«Честь корабля»

Роберт Говард Честь корабля

* * *

Джон Закария Граймс впервые окрысился на меня в кубрике “Морячки”, в тот же день, когда мы покинули Фриско. Он был салага и нанялся на судно перед самым отплытием. Вообще-то я не обижаю салаг, если только не возникает необходимость показать им, кто “вожак” на нашей шхуне, и даже в таких случаях я скор на расправу, но милосерден, насколько это возможно. Граймс помалкивал, работал споро и не обижался на подначки бывалых матросов. Это был долговязый сухопарый горец из штата Кентукки. Не знаю, как этот горец превратился в моряка, но факт остается фактом.

Ссору начал Олаф Эриксон. Он подшучивал над Граймсом в своей дубовой скандинавской манере, но тот предпочитал не обращать внимания, и это злило Эриксона. Вскоре Олаф отпустил довольно грубую шуточку о неотесанных горцах, и тогда Граймс впервые обернулся и посмотрел на него в упор. Внешне он не дрогнул, но что-то в нем определенно изменилось. В кубрике вдруг воцарилась тишина. Улыбка слиняла с лица Олафа, он покраснел и выпучил зенки.

Граймс неторопливо поднялся и сказал: “Встань!”

Это простое словечко заключало в себе целую гамму эмоций. Олаф взревел и едва успел поднять кулаки, как Джон шагнул вперед и его длинная правая метнулась от плеча наподобие тарана. Послышался треск, будто не выдержал рангоут, и длинная желтая грива Олафа встопорщилась. Здоровенный швед пролетел по всему кубрику, брякнулся и остался лежать неподвижно.

Граймс обернулся к вытаращившим на него глаза матросам. Некоторые из них уже успели проучить Олафа, но никто даже помыслить не смел, что его можно уложить одним ударом. На узкой постной физиономии Граймса не дрогнул ни один мускул, но глаза его блестели, точно серые льдинки.

– Если кто-то надеется мной помыкать, – молвил он, – пусть выйдет, и начнем потеху! Я обойдусь без скидок и готов принять по одному за раз, либо всех вместе. Я знал, что этот корабль – не фунт изюму, еще когда вербовался. Мне ни к чему неприятности, но я пальцем не шевельну, чтобы их избежать. Если кому-то из тупоголовых не нравятся мои манеры, если он считает меня неотесанным горцем, то пускай подойдет и скажет прямо.

Тут завелся Муши Хансен. Муши обидчив, как все датчане, для него услышать слово “тупоголовый” – все равно что получить в морду. Он внушителен на вид, выше шести футов ростом; весу в нем добрых двести фунтов, и все они приходятся на долю костей и мышц. Муши проворен, как кошка, да и удар у него неплох.

– Тупоголовые? – завопил он. – Ну, держись, проклятый деревенский олух!

Он ринулся на Граймса подобно тайфуну, но после первого обмена ударами я понял, что у Муши нет ни единого шанса. Он не уступал ростом Граймсу и мускулы имел потолще, но у Граймса они были упруги, как сырая кожа, и прочны, как стальная проволока. В отличие от Муши, он не прыгал по-кошачьи вокруг противника и даже выглядел неуклюжим, но был проворнее, чем казалось. Граймс не пытался боксировать, он просто работал кулаками, как поршнями, – быстро и мощно.

Муши ударил правой Граймса в челюсть, и кровь потекла ручейком, но ей-богу, тот даже не моргнул. Его правая и левая хряснули Муши по ребрам, будто молоты по бочке, и Муши скривился от боли. Но тут же ответил серией хлестких ударов, способных уложить трех-четырех обычных парней.

Однако Джон Закария Граймс отнюдь не принадлежал к числу обычных парней, и эти плюхи смутили его не больше, чем быка – хлопки воздушных шариков. Запросто выдержав их, он перехватил инициативу и принялся методично месить голову и корпус Муши. Всякий раз, когда он бил под ребра, рука погружалась по запястье, и Муши начал сдавать.

Его удары потеряли силу, глаза остекленели, и он, шатаясь, отступил. Но я сроду не видел бойца безжалостнее Граймса. Он наседал неумолимо, наносил удары с терпением часового механизма. Он не оборонялся – защитой ему служили тараноподобные кулаки. Лицо Хансена превратилось в кровавую маску, а тело покрылось синяками. Отступив под градом ударов, он прислонился к койке. Он пока держался на ногах, но был уже не в силах поднять руки.

Но Граимс не остановился. С бесстрастным, как гранитная глыба, лицом он продолжал выколачивать перхоть из поникшего датского кумпола.

Я шагнул к нему и схватил за руку.

– Погоди! Ты что, убить его решил?

Он поднял на меня тусклые глаза. С рассаженной скулы по щеке текла алая струйка, из угла рта тоже сочилась кровь, но дышал он почти ровно.

– Разве не он начал? – спросил Граймс.

– Да, но ведь ты его проучил, верно? – возразил я. – Неужели этого мало? Оставь его.

Муши соскользнул вдоль койки и без чувств растянулся на досках. Граймс поддернул штаны, глянул на меня и сказал:

– Я о тебе много чего слышал, Стив Костиган. Тебя считают вожаком на этой шхуне, но не пытайся помыкать мною, понял?

– Никто тобой не помыкает, – с досадой повторил я. – Но я не допущу хладнокровного убийства.

– Не беспокойся, – холодно продолжал он. – Я слышал о тебе, ты обожаешь кулачные бои и дерешься ради удовольствия. Ну, а я не люблю кулачные бои, и дерусь только с проклятыми олухами, которые пытаются ущемить мои права. И если приходится кого-то взгреть, я делаю это так, что он надолго оставляет меня в покое. Я и в Кентукки часто дрался, и с тех пор, как ушел в море. Ты вожак на этом корабле? Ладно, если тебе не нравятся мои манеры, начнем потеху!

– Мне ни к чему поддерживать свою репутацию, укладывая каждого встречного салагу, – раздраженно бросил я. – Со мной уживется любой, кто не слишком возникает. Эй, ребята, поднимите-ка Муши и уложите на койку. Билл, вылей на Олафа бадью воды.

Пока мы оживляли Олафа и Муши, Граймс растянулся на своей койке и уткнулся в журнал. Крепкий орешек!

После той драки команда старалась Граймса не задирать. Олаф и Муши не таили на него зла; удар в челюсть на борту “Морячки” – дело обычное для тех, кто знаком с морскими правилами. На подобные пустяки ребята не обращают внимания.

Граймс не пытался подружиться ни с кем из команды, но и не слишком обособлялся. Он подсаживался к компаниям и прислушивался к разговорам, но редко принимал в них участие. Он был не из тех, кто любит чесать язык.

Из-за нелюдимости команда относилась к Граймсу с прохладцей, но мой белый бульдог Майк, похоже, привязался к нему, а это любому служило хорошей рекомендацией. Но мне он не нравился. Его манеры действовали мне на нервы, казалось, он постоянно ждет, что я задену его, и, похоже, ему только это и нужно. Я не тепличная орхидея, и нрав у меня крутой, но я не унижаю людей только потому, что мне это может сойти с рук. Мне необходимо поддерживать свой авторитет, и я искренне обожаю добрую потасовку, но никогда не помыкаю людьми лишь по прихоти.

Граймс не был охоч до воспоминаний, но из его обмолвок ясно было, что за его плечами множество кровавых сражений, как на кулаках, так и с оружием. На теле у него были отметины от пуль и ножевые шрамы, а разукрашенная физиономия Муши служила наглядным доказательством тому, что в кулачной драке Граймс не новичок. Горцы из Кентукки – народ грубый и жестокий, но из тех, кто проходит их школу, получаются отменные бойцы. Похоже, Граймс был не из двоечников.

В нескольких днях пути от Сингапура я снова поцапался с Граймсом. Матросы на палубе вспоминали о своих проделках, и среди нас был привычно молчаливый и хмурый кентуккиец. Я только что поведал о том, как уложил на бостонской пристани несколько грузчиков, и тут он возьми да ляпни:

– Я знавал многих приличных бойцов, и большинство из них помалкивало о своих подвигах. А ты бахвалишься пуще любого пьянчуги.

На нашу компанию опустилась тишина, потому что все знали: я не из тех, кого можно безнаказанно унизить.

– Поясни, что ты имеешь в виду! – потребовал я.

– Что, уши отсохли? – равнодушно спросил он.

Чувствуя, как краснеют белки моих глаз, я начал было подниматься, машинально прикидывая расстояние до его челюсти, но тут меня схватил за руку Билл О'Брайен.

– Погоди, Стив. Иль забыл, что в первый вечер по прибытии в Сингапур ты встречаешься с Кидом Рейнольдсом?

– Ну и что с того? – возразил я. – Отпусти меня, Билл. Этот юнец торгует сопелкой с тех пор, как поднялся на борт.

– Не сейчас, – настаивал Билл. – У него башка крепче, чем кабестан[1]. Муши сломал о нее четыре пальца. Ты не должен рисковать своими поршнями перед боем с Рейнольдсом, когда я готов поставить на тебя монету. Сначала выиграй бой, а потом разбирайся с Граймсом.

– Ладно, Билл, – проворчал я. – Только ради тебя. Но поверь, мне ужас как нелегко усидеть на месте, когда меня называют треплом.

– Я не называл тебя треплом, – вмешался Граймс. – Я просто сказал, что...

– Помолчи, мне все ясно! Пока что я забуду твои слова ради этих ребят, готовых поставить на меня последнюю рубаху, но не искушай меня впредь.

Граймс пожал плечами, очевидно, его ничуть не обрадовало чудесное избавление от смертельной опасности.

– Граймс, ты чертовски несдержан в своих оценках, – предостерег Билл. – С твоей стороны глупо было усомниться в боевых качествах Стива. Во всех портах мира о его доблести ходят легенды.

– Я не усомнился в его доблести, – коротко бросил Граймс. – Я просто высказал свое мнение.

– В следующий раз держи его при себе! – гневно посоветовал я.

– Сроду не приучен следить за языком ради кого бы то ни было, – не уступил он, но Билл положил мне на предплечье руку, затем порылся в кармане и, выудив книжку боксерских рекордов, бросил ее Граймсу.

– Вот его “послужной список”, – сказал он. – Прочти на досуге. И помни, что перечисленные здесь бои – это меньше четверти его побед. Сюда не вошли уличные стычки, разборки на борту и драки на пристанях. Когда парень дерется во всех портах семи морей, лишь ничтожная часть его успехов попадает в “послужной список”.

Граймс взял книжку и открыл, но, поскольку лицо его было невозмутимо при любых обстоятельствах, я не мог судить о его впечатлениях. Он довольно долго изучал мой “послужной список”, а в нем были имена, способные прославить любого боксера. Но, возможно, у Граймса были иные мысли на этот счет, а может, просто нелады с грамотой. Возвращая книжку Биллу, он так и не произнес ни слова.

После этого я старался его избегать, поскольку терпение мое небеспредельно. Но через день-другой я маленько остыл. Я быстро выхожу из себя, но столь же быстро мой гнев уступает место благодушию.

Мы вошли в сингапурскую гавань точно по расписанию, и когда пришвартовались, чтобы взять груз, я обнаружил, что пристань обклеена афишами. На них красовались наши с Рейнольдсом фото, а также снимок моего белого бульдога Майка. Набранное крупным шрифтом объявление гласило: “Моряк Костиган со шхуны “Морячка” встречается с Кидом Рейнольдсом с “Короля Ричарда” сегодня вечером на ринге “Олимпик”.

Я напыжился при виде собственной помятой физиономии, глядящей со стен складских построек, и растаял окончательно, когда у причала меня встретила радостными возгласами большая шайка моряков.

– Вчера вечером пришвартовалось корыто Рейнольдса, – сказали они. – Мы боялись, что ты опоздаешь. Макпартленд, антрепренер “Олимпика”, уже распродал все места. Каждому, кто видел твой последний бой с Рейнольдсом, просто не терпится побывать и на этом.

Я встречался с Рейнольдсом, когда последний раз гостил в Сингапуре. Пятнадцать кровавых изнурительных раундов... Бр-р!

– По городу ходят разные слухи, – продолжали матросы. – Мол, игроки делают на тебя слишком большие ставки. Но мы-то знаем, что вы с Рейнольдсом ровня. Нам известна репутация “Морячки”: любой парень из ее команды дерется честно или не дерется вообще.

– Ценю ваше доверие, – сказал я. – Пока еще я не подводил своих болельщиков.

– Знаем, Стив! – дружно заорали они и один за другим покинули пристань, а я повернулся к Граймсу и ухмыльнулся, забыв о своей досаде. Потом сказал:

– Видишь, эти ребята не судят о моих боевых качествах по тому, насколько я болтлив.

Он ничего на это не сказал. Постоял, провожая взглядом толпу, затем отвернулся, и это меня задело. Не люблю, когда со мной играют в молчанку. Но Граймсу это сошло с рук.

Мы с Биллом О'Брайеном, Муши Хансеном и Свеном Ларсеном решили заглянуть в ближайший сапун, и Билл предложил Граймсу развеяться вместе с нами, но тот отрицательно покачал головой и ушел с каким-то типом. Никто из нас раньше не видел этого парня, и его физиономия не вызвала у меня интереса. Мы бросили якорь в “Американском баре” и пропустили стаканчик-другой, и тут Билл говорит: “Гляньте, к нам топает Скользкий Стин”.

Я повернулся и хмуро глянул на типа, навалившегося на стойку брюхом. Он щеголял золотой цепью поверх клетчатого жилета, а сигару закусил под таким углом, что она едва не встретилась с надетой набекрень шляпой. На физиономии расплылась масляная улыбка. Он протянул мне пухлую руку с алмазами на толстых пальцах.

– Привет, Стив, старина! – жизнерадостно воскликнул он. – Как делишки?

– На черта мне твоя грязная клешня? – огрызнулся я. – И сам ты нужен мне здесь, как бубонная чума.

– Ну-ну, Стив, – успокаивающе произнес он, собираясь похлопать меня по спине, но передумал (и правильно сделал, иначе бы я затолкал сигару ему в глотку). – К чему вспоминать старое? Пусть оно быльем порастет.

– Ага, – с горечью согласился я. – Давай забудем, обнимемся, и ты воткнешь мне в спину ножик. Не далее, как полгода назад, ты клялся погубить мою репутацию в Сингапуре. А почему? Всего лишь потому, что я отказался “сдать” поединок ради шайки грязных игроков, которой ты помыкаешь.

– Да я уже и забыл об этом пустяке... – начал он, но я перебил:

– Прежде чем ты забудешь о каком-нибудь пустяке, у китов вырастут крылья и они чайками воспарят над волнами. Все, вали отсюда, мне не нравится твоя свинячья морда,

– Что ж, Костиган... – Он сбил пепел с сигары. – Если ты не в настроении...

– Вот именно, – проворчал я. – Не в настроении. Выметайся, да поживей.

Пожав жирными плечами, он повернулся и свалил из бара. Какой-то субъект встретил его снаружи, и они ушли вместе.

– Не нравится мне это, – заметил Муши. – Когда Скользкий Стин дружелюбен, он прячет за спиной булыжник. И, кстати, ты знаешь, с кем он ушел? С тем же парнем, которого встретил на пристани Граймс.

– Ну, в этом нет ничего странного, – сказал я. – Ведь Граймс уже плавал в этих водах.

В эту минуту ко мне подошел китайчонок и потянул за рукав. Когда я обернулся, мальчишка сунул мне в руку записку и был таков. Развернув ее, я прочел:

“Любезный Стив. Одна из моих знакомых дам хотела бы встретиться с тобой. Приходи в “Лавку Дракона”, я вас познакомлю. Твой друг”.

– Что читаешь? – спросил Билл.

– Да так, ерунда, – ответил я, торопливо пряча записку в карман. – Вы, ребята, развлекайтесь пока без меня. Позже встретимся.

– А тебя куда понесло? – подозрительно осведомился Билл. – Небось, решил приударить за юбкой? Гляди, Стив...

– По-твоему, я уже не в состоянии позаботиться о себе? – раздраженно произнес я. – Не лезь в мои дела. Я буду в “Олимпике” к началу боя.

– Только не вздумай опоздать, – напомнил Билл, и я быстро вышел, сопровождаемый верным бульдогом.

Любопытно, кто этот незнакомый “друг”? Но, вообще-то, записка меня не удивила. На некоторых дам моя персона издали производит неплохое впечатление.

“Лавкой Дракона” называлась прибрежная таверна, содержал ее мой знакомый, старый китаец. Там подавали грог. Когда я вошел, китаеза закивал и жестом предложил следовать за ним в кабинет. Там сидел за столом и разливал по стаканам виски Джон Граймс.

– Привет, Костиган, – сказал он. – Присаживайся. Выйди, Ли Вун, и затвори дверь.

– Не ты ли послал записку? – сурово спросил я. – Где же дама?

– Нет никакой дамы. Я просто хотел поговорить с тобой наедине, а как это сделать, если вокруг тебя всегда толпа? Но я знал, что на свидание с женщиной ты придешь.

– Разрази тебя гром, – гневно заговорил я. – Решил выставить меня на посмешище, такой-раз-этакий?!

– Не обижайся, – безмятежно перебил он. – Все в порядке, никто ничего не узнает. Сядь и давай потолкуем. Это виски. Угощайся.

Я был разозлен и озадачен, но сел за стол и осушил пододвинутый Граймсом стакан. А потом приказал не тянуть время и выкладывать, зачем он меня позвал.

– Костиган, – начал Граймс, – ты давно ждешь боя с Рейнольдсом?

– Несколько месяцев, с тех пор как мы с ним договорились встретиться, – ответил я. – В прошлый раз была ничья. А в чем дело?

– На этот бой поставлена куча денег, но что будет, если... Только предположим: один из вас не появится, и антрепренеру придется заменить боксера?

– Ребята ставят на меня и на Рейнольдса, – проворчал я. – Они снимут ставки. Но я не понимаю...

– Это все, что я хотел знать, – проговорил он, вставая. Изумленный и рассерженный, я вскочил – вернее, попытался вскочить, но в ту же секунду меня будто грот-мачтой по затылку хватило, и я мгновенно провалился в забытье.

А когда очухался, обнаружил, что влажный язык Майка вылизывает мне лицо.

С трудом поднявшись на ноги, я на основании ощущений, в том числе мерзкого привкуса во рту, пришел к выводу, что Граймс попотчевал меня наркотиком. Захотелось тут же разорвать подонка на куски, но в комнате никого не было, а дверь оказалась на запоре. Ревя, как бешеный слон, я выломал ее и ввалился в таверну с кулаками наготове. Там тоже никого не было, потому что старик Ли Вун с воплями удрал через черный ход, едва я накинулся на дверь.

С минуту вокруг меня все ходило ходуном, наконец в голове прояснилось, и я огляделся, пытаясь найти хоть какой-то ключ к разгадке этой идиотской шарады. Увидев над стойкой часы, я вдруг завопил так, что Майк подскочил от испуга.

– Боже милосердный! Я же несколько часов провалялся! Мне давно пора быть на ринге!

Я вылетел из таверны на улицу, будто хотел побить рекорд в беге на длинные дистанции, и китайцы брызнули передо мной в стороны, но никого, похоже, не удивил несущийся по улице моряк с непокрытой головой, преследуемый белым бульдогом. На Востоке всех белых считают сумасшедшими. От энергичной работы легких в мозгу окончательно рассеялся туман, и вскоре, срезав угол по боковой улочке, я очутился прямо перед “Олимпиком”. Из дверей заведения потоком изливалась толпа.

Схватив за грудки первого встречного, я прохрипел: “Что тут происходит?”. А поскольку мы оба стояли в тени, он меня не узнал.

– Да просто сегодня должны были драться Косгиган и Рейнольдс, но Костиган не появился, – с отвращением пояснил прохожий. – В последнюю минуту Макпартленд объявил, что, по его сведениям, Костиган не сможет выступить, и публика вольна забрать свои деньги или согласиться на замену. Короче, Макпартленд выставил никому не известного парня, и, ей-богу, тот ухитрился вырубить Рейнольдса. Но он не соблюдал правил, и судья отдал победу Рейнольдсу. Мы едва не линчевали этого типа. И знаешь что? Сразу после боя Рейнольде в раздевалке потерял сознание, и сейчас над ним хлопочут костоправы. Кажись, он чем-то отравился.

– Кто с ним дрался? – мрачно спросил я.

– Парень по фамилии Граймс с корабля Костигана.

Не теряя времени, я повернулся, пересек двор и свернул на улочку, огибающую “Олимпик”. На нее как раз выходили двери раздевалок. Возле самых дверей кто-то обогнал меня, нырнул в одну из них и затворил за собой.

Я узнал субъекта, который встретил Граймса на пристани. Его освещенное уличным фонарем лицо показалось мне неестественно бледным.

Но в ту же минуту я забыл о нем, потому что из другой двери показался Джон Граймс. Он был в рубашке, пиджак перекинут через плечо, кепка надвинута на глаза, а лицо, как всегда, бесстрастное.

Я заступил ему путь и схватил за плечо. Его мускулы под моими железными пальцами были что стальные тросы.

– Грязная подлая крыса! – рявкнул я. – Что ты скажешь перед тем, как я разорву тебя на куски? Он, не моргнув глазом, высвободил плечо.

– Костиган, ты слишком разгорячен, – промолвил он. – И не способен сейчас рассуждать здраво. Давай завтра поговорим. Согласен, тебе это кажется странным, но я постараюсь объяснить...

– Ни к чему так утруждаться! – разъярился я. – Не знаю, на черта ты это затеял и замешан ли тут Скользкий Стин. Но лопни мои глаза, если тебе это сойдет с рук! Ты устроил мне подлянку, снулая рыбина, потому что невзлюбил мои манеры. А меня тошнит от твоих, и сегодня мы разберемся раз и навсегда!

Он что-то пробормотал, затем поджал губы и повел плечами.

– Здесь? – спросил он.

– Нет. Тут кругом слишком много фараонов и прохожих. Я знаю местечко на пляже, где нам никто не помешает. Будем драться без правил и до тех пор, пока один из нас не похолодеет.

– А как насчет пса? – спросил он.

– Он тебя не тронет, если я не прикажу, – проворчал я. – Идем!

У воды, где пляж заливала серебром луна и где нас окружали черные тени пальм, мы сняли рубахи. Я бросил свою на песок и приказал Майку сесть на нее. Он понял, что ему ни при каких обстоятельствах нельзя нападать на Граймса. Похоже, бульдогу это не понравилось. Похоже, ему вообще не нравилось, что мы собираемся драться. Он полюбил Граймса, хотя было бы за что.

Мы сошлись в лунном свете, для меня он был подернут красноватой пеленой ярости. Пульс молотом стучал в висках, железные мускулы напряглись, а отмеченное боевыми шрамами лицо исказилось гневом. Одним своим обликом я мог бы устрашить любого противника, но Граймс не дрогнул. В лунном свете его лицо оставалось бесстрастным и хмурым, из боя с Рейнольдсом он вышел без единой отметины. Кстати, позже я узнал, что он не пропустил ни одного удара. Под кожей у него при малейшем движении натягивались сверхпрочные мускулы. Лишней плоти не было ни унции, и вообще, Граймс выглядел хищным, как лесной волк. Все в этом парне говорило о силе, закалке и стойкости.

– Ты решил стать вожаком кубрика на “Морячке”, – процедил я. – Но для этого мало взгреть мясистых скандинавов. Для этого надо взгреть меня.

С этими словами я кинул левую ему в подбородок и, не успел он “нырнуть”, добавил короткий справа в челюсть. Он рухнул на песок, и я отступил, злобно глядя на него и тяжело дыша от ярости.

– Поднимайся! – Но он вскочил на ноги, не успел я договорить.

В глазах у него появился ледяной блеск, скула, рассеченная моими железными костяшками, кровоточила. Но он нисколько не “плыл”, и это меня поразило, ведь мой правый способен уложить лошадь. Скажу, не совру: такими ударами я раскалывал челюсти.

– Ты чертовски проворен, – холодно заметил он. – Врасплох меня застал. Готов повторить?

– Еще как! – взревел я и коротко ударил его левой в живот, затем ею же – снизу по челюсти.

Он пошатнулся... и взорвался ураганом мелькающих кулаков.

Мы топтались на залитой лунным светом поляне, осыпая друг друга ударами, пока свет не потускнел, трава не оросилась кровью, а пальмы и океан не заходили ходуном. Кругом не было ни души, кроме утробно рычащего на моей рубахе Майка.

Граймс не был боксером, и я не пытался драться с ним по правилам. Моя гордость – шквал стремительных ударов, и я всегда готов доказать, что выдержу любой натиск. Граймс налетел на меня тайфуном, работая руками, точно поршнями, но я встретил его нога к ноге и грудь к груди.

Впервые в жизни я столкнулся с бойцом под стать себе. Я выкладывался от души, и почти каждый мой удар попадал в цель. Кулаки, способные изувечить среднего боксера, без видимых последствий отскакивали от головы и корпуса Граймса. Его ребра были прочней стальных обручей, голова – что твой чугунный слиток, а мускулы, наверное, не поддались бы и ножу. Стоило ли удивляться, что до сих пор никто не осилил этого парня в драке без правил?

Точно кувалдами по корпусу корабля, лупили мы кулаками друг по дружке. Граймс кренился, как судно в шторм, но выпрямлялся и пуще прежнего охаживал меня кулаками-булыжниками. Бац! бац! бац! Без передышки.

Не знаю, сколь долго мы бились, но знаю, что оба были залиты кровью, а его костлявые кулаки запечатали мне один глаз, сплющили неоднократно сломанный нос и порвали шкуру в десятке мест на лице и теле. Знаю, что и я избил его почти до неузнаваемости, он дышал с надрывным свистом, а за лохмотьями губ поблескивали расшатанные зубы. Не помню, сколько раз я падал и сколько раз валился с копыт Граймс. Мы ни разу не вошли в клинч, наш бой не делился на раунды, и никто не предлагал нам бросить на ринг полотенце.

Но в моих плюхах было больше силы, хоть и он бил не слабо. Наконец, через века этой безжалостной пытки, я почувствовал, что он сдает. Мои беспощадные кувалды несколько раз воткнулись Граймсу в живот, и его голова откинулась назад на слабеющей шее. Но с ним еще не было покончено. Он никому не давал пощады и ни у кого ее не просил. Поэтому я был вынужден молотить его упорно и жестоко. Я перешел на короткие резкие удары и неумолимо гнул его к земле, пока он не растянулся в луже крови.

Мне тут же захотелось последовать его примеру. Я был еле жив и почти ничего не видел. Пальмы кружились вокруг меня в безумной пляске, а земля качалась под ногами.

– Отдохни, вонючий скунс, – выдавил я, задыхаясь и сплевывая кровь и выбитые зубы. – Ты самый лучший боец по ту сторону ринга, но все равно ты – подлая крыса.

Окликнув Майкла, я поплелся в сторону гавани. Рубаху я нес в руке – меня так мутило, что надеть ее я даже не пытался. Я брел, как нализавшийся до зеленых чертиков старик. Майк скулил и оглядывался на поляну, и даже разок вцепился мне в штанину и потянул назад.

– Оставь его, Майк, – пробормотал я. – Он не достоин заботы приличного пса.

Вскоре прямо по курсу замаячил белый силуэт, кто-то окликнул меня по имени. Я остановился, чтобы стряхнуть кровь с глаз, и увидел Макпартленда, антрепренера “Олимпика”.

– Эй, Стив, – сказал он. – Я повсюду тебя ищу. Один местный видел, как ты шел сюда с каким-то парнем. Он тебя узнал по бульдогу. Боже мой, приятель, что стряслось?

– Да просто я тут топтал одного скунса, – проворчал я. – Знаю, в твоих глазах я теперь дешевка, потому что не пришел на поединок, но...

– Между прочим, Костиган, – перебил он, откусывая кончик сигары, – ты очень мудро сделал, что не пришел. Я это понял, когда Рейнольдс вырубился в раздевалке. Доктор говорит, его опоили, причем такой дозой можно уложить слона. Мне показалось, что Рейнольдс не в себе, еще до того, как он поднялся на ринг.

– Наркотик? – равнодушно спросил я.

– Разумеется. Тут, конечно, Стин постарался и его грязные игроки. Все это замышлялось, чтобы вовлечь тебя в гнусный скандал. Стин уже несколько дней болтал повсюду, будто у него есть доказательства, что ты подкупил Рейнольдса. Никто ему, конечно, не верил, но если бы в драке с тобой Рейнольде слег на ринге через два-три раунда, это многим показалось бы странным.

Но, поскольку ты не появился, а боксер, выступивший взамен, дрался не по правилам и проиграл, никто не увязал твое имя с мошенничеством. А теперь нам известна вся правда. Одному из подручных Стана показалось, будто Рейнольдс получил слишком большую дозу наркотика. Боясь, что тот отдаст концы, парень раскололся и вьщал весь план. Как раз такого случая мы и дожидались, чтобы вышвырнуть Стана и его банду из Сингапура.

Знаешь, мне кажется, твоему приятелю Граймсу было известно о затее Стана. Но он даже не заикнулся об этом, когда пришел ко мне с известием, что ты заболел и не сможешь драться, и предложил себя взамен, не прося за бой ни цента, но...

– Граймс? – тупо переспросил я.

– Он самый. Сказал, что не возьмет ни гроша и... эй, ты куда?

Я резко повернулся и бросился обратно на поляну. Граймс все еще лежал там, где я его оставил. Я потащил Джона к воде, а тут подоспел и Макпартленд. Мы смыли с него кровь, Макпартленд поднес к его губам флягу со спиртным, а Майк все это время облизывал его, и я впервые увидел, как мой пес лижет не меня.

Вскоре веки Джона дрогнули и размежились, и он посмотрел на нас затуманившимися, но не потерявшими ледяного блеска глазами. Разглядев меня, они посуровели, и Граймс захотел подняться.

– Лежи смирно, – проворчал я, толкнув его назад. – Граймс, зачем ты это сделал? Я понимаю, что из лучших побуждений, но все-таки – зачем?

Он чуть помедлил и пробормотал:

– Знаешь, когда я прочел список твоих побед в книжке, что дал мне О'Брайен, я понял: ты настоящий боксер. И окончательно в этом убедился, когда увидел афиши на пристани и услышал о тебе от других парней. У меня на родине мужчина всегда стоит за свою родню, а наш корабль и команда для меня все равно что дом и семья. Я не допущу, чтобы парня с такой репутацией, как твоя, опозорили и выставили мошенником. Это ведь пятно не только на человека, но и на всю команду.

Я тебя опоил, потому что не знал другого способа удержать от поединка, а иначе ведь невозможно было вырвать жало у Стина. А потом я убедил Макпартленда выпустить меня против Рейнольдса. У меня нет репутации кулачного бойца. Я ничем не рискуя мог уложить Рейнольдса с нарушением правил.

Ну, поворчала публика, сочла себя обманутой, но ведь несколько центов на брата – невелика потеря. А твоя репутация связана с добрым именем корабля, если мы его запятнаем, грош нам цена. По крайней мере, я так считаю.

– Но откуда ты обо всем узнал? – поинтересовался Макпартленд. – И почему не рассказал мне до поединка?

– Потому что не мог рассказать, не предавая парня, который мне все это выложил, – ответил Граймс. – Когда мы пришвартовались, я встретил знакомого. В прошлом я ему оказал услугу и в благодарность он рассказал, что его хозяин, Скользкий Стин, подкупил секунданта, и тот опоит Рейнольдса. Мой приятель советовал мне поставить все деньги на тебя, Костиган, – ты должен был выиграть нокаутом в первых раундах. Стин и его шайка ничего другого не ждали. Это означало бы конец твоей репутации честного боксера и большой навар для них.

Макпартленд потянул меня за рукав.

– Стив, знаешь, почему я тебя искал? – проговорил он. – Док считает, через день-другой Рейнольде сможет драться. Что скажешь? Стина мы вышвырнули, и теперь бой будет честным.

– Само собой, – рассеянно согласился я. – Конечно, я буду драться. Но послушай, Граймс, почему ты не рассказал об этом перед тем, как я тебя взгрел?

– Ага, а ты бы подумал, что я испугался твоих кулаков.

– Я просто призовой осел, – пробормотал я. – Ты меня выручаешь, а я тебя калечу. Если хочешь врезать мне в сопелку, я не шевельну и пальцем.

– К черту! – сказал он, затем рассмеялся, и я увидел это впервые. – Я бы не поменял наш бой ни на какие деньги! Впервые в жизни я встретил противника моей категории и получил удовольствие от драки. Мне это так понравилось, что я всерьез подумываю о карьере боксера. Когда-нибудь и ты увидишь мое имя на афишах у пристани.

– Знаешь, такие парни, как ты, рождаются не для того, чтобы украшать стены складов или драить палубы. Худо-бедно я разбираюсь в людях, и уж поверь: когда-нибудь я увижу твое имя на чем-нибудь посолиднев портовых афишек.

И я не ошибся. Не столь уж много лет прошло, но если хотите увидеть надпись с именем Джон Закария Граймс, загляните в одну из контор крупнейшего пароходного агентства Сан-Франциско. Оно сверкает золотом на матовом стекле, а под, ним стоит короткое, но емкое словечко “Президент”.

Примечания

1

Подъемный ворот.