«Тайна алмазного берега»

Енё Рэйтё Тайна алмазного берега

От редакции

Енё Рэйтё, пожалуй, самый популярный в Венгрии писатель. Его романы пронизаны духом романтики и авантюризма, пропитаны искрометным жизнеутверждающим юмором и доброй иронией. В общем, заряд бодрости и хорошего настроения читателям гарантирован.

Кроме того, в книгах писателя присутствует детективный элемент, что заставляет читать их с не меньшим интересом, чем детективы Агаты Кристи. Только в отличие от последних романы Енё Рэйтё оптимистичны и всегда заканчиваются хеппи-эндом.

Енё Рэйтё прожил до обидного мало – всего тридцать восемь лет, но его литературное наследие насчитывает около тридцати романов, большинство из которых переведены на многие языки мира. Судьба этих книг чем-то схожа с судьбой книг наших замечательных авторов – И. Ильфа и Е. Петрова, – их читают и перечитывают уже многие поколения, их экранизируют, а реплики персонажей давно стали крылатыми выражениями. Настало время познакомить и российских читателей с творчеством Енё Рэйтё. Уверены, что знакомство это будет приятным.

Глава первая

1

Турецкий Султан вот уже двое суток не казал глаз из дому – кто-то стибрил у него единственные штаны. А без этой детали гардероба, согласитесь, ну никак нельзя не обойтись, особенно если собираешься на прогулку.

Какова мораль сего казуса?

Ей-богу, не знаю.

Однако факт остается фактом: из всего этого вытекают весьма поучительные последствия.

Ведь не похить неизвестный злоумышленник штаны Турецкого Султана или отнесись Чурбан Хопкинс бережливей к собственному гардеробу, то судьба целого ряда людей и даже некой не слишком великой державы сложилась бы по-другому. Вот ведь какие загадки скрываются иной раз в самых обыкновенных штанах.

2

А теперь несколько слов обо мне, скромном герое данного романа.

Человек я благочестивый, по всей видимости, оттого, что дядюшка мой по материнской линии был кантором и я с младых ногтей впитал почтение к нормам высокой нравственности. И посему лишь в случае крайней необходимости подвигаюсь на кражу в день святой Марфы. Марфой, то бишь Мартой, звали мою матушку, и день ее именин я чту неукоснительно. Пусть не удивляют читателя мои несколько старомодные моральные принципы, но жизненный опыт яснее ясного показал: вздумай только пренебречь определенными правилами и традициями, и жизнь твоя пойдет наперекосяк. Зато если придерживаться своих идеалов, даже тернистый путь окажется легко преодолимым.

Сии строки льются из-под моего пера с художественной простотой, однако же четко и доходчиво, лишь благодаря тому, что я с детских лет намеревался стать кантором.

Намерение мое не осуществилось: от этого благородного поприща меня отговорил горячо любимый папаша. Сам-то он был простым рыбаком, но упросил меня податься в матросы, поскольку его отец, дед, прадед и более отдаленные предки были моряками. Отец в красках расписал мне прелести моряцкой жизни, привилегированное положение мореходов среди прочей сухопутной швали, упомянул лорда Нельсона, который в свое время, сославшись на мужество и отвагу моего прадеда, воспрепятствовал попыткам посадить этого достойного человека на кол. И все же словесным увещеваниям папаши так бы и оставаться втуне, кабы не прибег он к крайнему аргументу: прошелся по мне увесистой дубинкой, покуда я не признал весомости его доводов и не определился в юнги.

Однако жажда проповедовать идеи мира и любви к ближнему по-прежнему живет во мне, как во времена далекой юности, когда я ровным счетом ничегошеньки не ведал о жизни, знай себе предавался со сверстниками невинным забавам и тащил на своем горбу в травматологический пункт нежно любимого папашу, если кабацкий сброд одерживал над ним верх.

Начитанность перешла ко мне по материнской линии. Трогательная история королевы Гвиневеры оказалась первой книжкой, попавшей мне в руки, я зачитывался ею годами. Позднее увлекся похождениями Жиля Блаза, а в тюрьме Синг-Синг я раз десять прочел повествование о рыцаре Лоэнгрине и дивном Лебеде. Очень, скажу я вам, поучительная книжонка; она заставила меня пересмотреть свой образ мыслей, поскольку именно тогда я постиг вечную, общечеловеческую истину: сколько ни скрывай свое прошлое, женщина рано или поздно тебя раскусит, и лети лебедем на все четыре стороны.

До чего глубокая и мудрая мысль! Смело могу предполагать в себе и склонность к затворничеству: сидишь в камере-одиночке и размышляешь о всякой всячине. А уж тот, кому доводилось клеить бумажные пакеты, подтвердит, насколько располагает к раздумьям это занятие.

Вот так и заделался я странником, брожу по свету, проповедуя принципы мира и любви. Есть у меня свой свод заповедей, которых я неукоснительно придерживаюсь при любых обстоятельствах.

1. Избегай стычек и грубого насилия.

2. Не имей дела с задирами и склочниками.

3. Старайся воздействовать на ближних уговорами и увещеваниями.

4. Не ссылайся на очевидцев, свидетельства которых помогут тебе выкарабкаться, зато их самих упекут за решетку.

5. Не прибегай к лжесвидетельству, если не припечет.

6. Обходи стороной пьяных, тогда и к тебе не станут приставать, окажись ты в подпитии.

7. Не поддавайся тщеславию, не воображай себя умнее и лучше других.

8. Не воруй и не дерись по воскресеньям, остальных шести дней в неделю хватит на это с гаком…

Ну вот, пожалуй, и все обо мне, о моем прошлом, моем нраве и духовном облике. Надеюсь, вы поняли, что перед вами личность незаурядная.

3

Причиной всех бед оказался день именин моей матушки. Аккурат тогда я по милости жестокосердого капитана ошивался без работы в живописном городе Оране. Дело в том, что до этого я служил на трехмачтовике «Оторви и брось» помощником капитана по контрабанде спиртного. Капитан этот отличался беспримерной грубостью: чуть что – дубасил кулачищами, не разбирая куда бьет. В тот раз он обрушился на меня из-за какого-то пустяка, расквасил мне нос и вдобавок шандарахнул по башке складной лесенкой. Его хлебом не корми, дай только человека помучить. Насилу удалось оградить себя от дальнейших проявлений его жестокости, в результате чего этот зверюга окривел на один глаз. Но по ребрам я его не бил, они сами треснули, когда капитан по винтовой лестнице катился в трюм. Тут уж, извините, я ни при чем. На приличных судах принято закрывать люки крышкой.

После такого обмена мнениями, ясное дело, с корабля пришлось делать ноги, вот и очутился я среди красот Орана – без гроша и без документов: бюрократия, давний мой недруг, лишила меня этого важного для любого матроса приложения.

По счастью, кое-кто из моих дружков-приятелей и партнеров по бизнесу в данный момент пребывали на свободе и, будучи приверженцами античного искусства, обосновались на окраине Орана в цистерне-водосборнике, уцелевшей аж с времен древнего Карфагена. Эти подробности я узнал от Чурбана Хопкинса, когда мы с ним ненароком столкнулись у знакомого барыги. Чурбан Хопкинс был коренастый, плотный, но не толстый; в ходе давней дружеской размолвки ему заехали в физиономию чем-то тяжелым, отчего нос сплющился и приобрел вечно сияющий багровый оттенок. Хрипатый голос дополнял его симпатичный облик. Цилиндр он носил сдвинутым на затылок, курил подозрительно короткие сигары – явно подобранные чужие окурки, – а косолапости его мог бы позавидовать медведь.

Он первым засек меня в толпе и дружески хлопнул по плечу. Затем помог подняться и отряхнул с моей одежды пыль.

– Привет, Оковалок!

– Чурбан, дружище! – радостно возопил я. – Тебя послало мне само небо. У меня нет крыши над головой, а в кармане всего десять франков, которые я выручил за продажу капитановой штормовки.

– Не расстраивайся, парень, выше голову! – подбодрил он меня, как обычно громко и радушно. – Это горе не беда!

– Значит, я могу на тебя рассчитывать?

– Что за дурацкий вопрос! Друзья мы или нет?

– Итак?…

– Сперва пропьем твои десять франков, а там посмотрим. Топай за мной!

Вот это, я понимаю, друг – во имя дружбы готов пожертвовать последним. И джентльмен к тому же. Матросской службой он гнушался, деньгами разбрасывался с легкостью и был большим почитателем прекрасного пола. По роду занятий причислял себя к рантье и безостановочно странствовал по свету, поскольку некоему ретивому инспектору уголовной полиции втемяшилось рассылать во все края сведения о славном прошлом Хопкинса.

Мы пропили десять франков и двинулись к выходу.

– Не бери в голову! – утешил меня Хопкинс уже после того, как бармен не позволил нам удалиться через холодильник и направил в сторону двери. – Поселишься у меня, а там, глядишь, и дельце какое-нибудь сварганим.

– Послушай! – спохватился я. – Денежки пропили, а закусить забыли.

– Ни о чем не заботься, пока я с тобой. Вот что! Завалимся-ка мы к Турецкому Султану и у него перекусим.

В самых первых строках я упомянул, что Турецкий Султан двое суток не выходил за порог, потому как у него стибрили штаны. Этим обстоятельством и решил воспользоваться Чурбан Хопкинс. Турецкий Султан, прозванный так из-за большущего носа и длинных ручищ, полумертвый валялся у себя в каюте на барже. Баржу эту должны были перегнать в сухой док, но чтобы до тех пор ее не растащили по досочкам, наняли охранником Турецкого Султана – за крышу над головой и двести франков по окончании службы. Однако недели две назад он напился до бесчувствия и, пока дрых, у него стянули штаны. С тех пор Султан вылезал из своей берлоги только по ночам и, замотавшись пестрой скатертью, расхаживал по городу как калиф Гарун аль-Рашид.

Чурбан Хопкинс сделал Турецкому Султану следующее предложение: выдавать напрокат свои брюки с почасовой оплатой полтора франка наподобие таксы наемных автомобилей или же на целый вечер с вознаграждением аккордно в виде семи франков и ужина на две персоны.

Жертва кражи затянулся сигаретой.

– Вот что, милейший! – заявил он. – Так уж и быть, получишь четыре франка, если в придачу к штанам дашь поносить и свою рубашку.

Не стану описывать рубашку Хопкинса. Требование Турецкого Султана станет понятным, если учесть, что у него самого вообще никакой рубахи не было.

– В комплекте – за восемь франков. Не нравится – не бери!

Обменявшись оскорбительными для чести джентльмена репликами, стороны наконец пришли к соглашению: шесть сорок с оплатой задним числом. Хопкинс вручил Султану свои брюки и почти целую рубашку, один рукав которой не выдержал процедуры переодевания, поэтому пришлось спрятать его в карман пиджака. Брюки новому владельцу оказались неимоверно широки и коротки.

Облачившись в штаны и неполную рубаху, Турецкий Султан радостно вырвался на волю, а мы расположились на палубе баржи и принялись ждать его возвращения. Хопкинс обмотался скатертью, что придало ему сходства с вождем индейского племени.

– Ты уверен, что Султан вернется? – поинтересовался я.

– Даю голову на отсечение!

– Неужто он настолько честный?

– Вряд ли… – задумчиво протянул он. – Но все-таки вернется. Ведь тут у него жилье, а это, согласись, поценнее каких-то там штанов.

Печально, что порой ошибаются даже такие умные люди, как Чурбан Хопкинс. Шумная жизнь огромного порта постепенно стихала, наступили сумерки, а Султан все не возвращался.

Хопкинс с отвращением поглядывал на ниспадающие складки скатерти, производя впечатление большого, погруженного в тоску стола.

– Уж не стряслось ли с ним какой беды? – высказал он вслух свои опасения.

– Хм… Ежели Султану вздумалось разжиться бабками и его застукали с поличным, не исключено, что он уже видит небо в крупную клетку…

– И сидит в моих штанах! – горестно взвыл мой приятель.

Скоро темное небо облачилось в звездный наряд, взошла луна, а вместе с нею появился и вооруженный патруль.

– Похоже, не вернется, мерзавец!

– А может, все-таки вернется…

– Какое там! Даже надежным жильем решил поступиться. Видишь ли, я ведь не из-за штанов убиваюсь, в конце концов, гардероб положено время от времени обновлять, но совесть-то должна же быть у человека! Турецкий Султан польстился на мои брюки! Уж скольких негодяев я на своем веку перевидал, вот ведь и ты у меня в приятелях ходишь, но мы с тобой друг дружке свинью не подкладывали… Ну и времена пошли!

– Как же нам теперь быть?

– Не отчаивайся, дружище! – утешил меня Хопкинс, этакий причудливый гибрид туземного царька с кухонным столом. – Жизнь продолжается, и я не намерен до старости ходить в этой скатерти. Дома, то бишь в цистерне для воды, обретаются мои надежные друганы. Слетаешь к ним и принесешь какие-нибудь штаны.

– Обождем еще малость, вдруг да Султан подрулит…

– Не надейся. Штаны и давний друг для меня потеряны навеки. Штанов, конечно, жаль, я их всего седьмой год ношу. Ну, ладно, оставим это. Не одежда красит человека. Придется довольствоваться чем-нибудь поскромнее.

Доведись вам хоть разок взглянуть на пропавшие с концами штаны Чурбана Хопкинса, – вы бы сняли шляпу перед редкостной невзыскательностью этого человека.

– Впрочем, если одолжишь мне свои брюки, я обернусь за полчаса и раздобуду одежду.

Я не пришел в восторг от этой идеи.

– Знаешь, я предпочел бы сохранить и штаны, и друга.

– Выходит, сомневаешься в моей честности? – в голосе его сквозила холодная издевка. – И это после того, как мы два года отсидели бок о бок в Синг-Синге, делили горькую участь неволи!

– Не трави душу, Хопкинс! Но не согласен я тут торчать вместо тебя, полуголый и в скатерти.

Трап загудел под топотом босых ног, и на палубу взлетел запыхавшийся парнишка.

– Меня сюда послал какой-то чокнутый в портках из чертовой кожи, – проговорил он. – Народ за ним ходил толпами, полиции пришлось разгонять…

Судя по описанию, речь шла о Турецком Султане, облаченном в штаны Хопкинса.

– И что было дальше?

– Он велел мне зайти с ним в лавку старьевщика, а там сменил свои штаны на красные мусульманские шаровары.

– Мои штаны! – взревел Хопкинс, как раненый зверь.

– Посулил приплатить за обмен, но когда натянул на себя шаровары, денег старьевщику не дал, да еще пригрозил отколотить… Потом написал вот эту цидульку и велел отнести вам, а вы, мол, заплатите мне пять франков и угостите выпивкой.

Мы по-быстрому спровадили малого пинками, после чего развернули послание Турецкого Султана.

«Привет, ребятишки, держитесь за штанишки!

Не серчайте, но я вас малость подвел. Уносите ноги со старого корыта, да поживее. Наведался туда средь ночи хозяин с какими-то парнями, приволокли сундучище огроменный, в трюм его спустили. Как только они смотались, я было сунулся туда, вдруг, думаю, удастся чем ни-то поживиться… А в сундуке-то трупешник! Ох, не к добру это, братцы! Смывайтесь, пока не поздно, не то фараоны заметут. Подкладывать вам подлянку я вовсе не собирался, так уж оно получилось. На верность и дружбу мою завсегда можете рассчитывать, у нас, турецких султанов, с этим делом железно».

Ничего себе подарочек – покойник в трюме!

– Лети стрелой! – распорядился Чурбан Хопкинс. – Ежели через час не воротишься, я сигану в воду и на сушу больше не вылезу. Подамся в русалки!

К положению Турецкого Султана, конечно, можно было отнестись с пониманием – он угодил в ловушку, но чтобы подставить нас и даже словом не упредить… Подлянка она и есть подлянка, как он сам выразился.

– Ладно, я побежал…

– Чеши по авеню маршала Жоффра, там из любого проулка выскочишь на дорогу к кладбищу. А позади кладбища стоят водные цистерны.

– Понял.

– За почтой можно угнать автомобиль, тогда обернешься в два счета.

– Сегодня? – возмутился я. – В день святой Марты?!

– Фу, дьявол!.. Все забываю, что ты на этом пунктике сдвинутый. Ну, чеши: одна нога здесь, другая там. Да возвращайся поживей!

Я припустил во всю прыть.

Глава вторая

1

Я добрался до цистерн позади кладбища и довольно быстро отыскал логово моего приятеля.

Остальные жильцы – Альфонс Ничейный со своими двумя бессменными подельниками – аккурат были дома.

Об Альфонсе Ничейном достаточно упомянуть, что его выдворили из всех стран мира, а посему он с давних пор существовал на Земле на нелегальном положении, да и то в основном по ночам. Хопкинс утверждал, будто бы он датчанин, некий изготовитель ядов из Гватемалы клялся-божился, что Альфонс – испанец, а тот с гордостью называл себя «безродным космополитом», поскольку появился на свет в туземной пироге в окрестностях Коломбо и все близлежащие государства отказались зафиксировать сей факт законным порядком.

Крестили младенца на некоем армянском судне, что, однако, не закрепило за Альфонсом официального статуса. Знатоки юриспруденции из полицейских кругов считали, что его следовало бы выдворить на другую планету.

Альфонс был хорош собой: стройный, хотя и несколько женственный, отличался изысканными манерами и образованностью. Однако мало кто умел обращаться с ножом так, как он, а несколько лет назад в Суэце до того ловко нокаутировал инкассатора, что бедняга заработал тик и до сих пор дергается всем телом – об этом случае даже в медицинских газетах писали.

Альфонс Ничейный и его подельники уютно обустроили свое жилище. С минимальными финансовыми затратами, зато не щадя усилий, приватизировали занавес из реквизита бродячего цирка и застелили холодный каменный пол цистерны. Спать вся троица укладывалась на бортовых досках с кузова грузовика.

– Что новенького, Оковалок?

– Чурбан Хопкинс ждет не дождется вас на барже, с головы до пят замотанный в скатерть.

И я изложил им нашу печальную историю. Альфонс Ничейный тихо процедил сквозь зубы крепкое словцо, а подельники его, не стесняясь в выражениях, возмущались во весь голос. М-да… Будь я на месте Турецкого Султана, не хотел бы я столкнуться с этими парнями на узенькой дорожке.

– Дайте побыстрее какую-нибудь одежку! – поторопил я их.

– За кого ты нас принимаешь? Мы тебе не кинозвезды какие-нибудь, чтобы гардероб за собой таскать. Что есть, то и носим на себе.

– Но ведь не сидеть же Хопкинсу в скатерти до глубокой старости!

– Упаси бог, этого мы не допустим! Одолжим у кого-нибудь приличный костюмчик.

– Никаких выкрутасов, ребята! – предупредил я их. – Действовать только честным путем. Сегодня матушкины именины.

– Лады! – сказал один из подельников. – Тогда подпоим кого-нибудь и разденем.

Однако другой счел, что трахнуть по башке дешевле обойдется.

На том и порешили.

К счастью, обошлось без насилия. В будке дорожных строителей мы прихватили рабочий халат – правда, промасленный и дырявый, но на первых порах сойдет.

Затем поспешили в порт. Было уже около одиннадцати, причал почти обезлюдел.

– Где ваша посудина? – спросил Альфонс.

– Вон там, за углепогрузчиком.

– Значит, так: вы стоите на стреме, – дал он указание своим подельникам. – Чуть что – свистните. А ты показывай дорогу.

Мы взобрались на палубу и коротким свистом предупредили Хопкинса. В ответ – тишина…

Может, пригрелся в скатерти да уснул с расстройства?

Мы дошли до того места, где еще какой-то час назад сидели с Хопкинсом в ожидании. На дощатой палубе валялась скатерть, а самого Хопкинса не было видно.

– Вряд ли он далеко ушагал. Не такой он человек, чтобы разгуливать по городу в чем мать родила.

– Это верно. Хопкинс, он у нас пижон, следит за собой. Давай на всякий случай спустимся в трюм. Вдруг он нашел какую-нибудь попону потеплее и задрых.

Ощупью мы спустились вниз, окунувшись в запахи тухлой рыбы. Альфонс включил фонарик и осветил гнилой остов баржи.

– Вон он, дорожный сундук, – сказал я. – Должно быть, жмурик там и есть.

– На хрена он нам сдался?

– Может, при нем какие вещички имеются…

– Раскатал губы… Ничего там нет!

– Почему ты так думаешь?

– Потому как Хопкинс сразу же после твоего ухода нырнул сюда и пошуровал в сундуке. Если покойник был обряжен честь по чести, значит, Хопкинс отчалил в полной экипировке.

– Маловероятно, – заметил я.

– Почему?

– Если бы жмурика засунули в сундук одетым, Турецкий Султан не стал бы рассиживать здесь в скатерке.

– Твоя правда.

– И все же глянем на всякий случай.

Мы подобрались к сундуку. Альфонс светил фонариком, а я вооружился ломом. Однако инструмент не понадобился: крышка была не заперта и легко откинулась.

Альфонс направил луч света внутрь сундука, тотчас вскрикнул и выронил фонарик.

Внутри покоился Чурбан Хопкинс. Бездыханный!

– Карамба! – выругался Альфонс Ничейный.

Свое возмущение он обычно выражал ругательствами сквозь зубы, однако ошибется тот, кто подумает, будто бы по характеру сквернословия можно сделать какой бы то ни было вывод относительно происхождения самого Альфонса. Он редко сквернословил дважды на одном и том же языке. Послушав его, любой из народов мира мог бы счесть Альфонса своим. Но это я так, красного словца ради: народы мира вовсе не соревновались между собой за это почетное право.

– Эй, Оковалок! – шепотом воззвал ко мне Альфонс. – Что бы это значило?

А я стою и молчу, прямо дара речи лишился. Надо же, старый верный друг взял и копыта откинул. Причем не по своей воле…

Альфонс снова посветил фонариком. Одежду с покойника сняли, он был весь в крови, хотя ран не было видно, и лишь когда мы его перевернули, оказалось, что бедняге Хопкинсу выстрелили в затылок.

– Дознаемся, чьих это рук дело! – пообещал я.

– Уж это беспременно…

– И расплатимся со злодеем сполна.

– Да еще причитающиеся проценты накинем!

Полные скорби, стояли мы у сундука, будто возле гроба. Таких преданных друзей, таких весельчаков, как Хопкинс, теперь днем с огнем не сыщешь.

– Ну что ж, отдадим ему последний долг по морскому обычаю.

– Тс-с! – шикнул Альфонс и схватил меня за руку.

Послышался какой-то шорох, не похожий на крысиную возню.

– Посвети-ка!..

Луч света выхватил контуры человеческой фигуры, устремившейся по лестнице вверх.

Мы – за незнакомцем. Альфонс споткнулся и упал, потому как по узкой лесенке мы рванули одновременно. Тьма – хоть глаз коли, ступеньки сотрясаются от топота, но прежде чем бандит успевает добраться до люка, я хватаю его за ногу. Мы вместе срываемся вниз, но при падении я мертвой хваткой вцепляюсь ему в глотку и вслепую наношу первый удар. Черепушка его гулко ударяется об пол – звук, отрадный для слуха.

Человек я добрый, кроткий, но мой прямой удар левой снискал мне заслуженную славу среди крутых ребят.

– Свет! – тяжело дыша, выговорил я.

Вспыхнул фонарик.

Ну, братцы, сюрприз за сюрпризом!

Оглушенный ударом, на полу скукожился Турецкий Султан. С окровавленной рожей и в красных шароварах.

2

– Небось, порешите меня сей момент? – вопросил он.

– А ты как думал! – согласно кивнул я. Не в моих обычаях понапрасну обнадеживать других.

– Я бы не стал спешить, – задумчиво проговорил Альфонс. – Сперва оттяпаем тебе уши, нос и прочие излишние выступы. Мгновенная смерть в данном случае не может служить достойным наказанием.

Султан закурил сигарету.

– Понятно… – тихим голосом произнес он – это при его-то задиристом и вспыльчивом нраве. – На вашем месте я бы сделал то же самое.

– Знаешь, что я тебе скажу, Султан ты Турецкий! – не выдержал Альфонс. – Если вроде бы нормальный мужик способен раздеть приятеля, а потом вернуться и пришить его, то для меня он хуже каннибала. – С этими словами он плюнул на Султана и пинком вышиб у него из руки сигарету.

– Ну и поделом мне, – пожал плечами Султан.

Ну, что вы скажете? Сроду никому спуску не давал, а тут все сносит.

– Прежде чем мы вышибем из тебя поганую твою душонку, ты бы хоть признался, за что ты отправил Чурбана Хопкинса к праотцам? Чем он тебе не угодил?

– Какой смысл говорить правду? Вы же все равно не поверите!

– А ты попытайся!

– Да не убивал я его!

Я не сдержался и так двинул его ногой, что он опрокинулся вверх тормашками.

– Трусливый пес, подлый убийца!

– Поэтому я и не хотел говорить. Знал, что не поверите. Да я и сам бы не поверил. А вот уличить меня в трусости до сих пор никому не удавалось!

Что правда, то правда.

Разговор зашел в тупик.

– Тогда выкладывай, как оно, по-твоему, все было.

Он и выложил.

– Принес я Хопкинсу одежку, потому как стыдно стало. Что же это, думаю, я доброго человека голяком оставил! Прихожу, а на палубе его нету. Решил, что он вниз спустился, на покойника взглянуть. Я тоже слез в трюм. Глянул, а в сундуке Хопкинс лежит. Смыться я не успел, потому как вы заявились…

– Где одежда, которую ты ему принес? – не отступался от своего Альфонс Ничейный.

Султан направился в угол и показал ворох тряпья.

– Военная форма! – воскликнул Альфонс: даже в темноте разглядел, черт глазастый!

– Другой не нашлось. Зачем мне было бы ее приносить, если бы я собирался прикончить Хопкинса? – Он закурил по новой.

Дьявол его разберет! Трудно вообразить, будто бы он прихлопнул Чурбана Хопкинса: даже убийцы не ведут себя так нагло перед собственной смертью, а этот сидит себе, попыхивает сигареткой как ни в чем не бывало. От Альфонса пощады не жди, да и про себя могу сказать: при всей моей кротости, стоит мне всерьез разозлиться, и тут уж любому не поздоровится.

Чувствовалось, что Альфонс Ничейный тоже несколько сбит с толку.

– Словам веры нет, – произнес он после некоторого колебания и поставил фонарик на валявшийся рядом ящик. – А у меня, признаться, руки чешутся дать тебе по мозгам.

Султан щелчком отбросил сигарету, так что тлеющий кончик выписал широкую дугу, и рубанул сплеча:

– Да плевать я на вас хотел!

Силен малый, да? Нос крючком, седые волосы ежиком, холодные рыбьи глаза смотрят на всех с ледяным презрением… Не знаю, как вам, а мне такие парни по душе, и прикончить Султана у меня рука не поднимается.

– Но-но, ты не больно заносись-то! – прикрикнул на него Альфонс.

– Послушай! – обратился я к нему. – Провалиться мне на этом месте, если Хопкинса застрелил Султан!

– Я тоже не уверен, что это его рук дело. Ну а если мы ошибаемся?

– Чем ты занимался здесь, в трюме, когда мы пришли? – влепил я Султану вопрос в лоб.

– Я решил отомстить за Хопкинса и выследил тут кое-кого.

– Кого ты выследил?

– Убийцу, ясное дело!

– Выходит, ты знаешь, кто убийца? – ухватился за его слова Альфонс.

– Знаю.

– И кто же он?

– Не скажу. И рад бы, да не могу.

– А если я тебя придушу?

– Тогда и подавно не расколюсь. Вольно вам самоуправствовать, если будет доказано, что я прикончил Хопкинса. Но если я в этом злодействе не повинен, валите на все четыре стороны. Мои секреты пусть выколачивают из меня фараоны.

М-да, против правды не попрешь.

– Твоя взяла, Султан! – сдался я наконец. – Лично я тебе верю.

– Я тоже, – кивнул Альфонс Ничейный.

– Значит, я здесь не на правах арестанта? – уточнил Султан.

– Нет.

– Тогда какого черта, – повернулся он к Альфонсу, – ты пнул меня ногой?

Длинная ручища Султана взметнулась и с такой силой припечатала смазливую физиономию Альфонса, что, будь на его месте любой другой, свалился бы с катушек долой. Однако Ничейный ответил молниеносным хуком.

Драка началась – не приведи господи! Я-то считаю, что Альфонс в два счета мог бы одержать верх, потому как равных ему за всю свою жизнь не встречал, но в его планы не входило разделать Султана под орех. Противники, сцепившись, катались по полу, в полутьме раздавались тупые звуки кулачных ударов.

Я не вмешивался – мое дело сторона. Пускай почтеннейшие господа сами разбираются.

Взгляд мой был прикован к старому приятелю, который ныне покоился в дорожном сундуке. Бедняга Хопкинс!.. Лицо спокойное, умиротворенное, глаза закрыты… Но что это?! Я отчетливо видел, как мускул у носа дернулся.

Батюшки-светы, мы ведь даже не удосужились проверить, жив он или помер!

– Стоп! – заорал я и пинком привел в чувство Альфонса, который, ухватив Турецкого Султана за уши, самозабвенно колотил его башкой об пол.

– Ребята! У Хопкинса лицо дернулось. Надо бы взглянуть… вдруг да он жив…

– Ты что, даже сердце у него не послушал? – обрушился Альфонс на Султана.

– Чего там слушать… Я думал, ему кранты! – пропыхтел Султан.

Мы вытащили Хопкинса из сундука и положили на пол. Альфонс приник ухом к его груди, мы, затаив дыхание, ждали.

– Ну, как?

– По-моему, глухо… – буркнул Альфонс, но головы по-прежнему не поднимал. Некоторое время спустя он сказал: – Иногда мне чудится легкий толчок… Да и не остыл он, как покойнику положено…

Альфонс извлек из кармана плоскую металлическую фляжку и влил капельку рома сквозь стиснутые зубы Хопкинса. Я принялся массировать ему грудную клетку.

Если Хопкинс выжил, то лишь благодаря тяжелому ранению. Да-да, не смейтесь! Капитан полиции в Сингапуре рассказывал, что в бессознательном состоянии человек не истекает кровью, поскольку кровообращение замедляется, кровь вокруг раны густеет и закупоривает отверстие.

Прошло еще несколько томительно долгих минут, и мы уловили редкие, чуть слышные толчки.

– Надо врача! – заявил Султан. – И не абы какого, а первостатейного.

Мы устроили Хопкинсу ложе из порожних мешков, а сами помчались за врачом.

Подельники Альфонса Ничейного терпеливо несли вахту у трапа.

– Можете быть свободны! – отпустил их Альфонс. – Теперь мы и втроем управимся.

3

В порту Орана у нас был свой врач. Федор Квасич некогда служил на русском крейсере «Кронштадт», а после революции очутился в Оране. Влачил жалкое существование, а пьянство и карты делали свое черное дело. В результате за какое-то нарушение закона бывшего моряка даже упрятали на год за решетку.

Отбыв срок, доктор Квасич обосновался в порту в качестве врача и морфиниста. Здешним нравам чужды бюрократические порядки: диплом – дело десятое, главное – умение. А Квасич много чего умел! Прежде всего – молчать. Не мне вам объяснять, что основное условие лечения – сохранение врачебной тайны. Если извлекаешь из пострадавшего револьверную пулю, незачем увязывать лечение с криминальной хроникой завтрашних газет, а если констатируешь факт смерти, не вникай в подробности, где обретет твой пациент вечное упокоение.

Это и называется сохранением врачебной тайны.

Квасич много читал, много пил, а в качестве побочного занятия служил пианистом в баре «У когтистой кошки». Играл он действительно хорошо.

Крупные белые, покрытые веснушками руки этого гиганта-толстяка, опухшего от непрестанных возлияний, с поразительным проворством скользили по клавишам, извлекая дивной красоты звуки.

Мы неслись на всех парах, тем более что нужный нам бар располагался в проулке неподалеку.

– А где Турецкий Султан? – спохватился вдруг мой приятель.

Султан-то, оказывается, слинял!

– Теперь ясно, что рыльце у него в пуху! – воскликнул Альфонс.

– Что рыло в щетине, это бы еще полбеды. Никто из нас не бреется по два раза на дню, зато Султану удалось сегодня дважды оставить нас в дураках.

– Ну, попадись он мне, придушу как кутенка!

– Сперва разыщем Квасича.

Доктор медицины сидел за роялем. Из-под пальцев его лилась душещипательная мелодия, глаза влажно поблескивали.

Завидев нас, Квасич тотчас захлопнул крышку рояля и взял свою шляпу.

– Прошу прощения, – сказал он, обращаясь к посетителям. – Меня вызывают к тяжелобольному. – Подхватился и пошел. Это ли не отзывчивость?

– Нож? – деловито поинтересовался Квасич дорогой.

– Нет.

– Пуля?

– В затылок.

– Скверно!

По пустынному переулку мы припустились чуть ли не бегом.

– Где ваш саквояж? – спросил я.

– У Барышникова.

– Значит, зайдем за ним.

– Двести франков.

– Ничего, вызволим.

«Барышников» – кличка всем нам известного барыги, который к тому же ссужал деньги под залог. Докторский чемоданчик со всеми необходимыми инструментами был сейчас у него.

Мы постучались к Барышникову. Сгорбленный, седобородый ростовщик жил в небольшом домишке один.

– Нам нужен саквояж доктора Квасича.

– Двести франков.

– Чего нет, того нет.

– На нет и суда нет.

– Подавись своими франками!

Барыга выхватил револьвер и направил на нас.

– Ну и сволочь же ты, Барышников! – не выдержал я.

– А что прикажете делать? Я потому и беру под залог докторский чемоданчик, что от подыхающих отбоя нет. Значит, всегда найдется желающий уплатить залог. Это называется бизнес. Отдашь даром, и плакали твои две сотни.

– Откуда нам взять?

– Ценю юмор! Сейчас полночь, и за полчаса вы вполне успеете забраться в тепленькое местечко и погреть руки.

– До тех пор Хопкинс коньки отбросит.

– Ничем не могу помочь. Не подходите ближе, стрелять буду!

– Пошли, Оковалок! – скомандовал Альфонс Ничейный. – А вы, Квасич, ждите здесь. Мы мигом обернемся.

На пару с Альфонсом мы отправились на охоту. От одного из доков в море вдавался длинный мол, и аккурат в этот момент к нему причалила яхта – изящная и явно дорогая.

– Ну как?

– Попытка не пытка…

Мы зашагали вдоль мола. С яхты сошли пассажиры.

– Прячься! – Мы шмыгнули за груду покрытых брезентом тюков.

К берегу двигались двое: высоченный, крепкого сложения седовласый господин в офицерской форме со знаками отличия высокого ранга и другой господин, помоложе. Сопровождали их два матроса.

– Капитану придется заговорить, – холодно обронил седовласый.

– А если он не появится? – возразил его спутник. – Пора бы ему уже дать о себе знать.

Голоса и звуки шагов, постепенно удаляясь, стихали… Мы метнулись к яхте. Посудина роскошная, небось найдется здесь такая мелочишка, как двести франков!

На палубе слабо мерцали редкие фонари.

– Заходи с другого конца… – шепотом распорядился Альфонс и, пригнувшись, ухватился за борт парусника. Я прокрался к корме. Есть у меня короткая, обтянутая кожей и начиненная свинцом дубинка, с которой я не расстаюсь. Взобравшись на палубу, я сразу же приготовил дубинку.

На корме было темно. Обогнув каюту, я осторожно выглянул из-за угла и увидел вооруженного охранника: к винтовке матроса был примкнут штык. Часовой занимал пост у второй каюты – с той стороны должен был подобраться Альфонс. На палубе появился еще один матрос; зажав под мышкой свернутый брезент, он мурлыкал себе под нос какую-то песенку.

Вооруженный страж беспокойно завертел головой, словно заслышав шум.

Огромной гибкой кошкой бросился на него Альфонс Ничейный и в ту же секунду нанес удар в челюсть. Послышался негромкий хруст разбитой кости, и матрос рухнул бы мешком, не подхвати его Альфонс вовремя, чтобы избежать лишнего шума.

Его напарник не успел опомниться, как схлопотал по башке свинчаткой. Негромко охнув, он свалился у борта.

Альфонс сдернул у стражника с плеча винтовку.

– Свяжи их! – велел он. – А я пока гляну, нет ли кого внизу.

Выставив вперед штык, он скользнул к трапу.

Бечевкой, которой был стянут брезент, я связал матросов и отворил дверь в темную каюту. Внезапно вспыхнувший свет ослепил меня.

– Руки вверх! – Передо мной, с нацеленным мне в лоб пистолетом, стояла молодая блондинка ослепительной красоты.

4

Как вы, наверное, уже успели заметить, я человек довольно консервативного склада, для меня соблюдение традиций и правил приличия – первейшее дело. А уж тем более с дамами надлежит себя вести, как подобает джентльмену. Повинуясь решительному, однако же оскорбительному требованию белокурой красотки, я поднял руки и при этом отвесил глубокий поклон.

– Меня зовут Джон Фаулер, а друзья и почитатели кличут Оковалком.

– Что вам здесь нужно?

– Хотелось бы попросить у вас поддержки, милостивейшая леди!

– И между делом пристукнуть матросов?

– Ясно было, что с ними каши не сваришь. Можно ли в наше время рассчитывать на понимание ближних! – говорю ей я.

Дамочка окинула меня нерешительным взглядом. Видно было, что слова мои произвели на нее впечатление. Ничего не скажешь, язык у меня хорошо подвешен, не зря же я упоминал, что собирался податься в канторы… Вдобавок, рискуя показаться нескромным, уверяю вас, был я собой весьма недурен. В прежние времена при описании особых примет эксперты, которые в подобных вопросах собаку съели, так и указывали, что субъект, мол, исключительно интересной внешности. Дабы окончательно развеять беспокойство незнакомки, я одарил ее улыбкой и с теплотой в голосе добавил:

– Можете чувствовать себя в безопасности, прекрасная леди! В случае чего я за вас встану грудью.

По-моему, здорово сказано. А она в ответ:

– Нечего дураком прикидываться! Только вздумайте опустить руки – мигом продырявлю!

Скажите мне, где они, романтические натуры, способные оценить рыцарские достоинства мужчины и влюбиться без памяти в загадочного незнакомца вроде меня? Ишь как лихо эта красотка с пистолетом управляется! Такая ведь не станет засушивать на память цветочки меж страниц молитвенника.

– Вы один сюда заявились? Отвечайте же!

– Один как перст.

Знаю, что врать некрасиво, но дама, лишенная романтических устремлений, другого и не заслуживает.

– Отойдите в сторону!.. Перебирайтесь на мое место, но так, чтобы нас разделяло расстояние в два шага. Малейшее подозрительное движение, и я…

– Продырявите меня, это я усвоил. Что же касается меня, то я явился сюда потому, что дружок мой при смерти. Рана у него тяжелая, и требуются двести франков… для врача. Раненый находится на барже и…

Едва уловимый шорох заставил дамочку крутануться на каблуках. Но где ей с Альфонсом тягаться!.. Подкравшись сзади, он перехватил ее запястье, и пистолет упал на пол.

– Молчок! Иначе… – прошипел мой верный друг и стиснул ей горло.

Я тотчас оттолкнул его.

– Подобного обращения с дамами я не терплю! Заруби себе на носу!

На миг его блестящие глаза хищника сузились в щелочки. Альфонс Ничейный, он ведь никого не боится. Даже меня. Дамочка застыла, не осмеливаясь шелохнуться.

– Ладно! – махнул рукой Альфонс и рассмеялся. – К закидонам своих приятелей следует относиться снисходительно. – Затем отвесил красотке поклон. – Позвольте представиться: Альфонс Ничейный. И покорнейше прошу молчать! Пикните – убью на месте.

Блондинка в растерянности смотрела то на одного из нас, то на другого.

– Судя по всему, – продолжил Альфонс, – вы принимаете нас за чокнутых, что говорит о вашем умении разбираться в людях. – Он с улыбкой расположился в кресле и закурил.

Повторюсь: в ту пору мне не доводилось встречать человека с такой же располагающей к себе внешностью, как моя. Однако Альфонс Ничейный даже меня переплюнул. Голова на испанский манер повязана пестрым платком, яркая шелковая рубашка переливается всеми цветами радуги, улыбка не сходит с лица, позволяя любоваться белоснежными зубами. Движения упругие, бесшумные, однако за ними угадывается игра безупречных мускулов.

– Вернемся к делу, – произнес он тоном светской беседы. – Как вам уже объяснил мой друг, нам нужны две сотни франков… Только и всего.

– И после этого вы меня отпустите?

– Отпустим ли мы ее?!

– Само собой! – ответил я. – Как только выполните нашу нижайшую просьбу, мы сей же миг улетучимся.

– Странные вы субъекты… – задумчиво протянула женщина. – Прокрасться на чужую яхту, перебить матросов…

– И кока, – справедливости ради добавил Альфонс. – Чудной малый, возьми да и сигани на меня сзади…

– Вы убили его?!

– Объясняю: он налетел на меня сзади, а я перебросил его через себя. Хряснулся он об пол здорово, но… Не беспокойтесь, останется жив…

– Вламываются с намерением ограбить… а…

– А ведут себя как джентльмены, – подсказал я, поскольку формулировка в точности отражала ситуацию.

– Ну что ж, будь по-вашему… – Она взяла со стола ридикюль. – Дам вам четыреста франков, а остальные хотела бы оставить себе…

– Помилуйте, мы и двумя сотнями обойдемся. Ровно столько требуется, чтобы вызволить из беды нашего раненого приятеля.

– Тогда… я пошла…

– Позвольте вас проводить. Время позднее, тьма кругом, шантрапа всякая ошивается…

И ведь не вру, так оно и есть!

– Я не против, проводите. Только следуйте за мной на расстоянии! И благодарю… Вы вели себя по-рыцарски!

– Не стоит благодарности.

Мы шли за ней метрах в двадцати, все честь по чести, как условились. И вдруг дамочка наша ускорила шаги, шмыгнула за угол, а когда мы подоспели, ее уже и след простыл. То ли убежала, то ли затаилась где в подворотне… Ладно, наше дело – предложить, клиент вправе отказаться. Пора было заняться главным: вызволить у Барышникова докторский чемоданчик, прихватить самого доктора и спешить на выручку Хопкинсу.

– Классная бабенка! – вырвалось у меня непроизвольно.

– И мы оказали ей большую услугу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы убрали охранника, который стоял у дверей ее каюты. Дамочка-то содержалась под стражей.

И правда! Не сказать, чтобы я был последней бестолочью, но на сей раз Альфонс просек ситуацию куда лучше меня.

Занимался рассвет, когда мы наконец добрались до жилища барыги. Доктор Квасич спал на продавленном диване, Барышников с пушкой в руках стерег саквояж.

– Удалось раздобыть только полторы сотни, – сказал Альфонс. – Я думаю, не беда?

– Конечно, не беда, – откликнулся кровосос. – Полсотни наскребете запросто.

– Чтоб ты сдох! – Ничейный швырнул ему деньги, и мы подхватили саквояж. Окатили доктора холодной водой, взбодрили пинками и, когда тот очухался, поспешили к барже.

– Куда вы намерены его положить? – осведомился Квасич.

– Что значит – положить?

– Должен же он где-то отлежаться. Цистерна – неподходящее место для человека с тяжелым ранением в голову.

– Вы-то сами где живете?

– Ежедневно с четырех до шести на рояле. Ваш приятель мог бы там поместиться, но по вечерам рояль нужен для другого дела. Раненому место в больнице!

– Если понадобится, раздобудем деньжат и на больницу. Сначала надо проверить, жив ли он.

– Ранение в затылок – опасная штука. Там, у основания черепа, сосредоточены нервные узлы. Вполне возможно, что задет продолговатый мозг – medulla oblongata. Или шейный позвонок – epistropheus. В таком случае он вполне мог сыграть в ящик. Exitus lethalis.

А вот и баржа – тихая, словно вымершая. На палубе валялась скатерть. Мы бросились в трюм, первым Альфонс – у него фонарик. У подножья лестницы он включил свет и негромко вскрикнул.

Тут и мы с доктором подоспели, и у меня по спине побежали мурашки: раскрытый сундук, мешки, пустой чайник, – все на месте, только раненого нет, как не бывало. Чурбан Хопкинс исчез!

5

– Не может быть!

– Сегодня всю ночь дьявол с нами в прятки играет, – сказал Альфонс.

– А что стряслось-то? – полюбопытствовал Квасич.

– Раненый пропал.

– На своих двоих он не мог ушагать, поскольку ранения такого рода сопровождаются нарушением вестибулярного аппарата. Один казачий капитан, которого я два года пользовал после ранения в голову, мог ходить только по кругу. Пришлось его комиссовать.

Квасич сел на ступеньку и тотчас погрузился в сон.

– Выходит, Турецкий Султан… – пробормотал Альфонс.

– Ты о чем?

– Все-таки он застрелил Хопкинса. Боялся, что если тот выживет, правда выйдет наружу. Вот и прокрался сюда, сбросил Хопкинса в воду.

– Звучит правдоподобно, а все же не верится… Турецкий Султан – честный малый.

– Совсем сдурел? Даже таким честным парням, как я, и то нельзя слепо верить. Пораскинь мозгами: с чего бы он сбежал во второй раз, а?

На этот вопрос и впрямь было трудно ответить так, чтобы снять подозрение с Султана.

– Вот что я тебе скажу, Оковалок! Никакие объяснения меня больше не интересуют. Отныне Турецкий Султан – покойник. И этот мой приговор обжалованию уже не подлежит.

– Если мы повстречаемся, спасти от смерти его сможет только стопроцентное алиби.

Мы пожали друг другу руку. Чурбан Хопкинс может упокоиться с миром на дне морском. Гибель его будет отомщена.

Глава третья

1

Я вселился в цистерну на место, освободившееся после Хопкинса. Настали трудные времена. Работа не подворачивалась, а ведь я прежде всего матрос, и с превеликим удовольствием честно трудился бы, скажем, на каком-нибудь контрабандистском суденышке.

Но где там! Этой возможности меня лишил мой заядлый враг – бюрократия. И как назло, в ту пору у причалов Орана швартовались суда, где царил дурацкий, формальный подход и от матроса требовали кучу всяких бумаг. Им, видите ли, мало, что ты способен в одиночку за восемь минут поставить паруса, с закрытыми глазами провести корабль от Орана до Токио (мне это под силу!), – нет, изволь отвечать на идиотские вопросы: какими документами располагаешь, да занесен ли ты в реестр мореходов.

Ясное дело, занесен, только впоследствии был вычеркнут. Спросите, почему? Объясняю: потому что в Сан-Франциско сгорело здание портового управления!

Смешно, не правда ли? Ведь я матрос, а не пожарный. Судили бы пожарную команду за то, что прибыла с опозданием, или служащих, любителей бумажной волокиты, а чего к безвинному человеку придираться! Я всего лишь пытался втолковать начальнику порта, этому грубияну и забияке, что юнга-туземец вовсе не страдает бери-бери, а нога у него распухла оттого, что он умудрился наступить на гвоздь. И посему я не обязан поднимать желтый флаг и отправляться в карантин – вроде бы даже дураку понятно.

Так нет, этот остолоп разорался, хоть уши затыкай: он, мол, сейчас вызовет полицию и отправит меня за решетку. Я ему тихо-спокойно отвечаю: нечего реветь, как бык, даже ежели ты скотина. Он взъярился пуще прежнего и велел мне отправляться в контору, а там он меня как следует проучит. Я ему деликатно предложил заткнуть пасть и повернул к выходу. Он хвать меня за руку. Я, по-прежнему сохраняя кротость и терпение, попытался отстранить его. И отстранил… на стеклянную дверь. Но керосиновой лампой запустил в него лишь после того, как он выхватил револьвер. У меня достало гуманности столкнуть объятого пламенем начальника порта в бассейн для сбора дождевой воды, и тем самым я спас ему жизнь. Думаете, он меня поблагодарил? Ошибаетесь! Настрочил донос, и в результате мое честное имя было вычеркнуто из реестра мореходов, а самого меня объявили в розыск.

В наше время благодарности не жди – разочарований не оберешься.

Словом, в Оран не заходило ни одного судна, где деловые качества моряка ставились бы выше формальностей. За всю неделю едва удалось разжиться кое-какой мелочишкой. Дважды занимались разгрузкой по заказу Квасича. Дело в том, что почтеннейший доктор занимается также импортом медицинских препаратов, и к причалу для рыболовецких судов прибыли для него несколько ящиков кокаина и прочих лекарственных средств первой необходимости.

Альфонс Ничейный со своими двумя постоянными подельниками с голодухи даже вынужден был приторговывать автомобильными колесами (кузова автомобилей они закапывали в землю).

Планов и разных идей у нас было множество, однако осуществлению их препятствовали ясные ночи. По злой прихоти судьбы, именно в день именин одного из моих близких родственников над морем заклубился туман, как предвестник надвигающейся бури.

Один из подельников Альфонса предложил воспользоваться случаем.

Я сослался на именины родственника, за что удостоился всяческих нелестных эпитетов.

В конце концов большинство высказалось в том духе, что грех, мол, упускать такую возможность. Пришлось подчиниться: ведь с этими парнями мы делим последний кусок хлеба, а тут и делить-то было нечего: хлеб весь вышел. Ну, и все ж таки какие ни на есть, а друзья; друзьями пробросаешься – с кем останешься!

И вот под покровом ночи взяли мы целую баржу мыла для бритья, предварительно упрятав сторожа среди груды мешков.

На судно это мы еще раньше глаз положили. Несколько дней назад оно вместе с баржей на буксире налетело на подводную сваю, и его – под охраной одного-единственного стража – оставили загорать в пяти километрах от порта. Предварительно сторговавшись с Барышниковым, мы втроем наведались на баржу.

Затем Альфонс Ничейный подогнал грузовик, простаивавший без дела у кавалерийской казармы сенегальцев, и мы занялись перегрузкой товара. В кузове грузовика обнаружились двое механиков, но Альфонс вывел их из строя, поэтому они нам не мешали.

Все шло как по маслу, но едва грузовик с добычей тронулся, возникло неожиданное препятствие в виде отряда сенегальцев, на полном скаку устремившихся вдогонку.

Какой смысл связываться с ордой дикарей? Тот, кто умней, должен отступить – верно я говорю?

Альфонс за рулем выписывал дерзкие кренделя и, обернувшись к нам, прокричал:

– Сбрасывай груз, да поживее! – И рванул вперед.

Мы в два счета скинули на дорогу тяжелые ящики, заодно выбросили и механиков, по-прежнему пребывавших в беспамятстве. Одного из подельников прошило пулей, и он свалился аккурат на только что полетевший вниз ящик с мылом. Грузовик, набирая скорость, мчал вдоль обсаженной пальмами дороги.

– Похоже, влипли, – заметил уцелевший подельник.

Вдали темноту прорезал луч прожектора. Сигнал тревоги!

– Грех работать в день именин своих близких, – вынужден был напомнить я. – Отсюда и все наши неприятности.

– Неприятности можно бы пережить, – вмешался Альфонс, – да только всадников за нами гонится слишком много.

Мы свернули вправо, чтобы не попасть в луч прожектора.

– У въезда в город я приторможу, и спрыгнем. Разбегаться всем в разные стороны!

Взвизгнули тормоза, и я спрыгнул.

Однако у ближайшего перекрестка меня подстерегал полицейский мотоцикл с коляской, и фараоны устремились в погоню. У края тротуара приткнулся деревянный киоск, запертый по причине позднего времени. Я поднажал плечом, киоск завалился и лег поперек дороги.

Грянул выстрел, просвистела пуля…

Я припустил со всех ног по каменистой почве окраинных пустырей. Оступаюсь, спотыкаюсь, но бегу. Слева, неподалеку от меня, тоже стреляют – вроде бы не в меня. В воздухе стелется тень, словно гигантская кошка распласталась над землей. Время от времени «кошка» падает, но тотчас вскакивает и вновь подхватывается бежать: Альфонс Ничейный!

Из меня бегун хоть куда, однако эта скорость ветра, эта способность отталкиваться пружиной и поистине сверхчеловеческая ловкость вызывают зависть даже во мне.

В нашем забеге ставка – жизнь.

Да-да, я не шучу: в здешних краях предпочитают пристрелить бродягу, лишь бы с ним не возиться: не заводить досье, не сажать за решетку… Себе дороже.

Мне посчастливилось добраться до песчаных холмов ближайшей пустыни, а здесь для преследуемой дичи простор – знай огибай песчаные барханы то справа, то слева. Шум погони стихал, и наконец полицейские сбились со следа.

Но ведь эта передышка ненадолго. Когда рассветет, меня запросто сцапают. Тут вдруг из-за тучи выглянул месяц, и на небольшой возвышенности прямо передо мной предстал форт святой Терезы.

Лагерь Иностранного легиона! Я почувствовал прилив энергии. Легионером мне еще бывать не доводилось. Но вряд ли будет хуже, чем угодить в тайфун или санитарный карантин, не говоря уж об ужасах китайских тюрем…

Часовой без звука пропустил меня внутрь, и вскоре я очутился в прокуренной конторе, где усатый сержант, закатав рукава рубашки, брился.

– Чего тебе?

Запыхавшись после всех этих гонок с препятствиями, я и слова не мог вымолвить.

– Прочисть дыхалку, паразит, а потом возьми на столе бланк заявления о вступлении в легион и заполни. Да поаккуратней, без ошибок!

– Пусть очухается, придет в себя, а заявление я за него заполню.

Сидя в углу, Альфонс Ничейный трудился над своей бумагой.

2

Расследуя дело о грабеже на барже, полиция, естественно, нагрянула в форт.

Двоих новобранцев, завербовавшихся в легион той самой ночью и в критический час, вызвали к капитану на допрос.

– Неудачное вы время выбрали для вступления в легион, – начал капитан.

Вытянувшись по стойке «смирно», мы отмалчивались, будто в рот воды набрали.

– В ту ночь был совершен грабеж.

Изумлению нашему не было предела.

– Откуда вы заявились в форт?

– Я из корчмы.

– А вы?

– Я собирался было переночевать в пустыне, но потом передумал.

– Вы знакомы между собой?

– На гражданке я этого новобранца ни разу не видел.

– И вы утверждаете то же самое?

– Да.

– Что вам известно о грабеже? – обращается капитан к Альфонсу Ничейному.

– Грабеж – способ приобретения имущества, когда один или несколько человек пытаются насильно завладеть чужой законной собственностью и присвоить ее себе.

Капитан подавил улыбку.

– А что вы знаете о барже, с которой был похищен груз ящиков с мылом для бритья?

– Первый раз слышу.

– А вы?

– Я предпочитаю бриться у парикмахера, – ловко выкрутился я. – Так что мыло мне и вовсе без надобности.

– Значит, о краже вам ничего не известно, ночью вы оба находились в разных местах и в легионеры подались не вместе, а порознь?

– Oui, mon commandant! Так точно, господин капитан!

– Подпишите протокол.

С полным нашим удовольствием.

– Надеюсь, из вас получатся бравые солдаты. Можете идти!

Пожалуйста, с еще большим удовольствием.

На том дело было закрыто. Врата легиона легко открываются, да прочно запираются.

3

– Двадцать седьмой, девятый, сорок пятый и восьмой!

По команде сержанта мы выходим из строя. Альфонс девятый, я сорок пятый.

– Назначаетесь в караул у губернаторского дворца. За малейшую провинность три недели карцера. Выполняйте! – С чем поворачивается и уходит.

– Что означает этот караул? – спрашиваю я у восьмого; он парень бывалый, в легионе не первый день.

– Тихий ужас! Стоишь на лестнице не шелохнувшись, оружие на изготовку. И так три часа. Ни глазом моргнуть, ни словом перемолвиться даже думать не моги. Два взвода сменяют друг друга каждые три часа.

К тому времени мы с Альфонсом отслужили уже шесть недель, так что новичками не считались. Однако стоять в почетном карауле нам не доводилось. Судя по всему, развлечение не из самых приятных.

Альфонс решил прикинуться больным, но поднаторевшие в здешних обычаях легионеры отговорили его, рассказав, какая в карцере сырость и вонь.

Надеюсь, вы уже успели убедиться в моей покладистости и непритязательности. Однако легион оказался слишком тяжелым испытанием даже для меня при моем философском складе ума.

Сержант Потрэн тщательно следил, чтобы ни единая минута, проведенная в легионе, не скрасила нам жизнь. Особенно жестоко он издевался надо мной, хотя то, что произошло между нами, было чистой случайностью, поскольку мелочная мстительность претит моей натуре. Все началось с полевых учений у крепостной стены. Сержант обучал нас парадному шагу, полагая это для легионеров жизненно важным. Сперва выстроил нас шеренгой и поощрил ласковым словом.

– Мерзавцы вы все до единого, – первым делом констатировал Потрэн. – Вам предстоит освоить парадный шаг, потому как без этого легионер не легионер. Будете печатать шаг таким образом, чтобы стены форта сотрясались. Понятно, ублюдки?

Этому короткому инструктажу надлежало лечь в основу всей нашей дальнейшей науки. Затем сержант приступил к обучению как таковому.

– Смррр… на!

Простейшая команда «смирно!» обернулась воплем человека, сраженного насмерть. Должно быть, она вызывала панику среди смотрителей Оранского зоопарка, вообразивших, будто бы из клетки вырвался бенгальский тигр и бесчинствует в городе.

Легионеры замерли в строю как вкопанные.

– Нл… ву! – раздался короткий рык потревоженного леопарда.

Мы дружно повернулись налево.

– Кррр…м… ррред… мррш!

В грамотной транскрипции эта команда выглядела бы так: «Кру-гом! Вперед марш!»

Мы потопали вперед.

– Пррр…м ш…гм!!

Понимай – «парадным шагом!»

Он не отстает, прется рядом и следит за нашими ногами. Рожа красная, украшенная двумя тонкими, длинными кисточками усов и третьей – козлиной бородкой. В глазах – ненависть и презрение к несчастным новобранцам.

– Что за убогая процессия?! Не иначе как паломники прямиком из Лурда, только что излечились, костыли отбросили, а ходить без подпорок еще не научились, вот и ковыляют кто во что горазд!..

Похоже, зрелище доставляет ему радость, гнусная физиономия расползается в ухмылке, эполеты на широченных плечах подрагивают. В заложенных за спину руках он держит хлыст, отбивая такт, а иногда даже подгибает колени, изображая верховую езду. И ржет, скаля прокуренные зубы, кончики усов и бороды чуть задираются кверху.

А мы знай себе шагаем. Повернутые вправо головы неподвижно застыли, облака раскаленной пыли забивают глаза и нос, но шеи неподвижны; высоко поднятые, прямые как доска, ноги впечатывают подошву в окаменелую землю.

– Готов поручиться, вас здорово надули, – произносит он с отеческим сочувствием. – Наговорили, будто в легионе служить – что на курорте отдыхать.

…Мускулы шеи свело, ноги недвижно прямые, подошвы ломит, и при каждом ударе башмака о землю вверх взметается очередное облако пыли… Раз-два… раз-два…

– Это, по-вашему, парадный шаг? Стоит только господину полковнику увидеть, и он тотчас обратится ко мне с вопросом: «Скажите, сержант Потрэн, куда это неслышно крадется ваша рота?»

Сержант частенько прибегает к воображаемым диалогам с полковником, который в своем неведении путает не только действия новобранцев, но и самих их принимает за кого-то другого.

«Скажите, дружище Потрэн, – спрашивает он недоуменно, – кто эти престарелые прачки и почему они в военной форме?» В таких случаях благодетель Потрэн считает необходимым выступить в нашу защиту.

«Это новобранцы, господин полковник, но попали сюда случайно. Видите ли, доктор внушил им, будто бы в форте святой Терезы находится приют для умалишенных…»

Тогда полковник (в воображении Потрэна) надолго погружается в раздумья, с грустью взирает на жалостное шествие и наконец предлагает распустить несчастных по домам. Они могли бы найти себе иное применение – ухаживать за лошадьми, быть при слепцах поводырями.

Однако сержанту добросердечия не занимать. Он заверяет нас, что не допустит такого позора.

«К чему выставлять бедняг на посмешище, господин полковник? Попытаюсь сделать из них людей! Ну а если не получится, велю пристрелить всех на месте, чтоб не мучились».

Тронутый отеческой заботой сержанта о своих солдатах, полковник пойдет на уступку:

«Действуйте по своему усмотрению, Потрэн, только пулями не разбрасывайтесь. Боеприпасы ведь казенные».

Аргумент представляется сержанту убедительным, и он решает довольствоваться минимальными средствами: выставить всех до единого на солнцепек и связать. Пускай себе загибаются от безделья. Дешево и поучительно.

Под все эти воображаемые диалоги мы с грохотом печатаем шаг. При этом шею сводит судорогой, вытянутые ноги – тоже; солнце нещадно палит, от пыли першит в глотке и слезятся глаза, а сержант, увлекшись, забывает, что мы уже добрые четверть часа отбиваем парадный шаг.

Тут его фантазия воспаряет выше, и очередной диалог состоится уже между ним и президентом Франции, когда на показательных выступлениях по случаю юбилея колониальных войск Мендоза, рыжий испанец вместо мишени с первого выстрела попадет в жетон любимой болонки главного брандмейстера, которую хозяин выгуливал на набережной.

«Скажите, Потрэн, – поинтересуется президент, – вашим солдатам хоть раз удавалось попасть в цель?»

«О да, ваше высокопревосходительство! – с гордостью заявит тогда Потрэн. – Этот рыжий новобранец из десятка выстрелов дважды попадал в новое девятиэтажное здание таможни. Причем с расстояния в неполных пять шагов!»

«Браво! – восхитится президент. – А ведь глядя на него, ни за что так не подумаешь…»

Сплошные враки, потому как Мендоза с пяти шагов не попал бы в таможню ни разу, но не может же Потрэн признаться в этом президенту! Иначе весь легион мигом расформируют.

Сержант заливается, заходится от смеха, сдвинув на затылок кепи, как вдруг безо всякого перехода срывается на истерику. Истошно кричит, визжит, физиономия становится багровой, Потрэн изрыгает чудовищные проклятия и угрозы, в ярости потрясает кулаками, швыряет на землю хлыст и топчет его ногами, затем, окончательно выдохшийся, хрипит:

– Все, сволочи… прекратить эти… бальные танцы… два прихлопа, три притопа… Я вас проучу, негодяи!..

Потрэн умолкает – выдохся. Мы тоже. Сержант и вся рота замирают на месте, тяжело дыша.

В этот момент на крепостной стене появляется солдат. Усаживается верхом, затем наклоняется вниз и поднимает со двора несколько котелков, из которых идет пар.

– Стой! – не своим голосом ревет Потрэн. – Расставь котелки с похлебкой на стене. Обеденный час еще не пробил. А на закуску парни угостятся парадным шагом.

И пошло-поехало, все по новой: шея напряжена, прямая нога печатает шаг…

Сейчас Потрэна не узнать: стервятник, готовый камнем обрушиться на добычу, рысь, крадущаяся по следу… Взгляд его не отрывается от наших измученных ног.

– Ага! – издает он дикий вопль, указывая на несчастного легионера. – Вот ты и попался! Шпион, предатель, изменник родины!.. Напялил для маскировки военную форму и думал, я тебя не распознаю? Дряхлая арабская старуха – вот кто ты такой! Разве мужчина способен так волочить ноги, как ты?! Подошву опускай на всю ступню! Печатать шаг, я сказал! Выполняй, не то пришибу! Ать-два, ать-два!..

Пригнувшись, он обегает строй, чтобы следить с другой стороны. Нам приходится прилагать усилия, чтобы не притиснуть его к стене вплотную.

Один из легионеров валится без чувств, его оттаскивают в сторону.

Сержант возмущенно трясет башкой.

– Проклятье!.. Прямо не солдат, а кисейная барышня… А ну, парадным шагом – марш!

И вновь, пригнувшись, бежит вдоль колонны, чтобы следить за ногами.

Теперь выбор его падает на меня.

– Эй, ты, верблюд-ревматик! Выйти из строя! Шлепает подошвами, будто они у него резиновые… Со мной эти штучки не пройдут, я симулянтов нюхом чую!

Затем голос его смягчается, хотя в нем отчетливо слышится издевка.

– Знаешь ли ты, чучело, что скажет мне генерал, когда увидит на параде, как ты шагаешь?

– Знаю.

Потрэн такого не ожидал, однако отступать не в его правилах. С ухмылкой, больше похожей на оскал дрессированной гиены, он продолжает увлекательную беседу:

– Вот ка-ак? И что же скажет его высокопревосходительство? Говори, не стесняйся! Я слушаю.

И я почтительнейшим тоном ответил:

– Честь имею доложить, господин сержант, их высокопревосходительство скажут следующее: «Не понимаю, Потрэн, как затесалась в наши ряды эта кисейная барышня?»

Рев, каким были встречены мои слова, много лет преследовал всех нас в кошмарных снах.

– Каналья!

Спокойствия я не утратил. Кротость кротостью, но трусливым отродясь не был.

А сержант вдруг заговорил приторно-ласковым тоном:

– Смотрите, какой у нас шутник выискался! Ладно, учтем… Придется уделить твоей подготовке особое внимание и хорошенько отработать… парадный шаг. А ну, давай ремень!

«Пороть он, что ли, меня собрался? – подумал я. – В таком разе службе моей конец, потому как прямиком отсюда уволокут под трибунал».

Но нет! Ремень он пристегнул к моей ноге, ухватился за конец, и мы зашагали парадной поступью…, Потрэн себя не жалел, согнулся в три погибели и, когда нога моя шла к земле, он обеими ручищами изо всех сил дергал за ремень, так что ступня обрушивалась кувалдой. Казалось, еще один такой рывок – и нога оторвется напрочь…

Дьявол бы побрал эту неудобную амуницию!.. Кончиком штыка я задел один из выставленных на стене котелков с горячей похлебкой, и тот опрокинулся аккурат на широкую согнутую спину сержанта.

Удар, конечно, был чувствительным, но это бы еще полбеды… А вот видом своим ошпаренный супом сержант напоминал суслика, которого выжили из норы.

– Взводный!

Рота замерла не дыша. Все прекрасно понимали, что после случившегося мне не жить.

Взводный сделал шаг вперед.

– Отвести этого мерзавца на допрос, после чего рекомендую пять суток ареста. На усмотрение вышестоящего начальства.

Благодарю покорно! Если сержант рекомендует пятеро суток, капитан добавит еще десять, да майор подбросит восемь, так что, когда до дела дойдет, набегут все тридцать. Не извольте сомневаться.

– Марш обедать! Вв…но!

«Вольно», стало быть.

Вот так-то, друзья мои. Откуда вам знать, каково свыкаться в Африке с тяжелейшей службой на свете, к тому же за мизерное жалованье.

Жювель, зубной техник из Тараскона, который в свое время был вынужден прибегнуть к фальсификации документов, чтобы получить право производить операции полости рта, считался среди нас человеком культурным и образованным. Так вот, он рассказывал, как однажды, ставя пломбу сотруднику консульства, узнал от него, что меньше, чем легионеру, платят только в китайской армии. Но если учесть, что китайские солдаты в свободное от сражений время ведут активную предпринимательскую деятельность, тогда как легионера отдают под трибунал, если у затерянного в песках арабского племени пропадет коза, нельзя не признать, что китайцам живется лучше. Я уж не говорю о марш-бросках с полной выкладкой при жаре в сорок пять градусов. Шагать по пустыне за раскаленными танками – с утра до вечера, с пятиминутной передышкой через каждые три часа, страдать от десятка прививок за раз, мостить дорогу в Оране, прорубать пешеходные тропы в Атласских горах, чистить за арабами арестантские, выполнять всевозможные работы, до которых, казалось бы, легиону дела нет: прокладывать железные дороги, укреплять береговые оползни, а кроме того, стирать собственное бельишко и не менее двух часов в день до блеска надраивать пуговицы, башмаки, ремни. Ну и конечно же, героически сражаться: в Индостане и Мадагаскаре – за Францию, но если потребуется, – и за Исландию. Ведь на нашем знамени начертано не «За родину и честь», а всего лишь: «За честь».

Родины у нас нет.

Наведайтесь в музей Оранской казармы. Мы дрались в Крыму и совершали легендарные подвиги в Мексике, выступая на стороне императора Максимилиана. Мы были под Садовой, у Седана, на Марне… да где нас только не было!

Вы спросите почему? Тут есть свой секрет.

От французских солдат нас отличает синий ремень. Кроме нас, такого нет ни у кого.

И на каждом параде впереди всех французских частей шагают легионеры.

Все дело в этом. Мы горды собой. Отчаянно смелые, любители пошутить, мы бездумно тратим все, что с таким трудом удается добыть.

Таков легион.

Но тридцать суток ареста – сущий кошмар.

В буфет пойти нельзя, за ворота форта – ни ногой, только если отрядят в караул. С приросшим к руке оружием, намертво приклеенный к лестнице, стой изваянием дважды по три часа.

Вечер. Кратчайшим путем через пустыню мы вслед за разводящим бредем к городу, где нам предстоит нести караульную службу.

– Можно закурить, – разрешает командир.

Его фамилия Ярославский, он русский, человек крайне доброжелательный. У него низкий, звучный голос, как у виолончели. Говорит он редко и скуп на слова.

– Ты бы договорился с ним, – тихонько подсказывает идущий рядом со мной Альфонс Ничейный. – Пускай во время пересменки отпустит тебя на часок в город. А то ты совсем раскис, мрачный, как могила.

– По-твоему, стоит попробовать?

– Нет вопроса! Он славный парень, этот русский. Таким не в легионе место, а среди миссионеров.

Что ж, неплохая идея.

Когда мы подходим к караульной будке у главного входа в губернаторский дворец, начинают зажигаться огни. Мы составляем. ружья в козлы. Приносят ужин.

– Скажите, господин начальник караула, когда будет смена?

– Одиннадцать. – Ярославский старается по возможности экономить даже на предлогах, суффиксах и окончаниях.

– Намучился я в арестантской, – роняю я. – Три недели почитай что без движения, а тут выдастся свободный часок…

Разводящий смотрит на меня. В его больших зеленых глазах таится печаль, взгляд умный.

– Можете отлучиться.

– Премного благодарен.

– В срок.

– Слово чести.

Если я не вернусь вовремя, у него могут быть неприятности.

В дверях появляется лейтенант.

– Смирно! Докладывайте, разводящий!

– Наличный состав: шестеро рядовых, один разводящий! – докладывает русский.

– Принимайте командование караулом.

– Слушаюсь, господин лейтенант!

– Двух человек к главному входу, одного у боковой лестницы со стороны рю Лавуазье.

– Слушаюсь, господин лейтенант!

Офицер уходит.

– В ружье!

И мы отправляемся. Занимаем с Альфонсом пост на верхней ступеньке лестницы по обеим сторонам от главного входа. Нам предстоит отстоять здесь долгие три часа. Под слепящим светом сотен ламп чувствуешь себя восковой фигурой, готовой того гляди расплавиться…

Глава четвертая

1

Хлынул поток автомобилей, подкатывавших к губернаторскому дворцу. Высокие военные чины, дипломаты в парадных костюмах, ярких, как оперение попугая, дамы в облаках парфюмерных ароматов… Сиренево-алый переливчатый блеск драгоценностей в свете прожекторов и ламп кажется непереносимым для глаз.

Выхлопы автомобильных газов еще более сгущают разлитую в воздухе знойную духоту.

Адъютант губернатора встречает гостей у входа. Только и слышится приветственное щелканье каблуков.

– Капитан Биро… Добро пожаловать, мадам… Капитан Биро… Добрый вечер, рад вас видеть… Капитан Биро… ваше превосходительство, благодарим за оказанную честь – Что скажете про недавний инцидент, милейший Биро? Забавно, не правда ли?

Прибывает посыльный:

– Господину капитану Коро. Приказ из генштаба.

– Проходи… Капитан Биро. Добро пожаловать, маркиз…

И тут судьба уготовила нам такой сюрприз, что я от удивления чуть не загремел по ступенькам вниз.

В обществе нескольких послов и сиятельной маркизы, панибратски подхватив под руку представительного седого графа, по лестнице поднимался… Чурбан Хопкинс!

Хвала и слава военной муштре – лишь благодаря ей я не выронил ружье и устоял на ногах.

Хопкинс был облачен в форму капитана со множеством регалий, и все же это был несомненно он. Побледнел, осунулся, но голос-то изменить трудно. А по мере его приближения к нам становятся отчетливо различимы слова.

– Стоит ли огорчаться из-за пустяков, господин граф? Эка беда, и не в таких переделках бывали!.. Сюда, пожалуйте!

Уму непостижимо!

И тут Хопкинс замечает нас.

– Какие бравые молодцы! – не моргнув глазом, восхищается он. – Таким самое место в голубой гостиной.

– Отчего вам пришла в голову эта мысль? – удивляется граф, его новый дружок.

– Гостиная всем хороша, но расположена в заднем крыле, на отшибе. Ничего не стоит пробраться туда по лесенке. Всякий раз, как бываю там, думаю: надо бы сюда охрану поставить.

– Проходите, проходите, гости дорогие! – восклицает адъютант Биро.

– Да-да, благодарим… Вот я и говорю, господин граф…

Наш приятель, об руку с графом, удаляется. Если я правильно усек, Хопкинс дал понять нам с Альфонсом, что будет ждать в голубой гостиной, куда попасть – пара пустяков…

Но ведь мы своими собственными глазами дважды видели его покойником! Как же этот тип ухитрился воскреснуть и заявиться на великосветский прием в капитанском мундире?

Краешком глаза я украдкой покосился на Альфонса.

Тот по-прежнему стоял как вкопанный.

Как я выдержал эти три часа, уж и сам не знаю. И дело не только в том, что караульным стоять – впору самому «караул!» кричать, но когда тебя к тому же любопытство разбирает…

Суета у главного входа стихла, празднество переместилось в залы. Гости больше не прибывают, только мы вдвоем столбами торчим.

2

Я человек не суеверный. Благодаря просвещенному воспитанию вовремя избавился от предрассудков, от слепой веры в привидения да колдовские штучки. Этим меня не проймешь, хотя однажды, туманной ночью, я сам видел безголового капитана Черного Тома на палубе его судна. Право слово, видел, он еще даже со мной поздоровался, вежливо так мотнул безголовой шеей… Но я всегда был выше суеверий.

Теперь же… Восставший из мертвых Хопкинс целиком и полностью вписывался в свод анекдотических историй о призраках. Скорей бы уж освободиться и рвануть в голубую гостиную!.. Но время, как назло, ползет чертовски медленно.

Наконец-то раздается стук кованых башмаков о булыжную мостовую… Смена караула!

Мы возвращаемся в караульное помещение.

– Видел? – шепотом спрашиваю я Альфонса, пока мы ставим ружья на место.

– Видел. Не слепой! – нервно отвечает он и торопливо закуривает. Заставить нервничать Альфонса Ничейного – это, я вам скажу, не шутка!

Больше мы на эту тему не заговариваем. Не дай бог прознают, что Хопкинс самозванец… его сразу же вздернут!

Входит разводящий.

– Идете? – спрашивает он, бросая взгляд на часы.

– Да, хотелось бы.

– Вовремя! – предостерегающим тоном говорит Ярославский и выразительно стучит по циферблату.

– Будьте спокойны, господин начальник, я вернусь вовремя.

Я выскальзываю за дверь. Альфонс даже не смотрит в мою сторону, хотя, ясное дело, догадывается, что я отправляюсь на поиски голубой гостиной.

Вперед, в глубь огромного дворцового парка, представляющего собой искусственно выращенные джунгли, где причудливо переплелись великолепные рододендроны, заросли мимозы, диковинные карликовые деревца и обвитые лианами тридцатиметровые пальмы. Прогретая за день земля источала волны тяжелых, насыщенных испарениями и одуряюще приторных запахов – от них голова шла кругом. Мощеная дорожка привела к большому пруду, поверхность которого была покрыта огромными светло-зелеными листьями с крупными чашечками цветов.

Ночь дышала ароматом таинственности. Как уже упоминалось, я не из суеверных, хотя в тот час, когда дед мой скончался в Саутгемптоне, у меня, в камере нью-йоркской тюрьмы, со стены свалился здоровенный кусок штукатурки. Это я к чему говорю? Подвержен ты предрассудкам или нет, а только знаю – бывают такие ночи, когда заранее предчувствуешь: что-то должно случиться.

Я осторожно пробирался окольными тропками, стараясь приблизиться к заднему фасаду дворца.

По небу проплывали легкие, словно дымка тумана, клочки облаков, рассекая на продольные полоски яркий серп луны.

Не удивляйтесь, что расписываю в таких подробностях, просто мне хотелось бы в точности передать свои впечатления о той ночи. Вы только представьте себе: парк, похожий на джунгли, луна в полосочку, и вдруг за поворотом аллейки передо мной как из-под земли вырастает незнакомец.

Как бы это описать его понагляднее? Лицо бледное, на высокий, умный лоб небрежно падают пряди длинных волос, явно неухоженных. Одет он был в какие-то странные, мятые холщовые штаны в полоску, разношенные до бесформенности башмаки и белую, небрежно расстегнутую рубаху. Сам не знаю почему, но я сразу же почувствовал, что этот человек – из благородных. Он, конечно, попал в беду и очутился в неподобающих для себя условиях, а может, заболел, однако осанка, гордая посадка головы, угрюмое, но спокойное выражение лица наводили на мысль, что этот человек не нашего поля ягода. С какой-то болезненной тоской он вглядывался в окна дворца и, услышав шорох, обернулся ко мне.

– Вы за мной? – тихо спросил он.

– Нет, – спокойно ответил я. – Что вы тут делаете?

– Сам не знаю.

– Кто вы такой?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что я несу здесь караул.

Скрестив на груди руки, он смерил меня взглядом.

– Где же ваше оружие?

– Я только что сменился.

– Как вы посмели покинуть без оружия караульное помещение?

Ну и дела! Я еще должен перед ним оправдываться.

– Это вас не касается. Объясните, как вы сюда попали.

– Перелез через каменную стену со стороны учебного плаца.

– Зачем?

– Не знаю.

Лицо, сперва показавшееся мне спокойным, закаменело в какой-то странной безжизненности. Несмотря на отдельные седые пряди, он не был старым, даже сорока не дашь. И все же при взгляде на него оторопь брала.

– Ну, так что вам угодно?

– Угодно знать, кто вы.

– Не скажу.

Уж не вздумал ли он меня запугать?

Я подступил к нему вплотную.

– Шутки в сторону, иначе вам не поздоровится. Если по той или иной причине не желаете прогуляться в полицейский участок, убирайтесь прочь. Ясно? Я парень не злой, но дурачить себя не позволю.

– Мне глубоко безразлично, позволите вы или нет… – с тоской вырвалось у него.

Я схватил его за руку. Вернее, порывался схватить, как вдруг…

В глазах у меня потемнело. А он всего лишь стиснул меня за горло и прижал мою руку к бедру. Силища у него в пальцах была необыкновенная.

Вероятно, вы догадываетесь, что несмотря на все свое добродушие, я за себя постоять умею. Меня лучше не задирай – потом пожалеешь. О мощи моей грудной клетки и мускулов лекарь из сумбавской тюрьмы накатал целую статью в специальный журнал, но сейчас, в руках этого странного незнакомца, я почувствовал себя куском растаявшего масла, которое хоть по стенке размазывай.

Все также не теряя спокойствия, он постепенно ослабил хватку.

Я сделал глубокий вдох, подобно ловцу жемчуга, вынырнувшему на поверхность.

– Теперь, если желаете, можете меня схватить. Я сопротивляться не стану.

– Больно мне надо хватать вас… А вы, видать, натворили делов, если такой участи ожидаете.

– Завтра утром меня приговорят к смертной казни.

– За какие такие подвиги?

– За измену родине и убийство двадцати двух человек.

Как вы, должно быть, заметили, я не слишком суров по отношению к представителям уголовного мира, но это уж явный перебор.

– Шутить изволите?

– Какие уж тут шутки! Завтра утром мне вынесут смертный приговор и через сутки приведут его в исполнение. На помилование ни малейшей надежды нет.

– Как же привести приговор в исполнение, раз вы здесь?

– Я вернусь. Не думайте, будто я сбежал: меня отпустили на несколько часов.

– Нечего кормить меня байками. Я и без того готов вам помочь.

– Выбирайте-ка выражения! Я не привык лгать. Один человек отпустил меня на несколько часов, чтобы я напоследок почувствовал себя свободным.

– И вы… вернетесь?

– Естественно.

– Кто же вы?

– Капитан Ламетр.

Вот те раз! Последние недели имя капитана Ламетра было у всех на слуху, даже я о нем слышал, ошиваясь в Оране без работы по причине дурацких бюрократических придирок.

– Вы вернетесь, потому что дали слово? – недоверчиво переспросил я.

– Человек, который отпустил меня, бывший фейерверкер, в войну служил под моим началом. Сейчас он старший надзиратель в тюрьме.

– Значит, вы, господин Ламетр, хотите умереть?

Он вздохнул.

– Мне бы хотелось жить, друг мой… Но тогда старшего надзирателя Бара ждет строжайшее наказание. У вас не найдется сигареты?

– Прошу вас… Знаете ли, для изменника родины и убийцы многих людей у вас слишком мягкое сердце.

Чудеса да и только! Было в этом капитане нечто такое, что заставляло подчиняться ему. Благородство души он словно бы носил на шее незримым золотым воротником.

Ламетр глубоко затянулся и смерил меня взглядом, словно прикидывая, на что я способен.

– Вы производите впечатление честного малого.

– Смею надеяться, что так оно и есть.

– Шансов у меня, в сущности, никаких, ведь мне отпущено всего лишь несколько часов. Хотя, если бы мне удалось поговорить кое с кем, кто сейчас находится во дворце… – Оборвав фразу, он задумался.

– Послушайте, – заговорил я. – Мне не известны подробности дела… Истина, справедливость… Как знать, кто там прав, кто виноват. Ясно одно: вы мне симпатичны, и если я могу что-то сделать для вас…

– Можете. Если мне удастся проникнуть во дворец, пожалуй, я сумел бы облегчить душу. Во всяком случае, умирать было бы спокойнее. Мне необходимо поговорить кое с кем.

– Я не имею права впустить вас туда.

– Но если одолжите мне свою форму, я пройду без труда.

– Каким образом?

– Скажу часовому у заднего входа, что доставил приказ для одного из офицеров.

– Но ведь скоро смена караула…

– К тому времени я вернусь. Но если боитесь неприятностей, оставим это.

Боюсь! Хорошенькое дело!

Я тотчас расстегнул ремень, снял мундир.

На бледном, застывшем лице его промелькнула довольная улыбка.

– Вы тоже пришлись мне по душе, друг мой, – заметил он.

Тем временем разгуливавшие в парке фламинго исчезли, и луна переместилась на небе, оставив лужайку в тени. Мы обменялись одеждой.

Глядя на капитана, облаченного в униформу, я вынужден был признать, что более ладного солдата (включая меня самого) мне еще не доводилось видеть.

– Если непредвиденные обстоятельства помешают мне вернуться вовремя и отдать вам форму, скажите, что я отнял ее силой. Мне ваше обвинение не повредит, в любом случае послезавтра расстрел.

Слова эти были произнесены небрежным тоном, будто замечание, что в любом, мол, случае придется бриться.

– А если сегодня ночью вам удастся поговорить с тем человеком, то он, возможно, вступится за вас?

– О нет! Честно говоря, я ведь не за тем решил воспользоваться вашей одеждой.

На прощанье он крепко пожал мне руку.

– Назовите свое имя! Хочу знать, кто этот добрый человек, подаренный мне судьбой напоследок.

– Джон Фаулер… Или же Оковалок. – У меня странным образом перехватило горло.

– Джон Фаулер, сердечно благодарю!

– Господин капитан!.. А может… суд вынесет какой-нибудь другой приговор?

– Нет. К завтрашнему дню у них будет еще больше оснований приговорить меня к смертной казни. Ведь нынче ночью я задумал кое с кем поквитаться.

– Порешить, что ли?

– Да. Одного мошенника капитана, который творит темные делишки, ссылаясь на ранение в голову…

– Что вы сказали?!

Ламетр скользнул в заросли деревьев.

– Эй, господин капитан! Обождите!.. Послушайте, что я вам скажу…

Но он уже скрылся из вида. Разок-другой прошуршал под ногами гравий, затем шаги стихли, и наступила глубокая тишина.

3

Вон как дело обернулось!.. Капитан собирается прикончить Хопкинса. С него станется, этот человек слов на ветер не бросает.

Надо что-то предпринять, не бросать же приятеля в беде. Хорошо хоть, у меня есть кое-какое преимущество: я-то знаю, что Хопкинс сейчас в голубой гостиной, а капитану предстоит разыскивать его.

С другой стороны, он, в униформе и под видом курьера, проникнет во дворец беспрепятственно, а мне как быть?

Я торопливо обошел здание и у заднего входа увидел часового. Жювель, зубной техник, я вам о нем рассказывал.

Попробуем взять хитростью, вдруг да сработает!

– Жювель! – окликнул я его, прячась за деревьями.

Он узнал меня по голосу.

– Чего тебе?

– В караульную поступил приказ: всем постовым каждые пять минут обходить каменную ограду. В саду замечен какой-то подозрительный субъект.

– Ладно… – буркнул он, давая понять, что глупостей не одобряет, но вынужден подчиниться.

Я затаился. Пять минут спустя Жювель, развернувшись через левое плечо, зашагал к ограде. Выждав, пока он скроется за поворотом, я шмыгнул в дверь.

Поднявшись по винтовой лесенке, я очутился в коридоре, отведенном для прислуги. За поворотом приметил проход – красная ковровая дорожка вела наверх, к полутемной галерее. По всей вероятности, там находятся личные апартаменты губернатора.

Как бы это половчее затесаться среди гостей? Осторожно, держась ближе к стене, я крался вперед… На лестнице показался лакей, и в тот же миг справа отворилась дверь и в коридор вышел элегантный господин. В белоснежном смокинге, ослепительно белая сорочка наискось перехвачена широкой розовой лентой. А в петлице – орден Почетного Легиона…

И кто бы, вы думали, этот сиятельный господин?

Альфонс Ничейный!

– Эй, приятель! – окликает он слугу. – Что-то я заблудился в этой вашей избушке на курьих ножках.

– Извольте все время держаться правой стороны, – говорит лакей и уходит.

В два прыжка я оказываюсь рядом с напарником.

– Альфонс!

Он поворачивается, как на пружинах. Затем, приставив к глазу монокль, пренебрежительно оглядывает меня.

– Однако странные у тебя представления о том, как должен выглядеть безукоризненный джентльмен на званом вечере!

Слыхали? В этом весь Альфонс: резкий разворот, готовность драться насмерть – и тотчас полное самообладание и способность язвить.

– Мог бы и сам сообразить: если уж я в таком виде заявился, значит, стряслось что-нибудь из ряда вон выходящее!

– Хотя бы галстук надел. Здесь, в гардеробной комнате, всякого добра навалом.

– Речь идет о жизни Хопкинса…

– Думаешь, она у него вообще есть?

Альфонс прав: дело ясное, что это дело темное.

– Не знаю, жив ли он, нет ли – один черт. Знаю одно: сегодня его собираются убить. – Я наспех пересказал ему все, чему сам был свидетелем.

– Понял. – Он нервно покрутил монокль. – А теперь слушай меня. Зайди в гардеробную и оденься поприличней, потом чеши вслед за мной. Буду ждать тебя в голубой гостиной.

– Где она находится?

– Не знаю.

– Ладно, найду.

В гардеробной было темно, однако свет фонаря под окном несколько рассеивал мрак.

Я сразу же рванул к шкафу. К сожалению, там висел лишь военный мундир с нашивками… генерал-фельдмаршала!

Нет, за такое самозванство сразу поставят к стенке. И почему Альфонс Ничейный должен будет отбывать пожизненный срок в одиночку? А меньше нам никак не схлопотать, если нас застукают здесь даже в цивильной одежде.

Постойте, а это что? В углу висит тонкий, блестящий прорезиненный плащ, какой офицеры набрасывают поверх мундира. К нему высокие сапоги для верховой езды, в одной руке кепи, в другой – портфель – не стыдно на люди показаться.

С озабоченным выражением лица и деловым шагом – вперед! Главное – не останавливаться ни на мгновенье.

В какую сторону идти, я знал: вправо, все время вправо. Музыка звучала громче и громче по мере того, как я, шагая по красной ковровой дорожке, приближался к огромной стеклянной двери… Поворот ручки, и я в парадной зале…

Что с тобой, Оковалок? Никак струсил?

Вперед!

Громадная зала, ослепительно сверкающая хрустальная люстра, мраморные колонны, разлитый в воздухе тонкий аромат духов…

Быстрой, уверенной походкой иду через залу. Нежно-розовый свет, кушетки с сиреневой и зеленой обивкой, курительная комната… А мне нужно в голубую гостиную.

– Постойте, голубчик!

Попробуй тут, не остановись…

Высокий, с приветливым, умным лицом генерал-фельдмаршал, весь увешанный наградами, и… губернатор. А рядом с ним рослый, бородатый генерал-майор… Где я его видел?

Я застыл по стойке «смирно».

Ах, да! На яхте, вот где я его видел!.. Бородатый пассажир оказался генерал-майором. После того как он покинул яхту, мы с Альфонсом обнаружили там красотку, которую держали под стражей. Эти мысли промелькнули у меня в доли секунды, пока генерал-майор с приветливой улыбкой подступил ко мне.

– Добро пожаловать! Генерал-майор Рубо.

М-да, шишка на ровном месте…

– Сбзни, – невнятно пробормотал я.

– Откуда? – по-прежнему улыбаясь, вопросил он.

– Дивизия Жюмон… – щелкнул каблуками я. Название дивизии я слышал у нас в штабе роты.

– Вам нужен маркиз Сюрьен?

– Так точно, ваше превосходительство!

– Тогда вот в эту сторону. Маркиз сейчас в купольном зале.

Уф, пронесло!.. Но теперь изволь шагать не в голубую гостиную, а куда тебе велено… Значит, красотку держал под стражей генерал-майор Рубо.

За купольным залом последовал уединенный переход, где какой-то господин – по виду турок – во фраке и тюрбане на голове беседовал с двумя дамами. Одна из дам взглянула на меня и…

Поистине сегодня день чудес! Да это ведь пленница с яхты! Та самая блондинка, у которой мы с Альфонсом Ничейным приватизировали две сотни франков на лечение раненого Хопкинса.

Две неожиданные встречи в считанные минуты: сперва генерал-майор Рубо, державший пленницу под стражей, теперь же сама пленница, сбежавшая от нас под покровом ночи.

А блондиночка устремилась ко мне и стиснула мою руку, словно подавая знак.

– Кто вам нужен?

– Некий капитан…

– Раненный в голову?

– Вот именно.

– Ступайте в голубую гостиную. Вон туда… – И показала, куда идти. – Я тоже сейчас приду к вам.

Что бы это значило? Но я не стал ломать голову. Щелкнул каблуками, готовясь уйти. Красотка улыбнулась.

– Некий господин, по рассеянности облачившийся на вечерний прием в белый смокинг, уже дожидается вас. – Это она про пижона Альфонса, не иначе.

Я рванул прямиком в голубую гостиную, ввалился без стука.

Альфонс Ничейный стоял, прислонившись к книжному шкафу, напротив него вольготно развалился в кресле Чурбан Хопкинс со здоровенной сигарой в зубах, перед ним на столике бутылка коньяка «Наполеон» и хрустальная рюмка – так, для блезира, поскольку Хопкинс время от времени прикладывался к самой бутылке, хлебая дорогой напиток прямо из горла.

– Привет, Оковалок! – небрежно приветствовал он меня.

– Чурбан, дьявол тебя побери…

– К черту подробности! – прервал меня Альфонс. – Через двадцать минут мы должны быть на посту. Чурбан мало что может рассказать, я потом введу тебя в курс дела. А пока что нам предстоит обсудить самые насущные вопросы.

– Самое насущное, ребята, – это хорошее настроение. Ваше здоровье! – хриплым, пропитым голосом возвестил Хопкинс, опрокинув в себя оставшиеся полбутылки «Наполеона».

– Где же капитан? – поинтересовался я.

– На подходе! – ответил Альфонс и выудил из кармана «тигриный коготь».

Вам не приходилось иметь дело с этим прелестным инструментом? Надеваешь на ладонь широкое стальное кольцо, и стоит тебе согнуть пальцы, как изнутри выскакивают пять кривых, острых лезвий – ни дать ни взять тигриные когти. Заденешь кого такой пятерней, и бедолаге по гроб жизни обеспечены незаживающие раны.

Альфонс стоял на изготовку, вооруженный «коготками», и хорош был – загляденье. При свете ламп его тщательно причесанные густые черные волосы блестят, соперничая сверканьем лишь с ослепительной белизной зубов.

– Мне бы не хотелось лишних неприятностей для этого капитана, – заявил я. – Он очень симпатичный малый.

– Я, между прочим, тоже симпатичный малый, – встрял Хопкинс. – И вовсе не желаю, чтобы он меня пришил. Так что пусть только попробует, я ему живо башку сверну. И помощь Альфонса мне не потребуется.

– Этот капитан весь из стальных мускулов. Тебе с ним не справиться, Хопкинс. Да и ты, Альфонс, против него слабак. И вообще… мне кажется, здесь какое-то недоразумение.

– Какое там недоразумение! – отмахнулся Хопкинс. – Будь я на его месте, я бы тоже не остановился перед убийством. Меня вызвали в суд как свидетеля защиты, а я, натурально, не помню ровным счетом ничегошеньки. Пришлось сослаться на ранение в голову. Вот уж сроду не подумал бы, что иной раз и дырка в башке пригодиться может. Конечно, жалко капитана этого, ведь получается, вместо того, чтобы вызволить его из беды, я ему подлянку подстроил. А что мне оставалось делать? Скажи я на суде правду, что вовсе никакой я не капитан и понятия не имею, каким образом очутился в военном госпитале и что кликуха у меня Чурбан Хопкинс, сидеть бы мне за решеткой до скончания века. А я по тюремным нарам да баланде пока что не соскучился.

В гостиную без стука вошла блондиночка, которую держали под стражей на яхте.

– Он уже успел побывать здесь? – тотчас обратилась она к Альфонсу.

– Нет еще.

– Я здесь. – Из-за портьеры, скрывавшей балконную дверь, появился капитан в моей униформе.

Спрятанная в кармане рука Альфонса напряглась – «тигриный коготь» изготовился к бою. Хопкинс ухватился за горлышко бутылки, хотя поза его оставалась спокойной и он по-прежнему жевал сигару. Я невольно сделал шаг вперед.

Капитан окинул взглядом всю нашу троицу, и видно было, что мы произвели на него должное впечатление.

– Виктор… – прошептала блондинка, подойдя к нему. – Этот человек… – Она указала на Альфонса. – Только что сказал, будто бы…

– Они странные люди, – задумчиво произнес капитан и обратился к нам. – Что касается ваших опасений, то вам не следует меня бояться. Я спрятался на балконе и слышал ваш разговор. Сюда я пришел с намерением покарать капитана за его ложные показания, но теперь я убедился, что этот человек не таков, за какого я его принимал. Происшедшее в суде – результат нелепой случайности, но положения моего не усугубит. Коль скоро настоящего капитана Мандлера нет среди нас, все мои надежды оправдаться тщетны.

– Вы намерены бежать? – поинтересовалась блондинка.

– Нет. Меня отпустили на несколько часов.

– Но почему бы вам… не бежать?

– Я не могу и не хочу… Люси, скажите одно: вы верите их обвинениям?

– Нет! – не задумываясь, решительно ответила Люси.

Капитан обнял ее за плечи.

– Благодарю вас! Для меня это очень важно.

– Послушайте! – вмешался Альфонс Ничейный. – Перед вами трое крутых парней. Вздумай кто специально подобрать такую команду, и – уверяю вас! – в целом свете лучше нас днем с огнем не сыщешь. Неужто мы не сумеем вам помочь?

– Нет. Я вижу, вы ребята отчаянные, но в моем деле поставлена точка.

– Вот что, господин капитан! – пылко воскликнул я. – Коль скоро вы связаны словом, возвращайтесь в тюрьму, а мы вас оттуда вызволим.

– Спасибо, дружище. Охотно верю, что вы способны на это, но для меня понятия жизни и чести неотделимы.

– Подумать только! – искренне удивился Чурбан Хопкинс и проверил бутылку на свет, в тщетной надежде обнаружить там хотя бы каплю спиртного.

Люси в отчаянии переводила взгляд с одного на другого.

На бледном лице капитана промелькнула улыбка.

– Прощайте, ребята. Возможно, вы не относитесь к кругам так называемого «приличного» общества, но вы отважны, добры и на свой лад благородны. Даже ты, нахальный толстяк, пришелся мне по душе, и я не сержусь на тебя… Однако пора поторопиться, через пять минут смена караула. Спасибо вам!

– Виктор!

– Нам некогда, Люси. Эти двое попадут под трибунал, если опоздают к смене караула. Да и мне надо вернуться в тюрьму.

– Я не оставлю тебя, Виктор… Дойду до президента республики…

– Нельзя, дорогая. Подумай о своем отце. Мне ты не поможешь, а только сыграешь на руку маркизу Сюрьену… А вы, лжекапитан, мошенник вы этакий, поскорей уносите отсюда ноги: ведь если ваш обман раскроется, расстрела вам не миновать.

Капитан и Люси, взявшись за руки, долго смотрели в глаза друг другу, а я почувствовал, как у меня перехватывает горло.

Люси ушла.

– Всё, разбегаемся, ребята!

– Стой!

В дверях стоял сержант Потрэн.

Глава пятая

1

Выпученные глаза сержанта готовы были выскочить из орбит. Больше всего он был потрясен ослепительной элегантностью Альфонса Ничейного.

– Каким ветром вас сюда занесло?

Альфонс подступил к нему, карман его снова угрожающе оттопырился.

– Что это вы, сержант, тут раскричались? – вопросил он. – Я Равердан, секретарь посольства!

– Это вы бросьте! Меня не проведешь! – Сержант задыхался от злости. – Да вас всех поставят к стенке…

– Смир-рно! – Перед сержантом вырос возмущенный Хопкинс. – Как вы стоите?! Почему не отдаете честь?

Потрэн замер как вкопанный.

– Честь имею доложить… господин капитан!.. Эти двое сбежали с поста…

– Вы в своем уме?! Как вы смеете говорить в таком тоне о маркизе Равердане?

– Почтительнейше докладываю… Там, на посту…

– Давайте вместе проверим посты! Следуйте за мной! А вы, любезный маркиз, и вы тоже, ждите меня здесь.

Едва они скрылись в саду, мы рванули… Мне-то предстояло всего лишь махнуться одежкой с Ламетром, а Альфонсу надо было добраться до гардеробной.

Как я узнал впоследствии, проверка постов происходила следующим образом. Выйдя из голубой гостиной вместе с Потрэном, который следовал по пятам за начальством, Хопкинс задерживался в каждом зале, чтобы перемолвиться словом с кем-либо из гостей.

Сержант сгорал от нетерпения, а капитан не спеша угостился бутербродами у буфета, затем, уже на верхней площадке лестницы, попросил Потрэна напомнить ему мотив песенки «Красотка Мэри меня свела с ума». Грубый солдафон таких тонкостей не знал.

В вестибюле они наткнулись на какого-то генерала, который растерянно шарил у себя в карманах. Оказалось, что он забыл в буфете очки.

Капитан Хопкинс тотчас поспешил рассеянному генералу на помощь.

– Мигом слетайте за очками! – приказал он Потрэну, который в отчаянии уже готов был на стенку лезть.

Сержант бегом устремился по лестнице, но, на свою беду, столкнулся с каким-то лейтенантом.

– Стой!

– Прошу прощения, господин лейтенант.

– Носятся тут, будто жеребцы в манеже…

Последовало краткое назидание, из которого провинившийся сержант должен был уяснить разницу между манежем и дворцом губернатора.

Пяти минут как не бывало.

Вокруг буфета толпились высокие господа, тут локтями не поработаешь. Пришлось ждать, пока возле стола освободится место.

Наконец очки найдены! Теперь скорее вниз.

В вестибюле сержанта дожидался один капитан.

– Поспешите в канцелярию. Господин генерал пошел туда звонить по телефону, передайте ему очки.

Генерал по междугородной линии разговаривал с Тулоном – пришлось ждать еще десять минут!

– Очки, ваше превосходительство.

– Мерси, сержант.

Пока Потрэн добрался до выхода, караул уже сменился.

Хочешь верь, хочешь нет, а часовые с оружием в руках застыли, будто с места не сходили.

Возможно, они переоделись и попали сюда каким-то другим путем. Но что делали два рядовых легионера во дворце, на губернаторском балу?!

Таких случаев еще не бывало! Сержант помчался в караульную будку.

– Разводящий!

Меланхоличный русский поднялся.

– Докладывайте!

– В порядке. – По своей привычке экономить слова «всё» он попросту опустил.

– Где находились сменившиеся?

– Здесь.

Вот и сейчас в караульном помещении трое. На столе шахматы, газеты и самовар, который того гляди выкипит, если Потрэн не прекратит дознание.

– Вы уверены, разводящий, что караульные в час отдыха не покидали помещение?

– Уверен.

– Вы были здесь с ними?

– Да.

Сержант вынужден был расстегнуть верхнюю пуговицу мундира – его душила злость.

2

Бурный выдался денек для караульных. Не прошло получаса, как разводящий скомандовал:

– Кружью! – что должно было означать «к оружию».

В караульную пожаловал плотный, коренастый капитан.

– Ну, как тут у вас, все в порядке? Славно, славно, отдыхайте, ребятки! Что это за ром? Наверное, контрабандный… Знаете ведь, что нельзя нарушать запреты…

– Это французский коньяк, господин капитан.

– Ах, так! Ну-ка, проверим! Проверка обошлась в полбутылки коньяка.

– И правда, французский. А что, английского, случаем, не найдется?

– Чего нет, того нет.

– Ладно, не беда… Где тут у вас солдатское снаряжение?

– Вот здесь рюкзаки с рабочей одеждой.

Капитан внимательно обследовал содержимое каждого рюкзака и отбыл. Никто не заметил, как он спрятал среди вещей Альфонса записку.

Все это произошло, пока мы с Альфонсом несли вахту.

3

Затем, в три часа пополуночи, мы сменились в последний раз и, возвратившись в караульную будку, приступили к переодеванию. Извлекли из рюкзаков грубые холщовые робы.

– Смотрите, что я нашел! – Альфонс держал в руках записку, к которой была приложена какая-то голубая бумажка.

В записке стояло следующее:

«Немедленно приходите к „Когтистой кошке"! X.»

Текст второй бумаги частично был отпечатан на машинке.

– Стоять!

Сержант… только его нам и не хватало! Глаза-буравчики уставились на нас, щеточки усов угрожающе вздыбились.

– Где вы находились перед тем, как заступить на пост?

– Здесь, в караульном помещении, господин сержант.

– Вот как? А кто отозвал часового с поста и отправил его к крепостной стене? – Буравчики сверлили меня.

– Понятия не имею, господин сержант.

– Следуйте за мной! Вы оба!

– Никак невозможно, господин сержант! – Альфонс вытянулся по стойке «смирно».

– Что-о?!

– У нас важное поручение. – Он показал сержанту голубой бланк, где стояло:

«Рядовые номер девятый и сорок пятый откомандированы в распоряжение высшего начальства. Ждать дальнейших указаний в караульной будке.

Командир батальона».

Подпись, печать – все как положено…

Потрэн набрал полную грудь воздуха. Еще бы, за один день сюрпризов больше, чем за всю его предыдущую воинскую службу.

– Прочь… с глаз моих долой!.. Ужо доберусь я до вас…

Откуда было знать бедняге, что наш дружок «капитан» подкатился на балу к коменданту города и попросил отрядить в его распоряжение двух часовых, которые вот-вот должны смениться. Ему, вишь, вздумалось прогуляться по ночному городу, да страшновато в одиночку. Ведь один раз ему уже пулю в башку всадили.

…Едва мы с Альфонсом очутились на улице, я сразу потребовал рассказать мне все.

– Что тут рассказывать?

– Кто она, эта красивая блондинка?

Альфонс нахмурился.

– Она дочь генерал-майора Фредерика де ла Рубо.

Я присвистнул. Вот, значит, каким образом они попали на бал! Имя Фредерика де ла Рубо известно в колонии повсюду. Ему подчинялся весь гигантский военный механизм во французской Африке.

– Видишь ли, я дольше служу в Оране, чем ты, и лучше знаком с делом Ламетра. Капитан Ламетр был помолвлен с дочерью генерал-лейтенанта (может быть, генерал-майора?), Люси. Я сразу вспомнил об этих деталях, когда ты предостерег меня в коридоре, и поспешил на выручку Хопкинсу, если капитан и вправду попытается с ним расквитаться. Тут, откуда ни возьмись, передо мной возникла красотка, которую мы освободили из заточения на яхте. Тогда я и понятия не имел, какая важная шишка ее папаша. Но, сам понимаешь, ситуация была пиковая.

«Значит, вы обманули меня в тот раз! – взволнованно произнесла она. – Вы агент секретной службы, прихвостень маркиза де Сюрьена… И освободили меня лишь в надежде, что я скомпрометирую отца. Но ваши расчеты не оправдались!»

«Мадемуазель, – ответил я ей, – здесь совсем другой расклад. Я нес караул у входа и проник сюда… как бы это поточнее выразиться… по семейным обстоятельствам. Признаюсь вам как на духу, поскольку считаю вас девицей благородной и не опасаюсь, что вы меня выдадите после того, как мы с приятелем обошлись с вами вполне деликатно».

– Здорово ты ей врезал! – искренне восхитился я. Ораторское искусство никогда не оставляло меня равнодушным.

– Не знаю почему, но я испытывал доверие к этой девушке и выложил все как есть. Стоило ей услышать, что Ламетр здесь, во дворце, и она чуть не хлопнулась в обморок. Потом совладала с собой и провела меня в голубую гостиную. Остальное ты знаешь.

– А как она оказалась на яхте?

– Под замком ее держал отец, потому что Люси рвалась в открытую выступить на стороне своего жениха. После того, как мы выпустили ее на свободу, генералу Рубо удалось убедить дочь, что подобное геройство бессмысленно.

– Ну, а наш Хопкинс? Он-то с его подзаборными манерами как попал в высший свет?

– Он и сам не знает. Сидел на барже, дожидался, пока ты принесешь ему хоть какую одежонку, прикрыть наготу. И вдруг услышал громкий хлопок, почувствовал удар, а когда очнулся в белоснежной постели, над ним склонился военный врач и стал заботливо допытываться: «Вам лучше, господин капитан?» Словом, оказался он в гарнизонном лазарете, а в кармане у него обнаружился документ на имя капитана Мандлера. Харчи хорошие, обхождение предупредительное… Чурбан Хопкинс быстро вошел во вкус и решил укрепить свои позиции: чуть что, ссылался на ранение в голову, отчего, мол, у него память отшибло…

– Зачем ему это понадобилось?

– Видишь ли, неотесанный Чурбан никак не тянет на армейского капитана. Поэтому, стоило ему что-нибудь ляпнуть невпопад, он тотчас принимался ощупывать голову. Имени не помнит, откуда явился, чем занимался – не знает. Что взять с человека, у которого мозги набекрень? Его лечили по-всякому, даже электрическим током, но ему – как мертвому припарки. Наконец доктора порешили на том, что пуля задела какой-то важный нерв, отчего несчастный капитан в одночасье лишился и памяти, и хороших манер.

– А как они схлестнулись с капитаном Ламетром?

– Подлечили Хопкинса и потянули в суд, потому как капитана Мандлера вот уже несколько недель ждали из Юго-Восточной Африки: он проходил важным свидетелем по делу Ламетра. Хопкинс, натурально, на суде тоже заявил, что он, мол, ничего не помнит. А Ламетр, который утверждает, что является жертвой организованного заговора – и наверняка он прав, – вообразил, будто бы нашим «капитаном» манипулируют чужие руки. Ведь его последние надежды были связаны с тем, что Мандлер даст показания в его пользу, и тогда он, Ламетр, будет оправдан. Когда же Ламетр узнал, что этого не произошло, в нем вскипела ярость, и он чуть не порешил Хопкинса.

– Выходит, все мы влипли в историю, о которой, почитай, ничего и не знаем, а главное – она вообще не касается нас.

– Поглядим, куда кривая вывезет. Пока что нам ничто не грозит.

– Только Хопкинс увяз по уши.

– Выкарабкается, я в него верю.

Мы блуждали по узким, извилистым закоулкам портового квартала: там находился кабачок «У когтистой кошки», где назначил нам свидание Хопкинс.

4

Доктор Квасич, с опухшей от пьянства рожей, бренчал на рояле и между делом клевал носом. В этом у него была большая практика.

Едва мы переступили порог, кабатчик указал на занавеску позади стойки.

– Туда пожалуйте…

Там находилась отдельная комнатушка, где по будням с нами вели переговоры подельники, барыги и прочие деловые партнеры. Сейчас нас поджидали Чурбан Хопкинс и… Люси де ла Рубо!

Как ни старалась она одеться поскромнее, насколько позволял гардероб ее горничной, прекрасная мадемуазель так же резко выделялась на фоне окружающей обстановки, как Чурбан Хопкинс – несмотря на свою новехонькую, с иголочки, униформу – среди изысканных гостей в залах губернаторского дворца.

Хопкинс, между прочим, выглядел, как обычно, то бишь крайне неряшливо: засаленная шляпчонка была сдвинута на затылок, потухшая сигара в уголке рта, мощная грудь обтянута сетчатой майкой, пиджачишко наброшен на одно плечо, а брючата в мелкую клеточку украшены треугольной заплатой зеленого цвета. Роскошествами вроде носков или шнурков для ботинок Хопкинс пренебрегал. Опершись на мясистую, волосатую руку, он мечтательно разглядывал стакан для воды, наполненный виски.

– Короче! – сразу приступил к делу Альфонс. – К побудке мы должны вернуться в казарму, иначе Потрэн нас со свету сживет.

– О чем, собственно, речь? – вмешался я, чтобы перехватить у Альфонса инициативу.

– Есть шанс на паях завладеть крупным алмазным рудником. Рудник-то богатейший, да только вот беда: неизвестно, где он находится, – объяснил Хопкинс и хорошенько приложился к стакану. – Лично я согласен заделаться акционером, всегда завидовал владельцам копей, потому как у них деньжищ куры не клюют.

С этим фактом не поспоришь.

– Не знаю даже, о чем вас просить… – нерешительно протянула Люси. – Но вы столь парадоксальным образом вторглись в мою жизнь… а я совершенно одинока и не могу рассчитывать на чью бы то ни было помощь или хотя бы понимание…

– Позвольте заверить вас, мадемуазель: мы, трое, всецело на вашей стороне. Считайте нас своими рыцарями или покорными слугами – как вам будет угодно.

Ай да Альфонс! Сказанул что твой лебедь. Лоэнгрин.

– Если не ошибаюсь, – снова вмешался я, – капитан Ламетр упомянул, будто бы завтра ему вынесут смертный приговор. Это правда, мадемуазель?

Барышня кивнула, уголки ее губ дрогнули.

– Правда…

– Значит, надо устроить ему побег!

– О, если бы только Виктор согласился!.. Он мог бы отправиться в Фонги и разоблачить мошенников. Сумел бы отыскать следы исчезнувшей экспедиции,… воспрепятствовать неизбежному кровопролитию…

Хопкинс пожал плечами.

– Вызволим его, и все дела.

– Из военной тюрьмы?

– Название дома не суть важно… Что-нибудь придумаем… Выше голову, детка, положитесь на дядюшку Хопкинса, он все уладит!

Наш приятель опрокинул в себя остаток спиртного, закусив его окурком потухшей сигары.

– По-моему, – вставил свое слово Альфонс Ничейный, – вам следовало бы рассказать нам все в подробностях и по порядку.

Глава шестая

1

– Виктор Ламетр служил капитаном на крейсере «Женераль дю Негрье», одном из двух боевых кораблей легиона. Самый молодой из капитанов, морской офицер с наилучшей аттестацией… Ему прочили блестящее будущее. Полгода назад состоялась наша помолвка. И это событие словно накликало беду: именно с той поры и началась для Виктора неудачливая полоса. Лорд Пивброк отправился в Сенегал на охоту. Прошло два месяца, а он все не подавал о себе вестей, и тогда гарнизону в Тимбукту было поручено приступить к розыску. Наконец лорда обнаружили в одном из тифозных лазаретов Гамбии. Его спутника, капитана Мандлера, также свалил тиф.

– С этим капитаном нас и перепутали, – вставил замечание Чурбан Хопкинс, извлекая из кармана очередной окурок сигары.

– Да, – кивнула Люси. – Ведь лично с ним никто не был знаком. По описанию – плотный, приземистый, несколько странноватый человек, вот вас и приняли за него. Десять лет назад, огорченный неверностью супруги, Мандлер подал в отставку. Оставил службу на Мадагаскаре и вел отшельническую жизнь в джунглях Западной Африки. И кроме своего спутника по охоте, лорда Пивброка, ни с кем не общался. И все из-за какой-то недостойной женщины.

– В этом мы с ним не похожи, – не вытерпел Хопкинс. – Я бы сослал в джунгли неверную жену. Пускай поразмыслит на досуге, что к чему… Гарсон! Подать чего-нибудь освежающего… В крайнем случае и ром сгодится!

– Лорд Пивброк и капитан Мандлер выздоровели, а потом из их донесения стало известно, что в ходе охотничьих странствий они наткнулись на алмазные копи – к северу от Тамарагды, главного поселения племени фонги. Сообщение – с точки зрения властей – исключительно важное: ведь алмазные копи являются собственностью государства, а первооткрыватель лишь получает свою долю. Частное лицо не имеет права вести добычу и торговать полученным сырьем. Крейсеру «Женераль дю Негрье» было отдано распоряжение принять на борт снабженную всем необходимым оборудованием экспедицию из числа специалистов, доставить с моря вверх по реке Сенегал до того места, куда позволяет судоходство, и ждать, покуда исследователи не доберутся до цели. Крейсеру под командованием капитана Ламетра не раз доводилось входить в воды реки Сенегал, кроме того, у капитана сложились добрые отношения с туземцами, а вождь племени, Мимбини, и вовсе был его другом. Оттого те края и не подверглись колонизации – с помощью дипломатии и жестов доброй воли удавалось достичь куда больших результатов… Меж тем было перехвачено шпионское послание весьма странного содержания: «Капитан подкуплен. Уничтожение экспедиции Мимбини берет на себя». Спустя неделю крейсер вернулся, и Ламетр утверждал, будто бы получил радиосообщение от Мандлера, в котором тот извещал, что цель достигнута и он просит убрать крейсер из здешних вод подальше, поскольку это, мол, вызывает у туземцев беспокойство. Ламетра тотчас же заключили под стражу, поскольку из Сенегала поступило донесение: в Тамарагде экспедиция не появлялась, на радиозапросы она не отвечает, и даже с воздуха никаких следов не обнаружено. По всей вероятности, члены экспедиции погибли, а перехваченная записка оказалась роковым доказательством для обвинения Ламетра.

– Но радист-то мог засвидетельствовать, получено было сообщение или нет.

Мадемуазель вздохнула.

– Река кишит крокодилами, а радист за два дня до возвращения свалился за борт. Подозревают, что его убили, и злодеяние это также стремятся приписать Виктору.

Снаружи донеслись звуки гитары: кто-то лениво пощипывал струны.

– Теперь Ламетра… – она с трудом выговорила эти слова, – осудят на смерть. В Фонги снаряжают карательную экспедицию, начнется оккупация края… Тем самым окажется перечеркнутым смысл жизни моего отца, ведь он всегда был приверженцем колониального правления мирным путем, без кровопролития, и выступал против введения войск. Такого горя ему просто не пережить!

– Что-нибудь придумаем, – подбодрил девушку Хопкинс. – Не так страшен черт, как его малюют. Главное – не отчаиваться.

– Если я правильно понял, – вмешался Альфонс Ничейный, – капитан в добрых отношениях с вождем племени. И окажись Ламетр на свободе, он сумел бы разрешить загадку, не так ли?

– Абсолютно убеждена в этом!

– Значит, он выйдет на свободу! – подытожил Альфонс.

2

Что вы на это скажете? Отчаянный парень, к тому же ума палата!

– Я утратила всякую надежду. Вы люди благородные, отзывчивые, но… трое – против целого света!..

– Не такой уж умный он, этот целый свет, чтобы трое ушлых парней вроде нас не смогли его облапошить! – со свойственной мне находчивостью возразил я.

– Если бы эти злонамеренные козни удалось расстроить, вас ждала бы большая награда. Ведь алмазные копи тоже сгинули без следа, и доля того, кто их отыщет, окажется целым состоянием.

– Попытаемся, – кивнул Альфонс Ничейный. – Отправляйтесь-ка вы домой, а мы завтра избавим капитана от смертного приговора. План у меня готов – беспримерный в истории криминалистики.

– Господи… если бы удалось!..

– Удастся, а как же иначе! До сих пор ведь удавалось! А вам сейчас вызовем такси.

Когда мы остались втроем, последовало краткое обсуждение плана, затем пришлось даже Квасича оторвать от рояля.

Наутро сигнал побудки застал нас у ворот форта святой Терезы. Усталые, но довольные, мы отправились на перекличку.

Капитан был спасен.

Глава седьмая

1

«Председательствующий суда открыл заседание. Были зачитаны имена вызванных по делу свидетелей и экспертов», – с таким сообщением вышли на другой день газеты.

Они и сейчас передо мной – обтрепанные, захватанные грязными руками, – я их свято храню. Свидетели, свидетели, целая череда свидетелей… Уйма специфических вопросов военного и географического содержания – сплошь малозначительных…

Наконец вводят обвиняемого, разжалованного капитана Ламетра.

– Виктор Ламетр! Вы по-прежнему намерены отрицать очевидные факты?

– Говорил и говорю правду: невиновен я!

– Расскажите-ка нам еще раз эту историю с якобы имевшим место радиосообщением. Только внятно и понятно!

Обвиняемый выдержал короткую паузу.

– …Ночь выдалась душная. Наш корабль стоял в водах Сенегала. К тому времени экспедиция уже четверо суток, как отправилась на территорию фонги… Сирокко, частенько дующий с моря в это время года, словно оседает в гуще деревьев, и гнетуще действует на человека. Вот и я чувствовал себя подавленным… Насыщенные влагой, удушливые испарения стлались над рекой…

– Вы и прежде испытывали дурноту во время сирокко? – задал вопрос прокурор.

– Да. Судовой врач может подтвердить.

– Продолжайте.

– И тут произошел несчастный случай. Раздался крик, и мы увидели за бортом радиста Рольфа: он барахтался в воде, кишевшей крокодилами, а затем волны сомкнулись над ним.

– Где вы находились в тот момент?

– У двери в свою каюту.

– Видел вас кто-либо непосредственно перед гибелью Рольфа?

– Нет… Когда радист вскрикнул, я бросился к тому месту на палубе, откуда он упал, и подоспел одновременно с рулевым Матеасом, первым офицером и двумя матросами.

– Что было дальше?

– К ночи сирокко усилился. Дурно пахнущие испарения реки, гнилостный запах прибрежных джунглей окутали корабль столь плотно, что свет фонарей едва пробивался сквозь завесу. Голова моя раскалывалась от боли, я прилег у себя в каюте, сделал глоток коньяка, но напиток показался мне неприятным на вкус, отчего дурнота лишь усилилась…

– И много вы выпили?

– Я не был пьян, если вы это имеете в виду.

Надо же такое ляпнуть!.. Адвокат капитана с досадой захлопнул блокнот с записями. Смягчающее вину обстоятельство само шло в руки, а обвиняемый испортил дело.

– Я не был пьян! – решительно повторил Ламетр. – Подавленный, вялый – да, но я отлично помню все происшедшее, вплоть до мельчайших подробностей.

– Суд слушает вас.

– В полночь ко мне в каюту зашел первый офицер. Он только что закончил контрольный обход и доложил о результатах, а потом…

– Воспроизведите разговор слово в слово… если, конечно, помните, – попросил председательствующий.

– Да, пожалуйста. Офицер Хиггинс доложил:

«Господин капитан! В 12.20 обход завершен. На борту полнейший порядок»…

«Хорошо, Хиггинс… Сколько длится ваша вахта?»

«Уже двенадцать часов, господин капитан».

«В таком случае отправляйтесь на покой».

«А в радиорубке подежурите вы, господин капитан?»

«Разумеется». – Я поднялся с койки, но на ногах держался неуверенно.

«Позвольте проводить вас» – предложил Хиггинс.

За дверью каюты подстерегал туман – густой, удушливый. Дождя не было давно, и все же отовсюду сочилась, капала влага. Я брел, спотыкаясь – даже на расстоянии шага ничего было не разглядеть. Без Хиггинса мне бы и не добраться до радиорубки. Он распахнул передо мной дверь, и я вошел внутрь.

«Спокойной ночи, Хиггинс».

«Доброй ночи, господин капитан… Не желаете ли принять хинин?»

«Не стоит, благодарю…» – Оставшись в одиночестве, я провалился в сон. Затрудняюсь сказать, в котором часу проснулся. Жестокая головная боль по-прежнему не отпускала. Радиоприемник, настроенный на одну волну с экспедицией, но до этого безмолвствовавший, вдруг заговорил: «Негрье… Негрье… Негрье…» Это были наши позывные.

«Негрье слушает…» – ответил я.

«На связи капитан Мандлер… Экспедиция находится в Фонги. Высланная вперед георазведка обнаружила рудные залежи. У нас все в порядке. А вы возвращайтесь в Оран и доложите обстановку. Пребывание крейсера в этом регионе вызывает у туземцев беспокойство. Как поняли? Подтвердите прием».

«Все понял. Завтра же снимемся с якоря. Капитан Ламетр».

«Капитан?… А где радист?»

«Радист погиб».

Мандлер продиктовал краткий перечень указаний.

– Вот этот? – уточнил судья.

Ламетр взглянул на листок бумаги.

– Да, это мой почерк.

– Продолжайте.

– Но я, собственно, все сказал. На другой день мы снялись с якоря. Спустились вниз по реке, вышли в море и вернулись сюда.

– Желаете задать вопросы, господин прокурор?

– Вы были знакомы с капитаном Мандлером?

– Он добирался не нашим крейсером, а вместе с лордом Пивброком ждал экспедицию в Фонги.

– Так знали вы его или нет?

Короткая пауза.

– Знал…

– Почему вы обозвали его мошенником, узнав, что он дал показания не в вашу пользу?

– Отказываюсь отвечать на вопрос.

– Вы абсолютно уверены, что по радио говорил Мандлер?

– Да. Но в подробности вдаваться не стану.

– Вы узнали бы голос капитана Мандлера, если бы вам довелось услышать его вживе?

– Не уверен.

– Значит, вы опознали его не по голосу. Видимо, он упомянул нечто сугубо личное, и это развеяло все ваши сомнения?

– Именно так. Но на дальнейшие вопросы отвечать отказываюсь!

– Садитесь.

Обвиняемый направился к своему месту.

– Для дачи свидетельских показаний вызывается капитан Мандлер!

Вошел капитан – чудаковатый на вид, коренастый толстячок, растерянно помаргивающий глазами.

– Капитан Мандлер?

– Так точно… вроде бы он самый.

– У вас ведь ранение в голову?

– Так точно.

– Помните, при каких обстоятельствах вы получили ранение?

– Нет, не помню…

– Однако же знаете, что вы капитан Мандлер?

– Знать-то знаю, но не сказать, чтобы был уверен на все сто процентов. – «Капитан» опять коснулся раненой головы.

– Вам знаком обвиняемый?

«Мандлер» перевел взгляд на капитана Ламетра.

– Убей, не помню!

– Ну, хоть что-то вы помните?

Свидетель усиленно трет лоб.

– Припоминаю лесную поляну… Кто-то хватает меня за руку, угрожает… А дальше все как в тумане…

Капитан Ламетр в изумлении поднимается с места.

– Обвиняемый, сядьте!

По залу проносится сдержанный шум. Все чувствуют, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

– Напрягите память! Кто был с вами на той поляне? Всплывает перед вами лицо того человека?

– Не успеет всплыть, как тут же уплывает.

– И все же попытайтесь сконцентрировать внимание!

– Чего, говорите, я должен сделать?

– Сконцентрируйте внимание!

Свидетель судорожно сглатывает.

– Вы уж не взыщите, но… с дыркой в башке…

И тут неожиданно встает прокурор, который только что шептался с каким-то человеком.

– Мне сообщили, что ночью произошло прелюбопытное событие. Полиция – по анонимному звонку – задержала некоего субъекта, на допросе которого я настаиваю. Речь идет о Федоре Квасиче, бывшем судовом враче. Ввиду совершения противоправных действий он был навсегда отстранен от врачебной практики.

– Пригласите его, пусть даст показания! – распорядился председательствующий. – А вы, господин Мандлер, извольте занять место на скамье свидетелей.

В сопровождении полицейского в зал заседаний быстро входит доктор Квасич – рослый, седой человек с сонным взглядом – широко известный авторитет в уголовном мире.

– Ваше имя?

– Квасич, Федор.

– Дата, место рождения?

– 1886-й, Рига.

После того как все данные были занесены в протокол, председательствующий обратился к полицейскому:

– По какой причине задержан этот человек?

– На рассвете в дежурную часть позвонил неизвестный и сообщил, что истинный виновник в деле Ламетра – Федор Квасич, субъект, полиции хорошо известный… Звонивший, естественно, не назвал себя, сказал лишь, что Квасич его облапошил, а теперь, мол, пусть получает поделом. Как правило, мы проверяем подобные заявления, поскольку таким образом не раз удавалось раскрыть безнадежные преступления. Квасич подрабатывает игрой на рояле в дешевых увеселительных заведениях и фигурирует в нашей картотеке как сбытчик наркотиков, заядлый рецидивист. Вот мы и сочли за благо взять его под стражу. К тому же удалось выяснить, что во время совершения преступления в Сенегале Квасича в Оране не было.

– Где вы находились в означенный момент?

– В Гамбии.

– Откуда вы знаете, когда именно было совершено преступление? – тотчас обрушился на него председательствующий, – ведь день и час тщательно скрывались следствием и огласке в печати не предавались.

– Я… не знаю, – замялся арестованный, – но… слышал…

– От кого?

– Не помню…

– Какой смысл отпираться? Ведь уже к завтрашнему дню мы получим ответ из Гамбии и будем знать, находились ли вы там!

– Я был там… проездом.

– Откуда и куда?

Молчание.

– Доводилось вам бывать в Фонги?

– Да… я бывал в тех краях.

«Капитан Мандлер» встал со скамьи для свидетелей и приблизился к допрашиваемому, глядя на него во все глаза и в растерянности потирая лоб.

Тут и Квасич заметил его и испуганно попятился.

– Вы знаете этого человека? – вцепился в него председательствующий, должным образом оценив разыгравшуюся сцену.

Дальнейший ход событий газеты описывали следующим образом:

«…Квасич в ужасе пятился, а капитан Мандлер, не скрывая удивления, подступал к нему. В зале воцарилась гробовая тишина, наэлектризованная напряжением, и лишь обвиняемый Ламетр вел себя странно: без конца вскакивал, словно желая что-то сказать, и от волнения не находил себе места. Всем было ясно, что в деле намечается роковой поворот…»

– Он вам кого-то напоминает? – допытывался председательствующий у «капитана».

– Да… Только не знаю, кого… Вроде бы я где-то его видел.

– Бывали вы этим летом в Сенегале? – обратился председательствующий к Квасичу. – Оттуда недалеко до Гамбии.

– Возможно… Всего не упомнишь.

– Это Фолтер! – воскликнул вдруг «капитан». – Фолтер… – повторил он уже не таким уверенным тоном.

Председательствующий торопливо перелистал материалы дела.

– Вот один из протоколов:

«В первом радиосообщении экспедиции, принятом прежним радистом (еще до убийства оного), содержится упоминание о некоем Фолтере, который по поручению вождя туземцев Мимбини отправился навстречу белым. Сам Фолтер утверждает, что он англичанин, среди туземцев фонги находится в качестве наблюдателя и состоит с вождем в дружеских отношениях». Этот факт был подтвержден: и капитаном Ламетром.

Обвиняемый поднялся со скамьи подсудимых и неуверенно заговорил:

– Да, но… по-моему, здесь что-то не… – Выражение лица его было странным.

– Так звучал текст сообщения? – спросил председательствующий, энергично постукивая ручкой по столу.

– Так. И меня попросили проверить данные.

– Вы проверили?

– Нет. В день прибытия в Оран я был арестован.

– Можете сесть.

– Но позвольте…

– Вам слова не давали! – И, обращаясь к свидетелю: – Что вы на это скажете?

– Скажу, что я выдавал себя за Фолтера… А признаться побоялся… как бы не попасть под подозрение…

– Вы были наблюдателем от англичан?

– Нет.

– Однако же отправились навстречу экспедиции?

– Да.

– И присоединились к экспедиции?

– Мимбини послал меня… Мы с ним занимались торговлишкой…

– Ах, какая жалость, что память отшибло! – в сердцах воскликнул «капитан». – Фолтер, Фолтер… Вроде бы мы стояли вместе с ним где-то… Пальмы… рядом палатка и какие-то провода…

– Знаете ли вы господина капитана? – задал вопрос председатель.

– Знаю…

– Находились вы вместе с ним где-то на лесной поляне?

– Да… Господин капитан по-доброму относился ко мне… Я пел ему английские боевые песни и шлягеры…

– Ваше настоящее имя?

– Квасич.

Дрожа от волнения, «капитан Мандлер» выступил вперед. Все сидели, затаив дыхание. Напряжение в зале достигло предела. Лишь обвиняемый вел себя беспокойно, так что председательствующий даже вынужден был призвать его к порядку.

– Чего только я не пел!.. – бессвязно лепетал Квасич. – Даже вот эту песенку: «Беби, беби, ай лав ю»…

И тут свершился драматический поворот!

– Мерзавец! – вскричал «капитан» и набросился на свидетеля. Одной рукой схватил его за горло, другой врезал в лицо с такой силой, что у Квасича кости захрустели.

Четверым стражам порядка едва удалось сдержать разбушевавшегося «капитана». Шум, суматоха поднялись несусветные. Председательствующий стучал по столу, надрывался, пытаясь утихомирить публику. Однако перекрыть шум удалось лишь адвокату:

– Обращаюсь к председателю с просьбой не прерывать заседание! К свидетелю вернулась память!

Наступила тишина, и адвокат продолжил:

– Человек после тяжелого ранения, судя по всему, вспомнил происшедшее. Необходимо воспользоваться случаем!

– Постарайтесь держать себя в руках! – доброжелательно обратился председатель к «Мандлеру». – Вам удалось что-то вспомнить?

– Да-да! – взволнованно отозвался тот. – Радиопередатчик находился в моей палатке. Этот человек горланил свои песни, когда в палатку зашел… мой друг… как его?…

– Пивброк, – подсказал председательствующий.

– Верно! Пивброк! – обрадовался «капитан». – И попросил передать сообщение на крейсер. Положение было аховое – мы заблудились в джунглях…

– А вы что ответили?

– Выше голову, рано унывать!.. А потом, когда Пивброк ушел и мы остались вдвоем, я… занялся передатчиком, а этот… тип… ударил меня по голове… – От возбуждения голос его прерывался, он судорожно хватал воздух.

– Федор Квасич! Можете что-то возразить?

– Какие уж тут возражения!.. – обреченно махнул рукой доктор. – Признаюсь во всем. Капитан Ламетр не виновен.

– Позвольте!.. – нервно вскочил обвиняемый. – Здесь какое-то не…

– Сядьте и помолчите, покуда я не предоставлю вам слово! – осадил его председательствующий. – Как понять вашу последнюю фразу, Квасич?

– Видите ли, господин председатель… Пока мне казалось, будто я смогу выйти сухим из воды, судьба капитана Ламетра меня не слишком волновала, хотя некоторые угрызения совести я все же испытывал. Теперь же, когда ясно, что наказания не избежать, я считаю своим долгом восстановить поруганную честь безвинного человека.

– Тогда расскажите суду всё как есть. Господин капитан! Вы способны выявить квинтэссенцию происходящего?

– Какую эссенцию? – испугался Хопкинс.

– Я имею в виду – уловить смысл ситуации.

– Прошу прощения… – пробормотал «капитан». – Что взять с человека, которому башку прострелили!..

– Присядьте, если неважно себя чувствуете… А вы, Квасич, выкладывайте все, как на духу!

– В июне я встретил в Гамбии некоего шпиона, агента международного класса…

– Как его звали?

– Мериме… Хотя, возможно, это кличка. Он вручил мне десять тысяч франков и посулил еще сорок, если я выполню его поручение. По его подсказке я отправился к туземцам фонги с легендой, что я, мол, по пути в Гамбию встретил экспедицию. Мериме велел мне подружиться с капитаном, и я постарался войти к нему в доверие. И вот, на поляне, которую называют «Привалом слонов»…

– Привал слонов!.. – воскликнул «капитан», словно в голове у него прояснилось. – Да! То самое место…

– Продолжайте свои показания, Квасич!

Я вошел в палатку, обезвредил капитана, после чего связался по радио с крейсером и передал сообщение от имени капитана Мандлера.

– Какого характера сообщение вы передали?

– В таком духе, что, мол, все в порядке, мы находимся на земле фонги. Однако пребывание крейсера вызывает у туземцев беспокойство, а потому лучше бы кораблю отбыть восвояси.

У обвиняемого от удивления аж челюсть отвисла. Временами казалось даже, будто его душит смех. Спятил он, что ли?

Да и правду сказать, как тут не спятить! Еще немного, и безвинного человека осудили бы на смерть.

– А затем, – продолжил Квасич, – я подал сигнал пистолетным выстрелом, и из зарослей выскочили люди Мериме и он сам. Прежде чем члены экспедиции успели опомниться, всех их схватили и связали.

– Кто же был в подчинении у этого бандита? Европейцы или местные жители?

– Да в основном… чернокожие…

– Из племени фонги?

– Нет… явно другого типа. Их привез Мериме. А уж где он набрал свою шайку, того я не знаю.

– Что произошло после этого?

– Чернокожие остались стеречь пленников, а мы направились к другой поляне, где нас ждал спортивный гидроплан, и наутро очутились уже в Гамбии. Потом я вернулся в Оран.

Ай да молодчина, наш Квасич! Такого даже в кино не увидишь. Альфонс один-единственный раз изложил ему на рассвете, в чем состоит его задача, а утром, в суде, Квасич разыграл все как по-писаному, используя данные, сообщенные мадемуазель Рубо. И ведь так ловко сбивался, путался в показаниях, чем, естественно, и навлек на себя подозрения – как есть заправский рецидивист… Следует заметить, что таковым он и являлся – за исключением этого случая. Я уже упоминал, что у меня самого котелок варит дай бог каждому, но Квасича даже мне не переплюнуть. Правда, здесь фортуна нам подыграла: летом Квасич отправился в Каир по своим контрабандным делам, так что полиции не составило труда убедиться, что «господин профессор» – фигура весьма заметная в преступном мире – в означенное время не находился в Оране. Но вот откуда он взял эту звучную фамилию – Мериме, – для меня до сих пор остается загадкой.

Обвиняемый тщетно порывался что-то сказать. Всеобщее волнение, вызванное неожиданным поворотом следствия, вынудило прервать заседание.

Председательствующий распорядился арестовать Квасича и отложил слушание дела. Однако прежде того защитник успел выступить с ходатайством об освобождении своего подзащитного из-под стражи.

– Почти нет сомнений, что приговор будет оправдательным!

– Я со своей стороны поддерживаю ходатайство защиты! – заявил прокурор.

Члены военного суда, с минуту посовещавшись, решили удовлетворить ходатайство и тотчас же освободить обвиняемого из-под стражи, поскольку в данном случае побега не стоит опасаться.

Тут они ошибались.

В час пополудни капитан Ламетр покинул здание военного суда. А тремя часами позже по радио, телеграфу и телефону во все концы Африки полетели сообщения: «Пятьдесят тысяч франков награды тому, кто передаст капитана Ламетра в руки правосудия или наведет полицию на его след».

Разыскивался также плотный, коренастый субъект с мощной шеей и непропорционально короткими руками, совершивший в Оране целый ряд преступлений под видом «капитана Мандлера».

Однако Ламетра и «Мандлера» и след простыл.

2

Добиться такого результата оказалось непросто. Предысторию мы впоследствии узнали от Хопкинса.

Выпущенный на свободу капитан прямиком направился в «резиденцию» Хопкинса, поселившегося в фешенебельном отеле. По субботам, когда подходил срок расплачиваться по счетам, Чурбан ловко уклонялся от этой обязанности, ссылаясь на ранение в голову и потерю памяти.

Ламетру удалось отвязаться от репортеров, и теперь, в гостиничном номере Хопкинса, он блаженствовал, наслаждаясь нежданно-негаданно свалившейся на него свободой.

– Вот что, друг мой! Даю вам ровно час, чтобы исчезнуть.

– А я уже собрал шмотки! – В доказательство Хопкинс вытащил из кармана галстук и обрывок ночной рубахи. – Разрешите сопроводить вас, господин капитан?

– В тюрьму? Ведь я жду не дождусь, чтобы вы бежали без оглядки. Тогда я сразу же объявлюсь в суде и расскажу, как все было на самом деле.

– Еще чего вздумали!

– Бесконечно благодарен за вашу помощь. Вы действовали с фантазией и дерзко – словом, гениально. Кто этот человек, выдававший себя за Фолтера?

– Наш домашний лекарь.

– Как вам удалось подбить его на подобное безрассудство?

– Сказали ему, что речь идет об алмазных копях. Если он согласится сыграть отведенную ему роль, возможны три варианта: его упрячут за решетку, а то и вздернут, однако не исключено, что он, Квасич, заделается генеральным директором компании по разработке алмазов. Жизнь свою он ни в грош не ставит, поэтому идея показалась ему заманчивой. Выяснилось, что наш доктор давно спит и видит стать генеральным директором…

– Еще раз тысяча благодарностей! Весьма тронут, но…

– Видите ли, господин капитан, если вам удастся доказать свою невиновность, Квасича мигом выпустят на свободу, да еще и по головке погладят. Но стоит вам сейчас добровольно заявиться в суд, и он схлопочет самое малое десять годков за свое лицедейство!

– Прежде всего вы должны скрыться.

– А Квасич в одиночку расхлебывай кашу? Ну уж нет! За кого вы меня принимаете?!

– Но мне-то как быть? Ведь я не бродяга, не мошенник…

– Вы невинно осужденный!

– Это еще не причина, чтобы лгать и изворачиваться, друг мой. Солдатское дело – беспрекословно подчиняться, воевать и, если потребуется, жертвовать своей жизнью.

– Одно другому не мешает. Попытайтесь отыскать истинных преступников, а если не получится, топайте на здоровье в свой суд. Помереть всегда успеете, к чему торопиться!

– Но ведь это равносильно…

– И не забывайте, что можете навлечь беду на мадемуазель Рубо.

– А… каким образом она… причастна к делу?

Хопкинс понял, что нащупал слабое место в обороне, и ринулся в наступление.

– Да ведь от нее мы получили всю необходимую информацию, чтобы разыграть спектакль. Чуть что, мигом всплывет вопрос, откуда нам стали известны военные секреты. Мадемуазель Рубо начнут допрашивать… Глядишь, еще и с пристрастием…

– Вы не люди, а чудовища какие-то… – вздохнул капитан.

– Так уж сразу и чудовища!.. У нас отродясь не бывало алмазных рудников, а сейчас самая пора заиметь.

– Вы шутите? Ведь у вас нет ни денег, ни оборудования для разработок!

– Эка невидаль… Украду все, что надо! – заверил его Чурбан Хопкинс. – В хозяйственных делах я собаку съел.

– И не мечтайте, приятель! Я не потерплю ни воровства, ни обмана.

– Даже самую малость? – расстроился Хопкинс. – Я человек рассеянный, забывчивый… Дырка в башке – это вам не шутка!

– Тогда нам не по пути.

– Ладно, так уж и быть, воздержусь!.. Значит, вы приняли решение, господин капитан?

– Да. Попытаюсь отыскать преступников.

– А я за вами в огонь и в воду!

– Если мои попытки провалятся, тогда добровольно сдамся властям и – в тюрьму!

– Далась она вам, тюряга эта!..

– А теперь руководите мной, приятель! По части ударяться в бега и скрываться я полный профан.

– Выше голову, господин капитан! Потому как я в этой науке профессор, хоть лекции читай в институтах да университетах разных, заслушаешься. Сейчас исчезнем с вами, как золотые часы из оттопыренного кармана.

– Не представляю, каким образом. Должен предупредить вас, дружище, что афера вот-вот раскроется. Кратковременным преимуществом мы обязаны лишь эффекту внезапности, ну и удачно разыгранной вами комедии. Однако ваши показания белыми нитками шиты, сплошь одни дырки да прорехи. Судьи очень скоро спохватятся.

– До тех пор мы определимся в почетные члены легиона.

Глава восьмая

1

Капитан Ламетр и Чурбан Хопкинс и впрямь заделались почетными легионерами, а это вам не хухры-мухры.

В общем, дело было так. В то утро, когда состоялось заседание трибунала, Хопкинс смекнул, что вскорости окажется в центре нежелательного внимания, и отправился в городскую комендатуру. Заглянул в штаб батальона, где происходит распределение новобранцев, увидел молоденького лейтенанта.

При виде начальства – Хопкинс был еще в капитанской форме – лейтенант вскочил и поспешил навстречу.

– Сидите, сидите, дружище, – добродушно махнул рукой Хопкинс. – О-о, благодарю! Но сигареты я не курю… предпочитаю, знаете ли, сигары…

Лейтенант тотчас послал рядового легионера за сигарами, а сам в тревоге ломал голову. Чего ради заявился сюда этот фрукт? Очередная проверка, что ли, намечается?

– Чем могу служить, господин капитан?

– Ах да, я же не представился! Капитан Дэркон из генштаба. – Мандлера он предусмотрительно поминать не стал, а новое имя позабудут, лишь только он окажется за порогом: здесь, в распределительном пункте новобранцев, форменный проходной двор. – Вчера ко мне обратились два молодых норвежца. Отец одного из них состоит в родстве с моей супругой. Парни совсем недавно вступили в легион и пока что не успели освоить наши порядки. Едва сошли на берег – и сразу рванули в гости, то бишь ко мне. Молодо-зелено, что взять с простачков, им ведь было невдомек, что из порта самовольно отлучаться нельзя. Я сейчас же доставлю их в казарму, но нежелательно, чтобы ребята по глупости схлопотали наказание… Нельзя ли уладить дело таким образом, что они якобы были в отлучке по служебной надобности и по моему распоряжению?

– С какого времени они находятся в Оране?

– Одни сутки. Им еще не выдали обмундирование и не привели их к присяге.

– В таком случае не исключено, что младший офицер доложил об их отсутствии, и молодые люди числятся в дезертирах… Давайте мы поступим следующим образом. Я заполню на них служебный бланк, и тогда в части у них никаких неприятностей не будет. Благоволите обратиться в отдел «Д» на рю Карно, 7, и по предъявлении бланка их имена вычеркнут из розыскного списка.

– Благодарю… Решение мне кажется разумным.

Лейтенант заполнил голубой официальный бланк, указав, что рядовые Варнис и Линге с разрешения штаба батальона отлучались со сборного пункта в порту по служебной надобности.

Хопкинс и не подумал обращаться в отдел «Д», где легионеров вычеркнули бы из списка, а тщательно спрятал голубую бумагу и отправился на заседание суда.

Позднее, когда ему удалось убедить капитана Ламетра смириться со сложившейся ситуацией, Хопкинс уже знал, куда надо бежать, когда дерзкая афера раскроется и вся колониальная полиция будет брошена на их поиски.

Кому придет в голову искать в легионе, да еще среди почетных членов!

…Сомлев от полуденного зноя, мы с Альфонсом Ничейным сидели у буфета. Можно было слегка расслабиться, поскольку сержант Потрэн с подручными пил кровушку новобранцев.

Вдруг видим, как часовой, приняв у кого-то голубой бумажный листок, посторонился и… Несмотря на жарищу, по спине у меня пробежал мороз: во двор вошли капитан Ламетр и Чурбан Хопкинс, оба в цивильной одежде… Альфонс тоже засек их.

– Припекает, однако, – равнодушным тоном обронил Альфонс.

– Угу-м… – промычал я в ответ и закурил.

Капитан заметил нас и сделал попытку приветствовать жестом, но Хопкинс мигом ухватил его за руку и принялся делать какие-то знаки, будто разговаривая с глухонемым.

Что это за новые фокусы?

– Эй, новобранцы! – окликнул их Альфонс. – Ищете кого?

– Кого ищем, без вас найдем! – грубо рявкнул Хопкинс, снова изобразил какие-то жесты руками и утащил за собой капитана.

Знать бы, что они задумали!

Мы вальяжно расположились на скамье, всем своим видом показывая, что, мол, отдыхают люди и им ни до кого и ни до чего дела нет. Но на душе у нас было неспокойно. Преследуют их, что ли, и они, за неимением лучшего выхода, вступили в легион?… Если Хопкинс не подошел к нам, дело худо: значит, не хочет впутывать нас в передрягу.

Чуть погодя появился капрал и сразу огорошил собравшихся у кантина солдат вопросом:

– Кто-нибудь из вас знает норвежский?

К моему превеликому удивлению, Альфонс тотчас вскочил со скамьи.

– Я знаю!

– Следуй за мной!

Они зашагали, я увязался следом.

Форт святой Терезы – сущий муравейник, особенно теперь, в преддверии сезона дождей, когда начинаются боевые операции. Огромный плац кишмя кишит военным людом, кого только здесь не увидишь: спаги, легионеры, сенегальские стрелки и даже доставленные из Индокитая аннамиты. Одна рота прибывает, другая уходит. Здесь разоружают, вооружают, переформировывают части – словом, сборный отстойник армейских резервов; шум, гам, обрывки команд, выкрики, отзвуки переклички, вавилонское смешение языков.

Позади буфета терпеливо дожидались Чурбан Хопкинс и капитан Ламетр.

– Вы из норвежцев, что ли, будете? – адресовался сержант к Ничейному.

– Так точно.

– Спросите, куда они направлены по распределению.

Альфонс, с небрежной легкостью изъяснявшийся на всех языках мира, что-то сказал капитану.

– Вы вступили в легион?

Капитан, продвинутый в скандинавских языках, поддержал беседу.

– Нет. Просто проникли сюда по служебной бумаге. Идея скрыться здесь кажется мне безнадежной.

– Что за комедию устроил Хопкинс с этой дурацкой жестикуляцией и почему мы все должны делать вид, будто бы вы по-французски ни бельмеса?

– Потому что я наотрез отказываюсь лгать. Тогда ваш приятель предложил мне вообще помалкивать и выдал меня за норвежца, который не владеет французским. Не хотелось бы впутывать вас в это дело.

– Мы и так уже впутались.

– Ну, что там? – нетерпеливо вмешался сержант.

– Этот человек так интересно рассказывает, что я заслушался, – тотчас нашелся Альфонс. – Он известный исполнитель народных песен и, будучи норвежцем, вступил в легион исключительно из чувства преклонения перед Францией. Говорит, ему бы скрипку заполучить, чтобы упражняться в свободное время…

– Вы в своем уме?! – зашелся от ярости сержант. – Вам велено было узнать, куда он получил назначение!

Положение спас Хопкинс:

– Я встретил этого норвежца, когда он шел от полкового врача. Мне санитар сказал.

Альфонс смекнул, что врача Хопкинс упомянул неспроста, и обменялся с капитаном парой коротких реплик. (Содержание их разговора стало мне известно позднее.)

– Не знаете, господин капитан, куда он клонит?

– Хочет попасть в лазарет.

– Дохлый номер: ведь при поступлении все выяснится!

– По-моему, тоже.

– Впрочем, может, не такая уж безумная мысль… – И Альфонс обратился к сержанту: – Он говорит, что прибыл вчера на том судне, где был зарегистрирован случай холеры.

– Что-о?! Скажите этому психу, чтобы немедленно дул в санпропускник… И эта жирная скотина тоже пусть пройдет дезинфекцию вместе с ним!.. Я сам препровожу их! А ну, марш! Это надо же подложить такую свинью!

Сержант мигом уволок обоих голубчиков.

– Зачем ты спровадил их в санпропускник?

– Потому что там не спрашивают никаких документов, не регистрируют, не проверяют – словом, даром время не теряют, а уж одежды и всякого добра навалом. Думаю, Хопкинс не растеряется, иначе я буду жестоко разочарован.

Хопкинс сроду не разочаровывал друзей, на этого парня можно положиться. Вечером мы увидели его в буфете, где он резался в карты с кавалеристами: в униформе цвета спелой сливы – такую носили сенегальские пехотинцы, – мундир украшен звездою. Совсем неплохо для начала военной карьеры, если учесть, что несколько часов назад он был лицом гражданским.

– А дверь за тобой закрывать верблюд будет, что ли?! – заорал он на меня, едва я появился на пороге, потому как с моря дул сильный ветер. – Чтоб у всех у вас руки поотсохли, ежели лень честь по чести дверь захлопнуть!.. У меня четыре дамы, выигрыш мой… на кону восемь… Не расстраивайтесь, парни, выше голову! Не везет сегодня – завтра повезет!

Повезет… держи карман шире, если Хопкинс тасует колоду! Но партнеры этого не знали. А Чурбан был в своей стихии: исходил потом от усердия, сыпал во все стороны сигарным пеплом, без конца заказывал выпивку, сдавал карты и знай сгребал в кучку выигрыш, не забывая громко подбадривать проигравших. Меня он даже взглядом не удостоил.

Вошел Альфонс Ничейный и, заметив Хопкинса, сразу же сунулся к нему с вопросом:

– Где вы оставили норвежца?

– Чего?! – с оскорбительной ухмылкой переспросил Чурбан.

– Оглох, что ли? Норвежец, спрашиваю, куда подевался?

Звезды на мундире тут не больно в чести, особенно если этот мундир другого вида войск.

– Чего ты ко мне с каким-то норвежцем привязался? Не якшаюсь я с вонючими иностранцами! И вообще, заткни-ка пасть, не то я сам заткну ее, да так прочно, что больше ты не пикнешь… Дверь! – заорал было он и сразу осекся, потому как вновь прибывшим оказался Потрэн.

– Кто у нас такой голосистый? – зловещим тоном поинтересовался сержант.

Все молчали, как убитые.

– Я спрашиваю, кто здесь ревел во всю глотку?

– Я! – шагнул я ему навстречу. А что мне еще оставалось делать? Чурбан рисковал жизнью, а я – максимум несколькими сутками гауптвахты.

Надо же быть такому невезению! Ведь Потрэн, стоило ему разозлиться, непременно натыкался на меня и тут уж впивался клещом.

– Ах, так? Мерзнет он, значит… «Потрэн! – спросит меня господин полковник. – Чем бы вы порекомендовали дополнить обмундирование легионера?» А я отвечу: «Парочку тулупов надобно, господин полковник! Завелись у нас тут мерзляки, не дай бог насморк подхватят»…

Я стоял, стараясь загородить Хопкинса. Ведь если Потрэн узнает его…

– Марш на учебный плац, и поработать граблями хорошенько, чтобы свыкнуться с ветреной погодой!

Кипя от злости, я отправился за граблями и – давай отбывать наказание. Через какое-то время увидел капитана Ламетра: в форме солдата санитарной роты, с повязкой на рукаве, он тащил в лазарет стопу постельного белья.

Я поманил его, и он нерешительно приблизился. Знаком я попросил у него сигарету и, пока закуривал, тихо, стараясь не шевелить губами, сообщил:

– Хопкинс в буфете.

– Знаю.

– Как обстоят ваши дела?

– Он раздобыл для нас форму, так что мы можем свободно передвигаться. Но рано или поздно обман раскроется. А пока кастелян велел мне носить белье в лазарет.

– Как-нибудь обойдется… Нашей роте через десять дней выступать.

– Куда?

– В Сенегал – я узнал от писаря в штабе. Нас назначают на аванпосты. Готовится наступление.

– Значит, резни не избежать… – грустно прошептал он.

Показался какой-то младший чин. Я жестом поблагодарил капитана и вернулся к своему занятию.

Позднее ко мне наведался Альфонс.

– Слушай, надо что-то делать с Потрэном!

Мы уселись на стене форта: оттуда открывался широкий обзор, и появление начальства не могло застать нас врасплох. По другую сторону крепостной стены обсаженная деревьями шоссейная дорога вела в город. Проносились автомобили, повозки, пешеходы спешили до наступления темноты попасть в город.

Ветер гнал пыль, закручивая смерчи.

– Чем тебе не угодил наш разлюбезный сержант?

– Надо бы как-то отвлечь его внимание, чтобы он не цеплялся к нам без конца… Эй, куда ты?

Одним броском я перемахнул через стену.

На мое счастье, делавший обход патрульный скрылся за поворотом, и я, не теряя ни секунды, пустился бежать по дороге вдогонку за… Турецким Султаном!

2

Можете представить, что я пережил при виде Турецкого Султана, подло предавшего своих друзей! А это несомненно был он, с его мощным крючковатым носом, длинной, как жердь, фигурой, и тонкими – что твой аист – ногами, штанины на которых болтались, словно на палках.

Ну, а сами штаны! В том, как подобает одеваться джентльмену, я кое-что смыслю, многие считают меня щеголем – и не без основания, – так что уж ежели я говорю: облачению Турецкого Султана мог бы позавидовать любой аристократ, можете спокойно мне верить. Ноги между шерстяными брюками в полоску и белыми полотняными туфлями с синим кантом были обтянуты гамашами ядовито-желтого цвета – столь живописной элегантности не встретишь даже у самых утонченных денди. Домашняя куртка кирпично-красного цвета была украшена крупными позолоченными пуговицами, а серую шелковую рубашку дополнял галстук-бабочка – белый в синий горошек.

В таком ослепительном, со вкусом подобранном наряде не стыдно отправляться хоть на собственную коронацию!

Вдобавок ко всему, Турецкий Султан – хотите верьте, хотите нет – помахивал зажатой в руке шляпой. Да этот пижон даже в портовом квартале не рисковал появляться в головном уборе, чтобы не привлекать внимания стражей порядка! А тут шляпа, безукоризненно белая, легкая соломенная шляпа! И перчатки! И трость – не какая-то там свинцовая или резиновая дубинка, – именно трость… Все эти поразительные детали вроде бы заставляли усомниться, Турецкий ли Султан перед нами. К счастью, в его пользу свидетельствовали длинные, курчавые патлы с сединой противного мучнистого оттенка: нечесаные, взъерошенные, они привычно свисали на лоб, придавая ему сходство с подвыпившим киноактером либо чокнутым художником, которому посчастливилось взять напрокат чей-то чужой, тщательно подобранный и бережно хранимый наряд.

Словом, то был Турецкий Султан собственной персоной! Гад ползучий, много раз подводивший друзей, подстроивший нам не одну подлянку, сообщник гнусных убийц. Он ухитрился нарушить единственный и главный закон, позволяющий даже в преступном мире отличать человека нравственного от законченного мерзавца: закон воровской чести.

Поэтому плевать я хотел в тот момент на пагубные для самого себя последствия. Ведь как только обнаружится, что я самовольно покинул форт, Потрэн меня заживо сгноит или разрубит на кусочки. Главное – не упустить Султана!

Лавируя среди мчащихся автомобилей и повозок, я несся во всю прыть, но этот аспид словно почуял опасность: обернулся и увидел меня.

В первый момент казалось, что брови его, от удивления взлетевшие чуть ли не к макушке, так там и останутся, однако, когда я уже готов был коснуться его вытянутой рукой, Султан рванул что было мочи.

И начались гонки!

Бегун из меня хоть куда. Золотой медалист Спортивного общества полицейских Коломбо, пробежавший сто ярдов за четырнадцать секунд, утверждал, что ему бы сроду не догнать меня, кабы не попутный ветер, да и то прежде пришлось трижды выстрелить мне в спину.

Словом, я считаюсь спортсменом, безо всякого преувеличения. Но Турецкий Султан на своих аистиных ногах скакал, что твой горный козел. По обе стороны шоссе расстилалась пустыня – не скроешься. Мимо со свистом проносились автомобили, но мне все было нипочем, только бы догнать мерзавца! Шляпа, перчатки, трость давно отброшены им за ненадобностью… Гигантским прыжком я с наслаждением давлю каблуком соломенную шляпу, словно подлую башку ее недостойного владельца. Ну, постой, Султан, доберусь я до тебя!

Прохожие оторопело пялятся на нас…

Вот и окраина города… Расстояние между нами сокращается…

При занятии бегом исключительно важную роль играют легкие и сердце. Необходимую для быстрого движения энергию дают не мускулы, а дыхательные органы, – как объяснил мне в свое время тюремный врач в Рио-де-Жанейро.

Отчаянными, неровными скачками Турецкий Султан пытался увеличить расстояние между нами, но где там!.. Вон в той узкой улочке впереди я его прищучу и выдам по первое число.

Видно, что он совсем выдохся. Обернулся на взмокшем от пота лице выражение полнейшей растерянности…

Как вдруг… рывком распахнул первую попавшуюся дверь и скрылся внутри. То ли кафе какое-то, то ли бар – похоже, именно туда он и стремился.

Я – за ним следом. Влетаю в заведение – местечко, я вам скажу, шикарное. Куда этот сукин сын подевался?

Да вот же он, рядышком, – протяни руку и схватишь. Но вместо этого я щелкаю башмаками, вытягиваюсь в струнку и козыряю: негодяй сидит за столиком в обществе капитана и майора, пыхтит – еще не успел отдышаться.

– Какой-то полоумный за мной гнался, объясняет он своим застольникам. – Выскочил из арабского квартала и бросился на меня…

– В этом году нередки подобные инциденты, особенно с участием местных жителей. – поддакнул майор, небрежно кивнув в ответ на мое приветствие. – Итак, господин барон, рассказывайте, что там у вас приключилось…

Вы слышали? Этот аферист уже «господином бароном» заделался!

Я отхожу в сторонку. Подошедший к стойке бара официант громко объявляет заказ:

– Двойной коктейль для господина барона!

Вот те раз: Турецкий Султан под видом барона кутит с майорами – не иначе как очередную пакость затеял.

– Что вам угодно?

– Виски…

Выпивка сразу меня взбодрила. При этом я глаз не спускал с Турецкого Султана. Сиди он здесь хоть двое суток подряд, я все равно с места не сдвинусь. И вообще… куда он, туда и я, покуда не очутимся с глазу на глаз. Не век же ему за офицеров прятаться!

– Сударь… – обратился ко мне официант. – С вами желает побеседовать одна дама.

Я проследил за его взглядом. В укромном уголке зала в ложе сидела женщина.

Но какая! У меня аж дух захватило. Её платье необыкновенного темно-фиолетового цвета явно шилось в одном из первоклассных парижских салонов. Миниатюрной белоснежной ручкой она поднесла ко рту сигарету и, затягиваясь, прикрыла свои дивные карие глаза. На редкость длинные ресницы темными полукружьями подчеркнули красоту лица… Да что тут говорить, при виде этакого чуда я прямо дара речи лишился.

Однако же взял себя в руки и направился к ней, с присущей мне непринужденной аристократической осанкой.

– Присаживайтесь, сударь, – пригласила дама, после того как я ей представился. – Я графиня Ла Рошель.

Не зная, что ответить, я промолчал.

– Я увидела, как вы вошли, и сразу обратила на вас внимание. Не часто встретишь столь открытое, мужественное лицо.

Слова женщины прозвучали искренне и не вызвали у меня ни малейших подозрений: мне не раз говорили, что мужественные черты моего лица вызывают доверие и симпатию.

– Не знаю почему, – продолжила между тем дама, – я сразу же почувствовала: вы из той породы мужчин, что не задумываясь откликнутся на призыв о помощи… со стороны женщины, попавшей в страшную беду.

– Можете не сомневаться! – пылко отозвался я, и все поплыло у меня перед глазами от упоительного аромата, окутывавшего эту женщину. – Графиня! Нет такой просьбы, в которой я посмел бы вам отказать, пусть даже потребуется вся моя кровь до последней капли!

– Я прошу вас всего лишь проводить меня домой. Как знать, вдруг да за углом подстерегают наемные убийцы… А легионеры – сплошь рыцари, все до единого.

– Не беспокойтесь, я сумею вас защитить!

– Да, мне тоже так кажется. У вас очень умные, выразительные глаза.

Против правды не попрешь. Ведь и другие отмечали необычайную выразительность моих глаз. Да и ум тоже.

– И кто же эти злодеи, дерзающие покуситься на такую прелестную молодую особу? Должно быть, отъявленные бандиты…

– Наемные убийцы. Большего я вам открыть не могу.

– Я и не стремлюсь проникнуть в ваши тайны, графиня!

– Благодарю! В таком случае выходите первым и ждите меня на улице.

Проходя мимо Турецкого Султана, я почувствовал, как руки мои сами сжимаются в кулаки. Но что поделаешь? Дама просит помощи, придется выполнить свой рыцарский долг.

Через несколько минут графиня присоединилась ко мне.

Под сенью сгустившегося сумрака мы направились не к центру города, а к кварталу аристократических вилл.

По пути нам не встретилось ничего подозрительного. К тому же в районе особняков по вечерам довольно безлюдно. Изредка проедет автомобиль, вот и все.

Наконец дама остановилась у огромного здания, похожего на замок.

– Вот мы и дома… – произнесла она. – Похоже, ваше присутствие отпугнуло бандитов. Настоящий мужчина, воплощение истинных боевых качеств. Вы напоминаете мне ожившую статую какого-то героя!

Так оно и есть. Силы и мужественности мне не занимать, мускулы как литые… Такого человека даже в тысячной толпе нельзя не приметить.

– Крысы, которые выслеживают беззащитных женщин, как правило, трусливы.

– У вас до которого часа увольнительная?

Хм… Потрэн небось уже из себя выходит…

– Нет у меня никакой увольнительной. Перепрыгнул через крепостную стену, и все дела.

– Значит, дезертировали?

– Не совсем так. Если объявлюсь в форте до завтрашнего вечера, засчитают всего лишь за самовольную отлучку. А я объявлюсь еще сегодня.

– Коль скоро вы уж все равно припозднились… не могу ли– я пригласить вас на чашку чая?

Мадам потупилась. Видать, я произвел на нее неотразимое впечатление.

– Вы осчастливили меня, графиня, – почтительно отозвался я, с трудом преодолев желание опуститься на одно колено.

– Тогда прошу пожаловать!

Переступив порог главного входа, мы очутились в просторном зале с темной деревянной обшивкой. Сверкающие люстры, шик, блеск, целая толпа лакеев в парадных камзолах…

Мы рука об руку поднялись по лестнице.

Стены от пола до потолка сплошь увешаны картинами из ярких, цветных квадратиков. Поскольку мне доводилось вращаться в лучших кругах, я знаю, что картины эти называют мозаиками. Светская жизнь, она что-нибудь да значит.

Из стен повсюду торчали светильники, потолок украшали лепные цветочные гирлянды – так называемые фрески. Ежели они обвалятся, да в пыли-грязи извозюкаются, им в музеях цены не будет.

Комнат этих мы прошли видимо-невидимо, покуда наконец идущий перед нами лакей не ввел нас в небольшую уютную гостиную и включил лампу под желтым шелковым абажуром. Деликатное, даже можно сказать – интимное освещение оставляло в уютном полумраке дальние углы комнаты.

Вскоре лакей появился снова, катя перед собой нечто вроде коляски для младенцев, с той только разницей, что коляску прикрывала стеклянная пластина, поверх которой были расставлены бутылки со спиртным, вазочки с печеньем и сигаретницы.

– Можете быть свободны, Луи.

Лишь тот, кому доводилось бывать в великосветских салонах, способен оценить истинный аристократизм дома, где лакея зовут Луи.

Графиня попотчевала меня виски, мы закурили и предались беседе.

– Дорогой Джон, – начала она, перегнувшись ко мне через подлокотник кресла. – Вы оказали мне сегодня огромную услугу. Поверьте, я никогда этого не забуду!

– Полно, какие пустяки! Жалею, что мне не выпала честь сразиться за вас, графиня.

Я и впрямь готов был схватиться хоть с целым отрядом спаги, лишь бы доказать красавице свою любовь и преданность.

Она почти не пила, а я не удержался и опрокинул четыре рюмашки – уж больно вкусное виски попалось.

Затем, расхрабрившись, я склонился к ее ручке, покоящейся на подлокотнике, и запечатлел на ней поцелуй.

Дамочка не воспротивилась…

Я посмотрел на нее и увидел, что она отвела глаза в сторону и улыбается. Однако странная это была улыбка!

Женщина улыбалась так, словно плакала. Я ее тут же про себя так и окрестил: «Графиня-То-Ли-Плачет, То-Ли-Смеется!» Здорово, да?

– Вы мужчина отчаянный и дерзкий, а ведете себя прилично. Не переходите границ.

Что верно, то верно. Я хотел вместе с креслом придвинуться поближе, но оно, окаянное, зацепилось за ковер, так что я едва не шлепнулся и, пытаясь сохранить равновесие, опрокинул бутылку с виски.

– Ах, простите, графиня!

– Пустяки… В прошлый раз такой же казус приключился с маркизом Валуа.

Понятно… Какой ты ни будь маркиз либо граф, а от подобного конфуза никто не застрахован.

Наконец – и это главное – я уселся с ней рядышком. Сердце мое колотилось бешено, того гляди выскочит, и никакой мундир его не удержит. От аромата жасмина, обволакивавшего графиню, першило в горле, и каждая жилка в мозгу готова была лопнуть от невыносимого напряжения.

– Почему вы сбежали из форта? – спросила она, перегнувшись в кресле так, что мы почти соприкасались плечами.

– Увидел… со стены… одного мерзавца, – с трудом выдавил я из себя, – и пустился за ним вдогонку…

– А как вы потом попали… в кафе?

– Тот тип… забежал туда… а я за ним.

Гостеприимная хозяйка знай подливала мне виски, а я не отказывался, пил: выпивка развязывает язык, делаешься разговорчивее.

– Ах, как здесь жарко!.. – Она со вздохом встала и направилась к декоративному камину.

Клянусь, такой роскошной фигуры мне не приходилось видеть! А уж походка… словно музыка в плавном, замедленном темпе.

Затем графиня села к роялю, заиграла и запела. Заслушаешься! Профессиональные певички, что в кабаках да барах выступают, вполне могли бы у нее поучиться.

Как допела она свою песню до конца, я бухнулся перед ней на колени.

– С радостью отдал бы жизнь за вас, графиня! – признался я ей без обиняков. А она… ей-богу, не вру! – тихонько так погладила мою склоненную голову. От этого ее прикосновения у меня по всему телу мурашки побежали.

– Хотя я совсем не знаю вас, Джон, но чувствую, что вы человек смелый, решительный и вместе с тем великодушный и умный…

Шляпу долой перед женщиной, способной так хорошо разбираться в людях!

– Послушайте, Джон, – продолжила она. – Я хочу доверить вам свою самую сокровенную тайну…

– О-о, какая честь для меня, графиня!

– Мне необходимо на кого-то опереться, а вы настоящий мужчина… и с первого взгляда… Одним словом, слушайте!.. Отец мой был дипломатом…

– Догадываюсь.

– Почему?

– В вас столько утонченной прелести, что вашим отцом мог быть только дипломат, – говорю я ей.

– Благодарю… А вы не только полны отваги, но и не чужды культуры, – она мне в ответ.

– А теперь слушайте внимательно. Мой отец стал безвинной жертвой политической интриги, которую затеяла против него испанская герцогиня Аннунциата Эрманьола. Отец доверил ей все свои секреты, а в результате ему пришлось спасаться бегством. Полагаю, вы слышали о подобных историях?

– А как же! Похожая беда приключилась с рыцарем-лебедем по имени Лоэнгрин, только дамочка была не испанкой, а оперной певицей, – воспользовался я случаем показать свою образованность.

– Похожая ситуация, – удивленно произнесла она и рассмеялась.

– Чему вы смеетесь, графиня?

– Поверьте, это смех сквозь слезы! – посерьезнев, ответила она. – Спасти отца я могла единственным способом: принять предложение графа Ла Рошель… Хотя ненавидела его всей душой!

– Ужас какой!

– Я недолго смогла выносить его жуткий характер. Граф замучил меня своей беспричинной ревностью и держал в заточении у себя в замке…

– Гнусный тип!

– И в один прекрасный день я сбежала…

– Правильно сделали!

– Но с тех пор живу в постоянном страхе. Он готов на все, лишь бы снова сделать меня своей рабыней!

– А полиция не чешется?

– Граф Ла Рошель – важная птица. Его старший брат – министр.

– Ну и что? Один министр всей стране не указчик.

– А младший брат мужа – префект полиции.

– Вот это действительно шишка. Мне приходилось сталкиваться с префектами… Серьезные люди, ничего не скажешь!

– По вечерам я не решаюсь выйти из дому, да и днем страх не отпускает ни на минуту… Ах, Джон, теперь вам известна моя тайна! Вы единственный человек, кто… – Она тяжело вздохнула, на глазах ее выступили слезы. Подумать только, такая красавица, и до чего несчастна!

– Графиня! – пылко воскликнул я. – Отныне вы не одиноки! Я с вами.

– Благодарю, Джон! – Она обхватила обеими руками мое лицо и долгим взглядом посмотрела мне в глаза. Язык мой сделался сухим, как щепка, и в зеркале напротив я увидел вздувшиеся на лбу жилы. Я обвил руками ее талию, и она не сопротивлялась, напротив – склонила голову на мое мужественное плечо. Волосы ее источали аромат жасмина.

– Я люблю вас… – не помня себя, прошептал я.

– О-о, Джон… Разве ты не видишь… что я тоже лю…

Не дав ей договорить, я запечатлел поцелуй на ее губах.

– Джон… – промолвила она с тяжким вздохом. – Я понимаю, что ты не из болтливых и, вероятно, мне пока не доверяешь…

– Помилуйте, графиня!

– Зови меня Нора…

– Но… Нора. – У меня и язык-то не поворачивается такое выговорить.

– Я открыла тебе все свои тайны, а ты… Может быть, потом, когда почувствуешь, что по-настоящему любишь меня и доверяешь… ты тоже расскажешь мне все, чтобы между нами не было никаких недомолвок…

Стыд какой! Эта дивная женщина слепо доверилась мне, ведет себя так искренне и открыто, а я держу рот на замке…

– Графиня!.. Нора… Графиня Нора! Я тоже расскажу все-все без утайки!

– Не подумай, будто я из пустого любопытства…

– Ив мыслях нет такого!.. Если тебе доверяют, значит, и ты должен отвечать тем же. У меня тоже есть тайна, вокруг которой…

Послышался стук в дверь. Она испуганно вырвалась из моих объятий.

– Кто там?

– Звонят по телефону.

Вошел лакей по имени Луи, принес на подносе телефонный аппарат с длинным шнуром.

Только в аристократических домах принято подавать телефон на подносе.

Графиня поднесла трубку к уху.

– Да… – коротко ответила она. – Пока нет… но близко к тому… Нет… Хорошо, жду вас… На машине?… Понятно… Всего доброго!

Лакей удалился.

– Джон… Я должна встретиться с одним человеком. Это давний друг моего отца, он приедет сюда на машине… Обожди меня здесь, пока я поговорю с ним, ладно?

– Пожалуй, я засиделся, пора и честь знать…

– Нет-нет, как знать, когда мы снова встретимся! – возразила она, и опять последовали жаркие поцелуи.

Вскоре лакей вновь постучал в дверь.

– Скоро вернусь, – шепнула она и оставила меня одного.

Я опрокинул рюмку виски и опустился в кресло. Голова шла кругом. Вдруг раздался тихий стук.

Лишь сейчас я заметил, что в противоположном углу комнаты, у лампы, есть скрытая обоями дверь. С той стороны кто-то подсунул под дверь клочок бумаги…

Что за новости!

Подойдя к двери, я поднял бумажку. На ней было написано следующее:

«Дарагой Акавалык!

Дурак ты, каких сеет не видал. Erna баба как есть змия падкалодныя. Видит, что ей в сети попался олух бизмозглый, который вааброжоит о сибе бох весть што, вот и пользуитца этим. Помалкивай, пасть ни разивай и паскарей делай отсюда ноги. А то очинь даже лехко можит статца, што тибя прихлопнут, как муху. Ведьма ета апасние, чем сто чиртей.

Писал то незнамо кто».

«Незнамо кто»… Да я с первых слов догадался, что это Турецкий Султан, больше некому. Только все написанное – вранье от начала до конца.

Я мигом распахнул скрытую обоями дверь – возьму мерзавца тепленьким.

Ан не тут-то было! Султан смылся.

Я очутился в небольшой комнате. Как он попал сюда – ума не приложу. Но ведь пробрался же исподтишка…

В следующей комнате я аж застыл на мгновение, охваченный трепетом. Это была спальня со стенами, затянутыми голубым шелком. С потолка свисала лампада, освещая комнату рассеянным красноватым светом.

В противоположном конце спальни виднелась дверь, занавешенная портьерой, а в отдалении слышались голоса.

Ступая на цыпочках, я прокрался поближе. За портьерой помещалась гардеробная, а по соседству с ней находилась та комната, откуда доносился разговор. Она тоже была отгорожена плотной шторой.

Теперь я узнал голос графини – исполненный печали и мелодично переливчатый, точно звуки арфы.

– С этим оболтусом я бы справилась запросто и, не помешай мне ваше превосходительство, вытянула бы из него всю подноготную.

Оболтус… Любопытно, про кого это она?

Ей отвечал спокойный, низкий мужской голос.

– Мне необходимо было поговорить с вами, госпожа Мандлер!

«Госпожа Мандлер»! Выходит, она не графиня?

Позвольте, позвольте! Но ведь Мандлер была фамилия того капитана, за которого выдавал себя Чурбан Хопкинс!

Я осторожно заглянул в щелочку у портьеры.

В небольшой гостиной находились двое: дамочка, отрекомендовавшаяся графиней, и… У меня перехватило дыхание. Вторым был маркиз де Сюрьен, правительственный посланник!

3

До сих пор у нас о нем речь не заходила, хотя в здешних краях его каждая собака знает. Полномочный представитель правительства по делам колоний, адмирал, суровый, закаленный солдат, яростный противник генерала Рубо, приверженца методов дипломатии и компромиссов. Его длинная, седая шевелюра, орлиный профиль, пронзительный взгляд, чисто выбритая физиономия давно примелькались в Африке.

И теперь эта знаменитость сидит в салоне мадам Мандлер и ведет с ней беседу!

– Поскольку в прошлый раз вы осрамились, не раскусив своевременно беспримерно наглый обман в суде, вам предстоит исправить все свои ошибки, – выговаривал ей де Сюрьен. – Удалось вам напасть на след сообщников?

– Один из них вот-вот расколется. Глупец и простофиля, каких поискать, а мнит о себе невесть что. Выведать его секреты мне никакого труда не составит.

…Можете представить себе мое состояние: с облаков в одночасье сверзиться на землю! Глупец и простофиля, возомнивший о себе невесть что, – это я-то при моей врожденной скромности!..

Сердце мое разрывалось на части. Выходит, все эти проникновенные вздохи, поцелуи, объятия были сплошным притворством?!

– И все же будьте осторожны, – предостерег ее маркиз. – Иной раз бывает, что даже самый распоследний дурак не в каждой ситуации ведет себя по-дурацки.

– За тупость этого оболтуса могу поручиться.

– Ладно, вам виднее. А теперь выкладывайте, как на духу, все, что вам известно о данном деле!

– Знаю, что членов экспедиции туземцы держат в плену. Вождь племени – отпетый негодяй.

– И у вас есть доказательства?

– Путевые заметки Мандлера. Их недавно заполучил генерал Рубо.

– Да-да… Но ведь голландский банкир, этот Ван дер Руфус, тоже чинит нам препятствия.

– У старика доброе сердце.

– Верю вам на слово. Уж кто другой, а вы-то знаете.

– Ван дер Руфус вызволил меня из трудной ситуации, однако он мне скорее враг, чем друг.

– Оставим это, детали меня не интересуют. Я пришел за информацией.

– Не забывайте, ваше превосходительство, что вы обещали сорок тысяч франков, если…

– Если добытые вами сведения окажутся ценными.

– Договорились. Полагаюсь на ваше слово. Итак, у Ламетра неожиданно объявились пособники.

– Кто они? – спросил де Сюрьен.

– Трое международных аферистов. Субъекты довольно опасные, но в этом деле они ему не подмога.

– Людей следует оценивать только лишь по их поступкам. Как вы полагаете, какая участь постигла капитана Мандлера? Я имею в виду настоящего, а не самозванца.

– Его застрелили – судя по всему, сообщники Ламетра. Даже этого самозванца, то бишь Хопкинса, ранили и переодели в форму покойного капитана. Собственно говоря, именно так он и оказался замешан в деле.

– М-да… Ваши сведения и яйца выеденного не стоят, но я хочу, чтобы вы чувствовали себя обязанной отработать долг… Вот, держите! – Он швырнул ей пачку банкнот.

Сорок тысяч франков, подумать только!

Глаза дамочки загорелись жадным блеском. Видать, охоча до денег.

– Вы останетесь мной довольны, ваше превосходительство! – заверила она маркиза. – Если этот легионер выведет нас на верный след, я первым делом извещу военную полицию, чтобы их немедленно арестовали.

– Действуйте! – Маркиз поднялся и, кивнув Мандлерше на прощанье, вышел.

Я тоже поскорей убрался восвояси – в тот салон, где мне было велено ждать. Ладно, голубчики, посмотрим, кто из нас дурак и простофиля!

Следом за мной появилась и она.

– Джон… – с придыханием прошептала она. – Не сердись, что так долго заставила тебя ждать!

– Главное, что дождался, дорогая графиня! – страстно ответил я, как ни в чем не бывало.

– Теперь я вся твоя… Больше нам никто не помешает.

– И я откровенно расскажу тебе обо всем. А ты правда любишь меня?

– О-очень…

– Графиня! Я знаю страшную тайну, за которую… несколько человек поплатились жизнью… А многие тысячи людей дорого дали бы, чтобы ее узнать…

– Не тревожься, я буду молчать, как могила…

Я сделал вид, будто колеблюсь.

– Ну же? – нетерпеливо подстегнула она.

– Графиня… все расскажу без утайки, если… если буду уверен, что любовь наша вечная и бесконечная.

– Как?! Неужели ты не чувствуешь силу моей любви?

– Чувствовать-то чувствую, а все же хотелось бы погодить, покуда все преграды промеж нас рухнут.

Мадам заключила меня в объятия и принялась осыпать поцелуями. Ах, какая жалость, что она – по меткому выражению Турецкого Султана – змея подколодная!

4

К рассвету мы с ней далеко продвинулись. Она сидела у моих ног и, ластясь, как кошка, склонила голову мне на колени.

– А теперь рассказывай… рыцарь мой!

Я подкрепился рюмашкой виски.

– Знай, графиня, что мне известно место, где скрывается капитан Ламетр.

– О-о! – ловко прикинулась она удивленной.

– Ведь мы спасли его, я и двое моих дружков.

– Кто они?

– Один – плотный, приземистый – выдает себя за капитана. Этому удалось сбежать из Орана на судне с грузом мускатного ореха, которое держит курс через Черное море в Рус-Чак…

– А другой?

– Сержант Потрэн из легиона. Когда-то мы вместе учились в школе, а в войну он служил под началом капитана Ламетра.

– Да… дальше… – выдохнула она.

– Он был зачинщиком акции. Состоит в близких отношениях с маркитанткой. Ламетр скрывается в подвале дома на авеню маршала Жоффра, 9, под грудой стираного белья.

– Клянусь, Джон, все останется между нами. А теперь тебе пора уходить. Надеюсь, в скором времени увидимся?

– Да, дорогая, конечно!

Поцелуй на прощание, и я отчалил.

Вышел на улицу, голова кружилась от выпитого виски. Чтобы прочистить мозги, я зашел в ближайшее питейное заведение и хлопнул пару стаканчиков рома. На душе полегчало, и я уселся за столик полистать газеты.

Куда спешить? Либо выкручусь, либо загремлю на тридцать суток в карцер да в железах по рукам по ногам. Нет уж, надо выкрутиться!

Новостей в газетах навалом, одна другой интересней.

Усилия генерала Рубо, направленные на поддержание мира в Сенегале, не увенчались успехом. Туземцы племени фонги по-прежнему отрицают свою осведомленность по поводу судьбы экспедиции и местонахождения алмазных копей. Между тем довольно многое свидетельствует против чернокожих. В частности, это история капитана Мандлера, именем которого совсем недавно воспользовался некий аферист. Подлинный же капитан сгинул без следа по пути из Сенегала в Оран, но его дневник и карта, на которой был обозначен маршрут экспедиции, пришли по почте и ясней ясного доказывают всю вину туземцев. Адмирал де Сюрьен с присущей ему энергией готовится возглавить поисковую и карательную экспедицию.

Генерал де ла Рубо, по всей вероятности, получит руководящий пост в соединениях, расквартированных в Индокитае. Жесткая политика правительственного посланника восстановит авторитет колониальной армии, резко пошатнувшийся в ходе неудачных поисков алмазных месторождений.

Спрашивается, где же они, эти алмазные россыпи? Где исчезнувшая без следа экспедиция?

«Нельзя не преклоняться перед чистотой намерений идеалиста генерала Рубо, который, видимо, вскоре покинет свой пост в Африке. И нельзя не восхищаться несгибаемой волей маркиза де Сюрьена, намеренного твердой рукой восстановить былой авторитет французских колониальных властей», – так писали в газетах.

Вся эта шумиха вокруг отставки генерала Рубо дурно пахла. От нее несло удушающим запахом пороха и крови, о чем репортеры умалчивали, но зато я сразу же почуял.

От выпитого рома в голове у меня прояснилось, и я двинул к военной комендатуре. Было шесть часов утра.

– Мне надо поговорить с кем-нибудь из начальства, – заявил я постовому.

– О чем?

– Ежели бы всякому дураку можно было объяснить, то на хрен бы я стал рваться к начальству!

Постовой пробурчал в мой адрес нечто нелицеприятное, однако дежурного все же растолкал.

Офицер спросонок силился застегнуть мундир, а на непрошеного посетителя глянул, явно желая ему провалиться в преисподнюю.

– Чего тебе?

– Желаю сделать важное сообщение.

– Насчет чего?

– Меня пытались заманить в шпионские сети.

В казармах колониальных войск на каждом шагу были развешаны плакаты:

ЗАПОДОЗРИЛ ШПИОНА – НЕМЕДЛЕННО СООБЩИ В КОМЕНДАТУРУ!

– Рассказывай!

– Ко мне обратилась некая дама, назвалась графиней Ла Рошель и посулила дать денег, если я раздобуду для нее сведения касательно одного военного преступления.

– Стоп! Это не по моей части. Я сейчас свяжусь с кем надо, а ты пока побудь в соседней комнате.

Я уединился по соседству.

Вскоре появился офицер.

– Пошли!

У подъезда мы сели в машину. Офицер со мной не заговаривал, а я ни о чем его не спрашивал. Ехали уже добрых четверть часа.

Куда он меня везет? Миновали окраину Орана, автомобиль мчал вдоль набережной, обсаженной платанами и олеандрами, и наконец остановился у здания из красного кирпича, обнесенного высокой решеткой и напоминающего крепость.

У ворот стояли двое часовых с примкнутыми штыками.

– Доложите отделу «Д», что офицер Жюльен прибыл.

Отдел «Д»! Даже я знал, что это контрразведка.

Попасть сюда не так-то легко, даже дежурному офицеру. Стой у ворот и жди, пока о тебе доложат.

К нам вышел майор – тощий, с болезненно желтым цветом лица, блестящими глазами лихорадника и тонкими губами. Не знаю почему, но сразу подумалось: этого лучше не злить.

– Благодарю, господин лейтенант… – сквозь зубы процедил он.

Дежурный откозырял, с чем и отбыл, а я со смешанными чувствами ступил за ворота.

Когда я очутился в сумрачном, пропитанном запахом плесени вестибюле, чувствуя за спиной присутствие желтолицего майора, сердце у меня екнуло.

Молча шагали мы вдоль сводчатых коридоров и безлюдных переходов.

У каждого поворота часовой – ружье с примкнутым штыком, у каждого перехода стальная дверь с решеткой, отпирают, пропускают нас и снова запирают за нами…

Мы спускаемся по лестнице все ниже и ниже. Проходы меж толстых стен раз от раза делались сумрачнее, промозглый холод становился сильнее, запах плесени чувствовался отчетливее.

Куда он меня ведет? Служебных помещений в подвале не бывает… Может, хотят посадить в каземат?

Это знаменитая Красная Цитадель, я о ней наслышан. Для тех, кто попадает сюда, время перестает существовать. Шпионы, бунтовщики, политические авантюристы – все сгинули здесь без следа. И не принято интересоваться исчезнувшим человеком, если известно, что его увезли сюда.

Но чего им надо от меня?

Теперь мы уже шагаем по подвальному коридору, двери по обе стороны которого забраны решеткой. В каждой из таких зарешеченных клеток сидит (или стоит) по одному человеку, застывшему лицом к стене. Здесь сплошь одиночки для шпионов и изменников родины.

Запах хлорки и давно не стиранной одежды все усиливается… Охранники приветствуют начальство, щелкая каблуками, майор не удостаивает их ответом, да и меня – ни словом.

Безликие, безымянные узники в рваной одежде пугают своей худобой. У каждого на ногах массивные кольца; порой слышится позвякивание: они в кандалах и прикованы цепями.

У меня перехватывает горло…

Перед нами распахиваются двойные железные двери, а за ними лестница. Теперь начинается постепенный подъем вверх.

Что задумал этот молчаливый майор?

И тут наконец я смекнул. Чего ради нам понадобилось сперва спускаться, а потом подниматься? Неужто в офис можно попасть только через каземат?

Верно соображаешь, Оковалок! Майор водил тебя по подвалам, чтобы нагнать страху. Насмотришься на таких бедолаг, и на допросе расколешься в два счета. Задумал врать и отпираться, ан нет, после такой прогулки по подземным лабиринтам и двух слов толком связать уже не сможешь.

Держись, малый, не робей!

Я подтянулся, напустил на себя безразличный вид, стараясь внутренне успокоиться.

Мы свернули в коридор с волглым сводчатым потолком… Охранник распахнул перед нами дверь, и мы очутились в небольшой комнате. Несколько офицеров, сидящих там, при нашем появлении вскакивают. Майор знаком велит им сидеть.

Посреди комнаты сидит мужчина в разорванной одежде, с испуганным лицом и блуждающим взглядом. Щеки у несчастного впалые, руки дрожат. Перед ним в рубашке с закатанными рукавами возвышается дюжий офицер, другой, сидя за столом, строчит протокол. Жарища в комнате – дышать нечем.

Мы с майором шагаем дальше.

Я спокоен, словно на уличной прогулке: замысел их я раскусил. Иду себе, с любопытством разглядываю стены. Майор оборачивается ко мне и удивленно приподнимает бровь. Но ничего не говорит.

Наконец мы добрались до обычного коридора – стены крашеные, в большие окна льется свет, тут и там картины, таблицы, диаграммы.

Майор останавливается у одной из дверей, стучит, заходит. Затем возвращается.

– Проходите!

Расправив плечи, я захожу. Лицом к двери за письменным столом темного дерева сидит… полномочный правительственный посланник!

Вот тут мне по-настоящему стало страшно.

Глава девятая

1

– Подойдите ближе.

Я делаю два шага, кепи прижато к боку, щелкаю каблуками.

– Джон Фаулер?

– Так точно.

– Кличка «Оковалок». Неоднократно судим, известный контрабандист. Родился в Бирмингеме, в 1904-м, мать – Каролина Фидлер, простая работница, голландка по происхождению, отец – Густав Фаулер, судовой штурман. Верно?

– Так точно, ваше высокопревосходительство!

Ведь не по бумажке читает, наизусть шпарит! Казалось бы, такой высокий чин, выше некуда, а на тебе, про какого-то рядового знает всю подноготную: и что мать у него была, и на свет его родила, и фамилию законную, папашину…

– Четыре года назад вас вычеркнули из реестра мореходов. По какой причине?

– Начальник порта загорелся в моем присутствии.

– Вы избили его?

– Нет. Всего лишь запустил в него горящей лампой.

– Почему?

– Он обвинил меня в нарушении санитарных правил. Уверял, будто бы на борту моего судна находится заразный больной.

– А это была неправда?

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, я не врач.

– Однако начальник порта утверждал, что тот человек был болен.

– Но ведь и он не врач.

Де Сюрьен смотрел на меня, прищурив глаз. Мощный мыслительный аппарат за фасадом высокого, умного лба работал, взвешивая, прикидывая, что это за козявка перед ним. Казалось, его превосходительство видит меня насквозь.

В маркизе угадывалась недюжинная сила, весь облик его вызывал уважение. Он встал из-за стола, и многочисленные регалии его звякнули. Слегка наклонясь вперед, он пристально глядел мне в лицо. Его густые, с проседью, тщательно уложенные волосы были зачесаны на затылок – так изображают на старинных портретах великих ученых прошлого.

Затем он выпрямился, скрестив на груди руки.

– Ну, а теперь поговорим, приятель. Что, бишь, вы хотели сообщить?

– Желаю доложить вашему превосходительству об одном странном событии, которое я не способен постичь своим скудным умишком.

Маркиз де Сюрьен подступил ко мне вплотную.

– Скудный, говорите, умишко? – Он постучал пальцами по моему лбу. – Интересно, вы также невозмутимо стояли бы передо мною, знай вы, что все ваши мысли для меня – открытая книга? И вам не было бы страшно? Отвечайте же!

– Я все равно не боялся бы, ваше превосходительство.

– Ага… И чем вы это мотивируете?

– Легионер, ваше превосходительство, не боится никогда и ничего!

– Терпеть не могу, когда уходят от ответа! Со мной этот номер не пройдет!

– Благоволите выслушать мое донесение.

– Должен отметить, вы сделали правильный ход: не стали лгать и изворачиваться. Но прежде чем выслушать ваше донесение, хочу задать несколько вопросов: как вас угораздило сбежать с поста и появиться на балу у губернатора в прорезиненном плаще на голое тело?

– Мою форму кто-то позаимствовал.

– Кто именно?

– Капитан Ламетр.

Одним широким шагом он вновь подступил ко мне.

– Знаете, что за такие дела полагается?

– В случае помилования – пожизненное заключение.

– Здесь, в подвале… Вас не испугало увиденное?

– Я ничего не боюсь.

– Что произошло той ночью?

– Кто такой Ламетр, я узнал уже после того, как он облачился в мою форму. Я и на бал-то отправился ради того, чтобы заполучить ее обратно.

– Что было потом?

– Больше я его не видел.

– Честное слово солдата?

Я молчал.

– Предупреждаю: мы располагаем эффективными средствами воздействия на упрямых молчунов. В подвале у вас будет время подумать.

– Ваше превосходительство, в подвале у вас сидят предатель на предателе. Пускай хоть один попадет туда за то, что не пожелал стать предателем.

Заложив руки за спину, маркиз расхаживал по кабинету взад-вперед.

– Вы человек азартный, но не глупый. И, безусловно, настоящий мужчина. Жаль, что скоро сломите себе шею. Ведь Ламетр – изменник родины. Вам это известно?

– По-моему, он невиновен.

– Что-о?! Вы осмеливаетесь подвергать сомнению мои слова?

– Ваше превосходительство, заключения в каземат я не боюсь. Меня столько раз наказывали – поделом! – за совершенные мной преступления, что даже лестно будет хоть единожды пострадать за правое дело. Велите заковать меня в кандалы, упрятать в одиночную камеру, четвертовать – я все равно буду говорить: Ламетр невиновен, невиновен, невиновен! Сам Господь Бог тому свидетель.

Де Сюрьен не сводил с меня пристального взгляда.

– Ладно… Меня не волнует, поймают Ламетра или нет. Это дело полиции. Что вы хотели сообщить?

– В кафе меня подозвала к себе одна дама. Сделала вид, будто бы я нравлюсь ей. Но я сразу заметил, что она притворяется.

– Да?

– Да. Я ведь знаю себе истинную цену. Дама пригласила меня к себе домой и без конца рассыпалась в неумеренных комплиментах, но я сразу смекнул, что к чему…

Прищурив один глаз, маркиз вглядывался в меня, словно понимая, что в моих словах скрывается какая-то хитрость, только не известно, какая именно.

– Продолжайте.

– Слушаюсь. Дама постоянно возвращалась к Ламетру: я, мол, должен знать, где он сейчас находится, и сулила целую кучу денег, если я выдам его убежище.

– М-да, парень… А ведь ты не так прост, как кажешься.

– Воля ваша, а только я не пойму, к чему вы это говорите, ваше превосходительство.

– Ты пытаешься выкрутиться, отвести от себя подозрения. Нюхом чую, что так оно и есть.

Пронюхал-таки, старый лис, его не проведешь!

– Говорю, как на духу.

– Говори дальше.

– Мне захотелось проверить ее. Дай, думаю, навру ей с три короба. Господин сержант внушал нам, как себя вести с подозрительными лицами, которые могут оказаться шпионами. Надо сделать вид, будто попался на удочку, ведь если втереться к ним в доверие, тогда их легче будет разоблачить.

– И ты следовал этой инструкции?

– В точности.

– Каков же был результат?

– Наплел ей всяких небылиц и тотчас доложил в комендатуру.

И тут произошло нечто весьма странное. Маркиз встал передо мной, ухватил двумя пальцами меня за нос и давай водить им из стороны в сторону.

– Ах, ты мошенник, негодяй, пройдоха ты эдакий! Тщеславный, самонадеянный, ты, конечно же, попался на удочку неотразимой красотки. Но вовремя спохватился и пошел на попятную. Во всяком случае, тебе кажется, будто бы ты выкарабкался…

Он окинул меня взглядом.

– Джон Фаулер, не хочешь ли перейти к синим гусарам, в мою роту? Поступишь в школу для младшего офицерского состава, а я позабочусь, чтобы прошлое твое было забыто. До сих пор я мало кому делал подобные предложения, но ни один не пожалел, что его принял. В деньгах нужды знать не будешь, а дальнейшая карьера будет зависеть от твоей храбрости и смекалки.

Даже в рядовые к синим гусарам брали не абы кого.

– И ты еще раздумываешь?!

– Ваше превосходительство… Больше всего на свете рад бы служить вам, но, воспользуйся я сейчас вашим великодушием, я бы покривил душой.

– В чем дело? Состоишь в заговоре против меня?

– Только прикажите, и я жизни не пожалею, лишь бы сослужить вам службу.

– Не выкручивайся, плут ты этакий! Знаю я вашу породу, вас, шотландцев, голыми руками не возьмешь! Но и со мной эти штучки не пройдут… Отвечай прямо: ты из мафии и работаешь против меня?

– Клянусь, нет!

– Если не расколешься, велю посадить тебя в подвал, и будешь там куковать до скончания века! Здесь не требуется никаких судов да приговоров. Достаточно одного моего слова, и тебя шлепнут на крепостном валу, а в карточку занесут: «Джон Фаулер, враг Французской республики, казнен по распоряжению правительственного посланника».

– Это мне известно, ваше превосходительство. Но я не заслуживал бы проявленного вами великодушия, ежели бы сейчас из трусости предал своих друзей! – пудрю я ему мозги.

– На все у тебя готов ответ! Иметь хорошо подвешенный язык солдату вообще-то необязательно, ну, да ладно… – это он мне в ответ.

Признаться, меня бросило в жар, когда он забарабанил своими длинными, костлявыми пальцами по пульту сигнализации.

– Ступай! Но если еще хоть раз на тебя падет тень подозрения – пощады не жди. Полагаю, ты обо мне наслышан, парень. Ценю храбрых людей, но врагов по головке не глажу. Ведь мои враги – они и родине моей недруги. Ясно тебе?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Пойдешь прежним путем, будешь строить против меня козни – пеняй на себя. Спохватишься, да поздно будет… Пошел вон!

Ну, и влип же я: рядовой легионер – и умудрился вызвать гнев самого маркиза де Сюрьена!

– Чего ты еще торчишь здесь?

– Осмелюсь доложить, что сразу же по возвращении я должен буду обо всем отрапортовать сержанту. Могу ли я рассказать ему о происшедшем?

– Нет! – Он мигом накатал несколько строк на листке бумаги и шлепнул печать. – На, держи!

– Благодарствую, ваше превосходительство!

– Убирайся с глаз долой!

Я наконец вздохнул полной грудью, когда лица моего снова коснулся луч утреннего солнца.

Ура, я на свободе! Не приведи бог еще хоть раз очутиться здесь. Да помереть бы мне на воле, в пустыне, либо в холодных соленых морских волнах, а то и от желтой лихорадки (но ежели есть у меня выбор, тогда все-таки желательно под открытым небом и не в дождливую погоду), только бы не попасть больше сюда, где люди с холодными глазами ведут допрос в сумрачных помещениях, после чего возвращают допрашиваемого в подвал и там ставят лицом к стене…

Где-то поблизости раздается трамвайный звонок… До чего же сладостный, ласкающий душу звук!

2

Меня задержали в караульной у ворот, велели ждать Потрэна – он сам распорядился таким образом.

– Да, брат, здорово ты вляпался! – посочувствовал мне Жювель, один из часовых.

– Посмотрим… вдруг да удастся отмазаться.

– У Потрэна и без того невезучий день. На рассвете прикатили в автомобиле какие-то офицеры и увезли его и буфетчицу. Ту самую, с которой якобы у него были шашни.

– Забрали обоих?! – удивился я. Интересно, чем же это старина Потрэн провинился? И буфетчица… тоже мне шишка на ровном месте!

– Часа не прошло, как вернулся. Даже усы, и те поникли. Видать, всыпали ему по первое число.

– М-да… Чудны дела твои, Господи!

Появился Потрэн – сам не свой, лохматые брови подергиваются, пыхтит и фыркает, что твой тигр перед прыжком. При виде меня он взревел, так что стены крепости дрогнули.

– Где ты шлялся, позор всего легиона?

– Честь имею доложить, находился в городе по важному делу.

– Ах, та-ак?… Если его превосходительство господин комендант в один прекрасный день явится с проверкой и во всем форте застанет меня одного, он наверняка спросит: «Дражайший Потрэн, а где же наш Оранский гарнизон?» И что я ему тогда отвечу?

– Честь имею доложить, господин сержант, тогда вы ответите: «Легионеры отлучились в город по делу и, по всей вероятности, скоро вернутся!»

– Издеваешься, негодяй? – Потрэн схватился за саблю.

Какое-то мгновение казалось: жизнь моя висит на волоске.

– Под трибунал пойдешь! За самовольную отлучку и попытку дезертировать…

– Отлучка, но не самовольная, господин сержант, – я протянул ему бумагу с текстом:

«Согласно моему приказу, рядовой номер сорок пять до сегодняшнего утра находился в городе по служебной надобности.

Отдел «Д» генштаба Полномочный правительственный посланникмаркиз дe Сюрьен»

Физиономия у него сделалась, надо сказать, совершенно багрово-лиловая, я даже испугался было, что его сейчас кондрашка хватит.

– Убирайся, мерзавец, покуда цел!

Тот день для сержанта Потрэна выдался чернее ночи. Денщика, который, на свою беду, не был подпоясан ремнем, он отправил в карцер на тридцать суток, а конюху впаял круглосуточное дежурство, после того как углядел на уздечке жирное пятнышко. Все это свидетельствовало о тяжелейшей меланхолии.

– Где ты пропадал? – передо мной нарисовался Альфонс Ничейный.

– В городе. По служебной надобности. Большего сказать не могу.

Здесь и правда не поговоришь, форт кишит людьми, подобно гигантскому муравейнику.

– Не попадался тебе некий толстый солдатик?

По описанию можно было догадаться, что меня интересует Хопкинс.

Оказалось, что тот ошивается в другом крыле форта, изображая из себя санитара, который день напролет выгуливает Ламетра – якобы больного. Стоит им попасться кому-нибудь на глаза, и Хопкинс сразу же тащит капитана в больничный корпус и заводит в лабораторию на обследование – все равно какое. У незадачливого капитана уже брали, кровь на анализ, делали ему рентгеновский снимок и кварцевое облучение, а уж прививок… и от тифа, и от холеры, и от желтой лихорадки! Спятить можно…

Мы с Альфонсом отправились в буфет опрокинуть по стаканчику. А что нам еще оставалось делать во дворе, где повсюду, средь чудовищного шума-гама, сновали представители всех видов оружия французской армии?

– Так где ты был ночью? – повторил свой вопрос Альфонс.

– Гонялся за Турецким Султаном.

Пьяные солдаты вовсю горланили песню, в такт грохая кулаками по столу. Шум, хриплые выкрики, сизый дым, запахи перегара и пота…

– Столько всего приключилось за одну ночь… Вплоть до любовной истории… В общем, надо бы срочно поговорить!

Красивое лицо Альфонса на миг помрачнело. Он указал глазами в сторону ближайшего столика.

– Вон там… один субъект меня подстерегает. Аккурат из-за любовной истории.

Я глянул туда. Плюгавый, щупленький человечек с желтой физиономией не сводил темных горящих глаз с моего друга.

– Тебя, говоришь, подстерегает? А зачем?

– Пришить хочет, – Альфонс опрокинул в себя спиртное. – Любовные истории до добра не доводят, – произнес он со странным выражением лица. – Ладно, ничего не попишешь… Ты обожди меня здесь, а я гляну, что там с нашими – толстяком и норвежцем.

Альфонс ушел, а желторожий сосед горящим взором впился теперь в меня.

Терпеть не могу забияк. Вечно они мутят воду, мнится им, будто бы они сильнее всех, вот и лезут на рожон. И наконец настолько мне осточертел этот придурок, который знай пялится не мигая, что я не выдержал и говорю ему вежливенько:

– Чего уставился?

Он встал из-за стола и попер ко мне. Сразу видно, на драку напрашивается, руки чешутся.

– Это ты мне, что ли?

– Ты, может, глухой? – спрашиваю сочувственно.

– Изволь обращаться к человеку, как положено!

– Да пошел ты… – отвечаю я деликатно, а он… Залепил мне такую оплеуху, что я шмякнулся об пол, увлекая за собой стол, стул, стаканы. В глазах у меня потемнело.

Спросите кого угодно: в затрещинах, зуботычинах разных я дока, но така-ая мне и во сне не снилась. Словно потолок обрушился на голову.

Мастерский удар вызвал всеобщее одобрение, аплодисменты, а некий мировой чемпион с подмоченной репутацией, протрубивший в легионе уже три с лишним года, утверждал, что такую оплеуху видел только на стокгольмской Олимпиаде во время боксерского матча, когда дежурный полисмен призвал к порядку разбушевавшегося на трибуне болельщика в шляпе.

Едва я успел подняться, мой противник снова ринулся в атаку, но я отскочил и продемонстрировал публике свой знаменитый прямой слева. Да-да, замечу без лишней скромности, что этот мой удар высоко ставят повсюду, от Ледовитого океана до Индийского. В Мельбурне и сегодня каждый знает Такамаку, который под кличкой «Дикий буйвол пампасов» разгуливал по белу свету в качестве профессионального боксера, покуда однажды не встретился с моим прямым слева. С тех пор пришлось ему заняться торговлей сувенирами и почтовыми открытками.

Желтомордого сняли со стойки бара, уксусными примочками остановили кровотечение и применили искусственное дыхание. Между делом более или менее привели в порядок помещение.

Уже смеркалось, когда потерпевший открыл глаза. Понимая необходимость соблюдения светских правил, я подошел к нему.

– По-моему, самое время познакомиться. Меня кличут Оковалок.

– Оч-чень п-приятно… – прошлепал он разбитыми губами. – А я Сандро Матеас.

– Португалец?

– Испанец.

Мы вышли из буфета. Во дворе суета, суматоха страшная – прибыли обозы.

– Поздравляю с отличным ударом. Левым ухом до сих пор почти ничего не слышу, – рассыпался я в любезностях.

– Пустяки. Я малость не в форме: десять месяцев в Сахаре, что ни говори… Прежде получалось совсем недурно. Зато ваш прямой левый просто великолепен.

– Жаль, что слегка промазал, – скромно отмахнулся я. – Результат был бы куда лучше…

Мы закурили. От командных окриков сотрясался воздух. Расседлывали верблюдов, сгружали с мулов тюки с оружием.

– Чего ты к моему другу цепляешься? – поинтересовался я.

– Убью его.

– Видишь ли, это не так-то уж и просто. – как можно спокойнее заметил я. – Альфонс Ничейный – опаснейший человек на свете.

– Может, пырну его в спину или прикончу во сне, но что ему не жить – это факт.

Испанец преспокойно выпускал дым, словно прикидывая про себя, каким способом убийства воспользоваться.

– А что за причина?

– Он убил моего брата.

– Что ж, бывает… Альфонс – крутой парень…

Рядом раздался чей-то голос, хотя мы не слышали, как этот человек приблизился. Лишь Альфонс умеет двигаться с такой кошачьей бесшумностью.

– Я смотрю, господа уже познакомились? Вот уж излишние формальности!

Желтолицый повернулся и ушел. Альфонс посмотрел ему вслед. Не хотел бы я, чтобы он когда-нибудь глянул так мне вослед.

– Ты правда убил его брата?

– Нет… Пошли, поговорим с нашими.

– Здесь, в крепости?

– Да. Нашлось тут подходящее местечко. – Он зашагал, я потопал за ним.

– Этот желторожий грозится тебя убить.

– Запутанное дело… Брат этого малого – ну, тот, который погиб, – был моим лучшим другом.

– Он считает, что ты его прикончил.

– У него есть основания так считать. Убийство было совершено моим револьвером.

– Это и мне бы показалось подозрительным.

– Я еще ни с кем не делился этой историей, Оковалок. Но не хочу, чтобы потом – если этот псих все же расправится со мной, – обо мне говорили, что, мол, Альфонс Ничейный подло укокошил лучшего друга. Обещаешь держать язык за зубами?

– Можешь на меня положиться.

– Я обретался тогда в Лиссабоне, и в клинике работала уборщицей одна красивая девушка, крестьянка из Каталонии…

– В клинике? Ты что, был болен?

– Ага… Девушку звали Катарина, и было ей в ту пору всего пятнадцать лет. Красоты – неописуемой!.. Во время уборки поет, бывало, голос – заслушаешься… Мы с Матеасом стали приударять за ней, нарядами, подарками задаривать, нам было без разницы, что Катарина из простой семьи и служит уборщицей. А затем Андрес, брат этого желтолицего чокнутого, возьми да женись на ней. Я думал, с ума сойду. Но девица представила все таким образом, что якобы на самом деле она любит меня. Как-то раз призналась, она, мол, потому вышла за Андреса, что тот поклялся пристрелить меня, если Катарина не станет его женой. В конце концов мы с ней решили бежать в Южную Америку. В день отплытия я ждал ее в Барселоне, а после того как Катарина явилась, узнал из газет, что Андреса обнаружили мертвым, с простреленной головой, и рядом с трупом валялся мой пистолет.

Тем временем мы с Альфонсом пересекли огромный учебный плац, где сейчас было пусто, изредка попадался один-другой легионер.

– Но кто же тогда убил Матеаса?

– Катарина.

Вы слышали подобное?! Этакое коварство в шестнадцатилетней соплячке… Вот ведь куда, – как выразился бы один из моих любимых классиков, – заводит женщину кокетство!

– Чего же ты не выложишь этому оголтелому всю правду?

– Да разве он поверит? К тому же мне не хочется, чтобы он преследовал Катарину… Я и сам был хорош, уши развесил… Она наплела мне, будто бы намеренно навлекла на меня подозрения, чтобы общая тайна связала нас навсегда. Если я вздумаю когда-нибудь бросить ее, она запросто спровадит меня на виселицу. Я был на седьмом небе от счастья, что красотка так страстно любит меня. И лишь после того как она сама бросила меня, решил слегка покопаться в ее биографии, и оказалось, что несмотря на юные годы, у девчонки было богатое прошлое… Так что, когда я отдам концы, ты, Оковалок, расскажи всю правду портовому люду…

– М-да, скажу я тебе, мерзкая уголовная история!.. Но помнится, в прочитанных мною книжках фигурировал некий господин по имени Лоэнгрин, которому одна красотка так задурила голову, что он безо всякого перехода враз обернулся лебедем. Вот я извлек для себя урок: держись от баб подальше.

Мы шли вдоль ограды кладбища, которое тоже находилось внутри форта. Должен заметить, форт святой Терезы – это ведь целый город: улицы, дома, учебный плац, кинотеатр, лазарет, лавчонки, магазины, – всему здесь нашлось место.

Поравнявшись с кладбищенским сторожем, Альфонс показал ему какую-то бумажку.

– Что ты ему сунул под нос? – поинтересовался я, когда мы проникли на территорию кладбища.

– Хопкинс сегодня решил выдать себя за конторского служащего. С карандашом за ухом и кучей папок под мышкой сновал туда-сюда, а за ним Ламетр с кожаным портфелем. Между делом Хопкинсу удалось стырить несколько бланков с печатями, так что в данный момент мы с тобой – работники кладбищенского цветоводства.

В конце кладбища Альфонс Ничейный распахнул дверцу склепа и ввалился как к себе домой.

Внутри при свете лампады нашим глазам предстала такая картина: на саркофаге полковника Биррера восседал Хопкинс в униформе натурального спаги. Капитан в небрежно распахнутой смирительной рубашке расхаживал взад-вперед. Под вечер ему пришлось скрываться в отделении буйнопомешанных, пока наконец не заявился Хопкинс с соответствующей официальной бумагой и не увел Ламетра на обследование по поводу водянки мозга.

Дерзость нашего приятеля без всякой натяжки можно назвать беспримерной. Как лицо гражданское обладал свободой передвижения, любую попавшуюся под руку униформу тотчас нацеплял на себя и, прежде чем успевал примелькаться среди той или иной группы людей, сменив форму, смешивался с другой группой легионеров и при этом спасал капитана, совершенно лишенного умения приспосабливаться.

– Привет, ребята! – бодро воскликнул он, словно наша встреча происходила не в склепе. – Выше голову, все идет как по маслу!

– Потише! – осадил я его. – Сегодня ночью на кладбищенских работах задействовано шестнадцать человек.

Капитан перестал расхаживать и пытался завернуть полы своего смирительного балахона наподобие красной тоги, облачения героев греческих драм.

– Рано или поздно все равно нас сцапают, – сказал Ламетр.

– Но прежде пусть Оковалок расскажет, что произошло сегодня ночью, – предложил Альфонс.

– Послушаем, послушаем! – оживленно воскликнул Хопкинс, словно подбадривая оратора на званом ужине.

Я описал свои похождения, умолчав о некоторых мелких деталях.

– Опишите-ка поподробнее внешность этой женщины.

И я обрисовал им портрет «графини» в красках.

– С чего вы взяли, будто… песенка генерала Рубо спета? – спросил побледневший капитан.

– Достаточно заглянуть в газеты. О нем уже пишут в прошедшем времени.

– Это означает, что множеству людей предстоит расстаться с жизнью… погибнуть бессмысленно и понапрасну… Маркиз де Сюрьен храбрый солдат… но он всего лишь солдат. История с пропавшей экспедицией и алмазными копями на руку врагам генерала Рубо, и они воспользуются этим, – объяснил Ламетр.

– Войска выступят вот-вот, это чувствуется по приготовлениям, – сказал Альфонс.

– И пострадают безвинные туземцы.

– А если истина выяснится, прежде чем прогремит первый выстрел? – поинтересовался я.

– Тогда огромная часть континента избежит катастрофы.

Настала короткая пауза. На саркофаге усопшего полковника плясал слабый отсвет лампады. Очертания громадного распятия усиливали таинственность тонущих в полумраке дальних углов склепа, где каждое произнесенное слово отдавалось гулким эхом.

– Решайтесь, господин капитан. Мы в вашем распоряжении, – сказал Альфонс.

– Мы поклялись вам в верности, – добавил я.

– Ура! – заключил Хопкинс.

Растроганный Ламетр переводил взгляд с одного на другого.

– Спасибо, ребята!.. Дай бог, чтобы ваши усилия способствовать доброму делу не пропали втуне. – Он поочередно пожал руку каждому из нас.

– Теперь в первую очередь надо бы узнать, кто эта женщина, – сказал я. – Ведь она – наш опаснейший противник.

– Это не секрет, – заметил Ламетр.

– Так кто же она?

– Моя жена, – ответил капитан.

Мы молча застыли как вкопанные.

3

– Дама, с которой вы познакомились этой ночью, – обратился капитан ко мне, – действительно графиня Ла Рошель. Это фамилия ее первого мужа. Впоследствии она развелась с графом и вышла замуж за капитана Мандлера. Однажды, когда я долгое время простаивал на Мадагаскаре, она сбежала со мной на моем корабле. В Париже мы поженились, а несколько месяцев спустя я получил анонимное письмо с такими сведениями, что… В общем, несмотря на анонимность автора послания, все указанные там факты оказались достоверными, и я… расстался с ней. Она снова взяла фамилию капитана Мандлера, поскольку ее бракоразводный процесс оказался недействительным – она намеренно подстроила дело таким образом… Впоследствии я иногда видел ее… она постоянно находилась в обществе Ван дер Руфуса, богатого голландского банкира, человека великодушного и щедрого, который немало жертвует на благотворительные цели. Он единственный из прежних моих знакомых посетил меня в тюрьме и поинтересовался, не нуждаюсь ли я в чем-либо. Но и голландец лишил графиню своего покровительства – поговаривают, будто бы вновь сыграло свою роль анонимное письмо…

Хотя мне самому уже немало было известно, я был поражен услышанным.

– Неужто не нашлось ни одного желающего проучить эту негодяйку как следует? – изумился Хопкинс.

– Пора вернуться к делу! – прервал Альфонс Ничейный нашу увлекательную беседу. – По-моему, нам необходимо попасть в Сенегал раньше армии. Большую часть пути проделаем вместе с солдатами, а потом сбежим…

– И конечно же, понадобится дневник экспедиции, который капитан Мандлер прислал командованию, – задумчиво проговорил Ламетр.

– Надо раздобыть этот дневник! – заявил Альфонс.

Хопкинс озадаченно почесал подбородок, капитан Ламетр печально махнул рукой.

– Документы хранятся в сейфе генерала Рубо.

– Да ради правого дела не грех и медвежатниками поработать.

– Вы… не побоитесь устроить кражу со взломом из военного архива?!

– Уважаемый господин капитан! – обратился к нему Альфонс. – Вы берете на себя руководство сенегальской частью дела, а здесь… как до сих пор действовали мы, так и впредь станем подготавливать акцию.

Ламетр вздохнул.

– Я не раз имел возможность убедиться в правоте ваших слов. Так что не смею противиться…

После этого мы вернулись в казарму.

Глава десятая

1

На следующее утро нам объявили, что в нашем распоряжении свободный день. Это означало, что части готовятся выступать. Двойная норма курева и рома, служба с половинной нагрузкой и… неописуемая кутерьма и суматоха.

Словом, команда выступать в поход, можно сказать, висела в воздухе.

День свободы – сущий подарок судьбы. Даже для меня, хотя, по мнению Потрэна, я воспринимаю военную службу словно увеселение в семейном кругу. Когда я прохожу мимо караульной, где сержант самолично проверяет каждого отправляющегося в увольнительную легионера, он окидывает меня бдительным взором.

– На… ррво!

Значит, повернись направо.

Я поворачиваюсь.

– Крррм! – рычит он. Развернись, мол, кругом.

Стоит ему обнаружить на моем мундире одну-единственную даже не складку – морщинку, топай, Оковалок, обратно.

Однако я не даю ему повода придраться.

– Надеюсь, нам будет оказана честь лицезреть господина легионера по случаю выступления в поход? Хочу подчеркнуть, что строй должен быть безукоризненным. Не приведи господь, полковник увидит, как вы шагаете в строю!.. Как, по-вашему, что он тогда мне скажет?

– Он скажет следующее: «Дорогой Потрэн…»

– Заткнись! Убирайся с глаз моих долой, скотина безрогая! – зашелся в крике наш бравый Потрэн, а я счел за благо ретироваться и направил свои стопы в порт, в свою любимую пивнушку «У четверки веселых осквернителей праха».

Но едва я успел хлопнуть десятую рюмашку коньяка, как меня тронул за плечо некий тип в форме шофера.

– Вас ждут у входа, сударь. Желают поговорить…

Я вышел. Из автомобиля с очаровательной улыбкой выглянула графиня Ла Рошель.

– Сердитесь на меня? – спросила она.

– Гра… графиня… – заплетающимся языком вымолвил я.

– Боитесь сесть ко мне в машину?

Я боюсь?! Естественно, я тотчас же плюхнулся на сиденье рядом с ней. Внутри автомобиля, подобно густому, тяжелому туману, витал пьянящий аромат жасмина.

– «Пале де Дане»! – скомандовала она шоферу.

– Графиня!.. Но ведь это же шикарное место, а я…

– Позвольте пригласить вас как выступающего в поход легионера…

Угощать напоследок легионеров, отправляющихся на очередную бойню, испокон веков считалось в этом городе модой. Через несколько минут автомобиль затормозил возле увеселительного заведения, и мы, рука об руку с графиней, вошли внутрь.

На примере всего написанного мною раньше вы могли убедиться, что я не из тщеславных, но должен признаться: приятно появиться с такой прекрасной, изысканной дамой в не менее изысканном, роскошном месте.

Вот только бы паркет не был таким скользким – коваными каблуками и то не зацепиться! Падая, я ухватился за недостаточно вышколенного официанта, и несколько чашечек кофе опрокинулись на колени компании за ближайшим столиком.

Разряженные в шелка дамы с визгом повскакивали с мест, а я, в соответствии с правилами хорошего тона, принялся оправдываться.

– Прошу прощения, но этот неуклюжий официант… нет чтобы делать свое дело, а он давай ворон ловить!.. – Я попытался промокнуть рукой платье одной из пострадавших дам, отчего она завизжала еще громче. Из неловкого положения меня выручил седовласый господин с приятным лицом.

– Дамы и господа! Среди нас находится легионер, которому не нынче-завтра отправляться в поход. Окажем ему достойный прием! Да здравствует легион!

Прогремел туш и крики «да здравствует!», «виват!».

– Меня зовут Ван дер Руфус! – представился седовласый господин.

– Очень приятно. А я Джон Фаулер.

Тут голландец заметил графиню, и лицо его враз сделалось холодным. Однако с дамой он раскланялся.

– Этот солдат – мой гость, минхерц.

– В таком случае прошу прощения за беспокойство… графиня. – Он еще раз поклонился и отошел.

– Присядем за столик, Джон.

Я заказал виски, графиня – пирожное и виноград.

– Итак, дорогой Джон… Что вы таращите на меня глаза?

– Я думал, вы осерчали.

– С какой стати? Сначала вы мне показались не слишком умным и несколько… неотесанным, что ли… Но потом я увидела в вас ум и храбрость. Разве вам не приходилось слышать, что женщина влюбляется именно после того, как на своем опыте убеждается, что перед ней – достойный и умный избранник?

Слышал я, как не слышать!

– Поначалу я готова была вас убить. Затем плакала днем и ночью, ну, а уж под конец у меня не было других желаний, кроме как видеть вас… Прошу вас, не обижайтесь на меня, я не стану выпытывать ваши тайны. У вас есть все основания не доверять мне, но я потерплю, пока постепенно не завоюю ваше доверие. А с маркизом де Сюрьеном я рассорилась, теперь больше мне никто не указ… Я люблю тебя, Джон… – прошептала она, беря меня за руку. – Меня не интересуют твои тайны! Главное – знать, что ты любишь меня и готов при случае заключить меня в свои крепкие, мужские объятия…

Что правда, то правда, объятия у меня крепкие – о-го-го!

Я почувствовал, что вновь проникаюсь доверием к этой женщине. Если она не намерена выведывать мои секреты, тогда чего мне, спрашивается, бояться!

– Графиня… я люблю вас! Но вы представляете, как же мне было больно, когда благодаря своей необычайной проницательности я осознал, до какой степени вы злоупотребили моей привязанностью к вам.

– Ах, Джон, я рада, что все так сложилось. Ведь я убедилась, что вы не только отважный и сильный, но и на редкость умный человек.

Ну, как тут не поверить, когда тебе говорят чистую правду!

– Пойдем… Пойдем со мной туда, где мы сможем побыть наедине, где никто не станет на нас глазеть!

Народ и в самом деле на нас пялился, хотя я вел себя – комар носа не подточит: держал стакан, оттопырив мизинец, как и положено хорошо воспитанному джентльмену. Правда, пил я из стакана, предназначенного для мытья винограда, но поди додумайся, что в здешних местах пол-литровая хрустальная посудина рассчитана не на то, чтобы туда наливали крепкие напитки, а для ополаскивания фруктов!

Все мои подозрения рассеялись. Да оно и понятно. Графиня была обворожительна, ее личико сияло, она обнимала, целовала меня и заклинала беречь себя на передовой, потому как ей не пережить, если со мной что случится. Звучало вполне правдоподобно.

– Я тоже там буду, Джон… Проберусь любой ценой, лишь бы находиться вблизи и молиться за тебя…

– Большая честь для меня, графиня! – Я был сам не свой от счастья.

Наутро я полетел в казарму окрыленный: она любит меня!

Едва я отошел от ее дома, ко мне подбежал какой-то мальчонка.

– Вам письмо от одного господина.

Читаю:

«Вирблют ты, как есь вирблют, а заместа мазгоф адни горбы! Вить я тибя уприждал, диржись от ние падальши. Erna ведьма абвидет тибя вокруг пальца и пат пулю патставит. Биригись!

Кто писал, сибя ни назвал!»

И не называй. А то я сам не догадаюсь… Это ты берегись, Турецкий Султан, мошенник беглый! И письма анонимные нечего мне подбрасывать, так я тебе и поверил. Она. меня любит! Любит! Любит!

2

Когда я вернулся, все уже было готово к выступлению.

– Отправка в полдень. – Рядом со мной словно из-под земли вырос Альфонс Ничейный, а точнее, подкрался своей неслышной поступью.

– Послушай!.. – Я в ужасе хлопнул себя по лбу.

– В чем дело?

– Мы же должны были раздобыть… из сейфа Рубо…

– Дневник, что ли?

– Ну да.

– Он у меня, – преспокойно сообщил мне Альфонс. – Я успел побывать в городе.

– И взял медведя? – уточнил я, имея в виду вскрытие сейфа.

– В этом не было нужды. Люси де ла Рубо сняла копию. Раздобыла у отца ключ и на полчаса изъяла дневник из сейфа. Кошмарное дело… Если не дай бог когда-нибудь выяснится… об этом страшно подумать!

– Не видел наших «знакомых»?

– Нет. Беспокоюсь я за них. Ведь перед отправлением в каждой роте будет перекличка.

В полдень протрубил рожок.

Батальон застыл в полной готовности. Перед каждым зданием форта выстроились шеренги. Пыхтят моторы грузовиков, по двору носятся нижние чины.

Перекличка!

И тут напротив, у суданских стрелков, я замечаю Хопкинса: он зачитывает фамилии!

Единственный способ не попасться на перекличке – зачитывать список самому.

Но где же Ламетр?

Среди рядов сенегальцев прохаживается Хопкинс, покрикивает на отстающих.

А вот и сам он отстает и… исчезает. Куда же он подевался?

Зато вдогонку сенегальцам бежит какой-то капрал, на ходу застегивая ремень…

Подъезжает верхом на коне лейтенант.

– Я назначен командиром вновь сформированного отряда сенегальцев, а кто-то запер меня в умывальной, вот я и…

– Ладно, не беда, успеете навоеваться… А коллега введет вас в курс дела. – Лейтенант ускакал, «коллеги» и след простыл.

Впрочем, капрал и не пытается разыскивать его, он рад, что избежал выволочки. А рядовым и вовсе без разницы, кто на них покрикивает.

Знать бы еще, где сейчас Ламетр!..

Путь наш ведет в порт. У причала пять судов стоят бок о бок, и чуть поодаль – красавец-крейсер с надписью вдоль борта «Женераль де Негрье». На нем поплывет полномочный правительственный посланник, маркиз де Сюрьен… Весьма недурно!

В порту мы устраиваем короткий привал, ожидая погрузки.

3

Наконец мы на борту.

Несмотря на скученность и грязь, все же лучше, чем пешком чесать по Сахаре.

Вечером нас, человек восемь, отправили драить палубу. Без меня, ясное дело, не обошлось.

– Кого обожаю, того награждаю, – с превеликим отвращением сказал Потрэн и плюнул в мою сторону. – Не беспокойся, тебе скучать не придется!

Грязищи налипло к полу – в палец толщиной, и, конечно же, было скользко. Сержант так грохнулся днем, что корабль качнуло. Да и как было не грохнуться, ежели какой-то мерзавец куска мыла не пожалел, натер пол у его каюты. Злая шутка, ничего не скажешь!..

Драить палубу пришлось до позднего вечера. Сама по себе работа не тяжелая, но поскольку мыла у меня не осталось, чистоты пришлось добиваться усердием.

Наконец, ползая на коленках, мы столкнулись с Матеасом.

– Давай устроим перекур! – предложил я.

Вечер выдался прохладный. В эту пору года дыхание европейской зимы достигает даже берегов Африки.

Мы уселись рядышком на ступеньках трапа.

– Слушай меня, Лимон! – сказал я после короткой паузы. – Кстати, Лимоном я тебя назвал потому, что ты маленький, желтый и кислый – вырви глаз.

– Хочешь драться? – грустно поинтересовался он и принялся расстегивать куртку.

– Нет. И рад бы поколотить тебя, да себе дороже обойдется.

Желтолицый плюхнулся на место.

– Вот что я хочу тебе сказать, Матеас: оставь в покое Альфонса Ничейного!

– Его зовут… Альфонс Ничейный?

– Ага.

Испанец умолк, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Он не убивал твоего брата.

– Вранье!

– Не веришь? Тогда слушай! Альфонс очень просил не открывать эту тайну никому, но тебе я открою. Не могу допустить, чтобы два классных парня ни за что ни про что порешили друг друга.

И я рассказал ему всю историю про Катарину и про соперничество двух друзей.

Он по-прежнему не проронил ни звука. Молчание затянулось. Где-то в тумане взревела пароходная сирена. Было зябко; в промозглом, волглом воздухе стыли руки.

– Не дури, парень. Альфонс не из таких, кто способен убить друга, пусть даже из-за женщины, хотя в жизни это случается сплошь и рядом. Будь он другой закваски, и тебя пришил бы запросто. В принципе ему это ничего не стоит, Альфонсу все по плечу. Он сильнее меня, что само по себе большая редкость, ловчей, проворней, чем я, и хоть не такой начитанный, как я, котелок у него варит будь здоров как.

– Разве тебе не хотелось бы отомстить, если бы убили твоего брата?

– Что касается моего брата, то я всегда радовался, если он не убивал кого-нибудь. Но если бы его кто-нибудь прикончил, я сперва хорошенько разобрался бы, кто прав, кто виноват, а уж потом стал бы помышлять о мести.

– Ладно… Значит, и я разберусь!

К нам устремился какой-то тип в белом фартуке и колпаке, с поварешкой в руках – кок.

– Привет, ребята! Ужинать не желаете?

Святое небо – Чурбан Хопкинс!

4

Мы отправились ужинать, Матеас поспешил вперед, а я притормозил Хопкинса:

– Все путем?

– Сперва пошло наперекосяк: я, видишь ли, вместо уксуса плеснул в похлебку рома. Но теперь все в порядке, я бухнул туда чеснока, а он любой запах отобьет.

Приятная перспектива для голодного человека…

– Выше голову! – весело продолжил он, заметив, что я скис. – Главное – ловко затеряться в толпе, тогда никто нас не заподозрит. В каждой роте такая пропасть новобранцев, тут сам черт ногу сломит… Не робей, покуда папаша Хопкинс опекает тебя!

– А где наш капитан?

– Он тоже в полном порядке. Плывет на другом корабле под видом кузнечных дел мастера.

– Разве он в этом ремесле смыслит?…

– Чего там смыслить-то? Невелика премудрость… Отведай мою стряпню и сам все поймешь. Выше голову, оревуар!.. – Весело насвистывая, он поспешил в камбуз.

Настроение среди легионеров царило мрачное: казалось, возмущение вот-вот выплеснется наружу. А все Хопкинс со своей похлебкой – пропасть чеснока, чтобы заглушить запах рома, кому это понравится!

Сержант счел своим долгом заглотить омерзительное хлебово как ни в чем не бывало. Отведав наконец кулинарного шедевра Хопкинса, я вынужден был признать, что за свою преданность долгу Потрэн достоин самой высокой награды.

И лишь один я из всех легионеров знал, почему сержант после миски похлебки так развеселился, что принялся распевать всякие душещипательные песенки.

Глава одиннадцатая

1

Причалили мы у Дакара.

По мнению капитана корабля, учитывая общий тоннаж, рядовой состав потерял чуть ли не двадцать два процента живого веса.

При этом в последние дни харч несколько улучшился, поскольку Хопкинс исхитрился где-то раздобыть поваренную книгу. Он как раз изучал ее, когда я наведался к нему в камбуз. Кроме меня, никто с ним не разговаривал.

– Ну, вот что, Чурбан, – начал я. – Дальше так не пойдет. Что суп пригорел сегодня, это еще полбеды. Но каким образом в кофе попала соль?

– Хороший вопрос. Я аккурат солил редиску для салата, когда какой-то черномазый уронил свою трубку в чан с кофе. Пришлось ее вылавливать, вот я и нырнул рукой. А рука была облеплена солью. Что, по-твоему, лучше для кофе – трубка или соль?

Крыть было нечем, Хопкинс оказался прав.

– Потей, трудись – благодарности от вас не дождешься. А ведь я даже жалованья не получаю. Почетный легионер, не гнушаюсь стряпать для вас, и каждый еще норовит облаять. А теперь позволь и мне поужинать! – с сердцем произнес он. На плите дымился суп, но Хопкинс вытащил из кармана кусок колбасы и принялся ее жевать.

Меж тем вопрос о смене повара в Дакаре был решен. Сутки мы проторчали у причала, пока приготовления к высадке не были закончены.

– Пойду вызволять нашего капитана, – шепотом сообщил Хопкинс. – Наверняка услуги кузнеца понадобятся, и он может влипнуть…

Вдали от нас рассекал воду «Женераль де Негрье». Стальная обшивка бортов ослепительно сверкала под палящими лучами солнца.

Мы находились уже в экваториальной зоне. Жара сухая, удушливая. До города было рукой подать, сквозь густую пыльную завесу доносились городской шум и отзвуки портовой жизни.

Началась выгрузка. Едва мы успели высадиться на берег, как объявили перекличку.

Техники тотчас приступили к работе, и взмыленный капрал метался среди массы легионеров в поисках неведомо куда запропастившегося кузнечных дел мастера. И правда, куда он мог подеваться?

– А ну, шагать поживее! – заходился в ярости Потрэн. – Шаркают ногами, как дряхлые пенсионеры… А ты, канцелярская крыса, совсем закопался с бумагами… Нечего тут без конца считать да пересчитывать, все уже сто раз проверено!

Пеший марш по ночному городу. Стук башмаков, позвякивание котелков, ржание обозных лошадей…

Дорога хорошая, широкая, ночь относительно прохладная, так что, несмотря на быстрый темп, шагали мы довольно бодро.

Вдоль колонны не спеша двигался автомобиль. Сразу видно, прибыл издалека, зеленый цвет кузова с трудом угадывается под толстым слоем пыли. А за рулем…

Гром и молния! Фуражка надвинута на лоб, глаза скрыты огромными шоферскими очками, один только кончик носа торчит, но и этого достаточно.

– Эй, Султан! – кричу я и делаю шаг к нему. Он в страхе ударяет по газам, автомобиль подскакивает, как живой, и, протиснувшись в узкий промежуток между марширующей колонной и обочиной дороги, уносится вдаль.

М-да, у этого плута рыльце в пуху. Стоит только ему появиться, и жди беды… Вот и сейчас – спрашивается, куда он несется, какую пакость опять задумал?

«Поживей… поживей!..» – подгоняют капралы окриками солдат.

2

Мы прибыли в Гамбию. Аэродром и ничего больше. Ангар, несколько самолетов, слева море, справа пустыня.

Западный берег Африки, высокий, однообразно унылый, – самое суровое, тоскливое место на свете. Нигде ни залива, ни бухточки, мангровые деревья своими голыми корнями цепляются за ушедшую под воду прибрежную полоску земли.

Привал в этих краях не в радость. От муравьев спасу нет, они проникают повсюду, объедают все что ни попадя. Чтобы сохранить припасы, приходится разбрызгивать керосин. Хлеб, сигареты, спиртное, – все постепенно пропитывается керосиновой вонью, отчего и воздух становится удушливее.

Все мы бродим как оглушенные – в голове непрестанно гудит от двойных доз хинина. Но даже хинин не помогает, приступы лихорадки накатывают один за другим, сотрясая тело. Санитарные повозки завалены больными – и впервой подцепившими малярию, и хрониками.

Жара – сорок градусов в тени, а у нас ломит суставы, болят мышцы, налитые тяжестью веки не поднимаются…

На пару с Альфонсом Ничейным мы сидим на каменном парапете, которым обнесено летное поле. Здесь хотя бы не кишат черви, пиявки и прочая мелкая нечисть. На цементной площадке аэродрома установлена палатка, а вокруг лежат, сидят, ходят все, кому удается урвать для себя место.

Толстый темнокожий капрал, явно из туземцев, разносит в пух и прах техников, которые вот уже полчаса возятся с радиопередатчиком, пытаясь привести его в действие. Затем распекает какого-то денщика, требуя немедленно отнести горячую воду командиру, после чего направляется к нам.

– А вы что тут расселись, как на пляже?

Я чуть было не сверзился с парапета, да и Альфонс вынужден был ухватиться обеими руками, чтобы не упасть.

Черномазый капрал – не кто иной, как Чурбан Хопкинс! Намазался какой-то дрянью, от негра не отличишь.

– Что вы на меня вылупились? Оглохли, что ли? А ну, шагом марш на берег, надо вбить столб, чтобы было куда привязать лодку. Пошевеливайтесь, черт побери!

Мы отправились за ним. Едва ступили на тропу, ведущую в джунгли, как чернокожий «капрал», осклабясь, обернулся к нам.

– Выше голову, парни! Все идет, как надо!

– Ну, ты даешь, Хопкинс! Чем это ты извозюкался? Тебя не узнать!

– Уметь надо. Спалишь на медленном огне с десяток пробок, обмажешь пеплом руки до запястий, физиономию со лба до шеи – и превратишься в обитателя джунглей… Постойте!

Порывшись у корней дерева, он извлек узел, обернутый непромокаемой тканью.

– Маскировку надо менять как можно чаще, – бормотал он себе под нос. – И смешиваться с толпой. Спохватятся, станут искать черномазого капрала, а я уже давно в санитарах хожу.

В свертке оказалась форма легионера нашей роты, с номером семьдесят семь.

– Тебя ведь могут узнать… ты же был коком…

– Не болтай ерунды! Разве упомнишь, кто там кашеварил?

– Кто твоей стряпни отведал, тот не забудет, – тихонько буркнул я.

А Хопкинс достал что-то из кармана, намазал лицо, руки и снова стал белым человеком. Налил из фляжки воды в котелок, умылся. Мы следили за его действиями, затаив дыхание. Ай да Хопкинс!

– Где Ламетр? – поинтересовался Альфонс Ничейный.

– Сейчас принесут, – равнодушно ответил Чурбан.

– Что принесут?

– Не что, а кого… Говорю же, сейчас его принесут.

Тем временем мы вышли на берег, где под кронами деревьев стояла одинокая повозка с брезентовым верхом.

– Что значит – принесут? – нетерпеливо прикрикнул на него я.

– Вон, смотри… – Чурбан Хопкинс указал влево.

К нам приближались двое санитаров с носилками. Хопкинс, черт его знает откуда, извлек нарукавную повязку с красным крестом и молниеносным движением нацепил ее.

Подойдя к нам, санитары опустили носилки на землю. Там лежал человек, сплошь обмотанный бинтами, так что даже глаз не было видно.

– Капрал, который из сенегальцев, велел доставить раненого сюда, – доложил один из санитаров. – Бедняга свалился с повозки и попал под колесо. В себя не приходит, похоже, при смерти.

– Ладно… Можете идти!

Как только санитары удалились, умирающий сел на носилках.

– Послушайте, приятель! Не надоело вам откалывать со мной эти головокружительные номера?

– Выше голову, господин капитан, пока что все в порядке. Уложим вас в санитарную повозку, вы, ребята, тоже сядете, и поедем…

– Ты что, спятил?

– Не все вопросы сразу. Вперед! Быстренько все обсудите по дороге, а как подойдем к повозке – молчок, потому как там другие пассажиры дожидаются.

Капитан со вздохом нацепил гипсовую повязку, которая используется при повреждении конечностей, мы подхватили носилки и, подойдя к повозке, затолкали их туда.

К моему величайшему удивлению, там, под навесом, уже было двое больных. Одного трясла лихорадка так, что у бедняги зуб на зуб не попадал, другого, должно быть, укусил ядовитый паук, потому как лицо у него посинело и время от времени он стонал.

– Не беда, ребята! – ласково подбадривал их Хопкинс. – До свадьбы заживет.

Одному из страдальцев он дал напиться, другого угостил хинином и ощупал ему левый бок, чисто заправский доктор. Затем вытащил из-за пазухи сигару, откусил кончик, закурил и сделал мне знак.

– Ты садись на козлы, а Ничейный пусть остается при господине капитане.

Я уселся рядом с Хопкинсом, он стегнул лошадей и, сдвинув сигару в уголок рта, принялся что-то напевать себе под нос. Повозка затряслась по ухабистой дорожке…

– Сейчас заберемся в укромное местечко и потолкуем. Капитан останется в повозке. Да он и без того уже рассказал все, что вам нужно знать.

– А если врач захочет осмотреть больных, и тогда спохватятся, что повозка пропала?

– Эта, что ли? С чего ты взял, будто во время врачебного обхода кому-либо взбредет на ум разыскивать хлебный фургон некоего булочника из Дакара?

– Значит, эту повозку ты…

– Ага. Украл, – кивнул Хопкинс с добродушной ухмылкой.

Неслыханное дело! Теперь у почетных легионеров есть собственный парадный выезд.

– Видишь ли, какие дела, – повел свой рассказ Хопкинс. – В Дакаре явно запахло жареным. Стали разыскивать капитана… вернее, не капитана, а кузнечных дел мастера. И тут я углядел на Главной площади бесхозную повозку, взобрался на козлы, стегнул лошадей и… поминай как звали! Капитан спрятался внутри.

– А раненые-то откуда взялись?

– Раненых я тоже спер. Этого добра там было навалом, знай подхватывай носилки да грузи в повозку!

Ай да ловкач! Я вынужден был отдать ему должное.

Подскакивая на рытвинах и ухабах, повозка неслась вперед. Невдалеке от берега виднелся одинокий крейсер.

Я заметил впереди небольшую возвышенность, очищенную от тропических зарослей. У подножия холма Хопкинс попридержал лошадей. Повозка остановилась.

– Здесь можно будет поговорить без помех. Ежели появится патруль – никакой паники. Плевать им на санитарную повозку!

Шагах в пятидесяти от повозки мы расстелили кусок брезента и расположились с удобствами. К нам присоединился Альфонс, а капитан остался в повозке.

– В общем, мы с капитаном все обмозговали, – начал Хопкинс. – Сегодня ночью он даст деру.

– Один?

– Да. Таково его желание, и капитан не намерен от него отступаться. Если нас схватят вместе с ним, говорит он, прихлопнут на месте.

– Эка важность! – возмутился Альфонс Ничейный. – Он что, воображает, будто мы сюда в бирюльки играть явились?

– Я ему талдычил то же самое, но его не переупрямишь. Нас он обозвал романтическими рыцарями. Бывают, значит, обыкновенные рыцари, а это, видать, какая-то особая порода. Помешался он на этих рыцарях.

– Не суди о том, в чем не смыслишь ни бельмеса, – тактично одернул его я. – Будь ты малым начитанным, сразу бы смекнул, что к чему. На свете каких только рыцарей не бывало!.. Один даже взял да в лебедя превратился, потому как дамочка, евойная знакомая, все пела, пела и вконец беднягу достала.

– Дал бы ей по губам, чтоб заткнулась, и все дела! – решительно высказался Хопкинс. – Ну, да ладно, не об этом речь. Капитан своего намерения не изменит.

– Чего он, собственно, добивается? – поинтересовался Альфонс.

– Велел нам сделать три копии с дневника и карты, что от капитана Мандлера остались. Тогда, если потеряем друг друга, по крайности каждому из нас будет известно, куда идти.

– Хорошая идея, – одобрил Альфонс.

– Дай их сюда. Капитан сделает копии, а я раздам каждому.

– Держи!

Хопкинс разложил карту перед собой и стал разглядывать.

– Путь от реки Сенегал обозначен красной линией.

– А до реки?

– Отсюда нелегко добраться. Но Ламетр хорошо знает дорогу и укажет нам верное направление. А я сегодня же стащу компас и все остальное, что может понадобиться.

Я тоже взглянул на карту, где путь экспедиции был обозначен красной линией и вел к «главному городу» фонги, то бишь к Тамарагде.

– Ничего не понимаю, – озадачился я. – Ведь получается, что туземцы фонги должны были знать об экспедиции.

– По-моему, тоже, – пробормотал Хопкинс.

– А что, если капитан ошибается, и темнокожие действительно сотворили какую-то пакость?

Послышался конский топот.

Не успели мы опомниться, как в полусотне метров от нас появился всадник. Маркиз де Сюрьен, правительственный посланник!

3

Альфонс проворно сунул бумаги в карман, но его торопливость не укрылась от глаз маркиза. Спешившись, он направился к нам, и, когда приблизился, мы уже вытянулись по стойке «смирно».

Де Сюрьен плотно запахнул плащ, так что лишь при движении изредка мелькали золотым проблеском позумент или нашивки его адмиральского мундира.

– Приветствую вас, господа легионеры! – с ледяной издевкой проговорил он. – Какому антиправительственному заговору я помешал столь некстати? Уж если здесь собралась троица людей настолько неординарных, жди великих потрясений! Молчите?

Он выдержал внушительную паузу, затем кончиком хлыста поочередно ткнул в грудь каждому из нас.

– Чурбан Хопкинс, Альфонс Ничейный, Оковалок… Я специально сошел на берег, чтобы приглядывать за вами. Однако в лагере вас не оказалось. Что вы здесь делаете? – голос его прозвучал резко.

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, – вступил в объяснения Альфонс Ничейный. – Мы только подбирали пострадавших, кто не мог самостоятельно продолжить путь.

– Вот как! И отчего же вы не доставили их в лагерь? Почему сидите здесь и шушукаетесь?

– Решили малость передохнуть…

– Конспирацию разводите? Неужто вы всерьез верите, бестолочи, будто бы вам удастся обвести вокруг пальца начальство и преступить закон?! Вздумали вступить в сговор с Ламетром, который спит и видит поднять племена фонги против французов!

Мы знай себе помалкивали.

– Я все понимаю, – продолжил он уже более примирительным тоном. – Парни вы храбрые, отчаянные. Те дела, на какие вы прежде отваживались, по плечу разве что одному из тысячи, а ведь можете пропасть ни за грош. Зато многого достигнете, сохранив верность мне. Выбор за вами.

Он выдерживал паузу, но мы не стремились вступать в переговоры.

– Что скажете? Вас поймал на крючок предатель, изменник родины, но еще не поздно дать отступного. Ведь наверняка вы замыслили какое-то очередное безумство, которое приведет вас к смерти. Скажите же что-нибудь наконец! – обратился он к Альфонсу. – Насколько я могу судить, вы из всех самый умный.

Тут он, конечно, промашку дал. А ведь ему довелось однажды беседовать со мной.

– Счастливы служить вашему превосходительству! Для этого нам нет нужды менять свои убеждения.

– Что вы имеете в виду?

– Мы и сейчас готовы в любой момент отдать жизнь за Францию.

– Вы только что изучали какие-то документы…

– Я читал послание своей возлюбленной.

– А если я попрошу вас показать мне это послание?

– Вы ждете от меня, ваше превосходительство, что я вручу вам конфиденциальное письмо дамы сердца? – Тонкая, учтивая улыбка мелькнула на губах Альфонса.

– Не стройте из себя романтического героя, вы всего лишь легионер.

– Что отнюдь не мешает мне оставаться джентльменом.

– Значит, если бы я приказал вам предъявить мне эти бумаги…

– Вы приказываете, ваше превосходительство? – негромко уточнил Альфонс с почтительной улыбкой и отведя взгляд в сторону.

У меня по спине пробежал холодок.

Правительственный посланник прекрасно разбирался в людях. Он бросил быстрый взгляд через плечо, словно жалея, что явился без сопровождения. Что, если он прикажет Альфонсу отдать бумаги? Я был уверен, что Альфонс не подчинится приказу, да и мы с Хопкинсом тоже.

Маркиз испытующе вглядывался в глаза каждого из нас. Что уж он там высмотрел, не знаю.

– Не стану я отдавать вам подобных распоряжений. Храните уж при себе свои дурацкие тайны! Но отныне держитесь с оглядкой! В особенности, вы, джентльмен! – он ткнул пальцем в Альфонса, затем вскочил в седло и ускакал прочь.

Нам стало не по себе.

– Первым делом надо спрятать карту и дневник…

– И поскорей уносить отсюда ноги, – добавил Хопкинс.

Однако наши опасения оказались напрасными: правительственный посланник не унизился до мелочной мести всякой шушере.

Послышался отдаленный треск мотора, и мы увидели, как от берега отчалила моторная лодка и, сделав разворот, направилась к крейсеру. Даже издали нетрудно было узнать высокую фигуру маркиза.

Ламетр понятия не имел о разыгравшейся сцене: он находился довольно далеко от нас, в повозке. Но даже если бы и услышал какие-то обрывки разговора, все равно вынужден был бы молчать, чтобы не выдать себя перед больными.

Обратный путь в лагерь оказался менее приятным. Наступил вечер, и в зарослях по обеим сторонам тропы то тут, то там поблескивали зеленовато-желтые глаза хищников.

– Наш Альфонс – молодец, каких поискать! – восхищенно заметил Чурбан Хопкинс.

– А я?

– Что с дурака взять! – отмахнулся Хопкинс.

Хотел я ему достойно ответить, да передумал. Серость она и есть серость.

Хопкинс поставил повозку в укромном месте и отправился на поиски диетического питания для больных – короче говоря, прихватить что плохо лежит.

С Альфонсом Ничейным мы разбежались в разные стороны, чтобы нас не видели вместе.

Я околачивался возле ангара и вдруг, смотрю, ко мне направляется женщина – судя по одежде, из простых. Ну, думаю, какая-то маркитантка. Лавка тоже прибыла вместе с нами, а при ней завсегда женщины состояли.

– Джон… – прошептала она. Графиня Ла Рошель собственной персоной!

– Дорогая! – растроганно пролепетал я, обретя наконец дар речи, и нежно сжал ее руку.

– Тс-с! Из-за вас я ввязалась в опасную игру… Если дело всплывет, обвинения в шпионаже мне не избежать…

– Как же вы решились пойти на такое?…

– Из любви к тебе…

Я рванулся было заключить ее в свои объятия, мужественные и нежные одновременно…

– Осторожнее! – шепнула она и выскользнула у меня из рук. – Нам следует вести себя осмотрительно… Будь через час у буфета артиллерийской части… Там, где танки стоят…

– Буду как штык!

Не успел я опомниться, как она исчезла. Я огляделся по сторонам: короткая сцена не привлекла ничьего внимания.

Господи, что за женщина! К тому же любит меня!

С облаков меня спустил на землю тычок в бок.

– Бумажка какая-то… Не вы потеряли часом?

«Рядовому сорок пятому из первой роты»

– Спасибо, это мое…

Кто накатал мне послание, было ясно, как божий день. Но как оно здесь очутилось?

Я глянул вокруг – никого подозрительного, а уж Турецкого Султана и подавно нет в помине.

В записке было следующее:

«Скотина ты бизмозглая, Акавалок, вот хто ты такой! Писал же вить тибе, што ета баба как есть ведьма, змиюка паткалодная и акрамя таво шпиёнка миждунороднава класа. Тибе велено было am ние за вирсту диржацца, а тибе фее нипачом. Патаму как ты – асел тоже миждунороднава класа, дурной и упертый.

Хто писал, ни рат сам!»

Знать бы, где он затаился, Султан этот! Тоже мне умник нашелся, лезет со своими советами непрошеными! Почем ему знать, как с женщинами обращаться? Да ежели ты задуришь ей голову, она и тайны твои выпытывать не станет, а не то чтобы требовать от тебя в лебедя превратиться! Но откуда Турецкому Султану дотумкать до таких тонкостей? Эх, попался бы он мне, я бы ему живо башку задом наперед переставил!

– Чего по сторонам зеваешь? – отвлек меня от интересных мыслей Альфонс Ничейный, позади которого стоял Матеас со своей лимонной рожей. Эти, похоже, стакнулись, я еще вчера обратил внимание, как они за едой рядышком уселись. Видать, помогла моя проговорка, и они промеж себя объяснились. Поверил испанец, что Альфонс не убивал его брата.

Желторожий бороду отращивает – сразу видно, дня три подбородок не брил, только усы. Какое отношение имеет щетина на лице к кровной мести, поди разбери!

Новоявленные дружки попрощались, и Альфонс сделал мне знак идти с ним.

– Никак вы с ним помирились? – поинтересовался я.

– Да. Ты проговорился, а вышло к лучшему. Но прежде всего о главном: надо бы потолковать с Ламетром и Хопкинсом и распределить копии.

– А где наши парни?

– О том и речь.

Повозка пуста, рядом – никого. Отправляемся к суданским стрелкам, заглядываем в пяток буфетов: оба как сквозь землю провалились.

– Пошли туда, где танки стоят, – ненавязчиво предлагаю я. Близится час свидания, а я вынужден соблюдать конспирацию перед Альфонсом.

– Там их быть не может. При каждой машине несколько человек технического персонала, и все друг дружку знают, как облупленные. Но заглянуть туда, конечно, можно.

Поодаль от лагеря, на невозделанной прибрежной полосе, простаивали без дела боевые машины. Солдаты в комбинезонах, сбившись группками, ужинали.

– Здесь их тоже нет, – установили мы без труда.

– Хэлло!

Мы вскинули головы. Люк пушечной башни стоящего рядом танка откинулся, и оттуда высунулась перепачканная машинным маслом знакомая рожа.

– Чего вы тут без дела ошиваетесь?! – обрушился на нас капрал в замасленном комбинезоне. Чурбан Хопкинс собственной персоной!

– Торчу здесь битый час, жду, когда меня сменят, а они знай себе прохлаждаются! Это вам не променад на курорте, чтоб вам пусто было!

Хопкинс поносил нас почем зря, зато мы по крайней мере поняли, что должны выдавать себя за бригаду технарей, которым надлежит сменить заждавшегося капрала.

Механики у костра, горланившие песни, не обращали на нас внимания.

– Честь имею доложить, наряд в составе двух человек прибыл! – отрапортовал Альфонс Ничейный.

Взобравшись по стальной лесенке, мы нырнули вглубь танка и захлопнули за собой крышку люка.

Щелчок, и внутри зажегся свет.

Превосходный танк новейшей конструкции, снабженный 75-миллиметровой скорострельной пушкой. Здесь без труда смогли разместиться четверо – поскольку капитан Ламетр, естественно, был среди нас.

– Дельце провернуто на славу! – довольным тоном сообщил Хопкинс. – Четверку механиков я спровадил, капрала они не посмели ослушаться. Послал их вперед, километров этак на двадцать, велел оборудовать наблюдательный пункт и освещать рефлекторами джунгли. Припасы они с собой взяли, так что раньше чем через трое суток не вернутся обратно.

– А если заявится командир?

– Не заявится. Он в лазарете.

– Тогда кто же здесь командует?

– Я! – ответил Хопкинс, удивленный самой постановкой вопроса.

– Ловко же ты продвигаешься по карьерной лестнице!

– Друзья мои! – обратился к нам капитан. – После полуночи тронемся в путь.

– Прошу вас! – Альфонс Ничейный вручил ему копии дневника и карты.

– Вы сами сняли копии?

– Да. Нельзя терять ни минуты.

Капитан долго изучал бумаги, затем перевел взгляд на Альфонса.

– Вы человек образованный, не так ли?

– Окончил несколько классов… Полагаю, сейчас не время для долгих бесед. Не исключено, что нас уже разыскивают. Итак, мы последуем за вами завтра. Где встретимся?

– Нигде. Идите по карте в Тамарагду, главное поселение фонги. До тех пор или я докопаюсь до разгадки тайны и тогда мы сможем без опаски вернуться все вместе, или же не встретимся вообще. Явлюсь в трибунал с повинной – может, это смягчит участь Квасича, приговоренного к десяти годам заключения. Если вас схватят одних, без меня, то обвинят в дезертирстве. Если же вместе со мной – запишут в изменники родины. На этом наше совещание заканчивается.

Капитан снова пожал руку каждому из нас.

– Знаю, – сказал он, – что вы идете на риск не только из-за алмазных рудников, но – в какой-то мере – ради меня и в интересах правого дела… Благодарю!

Растроганные, мы стали выбираться наружу, а Хопкинс заорал нам вслед:

– Не хватайтесь за перила, кретины! Я их чуть ли не целый час надраивал!

Глава двенадцатая

1

Графиня приняла меня в комнате позади буфета – роскошной по сравнению с условиями джунглей. Она обвила мою шею руками и приникла ко мне.

– О, Джон! Куда ты запропастился? Я тебя заждалась!..

– Охотно верю… Но я задержался с другом…

Графиня грустно понурилась.

– Прости, что задала вопрос… У меня и в мыслях нет выпытывать твои тайны! Сам расскажешь, когда сочтешь меня достойной сподвижницей во всех твоих делах… Когда проникнешься ко мне доверием…

В глазах ее заблестели слезы. Я был тронут до глубины души. Помнится, священник одной из скандинавских тюрем сказал однажды, что глаза – это зеркало души.

А сейчас в этих глазах отражалась истинная любовь.

– Мне кажется, Джон, – сказала графиня чуть позже, – что вся моя предыдущая жизнь ровным счетом ничего не стоила: ведь тогда я не знала тебя!

Ну, как тут не поверишь!

– Видишь ли, дорогая, если до сих пор я не мог доверять тебе безгранично и старался быть сдержанным, ты сама тому причиной. Но теперь я убедился, что ты любишь меня и жить без меня не можешь.

– О-о, ты читаешь мою душу, как открытую книгу! – прошептала она. – Позволь помочь тебе в твоих многотрудных делах!

– К сожалению, ты вряд ли сумеешь мне помочь. Я в ближайшее время дезертирую из легиона…

– Возьми меня с собой!

– Это невозможно. Мне предстоит очень опасный путь… Но если я благополучно вернусь, мы больше никогда не расстанемся!

– Ты задумал побег с моим… бывшим мужем… с капитаном? Ведь Ламетр был моим мужем!

Если женщина поверяет тебе самую сокровенную тайну, уж это ли не доказательство любви!

– Мне это известно, дорогая. Мы подружились с капитаном.

– Вот как?

– Да. Он признал во мне джентльмена. Кстати, он говорил о тебе…

Лицо ее дернулось.

– Что именно?

– Не слишком лестное… – Я окончательно растерялся. – Он уверял, будто бы ты не очень хорошая хозяйка… Ну, и все такое прочее…

– Он ненавидел меня, потому что я его не любила… О, Джон! И ты бежишь с ним?

– Нет. Он уже сбежал, а мы с парнями двинемся за ним вослед.

В общем, я выложил ей все как на духу. Пусть уж никакие тайны-секреты не стоят между нами!

– Ты настоящий герой, Джон!

Сигнал горна, возвестивший перекличку, внезапно положил конец нашему упоительному свиданию. Мы обменялись пылким поцелуем, и я припустил со всех ног.

Рота выстроилась на аэродромном поле. Рядом с командиром какой-то морской офицер и Потрэн.

Морской офицер зачитывал по бумаге:

– Рядовые номер девять, сорок пять и семьдесят семь командируются на крейсер в личное распоряжение господина правительственного посланника.

Вот так фокус! С крейсера не сбежишь… Позвольте, а что у нас с номерами? Сорок пятый это, стало быть, я, девятый – Альфонс, а семьдесят седьмым был помечен мундир Хопкинса в тот момент, когда маркиз застукал нас врасплох.

– Девятый, сорок пятый, семьдесят седьмой… шаг вперед! – командует Потрэн.

Мы выходим из строя, Альфонс Ничейный и я.

– Где же семьдесят седьмой? – интересуется командир.

В тишине раздается голос какого-то младшего чина.

– Ну, что там у вас? Говорите громче!

– Рядовой семьдесят семь в списках не значится. У нас даже семидесяти не набирается.

– Что-о? – командир роты удивленно уставился на морского офицера. Тот пожал плечами.

– Надо поставить в известность его превосходительство! – наконец принял решение командир. – Всем разойтись!

Строй распался. Офицеры поспешили в палатку радиста. Моряк, правда, не вошел внутрь, а прохаживался поблизости.

В этот момент ко мне подошел темнокожий посланец с письмом – буфетчик, мол, просил передать. Дьявол бы побрал этого Турецкого Султана с его цидульками!

«Тибе хоть пиши, хоть ни пиши – один чорт, ни хрина ни слушаишь. Ведьма обабрала тибя патчистую и што от тибя ни узнаит, фее туд жи дальши пиридает. Уматывайти отсель, да поживее, вы оба, ты и Альфонс Ничейный.

Пишит тибе Султан Турецкий, ежели ты при тупости сваей ищо ни догадался!»

Я аж похолодел. Хлоп-хлоп себя по карманам – пусто, ни карты, ни дневника. Моя копия пропала.

Альфонс, заглянув мне через плечо, прочел записку и уставился на меня. Вернее, не на меня, а на мои ботинки.

– Ступай, откуда пришел, и забери бумаги обратно! Будь моя воля, пристрелил бы тебя как бешеного пса.

Я без звука отправился к буфету.

Меня охватило какое-то холодное безразличие. Я шагал к хлипкому деревянному строению точно робот.

Мне было совершенно ясно, как я должен поступить. Вот и наспех сколоченная будка позади буфета. Едва только я собрался войти, как услышал голоса разговаривающих.

Сквозь щели в дощатых стенках можно было заглянуть внутрь. Там были уже знакомый мне морской офицер и графиня. Стоя чуть ли не вплотную друг к другу, они тихо беседовали, но я слышал каждое слово.

– Никогда бы не поверил!.. – сказал офицер.

– Судите сами, Хиггинс, зачем мне вас обманывать? Я могу доказать, что генерал де ла Рубо выдал военные тайны Ламетру и его сообщникам.

– Вам хорошо известно, что его превосходительство – принципиальный противник генерала, но вместе с тем относится к нему с огромным уважением, и стоит вам выступить с подобными обвинениями…

– Я могу их доказать. Дневник и карта капитана Мандлера хранились у генерала, не правда ли?

– Правда.

– Ну, так вот. Карта с пометками офицеров генштаба у меня в руках·. Я раздобыла ее у легионера, о котором его превосходительству известно, что он пособник Ламетра.

– Этого не может быть! Генерал Рубо – безупречный солдат и человек чести.

– Но карта у меня! А поскольку генерал не заявил о пропаже, значит, он покрывает злоумышленников.

– Дайте мне карту, и я немедленно…

– Не дам! Вручу самолично адмиралу… Кроме того, мне известно, что Ламетр сегодня вечером сбежал и сейчас на пути к поселениям фонги.

– Выходит, он был здесь?!

– Вот именно. До этого скрывался в форте святой Терезы, а затем вместе с легионерами перебрался сюда. Этот влюбленный кретин выложил мне все подробности.

«Влюбленный кретин»!.. Пользуясь выражением моих любимых классиков, для меня рухнул весь мир.

– Почему вы не желаете, чтобы я доложил адмиралу?

– Потому что хочу получить от него кое-что взамен. Устное или письменное разрешение независимо от обстоятельств пристрелить любого из этой четверки, кто только посмеет ко мне сунуться.

Меня прошиб холодный пот. Под какой ангельской наружностью скрывается иной раз уродливейшее создание природы!

Офицер обнял дрожавшую от ненависти даму.

– О, как вы мстительны и жестоки!.. И все же я вас люблю!..

– Потерпите, Хиггинс, – сказала графиня, высвобождаясь из его объятий. – Скоро настанут наши времена. Если Рубо провалится, а маркиз возьмет верх, мы достигнем желаемого. Вы займете место Ламетра, станете капитаном и… и у нас будет много денег.

– А до тех пор вам придется любезничать с каждым оболтусом?! – с горечью воскликнул Хиггинс.

– Да полно вам! Невелик грех улыбнуться разок-другой во имя пользы дела. Разве офицерам секретных служб не приходится лицемерить и притворяться?

Какова артистка! «Улыбнуться разок-другой»… Целоваться да миловаться – вот как это у нормальных людей называется!

– Стоит только посланнику узнать, что рядового номер семьдесят семь в природе не существует, он сразу же захочет с этим делом разобраться и сойдет на берег. Я доложу. А вы будьте осторожны!..

– У вас нет оснований тревожиться, Хиггинс. Потемкина не поймать, поскольку его давно нет в живых…

– Потемкина? О да! – рассмеялся офицер. – Его-то и следовало бы покарать в первую очередь… Где я увижу вас в пути?

– В доме миссионера напротив острова Санта Изабелла. Через две недели у меня там назначена встреча с одним человеком. Если сможете, постарайтесь тоже прибыть туда…

Прощальный поцелуй, и офицер отбыл.

Я успел вовремя спрятаться за распахнувшейся дверью дощатой хибары. Интересно, кто такой Потемкин? Судя по всему, тот еще мошенник…

Хиггинс быстро исчез в потемках. Я заглянул в щелку. Графиня недвижно застыла, уставясь перед собой и прижав к груди стиснутые в кулаки руки.

Лицо ее было ужасно. Куда девалась вся ослепительная красота! Дьявольская гримаса ненависти и мстительной злобы исказила некогда прелестные черты.

Не теряя ни минуты, я мигом прошмыгнул внутрь.

– Добрый вечер, дражайшая графиня! – шепнул я. Не знаю, какое при этом у меня было лицо, но ведьма отпрянула с округлившимися от страха глазами.

Проворным движением я схватил ее за дивной белизны лебединую шею.

– Вздумаете пикнуть – придушу!

Она не пикнула.

Вытащив револьвер, я приставил дуло к ее лбу.

– Считаю до трех, – спокойно произнес я. – Если за это время карта и дневник не перейдут ко мне в руки, я запросто разнесу вам черепушку. Господь тому свидетель! Раз…

В голосе моем не было угрозы. Я выговаривал слова внятно, но тихо, чуть ли не шепотом, и все же лицо ее сделалось пепельно-серым от ужаса.

– Два…

Я знал, что не задумываясь нажму на курок при счете «три». Она тоже поняла это.

– Я отдам… – шепнула она. – Документы вон там, в ящике…

– В ваших интересах говорить правду, поскольку, если в ящике пусто, не будет ни дальнейших вопросов, ни отсчета.

– Держите, дьявол вы этакий! – прошипела она и вытащила бумаги из-за ворота платья.

– А теперь повернитесь лицом к стене и считайте до пятидесяти… Если вздумаете шевельнуться…

Она повернулась – быстро и даже с радостью. Наверняка замыслила какую-нибудь пакость.

Стоило ей повернуться спиной, как я огрел ее по затылку рукояткой револьвера, и она без чувств рухнула на пол.

Вот до чего я докатился – ударить женщину по голове! Такое со мной приключилось впервые в жизни. Но ведь и эту дамочку не причислишь к слабому полу, такая штучка посильнее да поопаснее сотни мужчин будет. А вздумай я проявить хоть каплю жалости, за это придется расплачиваться жизнью многим людям и честью – достойнейшему из генералов.

Я выскользнул из хибары.

– Тс-с… – возле меня очутился Альфонс.

– Надо спешить, – сказал я. – Она все выболтала офицеру… Скоро появится де Сюрьен, и тогда нам кранты!

– Документы?

– У меня.

Из темноты вынырнул приземистый человечек и присоединился к нам.

– Выше голову… все о'кей, – прошептал он запыхавшись, словно после долгого бега. – Следуйте за мной оба!

– Нас трое…

– Кто третий?

– Матеас… – послышался чей-то шепот.

– Ладно, – пропыхтел Хопкинс. – Трое так трое. Но надо бы и в легионе оставить хоть какую-нибудь боевую силу.

Мы зашагали вслед за Хопкинсом. Пересекли полоску деревьев и очутились на берегу моря.

– Осторожней! Не высовываться…

Все было залито ярким лунным светом. Мы постарались укрыться в тени. Как раз в этот момент к берегу причалила моторная лодка; пенистый след на гладкой поверхности моря вычерчивал ее путь от крейсера.

Рослая фигура адмирала возвышалась над остальными двумя пассажирами. Рулевой еще не успел закрепить концы, а де Сюрьен уже выпрыгнул на берег.

Вид у него был мрачный. Быстрым шагом он двинулся к лагерю, за ним, стараясь не отставать, – два офицера. Замыкал шествие механик.

– Вперед!

Через секунду Хопкинс взобрался в лодку и полоснул по удерживавшему ее канату. Когда мы забрались внутрь, лодка уже свободно покачивалась на волнах. Заработал мотор, и… мы на полной скорости заскользили вдоль берега, держась в тени.

– Сейчас прежде всего станут выяснять, откуда взялся «семьдесят седьмой», – занялся прорицанием Хопкинс. Примерно через полчаса начнется преследование вглубь джунглей. Оно бы и завершилось успехом, не подайся мы в эту сторону. А так они нападут на наш след лишь в тот момент, когда на обратном пути адмирал спохватится, что лодочка – тю-тю! Это произойдет примерно в полночь…

– Как быть с бензином? – поинтересовался Альфонс Ничейный.

– Не проблема. Когда доберемся до рощицы хлебных деревьев у берегового мыса, раздобудем горючего. Либо пересядем на другой вид транспорта. Все идет по плану, а когда выйдем из этой передряги, закатим грандиозную попойку… – И Хопкинс беззаботно затянул песню.

– Если вдогонку за нами пустится крейсер, далеко не убежишь, – заметил желтомордый испанец.

– Будем надеяться, что до полуночи лодки не хватятся.

Матеас выглядел в высшей степени странно. Круглая бородка его отросла уже довольно прилично, а вокруг подбородка он выбрил две весьма характерные дорожки. Очень необычное украшение физиономии, придававшее ей пугающе мрачное и тоскливое выражение.

Долгое время все было тихо-спокойно, хотя мы плыли уже добрых полтора часа. Затем с крейсера, едва видневшегося вдали, взлетела ракета.

– Опля! – воскликнул Хопкинс. – Наконец-то додумали великие умники, что кое-кто подшутил над ними! – Он перевел скорость на предельную.

Луна перестала буйствовать, тьма поглотила море, а прибрежные пальмы слились в сплошную тень.

Стояла удушливая африканская ночь. Пропитанный зловонными испарениями туман ощутимо обволакивал тело. Осовелые, сидели мы в моторке и тупо смотрели, как рыщут по поверхности моря прожекторы крейсера, пустившегося за нами вдогонку.

Показался изгиб берега с рощицей хлебных деревьев, раздваивавшейся наподобие зубцов вилки. Мотор издавал отвратительный грохот, сообщая, что бензин на исходе.

– Внимание! – скомандовал Хопкинс. – Предстоит пересадка!

Мотор заглох, лодка замедленным ходом скользнула к берегу и ткнулась в него носом.

Первым на тропу меж деревьев выскочил Альфонс и вскрикнул от удивления. У меня тоже челюсть отвисла, когда я очутился рядом с ним.

На тропинке стоял танк!

– Я же сказал: как только кончится бензин, пересядем на другой транспорт.

– Но как… попал сюда этот танк?

– Украл, да и все дела. Ну, залезайте поживее!

С чувством глубочайшего почтения мы вслед за Хопкинсом взобрались по стальной лесенке.

Боевой танк мелкого калибра отлично преодолевал трудности передвижения по узкой лесной тропе.

– А теперь рассказывай, что там у вас с ней было! – обратился ко мне Альфонс Ничейный.

Я пересказал подслушанный мною разговор графини с морским офицером.

– Этот офицер – зовут его Хиггинс – тоже замешан в деле, – подытожил я. – У него явно рыльце в пушку. Кстати, они упоминали еще одного подельника, которого теперь уже нет в живых.

– Как его звать?

– Пометкин… нет, вроде бы Ошметкин… – Чудная фамилия никак не приходила на ум. – Или Подметкин. Нет, никак не припомню. Короче, это он, говорили, всему виною, но его не прищучишь, потому как он давно дал дуба.

– Черт бы побрал твою дырявую башку! – окрысился на меня Альфонс. А зря: про меня много чего можно сказать, но дырявая башка – это уже перебор.

Затем, несмотря на все треволнения, опасности и погоню, я уснул, и, как впоследствии оказалось, остальные тоже. На рассвете же последовал чудовищный толчок, от которого все мы попадали друг на дружку, раздался хруст, скрежет, грохот, возвестившие о том, что Чурбан Хопкинс тоже заснул.

К сожалению, за рулем танка.

Глава тринадцатая

1

Танк пришлось бросить, но там, у илистых берегов реки Сенегал, уже можно было не опасаться погони.

Воды, питья, снаряжения и всего прочего у нас было с избытком: днем раньше Хопкинс натащил в танк всяких припасов впрок.

Вот только местность оказалась неприветливой и дикой; здесь явно нечасто ступала нога человека.

А впереди простиралось густо поросшее растительностью болотистое пространство, которое нам предстояло пересечь в юго-восточном направлении.

Мы сделали последний привал у реки.

Чурбан приставил к глазам конфискованный у капитана саперов бинокль и уставился вдаль.

– Там какое-то строение.

– Должно быть, заброшенное здание миссии, о котором упоминала графиня.

– Вполне возможно. А напротив – остров Санта Изабелла.

Мы молча побрели, стараясь не разглядывать мрачный, пустынный остров. Ах, как сейчас пригодился бы мул тащить поклажу, но воровство в таких масштабах оказалось не под силу даже Хопкинсу. Наш отряд углубился в джунгли. Влажная почва кишела всякой нечистью – пиявками, сколопендрами и тарантулами, жара и духотища – не продохнуть. Мы без конца глотали хинин, но все равно кости ломило, глаза щипало, а сердце гнало кровь судорожными толчками.

По ночам вдалеке раздавался бой барабанов.

– Чего это они? – в первый день удивился Хопкинс.

– Объявляют мобилизацию, точь-в-точь как в европейских армиях. Собирают отовсюду родственные и союзные племена, чтобы война не застала их врасплох.

– Война… – пробормотал я. – Если она разразится, пока мы еще будем в пути, значит, все наши труды были напрасны. Разъяснятся все тайны, а что толку? И алмазные россыпи накроются.

– Не валяй дурака, выше голову! – рявкнул на меня Хопкинс, жуя позаимствованную у артиллерийского офицера сигару. – Войны не будет, все тайны раскроются, алмазный рудник достанется нам, а капитан Ламетр женится на своей барышне. Все, пора на боковую!

Вот такой неунывающий человек был наш Чурбан Хопкинс!

2

На другой день мы прибыли в негритянское селение.

Украшенные яркой боевой татуировкой воины оживленно сновали меж круглых соломенных хижин на сваях, вбитых в болотистую почву.

Навстречу нам вышел вождь с устрашающе вытянутой головой. Он изъяснялся на дикой смеси французского с туземным наречием, понятной всем, кто провел здесь длительное время.

– Моя ждал вас ко мне.

– Ты знал, что мы придем сюда, в твоя деревня? – спросил Альфонс Ничейный.

– Белый господин ходил моя хижина. Сказал, вы тоже придете.

Значит, Ламетр опередил нас.

– Когда белый господин ушел из твоя хижина?

– С тех пор солнце село дважды. Белый господин с провожатым ушел Тамарагда, к вождю фонги. По важному делу, из-за войны.

Вождь благосклонно отнесся к каждой нашей просьбе. Воины враждебной стеной обступили нас, не обижая, однако, ни словом, ни делом.

Для нас освободили лучшую хижину – должно быть, принадлежавшую самому вождю, – чтобы мы могли отдохнуть за ночь. И обещали найти к утру проводника и дать вьючное животное.

– Ах ты, будь оно неладно!.. – в сердцах выругался Хопкинс, зажигая конфискованную у Потрэна ацетиленовую лампу. – Креста на них нету, уничтожать ни за что ни про что кротких, мирных людей!

Теперь наконец-то мы смогли спокойно изучить дневник и карту, чтобы иметь хоть какое-то представление о ждущих нас испытаниях.

Дневниковых записей было мало, ведь экспедиции с лордом Пивброком и капитаном Мандлером понадобилось всего лишь несколько дней, чтобы суметь добраться до Тамарагды. Сам текст преимущественно звучал так:

«Сегодня мы прошли примерно миль шестнадцать по гладкой, ровной территории. Один из наших мулов погиб, ужаленный змеей, поэтому пришлось заново распределять поклажу…»

«Утром переместили съемочную аппаратуру на левую сторону мулов, чтобы металлические контейнеры не раскалялись на жаре. Во второй половине дня пришлось перегружать поклажу на правую сторону животных, чтобы хоть как-то защитить от палящего солнца. Поэтому проделанный путь сегодня оказался короче… Река позади теперь уже не видна…»

И наконец:

«Добрались до Тамарагды, так называемого главного города. Скопление хижин. Место это нам хорошо известно по фотографиям Пивброка…»

На этом записи обрывались.

– Не понимаю, на что Ламетр надеется, – сказал я. – Ведь Мандлер яснее ясного пишет, что был в Тамарагде, а вождь фонги утверждает, будто и в глаза его не видал.

– Загадочная история, – заметил желтолицый испанец. Борода его росла на глазах, приобретая оттенок черного дерева. – Ведь даже по фотографиям было ясно, что экспедиция была в Тамарагде.

– Там поглядим, – вздохнул Альфонс Ничейный. – Сейчас главное – выспаться.

– И выше голову! – заключил Хопкинс. Однако сам, вопреки бодрому призыву, уронил голову на любимую надувную подушку буфетчика из пехотной части и мгновенно захрапел.

3

Путь наш пролегал через отвратительную местность. Торфяная почва источала густые, влажные пары, джунгли полыхали нестерпимым зноем, мы на ходу судорожно глотали воздух. Тела наши были облеплены москитами, и несметные тучи мошкары вились над нами.

Двигаясь на восток, мы наконец достигли того места, где река Сенегал поворачивает к северу, и продолжили путь, держась течения. Маленький отряд наш имел проводника и мула для перевозки тяжестей.

– Теперь повернемся к реке спиной и пойдем прямо, – указал нам проводник новое направление.

– Как это? – занервничал Альфонс Ничейный. – Ведь Тамарагда на том берегу!

– Очень даже странно слышать мне такое от тебя, добрый господин! На том берегу обитают только злые духи! Потому его так и называют – «Проклятый берег». Заросли да болота, змеи и крокодилы… и дьяволы… карлики-бушмены, они скорее обезьяны, чем люди…

– Значит, ты утверждаешь, будто бы тот берег никем не заселен? – допытывался Альфонс Ничейный, и я никогда еще не видел его таким взволнованным.

– Весь берег, от начала до конца… Между рек там земля затоплена, частые наводнения…

Альфонс задумался.

– Ладно! Слушай внимательно, Матеас. Отправишься с этим воином в Тамарагду и передашь письмо Ламетру!

– Да в чем дело-то?

– По-моему, я напал на след исчезнувшей экспедиции!

4

– И разгадал загадку?

– Нет. Но ясно одно: эти люди отправились не в Тамарагду, а двигались по противоположному берегу реки Сенегал. – И вновь обратился к туземцу: – Ты уверен, что там, на том берегу, нет негритянских поселений?

– Мой господин, здесь испокон веков жили все мои предки… Между двух рек и есть тот… проклятый берег…

– Двух рек… Ты имеешь в виду Сенегал и Гамбию?

– Белолицые называют их так. Злые духи огородили для себя там место водами этих двух рек.

Альфонс спешно настрочил послание и вручил его Матеасу.

– Не теряйте времени! – Он обернулся к темнокожему. – Эта бумажка не простая, а заколдованная, от нее зависит жизнь многих и многих туземцев. Если вовремя успеете в Тамарагду, облако смерти уйдет с вашего неба. Ведь тебе известно, что скоро сюда прибудет много-много солдат.

– Все знаю, мой господин, мы поторопимся.

– Где мне лучше перебраться через Сенегал?

– Выше по течению. Дойдешь туда до заката, увидишь узкое место, через него переброшены стволы деревьев…

Матеас спрятал письмо и, не задавая вопросов, в привычной ему сдержанной, молчаливой манере последовал за проводником.

Альфонс тоже стронулся было с места, но его перехватил Хопкинс.

– Постой-ка! Может, объяснишь, что, по-твоему, случилось с экспедицией?

– Все проще простого, вроде преступлений, на которые ты у нас большой мастер.

– Украли их, что ли?! – ахнул Хопкинс.

– А с чего ты взял, будто бы они находятся на противоположном берегу? – спросил я.

– Не понимаю, куда смотрели военные специалисты… – Альфонс извлек дневник Мандлера и зачитал вслух: «Утром переместили съемочную аппаратуру на левую сторону мулов, чтобы металлические контейнеры не раскалялись на жаре… Во второй половине дня пришлось перегружать поклажу на правую сторону животных…» Ясно? «Река позади теперь уже не видна…»

– Невероятно! Уму непостижимо! – дружно откликнулись мы.

– А меж тем все ясно, как божий день! Они и не шли к Тамарагде, поскольку, если верить дневнику, река была у них позади. Двигайся они в правильном направлении – солнце до полудня светило бы не справа. А оно все утро жарило справа, и им пришлось перевесить поклажу на левую сторону. Пополудни солнце светило слева, и вьюки переместили животным на правую сторону. Если река была у них позади, и солнце утром светило справа, а пополудни – слева, значит, они двигались вдоль противоположного берега.

У нас рты раскрылись от удивления.

– Сейчас утро. Если встать спиной к реке, солнце будет у тебя слева. Значит, они двигались не в этом, а в противоположном направлении, по тому берегу – там сейчас солнце светит справа, как и сказано в дневнике Мандлера.

– Здорово придумано! – воскликнул Хопкинс.

– Если хочешь запудрить кому-то мозги, лучшего не придумать! – углубил я сию гениальную мысль.

– Верно, – кивнул Альфонс Ничейный. – Мандлер не виноват, дневник тому подтверждение. А вот лорд Пивброк, который все это затеял…

– И пропал во время охоты! Голландец Ван дер Руфус человек порядочный и добрый, зато приятель его – шельмец тот еще…

– Но как же это могло случиться? – недоумевал Хопкинс.

– Мы знаем от Ламетра, что на берег они высадились в начале сезона дождей, когда стоял густой туман.

– Как бы там ни было, продолжим путь!

– И главное – выше голову! – как всегда подбодрил нас Хопкинс.

5

Мы перебрались через мост… Покинутый нами берег – сущий рай по сравнению с этим: склизкая почва, зловоние соседних болот, крокодилы, водяные змеи, лягушки… Поистине проклятый берег, как выразился наш проводник.

Мы сверились с картой.

– Вот лужайка с тремя платанами, где они заложили первый склад припасов. В данном случае она расположена против излучины, только берега на карте следует поменять местами… – сказал Альфонс Ничейный.

Вне себя от возбуждения, направились мы к излучине, прямиком на юг – туда, где на карте значился север.

Обогнавший нас Хопкинс вскрикнул. Мы поспешили к нему. Ни малейшего сомнения: перед нами лужайка, три платана и… покрытая ржавчиной коробка с кинопленкой! Теперь уже ясно: мы на пороге разгадки тайны. Экспедиция побывала здесь! Вот группа платанов, вот следы привала – здесь, а не на противоположном берегу, как им казалось. Еще три дня пути, и мы доберемся до места, где красной точкой обозначено главное поселение – Тамарагда.

Как же это возможно? Ведь Тамарагда находится на другом берегу и во многих милях отсюда.

Почти не останавливаясь, спешили мы вперед, поскальзываясь в непролазной грязи. День и ночь густыми, крупными каплями барабанил по нашим спинам тропический ливень. Вода стояла не лужами, а целыми озерами, повсюду клубками извивались змеи, напоминая устрашающие картины ада. Помеченная на карте слоновья тропа была с трудом различима, поскольку земля скрылась под водой.

– Пускай сулят мне хоть какие алмазные копи, я сюда больше ни ногой! – ругался Хопкинс.

– Выше голову! – со смехом парировал Альфонс Ничейный.

Этому все было нипочем – дождь, грязь, жарища… Не человек, а двуногий белый леопард.

К рассвету мы добрались до последнего подъема – конца слоновьей тропы.

– Теперь нам совершенно ясно, что экспедиция действительно не забредала на территорию племен фонги… – задумчиво произнес Альфонс.

– В таком случае правительственный посланник ошибся.

– Да. Воображаю, как он удивится, когда мы ему обо всем расскажем. А впрочем, кто его знает… Чужая душа потемки…

Меня как громом поразило.

– Что ты сказал?! Повтори последнюю фразу!

– Чужая душа, говорю, потемки…

– Вспомнил! Потемкин!

– О чем это ты?

– Так звали того негодяя. Графиня сказала Хиггинсу: «Всему виной Потемкин, но с него не взыщешь, он уже давно покойник».

Альфонс сперва уставился на меня, как баран на новые ворота, а затем повел себя в высшей степени странно. Ухватил меня за мундир и принялся трясти, приговаривая:

– Обалдуй, кретин, идиот!.. И как только таких безмозглых ослов земля носит!

Наконец он с досадой оттолкнул меня.

– Не понимаю, с чего тебе вздумалось обзываться! – теперь уже зашелся я. – Изволь объяснить, что к чему… – И я извлек большущий нож.

– Спрячь свое перо, верблюд безгорбый! Чтоб тебе раньше сказать, мы бы уже давно были у цели!

– А при чем здесь этот мошенник, про которого я сперва напрочь забыл, но потом все же вспомнил?

– Потемкин, что ли? Неужто ты не знаешь, кто это?

– Потише, не разоряйся! – осадил его Хопкинс. – Я, например, тоже его не знаю.

– Российский министр.

– В таком разе откуда мне его знать? В оранские кабаки нечасто забредают российские министры. В нынешнем году, пожалуй, ни одного не было.

– Но это же знаменитая история! Этот самый Потемкин, в угоду царице, из ничего, буквально на ровном месте, строил фальшивые деревни, изукрашенные – загляденье, только жить в них было нельзя. Да там никто и не жил… Бутафорские, театральные домики. Поглядела царица, проехала мимо – и деревне конец… Авантюра, нашумевшая на весь мир.

– Откуда мне было об этом знать? – расстроился я. – Бог весть сколько дней газет в руках не держал.

– А ну, пошли! – взволнованно воскликнул Альфонс.

Он взбежал на возвышение, мы – за ним. То, что мы увидели при свете занимающегося дня, наполнило нас чувством триумфа…

Перед нами расстилалось селение, хорошо знакомое по фотографиям Мандлера. Весь центр его занимало грандиозное сооружение на сваях, похожее на пагоду и с островерхим шпилем. Тамарагда!

Мне казалось, я схожу с ума.

Альфонс Ничейный скрутил цигарку и закурил.

– Теперь тебе ясно? Потемкин всему виною, поскольку идея исходит от него: построить точную копию настоящего селения, где никто не будет жить…

– Значит, это оно и есть?

– Точная копия Тамарагды. Иными словами, потемкинская деревня.

6

Кому ясно, а кому вовсе ничего не ясно. Если этот русский министр давным-давно дал дуба, то как, спрашивается, он мог построить в джунглях деревню?

И вообще, с какого боку припёка здесь взялась Россия? Я видел, что Хопкинсу не дают покоя те же самые вопросы. Мы исподтишка обменялись взглядами, и он недоуменно пожал плечами. Однако приставать к Альфонсу с расспросами мы не решились: разорется опять, ну его к лешему!

– Что будем делать? – поинтересовался Хопкинс.

– Спустимся в деревню. Выдадим себя за беглых легионеров и не станем задавать никаких вопросов, – сказал Альфонс Ничейный.

Недурной план. Мы поспешили в Тамарагду. Толстый, полуголый негр при нашем приближении ударил в гонг, в результате чего сбежались аборигены и уставились на нас. Толстяк, соблюдая достоинство, шагнул нам навстречу.

– Каким ветром занесло вас сюда, белолицые воины? – поинтересовался он.

– Ты вождь племени, которое обитает в этой деревне?

– Нет, я всего лишь глава фирмы. Вождь вон в той большой хижине.

Слыханное ли дело? У голых черномазых свой «глава фирмы»!

– Кто, говоришь, тот толстый черный человек?

– Руководитель фирмы, мой господин. Ведь здесь у нас не племя, а «туземная фирма» – новое изобретение. А я заправляю фирмой.

– А кто эти полуголые дикари, что скачут по деревне?

– Это акционеры, мой господин.

От таких сногсшибательных новостей у нас голова шла кругом. Альфонс Ничейный хлопал глазами, пытаясь вникнуть в смысл происходящего.

– Скажи мне, о руководитель фирмы, что это за акционерное общество такое?

– Конституционное королевское акционерное общество, господин мой… Вроде как самостоятельная страна… Оно даже платит проценты, и никто не работает…

Кое-кто из «акционеров» рискнул подойти поближе.

– Нам хотелось бы отдохнуть у вас.

– Отдохнуть можно, господин, только работать нельзя. Запрещается.

– Почему?

– Устав так распорядился.

– А кто составлял этот «устав»?

– Никто не составлял. Это не бумага, а живой человек, Большой Начальник. Все дела полагается обсуждать с ним лично.

– Веди нас к нему, глава фирмы. Надеемся, он не откажется принять нас.

– Все зависит от того, принесли ли вы заколдованные картинки – карты рёми называются.

– Что-о?

– Устав, наш Большой Начальник, во что бы то ни стало хочет их заиметь, поэтому костерит на чем свет «исполнительную комиссию» и пинками награждает.

Глава фирмы ткнул в сторону кучки затюканных «акционеров», и те грустно кивнули, подтверждая сей печальный факт.

– Ну, что же, любезный, отведи нас к Большому Начальнику, хотя мы и не сможем порадовать его нужными картами.

– Такого даже мой дедушка не слыхивал! – диву давался Чурбан Хопкинс. – Акционерное общество голоштанников.

Между делом он угостил пинком нескольких членов исполнительной комиссии, пожелавших поближе познакомиться с нашим багажом.

Мы подошли к большой хижине. Глава фирмы, поспешивший доложить о нашем приходе, возник на пороге.

– Большой Начальник ждет вас.

Навстречу нам поднялся человек европейской наружности, в рваной рубахе, грязных белых бриджах и тропическом шлеме.

– Пардон, господин король! – начал Альфонс Ничейный. – Просим у вас защиты и хотели бы отдохнуть.

– Отдыхайте хоть до скончания века. Господин руководитель фирмы! Эти трое – наши враги. Списать их в расход.

Мы схватились было за оружие, но опоздали. Все члены исполнительной комиссии, глава фирмы и самолично чокнутый «Устав» взяли нас под прицел.

– Разоружить и связать их! – распорядился он. – Давненько мы вас поджидали, нам было известно о вашем прибытии. Утром, когда пожалует прокурор акционерного общества, мы проведем вас всех по статье «убытки»… Принесите мне выпить!.. – Он тяжело вздохнул, вытащил монокль из темной, глубоко запавшей глазницы и тотчас снова вставил его. Безжизненный, тусклый взгляд был обращен в пространство перед собой.

Возражать, протестовать было явно бесполезно. У нас отобрали оружие, связали всех и повели куда-то.

– Вы что, убийцы?

– Нет, господин, – бойко затарахтел глава фирмы, – мы всего лишь чиновники, не более того, но дело свое знаем. Делаем зарубку на столбе прихода, а утром, когда вас убьют, вы перейдете на кассовый столб. Это колдовство называется двойной бухгалтерией. Ведь все время производится переучет, и, если сальдо не сходится, Большой Начальник отыгрывается на исполнительной комиссии…

– Вот как? А почему вы решили отложить казнь до утра?

– Потому что прокурор утром явится с рудника. Он человек очень жестокий, сперва помучает вас как следует, чтобы вы выложили ему все, что знаете. А потом мы вас расстреляем и ограбим, – с довольной ухмылкой сообщил он. Милые люди, ничего не скажешь!

Но мы не теряли надежды. Если Матеас и проводник поспешат, глядишь, и Ламетр с союзными племенами подоспеют к утру.

Нас подвели к сколоченной из досок будке, перед которой стояла четверка вооруженных стражей. Глава фирмы распахнул дверь, и мы вошли в хижину.

На столе горел плавающий в масле фитиль.

– Приветствую вас, друзья мои! Мы застыли от неожиданности.

У стола сидел капитан Ламетр. Связанный.

7

Дверь захлопнулась.

– Присаживайтесь, друзья, – сказал Ламетр.

– Стоит ли? Долго тут не засидишься!

– Как вы здесь очутились? – спросил Альфонс.

– Полагаю, так же, как и вы. Дорогой на нас напали врасплох, связали и притащили сюда.

Последняя наша надежда лопнула.

– Заблуждаетесь, господин капитан, – сказал Альфонс Ничейный. – Мы пришли сюда, руководствуясь указаниями карты. – И он рассказал Ламетру все, как было.

– До чего же все просто, а ведь никто не додумался! – заметил Ламетр. – Вам есть чем гордиться, друзья мои!

– Этот лорд Пивброк, судя по всему, спятил, а мелкие жулики подыгрывают его мании величия… – сказал Альфонс.

– Зачем им это понадобилось? – недоумевал Чурбан Хопкинс.

– Алмазные рудники наверняка где-то здесь поблизости, из-за этого весь сыр-бор и разгорелся.

Мы умолкли. Прогретые, волглые стены хижины источали удушливые пары. Всякие мерзкие козявки ползали по нам в свое удовольствие.

– Первым делом надо сжечь карту и заметки – все, что может скомпрометировать генерала Рубо.

С помощью фитиля мы уничтожили все копии. В хижине было не продохнуть от удушливого дыма, который никак не хотел рассеиваться в жарком неподвижном воздухе. Все мы кашляли и задыхались.

Но честь генерала де ла Рубо была спасена.

Глава четырнадцатая

1

Мы поспали, насколько позволили нам неугомонные ползучие твари. Когда за нами явился голый и пьяный вдребадан член исполнительной комиссии, мы в первый момент даже не сообразили, где находимся.

– Извольте выходить! – радостно приветствовал он нас. – Сейчас мы вас будем убивать… ой!

Ойкнул он уже за порогом, поскольку Хопкинс, всегда просыпавшийся с трудом, от души дал ему пинка ногой, так что тот вылетел вон.

– Вот тебе на память, чтоб не забывал меня, покуда жив!

Нас снова провели в большую хижину. Лорд Пивброк сидел с закрытыми глазами – как есть идол. Лицо болезненное, вечно залито потом. Члены исполнительной комиссии с оружием в руках выстроились вокруг него. Голос лорда звучал протяжно и гнусаво.

– Что привело вас в алмазную столицу конституционно-королевского акционерного общества «Пивбрук»?

– Мы дезертировали из легиона, сударь.

– Как вы ко мне обращаетесь? Я лорд Пивброк и обладатель королевского титула, поскольку воплощаю своей особой Устав!

Из темного угла хижины неожиданно выступил красавец типичной европейской наружности, седовласый, в безукоризненном тропическом облачении.

– Ван дер Руфус! – изумленно воскликнул Ламетр.

Действительно, тот самый голландец, с которым я встретился в «Пале де Дане», когда растянулся на гладко натертом паркете.

– Молчать! – рявкнул, не открывая глаз, Пивброк. – Не сметь без разрешения заговаривать в присутствии Устава! Общее собрание объявляю открытым. – Он отхлебнул глоток. – Предоставим инициативу господину прокурору.

– Ван дер Руфус, вы отъявленный негодяй! – сурово изрек Ламетр.

– Молчать! – вмешался Пивброк. – Выполняйте законные требования руководства. – Глаза его закрылись, а голова бессильно поникла набок.

Я все не мог оправиться от потрясения. Ван дер Руфус, богатый голландец, щедрый покровитель неимущих, близкий друг губернатора!..

– Напрасно вы считаете меня негодяем, Ламетр, – жестким тоном осадил он капитана. – А оскорбления ваши и вовсе излишни. Мне бы хотелось сохранить вам жизнь, но для этого вы должны вести себя осмотрительнее.

– Прежде всего я должен знать, что вы здесь делаете. Даже жизнь свою я могу принять не от каждого.

– Ладно, в таком случае знайте правду. Год назад я с лордом Пивброком охотился в этих краях и между реками Сенегал и Гамбией наткнулся на месторождение алмазов. Стоило мне сообщить о своем открытии, и я бы получил солидное вознаграждение, но этого нам показалось мало. Мы решили сами разрабатывать залежи. По французским законам частным лицам это не разрешается, а нам требовались специалисты, рабочие, оборудование. Доставить все это сюда через территорию колонии – даже думать нечего, поэтому первым делом мы завезли сюда полудиких негров из Конго. Этот берег Сенегала безлюден, кроме того весь край считается обиталищем злых духов. Здесь, с помощью негров, мы построили точную копию Тамарагды.

– Этот грех на совести Потемкина, – вставил Альфонс Ничейный.

– Где я уже слышал эту фразу? – сузив глаза, процедил голландец.

Пивброк опрокинулся навзничь и с открытым ртом захрапел.

– Продолжайте, минхерц, – холодно одернул его Ламетр.

– Итак, построили мы точную копию главного поселения фонги, затем я уехал. У Пивброка тогда уже стали проявляться симптомы мании величия: он вообразил себя биржевым королем, главой Мирового акционерного общества. Мне удалось воспользоваться его поддержкой. Маниакальный психоз еще не возобладал над ним окончательно, со стороны он выглядел просто чудаковатым. Лорд пригласил находившегося в Камеруне капитана Мандлера – человеконенавистника по натуре, чтобы вместе поохотиться на земле фонги. Мой проводник туземец и Пивброк заманили ничего не подозревающего Мандлера в мнимую Тамарагду, где один негр из наших сыграл роль вождя фонги, а остальные изображали воинов племени. Затем гостя отвели на охоту, и Пивброк обнаружил алмазы, словно видел их впервые. Охотники тотчас вернулись в Гамбию, но заболели по дороге. Однако Мандлер незамедлительно указал в донесении, что они с Пивброком нашли алмазные залежи в… Тамарагде, главном поселении фонги. Откуда ему было знать, бедолаге, что охотился он вовсе не на территории фонги, а на Проклятом берегу!

– Понятно, – сухо кивнул Ламетр. – Высадившуюся на берег экспедицию вкупе со всем снаряжением доставили сюда, а не на земли фонги, и участники в качестве заключенных трудятся на рудниках.

– Нет! Они по сию пору убеждены, что находятся на земле фонги и работают на государство. Они и понятия не имеют о событиях, меж тем происшедших в Оране. Меня принимают за руководителя разработок. За два месяца нам удалось наладить добычу – там несметные сокровища! – Лицо его раскраснелось. – Алмазы мы вывозим в Гамбию, то есть на английскую территорию, и каждый, кто участвует в производстве, получает королевское вознаграждение. Ведь я сам добываю то, что нахожу, и ни с кем не должен делиться – здесь все мое! Сожалею, Ламетр, что этой цели мне удалось достичь лишь ценой вашей воинской чести. Но после того, как все мои сокровища будут в надежном месте, я позабочусь о том, чтобы возместить нанесенный вам ущерб.

– Это не имеет значения. Пролейте свет на один-единственный вопрос: каким образом удалось организовать радиосообщение, чтобы отозвать крейсер с места действия?

– Я не вправе говорить об этом, поскольку в дело замешана некая особа…

– Графиня, что ли? – перебил его Альфонс Ничейный.

– Послушайте, вы уже второй раз дерзко вмешиваетесь в разговор, – повернулся к нему голландец. – Вряд ли это пойдет на пользу переговорам…

– Хватит! – вскричал Ламетр. – Строите из себя крупнейшего бизнесмена, финансового гения, а в действительности…

– Постойте! – прервал его Ван дер Руфус. – Прежде чем припечатать меня очередным оскорблением, выслушайте встречное предложение. Ваша группа подключится к общим работам, и за оставшиеся несколько недель я уплачу миллион франков лично вам, а остальным – по сто тысяч на нос. Но вы должны отдать мне карту и дневник…

– Не продолжайте! Нам ничего не известно ни о каких карте и дневнике…

– Я готов заплатить любые деньги. Политика Рубо не отвечает моим целям, и…

– Поберегите ваше красноречие для другого случая. Даже если бы у нас и были при себе какие-либо документы, мы уничтожили бы их, попав в плен. Что же касается вашего предложения, то… ни в какие сделки с негодяями я не вступаю, но был бы рад, если этой мужественной троице удалось выбраться из передряги живыми.

При слове «негодяй» лицо голландца дернулось.

– Что касается меня, – подхватил Альфонс Ничейный, – то я иной раз не прочь заключить сделку даже с негодяем, но с бездушными, кровожадными, алчными псами – никогда!

Ван дер Руфус подступил к нам вплотную. Лицо его стало пепельно-серым.

– Это ваше последнее слово? – он обернулся к нам: – И ваше тоже?

Чурбан Хопкинс смачно плюнул в его сторону.

Ван дер Руфус злобно взревел и отскочил назад. Глаза его горели. От шума пробудился безумный лорд.

– Ставлю в-вопрос… на голосование…

– Акционеры приняли решение, – возвестил Ван дер Руфус, – передать эту четверку исполнительной комиссии!

Не глядя на нас, он вышел из хижины.

– Исполнительная комиссия ставит вопрос на голосование.

Итог голосования вылился в радостные вопли:

– Сжечь их… Спалить!

– Повестка дня исчерпана… Собрание объявляю открытым.

«Устав», и без того не способный сидеть прямо, щедро угостился спиртным и хлопнулся навзничь.

Нас вывели из хижины.

– Ах, как славно сейчас повеселимся! – развлекал нас дорогой глава фирмы. – Привяжем вас к столбу, навалим дров побольше, плеснем керосину и… будем любоваться зрелищем.

Прочие акционеры таскали дрова и возбужденно пересмеивались в предвкушении редкого удовольствия.

– Сожалею, ребята… – побледнев, тихо проговорил Ламетр. – На такой конец мы не рассчитывали.

– Мда… – пробормотал Хопкинс, не сводя глаз с оживленно хлопочущих темнокожих. – Что и говорить, смерть не из приятных.

– Выше голову, Хопкинс! – беззлобно поддел его Альфонс Ничейный.

– Я бы попросил воздержаться от оскорблений! – нервно взвился Хопкинс.

– Возьмемся за руки, ребята! – предложил я. – Что бы ни случилось потом, а до сих пор мы все делали как надо… – По-моему, я здорово выступил.

Насколько позволяли путы, мы протянули друг другу руки.

Глава фирмы с огромной охапкой хвороста в руках на ходу пытался нас подбодрить:

– Заждались, наверное? Потерпите еще малость. Сейчас…

Что-то просвистело в воздухе, и в следующее мгновенье в грудь удивленного руководителя фирмы вонзилось острие копья.

Фирмач без звука рухнул наземь.

Кусты и деревья вокруг словно ожили. С оглушительными воплями отовсюду хлынули темнокожие воины в сине-бело-красной боевой раскраске.

– Племя фонги! – воскликнул Ламетр.

До вооруженного столкновения не дошло, зато на общее собрание почтенных пайщиков акционерного общества обрушилась лавина пинков и затрещин. Единственной жертвой инцидента оказался глава фирмы. Спасатели, подоспевшие столь кстати, мигом связали мистификаторов.

Нас взял под свою опеку Матеас, который и привел подмогу.

– Желтороженький ты наш! – радостно возопил я, и, невзирая на его густо покрытую растительностью физиономию, мы обнимали и чмокали испанца куда ни попадя.

К Ламетру приблизился высокий, стройный красавец негр.

– Приветствую тебя, господин! Твой старый друг не побоялся прийти к тебе на выручку даже сюда, на этот Проклятый берег!

– Спасибо, Мимбини! – Ламетр обнял мужественного вождя.

– Ценю столь высокую честь, мой господин!

2

Прибыв в Тамарагду и не обнаружив там Ламетра, Матеас тотчас обратился к вождю и вручил ему послание. Узнав, что ключ к разгадке следует искать на Проклятом берегу, Мимбини вместе со своими воинами поспешил нам на выручку.

Помощь подоспела как нельзя кстати.

Лорд Пивброк так неистовствовал, что пришлось его связать.

– А теперь следует взглянуть на рудники, – распорядился Ламетр.

В нескольких часах ходьбы от «потемкинской столицы», в каменистой долине вдоль высохшего ручья находились алмазные копи. Толпы темнокожих трудились кайлом и лопатой, толкали тачки к вращающемуся по кругу механизму.

Мы атаковали их с трех сторон одновременно, и нападение оказалось настолько неожиданным, что ни о каком сопротивлении и речи быть не могло.

Ван дер Руфуса приволок под мышкой Хопкинс и с видом победителя швырнул голландца к нашим ногам. Почтенный господин не слишком трепыхался: Хопкинс не пожалел для него тумаков. Воины фонги заняли территорию. К жилью даже не стали приближаться, лишь окружили рудники, чтобы никто не сбежал.

– Господин, – обратился к Ламетру вождь фонги. – Что нам делать с этими злобными дикарями?

Завезенные из глубины континента негры сбились в кучу и испуганно переговаривались на своем наречии.

– Связать их и стеречь, покуда не подоспеют легионеры.

– А может, прикончить их, и дело с концом?

– Ни в коем случае. В интересах народа фонги, чтобы было проведено расследование честь по чести.

– Твоя правда, господин.

В дверях одного из бараков появилась группка вооруженных европейцев. Они настороженно присматривались к происходящему, удивлялись, что легионеры разговаривают с напавшими на лагерь туземцами.

– Идите сюда! Не беспокойтесь, никто вас не тронет! – подбодрил капитан членов исчезнувшей экспедиции.

– Ламетр! – узнав знакомого, воскликнул горный инженер Мусовский, русский по происхождению.

– Вынужден огорчить вас, господа! – обратился к специалистам Ламетр. – Вы, сами того не ведая, приняли участие в колоссальной афере.

Вся компания удивленно уставилась на капитана, и всеобщее изумление лишь усилилось, когда им навстречу шагнул странноватый приземистый человек.

– Перед вами Чурбан Хопкинс, прошу любить и жаловать. Очень рад вас видеть, потому как еще утром был уверен, что больше не видать мне белого света! – И по очереди пожал руку каждому из ученых. – Выше голову, господа!

3

До сих пор уже восемь членов экспедиции пали жертвой чудовищного климата. Остальные тоже находились в довольно тяжелом состоянии, поэтому в неописуемое расстройство их поверг тот факт, что, оказывается, они вовсе не выполняли свой долг, а просто-напросто позволили себя одурачить. Ведь они надрывались, в полной уверенности, что трудятся во благо государства, а находятся вблизи Тамарагды, главного поселения фонги.

Вокруг лотка для промывки породы горками были свалены необработанные алмазы. Неслыханные сокровища!

– Вы не имеете права держать меня под арестом! – попытался было взбрыкнуть несколько пришедший в себя Ван дер Руфус.

– Мы вправе вас даже вздернуть! – возразил Альфонс Ничейный. – Вы хуже самого распоследнего портового грабителя. С того какой спрос: забитый, необразованный, прозябает в нищете…

– Далеко не каждый из них необразованный, – заметил я со свойственной мне излишней скромностью.

Члены экспедиции с протестами не возникали. Больные, изможденные, они сидели молча, с унылым видом.

Вкалывать в таких условиях – хуже каторги!

– Предлагаю вам по миллиону франков каждому, – хрипло проговорил голландец, – если…

– Здесь никакие деньги не помогут, – перебил его Ламетр. – Вы строили из себя щедрого мецената, одной рукой сыпали деньгами направо-налево, с готовностью подписывали чужие векселя, а другой – с такой же легкостью обманом отправляли людей на смерть, тысячами губили несчастных туземцев. Скажите, Ван дер Руфус, как я должен расквитаться с вами за то, что вы со мной сделали?

Наступила долгая, напряженная пауза.

– Мне кажется, – нарушил наконец молчание Альфонс Ничейный, – необходимо как можно скорее известить о случившемся французские власти.

– Верно. Члены экспедиции останутся здесь, – распорядился Ламетр. – Лишь кто-то один отправится с нами, остальные вместе с воинами фонги будут стеречь алмазы и пленников.

Прежде чем отправиться в путь, мы подвергли допросу «исполнительную комиссию». Эти выложили все, что знали. Белый господин (имелся в виду Ван дер Руфус) бывал здесь редко, всегда появлялся неожиданно – с неба – и садился на мертвый рукав реки, он широкий, словно озеро.

– Гидроплан! – воскликнул Альфонс Ничейный.

– Она пока здесь, эта чудо-машина? – поинтересовался Ламетр.

– Нет, господин. С ним прибыла еще красивая дама. Она тотчас же отправила нас на противоположный берег высматривать четверку белых. Велела схватить их и доставить сюда. Но нам удалось поймать только одного – тебя, господин. Остальные трое сами пришли.

– А где машина? Это главное!

– Какая машина, господин?

– Летающий дух, который гудит и рычит!

– Дама забрала его с собой в одно место, где потом семь дней будут ждать белого господина.

– А где ждут этого белого господина? – сдавленным от волнения голосом поинтересовался Альфонс Ничейный.

– В одном доме, на берегу моря.

– Значит, в миссии. Пошли!

В сопровождении десяти воинов фонги мы отправились в путь. К нам присоединился и геолог Фразер.

До дня условленной встречи оставалось еще трое суток. Господи, хоть бы успеть туда добраться и захватить графиню Ла Рошель! Однако надежды было мало.

4

Понадобилось целых четверо суток, чтобы добраться до поселения лесного туземного племени, где мы устраивали передышку на пути в Тамарагду и получили проводника. Мы расположились на отдых в одной из хижин, настроение было подавленное.

– Не стоит требовать от судьбы невозможного, – мудро заметил я. – Вот ведь и с картой нам повезло, можно сказать, в последний момент. Удача – дама капризная.

– Это верно, – согласился со мной Чурбан Хопкинс. – И все же лихорадка меня прихвати, ежели я не прихлопну этого негодяя, Турецкого Султана! – Он рассеянно принялся протирать монокль лорда Пивброка шелковым носовым платком Ван дер Руфуса.

– Что же тебе мешает? – поинтересовался Турецкий Султан, прислонясь к дверной притолоке. – Вот ой я, к твоим услугам!

Мы подскочили, как ужаленные.

– Ага, попался!

– Уж не воображаете ли вы, будто бы я от вас скрывался? – с вызовом спросил Султан, извлекая из-под полы большой кухонный нож.

Того гляди началась бы поножовщина, но Ламетр и Альфонс развели нас.

– Ребята! – взывал к нам капитан. – Пусть будет выслушана и другая сторона!

– Не слушать его, а башку на сторону свернуть, и все дела! – взъярился Хопкинс и выхватил из кармана длинный кривой нож, прихваченный на память у вождя фонги.

Но капитан вовремя перехватил его руку.

– Audiatur et altera pars! – повторил он свои слова на латыни, и на Хопкинса это явно произвело впечатление.

– Должно быть, вы правы… – пробормотал он. – Только ведь у меня ранение в голову, – напомнил Хопкинс, ощупывая свой затылок.

– Выкладывай, Турок, – вмешался Альфонс Ничейный. – Обещаем спокойно выслушать тебя. Ну, а если твое объяснение покажется нам неубедительным, вздернем тебя, да и вся недолга.

Турок незамедлительно толкнул Ничейного в грудь и снова схватился за кухонный нож.

– Ох, испугал! Какие тут все силачи подобрались, и каждый норовит из себя вожака строить! И ты, Альфонс, туда же?

Ламетру едва удалось утихомирить Турецкого Султана, которому не терпелось схватиться с нашей троицей.

– Уймитесь вы, право! – вмешался Матеас.

– И ты решил в силачи записаться?

Думаете, мне слабо одному против вас всех? – Трое изо всех сил удерживали его, а он все знай сыпал угрозами.

– Языком болтать не велика премудрость. Посмотрим, что вы запоете, ежели вас перышком пощекотать!

Мы даже готовы были торжественно просить у Султана прощения, когда он наконец уселся и закурил.

– Я действительно сбегал от вас и скрывался, – все еще тяжело отдуваясь, начал он, – но вовсе не со страху. Просто я… это… в инкогните был… Под чужим именем, стало быть, таился.

– Ты давай ближе к делу, – примирительным тоном напомнил ему я.

– Тогда подкиньте сигарет. Да побольше! – огрызнулся он. – Сами видели, последнюю только что выкурил.

Хопкинс презрительно швырнул ему пачку русских папирос – бывшую собственность горного инженера Мусовского.

– Начну с того момента, – обратился ко мне Султан, – когда вы с Хопкинсом заявились на корабль, а я сидел, замотанный в скатерть.

– Да, с этого все и началось, – кивнул Хопкинс и нервно передвинул в уголок рта изжеванную сигару.

– А ты, Хопкинс, не лезь поперек батьки, – одернул его Султан и с возмутительной наглостью добавил: – Выше голову!

Хопкинс прикрыл глаза веками, но ничего не ответил.

– Сидел это я, посиживал, – продолжил Турецкий Султан, попыхивая папиросой, – как вдруг заявился какой-то молодой человек. Где, спрашивает, хозяин баржи. В Гибралтар, говорю, уехал, а я тут груз стерегу. Ему бы, говорит молодчик, надо на пару деньков пристроить здесь один сундук. Можно, отвечаю, но не за здорово живешь. Он без звука согласился и посулил мне аж пятьсот франков. Я, само собой, не протестовал. Через час притащили сундук и в трюме его пристроили, а мне задаток вручили, двести пятьдесят франков. Под вечер забрел ко мне приятель, и мы давай в карты резаться. Я продулся подчистую, а потом мы с ним упились вусмерть. На другой день, когда я очухался, выяснилось, что даже одежку мою сперли. Тогда-то и пришлось замотаться скатертью и ждать владельца сундука. Явится же он за своим сокровищем, а заодно и денежки мои принесет. Только хозяин-то не явился. Тогда я спустился в трюм, взломал сундук, а там… жмурик какой-то и ничего больше.

– Как он выглядел? – поинтересовался капитан.

– Низенький, толстый, с лысиной, нос довольно широкий, слегка вздернутый.

– Капитан Мандлер, – пробормотал Ламетр.

– Посреди лба дырка от пули. Смекнул я, что ежели застукают меня в обществе жмурика, то мне несдобровать. Но без штанов-то куда податься? Положение отчаянное! Сижу и жду, может, забредет какой олух ненароком, я и позаимствую у него одежку. И впрямь появился, да не один, а двое: Хопкинс и Оковалок. Потом Хопкинс согласился меня выручить, в его одежке я и сметался. Но недалеко ушагал, как заприметил хозяина сундука. Сидит, на террасе кафе с дамочкой посиживает. С графиней.

– Кто же был этот человек?

– Морской офицер по имени Хиггинс.

– Хиггинс? – в изумлении прошептал Ламетр.

– Ага… Но в тот раз он был одет в гражданское. Подошел я к нему и призвал к ответу. Он со мной обошелся очень любезно, я графиня смотрит на меня во все глаза, а потом и говорит, что ей, мол, позарез нужен такой отчаянный человек, как я, она и заплатит мне честь по чести и предлагает сей же момент следовать за ней. Провела меня через задний вход на шикарную виллу. Накормили, напоили меня до отвала, и графиня посулила две тыщи франков платить каждый месяц, покудова я состою у нее на службе. Потом она со мной распрощалась, ее в соседнюю комнату к телефону вызвали. Я, не будь дурак, прокрался за ней следом и давай подслушивать. Она с офицером разговаривала, с Хиггинсом этим, указания ему разные давала и между прочим говорит: «Ступайте ночью на баржу, надо избавиться от содержимого сундука… Да и от человека этого – тоже, чтоб не проболтался». Я сразу смекнул, что про Хопкинса речь, и мигом обратно. Подбегаю к барже, на палубе – ни души. В трюме валяется капитанская униформа, а в гробу – Хопкинс, на вид мертвяк, мертвей некуда. Тут заявились Оковалок и Альфонс Ничейный. Сперва хотели меня пришить, а потом мы все вместе подались за Квасичем. Но мне жуть как не по себе было: ведь того гляди Хопкинс из-за меня дуба даст. Отстал я по дороге и вернулся на баржу. Капитанскую форму, что в углу валялась, на Хопкинса напялил и отволок его, болезного, на берег, где в соседнем проулке оставил. Позвонил сразу же в военный лазарет: так, мол, и так, капитан с огнестрельным ранением лежит там-то и там-то. По моему разумению, это был единственный способ обеспечить Хопкинсу неотложную медицинскую помощь, к тому же первоклассную.

– На редкость мудрый поступок, – заметил Матеас, и Ламетр согласно кивнул.

Хопкинс молча грыз ногти.

– Затем я припустил назад, к дому графини. Что ни говори, а служба есть служба, и многое мне там было по душе. Машину водить я умею, с револьвером обращаться – тоже, да и кулаками, если требуется, машу не впустую. Моей задачей было в большом закрытом автомобиле повсюду сопровождать графиню, чтобы она могла сесть в любой момент, после чего я вел машину уже на бешеной скорости, виляя из стороны в сторону, чтобы сбить преследователей со следа. Словом, я состоял при ней в телохранителях. Деньжищ – куры не клюют, ешь-пей – не хочу, в приличное общество сделался вхож, но… вот вас я остерегался. Дамочка-то считала, будто бы я вас бросил в беде и предал. Ее предположение подтверждалось тем, что Оковалок и впрямь меня преследовал. Правда, графиня и не догадывалась, что всякий раз, как вам грозила беда, я упреждал вас запиской. Этот остолоп (он ткнул в мою сторону) обязан мне жизнью. Сколько раз я открывал ему глаза на то, как бабенка, пользуясь его простотой, обводит его вокруг пальца…

– Это правда? – уточнил Альфонс.

– Вроде того… – смущенно признался я. – Только я не успел вовремя вас предупредить.

Воцарилось натянутое молчание.

– Лично я считаю Турецкого Султана человеком порядочным и храбрым, – заявил Ламетр, протягивая руку нашему несправедливо заподозренному приятелю.

– Я тоже, – протянул руку Матеас.

– Насчет порядочности я бы судить повременил, но в данном случае он вел себя не так по-свински, как обычно, – закрыл обсуждение Чурбан Хопкинс и тоже пожал руку Султану.

5

Занимался рассвет, когда мы снова тронулись в путь. Хитроумно выбритая, цвета спелого ореха борода Матеаса в сиянии луны отливала призрачным светом. Чего ради легионеру с таким тщанием ухаживать за бородой, по-прежнему оставалось для меня загадкой.

– Думаешь, мы еще застанем ее? – допытывался Чурбан Хопкинс у Султана.

– Вполне возможно, ведь она дожидается голландца. Но гидроплан в полной готовности стоит на берегу моря, а графиня – сносный пилот, так что может упорхнуть в любой момент.

– Почему ты ушел от нее? – спросил я.

– Случайно подслушал один разговор и понял, что вас захватили. Ну, и поспешил на выручку.

Порядочный малый, ничего не скажешь!

Геолог Фразер, который находился вместе с нами, ни слова не понимал из всех наших разговоров. Однако заданного нами темпа не выдержал – мы гнали со всей быстротой, на какую были способны. Пришлось оставить его вместе с тремя воинами фонги, они присоединятся к нам в старом здании миссии, а сами мы не присядем, пока не доберемся до цели!

К вечеру наконец за деревьями показался старый дом. До миссии оставалось, должно быть, шагов двести, когда у Альфонса вырвалось невольное восклицание:

– Вон там, смотрите!

В одном из окон дома горел свет.

Теперь мы продвигались с оглядкой.

– Лучше будет, если господин капитан с Оковалком пойдут вперед. Двоим гораздо легче приблизиться к дому незамеченными, а мы с туземцами возьмем его в кольцо.

– Договорились.

Мы с Ламетром прокрались к дому, заглянули в окно.

Графиня была там!

Она готовила себе чай. Боже, как она была прекрасна: лицо, в любой момент готовое принять плачущее выражение или рассмеяться, дивная фигура!..

Неслышно подкрались мы ко входу. Стоявший на страже негр удивился нашему появлению до чрезвычайности.

Я схватил его за глотку так, что он не то чтобы пикнуть, даже дыхнуть не успел.

Ламетр бесшумно проник в дом.

Я услышал тихий вскрик графини и отпустил негра. Он без памяти рухнул наземь. Наспех связав его, я поспешил за капитаном.

Они с ведьмой молча стояли друг против друга. Графиня с приоткрытым от ужаса ртом вжалась в стену.

– Ваш путь подошел к концу, – тихо вымолвил капитан.

Тут графиня заметила меня.

– Джон… – прошептала она. – Спаси меня!

– Графиня! – одернул я ее со свойственной мне непреклонностью. – Даже не пытайтесь вновь пустить ваши штучки в ход. умного человека можно провести максимум два раза.

– Ван дер Руфус взят под стражу, экспедиция нашлась, все обстоятельства дела выяснились, – сказал Ламетр.

К графине постепенно возвращалось самообладание.

– Вот она я, перед вами! Сдайте меня правительственному посланнику.

– Нет! Мы будем судить вас сами! – послышался голос от двери: на пороге стоял Альфонс Ничейный.

Графиня снова прижалась к стене, с ужасом глядя на вновь прибывшего.

– Граф… граф Ла Рошель… – пролепетала она.

– Да, Катарина! – жестко произнес Альфонс Ничейный. – Я граф Ла Рошель, которого вы превратили в Альфонса Ничейного. Это я письменно предупреждал всех, кого вам удавалось завлечь в свои сети. Граф Ла Рошель стал преступником, за которым гонялась полиция. А ведь это вы убили Андреса Матеаса!

– Неправда… – начала было женщина, но голос ее прервался. Расширившиеся от ужаса глаза уставились в одну точку, а затем она испустила вопль столь ужасный, что меня и поныне бросает в дрожь, стоит вспомнить ту сцену.

В дверях стоял желтолицый Матеас.

– Здравствуй, Катарина, – произнес он.

Вжавшись в стену, графиня не сводила безумного взгляда с бородача.

– Андрес… нет, нет… уберите его отсюда… Я не в силах его видеть!

– Нам требуется ваше письменное признание, – сказал Альфонс Ничейный… то есть граф Ла Рошель. Ну и чудеса!

– Все, все сделаю… как велите, – захлебываясь, бормотала она. – Только… уведите… этого… человека!

– Письменное признание! – напомнил Альфонс.

– Да-да… – она села, стараясь не смотреть в сторону двери. – Что я должна написать?

Ничейный положил перед ней перо и бумагу.

– Напишите, кто убил капитана Мандлера и каким образом удалось отправить загадочную радиограмму, введшую в заблуждение господина Ламетра.

Мужчины с суровыми, мрачными лицами молча обступили ее вокруг.

– Брат… – пробормотала она, бросив взгляд на Матеаса. – Да, это его брат… Борода сбила меня с толку…

Внезапно она схватилась за перо и принялась писать. Строчила минут десять, не отрываясь, как одержимая. Затем протянула нам бумагу.

– Здесь… изложено все… А что теперь со мной будет? Меня… арестуют? Или… убьют?

Судя по всему, до нее окончательно дошло, что бородатый Матеас – всего лишь брат покойного.

Ламетр прочел написанное, затем сложил бумагу, спрятал в карман, после чего обратился к женщине.

– Я дам вам возможность бежать. Женщинам я не мщу. Прощаю вам все, что вы со мной сделали.

– Альфонс… – шепнула графиня Ничейному. – Я удалюсь… туда, где занимаются миссионерской деятельностью… Стану ухаживать за больными… Сжалься надо мной!

Альфонс Ничейный вздохнул.

– Ладно… Если уж Ламетр отпускает тебя на все четыре стороны… Твой грех предо мной не больше. Прощаю тебя, Катарина.

Настал мой черед, ее ангельски прекрасное лицо обратилось ко мне. Господи, да по сравнению с тем, что выпало на долю других, ее проделки со мной – сущие пустяки!

– Я все прощаю! – сказал я.

– Я тоже, – кивнул Матеас. – Спросите Андреса – может, и он простит. Он ведь очень любил вас.

Дальнейшее произошло так быстро, что мы не успели вмешаться. В руке Матеаса блеснуло что-то… Сверкнул огонь, раздался грохот выстрела…

Дьявольски прекрасная графиня упала с простреленной головой.

Глава пятнадцатая

1

В самый сезон дождей, когда море сияет необычным зеленоватым отсветом, а по поверхности его прокатываются белые гребешки волн, мы предали земле останки самой жестокой женщины на земле. Похоронили ее честь по чести, нельзя держать зло против мертвого человека.

Геолог Фразер в сопровождении туземцев присоединился к нам аккурат в тот момент, когда мы с непокрытыми головами обступили свежую могилу.

– Кого вы похоронили?

– Одного грешного человека.

Альфонс Ничейный вырезал на надгробной дощечке надпись:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ КАТАРИНА ГЛАМАРДА.

СМИЛУЙСЯ НАД НЕЙ, ГОСПОДИ!

Матеас отращивал бороду, чтобы предстать перед преступницей в облике покойного Андреса. На другой день он чисто выбрил лицо и исчез.

Куда он мог податься в этом диком, безлюдном краю, жив ли, мертв ли – как знать. Больше о нем не было ни слуху, ни духу.

2

– Убила моего лучшего друга, и все же я не смог расстаться с ней… Столь сильна была власть ее красоты. Из графа Ла Рошеля я превратился в бездомного скитальца.

Мы сидели в большом баркасе, поскольку дальнейший путь наш лежал через море, и Альфонс Ничейный говорил и говорил – тихо, словно самому себе. За бортом перекатывались светло-зеленые прозрачные волны с мягким бело-пенным оперением… Под сероватым небосводом низко кружили чайки. Знойный юго-западный ветер лишь колыхал разогретый воздух, не принося облегчения. Длинные листья – опахала прибрежных пальм – время от времени вздрагивали подобно крылышкам умирающих бабочек. Сердце в таких случаях бьется неровно, тревожно. Так действует на человека сирокко.

Хлещи сейчас дождь стеной, пожалуй, нам было бы легче. Но иногда ливень объявляет перерыв на долгие часы, и с юго-запада тянет сыростью; это не ветер, а токи душного, чуть подрагивающего воздуха…

– В Южной Америке, – рассказывал Альфонс Ничейный, – я случайно встретился с испанским музыкантом, земляком Катарины. От него я узнал, что девица еще пятнадцати лет от роду отбилась от рук. В селе ее собирались побить камнями, так как один парень, влюбленный в нее, из ревности заколол ножом сельского учителя. Потом она сбежала с врачом, который из-за нее бросил семью. Этого врача – совершенно опустившегося – в последний раз видели в Барселоне, где он умирал в больнице. Его отравили.

«Кто его отравил?» – поинтересовался я у музыканта.

«Я, сударь. Оттого и пришлось мне спасаться в Южной Америке».

«Но… зачем вы это сделали?»

«Катарина всему виной. Она подбила меня на преступление, уверяя, будто не любит этого врача. А когда я помог ему отправиться на тот свет, она меня бросила и прихватила с собой все мои деньги. Мне долго пришлось скрываться, а потом я услышал, что она вышла замуж за некоего Андреса Матеаса»…

«Отчего же вы не сообщили в полицию?»

«Я любил ее»…

– Вот какая она была, Катарина… – завершил Ничейный свой рассказ. – Я покинул ее. Те немногие средства, что еще были у меня, оставил ей. Сам я с тех пор живу под кличкой «Альфонс Ничейный», так как графа Ла Рошеля преследуют за убийство Андреса Матеаса. Я объездил вслед за Катариной весь свет, но так, что она при этом никогда меня не видела. Стоило только ей заполучить какого-нибудь мужчину в свои сети, как я тотчас слал ему по почте перечень всех ее преступлений.

– Значит, это были вы! – воскликнул капитан Ламетр.

– Да… Но однажды Катарина исчезла с моего горизонта. Отбыла на Мадагаскар и вышла замуж за несчастного капитана Мандлера. Собственно говоря, женой Мандлера считать ее нельзя, ведь мы с ней не были разведены. Когда она вдруг появилась в Оране с капитаном Ламетром, я и ему послал пресловутый перечень. После того как Ламетр бросил ее, настал черед Ван дер Руфуса. Голландец также порвал с Катариной, получив мое письмо, но поддерживал с ней «деловые» отношения. Ван дер Руфус являлся для нее конечной целью: с его помощью она надеялась завладеть богатейшими алмазными копями и отомстить капитану Ламетру… Хиггинс, молодой, неопытный офицер, был всего лишь оружием в ее руках. Эту связь она старалась держать в тайне, дабы очередная жертва не получила моего разоблачительного послания.

…Вновь обрушился тропический ливень. Со стороны открытого моря клубами густого тумана наползали жаркие, придавленные книзу испарения.

Из зарослей кустарника выбралась горилла, прошлась неспешной, раскачивающейся походкой и оскалила на нас зубы.

– Кого же она любила по-настоящему? – спросил Фразер. – Среди такого множества мужчин должен же быть хоть один-единственный, кто был ей действительно дорог?

– По-моему, никого она по-настоящему не любила, – задумчиво проговорил Альфонс.

Вот тут-то мой друг ошибся. На мне графиня, можно сказать, погорела.

3

К рассвету мы очутились близ крейсера. Отсюда начинался наш путь.

– Слава богу, мы успели вовремя! – сказал капитан. – Пока что не прогремел первый выстрел. Боевые действия должны начаться с обстрела джунглей, где соберутся отряды туземцев.

– Знаю, – вдруг вмешался Турецкий Султан.

– Откуда?

– Из разговора графини с офицером, с Хиггинсом этим. Он сказал, что сигналом к началу действий послужит переданная азбукой Морзе телеграмма из Орана: «Вперед!»

– Какая подлость выдавать военные тайны! Да за одно это Хиггинса следовало бы расстрелять!

– Он сказал также, что приказ придет, когда из Сахары будет стянуто достаточное количество воинских сил. Это и означает «Вперед!»

Грянул пушечный выстрел. Снаряд пролетел высоко над нашими головами: таким образом нам предлагали сдаться. Мы перестали грести. С крейсера спустили на воду шлюпку.

4

Мы оказались пленниками на крейсере «Женераль де Негрье».

Нас заставили ожидать в пустой каюте со стальными стенами. С нами был и Фразер. Мы простояли, должно быть, с полчаса, когда наконец распахнулась дверь и в каюту вошел маркиз де Сюрьен.

– Вышли живыми из джунглей. – Он смерил каждого из нас взглядом. – А ведь и здесь вас ожидает не лучшая участь. Измена карается пулей!

Вперед вышел капитан Ламетр.

– Мы выполнили свою задачу, ваше превосходительство, и вернулись на крейсер, чтобы предотвратить кровопролитие, а также предать виновных в руки правосудия!

– О чем это вы? – удивился маркиз.

– Вот этот господин, – капитан указал на Фразера, – один из членов пропавшей экспедиции. Племя фонги вне подозрений.

– Доложите подробней.

Де Сюрьен слушал капитана, не перебивая. Время от времени бросал на нас взгляды – недоверчивые, удивленные. Лицо его то краснело, то бледнело.

Наконец он подошел к нам чуть ли не вплотную.

– Таких отчаянных парней свет не видал!

– Ваше превосходительство, – завершил свой отчет Ламетр, – то, что свершили эти люди, можно назвать апофеозом мужества и верности долгу.

Маркиз глубоко задумался и наконец тяжко вздохнул.

– Выходит, Рубо все же прав. – И снова перевел взгляд на нас. – Вынужден признать: вы настоящие мужчины. – Он поочередно пожал каждому из нас руку. – Но эта история с радиосообщением мне по-прежнему не понятна. Ламетр, вы действительно слышали сообщение, которое, как выясняется, не имело места?

– Да, ваше превосходительство. Некая дама письменно изложила эту историю. Прошу вас! – Ламетр вручил маркизу признание графини.

– Где сейчас эта дама?

– Она стала жертвой несчастного случая.

Де Сюрьен испытующе взглянул на нас, но ничего не сказал. Как я уже говорил, у этого человека ума палата. Затем он внимательно прочел бумагу. Ноздри его раздувались, мощная грудная клетка взволнованно вздымалась и опускалась. Затем он схватился за телефон.

– Капитан Малотт! Немедленно арестуйте первого офицера Хиггинса за измену родине. Приказ я сейчас пришлю. – Он извлек из кармана ручку.

Не орудие письма, а сущее чудо! Из чистого золота, с эмалевыми украшениями и огромным кроваво-красным рубином на конце… Маркиз быстро черкнул несколько строк и позвонил. Вошел матрос.

– Передай это господину капитану.

Однако до ареста Хиггинса дело не дошло. Послышался звук выстрела: изменник родины предпочел покончить с собой.

5

– Следуйте за мной! – распорядился де Сюрьен.

Мы поднялись в радиорубку.

– Ага, вот здесь!.. – проговорил маркиз после недолгих поисков.

В углу, у самого пола, виднелась щель, похожая на мышиный лаз. Достаточно было вывинтить шуруп в полу, чтобы высвободить отверстие. Соседняя каюта принадлежала Хиггинсу, и тот смонтировал у себя усилитель, подсоединив его пропущенным через отверстие проводом к динамику радиоприбора. Затем Хиггинс вызвал Ламетра, сославшись на то, что экспедиция, мол, объявилась по радио. Хиггинс говорил из своей каюты, прикрыв рот носовым платком, чтобы изменить голос, и его было слышно в динамике радиорубки. Но Ламетр, чувствовавший себя неважно (в его коньяк Хиггинс плеснул опиума), был уверен, что общается с капитаном Мандлером.

Из радиорубки мы перешли в каюту де Сюрьена.

– Такое мне даже в голову прийти не могло, – признался Ламетр.

– В этом и состоит ваша вина, – парировал правительственный посланник. – Вам следовало на другой день потребовать подтверждения у капитана Мандлера.

– Ах, ваше превосходительство, каким бы человек ни был честным, а всегда найдется ловкий проходимец, способный его обмануть.

– Ошибаться – это в природе человеческой, – мудро заметил я.

– Вы горой стоите за капитана! – рассмеялся де Сюрьен. – В этом ваша особая заслуга. Несколько человек, а стоите целой армии. Однако промах есть промах… Располагайтесь на отдых. Ламетр может занять каюту Хиггинса.

– Что это значит? – осведомился Альфонс Ничейный, когда мы остались одни.

– Честь моя восстановлена, а капитанский чин – нет, – грустно пояснил Ламетр. – Его превосходительство – лучший из всех военных специалистов, и по его мнению, причиной инцидента является недостаточно тщательное выполнение своих обязанностей. Его превосходительство, к сожалению, отличный солдат, который еще ни разу не ошибался, а потому строг по отношению к чужим заблуждениям… Но все-таки честь мою мне вернули… Спасибо, друзья!

Он обнял каждого из нас, но лицо его было очень печальным.

– По-моему, – проговорил Хопкинс, когда Ламетр вышел, – надо бы вернуть ему и официальный ранг.

– Беда в том, – подчеркнул Альфонс, – что правительственный посланник еще ни разу в жизни не ошибался.

На эту тему у нас завязалась долгая дискуссия.

6

С крейсера было отправлено сенсационное телеграфное сообщение: приказа о начале боевых действий так и не последует!

– Кровавая бойня была бы оправданна лишь в том случае, если бы зачинщиками признали туземцев, – растолковывал нам Ламетр. – Если бы политика генерала Рубо потерпела поражение, территория фонги была бы захвачена, и разоблачение махинаций не сыграло бы ни малейшей роли.

– Бессмысленное кровопролитие… Во имя чего?

– Я надеюсь на лучшее! – сказал Ламетр. – Маркиз отнюдь не сторонник кровавых акций. Он был убежден в виновности фонги и хотел их покарать.

Под вечер южные токи воздуха вновь принесли дождь. Пятидесятиградусная жара вытягивала из земли влагу, передавая ее тучам. Столбы испарений, насыщенные зловонием болот, подымались к небу. Такого удушливого сирокко мне еще не доводилось переносить. Южный ветер дул непрестанно, глаза резало болью, в ушах гудело, суставы нестерпимо ломило…

Де Сюрьен, расположившийся на кушетке в своей каюте, попыхивал сигарой и слушал рассказ Чурбана Хопкинса. История с почетным легионерством его позабавила… Вот только бы голова не раскалывалась от боли!

– Да-а, ты меня славно повеселил!.. Закуривай, не стесняйся!.. Куда же сигары-то подевались?

Поиски не увенчались успехом. Зато еще месяцы спустя Хопкинс мог баловать себя, каждое воскресенье выкуривая по роскошной сигаре.

– Ладно, не беда… Угощайся виски!

Хопкинс угостился.

– Какой кошмарный вечер! – пожаловался маркиз.

– Выше голову, ваше превосходительство! – подбодрил его Хопкинс.

Оценив комизм ситуации, маркиз улыбнулся и отер влажный лоб.

– Ну, что ж, ступай… устраивайся на ночлег. Получишь виски в награду!

Украшенная эмалями и уникальным рубином ручка стремительно засновала по бумаге, обеспечивая Хопкинсу запас виски и сигар.

Маркизу не спалось. Раз пять выходил он из каюты, но желтоватый смрадный туман, плотно обволокший корабль, напрочь лишал видимости… Повсюду хлюпало, капало – а изредка падающие крупные капли действуют на нервы хуже тропического ливня.

На вымершей палубе слышались лишь шаги патрульных, совершавших обход. Подобного напряжения не выдержать даже человеку со стальными нервами: копится, ища выхода, раздражение, хочется бежать куда глаза глядят… Тот, кому довелось пережить такую ночь на западно-африканском побережье, никогда не забудет этого кошмара.

Изредка звякнет цепь, донесется размеренная поступь вахтенного офицера – и все…

Словом, у маркиза выдалась скверная ночь. На мгновения он проваливался в сон, и тогда его мучили какие-то смутные видения… Он хлебнул виски и встал, чтобы пройтись, но нестерпимая головная боль заставила его вновь рухнуть на койку… Зазвонил телефон.

Отяжелевшая рука де Сюрьена потянулась к трубке. Дурное предчувствие охватило его. Неужели военную машину не удалось остановить?

В трубке отозвался приглушенный голос, в котором отчетливо ощущалось волнение.

– Докладывает телеграфист. Причем двенадцать часов пять минут.

– Слушаю.

– «Оран, генеральный штаб, двенадцать часов пять минут. Командующему крейсером «Женераль де Негрье»: «Вперед… Вперед… Вперед…» Как поняли?

– Вас понял… Немедля оповестить по радио все сухопутные соединения. Тревога, полная готовность к выступлению, форпостам двигаться к своим позициям. Капитану Бове каждые десять минут докладывать мне обстановку… Повторите, как поняли?

– Повторяю…

Положив трубку, маркиз выпрямился. В висках по-прежнему пульсировала боль, но приказ есть приказ, перед ним даже сирокко отходит на задний план.

Де Сюрьен поднялся на мостик. Итак, мирный край будет залит огнем и кровью. И он тому причиной – пусть из лучших побуждений, из желания выполнить свой долг.

На сердце было тяжело… Отзываясь в висках, стучит капля за каплей, и где-то вдалеке слышатся одинокие шаги…

Приказ получен, надо готовиться к атаке!

Твердым голосом он отдает распоряжения в одну переговорную трубу, затем в другую… Раздаются команды, надрывается боевая труба… Тревога!

В мгновение ока матросы занимают свои места… С пушек сдернуты чехлы, желтоватый туман начинает рассеиваться, и в лунном свете поникшими веерами пальм протестует всем этим ужасным приготовлениям африканский берег.

Тишина и спокойствие, которые мгновения спустя нарушит вой снарядов.

Стальные башни орудий разворачиваются, готовясь сеять смерть.

А вблизи капитанского мостика громко, чтобы маркизу было слышно, переговариваются двое: Чурбан Хопкинс и я.

– Говорил же тебе: человеку свойственно ошибаться! Будь ты хоть каким умным да честным, а облапошить тебя всегда можно.

– Не скажи! Вот, например, господин правительственный посланник беспременно запросил бы подтверждение от капитана Мандлера, чтобы убедиться, не обманывают ли его… Нельзя же просто так вот взять и подчиниться первому приказу, в особенности, если речь идет о жизненно важном деле… Ведь прислать телеграфное или радиосообщение может кто угодно!

– Значит, надо запросить подтверждение! – громко талдычит Хопкинс.

– Цель четыреста двенадцать… – раздается команда бомбардира.

– Четыреста двенадцать…

– Отставить! – перекрывает все шумы голос де Сюрьена. Все замирают. Маркиз нервно хватается за телефон.

– Телеграфист! Зачитайте все сообщения, полученные сегодня ночью!

– В течение ночи не было получено ни одного сообщения.

Маркиза с мостика как ветром сдуло. В следующее мгновение он уже стоит перед нами, вглядываясь в наши лица.

Мы не дыша вытянулись по стойке «смирно». Момент был критический.

– Не знаю, что с вами делать: велеть вздернуть или. повысить в звании? Ведь это один из вас звонил мне!

Затем он оглушительно расхохотался, двумя пальцами ухватил меня за нос и подергал из сторону в сторону.

– Право слово, таких отпетых мошенников свет не видал!.. Эй, бомбардир! Трубите отбой, тревога была учебная! Всем разойтись! – И он удалился в свою каюту.

7

Во время нашумевшего процесса председатель трибунала счел необходимым обратиться с вопросом к правительственному посланнику: «Как, по-вашему, ваше превосходительство, не совершил ли капитан Ламетр должностного упущения, приняв сообщение господина Мандлера за чистую монету и даже не удосужившись его проверить?» Маркиз де Сюрьен, не моргнув глазом, ответил: «Предположение, будто говорящий – не господин Мандлер, казалось настолько необоснованным, что в подобной ситуации любой человек, включая меня самого, счел бы проверку излишней».

Капитана Ламетра торжественно реабилитировали, а за героические усилия по предотвращению ненужного кровопролития удостоили высшей награды. Но выше всяческих наград была для него возможность после стольких страданий сочетаться браком с Люси де ла Рубо.

Альфонс Ничейный и я вернулись в свою роту с орденом на груди. И с миллионами на личном счету. Ведь после того как Ламетр отказался от своих двадцати пяти процентов, причитающихся нашедшему сокровища, мы поделили их между собой на троих. Вернее, на четверых, поскольку Турецкого Султана тоже взяли в долю и, к обоюдному согласию, подписали бумаги. Первым – Хопкинс.

– Здесь извольте, – указал адвокат.

Хопкинс достал ручку. Не орудие письма, а загляденье: из чистого золота, изукрашенная эмалью, а на колпачке – огромный огненно-красный рубин…

Оглавление

От редакции

Глава первая

  1

  2

  3

Глава вторая

  1

  2

  3

  4

  5

Глава третья

  1

  2

  3

Глава четвертая

  1

  2

  3

Глава пятая

  1

  2

  3

  4

Глава шестая

  1

  2

Глава седьмая

  1

  2

Глава восьмая

  1

  2

  3

  4

Глава девятая

  1

  2

  3

Глава десятая

  1

  2

  3

  4

Глава одиннадцатая

  1

  2

  3

Глава двенадцатая

  1

Глава тринадцатая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава четырнадцатая

  1

  2

  3

  4

  5

Глава пятнадцатая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?