«Флейта бодрости»

Флейта бодрости

Гудки затянули прощальную ноту. Стальные винты в беспрерывном биеньи зовут нас в поход, в ледяные ворота. А. Пестюхин.

1. Бросьте якоря у Северной…

Радостное солнечное утро.

Оно вливает в нас бодрость. Хорошо таким днем уходить в трудный, грозящий неведанными опасностями путь. Память о земле останется сотканной из солнечного зноя.

Во льдах и туманах мы будем часто вспоминать последнее утро земли.

* * *

„Седов“ со всех сторон окружен баржами.

— Майна![1]

— Вира!

— Вира по-малу!

С тех пор как „Седов“ ошвартовался[2] у пристани дальнего плавания, мы встаем и засыпаем под эти крики.

— По-о-лун-дра![3]

Над кормой в воздухе плавают поднятые лебедкой железные бочки с бензином.

— Вира по-малу!

Стрела лебедки медленно опускается вниз. Бочки катятся по палубе кормы.

С бака[4] доносятся сердитые крики матросов. Там грузят коров. Ошалелых, с растопыренными во все стороны, как палки, ногами, — лебедка передает их с баржи на „Седова“. С коровами много возни.

— В Канаде две тысячи диких мустангов[5] для Буденного грузил, так меньше хлопот было, чем с этими рогатыми дьяволами, — ругается кочегар Московский.

Московский черен, как житель Золотого берега восточной Африки. Он только что отбыл вахту[6] в пекле кочегарки. Сегодня некогда мыться в судовой бане. Сегодня некогда думать об отдыхе. Сегодня мы уходим в Арктику.

Это помнят все.

* * *

Насыщенные угрозой хлещущие звуки доносятся с набережной от пакгаузов.[7]

Это — начальник Северной Земли Ушаков вместе с новоземельским промышленником Журавлевым успокаивают ездовых собак.

По голому булыжнику архангельских мостовых они несли нарты[8] со скоростью пожарных лошадей. Свобода опьяняет собак. Прежде чем очутиться у трапа „Седова“, они месяц тряслись в вагоне с Дальнего Востока.

Белоглазые колымские собаки радостно воют при виде „Седова“. Им уже знаком пловучий дом. Из устья реки Колымы они совершили кругосветное путешествие морем Беринга, Тихим океаном, мимо Чукотского полуострова, Камчатки, Японии.

Закинув назад по-волчьи голову, они щурят на солнце свои белые, как у слепых, глаза.

Ледокол „Седов“.

В их вое слышится радость встречи с океанским простором. За ним, они знают, будет земля. Снега этой земли будут им второй родиной.

* * *

— Вира по-малу!

— Стоп!

В последний раз прокричал третий штурман эти надоевшие за последние дни слова.

Пасти трюмов[9] закрыты наглухо брезентами. Плотно закреплены просмоленные поморские лодки с полозьями, взятые на случай вынужденного странствования по пловучим льдам.

Сорок собачьих голов воют уже на юте.[10] Они — снова заключенные. Для них на корме сделаны большие деревянные клетки.

Шесть часов. Пристань дальнего плавания заполнили тысячи людей. Огромная толпа стоит вдоль решеток сквера у домика Петра. Сотни любопытных повисли на стальных переплетах подъемного крана. Все хотят увидеть начало рейса[11], который должен стереть последнее большое белое пятно на карте Арктики.

Заунывным, хватающим за сердце ревом сирены расстается „Седов“ с землей.

Под звуки марша начальник экспедиции, профессор Шмидт, открыл прощальный митинг.

— Архангельск — последний город земли, — говорит он, — в котором, отплывая в Арктику, мы получим напутственный привет от посылающего нас пролетариата. В прошлом году Архангельск вручил экспедиции „Седова“ знамя для водружения на лежащем в плавучих льдах архипелаге[12] Франца-Иосифа. Через льды мы пронесли это знамя. Сейчас оно развевается на острове Гуккера. Теперь „Седов“ плывет еще дальше. Северную Землю увидел в 1913 году капитан Вилькицкий. Больше с тех пор она никем не посещалась. И до сих пор на ней развевается истлевшее знамя истлевшей русской монархии. Мы должны узнать, как далеко тянется Северная Земля на север, где кончаются ее западные берега, большой она остров или архипелаг. На Северной Земле останутся четыре человека. Перед походом на Северную Землю „Седов“ сменит состав первой советской колонии на земле Франца-Иосифа. Мы идем на далекий север. Только по радио мы сможем сообщаться с землей. Очень возможно, что мы не вернемся из льдов в этом году. Но мы не будем одиноки. Мы едем как делегаты советской страны. Старые полярные исследователи были оторваны от общественности, они были одиноки, и это увеличивало трудности их борьбы. Мы же уносим в Арктику частицы энергии посылающей нас миллионной массы, — и мы победим!

— Ура!

— Ура!

— Ура! — воодушевленно несется с пристани.

На спардек[13] поднялся смуглый мужчина с энергичным лицом. Это — будущий начальник Северной Земли, бывший начальник советской колонии на острове Врангеля — Ушаков.

— Двести лет, — раздалось над притихшей толпой, — борется человек с ледяным сфинксом[14]. Двести лет, — но до сих пор географическая карта Арктики сохранила белые пятна. Тайны Арктики стережет могучая ледяная стихия. Тысячу жертв взято Арктикой. Льды ее обагрены кровью героев. „Седов“ столкнется грудь с грудью с ледяным сфинксом. Борьба за Северную Землю — последняя решительная схватка с Арктикой. Полярные земли не могут быть пасынками социализма.

Протяжно ревет второй раз сирена „Седова“. Последние мгновения у берегов материка.

— Сыну помора — капитану Воронину — ура!

На капитанский мостик в полной морской форме выходит капитан ледокола Воронин.

— Когда маяк Городецкий, — прокричал он в рупор,[15] — скроется из вида, „Седов“ возьмет курс прямо на север. Кругом будет небо и океан. Через несколько суток появятся ледяные поля. Со льдами „Седову“ придется выдержать неравное единоборство. Но на борту „Седова“ тридцать семь закаленных северных моряков. Мощный ледокол и смелая команда — это та сила, которая сломит полярные льды.

Проф. Визе (вверху), кап. „Седова“ Воронин (внизу).

— Якорь чист,[16] — кричит с носа боцман Янцев.

— Тихий — вперед, — отдает Воронин первую команду.

— Бросьте якоря у Северной! — кричат голоса с отодвигающегося берега.

„Седов“ разворачивается.

— До встречи на зверобойке! — кричат забравшиеся на ванты[17] шхуны „Госторг“ матросы.

Им более чем кому-либо понятны трудности нашего рейса. В их глазах сквозит искренняя товарищеская теплота. И она нас глубоко волнует.

Столпившись на корме, заглушая собачий вой, матросы и кочегары „Седова“ хором кричат в сомкнутые трубками ладони рук:

— До встречи… во льдах… Белого…

* * *

Около полуночи вышли в Северо-Двинский залив.

Белое море лежало впереди синим покоем. Жадно вглядываемся в исчезающую за кормой синюю черту на горизонте. Чуть уловимы очертания берега. Это все, что осталось от материка.

2. Груманланы XX века

Белое море памятно перламутром своих закатов и мертвым штилем. В июле над Белым морем — нескончаемая солнечная ночь. Два раза над зыбью расплавленной бирюзы ложилось оранжевое солнце. Не заходя, оно вновь всползало над мачтами „Седова“.

…Зимний берег всю залитую солнцем ночь то сливался с водою, то вновь набухал зеленью сосновых лесов.

Утром шестнадцатого июля, показавшись закругленным изумрудным мысом, Зимний берег в последний раз ушел за горизонт.

Сменили курс на норд-вест[18]. Пошли к Терскому берегу. И в полдень увидели его изгрызанные морем гранитные черные обрывы.

* * *

Огромный моторный карбас, погруженный на „Седова“ на острове Сосновце, лежащем в горле Белого моря, носит древнее имя Шпицбергена.

— Г-ру-ман-т, — читает, растягивая буквы, как резину, запасный матрос Селиверстов.

— Бывал у меня дедка на нем…

— На ком?

— На Груманте. Земля там такая — Эдыга. Там он с койдачанами промысел брал.

Эдыга. Так произносит Иван Селиверстов имя Эдге, — большого острова на юго-востоке Шпицбергена. Эдге раньше часто посещался поморами. На одной из возвышенностей острова восьмиконечные древние кресты сторожат целое кладбище груманланов. Селиверстов — их потомок. Он родом из Койды, известного всему Белому морю „поморского жилья“ на Зимнем берегу. На „Седове“ Селиверстов неуклюж и неловок. Проходя по палубе, я часто слышу, как боцман Янцев пилит его за медвежьи манеры. Селиверстов идет первый рейс матросом. Зато он мастер по ледяной ходьбе. В этом на „Седове“ у него нет соперников.

— Пожалуй, больше по льду, чем по земле, ходим, — сказал он мне однажды.

— С десяти лет с поморами во льды пошел. С 1923 года на ледоколах зверя бью. За пятнадцать лет лед-то, как родную маму, узнаешь.

* * *

…Еще в начале XV столетия поморы Старостины имели промысловые избы на западе Шпицбергена. И сейчас одна из гаваней его носит имя Старостиной. Старостины — самый древний род груманланов. Один из членов его Иван Старостин, 39 раз зимовал на Груманте. Он и умер там, в Гринхарбуре.

Шпицберген был известен поморам полтора столетия до научного открытия его Баренцом.

В 1572 году Фридрих Второй, король Дании, писал бургомистру[19] города Варде — Людовику Мурну:

…Войдите с русским кормщиком Павлом Нишенцем в сношение. Нишенец живет в Коле. Около Варфоломеева дня он ежегодно плавает в Груланд (Гренландию). Договоритесь с ним, он проведет датские торговые суда…

Поморы слышали от жителей страны Норге (Норвегия) о существовании Грунландии. Достигая берегов Шпицбергена, они думали, что достигают Грунландии. Груланд со временем стал называться Грумант. Поморы же, плававшие туда на промысла, стали зваться груманланами.

В 1620—25 годах промыслы на Груманте достигли своего наибольшего развития. Восемнадцать тысяч зверобоев и китоловов съезжались в его фиорды.[20] У ледников Груманта бросали якоря суда со всех концов Европы. На острове Амстердаме, расположенном в северо-западной части Шпицбергена, летом существовал даже целый сезонный „город“ Смеернбург.

Груманланы. Русские викинги.[21] Древние победители полярных морей. На борту „Седова“ находятся двое потомков их: высокий, мускулистый новоземельский промышленник Журавлев и низенький, коренастый, похожий в своем меховом малахае на калмыка, Иван Селиверстов, — зверобой с Зимнего берега. Иван Селиверстов… Иван Журавлев… Они — груманланы двадцатого века.

Когда где-нибудь на ледоколе я вижу широкую спину Журавлева или меховой малахай Селиверстова, в моих ушах начинает звенеть древняя песнь груманланов:

— Грумант остров-от страшон. Кругом льдами обнесен. И горами обвышон.                     — Э-э-э-э-эх!

3. У каменных глыб Сосновца

Штурманская рубка. Налегши грудью на стол, Воронин напряженно всматривается в колонки цифр на английских мореходных картах. Цифры показывают глубину Белого моря.

— Наш курс, Владимир Иванович?

Воронин углублен в английские карты. Не слышит.

— Наш курс… — сердясь, захлопывает он судовой журнал, — наш курс — чистый норд.

— Норд, — повторяет он, — норд… Мы держим в море Баренца. Разве вы забыли, что мы идем на землю Франца-Иосифа?

Укоряюще взглянув, Воронин уходит из рубки.

* * *

Шестнадцатого июля. Вечером бросили якоря у Сосновца.

Каменные глыбы Сосновца сглажены морским прибоем, обтесаны моряной и полдником.[22]

Ржавые мхи покрывают свинцовые скалы. Сосновец похож на окаменевший громадный ржаной каравай. На западном, более пологом берегу, — башня, несколько приземистых домиков.

Башня — сосновецкий маяк. Над крышей одного из домов паутина антенны радио-станции.

В ледяные февральские штормы у берегов Сосновца находят спасение суда зверобоев. В море у Сосновца две черных рыбацких шхуны качаются на сувое. На языке моряков это обозначает — встречные морские течения. К западу от Святого Носа шхуны попали в девятибалловый[23] шторм. Ну мачтах и палубах шхун суетятся матросы. Пользуясь прикрытием скал Сосновца, поморы чинят нанесенные океаном раны.

— Спустить шлюпку!

— Есть.

Пока грохочет ползущий в морскую глубину якорь, на корме матросы, под руководством старшего штурмана, спускают шлюпку. Сделать это сразу не удается. У Сосновца сильный сувой. В узком проливе, отделяющем Сосновец от Терского берега, сувой особенно силен.

* * *

Семнадцатого, через несколько часов после ухода с Сосновца, полярный круг лежал уже за кормой тяжело уходившего на норд „Седова“. В полночь семнадцатого „полярный круг стал нам югом“. В суровых красках полярного заката чувствовалось величие лежащего впереди океана.

* * *

В горле Белого моря у Орловского маяка навстречу попался с Печоры пассажирский пароход.

Белые облачки пара взлетали над его черной с красной каймой трубой. Упругий ветер моря донес рев сирены.

Пароход салютовал нам.

Воронин, взволнованный неожиданным приветом, дергает три раза шнурок сирены. Густой медвежий рев „Седова“ пугает стаи летящих за кормой огромных морских чаек. У Канина Носа прошли около ныряющих в волнах сувоя двух английских траулеров. Под утро „Седов“ вышел в Ледовитый океан. Канин Нос остался вправо, в тумане. Под утро о борта бака грохотали, точно при спуске, якоря.

Океанская волна злобно била их о нос ледокола.

4. Встреча с „Р. Т. Палтусом“

Слева в волнах тает и уменьшается очертание низкого черного судна. Траулер.[24] На этот раз не английский. На корме его вьется алый флаг.

Р. Т. 26. „Палтус“. Рыболовный траулер Севгосрыбтреста носит имя прожорливого обитателя моря. С „Палтусом“ наш радист Гиршевич переговаривался по радио.

— „Палтус“, „Палтус“, — вызвал он его, — хорошо ли тралите?

— Хорошо, — донесся воздушный ответ.

Синие огоньки вспыхивали в сложных радио-аппаратах.

— Дж-з-дж-з-з-дж, — резко скрипел передатчик, принимая посылаемые с „Палтуса“ радиограммы.

— Как подъемы?

— Сегодня… сделали… десять подъемов, — медленно останавливаясь на каждом слове, говорит Гиршевич.

Передаваемые на условном радио-языке продолжительные и короткие звуки опытное ухо Гиршевича расшифровывает на лету:

— За семь дней „Палтус“ взял почти полный груз. Завтра к вечеру идем в Мурманск. Поймали трех больших полярных акул…

Простившись с „Палтусом“, Гиршевич снимает наушники.

Лов траулерами рыбы очень интересен. Вместе с треской и пикшей трал вытаскивает массу других — фантастической окраски и формы — рыб и животных. Поэтому я коротко расскажу о траловом лове, виденном мной два месяца спустя у Святого Носа на тральщике „Максим Горький“.

…Трал — огромная сеть в виде мешка. Его спускают на дно моря. Трал волочится за описывающим крути в море траулером. Через определенные промежутки времени трал вытаскивается паровой лебедкой на палубу. Подъем трала — самый захватывающий момент. Каждый подъем всегда приносит какую-нибудь неожиданность, — то глубоководную рыбу, то морское растение, то редкое морское животное. С каждым подъемом море открывает человеку еще одну свою тайну.

Бодро стучит лебедка, вытягивая канаты, на которых спущен трал. Мелкой дрожью трясется палуба. Взявший полный улов трал — страшная тяжесть.

— Полундра!

— Стоп, — кричит тралмейстер.

Горло трала вышло уже из воды, лебедка поднимает его над палубой. Тралмейстер развязывает конец трала. Петли распускаются — и живое серебро растекается по палубе.

Вот бьется огромная, в метр длиной, зеленоватая белобрюхая треска. Прыгают, растопырив колючие плавники, темные морские ерши. Там лежат расплющенные медали полярной камбалы. Рядом с камбалой — груда ярко-красных необычайного вида рыб. Желудки у них выпучиваются изо рта. Вместо глаз — продолговатые отросточки. Это — морские окуни. Морские окуни живут в вечно спокойной воде больших глубин. Их тела привыкают выдерживать огромное давление верхних слоев воды. Теперь на палубе траулера такого давления нет. И все внутренности морского окуня выворачиваются наружу.

Принесенные тралом со дна моря круглые камни покрыты белыми и розовыми цветами. Но вот из чашечки у одного из цветов высовывается тонкий слизистый хоботок. Это — не цветы, а причудливое морское животное — анемоны или актинии.

Застучали ножи. Началась разделка добытой рыбы. Один из матросов рубит треске и пикше головы. Другой — несколькими ловкими взмахами ножа шкерит (распарывает) треску. Третий — вырывает внутренности и печень. Распластанная треска летит в корзину. Ее печень — в другую. Рыбьи головы — в третью. А лебедка уже снова пыхтит. Трал ползет в зеленую пучину за новой добычей.

— Полундра! — кричит неосторожным матросам тралмейстер.

— Полундра, море Баренца!

5. Шел шторм из Гренландии

Море Баренца рвал пришедший из Гренландии шторм.

Зеленые валы яростно налетели на ледокол. Разбившись о его борта, они, пенясь, катились по накренившейся палубе. Море Баренца встретило „Седова“ сильным штормом. Он начался сразу же, как только Канин Нос слился с лиловой гладью океана.

Море Баренца с упорством оправдывало данное ему викингами прозвище.

Бури и штормы Баренцова моря топили утлые суда викингов целыми флотилиями. Море Баренца внушало викингам суеверный ужас.

— Проклятое море, — так звали они Баренцево море.

На баке беспрерывно, надоедливо бьют склянки.[25]

Бак пустынен. Склянки бьют шторм. Палуба уходит из-под ног; ноги наливаются свинцовой тяжестью. Пена валов, рассыпающихся у бортов ледокола, изумительно красивого нежно-изумрудного цвета. Внизу в трюмах идет дьявольская игра. Огромные бочки, как крокетные шары игриво бегают друг за другом.

На ледоколе грохотало, шумело, стукало, бухало.

— Возьми канатом вокруг мачты, — раздает команду боцман.

— Козырев! Иди на корму, проверь крепление спасательных шлюпок. Посмотри, как бота схвачены.

Юркая фигура боцмана в ярко-желтом, точно вымазанном яичным желтком, непромокаемом плаще мелькала в разных концах ледокола. Заканчивались последние приготовления „Седова“ к боям со стихией.

Мы идем в Арктику. Этого нельзя забывать ни на мгновенье. Арктика жестоко наказывает за малейший человеческий промах.

— Котомихин, — на ванты! Проверь, как прикреплены свиные туши.

Из глубины Арктики с окованных в броню голубых льдов Гренландии идет шторм.

— Янцев, — раздается со спардека спокойный голос Воронина, — как судно?

— Все есть, капитан!

— Хорошо, — и Воронин уходит в штурманскую. Он спокоен.

„Седов“ готов к бою с встающими вокруг огромными валами, соленое дыхание которых обдает „Седова“.

6. Борьба за морскую тайну

Гребень вала вскипает рядом с палубой кормы. Лактионов кидает в него привязанное к тонкому канату ведро. Но вал взметает на палубу. Лактионов едва удерживается на ногах. Ведро падает в разверзшуюся зеленую пропасть.

Мелкая зыбь подкравшейся под дно ледокола волны играет им, как мячиком. „Седов.“ валится на правый борт. Ухватившись за перила, Лактионов дожидается, пока ледокол снова повалится налево. Когда гребень вала снова вскипает на уровне палубы, Лактионов опять бросает в его пену ведро.

Такая утомительная игра с волнами продолжается до тех пор, пока Лактионову не удается, наконец, вырвать у моря полведра зеленой, пузырящейся, как нарзан, воды. Примостившись в закоулке между лодками и собачьими клетками, Лактионов наполняет водой небольшую бутылку. Потом он опускает в воду градусник и минуты две болтает его.

— 5,7 градусов, — записывает он в свою книжку.

Выплеснув воду в море, Лактионов идет в лабораторию, помещающуюся в каюте судовой канцелярии. 5,7, — температура воды моря Баренца в этих широтах. По температуре гидрологи[26] могут судить, проходит ли здесь или нет одна из теплых струй Гольфштрема.

— Взятую воду, — говорит Лактионов, — подвергнут химическому анализу в специальной лаборатории в Ленинграде. Изучение состава воды в сопоставлении с температурой даст возможность понять совершающиеся в этом участке моря физические и химические явления. Состав солей и растворенные в ней вещества дадут ученым ответы на ряд практических вопросов. Произведя исследование воды, можно узнать о состоянии планктона,[27] о породах морских животных и рыб, обитающих в данной широте. Химический состав воды и ее температура находятся в тесной связи с фауной и флорой[28] данного участка моря.

Держа в одной руке зеленую бутылочку, в другой градусник, — Лактионов, качаясь, как пьяный, пробирается в свою лабораторию.

Ровно через час дверь лаборатории снова раскроется. Ежась от пронизывающего полуночника, Лактионов опять кинет в валы ведро.

Океанография — наука о морях — любит плановость и систему. И 24 раза в сутки, через каждый час, за борт летит сплюснутое цинковое ведро.

Шторм трепал „Седова“ больше суток, пока Новая Земля не заслонила шедшие на ледокол шквалы.

7. К берегам Новой Земли

Новая Земля. Она появилась на ломающемся горизонте бушующего моря, сияющая девственными снегами своих гор. Над мачтами, в зените, в небесной полынье, среди дымящихся облаков, — радужные круги.

— К шторму, — делает вывод, взглянув на них, Журавлев, — к хорошему шторму круги.

„К хорошему шторму“… Море Баренца, кажется, хочет серьезно взять в работу „Седова“.

Спрашиваю о видах на шторм Воронина. Он отвечает уклончиво:

— Перспективы есть. Барометр падает. Но точно ничего не могу сказать. Море Баренца это… такое…

— Проклятое море, — подсказываю…

— Вот, вот. Викинги дали ему хорошую фамилию.

Воронин смеется, но лицо у него желтое, измученное. Полутора штормовых суток Воронин провел на мостике. Он мужественно принял на себя зеленую ярость проклятого моря.

* * *

С левого борта — унылые плоские коричневые берега. Гусиная земля. Большой полуостров на западе Новой Земли.

— Сюда летом промышленники ездят в шлюпках бить линных гусей, — объясняет Журавлев.

Он двенадцать раз „ночевал“ на Новой Земле. Он — превосходный, наблюдательный рассказчик. Новоземельский Брем, как зовут его.

На скалах Гусиной земли лежат грязные снега.

— На эти снега у обрывов и выгоняют линных гусей. Ух, — жмурится от приятных воспоминаний Журавлев, — на снегу их хоть руками бей.

Хребты Новой Земли.

Вон остров Базарный, — на нем птичий базар. Свое имя он получил от прилепившихся на его скалах гнезд — тысяч птичьих гнезд. К нему, обгоняя ледокол, несутся сотни птиц нелепого вида. У них белая грудь, черные спины и туловище обрубком. Кайры. Они напоминают аляповато раскрашенные маляром детские „чижики“. Резко вскрикивая, кайры бороздят поверхность моря во всех направлениях. Они летят так низко над морем, что обдают их пеной.

8. На рейде в Белужьей

На покрытом ребрами нерп, усеянном пустыми консервными жестянками унылом берегу стоит десяток домов. Белужья губа — столица Холодной Матки, как называли в старину Новую Землю.

Из зданий становища одно только похоже на дом материка. В нем живет островная администрация. Вокруг него в беспорядке приткнулись зимовья колонистов. Срубы зимовий сложены из массивных бревен. Маленькие окна. Низкие двери.

На крышах пристроенных к хижинам амбарчиков, — груды высохших кайр и гагарок. Этим колонисты кормят ездовых собак. На кольях распялены медвежьи и тюленьи шкуры. Между хижинами круглые сутки рыщут вечно голодные ездовые собаки. В Белужьей их около ста пятидесяти. Их голодные вопли вызывают ответный мощный вой собак на „Седове“.

В нескольких километрах от становища — первые отроги занимающих всю центральную часть Новой Земли, покрытых ледниками, хребтов.

* * *

…На рейде Белужьей стоял „Русанов“. Он пришел на день раньше нас. В губу его загнали льды. Сначала он должен был зайти на остров Вайгач, но у Колгуева путь преградили ледяные поля.

С подошедшей с „Русанова“ шлюпки по штормтрапу[29] на „Седова“ проворно взобрался рыжеватый, невзрачный человек.

К борту „Седова“ подошла шлюпка.

— Сазонов, — пожал он руку Самойловичу, — зав. базой Госторга.

Сазонов „ночует“ на Новой Земле несколько лет подряд.

Сазонова проводят в салон. За стаканом чая он успевает сообщить все скудные новости Новой Земли.

— Зимой дули сильные встоки[30]. Льды рыхлые были. Зверь сливался с торосов[31] в море. Только сорок бочек шелеги[32] взяли. Голец весной плохо шел. Зато песца сейгод было. Белушинская артель 540 хвостов взяла. А по всей Новой Земле больше трех тысяч. Олень хорошо перезимовал. На Гусиной Земле, у взморья, дикие олени ходили раньше стадами. Убив „дикаря“, колонисты снимали шкуру и вырезывали самое „сладкое место“ — язык. Туши бросались. Становища оттесняли оленей с лучших ягелищ южных берегов в скалы северных гор. Ягелища[33] в долинах их редки и дикарь вымирает. Чтобы обеспечить колонистов свежим мясом, прошедшей осенью Госторг завез небольшое стадо оленей с Колгуева. Опыт удался. В этом году Севгосторг завозит в Белужью стада оленей с Канина…

— На „Русанове“ ждут, — заспешил Сазонов, повиснув на конце раскачивающегося маятником штормтрапа, — „Русанов“ должен как можно скорее уйти на материк. Он возьмет разобранные дома и промысловые избушки. На полуострове Адмиралтейства открываем новое становище. Оно будет самое северное. Шажком, — а все к мысу Желания идем.

* * *

Между „Русановым“ и берегом снуют карбасы с мешками, боченками. На песчаной косе, выступающей в губу, строится большое здание. „Русанов“ привез его в разобранном виде с материка. У лежащего на косе опрокинутого карбаса — на цепях три крупных остроухих собаки. Они — кровные братья воющим на „Седове“. Отчаянно метаясь и лая, псы стараются обратить мое внимание.

— Евнух!

— Ермак!

— Жулик!

Лисоподобный огромный Евнух, кинувшись с размаху на грудь, сбивает меня с ног. Жулик и даже злобный бурый Ермак усердно лижут лицо.

Сероватый с темными плутоватыми глазами Жулик — мой передовой. Евнух — передовой Журавлева. Весной они вели собачьи упряжки Осоавиахима лесами Севера и Карелии из Архангельска в Москву.

Все три — гиляцкие собаки с Амура. Их товарищи по нартам таскают сейчас пулеметы Дальневосточной.

— А вы? Как вы очутились на этом суровом берегу?

Кто-то дружески меня трясет за воротник нерпичьей куртки. Обернулся, — передо мной широкоплечий крепыш в синей американской рабочей одежде.

— Кулясов?

— Я-с. Жулик, Евнух и Ермак — будут родоначальниками чистокровного собачьего племени Новой Земли, — улыбаясь говорит Кулясов: — Севгосторг организует в Белужьей собачий питомник.

— А ты?

— Я — опекун питомника.

Строящееся на косе здание оказывается собачником.

* * *

„Новоземельский губернатор“ — так зовут его в шутку колонисты. Тыко-Вылка несколько лет бессменный председатель Новоземельского островного совета. Внешне Тыко ничем не отличается от других ненцев (самоедов) Белужьей. Одевается и живет он точно так же, как и они. По-русски Вылка говорит медленно, полушепотом, делая между словами остановки.

— Никаких нету… — вяло отвечает он на мою просьбу показать свои картины…

Охотничьим ножом Вылка стругает кирпич чаю.

Пришли пароходы. Значит будут гости с материка.

— Как приедут с Большой Земли, — все картины просят. Все роздал. Теперь не рисую.

Вылка мог бы быть оригинальным художником. У него своеобразная манера письма. Глаза Тыко-Вылка видят неуловимые для художников материка краски Арктики. До революции Тыко учился живописи в Ленинграде. Но, внезапно бросив учиться, он уехал обратно на родной остров, став промышленником.

Все стены тесной комнатки в хижине Вылка скрыты под печатными копиями картин. Это все, что осталось от юношеского увлечения.

— Вылка дома?

— Дома, дома! Иди.

Вылка встает и наливает кипяток в чайник. Голоса чужие — гости с материка. Тыко не напрасно стругал кирпич чая.

Входят Шмидт и Самойлович. С ними несколько ненцев.

— Иона! — кричит одному из них лежащая в углу на оленьих шкурах древняя старуха, — это Иона ведь Самойловить пришел.

Самойловича тут знают. Он на научном боте „Эльдинг“ несколько лет назад обогнул кругом Новую Землю.

— Тыко, — спрашивает Шмидт, — на Землю Франца-Иосифа нужно двух промышленников. Дашь?

Вылка настораживается.

— Однако не знаю, — уклончиво отвечает он: — Возьмешь — так возьми. Однако мало народу в Белужьей.

Глаза Тыко пустеют. Гость с материка задумал нехорошее дело.

* * *

Ушакова и Журавлева я нахожу в хижине на краю становища. Хижина полна промышленников. Владелец ее — Иван Летков — сорокалетний ненец качает на коленях узкоглазого малыша в малице.[34]

— Нынешней зимой себе работника заработал, — хвалится он.

А хижина и так полна детей. Чумазые, сосущие хвосты малосольных гольцов, — ребятишки во всех углах. Целое племя. А Летков гордится.

Ушаков вспоминает остров Врангеля. Кладет на хлеб куски свежего гольца, с наслаждением пьет с этим своеобразным бутербродом чай. Входят все новые и новые ненцы.

— Сенька опять в Белужью приехал, — протягивают они лопаточкой руку Журавлеву: — Шибко тебе Новая Земля приглянулась.

Пользуясь моментом, Журавлев вербует желающих ехать на землю Франца-Иосифа.

— А как там жить? — спрашивает молодой Тимоша.

— Собак, оружие — все дадут.

— Ну, этого я и искал, — радостно объявляет Тимоша: — Поеду, Сенька, того гляди.

— Поезжай, — смеется Журавлев, — чего же…

— Поеду, пожалуй, — радуется Тимоша: — Мне что? Мать я замуж отдал, жена тут будет. Поеду.

Матка — пятидесятилетняя всклокоченная старуха, закрывая рот рукой, стыдливо подходит к Журавлеву. Выпив стакан чаю, она, хихикая, выходит на улицу.

То, что Тимоша едет на остров Гуккера, нисколько не волнует ее.

Когда первый карбас пошел на „Седова“, Тимоша сидел уже в нем с упряжкой своих собак. Сборы на Землю Франца-Иосифа заняли у него час с небольшим.

* * *

Порывшись в стенном шкапике, Суворов кладет на стол зеленое, усеянное коричневыми крапинками, крупное яйцо.

— Гагаркино. В полтора раза больше куриного.

— И много их?

— На одних базарах у становища Малых Кармакул миллиона полтора штук птиц…

— Пахнет хорошей яичницей.

Суворов — инструктор управления островов по промыслам. До Новой Земли Суворов работал на Чукотском полуострове. На Новую Землю он приехал на „Русанове“ вместе с Калясовым безвыездно прожив пятнадцать лет на Чукотке.

Об артели „Полярные яйца“ мы с Суворовым не раз мечтали в уютной комнате управления островов в Архангельске. Надо попытаться организовать сбор и доставку яиц с базаров Новой Земли в Архангельск. До войны норвежцы возили яйца кайр и гагар на шхунах в город Вардэ.

Почему вместо Вардэ их не возить в Архангельск? Почему?

Когда я ухожу, Суворов уговаривает меня:

— Оставайся в Белужьей. Земля Франца-Иосифа, — возмущается он, — чего там! Ледники и медведи, — людей нет. На Новой Земле много работы.

— Нет.

Захлопывая дверь, я слышу его обиженное ворчание:

— Я понимаю Вылка. В Белужьей научишься ценить людей. Человек в пустыне — радостней песца…

9. Находка китобоя Карлсена

„Виллем Баренц первый положил на каргу Свальбард, Новую Землю, окаймляющие Баренцово море с запада и востока. Таким образом, этого мореплавателя, окончившего жизнь на севере Новой Земли, у мыса Ледяного, следует считать первым научным исследователем моря, названного его именем“.

Профессор Визе.

Порывом норд-оста туман разорвало.

Туман слегся, как парус, и пополз к воле.

В нескольких милях от левого борта — величественный мыс с четырехугольными скалами на вершине. Мыс — тезка морю, по которому пятые сутки несется в шторм на север „Седов“.

Мыс Баренца…

Черный траур его скал — вечный памятник отважному голландцу.

…В музее Гааги — в Голландии — одна из зал изображает внутренность полярного зимовья. Стены зимовья сложены из окаменевших бревен океанского плавника.[35] Над углями потухшего очага висит медный котел. На стене — старинные часы, в углах стоят алебарды.[36] На грубом самодельном столе лежит флейта. У одной из убогих коек — кожаные рваные башмаки.

Последний раз пламя костра лизало дно котла триста лет назад. Триста лет назад в последний раз пела флейта. Триста лет прошло с тех пор, как владелец башмаков погиб в вечных снегах Карского берега Новой Земли.

Это — копия хижины Виллема Баренца — первого человеческого жилья в Арктике.

Развалины зимовья Баренца и сейчас стоят на берегу Ледяной бухты на восточном берегу Новой Земли.

…Эльдинг Карлсен любил неизведанные пути также, как и Баренц. Эльдинг Карлсен был китобоем. Разыскивая китов, Карлсен обошел весь архипелаг Шпицбергена.

Он всегда шел в полярное море до тех пор, пока льды не преграждали ему путь. В 1871 году состояние льдов позволило Карлсену дойти до той бухты Новой Земли, где триста лет назад был раздавлен льдами парусник Баренца. На берегу Эльдинг нашел погребенное в снегах зимовье. Матросы отрыли хижину. В хижине лежала флейта, старая голландская книга о Китае, алебарды и рваные башмаки. В дымовой трубе висела в мешке рукопись.

Китобой Эльдинг Карлсен был потрясен. Он держал рукопись самого Баренца, 274 года пролежавшую в засыпанном снегами зимовье на Новой Земле.

* * *

— „Смелый Виллем“, — так звали Баренца в гаванях Амстердама.

Виллем Баренц искал в Арктике путей… в Китай. Купцы Амстердама снаряжали ему для этого на свой счет крутобокие, с резными украшениями, парусники. Несколько раз плавал по неведомому „проклятому“ морю Виллем Баренц.

Пути в Китай Баренц не открыл.

Вместо них он открыл:

— Свальбард — холодную землю (Шпицберген).

— Новую Землю.

— Медвежий остров.

Парусники Виллема избороздили во всех направлениях „проклятое“ море — море Баренца теперь.

Дневник Геррита-де-Вер, спутника Баренца, рассказал миру о трагедии первой зимовки во льдах.

Изображение зимовья Баренца в музее Гааги.

…В августе 1596 года все южные проливы были забиты пловучими льдами. В августе 1596 года Баренц хотел проникнуть в Карское море, обогнув Новую Землю с севера. Но в одной из бухт восточного берега Новой Земли парусник Баренца стиснули льды.

„9 сентября. Двое медведей подошли к самому судну: мы затрубили и выстрелили в них из мушкетов.[37] Только после этого они ушли.

„15 сентября. Подошли три медведя. Один из них спрятался за торос. Двое пошли прямо к судну. На льду у нас стояла кадка с мясом. Приблизившись к ней, один медведь залез в нее. Выстрелом матроса он был убит. Второй поднялся на дыбы и с ревом пошел по трапу. Только после того как пуля мушкета разорвала ему внутренности, он с ужасным воем кинулся бежать.

„28 сентября. В гостях был один медведь.

„29 сентября. Из-за торосов вышло трое медведей — и прямо к судну. Экипаж поднял страшный крик. Испугавшись, медведи убежали.

„16 октября. Вечером на парусник забрался медведь. Он хозяйничал на судне всю ночь. С рассветом он бежал в торосы.

„19 октября. Я с матросами тащил сани по льду к зимовью. Вдруг сзади раздался рев. За нами гнались три огромных медведя. Мушкетов при нас не было. Мы начали бросать в медведей палками, которыми ощупывали лед. Одному из матросов удалось попасть самому большому топором в морду. Он с ревом бросился бежать. За ним и других двое. Мы со слезами благодарили бога за спасение.“

* * *

Баренц принял вызов Арктики: из собранного на берегу плавника он построил среди оледенелых валунов хижину.

Дневник Геррита-де-Вер, спутника Баренца, рассказал миру о трагедии полярной зимовки.

…Снежные пурги похоронили построенный голландцами дом. К взмерзшему в береговой припай кораблю люди пробирались через прорытые в снежных сугробах туннели. Исчезновение солнца повергло голландцев в суеверный ужас. Северное сияние усиливало его.

Цынга. Голландцы стали превращаться в лиловые гниющие обрубки. Самые слабые поочередно умирали. За зиму умерло пятеро.

Один Баренц не падал духом. Он не останавливался ни перед чем, чтобы внушить бодрость спутникам. Он часто брал флейту и принимался наигрывать на ней веселые голландские песенки. Он играл до тех пор, пока на помертвелых, поблекших без солнца лицах матросов не выдавливались улыбки.

„Флейта бодрости“ хранится сейчас в музее города Гааги. Китобой Эльдинг Карлсен нашел ее в покинутом зимовье. Он привез ее в Голландию как память о том, чье тело третью сотню лет лежит под тяжелыми валунами Ледяного мыса…

10. Паша Петров „слушает“ море Баренца

Седая мгла опять спустила свои шторы над бушующим морем. Туман везде: в кубрике, в трюме. Со спардека не видно ни носа, ни кормы. Мгла поглотила очертание мыса Баренца.

Радужные круги не обманули Журавлева: ветер полоснул вскоре после того как, обогнув мыс Лилье, ледокол вышел из Белужьей губы океана.

Чашки, чайники и тарелки, как живые, помчались по столу. Превращенные в груду осколков, они игриво бегали за скамейкой от борта. Сквозь закрытые иллюминаторы[38] с шипением брызгали струи ударяющихся в них валов. Волны дубинами били о борт. Началась бортовая качка. Выброшенный одним из ударов с верней койки, Африкан Земский кинулся ловить медные чайники, игравшие в пятнашки со скамейкой.

— Вот весело-то, — сердито топорщил он серебро своих бакенбард.

Едва Африкан настигал медные чайники, — палуба кренилась и, весело подпрыгивая, они удирали в противоположный угол. Такая игра продолжалась около получаса. Привязав, наконец, чайники к железному столбу посреди стола, Африкан залез на нару. Его лоб покрывала мелкая испарина: штормовые пятнашки — невеселая игра.

Африкан Земский плавает путями Баренца. Африкан Земский — „полярный плотник“. Есть и такие. Его топор стучал во всех становищах Новой Земли. На борту уходящего в первый рейс на остров ледокола вы непременно увидите худенького старика с седыми бакенбардами. Это — Африкан Земский. Ему 60 лет. Но когда инженер Ильяшевич, строивший дома для Франца-Иосифа, спросил: — „поедешь на Архипелаг“? — Африкан ответил:

— Топору Африкана все равно, где работать. Африкану — тоже. Африкан — плотник.

— Сейгод на Франца и Северную съезжу. Так. В будущем году — на Мыс Желания. Убеко там рацию[39] ставит.

Африкан Земский — полярный плотник.

Туман, туман.

— Якорь ест грунт.[40]

Монотонный крик этот доносится время от времени до спардека сквозь туман. Только он — этот крик — говорит, что на баке стоит вахтенный матрос. Вахтенный „слушает“ якорь. Грохот якоря дает знать, что здесь мелко. Вблизи — берега. Мы идем со спущенным якорем, — в тумане легко напороться на подводные скалы.

Сейчас якорь „слушает“ молодой краснофлотец Паша Петров. Он выдвинут в полярную экспедицию комсомольцами Балтфлота. С широких полей его зюйд-вестки, как с крыши, хлещет вода. „Седов“ принимает волну.

Нос ледокола поминутно зарывается в валах. Через каждые две-три минуты добрых два десятка бочек тяжелой зеленой воды, обрушившись на бок, вскипают пеной вокруг Петрова. „Седов“ поднимается на дыбы, срезанный гребень волны водопадами срывается с бортов. Но в следующее мгновение палуба бака вновь уходит из под ног. Петров хватается за борт.

Бешеная слюна стремительно надвигающейся живой зеленой стены виснет всего в десяти саженях.

— О, чорт, — шумно, как морж, вздыхает Петров, выплевывая горькую морскую воду: — Ну и вахта!

Нелегко „слушать“ море Баренца.

11. Следопыты морских глубин.

„Я видел, как в черной путине кипят,

В громадный свиваяся клуб,

И млат водяной, и уродливый скат,

И ужас морей — однозуб.

И смертью грозил мне, зубами сверкая,

Мокой ненасытный — гиена морская“.

Ф. Шиллер.

— На горизонте судно!

Это было у Мыса Желания, — самого северного мыса Новой Земли. Красивая и небольшая двухмачтовая шхуна ныряла в зеленых валах.

— Да это „Персей“, — узнает матрос Козырев.

Он плавал раньше на нем.

Предстоит интересная морская встреча. „Персей“ — первое советское судно, вышедшее в Арктику. Это было в 1919 году. Был голод. Страну Советов раздирали войска интервентов. Несмотря на это, „Персей“, по специальному приказанию Ленина, вышел в Ледовитый океан.

Сейчас „Персей“ изучает морские глубины с целью узнать причины движения миллионных стай трески из одного конца Баренцова моря в другой.

— Куда идете? — кричит в рупор вахтенный штурман.

— До кромки льдов, вдоль них пойдем к Шпицбергену, — отвечает в упор капитан „Персея“. Изучаем причины миграции[41] пикши и трески.

Нырявшие в волнах сувоя у Канинского полуострова, траулеры должны заранее знать, где в этом году можно взять хороший улов. Я ездил на шлюпке на остановившийся рядом „Персей“. „Персей“ вооружен множеством остроумных приборов для изучения моря.

При мне на „Персее“ вытащили из глубины моря особо приспособленным тралом массу интересных морских животных.

Чего только тут не было!

Кусочки желтого мха — мшанки. Серо-зеленые колючие шары — морские ежики, черные морские огурцы-голотурии. Красные и желтые морские звезды. Маленькие осьминоги двигали своими щупальцами. Осьминогов окружали прозрачные разноцветные медузы. Со дна тралового мешка вывалилась груда мелких рачков и других существ. Выпало несколько „морских ангелочков“ с похожими на крылья отросточками на спинах длинного тельца. Рядом шевелились мохнатыми ножками умирающие офиурии или, как их называют, змеезвезды.

Морская фауна.

Вахтенный штурман „Персея“ потянул ручку сирены — пронесся пронзительный свистящий хрип. „Персей“ прощался с „Седовым“.

Спустившись по штормтрапу, мы сели в шлюпку.

— Счастливого пути на Шпицберген, — взмахнул кепи Козырев своим старым товарищам.

Протяжно гудя, „Персей“ повернулся к „Седову“ кормой.

— Счастливого пути, следопыты морских глубин!

— Сча-стли-вого!…

Найдите подводные пути трески и пикши! Советская страна должна знать все тайны моря Баренца…

12. Море жизни

Человеку море нужно, — самый дешевый путь. Человек берет из моря колоссальное количество пищи. Получаемая от моря прибыль прямо пропорциональна знаниям о нем.

Море Баренца занимает площадь в 1360000 квадратных километров. Средняя глубина моря — 200 метров. Глубины свыше 400 метров занимают только три процента поверхности моря. На востоке море Баренца омывает берега Новой Земли, на западе — берега Шпицбергена, на юге прибой его плещется о скалы Канина, Мурмана и Норвегии.

Половину Баренцова моря занимают плавучие льды.

В очень редкие годы они исчезают совсем. Север Баренцова моря и в самое теплое время года загроможден ледяными полями в сотни километров длины.

На юго-западе море, благодаря теплому течению Гольфштрема, бывает свободно от льдов. Разрежены ледяные поля также на юго-востоке его, куда доходят теплые струи новоземельской ветви Гольфштрема.

Туманы и бури Баренцова моря заметили еще викинги. Плавать в Баренцевом море они считали возможным только на кораблях особой прочности. Для защиты от волн сверху эти коробки затягивались бычьими шкурами. Обычно же викинги во всех морях и океанах плавали на открытых беспалубных судах. Из этого видно, какое почтение чувствовали они к „проклятому морю“.

Ученые нашли разгадку бурности Баренцова моря. В нем теплые воды Гольфштрема встречаются с холодными водами Арктики. Разница температур вызывает страшные воздушные вихри — циклоны.

После Баренца море посещали десятки научных экспедиций. Но большинство их производило исследования находящихся в нем островов. Само море исследовано гораздо меньше. А знать море Баренца советской стране крайне необходимо. Оно очень богато промысловыми рыбами и животными. До войны англичане вылавливали на юге Баренцова моря у Мурмана до 16 миллионов килограммов рыбы. Немецкие траулеры выловили там в 1926 году 18 миллионов кило камбалы и трески.

Баренцово море — это мировое хранилище витаминов.[42] Баренцово море одно может прокормить страну рыбой.

Нордкапское теплое течение Гольфштрема оказывает влияние на климат Европы. Еще большее влияние оказывают на климат льды, замораживающие Север моря. Арктика — властелин погоды. Рождающиеся в ее ледяных просторах циклоны влияют на урожаи всего европейско-азиатского материка.

„Погода делается в Арктике“, — сказал лучший знаток климата полярных стран, профессор Визе.

Узнать законы образования в Арктике холодных воздушных течений — вот задача, стоящая перед советской метеорологией.[43]

Советское правительство обращает на этот вопрос большое внимание. На берегах Ледовитого океана и полярных островах за последние годы построен целый ряд новых метеорологических радиостанций. С них на материк в Метеорологический институт в Ленинграде ежедневно передаются по радио разносторонние метеорологические сводки. В 1929 году советская экспедиция, плававшая на ледоколе „Седов“, построила метеорологическую станцию на Земле Франца-Иосифа. Это — самая ближайшая к полюсу станция.

Недалек уже тот час, когда метеорология окончательно разгадает все тайны полярной кухни климата.

Чем больше будет метеорологических радио-станций на угрюмых островах Баренцова моря, — тем богаче будет наша страна. Зная виды на погоду, можно заранее принять необходимые меры, чтобы получить хороший урожай. Метеорология сохранит миллиарды рублей. Если предстоит засушливое лето, — можно будет сеять сорта хлеба, легко переносящие жару. Если холодное, дождливое, — другие сорта.

Из-за льдов северная часть моря малодоступна. О лежащей за ледяными барьерами громадной земле Франца-Иосифа, состоящей из 97 островов, люди узнали поэтому всего только 57 лет назад.

…В Баренцевом море прозрачность в сорок метров исключительна. Прозрачные моря — мертвые моря. Прозрачность воды зависит от планктона. Полярные моря обладают колоссальным количеством планктонов. Широко распространено мнение, что в полярных морях жизнь беднее, чем в теплых. В действительности же — наоборот.

Тропические моря имеют более разнообразную по форме фауну, но по количеству особей полярные моря неизмеримо богаче. Величайшие рыбные и звериные промыслы находятся в полярных странах.

Самые крупные киты, наиболее крупные рыбы — обитатели холодных морей. Обилие рыб вызывает исключительное разнообразие в полярных странах морских птиц. Богаче в полярных морях и подводная флора.

Маленький червячек — фабриция в Средиземном море едва достигает двух миллиметров. А в Баренцовом море фабриция достигает четырех миллиметров.

Такова мировая кладовая витаминов, море Баренца — море жизни.

13. Мыс Желания — за кормой

76—76,5 параллель.

А льдов все нет.

„Седов“ ушел на сотню миль от мыса Желании в глубину Арктики, а кругом попрежнему темнозеленая малахитовая кипень взъяренного моря. Норд-вест попрежнему бросает пену валов на палубу ледокола.

77 градусов.

Льдов нет.

На крыше штурманской рубки у морского бинокля, прозванного за треножник „осьминогом“, вечная очередь.

— Точно у дверей церабкоопа там — на материке, — басит Борис Громов, спецкор „Известий“.

Да, мы теперь уже не жители материка. Земля стала чем-то нереальным, условным… Шестые сутки — кругом море Баренца.

— «Наш постоянный курс — на дали. Наше жилище — океан».

Шестые сутки „Седов“ в океане. Компас штурманской рубки держит неуклонный курс на норд. Шестые сутки — хаос зеленых живых гор.

— Курс — норд.

Курс — норд, — записывают в судовой журнал, сменяясь и вставая на вахту штурманы.

— Пыр! — Пыр!

Тимоша погоняет во сне собак. Во время шторма я сплю рядом с ним в каюте зверобоев. Тимоша наверное уже гонит свою упряжку по снегам Гуккера. За стеной в квиндеке катаются бочки. Со ржавым, ранящим нервы скрипом стучит круглые сутки железная дверца машины. С палубы доносится жалобный вой собак. Десятки их лежат на решетках вокруг трубы. Самые сильные завоевали места под лодками. Шторм выгнал собак из сделанной для них на полуюте клетки. Валы заливают ее. Корма зачерпывается.

В нижнем кочегарском кубрике в корме детскими корабликами плавают в налившейся воде самодельные деревянные туфли.

14. Морские будни

— Все норд-вест, — произносит поднявшийся на спардек Визе.

Норд-вест держится с самого горла Белого моря. Постоянство его удивляет Визе. Профессор Визе — климатолог. Климат — его стихия. Он обладает особым чувством погоды. Добрую половину жизни Визе провел в Арктике. Молодым студентом он участвовал в трагическом рейсе „Святого Фоки“. На „Малыгине“ Визе искал итальянцев. И уже много раз так же вот спокойно, как сейчас, в своей любимой шапке — финке, кожаной куртке и нерпичьих туфлях, похаживал он по спардеку плывущих в Арктике кораблей.

Перешагав палубу спардека несколько раз, Визе останавливается у борта. Взор его больших блестящих глаз устремлен в море. Так он стоит минуту, две, затем снова начинает беззвучно шагать от борта к борту.

Профессор Визе думает о норд-весте. Он не дает Визе покоя. Как постоянство северо-восточных ветров может отозваться на полярных льдах? Где мы встретим ледяные поля? Глаза Воронина уже не раз задавали Визе молчаливый вопрос:

— Льды?

Мягкое шуршание нерпичьих туфель на спардеке продолжается.

На ледоколе наступили однообразные морские дни. Когда бы ни вышел — на спардеке, в шторм, в дождь, в туман, всегда мелькает коренастая фигура капитана. Глаза Воронина всегда зорко обращены на норд.

На носу между лодками копошатся, выполняя черновую судовую работу, вахтенные матросы. Желтым привидением мелькает в своем плаще боцман. У камбуза раздается свирепый крик. Кричит Саша Малявкин, — помощник кока.[44] Схватив мокрую швабру, действуя ею, как тараном, он несется вдоль левого борта „Седова“. Впереди него, хладнокровно выдерживая безопасную дистанцию, неторопливо улепетывает стая собак. Аппетитные запахи камбуза щекочут собакам обоняние. Положив голову на вытянутые лапы, они, как волки, целыми часами лежат полукругом у камбуза.

Рев означает — к Саше Малявкину из кубриков вахтенные пришли получать обед. Бьют склянки. Одиннадцать часов. Вторая смена через час встает на вахту. Вахтенные, же не могут пробиться сквозь тела млеющей от приятных ощущений стаи. Саша Малявкин выступает на борьбу с ней. Собаки скрываются в недоступных уголках, которых так много на ледоколе. Возвратившись с торжествующим видом к камбузу, Малявкин от изумления превращается в соляной столп: стая снова лежит у камбуза. Обогнув правым бортом каюты, она вновь расположилась на прежнем месте. Метнув в собак шваброй, Саша Малявкин уходит в камбуз. Раздавая рисовый пуддинг, он зверски стучит половником.

С бока, от салона раздался визг и рычанье опять кем-то преследуемых собак.

Лицо Саши Малявкина расплывается в улыбку.

— Африкан орудует, — довольно говорит он, — энергичный старик!

…Однообразны на корабле пустые дни. Каждый во время плавания в океане старается изобрести себе какой-то воображаемый интерес. Начальник ледяного архипелага Иванов доит франц-иосифских коров.

Африкан от скуки взял под свою опеку окорока. Окорока висят над иллюминаторами салона. Около них постоянно вертятся собаки. Выждав момент, когда поблизости нет никого из людей, они прыгают на груду лежащих рядом лодок и впиваются зубами в окорока. Иногда, вцепившись в свою добычу мертвой схваткой, одновременно висят несколько собак. Шторм раскачивает окорока. Вместе с ними, как маятник, раскачиваются собаки. Наглость собак выводит Африкана из себя. Время от времени он вылезает из каюты и со сломанным веслом гоняется за собаками по всему ледоколу.

…На капитанский мостик выходит Самойлович. Через некоторое время к нему присоединятся Шмидт, с наслаждением подставляющий свою пышную бороду норд-весту. Односложными фразами они ведут разговор о простых ледокольных новостях. С полуюта слышится звякание ведра. Лактионов опять вступил в единоборство с морем Баренца.

…Так текут на „Седове“ однообразные штормовые будни. Они похожи один на другой, как два тюленя.

Но уходя и приходя на вахту, каждый штурман неуклонно записывает в судовой журнал:

— Держим курс норд.

Визе и Шмидт на борту „Седова“.

19. Ледяные колумбы

Очередь у „осьминога“ — утром, днем, вечером и ночью.

Жизнь на ледоколе течет, не придерживаясь этих земных условностей. В Ледовитом океане они были скоро забыты. Днем и ночью над раздираемым штормом морем колыхается одинаковая молочно-голубая мгла. За 77 градусом мгла не мешает дежурить у бинокля. Выйдя в любое время на палубу, можно увидеть расплывающиеся в тумане очертания приникших к осьминогу „ледяных колумбов“.

Каждому, особенно новичкам, хочется быть „ледяным колумбом“. Каждому хочется первому издать торжествующий крик:

— На горизонте — полярные льды!

Честное слово, хорошо быть колумбом даже по отношению к облизанной волнами Баренцова моря небольшой полярной льдине!

Только на спардеке сойдется несколько человек, — как начинаются ледяные диспуты.

— На 78 градусе мы обязательно встретим льды, — говорил Самойлович: — „Персей“ сейчас болтается на 30-м меридиане. Три недели назад „Персей“ ходил до 76 градусов. Льдов не было.

Шагающий, как всегда, от борта к борту Визе бросает:

— Трудно, трудно сказать. Погода зимой была ералашная. Не ледяной год. Норд-весты. А потом — штормы. Льды — разве на западе. Возможно, что мы, как Ле-Смит[45], пройдем к архипелагу чистой водой.

— А возможно, что „Седов“ зазимует, — иронически вставляет Ушаков: — Тогда наш Арктический институт целиком зазимует во льдах. У станка, так сказать.

— И это возможно, — смеются ледяные колумбы.

* * *

— Льдина плывет!

Кто первый увидел ее? Эту честь оспаривали многие.

Визе приник к „осьминогу“. В нескольких десятках метров от „Седова“ плывут два ледяных близнеца. Они трудно отличимы от пены гребней.

Небо на Севере приняло металлический холодный оттенок стали. Воздух похолодел.

— Ледяное небо, — торжественно объявляет Визе, уступая Цейс Воронину: — Как вы считаете Владимир Иванович?

Владимир Иванович бороздит глазницами бинокля горизонт на норде.

— Ледяное, — натягивает он глубже на голову вылинявшую рыжую оленью шапку, — в этом нет сомнения.

Ледяное небо — пустой звук для непосвященных. Полярникам оно говорит много. Прозрачным делают небо в Арктике покрывающие море ледяные поля.

— Сплошных полей ожидать трудно, — делает заключение, прощупав еще раз ледяное небо биноклем профессор Визе, — скорей всего будут разорванные ветром ледяные поля.

* * *

— Владимир Иванович, — спросил я у Воронина, — есть у вас какие-нибудь точные научные сведения о состоянии льдов в Баренцовом море?

— Есть. Датский метеорологический институт занимался измышлениями на эту тему. Дали мне в Совторгфлоте ихнюю сводку. В июле южная граница льдов, по вычислениям датских метеорологов, будет занимать положение, близкое к нормальному. Общее же количество льдов будет в этом году меньше нормы. Датчане дают косвенные указания, что даже в апреле между архипелагом Франца-Иосифа и северной оконечностью Новой Земли будет чистая вода.

— А летом?

— Летом? — Воронин хитренько улыбается.

— В середине июля ожидается резкое сокращение льдов во всем море. Но…

— Но существует угроза, — медленно говорит Воронин, — что с другой стороны в Баренцово море может войти значительная масса льдов у восточных берегов Земли Франца-Иосифа.

* * *

Из полыньи выскочил торчком тюлень. Уставился круглыми светящимися глазами на надвигавшийся ледокол.

— Гренландский тюлень — сказал Селиверстов.

— Как узнал?

— Гренландский тюлень выходит кверху отвесно. Книзу камнем идет. Точно гирями ласты прихвачены.

— А морской заяц?

— Он всегда по воде пойдет. Спину покажет.

На льдах кругом грелись под незаходящим солнцем тюлени. За ними на плоском, принесенном с Земли Франца-Иосифа, столовом айсберге[46] лежало несколько огромных продолговатых валунов. Они шевелились. Это было семейство моржей.

Слышалось их тяжелое, частое шипение. Селиверстов голодными глазами смотрел на них.

— Порато много кожи[47] лежит.

Коренному зверобою, как он, нелегко глядеть на лежавшее кругом на льдах такое количество морского зверья.

— Побагрить[48] бы, — вздохнул он шумно, совсем как лежавшие на айсберге моржи.

* * *

Нелишне привести некоторые данные научных наблюдений над расположением льдов в Баренцовом море. Южная граница льдов. Под этим термином понимается обычное среднее многолетнее местонахождение льдов в море летом. Вычислена она метеорологами на основании многолетних наблюдений.

За период с 1898 года до 1922 средняя для июля граница расположения льдов была по 75 параллели до 30 градуса восточной долготы от Гринвича. Дальше граница плавучих льдов идет параллельно сороковому меридиану около 79 градуса северной широты до середины Канинского полуострова.

* * *

Через час лед пошел гуще. Кругом — льдины, похожие на обсосанные ребенком куски рафинада. Они — причудливых форм. Яркая синева их необычайна.

— Судя по цвету, их принесли норд-весты от Новой Земли, — определяет Визе: — Лед с Франца-Иосифа более мутен. Еще через час льдины плыли уже стадами.

В семь часов „Седов“ принял ледяное крещение. Путь преграждало узкое ледяное поле. Найдя наиболее уязвимое место, где меньше торосов, Воронин отдал команду к первому ледяному штурму:

— Лево на борт!

Резкий грохот. Скрежет. Кувыркаясь в белой пене, в смятении расплываются в разные стороны от форштевня (носа) ледокола разбитые льдины. Топя мелкие льдинки, „Седов“ грузно шел к приобревшему прозрачность горного хрусталя ледяному носу.

Я пошел в радио-рубку и дал Гришкевичу такую радиограмму:

Ледокол „Седов“. 23 июля. (По радио от нашего спец. кор.) Прошли широту Мыса Желания. На широте 77,30 градусов встретили плавучие льды. В 7 часов „Седову“ встретился первый айсберг. „Седов“ разбивает легкие ледяные поля. По словам профессорам Визе, в нынешнем году по приметам должны быть легкие льды. Экспедиционное судно „Персей“, плавающее в море Баренца на 77 градусе северной широты, к тридцатому меридиану встречало открытую воду. Появились стаи поморников. На торосах медвежьи следы.

16. Курсом льдов и айсбергов[49]

Два месяца плавал „Седов“ курсом льдов и айсбергов.

Мы видели залитые голубой лавой льдов острова земли Франца-Иосифа.

…Днем и ночью вспыхивали синие огоньки в радиорубке „Седова“.

— Мурманск… Мурманск… Мурманск…

Вросши в кресло, Гиршевич часами вызывал молчаливый материк.

— Мурманск… Мурманск… Мурманск…

Гиршевич передавал очередную радиограмму о странствованиях „Седова“ в ледяных тайниках Арктики.

Наутро газетчики кричали на материке:

— „Седов“ бросил ледяные якоря острова Мак-Клинктона.

— Седов открыл неизвестную землю в Карском море.

…Прочтите эту радио-летопись о днях, проведенных в полярных льдах.

У нас не было флейты бодрости. Она была не нужна нам.

Воля миллионных масс вдохновляла нас на борьбу. Она заменяла нам флейту бодрости отважного голландца, путями которого мы шли.

ЧЕРЕЗ ЛЕДЯНОЙ БАРЬЕР

Ледокол „Седов“, 23 июля. Легко проходимые разрозненные льды скоро сменились сплошными полями. „Седов“ развивает льды, ударяясь о них сразбега. Капитан Воронин с исключительным искусством нащупывает слабые места ледяного фронта и выбирает точку для удара. Так, маневрируя зигзагами, мы с боем продвигаемся вперед. До земли осталось полтораста километров самого тяжелого пути.

24 июля. На горизонте видны снежные хребты островов архипелага. Идем к ним со средней скоростью в 10 миль, курс норд-вест. Видны уже вершины острова Гуккера. В полночь 21-го была первая медвежья охота. Во льдах убиты два медведя. Ночью шли льдами. Отдельные ледяные поля „Седов“ разбивает подряд по нескольку часов. Если Британский канал будет свободным от льда, то ночью войдем в архипелаг.

25 июля. С Земли Франца-Иосифа получено радио, что „подход в бухту Тихую возможен через Британский пролив вдоль островов Гуккера, Скотт-Кельти и острова Мертвого Тюленя“. В бухте Тихой — битые торосы и айсберги. Видимость хорошая. Виден далекий остров архипелага Нордбрук. Радисту „Седова“ Гиршевичу удалось установить по радио со станцией Франца-Иосифа двухстороннюю связь. Начальник экспедиции Шмидт говорил с членами советской колонии Гуккера по радио-телефону.

26 июля. Британским проливом „Седов“ беспрепятственно прошел до южного устья бухты Тихой. Проход был забит льдами. Меняем курс и идем мимо островов Скотт-Кельти до острова Тюленя к западному устью.

Дома советской колонии на острове Гуккера.

На горизонте — Земля принца Георга.

„Седов“ легко колет иссосанные солнцем торосы. К вечеру увидели черные силуэты зимовщиков на береговом припае.

„Седов“ расцвечивается флагами. Зимовщики приветствуют посланца с материка залпами. На ответные залпы к ледоколу приплывает на шлюпке и взбирается по трапу начальник тов. Ильяшевич и сообщает правительственному комиссару советских полярных земель тов. Шмидту:

— В советской колонии на острове Гуккера все благополучно, все здоровы, рация держит связь с материком, жили дружным коллективом.

От имени правительства Шмидт благодарит жителей крайней советской полярной земли.

— Своим мужеством в сердце Арктики вы поддержали честь СССР, — говорит тов. Шмидт.

Началась выгрузка. После десятидневной стоянки „Седов“ пойдет прорываться через ледяной барьер в море Баренца, а затем к Северной Земле.

27 июля. Стоят редкие в Арктике солнечные теплые дни. В бухте Тихой ключем бьет жизнь. Идет спешная выгрузка припасов, началась постройка второго дома советской колонии в архипелаге.

Первая смена команды, работающей по выгрузке, объявила себя ударной. В нее входит пять партийцев. Первые, ударники в далекой Арктике сделали вызов второй смене.

ПО СЛЕДАМ ИСКАТЕЛЕЙ АРХИПЕЛАГА

28 июля. В полночь на 27 июля „Седов“ вышел на юг архипелага к острову Нордбрука. Обследовав Нордбрук, „Седов“ пойдет обследовать восточную часть архипелага. На островах будут водружены металлические знамена Союза. Затем „Седов“ вернется в бухту Тихую, где заберет плотников, строящих на острове Гуккера радио-станцию. Выгрузка окончена. Закончено вчерне здание. 2—3 августа „Седов“ сквозь полярные льды начнет пробиваться к Мысу Желания.

1 августа. Подойти к мысу Флора на острове Нордбрук с севера не удалось. Тяжелые льды. Меняем курс в открытое море. Обходим Нордбрук с востока.

Утром 28 июля „Седов“ бросил якоря у мыса Флоры. Мыс Флоры — знаменитое место встречи Нансена и Джексона[50] и место зимовки большинства посещавших архипелаг экспедиций.

Поставленный в прошлом году железный флаг на Флоре погнуло арктической бурей. Ставим новый.

Идем к острову Белля. Вечером достигли его берегов. Спускается густой туман. „Седов“ становится на ледяные якоря. По льду пробираемся на остров. На острове Белля находится дом одного из первых искателей архипелага — Ле-Смита. Дом, построенный 50 лет назад, прекрасно сохранился, но все запасы разграблены иностранными зверобоями. Дверь сорвана с петель.

Внутри дома — глыба льда. Стены испещрены именами бывших на острове Белля исследователей и норвежских промышленников. Профессор Визе находит карандашную запись штурмана судна Ле-Смита „Эйра“ об аварии его в 1881 году.

Водрузив флаг на льду, пробрались с острова обратно на ледокол. Утром, когда рассеялся туман, мы в продолжение часа убили трех медведей. Сейчас идем Баренцовым морем на восток к земле Вильчека.

3 августа. На пути в бухту Тихую останавливались у острова Альджер. На берегу — покинутое полярное зимовье, развалины трех домов. Здесь зимовала американская экспедиция Болдуина на судне „Америка“ в 1901 году, отправлявшаяся на Северный полюс На острове Альджер водружен советский флаг. Сегодня ночью предполагаем бросить якоря в Тихой.

4 августа. Всю ночь „Седов“ ощупью пробирался к острову Мак-Клинток южной стороной Земли Франца.

Сильнейший туман, полное отсутствие сведений о течении и глубинах заставляют быть очень осторожными.

Утром ветерок несколько раздвинул плотный туман. Невдалеке от „Седова“ показался извилистый растянувшийся берег острова. Огромный растрескивающийся ледник медленно сползал в зеленую воду.

С целью разведки наши выезжали на берег. Широкая прибрежная полоса круто поднимается кверху. Внизу на мягком зеленом покрове травы — море цветов: желтых полярных маков, разноцветного мха и каких-то белых душистых растений.

У подножья скал — ловко прилепившиеся к отвесу гнезда, а наверху — следы медведя и остатки разорванной птицы. Видимо, хозяин острова весьма неважно питается, если ему пришлось искать пищу и поднимать свою косолапую, неуклюжую тушу под самые облака.

Весь верх горы занят широким ровным плато[51], откуда открывается чудесный вид на океан, величественные айсберги и кажущийся совсем крошечным ледокол.

Яркое солнце растопило поверхность блестящего глетчера. Лед подтаял и осел в море, куда несутся бешеные звонкие потоки — ручьи.

К полудню „Седов“ оказался в сильнейшем тумане какого еще мы не видали. В двадцати метрах от борта нельзя рассмотреть проплывающих мимо торосов.

5 августа. Время стоянки использовали для изучения острова Аагам. Отправляемся большой партией на берег. Аагам представляет собою поднявшееся дно моря, усеянное сплошными серыми камнями. Вид острова угрюм, неприветлив, пустынен. Только около южного берега можно встретить редкие мхи, отделенные большими расстояниями. Профессором Савичем открыто три новых для Земли Франца-Иосифа корковых лишайника. Через три часа прощались с островом, хранящим остатки истлевших костей громадных размеров кита и других морских животных.

СНОВА У МЫСА ЖЕЛАНИЯ

6 августа. Закончив научно-исследовательскую работу на островах Земли Франца, „Седов“ вернулся в бухту Тихую.

Только одни сутки простоял „Седов“ в бухте — надо было спешить к Новой Земле, куда из Архангельска вышел ледокол „Сибиряков“ с грузом угля и свежих продуктов для нашей экспедиции.“

Последний раз окидываем взглядом залитую солнцем бухту Тихую, блестящие русла глетчеров, крошечные домики самой северной в мире рации. Крепко жмем руки остающимся.

Их одиннадцать: молодой талантливый ученый географ и начальник станции, член партии Иванов, участник знаменитого похода „Красина“, поставивший себе научную задачу — изучать влияние полярной ночи на изменение крови человека — задачу, которой никто еще здесь не занимался; старый полярник, зимовавший четыре года в Арктике, радист Иолев, механик Бывицль, шофер т. Ворошилова — Плосконосов, гидролог Мухин, опытный полярник с многолетним стажем Голубенков, участник прошлого похода „Седова“, повар Поснов, служитель Данилов, два промышленника-зверобоя, взятые с Новой Земли, — Кузнецов и ненец Хатанзевский — и одна женщина — жена начальника станции, научная работница-биолог, первая женщина на Земле Франца — тов. Демме.

10 августа. Русская гавань. Третий день идет выгрузка угля. 12 августа она закончится и, обогнув Мыс Желания, „Седов“ пойдет льдами Карского моря к Северной Земле.

Во время стоянки в Русской гавани сделано несколько интересных находок. Писателем Соколовым-Микитовым найден буй[52], с шхуны „Америка“.

Буй был выброшен в 1902 году начальником американской экспедиции, пытавшейся достичь полюса, — Болдуином. Буй был пущен с посещенного „Седовым“ острова Альджер. Течение принесло его в Русскую гавань.

Внутри буя найдены две бумажки на английском и норвежском языках. Начальник экспедиции Болдуин в одной из них сообщает американскому консулу:

„Зимовка прошла благополучно. Пришлите судно с углем. Сильно нуждаемся в нем. Еду в ближайшее время на север. Вернусь без успеха, но не побежденный бездной. Болдуин, 1902 год“.

Профессор Самойлович обнаружил на береговой отмели мачту судна, потерпевшего когда-то аварию. В одном месте гавани найден старый поморский крест, который свидетельствует, что около ста лет назад на северной оконечности Новой Земли поморы занимались морскими промыслами.

14 августа. Сегодня „Седов“ вышел в Карское море, взяв курс на норд-ост к Северной Земле. Трюмы „Седова“ до отказу набиты взятым с „Сибирякова“ с углем. „Сибиряков“ протяжным ревом сирены салютует уходящему навстречу новой борьбе с полярными льдами товарищу.

Накануне отхода из Русской гавани группой профессора Визе на северо-востоке от Русской гавани открыт остров, не занесенный на существующие карты. Возможно, что это остров Гольфштрема, открытый в семидесятых годах английским мореплавателем Маком.

ЗЕМЛЯ ВИЗЕ

15 августа. В 9 часов вечера научный сотрудник экспедиции тов. Горбунов, наблюдавший в бинокль затуманенный горизонт, неожиданно сообщил, что сквозь серую вуаль мглы видны какие-то берега. Действительно, по мере продвижения „Седова“ совершенно ясно стала видна длинная черная кайма низких берегов с нависшими над ними облаками.

Что это за земля? Ни в какой лоции[53] мира в этом месте не указан даже маленький островок. До Северной Земли же еще далеко — несколько суток беспрерывного хода. Определить точное местоположение сейчас нельзя, ибо облака заволокли горизонт и закрыли солнце.

16 августа. Обойдя с севера открытую „Землю Визе“ и взяв курс к Земле Северной, мы вчера были затерты в тяжелых многолетних льдах, далеко простирающихся на восток. Ночь прошла в упорной борьбе с окружающими ледокол льдами. После многочасового форсирования льдов, едва продвинулись на два корпуса судна. Всю ночь ледокол содрогался, одолевая напор ледяных полей.

Сегодня ясный и яркий день. Светит солнце. Небо голубое, чистое. От блеска снеговых полей больно глазам. Покуда глаз видит — сверкающие снеговые поля. Никаких признаков жизни. Нет медведей, которых встречали ежедневно на пути к Земле Франца-Иосифа. Изредка налетит и исчезнет в прозрачном воздухе белая полярная чайка. Редко выступит в полынье усатая голова любопытствующего тюленя.

17 августа. Расстояние до темневшей полосы берега оказалось обманчивым. Около трех часов пришлось волочить по льду груженые нарты, пробираясь по первым камням берега, вросшим в вековой лед.

После изумительной красоты острова Земли Франца-Иосифа — этих шумных базаров дичи, — берег новооткрытой „Земли Визе“ показался мертвым. Нас встретили единственные обитатели этих мест — белые полярные чайки. Они громко кричали, наблюдая приближающихся к берегу людей. Следы огромного медведя были видны в расплывшемся с негу.

Первый привал был на груде мелких береговых камней. Не раз проваливаясь в трещины, купаясь в ледяной воде, мы добрались, наконец, до берега. Потрескавшаяся, покрытая подушечками полярных растений, — под нашими ногами была земля.

Удивительно было вступать на эту неведомую землю. Низкие, пересеченные плотными балками, ручьями лежали перед нами холмы. На вершинах холмов лежало много выветрившихся, вросших в землю оленьих рогов.

Открытие этой земли дает чрезвычайно редкий в истории пример научного предвидения, честь которого принадлежит советскому ученому Владимиру Юрьевичу Визе.

В 1913 г. западнее этого места дрейфовало[54] зажатое во льду судно „Святая Анна“ под начальством Брусилова. Корабль погиб, но ушедший с него штурман Альбанов пронес через льды к Земле Франца-Иосифа дневник наблюдений в пути. На основании записей Альбанова — по характеру дрейфа „Святой Анны“, по направлению ветров и состоянию льдов, — профессор Визе в 1924 г. предсказал, что здесь должна быть суша и опубликовал свое предсказание.

„Теоретически нам приближенно известно, с какой скоростью и в каком направлении затертое во льдах судно должно передвигаться под влиянием ветров. Зная общее передвижение судна, скорость и направление ветра, можно вычислить направление и скорость морского течения. Это и было моей целью, когда я взялся за обработку журнала „Анны“. При этом я наткнулся на любопытную особенность, которую дрейф „Анны“ показал между параллелями 70 и 80 сев. широты и меридианами 70 и 80 вост. долготы. Здесь судно, двигавшееся, в общем, на север, отклонялось от направления ветра не вправо, как следовало бы по теории дрейфовых течений Экмана, а влево. Объяснить это я мог, только допустив существование суши к востоку, недалеко от дрейфа „Анны“.

Известный полярный ученый Брейтюс, согласившись в германском журнале с мнением Визе, также поместил эту землю на карту, назвав ее Землею Визе. Приблизительное место вновь открытой земли — 79°25′ северной широты и 76°10′ восточной долготы.

Таким образом, нам выпала почетная задача открыть неведомые до сих пор острова и первыми вступить на эту землю. На ледоколе праздничное возбуждение. Герой дня — профессор Визе — не успевает отвечать на приветствия, поздравления и рукопожатия.

20 августа. С каждым днем все труднее и труднее становится для „Седова“ прокладывание пути в тяжелых ледяных полях. За двое суток продвинулись на несколько миль. После ряда атак ледокол застрял в трехметровом льду. Беспрерывная двухчасовая работа задним ходом не могла вырвать корпус, сжатый в ледяных объятиях.

Команда и члены экспедиции организовали ударные бригады для очистки напирающих со страшной силой ледяных глыб. Лебедка тросом растаскивала откалываемые нами льдины. Работаем без отдыха, сменяем друг друга в течение восьми часов. Не помогает. „Седов“ точно сросся со льдами. Применяем последнее средство — аммонал[55]. Ледокол задрожал от взрыва и стал медленно освобождаться из ледяного покрова.

Капитан на месте. Твердая и четкая команда. Мы пошли вперед, но продвинуться успели всего на два корпуса. Нас снова сжало льдом. Впереди на три километра голубое небо — признак чистой воды. Ближайший день скажет, кто выйдет победителем из этой борьбы.

„СЕДОВ“ У БЕРЕГОВ СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛИ

24 августа. Сегодня в 13 часов на горизонте появились затуманенные обрывы берегов Северной Земли. Сейчас их видно даже простым глазом. „Седов“ накануне завершения второго, наиболее тяжелого и ответственного задания правительства.

У НЕВЕДОМЫХ ОСТРОВОВ

28 августа. Остров имени Сергея Сергеевича Каменева — так названо место первой колонии на Северной Земле, расположенной на 79°25′ северной широты и 71°05′ восточной долготы. Новая страница завоевания беспредельных просторов Арктики открыта.

У выхода в море, на высоком ржавом холме, где будет установлена радиомачта, упорно врезаются в веками промерзший грунт вечной мерзлоты застывшие на диком ветру люди и настойчиво раскалывают куски льда, слепившего в непроницаемую массу мертвые камни. Внизу у подножья холма, на каменистом наносе морских отложений, в течение двух дней вырос свежий сруб — первое жилище человека Северной Земли.

Работа кипит в бурном водовороте, работают до изнеможения с раннего утра до поздней ночи. Время пребывания „Седова“ в этих водах исчисляется часами, в любой момент может надвинуться или крепко застыть непроницаемая ледяная стена, и тогда путь отступлению „Седова“ будет отрезан.

Зарываясь в волну, с приподнятым вверх острым носом, быстро полетел катер к берегу, таща на канате нагруженный сверху ящиками консервов, мешков муки, обмундирования, угля, баркас. Прорезав вековую девственную тишину, с берега донесся размноженный эхом первый звенящий удар топора.

…Северная Земля стала советской.

Сколько усилий, средств, жизней стоило людям преодоление непроходимых льдов, чтобы увидать восточный ее берег! Западная же сторона всегда оставалась мировой загадкой. Как велика Земля, куда тянется, где граница — вот вопросы, которые старались разрешить лучшие, испытанные мировые полярные исследователи. Покойный Нансен на „Фраме“, наконец, Нобиле во время последнего трагического полета дирижабля „Италия“, старательно искали неизвестный берег, но все попытки оказывались бесплодными.

В течение многих десятилетий Северная Земля была недоступна. И впервые в истории завоевания Арктики эту задачу удалось разрешить экспедиции Советского Союза. С невероятными трудностями, с отчаянным напряжением команды, с риском застрять во льдах и быть раздавленным, донес ледокол „Седов“ к далеким неприветливым берегам красное знамя Союза.

ПЕРВЫЙ СОВЕТСКИЙ ПОСЕЛОК НА ТАИНСТВЕННОЙ ЗЕМЛЕ

1 сентября. Был пасмурный холодный арктический день. Хмурые седые облака клочьями висели по темному, небу. Резкий порывистый ветер взмылил поверхность океана, гнал волны на прибрежный размытый припай льда.

В этот неприветливый день мы покидали наших друзей — колонистов Земли Северной. На берег съехали все.

Заботливым хозяйским взглядом в последний раз окидывает Шмидт новые постройки: чистенький, крепко слаженный домик с длинным шпилем на крыше, фанерный амбар, груду угля, штабеля дров.

Маленький, короткий митинг без красивых речей, несколько простых теплых слов и пожеланий, — и по синему небу быстро скользнул и распустился пышным маковым цветом алый бутон. На Земле Северной открылось первое советское поселение, новая правительственная радиостанция.

Вернулись на ледокол к последнему общему чаю. Все сидят молча, разговор не клеится. Полярники Ушаков и Урванцев внешне совершенно спокойны, ни один мускул не дрогнет. Лишь изредка бросают они друг на друга острый, пронизывающий, участливый взгляд. Промышленник Журавлев, как обычно, весел — он привык бросать семью и детей, зимовать в одиночестве. Лишь у молодого радиста, комсомольца Васи Ходова, насупились брови, нервно подергивается уголок губ.

Третий гудок.

Резким движением первым поднимается Ушаков, окидывает всех быстрым взглядом и решительно протягивает Шмидту обветренную, загорелую руку. Наш милый помор-капитан по очереди трогательно прижимает зимовщиков к груди, словно оставляет на зимовку своих горячо любимых детей. Вот внизу у трапа затрещала моторка, все уже в лодке. Последним осторожно спускается с зеленым растеньицем в банке побледневший Урванцев. „Седов“ дал тихий ход. Медленно в тумане поплыла и скрылась моторка с крошечными машущими фигурками.

Мы снова идем среди льдов и вековых торосов.

СНОВА НА МАТЕРИКЕ

Сцена еще пуста. Только Отто Юльевич Шмидт ходит вокруг доски с приколотой к ней картой севера, картой того пути, который проделала экспедиция на „Седове“. Значительная часть карты обязана своим существованием именно этой экспедиции. До „Седова“ здесь было громадное белое пятно неисследованных земель. Тов. Шмидт заботливо устанавливает карту.

В 8 часов торжественное заседание президиумов крайисполкома, крайпрофсовета и городского совета открывает тов. Комиссаров.

— Не во имя честолюбия была отправлена экспедиция. Эта экспедиция ничем не похожа на неудавшееся путешествие за славой Нобиле. Советская экспедиция преследовала только научные цели.

Под аплодисменты всего зала в президиум торжественного заседания избираются: президиумы крайисполкома, крайпрофсовета и горсовета, т. т. Шмидт, Визе, Самойлович, Воронин, Воронцев — предсудкома „Седова“ — и Богачев.

С докладом выступает тов. Шмидт.

— Комитет по изучению Севера наметил пятилетнюю программу работ. Сюда входило — построить станцию на Земле Франца-Иосифа. Этого мы достигли уже в прошлом году. Успех прошлогодней экспедиции дал нам возможность приблизить окончание нашей пятилетки, а именно — достигнуть новой, еще менее доступной земли — Северной — в том же году.

Экспедиция прошлого года должна была закрепить Землю Франца-Иосифа за Советским Союзом. В этом году задачами экспедиции были: сменить зимовщиков на Земле Франца-Иосифа и достигнуть Северной Земли с запада, т. е. с совершенно неизвестной еще стороны.

О. Ю. Шмидт.

В будущем году мы думали оставить зимовщиков и на этой Земле. Однако, достигнув Северной Земли, мы смогли уже нынче оставить там зимовщиков, которые не только изъявили согласие остаться, но даже сами потребовали этого. Для исследования этой Земли остались т. т. Ушаков, Урванцев, радист Ходов и архангельский житель — зверопромышленник Журавлев.

Плывя по пути к востоку от Новой Земли, по которому еще никто не шел, мы вдруг наткнулись на неизвестную землю. Я говорю — вдруг, хотя существование этой земли было, на основании изучения дрейфа погибшего судна „Святой Анны“, заранее предсказано профессором Визе, который, таким образом, открыл новую землю, ни разу не видав ее.

Залп аплодисментов приветствует т. Визе.

— До нашего путешествия пространство на карте между Землей Франца-Иосифа и Северной Землей было пусто. Мы стерли это белое пятно, заполнили его рядом островов.

Надо вам сказать, что вновь открытая Земля Визе, не в обиду будь сказано товарищу Визе, — земля очень мрачная, пустынная и коварная. Сам тов. Визе заявил однажды:

— Ну, и паршивая же земля моего имени!

Эта земля впустила нас, а выпустить не захотела — окружила льдами. Нам пришлось отступить к югу, идти, все время пробиваясь среди льдов. Капитану некогда было спать. Судно находилось в тяжелом положении. Нам уже казалось, что оставить станцию на Северной Земле не удастся. Думали отступить и оставить людей в Сибири, чтобы они на собаках обследовали Северную Землю. Но однажды наш капитан заметил на горизонте голубоватые просветы свободной от льда воды. Мы направились туда и неожиданно нашли хорошее место для высадки. Здесь мы пожали руки четверым, остающимся на два года, товарищам и ушли.

Нам не хотелось уходить совсем. Ведь впервые человек забрался так далеко на север. Надо было использовать это. Мы отправились глубже на север и там нашли еще один остров, покрытый ледяной шапкой. Дальше идти было некуда, и мы решили возвращаться обратно.

„Седов“ снова оправдал нашу надежду. В Архангельск мы вернулись с грузом новых побед.

РАДИОГРАММА С… СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛИ

Флаг, рдеющий над Кремлем, взвился на таинственной Северной Земле, до сих пор остававшейся белым пятном на географических картах. Горжусь доверием советского правительства и трудящихся СССР. Обещаю быть вместе с товарищами достойным этого доверия. Сквозь льды, снега, туманы и полярные метели будем продвигать все дальше и дальше к северу серп и молот на алом поле. Северная Земля будет исследована, задания будут выполнены.

Начальник северо-земельского отряда Георгий Ушаков.

30 августа 1930 года.

Северная Земля.

17. „В медвежьих шкурах лежал мертвый Баренц“

…Теперь я доскажу конец истории о флейте бодрости.

Смелый Виллем был смел до конца.

— У нас есть шлюпки. Мы обогнем на них Новую Землю. На юге ее мы встретим груманланов. У нас есть медвежье мясо. Нам хватит пищи, — ободрял он матросов, — скоро весна.

Когда пришла снежная новоземельская весна, матросы снесли Баренца в шлюпку на руках. Смелый Виллем не мог ходить. Ободряя других, он не щадил своих сил. Сейчас приходила расплата.

Флейта бодрости осталась в покинутом зимовье.

— Она больше не нужна мне, — сурово сдвинул брови Баренц: — В Голландии — в Амстердаме — я куплю себе новую. Пусть на старой играет тот, кого ледяная судьба занесет в зимовье.

Смелый Виллем знал, что ему не придется покупать себе новую флейту в лавках шумной амстердамской гавани.

Пока хватало сил, Баренц сидел в шлюпке, закутанный в медвежьи шкуры. Последние жизненные силы он тратил на черчение карты пути.

— Эту карту, Геррит, отдашь в магистрате Амстердама. Мореплаватель со смелою волей отыщет по ней на своем корабле путь в Китай.

Умирая, смелый Виллем был попрежнему уверен, что за льдами Карского моря лежит знойный Китай.

Когда шлюпка обходила Ледяной мыс, Баренц попросил де-Вера:

— Геррит, Геррит! Дай мне воды.

Де-Вер налил оловянную кружку из боченка с пресной водой.

Но пить ее было некому.

В медвежьих шкурах лежал мертвый Баренц.

…В музее Гааги, в Голландии, одна из зал изображает внутренность полярного зимовья. Стены зимовья сложены из окаменевших бревен океанского плавника. Над углями потухшего очага висит медный котел. На стене — старинные часы, в углах стоят алебарды. На грубом самодельном столе лежит флейта. У одной из убогих коек из медвежьих шкур — кожаные рваные башмаки. Последний раз пламя костра лизало дно котла триста лет назад. Триста лет назад в последний раз пела флейта.

Это — копия хижины Виллема Баренца, первого человеческого жилья в Арктике.

Развалины зимовья Баренца и по сей час стоят на берегу в ледяной бухте Новой Земли.

* * *

…Вырвав у Арктики последние тайны, мы достойно отплатили ей за гибель первого человека, с пением флейты, с улыбкой бодрости взглянувшего в ее ледяные глаза…

Примечания

1

Майна — вниз; вира — вверх; вира по-малу — поднимай медленно.

(обратно)

2

Ошвартовался — пристал.

(обратно)

3

Полундра — берегись.

(обратно)

4

Бак — передняя часть судна.

(обратно)

5

Мустанг — полудикая, необъезженная лошадь.

(обратно)

6

Вахта — дежурство, рабочее время на судне.

(обратно)

7

Пакгауз — портовый склад.

(обратно)

8

Нарты — сани.

(обратно)

9

Трюм, квиндек — судовое помещение для грузов.

(обратно)

10

Ют — корма.

(обратно)

11

Рейс — плавание.

(обратно)

12

Архипелаг — группа островов.

(обратно)

13

Спардек — площадка вокруг штурманской рубки, — каюты, где во время вахты находятся капитан и его помощники-штурманы.

(обратно)

14

Сфинкс — древне-египетское сооружение (памятник), изображающее фигуру полуживотного-получеловека. По древней легенде, сфинкс задавал загадку проходившим мимо путникам и истреблял тех из них, кто ее не мог разрешить. Поэтому, всему загадочному и таинственному дают название сфинкса. Названием „ледяной сфинкс“ — подчеркивается малоизученность, неизвестность Арктики.

(обратно)

15

Рупор — труба, усиливающая голос.

(обратно)

16

Якорь чист — якорь показался из воды.

(обратно)

17

Ванты — веревочные лестницы, по которым взбираются на мачты.

(обратно)

18

Норд — север, норд-вест — северо-запад, норд-ост — северо-восток, зюйд — юг. Курс — направление, по которому идет корабль в море.

(обратно)

19

Бургомистр — городской голова.

(обратно)

20

Фиорд — узкий залив в скалистом берегу.

(обратно)

21

Викинги — так назывались в древности воины-мореходы скандинавских стран.

(обратно)

22

Моряна, полдник, полуночник — поморские названия ветров: полуночник — северо-восточный; полдник, обеденник — юго-восточный; моряна — ветер, дующий с моря.

(обратно)

23

Баллами — от 1 до 12 — измеряется сила ветров.

(обратно)

24

Траулер — рыболовное судно, ловящее треску особыми сетями-тралами. Тралмейстер — мастер трала.

(обратно)

25

Бить склянки — отбивать часы в колокол (на судне).

(обратно)

26

Гидрология — наука, изучающая свойства и особенности воды (морской и речной).

(обратно)

27

Планктон — мелкие растительные и животные организмы, свободно живущие в воде, неспособные передвигаться самостоятельно, независимо от течений.

(обратно)

28

Флора — растительный мир. Фауна — животный мир.

(обратно)

29

Штормтрап — веревочная лесенка, по которой поднимаются на пароход с лодок или льдин.

(обратно)

30

Всток или ночной всток — страшной силы ветер, дующий полярной ночью на Новой Земле.

(обратно)

31

Торосы — навороченные друг на друга льдины.

(обратно)

32

Шелега — сало тюленя и моржа.

(обратно)

33

Ягелища — места, богатые ягелем — любимым мхом оленей.

(обратно)

34

Малица — одежда из оленьих шкур.

(обратно)

35

Плавник — выброшенный морем лес.

(обратно)

36

Алебарда — старинное холодное оружие.

(обратно)

37

Мушкет — старинное огнестрельное оружие.

(обратно)

38

Иллюминаторы — круглые окна в бортах корабля.

(обратно)

39

Убеко — управление по обеспечению безопасности кораблевождения в морях. Рация — сокращенное название радиостанции.

(обратно)

40

„Якорь ест грунт“ — якорь задевает дно.

(обратно)

41

Миграция — так называют в биологии переселения, перекочевки животных из одной географической области в другую.

(обратно)

42

Витамины — ценнейшие питательные вещества пищи.

(обратно)

43

Метеорология — наука, изучающая погоду.

(обратно)

44

Кок — судовой повар. Камбуз — судовая кухня.

(обратно)

45

Ле-Смит — один из первых исследователей архипелага Франца-Иосифа. В 1884 году корабль Ле-Смита около острова Гилля раздавили льды. Ле-Смит с матросами прошел по льду на соседний остров Нордбрук.

(обратно)

46

Айсберг — плавающая ледяная гора.

(обратно)

47

Порато — очень. Кожа — так называют зверобои тюленей.

(обратно)

48

48) Раненых выстрелом тюленей бьют баграми по голове. Отсюда — побагрить.

(обратно)

49

Приводимые в настоящей главе радиограммы взяты из газет: „Известия ЦИК“. „Комсомольская Правда“, „Вечерняя Москва“ и „Правда Севера“ (автор состоял корреспондентом газ. «Правда Севера“).

(обратно)

50

Нансен — недавно умерший знаменитый норвежский полярный исследователь. Джексон — английский ученый, три года зимовавший на острове Нордбрук. Нансен со своим товарищем Иогансеном дошел на второй год до м. Флоры с зажатого во льдах на севере своего судна „Фрама“. Первый год они прожили вдвоем на одном из самых северных островков архипелага. Нансена в момент их встречи поэтому считали давно погибшим.

(обратно)

51

Плато — ровная поверхность горной вершины.

(обратно)

52

Буй — плавучий знак, указывающий судам мели, границы фарватера и т. д.

(обратно)

53

Лоция — описания морей и побережий.

(обратно)

54

Дрейфовать, лечь в дрейф — плыть по воле ветра или сжавших корабль льдов.

(обратно)

55

Аммонал — взрывчатое вещество.

(обратно)

Оглавление

1. Бросьте якоря у Северной…

2. Груманланы XX века

3. У каменных глыб Сосновца

4. Встреча с „Р. Т. Палтусом“

5. Шел шторм из Гренландии

6. Борьба за морскую тайну

7. К берегам Новой Земли

8. На рейде в Белужьей

9. Находка китобоя Карлсена

10. Паша Петров „слушает“ море Баренца

11. Следопыты морских глубин.

12. Море жизни

13. Мыс Желания — за кормой

14. Морские будни

19. Ледяные колумбы

16. Курсом льдов и айсбергов[49]

17. „В медвежьих шкурах лежал мертвый Баренц“ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg