«Таймыр - край мой северный»

Урванцев Н.Н.

Таймыр — край мой северный

Введение

Далеко во льды полярного бассейна мощным выступом суши вдается Таймырский полуостров, составляя между устьями Енисея и Хатанги центральную часть севера Сибири. Здесь и лежит самая северная оконечность Евразийского материка — мыс Челюскин. Продолжение Таймыра — архипелаг Северная Земля, самый северный остров которого заканчивается мысом Арктический. Отсюда до полюса всего 960 километров. Общая площадь Таймыра, считая его южной границей северную окраину Среднесибирского плоскогорья, составляет 820 тысяч квадратных километров, а Северной Земли — почти 37 тысяч квадратных километров, что в сумме более чем в полтора раза превышает территорию Франции.

Несмотря на столь обширные размеры, изучение Таймыра, а тем более его промышленное освоение только начинаются, так как суровый климат, полное бездорожье и значительная удаленность от более или менее крупных населенных пунктов создают немалые трудности для работы. Даже от самого ближнего селения — Хатанги — Центральный Таймыр отстоит почти на 500 километров, а от Норильска — на 1000 километров.

Поперек всего полуострова, с юго-запада, от Енисейского залива, на северо-восток, до Хатангской губы, тянутся горы Бырранга, расчленяющие территорию на две части: северную — горную и южную — равнинную. Они круто, местами отвесно обрываются к югу в тундру, а на севере, плавно снижаясь, подходят к прибрежной морской равнине пологими увалами и сопками. Равнинная часть Таймыра представляет собой низменную болотистую тундру с многочисленными озерами. Лишь кое-где, нарушая однообразие, поднимаются отдельные сопки и гряды высотой до 50 — 100 метров.

Самое крупное озеро края — Таймыр — расположено в средней части полуострова, вдоль южного подножия гор Бырранга. Его протяженность с запада на восток более 200 километров. Второе по размеру озеро — Пясино — лежит в юго-западной части полуострова. Оно имеет форму неправильного полумесяца и вытянуто с юга на север почти на 100 километров.

Самая крупная река полуострова — Пясина, вытекающая из озера Пясино. Ее длина — 860 километров. Вторая важная река расположена в центральной части. Верхней Таймырой она начинается в горах Бырранга, течет вдоль южного подножия на восток и впадает в юго-западную часть озера Таймыр. Нижней Таймырой она вытекает из северо-западной части озера и, прорезая весь хребет поперек, впадает в Таймырскую губу Карского моря. На юго-востоке полуострова находится река Хатанга. Она образуется от слияния двух рек — Котуя и Хетты — и впадает в Хатангский залив моря Лаптевых.

Полуостров Таймыр почти целиком лежит в пределах арктической безлесной тундры. Только самая южная часть его находится в зоне лесотундры. Граница лесной растительности здесь проходит севернее, чем в других областях Арктики. В бассейне Хатанги, по ее притоку реке Новой, расположен самый северный в мире остров лесной растительности, представленной даурской лиственницей. Участок этот теперь объявлен заповедником.

Ранее территория Таймыра на географических картах по существу представляла лишь грубую схему. Пример тому — карта Азиатской России, изданная в 1911 году российским Генеральным штабом. Даже такие крупные реки, как Пясина, Норилка, Хета, Хатанга, а также система Норильских озер на ней были нанесены весьма приближенно и неверно. Их конфигурация совершенно не соответствовала действительности. Почти ничего не было известно о минеральных ресурсах края, о его животном и растительном мире. Не было ни оседлого населения, ни дорог. Только кочевые исконные жители Таймыра — нганасаны со своими стадами оленей весной уходили на север к побережью, а осенью возвращались обратно к границе леса. Но в горы Бырранга не решались заглядывать и они. "Там царство злых духов, камень и лед, более ничего. Там гибель". Так говорили мне нганасаны, когда я пытался их расспрашивать.

Однако, несмотря на крайнюю недоступность и суровые климатические условия, север Сибири и ее ядро — Таймыр еще во времена Великого Новгорода были известны русским людям. Для торговли с местным населением в XV веке в Обско-Тазовской губе, у устья реки Таз, возник поселок. Поселок этот рос, часть прибывавших оставалась на зимовку, и в 1600 году указом московского правительства он был превращен в укрепленный город Мангазею. По сохранившимся данным таможенных книг, это был промысловый, ремесленный и торговый город с населением до 1000 человек, а во время ярмарки, в навигацию — до 2500 человек. Торговые обороты в этом первом в мире заполярном городе в современном денежном исчислении достигали нескольких десятков миллионов рублей.

Путь из Архангельска и с Печоры в Мангазею шел морем вдоль побережья. Чтобы не огибать полуостров Ямал, нередко в северной части блокированный льдами, его пересекали в южной части по рекам и волоку между ними. Все плавание продолжалось четыре недели, как это видно из донесения 1616 года в Москву тобольского воеводы Куракина: "От Архангельскова города в Мангазею во всея годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди со всякими немецкими товары и хлебом, а поспевают морем в Карскую губу от города в две недели, а из Карские губы в Мутную реку вверх до волоку ходят пять день, и волоком итти и кочи таскать ворсты полторы, а переволокши с волока, спустится кочами в Зеленую реку и итти вниз четыре дни, а от Зеленые реки в реку Таз, а Тазом в Мангазею, а от Мутные реки всего до Мангазеи ходу две недели".

Уже в самом начале XVII века русские люди плавали и промышляли не только по Енисею, но и по Пясине и Енисейско-Пясинскому побережью. Свидетельством тому служат многочисленные развалины старинных изб и целых становищ, которые встречал автор на своем пути во время Пясинской экспедиции в 1922 году.

На Енисее, в его низовьях, в устье реки Дудинки, возник поселок, ставший началом торгового пути на Хатангу. В летнее время путь шел по рекам и волоком, а зимой добирались на оленях и собаках. В 1627 году этот поселок по распоряжению енисейского воеводы был превращен в укрепленный пункт — Дудинский острог. Сюда был послан отряд во главе со стрелецким сотником Иваном Сорокиным.

Водный путь шел по рекам Дудинке и Боганидке до Боганидского озера и по его притоку Вологочан, вверх до волока. Им попадали в другую реку — Вологочан, бегущую уже в озеро Пясино, откуда по реке Пясине и ее притокам Дудыпте и Аваму добирались до второго волока. По нему переваливали в реки Волочанка и Хета бассейна Хатанги.

Был и зимний путь. Он шел через озеро Пясино, затем вдоль северного края Среднесибирского плоскогорья по границе лесов. И до сих пор на этом пути сохранились старинные названия стоянок: Медвижий Яр, Пайтурма, Боганида и другие.

К концу XVI века Таймыр заселяется русскими. Кроме Мангазеи существовали поселения с оседлым зимующим населением: Туруханск, Хантайка, Дудинка, Хатанга, Волочанка и другие. Однако вскоре этому процессу пришел конец. Смутное время 1603 — 1613 годов, польская интервенция 1610 года и нашествие шведов сильно ослабили военную мощь Русского государства. Возникло опасение захвата богатой, но беззащитной в то время Сибири иностранцами.

Воевода Куракин в 1619 году писал в Москву: "По сибирскому смотря делу немцам торговать ездить в Мангазею немочно, да и не токмо им ездити, иной государь русским людям морем в Мангазею от Архангельска города для немцев ездить не велеть, чтоб на них смотря немцы дороги не узнали и приехав бы воинские многие люди Сибирским городам какие порухи не учинили". В ответ на это в 1620 году последовал указ: "Поморских городов торговым и промышленным людям морем в Мангазею ходить не велено. А велено им ходить через сибирские города и через Камень (Урал. — Н.У.). А буде которые русские люди пойдут в Мангазею морем и немцы или какие иные иноземцы в Сибирь дорогу отыщут и тем людям за их воровство и измену быти казненну злыми смертьми".

На Ямальском волоке был установлен стрелецкий кордон, откуда всех торговых людей возвращали обратно. Торговля с Мангазеей начала быстро приходить в упадок. Стало не хватать хлеба. В 1642 году произошел большой пожар. Таможенный голова Саблин жаловался в Москву: "Ране в Мангазею морем приходило кочей по 50 с хлебными запасами и русскими товарами. А теперь не стало ничего".

Закрытие морского пути тяжело отразилось на жизни всего Таймырского полуострова. Промыслы по Енисею, Пясине, морскому побережью без рынка сбыта быстро захирели. Русские люди разъехались, частью вымерли или слились с местным населением, восприняв их обычаи и язык. Мангазея заглохла и опустела. От нее не осталось ничего, кроме развалин, заросших кустарником. Только раскопки последних лет установили, какое большое поселение было там. До нашего времени почти не сохранилось письменных материалов об этой замечательной эпохе. Да их и вообще-то было мало. Промысловики неохотно делились сведениями о своих находках и открытиях новых земель с воеводами и приказными. А письменные донесения воевод, хранившиеся в Сибирских архивах, частью погибли при пожарах, частью затерялись. География края была забыта, и его изучение пришлось начинать вновь.

Начало этому положила Великая Северная экспедиция 1734 — 1743 годов, задуманная еще Петром I и осуществленная вскоре после его смерти. В 1725 году Петр I писал генерал-адмиралу Ф.М.Апраксину, президенту Адмиралтейств-коллегии: "Проведать дорогу через Ледовитое море дело нужное и не будем ли мы тут счастливее голландцев и англичан".

Эта экспедиция и провела первое описание морских берегов Сибири. Съемкой таймырского побережья занималось несколько отрядов одновременно: с запада — со стороны Енисея и с востока — от Лены. Участок от Енисея на восток до Пясины и далее на 250 километров был описан в 1740 году отрядом штурмана Федора Минина. Восточное побережье Таймыра от Хатанги до островов Самуила (ныне острова Комсомольской Правды) описано в 1736 году штурманом Василием Прончищевым. Участок на восток от Пясины до устья реки Таймыры в 1740 году описали лейтенант Харитон Лаптев и подштурман Семен Челюскин.

Великая Северная экспедиция была предприятием грандиозным. За восемь лет описано все побережье от Новой Земли до устья реки Колымы и составлены карты берегов, которыми пользовались до начала нынешнего столетия.

Первым, кто доставил научные сведения о Северном Таймыре, был естествоиспытатель, а. позднее российский академик А.Ф.Миддендорф. Зимой 1848 года он проехал на оленях от Дудинки до станка Коренное Филипповское, где построил из местного леса небольшую лодку. Весной, еще санным путем, с помощью нганасан он добрался до устья Верхней Таймыры и, дождавшись вскрытия реки, на лодке спустился до озера, проплыл по нему до истока Нижней Таймыры и по ней дошел до устья, откуда вернулся обратно в Дудинку.

После Миддендорфа в глубь Таймыра никто из ученых проникать не решался. Эпизодические исследования велись только по южным его окраинам. Командированный Российской Академией наук в 1866 году для поисков трупа мамонта в Гыданской тундре естествоиспытатель Ф.Б.Шмидт в мае и сентябре побывал в районе будущего Норильска, где видел выходы каменного угля и медных сланцев. Одновременно в том же году от Сибирского отделения Русского Географического общества обследовал правобережье реки Енисея, от Туруханска до устья, горный инженер И.А.Лопатин. И наконец, в 1905 году геологи И.П.Толмачев и О.О.Баклунд прошли маршрутом из Туруханска в верховья реки Котуя и вниз до Хатангского залива. Вот и все, что было сделано в XIX веке. Царское правительство не давало средств на изучение северных окраин страны, считая это бесполезным делом.

(Рис. 1) Карта маршрутов Н.Н. Урванцева

Планомерное изучение Таймыра, особенно его минеральных ресурсов, началось только в советское время и, постепенно расширяясь, охватило всю территорию, вплоть до побережья и архипелага Северная Земля. Мне выпала честь начать эти исследования. В 1919 году я был командирован Сибирским Геологическим комитетом в низовья Енисея на поиски каменного угля для Усть-Енисейского порта. Поиски охватили всю территорию правобережья Енисея между 68 — 70 градусами северной широты. В 1920 году при разведке там угля удалось обнаружить и месторождение медно-никелевых руд — Норильск I (а в 1926 году второе месторождение такого же типа — Норильск II). В том же 1920 году были найдены новые угольные месторождения на противоположной стороне Норильской долины, в горах Караелах. Это убеждало, что на Таймыре должны существовать и другие угольные и рудные месторождения, для обнаружения которых следовало широко развернуть поиски и съемку всей территории. В период 1921 — 1926 годов была исследована и нанесена на карту вся система Норильских озер. В 1922 году изучалась судоходность реки Пясины, что было важно для будущего Норильска в первые этапы его промышленного освоения.

В 1928 году исследовался бассейн реки Хантайки, в 1929 году — Таймыры и озера Таймыр, в 1930 — 1932 годах — архипелаг Северная Земля. Везде обнаружено присутствие руд, угля и других полезных ископаемых. Таймыр действительно оказался богат разнообразным минеральным сырьем. В 1933 — 1934 годах была организована экспедиция на Хатангу для поисков и разведки там нефти. Впервые в Арктике для работы был применен механический транспорт. На вездеходах НАТИ-2 зимой в 1934 году удалось обойти весь полуостров Челюскин. В 1946 — 1948 годах на парусно-моторных ботах велось изучение шхер Минина.

В своих работах я был не одинок. По мере расширения исследований ко мне присоединились геологи — энтузиасты Севера — Б.Н.Рожков, Е.В.Павловский, Б.В.Ткаченко, Г.Г.Моор, А.И.Гусев, Е.М.Люткевич и другие сотрудники Института по изучению Севера и Арктического института Главсевморпути. Все они сделали немало для выявления полезных ископаемых Таймыра. Но то было лишь началом. Впереди предстояли изучение и разведка открытых месторождений и поиски новых. Все это — задачи текущей и будущих пятилеток.

Енисей — промышленные ворота Сибири

Первый дом в Норильске, 1921 год (Рис. 2)

Средняя часть озера Лама (фото Ю.С.Куликова) (Рис. 3)

Оленный караван в пути. Впереди нартяной чум, сзади балок (Рис. 4)

"Легкая санка" (Рис. 5).

До открытия Сибирской железной дороги, строительство которой началось лишь в 1891 году, единственным средством сообщения Сибири с Европейской частью был старинный тракт через Тюмень, Омск, Енисейск. При этих условиях Северный морской путь как дешевая, с широкой пропускной способностью транспортная связь Сибири с портами Европейской части России и Западной Европы имел первостепенное значение. Торговые плавания в Сибирь через устья Оби и особенно Енисея стали практиковаться уже с начала XIX века. Несмотря на трудные условия навигации во льдах Карского моря, большинство рейсов заканчивалось удачно. Провоз товаров морским путем даже при высоких фрахтах обходился много дешевле, чем Сибирским трактом. Выгодным были вывоз сырья на европейские рынки. Однако, несмотря на все это, плавания морским путем в Сибирь широкого применения тогда не получили. Развиваясь в противоречивых условиях формирования капиталистической России, они отражали все порочные стороны этой социальной системы.

Старинная часовня на реке Рыбной (Рис. 6)

Шестовой чум (Рис. 7)

Нартяной чум (Рис. 8)

На стоянке олени копытят ягель из-под снега (Рис. 9).

На Сибирь в то время смотрели как на колонию с ее дешевым сырьем и рынком неограниченного сбыта товаров. Здесь-то и столкнулись интересы русских, в частности московских, и западноевропейских капиталистов. Зарубежные товары и машины, несмотря на высокий фрахт и страховые полисы, обходились сибирским промышленникам в Енисейске, Красноярске, Омске дешевле отечественных. В результате борьбы коммерческих интересов русских и иностранных компаний торговые плавания морем в Сибирь то поощрялись путем снижения пошлин на ввозимые товары вплоть до порто-франко, то, наоборот, пошлины сильно повышались. Все зависело от того, чье влияние преобладало тогда в петербургских министерских кругах. С действительными интересами самой России при этом считались мало.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции проблема Северного морского пути как действенного средства промышленного освоения Сибири, особенно ее северных окраин, была полностью разрешена. Уже в 1918 году В.И.Ленин подписал постановление Совета Народных Комиссаров об отпуске больших средств на гидрографическое изучение Северного Ледовитого океана с целью превращения морского пути и устьев сибирских рек в нормально и регулярно действующую водную трассу. Одновременно начались поиски мест для строительства в устьях рек портов по разгрузке и перегрузке морских и речных судов. Такой порт в устье Енисея, у острова Пашкова, начали строить еще в 1917 году. Позднее, в 1928 году, его сооружение было перенесено южнее, в Игарскую протоку, более защищенную от ледохода. В устье реки Оби в 1920 году тоже было найдено удобное место для перегрузки судов, названное Новый Порт.

Развитие морских и речных операций в устьях сибирских рек настоятельно требовало создания там крупных угольных баз для снабжения топливом приходящих судов. Ранее они брали с собой горючее и на обратный рейс. При плавании с грузом цемента парохода "Коррект" из Штеттина в устье Енисея в 1913 году 30 процентов общего тоннажа приходилось на уголь. На прямой рейс ушло 10 процентов, остальное на обратный путь. Речные суда брали уголь на весь рейс туда и обратно в Красноярске, Омске или ходили на дровах, что отнимало немало времени на погрузку. Такое положение при сколько-нибудь крупных операциях не могло дальше продолжаться. Необходимо было найти уголь вблизи от намеченных портов.

По геологическим условиям рассчитывать на присутствие каменного угля в низовьях Оби было трудно. Западно-Сибирская равнина целиком заполнена мощной толщей современных рыхлых отложений — песков и глин. Коренные угленосные породы здесь залегают глубоко. В низовьях Енисея положение лучше. На присутствие здесь каменного угля указывает в своем отчете о путешествии на Таймыр еще А.Миддендорф: "К востоку от Дудинки на 70 градусе северной широты, как я слышал, есть угольный пласт", но проверить полученные сведения ему не удалось. Это сделал Ф.Б.Шмидт в 1866 году. Во время пребывания в Дудинке он побывал в районе будущего Норильска и видел там угольный пласт. Позднее даже предпринималась попытка использовать этот уголь для нужд Северного морского пути. Зимой 1893 — 1894 годов купец А. К. Сотников добыл и вывез в Дудинку па оленях несколько тысяч пудов угля. В навигацию 1894 года две тысячи пудов взяла гидрографическая экспедиция полковника А.Вилькицкого, а остальное забрал английский капитан Виггинс.

Конечно, в сколько-нибудь крупных масштабах вывоз угля на оленях за 100 километров неосуществим. Надо было искать уголь или непосредственно на Енисее, или вблизи него. С этой целью Сибирский геологический комитет включил в план своих работ на 1919 год поиск и изучение полезных ископаемых на Алтае, в Казахстане, Саянах, Енисейской тайге, а также поиски угля в низовьях реки Енисея.

Несмотря на трудные условия гражданской войны, геологическая партия из пяти человек обследовала берег Енисея от устья реки Фокиной до Усть-Порта. Угля на реке не оказалось. Везде присутствуют только рыхлые молодые отложения песков и глин. Ближайшие выходы угольных пластов были найдены в 35 километрах от Дудинки, но уголь там оказался тощим, непригодным на судовое топливо. Поэтому Горный отдел ВСНХ постановил обследовать эти места более детально. Летом 1920 года была осуществлена топографическая съемка территории площадью свыше 25 квадратных километров. Обнаруженные угольные пласты были вскрыты, замерены, взяты пробы на анализ и технические испытания. В непосредственной близости от угольных пластов были найдены два выхода сплошных сульфидных руд. Они тоже были вскрыты, замерены, и взяты пробы на анализ.

Обработка материалов в Геологическом комитете в Томске зимой 1920/21 года показала, что угли отличаются высоким качеством, запасы их весьма велики и могут вполне обеспечить потребности Севморпути на многие годы. Руды оказались медно-никелевыми, с высоким содержанием металлов. По типу они близко стоят к рудам знаменитого месторождения Садбери в Канаде. Теперь промышленные перспективы вновь найденного месторождения — Норильского — приобрели особое значение. Непосредственное соседство крупного месторождения энергетического топлива и рудного месторождения в природе встречается не часто. Однако все это богатство лежит далеко на севере, за полярным кругом, под 70 градусом северной широты. Неизвестно, возможна ли здесь организация крупного промышленного предприятия? Каковы будут условия его разработки? Такого опыта ни у нас, ни за рубежом еще не было.

Геолком и Комсеверпуть решили для выяснения всех вопросов организовать в Норильском районе зимовку, провести горные работы и наблюдения над погодными условиями, поставить первые жилые дома и заложить на угольные пласты разведочные штольни.

При содействий местных властей в долине реки Норильская (ныне Норилка) зимой 1920/21 года было заготовлено 1000 бревен. Из них прибывшая по Енисею из Красноярска разведочная партия летом 1921 года поставила первый жилой дом, общежитие, баню и склад. Этим было положено начало будущему Норильску.

Во время строительства пришлось столкнуться с рядом трудностей, характерных для Крайнего Севера: вечной мерзлотой и снежными заносами. Старались учесть опыт местного населения. Нас уверяли, что сильные морозы не препятствие для работы. Но штормовые снежные бури — пурги, иногда длящиеся по нескольку дней, не давали даже выйти из дома. Поэтому к домам пристроили просторные сени для хранения запасов продовольствия, дров, угля, льда на случай пурги. Входную дверь сделали с наветренной стороны, чтобы ее не заносило снегом.

Норильский уголь хорошо горит. Поэтому дома отапливали углем в чугунных печах-камельках, а для выпечки хлеба поставили русские печи. Чтобы они не давали осадки, опустили на мерзлоту деревянный сруб, заполнили его галькой с песком и уже поверх выложили кирпичный под и свод печи.

К середине сентября строительство в основном было закончено. Над угольными пластами в полутора километрах от домов были заложены две штольни. От закладки штольни на рудное тело из-за отсутствия взрывчатки пришлось отказаться.

Большинство участников экспедиции с последним пароходом уехало в Красноярск, на зимовке осталось восемь человек: двое горнорабочих — В.В.Желудков и Г.И.Петров, горный инженер А.К.Вильм, студент Томского университета зоолог Б.М.Пушкарев, студент строительного, отделения Томского технологического института С.Д.Базанов, завхоз А.И.Левкович, его жена Е.С.Левкович и я. Кроме того, имелись пастухи для охраны экспедиционного оленьего стада: И.М.Манто, по национальности нганасан, и два его сына — Михаил и Афанасий.

Проходку штолен вели не только горнорабочие под техническим наблюдением Вильма, но и Пушкарев с Базановым. Кроме того, в их обязанности входили регулярные метеорологические наблюдения по программе, разработанной Главной геофизической обсерваторией в Петрограде. Наблюдения начались сразу по прибытии в Норильск, в июле, и продолжались весь год до конца работы. Они дали очень интересные результаты. Оказалось, что погода в Норильске существенно отличается от погоды в Дудинке. В Норильске почти не бывает жестоких северных ветров, в то время как в Дудинке они одни из самых частых. Зато ветры южных румбов в Норильске и сильнее, и продолжительнее, что обусловлено их стоковым характером с гор.

Однажды в декабре пурга в Норильске достигла такой силы, что выйти из дома стало невозможно. Скорость ветра по флюгеру Вильда, установленному на мачте крыши дома, определить было нельзя. Тогда я, туго подпоясав полушубок, выполз из сеней, добрался до подветренной стороны дома, вскарабкался по стоявшей там лестнице на крышу и, лежа за коньком, выставил вверх, за гребень, руку с анемометром. Прибор при неоднократном замере показал скорость ветра в среднем 40 метров в секунду (144 километра в час), а отдельные порывы достигали 46 метров в секунду.

В результате работ в 1920 году для будущего района Норильска были составлены вполне современные инструментальная географическая и геологическая карты крупного масштаба. Все, что было показано на старой карте Азиатской России 1911 года в отношении Норильска и прилежащей к нему территории, совершенно не соответствовало тому, что пришлось услышать от местных жителей и узнать лично.

Так, например, река Норильская, протекающая в 12 километрах к северу, имела гораздо более крупные размеры, чем это показано на старой карте. По рассказам, в нее впадает большая река, называемая Рыбной, которая вытекает из огромного озера Кета. Однако всего этого на карте не было.

Рассказывали, что в горах к востоку от района Норильска лежит много длинных и узких озер, а некоторые столь велики, что требуется четыре-пять и больше аргишей, чтобы их пройти. Это значит, что длина их может достигать 100 километров. (Прим. Аргищ — понятие широкое. Это и оленный караван, и его однодневный переход: зимой километров 15 — 20, летом — 10 — 12). Из одного такого озера как раз и вытекала река Норильская. В ясную погоду на восток от нашей зимовки хорошо видны горы. Особенно четко они выделяются после ветров северных и восточных румбов, когда воздух очень чист и прозрачен. Принесенный с побережья, он не содержит пыли и водяных паров. В бинокль тогда отлично виден крутой край гор, изборожденный лощинами и прорезанный глубокими впадинами горных долин, где, вероятно, и лежат озера. Особенно эффектно на фоне голубого неба выделяется громадная каменная глыба в форме гигантского трапецоэдра с плоской как стол вершиной. Местные жители зовут эту гору Ары-Тас, а русские — Сундук-Камень.

При виде нового, неизвестного, где еще не побывал ни один исследователь, сразу же вспыхивает желание добраться, объехать, нанести на карту, узнать, из чего сложены горы, нет ли там угля, руд, как в районе Норильска. Работа эта и важна, и нужна. Используя Норильск как базу, надо было изучить весь район не только географически, но и с точки зрения промышленных перспектив. Однако прежде чем приступить к этой работе, следовало собрать как можно больше расспросных сведений у местного населения.

На старой карте 1911 года была показана цепь вытянутых с севера на юг озер, располагавшихся между двумя горными хребтами: Пясино, Быстровское, Давыдово, Матушкино, Хантайское. Озеро Пясино, по расспросам, существует, и из него вытекает река Пясина, а вот о Быстровском, Давыдово, Матушкино никто не слышал. Утверждают, что таких озер около Норильска нет, а вместо них называли Мелкое, Лама, Омук или Глубокое, Кета, Гутке, Капчук и другие, но все они расположены по-иному, вытянуты с запада на восток и лежат глубоко в горах. Хантайское озеро действительно существует. Из него вытекает река Хантайка и впадает в Енисей южнее Дудинки. Все это следовало проверить. Наши исследования Норильского района начались еще летом 1920 года с посещения гор на противоположной стороне норильской долины. Горы эти местное население зовут Караелах, что по-русски означает "еловый камень". В то лето было решено кроме оленей попробовать использовать лошадей для доставки грузов вьюками из Дудинки в Норильск. Рассчитывали, что весной тундра еще не успеет оттаять. И действительно, каждая лошадь тогда несла груз, заменяя четырех оленей. Однако осенью по талой тундре даже без вьюков лошади вернулись назад с большим трудом.

В маршрут мы отправились вдвоем с рабочим, дудинским жителем Тимофеем Даурским, который ранее не раз промышлял в районе Норильска. Взяли палатку, спальные мешки, инструменты, продовольствие на десять дней и все это навьючили на двух лошадей.

Путь сначала шел к устью реки Рыбной, где стоит старинная часовня. Там раньше приезжавший раз в год миссионер-священник разом выполнял все требы: крестил давно родившихся, венчал поженившихся и отпевал похороненных. Теперь часовня пустует, но все равно это место так и именуется — Часовня. Здесь дудинский житель К.В.Пуссе поставил дом и рыбачит. С ним договорились, что он даст нам лодку, чтобы переправиться на другую сторону реки, потом заберет ее обратно, а через десять дней пригонит и поставит в том же месте. Переправа прошла благополучно, хотя течение здесь быстрое, а в ширину река имеет не менее полукилометра. Лошадей переправили обеих сразу. Зато путь до гор был нелегок. Вся долина представляла собой скопления беспорядочно разбросанных холмов с впадинами между ними, заполненными водой. Все густо заросло кустарником ольхи и березы. Приходилось прорубать путь. Лошади падали, то и дело вязли, а мы их развьючивали, вытаскивали, стоя по пояс в торфяной жиже. Перемазались — не узнать, зато комары не так липли, а было их — тучи, сплошное облако над людьми и лошадьми. Двое суток добирались до гор, хотя до них не более 15 километров. Зато у подножия оказалось чисто и сухо. Щебень, галька. Кругом густой лес: рослые лиственницы, березы, ели. Густая высокая трава почти до пояса. Природа гораздо богаче, чем в районе Норильска. Склоны здесь имеют южную экспозицию, больше освещены и лучше прогреваются солнцем.

Медленно идем на запад вдоль горных склонов. Внимательно осматриваю долины, по которым с гор бегут ручьи и речки. Всюду выходят такие же песчаники и сланцы, как и в Норильске. Везде встречаются пласты каменного угля, местами довольно мощные. Взяли образцы, отобрали пробы. Стало быть, здесь не одно Норильское угольное месторождение, а целый угленосный район.

По одному из ущельев, прорезающих склоны гор, поднялся наверх. Борта его сложены почти горизонтально лежащими покровами базальтовых лав, чередующихся с горизонтами туфов, окаменелого пепла, выброшенного вулканом. Покровы лав образуют в ущелье вертикальные уступы, по которым вода низвергается эффектными водопадами. Проходить такие участки нелегко. Приходится карабкаться, пользуясь выступами и трещинами, по стенкам лавового покрова с риском сорваться в глубокую водяную чащу, выбитую у подножия каскада вековой деятельностью водопада. Преодолев эти уступы, весь мокрый, вскарабкался, наконец, наверх и был очарован чудесным видом, открывшимся передо мной. Поверхность плато у моих ног; на юг оно обрывалось почти вертикальным уступом, а на север уходило вдаль за горизонт. Если отвернуться от обрыва, то никак не скажешь, что стоишь на километровой высоте.

Под обрывом расстилалась норильская долина, окруженная со всех сторон, кроме запада, амфитеатром гор. Она густо залесена и сверкает пятнами бесчисленных озер. Видно, как они заполняют впадины между беспорядочно разбросанными грядами и холмами, поросшими лесом. В этот ясный день хорошо различимы массив горы Шмидта и пятнышки белеющих палаток нашей экспедиции. Видно, как в реку Норильскую впадают многочисленные речки, бегущие со склонов гор. Одну, что пересекали по пути сюда, назвали Листвянкой.

Поверхности гор плоские, лежат на одной высоте. Некогда они составляли единую равнину, впоследствии высоко поднятую и расчлененную гигантскими долинами на отдельные горные плато. В этом убеждает и единство их геологического строения. И в районе Норильска, и в Караелахе одинаково выходят на поверхность горизонтально лежащие покровы лав и туфов, а под ними — песчано-сланцевая угленосная толща с пластами угля.

Мы спустились вниз, к лагерю, и на другой день пошли вдоль склона гор дальше на запад. Угольные пласты и их осыпи встречаются часто, но рудных выходов не видно. До западного края гор дойти не удалось. Далеко. Надо возвращаться. Да и лодка рыбакам нужна. Назад вернулись благополучно. В болотах, конечно, опять достаточно намаялись, такова уж работа геолога-исследователя.

Этот маршрут дал многое. Значительно расширилось представление о промышленных перспективах будущего района Норильска. Сложилось первое впечатление о географии района как об обширной горной стране, глубоко изрезанной гигантскими долинами. Как все это возникло? Почему? Когда? На это надо было дать ответ.

В зимовку 1921 — 1922 года исследования можно было значительно расширить. Проходка штолен и опробование пластов угля могли идти под наблюдением А.Вильма, и я располагал возможностью спокойно отлучаться надолго. В первую очередь следовало изучить и составить карту всей системы реки Пясины: озеро Пясино, река Норильская, озера ее истоков, а затем и вся река Пясина. Если она окажется судоходной, то на первых порах грузы можно доставлять морскими судами до реки Норильской. Тут до месторождения всего 12 — 15 километров. Съемку решили вести вдвоем с Базановым; кроме того, мне надо будет проводить и геологические наблюдения.

Визуальные маршрутные съемки, где расстояния измеряются скоростью хода каравана или одометром, особой точностью, конечно, отличаться не могут, если не будут периодически привязываться к вполне надежным опорным точкам. Тогда, увязывая и уравновешивая погрешности замеров пути, можно будет получить вполне надежную карту. Такими опорными точками у нас будут астрономические пункты, определяемые по пути маршрута в местах хорошо приметных, например при устьях рек.

Из инструментов для работы имелся малый универсальный теодолит Гильдебранта, четыре столовых и два карманных хронометра. С помощью этих приборов можно будет определять астрономические пункты с точностью до 0,1 минуты в градусной мере, что соответствует примерно 180 метрам в линейной мере. Для среднемасштабных съемок этого было совершено достаточно. Для зимних маршрутов взяли только два карманных хронометра, поместив их в утепленные оленьими шкурами термосы.

Вести съемку на морозе и ветру — дело нелегкое. Для этой цели изготовили специальные рамочные планшеты размером 25x35 сантиметров, куда вмонтировали буссоль, часы и тетрадь для зарисовок и записей. Тетрадь вкладывалась внутрь планшета, где имелась прорезь размером несколько меньше тетради. Карандаш и резинка висели на шнурках и помещались в футлярчике на планшете. Планшет имел парусиновый чехол, который на лямке висел на шее.

Работали в полушубках с подшитыми к рукавам меховыми рукавицами, прорезанными у ладоней, куда можно было просунуть пальцы, чтобы сделать запись. В сильные морозы поверх полушубков надевали меховые балахоны с капюшонами.

В первую поездку решили провести съемку и обследование реки Норильской и озера Пясино. Организация оленного каравана, с которым придется путешествовать, — дело сложное. Пастухи всегда едут со своими чумами и семьями. В одиночку, как говорят на "легкой санке", они отправляются на день-два только "гостевать" или что-либо купить. Для ночевки берем себе не обычный шестовой, а модернизированный, на полозьях, нартяной чум. Это несколько большего размера нарта, на которую поставлен легкий, из планок, прямоугольный каркас, обтянутый оленьими шкурами. Сверху от сырости надевается еще чехол из парусины, а внутри все обтягивается каким-либо ситцем яркого цвета и рисунка (размер чума: 3 — 3,5 метра в длину, 1,7 — 2,0 метра в ширину и 1,6 — 1,7 метра в высоту). Внутри, в передней части, ставится небольшая железная печка, в задней — съемные нары для спанья. Можно поместить и столик. Везут такой чум обычно шесть оленей. Нартяной чум малого размера (2 — 2,5x1 — 1,2 метра) без печки и нар называется балок. Везут его четыре оленя. Он используется для тяжелых дорог, где нартяной чум не пройдет.

Для езды удобна "легкая санка". Это действительно легкие, весом 10 — 15 килограммов, саночки из сухого лиственничного леса, на высоких копыльях, с широко расставленными, круто загнутыми впереди полозьями. На полозья в гнезда вставлены копылья, связанные вверху поперек вязками и вдоль — прогонами. Все крепится между собой деревянными гвоздями-нагелями, а копылья к полозьям — сыромятными ремнями. На вязки сверху настилают дощечки и кладут оленью шкуру, на которую садится ездок. Ширина "санки" вверху 50 — 60 сантиметров, внизу, по полозьям, 70 — 80 сантиметров, высота 50 — 60 сантиметров, в санки обычно запрягают четырех оленей. Для перевозки грузов применяются нарты. Это длинные, узкие, на низких копыльях сани, поднимающие около 300 килограммов груза. Их везут четыре оленя.

В конце ноября пришли олени, и мы с Базановым выехали в Часовню, где будет формироваться караван. С нами пойдут проводниками нганасаны Михаил и Афанасий Манто и долганин Костя Лаптуков. Берем 60 голов оленей из экспедиционного стада, да у пастухов будет своих оленей голов 40. Всего около сотни. Это хорошо. Маленькое стадо пастушить трудно. Олени легко разбегаются и присоединяются к чужим. Озеро Пясино, говорят, лежит уже в открытой тундре и пурги там бывают очень сильные и продолжительные.

Пока шли сборы, я определил у Часовни астрономический пункт и решил налегке съездить с Костей Лаптуковым посмотреть водопад Орон на реке Рыбной. До него километров 30, и мы рассчитывали попасть туда засветло. Там стоит несколько чумов долган, промышляющих рыбу.

Долина реки Рыбной еще шире долины реки Норильской. Такая же неровная, бугристая, с озерами и болотами, теперь уже замерзшими. Она позволяла ехать напрямик, не придерживаясь реки. Вот это нас и подвело. Погода стояла пасмурная, шел снег, спустился туман. Едем уже долго, стало темнеть, а чумов все нет. Надо искать. Костя решил сделать большой круг с расчетом, что где-то олени попадут на ветер от чумов и, почуяв их запах, повернут к ним. Такой метод в тундре применяется часто. И верно, в одном месте наши олени забеспокоились, потянули, мы их пустили свободно и вскоре подъехали к чумам, стоящим несколько ниже водопада.

Водопад возник в месте пересечения рекой свиты крепких коралловых рифовых известняков и образует два уступа по два-три метра высотой каждый, по которым массивной струей низвергается поток десятиметровой ширины. Сейчас, зимой, когда воды в реке немного, водопад довольно спокоен, но весной он, говорят, шумит грозно и слышно его далеко.

В подпорожии образовалось обширное озеровидное расширение, не замерзающее посередине, с довольно сильным течением. У берегов возникло "улово", где вода имеет тихое обратное течение. Тут промышляют ставными сетями. Ловят крупных чиров, нельму, муксуна. Добывают на семью до 2000 штук за зиму. Ночевали в чуме Петра Яковенко. По внешности, разговору и обычаю он тот же долганин, но себя считает русским. Очевидно, это один из потомков русских поселенцев на Пясине времен Мангазеи XVI–XVII веков. На другой день вернулись в Часовню. Здесь уже все готово к отъезду. Базанов заснял Рыбную до впадения ее в Норильскую и промерил глубины. Меньше 2 — 2,5 метра нет нигде. Хорошо.

Теперь отправляемся на съемку реки Норильской и озера Пясино. Я и Базанов едем на легких санках отдельно, каждый по своему берегу реки. Зарисовываем, пишем, по временам останавливаемся, долбим пешнями лунки, измеряем глубины. Аргиш идет прямо посередине реки. Времени мало. Дни короткие, света недостаточно. Морозы пока невелики. На второй день дошли до впадения реки в озеро. Здесь устраиваем стоянку для определения астрономического пункта на правом, более высоком, берегу, в устье реки Еловой. Его отметили четырехногой пирамидой со столбом в середине. К столбу прибили железный лист с указанием номера, даты и фамилии. К удивлению, под 10 — 15-сантиметровым слоем мерзлого грунта обнаружили талую землю. Или она еще не промерзла, или здесь, у реки, мерзлоты вообще нет?

В чуме у нас комфорт. Горит керосиновая лампа. Когда топится печь, можно сидеть даже в рубашке. Меховую обувь снимаем, сидим в валенках. На полу вода, конечно, мерзнет. За столом приводим в порядок записи.

Питание у нас своеобразное, к нему надо привыкнуть. Хлеб, конечно, мерзлый, крепкий как камень. Даже топор его не берет, звенит и отскакивает. Остаются сухари и сушки да чай. В дороге это основной продукт питания всех северян. Варить обед долго, хотя мяса и рыбы достаточно. После работы вечером заходишь в чум голодный как волк. Где тут ждать обеда, хотя для быстроты варки взяли примус. Выручает строганина. Берешь мерзлого чира или нельму (чира лучше, он жирнее) килограммов на пять-шесть, сунешь его на минутку в печку, чтобы кожа чуть оттаяла, потом сдираешь ее и начинаешь строгать вдоль острым ножом. Вот и обед. Берешь стружку, макаешь в соль, запиваешь чаем, непременно крепким, черным как смола, заедаешь сухарями. Вдвоем съедаем всего чира. Сразу после еды появляется ощущение пустоты и холода в желудке. Как будто ничего и не ел. Однако вскоре оно сменяется чувством сытости. Утром, перед дорогой, опять попьешь чаю со строганиной и сухарями, после чего можно работать спокойно весь день даже на большом морозе.

По вечерам к нам приходят "гостевать", попить чайку с сушками наши пастухи. Расспрашиваем, какие речки впадают в Норильскую. Костя нам рассказал, что кроме Листвянки и Еловой в нее впадает еще речка, в которой ловится круглый, как валек, сиг. Его рыбаки так и зовут вальком. Потом я достал такого сига, залил его формалином и передал Красноярской ихтиологической лаборатории. Это оказался новый вид семейства сиговых. По нему и речку назвал Валек. Сейчас против нее стоит поселок Валек.

Принимаемся за съемку южной стороны озера. Здесь оно мелкое, с низким берегом, так что камни и пни торчат из-подо льда в десятках метров от уреза воды. Противоположного берега не видать. Он тоже, конечно, высокий. Находимся за пределами гор, на низменности. Поэтому решили не отделяться от аргиша. Пурга в открытой тундре для одиночек — дело опасное. Съемку в основном поведет Базанов, мы с Костей Лаптуковым будем делать промеры, искать фарватер. Двигаемся сравнительно медленно, по 10 — 15 километров в день. Озеро по-прежнему мелкое. Часто лед лежит прямо на грунте, лишь местами встречаются более глубокие ямы. Но фарватер есть. Он идет от устья реки Норильской посередине озера и отчетливо заметен по желобу осевшего льда. Ширина его несколько сот метров, а глубина — полтора-два метра, иногда и более.

По мере движения к северу озеро становится глубже, и берег с северного направления стал поворачивать на северо-восток, а потом и на восток. Очевидно, это уже его конец. Следовательно, длина озера около 100 километров. Фарватер здесь проходит у берега и глубина его не менее трех-четырех метров.

Здесь, на стоянке, 3 декабря нас захватила жестокая пурга, пришедшая с юго-запада. Ничто ее не предвещало. Было пасмурно, небольшой мороз около 20 градусов, атмосферное давление слегка повышалось. Ветер налетел около полуночи совершенно неожиданно. Затрясся чум, загудел его брезентовый чехол. Однако чум не опрокинулся, так как был поставлен по правилам здешних мест — вдоль снеговых заструг, означающих направление господствующих ветров. Пурга бушевала трое суток, и мы отсиживались в чуме, не зная, что делается у пастухов, хотя до них было не более 100 метров. Попасть туда было совершенно невозможно. Из-за снежного вихря их стоянку не видно, а ветер валил с ног. Думаю, что скорость его приближалась к 40 метрам в секунду. Даже наши нарты в трех-четырех метрах от чума были еле видны, и, чтобы достать оттуда продовольствие и керосин, приходилось к ним ползти.

Наконец пурга кончилась. Надо искать оленей. В сильную пургу олени сбиваются в кучу, головами против ветра, наиболее крупные и сильные впереди, помельче — сзади. Так и стоят, наклонясь лбами и медленно продвигаясь при новых порывах ветра ему навстречу. Кто лег или повернулся по ветру, тот погиб. Снежная пыль забьется под шерсть и заморозит. Обычно на стоянках пару-другую оленей держат у чумов на длинной привязи, чтобы они могли кормиться и не убегали. Искать поехали Афанасий с Костей и к вечеру пригнали все стадо без потерь. Ушло оно в сторону Норильска, километров за 15.

После пурги небо прояснилось, ударил мороз до 35 — 40 градусов. Ветра нет, работать можно. Через два дня пришли к истоку Пясины. Здесь река перегорожена высокой валунно-галечной грядой, которая и создала подпор реки, образовав озеро. Его фарватер представляет русло той же реки Норильской, вытекающей из озера уже под названием Пясина. На выходе из озера — каменистый перекат. Он еще не замерз и, по утверждению пастухов, не замерзнет всю зиму. Здесь устроили стоянку для определения астрономического пункта.

Недалеко от нас стойбище нганасан. Эта народность в те времена сохраняла свою самобытность: обычаи, особый покрой и фасон одежды, обуви. Нганасаны — исконные оленеводы, извечно кочующие по безбрежным просторам тундры, от границы лесов до побережья.

Узнав о нашей стоянке, пришли и гости. Угощаем их чаем, сушками, сухарями, всем, что есть. Чайник кипит без перерыва. Чаю они могут выпить очень много. Интересуются теодолитом, смотрят в трубу, слушают бой хронометра. Был здесь Василий Горнок, про которого говорили, что он знает Пясинское побережье. Я подробно его расспрашиваю о характере устья реки Пясины. Он уверяет, что оно мелкое. "Дикий бежит вода глаз мера, все бежит". Русскую речь он понимает хорошо, говорит своеобразно, но понять можно все. Я его спросил, когда лед в море уходит из устья Пясины. Он ответил так: "Гусь щенок вода место упал, лед не живет", то есть, когда гусята выведутся и спустятся на воду, тогда уходит и лед. Это, стало быть, что-нибудь в конце июля — начале августа.

Хотя его сообщение о мелководье устья Пясины и было для меня сомнительным, я все же с ним договорился, чтобы он ждал нас на левом берегу реки, у моря, до начала лёта молодых гусей. Если не сможем на лодке пройти в устье, вернемся с ним на оленях обратно.

Дальнейшая работа по правому, восточному, берегу озера прошла без задержек. В Норильск вернулись в самом конце декабря, где нас и ждать перестали. У приезжавших в гости спрашивали, видели ли они аргиш Урванцева и скоро ли он вернется. А те отвечали: "Век не вернется. Все звезда чтет, один, два, три, когда все перечтет". Они видели, как во время астрономических наблюдений я вел счет секундам хронометра.

Отдохнули, помылись с особым удовольствием. Баня топится "по-черному", каменка отменная, пару и жару хоть отбавляй. Лед навезли с ближайшего озера, да и снегу рядом с баней — сугробы. Каждый греет себе воду сам, а топим коллективно.

В маршрут по озерам решили отправиться в феврале, когда дни станут длиннее и появится солнце. А до этого я съездил в Дудинку, чтобы подобрать лодку грузоподъемностью тонны на полторы и доставить ее зимним путем к истоку Пясины из озера.

Налегке, с четырьмя оленями в упряжке при хорошей погоде весь путь до Дудинки можно сделать за пять-шесть часов. Но ездить так далеко одному не рекомендуется. В пути может случиться всякое. Однажды я поехал один в Часовню. Тут всего 15 километров, не более. Дорога хорошо накатана, идет через озера и болота, с бугра на бугор. Крутые спуски, повороты и подъемы непрерывно сменяют друг друга. Лес довольно редкий. Олени мчат быстро. И вот на одном из склонов санки резко занесло, с силой ударило о пень, и они разлетелись вдребезги. Сломались копылья, лопнули вязки. Обычно у каждого ездока при себе есть топор, запасные ремни, куски дерева, нож. Но здесь и чинить-то нечего. Нужно сказать, что ездовые санки — сооружение очень прочное. На первый взгляд такие санки кажутся весьма зыбкими, все в них шевелится, но в этом их сила. На буграх и застругах они пружинят, изгибаются, не ломаясь.

Что делать? Придется идти пешком, ведя за собой оленей. Туг недалеко, но неудобно как-то. И я вспомнил, что есть способ ехать на оленьей шкуре, "постеле", что обычно лежит на сиденье у каждого ездока. Так и сделал. Положил "постель" на снег мездрой, подпряг оленей, сел по-турецки на шкуру и поехал, как ни в чем не бывало. Прибыл на место все же на оленях, а не пешком. Вскоре о случае, как "начальник экспедиции" приехал на "постеле" в Часовню, узнали все в округе, и шуткам не было конца. Нас все знали, приезжали гостевать, интересовались, что мы делаем, зачем. В те годы мы были единственными русскими, которые приехали не торговать, а искать камни, смотреть, писать. Добрососедские отношения со всеми местными жителями сложились быстро и сохранились на все годы работы в Норильске.

В феврале установилась ясная морозная погода. Решили сначала обследовать самое крупное озеро Норильской системы. Его называли Лама (такого озера на карте не было). Из Часовни сначала поедем через озеро Мелкое (такого озера на карте тоже нет), из которого, говорят, и вытекает река Норильская. Вместо Мелкого фигурирует озеро Быстровское, но этого названия никто не знает.

Лама, сказывают, лежит в горах, снега там глубокие, дорога будет бродная. Поэтому договорились с долганами Костей Сусловым (Эльбеем) и Иваном Седельниковым (Нягдой), которые хорошо знают эти места. Олени у них крупные, лесные, брода не боятся. Вместо тяжелого чума берем балок, поэтому весь аргиш теперь стал значительно подвижнее.

Из Часовни, через устье Рыбной, едем вверх по реке Норильской. Река выше устья Рыбной сильно сузилась, течение здесь быстрое, что видно по многочисленным полыньям. При выходе из озера реку пересекает валунно-галечная гряда, создавая в русле ряд каменистых перекатов. Несмотря на большой мороз, этот участок не замерз и, по словам Эльбея, не замерзнет всю зиму. Вода глухо шумит на камнях, стоит густой туман, ветра нет. Кусты, лес покрыты толстым слоем инея, который гроздьями свешивается с ветвей. Суровая картина.

Мелкое озеро объехали вдвоем с Базановым, каждый по своей стороне, а аргиш прошел прямо. Берега озера низменны, но все же оно не столь мелководно, как Пясино. Есть глубины до пяти метров. Эльбей говорит, что в озере много рыбы. Кроме чиров и муксунов ловят осетров до пуда и больше. Своим происхождением озеро Мелкое обязано валунно-галечной гряде, которая создала ему подпруду, как Пясинскому. Какое происхождение имеет эта гряда, сказать трудно. Скорее всего ледниковое.

В устье речки, бегущей из озера Лама в Мелкое, соединились с аргишем и вместе добрались до Ламы. Речка довольно широкая, но, видимо, мелководная. Ей тоже дали название Лама. Здесь, на выходе речки из озера, определили астрономический пункт. На озере опять разделимся: аргиш пойдет посередине, мы со съемкой — по его берегам.

Погода отличная, тихо, но мороз сильный, термометр-пращ показывает 32 — 35 градусов. Перед нами чудесная панорама огромного озера в рамке гор Путорана, как их назвал Эльбей. Справа, отделяясь он главного массива долиной речки Гутке, стоит громадина Сундук-Камень. Ширина озера Лама здесь километров 12, дальше на восток оно сужается, но конца не видно. "Аргишей шесть, однако, будет", — сказал Эльбей. По мере того как углубляемся в горы, сходство ландшафта с фиордами все возрастает. Отвесные, высотой в сотни метров, скалы опускаются прямо в озеро. Глубина даже у берега 10 — 20 метров. Долины ручьев и речек, впадающих в озеро, дымят паром, образуя огромные наледи "амдунды", от которых шарахаются олени. Да и людям промочить ноги в такой мороз опасно. Порода — только лавы и туфы. Песчаников, а тем более углей не видно. Геологический осмотр затруднен, поскольку все заснежено. Сделаем его летом. Глубина озера большая — десятки метров.

В средней его части, близ речки Деме, лот не достал дна. Привязали к нему арканы, веревки, все, что было (набралось 203 метра), и все же дна не достали. Толщина льда более полутора метров. Ночью нас будят гул и удары, похожие на пушечные выстрелы. Это рвется лед, сжимаемый морозом, а при потеплении от расширения его торосит. Высокие гряды таких торосов, пересекающих озеро, встречаются довольно часто.

На пятый день добрались до конца озера. Ширина его здесь не более 300 метров, но горная долина, в которой оно лежит, продолжается еще дальше на восток. Озеро Лама — это только ее часть, затопленная водой. В озеро веером впадают три речки. При их слиянии вырос громадный ледяной бугор, разбитый трещинами, из которых фонтаном бьет вода. И вода, и лед восхитительно голубого цвета. Это гидролакколит — структура, возникающая в условиях вечной мерзлоты, когда вода, попавшая между двумя слоями льда, замерзая, выпучивает его и рвет.

По долине и берегам озера стоит густой лес. Много березы я ели. Эльбей говорит, что они здесь промышляют не только белку" но и соболя. В озере много тайменя, кунджи, чира, хариуса.

Отсюда по поперечной долине перевалили к озеру Глубокому. Оно лежит в горной долине, как и Лама, но по размеру много меньше, почти наполовину. Ландшафт такой же — фиордовый, но глубины не столь велики, в среднем около 50 метров. Долина Глубокого тянется и дальше на восток. По ней в озеро течет речка Муксун. По словам Эльбея, она берет начало из озера Иткуль, которое, как и Глубокое, длиной в три аргиша и также лежит в горах. За ним на восток идут еще озера, тоже узкие, длинные и глубокие. Хотелось посмотреть на озеро Иткуль, но пастухи решительно отказались. Говорят, что олени устали, а там глубокий снег, по речке везде "амдунды", ехать опасно. Пришлось согласиться, тем более что непременно надо осмотреть еще озеро Кета, откуда начинается река Рыбная. Поэтому вернулись в Норильск, чтобы отдохнуть и снарядиться в новый маршрут.

Отправиться на озеро Кета решил вдвоем с Эльбеем, налегке. Балок не берем. Там на озере, у истока Рыбной, есть "голомо" — нечто вроде якутского хотона (чум из жердей, плотно обложенных землей). Есть железная печка, можно переночевать. В долине есть хорошие ягельники для оленей, лес, а многочисленные озера изобилуют рыбой. По дороге можно остановиться у долган, промышляющих рыбу, и в случае нужды поменять оленей.

В путь тронулись в самом конце марта при ясной, хорошей погоде. Вообще вторая половина зимы нам благоприятствует. По приметам местных жителей, если первая половина зимы пуржливая, то вторая обычно ясная и тихая, и наоборот.

Мчимся на сытых оленях напрямик к Орону по знакомой уже дороге. Эльбей — ездок отменный, и я уже приобрел некоторый навык в этом деле. Привык к ночевкам в чумах, к сырой рыбе и мясу без соли, чаю с сушками. В чай непременно бросаю щепотку соли. Воду здесь добывают из снега или льда, она почти не содержит солей, приближаясь к дистиллированной, может вызывать острое кишечное расстройство. Вот и добавляют в воду соль. Вообще в обычаях северян есть свой глубокий смысл. Их надо знать и использовать при своей работе.

Переночевали у Орона в чуме Яковенко и тронулись дальше, придерживаясь реки. С собой я взял только спальный меховой мешок, смену белья, вместо палатки — брезент, теодолит и один хронометр в меховом футляре. До "голомо" добрались за двое суток. Здесь будем ночевать и определять астрономический пункт. Река при выходе из озера не замерзает. Это общее правило для всех рек Севера, вытекающих из крупных озер, где есть достаточные запасы относительно теплой воды. Эльбей рассказывает, что весной, когда все озера еще подо льдом, здесь собирается масса гагар. Их промышляют сетями и из шкур шьют рубашки и плащи. Шкура гагар необычайно прочная и водонепроницаемая. Такие костюмы у местных жителей ценятся очень высоко.

Пока я определял пункт, Эльбей съездил в ближний чум к долганину Седельникову (Турко), оставил там своих оленей на отдых и взял других "кортом", то есть во временное пользование. Такой обычай распространен здесь широко и представляет один из видов взаимопомощи, столь необходимой в условиях Севера. В любом чуме вам всегда окажут гостеприимство и помощь.

По окончании "корта" обмен производится без затруднений. Если какой-либо олень погиб или потерялся, его заменяют другим по соглашению. Характерно, что оленеводы знают своих оленей не только в целом, но и в отдельности. Знают и соседних оленей. Сколько раз, бывало, едешь с кем-нибудь из долган, попадается отбившийся от стада олень, и мой спутник безошибочно скажет, чей олень, из какого стада и где оно стоит. А уж отличить отбившегося домашнего оленя от дикого могут одним взглядом с любого расстояния.

Объезд озера Кета вышел рекогносцировочным. Определяли только его основные очертания и размеры. Это такой же вытянутый с запада на восток фиорд, как и Лама, со скалистыми, отвесными берегами высотой сотни метров. Только тут нет крутого излома в средней части, а имеется лишь плавный изгиб.

Особенно четко выделяется северо-западный мыс берега озера при выходе его из гор. Он образует отвесный скалистый уступ высотой не менее 300 метров, обрывающийся прямо на лед озера. У местных долган эта скала называется "Хукольд-Якит". Эльбей перевел мне это название как "совсем оборвался" и рассказал его историю. Весной в пасмурную, пуржливую погоду по поверхности плато с аргишем шел эвенк. Обрыв сверху был совершенно неприметен, все кругом бело, небо и земля, нет теней, горизонт неразличим, и бедняга сорвался с уступа со всем караваном на лед озера. "Совсем оборвался", — говорил, покачивая головой, Эльбей. И действительно, я по опыту знаю, сколь опасна даже ходьба по неизвестной местности в такую погоду. Идешь, как в молоке, на ощупь, спотыкаясь о неразличимые выступы и падая с незаметных уступов.

При объезде останавливались в устьях боковых речек, где был ягель для оленей, которых пустили на привязи. Сами ночевали под брезентом в спальных мешках, постелив оленьи шкуры прямо на снег. Пург в горных долинах не бывает, снег тут рыхлый. Весь маршрут закончили за пять дней, переночевали опять в голомо, поменяли оленей Турко на своих и вернулись в Норильск после двухнедельного путешествия.

Я побывал снова на Норильских озерах уже летом 1925 года, с двумя спутниками, студентами Московской горной академии — Б.Н.Рожковым и Е.В.Павловским. Тогда мое мнение о Норильске как о новом никеленосном районе разделяли уже многие. От долган я слышал, что в верховьях Деме, впадающей в озеро Лама, есть какая-то порода зеленого цвета, как в Норильске. Надо было это проверить. Заблаговременно зимой на озеро Мелкое, близ истока реки Норильской, завезли на оленях лодку, подвесной мотор "Архимед", бочку бензина и продовольствие. Норильская экспедиция к тому времени разрослась. Начались разведки не только угля, но и медно-никелевых руд.

Река Норильская у истока оказалась достаточно глубокой, но очень быстрой и порожистой. Этот верхний участок реки от озера Мелкого до устья Рыбной резко отличается от нижнего. Как будто здесь две разные реки. Недаром эту верхнюю часть зовут Талой. Она много быстрее и зимой не замерзает. Поэтому правильнее считать, что река Норильская вытекает из озера Кета под названием Рыбной. А Талая — это более поздний, небольшой приток, который только недавно промыл себе русло до озера.

По Мелкому озеру проплыли без осмотра, кругом по берегам выходят только рыхлые отложения. Посередине два небольших островка. Устье реки Ламы нашли с трудом, оно сильно заболочено и мелководно, да и вся река мелкая и широкая, со спокойным течением. По ней беспрепятственно добрались до озера. Вид озера был еще более живописен, чем зимой. Великолепный фиорд. Ледниковая деятельность проявляется всюду. По берегам — отполированные скалы в виде куполов с крутым западным склоном и восточным, откуда двигался ледник, пологим. На куполах — борозды, шрамы от движения льда с вмерзшими в него камнями. Такие образования называются "бараньи лбы". Это явный признак былого оледенения.

При первом же осмотре юго-западного берега озера у воды обнаружили россыпи песчаников и каменного угля. А выше — выходы изверженных пород — диабазов, в которых кое-где встречаются вкрапления сернистых металлов и сульфидов, сходных с Норильскими. Надо было бы остаться и подробнее все осмотреть. Но в устье Деме нас ждут олени, чтобы ехать на то место, где, как говорят долганы, есть "зеленая руда". Поэтому решили разделиться. Сначала поедем в устье Деме, и я останусь там, а Рожков и Павловский вернутся сюда и займутся изучением найденных выходов пород.

В устье Деме оленей еще нет. Тем не менее, они должны вот-вот быть. Договоренность здесь всегда соблюдается. Остался ждать. Взял себе палатку, продуктов на две недели и легкую долбленую лодочку-"ветку" для осмотра берегов. Условились, что студенты за мной вернутся через десять дней, и мы поедем дальше по озеру, на восток. Распрощались. Оставил им японский карабин, себе — маузер. Здесь бродит много медведей. Пастух Иван Нягда, что ходил со мной по Ламе зимой 1921 года, пришел на другой день налегке, с четырьмя верховыми оленями — "учаками". Чумы и все стадо стоят выше на плато, где прохладнее, нет комаров и оводов. Нягда говорит, что до руды недалеко, в один день обернемся. Взял в сумку сухарей, геологический молоток, компас, и поехали. Ездить верхом на олене совсем не то, что на лошади. Седла нет. Есть только связанные вместе две маленькие подушки, лежащие на лопатках оленя. Стремян и подпруги нет. Спина у оленя слабая, веса человека не выдержит. Едешь, как на одноколесном велосипеде, балансируешь, посохом подпираешься, чтобы на бок не свалиться. Неудобно ехать на олене. Но все же лучше, чем идти пешком.

Поднимаемся в гору по долине Деме и часа через четыре ходу оказываемся на плато. Погода ясная, солнечная. Отсюда великолепно видна вся западная часть озера. Отделяясь от него массивом гор, рядом лежит в скалах небольшое по сравнению с Ламой, но такое же вытянутое озеро Капчук, заполняя углубленную ледником долину. Сколько тут таких неизвестных озер!

"Руда" оказалась выходом лавового покрова с многочисленными пустотами от газовых пузырей, выделяющихся при застывании расплава. Пустотки эти обычно заполняются различными минералами, в том числе иногда и рудными. Здешние пустотки заполнены медным колчеданом, свинцовым блеском и цинковой обманкой. Медный колчедан, окисляясь на воздухе, дает углекислую медь — малахит, который своим ярко-зеленым цветом бросается в глаза каждому. Этот выход практического значения не имеет.

Отдохнули и на другой день вернулись обратно к палатке. Нягда попил чаю и ушел. Я остался один. Ночей теперь нет. Круглые сутки светит солнце, то поднимаясь на юге, то опускаясь почти к горизонту на севере. Хорошо, в любое время можно работать. Никто не спит. На озере галдят гуси, утки, пронзительно вопят гагары, кричат чайки, в камнях свистят пищухи, в небе парят канюки. Всё живет полной жизнью, всё торопится вывести, выкормить потомство. Лето на Севере быстролетно и коротко.

Проспал почти сутки. Вышел из палатки и был поражен сменой погоды. Пасмурно, ветер дует с севера, падает редкий снежок. А я хотел было пойти в маршрут, сделать описание горных пород слагающих здесь борт долины. Придется подождать. Вчера сильно кричали и летали гагары. Явный признак плохой погоды. И верно снег повалил гуще. Пришлось опять залезть в мешок и спать. Это самое лучшее сейчас. Проспал долго, встал, вышел из палатки Кругом все бело. На деревьях пласты снега. Все мертво, и только ручей еще живет, журчит по камням. Зима, настоящая зима. А ведь сейчас середина июля, самого теплого месяца в Арктике. Однако зима длилась недолго. Ветер переменился, перешел на южный, пазу потеплело, и снег быстро стаял.

Осмотр бортов долины ничего интересного не дал. Лавы и туфы послойно сменяют друг друга. Моих студентов все еще нет. Решил поплыть на "ветке" их поискать. Палатку и вещи пока оставил. Взял плащ, чайник, ружье и немного сухарей. Оставил записку, что еду на восток вдоль южного края озера. Пока плыл под защитой берега, все было хорошо, но, как только выбрался на открытый плес, подул свежий ветер с востока, который развел вдоль озера довольно крупную волну. У меня мелькнула мысль вернуться, но "авось" пересилило.

Плыву дальше, ветер крепчает, волны растут и, самое главное, идут поперек моей скорлупки. На гребнях появились "беляки", стало захлестывать. Вот тут-то и подумал: утонешь, и никто не узнает. До берега еще километра три, вода ледяная — не выплыть. Но нет, надо выбираться. Назад не повернешь, зальет. Стал выгребать переменными галсами. Как волна подходит, быстро поворачиваю поперек гребня. Прошла волна — поворачиваю вдоль, гребу изо всех сил к берегу. Наконец добрался весь мокрый, измученный. Спички были в шапке. Развел костер, обсушился, попил крепкого чайку и поплыл на "ветке" дальше.

До восточного конца озера добрался уже далеко за полночь. Никого не встретил. Поднялся по склону повыше и стал осматривать берег в бинокль. Ни лодки, ни палатки нигде не видно. Только в самом конце озера как будто мерцает огонек. Поплыл туда, взял ружье и высадился; покрикивая, осторожно подошел. Никого. Горит маленький костерок, на прутике жарится хариус, а людей нет, нет и чума. Видно, испугались и убежали. Потоптался, походил, покричал, но напрасно, так никто и не вышел. После мне долганы говорили, что то был "дикий" человек. Оказывается, в глубине гор, по озерным долинам, в те времена располагались чумы людей, живущих первобытно. К русским на фактории они не выходили, а только у долган выменивали добытую пушнину на порох и простейшие предметы обихода.

Вернулся обратно и вскоре встретил Павловского с Рожковым. Они рассказали, что нашли еще выходы вкрапленных сульфидных руд норильского типа, но бедные, не промышленные. Значит, процесс рудообразования наблюдается и здесь, по западной кромке озер, вдоль окраины гор Сыверма. Поэтому решили осмотреть еще и озеро Глубокое.

Чтобы туда попасть, надо вернуться назад в озеро Мелкое, найти там устье речки, вытекающей из Глубокого, и по ней подняться до озера. Речка Глубокая в отличие от Ламы оказалась узкой, с быстрым течением и многочисленными перекатами, которые с трудом преодолевал наш поношенный мотор даже с помощью весел. В одном месте двоим пришлось взяться за бечеву, и только таким образом мы смогли преодолеть быстрину. На озере нас встретил шторм, еле удалось найти бухточку, чтобы укрыться. Тщательно обследуем ручьи и речки по западной кромке плато, между озерами Глубокое и Лама. Бедное сульфидное оруденение попадается нередко, но более богатого не встретили.

В 40-х годах, при детальных исследованиях на речке Имангде, между озерами Глубокое и Кета были найдены выходы сульфидных руд уже с большим содержанием металлов. Их потом обнаружили также и на речке Микчанде, впадающей в северо-восточную часть озера Лама.

Во время пешего перехода на озеро Мелкое, осматривая склоны гор в бинокль, мы увидели в одном месте, недалеко от Норильска, большие охристые осыпи, которые могли образоваться только от выветривания сульфидных руд. Потолковали между собой и решили, что там, вероятно, должно быть новое месторождение. Однако проверить это не удалось. Летом следующего 1926 года я там побывал и действительно нашел месторождение, которое назвал Норильск II.

По Пясине к морскому побережью на рыбачьей лодке

Участники Пясинской экспедиции: С.Д.Базанов, Н.А.Бегичев, Б.Н.Пушкарев и Н.Н.Урванцев (Рис. 10)

Радиостанция на острове Диксон в 1922 году (Рис. 11).

Зимние съемки и промеры глубин озера Пясино и реки Норилки в 1921 — 1922 году показали, что они вполне судоходны. Глубин меньше полутора метров не было, хотя промеры велись в период, когда уровень вод бывает минимальным. Теперь надо исследовать реку Пясину, особенно ее устье и выход в море, где, может быть, есть мелководный бар.

Артель рыбаков в устье реки Агапы (Рис. 12)

Остатки старинного кладбища у станка Кресты (Рис. 13)

Доска от знака Минина, 1738 год (Рис. 14)

Останки погибшего норвежца у острова Диксон (Рис. 15).

Купленную в Дудинке рыбачью лодку завезли в апреле во Введенское, расположенное в 25 километрах от истока Пясины. Там в промысловой избушке летом живет крестьянин Филипп Никитич Лаптуков, по прозвищу Лимка. У него и сложили нужное для экспедиции снаряжение и продовольствие. Кроме большой лодки взяли для разъездов легкую долбленую "ветку". Из снаряжения — две палатки с брезентовыми полами, брезент, чайник, ведро, топоры, пилу. Для ремонта лодки завезли листовое железо, гвозди, смолу, вар. Путь будет дальний и, конечно, нелегкий, всякое может случиться. Из продовольствия берем сушки, сухари, крупу и кирпичный чай. Масла, сахару тогда везде было мало, не много их было и у нас. В основном мы рассчитывали на охоту, для чего имели дробовое ружье и две винтовки.

Пирамида астрономического пункта у истока реки Пясины (Рис. 16)

Лодка в полном снаряжении (Рис. 17).

Состав партии определился уже давно: Сергей Дмитриевич Базанов в качестве топографа, Борис Николаевич Пушкарев будет заниматься ботаническими и зоологическими сборами и я — геолог. Ввиду того что, возможно, придется идти морем, четвертым спутником пригласили бывшего моряка с гидрографического судна "Вайгач" Ивана Васильевича Борисова, работавшего в Дудинке. В 1918 году "Вайгач" в Енисейском заливе сел на подводную скалу. Снять его не удалось. Все радиооборудование было демонтировано, доставлено в Дудинку для радиостанции, которая начала там работать с лета 1920 года. Персонал ее состоял из экипажа "Вайгача".

В конце апреля, последним санным путем, во Введенское из Норильска уехали Базанов и Пушкарев, захватив все оставшееся продовольствие и снаряжение. Я же намеревался выехать позднее из Дудинки вместе с Борисовым.

Наш завхоз Андрей Иванович Левкович, вернувшийся из Дудинки, где он вел подготовку последних грузов к отправке, передал мне желание Н.А.Бегичева (бывшего боцмана яхты "Заря" полярной экспедиции Российской Академии наук 1900 — 1902 годов под руководством Э.В.Толля) принять участие в экспедиции. Бегичев собирался организовать артель для промысла песца в низовьях Пясины или на морском побережье, где, по слухам, много зверя. Ему хотелось осмотреть эти места в летнее время и выбрать наиболее удобный участок для зимовки. Андрей Иванович советовал принять предложение, так как Бегичев — человек бывалый и для такой трудной экспедиции, как наша, будет полезен.

Особой нужды в пятом члене экспедиции у нас не было. Однако поступаться таким человеком, как Бегичев, не следовало. Я его принял на должность проводника. Экспедиция предполагалась сравнительно краткосрочной, зимовки не предвиделось.

В конце мая, распростившись со всеми оставшимися в Норильске, я приехал по довольно еще крепкому насту в Дудинку. В эту пору в Норильске уже сильно таяло, появились первые гуси, но в тундре стояла зима. Днем снег подтаивал, оседал под оленями и санками, а ночью основательно замерзал. Ехать было легко, и мы добрались до Дудинки за один переход.

28 мая, как только пришли олени из экспедиционного стада, стоявшего на моховых пастбищах в 40 километрах на северо-восток от Дудинки, мы сразу же, пользуясь ночными морозами, выехали к чуму нашего старшего пастуха Исаака Михайловича Манто. Я и Бегичев ехали на отдельных санках, а Борисов — вместе с пастухом Михаилом Манто, так как сам править оленями не умел. Ехали налегке, быстро и к утру были уже в чуме.

Погода стала портиться, утром потеплело, задул юго-западный ветер, пошел мокрый снег с дождем. Приходилось сидеть и ждать. К счастью, ночью ветер повернул на север, стало прояснивать и морозить. Быстро собрались, взяли из стада сильных, крепких оленей и тронулись дальше с расчетом за один переход попасть во Введенское, хотя до него добрых 60 километров. С нами поехал и Афанасий Манто, чтобы помочь Михаилу пригнать обратно порожних оленей.

Снег держит еще хорошо, но на озерах кое-где появились забереги. Напрямик ехать опасно, приходится колесить. На оттаявших бровках озер и речек видны стайки недавно прилетевших гусей. Держатся они как-то странно, не взлетают, а только теснее жмутся в кучу. Оказывается, они обледенели. Мороз сковал их крылья, мокрые от дождя, так что птицы совершенно беспомощны. Даже бегать как следует не могут. Теперь они стали легкой добычей для песцов и волков.

Мороз помог нам без приключений доехать до Пясины и легко перебраться через нее; река еще стоит, даже заберегов не видно. Ведь мы почти на градус ушли к северу от Норильска, а весной это много значит.

Базанов и Пушкарев встретили нас радостно. Заждались. Прибытие Бегичева в качестве пятого участника экспедиции не вызвало удивления. Они слышали о нем как об опытном моряке, как о человеке, хорошо знакомом с Таймырским Севером. Наши пастухи — братья Манто отдохнули, перекусили гусятиной, дали передышку оленям и к ночи уехали обратно.

Станок Введенское — старинное поселение, упоминающееся во многих документах: в таможенных мангазейских книгах, в отчетах Лаптева и Миддендорфа. Через Введенское когда-то шел санный путь из Дудинки на Хатангу. Здесь раньше был значительный поселок, в котором жили оседло и подолгу. Свидетельством тому служат два кладбища, где уцелело на одном шесть, на другом восемь крестов.

Сейчас от поселка осталась только изба Лимки, состоящая из двух половин, разделенных холодными сенями. Сбоку пристройка с клетушками — очевидно, для собак. Крыши нет, только накат из толстых плах, сверху засыпанных землей. Он же служит потолком. Пол тоже из колотых и тесанных топором плах. Печей нет, но в одной половине, которая сохранилась лучше, есть место для железной времянки. Здесь есть и два маленьких застекленные окошечка, а в другой половине окошко затянуто кожей налима с вшитым в нее обломком стекла величиной с ладонь. Видно, что тут живут только временно, наездами.

По соседству, в 10 — 20 шагах, стояло когда-то несколько жилых домов и служб. От них остались только нижние части срубов, верхние сгнили и развалились. На севере, в условиях вечной мерзлоты, дольше всего сохраняются именно нижние венцы строений. Они могут стоять сотни лет. На Хатанге до сих пор есть срубы, поставленные отрядом Прончищева во времена Великой Северной экспедиции для зимовки в 1736 году.

В доме поселиться мы не решились. Уж очень мрачно. Разбили на бугре высокого правого берега две палатки и разместились в них.

Наступил июнь. Прилетели гуси, кулики, ржанки. На кочках токуют турухтаны в ярких жабо. Мертвая доселе тундра ожила и полна гомоном птиц. Особенно гремят куропачи, дикий хохот которых может испугать несведущего. Птицы летают повсюду, садятся на дома, на коньки палаток. В воздухе плавают канюки, высматривая свою добычу — леммингов, которые тоже вылезли из норок. Вода в реке начинает прибывать, появились забереги. Поставили футшток и ведем замеры уровня. Измеренная до этого шагами ширина реки против нашей стоянки оказалась равной 244 метрам,

Принялись за ремонт лодки, которую изрядно растрясло при перевозке из Дудинки. Лодка старая, кое-где появились щели, и отошел транец. Подкрепили шпангоуты и обшивку гвоздями, швы проконопатили, залили горячим варом, поверх наиболее крупных щелей положили полосы просмоленного брезента, а на них еще кровельное железо. Лодку снаружи и внутри обильно просмолили, сделали уключины и настил на дно. Бегичев с Борисовым принялись за пошивку паруса, изготовление такелажа и мачты, дерево для которой привезли Базанов с Пушкаревым из Норильска.

Пока мы тщательно готовились к дороге, быстро наступала весна. За неделю снег стаял почти весь. Гуси и прочая птица собираются гнездиться. Вода в реке прибывает быстро, полметра в день и более. 7 июня начался ледоход при трехметровой высоте уровня над меженью. Подъем в общем небольшой — озеро Пясино играет стабилизирующую роль.

За три дня лед прошел, и я решил на "ветке" подняться до истока реки из озера, чтобы заснять этот участок, промерить глубины и сделать привязку съемки к астрономическому пункту, оставленному у истока еще зимой. Расстояние небольшое, около 25 километров, но дался мне этот путь нелегко. Быстрое течение, многочисленные валунно-галечные косы у берегов создавали немалые трудности для плавания даже на легкой лодочке. Приходилось то и дело переваливать от берега к берегу, где течение потише, а местами даже перетаскивать "ветку" через гряды посуху. Легче и скорее было бы пройти пешком, но тогда не сделаешь промеров глубин, а это необходимо.

Каменные косы и гряды — "корги" — характерная особенность северных рек и речек с быстрым течением, прорезающих рыхлые песчано-глинистые валунные отложения. Валуны в межень образуют по берегам каменную мостовую. Под напором льдов весной они нагромождаются наискосок реки в каменные гряды. Передний край корги, где она громоздится, — пологий, а задний, где валуны скатываются от собственного веса, — крутой. Закон формирования корг тот же, что и дюн по берегам морей, барханов в пустынях.

Корги, сжимая реку, создают подпор с быстрым течением, особенно у конца косы. С тыловой стороны корги течения нет или оно медленное и даже обратное; здесь образуется улово, богатое рыбой. Самая большая корга возникла по правому берегу Пясины, на пятом километре от ее истока. Здесь русло реки сужено почти на треть. Недаром на берегу стоит деревянный чум "голомо": очевидно, здесь хорошее место для промысла рыбы не только летом, но и зимой.

До истока я добирался почти сутки. Порога на выходе реки из озера нет, только перепады, но течение сильное, вероятно, километров десять в час. Промеры на всем протяжении до Введенского убеждают в судоходности этого участка, глубины здесь вполне достаточные. Конечно, в дальнейшем необходимо будет провести более детальные обследования.

Когда я вернулся, стали готовиться к отъезду. Замеры скорости течения Пясины в половодье по створам у Введенского дали в среднем четыре километра в час. Для определения скоростей хода лодки Бегичев сделал весьма простой по конструкции лаг, который использовался ранее на парусных судах во флоте. Это деревянный сектор круга радиусом 10 — 15 сантиметров со шнуром на катушке. Шнур размечен через определенные интервалы узелками. Сектор сбрасывают в воду, шнур разматывается, и через некоторое время его останавливают рукой, замечая, сколько узелков прошло. Расстояние между узелками и промежутки времени выбираются так, чтобы число узлов соответствовало ходу судна в милях. Отсюда и пошло морское выражение: "скорость хода столько-то узлов". При нашей разметке скорость хода выражалась пройденными за час километрами.

Обязанности в лодке распределили так: каждый работает на веслах по часу; съемку ведем попеременно я и Базанов, Пушкарев и Борисов делают промеры глубин через каждые 15 — 20 минут, сообщая глубину и время съемщику. В сомнительных местах промеры будем делать чаще. Скорость хода через каждые два-три часа замеряет Бегичев, он же и Борисов посменно сидят за рулевым веслом. Поставив лодку на якорь, будем измерять лагом скорость течения реки. Для осмотра берега с выходами горных пород необходимо останавливаться по мере надобности. При благоприятном ветре, конечно, поднимем парус. Но надежд на это мало: на севере, близ побережья, в летнее время господствуют муссонные ветры северных румбов.

Тундра стала зеленеть. Пушкарев ходил на ботанические сборы и принес большого, килограммов на шесть, чира. Выловил его руками в яме на пойменной террасе, куда заходила высокая вода. Видно, богата рыбой Пясина. У нас есть с собой ставная сеть "пущальня", но едва ли найдется время рыбачить.

В путь отправились 15 июня. Погода холодная, ясная, ветер с севера. Правый берег преимущественно высокий, песчаный, левый — чаще низменный. Фарватер идет под правым, его мы и стараемся держаться. Река течет почти прямо, без излучин, на северо-северо-восток.

Примерно через 30 километров проходим устье речки Половинки. На правом берегу видна избушка еще меньшая, чем во Введенском. Сейчас, летом, в ней живет рыболов Григорий Лаптуков; зимой он отсюда уходит. Через 10 километров на левом берегу снова избушка, но нежилая и довольно большое кладбище с крестами. Видимо, когда-то здесь было людно.

Река постепенно расширяется, корги попадаются только изредка, зато появились отмели. За довольно большим, до километра длиной, островом на левом берегу расположен станок Заостровка. Здесь три избушки, как обычно без крыш, только с накатом. Живут три семьи: две — только летом, а одна — и зимой, промышляют песцов. Для разъездов держат собак. Сейчас все рыбачат, а рыбу сушат впрок. Живут, конечно, очень скромно.

Северный ветер продолжает упорно дуть нам навстречу. К ночи он почти затихает, поэтому мы решили перейти на ночную работу, тем более что солнце уже давно не заходит за горизонт. Двигаемся мы вместе с весной, но зелени почти нет, тундра еще бурая. На кустиках полярной ольхи и редких деревцах лиственницы только начали набухать почки.

На правом берегу Пясины располагается старинный станок Черное в устье речки того же названия. Она именуется еще Икэн.

Станок сейчас состоит из одной избушки и нескольких полусгнивших срубов. В избушке живет Михаил Лаптуков, который говорит, что здесь жил еще его дед. Он первый завел оленей, а раньше ездили только на собаках.

Здесь, у Черного, на широте около 70 градусов, по-видимому, проходит северная граница лесной растительности. До этого еще попадались редкие лиственницы, а теперь не видно ни одной. Река постепенно расширяется, местами достигает полукилометра. Проезжаем еще три станка: Турдакино, Крышево, который местные жители зовут "Крыс", смягчая шипящую букву, и станок Корга. Все они нежилые и состоят из одной-двух избушек.

По берегам тянутся песчано-глинистые отложения, местами слагающие крутые уступы — "яры". Такой яр протяжением свыше километра и высотой метров 25 находится у станка Дорофеевского, где стоит нежилая полуразвалившаяся избушка. Невдалеке расположился чум эвенка Чанокая. Он оленевод, вышел сюда только порыбачить.

Через неделю пути подъехали к устью реки Дудыпты, где расположен станок Кресты. Проплыли уже более ста километров. Здесь надо определять астрономический пункт. Кресты, пожалуй, самый старинный и большой станок на Пясине, о чем свидетельствует обширное кладбище с целым лесом крестов, расположенное на высоком правом берегу при слиянии рек. Сейчас станок совсем нежилой. Все строения развалились, только на мысе близ кладбища стоит небольшая пустая избушка с пристройками и две амбарушки да на левом берегу видна еще одна.

Верховье бассейна Дудыпты соседствует с верховьями бассейна реки Хеты, и этим уже давно воспользовались русские землепроходцы, проложив, вероятно, еще в XVI веке, а может быть, и раньше водный волоковый путь с Енисея на Хатангу. В начале его, на Енисее при устье Дудинки, был поставлен укрепленный Дудинский острог, а в конце, на Хете, — селение Волочанка. Указанные названия упоминаются в ряде старинных документов еще времен Мангазеи.

Этим путем пытались воспользоваться даже в 30-х годах нашего столетия, чтобы доставлять грузы из Дудинки на Хатангу по воде. С этой целью волок предполагалось шлюзовать, и он был детально обследован. Однако быстрое развитие грузовых перевозок Северным морским путем на Хатангу и Лену сделало проект шлюзования волока экономически нецелесообразным.

В древнее время путь Енисей — Хатанга был, видимо, весьма модным. Берега Пясины на всем протяжении от истока до Дудыпты были густо заселены. На расстоянии менее 150 километров мы встретили двенадцать поселении с остатками жилых строений; а сколько их стояло раньше? Устье Дудыпты служило главным перевалочным пунктом. Поселок здесь был самым крупным.

Ниже Дудыпты по Пясине вплоть до устья следов постоянного жилья мы не встретили. Попадались только чумы долган и эвенков, кочевавших сюда для промысла рыбы.

После впадения Дудыпты ширина Пясины увеличилась более чем вдвое, теперь она часто превышает километр. Берега по-прежнему песчано-глинистые с высокими крутыми ярами. В песках иногда попадаются линзовидные 10 — 20-сантиметровые прослои гальки и обломки бурого каменного угля. Подножия яров представляют собой мостовую из валунов, вымытых из песка и глины. Среди них появляется все больше и больше гранитных пород.

Через 80 километров мы приплыли к устью другого крупного притока Пясины — Агапы, впадающей слева. Жилых строений и даже развалин здесь не видно. Стоят три чума долган, прибывших сюда для лова рыбы, которой Агапа особенно богата. Рыбаки рассказывают, что в прошлом году добыли до сотни осетров, среди которых несколько штук очень крупных — в рост человека.

Определив астрономический пункт и поставив столб, тронулись дальше. На реке появились песчаные острова и отмели. Фарватер чаще идет под правым берегом. Километрах в 70 ниже Агапы Пясина распадается на многочисленные рукава. Выбираем правую протоку. Она больше остальных, ее правый берег довольно высокий, возможно, фарватер проходит здесь. Этот участок Пясины из-за обилия островов так и называется — "многоостровье".

Острова, особенно поросшие травой, — излюбленные места гнездования гусей. Здесь нет их врагов — песцов. Гусей такое множество, что гнезда порой едва ли не касаются друг друга. Ходить надо осторожно, чтобы не наступить. Птицы сидят смирно, не слетают с гнезда, даже если подойдешь вплотную, только сжимаются в комок, втягивают голову, становятся неотличимыми от кочек. Лишь черные бусины глаз выдают птицу.

Плывем медленно — держат встречные северные ветры. Выгребать на веслах против них подчас совершенно невозможно. Приходится останавливаться и пережидать. Это досадно, тем более, что при таких ветрах всегда стоит ясная, сухая погода. После Многоостровья река разделяется на два крупных рукава. Решаем плыть правым. 7 июля добрались до устья Янгоды, где определили очередной астрономический пункт. Ниже обе протоки наконец объединились. Они обтекают самый большой остров на Пясине, длина которого около 70 километров. После слияния рукавов ширина реки увеличилась мало, а глубина возросла до 10 метров, так как рельеф стал существенно меняться. Появились возвышенности, стискивающие русло. Одна такая гряда подходит почти вплотную к устью Тареи, где делаем остановку для определения астрономического пункта. Строение гряды у Тареи оказалось очень интересным. Низ ее сложен из валунно-галечного материала, скорее всего ледникового происхождения, а наверху, на высотах более 100 метров, лежат морские раковины сравнительно недавнего происхождения. Стало быть, всего несколько десятков тысяч лет назад здесь было море, которое потом ушло в результате поднятия суши на сотни метров.

Недалеко от нашего лагеря расположились чумы нганасан. Среди них Чута и Сундаптё — наши знакомые. Зимой они со своими стадами стояли близ Норильска, на севере озера Пясино, и частенько приезжали к нам гостевать. Летуют же они здесь, у южных склонов гор Бырранга, передовые уступы которых видны отсюда на севере, километрах в 20 от нас. Теперь на пути мы будем встречать только нганасанские чумы. Ни долганы, ни эвенки далеко на север не кочуют.

После Тареи Пясина делает поворот на запад почти под прямым углом. Поворот этот весьма необычен, и на старых картах его нет. Теперь, после наших съемок, Пясина будет выглядеть на карте совершенно по-иному. Причина такого изгиба реки лежит в истории ее развития. В те времена, когда у Бырранга и далее к югу располагалось море, Пясина впадала в него где-то в районе Тареи или Янгоды. Потом море начало постепенно отступать, горы Бырранга оказались барьером для реки и вынудили ее течь на запад, пока понижение рельефа не позволило Пясине вновь; повернуть на север. На всем этом 150-километровом колене от Тареи до Пуры река течет в сравнительно узкой долине шириной менее километра. Горы отдельными отрогами подходят к реке, образуя скалистые мысы и обрывы. Левый же берег чаще песчанистый и низкий.

От устья Пуры Пясина вновь круто поворачивает на север, к морю. Здесь между горами Бырранга и проложила себе путь река. Коренные породы кое-где по берегам выступают из-под рыхлых отложений в виде округлых, сглаженных льдом выступов. Несомненно, что они сложены из темных изверженных пород и базальтов, таких же, как в Норильске.

На отмелях левого берега в песке попадаются довольно крупные обломки каменного угля из какого-то, видимо недалеко лежащего, месторождения. Искать его у нас нет времени. Позднее, в конце 30-х годов, такое месторождение было обнаружено на впадающей в Пясину речке, названной Угольной. Этот уголь пользовали суда, ходившие в то время по реке до устья. Плывем дальше, придерживаясь левого берега, полагая, что, скорее всего именно тут проходит фарватер. Глубины везде достаточные, пять-шесть метров и больше, но кое-где у воды и воде есть каменистые выступы, остатки сглаженных льдом скал. Они будут представлять некоторую опасность для судоходства. В одном месте, где коренные породы подходят непосредственно к реке, сужая русло, делаем остановку для осмотра. Справа каменный уступ тянется вдоль берега более чем на километр. Осмотр показал, что здесь есть не только темные базальтовые породы — траппы, как в Норильске, но и светлые гранитные. Это позволяет предположить, что в горах Бырранга присутствуют разнообразные полезные ископаемые.

На левом, более отмелом берегу в полутора километрах видна сопка странного кирпично-красного цвета. Она оказалась сложенной из гранита. При выветривании его отдельные минералы приобрели характерный кирпично-красный цвет, благодаря которому сопка бросается в глаза издали. Мы ее так и назвали — Красная сопка. Мелкие возвышенности, разбросанные по равнине среди рыхлых песчано-глинистых отложений, носят явные следы интенсивной ледниковой обработки. Они округлы, без углов и выступов, с пологой стороной, обращенной на восток, откуда двигался ледник. На многих видны глубокие борозды — шрамы от камней и глыб, вмерзших в днище ледникового потока.

Такие скалы — "бараньи лбы" — мы встречали в Норильске, по берегам горных озер Лама, Кета и других. Значит, оледенение когда-то охватывало весь Таймыр, спускаясь далеко на юг, как и в Европейской России, где ледники двигались из Скандинавии.

Во время обследования обнажений мне пришлось столкнуться с явлением, которое тогда показалось странным и непонятным. Осматривая породы вдоль берега, я прошел мимо скалы в виде столба, поднимающегося метра на три. Вдруг с него слетел гусь-казарка и сел неподалеку на воду. Я заинтересовался, влез на столб и нашел на его вершине гусиное гнездо, а в нем скорлупки яиц и несколько только что вылупившихся гусят. Я решил помочь гусыне отнести их в воду. Снял шапку, положил в нее гусят, взял шапку в зубы и спустился вниз. У воды выпустил гусят и пошел дальше. Через несколько шагов оглянулся и, к величайшему изумлению, увидел, что гусята бегут за мной. Подбежали и уселись прямо у ног. Опять положил гусят в шапку, вошел в воду, выпустил и ушел. Гусак и гусыня в тревоге плавают невдалеке, а утята — опять ко мне. Пришлось снова взять их, зайти в воду подальше, насколько позволяли сапоги, и бегом обратно. Спрятался за скалу, вижу: гуси подплыли к гусятам и повели их куда-то.

В дальнейшем, во время работ на Пясине, мне неоднократно приходилось видеть прирученных диких гусей. Рыбаки находят гнезда, забирают оттуда только что вылупившихся гусят и приносят их к себе. Гусята никуда не уходят и живут в палатках, как домашние. Было странно видеть, как взрослые гуси выходили из палатки, спускались к воде, плавали, летали и, сделав нескольку кругов, снова спокойно шли в палатку. Больше того: однажды увидел, как стайка действительно диких молодых гусей, увидев на берегу своих одомашненных сородичей, намеревалась к ним подсесть, но те, испугавшись, убежали в палатку.

Много позднее в Ленинградской области на рыбалке я нечаянно спугнул с гнезда дикую утку. В гнезде были только что вылупившиеся утята. Жена взяла их на руки, подержала и положила обратно в гнездо. Отошли в сторону к воде и стали удить. Смотрим — утята тут же вертятся, ничуть нас не боятся. Мы даже их червями накормили. Кончили рыбачить, сели в лодку, поехали, а утята за нами плывут. Что делать? Положил я их в берет, водворил обратно в гнездо и бегом в лодку. Не тут-то было — утята снова за нами. Пришлось взять с собой, иначе пропадут, вороны и чайки заклюют. Привезли утят на охотбазу и там оставили, подсадив к одомашненным кряковым.

За последнее время по этому вопросу в журналах появился ряд статей. Оказывается, всем только что родившимся животным свойствен жизненно важный рефлекс "следования" за первые увиденным движущимся предметом. Обычно это бывает мать, но иногда, как в приведенных случаях, кто-нибудь иной. Можно только что родившегося олененка взять из-под матери на руки и отнести в сторону. Тогда он побежит за человеком, а не за оленухой. Такие сцены мне приходилось наблюдать на Таймыре.

Осмотрев обнажения, тронулись дальше, все так же вдоль левого берега. По обоим берегам по-прежнему идут каменные сопки и невысокие гряды широтного простирания. Местами они подходят к воде и выступают скалистыми обрывами. Один такой выступ километрах в 60 ниже устья Пуры образует высокий утес с эффектной столбчатой отдельностью, свойственной базальтовые породам. Мы дали ему название Трапповый утес. Вообще же старались всюду сохранять местные названия, узнавая о них из расспросов у встреченных.

После Траппового утеса долина реки начинает расширяться появляются острова и многочисленные мелководные протоки между ними. Очевидно, мы входим в дельтовое расширение, о котором рассказывал Иван Горнок. Решили по-прежнему держаться левого берега. Он выше и, как кажется, является коренным глубины здесь везде хорошие. 29 июля наконец прибыли к устью. Отсюда на севере видна песчаная коса, вероятно, устьевой бар реки, а за ним открытое море.

Итак, от станка Введенского мы плыли почти полтора месяца, пройдя на веслах более 800 километров.

Лагерь разбили на довольно высоком мысе левого берега. Неподалеку развалины большой старинной избы. Верхние венцы и накат крыши подгнили и развалились, но нижние еще целы. Весьма вероятно, что это изба времен Великой Северной экспедиции, а может быть, и более ранняя, времен Мангазеи. Здесь будем определять астрономический пункт.

Приехали мы сюда при отличной погоде, как обычно в ночное время, когда ветер стихает. Штиль. Ярко светит над морем полуночное солнце. На озерах слышен гомон гусей, гаг, визгливые вопли гагар, хохот чаек, свисты куликов. Все полно жизнью. Пока ставили палатку и грели чай, я взял бинокль и пошел к ближайшей сопке посмотреть, нет ли где чума Ивана Горнока, который, по уговору, должен был ждать нас здесь. Вижу — кучками бродят олени. Думаю: раз есть стадо, где-то должен быть и чум.

Сопка, на которой стою, песчаная, вся изрыта песцовыми норами. Потопаешь ногами — слышишь из-под земли глухой лай. Значит, есть выводки. Дернулся к палатке и с "ветки" поставил под берегом сеть. После ужина и чая пошли проверить. Увы! Какая-то рыбина порвала сеть, да так, что в дыру хоть пролезай. Кое-как починили и сели на берегу караулить. Не прошло и четверти часа, как поплавки завертелись, заныряли. Сел Бегичев в "ветку" и выхватил из воды нельму с полпуда весом.

Вечером, когда мы еще не спали, приехал Горнок и привез тушу только что убитого дикого оленя. Оказывается, он со стадом стоит в глубине тундры, а олени, которых я видел по приезде, дикие. Бегичев был доволен — есть все: и олени, и песцы, и рыба. Хороший может быть здесь промысел. Избу легко поставить из плавника, на побережье его много. В основном это лес, принесенный Енисеем в водополье и потом выброшенный на берег морским прибоем.

Поехал на "ветке" осмотреть дельту. Кругом раскинулось мирное песчаное пространство с массой мелководных проток, по которым и на "ветке" еле пройдешь. На берегу одной такой потоки лег на песок отдохнуть. Слышу топот. Дикий олень! Приподнялся — он кинулся от меня в протоку. Не плывет, а бежит, так здесь мелко. Но судовой фарватер все же есть. Это та левая протока, на берегу которой наш лагерь. Промеры ее показали, что она достаточно глубока — десять метров и более. Вот только какие глубины на баре, при выходе реки в море? Там видна песчаная коса, протянувшаяся далеко на северо-восток в море. От нашего берега она отделена небольшой мелководной протокой. Промеры вдоль восточного края косы, где, по нашему предположению должен находиться фарватер, показали, что глубины здесь невелики — всего два-три метра. Возможно, существует и более глубокий ход, но искать его нет времени.

Поставили на мысе, назвав его Входным, высокий столб — мачту из плавника как опознавательный знак входа в реку. Распростились с Горноком и 2 августа, обогнув косу, вышли в море. Плывем поблизости от берега, чтобы были видны выходы коренных пород, которые надо осматривать. Берег прямой, бухт пока не попадается, поэтому на стоянках лодку приходилось разгружать и по каткам вытаскивать подальше на берег: сильный ветер и прибой могут прийти неожиданно. Плывем на веслах медленно, западные ветры тормозят движение. Временами приходится останавливаться и пережидать непогоду.

Четвертого августа на стоянке ветер и прибой повредили лодку; виноваты были мы сами. Пока грели чай, Пушкарев взял винтовку и пошел по берегу посмотреть, нет ли оленей. Вскоре; прибежал назад с сенсационным сообщением: вместо оленя он натолкнулся на белого медведя и, не решившись стрелять, побежал звать нас. Взяв винтовки, Бегичев и я пошли по прибойной полосе, скрываясь за уступом береговой террасы.

Вскоре действительно увидели медведя. Он спал. Мы смело пошли к нему, впереди Бегичев. Метров за 50 медведь услышал шаги и поднялся. Каким же громадным он показался мне тогда! Но Бегичев спокойно сел и, сидя, начал стрелять. Тут и у нас смелости прибавилось. Конечно, медведь сразу же был убит. Я удивлялся спокойствию Бегичева, однако уже позднее, в 30-х годах, во время зимовки на Северной Земле убедился, что белый медведь — весьма мирный зверь и первым никогда не нападает. Даже будучи раненным, он старается убежать.

Довольные охотой, мы принялись снимать шкуру, как вдруг прибежал Базанов и сказал, что неожиданно начался прибой, лодку залило и стало бить о гальку. С трудом, стоя по пояс в воде в полосе прибоя, вытащили уже частично замытую галькой лодку. Пострадала она сильно. Лопнули два шпангоута, отошел транец, появилась трещина в днище. Вот цена нашей оплошности и, прямо сказать, непростительной небрежности. Но делать нечего, надо приниматься за ремонт. Среди плавника нашли дерево, вырубил из него новые шпангоуты, усилили ими старые, укрепили корму. Щель проконопатили, залили варом и обили железом. Шкуру с медведя сняли и взяли с собой, прихватив мяса на пробу.

Дальше поплыли, как и прежде, на веслах. Пользоваться парусом нельзя, так как все время упорно дуют то встречные западные ветры, то боковые с юга, а киля у лодки нет. Нужен только попутный ветер. Однажды попробовали поставить парус при ветре с юга, так нас сразу угнало в море километров на десять. Назад против ветра еле выгребли. Теперь предпочитаем жаться как можно ближе к берегу. Рядом с устьем небольшой речки видели развалины двух изб, конечно нежилых. Кое-где из-под наносов выступают коренные породы — черные глинистые сланцы. В них местами есть кварцевые жилы, пока только пустые, безрудные.

Девятого августа, следуя вдоль берега, заметили на нем среди гальки белые пятна. Я принял их за обломки кварцевых жил и велел причалить к берегу для осмотра, тем более что уже следовало отдохнуть. К нашему удивлению, белыми пятнами оказались не куски кварца, а бумага. Это были листки каких-то разорванных записных книжек, тетрадок и документов на английском языке. Все это валялось вдоль береговой полосы на протяжении около десятка метров. Здесь лежали: 1) полуразвалившаяся, размокшая записная книжка-календарь на 1903 год с фотографической карточкой, заполненная лишь вначале. Хотя все отсырело, но написанное прочесть еще можно; 2) такая же книжка на 1904 год, частью разорванная. Некоторые листки выпали и лежали рядом, иные, может быть, вовсе утрачены. Книжка сильно намокла, буквы местами слились, и написанное прочесть невозможно; 3) обрывки листков писем, печатных документов и прочее, в беспорядке разбросанное по берегу; 4) три исписанные тетради, частью разорванные на отдельные листки, которые лежали рядом. Все эти бумаги были нами собраны, просушены и упакованы в пакет.

Немного выше прибрежной зоны среди выброшенного на берег плавника мы обнаружили нечто вроде склада из сложенного в клетку леса, который теперь был развален, а содержимое разбросано кругом. Здесь мы нашли два зашитых в непромокаемую материю пакета размером примерно 20x18x10 сантиметров каждый. На одном было написано по-английски: "Директору А.А.Бауер. Отдел земного магнетизма Института Карнеги в Вашингтоне". На другом: "Господину Леону Амундсену, Христиания. Почта, рукописи, фотографии, карты, зарисовки".

Теперь нам стало ясно, что это почта, которую отправил Руал Амундсен из бухты Мод с членами своей экспедиции Тессемом и Кнутсеном в Норвегию осенью 1919 года.

Кроме пакетов среди плавника оказалось: 1) карманное заплесневевшее портмоне с 53 рублями русских царских денег, 20 рублями — ассигнациями архангельского белогвардейского "правительства", семью серебряными и тремя медными норвежским монетами; билетом на имя Тессема; пятью визитными карточкам Руала Амундсена с надписями (три на английском и две на русское языке): "М.Г. не откажите в возможном содействии г-ну П.Л.Тессему при отправлении телеграммы и в дальнейшем продолжении пути с почтой в Норвегию"; листом с адресом и карточкой американской фирмы; 2) испорченный шлюпочный компас в полуразвалившемся деревянном футляре; 3) походный одноминутный теодолит в развалившемся футляре; 4) полусгнившая кожаная походная сумочка с бинтами, марлей и двумя катушками пленок, 5) жестяной бидон емкостью около литра с остатками керосина, 6) пустой поломанный бак; 7) испорченный заржавевший театрального формата бинокль; 8) алюминиевая и две железные немного измятые кастрюли; 9) изгрызенная мышами и почти сгнившая папка с чистой бумагой, фотографиями, вырезками из газет и двумя флагами — норвежским и американским. Сюда же вложены лекала и транспортир; 10) ртутный термометр в медном футляре 11) рассыпанные пуговицы, нитки, мелкие пряжки и другое, а также заржавевший бритвенный безопасный прибор; 12) обрывке егерского белья, полусгнившая и изорванная, на бараньем меху финского фасона шапка с кожаным верхом; 13) обрывки непромокаемой ткани с кольцами, вшитыми по краям. Вероятно, этой тканью был прикрыт склад для защиты от дождя; 14) изломанный круг от лыжной палки; 15) заржавевшая в сгнившем футляре готовальня; 16) драные шерстяные носки и изорванные самодельные туфли из тюленьей кожи.

Западнее по берегу, метрах в 400, найдена рваная пустая оболочка из непромокаемой ткани, аналогичной материи упомянутых двух пакетов. На оболочке еще можно разобрать: "Г-ну Леон Амундсену, Христиания", Немного дальше валялись самодельные подошвы из тюленьей кожи. Следов костра, который бы свидетельствовал, что здесь останавливались на более или менее продолжительное время, не было. Не обнаружили и записки, где было бы сказано, кто, когда и почему оставил здесь все это имущество. Пустая оболочка не оставляла сомнения в том, что это остатки третьего пакета, который когда-то был разорван. Его содержимое в беспорядке разлетелось по берегу и теперь привлекло наше внимание.

Найденный склад был расположен примерно в 120 километрах от мыса Входного, в устье Пясины, и в километре к востоку от устья реки Заледеевой, где находится астрономический пункт № 3 Коломейцева — участника экспедиции Э.В.Толля в 1900 — 1902 годах. Все бумаги, пакеты, предметы снаряжения были собраны и упакованы для пересылки через Наркоминдел СССР в Норвегию.

Разорванный пакет, поваленный сруб, рваное белье, шапка и прочее со всей очевидностью доказывали, что здесь побывал медведь, который, не найдя ничего съестного, все развалил, разодрал и раскидал. Обращает на себя внимание свежесть бумаг, разбросанных по берегу в полосе прибоя. Первый же шторм наверняка должен был их смыть, а дожди размочили бы так, что прочесть написанное было бы невозможно. Между тем это не так. Значит, разграбление произошло совсем недавно, нынешним летом. И сразу же вспомнился тот медведь, что был убит нами на стоянке несколько дней тому назад. Он шел, конечно, от склада, с запада, а не с востока. В последнем случае, проезжая на лодке, мы непременно заметили бы его раньше. Это он учинил разгром и пошел дальше на восток, нам навстречу.

Белые медведи, приплывая со льдами, иногда остаются на берегу и после того, как плавучие льды отойдут. Потеряв связь со своей стихией, такие случайные гости бродят по тундре, питаясь леммингами, гнездящимися гусями, выкапывая из нор песцовых щенков. Всегда голодные, они представляют большую опасность для продовольственных экспедиционных складов. Устраивая свои склады на Северной Земле, мы запаивали все продукты в железные ящики, штабеля ящиков усердно поливали керосином, мазали тавотом, и все же иногда находили склад разоренным. На Таймыре один такой бродяга, потеряв, вероятно, в тумане ориентировку, прошел 500 километров вглубь до села Волочанка, где и был убит. Он оказался совершенно истощенным, со стертыми до крови лапами.

На другой день мы тронулись дальше и 12 августа ночевали в Устье реки Убойной. Здесь, на высоком правом берегу реки, стоят развалины двух изб с амбарушками при них, а несколько ниже — еще одна избушка, тоже нежилая. В ней мы нашли две пары вполне исправных лыж с норвежскими клеймами фирмы "Хаген и К". Вообще развалины изб на нашем пути вдоль побережья встречались довольно часто. Видно, в прежние времена здесь жило немало народа, который вел промысел морского зверя и песца.

На следующий день на восточном мысе бухты Двух Медведей, — мы ночевали, Бегичев нашел развалины знака, а около него доску. Одна сторона доски замшела и подгнила, на другой, еще свежей, славянской вязью было написано: "1738 году августа 23 мимо сего мыса именуемаго Енисея северо-восточного на боту оби почтолионе о флота штурманъ Федоръ Мининъ прошелъ к осту оной в ширине 73 14 N".

14 августа мы прибыли на полярную радиостанцию острова Диксон, чтобы ждать парохода, который должен привезти смену персонала станции. Построена она летом 1915 года, а работать начала с 1916 года. Расположена на северном берегу бухты и состоит из жилого дома, радиостанции, бани и склада. Кроме того, есть сарай, построенный еще в 1902 году под склад угля для экспедиции Э.В.Толля. Радиостанция искровая, довольно мощная, имеет связь с Дудинкой и Маре-Сале.

Вскоре из Дудинки пришло сообщение, что смены нынче не будет и пароход на Диксон не пойдет. Нет людей на смену — нет и продовольствия. Весть эта мало смутила работников станции, так как запасов продовольствия было достаточно, а охота на оленей могла обеспечить свежим мясом не только людей, но и здешнюю упряжку ездовых собак. Нам же оставаться здесь на зимовку не было никакого смысла, и мы решили немедленно плыть дальше, чтобы успеть догнать пароходы, которые в Енисейском заливе сейчас собирают рыбаков с тоней ниже Гольчихи. Поплывем вчетвером, так как Борисов по разрешению, полученному из Дудинки, останется на Диксоне.

Перед отъездом необходимо было запастись мясом в дорогу. Бегичев, Пушкарев и Базанов отправились на охоту за оленями на восточный берег материка напротив острова. Я остался переписывать дневник и укладывать образцы горных пород, собранных в пути. Не прошло и часа, как уехавшие вернулись с удивительным сообщением о находке останков человека, вероятно, одного из исчезнувших норвежцев. Вместе с начальником радиостанции Николаем Васильевичем Ломакиным мы осмотрели находку и составили ее подробное описание.

Человек лежал на высоком берегу метрах в четырех от воды Берег крутой, базальтовый, отполированный льдом. Останки представляли уже скелет без кистей рук и ступней ног, вероятно отгрызенных песцами. Только на голове, на макушке, еще сохранилась кожа. На нижней челюсти справа последний коренной зуб запломбирован цементом. Скелет был одет в две егерские фуфайки, синюю фланелевую рубашку с карманами. Все заправлено в меховые штаны, стянутые кожаным корсажем, пришитым к штанам. Шапки на голове нет. На правой ноге — остатки меховой обуви из нерпы. Ниже пояса от одежды остались отдельные обрывки. Фуфайки почти целы, но фланелевая рубашка на груди истлела. Сверху скелет одет в брезентовый балахон, сохранившийся только на рукавах, на туловище от него остались одни лохмотья. Недалеко от погибшего, ниже по склону, валялась шерстяная рукавичка. В стороне слева лежал разорванный пополам шарф, а справа — лыжная палка, изломанная в нескольких местах и связанная шпагатом. Выше на два метра по склону лежал нож промыслового образца. Тонкий конец лезвия у такого ножа изогнут. В карманах фланелевой рубашки были найдены патроны к винтовке, коробка спичек, перочинный нож и маленькие ножницы. Документов не было. Около пояса лежали металлические часы карманного размера. На задней крышке гравировка по-английски: "Полярная экспедиция Циглера. Петеру Л.Тессему, корабельному плотнику судна "Америка". В благодарность за его добровольное желание остаться в лагере Арбуцкого 1901 — 1905 г. От Антони Фиала и основателя В.М.Циглера". На ремешке у пояса висели свисток и обручальное кольцо с гравировкой на внутренней стороне: "Паулина". Ни лыж, ни винтовки поблизости не оказалось. Погибший лежал навзничь, на земле, но сразу под его ногами уже шел гладкий каменный склон. Руки были вытянуты вдоль тела, левая нога прямая, правая немного подогнута.

Такова документальная картина виденного нами на мысе, напротив Диксона. Положение погибшего — навзничь, да еще с подогнутой ногой — свидетельствует о его внезапной гибели на ходу, а не на отдыхе. В последнем случае усталый человек стремится присесть или прилечь за укрытие и так в спокойной позе замерзает. Здесь этого нет. Поза погибшего, положение его тела в начале крутого гладкого каменного склона явно свидетельствуют о том, что, спускаясь по нему, человек поскользнулся, упал, потерял сознание, может быть, даже получил сотрясение мозга и замерз. Истощен и ослаблен он был очень сильно, в этом нет сомнения, и замерзнуть мог быстро, не приходя в сознание. Винтовка и лыжи, если они были, скатились, наверное, при падении на лед и были унесены ледоходом.

При анализе обстановки гибели норвежца необходимо обратить внимание еще на тот факт, что обувь у него была сделана из нерпы. У речки Заледеевой среди прочего имущества мы нашли туфли и запасные подошвы из шкур этих тюленей. Должно быть, норвежцы иногда добывали нерп, мясо шло в пищу, а шкуры — на обувь. Впрочем, вполне возможно, что обувь и шкуры были взяты про запас еще с судна.

Нерпичьи сапоги — незаменимая обувь для полярных походов, совершенно непромокаемая и очень прочная. Но подошвы из нее необычайно скользкие. На Северной Земле мы были вынуждены сбривать шерсть с подошв, сделанных из морского зайца, иначе ходить было невозможно. Я пробовал выкраивать подошвы так, чтобы ворс на одной шел вперед, а на другой — назад. Падаешь при этом меньше, но зато ноги разъезжаются и шагаешь неравномерно.

У погибшего подошвы на сапогах были из нерпы с шерстью. На каменном гладком склоне они, вероятно, его и подвели: поскользнулся сразу обеими ногами, упал с размаху навзничь, сильно; ударился головой, что и привело к трагическому концу.

Найденные при погибшем обручальное кольцо и часы как будто устанавливали его личность. То был Петер Тессем. Паулиной звали его жену. Однако то, что кольцо находилось на ремешке у пояса, а не на пальце, кое у кого вызвало сомнение в достоверности этой версии. Полагают, что кольцо было снято с умершего в пути Тессема и Крутсен взял его с собой, чтобы доставить родственникам в Норвегию. У норвежцев, да и у других народностей есть, обычай — надев обручальное кольцо, никогда не снимать его до самой смерти. Но ведь могут быть и исключения. Металл на морозе сильно холодит пальцы, и при длительном пути есть риск отморозить не только палец, но и всю кисть. Отправляясь в дальний путь, жители Дудинки — я знаю — снимали кольца. То же возможно вопреки своему обычаю, вынужден был сделать и норвежец.

Наиболее вероятно, что часы также принадлежали погибшему. Едва ли его спутник стал бы брать чужие, пусть даже именные часы. У него, конечно, были свои, а если и взял бы, то у погибшего мы нашли бы двое часов.

За неимением гроба положили останки в ящик и похоронили тут же, немного выше по склону, обложив ящик камнями в виде невысокого холма. Рядом поставили столб из плавника с памятной доской (Прим. В 1958 году останки норвежца были перенесены на верх мыса и над могилой поставлен памятник в виде глыбы гранита на пьедестале). Отдав последний долг погибшему, стали срочно собираться в путь по Енисейскому заливу, догонять речные пароходы.

2 сентября, распростившись с гостеприимными зимовщиками острова Диксон, отплыли дальше. Плывем по-прежнему на веслах. Осенью муссонные ветры с северных румбов переходят на южные опять-таки нам навстречу. Гребем, не щадя сил. Около бухты Широкой встретили лодку с промысловиком Фроловым и с его женой, они зимуют ниже, в бухте Омулевой. Фролов сообщил, что пароход "Ангара" с лихтерами сейчас стоит в Шайтанской Курье, рыбаков уже собрали, и караван собирается идти вверх. Ночуем в бухте Широкой. Утром подул почти штормовой северный ветер — для нас попутный. Надо плыть, хотя лодка ненадежна, битая. Решили рискнуть. До Курьи километров 60, на веслах "Ангару" можем не догнать. Как только вышли из бухты на простор залива и поставили парус, лодка рванулась, как конь, нужны были сила и сноровка Бегичева, который сидел с кормовым веслом, чтобы держать лодку по курсу и не давать ей "рыскать". В 16 часов 7 сентября подчалили к лихтеру. Оказывается, караван становился из-за штормовой погоды и уйдет, как только шторм тихнет. На лихтере находилась промысловая экспедиция Красноярской ихтиологической лаборатории. Ее начальника А.И.Березовского я хорошо знал. С лихтера нас заметили издалека, но были полном недоумении, что за судно идет. Рефракция значительно увеличивала размеры лодки и особенно паруса. Им казалось, что идет какая-то парусная шхуна, спорили только: из Архангельска или из-за границы. Нам они устроили торжественную встречу. Совершить 1000-километровый поход на рыбачьей лодке на веслах — дело нелегкое.

Наши съемки позволили теперь надежно, по сетке определенных нами астрономических пунктов, составить карту реки Пясины, озера Пясино и реки Норилки. Была установлена их судоходность для судов с осадкой до двух метров. В основном выяснено геологическое строение берегов Пясины и гор Бырранга при их пересечении рекой. Здесь обнаружены признаки присутствия каменного угля и других полезных ископаемых.

По возвращении в Томск в Сибирское отделение Геологического комитета собранные материалы были обработаны и составлен атлас судоходности реки Пясины, переданный для пользования Комитету Северного морского пути. Этот атлас стал основой дальнейших более детальных исследований гидрографами Пясинской водной системы.

По прибытии в Дудинку я встретил там Г.Д.Красинского, который знакомился с работами Комсеверпути и должен был вскоре выехать в Москву. Ему я передал почту Амундсена вместе с докладом о находке этой почты и останков погибшего норвежца. Я просил сдать все материалы в Наркоминдел СССР для срочной пересылки в Норвегию.

Наша находка у Диксона останков спутника Амундсена, норвежца Тессема, который прошел более 1000 километров по таймырскому побережью в самую глухую пору полярной ночи и трагически погиб всего в двух с половиной километрах от помещения радиостанции; находка почты и снаряжения, почему-то оставленных вблизи Диксона, в 65 километрах от него; находка Бегичевым у полуострова Михайлова костра с обгорелыми костями — все это вызывает целый ряд недоуменных вопросов: зачем норвежцам было предпринимать столь трудное путешествие и почему оно так трагически закончилось?

Считалось, что Кнутсен и Тессем осенью 1919 года были посланы Амундсеном с почтой в Норвегию. Один из них по какой-то причине погиб в пути, его труп на костре был сожжен товарищем, который позже сам погиб у Диксона.

Найденные за последние годы архивные материалы и обнаруженные на Таймырском побережье следы других экспедиций позволили по-иному осветить историю похода двух норвежцев и установить причины их гибели. Попробуем в этом разобраться.

В 1918 году известный полярный путешественник Руал Амундсен задумал повторить дрейф во льдах к Северному полюсу, совершенный знаменитым полярным исследователем Фритьофом Нансеном.

Нансен на основе находок у берегов Гренландии плавника сибирского леса и остатков судна "Жаннета" экспедиции Де-Лонга, которое было раздавлено льдами к северу от Новосибирских островов, пришел к убеждению, что они могли попасть туда только с дрейфующими льдами, двигавшимися через весь полярный бассейн мимо полюса. Поэтому, полагал Нансен, если построить достаточно прочное, с яйцевидным корпусом судно, способное при сжатии льдов не ломаться, а выдавливаться вверх, и войти на нем в многолетние паковые льды центрального бассейна где-либо у сибирских берегов, то судно вместе со льдами будет двигаться через околополюсные пространства и, в конце концов, окажется вынесенным в Гренландское море.

Такое судно было построено, и на нем Нансен в 1893 году вошел в полярные льды к северу от Новосибирских островов, рассчитывая продрейфовать через полюс. Однако этого не случилось. Судно пронесло мимо, к югу от полюса, под 86 градусами северной широты и через три года вынесло к северу от Шпицбергена.

Учитывая все это, Амундсен решил лечь в дрейф не у Новосибирских островов, а значительно восточнее, к северу от острова Врангеля. Он полагал, что тогда его судно "Мод" как раз и пройдет через Северный полюс. Однако и в этом случае надежды не оправдались. Судно хотя и вошло в полярные льды в районе острова Геральд, но в дрейф глубоководного полярного бассейна не попало.

Все плавание "Мод" из-за тяжелых ледовых условий было трудным. В навигацию 1918 года экспедиции удалось пройти только пролив Вилькицкого и, встретив дальше сплошные льды, оно зазимовало у восточных берегов Таймыра. В 1919 году судно прошло только за устье р. Колымы и зазимовало у острова Айон, а 1920 году — у мыса Сердце-Камень. Лишь в 1922 году удалось попасть в дрейф, но только материковых льдов, с которыми судно дрейфовало в течение двух лет параллельно сибирским берегам, в километрах в 500 от них, и вышло у северного края Новосибирских островов.

Во время зимовки 1918/19 года у берегов Восточного Таймыра в бухте, названной Мод, экспедиция сложила на берегу из камня-плитняка хижину, где велись магнитные и другие геофизические наблюдения. После вскрытия льдов 12 сентября судно Мод вышло из ледового плена и отправилось дальше на восток, а два участника экспедиции — Пауль Кнутсен и Петер Тессем остались на берегу, чтобы вернуться в Норвегию и доставить туда почту и материалы зимних научных наблюдений.

Вот что по этому поводу писал сам Амундсен ("Моя жизнь", Географгиз, 1959): "Один из молодых матросов, Тессем, страдал хроническими головными болями и очень хотел вернуться на родину. Желание вполне понятное, если принять во внимание, что мы уже целый год находились в пути, а все еще не добрались до места, откуда, собственно, должна была начаться наша экспедиция. Нам оставалось еще покрыть несколько сотен миль к востоку, прежде чем можно было рассчитывать встретить то северное течение, с которым мы должны были дрейфовать к полюсу. Поэтому я, не задумываясь, отпустил его и также не возражал, когда Кнутсен изъявил желание сопровождать Тессема. Я даже весьма обрадовался этой возможности отправить почту на родину. Путешествие, которое они намеревались совершить, казалось им, так же как и нам остальным, сущей детской забавой для таких бывалых на севере молодцов. Требовалось проехать (Прим. У путников была упряжка собак) около 800 километров по льду до острова Диксон, то есть проделать путь гораздо менее значительный, чем мое странствование от острова Гершеля до форта Эгберт". И далее: "Кроме того, молодые люди обладали преимуществом превосходного во всех отношениях снаряжения. Поэтому при нашем уходе с места зимовки они весело махали нам на прощание, и мы махали им в ответ, уверенные, что встретим их в Осло по возвращении".

Однако такая оценка предстоявшего норвежцам пути была слишком оптимистической. Чтобы попасть в Норвегию, нужно было пройти до Диксона не 800, а свыше 1000 километров, да еще более 600 километров до Дудинки, откуда только и начинается тракт в Красноярск к железной дороге. Второй вариант — ждать на Диксоне прихода парохода, что в те времена бывало не каждый год.

Норвежцам предстоял тяжелый путь вдоль таймырского побережья. Впереди была зима, полярная ночь, когда солнце надолго уходит за горизонт, пурги длятся по неделе и больше, а морозы достигают 40 градусов и ниже. Олени к тому времени откочевывают далеко на юг к границе лесов. Только редкие тюлени в разводьях береговой полосы да бродящие в поисках их белые медведи могут пополнить продовольственные запасы путников.

И все же Кнутсен и Тессем решили пойти, несмотря на позднее время, хотя отправиться, судя по всему, они могли бы и много раньше, еще в апреле, когда путь был гораздо легче. Видимо, имелись к тому какие-то серьезные причины, побудившие решиться на столь тяжелое путешествие. Официально Тессему и Кнутсену поручалось доставить в Норвегию почту и результаты научных наблюдений. Едва ли это было целесообразно, ведь на весь путь требовалось не менее полугода, а то и больше. Между тем за навигацию 1919 года "Мод" вполне могла пройти до Чукотки, откуда почту отправить можно было без особого труда. По побережью там разбросаны чукотские становища, а в Анадыре есть радиостанция.

Задумываясь над всем этим, вспоминаешь случай, имевший место во время русской полярной экспедиции геолога Э.В.Толля в 1900 — 1902 годах. Тогда с зимовавшего у Западного Таймыра судна "Заря" ушли на Диксон два человека: командир, лейтенант Н.Н.Коломейцев, и каюр, казак С.Расторгуев. Они отправились в путь в апреле, когда ночей не бывает, пург значительно меньше, а на льду, греясь на солнце, лежат во множестве тюлени и бродят белые медведи. У путешественников была упряжка из восьми собак. Путь от зимовки "Зари" до Гольчихи протяжением около 800 километров они прошли за 40 дней. Норвежцам же предстояло идти по крайней мере на 400 километров дальше.

Официально Коломейцев должен был доставить почту в Петербург и организовать на островах Диксоне и Котельном склады угля для экспедиции. Однако Э.В.Толль в своем рапорте президенту Академии наук писал, что причиной командировки были серьезные разногласия между ним, как начальником экспедиции, и командиром судна Коломейцевым из-за применения последним грубых административных мер, с которыми он, Толль, был совершенно не согласен.

Во время зимовки "Мод" у острова Айона Амундсен через радиостанцию в Анадыре в январе 1920 года телеграфировал в Христианию (Осло): ""Мод" зимует около Айона, острова в ста двадцати милях к востоку от Колымы. Все благополучно. Матросы Кнутсен и Тессем оставили нашу первую зимовку около мыса Челюскин в первой половине октября 1919 года. Благополучно ли они добрались домой?"

Когда выяснилось, что эти люди ни на Диксон, ни в Норвегию не прибыли, на поиски их норвежское правительство отправило в навигацию 1920 года специальную поисковую экспедицию на парусно-моторной шхуне "Хеймен". Выйдя из Тромсё, шхуна 23 августа прибыла на остров Диксон и сразу же направилась на мыс Вильда, куда норвежцы непременно должны были зайти для пополнения запаса продовольствия со склада, заложенного там еще в 1915 году экспедицией на судне "Эклипс". Из-за тяжелых льдов шхуне удалось пройти только 300 километров до полуострова Михайлова, где встретились сплошные льды. Напрасно прождав их вскрытия, 31 августа шхуна вернулась обратно на Диксон и 11 сентября отплыла в Норвегию, но из-за серьезного повреждения компрессора двигателя была вынуждена возвратиться обратно и стать в гавани Диксон на зимовку. Идти в столь позднее время Карским морем только под парусами было рискованно.

Норвежское правительство решило воспользоваться этой невольной зимовкой "Хеймен" и 12 октября 1920 года телеграфировало капитану шхуны Якобсену: "Если зимовка будет необходимой, приготовьтесь собаками или другим путем весной 1921 года достигнуть мыса Вильда, для чего наймите или купите собак. Депо устройте заранее". Организовать такую экспедицию самостоятельно Якобсен, конечно, не мог. Русским языком капитан не владел, собак в достаточном количестве на Диксоне не было. Тогда по поручению заместителя председателя Комсеверпути Ф.А.Шольца, совершавшего инспекционный объезд морского пути, такая поисковая экспедиция на оленях была организована Н.А.Бегичевым. В ее состав вошли капитан шхуны "Хеймен" Якобсен, переводчик из числа команды судна Карлсен, дудинский промысловик Кузнецов и Бегичев.

Подрядив у нганасан в районе реки Авам пастухов и около 500 оленей, Бегичев с частью оленей прошел на Диксон, забрал там Якобсена и Карлсена и отправился с ними к устью реки Пуры, где соединился со своим караваном. Затем, оставляя по пути оленей для обратного возвращения, экспедиция налегке 21 июля 1921 года достигла мыса Вильда. Здесь, у столба, означавшего место склада, в двух вставленных друг в друга жестяных банках из-под консервов нашли записку на английском языке: ""Мод", экспедиция. Два человека экспедиции "Мод", путешествуя с собаками и санями, прибыли сюда 10 ноября 1919 года. Мы нашли склад провизии, сложенный в этом месте, в очень разоренном состоянии, в особенности весь хлеб был покрыт плесенью и испорчен морской водой… Мы подвинули склад припасов дальше на берег, приблизительно на 25 ярдов, и дополнили наш запас провизии на 20 дней из складов, находящихся здесь. Мы находимся в хороших условиях и собираемся сегодня уходить в порт Диксон. Ноябрь 15-го 1919. Петер Тессем, Пауль Кнутсен".

Хотя никто из участников поисковой экспедиции английского языка не знал, все же они разобрали, что Кнутсен и Тессем побывали здесь и 15 ноября ушли дальше.

Из записки, оставленной норвежцами в хижине на берегу бухты Мод и найденной там в 1933 году партией гидрографической экспедиции, видно, что они вышли оттуда в путь к мысу Вильда 15 октября. Таким образом, расстояние около 500 километров они прошли за 26 дней и, судя по записке, оставленной на мысе Вильда, оба тогда были вполне здоровы; была еще цела и упряжка собак, с которой они вышли из бухты Мод.

После этого поисковая экспедиция повернула обратно к Диксону, стараясь держаться как можно ближе к берегу, в надежде встретить какие-либо следы дальнейшего продвижения норвежцев.

Этот путь розысков был очень труден. О нем рассказывали мне участники экспедиции, которых я видел в Дудинке по возвращении их из похода. Постоянные дожди и туманы мешали движению. Оленный караван приходилось пускать прямиком вдали от берега, а самим обходить все бухты, осматривать мысы и полуострова, там как норвежцы, идя в темную пору, едва ли решались двигаться напрямик по льду, срезая бухты с мыса на мыс.

И вот в шести километрах от северной оконечности мыса Стерлигова, на восточном берегу бухты, примерно в 90 километра к западу от мыса Вильда и в 400 километрах от Диксона, Якобсев нашел брошенные санки, по виду совершенно не похожие на те, что есть у нганасан. Они были сходны с санями, которые Якобсев видел в Норвегии. Копылья у найденных саней были прикреплены к полозьям стальными тросиками. Между копыльями в качестве распорок вставлены изогнутые медные трубки, такие же трубки имеются спереди между загнутыми вверх концами полозьев. Сами полозья подбиты снизу тонкими железными пластинами. Около саней были видны остатки костра, но никаких предметов или их обломков не оказалось. Поисковая экспедиция не взяла с собой сани, а оттащила их от берега подальше и поставила на бугор на видное место. Об этом, а также вообще обо всей работе поисковой экспедиции Карлсен со слов Якобсена подробно рассказал в январе 1922 года в Новосибирске, на обратном пути в Норвегию, заместителю заведующего научным отделом Комитета Северного морского пути при Сибревкоме инженеру С.А.Рыбину. Последний обстоятельно записал этот рассказ и сообщил о нем рапортом председателю Комсеверпути.

Если считать, что санки действительно принадлежали норвежцам, что весьма вероятно, значит, дальше они пошли без собак, которые погибли, скорее всего, от бескормицы. Груз — почту и снаряжение — норвежцы понесли на себе или сделали для него легкие нарточки из лыж.

Через неделю после этого, 10 августа, в глубине большой бухты у западного края полуострова Михайлова, примерно в 150 километрах от мыса Вильда, Бегичевым были найдены остатки костра, а в нем среди пепла и головешек, как доносил в Комсеверпуть Бегичев, "лежат обгорелые кости человека и много пуговиц и пряжек, гвоздей и еще кое-что: патрон дробовой бумажный и несколько патронов от винтовки".

У него не возникло никакого сомнения в том, что это следы норвежцев. Кости были приняты за останки одного из них, сожженного на костре, а предметы — за остатки снаряжения. Было высказано предположение, что один из спутников погиб от болезни или от несчастного случая, а второй, его товарищ, чтобы не оставлять труп на растерзание медведям и песцам, сжег его на костре и пошел далее один.

Этот вариант гибели одного из норвежцев был принят как вполне достоверный и в таком виде вошел в историю освоения Арктики, хотя ряд фактов уже тогда ставил его под сомнение. Однако на это не обратили внимания, так как считалось, что, кроме норвежцев; никто из участников других полярных экспедиций пешим путем по берегу тогда не проходил. Рапорт Рыбина был положен в архив Комсеверпути и забыт. Только много позднее, в 1941 году, он был найден работником Главсевморпути, ныне журналистом, Н.Я.Болотниковым, но тоже надолго оставлен без внимания.

Между тем в 1934 году одна из гидрографических партий Севморпути обнаружила в архипелаге Норденшельда следы полярной экспедиции В.А.Русанова, бесследно исчезнувшей в 1912 году во льдах восточной части Карского моря на судне "Геркулес". Западного Таймыра на одном из островков был найден столб с вырезанной надписью "Геркулес 1913" и остатки нарты. Позже на одном из островов в шхерах Минина нашлись документы и вещи двух матросов Русановской экспедиции — Попова и Чухчина. Все это вместе с рапортом Рыбина, являющимся одним из наиболее достоверных документов в истории поисков норвежцев и выяснения обстоятельств их гибели, заставляет пересмотреть версию о, погибшем и сожженном на костре норвежце.

В свое время предметы, найденные у костра Якобсеном, был им собраны и упакованы для доставки в Норвегию. Рыбин их подробно осмотрел и описал в своем рапорте.

Это были: 1) медные стреляные гильзы для винтовки выпуска 1912 года; 2) бумажные и один медный стреляные патроны для дробового ружья 16-го калибра фирмы Untendorfer; 3) такие же патроны, но не стреляные, заряженные; 4) пуговицы металлические с клеймами французской фирмы Samaritain Paris; 5) французская монета в 25 сантимов; 6) остатки медного карманного барометра; 7) ржавые остатки перочинного ножа и лезвие большого ножа; 8) половина металлической оправы очков или пенсне; 9) большое дымчатое стекло от снежных очков-консервов; 10) железный наконечник от багра; 11) тонкая железная полоса подшивки полоза саней; 12) пряжки, крючки, гвозди, французская булавка, обрывок тонкого стального тросика.

Среди всех этих предметов обращает на себя внимание наличие бумажных и медных, стреляных и заряженных дробовых патронов, свидетельствующих, что у путников было дробовое ружье. Зачем оно нужно было норвежцам в темную пору, на побережье, откуда зимой уходит на юг все живое — зайцы, олени, куропатки, и только на льду, в разводьях и трещинах припая, остаются редкие тюлени, да в поисках их иногда бродят белые медведи? Тут нужна винтовка, а никак не дробовое ружье. Тащить же с собой бесполезный груз весом семь-восемь килограммов вместо продовольствия или одежды — полная бессмыслица. Никто этого делать не стал бы.

Дымчатые стекла очков-консервов служат для защиты глаз от яркого солнечного света. В темную пору, когда солнца вообще нет, они норвежцам совершенно не нужны. Есть еще обломки от оправы обыкновенных очков. Сомнительно, чтобы кто-либо из двух норвежцев носил очки. С плохим зрением в свою экспедицию Амундсен, конечно, не взял бы. Была найдена французская монета и металлические пуговицы с клеймом парижской фирмы. Если вспомнить, что спутницей Русанова была француженка Жюльетта Жан и часть имущества экспедиции закупалась во Франции, то едва ли вызывает сомнение, что остатки костра и вещей, найденные Бегичевым, принадлежали русановцам, а не норвежцам. Важно отметить, что в шхерах Минина, на острове Попова-Чухчина, среди найденных остатков снаряжения, несомненно, русановской экспедиции, есть дробовые бумажные стреляные патроны 16-го калибра, совершенно схожие с патронами, найденными у костра Бегичевым. Чьи же кости сохранились в пепле костра?

По сообщению Якобсена, записанному в рапорте Рыбина, это были не кости, а три тонкие "косточки", которые нельзя было даже зять и увезти, так они были хрупки. Самая большая была с ладонь. Но если столь мелкие обломки уцелели от огня, то куда же делись такие крупные кости, как тазовые, берцовые, челюстные? От них должно было хоть что-нибудь остаться. Зубов тоже не было найдено, а ведь в огне они сохраняются дольше всего. Кроме того, сжечь целиком труп взрослого человека не так-то просто. Для этого надо соорудить очень большой костер, следов которого ни Бегичев, ни Якобсен не отмечают. Нет, никто из людей здесь на костре сожжен не был.

Как сообщил Якобсен, по соседству с костром в талой глине он и его спутники вырыли нечто вроде могилы глубиной 70 сантиметров, куда сложили пепел и кости, зарыли, прикрыли сверху камнями и поставили крест высотой около двух метров. К нему прибили железку от обшивки полоза саней, на которой Егор Кузнецов ножом выбил надпись "Памятник Кнутсену и Тессему", а в десяти саженях отсюда Бегичев поставил столб, на котором вырезал: "Н.Б.1921".

Эту могилу пытались разыскать в 1973 году участники Полярной научно-спортивной экспедиции газеты "Комсомольская правда". Они обнаружили в том месте, которое было описано Бегичевым, песчаный холмик, где из-под гальки были видны угли. Сняв верхний слой, нашли кости и взяли их с собой, сложив в особый пакет. Анализ в Москве показал, что это кости оленьи, а не человеческие.

Столба-креста, о котором сообщил Якобсен, тут не было, но позднее, в 1975 году, та же экспедиция нашла столб с инициалами Бегичева.

При дальнейшем следовании вдоль побережья к устью Пясины экспедиция Бегичева следов норвежцев не встретила. Она повернула на юг к устью Пуры и ушла через Гольчиху в Дудинку.

Бесспорные следы пути норвежцев на запад обнаружила наша экспедиция. У речки Заледеевой был найден разоренный медведем склад с почтой Амундсена и походным снаряжением норвежцев. Характерно, что здесь не было ни вещей с французскими клеймами, Ни французских монет, ни дробовых патронов.

По старой версии, тут должен был проходить только один человек. Но оставленные почта и снаряжение представляют довольно солидный груз. Пакеты весили не меньше 10 килограммов да снаряжение килограммов 15. Такой груз было трудно нести одному; явно норвежцев было двое. Дальше около устья реки Убойной, километрах в 35 к западу, нами найдены две пары вполне исправных лыж с клеймами норвежской фирмы "Хаген и К°". Значит, и здесь проходили оба норвежца. Отсутствие следов костра свидетельствовало о том, что люди просто оставили лыжи и пошли пешком. До Диксона оставалось не более 70 километров.

Берег тут хотя и прямой, но высокий, сильно изрезанный крутыми логами ручьев и речек. Идти сушей трудно, а вдоль берегового припая по гладкому льду много легче. Путники и пошли морем. Однако здесь, всего в 12 километрах от Диксона, есть бухта Полынья, вполне оправдывающая свое предательское название. Сюда, видимо, подходит одна из струй сравнительно теплой пресной енисейской воды, которая постоянно разъедает лед, образуя полыньи. Они то замерзают в сильные морозы, покрываясь тонкой коркой льда, запорошенного снегом, то опять вскрываются. На таком непрочном льду у мыса этой бухты в свое время провалился с санями Коломейцев, следуя с Расторгуевым к Диксону. Они и назвали мыс, а потом и бухту — Полынья.

У открытой воды тут всегда есть нерпы, а в поисках нерп бродят белые медведи. Поэтому бухта Полынья представляла излюбленное место охоты первых зимовщиков с полярной станции Диксон. Николай Васильевич Ломакин рассказывал мне, как однажды он чуть не погиб в запорошенной снегом полынье. В погоне за раненым медведем он не заметил пятно слабого льда и провалился, к счастью, только по пояс. Когда бегом бежал до станции, одежда на нем обледенела и превратилась в броню, которую пришлось разрезать, чтобы снять.

Норвежцы, конечно, не знали о всех опасностях бухты Полынья и пошли напрямик. Вот тут-то Кнутсен провалился и, скорее всего, сразу же утонул. Если бы Тессему удалось его вытащить, они для просушки сразу же разложили бы большой костер из плавника, которого на берегу достаточно. Однако следов такого костра никто из обитателей Диксона потом здесь не встречал. Не видели и мы.

Потрясенный гибелью товарища, Тессем пошел дальше уже не по льду, а материком напрямик и вышел на мыс прямо к станции. Возможно, он даже увидел огни жилья, заторопился, поскользнулся, с размаху упал навзничь, потерял сознание и замерз.

Трагическая судьба у обоих. Путешествие зимой, в полярную ночь, всегда чревато большим риском. Если бы Кнутсен и Тессем отправились в путь не в октябре, а в апреле, то они, конечно, дошли бы до Диксона благополучно.

По порогам реки Хантайки

Наши канобе (Рис. 18)

Подготовка канобе к буксировке (Рис. 19)

Работая в Норильске, я уже в первые годы слышал, что к югу от него, километрах в 200, в Енисей впадает река Хантайка, но что это за река, как она течет и откуда берет свое начало — неизвестно. Еще во времена Мангазеи в ее устье было поставлено Хантайское зимовье, но от него сейчас ничего не осталось, а современное Хантаиское селение находится ниже по Енисею, километрах в 20. Надо было исследовать эту еще никем не изученную реку, тем более что она располагается к югу от Норильска, а значит, медно-никелевое оруденение может проходить и туда. Поэтому в первую очередь следовало собрать сведения о реке, узнать, бывал ли кто на ней, что видел.

Опасное место (Рис. 20)

Участники Хантайской экспедиции: братья Корешковы Николай и Виктор (Рис. 21)

Скалы третьего порога (Рис. 22)

В скалистом ущелье реки Хантайки (Рис. 23)

Мы заблаговременно стали расспрашивать людей обо всем, что они знают или слыхали про Хантайку. Оказалось, что на Хантайке никто не промышлял, а тем более по ней не плавал. Некоторые рыбаки пытались от устья подниматься вверх, но это им удавалось не более как на 20 километров. Плыть дальше не позволяли сильное течение и пороги. Правда, рыбы много, но зачем ловить там, если на Енисее ее достаточно и рыбачить можно прямо около своего жилья.

Прыжок на канобе через порог Кулюмбе (Рис. 24)

Через каменные корги как-то надо перебраться (Рис. 25)

Рыбаки рассказывали, что выше на Хантайке есть большой порог, шум которого они слышали, но до которого не добирались.

Оленеводы на Хантайке бывали только мимоходом. Зимой на пути к Курейке и Нижней Тунгуске они пересекали реку близ ее истока по низменности и мало что видели, все было под снегом, летом тоже проходили мимо по пути в горы, где спасали свои стада от комаров и оводов — этого бича Таймырской тундры. Рассказывали, что Хантайка — река опасная, для переправ мест почти нет. Надо переходить или в низовье близ Енисея, или в верховье, где река разливается и течет спокойно. Говорили, что на Хантайке есть много таких порогов, попав в которые дерево выныривает ниже по течению уже без сучьев и коры. Река местами течет глубоко в скалах, смотреть сверху страшно. Рассказывали также, что Хантайка вытекает из очень большого озера, которое называется Кутармо. До него из Дудинки оленным караваном доходили за три недели, а то и больше. Озеро Кутармо лежит в горах и похоже на озеро Лама. Из всех этих рассказов, если отбросить явные преувеличения и страхи, все же можно было сделать заключение, что Хантайка — река сильно порожистая и бурная, с быстрым течением.

Собранные нами сведения свидетельствовали о значительных трудностях предстоящей экспедиции. Наша задача состояла в изучении реки, ее съемке, в точном нанесении на карту и разностороннем геологическом исследовании с поисками полезных ископаемых. Желательно было по возможности шире охватить съемкой не только реку, но и прилегающие участки. Работа эта будет носить маршрутный характер и для точности непременно опираться на ряд астрономических пунктов, как это было при изучении Норильского района. Условия передвижения, очевидно, будут нелегкими, и потому партия должна быть небольшой, мобильной. Учитывая это, остановились на составе из трех человек: геологе, топографе и рабочем. Определения астрономических пунктов должен был вести я.

Не менее серьезно обстоял вопрос о способе и средствах передвижения. Было два варианта: сухопутьем вдоль реки или водой по реке вверх до истоков. В первом случае надо идти пешком с вьюками на оленях или лошадях. Путь этот труден из-за густого леса и болот. Придется переправляться через многочисленные притоки, надо будет или обходить их выше устьев, или строить плоты, все это отнимет много времени. Кроме того, при сухопутном маршруте затруднен, а часто и невозможен осмотр другого берега. Можно пройти вверх до истока реки, построить там плот и спускаться на нем вниз с осмотром и съемкой берегов. Но при наличии многочисленных и крупных порогов такое плавание опасно. Пришлось бы или спускаться по порогам, или бросать плот, а ниже строить новый. Все это склонило нас к лодочному маршруту. Если сделать какие-нибудь легкие, но вместительные и грузоподъемные лодки, то можно будет перед порогами их разгружать и перетаскивать через камни, а весь груз переносить по берегу. В местах с быстрым течением лодки можно тянуть бечевой. Конечно, все это нелегко, но зато вполне осуществимо. При этом можно вести съемку и подробное изучение обоих берегов. Доступен будет и осмотр притоков. В этом варианте от конструкции и качества лодок зависит успех экспедиции. Лодки должны быть как можно более легкими и крепкими.

Для плавания по рекам с быстрым течением и порогами имеются два типа лодок: каноэ и байдарки. У каноэ приподнятые, загнутые вверх нос и корма с крепкими штевнями. Борта у них высокие, что позволяет преодолевать волну. Сверху каноэ открыты и управляются однолопастным веслом. Байдарки — это лодки с низкими бортами, носом и кормой, имеющие острые клиновидные обводы. Сверху байдарки наглухо закрыты, и только для гребца есть отверстие, закрываемое фартуком, который завязывается у пояса гребца. Эта конструкция практически непотопляема, но на порогах она из-за узкого и длинного корпуса плохо поддается управлению. Гребут на байдарке двухлопастными веслами. И тот и другой тип лодок имеет свои достоинства и недостатки. Было бы желательно объединить все лучшее, что есть в обоих типах, и избежать их недостатков. Такие лодки, мы надеялись, могут сделать по нашему заказу где-нибудь на верфях Ленинграда. Там есть яхт-клуб и опытные конструкторы. На этом и порешили.

Состав экспедиции определился уже давно: я в качестве начальника и геолога, Корешков — топограф, участник Норильской экспедиции, третий может быть кто-либо из местных, с Дудинки или Хантайки

Вернувшись осенью 1927 года в Ленинград для составления отчетов и плана на будущее, я и Корешков принялись за поиски нужных нам лодок. После обсуждения с конструкторами яхт-клуба и верфи мы остановились на лодках комбинированного типа каноэ-байдарка как наиболее устойчивых. Они будут иметь корпус и обводы каноэ, но палубу наглухо закрытую, как у байдарок, с двумя отверстиями: одним — у носа, другим — у кормы. Отверстия будут плотно закрываться фартуками. Заднее предназначается для гребца, а переднее — для груза; часть груза можно поместить на корме.

В случае необходимости плыть могут и два человека. Общая грузоподъемность лодки — 300 килограммов или несколько больше, что позволит взять запас снаряжения и продовольствия минимум на два месяца. Каркас из прочного сухого бука имеет крепкий носовой и кормовой штевень и ручки для переноски и буксировки. Обшивка для легкости будет брезентовая, но из самого плотного и крепкого материала, хорошо проолифленного и прокрашенного. Вес таких лодочек, по расчету, не более 25 — 30 килограммов, их легко переносить вдвоем на любые расстояния. Конечно, брезент — материал не очень прочный, его можно пробить на камнях в порогах, но этот недостаток окупается портативностью и легкостью конструкции.

Такие модернизированные каноэ мы назвали канобе. Управляться они будут, как и байдарки, двухлопастными веслами. Что касается остального снаряжения, то оно не требовало особых хлопот, тем более что палатки, спальные мешки и прочий инвентарь оставались в Дудинке от прошлых экспедиций.

Перед отъездом встал вопрос о третьем спутнике. Виктор Александрович предложил взять его брата Николая. Я его знал мало, встречался только в семье Корешковых, когда бывал у них проездом. Николай произвел приятное впечатление своей серьезностью и рассудительностью. Брать случайного человека было бы неосмотрительно, а из знакомых в Дудинке едва ли кто мог согласиться поехать. У каждого летом достаточно своей работы с хорошим заработком. Поразмыслил я и согласился.

Выехали 5 июня первым пароходом из Красноярска, плыли все время вслед за льдами и попали в Дудинку только 25 июня. Здесь еще была ранняя весна, кругом все голо, на берегах горы льда, оставшегося от ледохода. Выбрав ветреную погоду, когда по Енисею ходили волны, испытали наши канобе на воде. Лодки держались хорошо, хотя волны иногда перехлестывали через верх. Фартуки, которыми мы закрывались, обвязавшись у пояса, отлично предохраняли от проникновения воды внутрь. Затем на реке Дудинке, по тихой воде, мы испытали канобе и на грузоподъемность. Сели в одну втроем, и все же по бортам остался еще запас сантиметров 12. Значит, каждая лодка может поднять 250 — 300 килограммов.

Для ремонта брезентовых чехлов нам советовали ставить заплаты на сурике, закрашивая сверху белилами, но это сложно и требует времени для сушки. Нам же нужно делать ремонт быстро, на ходу. Поэтому сурик мы решили заменить смесью вара со смолой. В каждое канобе положили по хорошему куску брезента и по котелку смеси. Кроме того, для буксировки взяли по 50 метров шнура.

До Хантайки решили добираться на лодке. Канобе поведем на буксире. От работ по съемке норильских озер летом 1925 года у нас остался старый лодочный мотор "Архимед". При аккуратном обращении он мог еще послужить. Им и решили воспользоваться, чтобы поскорее добраться до места.

Конечно, наше плавание можно было бы начать не с Дудинки, а от селения Хантайского, но на моем попечении была еще вторая партия — геолога Б.Н.Рожкова. Ее надо было снарядить в Дудинке и отправить для разведки нового месторождения — Норильск II. На это ушел весь конец июня.

Наступил июль. Следовало торопиться, а тут, как назло, поднялся встречный штормовой ветер с юга, "верховка", который иногда дует неделю и больше. Решили не ждать. В устье реки Дудинки, где было тише, уложили весь груз в лодку. Сверху, начиная с носа, тщательно укрыли брезентом и увязали его по бортам так, чтобы не заливали волны, наглухо завязали фартуки. Сцепили в кильватер, взяли на длинный буксир, уселись, провожающие оттолкнули нас на глубокую воду, пожелав счастливого пути.

Мотор завелся без хлопот, и мы быстро вышли на фарватер Енисея. Ветер дул навстречу, и, хотя волна была высокой, лодка легко ее разрезала. Через 25 километров после мыса Грибанова, за которым берег повернул на юго-восток, ветер стал боковым. Начало заливать корму. Вскоре брызги попали на свечу, и мотор заглох. Схватились за весла, чтобы удержать лодку и успеть опять завести мотор, но у Николая сломалось весло. Ветер круто повернул лодку бортом к волне, и, несмотря на все усилия, ее выбросило на берег. К счастью, тут был песчаный пляж почти без камней, лодка уцелела, но все, конечно, было залито и в беспорядке каталось в полосе прибоя.

Мгновенно выскочили на берег и, обдаваемые с ног до головы волнами, насквозь мокрые, стали оттаскивать имущество на сухое место. В первую очередь вытащили канобе. Потом вынесли инструменты, спальные мешки, продукты. Ничего не утонуло, но все подмокло, особенно пострадали сухари; в некоторых мешках они превратились в кашу. Инструменты и прочее снаряжение были уложены в легкие брезентовые мешки и походные ящики с плотными крышками, и вода туда не проникла. Весь наш лагерь, да и мы сами имели печальный вид — мы стояли мокрые, на холодное ветру, под моросящим дождем. Кругом остатки льдин от ледохода, в лощинах и ямах прошлогодний снег. Однако сами виноваты. Надо было проявить выдержку и терпеливо переждать в Дудинке штормовую погоду.

Выбрали место повыше и посуше, разыскали выброшенный ледоходом плавник, разложили хороший костер, обсушились сами, просушили вещи, поставили палатку, сварили обед, вскипятили чай. На другой день, когда стало потише, уже с попутным ветром вернулись в Дудинку. Там все основательно пересушили, проверили, пополнили запас сухарей и сушек и стали ждать улучшения погоды. Магнето мотора перебрали, и он опять заработал.

На третий день установилась ясная, почти штилевая погода. И мы немедля тронулись в путь. Ночей сейчас нет, поэтому решили идти безостановочно, высаживаясь, чтобы поесть да немного поспать. Небольшую остановку сделали в Хантайке и еще раз расспросили здешних рыбаков о том, что им известно о реке. Нового ничего не узнали, пугают порогами да еще медведями. По их словам, медведи ходят там чуть ли не стадами. Право, сомнительно. Летом медведь сыт и не отважится напасть на человека. Впрочем, оружия у нас достаточно: винтовка, дробовое ружье, пистолет.

Тронулись дальше и вскоре прибыли в устье Хантайки. Выбрали на правом берегу отличное сухое место, где и разбили лагерь. Здесь определили астрономический пункт как начальную точку съемки Хантайки. Поставили мачту для приема по радио сигналов точного времени. Это значительно облегчит и уточнит определение долготы места наблюдения. Достаточно иметь два портативных карманных хронометра, чтобы с таким инструментом, как наш, определять положение астрономического пункта с точностью до 100 — 150 метров в линейной мере.

На стоянке бросается в глаза резкая смена цвета воды: буро-коричневатая енисейская и восхитительного голубого цвета хантайская, на удивление прозрачная. Сразу видно, что Енисей питается из болот, богатых гумусом, а Хантайка — с гор от снежников и ледников. И эти резкие, различные по цвету полосы воды долго не смешивались и были видны далеко вниз по Енисею. В устье, вблизи нашей стоянки, протянулся вдоль берега высокий земляной вал. Это кекур — своеобразная форма рельефа, характерная для северных рек с мощным ледоходом. При заторе лед, выпирая на берег в устьях впадающих рек, выпахивает перед собой высокий земляной вал. Такой же кекур есть и в устье Дудинки, и в низовьях Пясины.

Десятого июля тронулись дальше вверх по реке, проводя наблюдения и делая съемку. Река спокойная, плыть легко. Километров через 20 на правом берегу увидели полуразрушенную избушку. Судя по всему, она построена давно и сейчас в ней никто не живет. По рассказам, она должна стоять у небольших порогов, но сейчас их не видно, вероятно, из-за паводка.

Далее течение усилилось, плыть стало труднее, местами приходилось помогать мотору бечевой. Берега каменистые, но еще невысокие, идти по ним можно. Потеплело, появилось много комаров. Хотя накомарников из тюля у нас в избытке, но Николай, непривычный к этим неизбежным спутникам тундры и тайги, страдал сильнее других. Особенно много комаров набивается в палатку ночью, а марлевых пологов у нас тогда не было. На стоянке приходилось каждый раз окучивать землей палатку, и все же эти кровопийцы где-то находили лазейки.

На третий день впереди послышался глухой шум и рокот воды. Мы вошли в обширное озеровидное расширение, замыкающееся каменной стеной, в разрыве которой посередине извергался громадный каскад воды. Вот это и есть порог, о котором говорили рыбаки. Отсюда, собственно, и начинается наше путешествие на канобе вверх по Хантайке. На лодке дальше, конечно, не пройти; ее и часть груза придется оставить тут. Здесь сделаем основательную стоянку; надо точно определить, что взять с собой, а что оставить. Необходимо тщательно осмотреть порог и выяснить, где и как лучше через него перебраться, и, наконец, определить астрономический пункт.

Порог образовался в месте пересечения рекой мощного стометрового пластообразного изверженного тела диабаза, наклонно залегающего среди вмещающей толщи древних известняков. Река прорезала в диабазе узкое ущелье, в конце которого образовался уступ, обрывающийся отвесной скалистой стеной в озеровидное расширение за порогом. Это результат многовековой деятельности реки, постоянно разрушавшей уступ, который, отступая назад, вверх по реке, оставлял за собой выработанную падающей водой глубокую котловину.

На выходе уступа река была стиснута скалами, и в узком горле ширина ее не превышала 25 метров, тогда как выше по течению река стала раза в четыре шире. Скал в горле нет, вода стекала мощным потоком, как струя из гигантского резервуара. Здесь не было ни водопада с отвесным падением, ни бурлящего порога, а имелся только гигантский водослив по наклонной поверхности. Плотина, созданная самой природой, представляла идеальное место для постройки гидростанции. В 60-х годах здесь действительно стали сооружать Хантайскую ГЭС; заработала она на полную мощность (400 тыс. кВт) в 1972 году. Теперь около нее вырос полярный город Снежногорск.

Когда стоишь на скале у обрыва, то можно наблюдать, как по краям, на выходе горла водослива в озеровидном расширении подпорожья, периодически возникают огромные водовороты обратного течения. Это те же улова, что и в верховьях Пясины за мысами валунов, но гораздо более мощные и, кроме того, действующие периодически. Сначала сбоку водослива в озеровидном, дотоле спокойном расширении возникает обратное течение по кругу диаметром около шести метров. Оно постепенно усиливается до момента, когда в центре его начинает формироваться вихревая воронка, которая, увеличиваясь, образует коническое жерло более метра в поперечнике, куда, бешено вращаясь, с гулом уходит вода. Минут через 10 — 15 процесс достигает своего апогея, после чего начинает затухать: вращение замедляется, жерло воронки с шумом смыкается и все стихает, чтобы через несколько минут возобновиться вновь.

Вода необычайно прозрачна. Видно, как в этой бешеной круговерти на глубине стоят огромные таймени. Несмотря на течение и водовороты, они неподвижны, видимо, расположились в полосе затишья, на границе обеих струй течения — прямой и обратной. По временам, подбрасываемые восходящими потоками, они медленно всплывают, и тогда из воды высоко вздымаются их черные широкие спины с большими, вертикально стоящими ярко-красными плавниками. Потом рыбы снова погружаются и опять стоят неподвижно, медленно пошевеливая плавниками. Иногда, заметив какую-то добычу, они стрелой бросаются вперед. Можно часами наблюдать за этими красавцами, то неподвижными в кипящих струях воды, то молниеносно бросающимися вперед. Таймень не зря стоит здесь — он караулит рыбу, преимущественно хариусов, оглушенных бурным течением в горле водослива.

Пока я определял астрономический пункт, Виктор Александрович, соблазненный зрелищем огромных рыбин, решил порыбачить. Конечно, обычная рыболовная снасть тут не годилась. Он взял бечеву для буксировки канобе, подвязал к ней антенный канатик с крюком, выточенным из лодочного гвоздя, насадил на него хариуса и закинул в улово. Попавшийся таймень едва не сдернул рыбака с обрыва в водоворот. Хорошо, что все это произошло близко от лагеря и мы, услышав крик, примчались на помощь. Подбежали и видим: лежит наш Виктор Александрович ничком на скале у обрыва, зацепился левой рукой и ногами за выступы камней, правая рука висит над водой с намотанным на кисти шнуром. Общими усилиями мы вытащили тайменя, отделавшись лишь легким испугом. Счастье, что таймень был небольшой, около метра.

Осмотрели берег вдоль порога, оказалось, что бечевника здесь совсем нет. Около километра река бурно несется среди скал диабазового ущелья. Придется все переносить верхом, а там густолесье, бурелом, сплошные заросли кустарника. Решили прорубить тропу, иначе канобе не протащить. Растительность здесь, на Хантайке, много богаче и разнообразнее, чем в районе Норильска. Всего полтора градуса к югу, а разница большая. Там лесотундра, а здесь настоящая тайга, кроме лиственницы, березы и ели попадается кедр. В подлеске кроме ольхи, ивы и карликовой березы появились рябина, смородина, можжевельник, шиповник. Все переплетено так, что местами трудно даже пролезть. Хорошо, что мы взяли с собой пилу и на каждого по топору. Однако расчистка тропы отняла целый день и стоила немалых усилий, тем более что очень досаждали комары и оводы.

Затем занялись сортировкой груза: что оставить, а что взять с собой. Порогов и перекатов впереди, конечно, будет немало, перетаскивать груз придется еще не раз. Решили ограничиться минимумом, так, чтобы на каждую канобе пришлось не более 100 килограммов груза. Продовольствия возьмем на два месяца из расчета на одного человека в день: мясных консервов — 200 граммов, сухарей — 300, сушек — 100, масла сливочного — 50, сахару — 50, рису — 100 граммов. Всего с тарой набирается около 50 килограммов. Кроме продовольствия берем универсальный теодолит со штативом, радиоприемник с сухими батареями, разборную бамбуковую мачту, спальный мешок из шкур молодых оленей, канцелярские принадлежности и личные вещи. Виктор запасается палаткой с брезентовым полом и мешком с палаточным каркасом. Николай забирает хозяйственный инвентарь.

Переноска заняла целый день. Груз транспортировали в рюкзаках, а лодки переносили на плечах: один держал нос, другой — корму. Весь оставшийся багаж сложили в штабель на берегу у порога, на камни, отполированные водой и льдом, укрыли брезентом, плотно увязали и обложили камнями. Тут же поставили шест с большим флагом. Лодку положили вверх днищем, укрепили камнями и привязали к ближним деревьям. Теперь можно было надеяться, что все сохранится. Медведи на открытое место не подойдут.

Отдохнув после тяжелой переноски, на другой день стали собираться в путь. Прежде всего надо было уложить груз, распределив его на носу и корме так, чтобы удобно было сидеть и все необходимое иметь под рукой. Следовало установить равновесие наших посудин с дифферентом на корму для легкости хода. Все это заняло у нас довольно много времени. Перекладывая и так и сяк вещи, мы стремились найти наиболее удобную и компактную комбинацию.

Наконец 16 июля тронулись в путь. Виктор Александрович ведет съемку. Я осматриваю обнажения берегов: идут известняки, кое-где с окаменелой фауной довольно древнего нижнепалеозойского времени. Погода отличная, ясно, солнечно, плывем без накомарников. Течение здесь небольшое, и мы двигаемся довольно успешно на веслах. Канобе отлично держатся на воде — ходкие, устойчивые и послушные. Вспоминаем скептицизм провожавших нас рыбаков, не веривших в надежность наших лодок и суливших нам возвращение пешком или на плотах. Через три километра прошли мимо довольно большой речки, впадающей в Хантайку слева. Вероятно, это Кулюмбе — так называли ее кочующие оленеводы. Заходить в нее мы не стали, отложили это на обратный путь. Выше Кулюмбе течение усилилось. Плыть на веслах стало труднее. По берегам появились скалистые выступы с каменными мысами-коргами, вдающимися в реку. Около них течение особенно сильно, а ниже за ними, как обычно, возникают улова с обратным течением. Обходить на веслах такое препятствие невозможно, приходилось переплывать на другой берег, где корги нет и течение тише. И так, перебираясь с берега на берег, за четыре часа хода после Кулюмбе едва прошли три километра и окончательно вымотались. Решили остановиться переночевать и дальше попробовать идти бечевой.

Собираясь утром, Виктор Александрович увидел, что в его канобе набралось изрядно воды. Сбоку, ниже ватерлинии, оказалась небольшая дырка. Выяснилось, что вечером он свою лодку полностью на берег не втащил, а, привязав к кусту, оставил на плаву на мелкой воде. За ночь в результате трения о гальку в обшивке появилось сквозное отверстие. Принялись за ремонт по нашему методу. Вытащили байдарку на берег, разгрузили, перевернули вверх дном и вытерли поврежденное место насухо. Затем, разогрев в котелке до кипения вар, промазали поврежденное место и приложили к нему вырезанную из брезента облитую варом заплату. Вар быстро застыл, и в холодной воде заплата держалась очень прочно. Этим методом мы пользовались потом неоднократно. Если дыра была большая, ее предварительно стягивали суровыми нитками. К концу плавания наши белые канобе стали пестрыми.

Теперь бы следовало попробовать идти бечевой. Однако обычный способ, когда один человек сидит в лодке и правит, а другие тянут бечеву, для нас непригоден. Это слишком медленно и сложно. Придется проходить каждый участок трижды, возвращаясь за оставленным. Мы решили применить другой способ, позволяющий буксировать каждому свою канобе самостоятельно. Для этого концы бечевы длиной 20 — 25 метров прикрепили к ручкам на носу и корме лодки, а середину буксировщик перекидывал через плечо. Идя по берегу и ведя свою посудину по воде, можно было ею управлять, обходя береговые препятствия вроде подводных камней, уступов. Для этого стоило только потянуть к себе кормовой конец бечевы, как нос, отжимаемый быстрым течением, отворачивал к середине реки, и канобе отходила от берега так, как это было нужно, и как позволяла длина бечевы. При подтягивании носового конца бечевы отжималась корма, и лодка сама подходила к берегу. Однако такой способ пригоден только на реках с быстрым течением, таких, как Хантайка, и только для таких легких суденышек, как наши. Более крупные лодки при такой буксировке просто не хватит сил удержать.

Перекинув через плечо лямки, и испытав наш способ на месте, близ лагеря, у камней с быстрым течением, гуськом тронулись в путь. Вскоре мы приспособились быстро и легко маневрировать лодкой, идя по берегу с лямкой через плечо и подтягивая то нос, то корму. Однако иногда на порожистых местах течение становилось столь сильным, что одному с лодкой невозможно было справиться. Тогда за буксирную бечеву брались двое, а третий сзади подстраховывал. При этом, конечно, и съемка, и осмотр берегов на ходу затруднялись, а, следовательно, приходилось возвращаться обратно тем же путем. Участок реки с быстрым течением и скалистыми берегами, где надо было идти по берегу пешком, буксируя канобе, к счастью, скоро закончился. Дальше река расширилась почти до километра, течение замедлилось, появились низкие, заросшие тальником острова. Решили остановиться на отдых. За семь часов трудного пути прошли шесть километров. Все же это быстрее, а главное, легче, чем на веслах.

То и дело из воды выскакивали хариусы, ловя оводов и мух. А время от времени бухали, как бревна, хозяева здешних вод — таймени. Николай быстро наловил больше десятка хариусов. Наживкой служили оводы. Утром, хорошо отдохнувшие, поплыли на веслах, но, к сожалению, шли недолго, всего километров десять. Дальше острова кончились, и река, прорезая толщу массивных древних известняков, вновь замкнулась в узкое каменистое русло шириной не более 100 — 150 метров. Течение усилилось настолько, что идти на веслах стало невозможно. Пришлось высаживаться на берег и опять браться за лямки.

Глубина такая, что, несмотря на исключительную прозрачность воды, дна не было видно. По берегам известняковые скалы высотой до 10 — 20 метров, а над ними — тайга, густые заросли кустарников, бурелом. Верхом не пройти. Пришлось пробираться у воды, как это ни трудно. Бечевника почти не было. Каменные, отполированные льдом скользкие склоны косо уходили прямо в воду. Наиболее крепкие пласты известняка далеко вдавались в реку, образуя мысы, около которых возникало особенно быстрое течение, доходящее местами почти до середины реки. Перед ними, ниже по течению, стояли улова с довольно тихим и даже обратным течением.

Проводка канобе из тихого течения улова через бурный поток у мыса требовала больших усилий: двое тянули бечеву, а третий подстраховывал бечевой корму. Сначала надо было отпустить лодку как можно дальше в реку, затем быстро пересечь перебор и подтянуть ее к берегу. Канобе, поджимаемые течением, ложились на борт, и только потому, что были закрыты плотно завязанными фартуками, вода в них не попадала. Однако в наиболее опасных местах радиоприемник, теодолит, бумаги и прочие особенно боящиеся сырости вещи переносили на руках.

Шли очень медленно. Каждый километр, местами даже сотню метров, брали с бою. Карабкались по берегам, цеплялись, как кошки, за выступы скал, за корни деревьев, за кусты, скользили и падали на гладких камнях, нередко срывались в воду, но бечеву из рук не выпускали. Местами, где порожистый перебор на мысах был особенно силен, перебирались на другую сторону, куда корга не доходила и где течение немного тише. С превеликим трудом проходили три, от силы пять километров в день. Как ни берегли канобе, повреждений не избежали. Страдала на камнях брезентовая обшивка. Каркасы целы, в них нет ни поломок, ни трещин — они сделаны из прочного бука. Вещи, конечно, подмокали, но погода стояла хорошая, сухая, и на стоянках все быстро просыхало. Комаров здесь было мало, их сдувал сильный ветер. Обувь на острых выступах и шероховатых, как рашпили, пластах известняков рвалась необычайно быстро, а материала для ремонта у нас было мало. Пустили на подошвы голенища сапог, а вместо дратвы — антенный канатик. Особенно рвалась обувь у Виктора Александровича. Он всегда впереди, и его сапогам доставалось больше всех.

За неделю прошли всего 26 километров. Далее известняки сменились более мягкими мергелистыми породами. Русло реки расширилось, течение стало спокойнее. С удовольствием пересели на весла и вскоре миновали устье, видимо небольшой, впадающей справа речки, которую назвали Скалистой, так как устье ее представляет собой сплошное обнажение известняков. Километра через два русло опять сузилось, послышался шум воды, и мы подошли к новому, второму порогу. Пришлось сделать остановку, осмотреть порог, выяснить, как лучше через него перебраться. Кроме того, пора было определять астрономический пункт. Съемка наша фрагментарна, а поэтому возникала необходимость в более частом определении опорных пунктов.

Порог возник в месте пересечения реки мощной толщи очень твердых известняков, залегающих довольно круто. Отдельные, самые крупные пласты образовали порожистые перекаты. Вода еще довольно высокая, поэтому течение здесь особенно стремительное. Во многих местах у переборов видны даже водовороты. Порог протянулся километра на четыре, а дальше река стала более спокойной. Решили лодки разгрузить и провести их порожняком по воде вдоль правого берега, где течение слабее, а груз перенести в рюкзаках. Порожняком лодки шли на буксире довольно легко, хотя местами почти полностью уходили под воду. Иногда приходилось их вытаскивать и нести на руках.

Вся операция заняла три дня и была очень изнурительной. Погода стояла жаркая, в накомарниках и брезентовых куртках работать трудно, а без них заедал гнус, особенно оводы, которых расплодилось великое множество: на спинах и рукавах они сидели сплошными гроздьями. На четвертый день очутились по другую сторону порога и, отдохнув, поплыли дальше, втайне мечтая, что больше таких длинных порогов не будет. Идем на веслах, местами бечевой. Там, где встречались каменные корги с особенно сильным течением, канобе приходилось обводить втроем, а на самых опасных местах — все разгружать и переносить вручную. Эта работа теперь для нас стала привычным занятием.

Погода испортилась, пошли дожди, и на ночевку мы часто приходили совсем мокрыми. Впрочем, сухого леса везде достаточно, можно быстро разжечь костер и обсушиться. За пять дней прошли около 35 километров и остались довольны как скоростью, так и отсутствием непроходимых по реке мест. А дальше — опять порог, уже третий по счету. К счастью, он оказался протяженностью всего лишь 300 метров. Возник он на пересечении рекой небольшого пластообразного тела диабаза мощностью около 15 метров. Однако пройти по воде его нельзя. Берега отвесные, так что бечевника совершенно нет. Пришлось все выгружать и носить верхом. Дальше река стала спокойнее, и мы пошли на веслах. Пройдя два километра, встретили впадающую справа речку и назвали ее Подпорожной. В галечно-песчаном выносе ее устья видна щебенка каменного угля. Очевидно, пласты его имеются где-то вверху по течению. Поищем их на обратном пути.

Течение стало вновь усиливаться, и вскоре мы подошли к порогу, уже четвертому на нашем пути. Осмотр его произвел сильное впечатление. Он, пожалуй, наиболее мощный из всех, встреченных нами на Хантайке. Река здесь наискосок прорезала стометровое пластоообразное тело диабаза, пропилив в нем узкое ущелье шириной 100 — 150 метров. Его борта отвесными, скалистыми 15 — 20-метровыми обрывами спускались прямо в воду, которая, ревя и пенясь, бешено мчалась между скалами. Благодаря косому по отношению к течению реки положению тела диабаза ущелье образовало крутой коленообразный изворот в форме латинской буквы "S". Река в начале колена всей мощью течения набегала на выступающий волноломом каменный мыс левого берега, огибала его, направляясь к мысу правого берега, а затем вновь мчалась на скалы левого берега, поднимая уровень воды. В средней части колена — впадина, где в вихре крутящихся струй возникали и гасли гигантские воронки, подобные тем, что мы видели у первого порога. Но там они появлялись по краям водослива, а здесь зарождались на всем пространстве русла от мыса до мыса. Крутясь и сталкиваясь в хаотическом беспорядке, воронки смыкались в одном месте и сразу же появлялись в другом. Жутко смотреть сверху, со скал берега, на этот бешеный поток, казалось, ничто живое не выберется из этой толчеи валов и водоворотов. Мы для пробы бросили в воду суковатую, довольно толстую лесину. Дойдя до водоворотов, она встала вертикально, там исчезла в пучине и вынырнула ниже, за порогом, но уже без сучьев и вершины. И все же в этой дикой круговерти стояли и ходили, то поднимаясь наверх, то опускаясь вглубь, таймени, громадные, как бревна; таких мы еще не видывали. В этом бешеном потоке они чувствовали себя совершенно свободно. Все отлично видно сверху, однако нечего было и думать промышлять этих гигантов, охота на них могла стоить головы. Утром пошли в обход порога, чтобы узнать, какова дорога дальше. Порог, в общем, не длинный: по верху, на прямую всего около километра. Лес тут редкий, зарослей кустарников немного, так что перетаскивать груз будет нетрудно. Выше порога диабазовые скалы сменялись известняками. Течение хотя и сильное, но плыть можно. Везде был бечевник и не было каменных корг, так памятных нам по второму порогу. Однако через пять километров опять порог — пятый по счету. Когда же этому будет конец? От Устья Хантайки мы прошли уже 150 километров, а озера Кутармо, из которого, по рассказам, должна вытекать река, нет и в помине.

Пятый порог, как и второй, обусловлен присутствием толщи массивных известняков. Отдельные, наиболее крепкие, пласты, пересекая реку, образовали перекаты. Порог тянулся километра полтора. За ним виднелись задернованные, заросшие кустарником берега. Течение там сразу смиряло свой бег. Что дальше — не видно. Пробовали влезть на деревья, чтобы оглядеться, но ничего не рассмотрели. Нет озера, да и только. А ведь оно, судя по рассказам, должно лежать в горах, как озеро Лама. Впрочем, пасмурная, дождливая погода значительно снижала видимость. Словом, так или иначе, а плыть надо дальше, искать это таинственное озеро Кутармо, время еще есть, сейчас только 10 августа.

На стоянке, пока мы с Виктором Александровичем обследовали местность, Николай привел в порядок наше имущество, просушил подмокшее, перебрал продовольствие, починил уже изрядно потертые канобе и приготовил все к переносу. Лесом, поверху перетащили багаж. Байдарки порожняком провели бечевой. Пласты известняков иногда так далеко протягивались в реку, что бечевы не хватало. В таких местах лодки приходилось переносить на руках. В общем, весь переход к верхней части порога занял два дня. Я, кроме того, успел еще определить астрономический пункт. Теперь мы на воде со сравнительно спокойным течением. Берега здесь сложены рыхлыми отложениями, густо залесены и даже заболочены. Скалистых выходов не видно. Ширина реки менялась довольно сильно: то увеличивалась до полукилометра и более в низких берегах, то сужалась до 100 — 150 метров в высоких. В таких местах течение усиливалось, по берегам появлялись валунно-галечные гряды. Приходилось с весел переходить на бечеву, а с бечевы — опять на весла. Через пять километров река расширилась, появилось много песчано-галечных островов, заросших кустарником. Довольно долго проплутали в многочисленных протоках. Наконец выбрались на открытый плес. Река здесь делала крутой изгиб на юг, и скоро мы опять оказались в лабиринте мелких островков. Плывем все время на веслах; течение слабое. За островами река повернула на северо-восток, значительно расширилась. Мы вышли в обширнейшее водное пространство, противоположный берег еле виден. Течения нет, очевидно, это озеро. Но какое? Кутармо? Не похоже. Оно, по рассказам, должно лежать в горах, а это находилось в низменных берегах. На востоке, километрах в двух, был виден небольшой высокий остров. Решили поплыть туда и стать лагерем. Это вновь открытое озеро надо бы обследовать, а на острове определить астрономический пункт.

Когда мы подъехали и высадились, то оказалось, что это не остров, а полуостров. Его высокая, в виде сопки, каменистая часть переходила дальше в песчаную отмель, соединенную с коренным берегом. На отмели сидели тысячи линных гусей. Увидя нас, они подняли отчаянный гам и, шумно хлопая крыльями, кинулись, расталкивая друг друга, наутек, в воду. Все же мы успели пару-другую добыть себе на ужин.

Высокая часть полуострова, куда мы пристали, представляла собой диабазовый холм с крутым западным склоном и более пологим, вытянутым восточным. Его общее очертание асимметричное, округлое, сглаженное, скалистых выступов не видно. Все поросло густым лесом. Однако у воды, где не было растительности, видно, что диабаз гладко отполирован и испещрен вдоль бороздами и царапинами. Очевидно, это гигантский "бараний лоб". Значит, и здесь был ледник, двигавшийся с востока в Хантайскую долину.

Здесь впервые на всем пути по Хантайке нашли следы пребывания человека. На двух стоящих рядом лиственницах с обрубленными на высоте трех метров вершинами был сделан настил из жердей и на нем сооружен шалашик из еловой коры. В стороне стояла лесенка — толстая жердь с зарубками в виде ступеней. Такие лабазы обычно ставят охотники в летнее время для хранения припасов и снаряжения. В них можно не опасаться медведей. Края настила выдаются далеко за столбы, а сучья соседних деревьев, да и сами деревья, если они близко, срублены. В лабазе мы нашли связку рыболовных сетей и немного юколы (сушеной рыбы) из щуки, очевидно, на корм собакам.

На другой день мы с Виктором Александровичем на порожней байдарке отправились в объезд озера в поисках продолжения Хантайки. Тихий, теплый и солнечный день обещал приятную поездку. Выехав на середину, мы увидели вдали, за озером, на востоке высокие горные склоны. В бинокль хорошо были видны их скалистые обрывы, изрезанные ущельями. Края гор уходили и влево, на север в сторону Норильска, и вправо, на юг, видимо, к Курейке. А посередине, прямо перед нами, разделяя склоны надвое, темнела глубокая горная долина. В ней, вероятно, и будет лежать озеро Кутармо.

Съемка нашего озера заняла два дня, и все же полностью объехать все заливы и глухие бухты нам не удалось, настолько сильно изрезаны берега, густо поросшие лесом и кустарниками. Озеро мелководно, во многих местах даже на канобе к берегу не пристать. Много песчаных отмелей, а иногда и каменистых островков. Мы назвали озеро Малым Хантайским. Его прихотливо изрезанные берега, общее мелководье и совершенно неправильное, лапчатой формы, очертание не оставляли сомнения в моренно-подпрудном происхождении. Такие валунно-галечные моренные гряды мы встречали не раз. Следов присутствия человека не обнаружили. Зато много всяких птиц, и притом совершенно непуганых. Похоже, что они никогда не видели людей. Если плыть медленно, тихо пошевеливая веслами, то до некоторых молодых гусей и уток можно достать веслом.

Среди уток больше всего чернети, но были и гоголи, кряковые, чирки, а среди гусей преобладали казарки белолобые и малые. Гуменников не видно. Они предпочитали гнездиться севернее. В глухих заводях встречали лебедей парами, с одним-двумя еще не летными, но уже хорошо оперенными молодыми. Держались они осторожно, близко к ним не подплывешь. Каменистые острова заняты колониями чаек. Те вели себя весьма агрессивно. При нашем приближении они с шумом и гамом поднимались в воздух и начинали демонстрацию высшего пилотажа. Особенно смело вели себя крачки, пикируя на головы, чтобы клюнуть в затылок. Успокаивались они только в том случае, когда мы отъезжали подальше от их гнездовий.

Дни стали сменяться ночами, и притом довольно темными и холодными. Временами дул северный ветер, поднимавший на озере довольно крупную волну, но наши канобе держались отлично. Плыть на них вдвоем можно совершенно спокойно. С объезда возвратились затемно, проплыв за день, по подсчету Виктора Александровича, километров 40. Николай, ожидая нас, развел на мысе большой костер. По этому маяку благополучно нашли дорогу в лагерь.

На второй день объезда в глубине залива северо-восточной части озера мы заметили небольшое встречное течение. Это могла быть какая-то речка или протока, связывающая озера. Проплыли для проверки вглубь и действительно увидели широкое русло с галечным дном. Затем протока стала расширяться, появились галечные острова. По-видимому, это преддверие Кутармо. Закончив съемку и определив очередной, пятый по счету, астрономический пункт, поспешили к конечной цели путешествия — к долгожданному озеру Кутармо. Пересекли Малое Хантайское озеро с юго-запада на северо-восток. Спокойное вначале течение стало усиливаться, но каменных гряд пока не видно. И по берегам, и в русле — лишь галечник и мелкие валуны. Пришлось перейти на тягу бечевой, но, к счастью, ненадолго. Протока сделала крутой поворот, потом сразу расширилась и перешла в широкий пятикилометровый плес. Мы решили, что входим в озеро, но вот опять берега сузились, пошли галечниковые острова, отмели, где ориентироваться стало трудно. Выбирали рукава с заметным течением. Проплутав часа два, вышли в спокойное расширение и вот, наконец, оно — долгожданное озеро Кутармо (ныне Хантайское).

Оно открылось перед нами внезапно во всей своей необъятности и величественной красоте. Да, это достойный исток Хантайки. Замыкаясь в амфитеатре гор, озеро уходило в глубь гигантской горной долины, теряясь где-то вдали. День был солнечный, и темная синева горных склонов удивительно подчеркивала изумрудно-зеленый цвет озера. У истока реки Хантайки, где мы остановились, гор еще не было. Они подходили к берегам километрах в 10 — 15 от нас. А здесь низменный, галечный берег, вдали видна болотистая, кочковатая тундра. Ширина озера приблизительно километров 20, дальше к горам оно, видимо, несколько сужалось, длина его, вероятно, что-нибудь около 100 километров.

Было очень заманчиво обследовать это озеро. Никто из исследователей на нем еще не бывал. Но время уже позднее, вторая половина августа, и нам предстоял нелегкий обратный путь через пороги. Кроме того, для уточнения надо было провести дополнительную съемку реки, осмотреть пропущенные выходы горных пород и заглянуть хотя бы в некоторые боковые притоки. Поэтому мы решили на озере не задерживаться и сделать только один маршрут к ближайшим горам на юго-западной стороне. Переход по болотистой и кочковатой тундре был не из легких. Ноги то тонули в мягком моховом ковре, то путались в зарослях карликовой березы, то вязли в топкой глине голых медальонных пятен. И по такой дороге мы прошли (туда и обратно) за день почти 40 километров, взобрались по кручам горных склонов на высоту более 500 метров для осмотра и описания обнажений горных пород.

Горы оказались сложенными толщей базальтовых лав и туфов, последовательно сменяющих друг друга. Лавы, как более крепкие, образовывали крутые ступени, а рыхлые туфы — площадки между ними, так что склоны в профиль имели вид гигантской многоступенчатой лестницы. Только у подножия встречалась щебенка из песчаников, глинистых и углистых сланцев такого же характера, как в районе Норильска. Можно поэтому предполагать, что здесь будут и угольные пласты.

На другой день, это было уже 20 августа, решили тронуться в обратный путь. Через озеро и по реке до пятого порога прошли быстро, всего за пять часов, тогда как вверх поднимались целые сутки. Хотя этот порог и не очень бурный, плыть дальше без его осмотра мы не решились. Остановились, вышли на берег, осмотреть. Действительно, воды в реке стало меньше, течение слабее, особенно под левым берегом, где известняковые гряды сидят глубже в воде. Решили сплавляться поочередно, причем двое должны были стоять на берегу у нижнего конца порога с бечевой, чтобы при необходимости прийти на помощь.

Первым отправился я. Уселся, плотно обвязался фартуком, прикрепил к борту справа нож, чтобы в случае аварии разрезать фартук, и оттолкнул лодку. Все промелькнуло, как в калейдоскопе. Через несколько минут я оказался внизу на тихой воде. Надо было держать канобе прямо по струе поперек валов, где они ровнее, и не обращать внимания на то, что вода перехлестывает через нос лодки, заливает то справа, то слева, обдавая седока с головой. За мной последовал Виктор Александрович, а потом и Николай. Все сплавились благополучно. Канобе целы, нет ни одного повреждения. Эта переправа придала нам уверенности в себе и в надежности наших канобе. Они держались на воде удивительно устойчиво и были легки, как чайки на волнах.

Отсюда до четвертого порога всего один километр. Его осмотр не принес ничего утешительного. Он по-прежнему грозен и могуч. Все так же возникали, крутились и сталкивались вихри водоворотов, а река, стиснутая в каменной трубе, мчалась от скал одного берега к другому. Невозможно миновать эти скалы, успеть увернуть от них. Счет здесь будет идти на секунды. А если и успеешь увернуться от первого мыса, то все равно тебя бросит на второй и разобьет, раздавит наши скорлупки. Нет, сплавляться здесь нечего и думать. Этот трюк нам не по плечу. Придется перетаскивать груз, как и раньше. Дорога нам знакома. Пока братья Корешковы будут переносить груз, я пройду вверх по речке Подпорожной (ныне Могокто).

Речка Подпорожная оказалась небольшой и мелкой. Ее низменные, заболоченные берега густо поросли лесом и кустарниками. Только в русле выходили коренные породы, главным образом пестроцветные: красные, розовые, зеленые, песчанистые мергели.

Груз и байдарки братья перенесли за сутки. На другой день поплыли к третьему порогу. Он небольшой, всего с полкилометра, но бурный, в отвесных каменных берегах. Однако русло здесь прямое, водоворотов не видно. Только течение бешеное. Я, как положено начальнику, сплавлялся первым. Моя канобе проскочила порог стрелой в считанные минуты, то взлетая на гребни валов, то погружаясь в воду: Вылез мокрый по пояс, но внутри лодки, под фартуком, сухо. Потом поднялся наверх понаблюдать, как будут сплавляться остальные. Действительно, картина жуткая: издали, сверху, смотреть страшнее, чем плыть самому, Белая канобе мчится стрелой в пенистой толчее валов, то взлетая на гребень, то исчезая вместе с человеком в водной пучине. Кажется, погиб пловец, но через мгновение лодка опять наверху и летит как ни в чем не бывало, чтобы вскоре снова пропасть в волнах.

Дальше шел довольно длинный участок среди известняковых скал, корг и каменных переборов. Вверх мы его преодолели за пять дней (то на веслах, то бечевой). А сейчас плыли спокойно, пользуясь только течением, помогая веслами лишь для того, чтобы объехать препятствия или пристать к берегу для осмотра обнажений. Вот и второй порог. Он шумел тише, но переборов в русле еще достаточно, хотя водоворотов половодья уже не было видно. Под левым берегом спокойнее, там и решили сплавиться, как всегда, по очереди.

Проплыли после этого порога еще километра два по спокойной воде и разбили лагерь у устья речки Скалистой (ныне Туколанда). С Виктором Александровичем решили осмотреть речку и коренной северный борт Хантайской долины, который в виде уступа высотой 300 — 500 метров отчетливо виден на северо-западе. Дни стали короче, а путь предстоял не близкий, поэтому вышли на рассвете. Холодно, трава подернута инеем, в лужах кое-где ледок. Несмотря на это, отправились в одних рубашках. Комаров нет — днем будет тепло. Шли вверх по речке, сейчас очень мелководной. И в русле, и по бортам обнаружились все те же известняки и мергели, что и на Хантайке. Пласты залегали пологие, образуя в русле ступени, по которым вода сбегала многочисленными каскадами и водопадами. Шагать по каменным ступеням было легко, и мы двигались быстро, тем более что материала для наблюдений оказалось немного. Километров через восемь решили повернуть влево от речки и направиться к горам напрямик через тундру. Ноги вязли во мху и глине, путались в зарослях кустарников и запинались на кочках. А потом пошло болото, к счастью, в условиях мерзлоты не топкое. Уже на глубине полуметра под ногами чувствовался твердый, мерзлый грунт. Ноги в рваных сапогах леденели, и оставалось только быстрее идти к горам. Подошли к ним под вечер и сразу же поднялись по склону.

Отсюда, с пятисотметровой высоты, видна густо залесенная с прогалинами озер и болот Хантайская долина и замыкающие ее амфитеатром горы. По размерам она не меньше долины реки Норилки и составляет с ней одно целое. Конечно, столь обширные долины не могут быть результатом только речной деятельности. Главную роль здесь играли ледники, спускавшиеся со Среднесибирского плоскогорья. Следы их работы в виде морен, отполированных и испещренных бороздами скал и валунов, встречались повсюду.

Возвышенность здесь, как и на озере Кутармо и в районе Норильска, сложена лавами и туфами, а в основании — сланцами и песчаниками угленосной толщи. Лавы, как обычно, образовали скалистые уступы с характерной для базальтов столбчатой отдельностью. Такой уступ венчал и ту гору, на которую мы поднялись. Верх ее представлял собой ровную, лишь слегка всхолмленную поверхность, уходящую на север, далеко за пределы видимости. Эта территория, бывшая когда-то низменностью, была поднята горообразовательными процессами на большую высоту и расчленена на отдельные участки деятельностью ледников и речных вод. Мы, вероятно, находились в южной части того плато, что тянулось к району Норильска.

В бинокль далеко на горах заметили дымок. Значит, там есть люди, которых мы не видели более двух месяцев. Наверное, это долганы со стадами оленей. Вскипятив на костерке из сухого мха и карликовой березы в котелке чай и разогрев банку консервов, наскоро перекусили и поспешили обратно. В лагерь пришли уже ночью, уставшие и промерзшие. После захода солнца быстро похолодало, и, когда подходили к палатке, трава уже хрустела под ногами. За день мы прошли около полусотни километров, большей частью по тундре, а кто ходил по ней, тот знает, что это такое.

Утром свернули палатку, уложили все в лодки и поплыли дальше, к устью Кулюмбе. До него километров 50 трудного порожистого пути через каменные корги, гряды, шиверы по скалистым, без бечевника берегам. Тогда нам удавалось продвигаться по три — пять километров в день. Сейчас без особых усилий мы прошли этот путь за два дня, несмотря на то, что делали частые остановки для исследования обнажений и дополнительной съемки берегов. А без остановок весь этот участок можно было проскочить за шесть — восемь часов.

Ширина Кулюмбе в устье метров 100 — 150, под стать Хантайке, но здесь значительно мелководнее. Глубина на выходе всего полтора-два метра. Характер этой речки, вероятно, иной, чем у Хантайки, которая прорезала коренные породы поперек, как говорят геологи, вкрест простирания, и потому, встречая особенно крепкие пласты, образовывала пороги. А здесь течение вдоль простирания. Поэтому мы надеялись, что порогов или не будет, или они будут незначительными. В начале шли на веслах, прижимаясь к тому берегу, у которого течение тише. Однако вскоре появилось препятствие: галечные перекаты с быстрым течением и значительным мелководьем. Река в таких местах разливается широко, но глубин больше полуметра нет. Приходилось брести по колено в воде и тянуть за собой на бечеве канобе. Идти по берегу, буксируя лодку, как мы делали раньше, нельзя, слишком мелко. Пройдя первый перекат, обнаружили, что чехлы байдарок протерлись на камнях. Пришлось останавливаться и заниматься починкой. В итоге проплыли всего около восьми километров.

На другой день начавшийся дождь вынудил нас отстаиваться. Дождь лил весь день и следующую ночь, и только к полудню стихло и прояснилось. Погода портится, что не удивительно — подходит сентябрь. Решили плыть дальше. Пройденный перекат сменился довольно глубоким плесом, но вскоре за ним опять перекат, да еще кое-где с переборами на выступающих гребнях известняков. Прошли это препятствие осторожно вброд, оберегая канобе. Вскоре река разбилась на ряд рукавов, разделенных галечными низменными островами. Общая ширина русла здесь увеличивается до километра и более. Приходится долго бродить в поисках более ли менее проходимой протоки. Обнаженность коренных пород незначительная. Берега везде сложены рыхлыми глинисто-галечными отложениями самой реки. И только в русле кое-где выступают плиты тех же, что и в устье, известняков.

К вечеру услышали шум воды и вскоре подошли к водопаду, совершенно необычному для Кулюмбе. Остановились для осмотра. Пласты известняков залегали здесь почти горизонтально с небольшим уклоном по течению, образуя уступ высотой около двух метров. Выше и ниже уступа в русле шли те же известняки с таким же залеганием. Очевидно, здесь прошел разлом, по которому часть пластов по одну сторону оказалась опущенной вниз, а по другую — приподнятой. Такие смещения вследствие горообразовательных процессов в горных породах весьма обычны. Их амплитуды достигают десятков, а иногда и сотен метров.

Река здесь сужена довольно высокими берегами, и водопад, низвергаясь с уступа эффектным каскадом, образовал под ним широкий и глубокий водоем в результате многовековой работы падающей воды. Сейчас, по низкой осенней воде, когда глубина реки не превышала одного метра, водопад представлял необыкновенное зрелище. Весной в водополье он, вероятно, бывал весьма грозен. Утром, перетащив верхом пустую лодку, я отправился на ней по реке для осмотра. Картина все та же. В русле кое-где выступали пласты известняков, а по берегам — только глинисто-галечные отложения.

Километра через четыре река разделилась на два рукава, скорее самостоятельных притока. Я решил повернуть назад. На обратном пути еще раз убедился в крепости и устойчивости наших канобе. Осматривая берега, я не заметил, как быстрое течение подхватило и понесло лодку к водопаду. Спохватился уже поздно, выгрести к берегу не успею, а если лодку поднесет к водопаду бортом, то я погиб. Осталось одно — плыть прямо по струе в водопад, грести сильнее и проскочить его смаху. Быстрое течение и энергичная работа веслом сделали свое дело. Лодка птицей взлетела на гребень каскада, мелькнула в воздухе, нырнула носом в чашу водослива навстречу водобою, проскочила его и оказалась на спокойной воде. Был момент, когда вал покрыл меня с головой, но пустая канобе, как пробка, сразу же вылетела на поверхность. Все произошло в считанные секунды.

Братья Корешковы, которые в это время на берегу чистили рыбу, с изумлением взирали на этот трюк. Вылез я из канобе, конечно, весь мокрый, но воды внутрь набралось немного, хотя фартук и не был завязан. Я рассказал ребятам о том ощущении, которое испытывал при полете, и они загорелись желанием проделать то же самое. Взяли лодку, не поленились перенести ее выше водопада, и каждый по очереди проделал тот же путь. Я стоял на берегу и фотографировал. Мнение всех было единогласным: спуск совершенно безопасен, надо только твердо держать лодку в струе и дать ей как можно больше разгона. На другой день обследование Кулюмбе закончили.

Без остановок дошли до устья Кулюмбе, повернули в Хантайку и спустились вниз, до начала первого порога. Здесь решили осмотреться. И хотя мы уверовали в себя и в надежность наших канобе, но плыть сейчас через такой порог, как этот, было бы, по меньшей мере, неосмотрительно. На другой день прошли вдоль всего порога, как по правому, так и по левому берегу. Вода значительно спала, обнажились те камни, вокруг которых, переливаясь и бешено крутясь, мчались вешние воды. При входе в порог, под правым берегом, виден довольно значительный водоворот, а дальше посередине — быстрое, но ровное течение. Крупных подводных камней здесь, видимо, нет. Стиснутая скалами река текла теперь ровным широким каскадом в тихий плес подпорожья. Если строго держаться главной струи в русле, то без риска можно попасть в среднюю часть каскада и спуститься, не задев за скалы. Ширина створа была метров 25. Спуск следовало начать ниже водоворота, у входа в порог. На том и порешили. Спустились поочередно без особых приключений. Держались основной струи в средней части русла. Быстрое течение выносило каждого в середину водослива. Лодка без прыжка ныряла носом в воду. Вал с головой покрывал человека. Позже, подъезжая к берегу, я почувствовал, что сижу в воде. Вылез и обнаружил в чехле канобе долевой, почти полуметровый разрез. Очевидно, где-то чиркнув острый камень. Однако воды внутрь набралось немного, так как фартук был наглухо завязан.

Оставленная здесь ранее лодка и все вещи оказались в полной сохранности. Видно, сюда никто и не заглядывал — ни звери, ни люди. Сделали основательную дневку. Из брезента и шестов соорудили чум, вскипятили в ведрах воду и по очереди помылись. Виктор Александрович безмерно доволен: среди оставленного имущества были сапоги, и он, наконец, сменил свою совершенно разбитую обувь на крепкую. Дальше, до устья Хантайки, можно плыть спокойно, порогов больше не будет.

Братья Корешковы поплыли на лодке, а я на канобе, так как нужно было еще осмотреть и сделать замеры пропущенных ранее обнажений. Виктор Александрович тоже сделал контрольную топографическую съемку. Через четыре дня, 12 сентября, мы были в устье Хантайки. Пропутешествовав, таким образом, немногим более двух месяцев, мы прошли в общей сложности на веслах, бечевой и пешком около 700 километров, преодолели пять порогов. Теперь, после вычисления астрономических пунктов, можно будет составить надежную и достаточно точную карту района Хантайки от верховьев до устья, дать описание геологического строения ее берегов и ближайших окрестностей. Задачу, которую мы взяли на себя, можно считать выполненной.

Пока мы стояли в устье Хантайки, туда зашло обстановочное судно "Тобол", которое ставит на Енисее маяки, бакены, вехи, обозначающие фарватер, а осенью их снимает. Капитан Очередько рассказал нам, что ему поручено обследовать и промерить глубины проток и устьев рек, впадающих в Енисей, вниз от устья Курейки с целью поиска места, удобного для строительства морского порта. Очередько знал Енисей отлично, так как обстановочную службу вел на нем уже много лет и с поручением справился лучше, чем кто-либо другой. Устье Хантайки ему не понравилось: хотя оно и глубокое, но вверх быстро сужающееся — негде будет разместить причалы. Кроме того, мы указали ему на кекур, свидетельствующий о мощном напоре льдов в устье во время ледохода.

До Дудинки добрались без особых осложнений. Большей частью дул попутный ветер, позволивший идти под парусом, ведя канобе на буксире. Здесь нас встречали товарищи из Норильской партии Б.Н.Рожкова, изучавшей месторождение Норильск II. По их мнению, оно весьма перспективно и там надо проводить разведочно-буровые работы. Дождавшись парохода, все вместе в конце сентября выехали в Красноярск и далее в Ленинград для составления отчетов, планирования дальнейших работ по изучению недр Таймыра.

По реке Таймыре в глубь хребта Бырранга

Станок Икэн. На переднем плане грузовая нарта (Рис. 26)

Балок (Рис. 27)

Станок Волочанка (Рис. 28)

Постройка домика из нартяных каркасов (Рис. 29)

Исследованием реки Хантайки летом 1928 года было завершено геолого-географическое изучение Норильского района. Хотелось проникнуть еще дальше, в пределы Северного Таймыра, территория которого была почти не изучена и о его геологическом строении имелись самые смутные представления. О географии Северного Таймыра мы знали из отчетов Великой Северной экспедиции 1733 — 1743 годов и из описания путешествия А.Ф.Миддендорфа, который побывал на реке Нижней Таймыре, в западной части озера Таймыр и пересек Таймырскую низменность. Его данные по геологии края были слишком отрывочны и, конечно, требовали серьезного пересмотра. Учитывая трудности, с которыми столкнулся А.Ф.Миддендорф в своем путешествии, нам надо было серьезно готовиться, для того чтобы обследовать не только Нижнюю, но и Верхнюю Таймыру, их притоки и озеро.

Средняя часть шлюпки, установленная на нарте, предназначена для перевозки на оленях (Рис. 30)

В каньоне реки Таймыры (Рис. 31)

Только что родившийся олененок (Рис. 32)

Скалы из известняков на реке Таймыре (Рис. 33)

Самый важный вопрос для нас — транспорт. Нужна была готовая, вполне судоходная, не боящаяся штормовых погод лодка типа шлюпки. Строить лодку на месте, как это сделал Миддендорф, нецелесообразно. А как доставить ее на Таймыру? Упряжка оленей поднимала на нарте груз не более 320 килограммов, а шлюпка весила около тонны.

Еще готовясь к маршруту по Хантайке в 1928 году, я одновременно обдумывал поездку на Таймыру. На той же верфи, где были построены канобе, сделали обычного типа шлюпку-шестерку, усилив ее боковыми килями и разрезав на три части — носовую, кормовую и среднюю, — разделенные глухими переборками. При сборке части шлюпки соединяли по килям и бортам железными накладками на болтах. Каждая часть весила не более 300 килограммов, и ее можно было перевозить на оленях. Такая шлюпка была заказана одновременно с канобе, и в навигацию 1929 года они были доставлены в Дудинку. Шлюпку пришлось строить на личные сбережения, так как Геолком не мог дать на это денег, поскольку план Таймырской экспедиции еще не был утвержден, и деньги могли быть выделены только после завершения работы на Хантайке. Пришлось собрать все, что было, занять в долг, жена продала свою беличью шубу, но шлюпка все же была сделана. Впрочем, в то время многие геологи вкладывали свои личные сбережения в экспедиционное снаряжение и пользовались им из года в год. Государственных средств на такие работы часто не хватало.

После окончания Хантайского путешествия осенью 1928 года я должен был возвратиться в Ленинград, чтобы сдать финансовый отчет и сделать сообщение о проделанной работе Ученому совету Геолкома, представить на утверждение научный отчет. Только после этого можно было ставить вопрос о Таймырской экспедиции. А мне хотелось отправиться туда уже в навигацию 1929 года. Но для этого надо было выехать из Ленинграда зимой, не позднее января — февраля, так что времени у меня там будет в обрез. К счастью, в моем распоряжении оставалось достаточно времени до Ленинграда. Пароходы от Дудинки до Красноярска тогда ходили по месяцу и больше. Это были суда из флотилии государственного казенного пароходства, закупленные еще в 1905 году в Гамбурге. Они в основном обслуживали низовье Енисея. За месяц плавания я успел написать отчет и составить геологическую карту, топографическую основу которой вычертил Корешков.

Время в Ленинграде пролетело быстро. Приближался Новый год. Пора было утверждать план Таймырской экспедиции, подбирать сотрудников, готовить снаряжение, которое следовало взять с собой из Ленинграда, учитывая предстоящий 1000-километровый санный путь. По существу все снаряжение было уже в Дудинке, на складе Норильской разведочной экспедиции, оно осталось еще от Хантайского маршрута. Из Ленинграда следовало взять только аппаратуру и личные вещи. Партия должна была состоять из четырех-пяти человек: я — геолог, топограф, астроном-геодезист, моторист и проводник-рабочий. Мотористом согласился поехать Яков Иванович Норис, который работал со мной на буровой разведке в районе Норильска в 1925 — 1926 годах. Это был дисциплинированный, исполнительный, никогда не унывающий человек. Топографа и астронома мне рекомендовал ботаник, Борис Николаевич Городков, недавно вернувшийся из Гыданской экспедиции. Топограф А.М.Макарьин оказался живым, подвижным, весьма жизнерадостным человеком с косматой черной бородой. Он сразу же включился в работу по подготовке экспедиции. А вот астроном А.Ф.Беспалов являлся полной ему противоположностью — сухой, замкнутый человек, интересующийся только своей работой. Мне он не очень понравился, но Б. Н.Городков убедил меня в том, что раз на Северном Таймыре нет астрономических пунктов, то, пользуясь нашей экспедицией, их там надо определить. Они послужат надежными опорными точками для всех последующих работ. Браться мне самому за такие точные определения в секундах градусной меры (30–50 метров в линейной мере) нельзя — нет опыта, да и времени для этого потребуется много.

Пятого человека, Е.И.Кузнецова, давнего моего знакомого, я хотел взять из Дудинки. Он ходил еще с Н.А.Бегичевым в 1921 году на поиски пропавших норвежцев и потом работал в Норильской экспедиции по доставке грузов из Дудинки. Кузнецова я видел по возвращении с Хантайки, и он согласился принять участие в нашей экспедиции.

В январе подготовку к поездке закончили. Вещи упаковали в брезентовые сумы, а инструменты и приборы — в легкие ящики, удобные для быстрой перегрузки. Весьма важный вопрос о питании в дороге зимой решили довольно просто. Опираясь на опыт путешественников по Сибирскому тракту, я рискнул взять с собой пельмени. В мороженом виде в мешках их можно везти куда угодно. Стоит бросить в котелок с кипятком пару горстей пельменей — и через две-три минуты обед готов.

В Енисейске жил техник-строитель нашей Норильской экспедиции А. И. Пальковский. На зиму он уезжал к семье в город, а летом снова возвращался в Норильск. Я послал ему деньги с просьбой заготовить 10 тысяч мороженых пельменей. Такой заказ в маленьком городке, каким тогда был Енисейск, произвел сенсацию. Было закуплено несколько говяжьих и свиных туш. К стряпне были привлечены все родственники Пальковского, и к нашему приезду в Енисейск заказ был готов. Эти пельмени нас здорово выручали.

Наконец мы выехали из Ленинграда и 12 февраля прибыли в Красноярск. Отсюда пойдет наш санный путь к Дудинке и далее к реке Таймыре, куда необходимо попасть не позднее конца мая, до начала таяния тундры. Багажа набралось многовато. В Красноярске краевой исполком выдал нам открытый лист для служебного проезда на лошади с оплатой по десять копеек за километр. Это была большая помощь.

До Енисейска проходил старинный тракт, существовавший еще с той поры, когда город был губернским. Лошадей на станциях достаточно, и участок протяжением 350 километров мы прошли за два дня, переночевав только в селе Казачинском. В Енисейске разыскали Пальковского и остановились у него. Дальше тракта нет, путь проложен преимущественно по льду Енисея. Участок до Усть-Пита более или менее наезжен, здесь шла дорога на золотые прииски, в Енисейскую тайгу. А дальше пойдет плохая, почти не проторенная дорога с заносами и глубоким снегом. Ехать придется уже не в кибитках и розвальнях, а на нартах с запряжкой в одну лошадь.

Обо всем этом нас предупредил Пальковский, который должен был отправиться с нами, чтобы подготовить все в Норильске для предстоящих летних разведочных работ. От него же узнали, что лошадей на станках будет мало, много подвод уходит на извозный промысел по доставке грузов в Енисейскую тайгу. Обсудив все это, мы решили разделиться: я и Норис с небольшим багажом на двух подводах отправимся вперед, а дня через два выедут Пальковский, Макарьин и Беспалов со всем остальным грузом.

Из Енисейска выехали 18 февраля. Двигались медленно. Местами на станциях не было ни одной лошади — все в разгоне, приходилось ждать. Багажа на подводу более 48 килограммов не берут. Там, где снег глубок и дорога занесена, шли пешком, и чем дальше, тем было тяжелее. От Енисейска до села Ярцева за три дня осилили только 200 километров. Решили с Норисом двигаться днем и ночью, останавливаясь на ночлег только на третьи сутки. Чем дальше на север, тем реже встречались поселки, перегоны между ними увеличились (40 — 50 километров не редкость), так что в дороге находились часов по 10 — 12. Возчик, как правило, один. Лошади шли медленно, и нам, чтобы не мерзнуть, надо было брести рядом. К счастью, мало пург, зато морозы стояли до 30 градусов и ниже. Пельмени на стоянках нас крепко выручали. На приготовление и еду уходило не более получаса, так что, пока нам готовили лошадей, удавалось иногда час-другой вздремнуть.

В селах народу немного: кто на промысле в тайге, кто бондарил, заготовляя бочки для рыбы, а те, у кого были лошади, возили мороженую рыбу на прииски и в Енисейск. Узнав, что мы едем на север, многие спрашивали, что будем искать, не нужна ли рабочая сила. Некоторые помнили разработки графита на Курейке, Нижней Тунгуске и Фатьянихе. Интересовались поисками золота. Уверяли, что на Вахте были хорошие знаки, но этому трудно верить, поскольку геологическое строение здесь неблагоприятно для процессов формирования золотых месторождений.

До Туруханска добрались 2 марта, проехав за две недели 980 километров. За сутки в среднем удавалось делать по 70 километров при ночевках через две ночи на третью. Остановились здесь на несколько дней, чтобы отдохнуть и подождать приезда Макарьина и Беспалова. Город стоял на высоком правом берегу реки Нижней Тунгуски при впадении ее в Енисей. Место тут удобное для причала судов непосредственно к берегу. А до этого Туруханск лежал на низменном болотистом левом берегу Енисея при устье реки Турухан, где он возник еще в XVI веке.

Туруханск являлся административным центром обширного Туруханского края, расположенного к северу между Енисеем и Хатангой. В городе только что прошел съезд делегатов кочевых поселковых Советов. Сюда приехали и представители красноярских организаций. Обсуждались вопросы экономического и культурного развития всего Туруханского края, методы перехода от кочевого образа жизни к оседлому, кооперирование охотничьего промысла и другие проблемы.

В городе я встретил П.С.Бурякова, работавшего фельдшером и увлекавшегося пушным звероводством. По поручению Туруханского союза кооперативов в шести километрах от города, вверх по Нижней Тунгуске, Буряков организовал звероводческий песцовый питомник. И конечно, я поехал к нему, чтобы посмотреть, что он успел там сделать.

Питомник расположился в заказнике среди кедро-пихто-еловой тайги с порослью березняка. Территория питомника (40x90 метров) была обнесена проволочной сеткой высотой три метра с козырьком внутрь, чтобы звери не могли убежать. В вольере стояли клетки, где животные могли отдыхать и укрыться от непогоды. Здесь содержались десять пар песцов и четыре пары лис-огневок. Для песцов закупали рыбу и разводили кроликов (серебристых, голубых и горностаевых), тушки которых шли в корм, а шкурки сдавали в кооператив. Кроме того, песцам давали молоко, яйца, сухари по рецепту Соловецкого зверопитомника. По словам Петра Степановича, хозяйство было малорентабельным, поэтому он собирался разводить более ценных зверей. Пару чернобурых лисиц ему обещали прислать из Соловецкого питомника, а голубых песцов он надеялся получить с Командорских островов.

Затем я побывал у председателя райисполкома, рассказал ему о задачах экспедиции и просил помочь в передвижении по Хатангскому тракту. Он распорядился выдать нам открытый лист (такой же, как в Красноярске). Мы обменялись мнениями о методах перехода кочевого населения на оседлый образ жизни. Я высказал твердое убеждение, что экономическое развитие края наиболее перспективно на базе использования его полезных ископаемых, поиски которых надо расширять.

Приехали Пальковский, Макарьин и Беспалов; отдыхают после тяжелой дороги. Теперь поедем с Пальковским, он поможет мне подготовить в Дудинке оленный караван. Уже начало марта, время не ждет, впереди дальняя дорога.

Утром 5 марта выехали на двух подводах. Енисей здесь делает ряд крутых излучин на запад. Самая большая, 50-километровая, лежит ниже селения Денежкино, а по прямой здесь не более 20 километров. Поэтому поехали напрямик, тайгой. Лошади еле идут, мы бредем за ними, увязая в глубоком снегу. За сутки проехали 53 километра. В Ангутихе, небольшом поселке из пяти дворов, сменили лошадей. На другой день к ночи добрались до Сушкова, одолев за 36 часов 110 километров. Лошадей здесь не оказалось. Воду, дрова и прочее для хозяйства возят на собаках. Но зато в 12 километрах отсюда стоит долганин Дмитрий Яроцкий с оленями. Один из хозяев предложил поехать к нему, чтобы пригнать оттуда оленей. Теперь поедем быстрее, но надо подождать, пока оленей соберут, запрягут и подадут. Радуясь этой задержке, мы повалились спать.

На другой день утром с тремя санками приехал сам Дмитрий. Летом он рыбачил на Малом Хантайском озере, а оленей держит на плато у Хантайского камня. Именно его лабаз и сети видели мы прошлым летом на одном из островов Хантайского озера во время маршрута по Хантайке. Яроцкий меня помнил еще по Норильску, куда приезжал продавать рыбу и гостевать. Встретились мы с ним как старые друзья. Он довез нас до Игарки за четыре часа, проделав путь в 56 километров. Здесь мы с ним распростились. Игарка того времени — маленький поселок, состоящий из четырех домов на левом берегу Енисея. О том, что напротив, на правом берегу Енисея, в Игарской протоке, в будущем возникнет морской порт, тогда никто и не помышлял.

На следующий день пришли другие олени, и мы быстро добрались до Хантайки. Здесь застали двух заболевших нганасан. Их беспокоила высокая температура, но, вместо того чтобы отлеживаться в избе, они выбегали на улицу, ложились на снег и даже глотали его. Снабдив их аспирином и уротропином, я наказал принимать лекарства утром, днем и вечером и ни в коем случае не лежать на снегу, а тем более не есть его. Лечиться все северяне любят, поэтому мою помощь приняли с удовольствием, а вот совета насчет снега едва ли послушались.

Чум Тита Лаптукова, державшего оленей, стоял далеко, поэтому ждать нам пришлось двое суток. Лаптукова я знал, он не раз бывал в Норильске. По его словам, дальше ехать будет еще труднее, олени от Енисея находятся далеко и их придется подолгу ожидать. Советовал ехать не по Енисею, а держаться восточнее, ближе к чумам, что в долине реки Рыбной, где долганы сейчас ведут подледный лов рыбы. Путь этот мне был знаком, я проезжал им в 1921 — 1923 годах при съемке Норильских озер.

Оставив письмо группе Беспалова с наказом следовать нашим путем, мы, покинув Енисей, двинулись по чумам, от одного хозяина к другому. Везде нас встречали радушно, угощали неизменной строганиной из чира и нельмы. Спать, конечно, приходилось в чуме без спальных мешков, для меня это дело привычное и Пальковский тоже человек бывалый. Так, на перекладных, мы уже на третьи сутки были в Дудинке; а по Енисею ехали бы неделю, если не больше. Расстояние 520 километров от Туруханска до Дудинки мы проехали за 11 дней, а весь путь от Енисейска до Дудинки протяженностью 1500 километров — за 25 дней.

Через три дня прибыли остальные участники экспедиции. Теперь нам надо будет пройти на оленях по старинному Хатангскому пути в бассейн Хатанги, оттуда повернуть на север и выйти к одному из притоков реки Верхней Таймыры. Здесь переждать весну и со вскрытием рек, по высокой воде, обследовать Верхнюю Таймыру вплоть до ее верховьев, затем спуститься к озеру Таймыр и по Нижней Таймыре добраться до устья. Таков наш план.

Путь от Дудинки на Хатангу был проложен еще во времена Мангазеи. Он шел вдоль северной окраины Среднесибирского плоскогорья, по кромке лесной растительности. Дороги в обычном понимании здесь, конечно, нет, было только направление, по которому ездили от станка к станку. Станки — это привычные, наиболее удобные места зимних стоянок оленеводов и кочевников, где они вели торг с приезжающими русскими людьми. Места стоянок за столетия закрепились и получили названия или по местности — Медвежий Яр, или по речкам — Самоедская, Авам, Рассоха, Новая, или по именам обитателей — Мироновское, Бархатово.

Здесь с течением времени возникало жилье из одной, двух, Редко трех избушек, пустовавших летом, когда езда по тракту прекращалась и оленеводы откочевывали в места летних пастбищ на север, в тундру или на юг, в горы. Теперь на некоторых станках открыты торговые фактории. Для них подновили старые избушки, каменки заменили железными печками, кое-где поставили и новые дома из местного или завезенного из Дудинки леса. Было решено организовать свой караван и нанимать оленей только от станка к станку. Затем в удобном месте подрядить хатангского оленевода, кочующего летом на север, который доставил бы нас на один из ближайших притоков бассейна реки Верхней Таймыры.

Нарт и оленной сбруи в Норильской экспедиции имелось достаточно; зимой их подремонтировали, а также пошили новую сбрую и сделали несколько прочных нарт для перевозки шлюпки. Теперь ее в разобранном виде поставили на нарты и укрепили оттяжками; кроме того, взяли с собой легкую рыбацкую лодку и канобе.

Путь водой по рекам предстоял не малый — более 1500 километров. Пройти его на веслах немыслимо. Решили воспользоваться двумя старыми лодочными моторами, которые имелись в Норильской экспедиции. Бензин и масло для них налили в 50-литровые жестяные бидоны. На весновке, которая будет предположительно в верховьях реки Горбиты, собираемся организовать небольшую долговременную базу, которую можно было бы использовать в случае дальнейшего продолжения работ. Там надо будет построить домик, оставить запас продовольствия и топлива. Основой для домика могут послужить два каркаса нартяных чумов; без обшивки они весят немного и легки на ходу. Их можно будет составить вместе, соединить накладками и сделать фанерную обшивку изнутри и снаружи, проложив между стенками войлок или кошму.

Дров на Горбите не будет. Граница лесной растительности здесь проходит километров на 100 южнее. Отапливаться будем нефтью, которая есть в Норильской экспедиции. В железной печке сделаем ступенчатые колосники, на которые будет подаваться нефть по медной трубке из бачка, повешенного на стенке. Чтобы регулировать подачу нефти, на трубке поставим кран. Все это кажется мелочью, но я по собственному опыту знал, что в полярных экспедициях мелочей не бывает.

Питание, как обычно, в дороге однообразное: сушки, сухари, чай да строганина. Берем сахар, масло и крупы (рис, пшено, греча). Существенным подспорьем будет рыболовство и охота. Возьмем два дробовых ружья и японский военный карабин, у меня есть маузер с оптическим прицелом, подаренный мне полярным уральским геологом Нестором Куликом, членом Ленинградского снайперского кружка.

Сборы заняли довольно много времени. Сильно мешали весенние пурги, особенно жестокие в этом году. В отличие от Норильска здесь, в Дудинке, они дули с севера и всегда сопровождались морозами до 30 градусов и более. Конечно, работать на улице в такую погоду было совершенно невозможно. Приходилось отсиживаться в доме Норильской экспедиции, построенном в 1926 году.

Яша Норис в это время мастерил железную печку, трубы к ней, колосники и бачок для нефти. Макарьин подгонял меховую обувь и одежду в дорогу, спальные меховые мешки из оленьих шкур. Я перебирал лодочные моторы. Один Беспалов, безучастный ко всему, ничего не хотел знать, кроме своей работы — астрономических наблюдений. Даже потребовал, чтобы ему изготовили термос с подогревом для хронометров. На мое предложение сделать термос самому и обещание дать в помощь Нориса он холодно отказался: "Мое дело — определение точных астрономических пунктов, а не столярная и слесарная работы". Пришлось попросить Нориса сделать этот термос. Я уже начинал жалеть, что взял с собой такого человека. Нашего пятого спутника, Егора Кузнецова, все еще не было. В начале апреля он отправился на собаках на Диксон, повез туда хирурга и еще не вернулся. Одна надежда, что он сможет догнать нас в пути. С аргишем мы пойдем медленно, а Кузнецов будет налегке.

Надо было трогаться в путь. Труднее всего выбраться из Дудинки. Оленей поблизости нет, так как здесь нет ягельных пастбищ. Наши норильские экспедиционные олени обычно стоят в верховьях Агапы, километрах в 40 отсюда. Нганасаны, коренные оленеводы, находятся еще дальше. Надо будет идти через Норильск и Часовню на реку Рыбную, где в колхозе есть олени. Отсюда по Мелкому озеру можно будет выйти на северную окраину Сыверминского плоскогорья к станку Икон, откуда уже пойдет Хатангский тракт. Из Дудинки на Часовню наш караван доставит оленевод Михаил Горкин, который уже не один год работал в Норильской экспедиции.

Выехать решили немедленно, в ночь. Наступал полярный день, поэтому работать и ехать можно было в любое время. Ночью двигаться даже удобнее: морозит сильнее, снег становится плотным и крепким, легко скользят нарты. Дорога в Норильск была знакома: через речки Косую, Ямную, озеро Дорожное и реку Амбарную. В Норильск прибыли на третий день. Я и Беспалов остановились для определения астрономического пункта, а остальные ушли на Часовню, где будем менять оленей. Закончив работу, мы поспешили на Часовню. Председателем Часовенского родового Совета был Николай Федорович Щукин, мой старый спутник по поездкам в Норильском районе. Он обещал нам дать оленей, согласно открытому листу, выданному экспедиции в Туруханске. Дальше пойдем через горы к станку Икон, к чумам Дмитрия Пясинского, у которого возьмем оленей на смену.

На другой день, распростившись с Горкиным и Щукиным, направились через озера Мелкое и Лама в долину речки Икон. Как и все крупные долины Норильского района, она была ледникового происхождения. Для таких долин характерна плоская корытообразная форма — "трог", как ее называют геологи (ширина до 5 — 10 километров), с высокими, крутыми, скалистыми бортами и протяженностью в десятки и даже сотни километров. Часто они бывают сквозными, соединяющими две речные системы, и тогда по ним с плоского, неприметного водораздела бегут в противоположные стороны речки. Размеры речек невелики и не идут ни в какое сравнение с гигантскими размерами вмещающих их долин. Сменив оленей у Дмитрия Пясинского, сразу же ушли к станку Самоедская Речка, куда с севера подходил путь из Дудинки (через озеро Пясино и станок Введенский у истока реки Пясины). Этим путем обычно ездят на Хатангу.

Теперь нам предстоял нетрудный путь от станка к станку с перегонами по 20 — 30, реже 50 километров. Но дело осложнил грипп. Опасаясь болезни, многие оленеводы ушли с тракта на север в тундру или на юг в предгорья. Надо было ездить налегке, расспрашивать, где и кто стоит с оленями, есть ли больные, лечить их. Здесь же, у Самоедской Речки, нам пришлось переждать жестокую снежную бурю, пожалуй, самую сильную из всех, испытанных мной. Она носила характер "боры", когда холодные воздушные массы с поверхности плоскогорья лавиной низвергались в низменность тундры. Ветер и снежные вихри настолько сильны, что стоять было невозможно, пробирались ползком. Буря продолжалась два дня, потом сразу все стихло, прояснилось, засияло солнце. Нарты с грузом сразу же занесло снегом, и это спасло их от опрокидывания и поломок. Нарту с лодкой как более легкую, видимо, несколько раз перевертывало, так как она оказалась совсем не там, где мы ее оставили.

Откопали нарты, подпрягли оленей, которых после пурги пришлось довольно долго разыскивать, и быстро добрались до станка Медвежий Яр, где располагалась фактория Госторга. Здесь встретили секретаря родового Совета Алексея Николаевича Поротова, который помог достать оленей. На них, минуя станок Тунгусы, мы добрались до станка Долганы, а затем и до станка Авам. Здесь стояли три чума. Вверх по долине довольно крупной речки Авам увидели несколько жилых изб, построенных из местного леса. Лес хороший, вполне пригодный для строительства, тогда как ранее, особенно в районе Медвежьего Яра, его почти не было. Кроме чумов на станке еще три заброшенные избушки. Торгового пункта здесь нет, поскольку в 30 километрах отсюда находится районный центр Волочанка.

Старинное поселение Волочанка возникло еще в XVI веке при впадении реки Волочанки в Хету как конечный пункт водного пути с Енисея на Хатангу. Здесь стояли четыре довольно хорошие избы из местного леса. Три выстроены лет 20 назад, четвертая — только в прошлом году. В ней помещался райисполком и жил его секретарь Астраханцев. Имелись торговая лавка и хлебопекарня.

Советовался с Астраханцевым, где лучше свернуть с Хатангского тракта к Таймыре и подрядить оленей. Он рекомендовал сделать это на станке Беленький, километрах в 150 отсюда. Там всегда много чумов и достаточно оленей. Некоторые якуты оттуда уходят летовать на север, в верховья реки Дудыпты, а от нее до притоков Верхней Таймыры не более 50 километров. Я просил его помочь в дальнейшем продвижении каравана по тракту. Астраханцев сделал отметку в нашем открытом листе, поставил печать и посоветовал в случае чего ссылаться на его имя. Дальше шел участок, уже тяготеющий к Хатанге. К сожалению, меня там не знали, хотя о Норильске слышали, поэтому рассчитывать на доставку нашего каравана с тракта в верховья Таймыры по открытому месту нельзя. Нужно будет договариваться особо.

Определили астрономический пункт и 15 апреля выехали из Волочанки. Шли через станки Летовье, Бархатово, Мироновское, Пайтурма, Рассоха, Боганида. Наконец 18 апреля добрались до станка Беленький. По пути расспрашивали, как лучше пройти к верховьям Верхней Таймыры. Нам говорили, что удобнее всего и ближе идти через заброшенное поселение Коренное-Филипповское к верховьям Дудыпты, а оттуда до верховьев реки Горбиты, притока Верхней Таймыры, всего четыре небольших аргиша.

Восточный участок тракта от Волочанки населен гуще, чем западный. Везде хороший лес, из которого еще в старые времена на станках были построены избы, вновь поставленных изб немного. В Летовье, Пайтурме и Боганиде имелись торговые фактории, жители предпочитают теперь нартяные чумы с железными печками, а иногда даже избы; шестовых чумов нигде не видно.

На станке Беленький будем договариваться о переходе на Таймыру. Станок этот довольно большой. На выселке стояли две новые избы, построенные всего два года назад из местного леса. В одной избе жил якут Максим Поротов, в другой — его брат Егор. Подальше, километрах в четырех, было еще пять изб, поставленных давно. Максим вместе с братом собирался летовать в верховьях Дудыпты и до осени промышлять там рыбу. К верховьям Горбиты они ходили только налегке, так как там не было хороших оленных пастбищ — "моховищ". При разговоре с братьями о нашей доставке на Таймыру они ссылались на трудности пути, на слабых оленей, тяжелый груз, плохое здоровье и многое другое, для того чтобы поднять цену за перевозку.

На другой день я решил посоветоваться с заведующим оленным питомником, ветеринаром Седельниковым. Оказалось, что сам он уходит на лето в район реки Горбиты, а там, на станке Урядник можно найти людей, которые будут летовать в верховьях реки Логаты, правого притока Верхней Таймыры. Надо было побывать там и поговорить. Взяв в запряжку у Максима четырех лучших оленей, поехал на "легкой санке". Погода стояла ясная, тихая, мороз 20 градусов. Солнце уже подогревало так, что можно было ехать в одном полушубке без малицы. Весь путь до Урядника в 50 километров по плотному снежному насту занял три с половиной часа. Заведующий местным магазином Дмитрий Евдокимович Поротов согласился доставить наш груз на Горбиту, но, к сожалению, не весь, а только шесть — восемь нарт. Вернувшись на станок Беленький, я рассказал об этом Максиму, который стал вдруг более покладистым и согласился сопровождать наш караван вместе с Дмитрием Поротовым, но с условием облегчить нарты так, чтобы на каждой было не более 200 — 250 килограммов груза. На другой день уже вместе с Максимом поехали на Урядник и там окончательно договорились с Поротовым. Выход из Беленького наметили дня через три-четыре, отсюда ближе к Горбите. После сборов устроили небольшое собрание, с тем, чтобы окончательно распределить, кому, сколько и какие везти грузы. Собравшиеся единогласно утверждали, что дальше притока Горбиты — реки Волчьей — идти нельзя, там нет ягеля для оленей. На том и порешили. Сказали, что по высокой воде весной мы свободно доплывем на шлюпке до Таймыры, а вот осенью — сомнительно. Если пройдут дожди, воды в реках будет достаточно, если же осень будет сухая, то шлюпку придется оставить в устье Горбиты и до весенней стоянки добираться на канобе. Осенью, на обратном пути на зимнюю стоянку, за нами заедут Поротовы.

И вот 30 апреля мы тронулись в дальний путь. Шли большим караваном: Поротовы — с семьями, с летним имуществом, с разборными шестовыми чумами и мы со своим грузом. Зимнюю одежду и лишние вещи упаковали в тюки и оставили на санках у изб. Их никто не тронет — таков закон тундры и его свято соблюдают все. В запряжках было до 250 оленей и столько же запасных. Кроме того, имелся молодняк и стельные важенки, отел которых должен начаться с середины мая. Охраняли стадо лайки. Маленького роста, белые, пушистые, они бойко бегали вокруг, не давая отбиться ни одному оленю. Все животные в стаде казались нам одинаковыми, однако каждый хозяин не только отличал своих оленей от чужих, но и знал любого оленя в отдельности, его силу и в соответствии с этим запрягал.

Первый день прошли около десяти километров. Не все еще ладилось: то порвется сбруя, то запутаются олени, то кладь развяжется, надо было останавливаться и исправлять. Вел караван Максим, у него на прицепе нарты с частями шлюпки; за ним шел Егор, потом Дмитрий. Женщины на санках с вьюками замыкали аргиш. За моими санками шли две нарты с участниками нашей экспедиции, я пробирался сбоку, чтобы в любой момент прийти на помощь. Место для ночевки выбирали непременно у ягельного пастбища с неглубоким снегом, чтобы оленям было легко копытить. Ночью мужчины по очереди, на "легкой санке", с ружьем караулили стадо, оберегая его от волков.

Утром пили чай, завтракали. Затем ловили и запрягали оленей. Уходило на это часа четыре, а то и больше, сборы сопровождались веселым гамом, гиканьем пастухов, лаем собак. После запряжки снова пили чай и только тогда пускались в путь.

Однажды, когда мы запрягали оленей, готовясь в путь, произошел случай, свидетельствующий об их всеядности. Мы с Максимом разговаривали и курили. Он завернул в свой кисет спички, бумагу и положил рядом. В это время к нам подошел олень — "учак" (обученный ходить под вьюком). Не успели мы опомниться, как олень схватил кисет и разом проглотил. Поймали его за рога, да поздно — кисет-то уже в желудке. Пришлось оленя заколоть, иначе бы он погиб. Кисет со спичками и бумагой вернулся к своему хозяину цел и невредим. На одной нарте был упакован бидон с керосином, так на стоянках около него между оленями шла драка из-за того, чтобы полизать запачканную нарту и снег около нее. Хлеб надо было возить в ящиках, а не в мешках, иначе на стоянке олени могли порвать мешки и за ночь его съесть.

Через четыре дня прибыли на Коренное-Филипповское. Здесь только одна заброшенная изба: нет ни окон, ни дверей, внутри все забито снегом. В районе поселения нас догнал Василий Поротов из Беленького, осматривавший песцовые ловушки. Он принес неприятную весть: по тракту начался грипп, на станке Урядник болели уже человек 20. Боюсь, не прихватить бы и нам эту заразу. И действительно, через два дня на стоянке в верховьях реки Рассохи заболел Максим — головная боль, ломота в костях, кашель. У него-то как раз и пил чай заезжавший Василий. Понимаю, что дальше идти нельзя — могут заболеть и остальные. Взял на себя обязанности лекаря: усиленно даю больным лекарства, не разрешаю выходить из чумов на улицу раздетыми и пить холодную воду, велю лежать хорошо укрытыми, рекомендую теплое питье. Словом, делаю все, что в моих силах, чтобы помочь больным. В конце концов все переболели, но, к счастью, без осложнений. Из нашей экспедиции никто не заболел. Простояли на месте, пока больные не поправились. А тем временем начали телиться важенки, однако массовый отел будет в конце мая. Погода стояла ясная, мороз около 10 — 15 градусов. Это счастье для всех — и для больных людей и для новорожденных телят.

Удивительное это животное — северный олень! Всем своим существом он приспособлен к суровым условиям. Вот только что появился на свет прямо на снегу черный теленок. Полежал не более часа, в то время как мать рядом копытила ягель. Потом она подошла к теленку, подтолкнула его мордой, и вот он уже встал, пошатываясь на своих длинных и тонких ножках, потянулся мордочкой и стал сосать. Немного погодя оленуха направилась к стаду, а теленок медленно, на своих слабых, плохо слушавшихся ходульках заковылял за ней. Пройдет несколько часов, и он будет бегать, а дня через два-три его и человек не догонит.

16 мая пошли дальше и, перевалив через водораздел, спустились в бассейн верховьев реки Дудыпты. При впадении в нее речки Муксун стояло несколько старых амбаров для хранения вяленой и сушеной рыбы. Рядом небольшое кладбище. Очевидно, здесь летуют уже давно, не один десяток лет. В этом месте будет стоять Максим с семьей, а немного выше по реке остановятся на лето и остальные. Дальше, к Горбите, повезут только нас и наш груз. В запряжку возьмем крепких быков, да на подсмену им еще десятка два и постараемся добраться до Горбиты в три-четыре перехода. Для ночлега берем только один большой шестовой чум.

В путь тронулись 22 мая и уже на другой день, перевалив через невысокую валунно-галечную водораздельную гряду, стали спускаться в бассейн реки Верхней Таймыры. Вскоре нашли лощину, где, по мнению Максима, должно лежать верховье Горбиты, и пошли по ней вниз. Реки еще не видно, только ручей. Максим уверяет, что это и есть Горбита. По каким признакам он установил это, как сориентировался среди безбрежной снежной равнины, для меня осталось загадкой. Тут, вероятно, помогает и феноменальная зрительная память, и инстинкт ориентации.

На стоянке, вдали на сопке, Максим заметил группу диких оленей. Мясо нам всем было необходимо, а колоть для этого домашних оленей можно было только в крайнем случае. Я взял свою винтовку типа маузер, Максим — берданку, и мы на оленях подобрались к диким из-за бугра метров на 150. Максим порывался подползти еще ближе, его берданка на таком расстоянии была ненадежна, но я остановил его, решив показать бой своего оружия. Лежа за валунами, я отлично видел в оптический прицел, как животные спокойно паслись по склонам. Выбрав самого дальнего оленя, я прицелился и выстрелил… Олень упал, а я сразу перевел прицел на следующего. Пятью выстрелами я добыл пять оленей. Максим был поражен и долго рассматривал мою винтовку.

Живо сняли шкуры, разделали туши, отвезли их в лощину, засыпали снегом и заложили камнями. На обратном пути Максим их заберет. Себе мы оставили только одну тушу. Шкуры плохие, линялые, годятся только на замшу, их тоже заберет Максим.

На третьем переходе подошли к устью реки Волчьей. Тут будем выбирать место для нашей базы. Пока отпрягали оленей, я составил текст телеграммы в Ленинград в Геолком, в которой сообщал о прибытии к месту работ. Телеграмму и письмо председателю Дудинского исполкома уложил в пакет и передал Максиму с наказом срочно переслать в Дудинку. К пакету прикрепил птичье перо — символ того, что пакет должен лететь, как птица. Этот метод действовал на Севере безотказно, и бывало, что весть с Хатанги попадала в Дудинку на третий день. Телеграмма на телеграф пришла быстро и была передана. Я сообщал: "Дошли до Горбиты база на Волчьей после ледохода пойдем Таймыру". А в Ленинграде получили: "Дошли до орбиты беда волками после ледохода найдем Тамару". В Геолкоме только руками развели.

Наши проводники так торопились, что даже не стали пить чай, боясь, как бы не разбежались голодные олени. Договорились встретиться здесь же осенью и распростились. Проводив их, не мешкая, взялись за работу. Составили по длине оба остова нартяных чумов, обшили фанерой внутри и снаружи, утеплили войлоком. Наш дом был готов. Погода стояла холодная — 10 — 12 градусов. Максим говорил, что гуси на Дудыпту обычно прилетали на вешнего Николу (22 мая), но пока их не видно, зато куропатки токуют вовсю, несмотря на холод. Мы их не трогали, мяса у нас достаточно. В береговом уступе, у дома, в снеговом забое, выкопали нишу, куда и сложили мясо добытого оленя. Куропаток здесь два вида: более крупная белая — таловка и помельче — тундряная, прозванная "черноушкой" за мелкие черные перышки по бокам головы. Таловки уже в своем пестром брачном наряде, а черноушки еще белые, только головки пестрят. Куропачи с ярко-красными бровями порхают всюду, ничего не боясь, садятся на дом, на лодки, на нарты, бегают по снегу, распушив хвост и развернув крылья точь-в-точь, как это делают тетерева весной. Но все это длится не долго. Вскоре птицы разбиваются на пары, и все стихает. Куропатки в отличие от других куриных моногамны, у них самцы принимают участие в высиживании яиц.

Уже июнь, а тепла все еще нет. Днем солнце грело так, что снег на камнях, на крыше дома таял и все текло, а к полуночи опять крепко подмораживало. Иногда пуржило. Гусей все не было, а это верный признак холодов. Наконец 3 июня при ясной, солнечной, но пока еще морозной погоде появились первые гуси. Пара гуменников с юга низко пролетела над лагерем, сделала облет и повернула обратно. Однако на другой день появилось еще несколько пар, очевидно, подошло время гнездиться, несмотря на холод. Держались гуси на обтаявших и пригретых солнцем бровках нашей речки и впадающих в нее ручьев. Там было немного прошлогодней травы, которой гуси и кормились. Когда мы приближались к птицам, они взлетали, а на земле оставалось лежать только что снесенное яйцо, а то и два.

Надо торопиться, хотя река еще стоит. Недавно долбили прорубь, лед более двух метров толщины и под ним всего 63 сантиметра воды. С прилетом гусей наступило тепло, подули южные ветры. Везде зачернели кочки, появились туруханы, ржанки, кулики. Тундра ожила. Солнце брало верх, на припеке 10 — 15 градусов тепла, а в тени еще до 5 градусов мороза. 8 июня на льду реки появилась первая лужа. К этому времени мы уже отремонтировали лодку, которую изрядно растрясло в дороге, законопатили щели, залили варом, наложили заплаты из жести, просмолили. Корма у лодки острая, поэтому ее пришлось обрезать, чтобы можно было подвесить мотор. На лодке мы пойдем вверх по Таймыре. Потом принялись за шлюпку. Перевернули три нарты, поставили на них отдельные части-шлюпки, выровняли и собрали.

10 июня был первый день с температурой в тени плюс 10 градусов. Тундра чернела пятнами. Весна в полном разгаре, везде кишит птичье племя, шум, гам не затихают ни днем, ни ночью. Особенно галдят маленькие черные уточки — савки, их полно в каждой луже. Звонкий призывной крик "аа-ллы" этих веселых пичуг разносится по всей тундре. Появились первые трясогузки. В Горбите, в устье Волчьей, поверх льда уже довольно много воды. Туда прилетели утки, гагары, лебеди.

К нам в гости приехали нганасаны, и среди них старые знакомые по Пясинской экспедиции 1922 года — Сундаптё, Чута и Иван Горнок. Они кочуют от верховьев Тареи к озеру Таймыр, на восточной стороне которого простоят до осени, а потом уйдут к Хатанге. Грипп не миновал и их. У Горнока умерли жена и дочь, он очень опечален. Слухи о моей винтовке дошли и до них. Рассматривали ее и так и сяк. Особенно удивлял всех оптический прицел: почему это все предметы на мушке видны так близко и нельзя ли до них дотянуться рукой. Угостили всем, что у нас было, и договорились встретиться на озере.

Вода в реке начала медленно прибывать. Однако лед тронулся только 28 июня, но вскоре остановился, так как ниже образовался мощный ледяной затор. Явление это обычное для всех рек, текущих на север, где вскрытие идет сверху вниз по течению. Затор прорвало только 30 июня при общем подъеме воды почти на восемь метров. На реке полный ледоход. Переждем его и тронемся в путь.

Перед отъездом чуть не произошло крупное несчастье. Уходя с Беленького, мы взяли с собой собаку — помесь охотничьей тунгусской лайки с оленегонной. Баргась — такой была его кличка — оказался очень ласковым и послушным. Однако за последнее время с ним стало твориться что-то неладное: ничего не ест, хватает зубами несъедобные предметы, шерсть взлохматилась, глаза потускнели. Я знал, что на севере иногда беспричинно бесятся песцы. Ничего не боясь, они забегают в чумы, в дома, бросаются на людей. Было жаль убивать такую хорошую собаку, я решил привязать ее и посмотреть, что будет дальше. Ночью Баргась сильно выл, а к утру исчез, оборвав привязь. Я предупредил всех, чтобы были осторожны, и положил на санки заряженное ружье. Через день, работая на улице, я увидел, как ко мне мчится Баргась. Не успел я подбежать к ружью, как он бросился на меня и схватил за ногу. К счастью, на мне были высокие, полуболотные сапоги из крепкой кожи и прокусить ее собака не смогла, пришлось беднягу застрелить в упор.

Лед прошел 3 июля. В низине левобережья полая вода злилась так, что с высокого правого берега не видно ей конца, мерзлота не позволяла талым водам уходить в почву, и они целиком оставались на поверхности, откуда затем быстро сбегали в реки. Не мешкая, мы сложили все оставшееся имущество в доме. Я оставил на столе письмо, где указал дату отъезда, план маршрута и срок возвращения, после чего мы забили окна и дверь фанерой, закрыли трубу от дождя колпаком и тронулись в путь, рассчитывая к вечеру быть в устье Горбиты. Это было утром 5 июля.

Держаться фарватера трудно, так как берегов не видно. Они под водой, а река сильно меандрирует. Русло мы часто теряли и блуждали по беспредельно залитой тундре, придерживаясь лишь общего направления на северо-восток. Только там, где коренной берег подходил к реке вплотную, образуя глинисто-песчаные яры, удавалось сориентироваться и попасть снова на фарватер. При этих условиях вести съемку бессмысленно. Отложили это дело до осени, на обратный путь. Километров через 40, ближе к устью, местность стала выше, обрисовались берега. Придерживаясь их, мы без труда достигли Верхней Таймыры.

Отсюда на лодке с подвесным мотором втроем отправились вверх по Таймыре, с тем, чтобы попытаться по высокой воде проникнуть как можно дальше в ее верховье, в горы Бырранга. Здесь же оставили Беспалова для определения астрономического пункта. С собой взяли только палатку, брезент, продовольствия на десять дней и запасной бидон бензина. Плыли вдоль левого, более высокого берега. Коренных пород не видно, их выходы под водой. На другой день прошли крупный приток справа. Река здесь разлилась на несколько километров, образуя вместе с притоком безбрежное море воды. Это и есть река Луктах, которую нам называл Сундаптё.

Перед отъездом с Горбиты я расспрашивал, какие реки будут встречаться нам по Верхней Таймыре, выше Горбиты. Сундаптё сказал, что первой будет Луктах, ее верховье — "голова", как он выразился, — близко подходит к верховьям Янгоды, правому притоку Пясины. От Горбиты до Луктаха четыре летних аргиша; далее за Луктахом будет река Аятари. Ниже Янгоды она "вершиной" подходит к верховьям Тареи, тоже правому притоку Пясины. Затем Верхняя Таймыра повернет на север в горы, где разделится на три ветви. Все это, как мы увидели позже, соответствовало действительности. Нганасаны — люди весьма наблюдательные, они могли описать местность, ее конфигурацию, дать схему, конечно, в масштабах своих представлений, обычно измеряемых дневным переходом каравана — аргишем, протяженность которого менялась по временам года.

И действительно, до Луктаха, по нашей съемке, оказалось 43 километра, что соответствовало четырем летним аргишам. Вскоре, через 16 километров, миновали реку Аятари, а за ней Таймыра постепенно поворачивала на север, к горам. Местность стала выше, река потекла уже в своих берегах. Течение усилилось. Вдали показалась терраса высотой 70 — 80 метров. Это свидетельствовало о значительном поднятии местности в недавнее время. По берегам кое-где выступали коренные породы, представленные твердыми кремнистыми известняками. Окаменелых органических остатков в них не видно, так что возраст пород установить было нельзя. Судя по характеру, они схожи с теми, которые довелось видеть на Хантайке.

Русло постепенно разделилось на ряд рукавов. Мы выбрали наиболее крупный и, хотя течение все возрастало, упорно двигались вперед. Река входила в широкую корытообразную троговую долину явно ледникового происхождения. По берегам выступали все те же известняки, но в отличие от известняков Норильского района и Хантайки здесь пласты подняты, круто наклонены (под углом 40 — 50 градусов) к горизонту. Очевидно, горообразовательные процессы в этих местах проходили более интенсивно, сминая пласты горных пород в крутые складки. В виде прослоев среди известняков встречались и диабазы, схожие с норильскими.

10 июля дальше решили не плыть. Река сузилась до 30 метров, вода упала, а течение такое, что нашему мотору его не одолеть. Рискуем застрять и обратно на лодке не выйти. Лучше предпринять пеший маршрут. Макарьин будет вести топографическую съемку, а я геологическую. Постараемся проникнуть как можно дальше в горы.

Оставив лодку на попечение Нориса, отправились вверх по долине Таймыры, осматривая и описывая обнажения горных пород. Известняки вскоре сменились черными кремнистыми, а затем серыми слюдистыми песчаниками с прослоями глинистых и углистых сланцев. Это уже другие породы, более молодого возраста. Их можно было сопоставить с угленосной свитой района Норильска. В них присутствовали пластообразные тела диабазов. Местами они содержали вкрапления сульфидных минералов, количество которых иногда возрастало настолько, что порода с поверхности становилась охристой и рыхлой, рассыпаясь в дресву от удара молотком. Мы взяли специальную пробу на химический анализ. Возможно, что и здесь наблюдались те же процессы рудообразования, характерные для района Норильска и приведшие к возникновению крупных промышленных месторождений. В отличие от Норильска породы были собраны в довольно крутые складки, вытянутые в направлении с запада на восток, как и весь хребет Бырранга, который от Енисейского залива и низовьев Пясины идет вплоть до Хатангской губы.

Всюду по пути встречались крупные валуны гранитов и кристаллических сланцев. Однако в коренном залегании мы этих пород не видели. Очевидно, они принесены откуда-то с севера. Выступы скал гладко отполированы и сглажены, с царапинами и бороздами, вытянутыми с севера на юг, вдоль долины Таймыры. Это работа ледника, который когда-то заполнял долину, двигаясь по ней на юг. Норис, поджидая нас, сварил обед, вскипятил чай. Мы быстро пообедали и тронулись в обратный путь, так как за наше отсутствие вода упала более чем на полметра. Сделали это вовремя: во многих местах, где раньше плыли беспрепятственно, теперь садились на мель. Приходилось всем вылезать и тащить лодку вброд. Пожалуй, еще сутки промедления — и нам бы отсюда не выбраться. После своего выхода из гор река стала глубже. 12 июля мы благополучно вернулись в старый лагерь, в устье Горбиты. Здесь было все в порядке, Беспалов ждал нашего приезда.

Вода сильно упала, реки вошли в свои берега, и открылись прирусловые выходы коренных пород. В устье одного из ручьев, впадающих в Таймыру близ устья Горбиты, в небольшом уступе среди углистых сланцев обнаружили выход черной слюдистой изверженной породы необычного вида. Позднейшее изучение под микроскопом показало, что по составу она близка к кимберлитам — породам, с которыми связаны алмазные месторождения. Следовательно, южные предгорья Бырранга могли быть перспективны в отношении этого полезного ископаемого.

Дальше поплыли вдоль северного, более высокого берега Таймыры. Яры сложены из песков и глин. В устье реки Логаты, второго крупного притока Таймыры, сделали остановку для определения астрономического пункта. В 10 километрах отсюда стояли чумы летующих здесь нганасан. Их зоркие глаза заметили нашу белую палатку, и они, конечно, приехали к нам в гости. Родовой старшина Нере довольно хорошо говорил по-русски, и я расспросил его, какие речки будут встречаться на нашем пути. Он назвал их довольно много. Из крупных слева будут Киниикатари, Фадыокуда, а, справа, уже вблизи устья, — Ситта-Была-Тарида. Далее в озеро Таймыр, которое он называл Дьямо, с восточной стороны впадает речка Ямутарида. Озеро это очень большое, более десяти аргишей, но "сильно мелкое" у южного края.

На другой день, распростившись с нганасанами, поплыли дальше. В береговых ярах кроме глин и песков стали встречаться суглинки с большим количеством валунов самого разнообразного состава и размера — от нескольких сантиметров до полуметра и более. Попадались известняки, песчаники, сланцы, базальты, граниты. Несомненно, это валунные суглинки — продукты отложения некогда проходившего здесь ледника. Интересно, что глины и пески без валунов иногда залегали на этих суглинках, а иногда подстилали их.

По мере приближения к устью Таймыры местность становилась выше, расчлененнее. Появились сопки и вытянутые с запада на восток гряды, сложенные круто стоящими пластообразными телами базальтов. Вершины таких гряд везде отполированы и испещрены шрамами и бороздами. Видимо, здесь интенсивно "пахал" ледник. Вероятно, это был целый покров протяжением не в одну сотню километров (как, например, сейчас в Гренландии или в Антарктиде). Предгорья Бырранга, которые отсюда хорошо видны даже невооруженным глазом, имели всюду округлые, сглаженные формы, нигде не было крутых уступов, скал. Такой рельеф в геологии называется "курчавым", и его присутствие служит одним из веских доказательств былого крупного оледенения.

Уже перед въездом в озеро нам удалось быть свидетелями удивительного зрелища, какое можно встретить только в самых глухих уголках Крайнего Севера. Для ночевки мы решили зайти в устье небольшого левого притока Таймыры. Завернув за мыс, мы неожиданно попали в большое озеровидное расширение, где спугнули громадное стадо гусей, находившихся на стадии линьки. Летать они совершенно не могли. Гуси сидели на берегу и, увидя нас, со страшным шумом и криками кинулись по склону в тундру. Бежали они так тесно, что давили друг друга. Некоторые даже вскакивали на спины соседей и поверх них мчались вперед, торопясь скрыться. Когда мы выбрались на берег, задние ряды гусей еще карабкались по склонам, в то время как передние ряды уже были далеко в тундре. Сколько их? Трудно сказать, видимо, многие тысячи. Ширина бегущей стаи была примерно метров 50, длина — не менее ста метров. Если предположить, что на каждый квадратный метр будет только пять гусей, то получится 25 тысяч голов. Я думаю, что в действительности их было много больше. Когда мы вошли в тундру, куда убежали гуси, то под кочками обнаружили какие-то белесые пятна. Это оказались притаившиеся беглецы. Головами и туловищами они забились под кочки, а белые подхвостья торчали наружу. Любого из них можно было легко вытащить за хвост.

Наконец 23 июля попали в устье Верхней Таймыры. Она впадала в одну из бухт юго-западной части озера Таймыр, образуя дельту. Бухта была настолько заилена, что превратилась в замкнутый водоем, связанный с озером только протокой. Пока в устье Беспалов будет определять астрономический пункт, я решил на канобе осмотреть западную бухту озера. Она была еще заполнена льдом, который местами лежал даже на дне, так промерзла бухта. Мы назвали ее Ледяной.

На западном берегу встретились сплошные выходы горных пород, позволившие понять один из этапов развития древней Истории этого района. Здесь, по склонам коренного берега, выступали серые плотные известняки, судя по окаменелым остаткам фауны, вероятно, силурийского возраста, отложившиеся около 400 миллионов лет назад. На их складчатой и позднее размытой поверхности лежала толща песчаников, серых и углистых сланцев с отпечатками листьев и стеблей флоры пермского возраста (около 250 миллионов лет назад). Судя по этому разрезу, геолог может сделать заключение, что 400 миллионов лет назад здесь было теплое море, населенное теплолюбивыми беспозвоночными, а на дне его отлагались известковые илы. Потом море отступило, илы окаменели, превратились в известняки, которые подвергались складчатости и размыву. Позднее, в пермское время, здесь образовались болота и озера с богатой растительностью. Растительность на дне болот постепенно превратилась в торф, а потом в уголь и вместе с песками и глинами отложилась на поверхности размытых известняков. Так хорошее обнажение может поведать целую историю развития большого района за многие миллионы лет.

Закончив определение астрономического пункта, мы выехали в район озера и вдоль его западного берега направились к устью реки Нижней Таймыры. Выносы рыхлого материала рекой Верхней Таймырой почти целиком заполнили эту часть озера. Под самым берегом проходила глубокая борозда, а восточнее располагалась обширная отмель, за которой и начиналось собственно озеро. Отмель кое-где еще была залита полой водой, образовывая цепь островов, вытянутых вдоль берега. По мере продвижения к северу борозда углублялась и ширилась, отмели исчезали, берег стал каменистым, и около него появились скалистые островки, сглаженные и отполированные в форме "бараньих лбов".

Вход в Нижнюю Таймыру из озера лежал у вершины глубокой воронкообразной бухты, названной заливом Нестора Кулика. Весь северный берег озера здесь в отличие от южного был глубоким и прямолинейным. Береговые склоны представляли собой крутые скалистые уступы, сложенные из базальтовых лав и туфов общей мощностью в сотни метров. Местами у подножия озера под ними лежали песчаники и сланцы, часто, углистые, а в гальке и щебне по берегу озера попадались обломки каменного угля, очевидно вымытого из этой песчано-сланцевой свиты. Геологический разрез очень напоминал Норильский: те же лавы и туфы, под ними такая же угленосная свита с отпечатками флоры пермского периода.

Залив Нестора Кулика в северном конце переходил в довольно широкую протоку с заметным течением. Этой протокой мы попали в мелководное озеровидное расширение, названное еще Миддендорфом озером Энгельгардт. По нему добрались до бурной и порожистой реки, стиснутой здесь высокими скалистыми берегами в узкое, 50-метровой ширины русло. Вертикально стоящие пласты известняков и создали подпор с озеровидным расширением выше по течению.

Верхняя и Нижняя Таймыры по существу две совершенно различные реки и по форме, и по характеру, и по происхождению. Верхняя — это широкая, в сотни метров, равнинная река протяженностью свыше 400 километров, со спокойным течением в низменных пологих берегах. Только в верховье она приобретала горный характер. Нижняя Таймыра — наоборот, сравнительно узкая, 100 — 150-метровой ширины, типичная горная река, на всем протяжении с быстрым течением в высоких каменистых берегах, иногда переходящих в настоящие каньоны. Верхняя Таймыра — река древняя, сформировавшаяся десятки тысяч лет назад, а Нижняя Таймыра — молодая, возникшая недавно в результате слияния двух речек, бежавших по древней ледниковой долине: одна — в озеро Таймыр, на юг, другая — в море, на север. Поднятие морского побережья вызвало интенсивный размыв верховьев северной речки и перехват южной. Такие случаи в природе нередки, поэтому правильнее было бы дать обеим рекам разные названия, так как родства между собой у них нет.

Нижняя Таймыра на всем протяжении — это увлекательная книга природы, история образования и развития громадной территории севера Средней Сибири в течение многих сотен миллионов лет. Река, как гигантской пилой, глубоко вскрыла земную кору поперек простирания пород и обнажила "каменную летопись", которую геологам еще предстоит расшифровывать. Мы своей экспедицией положили этому начало.

У порога, на выходе реки из озера Энгельгардт, оба берега реки представляли собой причудливое скопление башен и крепостных стен, как бы перегораживающих путь Таймыре на север. Это вертикально стоящие пласты уцелевших еще от выветривания известняков. Более слабые превратились в дресву и щебень, образуя осыпи и ниши между стенами. Какие же силы горообразования действовали здесь, если собрали слои крепких пород в складки, смяли их в гармошку и поставили вертикально, как говорят геологи, "на голову". В известняках имелась богатая окаменелая фауна одиночных и колониальных кораллов, моллюсков и других животных силурийского периода. Такие же известняки и с той же фауной встречались в районе Норильска и на Хантайке, но там они залегали почти горизонтально.

При дальнейшем осмотре обнажений выявились такие факты, которые меня, тогда молодого геолога, повергли в недоумение, настолько они были необычны. В подножии береговых склонов, почти у воды, я обнаружил выходы глинистых и углистых сланцев, схожих с теми, что я уже видел недавно в бухте Ледяной, а еще ранее — в районе Норильска. Породы эти были собраны в складки, но более пологие, чем лежащая выше известняковая толща. Но ведь там эти сланцы принадлежали к более молодым пермским породам. Как же могли вопреки логике древние породы, образовавшиеся 400 — 440 миллионов лет назад, залегать поверх более молодых, отложившихся 250 — 280 миллионов лет назад, то есть на 150 миллионов лет позднее?

Необходимо было проверить этот геологический парадокс. Решив дальнейший осмотр берегов провести как можно подробнее, я пересел на канобе. Она позволяла приставать к любому месту, высаживаться, производить осмотр обнажений, описывать их, делать зарисовки. Шлюпку же послал вперед, заранее условившись с товарищами, где им останавливаться для ночевки.

Река здесь прорезала себе русло по крайней мере на 200 метров по вертикали ниже поверхности плато Бырранга. Древние известняки выступали по склонам отвесных берегов Таймыры, образуя скальные обрывы. Но вот на десятом километре ниже порога, под известняками у воды, снова появились глинисто-углистые сланцы. Они тянулись по обоим берегам реки примерно на километр. А далее, снижаясь, уходили под воду. Еще через три километра, у речки Бунге, встретился более крупный выход этих пород, прослеживающийся более чем на шесть километров. В них кроме сланцев были прослои песчаников с обугленными отпечатками растительности, несомненно, пермского возраста. А выше, над ними, в скальных выступах каменистых обрывов шли все те же известняки.

Теперь стало ясно, что древняя, силурийского возраста, толща известняков, по крайней мере, на протяжении 20 километров надвинута на более молодую песчано-сланцевую угленосную свиту перми. Надвиг прошел по пологой, волнистой поверхности, так что подстилающие пермские породы местами вскрывались рекой, образуя окна. Такое явление пологого перекрытия молодых пород более древними носит название "шарьяж". Еще ниже, на 27-м километре от порога, удалось наблюдать и самую поверхность шарьяжа.

Сланцы здесь были перетерты в рыхлую глинистую массу с вмятыми в нее округлыми, как караваи, обломками известняков. Такое смешение пород разного возраста называется "меланж". Он возникает в процессе волочения одних пачек пород по другим. В данном случае сланцы, по которым волочились известняки, имели глинистый состав, играли роль смазки, а оторванные при волочении обломки известняков окатывались и втирались в глинистую массу сланцев. Ниже, в крупных плитках сланцев, нашлись отпечатки флоры, что также подтверждало их пермский возраст. Обнажение меланжа имело столь необычный вид, что на него обратил внимание еще Миддендорф и привел его зарисовку в своем отчете (Прим. Миддендорф А. Ф. Путешествие на Север и Восток Сибири. Спб., 1860). Какого-либо объяснения этому оригинальному явлению он, конечно, дать тогда не мог.

Нижняя Таймыра на всем пройденном пространстве текла в узком каменистом ущелье, имела быстрое течение и глубины до 15 — 20 метров. Местами в круто стоящих пластах известняка вследствие выветривания и размывающей деятельности реки образовались глубокие ниши. Одну из них, наиболее крупную, мы назвали пещерой Миддендорфа. В его отчете есть упоминание, что в одной из ниш, возможно именно в этой, ночевали члены его экспедиции. На 35-м километре известняки кончились, берега стали пологими. В них залегали сланцевые породы, возраст которых установить не удалось. Но видимо, все же это не пермские, а более древние отложения. Продвигались медленно, я большей частью шел пешком или плыл на канобе, внимательно осматривая берега.

Гусей, уток, диких оленей здесь не было, в этой каменистой пустыне они не могли жить. Зато изобилие рыбы. Вечером, становясь на отдых, мы забрасывали в реку свою маленькую ставную сетку-"пущальню", а утром вытаскивали ее полную рыбы. И какой рыбы! Килограммовые красавцы хариусы с огромными радужными спинными плавниками и короли таймырских рек — пестрые гольцы, полярные лососи, близкие родственники европейской семге. Этих могучих рыбин нам доводилось ловить размером не более полуметра, более крупные рвали сетку и уходили.

За 50-м километром река снова вошла в ущелье, где известняки образовали круто поставленные и изогнутые складки. Здесь все свидетельствовало о мощном проявлении горообразовательных сил, которые когда-то сжимали, сдвигали и перемещали друг по другу громадные каменные массы. Эти давленные и мятые породы — тектониты сменялись еще более древними породами — кварцитами и зелеными сланцами. Кварциты когда-то были песчаниками, у которых песчинки под влиянием высокого давления и температуры превратились в сплошную массу, а зеленые сланцы образовались из глин, впоследствии окаменевшие, ставшие тонкоплитчатыми, зеленый цвет им придали новообразования слюды. Сланцы во многих местах, кроме крупной складчатости, обнаруживали тонкую плойчатость и даже гофрировку течения. Переход от известняков к этим породам, к сожалению, не виден, он был закрыт осыпями. Очевидно, впоследствии контакт был раздроблен так, что все превратилось в дресву. Обычное явление, которое всегда печалит геолога: если встречается интересное место, так обязательно или осыпь, или ручей, или болото.

Река постепенно становилась шире, течение медленнее, а берега положе. Здесь уже не было таких скал, как ранее. Зато везде разбросаны громадные валуны гранитов и других пород. В коренных выходах мы еще их не встречали. Очевидно, они были принесены ледником с севера. Обнажений становилось меньше, по берегам преобладали пески и глины, кое-где с раковинами морских двустворчатых моллюсков. Видно, когда-то, уже после оледенения сюда доходило море.

На 93-м километре проехали мимо довольно высокого глинисто-песчаного яра на правом берегу. Здесь, еще во времена похода Харитона Лаптева, был найден бивень мамонта, поэтому яр назывался Мамонтовым. После Мамонтова Яра река сразу расширилась, образовав губу. Течения здесь почти не было, зато приливно-отливные колебания уровня воды хорошо заметны. Лодку на стоянках приходилось крепить на якорь, иначе ее могло унести в прилив. За широким песчаным островом Фомина Губа стала суживаться, а затем перешла в широкий Таймырский залив. Здесь, по его берегам, в низких, сглаженных ледником обнажениях выступали глубоко измененные породы: кристаллические сланцы, кварциты и гнейсы, несомненно, весьма древнего происхождения. Когда-то эти породы были обычными песчаниками и глинами, но во времена древних горообразовательных процессов они опустились на десятки километров в глубины земной коры, где под воздействием высокой температуры и давления подверглись полной перекристаллизации и даже частичному плавлению. Затем, при новых движениях земной коры, они вновь вышли на поверхность и теперь слагали северные отроги Бырранга.

На самом выходе в море решили сделать остановку. Море, насколько видно в бинокль, свободно ото льда. Можно плыть на запад вдоль побережья до острова Диксон. Так и хотелось это сделать, но благоразумие заставило отказаться от такого путешествия. Здесь, на выходе из залива, теплые, пресные воды Таймыры отогнали льды, а дальше, вдоль побережья, они встретятся непременно. Рискованно пускаться в такой путь, и я скрепя сердце ничего не сказал спутникам о своих размышлениях.

Залив и губа, где мы стояли, очень мелководны, так что местами для шлюпки приходилось искать фарватер. При сравнении собственной съемки этого участка со съемкой топографа Ваганова из экспедиции Миддендорфа можно было убедиться, что очертания отмелей, показанных на его карте, в точности совпадали с очертаниями теперешних песчаных островов. Однако за истекшие 86 лет суша поднялась почти на полтора метра. Такой же подъем мы наблюдали на озере Таймыр в месте впадения в него Верхней Таймыры.

Горы Бырранга здесь представляли собой отдельные сглаженные возвышенности, кое-где разбросанные среди ровной как стол прибрежной морской равнины. На юге они обрывались к низменности крутым, почти отвесным уступом высотой сотни метров. В северо-восточной части высота гор достигала более 1000 метров над уровнем моря, а к северу плоскогорье постепенно снижалось, нивелируясь до уровня равнины.

На месте последней стоянки определили астрономический пункт и 10 августа повернули обратно, вверх по Нижней Таймыре. Уровень воды упал до межени. Местами течение в ущельях стало столь сильным, что слабый мотор не тянул, и нам приходилось помогать бечевой. На озере Энгельгардт, по берегам, теперь, после спада высокой воды, открылись обширные отмели, на которых всюду лежал щебень сланцев, песчаников и каменного угля. Куски угля попадались величиной с кулак. Однако его коренных выходов найти не удалось. Их нашли уже после нас, позднее. И сейчас район озера Таймыр, где есть полярная станция, рыболовецкая база и звероводческий совхоз, обеспечен этим углем.

Озеро Таймыр встретило нас неприветливо. Из залива Нестора Кулика мы повернули на восток, вдоль берега озера, с целью обследования и нанесения его на карту. Однако вскоре встречный северо-восточный ветер, перешедший в шторм, заставил нас искать укрытие. Пройдя с трудом километров десять, встретили небольшую бухточку и в ней укрылись в надежде переждать непогоду. Шторм бушевал три дня без перерыва. Очевидно, такая осенняя непогода — характерная особенность здешних мест. Высокий хребет, покрытый снегом, а кое-где и ледниками, соседствует с обширным водным пространством озера и низменностью тундры. Это создает весьма неустойчивое состояние воздушных масс, которые, низвергаясь с гор к озеру, образуют вихревые потоки штормовой силы типа "бора".

Пешие маршруты вдоль озера показали, что хребет Бырранга и далее идет непрерывно на восток. Строение его здесь однообразно, вулканическая базальтовая толща и подстилающие ее снизу угленосные песчано-сланцевые отложения перми тянулись вдоль озера на всем осмотренном пространстве. Берег везде прямолинейный, бухточек вроде нашей не было видно, так что в случае необходимости и укрыться-то негде. Придется, как только стихнет непогода, плыть к устью Верхней Таймыры. Выбрав момент, когда к ночи шторм несколько ослаб, мы покинули нашу гостеприимную бухточку, назвав ее бухтой Ожидания. Подгоняемые попутным ветром, проскочили залив Нестора Кулика. Прибились к западному берегу озера, где прежние островки превратились в сплошную отмель. За ней, под самым берегом, была глубокая борозда. Ею-то, под защитой отмели, мы спокойно добрались до устья Верхней Таймыры.

Упавшая до межени вода обнажила обширные береговые яры, представлявшие прекрасный материал для изучения новейшей (четвертичной) геологической истории края. Везде присутствовали ледниковые валунные суглинки с валунами гранитов и гнейсов, Попадались также песчано-глинистые слои, переполненные раковинами морских моллюсков; глины и пески без раковин с галькой речного происхождения. В них встречались даже целые пни лиственниц с корнями, обломки берез с еще сохранившейся корой свидетельствовавшие о более теплом в то время климате. Валунные суглинки в одних местах подстилались песчано-глинистыми морскими отложениями, в других же, наоборот, налегали на них. Только в одном месте, в десяти километрах выше дельты, удалось наблюдать полный разрез, где присутствовали оба горизонта валунных суглинков, разделенные слоем чистых и иловатых песков с раковинами моллюсков, многие виды которых живут в северных морях и сейчас.

Следовало бы заняться этим поподробнее, но времени оставалось мало, начались ночные заморозки. Утром 24 августа термометр показал даже восемь градусов мороза. Лужи и мелкие озерки покрывались льдом. Надо было спешить, иначе могли застрять со шлюпкой. К Горбите подошли 28 августа и начали по нем подниматься. Какая же разница с тем, что было весной! Теперь это речка 10 — 15-метровой ширины в глинистых отмелых берегах. Сначала глубины позволяли идти на шлюпке, но потом пошли перекаты. Пришлось срочно шлюпку разгрузить, все имущество переложить в лодку, а шлюпку взять на буксир. У устья реки Волчьей мы были вынуждены кое-где тащить лодку бечевой, а сами идти вброд. Все же, в конце концов, весь груз, в том числе и шлюпку удалось дотянуть до базы, куда попали 1 сентября. Теперь надо ждать Иванова дня, когда придет за нами с оленями Максим.

Пока, пользуясь хорошей погодой, решил осмотреть береговые яры на Горбите и Волчьей, где есть обнажения четвертичной пород: глин, песков, озерных и морских осадков с раковинами Суглинки и здесь содержали валуны гранитов и гнейсов, а пески с морскими раковинами налегали на них. Это позволяло сделать вывод о том, что в недавнее, четвертичное, время оледенение на Таймыре происходило дважды. Первое, самое крупное, охватывало весь район Бырранга и распространялось далеко на юг, до района Норильска и еще дальше, поскольку и там встречались гнейсовые и гранитные валуны. Второе оледенение было значительно слабее. За пределы Бырранга, на юг, оно зашло не более чем на 100 — 150 километров. Свидетельство тому — отсутствие на Горбите верхнего горизонта суглинков с валунами. Оледенение сменялось вторжениями моря, происходившими дважды, после каждого ледникового периода. Это и понятно, так как громадные массы льда толщиной в тысячи метров своею тяжестью прогибали земную кору и вызывали вторжение моря. За последним оледенением следовала эпоха значительного потепления, когда древесная растительность распространялась далеко на север. Лиственничные и березовые леса тогда доходили до гор Бырранга, а стада мамонтов бродили по всему Таймыру, вплоть до побережья.

Вскоре холодная, с ночными заморозками погода сменилась потеплением. Выпавший было снег стаял. Изредка шел дождь. Наконец 11 сентября налегке приехал Максим Поротов. Он сообщил, что стоит со всем стадом в верховьях Горбиты, километрах в 25 отсюда, и аргишить на юг, к Хатангскому тракту, будет только после того, как установится санный путь. Летом он кочевал к Таймырскому озеру, так как здесь было жарко, комары и оводы донимали оленей. И хотя весенний отел прошел хорошо, гибели телят почти не было, но жаркая погода сильно изнуряла оленей. Много их переболело "копыткой", болезнью, когда израненные на каменистой щебенке и сучьях ступни оленей начинали воспаляться и гноиться. Олень хромал, плохо кормился, худел и даже погибал. Вот почему Максиму пришлось откочевать к северу.

Пользуясь временем, шлюпку просушили, разобрали и увязали на нартах для предстоящей дороги. Лодку решили оставить здесь. Ее вытащили, подремонтировали и уложили на высоком месте вверх днищем. Затем я принялся за составление отчета и вычерчивание геологической карты нашей экспедиции. Я указал на ней направления ледниковых борозд, которые видел на отполированных льдом скалах в верховье Верхней Таймыры, на Горбите, Ногате, озере Таймыр и в Таймырском заливе. Указанные направления сошлись веером не на побережье, а севернее, в архипелаге Норденшельда, где к западу от Таймырского залива сейчас лежит группа низких каменных островов. Значит, в ледниковую эпоху здесь располагались высшие точки Таймыра — горы, откуда ледниковые потоки растекались далеко на юг. Это был такой же гигантский ледниковый покров, какой существовал тогда на севере Европейской России, Скандинавии, Америки. Гигантская ледниковая шапка прикрывала всю верхнюю часть северного полушария.

Горы Бырранга на карте предстали перед нами как весьма сложное геологическое сооружение, архитектоника которого намечена лишь в общих чертах. И хотя обследовать их удалось только по Пясине и Таймыре, но и этого оказалось достаточно, чтобы утверждать, что по размерам и сложности строения они не уступали Кавказу, Алтаю и другим крупным горным системам.

В южной части гор Бырранга оказались те же породы и полезные ископаемые, что и в Норильском районе, но складчатость здесь была выражена гораздо интенсивнее. Северную часть можно было сравнивать с центральными зонами Урала и Алтая.

Основные наблюдения и выводы, полученные нами ранее, находят все большее подтверждение в настоящее время. В районе озера Энгельгардт и по Пясине сейчас выявлены крупные месторождения каменного угля высокого качества, в верховьях бассейна реки Верхней Таймыры и по реке Тарее — медно-никелевые руды норильского типа, на побережье — слюдяные и керамические пегматитовые жилы, признаки золота и других полезных ископаемых. Промышленное развитие Северного Таймыра теперь не вызывает сомнения.

Ко второй половине сентября пасмурная с оттепелями погода сменилась, наконец, ясной и морозной, но снега еще не было. Зато каждую ночь земля и все предметы покрывались снежной изморозью. Гуси уже улетели, да и куропатки в зимнем оперении собирались в стаи для кочевки на юг к границе леса, туда, где были кустарники, почками которых птицы питались. Реки Горбита и Волчья стали. За одну ночь лед намерз до трех сантиметров, и мы теперь занимались подледным ловом рыбы. Ловили чиров, сигов, муксунов. Попадались и налимы, но мы их отпускали назад. На Таймыре, да и вообще на Севере, налим и щука не считались за рыбу, годную в пищу, ими кормят только собак. Приезжаешь в чум к рыбаку и спрашиваешь: "Рыба есть?" Тебе отвечают: "Нет, рыбы нет, щука есть".

В ожидании прибытия Максима мы все собрали и упаковали. Но вот погода опять резко изменилась. Потеплело, снег таял, временами моросил дождь и даже на реке, на льду, появились лужи. Ставить и вытаскивать сети ходили вдвоем и даже втроем. Один стоял на берегу с бухтой веревки, готовый бросить ее, если рыбак провалится. Нам рассказали о, трагической гибели двух русских: заведующего факторией и счетовода на станке Авам. Они, одевшись потеплее в меховые малицы, пошли ставить сети на реку, сразу после ее ледостава. Вместе вышли на тонкий лед и провалились, на берегу никого не было, чтобы оказать помощь, и оба погибли. Толстая неуклюжая одежда быстро утянула их на дно. Якуты с волнением рассказывали нам, как их потом нашли. Сквозь тонкий лед было видно, как погибшие, пытаясь выплыть, выгребали, да так и застыли на корточках с разведенными руками.

С начала октября опять наступила ясная, морозная погода. Снега еще не было, зато иней каждую ночь садился густо. На целый месяц позднее намеченного срока, 12 октября, наконец пришел Максим с оленями. Все оставшееся имущество сложили в доме. Следуя традиции Севера, оставили дрова, спички, свечи, сухари, сушки, чайник. Нефти в бочке оставили почти половину, ее подкатили к дому, а бак у печки заполнили до верху, чтобы можно было сразу затопить. Написали записку, сообщили, кто мы такие, когда и куда уехали и откуда прибыли.

Затем быстро подпрягли оленей и, простившись с гостеприимным домиком, тронулись в обратный путь. Караван теперь был небольшой: три нарты со шлюпкой, две — с имуществом и с инструментами Беспалова, двое санок с людьми. Сытые олени бежали быстро, и к вечеру мы уже были у Максима, в верховьях Горбиты, откуда сразу же, не мешкая, всем караваном тронулись к Дудыпте, где располагалось основное летовье Поротовых. Дальше можно было следовать двумя путями: или по Хатангскому тракту, или севернее, вдоль Дудыпты. Этот путь для меня интереснее. Он позволит выяснить, как проходит граница более позднего оледенения, спускавшегося со Среднесибирского плоскогорья.

Идем медленно несколько южнее Дудыпты, примерно вдоль границы лесной растительности, которая то вдавалась по долинам рек на север, то отступала по водоразделам на юг. Рельеф местности весьма своеобразен: замкнуто-холмистый, с разнообразными по размеру и форме озерами, лежащими во впадинах между возвышенностями. Попадались крупные гряды высотой до 100 метров и более. Одна из них, Ушканий Камень, тянулась километров на 50 с востока на запад. Поверхность таких гряд покрыта россыпью валунов — базальтов и известняков, — подчас довольно крупных, размером до полуметра в диаметре.

В Дудинку вернулись 13 ноября, пропутешествовав почти год. Сделав доклад о работе в исполкоме и ознакомившись с делами в Норильском районе, мы выехали 18 ноября в Красноярск. Решили ехать втроем, тем более что багажа у нас было немного: коллекции горных пород и личные вещи. До Потаповска нас "подбросили" знакомые долганы с Часовни, а там, говорили они, тоже есть олени. В Игарке, где мы с оленей перешли на лошадей, пришлось задержаться на несколько дней.

Игарская протока — рукав правого берега Енисея против селения Игарка — при поисках еще в прошлом году удобного места для строительства морского порта оказалась очень глубокой и вполне доступной для морских судов. Верхняя ее часть была защищена от ледохода и потому безопасна для зимнего отстоя судов. Фарватер по Енисею настолько глубок, что по нему могли подниматься морские суда почти любой осадки. Здесь, на правом высоком берегу Енисея, уже выстроили несколько казарм для рабочих, жилой дом для технического персонала и начали закладывать фундамент лесопильного завода.

Теперь Игарка — город, крупный морской порт с лесопильным комбинатом, широко известным за рубежом. С Ангары, Подкаменной Тунгуски и Енисея идет снабжение первоклассным лесом.

Распростившись с Игаркой, теперь уже на лошадях, больше пешком, чем в санях, выехали в Красноярск. Дороги еще не наезжены, на Енисее слабый лед, есть полыньи, и их приходится объезжать берегом. Только после Ворогова путь стал лучше. 21 декабря наконец приехали в Красноярск, пробыв в дороге 34 дня.

Пока мои товарищи отправляли груз в Ленинград по железной дороге, я побывал в исполкоме и Комитете Севера, где сделал доклады о своей работе, о жизни кочевого населения и его потребностях, с ростом которых непременно возникнет вопрос о реформе транспорта, где, по-видимому, большую роль суждено сыграть Северному морскому пути.

В Ленинград прибыли в канун Нового года. Таймырское путешествие закончилось. На лошадях, оленях, лодках и пешком преодолено более 8 тысяч километров. Составлена карта пройденной части Таймыра. Выявлена очень сложная и интересная геология гор Бырранга, в южной части весьма сходная с геологией Норильского района. Карты и отчет приняты Ученым советом Геолкома и сданы в печать. Теперь можно подумать и о дальнейшей работе.

Неведомая Северная земля

Наш дом на острове Домашний (Рис. 34)

Знак астрономического пункта на мысе Анучина (Рис. 35)

У мыса Берга. Вдали виден знак астрономического пункта, поставленный гидрографами в 1913 году (Рис. 36)

Определение астрономического пункта (Рис. 37)

О существовании земли к северу от Таймыра предполагали давно. Еще в XVI–XVII веках промысловики из города Мангазеи по рекам Енисею, Пясине и Хатанге проникали далеко в глубь Таймыра, вплоть до побережья. По их "скаскам" была составлена карта, попавшая в руки жившего в Москве голландского купца Исаака Мессы. Он опубликовал ее в Амстердаме под своим именем. На этой карте была показана земля, лежащая к северу от Таймыра. Слышал о ней и участник Великой Северной экспедиции штурман Семен Челюскин. Весной 1742 года, огибая на собаках северную оконечность Таймыра, он пытался пройти дальше к северу, но этому помешали тяжелые льды. В 1869 году житель Туруханска П.Третьяков писал: "По рассказам енисейских промышленников к северу от Таймыра есть иная земля, откуда на материк приходят песцы и медведи". В 1878 году шведский арктический путешественник А.Э.Норденшельд во время стоянки судна "Вега" у мыса Челюскин видел летевшую с севера стаю гусей. Это дало ему основание предположить, что гуси летели с какой-то неизвестной земли, расположенной к северу от его стоянки.

Восточный берег острова Большевик (Рис. 38)

Домик-будка для магнитных наблюдений на острове Домашний (Рис. 39)

Торосистые льды в проливе Вилькицкого (Рис. 40)

Промысловый домик на острове Голомянный (Рис. 41)

Острова Северной Земли были открыты в 1913 году Русской гидрографической экспедицией под начальством Б.А.Вилькицкого. Выполняя свое основное задание — совершить сквозное плавание по Северному морскому пути на судах "Таймыр" и "Вайгач", — экспедиция не имела возможности уделить достаточно внимания и времени обследованию открытой ею суши и ограничилась беглой описью с моря ее восточного и южного берегов. На восточном берегу мыса, названного мысом Берга, участники экспедиции высадились, определили астрономический пункт, взяли образцы горных пород и водрузили русский национальный флаг. При этом размеры земли, ее очертание, границы, рельеф, геологическое строение оставались неизвестными. Впервые острова Северной Земли были исследованы и нанесены на карту советской экспедицией под руководством Г.А.Ушакова в 1930 — 1932 годах.

Работы по изучению Севера в Советском Союзе вели Институт по изучению Севера, Плавучий морской институт, Геологический комитет и многие другие организации. Для координации планов всех работ в Москве при Совете Народных Комиссаров была создана специальная комиссия. В феврале на заседание этой комиссии по плану работ 1930 года были вызваны многие исследователи Севера, в том числе и я. В вагоне, по пути из Ленинграда в Москву, я встретился с Георгием Алексеевичем Ушаковым, недавно вернувшимся с острова Врангеля и ехавшим также по вызову в Москву. Мы с ним оказались в одном купе, быстро познакомились и, конечно, сразу же завели разговор о Северной Земле. Проговорив всю ночь, мы решили, что ее исследование надо начинать немедленно.

Мы договорились пойти в Арктическую комиссию с ходатайством об утверждении плана экспедиции в этом же году. Для доставки нас и грузов на Северную Землю можно было воспользоваться судном, осуществлявшим смену состава полярной станции, расположенной на Земле Франца-Иосифа. Возможность нашей высадки на Северную Землю будет зависеть от ледовой обстановки, и нам следовало готовиться к самым трудным условиям. Для осуществления нашего плана потребуется максимально мобильная экспедиция, в состав которой мы наметили четырех человек: начальника, научного сотрудника, радиста и охотника-промысловика. Георгий Алексеевич будет осуществлять общее руководство экспедицией. Я возьму на себя выполнение всех научных работ: съемку, определение астрономических пунктов, геологические, морфологические и другие исследования. Радист, хорошо знающий радиотехническое дело, должен в случае необходимости суметь не только отремонтировать аппаратуру, но и смонтировать новую из взятых деталей. Не менее важной будет роль в экспедиции у охотника-промысловика. Основной вид транспорта, которым мы сможем воспользоваться при исследовании и съемке земли, — собаки. Поездки на собаках будут измеряться сотнями, а возможно, и тысячами километров. Никакой вид существовавшего тогда механического транспорта с этой работой не справится. Для содержания ездовых собак потребуется много корма. Добыть его можно только охотой, и потому промысловик нам столь же необходим, как и радист.

Что касается экспедиционного снаряжения, оборудования и продовольствия, то в этом отношении и у меня, и у Ушакова уже имелся опыт. Экспедицию, учитывая все трудности работ, надо рассчитывать на три года. Для жилья решили воспользоваться небольшим разборным домиком и при благоприятных условиях выгрузить его там, куда подойдет судно; если же придется высаживаться прямо на лед, то построим каркасный домик из реек и фанеры, утепленный кошмой.

В Арктическом комитете наше предложение было встречено с одобрением, и его председатель С.С.Каменев обещал ходатайствовать в Совнаркоме о выделении нам средств из резервного фонда, так как общий план по стране был уже утвержден. На заседании решили, что на Северную Землю нас доставит ледокольный пароход "Седов", который повезет смену состава полярной станции на Землю Франца-Иосифа. Общее руководство всем походом было возложено на О.Ю.Шмидта.

В Ленинграде, в ожидании ответа об утверждении плана нашей экспедиции на Северную Землю в правительстве, мы занялись составлением списков того, что нам потребуется с учетом трехгодичной зимовки и длительных маршрутных работ. Тем временем пришло официальное сообщение о включении Североземельской экспедиции в план работы Института по изучению Севера на 1930 год. Начальником экспедиции был назначен Георгий Алексеевич Ушаков, я — его заместителем по научной части, в связи с чем я был откомандирован из Геолкома в Институт по изучению Севера.

Скоро моя ленинградская квартира превратилась в склад самых разнообразных предметов. В поисках и закупке их очень помогала моя жена Елизавета Ивановна, врач по профессии. Она составила список медикаментов, медицинского оборудования и получила все это при содействии Наркомздрава. Особенно трудно было с научным оборудованием. Хронометры, универсал, буссоли остались у меня от прежних экспедиций. Часть оборудования нам выделили Академия наук, Главная геофизическая обсерватория и другие научные учреждения. Особую заботу проявил директор Слуцкой аэрологической обсерватории Павел Александрович Молчанов, снабдивший нас всеми аэрологическими приборами, ветровой электроустановкой в один киловатт и радиопеленгаторным приемником "Телефункен". Все имущество укладывали в ящики и легкие походные чемоданы из фанеры.

Тем временем Ленинградская секция радиолюбителей рекомендовала нам Ходова Василия Васильевича, молчаливого и серьезного, несмотря на свои восемнадцать лет, молодого человека. Среди многих заявлений, поступивших к нам главным образом из Архангельска, мы обратили внимание на письмо Сергея Прокопьевича Журавлева. Это был коренной зверобой, приехавший на Новую Землю еще с отцом более 25 лет назад. Промысел, конечно, он знал отлично. Георгию Алексеевичу очень хотелось повидаться с ним. Ушаков как раз собирался в Архангельск заказывать для нас меховую одежду из зимних шкур взрослых оленей и из пыжика.

В условиях нашей работы, когда придется часто соскакивать с нарт, чтобы осматривать обнажения пород, делать зарисовки, помогать собакам тянуть грузы, поддерживать нарты на косогорах, потребуется легкая, не стесняющая движений, но теплая одежда. Мы остановились на чукотском покрое одежды. Комплект такой одежды состоял из меховых штанов и рубашки с капюшоном из пыжиков мехом внутрь, штанов и короткой, до колен, кухлянки мехом наружу. Такая одежда позволяла не только ходить, бегать, но и лазать по торосам и скалам. Кроме того, нам надо было закупить достаточное количество выделанных оленьих, тюленьих, нерпичьих и других шкур для пошивки обуви, ездовой сбруи. В Архангельске также надо было заказать домик и стройматериалы.

Я спроектировал разборный домик (6x9 метров) с холодными сенями по тому же типу, что и первый норильский дом, но вместо бревен он будет сложен из шпунтованных брусьев (20x25 сантиметров). Это значительно повысит его теплонепроницаемость и уменьшит вес более чем на треть. При сборке по пазам можно проложить войлок или кошму, пол и потолок сделать двойными из шпунтованных досок с засыпкой опилками по алебастру. Если все части дома аккуратно промаркировать, то собрать его можно будет за день-два. Вес дома не превысит 30 тонн. Склад для продовольствия, сарай для угля, загон для собак сделаем из брусков и облицуем трех-пятимиллиметровой фанерой.

Очень важным был вопрос о собаках, так как от них в основном зависел успех нашей экспедиции. Мы решили обратиться в Дальневосточную контору Госторга с просьбой закупить полсотни ездовых собак и отправить их с проводником в специальном вагоне в Архангельск. Одновременно попросили прислать три ездовые нарты чукотского образца и несколько комплектов сбруи.

В начале июня собаки уже находились на попечении Журавлева. Как и следовало ожидать, некоторые из них оказались плохими, но все же три хорошие упряжки можно было собрать. Кроме прибывших вместе с собаками чукотских длинных и узких нарт, специально приспособленных для езды по торосистым льдам, Журавлев изготовил другие — новоземельского типа, которые ему были более привычны. Они шире, приспособлены для быстрой езды, их прототип — оленьи ездовые санки, которыми пользуются на Таймыре. Для предохранения деревянных полозьев от износа он заказал на одном из лесопильных заводов Архангельска несколько комплектов стальных подполозков из старых продольных пил. Кроме того, из фанеры Журавлев изготовил очень легкую "стрельную" лодочку, которую можно было перевозить на нарте и переправляться на ней через полыньи и разводья, добывая в них убитого зверя.

Вернувшийся из Архангельска в середине июня Г.А.Ушаков сообщил нам, что дом строится из отборного сухого соснового леса под надзором техника-строителя, который будет руководить его сборкой на Северной Земле. Конечно, разборку и маркировку он проведет тщательно. Пошив меховой одежды взял на себя архангельский Госторг, но, к сожалению, не по образцам чукотской одежды. Мы согласились взять ту, что была у них, а впоследствии переделать ее самим зимой, во время полярной ночи.

К концу июня все сборы были закончены. Институт по изучению Севера направил грузы в специальных вагонах в Архангельск. Вскоре туда же выехали и мы.

В Архангельске мы прежде всего принялись за разборку и сортировку грузов, сложенных вместе с прочими на одном из громадных пристанских складов. Нас очень беспокоило запаздывание импортных грузов для экспедиции, среди которых был пеммикан (высококалорийная пища из сушеного молотого мяса, муки, жиров для собак и людей в маршрутах).

Двенадцатого июля, после погрузки угля, к пристани у складов экспедиции подошел ледокольный пароход "Седов", специально приспособленный для работы во льдах. Он мог форсировать сплошные льды толщиной до полутора метров и активно двигаться во взломанных льдах с разводьями и полыньями. Водоизмещение судна — 3056 тонн, грузоподъемность — 1950 тонн, мощность паровой машины — 2300 лошадиных сил. На таком судне можно было достичь заветной для нас цели — Северной Земли, тем более что поведет его капитан Воронин, знаток ледового плавания, потомок поморских мореходов, еще в XV веке ходивших на своих ладьях на промысел к открытому ими Груманту (Шпицбергену) и Новой Земле. Это он, Владимир Иванович Воронин, в прошлом году, несмотря на тяжелые льды, провел судно к Земле Франца-Иосифа в бухту Тихую на острове Гукер, где была построена первая советская полярная станция.

Кроме нас четверых на судне находились еще 9 человек, едущих на смену сотрудников станции, 10 человек строителей во главе с техником, 10 человек научного персонала, были, конечно, вездесущие корреспонденты и кинооператоры. Общее число пассажиров вместе с командой составило 78 человек. 15 июля пароход подошел к пристани для окончательной погрузки. На митинге Отто Юльевич Шмидт произнес речь, в которой подчеркнул важность нашего похода в неисследованные районы Арктики. Уезжали мы надолго, на три года.

18 июля подошли к Новой Земле и стали на якорь в Белужьей Губе у Южного острова. Здесь забрали согласившегося поехать на полярную станцию промысловика и 20 июля взяли курс на Землю Франца-Иосифа. Ледовая обстановка была благоприятная — разреженные битые льды, почти не тормозившие ход судна. К вечеру 22 июля вошли в бухту Тихую, где льдов тоже не было, и стали близ берега, у станции, для выгрузки. 2 августа работы на станции были закончены, и мы направились в Русскую Гавань, расположенную на северном острове Новой Земли, для пополнения запасов угля.

Льдов по-прежнему мало, и уже на другой день мы попали в Русскую Гавань, куда вскоре подошел с углем ледокол "Русанов". Перегрузка заняла три дня, хотя велась непрерывно в три смены. 11 августа на "Русанов" перешли зимовщики с полярной станции с острова Гукер. Дальше Воронин решил идти северным курсом, так как, по его мнению, дувшие за последнее время упорные северные ветры должны были отжать льды к берегам Таймыра и тем самым разредить их на нашем пути. Поэтому, выйдя из Русской Гавани, мы направились в обход мыса Желания, расположенного на северной оконечности Новой Земли. Нам хотелось высадиться примерно в средней части Северной Земли, этим курсом и повел судно Воронин. Ни у мыса Желания, ни восточнее его льдов не оказалось.

На другой день мы увидели низменный остров, окруженный широким ледовым припаем. Сделали высадку и назвали его именем Визе, так как этот ученый на основе анализа течений и дрейфов льдов предсказал существование здесь или мелководья, или острова. Вскоре за островом появились льды, сначала разреженные, затем более плотные. Однако пока идем тем же курсом. Искусно маневрируя, пользуясь малейшими признаками разводьев и трещин, наш капитан проводил судно там, где, казалось бы, пройти невозможно. Шли медленно, не более одного-двух километров в час, и к ночи остановились среди сплошных льдов. Но Владимир Иванович был уверен, что эго явление временное. Действительно, к утру подул ветер, начался отлив, льды стало разводить. Мы двигались вперед то среди разреженных льдов, то временами почти по чистой воде. Прошли мимо низменных неизвестных островов, один назвали островом Воронина, другой — Исаченко — по фамилии микробиолога, находившегося среди нас.

22 августа подошли к группе островов, вытянутых грядой на север. Судя по положению, эта гряда должна была окаймлять западные берега Северной Земли. Однако к ней самой, видимо, не пробиться. Вокруг стояли невзломанные льды. Для ориентировки мы с Ушаковым высадились и пошли к ближайшему каменистому, довольно высокому острову. С его возвышенной части в бинокль на западе были видны только невзломанные льды. Контуров Северной Земли не обнаружили. Видимо, придется высаживаться где-то тут, на островах. Внимательно осматривая гряду, заметили, что в одном месте открытая вода подходит вплотную к небольшому острову, расположенному к северу отсюда, там и решили выгружаться. Вернулись на судно, доложили обстановку О.Ю.Шмидту. Судно снялось с якоря и пошло к намеченному нами месту.

Это была довольно низменная песчано-галечная отмель, примыкающая к более высокой части острова и защищенная с запада каменной грядой. Высота ее над уровнем моря около двух метров. Здесь и будем ставить дом. Прилив на отмели его не достигнет. Выгрузку начали немедленно и вели в три смены, в ней участвовали все пассажиры. Мы торопились, время было позднее, конец августа, уже стало морозить. Плотники сразу приступили к сборке дома, а печник начал складывать печь, монтируя в ней духовку, котел для горячей воды и калорифер для отопления всего дома.

27 августа выгрузка была закончена, дом подведен под крышу, настланы полы, потолки, сделаны холодные сени. В 20 метрах от дома соорудили каркасный, обитый фанерой склад. Плотники свою работу закончили, остальное предстояло доделывать самим. 30 августа мы перебрались в дом, перевезли собак и все оставшееся имущество. Днем состоялось официальное открытие Североземельской советской полярной станции. Подняли флаг. О.Ю.Шмидт сказал напутственное слово, пожелав нам успеха. Потом все вернулись на судно. Пообедали в последний раз вместе в кают-компании, распростились и сели в шлюпку. На судне подняли якорь, раздался прощальный гудок, и "Седов" исчез в тумане теперь уже короткого полярного дня. Мы остались одни.

Работы было много. Надо было придать жилой вид дому, разобрать все грузы, смонтировать ветросиловую электроустановку, радио- и метеостанции. Кроме того, пока у острова была открытая вода, надо было немедленно отправляться на охоту. Собаки требовали корма ежедневно. Поэтому пока я и Ходов занимались благоустройством дома, разборкой груза, Ушаков с Журавлевым на шлюпке отправились на охоту.

Дом наш состоял из трех частей: 20-метровой комнаты, 8-метровой кухни и 4-метровой комнаты для радиостанции. Прежде всего мы обили стены фанерой по войлоку, а потолок — вагонкой. На пол постелили линолеум. Вставили оконные рамы и заделали окна, собрали койки одну над другой (справа от входа, у наружной стены, Журавлеву и Ходову, слева — Ушакову и мне), обеденные и рабочие столы, табуретки. У окон, их было по два с каждой стороны дома, поставили рабочие столы — мой и Ушакова, а в простенке — обеденный стол. Над рабочими столами повесили полки для книг и бумаг. В кухне у плиты оборудовали широкий стол, в углу поместили большой бак на 20 ведер и умывальник. Все надо было делать с расчетом на долгое жительство. Затем я принялся за разборку грузов и монтаж ветряка, а Ходов — за радиостанцию.

Охотники тем временем добыли 27 нерп и 7 морских зайцев, всего более двух тонн мяса. Это был запас корма по крайней мере месяца на два. Когда все вместе вытаскивали убитых тюленей из шлюпки, увидели спокойно идущих к нам трех белых медведей, привлеченных запахом тюленьего сала, на который у них был удивительный нюх. От неожиданности Журавлев и Ушаков подняли беспорядочную стрельбу и уложили одного, более крупного медведя, остальные бросились наутек в море, надеясь скрыться среди льдов. Однако на своей шлюпке с подвесным мотором мы их быстро догнали. Теперь о корме для собак можно не беспокоиться, да и мы, отказавшись от мясных и прочих консервов, решили перейти на свежее медвежье мясо. Если сразу же разделать медвежью тушу, отделить мясо от костей, а главное, от сала и заморозить, то мясо может лежать долго и не приобретает того привкуса ворвани, который появляется от разложения сала. Туши надо было срочно убрать, иначе их растащат собаки.

Затем Журавлев принялся за пристройку амбара к глухой стене нашего дома, Ушаков стал помогать нам разбирать имущество и строить загон для собак, которых надо было держать взаперти, иначе они могли потеряться. Хозяйственные обязанности были распределены на всех поровну. Каждый дежурит неделю. Он должен был приготовить завтрак, обед и ужин, сделать запас воды изо льда, истопить печь, выпечь хлеб на неделю, убрать в доме — словом, выполнять все, что требовалось по хозяйству.

Разобравшись с имуществом и устроившись в доме, принялись за подбор собак и подгонку упряжи. Журавлев был сторонник веерной запряжки. Когда все собаки бегут рядом, ими легко управлять. Ушаков привык к цуговой упряжке, но в этом случае собаки должны быть хорошо выезжены, чтобы слушаться голоса хозяина. Наши собаки собраны от разных хозяев и вместе не были выезжены. После неоднократных и безуспешных попыток езды цугом Ушакову пришлось от нее отказаться. По существу собачья веерная упряжка мало чем отличается от оленьей: те же лямки, те же парные потяги и блоки-челаки. Только собаки в упряжке соединены между собой цепочкой по ошейникам, а олени — по поясам на брюхе. Оленья упряжка и езда мне были хорошо знакомы, поэтому освоить езду на собаках не составило большого труда. Для измерения расстояния в маршрутах я приделал к задку своих саней одометр — велосипедное колесо со счетчиком оборотов — и проверил его показания, проехав несколько отмеренных километров.

Время за работой летело быстро, дни становились короче, а мы все еще не знали, где же находится Северная Земля. В том, что она лежит неподалеку, сомнений нет, но где именно — надо было выяснить до наступления полярной ночи. Не дожидаясь окончательного монтажа нашей коротковолновой радиостанции и установления связи с Москвой, выехали втроем на поиски Земли. Кроме палатки, походного снаряжения и продовольствия на 10 дней взяли сотню банок пеммикана, два бидона керосина и ящик патронов, чтобы в удобном месте организовать первый продовольственный склад. Продовольственные депо нам будут совершенно необходимы при маршрутах во время исследования Земли. Тронулись в путь при сравнительно хорошей, хотя и пасмурной погоде по гладкому, неторосистому льду. Море здесь, очевидно, этим летом не вскрывалось. Впереди едет Ушаков, за ним Журавлев и замыкаю караван я. Сытые собаки бегут дружно.

Пройдя 19 километров, решили остановиться, так как стало уже смеркаться. Землю пока не видно, кругом один лед. Накормили собак, пристегнули их за карабины ошейников к длинной цепочке, для каждой упряжки отдельной: так собаки не разбегутся и не будут драться. Разбили палатки, постелили на снег брезент, потом оленьи шкуры, забрались в спальные мешки, положив рядом заряженные карабины на случай прихода медведей. Ночью поднялась пурга, и нашу палатку, нарты и собак занесло снегом доверху. К счастью, к утру пурга стихла, и, откопав сани, мы тронулись дальше. Эта ночевка научила нас многому: как здесь ставить палатку, как привязывать собак, как одеваться днем при поездке и на ночь для сна, каков должен быть спальный мешок, чтобы в нем не мерзнуть.

К полудню выглянуло солнце, и впереди по курсу показались две высокие возвышенности, а слева — низменная, не занесенная снегом земля. Решили ехать на крайнюю слева возвышенность, но начавшаяся пурга заставила нас остановиться. Утром ветер стих, прояснило, и Северная Земля открылась перед нами во всем своем величии. Берега ее далеко уходили на юг и на север, за пределы видимости. Мы въехали, по-видимому, в глубь какой-то бухты. К вечеру достигли наконец Земли, пройдя от нашего дома 69 километров. Здесь, на довольно высоком мысе, в устье небольшой речки, решили заложить наш первый опорный пункт. Сложили в депо привезенные запасы, назвав это место мысом Серпа и Молота. Поставили шест, подняли флаг. Мгновенно ушло ощущение одиночества. За нами была Родина, во имя которой мы пришли сюда.

Отсюда решили сделать две разведочные поездки вдоль берега на юг и на север. На следующий день поехали на север. За бухтой, названной нами Советской, берег повернул на север, а затем на северо-восток. Слева была видна земля, напоминающая по форме купол, видимо какой-то остров, мы же ехали, вероятно, проливом, который назвали условно проливом Красной Армии. Через 26 километров повернули назад, к депо и на другой день отправились вдоль берега на юг. Берег здесь низменный, сложен из рыхлого материала, в глубь земли шла невысокая терраса, за которой видны отдельные 100 — 200-метровые возвышенности. Через 32 километра берег повернул на юго-восток, и мы решили остановиться, поставив в качестве отметки веху-гнилушку из найденного на берегу редкого плавника. 10 октября вернулись домой, где Василий Васильевич Ходов закончил монтаж радиопередатчика и пытался наладить связь с материком.

Дни убывали быстро, близилась четырехмесячная полярная ночь. Прижатые к острову льды так и не отогнало. Море замерзло на всем видимом пространстве. При нажимных юго-западных ветрах лед острова сильно торосило, и вскоре тут образовался десятиметровый вал. Со стороны нашей базы, у дома, все было спокойно. Здесь мы защищены с востока вторым островом, названным нами Средний. К северу от нас, как выяснил Журавлев, есть еще остров, названный им Голомянный, то есть наружный, внешний. У северного мыса этого острова проходило сильное течение, которое в прилив разводило льды, образуя широкие полыньи, где всегда держались нерпы, а значит, и медведи. Там Журавлев собирался построить промысловый домик. Мы же могли рассчитывать только на случайно подошедших медведей. Журавлев советовал иногда жечь в печке тюленье сало. Он уверял, что этот запах непременно будет привлекать медведей, у которых исключительное чутье. В доме все было налажено по-зимнему. Василию Васильевичу удалось установить прямую связь с Диксоном и Ленинградом, а с помощью приемника "Телефункен" мы имели возможность принимать и слушать все передачи мира. Над обеденным столом висела большая лампа "молния", да и у каждого над рабочим столом лампа; керосина нам оставили достаточно.

Учитывая опыт, полученный при поездке на мыс Серпа и Молота, принялись за подготовку к весенним маршрутам. Шили обувь из нерпичьих шкур, переделывали меховые рубашки и штаны. Журавлев остался верен традиционной новоземельской одежде — малице. Я и Ушаков перешили всю одежду на чукотский фасон. Следовало подумать о спальных мешках. В отчетах полярных путешественников приходилось обращать внимание на жалобы, что мешки обледеневают и сон превращается в мучение. Это происходит потому, что человек спит, укрываясь в мешке с головой, и вся влага от дыхания конденсируется внутри на стенках. Я пришил к своему мешку специальный капюшон, который затягивался изнутри у шеи, так что голова была защищена от холода, а наружу выглядывал только нос, благодаря чему мешок никогда не обмерзал.

Пользуясь моментами, когда небо было ясным и звездным, я определил географические координаты нашей базы с погрешностью в линейной мере около 100 метров. Для астрономических наблюдений у меня было четыре карманных хронометра и длинноволновый портативный радиоприемник (для приема сигналов точного времени). В 250 метрах от дома я построил домик из фанеры и брусьев площадью около четырех квадратных метров для магнитных наблюдений. Он был собран на деревянных и медных гвоздях, так как присутствие железа нарушало точность показания прибора. Между наружной и внутренней обшивками я проложил для тепла бумагу и войлок, а в примусе (для отапливания) заменил все железные детали латунными.

Совместно с Ушаковым мы разработали рацион питания в маршрутах. Он соответствовал примерно 5000 килокалориям в сутки. Наш суточный паек состоял из сливочного масла, сахара, галет, пеммикана, мясных консервов, консервированного и сухого молока, круп (рис) и мучных изделий, шоколада, конфет, какао, чая; алкоголь в норму входил только для вкуса: одну-две чайные ложки в чай вечером, за ужином. Все было точно развешено и распределено в соответствии с суточной нормой в специально сшитые ситцевые мешочки. Продовольствие паковалось отдельно, в особый чемодан, из расчета на одного человека при условии, чтобы каждый вез его на своих нартах. Таким образом, потеря одних саней в полынье или в ледниковой трещине не обрекала всех членов маршрута на голодание.

По вечерам в темную пору, когда нельзя было выезжать, обстоятельно обсуждали все детали предстоящих маршрутов. Наша осенняя поездка показала, что Северная Земля должна состоять по крайней мере из трех островов, разделенных проливами. Нам следовало объехать кругом, заснять отдельно и пересечь каждый остров. На один маршрут придется от 500 до 1000 километров. Каждый маршрут с учетом остановки для осмотра и съемки займет не менее месяца. Упряжке из 10 собак на это время потребуется 150 килограммов пеммикана, нам — 40 килограммов. Снаряжение, инструменты и прочее составят еще 100 килограммов. Таким образом, общая нагрузка на нарты с учетом веса нарт и человека достигнет 430 килограммов. Известно, что нормальная ездовая собака может тянуть более или менее продолжительное время груз, равный своему весу. Собаки у нас были большей частью некрупные, весом около 35 килограммов. Таким образом, упряжка потянет около 350 килограммов. Чтобы избежать перегрузки, придется запас пеммикана уменьшить и создать на пути промежуточные продовольственные склады, тем более что маршруты из-за непогоды и других обстоятельств могли длиться более месяца. Основное депо уже было заложено на мысе Серпа и Молота.

Кроме того, необходимо было организовать депо на восточной стороне Северной Земли, в районе пролива Красной Армии. Отсюда пойдем в маршруты к северной оконечности Северной Земли и на юг к заливу (а может быть, проливу) Шокальского. Вся наша работа должна быть точно рассчитана — в этом залог успеха. Я рассказывал товарищам, как готовился Амундсен к походу на Южный полюс, как распределял он продовольствие в пути до килограмма, как учитывал нагрузку упряжек.

Организацию продовольственного депо решили начать с наступлением светлого времени, а в маршруты идти в апреле. Несмотря на темное время, Журавлев, следуя своим промысловым привычкам, время от времени посещал Голомянный, до которого от нас около трех километров. Там он поставил капканы и разбросал приманку для песцов, следы которых мы заметили во время осенней поездки. И действительно, вскоре он привез одного, а потом сразу трех, из которых была пара нынешнего помета. Значит, здесь, на Северной Земле, песцы не только живут, но и плодятся. К дому иногда подходили медведи, привлекаемые запахом тюленьего сала.

Эти посещения приносили нам немалый урон. Несмотря на высокую ограду из колючей проволоки, собаки, почуяв медведя, все же ухитрялись вырваться наружу, и тогда начиналась свалка, слышались визг и лай собак, шипение рассерженного зверя. Первым выскакивал Журавлев и начинал бешеную стрельбу в полной темноте. В результате вместе с медведем оказывались убитыми одна-две собаки, яростно атаковавшие зверя, при этом гибли самые лучшие, сильные и горячие. Конечно, следовало быть осторожнее, но Журавлев приходил в такой азарт, что ничего не разбирал.

В начале декабря, воспользовавшись ясной и тихой погодой, ярким светом луны, Ушаков и Журавлев отправились на мыс Серпа и Молота с очередным запасом продовольствия. Они взяли 120 трехкилограммовых банок собачьего пеммикана, 30 килограммов галет, которые я запаял в ящик из жести от медведей, бидон керосина и цинковый ящик с патронами. Запрягли по 12 собак, рассчитывая достичь цели за одну поездку. Действительно, вернулись они через день все при той же благоприятной погоде, затратив более двух суток и проделав путь в 150 километров. После их возвращения начались пурги и продолжались почти до февраля. Никуда нельзя выйти, даже лед с моря для воды приходилось добывать с трудом.

Занимаемся кто чем: я развешиваю и пакую продовольствие, перешиваю обувь и одежду, в промежутках читаю и пишу. Журавлев делает новые нарты. Ходов большей частью сидит в своей радиорубке и что-то монтирует. Ушаков шьет, читает, пишет. Книг у нас много: большинство русских классиков и немало зарубежной литературы. Но все же довольно трудно все время находиться вчетвером в небольшой комнате. Я имел возможность временами уходить в магнитную будку, вел там наблюдения и отдыхал. Все с нетерпением ждали окончания долгой полярной ночи, когда можно будет начать работы на воздухе.

В конце января пурги наконец прекратились. Установилась ясная, тихая погода с морозами до 40 градусов. В полдень уже была различима заря. От дома на юг на фоне медно-зеленого неба ясно вырисовывались радиомачта нашей станции и пропеллер ветряка. Журавлев начал снова объезжать капканы в районе Голомянного и по временам привозил песцов. Но медведей не было. Море кругом замерзло, и они ушли туда, где была открытая вода и нерпы — их добыча.

Пользуясь тихой погодой, Журавлев с Ушаковым увезли на мыс Серпа и Молота еще 330 банок пеммикана, 72 банки мясных консервов и бидон керосина на 16 литров. Теперь там скопился хороший запас для будущих маршрутов. Надо бы, пользуясь этой базой, заложить вторую на восточной стороне Земли. Для нее я запаковал в специально сделанный из жести ящик 22,5 килограмма галет и 5,5 килограмма шоколада, то есть пять-шесть маршрутных пайков. Ящик тщательно запаял, чтобы не попала сырость, а самое главное — не разорили медведи.

На двух упряжках по 12 собак Ушаков и Журавлев 7 марта отправились на восточную сторону Земли. Взяли запаянный ящик с галетами и шоколадом, два ящика мясных консервов и два бидона керосина. Пеммикан для собак заберут с базы на мысе Серпа и Молота.

Вернулись они только 20 марта, пройдя от мыса Серпа и Молота до восточного берега Земли около 150 километров. Пасмурная погода, туманы и пурги сильно затрудняли путь. Чтобы сократить его, они поехали напрямик, по проливу Красной Армии, и попали в лабиринт айсбергов, которые, как выяснилось потом, отдаляясь от ледника острова Комсомолец, заполнили весь пролив. Между айсбергами образовались узкие коридоры, забитые глубоким снегом. Только на десятый день путникам удалось выбраться из этого хаоса к южному берегу пролива. Следуя вдоль него, они подошли к высокому скалистому мысу, впоследствии названному ими мысом Ворошилова, за которым берег круто повернул на юго-восток. Здесь устроили склад продовольствия из взятых с собой запасов. По мнению Ушакова, мыс Ворошилова представлял собой северную оконечность этого острова. Но, проложив сначала пройденный ими путь на эскизе съемок Северной Земли, сделанном гидрографами в 1913 году, а затем и наш осенний маршрут, я обнаружил, что мыс Ворошилова лежит еще в пределах карты гидрографов, а северный конец Земли должен располагаться много дальше.

Мяса у нас осталось мало, а собак перед маршрутом следовало подкормить. Поэтому одного, а то и двух медведей надо было добыть непременно. Прихватив "стрельную" лодочку, отправились втроем на Голомянный, где была открытая вода, в которой держались нерпы, а в поисках их бродили медведи. Подъехали к кромке льда у острова в начале прилива и остановились у трещин, вскоре трещины начало разводить, появились полосы дымящейся на морозе воды и в ней — нерпичьи головы. Журавлев убил одну нерпу, Ушаков — другую. Быстро спустили лодочку, и Журавлев подобрал обеих, пока их не утянуло течением под лед. Сняв шкуру нерпы вместе с салом, Журавлев привязал ее за веревку сзади своих саней салом вниз и уехал, а мы пока разбили палатку. Он сделал у полыней круг километра три-четыре и вернулся. "Теперь, — сказал он, — медведь, как только нападет на этот след, никуда от него не уйдет, придет прямо к палатке. Напились чаю и легли спать. Под утро привязанные собаки подняли гам. Мы выскочили и видим, как, несмотря на шум и движение, медведь уверенно шагает прямо к нам. Очевидно, в поисках нерп он бродил около полыней, напал на след и по нему пришел к нам. Убили медведя, сняли шкуру, разделали тушу. Довольные добычей, сели пить чай. Выглянув зачем-то наружу, Ушаков увидел второго спокойно идущего медведя. Медведь подошел вплотную и, конечно, был убит. Теперь мяса у нас достаточно.

2 апреля Ушаков с Журавлевым в последний раз поехали для пополнения продовольственных запасов на восточную сторону Земли. На этот раз им хотелось пересечь ее поперек, пользуясь какой-либо лощиной. Взяли с собой 100 банок пеммикана, жестяной ящик с галетами и шоколадом и один бидон керосина. К югу от мыса Серпа и Молота, километрах в 30, они вышли к глубокой бухте, в которую впадала довольно крупная речка. Прошли по ней до водораздела, по которому спустились в другую речку, текущую на восток, и попали в залив, обозначенный на старой карте как залив Матусевича. По нему прошли к южному мысу, повернули на юг и попали к мысу Берга, где в 1913 году высаживалась гидрографическая экспедиция. Здесь сложили продукты, корм собакам и прежним путем вернулись домой.

23 апреля мы тронулись в путь для объезда и съемки северной оконечности Земли. В маршрут пошли втроем, чтобы в случае нехватки корма для собак и отсутствия медведей Журавлев мог съездить на мыс Серпа и Молота и привезти из депо продукты. Взяли продовольствие для себя и корм для собак на месячный срок. На каждую нарту пришлось по 150 килограммов пеммикана и примерно по 140 килограммов снаряжения и продовольствия — многовато, особенно если к этому добавить вес нарт и ездока. Но со съемкой мы пойдем медленно, придется часто останавливаться, идти пешком, да и груз с течением времени будет убывать. Поехали напрямик, пересекая остров Средний, его объезд увеличил бы путь на 10 километров.

Я оделся достаточно тепло и вместе с тем легко. На мне было простое трикотажное и шерстяное белье, шерстяной свитер, меховая рубашка с капюшоном из пыжика мехом внутрь; меховые штаны с корсажем, куда заправлялась рубашка; на ногах — простые трикотажные и шерстяные носки, длинные, до пояса, мехом внутрь чулки и, наконец, меховые, тоже до пояса, сапоги — "бакари". В сапогах лежала толстая войлочная стелька. Для защиты от ветра поверх всего была надета "ветровая" рубашка с капюшоном и штаны из плотного парашютного шелка. Кухлянку я надевал только при особенно сильной пурге. Примерно так же был одет Ушаков, только Журавлев остался верен своей новоземельской малице.

Шел третий день пути, проехали всего 23 километра. Лагерь разбили по определенной, раз и навсегда выработанной системе. Выбрали участок достаточно ровный, с плотным и толстым снеговым покровом, позволяющим забивать полуметровые колья для растяжки палатки. Ее поставили вдоль господствующих ветров, задней стенкой на ветер. Опасаясь пурги, выложили эту стенку из снежных кирпичей, выпиленных взятой с собой пилой-ножовкой. Однако, прежде всего отпрягли собак и, пока ставили палатку, дали им возможность поваляться в снегу, размяться. В палатке положили пол, на него — толстые оленьи шкуры-постели, внесли спальные мешки, ящики с продовольствием и посудой. После этого привязали собак, каждую упряжку отдельно, на длинную 10-метровую цепь. Интервалы между собаками оставляли по метру, чтобы они не могли достать друг друга и подраться. Собаки расположились по обе стороны палатки, вдоль ее по ветру. При этом они могли лечь спиной к ветру, свернувшись калачиком, прикрыв нос хвостом. Это обычное положение спящих ездовых собак, которое они не меняют всю ночь. Даже занесенные снегом с головой, они все же будут лежать неподвижно. Привязав собак, мы сразу же их накормили. Каждая собака получила свой суточный паек, количество которого варьировало в зависимости от проделанной работы.

Только после того как всех собак накормили, можно было позаботиться и о себе. Разожгли примус, поставили на него шестилитровый чайник, набитый снегом (когда поблизости был многолетний пресный лед, мы предпочитали его). Вход в палатку плотно закрыли, и вскоре в ней стало так тепло, что можно было снять меховую рубашку и остаться в одном свитере. Обед, вернее, ужин приготовили из мясных консервов, пеммикана, сливочного масла, риса и сушеных овощей. После кипячения всей массы в течение 10 — 15 минут получился превосходный, высококалорийный густой суп, о котором в данных условиях можно было только мечтать. Мы так и называли его — "суп-мечта". Затем пили крепкий чай с сахаром, галетами и маслом, в чай полагалось две чайных ложки коньяку. Утром разогрели то, что осталось от ужина и выпили особо питательную смесь, приготовленную из сухого молока, какао, сахара и масла и заваренную крутым кипятком. Этот густой напиток запивали крепким чаем.

Вечером после ужина занесли в дневник дорожные наблюдения и путевые маршрутные съемки. Затем стали укладываться спать. Дневные камусные сапоги-бакари и меховые чулки вывернули и подвесили к гребню палатки проветрить. Меховые штаны и свитер тоже сняли, а на ночь надели запасные меховые чулки. В таком виде забрались в спальные мешки, положив около себя заряженный карабин, так как медведи на ночевках посещали нас неоднократно. Перешитый мной спальный мешок с капюшоном и клапаном оказался очень удобным. Капюшон позволял спокойно спать на вложенной внутрь маленькой подушке, голова не мерзла, мешок не обледеневал. В связи со всякого рода неполадками по устройству лагеря спать легли поздно. В дальнейшем, когда мы приспособились, организация стоянки стала занимать меньше часа. Ночей сейчас уже нет, а скоро солнце совсем не будет скрываться за горизонт.

В тот же день мы прибыли на мыс Серпа и Молота и остановились в устье небольшой речки; это место приметное и удобное для определения астрономического пункта. Звезд теперь уже не было видно, и наблюдения приходилось вести по солнцу: в полдень — на юге, на закате — на западе, на восходе — на востоке. Пользуясь свободным временем, Журавлев отправился вдоль берега на восток по направлению маршрута, чтобы организовать еще один склад продовольствия. Возвращаясь обратно, он нашел на берегу пятиметровое бревно и захватил его с собой. Бревно поставили на месте астрономического пункта, обложили камнями, вырезали на нем свои инициалы, дату и название экспедиции. Ясная солнечная погода сменилась пасмурной, началась пурга, которая задержала нас здесь на два дня.

Как только стихло, тронулись вдоль берега среднего острова архипелага, который назвали островом Октябрьской Революции. Через пролив Красной Армии — здесь он был шириной километров восемь — на севере виднелся еще один остров с гладкой куполовидной поверхностью. Его мы назвали островом Комсомолец. Дальше, километров через 15, пролив сузился до двух-трех километров, появились каменистые островки и айсберги от ледника, спускающегося в пролив с острова Комсомолец. Очевидно, на нем ледник был активен и находился в движении, сваливая лед в пролив. Пролив был переполнен айсбергами, между которыми виднелись только узкие проходы. В них-то и проплутали наши товарищи, когда ездили зимой на восточную сторону Земли для заброски продовольствия в депо. Сейчас мы ехали по берегу острова, где дорога вполне сносная. Перед выходом из пролива пересекли ледниковый язык, спускающийся с острова Октябрьской революции. На нем ни трещин, ни айсбергов. Очевидно, это мертвый ледник.

Лагерь устроили близ маленького островка, названного Диабазовый, у восточной стороны устья пролива. Невдалеке был виден обрыв мыса Ворошилова с гигантской каменистой скалой высотой метров 300. На нем расположился птичий базар уже прилетевших люриков и чистиков, которые ежедневно по утрам улетали на север. Вероятно, там была открытая вода, где они кормились.

После определения астрономического пункта отправились дальше. Восточный берег острова Октябрьской Революции в отличие от западного был высок, горист и отделялся от моря невысокой террасой шириной от нескольких метров до километра и более. В долинах коренного берега везде лежали ледники, но ни один из них до моря не доходил. По-видимому, это пассивные языки ледникового купола, лежащего внутри острова Октябрьской Революции. Проехав от лагеря 46 километров, прибыли на мыс Берга. Столб астрономического пункта, поставленный в 1913 году, уцелел, но был сильно поцарапан медвежьими когтями. От бамбуковой мачты, на которой когда-то был поднят русский флаг, остался обломок не более метра. Пополнив здесь имеющийся запас продовольствия, вернулись обратно в лагерь у острова Диабазовый. Поужинав, усталые, улеглись спать, но не прошло и часу, как собаки подняли страшный гвалт. Выскочили в чем были и увидели в трех шагах от нас медведя. Собаки спали крепко и учуяли его только тогда, когда он подошел вплотную. Размышлять было некогда, прогремел выстрел — и смельчак был убит. На следующий день, взяв месячный запас продовольствия, тронулись в путь в объезд острова Комсомолец. Рюкзак с коллекциями горных пород, несколькими банками пеммикана и мясных консервов оставили здесь, обложив его камнями.

Остров Комсомолец на выходе из пролива оканчивался скалистым мысом, не менее эффектным, чем мыс Ворошилова. Ледниковый щит здесь подходил к берегу почти вплотную. Через 20 километров он скрыл все береговые обнажения, и мы ехали вдоль края ледникового щита. Ледник здесь был малоактивен, айсбергов немного, они имели вид плоских столовых гор 10 — 15-метровой высоты и 100 — 200 метров в поперечнике. Решили было ехать по леднику, но скоро вернулись обратно. На нашем пути оказалось ого старых широтных трещин, открытых и замаскированных снежными мостами, в которые можно было провалиться. После трех дней пути вдоль края ледника решили остановиться и определить астрономический пункт. Спустя два дня наконец достигли северной оконечности острова, полностью покрытого льдами. Это был, по-видимому, мертвый покров, спускавшийся прямо к морю отвесным обрывом высотой около 70 метров. Глубина его у мыса достигала 15 метров. Лед здесь лежал на дне, а где конец суши, сказать было невозможно, вероятно, южнее километров на 5 — 10. На этом ледяном мысе, названном потом мысом Арктическим, определили астрономический пункт. Кругом, на всем обозримом пространстве, видно открытое море. Вот, оказывается, куда отправлялись птицы, улетавшие кормиться с мыса Ворошилова. За неимением иного материала на месте определения пункта врубили в лед бамбуковую веху и пустой бидон из-под керосина, куда в закупоренной бутылке вложили записку с указанием координат места, даты, названием экспедиции и фамилиями ее участников.

От мыса край ледника повернул на юго-запад и через 15 километров отошел в глубь острова. Из-подо льда выступила низменная песчано-глинистая земля с сильно изрезанной береговой линией, по которой надо было пройти со съемкой. Корма для собак осталось на шесть дней, а до дома еще далеко. Из-за пурги, когда плохая видимость не давала возможности вести съемку, мы потратили много времени. К счастью, дня через три Журавлев увидел бредущего медведя, живо сбросив груз с саней, помчался к нему и вскоре привез тушу. Зверь оказался тощей медведицей, но и этому мы были несказанно рады. Накормили как следует собак и взяли запас мяса в дорогу.

Через 30 километров берег стал выше, в обнажениях появились известняки, такие же, как на острове нашей станции. Дальше берег круто повернул на восток, а вдали показалась еще земля, отделенная от нас проливом. Видимо, это был другой остров. Разобрались в этом позднее, при следующих маршрутах, и назвали остров — Пионер. Теперь надо было спешить домой. Приближалась полярная весна, появились ее первые вестники — пуночки, из отряда воробьиных. Мы пересекли пролив, назвав его Юный, и вдоль берега острова дошли до его южной оконечности — мыса, где и закончили съемку. Здесь, на мысе Крупской, оставили продовольственное депо, обозначив это место пирамидой из камней. Потом повернули домой. Благодаря ясной погоде острова, названные впоследствии архипелагом Седова, были хорошо видны километрах в десяти от нас. Домой вернулись 29 мая. Здесь все благополучно. Радиосвязь поддерживалась без перебоев, метеосводки удавалось передавать ежедневно. Ходов убил шесть медведей, хотя по условиям работы от дома далеко отлучаться не мог.

Отдохнув и помывшись, мы стали готовиться к маршруту вокруг острова Октябрьской Революции, с тем, чтобы пересечь его в средней части, в районе залива Матусевича.

Через четыре дня, вечером 2 июня, на двух упряжках направились к острову Октябрьской Революции, где в глубокую бухту впадала речка, прорезающая остров. Она текла поперек простирания горных пород, представляя прекрасный объект для изучения. Я большей частью шел пешком, осматривая и собирая образцы, а моя упряжка шла сама, следом за первой. На другой день долина реки сузилась и превратилась в узкое ущелье, ехать по которому было нельзя. Ушаков и Журавлев с упряжкой выбрались наверх и пошли дальше, я же решил пройти внизу по каньону: слишком хорош здесь геологический разрез. Пропустить такое никак нельзя. Условились, что товарищи против стоянки, в русле речки, сделают пирамидку из камней, по которой я найду наш лагерь. Пришел я уже под утро, когда все крепко спали, собаки даже голов не подняли.

Породы здесь собраны в довольно пологие складки и представлены известняками с богатой ископаемой фауной такого же характера, что и на острове, где расположена наша база. На следующий день, пройдя водораздел, лежащий примерно на высоте около 240 метров над уровнем моря, попали в верховье речки, бегущей уже на восток. Долина ее вскоре перешла в каньон, пробираться по которому с упряжками было невозможно. Ушаков с Журавлевым опять поднялись наверх, а я пошел по руслу. Ущелье здесь имело метров 100 ширины и на столько же поднимались вверх его каменные борта. В противоположность ранее виденному спокойному залеганию пород свиты известняков, мергелей и сланцев здесь собраны в сложные, прихотливо изогнутые и опрокинутые складки. Все было перемято и перетерто, что свидетельствовало об интенсивности некогда происходивших здесь горообразовательных процессов, как это наблюдалось ранее на Северном Таймыре, по реке Нижней Таймыре.

Русло речки имело уступы и перепады, по которым летом низвергались водопады, теперь замерзшие. Солнце, однако, пригревало сильно, на бортах каньона висели ледяные сосульки, а у камней кое-где скопились даже лужицы воды. Каньон, прорезая мергелистую, довольно рыхлую толщу, значительно расширился, но потом, войдя в свиту круто, почти вертикально стоящих пластов известняка, снова превратился в мрачное узкое ущелье. Сверху со склонов нависали большие снежные козырьки, грозящие обвалом. Кое-где в их основание приходилось стрелять, чтобы проверить крепость надувов. Пройдя ущелье, мы вышли в широкое, до двух километров, озеровидное расширение, где и стали лагерем. Страшно устали и мы, и собаки, так как работали и не ели более полутора суток.

Немного отдохнув, мы тронулись к морю. Снег начал таять, на льду появились большие лужи и поперечные трещины, свидетельствующие о колебаниях уровня воды в результате приливов. Очевидно, это не озеровидное расширение, а залив, глубокий фиорд. Мы назвали его фиордом Матусевича. Разбросанные кое-где каменные островки гладко отполированы льдом в форме "бараньих лбов" и пологой сглаженной стороной обращены на запад, откуда из глубины острова когда-то и надвигался ледник. Борта долины тоже носят отчетливые следы ледниковой обработки. Восточнее, к устью, берега фиорда становились выше и наконец превращались в почти вертикальные скалистые обрывы высотой до 300 — 400 метров. Сложены они были филлитами — глинисто-слюдяными сланцами, измененными высокой температурой и давлением в полукристаллические породы. Осматривая обнажения этих пород, я нашел остатки окаменелого трилобита — древнейшего ракообразного животного, жившего еще в кембрийскую эпоху более 500 миллионов лет назад.

Бесчисленные каменистые уступы скал, образовавшиеся вследствие интенсивного морозного выветривания, дали приют тысячам птиц: люрикам, чистикам и разным видам чаек — все они уже прилетели на свои старые гнездовья, и их гомон приятно нарушал безмолвие полярной пустыни. В устье фиорда интенсивного таяния еще не заметно. Это нас успокоило, и мы по гладкому припаю быстро добрались до мыса Берга, где решили определить астрономический пункт.

Пока определяли пункт, на льду у мыса появилась медведица с прошлогодним медвежонком. Найдя свежий нерпичий продух, она улеглась около него караулить добычу. А свое уже довольно взрослое дитя предварительно отвела в сторону за торос. Все это она проделала совершенно спокойно, не обращая внимания на то, что рядом в лагере ходят люди. Конечно, Журавлев убил обоих. Теперь можно было досыта накормить собак. Вечером опять пришел медведь, но, заметив спускающуюся на лед упряжку Журавлева, бросился наутек. Началась погоня, и скоро все скрылись из виду. Через час торжествующий Журавлев вернулся, везя тушу убитого медведя. Охотник рассказал, что медведь оказался молодым и очень жирным и уже километров через пять-шесть выбился из сил и лег на снег: Когда к нему подлетела упряжка, то и собаки были не в лучшем состоянии. Медведь и собаки лежали некоторое время рядом обессиленные. Потом зверь зашевелился, и Журавлеву пришлось стрелять.

На другой день Журавлев уехал на базу, забрав коллекции горных пород и медвежьи шкуры. Предполагалось, что он заедет на остров Диабазовый, заберет там коллекции и медвежью шкуру. Расставание было молчаливым и коротким. Мы думали о трудностях предстоящего 250-километрового пути Журавлева в одиночку, без палатки, с тяжелым грузом на усталых собаках. Все было ясно и незачем об этом говорить. Крепкие рукопожатия, пожелания счастливого пути — и дружная упряжка Журавлева понеслась под гору. Вот она мелькнула между торосами, вот уже превратилась в точку и растворилась в сиянии полярного дня.

14 июня тронулись в путь и мы, имея для себя месячный запас продовольствия, 20 литров керосина, а для собак на 20 дней пеммикана и медвежье мясо. Дорога трудная. Днем солнце грело сильно и бегущим собакам было жарко, поэтому мы решили перейти на ночную езду, когда сильнее подмораживало. Пройдя 43 километра, мы остановились на мысе Анучина для определения астрономического пункта, поскольку конфигурация берега оказалась чересчур сложной и отличающейся от той, что показана на карте 1913 года.

Берег острова здесь иной, чем на западе. Там он, начинаясь 10-метровой террасой, постепенно переходил вглубь, в плоскоувалистую и холмистую поверхность, среди которой кое-где вздымались 150 — 200-метровые сглаженные возвышенности. Здесь же, за 50-метровой террасой, поднимались скалистые обрывы коренного берега 400 — 500-метровой высоты, изрезанные многочисленными логами и долинами, заполненными ледниками. Это были языки ледникового купола, который занимал, по-видимому, всю центральную часть острова. Ледники нигде не доходили до моря, заканчиваясь на террасе в стадии деградации, некоторые из них повисали на склоне долины. Гляциологи так и называют их — "висячие". Вдоль берега шла цепь небольших каменистых островков. Один из них, более крупный, был принят гидрографами в 1913 году за мыс и назван ими мысом Арнгольда. Теперь мы его переименовали в остров Арнгольда. Пройдя еще километров 20, Пересекли довольно глубокую бухту фиордового типа, куда по долине спускался крупный ледниковый язык, доходящий здесь до моря. Затем берег повернул на юго-запад, и мы попали в залив Шокальского. Здесь определили астрономический пункт и отправились дальше. Собаки по плотному, гладкому, как паркет снеговому покрову бежали бойко, нам же приходилось тяжеловато, сказывалась 14-часовая непрерывная съемка, беготня к обнажениям и выбивание образцов.

Погода стала портиться, небо заволокло тучами, поднялся сырой юго-западный ветер, повалил густыми хлопьями снег. И вдруг впереди, из этой снежной завесы, навстречу нам вынырнули два знакомых темных птичьих силуэта. Круглое плотное тело, мощные крылья, длинные шеи. Да это же гуси! Мы не верили своим глазам. Гуси! Здесь, на Северной Земле, среди мертвых скал и льдов! Но факт оставался фактом. Это были черные казарки, самые северные обитатели подсемейства гусиных. Значит, скоро надо ждать потепления и интенсивного таяния снегов.

Берег по-прежнему шел на юг и юго-запад с тенденцией отклонения к западу. На востоке, километрах в 20 — 30, были видны черные склоны противоположного берега, такие же обрывистые и крутые, как и здесь. Берега нигде не сходились, хотя на юго-запад мы прошли уже километров 50. Несомненно, это был пролив Шокальского, а не залив, как обозначили его гидрографы в 1913 году. А противоположный берег представлял собой западный край другого, нового, четвертого по счету острова. Нам его предстояло обследовать уже в будущем году.

Гуси не обманули. Резко потеплело. Днем, несмотря на пасмурную погоду, температура шесть градусов. Снег стал раскисать, но ночью прояснилось, подморозило, и нам удалось проехать еще 33 километра. Теперь берег стал поворачивать на северо-запад и север. Очевидно, мы вышли уже на западную сторону острова Октябрьской Революции. До дома еще далековато, вероятно, около 200 километров. Пользуясь ясной погодой, я определил здесь астрономический пункт, и мы, надеясь на некоторое подмораживание, тронулись дальше. Однако надежды наши оказались напрасными. Подморозило только сверху, а внизу снег уже пропитался водой. Верхняя корка не выдерживала веса саней, и они проваливались в снежную кашу, по которой мы брели чуть не по пояс, поддерживая сани и помогая собакам. Пробовали разгружать сани и перевозить груз по частям, но это мало помогало. Видимо, придется переждать, когда вода сбежит с морского льда в трещины, и только потом двигаться дальше. Все это особых опасений не вызывало. Прожить охотой здесь можно было до новой зимы. Надо только выбрать сухой высокий берег, чтобы основательно расположиться.

С трудом преодолев бухту, которую назвали Снежной, мы добрались до мыса на ее противоположном берегу и стали лагерем. Здесь сухо, снег почти всюду стаял. Журчали ручьи, цвели камнеломки, незабудки, позеленели кустики миниатюрной полярной ивы. Местами были видны желтые бутончики распускающегося полярного мака. Гуси летали парами, очевидно собираясь гнездиться. Ушаков добыл одного. Кроме гусей видели летевших на север гагар, а в тундре, у палатки, — куличков. Чаек всяких, конечно, много. Погода теплая, днем до трех-четырех градусов, и только ночью слегка подмораживало.

Лед был кругом усеян черными точками. Это нерпы вылезли погреться на солнышке. Во льду они проделали круглые отверстия — продухи (лунки), через которые выходили на поверхность подышать и отдохнуть. Как они делали эти лунки — непонятно, однако среди сплошных льдов нерпы держались постоянно. Журавлев как-то говорил нам, что у каждой нерпы несколько лунок и, если ее спугнуть, она уйдет в воду и выйдет уже через другую лунку, а в старую не вернется. У лунки нерпа лежит, как правило, головой к воде, чтобы в случае опасности мгновенно, не поворачиваясь, нырнуть. Нерпы на льду у лунки очень чутки. В зимнее время, когда море замерзнет сплошь, часть нерп все же останется, пользуясь лунками для дыхания. Пурга заносит снегом продухи сверху целиком, образуя под ним нечто вроде пещерки, где и переводит дыхание нерпа. Снаружи такое нерпичье жилье и не заметишь, но медведь чует его и караулит здесь нерпу часами. Журавлев уверял, что лунки нерпы проскребают во льду когтями передних лап. Они принимают подо льдом вертикальное положение, задними ластами придают телу вращательное движение, и тогда поднятые вверх передние ласты как бы выбуривают круглое отверстие. Так ли это, оставляю на совести Журавлева. Но он был человеком весьма наблюдательным, промышлял морского зверя уже не один десяток лет. Ему в этих вопросах вполне можно верить. И действительно, все нерпичьи лунки в сплошном льду всегда имели круглую форму диаметром в нерпичье туловище.

В бинокль сверху все хорошо видно. Нерпа поднимала голову, внимательно осматривалась кругом, потом ее голова падала, и нерпа засыпала, но не более как на одну минуту, а если беспокоилась, то и меньше. Потом опять просыпалась, поднимала голову, осматривалась и, если не было опасности, снова ненадолго засыпала. Подобраться к ней на выстрел при этих условиях совершенно невозможно. Видит она отлично, уже метров за 300 начинает настораживаться, чуть что, уходит в лунку и назад не возвращается. Такой образ жизни выработался у нерп в результате защиты от белых медведей, для которых нерпы и вообще тюлени являются основным видом питания. Промысловики добывают нерп, маскируясь белым щитком, поставленным на полозья, и двигаются только тогда, когда нерпа засыпает. В теплые дни, когда хорошо грело солнышко, нерпы любили лежать на спине, обмахивая себя передними ластами. Зачем они это делали, сказать трудно. Может быть, просто развлекались.

В бинокль удавалось наблюдать неоднократно, как охотились на нерп медведи. Заметив подходящую добычу, зверь, прячась за торосы, начинал к ней подкрадываться. Но нерпы были всегда осторожны, рядом с торосами не ложились. Потом медведь начинал подползать. Он проделывал это искусно. Как только нерпа просыпалась и начинала осматриваться, медведь мгновенно замирал и был похож на полуобтаявшую торосину, при этом лапой он прикрывал свой предательский черный нос. Когда же до лунки оставалось метра три, следовал молниеносный бросок и удар лапой, от которого не было спасения. Впрочем, не всегда охота бывала удачной: медведь или не успевал затаиться, или прыжок выходил не очень ловким, и нерпа успевала нырнуть в лунку. Однажды мимо нас проходила медведица с двумя медвежатами. Она тщательно обходила все лунки и внимательно их обнюхивала. Медвежата семенили сзади, играли между собой. Но вот одна лунка медведицу насторожила. Тогда она увела своих детей за торос, а сама улеглась у лунки, расставив лапы так, чтобы мгновенно выхватить из воды нерпу, как только та вынырнет. Продолжалось это долго. Медвежата сначала сидели смирно, а потом завозились и зашумели. Охота была испорчена. Надавав им шлепков, медведица побрела дальше, за ней поплелись притихшие медвежата.

О всех перипетиях охоты медведей на нерп мы с Ушаковым узнали на следующий год в маршруте вокруг южного острова Большевик. Мимо мыса Евгенова в проливе Вилькицкого проходил путь весенней миграции медведей с полуострова Таймыр на Северную Землю. Во время нашей стоянки на этом мысе в мае 1932 года за два дня мимо нас прошло не менее двух десятков медведей. К счастью, к нам в лагерь они не заглядывали, поскольку собаки, привязанные за бугром, с моря были не видны. Но все же один из проходивших медведей оказался любопытным. Наши движущиеся фигуры, вероятно, привлекли его внимание. При исключительно тонком обонянии у медведя плохое зрение, и всякий темный, а тем более движущийся предмет медведь принимает за цель своей охоты. Видя приближающегося с моря зверя, мы взяли винтовки и, присев за нартами, стали наблюдать. Издалека медведь, как полагается, шел, крадучись и прячась за торосы, потом начал ползти, приостанавливаясь и замирая время от времени. В этот момент отличить его от снежной кучи или тороса было невозможно. Подполз близко, метров на пять. Вдруг видим: выглядывает из-за бугорка, нос прикрыт лапой, только глаза блестят. Поджался, приготовился к прыжку. Ушаков мне шепчет: "Давай стрелять, а то махнет". Выстрелы прозвучали одновременно с прыжком, и убитый зверь покатился к нашим ногам.

Сила медвежьего удара велика. Даже двух-трехмесячный медвежонок лапой отшвыривал навзничь любую взрослую собаку. Удивительно вели себя эти маленькие, как игрушечные, зверьки. Сам-то меньше собаки, а поведение как у взрослого: так же сердито шипит, смешно вытянув мордочку, так же норовит ударить лапой, но зубами никогда не хватал. Нравы у медвежат были самые различные. Одни быстро привыкали и брали корм прямо из рук, ласково урча при этом, другие так и оставались дикими. Ушаков с Журавлевым привозили их из маршрутов ранней весной.

Другой объект охоты медведей — морские зайцы. Держались они только в битых, с разводьями льдах. На отдых ложились вдоль края льдины, у воды, чтобы в минуту опасности сразу соскользнуть вниз. К морским зайцам медведь старался подплыть, прячась за льдины, и потом, когда оставалось недалеко, нырял, появляясь из воды у того края, где лежал морской заяц. Тому и деваться некуда. Однако не всегда медведю удавалось удержать в лапах этого крупного, килограммов на 100, тюленя. Однажды мы добыли морского зайца, у которого по обоим бокам вдоль туловища шли по три глубокие борозды. Они уже заросли белой шерстью, по цвету отличающейся от темно-коричневой окраски всего туловища. Очевидно, медведь схватил свою жертву не у головы, а ближе к хвосту, где тело сужается, и животному все же удалось выскользнуть из цепких лап медведя.

Плавает и ныряет медведь отлично. Это мы могли наблюдать осенью во второй год зимовки, когда вокруг нашего острова стояли ломаные и битые льды. Однажды с моря на запах сала разделанных тюленей направился к нам медведь. Его издалека заметил Ходов. Мы взяли винтовки, захватили бинокли и вышли. Собак заперли в сенях. Уселись наблюдать, что будет дальше. Это был крупный зверь. Он шел медленно, останавливался и принюхивался, вытягивая шею и нос. От нас дул легкий ветерок, запах сала манил, но было и еще что-то внушавшее зверю подозрение (в топке горел уголь). Однако желание превозмогло опасение, и медведь решительно двинулся в нашу сторону.

Лед был непрочный, состоял из отдельных пластин и мятой между ними ледяной каши. Местами, где битый лед образовал довольно широкие полосы месива, и где нельзя было ни идти, ни плыть, медведь нырял в эту кашу головой вниз, как заправский пловец. Когда попадалась крепкая льдина, он взбирался на нее. Идти все же, видно, было легче, чем плыть. В одном месте, осторожно перебираясь с льдины на льдину, медведь неловко ступил на ее край, льдина перевернулась, и он упал в воду, мелькнув в воздухе всеми четырьмя черными пятками так, что мы дружно расхохотались. Ближе к берегу, до припая, шла уже сплошная ледяная каша, и зверю пришлось все время плыть, то ныряя, то выныривая для того, чтобы оглядеться и перевести дух. В бинокль было отчетливо видно, как при нырянии в воздухе мелькал медвежий зад с куцым хвостиком и взбрыкивали задние лапы. На расстоянии метров 30 от дома начинался прочный припай. Медведь взобрался на него, отряхнулся, и смело направился к нам, но тут же упал от пули нетерпеливого Журавлева.

Неоднократно во время ночевок в маршрутах к палатке, завидев черные силуэты спящих на снегу собак, вплотную подходили медведи, в недоумении останавливались, так как запахи были необычные, совершенно отличающиеся от запаха тюленя. Разбуженные собаки, пытаясь сорваться с привязей, поднимали дикий лай и вой, и мы, вылетая пулей из спальных мешков, заставали одну и ту же картину: спутанных в клубок собак и стоящего около них медведя.

Мне кажется, что все рассказы о нападении белых медведей на человека основаны на привычке медведя подкрадываться к любому темному, особенно движущемуся, предмету. Подойдя вплотную, он останавливался, если предмет по запаху был ему совершенно не знаком. Конечно, при этом можно получить от него удар лапой, но это будет недоразумением. Во всяком случае, Журавлев не знал и ни от кого не слышал о случае активного нападения белого медведя на человека, а он провел на Новой Земле не один десяток лет.

К середине июня снег кругом стаял, а талая вода со льда сбежала в трещины и полыньи. Надо было пробираться к дому. Вертикально стоящие ледяные кристаллы при вытаивании образовали на поверхности морского льда терку, о которую собаки обдирали свои лапы до крови. Шли очень медленно, 10 — 15 километров за переход. Местами, где к морю подходили ледниковые языки, бегущая с них пресная вода разъедала лед насквозь. Однажды, проезжая мимо такого языка, мы этого не заметили и приняли сквозные отверстия во льду за обыкновенные лужи. Остановились на узком перешейке, выбирая путь, и ужаснулись — кругом не лед, а решето, сохранились только перемычки. С большими предосторожностями, пятясь задом, выбрались в более безопасное место. Там, где лед торосистый, бугристый, вероятно многолетний, во впадинах скопилось много воды. В некоторых местах вода занимала три четверти площади, и обойти ее было невозможно. Приходилось идти вброд. Собаки то и дело оказывались на плаву, и их приходилось вытаскивать. Мы брели мокрые до пояса, поддерживая сани и помогая собакам.

Немало трудностей представляли речки, бегущие в море, их вода далеко разливалась по морскому льду, разъедая его. Прежде чем преодолеть такие препятствия, приходилось предварительно отыскивать более доступный переход. В одном месте за мысом, названным мысом Кржижановского, перед нами открылось обширное пространство морского льда, сплошь залитое водой. Обойти его было невозможно. Оставалось одно — пересечь трудный участок по сухопутью и перейти три речки. Они-то и дали такую большую воду на льду. Конечно, весь груз пришлось перенести на себе, а потом уже переводить вброд упряжки с пустыми санями.

Две речки одолели беспрепятственно, третья оказалась глубокой, с быстрым течением. Груз перенесли, а потом стали вплавь переправлять порожние сани с собаками. Чтобы их не унесло течением в море, я пошел вперед, привязав к поясу длинную веревку, прикрепленную к передку саней и к цепи, связывавшей собак в упряжке. Первую упряжку переправили благополучно, а вторую подхватило течением и понесло в море. Ушаков, который брел около саней, не смог их удержать. Услышав крик: "Держи!", — я почувствовал, как веревка натянулась струной, и, не оглядываясь, бросился в воду на четвереньки, упираясь ногами и руками в галечное дно. Поднял голову, чтобы не захлебнуться, и со страхом ждал, что вот-вот веревка лопнет. Но буксир оказался надежным, и собак течением прибило к берегу. За этот тяжелый день прошли только пять километров.

Земля на острове просохла, грунт уплотнился, так что летом здесь можно будет работать. Только вместо саней надо сделать легкий экипажик на мотоциклетных колесах, а вместо кузова на раму поставить легкую лодочку типа "стрельной", как у Журавлева, чтобы на ней переправляться через речки. Такой экипаж с грузом 250 — 300 килограммов легко потянут десять собак. Если заблаговременно организовать несколько продовольственных складов, то можно будет до зимы делать геологическую съемку и искать полезные ископаемые, которыми Северная Земля, видимо, богата. На одном из мысов западного берега острова Октябрьской Революций мы обнаружили признаки присутствия оловянных руд, на речке Матусевича — железных руд, на речке Ушакова — признаки нефтеносности. У западного берега фиорда Матусевича нашли кварцевые жилы с медным колчеданом. Последующие работы подтвердили наше предположение, и сейчас на Северной Земле развертываются поисковые и разведочные работы.

Погода стояла пасмурная, с туманами и дождями. Наступало полярное лето. Надо было спешить. Скоро лед на море начнет вскрываться и отрежет нас от дома на острове, названном нами Домашний. И все же приходилось делать остановки, чтобы дать отдохнуть измученным псам. Они обессилели не из-за работы, которая не так уж и тяжела, а из-за потери крови, сочившейся из стертых лап. Иглы обдирали даже прочные подошвы наших сапог, которые оказались так разбиты, что пропускали воду. А у собак ноги представляли собой сплошные кровоточащие раны. И все же наши верные друзья тянули нарты. Их выносливости и жизнестойкости приходилось только изумляться. После остановки собаки валились замертво. Приходилось брать их на руки и переносить на сухое место. К корму они не притрагивались, хотя были очень голодны. Каждую приходилось кормить в отдельности, подкладывая к морде кусок, чтобы она его съела. Утром собак подносили к упряжке на руках, при этом животные глядели на нас такими умоляющими, человеческими глазами, что до слез брала жалость. Но приходилось быть жестокими. Надо было идти вперед во что бы то ни стало.

Через день мы, наконец, подошли к вехе-гнилушке, которую поставили во время осеннего, самого первого маршрута. Теперь съемка вокруг острова Октябрьской Революции замкнулась, и ее можно было считать законченной. До дома по прямой, по морскому льду, осталось около 40 километров, а по берегу, через мыс Серпа и Молота, — вдвое дальше. И хотя ехать сейчас по льду рискованно, все же решили следовать этим путем.

Но и этот путь оказался не из легких. Местами приходилось идти чуть ли не вплавь. Измученные собаки падали одна за другой, и поднять их не было возможности. Лежали как мертвые, а некоторые, может быть, и действительно были уже мертвые. Разбираться не было времени, упавших отпрягали и следовали дальше. Кое-как, с трудом прошли все же 14 километров и стали лагерем среди скопления старых полуобтаявших многолетних торосистых льдов, которые при вскрытии ломает не сразу. Продовольствие на исходе, отдали собакам три последние банки пеммикана и не пожалели одну свою. У нас осталось только три четверти банки пеммикана, кружка риса и керосин в примусе. Галеты и сахар кончились еще неделю назад.

Погода ухудшилась. Туман такой, что в двух шагах ничего не видно, приходилось стоять и выжидать. Через два дня северный ветер отогнал воду со льда к югу, туман рассеялся, и мы увидели остров Средний из архипелага Седова, до него было километров 20. Запрягли оставшихся собак и пошли прямо к острову, с трудом перевалили через него и 20 июля к вечеру были дома. Нас встретили с распростертыми объятиями. По радостным восклицаниям и суетливой беготне чувствовалось, что товарищи нас заждались, может быть, считали погибшими, так как все назначенные сроки возвращения давно миновали. Лед за островом с мористой стороны еще стоял, но западнее его уже не было. Вовремя мы вернулись.

Помылись, побрились и сразу приобрели культурный вид. Собаки лежали пластом, не поднимая голов, ничего не ели, хотя мяса было вдоволь. Если бы наш путь затянулся еще на два-три дня, то пришли бы мы без собак. У северного края острова Голомянный на север и северо-запад виднелось открытое море. По сообщению Журавлева, там много морского зверя. В августе море начало вскрываться и у нас. Работы много, надо выполнить инструментальную съемку нашего острова, провести месячные приливо-отливные наблюдения, заложить долговременные нивелирные репера, сделать полную переборку грузов. Ушаков с Журавлевым озабочены заготовкой мяса для собак. Хотя среди старых собак, годных для езды, осталось не более половины, зато появилась смена — 16 щенят, родившихся весной у двух сук. Журавлев в двери амбара, где хранилось мясо, проделал маленький лаз, чтобы щенки в любое время могли туда забираться и кормиться. Росли щенки очень быстро.

Охотники приехали с Голомянного, чтобы немного передохнуть. Убили семь медведей, восемь морских зайцев, три нерпы. Около берегов появились большие стаи мелкой рыбешки — сайки (полярной тресочки). Мы наловили ее целое ведро и сварили отличную уху. В начале сентября сильным северным ветром и волнением поломало льды вокруг нашего острова, теперь везде открытая вода. В погоне за сайкой появились стада дельфинов-белух, для которых сайка здесь — основной вид корма. Следуя за ней, белухи шли вдоль берега, огибая мысы и заходя в бухты. Этим и воспользовался Журавлев. В то время, когда белухи высовывались из воды, чтобы перевести дыхание, он азартно палил в них, стоя на верху мыса нашего острова. Мы с Ходовым сидели с гарпунами в шлюпке наготове, чтобы сразу же подхватить убитого зверя и прибуксировать к берегу, не дав ему затонуть.

В общей сложности добыли 14 белух, что составило около 5 тонн мяса; вместе с медведями, зайцами и нерпами это количество обеспечивало собак кормом на всю зиму. Пробовали и мы мясо белух, но нам оно не понравилось — слишком водянисто. Зато из плавников и хвостов выходил превосходный студень. Основа нашего питания — жареное во всех видах медвежье мясо и тюленья печенка. Супов мы не ели, зато компот из сухофруктов пользовался большим успехом.

Не откладывая, приступили к разделке мяса белух. Около магнитного домика, который стоял на берегу лагуны, в месте, удобном для выгрузки туш, мясо разрубали и относили в амбар. Шкуры с салом пока складывали в штабеля. На разделку, полакомиться обрезками, слетелось множество чаек, преимущественно белых. Шум и гам стоял несмолкаемый. На запах сала иногда подходили медведи, но, услышав лай собак, бросались наутек. Сейчас они нас не интересовали, мяса было достаточно.

С середины сентября по временам стало крепко морозить, иногда до 20 — 25 градусов. В проливе между островами лед настолько окреп, что по нему можно было свободно ходить и ездить. Дни сокращались, наступала темная пора, но мы встречали ее без забот, совершенно готовые к зимовке. Я решил утеплить свой магнитный домик, чтобы в нем можно было спокойно заниматься. Работы накопилось много; надо было вычислить астропункты, подготовить планшет для карты Северной Земли, нанести на него географическую сеть координат и вычертить заснятые участки. В нашем доме все это делать невозможно. Шумливый и беспокойный Журавлев не давал сосредоточиться, да и места в доме не было. Для магнитного домика я сделал стол, табуретку и небольшую железную печку с дроссельной заслонкой в трубе, позволяющей регулировать тягу.

Размер домика внутри, после обшивки его вагонкой, стал 1,9x1,9 метра. Когда стояли стол и табуретка, то места хватало только, чтобы встать и расправить уставшие конечности, для разминки я выходил на улицу и делал несколько пробежек по отмели. Эти прогулки очень нравились нашим щенкам, которые сопровождали меня всей оравой, норовя схватить за пятки или за голенища. Медведи не оставляли нас в покое, хотя наступила уже темная пора и море кругом замерзло. Их привлекал запах белушьего и тюленьего сала, обрезки которого после разделки туш были разбросаны вокруг. Однажды, когда я вышел из домика, меня окликнул Журавлев и спросил, не вижу ли я медведя. Оглянулся назад и только тогда заметил его, стоящего у домика. Как я его не увидел раньше, когда выходил оттуда, непонятно. Пока мы с Журавлевым взяли винтовки, медведь подошел к дому вплотную. Сытые собаки спали в загоне, и ни одна его не почуяла. Хорошо, что медведь — зверь мирный, будь у него нрав тигра, мы бы не ходили "по улице" столь беспечно. Все же теперь, идя работать в домик, я стал брать с собой карабин.

За обедом Журавлев информировал нас, что сегодня Михайлов день и следует ждать гостя. Все посмеялись: ждать так ждать. Возвращаясь в домик, я услышал около него характерное шипение, которое издает медведь, когда он рассержен. Было так темно, что я, сколько ни всматривался, ничего не мог заметить. Я заскочил в домик, схватил карабин, вышел и только тогда заметил зверя. Он стоял метрах в пяти от меня, около того места, где лежало сало, и продолжал сердито шипеть, очевидно недовольный моим присутствием. Мушку не было видно, я прицелился по стволу и выстрелил. При вспышке огня было видно, как зверь сделал гигантский прыжок и исчез. На выстрел примчались собаки, кинулись по следу, но скоро вернулись обратно. Очевидно, я промахнулся. Тогда я решил устроить сигнализацию. Около сала, близ домика, положил тушку нерпы, обвязал ее шнуром и протянул его в домик через крышу так, чтобы шнур свисал под столом, а на конец привязал бубенчик.

Как-то раз, уже в середине декабря, углубившись в вычисления логарифмов астропунктов, я услышал бряканье бубенчика. Быстро потушил лампу, взял винтовку и осторожно выглянул за дверь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел силуэт медведя, склонившегося над нерпой. Я долго прицеливался и, наконец, нажал курок. При вспышке увидел, как медведь, подпрыгнув, мелькнул в воздухе всеми четырьмя лапами и исчез. "Неужели опять промазал?" — подумал я. На выстрел примчались собаки, и было слышно, как они остановились и лают где-то недалеко. Позвал Журавлева, и мы увидели метрах в ста от дома мертвого медведя, а около него кучу собак. Вернулись домой, позвали остальных и, взяв нарты, пошли, чтобы привезти тушу к амбару и разделать ее там при свете огня. Винтовки оставили дома. Идем, разговариваем, спустились уже на лед, и вдруг навстречу нам вынырнуло из мглы нечто белое, громадное. У всех мелькнула мысль: "Еще один медведь", — и мы врассыпную бросились домой за оружием. А оказалось, что это был белый ездовой пес Торос из упряжки Ушакова. Он находился около медведя и, услышав нас, радостно помчался навстречу. Во мраке полярной ночи, когда кругом серо, однотонно и нет предметов для ориентировки, все представляется в масштабе, значительно преувеличенном.

После встречи нового 1932 года стали готовиться к весенним маршрутам. Решили организовать две опорные продовольственные базы: одну на мысе Неупокоева — юго-западной оконечности острова Большевик, а другую на его северном конце. На каждую надо будет отвезти 100 банок пеммикана, бидон керосина, галеты, как обычно, в запаянных ящиках. Кроме того, надо будет заснять и обследовать остров Пионер.

Темная пора в феврале уже кончалась, но все время были сильные пурги. Выезжать из дому, даже на нашу охотничью базу, на остров Голомянный, было почти невозможно. В марте стало тише, и Ушаков с Журавлевым, взяв продовольствие, отправились в первую поездку. Они собирались все оставить на полдороге, где-то около мыса Кржижановского или Гамарника, и вернуться домой, а во второй раз, выехав уже налегке, завершить заброску. Вернулись они только на шестой день. На протяжении всего пути дули встречные ветры и была пурга, поземка так забивала глаза собакам, что они бежали с большим трудом и все время поворачивали назад, по ветру. В конце марта поехали еще раз и, добравшись до мыса Неупокоева, сложили там 116 банок пеммикана и керосин. На обратном пути убили медведя и тушу подвесили на кромке айсберга, чтобы не растащили песцы, а шкуру привезли с собой. Теперь у нас была прочная база для съемки южного острова.

Во время последней остановки перед мысом Неупокоева путники увидели трех оленей, один из них молодой, прошлогодний. Значит, на южном острове олени есть и, может быть, даже размножаются. Попадают они туда скорее всего со льдами прибрежных припаев, оторванных ветром от берегов Таймыра, где олени любят стоять, спасаясь от оводов. Дувшие все время пурги мешали очередному выезду для заброски второй продовольственной базы. Пришлось от нее отказаться. Съемку решили начать с пролива Шокальского, и дальше на юг вдоль западного берега острова. В этом случае без северной базы можно было обойтись. Вдвоем с Ушаковым 14 апреля выехали в наш четвертый маршрут. С нами все сколько-нибудь годные собаки, Журавлеву оставили одних калек и щенков. С собой взяли месячный запас питания, который пополнили еще на мысе Неупокоева. Едем вдоль западного берега острова Октябрьской Революции, где с трудом пробирались прошлой весной, поэтому съемку здесь приходится повторить вновь. Дорога неплохая, но встречный ветер гонит поземку, против которой собакам бежать трудно. Ночью разыгрался настоящий шторм. Утром стихло, но, пока запрягали собак, опять задуло. Решили переждать непогоду, покормили собак, крепко подтянули палатку и забрались в спальные мешки. Четыре дня бушевала вьюга, а когда наконец стихла и мы вышли из палатки, то ни саней, ни собак не оказалось. Все было занесено. Пока откапывали сани, из-под снега стали выбираться собаки. Вокруг каждой образовалось нечто вроде пещерки, где они спали спокойно, защищенные от ветра.

Прошли до астрономического пункта, определенного в прошлом году, и оставили здесь 20 банок пеммикана собакам и 10 банок мясных консервов. Затем повернули к берегу южного острова и пошли поперек пролива Шокальского. Ширина пролива здесь 25 километров, лед молодой, одногодичный, торосов не видно. Несомненно, пролив летом был вскрыт и доступен для судоходства. Берега острова Большевик, обращенные к проливу, высокие и скалистые, отделялись от моря неширокой террасой 50-метровой высоты. В нее врезались глубокие долины ледникового происхождения. Некоторые представляли собой фиорды, заполненные ледниковыми языками от купола, лежавшего внутри острова. Однако все языки были уже мертвы и неподвижны. Местами языки до моря не доходили, а лежали на глинисто-галечных отложениях с включениями морских раковин, схожих с теми, что я встречал на Горбите во время Таймырского путешествия. Значит, Северная Земля, как и Таймыр, испытала значительное поднятие (в сотни метров) недавнего происхождения, продолжающееся до сих пор. Фиорды здесь небольшой протяженности, всего пять — десять километров, в то время как на острове Октябрьской Революции фиорд Матусевича имел длину не менее 50 километров.

Дойдя до фиорда в средней части пролива, который мы назвали фиордом Тельмана, определили астрономический пункт и решили пойти на юг к мысу Неупокоева. По направлению на юг терраса постепенно расширялась, а склоны коренного берега, отступая внутрь, снижались и сглаживались. В том месте, где была оставлена туша медведя, сделали остановку, основательно подкормили собак и, оставив все запасы, налегке решили сделать поездку внутрь острова, в сторону горы Герасимова, которая виднелась на юго-востоке, километрах в 25 от берега. Высота ее оказалась 240 метров, склоны сглажены, но ледника на ее поверхности не было. Только на севере и северо-востоке острова блестели два ледниковых купола. Западный, более крупный, давал языки на западную сторону острова, в пролив Шокальского, а восточный, поменьше, вероятно, на восточную сторону. Спустившись с горы, вышли на южный берег к проливу Вилькицкого около мыса Неупокоева. По дороге видели следы оленей. В низинах находили довольно много карликовой ивы и березки.

Проехали по берегу назад, на запад, к мысу Неупокоева. Пока я определял астрономический пункт, Ушаков съездил налегке за оставленными продуктами и медвежьей тушей. Берег у мыса был очень низкий. Везде косы и лагуны прихотливого очертания, видно, что сформировались они совсем недавно. На юге, в проливе Вилькицкого, сплошное нагромождение свежих торосов, совершенно непреодолимых. Это мы испытали на себе, когда погнались за подошедшим к нам медведем. Даже собаки и те не могли его преследовать, так как проваливались с головой в рыхлый снег между поставленными на ребро громадными двух-трехметровыми льдинами.

Отдохнув немного, тронулись дальше на восток. Береговая линия здесь была заснята гидрографической экспедицией довольно точно. Нам оставалось только прокорректировать и уточнить контуры береговой полосы, которая с судна, конечно, снималась гидрографами в общих чертах. Дорога тяжелая, торосистые льды местами прижаты к берегу вплотную. Нам пришлось выбираться на террасу высотой метров 50 с гружеными санями. Торошение проходило совсем недавно, так как лед в изломе совершенно свеж, а промежутки между льдинами еще не забиты снегом. Видно, что льды и зимой в проливе все время находятся в движении, скопляясь то у восточного, то у западного входа, в зависимости от господствующих ветров.

Несмотря на трудности, за день прошли 37 километров и стали лагерем на льду, в непосредственной близости от берега, так как подниматься наверх не захотели. К ночи задул свежий северо-восточный ветер, перешедший к утру в пургу. Кое-как выбрались из палатки, тщательно ее укрепили, выложили с наветренной стороны стенку из снежных кирпичей и опять залезли в спальные мешки. Ночью пурга усилилась, палатку отчаянно рвало и трепало, по временам туго натянутая крыша гудела, как бубен. Мы лежали и слушали звуки полярной бури, спать уже не хотелось. Вечером выползли из палатки и увидели на льду тонкие трещины. Правда, они незначительны, но все же это был грозный признак: значит, лед под нами зашевелился. Решили подняться на берег. Кое-как собрали вещи, несмотря на пургу, свернули палатку, ежеминутно рискуя, что ее вырвет из рук и унесет. Откопали собак, наспех подпрягли и ползком навстречу снежному вихрю выбрались на берег, волоча за собой собак. К счастью, нашли место с плотным снежным покровом и под защитой небольшой возвышенности разбили палатку. Распрягли и привязали собак, еще раз все проверили и, довольные, забрались в палатку чаевничать.

На четвертый день пурга наконец стихла, мела лишь легкая поземка. Запрягли собак — и в путь. Пурга вымела весь рыхлый снег, и ехать стало легче. На третий день без задержек прибыли на мыс Евгенова, где определили астрономический пункт. Мыс образовал обширную галечную косу, далеко вдающуюся в море. Торосистые льды видны до самого горизонта и только вдоль берега, где припай, торосов не было. Здесь много свежих медвежьих следов, поэтому мы сразу же привязали собак в низине за бугром, так, чтобы с моря их не было видно, иначе от медведей отбоя не будет. Из-за пасмурной погоды простояли здесь трое суток, и как ни прятались от медведей, пришлось убить двух, которые нас буквально атаковали.

Наконец мы тронулись в путь дальше на север, вдоль восточного края острова. Ехали вдоль берега, довольно пологого, по хорошей дороге, но не долго. Километров через 20 берег стал круче, появились скалистые обрывы метров по 10 — 15. Торосистые льды поджимали к берегу, оставляя лишь узкую полосу гладкого льда, где еще можно было проехать. Однако местами она пропадала и тогда приходилось пробираться по краю снегового забоя под обрывом. Сани кренились, приходилось их поддерживать, собаки скользили и падали.

Затем гряда торосистых льдов подошла вплотную к отвесному уступу 50-метровой террасы. По ней ехать нельзя, потому что снега не было, его содрали недавние пурги, осталась голая земля да щебень разрушенных пород. В бинокль видно, что дальше, километра через три, эта терраса кончается. Там коренной берег высотой метров 300 спускался прямо к морю. Стена сплошного нагромождения льдов шириной метров 200 стоит вплотную у берега. Дальше в море они более разреженны. Лавируя между ними, пожалуй, можно было проехать. Решили во что бы то ни стало перебраться через прибрежную гряду и дальше ехать морем.

Выбрали место, где ледовый вал поуже, и стали топорами расчищать дорогу для перехода. К счастью, погода нам благоприятствовала — ясно, тихо, да и мороз небольшой, градусов 20. Работали в одних рубашках. После переноски груза на руках перетащили порожние нарты, а потом на спинах — и собак. Сами они через этот хаос ледяных глыб перебраться не смогли. Вся эта операция заняла целый день, но мы отдыхать не стали, а сразу запрягли собак и тронулись дальше. В море, невдалеке, была видна открытая вода, и стоило только задуть с берега свежему отжимному ветру, как лед могло оторвать. Лавируя между грядами и перебираясь через них, мы двигались вперед. Часа через три появилась терраса, низменный берег, и мы, преодолев еще раз прибрежную торосовую гряду, Добрались до суши и стали лагерем. Привязав и накормив собак, напились чаю с галетами и повалились спать.

Утром, выйдя из палатки, я ахнул. Там, где мы ехали вчера, расстилалась открытое море, льда не было и в помине. Между коренным склоном и морем тянулась достаточно широкая, хотя и мало заснеженная глинисто-песчаная терраса, по которой можно было ехать, но мы предпочли прибрежный ледовый припай. Берег почти прямолинейный, без фиордов, с редкими ледниковыми мертвыми языками, не доходящими до моря. Несомненно, ледниковый покров здесь занимал гораздо меньшую площадь, чем на острове Комсомолец. Дальше коренной берег с обрывами круто повернул на запад, и мы двигались вдоль низменного берега с массой заливов, бухт и лагун, зарисовывать которые было не легко. Только на пятый день достигли северного конца острова, где берег резко повернул на юго-запад, а потом почти на юг. Здесь сделали остановку и определили астрономический пункт. Теперь мы, очевидно, въезжали в пролив Шокальского, в знакомые места, значит, самая трудная часть пути закончена. Предварительные вычисления пункта показали, что северный конец острова Большевик лежит гораздо дальше на целых 30 километров, чем это показано на карте гидрографической экспедиции 1913 года. Очевидно, с кораблей крутые береговые склоны острова гидрографы приняли за его границу, а всю отмелую северную часть — за ледовый припай. Едем проливом на юг. Вскоре высокие обрывы коренной части острова опять подошли к берегу, но нас это не тревожило, так как пролив вскрывался, льды здесь гладкие, торосов не было. Пересекли два фиорда и подошли к третьему — фиорду Тельмана, откуда начали съемку. Здесь мы закончили работу, надо торопиться домой, уже 20 мая, а нам предстояло провести еще обследование четвертого острова — Пионер.

За последний день мы сделали рекордный переход — 70 километров. Собаки утомились, и мы решили их не привязывать, пусть получше отдохнут. Никуда не денутся такие усталые, подумали мы. Однако мы ошиблись. Резвик из упряжки Ушакова вдруг вскочил, повел носом и стрелой помчался вверх на террасу, за ним мой Шайтан, Тускуб и другие. В один миг мы остались без собак. По-видимому, южным ветром принесло запахи оленей, пасшихся где-то на террасе поблизости, и охотничий инстинкт превозмог усталость. Впрочем, большинство собак скоро вернулось обратно, и только Резвик пропадал часа три. Вот тебе и усталость от 70-километрового перехода!

На другой день, повторив астрономические наблюдения, мы повернули домой. По пути надо было еще обследовать и заснять мелкие острова, которые мы пропустили прошлой весной, и продублировать съемку, которая в условиях распутицы была недостаточно полной. Шли быстро, санный путь еще не испортился, и за день проходили 30 — 40 километров, тогда как в прошлый год пять-шесть километров были для нас достижением. Несмотря на морозы, на склонах южной экспозиции снег уже подтаивал. Около мыса Кржижановского на льду скопилось целое озерко талой воды.

Домой прибыли 28 мая, пробыв в пути полтора месяца и пройдя 1118,9 километра. Это был самый большой маршрут за всю экспедицию.

Как только приехали домой, погода испортилась, началась пурга, однако она продолжалась недолго, и 1 июня мы отправились опять вдвоем с Ушаковым в последний маршрут. Сначала заехали на мыс Серпа и Молота, забрали там продукты и в объезд тронулись в путь. Пересекли пролив Красной Армии и направились вдоль края острова на север и северо-восток. Километров через 15 берег круто повернул на северо-запад, и мы смогли убедиться в правильности своего предположения, увидев четвертый по счету остров в архипелаге Северной Земли. Пролив имел ширину от 4 до 12 километров, льды в нем неломанные, старые. Вероятно, он вскрывался редко, в особо благоприятные по климатическим условиям годы. Вскоре вышли на западную сторону острова и поехали на юг. В море везде торосистые льды, по-видимому, прошлым летом оно здесь вскрывалось. Вдали увидели много медведей. Они двигались потихоньку, часто останавливались, вероятно проверяя нерпичьи лунки.

В одном месте среди кучи полуобтаявших прошлогодних торосов заметили медведицу с медвежонком, сладко спавших на льдине, пригретых весенним солнцем. Они были совершенно неподвижны, и мы долго рассматривали их в бинокль. Услышав скрип саней, они проснулись и бросились наутек. Несколько дальше, километрах в четырех отсюда, на ровном, без торосов ледяном поле мы заметили молодого медведя, караулившего у лунки нерпу. Повернули, гикнули на собак и помчались к нему. Завидев нас, медведь бросился бежать, мы за ним, подгоняя криками собак. Медведь был впереди не более как в 40 — 50 метрах от нас, смешно тряся своим жирным мохнатым задом. Зверь стал выдыхаться, собаки его уже нагоняли, но гладкий лед сменился торосистым, и медведь скрылся. Обогнув остров с запада, мы попали в глубокий залив, принятый нами в прошлом году за пролив. С юга увидели полуостров, соединенный с основной частью узким низменным перешейком. Несомненно, что еще совсем недавно это был отдельный островок и только благодаря общему поднятию всего архипелага он соединился с соседним. Ледниковый купол, слагающий центральную часть острова Пионер, нигде к берегу не подходил, образуя правильное сферическое тело высотой около 300 метров. Конечно, он был мертвый и находился в стадии деградации.

Сомкнув маршрут, мы закончили съемку и 8 июня вернулись домой. И вовремя, потому что все небо обложило свинцовыми тучами, пошел мокрый снег, а потом дождь, потеплело до трех градусов. Вечером с Голомянного вернулся Журавлев. Там у него промысловый домик из фанеры и брусков с загоном для собак, где охотник предпочитал проводить большую часть своего времени. Журавлев сообщил, что льды у острова взломало и везде много открытой воды. Он видел несколько стад белух, идущих, вероятно, к северной оконечности Северной Земли, где море свободно ото льдов даже зимой. Появление белух в такое раннее время — хороший признак, свидетельствующий о том, что Карское море от Новой Земли и до Северной Земли сейчас уже вскрыто и можно ждать благоприятной навигационной обстановки.

К нам на остров прилетела стайка гусей, все тех же черных казарок. В прошлую весну мы не видели их здесь. Позднее, уже в августе, на берегу острова Среднего, по ручью, я встретил пару казарок с пятью пуховыми птенцами. Факт примечательный — значит, в благоприятные годы гуси могут залетать и гнездиться даже в этих широтах.

Получив по радио из астрономического института запрошенные координаты светил, приступил к вычислению астрономических пунктов, после чего нанес их на карту Северной Земли, начатую еще прошлой зимой. Кроме карты в нормальной конической проекции решил составить вторую — в прямолинейной меркаторской проекции, специально для судовождения.

Тем временем прижимные южные ветры сменились северо-восточными, лед взломало, и около нашего острова была сплошная вода до самого горизонта. Битые льды держались только между островами и к востоку от них, вплоть до острова Октябрьской Революции, куда теперь можно добраться даже на шлюпке. Вскоре мы получили сообщение от О.Ю.Шмидта о том, что ледокольно-транспортное судно "Сибиряков" выходит из Архангельска, намереваясь осуществить сквозное плавание Северным морским путем за одну навигацию. При благоприятных условиях "Сибиряков" предполагал посетить нашу базу. Но заберет нас и привезет новый состав полярников другое ледокольное судно — "Русанов". Ночью 13 августа "Сибиряков" подошел к нам, но из-за тумана остановился километрах в 30. В ожидании встречи мы еще накануне тщательно побрились, постригли друг друга и приготовили лучшие городские костюмы. Косматые бороды, лохматые длинные волосы и грязные засаленные костюмы мы считали признаком дурного тона и невоспитанностью квазиполярников, которые, перезимовав в стенах станции, щеголяют своим неряшливым видом и считают его неоспоримым доказательством "арктического стажа".

Днем, когда туман рассеялся, "Сибиряков" подошел к нам, пользуясь промерами глубин, которые мы сообщили по радио. Наша шлюпка стояла наготове, и не успел пароход отдать якорь, как мы уже были у борта, а через несколько минут очутились на палубе в окружении сибиряковцев, большинство из которых были наши старые знакомые.

После доклада о проделанной работе и демонстрации карт изложили свои наблюдения над режимом льдов в районе Северной Земли, в результате чего руководство приняло решение обойти Землю с севера. Осмотрев наше жилье, сибиряковцы на другой день тронулись дальше, а к нам подошел пароход "Русанов" с грузом и новым персоналом полярной станции. Заблаговременно встретив судно, Журавлев, зная глубины, помог подвести его к берегу почти вплотную, чем значительно облегчил и ускорил выгрузку. В задачу экспедиции "Русанова" кроме смены персонала на Северной Земле входило также строительство полярной станции на мысе Челюскин и проведение гидрологических работ в проливах.

Закончив выгрузку и взяв нас, пароход направился к проливу Шокальского. Он был совершенно чист ото льда, глубины оказались большими, в пределах 200 — 300 метров. 21 августа мы подошли к мысу Челюскин и без промедления приступили к выгрузке и строительству станции. Пролив Вилькицкого был свободен ото льда, так что пароход мог подойти вплотную к берегу.

Пока шло строительство станции, с Диксона прилетел двухмоторный гидросамолет, проводивший ледовую разведку в Карском море. Его командир Анатолий Дмитриевич Алексеев хотел слетать на восточную сторону Северной Земли, в море Лаптевых, выяснить ледовую обстановку и там, но это было трудно сделать из-за отсутствия карты, и мы предложили ему свою помощь. Одновременно было решено посетить и новых зимовщиков, так как сведений от них не поступало. Их радиостанция почему-то бездействовала. В качестве штурмана полетел я.

Погода нам благоприятствовала — штиль и ясное безоблачное небо. Было очень интересно осматривать те места, где еще недавно продвигались с таким трудом. Береговая линия Земли была везде свободна ото льда, что позволило внести некоторые поправки в нашу карту. На острове Домашний сели в лагуну и помогли привести в порядок мотор, который механик никак не мог запустить. Пока налаживали мотор, погода стала портиться, и мы поспешили вылететь обратно на мыс Челюскин. 4 сентября постройка станции была закончена, поднят флаг и объявлено об открытии новой советской полярной радиостанции Мыс Челюскин. Распростившись с новыми зимовщиками, мы на "Русанове" отплыли в Архангельск.

Экспедиция по съемке и изучению Северной Земли, продолжавшаяся два с половиной года, закончена. На собаках пройдено около 5000 километров, из них со съемкой 2221 километр, для организации продовольственных складов — более 2000 километров и повторных маршрутов — 780 километров. Для увязки съемок определено 17 астрономических пунктов, позволивших нанести на карту все очертания с большой точностью. На основании этих материалов составлены карты Северной Земли. Изучено геологическое и морфологическое строение Земли и составлены соответствующие карты. Выяснены климат, растительный и животный мир, характер ледового режима окружающих Землю морей, установлены признаки присутствия ряда полезных ископаемых: меди, олова, железа, нефти и других. В настоящее время Северная Земля вполне освоена и заселена. Здесь ведутся разведки найденных полезных ископаемых. Теперь эта территория в промышленном отношении так же перспективна, как и весь Таймырский полуостров.

За нефтью на Хатангу с первым Ленским караваном

Караван судов на зимовке у островов Самуила (Рис. 42)

Проводы в маршрут на вездеходах (Рис. 43)

На ночевке в маршруте (Рис. 44)

Подъем затонувшего вездехода (Рис. 45)

После Великой Октябрьской социалистической революции проблема Северного морского пути получила наконец свое полное, практическое решение. Уже в 1920 году, сразу после освобождения Сибири от интервентов, при Сибирском Революционном комитете был организован специальный отдел — "Комсеверпуть" по торгово-промышленному использованию Северного морского пути. Первая морская операция по вывозу сибирского хлеба с Оби и Енисея в Архангельск была предпринята в 1920 году и прошла благополучно. Для проводки судов во льдах Карского моря были использованы ледокольные пароходы. В последующие годы торговые плавания в устья Оби и Енисея в сопровождении ледоколов успешно развивались, особенно с 1924 года, когда для разведки ледовых условий использовалась авиация.

Мыс Могильный (Рис. 46)

Продовольственное депо экспедиции Вилькицкого 1914 года (Рис. 47)

Вездеход с поплавком самолета на буксире (Рис. 48)

Журавлев и Урванцева отправляются на собаках в бухту Марии Прончищевой (Рис. 49)

Успешные торговые рейсы в западном секторе Арктики способствовали попыткам плавания и в восточном секторе. Для доставки грузов на Чукотку и Колыму суда отправлялись из Владивостока, поскольку сквозное плавание вокруг Таймыра из-за тяжелых льдов считалось неосуществимым. Однако в 1932 году советская экспедиция под руководством О.Ю.Шмидта на ледокольном пароходе "Сибиряков" во главе с капитаном В.И.Ворониным прошла за одну навигацию из Архангельска во Владивосток, развеяв миф о невозможности сквозных плаваний Северным морским путем. Для осуществления таких плаваний по пути следования судов нужны были топливные базы. Пройти весь путь от Архангельска до Владивостока без дополнительной бункеровки топливом невозможно. Создание опорных топливных баз на трассе Северного морского пути и стало одной из основных задач Главного управления Северного морского пути (ГУСМП), организованного в 1932 году. Такими базами в западном секторе Арктики стали остров Диксон, а в восточном — бухта Тикси.

Уголь не лучшее топливо для судов Северного морского пути. Нефть была бы гораздо экономичнее. Ее теплотворная способность почти в полтора раза выше угля, а объем в бункерах на тепловую единицу вдвое меньше. Поэтому сразу после создания ГУСМП возник вопрос о поисках нефти на Сибирском Севере. Сведения о возможном ее нахождении там имелись давно. В низовьях Енисея, на левобережье, по реке Малой Хете и ее притокам, близ Усть-Енисейского порта были известны выходы горючих газов, содержащих тяжелые углеводороды, характерные для нефти. В 1804 году промышленник Н. С. Бельков сообщал в Якутск, что во время поездок по берегу Ледовитого моря "в Анабарской стороне найдены были мною соль каменная и таковое же масло, названное врачебной управой черной нефтью". Конечно, это сообщение о соли могли относиться к сопке Туе-Tax, так как других выходов каменной соли на поверхность ни в Анабарском, ни в Хатангском районе не было известно. Сопка эта находилась в бухте Нордвик на полуострове Урюнг-Тумус. В девятисотых годах в Америке, в береговой полосе Мексиканского залива, в купольных залежах каменной соли была обнаружена нефть. Такие же нефтеносные соляно-купольные структуры позднее были найдены и у нас в Урало-Эмбенском районе.

Исходя из этих сведений, по моему предложению Арктический институт Главсевморпути принял решение отправить в 1933 году на Енисей, в район Малой Хеты, геологопоисковую партию, а на Хатангу, в район Нордвика, — разведочно-буровую экспедицию. Цель экспедиции — установить, что представляет собой сопка Тус-Тах: соляной купол или обычный выход линзы соли среди горизонтально лежащих осадочных пород. Выяснить это можно было главным образом при использовании метода бурения. Для этого в пределах сопки и в ее окрестностях следовало пройти ряд скважин, которые позволили бы установить ее структуру, нефтеносность и присутствие в окрестностях других подобных же образований. Скважины в первое время нужны неглубокие, по 300 — 500 метров, чтобы охватить большую площадь. Для структурного бурения наиболее пригодны в то время были станки КА-500, изготовляемые нашей промышленностью. Их можно было разбирать на части, весом 50 — 75 килограммов каждая, и транспортировать в трудных условиях полярного бездорожья.

Экспедицию предполагалось доставить в бухту Нордвик морским путем на одном из судов Ленского каравана, который впервые пойдет из Архангельска на Лену в бухту Тикси с промышленными грузами для Якутии.

В районе бухты Нордвик населенных пунктов нет. Ближайшие поселения: Саскылах — на реке Анабаре, в 350 километрах от бухты, и Хатанга — на реке Хатанге, в 500 километрах. При этих условиях в районе высадки, где будет вестись бурение, придется создать поселок примерно на 80 — 100 человек. Строить его надо быстрыми темпами, до наступления зимы, которая там устанавливалась с начала октября. Решено было взять из Архангельска рубленые дома (того же типа, что и дом на Северной Земле) и в разобранном виде доставить на место. Буровые вышки нужны также разборные, с двойной обшивкой. Такие вышки мы строили в Норильске в 1925 — 1926 годах, где они себя хорошо зарекомендовали даже в условиях жестокой пурги и морозов.

Весьма важным вопросом для нас был транспорт: как и на чем перебрасывать с одного места на другое буровые вышки и оборудование, как обеспечить подвозку горючего, воды и прочего. О лошадях, оленях или собаках не могло быть и речи. Нужен был механический транспорт, опыт применения которого в бездорожных условиях Севера у меня уже имелся. Для доставки грузов, главным образом строительных материалов, при разведке Норильского месторождения в 1924 — 1926 годах применялись гусеничные тракторы "Рено" с прицепными санями грузоподъемностью 6 тонн.

Это был первый опыт применения механического транспорта для хозяйственных работ в Арктике не только у нас, но и за рубежом. Тогда мы убедились, что тракторы с тяжелыми большегрузными санями могут работать только на плотных ледяных или укатанных дорогах. Для бездорожной снежной целины со сложным рельефом подойдут более легкие машины типа автосаней с гусеничным или полугусеничным ходом и легким буксиром на прицепе. Этот опыт нам и следовало теперь учесть, а поэтому от тракторов пришлось сразу же отказаться.

В феврале план нашей экспедиции был утвержден в Главсевморпути, денежные средства отпущены и, следовательно, можно было приступить к организации работ. Предварительно до начала работ надо было получить хотя бы общее представление о геологическом строении района Нордвика, о его сопке, а также иметь карту местности. Все это можно было сделать только летом. Для этого еще зимним путем, через Дудинку и Хатангу, отправился геолог нашей экспедиции Т.М.Емельянцев. Он должен был добраться с Хатанги до Нордвика и в ожидании нашего прибытия составить карту, поискать выходы нефти, о которой еще более 100 лет назад сообщал Бельков, и ориентировочно наметить возможные места закладки первых буровых скважин.

К сожалению, у нас еще не было опытного бурового инженера, который занимался бы формированием бурового парка и буровых бригад. Для составления списка необходимого бурового оборудования я обратился за помощью к профессору Горного института, специалисту бурового дела И.А.Уткину. Со списками и заявками я отправился в Главснаб при Союзгеолразведке, где в отделе оборудования познакомился с В.А.Полуяновым. Всеволод Алексеевич меня как-то сразу расположил к себе, и мы разговорились. Я рассказал ему о задачах и значении нашей экспедиции для развития Северного морского пути, о своих работах в Норильске и на Северной Земле, об опыте ведения буровых работ в условиях вечной мерзлоты. Потом передал ему заявки, попросил рассмотреть их и, если нужно, дополнить, учитывая условия нашей работы. И при этом добавил: "Составляйте списки так, как будто вы сами туда едете работать". Через день я зашел к Всеволоду Алексеевичу и предложил ему ехать с нами в Нордвикскую экспедицию в качестве начальника буровых работ. Полуянов попросил время на обдумывание и через два дня, видно переговорив с семьей, дал согласие. Он оказался весьма знающим, энергичным человеком. Все комплектование бурового оборудования и подбор кадров целиком легло на его плечи.

В Главсевморпути уже были разработаны нормы одежды и продовольствия для работников, отправляющихся на зимовки. Надо было подавать заявки в Арктикснаб, следить за их прохождением, ходить, просить. Работы предстояло немало. Всеми этими хлопотами в Москве занялся Никита Яковлевич Болотников, до этого заведовавший курсами буровых мастеров Геологоразведочного техникума при МГРИ. Меня с ним познакомил Полуянов. Заговорили об Арктике, и я увлек рассказами Болотникова, так как сам был увлечен Севером. Никита Яковлевич решил поехать с нами пока в качестве бурового мастера. Во время вынужденной зимовки у островов Самуила Болотников стал моим заместителем по хозяйственной части. В дальнейшем, при развитии буровых работ на Нордвике, он был начальником центральной базы Нордвикстроя и полярной станции Нордвик.

В Ленинграде, а потом и в Архангельске снабжением экспедиции занимался В.М.Фатин. Мы с ним составили подробные списки нужного имущества и послали их в Москву Болотникову. Медикаментами и больничным оборудованием обеспечивала экспедицию моя жена, хирург по специальности. У нее имелся опыт работы по Норильской экспедиции. Оборудованием метеостанции занималась И.И.Ломакина, научный сотрудник геофизического отдела Арктического института. Она была метеорологом экспедиции, а ее муж, Н.В.Ломакин, согласился поехать в качестве охотоведа и каюра. Николай Васильевич обещал достать хорошую упряжку собак.

Все сборы и получение имущества были сосредоточены в пункте нашего отправления — в Архангельске. Там сформировалось отделение ГУСМП, был уполномоченный, имелись склады. В.М.Фатин сразу отправился туда и добился на складе для нашей экспедиции выделения специального отсека. Туда же, в Архангельск, отправились для приемки бурового оборудования старший бурмастер М.П.Подлесный с помощниками. Оборудование поступало из разных мест Советского Союза, поэтому приемка его требовала особого контроля.

Заручившись энергичными помощниками в лице Полуянова, Болотникова и Фатина, супругов Ломакиных, я смог наконец заняться вопросом механического транспорта. Из литературных источников было известно, что французский завод "Ситроен" в 1930 году построил несколько полугусеничных автомашин на резиновом ходу, которые успешно совершили пробег по сыпучим пескам Сахары. Прототипом для машин "Ситроен" послужили полугусеничные автосани, построенные еще в 1909 году на Путиловском заводе в Петербурге инженером А.Кегресс. Однако практического применения эти машины не получили и были забыты.

Я поехал в Подмосковье, в Научный автотракторный институт (НАТИ) узнать, как обстоит дело со строительством подобных машин у нас в стране и если строят, то где и кто. Так я познакомился с инженером-конструктором Г.А.Сонкиным, который сообщил мне приятную весть, что этими машинами сейчас занимается институт и ведет это дело именно он, Сонкин. Он показал мне первые две опытные машины НАТИ-2, представляющие значительно измененный и усовершенствованный тип французских машин. Объяснил их преимущества и конструктивные особенности.

НАТИ-2 строились на базе полуторатонной грузовой машины ГАЗ-АА Горьковского завода. На задних осях этих машин вместо колес ставились специальные ромбовидной формы движители двухметровой длины с насаженными на концах двойными скатами колес с пневматиками особого трапециевидного профиля. На них были натянуты резиновые ленты гусениц, облекающие рамы снаружи целиком. Движение гусениц осуществлялось парами цепей Галля, натянутыми на звездчатые шестерни полуосей дифференциала. На переднюю ось монтировались одинарные или двойные колеса и лыжи. Последние — двух типов: глухие и прорезные.

По расчетам Г.А.Сонкина, давление на снег нагруженной машины будет около 0,25 кг/см2, а человека в зимней одежде — 0,4 кг/см2. Машины мне понравились. Это как раз то, что нам было нужно. В кузов можно поместить до 1,3 тонн груза и в легкие прицепные сани еще до полтонны. Сонкин предупредил, что важную роль в бесперебойной работе машин будут играть цепи Галля, которые осуществляют движение гусениц и потому должны быть особо прочными. Вездеходы будут работать в зимних условиях при температурах до 40 градусов и ниже, следовательно, вся резина должна быть особо морозоустойчивой, не ломаться и не трескаться при низких температурах.

Оставалось теперь только получить эти машины. Однако НАТИ со стороны заказов не брал. Пришлось обратиться к директору института и объяснить ему цели и задачи нашей экспедиции, и почему нам нужны именно вездеходы НАТИ-2. Не без труда мне удалось убедить директора НАТИ согласиться принять заказ на четыре вездехода с целью использования их в качестве опытных образцов для испытания на Севере, с условием, что это будет подтверждено письмом начальника ГУСМП О.Ю.Шмидта.

Конечно, такое письмо я получил и лично вручил его директору НАТИ, который сразу же передал заказ в производство. Одновременно, взяв у Сонкина спецификацию на цепи Галля, я передал ее в отдел снабжения ГУСМП для импортного заказа. Кроме того, для наших машин нужна была морозоустойчивая резина, которую мог изготовить только завод "Красный треугольник" в Ленинграде. Старый опытный мастер цеха варки резины обещал разработать такой рецепт резины, чтобы она смогла выдержать любой мороз.

Теперь надо было сформировать группу водителей вездеходов. Обычные шоферы, даже водители первого класса, нам не годились. Нужны были люди с большим опытом по испытанию экспериментальных машин. Таких специалистов можно было найти только через НАТИ, и опять большую помощь оказал нам Сонкин, весьма заинтересованный в испытании машин на Севере. Двух механиков-водителей, И.А.Бизикина и Г.Г.Колобаева, направил к нам НАТИ, механика И.Н.Чуйкина — ЦАГИ, а М.А.Грачева — гараж Ленсовета. Договариваясь с ними, я рассказал им о значении Севера для нашей страны, о тех людях, которые работают там, рискуя жизнью, о будущем автотранспорта и очень заинтересовал их предстоящей работой. Плотников мы должны будем подобрать в Архангельске. Радиста и моториста нам выделит отдел связи и полярных станций ГУСМП.

Наступил июнь. В Архангельске открылась навигация, пора было собираться в путь. В середине июля весь состав экспедиции в отдельном вагоне выехал в Архангельск. Вездеходы под присмотром механиков погрузили на две платформы и прицепили к поезду. В Архангельске, как обычно перед началом навигации, собралась масса народа, в отделе снабжения — шум и сутолока. Гостиница занята, все общежития переполнены. На вопрос, где жить, только руками разводят. На рейде стояли три парохода Ленской экспедиции: лесовозы "Володарский", "Товарищ Сталин" и "Правда". Последний и должен был доставить нас в бухту Нордвик.

Надо бы уже грузиться, а грузчиков нет. В конторе нам сказали, что имеется только одна артель, но она будет обслуживать в первую очередь пароходы, идущие на Лену в бухту Тикси. При таких темпах можно было простоять в Архангельске месяц, а то и больше, и благоприятное время для плавания через льды Карского моря таким образом упустить. Посоветовавшись, решили произвести погрузку всего имущества на лесовоз "Правда" собственными силами экспедиции. По разрешению Губисполкома на левом берегу реки, несколько ниже города, в полутора километрах от железнодорожной станции, у небольшой протоки построили свой лагерь из 12 палаток, поставили походные кухни военного образца, выложили плиту. Сформировали две артели для двухсменной работы по погрузке, и дело пошло быстрыми темпами.

Хотя переходить на экспедиционное питание разрешалось только после посадки на пароход и выхода в море, я под свою ответственность разрешил это сделать сейчас и послал в Москву сообщение о создавшемся положении с просьбой санкционировать мои действия. В качестве продовольствия экспедиция получила больше десятка коров и свиней, которым суждено было превратиться в мясо зимой в бухте Нордвик. Коров сразу же пустили на подножный корм, и они давали до трех ведер молока, которое шло на усиленное питание грузчиков. Врач Е.И.Урванцева взяла под контроль санитарное состояние лагеря, приготовление пищи, порядок и характер питания. У палаток и в столовой поставили бачки с кипяченой водой, везде развесили плакаты с просьбой не пить сырой воды. Благодаря этим мерам в экспедиции не было ни одного острого случая желудочно-кишечных заболеваний, в то время как в городе в результате жаркой погоды это было нередким явлением. Правда, незначительные травмы конечностей, ушибы, порезы вследствие неопытности "грузчиков", случались часто, но они быстро излечивались.

Закончили погрузку, и пароход стал под бункеровку углем, из которого 1500 тонн предназначались для экспедиции. Теперь надо было заняться устройством жилья для членов экспедиции во время плавания, так как пароход "Правда" — судно грузовое с каютами только для команды. Нам отвели один из бункеров, где плотники быстро соорудили койки, столы и лавки, чтобы обеспечить людей хотя бы минимальными удобствами в дороге. Каюты предоставили лишь некоторым членам технического персонала.

К концу июля все работы по погрузке и устройству жилья на нашем пароходе были закончены, но переезжать мы не спешили. В палатках на открытом воздухе было лучше. Да и погрузка на других пароходах Ленской экспедиции все еще продолжалась. Из Архангельска по Белому и Баренцеву морям суда должны были идти самостоятельно под руководством начальника морской проводки каравана капитана М.А.Сорокина, находившегося на лесовозе "Володарский". У Новой Земли суда встретит ледокол "Красин" и будет сопровождать их во льдах Карского моря до Диксона и далее к проливу Вилькицкого, а если потребуется, то и во льдах моря Лаптевых до бухты Тикси. "Красин" еще ремонтировался в Ленинграде, затем должен был зайти в Мурманск бункероваться углем и только потом — к нам.

7 августа все работы по погрузке на пароходах Ленской экспедиции были закончены, и мы, свернув свой лагерь, перебрались на пароход в подготовленные помещения. Коров и свиней поместили под баком в специально сделанные для них стойла, а собак — на полубаке под открытым небом. 8 августа вечером тронулись наконец в путь, к Новой Земле. Встреча с "Красиным" была назначена в проливе Маточкин Шар, разделяющем Землю на острова северный и южный. Это входные ворота в Карское море, но есть еще проходы на юге — через проливы Карские Ворота и Югорский Шар и на севере — вокруг мыса Желания. Выбор зависел от ледового состояния Карского моря.

10 августа вошли в Баренцево море, и штилевая теплая погода сменилась похолоданием. Ветер свежел, и наши бедные собаки, обдаваемые брызгами волн, жались к подветренной стороне. Пришлось из фанеры сделать глухие загородки, чтобы как-нибудь защитить бедных животных от холода. Особенно страдала кавказская овчарка, громадный пес палевой масти с подрезанными ушами и полуобрубленным хвостом. У него когда-то, видимо, была повреждена левая передняя нога, и он слегка прихрамывал. Звали пса Чемар, но за куцый укороченный хвост его прозвали Чуркин. Так и осталась за ним эта кличка. Бедная собака, мокрая и иззябшая, смотрела на проходивших такими жалобными глазами, что Елизавета Ивановна, не выдержав, сжалилась и взяла ее к себе в каюту. С тех пор Чуркин стал ее верным другом.

Вечером 12 августа вошли в пролив Маточкин Шар и остановились у полярной станции. В проливе, при входе, уже стоял построенный в Дании пароход "Челюскин", на котором О.Ю.Шмидт намеревался повторить сквозное плавание из Мурманска во Владивосток. Капитаном на "Челюскине" был В.И.Воронин. Я побывал на "Челюскине", осмотрел его. Отличное комфортабельное судно, но Воронин что-то хмурился, видно, оно было ему не совсем по душе. Опасался, что судно плохо будет управляться во льдах из-за слишком широкого корпуса. Я доложил Шмидту о готовности экспедиции и узнал о ледовой обстановке в Карском море. Она оказалась сложной. Упорно дующие северо-восточные ветры нагнали много льдов в южную часть Карского моря. Вероятно, более свободной будет его северная часть, к северу от Новой Земли, а может быть, и самая южная, прибрежная. "Челюскин" пойдет самостоятельно, а нас поведет ледокол "Красин", который уже стоял на выходе из пролива в Карское море.

Утром 13 августа двинулись на восток к острову Диксон. Шли кильватерной колонной: "Володарский", "Правда", "Товарищ Сталин". Впереди прокладывал путь во льдах "Красин". Битые, разреженные льды на второй день сменились более крупными торосистыми. Ледокол лавировал между ними, выбирая трещины и разводья. Проложенный канал за ним быстро заплывал, и нам приходилось нелегко. Наш капитан X.А.Белицкий вел судно во льдах первый раз в жизни. Иногда мы застревали, и "Красин" возвращался к нам на помощь. В довершение надвинулся туман, видимость стала плохая, и мы пошли малым ходом, боясь повредить корпуса наших судов. По временам суда даже останавливались, перекликаясь гудками в густом тумане. В надежде встретить более слабые льды наш караван взял курс южнее. Ледокольный пароход "Русанов" сообщил, что Югорским Шаром вдоль Ямальского побережья он прошел почти по чистой воде. А здесь такая тяжелая ледовая обстановка.

15 августа конвоирующий нас "Красин" получил сообщение, что "Челюскин", идущий курсом севернее, зажат в сплошных льдах и при попытке вырваться получил повреждение. В носовой части левого борта от удара о лед лопнул шпангоут и стрингер. В форпике вода, вероятно, есть пробоина. "Красину" необходимо было идти на помощь. Он повернул наш караван на юг в надежде поскорее вывести на кромку льда, за которой, согласно сообщению "Русанова", должна быть чистая вода. И действительно, вскоре появились разводья, битый лед, и мы к вечеру вышли на кромку. Дальше на восток виднелись только разреженные льды. Начальник морской проводки Сорокин приказал нам идти своим ходом на Диксон. А ледокол "Красин" повернул на север выручать застрявшего "Челюскина". Трудных льдов мы действительно больше не встретили.

Переход по льду Карского моря был тяжелым. У парохода "Товарищ Сталин" в форпике появилась течь, в корпусе пробоина, ее надо было заливать цементом и ставить крепеж. У парохода "Правда" погнута лопасть винта. Только "Володарский" оказался без повреждений. Кроме нас у Диксона уже стоял ледокольный пароход "Русанов", который должен был доставить в бухту Марии Прончищевой, на Восточный Таймыр, большую промыслово-охотничью артель. Возглавлял ее Сергей Журавлев, участник Североземельской экспедиции, мой товарищ по зимовке. Ехали семьями, надолго, надеясь на хороший промысел. "Русанов" пойдет в нашем караване, будет помогать лесовозам во льдах. До пролива Вилькицкого пойдет с нами и другой ледокольный пароход — "Сибиряков". Он должен доставить личный состав и снабжение на полярную станцию мыса Челюскин, построенную в прошлом году. На Лену везли около 5 тысяч тонн груза, который в бухте Тикси надо будет передать на баржи и транспортировать его в Якутск.

Однако на Лене был только один винтовой пароход "Лена", способный буксировать баржи в низовьях, где ширина реки доходила до 5 километров и больше. Он был проведен на реку еще в 1878 году Норденшельдом во время его знаменитого сквозного плавания. Имелись еще три колесных парохода, но для низовьев Лены они не годились. Поэтому решено было взять с Оби буксирный пароход "Первая Пятилетка" с железным лихтером на 3 тысячи тонн, а с Енисея — грузопассажирский пароход "Партизан Щетинкин" для пополнения речного флота. Они должны были пойти в нашем караване под охраной "Красина". Эти суда еще не пришли на Диксон, и мы их дожидались.

Через два дня подошел "Красин" и стал на внешнем рейде, войти в гавань ему не позволила глубина осадки. Прилетел на самолете из Красноярска и начальник Ленской экспедиции Б.В.Лавров, руководивший до этого в Сибири работами Комсеверпути и его карскими торговыми операциями. По его инициативе в Игарке был построен лесопильный завод и порт, откуда теперь на экспорт шел первоклассный енисейский лес. Вскоре подошли и "речники". Теперь весь караван был в сборе.

Пора выходить, уже вторая половина августа. Но ледовые условия на востоке Карского моря в этом году очень трудные. Вышедший на разведку "Сибиряков" вернулся обратно. Восточнее шхер Минина он не смог преодолеть льды. Нужна была авиаразведка. Стоящий в бухте Диксона гидросамолет "Комсеверпуть-2" со своим запасом бензина долететь до мыса Челюскин и вернуться обратно без заправки горючего не сможет. Челюскинская база блокирована льдами, сесть там пока невозможно. Несмотря на туман, А.Д.Алексеев, пилот самолета "Комсеверпуть-2", все же вылетел на разведку. До острова Тилло, куда он добрался, вдоль берега шла полоса открытой воды, прерываемая ледовыми перемычками. Что делалось дальше на востоке и севере, Алексеев из-за тумана не видел.

Борис Васильевич пригласил всех капитанов, меня, начальника экспедиции гидролога В. Ю. Визе и пилота Алексеева на совещание, чтобы выбрать путь следования каравана к мысу Челюскин. Имелись три варианта: первый — вдоль береговой полосы через шхеры Минина и архипелаг Норденшельда; второй — севернее, вдоль их окраины и третий — еще севернее, на широте острова Уединения. Алексеев сообщил, что шхеры и архипелаг покрыты льдом, идти туда пока нельзя. По их северной кромке видна вода, прерываемая перемычками еще неломаного льда. Севернее, где сейчас идут "Челюскин" и ледокольный пароход "Седов", встречаются только разрозненные поля битого льда. В этом случае в море Лаптевых можно пройти проливом Шокальского или проливом Вилькицкого, который, по сообщению радиостанции, свободен ото льдов. Капитаны, в том числе и командир "Красина" Я.П.Легздин, высказались за второй вариант, я и М.Я.Сорокин — за третий, учитывая теперешнее господство северо-восточных ветров, отжимающих льды от западных берегов Северной Земли. В.Ю.Визе считал приемлемым оба варианта. Б.В.Лавров утвердил второй вариант, вдоль окраины материка.

Речные суда оставались на Диксоне в ожидании освобождения ото льдов береговой полосы и возвращения "Красина". Если путь не откроется, суда уйдут в Игарку зимовать до следующей навигации. Порядок следования был таков: за "Красиным" в его канале шло судно "Товарищ Сталин", за ним — "Правда", далее "Русанов", раздвигая отчасти закрывшийся канал для "Володарского", а замыкал караван "Сибиряков". Ледовую авиаразведку надо было провести еще раз перед выходом.

24 августа около полуночи тронулись в далекий и трудный путь. Пролетавший над нами Алексеев по радио сообщил, что до архипелага Норденшельда проход свободен, дальше туман, видимости нет, вероятно, там льды. Погода ясная, слегка морозило. Шли почти по чистой воде, встречая изредка ледяные поля, которые обходили. Прошли шхеры Минина, приближались к архипелагу Норденшельда. Появился туман — предвестник льдов. Ночью туман стал сгущаться, и караван вынужден был остановиться. К утру стало яснее, и мы тронулись дальше.

Льды постепенно сгущались, оставались только полыньи и разводья, по которым и пробирался ледокол. Лесовозам приходилось нелегко. Наше судно еще держалось в канале, сделанном ледоколом, а "Володарского" зажимало, он то и дело просил помощи. Его соседи "Русанов" и "Сибиряков" помочь не могли, они сами плотно застревали. Весь караван остановился в ожидании разрежения льдов. "Красин" один пошел на разведку. Кругом сплошные льды и в них — наши суда. Люди сошли на лед прогуляться. К нам подошел Журавлев: он видел свежие медвежьи следы, однако идти искать медведя некогда. Подошел "Красин": его капитан обнаружил к югу, ближе к берегу, полосу чистой воды и повел караван туда.

Весь день шли довольно свободно. Но к ночи опять попали в тяжелые льды и туман. Пришлось остановиться и ждать улучшения ледовой обстановки. Вдруг из тумана к каравану подошел медведь, началась охота; стреляли с "Правды" и "Красина", к которым зверь был ближе. Кто убил его — неизвестно, но наши люди оказались проворнее всех. Живо соскочили на лед, накинули на тушу петлю и быстро втащили добычу на палубу. Целые сутки стояли мы у северо-восточной окраины архипелага Норденшельда, около острова Русский. "Красин" опять пошел на разведку, предварительно вызвав на помощь гидросамолет. Алексеев прилетел и по радио сообщил, что дальше, к северо-востоку от стоянки каравана, в 30 километрах, чистая вода вплоть до мыса Челюскина. В проливе только отдельные редкие льды. Казалось, обстановка складывалась для нас благоприятно. Но, возвращаясь к каравану, чтобы вывести его из льдов, "Красин" потерял левый винт, мощность ледокола снизилась на треть. Это был уже старый ледокол, построенный еще во время войны 1914 года в Англии. Теперь с большим трудом "Красин" пробил канал, вывел караван в чистые воды и пошел дальше, к проливу Вилькицкого, до которого оставалось около 200 километров.

К мысу Челюскин подошли 1 сентября. Со станции нам сообщили, что, несмотря на упорные северо-восточные ветры, пролив Вилькицкого в этом году ни разу не забивало льдом. Значит, в море Лаптевых ледовитость незначительная, поэтому Лавров отдал распоряжение идти нам самостоятельно в Нордвик, а судам "Володарский" и "Товарищ Сталин" — в бухту Тикси. "Красин" должен был отправиться навстречу речным судам, вышедшим с Диксона на восток. Северные ветры стали сменяться юго-восточными, и льды от прибрежной полосы должны были отойти.

Мыс Челюскин мы покинули в этот же день и весь следующий шли по чистой воде. За островами Самуила (ныне острова Комсомольской Правды) появились сначала редкие, а потом все более плотные льды. Балицкий вынужден был радировать Лаврову: "Окружен льдами, не знаю, что делать, ложусь в дрейф". А между тем с "Володарского", также находящегося во льдах, сообщили: "Зыбь — значит, близка открытая вода". И Балицкому ответили: "Выбирайтесь сами, эти поля небольшие". И верно, льды скоро стало разводить, и мы быстро выбрались на чистую воду. К бухте Нордвик подошли 4 сентября. В нее два входа: с запада — со стороны Хатангской губы, мимо островов Преображения и Большой Бегичев, и с востока — с морской стороны, мимо полуострова Пакса. Мы вошли с моря, что было ошибкой, так как на западе проходило глубокое русло Хатанги. Несмотря на отсутствие карты глубин, капитан повел судно без промеров тихим ходом. Мы уже стали готовиться к высадке, как вдруг на самой середине пролива, при входе в бухту, судно село на мель, и никакие попытки сняться ни к чему не привели. К счастью, это произошло в отлив, и, когда он сменился приливом, судно само сошло с мели. После этого капитан отвел судно обратно в море, стал на якорь и предложил нам разгружаться, что было, конечно, полной бессмыслицей. Мы просили его спустить шлюпку и поискать проход; у нас было два мореходных катера, их тоже можно было спустить для промера глубин. Вдали, на мысе острова Большой Бегичев, был виден какой-то знак-веха. Предлагали капитану сходить туда на шлюпке и посмотреть, что это такое. Однако на все предложения он неизменно отвечал: "С груженым судном я промерами заниматься не буду". Вместо поисков прохода капитан созвал судовой совет, который постановил идти разгружаться в бухту Марии Прончищевой, за 150 километров отсюда, где уже вел разгрузку ледокольный пароход "Русанов", доставивший промысловую артель Журавлева.

Как выяснилось потом, когда судно сидело на мели, всего в шести километрах от него, на западной стороне острова Преображения, стоял моторный бот "Пионер" гидрографического отряда, проводивший промеры глубин в бухте Нордвик. Радиостанции ни приемной, ни тем более передающей у них не было, поэтому по берегам бухты Нордвик гидрографы расставили ряд вех, прикрепив к ним банки из-под консервов с вложенными в них копиями планов глубин бухты. Одну такую веху мы и видели на мысе острова Большой Бегичев. О приходе "Правды" в бухту Нордвик и вообще о движении Ленского каравана гидрографы ничего не знали. В то время как мы сидели на мели, один матрос из команды бота "Пионер" ходил на берег и, поднявшись на гору, видел в бухте дым. Он рассказал об этом на судне, но ему не поверили, считая, что так поздно ни один пароход сюда прийти не может. Никто из участников Ленской экспедиции: ни Лавров, ни я, ни капитан Балицкий — ничего не знали о присутствии в бухте Нордвик гидрографического отряда.

Перед отправкой в бухту Марии Прончищевой Балицкий запросил капитана парохода "Русанов" Ерохина, опытного полярного морехода, об условиях выгрузки там и получил ответ: "В бухте сильное приливно-отливное течение, стоянка по способности, при подходе к бухте подводная мель". Снялись с якоря, и пошли разгружаться. К бухте Марии Прончищевой подошли при хорошей видимости. Капитан смело повел судно в бухту, не промеряя глубины. Сильное приливное течение навалило судно на входную косу, и мы снова сели на мель, на этот раз уже прочно.

Приходилось только удивляться, почему в рейс в бухту Нордвик, с неизвестными к ней подходами и непромеренными глубинами, было послано судно с капитаном, совершенно не знающим условий полярного плавания и до этого в Арктике никогда не бывавшим. Из судов Ленского каравана в Нордвик следовало бы послать судно "Володарский" с капитаном Смагиным. В бухту Тикси могли зайти и малоопытные капитаны, там подходы известны и глубины промерены.

Все попытки сняться с мели своими силами ни к чему не привели. На другой день подошел "Русанов" и попробовал стащить наше судно работой обеих своих машин, но из этого ничего не вышло, только порвалось несколько канатов, да поломались кнехты. Мы решили наше судно по возможности разгрузить, чтобы его облегчить. Кирпич, глину, строительный лес выгружали за борт на подносимые течением льдины, которые потом отливом выносило в море, а приливом вносило обратно в бухту, где их ловили и разгружали на берег. Работали теперь все, в том числе и команда парохода. Плотников я послал на берег, чтобы помочь построить жилье для зимовки Журавлева.

Капитан Ерохин оказался прав: стоянка в бухте была трудная и требовала большой сноровки. Как только начинался нагон льда в бухту приливом, "Русанов" прекращал разгрузку, поднимал буксирный катер и держался против льда и течения. При отливе, когда лед начинало выносить в море, судно опять снималось и держалось носом в бухту. Так продолжалось в течение всей разгрузки. Потом "Русанов" опять подошел к нам, на его борт перегрузили бочки с горючим, откачали балласт из трюмов "Правды", завели буксиры и наконец, стащили злосчастное судно с мели.

Тем временем пароходы "Володарский" и "Товарищ Сталин" заканчивали выгрузку в бухте Тикси. Речной пароход "Пятилетка" с лихтером под эскортом "Красина" преодолел льды архипелага Норденшельда и 12 сентября благополучно прибыл в Тикси. Пароход должен был вести все баржи с грузом, доставленные морем, вверх по реке.

16 сентября морской караван вышел из Тикси в обратный путь, а 20-го к нему присоединились и мы. Время позднее, льды уже начинали смерзаться, и на воде образовался молодой "блинчатый" лед. Пока до пролива Вилькицкого шли беспрепятственно. Молодой, вновь образовавшийся лед лесовозы форсировали без особого труда, а старые поля были еще небольшие, их мы легко обходили.

На другой день вошли в пролив Вилькицкого, миновали мыс и станцию Челюскин, но вскоре пришлось остановиться. Ночи теперь длинные и настолько темные, что видимости не было никакой. За ночь течением нас унесло назад к восточному входу в пролив. С рассветом снова двинулись вперед. Льды уплотнялись, и из-за выпавшего снега нельзя было различить, где молодой лед, а где старый. От удара о лед у нас погнулась лопасть, ход судна замедлился.

Весь день находились на выходе из пролива Вилькицкого, с трудом продвигаясь вперед. Лесовозы то и дело застревали и гудками просили помощи. Впереди были еще более трудные условия. От "Сибирякова", доставившего смену на станцию Челюскин и ушедшего вперед, получили радиограмму, что в районе Норденшельда тяжелые, уже смерзшиеся льды. "Сибиряков" был зажат и просил помощи у ледокола "Красин". При создавшихся условиях зимовка лесовозов стала неизбежной. "Красин", "Русанов" и "Сибиряков" еще могли пробиться во льдах и добраться до Архангельска.

На зимовку решили идти обратно на восток, к близлежащим островам, расположенным у Восточного Таймыра, и стать под их защиту. Такими ближайшими островами были острова Самуила, находящиеся в 110 километрах от мыса Челюскин. Там, судя по карте, лежали два довольно больших острова, по 8 — 10 километров в поперечнике, и ряд более мелких вдоль материка. От коренного берега вся группа островов располагалась в 12 километрах. Когда мы шли мимо, то везде до материка видели невзломанные льды. Очевидно, море здесь в этот год не вскрывалось.

Утром 23 сентября начальник Ленского каравана и экспедиции Б.В.Лавров издал приказ. Он был передан по радио всем судам: "Приказываю остановить дальнейшее продвижение каравана на запад, вернуть для зимовки лесовозы "Володарский", "Правда" и "Товарищ Сталин" в район островов Самуила. После постановки судов на зимовку "Красину" продолжать поход на запад, взяв под свою проводку пароход "Русанов" и сжатый льдом пароход "Сибиряков". Капитанам судов "Володарский", "Правда" и "Товарищ Сталин" срочно проверить остающийся на зимовку штат, списав лишнее количество людей на борт "Красина" и "Русанова", обеспечив их нужной одеждой и продовольствием на случай вынужденной зимовки. Начальнику геологической экспедиции Урванцеву предлагаю остаться на зимовку, подобрав штат специалистов и рабочих для полного изучения района зимовки с точки зрения геологической, метеорологической, охотоведческой и других. Руководство этой работой поручается товарищу Урванцеву. Лишних людей из экспедиции, находящихся на пароходе "Правда", списать на пароход "Русанов", обеспечив их необходимой одеждой и продовольствием на случай вынужденной зимовки. Командир парохода "Володарский" товарищ Смагин назначается групповым капитаном зимующих морских судов. Поручается товарищу Смагину позаботиться о надлежащей постановке судов и вести наблюдение за их состоянием в период зимовки… Лавров". К полудню подошли к островам Самуила. "Красин" вошел в пролив между островами, пробил канал, взломав лед, ввел туда по очереди суда и поставил их рядом бок о бок, под защитой обоих островов. Это было наиболее безопасное положение. От напора льдов с моря при восточных ветрах всех румбов предохраняли острова, а от западных — материк. Опасным будет только ветер и напор льдов вдоль пролива, с севера. Но пролив узок, всего 12 километров, и, чтобы взломать лед, нужен шторм исключительной силы.

Как только был получен приказ Лаврова, мы сразу же распределили, кто должен уехать, а кто остаться на зимовку. Очевидно, уедут все буровики во главе с В. А. Полуяновым, часть плотников и хозяйственников. Останутся четыре вездеходчика, четыре плотника, охотовед Ломакин, метеоролог Ломакина, врач Урванцева, топограф Теологов, завхоз Болотников, радист, радиомеханик и, наконец, повар — всего вместе со мной 17 человек. Люди оставались охотно и даже намеченные к отъезду просили не отправлять их обратно. Члены экспедиции еще в Архангельске, в лагере, спаялись в дружный коллектив и теперь было жаль расставаться с группой буровиков Полуянова.

Если от бухты Марии Прончищевой до бухты Нордвик было 150 километров и мы могли на вездеходах завести туда хотя бы один буровой станок и начать работу, то отсюда, за 500 километров, сделать это невозможно. Сразу же после постановки судов на зимовку, пока еще светлое время, нужно было на одном из островов приступить к строительству жилой базы для нашей экспедиции. Жить и работать в бункере парохода, где мы находились во время пути, зимой, конечно, невозможно. Кроме того, такая база на суше была совершенно необходима и для всего каравана на случай несчастья с судами. Полной уверенности в их сохранности во время зимовки у нас не было. Отбор людей происходил и на судах. Стойко держалась команда парохода "Володарский" во главе со Смагиным. Все они северяне, большинство архангельцы, Север знают, зимовали в районе Вайгача, и теперешняя остановка для них не в диковину. Быстро, в течение часа, все уезжавшие перешли на борт "Красина" и "Русанова", перебросили продовольствие, багаж, и, дав прощальные протяжные гудки, суда быстро скрылись в сумерках полярного дня.

Я стоял на палубе среди команды нашего парохода и смотрел больше на окружающих меня, чем на отъезжающих. Лица их были грустны и печальны. Видно, мрачные мысли теснились у них в голове. У одних на глазах блестели слезы, а другие откровенно плакали, считая, что остались на гибель. Невеселая картина; надо было разрядить обстановку. Поговорив с Борисом Васильевичем, мы решили сразу же устроить общее собрание и на нем обсудить условия зимовки и план работ. На собрании подчеркивалось главное зло зимовок — безделье, отсутствие дисциплины и порядка. Надо, чтобы каждый имел свой план работы и уделял достаточно внимания физическому труду на открытом воздухе. Нарушение этих правил вело к тяжелым последствиям: упадку духа, заболеваниям, ссорам и склокам.

Решено было отопительную систему всех судов объединить, оставив под парами котел на пароходе "Товарищ Сталин", который стоял посередине. Хотя переход на жительство в бункерах дал бы экономию топлива по сравнению с проживанием в каютах, однако это серьезно ухудшило бы условия зимовки. Поэтому решили из кают не уходить, а лишь уплотниться, жить на двух пароходах, а третий законсервировать. Для котла и хозяйственных нужд ежедневно требовалось около 5 — 6 тонн пресной воды, которую можно было получить от таяния морского льда, но не однолетнего, а старого, многолетнего и потому опресненного. Предложение возить лед вездеходами было отвергнуто, так как машины были нужны для работ по строительству базы на одном из островов Самуила. Да к тому же колоть и возить лед — это как раз та физическая работа, которая будет необходима каждому зимовщику. Все с этим согласились и решили колоть лед вручную бригадами.

Среди зимовавших моряков оказалось немало людей, желавших за время зимовки повысить свою квалификацию. Было решено организовать силами имеющегося технического персонала морской техникум по программе Наркомвода, который бы в дальнейшем разрешил окончившим и сдавшим экзамены выдать соответствующие аттестаты. Не забыли о кружках по разным специальностям. Собрание продолжалось довольно долго, было достаточно дискуссионным, подчас даже бурным, и скоро все поняли, что активная работа и дисциплина — залог спокойной зимовки. Один из трюмов решили оборудовать для клуба, устроить в нем сцену, где по воскресеньям будут выступать самодеятельные артисты и музыканты.

После собрания был устроен товарищеский ужин, на котором я рассказывал о своих работах и зимовках, особенно о Северной Земле, где мы прожили вчетвером два с лишним года. При этом я подчеркнул, что только товарищеская спайка и строго продуманный план работ позволили нам справиться со всеми трудностями, а (их было там немало). Рассказал, каким предусмотрительным и осторожным надо быть в Арктике, привел случай, как один из моих сотрудников в Норильске ушел один на охоту и едва не погиб, потому что не рассчитал своих сил на обратное возвращение. Его, выбившегося из сил, мы нашли в двух километрах от дома лежащим в снегу в бессознательном состоянии. Отлучаться от зимовки одному, даже недалеко, никак нельзя. Уходить можно только вдвоем и всегда ставить в известность дежурного. Пурги налетают здесь внезапно, ориентиров нет никаких — море и льды, только компас поможет найти нужное направление. Беседа наша затянулась надолго, было много вопросов, и все это основательно разрядило атмосферу расставания с "Красиным". Люди поняли, что зимовка не страшна, если пройдет организованно. В дальнейшем этому существенно помогала партийная организация, сплотившая команды судов в крепкий коллектив и не допустившая пессимизма и склок.

На другой день я, Ломакин и старший плотник Самойлов отправились выбирать место для строительства жилой базы. Ближе всего к стоянке судов находился западный остров, до его южной части было около восьми километров, туда мы и направились. Дорога ровная, только кое-где были видны редкие кучи старых полуобтаявших торосов. Видно, что море здесь не вскрывалось в течение нескольких лет. Остров оказался довольно низким, только в его средней части горбились невысокие гряды, сложенные коренными породами. Прибрежная часть, куда мы подошли, представляла низменную террасу, плавно поднимающуюся от береговой ледовой полосы, отмеченной приливно-отливной трещиной. Терраса высотой метра четыре над уровнем моря была довольно широкой, до километра и более, и сложенной из песчано-глинистых и щебенистых материалов. Здесь, в юго-западной части острова, и решили строиться. Выбрали ровную площадку примерно 10x20 метров, отметив ее колышками. Дом фасадом будет обращен к морю, в сторону зимующих судов, которые отсюда хорошо видны.

Вернулись обратно на суда и решили с завтрашнего дня приниматься за работу. Морозы стояли уже до 20 градусов и ниже, так что взломанный лед около судов смерзся основательно, и вездеходы можно было выгружать на лед. Обсудили планировку и конструкцию дома. Он должен быть каркасный, из брусков 10x15 сантиметров, обшит фанерой с двух сторон и в промежутке засыпан опилками. Основание дома будет в виде рамы из брусьев или бревен размером около 15 сантиметров, такой же будет и верхняя обвязка. Пол и потолок — из шпунтованных двухсантиметровых досок, поверх них сделаем настил из войлока, толя и фанеры. Размер дома — 6x15 метров, в нем будет пять комнат, кухня, столовая и красный уголок. К дому с узкой стороны пристроим холодные сени для хранения льда и снега для питьевой воды, дров, угля на случай пурги, как это обычно делается на Севере. Оконные рамы будут с тройным застеклением: наружным — одинарным, внутренним — двойным. Такие рамы предусмотрительно были заказаны еще в Архангельске.

Кроме основного дома, где будут жить 15 человек, поставим домик 7,5x6 метров для радиостанции из трех комнат и сеней. Там поселятся радист и радиомеханик, чтобы регулярно передавать метеорологические наблюдения по программе полярных станций, которой станет наша база. Затем мы наметили соорудить склад для резервного запаса продовольствия, баню, гараж для машин с теплой мастерской и, наконец, помещение для ездовых собак.

На следующий день спустили на лед два вездехода и проложили дорогу к месту постройки. Чтобы в пасмурную погоду или пургу не блуждать, я сразу же велел вездеходчикам ее "обвешить" так, чтобы даже в пургу эти вешки были видны. Через неделю после постановки каравана на зимовку мы уже приступили к строительству дома. Надо было торопиться. Скоро наступит темная пора: солнце уйдет здесь за горизонт в начале ноября, до декабря продержится сумеречный короткий день, а там вплоть до конца января будет полярная ночь, так хорошо мне знакомая по зимовке на Северной Земле. Работа пошла быстро. Все охотно участвовали в ней, никого не приходилось заставлять. Каждому хотелось поскорее перебраться с судна, где жить было не очень-то уютно.

Старший плотник Иван Николаевич Самойлов оказался очень сметливым человеком. Достаточно было ему объяснить основу конструкции нашего дома, указать его размеры и внутреннюю планировку, а все остальное — разбивку основания, сетку каркаса — делала его бригада без всякой указки. Подсобникам оставалось только подносить материал, обшивать стены фанерой и засыпать промежутки опилками. Рядом в первый же день соорудили времянку — фанерный домик 3x3 метра, где поставили печь-камелек, столик и лавки. Здесь можно было отдохнуть, погреться и перекусить. Иногда в погожие дни сюда привозили обед, чтобы не тратить время на поездку к пароходам. Погода в первой половине октября стояла довольно благоприятная, пург было мало, и морозы еще не превышали 20 — 25 градусов. В середине октября дом был уже готов. Крышу пока решили не делать. Построек нам предстояло возводить еще много, а времени оставалось мало, да и хватит ли материала на все, мы не знали. Зимой крыша и не нужна, все старинные постройки на Севере и раньше кровли не имели. На пол поверх фанеры постелили линолеум.

При перевозках груза на базу острова мы едва не потеряли один вездеход. Нагрузив, как обычно, кузов машины, поехали к базе. В машине за рулем сидел лучший наш водитель, испытатель из НАТИ, Ваня Бизикин, а рядом с ним — я. Огибая суда сзади, взяли слишком близко к корме, где лед еще не окреп, и вдруг услышали сзади шум. Выглянули и видим — по сторонам вода, а кузов уже осел, машина стала дыбом. Размышлять было некогда, мгновенно выпрыгнули в стороны на лед. Перед вездехода был на лыжах, и они задержались на прочном старом льду, а зад попал на молодой лед и провалился, так как кузов был тяжело нагружен. "Ой, — чуть не заплакал Бизикин, — Николай Николаевич, машина-то тонет!" Но к счастью, рядом лежал трос от лебедки, с помощью которой вытягивали бадьи со льдом для погрузки в водяной трюм. Подскочили, схватили трос и только успели зачалить крюком за переднюю ось, как лыжи соскользнули и машина ушла под лед. Но это уже было не страшно. Позже, пользуясь взрывчаткой и пешнями, прорубили канал, до кормы, осторожно подняли "утопленника" лебедкой и отправили в трюм на переборку. Конечно, электропроводку пришлось сменить целиком, а ходовую часть и мотор только промыли керосином и сменили все масло. Так мы потом и прозвали эту машину: "утопленник". Вездеходчики ее полюбили, считали счастливой и всегда брали в дальние рейсы.

К половине октября дом в основном был готов, оставалась внутренняя его отделка, но ее можно было сделать уже в процессе обживания помещения. Центральным местом стала столовая или, как ее часто называли зимовщики-моряки, кают-компания. Она была шириной четыре метра и занимала среднюю часть дома, располагаясь поперек него. Посередине поставили большой стол, за которым могли разместиться 25 человек, в расчете на гостей с пароходов. Питание было общее и единое для всех, хотя по нормам ГУСМП пайки для комсостава и рядовых работников были разные. Поваром у нас был Сергей Яковлевич Кругликов, уже пожилой человек, с длинными пышными усами. Его разыскала Елизавета Ивановна в одной из столовых Нарпита. Поварское искусство он знал, конечно, отлично и любил его. После похода "Сибирякова" слава Главсевморпути и его начальника Отто Юльевича Шмидта гремела по всей стране. Вот Сергей Яковлевич и захотел познакомиться лично с Арктикой.

Кормил он нас отменно, особенно ему удавались всякого рода сладкие блюда. Обладая веселым, общительным нравом, он стал общим любимцем. Конечно, при его возрасте ему подчас было нелегко, но наши женщины старались помочь и облегчить его работу. Кроме того, по дому назначался дежурный на неделю, который должен был следить за порядком и выполнять все хозяйственные работы: топить печь в столовой, заготовлять воду, запасать уголь и дрова, мести, мыть полы, убирать и мыть посуду и т. п. Воду натаивали из снега. Дом стоял на береговой террасе у возвышенной части острова. Господствовавшие северо-западные и западные ветры скоро занесли снегом дом с верхом, так что для выхода пришлось сделать длинный снежный коридор из сеней "на улицу". Ветер настолько уплотнял снег, что для воды приходилось выпиливать из него кирпичи пилой-ножовкой и на санках отвозить в сени, где они складывались в штабеля про запас. От дежурства по дому не освобождался никто, вплоть до начальника.

Первое время в доме было сыро, так как рабочие засыпали опилки с попавшим в них при транспортировке снегом, но уже через неделю благодаря усиленной топке стало сухо. Плотники вверху у карнизов предусмотрительно оставили зазоры, прикрытые щитками. Их можно было отнимать и подсыпать опилки по мере высыхания их и осадки. В столовой стояла большая чугунная печь — камелек, которую топили дважды: утром и вечером. В комнатах стояли камельки поменьше, их топили только один раз, обычно к вечеру. Топили, конечно, углем. Дрова шли только на растопку да при выпечке хлеба. В сутки уходило около 200 килограммов угля, а в сильные морозы и пурги до 250 килограммов. В кухне выложили большую плиту с духовым шкафом и вмазанным котлом для воды. В углу кухни, на выходе, стояла большая кадка для воды, а в коридоре — два умывальника. Для вентиляции помещений были сделаны отдушины — квадратные отверстия вверху стен, у карнизов. Они закрывались деревянными пробками, обитыми войлоком. Форточки на Севере не пригодны: они быстро обледеневали, плохо закрывались, и в пургу снег забивал межоконное пространство. Несмотря на кажущуюся легкость нашей постройки из фанеры, дом оказался очень теплым. Днем в нем держалась нормальная температура от 20 до 23 градусов тепла, а вечером, когда горели лампы, приходилось открывать отдушины, так было жарко. Даже к утру в пургу и сильный мороз температура не падала ниже 13, а у пола ниже 8 градусов.

По комнатам мы разместились в соответствии со своими специальностями и наклонностями. В передней комнате справа четверо вездеходчиков — Бизикин, Грачев, Колобаев, Чуйкин; в комнате слева — повар Кругликов, топограф Теологов, радист и радиомеханик. Последние, как только было отстроено отдельное помещение радиостанции, переехали туда, а на их месте поселился Болотников, живший до этого на пароходе. В комнатах по коридору, смежных со столовой, поместились: в одной — Урванцевы, в другой — Ломакины. В комнате при входе в дом слева устроились четверо плотников во главе с Самойловым и, наконец, в правой находились владения Сергея Яковлевича — кухня.

Был заведен строгий распорядок дня. Вставали в 7 часов, дежурный и повар — на полчаса раньше, чтобы затопить печь и приготовить завтрак. В 8 часов был завтрак, в 9 все расходились на работу, в 13 собирались на обед. Затем следовал отдых до 15 часов, и снова до 19 рабочее время, потом ужин, после чего каждый занимался, чем хотел: кто читал, кто заводил граммофон. Сергей Яковлевич, любивший играть в домино, "забивал козла". Его партнерами чаще всего были женщины и Теологов. Сергей Яковлевич неизменно проигрывал, а это, видимо, его волновало. Распушив свои густые седые усы, он подозрительно посматривал на своих противников. Пересаживал их и так и сяк, и все же выигрывать ему удавалось редко. Карты популярностью не пользовались, разве что соберется группа в преферанс.

Как только мы переехали в дом, Ломакина установила при помощи плотников вблизи дома, на возвышенности, свои метеобудки и начала регулярные метеорологические наблюдения. Они ежесуточно передавались на Диксон, где была расположена синоптическая служба. Чтобы не сбиться с дороги в пургу, для ориентировки от дома до будок протянули на кольях веревку. У дома для собак Ломакин поставил утепленную загородку, защищавшую животных от пурги и сильных морозов, перевез их всех с пароходов и сразу же стал объезжать. Вначале это было нелегко: собаки были "сборные", некоторые из них упряжки вовсе не знали, другие обленились и не хотели идти. Дело пошло лучше, когда передовым поставили Чуркина. Он быстро освоил упряжь, команду голосом и заставил повиноваться остальных собак, кроме, впрочем, Харди. Эту ездовую собаку подарил мне в Ленинграде зимовщик с острова Врангеля Костя Званцев, который славился тем, что лазил в медвежьи берлоги с одним пистолетом. Харди, красивая, волчьей масти, с рыжими подпалинами лайка, по характеру ничем не уступал Чуркину, хотя ростом был почти вдвое меньше. Между ними шла постоянная война, из которой Харди неизменно выходил побитым, но никогда не сдавался. Елизавете Ивановне неоднократно приходилось зашивать его раны. Упряжку мы использовали для быстрых поездок на пароходы по хозяйственным делам и на охоту. Врач ездил на пароходы для оказания травматологической помощи пострадавшим.

У пароходов вездеходы заносило снегом, хотя мы старались ставить их навстречу господствовавшим ветрам, но это не всегда удавалось. Пурга вдруг задувала не оттуда, откуда ее ждали. А снег на Севере совсем не тот, что в средних широтах. Там это пластинки и звездочки, а здесь — тонкие, в доли миллиметра иглы. Измельченный ветром в пыль, снег проникал всюду, в самые мелкие щели и дырки. Машины надо было ставить против ветра, чтобы под капотами возникало разрежение, отсасывающее оттуда снег. Вездеходчики сразу же принялись за устройство гаража для машин из двух половин: задней — теплой и передней — холодной, общим размером 8x16 метров.

После постройки дома дружно взялись за строительство бани. Ходить мыться на пароход никому не хотелось. Баня была тоже каркасная, 4x5 метров и состояла из предбанника и мыльни, но с обшивкой не из фанеры, которая от сырости быстро бы покоробилась, а из шпунтованных досок с засыпанным опилками промежутком. В мыльне была выложена небольшая плита и поставлена походная кухня для горячей воды. Снег растапливали в баке на плите. Был, конечно, сделан полок для любителей попариться. Суббота стала традиционным банным днем. Помыться и особенно попариться любили все участники экспедиции. В прочие дни баня использовалась как столярная мастерская, где плотники делали столы, табуретки, полки и прочий инвентарь для дома и для пароходов.

После бани ужин был особый. Сергей Яковлевич в белой поварской куртке и колпаке торжественно раскладывал всем на тарелки приготовленный пирог. В воскресенье обеденный стол тоже сервировался разнообразнее обычного, и кушанья были обильнее. Обязательно подавался торт или пирожные, готовить которые Сергей Яковлевич был большой мастер. Вечера были посвящены развлечениям: пели, плясали. Болотников хорошо играл на баяне. Иногда приходили гости с пароходов. Любили плясать русскую, причем капитан Смагин непременно сбрасывал валенки и плясал босиком.

В конце октября наша жизнь была нарушена печальным событием. Пропал машинист с парохода "Товарищ Сталин" Елисеев. Нам сообщили об этом по радио и просили помочь. Передавал о случившемся Смагин, групповой капитан. Лаврова не было, он улетел за неделю до этого на самолете Р-5 на мыс Челюскин. Завели два вездехода, Ломакин запряг собак, и мы быстро прибыли на пароход. Оказывается, Елисеев днем, выйдя "на улицу", увидел у борта медведя. Сказав об этом Смагину, схватил винтовку и, как был в телогрейке, помчался за зверем, не дожидаясь двух товарищей, которые должны были идти с ним. Когда они вышли, Елисеев уже исчез в сумерках. Дула небольшая пурга-поземка, они пошли по следу, но быстро его потеряли и вскоре вернулись обратно, доложив, что Елисеева не догнали и, боясь заблудиться, вернулись назад. Смагин велел зажечь на мачте прожектор, сигналил гудком и сообщил по радио нам. Мы прибыли уже под вечер, когда пурга усилилась, тем не менее отправились на поиски туда, куда, по рассказам, ушел Елисеев. А пошел он на северо-восток, в сторону открытого моря и движущихся льдов, где обычно спасаются медведи, когда их преследуют.

Шли медленно, разойдясь на машинах метров на 200, в пределах взаимной видимости, с зажженными фарами и рефлекторами, давали гудки. Впереди с упряжкой собак ехал Ломакин. У него были компас и ракетница, время от времени он ею сигналил. Свет пароходного прожектора скрылся во мгле, когда мы прошли по спидометру три километра. Прошли еще километров пять, по расчетам, должны были дойти до северного края восточного острова, но его так и не увидели. Посоветовавшись, решили повернуть на юг, сделать круг километров шесть и потом направиться к судам. Нигде никаких следов человека не было видно. Поземка быстро заносила гусеничные следы от машин, а человека, если он упал, занесло сразу же, пройдешь рядом и не увидишь. Так и вернулись безрезультатно.

Решили еще раз утром, когда будет посветлее, организовать отряд человек из 10 — 12 и на лыжах развернутым строем пройти до восточного острова. Прожектор на пароходе оставили на всю ночь, по временам поворачивая его в стороны, чтобы осветить площадь побольше. Но к утру поземка перешла в настоящую пургу. Видимость упала до 10 — 15 метров. Искать человека в такую погоду бесполезно. Можно потерять кого-нибудь из тех, кто пойдет на поиски. Ходоков на лыжах среди команд пароходов почти не было. Посоветовались со Смагиным и решили поиски прекратить. Прошли сутки, и если человек не вернулся и не был найден, то ясно, что в этих условиях он погиб.

Потом, уже много позднее, перед началом навигации, следы Елисеева все же обнаружились. К нам, на выручку пароходов, подошел ледорез "Литке", совершавший сквозное плавание из Владивостока в Архангельск. Пока "Литке" пробивался к нам сквозь льды, начальник экспедиции В.Ю.Визе пригласил по радиотелефону меня в гости, обещая угостить щами из свежей капусты. Пошли впятером: я, Елизавета Ивановна, Ломакин, Теологов и старпом Полищук. Взяли с собой доску на случай перехода через трещины и веревку, если кто провалится в полынью. На полпути Ломакин обратил внимание на какое-то черное пятно на льду справа от нас, метрах в ста. Подошли и увидели на куче торосов человеческий череп с полуистлевшей шапкой. Полищук узнал шапку Елисеева. Для нас картина гибели несчастного теперь была ясна: медведь увел его в торосистые непрочные льды, и Елисеев провалился там, где медведь пробежал. Бился-бился человек в ледяной каше, да так и погиб. Нельзя в Арктике пренебрегать ее основными законами.

Дни быстро убывали, к началу ноября солнце ушло за горизонт, окрашивая в полдень небо всеми цветами радуги и создавая сумеречное освещение, при котором трудно было ориентироваться. Морозы усилились, но пург стало меньше. Они возобновятся в феврале с появлением солнца.

Октябрьские праздники встретили торжественно. Было общее собрание в одном из бункеров парохода, где Б. В. Лавров выступил с докладом об Октябрьской революции и роли Ленской экспедиции в деле промышленного освоения советского Севера. Говорил и я о значении горных богатств Севера как основе его развития и процветания. Потом был парадный обед. Ходили в гости друг к другу — мы на пароходы, пароходские — к нам. Погода была хотя и морозная — под 40 градусов, но ясная и тихая, так что обмороженных не было.

Но вот наша жизнь опять была нарушена печальным событием. Пропал машинист с парохода "Володарский" Пустошный. Вечером его все видели, а утром он исчез. Все дни до этого стояла ясная морозная погода, а тут вдруг налетела жестокая пурга, бушевавшая всю ночь. Мы предположили, что он зачем-то сошел с парохода и снежный вихрь закрутил его так, что он потерял ориентир: пошел в другую сторону и заблудился, как Елисеев. Собирались уже организовать широкие поиски, как кто-то заглянул в промежуток между судами, стоявшими с зазором метра в полтора, через который был переброшен трап с веревкой вместо поручня, да и то с одной стороны, и увидал там торчащие из снега ноги. Бросились туда, еле раскопали утрамбованный пургой обледенелый снег и вынули погибшего. Он, по-видимому, ночью в пургу оступился с трапа, упал вниз головой с четырехметровой высоты и ударился о твердый, как камень, снег.

По заключению врачей, смерть наступила моментально от перелома основания черепа и вывиха шейных позвонков. Она произвела на судовые команды удручающее впечатление. Некоторые даже стали бояться спускаться в трюм в одиночку. Только теперь все стали понимать, сколь осторожным и внимательным надо быть на полярных зимовках, особенно таких, как наша. Здесь можно погибнуть от простой случайности, если ее вовремя не предусмотреть. Трап надо было огородить с обеих сторон хорошими поручнями.

Тело положили в гроб, так как решили хоронить товарища не по судовому обычаю в море, а на одном из маленьких каменных островков, километрах в трех к западу. На другой день опять установилась ясная погода и был сильный мороз. Несколько человек с парохода погибшего отправились делать могилу. Конечно, в камнях, да еще сцементированных мерзлотой, выкопать яму невозможно. Плитняк только разобрали, выровняв место, куда можно будет положить гроб. Но вот затруднение: как доставить покойника на остров? Нести на руках и далеко и холодно, можно обморозиться, поэтому решили отвезти его на вездеходе. Но когда встал вопрос, кто поведет машину, мои вездеходчики в один голос отказались. Суеверие, боятся, что потом или с водителем, или с машиной приключится что-нибудь неприятное. Пришлось мне взять на себя эту печальную миссию. Но ехать со мной тоже никто не согласился. Провожающие во главе с Б.В.Лавровым пошли вперед, а я остался наедине с мертвецом в кузове.

Еду медленно, чтобы не обогнать впереди идущих людей. Солнце за горизонтом озаряет небо и снег узкой золотистой полосой, а по краям ее, в стороны и ввысь, все небо горит пурпуром и отсвечивает багрово-красными красками как бы от далекого гигантского пожара. К зениту и по бокам краски блекнут, переходят в красные, желтые и золотистые. Над головой небо медно-зеленое, северная сторона синяя, ниже индигово-синяя и почти черные оттенки у горизонта. Краски удивительно чистые и яркие. Отсутствие пыли и влаги делают их такими только на Крайнем Севере. Подъехал, гроб сняли, поставили на выровненную площадку. Борис Васильевич сказал краткое прощальное слово. Гроб обложили плитняком, образовав холм, над которым водрузили железный столб с красной звездой и мемориальной дощечкой. Все замерзли, валенки и телогрейки — не одежда на сорокаградусном морозе. Теперь уже, не боясь, люди забрались в кузов машины, и я быстро привез всех на пароход, а потом с нашими вернулся на остров. Вечером Борис Васильевич созвал всех зимовщиков. Еще раз говорили о суровых условиях Севера, об осторожности во всем. Было приказано не отлучаться с судов в одиночку, даже недалеко, и всегда извещать об уходе командование.

Наступила темная пора. В декабре даже в полдень видны были звезды, а на юге у горизонта небо черное, как и на севере. Работы на открытом воздухе были сведены к минимуму. Вездеходчики в гараже отлаживали машины, плотники в бане столярничали. Врач регулярно посещала пароходы. Чуркин теперь так знал этот путь, что без команды мчал свою хозяйку по знакомому пути туда и обратно. На пароходах люди тоже были заняты. Ежедневно для парового отопления и быта требовалось до 5 кубометров воды. Ее добывали изо льда старых торосов. Их надо было колоть, лед возить на санках к пароходу, грузить в бадьи и лебедкой подавать в тепловой трюм. Работа не легкая, но очень полезная для зимовщиков. Новый год все встретили торжественно. Особенно приятно было сознавать, что темная пора кончается. Скоро забрезжит рассвет, а в начале февраля покажется солнце.

Радисты в Арктике — самый общительный народ в мире. Они знали все, что делается не только на полярных станциях по соседству, но и далеко за их пределами. По вечерам они приносили нам все новые и новые сведения о вынужденной зимовке во льдах Чукотского моря парохода "Челюскин". Встретив в районе Колючинской губы тяжелые льды, судно не смогло их преодолеть, хотя до разреженных льдов и открытой воды оставалось не более 20 километров. Однако широкие обводы и слабый корпус не позволяли двигаться там, где пароход ледокольного типа мог бы пробиться. В результате зажатый льдами "Челюскин" теперь дрейфовал, находясь под угрозой быть раздавленным при интенсивном сжатии. Мы искренне сочувствовали челюскинцам и от души желали им благополучной зимовки.

Появилось солнце, а с ним и пурги. Дом заносило до самого верха, и длинный снежный коридор выводил нас из сеней прямо на лед моря. Радио между тем принесло печальную весть. Случилось то, что рано или поздно должно было произойти. Слабый корпус парохода "Челюскин" при сильном сжатии льдов был раздавлен, и судно затонуло примерно в 150 километрах к северу от мыса Ванкарем. Командование это предвидело, на лед было выгружено достаточно продовольствия и снаряжения, люди снабжены теплой одеждой. И все же положение потерпевших оказалось нелегким. До берега — 150 километров торосистых, двигающихся льдов. Преодолеть их под силу только крепким мужчинам, а среди экипажа были женщины и дети. Всю страну всколыхнуло это событие, на помощь были брошены все силы, в том числе и авиация. По вечерам мы обсуждали все перипетии челюскинской эпопеи, и каждый высказывал тот или иной вариант спасения людей.

Не менее активно шло обсуждение давно задуманного нами плана дальнего похода вездеходов по Таймырскому полуострову с целью испытания этих машин в условиях полярного бездорожья и длительной работы вдали от жилых мест. Это позволит установить степень пригодности механического транспорта для всякого рода исследовательских работ в Арктике и те требования, которые должны быть к нему предъявлены при конструировании новых машин. Вблизи базы, в радиусе 10 — 20 километров, вездеходы работали отлично. Без них нам бы не построить и малой доли того, что мы имели. По существу на острове за месяц-полтора выросла нормальная полярная станция, и мы имели даже больше других, поскольку здесь был механический транспорт, чего на остальных станциях не было. Но одно дело работать по укатанному пути, рядом с ремонтной базой, а другое — оторваться от нее и от всякого жилья на сотни километров. Такого опыта применения механического транспорта еще не было ни за рубежом, ни у нас. В этом отношении мы будем первопроходцами. Поэтому обсуждение подготовки к походу было частой темой разговоров по вечерам не только вездеходчиков, но и других участников экспедиции. Обговаривалось все до мельчайших деталей: маршрут, время выхода, состав участников, снаряжение, оборудование. Особенно обстоятельно обсуждалась материальная часть. Здесь надо было предусмотреть все случаи неполадок и поломок, какие только могут встретиться в пути. Мы знали, что забытая мелочь в Арктике может обратиться большой бедой и поставить участников в тяжелое положение.

Маршрут намечен поперек северной части Таймырского полуострова протяжением около 1000 километров. Предполагалось направиться вдоль его восточного побережья на юг, примерно до залива Терезы Клавенес, затем по нему или по другой удобной долине подняться на сушу, пройти на юго-запад и выйти на западную сторону полуострова, где-нибудь в районе залива Дика. Отсюда, двигаясь вдоль побережья на север, добраться до мыса Челюскин, обогнуть его и опять вдоль побережья вернуться домой. Маршрут по тем временам сложный, поскольку внутреннюю часть Таймырского полуострова никто не посещал, карт ее не было и что там встретится, мы не знали.

В поход предполагалось выйти в конце марта, когда пург меньше и они редко бывают продолжительными, а сильные морозы если и случаются, то только при безветрии. В программу работ войдут производство геологической и топографической съемок, поиски полезных ископаемых, метеорологические, фенологические, ледовые и другие наблюдения. Соответственно этому плану в маршрут должны были отправиться четыре человека: я, топограф Теологов, водители Бизикин и Грачев. Две машины — это тот минимум, с которым можно пускаться в дальние маршруты.

Продовольствия потребуется из расчета на 30 дней. Важная часть обмундирования — обувь водителей: в кабине она грелась от мотора, а на снегу мокла и обледеневала. Валенки тут были непригодны. Мы пошили сапоги из нерпы с подошвой из морского зайца, они не боятся воды и не пропускают сырости. Вывернутая наизнанку, на ветру и на морозе такая обувь за ночь совершенно просыхала. Из снаряжения необходимы две палатки с брезентовыми полами, оленьи толстые шкуры для сна и оленьи меховые спальные мешки, вторая палатка про запас, если первую порвет во время пурги. Учитывая невероятный, но все же возможный случай гибели или безнадежной поломки обеих машин, возьмем двое легких нарт чукотского типа грузоподъемностью по 150 — 200 килограммов на случай возвращения пешком (нарты сделали плотники по моим эскизам). Их мы загрузим бидонами с бензином и повезем на прицепах. Для машин вместо отдельных деталей решили взять целиком мотор, основную часть электрооборудования, аккумулятор, коренные листы рессор и бегуны, несколько кусков ленты с замками, чтобы заменить ими порванные участки. При окончательном сборе наш груз на обе машины составил 3153 килограмма.

Серьезный вопрос — запуск машин после ночевки на сорокаградусном морозе и ветре. Антифризов тогда не было, а применять для охлаждения керосин вместо воды было опасно в пожарном отношении. Остановились на обычной воде. На ночь воду решили сливать в 20-литровые бидоны и убирать в термос — ящик из фанеры с двойными стенками, засыпанными сухими опилками и с чехлами из оленьих шкур внутри. Вода в них оставалась теплой даже на вторые сутки. Утром ее надо было только подогреть, для чего мы сделали кипятильники из жести в виде самоваров с поддонами, куда наливался бензин. Чтобы при заводке не мешал ветер, были сделаны переносные складные ширмы, защищающие машины. Аккумуляторы были утеплены, имели повышенную мощность и более высокую плотность электролита во избежание размораживания. Для заливки бензина в баки сделали воронки с частыми сетками и с замшей, чтобы ни капли воды не попадало в жиклеры карбюраторов.

В маршрут вышли 20 марта утром при ясной, тихой солнечной погоде с 32-градусным морозом. С собой для охраны от медведей взяли двух собак, Харди и Альфу. Последняя, впрочем, от нас убежала уже на второй день, и только Харди остался нам верен до конца. Обогнув наш остров, пересекли пролив и пошли вдоль коренного берега Таймырского полуострова. Вскоре подошли к группе крупных и мелких островов Вилькицкого. Чтобы не путаться в их лабиринте, решили двигаться по их наружной, морской стороне.

Острова скалистые, местами с отвесными, обрывистыми берегами. Для их осмотра и съемки мы останавливались через 1 — 2 километра. На стоянках радиаторы плотно закрывались капотами из оленьих шкур, обшитых брезентом, и все же из предосторожности моторы не глушили. Машины шли тяжело, больше на второй скорости, так как для них норма нагрузки 1300 килограммов, а у нас по полторы тонны да еще нарты с бензином на прицепах. Пройдя из-за остановок всего 25 километров за 9 часов, мы стали лагерем под крутым скалистым обрывом одного из южных островов Вилькицкого.

На стоянке машины мы поставили рядом, радиаторами на юго-запад, навстречу господствующим ветрам, о направлении которых свидетельствовали многочисленные заструги. Воду сразу же слили в бидоны и поместили в термос, а радиаторы и перед машин сверху и снизу закрыли меховыми капотами. Никто, кроме меня, в полярных маршрутах не бывал, а потому разбивка лагеря заняла довольно много времени. Приходилось учить, как выбирать место для палатки, как ее ставить, как ориентировать, крепить, чтобы не занесло и не порвало в случае неожиданно налетевшей бури.

Палатку поставили рядом с машинами на плотном снеговом забое, позволяющем крепко забить колья и хорошо натянуть оттяжки. Расстелили в палатке брезент, на него положили оленьи шкуры для спанья, внесли спальные мешки, ящики с посудой и продовольствием. Грачев притащил запасной аккумулятор и зажег свет. От большого примуса в палатке тепло, можно сидеть в одних свитерах. Нерпичьи сапоги и собачьи чулки сняли и, вывернув, повесили под гребень палатки для просушки. На ночь надели другие, более тонкие.

Все эти несложные операции по устройству лагеря в полярных походах имеют большое значение: теплая, всегда сухая одежда, хорошее питание, спокойный сон в правильно поставленной палатке — важные условия для успешной работы. После ужина записали в дневник результаты дневного перехода, в том числе и данные по работе машин, залезли в спальные мешки и заснули крепчайшим сном. Карабин я все же по старой памяти походов на Северной Земле положил рядом с собой. Харди оставляли для охраны снаружи.

Утром просыпаюсь первым, разжигаю примус, ставлю на огонь чайник и котелок с завтраком. Пока эту миссию беру на себя я, а потом будем дежурить по очереди. Мороз по-прежнему крепкий. По замеру Теологова, который вел метеонаблюдения, 35 градусов. Ясно и тихо, лишь изредка дул слабый юго-западный ветерок со скоростью два метра в секунду. После плотного завтрака вездеходчики разогревали машины, а мы занимались уборкой лагеря и укладкой вещей. Остатки завтрака отдали Харди, который уже давно сидел перед палаткой, повиливая своим куцым обрубленным хвостом. Пока две мощные паяльные лампы под защитой ширм грели масло в картерах, воду из бидонов налили в подогреватели. Она еще теплая, несмотря на мороз. Затем прогрели лампами всасывающий коллектор и свечи, залили кипяток в радиаторы, после чего запуск от стартера при поддержке пусковой рукояткой не представлял труда. Вся операция заняла не более полутора часов.

Пока мы собирались, небо стало хмуриться, на юго-западе появились характерные чечевицеобразные линзы облаков — "блинки", зловещий признак надвигающейся пурги. Подул юго-западный ветерок, пока еще слабый — 6 метров в секунду, потянула поземка. Струйки снежной пыли текут по земле до уровня колен, выше пока ясно. Решили идти и посмотреть, как будут работать машины в пургу, и как долго можно будет двигаться. Идем по-прежнему по кромке островов, и, наконец, миновав их, повернули к материку. Ветер все усиливался, скорость его 12 метров в секунду. Машины идут пока беспрепятственно, но вести съемку из-за плохой видимости трудно. Поэтому решили, как только дойдем до суши, стать лагерем в первом удобном месте. И тут, торопясь, едва не стал жертвой несчастного случая Теологов. Желая поскорее взять точку съемки и нанести ее на планшет, он выскочил из машины до полной ее остановки, поскользнулся и попал под гусеницу. К счастью, снег был рыхлый, а водитель успел быстро выключить сцепление. Все кончилось только испугом и синяком на ноге. Спасла толстая обувь и малое удельное давление гусеницы. Ругнув как следует Толю, тронулись дальше, и, пройдя всего 19,5 километра, стали лагерем в каньоне устья небольшой речки, под защитой ее крутых склонов.

Машины, как обычно, поставили лбами против ветра, слили воду, быстро разбили палатку, обложили ее с задней стороны снежными кирпичами, поужинали и завалились спать под вой и свист все усиливающейся пурги. Утром в 7 часов Теологов сообщил: ветер 18 метров в секунду, температура 25 градусов ниже нуля. Приходилось выжидать. Полотно палатки гудело и хлопало. На "улице" стоять на ногах было трудно даже здесь, под защитой склонов. Что же делалось там, наверху? Проверили еще раз, прочно ли укреплена палатка, подтянули растяжки и опять завалились спать. На другой день стало потише, но все еще мело. Кое-где в разрывы облаков было видно чистое небо. Машины совсем не занесло, наоборот, около лыж и гусениц снег даже вычистило. Зато сзади надуло высокие сугробы, до высоты кузовов, и языками протянуло далеко по ветру.

Ночью пурга наконец утихла. Утром скорость ветра была до двух метров в секунду, температура 18 градусов ниже нуля. Собрались в путь. Благодаря теплой погоде и затишью машины завелись очень быстро, зато нарты прицепов занесло с верхом, и их пришлось долго откапывать. Снег плотный и твердый, пришлось работать даже топорами. Значит, нарты надо будет отцеплять и ставить в стороне от машин и палатки. Прошли довольно широкую бухту, а затем низменный мыс, сложенный песчано-глинистыми отложениями четвертичного времени. Мыс широкий и отмелый, лишь кое-где были видны яры 10 — 40-метровой высоты. За мысом вошли в глубокую бухту залива Фаддея, пересекли ее и стали лагерем у южного края. Ветер снова стал крепчать. Закат багрово-красный, над закатывающимся солнцем виден радужный столб взвихренной снежной пыли. Все предвещало новую пургу. И верно, вскоре она задула сильнее, продолжаясь ночь и утро. Лишь к полудню стало стихать.

Решили идти, несмотря на плохую видимость. Нарты от бензина освободились, и мы их привязали сзади кузовов с наружной стороны, чтобы не мешали прочему грузу. Тронулись дальше, вдоль южного берега залива на запад, и на четырнадцатом километре подошли к речке, названной Ленинградской. Текла она с запада в низменных, отмелых берегах. Направление ее пока что совпадало с нашим курсом, и потому мы решили идти вверх по реке. Однако берега вскоре стали круче, местами со скалистыми обрывами, по бортам появились большие снежные надувы, грозящие обрушением. Мы вернулись назад и, поднявшись на северный берег реки, пошли на запад. В воздухе висела мгла, сильно ухудшающая видимость. Идти дальше опасно, можно было сорваться вниз с невидимого обрыва какой-нибудь речки — притока Ленинградской. Выбрали место повыше, на верху увала, где меньше заносит, и остановились. Ночью началась пурга и продолжалась до утра.

Утром потеплело и стало тише. Мела только поземка. Небо над головой ясное, но воздух до высоты 3 — 4 метров был наполнен взвихренной снежной пылью, так что солнце только слабо просвечивало сквозь мглу. Такая пурга у северян называется "светлой" и считается неопасной. Вот когда все небо затянется плотными облаками и из них посыплется снег, а внизу, с земли, ветер поднимает снежную пыль и все мешается вместе, — вот такая пурга называется "темной". В такую погоду действительно ни зги не видно. Если есть компас, то еще можно как-то двигаться по выбранному направлению, а если нет — одно спасение лечь за какое-либо укрытие головой против ветра и дожидаться затишья. Пока пурга была "светлая", решили попробовать пойти на запад поперек пологих увалов, протягивающихся с севера на юг. К полудню ветер стал усиливаться, видимость упала до 10 — 15 метров. Моторы работали с перебоями из-за снежной пыли, подсасываемой вместе с воздухом в коллектор. Пришлось остановиться, пройдя всего 28 километров. С великим трудом, под защитой машин, поставили палатку, которую ветер рвал из рук так, что трудно было удержать. К ночи ветер достиг штормовой силы

Толя выполз из палатки с анемометром и сообщил, что скорость ветра (на уровне кузова машин) 24 метра в секунду. Барометр падал. Палатку занесло с верхом, так как она была поставлена сзади машин под их защиту. Зато теперь нечего опасаться, что ее сорвет и унесет.

Сидим в палатке вот уже четвертый день. Всем надоело, но Север учит терпенью и выдержке. Больше недели, как мы вышли из дому, а прошли всего 130 километров. Впрочем, беспокоиться нам нечего, времени до оттепели достаточно. В палатке светло и тепло. В кабине машины можно свободно вести наблюдения, писать, не боясь обморозить руки. В последний переход гусеница на передней машине спугнула из-под снега полярную мышь — лемминга, она побежала по колее и не могла из нее выбраться. Я выскочил из машины, поймал ее и посадил в рукавицу. Теперь лемминг живет в коробке из-под галет, питается крупой, сухарями и чувствует себя превосходно, стал совсем ручным. Мои спутники таких мышей еще не видели. Круглый пушистый комочек, почти без хвоста, светло-серой окраски, передние лапки вооружены крепкими когтями для рытья нор в мерзлой земле. Местные жители за это зовут его "копытной" мышью.

К вечеру пурга прекратилась. Откопали палатку, очистили кузова в надежде, что завтра погода позволит нам наконец тронуться дальше, хотя вид облаков был все еще достаточно зловещ. И действительно, ночью опять замело. Утром решили идти вопреки стихии. Сидеть в палатке всем надоело. Пошли все той же каменисто-щебеночной пустыней с плоскими увалами. Гряды, расположенные с северо-востока на юго-запад, пересекли поперек, преодолевая 10 — 15-градусные уклоны.

Снегу на поверхности гряд почти не было, но на подветренных склонах намело довольно много сугробов. Их мы проходили на второй, а иногда даже на первой передаче и только на ровной поверхности включали третью. Видно, что моторы для такой работы слабы, их мощность всего 52 лошадиных силы, поскольку рассчитаны они для дорог с покрытием. Погода постепенно улучшалась, пурга начала стихать, и мы собирались пройти подальше. Однако к вечеру были вынуждены остановиться из-за поломки шкива вентилятора на одной из машин. Пока грелся чай, повреждение исправили.

Был последний день марта, утро тихое, ясное и морозное. По-видимому, период пург кончился, и теперь можно было ждать полосу ясной морозной погоды. Путь по-прежнему был тяжелый среди беспорядочного нагромождения галечно-валунных гряд. Замкнутые впадины между ними были занесены глубоким рыхлым снегом, обойти которые невозможно, а потому приходилось то подниматься наверх, то опускаться вниз. Несмотря на сложный рельеф, машины преодолевали все трудности и нигде не застревали. Сказывалось преимущество широких сплошных резиновых лент на гусеницах. Благодаря небольшому давлению на снег машины в рыхлом снегу вязли даже меньше, чем рядом идущий человек. Тяжелый путь продолжался недолго, и к вечеру мы вышли на западный берег Таймыра, к заливу Дика, как рассчитывали.

Лагерь разбили у мыса Могильного, названного так потому, что здесь, в зимовку 1914/15 годов русской гидрографической экспедиции, были погребены два ее участника — лейтенант Жохов и кочегар Ладоничев. Могилы были обнесены оградой из корабельных цепей, внутри стояли два железных креста, а рядом гидрографический знак — ажурная четырехметровая железная пирамида. Метрах в 50 по склону стоял ящик, в котором был устроен склад продовольствия, состоящий из консервов, изготовленных в 1911 году. Консервы — борщ и щи с кашей и мясом — сохранили превосходный вкус, несмотря на почти 25-летнюю давность. Банки были хорошо отлакированы, потому почти не повреждены ржавчиной. Мы ели эти консервы с удовольствием и несколько штук взяли с собой, чтобы показать и дать попробовать на базе. Ночью был сорокаградусный мороз, но днем несколько потеплело.

От мыса Могильного пошли вдоль берега на север, преимущественно по морскому льду, поднимаясь на сушу на мысах, где торосистые льды были плотно прижаты к берегу. Несмотря на ровный путь, шли тяжело. Колеса, вдавливаясь ниже поверхности прорезных лыж, резали плотную настовую корку снежного покрова, что сильно задерживало ход. По мелкому снегу и щебнистому грунту такая конструкция была бы удобна, а здесь нет. За день прошли только 36 километров. Утро было все такое же ясное и морозное. Дул легкий южный ветерок. Он охлаждал масло в коробке скоростей и дифференциале и тормозил работу моторов. Пройдя километров 20 по морскому льду, подошли к отмелому берегу с широкой песчано-глинистой прибойной террасой и перебрались на нее. Здесь снегу почти не было, и машины, опираясь на колеса, покатили легко на третьей и даже четвертой скоростях. Лагерем стали у мыса Паландер, пройдя за день почти 50 километров. Могли бы пройти и больше, но остановки для наблюдений и съемки занимали треть времени. Мороз ночью усилился, но по-прежнему было тихо. На следующий день пробирались то по морскому льду, то по берегу, где удобнее. У передней машины, которой идти труднее, чем второй и третьей, начались перебои в цилиндрах из-за ослабевшей компрессии. Видимо, пропускали обгоревшие клапаны.

Лагерь разбили на мысе Вега, у западного входа в пролив Вилькицкого, пройдя за день 40 километров. Отсюда на запад и север были видны сплошные торосистые льды, вплотную забившие пролив Вилькицкого в результате напора огромных ледяных масс со стороны Карского моря при господствующих ветрах западных румбов. Местами торосы поджаты к берегу вплотную, и только иногда оставалась полоска прошлогоднего припая метров 10 — 20 шириной.

Сегодня все так же тихо и морозно. Надеемся добраться до мыса Челюскин. До него километров 40. Бухту пересекли напрямик по прошлогоднему неломаному льду, но дальше у мыса свежеторосистые льды подошли вплотную к высокому скалистому берегу. Пришлось выбираться на сушу по довольно крутому склону. Машины его преодолели легко. Но и здесь, наверху, дорога оказалась не лучше. Приходилось пересекать довольно глубокие лога ручьев и речек, бегущих к морю. На машине Грачева из-за сильных морозов прихватило низ радиатора. К счастью, вовремя спохватились. Все же простояли более часа, прежде чем его отогрели; все кончилось благополучно, радиатор не потек.

На мыс Челюскин прибыли уже вечером. Начальник станции Л.В.Рузов встретил нас, как говорят, с распростертыми объятиями и никак не хотел отпускать, хотя мы намеревались не прерывать похода и на другой же день выйти дальше. Но наш приход был таким событием в истории Арктики, что на станции решили его торжественно отметить. Пришлось согласиться. Пользуясь остановкой, вездеходчики осмотрели машины. На одной, как и предполагалось, прогорели клапаны. На другой лопнула обойма шарикоподшипника левого переднего бегуна. Некоторые дюралевые плиты, бронирующие снаружи ленту гусениц, оказались побитыми и помятыми на камнях. Вот и все повреждения, несмотря на весьма тяжелый путь. По существу все это можно было исправить и в пути, так как запасные части у нас имелись.

Последний переход от мыса Челюскин до островов Самуила протяженностью около 100 километров мы решили сделать за один день. Погода по-прежнему стояла ясная и тихая, на машинах было немного груза, так что переход трудности не представлял. До мыса Щербина пошли сушей, так как сильно торосистые льды здесь были прижаты к берегу. Бухту Мод пересекли по льду, в километре от каменной избушки Амундсена, поставленной им в зимовку 1918 года. Стояла она под горой и потому была занесена доверху снегом и плотно забита им внутри. Попасть туда для осмотра было невозможно.

Пересекли мыс Прончищева и дальше пошли опять по морскому льду. Машины работали бесперебойно. На базу прибыли вечером 9 апреля. За 12 ходовых часов прошли 95 километров. О нашем приходе знали заблаговременно и потому встретили не менее торжественно, чем на мысе Челюскин. Между прочим, я шутливо сообщил, что по дороге мы поймали редкого зверя, которого везем с собой. Все были крайне заинтересованы и ждали чего-то необыкновенного. Гадали, что же это может быть за зверь. Каково же было разочарование и смех, когда я раскрыл коробку и показал лемминга. Он долго потом жил у нас в доме.

В мае мы совершили на вездеходах еще один пробег на мыс Челюскин. Надо было доставить запасные части для самолета Р-5 весом около тонны и поплавки для него. Последние из-за громоздкости в кузов не помещались; их поставили на колеса и повели на прицепе. Запасных частей для вездеходов на этот раз мы взяли очень мало, только самые ходовые, так как в предыдущем походе выяснилась полная надежность машин в работе. Груз мог вполне уместиться на одну машину, но, следуя закону Севера, пошли на двух. Взяли с собой палатку, походное снаряжение и продовольствие на 10 дней.

Было уже начало мая, пасмурно, видимость не дальше километра, поэтому решили идти напрямик по карте и компасу, как ходят корабли. Пройдя наш остров, взяли курс на мыс Прончищева, до которого 25 километров. Шли ходко, да так, что по недосмотру потеряли одно колесо поплавка. Пришлось остановиться и на одной машине вернуться за потерянным поплавком. После мыса Прончищева, куда вышли совершенно точно, взяли направление на мыс Щербина, а оттуда на мыс Челюскин. За 8 часов 20 минут было пройдено 85 километров вместо 95 километров по берегу. Сдав груз по назначению, на другой день мы так же быстро вернулись на свою базу. Оба вездехода технически были в одинаково хорошем состоянии.

После этого пробега машины еще некоторое время работали на островах Самуила, потом они были погружены на пароход и в навигацию 1934 года доставлены в бухту Нордвик, где использовались при разгрузке бурового оборудования и снаряжения и доставке грузов от берега к месту складирования. Всего за сезон 1933/34 года вездеходами на зимовке было перевезено 2600 тонн разных грузов и проделано в общей сложности 7000 километров. Моторы работали без ремонта 1800 часов. Из этого по существу первого опыта использования вездеходов в Арктике выяснилось, какую роль автотранспорт будет играть в деле промышленного освоения советского Севера. В настоящее время они получили там самое широкое применение в научно-исследовательских и поисковых горно-разведочных работах, на полярных станциях и для хозяйственных нужд местного населения.

К нам на базу прибыл нежданный гость — Журавлев. Он ехал на собаках с охотничье-промысловой базы в бухте Марии Прончищевой на станцию Челюскин за врачом, так как у них на базе были больные. Наша зимовка для него явилась полной неожиданностью. Он был уверен, что пароход "Правда" и вообще весь Ленский караван давно в Архангельске. Поэтому, следуя на Челюскин, он крайне удивился, увидев в море зимующие суда, а на острове новую полярную станцию. О жизни на их базе он рассказывал скупо: промысел песца нынче неважный, но моржа много, добыл уже более полусотни. Говорил, что среди больных есть заразные и это создает у здоровых беспокойство и отчуждение.

Обсудив все с Лавровым, которому была подчинена и охотничье-промысловая база, решили отправить туда врача Урванцеву. У нее уже был опыт полярных зимовок. Журавлев приехал на упряжке из 14 отлично выезженных собак и обещал доставить на базу за два дня, хотя туда было не менее 250 километров. Поехали они не берегом, а сушей — так ближе. Груза набралось много: Журавлев попросил кое-что из слесарного инструмента, канцелярские принадлежности и разные хозяйственные вещи. Кроме того, взяли палатку, спальные мешки. Нарты оказались перегруженными, поэтому корма собакам взяли всего на один день, рассчитывая на полпути захватить тушу медведя, которого Журавлев убил по дороге. Выехали при ясной, сравнительно тихой погоде. Собаки со свежими силами бежали легко, так что на ночевку стали, пройдя 85 километров по одометру. На другой день погода резко изменилась. Температура понизилась до 30 градусов, спустился густой морозный туман, видимость была полкилометра и меньше. Тем не менее поехали дальше, надеясь на способность Журавлева ориентироваться в любой обстановке. Однако тушу медведя найти так и не смогли, вероятно, ее занесло снегом. Прошли 65 километров, и пришлось разбить лагерь.

К утру несколько потеплело, но задула пурга. Тем не менее надо было ехать. Одеваясь в палатке, Журавлев выронил из кармана компас, и из него выпали на снег стекло и стрелка. Искали, поморозили руки, но так и не нашли. Без компаса ехать невозможно. Надо было еще раз отогреть руки и продолжить поиски. Перебрав весь снег в палатке, стрелку и стекло все же нашли. Можно было двигаться дальше, хотя пурга не стихала. Голодные собаки еле тянули, тем более что им приходилось бежать навстречу ветру, который дул с юга. К вечеру пурга усилилась, собаки выбились из сил, пришлось остановиться, пройдя всего 43 километра. Подкормили собак мясными консервами, галетами и печеньем, что имелось в качестве неприкосновенного запаса. Себе поджарили крошки галет в пустой банке из-под консервов и, полуголодные, забрались в спальные мешки пережидать пургу. Собаки скулили и выли от голода. К утру пурга стала слабеть, решили ехать дальше. Часа через четыре выбрались к морю и вскоре подъехали к месту, где на берегу было сложено мясо моржей, приготовленное на приваду песцам. Остановились, чтобы отдохнуть и как следует накормить собак. Отсюда до базы 25 километров. Оставив палатку и весь багаж, на "легкой санке" быстро добрались до базы. Здесь был выстроен хороший, просторный дом, где помещались 10 человек промысловиков, из них четверо с женами и детьми. Всего 21 человек. Каждая семья имела отдельную комнату. Казалось, все хорошо. Однако в результате неправильно организованного питания, отсутствия в рационе свежего мяса, которого, кстати сказать, у зимовщиков было в изобилии, злоупотребления консервами — наиболее удобной, но маловитаминизированной пищи — у некоторых появились признаки авитаминоза — кровоточащие десны. Развитие авитаминоза некоторыми воспринималось по незнанию за проявления венерических болезней. Такие люди были лишены права ходить на кухню и готовить себе пищу.

Елизавета Ивановна прежде всего провела тщательный медосмотр всех зимовщиков и затем устроила общее собрание, где рассказала о результатах осмотра. Она заявила, что венерических болезней ни у кого не обнаружено, а то, что за них принималось, представляет собой цинготные явления, обусловленные односторонним неправильным питанием. В разъяснение сказанного врач прочитала лекцию о венерических болезнях и о цинготных заболеваниях. Прожила она на базе 11 дней, налаживая порядок и коллективное питание. По вечерам читала лекции по элементарной санитарии и гигиене, столь необходимым на полярных зимовках. Эти беседы вызывали многочисленные вопросы, оживленный обмен мнениями, споры, что способствовало в значительной мере разрядке той атмосферы, которая создалась на зимовке. В обратный путь тронулись на двух упряжках. Вместе с Сергеем поехал его брат Иван. Корма собакам на этот раз было взято достаточно. В первый день при хорошей погоде сделали больше 100 километров, однако ночью началась пурга, пришлось отсиживаться в палатке целые сутки. Потом стихло, но в свеженанесенном снегу собаки местами тонули с головой. В результате за 8 часов езды прошли всего 40 километров. В ночь снова пурга, да какая! Палатка гудела, временами ее полотнища щелкали со звуком ружейного выстрела. Однако отсиживаться все же было можно. Корм собакам был, да и себе продовольствия взяли достаточно. Наконец через два дня прояснило, даже выглянуло солнце, и путники тронулись дальше. По дороге произошла неожиданная встреча с самолетом У-2. Упряжки остановились, а рядом сел самолет. Это был Лавров. Не имея сведений с охотничье-промысловой базы, решил вылететь туда сам. Разбили палатку, попили чаю все вместе по полярному обычаю и "разошлись": Лавров полетел к пароходам, а упряжка двинулась дальше, до базы было еще километров 50.

Вскоре у мыса Фаддея Журавлев увидел бредущую по льду медведицу с медвежонком. Не стерпело его сердце. Живо сбросив с нарты весь груз, налегке помчался вдогонку. Несмотря на пройденный путь и усталость, собаки мчались, как бешеные, и скоро Журавлев вернулся с тушей убитого зверя, а медвежонка привез живым. Он был еще маленький, не больше собаки. Братья Журавлевы быстро справились с тушей. Медвежонок не отходил от шкуры матери. Его так и посадили на нарту со шкурой, и он ехал без привязи. Проехали еще часа три; до базы, по расчету, должно было быть уже недалеко, но вдруг опять сгустились тучи, задуло, ничего не видно. Пришлось остановиться и ждать хотя бы небольшого прояснения. Ехать опасно, можно было проехать мимо базы и пароходов и не заметить их. Пурга, к счастью, скоро стала слабеть. Журавлев вылез из палатки и в момент затишья увидел перед собой, всего в двух километрах, стоящие пароходы. Живо запрягли собак, и черед десять минут были уже на нашей базе.

Елизавету Ивановну здесь ждали с нетерпением и очень беспокоились. Пурги бушевали на островах Самуила, сменяя одна другую почти без перерыва. Сидеть в такую погоду в палатке без топлива с одним маленьким примусом — дело нелегкое. Но зато теперь она узнала, что такое санные маршруты на собаках в Арктике, не по рассказам других и не из книг, а лично, на собственном опыте.

Постепенно начали подготавливаться к отъезду. Дом и прочие здания привели в состояние длительной консервации. Плотники поставили стропила, настелили крышу и покрыли ее толем, зашили досками фронтоны. От сырости летом фанера будет коробиться и отслаиваться. Краски, чтобы ее покрыть, у нас не было, но накопилось довольно много отработанного смазочного масла от вездехода. Его специально сливали в порожние бочки. Теперь этим маслом промазали фанеру снаружи у всех построек, что значительно продлит жизнь зданий. И действительно, они просуществовали не один десяток лет.

Большая работа велась и на пароходах. Надо было поднять корму судов, обнажить винты, снять обломки лопастей и поставить новые; зацементировать пробоину и поставить дополнительное, хотя бы деревянное крепление; перебрать машины и привести их в рабочее состояние. Дел было много, и этим занимались судовые команды с утра до вечера. 30 мая вездеходы со всем имуществом перегнали к стоянке судов и погрузили в трюмы парохода. "Правда" должна опять пойти в бухту Нордвик и непременно там разгрузиться. В начале июня переехали на пароход все наши зимовщики, кроме радиста и моториста, которые остались для передачи имущества новой смене состава полярной станции островов, переименованных в острова Комсомольской Правды.

Вот и июль. Лед вокруг пароходов протаивает быстро, поскольку вокруг много сажи из труб и золы от отопления. Кругом обширные промоины и полыньи, ходить стало опасно. Но вдали, где не было черных пятен, лед так же крепок и тверд, как и зимой. Трудно придется тому судну, которое будет нас выручать. Есть два варианта: ледокол "Ермак", сопровождающий суда второй Ленской экспедиции с грузами для Якутии, и ледорез "Литке", следующий специальным научным рейсом из Владивостока в Архангельск. Выручит нас тот, кто попадет сюда раньше. А это скорее всего будет "Литке".

И действительно, "Литке" подошел к нам 12 августа, когда "Ермак" со своим караваном был еще в Карском море, на подступах к проливу Вилькицкого. Кромка неломаного льда в это время проходила вдоль северо-восточного края островов Комсомольской Правды, там же, где и в прошлом году. До наших судов надо было пробить канал протяженностью около девяти километров в неломаном льду мощностью до двух метров. Для ледокола это была бы не очень трудная задача. Он наползает на лед и подминает его под себя. А "Литке" — ледорез, острым форштевнем и днищем он только колет лед, как клином, раздвигая его в стороны. В битом льду это возможно, а в сплошном приводит к заклинке корпуса. Девять километров "Литке" пробивал в течение пяти дней. Приходилось на полном ходу колоть лед форштевнем, отходить назад и снова с разгону бить. Когда "Литке" наконец подошел к нашим судам, его форштевень был совершенно разбит: одни заклепки нацело срезаны, другие вылетели совсем, в металле появились трещины, некоторые листы накладки совсем отстали. Состояние судна капитан Н.М.Николаев характеризовал так: "Может быть, протянем во льдах 300 миль, а может быть, только 30".

При свидании В. Ю. Визе передал мне карту глубин бухты Нордвик и подходов к ней. На карте было видно, что с запада, мимо островов Преображения и Большого Бегичева, можно подойти к месту высадки у Соляной Сопки на расстоянии 60 — 100 метров от берега. По выходе из ледового плена суда сразу же разделились. "Володарский" направился в Тикси принимать уголь для снабжения судов Ленского каравана, пароход "Товарищ Сталин" пошел вместе с "Литке" в Архангельск. Судно "Правда" направилось прежде всего в бухту Марии Прончищевой, чтобы забрать оставленные в прошлом году бочки с горючим, два катера и четыре пятитонных карбаса. Пользуясь стоянкой, Елизавета Ивановна еще раз осмотрела зимовщиков охотничье-промысловой базы и определила, кого следует вывезти по состоянию здоровья. Затем пароход направился в бухту Нордвик и 24 августа, пользуясь полученной картой глубин, подошел почти вплотную к берегу у Соляной Сопки. К этому времени прибыл и ледокольный пароход "Русанов", на котором находилась новая смена буровиков по-прежнему во главе с Полуяновым и начальником экспедиции. Вездеходы сразу же были выгружены на берег, карбасы соединены попарно, на них сделали настил, чтобы принимать тяжеловесные и громоздкие грузы. Один катер подвозил сдвоенные карбасы к борту парохода под погрузку, а другой в это время буксировал груженую пару непосредственно к берегу и ставил так, чтобы вездеходы кузовами могли подходить вплотную, забирать груз и отвозить к месту складирования.

Работа шла в три смены и была закончена 8 сентября. Никто из зимовщиков на второй год не захотел оставаться. Вездеходчики считали, что свои обязанности испытателей они выполнили полностью. Машины прошли самую строгую проверку в суровых условиях Заполярья, были выяснены их конструктивные недостатки, которые следовало учесть при разработке новой модели, после чего ее можно будет пустить в серийное производство. Плотники стремились скорее вернуться в родной Архангельск, а мне надо было заняться составлением отчета и обработкой собранного материала. Оставался только Болотников, чтобы сдать грузы с парохода "Правда" новой экспедиции. Затем санным путем он вернется в Москву. Закончив выгрузку, пароход "Правда" по чистой воде направился к мысу Челюскин, где мы пересели на ледокольный пароход "Русанов" и 20 сентября прибыли в Архангельск.

Емельянцев за лето 1933 года уже составил первую геологическую карту, нашел выходы жидкой нефти в одном из логов на склонах Соляной Сопки и наметил места первых буровых скважин. Разведочные работы на нефть начались успешно. Буровыми скважинами было вскрыто несколько нефтеносных горизонтов на небольших глубинах, но значительных притоков нефти они не дали, а бурить глубже не позволила имевшаяся в то время буровая техника.

В настоящее время в бассейне реки Новой — левом притоке Хатанги — геофизическими работами выявлена перспективная на нефть структура, где ведется разведочное бурение до глубин 3000 метров и более.

По Пясине в шхеры Минина

Поселок Мыс Входной в устье Пясины (Рис. 50)

Шлюпка, приспособленная для плавания в море (Рис. 51)

На шлюпке сквозь льды озера Пясино (Рис. 52)

Бот "Пегматит" во льдах шхер Минина (Рис. 53)

На Пясине и на Западном Таймыре, в горах Бырранга, я побывал еще несколько раз значительно позднее, во время моей работы в Норильске в 1943 — 1955 годах. После разведок в 1923 — 1930 годах промышленное значение Норильского медно-никелевого месторождения как крупной базы цветных металлов в нашей стране стало несомненным. Были выявлены такие запасы руд, на базе которых оказалось возможным планировать строительство большого горно-металлургического комбината. Развитие и рост его пошли столь быстрыми темпами, что уже в годы Великой Отечественной войны Норильск стал значительным поставщиком цветных металлов.

При комбинате было создано Геологическое управление, которое вело разведку руд и других ископаемых не только в районе Норильска, но и далеко за его пределами как для расширения минерально-сырьевой базы комбината, так и для выявления горнопромышленных перспектив всего края. Предпринимались поиски нефти, газа и угля. Были основания предполагать, что солянокупольные структуры, с которыми в Америке и у нас, в Урало-Эмбенском районе, связаны месторождения нефти, есть и на Таймыре. Такие структуры были выявлены разведочными работами в 1933 — 1936 годах в Хатангском районе, в бухте Нордвик. В рельефе они обнаруживали себя купольными поднятиями в виде сопок высотой 20 — 30 метров. Такие сопки были хорошо известны в пределах Таймыра, но, к сожалению, совершенно не изучены. Конечно, в первую очередь следовало посетить те сопки, что лежали около берегов Пясины и ее притоков в непосредственной близости к Норильску. Среди них особое внимание привлекала структура по правому берегу реки Дудыпты, известная у местного населения как сопка Чагдай.

В 1945 году в поисках солянокупольных нефтеносных структур и других проявлений полезных ископаемых я отправился на лодке вниз по Пясине с осмотром ее главных притоков — Агапы, Дудыпты, Тареи и других. Кроме того, надо было посетить восточную часть дельты Пясины и Пясинского залива. Путь предстоял немалый. На лодку поставили небольшой стационарный мотор А-2 мощностью около пяти лошадиных сил, позволявших с небольшим запасом бензина отправиться в далекие рейсы.

Теперь Пясина стала оживленной и населенной. Сказалась роль Норильского комбината как нового промышленно-организующего центра. На реке Норилке, против устья речки, названной мной еще в 1920 году Валек, возник поселок и пристань того же названия, соединенные с Норильском узкоколейной железной дорогой. Отсюда по реке Пясине и ее притокам ходили катера и даже буксирный пароход "Пясинец" с баржами. Старые заброшенные поселки ожили и заселились. По берегам часто встречались рыболовецкие стоянки, где в летнее время промышляли рыбу для нужд рабочих Норильского комбината. При нем уже сформировался крупный поселок с многотысячным населением, в дальнейшем превратившийся в город Норильск.

Наша геологическая партия по обыкновению была небольшой: я — геолог, топограф Дюкарев и рабочий Петров. В путь тронулись в первой половине июня, как только прошел лед на реке Норилке. Озеро вскрывалось значительно позднее, в июле, иногда даже в конце его. Лед здесь ломался или сильным ветром, или разрушался от солнечных лучей. Ждать вскрытия озера нельзя, можно было потерять много времени и упустить высокую воду на Пясине и ее притоках. Поэтому мы решили пробираться заберегами, вдоль западной стороны, где лед отжимался преобладающими западными и юго-западными ветрами. Берега здесь всюду отмелые, и лед зимой лежал прямо на дне, так что плыть здесь не легко.

Несмотря на высокую весеннюю воду, лодка то и дело скребла днищем по грунту. Нам приходилось вылезать и тащить ее до более глубокого места. Потратив на этот переход целую неделю, мы добрались наконец до северного берега озера, где склоны круче и около них глубже. Однако прибрежная полоса воды здесь много уже. Местами подносило к берегу вплотную и приходилось подобно ледоколу пробиваться во льду. Впрочем, лед уже был рыхлым, так что от ударов он рассыпался со звоном на отдельные столбчатые кристаллы, и нам оставалось только проталкиваться в этой ледяной каше, помогая веслами или шестами.

Так постепенно мы добрались до истока реки Пясины. Здесь ее русло стиснуто поперек идущей галечно-валунной грядой Ньяпан, несомненно ледникового происхождения. Ледник оставил здесь обломочный материал, выпаханный в горных долинах, и гряда Ньяпан перегородила реку Пясину, создав подпруду в виде обширного мелководного озера Пясино. Перекат на выходе из озера, что так шумел зимой при низкой воде, в половодье исчезал, и только быстрое течение свидетельствовало о его существовании. Катера и пароход "Пясинец" проходили здесь без особых трудностей.

Пройдя исток, мы быстро спустились вниз по течению без мотора, экономя горючее. Ранее пустовавшие станки — Введенское, Черное, Заостровка, Дорофеевское и другие — теперь были заселены, построены новые дома, где круглый год жили рыбаки со своими семьями, добывая рыбу. Особенно широко велся здесь подледный лов.

В устье Дудыпты перемены были еще значительнее. От старых заброшенных избушек ничего не осталось, их разобрали, и лес пошел на новые стройки. Поселок сохранил прежнее старинное название Кресты. Теперь здесь имелись три новых жилых дома, фактория, радиостанция и маленький аэродром для легких самолетов, расположенный на обширной песчаной отмели.

Отсюда мы отправились вверх по Дудыпте, к сопке Чагдай, до которой, по расспросам, было километров 400. Река в половодье здесь судоходна. Катера с барженками и илимками поднимались вверх до фактории Усть-Авам и даже выше, до фактории Чагдай. Шли под мотором, по временам промеряя глубины и высаживаясь на берег для осмотра высоких уступов-яров, дающих представление о строении местности. Обнажались преимущественно глинисто-песчаные речные отложения, местами под ними выступали более древние осадки — следы присутствовавшего здесь бореального моря. Кругом по берегам было пусто. Чумов не видно. Жители предпочитали теперь держаться близ факторий, где можно сдать свой улов и получить продовольствие.

На третий день прибыли в устье реки Авам, по которой когда-то шел старинный водный путь с Енисея на Хатангу. Еще раньше здесь было поселение, а теперь находилась фактория. На расстоянии 100 километров отсюда располагалась другая фактория, от которой было недалеко до сопки. Заведующий факторией ждал катера и илимки с товарами и продуктами. Мы ему сказали, что озеро Пясино еще подо льдом и катер придет не раньше чем через неделю, а то и позднее.

На следующий день добрались, наконец, до сопки. Она находилась километрах в трех от берега, среди ровной тундры, представляющей собой, вероятно, древнюю террасу Дудыпты. Высота сопки около 40 метров, ширина у основания 200 — 250 метров. Вершина и склоны были сложены песками и рыхлыми железистыми песчаниками. В образцах, взятых отсюда геологом В. Н. Саксом, были найдены споры и пыльца, относящиеся к меловому периоду, тогда как окружающие сопку равнины сложены были четвертичными породами. Дальнейшие исследования показали, что породы здесь лежали наклонно от вершины сопки к ее краям, образуя, таким образом, купольное поднятие.

По результатам измерений поля силы тяжести земли в этом районе, проведенных геофизиком Д. Г. Успенским при помощи точного гравиметрического прибора, было установлено, что на глубине около 600 метров залегала масса, плотность которой меньше плотности окружающих пород. Такой массой могла быть только каменная соль, слагающая ядро купольного поднятия сопки Чагдай. Купол этот был "живой", то есть находился в стадии поднятия. Иначе, находясь в состоянии покоя, он был бы размыт волнами моря, некогда покрывающего весь Таймыр. Следовательно, после отступания моря Чагдай успела подняться на ту высоту, которую занимала над окружающей равниной, а скорость такого поднятия составляла более одного миллиметра в год. Чагдай, несомненно, перспективна в отношении нефтеносности, это можно было выяснить с помощью бурения.

Покончив с обследованием сопки Чагдай, не теряя времени, мы поплыли обратно вниз до Крестов, а оттуда по Пясине до устья ее левого притока — Агапы. Здесь тоже были построены новые дома, фактория и рыболовецкий колхоз. По Агапе поднялись километров на 150. Выше пошло мелководье и валунно-галечные перекаты, преодолевать которые даже на нашей мелко сидящей лодке трудно, да и опасно. Все время стояла сухая погода, вода в реках сильно падала, можно было застрять. Сопок, по своим очертаниям и размерам заслуживающих внимания, по берегам Агапы и вблизи ее мы не встретили. Видели в стороне, километрах в 25, довольно интересную округлую возвышенность, но добраться до нее пешком трудно, да и времени у нас не было. Такие малодоступные места лучше обследовать зимой на оленях или вездеходах.

Берега Агапы всюду были сложены глинисто-песчаными речными и озерными отложениями, под ними лежали синие пластичные глины с остатками раковин моллюсков. Эти морские отложения, так же как и лежащие выше глинисто-песчаные, везде залегали горизонтально. Однако в одном месте, в 50 километрах от устья, их положение оказалось нарушенным. Пластичная глина была смята и собрана в складки, а лежащие на них глины и пески располагались горизонтально. Возможно, что эти складки — результат движения лежащего глубже соляного ядра, а может быть, они смяты ледником, двигавшимся по мерзлым глинам в эпоху оледенения. Во всяком случае это интересное место следовало проверить в будущем геофизическими приборами.

Вернулись обратно к устью Агапы, пополнили там запас бензина и тронулись дальше к устью Тареи, где прежде никакого жилья не было. Летом в 1922 году мы встретили всего несколько чумов нганасан, кочевавших к озеру Таймыр. Сейчас в устье Тареи мы увидели поселок с новыми жилыми домами, магазином, радиостанцией. Вверх по Тарее поднялись километров на 50, до выходов коренных пород, представленных известняками такого же характера, что и на реке Нижней Таймыре. Здесь они также собраны в крутые, местами вертикально стоящие складки, образующие причудливые скалы по берегам.

Есть основания полагать, что здесь, как и на Таймыре, наблюдался надвиг древних палеозойских пород на более молодые глинисто-песчанистые угленосные породы пермского возраста и внедрение в них диабазов и базальтов. Чтобы окончательно во всем этом разобраться, потребуется целый полевой сезон, а нам надо успеть обследовать восточную часть Пясинского залива и шхеры Минина, где никто из геологов еще не бывал.

Устье Пуры прошли без остановки. Вверх по речке Угольной находилось угольное месторождение, которое сейчас разрабатывалось. Признаки его в виде угольной дресвы и щебня в устье этой речки мы находили еще в 1922 году. Позднее по этим следам оно и было открыто геологом Н.Н. Мутафи. От месторождения до берега Пясины, где был построен погрузочный причал, была проложена пятикилометровая узкоколейка, по которой уголь в вагонетках доставляли к пристани. Уголь хорошего качества и вполне пригоден как для технических, так и хозяйственных нужд.

На мысе, при выходе в море, где мы стояли в 1922 году, был расположен большой поселок, названный Мыс Входной. Здесь крупный рыболовецкий пункт, отдельные участки которого разбросаны по всему побережью и по Пясине. В поселке — контора, аэропорт, радиостанция, электрическая станция, мастерские, клуб и другие учреждения.

Нам предстояло начать работу от юго-восточной части залива, пройти вдоль него на север, охватив наблюдениями полуостров Рыбный и глубоко врезанный в него с востока фиорд Хутуда. Наша задача состояла в поисках руд, особенно редких, на основе геологического изучения гор Бырранга в пределах Енисей-Пясинского побережья, низовьев Пясины, ее залива, полуострова Рыбного, шхер Минина и далее вплоть до Восточного Таймыра. Эта работа не одного года.

Сначала мы осмотрим полуостров Рыбный на восточной стороне Пясинского залива и западную часть шхер Минина. Пясина при впадении в море образовала обширную дельту с бесчисленными рукавами, многие из которых осенью мелеют и даже совсем пересыхают. Возможно, что самый восточный рукав, от устья которого мы начнем свою работу, будет судоходным. Это надо проверить при возвращении. Кроме двух рыболовецких участков с десятком рыбаков на каждом, иного населения здесь не было. Оленеводы сюда не заходили. Они держались лишь в южных предгорьях Бырранга, где был корм оленям.

Геологическое строение всей обследованной территории оказалось достаточно однообразным. Глинистые, песчано- и известково-глинистые породы были собраны в круто поставленные складки северо-восточного простирания и погружены на глубину, где подверглись некоторому воздействию таких температур и давления, которые привели к образованию в них слюдистых минералов: хлорита, серицита и других. Давление вызвало и рассланцовку на тонкие плитки, поверхности которых были покрыты чешуйками этих слюд. Они придавали породам на плоскостях сланцеватости характерный шелковистый отлив. Вот такие хлорито-серицитовые сланцы и слагали весь полуостров Рыбный и фиорд Хутуда.

Среди сланцев были прослои известняков, где нашлись отпечатки водорослей, возраст которых определялся 500 — 600 миллионами лет. Изверженных пород, с которыми обычно связаны процессы рудообразования, мы здесь не встретили. Обнаружили только секущие тела, так называемые дайки, магматических пород типа диабазов, расплавы которых по трещинам разломов поднялись из глубин земной коры. Вместе с тем наблюдения показали, что к востоку интенсивность образования новых минералов в сланцах росла. Появился глубинный минерал — биотитовая слюда. Это указывало на усиление процессов метаморфизма к востоку, а, следовательно, на возможность здесь рудообразования.

Вся наша работа протекала без особых приключений, лишь в одном месте, в фиорде Хутуда, нас захватил "потоп". Разбив лагерь в глубине узкой бухты, мы спокойно оставили свое судно у берега, сами расположились в палатке на сухом высоком месте. Ночью, впрочем, условной, так как темноты еще не было, я услышал какой-то шум и плеск. Выглянул и, к своему изумлению, увидел, что вода подошла к палатке, а лодка качалась рядом на плаву. Ветра почти не было. Мгновенно все выскочили, поспешно собрали палатку, имущество, погрузили в лодку и стали ждать дальнейшего подъема воды. Однако подъем вскоре прекратился, но задул северо-западный ветер, перешедший в шторм, он-то и обусловил такой нагон воды в воронку фиорда.

Закончив обследование и возвращаясь обратно уже осенью, мы остановились в месте первой стоянки, в устье восточного рукава дельты Пясины. Здесь я решил сделать еще маршрут на север, к фиорду Хутуда, до южной части которого было не более 10 километров. Местность шла довольно ровная, и только в трех местах с запада на восток проходили каменные гряды секущих тел диабазов. Они, как более стойкие породы, лучше сохранились от разрушения выветриванием, выступая гребнями над поверхностью равнины.

И вот, осматривая одну из гряд, я увидел лежащего у ее подножия спящего человека. Отсюда до рыболовецкого Хутудинского участка было недалеко, и я подумал, что это, вероятно, рыбак шел с Хутуды в Рыбное и лег отдохнуть. Окликнул — молчит, позвал еще раз — то же самое. Подошел и вижу: лежит на спине, прислонив голову к камню, в позе спящего, мертвец. Бедняга, вероятно, шел зимой с одного участка на другой, его захватила пурга, он выбился из сил, прилег, да так и не встал. Положение тела на северной стороне гряды свидетельствует, что пурга дула с юга, а человек шел из Хутуды навстречу ей. Если бы было наоборот, то ветер дул бы ему в спину и помогал идти. Но почему же он не вернулся обратно? Вероятно, заблудился и потерял ориентировку.

В Норильск вернулись уже на барже, которую тянул пароход "Пясинец", шлюпку прицепили сзади на буксир. После моего доклада в Норильске я получил предложение расширить поиски полезных ископаемых, охватить обследованием шхеры Минина и побережье Харитона Лаптева на восток и провести в случае необходимости разведочные работы. Это был уже довольно большой объем исследований, невыполнимый на лодках. Для этих целей было решено построить в Игарке два парусно-моторных бота, обладающих мореходными качествами, но с осадкой, позволяющей проходить по Пясине и озеру Пясино до пристани Валек. Этому требованию могли удовлетворять суда водоизмещением около 30 тонн и осадкой не более 1,2 метра. К навигации суда были построены, одно мы назвали "Диорит", другое "Пигматит". На них поставили дизельные двигатели и топливные танки такой емкости, чтобы запас горючего позволял работать весь сезон, без дополнительной заправки.

Приняв суда в Игарке, мы своим ходом прошли в Дудинку, где пришлось задержаться на несколько дней из-за неисправностей, обнаруженных при переходе. Состав экспедиции, как всегда, был небольшой. На наш запрос о состоянии льдов с Диксона ответили, что их там уже нет, а около пясинского побережья видны только отдельные плавучие льдины. Судя по этому, год в ледовом отношении должен быть для нас благоприятным.

27 июля, распростившись с Дудинкой, мы отплыли вниз по Енисею и на третий день прошли без остановки Диксон. Работу решили начать с пясинского побережья. Здесь, в верховьях реки Убойной, на островах Зап. Каменный, Вост. Каменный и Моржово, по сведениям, были изверженные породы. Я на "Пегматите" решил осмотреть острова, а Туманова и Фомина на "Диорите" отправил в притоки реки Убойной. Они должны были подняться вверх по реке как можно дальше и круговыми маршрутами обследовать всю площадь. Проработали мы здесь дней 10. И на островах, и в притоках реки Убойной обнаружили магматические тела, так называемые малые интрузии пород, близких к гранитам. На контактах с ними во вмещающих осадочных породах были рудопроявления киновари, мышьяка и сурьмы, но масштабы оруденения невелики.

Отсюда пошли к устью Пясины, пополнили горючее и на все лето до осени отправились в шхеры Минина, начав их осмотр с западной части, где закончили съемки в прошлом году. Обычно мы работали раздельно: я — на одном острове, товарищи — на другом, а вечером по радиотелефону, радиус действия которого был 150 километров, обменивались итогами наблюдений. Крупные острова изучали совместно, расходясь утром в разные стороны, так, чтобы вечером сомкнуть маршрут.

Прибрежная часть островов в зоне деятельности прибоя волн и льда была хорошо отпрепарирована от рыхлых отложений и по существу представляла непрерывный геологический разрез, по которому можно было составить ясное представление о строении острова. Внутренние части вне береговой полосы, наоборот, были обнажены плохо и только более твердые породы выступали из-под наносов в виде мелких грядок. Поэтому пересечения делали только тогда, когда нужно было точнее проследить контакты интересных пород, жилу, секущее тело и т. д. Льдов в проливах между островами не было. Они сохранились лишь в глубине отдельных бухт, но были настолько разъедены, что разваливались от ударов наших ботов.

На ближайших к Пясинскому заливу островах Круглом, Песцовом и других были организованы летние рыболовецкие участки для промысла омуля. Благодаря отсутствию льдов лов этой ценной рыбы шел весьма успешно. Куда бы мы ни заходили, нас везде встречали радушно и угощали омулями во всех видах. Кроме омуля попадался и голец — "сибирский лосось". Он держался главным образом в устьях горных речек с чистой водой, текущих с гор Бырранга.

По мере продвижения на восток метаморфизм глинистых пород непрерывно возрастал. Хлорит серицитовых сланцев переходил в биотит. Замена одного минерала другим шла постепенно. Сначала среди пластинок хлорита появлялись черные точки, различимые под лупой чешуйки биотита, размеры их увеличивались, и, в конце концов, хлорит был полностью замещен биотитом. Этот процесс можно было наблюдать местами на протяжении километра, так что на карте трудно было провести границу разных пород. Высокое давление при горообразовании, которому подверглись древние глинистые породы Таймыра, способствовало их превращению в очень плотные и в то же время тонкопластинчатые, сланцеватые породы, целиком слагающие острова Песцовый, Плавниковые и другие. Эта сланцеватость, располагаясь, согласно законам механики, перпендикулярно давлению, имела вертикальное или близкое к нему положение. При беглом осмотре таких пород они казались однообразной серовато-зеленоватой тонкоплитчатой толщей, круто падающей в одном направлении на протяжении нескольких километров.

При более внимательном осмотре в этой однообразной толще удавалось подметить параллельно идущие полосы более темного цвета, секущие сланцеватость и залегающие под разными углами то наклонно, то почти горизонтально. Это и была подлинная слоистость тех осадочных пород, которые подвергались метаморфизму. Темные полосы представляли собой прослои более темноокрашенных глин, которые некогда отлагались в древнем водном бассейне. В таких метаморфизованных породах сланцеватость обнаруживалась сразу, при первом же ударе геологического молотка, а слоистость была неразличима, и подметить ее можно было только по чередованию различно окрашенных пропластков. Между тем выявление истинной слоистости, ее залегание представляли одну из важных задач геолога, работающего в таких интенсивно складчатых областях, как горы Бырранга. Только на основе этих наблюдений можно было правильно понять историю геологического развития района, выявить перспективы его минеральных ресурсов и правильно наметить их поиски.

Увлеченные своей работой, мы не заметили, как летело время. Наступил сентябрь, иногда шел снежок, но значительных морозов пока еще не было, так что мы не тревожились. Однако это спокойствие продолжалось недолго. Через неделю при северном ветре ударил крепкий мороз. Утром, выйдя из каюты на палубу, я увидел, что бухта, где мы ночевали, замерзла. Правда, лед был еще не толстый, пробивался шестом, но это было для нас серьезным предупреждением. Корпуса наших ботов деревянные, их может повредить даже сантиметровый лед на протяжении первой же сотни километров хода. Я пожалел, что не попросил в Игарке сделать обшивку носовой части ботов по ватерлинии хотя бы миллиметровым железом. Теперь надо было срочно уходить. Мы находились от Пясинского залива на расстоянии около сотни километров. Придется идти мористее, по кромке шхер, где волнение не даст образоваться сразу сплошному покрову, а будет только "блинчатый" лед.

За сутки мы добрались до Пясинского залива и выбрались на реку. Пароход "Пясинец" с баржей, нагруженной бочками с рыбой, ушел, ушли и катера, которые обычно зимуют на пристани Валек. Пополнив запас горючего, тронулись в Норильск и мы. Ночи уже темные, идти по реке было опасно, можно наскочить на мель. Приходилось отправляться в путь пораньше, с рассветом. На одной из таких стоянок, несколько выше устья реки Пуры, там, где Пясина образует большое широтное колено, я стал свидетелем переправы стада диких оленей через реку во время их осенней миграции с побережья на юг, к границе лесов.

Вышел я на палубу рано, когда все еще спали. Утро было пасмурное и тихое, на реке туман, сквозь который неясно вырисовывались очертания рядом стоящего "Диорита" и контуры берега. Мы стояли против большого лога, который широким устьем плавно подходил к воде, а вершиной далеко вдавался в тундру. По нему-то и стало спускаться к воде большое стадо оленей, голов 100. Летом на побережье олени разбиваются на мелкие группы по три — пять голов, а при кочевке сбиваются в большие стада, чтобы легче было уберечься от волков.

Первыми в воду вошли крупные рогачи-самцы, за ними олени помоложе, потом важенки с телятами. Все стадо переправлялось компактной массой легко и свободно, только лес рогов да широкие спины поднимались над водой. Проплыли мимо нас, не замечая, спокойно вышли на берег, отряхнулись и логом поднялись наверх в тундру. Зимовать они будут где-либо в предгорьях Среднесибирского плоскогорья. Плавают олени превосходно, не только голова, но и вся спина держится над водой. Этому помогает шерсть, волосы которой содержат пустоты, наполненные воздухом. Убитый олень на воде не тонет, а на его шкуре можно плыть. Я стоял неподвижно, не шевелясь, очарованный.

Через перекат, что был на истоке Пясины, своим ходом ботам пройти не удалось, не хватило мощности. Пришлось всем высаживаться на берег, браться за бечеву и общими усилиями людей и машин преодолевать перекат.

В Норильске, в Геологическом управлении, после моего доклада было принято решение продолжить работы дальше к востоку, а в шхерах Минина начать разведку. Весной, в начале мая, туда была доставлена самолетом разведочная группа А.Туманова. Я там наметил план работ и в начале июня на самолете ПО-2 с полярным летчиком Махоткиным возвращался в Норильск. Пришлось взлетать ночью, когда морозило, и снег под лыжами самолета не оседал. С собой мы взяли в качестве подарка 25-килограммовую нельму, но, увы, подняться с ней не смогли. Лыжи не отрывались от земли, несмотря на все усилия Махоткина. Пришлось свой драгоценный подарок оставить.

В следующий сезон полевых работ мы отплыли на ботах в конце июля, как только вскрылось озеро Пясино. Устье Пясины к этому времени очистилось ото льда, но в заливе был еще плавучий лед. Река Норилка служила акваторией для посадки гидросамолетов комбината. Боты уже готовились к отплытию, когда гидросамолет пошел на взлет. Но в момент отрыва от воды послышался громкий хлопок, появилось пламя около правого крыла, и моторы заглохли. Размышлять было некогда. Мы завели свои дизели, снялись и подошли к самолету. Пассажиры быстро перескочили к нам на бот, а другой бот подал буксир и отвел самолет к берегу. К счастью это была только вспышка из-за лопнувшей трубки бензопровода. Но все же мои сотрудники ходили в качестве "спасателей на водах" так как подоспели на помощь первыми, раньше других катеров

На место приплыли в первых числах августа. Туманов сообщил нам, что около него в проливах льды разъело, надо ждать вскрытия. Но мы все же решили пойти, тем более что носовую часть судов у ватерлинии зимой в Вальке обшили полуторамиллиметровым железом. В заливе льдов не встретили. В проливах он был рыхлый, ломаный, а у берегов чистая вода, так что пробираться все же можно было. По прибытии осмотрел работы и оставил Туманову в помощь "Диорит" с Фоминым для детальной съемки участка. Сам же на "Пегматите" пошел дальше на восток.

Этим летом я взял с собой геофизика A.M. Носкова, у которого был специальный прибор для определения активности пород в обнажениях. Пока я осматривал и описывал обнажение пород, отбивал молотком образцы, Носков замерял и записывал их константы. Александр Михайлович был не только отличным математиком и геофизиком, но и художником, тонко чувствующим природу Севера. Его прекрасные акварели Пясины, шхер и побережья до сих пор висят у меня в кабинете как память о прошлой совместной работе.

По мере продвижения на восток геологическое строение района все более усложнялось. Усиливался метаморфизм пород, менялся их минеральный состав. Биотитовые кристаллические сланцы переходили в более крупнозернистые гнейсы — породы, по составу соответствующие гранитам, но отличающиеся от них полосчатостью, обусловленной линейным расположением минеральных компонентов: слюды, кварца и полевого шпата. Появлялись и граниты, но своеобразные: то неясно полосчатые, сходные с гнейсами (их так и называют гранито-гнейсы), то неровно пятнистые, то с выделениями крупных кристаллов отдельных минералов среди более мелкозернистой основной массы.

Все свидетельствовало о том, что эти породы частично или полностью переплавлялись, и все стадии этого процесса здесь можно было наблюдать. В зависимости от температуры и давления, связанных с глубиной, одни и те же глинистые породы переходили и в филлиты, и в кристаллические сланцы, и в гнейсы, и в граниты. Минеральный состав пород различный, а химический одинаковый, так как процесс их метаморфизма шел без всякого привноса и уноса вещества. Степень метаморфизма зависела только от той термодинамической зоны, где происходил процесс, поэтому он и получил название "зонального метаморфизма".

Наши наблюдения явились важнейшими для правильного понимания геологии гор Бырранга и полностью подтвердились новейшими исследованиями. Ранее такие породы разного минерального состава считались различными и по возрасту, и по происхождению. Гнейсы относились к самым древним, кристаллические сланцы считались более молодыми, а филлиты — еще моложе. На самом же деле все они на горах Бырранга оказались одновозрастными и представляли собой одновременные модификации зонального метаморфизма древних глинистых пород.

Год для плавания оказался благоприятным. Сплошных льдов у побережья не встретили. Попадались только отдельные поля, которые мы легко обходили. Работа протекала в нормальных условиях, стоянки мы выбирали укрытые где-либо в бухте или в устье какой-нибудь речки, куда наши боты при небольшой осадке заходили свободно. Только один раз нам пришлось бросить работу и поспешно бежать на бот.

В этот день, как обычно, мы высадились на берег и пошли со съемкой и осмотром вдоль берега на юг. Винтовку я с собой не брал, а на случай встречи с медведем имел крупнокалиберный пистолет. В этот день, как на грех, забыл его в столе в каюте и вспомнил об этом только в маршруте. На нас были ботинки, очень удобные для ходьбы по каменистой местности. Накануне мы их густо промазали салом недавно убитой нерпы. И вот уже под конец дня, сидя на камне и записывая наблюдения, я поднял голову и, как-то случайно оглянувшись назад, заметил на берегу, откуда мы пришли, что-то белое, чего раньше там как будто не было.

Взял бинокль и вижу, что это медведь. Идет в нашу сторону, по нашим следам. Сразу же вспомнилась охота на Северной Земле, когда мы приманивали медведей к палатке запахом нерпичьего сала. Велел Носкову оставить тяжелый прибор на камнях и быстро идти к боту. Бежим рысью, не оглядываемся. Поднялись на пригорок, побросали полушубки, шапки и еще прибавили ходу. К счастью, бот был недалеко, а шлюпка стояла у берега. Вскочили в нее, добрались до бота, схватили винтовки и не успели еще подойти к берегу — а медведь тут как тут. Пришел по следу и, увидев нас, остановился; пришлось его убить. Полушубки, шапки, прибор остались нетронутыми, они медведя не интересовали, его манил лишь запах нерпичьего сала от следов наших ботинок.

Закончив свою работу, мы повернули обратно. На участке Туманова разведка сворачивалась. Взяв несколько тонн породы для валового опробования на обоих ботах, мы отправились в Норильск.

Теперь горы Бырранга исследуются многочисленными отрядами геологов и поисковиков. Они подтверждают наши основные идеи о геологическом строении этой складчатой горной страны, которая еще совсем недавно была "белым пятном" на всех геологических картах.

Заключение

Разнообразны горные богатства полуострова Таймыр. В его пределах лежат крупнейший Таймырский каменноугольный бассейн и северные части Тунгусского и Ленского бассейнов, где есть все сорта угля — от антрацитов до коксовых и жирных. Их запасы могут обеспечить потребность всех видов промышленности: металлургической, химической, энергетической и других. Медно-никелевые руды Норильска представляют собой только часть того, что есть в недрах Таймыра. Присутствие этих руд установлено в бассейнах Пясины, Таймыры, Хатанги, Курейки, все они входят в состав новой Таймырско-Тунгусской никеленосной области. Месторождения железных руд, апатита, слюд, соли и других известны в Хатангском районе. Восточнее, в районе Верхоянья, имеются месторождения олова, серебросвинцовых руд, на Колыме — золота и других полезных ископаемых.

Сейчас в пределах Таймыра работают десятки исследовательских и разведочных партий. Геологи, геофизики и другие специалисты изучают его недра, намечая ряд перспективных рудных узлов, подобных Норильску. Есть все основания полагать, что промышленное освоение и индустриализация Таймыра — дело ближайшего будущего. Но промышленное освоение любого района связано, прежде всего, с его транспортными возможностями. Бездорожье на Севере — главное затруднение при освоении его горных богатств. Поэтому основные водные артерии Сибири: Обь, Енисей, Лена, Колыма — издавна служили важнейшим средством проникновения в глубь Севера.

Развитие Северного морского пути и его потребность в судовом топливе послужили толчком для разведки крупнейшего медно-никелевого месторождения. А теперь Норильский горнометаллургический комбинат, его растущая продукция и потребности стали одним из основных факторов развития Северного морского пути и строительства сверхмощных ледоколов для максимального продления времени навигации. Но даже при этих условиях водные пути на Севере действуют максимум в течение пяти-шести месяцев. Между тем промышленное освоение Сибирского Севера, его будущая индустриализация требуют регулярного, непрерывно действующего транспорта. Им может быть только крупная железнодорожная магистраль, пересекающая весь север Сибири с запада на восток.

Идея такой трансполярной магистрали была выдвинута уже давно, когда в связи с необходимостью освоения северных районов была высказана мысль о строительстве Великого северного железнодорожного пути. Однако сведения о горных богатствах Сибирского Севера, его минерально-сырьевых ресурсах находились тогда в зачаточном состоянии. Даже промышленная значимость Норильского месторождения некоторыми крупными специалистами подвергалась в то время сомнению. Поэтому обоснований для столь значительной стройки, как Трансполярная магистраль, оказалось совершенно недостаточно.

Сейчас картина иная. Выявленные здесь минерально-сырьевые ресурсы и перспективы их промышленного использования дают основание полагать, что на базе их в ближайшее время будут возникать крупные горнопромышленные предприятия, подобные Норильску. Но строительство их, а тем более эксплуатация потребуют регулярного непрерывного снабжения, пополнения и вывоза продукции. Осваивать их без надежных непрерывных средств сообщения невозможно. Одного Северного морского пути тут совершенно недостаточно.

Оглавление

Введение

Енисей — промышленные ворота Сибири

По Пясине к морскому побережью на рыбачьей лодке

По порогам реки Хантайки

По реке Таймыре в глубь хребта Бырранга

Неведомая Северная земля

За нефтью на Хатангу с первым Ленским караваном

По Пясине в шхеры Минина

Заключение

Реклама на сайте