Кирилл Павлович Голованов Катерники
Хроника боевого пути одного североморского торпедного катера
Консультант - бывший командир 1-го отдельного дивизиона торпедных катеров Северного флота, а затем начальник штаба Печенгской Краснознаменной ордена Ушакова I степени бригады торпедных катеров вице-адмирал в отставке В. А. Чекуров
Художник Р. Яхнин
Л.: Дет. лит., 1985 Глава 1. ПЛОЩАДЬ МУЖЕСТВА
30 июля 1983 года
Эта долина среди сопок раньше была просто болотом. Болото примыкало к заливу, и крепкого посола морская вода, поднимаясь дважды в сутки почти на четыре метра, выплескивалась сюда, убивая жалкую растительность. Летом гиблые топи заставляли обходить болото стороной. Остальную часть года здесь командовали метели и без помех набивали долину снегом. Рыхлый снег был высок и не пускал сюда никого, кроме лыжников.
Но в год празднования полувекового юбилея Краснознаменного Северного флота приглашенные на торжества ветераны и гости увидели ровные аллеи среди сочной зелени газонов. Трава на них была самая обыкновенная, луговая, только здесь ее не окашивают, не мнут, и трава разрослась удивительно. И еще здесь шеренгами выстроились молодые рябинки. Деревца хотя не плодоносили, но оказались самыми стойкими к затяжной полярной зиме. Их веселые живые изгороди чем-то напоминали южную акацию.
Сколько же потребовалось труда и любви к суровой, скудной земле, чтобы так преобразить болото? Мне вспомнилась строка из завещания русского адмирала Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена, первооткрывателя Антарктиды: «Кронштадт надо обсадить такими деревьями, которые цвели бы прежде, чем флот пойдет в море, дабы на долю матроса досталась частица летнего древесного запаха». Вспомнилась потому, что в Североморске живут моряки и ходят отсюда в океанские плавания, такие же дальние, как и кругосветный рейс легендарных парусных шлюпов «Восток» и «Мирный». Заполярным морякам летний древесный запах еще более важен, чем в давно обжитом Кронштадте.
Новый сквер Североморска окружен высотными домами на склонах сопок. Построенные на разных уровнях, дома словно поднимались на цыпочки, заглядывая окнами на залив. И боевые корабли на рейде и у причалов также смотрели на праздничный город круглыми стекляшками иллюминаторов. Устремленность Североморска к воде напоминала Ленинград, а зеленый сквер, возникший на месте тундрового болота, выдерживал сравнение с Марсовым полем. Здесь, у студеной глади Кольского залива, застыла на вечной стоянке Краснознаменная подводная лодка К-21, знаменитая «Катюша», о которой написаны книги. Здесь, в разлоге между сопками, как бы выходит в атаку на бреющем полете подлинный самолет-торпедоносец военных лет. Только не крутятся пропеллеры двух его моторов и не сразу заметишь изящную железобетонную стелу, на которой вознесен самолет «Ил-4».
А в центре сквера, на гребне огромной волны, оставляя за собой мощный «бурун» из железобетона, несется в бессмертие небольшой катерок типа Д-3 с торпедами по краям палубы.
- Дедушка! Он из брони? Как танк?
- Просто деревянный, - почему-то смутился пожилой мичман с шевронами на рукавах кителя. - Дубовый остов, обшитый сосной…
- Разве из этого делают памятники? - удивился мальчик.
- Понимаешь, зато он настоящий. Из металла или из камня можно сделать что хочешь и очень похоже. А это тот самый, придуманный инженером Ермашом, из опытной серии, построенной в Ленинграде еще до войны. Понимаешь, на нем, на деревянном, ходили в море во всякую погоду. Понимаешь, на нем, который не из брони, прорывались сквозь огненный град из снарядов и пуль…
Отставной мичман подвел внука к гранитному постаменту с надписью, чеканенной в бронзе.
- Вот как воевали на деревянных… Читай!
«…325 раз выходили в море на выполнение боевых заданий.
…Было потоплено 78 кораблей и судов противника…»
Новый сквер назвали площадью Мужества. Мемориальный комплекс на ней открывали торжественно под артиллерийский салют, в пронзительном и тревожном огне красных факелов. Печатая шаг, маршировали почетный караул моряков с боевыми орденоносными флагами и флотский духовой оркестр.
Ветераны смотрели на катер, вознесенный над площадью Мужества, и я услышал еще один разговор:
- Почему Двенадцатый? Разве он самый лучший? Пятнадцатый первым ворвался в Линахамари…
Памятник - это символ, и торпедный катер ТКА-12 по заслугам поставили на пьедестал. Мне же было понятно и сожаление тех, кому кажется особенно примечательным боевой путь ТКА-15 (114). В нем отчетливо видны боевые традиции всех североморских катерников. Но деревянный корпус Пятнадцатого разыскать не удалось. Хочется, чтобы памятником ему была вот эта книжка. Излагая хронику ТКА-15 и касаясь других торпедных катеров только в связи с общим участием в боях, я назвал книжку: «Катерники», потому что она посвящена всем ветеранам Печенгской бригады.
Глава 2. БУДНИ ВОЙНЫ
5 марта 1943 года
Шел отлив. Крутые скалы мерцали сквозь мрак снеговой шубой, а снизу ширилась глухая чернота. Снег не держался около воды, и потому казалось, что тяжелые каменные кручи как бы взлетели над обмелевшей губой - заливом. Торпедный катер номер Пятнадцать медленно оседал вслед за уровнем моря. Мокрые бревна - сваи причала, - наоборот, росли из воды. Вахтенный краснофлотец Малякшин бегал то на нос катера, то - на корму, давая «слабину» швартовым тросам. Он знал: чуть зазеваешься, уровень моря опустится дальше и катер повиснет на растяжках - швартовах. У деревянного кораблика невелика тяжесть - всего тридцать шесть тонн, - но для пеньковых смоленых тросов нагрузка будет непосильная. Они обязательно лопнут. Не справиться с отливом считалось позорным. Ведь здесь все было известно заранее. Лейтенант Дмитр о в объяснял, что Луна норовит притянуть к себе все на земной поверхности. Но на сушу силенок у нее не хватает, зато океан, приподнимаясь, вспухает флюсом, как воспаленная щека. Вот и спешит жидкий флюс вокруг света, стараясь догнать Луну в поднебесье, - это прилив. Затем наступает время отлива. Для каждого моря и любой бухты все рассчитано по минутам и по высоте текучих вод. Гораздо хуже приходится вахтенному, когда дунет шквал, который налетает, как «мессершмитт» - с любой стороны и всегда неожиданно. В четыре часа утра Малякшину полагалась смена, и он уже мечтал о подушке, когда рванул со свистом северо-западный ветер, развел в губе волну да так дернул, что не выдержал носовой швартов. Андрей Малякшин не стал дожидаться, пока катер развернет поперек причала. Обвязавшись запасным пеньковым тросом, он ухватился за скользкую сваю. Отчаянно скрипело дерево. Палуба толчками вздымалась и ухала вниз. Зацепившись во тьме за перекладины веревочной лесенки - шторм-трапа, Андрей проворно карабкался наверх, опасаясь, как бы не придавило ноги, расплющив о сваю. В полный отлив до настила причала надо было лезть почти пять метров. Ночью высота казалась двойной. Все сильнее тянул назад толстый смоленый трос.
Однако же не первый раз стоял краснофлотец Малякшин вахту «на растяжках». На причале у него от напряжения слегка подгибались ноги в коленках и пересохло во рту. Но веревочная петля - «огон» была уже накинута на причальную тумбу. Теперь оставалось соскользнуть по шторм-трапу в страшную тьму, подгадать момент, чтобы перепрыгнуть на катер, а не в воду, и прочно закрепить на палубе другой конец смоленого троса.
На берегу заплясали синие огоньки - это выбежали из землянки по тревоге люди с фонариками.
- Что случилось? - спросили Малякшина с высоты причала. Голос был ему знаком. Командир ТКА-15 и, кроме того, командир второго звена торпедных катеров Евгений Сергеевич Дмитров вообще никогда не повышал тона. Необходимости не было. Каждое его слово слышали и так.
Вахтенный «на растяжках» подхватился было рапортовать, но лейтенант остановил. Зыркая синим фонариком, он успел обо всем догадаться и сдержанно похвалил Малякшина:
- Добро!
Потом Дмитров спустился на катер в свою конуру-каютку, раскрыл справочную морскую книгу под названием: «Лоция Баренцева моря» и прочитал вслух:
- «…Губа Большая Волоковая, вследствие того, что имеет значительные глубины и открыта от норд-веста, малопригодна для якорной стоянки судов…»
В описании губы не содержалось ничего особенного, и Малякшин удивился: «Что он - салага?» Осенью сорок третьего года исполнялось три года его военной службы, а на действующем флоте каждый месяц не зря считается за три. Чтобы не обидеть командира катера, Андрей подтвердил, что ветер в аккурат с северо-запада, или, по-морскому, с норд-веста. Потому в Варангер-фиорде, верно, штормит.
- Если речку сдавить меж камней, что будет? - терпеливо спросил лейтенант.
- Стремнина…
- Точно. Теперь гляди на карту…
Губа Большая Волоковая, зажатая меж высоких утесов, отделяла полуостров Рыбачий от полуострова Среднего и походила на большую воронку. Андрей догадался, что в губе тяга усиливается, все равно как в печной трубе.
- Шторма нет, - кивнул лейтенант Дмитров. - Правильно понял. И к вечеру назначен боевой поход.
Между прочим, это означало, что отдохнуть после вахты Андрею Малякшину не придется. По специальности он был мотористом, а двигателям торпедного катера полагалась профилактика после каждых двадцати пяти часов работы. Три мотора ГАМ-34 (конструкции Александра Микулина) едва размещались в тесном отсеке. По двенадцать цилиндров было у каждого двигателя, которые растопырились по шесть в разные стороны набекрень. Между наклонными цилиндрами получились углубления вроде лежанок. На горячем моторе было удобно сушить походную робу либо отогреться замерзшему человеку.
Эти двигатели любили скорость. На полных оборотах корма у катера оседала, позади, метрах в пятидесяти, поднимался выше мачты снежно-белый горбыль из перемятой воды, а встречная волна, вдребезги расшибаясь о корпус, отлетала горько-соленым ливнем.
Двигатели были авиационными. Они привыкли крутить пропеллеры и не знали заднего хода. А катеру на воде без умения пятиться не обойтись. Пришлось к каждому мотору приспособить «муфту» с зубчатой передачей. Тяжелый рычаг сдвигал шестерни, и те начинали вращать гребной вал в обратную сторону. И еще двигатели уродились громкими. В воздухе их шум разлетался во все стороны. А торпедным катерам громкость порой мешала. Катера должны уметь не только нестись на полном ходу, а также потихоньку подкрадываться. Тогда грохочущий выхлоп моторов направили по трубам под воду. Забортная вода, обнимая, глушила газы. И газы смирялись, только лишь булькая пузырьками.
- Что мы имеем? - подвел итоги профилактического осмотра старшина первой статьи Александр Иванов. - На третьем цилиндре левого мотора следует заменить пружину клапана.
- Сущая пустяковина, кто понимает, - пошутил один из краснофлотцев по прозвищу Нытик.
- Кто-нибудь понимает, - насмешливо отозвался командир отделения Рязанов. - Но не тот, кто терпит на своем посту грязь.
- Может, и пружина от этого лопнула? - огрызнулся Нытик.
- Потом доругаетесь, - поморщился Иванов. Он был отличным слесарем-инструментальщиком, восьмой год служил на торпедных катерах, и все при моторах. Технику он понимал лучше, чем людей, и командовать не любил.
Быстро отвинтили свечу зажигания и через это отверстие прижали клапан цилиндра отверткой. Рязанов с Малякшиным сняли «сухарики» и тарелку клапана. Сломанную пружину отбросили. Иванов уже подавал запасную, и через одну-две минуты все встало бы на свое место. Но вдруг раздался металлический лязг. Андрей Малякшин не сразу увидел, что во втулке клапана исчез стержень. Пустая втулка означала катастрофу: клапан провалился в цилиндр.
Теперь клапан можно извлечь, только лишь разобрав мотор. Как ни старайся, до вечера с этим не справиться. Значит, будут искать виновников и определять: досадная ли это случайность, или попытка уклонения от боя из трусости.
Александр Иванов вспомнил судьбу своего коллеги Ильенкова, который под сильным артиллерийским огнем противника случайно залил воду в масляную магистраль взамен системы охлаждения двигателя. В результате сгорели подшипники, заклинило поршни и коленчатый вал.
- Палубные пробки рядом, - оправдывался потом Ильенков. - Второпях открутил не ту.
- Вы опытный моторист и не могли ошибиться, - возражали ему. - Признавайтесь, может быть, боевая техника испорчена нарочно?
Ильенков мог признаться только в том, что очень перепугался в первом бою. Но два мотора пришлось выбросить. Восстановлению они не подлежали. Пока двигатели меняли на новые, торпедный катер стоял на судоремонтном заводе. Каковы бы ни были причины поломок, за них по головке не гладили, порой наказывая виновников по законам военного времени…
Цилиндр двигателя с пустой дыркой вместо клапана хотя оставался вроде бы целым, но требовал для починки слишком много времени.
- Близок локоть, да не укусишь, - задумчиво сказал старшина Александр Иванов, разглядывая цилиндр.
- Это меня Малякшин толкнул, - загнусил вдруг Нытик. - Все видели? Как поддаст под локоть! Вот отвертка и соскочила.
- Свидетелей ищешь? Не выйдет! Никто тебя не толкал, - оборвал его Рязанов и обернулся к остальным: - Айда на берег - перекурим!
Нытик поплелся вслед, хотя сам не курил. «Будут договариваться!» - решил он. И не ошибся.
- Ты откуда родом, Малякшин? - спросил Иванов.
- Я-то? Из Малиновки.
- «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок вам сейчас преподам», - сразу же подхватил Николай Рязанов. Он слышал до войны оперетту «Свадьба в Малиновке». - «Надо сделать большие глаза и подпрыгнуть: ну, как коза…»
Малякшин немного удивился: настроение у него было не то. Но, выяснив, откуда такая песня, добавил:
- Наша деревня всего восемь дворов в шестидесяти верстах от города Чебоксары. Рядом на лесных вырубках растет много ягод - вот и назвали Малиновкой.
- А кто твои родители? - допытывался Иванов, хотя сам думал совсем о другом.
- Можно сказать, я - моряк потомственный, хотя плавать не умею. Дедушка баржи таскал по Волге бечевой, отец - машинный «унтер-цер» с крейсера «Жемчуг», дядя тоже служил флотскую…
- Как это «бечевой»? - удивились краснофлотцы.
- А помните такие стихи: «Выдь на Волгу: чей стон раздается над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется - то бурлаки идут бечевой…» - объяснил Рязанов и опять повернулся к Малякшину: - Дед у тебя бурлак, а папаша тоже выходит «маслопуп»?
- Точно. И еще революционный матрос. Его даже наш поп боялся. Бывало, на пасху ходит по избам куличи святить, а прежде бороду в сенцы просунет и шепотом спросит у матери: «Дочь моя, а «самого» ли дома нетути?»
От ядреного хохота всполошились крупные чайки-мартыны и серенькие гаги с черно-белыми гагунами-кавалерами, которые разгуливали по камням и обледенелому снегу, держась поближе к землянке, где варили обед. Мимо проходил лейтенант Дмитров, и тот заинтересовался.
- Крейсер «Жемчуг»? - переспросил он. - Это корабль известный. Он погиб в бою с германским рейдером «Эмден» в октябре тысяча девятьсот четырнадцатого года на рейде порта Пенанг. Командир крейсера капитан второго ранга барон Иван Черкасов военным судом был разжалован в рядовые за беспечность. Он, видите ли, свою баронессу вызвал телеграфом в Индо-Китай и раскрыл маршрут боевого похода…
При последних словах лейтенанта Нытик сильно побледнел, вспомнив о возможных неприятностях за упущенный клапан.
Дмитров уже спрашивал, как идет профилактика. Обычно ему было легко объяснять. Евгений Сергеевич перед Высшим училищем имени Фрунзе учился в институте инженеров путей сообщения и любил во время ремонта заглянуть к мотористам:
- Доверьте пошабрить клапан. Ей-ей, не подведу.
- Зачем это вам, товарищ лейтенант?
- Чтобы дело не забывать. Вот кончится война, и подамся к своим паровозам…
Евгений Сергеевич Дмитров наверняка бы понял, что клапан провалился в цилиндр случайно. Старшина первой статьи Иванов хотел было признаться, но Николай Рязанов с эдаким смешком сообщил: так, мол, и так, меняем пружину на клапане, закончим - доложим.
Нытик обомлел, но тут же получил тычок под бок: дескать, молчи, поперед батьки в пекло не лезь. Когда лейтенант ушел, Александр Иванович Иванов сказал только одно слово:
- Зачем?
- Успеем еще повиниться, - ответил Рязанов.
Иванов загасил окурок и добавил:
- Есть выход… Только трудно…
- Через свечные отверстия? - тотчас отозвался Рязанов. - Ну что же? Попытка не пытка.
Попыток оказалось столько, что им потеряли счет. Все попытки заканчивались плохо. В авиационных двигателях для надежности зажигания были предусмотрены по две свечи в каждом цилиндре, которые вкручивались с противоположных сторон. В эти отверстия осторожно пропускали суровую нитку с незатянутой посередине петлей. Узел-удавку норовили накинуть на упавший внутрь цилиндра стержень клапана и затянуть. Это напоминало ловлю хитрых окуней, когда поплавок пляшет попусту, а удочка вымахивает из воды одну лишь обглоданную наживку. Нытик умолял обоих старшин кончать бодягу и поскорее доложить обо всем по начальству.
«Я урок вам сейчас преподам…» - непреклонно напевал Николай Рязанов, подергивая суровую нитку. Петля сминалась в горловине, следующая петля, благополучно проникнув в стальной цилиндр и побывав рядом с клапаном, затягивалась впустую. У Рязанова постепенно накипало раздражение, а кропотливую работу нельзя выполнять со зла. «Надо сделать большие глаза…»
- Травани еще про свою Малиновку, - просил он Малякшина.
- Да что мне рассказывать, - отзывался Андрей, глубоким бархатным басом. - Разве про то, как эрьзя и мокша собрались на рыбалку.
Эрьзя и мокша - два племени мордовского народа. Национальность одна, а языки мало похожи. Вот и разговаривают они вроде как два глухих, а потом, для верности, переходят на русский.
В отсеке хохот. Сам Андрей Малякшин тоже мордвин и до службы на флоте не раз слышал такие сценки. Повод, может быть, пустяковый, зато для разрядки нервов лучше смеха ничего не найти. Как назло, цилиндр на моторе скособоченный. Поставили бы его вертикально, как на автомобиле, и затолкать в дырки петельку из суровой нитки было бы легче.
На обед никто не пошел. Кроме Нытика, всем было некогда. А его не пустили, чтобы не сболтнул лишнего. Развернув вручную коленчатый вал, подвели поршень поближе к крышке цилиндра. Уже истратили клубок парусиновой нити, с каждым разом действуя увереннее. Появились навыки, выработались приемы. Не хватало до успеха чуть-чуть, и в этой малости заключалась вся закавыка.
На окрестных горах посинел снег, по нему протянулись и густели фиолетовые тени. В начале марта сумерки ранние. Заполярье недалеко ушло от полярной ночи. На палубе затопали, послышался громкий разговор. Старшина первой статьи Иванов, махнув остальным, чтобы не отвлекались, вышел к лейтенанту наверх. Пытаясь объяснить причины задержки, он не называл истинной. Дмитров уже начинал сердиться, находя все доводы неубедительными. Вдруг на палубе катера появился Николай Рязанов и, вытирая руки ветошкой, небрежно сообщил:
- Порядок!
- Какой-такой «порядок», - не поверил Иванов. - О чем говоришь?
- О клапане, - заулыбался командир отделения мотористов. - Пружина заменена. Мотор в сборе…
- Ну, друг! - воскликнул Александр Иванов и, обернувшись к Дмитрову, добавил: - Вы уж извините нас, товарищ лейтенант. В машине неувязочка произошла. Раньше времени решили не беспокоить.
- В чем дело?
- В общем, к примеру… - замялся старшина и вдруг решился: - А, да чего там: просто клапан провалился в третий цилиндр.
- Неувязочка, говорите, - нахмурился лейтенант. - А не чрезвычайное происшествие?
- Никак нет! - с достоинством возразил Иванов. - Потому как профилактика закончена и механическая часть готова к боевому походу.
Спустившись в отсек, лейтенант Дмитров убедился в исправности двигателей, а также увидел пук рваных, замасленных ниток со множеством затянутых впустую узлов.
- Сказать кому - не поверят, - поразился Евгений Сергеевич. - Как же вам удалось?
- Да ничего, товарищ лейтенант, - басил Андрей Малякшин. - Озябли вот только…
Глава 3. В ПОХОДЕ
6 марта 1943 года
На палубе катера ближе к носу возвышалась ходовая рубка, а сразу за ней справа и слева тянулись до самой кормы две блестящих стальных трубы, длиной по шесть метров и по пятьдесят три сантиметра в поперечнике. С обоих концов трубы были заделаны наглухо: спереди - полушарием, вроде половинки глобуса, сзади - скашивались на конус, похожий на пологую воронку. И еще по концам труб торчали крылатки: спереди по маленькому, вроде игрушечному, вентилятору, сзади - по два массивных винта, литых из бронзы, которые крутились на трубках-осях в разные стороны.
Вот эти блестящие цилиндры и были главным оружием катера. Внутри их спрятались мощные двигатели, запасы воды и керосина, баллон воздуха, стиснутого под давлением в двести атмосфер. Стоило откинуть курок на корпусе цилиндра, как внутри вспыхивала пороховая свеча. Свеча поджигала керосиновую горелку - примус, который кипятил воду. Сжатый воздух раскручивал волчок, размером не больше кулака. Бешено крутясь, он ни за что не отклонится в сторону и, автоматически командуя рулями, сохранит направление на цель. Другими рулями - горизонтальными - управляет гибкая пластинка - мембрана, на которую жмет давление воды. Чуть больше чем нужно притонет движущийся цилиндр, и мембрана тут же задерет рули «на всплытие», чересчур уменьшится глубина, и рули отклонятся в обратную сторону.
Между тем примус уже превратил воду в пар, и пар вместе со сжатым воздухом рванулся в поршни главной машины. Самодвижущаяся мина, или, короче, торпеда, мчалась под водой со скоростью двадцать, а то и двадцать пять метров в секунду. Она несла в головной части несколько центнеров взрывчатки и могла отправить на дно крупный корабль.
Катера стали страшны для любого большого корабля. Им удавалось проскочить сквозь заградительный артиллерийский огонь, выпустить торпеды с такого близкого расстояния, что враг не успевал от них увернуться. Специальное устройство сдвигало тяжелые торпеды к бортам катера, опрокидывало их в воду, и они прытко устремлялись к цели.
Но так бывало в бою, если нигде ничего не заржавело, или не обледенело, или не закоротило соленой водой электрические провода приборов.
Вот почему накануне боевых выходов старший торпедист Пятнадцатого катера Владимир Яшенко и его молодой помощник Коля Ипатов возились на палубе весь день. Яшенко проверял исправность механизмов, а его ученик не расставался с банкой густого минерального жира, черпая его ладошкой и щедро ляпая на зубчатую каретку аппарата бортового сбрасывания, размазывая жир по длинным корпусам торпед, которые стали отливать тусклым золотом. Парусиновое рабочее платье Ипатова тоже замаслилось до блеска, а вот бескозырку с черной ленточкой и гордой надписью: «Торпедные катера СФ» он берег, избегая касаться ее руками. Круглая бескозырка плохо держалась на стриженой Колиной голове, совершая за час тридцать полных оборотов, и этим уникальным свойством прославила своего владельца на весь флот.
Боевые торпеды катера обычно получали со склада главной базы. И на сей раз портальный кран, осторожно подняв их со специальных тележек, бережно уложил в полукруглые гнезда на палубе. Едва оружие было надежно закреплено - так, чтобы не смыло волной, - Коля Ипатов стал старательно обмазывать все солидолом.
- Товарищ краснофлотец! - окрикнули его. - Где у вас звездочка?
На берегу стоял сам командующий флотом. Николай Ипатов, как положено, вытянулся перед адмиралом, но руку все же обтер ветошью и только тогда стал разворачивать свой драгоценный головной убор, так, чтобы красная звездочка пришлась над переносицей.
- Теперь - ладно, - кивнул командующий и вдруг спросил: - А в торпедных аппаратах разбираетесь?
- Точно так! - гордо отрапортовал молодой боец. - Немного петрим.
- Ну? - улыбнулся адмирал под общий хохот. - Раз «петришь», пусть фашисты трепещут!
Судите сами, мог ли Коля Ипатов служить кое-как после такой беседы? Он собирался в боевой поход серьезно и обстоятельно, мечтая воевать на флоте до полной победы и получить много боевых наград.
Все металлические поверхности торпед и аппаратов сбрасывания уже были укрыты от соленой воды под слоем густой, непроницаемой смазки. В Колиной жестянке ее оставалось еще довольно, и тогда он решил подмазать еще ракетные снаряды с «катюш», которые установили на ТКА-15 в опытном порядке. Две ракеты на направляющих рельсах были расположены по сторонам ходовой рубки и четыре запасных лежали на палубе между торпедами. Истратив на ракеты все минеральное масло из жестянки, Ипатов стал подгонять походное обмундирование: подшлемник под стальную каску, резиновые сапоги, блестящий, ледериновый плащ поверх спасательного капкового бушлата, который, по правде говоря, ничем не отличался от обычного ватника. Но между верхом из черного сатина и подкладкой взамен ваты был проложен капок - плавучая растительная шерсть, волоски из африканского дерева баобаба. Коля старательно пришивал шпагатики, чтобы засупониться накрепко, хотя и знал: все равно не поможет. В штормовом море никому из моряков не удавалось сохранить одежду сухой.
Через полчаса после выхода полуостров Рыбачий враз отступил и растворился во мгле. Катер вздрогнул корпусом, подмял под себя волну, а ее гребень окропил Дмитрова жгучими брызгами. Упакованный в кожу, как в латы, лейтенант стоял, возвышаясь по грудь в тесном овальном вырезе крыши ходовой рубки. Позади угадывался силуэт ведомого торпедного катера, а прямо по курсу расстилался обширный Варангер-фиорд. Почти все берега этого залива были заняты фашистами. Только самый краешек на северо-востоке оставался твердыней советской земли.
Где- то впереди катеров крались вражеские транспорты с автоматами и пушками, со снарядами и патронами, с шерстяным «егерским» бельем и прочими шмутками, с маршевыми батальонами в подкрепление к потрепанной армии генерала Дитла, которая рвалась к Мурманску. Обратными рейсами транспорта вывозили в Германию никелевую руду.
Шли навстречу ветру. Через тридцать восемь морских миль, то есть примерно через семьдесят километров, этот путь выводил катера к противоположному берегу залива - мысу Кибергнес. При полной скорости было бы достаточно часа, чтобы очутиться на пути движения судов противника. Катера двигались скрытно, малым двенадцатиузловым ходом, покрывая за час двенадцать морских миль. Ветер понемногу крепчал, и волна, сатанея, становилась жесткой. Будто ехали на телеге по булыжнику. От ударов болели мышцы живота и сами собой кляцали зубы. Такая тряска для людей очень вредна.
За полчаса до полуночи боцман Александр Филинов, зоркость которого вполне соответствовала фамилии, различил вспышки света. Лейтенант Дмитров обрадовался, узнав маяк Стуршер. Стало быть, торпедные катера не заблудились в ночном походе. Свет маяка успокоил командира звена катеров и, одновременно, насторожил. Ведь в войну маяки включались очень редко. Работа этого маяка означала, что где-то неподалеку в море находятся корабли врага.
Вслед за тем загорелся прожектор артиллерийской батареи на мысе Кибергнес. Луч, низко стелясь по воде, широкими мазками как бы сбривал волны, которые сверкали мыльной пеной на гребнях.
- Стоп! - наклонился командир катера к Александру Иванову. Старшина группы мотористов располагался с ним рядом, но под крышей ходовой рубки, управляя оборотами всех трех двигателей.
Луч, ослепив на миг, проскочил, запрыгал на живых зазубринах моря и, утомившись, погас. Но несколько минут, пока торпедные катера из маскировки лежали в дрейфе без движения, обошлись дорого. Корпуса развернуло поперек волны - моряки называют это лагом, - и пошло валять с борта на борт, перехлестывая шипучим ледяным кипятком. Коля Ипатов отступил от волны за кормовой срез рубки, но волна достала его и тут, шибанув на реактивные снаряды. Сапоги молодого торпедиста, скользнув по обильной смазке, потеряли опору. Он не успел подняться, как следующая волна мягко и мощно оторвала его пальцы от поручней. Ипатов понял, что дело хана: сейчас смоет за борт. Его подхватило потоком, подбросило и вдруг с обломной силой врезало ногами об угловатые хвосты-стабилизаторы ракет и заклинило среди них.
- Открытый перелом обеих голеней, - доложил боцман лейтенанту Дмитрову. - Доставили в кубрик, наложили лубки…
Торпедные катера теперь шли по маршруту вражеских караванов, постепенно втягиваясь в глубину фиорда. Они ползли вдоль извилистого берега, защищенного мелями, рифами, скалами и, кроме того, наблюдательными постами и береговыми батареями противника. Следовало пройти двадцать четыре мили до островка Лилле-Эккерей и проверить: горит ли на нем маяк. Если да, можно было ожидать выхода вражеского конвоя из порта Киркенес.
Ветер со снегом нажимал теперь в правый борт. Куцая ночная видимость съежилась. Снег то густо метелился и хлестал по рубке, то пропадал совсем. Это называлось зарядами. Зато волна измельчала под берегом. Качка уменьшилась, но не надолго. Из узкой части фиорда, как Жучка из подворотни, выскочил местный ветер по имени Варангер. Он дул под прямым углом к норд-весту, сминая волну. Залив вскипел беспорядочной толчеей. Торпедные катера зарывались носом, принимая воду внутрь через носовую пулеметную турель. Их кидало и молотило со звоном и аханьем, будто бы не о воду - о камни. Болезненно вздрагивая от бросков, люди сжимались. Хуже всего приходилось животу. Живот был слишком мягким и набитым нежными органами. Мышцы брюшного пресса пружинили изо всех сил, но по упругости они уступали стальным рессорам. Резкие толчки пронизывали тело, перехватывали воздух в легких, как от удара в поддыхало.
- Боцман, - обернулся командир катера. - Проведайте Ипатова и вот еще что: дайте ему спирту. Тут даже здоровым трудно терпеть.
- Просил из-за него не возвращаться в базу, - вскоре доложил Филинов. - Говорит, лишь бы атака удалась, а он как-нибудь дотерпит.
Колю Ипатова можно было понять. Конечно же, обидно попасть в госпиталь, ни разу не увидев, как быстрые торпеды разламывают фашистские корабли. В этом взрыве была бы частица и Колиного труда. Не зря же он заверял самого командующего флотом? Ради гордого чувства причастности к морской победе краснофлотец Ипатов был согласен превозмогать до утра оглушительную боль. Но он по молодости лет не знал, что лейтенант Евгений Сергеевич Дмитров просто не имел права прервать боевой поход из-за травмы одного из членов экипажа, он не мог возвратиться, не исчерпав всех шансов на встречу с противником.
Шансов этих становилось все меньше. К скверной видимости, к бесшабашно-пьяной волне добавилось оледенение. Юркий воздух, обжигая морозом, одновременно выстудил воду в поверхностном слое. По законам физики, в ней стали зреть ледяные иглы. Но тот же ветер, перепахивая море, жамкая воду, как тесто, не давал иглам сцепиться между собой. Вокруг торпедных катеров качалась и пенилась среда, которой давно полагалось стать твердой. И потому стоило брызгам наткнуться в полете на борт, или на рубку, или на торпеды, как брызги застывали мгновенно. Влага замерзала даже на ресницах и на щеках лейтенанта Дмитрова и не таяла на коже, будто кожа была не теплой, не живой… Чтоб не мешала наблюдать, лейтенант отдирал корку ногтями, а палубе уже требовался скребок.
Проблуждав ночь, торпедные катера не встретили целей, потеряли друг друга и возвратились в Пумманки порознь. Радиолокации или инфракрасных приборов ночного видения еще на вооружении не было, а многое ли различишь во тьме даже в бинокль? Потом подобные походы назвали безрезультатными. Их учитывали только для статистики, опуская подробности. Запоминались и попадали в книги только такие действия, которые укладывались в формулу «пришел, увидел, победил!» И война в этих книгах невольно превращалась в романтический фейерверк, больше похожий на праздничный салют.
В маневренной базе Колю Ипатова поджидали сани из госпиталя. А мотористы принялись промывать топливные фильтры, проверять маслосистему, принимать в баки пять тонн бензина. Адская была работа: перекатить по рыхлому снегу на пирс двадцать пять железных бочек и слить их содержимое сифоном через шланг с замшевым фильтром. Замша пропускала топливо, но задерживала воду.
Вечером снова планировался очередной боевой поиск. К нему опять готовились на совесть. Никто не знал, что поиск этот опять окажется безрезультатным…
Глава 4. «…УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ВАШ КОМАНДИР - НЕ МАЗИЛА!»
21 сентября 1943 года
Весь день 20 сентября над Варангер-фиордом гремели воздушные бои. Авиация Северного флота штурмовала и бомбила конвой противника. Истребители прикрытия отражали атаки вражеских перехватчиков. Потери были с обеих сторон. К вечеру сигнально-наблюдательный пост, оборудованный в скалах самой северной оконечности Рыбачьего, доложил о приводнении нашего торпедоносца «Ил-4», который был поврежден в бою.
Старший лейтенант Дмитров получил по телефону приказ срочно подобрать резиновую надувную шлюпку с летчиками в десяти милях к северу от мыса Вайто-лахти или по-нашему Вайдагубского. Задание выглядело несложным. Катеру идти недалеко и мелкая рябь на воде не мешала развить полную скорость, и видимость была достаточной для того, чтобы издалека разглядеть оранжевую шлюпку. Хорошая видимость помогала торпедному катеру выполнить приказ, и она же была для него очень опасной.
Хорошая видимость означала, что сам катер заметен издалека и может попасть под прицел вражеских самолетов. Для защиты от них имелись на палубе и на рубке два пулемета с ребристыми воронеными стволами, похожими на батареи парового отопления. Они стреляли крупными бронебойными пулями и были такими тяжелыми, что без специального станка - турели с ними было не справиться. Станок был несложный: ствол пулемета поднимался и опускался на подшипнике. А этот подшипник опирался на широкое металлическое кольцо с желобком, по которому бегало много стальных шариков. Турели позволяли даже юнгам, моментально разворачивая пулеметы, стрелять вверх и в любую сторону. Меткое и надежное оружие стояло на катерах. Но вражеские самолеты забрасывали их бомбами и штурмовали из скорострельных пушек, где каждый снаряд был разрывным, а то и зажигательным, от которого взрывались бензобаки. Нелегко было уклониться от атаки с воздуха в дневное время. Тут приобретали значение сущие пустяки. Оказывается, круговорот гребных винтов катера не только разгонял его вперед, но также выбивал воду из-под кормы. Там возникала яма, в которой обнажалась верхняя часть рулей. И рули, перекладываясь из стороны в сторону, не могли быстро поворачивать катер. Получалось, что скорость мешала юркости, то есть способности увернуться от бомбы или прицельного огня авиационных пушек. Торпедные катера не могли воевать днем без воздушного прикрытия.
В разлоге между сопками полуострова Средний военные строители спешно взрывали валуны, расчищая посадочную площадку для своих истребителей. Но как ни спеши, могучие камни податливей не станут. База Пумманки называлась маневренной, то есть выдвинутой ближе к противнику, но в светлое время торпедные катера без поддержки с воздуха не имели возможностей маневра или выдвижения для удара по врагу. Катера могли только выскакивать неподалеку от своих берегов для помощи своим летчикам, и в том был большой риск.
Старший лейтенант Дмитров глядел на солнце, которое тусклым диском катилось в лохматой наволочи. Диск выглядел как сквозь закопченное стекло и отливал багрянцем. Искусственный туман из вражеских дымовых завес прикрывал ТКА-15. Пока его не засекли с берега, занятого противником. Спасение боевых товарищей - летчиков было благородным и небезопасным делом, но работать «скорой помощью», не используя главное оружие - торпеды, казалось досадным. Боевая слава каждого из катеров измерялась числом взорванных ими вражеских кораблей. Единица на рубке ТКА-15 была накрашена еще в память о потоплении транспорта противника 15 сентября 1941 года. Прежний командир лейтенант Петр Иванович Хапилин через год погиб под Сталинградом, остальная команда катера тоже сменилась. Только Николай Рязанов мог рассказать о том бое и то понаслышке: ведь он находится при своих моторах и сам не видел ничего.
В команде Пятнадцатого помнили о тягостных ночных поисках, которые, увы, не привели к встрече с врагом, о скрытых постановках огромных морских мин на подходах к портам Киркенес или Варде. Но взорвались ли те мины, или были уничтожены тральщиками - никто не ведал. Еще помнили, как едва не потонули, напоровшись в море на плавучую льдину, как хлынула в дыру вода, обжигая мокрой стужей, и как затыкали течь жесткими пробковыми матрацами, деревянными щитами и брусьями.
Всего стало хуже, когда, прибыв в Пумманки на обычный срок - десять суток, застряли там на месяцы, пока не окончился бесконечный полярный день. Катера прислонили к отвесной скале, укрыв от бомбежки специальными маскировочными сетями. Запасы продуктов кончились, как обычно, через две недели.
- С морем с голоду не помрем, - успокоил шустрый старикан Петрович, приставленный к землянке катерников за «коменданта береговой базы». Он принимал на пирсе швартовы, следил за тем, чтобы не переводились дрова, грел кипяток к возвращению катеров с боевого похода. - Приманок не надо, - объяснял Петрович, закидывая в море крючок из гвоздя на длинной парусиновой нитке. Снизу к крючку был привязан болт на коротком поводке. Старикан резко поддергивал снасть раз или два за минуту и вскоре вытащил полуметровую треску, приговаривая: - Крючка, памашь, не видала. Тепереньки гляди, како чудо!
Сутулый дед в ватнике и таких же штанах, с поморской речью и рыбацкими ухватками. Он и в самом деле происходил из деревни на берегу Печорской губы. Пока не скрутило ревматизмом, Александр Петрович Елисеев был старшиной второй статьи и начал войну торпедистом на ТКА-13.
Ныне рыбная ловля на поддев запрещена. Способ этот считается варварским. Но у катерников не было другого выхода. Попав в настоящую блокаду, они волей-неволей «перешли на довольствие к Николе-морскому»: на первое - уха по-фронтовому, то есть пустая, на второе - пареная пикша в собственном соку. Вытерпели неделю, а потом на вареную рыбу никто смотреть не мог. Боцманы Александр Филинов и Лаврентий Колобов, пошептавшись с «комендантом» Петровичем, изготовили особую снасть и ранним утром выгребли в залив на резиновой шлюпке.
Через час-полтора они стали руками размахивать, только с берега невозможно было понять, что кричали. В бинокль увидели, что двое изо всех сил гребут к пирсу, а снасть, натянувшись струной, тащит шлюпку в обратную сторону. Вахтенные матросы обеспокоились, но докладывать не спешили. Они надеялись на то, что боцманы - опытные моряки и сами справятся, раз ушли рыбачить без спроса. Однако беда не приходит одна. В тот же бинокль Андрей Малякшин увидел самолет, который летел над самой водой навстречу шлюпке, выпукло кренясь на вираже. В солнечных лучах был виден только силуэт, и трудно было разобрать, чей он.
- Подбитый «харрикейн»? У него, видишь, пламя под левым крылом.
- Может, «мессершмитт»? - сомневался Захаренко, который тоже был на соседнем катере мотористом и потому затруднялся распознавать, свой это самолет или чужой. - На крыло не гляди, - возражал он. - Пушки при стрельбе тоже как бы мигают пламенем.
Тут уж пришлось доложить о дискуссии по телефону. Старший лейтенант Дмитров едва прибежал, сразу же приказал заводить моторы. Самолет тем временем плюхнулся и затонул, оставив на поверхности голову в кожаном летном шлеме. Поди разберись, кто плыл?
А вода в заливе была по-летнему блестящей и гладкой. Звук по такой воде скользил быстро, как на коньках. На катере издалека разобрали слова, отчаянные, резкие, с надрывом и горечью. Вполне по-русски пловец честил британских союзников и их самолет «харрикейн».
Летчику подали «конец» и, продев веревочную петлю под мышки, вытащили на палубу катера. Брюки облепили пловца мокрым черным сукном. С них струилась вода, которая в этих краях всегда бывает холодной. А летчик, не замечая стужи, кричал о том, как обидно уродоваться на присланном англичанами истребителе, который оказался слабее и хуже, чем были у фашистов.
С другого борта поднимали на катер резиновую шлюпку вместе с боцманами и их добычей - чернокорым палтусом с брезгливо оттопыренной губой и частой одышкой. Пузатая рыбина из породы камбал оказалась в рост человека. Шкура сидела на ней «в обтяжку». Нижняя сторона, обычно обращенная к морскому дну, была блестящей и светлой. Казалось, что рыбина затянута во фрак с крахмальной рубашкой. Оба глаза, скособоченных на верхнюю сторону, таращились строго, с оловянным прищуром.
- Чего разоряться попусту? - перебил летчика боцман Филинов. - Приглядись вот к чудищу. Ему и жалуйся!
И в самом деле: чернокорому палтусу, пожалуй, только любимой сигары не хватало для того, чтобы походить на пузатого заморского буржуя. И над палубой торпедного катера грянул хохот. Даже летчик смеялся. Злость у него прошла.
Кабы можно было собрать по крупицам всю соль из критики самолета «харрикейн» да пустить в пищу, тогда жирный жареный палтус многим бы показался объедением. Но «комендант» Петрович, разводя руками, заметил, что без поваренной соли здесь не обойтись.
- Она же, - добавил он, - памашь, вся вышла.
Кое- кто попробовал варить на морской воде. Уха вышла горькой, и «смельчаки» маялись от нее животами. Боцмана перестали гордиться необыкновенным уловом. У обоих были неприятности за самовольную рыбалку.
С тех пор прошло не так много времени. 21 сентября насквозь солнечный полярный день уже давно кончился. Багровое солнце кануло за горизонт строго на западе, но слоистые облака еще долго светились перламутром. Море темнело. На его поверхности уже было нелегко различить надувную шлюпку с упавшего торпедоносца «Ил-4». Старший лейтенант Дмитров пробовал искать так и эдак, но летчики не нашлись. Хорошо еще, что ветер дул в нашу сторону и оставалась надежда, что шлюпку, если она не потонула, все равно прибьет к советским берегам. Радист Трунов отстучал шифровку в штаб и вскоре принял условный сигнал с приказанием вернуться в Пумманки.
Около двух часов ночи старшина второй статьи Степан Тучин, который находился в носовой пулеметной турели, заметил впереди неясное световое пятно. Левее мерцала ослепительными вспышками, похожими на далекую грозу, линия фронта на перешейке полуострова Средний. Правее пятна - скрещивались лучами и гасли прожектора, слегка подмаргивала залпами вражеская береговая артиллерия. Тусклая дырка во мраке висела над горизонтом и беспокоила пулеметчика непонятностью. Явления, которые невозможно объяснить, могут вдруг огорошить опасностью, и потому старший лейтенант Дмитров приказал старшине команды мотористов Рязанову (Александр Иванов был переведен на Тринадцатый катер) увеличить скорость хода до самого полного.
Вскоре стало ясно, что светятся облака. Но почему? На закате они купались в косых солнечных лучах, и было логично предположить, что странная тусклота тоже отраженная. Оставив слева островки Хейнесаари, Дмитров вышел к вражескому берегу. Он рисковал, отлично зная, что катерам здесь разрешалось действовать только парами, обеспечивая взаимную помощь в бою. Однако пятно в поднебесье разрослось, играя желтыми отблесками. Это было зарево, и теперь можно было полагать, что пожар на воде.
- Крайним моторам стоп! - приказал Дмитров. - Среднему восемьсот оборотов на подводном выхлопе. Торпеды на «товсь»!
В рубке включили питание на автомат-коробку, и на ней загорелся синий глазок, который показывал готовность к залпу.
Катер неожиданно воткнулся в густой химический дым и потерял зарево. Это было неприятно, но зато подтверждало догадку Дмитрова. Через три минуты прямо по курсу будто мигнул маяк. Дым отступил, и перед ТКА-15 открылся силуэт вражеского транспорта, на корме которого бушевал мощный костер. Большой пароход, на десять тысяч тонн, покачивался без хода. По его палубе бегали солдаты, видные без бинокля. Струи воды летели в пламя. Пламя ежилось, фукало паром, вновь возрождаясь и прыгая выше мачт косматыми красно-желтыми языками.
- Слева - сторожевой корабль, - углядел во мраке Тучин и доложил шепотом. Ему стало не по себе от близкого соседства с врагом.
- Громче, - ответил Дмитров. - Сам видишь: им не до нас.
Торпедный катер остановился в полутора кабельтовых, то есть без малого в трехстах метрах от цели. Даже на учебных стрельбах выбирают обстановку посложней. Старший лейтенант решил, что для подбитого нашей авиацией транспорта достаточно одной торпеды. Странно было слышать в тишине, как щелкнул вышибной патрон, как лязгнул, откидываясь, курок, и сжатый воздух внутри торпеды, со свистом ударив в турбинку, раскрутил волчок прибора направления… Торпеда, зарычав гребными винтами, рухнула за борт и ушла во тьму. Молча надеялись длинную минуту, но вместо взрыва по-прежнему слышались лающие окрики чужих команд. Дмитрову больше всего хотелось, не размышляя, нажать кнопку пуска другой торпеды, но эта была последней, и командир взял себя в руки. Почему промах, когда стреляли почти в упор?
«В том- то и дело, что подошли слишком близко», -вдруг сообразил он. В момент сбрасывания торпеда ныряет глубоко, и только потом рули выравнивают ее движение под поверхностью моря. Скорее всего, торпеда проскочила под днищем транспорта, не задев его.
- «Удалось кулику раз порснуть на веку!» - с досадой молвил старшина первой статьи Рязанов.
- Неплохо сказано, - услышал поговорку Дмитров и посоветовал: - Теперь глядите и убедитесь, что ваш командир - не мазила!
Для начала требовалось переключить автомат-коробку на стрельбу левым бортом. Рязанову до нее только руку протянуть, но теперь он боялся: вдруг чего перепутает? Ведь мотористы в торпедных аппаратах «не петрят». Дмитров засмеялся, ни на синь-порошинку не потеряв самообладания.
- Левый поворот! - скомандовал он. - Крайним двигателем «враздрай»!
Гребные винты закрутились в разные стороны: правый - ходом вперед, левый - задним ходом. Торпедный катер развернулся, увеличив дистанцию. А Дмитров дождался, пока в прорезь прицела наползла дымовая труба парохода, и опять нажал на кнопку стрельбы. В море опрокинулась вторая торпеда - последняя, - и опять навалилась тишина. Но на сей раз тишина не была бесконечной. Впереди полыхнуло, озарив море и затмив блеском багровый пожар. Море вспухло горбом, и пароход как бы переломился на нем. Следом раскатился грохот, с головы у Тучина порывом сдернуло стальную каску. Взрыв оседал, подминая останки парохода. Над торпедным катером неслись обломки.
- Трем моторам вперед! - распорядился Дмитров и, направляя катер под защиту дымовой завесы, крикнул Рязанову с улыбкой: - Отставить полный ход! Достаточно тысячи двухсот оборотов. Иначе «егеря» подумают, что мы их испугались…
Глава 5. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ КАТЕРА
Сентябрь-декабрь 1943 года
После боевого дежурства в Пумманках особенно хорошо спалось в теплой двухэтажной казарме, прозванной «Белым домом». Она и была для катерников родным домом, поставленным не на берегу некоей заокеанской реки, а на Лопском мысу, который шел поперек узкого пролива. Пролив местные старожилы называли Салмой, хотя только в большую воду он был сквозным, напоминая большую реку с каменными берегами. Ленинградцы грустно шутили: вроде Невы. В остальное время Салма пересыхала, и по мокрому песчаному перешейку в крупных и гладких валунах, в соленых лужах, в скользкой тине и бородатой морской траве можно было попасть на два скалистых острова, лежащие напротив.
Летом на этих островках росли грибы и еще больше брусники с голубикой. Туда повадились лакомиться коровы, которых держали ради молока для раненых моряков. Но лето в Заполярье короткое. «Морские» коровы в основном питались водорослями и, бывало, отрезанные от хлева приливом, возвращались с островов вплавь. Их рогатые морды рассекали волну друг за другом, совсем как катера.
На ближайшем острове размещались склады с разным имуществом, а также ремонтный сарай, громко именуемый эллингом. К сараю вела наклонная деревянная площадка - слип с рельсами, по которым на специальных тележках вытаскивали из воды малые боевые корабли.
Во время отлива «река» съеживалась в уютную бухту, которая, постепенно расползаясь, снова становилась вольной протокой. Так, перемежаясь два раза за сутки, Салма бывала то тесной, то широкой, то бухтой, то проливом. Здесь, у причалов мыса Лопского, стояли плавучие базы «Маяк» и «Ветер», много малых «охотников» за подводными лодками и отряд торпедных катеров. Здесь же кроме казармы, столовой и других сугубо служебных зданий имелся деревянный клуб, где по вечерам крутили кино, а потом краснофлотцы крутились в танцах.
Пошли уже четвертые сутки после возвращения в Салму ТКА-15. Его поставили на почетном месте, неподалеку от плавбазы «Маяк». Боцман Александр Филинов, не доверяя никому, лично накрасил киноварью по трафарету цифру «два» на передней наклонной стенке ходовой рубки. Уже были вручены боевые награды, уже в матросских курилках со смаком и смехом обсуждены каждая мелочь и, особо, шутки старшего лейтенанта Дмитрова, который не потерял духа при неожиданном промахе.
- Потому и ухлопал транспорт, - заметил боцман Филинов. - Красиво потопил второй торпедой.
- Только зачем разболтал подробности? - удивлялся один умудренный коллега, поучительно прибавляя: - Одной торпедой или двумя? Какая разница. В бою важен результат: потопил и точка!
- Мы тоже спрашивали: зачем? Наш командир объясняет, что для будущих боев куда важнее правильная оценка результата. Для того чтобы не ошибаться другим.
- Вот его и оценили, - засмеялся коллега с другого катера. - Полумазилой…
- Ты брось! - рассердился Николай Рязанов. - Война еще не кончилась…
- Так! А покамест подсчитайте, сколько орденов у нашего и сколько у вашего…
- Война еще не кончилась! - упрямо повторил Рязанов, а боцман Филинов согласно кивнул.
Это был старый спор: некоторым из моряков важнее всего казались награды, а старший лейтенант Дмитров предпочитал копить боевой опыт. Ведь опыт состоит из подробностей, приятных и неприятных. Зато все вместе они становятся наукой побеждать. С таким командиром, как Евгений Сергеевич Дмитров, команда ТКА-15 воевала уверенно.
Ужин заканчивался, как вдруг за окнами столовой залаяли зенитки. Короткий свист оборвался дробным взрывом, а здание качнулось раз и другой, будто стояло на плаву. Только потом завизжала сирена. Андрей Малякшин услышал ее на бегу. Береговая команда базы по сигналу воздушной тревоги укрывалась по щелям, но поздновато. Одиночный «юнкерс», подобравшись на бреющем полете, сбросил всего четыре бомбы и скрылся за сопками.
- Кричу: «Як!»… «Як!», то есть наш, значит, а он шмяк бомбы в «Маяк», - возбужденно объяснял какой-то салага.
Но Малякшин, подбегая, видел, что плавбаза «Маяк» цела, зато ТКА-15 осел кормой, и вахтенный на растяжках Володя Яшенко тщетно пытался удержать его на плаву. Спустившись в машину, Андрей увидел, что средний мотор наполовину в воде, ручной насос - помпа Гарда - совсем утонул и уже не мог откачивать. После ужина он собирался в клуб и потому заранее переоделся в «первый срок», то есть в суконные брюки и фланелевку с синим отложным воротником, а сверху в черный бушлат со сверкающими пуговицами. Но в полузатопленной машине, даже не вспомнив о парадной одежде, Малякшин прыгнул с трапа, нащупал ногой дыру, через которую поступал с напором студеный поток. Не найдя ничего под рукой, он сдернул бушлат, смял его в комок. Но бушлат свободно провалился в дыру и утонул. Баки с горючим в соседнем отсеке тоже оказались в воде.
Малякшин как-то сразу промок и продрог. Но дрожал он не от бездонной водяной стужи - от горькой жалости к родному катеру. Моторист решил бороться, только не знал как. Он стал черпать воду ведрами и подавать Володе Яшенко через распахнутый люк машинного отделения. Но вода прибывала, уже поднялась по грудь, уже скрывала цилиндры бортовых моторов…
- Вылезайте, Малякшин! - Вместо Володи наклонился к люку командир катера, сам принял ведро и, выплеснув за борт, добавил: - Как ни старайся, море все равно не вычерпать!
На палубе уже собралась вся команда. Быстро подали буксирный трос на катер - «малый охотник», и тот потянул ТКА-15 на другой берег полноводной Салмы, к наклонной площадке ремонтного слипа. До подъемных тележек не дотащились, где уж тут, если торпедный катер тонул. Кормовая часть палубы уже скрылась под водой. Тогда стали вручную сбрасывать тяжелые торпеды и вытягивать катер на мель.
Через шесть часов в малую воду отлива это место полностью обсохло, обнажив днище катера. Днище походило на решето. На корме, словно прутики, переломились самые могучие ветви тесанных по кривому шаблону дубовых шпангоутов, которые придают корпусу прочность. Их не зря сравнивают с ребрами грудной клетки. Флагманский механик нажал на днище ногой, и оно просто рассыпалось.
- Дела… - протянул начальник ремонтной мастерской мичман Попов.
Теперь во всем Северном флоте оставалось в боевом строю всего три торпедных катера. Судостроительный завод в Ленинграде, где их построили, еще находился в блокадном кольце. Пробовали выпускать такие же катера на маленькой речной верфи в лесном краю. Но настоящие судовые плотники оказались на фронте, а мальчишки и женщины не умели отличить сырую доску от выдержанной древесины. Поэтому корпуса рассыхались, коробились, безнадежно текли, и выпускать такие катера в море было опасно.
- Неужели ничего нельзя сделать? - спросил старший лейтенант Дмитров. - Не оставлять же его тут?
- Зачем оставлять? Пригодится на запчасти, - решил хозяйственный мичман. - Пока обобъем днище фанерой, а там поглядим…
Евгений Сергеевич Дмитров удивился: ломать - не строить. Зачем потребовалось обивать труху дефицитной фанерой? Проще и скорее было бы снять все ценное здесь. Но мичман Попов хитровато помалкивал. Был у него на примете один катер, полностью забракованный после постройки приемочной комиссией. Может быть, из двух неполноценных корпусов удастся собрать один?
Полтора суток, выбирая часы отлива, команда подводила фанеру под дырявое днище. Через каждые шесть часов Салму заполняла большая вода. Она свободно наливалась через дырки. Катер тонул, а потом снова обсыхал, когда наступала малая вода. Но с каждым листом прибитой гвоздями фанеры дырок оставалось все меньше. И вот настал момент, когда прилив поднял на себе торпедный катер. Корпус, всплыв, закачался на волне.
- Быстрее, братва! - торопил мичман Попов. Он-то знал, что между листами фанеры каплями и струйками сочится влага. Следовало успеть подтянуть раненый катер к подводной тележке и уже без спешки вытянуть тележку на берег по наклонным рельсам. Не успели закатить тележку с катером в сарай-эллинг, как размокшая фанера стала отваливаться пластами.
Страшно расколошматила ТКА-15 вражеская бомба. Но, посудите сами, можно ли быть равнодушным к катеру, на котором столько раз уходил в бой и возвращался живым? Катер для катерников стал уже не просто техникой, а превратился в боевого друга. Другу было плохо. Ржавая вода капала из его ран и казалась кровью. Друг умирал, и хотелось бежать за хирургом или в аптеку… Катерники ничего бы не пожалели для своего Пятнадцатого.
«Главным врачом» в этом эллинге был мичман Попов. Он сразу понял, что без замены дубовых ребер-шпангоутов катер не вылечить. Эти толстенные штуки, изогнутые, как крылья у чайки, в мастерской не вытесать. Но мичман не имел права разобрать на запасные части другой катер, пусть даже никуда не годный по качеству. Ведь шла война и боевая техника находилась на особом учете.
- Ваш будем списывать по причине гибели от бомбы, - предложил Попов, обстукав для порядка днище. - А сто четырнадцатый пустим «на дрова» и все, что не хватает, возьмем с него.
- Значит, после ремонта нам дадут имя «дровяного склада»? - рассердился боцман Филинов.
- Сто четырнадцатый или пятнадцатый - не все ли равно? Это не имя, а порядковый номер.
- Ни за что! - расшумелись катерники.
- Хотите спасти свой катер? - остановил галдеж старший лейтенант Дмитров. - Если хотите - соглашайтесь. Я тоже не вижу иного выхода…
В эти дни старшина группы мотористов Николай Рязанов часто говорил о том, как повезло им заполучить в командиры настоящего инженера. Евгений Сергеевич Дмитров свободно разбирался в фасонных деревяшках: дубовых и сосновых, читал чертежи, показывая, где флортимберсы, футоксы, карленгсы, кокоры. Хотя командир учился в «паровозном» институте, но знал всякую технику. При нем дело шло гораздо быстрее.
Через шесть недель по обновленному крепкому скелету уже настилали доска к доске добротную обшивку, а между слоями закладывали водонепроницаемую прослойку - вроде клеенки. Палубу конопатили и заливали щели черной горячей смолой - пеком. Предстояло заделывание мелких щелей днища просмоленной ворсой, затем их замазывание специальной непроницаемой пастой - шпаклевкой, потом окраска рыжей водостойкой масляной краской - суриченье и, наконец, окончательная покраска корпуса. Каждый слой требовал тщательной просушки, торопливость при этом была вредна, то есть до ходовых испытаний и возвращения катера в боевое ядро оставалось не меньше месяца.
Пока шел ремонт, по узкому коридору, пробитому армиями Ленинградского и Волховского фронтов у Шлиссельбурга, проложили железную дорогу, и вскоре в Мурманск прикатили на платформах шесть торпедных катеров добротной ленинградской постройки. Еще прибыл на борту океанского транспорта первый катер из красного дерева, на котором все было крупнее и больше: длина, ширина корпуса, скорость - и кроме четырех торпед имелись две скорострельные пушки и два спаренных пулемета. Вот и вышло, что вместо единственного на весь флот отряда торпедных катеров стало уже три отряда. Капитан второго ранга В. А. Чекуров формировал из отрядов отдельный дивизион.
- Получили бы раньше такую силищу, - посмеиваясь, говорил мичман Попов, - и не стало бы вашего катера. Кому теперь нужен Тришкин кафтан?
Но все понимали - мичман дразнится. Кафтан-то был не Тришкиным, а Поповским, и шили его прочно, без прорех. Старший лейтенант Дмитров, погладив ладонью гладко струганный борт, ответил Попову:
- Кафтан так кафтан. А мы еще на нем повоюем.
Боцман, главный старшина Филинов, трижды сплюнул при этом через плечо и постучал по дереву костяшками пальцев. В шутку, конечно, в том смысле, что идет война и нечего тут загадывать. И ведь прав оказался боцман. Неделей спустя уже всей командой поминали тот разговор.
22 декабря после завтрака в Салме стояла малая вода, и два острова соединились с мысом Лопским осушками. По ним и прибежал в эллинг рассыльный из штаба за старшим лейтенантом Дмитровым. В штабе Евгению Сергеевичу объявили о временном назначении командиром другого звена, которое надлежало сегодня же к вечеру вывести на боевое дежурство в Пумманки. Подмена заболевшего командира была самым обычным делом. Дмитров, ничуть не удивившись, стал знакомиться с командой ТКА-14 и с ведомым катером ТКА-201 старшего лейтенанта Д. Л. Холодного.
Вот только жаль, что не было в Салме капитана второго ранга Чекурова, которого Дмитров пока не знал даже в лицо. Занятый формированием отдельного дивизиона, новый командир воинской части был вынужден на первых порах много времени проводить в Полярном и в Мурманске, согласовывая и утверждая важнейшие документы, без которых невозможно вести бой в море.
В сумерках на новом дивизионе объявили боевую тревогу. Воздушная разведка обнаружила в Бос-фиорде три вражеских транспорта, шесть сторожевых кораблей, четыре тральщика и десять сторожевых катеров. Эта армада вся вместе называлась конвоем и готовилась выходить из фиорда в открытое море. Требовалось обязательно перехватить корабли противника и не пустить дальше.
Как это сделать, если началась снежная буря? Самолет-разведчик едва успел увидеть слабые огоньки посадочной полосы. Аэродромы сразу же замело. Летающие торпедоносцы «Ил-4» не могли разбежаться для взлета. Подводным лодкам и метель, и шторм не мешали, зато скорость была совсем не такой, как на нынешних атомных. Те лодки никак не успевали загородить путь конвою.
Командующий флотом не сразу согласился выдать боевую задачу торпедным катерам. Но, кроме них, некому было поручить такое дело. Командующий знал о том, что в море шторм со снегом, а низкие черные облака сделали полярную ночь еще темней. Но он подписал приказ. Вот и получилось, что старший лейтенант Дмитров повел свое временное звено не на дежурство, а сразу в бой.
Глава 6. ГРУППОВОЙ УДАР
23 декабря 1943 года
Приказ, объявивший по флоту о создании отдельного дивизиона ТКА, был подписан 15 декабря 1943 года. Он собрал в одной базе пятнадцать катеров, десятки офицеров, две сотни рядовых и старшин. И уже со следующего дня война стала навязывать им неотложные дела. Если бы все катера находились в полной готовности? Но на пополнение команд пришли юнги или молодые бойцы, которые ни разу не были в штормовом море или в бою. Молодежь требовалось сначала научить воевать, провести обычным путем от простого к сложному. Но ровно через неделю обстановка навязала капитану второго ранга Чекурову поход в снежную бурю с организацией групповой атаки торпедных катеров, которая до того вообще не практиковалась на Северном флоте. Что же касается наличных сил, то их почти не было. Вновь назначенный комдив мог выпустить в такую погоду только три катера, воевавших здесь с сорок первого года. Еще один - ТКА-201 - был из новых, но команда на нем подобралась из обстрелянных моряков. В итоге наскребли всего четыре боеспособные единицы, и тогда Чекуров рискнул привлечь в качестве флагманского самый крупный катер, вооруженный четырьмя торпедами. Правда, командиром там был юный лейтенант, недавний выпускник из училища. К такому сложному бою он еще не был готов. Но флагман Чекуров надеялся, что успеет подсказать этому лейтенанту, как поступать тому по ходу боя, и одновременно сможет управлять атакой остальных катеров.
Три торпедных катера выскочили из Салмы в 15 часов 24 минуты, или, по-морскому, 15-24, два других катера - из Пумманок в 16-10. Они мчались во тьме декабрьской полярной ночи. А ночь хлестала колючей крупой по глазам. А море катило густую волну, и пена на гребнях тоже казалась снегом. Обе группы катеров приближались к месту встречи, которая называлась точкой рандеву. Нарастала тревога, что они не найдут друг друга во мраке, задернутом еще метелью. Как удалось Василию Зимовцу, боцману флагманского катера, различить смутные силуэты у мыса Вайтолахти?
- Гляжу, ползут один за другим по кругу, - весело объяснял боцман Чекурову. - Вроде как цирковые лошадки.
По условному сигналу потайным фонарем-ратьером оба катера стали пристраиваться в хвост цепочки, так чтобы каждый задний мог различить бурун за кормой идущего впереди. Самый задний из катеров вдруг стал отставать, посылая вдогон остальным острый лучик, трепыхающий азбукой Морзе.
- Докладывает, что «моторы не тянут», - прочитал Зимовец.
- Что значит «не тянут»? - вспылил Чекуров. - Пусть объяснит.
Но пятый катер уже потерялся в пурге. Валентин Андреевич Чекуров подавил досаду, понимая, что радиосвязь использовать нельзя - противник подслушивал. Никогда еще за всю морскую службу капитан второго ранга Чекуров не попадал в такое положение. Море, бывало, преподносило ему разные разности, на то оно и стихия. Но раньше Валентин Андреевич хорошо представлял, кто из его подчиненных на что способен. В Салме он не успел даже познакомиться с людьми, а уже вел их в бой. Как организовать теперь атаку конвоя с двух разных направлений? Каждый катер был на счету, и выход из строя одного усугублял опасность наспех придуманной операции, снижал вероятность ее успеха.
В 19- 40 четыре оставшихся у Чекурова катера пересекли Варангер-фиорд, приблизившись к вражескому берегу у полуострова Стуре-Эккерей. Снежные заряды, как нарочно, стали пожиже, с долгими промежутками приличной видимости. Значит, ожидать конвой в засаде было нельзя: негде было спрятаться.
Чекуров развернул свой небольшой отряд навстречу вражескому конвою. За каждым катером теперь волочился, как на буксире, мерцающий бурун. В бурунах бились и пылали голубыми неоновыми бликами плавучие светляки. Волна тяжко била по корпусам. От ударов вода вспыхивала и откатывалась, пламенея. Весь фиорд клокотал и фосфоресцировал, невероятно затрудняя ориентировку.
Последний раз облака сыпанули снегом, а когда развиднелось, Чекуров увидел за собой только ТКА-14, которым временно командовал старший лейтенант Дмитров. Концевые два катера, потерявшись, блуждали где-то поблизости. И опять Валентин Андреевич подосадовал. Очень ему захотелось подбодрить отставших через микрофон радиосвязи, но это значило, что противник заранее приготовится к отражению атаки.
Поразмыслив, Чекуров пришел к выводу, что обстоятельства сами разделили отряд на две самостоятельные группы. Ему следует отойти от берега вместе с катером Дмитрова, чтобы взять противника в клещи и атаковать его, принимая на себя весь ответный огонь вражеской артиллерии. Отставшие два катера тогда сами поймут замысел боя и, подкравшись со стороны берега, неожиданно пустят свои торпеды по целям.
- Право руля! - приказал Валентин Андреевич.
- Есть! - послушно ответил ему лейтенант Русначенко. Видно было, что он старается изо всех сил, но ведет себя, как зубрилка, не понимая смысла своих действий. Это огорчило Чекурова: очень уж молод и зелен был лейтенант. И некогда объяснять ему, что к чему, перед самой атакой. Раньше следовало учиться.
А вот боцман Зимовец все хватал на лету. Он живо помигал на катер Дмитрова зелеными проблесками, предупредив этим сигналом о повороте, затем передал фонарем тире и три точки, что по азбуке Морзе означало «Буки», то есть «Больше ход!»
«Боцман как будто на своем месте», - думал Чекуров, не подозревая о том, что здесь и не могло быть иначе. Во всех матросских курилках рассказывали про Зимовца и его особые отношения с «морским шкипером», которого иногда зовут еще «водяным» и представляют мрачным и скользким дедом с бородищей из зеленых водорослей. Смех-смехом, но полярной ночью прошлого года боцман на самом деле упал в Баренцево море, в котором и летом не покупаешься. Никто не сомневался в гибели боцмана, а вот он - живехонек. Как же такое могло произойти?
Год тому назад катера занимались постановкой мин на путях движения конвоев противника. ТКА-11, выполнив задание, возвращался в базу, когда разразился шторм небывалой ураганной силы. У берегов Рыбачьего этот катер столкнулся с «малым охотником». Все бросились заделывать пробоину, укреплять переборку и не сразу схватились: а где же боцман Зимовец? К тому же была ночь, снег густо хлестал по ветру, а ветер с ревом перепахивал море в кручи. И еще было известно, что в ледяной воде купаться нельзя. Пловец, если сразу не захлебнется, то погибнет через двадцать одну минуту от общего переохлаждения организма. Исчезновение боцмана Зимовца занесли в вахтенный журнал катера для последующего оформления похоронки.
Однако Васю удержал на плаву пузырь воздуха, оказавшийся под клеенчатым регланом, про смерть от переохлаждения он ничего не знал и потому спокойно качался на волне, уповая на пословицу: «Бог не выдаст - свинья не съест». И надо же: через 30-40 минут боцман увидел наши «малые охотники», которые возвращались в базу тем же маршрутом. Зимовец заорал благим матом, боцмана это умеют делать громко, и тут опять Васе повезло: катера-охотники шли с моторами на подводном выхлопе. На их палубах было тихо, и Васин клич дошел до нужных ушей.
С палубы катера Зимовцу подали бросательный конец - тоненькую такую веревочку - и подтянули к борту, выпустив попутно воздушный пузырь из-под реглана. Но такая снасть неспособна была выдержать богатырскую Васину «натуру». Она оборвалась, и Зимовец канул в пучину, наподобие топора. В глубине моря, сильно обидевшись на веревочку, он гребанул лапами сверху вниз, раз и другой, вскинул глаза, как перископ, и увидел спасательный круг перед носом. Боцмана вытащили, растерли спиртом, дали внутрь для сугреву, так потом он даже не чихнул.
- Не принял морской шкипер, - объяснял Вася в курилках такое стечение обстоятельств, но, остерегаясь вторично искушать судьбу, поклялся в море никогда не дремать. Прямо Зимовец не признавался, но многоопытным слушателям и так было понятно, что только сонного человека могло вышвырнуть за борт вот таким макаром.
В общем неудивительно, что именно боцман Василий Зимовец с флагманского катера первым доложил Чекурову о черном силуэте на фоне бесноватого свечения воды.
- Атака! - скомандовал командир дивизиона, решив применить широко известный прием: прорыв между головными кораблями охранения в центр вражеского конвоя. Противник привык отражать такие атаки и неизбежно ослаблял наблюдение на других направлениях.
По условному сигналу катер, которым временно командовал Дмитров, тотчас уклонился влево, осел на корму, будто перед прыжком, а в сорока метрах сзади выгнул по-кошачьи седую спину бурун максимального хода. Лейтенант Русначенко тоже увеличил скорость катера, но противника не видел.
- Где он? - нервозно спрашивал он.
Вдруг воздух вспыхнул и заблистал. Русначенко заслонился, не понимая, откуда фиолетовая резь в глазах. Два осветительных снаряда, выстреленных из пушки, опускались на маленьких парашютах, разливая над морем пронзительный свет. Наступила будто бы тишина. Лоснилась палуба, как бы выхваченная из тьмы. Замерли головы в стальных зеленых касках. Глаза щурились, как у совы в дневной час. А вокруг за блестящей чернотой полярной ночи уже сводились в одну точку прицелы и визиры, тянулись пальцы к ревунам, к спусковым крючкам и гашеткам, замерла в стволах перед прыжком сварливая сталь.
Русначенко таращился, не соображая, откуда ждать огня. От волнения он уже плохо различал, где север, где юг, где остался свой берег и где побережье, занятое противником. Мрак за чертой мертвенно-белого света будто сгустился крутым киселем, выхватив, как на арене, такой маленький, такой деревянный катер. И катер словно остановился, хотя мчался на самом полном. Свет «фонарей» на парашютиках, легко обгоняя катер, его «раздевал».
Капитан второго ранга Чекуров не был так ослеплен. Он заметил, что «фонари» и крупные снаряды летели спереди и чуть справа, взрываясь в буруне за кормой. На полном ходу бурун более заметен, чем сам торпедный катер. Судя по плотности огня, стреляло не менее тридцати стволов, калибром в 100 и 127 миллиметров. За шесть-семь минут они выбросили навстречу атакующим торпедным катерам тысячу снарядов. Потом спереди и слева ударили цветными цепочками-трассами скорострельные автоматические «эрликоны». Каждый огонек был небольшим снарядиком. Они неслись густо, похожие на снежинки в метель, вспыхивающие под уличным фонарем.
«Где же скрываются транспорта?» - размышлял Валентин Андреевич, прорываясь сквозь цепочку кораблей охранения.
Приборов ночного видения и радиолокации на катерах еще не было, потому приходилось только догадываться о расположении кораблей противника. Догадываться под прицельным огнем, потому что вражеские наводчики пристрелялись. Тонкий деревянный корпус катера сотрясался от ударов, и было непонятно, что бьет в борт: ставшая на дыбы студеная вода, тугая взрывная волна или раскаленный дробленый металл.
Осколки снаряда попали в правую турель, повредили прицельный визир, ранили пулеметчика Черепанова в руку, в грудь и в ногу выше колена. Что-то острое и горячее хлестнуло Чекурова по спине, но ему было некогда разбираться. Для командира дивизиона важнее собственных ощущений оказалось стремление видеть сквозь темноту. И он в конце концов догадался, что спереди и левее идут с тралами корабли врага, расчищающие путь от морских мин. На тральщиках нет больших пушек - только «эрликоны». Спереди и правее ухали пушки сторожевого корабля противника, который возглавлял силы конвоя. Он особенно мешал нашим торпедным катерам. Как ни хотелось Чекурову сберечь торпеды для самых крупных целей, приходилось учитывать, что на этом сторожевике много артиллерии и опытные хладнокровные противники.
- Атакуйте эС-Ка-эР! - приказал Валентин Андреевич лейтенанту Русначенко. - Только не увлекайтесь. На него хватит и одной торпеды. Остальные для транспортов.
Вся спина Чекурова от шеи до крестца горела, будто исхлестанная крапивой. Валентин Андреевич представить себе не мог, что кожаный реглан на меховой подкладке, форменный китель и свитер - все на нем иссечено, подобно решету. Потом хирург, работая пинцетом и скальпелем, извлечет из спины пригоршню мелких стальных осколков. Санитар собрал их в эмалированную мисочку - все в запекшейся крови… «Как ягода брусника», - подивился он. Силой взрыва брошенные на броневой щит осколки отскочили от него и, уже обессиленные, только лишь рассекли кожу и мышцы спины. Но все это выяснилось в базе.
В бою капитан второго ранга Чекуров был занят только атакой. Повинуясь его приказу, лейтенант Русначенко развернул флагманский катер, прицелился и нажал рукоять стрельбы. Правая носовая торпеда, вздрогнув, нехотя поползла боком к борту, но почему-то не опрокинулась в воду. Русначенко растерялся. Он нажимал оставшиеся три рукояти одну за другой, но остальные торпеды даже не сдвинулись.
- Всем на правый борт! - вскричал Чекуров. - Толкайте ее ногами!
Шесть моряков во главе с боцманом Зимовцом навалились на первую из торпед, ту, что подползла ближе всех к борту. Их мускульная сила удесятерилась отчаянным желанием победить, но и этого оказалось недостаточно…
Сторожевик-цель стремительно приближался. Русначенко, чтобы не столкнуться с ним, завертел штурвалом, разворачивая катер влево. Он совсем забыл, что слева и чуть сзади мчится ТКА-14, которым временно командовал старший лейтенант Дмитров.
Валентин Андреевич был готов оттолкнуть растерявшегося лейтенанта, сам схватить штурвал, но это только увеличило бы опасность столкновения двух торпедных катеров. Несчастья не произошло только потому, что ТКА-14 поотстал. Его скорость была чуть поменьше. Но вот и Четырнадцатый промелькнул, волоча за собой хвост дымовой завесы. Дмитров, атакуя, прикрывал ею своего напарника.
- Ну-с! - сдержанно сказал Валентин Андреевич, когда флагманский катер укрылся за дымом. - Что имеете доложить по поводу отказа торпедных сбрасывателей? - Чекуров, спрашивая, только лишь картавил больше обычного.
Сбивчивое объяснение Русначенко было невероятным по своей нелепости. Оказалось, кто-то оставил открытыми вентили и воздух высокого давления вместо толкания поршней механизма сбрасывания торпед свободно высвистел наружу.
- Запасные баллоны есть?
Оказалось, что и об этом не позаботились. Что толку было сердиться? Чекуров с самого начала знал, что команда этого катера еще не готова к бою. Сердиться на них было бы так же несправедливо, как упрекать пятиклассника в том, что он еще не может выдержать экзаменов в институт. Следовало сказать этим ребятам спасибо за то, что сумели отвлечь артиллерийский огонь противника на себя и при этом ухитрились не погибнуть.
В темноте проклюнулось световое пятно и тотчас набухло, созревая крупной клубникой. Вместе с грохотом взрыва старший лейтенант Холодный, уже никого не стесняясь, нарушил режим радиомолчания. Он донес, что им потоплен транспорт, водоизмещением в пять тысяч тонн. Неудачная атака Русначенко помогла второй группе торпедных катеров незаметно проскользнуть к центру конвоя.
Небо опять озарилось белой вспышкой и громыхнуло куда основательнее. Осветительные фонари-снаряды, всплески, юркие цепочки синих, желтых, зеленых, красных, фиолетовых огней - все это перебросилось теперь к северу. Понаблюдать со стороны - очень красиво, если не знать, что каждая такая вспышка или цветной огонек несет в себе смерть.
ТКА- 12 опаздывал с докладом. Позже стало известно, что лейтенант Паламарчук двумя торпедами потопил самый крупный корабль охранения, а сам был тяжело ранен. ТКА-12 потом долго преследовала группа сторожевых катеров противника.
Капитан второго ранга Чекуров ожидал следующего взрыва. Радист непрерывно вызывал старшего лейтенанта Дмитрова. Не дождавшись ответа, уже догадываясь о том, что ответа от Дмитрова не будет, командир дивизиона наблюдал из темноты, как возвращались к остаткам конвоя немецкие сторожевые катера. Каждый из них, приближаясь, включал на верхушке мачты - на клотике - белый сигнальный фонарь, свет которого означал: свои, не стреляйте по нам. Как было бы здорово, воспользовавшись подсмотренным сигналом, проскользнуть вслед и на выбор отправить по целям все четыре торпеды. Но по чьей-то небрежности флагманский катер не мог использовать свое мощное оружие.
- Возвращаемся в базу! - объявил командир дивизиона.
Тянулась вокруг бесконечная ночь, глухая у горизонта, жидко мерцающая вблизи. Усталое небо каменно облокотилось о море. И море, продрогнув, плевалось каменеющими брызгами. Начиналось обледенение. А пуще всего навалилась усталость. Утомились изрешеченные, наспех залатанные катера и сбавили скорость. Изнемогли люди от полусуточной бессменной вахты, от дикого напряжения поиска, а главное, оттого, что все без остатка силы были отданы в скоротечном бою.
Первый на флоте групповой удар торпедных катеров по конвою противника можно было считать состоявшимся. Он не принес полных результатов из-за поспешной подготовки, на которую вынудили обстоятельства. Конечно, капитану второго ранга В. А. Чекурову надо было бы выбрать для себя более подготовленный катер. Но этот был в ту пору единственным, с лучшей аппаратурой радиосвязи, лучшим вооружением и самой высокой мореходностью. К сожалению, возможности выбора катеров появились лишь несколько месяцев спустя.
Трое суток команда бывшего Пятнадцатого катера чутко прислушивалась к гулу работающих моторов. Если по звуку казалось, что какой-то катер входит в Салму, все, не сговариваясь, выскакивали и в кромешной тьме мчались к причалу. Но ТКА-14 во главе с временным командиром старшим лейтенантом Дмитровым не вернулся из боя, в буквальном смысле канув в воду. В Салме опрашивали каждого очевидца, пытаясь выяснить хоть какие подробности. Пулеметчик с одного из катеров утверждал, что старший лейтенант Дмитров будто бы потопил вражеский тральщик. Но тогда в районе морского боя был бы отмечен третий торпедный взрыв. Посты наблюдения и связи с Рыбачьего и Среднего, артиллерийские батареи береговой обороны и штаб Северного оборонительного района подтвердили вечером 22 декабря только два взрыва в районе мыса Лангбунес. Скорее всего, тому пулеметчику очень хотелось, чтобы ТКА-14, несмотря ни на что, прослыл победителем.
Лишь через несколько лет, уже после войны, нашлись непосредственные свидетели. По их словам, Евгений Сергеевич Дмитров сближался с конвоем, отвлекая огонь на себя. Вокруг ТКА-14 полыхала огненная метель, не давая серьезных повреждений. Выбрав цель, Дмитров лег на боевой курс, и тут произошла случайность, увы, не редкая на войне. Шальной снарядик небольшой автоматической пушки пробил навылет голову командира. Зажатый по грудь в тесном люке ходовой рубки мертвый командир по-прежнему стоял, и руки его, цепко сжимая штурвал, продолжали вести катер по направлению к цели. К сожалению, никто из команды ТКА-14 не заметил, как проскочили точку залпа, не сбросив торпеды. Потом стрелять было уже бесполезно: на торпедах все равно не успели бы открутиться похожие на детский пропеллер вертушки-предохранители. Такие торпеды бы не взорвались, а катер все сближался и сближался с целью.
Евгений Сергеевич Дмитров даже после смерти не промахнулся. Катер, ведомый коченеющими руками, на полном ходу врезался в борт вражеского тральщика.
Задним числом куда легче видеть и плюсы и минусы. Недаром ведь сказано: знал бы, где упаду, так бы соломки подстелил. Но главный вывод был сделан сразу.
«Этот бой окончательно подтвердил целесообразность использования торпедных катеров на Северном театре в условиях ночного Заполярья» - так заявил Командующий флотом на разборе операции.
Давно прошли все реальные сроки ожидания ТКА-14. Черное небо над Салмой вызвездилось и стало подвижным. По небу в гулкой тишине неземной ветер трепал голубые занавески. И на всех катерах трепыхались, следя за небом, магнитные путевые компасы. Занавески росли, вспыхивая розовыми, зелеными, багровыми бликами. Что это? Бутоны? Букет? Пышный букет без цветов, потому что ночь без рассвета, потому что мороз. Какие цветы в этих, в «высоких», широтах? Полярное сияние играло над Салмой и казалось Андрею Малякшину венком с жестяными крашеными листочками, с розами из вощеной бумаги. Такие венки продают у ограды кладбища. Они кажутся грубыми, зато не вянут.
Боцман, главный старшина Александр Филинов, тоже посмотрел вверх и сказал:
- Очень не хотелось мне менять номер нашего катера. А теперь думаю, пусть называется Сто четырнадцатым. Все какая-то память нашему командиру и десяти парням, пропавшим вместе с ним.
Глава 7. НА ТРОЙКАХ С БУБЕНЦАМИ
19 февраля 1944 года
Старший лейтенант Я. А. Вышкинд на политинформации зачитал письмо. Краснофлотец Шепелев, который его получил, стоял рядом с заместителем командира отдельного дивизиона. Он смотрел на товарищей сухими глазами. Только зрачки пламенели.
«Здравствуй, дорогой Ванечка!
Шлю тебе горячий привет из освобожденного Таганрога. Твою открытку получили Горловы и передали ее мне, Зое Новиковой.
Ванечка, сообщаю тебе печальную новость. В мае или июне сорок второго года, не скажу точно, фашистские гады расстреляли твою мать вместе с многими десятками жителей - стариками Таганрога. Преступная банда обманным путем вывезла всех стариков якобы на Украину во избежание голодной смерти. Но старики не увидели правобережья Днепра, они погибли под самым городом Таганрогом, от рук палачей-эсэсманов.
Лида, твоя сестра, с семьей, в лютую зиму спасаясь от голода, выехала из Таганрога и нет от нее вестей. Вряд ли им удалось найти пристанище и пищу.
Сестра Шура с мужем и семьей была забрана в рабство к фашистам, но Гриша, Шурин муж, умер еще в дороге от голода, а какая судьба Шуры и ее детей неизвестно. Забраны в рабство и младшие - брат Вася и сестра Поля, - где они и что с ними - до сих пор неизвестно.
Я очень рада, что хотя ты один остался в живых, ты заступишься и отомстишь фашистской немчуре за все их злодеяния.
Шлю тебе привет и желаю всего хорошего, а главное - возвратиться в наш родной город с полной победой над врагом…»
Выступать никто не хотел, хотя заместитель командира призывал к активности и сердился.
- Может, сестры еще отыщутся? - сочувственно предположил Леонид Трунов. - Или младший брат?
- Хиба ж в том дило? - вскочил комсомольский организатор Иван Ярошенко.
Он выкрикивал знакомые всем слова о священной мести, о воинском долге, от волнения путая русскую речь с ридной мовой. Говорить все это вслух было совсем не обязательно. Что же другое можно почувствовать, узнав о зверском уничтожении большой семьи? Здесь вместо слов требовались дела. В прошлом году вот так же сдержанно встретили письмо краснофлотца Кузнецова из-под Сталинграда:
«Будете проезжать через станцию Баскунчак, на разъезде трех путей отдайте честь братской могиле, где похоронены наши товарищи. Мы особенно огорчены потерей лейтенанта Петра Ивановича Хапилина, замечательного командира катера. За жизнь погибших товарищей мы спросим десятки жизней фрицев. Будете на море - ищите и топите фашистов без всякой пощады».
Сколько после того ушло в цель торпед, где пальцем по густой смазке писали: «За Сталинград!», «За нашего Хапилина!»?!
Радист Трунов поддерживал надежду на то, что еще могут найтись некоторые из родственников Ивана Шепелева. Без такой надежды ему будет очень трудно перенести страшные вести из разоренного дома. Иван Ярошенко возражал напрасно, но ему прощали, зная, что он родом из-под Одессы, которая пока не освобождена.
До письма из Таганрога Ивана Шепелева знали в Салме разве только в лицо, и в этом не было ничего удивительного: в дивизион влилось более сотни новых бойцов. Изменения произошли и в команде бывшего ТКА-15, который стал ТКА-114. Там без сожаления расстались с Нытиком и приняли двух юнг-мотористов, двух Николаев - Рымарева и Ткаченко.
Вскоре пришел срок спускать Сто четырнадцатый на воду. Когда катер закачался, всплыв с тележки слипа, на борту собралось избранное общество из флагманского и прочих корабельных инженеров, которые самолично лазали в трюм, но не находили там ни слезинки. Вместе с инженер-механиками был мичман Попов, с достоинством принимавший поздравления, и какой-то востроглазый лейтенант, с виду лет двадцати пяти. Лейтенант вначале помалкивал, а потом встал в проходе между двигателями, где двое едва бы разминулись, и объявил:
- Пробоина под карбюратором правого мотора!
Никакой пробоины там, конечно, не было. Андрей Малякшин, сообразив, что это просто проверка расторопности, гаркнул: «Есть!» и попытался вежливо обойти торчавшего на дороге лейтенанта.
- Отставить! - скомандовал тот и снова повторил: - Пробоина под карбюратором правого мотора!
Малякшин с криком «Есть!» попробовал перескочить к месту условной «аварии» по желобу между цилиндрами, но опять был остановлен словом: «Отставить!»
«Чего ему надо? - озлился Андрей. - Сам же меня не пускает».
Когда третий раз прозвучала та же самая «вводная», Малякшин, рванувшись по проходу между моторами, так двинул на ходу лейтенанта, что тот не удержался на ногах. Перескочив, Андрей достиг места «пробоины» и через секунды доложил о ее заделке.
- Отлично! - сказал, подымаясь, лейтенант и прибавил: - В таких случаях не надо церемониться. - Потом лейтенант пожал Малякшину руку, сообщив: - Я ваш новый командир Виктор Иванович Шленский.
«Значит, испытывает! - ревниво взглянул Андрей. - Ну, поглядим!»
Командиров, как и родителей, себе не выбирают. Разница лишь в том, что родители всегда одни, а командиров есть с чем сравнивать. Лейтенант Шленский показался Андрею чересчур тоненьким в синем кителе «в рюмочку». Дмитров выглядел основательнее. Это уж всегда так. Сколько еще в команде будут сопоставлять слова, распоряжения, поступки одного и другого. Чем авторитетней был прежний, тем труднее привыкать к новому командиру, каким бы он ни был.
- Отлично, старшина второй статьи, - повторил лейтенант. Андрею стало непонятно, кого хвалят, и он невзначай оглянулся: не стоит ли кто за спиной?
- К вам относится. Вы ведь - Малякшин?
- Старший краснофлотец Малякшин.
- Нет, старшина! Поздравляю. Пришивайте лычки и отправляйтесь временно на Сто семьдесят второй. Пока наш катер не готов, пойдете с ними на боевое дежурство.
Дальше все шло обыкновенно.
Из Пумманок уходили в поиск, обледеневали, возвращались ни с чем, вместо дневного отдыха заправлялись бензином из бочек, снова отправлялись в поиск на пятнадцать - семнадцать часов… И так далее до чугунной усталости. Отоспаться можно было только когда отменяли выходы из-за шторма.
Монотонный походный ритм сбился после прибытия в Пумманки капитан-лейтенанта А. О. Шабалина, который еще не знал о том, что через несколько дней станет Героем Советского Союза. С Шабалиным появились незнакомые офицеры и взвод бойцов в зеленых ватниках, с лыжами, автоматами и огромными заплечными мешками.
Кто- то из салажат по наивности спросил, куда они собрались.
- Разве не знаешь - скоро масленица, - серьезно сообщил чернявый боец без знаков различия.
Катерники удивились. Молодежь слыхала, что так называется в народе праздник, когда до отвала едят блины и устраивают всякие потехи.
- Ну?
- Ну и решили организовать народное катание на тройках…
- С бубенцами, - добавил капитан-лейтенант из штаба флота, а все остальные рассмеялись.
В шутке не было выдумки. Разведывательному отделу штаба Северного флота приходилось учитывать многое. Например, там знали, что немецкие егеря набирались из жителей горных селений на склонах Альп, то есть баварцев или австрийцев. Они в основном были католиками, и в субботу 19 февраля, по их религиозному календарю, наступит родительский день, когда чтут память умерших родственников. Следовательно, в субботу вечером «егеря» обязательно перепьются, резко упадет бдительность наблюдательных постов и меткость береговых артиллерийских батарей.
Дальняя набеговая операция наших разведчиков в Маккаурсанн-фиорд была специально назначена в родительский день, и еще с понедельника наступала масленая неделя, или масленица, когда наши предки катались, запрягая в сани лошадей, украшенных лентами и колокольчиками. Торпедные катера, по мнению офицеров-разведчиков, ничем не уступали конным тройкам.
Как- никак на каждом нашем катере стояло но три мотора, в которых бились тысячи лошадиных сил.
Пункт высадки разведчиков находился в семидесяти милях, или ста тридцати километрах, от Пумманок. Где-то в тех местах отстаивались вражеские конвои перед броском через огненный Варангер-фиорд. Командованию Северным флотом требовалось уточнить это показаниями пленного «языка».
Ужинали за час до выхода в море. И разведчики, и катерники за одним столом. Рядом с Малякшиным сидел командир отделения Матвеев. Потрепались о том о сем, посмеялись, и тогда Андрей решился спросить: не страшно ли гулять по вражьим тылам?
- Мы же там не одни, - объяснил Матвеев.
- Кто ж еще?
- Норвежцы! И они, заметь, у себя дома, где, говорят, помогают стены. Есть у них, к примеру, поселок Итре-Киберг, у мыса Кибергнес.
Малякшин кивнул. Хотя там он не был, но мыс видел не раз.
- …Так его, - улыбнулся Матвеев, - оккупанты зовут промеж себя «кляйн Москоу», что значит «маленькая Москва».
- Кремль похожий?
- Кремля вообще нет, зато все мужчины в партизанах.
Еще поговорили о стрелковом оружии и ручных гранатах. Матвеев особенно одобрял противотанковые гранаты. Для кармана, правда, они тяжеловаты, зато взрыв их ставит грузовик на попа.
- Кого же берут к вам в отряд?
- В основном спортсменов. И то не каждого. Младший лейтенант Леонов отбирает лично.
Леоновым оказался тот чернявый шутник в ватнике без знаков различия. А помянул о бубенцах капитан-лейтенант Павел Григорьевич Сутягин, свободно говоривший по-немецки и по-норвежски.
Оба они пошли на головном ТКА-12 вместе с А. О. Шабалиным, который считался мастером ориентации в темноте у чужих берегов.
Провести катера именно в нужное место было непросто, если в наличии имелся только магнитный компас, который на качке «гулял» из стороны в сторону, показывая все, что угодно, но не градусы курса. А лага - прибора, измеряющего пройденное расстояние, - на катерах вообще не было. Длину пути определяли на глазок по оборотам моторов.
В рубке не было даже столика для морской карты. Сложенная гармошкой карта запихивалась в планшет, где сквозь целлулоидное окошко показывала осьмушку с тусклыми очертаниями берегов. Между Перс-фиордом и Сюльте-фиордом изрезанный материк торчал на карте «рогатой чертовой рожей со свиным пятачком» - мысом Харбакен, а дальше к северу наклонился «мордой белого медведя». Сюда, «к медвежьему горлу», притулилось селение Маккаур, а на ушах зверя - мысе Мульвикпюнтен - обычно вспыхивал маяк.
Но маяк по военному времени включали редко, свиной пятачок мыса Харбакен опознать не удалось из-за снежных зарядов.
Если глядеть с моря, все скалы похожи и не имеют ничего общего с медведями или чертями. Еще хуже, когда и глядеть не на что. Снежная круговерть штриховала плотно, и снег в густом мраке тоже казался черным. После пяти часов слепого плавания нельзя приближаться к берегу на авось. Того и гляди, напорешься на камни. Торпедные катера имели право вернуться, но они шли вперед.
Еще через час наблюдателям удалось различить очертания мыса Вайнесодден с железной будкой навигационного огня. Это означало, что катера проскочили далеко к западу. Повернув обратно, надо было одиннадцать миль бежать до «ушей медведя» и еще пять до «кончика морды». Капитан-лейтенант Сутягин из штаба флота в сомнении покрутил головой, однако согласился с расчетами. Другого выхода все равно не было.
В два часа ночи ТКА-12 подошел к маяку и спустил резиновые шлюпки, за ним стал высаживать разведчиков ТКА-172. Несколько развиднелось. В глубине фиорда увидели еще одну мигалку и догадались, что попали совсем не туда. Это оказался Босс-фиорд, «загривок белого медведя», а не горло его.
- На то мы разведчики, - суховато сказал капитан-лейтенант Сутягин, - чтобы не теряться от неожиданностей.
До вражеского логова было рукой подать. Оно затаилось, скрытое в таинственной черноте. Только маячный прожектор, пробегая по кругу, перелистывал гребни прибоя, тонул и всплывал, мерцая искрами на заснеженных кручах. Ожидание мотало нервы. Едва дождались четырех зеленых проблесков, которые означали: снимайте меня в месте дачи сигналов.
На первой же резиновой шлюпке доставили «языка». Старик-маячник при виде разведчиков объявил:
- Яй ер нурман (то есть: «Я норвежец»).
На столе в его доме обнаружили горячие блины, малосольную семгу. Маячник порядочно нагрузился в одиночку. Нетвердо встав из-за стола, он не совсем понял, кто явился к нему в гости. Старик вдруг добавил:
- Сталин - капут!
- Взять! - приказал Леонов. - Что-то не слышал такого от норвежцев.
- Пройдемте, папаша, - смеялись разведчики. - Давно бы вам пора знать, как вредно пить до «белой горячки».
Уже на катере, увидев в каютке командира портрет Верховного Главнокомандующего в маршальской форме, пленный заморгал, задумался и объявил:
- Гитлер - капут!
- Вот теперь попал в точку, - серьезно ответил часовой. - Что значит наглядная агитация! Как увидел - хмель сразу вышибло.
- Отпусти, сударь, - вдруг попросил старик, вполне по-российски. Акцент его речи заключался не в интонациях. Это был мертвый русский язык, которым общались эмигранты.
- Вот как заговорил? - удивился «сударь» в матросской форме. - Нет уж, папаша, не выйдет. С тобой надо еще разобраться.
Было уже пять часов утра. Дальнейшая задержка могла поставить катера под удар противника на долгом обратном пути. ТКА-12 с более опытной командой подошел ближе к полосе прибоя, прямо из пены выхватывая высадочные средства. Из восьми резиновых шлюпок шесть попало на головной катер и две на ведомый. На каждой вернулось по три человека. Несложный подсчет подтверждал: возвратились все. Уточнять по фамилиям было некогда. Едва шесть разведчиков для уравнения нагрузки перескочили на борт Сто семьдесят второго, оба торпедных катера, взревев моторами, на полном ходу ринулись из длинного каменного коридора, который называется фиордом. С точки зрения пунктуальных егерей-наблюдателей, обнаруживать себя с такой шумной наглостью были способны только немецкие сторожевые катера: унтербоот егер.
Берега спокойно проводили разведчиков. Недаром ночью все кошки серы. Баренцево море с хлюпом всосало их на открытый простор или, как называл Шабалин, «в голомя». И вдруг волна ударила с оттяжкой по корпусу, да так, что заскрипели, жалуясь, дубовые ребра - шпангоуты.
Отрываясь от Босс-фиорда, озабоченные тем, чтобы он не проводил пушками, на катерах не сразу оценили силу встречного ветра. Он рвался с востока порывами до восьми баллов.
Катера уже не взбегали, а карабкались на волну. Гребни опрокидывало на палубу, и палуба приседала, шатаясь от многотонной нагрузки. Даже крупным кораблям приходится лихо в такой шторм, а катера вполне могли захлебнуться. Им нельзя было искать укрытия у вражеских берегов. Вопреки пределам мореходности и здравому смыслу катера углублялись в открытое море. Для них просто не существовало другого выхода.
Даже внизу на вахте у среднего мотора Малякшин чувствовал, что катер все сильнее зарывался носом. Сигнала аварийной тревоги не давали, но Андрей обеспокоился и заглянул в ходовую рубку. ТКА-172 с трудом выдерживал направление движения, рыская от ударов волны. Соленые брызги хлестали ливнем, клубились метелью, застили горизонт.
Молодого командира катера подменил на руле опытный боцман Шиян, но и бывалому моряку не удавалось править точнее. Сломало и смыло за борт лыжи разведчиков и весла резиновых шлюпок, оборвало и унесло брезент с носовой пулеметной турели. Теперь каждая волна, накрывая палубу, свободно протекала в носовой четырехместный кубрик, в кладовую и в каютку радиста. Разведчики вычерпывали воду касками и ведрами. Но много ли вычерпаешь, если водопад скатывался через каждые двенадцать секунд?
- Не видите - тонем! - сказал Малякшин. - Надо задраить турель.
- Без тебя не пробовали! - разозлился боцман и объяснил, что пулеметчика при такой попытке сбило с ног и его едва удалось схватить за непромокаемый ледериновый реглан.
- Если хочешь, пытайся изнутри, - добавил Шиян. - Хотя все равно не выйдет. Конструкцией не предусмотрено.
Насчет конструкции боцман был прав, но Андрея его рассуждения все равно не устраивали. Зря, что ли, его с самого начала морской службы учили, как бороться с водой, а лейтенант Шленский, как нарочно, подстроил тренировочку без церемоний. Среди бойцов-разведчиков многие раньше служили на кораблях. Им много объяснять не пришлось.
В круглой горловине поперек зубчатого обода на осях-цапфах вращалось тело крупнокалиберного пулемета. Его удалось отвинтить и затащить в кубрик. Из толстого брезента выкроили кругляш, который в конце концов удалось расклинить деревянными брусьями и подпереть. Вода, конечно, сочилась, но уже не лилась. Затем плотно закрыли брезентом все отверстия ходовой рубки. Малякшин стал откачивать воду ручной помпой, разведчики по-прежнему действовали ведрами. Уровень воды наконец стал поддаваться.
В десятом часу утра увидели в рассветной мгле берег с правого борта. Это мог быть только полуостров Рыбачий. Сто семьдесят второй катер отдал якорь в тихом ковше Вайда-губы. В его носовом кубрике и других отсеках еще оставалось пять тонн забортной воды.
Когда участники катания «на тройках с бубенцами» собрались все вместе, среди них не оказалось командира отделения Матвеева. На каждом из катеров считали, что он возвращался на другом. Обшарив все отсеки: «Может, где спит?» разведчики опять заспорили об арифметике: восемь шлюпок по три бойца в каждой - железно получалось двадцать четыре, задачка для первоклассников. Или одна из шлюпок возвратилась недогруженной, но этого никто не подтверждал.
- С арифметикой все правильно, - согласился капитан-лейтенант Сутягин, - а про пленного забыли. Пленного доставили тоже на шлюпке. Двадцать четвертым был он…
Еще восемнадцать суток простояли катера в Пумманках, выжидая погоды для возвращения за Матвеевым в Босс-фиорд. Но море беспрерывно штормило, а наступающая весна стремительно сокращала границы темного времени суток. Ко второй декаде марта повторная набеговая операция на торпедных катерах стала уже нереальной.
Месяцев через восемь, уже после освобождения Печенги, Андрей Малякшин услышал от людей, возвращавшихся из фашистской неволи, рассказ о том, как егерские патрули обнаружили в скалах одинокого нашего бойца и трое суток осаждали его целой ротой. Тот казался неуязвимым, зато сам побил многих врагов. Когда же кончился боезапас, стал боец на крутой обрыв и чайкой спикировал в воду фиорда.
Так было или не так? Кто знает? Переходя из уст в уста, молва становится легендой. Во всяком случае разведчика Матвеева не обнаружили среди бывших узников фашистских лагерей.
Глава 8. «ВСЕ РАВНО КАК НА КУРОРТЕ»
1- 4 апреля 1944 года
На рубке восстановленного матросскими руками ТКА-114 уже не было направляющих полозьев для реактивных снарядов «катюши». Применить их в бою ни разу не удалось. Время ракетных катеров на Севере еще не пришло. Сто четырнадцатый снова был в боевом строю, но он словно потерялся среди крупных и скоростных катеров, которые теперь прибывали в Салму десятками. Из новых катеров создавалось сразу два дивизиона: второй и третий. Бывший отдельный дивизион просуществовал всего два с лишним месяца. Теперь его назвали просто «первым», а капитан второго ранга Валентин Андреевич Чекуров формировал из трех дивизионов крупное соединение торпедных катеров - бригаду. Он был назначен начальником ее штаба. Вечером 29 марта лейтенант Шленский впервые вывел Сто четырнадцатый на боевое дежурство. В рубке катера находился новый командир первого дивизиона капитан-лейтенант В. П. Федоров, переведенный на действующий флот с Дальнего Востока. Настроение у всех было праздничным. Вновь стоял в рубке у пульта управления двигателями старшина первой статьи Николай Рязанов, в моторном отсеке - старшина второй статьи Андрей Малякшин с двумя юнгами, сидел в носовой пулеметной турели старшина второй статьи Степан Тучин, в рубке за пулеметом был боцман главный старшина Александр Филинов, а в куцей каморке радиорубки умостился старший краснофлотец Леонид Трунов с наушниками на голове.
Эфир пока молчал, и Леонид, зная, что в грохоте двигателей все равно никто не услышит, мурлыкал песню о легендарном матросе Железняке: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…»
Песня была самая актуальная. Накануне Москва салютовала войскам - освободителям Херсона и Николаева, и уже не было сомнений в том, что Одесса - следующая на очереди. Сам Трунов был коренным чалдоном из-под Новосибирска, но он как бы вез эту новость Ярошенко, коллеге с ТКА-13 и вдобавок комсоргу, который, конечно же, уже все знал и так.
Сто четырнадцатый шел на смену Тринадцатому, но получилось иначе. У ТКА-13 не ладилось с высадкой разведчиков в бухту Пеуровуоно, или, по-нашему, Долгая щель. Она и впрямь была щелью, каменным распадком с отвесными берегами, глубокой и узкой горько-соленой «рекой». Всего шесть миль отделяло эту губу от входа в Петсамовуоно, через который шло фронтовое снабжение врага и вывозился в Германию концентрат руды никеля. Вот почему скалы здесь были долблеными, скрывающими пушки, наблюдательные посты, прожектора. Будто бы отсюда выскакивали «егерботы» для отражения наших торпедных атак по конвоям.
- Солдаты называются «егеря», а катера - «егерботы», - сей же момент прицепилась братва. - Пехоту посылают в матросы? Ха-ха-ха!
- Ничего смешного здесь нет, - возразил лейтенант Шленский. - Егеря, точнее, «бергегеря», по-немецки значит: «горные стрелки или охотники». «Боот» - это «катер». Следовательно, «егербот» - «морской охотник», как и у нас.
Разведчики лейтенанта Кокорина, высадившись на берег и зарываясь днем в снег, наподобие полярных куропаток, должны были все, что нужно, увидеть, подслушать, зарисовать и через трое-четверо суток ожидать возвращения за ними торпедных катеров.
Высадка в нужном месте была поручена катернику со стажем, которому подчинили командира ТКА-13 лейтенанта Виктора Лихоманова. Но стаж, увы, не всегда равнозначен опытности, в отдельных случаях рождая только самоуверенность. Обнаружив у берега сильный прибой, старший из катерников запретил высадку группы Кокорина из опасения, что резиновые шлюпки перевернутся. Разведчики согласились, понимая, что промокший человек неминуемо замерзнет, прячась в снегу. Через сутки зыбь на море улеглась, зато резко упала видимость.
- Шлюпки на воду! - приказал старшой без всякого сомнения.
Что он углядел в густом снегопаде? С расстояния двух миль вход в Пеуровуоно обычно выглядит в виде ущелья, причем западный берег отличается темным цветом и крутизной. Но с катера вообще ничего не было видно.
- Погодите спускать! - усомнился лейтенант Кокорин. - Пройдем еще вдоль берега на запад…
Десять минут спустя слегка развиднелось.
- Вот она! - опять заявил старшой. - Видите? Как на ладони!
Лейтенант Кокорин, однако, не увидел. Здесь, в ближайшем прифронтовом тылу противника, ошибка в месте высадки могла стоить жизни всем разведчикам и срыву их операции. Лейтенант не желал действовать на авось.
Повернув на обратный курс, еще двадцать пять минут шли малым ходом на подводном выхлопе моторов и в поредевшем снежном заряде едва не наткнулись на очень похожее ущелье.
- На сей раз точно! Шлюпки на воду!
- В третьем месте и каждый раз «точно»? - отозвался Кокорин. - Так не бывает.
- Вы что же? Боитесь?
- Не доверяю! - холодно уточнил разведчик. - Вам лично не доверяю! И потому предпочитаю возвратиться в базу…
Новый командир дивизиона В. П. Федоров, отстранив путаника, поручил организацию высадки Герою Советского Союза капитан-лейтенанту А. О. Шабалину, который пользовался авторитетом у разведчиков. В сумерках 31 марта из Пумманок вышел ТКА-114 лейтенанта Виктора Шленского, имея за кормой ТКА-13 лейтенанта Виктора Лихоманова. Первый боевой поход «двух Викторов» был разыгран как по нотам. Шабалин вывел катера точно к месту высадки. Но близко подойти не удалось. Валуны обнажались и тонули в мощном накате и клокотали в студеном кипятке.
- Прибой похлеще, чем в тот первый выход, - заметил Кокорин, натягивая резиновый гидрокомбинезон, который, к сожалению, не был надежен, предохраняя только от брызг.
- Снова прикажете отменять высадку? - спросил комдив Федоров.
- У моря погоды не жди, - заметил Шабалин. - А воевать, гляди-ко, надо.
- Я разве отказываюсь?
- Вот и ладно, - кивнул Шабалин. - Я еще удивлялся: ну, напутал человек. Раз нет видимости, с любым бывает. Не надо бы с ним так резко…
Первый Герой среди североморских катерников характером был мягок и не любил конфликтовать. Кокорин, не соглашаясь, мотнул головой. А комдив Федоров резковато напомнил:
- Решайте, лейтенант! Я не слышал определенного ответа.
- Подмокнет один - возвращаются все! - обратился Кокорин к своей группе. - Докладывать обязательно! Поняли?
На капитан-лейтенанта Федорова он даже не оглянулся, по молодости лет самолюбиво подчеркивая, что не обязан отчитываться - раз по службе не подчинен. Но Федоров вовсе не настаивал.
Тем временем Шабалин подошел к гребцам надувных шлюпок, проверяя, захвачен ли дрек, другими словами - маленький четырехлапый якорь.
- А как же? - приговаривал он. - Вдруг в полосе прибоя возьмете ребят на закорки? Пока выволочете сухого на берег, шлюпку-то унесет…
Труднее всего пришлось гребцам на обратном пути. Накат с ревом дробился о камни, мощными толчками отталкивая облегченные шлюпки без пассажиров, накрывая баллоны и задирая их торчком. Гребцы изо всех сил «галанили» веслом, используя его как движитель и как руль. Глядеть на них с палубы катера было страшно, хотя надутая резиновая шлюпка сама по себе никогда не потонет и прибой чаще всего забирает себе тех, кто перед ним в страхе отступил.
Группа лейтенанта Кокорина после выполнения задания вышла на побережье в два часа ночи 3 апреля, в восьмистах метрах западнее места высадки. Разведчики обессилели, хотя были здоровы. Обморожений не было, только ноги распухли от долгого лежания в снегу. Сухой паек остался нетронутым. В основном согревались малыми дозами спирта и сосали конфеты. Вместо воды употребляли снег, и от этого у всех распухли десны, губы и языки. Куртки и штаны на меху южноамериканской ламы альпако обмерзли и промокали. Но все это было уже позади и казалось пустяками по сравнению с результатами рейда.
На восточном берегу Пеуровуоно они нанесли на карту причалы тех самых «егерботов», в проволочных заграждениях вокруг оказались мины шрапнельного действия и световые мины с натяжными взрывателями. Загораясь, они факелами освещали большой район. А самое главное, были подслушаны разговоры горных егерей о каких-то чудодейственных системах обнаружения под названием «вюрцбург-прибор» и портативный «фройя-прибор». Это оказались первые сведения о применении противником радиолокации.
Только через сутки и четырнадцать минут терпеливого, томительного лежания в снегу лейтенант Кокорин заметил в море силуэт торпедного катера и замигал в его сторону фонариком, передавая условный сигнал: «Снимайте меня западнее места высадки».
Ветер стих. Море слегка топорщилось и лизало пологий пляж.
- Все равно как на курорте, - напутствовал гребцов главный старшина Филинов и едва не сглазил.
Шлюпки живым манером смотались туда и обратно, доставив всех разведчиков на борт Сто четырнадцатого катера. На берегу еще оставалось припрятанное снаряжение: запасные резиновые шлюпки, неприкосновенный запас продовольствия, боеприпасы. Если тайник обнаружат, противнику многое станет ясно: кто наведывался и для чего? В этот момент ударил орудийный выстрел.
- Прогреть все моторы, - распорядился лейтенант Шленский, а Кокорин встревоженно оглянулся на комдива.
- Делайте свое дело, - успокоил его Федоров. - Уверяю вас, мы в любом случае не бросим шлюпок и гребцов.
Когда снаряжение уже поднимали на борт торпедного катера, снова ахнул выстрел с берега. В двадцати метрах справа по носу поднялся столб пены, похожий на огромный развесистый дуб, - это разорвался снаряд крупного калибра. И катер тотчас рванулся к нему, точно хотел укрыться под кроной дуба. Лейтенант Шленский поступил так, хорошо зная, что два снаряда в одно место не падают. Тогда берег одновременно сверкнул тремя огоньками. Это был уже не выстрел, а залп. Три дуба выросли с разных бортов катера, сомкнувшись над палубой седыми кронами, накрывая ее водой и осколками. Такой залп так и называется - накрытием.
Меткость вражеской батареи была удивительной. Скорее всего на ней уже стоял радиолокационный «вюрцбург-прибор».
А Шленский вдруг остановил катер с полного хода, и он замер на месте, как вкопанный. Артиллеристы врага не ожидали такого. Их снаряды, перелетев, как бы догоняли убегающий катер и разорвались далеко впереди. Лейтенант Шленский умело играл в «кошки-мышки», и ему удалось ускользнуть невредимым.
Глава 9. ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ МИНУТ
22 апреля 1944 года
Через две недели Шленскому и Лихоманову приказали вновь высадить разведчиков во вражеском тылу. Медлить с этим было нельзя. Темное время суток съеживалось стремительно. 27 апреля над Варангер-фиордом начинались белые ночи. А с побережья еще не ушла зима. Только снег, по-полярному сухой и сыпучий, в котором нога проваливалась до грунта, теперь, подмокая на солнце, стал липнуть. На нетронутом белом ковре там и сям отпечатались строчки звериных следов. Рыжие лисы, издалека заметные на снегу, ловили мышей-леммингов даже при солнце, не обращая внимания на множество вооруженных людей. Много было всякого оружия на полуостровах Рыбачий и Средний, но оно предназначалось не для лисичек.
Перед выходом в море из Пумманки радист Леонид Трунов затеял игру в снежки, и команды ТКА-13 и ТКА-114, радуясь неизвестно чему, обвалялись и промокли, как школьники.
- Леня! - кричал Ярошенко. - Сбрей со щек баки! Что ты подражаешь буржуям?
- Ничего, Иван Яковлевич, комбриг разрешил мне отпуск. Вот вернусь с моря, поеду в Новосибирск и женюсь. А там пусть Оля решает: может, я в баках еще красивее…
- Ха, подывитесь, який гарный! Пока ты в отпуск соберешься, Олечку летчики увезут. Сам же признался, что она в летной школе… - Потом Ярошенко отдышался и заговорил серьезнее: - Хлопцы, не забудьте: завтра какой день! Владимиру Ильичу исполнилось бы семьдесят четыре года. Так неужели мы подарок ему не сделаем на день рождения?
- Братву бы тихо проводить, - показал Малякшин на разведчиков. Он не надеялся совместить шумную торпедную атаку с таким деликатным боевым заданием.
- Со всем справимся, - пообещал комсоргу Трунов. - Флот и рыбу научит песни петь…
Ночь выдалась звездная. Стелилась дымка по спокойной воде. Средний двигатель ворчливо пришептывал, пуская пузыри в воду, пряча в ней выхлоп. Темнота с левого борта шевелилась грязными лохмотьями-ремошками, и только опытный взгляд различал в неопрятной бахроме приметные мысы, ущелье Пеуровуоно, горловину Суоловуоно, устье реки Ворьемы, по которой годом спустя установят государственную границу с освобожденной Норвегией.
ТКА- 13 шел головным. На нем держал свой брейд-вымпел неугомонный командир дивизиона капитан-лейтенант Василий Федоров, который не пропускал ни единого боевого выхода. Виктор Шленский, с недавних пор старший лейтенант и командир звена, вел ТКА-114 в кильватер, то есть вслед головному катеру.
Время, подобно моторам, скучно тарахтело на «малом ходу», пока не прожег ночь, не заморгал частыми проблесками маяк на островке Итре-Коббхольмен. И тогда минуты, теснясь, затолкались не в очередь, а торпедные катера, не медля, развернулись навстречу врагу. Зажегся, погас, снова зажегся и пошел молотить вспышками фонарь в белой восьмигранной башне на мысу Ворьема. Сомнений уже не оставалось: маяки светили конвою и тот был близко. Высадку разведчиков Федоров отложил, но докладывать об этом не стал, соблюдая радиомолчание. Шленский следовал за ТКА-13, как привязанный, отлично понимая маневры командира дивизиона.
Перескакивая от мыса к мысу, катера ложились в дрейф. Моряки прислушивались, всматриваясь в темноту, но прежде ощутили носом присутствие химического дыма. В 2 часа 16 минут пополуночи на дистанции пятнадцать кабельтовых, или без малого три километра, разглядели юркие тени немецких сторожевых катеров. Их насчитали пять единиц, потом из тьмы вылупились еще три таких же «егербота».
Капитан- лейтенанту Федорову стало ясно, что это передовой отряд охранения конвоя. Укрытые дымом транспорты следовали чуть отступя. Авангард противника был грозной силой. Каждый из восьми «егерботов», почти не уступая в скорости торпедным катерам, в три раза превосходил их по водоизмещению. Они располагали пушками калибром ствола 85 миллиметров и 40 миллиметровыми пушками-автоматами. Звено торпедных катеров могло противопоставить только четыре пулемета, калибром 12,7 миллиметра. Казалось бы, верней, действуя из засады, пропустить мимо передовой отряд «егерботов» с его подавляющим огневым превосходством и неожиданно атаковать транспорты с никелевым концентратом-«файнштейном». Но только этот прием противник знал слишком хорошо, чтобы допустить еще раз. Зеленая ракета над «егерботами» означала, что те обнаружили торпедные катера. Перед капитан-лейтенантом Федоровым оставалось только два выхода: либо благоразумно отступить, либо идти на прорыв…
Когда в моторном отсеке Сто четырнадцатого катера прозвучал сигнал тревоги и сразу за тем дали полный ход всем трем двигателям, старшина второй статьи Андрей Малякшин, нарушая порядок, высунулся по пояс из люка. Он увидел, как навстречу летели огненные змейки и неторопливые пылающие шары. Андрею с перепугу показалось, что вся эта иллюминация из трассирующего металла предназначалась лично ему. Но, взяв себя в руки, он убедился, что шары и змейки, чуть не доходя до него, сворачивали в сторону и, быстро мелькая вдоль борта, уходили за корму.
- Вот гады! Бьют, как из шланга льют! - в сердцах крикнул Малякшин.
Его никто не услышал. На полных оборотах моторы орали хором, как оглашенные. Спрыгнув обратно в отсек, старшина показал трем своим юнгам кулак, рывком выбросив его вперед. Боксерский жест означал: «боевая тревога без дураков. Будьте внимательны!» Саша Косулин и два Николая - Рымарев и Ткаченко - серьезно кивнули. Непохоже было, что они еще не обстрелянные.
Корпус катера стал явно вздрагивать. Малякшин ощущал короткие, шуршащие звуки. Деревянный корпус принимал пули и осколки, и этого не мог заглушить истошный рев натруженных моторов. И еще, задолбив в палубу, словно дятлы, ударили очередями пулеметы ДШК. В машину передали сигнал: «Дым!» Малякшин бросился переключать выхлоп среднего двигателя на специальную аппаратуру.
Звено торпедных катеров, не размыкая строя, шло на прорыв, навстречу «егерботам», развернувшимся полукольцом. Те, окружая, били вперехлест, и было невероятно трудно, не дрогнув, лезть к черту в пекло.
Взрыв в боцманской пулеметной турели сорвал коробку с патронной лентой, смял прицел. Пригоршня осколков, хлестнув по каске главного старшины Александра Филинова, разлетелась рикошетом. Один из них на излете зацепил бровь боцмана. Пулемет поперхнулся, но ненадолго. Зарядив новую коробку с патронами, смахнув с глаза багровую слезу, Филинов опять гвоздил прямой наводкой. Частые огоньки-трассеры загорались на донышке каждой пули. Вырываясь из дула пулемета струйкой, огоньки плыли затем потихоньку вдаль и вроде сами находили цель.
Капитан- лейтенант Федоров сблизился с «егерботами» до тридцати -сорока метров. Быстро созревал рассвет, выявляя на чужих высоких палубах осиные жала пушек и людей, копошащихся возле них. Моряки редко видели своих врагов так близко: лицом к лицу. Из-за торпед, привязанных к откидным тележкам на палубе катера, хлестнули очереди из личного оружия разведчиков, которые, наоборот, очутились в привычной обстановке ближнего стрелкового боя. Вся разница, что на берегу всегда находились окопы, ямки, либо складки местности, годные для укрытия. А палуба торпедных катеров была голой, ходовая рубка - фанерной…
Зачем командиру дивизиона понадобилось сближаться с превосходящими силами врага до пистолетного выстрела? Виктор Шленский догадался, в чем дело, только увидев, как цветные огоньки выстрелов ближних «егерботов» поднялись над мачтой Сто четырнадцатого, а дальние «егерботы» прекратили огонь из опасения поразить своих. Высокий борт вражеских сторожевых катеров создавал вокруг каждого из них «мертвую зону», куда их пушки стрелять не могли. Смелым броском Лихоманов и Шленский прорвались туда и на какой-то момент очутились в безопасности. Враги растерялись от такого нахальства, и этого мига оказалось достаточно, чтобы звено торпедных катеров прорвало кольцо окружения и скрылось в дыму.
Моторы засосали в отсек грубый искусственный туман, который бил но ноздрям и легким, раздирая их, как напильником. Малякшин, кашляя, все ждал победного окончания атаки. С его поста у среднего мотора через верхнее окно в палубе, которое называется «световой люк», был хорошо виден кусочек длинного тела торпеды, и ее неподвижность была обидной.
«Не удалась атака, - понял Малякшин, почувствовав, как накренился торпедный катер в крутом повороте. - Вот если бы был жив Дмитров…»
Тут его вызвали в ходовую рубку. Старший лейтенант Шленский без всякого смущения от неудачи скомандовал осмотреться.
- Пробоин много, но все надводные. Забиваем пробками. Двигатели в порядке. Топлива полных два бака, - перечислял Андрей, разглядывая море в сером дыму.
Пустое было море. За ложной завесой противника не оказалось транспортов. «Егерботы», подобно полицейским собакам - доберман-пинчерам, - уже рычали за кормой. Вот первый силуэт показался из дыма, тотчас залаяв пушками. Но Тучин и Филинов встретили его огнем, ударив точно по моторному отсеку. «Егербот» закачался без хода и, «Ахтунг! Ахтунг!», был тут же растерзан остальной сворой. В дыму и в суматохе погони враги приняли своего за подбитый торпедный катер.
Выскочив наверх для проверки бензоотсека, Малякшин увидел раннее солнце, мутным диском плававшее в чем-то сероватом и вонючем, вроде негашеной известки. В тумане было непонятно, куда спешили и зачем. Двигатели исходили свирепым криком, бешено вращая винты.
Капитан- лейтенант Федоров пока не мог своими ограниченными силами совладать с вражеским авангардом. Торпедные катера были окружены вторично, опять прорвались и опять не нашли целей. Кто же знал, что противник впервые применил новую схему защиты? При угрозе атаки торпедных катеров транспорты утыкались носом к берегу как можно ближе к своим береговым батареям. С моря их заслоняли крупные военные корабли, а передовой отряд «егерботов» действовал на значительном расстоянии в две-три мили. Как ни пытался Федоров произвести глубокий обход, ему не давали. Командир дивизиона понимал, что новый прорыв будет бессмыслен и гибелен, но противник, готовясь к решительной схватке, ждал именно прорыва. Почему бы ему не подыграть, а потом озадачить неожиданностью?
- Шленский, как там у вас? - спросил комдив в микрофон и услышал ответ:
- Норма… Прием…
- Не забыли еще ПСП? Цифровые значения?
В ПСП, то есть в «Правилах совместного плавания», имелась таблица сигналов, которую зубрят вроде таблицы умножения. Капитан-лейтенант Федоров имел в виду флаг «девять», подъем которого на мачте означает: «поворот все вдруг на обратный курс». Но сказать точнее по радиотелефону было нельзя, чтобы враг не догадался, как его собираются обманывать.
- Вас понял, - отозвался Шленский. - Исполню любой сигнал.
Третья атака выдалась самой кровавой, прежде всего потому, что, по замыслу комдива, она была ложной, но противнику ни в коем случае нельзя было показывать этого. На палубе между торпедами лежал убитый разведчик Бодрон.
Старшина второй статьи Степан Тучин был ранен. У него облипла штанина, хлюпало в сапоге, а боль пока не пришла.
- Трунов! Давай коробку! - то и дело рычал пулеметчик.
Вороненый ствол ДШК с ребрами воздушного охлаждения от перегрузки пошел сизыми разводами. Брызги от близких всплесков, попадая на ствол, вздувались пузырями и запекались солью, как плевки на каленом утюге.
- Товарищ командир, вы ранены! - заметил старшина группы мотористов Николай Рязанов, стоявший рядом со Шленским в ходовой рубке.
- Молчи, - сквозь зубы отвечал старший лейтенант. - Сейчас не до того…
«Егерботы» опять развернулись полукольцом и шли лоб в лоб. Их орудия и автоматические пушки сверкали беспрерывно, посылая трассы, блеклые при солнечном свете. Деревянные корпуса торпедных катеров, вздрагивая, принимали пули и осколки. На Сто четырнадцатом в районе бензоотсека показался дым. Андрей Малякшин тотчас выскочил из машины. Горели брезентовые чехлы торпедных аппаратов. Быстрее, пока не рванули бензобаки, старшина сгреб чехлы в охапку, сделал шаг к борту и тут же сообразил: за борт нельзя. Брезент может затянуть под винты и обломать их. Тогда Малякшин с грудой тлеющих чехлов побежал к корме. Вокруг него огневой метелью неслись снаряды и пули. Шаг, еще шаг, еще, и чехлы полетели за корму.
Над противником взвилась ракета. Крайние «егерботы», увеличив ход, начали замыкать кольцо.
Момент был критический, и тогда в наушниках шлемофона у Шленского раздалась команда:
- Сигнал «девятка», повторяю: сигнал «девятка». Исполнить!
Шленский, крикнув: «Вас понял…», резко крутанул штурвал. Накренившись в сторону противника, торпедные катера с отвратительной медлительностью разворачивались. Сосредоточенный огонь противника устремился к беззащитным бортам.
- Трунов! Давай еще коробку! - снова потребовал старшина второй статьи Степан Тучин.
Радист не отозвался. «Нашел время стучать морзянкой на ключе?» - раздраженно подумал пулеметчик, соскочил за новой коробкой и тут первый раз охнул, наступив на промокшую от крови ногу.
Крупный снаряд, разворотив борт, ворвался в машинное отделение и громыхнул над головой юнги Николая Ткаченко. Уже потом установили, что он попал в дубовый угольник, соединяющий ребро катера с брусом подпалубного перекрытия. Ткаченко, отпрянув, поразился, что уцелел. Он видел, что старшина второй статьи Малякшин и Николай Рымарев лежат между моторами, что моторы яростно воют, крутятся - им хоть бы хны.
Юнга наклонился помочь, но Андрей Малякшин очухался сам. Он встал, мотая башкой, ощущая в ней некое затмение. Приложил к глазу ладонь. Ей было тепло и липко. Заслонил правый глаз и увидел другим рваную дыру в борту. Тогда прикрыл левый и убедился: глядят оба. В той рваной дыре виднелось кипящее море в частоколе падающих всплесков, которые были почему-то не белого, а багрового цвета. Между тем Николай Ткаченко помог Рымареву, увидел, что старшина в кровище, и вытащил у него из нижнего века здоровенную дубовую щепку. Малякшин смутился: зря только напугал ребят. Правда, из пальца тонкой струей била кровь, которая всего перепачкала, при падении было сломано ребро. Но все это были сущие пустяки, которые тут же забылись, когда моторы вдруг стали снижать обороты. Ощутив это по тембру грохота, старшина схватился за отвертку.
«Ей- богу, не умом догадался, в чем причина, -рассказывал он потом. - По уму надо было осмотреть мотор, зажигание, подачу топлива, масляную систему, проверить, богатая или бедная смесь». Вместо этого Малякшин бросился к карбюратору и пробил засоренную сетку отверткой. Двигатель тотчас набрал обороты.
Юнга Рымарев, восхитившись таким пониманием техники, сделал то же самое на своем моторе. Саша Косулин - на своем. Юнги вели себя заправскими мотористами. Однако Саша, работая, не отнимал ладони от лица. Малякшин бросил в него комок ветоши. Косулин, обернувшись к командиру отделения, показал большой палец ногтем вверх. На привычном в грохоте двигателей языке жестов это означало: «Все в норме!» Вот с этой «нормой» юнгу Косулина после боя доставили в госпиталь. А тогда он и вида не показал, что его достал фашист.
Самое главное, мотористы не допустили снижения скорости катера в самый серьезный момент, когда на обратном курсе он уходил от преследования «егерботов».
- Дым! - приказал старший лейтенант Шленский.
Андрей Малякшин хмуро выполнил что от него требовалось. Не ведая о том, что третья атака захлебнулась намеренно, старшина мотористов очень командира не одобрял. «Столько вертеться около конвоя, - с раздражением думал он, - так покалечить катер и не найти момент для выпуска торпед». Катера, по мнению Малякшина, убегали позорно, заслонившись дымом.
Одним из последних снарядов, посланных вдогон, «егерботы» попали на Сто четырнадцатом в баллон с кислотой. Едкая жидкость, стекая с палубы через пробоины, попадала на кожух среднего двигателя и с него - в трюм. Соединяясь с морской водой, кислота разлагала ее. Отсек наполнился вонючей дрянью, от которой не унимались слезы и небо стало с овчинку. Но моторы работали, и отойти от них было невозможно никак.
Когда баллон с кислотой опустел, дымовая завеса иссякла сама по себе и Малякшин даже обрадовался. Надоели ему бесконечные команды: «Дым!», «Стоп дым!», от которых не было никакого толку. Старший лейтенант Шленский приказал зажечь дымовые шашки - большие железные бочки, укрепленные на палубе. Потом их сбросили на поверхность воды и резко отвернули с прежнего курса.
Одураченные «егерботы» еще долго шарили во мгле среди плавающих и плюющихся дымом бочек. Враг не подозревал, что оба торпедных катера, израненные, но не потерявшие воли к победе, резво бегут к востоку на розыски транспортов, которые фашисты берегли вроде шкатулки Кащея Бессмертного. Найти-то нашли, однако четвертая атака оказалась не легче. На Сто четырнадцатом задело осколками панель управления левого мотора. Старшина Малякшин унимал машинное масло, хлеставшее из пробитой трубки. Обмотав трубку куском резины, он прижимал ее тугими кольцами медной проволоки. Один глаз у Малякшина затек, по рукам его текла кровь, перемешанная с горячим минеральным маслом. Рядом контуженный Рымарев чинил бензопровод. Левый мотор по-прежнему грохотал, не сбиваясь с ритма. Бортовая обшивка и верх машинного отсека светились насквозь россыпью звездного неба в ореоле белой сосновой щепы.
В зияющей дыре от большого снаряда Малякшин вдруг увидел хвост падающей за борт торпеды. Винты ее, раскручиваясь, промелькнули блестящим кругом. Катер, скинув такой груз, облегченно выпрямился и тут же склонился набекрень в лихом развороте. Опять осточертевший дым рвал глотки мотористов, который раз вышибая слезу. Откуда взялся дым, они не знали. Своего «дыма» на Сто четырнадцатом уже не было.
Минут через пять из ходовой рубки стали помаленьку сбавлять обороты моторам и приказали перейти на скрытный подводный выхлоп. Боцман Филинов отстегнул ремешок своей каски и вдруг увидел на стали вмятины. Его тронули за ногу. Снизу, в проеме наклонного трапа в машинный отсек, глядела всклокоченная, одноглазая, копченая маска.
- Ну как? Не зря? - спросила маска густым басом Андрея Малякшина. - Мы взрывов не засекли.
- Не зря, - пасмурно успокоил боцман. - Было два взрыва. И еще каких! А с тобой чего?
- Трахнуло дубовой щепкой, - криво ухмыльнулась страшная маска. - Вроде как деда Щукаря.
Филинов не засмеялся.
- Леню Трунова убило, - сообщил он.
На море было тихо и солнечно. Часы показывали 3-30 утра. Четыре атаки, вместившие в себе столько драматических событий: и ранения, и гибель бойцов, и славную победу, - уложились всего в шестьдесят шесть минут. Потом, когда ТКА-114 поднимут в Салме на знакомом слипе, флагманский механик бригады Андрей Александрович Рихтер с мелком в руке насчитает 283 пробоины в корпусе и надстройке Сто четырнадцатого катера. 104 пробоины насчитали в корпусе ТКА-13. По мнению флагманского механика, катера спасла именно легкая деревянная обшивка. Крупные снаряды, свободно прошибая доски, успевали вылетать с другой стороны и взрывались уже в море.
Командир первого дивизиона Василий Панфилович Федоров подвел итоги первой на флоте дневной атаки вражеского конвоя:
- Лейтенант Лихоманов потопил транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн с дистанции четыре кабельтова. Старший лейтенант Шленский торпедами уничтожил сторожевой корабль и еще «егербот» во встречном бою…
- Какие усматриваете ошибки? - спросил новый командир бригады, капитан первого ранга А. В. Кузьмин.
- Повторяю: потоплены транспорт, эС-Ка-эР и эС-Ка, - сдержанно настаивал Федоров, именуя сторожевик и «егербот» сокращенно: СКР, СКА. - А если говорить об ошибках, то на обратный путь для нас не вызвали воздушного прикрытия.
- Разберемся, - остро взглянул Кузьмин.
Все шло заведенным порядком: вычертили кальки маневрирования, составили боевое донесение, поздравили с победой, заполнили и подписали наградные листы. Затем собрались у домика санитарной части: кто на перевязку, а все остальные на похороны.
Старший краснофлотец Леонид Трунов будто спал. Ивана Ярошенко так и тянуло тряхнуть его за плечо: «Чего дрыхнешь? Вставай! Отдохнем после войны!»
Писарь из штабной канцелярии отложил отпускной билет Лени в город Новосибирск, полностью оформленный - с подписью и печатями, - и заполнил бланк извещения о гибели смертью храбрых. А ведь Леню Трунова ждала на побывку мать. Оленька готовилась к свадьбе. Иван Ярошенко смотрел на мертвого друга, вспоминая вчерашний шутливый разговор, и вдруг его пронзила мысль о том, что никогда у Леонида с Оленькой не будет детей. Значит, они тоже как бы убиты. Погибли, еще не родившись. Старший краснофлотец Трунов сложил голову в жестоком бою. Это еще можно понять. А будущих детей его и внуков… Их-то за что?
Пулеметчику Степану Тучину было трудно представить, как осколок снаряда достал радиста, внизу достал, в каюте катера, а не на палубе. Осколок пробил борт, потом эбонит левого наушника и вошел в голову Трунова, не оставив кровоподтека. Смертельное ранение, а такое крохотное - три миллиметра. Носил бы Трунов стальную каску, и мог остаться в живых.
Но как совместить каску с радионаушниками? И мотористы обходились без касок на своих постах. Знали, что дерево не броня, что, кроме скорости и маневра, нет у них другой защиты. Но борта торпедного катера красили такой же масляной краской серого, шарового, цвета, как и любую сталь. Бортовая обшивка катера пока цела, выглядела очень надежно…
Дорога с кладбища в Салме круто идет под гору. Степан Тучин прыгал по ней с костылем. Перебинтованные мотористы кое-как его поддерживали. Кто охал, кто выражался, кто понуро молчал. Андрей Малякшин вспомнил Утесова. Зачем ему петь ерунду: «Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет…»? Так не бывает! Откуда Утесов взял?
- Ну а в бою? - возразил Николай Рязанов.
- В бою - другое дело, - рассуждал Андрей отсыревшим басом. - Там не до того… Там надо работать…
Глава 10. «КАТЕР ТОНЕТ! СНИМИТЕ КОМАНДУ!»
15 сентября 1944 года
В Баренцевом море любой залив называется губой, а по-норвежски - фиордом. Существуют губы Воронья, Щербиниха, Захребетная, Кислуха, Лауш, Лобаниха, Мертвецкая, Подпахта, Оленья и множество других. Одна из таких губ, достаточно широкая при входе, глубоко вдавалась в материк. Отвесный гранит сдавливал пульсирующие воды в длинную протоку, которая, разветвляясь и расширяясь, приводила в укромную бухту.
- Ну как, нравится новая база? - спросил командующий флотом, посетив это место.
- Хреново здесь, - не сморгнув глазом, ответил один из боцманов. - Гауптвахта готова, а бани еще нет!
Адмирал рассмеялся. Матросы заржали в голос прямо в строю. Комбригу Кузьмину ответ не понравился, но, делать нечего, пришлось улыбнуться тоже. Не станешь же объяснять, что перебазировались десантом почти на голые скалы, не дожидаясь, пока военные строители хоть что-нибудь предъявят к сдаче. Торопливость не порок, когда побуждается необходимостью рассредоточения. Попросту говоря, катера у причалов в Салме стали напоминать сельдей в бочке. Их стало так много, что любая случайная бомба могла уничтожить едва ли не дивизион катеров. Народный комиссар Военно-Морского Флота, увидев такое дело, предупредил, что в случае налета вражеских самолетов не потерпит никаких оправданий. Вот и пришлось пошевеливаться, неизвестно на что променяв Салму, обжитую еще с довоенных времен.
Капитан первого ранга Кузьмин и сам понимал, что баня нужна в первую очередь, да только дикая природа сопротивлялась. Строить здесь было невероятно тяжело. На крутых угорах долбили террасы, соединяя их лестницами, рубленными в граните. Растресканный камень не держал фундаменты, а сваи в такой грунт не забить «хлебным паром», то есть без специальной техники.
Командующий флотом засмеялся вовсе не потому, что его так уж позабавила ворчливая прямота боцмана. Просто он вспомнил, как 9 мая 1944 года враг учинил налет. «Фокке-Вульфы-190» прорвались в Салму не без потерь сквозь зенитный огонь, торопливо бомбили причалы и, видно, не сразу разобрались, что целей-то нет. Совсем пустяковая вышла у них задержка: каких-нибудь пару дней.
Губа, где теперь обосновалась бригада торпедных катеров, тоже имела имя собственное, но в разговорах ее называли просто Губой, с прописной буквы. С прежних времен здесь сохранился рыбацкий деревянный барак. Его заняли штаб и политотдел, а чердак, утеплив, разгородили на каютки для офицеров. Все остальные пока ютились в сырых землянках.
Словом, торпедные катера ускользнули из-под удара за счет «быта». Теперь быт заедал, а фашистская авиация осатанела. 17 мая в 00 часов 50 минут обнаружили плавающую мину к западу от Рыбачьего. Над Варангер-фиордом сияло ночное солнце. Еще год назад такая же погода позволила противнику заблокировать дежурные катера в Пумманки. А теперь Сто четырнадцатому и Сто семьдесят второму приказали запросто выскочить в фиорд и уничтожить мину.
В 1 час 5 минут, или, по-военному, 01-05, с берега противника в районе Коббхольм-фиорда поднялась цепочка белых сигнальных ракет в сторону торпедных катеров. А еще через семь минут из облаков вывалились два «фокке-вульфа», с высоты пятьдесят метров швырнули четыре бомбы и ринулись на штурмовку с кормы. Навстречу им протянулась очередь спаренной скорострельной авиационной пушки «ШВАК», установленной на палубе ТКА-114.
Получился как бы воздушный бой, а вражеские пилоты не любили таких неожиданностей. Правда, бомбы упали недалеко: в нескольких метрах. От прямого попадания старшему лейтенанту Шленскому едва удалось ускользнуть.
ТКА- 172 был атакован вторым заходом и с носа. Бомбы сбрасывались уже с трехсотметровой высоты, и от них было гораздо легче увернуться. В это время с аэродромов Рыбачьего уже взмыли по тревоге наши дежурные истребители. Мимолетная схватка без урона с обеих сторон показала, что вовсе не сквозная светлота определяет погоду в Варангер-фиорде. Торпедные катера держали связь на одной радиоволне с летчиками и выскакивали из Пумманок в любое время суток.
Давно ли, экономя буквально на всем, они сражались наскоком с превосходящими силами противника? Все поменялось, как во сне: из горстки катеров - целая бригада, вооруженная самой лучшей по тому времени техникой.
Оставалось только научиться воевать. Как это сделать? Возьмите, к примеру, двух бойцов: один пусть будет сильный, а другой - ловкий. Но ведь первый вполне может повстречать выносливого противника, а второй, скажем, хитрого. Трудно заранее сказать, кто кого победит. Другое дело, если сильный и ловкий окажутся такими друзьями, что им не надо даже слов, достаточно лишь подмигнуть, и уже ясно, кому как действовать. Вот такая неразлучная пара одолеет противников наверняка. На военном языке тесная дружба разных боевых сил называется взаимодействием. Вот почему начальник штаба бригады торпедных катеров часто ездил в штаб авиации флота, приглашал в Губу морских летчиков. Экипажи катеров на дежурстве в Пумманках встречались с истребителями эскадрильи, выделенной для их защиты.
Начальник политического отдела капитан третьего ранга Андрей Евгеньевич Мураневич тоже занимался отработкой взаимодействия, в своем, конечно, роде. Как-то ему доложили о том, что один из вновь прибывших из пехоты офицеров оказался с серьгой в ухе. В прежние времена, большей частью среди боцманов парусного российского флота, такой обычай существовал, но чтобы серьгу носил советский капитан-лейтенант, начальнику политотдела видеть не доводилось.
- Зачем это вам? - удивился он. - Не лучше ли снять?
- Рэжжте мэня на пятаки! Нэ сниму! Отэц носил? Да! Дэд носил? Опять - да! Я тоже буду носить. Только так!
- Хорошо, хорошо, - ответил Мураневич, только сейчас обратив внимание, что перед ним жгучий брюнет. - На ваши национальные обычаи никто не посягает.
К цыганской серьге вполне можно было привыкнуть, но дело заключалось не только в ней. Вспыльчивый капитан-лейтенант оказался младшим братом прославленного аса, который отличился еще в небе Республиканской Испании, потом стал генералом и в сорок втором погиб в неравном воздушном бою.
- А брат ваш носил серьгу? - не удержался Мураневич.
Собственно, ответа не требовалось. Фотографии молодого, очень симпатичного генерала не раз публиковались в печати. Генерал обходился без украшений.
- Почэму спрашиваете? Повсюду слышно: «Младший брат, младший брат…» Прэждэ всэго я сам по сэбэ. Только так! Три года на фронте - раз. И за три года чэтырежды повышен в чине…
Личное дело подтверждало: из курсанта военно-морского училища Павел за короткий срок стал пехотным капитаном, но старший брат рос в званиях еще быстрей. Вначале Павел гордился знаменитым родственником, потом захотел сравняться славой. Почему-то ему казалось, что на флоте легче сделать карьеру, хотя морское дело он основательно подзабыл, вообще не имел навыков в управлении катером и очень обижался, получая замечания от младших в звании, но более опытных моряков.
Начальник политотдела про себя посочувствовал: нелегко человеку мириться с ролью младшего брата. Ему бы прежде чем доверить катер, неплохо бы «оморячиться» под рукой хорошего командира, но, к сожалению, не было для этого ни времени, ни возможностей. Штаб и политотдел бригады требовали, чтобы командиров катеров, которые долго воевали на сухопутье, посылали на задания в паре с самыми авторитетными морскими офицерами.
Этой установке нисколько не противоречило временное объединение двух катеров из разных дивизионов: ТКА-13 и ТКА-213. Катера были разными по конструкции - второй и быстроходней, и маневренней, и лучше вооружен. Командовал им тот самый Павел с серьгой в одном ухе. Капитан-лейтенанта на время дежурства в Пумманках подчинили старшему лейтенанту Виктору Лихоманову, три года воевавшему на катерах.
Павел был задет, что им командует младший в звании, а Виктор Лихоманов ничего не заметил. У него хватало своих забот. На рейде в момент приемки горючего с баржи отличился юнга Таращук, исполняющий обязанности боцмана. Проверяя дымаппаратуру, он перепутал краники и закрыл Губу вонючим сухим туманом. За это Лихоманов получил нагоняй от командира бригады. Одного за другим из сплоченной команды ТКА-13 забирали парней с боевым опытом, заменяя молодежью, которую учили на ходу.
ТКА- 13 и ТКА-213 отправлялись из Губы вечером 6 сентября. Отдав швартовы, они поочередно разворачивались к выходу из бухты, когда на берег прибежал приятель Лихоманова и, сложив ладони мегафоном, заорал, размахивая телеграммой:
- У те-бя, Ви-тя, ро-дил-ся сы-ы-ын!
- Виктор Митрофанович, разрешите поздравить с первенцем, - сказал главный старшина Иванов, который стоял рядом с Лихомановым в ходовой рубке ТКА-13. Сказал и сам понял - не те слова. Надо бы найти посердечнее.
Но командир из всех слов услышал только одно, порывисто стиснув протянутую руку.
- Сын! - воскликнул он. - Неужели сын?
Лихоманову захотелось немедленно послать жене корзину цветов вместе с самыми нужными, самыми нежными словами. Но о цветах не стоило даже мечтать. Телеграмма на его имя пришла из глубокого тыла, и даже ответить на нее было возможно только после возвращения из боевого похода. По радиотелефону допускались только служебные переговоры, и то не всегда. Но слова переполняли Лихоманова, слова требовали немедленного выхода, и тогда он, не отрывая пальцев от штурвала, вдруг стал рассказывать старшине команды мотористов Иванову о том, какая у него замечательная жена, и как они познакомились, и как объяснились, и какое это редкое везение встретить в жизни родную душу.
Александру Ивановичу Иванову нелегко было поддерживать такой разговор. «Двадцать пять лет, и уже сын, - с горечью думал он. - А мне - тридцать и даже знакомой девушки нет. Откуда им здесь взяться?…»
Лихоманов все говорил и говорил. Иванов отвечал ему, как мог. Никак невозможно было омрачить радость своему командиру…
14 сентября в донесениях воздушной разведки появились признаки формирования крупного конвоя из Киркенеса на север. Эти сведения на командном пункте бригады торпедных катеров нанесли условными значками на морскую карту, расчерченную красной тушью на мелкие квадраты, наподобие шахматной доски. Это было очень удобно: скажешь по радио: «Квадрат Глаголь-шестнадцать», и все, кому положено, знают, что речь идет о Бек-фиорде, в глубине которого расположен порт врага Киркенес.
Командир бригады Кузьмин решил атаковать противника у мыса Маккаур, который, помните, напоминает на карте голову белого медведя. Так далеко от наших баз противник уже не будет опасаться торпедных катеров.
Ударная группа из шести единиц во главе с капитан-лейтенантом Василием Федоровым вышла из Губы в 20-00. Дежурному звену старшего лейтенанта Лихоманова поручили отыскать конвой в Варангер-фиорде и донести по радио направление и скорость его движения. Казалось, все было продумано, учтено и рассчитано. Однако Лихоманов в море никого не нашел, и маяки на побережье фиорда не загорались. В 2 часа ночи 15 сентября капитан первого ранга Кузьмин передал по радио приказ обеим группам возвращаться в базу.
Командный пункт бригады торпедных катеров размещался на вершине двухсотметровой горы неподалеку от Пумманки. В хорошую погоду отсюда был виден весь обширный фиорд. В начале четвертого часа утра наблюдатели с командного пункта различили густой дым, скрывший берега от Петсамо до Киркенеса. Кузьмин прикинул по карте, где могло находиться дежурное звено Лихоманова, и сам взял микрофон:
- Следуйте быстрее в квадрат «Глаголь-шестнадцать»!
«Вас понял…» - тотчас откликнулся динамик голосом старшего лейтенанта и надолго замолк.
Время сочилось по каплям, и каждая капля била по нервам. Ничего нет хуже ожидания.
- Возможно, противник подсунул нам ложные сведения, чтобы катера израсходовали горючее, - предположил начальник штаба Чекуров. - И на рассвете готовят прорыв из Петсамо?
Кузьмин опять поглядел на карту и вышел на связь с дежурным звеном:
- Пройдите от квадрата «Глаголь-шестнадцать» до «Аз-двадцать четыре», после чего отходите в квадрат «Веди-двадцать шесть», - распорядился он.
Было 04- 17 утра. Торпедные катера ТКА-13 и ТКА-213, согласно приказу комбрига, мчались вдоль побережья от Бек-фиорда к Пеуровуоно, каждый навстречу своей судьбе.
Мотористы на Тринадцатом замерили в баках остаток бензина. Его оставалось в обрез - только лишь дойти до базы. Но Лихоманов не стал сообщать об этом комбригу, полагая, что в штабе тоже умеют считать.
- Приказы надо выполнять, - сказал он Иванову. - А в базу, на худой конец, притащат на буксире.
Командир дежурного звена шутил для поднятия настроения. Кто же знал, что вскоре этот самый «худой конец» многим покажется самым благоприятным исходом и все будут жалеть о том, что он не состоялся.
Катера мчались навстречу рассвету. И мрак отступал, и панорама чужих берегов с правого борта становилась контрастнее. В бинокль уже можно было различить каменную пирамиду, сложенную на мысе Варденес, вход в бухту Пасвикхамн, а чуть левее по штилевому морю расстилалась черная дорожка пароходного дыма. До чадившей трубы одного из транспортов было около сорока кабельтовых, то есть семь с половиной километров. Приглядевшись, Лихоманов успел различить шестнадцать или восемнадцать кораблей и судов.
Навстречу дежурному звену двигался вражеский конвой, который искали всю ночь.
Условный радиосигнал от Лихоманова поступил на командный пункт бригады в 05-02. К этому времени ударная группа капитан-лейтенанта Федорова находилась у полуострова Рыбачий. Тридцать миль, другими словами, пятьдесят шесть километров, отделяли ее от противника. Ударная группа наполовину состояла из старых катеров, и после девяти часов непрерывного движения их топливные баки оказались почти пустыми. Перенацеливая группу в квадрат «Г-20», комбриг был вынужден предупредить Федорова, чтобы каждый командир катера сам подсчитал свои возможности для атаки.
Что делать? Приходилось «по одежке протягивать ножки».
Торпедные катера дежурного звена, которые находились в темной стороне горизонта, были обнаружены противником только через восемь минут. Над «егерботами» передового отряда взвилась зеленая ракета. Виктор Лихоманов видел такой же сигнал в апрельском бою и потому представлял, что последует дальше. Он решил, прикрываясь дымовой завесой, немедленно отходить на соединение с главными силами капитан-лейтенанта Федорова, которые поддерживались авиацией.
- Полный ход! - приказал командир звена.
Три мотора взревели и заглохли. В топливную систему засосало воздух из почти пустых баков, а мотористами были новички. Главный старшина Иванов сам бросился вниз прокачивать двигатели, и те скоро заработали. Когда же он вернулся на свое место в ходовой рубке, то увидел, как ТКА-213, вырвавшись вперед, несется навстречу отряду «егерботов».
- Куда лезешь, дурачина? - почти простонал Лихоманов, сжимая штурвал…
Потом, после боя, командир Двести тринадцатого приведет в боевом донесении текст своего запроса: «Лихоманов, Лихоманов, будешь ли атаковать?», который, оказывается, не был передан в эфир из-за неисправности радиопередатчика. Пусть даже так, но только ведомый катер с подчиненным командиром при любом случае не имел права выскакивать «вперед батьки в пекло». Скорее всего капитан-лейтенант не стерпел, что им командует младший в звании, да еще при этом осторожничает. Завидев противника, Павел решил, что лихость принесет ему славу, и сломя голову помчался за ней.
Виктор Лихоманов был вынужден поддержать безрассудную атаку ТКА-213, чтобы не оставлять его в одиночестве под сосредоточенным огнем «егерботов». Дальше все было похоже на шестьдесят шесть минут тяжелого апрельского боя, только без самого главного: не получилось у этой пары боевого взаимодействия.
«Принимаю решение: ввиду сильного огня охранения, атаковать конвой не могу. Выхожу из атаки, - оправдывался потом Павел, забыв о том, что принимать решение был должен не он. - Лихоманов, идите на норд!» - пытался командовать Павел в сломанный микрофон, то есть требуя от своего ведущего поскорее оторваться от противника. К чему были эти слова, когда сам Павел убегал от «егерботов» без оглядки, а ТКА-13, отставая на полметра за каждую секунду, попал один в огненное вражеское кольцо? Дружно отстреливаясь, отступая бок о бок, оба катера еще сохраняли шансы прорваться. Именно так было в апреле. Но в сентябре все сложилось иначе. ТКА-13 не удалось ускользнуть.
В 05- 32 незнакомый голос хрипло прокричал в микрофон последнее сообщение: «Командир убит. Моторы вышли из строя. Катер тонет. Снимите команду!»…
Глава 11. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
15 сентября 1944 года
Последнюю радиограмму ТКА-13 приняли на командном пункте бригады, ее услышал старший лейтенант Виктор Шленский, который находился в рубке бывшего своего Сто четырнадцатого катера в незнакомой роли. Он был вроде дядьки-наставника у своего ровесника старшего лейтенанта Евгения Успенского, только что вернувшегося на флот с сухопутного фронта, и у нового старшины команды мотористов главного старшины Ивана Варламова, переведенного с Тихого океана. Николаю Рязанову присвоили офицерское звание и перевели с повышением в должности. Варламов был хорошим специалистом, но еще не обстрелянным, и потому Шленский больше прислушивался к Андрею Малякшину, которого знал хорошо.
Явившись в ходовую рубку, Малякшин доложил, что горючего осталось «кот наплакал», но для расчета с врагом за Тринадцатый должно хватить.
- Ручаетесь? - недоверчиво спросил новый командир.
- В случае чего ногтями будем крутить…
Виктор Иванович Шленский потребовал цифровых доказательств и остался ими удовлетворен. В итоге капитан-лейтенант Федоров доложил на командный пункт бригады о том, что его ударная группа сократилась на две, а не на три единицы, как можно было предполагать, и ТКА-114 также готов к торпедной атаке вместе с тремя катерами новой конструкции.
Прощальную радиограмму своего ведущего услышал также и Павел. Он даже видел все издалека и позже так доложил об этом своим командирам:
«05- 32… Наблюдаю, что ТКА-13 остановился и тонет. ТКА-13 утонул в двух-трех кабельтовых от преследовавших его «охотников». (Имея в виду «егерботы».) Два «охотника» повернули на меня и открыли огонь. Два остановились у места, где затонул ТКА-13. Через минуту-полторы все четыре пошли на меня. Отстреливаясь, начал отходить…»
Отходил этот катер столь проворно, что у него перегрелись моторы. Капитан-лейтенант Федоров на пути в квадрат «Г-20» случайно натолкнулся на ТКА-213, который дрейфовал, то есть плавал по воле волн. Двигателям требовалось свежее смазочное масло, а запасов на катере не было. Федоров велел передать бедолаге три жестянки масла, чтобы тот мог вернуться домой.
В 06- 19 самолет-разведчик сообщил о четырех транспортах, приткнувшихся носом к скалам у заливчика по имени Саг-фиорд. Десяток кораблей охранения располагался дугой, чуть отступя. Неподалеку рыскал авангард «егерботов».
Слоеный ветер разбалтывал клочья старых дымзавес, и воздух стал мутноватым, как чай с молоком. Жидкий дым еще обволакивал, но уже не скрывал. Четыре силуэта, внезапно открывшись перед ударной группой, показались большими целями. ТКА-214 и ТКА-241 ринулись в атаку, но тут над силуэтами взвилась зеленая ракета, и Федорову стало все ясно.
- Осмотритесь! - предупредил он по радио. - Это «егерботы», и они вас заманивают…
В 06- 31 группа обнаружила под берегом главные силы конвоя. Торпедные катера развернулись трезубцем, увеличив скорость до самой большой. Концевой, Сто четырнадцатый, мчался вслед, но не так быстро, отставая на полметра за каждую секунду. На пути поднялись ветвистые водяные стволы, и сердцевины их стеклянно озарялись мгновенным адским огнем. Тяжелые осколочные снаряды береговых батарей падали вразброс, падали и поднимались всплесками, загородив путь жестким частоколом. Прошли еще две минуты, и к частоколу добавился плетень из перекрестных трасс кораблей охранения и «егерботов» передового отряда.
Тогда Федоров решил создать дымовой коридор. Старший лейтенант Шкутов на Двести четырнадцатом потянул завесу слева, отгораживаясь от крупных кораблей охранения, капитан-лейтенант Шуляковский на Двести сорок первом с правой стороны отсекал дымом отряд «егерботов». Оба катера отчаянно рисковали, отвлекая на себя прицельный огонь, зато между длинными параллельными дымами образовалась сравнительно спокойная зона, и по ней, как по тоннелю, неслись к главным целям флагманский ТКА-216 и далеко за ним, продолжая отставать, поспешил старичок Сто четырнадцатый.
Сложную картину морского боя - расположение среди дымов наших и вражеских сил - невозможно было охватить единым взглядом. Капитан-лейтенант Федоров, отдавая команды в микрофон, как бы смотрел на бой с высоты. И летчики-истребители воздушного прикрытия, которые на самом деле видели и наши катера, и атакованные ими корабли, были восхищены дерзким замыслом командира дивизиона.
- Здорово получается! - воскликнул по радио кто-то из них.
Двести сорок первый катер тянул завесу шесть долгих минут, затем торпедировал фашистский транспорт почти в упор. После взрыва Шуляковский отвернул влево, сбросил на воду несколько дымовых шашек, издали похожих на поврежденный, горящий на воде катер, а сам стремительно отошел.
Двести четырнадцатый катер дымил восемь минут, потом вырвался к другому транспорту и всадил в него торпеды. По сообщениям летчиков, на корме у этого транспорта возник сильный пожар.
Флагманский Двести шестнадцатый катер выбрал для себя самую трудную цель. С борта ее стреляло больше пушек. Огненные трассы снарядов протянулись в сторону катера колючим пучком вроде хвоста дикобраза. И тогда летчики-истребители Кириченко и Павлов атаковали транспорт с малой высоты, сметая боевые расчеты автоматических пушек, а командир флагманского, старший лейтенант Желваков, воспользовавшись замешательством врага, ловко выпустил торпеды. Обе попали в транспорт, и грузовые трюмы его, вывернувшись наизнанку, обрушились в море обломками.
Троица быстроходных катеров, возвращаясь с победой, легкими тенями проскользнула мимо Сто четырнадцатого, который все еще не видел цели. Отставание было обидно. Андрей Малякшин колдовал над двигателями, стараясь выжать из них всю мощь, но заставить свой катер сравняться в скорости с быстроходными он, конечно, не мог.
«Атакую! - азартно закричал в наушниках голос летчика. - Прикрой хвост!»
Наш истребитель вдруг стал пикировать на ТКА-114.
«Не стреляй! - завопил в наушниках другой голос. - Это же свой!» - «Теперь вижу сам», - ворчливо отозвался первый летчик, заметив большой белый ромб - опознавательный знак, нарисованный масляной краской на палубе торпедного катера.
Пикирующий истребитель опять взмыл в небо, а голос в наушниках ворчливо насмешничал: «Ползут, как… улитки. И нам же потом их выручать…»
Успенскому вместо «улитки» послышалось другое бранное слово. Он хотел отбрить летчика, чтобы не задавался, но Виктор Шленский отсоветовал:
- Брось связываться. Не на базаре. И вообще, «цыплят по осени считают».
И вдруг на катере поперхнулись моторы. Значит Малякшин ошибся, оставив катер без бензина в бою? Евгений Успенский гневно взглянул на своего наставника: можно ли полагаться на слово моториста? Кругом ТКА-114 в кромешном дыму вставали снарядные разрывы. Артиллерийский огонь пока велся вслепую. Но то ли будет, когда дым рассеется?
Андрей Малякшин на секунду раньше взглянул на манометр подачи бензина и увидел, что стрелка прилипла к нолю. Коля Ткаченко с ужасом ткнул пальцем в манометр своего двигателя. Топливо вышло и у него. На задней стенке отсека располагалось двадцать два вентиля. Через них можно было принимать на катер полную заправку, перекачивать бензин из бака в бак, подавать насосами к одному или ко всем двигателям… Столько кранов поставили для надежности, чтобы катер при любых обстоятельствах не лишался хода. Андрей с одного взгляда на щит с вентилями определил, какие открыты, какие закручены так крепко, чтобы не допустить «подсоса» воздуха. Он знал, что в каждом баке плещется немалый «мертвый запас», и заиграл на кранах, как на рояле.
Потом Малякшин сам не понимал, как удалось ему открутить клапаны, затянутые с помощью рычагов. Руки от волнения обрели богатырскую силу.
Переведя топливную систему на ручную подачу, он стал помпой подбирать остатки горючего. Манометры на моторах тотчас раздуло, зато двигатели не успели заглохнуть и взревели вновь.
«Только бы успеть выпустить торпеды», - мечтал старшина, с усилием водя рычагом помпы вперед и назад. Двигатели на полном ходу были прожорливы. Много требовалось сил, чтобы их вручную накормить…
ТКА- 114 мчался теперь вдоль центра конвоя, волоча за собой хвост дыма для прикрытия разрядившихся товарищей. Шленского привлекал последний, оставшийся на плаву транспорт. Наверняка он тоже был с рудой никеля. Этот металл добавляли в сталь, чтобы она не была хрупкой. Никель превращал сталь в броню. Вот почему так охранялись фашистские транспорты. Своего никеля в Германии не было. В немецкой танковой броне и так уже было вполовину меньше никеля, чем требовалось. Хваленые фашистские «тигры», «пантеры» и «фердинанды» имели броню толще, тяжелее и… слабее, чем на похожих советских боевых машинах. Слабее потому, что моряки-североморцы топили вражеские транспорты с никелем и файнштейном. Этим они облегчали борьбу с фашистскими танками на всех фронтах. Вот в чем заключалось взаимодействие Красного Флота и Красной Армии, самое большое и самое важное взаимодействие.
Последний транспорт из разгромленного конвоя был очень большим. Он убегал, намереваясь спрятаться в Саг-фиорде. Крупнокалиберные пулеметы и двуствольная авиационная пушка юнги Игоря Перетрухина стреляли по сильно вооруженному вражескому кораблю, который пытался помешать атаке торпедного катера. Выстрелы своего оружия поддерживали силы старшины первой статьи Андрея Малякшина, который качал и качал, подбирая из баков остатки бензина. Андрей не видел, какая лапина огня навалилась на палубу, на рубку, преграждая дальнейший путь. Рука молодого командира Евгения Успенского сама собой дрогнула, переложив штурвал вправо.
- Куда? - закричал Шленский. - Целься под мостик!
Но уже было поздно. Не прекращая дыма, ТКА-114 крутил на воде спираль. И выстрелы по нему стали затихать. Враг, наблюдая странную «пляску с дымом», явно считал торпедный катер подбитым.
- Все идет хорошо. Товсь! - ободрял Шленский молодого командира, тут же сообразив, как использовать его ошибку в интересах победы. Боялся ли Шленский, видя перед собой огненную метель? Конечно, боялся. Привыкнуть к смертельной угрозе нельзя. Это инстинкт, который присущ всему живому. Привыкнуть нельзя, а притерпеться, оказывается, возможно. Надо только понимать, что не каждая пуля, не каждый осколок попадает. Надо только увидеть, что большинство летит мимо. Это и называется обстрелянностью.
В огне разрывов, в фанерной рубке, под градом стальных осколков старший лейтенант Шленский не потерял терпения. Он дождался, пока торпедный катер описал полный круг и мостик вражеского транспорта снова стал приближаться к прорези торпедного прицела. Успенский тоже сумел справиться с нервами и неожиданно для противника вновь вышел на боевой курс.
- Вот теперь: залп! - крикнул ему Шленский.
«Торпеды попали по транспорту, - писал потом в боевом донесении командир авиазвена лейтенант Кириченко. - Транспорт после пяти-шести минут затонул. Из воды торчали одни мачты. После атаки я навел 114-ый на свои катера, которые поджидали его».
Андрей Малякшин едва дождался, когда моторы катера, сбросив полные обороты, заговорили без надрыва, по-походному. Теперь можно было перекачать остатки горючего из трех баков в один и поднять, таким образом, уровень бензина, чтобы вернуть двигатели на режим самообеспечения.
Часы показывали 07-01. Бой вместе с прорывом и отходом занял всего полчаса, но Андрей вымотался, будто работал, как дедушка, волжским бурлаком. Он еще не знал, что все юнги получат за этот бой по ордену Отечественной войны, а старшине их достанется только медаль. Скорее всего, новый командир не позабыл своего ужаса от перебоя в моторах накануне атаки. Там наверху не было видно, что старшина первой статьи Малякшин почти всерьез сдержал обещание «ногтями крутить винты».
«Медаль так медаль, - скажет Андрей Дмитриевич Малякшин много лет спустя. - Мы воевали не за награды. Но я горжусь этой медалью Ушакова больше, чем всеми своими орденами».
Через тринадцать минут после атаки ТКА-114 дружный грохот автоматических пушек известил о том, что бой еще не окончился. Незадачливый Павел с серьгой, заправив моторы катера смазочным маслом, бросился в одиночку догонять остатки конвоя. На что он рассчитывал?
Наверное, хотел искупить в бою гибель своего командира, старшего лейтенанта Виктора Лихоманова, и членов его экипажа. Но только младший брат знаменитого аса так и не понял, что без взаимодействия, нахрапом ничего хорошего не получится. ТКА-213 попал в огневые клещи двух групп «егерботов» и вряд ли выбрался из ловушки, если бы не помощь с воздуха наших истребителей. Павлу помогали все, а он никому не помог и потому ничего не добился.
Четыре катера ударной группы Федорова потопили три транспорта и тяжко повредили один. Конвой противника перестал существовать потому, что охранять стало нечего. Федоров, ожидая вспышку бессильной ярости, построил катера ромбом для удобства отражения воздушных атак и не ошибся. Всю дорогу до Пумманок в небе полыхал бой. Истребители прикрытия сбили трех «мессеров» и одного «фокке-вульфа», катерный стрелок краснофлотец Колесников метким, отсекающим огнем предотвратил гибель одного из наших самолетов, а другого летчика спасли, подобрав из воды. Катерники и летчики отлично понимали друг друга. У них сложилось подлинное боевое взаимодействие.
Глава 12. «ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ СОТВОРИТЬ ЧУДО»
12- 13 октября 1944 года
Осень наступила рано. Сутки перекосились: тьма, разбухая, ежедневно отхватывала большие куски. Солнце моргало из-за туч, между восходом и закатом, сидя меж них, как в траншее. Землянки сочились и хлюпали. Накануне сквозной ночи настроение у людей редко бывает хорошим. Однако осенью 1944 года в Заполярье все ждали еще чего-то, кроме первой метели. Никто ничего не обещал, но Москва то и дело салютовала победителям. Сокрушительные, огромные по масштабам удары под Ленинградом, на юге, в центре линии фронта приносили уверенность в том, что близится очередь и крайнего правого фланга.
1 октября командующий Северным флотом подписал приказ на операцию «Вест». В переводе на русский «вест» означает «запад», а что скрывалось за документами под таким названием, тогда знали в полной мере лишь несколько человек наперечет. Суть многочисленных схем, цифр и разрисованных карт короче всего была выражена в хмурой шутке одного из офицеров:
- Ну, «апостолы»! - сказал он. - Есть возможность сотворить чудо. В самом деле, разве не чудо подняться в атаку, если каждую минуту, в каждый метр фронтовой земли попадало пять пуль. И не земля это была, а сплошной камень или сплошное болото.
Разве не чудо штурмовать горный хребет с почти отвесными кручами высотой с многоэтажный дом? И хребет этот за три года стал крепостью, где через каждые девять метров нацелились из бетона пулемет либо автоматическая пушка.
Разве не чудо высадить 2837 человек - бригаду морской пехоты вместе с ее оружием - в гиблое место, где десанта никто не ждал? Только чудо-богатырям было по плечу найти путь среди дикого камня. Где на карачках, где ползком, они пробирались, волоча боевую технику. Ошеломляющим ударом с тыла и с фронта горный хребет был взят.
Это произошло в ночь на 10 октября. Десант высаживали десять торпедных катеров, а еще шесть снова составили ударную группу капитана третьего ранга Федорова, посланную на перехват врага в Варангер-фиорд. Залив встретил их юго-западным свежаком, который, однако, не развел сильной волны. Но осенью погода становится ветреной, а ветер - злым.
«00- 45. Ветер порывами до семи баллов. Море пять баллов. Начало сильно заливать…
03- 45. Ветер усилился до восьми баллов. Море семь баллов. Следую вдоль берега…»
Это был уже шторм, когда вода вдруг обретает каменную жесткость, когда потоки гуляют по палубе, придавливая ее многотонной тяжестью, когда от качки растерялись магнитные компасы. Их циферблаты, которые моряки называют «картушка», потеряли направление на север, иногда делая полный разворот.
«04- 14. Приказано возвратиться в базу.
05- 50. Вошли в снежный заряд. Видимость -ноль. В связи с выходом из строя компасов ориентируемся по волне, которая бьет в правую скулу».
Ударная группа Федорова, в составе которой был и ТКА-114, попала в первый зимний шторм вместе с метелью. В ночь на 12 октября, едва улеглась волна, в залив устремилась ударная группа капитана второго ранга В. Н. Алексеева, среди катеров которой опять был Сто четырнадцатый.
- Потоплено два крупных пассажирских судна с войсками, еще одно судно поменьше и сторожевой корабль, - донес по радио Алексеев.
На причале в Пумманках катерников встречал начальник политотдела бригады капитан третьего ранга А. Е. Мураневич. Он зачитал утреннюю сводку штаба Северного флота, где сообщалось, что войска Карельского фронта обошли аэродром Луостари, отрезав приморскую группировку егерей. 12-я и 63-я бригады морской пехоты окружили и уничтожили группировку противника на хребте Муста-Тунтури.
- Но это еще не все, - говорил Мураневич, собрав отдельно команды Сто четырнадцатого и Сто шестнадцатого. - Предстоит новая операция, очень рискованная. Представляете, что такое пятислойный огонь? Это когда пять тяжелых артиллерийских батарей гвоздят по одной цели. Ваши катера назначены в первый бросок…
Краснофлотцы и старшины слушали молча. Иные клевали носом: сказывались бессонные походные ночи. Но начальнику политотдела было очень важно, чтобы все его поняли.
- Мы обязаны сказать вам правду: вероятно, вернутся не все. Но мы также знаем, что большинство из вас воюют давно, не раз побеждали смерть, и это дает уверенность в нашей победе…
Потом на борт катеров были доставлены диковинные резиновые жилеты с трубочками, которые надувались вроде футбольного мяча. Командир катера Успенский, которому только присвоили звание капитан-лейтенанта, стал учить, как пользоваться спасательным средством.
- Мне без надобности, - басил Андрей Малякшин. - Мне дайте кувалду, чтоб долго не мерзнуть…
Команда смеялась. Кому не было известно, что боевой старшина не умеет плавать, до службы не успел научиться, а на Севере бассейнов тогда еще не строили. Успенский хмурился. Ему было не до юмора. Ему надо было внушить, что в случае гибели катера всем надо плыть к левому берегу.
ТКА- 116 и ТКА-114 принимали десант в губе Оленьей, по двадцать шесть человек на каждый катер. Куда их высаживать, никто точно не знал. Лишь с темнотой в Пумманках собрались на митинг и там зачитали клятву катерников:
«Настал долгожданный час для нас, катерников-североморцев, добить фашистских захватчиков в Заполярье, не выпустить их живыми, вернуть нашу Печенгу и навсегда там утвердить победоносное знамя нашей Родины…»
«Вон куда? - поразился Малякшин. - Это ж надо: прямо в чертов чулок».
Залив Петсамовуоно, или, по-нашему, древняя русская губа Печенга, по изображению на карте напоминала полуспущенный чулок гармошкой, а чертовым его называли потому, что, как репьи, к нему прицепились колючие огневые точки. Ширина чулка меж высоких каменных берегов была восемь кабельтовых, или полтора километра, длина до «пятки» шесть километров. Самым важным был район «ступни». Здесь, в бухте со смешным названием Девкина Заводь, белофинны построили, в нарушение договора с молодой Советской Россией, военный порт Линахамари. Высадка десанта планировалась прямо на причалы порта, в районе «пальцев».
Здесь находилось много вражеских пушек, минометов и пулеметов. Основой обороны была немецкая артгруппа «Финляндия», которая состояла из четырех тяжелых батарей с пушками, калибром в 210 и 150 миллиметров. Батарея обер-лейтенанта Готвельта с мыса Крестовый, то есть с «пятки», простреливала в упор весь «чулок» и от ее снарядов не было спасения.
«…Мы клянемся, - хором повторяли катерники, - в том, что не пожалеем сил, а если понадобится, то и самой жизни, и с честью выполним почетную задачу. Порт Линахамари в губе Печенга станет советским».
Вечером 12 октября в 20-40 два катера с первым броском десанта отошли от причала в Пумманках. Их напутствовал сам командующий флотом:
- Война подходит к концу. Берегите людей.
И это не было просто словами. Мало кто знал о том, что сто девяносто бойцов объединенного разведывательного отряда под командованием капитана И. П. Барченко-Емельянова и лейтенанта В. Н. Леонова скрытным броском по скалистой тундре вышли в тыл полуострова Крестовый, штурмом захватили зенитную батарею и после суток ожесточенного боя принудили обер-лейтенанта Готвельта к капитуляции. Разведчики отодрали «с пятки чулка» тот из репьев, который не давал десанту ступить и шагу. Командующий флотом принял окончательное решение о прорыве в этот порт, только получив донесение об окончательном захвате Крестового.
Катера шли на скрытом подводном выхлопе, без огней. Из-за бортовых окон-иллюминаторов Малякшин не включал электрическое освещение машинного отсека. Тренированные мотористы вполне управлялись и так, а стрелки и циферблаты нужных приборов светились сами. Страха у старшины не было, но внутри его застрял жутковатый холодок. Он и раньше появлялся перед каждым боем, исчезая начисто с первым же выстрелом. Страха не было, но ботинки Малякшин все-таки снял и остался в одних носках: уже если придется бросаться за борт с гибнущего катера, то ботинки станут мешать.
Часа полтора двигатели работали ровно, на среднем ходу. Было четыре минуты одиннадцатого, когда в щель открытого машинного люка просочился дрожащий полусвет, а двигатели тотчас сбросили обороты до самого малого. Высунувшись, Андрей увидел развешанные «фонари» - яркие осветительные снаряды на парашютах. Но торпедный катер заметен в море прежде всего по буруну - трехметровому валу вздыбленной пены. На самом малом ходу бурун исчезал, враг успокаивался, и можно было следовать дальше. Над вражескими батареями то и дело пролетали наши ночные бомбардировщики, отвлекая внимание их наблюдателей. Вот почему головным катерам удалось приблизиться к берегу на расстояние двух километров, когда вспыхнул прожектор с полуострова Нурменсетти, с переднего края «чулка».
И сразу вступили в действие их батареи береговой обороны, а наша артиллерия с полуострова Средний открыла огонь на их подавление. Немцы были вынуждены отвечать. Многослойный огонь перед входом в «чулок» поредел. Вздымавшиеся всплески напоминали уже не лес, а мелколесье.
Снаряды падали около пяти катеров второй волны, которые приближались к берегу зигзагом, а Сто шестнадцатый и Сто четырнадцатый ринулись на прорыв. Внимание береговой обороны противника сосредоточилось на второй группе десанта, которую принимали за первую. По ТКА-114 враги не стреляли двадцать шесть минут, а когда опомнились, катер уже стоял во вражеском порту у назначенного заранее причала.
Андрей Малякшин не видел, как это произошло. Часы показывали 23-06. У Андрея впечатление было такое, как будто подошли к пирсу в собственной базе. Вот только показалась странной продолжительная работа двигателей на холостом ходу. Оставив за старшего Сашу Косулина, Малякшин поднялся в ходовую рубку. Но там никого не было: ни капитан-лейтенанта Успенского, ни старшины команды мотористов, который заменил главного старшину Ивана Варламова. Над бухтой плыло на парашютах множество «фонарей». Их пронзительный свет струился в воде. Вода была на диво спокойной. В ней зеркально опрокинулась гавань и все, что творилось на берегу. А берег полыхал. С железным лязгом и дробным грохотом берег посылал на пирсы каскады огня. Трассы наклонялись над мачтой катера, несясь дальше, попадая в воду и вздымаясь всплесками.
- Какая иллюминация!… И фонтаны не хуже, чем в Петергофе… - Кто сказал это, Малякшин не знал, а голос запомнился. Голос был совершенно спокойным, с лукавинкой, и его тон лучше слов заставил понять, что все трассы, все снаряды летят поверху. Пушечные стволы не могли опуститься ниже, потому что нахальная высадка десанта прямо на причалы Линахамари никак не ожидалась врагом. Если не достают огнем, следовало ожидать контратаки. Едва Малякшин подумал об этом, как снизу, из кладовой, вылез молодой боцман Леонид Светлаков. Передавая Андрею автомат и мешок с патронами, он объяснил, что команда Сто четырнадцатого заняла оборону причала до подхода остальных катеров.
Малякшин полуползком спустился на берег по крутой наклонной доске. Так было ближе, чем по настилу причала. Только тут он вспомнил, что надо бы обуться. Но не станешь из-за такого пустяка возвращаться на катер? К тому же ночь выдалась теплой. Вполне можно было воевать и в одних носках.
Справа от пирса на скале стояли три огромных резервуара с горючим. Шальным снарядом у одного снесло крышу и подожгло. Теперь и без осветительных снарядов стало видно, как в гавань ворвались пять крупных торпедных катеров. На каждом из них было по пятьдесят одному десантнику. Стреляя из автоматических пушек, катера разошлись веером. В них упирались лучи прожекторов, к ним рванулись разноцветные трассы. Но катера второй волны С. Г. Коршуновича гасили прожектора ответным огнем, подавляли вражеские пушки и укрывались дымом. Вскоре Девкина Заводь утонула во мгле, и уже ничего нельзя было разобрать, кроме грохота близкой рукопашной схватки.
Один час и пять минут, больше всех остальных катеров, находился под огнем ТКА-114. Его команда, охраняя причал номер три, выжидала, пока высадится весь десант - триста пятьдесят восемь человек - и будут выгружены две с половиной тонны оружия и боеприпасов. Десант был невелик, но действовал не числом, а натиском. В 02-47 на командный пункт штаба флота, расположенный на высоте 200 полуострова Средний, доставили перехваченную радиограмму командира тяжелой артиллерийской батареи с Нурменсетти:
«Гавань Линахамари в руках врага. Подрывы (пушек) в большинстве случаев произведены. Батарея Вехнера разрушена».
По поводу взрыва пушек вражеский артиллерист втирал очки своему начальству. Очень много техники убегающие фашисты оставили нетронутой. Но главное он скрыть не мог. Радиоперехват подтверждал победу, хотя береговые батареи у входа «в чулок» еще стреляли по уходящим катерам, лаяли, как шавки из подворотни.
ТКА- 114 выходил из Девкиной Заводи в 00-11 следующих суток. Шли медленно, в сплошном дыму, больше всего опасаясь случайного столкновения с кем-либо из своих. Находясь на своем посту у среднего мотора, Малякшин почувствовал удар со скрежетом, и сразу после того его вызвали в ходовую рубку. За штурвалом стоял командир капитан-лейтенант Успенский, а за «газами», то есть за рукоятями управления двигателями, не было никого.
- Надо проверить рулевое управление, - сказал командир.
Старшина первой статьи Малякшин подумал, что перебиты тонкие стальные тросики, которые тянулись от штурвала за корму, где были закреплены на противоположных концах трех металлических полукругов или, точнее, секторов. Поворот штурвала с одной стороны натягивал тросики, с другой - ослаблял. Сектора, разворачиваясь, вращали опущенные под воду оси на жестких креплениях. К каждой из трех осей были намертво прикреплены плоскости, по-морскому - «перья» рулей. Малякшин все тщательно проверил и не нашел обрыва.
- Ладно, - сказал Успенский. - Оставайтесь за «газами».
- А где старшина команды?
- Ранен, - скупо обронил командир.
В узком каменном «чулке» почти при нулевой видимости катер не слушался руля. А батареи противника, те, что еще уцелели, продолжали стрелять. Ослепленные дымом, они палили по заранее пристрелянным рубежам. На фарватере, то есть основном пути кораблей, густо падали снаряды.
Помогая капитан-лейтенанту Успенскому, Малякшин включал один двигатель обычным порядком, а другой - на задний ход. Винты, вращаясь в разные стороны - «враздрай», - действовали вроде руля, и катер кое-как продвигался вперед. Переключать моторы приходилось часто, а между тем в машинном отделении осталось всего два человека - Саша Косулин и Коля Рымарев. Для заднего хода им надо было изо всех сил прижимать рычаг специального устройства - муфты. Конструкция муфты была неудачной, и сил у матросов не хватило. Скоро в муфтах сгорели от трения тормозные ленты. Гребные винты торпедного катера теперь вращались только на передний ход.
- Попробуем вручную разворачивать сектора рулей, - предложил Малякшин.
Успенский сомневался. Сектора были опущены почти на метр ниже уровня палубы. Каким же манером их можно развернуть без стальных тросиков? Но попробовать стоило, иначе катер неизбежно выбросит на камни или прижмет к вражескому берегу.
Малякшин слез с кормы к самой воде и сел верхом на сектор правого руля. Торпедист Володя Яшенко дал ему короткий железный ломик. С помощью левой ноги и левой руки Малякшин приспособился шевелить средним рулем. Успенский сперва осторожно дал самый малый ход, и Сто четырнадцатый послушно двинулся в нужную сторону.
А снаряды падали и падали. Командиру катера позарез надо было выбираться из «чулка» поскорей, и он постепенно прибавил обороты винтов. Под давлением потока воды, едва не размозжив Андрею кости, средний руль встал прямо, а металлический ломик, который Малякшин приспособил как рычаг, сорвавшись, пролетел мимо его головы. Катер остановился. Торпедист Яшенко подал другой ломик, а потом еще газовый ключ. Все началось сначала. При больших оборотах двигателя рули давили на висящего за кормой старшину, при малых - корма катера опускалась, и Андрей, сидя верхом на секторе, окунался в ледяную воду.
Таким вот образом катеру удалось преодолеть три с половиной морских мили и выскочить из дымного «чулка», едва не ставшего западней.
А дальше повстречался катер Анатолия Ивановича Кисова, не раз показывавшего рыцарскую верность флотскому товариществу. Под артиллерийским огнем ТКА-209 подошел к борту ТКА-114 и поволок его домой, как бы взяв «под ручку».
Впереди расстилалась кромешная темь. Варангер-фиорд, исхоженный за войну вдоль и поперек, казался совсем незнакомым. Только на северо-востоке неподвижный луч освещал островок, другой световой клинок протыкал облака, и третий, самый дальний, медленно вращаясь, описывал в небе воронку. Это светил полуостров Рыбачий. Его боевые прожектора стали маяками, показывая катерам обратный путь.
Закопченная землянка в Пумманки, построенная еще в сорок первом, тесная, щелеватая, с дырявой крышей, но знакомая до последнего бревнышка, показалась Малякшину родной Малиновкой. Там встретили его боевые друзья, которые стали роднее братьев, и, конечно же, спросили с подначкой:
- Ну как, Андрей? Здорово хвост поджимало, когда сидел за кормой?
- На всяку беду страху не напасешься, - со смехом отвечал старшина первой статьи. - И чего я ботинки сбросил? Хотя бы плавать умел…
Поутру у ТКА-114 задрали корму для осмотра. Андрей глянул, и тут ему стало по-настоящему жутко. Правый сектор, на котором он сидел ночью, управляя рулем при помощи ломика, был поврежден. Почти все болты, которыми он был привинчен к катеру, выскочили из гнезд, а два последних болтались на сорванной резьбе. Никто не понимал, как Малякшин не утонул, свалившись вместе с сектором в воду. Его спасла случайность или, другими словами, «чудо».
Не только с Малякшиным приключилась за войну такая диковина. Еще невероятнее выглядели обстоятельства спасения боцмана Василия Зимовца. Но, вспоминая, и тот, и другой обязательно подчеркивали потешную сторону событий. Стыдно им было рассказывать о себе всерьез. Ведь это означало, что подвиг следует назвать подвигом, а себя признать за героев. Хвастуны среди катерников попадались редко и остальные лишь брезгливо удивлялись их «бархатным» языкам.
Получилось так, что командиру бригады капитану 1 ранга А. В. Кузьмину, начальнику штаба капитану 2 ранга В. А. Чекурову и начальнику политотдела А. Е. Мураневичу не сразу стало известно об исключительной самоотверженности старшины первой статьи Малякшина во время прорыва в Линахамари.
- Кое-кто распространяет странные подробности, - строго начал комбриг. - Имели ли они место?
- Так точно, имели, - доложил Андрей. Ему нечего было скрывать.
- Мы проверим, - почему-то нахмурился Кузьмин.
- Проверяйте, - согласился Малякшин. Он недоумевал, не понимая в чем тут дело.
Через неделю старшину-моториста снова вызвали в штаб бригады. Александр Васильевич Кузьмин уже не сердился, наоборот, казался смущенным:
- Вот все, что могу сам, - сказал он, вручая Андрею коробочку с орденом Красной Звезды. - Хотя вы заслужили более высокую награду. Впрочем, если не согласны, разрешаю Вам обратиться с жалобой.
- На кого жаловаться? И главное - зачем? - удивился Малякшин.
Ведь главная правда осталась в целости. В ночь на 13 октября бригада торпедных катеров высадила в бывший вражеский порт победоносный десант. Все вместе катерники действовали дерзко, умело и сберегли множество жизней. Повреждения и потери оказались ничтожными. Это на самом деле выглядело чудом, хотя совершили его обыкновенные молодые парни, советские моряки.
Глава 13. СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
23 марта 1983 года
Два военных корабля стояли рядом в холодной бухте среди скал. Один - большая плавбаза - покачивался на волне неторопливо, солидно. Крупные иллюминаторы протянулись стеклянными дисками по верхнему краю высоченного борта. Многоэтажная надстройка на палубе, посверкивая рядами окон, походила на городской дом. Другой корабль казался коротышкой, - едва доставая ходовым мостиком до палубы плавучей базы. Он качался резвее и чаще. Маленький иллюминатор его в белом ободке натертой мелом резины таращился блестящей чернотой в открытое круглое окно плавбазы и живо бегал из стороны в сторону, словно озорной зрачок в большом глазу.
Под внимательным оком из двух корабельных иллюминаторов мы с капитаном третьего ранга О. Я. Гречко обсуждали, где мне следует побывать, чтобы больше увидеть на предстоящем учении. Олег Яковлевич, моряк-североморец во втором поколении, был политработником и служил в подразделении кораблей, которое унаследовало замечательные традиции торпедных катеров.
- Хотите посмотреть, как действуют моряки-катерники. Пожалуйста, - сказал Олег Яковлевич. - Только теперь у нас другая техника.
И правда. То, что я увидел, по эффекту больше всего напоминало стихи С. Я. Маршака: «Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…» Вот и здесь маленький торпедный катерок времен войны успел подрасти во много раз: и по величине, и по числу команды. А родственные отношения между старым деревянным катером типа Д-3 и этим кораблем были самые прямые. Первый был создан под руководством главного конструктора Леонида Львовича Ермаша, и в создании второго этот же инженер принимал самое непосредственное участие. Получилось, что эти боевые корабли почти что братья, только младший вырос великаном. У младшего дизеля по мощности несравнимо сильнее бензомоторов, за которыми когда-то ухаживал Андрей Малякшин.
Была еще одна причина, определившая выбор Олега Яковлевича Гречко. Заместителем командира на таком корабле был старший лейтенант Андрей Иванович Журухин, муж внучки первого командира бригады торпедных катеров покойного вице-адмирала А. В. Кузьмина. Третье поколение моряков служит в славном коллективе. Крепкие традиции формируют морские династии, и подрастает уже правнук А. В. Кузьмина - Ванюша, которому, по мнению родителей, тоже служить здесь.
Баренцево море было спокойно, когда наш корабль выходил в пределы учебного полигона, обозначенного красным пунктиром на карте. Море искрилось, поражало дальней видимостью. Его можно было бы принять за южное, если бы не морозный воздух за бортом. Электрические колокола громкого боя неожиданно возвестили учебно-боевую тревогу.
«Самолет в… километрах…» - слышалось из динамика.
Чуткая радиолокация засекла цель далеко. Наконец показался крошечный силуэт самолета, словно простегивающий чистое небо белой ниткой облачного следа. От самолета отделился планер и стал пикировать на нас. Планировала специальная мишень.
- Огонь по пикировщику! - скомандовал командир корабля.
Старший матрос Владимир Володин приник к визиру, за каждым движением которого чутко следовала плоская башня на корме корабля. Плоской башня была потому, что в ней не было людей - только техника. Спаренная пушка строчила гулко. Стайка малиновых трасс вознеслась к мишени и вспухла около комочками ваты. Пушки дружно долбили с 24 частотой отбойных молотков. Планер, круто снижаясь, как бы сам наполз на разрывы снарядов, споткнулся о них и рухнул в воду. Володю Володина поздравляли: «Молодец!…»
Главная задача приблизилась, когда командир корабля Андрей Андреевич сошел с мостика вниз, оставив управление кораблем на своего помощника. Он сел в рубке за стол и негромко объявил в микрофон:
- Ракетная стрельба! Начать поиск цели…
Цель была очень далеко, в десятках километров. Прямо перед Андреем Андреевичем включился прибор, по форме напоминающий пианино, с множеством круглых экранов и табло на вертикальной стенке. На этом «пианино» играл старший лейтенант Владимир Гулин вместе с помощником в четыре руки. Радиосигналы, выскакивая из тяжелых антенн на мачте корабля, искали цель и возвращались обратно, высвечивая на электронных экранах все, что «увидели».
- Начать предстартовую подготовку. Набор залпа… В залпе столько-то ракет, - вновь объявил командир корабля.
В другом углу рубки вспыхнули табло на «тумбочке», за которой сидел лейтенант Кипоть. На экранах-окошечках постепенно усложнялся сине-зеленый орнамент из точек и черточек, показывая исправность механизмов ракет, вводя необходимые сведения о цели в чуткие головки.
- Пуск! - кратко скомандовал Андрей Андреевич.
На «пианино» зажегся красный сигнал с силуэтами летящих ракет. На «тумбочке» лейтенанта Кипоти тоже зажглись алые глазки.
- Пять… четыре… три… два… ноль! - громко декламировал лейтенант и с последним словом нажал кнопку.
Огонь как бы разлился по опустевшей палубе корабля. Полого вперед из огня выплеснулась стрела, неподалеку отбросила пенал порохового ускорителя. Вот и все. Через несколько секунд был виден только пульсирующий огонек маршевого двигателя, пока ракета не ушла за горизонт. Она попала в цель. На корабле об этом узнали из радиограммы.
Не успела развеяться над морем кислая пороховая гарь, как вновь прозвучала тревога и зенитный ракетный комплекс поразил низколетящую над волнами цель. Дело было даже не в трех «пятерках» подряд. Высший класс мастерства чувствовался во всем. За весь поход я не услышал на борту ни одного раздраженного или грубого слова. Уверенность и деловитость были стилем работы всего экипажа.
А вот торпед на борту малого ракетного корабля - МРК - не было ни одной, и как-то язык не поворачивался именовать команду «катерниками». Может быть, я ошибся, попав на учения именно сюда, и по примеру маршаковской дамы следовало с огорчением воскликнуть:
- «Собака не той породы!»
Я размышлял над этим после похода в каюте плавбазы. В ее большом иллюминаторе по-прежнему плавал зрачком, иллюминатор малого ракетного корабля, словно приглашая смотреть в корень. Многое изменилось здесь за минувшие годы. Изменилось даже основное оружие. В комнате боевой славы подчеркивалось, что ТКА-15 первым на Северном флоте носил ракетные снаряды «катюш», но много ли в них было проку, если боевого применения они не нашли. Пожалуй, интереснее будет другое соображение. Есть ли разница: плывет или летит самоходный боевой механизм с автоматикой, которая ведет его к цели! По этим признакам современная ракета гораздо больше наследница торпеды, чем пули или снаряда. Той пули, про которую в прежние времена говорили: «Пуля - дура!» и говорили не зря. Ракета же, как и торпеда, по зубам военным инженерам, умеющим не только прицеливаться.
Малый ракетный корабль капитана третьего ранга по имени Андрей Андреевич на учениях действовал в паре с другим таким же кораблем. И другой МРК тоже заработал три «пятерки». Вот это и было самое важное. Подразделение стало совершенно иным, и не осталось здесь ни одного торпедного катера. Но вместе с тем узнать этот воинский коллектив было можно - по уверенному морскому почерку.
OCR: А.Ноздрачев (nozdrachev.narod.ru)
Примечание: Правильное название порта - Лиинахамари. Ошибка автора или корректоров, не удосужившихся хотя бы открыть атлас, - не знаю.
Комментарии к книге «Катерники», Кирилл Павлович Голованов
Всего 0 комментариев