие планы: основную добычу они собирались «взять» в обратном рейсе вверх по Енисею, на котором домой возвращались с приличной выручкой рыболовы, любящие на радостях пропустить рюмочку-другую.

Уже перед самым нашим отплытием, но тоже утром, пришёл ещё один пароход — «Енисейск», на котором прибыл жандармский офицер с подчинёнными, полицейский из Туруханска, а на «Орле» прибыл агент сыскной полиции. И я думаю, что все эти должностные лица прибыли в такую даль по нашу душу — из-за «Корректа».

Итак, за нами теперь присматривали: таможенный офицер, два его солдата, жандармский офицер, двое полицейских и, кажется, агент сыскной полиции. Итого восемь или девять человек. А если прибавить к этой команде ещё и капитанов «Туруханска» и каждой из барж, то получалось и вовсе двенадцать или тринадцать человек. Если учесть, что на погрузочных работах было занято всего восемь рабочих, то нельзя было не подивиться такому удивительному распределению профессий. Правда, с «Енисейском» приехали на «Коррект» ещё восемь рабочих, так что работа должна была пойти быстрее.

Этому пароходу предстояло тащить наши баржи вверх по Енисею, а ведь у него на «прицепе» была и собственная баржа, гружённая углём. То есть ему предстояло взять на буксир целых четыре баржи, и путешествие для нас наверняка стало бы пыткой.

Вверх по Енисею

Мы сказали прости-прощай нашим любезным хозяевам на «Корректе» — капитану Самуэльсену и директору Лиду, распростились со штурманом, стюардом и другими членами команды и покинули судно, на котором провели несколько приятных недель. Нам пришлось попрощаться и с господином Кристенсеном, который был вынужден остаться приглядывать за баржами и не мог совершить вместе с нами путешествие вверх по Енисею. Затем мы простились с русскими чиновниками, капитаном «Туруханска», добрым таможенником и двумя другими господами. После этого мы наконец взошли на борт нашего нового корабля, снялись с якоря и под дождём и при встречном ветре пошли на юг по широкой протоке между островами.

Нам следовало придерживаться основного русла реки, потому что осадка «Омуля» была вряд ли больше у футов, но нам ничего не стоило сесть на многочисленные песчаные отмели, если бы мы отклонились от основного фарватера, который был очень неширок. Именно тут идёт осётр вверх и вниз по реке, а потому мы шутили, что нам стоит держаться у осетра на хвосте.

Как уже говорил раньше, судоходное течение идёт, как правило, вдоль восточного берега реки. Какой-либо подробной карты Енисея с конкретными указаниями глубин и отмелей нет. Адмирал Вилькицкий составил очень интересную карту Енисея от Енисейска до Гольчихи большого масштаба с указанием фарватера, но для человека, незнакомого с условиями плавания по Енисею, этого явно недостаточно. Но для нас в пути не возникало никаких трудностей — на борту был отличным лоцман, прекрасно знавший все течения и мели и обещавший, что, даже будучи мертвецки пьяным, сможет провести нас в целости и сохранности по реке до Енисейска.

Однако беда была в том, что он был единственным на борту, кто мог стоять у руля, и некому было его сменить. А потому каждый вечер нам приходилось бросать якорь, чтобы он мог поспать. Но, зная о том, как нас поджимает время, спал он совсем мало. Как только начинало светать в пять-шесть утра, он уже вновь был на своём посту и не сходил с него до самого позднего вечера.

Четверг, 4 сентября.

Мы постоянно идём на юг, в полдевятого утра приходим в село Караульное, где построен огромный красивый дом, который выглядит почти как дворец. Мы встали на якорь и отправились на берег.

В 1879 году или около того барон фон Кноп построил здесь склады для товаров, приходящих по Карскому морю. С этим морем тогда были связаны большие надежды, которым не суждено было оправдаться. Сейчас же тут расположены контора и пункт приёмки и скупки рыбы на Енисее, принадлежащий одному красноярскому купцу. Его сотрудники живут здесь круглый год. Самого же купца величают туруханским князем.

Нас очень радушно приняли и пригласили пройти в большую светлую гостиную с пятью или четырьмя окнами, а вот со стен свисали куски старых обоев. Управляющий оказался человеком преклонных лет и очень увлечённым политикой. Он был страшно рад представившейся возможности изложить Востротину свои соображения о том, как именно следовало управлять Россией, а особенно Сибирью.

Был там и русский молодой человек высокого роста с каштановыми волосами и бородкой. Он сильно походил на святого, несмотря на мужественный вид, и работал машинистом на паровом баркасе, принадлежащем всё тому же туруханскому князю.

Во дворе дворца мы увидели корову — вероятно, самую «северную» корову в этой части земного шара. А ведь мы уже были на Крайнем Севере Сибири — на 70°05' северной широты. Корова была так хороша и ухожена, что я не смог удержаться и сфотографировал её вместе со скотницей, которая за ней смотрела. А ближе к берегу трава была вся скошена и смётана в копны, а вот больших стогов я нигде не заметил, хотя мне казалось, что из копен и надо было бы сложить стог.

На плоском берегу на юг от дома стоял одинокий чум юра-ков. Рядом лежала одна из типичных в этих местах тяжёлых туземных рыбачьих лодок и маленький лёгкий каяк, выдолбленный из целого дерева. Этот каяк был первый, который я увидел в этих краях, и я решил, что его могли использовать при охоте на воде. Эта изящная лодочка настолько не походила на все остальные тяжеловесные вещи самоедов, что он, скорее всего, попал сюда от енисейских остяков, потому что у них-то как раз я и видел подобные каноэ.

На холме за домом я обнаружил несколько юрацких саней — хозяева их отправились на рыбную ловлю. Сани с упакованными на них вещами, которые юраки не хотели брать с собой на реку, они просто оставили стоять в тундре, а осенью собирались вернуться за ними. И никто, во всяком случае среди коренных местных, и подумать не мог даже дотронуться до чужого имущества.

За домами я обнаружил и специальные сани для езды на собаках разной величины. Такими чаще всего пользуются русские, пояснил нам старый управляющий. А вокруг ходило много ездовых собак — замечательно сильных, крупных и здоровых на вид. Они были намного крупнее и выше наших собак, которых мы купили у остяков в 1893 году во время путешествия на «Фраме».

Когда мы собрались в обратный путь, оба русских — и старик управляющий, и молодой парень-машинист — пошли проводить нас на берег. Когда мы уже сели в лодку, машинист подошёл к самой воде, торжественно нам поклонился в пояс, перекрестился несколько раз и разразился длинной речью, обращённой к Востротину как к члену Государственной думы с призывом позаботиться об улучшении духовного просвещения своего народа.

Этим же днём, но намного позже и намного южнее мы сделали остановку у становища юраков из трёх или четырёх чумов. В песчаной горе в землянке, похожей на нору, по соседству жил один русский. Он скупал рыбу у местного населения.

Мы купили громадного, только что выловленного осетра. А другой рыбы на продажу не было. Зато мы внимательно разглядели снасти, которыми ловят осетров: это лини с крючками, на которые насаживается маленькая сушёная рыбка (если я правильно рассмотрел — минога длиной 6 вершков). Осмотрели мы и сеть, которой ловят в озёрах чира, пелядку (рыбу, похожую на форель, с красным мясом) и кунжу.

После обеда мы ещё раз сделали остановку у села Казанского, где на другой стороне реки на возвышенном месте стояли несколько русских изб. Команда «Омуля» ещё на пути к нам заказала здесь свежий хлеб.

Когда мы поднялись с берега на обрыв к домам, из одной избы вышел невероятно маленький человечек с длинной кудрявой бородой и странным выражением лица. Он был настоящим карликом с загадочной улыбкой подземного жителя. Было очень забавно смотреть, как он на крыльце разговаривал со здоровенным и представительным Востротиным, который уж никак не походил на гнома.

Нас пригласили войти в дом. Там было светло, красиво и уютно. На выскобленных стенах избы висели цветная литография Петра Великого, иконы и фотографии русских священников вперемежку с цветными литографиями, на которых были изображены донельзя декольтированные парижские дамы, пышные бюсты которых чуть не вываливались из платьев.

Оказалось, что нас встретил хозяин (ему было лет пятьдесят), а в доме мы познакомились с его женой — красивой женщиной за сорок. У них было множество детей разного возраста: старший, двадцатидвухлетний, уже женился, и на руках хозяйка держала грудного младенца. В скором времени они ждали ещё прибавления семейства.

Муж был уроженцем здешних мест и никогда не бывал дальше Туруханска. Жена тоже была из местных — она родилась километрах в шестидесяти от Казанского.

В избе по соседству жил другой русский, постарше, в его доме болели сейчас тифом. Один человек уж умер, а остальные члены семьи почти все были больны. Хозяин сам чувствовал себя прескверно, у него была высокая температура, он почти потерял голос, но вышел поговорить с нами и немедленно вовлёк Востротина в обсуждение своих дел и слишком высокой, по его мнению, подати.

К сожалению, хлеб заказали именно в его доме, и, когда нам его привезли, мы решили не есть хлеб из заражённого тифом дома, а матросы побросали все караваи в воду, даже не притронувшись к ним.

В семи-восьми километрах от Казанского, на восточном берегу Луковой протоки, на 69°48' северной широты, есть отличная гавань между песчаной отмелью и группкой островов. Её основное преимущество в том, что там глубоко и у самого берега. Правда, в неё не очень удобный вход — мелковатый, но его можно было бы углубить. Да и лёд по весне часто цепляется за дно и задерживается здесь. Если расчистить и углубить гавань, то она была бы вполне пригодна для стоянки больших судов и здесь можно было бы перегружать грузы, приходящие с запада через Карское море, на приходящие за ними с верховьев Енисея баржи.

Мы уже шли по южной части широкого енисейского устья, в котором в равной степени много островов и песчаных банок. Вскоре русло свернуло к востоку и заметно сузилось.

Берега Енисея, как и многих других подобных рек, сформировались в результате ежегодных изменений уровня воды. Во время бурного весеннего половодья река в воде поднимается на 5–10 метров, при этом в широком устье, само собой разумеется, подъём воды не так силён, как вверх по течению, где русло намного уже. Там река, несущаяся с огромной скоростью, разливается и заливает оба берега, смывая с них слой за слоем песок и глину.

Чтобы понять, насколько велика сила размыва берегов ревущей рекой во время половодья, достаточно вспомнить, что сила течения, увлекающего за собой камни и валуны, увеличивается пропорционально скорости в шестой степени. Значит, если скорость течения во время половодья увеличивается в два раза, то грузоподъёмность его возрастает в 64 раза. Поэтому нет ничего удивительного в той лёгкости, с какой река расширяет своё русло до просто-таки грандиозных размеров, унося прочь огромные массы песка.

Во время половодья подрываются и размываются берега — и в результате образуются крутые обрывы, которые после спада воды возвышаются над Енисеем, показывая чёткой линией, где проходит наивысший уровень воды при разливе реки. За чертой разлива на берегу растут трава и мох, а дальше на юг появляются кустарники и невысокие деревца.

Под резко обозначенным высоким обрывом берег состоит из песка, гальки, местами даже валунов и полого спускается к реке, а возле воды уже идёт полоса чистого песка. Но, как я писал выше, между восточным и западным берегами существует громадная разница. Восточный берег намного выше и круче западного, что является результатом вращения земного шара. Это особенно заметно было в той части Енисея, где мы сейчас проплывали.

Под высоким обрывом берег, особенно восточный, сильно размыт и изрезан дождевой водой, ручьями и притоками, которые прорыли в нём свои русла и образовали маленькие долины. Это прекрасный пример (можно даже сказать — наглядное пособие) в миниатюре процессов эрозии[61] в горах. Во время половодья вода так подмыла берега и унесла с собой целые их пласты, что местами произошли крупные обвалы.

Под вечер, когда «Омуль» продолжал идти вверх по реке вдоль восточного берега, мы впервые увидали деревца, росшие в маленькой долине. Это был небольшие лиственницы (Larix sibirica). Их было совсем немного, они росли поодаль друг от друга и скорее напоминали высокие кустарники, а не деревья. Но вскоре деревья стали встречаться всё чаще и чаще — и нам наконец открылся целый лес, первый увиденный нами в этих широтах, а мы были приблизительно на 69°43' северной широты, то есть почти на широте Тромсё.

Ближе к девяти вечера мы стали на якорь около Хетынского острова — напротив острова Крестового.

Нас ожидал прекрасный ужин, во время которого мы наконец-то отведали осетрину. Наш несравненный Алексей приготовил для нас национальное русское блюдо — густой суп-солянку, в котором плавали большие и жирные куски осетрины, а ещё были добавлены маслины, каперсы, солёные огурцы и прочие необходимые ингредиенты. Осетрину едят прямо с супом. На вкус она восхитительна — как, впрочем, и сама солянка. Интересно, что в русской кухне суп занимает одно из основных мест и без него не обходится ни один обед.

Пятница, 5 сентября.

На следующий день утром мы увидели впереди пароход. Это была «Лена», которая бросила якорь у Ананьино, потому что с баржи, которую она тянула, выгружали всевозможные товары на берег. Мы тоже бросили якорь — нам надо было купить на той же барже нефти для машины.

И здесь, в Ананьино, как и раньше вниз по реке, видел я много сильных и красивых ездовых собак. В течение всей долгой зимы местные и могут тут передвигаться только на собаках или оленях. На оленях езда намного быстрее, хотя и хорошая упряжка собак не намного отстанет от них. Говорят, что на собаках можно проехать 90 вёрст[62], не делая остановок для кормёжки собак.

Здесь очень любят своих собак и очень хорошо к ним относятся. В каждой крестьянской избе есть тут русская печь с широкой лежанкой, на которой члены семьи больше всего любят спать зимой. Там чаще всего спит мать семейства с детьми, однако когда из долгой поездки возвращается отец-кормилец, то лежанка немедленно освобождается — чтобы усталые ездовые собаки могли там отдохнуть и отогреться с дальней дороги.

Я осмотрел и сани, которые обыкновенно используются на Енисее. Ремённый гуж в упряжи проходит по середине спинного хомута. Существует и другой способ запрягать собак — его больше всего любят остяки с Оби. У них хомут обхватывает всё тело собаки, а гуж проходит под брюхом и пропускается между задних ног. Впереди впрягают четырёх собак, одна из которых бежит чуть впереди остальных трёх — это вожак. Остальные припрягаются по бокам поочерёдно с каждой стороны саней. Обычно для одной упряжки используется 6 или 8 собак.

Меня поразило разнообразие типов русского населения в этой стране. Многие из них были очень похожи на скандинавов, а одного молодого блондина лет восемнадцати я бы вообще принял, если бы не знал, что он сибиряк, за норвежского крестьянина. Среди русских вообще много светловолосых и с голубыми глазами. У многих из них волосы вьются. Довольно часто видел я и сильных, крепких парней. Поэтому очень силён был искус поверить, что в древние времена скандинавы побывали и тут[63].

Мы зашли в гости к одной красивой молодой паре. В их двух комнатах также были выскобленные добела стена. Между кухней и комнатой стену образовывала, как это часто бывает в русских избах, громадная печь, а в комнате была ещё одна маленькая железная печка, которую топили в холодные зимние дни, когда температура опускалась до 40–50 градусов мороза.

На «Лене» ехал русский учёный, который представился нам географом и сказал, что он должен был принимать участие в экспедиции Брусилова. Он рассчитывал найти экспедицию где-нибудь тут на Севере. «Где же?» — поинтересовался я. Этого он точно сказать не мог, но, поскольку Брусилов собирался зайти в гавань Диксона за углём, то он полагал, что там они и встретятся. А есть ли у него судно, на котором он может добраться до этой гавани? Нет, нету. А есть ли у него уверенность, что Брусилов туда зайдёт или уже заходил? Нет, и этого он также утверждать не мог. Я никак не мог понять, каким образом этот так называемый учёный собирался отыскать экспедицию Брусилова в Северном Ледовитом океане, имея столь мало информации и не имея никакого оборудования, не говоря уже о судне. Это было всё равно что искать иголку в стоге сена. Если и сама экспедиция была так же хорошо подготовлена, как и этот её участник, то не приходится удивляться наступившим плачевным последствиям. А географ её ещё и добил меня, заявив, что практически нет надежды на то, что члены экспедиции живы, потому как начальник её и вся команда совершенно не располагают опытом плавания во льдах, да и сама экспедиция готовилась наспех. Тут я восхитился его мужеством и готовностью принять участие в путешествии, но он заявил, что подумывает о возвращении на нашем «Корректе» в Вардё, а оттуда уже — в свой родной Дорпат[64].

Я не могу не сказать ещё раз то же самое, что говорил в Тромсё, а именно: подобная безответственность и легкомысленность в подготовке полярных экспедиций совершенно непозволительны и возмутительны.

Но у нашего друга географа возникли и трудности иного рода, чем поиски экспедиции Брусилова, в которой ему предстояло принять участие. Уже прощаясь, он отозвал в сторону Востротина и попросил дать ему взаймы несколько сот рублей. Он очень хотел бы перезимовать на Енисее, поскольку тут обнаружилось очень много материала для исследований. Но он, к сожалению, не подумал об этом ранее и не взял с собой денег из Красноярска. Однако, к не меньшему сожалению, и у нас с Востротиным такой суммы при себе не оказалось. Так что ему в результате, вероятно, предстояло проработать всю зиму в Красноярске, чтобы заработать себе денег на обратный билет домой. Он, однако, лелеял надежду занять денег у Лида — под залог мехов песцов и белых медведей, которые должна была добыть экспедиция Брусилова — та самая, на возвращение которой, по его же мнению, не было ни малейшей надежды.

Ещё на «Лене» ехал помощник полицмейстера из Туруханска при полном параде. Это был уже шестой или седьмой полицейский, которого мы тут видели. Но этот утверждал, что просто путешествует ради собственного удовольствия.

Кроме того, на том же пароходе находился и помощник начальника государственной Енисейской флотилии, состоящей из барж и пароходов. Он отвечал за все перевозки грузов вверх и вниз по реке.

Просто удивительно, как иногда люди одной профессии бывают похожи друг на друга. Этот толстый крепыш с симпатичным и мужественным лицом так невероятно походил на бывшего начальник порта Кристиании Бассёе, что легко можно было их спутать. Тот тоже был здоровенным и энергичным человеком, который не мог спокойно усидеть на месте и постоянно был в движении.

Пока наш пароходик заправлялся — а на это всегда уходит много времени, — с баржи не переставали перегружать на лодки товары, а те отвозили их на берег — а это занимает ещё больше времени. Как правило, на погрузку-загрузку на каждой стоянке уходит не меньше двух-трёх дней, но тут уж ничего не поделаешь, поскольку баржа не может подойти близко к берегу из-за мелководья.

Наш географ, отправившийся на поиски своей экспедиции, сначала не переставал возмущаться тем, как в этой стране бесполезно тратят время, а потому вдруг решил написать куда следует, чтобы прекратить это безобразие. Действительно — зачем ездить туда-сюда на лодках, когда можно просто подойти к берегу. Вот только что делать с мелководьем? Этого он, как всегда, не знал.

На берег возили товары всех сортов. Прежде всего это были мешки с мукой, затем железные печи, какие-то кровати и прочая и прочая. Количество товаров, сплавляемых по реке государственными тремя пароходами с девятью баржами, колеблется год от года. В этом году, например, было очень много лис и песцов, поэтому у охотников водились деньги, они многое могли себе позволить купить и заказанные товары возили туда-сюда по Енисею. Если же и улов рыбы будет так же хорош в этом году, то пароходам и баржам будет что загрузить в свои трюмы на обратном пути. Однако таких удачных в смысле добычи лисьих мехов годов бывает не так уж и много, а потому количество рейсов в такие периоды сразу же падает.

Три парохода и девять барж, которые сейчас ходят по Енисею, государство купило во время войны 1905 года и доставило их сюда, чтобы способствовать развитию судоходства вниз и вверх по Енисею. Одновременно прилагались титанические усилия для развития морского пути по Карскому морю к устью Енисея. Но этот план не увенчался успехом. Сначала было объявили, что иностранные грузы, привозимые в Енисейск, не будут облагаться таможенной пошлиной, но уже на следующий год все льготы отменили, оставив их лишь для небольшой группы товаров, так что подвоз морским путём прекратился сам собою.

После обеда мы отправились на низкий западный берег погулять возле Левинских Песков — поселения, где наш капитан и команда хотели купить рыбы для засолки на зиму. Жили здесь в землянках на краю косогора у песчаного берега по большей части русские, которые и ловили рыбу на нескольких лодках.

Рыбалка происходит тут следующим образом. Один из рыбаков остаётся на берегу, он держит длинный конец линя, привязанного к неводу. Остальные отплывают на лодках с самим неводом на середину реки так далеко, как позволяет длина линя. Невод опускают в воду и тянут вниз по течению. Когда весь он окажется в реке, лодки поворачивают к берегу, чтобы соединить оба конца линя. После чего невод осторожно и очень быстро стараются вытащить на берег, при этом один из рыбаков заходит в воду и следит за продвижением сети, чтобы не дать рыбе уйти. Мы собственными глазами видели, как таким образом поймали муксунов. Улов был совсем невелик.

Здесь же довелось нам увидеть очень большую и сильную ездовую собаку. По своим размерам она вполне могла сравниться с небольшим бернхардинером. Нам сказали, что такие собаки тут не в диковинку. Они отлично тянут сани, но не так быстры, как более мелкие и крепкие собаки.

Тут я впервые увидел енисейского остяка. На голове у него был повязан платок — совсем как у женщины, но таков у них обычай. У него были нависшие клочковатые брови, чёрная небольшая борода и длинные чёрные волосы. Кожа у него была очень смуглая. Он очень походил на цыгана и резко отличался от прочих коренных народов, с которыми мне уже довелось тут познакомиться. Тут жили ещё несколько остяков, как нам сказали, один якут, но все они сейчас были на реке. Они были наёмными работниками русских, которые промышляли тут рыбной ловлей.

Ещё мы видели самоеда, невероятно похожего на японца, в старой измочаленной войлочной шляпе. Он родился на Севере в семье бедняков, которые отдали его русским, там он и вырос где-то значительно южнее по реке. Там он ходил в школу, научился читать и писать и в результате, по его же собственному признанию, почти забыл самоедский язык. Мне он показался очень умным, недаром здесь он занимался скупкой рыбы для одного купца из того самого поселения, где он и вырос.

Из Дудинки в Курейку

Наконец рыбная торговля была окончена, и капитан и команда погрузили на борт нашего судна свои бочонки с сельдью для засолки на зиму. И мы направились дальше, чтобы вскоре очутиться у села Дудинка, Москвы Севера, важнейшего поселения всей области, потому что именно здесь начинаются и оканчиваются все крупные торговые операции, происходящие на территории от самой Хатанги до Анабары, и именно отсюда уходят в разные стороны суда.

Дудинка расположена на высоком восточном берегу Енисея, а дома, как это здесь везде водится, строятся вдоль обрыва. Я, однако, не мог поверить глазам своим, когда увидел в их череде один столь прекрасный и высокий дом, которого и представить не мог в здешних краях. Длинным рядом окон и дверей он напомнил мне в лучах заходящего солнца сказочные дворцы Вереншёльда[65], раскинувшиеся вольготно вширь и ввысь до самого неба. Это был дом первого купца в округе, и как раз сейчас он перестраивался, а его хозяин был болен и находился в отъезде. Купца этого считали одним из самых приятных и добрых людей в этих краях, очень хорошо относившимся к коренным народам.

Тут же была и прелестная церквушка с колокольней, на которой висело никак не меньше семи колоколов. Нашёлся тут и французский магазинчик «Revillon», где мы прикупили кофейник, стаканы, тарелки и прочую необходимую нам кухонную утварь.

В лавке в большом доме мы купили хлеба, печенья к чаю и сигарет, которые все здесь курят. Я был очень удивлён, когда взял коричневую сигаретную пачку и увидел на ней вверху надпись большими белыми буквами «NORA», в под ней — прелестный женский профиль. Невероятно, но первой моей покупкой в Сибири стали эти сигареты, и именно благодаря им я вновь встретился с Ибсеном. Должен признать, что моё национальное самолюбие было немало польщено, ведь и сам драматург, и его героини пользуются здесь такой популярностью, что именем самой известной из них назвали сигареты. Они были очень дёшевы, но, как мы убедились позже, и табак в них был отвратительного качества.

Мы хотели купить оленины, но её нигде не продавали. Несколько юраков с оленем, которые приезжали сюда, буквально за несколько часов до нашего прибытия отправились дальше на восток, в тундру.

Тут проживали двое политических ссыльных, как нам сказали. Лорис-Меликов, пока мы были заняты покупками, отправился поговорить с ними. Когда он подходил к домику, где они жили, он услышал переборы гитары и пение, сразу заставившие нашего друга вспомнить о доме. Наверное, ссыльные коротали время за воспоминаниями о родных местах и бокалом вина. Лорис-Меликова очень хорошо приняли — и он даже не удивился, когда в компании обнаружилось двое его земляков с Кавказа. И даже более того — из его родного местечка, так что они прекрасно знали всю его родню. Мир действительно мал. Немного погодя к ним в гости зашёл и я и тоже был прекрасно принят.

Один из ссыльных был армянином 24 лет, он жил здесь с 1912 года. Он принадлежал к партии дашнакцутюнов, которая боролась за образование независимого государства Армения. Он получил пять лет ссылки за свою деятельность и отбыл из них уже три.

Второй ссыльный был грузин в годах. Он только что приехал в Сибирь и жил в деревушке к югу отсюда у реки. Он приехал навестить своего земляка. Сослан он был на три года, а причины и сам не знал. Он был в гостях у больного друга в Ростове-на-Дону, когда его неожиданно арестовали и отправили в Сибирь. Полицейский заявил ему, что его видели в Ростове в 1899 году, когда там была какая-то заварушка. Грузин признал, что действительно был в городе в это время, но ни в каких беспорядках участия не принимал. Полицмейстер же в Туруханске позже объяснил нам, что грузина обвиняли в каком-то воровстве, быть может, по политическим причинам. Этот ссыльный был очень красив, с тёмной короткой бородой, смуглый, с чёрными волосами и карими меланхолическими глазами, в которых, вне всякого сомнения, легко мог загораться огонь страсти. Говорят, что грузины очень вспыльчивы и легко вступают в драку. Наш знакомый был из аристократической семьи и хорошо знал кузенов Лорис-Меликова.

Жилось здесь ссыльным спокойно, но они жаловались на полнейшее безделье, которое очень их удручало. Им нечем было заняться, они могли только читать. Работы для них здесь не было. Охотой им заниматься было позволено, но для этого требовалось оружие, а ссыльным его иметь не разрешалось. В результате оставалась лишь рыбная ловля. Они старались сделать так, чтобы время летело побыстрее, и мечтали о том счастливом мгновении, когда отбудут ссылку и смогут вернуться домой.

Политическим ссыльным государство давало 15 рублей в месяц, чтобы они не умерли с голоду. Но если они находили работу и что-то начинали зарабатывать сами, их лишали этой ежемесячной поддержки.

Эти 15 рублей в месяц — ничтожная подачка, хоть и сделанная из лучших побуждений.

В этой стране, где всё очень дорого, на 15 рублей нельзя ни жить, ни умереть. Когда «политические» прибывают на определённое им место ссылки, местные крестьяне не могут позволить им умереть с голоду и берут на постой за имеющиеся у них гроши, а также ещё и кормят их. Так что содержание ссыльных ложится на плечи местных жителей.

Но наши два знакомца ни в чём не нуждались, потому что были достаточно обеспеченными людьми.

Отец армянина совершил в прошлом году длинное путешествие к месту ссылки сына, но оказался в Енисейске очень поздно — последний пароход, отправлявшийся в нужном ему направлении, только-только ушёл. Ждать случайного попутного судна он не мог, поскольку должен был вернуться домой к сбору винограда. И пришлось ехать ему обратно на Кавказ, не повидав сына, и, что было гораздо хуже, сын не повидал отца и не узнал новостей из дома.

В 90 километрах от места нашей стоянки в тундре находятся богатые залежи угля. По качеству он ничуть не хуже лучшего кардифского — во всяком случае, так говорят. Об этом месторождении известно уже очень давно, но к постоянным разработкам его так и не могут никак приступить. В 1905 году смогли добыть лишь 500 тонн, которые перевезли на оленях в Дудинку и отдали большой правительственной экспедиции. Утверждают, что качества он был отменного.

Нет никакого сомнения в том, что у этого месторождения большое будущее. Построить 90 километров железнодорожного полотна через тундру от залежей до Дудинки несложно, несмотря на вечную мерзлоту. И когда строительство будет завершено, вывозить на Енисей уголь окажется проще простого. И это будет иметь большое значение для развития пароходства по этой великой реке.

Суббота, 6 сентября.

Разница между высоким восточным берегом и низким западным тут сразу бросается в глаза. Поскольку дело мы имеем с мягкими породами берегов, то объяснить это можно исключительно вращением Земли, о чём я уже много говорил выше.

Я сижу и раздумываю над этим, а мы продолжаем идти вдоль берега вверх по Енисею. Первым указал на эту особенность русских рек естествоиспытатель фон Бэр[66]. Он объяснил это вращением Земли, но эта гипотеза вызвала, как и следовало ожидать, многочисленные возражения. Я очень хорошо помню одну статью, которую прочитал и автором которой, по-моему, был немецкий океанограф Цеприц[67]. Так вот, в этой статье он при помощи математических расчётов пытается доказать, что вращение Земли отражается на текущей речной воде тем, что вода принимает некоторое наклонное положение. Только поэтому, по его мнению, уровень воды у правого берега выше, чем у левого. Но на самом деле это не имеет никакого значения, а разрушительная работа течения должна, по мнению немецкого профессора, быть одинакова у обоих берегов.

Если я не ошибаюсь, он утверждал именно это. Но он допустил огромную ошибку, говоря, что речная вода течёт с одинаковой скоростью в любой реке на любой глубине по всей широте реки и в любой точке земного шара. В действительности это не так. Река не может течь через озеро, если по всей ширине озера будет одинаковая сила течения. Наоборот, в силу вращения Земли течение непременно будет отклоняться к правому берегу озера, и чем севернее озеро расположено, тем сильнее будет отклоняться течение. То же самое будет происходить и в широкой реке. Вода течёт в ней с разной скоростью. Струи, текущие быстрее, уйдут к правому берегу, а значит, течение там будет сильнее. Если же вспомнить, что разрушительная сила воды возрастает в шестой степени к скорости течения, то станет понятно, что речное течение достигает наибольшей глубины именно у правого берега, который и подмывается намного больше левого.

Если же река относительно узкая, но глубокая, это не так заметно, ибо нет особой разницы в скорости течения на всей её ширине. Однако если речь заходит о такой большой и полноводной реке, как Енисей, разница между берегами резко бросается в глаза, а разрушение берега происходит очень быстро из-за его мягкости и рыхлости.

Твёрдых пород тут практически нет, везде песок и глина. Во многих местах я видел горизонтальные обвалы берега — так разрушаются эти материалы. Большая часть песка и глины осталась здесь с недавних, с точки зрения геологов, времён — когда тут было дно морское. В этих местах очень много останков морских животных, которые свидетельствуют об этом. Затем море отступило (или поднялось дно?), и ранее покрытые водой равнины выступили на поверхность. В некоторых местах эти равнины и в наши дни покрыты речными отложениями.

Кое-где глина удивительно тёмного цвета. Похоже, такой оттенок ей придаёт уголь или торф. Но последнее менее вероятно.

На всём протяжении Енисея по его берегам раскиданы валуны — иногда очень большие, в половину роста человеческого. На обрывах, наверху, таких валунов практически нет — то есть их не видно выше уровня половодья. Зато очень часто они попадаются на отмелях у самой воды. Не видел я валунов и «внутри» обрыва, поэтому у меня нет оснований предполагать, что они были вымыты водой из земли. Значит, камни попали сюда в позднейшие времена. Примечательно, что их больше у восточного — правого — берега.

Некоторые из них очень угловатые и похожи на обломки утёса или скалы, как будто были принесены сюда во время ледникового периода. Другие явно отшлифованы водой. Но не до такой степени, как бывает отшлифована галька. Я могу найти лишь одно удовлетворительное объяснение их появлению здесь: камни принесены сюда речным льдом, по крайней мере самые крупные из них. Однако некоторые экземпляры такого размера, что трудно представить, как их тащило льдом. Некоторые глыбы, как я уже говорил, почти достигают высоты человеческого роста. Тут надо вспомнить, что лёд может притащить и не такие грузы, особенно весной, во время ледохода, когда из льдин вырастают настоящие торосы, которые стремительно уносит вниз бешеное течение. Именно в это время лёд может сдвинуть с места практические любые «грузы» и протащить их по дну или по берегу на некоторое расстояние. И если за один ледоход камни сдвигаются на небольшой отрезок, то с течением лет они могу преодолеть большое расстояние. Более мелкие камни, вмёрзшие в лёд, потоком во время половодья может унести сразу очень далеко. Откуда эти камни притащил лёд и какой именно путь они проделали, сказать не могу, поскольку у меня не было возможности исследовать их геологическую природу, а также вообще заняться изучением имеющихся здесь пород. Однако могу утверждать наверняка, что их принесло издалека, поскольку на большом отрезке верхнего течения Енисея горных пород не встречается[68].

Даже местное население считает эти громадные глыбы чуть ли не чудом и никак не может объяснить, откуда они тут взялись. Миддендорф пишет, что ниже Дудинки, не очень далеко от Енисея, лежит просто фантастических размеров камень, которому самоеды приносят жертвы, потому что, по их словам, «камень столь огромен, что никто, кроме Творца, не мог его принести в тундру». Это очень напоминает наши норвежские верования: все громадные камни в горах разбросаны великанами, или йотунами.

Прекрасное солнечное утро. Голубое ясное небо. Как же хорошо и почти жарко сидеть на солнышке на палубе парохода!

Почти незаметно по мере продвижения на юг по берегам прибавляется деревьев. Наконец показывается настоящий лес. Деревья, конечно, невысоки и довольно тоненькие, но это всё-таки лес из лиственницы и совсем небольшого количества ёлок. Встречаются и берёзки, но уже успели совершенно пожелтеть. Осень здесь начинается очень рано.

Лес, в который мы постепенно вплываем всё дальше и дальше, один из самых больших во всём мире. Он простирается от Енисея и до чернозёмной полосы и степей на юге, значительно южнее Байкала. То есть по прямой линии его протяжённость более 2000 километров с севера на юг. С запада на восток он идёт от Уральских гор до Тихого океана и Камчатки, то есть на протяжении 6000 километров. Сплошной лесной ковёр зовётся тайгой и прерывается лишь множеством широких и медленно несущих свои воды рек.

Что за бесконечные, однообразные, слегка холмистые равнины с низменными берегами рек и речушек! Вначале они совсем белёсые, лишь кое-где поросшие мхом и кустиками жидкой травы на дальнем севере и в тундре на востоке. Потом кое-где появляются ивовые заросли, которые сменяет смесь ивы с ольхой, а затем появляется низенький березняк. Чем дальше идёшь вверх по реке, тем гуще становится лес, но кругом всё то же однообразие природы. Однако в этой неизменности есть своя привлекательность. Мысли свободно парят на ровных широких долинах, и вслед за кочевниками хочется начать свободную и независимую жизнь на бескрайних просторах.

В тайге и тундре есть своя поэзия, свои тягучие мысли и свои светлые мечты, а круговорот жизни особенно заметен в прекрасной сибирской природе: это яркая зелень весенних и летних лесов, синь озёр и речных просторов, багрянец и золото осени, белоснежный саван зимы, залитый днём сверкающим золотом солнца, а ночью освещённый мерцающим сиянием луны, свирепые морозы и ужасающие бураны, сменяющиеся очередным пробуждением природы весной, журчащие под снежным покрывалом ручьи, прилёт птиц длинными вереницами с юга, тысячи и миллионы гусей, уток и куликов!

В девять вечера мы встаём на якорь в непроглядной тьме у села Султановского. На карте оно обозначено как Половинное, что, верно, означает середину пути между двумя пристанями.

В темноте я слышу шум леса, знакомый и привычный мне с детства. Господи, как будто я очутился дома! Вновь слышу я вечный шум леса…

Воскресенье, 7 сентября.

Всё дальше и дальше идём мы на юг. И вот уже на берегах видим мы пасущихся лошадей и коров, как будто мы вновь в далёкой родной Норвегии.

Лес всё так же состоит из лиственницы и ели, а кое-где желтеет березняк, хотя местами видны и пурпурные кроны осин, а кое-где и алые гроздья рябины. Кругом всё такие же ровные долины и крутые берега реки, однако по мере удаления от севера они становятся всё ниже и ниже. Восточный берег не более 20 метров высотой, а западный и того ниже. Лес нельзя сказать чтобы густой и высокий, но просто бесконечный по обе стороны реки.

Мы бросили якорь уже в полдевятого вечера у Сушкова (67°06' северной широты). В темноте сошли мы на берег поздороваться и поговорить с хозяевами единственного тут дома. Это оказалась одна из почтовых станций, расположенных вдоль Енисея. Дома оказалась только хозяйка с двумя старшими детьми и совсем маленькими карапузами. Мужчины отправились на рыбную ловлю.

Хозяева жили в двух больших комнатах с таким низким потолком, что разогнуться в полный рост не было никакой возможности. Однако имелась ещё и маленькая горенка, в которой, как нам с гордостью сказала мать семейства, останавливался местный священник, когда приезжал сюда раз в год.

Женщина была родом из Туруханска и далее своего родного города никогда и никуда не ездила. Он была неграмотной, как, впрочем, и её муж, что, как заметил Востротин, особенно удивительно для почтаря. Среди местных редко когда попадается человек, умеющий читать и писать. Лишь некоторые умеют считать — да и то только для того, чтобы можно было подсчитать улов рыбы и полученную за неё выручку. Хозяин дома, 27 лет от роду, родился тут, в Сушкове, здесь же когда-то жили его отец и дед.

Жила в доме ещё одна девушка, приехавшая с отцом и братом с Ангары, чтобы ловить рыбу летом, а зимой ходить на охоту. Её мать с младшими детьми осталась дома на Ангаре.

За провоз почты платило государство, и на станции было 20 почтовых ездовых оленей. Летом они паслись в лесу поблизости под присмотром работника-остяка. Кроме того, хозяева ещё держали двух коров и лошадь. А основной доход семье давали охота и рыбная ловля.

В лесу было полно всякой живности: глухари, тетерева, рябчики, зайцы (но вот прошлой зимой их совсем не было[69]), дикие олени и лоси, не говоря уже о лисицах и песцах, а также довольно большого числа медведей. Пару дней назад неподалёку видели трёх или четверых косолапых. А вот волков было совсем мало.

Уже перед нашим уходом девушка с Ангары отважилась попросить у нас лекарство, поскольку давно себя плохо чувствовала. Лорис-Меликов дал ей антипирин[70] и другие средства. С медицинской помощью здесь совсем туго. В округе должен был бы жить фельдшер, но вот врач был один на весь Туруханск и его окрестности, а это полтора миллиона квадратных вёрст (в четыре раза больше территории Норвегии). Поэтому и помощи от него не дождёшься. Доктору едва хватает сил и времени, чтобы вакцинировать часть здешнего населения.

Несколько лет назад здесь была такая ужасная эпидемия оспы, что с ней никак не могли справиться. Тогда Красный Крест по просьбе сибирских депутатов Государственной думы послал сюда из Красноярска врачебную экспедицию, но в области уже началась весна, началось таяние снега, и врачи с трудом смогли выехать из Туруханска, но далеко в тундру так и не попали из-за распутицы. Однако они смогли проехать достаточно большое расстояние, чтобы понять: во всех встреченных ими на пути становищах в чумах лежали только трупы, а возле валялись погибшие олени, которым не удалось сорваться с привязи и убежать. Медицинская экспедиция обнаружила лишь несколько живых людей, да и то ужасном состоянии от голода и холода. Они были все в язвах. И сколько ещё таких трагедий происходит в бескрайней тундре!

Мы уже проехали область обитания самоедов и юраков и оказались на землях енисейских остяков и тунгусов. Здесь жили двое остяков. Один из них сидел у костерка в берестяном шалаше на берегу реки. Он совершенно не походил на азиата.

Когда мы вернулись на берег, чтобы отправиться на пароход, почтарь с другими рыбаками как раз высаживались из лодки. Они вернулись наконец с рыбалки. Улов их был небогат: несколько больших щук, но ужасно тощих и страшных на вид, с громадными головами и челюстями. Одна из щук была так велика, что была почти такого же «роста», как и мальчонка, вытаскивавший её на берег. Вместе с почтарём приехал и второй остяк. Нам очень хотелось на него посмотреть, и мы посветили спичкой. Судя по лицу, он был метисом — в его жилах явно текла русская кровь. Да и в других енисейских остяках намешано немало разной крови.

Понедельник, 8 сентября.

Идём дальше на юг. Всё тот же пейзаж, тёплое солнце и ветрено, так что поставили паруса. По обе стороны реки уже идёт лиственный лес. Высокие лиственницы и величественные сибирские кедры возвышаются среди берёз, ольхи, рябин и осин. Всё дело в том, что хвойный лес из года в год истребляли пожары. Путешествующие и рыбаки частенько останавливаются здесь на берегах и разжигают костры, чтобы сварить обед или вскипятить чаю, а потом этот огонь не считают нужным по-настоящему погасить — вот и выгорают громадные пространства леса. И никому нет до этого никакого дела, потому что лес тут не считается богатством и не имеет особой цены.

Так продолжалось веками. Сначала вверх-вниз по реке плавали аборигены, а в поздние времена к ним присоединились русские рыболовы и охотники. Поэтому и нет надежды встретить по берегам Енисея первозданную тайгу. Почти всюду на выгоревших участках поднимается молодая поросль. Там, где мы сейчас проплываем, практически нет даже больших полос высоких хвойных деревьев. В любом хвойном лесу тут очень велика доля лиственных деревьев, которые после лесных пожаров первыми вырастают на выгоревших участках.

Кроме того, сразу бросается в глаза, что лес очень редкий. Между не очень высокими хвойными деревьями очень большие просветы. Но тут надо напомнить, что лес этот вырос на промёрзшей почве. Лишь самый верхний её слой оттаивает, а в глубине почва так и остаётся скованной морозом. Там можно даже обнаружить толстый слой льда, который никогда не оттаивает. Поэтому корни деревьев не могут уходить в глубь земли, а остаются у самой её поверхности. Вот отсюда-то и возникает большое пространство между деревьями — им нужно место для своих корней, а молодняк по этой же причине не может расти густо. Корням молодых деревьев, кроме того, мешают корни старых великанов.

Я сижу и размышляю над тайнами этого леса. Мы уже на 67° северной широты, и климат тут не самый мягкий, он даже хуже, чем в самых северных районах Норвегии. Да и среднегодовая температура тут ниже — всего-то минус 10°, а ведь даже в Финнмарке она выше нуля. Правда, и лето тут теплее нашего северного. Средняя температура в июле — плюс 12–13°. Однако и это немногим выше, чем бывает в Нурланне или Западном Финнмарке.

Почему же при таких суровых климатических условиях и на вечной мерзлоте вырос такой отличный лес? Даже если тут очень плодородный верхний слой, даже если тут допустить наличие чернозёма. Может ли это быть причиной такого быстрого роста молодняка на выгоревших участках? Нет, поскольку достаточно вспомнить, с каким трудом удаётся вырастить новый лес в Норвегии на вырубках, несмотря на более мягкий климат и нормальную почву.

Я могу объяснить этот феномен лишь самой породой деревьев. Местные деревья, а именно сибирская лиственница, сибирская ель и сибирский кедр, более жизнеспособны, чем наши деревья. И я не думаю, что наша ель или наша сосна смогли бы расти в Сибири.

Но если я прав, то мне кажется, имеет смысл — и в этом будет прямая для нас выгода, — если мы приложим усилия и постараемся пересадить сибирские деревья на нашу почву, особенно в те районы Норвегии, где очень суровые климатические условия и плохо растут наши собственные породы деревьев, например в горы, где леса уже начинают исчезать. Я почти уверен, что сибирская лиственница отлично стала бы расти там, где погибает норвежская ель, а ведь она обладает ещё и рядом преимуществ: растёт в суровых условиях очень быстро, отлично противостоит гниению, совсем как можжевельник. Но есть у неё один существенный недостаток — лиственницу очень трудно сплавлять, она быстро тонет.

Вполне вероятно, что на лиственницу оказывает влияние выпадающий зимой снег. Зима в Сибири очень суровая, снега мало, и он сухой. В Норвегии же, наоборот, выпадает много снега — и он мокрый, а потому тяжёлый и ломает поросль. Однако у меня нет оснований утверждать, что сибирская лиственница может страдать от снега больше, чем норвежская ель. И хотя у неё очень большие ветви на верху ствола, зато она сбрасывает иглы осенью.

Сибирская ель, вне всяких сомнений, более вынослива, чем норвежская, если принять во внимание суровые условия её произрастания[71]. А сибирский кедр (Pinus cembra) прекрасно подходит для изготовления разного рода мебели и всевозможных конструкций, поскольку в отличие от других древесных пород (даже сосны и ели) не коробится. Тут ещё надо вспомнить о замечательных кедровых шишках, в которых прячутся кедровые орешки, служащие для многих сибиряков дополнительным и очень неплохим источником дохода. Из этих орешков производят кедровое масло. Кедр и на вечной мерзлоте вырастает очень высоким и раскидистым. Его громадные лапы поражают воображение своими зелёными иголками и размерами.

Тут самое время объяснить, как именно сибирский лес попадает в таком количестве в море. Лес подступает буквально к реке, и множество деревьев растёт на самом обрыве. Во время половодья река разливается и подмывает берег, тот рушится, а корни деревьев в результате обнажаются и свешиваются над водой. На следующий год во время половодья река вырывает деревья из земли и уносит в море, где их растаскивает льдами в разные стороны. В конце концов деревья выбрасывает где-нибудь далеко на берег Северного Ледовитого океана, а некоторые уносит даже к берегам Гренландии, где им очень радуются местные эскимосы. Сибирские деревья служит им прекрасным материалом для строительства лодок и для прочих хозяйственных нужд.

По берегам Енисея виднелись берестяные чумы енисейских остяков. Особенно много их было на низком западном берегу. Я насчитал в одном месте чуть ли не одиннадцать таких чумов, поставленных в ряд. Остяки явились сюда на рыбную ловлю. Это загадочное племя мне хотелось изучить даже больше других коренных народов, но у нас не было времени на это. Меня лишь утешали, обещая, что нам ещё представится возможность познакомиться с ними по пути на юг.

Народ этот сильно отличается от другого местного населения Сибири. Их своеобразный язык не похож ни в малейшей степени ни на один другой язык в этой части света, а следовательно, имеет другое происхождение. Я считаю, что он не принадлежит к алтайской семье языков, включающей в себя самоедский, тюркский, монгольский и тунгусо-маньчжурский, а является в первоначальном своём виде самостоятельным языком — наподобие, например, китайского. После Кастрена никто не описывал и не изучал язык енисейских остяков. Однако недавно среди них некоторое время прожил русский учёный Анучин[72]. Кроме того, пожил здесь какое-то время и финский лингвист Кай Доннер.

Откуда пришли остяки на Енисей, сказать нелегко, однако с уверенностью можно утверждать, что в прежние времена они жили гораздо дальше к югу. Вполне возможно, что нынешние остяки — остатки народа, жившего в Азии. Норвежский учёный доктор Андреас М. Хансен[73] предположил, что енисейские остяки принадлежат к пранароду, населявшему Скандинавию до переселения туда германцев, а, быть может, ещё раньше заселявшим всю Европу. Доктор Хансен берёт на себя смелость даже утверждать, что они находятся в родстве с хеттитами, пеласгами и другими первобытными народами, жившими на юге Европы и по берегам Средиземного моря.

Если норвежский учёный прав, то к енисейским остякам следует проявить особый и пристальный интерес. Но даже если гипотезы Хансена окажутся неправильными, то остяки всё равно заслуживают изучения и требуют подробного описания и исследования. Кроме того, они очень быстро вымирают, и их общая численность сейчас всего от 600 до 900 человек. Даже в лучшем случае вряд ли можно рассчитывать, что их больше тысячи.

Как интересны эти коренные народы, их возникновение и расселение, как было бы интересно проследить пути их переселения по этой необъятной стране! Однако у нас практически нет для такого анализа материалов.

Но вот появляется наш улыбающийся Алексей и объявляет, что обед подан, а эта новость для путешествующих на «Омуле» всегда приятна так же, как звонок, возвещающий трапезу на гигантском океанском пароходе. Сегодня нам подают жареную осетрину, готовить которую Алексей мастер.

Около пяти вечера встаём на якорь в устье реки Курейки, поскольку «Омулю» вновь необходимо пополнить запасы топлива.

Первым, кто встретил нас на берегу, куда мы сошли скоротать время, был совершенно ручной дикий гусь, который преспокойно стоял на одной ноге и внимательно нас разглядывал, а потом вперевалочку пошёл вверх к дому. Гуся этого ещё совсем птенцом нынешним летом принесли хозяевам дома инородцы. Став взрослым, он никуда не улетал, но отправлялся частенько на другой, западный берег Енисея, а после полётов неизменно возвращался домой. Он настолько привык к людям, что, когда хозяйка несла его на руках в дом, ласково поглаживая и похлопывая, было заметно, как ему это нравится.

Востротин отправился поговорить с хозяевами, а мы с Лорис-Меликовым пошли погулять в лес.

Как же было приятно снова оказаться в лесу! И вновь идти по твёрдой суше! На этой благословенной земле росли, куда ни брось взгляд, черничники и целые поляны голубики и вереска. Ягод, впрочем, не было. Нам сказали, что мороз убил все завязи ещё весной. Местность была совершенно плоская, нигде ни малейшего пригорка, с которого можно было бы осмотреть окрестности. А в остальном всё очень напоминало наш норвежский лес, и легко было забыть, как далеко мы забрались на север. А ведь мы были под 66°30' северной широты, а это почти у полярного круга или чуть южнее широты Будё.

Это был в основном березняк, но попадались и высокие хвойные деревья, а молодняк пробивался везде, где только было можно. Здешние ели похожи на норвежские, вот только кора на молодых лапах более гладкая. Попадались лиственницы и ярко-зелёные сибирские кедры, которые относятся к одному из видов сосны. Их иглы очень похожи на длинные иглы карликовой сосны (Pinus cembra). Местное население очень ценит кедр, потому что в его шишках есть очень вкусные орешки. Осенью их собирают специально, уходя подальше в лес. Лазить за ними по деревьям кажется сибирякам утомительным, а потому они просто рубят деревья, а уже потом собирают с упавшего кедра шишки. Сами же деревья просто бросают в тайге. Как я уже говорил, древесина тут совсем не ценится! Зато орешки привозят в наши финнмаркские города, где их так и называют «русскими орехами».

Сообщение с внешним миром здесь налажено очень плохо. Когда мы вернулись с прогулки и вошли в дом, об этом как раз рассказывал Востротин. Тринадцать лет назад он плыл вверх по Енисею от самого устья и по дороге повстречал полицейского, который объезжал местное население, подлежащее призыву в армию, с приказом немедленно ехать в Енисейск и далее в Красноярск, потому что объявлена мобилизация. Востротин не мог добраться от полицейского объяснений, что это за мобилизация, да несчастный и не представлял, с кем именно Россия сейчас воюет. Когда Востротин наконец добрался до Курейки, то узнал, что «русский царь воюет с семью другими царями» и «наш царь» побеждает. Что это за таинственные «семь царей», никто не знал, говорили что-то про англичанку[74] с француженкой и ещё каких-то королей, но Востротин так ничего и не понял.

Лишь в Енисейске наконец ему разъяснили, что в Китае вспыхнуло так называемое Боксёрское восстание[75], для подавления которого объединились великие державы и тронулись в поход на Пекин. В борьбе против восставших участвовали и французы, и англичане, а если прибавить к ним немцев, американцев, итальянцев, японцев и китайцев, то и получим искомые «семь царей».

Востротин не мог гордиться своей страной в отношении её информированности о происходящем в мире и в духовной жизни, а также скоростью распространения новостей. Он говорил об этом прямо и рассказал о своём приезде в 1899 году в Норвегию.

Он тогда побывал на мурманском побережье в Александровске, где должен был встретить адмирала Макарова с «Ермаком». Но пароход так и не пришёл.

На обратном пути в Россию они зашли в Хаммерфест, где он отправился поразмять ноги и во время прогулки зашёл в маленькую избушку попить. Хозяин, рыбак или крестьян, угостил его чудесным молоком. Тогда Востротин поинтересовался, что происходит в мире. Норвежец, говоривший по-русски, поведал гостю о возобновлении дела Дрейфуса[76] и рассказал о ходе процесса в мельчайших подробностях. Востротин не мог не поразиться разнице в информированности этого рыбака, жившего на самой окраине Норвегии, но читавшего свежие газеты и знавшего всё о последних изменениях в деле Дрейфуса, и зажиточными сибирскими купцами, которые не могли сказать, с кем воюет их родная страна, хотя их самих призывали в строй.

Однако основная проблема в Сибири заключается не в недостатке газет, а в том, что их мало кто может прочесть — большая часть населения неграмотна.

Про себя я подумал, что не так-то и много выигрывают те, кто знает в подробностях всё о политических процессах, ведь незнание этого избавляет от грязи и крови, на которых замешена сама политика. Но я, конечно, ничего не сказал вслух.

Вторник, 9 сентября.

На следующее утро мы прошли совсем немного вверх от устья Курейки, как опустился такой густой туман, что пришлось бросать якорь. Хотя мы стояли совсем близко к берегу, мы его совсем не видели. Этот туман образовался в результате смешения испарений тёплой речной воды и более холодного воздуха. Когда солнце через несколько часов поднялось повыше, туман рассеялся, и мы смогли продолжить путь. А ближе к полудню день «разгулялся» и на ясном небе ярко засветло солнышко.

На севере мы увидели лесистый кряж.[77] Он был не особенно высок, но это был настоящий кряж, возвышающийся над равниной, — первый, увиденный нами за всё время путешествия по Енисею, если не считать небольшого холма у Дудинки.

Троицкий монастырь и дальше на юг

Мы рассчитывали доплыть до Свято-Троицкого монастыря до конца дня, но должны были встать на якорь вечером несколько севернее святой обители.

Среда, 10 сентября.

На другое утро в десять мы оказались наконец у стен монастыря. Мы увидели ещё издалека возвышающиеся над лесом высокие белые церкви с золотыми куполами, а неподалёку виднелась зелёная крыша большого дома. Подойдя поближе, мы разглядели россыпь невысоких деревянных домиков. Это было село Монастырское.

Несколько лет назад тут обосновалась администрация Туруханского края, то есть это местечко стало в некотором роде столицей. Прежде ею был Туруханск, но расположен он очень неудачно — на обмелевшем притоке Енисея и как бы вне основной линии пароходства вверх и вниз по реке. Когда же несколько лет назад здания присутственных мест были сожжены шайкой разбойников, то было принято решение о перенесении государственных учреждений в другое место. Выбор пал на селение у знаменитого старого монастыря, расположившегося у места впадения широкой Нижней Тунгуски в Енисей.

Но не все жители одобрили этот выбор, поскольку земля здесь с незапамятных времён была закреплена за монастырём, в том числе и острова на реке, где были отличные луга с густой травой. За право выпаса и покоса там местные жители платили оброк в монастырскую казну. Они были зависимы от монастыря и хотя, наверное, благодаря этой дани были угодны небесам, но всё-таки большинство из них предпочли бы свободу, а потому хотели бы перенести туруханскую столицу в другое село, южнее, со славным названием Мироедиха. Оно расположено на скалистом грунте, и рядом, как мне сказали, можно было бы устроить отличную, хоть и небольшую, гавань.

Вообще же история Туруханска причудлива. Туруханск был основан после захвата юраками Мангазеи и сожжения этого города в 1662 году. Туруханск стал главнейшим городом северного края, его население насчитывало около 6000 человек, а рынок в городе являлся важным местом торговли. В 1822 году Туруханск был лишён статуса города и пришёл в упадок, превратился в настоящую деревню, да вдобавок был ещё разграблен и наполовину сожжён, как я уже говорил выше. Столицу переместили сюда, и теперь тут строятся новые дома. Вот только долог ли будет век и этой столицы?

В истории северного края произошёл явный поворот к худшему. В 1727 году в нижнем течении Енисея жило полторы тысячи русских. Если же судить по очень подробной старой русской карте 1745 года, всё устье Енисея было очень густо заселено в то время, особенно восточный берег к северу от Дудинки, включая остров Диксон, а также к востоку до устья реки Пясины.

Сидоров пишет, что в 1824 году было 46 русских поселений к северу от Туруханска, а во время его путешествия в 1863 году их осталось уже только 27. Теперь их количество ещё уменьшилось. В 1830 году, как утверждает Сидоров, между Енисейском и Туруханском ходило 25 судён, а торговлю вели 30 купцов. Они скупали в тундре между Енисеем и Анабарой пушнину и рыбу у инородцев, а им продавали свои товары. А в 1863 году на том же отрезке реки курсировали уже только два судна побольше да два поменьше, торговля же с коренным населением в тундре совсем прекратилась.

В наши дни торговля оживилось, как и судоходство по Енисею, но всё же не могут сравниться с прежними. Главной причиной, вероятно, можно считать резкое сокращение пушного зверя, чьи меха представляли особую ценность и которого раньше усиленно и бездумно истребляли.

Как только был брошен якорь, мы сошли на берег. И тут я впервые увидел сибирских ворон. Они летают с тем же, что и норвежские, карканьем и так же высоко, но они совершенно чёрные. Вороны, вероятно, являются признаком того, что здесь есть цивилизация, потому что вниз по Енисею нам попадались только чайки, дикие гуси и утки.

Прежде всего мы направили наши стопы к церкви, потому что рядом с ней должна была быть почта, где мы рассчитывали получить адресованные нам письма. Мы прошли мимо церкви и оказались у длинного деревянного дома, который, как позже нам объяснили, принадлежал монастырю, но сейчас его арендовало государство для своих учреждений. Тут располагалась почта, тут же жило высшее местное начальство — пристав, исполнявший роль губернатора края, простиравшегося к северу до самого Северного Ледовитого океана.

Писем нам не было. Как и никаких новостей о событиях в мире, более свежих, чем привезённые нами из Норвегии. Уже много позже я узнал, что все письма, какие нам были адресованы в Туруханск, отправили в старый Туруханск[78]. Там они нас и ждали, а мы тем временем стояли в Монастырском и были глубоко разочарованы их отсутствием.

Тогда мы отправились с визитом вежливости к господину Кибирову, приставу, квартира которого находилась по другую сторону коридора. Он оказался очень скромным, милым и приветливым человеком и принял нас по всем правилам гостеприимства. В нём не было и тени грубости или высокомерия, столь ожидаемых в такой могущественной особе в краю политических ссыльных и преступников. Он был родом с Кавказа, и Лорис-Меликов в очередной раз встретил земляка. Он был осетином, а они — самый дикий народ в Кавказских горах, который довольно часто разбойничает, как сообщил нам Лорис-Меликов. Однако господин Кибиров совершенно не походил ни на дикаря, ни на разбойника. Осетины — татарского корня и исповедуют ислам. Но наш новый знакомый, как и его жена-осетинка, были православными. Они родились и выросли в городе.

Мы явились безо всякого предупреждения. Пристав немедленно вышел из гостиной и вернулся уже в форме и с шашкой и в таком виде щеголял уже до нашего отъезда. Таким образом нам была оказана большая честь.

Самой удивительной комнатой в доме пристава оказалось помещение рядом с его кабинетом, в котором ничего не было, кроме железного шкафа с казёнными деньгами, возле которого стоял часовой с ружьём. Но ничего грозного в этом воине не было — хилый и простодушный на вид, он являлся потомком первых казаков, покорителей Сибири, которых уцелело совсем немного, о чём он сам нам и поведал с гордостью. Такой казак стоит у шкафа с деньгами круглосуточно, поскольку несколько лет назад, когда охраны такой ещё не было, на казну несколько раз покушались разбойники.

В этой же комнате вдоль одной из стен стояли штабелями ящики с водкой — конфискатом у торговцев, не имевших государственного патента. Надо думать, что это была лишь малая часть того, что следовало бы изъять. Как известно, на продажу спиртного в Сибири, как и по всей России, введена монополия государства, а в Туруханске продажа водки вообще запрещена — из-за коренного населения. Русские купцы могут иметь в своём распоряжении определённое количество литров спиртного для домашнего пользования, но продавать её инородцам строго запрещено. Если у какого-нибудь купца обнаруживается излишек спиртного свыше разрешённых норм, то вся «лишняя» водка конфискуется. Но местные всё равно изыскивают способы разжиться спиртным, в чём мы не раз могли убедиться воочию.

В городе десять казаков и двадцать политических ссыльных и преступников. Во всём же Туруханском крае девяносто политических ссыльных. Тридцать пять из них (и политических ссыльных, и уголовников, отбывших часть срока в другом месте) были присланы в течение последнего года. Десять казаков, само собой, не могут держать в страхе и повиновении такое количество поднадзорных, но, насколько я мог заключить, все ссыльные, как и сами казаки и полицейские, народ мирный и безобидный. Лишь некоторые из бывших ссыльнокаторжных были действительно похожи на преступников. Наверняка многие здешние не особенно радовались такому приросту населения. Но все без исключения довольны политическими ссыльными, часто весьма хорошими и дельными людьми.

Мы прогулялись по городу. Это было старинное село, возникшее вокруг монастыря, с главной широкой улицей, по обе стороны которой стояли низенькие крестьянские избы. Зато на севере на месте вырубленного леса шло строительство настоящего города. Начали с правительственных зданий, больницы, школы и дома для врачей, но за несколько недель до нашего приезда все отстроенные здания сгорели дотла. Успели построить и большое зернохранилище на 300 000 пудов (4 800 000 килограммов) зерна. Это будет неприкосновенный запас для населения на случай непредвиденных обстоятельств. Сейчас же успели засыпать всего 3000 пудов.

Все эти постройки возводились за счёт государственной казны, но подрядчик был частным лицом. Помощником архитектора у него был политический ссыльный, который был отправлен в Сибирь на постоянное жительство и лишён всех имущественных прав. Однако по прошествии десяти дет права ему могли быть возвращены, и тогда он мог начать жизнь заново. Судя по всему, он был умным и образованным человеком. Он немного погулял с нами.

Лорис-Меликов поразился тому, в каких хороших условиях живут политические ссыльные. С нашим новым знакомым все очень мило разговаривали, как будто он был свободным и уважаемым гражданином. В таком же тоне говорил и сопровождавший нас пристав. Я же ничуть этому не удивился, хотя и не видел достаточно много ссыльных в Сибири, чтобы составить собственное мнение по этому вопросу.

На берегу в берестяных чумах жило несколько семей енисейских остяков, и, узнав об этом, я сразу же пошёл туда, потому что именно они меня необыкновенно интересовали. Спускаясь к реке, мы прошли мимо трёх-четырёх землянок, или, скорее, нор, в песчаном откосе. Это были временные пристанища уголовных преступников, которые были помилованы в этом году, выпущены на свободу и сосланы сюда. Здесь они получали права крестьянского сословия, но им запрещалось покидать пределы Туруханского края. Они были на «тяжёлых каторжных условиях», а значит, совершили серьёзные уголовные преступления. Один из них оказался дома. Пристав вошёл и попросил его выйти к нам. Я смог его сфотографировать у двери в его нору. Сама землянка была крошечной. Я успел заметить лишь кое-какие столярные инструменты. Наверное, хозяин умел столярничать. Внешне он был довольно непривлекателен. Почти чёрный от грязи, он очень походил на готового на что угодно плута. Местные жители вряд ли могли особо радоваться появлению таких соседей, особенно если учесть, что преступников, насколько я знаю, ссылают сюда в Сибирь не так уж и редко.

В чумах остяков на берегу не было ни одного мужчины — они отправились на рыбную ловлю за сельдью. В становище остались только две женщины и дети, которые вышли поговорить с нами. Они были очень легко одеты, в какие-то грязные лохмотья, которые на ветру развевались, обнажая грязные ноги почти до колен. Пока я их фотографировал, они явно мёрзли. В своих чумах они сидели скрестив ноги и жарили рыбу на палочках, воткнутых наискосок в песок рядом с пылающими углями. На берегу лежал дощатый челнок с дырой на дне. По размерам он был совсем маленький, не больше каяка гренландских эскимосов. Нам объяснили, что на нём приплыл тунгус. Остяки не делают своих лодок из досок, а выдалбливают их из цельного ствола дерева.

Я видел, что одно такое каноэ лежит чуть поодаль у воды. Оно очень походило на лодки юраков, которые я видел дальше к северу.

Нам надо было поторапливаться к себе на пароход, потому что мы спешили на юг. Но надо было отыскать Востротина. Ему с его политическими интересами, поскольку он был народным представителем в Думе, было о чём поговорить со своими избирателями. А потому он где-то отстал от нас. Мы с трудом его нашли, вдоволь набегавшись по городу. Если он и не был в церкви, то в любом случае стоял возле неё, погружённый в беседу с местными священниками и писарями.

После долгих прощаний (мы сказали «до свидания» минимум четыре раза) и моего фотографирования всех и вся тоже в четвёртый раз я наконец с радостью увидел, что Востротин вырвался из цепких объятий своих собеседников и идёт к лодке. Тут мы сердечно попрощались с провожающими в пятый раз и отплыли от берега. Вскоре мы уже взошли на борт «Омуля», подняли якорь и отправились дальше по Енисею. Пристав же с двумя священниками по бокам медленно стали подниматься по залитому солнцем косогору к монастырской церкви — они возвращались к своей спокойной жизни, мирное течение которой мы неожиданно нарушили. На фоне синего неба сверкали золотые купола и шпиль — и мы ещё долго видели их над лесом.

К югу была всё та же однообразная местность. Те же речные косогоры, за которыми тянулись бесконечные леса. Преобладали, как и прежде, лиственные породы, лишь кое-где зеленели хвойные деревья. Однако постепенно хвойного леса становилось всё больше и больше, деревья были более крупные и высокие. Попадалось даже много строевых экземпляров.

Возле села Мироедиха (65°36' северной широты) восточный берег Енисея был образован настоящей скальной породой серо-голубого цвета. Береговой отрезок этот был довольно большой — он шёл далеко на север и по крайней мере на четыре мили к югу. Не могу утверждать наверняка, потому что, проплывая мимо, это трудно определить, но мне кажется, это были известняковые породы. Высота берега была здесь такой же, как и вверх и вниз по реке, хотя там берега были сложены из песка или глины. Однако и здесь по обе стороны Енисея расстилались плоские лесистые долины. Я так и не смог углядеть ни единого пригорка или холмика.

Зато увидел в сумерках горящий в лесу огонёк костра, который буквально заворожил меня. Я сидел на палубе и смотрел на него, а ветер усиливался и обдавал меня брызгами волн. На великой и могучей реке, убегавшей, петляя, на север, начинался почти шторм. Одинокая и замкнутая жизнь на маленьком пароходе способна навеять тоску, и я уже рвался посмотреть на лица сидевших у лесного костра людей, жаждал вслушаться в песнь леса, посмотреть на оранжевые языки пламени, весело лижущего большие поленья, понаблюдать на пляшущими на стволах деревьев тенями, увидеть, как меркнет последний луч солнца. Какой здесь лес! Без конца и без края, настоящая тайга! Уверен, что люди не созданы для жизни в городах.

Четверг, 11 сентября.

На следующий день рано утром мы поплыли дальше, но дул сильный встречный ветер, так что продвигались вперёд мы с большим трудом, тем более что шли одновременно и против течения, и против ветра.

Всё тот же пейзаж, только заметно выше стали деревья да чаще встречаются корабельные сосны и строевые деревья.

Попадаются участки, где хвойный лес совершенно выгорел и остался один лиственный. По берегам у края обрыва и здесь, и ниже по течению везде встречаются аккуратно сложенные штабеля дров. Наверное, это сделано для пароходов, которые, если у них закончится топливо, смогут подойти к берегу и пополнить свои запасы.

Перед полуднем я вижу низкий кряж где-то далеко на юго-востоке. Если не принимать его во внимание, то местность всё такая же плоская. Довольно часто проплываем мы мимо деревень. На берегу пасутся лошади. Чувствуется, что мы заплываем всё дальше и дальше к югу, потому что места становятся всё населеннее.

Деревни появились довольно неожиданно, я и не заметил, как число их возросло, а они идут всё чаще и чаще. Сначала на севере попадались лишь кучи изб или даже одинокие дома на берегу Енисея, где была почтовая станция или жил какой-нибудь купец-перекупщик. Затем деревни становились всё больше и больше, но между ними по-прежнему были большие расстояния. Затем вдруг в деревнях стала появляться большая улица, вдоль которой выстраивались избы. А затем уже пошли настоящие деревни, и отстояли они друг от друга совсем недалеко. Селения эти очень похожи друг на друга. Невысокие, четырёхугольные, хорошо построенные избы ставятся вдоль береговой линии на обрыве. Под обрывом у реки развешаны для сушки сети и лежат вытащенные на берег лодки. Разница заключается в основном в наличии или отсутствии в деревне церкви. Деревня, в которой есть своя церковь, понятно, более «важная», чем «обычная» деревушка без оной.

Чем живут эти люди, сказать довольно сложно. Надо полагать, что средства к существованию даёт рыбная ловля, охота, торговля с коренными народами, особенно скупка мехов. Кроме того, тут занимаются разведением скота и кое-где оленеводством. Землю тут практически не возделывают.

Чудесный тёплый вечер. Хотя по-прежнему дует встречный ветер, на палубе можно находиться без верхней одежды и чувствовать себя прекрасно. Мы на 64°40' северной широты, а это севернее нашего Намсоса. По-видимому, в Сибири не так холодно, как принято считать. Здешние зимы, конечно, очень суровы, но вот лето бывает необыкновенно жарким. В тёплое время года очень кусают комары, их тут целые тучи, но есть напасть ещё и похуже — мошкара. Востротин говорит, что насекомые не дают коровам летом нагуливать жир, и несчастные животные толстеют только зимой на сене.

В пять вечера подошли к низкой песчаной банке посреди Енисея под названием «Зырянский песок». Там были поставлены несколько остяцких чумов. Поскольку мотор надо было прочистить, мы остались тут на ночь. Когда мы сошли на Зырянский песок, то в чумах обнаружили только женщин и детей. И ещё был там один хромой и скрюченный калека с перевязанной головой и перебинтованным глазом. Мужчины отправились ловить рыбу. Все взрослые понимали по-русски. У двух женщин в возрасте были грудные дети. Один ребёнок лежал в люльке, которая мне больше всего напомнила подвешенный футляр от скрипки. Это обычная форма люльки среди енисейских остяков.

Ещё одна женщина, помоложе, показалась мне очень смуглой, но я никак не мог понять, что тому виной — грязь или цвет кожи. Лицо было широким и скуластым. Она выглядела доверчивой и очень симпатичной. На ней была надета длинная зелёная кофта, и её дети тоже были в зелёных одёжках. Мне показалось, что все они пошиты из одного куска материи. Когда мы приехали, она тут же ушла к своему чуму, который стоял дальше других, и даже не остановилась, когда мы её окликнули, или потому что была смущена, или ещё по какой причине. Пришлось догонять её, и Лорис-Меликов подарил ей одни из стеклянных бус Лида зелёного цвета. Лид привез с собой очень много таких украшений специально для местного населения и снабдил нас ими перед отъездом, сказав, что они будут отличным подарком. Женщина остановилась, взяла бусы и спросила, что ей делать с подарком? Лорис-Меликов объяснил, что бусы носят на шее. Я не знаю, поняла ли она его, но стала более разговорчивой, и нам даже удалось сфотографировать её вместе с детьми, а потом мы сделали фотографии других женщин и даже калеки.

Из дальнего чума показалась четвёртая женщина с младенцем на руках. Мы хотели сфотографировать и её, но она бросилась обратно в чум и долго не выходила из него, как мы её ни звали. Наконец она всё-таки вышла, но уже в рваном русском платье и с платком на голове. Она была готова фотографироваться, но нам больше нравились её прежние одёжки.

Тут вернулся домой один из остяков — старик с платком на голове, как принято у этого народа. У него было более узкое и вытянутое лицо, чем у калеки, но тоже очень измождённое. Последним приплыл другой старик, крепкого телосложения и с добрым лицом, в чертах которого была более явна его раса. Вместе с ним прибыла женщина. Богатырь рассказал нам, что слеп. В результате у меня создалось впечатление, что все мужчины тут были с какими-то физическим изъянами.

Вообще же здесь были остяки двух типов: широколицего и скуластого монгольского (яркими примерами его могли быть молодая женщина, калека и слепой) и с более выраженными чертами арийской расы (с удлинённым овалом лица). Последние очень часто встречаются в Норвегии. К этому типу относились две женщины и один из мужчин. Появился ли второй тип енисейских остяков в результате смешения с русскими, я судить не берусь. Если сделать такое допущение, то тогда можно предположить, что смуглый тип произошёл из-за «скрещивания» с другими коренными народами. Все остяки были темноволосы, и я не заметил ни у кого монгольского разреза глаз. На берегу лежал челнок, выдолбленный из ствола дерева, но так как ствол было не особенно широким, то каждый борт лодки был надставлен доской, прибитой деревянными гвоздями. Калека с перевязанной головой предложил нам показать, как остяки плавают на таких каноэ, и спустил его на воду.

С таких небольших лодок и начали люди строить свои корабли, постепенно увеличивая их размеры. Сначала они плавали по реке на одном бревне или нескольких, связанных вместе. Затем научились выжигать огнём середину ствола и сделали его легче и подвижнее, да и грузов в такую лодку можно было положить намного больше. Такие лодки из выдолбленных деревьев были в ходу, например, в северо-западной Германии во времена Римской империи и даже позднее. Но потом такие каноэ стали малы, и к бортам стали крепить доски, чтобы не позволять воде заливаться в лодку. Крепили доски деревянными гвоздями, как и наши остяки, или пришивали ивовыми прутьями или корнями деревьев. Когда же стало понятно, что такие борта очень удобны и практичны, стали таким же способом надставлять борта несколькими досками, а в результате на свет появилась дощатая лодка. А там уже нетрудно было дойти и до постройки больших кораблей.

Тут к берегу пристала лодка с тремя молодыми мужчинами — они были совершенно здоровы на вид. Один из них, правда, очень был похож на женщину, и я даже не сразу понял, что это мужчина. Да и ещё один был очень женоподобен. Они вернулись с рыбной ловли и охоты, привезли трёх глухарей и большую щуку. Востротин захотел купить глухаря у одного из вновь прибывших, но тот оказался нужен ему самому. Тогда мы купили глухаря у другого остяка. Купили мы и несколько осетров, вытащенных из воды буквально час назад, и несколько килограммов свежей осетровой икры, да ещё шкуру росомахи в придачу (за 10 рублей).

Рыбы тут, как и всюду в этой части Енисея, не много. Сельдь всё ещё в реку не заходила[79]. Похоже на то, что остяки жили очень бедно — одеты они все были в лохмотья. Они рассказали, что разводят оленей, но, надо полагать, это было нововведением, потому что до последнего времени енисейские остяки скотоводством не промышляли.

У меня создалось впечатление, что они влачат жалкое существование. Благополучие их целиком и полностью зависит от улова рыбы и добытых на охоте птицы и зверя. Если добычи нет и улов плох, что бывает часто, им не на что рассчитывать, кроме остатков вяленой и сушёной рыбы да горсти муки, взятой у купца в долг, но на это долго не проживёшь. Остаются тогда только олени, в противном случае их ждёт голодная смерть.

От Верхне-Имбацкого до Сумарокова

На следующий день мы пошли вверх по той же реке, среди знакомых берегов и при всё такой же солнечной погоде. Лес стал заметно гуще, и теперь мы уже часто видели хвойные деревья на западном берегу.

Когда мы проплывали мимо одной деревни, то увидели, как вдоль берега на верёвке тянули лодку собаки. В лодке сидело три человека, один из которых правил рулевым веслом, держа лодку параллельно берегу, а две собаки бежали по песку у воды и тянули верёвку. Судёнышко продвигалось по реке довольно быстро и даже долгое время не отставало от нас. Собаки весело бежали по берегу, и хозяева лишь изредка подбадривали их криками. Такое зрелище — обычное здесь. Благодаря собакам лодка идёт намного быстрее — даже вверх по реке. Обычно так перевозят почту. На обратном же пути собак сажают в лодку, во всяком случае там, где быстрое течение. Говорят, что собаки могут так тянуть лодку — не останавливаясь, без кормежки — девяносто вёрст против течения. Течение, как бы это ни казалось странным, не очень им мешает. Потому что у берега всегда есть обратное течение.

Вечером около восьми мы встали на ночь возле села Верхне-Имбацкого (63°09' северной широты). Именно в этом месте команда «Омуля», когда шла за нами вниз по реке, видела большое становище енисейских остяков. А мне очень хотелось познакомиться с их жизнью поближе. Я уже начинал беспокоиться, что мы оказались слишком далеко на юге и мне уже не удастся на них посмотреть.

Не успели мы встать на якорь, как к нашему пароходику подплыли лодки с уже ставшим привычным вопросом «Где сельдь?», но мы не могли сообщить ничего утешительного. Зато мы, к моему величайшему сожалению, узнали, что остяки уехали пару дней назад, а в двух-трёх чумах остались только женщины. Мы видели, как они светлели на другом берегу крошечного притока Енисея. Но делать было нечего. Я лишь надеялся, что увижу их вверх по реке. Нам, правда, сказали, что вниз по течению, в трёх верстах от места нашей последней стоянки, должны были находиться 6 лодок с несколькими семьями остяков в каждой, но мы не могли возвращаться, потому что у нас совершенно не было времени. Мне было просто необходимо успеть вовремя в Енисейск и Красноярск на встречу с Вурцелем.

Взошёл месяц, и мы решили прогуляться к церкви на речном обрыве, белые стены, купола и шпиль которой просто завораживали на фоне залитого лунным сиянием дремучего первозданного леса. У меня было ощущение, что я попал в сказки «Тысячи и одной ночи». Мы зашли в церковь, служка провёл нас наверх. Я думал, что нас приведут на хоры, откуда раздавалось громкое пение, но мы вдруг оказались в самой красивой русской церкви с высоким алтарём, вернее, иконостасом, с иконами по всему залу. Пение действительно доносилось отсюда, и у нас чуть не заложило уши от него, когда мы вошли. Хор из взрослых мужчин и подростков распевался перед завтрашней утренней службой, и, насколько я понял, каждый старался перекричать соседа.

Священник с длинными волосами и лицом Христа, в длинной синей рясе подошёл к нам и приветливо и по-пастырски серьёзно с нами поздоровался. Он был очень красив: высокий лоб, правильные черты лица, чёткий профиль и спокойные добрые глаза. Он мог бы стать прекрасной моделью для изображения Христа в «Тайной вечере» Леонардо. Он рассказал нам, что это — летний храм, а зимний находится на первом этаже, там теплее. Когда мы разговорились, он был столь добр к нам, что зашёл на клирос, где стояли голосистые певцы, и попросил их помолчать, пока мы тут. Воцарившаяся тишина была настоящим отдохновением для ушей. Батюшка сказал, что сейчас будет проводить обряд крещения младенца, и пригласил нас присутствовать на нём. Это не больше получаса, предупредил он. Мы полюбовались на прелестного малыша, которого собирались погрузить в купель и которого внесла в церковь очень симпатичная крёстная мать. Мне показался довольно странным выбор времени для крещения, ведь был уже девятый час вечера. Надо полагать, в этих краях крестят, когда получается.

Пока ещё было время, я решил выйти подышать свежим воздухом. Вечер был чудесным. Приветливо светились окошки низких изб на косогоре у реки, а с «променада», идущего вдоль домов, слышались разговоры прогуливающихся при лунном свете людей. Когда я немного прошёлся, из темноты с крыльца ближайшего дома раздался красивый и сильный мужской голос. Это была мелодичная русская песня, которая звучала особенно волшебно в тиши дивной ночи. Потом песня оборвалась, хлопнула дверь в дом, и голос затих в избе. Это наверняка был политический ссыльный. Лорис-Меликов вышел на песню из церкви, и мы вместе прошлись по дороге. Навстречу нам попалась молодая парочка. Я заметил, когда они проходили мимо нас, что девушка взяла своего кавалера за руку, а нежные интонации в голосе подтвердили, что кокетничать умеют и на этих широтах. Лорис-Меликов сказал, что, судя по акценту, девушка была еврейкой. Наверное, и это были политические, которые пытались обрести радости жизни и в ссылке. Тут нам попалась ещё одна парочка, и Лорис-Меликов остановился поговорить с ними. Они оказались из Томска, приехали сюда сразу после свадьбы, поскольку мужу надо было уладить тут кое-какие торговые дела. Но они плохо подготовились к путешествию, вот и застряли здесь. Жена кокетничала напропалую, весело смеялась, болтала без умолку, а вот муж стоял нахмурившись и всё больше мрачнел. Видно было, что ему не терпится увести жену домой.

Когда мы вернулись в церковь, крестить младенца уже закончили, к величайшему моему сожалению, зато батюшка показал нам на первом этаже зимнюю церковь, такую же богатую и красивую, как и летняя. Иконы в иконостасе были с изображениями святых. Девы Марии с Младенцем и ангелов. Большую часть их написал политический ссыльный из Красноярска. Он был явно обучен искусству живописца, хотя его иконы и нельзя назвать оригинальными.

Потом мы вместе со священником прошлись в лунном свете по главной улице, на которой был устроен тротуар из досок. Остальные же улицы представляли собой мешанину из грязи и навоза, изрытую копытами животных. По таком колдобинам наверняка было трудно ходить даже в сухую погоду. Мы нашли магазинчик и купили в нём кое-какую кухонную утварь, которой всё ещё не хватало на нашем камбузе.

Воскресенье, 14 сентября.

Всё тот же пейзаж, тот же лес, но деревья всё выше и выше и стоят всё гуще. И та же самая прекрасная погода. Я уже по-настоящему беспокоюсь, что мне не удастся здесь на юге увидеть енисейских остяков. И когда мы проплывали утром мимо парочки чумов, решено было сделать остановку. Мы сошли на берег в надежде поговорить с коренным населением. Но чумы были пусты, и единственным живым существом, которое нам удалось обнаружить, был осётр, плававший в маленьком «бассейне», вырытом в песке у самой воды.

Понедельник, 15 сентября.

Наконец по мере продвижения на юг по обеим сторонам реки появились невысокие лесистые гребни. Судя по обвалам грунта, можно предположить, что кряжи эти сложены из той же породы, что и песчаные и глинистые обрывы. Но если заглянуть поглубже, то мы наверняка обнаружим в них более твёрдые породы, а рыхлый мягкий верхний слой образовался в результате сильного выветривания, которое наблюдается здесь повсеместно. Мне представляется, что почти все эти кряжи наверху удивительно плоские и ровные, и я осмелюсь предположить, что это — остатки долины, которые размыли и разрыли реки и ручьи. Но я не могу утверждать этого наверняка, потому что у меня совершенно не было времени произвести их исследования.

Лес становился всё гуще, а хвойные деревья всё выше. Между елями, кедрами и лиственницами замелькали золотисто-коричневые стволы высоких сосен. Невольно обращает на себя внимание многообразие здешнего леса, в котором растут разные породы деревьев. Хотя ему и полагалось бы быть хвойным, но повсюду на фоне зелёных игл золотится увядающая листва берёз и кое-где краснеют листики осины и гроздья рябины. Но преобладают берёзы и ели. Но вдруг идут целые полосы лиственницы, хотя только что её и вовсе не было. Кедров не так уж и много, и нигде я не видел, чтобы они образовывали целые районы леса. Они растут вперемешку с другими деревьями.

Из лиственных деревьев чаще всего помимо берёзы встречаются осины и разные виды ольхи. Лиственницы тоже начали желтеть, но больше всего золотят лес, конечно, берёзы. Их много повсюду, так что издалека очень красивы и дальние кряжи. Вдоль берега, особенно на низменных его участках меж ивами и ольшаником, зеленеют луга, на которых стоят стога сена. Удивительно, что лес тут совершенно не ценится и не идёт в дело, из него даже не строят сараев.

Около семи вечера мы добираемся до Сумарокова, где должны пополнить запасы топлива. На берегу кипела жизнь. Множество народа было занято работой, они кричали и перекликались. На низком песчаном берегу лежало больше тридцати остяцких лодок, а поодаль виднелся целый лес мачт! Я очень обрадовался — наконец-то мне предоставится возможность ознакомиться с жизнью этого удивительного народа. Чуть поодаль белели их берестяные чумы, а возле воды горели костры. На высоком обрыве на фоне вечернего неба темнели силуэты деревенских домов и высилась церковь. Крики и гомон становились всё громче по мере нашего приближения к берегу. Вскоре мы поняли, что такое веселье объясняется распитием горячительных напитков — и русские, и представители коренных народов были одинаковы пьяны.

Когда мы сошли на берег, то тут же оказались в толпе пьяных и полупьяных енисейских остяков, которые пребывали в отличном расположении духа. На песке валялись пьяные мужики, которые мычали и храпели, как дикие звери при последнем издыхании. Было тут и много пьяных женщин, причём весьма почтенного возраста, которые нашли себе пристанище между развешанными сетями и вытащенными на сушу лодками. Некоторые в полуобморочном состоянии привалились к бортам лодок, другим же удавалось подняться на ноги и сделать несколько неверных шагов, после чего их силы иссякали, они без чувств валились на землю и уж более встать не могли. Если поблизости от такой упавшей бабы кто-то и стоял, то он совершенно не обращал на неё внимания. Я даже видел, как молодые девушки разговаривали с пьяными старухами так, как будто те были в трезвом уме и здравой памяти.

Стоит инородцу немножко выпить, он продаст что заодно, лишь бы достать ещё водки. В этом отношении он похож на морфиниста и готов за бутылку водки продать товар, который сам только что купил у купца в долг. Этой слабостью коренного населения, как и в других местах земли, пользуются без всякого зазрения совести негодяи, выменивающие на дьявольское зелье всё, что имеется у инородцев ценного, прежде всего дорогие меха, которые те добывают на зимней охоте.

Всё это было достойным сожаления зрелищем, и мы поспешили уйти с берега в деревню, где у Востротина был один знакомый купец, который прислал нам приглашение зайти к нему в гости. Дома тут были такие же ухоженные и низенькие, как и везде в сибирских деревнях. В уютной горнице с оконцами нас встретил хозяин, дородный и добродушный мужчина лет тридцати восьми. Он сердечно поздоровался с нами, но затем разразился длинной речью, в которой пенял Востротину на внезапность нашего визита. Он рассчитывал, что мы приедем на большом пароходе, а потому не подготовился к нашему приезду и, к его большому сожалению, выпил. Он был самым вежливым в моей жизни человеком во хмелю. Но надо признать, что по нему не было заметно, что он хоть немного пьян: он крепко держался на ногах и был очень любезен и велеречив.

Хозяин рассказал, что сегодня был особый день, потому что завтра они собирались справлять полугодовые поминки по его отцу. «Я богатый человек, как вы и сами видите, — заявил он нам, — а потому пригласил к себе на завтра всю деревню в полном составе. Все, кто захочет, сможет прийти ко мне, а если кто не придёт, то очень меня обидит». К поминкам наготовили много еды и приготовили питьё. И нас пригласили отведать этих яств. Я так понял, что сегодня у них было что-то вроде репетиции завтрашнего застолья. Когда мы сидели за столом, к купцу пришли два старика. Хозяин извинился и вышел поговорить с ними в другую комнату. Вернулся он довольно быстро и объяснил нам, что ничего путного из разговора не вышло, потому что визитёры слишком много выпили и в голове у них был туман. Наверняка завтра, когда в головах у них прояснеет, они смогут обо всём договориться.

Он много рассказал нам о енисейских остяках. Он считал их бедным, несчастным, вымирающим народом. Все они были в ужасных долгах у купцов, каждый должен был по 500 рублей и более. Последние годы никто из остяков не был в состоянии погасить хотя бы часть долга, потому что охота на белок была неудачна, да и уловом рыбы похвастаться никто особо не мог, тем более что и снасти у инородцев из-за нищеты были ужасные. Главным же злом, по словам нашего нового знакомого, была водка. Если не запретить ввоз водки, то остяки очень скоро совсем вымрут, и этого невозможно будет избежать. Конечно, на продажу спиртного введён запрет, но это ничего не значит, поскольку водки тут всё равно сколько угодно.

Остяки приплыли сюда всего несколько дней назад, чтобы закупить товары на зиму, прежде всего муку, которую они получают в долг под пушнину, которую должны привезти сюда весной. Наш знакомец рассказал, что остяки очень честны и всегда стараются выполнить уговор и выплатить долг, но сами не знают суммы своего долга. «Должен признаться, что сам я недостаточно плутоват для купца. И если в ответ на мой вопрос о размере своего долга остяк отвечает, что он равен пятистам рублям, я всегда честно поправляю его и говорю, что несчастный задолжал мне всего двести».

На вопрос о том, что, по его мнению, следует предпринять для спасения остяков от вымирания, он отвечал, что вся надежда тут на правительство, которое должно взять торговлю в свои руки и полностью отстранить от этого дела купцов. Он говорил честно и искренно, в том у меня не возникло никаких сомнений, а когда он на минутку отлучился в другую комнату, его жена поспешила выйти за ним. Когда они возвратились, купец сказал, что жена отругала его за то, что он так откровенен с посторонними, но он сказал нам истинную правду, заметил он.

Он уверял нас, что в енисейских остяках практически нет русской крови, потому что русские почти никогда не вступают с ними в браки, а остяцкие женщины не желают иметь с русскими добрачные связи, это он испытал на собственном опыте в годы своей молодости. В те времена он был парнем, на которого не заглядывались девушки, а потому предложил одной остячке вступить с ним в отношения. Она отказалась, потому что боялась понести от него ребёнка. Его жена сидела во время этого рассказа вместе с нами за столом, но совершенно не реагировала на речи своего мужа — ведь это было так давно!

Время уже было совсем позднее, и мы стали собираться на пароход. Мы сердечно поблагодарили наших гостеприимных и откровенных хозяев, а купец вновь принялся уверять Востротина, что ему страшно неудобно, ведь он встретил нас, дорогих и почётных гостей, в таком неприглядном виде. Если бы он знал о нашем визите заранее, то никогда не позволил бы себе пригубить рюмки. Это были его последние слова, и Востротин напрасно пытался разуверить его. Когда мы спускались по откосу к воде, на берегу и в деревне уже было всё спокойно и тихо. Как русские, так и остяки спали мертвецким сном.

В судьбе коренных народов, подобных остякам, есть нечто трагическое. Вероятно, в былые времена господствовали они на больших территориях южной части страны — на северных, а быть может, и на южных склонах Алтайских гор. А сейчас от того былого великолепия осталось только одно небольшое племя, быстро вымирающее. Расселено оно по Енисею, где с трудом добывает себе скудные средства для существования, а ведь пушного зверя с каждым годом становится всё меньше. Соболь, который в прежние годы давал им очень неплохой доход, теперь почти перевёлся, и русское правительство в результате ввело запрет на его промысел. Енисейские остяки горько о том сожалели, и это понятно, поскольку их практически лишили куска хлеба. Соболь действительно встречался теперь редко, но за зиму всё-таки удавалось поймать несколько штук, а ведь только один маленький зверёк уплачивал долги охотника за длительный срок. И как прикажете им сейчас платить по своим долгам? Этот народ действительно вымрет.

В своей интересной книге о северных районах России Сидоров высказывает мнение, что вымирание коренного населения Сибири и голод начались с 1805 года, когда там появились первые хлебные магазины и инородцы узнали вкус хлеба. До этого времени они питались исключительно мясом и рыбой и, по словам Сидорова, не знали нужды. Вероятно, в его словах есть доля правды, поскольку их запросы возросли, а вот доходы — нет. А в остальном прав был, верно, купец, с которым мы обсуждали этот вопрос, который считал, что основную роль в упадке их благосостояния играет водка. Наряду с венерическими заболеваниями — включая сифилис — именно водка была одним из их злейших врагов.

Правительство, верно, из лучших побуждений запретило продажу водки коренным народам в Туруханском крае. Но что это меняет, если запрет легко обойти? Такой запрет вообще может привести к обратному результату, поскольку водка становится запрещенным, а потому очень дорогим товаром, а это, в свою очередь, является серьёзным искусом для ведения незаконной торговли, приносящей баснословные барыши. В южном районе торговля водкой разрешена, а потому цены на неё там ниже, но нет никаких сведений, что там из-за этого больше страдают инородцы. Поскольку она не так дорога, то им и не приходится отдавать последние гроши, чтобы заполучить её.

Искоренить продажу и потребление водки не очень-то легко, но возможно — при очень строгом контроле. Один из купцов, с кем мы говорили во время нашего путешествия, заявил нам, что и он продаёт водку коренному населению, когда они приезжают в его деревню за покупками. «Потому что, — сказал он, — если я им не продам её, то это сделает любой другой купец, а я прогорю тогда, а он, другой, переманит у меня покупателей и получит право на покупку всей пушнины». А так почти все инородцы были должны ему ещё с прошлой зимы, а если он не продаст им горячительное, то потеряет и имеющийся уже долг. Так что уж лучше продать им водку. Да и не так-то много они получают! Купец рассказал, что как только они приезжают в деревню, то немедленно выпивают водочки по этому случаю, а потом ещё добавляют после окончания торговли. Этих двух раз им более чем достаточно, чтобы опьянеть, во всяком случае большинству из них. Ведь для них это единственная радость, и многие напиваются до полного бесчувствия — и мужчины, и женщины. Он сам много раз предлагал им купить масла вместо водки, но хотя они и очень любят масло, которое даже покупают про запас в зиму, предпочитают водку. И никак их не переубедить.

Отношения между купцами и инородцами, которые находятся у них практически в кабале, очень напоминают мне отношения, которые были в прежние времена на Севере Норвегии между местными рыбаками и перекупщиками рыбы, и такие же, какие и сейчас продолжаются и в Исландии. И рыбаку, и охотнику очень удобно, что торговец ссужает его товарами впрок, когда он находится в затруднительном материальном положении, при условии возвращения денег, когда они появятся. Однако должник полностью попадает в зависимость от торговца, и для последнего ситуация очень выгодная, поскольку он сам назначает цены на свои товары, а также цены, по которым скупает мех и рыбу в счёт погашения долга. И тут уж мало кто из торгашей может удержаться от соблазна нажиться на несчастном должнике. Как правило, охотник и рыбак не получают хорошей цены на добытого зверя и выловленную рыбу. Если же у купца появляется такое средство воздействия на покупателя, как водка, то взаимоотношения между ними и вовсе становятся неравными.

Большинство остяков, которые обитают в этих краях, приехали сейчас в Сумарокове. В лодках их, пожалуй, было не меньше двухсот человек. А мне говорили, что енисейских остяков всего 700 душ. Доннер, однако, писал мне, что их 900, и я полагаю, что он прав. Они живут по Енисею и его северным притокам, отсюда и к северу от Туруханска. Но остяки очень быстро вымирают.

Как я уже говорил, остяки не так давно жили на обширных пространствах в Азии и делились на многочисленные племена. Кастрен в первой половине XIX века нашёл только пять человек из одного из остяцких племён — так называемых коттов[80]. Они жили по Агулу, притоку Кана, впадающего в Енисей. Другие родственные им племена слились к тому времени с тюрками или татарами или же совершенно исчезли. Кастрен считал, что в его времена едва оставалось тысяча енисейских остяков, которые были обязаны платить дань. Но ведь были ещё дети и женщины, но их числа Кастрен не знал. По сведениям Сидорова, в 1862 году в Туруханском крае по результатам переписи остяков насчитывалось 888 мужчин и 716 женщин, но неизвестно, шла ли речь обо всех остяках или только о енисейских. В настоящее время число енисейских остяков сократилось до 900.

Когда мы вернулись на борт, то никак не могли решить, что будем делать на следующее утро. Лоцман хотел сняться с якоря в четыре утра, чтобы успеть засветло пройти Осиновские пороги. Нам же хотелось пожертвовать часа три на исследование жизни остяков, потому что было очевидно: другой такой возможности нам не представится. Было трудно принять правильное решение, поскольку мы хотели и в Красноярск прибыть вовремя, и пороги пройти при свете дня. Тем не менее решили всё-таки задержаться, и природа подтвердила, что мы сделали правильный выбор.

Вторник, 16 сентября.

В пять утра, когда мы встали, чтобы отправиться на берег и посмотреть на проснувшихся и пришедших в себя остяков, оказалось, что на реку опустился такой густой туман, что не видно даже ближайшего берега. Поэтому не могло быть и речи, чтобы отправиться дальше.

Мы вновь улеглись в постели, а на берег сошли только в семь, когда услышали звуки пробудившейся там жизни. Вокруг лодок были разложены костры, на которых каждая остяцкая семья варила себе еду и кипятила чай. Люди выходили к кострам, усаживались группками вокруг котелков с чаем и принимались за завтрак. В большинстве своём это были женщины. Вскоре один за другим из лодок стали выползать и мужчины, которые также усаживались за еду. Они были трезвы.

Остяцкие лодки построены с берестяной крышей, под которой получается нечто вроде каюты. Это отличное место для ночёвки всей семьёй, во всяком случае не хуже, чем в шалаше, вот только там, конечно, очень низкая крыша. Лодки служат довольно уютными домиками своим хозяевам во время их многочисленных разъездов. Сами лодки совершенно плоскодонны, а нос сильно выступает вперёд. Когда лодки причаливают к берегу, носы эти далеко «въезжают» на песок, и таким образом можно сойти на сушу, практически не замочив ног. У остяков есть даже специальные лесенки с вырубленными ступеньками, которые могут перебрасываться с носа на песок наподобие сходней, если лодка вдруг не может подойти слишком близко к берегу.

Когда я увидел первого остяка, у меня возникло впечатление, что он очень похож на татарина. Не изменил я своего мнения и здесь. Я увидел много женских и мужских лиц, которые смело бы мог назвать татарскими. В целом же они выглядели не европейцами. И ещё мне показалось, что во многих из них есть примесь русской крови. Особенно бросалось в глаза, что многие мужчины были русоволосыми, а у двоих-троих из них были и светлые бороды. Впрочем, не берусь судить, является ли светлый цвет волос результатом примеси русской крови или он был у этого народа с самого начала. Если самоеды были блондинами изначально, то приходится признать, что обилие среди них черноволосых людей можно объяснить только смешением с другими народами — например, с тунгусами, хотя это утверждение спорно. Однако нет сомнений в том, что темноволосых остяков больше, чем блондинов. Бороды у многих из них были длиннее и гуще, чем можно было предположить у азиатского народа. Но, с другой стороны, бородатых мужчин было вообще не очень много. Женщины же выглядят больше азиатами, чем мужчины. Однако раскосых глаз у них я не заметил.

Среди мужчин мне удалось подметить несколько типов. У одних были широкоскулые лица с плоским и широким носом. Другие же овалом лица и узким длинным носом походили на европейцев. Иногда из-за высоких дуг бровей глаза казались несколько раскосыми. Не знаю, какой из двух описанных мною типов можно считать изначально «остяцким».

Первый тип (широкоскулый) имеет много общего с другими представителями коренных народов, живущих поблизости, — тунгусов, остяков и самоедов. Другой, я рискну предположить, всё-таки появился в результате смешения с европейцами, хотя эти остяки и не похожи на русских, да и бороды у них более жидкие. Однако в своём подавляющем большинстве представители обоих типов темноволосые, почти чёрные, но я уже говорил, что встречаются и русые енисейские остяки. Цвет лица, вернее, цвет кожи, у них всех светлый, а не такой смуглый или даже коричневатый, как, например, у тунгусов.

У одного из костров женщина варила подобие каши из ржаной муки, в которой попадались комки. Она вынимала эти комочки, растирала их в своей кривой узкой ручке и опять бросала в котёл. Мука больше походила на отруби. Женщина сказала, что варит еду для собак. Она в принципе ничем не отличалась от каши, которой кормят собак дома в Норвегии. Рядом с ней сидел мужчина и завтракал. У него был вытянутое лицо и борода с серебряными нитями. Мне показалась, что в нём много русской крови. Среди енисейских остяков у многих мужчин были бороды с проседью, что вообще-то редко встречается у инородцев. Востротин спросил у остяка, какой размер его долга купцу. Тот сначала засунул в рот несколько маленьких рыбок, запил их чаем и ответил: «Пятьсот рублей!» В прошлом году он поймал всего четыре белки (я уже писал, что и белки, и зайцы массово гибли). А рыбы за лето он наловил всего три пуда. Ну и надо ещё прибавить три лосиные шкуры. Так что расплачиваться с долгом было практически нечем. Другие остяки говорили, что поймали четыре пуда, кто-то пять и даже десять. И только один выловил 100 пудов, но это ему повезло в одном из притоков Енисея, и это была одна сплошная мелочь, а не рыба.

Удивительно, что, несмотря на очевидную бедность и отсутствие радужных перспектив на будущее, остяки казались довольны жизнью и были веселы. Сразу после завтрака они собирались отправиться в обратный путь, в родные становища, чтобы остаться зазимовать там. Они купили нужные припасы и упились водкой, так что делать им тут было решительно нечего. Они должны были возвращаться в родные леса, где и останутся на зиму. Скоро они стали уже нагружать свои лодки, и по всему берегу закипела работа. Они укладывали вещи на берестяные крыши своих «кают», эта было женское дело.

Пока мы стояли возле старика с длинной бородой, сидевшего скрестив ноги у костра, и разговаривали с ним, из лодки по соседству до нас доносилось громкое и монотонное пение. Востротин не выдержал и заглянул в лодку. Там был мужчина. Востротин поинтересовался, не пьян ли он, но остяк ответил, что трезв, а поёт потому, что часто так делает. Он вылез из лодки, уселся у костра и зажёг трубку. Он действительно был абсолютно трезв. Вскоре к нам присоединились ещё несколько мужчин из других лодок. Набралось десять или двенадцать остяков мужского пола, а затем подошли две женщины вместе с ребятишками. Среди пёстрой компании попадались очень характерные типы. Большинство мужчин были черноволосы, но двое или трое были русыми и почти все безбородые. Но тут я должен сказать, что с бородой ходят, как правило, люди постарше. Наша же компания было довольно молодой. Бросалось в глаза, что ничего не делали, а курили, смеялись и болтали только мужчины, тогда как женщины работали — сначала готовили завтрак, а потом укладывали вещи в лодки. В Европе же всё наоборот: время за болтовнёй проводят женщины.

Мы пошли по берегу на юг. Там было много лодок, а остяки сидели прямо возле котелков с чаем и завтракали. Тут же русские осматривали свои сети, готовясь выйти на рыбную ловлю. Всё вокруг было в движении. На уже спущенных лодках завершали последние приготовления к отплытию остяцкие женщины. Туман уже начал редеть, и сквозь белёсую пелену даже пробивалось яркое солнышко.

Целая группа женщин сидела в одном из шалашей и ела, а совершенно голый ребёнок лежал в люльке.

Тут нам рассказали, что в становище есть самый настоящий шаман. Когда мы сказали, что хотим посмотреть на него, его тут же позвали, и он появился из одной из лодок в сопровождении молодого мужчины, державшего его под руку. Шаман был совершенно слеп. Он подтвердил нам, что действительно является шаманом, но для камлания ему нужно время подготовиться и отдельный чум. Однако было уже достаточно ясно, и нам надо было спешить дальше, о чём я и сказал колдуну. Но тут выяснилось, что шаман успеет быстро надеть малое облачение. Помощник тотчас же сбегал за одеянием. Священные предметы хранились в маленьком четырёхугольном деревянном ящичке, совершенно новом на вид, а на крышке был вырезан крест. Шамана сопроводили в чум, где он уселся скрестив ноги и поставил перед собой ящичек. Вместе с компанией молодых остяков мы втиснулись в чум и уселись тоже прямо на землю.

Ящичек тожественно открыли, и в нём оказалась медная корона с крестом наверху, очень напоминающая короны средневековых королей, но Востротин и Лорис-Меликов позднее пояснили мне, что это был русский брачный венец. Было там ещё и жалкое подобие ризы священника с крестами и орнаментами. Шаман надел венец и ризу. Представление должно было начаться. Но тут слепец сделал долгую паузу, а потом заявил: сначала надо заплатить по рублю с человека, или он не будет камлать. Три рубля были уплачены. Он ощупал их и позвенел ими, словно хотел убедиться, что деньги настоящие. Не странно ли, что духовенство всех народов и всех времён — и языческое и христианское — знало цену деньгам!

Наконец камлание началось. Шаман затянул дребезжащим голосом монотонный напев с переливами, непрестанно творя крестное знамение, как это делает русский священник. Потом поднял голову, простёр руки к небесам и возвысил голос, словно призывал Царя Небесного. Затем склонил голову к земле и тихо что-то забормотал — верно, заклинал подземных духов. Он был большим комедиантом и изо всех сил старался подражать священникам.

Но вот он вошёл в раж. Снял с себя корону надел её на голову своему помощнику, а сам уселся на свой деревянный ящичек. Пение становилось всё громче, а жесты неудержимее. Время от времени следовали припевы (или что это было?), которые подхватывали присутствовавшие остяки. Вернее, это было похоже на службу в церкви, когда отдельные фразы, произносимые священником, повторяют хором прихожане. Он всё больше впадал в транс и выпрямился во весь рост, наверное ощущая себя в непосредственной близости от Царя Небесного. В голосе его зазвучали какие-то дикие звуки, но тут у чума залаяла собака. Шаман резко остановился и замолчал, потом опустился на землю и пробормотал, что ему помешала собака, а она — «нечистое животное, потому что ест экскременты». Пришлось начинать всё сначала, и представление повторилось во всех подробностях, под всё то же монотонное пение, а потом голос стал возвышаться, начал дрожать и переливаться.

Наконец он начал изрекать предсказания, сказал, что в чуме находятся иностранец и ещё один человек, близко стоящий к царю (надо полагать, это имелся в виду Востротин — член Государственной думы), и, наконец, третий, хитрый тип, которого надо опасаться (наверное, он указывал на дипломата Лорис-Меликова). Он заявил нам, что скоро начнётся большая всеобщая война. Но времени слушать его дальше у нас совсем не было, потому что пора было отправляться в путь.

Когда же на шамана надевают полное облачение, то вокруг расставляют фигуры медведей и других диких лесных животных. Если камлание продолжается долго, то шаман может впасть в самый настоящий транс, который передаётся и зрителям, которые в результате становятся совершенно невменяемыми.

О религии енисейских остяков Кастрен говорит, что хотя они и христиане, но поклоняются трём главным богам. Это бог неба, которого называют Есь[81] богиня подземного царства Хоседэм[82] и, наконец, бог природы, медведь. Про медведя говорят, что он просто носит маску зверя, а на самом деле за ней скрывается человек божественной силы и знания. Такие же представления есть, по свидетельству Кастрена, и у тунгусов, и у самоедов, и у других финских племён, а я могу к этому добавить и верования моего народа. Медведи часто оказываются принцами в звериной шкуре, а в народе верят, что медведь может поспорить силой с десятью мужчинами, а умом — с двенадцатью. Енисейские остяки верят, что медведь сторожит подземный мир, власть над которым он делит с богиней. Хотя они, вероятно, оба подчиняются богу неба.

Шаманы, по представлениям первобытных народов, находятся в тесном общении с надземными и подземными силами, которые даруют им силу исцеления болезней, заклинания и изгнания злых духов и предсказания будущего. Этим они похожи на норвежских гадалок, которых можно назвать пережитком язычества.

Тем временем окончательно прояснело, и мы больше не могли терять время. Мы должны были вернуться на пароход как можно быстрее, чтобы немедленно тронуться в путь. Большинство из остяков тоже было готово плыть дальше. Картина их отправления была очень живописна. Шестами отталкивались они от берега на фоне золотящего воду солнца, а туман тем временем продолжал клубиться у берега чуть южнее. Кругом кипела жизнь и царила суматоха. Многие остяки стояли на крышах своих челнов и принимали с берега пожитки, которые потом сбрасывали в лодку.

Из Сумарокова в Енисейск

В десять утра мы снялись с якоря и пошли на юг от оживлённой ярмарки. Вслед за нами одна за другой стали отчаливать и остяцкие лодки. Скоро уже вся флотилия этого таинственного народа должна была отправиться к своим лесам, оставив деревню справлять полугодовые поминки. Если поминки будут такими же бурными, как и вчерашняя репетиция, то скучать им не придётся. А нам сейчас надо было думать о том, как добраться до порогов как можно быстрее. Уже прошла большая часть дня, но мотор отлично работал, а погода была солнечная и безветренная, и мы быстро продвигались вперёд.

Поросшие лесом кряжи, которые мы видели восточнее Енисея, теперь подступили к самой реке. Южнее Сумарокова такие кряжи пересекают реку, переходят на её западный берег и тянутся далее на юг вдоль Енисея. В результате западный берег становится невероятно высоким. Восточный же берег здесь намного ровнее и ниже западного, но и по нему тянется лесистый отрог, немного уходя в глубь долины. Лишь значительно южнее, там, где река делает резкий поворот, этот кряж подступает близко к берегу. Тут западный берег становится низким, и отрог от Сумарокова уходит на юг в глубь долины и, насколько можно судить, доходит до гор у южных порогов.

Если я не ошибаюсь, поскольку разглядеть издалека довольно сложно, эти кряжи состоят из рыхлого материала. Во многих местах заметны следы обвалов и глубокие русла, которые прорыли небольшие ручейки с осыпавшимися берегами. Вокруг только песок да глина. Но я думаю, что это лишь верхний слой, под которым скрываются твёрдые горные породы.

Мы прошли мимо Подкаменной Тунгуски, где начинается «страна золота». Вдоль этой реки по направлению к горам на восток и на юг по восточному берегу Енисея находятся богатейшие золотоносные места Сибири. По словам Востротина, который и сам является владельцем золотых приисков, первый раз золото было найдено вблизи Ангары в 1838 году, а в сороковые годы — ещё дальше к северу. Существует предание, что первые крупинки золота были найдены коренными жителями в зобу у глухаря. И скоро сюда хлынули искатели золота со всей страны, которые стали мыть песок вдоль берегов. Первыми появились жители Урала, а затем уж приехали из Петербурга и других мест России. На одном участке намыли 20 000 пудов золота, на другом — 18 000. То есть всего добыли 38 000 пудов (608 000 килограммов) в указанных мною двух самых богатых на золото районах по Енисею. Половина этого количества была добыта на небольших пространствах по берегам двух узких речушек, текущих к северу и югу от водораздела между рекой Пит и Подкаменной Тунгуской.

Для края открытие золотоносных мест имело свои достоинства и недостатки. Для деревень вдоль Енисея, где добывали золото, конечно, это было дополнительным источником доходов. Кроме того, многие местные жители разбогатели, сами начав добывать золото, а некоторые купили себе прииски. Изменился к лучшему и внешний вид сёл и деревень к югу вдоль Енисея. Однако цены на рабочую силу и продукты резко выросли — и это очень невыгодно для местного населения, живущего к северу от золотых приисков в Туруханском крае. Для жителей тех мест выгода была минимальная. Кроме того, во многих деревнях и сёлах наступила настоящая нужда, поскольку резко подорожали привозимые предметы первой необходимости. Местные же товары остались в прежней цене — за исключением рыбы. Так и получилось, что улучшение жизни в южной части края обернулась резким его ухудшением в северном районе.

Мы начали приближаться к порогам уже ближе к вечеру. Вверх по реке стали встречаться красивые острова, поросшие лесом. Берега их больше походили на хорошо ухоженный парк, в котором лиственные деревья (преимущественно берёза) росли вперемешку с хвойными. Почва же под деревьями была так чиста, что невольно хотелось разглядеть усыпанные песком дорожки для прогулок. Но вот на западном берегу появились скалистые утесы, а затем возникли они и на восточном берегу — из глинистого сланца с белыми прожилками. Гладкие отвесные утёсы с поросшей лесом вершиной напомнили мне родную Норвегию. Прямо посередине Енисея вверх по течению раскинулся скалистый Монастырский остров.

Кряжи по обеим сторонам Енисея сложены, вероятно, из твёрдых пород. Они везде приблизительно одной и той же высоты и находятся, судя по всему, на одной и той же высоте с более северными отрогами, сложенными из рыхлых пород. Кряжи на восточном берегу практически плоские и, с моей точки зрения, показывают тот первоначальный уровень почвы, в котором река прорыла себе русло.

Течение становилось всё сильнее и сильнее после того, как мы обогнули Монастырский остров и стали приближаться вплотную к порогам.

Но вот скалистые берега расступились, и мы увидели устремлявшиеся к нам сверкающие потоки воды, пенящиеся на камнях. Величественное зрелище! Пенилась вода лишь у берегов, а в середине реки скорость течения выравнивала поверхность Енисея, на которой лишь тут и там возникали водовороты и обозначались быстрины. Пароход дрожал от силы натиска Енисея и пробирался вперёд под выступающим лесистым берегом.

Мы использовали обратное течение, насколько это было возможно, но, пройдя Монастырский остров, вынуждены были пойти практически поперёк реки, чтобы достичь маленького острова у противоположного берега. Нас сносило огромной силой течения. Стало смеркаться. Над тёмным лесом по обоим берегам Енисея висели грозные тёмные облака, а под нами неслись с бешеной скоростью массы воды. Невольно чувствовалось, что мы находимся во власти дикой природы.

По другую сторону островка нам удалось попасть в более спокойное течение, но уже скоро мы вновь оказались во власти бурной реки, пока наконец не добрались до противоположного берега.

Вечер выдался на редкость мрачным. На западе собирались грозовые тучи, сквозь которые с трудом пробивался одинокий лучик садящегося солнца. Тёмная вода стремительно неслась мимо нас. Великая сила была заключена в реке!

Выше по течению берега почти смыкались, и река с ещё большим неистовством пробивала себе путь. Мы еле-еле двигались вдоль берега, но вскоре попали в более спокойное течение и прошли большой отрезок реки, а в семь вечера бросили якорь у песчаного островка. На берегу неподалёку горел костёр. Наверное, там остановились на ночлег рыбаки.

Проходя последние пороги, мы видели на берегу много домиков. В них живут зимой рыбаки, которые ловят осетров подо льдом в ямах между камнями порогов, глубина которых достигает более 60 метров. Осетры устраиваются в таких ямах на зимовку.

Среда, 17 сентября.

На следующее утро мы пошли по порогам дальше вверх по течению. Фарватер был отмечен красными и белыми вехами и крупными бакенами, ведь тут много банок и подводных камней.

Востротин рассказал, как тут приспособились в лютый мороз зимой избавляться от камней на дне и песчаных банок. Для этого в толще речного льда выдалбливают глубокую яму, но лёд при этом насквозь не пробивают. К следующему дню толщина льда увеличивается, и тогда яму вновь углубляют. И так день за днём человек заставляет воду замерзать на всё большей глубине, пока наконец не доберётся до дна. В результате получается ледяная шахта, в которой удобно работать, оставаясь сухим и удаляя камни со дна река или вычерпывая песок где нужно. Это отличный способ заставить суровую природу работать на себя.

Востротин также рассказал, что подобный способ применяется золотоискателями в руслах рек и на болотах. В реке легко таким образом достичь дна и взять пробы песка. На берегах болот поступают иначе. Зимой, когда всё вокруг сковывает морозом, золотоискатели разводят костёр на земле и оттаивают таким образом верхние слои почвы, которые затем удаляют. И так несколько раз. Когда же достигают желаемой глубины, берут пробу. Кроме того, если сделать несколько ям одинаковой глубины одну возле другой, то получается поперечный разрез. Так можно узнать расположение и наличие золотоносных пластов.

Утро выдалось по-осеннему хмурым, с дождём и холодным ветром, но потом разъяснело и показалось солнце. Этот день был знаменателен тем, что именно сегодня мы должны были добраться до первого пункта, откуда поддерживалась связь с внешним миром. Мы рассчитывали оказаться в Ворогове уже после обеда, а там была телеграфная станция. Неужели нас там ждут телеграммы?

После порогов берега опять стали ниже и состояли из рыхлых пород, большей частью из песка, как и прежде, и вокруг опять была плоская местность.

После обеда мы обогнали лодку, наполненную рыболовной сетью. В ней сидели несколько женщин и один мужчина на руле, а по берегу шёл ещё один. Он-то вместе со своей собакой и тащил лодку на длинном канате против течения. Эти люди ездили на рыбалку и теперь возвращались домой. Немного поодаль на берегу курился голубой дымок. Там в густом ивняке стояли несколько шалашей в ряд, а на песке лежали вытащенные из воды лодки и сушились сети. Картина живо напомнила мне индейский лагерь из романов Фенимора Купера, не хватало только, чтобы из кустов на берег к вигвамам вышел Убийца Оленей[83] с копьём в компании вождей краснокожих с орлиными перьями в чёрных волосах. Но вместо воинственных дикарей мы увидели лишь мирных русских, греющихся на солнышке, а к ним приближалась лодка, которую тащили мужчина и собака.

Вдалеке я увидел белые стены и купола церкви в Ворогове, возвышавшиеся над лесом и равниной. А в бинокль я смог даже разглядеть крыши деревенских домов. Теперь надо было написать телеграммы, которые мы хотели отправить. Времени у нас было мало, на долгую остановку его тратить не было смысла. Я должен был оказаться в Енисейске не позже 21 сентября.

Наконец около четырёх дня мы бросили якорь и сошли на берег. Как и во всех сибирских сёлах, дорога с берега на косогор шла через кучи коровьего навоза, который ежегодно выбрасывался к реке. Так очищались улицы, которые тоже были сплошь покрыты коровьим навозом. Если сойдёшь с пешеходных мостков, которые были сделаны по обеим сторонам улицы, то увязнуть в навозе по щиколотку было проще простого. Особенно плохо бывает после дождей, когда навоз превращается в жижу. Так случилось и сегодня. А удобрять собственную землю навозом сибирский крестьянин ещё не научился. Он воображает, что навоз лишь портит её. И до строительства хлева, в котором можно было бы хранить навоз, он тоже ещё не дошёл. Поэтому коровы свободно гуляют по улицам.

Не успели мы подняться на косогор, как Востротин, само собой, тут же встретил знакомого, восторженно приветствовавшего его как старого друга. У знакомого было мужественное лицо с русой бородой, совсем как у норвежского бонда[84]. Впоследствии я узнал, что это был политический единомышленник Востротина, который способствовал его избранию в Думу. Он взялся показать нам дорогу на телеграф и, сгоняя коров с деревянного тротуара, проводил до маленького домика, где располагались телеграф, почта и сберегательная касса[85].

За стойкой стоял телеграфист в форме. Нам телеграмм не было, так что оставалось утешиться старой поговоркой «Отсутствие новостей — уже хорошая новость», потому что дурные имеют обыкновение приходить очень быстро. Кроме того, оказалось, что мы не можем отправить из Ворогова телеграммы, написанные нашими латинскими буквами. Здесь могли передавать только русский алфавит. И послать телеграмму в Норвегию и любое другое место за пределами России тоже было невозможно. Но инженеру Вурцелю я послать телеграмму мог, что и сделал при помощи своих русских друзей. Я написал ему, что рассчитываю прибыть в Красноярск до 25 сентября, а Востротин телеграфировал своему брату в Енисейск и попросил его послать оттуда телеграмму на одном из западноевропейских языков домой моим детям, что я ещё жив и прошу их немедленно телеграфировать мне в Енисейск.

На телеграфной станции работало четыре человека, и все были одеты в форму, как и положено в этой «стране мундира»[86]. Но телеграфировать им особо было нечего. За последние две недели пришла всего одна телеграмма, и четыре человека, смею заметить, были в состоянии справиться с такой нагрузкой. Думаю, что этот телеграф мог посоревноваться с норвежской станций на Шпицбергене, где в зимние месяцы, насколько мне известно, норвежское государство зарабатывало больше денег на продаже щенков ездовых собак, чем на телеграммах.

Востротин послал несколько телеграмм, и Лорис-Меликов сделал то же самое. Так что четырём телеграфистам была задана работа, которой было больше, чем за многие месяцы.

После того как покончили с телеграммами, Востротин отправился к своему приятелю купцу, чтобы купить продукты. Он всегда внимательно следил за тем, что мы едим, потому что считал себя хозяином, принимающим дорогих гостей в родном краю, и надо признать, что он был отличным хозяином. В лавке я встретил пьяного тунгуса, который жёлтым цветом лица разительно отличался от других представителей коренных народов, встреченных нами ранее. На лице у него была татуировка. Два полумесяца шли от уголков глаз вдоль щёк до самого подбородка. Похоже, это обычная татуировка для тунгусов[87]. Миддендорф даёт рисунки подобных. Было довольно странно, что за всё время путешествия это был первый встреченный нами тунгус, хотя их очень много в этом краю. Мне объяснили, что тунгусы — народ довольно богатый, у них много оленей, которых надо пасти, поэтому они по большей части и живут в лесах и практически не занимаются рыбной ловлей, как более бедные енисейские остяки, у которых есть только собаки, жёны, дети да ещё кое-какой скарб, который они везде с собой и возят.

Нам надо было торопиться на пароход. На берегу тем временем к Лорис-Меликову пристал другой купец, который стал его расспрашивать, почему это мы пошли в лавку к другому торговцу, ведь у него ничего нет путного, а если и есть, так всё украдено у него, честного купца. Он утверждал, что он — самый тут главный и именно к нему мы и должны были направить свои стопы. Востротин позже объяснил нам, что этот торговец — пришлый, обосновался тут совсем недавно и отличается большим консерватизмом, в то время как другой — либерал. Последний успел на прощание привезти нам в лодке сушёной рыбы в подарок.

Мы немного подождали команду, которая тоже сошла на берег отправить телеграммы, и развлекались тем, что, сидя на палубе, наблюдали на происходящим на берегу. Там мало-помалу собралась целая толпа народа, потому что на нас явились поглазеть многие мужики, бабы и ребятишки. Вероятно, приход в их село «Омуля» был большим событием в их однообразной жизни. Они в большинстве своём открытые и доверчивые люди, среди них было много светловолосых и русых. И вообще я мог бы запросто принять их за корабелов, живущих где-нибудь в деревушке на берегу фьорда в Норвегии.

Скоро к толпе присоединился и младший телеграфист в форме, у которого именно сейчас появилось время пойти погулять, и работа — наши телеграммы — была ему в том не помеха. Но, наверное, и это работа не была срочной, как и всё остальное в этой стране, где не любят торопиться. Да и на почте, верно, остались ещё трое служащих, которые в состоянии отослать телеграммы. А этот подошёл к группке девушек и стал развлекать их. Вскоре на берег спустился ещё один парень, с корзиной провизии и котелком. Завязалась оживлённая беседа, а потом все они пошли к одной из лодок, уложили свои пожитки и отчалили. Было очевидно, что молодые люди отправились на вечернюю прогулку, которая могла перерасти и в ночную. Они так весело смеялись и были так по-юношески счастливы, что я надеялся, они отлично проведут время. Телеграфист сидел на руле. Так что наши телеграммы остались на попечении троих остальных.

Но вот на борт вернулась команда, мы подняли якорь и около половины шестого вечера отправились дальше. Шли мы долго, благо ярко светила луна, а погода была хорошей. Только в десять, преодолев порядочное расстояние, мы встали на якорь.

Была тихая прекрасная ночь. Кругом была безграничная синь и блестящая гладь воды, в которой, как в зеркале, отражались прибрежные берёзы. На восток от нас на крутом обрыве чёрной стеной стоял лес. Он был как мираж в призрачном лунном свете. Удивительная тишина царила в лесу, где бледные лучи луны с трудом пробивались сквозь листву, а деревья отбрасывали тень на землю. Странно, что эти дремучие необозримые леса с их реками и проживающими тут туземцами никогда не пленяли детской фантазии, как девственные леса Америки с их краснокожими обитателями. Названия рек: Енисей, Лена, Ангара, Тунгуска, Байкал — и племён: остяки, тунгусы, якуты — никогда не пробуждали мальчишескую фантазию, как Гудзон, Делавэр, Великие озёра, по берегам которых издревле селились могикане, делавары, индейцы сиу. Быть может, потому, что у Сибири нет своего Купера? Ведь жизнь здесь не менее удивительна и сказочна, чем в Америке.

Но как исчезли с берегов Делавэра и Гудзона первозданные леса с обитавшими в них краснокожими индейцами, а на их месте появились возделанные поля, лишённые красоты, и прозаические фермы, так и здесь со временем исчезнут сибирские леса с их коренными народами. Лет через сто, если не через пятьдесят, и лесов самих не будет, как не будет шалашей охотников. Всё вокруг превратится в обработанную долину, такую же скучную, как Северонемецкая равнина, но зато способную прокормить миллионы. Месяц будет всё так же сиять над медленно несущим свои воды Енисеем, но не будет уж величественной тишины. Даже и сейчас в неё врываются посторонние звуки. Где-то далеко на востоке роют шахты, чтобы добыть всесильный металл, который несёт людям добро и зло и который сделал многих счастливыми, а ещё большее количество людей обездолил.

Четверг, 18 сентября.

Мы понемногу продвигались всё дальше и дальше на юг, в земледельческие районы Сибири, но мне кажется, что и северные районы тоже отлично приспособлены если не для выращивания зерновых, то уж точно для скотоводства. Почвы тут чернозёмные, и, если вырубить лес и распахать землю, получится отличное поле. Кроме зерновых и травяных культур тут прекрасно растут корнеплоды. Как и в наших горных долинах, надо лишь расчистить делянку, но именно в этом, насколько я понимаю, и состоит трудность. Лес здесь цены не имеет никакой или стоит так мало, что вырубать его на брёвна невыгодно. По состоянию дел на настоящий момент лес — главный враг крестьянина. Его надо победить и отобрать у него землю, чтобы было место для посевов. И для того, чтобы вырубить участок, выкорчевать пни, а потом удалить все корни, надо затратить столько сил, что вряд ли эта сумасшедшая работа принесёт выгоду тому, кто за неё возьмется, хотя это, несомненно, будет очень прибыльно для потомков. Особенно тяжела эта работа при здешнем суровом климате, потому что у сеятелей нет даже надежды собрать хороший урожай при первом посеве.

Лес принадлежит государству и без особых затруднений отдаётся на вырубку и распашку желающим. Но не приходится ждать, что на север устремятся полчища переселенцев, которые легко могут перебраться в плодородные южные земли на юге. В тех степях стоит при мягком климате лишь пройтись плугом — и отличный урожай осенью гарантирован. Но придёт черёд осваивать и эти северные земли, причём, по моему мнению, здесь особенно хорошие перспективы для развития молочного дела и скотоводства. Великая страна — и возможности её развития безграничны!

Погода вдруг в одно мгновение стала совершенно осенней, на место летнего тепла пришли холодные дожди и пронизывающие ветры. С высоких берёз разом облетела жёлтая листва, и они простирали к свинцовому небу голые ветви. А ведь ещё только середина сентября. Осень наступает тут на месяц раньше, чем в Норвегии, а ведь мы находимся на широте Осло — на 60° северной широты.

Мы встали на ночь у Ярцева, откуда нам прямо на борт привезли отменной брусники и ягод черёмухи, которые здесь в Сибири едят повсеместно. Здесь вообще много ягод, в том числе морошки (говорят, её очень много, но мы её не видели), малины, черники и земляники. Говорят также, что дикая смородина — и красная, и чёрная — растёт даже севернее Курейки, но лично я её не видел.

Пятница, 19 сентября.

Мы торопимся всё больше и больше. Сегодня снялись с якоря в полпятого утра. Если мы хотим оказаться в Енисейске до воскресенья, то времени терять нельзя.

Начиная с 60° северной широты к югу по восточному берегу идёт лесистый кряж, а вот западный берег стал совсем низким и состоит из рыхлых пород. На этом низком берегу и расположены деревни.

Примечательно, что на этом отрезке реки вновь так заметна разница между левым и правым берегами Енисея. Я уже писал, что дело тут во вращении Земли, но кроме того, тут свою роль играет и геологическое строение берегов. На правом — восточном — постепенно возникает царство гор, и высота кряжей только возрастает к востоку. Левый же, западный, берег практически плоский, низкий и песчаный. Я объясняю это тем, что река несла свои воды вправо на восток по равнине до тех пор, пока на её пути не встали горы. Тогда она сменила своё направление и потекла вдоль них. Когда же она встретила пороги, то была вынуждена пробивать себе путь сквозь камни. Тут она свернула направо, но сначала разлилась на большой площади, обогнув множество островков.

Южнее Сергеева уровень местности снова понижается, равнина становится совсем плоской, как и вниз по течению, далеко на севере, и по обеим сторонам реки нет никаких кряжей.

Мы наконец плывём среди земледельческих районов, простирающихся далеко на юг, до самой Монголии. Здесь есть своя система общежития всем «миром» — то есть небольшими общинами в деревнях, при этом члены «мира» (коммуны) владеют сообща землёй. Поля, которые возделывают жители таких коммун, распределяются между ними в определённой последовательности с большими или меньшими интервалами времени, что не может не служить источником споров и ссор. Я считаю, что такая система лишь мешает развитию земледелия. Не вызывает сомнения, что, если человек является собственником земли и знает, что она всегда будет его, потом перейдёт по наследству его детям, он с большим рвением станет возделывать свой участок, чем в случае, когда земля принадлежит общине, которая и выделяет своим членам небольшие наделы или несколько небольших наделов лишь на несколько лет — или даже на более длительный срок.

При наличии такой системы не приходится удивляться, что само развитие земледелия в Сибири замерло практически на нулевой отметке. Приведу в пример хотя бы те кучи навоза, которые крестьянин просто выбрасывает, абсолютно не понимая его ценности как удобрения, за пределы деревни и которые образуют настоящие крепостные валы вокруг поселений. Эти валы ограждают сибирского крестьянина от проникновения новых идей и иной культуры, которые могут быть «занесены» пароходами, снующими вверх и вниз по реке.

Но у того, что крестьяне не используют навоз в качестве удобрения, есть и свои разумные объяснения. Здесь так много места и так мало жителей, что недостатка в свободной земле не может и ощущаться. Кроме того, крестьяне могут использовать старые участки, которые достаточно долго простояли под паром и уже не требуют внесения удобрений. Крестьяне распахивают луговины, сеют зерно и получают отличные урожаи первые несколько лет. Когда же земля родить перестаёт, то её оставляют — и расчищают новый участок. Это довольно варварский метод возделывания земли, но её так много, что никто об этом и не думает. Тем более что сибирякам так хозяйничать удобнее и дешевле.

Примечательно, что в справочнике, изданном государством для переселенцев в Сибирь, говорится, что помимо семян зерновых и огородных культур, которые можно получить на складе земледельческих орудий, устроенных в разных местах Сибири специально для приезжающих туда, есть ещё и семена кормовых трав. Особенно подчёркивается, что посев трав во всех районах, а особенно в степях, просто необходим — именно ею можно унавоживать землю, в то время как навоз в безлесных местностях используется в качестве топлива. Вот и приходится в степях поневоле применять правильный севооборот, чередуя хлеба травами, чтобы не истощать почву. Но о том, как следует вести хозяйство в других районах Сибири, ничего не говорится!

Как я уже говорил, сараев для сена в Сибири не строят, но что ещё хуже — не строят и хлева для коров. Ночуют животные в огороженном загоне на дворе. Над загоном часто делают крышу для защиты от дождя. Стойл внутри нет. Стенок у загона тоже часто практически нет, однако на зиму просветы между планками ограды забивают досками, чтобы туда не попадали снег и дождь. В результате температура внутри загона практически та же, что и во дворе. Если вспомнить, что зимой температура опускается до −40–50°, то коров становится жалко — они явно заслужили иного отношения к себе. Подумать только, сколько лишнего корма приходится съедать коровам, чтобы найти силы пережить холод! И конечно, много молока от них не получишь! Я поинтересовался, как именно хозяевам удаётся распределять сено между коровами, если стойл в загоне нет. Ну, тут и беспокоиться нечего, отвечали мне. Они просто бросают внутрь охапку, а каждая животина жуёт себе сколько хочет. В среднем на лошадь полагается около полпуда сена в день летом и больше пуда зимой. На корову приходится столько же — во всяком случае, никак не меньше.

Об условиях ведения хозяйства в стране много говорит и тот факт, что брёвна и тёс пилят ручными пилами. Даже в Енисейске, где в 1000 деревянных домов проживает около 12 000 человек, нет лесопилки. Всё пилится вручную. Подумать только, сколько досок требуется в год такому городу и сколько рабочей силы для этого нужно! И как нерационально здесь используются рабочие руки! В Красноярске же, где живёт 80 000 человек исключительно в деревянных домах, есть пара лесопилок, но и там в чести ручная распилка. Я было подумал, что рабочая сила тут очень дешева, но нет. Оказывается, наоборот, очень высоко ценится, а подённая плата доходит до нескольких рублей. Причиной таких цен стала добыча золота в регионе. Что бы можно было сделать в этой стране при помощи локомобиля, «питаемого» дровами или опилками и приводящего в движение пилу на лесопилке!

Однако должен сказать, что прилагается много усилий для развития Сибири и за последние годы результаты стали очень заметны.

В полдесятого вечера мы встали на якорь у Назимова, где также была телеграфная станция. Поэтому мы решили узнать, нет ли для нас телеграмм. Мы довольно долго блуждали по главной улице, залитой лунным светом, но всё-таки смогли обнаружить дом богатого золотопромышленника, стоявшего в глубине сада за забором с большими тесовыми воротами на четырёхугольных столбах со львиными головами наверху. Мы довольно долго стучали — и нам отворили. Востротину пришла одна телеграмма — первая, которую мы получили за всё время путешествия. Но и отсюда я не мог послать телеграмму домой, потому что они тоже не предавали нашей латиницей. Другими словами, послать сообщение за пределы России невозможно.

Наверное, собственный язык и собственный алфавит, которые жители других стран не могут понять, имеет определённые преимущества, но всё-таки это ужасно неудобно, когда иностранец становится частью этого закрытого мира.

Суббота, 20 сентября.

Утром сделали остановку в Холмогорове, чтобы купить хлеба для команды, который не удалось достать в Назимове. Тут же удалось купить свежей осетрины и икры. Потом к борту подплыла лодка с арбузами из Минусинска. Становится всё больше заметно, что мы приближаемся к плодородным южным областям.

Мы смотрели, как для нас вылавливают осетров из плавучих садков, в которых рыба часто живёт подолгу. Садки представляют собой большие деревянные ящики с плетённым из ивовых прутьев дном, очень похожие на те, что используются в Норвегии. Их опускают в реку и удерживают на месте якорями. Из садков вылавливают осетров острогой, одного за другим, осматривают их, и если рыбина чем-то не устраивает, её тут же бросают обратно, нимало не заботясь о больших ранах, оставленных острым крючком. Таким образом ищут осетра необходимого размера. Потом отобранных рыб связали вместе головами и хвостами, взвесили и отвезли к нам на пароход, где просто положили на палубу. Там они уснули только через день. Терпеливые рыбины, к которым относились как к мёртвым! Особенной подвижностью они не отличаются даже в реке на свободе, но они удивительно живучи. Востротин рассказал, что жители Енисейска часто посылают осетров своим знакомым в Минусинск. Под жабры запихивают влажный мох или паклю, и рыба остаётся живой ещё целую неделю. Этим осетры похожи на акул Северного Ледовитого океана, которые, как я сам видел, могут жить на льду в течение многих дней даже со вспоротым брюхом.

Невероятно, сколько всего можно получить от осетра! Прежде всего это икра, затем мясо, которое считается деликатесом в свежем, копчёном и солёном виде. У осетра много жёлтого жира, и в копчёном виде он жирнее самого жирного лосося. Ещё из этой рыбы получается отличная вязига — очищенная спинная хорда. Её можно есть как в сыром виде, так и в сушёном. В последнем случае её разрезают на мелкие кусочки и используют в качестве начинки для закрытых рыбных пирогов. Это блюдо национальной русской кухни, которым нас потчевали в Сумарокове. После варки кусочки вязиги, очень похожие на большие крупинки саго, разбухают и становятся очень вкусными.

На борту стали заготавливать привезённую рыбу. Её разрезали, потрошили, чистили, мыли. Часть, которую предполагалось оставить свежей, оставили как есть, а оставшуюся рыбу засолили. Кроме того, у команды появилось и ещё одно довольно неприятное дело. Вся сельдь, закупленная у Ленинского Песка севернее Дудинки, протухла, и её надо было выбросить. Закупил её там для засолки сам капитан, но когда он понял, что она вот-вот испортится, то перепродал всю рыбу команде, которая с удовольствием её купила и засолила её ещё раз. Тем не менее рыба испортилась. Они перебрали и перемыли все селёдки, но часть всё-таки пришлось выбросить за борт, потому что есть её не захотели даже смельчаки. Как известно, русские не очень любят сильно солить селёдку, и их солёная селёдка в достаточной степени с запашком и явно вредна для здоровья.

Осенняя погода вновь сменилась тёплой и солнечной. Я мог делать записи в дневнике, сидя на палубе, наслаждаясь проплывающими мимо берегами в золотых тонах. Вот уж никак не похоже на холодную Сибирь, о которой я столько читал, а ведь минула уже половина сентября.

Мы шли без остановок до позднего вечера, чтобы завтра прибыть в Енисейск как можно раньше. Небо затянулось облаками, но свет луны пробивался сквозь их завесу, и мы могли любоваться рекой, которая посверкивала среди подступивших к воде и поросших высоким лесом берегов. Наш лоцман так же хотел добраться до места назначения, как и мы. Однако в половине одиннадцатого мы были вынуждены остановиться на ночёвку. Но осталось нам до Енисейска всего 60 вёрст. Теперь уже можно было быть уверенным, что, даже если вдруг течение окажется сильным, мы завтра прибудем на место.

Воскресенье, 21 сентября.

Едва забрезжил рассвет, мы двинулись вперёд против течения. Берега были плоские, но чуть поодаль на восточном берегу виднелся поросший деревьями кряж. Мы наконец-то приближались к большому городу и около часа дня вдалеке увидели колокольни, а как только подошли поближе, разглядели белые стены и зелёные и золотые купола церкви, ярко блестевшие на солнце. Сколько церквей в Енисейске, я точно не знаю, однако лично я смог насчитать не меньше 12–13 храмов. Город же почти весь состоял из низких деревянных домов, среди которых изредка попадались большие каменные особняки.

В бинокль мы разглядели, что на пристани и по берегу очень многолюдно. Что это означало? Неужели сегодня праздник? Но почему так много народа на пристани? Ждут нас? Но откуда он узнали о времени нашего прибытия? Я подумал, что, наверное, это Востротин тайком от нас послал телеграмму — уж очень внимательно он высматривает кого-то или что-то в бинокль.

Наш маленький «Омуль» старательно продвигался вперёд, изо всех борясь с течением, которое было здесь очень сильным — три узла. Около половины третьего мы наконец подошли к барже, стоявшей на мелководье и служившей тут пристанью.

Оказалось, что встречали нас. Во главе толпы горожан нас приветствовали сам градоначальник с цепью на шее, исправник при полном параде, директор гимназии, также в форменном мундире, и прочие местные знаменитости.

Приветственные речи были произнесены по-русски и по-немецки, а потом начались взаимные представления, и всё это было очень неожиданно для нас, приехавших с севера. А потом и нам стало казаться, что мы действительно совершили великое путешествие!

Потом нас усадили в экипаж и повезли в красивый каменный особняк, или, вернее, дворец, принадлежавший невестке Востротина, вдове Анастасии Алексеевне Китмановой, которая приняла нас с истинно сибирским гостеприимством. Для нас было настоящим шоком оказаться в красиво убранных залах после нашей крошечной каюты на «Омуле».

Из Енисейска в Красноярск и дальше

Первый визит наш, конечно же, был на почту и телеграф, находившиеся в одном месте. Было воскресенье, и все учреждения были закрыты, но начальник сам отпер помещения и пригласил нас войти. К сожалению, телеграмм не было. Но зато отсюда можно было послать телеграмму на латинице, и я наконец-то телеграфировал домой. Вроде бы и письма для меня тоже были, но получить их не было никакой возможности, так как они находились под замком, а ключи служащий унёс домой, на другой конец города. Однако, когда начальник понял, как сильно я хочу прочитать письма, он тут же послал за ключом, а нас пригласил к себе в квартиру и представил супруге. Со второго этажа мы с балкона полюбовались на живописный вид гавани в лучах заходящего солнца.

Прошло полчаса, а посыльный всё не возвращался. Начальник вторично послал за ключом, на этот раз человек отправился в путь на велосипеде. Для меня так и осталось тайной за семью печатями, каким таким непостижимым образом можно на велосипеде проехать по шатким мосткам и топким улицам с глубокими колеями, но посыльный справился с задачей. А мы тем временем узнали, что в Красноярске меня ждёт телеграмма от инженера Вурцеля. Я попросил её переслать сюда. Теперь надо было ждать ещё и телеграмму — но лучше уж ждать всё сразу.

Наконец ключ привезли. Я получил свои письма. Дома всё было хорошо. Где-то в пути затерялось не больше двух писем, которые, я знал, были посланы. Наконец и телеграф начал отстукивать телеграмму от Вурцеля. Он сообщал, что опоздает на 4 дня и прибудет в Красноярск 29 сентября, и просил меня подождать его там, чтобы затем уже вместе отправиться на экспрессе во Владивосток, а оттуда в Приамурье. Меня это очень устраивало, поскольку в моём распоряжении оказалось 4 свободных дня. А следовательно, нам уже не имело смысла так торопиться сюда, но что сделано — то сделано. И всё к лучшему.

Мы отлично провели день и вечер в роскошном доме у нашей гостеприимной хозяйки и её прелестных дочерей. Каким истинным наслаждением было свободно разгуливать, выпрямившись во весь рост, по просторным комнатам с высокими потолками! В этом радушном доме были открыты двери для гостей с утра до самого вечера и, вероятно, всегда был накрыт для них стол. Гости приходили и уходили, когда кому захочется. Они садились за стол, пили чай или что-то ели — всё по желанию.

Енисейск расположен на западном, низменном берегу реки на ровной местности, практически безлесной, вокруг в основном луга. Город этот старый, но производит впечатление недавно построенного. По сторонам прямых и широких улиц стоят преимущественно деревянные дома. Если не принимать во внимание красивые церкви и несколько больших зданий, то город похож на многие другие большие сёла, мимо которых мы проплывали. Те же низкие четырёхугольные дома — то в один, то в два этажа, те же четырёхскатные крыши, те же окна, те же большие внутренние дворы за высокими заборами с огромными воротами посередине, те же широкие улицы. Здесь много места, земля ничего не стоит, так почему же не строиться на приличном расстоянии друг от друга и не делать широкими улицы, чтобы по ним можно было легко проехать? А вот мостовые стоят денег — потому их и нет. Ездят тут по земле, как раньше ездили по лугам, когда не было города. Поэтому в Енисейске такая же непролазная грязь и глубокие колеи, как в деревнях, вот только не так много коровьего навоза. По обеим сторонам улицы проложены пешеходные мостки, а вот в дождливую погоду ходить по ним — непростое дело, потому что в любую минуту пешехода могут облить навозной жижей с ног до головы. Поэтому тут все предпочитают ездить.

Живёт в Енисейске около 12 000 человек. С давних времён является он крупным торговым центром северных областей. Благосостояние города заметно выросло из-за близости его к золотым приискам. Железной дороги тут нет, а сообщение с миром происходит по реке — к югу до Красноярска, а к северу — до Туруханска и дальше. Движение по Енисею очень оживлённое: туда-сюда ходит много пароходов, не считая плотов и барж. Но сейчас много говорят о том, что до Енисейска протянут рельсы от Томска или Ачинска.

Издревле так повелось, что русские скупают у коренного населения пушнину, взамен которой предлагают муку, сахар, табак, чай и прочие товары. Сейчас ещё скупают рыбу, которую ловят и солят и русские, и аборигены по всей реке, вплоть до самого устья. К доходам от торговли прибавилась ещё и прибыль от добычи золота на приисках.

Обрабатывают тут и землю, хотя земледелие всё ещё не имеет в этих районах особого значения. Оно приносит весомые результаты только дальше на юге. Однако и тут очень неплохие условия для выращивания хлеба, а в особенности для разведения скота и производства молочных продуктов. У нашей хозяйки, госпожи Китмановой, было под Енисейском собственное поместье, и за столом нам подавали произведённые там масло, сливки и мёд.

Жители в таком большом городе, как Енисейск, большей частью русские или колонисты, но есть среди горожан и преступники, политические ссыльные, а также потомки тех каторжан, кто добровольно остался тут после отбытия наказания.

Влияние ссыльных в Сибири на местное население сильно преувеличивается. Я встретил во время путешествия одного иностранца, который уверял меня, что я даже не представляю, в какую варварскую и бандитскую страну приехал и в каких тяжёлых условиях ему самому приходится здесь жить. Он заявил, что оказаться тут является величайшим несчастьем. Он сам испытал это на собственной шкуре, потому что живёт тут то ли двадцать, то ли тридцать лет (не помню точно). Он живёт как в пустыне — и кругом нет ни одного порядочного человека, с которым можно отвести душу, поделиться духовными интересами, — все наперечёт преступники. Само собой, я посочувствовал ему по поводу одиночества, но возразил, что мои личные впечатления отличаются от его, поскольку мне посчастливилось встретить в Сибири много симпатичных людей. «Ну что вы! Вы же не знаете их! — возразил мой собеседник. — Все они преступники, уверяю вас».

Конечно, прирост населения за счёт преступного элемента сам по себе нежелателен в любом месте — в том числе и с точки зрения современных евгенических принципов. Однако большинство ссыльных были всё-таки политическими преступниками и религиозными сектантами, которых Русская православная церковь не жаловала в России. Другими словами, это люди с убеждениями, за которые даже готовы были пострадать. Можно даже сказать, что они — часто лучшие элементы русского народа, вполне желательные в качестве продолжателей рода. Поэтому местное население хоть и является несколько смешанным, зато весьма талантливо. В том, что способности сибиряков пока не получили должного приложения для развития края, виноваты, на мой взгляд, чисто внешние обстоятельства, а именно то полуграмотное состояние, в котором находится Сибирь. Наступит время, Россия проснётся, проявятся скрытые силы и мы услышим слово о Сибири. У неё есть своё будущее. В том нет никаких сомнений.

Понедельник, 22 сентября.

В Енисейске нам устроили грандиозный приём со многими пунктами программы. В десять утра мы были приглашены в мужскую гимназию. Мы зашли в каждый класс, здоровались с мальчиками, которые выглядели здоровыми и счастливыми. А затем всех учеников собрали в большом актовом зале. Сюда же пришли и девочки-гимназистки вместе с преподавателями. Я рассказал им о путешествии на «Фраме» в 1895–1896 годах и показал на большой карте путь, которым мы шли вдоль северного берега Сибири, а потом плыли во льдах. Я говорил по-английски, но они не понимали ни слова. Востротин переводил. Мне показалось, что дети слушали меня внимательно и заинтересованно. А потом благодарили за наш визит, который продлился три часа. Все ученики мужской гимназии были освобождены в этот день от занятий. Когда мы уехали, они гурьбой высыпали на улицу и побежали домой. Думаю, они действительно были рады нашему приезду!

Я зашёл к парикмахеру постричься. Хозяин оказался грузином с Кавказа, и сопровождавший меня Лорис-Меликов вновь встретил земляка. Он был политическим ссыльным, который обучился делу цирюльника и прекрасно на этом зарабатывал.

Градоначальник и городские власти дали в нашу честь обед в половине третьего в помещении клуба, на котором в сборе были все важные лица города и все богатые купцы. Нас чудесно и сердечно принимали, и все с большим энтузиазмом относились к идее практического использования Северного морского пути и радовались, что «Корректу» удалось пройти им. При этом нас незаслуженно, особенно меня, превозносили до небес. А ведь нас только пригласили принять участие в путешествии в качестве гостей. Тем не менее переход «Корректа» из Норвегии в Россию как будто положил начало новой эре развития Сибири. Всё это говорилось в длинных речах на чистейшем русском языке, совершенно для меня недоступном. Но часть из речей мне переводили. А затем директор гимназии разразился речью на эсперанто, которую вообще никому не переводили. Так что тут ничего не понял не только я один. Я же отвечал по-английски на все речи по-русски, однако никто из наших хозяев не говорил на английском, так что меня переводил Востротин. Восторг, с каким были встречены мои ответные речи, вызвал у меня большое подозрение, что перевод был явно лучше оригинала.

После обеда мы отправились на экскурсию в музей, где была прекрасная этнографическая коллекция, собранная в Енисейской губернии. Меня особенно заинтересовало собрание одежды, орудий и утвари енисейских остяков. Но там были и аналогичные коллекции быта тунгусов, самоедов и других коренных народов.

Из Енисейска мы должны были отправиться в Красноярск наземным транспортом, потому что посуху добраться туда быстрее, чем по реке. Поэтому большую часть багажа мы отправили пароходом, чтобы освободиться от лишней поклажи. Я бы с радостью покинул Енисейск уже на следующее утро, чтобы в нашем распоряжении был весь день и мы могли хорошенько осмотреть местность к югу. Но мне объяснили, что это совершенно невозможно: поскольку мы побывали в мужской гимназии, то теперь непременно надо было отправиться и в женскую. А в гимназии учителя устраивают в нашу честь обед, от которого нельзя отказаться. Впрочем, обед был делом хорошим, потому что нам всё равно надо было поесть перед отъездом. Обед назначили на полдень, и нам дали клятвенные обещания, что мы отправимся в путь уже в половине второго. Пришлось согласиться.

Вторник, 23 сентября.

В десять утра мы приехали в женскую гимназию — красивое здание, в котором училось множество гимназисток. Наша хозяйка, госпожа Китманова, была попечительницей этого учебного заведения. Юные дамы приняли нас очень сердечно, а дочь госпожи Китмановой произнесла приветственную речь по-немецки и вручила нам большой букет цветов. Затем мы зашли в каждый класс, поздоровались с ученицами и узнали, какие именно предметы изучают девушки: родной язык, три иностранных — французский, немецкий, английский, — историю, прежде всего российскую, географию, естественные предметы, математику, многие другие. Они получали действительно хорошее образование, в школе было очень много учебных пособий, а сами классы — просторные и светлые.

После гимназии я вновь отправился в музей, чтобы ещё раз взглянуть на этнографическую коллекцию. Затем меня пригласили зайти в народную школу для мальчиков, которую содержало государство, и в народную школу для девочек, открытую уже на частные пожертвования, потому что государство, вероятно, полагало, что обязано образовывать исключительно мальчиков.

Затем мы наконец отправились на обед в гимназию. Нам обещали, что начнётся он в полдень, но за стол мы сели только в час, а встали из-за стола в четыре. Никто здесь никуда не торопится, времени в Сибири, как и всего остального, — в избытке. И эта неспешность — большое преимущество, если сравнивать жизнь местного населения и нашу европейскую безумную торопливость. Зато было много сердечности и искренности, которой были пронизаны все речи за столом. Между прочим, я заметил, что у русских есть один очень практичный обычай, которого я не встречал нигде более: когда гостям кажется, что перерыв между сменой блюд затягивается, то они встают и выходят в коридор или соседнюю комнату покурить, после чего возвращаются за стол. Так поступают все — в том числе и почтенные священники в длинных рясах, и дамы, и важные господа.

Наконец сибирский обед завершился, и мы могли распрощаться с нашими дорогими хозяевами. Потом надо было ещё купить последние необходимые для путешествия вещи и не забыть зайти на «Омуль» попрощаться с капитаном, лоцманом и командой. Когда же мы вернулись домой к госпоже Китмановой упаковать багаж, то обнаружилось, что там меня в течение четырёх часов (с 15.00) дожидалась гимназистка седьмого класса с букетов цветов и прощальными словами благодарности, а я ничего и не знал об этом.

Наконец в полвосьмого вечера всё было упаковано и сложено в тарантасы[88], а затем мы и сами залезли в эти удивительные экипажи с кожаным верхом и фартуками, а внутри было устроено настоящее ложе из сена с подушками. Когда я наконец полулёжа-полусидя устроился на этом ложе и начал ощущать, что тут вполне можно устроиться со всеми удобствами, во всяком случае мне будет тепло, как заботливая рука госпожи Китмановой подложила мне под спину восхитительно мягкую подушку. Я понял, что более удобного положения мне не найти. И вот мы уже покатили в Красноярск под проливным дождём и в темноте, а господа Китманова со своими девочками и всеми домочадцами кричали нам вослед пожелания доброго пути.

После месячных дождей все дороги размыло, колёса завязали в мягкой земле, и мы проваливались в рытвины и ямы. Особенно несладко пришлось, пока мы ехали по Енисейску, а затем проезжали через встречающиеся по пути деревни. Тарантас был без рессор, и, когда мы в полный галоп неслись по непролазной грязи, нас ужасно трясло, и я всё время боялся, что у меня что-нибудь сломается. Особенно беспокоился я за свои зубы, поэтому старался их всё время покрепче стискивать, чтобы не клацнуть ими со всей мочи, когда неожиданно мы попадали в очередную яму. Но всё-таки нам было тепло и уютно в тарантасе, мы лежали очень даже удобно — и это во многом благодаря подушкам госпожи Китмановой, нам даже иногда удавалось поспать. Скоро дождь закончился, и мы ещё быстрее понеслись вперёд.

Чтобы избежать неудобств, связанных с перегрузкой багажа из одного тарантаса в другой и привязывания его на запятках, Востротин отправился в Красноярск в своём собственном экипаже, а мы с Лорис-Меликовым получили ещё один на двоих, в котором и путешествовали. Так что менялись только лошади и извозчик.

Тарантас — это четырёхколесный экипаж, который больше всего используется в Сибири, потому что специально приспособлен для длительных переездов, в которых приходится ехать днём и ночью, а спать — в повозке, если хочешь добраться до пункта назначения, не тратя слишком много времени. Тарантас никак не назовёшь элегантным, но он крепкий, надёжный и единственно возможный экипаж в здешних условиях, где наши изящные европейские кареты немедленно развалились бы на кусочки. Стальных рессор у тарантаса нет, да они бы долго и не прослужили. Кузов крепится прямо на длинных дрогах (прямоугольной раме). Дроги, как и колёса и оси, должны быть прочными и сделаны на совесть. Спереди у тарантаса козлы, на которых сидит ямщик и постоянно погоняет лошадей, а к задку кузова прикреплён парусиновый или кожаный верх, который поднимается или опускается в зависимости от погодных условий. К нему спереди пристёгивается фартук, который другим концом крепится к козлам. Таким образом он защищает пассажиров, закрывая ту часть повозки, где они сидят.

Сидений в такой повозке нет. Пассажир лежат на дне, куда кладут сено, подушки и даже матрасы, чтобы по возможности смягчить тряску и сделать ложе более или менее мягким. В каждом тарантасе есть место для двоих путешествующих. Они накрываются шерстяными одеялами, меховыми полостями или чем-то другим. Если бы не ужасная тряска, я бы сказал, что тарантас — идеальное средство передвижения по Сибири. Когда немножко привыкаешь, то можно даже спать. Я вспомнил, как ездил в норвежской повозке, пребывая в состоянии полудрёмы, и никак не мог уснуть, потому что не мог найти удобного положения. В тарантасе же можно спать всё время, лишь изредка просыпаясь от резких толчков.

В повозку запрягают тройку лошадей — это в обычных случаях, но для таких важных персон, как мы, везде запрягали четверик. Лошади запрягаются в ряд, средняя идёт в оглоблях, соединённых дугой, характерным отличием русской запряжки. Дугу крепят к концам оглобель специально для того, чтобы держать их подальше от лошади. Дуга очень большая и тяжёлая. Как я понимаю, на её изготовление затрачивается много времени и сил: она часто украшена затейливой резьбой или красиво расписана. Под дугой обязательно висит колокольчик или бубенчик. Остальные лошади запрягаются по обе стороны коренной и должны скакать галопом, а коренник идёт рысью. Пристяжные не должны приближаться к коренной, чтобы не толкать её, а потому они во время движения отворачивают морды в стороны, что со стороны выглядит довольно забавно.

Мы ехали практически без остановок ночь и день до самого Красноярска и меняли лошадей лишь на почтовых станциях. Всего таких станций на нашем пути было тринадцать. Перемена лошадей иногда требовала чертовски много времени, хотя лошади повсюду были наготове. Нас ждали, а значит, лошади были заказаны. Другим путешественникам приходится куда хуже. Самое удивительное на этих почтовых станциях, что, хотя они являются государственными, определённых расценок на проезд не существует. Поэтому за тарантас и за лошадей могут запросить любую сумму — как это делают городские извозчики. Сначала надо поторговаться и договориться о цене. При этом на станциях специально говорят проезжающим, что свободных лошадей нет — чтобы взвинтить цены.

В этом отношении у нас никаких затруднений не возникало. Исправник Енисейска оказал мне как иностранцу большую честь, послав приказ всем смотрителям почтовых станций оказывать нам всемерную помощь и поддержку — и ни в коем случае не задерживать. Если же по дороге затруднения и возникали, когда смотритель пытался сказать, что свежие лошади только что отправились в путь с другим тарантасом, а те, что есть в наличии, ещё не отдохнули, стоило Востротину замолвить словечко, как всё устраивалось самым чудесным образом.

Тем не менее на каждой станции требовалось запастись изрядным терпением. Перезапрячь лошадей, оказывается, очень сложное дело! А ведь надо ещё снять и тщательно смазать колёса, но это действительно необходимо при такой безумной езде. Ямщик же должен тоже снарядиться по всем правилам, а на дорожку выпить чаю. И всё это, как везде в Сибири, где времени не занимать, делалось без всякой спешки.

Наконец ямщик садился на козлы. Мы забирались в тарантас, укладывались поудобнее на наших подушках — и отправлялись дальше.

Совершенно непостижимо, как удаётся строить такие тарантасы, которые в состоянии выдержать здешнюю езду! Какое счастье, что у них нет стальных рессор! Потому что, если бы даже рессоры и выдержали, то точно не выдержали бы мы — нас наверняка выбросило бы в придорожную канаву на первом же ухабе! Но какова бы ни была дорога, ровная или вся изрытая, ездят тут во всю лошадиную прыть. Ямщик без устали кричит на лошадей, погоняет их вперёд и заставляет бежать галопом. Пассажиру же остаётся только возносить молитвы, чтобы его душа не рассталась с телом. Когда я думал, что нам предстоит проехать 330 верст (350 километров), то просто не представлял, как смогу выдержать такое испытание.

Но вот удивительно, привыкнуть можно ко всему! Через некоторое время я научился находить удобное положение, а когда мы в полночь остановились на одной из станций переменить лошадей, то нам было так тепло и уютно, что не хотелось даже вылезать из тарантаса выпить чаю. Зато, сойдя на твёрдую землю, с удовольствием потягиваешься и разминаешь затёкшее тело, с удивлением убеждаясь, что руки-ноги целы и невредимы.

На станции нас очень хорошо приняли, поскольку жена смотрителя, как выяснилось, ранее служила у Востротина в доме экономкой. Она изо всех сил старалась угодить нам. Мы вошли в большую красивую комнату, где на столе кипел самовар. Тут же нам налили в стаканы свежего русского чая, который был ещё вкуснее оттого, что мы пили его с дороги ночью. А затем накрыли ужин.

Удивительно, но в Сибири люди одинаково гостеприимны и днём и ночью. Когда бы мы ни разбудили их, нас всегда ждал радушный приём. Нас приглашали войти в дом, а лошадей можно получить в любое время суток. Я так понял, что люди здесь едут днём и ночью, и постоянно вспоминал Норвегию, где найти лошадей ночью очень трудно. Сколько раз ночью, когда мне срочно надо было ехать дальше, видел я кислые физиономии смотрителей, которые с большой неохотой меняли мне лошадей. А ведь езда по ночам в Норвегии куда безопаснее путешествий по сибирским трактам, вокруг которых бродят разбойники.

Наша добрая славная хозяйка развлекала нас разговорами, не уставая потчевать разными яствами. Она не только рассказывала Востротину о своих делах, о работе мужа, о домашнем житье-бытье, о лошадях и ямщиках, но и сама подробно расспрашивала, как поживает он и его семья. Я, конечно, понимал лишь то, что мне иногда переводили. Но доброе и честное выражение её лица, как и традиционный и уютный уклад её дома, были понятны мне и без перевода. Всё выглядело именно так, как было в старые добрые времена у нас в Норвегии, когда слуги считали себя членами семьи и принимали близко к сердцу её радости и горести, часто в течение всей жизни и даже в разлуке. Мне кажется, такие отношения намного лучше современных, когда людей стараются превратить в бесчувственные машины, которые не испытывают ни малейшего отношения друг к другу, а общество во что бы то ни стало желает поделиться на низший класс угнетённых и высший класс угнетателей, который в итоге оказывается тоже кем-то угнетённым.

Но вот мы простились и снова помчались во тьму по разбитой дороге, стараясь по возможности спать или хотя бы дремать.

Среда, 24 сентября.

Наконец после нескольких почтовых станций над холмистой долиной занялся рассвет. Здесь уже была не такая плоская местность, как раньше, на севере, и заметно меньше лесов. Лес виднелся где-то на горизонте, а кругом простирались луга. В свете дня нам удалось осмотреться. К югу холмы становились всё выше и выше. Иногда по пути встречались распаханные поля. И нам ни разу не пришлось ехать лесом.

Иногда мы проезжали через деревни. Они далеко отстояли друг от друга. До полей и пастбищ от селений тоже было довольно далеко. Изредка нам попадались стада коров, иногда даже в несколько сот голов.

Так мы ехали вперёд по бескрайним степям, останавливаясь на одной за другой станциях, меняя лошадей и ямщиков, причём последние были очень похожи друг на друга.

Сибирские ямщики — совершенно особый народ. Для них дело чести — скакать во весь опор, буквально загоняя лошадей и так показывая, что они отлично знают своё дело. Лошадей они погоняют и бьют кнутом, а то вдруг затянут протяжную заунывную песню, в которой заключена вселенская грусть, а затем неожиданно сами прервут себя вскриком «ой, ой!». С лошадьми они разговаривают на разные лады, как будто видят в них своих ближайших родственников, и называют их разными ласкательными именами, а иногда не жалеют и крепкого словца. «Доченька» «братец», «берёзонька», «подруженька», «милёночек». И тут же неожиданно поминают их мать, уверяя, что она была такая-сякая.

Поджарые лошадки бегут изо всех сил по тяжёлым раскисшим дорогам, тянут за собой тарантас, который так и норовит где-нибудь завязнуть, а грязь брызгает и летит из-под колёс — и прямо на пассажиров. Как я уже говорил, коренник должен идти рысью, а пристяжные — галопом, но по приказу ямщика все они несутся с одинаково бешеной скоростью, а мы высоко подпрыгиваем в своём тарантасе.

Дороги говорят о том, что земли здесь с избытком, потому что ширины они просто невероятной — вдвое шире норвежских. Да это и не удивительно, потому что устройство их стоит сущие копейки. Дорогу слегка посыпают щебнем по всей ширине — и считают, что дело сделано. Если же дорогу совсем размывает, то тогда ездят по полям. Кроме того, вырубают и вычищают широкую полосу для телеграфной линии. В случае нужды по ней тоже можно ездить. Если сложить всё это, получится дорога фантастической ширины, которая, быть может, и не является дорогой в прямом смысле слова, но служит для проезда.

Ближе к вечеру мы встретили большое стадо коров — в несколько сот голов. Коров купил в Минусинском уезде купец из Енисейска, и их перегоняли на север. Насколько я понял, стадо гнали прямо по лугам, и коровы щипали траву где хотели, не спрашивая разрешения у хозяев пастбищ, да тем и в голову бы не пришло протестовать против этого. В этой великой стране есть место для всех и не имеет значения, одно стадо пасётся на пастбище или несколько.

Стадо гнали конные пастухи. Один из них был очень живописен, когда стал скручивать цигарку[89], сидя верхом, а вокруг паслись коровы. Скот выглядел здоровым и сильным — по-видимому, монгольского происхождения. Из этой страны его вывозится немало. Ещё в Сибирь его привозят из Китая, это крупные мясистые коровы, вот только молока дают мало, а потому идут на убой.

Четверг, 25 сентября.

Над холмами уже показались на юге синие горы, можно даже различить отдельные вершины и отроги. Это северная часть Саян вблизи Красноярска, или, правильнее сказать, это — Гремячинская Грива.

На многих почтовых станциях нас встречают старосты, оказывая тем самым особый почёт. Этих старост выбирают сами крестьяне. На предпоследней станции перед Красноярском нас встретил не только староста, но ещё и исправник, начальник телеграфа и ещё двое-трое почётных представителей общины. Начальник телеграфной станции передал нам просьбу красноярского градоначальника: по возможности приехать в город днём.

Было ещё утро, и мы не могли добраться до Красноярска раньше вечера. А чтобы приехать завтра днём, пришлось бы заночевать на последней станции. Причём провести на этой станции нужно было весь день, начиная с трёх пополудни. Но времени у нас было в обрез, ждать мы не могли, и в данном случае пришлось пойти против желания красноярцев устроить нам торжественную встречу. Мы должны были как можно быстрее добраться до города, то есть не позже сегодняшнего вечера.

Мы понеслись во всю прыть — или, вернее, во весь галоп, мимо обработанных полей и лугов, через сёла и деревни, нигде не сбавляя скорости. Нас трясло и мотало из стороны в сторону больше прежнего, особенно подкидывало, когда мы проезжали через населённый пункт. В одном селе дорога оказалась так разбита, что ямщик предпочёл объехать её по полю.

Последнюю, тринадцатую, станцию мы покинули в полпятого вечера. До Красноярска оставалось 35 верст. Чтобы приехать не слишком уж поздно, надо было спешить ещё больше. Ямщик нахлёстывал лошадей и подгонял их попеременно окриками и протяжной песней, больше всего напоминавшей мне вой подыхающего пса.

В полвосьмого вечера под моросящим дождём и в кромешной тьме мы подъехали к Красноярску. Город в сиянии электрических огней выглядел очень впечатляюще с вершины холма, на который мы въехали. А в поле впереди у въезда в город пылали костры и горели факелы. Подъехав поближе, мы в свете костров увидели колышущееся тёмное людское море и арку, украшенную русскими и норвежскими флагами. Тёмные фигуры двигались взад и вперёд у костров и размахивали факелами.

Если я скажу, что тарантас буквально врезался в толпу и застрял в ней под громкие крики «Ура!», то не погрешу против истины. Мы выбрались наружу. Нас встречали градоначальник, председатель Географического общества, представители губернатора, который был в отъезде, и ещё многие другие важные персоны. Произносились речи, раздавались крики «Ура!» и возгласы ликования, а дождь всё лил и лил, но не мог загасить ни ярко пылавших костров, ни факелов.

Мало сказать, что эта встреча была совершенно фантастическая. Нас ждали под дождём с трёх часов дня, и всё это время люди никуда не уходили. Досадно — но нашей вины тут не было.

Затем Востротина и меня усадили в один экипаж, а Лорис-Меликова в другой, оба запряжённые двойкой красивых чёрных лошадей, и повезли с холма в город через залитые электрическим светом улицы к красивому особняку Петра Ивановича Гадалова[90], где нас радушно приняли хозяин с супругой, дочерью и сыном. В этом особняке я остался жить в качестве почётного гостя на всё время пребывания в городе.

Итак, мы достигли заветной цели — Красноярска — в оговорённое время, 25 сентября. Можно было похвалить себя за пунктуальность, поскольку поспеть к условленному сроку было совсем не легко, если вспомнить, сколько тысяч километров нам пришлось преодолеть со времени отъезда из Кристиании. Благодаря опозданию инженера Вурцеля у меня появилось три свободных дня. Отсюда мы отправимся дальше на восток. Но гостеприимные горожане уже распланировали мои три дня. Такое «большое событие», как наш приезд, должно было быть отпраздновано. Меня попросили сделать доклад о нашем путешествии — и я ответил согласием.

Но сначала надо было заняться собой. Как же приятно было снять с себя дорожную грязь, переодеться в чистый костюм и сесть за стол вместе с моими спутниками. Наши гостеприимные хозяева накрыли прекрасный ужин и не знали, как нам угодить. В такие мгновения мне кажется, что нет на свете большего наслаждения, как после долгого путешествия в холод и дождь, мороз и метель добраться до тёплого дома и обрести крышу над головой или посидеть в кресле у камина. В нашем же случае мы оказались после долгой тряски по сибирским дорогам в настоящем дворце.

Пятница, 26 сентября.

На следующий день я подготовил снимки, которые хотел продемонстрировать во время доклада. Большинство негативов я проявил ещё на борту «Корректа» и «Омуля», где тёмной комнатой нам с Востротиным служила ванная. Один из хранителей Красноярского музея взял на себя труд сделать диапозитивы и блестяще с этим справился.

Затем всё тем же утром надо было ещё успеть заехать в магазин и приобрести для дальнейшего путешествия на восток катушки с плёнками и пластины для моего фотографического аппарата. Большую часть взятых с собой я уже использовал. Всё отлично устроилось при помощи Востротина.

Потом я отправился в банк за деньгами. Ещё надо было посмотреть, не нуждается ли мой гардероб, поистрепавшийся за время поездки, в пополнении и обновлении.

Востротин показал мне городские достопримечательности и устроил настоящую экскурсию по Красноярску. Я увидел собор Рождества Христова, золотые купола и высокая колокольня которого видны практически из любого района города. Красноярские золотопромышленники начали строительство церкви в 1843 году, но в 1849-м её своды рухнули. Тогда золотопромышленник Щеголев, потратив миллион крон, вновь отстроил храм. Когда богатый человек в Сибири хочет пожертвовать часть имущества на алтарь Отечества, то строит храм.

Ещё мы побывали в городском парке, одном из самых больших в Сибири. Была осень, цветы уже завяли, но, судя по деревьям, лиственным и хвойным, легко можно было себе представить, какое это чудесное место летом.

В городе широкие и прямые улицы. В центре есть каменные особняки, но всё-таки большая часть зданий строится из тёса.

Красноярск очень красиво расположен на левом берегу Енисея, в долине, окружённой горами с двух сторон. Слева возвышается холм, с которого мы вчера вечером съехали в сам город. Ближайшая к Красноярску гора сложена из красного песчаника с прослойкой красного мергеля. Именно по ней городу и дали название. На восточном берегу Енисея горы ещё выше и более остроконечные. Они по большей части сложены из вулканических пород и поросли редким лесом.

Чуть повыше Красноярска Енисей пробивает себе дорогу через гористую местность, и там ширина его всего 300–400 метров, зато быстрота течения достигает 8–10 километров в час. Затем русло расширяется до полутора километров или даже более, а вблизи города разделяется на два рукава, воды которых омывают низкие острова, поросшие березняком.

Здесь, как и везде, очень сильное половодье по весне, вода поднимается часто на 10 метров, и именно этим фактом объясняется рисунок берегов, которые полого спускаются к реке.

Когда Пётр Иванович Гадалов услышал, что я не прочь ознакомиться с местными окрестностями, он велел после обеда оседлать для меня коня. На прогулку я отправился вместе с сыном хозяина. Чудесное небольшое путешествие в горы к западу от Красноярска! Местность была холмистая и пустынная. Горы в основном сложены из красного песчаника, но, надо полагать, это лишь верхний слой, который возник в результате выветривания в течение многих сотен лет. Так как тут, судя по всему, не было ледникового периода, во всяком случае в позднейшие геологические эпохи, то все эти продукты выветривания так и остались на месте. Местность буквально прорезана глубокими ущельями и оврагами, которые прорыла вода.

Может быть, когда-то здесь и рос лес, но я не нашёл никаких этому подтверждений. Должно быть, он очень давно выгорел, а местность превратилась в луговую равнину, практически нигде не возделываемую. Поля были распаханы лишь кое-где в речных долинах.

Суббота, 27 сентября.

Мой дорогой хозяин понял, что я не прочь осмотреть горы и изучить породы, их составляющие, на другом, восточном берегу Енисея, и на следующее утро я в сопровождении молодого Гадалова и хранителя музея на прекрасных скакунах вновь отправился на прогулку. Чуть выше Красноярска через реку построен девятисотметровый железнодорожный мост. А вот никакого другого, обычного моста через Енисей нет, поэтому для переправы пользуются паромами. Даже основной паром устроен наипростейшим образом. Его просто несёт течением.

Длинный канат перетянут через реку и закреплён на якоре выше места переправы. Сам канат покоится на лодках или баржах. Один конец каната накрепко закреплён на пароме, у которого есть большой руль. При помощи этого руля паром ставится поперёк течения, и его несёт на другой берег к причалу, как маятник. Люди и лошади сходят на берег, а на борт поднимаются новые пассажиры. И так паром плавает от одного берега к другому весь день. А работа паромщика заключается лишь в перестановке руля.

Через реку переправляется много народа, которому часто подолгу приходится стоять и ждать своей очереди. Особенно много людей и лошадей с повозками бывает на большие праздники и в ярмарочные дни. Один из них как раз был сегодня. Поэтому необходимо заранее рассчитать время, чтобы всюду поспеть вовремя.

После некоторого ожидания мы наконец переправились на другой берег Енисея, сели на лошадей и поскакали на юг вдоль реки, сначала степью, а потом между гор по долине. Вскоре мы доехали до гранитного утёса, который меня очень заинтересовал.

Эти зубчатые вершины для нас, привыкших к круглым, отполированным льдами горам, выглядят очень необычно. Долины тут вырыты реками и ручьями, а не ледниками, как у нас. А остроконечные гранитные пики, возвышающиеся над окружающей местностью, являются, вне всяких сомнений, результатом сильнейшего выветривания и разрушения горной породы под влиянием осадков. Уцелели лишь самые твёрдые породы, а более рыхлые смыли дожди и потоки талой воды. Позже я часто видел в Сибири и Приамурье такие же острые и все в зазубринах пики гор из гранита и других твёрдых пород. Они говорят о том, что тут не было и быть не могло ледникового периода с его сползающими языками льда, иначе всё было бы стёрто с лица земли. У подножия гор были залежи песка и мелкого камня, тоже появившегося в результате выветривания. Тут не было даже больших валунов, которые лежат тут и там в норвежских горах. Грунт в этих районах был весь выветрен и теперь представляет собой смесь чернозёма, камней и остатков растительности. Лес тут редковат, но зато очень мощный подлесок, деревья некрупные и чаще всего лиственных пород.

После обеда Красноярское спортивное общество и школа устроили в нашу честь футбольный матч на городском стадионе[91]. В последние годы в России стало очень популярным так называемое сокольское движение[92] которое зародилось в чешской Богемии, а 1912 году отпраздновало пятидесятилетие. Движение «соколов», которые долетели и до Сибири, было поддержано правительством. Русские конькобежцы, самые опасные соперники норвежских спортсменов на чемпионате мира, тоже были «соколами». На красноярском футбольном поле нас очень тепло приветствовали крепкие молодые люди в красивых светлых костюмах, и для меня было настоящим наслаждением смотреть на их динамичную и красивую игру.

Распрощавшись с юными спортсменами и их наставниками, мы отправились в городской музей, где дирекция устроила нам очередную торжественную встречу. Я осмотрел прекрасные собрания различного рода — естественно-научные, археологические, этнографические и другие. Больше всего меня заинтересовала этнографическая коллекция — в первую очередь всё, что касалось быта енисейских остяков, тунгусов, самоедов и других коренных народов. Сопровождавшие меня работники музея рассказали мне много нового и интересного об историческом прошлом и настоящем Сибири.

Воскресенье, 28 сентября.

На следующий день мы отправились в местное Географическое общество. Я рассказал о нашем путешествии и показал диапозитивы, а также высказал свою точку зрения на развитие судоходства через Карское море к устье Енисея. Востротин был так любезен, что снова взял на себя обязанности моего переводчика. Зал был переполнен, и все слушали меня очень внимательно и доброжелательно. И поэтому я яснее, чем когда-либо раньше, понял, как важен этот вопрос для сибиряков и как сильно они желают установить регулярное сообщение с Европой. И это не удивительно. Несмотря на наличие железной дороги, сибирские купцы чувствуют себя запертыми внутри края, а возможность перевозить их морем открывает для них невиданные перспективы. Большие реки словно созданы для такого судоходства, транспортировка товаров вниз по Енисею легка, и все реки тут текут на север. Они как перст, указующий на Северный Ледовитый океан. Именно поэтому нас так тепло принимали в городе, хотя мы были только приглашёнными гостями в этом путешествии и в организации его вовсе не было нашей заслуги.

Вечером городской глава и Географическое общество дали в нашу честь обед. Было много тёплых речей и большое воодушевление. Пришли даже приветственные телеграммы из Иркутска и других сибирских городов.

Понедельник, 29 сентября.

В пять утра меня отвезли на вокзал мои любезные хозяева. А там меня встретил, к большому моему удивлению, хозяин вчерашнего обеда, милейший и радушный градоначальник, с которым я попрощался всего несколько часов назад. Кроме того, проводить меня пришли председатель местного Географического общества и многие другие.

Лорис-Меликов и Востротин решили не расставаться со мной и сопроводить меня до Иркутска. Но на этот поезд билетов не было — все места были заняты ещё в Центральной России.

В 5.35 прибыл экспресс. Он был весь в снегу и как будто напоминал нам, что мы в Сибири. Тут мы наконец встретились с инженером Вурцелем, который сердечно приветствовал меня в своём салон-вагоне. В его любезном обществе мне предстояло продолжить путь на восток через совершенно неведомую мне страну. Поскольку места было предостаточно, Вурцель предложил Лорис-Меликову с Востротиным присоединиться к нам в путешествии.

Мы распрощались с добрейшими жителями Красноярска, поезд тронулся, и мы помчались на восток по бесконечным рельсам. Переехали Енисей по мосту и оказались в степях, по большей части пригодных для земледелия. Мне показалось даже, что тут надо просто распахать поля — не прилагая особых усилий. Изредка нам попадались такие возделанные участки полей. Причиной того, что в Сибири, даже в таких легкодоступных местах, как вдоль линии железной дороги, так много невозделанной земли, является сам сибирский крестьянин. Он, как я уже говорил, не считает нужным удобрять землю, а когда после нескольких лет посевов и сбора урожая почва истощается, оставляет участок стоять под паром — иногда до двадцати лет.

Первой большой станцией был город Канск, расположенный на Кане, притоке Енисея. Проживает там около 10 000 человек. Градоначальник Канска уже встречал нас в Красноярске, а тут прибыл на станцию во главе депутации от города. Поезд стоял на станции всего лишь несколько минут, но и этого хватило для обмена торжественными речами и заверениями в искреннем интересе сибиряков к установлению морского пути через Карское море. С каждым годом он становится всё более и более необходим, говорили все в один голос.

И вновь мы поехали дальше через плодородные бесконечные степи на восток, но теперь уже стал попадаться лес. Вагон Вурцеля был последним в поезде, а салон с большими стеклянными окнами по бокам и на задней стенке помещался в конце вагона, и мы могли в полной мере любоваться видом на убегающие рельсы и открывающиеся пейзажи.

Мы много беседовали и обсуждали возможность обеспечения регулярного судоходства, устройство станций беспроволочного телеграфа, необходимость использования моторных судов и аэропланов для постоянного наблюдения за состоянием льдов в Карском море, обеспечение связи с ними при помощи телеграфа и ещё много-много других вещей. Говорили мы и об устройстве гавани в северной части Енисея и судоходства по самому Енисею. В последнем вопросе нашим экспертом был Востротин, очень сведущий в этой области. Под умелым руководством Вурцеля мы даже составили целую программу действий. Я лишь поражался, с какой лёгкостью он понимал суть совершенно новой для него проблемы и тут же видел все за и против.

Но вскоре нашим дискуссиям пришёл конец, потому что Вурцелю, как начальнику управления по сооружению новых железных дорог, пришлось вернуться к своим служебным обязанностям и заняться ревизией линии. Тут надо сказать, что в этом краю перестраивали железнодорожный путь из одноколейного в двухколейный. Война с Японией показала, что одной колеи мало для обеспечения необходимого движения, во всяком случае во время войны.

Покинув «Коррект» и «Омуль», мы были уверены, что более помощь лоцмана нам не потребуется, — и жестоко ошиблись. В поезде нам не раз приходилось прибегать к услугам проводника — того же лоцмана, — который говорил, когда экспрессу следует замедлить ход, ибо в связи со строительством дороги рыхлая почва на этом участке часто оседала и оползала.

Во время нашего путешествия мы не раз меняли средства передвижения: сначала ехали по норвежской железной дороге и плыли на пароходе, далее отправились на «Корректе» и «Омуле», потом мчались в тарантасе по разбитым сибирским дорогам. А теперь вот оказались в экспрессе, следовавшем из Петербурга во Владивосток и далее в Пекин и к Тихому океану. Всем известно, что самые удобные железные дороги в мире — в России, а дальневосточный экспресс славится комфортом и роскошью. Но даже не буду делать попыток описать его, потому что сам поезд практически не видел. Мы лишь ходили по нему есть в вагон-ресторан, хотя иногда обед нам накрывали и в салоне инженера Вурцеля. Но совершенно точно могу сказать, что путешествовать в нём очень удобно и приятно. Рельсовая колея в России шире, чем в других странах, а потому и вагоны просторнее и вместительнее, да и ход у них спокойнее. То, что вагон не качает и не трясёт, особенно важно для человека пишущего или делающего заметки, так что и в этом смысле ехать по Сибири удобно.

Мы чувствовали себя в прекрасном вагоне Вурцеля как дома, и я всегда с радостью вспоминаю время, проведённое в обществе моих спутников, когда за окнами салона уносились вдаль сибирские пейзажи. Во время этого путешествия на восток моя душа полнилась всё новыми и новыми впечатлениями от доселе неведомого мне края. Я лишь боялся, что не смогу осмыслить всё увиденное мною и не смогу привести свои мысли и заметки в должный порядок. Постоянно открывались всё новые и новые горизонты, а впечатления становились лишь ярче и сильнее. Как же много на земле места, думал я, глядя в окно, и людям хватит его надолго! В этих бескрайних степях таятся блестящие возможности, которые лишь ждут, чтобы ими воспользовались. И таких мест по мере приближения к Дальнему Востоку становилось всё больше и больше…

Из Иркутска во Владивосток

Вторник, 30 сентября.

Около десяти утра, через день после отъезда из Красноярска, мы прибыли в Иркутск. И вновь на вокзале была трогательная и торжественная встреча, нас приветствовали председатели биржевого комитета. Союза промышленников. Географического общества, представители генерал-губернатора и многие другие лица. Тот же искренний интерес к возможности установить постоянное судоходство по Северному Ледовитому океану до устья Енисея и те же надежды на развитие Сибири в связи с открывающимися перспективами. Открытие морского пути по Карскому морю будет иметь большое значение не только для Иркутска, но и для всей области, включая Байкал. Товары можно везти по рекам, которые впадают в это озеро, — например, по Селенге, — а затем далее через Байкал и вниз по Ангаре вплоть до устья Енисея. Правда, на Ангаре есть пороги, но они не настолько большие, чтобы баржи и плоты не могли пройти через них, а в планах — строительство шлюзов на самых опасных местах рек. Они наверняка будут построены, если установится регулярное судоходство по Карскому морю, на что все так здесь уповают.

К сожалению, у нас не было времени остановиться в Иркутске и осмотреть город, расположенный на другой стороне реки. Мы видели его только издалека, с его церквями, дворцом генерал-губернатора и другими большими зданиями[93], а сами поднялись выше по Ангаре, где и переправились через реку. По сравнению с Енисеем и другими большими реками, что мне довелось увидеть в Сибири, вода в Ангаре очень чистая, и во многих местах даже видно дно на большой глубине. Это, вне всякого сомнения, объясняется тем, что Ангара берёт начало из горных ключей и вытекает из большого горного озера Байкал, самого глубокого озера в мире.

Наконец мы добрались и до него, Священного озера, встречу с которым ждали с таким нетерпением. Монголы зовут его «Бай-кул» — Богатое озеро, или «Далай-Нор» — Святое море[94]. О красоте этого озера я много слышал, но густой туман мешал мне убедиться в этом собственными глазами. Близ первой остановки у станции Байкал находилась гавань, где стоял большой ледокол-паром «Байкал», перевозивший раньше через озеро поезда к продолжению рельсового пути. Ледокол может пробивать лёд до 1,2 метра толщиной и является одним из самых больших ледоколов в мире. Очертаниями носа и кормы он напоминает «Фрам». Толстого зимнего льда он, однако, не в силах пробить. Для ремонта этого ледокола и других судов, плавающих по Байкалу, был построен большой плавучий док, который мы тоже видели в гавани. Переправа через озеро очень тормозила перевозку на восток войск и провианта во время Русско-японской войны, хотя зимой рельсовый путь прокладывался прямо по льду. Прежний министр путей сообщения князь Хилков сам руководил работами. Железнодорожные вагоны перетаскивались по одному лошадьми, а локомотивы разбирались и перевозились по частям, так как были слишком тяжелы для перевозки по льду.

С тех пор по южному берегу Байкала успели уже проложить рельсовый путь. Работы были сопряжены с колоссальными трудностями: приходилось пробивать путь в отвесных скалах. От станции Байкал на западном берегу до станции Мысовая на восточном — 244 километра. На протяжении первого перегона до станции Култук юго-западный берег озера очень крут. На отрезок пути длиной в 81 километр приходится 3,5 километра туннелей. Противоположный берег озера очень болотистый, и там пришлось построить массу мостов — 189 малых и 35 больших. Прокладка путей стоила в этом месте очень дорого. Каждый километр обошёлся в 219 717 рублей[95]. Но дорога была одноколейная, а война показала необходимость двухколейной, и вот понадобилась перестройка пути, которая скоро будет окончена.

По этому-то пути мы и ехали теперь по южному берегу Байкала. Постепенно туман стал редеть, и вскоре я уже мог различить ближайшие скалы. Они здесь невысоки, но очень отвесно спускаются к озеру, и дорога постоянно идёт через туннели. В течение дня туман всё больше и больше рассеивался, и мы даже увидели скалы на южном берегу. Они выше и перемежаются долинами. Свежевыпавший снег лежал на горах, от подошвы до вершины одетых снегом; сугробов нигде не было видно.

Скалы не кажутся особенной высоты, да они обычно и не превышают 1800 метров над уровнем моря, или 1500 над уровнем Байкала. Хамар-Дабан на юго-западном берегу, ближе к Селенге, достигает 2260 метров над уровнем озера, что составляет 300 метров разницы с его глубиной. Обычно надводная высота скал редко превосходит подводную.

Скалы широкие и мягко очерченные, без зубцов, свойственных альпийским горам. Вдоль южного берега часто попадаются долины с тёмным суровым еловым лесом, похожие на наши норвежские лесные лощины между скалами.

Это очень красивые лесистые районы, но, говорят, здесь холодно; зато на другом берегу печёт солнце. На этом же берету местами есть участки вечной мерзлоты, и лес растёт над замёрзшими слоями.

Озеро замерзает окончательно в середине декабря или к началу января, и лёд держится в течение четырёх с половиной месяцев. Три месяца по озеру ездят на санях.

Но даже и здесь, в этой холодной местности, нет никаких признаков ледникового периода. На скалах по юго-западному берету часто встречаются камни, зубцы и отдельные вершины. Они свидетельствуют о сильных разрушениях, вызванных морозами и резкими колебаниями температуры. Во всяком случае, эти скалы не носят следов ледникового периода, сколько-нибудь близкого в геологическом смысле к нашей эпохе. Но и без ледникового периода климат в этих местах был и остался очень суровым. Даже теперь средняя годовая температура у Байкала держится ниже 0°, почти на — 1°. Инженер Вурцель говорил, что на южном берегу Байкала постройка железной дороги затруднялась ещё и тем, что почва местами насквозь промёрзла и не оттаивает даже летом.

Здесь мы сами могли убедиться, с какими трудностями сопряжена перестройка одноколейки в двухколейку. Необходимо было расширить все туннели и само полотно дороги, ставить новые устои из железобетона, строить вторые мосты рядом с первыми, а в местах слишком крутых поворотов приходится пробивать и новые туннели.

Мы всё время видели великое озеро. Площадь его равняется 30 034 квадратным верстам. По величине оно занимает третье место среди пресноводных озёр Старого Света (Виктория-Ньянза[96] и Танганьика[97] ещё больше), а по глубине — первое место в мире. Глубина его равняется 1522 метрам. Оно даже глубже нашего Согне-фьорда, глубина которого 1260 метров, а так как уровень Байкала на 462 метра выше уровня моря, то, значит, его дно на 1060 метров ниже уровня моря. Замечательно озеро и по своей продолговатой искривлённой форме, напоминающей полумесяц. Оно тянется приблизительно в том же направлении, отчасти повторяя даже все изгибы, что и горные хребты дальше к востоку, как-то; Яблоновый, Большой Хинган, отроги Восточно-Маньчжурского нагорья, горная страна Сихотэ-Алинь и даже японская горная цепь вдоль Японских островов и Сахалина.

По-видимому, Байкал образовался вследствие провала земной коры[98]. Провал совершался постепенно в связи со сдвигами при землетрясениях. Формирование озера не закончено до сих пор, и время от времени происходят небольшие смещения земли. Процесс провала начался очень давно, но продолжался до позднейшего времени. Окрестные скалы состоят частью из продуктов извержений различных периодов — селенита, порфира и т. д., а местами базальта, отчасти кристаллических сланцев и гнейсов, а кроме того, из отложений силурийского, девонского, юрского и третичного периодов.

В месте впадения в озеро реки Селенги со дна озера поднимается поперечная подводная гряда, вероятно образовавшаяся из ила, нанесённого рекой. Кроме того, Селенга образует при впадении большую дельту. Подводной грядой озеро делится на две неравные части: на большую и более глубокую северо-восточную и на меньшую юго-западную, достигающую глубины 1447 метров, тогда как глубина воды на месте прохождения подводной гряды всего 532 метра. Русло и долина реки Ангары, вытекающей из Байкала, образует как бы естественное продолжение впадины озера, и происхождение её можно объяснить следующим образом: вода, заполнявшая озеро в этом наиболее низком месте, начала переливаться через край и понемногу прорывала себе всё более глубокое русло. Когда смотришь на исток Ангары с противоположного берега озера, то место это больше всего напоминает засеку в горном хребте.

Фауна озера крайне своеобразна. На островах водится масса чаек, цапель и даже бакланов (Phalocrocox carbo), а также особый вид тюленей (Phoca baicalensis), происходящих, по-видимому, от обыкновенных северных тюленей (Phoca hispida), которые из Северного Ледовитого океана поднялись по Енисею и Ангаре в озеро и с течением времени образовали новый вид. Буряты называют их «нерпой» и много бьют их, особенно весной на льду, подкрадываясь к животным под прикрытием паруса, поставленного на полозья. Интересно отметить, что способ этот весьма схож со способом ловли тюленей самоедами в гренландских фьордах.

В Байкале и впадающих в него реках водится много рыбы, между прочим — разновидность осетра, живущая в озере, попадающаяся и в реках, главным образом в Селенге. Ловится рыба из семейства лососёвых; наиболее распространённые из них омуль и хариус (Thymallus pallasii Valenc). Такое обилие рыбы может показаться странным, если принять во внимание, что озеро славится своей необычайно прозрачной водой, а это обстоятельство не способствует процветанию планктона. Особенно характерный для Байкала вид — голомянка (Comephorus baicalensis), глубоководная рыбка 27 сантиметров длиной, которая живёт только в самых глубоких местах озера, не менее 600 метров.

Разнообразные обитатели озера были исследованы русской экспедицией, результаты трудов которой были описаны норвежским профессором Оссианом Сарсом. В отличие от других озёр в Байкале удивительно богат мир ракообразных, характерных именно для Священного моря, а некоторые нигде больше не встречаются. Особенно много здесь разных амфиподов. Все эти формы развились, по-видимому, в самом озере, что, между прочим, подтверждает древность его происхождения, так как развитие множества характерных видов ракообразных и даже рыб и ластоногих требует очень продолжительного времени.

Берега озера, большей частью очень отвесно спускающиеся к воде, мало заселены. Большие селения встречаются только в устье Селенги. Несколько домиков есть на противоположном берегу, на острове Ольхоне и буквально два-три — на юго-западном берегу у Култука. Около озера есть много мест, с которыми у туземцев связаны различные суеверные представления и которые считаются святыми. Отсюда, верно, и название озера — Святое море.

Мы весь день безостановочно мчались вдоль берега, огибая озеро с южной стороны; проносились через туннели и долины, огибали мысы и оставляли за собой леса. Пейзажи тут очень красивые и самые разнообразные. Однако попался нам и лес, в котором ещё недавно бушевал пожар. Он произвёл самое печальное впечатление своими чёрными оголёнными стволами. Но кому здесь до этого дело? Лес не имеет здесь никакой цены. Большей частью он состоит из обыкновенной сосны и пихты, но попадается и ель, и сибирский кедр, и берёза, а вдоль рек — бальзамический тополь, мелкий ольшаник и др. Из ягодных кустов встречаются малина и дикая смородина. Вообще в этих местах богатая и разнообразная флора.

Под вечер мы прибыли на станцию Мысовую на южном берегу озера, как раз напротив станции Байкал. Здесь после долгого и приятного совместного путешествия мне пришлось расстаться с двумя спутниками, Востротиным и Лорис-Меликовым. Они собирались переправиться обратно через озеро на пароме, а затем по железной дороге вернуться через Иркутск в Красноярск. Они ещё спускались к пристани, когда наш вагон тронулся и повёз нас дальше на восток. Некоторое время дорога шла по-прежнему вдоль озера, но у большой дельты Селенги свернула в сторону и пошла берегом реки.

Мы въехали на территорию Забайкалья, самого красивого района Сибири, славящегося своими живописными горами и долинами, огромными реками и дремучими лесами. Забайкалье находится между Байкалом (на западе) и Приамурьем и Маньчжурией (на востоке). На юге Забайкалье граничит с Монголией. Страна эта богата золотом и другими металлами, минералами и драгоценными камнями, но всё это ещё пока мало используется. Есть тут, судя по всему, и ценные минеральные источники. Забайкалье в течение долгого времени считалось самым страшным местом ссылки в Сибири, и много народу сгинуло в здешних рудниках навсегда. Местное население состоит в основном из коренных народов — монгольских бурятов и племён, родственных тунгусам. Поскольку у Забайкалья печальная слава места ссылки, то русские едут туда очень неохотно. На площади в 613 368 квадратных километров в 1911 году жило всего 869 999 человек, из них 591 000 русские. Зато здесь проживает много китайцев, особенно много их работает на золотых приисках.

На большей части Забайкалья почва никогда не оттаивает. Другой местной отличительной чертой является способность рек промерзать до дна. Средняя годовая температура тут от плюс 1 до минус 4 градусов. Зимой очень холодно. Средняя температура января — от минус 120 до минус 28 градусов. Зато летом очень тепло. Июльская средняя температура колеблется от плюс 15 до плюс 20. Несмотря на промёрзшую почву, здесь очень неплохие условия для земледелия и разведения скота. Правда, осадков выпадает мало (всего-навсего 200–300 мм), но большая их часть приходится на лето. В некоторых областях почва очень плодородная, особенно в так называемых чернозёмных лесных долинах (там, где лес перемежается лугами).

Мы всё едем и едем, и за окном совсем стемнело. Больше ничего уже рассмотреть нельзя. Мы поворачиваем в сторону от Селенги у города Верхнеудинска, откуда идёт караванный путь в Монголию и Китай. Железная дорога идёт сначала вдоль реки Уды, притока Селенги, а затем начинается подъём на склоны Яблонового хребта, части Станового нагорья.

Среда, 1 октября.

Ночью мы проехали Петровские железные рудники, принадлежащие Кабинету Его Императорского Величества[99]. Именно сюда после восстания декабристов 14 декабря 1825 года (при вступлении на престол императора Николая I) были сосланы на каторжные работы его участники. Сначала их сослали в Читу, а затем сюда. В качестве особой монаршей милости жёны ссыльных получили разрешение последовать за своими мужьями. В числе этих женщин были княгини Трубецкая и Волконская и многие другие дамы из дворянских семей. Много лет прожили они здесь в собственных домах, в то время как их мужья были в тюрьме и работали на рудниках.

От Петровска мы поехали вдоль реки Хилок, притока Селенги, поднимаясь всё выше и выше к вершинам Яблонового хребта. Росли тут исключительно сосны, что говорит о песчаных почвах. Сосны невысоки и растут негусто. Поскольку на глубине — вечная мерзлота, то корни растут не вглубь, а параллельно поверхности земли. Корни не в состоянии удержать деревья в вертикальном положении при сильном ветре, который часто вырывает их целыми полосами, и они лежат, устремив вверх корни, которые часто по своей длине равны высоте дерева. Земля очень сухая, осадков выпадает мало. Плодородный слой почвы очень невелик, под ним идёт прослойка песка, а далее — промёрзшая земля. Такие условия не благоприятствуют земледелию, да и нигде не видно следов проживания человека, даже коренные народы здесь надолго не останавливаются. Ландшафт очень однообразный — приземистые горы волнистых очертаний, поросшие редким невысоким лесом.

Между станциями Сохондо и Яблоновой железная дорога проложена на высоте 1090 метров над уровнем моря, или 600 метров надо уровнем Байкала. Это наивысшее место во всей Транссибирской магистрали. Здесь же проходит водораздел, по одну сторону которого находятся реки Хилок и Селенга, озеро Байкал, Ангара и Енисей, а по другую сторону — Ингода, которая впадает в Амур. Прямо на севере от нас в поле нашего зрения находятся Витимские ключи, которые питают реку Лену. Итак, это водораздел между Енисеем и Леной с одной стороны и Амуром — с другой, а можно сказать, и водораздел между Северным Ледовитым и Тихим океанами.

По другую сторону водораздела дорога идёт под уклон. Низкие горы, поросшие редким лесом, луга, но нигде не видно пашен. К востоку от станции Яблоновой стали попадаться хлебные поля. Теперь вокруг широкая холмистая долина. Вскоре мы уже доехали до Читы, построенной посреди степи. Здесь там и сям видны распаханные поля. Чита — столица Забайкалья, самый крупный город в этом крае. В начале XIX века здесь был казачий острог с населением в несколько сотен человек. Благодаря декабристам город Чита до неузнаваемости изменился: начиная с 1825 года острог стал разрастаться. Декабристы строили себе тюрьму, а их жёны строили себе дома на так называемой Дамской улице[100], которая сохранила своё название и поныне. По переписи конца 1890-х годов в городе проживало около 11 500 человек, но в последние годы, после окончания войны с Японией, Чита очень разрослась. Мне говорили, что её население составляет 70 000—80 000 жителей.

Город красиво расположен в степи у места впадения реки Читы в реку Ингоду. Последняя является левой составляющей реки Шилки, а та, в свою очередь, — левой составляющей Амура. Правая составляющая Амура носит название реки Аргунь. В половодье маленькие пароходы могут подниматься от Амура до самой Читы, а плоты можно сплавлять вниз по этим рекам и по Амуру до самого Тихого океана.

Мы едем некоторое время вдоль берегов Ингоды. И тут я вновь отметил для себя, что правый берег выше левого, а склоны его намного круче. Изредка встречаются обработанные полоски земли, но их намного меньше, чем можно было бы ожидать.

Маньчжурия.

Четверг, 2 октября.

Ну вот мы и в Китае, в Поднебесной стране. Границу мы пересекли ночью. Но должен заметить, что ничего поднебесного я вокруг не вижу. Когда я рано утром расшторил окно, то был разочарован: кругом простиралась бурая волнистая степь с приземистыми голыми холмами. Если бы не трава, то можно было решить, что мы оказались в пустыне Гоби. Нигде ни следов человеческого жилья, ни дерева, ни жалкого кустика. Одна высохшая бурая трава до горизонта. Затем мы доехали до извивающейся по степи реки Хайлар. По берегам её торчат кустики и одинокие берёзки. И нигде ни домика, ни человека. Пустынная страна! И нет иного следа присутствия человека, кроме проложенной по бурой степи железной дороги. Река течёт в противоположном нашему движению направлении, торопясь впасть в Аргунь и Амур.

Хулунбуирское нагорье, по которому мы сейчас мчимся, расположено на высоте около 600 метров над уровнем моря. Это нагорье — продолжение Монгольского плоскогорья с его обширными степями на юге и западе. На севере оно тянется до Забайкалья. Неизвестно, в Маньчжурии мы сейчас или в Монголии, потому что местность больше всего напоминает Монголию, но с точки зрения политики мы уже в Маньчжурии. Я подумал, что здесь слишком сухо, если принять во внимание, что холмы безлесны, и нигде не растут деревья, и мы действительно не так далеко от Гоби. Надо полагать, что эта местность и сама продолжение Гоби. Однако в реке много воды, а в степи видны большие стоячие озёра и болота. Откуда берётся вода? Бывает ли здесь засушливо лишь в определённые времена года? К югу недалеко отсюда почва богата солонцами, а потому вода в озёрах горько-солёная.

Наконец нам попались несколько низеньких каменных строений. Но это были не жилые дома, а будки путевых обходчиков, выстроенные из камня, потому что дерева здесь нет.

Там и сям на фоне высохшей степной травы торчали голые скалы. Большей частью они покрыты продуктами выветривания, накапливающимися на месте своего образования. В этом климате с резкими перепадами температур и холодной зимой процесс выветривания происходит очень быстро, но из-за малого количества осадков и плоского ландшафта прочь уносится лишь малая толика продуктов распада.

Далеко на востоке на горах рос молодой редкий березняк. Зато на станциях я видел огромные штабеля берёзовых поленьев. Они предназначены для локомотивов, это их топливо. Правда, в этом краю обнаружены небольшие залежи каменного угля, но он неудовлетворительного качества.

Вновь бескрайние просторы без следа растительности. Мы медленно поднимаемся вдоль по западному склону горного хребта Большой Хинган. Обширные, но плоские и пологие массивы этого хребта отходят от Монгольского и Хулунбуирского плоскогорий на запад, где достигают высоты около 600 метров, и примыкают к более низкой равнине на востоке, которая граничит с Восточной Гоби. Там, возле Цицикара, высота их достигает 150 метров. Гор выше 1100–1200 метров в этой цепи, насколько я знаю, нет. Нет там и ни одной снежной вершины. Склоны всюду длинные и пологие, расчленённые на многочисленные отроги, причём невысокие гребни последних также имеют волнистый рисунок.

Меж скалами всё-таки сложены стога сена — признаки некоторой обитаемости страны. Земля кажется чёрной и плодородной, надо полагать, тут проходит полоса чернозёма — и довольно глубокая. По разрезам вдоль железнодорожного полотна видно, что чернозём достигает иногда нескольких футов толщины. Казалось бы, пройдись разок плугом — и земля даст богатый урожай, но вот людей-то тут и нет.

В Северной Маньчжурии суровый климат. Средняя годовая температура минус два. Зимой бывают пятидесятиградусные морозы. Средняя температура января — минус 26. Зато лето жаркое. В июле средняя температура больше 20 градусов. А тёплое лето — главное для землепашца. Да и осадки. Хоть их не много, выпадают они в основном летом благодаря господствующим южным и юго-западным ветрам. Сезон дождей начинается, как правило, в июле. А вот зимой снега мало, потому что дуют преимущественно северные и северо-западные ветры.

Придёт время, когда эти бесконечные степи будут обработаны и заселены людьми, а пока и просто смотреть на эти первозданные земли приятно. Значит, и на нашей маленькой планете есть ещё место для людей!

На здешних станциях я увидел первых китайцев. У всех волосы были заплетены в косу. Они выглядели очень довольными — представительные, высокие, крепкие на вид. Невольно создаётся впечатление, что они — народ будущего.

Однако просто удивительно, насколько разнообразны лица китайцев: среди них есть узколицые, но у большинства лица круглые и широкие. Они, вероятно, очень смешанная раса.

Пятница, 3 октября.

В два ночи, с опозданием в три часа, мы наконец прибыли в Харбин. Русский генерал, начальник Восточно-Китайской железной дороги[101] приезжал накануне вечером нас встретить, но поскольку он не мог сидеть всю ночь, то на перроне нас приветствовал его представитель барон Гаральд фон Гойнинген-Гюне. Он был родом из Эстляндии, и немецкий оказался его родным языком. Он сказал, что откомандирован сопровождать меня до Владивостока и останется со мной столько, сколько я пожелаю. От буквально два дня назад вернулся домой из длительной поездки по Европе, но, когда генерал позвонил ему по телефону и спросил, не согласится ли он сопровождать меня в путешествии на восток, то тут же согласился. Вот что значит русское гостеприимство! О лучшем и более приятном в общении попутчике я и мечтать не мог.

Ось нашего вагона сломалось, и его по предложению обер-кондуктора решили оставить для ремонта в Харбине. Инженер Вурцель предложил нам занять два обыкновенных купе в поезде, но из управления последовало немедленное распоряжение предоставить в наше пользование совсем новый вагон. Могу лишь констатировать, что в России умеют принимать гостей!

Затем мы узнали, что генерал-губернатор из Хабаровска поехал во Владивосток, а поскольку с ним необходимо было встретиться Вурцелю, то он решил ехать туда же, а потому во Владивосток мы отправились всей компанией.

Когда я проснулся утром и выглянул в окно, то увидел, что мы едем по горной долине с обломанными вершинами и большим количеством валунов, разбросанных по склонам. Были они и на дне ущелья, так что река пробивала себе путь среди больших камней и россыпи малых. Мы ехали по восточному склону горной цепи Чанг-хван-цай-линг (Чан-бо-шань). К сожалению, мы уже проехали горы, которые мне очень хотелось бы рассмотреть в подробностях. Там были красивые леса и прекрасные пейзажи, как сказал мне барон. А ведь больших лесов я в этом районе пока ещё не видел, только бурые однообразные степи. Западный же склон Чанг-хван-цай-линга порос лесом, там растут лиственница и кедр, по словам барона Гюне.

Скоро мы спустились в долину у притока Сунгари, который называется Мутан. И вновь стала встречаться та же бурая степь, волнистый рельеф и голые холмы с редкими деревцами на вершинах. Больше всего тут растёт карликовых дубов, но есть деревья и побольше, напоминающие каменные дубы. Постепенно попадается всё больше и больше обработанных полей. На огородах растёт капуста и другие овощи, а на полях колосится просо и растут бобовые культуры. Попадаются и стога сена. Всё это работа китайцев, они очень умелые и усердные земледельцы.

На примере этой железной дороги понятно, какое значение имеет прокладка путей для таких необитаемых районов! До прокладки дороги здесь никто не жил, не возделывал землю. После того как проложили пути, а особенно после 1906 года, здесь поселилось много китайцев, которые стали распахивать участки и сеять на них соевые бобы, богатые маслом, и хлеб. Надо полагать, что скоро будут посажены и сахарные плантации. Широкие полосы земли вдоль железнодорожного полотна русское правительство получило от китайского в пользование, так что китайцам приходится селиться за границами этих участков. Но постепенно вся страна будет возделана трудолюбивыми китайцами, которых очень поддерживает их собственное правительство. Но между возделанной землёй здесь и обработанными полями в Южной Маньчжурии лежат ещё огромные пространства девственной и практически необитаемой степи. Точно так же обстоит дело и к северу, вплоть до Сунгари и Амура.

Мы часто проезжаем мимо лесных пожаров. Над большими районами леса стелется дым. Теперь становится понятно, почему леса тут так мало. Он постоянно горит. Траву в степях сжигают дважды в год — осенью и ранней весной, — чтобы дать возможность расти молодой травке. Но из-за этого начинают гореть и леса на склонах гор, но это никого не волнует, и пожары могут бушевать целую неделю. Никто не собирается да и не умеет гасить их.

Мы едем по широкой и ровной долине Мутана между Чанг-хван-цай-лингом на западе и Кентей-Алинем на востоке. Мы всё ещё можем видеть горы, оставленные далеко позади на западе. Некоторые вершины кажутся очень высокими, но в Маньчжурии нет гор выше 2440 метров (такова высота вулкана Пейк-ту Сан на границе с Кореей).

Далее путь резко пошёл в гору (15:1000), и поезд зигзагами стал подниматься на вершины Кентей-Алиня. Точно так же зигзагами мы спустились по противоположной стороне хребта. На вершине мы видели совсем редкий хвойный лес, да изредка попадаются лиственницы у самого полотна. Лес совсем молодой, выросший на местах пожаров. А вдоль железной дороги деревьев почти нет. Происходит это из-за искр, летящих из трубы паровоза, который топят дровами, настоящим фонтаном, они падают на сухую траву и легко поджигают её. А с травы огню ничего не стоит перепрыгнуть на деревья. Но их нет ещё и потому, что брёвна нужны для построек и на дрова для тех же паровозов, а также чтобы топить печи в домах служащих на железной дороге. Вот лес таким образом и уничтожается.

После спуска к притоку Уссури, реки Мурене, начинается новый подъём, вновь зигзагообразный, на горный хребет Ляу-ю-линь, всё ближе и ближе к границе между Маньчжурией и русскими владениями — Уссурийским краем.

На одной из станций (Селинхэ) встретили мы поезд необозримой длины с высокими товарными вагонами. Это возвращались домой колонисты. Говорят, что ежегодно с Дальнего Востока возвращаются в Центральную Россию 10% переселенцев, а в некоторые годы даже и больше. В этих высоких товарных вагонах едут они практически вповалку безо всяких удобств, едут целыми семьями с детьми. Поезд идёт не очень быстро, потому что дорогу ему дают, лишь когда колея свободна и по ней не идут скорые, поэтому в дороге колонисты часто проводят по нескольку месяцев. Очень печальное зрелище — такой поезд несбывшихся надежд. Всё своё имущество продали эти люди в своих деревнях и отправились за новой счастливой жизнью на Дальний Восток, у них были радужные планы на будущее, но там их ждало лишь разочарование. Вот и вынуждены они возвращаться обратно в свои деревни, где придётся им побираться по домам односельчан.

Но вот мы прибыли на пограничную станцию, которая так и называется — Пограничная. Она большая и красивая. Мы покидаем Маньчжурию и переезжаем в Россию. Селение вокруг расположено на террасах, что придаёт ему весьма нарядный вид. Мы ещё немного проехали по горам, но вскоре уже Поднебесная империя осталась позади, а мы стали медленно спускаться в долину реки Суй-фун, которая впадает в Амурский залив, внутренний залив у северо-западного берега залива Петра Великого. Мне показалось, что земли тут более плодородные, но стемнело, и разглядеть что бы то ни было стало невозможно. Виден был только огонь в тех местах, где горела трава. Поздним вечером мы проехали мимо полыхающего стога сена, который загорелся в результате ежегодного поджога травы. Как правило, стога обычно защищают от огня, предварительно выжигая вокруг них один или даже два кольца травы. Но тут, видимо, что-то не получилось. Языки пламени плясали в кромешной тьме, и зрелище было совершенно фантастическое. Можно представить себе, как выглядит горящий лес, когда пожар беснуется на всём горном склоне несколько дней и даже недель подряд.

Уссурийский край, Владивосток и Хабаровск

Мы прибыли в важнейшую часть русского Дальнего Востока. Это Приморская область, пограничная земля у Японского моря. Она простирается от границ Кореи на юге на широте 421/2° и оканчивается на севере на широте 56° у берегов Охотского моря. Восточной её границей также является море, а западной — озеро Ханка и река Уссури, впадающая в Амур около Хабаровска. Дальше граница идёт в северном и северо-западном направлении. Площадь Приморского края около 580 000 квадратных километров, а по переписи 1911 года тут проживает приблизительно 523 840 человек, из которых 360 437 русские. Половина населения приходится на южную, наиболее плодородную часть края в Южно-уссурийском уезде, чья площадь — 145 000 квадратных километров, а по переписи 1908 года в нём проживает 244 000 человек, не считая проживающих в гарнизонах Владивостока и Хабаровска, а также корейцев и китайцев, приезжающих сюда на летние заработки.

Рельеф местности определяет горная цепь Сихотэ-Алинь, пересекающая весь Дальний Восток в северо-восточном направлении — от берегов залива Петра Великого на юге до берегов Охотского моря к северу от устья Амура. Это очень старая горная страна, высота которой на протяжении многих веков постепенно таяла благодаря выветриванию. Средняя высота гор тут 900–1200 метров. Самая высокая гора — Голая — достигает 1500–1600 метров. У Сихотэ-Алиня крутые склоны на востоке, ближе к морю, а вот западные отлого спускаются к рекам Уссури и Амуру, которые текут на большем своём протяжении по ровным долинам. На многих горных вершинах круглый год лежит снег, а склоны поросли дремучим первозданным лесом, бесконечной тайгой. Но большие участки леса выжжены местным населением и китайцами, чтобы было легче охотиться на оленей и лосей, рога которых очень ценятся в Китае, потому что их них делается лекарство.

Эта местность в целом можно назвать волнистым нагорьем. По нижнему течению Уссури и Амура тянутся большие и низкие равнины, которые часто переходят в болотистые места со стоячей водой. Часто они заливаются водой при половодье, а потому мало пригодны для земледелия. Почва тут очень плодородна, но вот климатические условия не способствуют её обработке. Кроме того, хотя Владивосток лежит практически на широте Ниццы и Флоренции (43°06' северной широты), но вот среднегодовая температура всего плюс 4,6 градуса. Летом воздух прогревается до плюс тридцати, а зимой остывает до минус двадцати пяти. И получается, что среднегодовая температура ниже, чем в Кристиании. В городе Николаевске в устье Амура, на 53° северной широты, то есть немного севернее Берлина и чуть южнее Манчестера, среднегодовая температура минус два, а зимой морозы бывают и минус сорок шесть. Зато летом тридцатиградусная жара.

Северная часть края непригодна для земледелия, но в нижнем течении Амура и вблизи его устья есть заливные луга, на которых скашивается много травы. Зато в южной части Приморья, несмотря на суровые климатические условия, есть отличные предпосылки для развития земледелия: плодородная почва, наличие атмосферных осадков, хоть и не особенно обильных и по преимуществу летом. Во Владивостоке выпадает 372 миллиметра осадков, в Хабаровске — 607, а между Сихотэ-Алинем и Уссури летом часто идут дожди. А вот зимой снега мало, потому что в это время года тут дуют северо-западные ветры.

В древние времена тут жили различные тунгусские племена — орочоны, гольды и другие. Жили они по большей части вдоль рек, где ловили рыбу, а зимой кочевали по лесам, где ловили соболя, енота-полоскуна и других зверей. Гольды ещё немного и обрабатывали землю в Уссурийской долине. На севере возле устья Амура живёт ещё удивительный народ гиляки[102], рыбаки и охотники, которые, вероятно, находятся в родстве с тунгусскими племенами. Некоторые исследователи, например доктор Штернберг[103] и капитан Арсеньев[104] выдвинули гипотезу о том, что этот народ, как и эскимосы и алеуты, пришёл с северо-востока и родственен с американскими аборигенами.

И в этом краю привлекает внимание удивительное смешение рас и племён. Неподалёку от гиляков живут айны[105] отличающиеся от азиатских племён. У них густые длинные бороды и волосы. Выдвигалась теория об их родстве с папуасами и австралийскими неграми. Они распространились к северу вдоль восточного побережья Азии.

Мы мало что знаем о ранней истории Уссурийского края, а большую часть сведений черпаем в китайских источниках. Около 300 лет до н. э. на восток от Сихотэ-Алиня на берегу моря жило племя дамалу, а к западу от Сунгари жило племя илау. Последнее упоминается также как племя, жившее в Северной Маньчжурии во времена правлении второй династии Хань (25–220 гг.), судя по всему, бывшее в родстве с тунгусскими племенами. Они находились в то время на этапе развития эпохи каменного века и занимались охотой, а оружием им служили лук и стрелы. Жили в пещерах и лесах. Постепенно научились строить лодки. Каменный век у них сменился железным, они словно перепрыгнули в своём развитии бронзовый век. Илау охотились на медведей, лосей, оленей, и известно, что они были отличными воинами, от которых страдали соседи. Но впоследствии стали скотоводами и земледельцами.

В середине VII века в Северной Маньчжурии воцарилось господство племени бохи — или, вернее, бохай[106]. Это было тунгусское племя, которое постепенно подчинило себе всю Северную Маньчжурию, покорило воинственных илау и подчинило также Южно-уссурийский край. В результате возникло могучее процветающее государство, достигшее расцвета в IX веке, когда в нём насчитывали не менее пяти крупных городов. Есть предположение, что город Никольск[107] был основан именно тогда.

Остатки городов и дорог, находимые в Южно-уссурийском крае и около Нингуты, или Нинъаня (близ границы в Маньчжурии), по большей части тоже являются следами былой цивилизации в эпоху господства племени бохай. Но затем его господство было свергнуто племенем кидани[108], или династией Ляо[109] (916–1125), и началась эпоха упадка. Тогда господство в этой области перешло к народу чурчени, и династия Ляо сменилась в 1125 году династией Цин, или Гин (1125–1237). «Цинн» значит «золотой».

В 1237 году эта династия была свергнута монголами, и для Уссурийского края началась тревожная, полная переворотов эпоха, о которой мало что известно; длилась она, по-видимому, до тех пор, пока южная часть не была подчистую разорена во время возникновения царства в Нингуте в начале XVII века и связанных с этим войн. Население было отчасти пленено, отчасти перебито, а остальные разбежались, и Уссурийский край совсем запустел. Старые цветущие города были разрушены, и понемногу сами места, где они находились, заросли лесом. В таком положении оставалась страна в течение 146 лет, пока ею не овладели в 1861 году русские. Именно в это время туда стали перебираться китайцы, ведшие полукочевой образ жизни, так называемые манзы[110] о которых речь пойдёт далее.

Капитан Арсеньев сообщает несколько интересных преданий о временах владычества Хуан-Юня. Эти предания напоминают, что когда-то страна жила бурной и обеспеченной жизнью, у неё были хорошие дороги. Она успешно вела войны. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, всё исчезло, и страна замерла на многие сотни лет. Когда русские переселенцы, занявшие места древних укреплённых городов, распахивают вновь или роют ямы для фундамента, то часто находят ножи, стрелы, металлические головные украшения, обломки мечей, а иногда и большие кувшины и блюда. Не зная им цены, крестьяне, посмотрев на находку, чаще всего отбрасывают её в сторону или отдают детям играть. Так новая волна европейской культуры смывает последние следы давно умершей древней.

Город с гордым названием Владыка Востока — Владивосток — является важнейшим и крупнейшим в краю. После падения Порт-Артура он — самый большой оборонительный пункт на Тихом океане для России и место, которое в ближайшем будущем может стать горячей точкой, в которой произойдут большие и имеющие мировое значение события. Раньше Тихоокеанский флот России базировался в Петропавловске на Камчатке, где гавань большую часть года скована льдом. После 1860 года база была перенесена в Николаевск, в устье Амура, а в 1872 году — во Владивосток. Потом на несколько лет флот разместили в Порт-Артуре, а затем вновь перевели во Владивосток.

Город очень красиво расположен на полуострове, берега которого полого спускаются к бухте Золотой Рог, части залива Петра Великого. Это отличная и удобная гавань, воды которой затягиваются льдом лишь на несколько месяцев — с конца декабря до конца марта. Но ледоколы всё время следят, чтобы в бухте был расчищенный фарватер — во всяком случае, для больших судов водоизмещением более 800 тонн.

В 1910 году во Владивостоке жили 89 600 человек, не считая проживающих в гарнизоне, из них 23 000 женщин. По национальности же население делилось следующим образом: 53 000 русских, 29 000 китайцев, 3200 корейцев и 2300 японцев.

Благодаря прекрасной большой гавани Владивосток является и большим торговым пунктом, однако из-за строительства Россией южной ветки Восточно-Китайской дороги до Квантуна и основания города Дальнего Владивосток может потерять своё ведущее положение в торговле с Маньчжурией.

После окончания войны с Японией внутренняя торговля в России вновь стала оживлённой. И огромное значение для развития Владивостока, как и для всего Уссурийского края, имело, как я уже говорил, строительство железной дороги до Хабаровска и Амура, оконченное в 1896–1897 годах.

Суббота, 4 октября.

Вместе с бароном Гюне мы с раннего утра отправились осматривать город. Глава крупной лесоторговой фирмы господин Скидальский чрезвычайно любезно прислал нам для поездок по городу своих чудесных лошадей и коляску. Видели мы, между прочим, китайские базары, где городские хозяйки покупают овощи. Все огородничество здесь в руках китайцев, несмотря на гонения губернатора. Вообще они очень способные и трудолюбивые земледельцы и ремесленники. Видели мы и японские базары и сделали кое-какие покупки. Но ввозятся через русскую границу преимущественно дешёвые изделия и разная мелочь, так как на ценные товары установлена слишком высокая пошлина. Зато в Харбине, где вовсе нет пошлины, таких товаров в изобилии.

Уличная жизнь во Владивостоке пёстрая. Везде мы видели китайцев и японцев, много корейцев в белых одеяниях. Часть их — русские подданные и живёт в собственном квартале на западной стороне полуострова.

Нынешний генерал-губернатор Гондатти[111] старается выжить из своего края «жёлтых», особенно китайцев, поскольку видит в их нашествии опасность для будущего. Попадающихся на улицах китайцев, у которых бумаги оказываются не в порядке, полиция часто забирает целыми толпами, сажает на первый попавшийся пароход и отправляет обратно в Китай. Говорят, им даже не разрешают сходить к себе на квартиру забрать вещи. Однако такие меры вовсе не выгодны для русских обитателей края. На другой день после подобных облав явившихся на рынок за покупками хозяек ждёт жесточайшее разочарование: все цены резко поднимаются. Продавцы-китайцы, пожимая плечами, говорят, что лишились рабочих рук и уже не могут продавать свои овощи по прежней цене. Само собой, это полная глупость, но так они мстят русским, и иной реакции на подобную политику и ждать нечего.

С японцами полиция при всём желании не может справиться подобным образом. Согласно договору, заключённому после войны, японцы имеют право привилегированной нации, то есть могут переезжать с места на место и селиться где хотят, хотя сами русские склонны видеть в каждом японце шпиона.

Мы прокатились по холмам, откуда полюбовались чудесным видом на город, гавань, полуострова и острова поблизости. На всех возведены крепости и форты. Всё это произвело на меня впечатление неприступности, но вдалеке за фортами и крепостями я увидел полоску синей воды. Это был Тихий океан. Я увидел его впервые.

Когда-то в давние времена на холмах росли густые дубравы, остатки которых ещё видны на противоположном берегу Золотого Рога. Сейчас же холмы стоят совершенно голые. Отчасти леса свели просто так, отчасти вырубили ради неведомых стратегических целей. Но и сейчас пейзаж очень красив.

Спустившись с холмов, мы посетили городской музей, где, между прочим, находится ценная этнографическая коллекция из предметов обихода гольдов, гиляков, орочей, камчадалов, чукчей и других коренных народностей. Здесь мне представилась возможность ознакомиться с различными видами собачьих саней и лыж, используемых туземцами в Восточной Азии. Обращает на себя внимание, насколько похожи они друг на друга по всей Сибири. Вероятно, одной из причин является широкое распространение тунгусов, которые живут от Енисея до Тихого океана.

На пароходе, любезно предоставленном в наше распоряжение, мы прокатились по Золотому Рогу по направлению ко входу в залив. На всех островах, на всех мысах, куда ни обернись, только и видишь укрепления, форты и пушки, что на обыкновенного путешественника с душою невоинственной производит тягостное и даже тревожное впечатление, особенно на фоне окружающей мирной и величественной природы. По берегам растут могучие дубы, ещё не сбросившие листьев, хотя они уже и совершенно пожелтели.

Но вот впереди открывается пролив и показывается Тихий океан, вернее, одна из его «частей» — Японское море. Далеко на горизонте виднеется скалистый остров с построенной на нём крепостью. И на всех высоких скалах по обеих сторонам пролива также возведены неприступные укрепления.

Затем мы повернули обратно. Вид на город с моря очень красив, и вряд ли Владивосток уступает в этом отношении какому-то другому городу. Расположенный на террасах, он очень напоминает Неаполь. Правда, тут нет на заднем плане Везувия, зато прекрасная гавань и красивые острова.

В четыре часа поезд отходил в Хабаровск. Я должен был попрощаться с моим любезным и очень приятным в общении спутником — бароном фон Гюйнинген-Гюне.

Инженер Вурцель во Владивостоке всё время был занят делами, и ему ещё много предстояло обсудить с генерал-губернатором, который ехал в особом вагоне в нашем же поезде по дороге в Николаевск.

Воскресенье, 5 октября.

Южная часть Уссурийского края, по которой мы сначала ехали, очень плодородна. И именно эта часть, как я уже говорил, наиболее заселена — особенно в окрестностях Никольска и по направлению к озеру Ханка.

Севернее, к Хабаровску, дорога идёт по плодородным районам, у которых, и в том нет сомнений, прекрасное будущее, но сейчас они лишь ожидают своих земледельцев. Это большие пространства, удобные для хлебопашества в долине между двумя горными цепями.

И на всём протяжении нашего путешествия вдалеке виднелся Сихотэ-Алинь, высокие отроги которого отлого спускаются к берегам реки Уссури и её многочисленных притоков. На западе же от нас, не так далеко от Уссури, в Китае шёл горный хребет Хехцыр, который тянулся вдоль реки до самого Амура и в своей южной части достигал высоты 600–1000 метров. Уссури петляла по равнине к западу от нас, где встречалась со своим притоком Викином.

Здесь очень красиво. Горы покрыты лесами. Лес отчасти хвойный — на южных склонах Хехцыра, отчасти лиственный. На ближних к нам отрогах растут березняк, осинник и дубравы.

Тут богатая природа: встречаются пробковый дуб и другие ценные породы деревьев, в лесах даже вызревает дикий виноград, вот только плоды его очень мелкие и кислые. Нельзя сказать, чтобы тут совершенно не обрабатывали землю. Нам всё время попадались возделанные участки, но они разбросаны в отдалении друг от друга и попадаются на глаза не часто, хотя, исходя из плодородности почвы, можно было бы ожидать совершенно иного. Вероятно, объяснением этому может служить примитивный способ здешнего ведения хозяйства. Здесь невероятные пространства необработанной земли, поросшие травой и редким лесом. Большая часть земли принадлежит казакам, живущим в деревнях, а они, насколько я понял, не очень искусные земледельцы. Зато охотно сдают землю в аренду трудолюбивым корейцам, которые исправно платят им деньги, а сами казаки проводят время в кабаках.

Часто в отдалении видели мы на полях глинобитные хижины — жилища корейцев. Они очень примитивны и строятся прямо на полях. Корейцы — очень усердные землепашцы и, кроме того, отличные огородники. Поэтому они постоянно богатеют, в то время как казаки, которые ничего не делают, всё более и более беднеют. Между деревнями простираются большие пространства, поросшие травой. Трава здесь жестка и суха и не имеет никакой ценности. И потому, как я уже говорил, её выжигают осенью или весной. Сейчас в какую сторону ни брось взгляд — повсюду виднеются дымки. Это горят трава и лес. Воздух пропитан гарью от пожаров, а горы окутаны густой серой мглой. Солнце кроваво-красного цвета и лишь слабо просвечивает сквозь дым, заволокший всё небо. Пожар в надвигающихся красных сумерках на фоне раскалённого неба представляет собой совершенно фантастическое зрелище.

Наш поезд подолгу стоит на станциях. Это поезд «местного значения», а потому всё здесь происходит в медленном темпе, непривычном для жителей стран, в которых жизнь бьёт ключом. Эта дорога — ответвление Восточно-Китайской, подчинена тому же управлению и даже ещё не соединена в единую сеть с остальными русскими железными дорогами. Но как только постройка Амурской дороги будет завершена и сеть станет единой, всё, надо полагать, заработает по-другому.

В десять вечера мы наконец добираемся до Хабаровска. Несмотря на позднее время и тьму, нас радушно встречал на вокзале градоначальник вместе с председателем отделения местного Географического общества, путешественником по Сибири Арсеньевым, членами Географического общества и другими лицами. Мы с Вурцелем отправились было в город на извозчике. Но это заметил управляющий местным отделением большой немецкой торговой фирмы «Кунст и Альберс» и тут же вместе с сопровождавшей его женой вышел из своего элегантного экипажа и заставил нас сесть в него, а сами они отправились в город на нашем извозчике. Поистине гостеприимная страна!

Мы отправились поужинать в ресторан. Публика в основном состояла из инженеров и офицеров с дамами. Хабаровск, как и Владивосток, — важный военный пост, а потому в светской жизни активное участие принимают офицеры, а теперь, в связи с постройкой железной дороги, — и инженеры. В ресторане была хорошая живая музыка — выступали немецкий пианист с итальянским виолончелистом. Они сыграли несколько русских мелодий, затем песню русских цыган, такую же заунывную, как эти бесконечные голые равнины. Но тут вдруг раздались знакомые звуки. То была «Песня Сольвейг» — и над городом в голубой дымке показались высокие горы Норвегии! Разве не удивительно здесь, на Дальнем Востоке, неожиданно встретиться с Григом и Ибсеном в исполнении немца и итальянца! Вот уж воистину невелика наша земля!

Понедельник, 6 октября.

Мы переночевали на борту большого парохода, принадлежащего Амурской железной дороге, где было просторно и очень удобно. Пароход носит имя инженера Вурцеля.

Рано утром мы отправились вниз по Амуру, оставив позади Хабаровск в лучах встающего солнца. Город очень красиво расположен на нескольких горных хребтах при слиянии двух больших рек — Амура и Уссури. Хабаровск — город средней величины. В 1908 году в нём проживало 34 452 человека, не считая обитателей гарнизона, из них 15 482 русских мужского пола и 9431 русских женского пола. А в 1910 году число жителей увеличилось уже до 515 000. Как и везде в Сибири, женщин здесь подавляющее меньшинство.

Когда мы проплывали мимо городского парка и установленного на высоком утёсе памятника графу Муравьёву-Амурскому[112], основателю города, я обратил внимание, что и на этой широкой великой реке правый берег намного выше плоского левого. Тянувшиеся по левому берегу острова и отмели входят в дельту, образованную слиянием больших рек — Уссури и Тунгуски.

Целью нашего путешествия был строящийся большой мост через Амур пониже Хабаровска. Этот мост, насколько я знаю, будет вторым по длине в мире после знаменитого Северного моста в Эдинбурге. Мост длиной в 2417 метров будет покоиться на 19 устоях[113]. Пять из них пока строят из дерева, а остальные четырнадцать — сразу из железобетона. На островах, где сооружаются некоторые из устоев, вырос целый городок из деревянных домиков, в котором живут строители. Домики выстроили в течение года там, где ранее была необитаемая пустошь. А через год или два, когда строительство моста закончат, городок исчезнет так же быстро, как и возник.

Работы на топкой здешней почве проходят с большим трудом, поскольку устои должны укрепляться в скалистом грунте, а дорыться до него очень непросто. Он залегает глубоко. Работы должны вестись и зимой и летом, потому что строительство моста нужно закончить как можно быстрее. Летом, кстати, работать всего тяжелее, потому что людей мучает не только невыносимая жара, но и жалящие комары и больно кусающие мухи. Зимой, конечно, очень холодно, но работа на морозе имеет свои преимущества в местных условиях: на холоде ил и мокрая глина подмерзают, и работать несравненно легче.

Рабочие на стройке относительно здоровы, однако врач рассказал нам, что зафиксированы случаи цинги, и, что удивительно, среди пришлых рабочих, а не среди постоянно проживающих тут в собственной деревеньке корейцев по другую сторону за Хабаровском.

Когда мы вернулись в город, то я отправился на большую выставку, которую устраивают летом и которая как раз закрывалась в эти дни. На ней демонстрировались продукты и товары, производимые в этом краю, и я был очень впечатлён, поскольку выставка говорила о богатстве страны и радужных перспективах её развития. Экспонировались не только минералы, которые тут добывались, в том числе и золото, но и оборудование для его промывки. Затем были представлены сельскохозяйственные продукты всех сортов, машины и орудия, говорившие о том, что земледелие тут успешно развивается и достигло самого высокого, насколько я понимаю, уровня в Сибири. Видел я и много образчиков народного творчества, которые никак не ожидал тут встретить. Были представлены выставки работ учеников ремесленных школ. Большое внимание было уделено и истории и этнографии страны. Здесь было чему поучиться, тем более что на выставке меня сопровождал капитан В. Арсеньев.

Красивые формы тунгусского берестяного каноэ говорили об эстетическом вкусе этого древнего и мудрого народа, который ценил красоту во всём — даже в лодках, в отличие от других сибирских коренных народов, например енисейских остяков. О том же свидетельствовали и другие их изделия и орудия, например лыжи. В любом случае всё говорит об их древней культуре, достигшей значительного развития.

Я также побывал и в городском музее, где капитан Арсеньев показал мне много интересных экспонатов, имеющих отношение к быту коренных народов этой области, который он сам имел возможность изучать во время своих поездок. Я видел длинные, подклеенные камусом[114] лыжи орочей, очень похожие на самоедские. По рыхлому снегу они ходят на коротких лыжах обыкновенного тунгусского типа. Все они подклеены камусом оленей или лосей. Были тут и различные виды саней — и собачьи, и оленьи, и гольдские, и камчадальские, сани гиляков, чукчей и камчадалов. К собственному изумлению, я обнаружил, что в некоторых деталях многие виды саней, употребляемые в восточных районах Сибири (но не в западных), очень похожи на сконструированные мною самим сани-лыжи, которые мы использовали при переходе через Гренландию в 1888 году. Ими потом пользовались и другие полярные экспедиции. К таким деталям, например, относились загиб полозьев не только спереди, но и сзади, а также то, что полозья привязывались к продольным ремням саней, что придавало саням большую прочность. Могу заверить, что мне не доводилось ранее видеть подобные образцы саней у коренных народов, но некоторые вещи, как известно, сами собой приходят в голову.

В городской гавани на берегу Амура я имел возможность быстро ознакомиться с местным коренным народом — гольдами. Они остановились тут на время, приплыли в длинных деревянных лодках с Уссури. Лица их выглядели совсем тунгусскими, но вот одеты они были по-русски. Вдобавок один из них так упился русской водкой, что бухнулся нам в ноги и стал целовать землю, по которой мы шли, так что я не рискнул продолжить с ним общение.

Россия на востоке. Жёлтый вопрос

Когда едешь по огромным нетронутым пространствам восточных русских провинций (или возделанных лишь кое-где), невозможно не восхититься величием стоящей перед Россией задачи — обработки этих земель для укрепления своего положения на востоке и создания таким образом «буферной зоны» для себя и европейской культуры против наступающей жёлтой расы. Эта задача имеет огромное значение для всей Европы. Насколько важна эта задача, никто и представить себе не мог до 1904 года. Все считали, что России с востока не грозит никакая опасность, а потому она может делать там что хочет. Потому что вся Маньчжурия была русской, а Корея была под русским влиянием.

Но вот началась война, а вместе с ней страну ждало неожиданное и очень неприятное открытие, когда Россия обнаружила, что недооценила свою заморскую соседку. Япония превратилась в великую державу, не только, равного по силе противника, но и в реальную для России опасность благодаря своим сознательным захватническим планам. Одно это уже совершенно изменило положение. А ведь произошли ещё и другие события, которые внимательный наблюдатель может счесть ещё более важными по своими последствиям для будущего, а именно — последние перевороты в Китае[115]. Модернизация этого великого государства в результате революции, когда в стране была провозглашена республика (во всяком случае, номинально), а войска и флот были преобразованы по образцу европейских, — всё это вкупе может повлиять на мировую политику самым неожиданным образом. Китай вышел из состояния почти индифферентной пассивности и стал более активным государством, которое в будущем гарантированно поведёт более сознательную политику против европейцев. Если это действительно произойдёт и если Китай примет к сведению европейскую систему организации войск, в подражание Японии, а быть может, и в коалиции с ней, тогда Поднебесной стране с её сотнями миллионов энергичных и трудолюбивых жителей трудно будет противостоять не только европейцам, но и самой России.

Итак, в Восточной Азии за последние пятьдесят лет, с тех пор как России удалось завоевать себе всё Приамурье и Уссурийский край до самых южных границ Кореи при помощи одних только дипломатических переговоров и без применения какой бы то ни было силы, произошли серьёзные изменения. Когда несколько русских моряков подняли флаг над устьем Амура, русский царь Николай I тут же объявил этот край своими владениями и присоединил к Российской империи[116] на одном лишь том основании, что «где русский флаг однажды поднят, там он не будет спущен никогда». И новым местом базирования флота и оплотом русского могущества должен был стать «Владыка Востока» — Владивосток. Но после 1905 года политика России на Тихом океане из наступательной превратилась в оборонительную. Из Южной Маньчжурии она была вынуждена отступить, и вместо постоянного наращивания территорий все силы были брошены на укрепление мощи внутри уже имеющихся территорий.

Как относятся к этому вопросу государственные высшие чины России, стало понятно из речи министра иностранных дел Извольского, которую он произнёс в Думе и марта 1908 года. Он заявил, что по Портсмутскому договору Россия не лишалась никаких своих исконных владений, бывших её историческим наследием, но уступила Японии только её давнюю собственность, которая и так уже ей принадлежала, а именно — Южный Сахалин, а также новые приобретения, не имевшие для России никакого практического значения, — Южную Маньчжурию и полуостров Квантуй. От таких уступок не пострадала ни геройская слава русских солдат, ни единство России. И далее заявил, что Россия отныне будет придерживаться утверждённых границ в Азии, которые должны оставаться неприкосновенными. Эти самые границы должны рассматриваться как историческое наследие, и всякая угрожающая им опасность будет восприняты как угроза всей империи, а потому долг государства усиленно охранять и развивать свои владения.

Легко понять, почему общественное мнение требует, чтобы положение России, занятое ею на Дальнем Востоке, сохранялось во что бы то ни стало. Если бы Россия дала себя победить жёлтой расе — а рано или поздно помериться силами придётся! — и лишилась бы части своих владений на Дальнем Востоке, быть может вплоть до Байкала, престижу России как мировой державы был бы нанесён ужасный удар, и предотвратить это необходимо любой ценой. Можно ещё прибавить, что её необходимо предотвратить не только в интересах самой России, но и всей Европы. Подобное поражение могло бы иметь роковые последствия для всего европейского культурного мира. Поэтому так и велика задача России на Дальнем Востоке, быть может, это самый важный отрезок её длинной границы. Но решение этой задачи может оказаться очень тяжёлой ношей даже для такой великой державы, и для этого на протяжении многих лет потребуется напряжение всех сил.

Но прежде чем мы углубимся в этот вопрос, наверное, стоит дать беглый обзор истории русского владычества в этой части Азии. Как случайно началось завоевание Сибири — когда разбойничий атаман Ермак, объявленный при Иване Грозном вне закона и бежавший на восток за Урал, завоевал для царя новые земли и получил в благодарность помилование, — так и продолжалось это завоевание более или менее случайно при помощи разных авантюристов и искателей приключений. Его величество случай в чести и в этих местах, как и везде на планете.

После образования нового воеводства в Якутске на Лене в 1640 году как базы для дальнейших открытий и завоеваний, в июле 1643 года якутский воевода Василий Поярков поплыл с отрядом казаков вниз по реке Алдан, притоку Лены, к Становому хребту. С 90 казаками он на лыжах совершил переход через горы, а провиант и оружие они тащили за собой на санях. Когда отряд Пояркова добрался до реки Зеи, то был вынужден зазимовать там. 60 казаков умерли, но Поярков с оставшимися пошёл далее вниз по Зее и вошёл в Амур. Он был первым европейцем, открывшим эту великую реку. Тут они смастерили себе примитивные лодки, и этому искателю приключений посчастливилось доплыть аж самого устья Амура. В 1646 году атаман даже отважился выйти в открытое Охотское море и направиться вдоль берега к северу. Но через три месяца его утлая флотилия потерпела крушение близ устья реки Улы. Перезимовав у гиляков и вынудив их помогать себе, он по суше добрался до реки Майи, впадающей в Алдан, и, идя вниз по этим рекам, добрался вновь до Лены, а оттуда уже до Якутска после нескольких лет отсутствия[117].

Это удивительное путешествие положило начало завоеванию Приамурья. Одним из самых выдающихся первопроходцев был Ерофей Павлович Хабаров. С небольшим отрядом казаков он достиг в 1650 году верхнего течения Амура около Урки, где встретил яростное сопротивление местного племени — дауров. После многочисленных схваток и получения подкрепления из Якутска он покроил дауров. При помощи пушек и ружей он пробился дальше в глубь Приамурья, положив начало русскому господству в этом крае. В апреле 1653 года небольшой отряд казаков впервые вступил в схватку с войском главных властителей края, маньчжур-китайцев, и разбил их. Однако позже китайцы вернулись с подкреплением, и война в течение многих лет велась с переменным успехом, хотя казаков было совсем немного. Острог Албазин неоднократно осаждался и разрушался врагом, многократно превосходившим по численности казаков. Так, в 1686 году осаждающих было 5000 пеших воинов, 3000 конных и 40 пушек. Защищали же городок всего две-три сотни казаков.[118]

В результате противостояния в Нерчинске подписали 9 сентября 1689 года мирный договор, по которому русские отдали все завоёванные в Приамурье земли обратно китайцам. Этот договор называют тёмным пятном в истории Русского государства. Согласно ему, граница между Россией и Китаем должна была по нему проходить по Становому хребту до самого моря. Восточная граница китайского государства определена не была, но нынешний русский Уссурийский край считался негласно китайской провинцией. Из-за подписания этого мирного договора продвижение России на восток было на долгие годы остановлено. И хотя для Восточной Сибири жизненно необходим был выход к морю по течению великого Амура, даже думать об этом было заказано. Громадные расстояния и практически полное отсутствие дорог не позволяли послать достаточной величины войско против китайцев. Единственная же гавань России на Дальнем Востоке — Петропавловск на Камчатке — большую часть года была скована льдами и не имела сообщения с материком.

Лишь в 1850 году русские вновь появляются на Амуре — и вновь по воле случая, и даже, как кажется, против воли государственных чинов в Санкт-Петербурге. 13 августа 1850 года русский морской офицер Невельской[119] на нескольких гребных лодках в сопровождении своих подчинённых приплывает к устью Амура, на свой страх и риск поднимает над Приамурьем русский флаг и основывает Николаевский пост. При энергичном содействии генерал-губернатора края графа Муравьёва удаётся добиться царского одобрения дерзкого поступка молодого офицера. Что стало началом очередного этапа освоения и завоевания амурских земель русскими.

Во время Крымской кампании произошло большое и важное расширение владений России на восток[120]. По Айгунскому договору 1858 года Муравьёву, которому царь позже пожаловал титул графа Амурского, удалось закрепить новые земли за Россией. А в соответствии с новым договором, заключённым русским посланником графом Игнатьевым в Пекине в 1860 году, русские границы продвинулись у Тихого океана к югу до самых границ Кореи, а граница с Китаем прошла по рекам Уссури и Амуру. И самое примечательное, что все эти обширные владения были получены без единого выстрела. Подобным же мирным образом Россия получила у Китая в 1896 году право на строительство Восточно-Китайской железной дороги через Маньчжурию, утвердилась на этой территории, а затем заставила и Японию отказаться от завоёванной ею в войне с Китаем в 1894 году Южной Маньчжурии. По договору 1898 года Россия получила от Китая полуостров Квантуй с Порт-Артуром и Дальним. Но прошло ещё несколько лет — и Россия утратила новые земли уже в результате совсем не мирных действий.

Посмотрев на карту мира, мы увидим, что Россию с её Дальним Востоком и Тихим океаном связывает только тоненькая линия железной дороги, и поймём, что в случае уничтожения Тихоокеанского флота вся помощь в случае возможных конфликтов будет поступать в эти районы исключительно по рельсам, а ведь бороться придётся с полчищами, наступающими с юга и востока. Поэтому совершенно ясно, насколько необходимо быстрейшее освоение этого края и заселение его сильным и мужественным русским народом, который и сам, во всяком случае на некоторое время, сможет задержать вторжение на свои земли и облегчит содержание тут военных. Вполне понятно, что стремление России, с одной стороны, наладить регулярное сообщение с Дальним Востоком, а с другой — колонизировать его с каждым годом всё возрастает.

Но трудности тоже велики. Во-первых, это громадные расстояния. Между Санкт-Петербургом, столицей Российской империи, и Владивостоком, местом нынешнего сосредоточения военных сил на Дальнем Востоке, 10 000 километров рельсов, и добраться из одного города в другой, даже на самом быстром экспрессе, можно лишь за 9 суток. И сама колонизация этих удалённых провинций связана с различными трудностями.

Русская колонизация Приамурья началась с расселения вдоль Амура в 1857 году семей трёхсот казаков из Забайкалья, выбранных опять же по воле случая — по жребию. Безо всякой радости отправлялись они на новое место жительства, в неведомую и дикую страну, но делать было нечего. Вниз по Амуру сплавили их на плотах. Поселились они небольшими посёлками, или станицами, на расстоянии 20–30 километров друг от друга по берегам реки. Там они должны были возделывать выделенные участки земли и тем кормиться. Задачей же их была охрана границы с Китаем и обеспечение почтового сообщения Приамурья с Забайкальем. Земля же, которую им надо обрабатывать, была по большей части настоящей пустыней, плохо пригодной для земледелия: там преимущественно были необитаемые болота да дремучие леса. Лишь долины при впадении Зеи в Амур были погуще заселены китайцами-маньчжурами. С достойным восхищения мужеством принялись казаки за трудную работу: они вырубали леса, осушали болота и распахивали поля. Так на Амуре образовалось первое казачье войско. Постепенно стали переселяться туда и русские крестьяне.

После получения Россией новых земель по договору 1858 года несколько сотен семей забайкальских казаков были откомандированы в Уссурийскую долину. Им было приказано поселиться там вдоль китайской границы, от Амура и на юг до озера Ханка. Задача этих переселенцев была ещё сложнее. При переселении казаки с жёнами и детьми натерпелись лишений — они также сплавлялись на плотах вниз по Амуру, а затем вверх по Уссури. Домашние животные голодали и гибли десятками. А других путей, кроме сплава по рекам, в этих краях полного бездорожья летом не существовало. Когда же несчастные наконец добрались до места назначения, власти отвели им в наделы первые попавшиеся участки, нисколько не заботясь об их пригодности для возделывания. Единственное, что волновало чиновников, — это расселение казаков вдоль границ на соответствующем расстоянии друг от друга ради поддержания почтового сообщения и охраны владений России.

Нелегко было в таких условиях обустраиваться на новом месте, строить дома, распахивать поля и добывать себе хлеб насущный. Это была тяжёлая и изнурительная жизнь. А на следующий год весной Уссури разлилась. Это было совершенно неожиданно для переселенцев, которые ничего не знали о таких повадках реки, а потому река залила и посевы, и имущество. В результате половодья всё погибло. Переселенцы упали духом. И положение дел не спасло даже последующее переселение сюда целого войска проштрафившихся солдат, которых расселили вдоль Уссури.

В результате такой жизни казаки совершенно опустились и морально, и материально. Они перестали представлять хоть какую бы то ни было угрозу для китайцев в случае их восстания, как это случилось в 1868 году. А если бы год был неурожайный, то им бы пришлось умереть с голоду, потому что запасов продовольствия не было никаких. Всё это привело к тому, что казаки стали занимать в долг под будущие урожаи у богатых китайцев, которых позже стали называть манзами, и постепенно попали в большую или меньшую зависимость от них. Мало-помалу казаки, которые и так были в принципе плохими землепашцами, опустились до образа жизни коренного населения. На жизнь себе они стали зарабатывать рыбной ловлей и охотой. В результате был утерян сам смысл расселения их вдоль границы.

Однако со временем в Уссурийский край стали переезжать русские крестьяне из других областей Сибири и районов Центральной России. Некоторые селились в плодородной южной части края, к югу от казачьих земель, некоторые — между казачьими станицами ближе к северу. Но там уже лучшие наделы были отданы казакам, хотя они не были в состоянии обработать и малой их части. Поэтому крестьянам приходилось довольствоваться худшими землями или уходить в тайгу и там распахивать себе новину. Упорядочение земельных отношений казаков и новоприбывших крестьян было затруднительно для властей. А потому в их распоряжениях не было необходимой ясности. Хотя казаки и получили слишком много земли, отбирать её никто не хотел. Но в 1911 году царь распорядился отдать колонистам значительную часть земли, ранее принадлежавшей казакам, вдоль Амура и Уссури.

Эти приехавшие крестьяне были хорошими земледельцами — во всяком случае, лучшими, чем казаки, но и они не всегда могли справиться с возникавшими трудностями, неизбежными при освоении таких огромных диких пространств. Когда случались неудачи и неурожаи, они часто не могли противостоять обстоятельствам и впадали в нужду, и многие из них, как и казаки, искали помощи у манз и так же постепенно попадали в зависимость от них.

В силу громадных расстояний и удалённости от Центральной России колонизация, конечно же, шла очень медленно, особенно до постройки железной дороги. В Приамурье переселенцы могли попасть только посуху через Сибирь, а вот в Уссурийский край можно было добраться и морем.

Само собой разумеется, что в прежние годы переезд сюда был очень и очень непрост, если вспомнить, что одна только дорога по сибирским трактам могла занять от полугода до года. Да даже и в последние годы, когда можно ехать по железной дороге, всё равно в пути приходится находиться никак не меньше полутора месяцев. Длинные поезда переселенцев, часто совершенно переполненные, еле движутся, а ведь санитарные условия в них оставляют желать лучшего. На конечных станциях, откуда переселенцам предстоит отправиться к своему новому месту проживания, часто не хватает помещений для временного их размещения. А больницы так забиты больными, что в палатах, рассчитанных на двенадцать пациентов, кладут по сто или даже сто пятьдесят человек на нары в три яруса.

Но даже если представить, что после всех мучений семья наконец добралась до своего земельного надела, то и тут им нет времени даже передохнуть. Сразу же должны они, изнурённые и обнищавшие в пути, приниматься за обустройство нового дома на голом месте. Прежде всего надо построить себе жильё, затем расчистить участок и вспахать новину. А ведь надо ещё и что-то есть в ожидании первых плодов земли. Всё требует массы времени и сил. Большинство же переселенцев отнюдь не были отличными хозяевами у себя на родине. Чаще всего переселяются не очень хорошие работники, которые не могут заработать на кусок хлеба дома, и их работоспособность вовсе не возрастает после выматывающего путешествия на Дальний Восток. Становится понятно, насколько переселенцы проигрывают в сравнении с жёлтой расой, с корейцами и китайцами, уступают им в трудолюбии и выносливости.

Как я уже говорил, велики и многочисленны трудности этой колонизации. Но русские власти уже обратили внимание на создавшееся положение, и в последние годы немало делается для облегчения и урегулирования самого процесса переселения. Правительство тратит на это всё больше и больше средств каждый год.

Население этой части страны ежегодно увеличивалось и за счёт сосланных преступников или уже отбывших своё наказание и решивших остаться тут на постоянное жительство. Но и это вовсе не та рабочая сила, которая была бы тут нужна, да и в последние годы преступников сюда больше не ссылают.

Одновременно с колонизацией Дальнего Востока русскими происходило и постоянное переселение в эти районы жёлтой расы, особенно корейцев и китайцев, в меньшей степени — японцев. Переселение корейцев началось сразу же после того, как Приморье стало русским, они стали пересекать границы с 1860 года. Главной причиной миграции послужили повторяющиеся неурожаи в корейских приграничных провинциях, из-за чего население стало испытывать ужасную нужду. Другой причиной миграции стал примитивный метод ведения сельского хозяйства, при котором всегда ощущается недостаток свободных земель. И ещё не в меньшей степени корейцев побудили переселиться на русскую территорию бессовестные притеснения корейских чиновников. Особенно массовым было переселение корейцев в Уссурийский край в 1869 году. Тогда из-за сильных дождей в Северной Корее случился такой неурожай, что население стало голодать. В результате 7000 корейцев в состоянии крайнего истощения перешли границу. Сначала русские власти были недружелюбно настроены по отношению к новым иностранным поселенцам. Однако корейцы, будучи отличными земледельцами, смогли улучшить жизненные условия в крае и даже удешевить хлеб и овощи, а потому чиновники стали относиться к ним мягче. Часть корейцев даже переселилась в Приамурье.

Однако когда поток переселенцев нерусского происхождения резко увеличился, возникли сомнения и опасения, что это может угрожать национальной безопасности. В 1882 году было издано распоряжение, что только русские подданные могут получить в собственность землю в Сибири, а иностранные подданные должны испрашивать на то особого разрешения у генерал-губернатора, который может даровать его лишь в исключительных случаях. Кроме того, было заключено соглашение с корейским правительством, по которому все переселившиеся до 1884 года корейцы признавались русскими подданными, а все переселившиеся после этого времени могли лишь временно пребывать в здешних краях, а затем должны были по истечении определённого срока продать свою собственность и вернуться на родину. В 1891 году такой срок был признан истёкшим, и часть корейцев вынуждена была всё продать и вернуться в Корею, но часть переехала в Маньчжурию, где им были предоставлены земли китайским правительством. Однако переселение корейцев в Уссурийский край не прекратилось. Приехали новые поселенцы, некоторые получили землю в краткосрочное пользование, а некоторые взяли её в аренду у казаков. Это полностью деморализовало казаков, которые стали проводить время в праздности. В то время как корейцы работали и возделывали землю, казаки всё больше и больше входили во вкус жизни на арендную плату, которую они тратили на выпивку и картёжную игру в кабаках. Кроме того, каждой весной появлялись новые жёлтые рабочие, которые осенью уезжали на родину, увозя с собой заработанные деньги.

Русские и корейские колонисты никогда не смешиваются между собой. Корейцы не живут в деревнях, как русские, а строят свои собственные мазанки посреди земли, на которой работают. Так они получают возможность больше времени проводить на полях и им легче уследить за урожаем. А русские каждый день далеко ездят в поле на работу и возвращаются обратно в деревню вечером, тратя на дорогу много времени.

Работают корейцы совсем иначе, нежели русские, усерднее возделывают землю и собирают лучший урожай, продают много зерна и сена и с течением времени достигают известного благосостояния. С помощью этих усердных и умелых земледельцев обработаны большие пространства новых земель.

Когда Россия присоединила к своим владениям эти земли, то, как я уже говорил, на них по-прежнему остались жить китайцы. Это были прежние хозяева края. Эти так называемые манзы, чаще всего неженатые мужчины, жили отдельными небольшими общинами и далеко не всегда были людьми лучшего сорта. После присоединения края к России число переселенцев из Китая увеличилось. Китайские власти в Маньчжурии уже не имели тут влияния, да и русские были практически бессильны. Поэтому манзы вскоре почувствовали себя здесь полновластными хозяевами жизни и творили что хотели. А вскоре на русской территории были открыты золотоносные месторождения. В конце 1860-х годов китайское население достигло в крае 40 000 человек. Из них почти половина вела оседлый образ жизни, занимаясь земледелием и одновременно рыболовством и охотой. Вторая же половина по большей части занималась бродяжничеством и даже организовывалась в разбойничьи шайки хунхузов, которые держали в страхе местное население. Однако многие также занимались сбором грибов, искали золото, оленьи рога и столь высоко ценимый китайцами корень женьшеня. Манзы, кроме того, без всякого стеснения эксплуатировали коренное население и часто превращали людей в рабов. В деле эксплуатации человека человеком ни один европеец не может помериться силами с китайцами. Они спаивают коренных жителей своей водкой ханшином[121], «подсаживают» на опиум и выменивают за бесценок драгоценные собольи шкурки и другие меха. Манзы так умело запутывают туземцев, что они оказываются в неоплатном долгу перед ними и становятся подневольными поставщиками пушнины в счёт этого вечного долга. Кроме того, они настраивают коренное население против русских, которых выставляют злейшими врагами, а себя выдают за друзей и спасителей.

Манзы очень богаты, а казаки и крестьяне, как я уже говорил, попадают к ним в зависимость, будучи вынуждены брать в долг в неурожайные годы. Для возникновения такой ситуации имел значение и тот факт, что большая часть колонистов, во всяком случае в южной части Уссурийского края, были малороссы, которые очень хорошо умеют обрабатывать землю, но непривычны к лесистым районам. Они, помимо прочего, ещё и плохие ремесленники в отличие от русских. Они вынуждены обращаться к китайцам, когда им требуется работа по починке дома или надо что-то сделать в кузне. Так что и тут они зависят от манз. И наконец, по Пекинскому договору 1860 года китайские подданные не подпадают под юрисдикцию русских судов и неподвластны России. В результате у манз появилось большое количество преимуществ, которыми они умело пользовались к собственной выгоде и в ущерб интересам русского населения. Китайцы, иными словами, так и остались настоящими властителями края.

Много жёлтых, преимущественно китайцев, переселилось и в Приамурье. Ещё до присоединения края к России на равнине вдоль берегов Зеи, как говорилось выше, жило много китайских маньчжуров, ведущих оседлый образ жизни. Постепенно к ним стали присоединяться китайцы, пришедшие мыть сюда золотой песок, а также рабочие, приезжающие на заработки в города, особенно в Благовещенск. После Боксёрского восстания 1900 года и прискорбных событий в Благовещенске[122] когда множество китайцев было отправлено за реку, число их в Приамурье значительно сократилось. Эмиграция японцев в восточные провинции была прежде очень невелика в сравнении с подавляющим большинством китайцев и корейцев.

Благодаря постоянному переезду сюда жёлтых рабочих, до начала войны 1904 года их стало в Приамурье и Уссурийском крае намного больше, чем русских. Из 487 предприятий, работавших в Уссурийском крае, 192 принадлежали жёлтой расе, и они никогда не принимали на работу русских. Остальные 295 принадлежали русским, но вот работали на них тоже жёлтые. Во время самой войны китайское население также увеличилось за счёт притока сельскохозяйственных рабочих, чей труд требовался для обработки земли, поскольку русских крестьян и казаков из Приамурья и Уссурийского края призвали в армию. После войны китайцев и корейцев стало ещё больше, плюс к ним прибавились японцы.

Поэтому нет ничего удивительно в том, что в России находят положение дел заслуживающим пристального внимания.

Стоит вспомнить слова Ли-Хун-Чана[123]: «Россия ещё пожалеет, что слишком приблизилась к Китаю и вмешалась в его внутренние дела, когда увидит, что Сибирь становится китайской».

Из-за чего происходит такая сильная миграция жёлтых? Прежде всего из-за того, что на Дальнем Востоке не хватает рабочих рук. Разработка природных месторождений, развитие сельского хозяйства и горная промышленность требуют большого количества рабочих, а обеспечить его можно только за счёт жёлтых мигрантов. К тому же не стоит забывать, что европейские рабочие вообще проигрывают по всем статьям жёлтым рабочим, корейцам и китайцам, а потому часто приходится слышать утверждение от русских, что без китайцев им никак не обойтись.

Неприхотливость и умеренность в потребностях китайцев хорошо известны, а потому китайцы соглашаются на меньшую заработную плату, чем европейские рабочие. К тому же они вообще работоспособнее. Хотя, надо признать, доводилось мне слышать и утверждения, что русский железнодорожный рабочий может за день выработать больше корейца и даже китайца, но при этом требует более высокой заработной платы, потому что на жизнь ему требуется больше денег. Подобные сравнения не вполне справедливы, поскольку в данном случае не учитывается, что китайцы и корейцы питаются хуже русских. Если же им всем давать одинаковую пищу, то вряд ли русский сможет выработать больше жёлтого рабочего. Да ещё следует принимать во внимание, что корейцы и китайцы вообще очень трудоспособны и упорны, а этими похвальными качествами не всегда могут похвастаться русские работники.

Не стоит забывать и об умелых жёлтых руках, которые в основном и выполняют все ремесленные работы, а потому на многих рабочих местах они практически незаменимы. А то, что китайский торговец даст сто очков вперёд любому русскому или европейскому конкуренту, уже давно известно. И вот эти качества, вместе взятые, представляют, по отзыву русского писателя Болховитинова, большую опасность, нежели китайские армия и флот[124].

Понятно, почему русские власти были напуганы угрожающей опасностью и ввели запрет на приём на работу в Приамурье и Уссурийском крае китайских рабочих. Их даже нельзя нанимать на строительство Амурской железной дороги, в чём многие видели первоначально большой просчёт. Главным инициатором этой антикитайской политики является ныне действующий генерал-губернатор Николай Львович Гондатти, и проводит он её со всей строгостью. Я уже рассказывал, что китайцев, у которых нет нужных бумаг, тут же высылают обратно в Китай.

Понятно, что для такой политики есть важные основания. Но, с другой стороны, многие умные русские люди, занимающие в обществе не последнее место, смотрят на этот вопрос совершенно иначе. У меня возникло впечатление, что значительная часть русского населения на Дальнем Востоке не одобряет гонений на жёлтых. Говорят: «Куда же мы таким путём придём? Без китайцев нам всё равно не обойтись. Здесь нельзя достать потребного количества русских рабочих рук». Один мой знакомый привёл мне в качестве примера собственного повара-китайца. Он сказал, что прячет его у себя дома, потому что если этого китайца вышлют на родину, то другого повара взять будет негде. И так во всём. Говорят, кроме того, что если бы домой отсылали японцев, то и это не было бы особенно радостно, но без японцев тут можно прожить, да и они постоянно приезжают и приезжают, а вот с японцами-то никто как раз и не борется.

Русский писатель пишет по этому же «жёлтому вопросу» следующее[125]: «Посмотрите, как живёт горожанин. Житель, например, Хабаровска помещается в доме, выстроенном китайскими плотниками из маньчжурского дерева; печка сложена китайскими печниками; по утрам ему приносит воду из колодца маньчжурский ванька[126]; на кухне тульский самовар ставит китайчонок. Хозяин дома пьёт китайский чай с булками, испечёнными из маньчжурской муки китайскими булочниками. Затем приходят корейцы и китайцы с разными овощами и плодами, с яйцами, с зеленью и т. п. Китайчонок бежит на базар за монгольским маслом и готовит обед. Хозяйка носит платье, сшитое китайским портным. Хозяин в тёплую погоду облачается в чечунчу[127], на дворе рубит ему дрова кореец». Даже сенатор Иваницкий[128] в своей речи о положении на Дальнем Востоке говорит, что запрещение пользоваться жёлтой рабочей силой, быть может, и желательно с политической точки зрения, но вряд ли возможно с точки зрения экономической. Он заявил: «При обилии пушных и рыбных богатств оба края очень мало пригодны для переселенцев-землеробов, и настоятельное желание правительства устроить там колонии едва ли осуществимо при чрезмерных даже затратах».

В качестве одного из очень серьёзных недостатков в деле обеспечения Дальнего Востока жёлтой рабочей силой называют её сезонность: эти бережливые люди являются в Россию весной, а осенью возвращаются к своим семьям в Корею, Маньчжурию и Китай. В течение лета откладывают они деньги, которые увозят на родину, а это очень даже приличный капитал, который утекает из России. Но и тут есть что возразить: увозимые средства с лихвой окупаются трудом, который они вкладывают в развитие экономики страны. При помощи этих трудолюбивых и умелых земледельцев возделываются поля, а состояние старых заметно улучшается. В результате дешевеет жизнь в стране, дешевеют предметы первой необходимости, а главное — увеличивается и всё прирастает богатство страны, у которой обрабатываются земли, доходность которых увеличивается с каждым годом. И если появилась надежда, что в более или менее близком будущем эти новые земли станут не только культивированными, но и густозаселёнными, а значит, они будут представлять несомненное значение для господства России на Дальнем Востоке, то это всё может получиться только при условии использования жёлтого труда. Если же ждать освоения этого края руками одних лишь русских поселенцев, то ждать придётся очень долго. А тем временем слабонаселённые области могут перейти в чужие руки, а все затраченные Россией усилия будут служить благу другого государства.

Мне также часто доводилось слышать мнение уважаемых в России людей о том, что циничная и враждебная китайцам политика может иметь неприятные последствия. Очень недальновидно превращать китайцев в своих врагов и толкать их на сторону японцев без особой на то нужды. Раньше китайцы смотрели на японцев как на своих исконных врагов, а к русским не были настроены недружелюбно. Говорят, что русские лучше относятся к японцам, чем к китайцам, и что русский, даже самого высокого ранга, никогда не будет так обидно и унизительно общаться с японцем, как он позволяет это себе делать с китайцем.

Но за последнее время положение вещей изменилось — главным образом из-за печальных событий 1900 года. Во время Боксёрского восстания китайцы неожиданно напали на несколько русских пароходов, плывших по Амуру, и остановили их. На берегу реки, прямо напротив Благовещенска, собрались толпы агрессивно настроенных китайцев. А ведь в этом городе жило от десяти до пятнадцати тысяч мирных китайцев. Из страха, что эти жители Благовещенска перейдут на сторону восставших граждан Китая, русские выгнали местных китайцев и заставили их плыть через Амур, не дав лодок. Несколько тысяч человек утонуло, и вниз по течению плыло множество мёртвых тел. Китайцы с другой стороны Амура ответили пушечными выстрелами. И в Благовещенске было убито 40 русских. Амурские казаки не остановились и отомстили, разрушив китайский город Айгун и другие поселения на южном берегу.

После того как волнения были усмирены, изгнанные китайцы потребовали, чтобы их власти в Маньчжурии помогли им получить компенсации за брошенные дома и земельные участки. Но, по свидетельству Болховитинова, всё имущество китайцев после их бегства было роздано казачьему войску в качестве награды за отличную службу во время подавления китайского восстания в 1900 году.

Плохо сказалось на русско-китайских отношениях и то, что русские участвовали в походе объединённых сил союзников на Пекин, а также в осквернении китайских могил европейцами. И теперь русские ассоциируются у китайцев с европейцами, а потому они в ответе за все беды. А затем Россия проиграла войну с Японией, после чего её доминирующее положение на Дальнем Востоке пошатнулись. Всё это вместе взятое привело к тому, что китайцы теперь иначе относятся к русским, и люди тут даже говорили мне, что в китайцах тлеет ненависть к чужому народу, которая вспыхнула во время кровавых событий 1900 года и лишь возрастала с новой силой все последние годы. Именно поэтому, как здесь считают, необходимо проводить дружелюбную политику в отношении китайцев, а с ними обращаются очень грубо, что не сможет смягчить их неприязни.

Положение России на Дальнем Востоке стало очень сложным, это понятно. Русским властям предстоит решить сложнейшие и серьёзнейшие вопросы. Россия прекрасно понимает, что в будущем могут возникать разного рода обстоятельства, с последствиями которых не сможет справиться даже такая великая страна. И неважно, будет продолжаться антикитайская политика или нет. Положение стало настолько угрожающим, что несколько лет назад во время дебатов по поводу строительства Амурской железной дороги в Думе и прессе раздались голоса, рисующие будущее в мрачных тонах, а саму политику на Дальнем Востоке были готовы признать авантюристской. Говорилось о том, что дорога, проложенная через Маньчжурию с такими жертвами, в результате оказалась в руках врагов и стала орудием против самой России. Точно так же могло произойти и с Амурской железной дорогой. Если Китай будет развиваться такими же темпами, как сейчас, то уже через несколько лет у него окажется организованная по европейским канонам армия в четыре миллиона человек. Даже если армия будет не столь многочисленна, то Китай может вступить в союз с Японией — и как тогда будет противостоять им Россия? Надежды отстоять дальневосточные области нет никакой, а если Россия их потеряет, то все труды и жертвы будут напрасны, они станут достоянием врага, как и Южноманьчжурская дорога. Если против России одновременно выступят и обновлённый Китай, и Япония, то положение станет очень опасным, даже если не будет угрозы на других границах. Но если России придётся отвести часть своих войск на европейские границы, то положение станет уж совсем печальным. А ведь нет ничего нереального в том, что если восточноазиатские страны целенаправленно будут готовить себя для столкновения с европейцами, то они не преминут воспользоваться сложившейся ситуацией.

Приамурье и Амурская железная дорога

Приамурье — территория на Дальнем Востоке России, выходящая к морю Амурской областью, на юге и юго-западе граничащая с Маньчжурией, на востоке — с Забайкальем, а на севере — с Якутской губернией. Площадь Приамурья равна приблизительно 400 000 квадратным километрам, то есть более чем в четыре раза больше Норвегии. С запада на восток Приамурье простирается на 1000 километров, а с юго-запада на северо-восток — от 300 до 550 километров. Русское Приамурье представляет собой систему относительно малоизвестных горных хребтов и равнин. Высота гор не более 2100 метров. Вдоль северных границ края тянется Становой, или Яблоновый, хребет, он же — водораздел между Амуром и Леной. Между реками Зеей и Буреей находится хребет Турана, а дальше на восток — Буреинский хребет, по сути, продолжение маньчжурского Малого Хингана. Горная страна из края в край изрыта руслами многочисленных рек, притоков Амура, часто протекающих в глубоких долинах.

Широкий, полноводный Амур, главная артерия этого края, имеет такую же особенность, что и великий Енисей: правый его берег выше и круче левого, который во многих местах вообще превращается в болотистую низменность. Создаётся впечатление, что река как будто всё время уходила вправо, оставляя по левую сторону низину, пока не натолкнулась на непреодолимое препятствие в виде Маньчжурских гор. Наиболее крупными равнинами в Приамурье являются Зейско-Бурейская и Амурско-Зейская равнины. Вторая равнина очень заболочена, а потому непригодна для постоянного проживания. А вот Зейско-Бурейская долина отличается плодородной почвой, там луга и лесистая долина, которые можно обрабатывать. Надо сказать, что Приамурье — лесная страна, все горы поросли хвойным лесом, а вдоль Амура много лиственных деревьев. Чаще всего попадаются дуб, берёза, белая и чёрная. Тут пышная растительность и встречаются даже южные виды деревьев: слива, яблоня, пробковый дуб и дикий виноград.

В Приамурье довольно холодно. Среднегодовая температура тут для большей части края, находящейся на широте Зейско-Бурейской долины, приблизительно ноль градусов. Однако южнее, близ Хабаровска, она бывает и выше. Лето тут жаркое, а это большое преимущество для ведения земледелия. Средняя температура июля +20°C в большей части края. Иногда она даже поднимается до 47°C. А вот зима холодная, и средняя температура в январе в Зейско-Бурейской долине падает до двадцати пяти градусов мороза, однако бывает и ниже — до тридцати и даже до сорока.

Из-за преобладающих летом юго-восточного, зимой — северо-западного ветра летом выпадает большое количество осадков, а вот зимой снега совсем мало, так что даже не всегда устанавливается санный путь. Это очень плохо для растительности, поскольку почва очень промерзает зимой, а весной оттаивает медленно.

Край богат природными ископаемыми. Большие россыпи золота находят во многих местах, но в основном по берегам рек. Во время строительства железной дороги были обнаружены и большие залежи каменного угля.

Коренное население Приамурья состояло из кочевых тунгусских племён: маньчжуров, манегров, дауров, гольдов, орочонов и собственно тунгусов. Они занимались рыболовством и охотой, кочевали в лесах вдоль рек и в дремучей тайге. Тунгусы же и орочоны были скотоводами и занимались разведением оленей в окрестных лесах, но и они не брезговали рыболовством и охотой. Численность коренного населения сейчас не превышает 4–5 тысяч человек. Это наиболее жизнеспособные и приспособленные из тунгусских племён. Многие из них на редкость умелые и выносливые охотники, а гольды известны своим искусством проводить лодки по реке вверх и вниз по течению через пороги. Но и эти коренные племена постепенно исчезают под натиском более сильной европейской культуры. К сожалению, им суждено раньше или позже вымереть, после того как край будет цивилизован.

Другой расой, которая постоянно прибывает в край, помимо европейской, стала жёлтая — это корейцы и китайцы, о которых мы уже говорили.

Население Приамурья в 1897 году было 120 306 человек, из них нерусскими были 16 783. В 1911 году в Приамурье уже жили 286 263 человека, из которых 43 959 человек было нерусскими и преимущественно жёлтыми.

Поездка из России в Приамурье раньше была очень утомительной. Сначала надо было по бесконечным сибирским трактам добраться до Иркутска и Байкала, переправиться на лодке через это Священное озеро, затем проехать по тракту через Забайкалье до Шилки, а уже потом на плотах или лодках плыть вниз по течению этой реки и Амура до конечного пункта путешествия. На это уходило от года до полутора лет. После постройки железной дороги стало возможно добраться по ней до Сретенска, а оттуда на пароходе плыть по Шилке и Амуру. Но и этот путь не близок. И конечно, большим неудобством было отсутствие сообщения между Забайкальской железной дорогой и Уссурийской веткой.

Поэтому неудивительно, что был составлен план строительства железной дороги через Приамурье, которая связала бы Забайкальскую ветку, заканчивавшуюся у Сретенска, с Благовещенском, крупнейшим городом края, и с Хабаровском, где рельсы состыковали бы с Уссурийской железной дорогой. План этот был разработан и утверждён ещё в 1893–1896 годах, однако потом внезапно обнаружилось, что дешевле и короче было бы построить дорогу прямо от Забайкалья через Маньчжурию до Уссурийской ветки и Владивостока. Конечно, дорога бы шла тогда через китайскую землю, но, как справедливо рассудили, договориться о строительстве с Китаем было нетрудно. Вот и построили Восточно-Китайскую дорогу на русские деньги. А вскоре построили русскую же гавань в Порт-Артуре, у которой был ряд преимуществ перед Владивостоком. Про Амурскую ветку совсем забыли и переключились на Маньчжурскую, тем более что и земли там были более плодородными и пригодными для освоения.

А затем разразилась война 1904–1905 годов. Южная часть русской дороги после заключения мира оказалась в руках японцев, а положение России в Северной Маньчжурии стало таким неустойчивым, что вряд ли русские могли рассчитывать на постоянное и беспрерывное сообщение по железной дороге с Владивостоком. Поэтому вновь вспомнили о старом плане строительства Амурской железной дороги. Также по стратегическим соображениям было необходимо связать восточные провинции с Центральной Россией, а сделать это можно только при помощи беспрерывной железной дороги, идущей исключительно по русской территории и расположенной так, чтобы её можно было защитить от нападений извне. Было бы заманчиво провести дорогу через наиболее заселённые территории, находившиеся вблизи Амура, однако тогда её пришлось бы строить вдоль китайской границы, а это очень рискованно в случае возникновения военных конфликтов. Поэтому рельсы решили проложить внутри страны, где железную дорогу проще защитить, но зато проходить она стала практически по незаселённым территориям.

Это, конечно, усложнило процесс строительства дороги. Прежде всего, в этих неосвоенных районах вообще не было трактов, поэтому строительство железнодорожной ветки пришлось начать с прокладки обычных дорог, по которым можно было бы подвозить строительные материалы, привозить на работу людей и доставлять им продовольствие. А ведь всё это приходилось везти издалека.

Да и природа края создавала дополнительные сложности. Зимой бывают такие морозы, что работать практически невозможно. Единственное, чем можно заниматься в это время года, — прокладка туннелей и строительство мостов. Да и летом погода не балует хорошими условиями: дикая жара и бесчисленные полчища комаров, мошкары, ос и прочих кровососов, от которых спасти может только дым костра. На заболоченных пространствах довольно трудно найти пригодную для питья воду, поэтому приходится довольствоваться стоячей.

Бездорожье летом приводило к невозможности преодолеть болота, а прокладку дорог приходилось откладывать на зиму, когда мороз сковывал трясины. В тайге также встречались болота, да и на твёрдых почвах прорубить дорогу было сложно из-за бурелома. Бури часто ломают и валят деревья и образуют такие завалы, через которые не продраться ни человеку, ни зверю. Поэтому надо сначала разобрать эти природные баррикады.

Строительство самой железной дороги через громадные и глубокие болота также очень трудно. Да и условия жизни на таких работах оставляют желать лучшего. Наладить их можно, только когда местность будет расчищена и осушена. Неудивительно, что число заболевших среди рабочих составляло 75 %. Но по мере строительства улучшались и условия жизни, а сейчас, насколько я могу судить, они вполне удовлетворительные. В железнодорожных больницах практически нет других больных, кроме пострадавших в результате несчастных случаев при прокладке путей.

Рабочих на строительство также нелегко заполучить. Было решено не принимать на работу китайцев, а поскольку русских рабочих в краю очень мало, то приходится вербовать их в Центральной России. Но зимой основные работы вести нельзя, и многим рабочим приходится уезжать осенью обратно домой, а весной опять возвращаться. А ведь путь туда-обратно занимает около трёх месяцев. Начинались работы в июне, а заканчивались в основном в начале или середине октября, то есть продолжались всего четыре месяца. Из этого срока ещё несколько дней пропадало из-за сильных дождей. Если к заработной плате рабочих за семь месяцев (из которых три приходились на переезды) прибавить стоимость билетов, то легко представить себе, насколько дорогим было строительство железной дороги. За последние три года на Дальний Восток было перевезено 130 000 рабочих, а в одном только 1912 году в Приамурье было отправлено 80 000 рабочих, заработавших в общей сложности 30 миллионов. Конечно, преимущество в том, что все эти деньги остались в России, а не были вывезены, как это случилось бы в случае найма на строительство китайцев. Кроме того, многие из этих рабочих не возвращаются обратно в Центральную Россию, а остаются жить на Дальнем Востоке, где получают землю. По официальной статистике, 20 % рабочих привозят с собой семьи и образуют в этих районах первые колонии.

Не только свободные люди привлекаются для строительства этой железной дороги. Правительство направляет сюда и заключённых, которые живут в небольших колониях по обе стороны строящейся линии. На каждые десять арестантов полагается по три конвоира, которые приводят их утром на работы и уводят обратно в тюрьму вечером. Всем заключённым положена подённая плата за работу, которая суммируется и выплачивается им по отбытии наказания. Поэтому арестанты с удовольствием идут на работы.

Единственными жёлтыми рабочими, которых разрешено привлекать к строительству железной дороги, являются корейцы, которые считаются российскими подданными, то есть они оседло живут в Приамурье или Уссурийском крае. Их всего несколько тысяч, и ими очень дорожат, поскольку они более выносливы, особенно во время работ на болотах. Они вообще намного легче переносят сырость, чем русские, которые работают в болотистых местностях лишь в случае крайней нужды, тогда как корейцы ничего против этого не имеют.

Длина Амурской железной дороги от Куэнге до Хабаровска — 1830 вёрст, или 1950 километров. Строительство её обошлось в 300 миллионов рублей, то есть в 154 000 рублей за каждый километр.

Местность, по которой нам предстояло совершить путешествие, можно разделить на четыре «зоны» в соответствии с особенностями природы. Сначала идёт Средняя амурская долина, затем горная страна, которая по праву может считаться продолжением Малого Хингана, потом плоская Зейско-Бурейская долина, а затем вплоть до Забайкалья — опять горная страна.

Через Среднюю Амурскую долину

Вторник, 7 октября.

Рано утром пароход с нами на борту переправился на другую сторону Амура, где была станция небольшой временной железнодорожной ветки, построенной для нужд Амурской дороги. Когда мы сошли на берег, купавшийся в лучах солнца, на станции уже стоял маленький поезд, на котором мы и отправились в путешествие по Средней Амурской долине. До следующего вечера мы проехали 150 километров. Равнина представляет собой низменную болотистую дельту Уссури и Сунгари, впадающих в Амур, и весной во время половодья частично скрывается под водой. Почва тут состоит из песка и глины, и ещё очень много торфяных болот. В западной части, уже на границе с горной страной и неподалёку от отрогов Малого Хингана, я видел гравий и гальку, хотя встречались тут и большие камни размером с кулак. Из местного гравия делали насыпи железнодорожного полотна, но на многих участках его взять было негде. Повсюду чернозём или торф, на которых в будущем наверняка вырастут отличные урожаи при надлежащей обработке.

Долина тут в основном поросла травой. Кое-где виднеется жидкий лесок — чаще всего березняк. Очень болотисто, но дренаж, который проложили при строительстве дороги, дает поразительные результаты, особенно если вспомнить, что прошло совсем немного времени. Там, где раньше были топи, сейчас прекрасные плодородные поля, которые уже понемногу используются, а дренаж-то был проложен всего пару лет назад — зимой 1911 года. Инженер Вурцель считает, что одна только стоимость приобретённой таким образом пригодной для ведения сельского хозяйства земли полностью и очень быстро окупит затраты на строительство железной дороги. Для осушения земель используются большие землеройные машины, которые нам довелось увидеть в действии. Они движутся вперёд по широким временным рельсам, специально проложенным в полях, и больше всего напомнили мне громадные землечерпалки. Они роют широкие канавы-каналы, а весь вырытый песок, ил и гальку аккуратно складывают на один из их берегов, чтобы этот материал можно было использовать при строительстве железнодорожного полотна, или грузят его в вагонетки для отправки на другие участки. Вода очень быстро наполняет эти канавы-каналы, уходя из земли вокруг, и в результате участки, предназначенные для строительства, осушаются. Одновременно пригодной для земледелия становится и окружающая местность. Это очень тяжёлая и трудоёмкая работа. Мы видели целые горы песка, предназначенные для засыпки болот, по которым пройдёт железная дорога. Именно для подвоза строительных материалов и была построена временная ветка, по которой мы сейчас ехали. Вдоль неё были вырыты землянки рабочих. В будущем году, когда строительство тут будет завершено, землянки засыпят. Несомненно, что при строительстве приходится преодолевать громадные трудности, поскольку железная дорога идёт по сырым участкам, а часто и просто по болоту.

Получив наглядное представление о разных этапах и сложностях строительства в этой болотистой местности, мы вечером, уже в темноте, добрались до места ночёвки на станции Инь. Это был настоящий городок железнодорожных строителей, расположенный на реке Инь, притоке Урми, в свою очередь впадающей в Тунгуску. Нас накормили прекрасным ужином, вернее обедом. Нашим хозяином был красивый грузин, арендовавший тут местный станционный буфет. Он щеголял в национальном костюме — широком кафтане с нашитыми поперёк груди кармашками для патронов, которые, надо заметить, давно заменили на деревянные пробки. Так что и здесь мы вновь встретили кавказца.

Судя по тому, как богато был накрыт стол, мы попали в край, где не знали в продуктах недостатка. Начался обед с икры нескольких сортов — была тут и чёрная, и красная, и паюсная, и свежая. В Амуре водятся осетры и очень много лосося, или кеты, которая на мой вкус ничуть не уступала нашей норвежской, хотя знатоки говорят, что она не так нежна. Кроме того, кета даёт красную икру совершенно необыкновенного цвета — как бледные рубины. В краю полно и дичи в лесах, поэтому стол наш ломился от яств из рыбы и мяса. Начался обед с закусок, сначала холодных, а потом горячих. Я решил, что это и есть основные блюда, и ни в чём себе не отказывал. Однако вскоре я понял, что заблуждался на сей счёт! Всё со стола убрали и подали суп, наивкуснейший русский суп, который и был началом собственно обеда. Только тут я понял, что всё мною съеденное было всего лишь закуской! А затем подали чудесную рыбу, а за ней последовали одно за другим блюда из мяса с зеленью. Надо признаться, что я так и не смог привыкнуть к этой русской «закуске» за всё время моего путешествия по Приамурью, хотя именно с неё мы и начинали трапезу каждый день. Я всегда считал, что обед закончился, а оказывалось, что он ещё только начинался! А ещё нас угощали прекрасным кахетинским вином, дивного глубокого золотистого цвета, от одного вида которого уже можно опьянеть. А затем нам предложили отведать ташкентских фруктов — большие груши и крупный сочный виноград, который всегда подавали на стол в Сибири и здесь, в Приамурье. Что за фруктовый рай этот Туркестан!

Среда, 8 октября.

Далее дорога была ещё не построена окончательно, а потому мы продолжили наше путешествие не на поезде, а на дрезине. По-прежнему вокруг была плоская заболоченная равнина. Вода тут стоячая, и хорошей питьевой практически не найти. В колодце она довольна чистая, но всё равно в ней остаётся затхлый привкус даже на пятиметровой глубине. Растёт тут по большей части одна трава да изредка попадаются большие берёзовые рощи. Невольно любуешься красотой их ослепительно-белых стволов. Это так называемые белые берёзы — и они полностью соответствуют своему названию. В отличие от норвежских их ствол белый от самых корней до верхушки и как будто светится, особенно это заметно сейчас, когда листва уже облетела. Кажется даже, что такая белизна не может быть природной — как будто кто-то взял и побелил стволы известью, как это делают с фруктовыми деревьями, но сделал это с особой тщательностью и побелил заодно и стволы, и все ветки и сучья. Деревья здесь не растут скученно. По мере нашего продвижения к западу начинают попадаться дубы и даже одинокие лиственницы. Трава очень густая, даже в рощах.

Мы катили себе на дрезине весь день на запад и к вечеру увидели вдалеке синеющие горы. Это был Малый Хинган.

Вечером наше путешествие на дрезине было завершено, поскольку дальше не было проложено даже рельсов, и мы собирались пересесть на автомобиль и ехать по неровной грунтовой дороге, повсюду построенной параллельно железнодорожной линии. Её построили раньше, чем была проложена сама Амурская ветка. Эту дорогу решили сохранить и в будущем, преимущественно из стратегических соображений, потому что, если во время войны какой-то участок железнодорожного пути будет разрушен или повреждён, русские войска и пушки смогут двигаться вперёд по грунтовой дороге. Кроме того, дорога пригодится и поселенцам, которые приезжают сюда и сходят на станциях по всей длине ветки.

В нашем распоряжении было два автомобиля. Один — хороший, сильный дорожный автомобиль для нас, другой — блиндированный бронёй для багажа. Последний обычно используют в этой небезопасной для путешественников местности для перевозки почты. Поскольку почта перевозит и заработную плату рабочих, то автомобиль сопровождает конвой из жандармов или солдат с заряженными ружьями. Шины у него литые, из каучука, а не дутые, которые могут проколоться. Однако и трясёт на этом автомобиле по здешним дорогам ужасно.

На автомобиле мы двигались вперёд тоже довольно быстро, высоко подпрыгивая на ухабах. Просто удивительно, как эти прыжки выдержали наши рессоры и шины! Зато лошадей мы изрядно напугали: они вместе с телегами шарахались в разные стороны и часто оказывались в канавах. Как они оттуда выбирались, я не знаю, так как мы мчались дальше без остановки. А некоторые лошади пускались галопом от ужаса посреди дороги впереди автомобиля. Через болота были настланы гати из брёвен, по которым мы ехали иногда километры. Под весом автомобиля они прыгали и плясали, как живые.

Через Малый Хинган

Наконец мы уже почти вплотную приблизились к западной границе равнины и оказались у подножия гор. Ландшафт изменился. Березняки почти исчезли, зато стали попадаться густые дубравы, через которые шла дорога, извиваясь между вековыми деревьями, вверх-вниз по холмам. Удивительно, как чисто было в этом девственном лесу в глубине Приамурья. Как будто мы вдруг оказались в ухоженном английском парке! Однако такая чистота наверняка объясняется постоянно проводимым коренным населением выжиганием травы для улучшения её роста и обеспечения пастбищами диких животных. А быть может, траву выжигают и китайцы — искатели оленьих рогов. От таких пожаров страдают и сами леса.

Мы всё поднимались выше и выше в горы, и среди дубов стали попадаться лиственницы, потом — в изобилии ели и даже кое-где сосны.

И вдруг мы сквозь зелёные еловые лапы увидели внизу блестящую извилистую ленту большой реки, а за ней вдалеке синели поросшие лесом горы. Как будто я оказался дома в Норвегии! Река называется Бира.

Мы проехали ещё лесом, а река всё поблёскивала внизу. И вот мы остановились у новенькой станции, названной по имени реки, где должны были переночевать.

Четверг, 9 октября.

Рано утром, ещё на рассвете, отправился я в лес. Свежо и ясно, на холмах иней. Как бы мне хотелось отправиться на охоту на зайца в здешние горы! Спустить бы собак и прислушиваться к их звонкому лаю! Ведь скоро открывается охотничий сезон… Уж здесь-то непременно должны водиться зайцы!

Какое же тут сказочное царство для охотника! Какие девственные леса, какое обилие животных — медведей, лосей, кабанов, оленей, которые пасутся на луговых равнинах. И ещё тут множество глухарей и тетеревов, не говоря уже об утках. Чего ещё может пожелать охотник? Здесь даже попадается тигр. Они тут крупные — никак не меньше бенгальских, судя по виденным мною шкурам. Но шерсть у них гуще и длиннее, а шкуры красивее.

Прошлой зимой несколько рабочих остались зимовать неподалёку в землянке. Ночью один из них услышал, как за дверью кто-то шевелится. Он вышел посмотреть, прихватив топор, увидел перед собой какого-то зверя — и хватил его топором по башке. Темно было — хоть глаз выколи, так что рабочий и не понял, кого стукнул по голове, а потому вернулся в землянку и рассказал товарищам, что случилось у них перед дверью и что он, кажется, убил какого-то дикого зверя. Утром вышли они на двор — а там лежит мёртвый годовалый тигр, при виде которого от страха расплакался даже сам убивший его.

А ещё некоторое время назад двое охотников отправились побродить по лесу, провели там целый день, а вечером увидели между деревьев двух тигров. Расстояние было невелико, даже и ружья у них с собой были, но стрелять они не рискнули и дали тиграм уйти. Но и домой охотники идти побоялись, потому что начало уже темнеть. Всю ночь провели они у костра, не сомкнув глаз от страха, — ведь звери могли рыскать вокруг во тьме. Ночь та была ужасна, и один из охотников с тех пор ни разу больше не ходил в лес.

Но я всё-таки хотел бы поохотиться тут именно на зайца, несмотря на обилие другого зверя и дичи. В этих горах могла бы получиться отличная травля зайца собаками. Мне вообще хотелось бы иметь тут побольше личного времени, пойти побродить по лесам, изучить жизнь коренных народов, пожить их жизнью и вместе с ними сходить на охоту. Они ведь прирождённые охотники и исходили все леса вдоль и поперёк.

Но мы должны были ехать всё время дальше, вперёд и вперёд, чтобы проинспектировать строительство железной дороги, извивающейся по болотам, горам и лесам и открывающей путь так называемой культуре, которая постепенно очистит этот край и от коренных жителей, и от девственных лесов, и от зверей.

Мы неслись дальше с устрашающей скоростью по подмёрзшей ухабистой дороге и за первые же сорок минут, несмотря на сделанные две остановки, промчались 26 километров.

Мы уже были на восточном склоне горного хребта, который был северным продолжением Малого Хингана. Через горы железная дорога идёт на запад на протяжении 150–200 километров, а затем на другой стороне вновь спускается на равнину. Горная страна состоит из двух хребтов, очень невысоких, а между ними располагается равнина. Восточный из этих хребтов весь порос лесом. Синие хребты и синие вершины одна за другой, а кругом тёмные леса. Очень похоже на Норвегию. Лес повсюду хвойный, но ели часто растут вперемешку с кедрами. Здесь, как и везде в Сибири, редко когда можно увидеть старый лес — всё больше молодняк, и вовсе не потому, что старые деревья вырублены. Чаще всего старый лес спалён по глупости неразумными людьми. Лесным пожарам тут нет и не будет конца, и следы их заметны повсюду. А из-за суровых и снежных зим вырасти новому лесу тут нелегко, и растет он небыстро. Местами встречаются большие болота, на которых там и сям растут лиственницы или белые берёзы. Огромные болота тянутся на север к синим горам, и белые стволы берёз колеблются призрачной дымкой над болотами у горных подножий.

Мы постепенно поднимаемся в горы вверх по Бире к водоразделу между ней и речкой Хинган, притоком Амура. Сквозь самый высокий кряж тут пробит туннель длиной в 1300 метров. Мы, не доезжая до него, делаем остановку на ленч на станции Кимкан, названной так по одноимённой реке, впадающей в Биру. Кимкан переводится как «Золотая река». Станция расположена на высоте 260 метров над уровнем моря. Почва тут обычно промерзает на глубину восьми метров, а летом оттаивает не более чем на метр. Там, где возделываются поля, земля может оттаять и метра на два, но говорят, что с каждым годом она будет оттаивать всё больше и больше. В низине под станцией под слоем мха обнаружили трёхметровый пласт торфа, потом шёл двухметровый слой льда, а затем опять торф, промёрзший на глубину восьми метров. На голом склоне над низиной почва суше и не так промерзает, и там сейчас сажают картофель, овёс и всевозможные овощи, даже красивые цветы и кукурузу! Всё это я видел в огороде собственными глазами. И всё это смогли здесь обустроить всего лишь за год.

Гора, через которую пробит туннель, сложена из порфирита, в котором, однако, так много вкраплений каолина (фарфоровой глины), что он тут же белеет при соприкосновении с воздухом. На расстоянии он очень напоминает поблёскивающий мрамор. Внутри туннель не промерзает. Почва здесь зимой промерзает на глубину не более двух метров, а внутри туннеля температура практически не опускается ниже нулевой отметки, как мне сообщил инженер-немец. А в середине туннеля, проходящего где-то метров на семьдесят ниже вершин кряжа, температура ещё выше. Инженер говорил даже, что она около плюс семи. На этом участке дороги горы везде сложены из порфирита, но на востоке, у реки Каменушки, которую мы уже проехали, преобладает сланцево-гнейсовый гранит, который выветривается относительно быстро. На запад от туннеля железная дорога вновь идёт с горы. Здесь много долин и ущелий, так что для полотна сделали высокие — до 25 метров — насыпи из гальки и гравия, добытых при строительстве дренажных канав. Эти инженерные работы произвели на меня большое впечатление!

Пятница, 10 октября.

Мы проехали ещё немного и запад и увидели второй туннель, так называемый малый, всего лишь в 300 метров длиной, пробитый в горе возле станции Облучье. Эта гора также сложена из порфирита, но более твёрдого — в нём больше кварца. В горе земля промерзает на глубину семидесяти — восьмидесяти метров от поверхности. Однако после открытия туннеля температура внутри него всё-таки повысилась. В первую зиму она не превышала минус восьми, но с тех пор всё повышалась и повышалась. Мы сами могли убедиться в том, что в боковом коридоре на глубине сорока метров она была −0,3°, а на глубине шестидесяти метров −0,1°. В других местах тут подобных температур не наблюдается. В этом районе почва промерзает далеко не всегда, а только зимой и не более чем на два метра в глубину. Низкие температуры в малом туннеле объясняются, вероятно, выветриванием горных пород, вследствие чего везде возникли трещины и пустоты, очень длинные и глубокие, чаще глубже самого туннеля. Температура зимой падает внутри горы по мере проникновения холодного воздуха в эти трещины, а в результате промерзает весь кряж, а вода, которая есть в пустотах, замерзает. Летом же продевание горы происходит не так быстро, как замерзание зимой. Тёплый воздух, более лёгкий, чем холодный, не может сразу проникнуть в трещины, и гора в достаточной степени остается «охлаждённой». В ней образуется нечто наподобие ледников-погребов, где температура остаётся одинаковой и зимой и летом. Такая выветренная горная порода препятствует проникновению тепла и из земных недр. Подобные явления наблюдаются и в Норвегии, в заброшенных и невентилируемых старых шахтах. Там лёд не тает круглый год. Этим с успехом пользуются крестьяне в долине Хардангера для устройства холодильников, или попросту «холодильных ям», которые они выкапывают в россыпях камней. В этих погребах температура всё лето держится на минусовой отметке, а объясняется этот факт холодным воздухом, сохраняющимся между камней с зимы и промораживающим склоны гор. Тёплый летний воздух, как я уже говорил, внутрь таких холодильников не попадает.

В туннеле, который мы прошли насквозь, были очень красиво разрисованы морозными узорами стены. Боковые коридоры были сплошь в инее и сверкали и переливались, как белоснежный отполированный мрамор, в свете наших фонарей. Строительство туннеля ещё не окончено, и предстоит преодолеть ещё немало трудностей. Бетон не застывает при низкой температуре, которая постоянно сохраняется тут, а потому приходится прогревать стены. Когда же лёд оттаивает, это грозит выпадением больших глыб и даже обрушениями, поскольку земля спаяна со скалой исключительно морозом. Трудностей при прокладке таких туннелей более чем достаточно — и всё надо предусмотреть, прежде чем произойдёт авария.

К западу горы становятся ниже и постепенно переходят в волнистую, поросшую травой равнину между невысокими лесистыми холмами. Там расположена казачья станица Есауловка. Земли здесь очень хороши — и их стоило бы лишь вспахать, чтобы получить урожай, но казаки не думают об этом, а довольствуются покосом травы и заготовкой необходимого количества сена для своих лошадей и небольшого стада коров. Мы видели на равнине высокие стога. Кроме того, они ещё ходят на охоту.

Днём мы добрались до станции Кундур, где инженер Скугаревский живёт в милом доме с красивым садом и отличной площадкой для детских игр, где даже сделаны качели. Здесь ещё восемнадцать месяцев назад было одно сплошное болото, в котором, по словам немца-инженера, нас сопровождающего, он завяз вместе с лошадью. Зато теперь тут растут картофель, морковь и свёкла, помидоры и даже арбузы — все на свежем воздухе. Конечно, вызрели всего два арбуза, один из которых нам и подали на ленч. Но нам объяснили, что просто немного запоздали их посадить.

После грандиозного ленча мы поехали дальше и стали подниматься в горы к самому длинному туннелю дороги. Он пробит через западный отрог Малого Хингана (вернее, отдельную горную цепь к западу от Малого Хингана). Длина туннеля полторы тысячи метров, и он пробит в слюдяном сланце. Проехав километр по туннелю, который ещё не до конца пробит через гору, мы на автомобиле стали взбираться на склон, перевалили через хребет и помчались вниз с ужасающей скоростью. Я каждое мгновение ожидал, что мы врежемся в какой-нибудь пень, и смотрел только, за что бы мне в полёте ухватиться, но всё прошло благополучно. Мы спустились и проехали ещё отрезок пути по ровной местности, а затем нам вновь надо было подниматься в гору. Но тут, когда понадобилось переменить скорость, заупрямился автомобиль — мотор ревел, но с места мы не сдвигались. Оказалось, что в коробке скоростей совершенно стёрлось зубчатое колесо. На починку нужно было затратить не меньше четырёх часов, так что надо было дождаться блиндированного автомобиля, которые ехал за нами. Мы ждали — а он всё никак не ехал. Когда мы были на вершине кряжа, он ехал прямо за нами, а теперь куда-то запропастился. Зато на дороге показался верховой, которого мы и отправили посмотреть, что там случилось с нашим блиндированным автомобилем, и поторопить его, а заодно попросить побыстрее ехать конные экипажи, которые также следовали за нами — на всякий случай.

Наконец прибыла тройка. Тут-то и выяснилось, что у блиндированного автомобиля сломалась рессора. Итак, оба автомобиля одновременно сломались, что было совершенно неудивительно на такой дороге. Затем подоспела ещё одна тройка — и дальше мы продолжили путь на лошадях, надо сказать, в таком же безумном темпе. Лошади мчались рысью или вскачь безостановочно, однако, избалованные ездой на автомобиле и по железной дороге, мы были недовольны темпами нашего продвижения вперёд. Я ехал в одном экипаже с немецким инженером Ратиеном, который и строил все эти туннели и обладал большим опытом в этом деле, ибо работал ранее как раз на пробивке туннелей в Швейцарии и других странах. Вскоре мы обогнали верхового, который прислал нам лошадей. Это был русский с ружьём за спиной и торбами, перекинутыми через седло. Он с ругательствами поведал нам, что ищет свою лошадь, которую угнал какой-то разбойник. Но, сдаётся, дело это безнадёжное, особенно в здешних дремучих лесах и пустынных краях.

Суббота, 11 октября.

На другое утро мы вновь смогли продолжить путь на автомобиле. Горы остались уже позади. На равнинах тут растёт в основном берёза — белая и чёрная. Белая берёза стройна и красива, с тонкими ветвями, а чёрная намного кряжистей, с толстыми узловатыми сучьями, пышной кроной. Последняя очень напоминает дуб. Дубы тут тоже встречаются, но редко, а вот на холмах часто растут густые дубравы.

Последний туннель на этом отрезке дороги находится у Ганукана и пробит сквозь гору, вершина которой засыпана гравием, под которым идёт то мелкий песок с глиной, то глина с мелким песком попеременно, неравномерными слоями толщиной в несколько сантиметров. Надо полагать, это речные отложения, и обе гряды, сложенные из тех же пород, идущие по обе стороны широкой долины к западу, по-видимому, одинаковой высоты.

Возможно, эти мощные отложения остались после огромного озера, которое в незапамятные времена было на Зейско-Бурейской долине, в те времена, когда Амур ещё пробивал себя русла чрез горы (Малый Хинган?) на востоке. Отложения эти были возле берегов озера, у устьев впадающих в него рек. Чередование слоёв можно объяснить разными «материалами», которые приносились речными водами, что, в свою очередь, зависело от осадков. Озеро исчезло после того, как Амур пробил себе русло на востоке, а вот отложения остались. В них пробили русла малые реки, они образовали плоские долины, которые мы сейчас и видим. Некоторые горы, как та, через которую мы проехали, сохранились. В отложениях также найдены ракушки.

От Бурей до Забайкалья

Зейско-Бурейская долина

Ещё участок дороги проехали по холмам, но они становились всё ниже и ниже. И вдруг мы поднялись на последнюю вершину — и перед нами открылась Амурская равнина, простирающаяся до самого горизонта к северу и западу, во все стороны, вплоть до синеющих на другом берегу Амура гор в Китае. Мы доехали до Зейско-Бурейской долины. Железная дорога длиной в 250 километров идёт по ней на северо-запад вдоль реки Зеи. Мы ехали час за часом мимо возделанных полей, на некоторых была посеяна пшеница — здесь отличные для земледелия земли.

А потом перед нами вырос утёс — или отвесная базальтовая скала, — возвышавшаяся прямо посреди равнины. Базальт выперло в трещину в земной коре, и в этой горе есть каменоломня, где добывают камень для туннельных работ у Ганукана. Камень, как говорят, тут отличного качества.

После обеда мы доехали до Бурей, большого притока Амура. Здесь нам пришлось расстаться с автомобилем и пересесть в лодку. Мост в 550 метров будет построен в будущем году, а пока мы видели лишь первые ямы для устоев, вырытые в песке. Сейчас тут шумит многолюдный город. Купцы построили свои магазины и лавки, а ведь всего полтора года назад здесь и избушки не было.

Воскресенье, 12 октября.

Мы уже так далеко проехали на запад, что достигли той части железной дороги, которая почти готова. И временами мы даже могли ехать вперёд на поезде — например, мы так и сделали на участке, построенном от Бурей. А затем опять пути не было, потому что не успели подвезти рельсы, и мы вновь пересели на автомобиль и помчались по долине к следующей станции, где нас ждал поезд. Там же попрощались мы с нашими любезными хозяевами из Бурей. Прощание происходило в купе и вышло очень торжественным. Собрались все инженеры, и главный инженер участка, Альфред Августович Кларе, произнёс речь, обращаясь ко мне по-немецки. Он, в частности, сказал, что я после моего путешествия по Приамурью и знакомства со строительством железной дороги добрался наконец до готового участка рельсового пути — за исключением, быть может, двух-трёх мостов, — и, значит, по этой самой дороге я теперь поеду безо всяких задержек и пересадок в Петербург. И в честь моего пребывания на этой станции они решили назвать её моим именем! Это было уж полнейшим сюрпризом для меня — и я мог лишь от всего сердца поблагодарить за оказанную мне большую честь. Это была маленькая прелестная станция, расположенная в самом сердце плодородной и отчасти возделанной равнины.

Итак, мы поехали дальше на поезде. Я видел проплывающие мимо пшеничные поля, тянувшиеся до самого горизонта. Количество сжатых снопов лучше всего говорило о плодородности земли — и я надеялся, что в будущем результаты будут ещё лучше. Видели мы и деревни, но расположены они были друг от друга на большом расстоянии, а поля находились от домов за шесть-семь километров, так что людям приходилось много времени тратить на ходьбу на участки и обратно. Мне кажется, это абсолютно бессмысленная трата времени. Однако местные жители могут придерживаться того мнения, что более безопасно селиться общиной, а не жить в одиночестве посреди долины. Во всяком случае, отдельно стоявших хуторов нам практически не попадалось.

Инженеры рассказали мне об одном очень ярком примере действия мороза зимой. Они строили новый деревянный мост на сваях, которые забивались в ил. Однако там оказалось глубоко — и сваи надставили. Когда же приехали проинспектировать мост весной, то сваи выперло из земли, а мост перекосило. Сваи выперло аж на 31 сантиметр из земли. Когда же их достали, то обнаружилось, что в том месте, где они были надставлены, намерз лёд, который и распёр бревна, а уж затем там намёрзли настоящие ледяные столбики — как раз длиной в 31 сантиметр. Стало понятно, что брёвна не очень плотно подогнали друг к другу, и в образовавшиеся пустоты натекла вода, а затем она замёрзла и расширилась, вытолкнула болты и раздвинула брёвна. Затем лёд, при дальнейшем усилении мороза, сжался, образовались новые пустоты, куда опять просочилась вода и ещё более раздвинула брёвна при замерзании. И так повторялось несколько раз…

Мы поехали по боковой ветке на Благовещенск. Это самый большой город Амурской области, расположенный на левом берегу Амура, при впадении в него реки Зеи. До города мы не доехали, потому что должны были проинспектировать мост через Зею, который тут строился. По дороге туда загорелся наш вагон от искр, летящих фонтаном из трубы паровоза, отапливаемого берёзовыми поленьями. Пришлось ломать стенки вагона и заливать водой двойную обшивку.

Наконец мы доехали до красивой широкой Зеи…

На пароходе должны были подняться вверх по реке до станции главной линии. Но сначала предстояло запастись дровами. Я понял, что на Зее большое движение, потому что за короткое время, что мы стояли у пристани, мимо нас прошло как минимум три больших парохода, два вниз и один вверх по реке. Последний тащил большую баржу. Они прошли мимо нас, сверкая освещёнными иллюминаторами, изрыгая клубы дыма и подмигивая отражающимися в воде сигнальными огнями, — и это было почти фантастическим зрелищем для нас, прибывших из почти необитаемых мест, практически пустыни. Капитан сказал, что по Амуру и его притокам бегает 300 пароходов.

Понедельник, 13 октября.

Мы плывём по богатой реке вверх по течению, тут по обоим берегам месторождения золотоносного песка. Доктор Русаковский сказал мне, что тут в результате простой промывки песка можно в день заработать три-четыре рубля. Но такое случается редко — как правило, искатели золота с трудом могут прокормиться. Я сам видел таких людей — чуть выше по реке возле Алексеевска они на берегу мыли песок.

Попадались нам и деревни, внешне очень даже богатые. Тут вдоль реки люди живут давно. Надо полагать, что первыми пришли сюда китайцы.

Но вот мы подошли к недавно отстроенному городу Алексеевску, где через Зею построен мост. Ещё издалека увидели мы возвышающиеся над долиной и золотистые в лучах солнца устои моста. Мы обогнали пароход, тащивший баржу, затем ещё один пароход, проплыли мимо землечерпалки. Вокруг нас всё было в движении. Видели мы и сплавлявшийся вниз по течению плот из больших брёвен. На нём были люди, которые плыли куда-то по своим делам вместе со скарбом и лошадьми. Это старый способ передвижения по здешним рекам. Пароходы, железная дорога и землечерпалка — приметы нового времени. Как и устои моста, которые, как мне показалось, были уже совсем готовы. Возле моста мы видели удивительный паром, полный людей. Передвигают его две лошади, которые ходят по кругу и вертят ворот.

Тут заложен большой город, названный в честь цесаревича Алексея, наследника престола. В нём будет располагаться Главное управление Амурской железной дороги. Мы поднялись на берег, посмотреть на развернувшееся строительство. Пока готов только один дом, и, что примечательно, это сиротский дом для детей умерших железнодорожных рабочих. Год назад тут было болото — а сейчас строится город. А ещё через год здесь вырастет целый квартал из зданий, принадлежащих железной дороге.

Мы пошли посмотреть на сам город, заложенный год назад. Тогда тут не было ничего, а сейчас широкие улицы, уже размечены места для строительства и границы кварталов, разбит большой парк. Но дома ещё только строятся. Мы зашли в школу, в которой в две смены учатся 250 детей рабочих. В школе три класса. Крепкие на вид и довольные ученики.

Город очень хорошо расположен — на ровной песчаной возвышенности. Но до реки всё-таки далековато, а это не способствует развитию торговли. Хорошая пристань тоже находится в отдалении вниз по течению, где берег пониже, но там сыро, а потому город решили строить тут.

Горная страна между Зейско-Бурейской долиной и Забайкальем

От Алексеевска железная дорога идёт дальше на северо-запад, почти посредине между реками Амур и Зея. Последняя в верхнем течении идёт практически параллельно Амуру и лишь чуть ниже к северо-востоку от Алексеевска круто поворачивает на юго-запад. Дорога идёт по вершине плоскогорья, которое и является водоразделом между двумя реками, и поднимается постепенно вверх, сначала по холмистой долине с плодородной почвой, которую американские географы назвали бы peneplain. Станция Гондатти, расположенная в этой долине приблизительно в 100 километрах от Алексеевска, находится на высоте 282 метров над уровнем моря. Равнина постепенно повышается и перерастает в горную страну, а железная дорога на станции Керак проходит уже на высоте 680 метров над уровнем моря. Там же проходит водораздел между истоками Зеи и маленькой реки Невер, также притока Амура. Дальше дорога идёт по горам разной высоты, пока не достигает границ Забайкалья, где поднимается ещё выше.

Лес на этих участках растёт довольно-таки редкий, а с увеличением высоты всё редеет и редеет. Растут тут преимущественно лиственница, однако довольно много и берёзы, а также встречаются ели и сосны. Деревья невысокие, потому что зимы здесь очень холодные и малоснежные, поэтому почва сильно промерзает и медленно оттаивает, а на высокогорье вообще вечная мерзлота. За станцией Гондатти на высоте 300 метров над уровнем моря хвойный лес такой высоты, что деревья не подошли бы и для телеграфных столбов, хотя и стоят тут на большом расстоянии друг от друга. Ещё выше — на 600–700 метрах над уровнем моря — лес ещё меньше и ниже. Деревья растут очень медленно: ёлке или сосне со стволом обхватом сантиметров в двадцать может быть около ста двадцати лет. Горы тут невысокие, разделены большими плоскогорьями и болотами, на которых практически не растут деревья, лишь изредка можно увидеть одинокую лиственницу или берёзу. Иногда мы видели и высокие горы, дерзко воспаряющие к небу на фоне своих низкорослых собратьев.

Примечательно, что и тут не видно следов ледникового периода… Вершины гор не скруглены, как это бывает обычно под воздействием льда, а в долинах практически повсеместно заметны водные отложения. Также нигде нет подвергшихся действию льда плоскогорий. Однако в качестве основного доказательства я бы привёл высокие, острые и сильно выветренные вершины и гребни гор, которые никогда бы не сохранились, будь здесь ледниковый период.

Вторник, 14 октября.

На станции Гондатти мы переночевали, и там мы видели разнообразие овощей — большие кочаны капусты, цветную капусту, морковь, свёклу, кольраби, помидоры и многое другое. Все овощи были большие и сочные и выращены здесь за лето, несмотря на холодную, длинную и снежную зиму. Земля здесь тучная, лето жаркое, так что овощи успевают вырасти, хотя в некоторых местах почва никогда не оттаивает до конца. Однако лето слишком короткое для вызревания зерна. На одной из станций, повыше и чуть подальше, в этом году попробовали посеять овёс, но он не вызрел, хотя и посеяли его, как мне сказали, слишком поздно. Климат тут суровый; зима ранняя, лето позднее и короткое.

Удивительная страна! На этом отрезке пути к нам присоединился хорошо образованный и очень симпатичный инженер, который с удовольствием говорил обо всём на свете с большим интересом. Он ещё совсем молодой человек, но уже совершенно седой. Доктор рассказал мне, что в 1905 году, во время революции, его чуть не повесили в Ташкенте. Он жил в Туркестане в небольшом городке, где была провозглашена республика, и был обвинён в принадлежности к зачинщикам беспорядков. По законам военного трибунала его приговорили к смертной казни через повешение. Друзьям с большим трудом удалось доказать его невиновность, но он совершенно тогда поседел. Сейчас он служит железнодорожным инженером и слывёт очень хорошим специалистом.

Вот мы остановились на большой станции. По платформе взад-вперёд расхаживал расфранчённый тюремный смотритель в мундире и блестящих сапогах. Он оказался любителем поговорить. Три дня назад он каким-то чудом спасся во время крушения поезда на мосту неподалёку.

Теперь мы едем по унылой и однообразной местности — редкий низенький лесок, берёзы да лиственницы. Как грустно на это смотреть! А ведь впереди долгая, холодная, снежная зима. Но и в этом унылом пейзаже есть своё очарование. А когда придёт весна, то зазеленеют берёзки, лиственницы нарядятся в салатные одежды. Мне даже кажется, что именно здесь, среди тысяч стройных белых берёз, весна должна быть прекрасна, как нигде в другом месте. Она тут сулит много — но, как и везде, посулы её не всегда сбываются.

Вечером мы прибыли на станцию Талдан, где должны были переночевать. Мы поднялись уже довольно высоко — тут было 446 метров над уровнем моря, а ведь станция Гондатти расположена на высоте всего 282 метров. Здесь было холодно и сыро, а окрестная природа навевала уныние, несмотря на яркий лунный свет.

Среда, 15 октября.

Вурцель никак не закончит свои дела, и ему ещё много надо обсудить с инженером Трегубовым, главным инженером этого участка, по которому мы как раз проехали. Поэтому мы должны тут задержаться. И я в компании инженеров отправился погулять по окрестностям. Мы пошли к источнику за несколько километров, где берут питьевую воду. Вопрос воды тут стоит очень остро, поскольку она нужна не только людям, но и для локомотивов, и запасы её должны пополняться регулярно. Добыть же воду в условиях вечной мерзлоты очень непросто. Во многих местах делали скважины, но воды там не оказалось. Затем случайно нашли этот родник в лесу — и это было важным открытием для железной дороги. Зимой на таких источниках нарастают целые глыбы льда, но над нашим родником сделали деревянный сруб с крышей и отапливают его в холодное время года, чтобы вода, стекающая в специальный прудик, не замерзала. Температура воды держится на отметке +1°C круглый год, а даёт родник около 300 кубических метров воды ежедневно. От этого источника собираются проложить до станции трубу, которую обложат торфом и землёй, чтобы она не промерзала в ледяной почве. Когда вода находится в постоянном движении, то, по мнению инженеров, она не сможет замёрзнуть, даже если её не подогревать. С моей точки зрения, это спорное утверждение. Из каких глубин бьёт этот родник, для меня загадка. Инженер говорит, что его исток — в пяти километрах отсюда.

В лесу, неподалёку от родника, мы видели домики — там живут 200 заключённых, которые под присмотром конвоя работают на строительстве железной дороги.

Вскоре мы отправились дальше и всё время, хотя и медленно, поднимались вверх. За станцией Керак мы проехали через туннель длиной 960 метров, пробитый в горном хребте Нюкжа. Туннель построен на высоте 860 метров над уровнем моря, а над ним возвышается ещё 43 метра горной породы. Здесь вечная мерзлота, и летом оттаивает лишь очень тонкий поверхностный слой почвы.

Теперь стало красивее — больше гор и долин. Мы всё время едем вперёд через леса, взбираемся на горы и кручи, на насыпи высотой до двадцати метров, а под нами — обрывы. Погода стоит ясная, и даже по ночам всё прекрасно видно при ярком свете луны. Поздно вечером мы останавливаемся на ночлег на станции Ольдой. Я долго гулял вдоль поезда в лунном свете с инженером, который раньше служил на станции Таптугары. Он много и интересно рассказывал о местной жизни. Земля тут везде мёрзлая и оттаивает лишь в конце июля — да и то не более чем на два метра. Но и на этом тонком слое почвы удаётся выращивать отличные овощи за короткое лето. Картофель всходит к 10 июня, а вот в середине августа уже могут ударить сильные заморозки. Но и за эти два летних месяца всё очень быстро вырастает. Инженер посадил 3 пуда картофеля в середине мая и снял урожай в 30 пудов в августе. То же самое касается и свёклы. Он посеял свёклу на шести квадратных метрах в мае, а снял 5 пудов.

Лошади тут круглый год пасутся на воле и должны сами находить себе корм. Снега практически не выпадает, так что они могут найти траву и зимой, хотя она и будет мёрзлой и высохшей. Морозы опускаются до минус пятидесяти, и животные страдают от холода. Они сильно тощают, но летом вновь нагуливают жир.

Тут довольно оригинальный способ разводить коров — у них не отнимают телят. Коровы дают себя доить, но только их одновременно сосёт телок. Половина молока достаётся ему, а половина — людям. Здесь монгольские коровы. Инженер рассказал мне, что не знал об этих особенностях породы, когда покупал корову. Поэтому он отнял телёнка и забил его на мясо, чтобы иметь побольше молока для себя. Но корова вообще перестала доиться, пришлось забить и корову.

Снега тут выпадает так мало, что даже не устанавливается санный путь. Поистине суровая страна, которая не вознаграждает своих жителей за морозы даже возможностью покататься на лыжах или коньках!

Четверг, 16 октября.

Мы едем дальше по всё такой же горной стране, лес только стал пониже и пореже. Тут уже растут не деревья, а какие-то хворостины, с трудом можно найти хотя бы одно дерево, пригодное для телеграфного столба. Ветер просто гнёт эти жалкие деревья, у которых корни растут вдоль поверхности земли, и валит их целыми десятками метров. Да ещё непрекращающиеся лесные пожары пожирают лес без зазрения совести, о чём говорят обгоревшие пни да искалеченные обугленные стволы. Растёт тут только лиственница.

Мы доехали до моста через Житкан, где, как рассказал мне тюремный надзиратель, сошёл с рельсов поезд с восемью вагонами и упал в пропасть всего несколько дней назад. Высота тут 16–17 метров. Страшно даже смотреть вниз! Паровоз сложило, как шапокляк[129], и просто порвало, как будто он был из бумаги. Вагоны упали один на другой, и нижние были совершенно изуродованы, но именно там, в самом нижнем, где всё было переломано в щепки, и ехали три человека. Один — кондуктор — погиб, а двое других отделались лёгкими ранами.

По Забайкалью до Куэнги

Вечером мы наконец пересекли границу Амурского края и оказались в Забайкалье. Теперь перед нами был прямой путь, и мы до позднего вечера ехали в лунном свете по дикой и пустынной стране гор, однако не такой печальной и однообразной, как на оставшемся позади участке дороги. Холодно, всего двенадцать градусов.

Пятница, 17 октября.

Дорога медленно идёт в гору по долине вдоль Амазара.

На этом участке работает много заключённых. Мы видели целые их толпы под конвоем солдат, а возле станции Раздольной выстроена целая колония, в центре которой возвышается церковь.

За станцией Пеньковой дорога идёт зигзагами, но всё время в гору, очень резко вверх. Вскоре мы достигли наивысшей точки Амурской железной дороги в 850 метров над уровнем моря. Это возле водораздела Амазара и Чёрного Урюма.

Мы перевалили через хребет и так же зигзагами стали спускаться по другой стороне горы. Мы проехали станцию Артеушка и понеслись по долине Чёрного Урюма, вдоль берега этой реки.

Издалека мы видели знаменитое месторождение золотого песка, принадлежащее Кабинету Его Величества. Там было намыто около полутора тысяч пудов с 1868 по 1897 год, однако сейчас золота становится с каждым годом всё меньше. Здесь много приисков, и мы часто видели на берегу рек людей, которые промывали золотоносный песок. Все рабочие на приисках — китайцы, поскольку в Забайкалье нет запрета на их приём на работу.

Дорого идёт вниз и всё так же петляет по долине. Слева от нас поросший лесом Ксениевский хребет, названный в четь цесаревны, высотой до полутора тысяч метров. Это водораздел между Шилкой и Чёрным Урюмом. Мы остановились на красивой станции Ксениевской, где живёт около полутора тысяч человек. На холме стоит небольшая церковь.

Затем мы поехали дальше — до станции Сбега, где встречаются Чёрный Урюм и Малый Урюм и сливаются в реку Чёрную.

Мы вновь поднимаемся вверх и достигаем высоты 600 метров над уровнем моря, а затем спускаемся вниз на станцию Урюм. Начиная отсюда дорога была принята в эксплуатацию два года назад и исправно работала всё это время. На станции Зилово мы отобедали, и как же было странно вновь после долгого перерыва услышать оповещение из уст станционного сторожа: «Поезд отправляется!»

При свете луны мчимся мы дальше со скоростью 60 километров в час, не делая никаких остановок. Наша поездка по Приамурью окончена.

Домой через Сибирь

Суббота, 18 октября.

Когда я выглянул из окна купе сегодня ранним утром, то увидел совершенно другой пейзаж. Мы ехали вверх по долине Шилки, и горы по обеим сторонам пути поросли густым березняком с примесью сосны. А на некоторых склонах вообще леса не было — там росла одна только трава. Я также заметил далеко внизу в долине осину и другие лиственные породы, тут практически та же высота над уровнем моря, что и у местности, которую мы проезжали вчера, но климат тут, судя по всему, мягче. Долина Шилки сначала была узкой, а потом внезапно горы расступились, и мы оказались на луговой равнине. Вдоль реки я видел много деревень — больших и малых. Живут в этих станицах казаки. Чем они живут, для меня загадка. Сельским хозяйством они практически не занимаются, лишь сеют немного овса, но он редко когда вызревает и используется в качестве подножного корма для лошадей. Правда, они выращивают картофель и некоторые овощи, ну и ещё тут, конечно, отличные луга. На станциях я повсюду видел много китайцев — в отличие от Приамурья, где я их вообще не замечал.

Мы снова встретились с Восточно-Китайской железной дорогой в месте её пересечения с рекой Ингодой — мы проезжали тут несколько недель назад, когда направлялись в Маньчжурию.

Вскоре мы доехали до большой станции Крымской, конечной станции Амурской железной дороги. Тут мы пересядем на обычный регулярный поезд и отправимся на нём в Петербург. Экспресс, к большому сожалению, ушёл совсем недавно, а следующий отправится только через два дня. Мы решили не ждать, и наш вагон прицепили к обычному пассажирскому поезду, самому быстрому из отправляющихся в ближайшее время.

Вот мы поехали, и меня поразило, какой здесь высокий сосновый бор растёт и в горах, и у самой реки. Пейзаж самый что ни на есть норвежский, и если бы не русские избы, я бы решил, что вернулся домой.

Разница высот на этом отрезке пути не так уж и велика, зато разница температур значительна. Среднегодовая температура в Чите минус два, в Нерчинске — минус четыре. Зимой же в отдельные годы декабрьская средняя температура может опускаться до пятидесяти шести градусов мороза.

В Чите мы распрощались с нашими попутчиками — главными инженерами Зеестом и Подруцким, они там живут. А мы покатили дальше в Центральную Россию.

Воскресенье, 19 октября.

На следующее утро мы проснулись снова в горах. Поезд шёл по долине широкой реки Селенги, по обе стороны которой высились горные кряжи, поросшие пышными и очень высокими соснами. В долине я видел огороженные покосы, на которых стояли стога. Кое-где встречались заросли ивняка. Деревни попадались всё чаще и чаще, хотя домов в них было не так уж и много. И вновь мне чудилось, что я вернулся домой в Норвегию, в Вальдрес или Нумедал. На косогорах паслись очень похожие на норвежских лошади и коровы монгольского типа.

Постепенно горы отступают, и мы попадаем на открытое пространство. Здесь много возделанных полей и очень часто попадаются деревни с белыми церквями, которые видно издалека. Мы даже видели в дельте Селенги большой монастырь. А на северо-западе, на другой стороне Байкала, синели горы.

И вот уже мы едем по берегу этого великого озера-моря. Поскольку дул сильный ветер, синий обычно Байкал потемнел. Мы даже не видим северного его берега, зато, как я уже сказал, на противоположном берегу синели горы.

Понедельник, 20 октября.

Ночью приехали в Иркутск, но даже не выходили — поезд мчится денно и нощно, при свете солнца и луны, без остановок. По большей части за окном мелькают леса, иногда луга, пахотные земли и деревни. На станции Тулун мы простояли два часа, пропуская экспресс из Центральной России. Наш пассажирский поезд похвастаться скоростью не может. Остаётся утешать себя тем, что почтовые ходят ещё медленнее. Тулун — одна из крупнейших станций в этом краю, потому что именно отсюда собираются строить продолжение дороги к северу на Лену, чтобы связать пассажирское движение на этой великой реке с Транссибирской железной дорогой.

Кругом холмы, поросшие сосновым бором. На золотистом вечернем небе чётко вырисовываются высокие зубцы вершин. Внизу петляет ручей, жёлто-зелёное небо отражается в нём — и кажется, будто лес следит за нами ясными глазами. И вдруг заря разом меркнет, на синем небе зажигаются звёзды, и ночь окутывает сибирский лес. Но вот над деревьями поднимается луна, и вскоре уже между деревьями бежит призрачная лунная дорожка.

Вторник, 21 октября.

На следующее утро мы опять переехали по мосту через могучий Енисей, несущий свои воды с юга на север.

В одиннадцать утра мы прибыли в Красноярск, где нас уже встречали на вокзале директор Лид, господин Гуннар Кристенсен и молодой Гадалов. Тут к нам присоединился и Востротин, который вместе с нами поехал в Петербург.

К западу от Красноярска простирается всё та же волнистая равнина. Земля кое-где возделывается. По большей же части везде растёт лес.

В Красноярске в поезд сел известный политик и член Государственной думы Родичев[130]. Это один из лучших ораторов Думы и один из самых выдающихся борцов за свободу в России, он известен, в частности, тем, что во время депутации к царю 6 июня 1905 года обратился к нему с просьбой о принятии конституции. Тогда это было воспринято как неслыханная глупость, и его несколько раз высылали в административном порядке. Он впервые проехал через Сибирь до самого Владивостока и Хабаровска. Он был разочарован и краем, и людьми, его населяющими. Он посчитал, что тут дикая пустыня, которую легко завоевать, а население лишено предприимчивости, а потому у него нет будущего. Надо было распахать всю эту плодородную землю от Урала до Тихого океана, а она стоит невозделанной и поросшей диким лесом. И ещё он высказал одно соображение, которое и мне в Сибири не раз приходило на ум. Мы с ним оба считаем, что сибирякам стоило бы заниматься разведением скота, которое может оказаться очень выгодным занятием.

Среда, 22 октября.

По мере нашего продвижения к западу местность становилась всё более плоской, а недалеко от Ачинска мы ехали уже по степной зоне. Настоящая же равнина началась только в районе Оби. Возле железнодорожного моста расположен город Новониколаевск[131] Очень примечательный город. Пятнадцать лет назад, до строительства железной дороги, тут было всего несколько домиков. А теперь тут живут 85 000 человек.

Начиная отсюда до Челябинска местность почти плоская, на юге переходящая в киргизские степи. А этот край я бы назвал «берёзовой степью». Пейзаж удивительно монотонный. Но Вурцель утешает, что в отдалении от железной дороги много деревень и возделанных участков земли.

Четверг, 23 октября.

Дальше к западу стало более людно, да и возделанные поля попадались всё чаще. Но здесь уже наступила зима и всё было покрыто снегом. Было совершенно удивительно у станции в Петропавловске увидеть флегматичных верблюдов, стоявших в ряд у своих возов и совершенно не реагирующих на падающий на них снег.

А вообще тут одни степи, навевающие грусть.

Время от времени мы видим стада коров бурого цвета, а иногда и табуны лошадей. На горизонте изредка мелькают силуэты ветряных мельниц, а над степью порой возвышается белая церковь с куполами-луковками, а вокруг теснятся приземистые избы.

Чем дальше мы едем, тем больше попадаем в царство зимы. В Кургане, куда мы прибыли ближе к вечеру, уже установился санный путь, а на улицах теперь ездят только сани.

А кругом всё плоско, по-прежнему плоско!

Пятница, 24 октября.

Ночью мы доехали до Челябинска, а на следующее утро уже катили по Уралу на пути в Екатеринбург.

Было очень красиво — настоящая белая морозная зима. Кругом густой лес, по преимуществу сосновый с примесью ели. На лапах лежат шапки снега. Кругом белым-бело. Вот бы где побегать на лыжах!

У меня возникло ощущение рождественской сказки! Тут уже окончательно установилась зима.

В Екатеринбург мы приехали утром. На вокзале нас встречали градоначальник, председатель местного Географического общества и разные другие официальные лица. Принимали нас просто прекрасно. Я побывал в музее и ознакомился с коллекцией минералов, которые есть в этом краю. Тут просто сказочные богатства! Кроме того, осмотрели и этнографическую, и археологическую, и орнитологическую коллекции. А ещё посмотрели собрание изделий и украшений из природных уральских самоцветов. Потом прогулялись по городу. Екатеринбург очень красив.

После хорошего обеда в любезной семье инженера Беэра[132] состоялось собрание Географического общества, на котором я прочёл доклад о своём енисейском путешествии. И здесь к новому морскому пути в Сибирь отнеслись с большим интересом, хотя для Екатеринбурга путь этот и не может иметь значения. По отношению ко мне все были исключительно добры и любезны: мне вручили почётный диплом и преподнесли красивый подарок из уральских камней на память о местной промышленности. Закончился вечер тем, что нас отвезли в оперный театр, очень красивое здание, где мы прослушали первый акт оперы Чайковского «Пиковая дама».

Поезд уходил в 8 час. 45 мин. вечера, и, к сожалению, нам нельзя было дослушать эту интересную музыку.

Суббота, 25 октября.

Мы перевалили через Урал и вернулись наконец в Европу.

Утром мы доехали до Перми и переехали через Каму, уже всю покрытую льдом. Покров Камы очень напомнил мне новообразованные льды в Северном Ледовитом океане. Кругом была зима. Много холмов, поросших ельником, много обработанных и огороженных полей. Всё очень похоже на Норвегию, только вот сани здесь несколько отличаются от наших; у русских высоко загнут передник салазки. Да и дома не похожи на норвежские, они более приземистые и широкие, а сено хранится в стогах под открытом небом, а не убирается в сараи, как у нас дома. Странно, почему не строят сараев для сена, ведь леса тут полным-полно.

Ближе к полуночи мы добрались до Вятки, центра крестьянских народных промыслов. Тут мастерят интересные вещицы из берёзового дерева, бересты и корней и продают по баснословно низким ценам. Их можно было купить в большом количестве на вокзале.

Воскресенье, 26 октября.

Теперь мы уже близки к завершению пути. Ещё день — и мы будем в Петрограде, где я распрощаюсь с вагоном, служившим мне домом целый месяц, с самого выезда из Красноярска 29 сентября. Правда, был и перерыв, когда мы ехали через Уссурийский край и Приамурье. Здесь тоже зима, и пейзаж стал более плоским. Лес преимущественно еловый, но встречаются берёза, осина и другие лиственные породы. Много обработанных полей. Однако скоро моё путешествие закончится.

И мне невольно становится грустно при мысли о том, что я уже простился с обширными задумчивыми лесами Сибири, с её торжественно-строгой природой. Я полюбил эту огромную страну, раскинувшуюся вширь и вдаль, как море, от Урала до Тихого океана, с её обширными равнинами и горами, с замёрзшими берегами Северного Ледовитого океана, пустынным привольем тундры и таинственными дебрями тайги, волнистыми степями, синеющими лесистыми горами и кое-где живущими на безграничных пространствах группками людей.

Иллюстрации

Фритьоф Нансен во время путешествия в Россию. 1913 г.

Юнас Лид, организатор путешествия Ф. Нансена в Россию

Участники путешествия на «Корректе»

Представительство «Сибирского пароходного, производственного и торгового акционерного общества» в Красноярске

Сертификат «Сибирского пароходного, производственного торгового акционерного общества»

«Коррект» во льдах

«Коррект» в море

Фритьоф Нансен — впередсмотрящий. Фотография Ю. Лида

Дом В. Н. Гадаловой в Красноярске. Фотография начала XX в.

Ф. Нансен в гостях у В. Н. Гадаловой

Ф. Нансен и Е. Вурцель

Фотоотчет из журнала «Искра» о путешествии Ф. Нансена по Сибири. 1913 г.

Фотографии, сделанные Фритьофом Нансеном во время путешествия по Сибири в 1913 г.

Примечания

1

Лид Й. Сибирь — странная ностальгия. М., 2009. с. 10. (Здесь и далее — примечания переводчика, если не указано иное.)

(обратно)

2

Ibid. С. 11.

(обратно)

3

Ibid. С. 122.

(обратно)

4

Голландский учёный XVII века Н. Витсен считал, что мамонты переселились в Сибирь из Индии во время Всемирного потопа. Более убедительны доводы учёных XVIII века. Они связывали переселение мамонтов на север с периодом потепления Арктики. Учёные XIX века предложили свой вариант объяснения: в эпоху потепления климата острова восточной части Северного Ледовитого океана были соединены с материком. В XIX веке находки якутского промышленника Якова Санникова как бы подтверждали эту гипотезу — на острове Новая Сибирь он обнаружил кости нескольких видов ископаемых животных. К удивлению учёных, среди находок оказались и фрагменты окаменелых деревьев, а это свидетельствовало о том, что над Новосибирскими островами некогда шумели дубравы.

(обратно)

5

Ibid. С. 125.

(обратно)

6

Ibid. С. 126.

(обратно)

7

Ibid. С. 126.

(обратно)

8

Ibid. С. 129.

(обратно)

9

Ibid. С. 130–131.

(обратно)

10

Книга вышла на русском языке в Петрограде в 1915 году в авторизованном переводе А. и П. Ганзен под названием «В страну будущего».

(обратно)

11

Так до 1924 года называлось Осло, столица Норвегии.

(обратно)

12

Гавань Диксона находится при выходе Енисейской губы в Ледовитый океан, под 73°30’ с. ш. и 80°20' в. д., напротив острова Диксон. Гавань хорошо защищена и считается одной из лучших на северном побережье Азии. Открыта Норденшёльдом в 1875 году.

(обратно)

13

Норденшёльд Нильс Адольф Эрик (1832–1901) — шведский (финский) геолог и географ, исследователь Арктики, прославившийся тем, что первым прошёл в 1877–1878 годах по Северному морскому пути из Атлантики в Тихий океан.

(обратно)

14

Сибиряков Александр Михайлович (1849–1933) — русский золотопромышленник, один из наиболее активных сторонников освоения Северо-Восточного прохода, известный меценат и один из основателей Томского университета. В 1880 году Сибиряков сам сделал попытку пройти в устье Енисея через Карское море. Его собственный пароход «Оскар Диксон» вышел из Норвегии, прошёл Баренцево море, Карские Ворота, но у п-ва Явай встретил непроходимые льды и вынужден был зазимовать. На следующий год в июле судно было раздавлено льдами и затонуло со всем грузом. Постепенно интерес Сибирякова к Карскому морскому пути угас. Он увлёкся идеей К. Д. Носилова о создании сухопутного пути через Урал. В 1884 году Сибиряков на пароходе «Норденшёльд» прошёл до устья Печоры, далее на речном пароходе вверх по реке, а затем перевалил через Урал на оленях и по реке Тоболу достиг Тобольска, открыв, таким образом, важный торговый путь, получивший название «Сибиряковский тракт на север».

(обратно)

15

Амундсен Руаль Энгельбрегт Гравнинг (1872–18 июня 1928) — норвежский полярный путешественник и исследователь, первым достигший Южного полюса (14 декабря 1911 года) и первым же побывавший на обоих географических полюсах планеты. Первый исследователь, совершивший морской переход и Северо-Восточным (вдоль берегов Сибири), и Северо-Западным морским путём (по проливам Канадского архипелага).

(обратно)

16

Банка — отдельно расположенная отмель в океане (море). Различают наносные, вулканические, тектонические, коралловые и другие банки.

(обратно)

17

Нимрод — библейский персонаж, старший сын Ноя, царь-воитель, основатель великого государства, называется в Книге Моисея «сильным звероловом перед Господом».

(обратно)

18

Сажень равна 2,134 м.

(обратно)

19

Карские Ворота — пролив между островами Новая Земля и Вайгач, соединяет Баренцево и Карское моря.

(обратно)

20

Ост-зюйд-ост, или OSO, — один из румбов. Румб — в морской терминологии 1/32 полной окружности, а также одно из делений картушки компаса (расчерченной на 32 части) и соответственно одно из направлений относительно севера.

(обратно)

21

Сало (ледяное сало) — густой слой мелких ледяных кристаллов на поверхности воды, форма морского льда, вторая стадия образования сплошного ледяного покрова.

(обратно)

22

Норд-тень-ост (Nto) — норд с увеличением угла на один румб к осту.

(обратно)

23

«Коррект» был специально подготовлен для плавания во льдах: у него был укреплённый стальной корпус и специальная дубовая обшивка — так называемым «ледовый пояс» высотой в шесть брёвен в три фута над ватерлинией и в шесть под ней, длиной в семьдесят футов от форштевня.

(обратно)

24

Листер и Йедерен — местности в Норвегии.

(обратно)

25

Ютландия — полуостров в Европе, северная часть которого принадлежит Дании, а южная — Германии.

(обратно)

26

Самоеды — старинное название ряда уральских народов на северо-востоке России и на севере Сибири — ненцев, энцев, нганасан, селькупов и др.

(обратно)

27

Веха — вертикальная прямая жердь, которая ставится в топографии для обозначения точки на местности.

(обратно)

28

Зыряне — устаревшее название народа коми.

(обратно)

29

Делать это приходится для того, чтобы на Севере или в горах оленей не мучили летом комары и оводы. (Примеч. авт.)

(обратно)

30

Житков Борис Михайлович (1872–1943) — профессор зоологии Московского университета, путешественник и писатель, в 1907 году совершивший экспедицию на полуостров Ямал под эгидой Императорского русского географического общества.

(обратно)

31

Енисейские остяки — один из самых малочисленных народов Севера — кеты.

(обратно)

32

Ледовый якорь — стальной якорь, состоящий из веретена и лапы, которая закладывается в трещину льда или в выдолбленную лунку.

(обратно)

33

Лотлинь — верёвка, разделённая на морские сажени (6 футов), к которой привязывается лот; служит для измерения глубины.

(обратно)

34

Верп, верп-анкер — вспомогательный якорь на судне. Завозится на шлюпках с кормы судна для снятия его с мели, перемещения на другое место при отсутствии хода и т. п. Самый большой верп на судне называется стоп-анкером.

(обратно)

35

Брусилов Георгий Львович (1884–1914?) — российский исследователь Арктики, лейтенант флота.

(обратно)

36

В 1912 году Брусилов получил на службе отпуск и организовал своих ближайших родственников в акционерное зверобойное общество, предполагавшее извлечь прибыль из попутного зверопромысла в арктических широтах.

(обратно)

37

Русанов Владимир Александрович (1875–1913?) — русский арктический исследователь, в 1912 году отправившийся на парусномоторной шхуне «Геркулес», приспособленной для плавания во льдах, в экспедицию на Шпицберген и далее к Новой Земле.

(обратно)

38

Вилькицкий Борис Андреевич (1885–1961) — русский учёный, гидрограф, геодезист, исследователь Арктики.

(обратно)

39

Седов Георгий Яковлевич (1877–1914) — русский гидрограф, полярный исследователь, в 1912–1914 годах предпринявший экспедицию к Северному полюсу и погибший в ней.

(обратно)

40

Юраки — устаревшее название ненцев Западной Сибири.

(обратно)

41

«Официальный» исток Енисея из озера Кара-Балык находится на высоте 1780 метров. Между тем настоящим истоком Енисея является река Кок-Хем (Голубой Енисей) — правый приток озера Кара-Балык в Саянских горах. Большой Енисей (тув. Бий-Хем) — река в Республике Тыва, правый исток реки Енисей.

(обратно)

42

Горст — участок земной коры, приподнятый по системе взбросов.

(обратно)

43

Нельма (Stenodus leucichthys nelma) — рыба семейства сиговых, подвид белорыбицы. Распространена в бассейне Северного Ледовитого океана (от р. Поной к востоку до р. Макензи).

(обратно)

44

Белуха (Delphinapterus leucas) — млекопитающее семейства дельфинов подотряда зубатых китов. Длина тела до 6 м, вес до 1,5 т. Окраска взрослых белух белая (отсюда название).

(обратно)

45

Сидоров Михаил Константинович (1823–1887) — российский общественный деятель, предприниматель, купец, меценат, золотопромышленник, писатель, исследователь Русского Севера, зоолог. Издал ряд книг о Севере России.

(обратно)

46

Дельта — сложенная речными наносами низменность в низовьях реки, прорезанная разветвлённой сетью рукавов и протоков.

(обратно)

47

Кастрен Матиас Александр (1813–1853) — финский филолог; в 1845 году, защитив докторскую диссертацию, в которой предложил гипотезу о генетическом родстве уральских и алтайских языков, по поручению Санкт-Петербургской академии наук отправился в Сибирь для дальнейшего изучения местных языков.

(обратно)

48

Миддендорф Александр Фёдорович (1815–1894) — российский путешественник, географ, основоположник мерзлотоведения, ботаник и натуралист.

(обратно)

49

Радлов Василий Васильевич (настоящее имя Вильгельм Фридрих Радлов; 1837–1918) — выдающийся российский востоковед-тюрколог, этнограф, археолог и педагог немецкого происхождения, один из пионеров сравнительно-исторического изучения тюркских языков и народов.

(обратно)

50

Кай Доннер (финский лингвист и этнограф. — Н.Б.), прочитав вышеизложенное, написал мне, что, по его мнению, самоеды в те времена, когда говорили на едином языке, жили значительно западнее, чем сейчас и чем мы даже можем предположить. Родина финно-угров находилась западнее Урала, а это значит, что и родиной самоедов эти земли также могут быть. Именно из уральских областей могли они отправиться в другие страны, а к Северному Ледовитому океану вообще могли прийти позже всего. В пользу последнего предположения говорит и тот факт, что в их языке нет слова для обозначения моря. Поэтому вполне логично предположить, что их родина действительно находится западнее, чем мы предполагали. Однако лично я считаю, что такая могучая и богатая рыбой река, как Обь, вполне могла обеспечить средствами к существованию, а также создать условия для роста численности населения и дальнейшего распространения. (Примеч. авт.)

(обратно)

51

Оттар — норвежец, совершивший около 890 года путешествие вдоль западных берегов Норвегии; обогнув Нордкап, он достиг берегов Белого моря (устья Мезени).

(обратно)

52

Кай Доннер совершенно солидарен со мной в этом вопросе. Он полагает, что оленеводство — это наследие первобытной культуры Севера, которую позже переняли народы, переселившиеся сюда от, быть может, племён, которых в наше время не существует. Это, однако, не исключает возможности более широкого распространения оленеводства в незапамятные времена. Поразительно, что терминология оленеводов совершенно различна в разных странах. Последнее обстоятельство говорит о том, что оленей все эти народы разводили с древнейших времён.

(обратно)

53

«Относительно происхождения народов самодийской группы, в том числе ненцев, существует ряд гипотез. Весьма существенным моментом при этом является наличие в южной Сибири, в районе Саянского нагорья, племён, язык которых еще в недавнем прошлом был самодийским. В XVIII веке факт существования этих народностей отмечен был Ф. Страленбергом, а затем более подробные материалы по ним были собраны участниками Второй камчатской экспедиции и Академической экспедиции 1768–74 гг. — Г. Ф. Миллером, И. Э. Фишером, И. Г. Георги. Материалы словаря Г. Спасского были приведены в разделе о языке. К народностям самодийского происхождения ими были отнесены койбалы, саяты (сойоты), маторы (моторы), ту-бинцы, камачинцы и карагосы, обитавшие на северных склонах Саянского нагорья. Однако уже в то время языки этих народностей стали вытесняться тюркскими языками и к середине XIX в. были утрачены. В настоящее время потомки этих племён и народностей говорят на тюркских языках. На том основании, что народы, говорящие на самодийских языках, жили не только на Севере, но и в южной Сибири, Страленберг высказал предположение, что самоеды Саянского нагорья являются потомками самоедов приполярной зоны, где они являлись аборигенами, что с севера часть самоедов под влиянием каких-то причин двинулась на юг, заселив Саянское нагорье. Противоположную точку зрения высказал историк Фишер, который предполагал, что северные самоеды (предки современных ненцев, нганасан, энцев и селькупов) являются потомками самоедских племён Саянского нагорья, продвинувшихся из южной Сибири в более северные районы. Это предположение Фишера в XIX в. было подкреплено огромным лингвистическим материалом и обосновано М. А. Кастреном. Собранные во время длительных экспедиций материалы заставили Кастрена согласиться с высказанной Фишером точкой зрения о южном происхождении северных самоедов. М. А. Кастрен предполагал, что в I–XI вв. н. э. в связи с так называемым великим передвижением народов самоедские племена были вытеснены из пределов Саянского нагорья к северу. Теория Фишера — Кастрена, имеющая веские доказательства, обладала одним существенным недостатком: она свела вопрос об этногенезе ненцев к чисто механическому перемещению племён от Саян к Ледовитому океану. Таким образом, совершенно игнорировался вопрос о доненецком населении тундровой и северной лесной зоны. Советский учёный Г. Н. Прокофьев, опираясь на теорию Фишера — Кастрена, внёс в неё необходимые коррективы. Согласно его предположению, «предками современных ненцев, нганасан, энцев и селькупов были не только самодийские (самоедские) племена Саянского нагорья, но также и некие аборигенные племена Крайнего Севера, заселившие территорию Обь-Енисейского бассейна с древнейших времён». Г. Н. Прокофьев считал, что самоедские племена Саянского нагорья (карагасы, моторы и др.) в своём передвижении к северу столкнулись с двумя группами аборигенных племен. Первую, восточную, он условно называл тян… Следы другой группы — западной — имеются в самоназваниях селькупов: сёль куп — земляной человек, шоль куп — таежный человек и т. д., в названии народа коми, в ненецком слове хаби — иноплеменник, раб, в мансийском хум — человек, муж. В результате скрещивания восточной группы аборигенных племён (тян) и саянских племен каса и туба возникла северо-восточная ветвь самоедов — ненцы, нганасаны и энцы. Аборигенные племена группы тян, по мнению Прокофьева, возможно, были причастны к формированию современных коряков, чукчей, эскимосов и других народов Северо-Восточной Азии. Об этом свидетельствует некоторая общность между самоедскими и палеоазиатскими языками в области терминов, связанных с морским промыслом, названиями для глухой одежды и т. д. Очевидно, в формировании ненцев приняли участие также западные аборигенные племена кум/куп (ненецкое хаби), а в формировании нганасанов — некая группа тунгусов (ася). Западные аборигенные племена (кум) скрестились с продвинувшимися на север самоедскими племенами (в основном, по мнению Е. Д. Прокофьевой, с койбалами и камасинцами) и образовали современных селькупов. В последующие годы дискуссия по вопросу о происхождении самодийских народов продолжалась, причём в неё активно включились археологи, антропологи. Следы древнего аборигенного населения на территории, ныне занимаемой самоедскими народностями, были обнаружены сравнительно недавно в результате произведённых археологических раскопок. На Европейском Севере Г. А. Черновым были открыты и описаны остатки своеобразной культуры, относящейся к концу II–I тысячелетию до н. э. Основу хозяйственно-культурного типа носителей печорской культуры составляло комплексное охотничье-рыболовецкое хозяйство. Главными промысловыми животными являлись дикий олень и различные породы боровой и водоплавающей птицы, а на арктическом побережье — морские животные. Охотники и рыболовы Приполярной области в поисках средств пропитания часто меняли места жительства, совершая переходы как в меридиональном, так и в широтном направлении, но в естественных границах тундры и лесотундры. В большеземельских стоянках помимо каменных (и небольшого количества металлических) орудий в значительном количестве представлены фрагменты глиняных сосудов. Орнамент керамики своеобразен и по некоторым деталям резко отличается от орнамента, известного на остальной территории Европейского Севера. Это обстоятельство и ряд других данных заставили учёных предположить, что первоначальное заселение Большеземельской тундры и нижней Печоры происходило в основном из Сибири по рекам, стекающим по обоим склонам Уральского хребта и соприкасающимся своими верховьями (реки Щучья, Уса и др.), и что носители большеземельской культуры по своему этническому происхождению были родственны «неолитическому» населению северного Приобья. На полуострове Ямал В. Н. Чернецовым были найдены остатки поселений, обитатели которых вели образ жизни, в значительной степени отличный от того, который ведут современные жители Ямала — ненцы. Им были обнаружены землянки, свидетельствующие об оседлом образе жизни, остатки гончарства и следы интенсивного морского промысла. Основываясь на преданиях и рассказах ямальских ненцев и некоторых других данных, В. Н. Чернецов пришёл к выводу, что раскопанные на Ямале землянки принадлежали народности, которую ненцы называют «sirt’si» и что сами ненцы появились на северном Ямале не ранее начала XVII в. <…> В. Н. Чернецов считает, что термин «sirt’si» (т. е. сиртя, сирти. — Л. X.) едва ли следует понимать как название какой-то единой этнической группы. Скорее всего, что он, подобно слову «чудь», не имел достаточно чётких границ и, может быть, применялся к различным племенам. Несомненна близость культуры «sirt’si» — морских охотников — к культуре восточных палеоазиатов. Об этом свидетельствуют и литературные данные авторов XVI–XVII вв. Ламартиньера, ван Линсхотена, Барроу и других, описавших жилища, орудия труда, лодки и т. п. жителей Варандея, Вайгача, Новой Земли. Носители этой культуры были ассимилированы пришедшими на Север самоедоязычными племенами. Однако отдельные элементы культуры аборигенов Севера сохранились в культуре современных ненцев. В. Н. Чернецов относит к таким элементам почитание нерп, что выражается в ряде ограничительных запретов, которые вряд ли могли возникнуть в оленеводческой среде. Образование усть-полуйской культуры, в которой явно обнаруживается наличие двух компонентов — северного и южного, В. Н. Чернецов связывает с приходом на Север угорских групп. Л. П. Лашук, основываясь, в частности, на данных археологического изучения Европейского Севера, рисует следующую картину этнической истории Припечорья: заселение этой территории человеком произошло в конце II — начале I тысячелетия до н. э. из-за Урала. Племена, распространившиеся в неолите с востока, первоначально говорили на языках с палеоазиатской основой, на которую по мере продвижения в новые местности с населением другого происхождения и усиления этнокультурных связей с аборигенами наслаивались иные элементы: в Северо-Западной Сибири — уральские, а далее к западу какие-то языки, одним из которых был, вероятно, протолопарский. Это население обитало на территории Припечорья еще в I тысячелетии н. э. Его застали в тундре и на морском побережье оленные самоеды, появившиеся в Приуралье около X в., назвав их сииртя. В дальнейшем, включив в свой состав ряд палеоазиатских и угорских элементов, самоедские племена появились на территории европейской тундры. Самоедские языки оказались более стойкими и постепенно победили языки малочисленного аборигенного населения. Сравнительно быстрому поглощению пришлыми самоедами древнего населения Крайнего Севера способствовало распространение здесь оленеводства, коренным образом изменившего хозяйственно-бытовой уклад аборигенов тундры. Таким образом, прямым наследием саянских самоедов на Севере являются, по мнению Л. П. Лашука, только их язык и оленеводство. Заметный вклад в дело разрешения проблемы этногенеза самодийских народностей сделали антропологи. В своей обстоятельной работе «Антропологическое исследование инородцев Северо-Западной Сибири» С. И. Руденко, привлекая сравнительный материал по антропологии соседних с ненцами народов — манси, хантов, кетов, саамов, делает ряд выводов, весьма интересных для решения вопроса о происхождении ненцев. Учитывая сходство антропологических признаков сойот с ненцами (Горщенко), а также предположение Миддендорфа о близости антропологического типа канинских ненцев к лопарям, С. И. Руденко поддержал теорию Фишера — Кастрена о южном происхождении ненцев. В поддержку этой теории выступил С. А. Шлугер, который на основании собранных им обширных материалов пришёл к заключению, что «ненцы по своему расовому облику неоднородны и делятся на две большие самостоятельные группы, или на две различные расы: на лопаноидную расу, доминирующую у ненцев Архангельской области, и кетскую, преобладающую в Приполярье Омской области». <…> «Прародиной» самоедов считают Саяны. Откуда же тогда языковое родство? По-видимому, теория саянского происхождения самоедских народов неверна. «Достоверные факты регистрируют передвижение групп самоедов не от Саян по Енисею и дальше на запад, а в обратном направлении». <…> В связи с распространением биогеографического метода и успехами археологии делаются попытки исследования ранних периодов формирования этнических общностей (IV–II тысячелетия до н. э.). Так, венгерский учёный П. Хайду пришёл к выводу, что «общие предки угро-финнов и самоедов когда-то проживали — судя по названиям некоторых деревьев — в лесной зоне к северу от южнороссийской степной полосы… обнимая территорию, лежащую около верховьев Волги и окрестностей по рекам Вятке, Каме, Чусовой и Белой». При этом предки самоедов занимали территорию несколько более восточную. Связь самоедов с финно-уграми оборвалась, по мнению П. Хайду, в IV–III тысячелетиях до н. э. вследствие того, что «преобладающее большинство самоедов окончательно переселилось в глубь Сибири». «Возможно, — далее замечает автор, — что некоторые роды, продвинувшиеся в восточном направлении между II столетием до н. э. и II столетием н. э., достигли западных склонов Алтая». А. П. Окладников в работе «Из истории этнических и культурных связей неолитических племён среднего Енисея (к вопросу о происхождении самодийских племён)» также высказывает мысль, что Саянское нагорье — лишь этап в процессе формирования и локализации самодийских народностей. Пролить свет на ранние периоды этногенеза самодийцев помогают антропологические исследования, которые в последнее время поднялись на более высокий уровень. Была обследована группа лесных ненцев. Публикация и исследование фольклора (особенно эпоса) самодийских народностей помогают вскрыть древние связи между ними и другими народами, многие важные в этом плане черты культуры. Б. О. Долгих в своих исследованиях широко привлекает данные фольклора. Фольклорные материалы о сихиртя (сиртя) — низкорослом народе, обитавшем в тундре до прихода туда самодийских народностей, — используются при реконструкции состава аборигенного населения Полярной зоны. Однако, несмотря на расширение и углубление исследований, связанных с этногенезом ненцев, по-прежнему можно выделить три основные точки зрения: 1) северные самодийцы, в том числе ненцы, сформировались в результате продвижения самодийских племён из районов южной Сибири и ассимиляции ими сравнительного немногочисленного аборигенного населения Приполярной зоны, которое, видимо, было различным на Европейском и Азиатском Севере; 2) северные самодийцы являются автохтонным населением Приполярной зоны, откуда часть их проникла в Присаянье; 3) место формирования самодийцев — Верхнее Поволжье (Западное Приуралье); из этих районов древние самодийцы распространились в южную Сибирь и на Север. Спорным является и время этих перемещений. После рассмотрения хозяйства, материальной и духовной культуры ненцев мы позволим себе высказать свои соображения, привлекая данные исследований последнего времени». (Хо-мин Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры. СПб.: «Русский двор», 1995, с. 36–41.)

(обратно)

54

Доннер Кай (Карл) Рейнхольд (1888–1935) — финский лингвист, этнограф и политик. В 1911–1914 годах предпринял две экспедиции в Сибирь, где изучал самодийские народы, однако в связи с началом Первой мировой войны вынужден был вернуться на родину. С 1924 года — доцент кафедры уральских языков университета Хельсинки. Доннер опубликовал четыре обширные работы по этнографии, был пионером новых методов в антропологии и донёс до научного мира культуру ранее малоизученных народов.

(обратно)

55

Комаги — род сапог из мягкой кожи.

(обратно)

56

Толль Эдуард Васильевич (1858–1902) — русский геолог, путешественник, исследователь Арктики и хороший друг Нансена.

(обратно)

57

Шренк Леопольд Иванович (1826–1894) — российский зоолог, геолог и этнолог, оставивший многочисленные труды, главным образом по этнографии, антропологии и зоогеографии; особенно подробно описал быт и нравы сибирских самоедов.

(обратно)

58

Неринг Альфред (1845–1904) — немецкий зоолог и палеонтолог.

(обратно)

59

Брандт Фёдор Фёдорович (Иоганн Фридрих фон) (1802–1879) — знаменитый немецкий естествоиспытатель, врач, зоолог и ботаник, президент Русского энтомологического общества.

(обратно)

60

Летом 1900 года Толль, свято веривший в существование Земли Санникова, отплыл на своей шхуне «Заря» из Санкт-Петербурга и достиг острова Беннетта спустя два года. 23 мая 1902 года Эдуард Толль, астроном Фридрих Зееберг, промышленники якут Василий Горохов и эвенк Николай Дьяконов, сев на две байдарки, отправились изучать прилегавшие берега. Через год на поиски пропавшего вельбота (во второй спасательной партии) отправился молодой лейтенант Александр Васильевич Колчак — будущий хозяин Сибири, расстрелянный в Гражданскую войну большевиками в Иркутске. Им удалось обнаружить остатки стоянки барона и бутылку с запиской отважных путешественников. Вскоре удалось обнаружить домик, выстроенный Толлем и его спутниками, в котором нашли уже ящик с кратким отчётом от 8 ноября 1902 года и уведомлением, что экспедиция отправляется «дальше на юг».

Нансен очень переживал о друге, о чём свидетельствует его обширная переписка с Полярной комиссией Петербургской академии наук, с русскими консулами в Норвегии и женой Толля, Эвелиной Николаевной.

Вслед за Толлем вскоре погиб и адмирал Макаров — второй русский друг и коллега Нансена.

(обратно)

61

Эрозия — разрушение горных пород и почв поверхностными водными потоками и ветром, включающее в себя отрыв и вынос обломков материала и сопровождающееся их отложением.

(обратно)

62

Верста — русская единица измерения расстояния, равная пятистам саженям или 1066,781 метра.

(обратно)

63

«В Красноярске мне рассказали, что Никита, первый епископ в Енисейске (1861–1873), в своей книге о Мангазее пишет о связях этого города на берегу реки Таз с Норвегией. Он указывает, что норвежские монеты были найдены у шаманов в этом районе. У меня, к сожалению, пока не было возможности ознакомиться с этой книгой. (Примеч. авт.)

Речь идёт о первом енисейском владыке Никите (Никита Иванович Казанцев), окончившем Московскую духовную академию и ставшем затем её магистром. Успешно проявив себя в качестве ректора Вятской, Херсонской, Курской, Ярославской семинарий, он был назначен викарием Казанской епархии, а затем епископом Чебоксарским. Приняв Енисейскую епархию в 1861 году, он управлял ей до 1870 года. Его девизом было: «Я лучше хочу быть милосердным до слабости, чем правосудным до жестокости». Выйдя на покой в 1870 году, он скончался в 1874 году в возрасте 71 года. Будучи человеком любознательным и трудолюбивым, владыка написал книги: «О Филарете, митрополите Московском», «Повесть о блаженном Василии Мангазейском», «Город Енисейск».

(обратно)

64

Дорпат — одно из названий города Тарту (Юрьева, Дерпта).

(обратно)

65

Вереншёльд Эрик Теодор (1855–1938) — норвежский художник, график и декоратор. Автор жанровых картин с изображениями крестьянской жизни, портретов знаменитых соотечественников (Бьёрнстьерне Бьёрнсона, Хенрика Ибсена и др.), иллюстратор норвежских народных сказок и королевских саг «Круг земной» Снорри Стурлусона. Близкий друг Нансена.

(обратно)

66

Бэр Карл Максимович (1792–1876) — русский естествоиспытатель, основатель эмбриологии, плодотворно работал в области антропологии, создав систему измерения черепов. Участник экспедиций на Новую Землю (1837) и на Каспийское море (1853–56). В 1857 году высказал положение о закономерностях подмыва правых берегов рек в Северном полушарии и левых — в Южном (так называемый закон Бэра). Он — один из учредителей Русского географического общества.

(обратно)

67

Цеприц Карл (1838–1885) — географ, профессор физической географии. Рассмотрев вопрос теоретически, пришёл к заключению, что избыток силы воды у правого берега настолько незначителен, что он может быть парализован целым рядом других условий.

(обратно)

68

В 1893 году в Сибири дальше к северу на побережье я видел большие каменные глыбы, которые, насколько я понимаю, принесло туда во время ледникового периода. Но как далеко на юг распространено это явление, сказать не могу. (Примеч. авт.)

(обратно)

69

Как я узнал позже, зайцев не было в тот год, как и белок. А за последние два года охота на белок вообще очень сократилась. Предполагают, что на них, как на наших леммингов, напал мор. (Примеч. авт.)

(обратно)

70

Антипирин — болеутоляющее, жаропонижающее и противовоспалительное средство.

(обратно)

71

Наш главный лесничий, господин Сакслунд, после моего возвращения в Норвегию сказал мне, что он с радостью попытался бы пересадить на нашу почву сибирскую ель, поскольку считает, что она более выгодна во всех отношениях, чем сибирская лиственница. (Примеч. авт.)

(обратно)

72

Анучин Василий Иванович (1875–1941) — русский этнограф и писатель. В 1905–1907 годах — один из инициаторов и участников экспедиции в Туруханский край для изучения языка и быта енисейских остяков. По материалам экспедиции издал ряд очерков и книг.

(обратно)

73

Хансен Андреас Мартин, «Просто Хансен» (1857–1932) — известный норвежский историк, психолог.

(обратно)

74

Верно, так называли королеву Викторию, королеву Англии. (Примеч. авт.)

(обратно)

75

Ихэтуаньское восстание (Боксёрское восстание) (1899–1901) — восстание ихэтуаней (буквально — «отрядов гармонии и справедливости») против иностранного вмешательства в экономику, внутреннюю политику и религиозную жизнь Китая. Название восстания было дано европейцами по его эмблеме — сжатому кулаку.

(обратно)

76

Дело Дрейфуса — процесс (1894–1906) по делу о шпионаже в пользу Германской империи, в котором обвинялся офицер французского Генерального штаба, еврей родом из Эльзаса (на тот момент территория Германии) капитан Альфред Дрейфус (1859–1935). Связано с подъёмом антисемитизма после панамского скандала 1892 года. После того как летом 1899 года кассационный суд — высший апелляционный суд Франции — аннулировал первый приговор, в Ренне состоялось повторное заседание военного суда. Лишь в июле 1906 года, после политического поражения клерикалов и иезуитов, кассационный суд Франции отменил приговор военного суда, вынесенный в 1899 году в отношении Дрейфуса. По иронии судьбы сам Дрейфус отнюдь не был правоверным евреем. Один из его сторонников заметил, что, будь жертвой другой еврей, сам Дрейфус едва ли заинтересовался бы этим делом.

(обратно)

77

Кряж — гряда холмов или горный хребет.

(обратно)

78

Название Туруханск перешло к селу Монастырскому, современному Туруханску, который располагается примерно в 35 км к юго-востоку, на другом берегу Енисея. Он так называется и ныне. Старый же Туруханск теперь носит название Старотуруханска.

(обратно)

79

Вероятно, речь идёт не собственно о сельди, а о ряпушке, которая известна во многих озёрах бассейна Енисея и его дельты. В Енисее сибирская ряпушка представлена двумя полупроходными формами — крупной, называемой карской, и мелкой — туруханской. Внешне ряпушка, особенно туруханская, очень похожа на небольших размеров сельдь, отсюда её общепринятое на Енисее название — туруханская селёдка. Основными местами обитания обеих форм является прибрежная зона Енисейского залива, но нередко ряпушка большими стаями бродит в верхних горизонтах его открытой части. Основные нерестилища расположены в среднем и нижнем течении Енисея в 1200–1550 км от устья. Нерест ряпушки проходит в конце октября — начале ноября при температуре воды 3,2–1,8°C

(обратно)

80

Последний из коттов, говоривший на своём родном языке, умер всего 6 лет назад, как мне рассказал Кай Доннер, узнавший это во время путешествия по Канскому округу. (Примеч. авт.)

(обратно)

81

Есь — главный мифологический персонаж («небо», «бог»). Само небо называется «Есевой кожей». Есь — единственный бог, иногда идентифицируемый с христианским Богом. Есь обладает некоторыми чертами громовержца, он поражает громом-молнией, северное сияние называется «огонь неба-Еся», а большая туча — «гора неба-Еся». В целом Есь при его всемогуществе носит черты абстрактности и обычно не вмешивается в человеческие дела.

(обратно)

82

Хоседэм — носительница зла. Она насылает беды и порчу, непогоду, мор, болезни и смерть, вызываемую тем, что Хоседэм поедает душу человека — ульвей. Живёт она в земле или, по другой версии, на скале, находящейся в устье Енисея или в море (иногда Хоседэм называют «нижняя мать»). У Хоседэм сын или даже семь сыновей (семь Хоседэмов) и дочь.

(обратно)

83

Убийца Оленей — герой романа Ф. Купера «Зверобой, или Первая тропа войны».

(обратно)

84

Бонд — норвежский крестьянин.

(обратно)

85

Сберегательные кассы были основаны в России в 1841 году, когда 12 ноября император Николай I своим указом утвердил первый Устав сберегательных касс в России.

(обратно)

86

В начале XX века германский офицер Гейно фон Базедов, не раз бывавший в нашей стране, писал: «Россия — страна мундира…» Он — автор книги «Путевые впечатления о военной России. Быт русской армии XVIII — начала XX века».

(обратно)

87

Это утверждение неверно. У охотников-тунгусов каждый род отличался особой татуировкой лица. Застигнутый на чужой территории человек из другого рода мог быть убит.

(обратно)

88

В 1840 году писатель В. А. Соллогуб опубликовал повесть «Тарантас», в которой так описывает это средство передвижения: «Но что за тарантас, что за удивительное изобретение ума человеческого!.. Вообразите два длинные шеста, две параллельные дубины, неизмеримые и бесконечные; посреди них как будто брошена нечаянно огромная корзина, округлённая по бокам, как исполинский кубок, как чаша преждепотопных обедов; на концах дубин приделаны колёса, и всё это странное создание кажется издали каким-то диким порождением фантастического мира, чем-то средним между стрекозой и кибиткой».

(обратно)

89

Цигарка — скрученная из бумаги трубочка с табаком (обычно с махоркой), употребляемая вместо папиросы; самокрутка.

(обратно)

90

Особняк принадлежал жене Гадалова, Вере Николаевне, был построен в стиле модерн известным красноярским архитектором В. А. Соколовским в начале XX века и является ныне памятником архитектуры. Сейчас там находится Красноярский художественный музей им. В. И. Сурикова. Здесь Вера Николаевна, происходившая из московской купеческой семьи, близкой к семейству известных меценатов Мамонтовых, устраивала художественные вечера, вела дела красноярского Дамского комитета, собирала средства в помощь воинам нижних чинов, раненным во время Русско-японской кампании и Первой мировой войны, и их семействам, проводила «дни белой ромашки» благотворительные базары в пользу больных туберкулёзом. В 1913 году она становится попечительницей Владимирского приюта и до середины 20-х годов изыскивает деньги на его содержание, ремонт, обучение воспитанниц ремеслу, не забывая о музыкальных и литературных вечерах.

(обратно)

91

Датой рождения красноярского футбола принято считать 27 августа 1912 года, когда состоялся первый официальный футбольный матч между командами «Спорт» и «Тренер» на футбольном поле «Соколка» (излучина реки Качи у Радайкина моста). Расцвет футбола в Красноярске в дореволюционные годы приходится на 1913 год. Именно это время описывает Нансен. После матча Фритьоф на памятной серебряной дощечке, вручённой команде-победительнице, карандашом вывел свою подпись, которая впоследствии была выгравирована.

В 1912–1913 годах часто можно было видеть, как мальчишки и даже взрослые гоняли резиновые мячи, бычьи пузыри или чулки, набитые соломой, в городском саду (центральный парк) либо на Театральной площади (ныне место стадиона «Локомотив»). Форму, в которой играли, шили сами, а вместо бутс на ногах были тяжеленные солдатские ботинки. Настоящие кожаные мячи были в то время большой редкостью, они считались дорогим подарком, становились призом за победу.

(обратно)

92

Сокольское движение (чешск. Sokol) — молодёжное спортивное движение, основанное в Праге в 1862 году Мирославом Тыршем. С перерывами продолжает работать по настоящее время. Хотя официально движение является неполитическим, оно было важным носителем и распространителем идей чешского национализма и панславизма. Статьи, публикуемые в журнале Сокола, лекции, читаемые в его библиотеках, и театрализованные представления на массовых спортивных фестивалях, называемых слётами, помогали создавать и распространять чешскую националистическую мифологию.

(обратно)

93

В городе проживают 130 000 человек. (Примеч. авт.)

(обратно)

94

По другим источникам, монголы и буряты называют озеро «Бай-гал», что означает «место, где пребывает огонь». (Примеч. авт.)

(обратно)

95

«Для сравнения можно привести самую дорогую дорогу в Норвегии, Офотскую, проходящую среди гор с крутыми подъёмами, где каждый километр стоил 250 888 крон, а также Бергенскую дорогу, имеющую много туннелей, при строительстве которой каждый километр стоил 135 461 крон. (Примеч. авт.)

(обратно)

96

Озеро Виктория, или Виктория-Ньянза, расположено в Восточной Африке на территории трёх государств: Кении, Танзании, Уганды. Находится на высоте 1134 метров. Площадь 68 тысяч квадратных километров (2-е по величине — после озера Верхнего — из пресных озёр мира). После сооружения в 1954 году плотины Оуэн-Фолс на реке Виктория-Нил озеро превращено в водохранилище, в результате чего уровень воды в нём повысился на 3 метра.

(обратно)

97

Танганьика — озеро в Восточной Африке, в пределах Заира, Танзании, Замбии и Бурунди. Длина около 650 километров, ширина 40–80 километров. Площадь 34 тысячи квадратных километров. Находится на высоте 773 метров в тектонической впадине Восточно-Африканской зоны разломов. Самое длинное в мире озеро. Одно из самых глубоких (наряду с озером Байкал) на планете и столь же древнее по происхождению.

(обратно)

98

О происхождении озера Байкал у учёных нет единой теории.

Академик И. Г. Георги, будучи на Байкале в 1772 году, предположил, что некогда на территории современного Байкала была суша, по которой протекала река Ангара. Позднее вследствие грандиозного провала посреди долины образовалось озеро. Исследователь И. Д. Черский, возражая Георги, считал, что Байкал образовался в результате медленного погружения земной коры.

Академик В. А. Обручев высказал свою гипотезу образования озера. По его мнению, на месте современного Байкала существовала суша, которая представляла собой древнейшую глыбу, смятую в складки ещё в докембрийское время (свыше 500 млн лет назад). При горообразовательных движениях в соседних областях она раскалывалась на более крупные глыбы, отделённые друг от друга разломами. Вследствие неравномерных опусканий образовался целый ряд впадин — грабенов. В. А. Обручев считал, что Байкал представляет собой один из этих грабенов. В настоящее время геологи и геоморфологи развивают и уточняют представления учёного, выясняют механизм и последовательность образования байкальской впадины и продолжающегося формирования котловины, которое не окончилось еще и теперь. Так, только в районе Байкала происходит в среднем около 2000 землетрясений в год, или 6 в сутки. Большинство из них незначительные, но есть и сильные толчки, достигающие 9 и даже 12 баллов.

В народе существует такая легенда о происхождении Байкала. В незапамятные времена на месте озера была цветущая долина, где жило великое множество зверей и птиц. Люди были счастливы в той долине, занимались охотой и рыболовством. Но стали они грешить — и боги послали землетрясение, земля разломилась, из недр её вырвался пламень и пожрал долину и её обитателей… Поднялись высокие горы, и с их вершин хлынул поток лавы, между водой и огнём произошла борьба, и побеждённый огонь вновь ушёл под землю. Гигантский провал заполнился водой, и образовался Байкал.

(обратно)

99

Кабинет Его Императорского Величества — учреждение, ведавшее личным имуществом царской фамилии и занимавшееся некоторыми другими вопросами в 1704–1917 годах.

(обратно)

100

Дамская улица — самая старая улица Читы, вернее, её первая упорядоченная улица. Жёны декабристов были вынуждены на собственные средства строить дома на специально отведённом для них месте. Постепенно за целым рядом новеньких домиков жён декабристов из лиственничных брёвен закрепилось прозвище «Дамская улица». От тех домов сейчас остался только один, стоящий ныне по Селенгинской улице, он принадлежал жене декабриста Михаила Михайловича Нарышкина — Елизавете Петровне.

(обратно)

101

Именно так, а не Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) называлась эта магистраль во времена Ф. Нансена.

(обратно)

102

Гиляки — устаревшее название народа нивхи. Нивхи — прямые потомки древнейшего населения Сахалина и низовьев Амура. Существует точка зрения, что предки современных нивхов, северо-восточных палеоазиатов, эскимосов и индейцев — звенья одной этнической цепи, охватывавшей в далёком прошлом северо-западные берега Тихого океана. Нивхи относятся к палеоазиатскому типу монголоидной расы. По языку и культуре нивхи близки народам, разговаривающим на палеоазиатских языках (чукчам, корякам и др.).

(обратно)

103

Штернберг Лев Яковлевич (1861–1927) — народоволец, крупнейший этнограф. Будучи ещё студентом, участвовал в студенческих народовольческих организациях. В 1886 году после трёх лет тюрьмы сослан на север Сахалина на 10 лет. Во время ссылки провёл весьма важную этнографическую работу среди гиляков, определившую всю его дальнейшую деятельность («Гиляки. Происхождение, быт, семья, род и религия», 1894). По отбытии ссылки назначен сотрудником Музея антропологии и этнографии Академии наук. После Октябрьской революции был избран в 1918 году профессором Ленинградского университета, а в 1924-м — членом-корреспондентом Академии наук.

(обратно)

104

Арсеньев Владимир Клавдиевич (1872–1930) — выдающийся русский путешественник, географ, этнограф, писатель, исследователь Дальнего Востока. Доказал, что нанайцы, удэгейцы, орочи — потомки древнего и исконного населения Дальнего Востока и Сибири.

С 1900 года В. К. Арсеньев является членом Общества любителей охоты, с 1903-го — действительным членом Общества изучения Амурского края. Первые свои экспедиции (1902–1907) Арсеньев совершил в качестве военного топографа. В его задачу входило проведение маршрутной съёмки, но он попутно собирал и научные материалы о рельефе, геологии, флоре и фауне южного Приморья и Сихотэ-Алиня, о народах, населяющих эти места.

В 1909 году В. К. Арсеньева избрали действительным членом Императорского русского географического общества. В 1908–1910 годах Арсеньев при поддержке Русского географического общества осуществляет исследования северного Приморья. Обобщённый материал, полученный в ходе этих экспедиций Арсеньева — «Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края», — был издан в 1912 году. Следующая экспедиция Арсеньева (1918) была на Камчатку.

В 1930 году Арсеньев трагически погиб от воспаления лёгких во время экспедиции на нижний Амур.

(обратно)

105

Айну, или курильцы (курилы, курильские мужики, курильские камчадалы), населяли Сахалин и Курильские острова, а также южную часть Камчатки от реки Большой на западе и Авачинской бухты на востоке. Происхождение народа остаётся неясным. Айну часто относят к австралоидам, но эти предположения основываются на сходстве черт лица, телосложения, волосяного покрова и т. д. Последние исследования дают возможность предположить их близкие расовые связи с тунгусами, алтайцами и другими жителями Урала и Сибири. На Японских островах айны появились около 8–7 тысяч лет назад, создав неолитическую культуру дзёмон.

(обратно)

106

Бохай (Бохайго — «приморское государство») — раннефеодальное государство в Северо-Восточной Азии. Существовало с начала VIII века по 926 год. Основное население — тунгусские племена мохэ, а также когурёсцы, китайцы и другие народности, всего до 100 000 семей.

(обратно)

107

Никольск ныне называется Уссурийск. Это третий по населению (после Владивостока и Находки) город Приморского края.

(обратно)

108

Кидани — кочевые племена монгольской (согласно китайской историографии — тунгусской) группы, в древности населявшие территорию современной Внутренней Монголии, Республики Монголия и Маньчжурии.

(обратно)

109

Ляо — китайское название киданей и правящей династии их государства.

(обратно)

110

Манзы — устаревшее название китайцев и маньчжур в Уссурийском крае.

(обратно)

111

Гондатти Николай Львович (1861–1946) — первый и последний гражданский генерал-губернатор Приамурского края, этнограф, антрополог. Назначен на должность генерал-губернатора в 1911 году. Проводил политику укрепления могущества России на Дальнем Востоке. В отношении аборигенов края не допускал вмешательства в их самобытную жизнь, запрещал торговлю алкоголем в национальных селениях. После революции эмигрировал в Харбин.

(обратно)

112

Муравьёв-Амурский Николай Николаевич, граф (1809–1881) — российский государственный деятель, с 1847 по 1861 год был генерал-губернатором Восточной Сибири. В 1891 году в городе Хабаровске, на берегу Амура, Муравьёву-Амурскому воздвигнут памятник работы скульптора А. М. Опекушина. В 1992 году памятник был восстановлен, а в 2006 году его изображение появилось на новой банкноте 5000 рублей.

(обратно)

113

Устой — береговая или промежуточная опора моста; бык.

(обратно)

114

Камус — специальная подкладка на скользящую поверхность лыжи для того, чтобы лыжа не проскальзывала при подъёме; делается из жестковолосной части шкуры нижней части ног оленей.

(обратно)

115

Нансен имеет в виду события начала XX века в Китае. В мае 1900 года в Китае произошло Ихэтуаньское восстание. В ходе восстания были убиты 222 китайца-христианина, а также осаждён католический собор Петанг. 21 июня 1900 года императрица Цыси объявила войну Великобритании, Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии, Японии, США и России. Страны договорились о совместной борьбе против восставших. 8 февраля 1904 года с освобождения русскими войсками Маньчжурии на территории Китая началась Русско-японская война. Эта война окончилась поражением России.

В 1911 году в Китае началось Учанское восстание, которое вылилось в Синхайскую революцию, продолжавшуюся с 1911 по 1913 год. Династия Цин была свергнута, Китай был провозглашён Китайской республикой. Тибет перешёл в зону влияния Великобритании. 12 февраля 1912 года был провозглашён первый президент Китая — Юань Шикай, бывший до этого премьер-министром и главнокомандующим китайской армией. В 1913 году, после подавления Юань Шикаем восстаний в центральных и южных провинциях, в стране была установлена диктатура.

(обратно)

116

В 1858 году между Россией и Китаем был подписан (Н. Н. Муравьёвым-Амурским и И. Шанем) Айхунский договор. Ослабление Китая и усиление агрессии иностранных держав на Дальнем Востоке побудили царскую Россию добиваться присоединения Приамурья и Приморья. Амурская экспедиция 1849–1855 годов и колонизация Приамурья, начатая в 1850-х годах по инициативе Муравьёва, подготовили это присоединение, происшедшее в результате мирных переговоров с Китаем. Китай признавал переход к России левого берега Амура от реки Аргунь до устья; правый берег до реки Уссури оставался за Китаем. Район между Уссури и морем до разграничения являлся общим владением России и Китая. Плавание по Амуру, Уссури и Сунгари позволялось только русским и китайским судам. Русскому и китайскому населению разрешалось вести друг с другом торговлю.

(обратно)

117

Нансен приводит здесь слегка искажённые сведения. В «Биографическом словаре» (2000) читаем:

«Поярков (Василий) — письменный голова, первый совершивший в 1643–1646 гг. путешествие по Амуру. Вернувшийся около 1641 г. из путешествия к Витиму, служилый человек Максим Перфильев объявил якутским воеводам о нахождении серебряной руды на реке Уре. Для розысков последней, а также «медной и свинцовой руды и приведения под царёву руку новых людей», живших по Шилке и Зее, был послан с 130 человеками Поярков; он плыл по рекам Алдану, Учу-ру, Гономе, на последней пробыл в зимовке только две недели и с 90 казаками к весне добрался до реки Зеи, пройдя с неимоверными усилиями «Камень» (Становой хребет). В стране Даурской он ожидал прихода остальных казаков и, несмотря на сильный недостаток в съестных припасах, старательно «разведывал про руду, про синюю краску и про дорогие камни». С прибытием казаков Поярков поплыл вниз по Зее и вошёл в Амур, приняв его за Шилку; дошёл до устьев Амура, где обложил ясаком гиляков и зимовал. Отсюда Поярков и его спутники решили возвратиться в Якутск морем, но, выброшенные на сибирский берег после долгого и опасного плавания по морю, вернулись в Якутск только в 1646 г., привезя с собой двенадцать сороков соболей и нескольких гиляков. Хотя Поярков утверждал, что Амур легко покорить и притом крайне выгодно в виду «добрых земель в Пегой Орде» (Приамурском крае), но его мысль тогда не осуществилась, и экспедиция его осталась без результатов. В отношениях к своим служилым людям — казакам Поярков проявлял большую жестокость».

(обратно)

118

Албазин был основан в 1651 году казаками во главе с Е. П. Хабаровым. В 1683 году правители Китая, стремясь вытеснить русских из Амурского региона, начали против них военные действия в районе рек Зеи и Сунгари. В 1685 году двухтысячный китайский отряд подступил к Албазину, гарнизон которого во главе с воеводой А. Толбузиным после недолгого сопротивления сдался на условии свободного выхода. Китайцы разрушили этот оплот российского присутствия на Амуре, а затем покинули данный район. Тогда Толбузин по приказу нерчинского воеводы Власова вернулся со своими людьми на место разрушенного острога и заложил на его месте новый.

К лету 1686 года Албазин был отстроен, а в июле того же года к крепости подошло 5-тысячное китайское войско с 40 пушками. Число защитников крепости не превышало 1 тысячи человек. На сей раз русские защищались стойко и отбили все приступы. Во время одного из них воевода Толбузин был смертельно ранен ядром. Однако гибель командующего не внесла смятения в ряды защитников крепости, и они продолжили оборону. Тем временем в Пекин пришло известие о скором приезде в Нерчинск русской миссии во главе с окольничим Ф. А. Головиным. Узнав об этом, китайский император Канси велел прекратить активные боевые действия под Албазином. Сама же осада крепости продолжалась, и албазинский гарнизон мужественно выдержал суровое зимнее сидение.

Весной 1687 года китайцы, опасаясь подхода Ф. А. Головина с войском, сняли осаду Албазина, а в августе окончательно покинули данный район. Сражение за Албазин стало кульминацией русско-китайского пограничного конфликта (1683–1689). По условиям Нерчинского договора (1689) миссия Головина, окружённая китайской армией в Нерчинске, уступила Китаю Албазин и часть земель севернее Амура.

(обратно)

119

Невельской Геннадий Иванович (1813–1876) — русский исследователь Дальнего Востока, адмирал (1874).

(обратно)

120

Начавшаяся в 1853 г. Крымская война и выступление на стороне Турции Англии и Франции, угроза флота этих стран безопасности Петропавловска на Камчатке заставила Н. Н. Муравьёва принять меры по укреплению Петропавловска и других тихоокеанских рубежей. С этой целью было проведено несколько сплавов по Амуру к его устью с войсками и всевозможными материалами. В 1854 году прошёл первый сплав, во время которого была оказана помощь Петропавловску, вход в Амур для неприятеля был закрыт. Во время третьего сплава, в 1856 году, в устье Зеи был основан Усть-Зейский пост. Казаки поставили палатки, возвели из брёвен плота склад, в котором хранили провиант, снабжая им возвращающиеся с низовий Амура казачьи и воинские отряды.

Весной 1857 года по Амуру пошёл новый сплав, в котором участвовали генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв, а также географ и путешественник М. И. Венюков, который все события отразил в книге «Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии» в главе «Воспоминания о заселении Амура в 1857–1858 годах». Всё лето 1857 года Н. Н. Муравьёв пробыл в Усть-Зее. Здесь была его ставка. Он и его сподвижники определили место для постройки будущего города — равнина при слиянии Зеи и Амура. Началась его застройка.

Весной 1858 года Н. Н. Муравьёв на пароходе «Лена» вместе с архиепископом Иннокентием вновь прибыл в Усть-Зейскую станицу. Отсюда он прибыл в китайский городок Айгун, где был заключён договор о границе. Здесь же — в станице Благовещенской — было торжественно отпраздновано это важнейшее в истории России событие.

(обратно)

121

Ханшина (или ханшин) — китайский традиционный алкогольный напиток, называемый еще «китайской пшеничной водкой». Имеет мутноватый цвет и специфический запах. Для её приготовления используется спирт из проса (гаоляна) или из чумидзы; содержит в себе значительную примесь сивушного масла.

(обратно)

122

О событиях 1900 года в Благовещенске в русской исторической литературе не так уж много сведений. Наиболее полный обзор даёт иркутский историк В. И. Дятлов. Ниже приводим отрывок из его статьи, опубликованной в сборнике «Евразия. Люди и мифы» (М., 2003):

«Благовещенской «Утопией» назвал анонимный публицист «Вестника Европы» трагические события лета 1900 года в Благовещенске. Тогда здесь в течение нескольких дней было убито, в основном утоплено в Амуре, около пяти тысяч китайцев. Событие это не просто страшное, трагическое. Во многом оно явилось знаковым, чрезвычайно важным для понимания механизмов воздействия синдрома «жёлтой опасности» на российское население дальневосточной окраины империи. <…>

В 1898 году в Китае началось восстание под руководством тайного общества «Ихэтуань» («Отряды справедливости и мира»). Ихэтуани исповедовали ксенофобию, отвергая всё пришедшее в Китай с Запада. Их идеалом было возвращение к устоям традиционной китайской жизни, а важнейшим лозунгом, особенно на начальном этапе восстания, — призыв к уничтожению и изгнанию иностранцев из Китая. Восемь держав, в том числе и Россия, организовали военную экспедицию против восставших и поддержавших их правительственных войск. Военные действия шли и в Маньчжурии, подкатившись, таким образом, непосредственно к российской границе.

Наиболее тревожная обстановка сложилась в Благовещенске: враждебные войска находились на другом берегу Амура, гарнизон был отправлен для боевых действий в район Харбина, коммуникации фактически прерваны из-за мелководья на реке Шилке. У населения и властей города и округи это вызывало естественную напряжённость, но представление о реальной угрозе какое-то время отсутствовало. Благовещенский журналист писал по свежим следам, что о событиях в Китае, в том числе и о расправах с европейцами, все, конечно, знали, но с собственной жизнью как-то не соотносили: «На Китай и китайцев все привыкли смотреть настолько презрительно, их трусость была так знакома всем пограничным жителям, что серьёзной войны с Китаем мало кто ожидал».

И вдруг — обстрелы и попытка захвата нескольких российских речных судов на Амуре, а со 2 июля обстрел самого Благовещенска. Он длился тринадцать дней, вёлся восемью орудиями и значительного ущерба не нанёс. Не было разрушено ни одного дома, погибло 5 человек и 15 ранено. Довольно быстро выяснилось, что этим и незначительными разведочными экспедициями активность китайских войск и ограничилась. Но не на шутку встревоженные российские власти предпринимают ряд срочных мер: был возвращён благовещенский гарнизон, подтянуты значительные военные контингенты из Забайкалья и Хабаровска. К концу месяца российские войска, очистив собственный берег Амура, переправились на китайский и, быстро разгромив китайские формирования, захватили провинциальный центр Айгунь. Практически весь китайский берег Амура перешёл под контроль российских войск, всякая опасность для Благовещенска миновала.

Что же происходило в городе в первые две недели, когда ситуация казалась — и была — опасной и неопределённой? По единодушным оценкам всех наблюдателей и участников событий, с первым же выстрелом началась страшная паника. Толпы людей бесцельно метались по улицам. Многие выехали из города. Были разграблены оружейные магазины и склады. Предпринимались судорожные и потому неэффективные попытки сформировать ополчение. По улицам бродили толпы озлобленных и подвыпивших призывников, оторванных от хозяйств во время летней страды, не получивших оружия, не организованных и никому на деле не нужных. «Не было ничего легче, чем взять город в этот момент даже небольшой части маньчжур», — констатировал участник событий. Дополнительным фактором паники было присутствие в городе китайцев.

Благовещенск был основан в 1859 году. <…> К 1900 году его постоянное население достигло 50 тыс. человек, да еще несколько десятков тысяч сезонных рабочих отправлялись из него на золотые прииски и обслуживали навигацию по Амуру. Большую их часть составляли китайцы. Кроме того, практически каждая зажиточная семья города имела китайскую прислугу, китайцы контролировали мелкую, среднюю и часть крупной торговли, содержали многочисленные рестораны, кабаки и развлекательные учреждения, снабжали город овощами, строили, обеспечивали нормальное функционирование коммунального хозяйства. <…>

Трудно удержаться от пространного цитирования по этому поводу из воспоминаний очевидца рассматриваемых событий: «Десятки лет многие из китайцев и маньчжур мирно жили в нашей среде, принося огромную пользу населению своим трудом, что признавалось решительно всеми беспристрастными людьми. Трудолюбивые, до невероятности ограниченные в своих потребностях, китайские подданные решительно никогда не бывали замечены не только в крупных преступлениях, но даже в мелких предосудительных проступках. Честность и добросовестность были общепризнанными их чертами, поэтому во многих крупных учреждениях, разных промышленных фирмах и компаниях, как и в частных домах, на китайцев, как на служащих или прислугу, все безусловно полагались и вполне им доверяли. Во многих русских семействах, имевших в качестве мужской прислуги молодых китайцев, к ним привязывались как к родным. Нередко их обучали русскому языку, и этому занятию они предавались с замечательным прилежанием: за русской книжкой или письмом они просиживали далеко за полночь и благодаря такому усердию делали быстрые успехи. Но в среде малокультурных слоёв нашего населения китайцы никогда не пользовались особенной симпатией. Простолюдины видели в них, во-первых, представителей чуждой национальности, упорно избегающей слиться с русской, так как известно, китайцы, за крайне редкими исключениями, никогда не расстаются ни со своими обычаями, ни с внешним своим видом. Во-вторых, в них русские рабочие всегда видели опасных для себя конкурентов».

Когда начался обстрел, на них посмотрели другими глазами. Заметили, как их много, как велика зависимость от них. А самое главное, реально ощутили, как далека Россия и как близок и огромен Китай, ставший вдруг враждебным, способным без малейшего труда поглотить и растворить в себе весь их маленький и оказавшийся совершенно беззащитным островок империи. Так синдром «желтой опасности», волновавший прежде публицистов, аналитиков, государственных служащих, то, о чём рядовой обыватель если и задумывался, то как о чём-то внешнем для себя, вдруг обрёл для него реальное и страшное воплощение.

Весь этот ужас и начал персонифицироваться в тех, кого ещё вчера снисходительно, добродушно-презрительно называли «ходями», «китаёзами», «узкоглазыми». Обыватели с подозрением и тревогой всматривались в лица своих слуг, которые ещё несколько дней назад были для них если не членами семей, то неотъемлемой и почти не замечаемой частью домашней обстановки. В китайцах на улице начинали видеть, говоря современным языком, «пятую колонну». Город заполонили слухи о тайных военных приготовлениях местных китайцев, их вызывающем поведении, о том, что они готовят резню. Передавали, что кто-то видел у них оружие. При обысках находили только ножи. Но находили и «афиши» (листовки) «ихэтуаней», что подливало масла в огонь.

Немедленно начались инциденты. Часто их инициаторами были собранные в городе призывники, оторванные от дома и терпящие большие убытки. <…>

Когда начались массовые избиения и убийства, власти абсолютно ничего не предприняли для их защиты. Не последовало ни официальных заявлений, ни каких-либо неофициальных действий. Более того, представители властей низового уровня, особенно чины полиции, прямо подстрекали к насилиям.

3 июля, то есть после нескольких дней фактического бездействия, в самый критический момент по инициативе благовещенского полицмейстера военный губернатор издаёт распоряжение о выдворении всех китайцев города и области за Амур. Силами полиции и добровольцев из числа горожан и казаков устраиваются облавы, в ходе которых несколько тысяч человек было интернировано. Облавы сопровождались массовыми грабежами, избиениями и убийствами. Никаких попыток оказать сопротивление не было.

Правда, были случаи, когда благовещенцы пытались укрывать знакомых китайцев, особенно своих слуг, но на них доносили соседи. Укрывавших обвиняли в предательстве, угрожали расправой, поэтому спасти удалось очень немногих. <…>

Утром 4 июля первая партия собранных накануне китайцев общей численностью до 3,5–4 тысяч человек (есть оценки и в 5–6 тысяч) под конвоем из 80 новобранцев, вооружённых за неимением ружей топорами, была отправлена в небольшой поселок Верхне-Благовещенский (в 10 километрах вверх по Амуру). Колонну вели быстро, дорога была плохая, день жаркий, и многие, особенно старики, стали отставать. Командовавший операцией пристав отдал приказ всех отставших «зарубить топорами». Приказ выполнялся, во время пути было убито несколько десятков человек. Следствие, произведённое несколькими месяцами позднее, выяснило, что всё это сопровождалось мародёрством — грабили и мёртвых, и живых.

И при облавах, и во время этого скорбного пути не было ни одной попытки оказать сопротивление. Более того, никто не пытался бежать, хотя при чисто символическом конвое сделать это было не так уж сложно.

В посёлке к конвою присоединились вооружённые жители-казаки во главе со своим атаманом. Они выбрали место для переправы. Ширина Амура составляла здесь более 200 метров, глубина — более четырёх при мощном течении. Подогнали китайцев к урезу воды и приказали им плыть. Когда первые вошедшие в воду почти сразу утонули, остальные идти отказались. Тогда их стали гнать — сначала нагайками, потом стрельбой в упор. Стреляли все, у кого были ружья: казаки, крестьяне, старики и дети. После получаса стрельбы, когда на берегу создался большой вал из трупов, начальник отряда приказал перейти на холодное оружие. Казаки рубили шашками, новобранцы топорами. Спасаясь от них, китайцы бросались в Амур, но преодолеть его быстрое течение не смог почти никто. Переплыло на другой берег не более ста человек. <…>

Никто из участников расправы не протестовал. Нескольким новобранцам, у которых не хватало решимости рубить людей топорами, казаки пригрозили «снести головы как изменникам». Один новобранец спас раненого мальчика, мать которого была убита, но то был единственный случай человеколюбия, зафиксированный следствием.

В последующие дни, вплоть до 8 июля, такая же участь постигла ещё три партии китайцев общей численностью в несколько сотен человек».

(обратно)

123

Ли-Хун-Чан (Ли Хунчжан, 1823–1901) — китайский государственный деятель и дипломат. В течение ряда лет фактически руководил внешней политикой Китая. Участвовал в дипломатических переговорах с Францией во время Франко-китайской войны (1884–1885), подписал Симоносекский мирный договор с Японией (1895), заключил секретный договор с Россией (1896). В 1901 году подписал Заключительный протокол с державами.

(обратно)

124

Болховитинов Леонид Митрофанович (1871–1925) — генерал-лейтенант, генерал-квартирмейстер Кавказской армии, историк, публицист. В данном случае Нансен цитирует его известную статью «Колонизация Дальнего Востока», в которой, в частности, говорится: «Что касается китайской колонизации, то она заслуживает самого глубокого изучения; можно иметь те или иные взгляды относительно начавшегося пробуждения Китая, но относительно стихийной мощи китайских масс, их жизнеспособности, земледельческой, промышленной и торговой конкуренции установилось вполне определённое мнение, что эти качества китайцев гораздо более грозны, чем их армия и флот».

(обратно)

125

Имеется в виду Владимир Клавдиевич Арсеньев и его книга «Китайцы в Уссурийском крае».

(обратно)

126

Уничижительное прозвище китайцев на Дальнем Востоке.

(обратно)

127

Чечунча (чесуча) — китайская шёлковая ткань особого сорта, желтовато-песочного цвета.

(обратно)

128

Проверял в 1908 году ход колонизационных работ на Дальнем Востоке.

(обратно)

129

Шапокляк — мужской головной убор, разновидность цилиндра, который можно было складывать.

(обратно)

130

Родичев Фёдор Измайлович (1854–1933) — российский политический деятель. Член Государственной думы I, II, III и IV созывов (1906–1917), один из основателей Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы). Считался одним из лучших российских думских ораторов, за темпераментные выступления был прозван «первым тенором» кадетской партии. Широкую известность получил инцидент с участием Ф. И. Родичева и председателя Совета министров П. А. Столыпина на заседании Третьей думы 7 ноября 1907 года. Выступление Родичева о военно-полевых судах было встречено правооктябристским большинством Думы резко негативно и постоянно прерывалось выкриками из зала. В этой ситуации оратор начал терять самообладание и в одном из пассажей назвал виселицу «столыпинским галстуком». Находившийся в зале Столыпин демонстративно покинул заседание и потребовал от Родичева удовлетворения. В ответ Родичев принёс Столыпину личные извинения, сказав, что он совершенно не имел в виду оскорбить главу Кабинета, искренне раскаивается в своих выражениях, которые не так были поняты, и просит его извинить. Столыпин извинения принял, но руки депутату при этом не подал. Инцидент привёл к лишению Родичева права участвовать в работе Думы на 15 заседаний.

(обратно)

131

Ныне Новосибирск.

(обратно)

132

Историей семьи Беэр и описанием визита к ним в дом Ф. Нансена занимался А. Попов, который написал об этом интересную статью в журнале «Вокруг света» (№10, 1994), которой, в частности, говорится:

«Сергей Алексеевич Беэр в 1912–1914 годах работал главным инженером Сибирских железных дорог России и имел в Екатеринбурге служебную квартиру. Его жена — Мария Васильевна Беэр-Елагина — была внучкой Авдотьи Петровны Елагиной — хозяйки известного в Москве литературного салона у Красных Ворот, который в своё время посещали Жуковский, Пушкин, Гоголь, Тропинин… Предки С. А. Беэра — обрусевшие шведы. Первый из них, Андрей Беэр, приехал в Россию ещё при Петре I, был кораблестроителем и получил чин бригадира.

Для семьи Беэра приезд Нансена был, безусловно, событием. И неудивительно, что близкие инженера-путейца хранили как дорогую реликвию две фотографии, сделанные в тот знаменательный день — 24 октября 1913 года. На одной из них, снятой во время посещения Нансеном Екатеринбургского музея и подаренной им инженеру С. А. Беэру на память, имеется автограф путешественника. Обращает на себя внимание то, что Нансен с присущей ему внимательностью и деликатностью поставил на фото около своей подписи двойную дату — 11/24 октября 1913 года, проявив тем самым уважение к хозяину дома и к России, в которой был принят старый стиль, и одновременно не изменив своей привычке к распространённому уже на Западе новому календарю».

(обратно)

Оглавление

«Только вперёд!»

Фритьоф Нансен Через Сибирь

  Из Норвегии в Карское море

  Визиты самоедов

  Через лёд на север вдоль берегов Ямала

  В открытом море по пути на восток, к Енисею

  Носоновский песок и самоеды

  В томительном ожидании

  Вверх по Енисею

  Из Дудинки в Курейку

  Троицкий монастырь и дальше на юг

  От Верхне-Имбацкого до Сумарокова

  Из Сумарокова в Енисейск

  Из Енисейска в Красноярск и дальше

  Из Иркутска во Владивосток

  Уссурийский край, Владивосток и Хабаровск

  Россия на востоке. Жёлтый вопрос

  Приамурье и Амурская железная дорога

  От Бурей до Забайкалья

  Домой через Сибирь

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg