«На штурм пика Ленина»

В. Никитин НА ШТУРМ ПИКА ЛЕНИНА ЗАПИСКИ УЧАСТНИКА ПАМИРСКОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ЭКСПЕДИЦИИ 1929 ГОДА

ОТ АВТОРА

Загадочная страна Памир. Когда смотришь на карту Памира, то видишь узел могучих хребтов, покрытых ледниками, но больше всего бросается в глаза множество незаполненных пустот, так называемых, «белых пятен».

Однако, из года в год научные, альпинистские, и туристские экспедиции и путешествия приносят вести о том, что расшифрованы новые неисследованные области – «белые пятна», открыты новые хребты и перевалы, ледники и реки, открыты месторождения редких минералов и полезных ископаемых. Из года в год старые географические карты Памира исправляются и к ним прибавляются карты новых районов.

Каждый год получаем мы вести с альпинистского фронта о попытках новых восхождений и о победах над недосягаемыми дотоле вершинами Памира.

Вместе с тем растущее среди трудящихся массовое туристское движение испытывает большой недостаток в литературе описательного характера: о районах и условиях путешествий в малоизвестные области, о работах различного рода экспедиций и туристских путешествий, особенно это касается Памира. В то время как интерес к Памиру продолжает расти, на книжном рынке имеется всего одно-два названия литературы о Памире.

Все это заставило нас издать книгу «На штурм пика Ленина», в которой мы даем описание работы альпинистской группы Памирской правительственной экспедиции 1929 года, пытавшейся совершить восхождение на пик Ленина.

Если читатель по прочтении этой книги заинтересуется Памиром, займется его серьезным изучением и в конечном счете поедет на Памир, то наша цель будет достигнута.

В.Никитин.

Москва Июль 1930 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НА РАСШИФРОВКУ ОСТАВШИХСЯ «БЕЛЫХ ПЯТЕН» ПАМИРА

«КРЫША МИРА»

На юго-восточной окраине Советского союза, на территории Таджикской республики, близ границы с Китаем и Афганистаном, в самом центре Азии, между 37-м и 39-м градусом 30 минутами широты и 72-м и 75-м градусом 30 минутами восточной долготы от меридиана Гринвича, там, где сходятся, вернее, сплетаются высочайшие горные хребты мира или их отроги – Гималаи, Куэнь-Лунь, Гиндукуш и Тянь-Шань, находится область, называемая ПАМИРОМ, что значит в переводе на русский язык «Крыша мира».

Узел хребтов, создавший тяжелые природные условия, ограниченность и скудность естественных ресурсов, в то же время имеющий колоссальные скопления влаги в виде вечных снегов, сохранившихся здесь, вероятно, с доисторических времен, несомненно является фактором развития культуры и жизни прилегающих равнин. Снеговые гиганты дают начало горным потокам и питают множество рек; реки умелой рукой человека делятся на густую сеть арыков – оросительных каналов, а хорошая лессовая почва и знойное южное солнце делают свое дело. На фоне неприступных скал и хребтов, увенчанных белыми чалмами снега, расцветают пышные оазисы, возделывается «белое золото» – хлопок, зерновые и другие культуры.

Так родился и дает жизнь многим сотням тысяч людей Ташкентский оазис, извивающийся к югу вдоль северной ветви Тянь-Шаня и вдающийся в глубь горных громад, образуя здесь обильную, хорошо возделанную и богатую Ферганскую долину.

Но выше, в предгорьях, где на склонах гор галечные и песчаные пространства земли и резкое охлаждение атмосферы ночью не дают возможности разводить культуры субтропических стран, там ютится, строит аул из одной-двух и более мазанок или юрт кара-киргиз. Он привык к лишениям и предпочитает оседлому образу жизни – кочевой. Природа здесь уже не та, что в долине, на равнине. Здесь подчас можно встретить альпийские пастбища, еще выше подальше, в глубь собственно Памира, они теряются в галичнике, а реки принимают вид грозно ревущих потоков. Хмуро нависают над ними черные громады первозданных геологических пород, кряжи которых, забегая за линии вечных снегов, покрыты мощными ледниками.

И вот там дальше, к югу от нарядного оазиса за Альпийским хребтом, за широкой высокогорной Алайской долиной, за отвесно поднятой стеной Заалайского хребта, – лишь за этими преградами начинается Памир.

Памир – обширная область, площадью до 6000 км2 , в географии до сих пор носит название Памирского плоскогорья. Это название не передает истинного характера рельефа страны. Вернее назвать Памир нагорной страной. Памир, приподнятый горообразовательными силами на среднюю высоту в 4 км над уровнем моря, представляет собой прекрасную иллюстрацию того, как зарождалась земля и как различные атмосферные агенты оказывали свое влияние на горный рельеф. На Памире, пожалуй, как нигде, можно наблюдать преобразовательную деятельность воды, ветра, солнца и холода.

Сурова природа Памирского нагорья. Попав сюда из Ферганской долины с ее знойными субтропическими климатом и растительностью, остро чувствуешь суровую мощь и угрюмую мертвенность девственной неорганической природы.

Интересно также отметить метеорологическую особенность Памира: разреженный чистый воздух, почти лишенный водяных паров легко пропускает солнечные лучи, которые приносят летом максимальное количество из всех известных на земном шаре количеств лучистой энергии на единицу поверхности. Но если летом днем на солнце температура бывает такой, что даже «камень кричит», от жары человек может не загореть, а обгореть, то ночью тепло, полученное скалистыми почвами, столь же легко отдается в атмосферу, и температура падает до 0° и даже ниже.

Ветры, дующие извне и несущие влагу, хотя и в незначительном количестве, не пропускаются внутрь страны хребтами, окружающими нагорье. Так влага, приносимая с севера, задерживается в виде снегов Алайским и особенно Заалайским хребтом, который вследствие этого завален снегом до самых низин. Влага же, приносимая ветрами с юга, с Индийского океана, осаждается на Гиндукуше, и на долю нагорья остается лишь незначительное количество осадков. Поэтому-то климат Памира отличается суровостью и чрезвычайной сухостью. Уже это одно обусловило редкость населения на Памире.

Мало населенный жителями и бедный своими природными производительными силами, Памир является огромным водохранилищем и местом скрещения важнейших исторических караванных путей, связывающих Китай с Афганистаном и Персией, Индию с оазисом Ферганской долины, с Самаркандом и Ташкентом, что представляет большой интерес для всякого рода экспедиций и путешествий. Недаром. полвека тому назад здесь произошел короткий, но сильный бой между Британией и царской России за обладание этими путями.

Из-за неприступных горных хребтов, покрытых вечными снегами и лесниками, из-за трудности передвижения и неизвестности путей Памирское нагорье было мало посещаемо и еще по сегодняшний день имеет «белые пятна», на которых ни разу не была нога человека.

ОРГАНИЗАЦИЯ НОВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ И НОВЫХ ВОСХОЖДЕНИЙ НА ПАМИР

Московское лето вступило в свои права как будто бы совсем недавно, а жара и пыль на улице уже нестерпимы. В один из таких дней пронзительный телефонный звонок отвлек мое внимание от очередных дел в Центральном совете Общества пролетарского туризма.

«Алло, я слушаю, кто говорит?» – взял я трубку, думая, что какой-нибудь турист, разморенный жарой и чувствуя приближение давно ожидаемого декретного отпуска, хочет, чтобы Общество дало ему возможность совершить путешествие.

«Никитин, – говорит Крыленко. Надо поставить на обсуждение Центрального совета вопрос об организации новой экспедиции на Памир, в район, который совершенно не исследован, так как в прошлом году советско-германской экспедиции посетить его не удалось. Это район реки Саук-Сая. Кроме того, надо обязательно сделать восхождение на пик Ленина и на пик Гармо, высочайшие вершины Советского союза».

Вскоре после этого разговора Крыленко доложил, что им уже давно ведутся переговоры с представителем Геолкома СССР геологом Д.В. Никитиным, едущим в этот район с геологической разведкой золотоносных месторождений, и что со стороны Д.В. Никитина к нему поступил о предложение составить альпинистскую группу и в июле отправиться на Памир. Военно-Топографическое управление дало согласие на включение в экспедицию топографа и на снаряжение специальной топографической группы. Наконец, Академия наук выделила для экспедиции одного зоолога. Таким образом, цели экспедиции были предопределены ее составом и сводились к следующим задачам: 1) геологическое обследование золотоносных месторождений по долинам рек Танымаса, Муксу и Саук-Сая; 2) составление точной географической карты до сих пор необследованного района по реке Саук-Сай; 3) сбор представителей животного мира для Зоомузея Академии наук и 4) восхождение на пики Ленина и Гармо.

Центральный совет Общества пролетарского туризма поручил председателю общества т. Крыленко составить и снарядить альпинистскую группу для восхождения на вершины пиков Ленина и Гармо и для непосредственной практической помощи геологической и топографической группам экспедиции, так как последние не могли бы без участия альпинистов произвести свои исследования и работы. Альпинистам было также поручено поднять на пик Ленина бюст Владимира Ильича Ленина и водрузить его на высшей точке Заалайского хребта.

Так зародилась и была оформлена мысль об организации в 1929 г. новой экспедиции на Памир для окончательного расшифрования, оставшихся «белых пятен».

ПОСЛЕДНИЕ СБОРЫ

Москва. Лето в самом разгаре. Воздвиженка, № 17. Народный комиссариат. Здесь сегодня альпинистское совещание.

Собрались уже все участники альпинистской группы экспедиции. Нет только Бархаша. «Что он всегда так опаздывает?», – спрашивает Крыленко. В это время, запыхавшись, но солидной неторопливой походкой в развалку ввалился в дверь кабинета «Львович», как мы все впоследствии звали Бархаша. Теперь вся группа была в сборе.

Начальник экспедиции, заядлый альпинист с солидным альпинистским стажем – Николай Васильевич Крыленко; автор этих строк, молодой альпинист, по определению Крыленко; Л.Л. Бархаш, имеющий за собой тоже большой альпинистский опыт (он только что вернулся из военизированной массовки-похода рабочей молодежи по Кавказу); последними членами группы были два «мальца» – Стах Гонецкий и Арик Поляков. «Мальцами» их окрестил Крыленко, мастер на всякого рода прозвища и имена. «Мальцами» они были еще и потому, что старшему из них, Арику, в пути на Памир едва «стукнуло» 18 лет, а Стаху Гонецкому было только 16 лет. Но несмотря на это, Стах, альпинист «из молодых, да ранний», уже не в первый раз бывал в туристских путешествиях с Крыленко. В 1927 году он вместе с Крыленко взошел на вершину Эльбруса.

Николай Васильевич открыл совещание и информировал группу о том, что сделано по подготовке к экспедиции. Он сообщил, что геологическая группа под руководством Д.В. Никитина в составе ряда ученых геологов, глассиологов и др. уже 2 месяца находится на Памире, а топографическая группа во главе с т. Герасимовым уже, вероятно, исследует подступы к пику Гармо. Что касается восхождения на пик Ленина, то это для нас будет также легко. Немного больше затруднений доставит недоступный пик Гармо.

«Почему выдумаете, что так легко удастся это восхождение? По-моему, – говорит Бархаш,– мы, не имеющие никакой тренировки в восхождении на такие высоты, едва ли легко справимся с этими пиками».

«Пустяки, восхождение обеспечено. Геологическая группа обязалась подготовить все продовольствие, транспорт и организовать базы вплоть до высоты в 5000 м. Нам останется только приехать в Фергану, как сразу же мы это почувствуем. Достигнув ледников с пятитысячной базой с небольшим грузом, мы в два счета достигнем пика Ленина, а за ним и пика Гармо». «Ну, если так, то все обстоит благополучно».

В СТРАНУ «БЕЛОГО ЗОЛОТА»

Казанский вокзал. За четверть часа до отхода поезда человек 20 пришло проводить товарищей. Некоторые с опаской предупреждали, чтобы путешественники были осторожней среди людей и гор. Слухи о том, что басмаческие банды до сих пор еще не уничтожены и находятся на намеченных путях экспедиции, не давали покоя провожающим. Мысли о невероятных трудностях восхождения на вершину свыше 7 км заставляли многих горячей проститься и спросить себя – не в последний ли раз видимся.

Бархаш, по обыкновению, пришел, когда поезд, почти уже трогался.

Наши купе завалены альпинистским снаряжением и оружием. Разместились по двое в купе: я с Крыленко, два «мальца» вместе, а Бархаш с каким-то человеком, едущим должно быть в отпуск.

Три дня пути. Давно миновали широкую и спокойную гладь Волги. Позади остались Самара и Оренбург – последние города Европы. Мы в Азии. Изредка мелькают разъезды и станции Средне-Азиатской железной дороги. Кругом, насколько хватает глаз, раскинулася мертвая, выжженная солнцем, безбрежная киргизская степь.

Все видимое пространство покрыто песками и барханами, местами поросшими незатейливой растительностью – саксаулом и колючкой, местами же совершенно лишенными всякой растительности. Все выжжено палящим солнцем. Порывы ветра гонят песок по земле, как снег в метель, а в бурю целые тучи его несутся по воздуху, заволакивая степь и перемещая песчаные холмы – барханы с места на место. Вид этой степи вселяет какую-то тревогу, и хочется, чтобы человек поскорее заселил эти огромные пустоты, закрепил песок корнями древонасаждений, удобрил почву, создал оазисы, как например Ташкентский, Ферганский и др., и с помощью оросительной системы возделал пустыню, засеял ее культурами, ждущими солнца, особенно хлопком. Среди моря песка нет-нет да и мелькнет становище киргизов или пройдет караван верблюдов, перевозящих киргизский стан в другое место.

В дыму песка, в бреду солнечной одури поезд подошел к одному из оазисов в Дейнау.

Здесь район сплошной коллективизации и первая машинная станция. Мы идем по извилистым уличкам селения. В воздухе, как эхо далекой грозы, звучит уханье каких-то моторов. Когда мы попали на край селения, мы увидели дымку над полями – это тракторы. Они ухают и дымятся, как орудия в бою.

Хлопковый клин этого района – 9 600 га. Район имеет 66 машин. Это самая большая станция в Туркменистане. Эта станция описана Павленко в «Рабочей газете».

Еще в январе жители этого района видели трактор только на плакате, а о том, что он делает, рассказывали сказки, серьезно обсуждая, может ли он, например, доить корову или пасти овец. Одни уверяли, что машина, как пишут, все может делать, другие оспаривали, но никто толком не знал, что, собственно, она у них будет делать. В день прибытия тракторов жители всех аулов высыпали на дорогу. Они сидели толпами и ждали чудесных машин. Когда появилась тракторная колонна, все бросились в стороны, но скоро окружили машины и так шли с ними из аула в аул толпой, отрядом, процессией. На площади, где устроен был парад 66 машин, стоял рев, бесновались ослы и верблюды, плакали дети, стариков выводили под руки и они дрожащими руками ощупывали горячие тела тракторов. В этот день спокойный и сдержанный характер туркмена не выдержал и взорвался энтузиазмом. Люди здесь жили дикой и нищей жизнью. Они никогда не слышали о машине. Но вот впервые увидели ее и поняли, что начинается новая жизнь, что старому пришел конец. Туркмен не просто радовался приходу машин – нет, он был рад своей первой машине, он уважал свой первый трактор, пришедший на его поля.

Чайханэ превратились в клубы друзей машин. Молодые туркменские парни пришли проситься на тракторные курсы, и народные сказочники – бахши тогда же сочинили первые песни о железных ящерицах, которые сильнее верблюда и быстрее коня из Ахал-Теке и послушнее домашнего пса, откормленного на бараньих костях.

Впервые в этих местах пахали ночью. Небо над полями ночью горит голубым огнем. Земля, деревья, строения бледнеют и теряют свою законченность, расплываются и только тени предметов лежат черными, плотными фигурами среди блестящей голубой зыби. За селением– рокот тракторов. Чем дальше от уличек и чем ближе к полям, тем беспокойнее становится ночь; проходят с фонарем в руках монтеры, пролетает на неоседланной лошади «дежурный» мальчишка колхоза, поют за рулем шоферы, спорят дехкане, сидя на корточках. Старик запахивает легким плугом, в который впряжены осел и корова, углы пашни там, где не развернулся трактор. Женщины группами подходят с кувшинами воды, чтобы напоить работающих. Псы беспокойно лают в садах, сбитые с толку так страшно проходящей ночью, – уже полночь и роса легким холодком ложится на землю и давно бы пора спать продолжительным сном, как всегда это делалось.

Эти грандиозные сдвиги настойчиво подтверждают, как новое прет из всех углов, как национальные районы, по заветам Ленина, начинают все быстрее оживать и большевистскими темпами строят новую жизнь.

Только на четвертый день на горизонте стали появляться отдельные деревья, рощи, поселения уже почти не скрываются с горизонта. Проехали Туркестан, большую остановку перед Ташкентом. Наконец, въехали в Ташкентский оазис. С обеих сторон железнодорожной линии бегут хлопковые плантации с большими белыми охапками нежного хлопка, участки кукурузы, фруктовые сады, поселки.

Поезд медленно подошел к Ташкенту. Здесь нам нужно было пересесть на местный поезд, который только через 3 часа пойдет на Фергану. В ожидании поезда мы решили осмотреть этот политический и культурный центр Средней Азии. За недостатком времени пришлось воспользоваться автомобилем.

Скоро промелькнул европейский Ташкент, мало чем отличающийся от городов европейской части Советского союза. Но вот мы проехали какие-то ворота, настоящую границу двух городов, двух миров и двух культур, и въехали в так называемый «Старый город»; машина замедлила ход. Здесь уже резко чувствуется дыхание Востока.

Машина идет по лабиринту узких немощеных улиц, окаймленных серо-желтыми глинобитными стенами жилых помещений и заборов с маленькими отверстиями для прохода; окон на улицу нет; дома одноэтажные, обращены всеми выходами и окнами только во внутрь двора. Там внутри идет своя особая жизнь. Она течет так же тихо, спокойно, как протекала уже несколько веков. Там живут десятки тысяч людей, думают свою думу, и что там творится, – известно только тому, кто там живет. Еще сильны здесь законы корана, власть невежества, фанатизма и религиозного дурмана, так крепко держащие в своих цепких объятиях эти десятки тысяч людей. Однообразный, унылый вид кварталов нарушается только на перекрестках, где расположились «красные чайхана», привлекающие все новое, освободившееся от вековых пут старого, от паранджи, от тюрем-домов за глинобитными стенами. Здесь также немало народу. Громадная толпа зеленых, красных, полосатых разноцветных халатов, тюбетейки и белые чалмы, – все это движется около чайхана, образует кружки пьющих кок-чай (зеленый чай) и разноголосо гудит. Иногда новое еще резче бросается в глаза: кино, освещенное ярким электрическим светом, и осаждающая вход толпа; или по узкой улице под барабанный бой в красных галстуках с родной нам песней пройдет отряд пионеров, новое поколение возрождающегося народа.

Через 2 часа мы были снова в поезде.

Со станции Горчаково весь багаж экспедиции и самих участников на автомобилях перебросили в Фергану. По бокам дороги расстилаются поля с крупными розово-желтыми цветами хлопчатника; часть хлопка уже созрела. Шелковистое волокно, нежно-белое, рыхлое, как самая лучшая вата, вздувается из расколовшихся коробочек, и все поле покрыто белым пухом. Плантации хлопка ласкают взор. Но вот показалась Фергана, утопающая в зелени садов. Машина подходит к коммунхозовской гостинице, в которой мы и расположились в ожидании вестей с Памира от геологической группы.

Как только приехали, в тот же день мы вкусили прелести Ферганы, этого города-сада, в прошлом пышного центра Ферганской области и резиденции генерал-губернатора, а в настоящем – только районного центра Узбекской республики. В центре города расположен большой тенистый сад. Здесь же сосредоточены все правительственные, культурные и торговые организации. Целая серия магазинов Узбек-сельпрома, Узбекторга и ЦРКоопа расположилась на Главной улице, против сада. Тут же рядом с ними «Европейские» и «Азиатские» кафе-рестораны, киоски-рестораны, киоски мороженщиков, продающих мороженое на вес, а чуть дальше раскинулся большой базар. Кучи овощей, фруктов, дынь и арбузов. Ряды лавок с виноградом, персиками, винными ягодами и прочими прелестями, выросшими в ферганских садах. В другой части базара интенсивно работают чайханэ и ашайханэ.

В одной из таких чайханэ мы всей группой сели попить чаю. Нам подали один чайник и одну чашку-пиялу на пятерых. Я вздумал попросить к чаю сахару, – оказывается, что его не употребляют с зеленым чаем. По нашей просьбе нам дополнительно дали пиял. Крыленко заинтересовался, что узбеки кладут себе в рот в промежутках, когда ждут своей очереди пить кок-чай. Узбек, сидящий рядом, дал ему щепотку «чего-то» в роде нюхательного табака и показал, как его положить под язык и сосать. Но только успел Николай Васильевич повторить показанное, как под дружный смех узбеков начал отчаянно плеваться и с трудом успокоился после нескольких пиял кок-чая, выпитых залпом.

По всему базару слышны свист и пение перепелов. Надо сказать, что эта птица, находится в большом уважении у узбеков.

В праздники у узбеков устраивается перепелиный бой; этот бой похож на петушиный бой.

Владельцы перепелов садятся друг против друга, берут птиц в руки и ставят их так, чтобы перепела смотрели в глаза один другому. Так часами смотрят перепела друг другу в глаза. Потом начинают выходить из себя и сильно сердиться. Хозяева, учтя этот момент, выпускают их, и начинается отчаянный, не на жизнь, а на смерть, бой, собирающий множество любителей посмотреть и подзадорить хозяев.

Вечером номера гостиницы, занятые нами, представляли собой склады с разбросанными различными вещами. Весь багаж был раскупорен, и шла примерка ботинок, кошек к ботинкам и проверка прочего экспедиционного снаряжения. Не успели мы разложиться, как в наш номер один за другим стали приходить ферганские люди, «обиженные и недовольные». Пришлось российскому прокурору-туристу развернуть большую общественную работу в пути. По принципиальным положениям пролетарского туризма плох тот турист, который не проводит общественно-полезной работы во время своего путешествия. Председатель Общества пролетарского туризма, он же прокурор республики выполнил этот лозунг на сто процентов. Им была проведена юридическая консультация по гражданским и другим вопросам, а поздно вечером мы были опять свободны. Приходилось только удивляться тому, как эти люди узнали о нашем приезде и о том, что приехал прокурор, а не агроном. Но дальнейшее путешествие подтвердило, что за несколько дней до нашего приезда в кишлаках, в аулах, в киргизских юртах о нас уже все было известно. Узнают же все новости здесь посредством «узун-кулак», что в переводе означает «длинное ухо» и равносильно нашим словам: молва, слухи.

На следующий день, рано утром, мы все были разбужены и созваны на внеочередное совещание. Приехал с Памира Николай Васильевич Латкин, член геологической группы нашей экспедиции, оказавшийся весьма толковым и умным организатором и милейшим товарищем. Звали мы его в отличие от Николая Васильевича Крыленко «Николаем вторым».

Латкин привез плохие вести. Природа и люди сразу же опрокинули навзничь все построенные в Москве Крыленко лазоревые надежды на легкость совершения экспедиции и на легкость восхождения уже не только на пик Гармо, а хотя бы на пик Ленина. Оказалось, что обещанные и закупленные для нашей группы лошади были отосланы с отдельными геологическими группками для разведок золота по рекам Танымасу, Мук-Су, Саук-Саю и по другим местам. Восхождение на Гармо сразу же отпадало в виду того, что реки, которые лежали на пути экспедиции, оказались в этом году чрезвычайно многоводными от таяния снега в горах и путь к Гармо был прегражден одной из таких рек – Мук-Су, через которую переправиться не было ни малейшей возможности. Это Латкин подтвердил рассказом о гибели в волнах Мук-Су крупного ученого специалиста – глассиолога, исследователя горных ледников и вечного снега, Федора Федоровича Рогова. Гибель Ф.Ф. Рогова была большим ударом для экспедиции в целом и для вашей альпинистской группы в частности, так как он должен был совершать с нами ряд восхождений и произвести при этом ряд научных работ. Следующей новостью, заставившей нас несколько обеспокоиться, были сведения Латкина, а до него и местного военного командования о том, что путь экспедиции в горы далеко не безопасен и что на горных тропах и перевалах действуют шайки басмачей (разбойников), грабящих караваны путешественников, кооперативы и мирных жителей, и что о нашем прибытии в горах уже давно известно.

И, наконец, последнее сообщение Латкина окончательно разрушило все наши иллюзии о легкости продвижения. Оказалось, что сама геологическая группа работает в таких местах, которые далеко лежат от пути к пику Ленина, а вследствие этого осталось неисполненным, обещание об организации баз для восхождения. Топограф Герасимов, который должен был исследовать подступы к пику Гармо, не мог этого выполнить, так как его не пустила река Мук-Су, несмотря на несколько его отчаянных попыток форсировать реку. Продовольствие для нашей группы также не было заготовлено. Все это привело нас в некоторое замешательство, но скоро мы уже сидели над выработкой точного плана подготовки и организации продвижения и питания нашей группы. Было решено закупить в Фергане часть продуктов; Латкина оставить в городе для покупки лошадей, а самим на автомобиле, любезно предоставленном нам военным командованием Учкурганского лагеря, выехать в Учкурган, лежащий на нашем пути, в 30 км от Ферганы.

Ферганская долина в том месте, где расположился Учкурган, еще довольно широка, но уже впереди видны были горы, в которых узким ущельем кончается живописная долина. Река Исфайран-Сай течет здесь спокойно и по многочисленным каналам, арыкам распределяет свои воды по полям, садам и хлопковым плантациям узбеков дехкан. Отсюда к Фергане тянутся сплошные засеянные участки, иногда заботливо обнесенные глинобитными стенами. Больших трудов стоит дехканам оросить свои поля водой. Месяцами знойное солнце стоит над страной. Оно способно все выжечь дотла. Но там, где есть река, вода отводится арыками на поля – и буйная растительность сразу оживляет местность. Рождается оазис. Там, где есть вода растут деревья, можно сеять хлопок и возделывать фруктовые сады. В пышной зелени прячутся глиняные домики дехкан узбеков.

Таким местом оказался и Учкурган. Само селение тонет в фруктовых садах. Высоко над садами стоят пирамидальные серебристые тополи. Масса различных фруктовых деревьев; особое место среди них занимает абрикос. Узбеки разводят много различных сортов абрикосов, которые здесь успевают созревать два раза в год: ранние – в мае, поздние – в августе. Сбор абрикосов с каждого дерева иногда достигает 320 кг; из них впоследствии делается прекрасный урюк.

Журчит вода Файрана в арыках, бороздящих поля во всех направлениях; поля покрыты зеленой порослью с белыми хлопьями вызревающего хлопка. А за Учкурганом, в непосредственной близости белеют сотни походных военных палаток, стоящих правильными рядами. Это – военный лагерь, обнесенный проволочными заграждениями. В нем оживление. Здесь чистота и порядок. Лагерь можно принять за прекрасный курорт. Он находиться на высоте около 1000 м над уровнем моря. Горы окаймляют лагерь с трех сторон. Со стороны Ферганы растилается цветущая долина. В лагере на широкой площадке имеется все, чем можно культурно занять досуг красноармейца. Здесь площадки для футбола, волейбола и теннисных игр. В густых садах расположены театр, столовая, клуб и красный уголок с шахматами, шашками, свежей литературой, газетами и журналами. Здесь же невдалеке расположен громадный бетонированный бассейн для купанья с всегда чистой и прозрачной и холодной, как лед, водой. Все эти достижения советской власти эта любовь к своей армии, которыми действительно можно похвалиться перед любой «цивилизованной» западноевропейской страной, невольно располагают к прекрасному настроению. Так относиться к армии может только страна диктатуры пролетариата, где армия является надежной опорой мирного строительства.

Снесшись с Ферганой по телефону и наказав Латкину и зоологу Шеллю, находившемуся еще там, выехать в Учкурган, мы интенсивно взялись за подготовку к выступлению. Командование лагерем предоставило для участников экспедиции хороших выносливых лошадей, на каждого по винтовке с сотней патронов и, на случай встречи с басмачами, дало нашей группе взвод кавалеристов, которым было дано задание проследить и очистить весь путь от басмачей.

Последний день пребывания в Учкургане, в этом прекрасном и последнем культурном пункте, мы провели за упаковкой снаряжения, за покупкой вместе с военными специалистами вьючных лошадей, за покупкой и упаковкой продовольствия и других вещей экспедиции. Этот день использовали также для отправки писем в родные места, так как дальнейшая связь с культурным миром могла быть поддерживаема весьма случайно, только через специальных верховых посланцев.

Завтра – в горы.

«НА КРЫШЕ МИРА»

8 августа, уже под вечер, наш сильно вооруженный экспедиционный отряд покинул Учкурган.

К основной пятерке альпинистов здесь прибавилось еще 3: Николай Латкин, который прибыл с Памира для встречи с нами и исполнявший в дальнейшем роль «караван-баши» – он ведал навьючиванием и развьючиванием экспедиционного груза и был проводником всего каравана. Кроме него, здесь присоединился к нашей группе В.А. Шелль, прикомандированный для участия в экспедиции Зоомузеем Академии наук для собирания памирской фауны. Как специалист-препаратор он должен был заботиться о превращении животных в соответствующий для хранения вид. С легкой руки Крыленко зоолог Шелль в дальнейшем пути слыл у нас «химиком», а киргизы почему-то назвали его «доктором». Наконец, последним членом нашей группы был стрелок-пограничник Семен Надточий; он был сносным переводчиком так как мог немного говорить по-киргизски.

Если прибавить к этим 8 недурно вооруженным членам экспедиции еще десяток стрелков-кавалеристов, у которых, кроме постоянного кавалерийского вооружения – винтовки, шашки, почти у каждого на фуражке был пришнурован капсуль, а к седлу приторочены белые бутылочки-бомбы, – то получался весьма внушительный по размерам и сильный по вооружению отряд, которому опасаться басмачей, оперировавших на нашем пути, во всяком случае было нечего.

Отряд, разбившись в основном на три части: авангард-дозор, караван и арьергард, растянулся в пути почти на целый километр. Караван состоял из 7 тяжело навьюченных лошадей экспедиции. Здесь было упаковано все альпинистское снаряжение: палатки, спальные мешки, рюкзаки с личными вещами, ледорубы, аптечки, и поверх вьюков торчали в разных направлениях остроотточенными концами до 20 пар альпинистских кошек; продовольствие занимало также значительную часть груза каравана. Тут было несколько десятков килограммов сухарей, печение, простой хлеб, крупа разных сортов, макароны, шоколад и сухие фрукты; все это в достаточном количестве; в бидонах – горючее: керосин со спиртом.

Мне, как одному из «солидных по весу людей», предоставили лошадь с крепкой большой грудью и весьма сильными ногами. Коноводы предупреждали, что «Варвар» (так звали лошадь) прекрасен и в «минуту жизни трудную» не выдаст.

Сразу же за лагерем случилась короткая заминка. Скатившийся на дорогу с ближайшей осыпи по склону горы камень испугал одну вьючную лошадь. Она вырвала повод из рук красноармейца и, прижав уши, галопом понеслась в сторону. За ней ринулся на своей киргизской, «весьма дикой» по-нашему, лошаденке Латкин; этим воспользовались «мальцы», жаждавшие момента, когда можно было бы пришпорить лошадей; за «мальцами» – несколько красноармейцев, и мы все галопом помчались за вьючной лошадью, которая в дикой скачке со сбившимся на бок вьюком уносилась все дальше и дальше. Лошадь была поймана и вручена ее проводнику. Латкин при этом пострадал: его «растрепала» лошадь, и он свалился с нее, а лошадь со сбившимся на брюхо седлом стояла около него. Говорит, что не ушибся. Дальнейший путь шел уже спокойно.

Дорога идет то по одному, то по другому берегу реки Исфайрам-Сая, которая из спокойной широкой внизу становилась все бурливее и злей при продвижении вверх по течению. Вдоль обоих берегов расположены кишлаки с небольшими участками ячменя и кукурузы, фруктовыми садами и с такими же высокими тополями, что оставили мы в долине. Горы здесь сомкнулись тесней, ущелье стало уже. Навстречу попадаются стада ишаков, иногда верблюдов, которых гонят в Фергану из Таджикистана за товаром. Маленькие ослики со столь же маленькими седлами, часто семеня своими ножками, обдают отряд тучами пыли и, скрывшись за поворотом, все еще дают о себе знать громким ревом и мелодичным звоном колокольчиков.

Мне пришлось ехать с 5 красноармейцами в дозоре. Ночь скоро спустилась в ущелья. Приятный белесоватый свет лунного диска и звезд как-то успокаивал, однако, при въезде в какой-нибудь кишлак все же настораживаешься: нет ли здесь басмачей, не устроили ли они засаду.

Поздно ночью сделали остановку в Карауле, расположенном в 24 км от Учкургана. Это последний кишлак, находящийся в цветущих садах, среди полей кукурузы и квадратов рощ пирамидальных тополей. Остановились в чай-ханэ, стоявшей как раз на дороге около реки. Выпили кок-чаю и, напоив лошадей, легли спать тут же, расстелив кошмы. На следующий день мы простились с цветущей Ферганской долиной, которая собственно кончилась в Учкургане, но последние ее участки еще были в Карауле. Мы въехали в узкое ущелье отрогов Альпийского хребта. Шоссе, проводившее нас немного за Караул, кончилось. Дорога стала виться в пробитых человеком скалах и иногда так узка, что осторожно ступающая лошадь едва находила место для копыта.

Чем дальше в горы, тем более диким становился пейзаж. Некоторое время склоны зеленели альпийскими пастбищами, но вскоре только редкая арча на берегу Исфайран-Сая и песчаные осыпи встречали и провожали нас. Исфайран-Сай, принявший здесь слева реку Кичик-Алай (Малый Алай), с ревом мчится вниз, перебрасываясь через громадные камни и вновь превращаясь в ряд водопадов, клокочущих пеной и отливающих радугой водяной пыли. Ненадежные шаткие мостики, перекинутые через реку, с трудом выдерживают одну лошадь с седоком, при этом страшно раскачиваясь. Иногда река заставляет дорогу взбираться вверх и по склону обходить скалистые обрывы.

После полудня опять выехали в раздавшуюся долину и быстро достигли кишлака Лянгар, последнего населенного пункта перед перевалом. Приехав в Лянгар, привязав лошадей и отпустив у них подпруги, мы решили в ожидании каравана отдохнуть и умыться.

На ночь выставили усиленный караул и объявили отряд на военном положении, так как нас предупредили, что еще вчера басмачи орудовали на перевале и разграбили кооператив и что о нашем продвижении они знают отлично. Ночь была спокойная.

Красноармейцы, раньше участвовавшие в военных операциях по уничтожению басмачей, рассказали, как им приходилось, преодолевая трудности горных перевалов и многоводных рек, преследовать везде поспевающие и все знающие басмаческие шайки.

На следующий день, на третий по счету день нашего продвижения от Учкургана, нам предстояло перевалить через Алайский хребет в Алайскую долину. Этот отрезок пути был особенно интересен. Нависшие над дорогой горы великанами уходят ввысь, дорога с трудом умещается на предоставленном ей месте. Часто лошадь, навьюченная снаряжением, останавливалась, ее проводили медленно, с большой опаской, что она не уместится с вьюком на тропинке и скатится вниз в Исфайран. Вскоре дорога завернула резко вправо и начался подъем на перевал. Тропинка чрезвычайно узка: может пройти только одна лошадь и то с трудом. На тропе масса больших и малых камней. Абсолютно некуда поставить ногу, копыта у лошадей сбились в кровь. Верховым лошадям было значительно легче, так как седоки с них слезли и шли за ними, держась за хвост, чтобы несколько облегчить свой подъем. Но вьючным лошадям приходилось трудновато. Иной раз вьюк застревал между камнями и лошадь, потеряв опору под ногами, беспомощно повисала, пока ее не освобождали проводники.

Ущелье, расширенное вверху и очень суженное снизу, спадает крутым уклоном вниз, куда с отчаянным ревом пробивается большой горный поток. Некоторые считают его началом Исфайран-Сая и называют именем перевала – Тенгиз-Баем. Берега и скалы покрыты арчей. Этот путь был наиболее опасным, так как из-за любой скалы маленькая кучка басмачей могла бы поодиночке перестрелять всех нас, с таким упорством лезущих вверх.

Но мы беспрепятственно прошли опасный путь и к полудню были уже на перевальной точке Алайского хребта. Анероид показывал высоту 3600 м над уровнем моря. Холодный пронзительный ветер, дующий с Алайской долины, гулял беспрепятственно на этой высоте. Открывшиеся виды заставили забыть холод, усталость и басмачей.

Впереди виднелся крутой спуск в Алайскую долину по ущелью реки Дараут-Су. Алайской долины не было видно из-за отрогов Алайского хребта, но зато далеко-далеко раскинулся правильной линией колоссальнейший снежный массив Заалайского хребта. Он был укутан какой-то синеватой дымкой, и только благодаря прекрасному цейсовскому биноклю мы могли весь Заалай, что называется, прощупать и как будто бы даже ощутить холодок его льдов.

Нас поразило величие Заалая, и мы, очарованные, стояли здесь, ища взором нашу цель – пик Ленина, но его трудно было различить отсюда.

«Это не Кавказ, ребятки», – прервал наши размышления Крыленко. И мы все согласились. Да, это не Кавказ.

Передо мной сразу проплыли воспоминания, как мы пятеро из 14 в 1928 г. в снежную бурю, при которой трудно было стоять на ногах, которая слепила глаза, засыпала снегом наши следы, преодолевая чрезвычайные трудности, поморозившиеся, все-таки достигли вершины Казбека. Но это было 5 тыс. м с небольшим. А здесь ведь семитысячные гиганты. Как-то они примут нас? Не придется, ли вернуться? Оглянувшись на пройденный путь, где в беспорядке громоздились серые и белые вершины Алайского хребта, и засоренное камнями ущелье Тингиз-Бая, мы начали спуск в Алайскую долину. Спуск был крутой и поэтому не менее трудный, чем подъем. Пришлось также сползать с седла и, ведя лошадь на поводу, спускаться пешком. Винтовка немилосердно давила плечи и била прикладом.

Скалы точно расселись, образовав глубокую узкую трещину, на дне которой вьется река Дараут. Она узка, неглубока, ее постоянно приходится переезжать то вброд, то по мостикам. Крутой спуск привел к небольшой лужайке, на которую выходили еще 2 долины с Алая. Мы остановились около раскинутых 2-3 складных помещений. Это был распределитель товаров Узбекторга. Здесь находились все предметы первой необходимости для населения, живущего в радиусе более 100 км отсюда в горах Алая и Заалая, а также в Алайской долине. Но в распределителе ничего не оказалось. Двое кладовщиков рассказали, что за день до нас на них напала шайка басмачей и, привязав их к столбам, забрала все товары, после чего отправилась в Дараут-Курган с тем, чтобы повторить там то же самое с алайским кооперативом. Выразив сожаление, что мы не могли прибыть раньше и быть полезными, мы двинулись дальше вниз. Часа через три мы въехали в Алайскую долину и достигли кишлака Дараут-Кургана.

Дараут-Курган представлял когда-то довольно сильное укрепление, запиравшее вход в Ферганскую долину и защищавшее ее от набегов воинственных афганцев и шаек разбойников с Алайской долины. Зубчатые стены ее – глинобитные с примесью гальки – очень тонки и по углам заканчиваются круглыми башнями. Каждая такая крепость-двор была окружена небольшим рвом, наполненным водой.

Алайская долина для киргизов основное пастбище. «Алай» по-киргизски значит «рай». Алайская долина, лежащая среди 2 громадных хребтов и имеющая протяжение свыше 200 км и ширину от 10 до 20 км, является обетованной областью, в которую из-за сотен километров стекаются кочевники-киргизы. Долина представляет собой необозримую степь, поросшую ковылем и прекрасной кормовой сочной травой. Она находится на высоте 2,5 тыс. м над уровнем моря. Бесчисленные кишлаки, иногда в одну-две, иногда в сотни юрт разбросаны по долине; громадные стада овец, лошадей, верблюдов и яков пасутся здесь. Скот нагуливает здесь много жира и становится круглым, особо выхоленным, не то что в горных бедных джей-лау – пастбищах. Посреди долины шумит большая река Казил-Су; воздух наполнен ароматом чабара, полыни и степи. Казил-Су по-киргизски «красная река»; она принимает в себя реки, текущие с Алайского и Заалайского хребтов, – Талдык, Джибтык, Казил-Арт, Дараут и много других рек, речек и ручейков. Свое название она оправдывает в полной мере: размытые ею красные глины Заалайского хребта она несет с собой на громадном протяжении и, окрашиваясь ими, имеет цвет хорошо сваренного какао с молоком. Кроме того, название Алайской долины означает в переводе с того же киргизского «лови месяц», т.е. «лови время», так окрестили этот, открытый для вечного сквозняка вихрей коридор – Алайскую долину.

Фауна долины чрезвычайно бедна, – можно встретить только сурков. Людей здесь тоже очень немного, а между тем Алайская долина по своему местоположению играет крупную роль для Советского союза в сношениях с Востоком. Кроме Большой Памирской дороги, проходящей через долину, через нее же идет большой караванный путь в Китай, в Кашгар. Наконец, долина является местом, через которое проходит караванный путь, связывающий богатую Ферганскую долину с Казахстаном и Таджикистаном. Чуть ли не ежедневно по Алайской долине идут караваны лошадей, верблюдов и ослов, везущих товары. Не менее оживленно здесь же идет перевозка контрабанды через мало известные перевалы.

В ожидании плова и бурсуков (специально приготовленные куски теста, сваренные в бараньем жире) мы пошли понаблюдать за Заалайским хребтом, изучать его вершины и возможности спуска или подъема прямо с Алайской долины.

Оснеженный хребет плавал в пурпуре вечернего солнца. На наши вопросы, – где пик Ленина, – бывалый человек на Памире тов. Крыленко точно ответить не мог. Но было одно ясно, что делать восхождение со стороны долины или спуск с хребта в долину было невозможно. Совсем отвесные стены хребта почти в 2 км высотой спускались в долину, разбросав по склону белые языки ледников.

За ужином председатель кочевого совета рассказал, как шайка басмачей, ограбив распределитель на перевале, бесчинствовала и увезла все, что могла, из дараут-курганского. кооператива. Скрылась она на запад по Алайской долине. О движении экспедиции она была осведомлена и все-таки не посмела сунуться в бой, а восвояси убралась, очистив путь для нас и для следующих за нами караванов с товарами из Ферганы в Таджикистан.

Дальнейший путь экспедиции лежал через Заалайский хребет на Памирское нагорье к урочищу Алтын-Мазар. Меня, Латкина и трех красноармейцев послали из Дараут-Кургана вперед, чтобы предупредить в Алтын-Мазаре Абдурахмана и приготовить юрты для участников экспедиции. Мы были чрезвычайно этому рады. Караван очень замедлял движение всей группы, и проехаться галопом являлось большим удовольствием для нашей пятерки. Мы проехали бревенчатый мост через Кизил-Су и, взяв направление на юг поперек Алайской долины, галопом направились в горы, которых достигли часа через три. Долина, в которую мы въехали, находилась уже в отрогах Заалайского хребта и была довольно широкой. Здесь были раскинуты пастбища, становища киргизов, поля ячменя и часто попадались киргизские могилы – мазары. Свист сурков предупреждал наш въезд. Времени у нас было достаточно. Мы часто останавливались, чтобы поохотиться на резвившихся сурков.

Эти безобидные зверьки здесь совершенно не пугливы, но при нашем проезде они все-таки настораживались. Большой желтый сурок, вероятно самец, становится на задние лапки, прижав передние к груди, и, выставив острые ушки, пронзительно свистит, предупреждая остальных. Пока один из спутников слезает с лошади и долго наводит мушку на зверька, он сидит и спокойно с некоторым любопытством наблюдает за приготовлениями стрелка, но только лишь раздастся гул выстрела, он стремительно срывается с места и скрывается в норе. Охотиться на него не так-то просто. Сурка нужно бить наповал, иначе он, хотя и смертельно раненный, уползет в свою нору, откуда его уже не достанешь. На нашем пути их было много, и поэтому не мало времени мы потратили на охоту за ними. Ни одного сурка мы не убили, но распугали их основательно, вызвав удивление следовавшей за нами группы – почему нет сурков.

На пути нам попалось киргизское становище, решившее перекочевать из этой долины. Такой переезд – целый праздник для киргизов. Царит оживление. Главные и более энергичные работники – женщины. Они разбирают юрты, развязывают волосяные веревки, которыми были плотно притянуты войлоки к решетчатому остову юрты, снимают куски войлока, скатывают его в трубки. Затем разбирается и тонкий решетчатый остов, и все это: части решеток, войлоки, ковры, множество подушек, посуду и ящики – навьючивают на верблюдов, яков и лошадей. Наконец, караван трогается. Впереди на маленькой лошадке едет старший каравана – караван-баши. За ним медлительной поступью верблюды. На горбах у верблюдов нагружено почти все становище. За верблюдами двигаются лошади и кутасы-яки. Весь караван замыкают стада курдючных овец и коз. Блеяние овец, рев верблюдов, ржание лошадей и разноголосый гул людей плывут над долиной.

Здесь же стоят мазанки и постоянные юрты уже осевших на землю киргизов. Небольшие участки, засеянные ячменем, и сенокосы, пастбища для овец и несколько поколений лошадей, кутасов и верблюдов, – все это находится вокруг становища.

Прошло время, когда стада круглый год оставались на подножном корму, не требуя никаких забот от своих хозяев для добывания им пропитания, когда киргизы могли беспрепятственно перекочевывать с одного места на другое и преодолевать безграничные пространства, – это продолжаться долго не могло. Меньше стало простора в степях. Прежде, бывало, киргизы этого района кочевали от Аральского моря до северного края степей. На зиму уходили поближе к пескам, а весной двигались в ковылевые степи, к северу. Просторно было: где хочешь, там и кочуй. Но царское правительство в целях русификации захватило лучшие угодья для переселенцев. Труднее стало жить киргизу. Кто посмелей, тот пробовал противиться: стали угонять у русских переселенцев стада и травить поля. Таков закон степи: обидчиков подвергать грабежу, который назывался «баран-той». Но и оседлое стало оттеснять кочевников все дальше и глубже в степь и горы. Глядя на русских, стали и киргизы понемногу засевать поля, заготовлять сено для скота, строить постоянные зимовки, да и на летние кочевки стали отходить на недалекие расстояния. Только Октябрьская революция дала землю, власть и республику киргизам. Теперь никто их не притесняет.

Республика расположена на огромной территории в 3 млн. км2, на которой уместилось бы шесть Франций или шесть Германий. Но на этой территории живет только 7 млн. человек, т.е. в шесть раз меньше чем во Франции. Жестоко пострадала степь от гражданской войны, засуха погубила посевы. Джут (гололедица) истребил скот. И только 3-4 года тому назад стала республика восстанавливать хозяйство киргизов.

Кто постарше, тот все еще тянет к старому – к кочевьям. Молодежь же – за оседание. Молодежь уже понимает, что много народу стало в степи и нельзя вести кочевое хозяйство; с киргизскими стадами, привычками, да леностью чересчур много земли надо. На тесноту жалуется киргиз, а в степи с трудом человека сыщешь. Надо труд приложить к земле, запашки сделать, начать сено косить. А может быть, и шайтан-арбу—железную дорогу в степь провести, покопать степь и посмотреть, что там есть под этими хорошими джайлау.

Молодое поколение, советская власть и новая жизнь побеждают.

Незаметно достигли перевала Терс-Агар. Сразу же впереди предстали высокие, до 6000 м, а может быть, и выше поднимающие свои пики, первые гиганты Памира. Ярко сверкавший на солнце фирн их ледников особо подчеркивал их неприступность. Это были 3 гиганта Западного хребта – Сандал, Мус-Джилга и Шальба. До них, правда, было еще далеко, но грандиозность размеров и высоты скрадывали расстояние.

Немного ниже перевала, над самым обрывом в долину реки Мук-Су, раскинулось становище Терс-Агар, состоящее из нескольких юрт; вокруг него паслись лошади да яки. Злые киргизские собаки-овчарки с воем кинулись под ноги лошадей, пытаясь схватить нас за ноги или укусить лошадь за морду. Под этот собачий гомон подъехали мы к юрте, где нас уже ждал Абдурахман. Латкин, как старый знакомый, «закалякал» с ним на русско-киргизском языке, говоря, что сейчас приедет главный начальник. Поднялась суета. Зарезали барана, начали варить бурсуки. В приготовленной для нас юрте было чисто и очень много ковров и подушек. Сверху юрты имелось большое отверстие, которое давало доступ достаточному количеству воздуха. Я зашел в юрту, расположенную рядом с нашей. Там были женщины и готовили для приезжающих. Женщины, не в пример своим соседкам-узбечкам, не закрывали лица покрывалом перед чужими мужчинами. Нам предложили бурсуков с каймаком (со сметаной), налили крепкого, даже несколько пьянящего кумыса, потом кисловатого овечьего молока – айрана. Кумысом Терс-Агар славится. Хранится он в турсуках – особых мешках из цельной овечьей кожи, где двумя горлышками служила кожа, целиком стянутая с ног овцы. В киргизской семье по хозяйству все делает женщина. Мужчина в своей семье почти бесполезен; его обязанность сводится к тому, чтобы накосить травы для скота на зиму да и это несложное занятие обыкновенно исполняется подростками. Киргиз честен, добродушен и гостеприимен, но не лишен хитрости. Киргиз чрезвычайно любознателен; потребность узнать новость и поделиться ею в нем так велика, что он, не задумываясь, скачет к приятелю в соседний аул за 30-40 км, и если новость, по их мнению, интересная, то устраивается «тома-шу» – празднество. Иногда едущего просто по делу киргиза сопровождают 2-3 любознательных приятеля исключительно только с целью посмотреть, что из его затеи получится.

Поэтому естественно, что весь труд лежит на плечах женщины; она смотрит за скотом, доит, убирает, кормит его, делает кумыс, овечий сыр, ткет ковры и материи из верблюжьей шерсти, готовит пищу, заготовляет топливо, т.е. сушит навоз (кизяк), седлает лошадей. Правда, женщина и ценится у киргизов чрезвычайно дорого. Еще до сих пор существует обычай платить за невесту выкуп – «калым», и девушка-невеста продается с детства, при чем свадьба возможна только по выплате калыма полностью, до последней копейки. Развод у киргизов в большом ходу и чрезвычайно облегчен.

Юрта, в которую мы вошли, была абсолютна забита вещами. По краям ее внутри были разложены постели, которые на день свертываются. Посреди юрты горел очаг, в котором тлели куски кизяка. В юрте было немного душно от дыма очага и испарений бараньего сала, в котором варили бурсуки. Откинув войлок, завешивающий вход, мы вышли. Прямо около входа стояла пара яков-кутасов. Кутас – это огромное животное – полубык, полубуйвол, и притом страшной силы. Мощная, широкая грудь кутасов покрыта густой шерстью. Эти животные в работе тихи и спокойны, более того, они меланхоличны и как будто бы созданы специально для высокогорных условий жизни. Киргизы на кутасах ездят, возят тяжести, пьют их молоко и едят их мясо. Кутас при высокогорных восхождениях весьма ценное животное: по любой крутой осыпи, по любой узкой тропинке над пропастью кутас проходит иной раз даже лучше киргизской лошади. Положиться на него и довериться ему полностью, – вот что требуется от его седока в опасном переходе. Мне вспомнилось, что когда-то здесь же на Памире путешественник-исследователь Свен-Гедин свершил восхождение на Мус-Таг-Ату на высоту 6 300 м, при чем он ухитрился провести по ледникам и фирновым полям кутасов и с их помощью поднять на эту высоту целую киргизскую юрту.

Вдалеке, поднимая столбы пыли и наполняя долину блеянием, шло стадо овец. Баран для киргиза – это почти все. Сам по себе с виду баран неказист. Длинные уши его отвисают, комами сваливается густая шерсть, а сзади болтается толстый курдюк, в котором скопляется большой запас сала. Баран дает киргизу материал для жилища: войлоком, скатанным из овечьей шерсти, покрывает киргиз решетчатый остов своей юрты. Летом войлок не пропускает палящих лучей солнца, а зимой защищает от холода и снежных метелей. Баран же дает киргизу шерсть, из которой выделываются домотканые шерстяные ткани и шьются одежды, непроницаемые для дождей и ветров. Бараньи шкуры служат киргизу для выделки теплых зимних шуб и специальных сосудов, удобных для перевозки жидкостей. От барана же получает киргиз и главные продукты питания: из баранины он делает шурпу (суп) и праздничный биш-бармак. Но еще ценнее, чем мясо, для киргизов баранье сало, которое жарят, а иногда даже кладут в чай. Овец доят, изготовляя знаменитый айран, из их молока делают масло и сыр – крут. Наконец, овца служит и главным источником средств для приобретения различных товаров – ситца, соли, сахара. Овца согревает, одевает и кормит киргиза.

Пронзительный лай собак известил о прибытии остальной части экспедиции и красноармейцев. Отряд красноармейцев, сопровождавший нас, отсюда должен был вернуться обратно в Учкурган. Абдурахман вышел приветствовать «большого урус-адам». Через полчаса в двух юртах уничтожалось все приготовленное для ужина.

В нашей юрте Абдурахман, засучив рукава, руками (вилок здесь не полагается) рвал баранину и резал ее на деревянной тарелке, а мы уничтожали ее. Хотя женщины и присутствовали при этом, но принимать участие в общей трапезе с мужчинами для них считается неприличным. Их, как правило, не угощают и они обыкновенно пользуются только объедками после мужчин. Какая несправедливость. Женщина – основной работник в киргизской семье, а в правовом отношении она в той же семье последний человек, обреченный на такую долю с самого детства. Когда рождается мальчик, во всем ауле происходят торжества, и, наоборот, когда рождается девочка, то этот факт обходят молчанием.

Ужин кончился, и мы стали располагаться ко сну. Догорел кизяк в очаге, и сквозь круглое отверстие вверху юрты синело темное памирское небо и сверкали крупные звезды.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НА ШТУРМ ПИКА ЛЕНИНА

ЭКСПЕДИЦИЯ НА РАСПУТЬЕ

Итак, мы на «крыше мира». Мы находимся в северо-западном углу Памирского нагорья. Из Алайской долины с севера на Памир можно попасть, преодолев гигантский снежный массив Заалайского хребта, перевалами Кизил-Арт, Терс-Arap и другими, менее известными перевалами. Перевал Кизил-Арт расположен в восточной части Заалайского хребта на высоте 4 200 м, он является наиболее доступным, перевалом, так как через него проходит Большая Памирская дорога. Пожалуй, самым низким по высоте переходом на Памире с севера является Терс-Агар, которым мы и перевалили.

Не менее гигантским хребтом, по размерам почти не уступающим Заалайскому, а по высоте даже превосходящим его, является Западный хребет, запирающий Памир с запада и проходящий как бы в меридианальном направлении через всю «неизвестную» область, расшифрованную экспедицией 1928 г. В самом углу между Западным и Заалайским хребтами, в долине реки Мук-Су, в живописном зеленом оазисе расположилось урочище памирских киргизов Алтын-Мазар. Здесь в 1928 г. советско-германская экспедиция закончила свою работу, пройдя сюда открытым ею величайшим в мире ледником Федченко. Сейчас Алтын-Мазар и долина реки Мук-Су раскинулись у нас под ногами. Наш лагерь был в юртах на Терс-Агаре, находящемся на 800 м выше Алтын-Мазара. Долина реки Мук-Су в этом месте имеет ширину до 1,5 – 2 км. Сама река берет начало из конца ледника Федченко, видимого с Алтын-Мазара, и принимает 3 реки: Саук-Сай, несущий с ледников Заалайского хребта свои красные воды, так сходные по цвету с водами Кизил-Су, реки, идущей от пика Ленина вдоль хребта в южном направлении; другая река с прозрачной белой водой – Каинды, и еще юго-восточнее в Мук-Су впадает река Белянд-Киик. В самом центре Заалайского хребта находится его высочайшая вершина—пик Ленина, путь к которому шел по долине реки Саук-Сай. И долина, и река на всех картах помечены только точками, а это значит, что топографы в долине даже не были, а нанесли ее на карту по рассказам местных жителей.

При продвижении вверх наша группа вместе с топографами должна была выполнить научно-практическую задачу – нанести на карты этот район и таким образом расшифровать предпоследнее «белое пятно» Западного Памира.

Во вторую очередь была намечена задача восхождения на высшую точку Западного хребта и высочайшую вершину Советского союза, на пик Гармо.

Путь в Гармо был совершенно неизвестен. С юга, от ледника Федченко, он был недоступен, что доказали бесплодные попытки немцев-альпинистов, пытавшихся найти подступ еще в 1928 г. С севера его отделяли от нас 3 вершины – Сандал, Мус-Джилга и Шальбе. Оставалось два пути с востока или с запада. Оба пути были совершенно не исследованы. С запада можно было идти по реке Гармо, берущей начало в ледниках-гигантах, но все это было весьма условно по точности данных. Этот район так же, как район Саук-Сая, нанесен на карту пунктиром и, с восхождением на Гармо последнее «белое пятно» Памира было определено и посредством научных приборов нанесено на карту. Один из этих путей и было поручено исследовать топографу Герасимову, который не выполнил задания в виду непроходимости рек. Все это заставило нас заняться районом реки Саук-Сай и пиком Ленина более подробно, нежели восхождением на Гармо. Московские планы в основном уже известны читателю; они заключались в том, чтобы подняться по реке Саук-Сай и по ущелью проникнуть к ее истокам; затем по леднику взойти сначала на седловину, а потом и на пик Ленина, дав подробную карту всей местности. Кроме того, надо было проникнуть к Гармо с востока от ледника Федченко, через боковой ледник, предварительно преодолев многоводную реку Мук-Су.

На Памире все наши московские наметки оказались нереальными и пришлось сообразно новым условиям выработать новый план.

Геологическая группа вместе с нашими топографами работала где-то далеко, около Танымаса, и обещала прибыть сюда дней через 10, т.е. к 20 августа. Таким образом, наша группа оказалась перед необследованным подступом к пику Гармо, к которому преграждали путь многоводная река Мук-Су, и перед необследованным путем к пику Ленина, преграждаемым также многоводным Саук-Саем.

Какие бы то ни было базы по Саук-Саю, обещанные геологами, отсутствовали, кроме того, мы должны были сидеть 8—10 дней на перевале и ждать, пока явятся геологи, ничего не делая и проедая запасы продовольствия, и без того очень ограниченные. Вот почему мы тут же, решили геологов не ждать и немедленно приступить к разведывательной работе. Крыленко и Бархаш должны отправиться по Саук-Саю для исследования пути к пику Ленина, а Никитин вместе с одним из работников геологической группы обязан найти брод и форсировать Мук-Су, пройти по леднику Федченко и дать картину бокового ледника, по которому предполагалось сделать восхождение на пик Гармо.

ЭКЗАМЕН НЕРВАМ

На следующий день, рано утром, оседлав лошадей, я и Афанасий, работник геологической группы, выехали по направлению к Алтын-Мазару. Продовольствия было взято на 3 дня. Спуск к Алтын Мазару был чрезвычайно крут, и тропинка петлевыми зигзагами через 1,5 часа привела нас в урочище.

Алтын-Мазар – это киргизское становище, но уже не из юрт, а из солидных каменных жилых помещений, обнесенных глинебитными стенами. Лишь несколько юрт стояло среди урочища, напоминая о кочевом прошлом населения. Площадка, на которой расположилось урочище, была 2,5 км длиной и с 1 км шириной. На полях, где ячмень был уже убран, пасся скот: коровы, яки, лошади и верблюды. Высокая сочная трава еще не была убрана и приятно ласкала взор. Многочисленные арыки, бороздившие этот живописный оазис во всех направлениях, создали на огромной высоте, в долине, сплошь покрытой песком и галькой, роскошный участок, дающий приют многим десяткам трудолюбивых киргизов.

Алтын-Мазар в точном переводе с киргизского языка значит «золотая могила». Река Мук-Су издавна считается могилой золота. Афанасий, человек уже немолодой и притом старый старатель по золоту, рассказал мне, что реки Саук-Сай и Мук-Су несут в своем песке не мало золота и что давно уже киргизы-старатели промывают песок этих рек в допотопных станках простыми черпаками. Раньше, да, пожалуй, отчасти и теперь, киргиз-старатель сплавляет это золото в Китай через «ловких» людей, которые наживают на этом деле огромные состояния.

Неподалеку отсюда, вверх по течению реки Саук-Сай, в долине Джургучак еще до революции начал «большое дело» по добыче золота какой-то царский чиновник-авантюрист. Для развития добычи золота он испрашивал кредиты у государства, но революция не дала развернуться этому «теплому» делу, и оно не пошло дальше строительства жилых бараков на Джургучаке.

На возможность развития золотого дела в этом районе обратил внимание Всесоюзный геолком, и геологическая группа нашей экспедиции по заданию Геолкома должна была установить: могут ли иметь промышленное значение разработки золотоносных месторождений по долинам рек Мук-Су, Саук-Сай и Танымаса.

Сейчас, когда вся долина видна нам весьма отчетливо, невольно думается, как бы эта могила золота, уже ставшая могилой ученого Ф.Ф. Рогова, чуть не ставшая могилой топографа Герасимова, не стала и нашей могилой. Чем черт не шутит.

Десятый раз мне вспоминается гибель Рогова. Афанасий, видевший гибель Рогова и ездивший потом искать его труп, все время напоминает мне, что памирские реки злы и жертв своих не возвращают. Киргизы, узнавшие о нашем намерении, все наперебой убедительно просят нас оставить опасную затею, определяя реку как «яман-су», что значит – злая воля. Как дико Мук-Су унесла Рогова и оторвала от экспедиции ценнейшего ученого. Вместе с другой участницей экспедиции, геологичкой, Рогов отправился вниз по реке Мук-Су к леднику Мушкетова. Кончив работу, они возвращались к своей главной стоянке. Навстречу им из лагеря выехали два товарища. Бурная многоводная река Мук-Су разделяла их.

В период максимального таяния ледников реки становятся недоступными. Такими периодами для Памира бывают конец июля и первая половина августа. О мостах через памирские реки не может быть и речи. Их некому и не из чего строить, а если их и построят, то в первое же половодье мосты будут снесены. Общепринятой переправой через эти реки является переправа в брод рано утром, когда вода с ледников еще не начинает прибывать. К тому же реки не глубоки и редко глубина их достигает 1,5 м. Но зато течение рек так сильно, что даже киргизские лошади, так привыкшие ко всякого рода переправам, и те иной раз не в состоянии устоять против бешеного течения.

Когда Рогов и его сотрудница начали переправляться с берега, на котором производили работу, и въехали в воду, их обоих сорвало и закрутило течением. Спутница успела, однако, броситься в воду с седла и ее вынесло на остров посредине реки. Лишь поздно вечером ее оттуда сняли арканом, а лошадь ее погибла, разбитая о камни. Не то было с Роговым. И он и лошадь успели выплыть на мелкое место, но измученная лошадь уже не могла больше держаться на ногах и легла в воду, еле переводя дыхание. Федор Федорович Рогов, растерявшись, стоял над ней и ждал когда она встанет, чтобы вместе выбраться на берег, бывший всего в 2-3 м. К несчастью, к моменту, когда лошадь встала, ему пришла в голову нелепая мысль сесть на нее. Он сел, вставил ноги в стремена седла, но лошадь упала снова и на этот раз вместе с Роговым, при чем он не мог выпутаться из стремян, и течение опять подхватило свою жертву и вынесло в самую стремнину. Стоявшие на этой стороне только видели, как река, будто играя со своей жертвой, показала лошадь два раза: один раз вверх ногами, а другой раз всплыла спина, но седло было пусто, Рогов исчез. Ударила ли его лошадь, ударило ли его о камни, как он освободился от погубивших его стремян, – осталось неизвестным. Лошадь всплыла несколько ниже, а Рогов уже больше не показывался. Три дня искали товарищи его труп и не нашли.

Несколько позже чуть было так же не случилось с Герасимовым, рассказывает Афанасий: – я тогда с ним пытался перейти Мук-Су. Лошадь его сбило течением с ног, а он, не будь трусом, тотчас же соскочил в воду и его несколько поволокло, покрутило и прибило к берегу. «Странное чувство было при этом, говорит после купанья Герасимов: – напор воды чрезвычайно силен. Пытаешься противиться ему и цепляешься руками и ногами за дно, ищешь камни покрупней. Но за что бы ни схватился, вода тащит дальше, камень выворачивается и начинает катиться по галечному дну и волочить за собой попадающиеся на пути камни и гальку. Кажется, что все дно подвижно. Опоры нет никакой. Ощущение самое отвратительное и больше всего боязно, чтобы не ударило головой о какой-нибудь большой камень или не вынесло бы в стремнину и не закрутило бы в водоворот, оттуда уже не выберешься».

Под впечатлением этих сообщений и предупреждений киргизов мои нервы при виде 13 рукавов 3 рек, полных водой, через которые предстояло переправиться, пришли в сильное возбуждение. «Но ведь нужно выполнение плана важных работ экспедиции, – думал я, – значит надо использовать все возможности и найти брод».

Самым лучшим временем, когда воды в реках бывает всего меньше, – это часов до 11—12 дня. К полудню таяние ледников бывает уже значительным, и вода сильно начинает прибывать, достигая максимального подъема к 4—5 час. вечера, после чего она медленно начинает спадать. Сумерек на Памире не бывает, после заката солнца ночь спускается почти тотчас же, и если опоздать и остаться за такой рекой, то можно подвергнуться весьма большому и ненужному риску.

В первый же день я с Афанасием мог быть к 9 час. утра уже около первого препятствия, около первого из трех рукавов красной, глубокой и злой реки Саук-Сая. Начав далеко снизу, мы с 0,5 км ехали вдоль правого берега рукава, при каждом удобном случае пытаясь спустить лошадей в воду. Наконец, по гребешку волн определили мелкое место и решили ехать.

Лошади, сильно дрожа, прядут ушами и всем корпусом наклоняются против течения. Смотреть на воду не рекомендуется. Река стремительно несет свои воды вниз, а иной раз переплескивается через гриву лошади. Ориентироваться невозможно. Вода очень мутная, и дна не видно. Мы уже не беспокоились, что в ботинках полно воды, что вода заливает куржумы у седла и что мы вымокли до половины. Это не беда. Лишь бы не сшибло.

Камни с грохотом срываются с места, ударяются друг о друга, и эхо их перестукивания, как канонада далекой артиллерийской перестрелки, отдается по воде.

Нервы напряжены до крайности. Мысли работают в одном направлении: лишь бы не сшибло, лишь бы не ударило. Первый рукав благополучно был пройден. Метров через десять виднелся второй, более широкий и более сильный. Раз десять пытались мы спуститься в реку на гребешок, исследовать ее глубину длинной палкой и найти брод. Ехать было невозможно – везде было глубоко.

Афанасий поехал было, но волна, перекинувшаяся через гриву лошади, сбила лошадь и она с трудом выправилась и выскочила на берег. Сам Афанасий почти весь вымок и в таком виде был очень комичен. Было уже 11 час. Вода начала прибывать, а впереди еще два рукава Саук-Сая, 3 рукава Каинды и, вероятно рукавов 12 Мук-Су. Можно, пожалуй, так заехать, что вода не пропустит обратно.

«Ну что ж, Афанасий, едем обратно», – сказал я посиневшему от холода товарищу.

Решили на сегодня вернуться в Алтын-Мазар.

На следующий день выехали еще раньше. Правда, Саук-Сай имел уже не 3 рукава, а 4, но мы сравнительно легко миновали все их, отметив места переправы каменными пирамидами на берегах. Впереди Каинда. Эта река несет свои прозрачно-чистые воды с перевала Каинды, находящегося где-то слева от нас и поднимающегося на 5000 м над уровнем моря.

По Каинде переправляться было легко. Река неглубока, а дно отчетливо видно и можно прекрасно ориентироваться. Скоро мы миновали ее 3 рукава и остановились перед большим пространством нескольких довольно широких рукавов пепельного цвета реки Мук-Су, текущей в мелких берегах. Проехав вдоль 1,5 км, мыс трудом переправились через 4 рукава. Невдалеке, на другой стороне, виднеется язык ледника Федченко, а на этой стороне большим углом выступала скала, и река, прибившись к ней, загородила наш дальнейший путь вверх по ее течению.

Времени только осталось для того, чтобы своевременно успеть вернуться обратно, что мы и поспешили сделать.

В Алтын-Мазаре нас ждал вестовой от «аксакала» Крыленко с приказом подняться и доложить о результатах работы. Удивившись их столь долгому сидению в Терс-Агаре, я пешком пошел наверх с расчетом, чтобы к ночи вернуться обратно.

Поднявшись, я рассказал о своих неудачах и заверил товарищей, что завтра мы обязательно будем на той стороне Мук-Су. Оказывается, товарищи следили за долиной в бинокль с Терс-Агара и одно время определенно думали, что мы переправились на тот берег Мук-Су, но скоро они с большим огорчением заменили, что это были не мы, а просто камни.

Луна ярко светила, и небо звездным шатром опиралось на снежные вершины трех гигантов и гребень Терс-Агара, когда я спускался обратно в долину. Как-то холодно и жутко было одному очутиться во власти ночи и тихих веяний легких ветров с долины. Мук-Су желтоватыми змейками вилась по долине, освещаемой луной.

Что-то будет завтра? Неужели мы не одолеем упрямой речушки?

Афанасий уже спал, когда я пришел. И мне пришлось тут же в мазанке рядом с ним прикорнуть до утра.

Утром купались. Воды немного, но течение чертовски сильно. Чувствуешь, как лошади осторожно поднимают ноги и переставляют их, щупая неровное каменистое дно. Не удержись лошадь, стань она на предательский камень или споткнись, вода воспользуется этой слабостью, завертит, и «золотая могила» станет твоей могилой.

Смелость города берет, – говорит пословица. Сильным и скорым напором мы миновали а общей сложности 14 рукавов, но 9-й рукав Мук-Су, очевидно основной, дальше нас не пустил. А минуя его, победим Мук-Су. Здесь река, видимо, решила дать основательный бой. Она разлилась до 15 – 20 м, а противоположный берег круто обрывался в реку, ежеминутно обваливаясь. Место глубокое. Река была не бурлива и спокойна, но в спокойствии этом чувствовалась неимоверная сила, и глубина сразу же покрыла бы лошадь вместе с седоком. Нашли было одно место с гребешком, но добравшись до середины, палкой определили обрыв, лошади захрапели и нервно стали плескать водой, переступая передними ногами.

Вода стремительно проносится вниз, и при взгляде на реку кажется, что начинает как-то плавно, но с неизмеримо большой скоростью относить кверху. Это первые признаки головокружения.

После 3 дней упорной борьбы с рекой все же последняя оказалась победительницей. Но эти дни борьбы с Мук-Су дали нам богатый опыт в изучении горных рек и основательно закалили наши нервы для последующих переправ.

К вечеру 14 августа мы были наверху, на Терс-Агаре, и застали там уже только «мальцов», ждавших нас и готовившихся к выступлению по долине реки Саук-Сая к подступам пика Ленина; Крыленко и Бархаш ушли вперед на разведку.

ПО СЛЕДАМ РАЗВЕДКИ

На Терс-Агаре Стах и Арик сообщили нам, что Крыленко и Бархаш с вершины горы Кулдован, высившейся над Терс-Агаром, в бинокль исследовали пики Ленина и Гармо и сделали вывод, что Гармо со стороны бокового ледника, с востока, с ледника Федченко совершенно неприступен. Гигантская снежная стена спускается на боковой ледник, и преодолеть это препятствие является делом нелегким. Значит, шансы восхождения на Гармо резко понизились, так как, по их мнению, оставался возможным лишь один путь – с запада по реке Гармо.

Я тоже поднялся на Кулдован и с высшей его точки долго исследовал в бинокль пути на пики Ленина и Гармо; по-моему, трудности восхождения на Гармо с востока были преувеличены. Во всяком случае, надо было этот путь исследовать, надо по нему пройти.

Завтра мы с караваном трогаемся вслед за разведчиками по Саук-Су. Значительную часть продовольствия мы все-таки оставили на Терс-Агаре на случай восхождения на Гармо.

Путь наш должен был проходить через продовольственную базу экспедиции Джургучак, урочище Джайлау-Борджок к Козгун-Токаю. В 1928 г. немцы, проходившие этим путем на лошадях по долине Саук-Сая, достигли в 2 дня Козгун-Токая. Но это было в сентябре, когда Саук-Сай не являлся препятствием. Сейчас же, в половине августа вода так разлилась, что ехать по долине не было никакой возможности, и приходилось вести караван через 4000-й перевал Кулдован.

С Терс-Агара нас тронулось 5 человек и 12 лошадей. Перевал был крутой. Вьюки то и дело сползали с лошадей, и буквально на каждом шагу приходилось их перевьючивать.

Наконец, мы достигли перевала. При въезде на перевальную лужайку раздался зловещий свист горной индейки, которую местные жители называют «улар»; свист был похож на завывание ветра в трубе в зимнюю ночь и произвел на нас жуткое впечатление. Но когда мы их увидели, то «мальцы» первыми сорвались с места с ружьями и открыли по птицам учащенную пальбу дробью. Улары не летят, они предпочитают бежать врассыпную и притом в гору. Ни один улар, конечно, не пострадал.

С перевала открылся чудный вид на всю долину Саук-Сая, которую в конце замыкал какой-то большой снежный пик. Начали спуск. Было очень круто, но хорошая тропа, проделанная геологической группой вплоть до самого Джургучака, несколько облегчала спуск. В середине, спуска, когда весь караван находился в самом опасном месте, где от малейшего неверного шага лошадь с седоком или вьюком могла покатиться по крутой осыпи, по рядам раздался дружный возглас удивления: «а-х, а-х, что это, кто это?».

Над нами в каких-нибудь 10 м летел, неслышно взмахивая крыльями, следя за нами хищным взглядом, по-видимому, кондор, так как на шее его мы заметили что-то вроде ожерелья. Размеры хищника очень удивили нас. Пока мы наблюдали за ним, он пролетел. Тогда только все встрепенулись и полезли в кобуры за револьверами. Винтовки снимать было сложно, лошадь могла не выдержать наших движений и скатиться по осыпи. Но пока мы возились, кондор спокойно свернул за гору, в ущелье.

После долгих мытарств, переправив вьючных лошадей через многоводный Кулдованский поток, мы очутились опять перед Саук-Саем, который также предстояло 2 раза переехать. Некоторые из нас принимали здесь первое «боевое крещение».

Впереди Семен, за ним я, затем все остальные сравнительно благополучно миновали 2 рукава реки. Правда, меня сбило с брода вьючная лошадь, но я, всплыв в глубоком месте, скоро выбрался на берег с обеими лошадьми, немного ниже того места, где выехали остальные. К вечеру достигли Джургучака, где и заночевали.

В суровом скалистом ущелье, покрытом редкими чахлыми березками, были разбросаны каменные мазанки б. золотых приисков, разрабатывавшихся до революции обанкротившимся в обществе и искавшим здесь в горах нового счастья царским дипломатом Поклевским-Козелем.

На базе нас встретил Михаил; Миша-отшельник, как его окрестил Крыленко, являлся сторожем ее и видимо благодушествовал здесь, загорая на солнце и охотясь за кийками (горными козлами).

У него была с собой приличная библиотека, в которой я отыскал сборник о Таджикистане и вечером с удовольствием прочел. Этот урок мне пригодился, так как я хотел знать страну, на территории которой мы находились.

Привожу о населении Таджикской республики выдержку, полностью взятую мной из статьи А. Панкова.

« . . . Современное население Таджикистана по этнографическому составу можно разделить на две главные группы: иранскую и турецкую.

1. К иранской группе принадлежат.

I. Таджики, живущие во всей стране, кроме северо-восточного Памира; главная масса их сосредоточена в Гармском, Педжикентском, Ура-Тюбинском, Дюшамбинском (б. Гиссарском) и западной части Горно-Бадахшанского виллайетов. Их число определяют приблизительно в 390—420 тыс. чел. Горные таджики отличаются от равнинных меньшим смешением с турецкими группами.

II. Ягнобцы – иранская народность, отличная от долинных и горных таджиков по физическому типу и языку. Живет в долине верхнего Зеравшана и его притоков, численностью до 1300 чел. Эта группа по преимуществу называется «гальча» у жителей равнины, хотя название это применяется ко всем горным таджикам в отличие от долинных, но сами горцы его не знают.

III. Ираны – персы. Главным образом потомки персидских рабов; численность невелика и неизвестна. Рассеяны в горах Таджикистана.

IV. «Афганцы» – преимущественно в Курган-Тюбинском, Кулябском и др. пограничных с Афганистаном виллайетах, представляют случайных выходцев из этой страны. Их, по-видимому, несколько сот.

2. Турецкая группа народов представлена в Таджикистане главным образом:

1) узбеками, живущими преимущественно в долинах и равнинах центральных и южных виллайетов – Дюшамбинского, Курган-Тюбинского, Сары-Ассийского и Кулябского. Это – потомки турецких завоевателей края, пришедших сюда в конце XV века. Часть их смешалась с аборигенами края – таджиками.

Численность узбеков в Таджикистане определяется приблизительно в 200 – 220 тыс. чел. Большинство узбеков сохранило родовое деление и полукочевой образ жизни. Из узбекских родов в Таджикистане известны: Таз, Каттаган, Кунград, Мантыг, Локай. Это наиболее чистые, подлинные, «благородные» узбекские роды.

2) Кара-киргизы, более давние, чем узбеки, насельники гор Таджикистана, живут не преимуществу в горных долинах и плато Восточного Памира и северной части Гармского виллайета. Принадлежат к родам: Хидырша, Джаманен, Теид, Кесек, Чегетыр, Алача и Кипчак. Эти роды произошли от прошлого некоренного ядра кара-киргизского племени, называемого «ичкелик». Общая численность кара-киргизов не превышает в Таджикистане, по-видимому, 7 тысяч. Подобно полукочевым узбекам многие их аулы перешли к земледелию.

3) Казак-киргизы – кочуют больше на степных пространствах Курган-Тюбинского, Дюшамбинского и отчасти Сары-Ассийского виллайетов. Численность их, судя по числу хозяйств в Курган-Тюбинском виллайете, не превышает 3 – 4 тыс. человек.

4) Туркмены, главным образом из племен Ерсари, живут в Курган-Тюбинском, частью в Дюшамбинском и Кулябском виллайетах. Их численность в Таджикистане не более, по-видимому, 6 – 8 тыс. душ.

5) Тюрки, как они себя называют, отличая от родственных им по происхождению узбеков и кара-киргизов, вкраплены отдельными кишлаками, главным образом в центральных и южных виллайетах. Окружающие тюрков узбеки и таджики почти не роднятся и не сближаются с ними. Они сохраняют свои родовые названия.

Отдельную этническую группу составляют хезарейцы, или хазары, – народность, по-видимому монгольского происхождения – кочевники, ушедшие из Афганистана в XIX веке в числе около 600 душ; обитают подле Куляба, в долине реки Кизил-Су.

3. Третья этническая группа, незначительная по численности, в Таджикистане представлена семитическими народами:

1) арабами, по-видимому, потомками арабских завоевателей, в числе около 1100 дворов. Живут они в долине реки Ях-Су и в Курган-Тюбинском виллайете у реки Вахша и в кишлаке Джалтырь-Куль. Все они принадлежат к племени Бену-Курайш, переняли язык иранцев и турецких народностей. Исключительно скотоводы-кочевники.

2) Евреи бухарские главным образом живут в городах западной части Таджикистана, занимаясь крупной торговлей и ремеслами. Число их невелико и не учтено.

Остальные народности индоевропейской семьи составляют все вместе, по-видимому, не более 10 тыс. пришлого населения Таджикистана и проживают преимущественно в городах. Это – индусы, почти все выходцы из Северной Индии, около 3 тыс. чел., несколько сот полукочевых цыган, армяне, русские, евреи-европейцы и пришлые персы. Все они занимаются торговлей или ремеслами и служат в советских учреждениях. Таким образом, этнографически население Таджикистана представляет в процентном отношении приблизительно следующие группы по нисходящей численности:

таджиков и др. иранцев около 65%

узбеков, тюрков и туркмен 30%

кара-киргиз, и казак-киргиз 2%

арабов и туземных евреев 1%

остальных: русских, европейских евреев, индусов, армян, афганцев и хезарейцев 1%

Число поселений Таджикистана представлено, главным образом, двумя типами: поселениями оседлых – кишлаками и кочевых – аулами; определено данными переписи эмирского правительства Бухары в 2722 (без Бальджанского района), в Ура-Тюбинском районе – 366, а всего, таким образом, 3088 поселений. Средняя людность их не превышает 226 тыс. душ обоего пола. Преобладают кишлаки с населением до 200 жителей. Поселений свыше 1000 жителей в современном Таджикистане не больше 20, а с населением свыше 2 тысяч – не больше 10. Сельские общества, состоящие иногда из нескольких кишлаков, называются «кентами», а административные объединения нескольких десятков «кентов» составляют «туман».

Таков урок по этнографии седьмой республики Советского союза, полученный мной на высоте в 3121 км, на пути для исследования предпоследнего «белого пятна» этой суровой страны.

На следующее утро солнце, вышедшее из-за гор, застало нас в пути к Борджеку. До Борджека нам встретился Латкин, возвращающийся в Алтын-Мазар за киргизами-носильщиками, так как дальнейший путь на лошадях, сказал он, был невозможен. Предоставив себя полностью лошадям, по узеньким тропинкам мы поднимались на живописное плате – Джайлау Борджок. Иногда тропинка проходит прямо над пропастью, в которой ревет и клокочет поток. Над головами свисают обломки скал, грозящие обвалом. Немного жутковато. Местами повороты были так узки, что чуть оттолкнись от скалы – сорвешься в изодранную пасть пропасти. Лошади осторожно обнюхивают козью тропинку, прядут ушами. Чуть задетый камень с гулом летит вниз, поднимая за собой облачко пыли. Седок и лошадь вздрагивают, лошадь шарахается к скале и, прижимаясь к ней, тихо кося глазами на пропасть, ступает по тропе дальше. Наконец, выехали на Джайлау. Вздохнули свободней, и взор стал искать зимовку, в которой должны были быть наши разведчики. Скоро увидели человека, махавшего нам шапкой. Это был Джармат, носильщик, ушедший с разведчиками из Алтын-Мазара 3 дня тому назад.

Он сказал, что товарищи ушли искать пешеходный путь в обход реки и будут, вероятно, в этот день к вечеру. Остановились здесь ждать. Лошадям приволье. Густая хорошая трава покрывает весь склон. Над плато высятся изрезанные морщинами ущелий горы и маленький хребет уходит куда-то вдаль.

В ожидании Крыленко и Бархаша «мальцы» занимались «отлеживанием боков», Семен рассказывал о своих похождениях в боях с басмачами, я же с Джарматом решили пойти поохотиться на кийков, которых здесь, очевидно, было очень много.

Поднявшись на гребень хребта, Джармат, шедший впереди меня, вдруг распластался на земле и заставил меня сделать то же самое.

«Дарай, дарай» (скорей, скорей).

Я ничего не видел. Наконец, мы медленно поползли вперед, и Джармат все время показывал мне вперед рукой, где, по его мнению, находилось стадо кийков. Наконец, увидел их и я, но расположение кийков было для нас невыгодно, так как ветер дул с нашей стороны и они все равно близко бы нас не подпустили.

На одном пригорке мы залегли и стали выжидать: может быть, подойдут другие. Наконец, с противоположной стороны, в 400 м, на крутой бугор горделиво вышел круторогий красавец козел, по-видимому, вожак стада; он остановился и стал озираться кругом.

Я из-за камня стал наводить винтовку под левую лопатку, но Джармат все время дергал меня за руку и шептал: «азмас тохта, азмас тохта», что значит «подожди немного, подожди немного».

Козел стоял грудью к нам, картинно потряхивая головой.

Мое возбуждение достигло пределов. Козел, видимо, оставшись довольным собой и осмотренными холмами и долиной, собирался повернуть обратно и скрыться, тут я больше не вытерпел, не хотел упустить такой куш. Я навел в десятый раз мушку в сердце козла и спустил курок. Раздался выстрел. Козел стоял на месте и даже не шелохнулся. Что за наваждение!

«Стреляй, Джармат!» – кричу я товарищу.

Только тот успел прицелиться, как козел, как бы насмехаясь над нами, встал на задние ноги, повернулся, тряхнул рогами, подпрыгнул и скрылся. Я выходил из себя. Вдруг на долину, раскинувшуюся под нами, на расстоянии выстрела выскочило большое стадо кийков, гуськом друг за дружкой удаляясь по направлению к скалам. Бежали они медленно.

Один за другим вслед 30 кийкам прогремело до десятка выстрелов из двух винтовок. Один киик начал отставать и вдруг совсем остановился.

«Ранен, ранен», – закричал я от радости, и мы положительно скатились по склону в долину. Но, не допустив нас на 300 м, киик сорвался с места и скрылся за бугром. Разочарованные, мы пошли вслед стаду.

Часа через 3 скитаний по горам Джармат опять заметил этих животных. Меня чрезвычайно поразило зрение киргиза, его дальнозоркость и привычка различать предметы на громадных расстояниях. Но на этот раз козлы были далеко в скалах и подойти к ним не было никакой возможности. Пошли обратно в Борджок.

На обратном пути встретили большое стадо уларов – горных индеек, числом до 15, спокойно разгуливающих на лужайке. Мы залегли, сожалея, что не взяли двустволку. Пулей не убьешь эту птицу, хотя по размерам она была не меньше хорошей домашней утки. От нашего винтовочного выстрела они с улюлюканьем и свистом стремительно побежали в гору и скоро также скрылись. А улары, приятные на вкус, составили бы сегодня прекрасный обед. Так кончилась наша неудачная охота, весьма утомившая нас обоих.

Вернувшиеся разведчики рассказали о своих попытках найти дорогу для лошадей и о своих неудачах. Оказывалось, что Саук-Сай в двух местах подходит к самым скалам и таким образом запирает наш путь по правому берегу. На левый же берег его перебраться было делом рискованным. Путь же поверху, в обход этих двух неприступных мест для лошадей был невозможен, так как у реки Каман-Су чрезвычайно крутой спуск, представлявший собой голый цементированный скат, на котором нога не могла держаться; приходилось идти пешком.

«Товарищи, не попытаться ли нам поискать брод через Саук-Суй и до Козгуя-Токая добраться тем берегом», – раз в пятый, вероятно, предлагаю я.

Разведчики накинулись на меня, доказывая невозможность этого предприятия; по их мнению, нечего было рисковать и калечить лошадей. Однако, совсем не улыбалась перспектива идти пешком до Козгун-Токая с большим грузом, да потом еще раз возвращаться в Борджок за оставшимися вещами и продовольствием.

«Ну, может быть, хоть пешком можно пройти низом, а не карабкаться по хребту, дважды поджимаясь и спускаясь с него».

«Да что ты пристал, сказано ведь, что внизу ни прохода, ни проезда нет; я оставил там записку именно такого содержания» – сказал Николаи Васильевич. – «Ну что ж, ладно, пойдем». 16 августа после обеда, нагрузившись каждый килограммов по шестнадцати, если не больше, мы начали подъем на хребет. Все выше и выше поднимались мы по склону, обходя расщелины, гладкие и вместе с тем жуткие осыпи, по которым не было ни малейшей возможности идти. Приятно чувствовать рюкзак за спиной, да еще с таким грузом, после трех недель проезда по железной дороге и верхом на лошадях до Памира. Уж давно хотелось испробовать свои силы и помериться с каким-либо хребетиком, а затем и с серьезной вершиной, пиком Ленина. Скоро я обогнал всех своих спутников; сделав до сотни зигзаговых петель, я достиг плато, по которому нужно было идти дальше, уже не делая сумасшедших подъемов, спусков и съезжаний по осыпям. Мои товарищи копошились далеко внизу. Бархаш медленно шел впереди, за ним – Крыленко и оба «мальца». Последним, вероятно, было несколько трудно в первый раз: они были мертвенно бледны, а Арик прямо желтый. Вскоре мы соединились и пошли вместе. Наконец, кончилось в плато, на котором нас встречали и провожали свистки сурков, напоминающие московских милиционеров.

Начало темнеть, когда мы достигли спуска в долину реки Каман-Су. Бархаш, за ним я, несколько выше – остальные съезжали на ледорубах, так как ноги уже не могли держать на осыпи, от усталости подкашивались и приходилось вместе с осыпью «ехать» на волю случая.

Ночевка, устроенная под навесом группы зеленых деревьев, была прекрасная.

Рано утром перешли в брод реку Каман-Су и сразу же увидели, что Саук-Сай шутить с нами не собирается и хочет извести до конца. Путь был вторично прегражден, и нужно было идти в обход поверху.

Товарищи пошли обратно туда, где они заприметили довольно сносный подъем, я же решил подняться прямо в лоб по одной из расщелин, спускающейся, видимо, прямо с плато. Но я просчитался, и чуть было дорого не расплатился за этот шаг.

Впереди лощина кончилась скоро, но путь к плато преграждали гигантские глиняно-галечные башни, к которым можно было попасть только ползком по острому гребню и по склону башен перебраться на плато. Расстояние скрадывалось хаотичностью расположения скал. Я пополз. Через полчаса уже был около башни, но увы… по склону ее не попасть на плато, – надо было спускаться влево вниз и по осыпи пройти расщелину, направо же глубоко зияла пропасть. Осторожно, вырубив несколько ступеней, я пошел все же по выступу башни, не спускаясь вниз. Наконец, я казался, как червяк, присосавшийся к гладкой скале. Ни взад, ни вперед идти было нельзя. Оставалось одно: соскочить или «съехать» в лощину, распластавшуюся передо мной в 10-12 м. Ноги дрожат. Слабость чувствуется даже в кончиках пальцев; голова от напряжения начала кружиться, а тяжелый рюкзак все давил и давил.

Я решил не оставаться здесь одному среди этих скал. Сел и пополз; к концу спуска в лощину развил большую скорость. Руки сбиты в кровь, юнгштурм порван, но я был цел, хотя и без сил.

На плато, расстелив на траве спальный мешок, я лег отдохнуть. Мысль о том, как бы остальные не прошли мимо, не давала мне покоя. Так я пролежал около часу, подняв кверху ноги. Силы вернулись, и я хотел уже идти дальше, но в этот момент заметил поднимающихся сюда остальных товарищей.

Спустившись к реке Чекманташу, у зеленой рощи решили сделать привал. Но надо было спешить, так как скоро вода в реке будет прибывать и нам труднее будет ее переходить. Ущелье Чекманташа, грозное, стиснутое скалами, нависшими прямо над рекой, и круто поднимающееся, уходило ввысь.

В долине Чекманташа нас удивила находка Стаха Гонецкого. Он нашел большой французский каблук от дамской туфельки. Кто здесь был, кому принадлежит этот каблук, – это для нас осталось загадкой. Чекманташ сравнительно легко был перейден, правда, немного запутался Стах, взяв неправильное направление. Скоро он был вызволен из реки, и мы пошли дальше.

Широкая песчаная долина Саук-Сая была дальнейшей нашей дорогой. Часа в 3 мы уже обедали. Вскоре после обеда достигли места, где слева по течению реки из бокового ущелья в Саук-Сай впадал приток Быле-Ули. Дальше Саук-Сай назывался почему-то Саук-Дарой, которая брала начало уже с самых ледников пика Ленина.

К концу дня все выбились из сил. Мы знали по рассказам киргизов, что Козгун-Токай – это большая зеленая лужайка с рощей, и нам каждый зеленый участок, видневшийся впереди, казался раем – Козгун-Токаем. Выбиваясь из последних сил, мы стремились к нему. Приходили и – увы. Одна-две березки и клочок травы – это не Козгун-Токай.

Эти своеобразные миражи окончательно измотали нас. С трудом добрались до места, где на противоположном берегу реки был расположен настоящий Козгун-Токай. Но Саук-Дару не перейти. Она бежит здесь в 2 русла и чрезвычайно многоводна и бурна.

Ходившие вперед разведчики выяснили, что в 1 км от нашей остановки, в Саук-Дару впадает река Козгун Су, перейти которую без лошадей едва ли удастся.

На следующий день мы должны были опять разделиться. Крыленко и Бархаш отправились для расследования путей дальше, а я с остальными товарищами должен был вернуться обратно в Борджок за оставшимся грузом. С не особенно приятными перспективами завалились все спать.

Перед прощанием на другой день я опять просил у Крыленко разрешения попытаться провести лошадей и на них переправить весь груз. Но опять, как и в первый раз, получил запрещенье по старым мотивам. Пошли.

Опять промелькнули виды Чекманташского ущелья, плато, лежащего между Чекманташом и Каман-Су, и, наконец, мы перед подъемом после переправы через Каман-Су.

Подъем, по которому мы прошлый раз «съезжали», сейчас казался еще круче. То ли крутизны его, то ли просто вера, что существуют другие, более легкие пути, подсказали мне, что надо идти берегом и пытаться пройти низом до Борджока.

Джармат и «мальцы» стали возражать против этого предложения. Джармат твердил все время одно и то же: «Яман-су», «Яман-су», – там никак не пройти. «Мальцы» тоже говорили, что рисковать совершенно незачем, а нужно идти старым путем поверху. «Миша-отшельник», наоборот, поддержал меня. Мы решили идти вдвоем, за нами, однако, пошел и Джармат, а «мальцы» остались ждать нашего знака, если мы найдем путь, или нашего возвращения, если такового не окажется.

Берег усеян громадными камнями, среди которых приходилось пробираться, иной раз прыгать, уподобляясь горному козлу. Там, где вода подходила близко к берегу, приходилось лезть по осыпи. Через полчаса достигли отвесной скалы, к которой прибилась река. Но по отвердевшей осыпи, спускающейся прямо к воде, мы заметили едва пробивающуюся тропинку, вероятно, сделанную кийками. Разработав эту тропу ледорубами, мы вышли на последний выступ, на котором также имелась маленькая выемочка в роде тропинки, и перед нами был раскинут берег Саук-Сая, зеленая джайлау и ивовые кустарники, а невдалеке на возвышенности и сам Борджок.

Разработав всю эту тропу как можно лучше, мы уже все вместе перешли этот опасный, по Крыленко непроходимый, путь и были на широком берегу Саук-Сая. Перед самой скалой мы заметили пирамиду, сложенную из камней, и к ней прикрепленную записку, которая гласила: «Дальше ни проезда, ни прохода нет», подписана она была – Н. Крыленко. Через полтора часа мы были в Борджоке. Открытый таким образом путь давал возможность не делать очень трудного и длинного подъема и пути поверху и сократить и три раза время, потребное для прохода от Каман-Су до Борджока.

В Борджоке мы нашли много людей, а на джайлау паслось десятка два лошадей. Сюда приехала топографическая группа из 3 красноармейцев во главе с т. Герасимовым. Кроме них, здесь было 5 человек киргизов-носильщиков и Семен – комендант Борджока.

Товарищ Герасимов сообщил, что вся геологическая группа после работ на Танымасе, с преодолением огромнейших препятствий на пути вернулась в Джургучак и должна будет пойти следом за нашей группой с разведочными работами по золоту. Мы в свою очередь сообщили, что на лошадях проехать в Козгун-Токай нельзя, а нужно идти пешком. Выход назначили на 20 августа утром.

До Каман-Су пошли «Никитинской дорогой», как назвали «мальцы» наш вчерашний путь. Сейчас нас двигалось в Козгун-Токай 12 человек. Герасимовская группа и сам он несли свое геодезическое снаряжение и продовольствие. Киргизы-носильщики, руководимые Джарматом, несли крупу, консервы и часть снаряжения. «Мальцы» тоже были нагружены достаточно и все время отставали.

Но в мой рюкзак, видимо, пошло все, что не ушло к другим. Груз за моей спиной значительно превышал 20 кг.

Не доходя до Чекманташа, Джармат и еще 2 киргиза заметили сурка, при виде нас бросившегося к нам навстречу. Джармат понял, что он ушел далеко от своей норы и сейчас спешил к себе домой. Быстро найдя глазами нору сурка, он достиг ее и стал ждать. Не успел сурок нырнуть в нору, как нога, обутая в альпинистский ботинок, придавила его. Другой киргиз привязал за ногу сурка бечевку и вытащил его из норы на лужайку. Сурок, весьма солидных размеров и, видимо, солидного возраста, вдруг кинулся на киргиза, державшего бечевку, и впился зубами ему в ботинок. Но товарищи спасли ботинок и ногу, и скоро скрученный сурок лежал поверх палатки на спине Джармата. Пронзительно дикий вой, похожий на плач маленького ребенка, разнесся по плато и известил его жителей о трагедии. В ответ раздались тревожные свистки милиционеров-сурков, но мы были уже у Чекманташа.

К вечеру 20 августа, утомленные до чрезвычайности, мы оказались на оставленной в прошлый раз базе. Крыленко и Бархаша не было, хотя они в этот день должны были быть здесь и ждать нас. На следующий день мы пошли исследовать реку Козгун-Су. Желтые скалы – признак наличия россыпей золота,– заявил тов. Герасимов, увидя желтые ворота ущелья, из которого стремительно выносилась бурная река Козгун-Су. На противоположной стороне высилась отвесная стена в 80 м. Само ущелье очень живописно. Говорят, что по ущелью Козгун-Су можно подойти к подступам пика Ленина с западной стороны. Но идти исследовать этот путь сейчас не было никакого смысла. Надо ждать разведчиков, пирамиды которых видели на этом берегу Козгун-Су. Пошли обратно в лагерь. В лагере народу прибавилось. Пришли двое из геологической группы. Они так же, как и Миша-отшельник имеют непреодолимое желание лезть с нами на пик Ленина. Ладно, ждите начальника. Но начальник не явился и 21-го. Это уже вызвало некоторое волнение у всех, и мы решили, если они сегодня ночью не придут, завтра рано утром отправить спасательную группу на розыски разведчиков. Утром, в 9 час, Крыленко и Бархаш вернулись в лагерь живыми и здоровыми, правда, немного похудевшими и с выражением большого уныния на лицах.

Вывод их разведки был ясен и прост и в то же время безотраден до чрезвычайности. Они, купавшиеся и сбитые в кровь при переправе через Козгун-Су, дошли до поперечного ледника и убедились, что здесь без лошадей не справиться. Надо обязательно переправляться на левый берег Саук-Дары, иначе ледник, лежавший поперек долины, не преодолеть. С этими выводами они пришли удрученные к нам в лагерь.

«Лошади, только лошади вывезут нас из создавшегося положения». И Крыленко объявил:

– «Товарищи, кто хочет взять на себя ответственное и важное для экспедиции поручение?».

Все насторожились. – «Кто хочет отправиться в Борджок и переправить сюда лошадей?».

Скоро сколотилась группа в 5 человек, которая под командой «бывалого памирца», красноармейца Нагуманова, тотчас отправилась в Борджок. Из нас никого не отпустили, так как мы должны были собраться с силами перед восхождением.

И каково же было наше удивление, когда 23-го к обеду из-за бугра выехал целый отряд кавалеристов на всех наших и герасимовских 17 лошадях.

– Лошади, лошади! Как проехали? Где проехали? – с радостью набросились мы с вопросами на седоков, которые важно с винтовками за плечами подъезжали к нам.

– «Очень просто, нашли брод около Джургучака и здесь, после Чекманташа». – «Браво, браво!».

Путь к пику Ленина был открыт.

Радостные, мы в то же время злились на себя, что не рискнули, а столь много испытали – одни в бесплодных, ни к чему не приведших разведках, другие – в трудном и никчемном перетаскивании с Джургучака большого груза, когда все могли на лошадях со всем продовольствием и снаряжением быть уже давно в Козгун-Токае, а может быть, даже уже на льдах. Ведь, не может же быть, чтобы за эти 6 дней вода так убыла, что они проехали свободно: вероятно, и тогда – 16 августа мы все-таки с некоторым риском могли бы переправить лошадей. С радостью выслушивали мы последние приказания Крыленко, уезжающего в Джургучак к начальнику геологической группы Д.В. Никитину: «Выступление на пик Ленина назначить на 25 августа. Под ответственность В. Никитина весь лагерь должен быть переправлен на тот берег в Козгун-Токай. Топографам немедленно приступать к работе»… И он уехал, опять с Бархашом, обратно к геологам.

К вечеру этого же дня, после моей с Семеном разведки и определения брода и места для базы, весь лагерь с вьюками тронулся к Саук-Даре, чтобы переправиться на противоположный берег.

Саук-Дара была глубока, с сильным течением. Мне вспомнились треволнения, испытанные мной на реке Мук-Су; но Саук-Дара, имея всего один неширокий рукав, уже не была большим препятствием. Семен едет впереди. За ним Джармат с лишней лошадью на поводу, потом Стах, я, Арик и остальные. Семен и Джармат уже на берегу, а Стах почему-то замешкался и взял неправильное направление. Его лошадь всплыла. Он вскрикнул. Мой «Варвар» увидел всплывающий круп Стаховой лошади и поплыл, несмотря на то, что я чуть не разорвал ему губу, направляя на правильный путь. Я крепче сжал коленями бока лошади, не выпустил повода опередившей меня моей вьючной лошади и отдался воле случая. Править здесь невозможно. Надо доверяться целиком лошади, на которой ты сидишь. Вьючная лошадь натянула повод. Вьюки ее всплыли. Вода переливает через мое седло. Боюсь, чтобы не перевернуло; тогда винтовка, намокшее платье не дадут мне возможности всплыть. Но все хорошо, что хорошо кончается. Вскоре лошади вскарабкались на крутой берег, и мы были на суше. Все имущество экспедиции переправили благополучно. Получилась небольшая заминка с двумя баранами. С трудом перекинули веревку с правого на левый берег; и столкнули баранов, привязанных на ней, в воду. С жалобным блеянием они, прижавшиеся друг к другу, были подхвачены течением воды, достигшей уже максимального подъема, и поплыли. Жир должен был держать их на поверхности воды, но видны были только головы, а потом ноги одного, другой же оторвался и стремительно уносился течением вниз.

Семен поскакал за ним вдоль берега и скоро привел его в лагерь на Козгун-Токай.

Место, выбранное для лагеря, было действительно прекрасно. Большая, в несколько сот квадратных метров площадка, покрытая зеленью, травой, даже откуда-то взявшимся здесь чесноком и ивовыми кустами. На травянистой лужайке, среди ивовых зарослей были раскинуты все палатки нашей группы.

Это место в дальнейшем было нашей основной базой и здесь же, несколько позднее, стали лагерем геологи. Высота Козгун-Токая над уровнем моря – 3200 м.

С приездом Крыленко и Бархаша от геологов мы начали готовится в неведомую дорогу. Топограф Герасимов 3 дня интенсивно работал со своим теодолитом, начиная наносить на карту все прилегающие к долине ущелья с бурными реками, хребты с большими и малыми вершинами и самую долину Саук-Дары. Геологическая группа также уже начала свое продвижение вверх по Саук-Саю, исследуя по нашему пути долины и боковые ущелья, и должна была быть в Козгун-Токае через 10—12 дней. Прекрасно было отдохнуть в Козгун-Токае после всего пережитого.

Широкая каменистая долина Саук-Дары лежит между двумя хребтами, идущими, видимо, от пика Ленина или являющимися его последними отрогами. Иные вершины обоих хребтов покрыты белыми чалмами снега, видны черные вкрапления выступающих скалистых вершин. А несколько ниже зеленеет роскошное плато Джайлау; еще ниже раскинулся живописный Козгун-Токай.

Здесь последние дни большое оживление. Крыленко охотится вместе с зоологом Шеллем, Бархаш занимается по хозяйству, а «мальцы» исследуют Козгун-Токай.

Они нашли куски марли, банки от консервов, от шоколада и прочие отбросы с этикетками заграничного происхождения, свидетельствовавшие о том, что годом раньше нас здесь отлеживались помороженные на пике Ленина немцы-альпинисты.

ШТУРМ ВЫСОТ

Как ни прекрасно было нежиться в зелени Козгун-Токая, надо было все-таки спешить со сборами и выступать дальше и выше, туда, где ждали нас неизвестность, море фирна и «вершиночка».

Наконец, 26 августа, часов в двенадцать, в яркий солнечный день отряд в 14 всадников покинул Козгун-Токай, взяв направление на восток к ледникам.

Всадники-альпинисты сменили здесь винтовки на ледорубы, а за спиной каждого висел рюкзак с грузом и притороченными сверху спальными мешками и кошками. Всадники-топографы везли на себе все геодезическое имущество, составлявшее также не малый вес.

Киргизы – их было 3 – ехали на вьючных и вели еще по одной вьючной лошади. Вьюки были своеобразные. Две лошади были нагружены сухими дровами, другие продовольствием и снаряжением альпинистской и топографической групп. И, наконец, двое сопровождавшие нас, Семен и «химик» замыкали отряд. Они должны были вернуться с лошадьми обратно в Ковгун-Токай и ждать нашего возвращения. Радостное настроение охватило всех, даже «насквозь методичный» Бархаш мурлыкал себе под нос «Цыганскую» или «Тореадора».

Сбоку бурлила Саук-Дара, но мы уже не боялись ее и поплевывали в ее мутные воды с высоты своего седла. Но скоро Саук-Дара опять прижала нас к скале и, видимо, в последний раз, не пропустила вброд. Пришлось битых 2 часа делать ледорубами дорогу для лошадей по осыпи в обход реки.

Наши разведчики вдруг остановились и приказали остановиться всем остальным. Альпинисты галопом направились в обход небольшого гребешка, вдававшегося в долину и закрывавшего ее впереди. Выехав на середину долины, сразу осадили лошадей перед открывшимся совсем близко массивным ледником, сползающим слева и запирающим долину. Все по команде выстроились в шеренгу и салютовали ледорубами первым льдам. А ледник был, действительно, величественный. Он сползающими моренами высился над долиной, матовый, кое-где покрытый грязью, увенчанный наверху белоснежными гигантскими иглами, игравшими в лучах заходящего солнца всеми цветами радуги. Высота его над долиной была 100—120 м.

Перед самым ледником мы остановились на ночлег. Место было хорошее, но последнее, имеющее дрова. На утро погода немного испортилась. Над ущельем, садясь на вершины хребтов, нависли тучи. Солнца не было видно. Дул ветер, и слякотный мелкий дождь покрыл долину, как туманом. Но мы все решили ехать дальше.

Переехав два раза Саук-Дару под самой стеной ледника, который оставил в этом месте довольно широкий проход, мы выехали в раскинувшуюся долину за ледником.

«Первый поперечний ледник» – таково теперь имя этого ледника.

Двигаясь дальше по левому берегу реки, усыпанному большими остроконечными осколками камней и галек, мы скоро опять уперлись в ледник. Дальше на лошадях проехать было невозможно, и, переправившись на правый берег Саук-Дары, мы устроили вторую после Козгун-Токая базу.

Лошади с Семеном, «химиком» и красноармейцем Гизятовым были отправлены обратно в Козгун-Токай.

С Семеном мы отправили последние вести о себе в далекую Москву и стали готовиться к дальнейшему пешеходному пути.

Поднявшийся ветер разогнал тучи, и скоро солнышко, как ни в чем не бывало, уже пекло вовсю, а ночью звездный шатер, раскинувшийся над нами, обещал на завтра хорошую погоду.

Утром все повылезали из палаток. Вид у каждого из нас был ужасный, пыль набилась повсюду: волосы, нос и лицо были покрыты толстым налетом ее; умывшись, мы приняли человеческий вид.

Теперь Крыленко уже работал с краской и кистью над большим полированным камнем, выводя буквы:

«СССР. Памирская экспедиция.

Геолого-топографо-альпинистская группа.

Крыленко – Никитин – Герасимов.

28 августа 1929 года».

Бархаш в это время распределял груз: что взять с собой и что оставить. «Мальцы» пошли в грот ледника, из которого с ревом вырывалась Саук-Дара. Я фотографировал. Герасимов и красноармейцы пошли вперед на ледник для производства своих работ. Все были заняты своим делом. Полное разделение труда.

«Второй поперечный ледник», как мы назвали этот ледник, был значительно меньше первого, но замыкал долину наглухо, и приходилось пересекать его по льду.

Часа через 2 мы все с грузом по 16 кг, а носильщики чуть больше, были по другую сторону ледника, в большой, тянущейся до следующего ледника, равнине. Переправившись вброд через Саук-Дару, мы пошли по ровной лощине, устланной мелкой галькой и имеющей значительный подъем. Два хребта здесь уже были суровее, более грозно наступали на долину и уходили дальше к виднеющемуся впереди хребту, который как бы пересекал и уходил в южном направлении от пика Ленина. Топографическая группа ушла далеко вперед, и ее не было видно. Киргизы носильщики пошли правым берегом Саук-Дары и скоро тоже скрылись за ледником. Бархаш, шедший впереди нашей группы, повел нас левым берегом к левому углу ледника, все время доказывая нам свою гипотезу, что будет легче пересечь ледник, чем идти вдоль по нему, как пошли киргизы.

Скоро мы вступили на этот ледник; своей бугристой поверхностью он уходил далеко и замыкался большим хребтом Зулум-Арт, тем самым, который шел к югу от пика Ленина; ледник же затем круто поворачивал влево по нашему пути, по направлению хребта и уже прямо шел на север к седловине Заалайского хребта. Справа, с юго-востока, также спускался большой ледник, который нам еще не был виден. Мы шли, таким образом, уже по леднику, который назвали «Основным Саук-Сайским ледником».

После долгих скитаний по буграм и котловинам ледника, наконец, все согласились взять направление резко влево, к зеленеющему вдали склону, пересекая как бы по хорде изгиб ледника, образующего здесь полуокружность, и выйти уже на продолжение ледника, спускающегося с севера. К тому же в записках немцев говорилось о том, что они прошли этим же путем, – по их мнению, легким путем. Солнце нещадно палило и жгло отраженными от льда лучами наши лица. Были надеты «консервы» – темно-желтые очки, предохраняющие глаза от действия ультрафиолетовых лучей. Жажда одолевала всех. Мы не знали, когда же кончится этот чертовский ледник, который пришлось пересекать чуть ли не весь. Не успеешь подняться на гребень, как тотчас же приходится спускаться вниз в большую котловину, на дне которой виднеется гладкая поверхность ледникового озера с холодной прозрачной водой или «мельницы», зияющие своими темными пропастями. Иной раз хотелось сесть и «съехать», как мы это делали на осыпях, но зиявшие повсюду трещины заставляли отказываться от этого предприятия, и приходилось медленно и осторожно идти по гребню, ширина которого едва достигала 72 м, а склоны представляли гладкую ледяную поверхность. С этого гребня видно было, как слева (справа по течению ледника) в «Основной Саук-Сайский ледник» спускался большой поперечный ледник, похожий на оставленные нами позади ледники.

Это был «Третий поперечный ледник».

По грандиозности вида и по размерам эти поперечные ледники и особенно «Основной» ледник, по которому нам в дальнейшем пришлось идти около 45—50 км, далеко оставляют позади себя все кавказские ледники – Цаннер, Твибер и др.

Наконец часам к 3, т.е. после долгих скитаний по бугристому леднику, мы достигли его правого берега и пошли по песчаному руслу какого-то небольшого ручейка. Измотавшиеся этим переходом, мы остановились на обеденный привал: съели черной икры, сухарей с холодной водой и, наверное, все бы с удовольствием уснули, но тут заметили работающих впереди Герасимова, Нагуманова и Сухотдинова – наших топографов, и подходящих сзади киргизов-носильщиков, которые, видимо, совершенно не торопились.

Бархаш, однако, ухитрился всхрапнуть в своем спальном мешке.

После привала решили пойти кратчайшим путем. Поэтому свернули от ледника влево на север и пошли сначала к некрутому склону; вскоре достигли живописного плато, лежащего как раз в дуге огибающего его ледника.

«Эх, лошадям-то приволье, травы-то сколько», – думалось каждому. Но лошадей сюда привести совершенно немыслимо.

На плато нас приветствуют свистки сурков. Видны были следы кийков.

Хотелось пройти как можно дальше, но все так устали, что с трудом передвигали ноги, и как только начало темнеть, мы на высоте 4300 м раскинули палатки и сварили себе обед. Ночь с вечера была звездная. Ледники, видимые здесь кругом, горели каким-то белесоватым светом, но было не до красоты, все хотели спать.

Утро встретило нас неожиданностью. Если вчера было тепло и сверкали звезды, то утром лагерь был засыпан только что выпавшим снегом. Мы с Крыленко спали в спальных мешках около палаток. Я проснулся первым и долго не мог понять, где я и что со мной. Разобравшись, в чем дело, я разбудил Николая Васильевича, с головой засыпанного снегом.

Но через какой-нибудь час солнце согнало снег.

Сегодня киргизы и один красноармеец должны были вернуться на базу ко «второму поперечному леднику», забрать оставшиеся там продукты и часть дров и к вечеру этого же дня придти обратно на базу 4300 м . В то же время мы рассчитывали подняться до 6000 м , а оттуда я и оба «мальца» должны были спуститься на 4300 м и с оставшимися товарищами и грузом подняться наверх на 5000 м , где Крыленко и Бархаш предполагали остаться для разведки дальнейшего пути по леднику.

Приняв этот план, мы двинулись, каждая группа в свою сторону. Сухотдинов и киргизы – вниз, а мы – Герасимов, Нагуманов и пятеро альпинистов – вверх.

«Основной Саук-Сайский ледник» шел дальше значительным подъемом к седловине Заалайского хребта и принимал в себя с обоих хребтов отрогов Заалая множество ледников, спускающихся то спокойно и плавно, то образуя хаотические нагромождения льда, то просто отвесной стеной.

Внизу, там, где «Основной» ледник поворачивал на запад, он упирался в тот самый ледник, который спускался с юго-востока, с южного хребта Зулум-Арт. Седловина ледника, по всем предположениям, служила перевалом в Памирскую пустыню, к озеру Кара-Куль, в долину реки Кара-Джигли. Так ли это или нет – нам не удалось выяснить.

Виднеющийся перевал мы назвали Кара-Джиглинским, а сам ледник – «Южным».

Дальнейший наш путь лежал по узкому каменистому руслу ручейка в непосредственной близости ледника. Ледник гигантскими иглами и пирамидами виднелся над нами справа, а крутой обрыв плато – слева. Приходилось выбирать путь «на ура». Скоро ручеек совершенно исчез, и мы потеряли русло, служившее нам дорогой. То и дело мы останавливались перед вдавшейся в обрыв берега частью ледника; приходилось карабкаться по морене или идти в обход или в лоб по обрыву.

Часам к 3 окончательно выбились из сил. О пяти тысячах и сегодняшнем нашем возвращении уже никто не думал. Вскоре расположились на берегу небольшого моренного озера. Закусили сухариками и икрой, запили все той же холодной водой и после короткого привала пошли дальше. Через полчаса пути достигли места, где пройти вперед не было ни малейшей возможности. Крутая осыпь, по которой то и дело скатывались камни. Ледник здесь образовал громадную котловину, в которую еще можно было при помощи веревки спуститься, но никак нельзя было преодолеть крутой ледяной стены, чтобы попасть на другую сторону котловины, загородившей нам путь. Идти по выемке осыпи было бессмысленно; можно было быть вполне уверенным, что при переходе по ней не обошлось бы без жертв.

Оставался один выход: «Лезть на стенку».

Надо было подниматься по осыпи и над крутым обрывом, где осыпь была несколько тверже, сделать тропу. Полезли. Бархаш начал рубить ступеньки, но взял слишком высоко, и ему пришлось спускаться вниз на вырубленные Нагумановым ступеньки. Крыленко почему-то решил обходить это место хребтом, гребень которого ему показался близким, и он лез все выше и выше. Мы были уже на другой стороне осыпи, когда он сверху жалобно закричал: «Ребятки, анероид оторвался». Но у каждого лицо было покрыто мертвенной бледностью, ноги дрожали от напряжения и каждый, вероятно, думал: «Черт с ним, с анероидом. Надо было беречь. Да и другой есть, – неважно».

Николай Васильевич, видя нашу неохоту идти к нему, скатился на ледорубе вниз, опять поднялся и вскоре был с нами. Вместо анероида он принес стекла барометра и коробку с циферблатом анероида, показывающего давление больше 8000 м. Вид у Крыленко был, пожалуй, не лучше, чем у всех нас, но он бодрился и все твердил, что надо идти и идти, все выше и выше. Вскоре в защищенном от ветра местечке, у берега большого ручья, вблизи ледниковой стены, похожей на кремлевскую своими колоннами и башнями, на высоте 4600 м была объявлена остановка и постоянная база, где решили дневать.

Ночь была прекрасна. Звезды и луна лили свой свет на фирновое поле, отчетливо вырисовывающееся перед нами. После горячего ужина все легли спать. «Мальцы» спали в одной палатке с Бархашом, киргизы – в другой, топографы – в третьей, я в палатке с продовольствием, а Крыленко расположился возле палатки в своем пуховом прекрасном спальном мешке. Так он хочет спать до максимальной высоты, «покедова не вгонит в палатку мороз» – говорил он.

Приятно было после такого трудного перехода развалиться в палатке, да еще в спальном мешке отечественного производства и утепленного простым шерстяным одеялом.

Утром мы проснулись в снегу так же, как и в прошлую ночь. Снег завалил палатки и Крыленко; у него из отверстия в спальном мешке для головы курился парок, точно у медведя из берлоги в холодный зимний день.

Нам предстояло идти обратно по вчерашнему пути, на вчерашнюю базу Северо-Западного ледника.

Двое – Крыленко и Бархаш – остались расследовать дальнейший путь, что являлось прямой необходимостью, как заявили они, а мы двинулись обратно.

Для обхода вчерашнего препятствия мы решили воспользоваться не верхом, а выемкой в крутом твердом обрыве, спускающемся в котловину, Джармат же прошел верхом. Стах, и так маленький, а скорчившись, сделавшийся еще меньше, привязанный веревкой, конец которой был у меня в руках, прошел по выемке, разработав несколько тропу, за ним Арик, а потом, крепко привязавшись, я. Этот проход был значительно легче, чем поверху. И дальше мы не воспользовались вчерашним путем по руслу ручейка, а поднялись на плато и по нему, по ровному травянистому, а потом по гладкому твердоилистому полю, очень напоминавшему нам большую футбольную площадку, часа через полтора достигли верха Северо-Западного ледника, который и перевалили, выйдя прямо в лощину. Через час пути после ледника достигли базы 4300 м. На путь, отнявший у нас вчера весь день и столько сил, сегодня понадобилось только 3,5 часа.

Пообедав, мы все, нагруженные дровами, рисом, сахаром, консервами и палатками, отправились на 4600 м, куда и пришли к вечеру. Груз волоком на веревке перебросили через ледяную котловину, из веревок же сделали нечто вроде перил над выемкой, и все прошли низом по ней, опять-таки обходя трудный путь поверху. Выход дальше был назначен на завтра рано утром. Утро, однако, началось бедою. Самый рослый, сильный, здоровый и расторопный носильщик киргиз Джармат в ночь заболел горной болезнью. Голова у него была перевязана тряпкой со снегом и вид был действительно ужасный. Он был бледен, под глазами были большие синие круги, а рот все время кривился. Ему дали лекарств, но положение от этого не улучшилось. Несмотря на скверное состояние, он все же решил идти с нами выше.

Оставили здесь одну палатку и часть продовольствия. Через каких-нибудь полчаса пути «кремлевская стена» ледника преградила наш дальнейший путь. Преодолев первое препятствие, перевалив стену, мы очутились между причудливых ледяных глыб прекрасного голубого и ярко-белого цвета. Они были наворочены друг на друге и иногда длинными пиками уходили далеко ввысь. Местами лед, по которому мы теперь шли, был изборожден голубыми трещинами, иной раз засыпанными снегом и открывающими свои широкие пасти при вступлении на твердый наст, образующий непрочный снежный мост.

Не видя ледников, трудно представить себе всю их величавую красоту, очень трудно передать чувства, которые охватывают человека. Ледник живет своей особой жизнью. При ярком свете солнце дает максимум тепловой энергии своих лучей, свободно пронизывающих разреженный воздух. Потоки воды ручейками и большими ледниковыми речушками стремительно несутся вниз по леднику и с шумом скатываются в глубокие воронки, называемые «мельницами». Вода задерживается в больших воронках, образуя ледниковые озера, прозрачная поверхность которых иногда пугает своей черной, как бы бездонной, глубиной. Большей же частью вода через многочисленные проходы просачивается до самой почвы и там, сливаясь в большую реку, с шумом вырывается на волю в конце ледника. По самой середине ледника змейками проходят 3 серые морены.

Сейчас мы находимся в самом центре ледопада. Нас окружали гребни, на которые приходилось подниматься и снова «скатываться» или рубить для спуска ступени, или же обходить, делая при этом большие петли. Больших трудов стоило нам миновать эти хаотические нагромождения льда и выйти на срединную морену, идущую, видимо, с самого низа ледника.

Теперь подъем становился не крутым и путь, чем дальше, тем был легче. Ледник ровным полем раскинулся перед нами. Впереди виднелись две громадные черные скалы, отчетливо выделяющиеся своим темным цветом на белом фоне фирнового склона пика Ленина. Под этими скалами была намечена очередная остановка и база. Дальше открывалась совершенно гладкая поверхность фирнового поля.По фирну пойдем мы завтра, но сегодня он, недосягаемый, был далеко и манил своей блистающей гладью. Фирновое поле—это конец ледника. Это поле, которое предшествует по обыкновению непосредственному восхождению на вершину. Фирн, который сейчас виден на изогнутом склоне пика Ленина и на поле до седловины, а чуть западнее – на громаде пика Дзержинского,– вот что предстоит нам преодолеть впереди. Фирн – это не лед, но и не снег; это что-то среднее между льдом и снегом. От действия солнечных лучей поверхность снежного поля начинает подтаивать, капельки воды просачиваются вниз и, пропитывая снег, превращают его в ледяные зерна, – это и есть фирн. Кроме того, ночью теплота, полученная поверхностью ледника, так же быстро отдается атмосфере, и фирн, а также вода на поверхности смерзаются, образуя ледяные кристаллы. Утром, при восходе солнца особенно великолепное зрелище представляет собой фирновая поверхность ледника, сверкающая всеми цветами радуги.

По пути на морене раза два встретили пустые банки из-под консервов с этикеткой мюнхенского происхождения. Это следы немецких альпинистов, бывших здесь в прошлом году.

Наконец, мы достигли подножия скалы, где и раскинули базу. Джармат дошел с трудом, да и то с помощью товарищей, разделивших его груз между собой. Он выглядел еще хуже, и было ясно, что на такой высоте он не работник. Лучше было спустить его, что и пришлось сделать на следующее утро.

Ночь была морозная. Звезды, казавшиеся здесь чрезвычайно большими, предсказывали на завтра хороший день.

Утром, освежившись ледяной водой, начали готовиться к решительному бою. Предстояли восхождение с 5000 на 5800 м, до седловины, ночевка там и восхождение на самый пик.

Каждый лишний килограмм или даже лишние 100 – 200 г – верный шанс к тому, что высота сразу же выведет альпиниста. Поэтому груз на каждого рассчитывался пограммно и все, что было не очень нужно, бросалось здесь. Бархаш сидел и считал куски сахара, которого на высоте полагалось до 15 кусков в день на человека, плитки шоколада и прочие вещи общего пользования, деля их на число поднимающихся. Число же поднимающихся было весьма ограничено.

Дело в том, что Джармат окончательно свалился. Его тошнило и болела голова. Это явные признаки горной болезни. Крыленко решил его и еще одного киргиза отпустить вниз, а парня покрепче – Абдул-Гали – оставить, чтобы он поднимался сколько мог, а потом ждал бы здесь, на 5000 м, возвращения группы с пика и помог бы спустить вниз палатки. Но лишь только Нагуманов объявил об этом носильщикам, как лагерь огласил жалкий плач Абдул-Гали, который заявил что он тоже хочет идти вниз, что у него в Алтын-Мазаре осталась неубранной арпа (ячмень) и что его ждет там невеста, калым в уплату за которую он теперь уже заработал в достаточной мере. Это нам совершенно не улыбалось. После восхождения, при котором неизвестно, что будет со всеми нами, возвращаться вниз и тащить на себе весь груз – перспектива не из хороших. Тогда они, сговорившись, заявили, что хотят остаться здесь, на пяти тыс. все втроем и за это даже не требуют денег, а просят только немного сухарей и сахару. А эти продукты у нас расценивались как раз на вес золота; кроме того, они пожгли бы весь имеющийся запас топлива, который также нам был необходим, как резерв. На это мы согласиться никак не могли. Доказывая Джармату, что лучшим лечением для него является скорейший спуск вниз и предложив Абдул-Гали большие деньги за время, пока он находился на высоте, мы дали им полчаса посовещаться, после чего нам передали: «Абдул-Гали остается, остальные сейчас же уходят». Герасимов в свою очередь заявил, что он со съемкой пойдет до седловины, а потом оставит там аппаратуру и пойдет с нами на пик. Красноармейцы же шли только до седловины. Персонально вопрос, таким образом, был решен. Но с грузом было сложнее. Как Бархаш ни кроил, ни выбрасывал лишнее, получился груз не меньше 12—15 кг на человека. А для такой высоты, да после семидневного мучительного перехода от Первого поперечного ледника с возвратами и прочими «прелестями» такой груз был во всяком случае большим. Но оставлять было нечего.

К выступлению мы были готовы и разделились на две группы: я, Герасимов, Нагуманов и Сухотдинов, связанные одной веревкой, должны были идти вперед, производя по пути еще и топографическую съемку; Бархаш, Крыленко, Стах Гонецкий и Арик Поляков пойдут сзади, связанные другой веревкой. Абдул-Гали оставался на 5 000 м и должен был организовать базу, т.е. сходить на четыре тысячи шестьсот и перенести сюда палатки, полушубки и оставшееся продовольствие.

Когда мы выступили, солнце стояло высоко над хребтом и перпендикулярно посылало свои лучи на фирновое поле, которое нам через дымчатые очки казалось темно-желтым. Так хотелось сбросить очки, так они надоели в эти дни с непривычки. Но только кто-нибудь пытался это сделать, как тотчас же жмурился, затем останавливался, слезы слепили глаза, потерпевший должен был немедленно надевать очки, рискуя в противном случае дня на 3 совершенно ослепнуть.

Не успели мы отойти на 200—300 м от базы, как веревки оказались для нас вещью первой необходимости. Фирновое поле стало круто забирать вверх, и при мимолетном взгляде на него то тут, то там виднелись зловещие трещины, а большая часть их была засыпана снегом, который, немножко смерзшись, образовал предательские снежные мосты. Идти одному или идти без веревки – это серьезный и совершенно ненужный риск.

Веревку длиной в 30 м, каждый завязал мертвой петлей у себя подмышкой поперек груди или чуть ниже. Расстояние между каждым из нас было 5-6 м. Мы четверо пошли вперед. Крыленко и Бархаш все еще поучали «мальцов», привязывая их к своей веревке.

Шли друг за другом. Впереди рослый детина красноармеец Нагуманов, мы его звали просто «Нагуманыч», за ним Герасимов, потом я и последним второй красноармеец Сухотдинов.

Веревка туго натянута. Иногда Сухотдинов задумывался, наступал мне на пятки и веревка ослабевала. Предупреждали задумавшегося и шли все выше и выше Нагуманыч пробует ледорубом наст, после чего шагает. Иной раз ледоруб проваливается, тогда делаем остановку, натягиваем веревку и Нагуманыч ледорубом вырубает в трещине дыру для того, чтобы выяснить ее ширину и куда можно ступать или прыгать. При каждом подозрительном месте Нагуманыч предупреждает всех нас возгласом: «трещина» или «осторожно».

Иногда Нагуманыч проваливался то одной ногой, то другой, то обеими вместе по пояс, но с помощью ледоруба и веревки вылезал и мы шли дальше. По совершенно необъяснимым причинам я, шедший третьим по счету, чаще и глубже всех проваливался. Играл ли тут роль мой вес, или тяжелая походка, или груз на спине, не знаю. Один раз по снежному мосту через солидную трещину, которую мы предварительно не обследовали, хорошо прошел Нагуманов, не плохо – Герасимов, но не успел ступить я, как вместе с толстым слоем наста ухнул вниз, и только немного задержали веревка и рюкзак, упершийся в край трещины.

Положение было ужасное. Герасимов, шедший впереди меня, покачнулся было в мою сторону, но скоро выправился, натянул веревку, повернулся, взял ее в руки. То же самое сделал и Сухотдинов, находившийся сзади меня. Я не могу пошевельнуться. Положил поперек трещины на сохранившийся еще наст свой ледоруб и пока жду, не ворочаюсь. Ноги бессмысленно болтаются в пустоте, не имея никакой опоры: окружающий меня наст, весь покрылся трещинами и вот-вот не выдержит и окончательно обрушится. Тогда мне придется висеть только на веревке и надеяться лишь на моих товарищей.

– «Удержали бы только», – думается мне. Чувствую, что оседаю глубже и глубже. Судорожно хватаюсь одной рукой за веревку, как утопающий за соломинку, и наматываю ее два раза на кулак, из другой же руки не выпускаю ледоруба. Провалился уже по горло. Наконец, Герасимов и Нагуманов вместе начали тянуть веревку к себе, а Сухотдинов, не ослабляя ее слишком, понемногу стал сдавать. Постепенно наваливаясь грудью на наст, а потом на край трещины, я боком высвободил ноги, инстинктивно перевернулся через рюкзак и откатился от зияющего изорванного провала. Сухотдинов нашел обход, начертил ледорубом стрелку на снегу для ориентировки отставшей группы и мы пошли дальше.

Не будь веревки, считать бы мне косточки на дне этой трещины-пропасти, а лет через 100 новая группа нашла бы мои останки где-нибудь в истоках ледника или на вытаявшей морене.

Преодолев крутой подъем, с которого уже отчетливо был виден конец ледника – седловина, мы стали заниматься работой. Я устанавливал рейку, Герасимов с Нагумановым привинчивали теодолит к треноге, после чего Герасимов стал делать разные насечки, заносить и зарисовывать в тетрадь спускающиеся сбоку ледники и контуры вершин снимаемой местности. Отсюда прекрасно можно было ориентироваться на седловину, на отроги, идущие вправо от нее к югу, и на крутой, изломанный в трех местах гребень, идущий с седловины влево в западном направлении. Этот гребень, напоминающий трехкратный Монблан, как писали немцы в своих записках, был не чем иным, как путем на самый пик. Прямо с седловины был крутой подъем на первый конус, после которого шел небольшой подъем на второй конус, и, наконец, последний, кажущийся недлинным, совсем пологий путь, крутой излом которого вздымался вверх и на самой вершине опять ломался в последний конус, имеющий форму грани неправильной пирамиды – высшей точки Заалайского хребта. Этот последний подъем был очень крут и чрезвычайно труден для восхождения, что подтверждали и немцы. Сама седловина была нешироким перевальным пунктом. За ней уже никаких хребтов не было видно, и здесь, видимо, был «ледораздел», если можно так выразиться: фирновый поток шел с седловины на север в Алайскую долину и на юг, где были сейчас мы.

Анероид показывал 5500 м с небольшим, когда мы расположились на привал. Погода начинала портиться. С Алайской долины из-за хребта потянул ветерок, и тучи, все белей и зловещей, поползли над хребтом. На пике сначала курилось небольшое облачко, затем он укутался в белую чалму снеговой тучи и скрылся. Так же скоро скрылись его склон и седловина. Снег начал идти все сильней и сильней. «Бури не миновать. До седловины нам не дойти сегодня, это уже как пить дать», – говорил Крыленко, доедая последний сухарь с икрой. «Надо еще подняться на 100—150 м и найти местечко, защищенное от ветра».

Снег пошел хлопьями, ветер крутил его в воздухе, и скоро ничего не стало видно вокруг нас на расстоянии 15 шагов. Сейчас уже все шли вместе, но еще связанные веревками. Ноги начали уже проваливаться в снегу, следы заносило моментально. Впереди группы шел Бархаш, шел он так медленно, что нудным казался весь этот путь, к тому же в моей четверке почти у всех неимоверно стали мерзнуть ноги. Постепенно у моих трех товарищей наступило демобилизационное настроение. Нагуманов и Сухотдинов торопятся идти скорей вниз. Немного погодя и Герасимов заявил: «Ну ее к черту, с вершиной вместе. Сегодня же спускаюсь обратно».

Ноги окоченели окончательно. У меня начинала болеть голова, а Бархаш все так же медленно шел, останавливаясь через каждые два-три шага. Наконец, я не вытерпел и сказал ему: «Львович, давай чуть-чуть побыстрей. Ноги-то, ведь, не деревянные – замерзают, да и недалеко осталось до намеченного места». В ответ на это Львович послал меня к черту, а я, обогнав группу, далеко оставил позади себя товарищей, идущих за Бархашом. Если Бархаш шел чересчур медленно, то я, в пылу некоторого гнева и стремясь ходьбой хотя бы несколько согреть ноги, очень спешил, скоро, конечно, сдал и чаще стал делать остановки; воздуху не хватало, я начал дышать все чаще и чаще, к тому же голова разболелась еще больше. На остановках я уже не наваливался грудью на ледоруб, а прямо ложился на снег так, чтобы не давил еще больше отяжелевший рюкзак. Скоро я выбился из сил и, дождавшись товарищей, стал просить сделать скорее привал на ночлег.

Привал был скоро устроен, палатки с трудом раскинуты и укреплены по углам ледорубами, и красноармейцы стали собираться вниз. Герасимов заявил Крыленко о своем намерении идти тоже на пять тыс. вместе с красноармейцами.

– «Позвольте, а как же седловина?» – спросил Крыленко Герасимова.

– «Завтра поднимусь, – ответил он, – а на вершину я уж не пойду».

Скоро все трое скрылись в пелене снега. Ветер и буря разыгрывались не на шутку. Палатки с трудом стояли, несмотря на то, что по углам были укреплены ледорубами. Расположились мы в двух палатках: в одной – Крыленко и «мальцы», в другой – Бархаш и я.

– «Ноги, видимо, у меня примерзли к подметкам ботинок», – говорю я Бархашу.

– «А ты сними ботинки и натри ноги вазелином, легче будет», – посоветовал Бархаш. Но это не помогло. Ноги чертовски ныли. В соседней палатке возились с поломанным складным маленьким примусом и скоро принесли его нам, чтобы мы разожгли его и вскипятили воды. Это дело было поручено мне. Налив керосину, я стал разжигать его денатуратом. Денатурат горит скверно; только горелка нагреется и я начну накачивать примус, клубы удушливого дыма без огня заполняют мне, рот, лицо и палатку. Бархаш лежит в спальном мешке, закутавшись с головой.

Наконец, глаза у меня вылезли на лоб, голову окончательно разломило и я сказал Бархашу, что брошу это бесполезное занятие к черту.

Теперь стал возиться Бархаш со своей походной кухней и с сухим спиртом. Часа через 2-3 с трудом имели мы по одному стакану горячего шоколада. Шоколад немного согрел, но я уже больше не в силах был сидеть и со стоном влез в мешок, думая, пройдет ли к завтрашнему дню у меня головная боль. Этот вопрос был для меня всем. Если голова будет болеть так же, и если ноги сразу же будут мерзнуть, как сегодня, то я не смогу подняться на пик. С этими тяжелыми и печальными думами пролежал я до утра, ворочаясь с боку на бок с мешком. Бархаш, видимо, тоже мерз, так как он то и дело поднимался, укутывался сверху одеялом и не меньше, чем я, ворочался.

Всю ночь бушевала буря. Ветер рвал полотнище палатки и наметал сугробы снега. К утру погода не улучшилась, правда, немного стих ветер. Палатки были занесены до половины. Ледорубы, оставленные нами вчера немного воткнутыми в твердый снег, сегодня были занесены снегом, виднелись только их кирки.

Бессмыслицей было бы выступать в такую погоду по снегу, по которому нельзя было пройти, не увязнув выше колен. Часам к 12 седловина открылась и манила своим видом к выступлению. Но через час-другой снова снег, ветер и буря. У меня голова нисколько не улучшилась. Вспомнил я последнее настроение трех товарищей, с которыми я поднимался сюда, и подумал: а как, наверное, хорошо им на 5000 м в палатках за скалой, с дровами, с горячей пищей. Мы были на высоте 5600 – 5700 м, хотя анероид показывал 5600 м. Вся надежда на то, что буря вновь утихнет, головная боль пройдет и можно будет идти дальше. Ночью мороз был зверский, доходил наверно до 28°. Ноги все время не переставали ныть, видимо, я их поморозил. Ботинки лежат в спальном мешке для того, чтобы утром были потеплее. У Бархаша же они лежали сбоку возле спального мешка.

Утро настало прекрасное. На небе ни одного облачка. Седловина, склон и пик Ленина отчетливо вырисовывались на синем фоне неба. Солнце начинало печь, но, несмотря на это, все-таки было холодно. Бархаш встал раньше меня и долго возился со смерзшимися ботинками, которые теперь представляли как бы деревяшку. Он их мял, смазывал рыбьим жиром, оторвал петлички от ботинок и не меньше, чем через час, надел их, предварительно тщательно смазав ноги вазелином. Товарищи были уже готовы и радовались, глядя на седловину и на вершину. Но они и сейчас уже жаловались на то, что ноги у них начинают мерзнуть.

Прекрасная погода меня не радовала, как других. Голову и самого меня ломило не меньше, чем позавчера.

Что это, горная болезнь? По-моему, нет. Помню, когда я ее переживал на Кавказе, она выражалась совсем иначе. Меня тошнило. Временами я выплевывал слюну с кровью. Голова, правда, болела также, но главное – тогда я спал прямо на ходу. Ничего подобного нет сейчас. Ни тошноты, ни крови, ни тем более основного признака горной болезни – мании спать – у меня не было.

Что же это тогда? Просто общая утомленность и слабость от подъема, нескольких возвращений и переноски больших грузов.

Я не знаю, что мною руководило: то ли нестерпимая головная боль, то ли позавчерашняя демобилизация в настроениях – усталость и отсутствие перспективы, что погода продолжится хорошей и хватит сил достичь пика Ленина, но только я, безнадежно, тоскливо взглянув на пик, заявил огорошенным товарищам, что я иду вниз.

«Как, что, почему?» – все враз спросили меня, но, вглядевшись в мое лицо, видимо поняли меня, удовлетворились и стали прощаться. Все же я решил проводить их немного.

Ноги у всех начали замерзать после первых 15—20 минут хода. Мои ноги, особенно кончики пальцев, стали не в меру чувствительными и опять у меня ныли, как позавчера. Поднявшись на 50 метров, я сказал Николаю Васильевичу, что пойду вниз в палатку, передал ему мешок, крепко пожал всем руки и пожелав счастливого восхождения, бегом спустился обратно в палатку.

Запыхавшись, свалился я в палатку, разулся и стал отчаянно оттирать ноги. Пальцы были белые и никак не поддавались оттиранию снегом и вазелином сразу вместе.

Теперь я оказался в наиглупейшем положении. Надо идти вниз одному без веревки через трещины, которые теперь все занесены снегом, а снег еще не смерзся и был рыхл, идти было рискованно. «Не миновать мне трещины», – думалось мне. Страшно, но идти надо. Продовольствия нет. Воды нет уже третий день. Оставаться здесь и ждать товарищей без продовольствия тоже нельзя.

Что же делать, как быть? – эти мысли не выходили у меня из головы. Кроме того, я имел поручение Крыленко спустится вниз, привести лошадей ко Второму поперечному леднику и ждать их; если же они не вернутся к 6 сентября, т.е. через 3 дня, то нужно было снаряжать спасательную группу и идти вверх искать их. Все это сразу придало мне смелости, и я решился. Иду вниз, иду один. Не успел я оттереть ноги и собрать некоторые вещи для спуска вниз, как я услышал около палатки разговор людей.

Неужели вернулись наши, не достигнув седловины. Полотнище, заменяющее дверь, отдернулось, и Герасимов с красноармейцами влезли, ко мне в палатку.

– «Ура, браво», – закричал я от радости. Теперь я не один, теперь не страшны будут трещины.

Прекрасно. Все идет, как в кинематографе. Помощь пришла, откуда я совершенно ее не ждал. Я рассказал товарищам о том, как мы тут переждали два дня бурю и как часа два тому назад остальные пошли вверх на седловину. Герасимов же поднялся сюда с фотоаппаратом, чтобы произвести некоторые работы на седловине. Так как мои ноги немного отошли, то я заявил, что мы вдвоем с ним сейчас отправляемся на седловину.

По следам, оставшимся от товарищей, поднявшихся вверх, мы пошли на блистающую в «двух шагах» седловину. Вот небольшой подъем, за ним, наверное, ровное место, а там дальше спуск вниз. Но поднялись на него, миновали какие-то большие не то камни, не то просто громадные льдины, оторвавшиеся и скатившиеся с какого-нибудь склона, оставили за собой еще один подъем, а седловины все нет и нет. Гребень хребта, спускающийся справа, казался совсем уже близко.

Отчетливо был виден подъем на левый первый бугор изломанного пути на пик. Все это было близко. Мы наверное поднялись на высоту 5700 – 5750 м. Но Алайской долины не видно, значит и седловины нет. В это время сразу откуда-то налетел шквал ветра, пошел снег, и пурга в дикой пляске заволокла весь видимый горизонт. Решили спешить обратно, тем более, что если бы и удалось подняться на седловину, то из-за бури долины мы не увидели бы и фотографировать было бы нельзя. Пошли вниз. Следов наших уже не было видно. Ноги вязли по колено в рыхлом снегу, но так как идти нужно было вниз, что облегчало путь, то мы скоро были около палаток. Энергично заработали все четверо. Сняли палатки, собрали все вещи, а на месте лагеря оставили испорченный чайник и ледоруб.

Я написал записку и положил ее в чайник, а чайник повесил на ледоруб, привязав к нему для прочности и чайник, и записку. Записка гласила следующее: «Начальнику экспедиции тов. Н.В. Крыленко. Рапорт. Прежде всего, горячо поздравляю вас с восхождением на высшую вершину Заалайского хребта – на пик Ленина. Я с Герасимовым пытался подняться на седловину для того, чтобы произвести фотографические работы и полюбоваться Алайской долиной, но буря заставила нас вернуться. Интересно, где вы были во время ее. Все приказания будут исполнены. Мы с лошадьми ждем вас у Второго поперечного. Палатку и все имущество спустили вниз. Еще поздравляю с восхождением. Ваш В. Никитин».

Благополучно достигли 5000 м, ночевали здесь и рано утром на другой день спустились до 3800 м.

В базе на 5000 м остались два красноармейца и Абдул-Гали, которым было строго приказано, что, если товарищи сверху не вернутся 5-го вечером, то 6-го утром они должны будут отправиться их разыскивать.

Утро 5 сентября было прекрасное, небо было свободно от облаков и солнце высоко стояло над хребтом. Мы долго наблюдали в бинокль за склоном пика Ленина, пытаясь увидеть поднимавшихся наших товарищей, так как погода для восхождения была отличная. Но на склоне мы ничего не увидели.

По «Основному Саук-Сайскому леднику», до его поворота на запад, мы шли по срединной морене, и надо сказать, что этот путь был наилучшим из изученных мною путей сюда. Морена гладким пологим склоном, покрытым мелкой галькой, провела нас мимо всех ледопадов, ледяного хаоса Четвертого поперечного ледника и вывела прямо в лощину, на базу в 4300 м, откуда мы по правому берегу ледника, обойдя по осыпи все его бугры, достигли палатки у Второго поперечного ледника. По Второму поперечному мы шли уже ночью. В двух шагах абсолютно ничего не было видно, то и дело мы скатывались по ледяному склону и попадали в воронки, наполненные водой. Трещины, нащупываемые нами с помощью ледорубов, мы обходили благополучно и в 9 час. 30 мин. вечера были в палатке под ледником.

После нескольких дневных недоеданий и недопиваний сегодня мы решили сделать себе «лукулловский» обед. На сухих дровах сварили рисовую кашу, компот и какао. После этого крепко спали, а утром были свежими и никакой усталости совершенно не чувствовали. Дров здесь было навалено очень много, больше чем мы оставляли. Видимо, геологи уже перебираются сюда из Козгун-Токая и пошли вниз по течению Саук-Дары.

Пересекли реку под самым ледником и, как только вышли из-за ледника, встретили караван лошадей, везущих дрова; впереди ехал Латкин. Увидев нас, он пришпорил свою лошадь и скоро крепко жал нам руки. Он, оказывается, организовывал базу здесь – у Второго ледника, где они вскоре должны быть всей группой.

Наших лошадей в этом же караване вел Семен. Закурив хорошего трубочного табаку, которого мы не курили, вероятно, недели две, мы сели на своих лошадей и скоро были на базе у Второго ледника, где решили ждать товарищей сверху.

Это было 5 сентября. А 6-го часов, в 8 вечера, с ледника пришли Крыленко, Стах и Арик. Бархаш пришел с фонариком часа через два после них. «Вообще Львович в последние дни ведет себя неважно, – говорит Крыленко, – он все время отчаянно отстает, на привалах встает позже всех и страшно задерживает движение группы. Непонятно, то ли он устал, то ли и на него подействовала высота».

Все товарищи были непохожи на самих себя – с облезлыми губами, с облупленными носами, прихрамывая на обе ноги, так как они были сильно поморожены. Пока мы им готовили ужин, они рассказывали нам о своих злоключениях. После ужина Крыленко собрал всех нас и подробно посвятил во все, что их постигло. А постигло их очень многое.

Поднявшаяся буря, заставившая меня и т. Герасимова спуститься вниз, не достигнув седловины, застала наших четырех товарищей уже измотанными и выбившимися из последних сил. Они растянулись на дистанции порядка 200 шагов. Впереди шел Крыленко и Стах, за ними в 100 шагах Арик, а еще дальше и медленно плелся Бархаш. Поднявшаяся буря застала их почти на седловине. Им приходилось идти по глубокому снегу, который становился тем глубже, чем было ближе к седловине. Крыленко, делая тропу, проваливался на каждом шагу по пояс, а один раз ушел в снег по горло. Вдобавок ко всему этому, трое – Николай Васильевич, Стах и Арик, отморозили ноги. Сначала пальцы потеряли чувствительность, затем вся ступня, а кожаные альпинистские ботинки смерзлись так, что походили на колодку. Дальше идти было нельзя. Буря усиливалась. Пришлось раскинуть палатку, не дойдя в этот день до седловины. Анероид показывал 5 850 м, т.е. на 100 метров выше пункта, с которого мне и Герасимову пришлось ретироваться.

Четыре человека, закутавшись в спальные мешки и тесно прижавшись друг к другу, спали в ночь что на 5 сентября 1929 г. на 6 км выше всего остального мира. Без малого в километре от них вниз по вертикали, на 5 000 базе были живые существа, – это мы – 4 человека. Но мы были защищены от ветра скалой, у нас были дрова и сколько угодно продовольствия, а у них продовольствия должно было хватить не больше как на 2 дня, а отопление была «паровое»: они просто-напросто, забинтовавшись в мешках, «надышали» в палатке теплого воздуха, и им было сравнительно тепло. А за палаткой стоял мороз, достигавший 27° по Ц. Буря свирепствовала безудержно и все больше и больше засыпала снегом палатку. Палки, служившие основным скелетом палатки, сильно погнулись, возникла опасность обрушения и занесение снегом находившихся в ней людей.

5 сентября утром погода была хорошая, бури как не бывало, солнце и безоблачное небо определенно говорили за то, что погода установилась не на один день. А за день немцы с седловины успели, правда, с трудом, достигнуть вершины и вернуться обратно на 4600 м.

Палатку завалили сугробы, зато ее не снесло бурей и потеплело внутри. Товарищи решили идти дальше. Путь до седловины был чрезвычайно труден и утомителен. На каждом шагу они проваливались в снег выше колен. Да и дальше снег лежал таким же толстым слоем.

Было бы совершенно нелепо по такому снегу идти выше и пытаться преодолеть оставшиеся 1,5 км до вершины пика. Но, одолев сугробы и достигнув по колено в снегу седловины, они увлеклись грандиозным видом, вставшим перед ними. Змеей вилась Алайская долина. Фантастические картины рисовались в утренней синеве товарищам; Алайский хребет темными контурами виднелся на горизонте за долиной. С седловины круто спускались в долину ледники, которые также предполагалось преодолеть. Не менее прекрасный вид им открылся и на пройденный путь и на Заалайский хребет.

Надо было решать, что же делать. Идти выше или спускаться вниз. Глубокий снег и совершенная непригодность альпинистских ботинок на такой высоте для защиты нас от мороза – вот что решало вопрос, а не желание идти или не идти. Ботинки при нахождении все время в снегу смерзаются, и, будь на ноге хоть десять пар теплых носков, ноги моментально начинают коченеть.

«Валенки, валенки спасли бы нас, как гуси спасли Рим», – воскликнул с горечью в голосе Крыленко.

Ничего сделать нельзя, надо идти вниз. Товарищи и пошли вниз.

На следующий день до обеда все мы приводили себя в человеческий вид, брились, мылись, меняли одежду, а к вечеру были в Козгун-Токае, где уже шла интенсивная работа геологической группы.

То и дело ахали взрывы и эхом разносились по ущельям. Пламя и дым, поднимающиеся вместе с осколками скал и фонтанами песку, показывали что геологи «лезут» внутрь земли, исследуя породы. Старик-старовер, старатель Яков Филиппыч, дробил крупные породы и промывал их вместе с песком устанавливая таким образом наличие золота, и определяя его процент. Куски породы из разных мест разведок брались в лагерь, где уже скопилось их несколько десятков килограммов. Все они пойдут в ленинградские лаборатории и будут предметом исследования.

В лагере нас встретили радушно, и сотни вопросов посыпались из уст товарищей геологов, особенно физкультурного молодняка, который и в экспедицию-то пошел ради восхождения на пик Ленина. Вечером было решено, что через 2 дня В. Никитин, Бархаш, «мальцы», Герасимов и все красноармейцы, в виду служебных, учебных и других причин, должны отправиться в Москву, а Крыленко организует повторную попытку восхождения.

Но при второй попытке штурма пика ЛЕНИНА из одиннадцати участников восхождения только Крыленко удалось достигнуть высоты 6 850 м, не дойдя, таким образом, до вершины 280 м. Дальнейшее продвижение вверх и восхождение на самую вершину не могло быть совершенно по недостатку времени. Продолжать же восхождение и затем спускаться обратно в темноте было рискованно.

О том, какие трудности встретила на своем пути группа Крыленко при повторном восхождении, какой был состав группы и как она справлялась с задачами восхождения, собственные переживания при восхождении, – все это Крыленко описывает в своих записках «В неизведанные выси», изданных ленинградской «Красной газетой».

После вторичной неудачи восхождения экспедиция закончила свои работы по всем группам.

Каковы же итоги экспедиции? Они заключаются в следующем:

Геологическая группа произвела большие изыскательные работы по золоту в долинах рек: Танымаса, Каинды и Саук-Сая. После специального химического анализа добытых геологами руд, в ленинградских лабораториях Всесоюзный геолком решит, может ли иметь этот район промышленное значение по добыче золота. По предварительным данным известно, что может.

В связи с этим приобретают очень большое практическое значение работы, проделанные топографической группой. Все золотоносные районы и весь путь, пройденный экспедицией, засняты и нанесены на карту. Теперь исчезло предпоследнее «белое пятно» Большого Памира. Немаловажное значение имеют работы альпинистской группы, проложившей путь через всю неизвестную область – долину реки Саук-Сая, ледники и седловину пика Ленина с юга на север, в Алайскую долину. Проложившие этот путь альпинисты оказали существеннейшую помощь геологической и топографической группам экспедиции при продвижении по намеченному маршруту.

Горы, фирн, покрывающий их, и природа остались победителями. Но люди настойчивы. Победа советскими альпистами пика Ленина недалека.

Путь открыт. Опыт есть. А этого уже достаточно для того, чтобы победить величайшие вершины Советского союза – пик Ленина, а затем и пик Гармо.

Оглавление

.

ОТ АВТОРА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ . НА РАСШИФРОВКУ ОСТАВШИХСЯ «БЕЛЫХ ПЯТЕН» ПАМИРА

  «КРЫША МИРА»

  ОРГАНИЗАЦИЯ НОВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ И НОВЫХ ВОСХОЖДЕНИЙ НА ПАМИР

  ПОСЛЕДНИЕ СБОРЫ

  В СТРАНУ «БЕЛОГО ЗОЛОТА»

  «НА КРЫШЕ МИРА»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ . НА ШТУРМ ПИКА ЛЕНИНА

  ЭКСПЕДИЦИЯ НА РАСПУТЬЕ

  ЭКЗАМЕН НЕРВАМ

  ПО СЛЕДАМ РАЗВЕДКИ

  ШТУРМ ВЫСОТ

Реклама на сайте