«Двойник Жанны де Арк»

Юлия Андреева Двойник Жанны де Арк

Автор выражает сердечную благодарность Юрию Романову за помощь в сборе исторического материала.

«Я о тебе не напишу»,

Склоняя стрелки циферблата,

Как не положено к нулю идти.

И брызгами заката,

Как будто влагою живой,

Тебя лечу, себя калечу.

В тебя вольюсь и сам не свой

Себя над пропастью замечу.

И буду помнить, что люблю.

Боль не поймет, что ты – утрата.

Страдая ревностью кастрата,

Я о тебе не напишу.

И слов расслышать не берусь

Моей трагедии нежданной

С последним криком: «Иисус!»

Ты на костре сгораешь Жанной.

Юрий Романов

Под знаменем Девы

Черное бархатное небо усыпано бесчисленными звездами, точно покров царицы небесной укрыл благословенную Лотарингию. Брунисента затянула колыбельную, которую пела ей нянька-сарацинка.

Протяжная то была песня и прекрасная, о неотвратимой судьбе и сокрушающем на своем пути все преграды рыцаре Любви.

– Уже поздно, барышня, – тронула ее за плечо нянька, – пожалуйте в светелку, голубица моя сизокрылая. Неровен час батюшка с гостем припожалуют. Девичья честь хрупка да нежна, словно цветочек аленький. Стоит черному взгляду упасть косо, скукожится и порвется, словно певучая струна на лютне трубадура. Пойдемте лучше шелковые нити по цветам подбирать, узоры вышивать или пряжу прясть. Придет гость долгожданный, а моя Брунюшка, яко праведница и белица, у окошечка сидит, иголочку в ручках держит, а пред ней свеча, точно лампада перед образом. Вот как надо жениху показываться.

Брунисента с тоской посмотрела на небо, образ царицы небесной теперь уже слабо читался сквозь крупные звезды. На лице девушки играли блики факела, который несла служанка.

С закатом солнца у ворот замка прозвучал рог, и отец сказал, что прибыл его старинный друг, тоже Гийом, Гийом ле Феррон. Много лет тому назад они условились, что когда-нибудь, когда выйдет срок, поженят своих детей. Поэтому граф велел дочери одеться в самые лучшие одежды и ждать в своей комнате.

С первым поручением Бруня еще как-то справилась, платьев у нее было всего-то два: одно – что на ней, и второе свадебное. Последнее было выкуплено отцом в монастыре за деньги немалые и строгих нравов настоятельницей Иолантой одобрено. Это было лунного цвета платье с вышивками в виде анютиных глазок, сделанных монастырскими белицами. Длинные светлые волосы барышни расчесали и аккуратно уложили, украсив одной-единственной ниткой жемчуга. Вот и все свадебное облачение. Кто-нибудь сказал бы, что дочка графа одета бедно да скромно, но Брунисента все равно этого не знала и очень гордилась своим нарядом.

В ожидании, когда же наконец откроется дверь и на пороге возникнет красавец-жених, Брунисента томилась с прялкой в руках. Вздрагивало сердечко девичье всякий раз, когда за дверью раздавались шаги. Тогда Брунисента принимала заученную позу, скромно опускала глаза, и…

И обязательно в комнату вламывалась черная девка, служанка или кухарка, которым не терпелось поделиться тем, что слышали или видели. Бруня откладывала прялку, жадно слушая новые подробности о гостях.

Так она выяснила, что в замок пожаловал не сам жених, Жак ле Феррон, а его отец Гийом, который теперь и пьянствовал в трапезном зале вместе с отцом Бруни. Беда с этими мужчинами. Так можно до свету за прялкой просидеть, а они не сподобятся ни ее к себе позвать, ни сами зайти.

Брунисента подняла полные мольбы глаза в сторону окошечка, за которым темнело небо, в надежде что Дева Мария услышит ее молчаливую просьбу. И действительно не успела девушка произнести коротенькую молитву, как в дверь постучали и вошедший в светелку паж пригласил барышню спуститься с ним в трапезный зал.

Не помня себя от радости, восторга и страха, Брунисента скользнула в темноту коридора. Ей не был нужен свет, в замке она прекрасно знала каждую ступеньку, каждую щербинку на стенах, все здесь было знакомым и родным, точно замок был старым родственником самой Брунисенты ля Жюмельер, ее плотью и кровью.

Тем не менее она не пошла сразу же к парадной двери, а свернула по дороге и остановилась возле щели в стене, из-за которой лился неровный, теплый свет. Щель была большая, через нее, когда в трапезном зале никого не было, лазали кошки, любившие спать здесь в старых, обитых потертым шелком креслах.

Заглянув в щель, Бруня увидела как на ладони половину зала. Возле камина и по стенам горели факелы, трещали дрова в очаге, испуская неровный свет на серые, украшенные старыми и давным-давно вышедшими из моды гобеленами стены. Соколы в шапочках спали на нашестах, уставшие за день собаки тихо посапывали во сне, устроившись на специальном деревянном настиле и на изразцовом полу прямо под ногами у пирующих друзей. За большим, богато сервированным столом восседали отец с гостем. Незнакомый рыцарь был на вид сущий старец, в свете факелов поблескивала его кираса. У него были длинные спутанные седые волосы до плеч и бородища до пояса.

Брунисента удивилась, что за столом лишь двое едоков, а после сообразила, что остальные уже поели и теперь отправились отсыпаться после долгой дороги, в то время как отец и его гость ждали ее – и дело касалось лишь их троих. Шутка ли – два стариннейших рода желают соединиться через детей!

Девушка хотела уже отойти от щели и предстать перед гостем, как это и полагается благородной девице, но в этот момент Гийом ле Феррон заговорил, и Брунисента поневоле замерла у своего наблюдательного пункта.

– Ты хотел спросить меня о Деве из Вокулера? – старый рыцарь поднял кубок, разглядывая его на свету. – Что ж, теперь, когда мои провожатые оставили нас, я отвечу на твои вопросы, благородный ля Жюмельер. Что ты хочешь знать?

– Правду, добрый друг! Потому что с тех пор, как появилось это благословенное дитя, в моем сердце поселилась надежда. Я вдруг ясно понял, что все произойдет по пророчеству великого чародея Мерлина, который сказал: «Францию погубит женщина, но спасет девушка»! Я поверил, потому что чертовка королева уже сгубила Францию, накинув ей на шею петлю и затянув ее, что есть силы. Потому что в моей стране все больше говорят на английском, нежели на французском языке, и скоро выйдет указ всем знатным рыцарям Франции лизать тощие зады английских ублюдков.

Тьфу! Прости Господи! Одно только смущает меня, как можно нам, природным дворянам и рыцарям, служить под началом крестьянки! То есть поделом, конечно, нам за наше бездействие, но не до такой же степени!

– Крестьянки?.. – гость тихо засмеялся. – Говорят, Господь любит пастушек. – Старый рыцарь приподнялся в кресле и, подцепив с блюда кусок мяса, отправил его в рот. – Не стоит быть настолько доверчивым, мой друг. «Крестьянки» – это для толпы. Как думаешь, послал бы я в отряд маршала де Рэ моего единственного сына Жака, а в свиту Жанны свою единственную дочь Анну, будь Дева простой крестьянкой? Все не так просто, как об этом толкуют на рыночных площадях и в церквях. Скажи, к примеру, пустил бы ты в свой замок безродную дуру, вроде тех, что живут в деревне у реки, даже если бы она заявила, что действует от имени Бога? Дал бы ты ей денег, лошадь, броню, вооружение, людей?

– Пожалуй, что нет, но это-то меня и смущает…

– Не дал бы, потому что ты нормальный человек, который не привык раздавать направо и налево свое добро. Я полагаю, что как истинный христианин ты иногда принимаешь у себя нищих монахов и странствующих пилигримов, подаешь милостыню обездоленным, но ты не даришь им коней и смену одежды. Да что там ты и я. Я говорю о коменданте Вокулера, у которого снега зимой не допросишься. Но он тем не менее дал Деве вооруженную охрану, чтобы она могла посетить дофина. И дофин принял ее с почестями и доверил командование всех своих войск.

– Ты прав, как всегда прав. Возможно, Жанна нечто особенное, и увидь я ее, тоже проникся бы исходящим от нее сиянием и…

– Успокойся, я много раз видел Жанну, она не сияет, не сверкает и не плюется огнем, так что ее нельзя использовать для освещения домов или разведения костров. Спрашиваешь, отчего же она так полюбилась королю? Думаю, ответ напрашивается сам собой. Потому что она далеко не крестьянка. Она дочь, – старый рыцарь подвинулся к графу и шепнул ему что-то на ухо. – Вот именно, бастардка. Скрывалась в никому не известной деревеньке до поры до времени. Рано или поздно Жанну выдадут замуж за самого выгодного во Франции жениха, а пока она прибыла к Карлу, как чудо, и народ, поверив, готов идти за ней хоть в полымя. Попомни мое слово – Жанна исполнит свое обещание, снимет осаду с Орлеана и коронует Карла именем Бога и на благо Франции. Ведь народ верит, что устами Девы говорит Отец Небесный, а значит, правление Карла, благословленного Жанной, будет воспринято как царствие небесное! Запомни, что я тебе скажу. Дева овладеет главными форпостами в стране, прогонит англичан и заключит с ними справедливый мир. Мир на равных, для создания единого войска пилигримов, как в старые добрые времена, и нового крестового похода за гроб господень! А там – либо победа над сарацинами и взятие Иерусалима, либо совместное христианско-мусульманское государство, как это пытались сделать Ричард Львиное Сердце и Саладин! Ты чувствуешь, Гийом, – процветание, богатство и слава! Вместо войн – мирная торговля, вместо раздоров – брачные договоры и братания! Царствие небесное! И все это может сделать она – Жанна Дева-чудо!

– Значит, чудо Жанны – это политика. А я-то, старый дурак, признаться, почти поверил в «чудо» от Господа… – отец Брунисенты поскреб затылок. – Должно быть, так мы устроены, что жить не можем без чуда, ну хоть самого маленького. Помню, еще мальчишкой чуда искал…

Он мечтательно посмотрел на огонь в камине.

– Чудо! Да Жанна каждый день совершает чудеса. Да еще какие! Уже то, что она сделала с нашими солдатами, – это чудо! Заставить этот вонючий, вшивый сброд, который может только винище хлестать да бабам подолы задирать, молиться два раза в день, исповедоваться – это чудо! Жанна прогнала всех шлюх из лагеря, запретила маркитанткам спаивать солдат, заменила пьянство муштрой! Сначала офицеры тумаками загоняли солдатню на исповедь, а после шли туда сами, все, вплоть до генералов, которым, как известно, законы не писаны!

Она заставила людей почувствовать, что от их действий будет зависеть судьба Франции, вселила в них гордость и желание пожертвовать жизнью за свою страну! Если это не чудо, то я не знаю, что такое чудо! – ле Феррон поднял кубок и вылил его содержимое себе в глотку, его лицо раскраснелось, глаза заблестели. – Я был посвящен в тайну Девы, когда той едва исполнилось четыре года, и благословил рождение в своей семье дочери Анны, поняв, что она будет служить госпоже Жанне. Служить мечом и щитом, служить, как служат мужчины! Ну, разве не завидная доля?! С малолетства она обучалась плавать, управляться с лошадью, она одинаково хорошо владеет копьем, мечом и арбалетом. Кроме нее в ставке Девы находятся еще две девицы, обе из дворянских семей, которые состригли волосы и одеваются в точно такие же одежды, как Жанна, их броня и оружие сделаны совершенно одинаково. Они занимают разные походные шатры, с тем чтобы подосланный в лагерь Девы убийца не понял, где Жанна, а где ее отражения. Все сделано с особым искусством и старанием.

Ведь то, как выглядит Жанна, знают единицы – только те, кто находится непосредственно с ней, простые солдаты обычно видят закованную в сталь фигуру. Среди телохранительниц Девы моя Анна самая талантливая. Она в точности скопировала походку и манеры Жанны, она может изменять голос, так что он становится как у Девы, что же касается владения оружием, то здесь она оставляет Жанну далеко позади себя, так как я обучал ее этому искусству с самого рождения.

Мы, то есть партия Девы, вспомнили древнюю легенду, связанную с пророчеством, и потрудились над тем, чтобы люди не забывали о Деве, которая должна прийти, чтобы сокрушить своей рукой супостатов. За много лет до того, как Жанна сумела поднять меч, оплаченные нами трубадуры пели о ней, не называя имени. Священники в храмах предрекали, что однажды по повелению Отца Небесного придет юная воительница, чтобы спасти всех нас. Сначала мы наполнили Францию мечтами о легендарной деве, а потом показали им настоящую, ставшую воплощением пророчества.

С малолетства к Жанне были приставлены самые рьяные наши сторонники, которые тайно готовили ее к благородной миссии. Отец Гийом Фронт, делавший в свое время блистательную карьеру при дворе герцога Орлеанского, отошел от дел и поселился в качестве простого священника в деревеньке Домреми. Он взял на себя обучение и наставление Жанны. То же сделали еще несколько рыцарей, они поселились в окрестных деревнях под видом обыкновенных лесников, рыбаков и даже крестьян, для того чтобы защищать бастардку своими мечами, если на деревню или ее саму будет совершено нападение. Благодаря этим, пока безымянным воинам детство Жанны протекало безмятежно и тихо. Никаких отрядов вольных лучников, никаких разбойников, кроме бургундских рыцарей, и это, заметь, в стране, охваченной войной!

– Чудные вещи говоришь ты, друг! – отец Брунисенты поднялся с места и, подойдя к стене, поправил чадивший факел. – Чудные и прекрасные! Признаться, я не знал, как реагировать на растущую славу Девы. Но после твоих слов и, главное, после того как ты сказал, что твой благородный сын и твоя дочь мужественно служат делу освобождения Франции, я готов сесть на коня и биться плечом к плечу с ними, если только маршал или Дева позволят такому глухому старцу влиться в их отряд. И я хочу вступить в партию Девы, чтобы не на словах, а на деле быть полезным ее святой цели.

Тут Брунисента спохватилась, что слишком долго слушает не предназначенные для ее ушей речи, и тихо прошла в зал.

В ее головке теснились мысли о смелой девушке, сражающейся рядом с Девой, о ее брате из отряда самого маршала де Рэ!

Брунисента вошла и скромно склонилась перед восседавшими за столом мужчинами.

– А вот и Бруня! – старый рыцарь подлетел к ней, сгреб в объятия и поцеловал в щеку. – Выросла, похорошела, невеста, да и только! Ты меня помнишь? Помнишь, как я тебя на шее таскал, как мы с тобой рыбу в пруду ловили, а ты брызгалась и смеялась? Не помнишь? Я тебе тогда гостинцев приносил и сейчас прибыл не с пустыми руками. Есть у меня для тебя жених, мой сын! Ждет тебя, цветочек, наш фамильный замок! Реки глубокие, холмы высокие, деревни богатые! Все будет у тебя, деточка, едва только воспрянет Франция под знаменем Девы!

Он поднял Брунисенту на руки и закружил, точно она все еще была маленькой девочкой.

– Хорошо бы сыграть свадьбу на майских гуляниях, – предложил отец Брунисенты. – Как думаешь, даст маршал отпуск твоему сыну?

– Даст. Об этом договоренность имеется.

Рыцарь поставил Брунисенту на ноги, почтительно склонившись перед ней, словно и не целовал, и не обнимал ее до этого, дыша в лицо терпким запахом отборнейших вин.

Почему-то думая о свадебном сговоре, Брунисента представляла, что приехавший за ней сват вдруг хлопнет в ладоши и откуда-то к нему выйдут разодетые в дорогие одежды сарацины с сундуками, полными сокровищ. Они раскроют перед ней их один за другим, так что в зале станет светло, точно днем, от испускающих свет и жар драгоценностей.

Но ничего этого не произошло. Рыцарь лишь надел ей на шею потемневший от времени медальон с зубом святой Екатерины и фамильным гербом ле Феррон в виде сокола, зажавшего в лапах меч, на крышке.

Гийом ле Феррон, старый рыцарь, повелел ей хранить эту реликвию как зеницу ока.

О том, как Брунисента ждала своего жениха, а Дева готовила наступление

Птица-ночь укрыла своими черными теплыми крылами благословенную или проклятую Францию, страну, где на престоле сидел безумный король, а армия мало чем отличалась от отрядов вольных стрелков да разбойников с большой дороги, где крестьяне съедали посевные зерна, потому что какой смысл сеять, если урожай все равно либо сожгут, либо отберут если не разбойники, так собственный сеньор.

Птица-ночь закрывала спасительной темнотой бедные крестьянские лачуги и башни одиноко возвышавшихся замков. Но в небе ярче обещания любви и спасения души горели звезды, и в их свете на лесных полянах весело кружились маленькие веселые феи и эльфы.

Они излучали свет, и сами становились светом.

Свет от крошечных лампад, которые несли прихожане церквей в День святого Иоанна, струился по водам прекрасной Луары, свет отражался от кольчуг и панцирей рыцарей и их оружия. Светились мистическим светом сердца людей, в которых жили любовь, вера и надежда. Ярче пламени светилось сердце Жанны Девы, и на свет этот летели благородные рыцари, честные сквайры и простые люди, желавшие перешибить хребет своей старой, никчемной судьбы ради судьбы новой, жизни вечной!

Прекрасное было время, прекрасное, страшное, но святое.

Мирно шуршали дешевые камышовые циновки под ногами в трапезном зале, где все еще пировали отец Брунисенты и его благородный гость рыцарь Гийом ле Феррон.

Счастливая и взволнованная сверх меры Бруня шла по замку, не чуя под собой ног. Из кухни доносились приглушенные голоса и бряканье посудой, из темноты бокового коридора, ведущего в помещение дружины, слышались смешки и возня. Бруня остановилась перед лестницей в башню, где располагалась ее светелка, и прижалась к стене. Так о многом еще следовало подумать, так много всего вообразить себе!

– Просватана! – зазвенело в сердце девушки. Тут же откуда-то из леса ей ответили колокольчики ликующего вместе с ней лесного народа.

– Просватана! – прошептала она, чувствуя, как сладко забилось сердце, и в то же время точно специально где-то в замке раздались мелодичные звуки канцоны.

– Просватана, – повторила она, прижимая пылающее лицо к холодной стене. – Просватана и невеста. Невеста, а скоро буду жена!

На счастье ли, на горе? На испытания или одного блаженства ради? Бруня возносилась уже мыслями к своему прекрасному будущему, где рядом с ней смелый рыцарь из отряда самого маршала де Рэ, и, может быть, даже она увидит Деву!

Чьи-то добрые руки обняли Брунисенту и помогли ей одолеть узкую лестницу и подняться наверх, старуха Эсфырь и служанки раздели ее и уложили в постель. Бруня проводила мутным взором уносящееся от нее лунное платье и заснула, погружаясь в ночные грезы о прекрасном рыцаре, имя которого Любовь.

Прошел месяц, пролетел другой. Бруня готовила приданое, подсчитывая дни до свадьбы, но ни от жениха, ни от его отца не было никаких вестей. Меж тем в замок Лероз то и дело прибывали гонцы, разносившие по всей Лотарингии новости с фронта.

От них обитателям замка стало известно, что 18 апреля 1430 года Дева, теперь уже в чине главнокомандующего французскими войсками, направила англичанам, осаждавшим Орлеан, четыре письма. В них она уведомляла своих врагов в том, что она – Жанна, прозванная Девой, послана самим Богом и по воле его намерена снять осаду. Посему она просила англичан внять желанию Господа и освободить Орлеан добровольно, отойдя к Ла-Маншу и заплатив за разрушения, причиненные в ходе военных действий, причитающуюся компенсацию. За что им, англичанам, будут прощены все их прегрешения перед Францией и ее народом.

План наступления, разработанный Жанной, был прост и ясен, словно удар честного меча. Она рассчитывала идти на Орлеан по северному берегу Луары и разместиться временным лагерем на подступах к городу. Вокруг стен Орлеана англичане соорудили деревянные передвижные бастилии, которые закрывали также и ворота в город. Не было бастилии только у одних-единственных ворот. Жанна рассчитывала именно здесь прорвать оборону противника одним мощным ударом. После семимесячной осады город не только израсходовал свои силы, но и весьма истомил англичан, укрывшихся за своими бастилиями и стенобитными орудиями. Захватчики не ожидают от французов решительных действий, а значит, будут застигнуты врасплох.

Кроме этого, Жанна рассчитывала деморализовать противника своим личным присутствием, так как суеверные английские солдаты считали ее самим исчадием ада, посланным им на погибель, страшной французской колдуньей. Как сражаться с нечистой силой? А кто его знает как. Бежать нужно, пока не поздно, а не биться с тем, что выше твоего понимания. Бежать, пока черные силы не захватили твоей воли и не отравили проклятиями твоих потомков до седьмого колена.

Таким образом, один мощный и неожиданный удар мог сразу же обратить в бегство захватчиков, прорвав блокаду.

Слушая своего главнокомандующего, генеральный штаб Жанны только посмеивался, генералы разводили руками или пожимали плечами. Виданное ли дело, стянуть все силы в одно место и затем нанести удар, в результате которого можно положить разом всю армию. Кто же так ведет войну? И откуда малолетка возьмет нужное количество солдат, когда загрохочут вражеские мортиры и две армии столкнутся в чистом поле? Именно солдат, а не отряды этого несчастного сброда, часть которого тут же поляжет, как скот на бойне, и часть дезертирует? Солдат, которые будут защищать своего дофина?

Поэтому они решили не слушать навязанную им Карлом Жанну, а, полагаясь на собственный опыт, в назначенный для выступления день увести войска не на северный, как хотела Дева, а на южный берег, где можно, встав лагерем, готовить постоянные и планомерные вылазки.

В воинстве Девы перед выступлением на Орлеан ощущался душевный подъем. С вечера оруженосцы клепали латы, чистили мечи, арбалетчики запасались дротиками и стрелами. Предчувствуя бой, лошади ржали, перебирая копытами и дрожа от охватившего их возбуждения. Наблюдая за опытными воинами, новобранцы старались не выказывать своего страха, балагуря и славя посланную самим Богом Деву.

«Дева на нашей стороне, значит, Бог будет над Орлеаном, и его ангелы-полководцы незримо встанут среди французов, плечом к плечу сражаясь за свободу любимой Франции», – говорили в отряде.

С рассветом войска пустились в путь. Не догадываясь об измене, во главе первой колонны Жанна достигла Оливе, только тут обнаружив подлый обман и предательство. Между солдатами Жанны и расположением англичан была река!

– Скажите мне, Бога ради! – запинаясь от охватившей ее ярости, кричала она военному совету, – где нуждающийся в нас осажденный Орлеан? что-то я его не вижу!

– На другом берегу, госпожа, – ответил ей недавно прибывший в ставку бастард Орлеанский.

– На другом берегу! – Жанна плюнула на землю, и генералы проследили за тем, как плевок шлепнулся в дорожную пыль. – На другом берегу, а продовольствие для голодающего города – на этом! А рвущиеся в бой солдаты – на этом! Как я должна снимать осаду с города, если он находится на противоположном берегу?! Мои воины еще не научились летать, яко ангелы небесные, или, может, вы умеете? В таком случае я вынуждена сложить с себя полномочия и предоставить генералам, умеющим летать, вести за собой войско!

Позже понявшие глупость создавшегося положения генералы сделали попытки прикрыть свой позор, но молва сделала свое дело. Причем слухи упорно крутились вокруг двух объяснений того, как войска Жанны оказались на южном берегу. Одни были уверены, что это заговор, другие же склонялись к предположению, что генералы попросту перепились и случайно завели войска не на тот берег.

И если первая версия по причине недоверия ветеранов неопытному главнокомандующему получила свое распространение среди дворян, вторая была почитаема у простолюдинов, искренне не понимающих, как можно не доверять Божьему посланнику, чьими действиями незримо управляет Отец Небесный и за чьей спиной стоит высший военачальник, главнокомандующий воинства небесного – Архангел Михаил!

Божье Наказание

Прибывший в замок Лероз гонец так и не сумел объяснить, почему в назначенный день не получилось решительного штурма и отчего Дева не бросила все свои силы в едином смертоносном ударе на осаждавших Орлеан англичан.

– Не повела в бой, значит, так и нужно было, мое дело маленькое – передать что велено. А думать, пусть господа думают… – парень пожимал плечами, косясь на ожидавшего подробностей графа. – 30 апреля Жанна снарядила обоз с продовольствием, командовать которым взялся собственной персоной маршал Жиль де Рэ. Никто не верил, что груженый обоз пройдет сквозь кольца осады, но Дева убедила маршала, что его людям и ему лично ничего не угрожает. На все время пути обоз точно сделался невидимым для английских часовых, и ясным, солнечным днем сопровождаемый небольшим отрядом прошел мимо постов англичан и беспрепятственно проник в город.

Отец Брунисенты пытался получить более подробную информацию, но парень больше ничего не знал. Поэтому граф просил его снова и снова пересказать все с самого начала, пока не запомнил мельчайшие детали предприятия.

Брунисента же поняла только одно: даже если Жак ле Феррон и сопровождал маршала в этом почетном и опасном деле, он жив и невредим, а значит, ничто, кроме, конечно, нового подвига, который юный рыцарь пожелает совершить во славу своей дамы, не помешает ему явиться в Лероз, и свадьба состоится в мае.

Новый гонец протрубил в рог под стенами замка уже через неделю. Он сообщил, что 4 мая Дева совершила свое очередное чудо, и второй обоз с продовольствием для жителей города с успехом прорвался к Орлеану, потеряв всего сто человек против восьми тысяч, которых оставили англичане под стенами города при поспешном отступлении, убегая от французской армии.

Страна ликовала, прославляя Деву и возрождающуюся Францию, ликовал и замок Лероз, пока радость не была омрачена третьим гонцом.

Из Лявро от славного рыцаря Гийома ле Феррона было доставлено письмо, в котором почтенный рыцарь сообщал, что среди ста героев, павших под стенами Орлеана, был его сын и жених Брунисенты рыцарь Жак ле Феррон.

Безутешный же отец немедленно отправляется с небольшим, собранным на собственные средства отрядом к освобожденному теперь Орлеану, с тем чтобы отыскать и привезти в фамильный склеп останки своего сына.

Черное вдовье покрывало ночи опустилось на замок Лероз, заставив счастье смениться горем, а Брунисенту рыдать дни и ночи напролет. И хотя вся Франция после побед Жанны начала оживать, точно пробужденная от долгого мертвого сна принцесса из старинной легенды о графе Раймоне Шестом и даме Глории, бедняжка Бруня чувствовала себя отчаянно несчастной. Видя ее страдания, отец качал головой, ворча, что де дочка оплакивает жениха, с которым даже не была знакома.

В конце концов, на празднике дня рождения коменданта крепости Вокулера он получил предложение обвенчать Брунисенту с легендарным рыцарем Жиро де Вавиром. Рыцарь этот имел прозвище Божье Наказание за свои воинские подвиги и склонность впадать в ярость, в которой он не щадил ни своих, ни чужих. Жиро де Вавир только недавно прибыл из ставки Девы, чтобы собрать на свои средства отряд, и вскоре должен был вернуться на фронт. Граф Гийом ля Жюмельер дал себе время обдумать предложение до вечерней службы и, посоветовавшись со знакомыми, знавшими претендента лучше, нежели он сам, с радостью дал согласие.

Новую свадьбу назначили на третью декаду июня. Услышав имя жениха, Брунисента, не стесняясь прислуги, запрыгала на месте, хлопая в ладошки. Божье Наказание был героем множества прекрасных песен и сказок, которые она слышала еще в детстве. Долгие годы девочка мечтала о женихе, похожем на прекрасного рыцаря из сказок, доблестного и отважного Жиро де Вавира, и вот же повезло! В самое ближайшее время Божье Наказание, на зависть окрестным девицам и вдовам, был готов вступить в брак с Брунисентой ля Жюмельер.

Очарованная и точно сошедшая с ума от радости девочка уже представляла, как они вместе с мужем будут выезжать на праздники и турниры в окрестные города, какая у нее будет свита и на каких конях. Как рыцарь Жиро де Вавир станет победителем всех турниров, принародно назвав ее – свою жену – королевой Любви и красоты.

Она уже слышала радостные крики зрителей и приветственные речи, например: «А вот и он – победитель многих турниров, самый сильный, самый смелый рыцарь, легендарный сьер Божье Наказание на своем вороном коне!» Или: «Вы слышали, говорят, Божье Наказание женился? Интересно, кому же из самых достойных дам королевства досталось Божье Наказание? Не иначе как какой-нибудь прекрасной принцессе. Нет, смотрите, это Брунисента ля Жюмельер! Нет, бери выше, Брунисента де Вавир! Брунисента Божье Наказание! Да здравствует прекрасная Брунисента и ее славный супруг! Долгих лет жизни и множества сыновей!»

Как немного нужно девушке для счастья! С этого дня вновь просватанная Брунисента пуще прежнего начала заботиться о приданом, и замок снова огласился ее заливистым смехом и веселыми песнями.

Радость исчезла, когда в замок пожаловал сьер Божье Наказание. Конечно, великий воин Жиро де Вавир был одним из самых лучших и знаменитых воинов Франции. Ровесники Брунисенты росли на историях его подвигов, и сама она нередко, заслушавшись песен трубадуров о славных скитаниях великого де Вавира, мечтала хотя бы увидеть чудесного рыцаря, не то что сделаться дамой его сердца. Но, увы, когда Брунисента узрела, наконец, предмет своих детских мечтаний, она была вынуждена с ужасом признать, насколько подходило прославленному рыцарю его прозвище! Сьер Жиро был невысок, но очень широкоплеч, говорили, что он спокойно поднимал на плечи лошадь и шел с ней как ни в чем не бывало. Его рыжая жесткая борода торчала, точно взъерошенная сухая мочалка, а лицо было обезображено красными, похожими на червяков, шрамами. Кроме всего прочего, это был грубый, привыкший командовать солдафон, для которого не было разницы между мирным временем и войной, всех и вся он судил по законам военного времени. И мог убить пролившего суп трактирного слугу или повесить собственного оруженосца, промедлившего с выполнением его приказов.

К слову, нередко воины его отряда заканчивали жизнь на острие его же мизерикордии или были вынуждены бежать от безумного военачальника куда глаза глядят, вступая затем в отряды вольных стрелков или вешаясь от невозможной жизни.

Дождавшись, когда гость напьется и, усладив свою плоть тремя служанками, уснет в своей комнате, Брунисента бросилась на колени перед отцом, умоляя его не отдавать ее Божьему Наказанию. Но тот был и сам рад разорвать договор, вдоволь наглядевшись на буйное поведение будущего зятя. Только мало сказать: мол, разрываю договор, а как это сделать, не навлекая на себя беду и гнев Божьего Наказания?

Скажи ему такое старый Гийом ля Жюмельер, проклятый жених тут же вырежет всех мужчин, изнасилует всех женщин. И в довершение бесчинств, к гадалке не ходи, спалит замок.

Свадьба должна была состояться через месяц в домашней церкви, куда был вызван священник из Нанси, но неожиданно само провидение вмешалось в это дело.

Неожиданный гость

В субботу 4 июня сразу же после мессы на дороге в сторону замка Лявро появилось облачко золотистой пыли. Наблюдавший за этим явлением из окна замка граф долго щурил глаза, стараясь понять, что происходит. Как вдруг золотое облачко сделалось более прозрачным, и обитатели замка ясно увидели приближавшихся всадников. Утреннее солнышко играло на их панцирях и шлемах, – казалось, что из золотистого облака пыли проглядывают крохотные звездочки.

Вскоре у ворот прозвучал хриплый звук рога, и графу донесли, что рыцарь, называющий себя Жаком ле Ферроном, сыном славного рыцаря Гийома ле Феррона и женихом несравненной мадемуазель Брунисенты, просит дозволения войти в замок.

В полном замешательстве граф сошел вниз и велел пропустить рыцаря, на щите которого был начерчен герб в виде сокола, несущего в своих лапах меч, и его оруженосца, ведущего под уздцы двух великолепных коней черной масти.

Несмотря на то что граф ни разу до этого не видел сына своего друга, не было никакого сомнения в том, что юный рыцарь действительно ле Феррон. Невысокого роста, с прямыми каштановыми волосами, подстриженными под горшок, как носили военные, юноша больше походил на свою мать, несравненную госпожу Марию. Ее же граф знал с малолетства.

Его лицо было темным от загара. Зеленые яркие глаза светились юношеским задором.

– Я несказанно счастлив, что могу приветствовать благородного графа ля Жюмельера в его родовом замке! – звонко произнес рыцарь. – Давно мечтал засвидетельствовать вам свое почтение, и… прошу прощения за то, что не сумел явиться к сроку, – он покраснел, опустив глаза с пушистыми, точно у девицы, ресницами. – Но причиной тому стало ранение, полученное мною под Орлеаном, которое я был вынужден лечить, скрываясь от мести врагов Франции в монастыре Святого Бенедикта. – Юноша вежливо поклонился графу, плохо скрывая смущение. – Жанну схватили, сьер Гийом. Я услышал об этом уже на подступах к вашему замку и, к сожалению, не знаю подробностей. Говорят, она попала в плен к бургундцам в битве при Компень…

Молодой рыцарь покачнулся и, наверное, упал бы, не поддержи его верный оруженосец.

– Простите мне мою слабость, должно быть, я еще не достаточно оправился после ранения, – он снова покраснел. – Простите меня… за то что… я не был с Жанной и не предотвратил позорный плен… Боюсь, что теперь мы должны лишь уповать на волю провидения и на то, что дофин сделает все возможное, чтобы вызволить Деву.

Приятный в обхождении юноша сразу же понравился графу, и он устроил пир в честь его счастливого исцеления и возвращения в родные земли. Увидев своего бывшего жениха, Брунисента зарделась, точно маков цвет, мгновенно ощутив, как стрелы любви пронзают ее сердце. Она была готова броситься на шею благородному и, надо сказать, очень красивому рыцарю, умоляя его выкрасть ее из родительского замка, дабы она не смогла достаться проклятому де Вавиру.

Очаровательный юноша поселился в замке Лероз. Каждый день он просыпался с первыми лучами солнца и отправлялся на охоту с отцом Брунисенты или на конную прогулку вместе с ней и сопровождавшими ее дамами. По вечерам он рассказывал о своей службе у маршала де Рэ и встречах с Жанной.

– Когда Дева в сопровождении рыцарей Бертрана де Пуланжи, Жана де Нозеленпона, прозванного Жаном из Меца, Коле де Вьена, лучника Решара и вашего покорного слуги из Вокулера прибыла к дофину Карлу, он решил подвергнуть ее испытанию. Жанна и ее свита вошли в зал, полный придворных, на троне сидел облаченный в сверкающие одежды молодой дофин.

Жанна остановилась в нескольких шагах от трона. В воздухе повисла напряженная тишина, так что было слышно, как кипит смола на факелах в руках слуг. Я шел в нескольких шагах от Девы, гордый своей высокой миссией и тем, что сейчас увижу знаменитых рыцарей, прекрасных и благородных дам, дофина, которого Жанна обещает сделать нашим королем. Но почему-то Жанна медлила.

Я рассеянно оглядывал гобелены и матерчатые обои, украшавшие стены, чувствуя, как восторженная улыбка, словно сама собой, сползает с моего лица. Жанна молчала. Я смотрел ей в затылок, стремясь разбудить ее взглядом.

Ничтожный человек, я проклинал ее в этот момент за неумение вести себя в благородном обществе и одновременно с тем понимал, что она могла попросту испугаться, смутиться, лишиться дара речи при виде окружавшего ее великолепия и, главное, от свалившейся на нее ответственности. Смешно признаться, я серьезно решил, что Дева струсила. Я хотел выйти вперед и встряхнуть ее как следует за плечи или извиниться за нее перед дофином. Но вдруг она заговорила.

– Что же она сказала? – замирая от любопытства, спросила Брунисента, на всякий случай прикрывая ротик изящным платком с вышивками.

– Она обратилась к вельможе на троне в своей простой манере. «Простите, господин, – сказала она, – я пришла к дофину, не подскажете ли вы, где я могу найти его?»

По толпе придворных прокатился ропот. Я был готов провалиться сквозь землю от позора. В то время как сидевший на троне снисходительно улыбнулся Жанне.

«Я твой дофин, милое дитя», – растягивая слова, протянул он, сверля ее взглядом.

«Нет… Вы не дофин. Я узнала бы дофина под любой маской, в любом обличий, ясным днем или темной ночью». Жанна начала крутить головой, точно безумная. Я снова захотел провалиться сквозь землю, только тут заметив, что придворные Карла хихикают и перемигиваются между собой. Маловеры – они устроили ей испытание!

Жанна сделала несколько шагов от трона, подошла к толпе придворных и, заметив кого-то, вдруг бросилась перед ним на колени.

«О, мой дофин! Как долго я шла к тебе! Как много всего я должна тебе сказать!»

Я посмотрел на молодого человека, перед которым стояла на коленях наша Дева. Небольшого роста, с желтым, нервным лицом и бегающими маленькими глазками, он был скромно одет и, на мой взгляд, больше походил на писаря, цирюльника или какого-то другого малозначительного слугу, нежели на монарха.

«Ты ошибаешься, милая, я не дофин. Вот дофин!» – он показал рукой в сторону трона.

«Нет. Ты и есть дофин! Зачем ты прячешься от меня! Зачем называешь другого человека дофином! Знай же, я принесла тебе великую радость – Господь Бог благословил тебя стать королем Франции и ты станешь им в славном городе Реймсе, где и будешь миропомазан. Мне же дай по воле Господа войска, чтобы я могла снять осаду с Орлеана. В этом моя святая миссия, которую я должна исполнить».

– И что же, Жанна оказалась права?

Граф покручивал длинный ус, история казалась невероятной и прекрасной, как и сам образ невинной Девы, почти ребенка, которая прибыла к Карлу, подобно библейскому пророку.

– Права! Ведь ее глазами глядел сам Отец Небесный, именно он направлял ее, так что дофину и его командующим следовало всего лишь идти за ней, подобно послушным ягнятам за своим пастырем, и она привела бы их к окончательной победе.

Брунисента смотрела в зеленые, точно два лесных озерца, глаза рыцаря Жака ле Феррона, млея от счастья и страдая от предвкушения неминуемой свадьбы с Божьим Наказанием. Иногда она хотела наброситься на Жака с кулаками, высказав ему все, что накопилось у нее на сердце и теперь болело.

«Ну, почему он не требует, чтобы отец отдал меня ему по праву первенства. Ведь именно за него я должна была выйти замуж, именно его, а не рыцаря Жиро де Вавира я ждала долгие ночи, именно для него шила приданое и молила Деву Марию о ниспослании нам счастья.

Не моими ли молитвами он выжил и теперь вновь рвется в бой?! Отчего же прекрасный Жак не признается в любви? Не вызывает на смертельный бой моего жениха, не зовет меня венчаться с ним тайно?»

Как много «почему»! И нет на них ответа.

Брунисента стояла на крыше главной башни донжона, где любила страдать и плакать, направляя свои горестные слова в низкие небеса, на которые, кажется, прыгни и беги прямой дорожкой к самому престолу Господа Бога. Чтобы грохнуться перед ним на колени и слезно умолить ошеломить глупого, красивого рыцаря Жака ле Феррона любовью, растопить его ледяное сердце, чтобы не мог он ни спать, ни есть, чтобы вошла любовь ему в плоть и ярость! Чтобы зажгла огонь в его сердце и вложила жупел в его печень. И чтобы он мучился любовной хандрой до тех пор, пока священник не обвенчает его с Брунисентой. Аминь.

И чтобы затем жили они душа в душу и умерли в один день. Аминь, аминь, аминь. Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

И еще один раз аминь.

Тяжко было Брунисенте, тяжко и обидно. Казалось бы, ведь не ее вина, что в назначенный день рыцарь ее не явился к венчанию. Не ее, а ей теперь за это расплачиваться. С нелюбимым да постылым куковать. С Божьим Наказанием жизнь проживать.

– И чем я ему не подхожу? – вслух удивлялась Брунисента, когда служанки заплетали на ночь ее волосы в тяжелую светлую косу.

– Всем ты хороша, моя ягодка, во всем прекрасна, Брунюшка, – шептала в ответ няня. – По мне, так краше тебя где ж ему сыскать?

– Да видно, сыскал, раз канцон под окнами не поет, о любви не говорит, подвига во славу совершить не обещает, даже не додумается шарф какой выпросить или колечко, как это рыцари делают. Чем я ему не угодна?

– Когда ему другой-то обзаводиться? Война дело серьезное. На войне все больше временных подруг, о которых опосля и не вспоминают. Как не вспоминает протрезвевший, что наворотил, будучи пьяным.

– Так, значит, временная у него есть. А временное – самое постоянное. Как война эта. Попомни мое слово, голубушка Эсфырь, говорят, война на миг, а эта на целый век затянется. И конца ей и краю не будет, – Брунисента ополоснула личико поданной служанкой водой и велела оставить ее с нянькой наедине. Сама же забралась с ногами на ложе и старуху за руки к себе притянула, чтобы та тут же села посекретничать. – Что, нянюшка, коли бы кто-нибудь подсказал ему, чтобы ну… сама понимаешь. Чтобы… – она набрала в легкие воздух и выдохнула, – женился на мне.

– Мысль разумная, – закивала головой старая сарацинка. – Только кому же сказать. Думаю я, барышня, что отец ваш сам все и устроит. Я давеча слышала, как молодой Жак ле Феррон просился в отряд возвращаться. Так господин граф его возьми и удержи. Мол, здоровье у него после ранения еще не очень, да и батюшка его, как отправился в ставку де Рэ, до сих пор вестей о себе не давал. А значит, куда молодой сьер отправится? Все лучше, чтобы здесь еще побыл, пока отец его не вернется или вести какие о Деве или маршале не придут. Думаю я, Брунюшка, что господин граф, так же как и мы, думает, что сьер Жак подходит вам куда как лучше, нежели Божье Наказание.

– Хорошо, чтобы так все и произошло, – Брунисента мечтательно склонила головку на плечо старухи. – Только боюсь я, что не успеет отец, жду, что не сегодня завтра прискочит очередной гонец с новостями от маршала, и рыцарь мой отправится на войну и меня позабудет.

Брунисента позволила няньке уложить себя, вполуха слушая ее заверения в том, что надо де во всем полагаться на мудрость господина графа. Что, мол, сьер граф лучше других знает, как обойти молодого рыцаря и благородно все ему подать. Меж тем в голове Брунисенты складывался нечеткий план дальнейших действий. Мысль о страшной свадьбе была настолько невыносима, что девушка была готова на все, даже отравить при случае своего жениха. Впрочем, отравительницы не могут попасть в царствие небесное, да и где, сидя запертой в замке, достать толкового яда? Был другой способ – не менее опасный и скользкий, гиблый способ, – но он был и в случае удачи сулил Брунисенте замужество по любви. Какая, в сущности, разница, из-за чего в петлю лезть – из-за того, чтобы не выходить замуж за Божье Наказание или из-за того, что будешь опозорена и ославлена?

Брунисента решилась во всем открыться своему любимому, и не просто открыться, а сделать так, чтобы юный рыцарь был бы обязан жениться на ней, а значит, должен был бы вызвать на поединок сьера Жиро и убить его.

Тайна мадемуазель Анны

На следующее утро Брунисента решилась действовать. Но как? Постоянно за ней следили нянька и служанки. Ночью в ее комнате спала девка, данная ей в услужение, а на самом деле приставленная за ней шпионить. Брунисента не стала посвящать в свои планы прислугу, опасаясь, что они от страха разболтают все отцу. Может, во время конной прогулки отдалиться вместе с Жаком от сопровождающих ее служанок, заехать куда-нибудь в лес и там во всем ему открыться?

Неожиданно решение нашлось само собой. С первыми проблесками рассвета Брунисента проснулась, словно кто тряхнул ее за плечо. Она села на постели. В углу дрыхла служанка.

Брунисента поднялась и, самостоятельно надев платье, тихо прошмыгнула в дверь. Она шла, плохо понимая, куда идет и что собирается делать. Смутно вспомнилось, что приблизительно в это время Жак просыпается, садится на коня или дерется со своим оруженосцем на мечах, тренируя руку.

Она вышла в запущенный сад, слушая разбуженных вместе с ней птиц и удивляясь солнцу и прохладе. Ноги несли ее дальше от замка, туда, где у трех озер зимой можно встретить лису или волка, где крестьянки собирают грибы, и куда ввиду отдаленности от замка не ходит ни за водой, ни белье полоскать прислуга. Идя мимо второго озера, она расслышала плеск воды и остановилась, боясь оказаться застигнутой кем-нибудь из слуг.

Брунисента оглянулась по сторонам, приметив под кустом аккуратно сложенную одежду. Крадучись она подошла ближе, вдруг узнав синюю коротенькую курточку Жака, какие только что вошли в моду в Нанси, и шляпу. Ее сердце забилось с неожиданной силой. В первую секунду Брунисента хотела бежать, опасаясь быть уличенной в подсматривании за молодым человеком. Но потом пересилила себя и, подойдя к густым кустам, за которыми поблескивала вода и было слышно, как кто-то купается, тихонько стянула с себя платье и в рубашке шагнула в воду.

Замирая от страха и неприятно ежась от холода, она все же заставила себя погрузиться в воду и поплыть. Плавала Брунисента великолепно. Однажды в детстве нянька не доглядела за ней, и Бруня, свалившись в воду, начала тонуть. Извлекши ее из воды, отец не покарал прислугу и не пожурил дочку, а применил свойственное истинному рыцарю наказание – начал учить Бруню плавать.

Стараясь не глядеть в сторону стоявшего к ней спиной рыцаря, Брунисента поплыла, делая вид, что не замечает присутствия постороннего.

Проплыв порядочно, она повернула назад, нацеливаясь на молодого человека и с удовольствием отфыркиваясь от воды. Когда же до желанной цели осталось с десяток гребков, Брунисента посмотрела на своего рыцаря, да чуть и не утонула тут же. Вместо красавчика Жака на нее глядела напуганная не меньше ее самой девушка.

Они завизжали одновременно, незнакомка, прикрывая голую грудь, Бруня – давясь озерной водой. Холодная зеленая вода покрыла ее с головой, где-то в вышине светлым пятном угадывалось солнце. Брунисента чувствовала, как какая-то сила потащила ее вниз, в холод и пустоту, туда, где нет жизни, а есть холодная, сырая могила.

В то же время кто-то сильный схватил ее за косу и решительно потащил наверх. Бруня забилась и, глотнув воздуха, начала кашлять. Чьи-то руки вытащили ее на берег. Кашляя и заливаясь слезами, Брунисента встала на колени. Перед ней сидела давешняя девушка, но теперь Брунисента видела в ней то, чего не сумела разглядеть в озере – это был еще и ее рыцарь, ее Брунисентин любимый Жак – единственная надежда избавиться от Божьего Наказания.

– Кто ты такая? – все еще кашляя, спросила Брунисента, зло поглядывая на свою спасительницу.

– Бруня, прости меня, пожалуйста, – девушка зашла за куст и принесла и свою и Брунисентину одежду. – Сейчас я тебе все расскажу.

– Простить? – Брунисента повела плечами. Мол, видали мы таких «простить», из-за нее, можно сказать, вся жизнь наперекосяк пошла, а она – «простить».

– Ты зачем в мужское платье рядишься? – спросила Брунисента. – Не знаешь, что ли, что за такие вещи святые отцы тебя могут от церкви отлучить?

– Знаю, – девушка бесцеремонно натянула на себя рубашку Жака. – Да что делать, когда жизнь свою нужно было спасать, а о душе всегда успеется подумать.

– Отчего же так? – Бруня отжала руками косу, и незнакомка подала ей влажную тряпицу, которой до этого сама утиралась.

– Я Анна, дочь Гийома ле Феррона и сестра Жака. Служила под началом Девы, ее взяли в плен при обороне крепости Компень. Во время отступления комендант Компени открыл нам ворота, но вошли не все, а только те, кто был у самих стен. Жанна также пыталась прорваться в крепость, но ей не дали этого сделать бургундцы. Тем временем комендант закрыл ворота, и она с кучкой солдат оказалась отрезанной от основных сил. Я тоже была в крепости. Я понимаю, теперь это сложно доказать, но я умоляла коменданта открыть ворота и впустить Жанну, но он не мог, в противном случае бургундцы ворвались бы в Компень.

Что было дальше – смутно помню. Я была двойником Жанны, поэтому не могла оставаться в отряде. Само мое присутствие дало бы повод королю усомниться в том, что Жанне нужна помощь.

– Небось комендант, увидев тебя, решил, что впустил в крепость саму Деву, вот и дал приказ закрыть ворота, – зло оборвала рассказ Брунисента.

– Может, и так, – Анна оделась и, подняв с земли платье Брунисенты, подошла помочь.

– Отчего назвалась именем брата? – Брунисента не скрывала охватившей ее ярости.

– А как мне было называться? Дева изгнала из отряда всех продажных девок и маркитанток, поэтому я не могла просто надеть платье и прикинуться одной из них. В то же время у меня были вещи брата, и внешне мы на одно лицо. Потом, когда я надела броню, нас вообще невозможно стало отличить. Брат погиб или взят в плен, маршал не ждет его в своей ставке. Я пробиралась вместе с одним из наших воинов – Гуго, который знал меня и пожелал следовать за мной в качестве оруженосца и слуги. Конечно, мне следовало сразу же скакать в замок отца, но по дороге я решила заехать сюда, в замок его друга, и разузнать о том, что происходит и чего мне следует опасаться.

– Почему же ты не отправилась затем к себе? – Брунисента направилась в сторону замка. – Надо же было явиться и сразу же все испортить!

– Я боялась, Бруня. Ну, честное слово, боялась. Ты не знаешь дофина! Он труслив, злобен и мстителен. Я боялась, что он найдет способ поменять меня на Жанну, чтобы только не платить выкуп проклятым бургундцам. А те, в свою очередь, продадут меня англичанам. Я подумала, что здесь меня никто не отыщет, и я смогу отсидеться до того времени, пока короли решат что-нибудь между собой, и я смогу вернуться к моему любимому.

– У тебя есть любимый? – Бруня развернулась, прикусив губу.

– Есть. На войне все не так, как у вас здесь. Там каждый миг может быть последним. А потом будешь жалеть, да ничего уже нельзя поделать. Упустила свое счастье, другого не будет. Но я ведь ничем тебе не навредила. У тебя новый жених, уже после моего брата, я тебе ни слова не сказала. Ясное дело – нет его, значит, нет. Это у сестры другого брата не будет, родители старые. Мать так и вовсе лет десять в монастыре за нас Богу молится. А ты молодая, тебе жить да жить…

– Жить?! Умереть мне и ничего другого! – заревела в голос Брунисента. – Отец сосватал меня, не спросив. Жених – чудовище страшенное! Божье Наказанье! Жиро де Вавир! Господи, ну неужели на мне такая вина, чтобы карать столь жестоко. Не под венец пойду я, а в петлю или с донжона вниз сигану, или в озеро – один конец. Смерть меня ждет лютая, а не жизнь! Вот! А ты лучше уж уезжай к себе и не мучай меня более, – сказав это, Брунисента тяжело вздохнула и, утерев слезы, повернула в сторону замка.

– А ты не выдашь меня? – зеленые глаза Анны уставились на нее, словно до сердца достали.

– Не выдам. Ступай с Богом. Если бы твой брат не погиб, мы бы сестрами теперь были.

– Постой, Бруня, – Анна взяла ее за руку и увлекла за собой обратно к озеру за густые кусты. – Что скажешь, если твоего женишка кто-нибудь на поединке укокошит?

– Благословлю того рыцаря, – Бруня посмотрела на воду, в которой только что чуть не погибла. Надо было этой Анне ле Феррон не вытаскивать ее, сейчас бы все мучения остались позади.

– А отец тебя снова просватает. И кто знает – может, новый похуже этого окажется.

Брунисента молчала.

– А ведь я могу вызвать сьера Жиро де Вавира на поединок по праву твоего жениха и избавить тебя таким образом от Божьего Наказания.

– Ты?! – У Брунисенты перехватило дыхание.

– Ну да, я, – Анна не моргая смотрела в самую душу Брунисенты, словно измеряя ее на глубину.

– А если тебя убьют? – Бруня была ошеломлена неожиданным предложением несостоявшейся сестры.

– Убьют так убьют, тебе что за дело? Отец меня с малолетства учил владению мечом и копьем, так что мы еще посмотрим, кто кого. Я вот что думаю, – она говорила медленно и четко, впечатывая слова в сознание Брунисенты. – Жениха твоего можно убить тайно – прирезать, когда спать будет, или вызвать на честный поединок. Но отец тебя сразу же за другого выдаст. И, повторюсь, каков будет тот другой, никто не знает.

Но ежели я, под именем брата, затребую на тебя свои права, то после поединка с де Вавиром я же должна буду на тебе жениться. А это грех против церкви, так что, ежели обман раскроется, нас обеих либо живьем в землю зароют, либо на костре, как ведьм, сожгут. С другой стороны – мой брат в плену или мертв, отец отправился за ним, да и сам, похоже, сгинул по дороге. Замок близ Вокулера мой, земли, лен. Уедем вместе, будем там жить спокойно, как Бог на душу положит. Захочешь завести себе милого друга – мешать не стану.

Они еще шептались какое-то время, пока барышню не начали разыскивать служанки.

За завтраком Брунисента сидела тише воды, давешний разговор обдумывала да в голове прокручивала. Отец не начинал трапезы без гостя, от скуки ломая хлеб, обмакивая его в пахучее сало и бросая собакам. Наконец Анна явилась в новом дорогом костюме, с золотой трехрядной цепью на груди и мечом. Красавец, глаз не отвести! Весело подмигнув Брунисенте, лже-Жак прямиком обратился к ее отцу, прося руки дочери и обещая лично поговорить с благородным рыцарем Жиро де Вавиром.

Краем глаза Брунисента увидела, как всплеснула руками нянька, а прислуга поставила мимо стола пустую кружку. Ну и звону же было!

О войне и о любви

Разумеется, Анна не собиралась вызывать на рыцарский поединок сьера Жиро. Как-то раз ей посчастливилось увидеть эту громадину в действии. И впечатление навсегда сохранилось в ее памяти, оставив неизгладимый след. Огромный, точно гора, рыжий воин пробивал себе дорогу в гуще врагов, сокрушая их здоровенным, красным от крови топором. Разя направо и налево, подобно взбесившемуся дровосеку, он был весь от макушки до пят залит кровью.

Страшная то была работа и прекрасная. О таких воинах трубадуры слагают свои песни, именами подобных рубак называют себя мальчишки, играя в войну.

В тот день чудовищный рыцарь пробивал дорогу непосредственно для нее, для лже-Жанны, которая следовала за ним, перескакивая через мертвых и живых и отбивая удары своим мечом. Анна старалась не смотреть на обезображенные лица и тела людей, не чувствовать омерзительного запаха, пропитавшего, казалось, все вокруг, не слышать крики и стоны. Но это было невозможно. И она видела все в подробностях, кусая губу и стараясь сдерживать дыхание и подступившую к горлу рвоту.

Потом видения трупов преследовали ее по нескольку дней, так что Анна, подобно другим воинам, начала было искать спасение в вине, за что получила выволочку непосредственно от Жанны, которая не дозволяла своим двойникам малейшего отступления от придуманных раз и навсегда правил. Шутка ли – любой слух, распущенный по поводу трех тел охранительниц, мог отразиться на репутации самой Девы, а тогда уже дисциплину в отряде не сохранишь. Шутка ли – вдруг кто-нибудь застанет Анну за бутылкой и растреплет, будто бы видел саму Деву, которая была пьяней дорвавшегося до трофейного бочонка с вином арбалетчика!

Плохо ли, хорошо ли Анне, она должна была служить Жанне, выполняя свой долг и чувствуя возложенную на нее ответственность.

Вот и в тот день она заменяла в бою Деву, которую следовало беречь, потому что только она, божественная Жанна, могла поднять дух воинов, заставив их сражаться, подобно дьяволам.

Враги бежали с поля битвы, завидев оперенную шапочку Девы, ее светлые, серебряные доспехи и сверкавшую на солнце кольчугу, а значит, Жанна была необходима, как волшебный талисман. Жанна – это сама Франция, душа Франции, любили говорить в отряде.

Во время боя Анна чувствовала обращенные на нее взоры своих воинов, ощущая невиданную силу, силу Жанны Девы. На краткий миг она преображалась и даже становилась выше ростом. В этот момент она была Девой, посланной Богом, Девой, не знавшей страха, а не маленькой Анной ле Феррон, дочерью прославленного воина и магистра ордена Верности Гийома ле Феррона, сестрой рыцаря Жака ле Феррона, сражавшегося под знаменем самого де Рэ.

В этот момент она любила Жанну больше всего на свете! Любила, несмотря даже на то, что ревновала ее к своему прекрасному возлюбленному, к человеку, который так же, как и она, больше всего на свете, больше собственной жизни, своих близких, больше солнца и воздуха любил Жанну.

Ох уж эта Жанна! Ночью, когда Анна проникала в его шатер или комнату в замке, которую занимал Жиль, она была одета в точно такой костюм, в котором до этого была Жанна. Иногда он просил, чтобы любовница брала настоящую одежду Жанны, на что Анна со смехом отвечала, что Жанна выше ее на целую голову, и Жаннины вещи будут смотреться на ней нелепо. Но Жиль любил Жанну, он хотел ее, как еще ни один мужчина до этого не хотел женщину. Хотел и не смел к ней приблизиться. Его пьянил запах Жанны, мягкость ее курточек и перчаток, круглые оперенные шапочки, которые она так любила и которые так шли ей.

В те дни, когда Анне ле Феррон удавалось раздобыть какую-нибудь вещь Девы, он становился неистовым в своих ласках, заставляя юную воительницу оказываться на гребне счастья и восторга.

Жиль, ее нежный, ласковый и неистовый Жиль сердцем и душой принадлежал Жанне. Анна старалась не думать об этом, принимая свою долю счастья и прекрасно понимая, что если бы только Жиль де Лаваль имел возможность прикоснуться к Жанне, в ту же минуту он забыл бы несчастную Анну ле Феррон.

Слава Богу, Жанна не могла разделить страсть своего подчиненного, потому что в пророчестве сказано яснее ясного: «Женщина погубит Францию, а дева спасет ее». А значит, пока идет война, Жанна будет вынуждена оставаться девственницей.

Так пусть же война длится вечно! Тогда и Жиль будет всецело принадлежать Анне, пока смерть не разлучит их!

И вот теперь в одночасье Анна потеряла и Жиля, и Жанну, и родной замок, и даже этот, такой спокойный и надежный на вид Лероз, в котором она рассчитывала спрятаться до поры до времени. Теперь ей нужно было сниматься с места и бежать, куда глаза глядят.

Она боялась вернуться домой. Что ждало ее там? Фанатичный отец, разумеется, сразу же погнал бы ее обратно, нашел бы способ поменять на настоящую Жанну или заставил бы изображать Деву перед войсками. Но одно дело быть Жанной время от времени, и совсем другое – постоянно, когда нужно принимать быстрые и гениальные военные решения. Наносить сокрушительные удары. Нужно быть неотвратимой богиней войны и одновременно с тем – страстной поборницей добродетели. Нужно получать поддержку с небес посредством видений или хотя бы обладать знанием и военной интуицией.

От всего этого кружилась голова.

Идею сразиться с де Вавиром и, прости Господи, «жениться» на Бруньке подсказал Анне страх за собственную жизнь. Когда девочки встретились у озера и Брунисента начала тонуть, Анна хотела поначалу позволить ей сделать это, дабы никто не сумел разоблачить ее, но потом она сдалась и вытащила уже изрядно нахлебавшуюся воды девицу.

Нет, она не собиралась выполнять обещание, просто ей нужно было выждать время, дать возможность Гуго добраться до замка Лявро и вызнать, вернулся ли отец и есть ли сведения о брате или письма от Жиля.

Анна продолжала играть свою роль, обещая Брунисенте поддержку и защиту и обсуждая вместе с графом предстоящий поединок.

Господи, какой еще поединок, когда Анна великану де Вавиру в пупок дышит! Его кулак, что ее голова, ноги, как две колонны, бычья шея и загривок, точно у лесного тролля! Во время боя он один может, поднатужившись, деревянную бастилию со стрелками наземь свалить, ворота в крепости проломить, ухватиться за подвесной мост и не дать ему подняться…

Тем не менее в идею поединка почему-то все сразу же поверили, мало этого, граф тут же назначил и день, когда следовало выехать в Нанси, где рыжий черт Божье Наказание засел, не дожидаясь, когда он за невестой в Лероз припожалует, дабы не произвел он разрушения в самом замке после поединка.

Лихорадочно Анна соображала, как улизнуть из Лероза, в то время как взявшийся лично сопровождать ее граф ругал на дорожку слуг и прощался с дочерью.

Нужно было бежать. Но было уже слишком поздно! Кроме всего прочего, в замок еще не вернулся оруженосец, а значит, случись Анне обмануть графа и улизнуть по дороге в Нанси, она осталась бы совершенно одна.

Меж тем граф приставал к ней с разговорами о соколиных охотах, пытаясь развлечь молодого зятя перед поединком.

«Нужно будет, сразу после того, как устроимся в Нанси, отыскать Божье Наказание и, самое милое дело, прирезать его, пока тот будет спать пьяный, или напасть под прикрытием ночной темноты. Хорошо было бы воспользоваться ядом, но где же его взять?» Анна зло посмотрела на графа.

Как она ненавидела в этот момент всю семейку ля Жюмельер, из-за которой должна была пойти на смерть. Ненавидела Брунисенту, желающую ее руками избавиться от чудовищного жениха, ее отца, у которого хватило ума согласиться на подобный брак. Всех ненавидела.

Точно во сне она позволила графу увлечь себя в это смертельно опасное приключение, точно во сне смотрела на тянувшиеся вдоль дороги хилые деревеньки и леса, на серое, набрякшее дождем и, как казалось, готовое расплакаться небо. Как было бы хорошо сейчас дать шпор коню и ускакать от надоевшего графа, но куда ускачешь? Дорога одна, прямая и наезженная, точно ведет она не в столицу Лотарингии Нанси, а прямиком в ад. А в конце пути – Божье Наказание.

Можно было бы попытаться убить графа и его слуг, но удастся ли справиться с четверыми, не получив ранения, а куда потом деваться одной и раненой? В таком состоянии легче легкого сделаться добычей лихих людей. А ведь еще не известно, что хуже: пасть от меча де Вавира или стать добычей отбросов общества!

Анна вспомнила Жиля, которого, должно быть, ей уже не суждено увидеть воочию, его сильные руки, глубокие, красивые светло-карие глаза, его голос. И то, как он называл ее Жанной.

Нет, об этом Анне совсем не хотелось думать.

О том, как Анне ле Феррон удалось избавить Брунисенту ля Жюмельер от Божьего Наказания

Сделав всего одну остановку в пути и проведя ночь на холодной земле, они снова двинулись в путь. Анна не ощущала холода и не пожелала снимать воинского облачения даже во время сна, чем вызвала восторг графа, начавшего сравнивать ее с героями древности.

Не заметила Анна и как дорога закончилась, и они добрались, наконец, до Нанси. То есть не почувствовала ни времени, ни пути, впав в странное состояние безвременья и похожего на длительный обморок отчаяния. Вдруг точно из-под земли перед ними встали белые стены крепости, и, удивившись, Анна поняла, что это конец. Конец пути или конец самой жизни.

Никто не задержал путников, не воспрепятствовал их проникновению за городские стены. Ленивые часовые с вежливым безразличием осведомлялись об именах и титулах приезжих, вполуха слушая ответы. Что было неудивительно – Нанси, впрочем, как и другие города, кишел солдатами расформированной королем армии. Не находя себе дела, а может, и не собираясь его себе искать, ветераны взахлеб рассказывали о недавних событиях, которым они лично были очевидцами. Во всех трактирах непременно велись горячие обсуждения последних действий Девы, которая, несмотря на роспуск армии, с небольшим отрядом, еще перед своим пленением, успела взять несколько крепостей, в которых стояли английские гарнизоны. Каждому хотелось получить ответ на главный вопрос, заплатит ли Карл Седьмой бургундцам выкуп за своего главнокомандующего, за своего главного воина, за человека, возложившего на его голову корону Франции?

– Меня просто за язык тянуло рассказать этим любезным военным, ради какого подвига мы прибыли в их городишко, – весело подмигивая, сообщил камергер графа, – они бы такую новость неделю обсуждали, не меньше. Виданное ли дело, вызвать на поединок самого де Вавира!

– Ну и сказал бы, – угрюмо буркнула в ответ Анна. – Они бы нас всех за милую душу упекли в темницу. Кому интересно пускать в город людей, приехавших сюда с единственной целью затеять ссору, которую в результате им же и придется разнимать.

– Ты совершенно прав, мой драгоценный зять, – Гийом ля Жюмельер отвесил подзатыльник слуге. – Осторожность в нашем деле не помешает. Тем более что стража сейчас явно удвоена, и ночью по улицам, должно быть, ходят усиленные патрули. Помню, во времена моей молодости…

И он пустился в пространное повествование.

Анна не слушала графа, рассеянно оглядываясь по сторонам. Ей уже приходилось бывать здесь с отцом и братом, и теперь она наслаждалась последними часами своего пребывания на этом свете, прекрасно понимая, что против Божьего Наказания ей не выстоять.

Они остановились в скромной, но чистенькой гостинице со звучным именем «Лев и Роза». По слухам, де Вавир располагался в квартале от них в гостинице «Золотой сокол», куда для разговора с ним следовало прийти по наступлении темноты, когда рыжий бес, возможно, соизволит вернуться на ночлег. В остальное время суток он мог быть где угодно, но только не в своих комнатах.

Анна заказала себе заячий паштет и мясную поджарку, предусмотрительно отказавшись от пирогов и запив все это молодым анжуйским вином, она старалась не привлекать к себе внимания, сидя в самом темном углу. Трапезный зал гостиницы был полон солдат, и любой из них мог узнать ее. Поэтому Анна постаралась быстрее расправиться со своей едой, после чего поднялась в комнату, лишенную окон, бросилась на кровать и закрыла глаза.

Снизу еще долго доносились пьяные разговоры, песни и тосты. Анна услышала, как какой-то недавно прибывший из Бурже арбалетчик рассказывал о том, что, если у Карла Седьмого хватит наглости не заплатить выкуп за Деву, это сделают преданные ей люди. Достаточно пустить шлем по кругу, и он тут же наполнится звонким золотом! Кроме того, ведь все знают, что маршал де Рэ богат, как Кресс, что он несколько лет давал взаймы самому королю и его приближенным и содержал на свой счет отряд. Кому как не сьеру де Рэ выплатить выкуп за Жанну?

При упоминании о Жиле Анна напряглась, превратившись в слух. Но проклятый арбалетчик перешел на описание недавних боев, расхваливая собственное военное искусство. Так что Анна поняла лишь то, что Жиль жив и здоров. И еще то, что он, без сомнения, сделает все возможное, для того чтобы спасти Деву.

Вот этого она и боялась. Жиль присягал Деве, присягал страшной клятвой рыцаря Ордена Верности, в котором состояло ближайшее окружение Жанны, включая женщин. Ту же клятву давала и Анна, клятву умереть за своего обожаемого командующего. Клялись покойные ныне Кларенс и Беатрис. Теперь был черед Анны. Она просто чувствовала кожей, что вот прямо сейчас к гостинице подлетит гонец от маршала или самого короля, и ей напомнят о ее клятве.

Анна уже ходила в бой вместо Жанны, пару раз ее ранили, принимая во время сражения за Деву. И что же теперь? Теперь оставалось одно – умереть за Жанну, умереть вместо Жанны!

Анна заплакала. Жиль богатый человек, а значит, он будет собирать выкуп за Жанну и соберет.

Выкуп казался более реальной идеей, нежели поиск исчезнувшей Анны.

Жиль! Любимый, единственный, прекрасный, неотвратимый Жиль! Всем сердцем Анна стремилась вновь оказаться в его объятиях и бежала от него куда глаза глядят. Жиль был рыцарем, а рыцарь верен своей клятве, даже если исполнение ее будет стоить ему неимоверных страданий. Он пожертвовал бы спасением собственной души, ввергнув себя в пламя ада. Жиль был рыцарем – рыцарем Ордена Верности – он был знаменем и примером чести и добродетели. Поэтому Анна любила и страшилась его.

О том, что на улице стемнело, она догадалась, слушая, как смолкают разговоры за стеной. Дождавшись, когда из соседней комнаты, занимаемой графом и его оруженосцем, начал доноситься храп, Анна тихо села на своем ложе.

Во дворе разговаривали между собой две женщины, Анна не разбирала слов, но, по всей видимости, это гостиничная прислуга доделывала все то, что не успела сделать днем.

Тихо, точно ночная кошка, Анна надела сапоги и, подпоясавшись мечом и прихватив с собой парочку верных кинжалов, открыла дверь и выбралась в темный коридор. Внизу у лестницы ей поклонился старик сторож, Анна кивнула ему и вышла на улицу.

Пусть думает, что молодой рыцарь отправился на поиск ночных приключений, проведать свою возлюбленную или решил поиграть на деньги богатого папеньки в карты.

Оказавшись на улице, Анна укуталась в плащ и, свернув на узкую, грязную улочку, пошла по ней. Темнело. Где-то лаяли собаки. Анна потрогала рукоятки кинжалов и осталась ими довольной. Божье Наказание следовало прирезать, пока тот спит.

Подло, цинично, неблагородно, но по-другому не получится.

Она поморщилась при мысли, что сказала бы Жанна, но делать было нечего. Ведь бой с де Вавиром нельзя назвать иначе как убийством. Потому как у нее, у Анны, нет ни одного шанса против Божьего Наказания. А раз силы настолько неравны и Анну ждет смерть, то кто посмеет осудить ее за то, что и она пойдет на бесчестный поступок, спасая свою жизнь?

Анна чуть было не упала, поскользнувшись в луже выброшенных на улицу нечистот и выругавшись, пошла дальше уже медленнее. Темнело. В бедных домах не зажигали света, богатых в окрестности не было. Одиноко светились окна гостиниц и кабаков. Но Анна старалась избегать этих веселых мест. Несколько раз на дорогу из раскрытых дверей дешевых притонов выскакивали шлюхи, зазывающие прохожих обещаниями удовольствий.

Наконец она достигла гостиницы, над дверью которой над фонарем был прикреплен личный герб хозяина с изображением золотого сокола.

Анна прислушалась. Ни звука. Она окинула взором двухэтажное здание, стараясь разглядеть окно с выставленным в нем гербом благородного сьера Жиро де Вавира с красной головой сарацина. На счастье, в одном из окон второго этажа действительно угадывался герб, но что на нем было нарисовано, Анна не смогла уже разглядеть. Слишком темно.

Она хотела пробраться в дом, когда за ее спиной послышались нетвердые шаги, и Анна, спрятавшись за угол дома, проводила взглядом прошедшего мимо нее нетвердой походкой здоровяка, в котором она без труда узнала де Вавира. Божье Наказание шатался, то и дело падая и хватаясь за деревья и заборы и рыча себе под нос солдатскую песенку.

Подойдя к дому, он запыхтел, возясь с завязками штанов, вскоре Анна услышала звук льющейся мочи и содрогнулась от омерзения.

Конечно же Божье Наказание набрался по самые уши и теперь поганил крыльцо собственного дома. Покончив со своим делом и даже не пытаясь привести себя в порядок, де Вавир распахнул входную дверь и исчез в темноте.

Затаив дыхание, Анна ждала, но больше не было слышно ни единого звука. Должно быть, сьер Жиро добрался до своей комнаты и завалился спать. Ничего лучшего и придумать было невозможно. Спящий враг, что ребенок малый.

Анна обнажила мизерикордию и, перекрестившись и прочтя охранное заклинание, скользнула в дом. Некоторое время глаза привыкали к темноте. Краем уха она услышала, как где-то по улице цокают копыта коней и тут же забыла об этом. Сквозь окно в помещение проникал слабый свет, должно быть, луна вышла из-за туч. Анна разглядела лестничные перила и, сообразив, что окно с гербом располагается где-то там, куда ведет лесенка, крадучись поднялась наверх.

У двери Божьего Наказания был выставлен щит с гербом. Поднеся его к окошечку над лестницей, Анна убедилась, что не ошиблась дверью.

Постояв еще немножко и послушав тишину, она взялась за ручку двери и тихо потянула ее на себя. Дверь подчинилась, слабо заскрипев, точно разбуженная кошка. В одну секунду Анна оказалась в комнате, запоздало соображая, что кроме пьяного в ветошь де Вавира, там мог оказаться слуга или оруженосец. Впрочем, какой же оруженосец спит в гостинице, когда его господин подвергается опасности на улице?

Анна огляделась. Широкое ложе оказалось разобранным, одеяло было скомкано и сброшено на пол. На постели никого не было. Анна повернула голову и только тут приметила сидевшую за столом фигуру. Воительница вздрогнула, липкий, холодный пот заструился по спине.

Де Вавир не шевелился. Анна тихо позвала его, но Божье Наказание не ответил. Пряча за спиной кинжал, она приблизилась к сидевшему за столом мужчине. Не было никаких сомнений, что это де Вавир. Анна подошла почти вплотную к столу, и тут Божье Наказание застонал и, схватив девушку за рукав куртки, повис на ней, увлекая ее за собой под стол. Анна забилась, закричала, пытаясь ослабить мертвую хватку железных ручищ великана.

По лестнице загрохотали шаги. Дверь распахнулась. Как в бреду, Анна щурилась от света факелов, не понимая, реальные ли люди или все дьяволы ада пришли на помощь своему рыжему избраннику.

Ее подняли на ноги и тут же усадили на табурет. Кто-то плеснул в лицо водой, похлопал по щекам.

Анна замотала головой. Перед ней стоял граф Гийом ля Жюмельер. В комнате теперь было светло, как днем. Воительница посмотрела на людей, пришедших вместе с графом, с ужасом узнала броню патрулирующих по городу стражников, на одежде которых красовался герб Нанси.

«Все. Попалась», – подумала она, но в ту же секунду откуда-то снизу раздался душераздирающий стон, и поднявшийся на руках стражи и слуг де Вавир, отплевываясь кровью, слепо уставился в лицо Анны.

– Это был честный поединок, господа, благородные рыцари. Я вынужден признать, что этот юноша ни в чем не виноват. Это был рыцарский… – он закашлялся, поперхнувшись кровью, и обмяк.

Анна поднялась и на нетвердых ногах подошла к покойному. На теле сьера Жиро красовались по меньшей мере восемь ран. Правого уха не было. Должно быть, он попал в переделку, где и получил все эти ужасные ранения, и уже потом чуть живой добирался до гостиницы.

Немудрено было в темноте принять тяжелораненого за мертвецки пьяного. Что-то объясняя страже, Анна ответила на несколько вопросов, назвала адрес, по которому ее можно будет найти в Нанси, после чего любезный молодой офицер стражи поздравил ее с беспримерным подвигом. Он прекрасно знал Божье Наказание и теперь не скупился на комплименты.

Анна была поражена, что никто не обратил внимания на тот факт, отчего меч де Вавира был окровавлен, в то время как оружие молодого рыцаря, которого сьер Жиро назвал своим победителем, оставалось чистым. Никто не удивился, что во всей гостинице ни один человек не слышал шума сражения, и на следующий день, после того как тело де Вавира было уложено в гроб, никто так и не нашел отрубленного уха.

Зато теперь на нее обрушилась громкая слава рыцаря, сумевшего избавить Нанси и всю Лотарингию от Божьего Наказания, и оставшегося при этом невредимым.

Битва при Сен-Лу

Весть о блестящим подвиге рыцаря Жака ле Феррона сразу же облетела Нанси и вышла за городские стены. Местная знать начала наперебой приглашать к себе графа Гийома ля Жюмельера и его юного зятя, устраивая в их честь пиры и охоты. Анна тяготилась этими светскими обязанностями, так как всерьез опасалась, что среди гостей могут оказаться люди, знавшие брата лично, и тогда ей уже несдобровать. Граф же чувствовал себя на светских раутах, точно рыба в воде. Он рассказывал о подвиге Жака так, словно сам совершил его или, по крайней мере, присутствовал во время сражения.

Сьер Гийом был воистину прекрасным рассказчиком. Он, описывая в картинах блистательный поединок, показывал ужас, охвативший оруженосцев и невольных зрителей.

«Когда вдруг победа уже почти что досталась Божьему Наказанию, великан занес свой меч над головой отважного Жака ле Феррона, прозвучали громовые раскаты колокола, услышав которые сьер Жиро выпустил из рук свой ужасный меч и упал на колени, прикрывая голову руками.

Должно быть, в этот момент ему показалось, что сам Господь Бог разговаривает с ним! После мой благородный зять поднял меч гиганта и подал его господину де Вавиру с грацией и изяществом, от которого я невольно прослезился, сраженный благородством и простотой юного рыцаря.

Не веря в свою удачу, великан Жиро де Вавир принял из рук Жака свой меч, в тот же момент в его глазах заиграло адское пламя, рот искривила ядовитая усмешка.

– Ты не убил меня, когда я был в твоих руках! – заорал сьер Жиро. – Ну, а теперь прощайся с жизнью. Я не буду таким благородным и разделаюсь с тобой.

В тот же момент он занес над головой огромный меч и с чудовищной силой опустил его перед собой, рассекая воздух. Меч вошел в камень, на котором стоял великан, застряв в нем. Тогда мой благородный зять быстрее молнии направил свой удар снизу вверх, пропоров противнику брюшину, достигнув сердца.

Но должно быть, у проклятого де Вавира было два сердца, потому что тот только засмеялся, отплевываясь кровью, и, выхватив из-за пояса длинный нож, бросился на Жака».

Взоры присутствующих обратились на Анну, и та невольно залилась краской, проклиная старого болтуна. От раза к разу повествования графа становились все более и более кучерявыми и долгими. Все больше поединок напоминал какую-то полузабытую сказку, к которой реальность не имела ровным счетом никакого отношения.

Всем своим видом Анна показывала, как ей неприятно говорить о недавних событиях, уступая, таким образом, эту возможность болтливому графу.

Тем не менее нельзя же вот так переходить из дома в дом, не проронив при этом ни единого слова. Поэтому, когда местная знать уразумела, что юный рыцарь Жак ле Феррон не хочет рассказывать о поединке, его начали пытать о событиях, происходящих вокруг снятия осады с Орлеана, о которых он, как рыцарь из отряда маршала де Рэ, должен был знать не понаслышке.

В один из таких дней, находясь в гостях у коменданта Нанси, Анна рассказала о битве за крепость Сен-Лу.

На самом деле ей было сложно начать рассказ, так как не было до конца понятно, как объяснить, отчего вообще Жанна направила свои войска против одного из самых укрепленных фортов лорда Тальбота сразу после того, как ее войска освободили Орлеан и не успели даже как следует отдохнуть.

Говоря по правде, никуда она их не посылала и не собиралась этого делать. Юная, но мудрая Дева прекрасно разбиралась в военном деле и не стала бы до времени трогать своих людей, но они…

Семь долгих месяцев длилась осада Орлеана, в течение которых город находился в состоянии жестокой блокады. Семь долгих месяцев запертые за своими стенами французы могли только обороняться. Дети забыли, что такое зеленые поля и чистые реки, город был серым от пыли, уставшим и изможденным.

Давно уже никто не пел веселых песен, молодые люди не назначали свиданий, не играли свадеб. Не было достойных поединков – это невозможно, когда каждый человек на счету! В общем, люди застоялись в блокаде, подобно тому, как благородное вино задыхается в непрочной бутылке, превращаясь в уксус.

И вот в один прекрасный день появляется благословенная весть о том, что к Орлеану спешит во главе могучего войска посланная Богом Дева! Потом в город поступает продовольствие. Горожане видят Жанну и понимают, что уже очень скоро сумеют посчитаться с англичанами.

Жанна вновь зажгла сердца этих людей, вдохнула в них смелость и воинскую доблесть. Поэтому неудивительно, что горожане Орлеана и особо отчаянные и недисциплинированные солдаты Жанны решились собственными силами взять находящийся по соседству Сен-Лу.

Ничего никому не говоря и не дожидаясь разрешения, они вышли из ворот Орлеана и неорганизованно пошли на Сен-Лу, где их поджидал боеспособный гарнизон, состоящий из ветеранов-англичан. Предприятие было неоправданным риском, тем более что англичане уже привыкли к виду спин бегущих от них французов и без колебаний вышли навстречу атакующим.

В поле тут же закипела суровая военная работа, привыкшие к победам англичане оскорбляли атакующих, смеясь им в лицо и осыпая их откровенными издевательствами. Мечи сталкивались с боевыми топорами, копыта коней топтали пехотинцев, визжали мортиры. Устроившиеся за укреплениями арбалетчики расстреливали французов на расстоянии.

Увидев с высот своих башен, какая каша заварилась в поле, на помощь англичанам пришли свежие силы из форта Париж и обратили часть французских воинов в бегство.

Жанна пришла на подмогу своим людям, когда они уже были обречены на поражение. Со знаменем в руках, в развевающейся на ветру епанче Дева неслась во главе конницы. Она сразу же врезалась в самую гущу дерущихся, размахивая своим знаменем и призывая французов не сдаваться. Захваченная боем, она продиралась сквозь толпу народа и на какой-то момент оказалась отрезанной от своего же войска.

И тут кто-то из офицеров Жанны приказал встать кольцом вокруг нее, что было сразу же и сделано. Ощетинившись копьями и мечами, этот живой круг бился, пульсируя и отражая немыслимые выпады англичан, желающих только одного – добраться до «французской колдуньи».

Слава создателю! Этот круг существовал всего несколько минут, стоивших многим достойным рыцарям жизни, очень скоро на помощь прорвались основные силы, которые и смели англичан. Дождавшись подкрепления, Жанна повела французов на штурм Сен-Лу, у стен которой все еще шли ожесточенные бои, в то время как большая часть англичан успела скрыться за крепостными стенами, впервые за весьма долгое время готовясь к обороне.

В тот день Анна была одета в отличную от Жанны броню, так как войско не должно было увидеть сразу же двух «Дев». Пробивая себе дорогу к стенам крепости, Анна старалась не выпускать Деву из поля зрения.

В какой-то момент, отражая удар палицы, Анна заметила, как рядом с Жанной мелькнул черный с блесками плащ сьера Дюнуа, бастарда Орлеанского, в следующее мгновение она увидела и его самого.

Дюнуа что-то доказывал Деве, показывая на Орлеан. Анна увидела, что Жанна решительно качала головой, показывая в сторону крепости, за стенами которой скрылись англичане. Ее глаза светились радостью и воинским задором.

Анна была вынуждена отвлечься от Жанны, чудом увернувшись от пущенного в нее дротика, рухнула на землю среди трупов, изо всех сил пихая сапогом подлетевшего к ней с ножом в руках английского солдата.

В этот момент прозвучала труба. Анна различила команду «На приступ», в тот же момент Жиро де Вавир опустил свою железную палицу на голову напавшего на Анну воина и, расквасив этим ударом череп под шлемом, отсалютовал ей.

Да, теперь она это точно вспомнила, это был именно Божье Наказание – один из лучших французских воинов, спасший в тот день ей жизнь. Почему-то после взятия Сен-Лу Анна позабыла об этом эпизоде, и только теперь он всплыл в ее памяти с неожиданной силой и остротой.

Снова зазвучали трубные звуки, и армия ответила им боевым кличем. Кричала и Анна. Не просто кричала, она орала, что было сил, несясь в атаку теперь уже на своих двоих.

К стенам были приставлены лестницы, по ним полезли охочие до поживы воины. Но, как это обычно случается, первые лестницы были сброшены вниз, ломая кости смельчакам. Снова лестницы. Жанна выстроила арбалетчиков, приказав им снимать всех показывающихся на стене воинов. Это значительно упростило задачу.

Полбеды было с солдатами, которые скидывали лестницы, не давая смельчакам прорваться в Сен-Лу. Куда больше неприятностей приносили те, что кидали со стен огромные камни, убивающие сразу же по несколько человек. За попадание в этих геркулесов маршал де Рэ обещал награду, так что арбалетчики могли, даже не влезая на крепостные стены, получить свои барыши.

Бой длился три часа, за которые волны человеческого моря то накатывали на отчаянно защищавшуюся крепость, то были вынуждены отступать прочь. Наконец на подмогу Жанне подоспел преданный ей капитан Ля Гир со своим отрядом, который и нанес англичанам сокрушительный удар, после чего французская армия взяла крепость.

Наконец-то воины узрели настоящую добычу, за самое короткое время из крепости Сен-Лу было вынесено все, что только можно было вынести, как говорили тогда, все, что не приколочено. Орлеанцы пополняли свои запасы, радуясь добыче, как дети подаркам на Рождество, воины Жанны тащили мешки и тюки, улыбаясь друг другу, – мол, «с добром уходим, зла не держим».

Проклиная несправедливую судьбу, хромой арбалетчик, рана которого не позволила ему пробраться в город, теперь был вынужден бродить по полю, грабя мертвых и извлекая свои и чужие арбалетные дротики из трупов и еще живых врагов. Двоих воинов, отказавшихся идти в крепость, так как во время сражения им посчастливилось взять в плен двух дворян-англичан, которых они боялись оставить без присмотра, Ля Гир теперь велел повесить в назидание остальным.

Их добыча по наследству перешла к нему.

Потом Анна была призвана сопровождать Деву, так что о дальнейшем разрушении крепости и судьбе ее защитников могла передать лишь то, что слышала от других.

Но в этом не было ничего особенного – крепость была разрушена и сожжена. Народ? Ну, что народ, кто с ним особо будет возиться? Нет людей, нет проблемы. Тех, что могли представлять какую-нибудь ценность, взяли в плен, остальных порешили за ненадобностью. Война…

Правда, Жанна спасла несколько священников, говоря, что не может поднять руки на служителей Господа. Но это же ее право.

В пылу рассказа Анна совсем забыла, что не знает, где именно в этот момент были люди де Рэ, так что, услышь ее рассказ кто-то из ветеранов битвы за Сен-Лу, могли бы возникнуть ненужные вопросы. Но таковых в гостях у коменданта Нанси в тот день не оказалось. И она с успехом закончила свой рассказ.

О том, как Анна ле Феррон чуть не погибла за Жанну Деву, и о счастье, которое ниспослал ей Господь

Все хотели услышать продолжение, но этого как раз Анна и не могла рассказать. Дело в том, что измученные боем свыше меры, они все вернулись за стены Орлеана, где спали несколько часов, даже не потрудившись поесть или привести себя в божеский вид.

Паж Жанны Леонель разбудил Анну, сообщив, что Дева желает пить, и она как телохранитель обязана испробовать предназначенные для Жанны кушанья.

Уставшая и не выспавшаяся Анна поднялась со своего ложа и, качаясь, проследовала в соседнюю комнатку, обычно занимаемую офицерами стражи, где осушила кубок вина и немного поковыряла предназначенную для Девы еду.

Какая ужасная ошибка, глупая небрежность, чуть не стоившая ей жизни. Обычно во время снятия пробы с еды, предназначенной для Жанны, она, так же как и другие девушки, пользовалась жабьим камнем, который следовало опустить в напиток. В этот раз Анна была настолько утомлена, что мало что соображала, двигаясь точно сомнамбула и, конечно, не вспомнив ни о каком жабьем камне. Кивнув стражникам, что все в порядке, она хотела отправиться в свою каморку, как резкая боль поразила ее предательским, невидимым кинжалом в живот.

Анна поперхнулась и скорчилась, опрокидывая на себя поднос с завтраком для Жанны.

Тотчас был вызван лекарь, одновременно с тем стража бросилась на кухню в поисках отравителя. Обливаясь потом, Анна лежала на своей постели, ее внутренности пылали огнем, пронзая тело жуткой болью.

Три дня длилась болезнь. Наконец дежурившие у постели лекари сообщили Жанне, что опасность миновала, и сильный молодой организм ее телохранительницы справился.

Еще неделю Анна не касалась никаких дел, отдыхая после перенесенного несчастья.

Любопытно, что именно благодаря отравлению и последующему излечению Анна и узнала по-настоящему Жиля Лаваля и полюбила его.

Но об этом она не могла ничего рассказать собравшимся у коменданта гостям. А жаль. Жанна по своей доброте и благородству приравняла отравление Анны к ранению, вынеся ей благодарность и впервые при всех назвав своей подругой. А это чего-то да стоит! Стоит самых больших наград, стоит земель, титулов и денег! Честь быть другом Жанны, честь умереть за нее! Честь, о которой Анна должна была молчать, но которую не променяла бы на все золото мира!

Некоторое время выздоравливающую Анну никто не трогал. Пара улыбчивых служанок, которые ухаживали за пострадавшей, нахальный смазливый паж, служивший прежде у кого-то из генералов и отданный Анне для срочной связи со штабом и передачи сообщений от Девы, вот и вся нехитрая свита.

Анна почти ничего не ела, но зато на второй день лекарю Леопольду Тирсе удалось-таки остановить ужасную рвоту, и за это ему уже следовало сказать спасибо. Утомленная, обессиленная Анна лежала в своей комнате, изредка и при помощи все тех же служанок поднимаясь по нужде.

Через неделю ей сделалось лучше, и она смогла, одевшись, прогуляться по дому коменданта. Теперь у нее было время и желание рассмотреть его. Дом был старым и заслуженным, точно бывалый, но еще крепкий вояка. Парадные залы отделаны новыми матерчатыми обоями, на окнах свежие, дорогие гардины. На полу были расстелены ковры, в приемном зале вязанный красный, в будуаре дочери коменданта – пушистый и мягкий.

Во всех комнатах, кроме помещений для стражи и казарм, была довольно-таки изящная мебель, резные стулья и кресла, небольшие, но удобные кровати. Повсюду были расставлены и развешены недорогие, но симпатичные подсвечники. Литые приборы для письма были сделаны таким образом, что ни даме, ни рыцарю, если только они имели навык письма, было бы не зазорно пользоваться такими приятными и красивыми вещами.

В оружейной комнате царил полнейший порядок и чистота. Любая вещь, даже мизерикордия, с помощью которой дед нынешнего градоначальника избавил от предсмертных мук своего старшего брата, после которого все состояние семьи досталось ему, сияла и сверкала, точно прославленный воин мог вернуться с того света и взять ее в руки.

Правда, здесь почти не было доспехов, но комендант объяснил Анне, что доспехи находятся в комнатах рыцарей, которым они принадлежат, за исключением снаряжения, пожертвованного храмам после ранений, как это было принято с незапамятных времен.

Комендант лично препроводил Анну в замковую церковь. На стенах ее действительно висели великолепные доспехи. С замиранием сердца Анна трогала латы героев, о которых она слышала от отца, представляя, что разговаривает с их бывшими владельцами.

По словам Дюнуа, бастарда Орлеанского, в то время, когда город находился в осаде, доспехи были выставлены в главном соборе, где им поклонялись воины и простые люди. Так, считалось, что если женщина оботрет платком нагрудник на доспехах и затем протрет этим же платком грудь своего мужа, то ему не страшна целый месяц стрела неприятеля или удар каким-то другим оружием. То же говорили о шлемах, наколенниках, боевых перчатках и сапогах. Поэтому все латы были исправно обтерты заботливыми руками женщин.

Мужчины клялись пред доспехами, что будут защищать Орлеан и его жителей до последней капли крови. Детям показывали вооружение знаменитых рыцарей прошлого, надеясь, что это вдохнет в них мужество.

Не имея еще достаточно сил для того, чтобы выйти в город, Анна гуляла по замку в ночное время, когда было меньше шансов встретиться с другими людьми. В последнее время ее все раздражало, она словно хотела чего-то, стремилась к недостижимому свету, который постоянно ускользал от нее, не давая даже как следует разглядеть себя.

Анна жаждала любви, а любви не было. Конечно, она была окружена блистательными рыцарями, каждый из которых мог составить ей великолепную партию. Но она чувствовала, что все это было не то.

Прикрываясь долгом службы, она отклоняла сыпавшиеся к ее ногам титулы и земли, обижала прославленных воинов и влюбленных в нее или, точнее, в тень великой Жанны, вельмож.

«Что же я делаю? – в ужасе спрашивала она себя, глядя в зеркало, когда придворный цирюльник в очередной раз подстригал ее темно-каштановые волосы. – Сейчас я красива, молода, похожа на Жанну. Любой неженатый щеголь, любой генерал Жанны может быть моим. Но я не могу выбрать ни одного из них. Не могу, потому что жду чего-то другого, кого-то другого. Но кого? Жду любви, будь она проклята».

В ту памятную ночь Анна дождалась, когда прислуга уляжется спать, и поднялась с постели. Надела бархатный костюмчик, один из тех, которые помогали ей достичь наибольшего сходства с Жанной, шапочку с павлиньим перышком, которая ей так шла. Бросив взгляд в зеркало, она отметила, что если не считать некоторой бледности и худобы из-за болезни, то выглядит она очень даже хорошенькой. Особенно понравились ей глаза – блестящие с колдовской поволокой, как у самой Жанны.

Крадучись, Анна вышла из комнаты. Дом коменданта она изучила, как свои пять пальцев. Больше всего в доме ей нравилась небольшая, совершенно пустая галерея с коричневыми колоннами, выполненными из яшмы. Здесь гулял ветер и жило эхо. Через эту галерею можно было попасть в коридорчик с гостевыми комнатами, где жила Жанна и две телохранительницы. По причине нездоровья Анну поселили в комнате большего размера, нежели она занимала здесь – поближе к лекарю, подальше от возможных неприятностей, которые поджидали Деву и ее «отражения».

Мягкие сапожки касались каменного пола почти бесшумно. Анна вспомнила, как хозяин дома рассказывал о том, что в этой галерее несколько раз видели призраков, и перекрестилась.

Наверное, было глупо идти сюда, где стража охраняет личные покои Девы и где ее могут поймать или, того хуже, пристрелить. Анна хотела уже повернуть обратно, когда ей послышался какой-то шорох, и тут же ледяное дуновение ветра, точно рука призрака, дотронулось до ее лба, шевельнув перышко на шляпе.

Анна прижалась к колонне, читая молитву и жалея, что не прихватила с собой оружия, хотя какое оружие может пронзить призрака? Кто-то коснулся ее плеча.

Анна резко обернулась, но этот кто-то нежно и властно запечатал ее губы поцелуем. Мгновение девушка старалась вырваться из объятий незнакомца, а после обмякла в них, смирившись с неизбежным.

Неожиданно она оказалась свободной. Анна хватала ртом воздух, перед ней стоял красивый, словно молодой Аполлон, Жиль де Лаваль.

– Как ты похожа на нее, прекрасная Анна! – он отстранился от девушки, рассматривая ее с ног до головы. – Ты совершенна, как только может быть совершенен земной человек, земная женщина. Я люблю тебя, – он тихо рассмеялся и, видя, что Анна зарделась и пытается уйти, нежно взял ее за руку и поцеловал.

– Что вы делаете, благородный рыцарь?! – Анна хотела кричать, но вместо этого зашептала, не умея скрыть охватившего ее смущения. – Да если я пожалуюсь Жанне…

– Пожалуйся, несравненная. Как еще я могу доказать тебе свою любовь? Только умереть с твоим именем на устах. С твоим поцелуем на устах.

Анна отвернулась, не в силах скрыть предательскую улыбку.

– Прошу вас, сьер де Лаваль. Оставьте меня, сюда в любой момент могут выйти офицеры стражи или слуги, – пролепетала Анна, чувствуя, как ее собственные, вдруг разбуженные чувства объявляют о своей полной и безоговорочной капитуляции.

– Я уйду, только если ты согласишься прийти еще раз, милая Анна, война есть война – мы оба можем погибнуть, и что тогда? Всю жизнь сожалеть о том, что из-за глупой осторожности не вкусил счастья?

– Но слуги, – Анна повернулась к Жилю и тут же ткнулась лицом в его грудь. Мягкие, теплые объятия скрыли ее от остального мира, его губы нежно и ласково целовали ее глаза, щеки, подбородок. Истомленная в неведомых ей до этого момента ласках Анна чуть не потеряла сознание, держась на плаву лишь мыслью, что в галерею в любой момент может кто-нибудь войти. – Постойте, Жиль, побойтесь слуг…

– Чтобы Жиль де Лаваль, маршал де Рэ, боялся слуг?! – он засмеялся, запрокинув голову, и тут же снова принялся целовать Анну. – Нет, слуг я не боюсь, их господ тоже. Не боюсь ни черта, ни дьявола.

– Но огласка… – простонала Анна, отвечая на поцелуи и желая только одного – умереть прямо сейчас в объятиях Жиля.

– Неужели ты думаешь, что я позволил бы ославить имя женщины, которую люблю? Я убил бы любого, кто застал бы нас вдвоем. Вот и все. Как видишь, все просто, твоя честь не пострадает!

Их первая встреча в продуваемой всеми ветрами галерее, подобно прекрасной драгоценности, навсегда сохранилась в сердце Анны.

Почему-то так получалось, что чем больше балагурил и хвастался граф Гийом ля Жюмельер, тем задумчивее становилась Анна, ведь на всякую побасенку «будущего тестя» у нее была своя, известная только ей правда, тем не менее она вовсе не стремилась раскрывать ее перед случайными знакомыми графа или гостями коменданта Нанси.

Кроме того, она боялась слишком часто показываться на публике. Поэтому, не дав словоохотливому графу допеть своей лебединой песни, Анна засобиралась домой. Несчастный сьер ля Жюмельер был вынужден сопровождать своего будущего зятя, не без основания опасаясь, как бы тот не перепутал дороги и не свернул в сторону от его замка.

О том, как Брунисента готовилась к свадьбе, а ее отец со свитой встретились с баронами лесов Нанси

Вопреки обыкновению Брунисента плохо спала ночь. Причиной тому были папильотки, на которые новая служанка накрутила ее волосы. Проклятые папильотки были жесткими словно камни и больно тянули волосы. Вторая причина ее состояния – горестные думы о своей безрадостной доле и прекрасном рыцаре, который приходил к ней лишь во сне. Вместо рыцаря на ее дороге оказывались то рано погибший Жак, то рыжее чудовище Божье Наказание, то вот теперь Анна!

Горькая долюшка женская, сиди и жди, сама не знаешь чего. Девушка знатного рода – разменная монета, козырная карта в колоде отца или сеньора. Для чего девушку выдают замуж? Чтобы были дети, чтобы род не угасал. Удачный брак укрепляет отношения с соседями, несет мирный исход дела в войне, но как же тогда любовь? Где та любовь, о которой поют трубадуры, о которых сочиняют поэмы и рассказывают легенды? Неужели вся кончилась, и нам этой самой любви совсем не осталось? Даже крупицы?..

Брунисента вздохнула и оглядела раму, на которой была натянута холстина с нанесенным на нее рисунком для вышивания. Рама была выше ее роста и требовала по меньшей мере ларец разноцветного шелка, не говоря уже о женщинах, которых следовало призвать к этому делу.

Уезжая вместе с переодетой Анной в Нанси, отец велел ей, не мешкая, приниматься за вышивание, с тем чтобы закончить работу к свадьбе.

Хотя кто сказал, что Брунисента вообще когда-либо выйдет замуж? Тем более что не далее как вчера в замок явился гонец, привезший радостную весть от отца о том, что сьер Жак убил на рыцарском поединке Жиро Божье Наказание, чем подтвердил свое право на руку и сердце Брунисенты.

Услышав о смерти рыцаря Жиро де Вавира, Бруня поначалу так и рухнула на колени перед черным распятьем на стене, проливая слезы радости и воссылая благодарственные молитвы небесам, но потом, поразмыслив и вдоволь нагулявшись по саду, она вдруг осознала всю шаткость сложившегося положения.

Шутка ли – ведь теперь отец непременно выдаст ее за Анну, а это грех, за грехом – человеческое осуждение, церковное проклятие и ад. Ад уже клокотал под ногами несчастной Брунисенты, норовя сцапать ее за ногу. Девушка ощущала его тяжелое, горячее дыхание и смрад.

Одно счастье – если Анна умудрится сбежать на обратном пути, и в замок отец вернется без зятя.

Теперь Брунисента стояла возле вышивки, на которой была изображена свадьба то ли Аделаиды, дочери Раймона Пятого Тулузского, с Каркассонским сеньором, то ли союз трубадура Арнаута де Морвиля с его дамой. Хотя последнее вряд ли – всем известно, что они были только любовниками, а кто же станет венчать любовников в настоящей церкви при большом стечении народа?..

Брунисента взяла иголку, но тут же вколола ее обратно в пухленькую игольницу в виде сердца, руки не желали слушаться, голова пылала.

Необходимо было что-то предпринять. Брунисенте срочно был нужен настоящий рыцарь и жених, такой, какого она видела во сне, о котором гадала ей старуха Эсфырь. Рыцарь, за которого она пойдет по любви и которому родит сыновей.

Брунисента не могла сидеть на одном месте, поэтому она кликнула служанок, велев им приниматься за свадебное вышивание, а сама поднялась на башню. Нужно было срочно что-то делать. Но что? Женихи, как известно, на дороге не валяются. То есть валяются, конечно, если верить истории с мадемуазель Жюстиной из Периге, которая подобрала незнакомого ей молодого человека прямо в канаве у дороги, куда сбросили его разбойники. Жюстина привезла несчастного к себе домой и ухаживала за ним до тех пор, пока благородный рыцарь не признался ей в том, что он незаконнорожденный сын короля Арагонского и любит ее. После этого Жюстина и ее рыцарь сыграли свадьбу.

На самом деле стерва Жюстина была на десять лет старше своего пленника, держала юношу взаперти, не давая ему послать весточку родным. Этот сладкий плен продолжался до тех пор, пока бастард не согласился заплатить положенную прекрасной воительнице дань, а именно жениться на ней.

Злые языки поговаривали, что коварная Жюстина будто бы и разбойников сама наняла, чтобы они отходили, как следует, королевского сынка. А после сама пожаловала на поле боя, чтобы снизойти до страждущего, подобно какой-нибудь языческой богине или доброй самаритянке.

Брунисенте тоже не помешал бы смелый план, но только где его взять? Как заставить таинственного жениха примчаться в замок? Разве что колдовством, но за колдовство ждет людское осуждение, церковное проклятие и пламя ада.

Анна прилегла на расстеленной для нее теплой накидке. Она не желала ни с кем разговаривать, поэтому притворилась, будто смертельно устала, и отвернулась от своих спутников, делая вид, будто заснула.

Один из слуг графа умолял не зажигать костра, так как это могло привлечь дорожных грабителей или отряды вольных стрелков, которые нет-нет, да и безобразничали в этих местах. Сьер Гийом ворчал, мол, негоже ему, природному дворянину и рыцарю, бояться какой-то голытьбы, но потом сдался, решив лишний раз не искушать судьбу.

Вскоре разговоры затихли, и Анна, перевернувшись на спину, могла позволить себе любоваться крупными звездами. Она не пыталась сбежать, какой смысл оказаться в пустынной местности, где кричи не кричи все равно никто не придет на помощь, так что никто и никогда уже не узнает, где твоя могилка.

Неожиданный вскрик на мгновение вывел Анну из блаженной дремоты, она напряглась, вслушиваясь в ночь. Крик повторился, но уже тише. Она села, порывисто дыша и пересчитывая своих спутников.

Так и есть, графа не было на месте. Бесшумно она подползла к одному из слуг и, приказав ему будить остальных, взялась за меч. Разбуженный слуга вскочил и тут же рухнул наземь, сраженный дротиком, выпущенным из арбалета.

В ту же секунду на поляну выскочили двое молодцов с дубинами. Перекатившись по земле, Анна рывком села на корточки и, одним движением подрезав ноги первому мужику, чудом увернулась от удара дубиной, который тут же обрушился на нее сверху. Подоспевший телохранитель графа умудрился закрыть ее своим щитом, приняв при этом часть удара на себя. Анна тут же вскочила на ноги и обрушила мизерикордию сверху вниз на не успевшего второй раз поднять дубину мужика.

Рядом с ней завязался бой, воительница увидела тела дерущихся на земле, тут же рядом с ней оказались еще две черные тени. Она рубанула перед собой, намереваясь достать нападавших, но один из ее противников ловко перехватил меч своим плащом, вырвав его из рук Анны. В следующее мгновение воительница прыгнула в сторону ближайших кустов, справедливо рассудив, что раз она не может сколько-нибудь толково разглядеть своих врагов, они так же почти не видят ее.

Маневр удался. Спасло то, что на Анне не было тяжелых и мешающих движению доспехов. Она видела, как черные тени бились друг с другом, пытаясь угадать, где свои, а где чужие. Наконец, голос одного из дерущихся показался ей знакомым, Анна вынырнула из своего убежища и одним метким ударом прикончила разбойника, падая на распростертое на земле тело.

– Черт возьми! – воительница хотела уже вновь броситься на своих врагов, когда человек под ней застонал. Анна провела рукой по телу лежащего, не было никакого сомнения, это был граф Гийом. Анна сама вместе с ним выбирала эту замшевую курточку в лавке жида Абракаса и не могла ошибиться.

Она помогла графу сесть, только теперь понимая, что его руки скручены за спиной, а рот заткнут какой-то тряпкой.

Перерезав веревки, она похлопала графа по щекам, чтобы он пришел в себя, и ринулась на подмогу слугам.

Бой закончился так же внезапно, как и начался, со стороны оврага донесся пронзительный свист, и оставшиеся в живых разбойники дали деру.

После отхода грабителей слугам пришлось-таки разводить костер. Все были возбуждены дракой и уже просто не могли и дальше оставаться в темноте. К тому же следовало перевязать раненых, разобраться с валявшимися тут же телами и выяснить, не пропало ли чего после ночных визитеров.

С огнем все сделалось более понятным и родным. Двое слуг получили пустяковые ранения, которые тем не менее сразу же обработали специальной мазью из арсенала графа. Сам сьер Гийом потирал здоровенную шишку на лбу, из-за которой он теперь не мог надеть новый, только что приобретенный шлем с плюмажем.

Один разбойник был мертв, другого, не мудрствуя лукаво, повесили на ближайшем дереве.

В общем, порядок был восстановлен, но спать уже никто не мог. Возбужденный свыше других сьер Гийом рассказал, как он отправился ночью до того места, куда другого вместо себя никак нельзя послать. Местом этим он выбрал находившиеся в десяти шагах от их временного лагеря кусты, за которыми виднелась канава. Но едва только граф развязал тесемку на штанах, как его кто-то кольнул острием меча в бок, попросив не шуметь, коли жизнь дорога.

Сьер Гийом не видел своего противника, тем не менее он счел ниже своего достоинства выказывать перед разбойниками страх и мягко спросил, с кем он имеет счастье встретиться и что им нужно от него в столь пикантной ситуации?

– Мы бароны леса Нанси, контролирующие проезжую дорогу и охраняющие ее и находящихся на ней путников от разбойников и грабителей, за что всякий проезжающий платит нам дань, – ответил голос.

– Но мы же не на дороге, а на расстоянии полета стрелы от нее, – попытался возразить граф.

– Дорога там, где решил проехать или пройти. А раз так, и ты на дороге – плати или расставайся с жизнью.

– Платить?! Вот еще! Я никогда не платил дань дорожным грабителям и не собираюсь впредь этого делать! – гордо заявил граф.

– Ну, тогда прощайся с жизнью! – прошипел в ответ незнакомец, ударив графа рукояткой меча по голове.

После этого граф уже ничего не помнил до того момента, пока его юный зять не перерезал веревки, стягивающие его руки.

– Отчего же вы, ведя столь изысканные светские разговоры, не представились лесному барону, пленившему вас, и не узнали в ответ его имя? – спросила Анна.

– Да потому что в противном случае они сразу же потащили бы меня в свой лагерь, где нашли бы способ заставить написать в замок, чтобы за меня выплатили выкуп. Этого еще не хватало! Я слишком стар, чтобы начинать разорять семью!

Довольный своим ответом, граф еще долго повторял себе под нос весь разговор, представляя, как он будет рассказывать о ночном приключении в Лерозе. Никто не собирался ложиться. Тихо запел, аккомпанируя себе на трехструнной гитаре, оруженосец графа, искры костра танцевали в воздухе, поднимаясь, казалось, в самое небо, где терялись среди звезд.

О том, как закончилась ночь близ лесов Нанси

Не заметив как, Анна заснула, погрузившись в пышный хоровод сновидений, где снова слышались пушечные раскаты, летели стрелы и реяло гордое белое знамя Жанны. Она снова была там с любимым. Была счастлива и напугана. Все время, пока отряд Жиля бился отдельно от отряда Жанны, Анна умирала от ужаса за своего любовника. Когда от маршала приходил гонец, ее не интересовали победы и поражения. Все, что хотела слышать Анна, была информация о маршале. Жив ли? Здоров ли? Не ранен? Не показывая вида, насколько важен для нее сей предмет, Анна чинно выслушивала гонца, после чего разворачивалась и быстро уходила, чтобы, добравшись до своего шатра или любого другого тихого места, упасть на колени и благословлять Господа за милость к Жилю.

Анна проснулась от собственного крика. Последнее, что она помнила из сна, было видение мертвой Кларенс. Кларенс Шеффилд, так же как и Анна, служила двойником Девы. Однажды во время привала в лагере посреди кромешной ночи послышались крики людей, лязг оружия и конское ржание. Выяснилось, что небольшой, но, по всей видимости, недурственно подготовленный отряд англичан напал на лагерь с южной его стороны, сняв часовых и спалив зажженными стрелами несколько походных шатров офицеров.

При помощи оруженосца Гуго Анна надела латы и бросилась на помощь к своим людям, когда те уже и сами почти что одержали победу. В тот момент никто не понял, отчего англичане предприняли столь отчаянный шаг, совершив атаку ночью, когда никто из нормальных людей не воюет, да еще и сравнительно малым отрядом.

Все выяснилось достаточно быстро. Оказалось, что коварные англичане разделились на два отряда, которые напали на лагерь одновременно с южной стороны с шумом и огнем и спокойно и тихо с восточной. Под прикрытием темноты они переоделись в плащи французов и беспрепятственно добрались до шатра, в котором, по их представлению, должна была отдыхать Дева.

Дева в шатре была. Одетая точно в такой же костюмчик, в котором ее могли видеть до этого разведчики, с гербом герцога Орлеанского на груди, она сидела на большой подушке, играя в кости с пажом и весело хохоча при этом. Охранники у шатра упали, сраженные метко брошенными дротиками, и тут же разведчики влетели к Деве. Не успевший не то что прикрыть собой даму, а даже пикнуть паж тут же был проткнут насквозь ударом меча. Вскочившую девушку оглушили, набросили на голову мешок, руки и ноги замотали веревками. Пользуясь заварушкой на южной стороне, разведчики вытащили девицу из шатра и скрылись в ночи.

В тот вечер Жанна находилась в шатре Дюнуа, бастарда Орлеанского, где проходил совет. Анна дожидалась своего маршала в его шатре, а Кларенс Шеффилд как раз была в шатре Девы.

Узнав о похищении верной Кларенс, Жанна потребовала, чтобы ее рыцари немедленно скакали в погоню за девушкой, но в кромешной тьме воины Жанны не могли различить следов, а значит, любые действия были бесполезны.

В погоню за похитителями пришлось выехать только на рассвете. Капитан ля Гир отыскал следы отряда разведчиков, и вскоре спасатели достигли места, еще недавно служившего лагерем для англичан.

Во всяком случае там были следы от костров, и по примятой траве можно было разобрать, где стояли шатры. Непостижимо – почти что под боком французской армии! Именно там, под большим, раскидистым дубом рыцари увидели ее – двойника Жанны Девы, которая теперь уже совсем не была похожа на человека. Руки и ноги девушки были прибиты к дереву дротиками, все тело покрывали жестокие раны. Правое плечо оказалось раздроблено, рука держалась на полоске кожи. Живот был вспорот, глаза вытекли, рот был забит дерном. Должно быть, поняв свою ошибку, разъяренные солдаты распяли телохранительницу Жанны, пожертвовавшую собой ради ее спасения. А затем, желая выместить на ней свои потери и разочарования, поочередно метали в нее боевые топоры и ножи.

Увидев это, Жанна повалилась на колени, плача и стеная, так что ля Гиру пришлось взять ее на руки и унести подальше от страшного зрелища. Анна не могла пошевелиться из-за охватившего ее страха, так что, если бы не оруженосец Жанны Жан де Олон и офицер Сантраиль, которые помогли ничего не соображающей Анне сдвинуться с места и почти что донесли ее до ее коня, наверное, она умерла бы на месте рядом с обезображенным телом подруги.

Именно это страшное зрелище и предстало в сонном видении перед Анной. Она закричала, и тут же ее начали трясти за плечи, Анна открыла глаза, перед ней возникло озабоченное лицо графа ля Жюмельера.

– Что с вами, сьер Жак? Очнитесь! Клянусь честью, вы видели дурной сон и все!

– Ля Гир, де Олон, Жанна, – Анна медленно приходила в себя, по ее лицу текли слезы.

– Вы вспомнили что-то, что произошло на войне, не так ли? – сьер Гийом нежно поглаживал ее по плечу, преданно заглядывая в глаза. – Это был сон, страшный сон, мой юный зять, не стоит обращать внимание на сны. Сны обманчивы.

– Да, я видел… – язык не хотел слушаться, Анна потрясла головой, принимая из рук графа флягу с водой. – Господи! Какой страшный сон!

– Вы кричали во сне? – Гийом, встав на колени перед Анной, с отеческой заботой обтер мокрым платком ее влажное от пота лицо.

– Что я кричал? – Анна напряглась, обезображенное лицо Кларенс все еще страшным кошмаром стояло перед ее мысленным взором.

– Вы звали Жанну. Мой дорогой зять, расскажите, бога ради, что вы видели, и, надеюсь, страшный сон оставит вас и вы снова обретете бодрость духа и душевные силы.

– Я видел, – Анна быстро соображала, что бы такое измыслить пострашнее, не раскрывая правды, и, наконец, решилась рассказать другой, реально происходивший эпизод, когда Жанна получила ранение, поднимаясь по приставной лестнице на стену крепости Турели.

– Жанна призывала солдат идти на решительный приступ, – начала Анна. – Она сама несла свое знамя, которое хотела водрузить над крепостью. Поставили лестницу. Держа одной рукой знамя, она начала карабкаться вверх, в это время садилось солнце, сквозь дым и пыль оно выглядело окровавленным оком бога. Жанна поднялась до половины лестницы, когда со стороны атакуемой башни в нее полетел выпущенный из арбалета дротик. Дротик врезался ей в грудь, пробив доспехи, и Жанна, скорчившись от боли, полетела вниз, ударилась о землю и скатилась в ров с трупами.

Бой не утихал, но теперь он сосредоточился вокруг тела Жанны, за тело Жанны! Прекрасно понимавшие, что без Девы французы не смогут воевать, англичане рисковали жизнью, чтобы забрать Жанну в плен или добить ее на месте, в то время как наши солдаты готовы были положить свои жизни, спасая Деву.

Бой длился около часа, пока мы не выбили англичан, загнав их за их же укрытия. Тогда один из воинов спустился в ров, где среди мертвых и живых лежала Жанна, и вынес ее на свет божий. Ее белые латы от крови сделались красными, казалось, что вся эта кровь – ее кровь и Дева уже не поднимется.

Но то была кровь англичан и французов, лежавших вместе в том страшном рве. Вот что я увидел во сне.

Анна посмотрела в глаза старому Гийому и нашла в них понимание.

– Да, мой юный зять, пережить такое еще раз! Клянусь вам, увидь я что-нибудь подобное во сне, наверное, заперся бы в своем замке и не вылезал из него, во всяком случае до следующих майских праздников. Впрочем, вы не кажетесь мне изнеженным молодым человеком, и, должно быть, подобные сцены вы видели далеко не один раз за время военной кампании, а значит, ничто не помешает вам обвенчаться уже завтра с моей дочерью Брунисентой, как это и было запланировано вашим отцом и мной, – он довольно рассмеялся. – И я, Гийом ля Жюмельер, обещаю, что брошу рыцарский вызов всем страшным видениям, сколько их ни есть на свете, если они только попытаются омрачить этот праздник.

Венчание в замке Лероз

Почему-то всякий раз, как Брунисента делала приворотный магический расклад, с целью направить наконец-то к замку данного ей судьбой рыцаря, в гости наведывался придурковатый кузен Бруни Филипп. Жирный, постоянно потеющий, никчемный гад, тетка юной баронессы Констанция держала его у себя из милости, а может, в искупление каких-нибудь грехов в качестве добровольно возложенной на себя епитимьи.

Брунисента снова посмотрела на расклад, силясь отыскать закравшуюся в него ошибку. Проклятый кузен сидел поблизости, с увлечением грызя ногти.

– Неужели судьба хочет сказать, что этот гад и взаправду есть не кто иной, как мой суженый? – Бруня поежилась от омерзения. Но тут же запретила себе поддаваться эмоциям. – Кто его знает, как фортуна повернет.

Она снова воззрилась на кузена. Мог ли он оказаться ее рыцарем, посланным самим Богом в утешение девичьих слез?

Похож ли он на рыцаря? Способно ли его сердце на страсть и верность, подвиги и честь?

Нет, он не был похож на рыцаря. Он вообще ни на что не был похож. При одной мысли, что после смерти Жиро де Вавира ей не светит ничего иного, как это сопливое позорище, Брунисенте захотелось прямо сейчас выброситься из окна. А тогда уж точно ее ждет осуждение людей, проклятие церкви и ад.

Нет, лучше уж бежать вместе с Анной, бежать в ее замок, где можно будет жить, не думая о страшном замужестве. Эта мысль вдруг заиграла в воображении Брунисенты своими новыми и неожиданно яркими гранями. Брунисента еще раз подумала об Анне и о том, как все может получиться, и эта мысль, такая пугающая прежде, не вызвала у нее внутреннего протеста.

Странное дело, чем больше Бруня думала об Анне, тем больше ей нравился ее невероятный план. Пусть даже не на всю жизнь, на некоторое время, но Брунисента сможет быть самой собой, не куклой, которую отец мечтает сбыть с рук, не разменной монетой, а хозяйкой замка, дамой, которую будут воспевать трубадуры.

Может ли Анна предать ее, когда они будут жить вместе как муж и жена? Да никогда, потому что в противном случае ее саму сожгут на костре как ведьму.

Брунисента поднялась и подошла к окну. Жить как госпожа де Вервиль, чтобы в один из дней встретить своего рыцаря, свою любовь. Не мужа, как это мечталось вначале, а прекрасного возлюбленного, который не будет иметь на нее никаких прав, который не сможет заточить ее в монастыре, как это нередко делают с надоевшими женами. Если Брунисента понесет от своего любовника, Анне придется принять этого ребенка, а значит, сын Брунисенты станет наследником замка Лявро и земель господ ле Феррон.

Помешает ли Анна любви Брунисенты? Вряд ли, потому что она, Брунисента, всегда сможет уличить Анну. Попытается ли отправить в монастырь? Снова нет!

В это время на дороге появились несколько конных путников, которые стремительно продвигались в сторону замка. Брунисента затаила дыхание, силясь разглядеть знамена. Так и есть – роза, переплетающая меч ля Жюмельеров и сокол с мечом в лапах ле Ферронов. Отец и Анна возвращаются из Нанси.

Брунисента хлопнула в ладоши, вызывая служанок, но стража и так уже заметила хозяина, по этажам замка забегали слуги. Застучали сапоги, завыла труба, и сразу же из нескольких окон, точно языки голубого пламени, вылетели длинные знамена с розой и мечом.

Кузен поднялся со своего места и, неловко обходя столик для триктрака, на котором Брунисента раскладывала до этого пасьянс, приблизился к окну.

«Вот и сбылась моя судьба, – улыбнулась про себя Брунисента. – Магический расклад оттого и магический расклад, что не показывает судьбу предопределенную, как карта ляжет, а напрямую зависит от того, как эту самую карту положишь. – Не обращая внимания на сопевшего за спиной кузена, Брунисента подошла к столу и ткнула пальчиком в карту короля. – Крестовый – значит, шатен. А Анна как раз и есть шатенка. Правда, для нее правильнее было бы выложить даму, но да какое это имеет значение, когда все и так яснее ясного. Раз отец умудрился притащить своего «будущего зятя» обратно в Лероз, значит, уж не упустит законной добычи. Доведет до желанного венца».

Суженого не избегнешь! Что начертано свыше или сделано при помощи магического расклада – не минуешь. А значит – зачем волноваться? Что должно быть – произойдет, а чего не должно – не будет.

Свадьбу сыграли на следующей неделе в крошечной замковой церквушке. Во время венчания обе девушки порядком перетрусили, ожидая, что в любой момент их сговор будет раскрыт.

После брачного пира молодожены отправились в спальню, где Анна, скинув с себя свадебные одежды, порезала себе ногу ножом и запачкала простыни. Вот и все тебе церемонии.

– Что будем делать? – Брунисента испуганно косилась на Анну, стараясь не замечать загаженных простыней.

– Ты в кости играешь? – Анна перевязала чистой тряпицей рану и как ни в чем не бывало принесла на середину комнаты тазик с водой и начала мыться.

– Кости – занятие для мужчин. Отец говорит, что в походах солдаты все время играют в кости. Огромные деньжищи проигрывают, а потом драки, убийства… – она зябко повела плечами, кутаясь в расшитое золотой нитью одеяло.

– Там много во что играют, – Анна задумалась, – кости вообще-то запрещенная игра, уж слишком много разорений и ссор из-за них, это сьер Гийом правильно говорит. Я больше люблю шахматы. Там головой думать нужно, а не полагаться на волю судьбы, как кости выпадут. Но шахмат у меня с собой нет.

– А во что играет Жанна? – Брунисента поднялась с постели и, подойдя к Анне, взяла в руки чистую тряпицу и, свернув ее в несколько раз, начала намывать ей спину. – То есть до плена она во что-нибудь играла или… – ей вдруг показалось, что она произнесла какое-то кощунство. Ведь всем же известно, что Жанна святая, что она послана на землю самим Богом, а значит, у нее должны быть куда более важные дела, чем глупые игры.

– Однажды мы играли в «Исповедника», – задумавшись на секунду, ответила Анна.

– Как это было? Ну, расскажи, пожалуйста! – Бруня только что не запрыгала на месте, предвкушая невероятный рассказ.

– Да как обычно. Выбрали исповедника – помню, был им сьер де Бусак, и вот он, облачившись в длинный темный плащ, то есть будто бы в рясу, начал исповедовать всех собравшихся, задавая каверзные вопросы. А исповедующиеся должны были ему честно отвечать. О том, что будем отвечать честно, перед игрой мы поклялись на настоящей Библии, поэтому никто не смел лукавить. Сначала все шло хорошо, и тем, кто вытащил короткие палочки – их было двое, капитан ля Гир и оруженосец Жанны Жан де Олон, – де Бусак назначил рассказать смешной или казусный случай, который произошел с ними во время трапезы.

– И что же? – Брунисента застыла с открытым ртом, боясь пропустить интересные подробности.

– Ты мой давай, – усмехнулась Анна, набирая полную пригоршню воды и погружая в нее лицо. – Ля Гир рассказал о том, как однажды он, вернувшись из похода, начал пить вино и никак не мог остановиться и выпустить бочонок из рук, так пить хотел. И пил он так долго, что вино начало выливаться из него прямо под стол. Описался, в общем.

Брунисента прыснула и подала Анне полотенце.

– Что, так прямо за столом и описался? И ты в это веришь?

– Верю, не верю, какая разница, главное, смешно получилось. Впрочем, он тоже поклялся, так что не думаю, что соврал. После ля Гира пришла очередь оруженосцу Жанны Жану де Олону. Красивый юноша, тебе бы определенно понравился, светлые волосы, серые глаза, на подбородке рыжеватый пушок.

Жан рассказал, что однажды во время совместной трапезы с одной дамой он решил признаться ей в любви, но все не мог придумать, как начать.

Краснея и мучаясь стеснительностью, наконец, он придумал, как можно признаться в любви своей даме, не уронив при этом своего достоинства. Дело было весной, и за окном пел соловей. Услышав птицу, де Олон указал на нее даме, и когда та отвернулась к окну, бросил в ее суп перстенек.

– И что же, прекрасная дама выудила перстень и оценила куртуазный поступок своего рыцаря? – Брунисента помогла Анне вытереться и подала ей мужскую нижнюю рубашку.

– Ага. Она так заслушалась пением, что проглотила суп вместе с перстнем, даже не заметив этого.

Девушки рассмеялись.

– Ты разыгрываешь меня, милая Анни, ну разве можно проглотить перстень, не заметив этого? – Брунисента вытерла рукавом выступившие от смеха слезы.

– Ты лучше представь себе замешательство несчастного оруженосца, ведь перстень принадлежал его покойной матушке, который он должен был передать своей будущей жене.

– Как же сьер де Олон вышел из такого щекотливого положения? – Брунисента хохотала, прыгая на кровати.

– Поначалу он пришел в ужас от произошедшего, но затем расценил, что все, что попадает в желудок, рано или поздно оттуда выходит, поэтому он тут же отправился к своему командиру и упросил его немедленно пойти с ним к отцу прекрасной дамы и добиться согласия последнего отдать дочь за де Олона. Что, в конце концов, и произошло. Так что вскоре перстень вновь увидел свет дня, и Жан вручил его своей уже законной жене. Так что все, как говорится, к лучшему, в противном случае ума не приложу, как бы оруженосец сумел обследовать горшок своей дамы, не имея на это морального права законного супруга.

– Что же было потом, милая Анни? – Брунисента отодвинула одеяло, чтобы Анна могла лечь рядом с ней.

– Что было, что было. Второе задание, а что же еще. Тем, кто вытащит средние палочки, а нас было четверо: Пьер, брат Жанны, Кларенс, одна из ее телохранительниц, Жан из Меца и я. Нам было велено назвать имена наших любовников и сообщить место последнего свидания. Помню, я побледнела тогда, земля ушла из-под ног. А Жанна смеялась, хлопая в ладоши. Ей ужасно понравились первые две исповеди, и де Бусак старался теперь от души.

Первой по жребию выпало исповедоваться Кларенс, которая, стесняясь и смущаясь, так как нам, телохранительницам Жанны, было запрещено иметь возлюбленных, призналась, что грешок амурный за ней числился. Но было то всего-то один раз, зато с самим Рене Анжуйским, в чем Кларенс не без гордости теперь и призналась.

Я увидела, что Жанне не понравилось то, что она услышала, и поняла, что после игры Кларенс получит взыскание.

Вторым вышел Пьер, возлюбленная которого осталась в его родной деревеньке Домреми, до которой никому, кроме разве что его брата Жана и самой Жанны, не было никакого дела. Он назвал имя, оно тут же стерлось у меня из памяти, но Жанна узнала все об этой девице. Кроме оставленной в деревне невесты, у него еще были приключения на фронте, но имени проведшей с ним несколько минут девушки он не знал, так как не удосужился осведомиться, как звали горожанку из захваченной войском Жанны крепости. Эту женщину он поспешно насиловал, поглядывая на дверь и ожидая услышать в любой момент сигнал к отступлению. Пока Пьер по-деревенски обстоятельно выкладывал все интересующие «Исповедника» и Жанну сведения, мне хотелось провалиться сквозь землю. Я взглянула на Жиля, и он кивнул мне, чтобы я не боялась, после чего вдруг вышел вперед, прервав словоохотливого Пьера.

– Что за интерес слушать глупые и неприличные истории? Я лично больше люблю другую игру.

– Какую же? – заинтересовалась Жанна. Ее лицо покрывал довольный румянец, глаза сверкали. – Неужели тебе, маршал, не интересно узнать о том, с кем греховодничают твои солдаты?

– Не люблю, когда у меня перед лицом кто-нибудь независимо от звания и положения в обществе трясет своими вшивыми подштанниками. Пусть ночь скрывает влюбленных, я не стану приподнимать завесу тайны.

– Ты как всегда прав, благородный Жиль, а я не права, – Жанна вздохнула. – Нет в мире совершенства. И я, вместо того чтобы быть примером для своих солдат, сама же поощряла потешную исповедь. Впрочем, во что ты хотел предложить поиграть?

– Моя игра тоже может показаться святотатством, но зато, думаю, она никого не обидит. Слышали ли вы когда-нибудь историю об ожившей статуе святого в кафедральном соборе Реймса? По правде сказать, сама-то история гроша ломаного не стоит, мол, молился какой-то горожанин, и тут ему показалось, будто бы статуя ожила и скорчила вот такую гримасу, – он скривил рот так, что засмеялась и погрустневшая Жанна. – Игра называется «Святой Куаня» и играют в нее так. Выбирается святой Куаня, его мы поставим в центр, и каждый по очереди должен подойти к нему и принести какие-нибудь подарки. Причем все это он должен проделывать с максимальной серьезностью, в то время как «святой Куаня» должен любым доступным ему способом рассмешить прихожанина. Если у него это получится, святым Куаней станет проигравший. А мы присылаем к нему нового прихожанина.

Игра всем понравилась, и мы весело провели остаток вечера.

Поболтав еще немного, девушки заснули. На следующий день Анна уже готовилась в дорогу, она стремилась поскорее убраться из замка, где никому не могла доверять и боялась чем-то выдать свою немужскую природу.

Поэтому она велела Брунисенте собираться, дав ей на сборы три дня.

– Замок Лявро – отличное убежище. Слуги надежны, они живут в замке от колыбели до гробовой доски. Они знают, что я ушла на войну в мужском облачении, и не выдадут нас, даже если с них начнут живьем сдирать кожу. Если Жиль захочет отыскать меня, он пришлет письмо в мой родовой замок. И ко всему прочему в Лявро есть бомбарда.

А значит, в случае если мы все же будем разоблачены и церковные власти захотят призвать нас по суду, мы всегда сможем укрыться за стенами замка и обороняться при помощи артиллерии.

Весть о находящейся в замке пушке поначалу напугала Брунисенту, но потом она благоразумно рассудила, что бомбарда опасна лишь для того, в кого из нее стреляют, но если она служит для защиты от врагов, то это не так уж и плохо. В общем – хорошая пушка в хозяйстве завсегда сгодится!

Счастливый тем, что все, как в хорошей песне, закончилось свадьбой, граф ля Жюмельер всячески противился решению молодых покинуть его, изливал потоки красноречия на своего юного зятя и дочь. Старый рубака приводил все новые и новые доводы, умоляя их пожить в замке хотя бы еще несколько дней. Но на этот раз стрелы его красноречия не достигли цели, и он был вынужден благословить дочь в дальнюю дорогу.

Замок Лявро

С внутренним трепетом и молитвой на устах въезжала Брунисента в ворота замка Лявро. Боязливо косилась она на склонившихся перед ней в поклонах слуг и стоящих на коленях крестьян.

Позади остался тяжелый и полный страхов и испытаний путь с множеством крепостей, через которые следовало проехать, не обнаружив страшного кощунства – мужскую одежду на женщине. Вместе с Анной и несколькими слугами они миновали крепость Мец, чуть не угодили в засаду возле Мазьера, миновали Намюр, что на берегу Мааса. И вот, наконец, уставшие и грязные, они добрались до крепости Лявро.

Всю дорогу бедняжка Брунисента ждала, что кто-нибудь признает в сопровождающем ее рыцаре дочь старого Гийома ле Феррона Анну и заорет во весь голос: «Кощунство!», представляла, как вдруг, точно из-под земли явится стража, их свяжут и отправят в церковный суд.

Теперь, когда они благополучно достигли Лявро, Брунисента постигла, сколь эфемерна эта видимая победа, ведь если в Меце, Мазьере и Намюре Анну не знали и вполне могли принять за смазливого юношу, то здесь, в ее родных землях, каждый крестьянин, каждый замковый слуга мог представлять смертельную угрозу. Любой из воинов гарнизона мог вскочить на коня и стрелой помчаться в столицу, чтобы доложить о них властям.

Брунисента посмотрела на гарцующую рядом с ней Анну, на той предусмотрительно был надет непроницаемый шлем, сквозь прорезь которого сияли глаза. Анна была счастлива уже тем, что ей удалось вернуться домой, что теперь можно не прятаться и не бояться, как бы граф ля Жюмельер или его слуги не опознали в ней женщину. Дома, как говорится, и стены помогают, а в Лявро были превосходные, крепкие двойные стены, с тайным лазом, подземельем и удобными смотровыми площадками. Просторные и ухоженные внутренние дворы были засеяны травой, а не вымощены камнем, как это делали некоторые недальновидные рыцари. За состоянием травы следил особый человек, трава была необходима на случай, когда приходилось прятать за стенами замка ищущих защиты крестьян, которые приходили туда со своим скотом. Именно на этой траве и должна была продержаться скотина вплоть до полного снятия осады. Дворы окружали внутренние стены с башенками и специальными крытыми площадками, по которым ходили часовые. В центре замковых строений высилась неприступная квадратная башня – надежда и последний оплот Лявро, на которой в былые героические времена прабабка Анны донна Констанция командовала десятком уцелевших лучников, которые неделю удерживали неприятелей, обстреливая их с крыши башни, пока супруг доблестной дамы не подоспел на выручку своей жене и своему имуществу.

Слева от башни размещалось сердце Лявро – божий храм. Не большой, но и не малый, а как раз такой, какой и необходим крепости. Душевный такой, добрый храм.

Анна так любила эти прекрасно укрепленные стены, этот земляной ров и подвесной мост! Страстно любила старую честно отобранную в бою у неприятеля бомбарду. Она с трудом справилась с искушением сорвать с головы шлем и направить своего коня рысью, чтобы ветер развевал волосы и чтобы сердце замирало от радости и восторга, как когда-то в далеком детстве. Но не стоило спешить, первым делом следовало добраться до замка и потолковать с управляющим.

Впрочем, старый служака принял их с помпезностью, выстроив всех находившихся в замке слуг, дабы новая хозяйка Лявро могла познакомиться с ними лично и при желании дать поручения и разъяснить, что те должны делать, чтобы самым наилучшим образом услужить ей.

Привыкшая в доме отца к постоянному присмотру да догляду служанок, Брунисента смутилась вдруг свалившимся на ее голову благам и обязанностям, которые она должна была теперь исполнять на правах хозяйки. Но благородный Парцефаль де Премель, в прошлом оруженосец Гийома ле Феррона, а ныне его управляющий, так расположил ее к себе нежными речами и комплиментами, что юная Брунисента, наконец, осмелела и даже снизошла до того, что перемолвилась несколькими словами с прислугой.

После того как сьер Парцефаль и приставленные к госпоже Брунисенте служанки проводили ее в отведенные для молодоженов покои, Анна велела управляющему следовать за ней. Вместе они вошли в кабинет отца Анны, где все было точь-в-точь, как в тот день, когда старый ле Феррон покинул замок.

Простой камин, по обеим сторонам которого размещались насесты для соколов, герб над камином. По стенам развешены головы животных – охотничьи трофеи, собранные сьером Гийомом и его предками. Тяжелый дубовый стол, рядом с которым стояло величественное, точно трон, кресло. Другой мебели в комнате не было, так как старый Гийом обычно вызывал сюда слуг или детей, которым не позволялось сидеть в присутствии господина.

Какое-то время Анна стояла в дверях, не смея без разрешения зайти в эту святая святых замка. Зайти без специального вызова отца. Даже тогда, когда, затачивая нож, она случайно ранила себя, да так сильно, что рубашка ее тут же набрякла кровью, а в глазах потемнело – даже тогда напуганная до смерти и истекающая кровью Анна не посмела зайти к отцу, а тащилась через весь замок, чтобы рухнуть на пол в людской.

Узнав о произошедшем, отец сразу же пришел к раненой дочери. Выяснив, в чем дело, он велел ей немедленно подниматься на ноги. Превозмогая боль и почти теряя сознание, Анна поднялась с постели и вытянулась перед отцом, как это и следовало сделать дочери рыцаря.

«Любопытно. Значит, по приказу ты можешь и со смертного одра восстать!» – пошутил отец, похлопав дочь по щеке и велев ей снова ложиться.

Теперь Анна стояла, прислонившись к косяку двери и не смея перешагнуть порога.

– Смелее, барышня, – управляющий нежно подтолкнул ее и вошел сам. – Теперь все здесь ваше. Во всяком случае пока мы не узнаем доподлинно о судьбе вашего родителя, вы – законная хозяйка, то есть, простите, хозяин?

– Слуги не предадут? – Анна смотрела перед собой, шлем делал ее голос глухим, точно она только что вылезла из преисподней.

– В моем ведении предателей нет.

Сьер Парцефаль коснулся плеча Анны и, видя, что та не сопротивляется, помог ей снять шлем.

– Крестьяне?

– Не посмеют, ваш батюшка здесь всех запугал.

Бережно и проворно снимал он с Анны железные перчатки, нарукавники, наплечники, панцирь. Ей казалось, что вместе с тяжелыми латами из ее жизни словно уходят тяготы и заботы.

– Называй меня Жак, – попросила она, потягиваясь от удовольствия. – И дай помыться с дороги.

– Все давно готово, благородный сьер, – де Премель улыбнулся в светлые усы. – Для вас и вашей… жены.

Он опустил глаза, вставая на колени перед Анной и помогая ей снять тяжелые сапоги.

Вскоре Анна уже отмокала в горячей бочке, в которую служанки влили любимый ею отвар пахучих трав.

Брунисента уже помылась и теперь разгуливала перед Анной в длинной вышитой у горловины и по подолу рубашке. Страх давно ушел, и сердце девушки начало оттаивать.

Битва при Шерри. Разоблачение Анны

Спокойно и беззаботно потекли денечки. По-прежнему Анна просыпалась с первыми лучами солнца, скакала на коне, тренировалась с управляющим на мечах или отправлялась вместе с егерем и воинами гарнизона Лявро на охоту. Охоту в замке предпочитали псовую. Для этой надобности в замковой псарне жили семьдесят собак различных пород, характеров и возрастов. Волкодавы и борзые – для охоты на бегущую дичь, спаниели и терьеры – для ловли животных в норах. Собак в замок привозили из ближайших городов и деревень, если только там нарождался пес-охотник. За хорошую собаку Гийом ле Феррон мог простить дань с семьи за целый год, поэтому собак для замка выращивал всякий кому не лень.

Молодые люди, имевшие с детства навык общения с псами, могли надеяться получить место на псарне, а это значит довольствие, коричневая кожаная куртка псаря, шляпа с перышком рябчика, и главное – положение в обществе и возможность помогать своим родным.

Брунисента попробовала вставать вместе с Анной, но та объяснила, что это совершенно не обязательно, и ей, Анне, будет приятнее, если ее подруга не станет неволить себя выполнением никому не нужных правил, а для простоты заведет свои.

Поэтому Брунисента каждый день, умывшись, одевшись и причесавшись, первым делом отправлялась на прогулку по дому, где осматривала комнаты, совершала ревизии сундуков и кладовок, после чего отдавала необходимые распоряжения служанкам или даже самому управляющему, который ей очень нравился.

Затем она шла на кухню, где лично снимала пробу с еды, и сообщала, что они с мужем желают вкусить назавтра. Обычно к обеду, если только дела не заставляли умчаться в дальний конец принадлежащей замку земли, Анна старалась вернуться домой, чтобы пообщаться с Брунисентой, с которой они очень сдружились. После обеда Брунисента взяла в обычай выслушивать просьбы прислуги и крестьян, которые нет-нет, да и наведывались в замок.

Пять месяцев они жили в спокойствии, казалось, будто ничто уже не сможет помешать им. Но однажды Анна не вернулась домой к назначенному часу. Встревожившись, Брунисента отправилась к управляющему, и тот сообщил ей, что «господин» умчался, прихватив с собой несколько человек из замковой дружины, дабы разобраться с шайкой поджигателей, которых наконец-то удалось выследить.

Среди знатных рыцарей того времени ходили слухи, будто бы недовольные их правлением крестьяне нет-нет, да и подпускали красного петуха в их замки. Но на самом деле, а это удалось установить доподлинно, замки жгли специально обученные этому мерзкому делу люди.

Как, если разобраться, крестьяне, даже очень злые, могут подпалить замок, который в основном состоит из камней и в котором всегда есть стража? Когда возле замка, скорее всего, находится ров с водой и ворота заперты на все замки и засовы? Конечно же это не под силу рукам, привыкшим к лопатам и мотыгам. Для того чтобы снять стражу, нужны либо быстрые стрелы, а значит, арбалетчики и, естественно, арбалеты, либо яд, а значит, нужно еще проникнуть в замок и оставить на видном месте отраву. Потом следует обложить замок со всех сторон специально заготовленными вязанками хвороста, обильно смоченного в масле. По возможности забить этой снедью не только входы и выходы, но и все доступные коридорчики и лестницы. И только после этого совершить поджог.

Но и этого мало. Нужно встать с мечами и топорами возле выходов и колоть и рубить всех, кто хоть нос попробует высунуть из объятого огнем здания.

И это только в том случае, если заказчикам угодна лишь смерть тех, кто находится в замке, а на сам замок и добро в нем они не покушаются. Если, же требуется еще и ограбить оный, снаряжается отряд, который подкупит через подставных лиц стражу, проникнет ночью в замок и затем вырежет в нем всех, начиная от хозяев и кончая их комнатными собачками. А уж потом устроят поджог, уничтожающий следы, который можно будет с чистой совестью свалить на недовольных крестьян.

Для этих целей формировались специальные разбойничьи шайки, рядовые члены которых, как правило, даже не догадывались, под чьими знаменами служат. Но почти все подобные «вольные» отряды возглавляли прославленные рыцари, дворяне или, по крайней мере, именитые горожане.

Именно такой отряд, а точнее, дом в чаще леса, куда интенданты вольных стрелков складывали награбленное и где жили время от времени прятавшиеся от правосудия разбойнички, и удалось обнаружить близ богатой деревни Шерри, которая платила семье ле Феррон двести двадцать золотых экю в год за охрану. А значит, Анне, как нынешнему хозяину, не оставалось ничего иного, как отправиться в указанное ей место. А так как гарнизон Лявро был недостаточно большим для такого дела, пришлось призвать на помощь вокулерских арбалетчиков, которых комендант отправил по первому зову Жака ле Феррона, радуясь, что наконец-то есть возможность покончить с проклятыми разбойниками.

Руководил арбалетчиками молодой рыцарь Луи де Аллон, служивший начальником стражи крепости Вокулер, но главной все же была Анна, то есть Жак ле Феррон, а значит, именно она должна была решать, как именно напасть на разбойников. Ей же полагалась большая часть добычи, а также плата за доставку в Вокулер вольных стрелков живыми, если таковые будут.

Признаться, Анна еще ни разу не руководила отрядом и понятия не имела, как будет действовать в сложившейся ситуации. Но когда она увидела широкий в боках невысокий дом, стоявший посреди леса, подобно грибу боровику, и лежавшие под навесом промасленные вязанки, которые лихие люди заготовили для ближайших вылазок, план созрел сам собой.

Судя по всему, разбойнички не подозревали о том, что их местопребывание раскрыто, и к моменту, когда отряд окружил поляну, на которой стоял разбойничий дом, все вольные стрелки были мертвецки пьяны.

Поблагодарив своего любимого святого – архангела Михаила, Анна приказала своим людям обложить дом вязанками хвороста, после чего арбалетчики обстреляли их зажженными стрелами. Анна с ее парнями встали возле пылающего дома, встречая разбойников и предлагая им сдаваться или убивая на месте.

Разбойники выскакивали по одиночке и сразу по несколько человек, так что у Анны и ее людей не было причины жаловаться на скуку и бездействие. Не заметили они также, что с другой стороны леса на помощь к разбойникам подошел фуражный отряд. Анна почувствовала резкую боль в подмышке и, увидев хвост арбалетной стрелы, упала, корчась от боли, прямо под ноги дерущимся, и ее бы затоптали, не приди ей на помощь сьер де Аллон, который, рискуя собственной жизнью, выволок ее с поля боя и дотащил до безопасного места.

Плача от собственной беспомощности, Анна следила какое-то время за ходом сражения, не в силах поднять меч левой рукой и понимая, что сейчас ее обнаружат, после чего убьют или возьмут в плен. Но ничего такого не произошло. Вскоре бой прекратился, и склонившийся над Анной Луи де Аллон попытался вытащить стрелу, причиняя ей жуткую боль. Анна отбивалась, силясь поймать звучавшего ее рыцаря за руку, но он уже успел ухватиться за торчащий из раны деревянный кончик. Она закричала, ругнулась всем телом и обмякла, потеряв сознание на руках сьера Луи.

Анна очнулась на другой день в своем замке, без брони и одежды, перевязанная по всем правилам. Рядом с ней сидели бледная заплаканная Брунисента и Парцефаль де Премель.

– Что произошло? – Анна покорно приблизила губы к поданной ей чашке и сделала несколько глотков горьковатого варева.

– Все раскрыто, – прошептал управляющий. – Наши рыцари и воины пытались отбить вас у де Аллона, чтобы правда не вышла наружу, но тот понял, что к чему, и направил гонца в Вокулер. Пока гонец не скрылся из вида, арбалетчики заслоняли дорогу нашим рыцарям, так что не было возможности перехватить его и прирезать.

– Понятно, – Анна с жалостью посмотрела на Брунисенту и отвела глаза.

– Я подвела тебя, прости.

Она попыталась взять подругу за руку, но та, закрыв ладонями лицо, разрыдалась.

– Не бойся, мы скажем, что я силой принудила тебя совершить церковный обряд, и все это подтвердят. Тебя вернут отцу. Ну, может быть, заставят совершить какое-нибудь небольшое паломничество или что там в таких случаях полагается. Лучше всего, если прямо сейчас ты вернешься к господину ля Жюмельеру и, бросившись ему в ноги, расскажешь, что только теперь узнала, что твой муж на самом деле женщина. Что, мол, я держала тебя в заточении, намереваясь прихватить твое приданое и потом прибрать к рукам весь Лероз. Он поверит, особенно когда дело коснется его собственности. Я слышала, в молодости твой отец сделал себе состояние на том, что предлагал свое заступничество всем окрестным деревням, и если те отказывались, нападал на них и увозил все добро, которое затем сдавал за бесценок перекупщикам. Расскажи ему, какая я гадина, и он примет тебя обратно и не выдаст суду кастилянства.

– Но я не хочу! Не хочу оставлять тебя, Анни! – Брунисента упала перед подругой на колени, покрывая ее руки поцелуями. – Я на костер вместе с тобой пойду, все выдержу! Я ведь из рыцарского рода! Я сильная! Ты одна ко мне как к человеку отнеслась! Я не предам тебя, вот увидишь – умру, а не предам.

Не помогли ни слова, ни уверения. Упрямая Брунисента наотрез отказалась покидать замок, угрожая в случае, если управляющий или сама Анна захотят выдворить ее силой, выброситься из окна своей комнаты.

Так Брунисента осталась в замке, так и предстала вместе с Анной перед церковным судом, который длился несколько недель вплоть до первого декабря. Все время, пока шел скандальный процесс, по неслыханной щедрости коменданта Вокулера Робера де Бодрикура, знавшего отца Анны и ее лично, а также располагавшего сведениями о том, что юная воительница служила у самой Девы, обе девушки оставались под домашним арестом в своем замке. Из него, правда, вывезли столь любимую Анной бомбарду и установили пост вокулерской стражи, чтобы из Лявро не вылетели попавшие в силки птички.

2 декабря 1430 года в замок Лявро должен был прибыть главный инквизитор Лотарингии сьер Иоганн Казе, который и должен был, наконец, разобраться в этом странном деле и вынести окончательное решение.

Несчастные узницы томились в отведенной им комнате башни, не имея возможности ни выйти, ни подать о себе весточку. Анна уже почти поправилась и теперь расхаживала взад и вперед по комнате, тренируя ослабшие во время болезни мышцы и всячески стараясь смягчить положение Брунисенты, которая в преддверии конца вдруг ослабла и, словно потеряв нить жизни, целый день лежала, глядя в потолок, или сидела у окна.

В другой комнате содержались замковые служанки, которые не могли не заметить подмены Жака Анной, а значит, были их соучастницами. Теперь Анне и Брунисенте прислуживали молчаливые и грубые старухи, которые приносили еду и одежду, убирали в комнате, и все это без единого слова.

Брунисента старалась не плакать, дабы не расстраивать и так винившую себя сверх меры Анну. Анна же, чувствуя состояние подруги, забавляла ее армейскими рассказами и песнями. Иногда Брунисенте удавалось проникнуться веселым духом вечно пьяных, вечно жаждущих любви рыцарей, которых повидала на войне Анна, и тогда она пела услышанные еще в детстве канцоны, аккомпанируя себе на лютне.

Но потом печаль снова наваливалась на нее с удвоенной силой, и Брунисента корчилась в постели, затыкая себе рот, чтобы не разрыдаться и не повредить Анне.

Анну обвиняли в том, что она надела мужскую одежду. Это уже тянуло на самое суровое наказание, которое только могли измыслить церковники, плюс присвоение себе имени брата, преступный сговор с прислугой замка с целью захватить не принадлежащее ей имущество и земли. Убийство брата и отца, чьи тела до сих пор никто не нашел и от которых не было ни слуху, ни духа. И главное – осквернение священного таинства брака путем вступления в оный с лицом своего же пола! А это, по меньшей мере, отлучение от церкви и смерть на костре.

Брунисента обвинялась в том, что заключила преступный сговор с Анной ле Феррон с целью овладения имуществом ее семьи – замком и принадлежащими ему землями. Осквернение таинства брака – так как Брунисента вышла замуж за другую девушку и не сообщила об этом властям, когда обман был ею раскрыт. Ее не обвиняли в смерти Жака ле Феррона и Гийома ле Феррона только потому, что было доподлинно установлено, что когда те пропали, она безвыездно сидела в отцовском замке, а значит, не могла участвовать в этом страшном деле.

Под судом были управляющий замком Парцефаль де Премель, вся прислуга и находившийся на территории замка гарнизон.

В ночь перед приездом инквизитора было решено разлучить Анну и Брунисенту, чтобы напугать и сломить их волю. Ни к одной из девушек не были применены пытки, но тем не менее они не собирались каяться, а это бросало тень на судопроизводство в Вокулере.

Анну отправили в подвал замка, где обычно содержались пойманные разбойники. Брунисента осталась в комнате, служившей обителью для обеих узниц несколько недель, что заседал суд.

Ночь перед судом господина Казе в замке Лявро

Ночь перед судом выдалась темная да странная, странней не придумаешь. Накануне вечером к замку подъехала карета главного инквизитора Лотарингии сьера Иоганна Казе, который и должен был разобраться в скандальном процессе двух высокородных девиц Анны ле Феррон и Брунисенты ля Жюмельер или Брунисенты ле Феррон, как она сама себя называла.

Дело было до крайности запутанное и неприятное. Участие в судьбах вышеупомянутых девиц проявляли такие особы, как король Франции Карл Седьмой, который справлялся о продвижении следствия через своего маршала Жиля де Рэ и в случае, если девиц как-нибудь удастся оправдать, обещал передать лично господину Казе или его шурину один из богатейших во Франции приходов. Кроме того, в защиту Анны ле Феррон выступал сам Рене Анжуйский, с которым, как известно, шутки плохи. Добавьте к этому Иоланту, королеву Сицилийскую, и положение сделается жарким, как раскаленная сковородка.

Господин Казе злился. Его вытащили из постели и послали разбираться с этим поганым делом, невзирая на разыгравшуюся подагру, при которой необходимо принимать целебные ванны и пить вино, чтобы хоть как-то уменьшить боль. Мало этого – ему еще следовало тащиться не в Вокулер, где у него полно знакомых, а в замок этих самых развратных девиц. Так как обычно крутой на расправы комендант Вокулера сьер Робер де Бодрикур на этот раз решил проявить никому не нужное милосердие, заключив девиц под домашний арест в замке Лявро.

Правда, в случае осуждения Анны и ввиду отсутствия других наследников замок переходил в собственность короля, и его можно было бы вытребовать на нужды церкви.

Вопреки ожиданию собравшихся в Лявро судейских, господин Казе не соизволил сразу же по прибытии навестить арестованных, а плотно поел и, велев доставить в его комнату материалы дела, приказал оставить его в покое.

Инквизитор не доверял вокулерским судьям, как и всем судьям всех кастилянств вместе взятых. Вечно они суетились и занимались никому не нужными деталями, забывая о главном. Но что было главным в этом процессе? И почему делом заинтересовался Карл Седьмой? Что общего между королем и никому не известной до этого Анной ле Феррон?

Инквизитор проглядел несколько листов и попросил слугу принести еще свечей.

Почему судьи Вокулера не смогли сами решить, виновны ли девицы хотя бы по ряду пунктов предъявленных им обвинений? Неужели трудно было хотя бы проверить, является Анна женщиной или мужчиной? Потому как если она женщина – то уже виновна в том, что носит мужскую одежду. Это же так просто! Далее, если она женщина, то не могла жениться на другой женщине. Судя по протоколам дознания, было доказано только, что Анна ле Феррон называла себя именем брата Жака ле Феррона – и под этим именем вступила во владение имуществом семьи. Значит, пункт по незаконному завладению имуществом доказан. Одно логично вытекает из другого. Почему же судьи не решили все сами? Что помешало им вынести приговор хотя бы по этим трем пунктам, минуя явно притянутые за уши убийства Жака и Гийома ле Ферронов?

Не иначе страх. Чего боятся судьи? Господин Казе откинулся на спинку удобного деревянного кресла и посмотрел в потолок. Боятся они Анну или Брунисенту? Вряд ли. Мести их семьи? Снова мимо. Тогда мести тех самых высокопоставленных особ, которые интересуются процессом? Вот это похоже на правду. Значит, кто-то получил ясные указания: мягкое содержание узниц, допросы без применения пыток в их собственном замке. Возможно, есть приказание вообще оставить девиц в покое и его ждут со дня на день. Скорее всего, вокулерские судьи сами не знают, как поступить с проклятыми греховодницами, и хотят свалить всю вину на него, специально приглашенного на процесс инквизитора. Значит, они либо желают казнить девиц и не измазаться при этом в их крови. Либо не знают, что от них требуется, и поэтому предоставляют всю полноту власти и ответственности ему.

Господин Казе поежился и, пнув задремавшего на скамье слугу, потребовал принести вина.

Самое правильное было бы затянуть процесс, дожидаясь более четких указаний от папы или Карла Седьмого или знака, который будет оставлен именно для него, например, Рене Анжуйским, власти которого Казе негласно подчинялся, а уж потом, с милостью божьей, принять единственно верное решение.

Иоганн Казе слыл действительно мудрым человеком, умевшим принимать справедливые и своевременные решения.

За окном быстро темнело, на небо высыпали крупные звезды. Где-то в лесу за замком ухнула сова, и ей отозвалась еще одна. На стенах и у ворот поменялась стража.

Поставивший новых часовых, офицер сразу же спустился в предназначенную для него комнатку, зажег свечу и, неспешно подойдя с ней к окну, подал сигнал – вверх, вниз и два круга. Ответом ему был троекратный крик совы. Офицер поставил на стол свечу и, снова подойдя к окну, успел заметить, как из леса выскользнула одинокая черная фигура, которая, двигаясь небольшими перебежками, вскоре достигла крепостной стены, сделавшись невидимой для глаз.

Затаив дыхание, офицер наблюдал за всем этим ночным, одиноким маршем и вздохнул с облегчением, когда черный человек, не остановленный никем, добрался до стены. Но было еще не время праздновать победу. Впереди у ночного гостя был тайный лаз и, самое главное, подземелье, где выставлен пост охранения.

Офицер поспешно взял со стола специально приготовленный кувшин с вином, в которое было добавлено с избытком сонное зелье, и, перекрестившись и прочитав короткую молитву, вышел из своей комнаты и, насвистывая, отправился в сторону подвальной лестницы.

Как и следовало ожидать, стража беззаботно резалась в картишки, проигрывая свое скудное жалованье. Бесшумно офицер скользнул сначала в боковой коридор, из которого можно было попасть в апартаменты гостей, и оставил там кувшин. Затем, нарочно топая и сопя, добрался до стражников и, обругав их, велел отправляться на пост возле комнат гостей. Когда те скрылись из вида, он, уже не опасаясь быть застигнутым, открыл крошечную дверку и впустил стоявшего за ней человека, одетого во все черное. Незнакомец коротко поклонился встречающему и, поднеся к свече руку, продемонстрировал серебряное кольцо с восьмиконечной звездой. После чего ночной гость скользнул во тьму людской лестницы, а офицер остался, усевшись на перевернутый бочонок.

Он не успел прочитать и двадцати раз «Отче наш», как черный человек вновь возник перед ним.

Пожелав ему успешного завершения операции, офицер гостеприимно открыл секретную дверь. Дождавшись, пока тот вылезет с другой стороны стены, офицер отер с лица выступивший пот, тщательно запер дверцу, после чего вернулся в свою комнату.

Он знал, что выполнил задание магистра ордена тамплиеров, Рене Анжуйского, оказав содействие в спасении рыцаря другого рыцарского ордена – ордена Верности и, вернув таким образом священный долг, мог теперь считать себя достойным посвящения.

О том, как проходило судебное дознание в замке Лявро

На следующий день, едва проснувшись и проглотив изысканно приготовленный завтрак, отец Казе попросил доставить к нему Анну ле Феррон.

Для допроса был заранее избран бывший кабинет Гийома ле Феррона, отца Анны, которого она, по слухам, боялась, как черт ладана, а значит, среди личных вещей которого она должна была бы испытывать робость.

Отец Казе оглядел темную без изысков комнату, с добротным, хоть и некрасивым камином и массивным креслом. Понравились ему и красная скатерть, и темно-багровые шторы, создающие тяжелое и скованное настроение.

Устроившись за столом, он оглядел с этого места остальное пространство, только теперь заметив отсутствие других стульев. Оценив идею бывшего хозяина заставить любого вошедшего стоять, точно провинившийся ученик перед учителем, он тем не менее не пожелал воспользоваться этим преимуществом, велев принести два стула – для писаря и допрашиваемого. Первый допрос он желал провести сам без посторонних глаз. Правда для этой цели судьи Вокулера рекомендовали ему допрашивать девиц на чистом воздухе в саду, как это часто делалось, но он решительно отверг это предложение, так как боялся, что у него разыграется подагра.

Вскоре в коридоре послышались ровные шаги и бряцанье брони и оружия – стража ввела арестованную.

С первого взгляда на Анну ле Феррон отец Казе потерял дар речи. Перед ним на низком, почти детском стуле сидело красивое миловидное существо с каштановыми волосами, которые едва доходили до плеч, и блестящими карими глазами в опушках густых ресниц. Он мог бы назвать его красивым пажом, смазливым юношей, признать за красавчиком склонности к однополой любви, но назвать его женщиной – никогда!

Инквизитор быстро взял себя в руки и, делая вид, будто бы ничего не произошло, начал:

– Назовите себя. Свое имя и свое прозвище, если таковое имеется. Кто ваши родители, откуда вы родом?

Писарь тут же зафиксировал вопрос на бумаге и замер с выражением ожидания на лице.

– Мое имя, святой отец, Жак ле Феррон. У меня нет никаких прозвищ. Я сын хозяина этого замка Гийома ле Феррона и его жены Катрин ле Феррон, урожденной Фей.

Отец Казе смотрел на подсудимого во все глаза. Разумеется, ему приходилось видеть достаточно плотных и рослых девиц, ширококостных крестьянок, кряжистых бабенций на рынках, но это существо на них никак не походило. Среднего роста, подсудимый был достаточно изящного телосложения, не склонный к полноте. Тем не менее у него было загорелое лицо, крепкие, привыкшие к военной работе руки, широкая мужская шея. Глядя на него, инквизитор думал, что, возможно, пристрастие к мужской одежде и воинской службе и могут сделать женщину похожей на мужчину, но не до такой же степени.

– Вы утверждаете, что вы Жак ле Феррон? – судья порылся в разложенных перед ним протоколах допроса. – Отчего же господа вокулерские судьи называют вас Анной?

– Анной звали мою сестру, – подсудимый неловко вытер лицо связанными руками. Должно быть, у него это не очень хорошо получилось, потому что он повторил свою попытку, при этом на безымянном пальце его левой руки сверкнуло простое серебряное кольцо. Что было странно, так как, во-первых, у подсудимого должны были отнять все принадлежащие ему драгоценности, и, во-вторых, серебряные украшения были не популярны у дворян. Зато тамплиеры предпочитали золоту серебро. Это мог быть знак, которого ждал инквизитор. К сожалению, со своего места он не имел возможности разглядеть, было ли что-либо написано или нарисовано на кольце, но да всему свое время.

– Значит, вы не Анна. Отчего же тогда на допросе от 10 ноября записано, что вы назвали себя Анной?

– Добрейший господин, – подсудимый попытался встать, но дежуривший в дверях стражник усадил его на место. – Добрейший господин…

–Называйте меня отцом Казе, как называли бы своего духовника, – одними губами улыбнулся инквизитор.

– Отец Казе, когда меня допрашивали в первый раз, я был серьезно ранен и бредил. Возможно, тогда я даже не слышал обращенных ко мне слов и просто звал сестру. Простите меня за это.

– Что-то слабо верится.

Судья откинулся на спинку кресла, смотря на подсудимого с насмешкой.

– Я не стал бы называть себя именем сестры, женским именем, но… честное благородное слово, я был болен и мало что соображал. Меня сначала везли к замку, а я все думал, что умру по дороге и не увижу более моей жены, не сумею исповедаться. Потом, помню, передо мной возник священник, я думал, что он даст мне последнее утешение, но вместо этого он обозвал меня бабой и ушел.

– Обозвал бабой? – отец Казе поднял кустистые брови. – Что, так и сказал? С чего бы это?

– Ах, господин судья, боюсь, это стыдно для рыцаря, коим я являюсь, но я плакал, – подсудимый тяжело вздохнул. – Мой отец всегда говорил мне, что лить слезы стыдно, и, будучи ребенком, я делал это только в одиночестве, чтобы меня не могли застать за этим занятием слуги. Но тогда, после битвы у деревни Шерри, я плакал от боли. И, должно быть, заставший меня за этим занятием святой отец разгневался и назвал меня слабой женщиной. Он так и сказал: «Вы женщина?»

– И что же вы? – Казе кинул взгляд на скрипевшего пером писаря и тут же забыл о нем.

– Я вынужден был признать, что я не лучше скулящей бабы! Что я слабый, точно женщина, потому что плачу. Я так и сказал: «Да. Считайте меня женщиной». Я просто очень хотел, чтобы он удалился и оставил меня в покое.

– Дар слез свидетельствует как раз о том, что сердце ваше еще недостаточно огрубело в грехе. В некоторых судебных процессах способность подсудимого плакать засчитывалась ему за добродетель, что помогало снизить наказание. Впрочем, это не ваш случай и не относится к делу. Отчего вы назвались Анной ле Феррон?

– Чтобы от меня отстали, святой отец! – Жак снова попытался встать, и страж усадил его на место.

– Значит, вы не Анна? Не женщина?

– Конечно, нет! Я брат Анны – Жак, и, слово рыцаря, я мужчина! – произнеся это, подсудимый попытался связанными руками распутать тесемку, стягивавшую его штаны, но это оказалось не самым простым делом.

– Что вы собираетесь делать? – Казе, не мигая, следил за действиями подсудимого.

– Снять портки. А что же еще?! – он покраснел, глаза его метали молнии. – Может, хотя бы таким диким способом я сумею доказать, что я мужчина, и меня обвиняют черт знает в чем!

– Не чертыхайтесь, – инквизитор задумался, продолжая следить за попытками подсудимого стянуть панталоны. Конечно, экспертиза в таком деле была необходима, но не пытается ли коварная Анна совратить его таким образом? Не хотят ли через Анну ле Феррон враги бросить тень на его кристально чистую репутацию?

– Ваша честь! Позвольте мне заявить протест, – на лбу подсудимого выступили крупные капли пота, кадык двигался вверх и вниз, что выдавало сильное волнение. – Должно быть, враги Франции, с которыми я боролся под знаменем маршала де Рэ, возымели такую силу надо мной, что честь и добродетель попираются ныне ногами. Я был ранен под Шерри, где вместе с капитаном лучников Луи де Аллоном и двумя отрядами воинов уничтожал не дающих спокойно жить всей Лотарингии отряд поджигателей. Мой замок захватили, а я, моя жена и мои люди оказались под домашним арестом. Все время меня оскорбляли, называя женщиной, ругая за то, что я, оруженосец маршала де Рэ, посмел надеть на себя мужскую одежду! Как будто сам Господь не повелел мужчинам одеваться по-мужски! Они подвергли сомнению священное таинство брака, соединившее меня с моей драгоценной женой Брунисентой, урожденной ля Жюмельер. Прошлую ночь меня отправили дожидаться вашего приезда в подвал моего же замка, о судьбе супруги мне ничего не известно. Возможно, она умерла от страха за меня и стыда, так как оскорблениям подвергали и ее.

Все это время ей говорили, будто бы она не может являться моей законной супругой. Хотя мы венчались в часовне замка Лероз, и об этом имеется соответствующая запись. Что мы оба воры. Я ждал вас как Бога. То есть я знал, что вы разумный человек и сумеете установить, что я это я! – во время всей речи подсудимый распутывал тесемку на штанах. Закончив излагать свой протест, он резко поднялся, отчего штаны его упали до колен, обнажая природное естество.

– Подойдите сюда, – Казе подозвал к себе пытающегося восстановить порядок стражника. – Вам придется засвидетельствовать то, что вы сейчас видите. Назовите писарю свое имя и откуда вы родом.

После чего инквизитор велел позвать еще несколько человек, включая замкового лекаря, которые подтвердили факт, что подсудимый действительно оказался мужчиной.

– Отчего же вы до сих пор не догадались предъявить те же доказательства другим судьям? – уже более мягко осведомился Казе, когда веревки с рук юноши были сняты и он снова натянул штаны.

– Простите меня за то, что я опустился до таких крайностей, – Жак покраснел, отчего его красивое лицо сделалось еще более привлекательным. – Признаться, я решился на эту дерзость только потому, что мне сказали, будто бы вы моя последняя надежда, и если вы тоже признаете меня женщиной, больше мне уже никто не поверит. Еще раз простите меня…

– Отчего же ваши служанки и воины дружины признали в вас женщину Анну?

– Простые люди, – Жак улыбнулся, – я похож на сестру, что немудрено, ведь мы с ней появились в один день и один час. Что же касается допросов… Они боятся господ судей до такой степени, что готовы сознаться в чем угодно, лишь бы только их отпустили восвояси. А их еще и держали под арестом, обвиняли бог знает в чем. Я прощаю их всех и не держу зла.

– Хорошо. Но теперь, когда мы установили, что вы действительно мужчина, кто может подтвердить то, что вы Жак ле Феррон, сын владельца этого замка?

– Все слуги и служанки Лявро, мой благородный тесть Гийом ля Жюмельер из замка Лероз, господин комендант Вокулера Робер де Бодрикур и его семья, многие из его офицеров, я могу назвать имена. Множество господ в Нанси. Кроме того, все крестьяне окрестных деревень, напрямую принадлежащих замку, а также пользующихся его защитой, а их здесь немало. Но если этих свидетельств недостаточно, спросите обо мне маршала Франции Жиля де Рэ, рыцарей или простых воинов его отряда или адресуйте сей вопрос главнокомандующему французских войск Жанне Деве, посланной к нам самим Господом Богом! Если только она уже на свободе. Или всему ее штабу, генералам, офицерам, знаменосцам, секретарям и оруженосцам. Я удивлюсь, если кто-нибудь из этих господ откажется признать, что я это я!

Господин Казе потратил еще четыре дня, устанавливая личность человека, значащегося в судейских протоколах сначала как Анна ле Феррон, а затем как Жак ле Феррон. Собрав достаточное количество свидетельств от лиц, в правдивости которых не приходилось сомневаться, и, завершив, таким образом, это невероятное дело, он отправился в обратный путь.

Произведенное им дознание на самом деле нельзя было назвать идеально честным, так как он не соизволил выслушать доводы вокулерских судей. Куда-то пропал рыцарь Луи де Аллон, первым сообщивший духовным властям о том, что раненый Жак ле Феррон на самом деле является женщиной, и лекарь, лечащий рану Анны.

Благородный суд был предан всеобщему осмеянию, об этом деле еще долго судачили как о забавном анекдоте. Что вполне устраивало уезжавшего из замка Лявро отца Казе, на пальце которого поблескивало серебряное кольцо с восьмиконечной звездой рыцарей храма.

О том, как Брунисента согласилась выйти замуж будучи замужней дамой

Проведя ночь перед судом в одиночестве и слезах, Брунисента вспоминала Анну, физически предчувствуя пытки, которым жестокие люди в скором времени подвергнут их обеих. Она уже ощущала жар костра, корчась на своем одиноком ложе от предчувствия боли.

Утром ей подали легкий завтрак. Новые служанки по-прежнему не разговаривали с ней. Ожидая самого плохого, Брунисента стояла перед зарешеченным окном в своей комнате, вспоминая то далекое время, когда она точно так же глядела из окон замка своего отца, поджидая прекрасного рыцаря.

Брунисента вспоминала, как впервые увидела старого Гийома ле Феррона и была счастлива мыслью о предстоящей свадьбе, как встретила Анну, как приехала в Лявро и снова была счастлива.

Очень счастлива. И вот теперь Брунисента должна готовиться к смерти. Как глупо и нелепо, как чудовищно несправедливо!

Брунисенте не хотелось покидать этот мир, такой странный и такой интересный. Она оторвалась от созерцания пейзажа за окном и обвела глазами комнату, которая вдруг показалась ей удивительно прекрасной. Как не хотелось ей прощаться с этой комнатой! С канарейкой в плетеной клетке, столиком для карточных игр, сундучком с шелковыми нитками, такими тонкими, словно скручивали их не реальные люди, а лесные феи.

В этот момент в коридоре послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и Брунисента, вскрикнув, упала в обморок, подхваченная знакомым и одновременно с тем незнакомым юношей.

Когда она начала приходить в себя, рыцарь любовно обнимал ее за талию, поддерживая голову, пока служанка давала ей понюхать соли. Другая прислужница растирала Брунисенте виски.

Девушка взглянула в лицо молодому человеку, но тот вовремя подал ей знак молчать. Брунисента разглядывала его, открыв рот и не сопротивляясь тому, что посторонний мужчина столь бесцеремонно держит ее на руках.

Велев служанкам оставить их наедине, красавец отнес Брунисенту на постель, уложил ее и сам присел на краешек кровати.

Брунисента смотрела на своего рыцаря и не могла наглядеться. Господи! На все твоя воля! Это была Анна и одновременно с тем не Анна. Анна – но только мужчина. Мужчина, не любить которого было невозможно. Рыцарь, одного слова которого было бы довольно, чтобы Брунисента бросила все и пошла за ним на край света. Это был ее жених Жак ле Феррон, о котором она грезила еще ребенком и которого видела во сне.

– Надеюсь, что не слишком напугал вас, прекрасная дама? – Жак взял со столика белый веер и начал обмахивать им Брунисенту. – Меня зовут…

– Жак ле Феррон, – Брунисента хотела сесть, вдруг осознав, что лежит в присутствии мужчины, но галантный Жак остановил ее, не позволив двигаться.

– Я должен извиниться перед вами, прелестная, что не смог прибыть в Лероз на нашу с вами свадьбу. Но у меня есть на то извинительная причина. Дело в том, что я был ранен и взят в плен во время битвы за Орлеан. Поэтому не имел возможности отписать вам. Только недавно король внес за меня и еще нескольких офицеров и оруженосцев выкуп, и я снова обрел свободу. Возвращаясь в Лотарингию, я услышал о том, что, оказывается, нахожусь под судом, и понял, что Анна заняла мое место, – он улыбнулся Брунисенте и, отложив веер, поправил ее светлый локон. – Оказывается, мы женаты?

Брунисента не знала, что ответить, густо покраснела и спрятала лицо в подушки.

– Я прошу вас, несравненная Брунисента ля Жюмельер, стать моей женой, – Жак опустился на одно колено, и Брунисента была принуждена сесть, чтобы посмотреть в лицо своему нежданно обретенному рыцарю и мужу.

– А где Анни? – спросила она сквозь слезы.

– Анна в безопасности, мне пришлось проникнуть в замок ночью, это же, в конце концов, мой замок, и я прекрасно знаю здесь все входы и выходы. Так вот, при помощи моего сообщника, находящегося в замке, я пробрался за его стены и освободил Анну из подземелья. Мы поменялись одеждой, после чего она выбралась тем же черным ходом и сейчас находится среди друзей в одной симпатичной деревеньке недалеко отсюда.

– Каких друзей? – Брунисента понимала, что негоже держать рыцаря так долго на коленях, но ничего не могла с собой поделать, страх за подругу, гнетущий ее всю бессонную ночь, теперь вырвался наружу.

– Среди доблестных рыцарей и их слуг, воевавших вместе со мной в отряде маршала де Рэ. Так что же мое предложение? Станете вы моей женой?

– Но я ведь и так уже ваша жена, – Брунисента попыталась отвернуться от смущавшего ее молодого человека, но не смогла. Жак резко поднялся, весело подхватил ее на руки и, смеясь от счастья, прижал девушку к груди.

Замок Лявро и его обитатели

После окончания судебного разбирательства Анна вернулась в замок в сопровождении друзей Жака. Теперь она носила платье и шляпки, чтобы скрыть еще недостаточно отросшие волосы. Став наконец-то по-настоящему замужней дамой, Брунисента ходила гордая. Ее дни проходили в заботах о Жаке, его друзьях и свите, поселившихся в замке.

Она следила за тем, чтобы Жаку всегда подавали его любимые блюда, чтобы оленина была прожарена так, как это нравится ему. Чтобы одежда мужа и его слуг всегда была чистой и опрятной, чтобы красавчик Алан, оруженосец Жака, не забывал чистить его латы и оружие, чтобы кони были здоровыми, – словом, много всяких обязанностей было у хозяйки Лявро.

Жак, как это и было положено молодому рыцарю, занимался охотой, защищал крестьян от разбойников – банд бретонских рыцарей, по давней устоявшейся привычке хозяйничавших в этих местах бургундцах и французских солдат, которых после расформировании армии в округе было несчетное количество.

По два-три раза в неделю Жак слал письма маршалу де Рэ, Рене Анжуйскому, писал герцогу Висконти в Рим, в надежде поскорее отыскать выкуп за Жанну. По вечерам вся ватага приехавших в Лявро рыцарей горланила, кто во что горазд, обсуждая, отчего король столько времени ничего не предпринимает для того, чтобы вызволить из бургундского плена своего главнокомандующего. По словам Жака, он был готов лично пойти по округе с чашей для подаяния, собирая проклятый выкуп, или штурмовать крепость, в которой содержится Дева. Но никуда не отправлялся и ничего не делал.

Анна ждала появления Жиля, который тоже почему-то не спешил к ней. Как выяснилось значительно позже, 30 ноября 1430 года Жиль де Лаваль, маршал де Рэ, женился на Екатерине де Труар.

Желая быть хорошей женой для своего рыцаря, Брунисента выискала среди бумаг Гийома ле Феррона старинную книгу «Парижский хозяин», писанную ровным почерком на твердой, пожелтевшей от времени бумаге, у которой почему-то не было переплета.

Начав читать, Брунисента прониклась исходящей от книги мудростью и даже обратилась в монастырь святого Иоанна, славившегося своими мастерами переплетчиками и художниками, умеющими рисовать на полях книг красками самые крошечные миниатюры, какие только возможно себе представить.

Те было взялись пособить новой хозяйке замка, но не сошлись в цене. За обыкновенный кожаный переплет с тиснением и золотыми застежками монахи запросили совершенно несообразную цену, и когда Брунисента была вынуждена отказаться, предложили сделать деревянный переплет. Понимая, что монахи и сами не прочь скопировать для себя книгу, Брунисента решила потянуть время, не говоря ни да, ни нет.

Тем временем она попросила пажа Жака, юного Этьена Кастра, почитать ей книгу вслух, пока сама она занимается рукоделием. Так и сделали. С разрешения мужа перед вечерней молитвой Этьен приходил в покои Брунисенты для того, чтобы почитать ей из «Парижского хозяина».

Так, благочестиво взирая на красавчика пажа, Брунисента слушала проистекающую на нее книжную мудрость, думая о том, как сделаться идеальной женой рыцаря или хотя бы походить на идеал жены, описанный в книге, идеал жены горожанина:

«Жена должна заботиться о муже, чтобы тот не покинул ее, – с выражением читал юный паж, – мужчина должен заниматься делом, забота же о доме – дело женщины».

Брунисента довольно кивнула, книжная мудрость подтверждала ее представление о счастливой жизни.

«Муж не побоится ни снега, ни дождя, ни града, если знает, что вернется в уютный дом, где его разуют у натопленного камина, омоют ноги, дадут новые штаны и башмаки», – Этьен вопросительно поднял брови. Брунисента тоже не могла уразуметь некоторых слов. С какой это стати, например, ей самой мыть ноги мужа, когда это может сделать служанка?

Этьен же печалился, что у него, хоть он и дворянин, всего одна-единственная пара штанов и один камзол, так что, если он даже вымокнет до нитки, ему придется сушить весь свой гардероб на себе, стуча зубами у камина.

«Хорошо накормят, хорошо напоят, хорошо обслужат. Обойдутся с ним по-хозяйски, уложат на чистое белье, наденут чистый колпак, хорошо укроют добрыми мехами», – тут они оба были согласны. Добрые меха кого угодно сделают веселым и счастливым. Что же касается колпака, то это, смотря на чей вкус. Жак, например, никаких колпаков отродясь не носил и носить не собирался.

«Три вещи гонят хорошего человека из его жилища: закрытый дом, дымный камин, сварливая жена. Следите, чтобы зимой в камине был хороший огонь без дыма, уложите мужа меж ваших грудей, хорошо укройте, и вы его обворожите. Летом же старайтесь, чтобы ни в вашей комнате, ни в вашей постели не было блох. От них можно избавиться шестью способами…».

Насчет очага Брунисента не волновалась, в Лявро с печными трубами все было в порядке. Что же касается грудей, между которых автор рекомендовал уложить мужа, то это ведь не каждой может подойти. У нее, у Брунисенты, например, груди большие и сочные, меж них отчего же не положить голову красавчику Жаку, а вот у Анны груди поменьше. Так что же, ей теперь не быть хорошей женой?

Разобидевшись за подругу, Брунисента на целую неделю отказалась от чтения мудрой книги, но потом снова взялась за постижение основ семейного счастья.

Оруженосец Жака

Занимаясь по хозяйству, а точнее прогуливаясь как-то по саду, держа под руку жену одного рыцаря, прибывшего для разговора с мужем, сквозь заросли цветущего шиповника Брунисента увидела Анну, беседующую с показавшимся Брунисенте знакомым молодым человеком.

Когда дамы подошли ближе, парочка заметила их, и молодой человек вдруг с проворством зайца сиганул в сторону пересохшего пруда, спрятавшись там. Тем не менее Брунисента сумела опознать в нем Алана – оруженосца мужа. Удивленная таким его поведением, она решилась расспросить обо всем Анну, но та отшучивалась и переводила разговор на другую тему.

Это было еще более подозрительно, потому что прежде Анна всегда честно делилась с подругой всем, что у нее на душе, и уж не стала бы скрывать встречу с оруженосцем, если бы это не было важным для нее.

Поразмыслив немного, Брунисента пришла к выводу, что Анна наконец-то позабыла Жиля и влюбилась в Алана. Что было очень приятным, потому как где маршал де Рэ, а где никому не известная и не особенно богатая девица Анна ле Феррон? Небо и земля.

Тем же вечером осторожно она выспросила у мужа о состоянии Алана и узнала, что тот происходит из очень хорошего рода, кроме того, его отец весьма богат, так что когда старика не станет, Алан может рассчитывать на более чем приличное наследство. Ободренная полученными сведениями Брунисента по секрету рассказала Жаку о том, что видела в саду, предположив, между прочим, что будет обидно, если столь выгодный и красивый жених не достанется Анне.

Выслушав супругу, Жак призадумался, но тут же развеселился, сказав, что лучшего жениха действительно невозможно пожелать, и пообещал лично поговорить и с Аланом и с Анной и уладить это дело. Ласково попрощавшись с супругой, он вышел из ее комнаты, оставив Брунисенту в радужных мечтах о предстоящей свадьбе.

Думая, что муж сразу же пошел к Анне, чтобы узнать ее мнение об Алане, Брунисента ждала, что подруга сразу же явится к ней, но Анна была занята своими делами. И о свадьбе больше никто не говорил.

На следующий день, обходя свое обширное хозяйство и раздавая поручения и приказы, Брунисента с удивлением обнаружила, что куда-то пропал оруженосец Алан. Отправив на поиски кухонного мальчишку, она закончила обычный обход, попросив другого оруженосца Жака Себастьяна в отсутствие Алана почистить латы и проверить, в порядке ли бомбарда.

Вечером Анна ходила как в воду опущенная, стараясь не попадаться на пути Жака и объясняя свое поведение головной болью. Алана не было ни вечером за ужином, ни ночью, когда стража закрывала ворота.

Встревоженная Брунисента спросила об оруженосце мужа, но тот только пожал плечами, сказав, что проклятый мальчишка исчез, по всей видимости, ночью сел на коня и, забрав все свои вещи и не спросив разрешения, покинул замок.

На вопрос, знает ли Анна что-нибудь об Алане, она также сказала, что это ей неизвестно, и поспешила уйти. Позже наедине с Брунисентой она призналась, что прошлым вечером Алан был в ее комнате. И она убедила его отправиться к де Рэ, поскольку ее оруженосец Гуго так и сгинул, отправившись на разведку в Лявро. Так что впору было гадать, к какой шайке он попал в руки и где теперь была его могилка. Если, конечно, вольные лучники были настолько добры и милосердны, что, убив своего пленника, похоронили его. Утром юноша должен был прийти к ней и получить письмо для маршала. Но Анна напрасно прождала его с рассвета до самого обеда. Алан как в воду канул.

– Странное дело… – Брунисента была несколько разочарована, услышав, что Анна опять думает о Жиле. – Когда, говоришь, ты встречалась с оруженосцем?

– В своей комнате, когда уже стемнело, – Анна казалась раздосадованной нелепым поведением юноши. – Надо же было сначала пообещать, а затем сбежать без каких-либо объяснений.

– Вы встречались в твоей комнате. Не страшно? Тебя ведь могли заметить и подумать бог весть что! – Брунисенте вдруг сделалось боязно оттого, что кто-нибудь из гостей или слуг мог увидеть, как ночной порой, когда все ворота на запоре, юноша оруженосец тайком покидает комнату незамужней сестры хозяина замка! – Будь осторожнее, дорогая, – Брунисента затравленно смотрела на подругу. – Это не война. Твое поведение может повредить репутации твоего брата, моего мужа и…

– Да будет тебе, Бруня! – Анна рассердилась. – Ничего такого мы не думали. Просто я отдала распоряжение одному из слуг.

– Из слуг твоего брата, – уточнила Брунисента. – Для тебя он не слуга. Ты уверена, что вас никто не видел?

– Жак проходил мимо окон как раз тогда, когда от меня вышел Алан, – Анна вздохнула. – Но я не видела, чтобы они встретились. Думаю, оруженосец спрятался за дверью или за деревом и дождался, когда Жак пройдет мимо.

Брунисента сама не могла объяснить, что же такого странного в этом вроде бы пустячном деле.

Распрощавшись с Анной и пожелав ей приятных снов, Брунисента зашла на конюшню проведать свою недавно подаренную Жаком серую кобылку со звездой во лбу. Все кони, кроме одного, того, на котором, скорее всего, и умчался невесть куда Алан, были в своих стойлах. Брунисента прошлась по конюшне, рассматривая темные силуэты лошадей, и вернулась в замок.

«Странное дело», – повторила она про себя, поднимаясь в их с мужем спальню. Жака не было, но Брунисента прекрасно понимала, что муж играет в карты с друзьями и печалиться из-за этого не следует. «Странное дело», – снова сказала она себе и только тут поняла, в чем странность. Анна сказала, что Алан был у нее, когда начало темнеть, а значит, он был у нее, когда были закрыты ворота. Из замка можно выехать на коне или выбраться через подземный ход, через который еще недавно проник сам Жак, спасая подруг. Но в подземный ход не может пролезть лошадь. В то время как муж утверждал, что Алан покинул замок, сев на своего коня и прихватив вещи. Мог ли Алан уехать из замка утром, когда стражники открывали ворота? Нет. Потому что его поджидала Анна, которая бы услышала стук копыт и выглянула бы в окно, выходящее как раз на главные ворота. Вывод: Алан не мог покинуть замок. Но тогда где же он?

Не зная, как реагировать на все эти странности, Брунисента попросила служанку принести из ее комнаты подсвечник в виде ветки дерева и зажгла свечу. Как обычно, она заглянула в кухню, проверив, все ли как следует убрано на ночь, после чего прогулялась до оружейной, рассчитывая найти там следы Алана, но ничего не обнаружила, хотя она и сама бы не могла объяснить, что именно ищет. Мальчишка как в воду канул.

Теперь можно было ложиться спать, но сначала Брунисента решила зайти в трапезный зал, где Жак развлекал своих гостей карточной игрой. Очень странно, но только тут она заметила, какая вокруг тишина. Тишина, когда в замке полно гостей, когда из трапезного зала должны доноситься песни и заздравные тосты, лай собак и пьяные голоса.

Впрочем, совсем недавно, буквально когда Брунисента заходила в конюшню и после, когда она входила в замок, все эти звуки доносились до нее. Если муж с приятелями до сих пор пируют в зале, почему же на кухне нет ни одного человека?

Неужели Жак разогнал сотрапезников и, вернувшись к себе, не застал там жены?!

Брунисента поспешно подобрала подол платья и уже поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда до нее донесся полный боли и отчаяния крик. Потом еще один, тише, потом крики начали сменяться со стонами, перемешиваясь с ними и сливаясь в какой-то страшный предсмертный вой. Она затаила дыхание, порывисто крестясь и стараясь не производить шума. Стон в ночи мог обозначать все что угодно. На замок могли напасть враги. Стражники могли поубивать друг дружку из-за смазливой служанки или выигрыша в кости. Наконец, в замке могло завестись привидение. Последнее казалось наиболее ужасным.

Брунисента постояла еще немножко на лестнице и, не услышав больше никаких звуков, оглядываясь и читая молитвы, поднялась наверх.

Мужа еще не было, она хотела позвать к себе служанку, чтобы было не так страшно, но потом передумала. Тоже мне, веселое занятие с прислугой болтать! Поэтому она вновь взяла подсвечник и отправилась к Анне. Та не спала, хотя и свечи не зажигала, сидела на разобранной постели, опираясь на стену. Мечтала о чем-то.

– К тебе можно? – Брунисента прикрыла ладонью пламя свечи, боясь, что свет как-нибудь помешает подруге.

– Входи, – Анна подвинулась на край постели, давая место.

Брунисента поставила на стол свечу и легла к Анне. Какое-то время обе молчали.

– Я слышала ужасный крик, – сказала Брунисента. При одном воспоминании о пережитом ужасе ее начал бить озноб, по спине поползли мурашки.

– Ты тоже? Странно, а я-то думала, что мне это приснилось.

– И Жака, как на грех, ни в трапезном зале, ни в спальне, ни в оружейной нет. Нужно было поискать как следует, да боязно, – призналась Брунисента. – Не иначе как в нашем замке поселилось привидение.

– Брр… – Анна брезгливо повела плечами. – Этого еще не доставало.

– Ты когда-нибудь видела привидение? – Брунисента прижалась плечом к плечу Анны, невольно ища в ней защиты.

– Нет. А ты?

– Никогда. Крестьянки из деревни говорили, будто бы в нашем лесу на поляне по ночам раньше видели маленьких фей, но феи не привидения. Они милые и безвредные. Нянька много историй знала про фей. А я так видела только маленькие огонечки, которые кружились в темноте, точно рой звезд, – Брунисента была рада перевести разговор на менее страшную тему.

– Жанна рассказывала о феях, – Анна потянулась, поправила начавшие отрастать волосы. – Недалеко от ее родной деревни Домреми жили феи. Там было особое, волшебное дерево, которое все так и называли – Дерево Фей или Прекрасный май. В четвертое воскресенье великого поста под этим деревом собирались молодые люди и девушки, для того чтобы плести венки из цветов, часть из которых с песнями и танцами вешали на волшебное дерево, а часть относили в церковь, украшать статую Девы Марии. Наш капеллан говорил, что негоже вешать цветы, собранные на поляне, где танцуют феи и справляют свои обряды язычники, на статую Богоматери, а Жанна, наоборот, считала, что Дерево Фей в Домреми все так любили, что их любовь сделала цветы, травы и даже воздух в том месте священным. А что может быть более приятным Господу, если не эта любовь?!

Недалеко от волшебного дерева находился целебный источник, куда приходили пить воду страдающие лихорадкой люди. Брат Жанны Пьер рассказывал, что после того, как до деревни начали доходить радостные вести о победе Жанны, ее начали называть Святой Жанной, так что теперь и источник носит имя Жанны. А Дерево Фей – деревом Жанны. Все родившиеся девочки – Жанны, Жанны Орлеанские, Жанны-Орлеан-Пуатье, – она тихо рассмеялась.

– Не смейся. Пока Дева в плену, мы не имеем права смеяться и быть счастливыми. Ведь она… – Брунисента хотела продолжить, но в это время за дверью послышались тяжелые шаги Жака. Поэтому Брунисента поспешно распрощалась с подругой и, прихватив свечу, выскочила навстречу мужу.

Узник Лявро

В ту ночь Жак был весел и пьян. Он помог раздеться жене и, уложив ее на постель, принес по бокалу сладкого вина, которое они с удовольствием и выпили вместе. Это вино, особенно почитаемое женщинами, обычно не подавалось в мужских компаниях, а так как в замке редко принимали дам, Жак предпочитал держать запас сладкого каркассонского в собственной спальне для жены и сестры.

Выпив и немного придя в себя после пережитых ужасов, Брунисента успокоилась и даже немного развеселилась, ласкаясь к мужу и весело щебеча милые глупости и называя его ласковыми именами.

Разомкнув объятия, они лежали довольные и счастливые. Брунисента совсем не хотела спать, она думала о том времени, когда Господь наградит их с Жаком первенцем, представляя, как она, такая красивая и желанная, сообщит мужу о своей беременности и как при этом он будет счастлив.

Брунисента почти уснула, когда сон ее прервал доносившийся откуда-то снизу, точно из самой преисподней, стон.

Она села на постели, охваченная внезапным ужасом. Жак тоже проснулся.

– Что это? – Брунисента тряслась от страха.

– Ничего. Спи, – Жак отвернулся, подложив руку под голову.

– Что если в замке завелось привидение? Может быть, твои предки замуровали в подвале какого-нибудь несчастного узника, и теперь его душа взывает к отмщению!

– Глупости, – Жак попытался закрыться с головой. – Никто из моих предков не стал бы осквернять собственный дом!

– Но ты ведь тоже слышал! И это уже не в первый раз.

– В подвале находится разбойник, головорез из бургундской банды, которого мои ребята поймали вчера. Я велел допросить его до утра, чтобы, когда проснусь, вздернуть мерзавца на башне или отослать в Вокулер к Роберу де Бодрикуру, если выяснится, что разбойник более виноват перед ним. В конце концов, лишняя монета за поимку преступника никогда не помешает.

Новый крик прервал объяснения мужа.

– Не ожидал, что он будет так орать.

Жак сел на постели и, отерев ладонями лицо, встал и, как был, в одной рубахе вышел из комнаты. Брунисента услышала, как Жак забарабанил в дверь своего телохранителя, тот открыл, после чего мужчины некоторое время о чем-то разговаривали. Вскоре Жак вернулся и лег рядом с женой.

– Я велел Симонену спуститься в подвал и передать ребятам, чтобы они заканчивали на сегодня с пытками. Так что можешь спокойно спать.

Он привлек к себе жену и вскоре уже спал, тихо похрапывая. Брунисента лежала, боясь побеспокоить Жака. Сон не шел.

«Какой такой разбойник в подвале замка? – недоумевала она. Обычно весть о том, что Жак или его люди изловили разбойника, разносилась по всем окрестным землям как величайшая радость. Люди высыпали из своих домов, дети кидались комьями грязи в разбойничью рожу, женщины старались вцепиться ему в волосы, собаки лаяли, мужчины обсуждали пленника. Жак мог даже в качестве особой милости оставить головореза, закованного в колодки, на потеху черни, с тем чтобы те могли выместить на нем свои обиды. Народищу при этом собиралось, что в базарный день. Пели, плясали, кидались в пленника гнилыми овощами, оскорбляли, каждый на свой лад, на ходу сочиняя смешные куплеты или переделывая сообразно случаю известные песни. Если удавалось поймать насильника, проходящие мимо женщины старались плюнуть ему в лицо, самые смелые задирали подол, предлагая скованному по рукам и ногам разбойнику овладеть ими. Весело было.

Почему же на этот раз Жак не похвастался поимкой разбойника перед своими людьми? Если это был незначительный, рядовой грабитель – его можно было вообще отдать на растерзание скучавшим без праздника крестьянам. Но если это был главарь банды – почему Жак не повез его сразу же в Вокулер, где можно получить вознаграждение, или не послал гонца в его лагерь, где можно было обменять живопыру на богатый выкуп. К чему эти ночные пытки? Для чего нужна такая секретность?

Брунисенте не спалось, да и как тут заснешь, когда в замке творится нечто несусветное: сначала через запертые ворота исчез Алан со своим конем и вещами, а потом откуда ни возьмись появился таинственный разбойник.

И тут Брунисенте сделалось плохо. Она поднялась и, стараясь не разбудить мужа, быстро встала, подняла со стола подсвечник, в котором еще остался огарок, и, завернувшись в накидку, тихо, на цыпочках выбралась из комнаты и пробралась к Анне. Сердце ее при этом было готово выскочить из груди, так что Брунисенте казалось, что его громкий стук в состоянии перебудить стражу. Анна была на ногах. Поверх ночной рубахи на ней была надета золотистая епанча, которую она, подражая Деве, обычно надевала поверх лат.

– Ты слышала новые крики? – задыхаясь от волнения, спросила она.

Брунисента кивнула, не в силах произнести вслух то, о чем уже давно догадалась.

– Я хочу добраться до подвала и выяснить, кого там держат, – Анна взяла у Брунисенты свечу и, не глядя на подругу, пошла вперед, освещая путь. Их тени поднимались до самого потолка, вытягиваясь и зловеще изменяясь с каждым шагом, точно вслед за ними шли черные призраки ночи. – Симонен сказал, что они допрашивают в подвале какого-то узника. Не успокоюсь, пока сама не узнаю, кто он.

Они спустились по лестнице и достигли ведущего в подземную тюрьму коридора.

– Здесь, наверное, должна быть охрана, – предположила Брунисента.

– Должна, значит будет. Хотя зачем? Стражники нужны у ворот и на постах, с которых можно видеть, что делается вокруг замка. Когда нас судили, охрана стояла возле комнат приехавших вельмож из Вокулера. А преступников чего стеречь, там решетки, разломить которые под силу одному только дьяволу.

– А что если там дьявол? – чуть не падая от страха, прошептала Брунисента.

– Дьяволу наша стража – раз плюнуть. А раз так, то опять же, какой смысл пост ставить?

Крадучись они прошли по коридору, где снова никого не оказалось, точно замок вымер или обитатели его вдруг каким-то таинственным образом исчезли. В подвале Анна ориентировалась лучше, нежели Брунисента, которая сюда вообще никогда не спускалась. Поэтому она шла, бесстрашно – или это только казалось? – показывая дорогу.

Вдруг свеча в ее руках дрогнула, Анна вскрикнула и остановилась.

Брунисента замерла. Перед ними стояла клетка, прутья которой были в толщину руки Брунисенты, в самом углу прикованный цепями к стене лежал человек. То есть то, что еще совсем недавно было человеком. Красавчиком оруженосцем Аланом…

Брунисента не могла кричать, крик застрял в горле. Она опустилась на колени, борясь с рвотой, в то время как Анна подошла к решетке и тут же, точно только тут сообразила, что к чему, вернулась к Брунисенте.

– Быстрее отсюда! Жак не должен знать, что мы видела Алана, – трясясь всем телом, она обняла лишившуюся сил подругу и, поставив на пол подсвечник и подхватив Брунисенту под мышки, поволокла ее к выходу. Когда они добрались до лестницы, Брунисента рыдала чуть ли не в голос. Анна была вынуждена обнять ее, прижать голову подруги к своей груди, заглушая, таким образом, ее рыдания.

Вместе они поднялись по лестнице, поддерживая друг дружку.

– Я думаю, брат убил Алана либо потому что решил, что он мой любовник, либо понял, что я пишу маршалу, и пытался вызнать у оруженосца смысл поручения. В любом случае мне лучше потихоньку покинуть замок.

Брунисента погладила мокрую от слез епанчу Анны. Ее ноги давно уже озябли на каменном полу, но она не решалась оставить подругу, с которой, быть может, больше никогда не увидится.

– Ты твердо решила бежать? – только и сумела вымолвить Брунисента, чувствуя, как горячие слезы вновь потекли по ее лицу.

– Я говорила с рыцарями, приезжающими в замок вместе с Жаком, все они уверены, что Карл не заплатит выкупа, а это значит, брат постарается сделать так, чтобы я исполнила свой долг. Он постоянно пишет Жилю, значит, тот знает, что я в замке и никуда отсюда не денусь. Так что в решающий час меня просто свяжут, посадят в карету и отвезут туда, где будет Дева, чтобы тайком поменять нас местами. Лявро хорошо укрепленный замок, здесь всегда полно стражи, а Жак еще и привез с собой рыцарей, так что не отчий это дом, а тюрьма, моя тюрьма, Брунюшка. Тюрьма, из которой мне одна дорога – на костер. Иди к мужу и постарайся, чтобы он ни о чем не догадался, я же кину в походный мешок кое-какие вещи и постараюсь пролезть через секретный ход.

Они обнялись. Дойдя до дверей супружеской спальни, Брунисента обернулась и увидела, что дверь в комнату Анны приоткрыта. Оттуда лился мягкий серебряный свет луны. Сама же Анна не сдвинулась с места, провожая глазами подругу.

Брунисента тихо открыла дверь и, сбросив с себя накидку, притулилась рядом с Жаком. Он обнял ее во сне, бормоча, что она очень холодная.

– Я ненадолго выходила, – объяснила она, содрогаясь под прикосновениями мужа. Перед глазами ее стояло обезображенное пытками лицо Алана.

О том, как птички попали в клетку

Утро началось с того, что кто-то громко постучал в спальню Брунисенты и Жака. Проснувшись, рыцарь первым делом схватился за меч, но тот не понадобился, в дверях стоял его телохранитель Симонен, в руках которого был бронзовый подсвечник в виде ветви дерева. Брунисента сразу же узнала свой подсвечник, тот самый, который прежде стоял в их с мужем комнате и который она забыла в темнице. Брунисента затаилась под одеялом, ожидая немедленной расправы и сверля глазами спину мужа.

От возбуждения, страха или от того, что мужчины разговаривали очень тихо, Брунисента не разобрала слов, но одного красноречивого взгляда, брошенного на нее мужем, было достаточно, чтобы молодая женщина поняла: пощады не будет.

Как только за Симоненом закрылась дверь, Брунисента, не дожидаясь вопросов, с ревом повалилась к ногам мужа, цепляясь за них и плача.

Одним рывком Жак поставил ее на ноги и тут же свалил звонкой пощечиной. Никогда прежде ни один человек не смел ударить ее. Брунисента повалилась на кровать, захлебываясь стыдом и гневом.

Хотелось наброситься на Жака и бить его что есть силы. Хотелось вцепиться ему в горло или наговорить дерзостей, но Брунисента понимала, что подобным поведением она лишь уронит свою честь, честь женщины рыцарского рода, честь своего отца, достойного Гийома ля Жюмельера и честь своего мужа.

Жак сгреб в кучу свои вещи и, избегая смотреть в глаза жены, вышел из комнаты, звеня связкой ключей. Вскоре Брунисента услышала, как лязгнул дверной замок, и, уткнувшись в подушку, завыла.

Анна была схвачена перед рассветом при попытке выбраться через секретный ход. Не помогло и наличие ключа от потайной дверцы. С другой стороны стены, там, где в кустарнике ракиты на поверхность земли выходил лаз, стоял часовой.

Так что, едва только голова Анны высунулась из дыры, у ее горла оказалось лезвие короткого меча. Тихо и без лишнего сопротивления она была водворена обратно в замок. Обезоруженная, связанная по рукам и ногам, так, словно Жак или его рыцари боялись ее, Анна дожидалась разговора, сидя на соломе в одной из подвальных комнат, куда ее доставили.

Жак появился в сопровождении телохранителя, велел принести ему бумагу и чернила, после чего, делая вид, что не замечает присутствия сестры, составил послание, которое тут же унес от него мальчик, недавно взятый на должность посла.

«Маршалу Жилю де Рэ», – услышала Анна.

– Вы нашли все-таки способ поменять нас с Жанной местами? – Анна выпрямилась, насколько это позволяли веревки. – Вы отдадите меня Иоанну Бургундскому или сразу же передадите англичанам?

– Тебя вот забыли спросить, – Жак взялся за другую бумагу, и Анне только оставалось догадываться, кому на этот раз писал ее мучитель.

– Ничего у тебя не выйдет! – закричала она, кидая злобные взгляды на безмятежного с виду брата. – Там тоже не дураки, думаешь, тюремщики не распознают подмены? Черта с два!

– С тюремщиками и судьями все как раз просто. Им заплатят, – доброжелательно парировал Жак, покусывая гусиное перо и глядя в потолок, точно там, среди копоти и плесени, могла появиться его неприхотливая муза.

– Но народ?! Они еще помнят Жанну, а я совсем не такая, как она. Жанна выше меня на целую голову! Что, думаешь, никто не заметит, что Дева в тюрьме малость усохла? У нее черные волосы, а у меня каштановые! Опять несоответствие. Она…

– По большей части Деву видели на коне, сама знаешь, как трудно определить рост у всадника. Бывает, думаешь, что рыцарь высок и статен, а как спешится, так сущий карла. На голову можно надеть капюшон.

– А как быть со шрамами? – не отставала Анна. Веревки впились в ее тело, но она старалась не замечать боли. – Все знают, что Жанна была несколько раз ранена!

– Что же с того, ты тоже была ранена.

– Но есть же люди, которые были с ней, когда она получала ранения. Жив лекарь, который лечил ее. А как говорится, в мире нет двух одинаковых шрамов! Ты проиграл! – она нервно расхохоталась.

– Шрамы можно сделать, – Жак ласково улыбнулся сестре. – Причем нанести их может тот самый лекарь, который лечил Жанну, так что они окажутся там, где нужно.

– Но они же будут свежими, – Анна почувствовала, что ей делается дурно, серый туман заволакивал комнату.

– Есть немало эликсиров, способствующих быстрейшему заживлению ран. Но можешь радоваться, я не стану тебя резать. Это и не нужно. Наш король не собирается, похоже, платить за Жанну, а значит, Иоанн Бургундский продаст ее англичанам, и те приговорят ее к сожжению, как они это не раз и обещали. Костер спрячет любые следы, не так ли?..

– Но я не хочу умирать! Я не собираюсь умирать! Я сразу скажу, что я не Жанна, что я…

Закончив очередное послание, Жак помахал им в воздухе, чтобы подсохли чернила, после чего вручил его подошедшему на зов пажу в бордовой курточке.

– Срочно доставить сьеру Рене Анжуйскому, – Жак подошел к Анне и, вытащив из голенища нож, разрезал веревки. – Ты еще носишь то кольцо? – спросил он, наблюдая за тем, как сестра растирает руку.

– Кольцо с восьмиконечной звездой? – Анна сама удивилась своему вдруг откуда-то появившемуся спокойствию и безразличию. Это было тамплиерское кольцо, одно из тех, что вручал в свое время Рене Анжуйский рыцарям только что образованного для защиты миссии Девы ордена Верности.

– Ношу иногда, а что?

– Жиль говорил, что носит это кольцо так, словно оно обручальное.

Анна вздрогнула, но вовремя взяла себя в руки.

– Не одна я ношу такое кольцо. Оно было у Рене Анжуйского и Дюнуа бастарда Орлеанского, да и мало ли у кого еще. Это знак… – только тут она разглядела на столе подсвечник в виде ветки дерева.

– Он носит это кольцо как знак верности одной даме. Он говорил, что по древнему обычаю, у каждого рыцаря должна быть дама. Дама сердца. Дама, которую он любит всей душой. Многие считают, что Жиль влюблен в Деву.

– Немудрено. В нее все влюблены, – Жанна отвернулась от брата, чтобы скрыть охватившее ее волнение.

– Но Дева не может ответить своему рыцарю, если у нее имеется таковой, взаимностью. В то время как другая, не связанная клятвой безбрачия женщина может быть дамой маршала, его тайной супругой…

– Маршал не монах. У него всегда есть кто-то, – уклончиво ответила Анна.

– Но он говорил об одной-единственной женщине, ради которой он может поступиться всем на свете, даже свободой, сделав ее своей обожаемой женой. Госпожой де Лаваль де Рэ.

– Что ты хочешь от меня, Жак? – Анна не могла постичь странной игры брата, но одновременно с тем его слова звучали словно музыка, а в рассуждениях о Жиле начала мерещиться некая надежда.

– Я хочу сказать, что никто не собирается сжигать тебя на костре. Даже если Жанну передадут в руки англичан. Извини за злую шутку. Просто мне доложили, что ночью вы с моей женой были в темнице, а утром ты попыталась бежать из Лявро. Вот я и решил припугнуть тебя как следует.

– Ты убил Алана, – Анна хотела заплакать, но не сумела выдавить из себя ни единой слезинки.

– Да. Потому что увидел, как он поздно ночью выходил из твоей комнаты, а ведь сьер Жиль посвятил меня в тайну вашей с ним любви. И я должен был сберечь тебя для него.

У Анны закружилась голова, и она была принуждена облокотиться о стену.

– Шутка ли, маршал Франции желает жениться на моей сестре и тем самым покрыть ее позор. В то время как моя сестра спит с моим же оруженосцем!

– Но я никогда не спала с Аланом! Клянусь Богом, у меня вообще не было других мужчин, кроме Жиля!

В запале Анна не заметила, как после ее признания на лице Жака мелькнула победная улыбка, которую он тут же скрыл.

– Я хотела передать с Аланом письмо для Жиля. Только письмо и ничего больше.

– Мне хочется верить тебе, Анна, – Жак задумался. – Но твой побег!..

– Я бежала, потому что, увидев, что ты сделал со своим оруженосцем, решила, что ты хочешь убить и меня. Что ты хочешь поменять меня местами с Жанной. Чтобы герцог передал меня англичанам и чтобы я погибла на костре, а она осталась жива! Ведь ты получил рыцарское посвящение ордена Верности, ты клялся в верности Жанне, в верности Франции…

– Хочешь, расскажу наш с Жилем план? Мы устраиваем побег Жанны из люксембургской тюрьмы, или где ее там держат. В то же время де Рэ собирает отряд и отправляется осаждать какую-нибудь из крепостей бургундцев, что отвлекает внимание герцога. Когда под стенами твоей крепости появятся стенобитные машины и лестницы, все внимание переключится на отражение внезапной атаки. До Жанны ли будет Иоанну Бургундскому? Мы же посадим Жанну в одну карету, тебя в другую и еще двух похожих на Жанну девушек в третью и четвертую. Четыре внешне похожие женщины в четырех похожих каретах уедут в разные стороны света, так что преследователи не будут знать, за какой из них гнаться. Как в старые добрые времена, когда были живы Кларенс и Беатрис. Вы разъедетесь на все четыре стороны и бог с вами. Потом, когда страсти немного улягутся, Жиль заберет тебя к себе.

– Откуда заберет? – не поняла Анна.

– Пока не могу ответить на этот вопрос с максимальной точностью. Вас увезут в разные стороны, значит, по вашим следам пойдут ищейки, кто-то спрячется в монастыре, кого-то удастся устроить в отдаленных провинциях Франции. В качестве временного убежища для одной из вас мы выбрали замок Лероз. Лотарингия спокойное местечко, не так ли?..

Думаю, что об этом тебе лучше всего расспросить самого господина де Лаваля. Для тебя он подберет что-нибудь такое, куда ему самому будет легче приезжать – богатое аббатство или один из его собственных замков. Признаться, сам он хотел, чтобы пока он отвлекает внимание, ты бы прямиком устремилась в Тиффорг в Бретани, который он особенно любит. Так что нашему отцу пришлось применить все свое красноречие, для того чтобы убедить маршала отказаться от столь сумасшедшей и опасной для тебя идеи. Ведь ребенку ясно, что после того, как исчезнет Дева, первым делом будут искать в замках рыцарей, принадлежащих к ее окружению.

– Наш отец жив? – Анна удивленно вытаращила на брата глаза. Все эти вдруг открывшиеся обстоятельства теперь теснились в голове, не давая ей сосредоточиться и решить, что из сказанного Жаком правда, а что наглая ложь.

– Жив, здоров и даже просил передать тебе письмо, – изящным движением Жак извлек из рукава сложенный в несколько раз лист бумаги и протянул его сестре. – Наш отец все-таки довольно серьезная фигура в партии Девы, поэтому он и руководит ее спасением.

Жак поднялся и, отряхнув солому, весело подал руку сестре.

– Пойдем отсюда – хоть мы с тобой в детстве постоянно играли в подземелье, на самом деле я терпеть не могу подвалов. Прочтешь в своей комнате, я же вынужден откланяться. Обещаю, что очень скоро приеду с твоим возлюбленным, так что готовься к свадьбе. Скоро я стану называть тебя Анна де Лаваль де Рэ и обращаться с тобой, как с одной из самых знатных дам королевства.

Он грациозно поклонился Анне и, предложив ей руку, как это принято при дворе, вывел ее из-под мрачных сводов подземелья.

В тот же день Брунисента также обрела свободу. Но свободу внутри самого замка. С отъездом хозяина в Лявро была выставлена утроенная стража, в том числе и на этажах, так что где бы ни находились дамы, рядом с ними несли свой пост рыцари, друзья Жака. Вежливые и обходительные, они были готовы хоть целый день напролет петь страстные песни, рассказывать забавные истории, играть в разные, даже самые глупые игры. В общем, делать все что угодно, только не оставлять своих пленниц в одиночестве.

Ночью в их комнате, которую они снова, как во время судебного разбирательства, занимали вместе, кроме них спали еще две служанки. В общем, их клетка была искусно вызолочена и снабжена диковинными узорами, так что для постороннего взгляда она могла показаться сущим раем, но на самом деле являлась тюрьмой.

Эта мысль была очевидна не только заранее оплакивающей свою участь Анне, но и жизнерадостной и всегда старающейся видеть крупицы добра и света в самых безвыходных ситуациях Брунисенте.

Узницы замка Лявро

– Почему нам нельзя гулять за пределами замка? – спрашивала Анна.

– Потому что вокруг полно разбойных банд и отпущенных по домам солдат, – отвечали ей рыцари. – Мы поклялись вашему брату заботиться о вас.

– Почему я не могу написать письма моим друзьям?

– Потому что скоро вы станете госпожой де Лаваль, и сьер Жак не хочет, чтобы у кого-нибудь из недоброжелателей был повод распускать грязные слухи.

– Почему я не могу послать весточку своему жениху?

– А вы думаете, хорошо еще до свадьбы демонстрировать своему будущему мужу неповиновение воле старшего брата? Захочет ли он брать вас в жены, если вы сами предупредите его о том, что не станете ему покорной женой, как не были покорной дочерью и сестрой?

– Не к свадьбе меня готовят, к похоронам. Припомнишь, милая Бруня, когда повезут косточки мои на кладбище. Вспомнишь, как я плакала и молила отпустить меня.

Брунисента старалась утешить Анну, но та была неумолима, каждый раз, выходя на прогулку, она зажимала уши, чтобы не слышать шагов сопровождавших ее тюремщиков. Каждую ночь она видела во сне незнакомую ей площадь с двумя помостами. Один, большой, для суда и второй, поменьше, для нее, одетого в красное палача и то, как он приближается к ней с зажженным факелом в руках.

Она боялась и не хотела умирать. Судьба сыграла с ней злую шутку, и вот любимый и такой безопасный Лявро обернулся самой крепкой в мире тюрьмой, из которого, а это она знала даже лучше охранявших ее воинов, было не выбраться.

Как часто в детстве Анна и Жак играли в этом самом замке в короля Англии Генриха Второго и его неверную супругу Элеонору. Генрих запирал Элеонору в высокой башне, и она не могла выбраться оттуда. Тогда Анне нравилось изображать из себя плененную, опасную и такую прекрасную королеву Элеонору, отравившую любовницу мужа и настроившую его детей подняться против отца и занять его трон. Теперь игра превратилась в реальность.

Однажды, возвращаясь вечером в свою комнату в компании рыцаря Жордана ля Трура, который куртуазно провожал ее после вечерней прогулки, Брунисента услышала короткий вскрик и стон, исходящие из их общей с Анной комнаты. Переглянувшись со своим спутником, они бросились вперед и, распахнув незапертую дверь, застали скорчившуюся у стола Анну.

– Что случилось? – подскочила к подруге Брунисента.

– Ничего, – Анна прижимала к груди руку, лицо ее было искажено болью и страхом, глаза сверкали, как у безумной.

– Покажите, – сьер Жордан медленно приблизился к девушке, бережно взял ее руку и поднес к свету. На ладони краснел ожог.

Не говоря ни слова, ля Трур помог Анне сесть на постель, после чего крикнул, чтобы позвали служанок и лекаря.

– Я хотела попробовать, как это, гореть… – плечи Анны беззвучно тряслись. По лицу текли слезы бессилия и стыда. – Я не хочу умирать! Или хотя бы не так, не в огне!

Через неделю после отъезда Жака в замок наведались монахини из находившегося по соседству монастыря Святой Терезы, которые пришли снять с Анны мерки для свадебного платья.

– Вот видишь, глупая, это свадьба, свадьба, а не то, что ты вообразила себе! Ты выходишь замуж, Анна! Замуж за любимого мужчину! – обняла ее за плечи Брунисента.

– То не свадебное платье шьют мне, а саван, – Анна позволила снять с себя мерки, после чего сестры удалились, пообещав управиться как можно быстрее.

По словам одной из них, за это платье монастырь запросил у сьера ле Феррона теленка или двух овечек, которые были необходимы святым сестрам в хозяйстве. Жак же торговался с настоятельницей, убеждая ее в непомерности цены на платье, которое можно будет надевать лишь по большим праздникам. А какие нынче праздники? Война! В результате сторговались на трех пленных французов, которых друзья Жака привезли с полей сражений в качестве воинской добычи и которых они уступили ему по дешевке.

Взяв в руку перо и бумагу, Брунисента пристроилась за изящным игорным столиком в их с Анной комнате и начала выводить на бумаге колонки цифр. Как хозяйка замка, Бруня старалась вникать во все хозяйственные дела, не докучая ненужными заботами мужу. Даже при беглом рассмотрении сделки выходило, что Жак выиграл в этом споре с настоятельницей. Так как теленок, которого просил монастырь, стоил 30 франков, овца 16. То есть, если бы Жак согласился отдать монастырю двух овец, это бы означало, что он переплатил 2 франка. А отдав не двух овец, а трех пленных французов по 8 франков за человека, он экономил 6 франков!

Но что в этой истории было самым замечательным, так это именно то, что в дело пошли бесполезные французские солдаты, имевшие глупость служить под знаменами бургундцев или англичан и попавшие в плен к людям маршала де Рэ. Ведь, положа руку на сердце, кому сейчас нужны французские пленные, да еще и низкого ранга? Командирам легче набрать новых солдат, чем выкупать этих. Семьи их, как правило, крестьянские, которые с голодухи разве что не щиплют траву на полях, куда им выкупать своих ребят.

Другое дело пленные дворяне, еще лучше рыцари или особы королевской крови. За принца можно было разжиться 10 000 золотых экю. А это более чем приличное состояние.

Особы же королевской крови – совсем другое дело.

Хорошо также иметь пленными англичан, вот кто имеет хорошую цену. Можно привезти домой несколько пленных и потом жить припеваючи на деньги с выкупа.

У друзей Жака было несколько пленных французов, которых они уже намеревались убить, лишь бы не кормить и не тратиться на охрану, как вдруг подвалило такое выгодное дело, и они по-рыцарски, не торгуясь, уступили пленных Жаку по 5 франков за штуку, о чем сами же и рассказали Брунисенте. Иными словами, свадебное платье Анны обошлось всего-то в 15 франков! А это вполовину меньше суммы, первоначально запрошенной настоятельницей!

Анна и паж

Появление в замке монахинь и вся предсвадебная суета заставили Брунисенту подумать о том, что ее свадьба, или точнее свадьбы, готовилась совершенно по-другому. В смятении она поняла, что никто в целом замке не готовит Анне приданого, а ведь Жак может вернуться в любую минуту и спросить за этот недочет с нее. Поэтому Брунисента взялась за дело со всей свойственной ей старательностью и рассудительностью, посадив служанок за шитье и вышивание.

Первое время она надеялась как-то привлечь к работе и Анну, но та предпочитала целый день валяться на постели в своей комнате или сидеть на башне и смотреть на дорогу.

За этим занятием однажды ее и застал паж Жака, юный Этьен Кастра из замка Лиль. Молодой человек кашлянул, стараясь привлечь внимание Анны, и когда та отвлеклась от своих мыслей, подошел к ней с поклоном и присел рядом.

– Простите, что потревожил вас, мадемуазель Анна, – он улыбнулся девушке, отмечая, что та бледна и лицо ее осунулось, а глаза горят, как у больных лихорадкой.

– Что вам угодно? Я же просила не беспокоить меня!

В нескольких шагах от них прямо у лестницы сидел один из приставленных к Анне рыцарей, перебирая струны на светлой лютне и насвистывая себе под нос.

– Простите еще раз, но, – он показал ей письменный прибор и стопку бумаги, – я мечтаю услышать о Жанне Деве. Сохранить, так сказать, для потомков ее образ, слова, ее дела…

– Разве в ставке маршала вы ничего не слышали о Деве? – Анна удивленно приподняла брови, но голос ее сделался мягче.

– Все, что я сумел узнать, и то, что рассказали мне знавшие Жанну, я уже записал, но это ничто по сравнению с тем, что можете рассказать мне вы, госпожа. Ведь вы – это почти что Жанна!

– Что за вздор! – Анна покраснела от гнева, зеленые глаза заблестели.

Паж невольно попятился от нее. Какое-то время они, не отрываясь, смотрели друг на друга, меряясь силой, наконец, юноша нашел в себе мужество заговорить первым.

– Я узнал о вашей тайне от господина Гийома ле Феррона. Он рассказал мне, что к чему, потому что я должен был скакать по вражеской территории с вестями к одному из ваших союзников. А так как сьер Гийом опасался, что я могу быть захвачен в плен, послание я должен был передать устно. Так я, не желая того, проник в ваши тайны и знаю, кто вы есть для Девы! – всю эту тираду паж произнес на одном дыхании, запыхавшись в конце. – Я подумал, – он молитвенно сложил руки, – что если уж сейчас Господь свел нас под одной крышей, может быть, вы могли бы рассказать мне о Жанне.

– Я подумаю, – Анна отвернулась от Этьена, благосклонно отпуская его прочь.

– Но, мадемуазель Анна, времени так мало… – захныкал паж.

– Да. Ты прав. Времени действительно мало. Ты признаешь это?! Ты можешь подтвердить мне сейчас, что мой брат замыслил убить меня?!

Приставленный к Анне рыцарь приподнялся и недовольно посмотрел на пажа, так что тот сжался под его взглядом.

– Убить? Ну, что за глупости! Скоро вы станете женой нашего боевого командира! Самого лучшего командира, конечно, после самой Девы! Вы станете самой богатой и влиятельной дамой во Франции и…

– Что ты хочешь, чтобы я рассказала тебе? – Анна сменила гнев на милость. – И что отдашь за эти сведения?

– Отдам? Да все что угодно! Жизнь отдам! Госпожа Анна, ведь я люблю вас с того дня, когда увидел впервые, вы для меня, как солнце и все светила вместе взятые.

– Если я прикажу тебе убить человека, убьешь?

– Убью, если это будет не господин Жак, не господин маршал и не члены королевской семьи, которым я поклялся служить верой и правдой.

– Клянись, – кошачьи глаза Анны сверкнули, лицо обрело румянец, глаза светились силой и боевым задором.

– Клянусь, – паж опустился на колени.

– Хорошо. С чего же мне начать? – Анна бросила недобрый взгляд на стража и потом, подойдя к самому краю, глянула вниз сквозь зубцы, плюнув на шлем проходящего внизу стражника. Не попала.

– Расскажите, как вы в первый раз встретились с Девой, – попросил Этьен, пристроившись на скамье рядом с Анной и обмакнув перо в чернильницу.

– Это было в январе 1429 года, не помню числа, в Нанси, на турнире, устроенном герцогом Лотарингским. Жанна тогда удивила всех, появившись на турнирном поле в броне и вызвав на бой достойнейших рыцарей. Тогда, еще до всех этих великолепных побед, до снятия осады с Орлеана и коронации Карла Седьмого, Жанна только начинала входить в моду, и все стремились с ней познакомиться. Тогда ее называли Дева из Вокулера, хотя это не верно, официально она является уроженкой деревни Домреми, в Вокулере же она добилась славы и почестей, убедив в своей миссии коменданта де Бодрекура. А он еще тот Фома неверующий.

– И как показалась вам Дева? – паж усердно записывал, то и дело поднимая на Анну полные восторга глаза.

– Нормально, – Анна пожала плечами. – Высокая, статная, как рыцарь, с короткой стрижкой, которую рыцари называют «под шлем», а крестьяне – «под горшок». Нормально.

– Но, позвольте, все говорят, что она не умела скакать верхом и управляться с копьем или мечом? – паж старался говорить почти шепотом, дабы не быть услышанным стражником. Анна видела, как трудно ему справиться с охватившим его волнением.

– Выходит, им видней, – Анна посмотрела в сторону Нанси, – я видела своими глазами, как ловко она управляется с копьем и как слушается ее норовистый конь. Другие могут говорить, что видели они.

– И вы сразу же поняли, что будете служить Деве? Это было ваше призвание? Голос сердца?!

– Мой отец всегда хотел, чтобы жена родила ему множество сыновей, а родились мы с Жаком. Жак первый, я вторая. Отец решил воспитывать меня, как воина. И я не возражала. Да и что могла я ему возразить! Он сказал, что я должна стать хорошим воином, чтобы защищать родину, и я старалась стать хорошим воином. Это нормально, когда дети воспитываются в послушании, даже если их родители делают странные вещи. Однажды, мне тогда было семнадцать лет, отец велел мне ехать с ним в Нанси, где я должна была предстать перед Жанной и поступить к ней на службу.

Он подвел меня к ней и, велев встать на колени, представил по всем правилам.

– И что сказала вам Жанна? – Этьен затаил дыхание. Мимо башен пролетели две вороны.

– Она сказала: «Боже! За что мне это?! Неужели недостаточно тех двух, что мне дали до этого? Почему ради того, чтобы я могла освободить Францию, нужно губить невинные жизни?». Она говорила о своих тел охранительницах, которые должны были служить ее живыми щитами. На что мой отец благоразумно ответил ей, что будет вдвойне хуже, если она, начав славное дело, вдруг падет от руки предателя или отравителя, оставив армию без духовной поддержки. Он-то наверняка знал, что никто так, как она, не умел вдохновлять людей, превращая их из бессловесного скота в героев.

– Скажите, как вы стали рыцарем ордена Верности? – произнеся это, Этьен Кастра инстинктивно прикрыл рукой глаза, опасаясь, как бы Анна не ударила его по лицу.

– Ты слишком много знаешь, милый паж, – она поежилась на ветру, кутаясь в свою шерстяную накидку. – Скажу только, что я не проходила никаких испытаний и не соблюдала тяжелых постов, о которых так любят рассказывать наши рыцари. То есть кроме тех, что предписывает нам соблюдать церковь. Я встала на колени перед алтарем, и рыцарь, имени которого я тебе не назову, дотронулся до моего плеча мечом, произнеся формулу посвящения, – Анна выпрямила спину и торжественно произнесла: – «Анна ле Феррон, посвящаю тебя в рыцари ордена Верности! Будь честной и благородной, защищай слабых и беззащитных, твори добро и справедливость. Отдай свою жизнь за дело Господа и ради счастья других людей. Живи, как заповедал нам Иисус. Аминь».

Она резко поднялась и, не поворачиваясь, пошла в сторону лестницы. Поджидавший ее рыцарь поднялся и, куртуазно подав ей руку, повел в темноту башни.

О том, как в аду проводился конкурс поэзии

В ту ночь Анна увидела перед собой врата ада, попыталась сбежать, но бежать было некуда, идущие за ней, точно конвойные, рыцари сомкнули ряды, выставив перед собой раскаленные щиты, прикоснуться к которым она боялась. Так и двигались они, щит к щиту, оттесняя Анну к проклятым воротам. А она пятилась, шаг за шагом приближаясь к гибели. На Анне было белое с синими и золотыми цветами неудобное платье, которое она не помнила, как надела.

Разглядывая платье, она не заметила, как рыцари подтолкнули ее вперед, она влетела в небольшую залу, которая подобно сковородке была окружена со всех сторон огнем.

– А мы тут стихи пишем, – ласково приветствовал ее лорд Распорядитель пыток. – Стихи сочиняем, тебя поджидаем.

– Себя поджигаем, – захихикала какая-то адова бабенка, отдаленно напоминающая Беатрис, вторую из погибших телохранительниц Девы.

– Тебе страшно, а ты не бойся. Огонь – в нем столько любви, отдайся демону огня, он полюбит тебя. Приголубит тебя, будет целовать в сахарные уста, обнимать. Смерть на костре – быстрая смерть, раз и на небе, два и в геенне. Но какая разница для того, кто побывал в костре. Ад – дело привычки и ничего больше, – лорд Распорядитель попытался погладить Анну, но она с ужасом вырвалась из его когтистых рук.

«Огонь! Огонь! Ты моя последняя любовь!» — пропела сидевшая на полу девушка, которую Анна не заметила вначале. Нежная, со светлыми волнистыми волосами, она сидела на краю огненной пропасти, точно крошечный заблудившийся эльф или фея из рассказов Жанны.

Анна посмотрела туда, в ревущее под ногами девушки пламя, и вдруг изумилась, как это красиво, как величественно, когда огонь является любовью и любовником в одном лице.

Девушка пела, а Анна смотрела в бушующее пламя, отогреваясь в его свете и словно одеваясь пламенем.

– У сожженных нет кожи, оттого мы все чувствуем тоньше, нежели обычные люди. Наше восприятие более остро, и мир горний открыт для нас, потому как куда же ему от нас скрыться, – пояснила эльфоподобная девушка. В ее глазах играло пламя.

«Огонь, огонь, поиграй со мной»! — донеслось со стороны ворот, где остались сопровождающие Анны, и тут же один из рыцарей-охранников молнией пронесся мимо них, для того чтобы ринуться в пропасть вместе с великолепным конем. Они застыли над пропастью на секунду, и тут же огонь объял их целиком, увлекая на дно огненной пропасти, превращая и всадника и прекрасное животное в алую звезду.

«Платье огня не очистит меня, Богу не надо, чтобы я сгорала», — прошептала Анна, и тут же за ее спиной заскрипели врата, отворяя перед ней жизнь. И она вышла на свободу…

Анна проснулась.

На свободу ли? В тот день монахини привезли готовое свадебное платье, белое с синими и золотыми цветами.

Увидев его, Анна потеряла сознание.

О том, как в Лявро состоялся рыцарский совет

Еще через день вернулся Жак. Едва переехав через мост и бросив поводья следующему за ним телохранителю, молодой рыцарь сорвал с головы шлем и, качаясь от усталости и размазывая слезы и грязь по щекам, нимало не смущаясь, заплакал в голос, словно маленький ребенок.

Брунисента бросилась в объятия к мужу.

Сотрясаясь всем телом, Жак обнимал Брунисенту, точно цепляясь за нее, как за последнюю, ускользающую реальность.

Собравшиеся в замковом дворе люди притихли, ожидая худшего. Наконец, Жак поднял красные от слез глаза и не своим, глухим голосом произнес роковые слова:

– Жанна продана англичанам!

После чего силы оставили его, и Жак рухнул бы на землю, не поддержи его собственные воины.

Новая весть поразила присутствующих в самое сердце. Жанна в плену у своих злейших врагов англичан, у тех, у кого она отобрала корону, чтобы надеть ее на голову французского дофина! У тех, кого она стремилась изгнать за пределы французских земель. Что это означало? Только одно – англичане устроят церковный процесс, чтобы доказать, что Дева ведьма и посланница Сатаны, а значит, все ее деяния будут расценены как вредные и опасные, следовательно, под подозрением в ереси могут оказаться все те, кто был рядом с Девой.

– Пьер Кошон и канцлер английской королевы передали Иоанну Бургундскому десять тысяч золотых экю – выкуп за передачу Жанны, – уже немного придя в себя, но все еще оставаясь бледным и ослабевшим, Жак собрал вокруг себя совет, состоявший из гостивших в замке боевых друзей, офицеров замкового гарнизона, а также управляющего, жены и сестры. Последнюю пришлось привести под руки, так как от страха она не могла идти, предполагая, что брат заставит ее собираться в дорогу прямо сейчас.

Совет был совмещен с трапезой, ведь Жак и сопровождавшие его рыцари были голодными и уставшими. Поэтому они лишь избавились от тяжелых доспехов, наскоро умылись, заменили пропахшую потом одежду, чтобы еще раз услышать то, что должен был сказать их господин, и снова возмутиться и не поверить своим ушам.

– Как вам известно, Жанна попала в плен у крепости Компень, после чего взявший ее в плен бургундец продал ее своему сеньору герцогу Иоанну Бургундскому. Тот держал ее в своем замке в Люксембурге. Это было нам известно, – Жак отпил из кубка и продолжил свою речь стоя. – Полгода мы, французы, ждали того, что король, которому мы присягали и который обязан самой короной Жанне, предложит за нее выкуп герцогу. Того же, смею заверить, ждал Иоанн Бургундский не от короля, так от бастарда Орлеанского, которому Жанна ни много ни мало вернула город, сняв с него семимесячную осаду. И которому она приходится… впрочем, не о том речь. Выкуп могли собрать поодиночке или вскладчину и сеньоры других городов, которым Жанна Дева приходила на помощь. Но, а это я знаю доподлинно, герцог Бургундский не получил ни одного предложения со стороны Франции! Позор на наши головы! – он грохнул кулаком об стол, Брунисента сидела бледная и взволнованная, веселый веер с блестками и легкими перышками в ее ручках замер, а сами руки сделались холодными, словно лед, так горько дочь и жена рыцаря воспринимала эту вопиющую несправедливость.

– Но, возможно, король полагал, что бургундский сеньор не согласится принять выкуп со стороны своего врага? – подумав, спросил Этьен Кастра, который сидел за столом рядом с Анной.

– За своих офицеров обычно платят их военачальники. Это нормально. К тому же англичане предложили герцогу 10 000 золотом, что в пересчете на франки составляет 61 125 франков – это сумма, которую прилично предлагать за принца крови, – Жак снова подставил кубок, и стоявший рядом мальчик тотчас же наполнил его. От еды он отказался, отшвырнув от себя тарелку, так что та чуть было не слетела со стола. – Возможно, юный паж, вы не знаете, что во время войны устанавливаются твердые цены на пленных разного ранга. Так, если за принца крови предлагают 10 000 золотых экю, сторона, держащая такую особу в плену, обязана без проволочек выдать пленника сразу же после уплаты означенной суммы, не торгуясь.

– Выходит, англичане дорого оценили жизнь Жанны, – довольно крякнул сидевший напротив Жака рыцарь Жордан ля Трур.

– Совершенно верно. Иоанн Бургундский был вынужден выдать пленницу, не обращая внимания на мольбы и слезы своей жены, умоляющей его не делать этого: все-таки герцог является французским принцем, в его жилах течет кровь французских королей. Далее, нам стало известно, что, томясь в плену, Дева предприняла по крайней мере две попытки к бегству, одна из которых чуть было не стоила ей жизни. Жанна пыталась вылезти из окна башни, в которой ее держали.

– Но я слышал, что Жанну держали в подземелье за семью замками и семью печатями на цепях и… – начал было управляющий, но Жак тут же осадил его.

– Я могу сказать точно, что она была помещена в небольшой замок, в котором ее хорошо охраняли, но Жанна сумела обмануть тюремщика и выбраться из камеры, где она находилась. Тогда герцог был вынужден перевести ее в башню замка Боревуар. Там она и томилась, и лишь птицы да ангелы могли лицезреть ее. Томилась, ожидая, что король или друзья выкупят ее из плена. Это произошло через два месяца после того, как она попала в плен.

В башне она просидела пять с половиной месяцев. С разрешения Люксембургского сеньора к ней наведывались важные господа, специально приезжавшие со всего света, чтобы познакомиться с ней. Но при этом она не получила ни единой весточки из дома!

Однажды она разорвала свои простыни, связала их между собой и ночью попыталась вылезти из башни. Самодельная веревка не выдержала, и Жанна сильно расшиблась.

Услышав, что Дева пострадала, упав с башни, обе женщины одновременно вскрикнули, лицо Анны исказила гримаса боли. Брунисента попросила пажа налить подруге немного вина. Выпив его, Анна почувствовала себя немного лучше.

– Находясь в Бурже при дворе Карла Седьмого, я узнал, что герцог согласился продать Жанну англичанам, и, естественно, единственным моим желанием было немедленно собрать отряд и отбить несчастную по дороге. Но, к сожалению, вести доходят до нас не так быстро, как бы нам этого хотелось, и когда гонец сообщил королю эту скорбную весть, а было это 1 января, то есть неделю назад, Жанна уже была доставлена в Руан и брошена в тюрьму.

Теперь я обращаюсь к вам с тем, чтобы спросить, кто из вас поедет со мной к рыцарю, верному своей присяге и человеку чести, последнему, кто старается спасти нашу Деву, к маршалу де Рэ, для того чтобы с его помощью решить, как можно вызволить Жанну из плена?

Ответом ему были крики и бряцанье оружия. Все вскочили одновременно, доказывая свою преданность, требуя немедленно осадить Руан и вызволить Деву.

Тишина в зале настала так же внезапно, как этот взрыв возмущения, ярости, негодования. В полной тишине Жак поднес к губам кубок и выпил его до дна. Сидевшие за столом люди завороженно следили, как двигался вверх и вниз его кадык. Наконец, Жак отер рукавом губы и, смотря перед собой, почти одними губами произнес:

– Тогда, мужественные французские рыцари, готовьтесь к худшему. Готовьтесь к смерти, своей и… – он замолчал, снова оглядывая собрание.

Затем по его приказу из зала вышли слуги и пажи, кроме Этьена Кастра, который в последнее время сделался кем-то вроде хроникера и записывал происходившие события для грядущих поколений.

О том, как Жак ле Феррон поделился с присутствующими на совете своими планами

Когда за последним слугой закрылась дверь, Жак сел на свое место и тихо, но внятно произнес:

– Чем страшно то обстоятельство, что Жанна в плену у англичан?

– Страшно уже тем, что она в плену, какая разница у кого. Плен есть плен! – возмутился Парцефаль де Премель.

Жак кивнул ему и продолжил:

– Нет. Плен плену рознь. Находясь в плену у Бургундского, Жанна ждала, что ее выкупят. Англичане же не отдадут ее за выкуп, а подвергнут церковному суду, целью которого будет втоптать в грязь ее честное имя, назвав ее не божьей посланницей, а ведьмой, вступившей в сношения с сатаной.

Анна вздрогнула, припоминая недавний сон.

– Они осудят и сожгут ее, – тихо выдохнула юная воительница.

– По правде сказать, не это самое страшное, – Жак ласково поглядел на сестру. – Смерть ждет каждого из нас, с этим ничего не поделаешь. Страшно другое: если Жанну признают исчадьем ада, все, что она сделала, будут считать сделанным по наущению сатаны, а не по воле Бога. А значит, коронация в Реймсе не сможет считаться законной, потому что Карла короновала Жанна. Если Жанну признают ведьмой – значит, Карла Седьмого короновала ведьма, значит он посажен на трон сатаной. От него отберут корону и коронуют маленького Генриха, как это и было бы, не появись на политической арене Жанна.

Кто такой Генрих Шестой? Давайте вспомним. Наш король Карл Шестой был побежден Генрихом Пятым Английским и отрекся от престола в пользу своего победителя, лишив таким образом престола своего законного наследника французского дофина Карла, ставшего впоследствии Карлом Седьмым.

В 1422 году умер Генрих Пятый, и вскоре за ним сошел в могилу его излюбленный враг – старый Карл Шестой, прозванный Безумным. После него престол должен перейти к малолетнему Генриху Шестому, регентом при котором назначен Бертфордский герцог. Таким образом, над Францией плотно устанавливается власть английских королей. Это ясно?

Все кивнули.

– Жанна короновала Карла Седьмого, потерявшего свои права сына Карла Шестого. Короновала, сообщив ему волю Бога и подтвердив, теперь я это могу вам открыть, то, что дофин Карл действительно является законным сыном короля. Сам он не смел и думать о короне, полагая, что не имеет законного права на это.

Услышав такую пикантную подробность, слушатели начали улыбаться и посмеиваться.

– Сами знаете, королева Франции настоящая шлюха! – теперь слова Жака были встречены раскатом хохота. – Шлюха и кровавая убийца! – закончил характеристику королевы Жак. – Что будет, если церковный суд признает Жанну ведьмой? Карл потеряет корону, мы получим себе на головы в качестве руководителей станы англичан. Англичане будут собирать налоги, возглавлять армии. Пошлют ли английские генералы наши войска против других англичан – ни-ког-да! Посему я намерен отправиться в Руан и попытаться убить Жанну до начала процесса.

Все замерли, не в силах поверить своим ушам. Кто-то схватился за оружие. Жак оставался невозмутимым и спокойным.

– Для церковного суда не важно, умрет Дева на костре или будет заточена пожизненно в какой-нибудь темнице. Главное, чтобы она была признана слугой сатаны. Если нам удастся лишить ее жизни до суда или до вынесения приговора, в глазах народа она умрет как мученица. Умрет, как воин, и память о ней будет жить в веках, и французский король останется на французском престоле. Не знаю как, но я постараюсь сделать это.

Если приговор будет произнесен, нам придется становиться англичанами или навеки уходить в подполье, чтобы вести партизанские войны.

За столом стояла напряженная тишина, наконец, поднялся рыцарь де Монморанси, который подошел к Жаку и, ничего не говоря, пожал его руку. Потом вслед за ним стали подниматься и другие. Все молча, тихо, обреченно.

Да и как же могло быть иначе? Жанна – свет, честь и достоинство Франции, должна была погибнуть от руки убийцы, но это было единственно верным решением.

– Постарайся сделать это не больно, – не вставая с места и не глядя в глаза брата, попросила Анна.

В пути

После приезда Жака жизнь Анны вдруг словно вырвалась из своей более или менее привычной колеи и понеслась с роковой скоростью. Уже через три дня по приезду брата Анна и сама была вынуждена сесть в тяжелую походную карету, застеленную для тепла шкурами зверей и шерстяными одеялами. Рядом с Анной Жак усадил взволнованную Брунисенту.

Жак и несколько верных ему рыцарей должны были проделать весь путь в седле. Они расположились по обеим сторонам от кареты, а также впереди и замыкая кавалькаду. Через крошечное окошечко, расположенное на дверце кареты, Анна наблюдала за тем, как замок, в котором она провела свое детство, исчезал за горизонтом. Карета скрипела и потрескивала, точно делилась какими-то понятными только ей воспоминаниями, без устали рассказывая старую-престарую повесть.

Весело щебетавшая о пустяках в самом начале путешествия Брунисента постепенно теряла свое хорошее настроение, видя, как все ее усилия хоть сколько-нибудь расшевелить Анну разбиваются, словно волны, пытающиеся штурмовать гранитный утес. Вскоре Брунисента замолчала и уставилась в окно.

Анна старалась ни о чем не думать, ничего не чувствовать, ничего не воспринимать. Ее попытка приучить себя к восприятию боли провалилась. Теперь она знала наверняка, что смертельно боится костра. Тысячу раз она корила себя за малодушие и слабость, недостойные рыцарского звания, и тысячу же раз понимала, что на самом деле она всего лишь женщина. Маленькая, слабая и беззащитная женщина. Из плоти и крови, из сомнений, снов, суеверий и любви. Именно любви, которой она была пропитана насквозь, точно кусок сахара травяным чаем. Для которой была создана.

«Огонь, огонь, ты моя последняя любовь», – вспыхнуло в мозгу, и Анна непроизвольно вздрогнула. В этот момент открылась дверца в карете, и внутрь просунулась голова пажа Этьена Кастра.

– Я хотел бы узнать, не нужно ли чего прекрасным дамам? – он вежливо поклонился, перевешиваясь из седла, отчего его длинные светлые волосы затрепетали на ветру, точно пряди конопли, из которой крестьянки сучат нитки.

– Благодарим тебя, любезный паж, нам ничего не нужно, – весело помахала ему рукой Брунисента. – Скажи только, не известно ли тебе, где мы собираемся остановиться на ночлег, ты не запомнил название крепости?

– Сьер Жак говорил о крепости Амьен как о первой остановке, где мы проведем ночь, затем по старой дороге мы должны добраться до Абвиля. После чего пойдем по берегу до Дьепа, где можно будет остановиться и немного отдохнуть, далее Гавр, после чего переправимся через Сену и, если англичане снова перекрыли дорогу на Лаваль, остановимся в Алансоне, откуда и дадим знать о себе барону. От Лаваля, как известно, до крепости Тиффорг рукой подать.

– Что до меня, то я слабая женщина и молю Бога, чтобы он послал нам спокойное путешествие без всех этих стычек, поединков и неожиданностей, которые так любят наши доблестные рыцари, – Брунисента была рада немножко поговорить.

Паж заискивающе посмотрел на Анну, которая, казалось, не обращала внимания ни на Этьена, ни на Брунисенту.

– Я хотел попросить вас, мадемуазель Анна, если это, конечно, не затруднит вас, рассказать мне еще что-нибудь о Жанне, – он тоскливо заглянул в глаза мадемуазель ле Феррон, чуть не выпав при этом из седла. Брунисента прыснула, отворачиваясь от незадачливого кавалера и прикрывая личико плащом. Анна слегка улыбнулась.

– Конечно, доблестный рыцарь. Отдайте своего коня оруженосцу и пересаживайтесь в нашу карету, здесь достаточно места, – Брунисента показала рукой на пустующее сиденье, и вскоре Этьен Кастра сидел напротив них, жадно глядя в лицо Анны и ожидая услышать захватывающий рассказ.

– Что вы хотите, чтобы я рассказала? – Анна ощущала себя пойманной в силки пичугой. И в то же время Этьен казался ей таким милым и беззащитным, таким своим и домашним, что рядом с ним она начинала забывать о своих злоключениях.

– Мне так о многом нужно расспросить вас… – он поперхнулся и закашлялся.

– Ты же вроде хотел записывать? – Анна подняла брови. – Для потомков или как ты там говорил?

– У меня прекрасная память, – Этьен опустил глаза, изучая свои сапоги. – Честное слово, я легко запоминаю самые сложные и многотрудные тексты, так что не извольте беспокоиться, я запомню все, как надо, и затем напишу. По правде сказать, карета так трясется, что, решись я принести сюда чернильницу, мы все были бы уже черными, точно сарацины, и наши доблестные рыцари, не поняв в чем дело, порубили бы нас, думая, что совершают великий подвиг.

– Что ж, слушай, а потом я заставлю тебя повторить, что запомнил. Не повторишь – твоя печаль. Я больше рта не раскрою.

Анна набрала в легкие воздух и затем скороговоркой выдохнула:

– Январь 1429 года. Город Нанси, Жанна явилась к герцогу Лотарингскому. Она участвовала в турнире с копьем. Там мы пробыли до 13 февраля, после чего покинули крепость, так как Дева получила разрешение отправиться к дофину Карлу.

Чуть позже, 23 февраля, мы отправились в Шинон. В начале марта, не помню числа, выехали в Пуатье, где просидели три проклятые недели – столько времени длился инквизиторский суд. Профессора богословия, знаменитые академики и теологи должны были определить, от Бога ли миссия Девы и давать ли Карлу рекомендации следовать ее советам и доверять ей войско. Эта битва завершилась триумфальной победой. Жанна была признана посланницей Господа, кроме того, ей официально разрешалось носить мужское платье. То есть за это преступление против общества и устоев церкви ее не могли подвергнуть наказанию. На меня это распоряжение не распространялось.

Далее, в полном соответствии с волей святой церкви, Карл сделал Деву главнокомандующим всех войск, и, явившись в армию, она совершила свое главное чудо, как говорит мой отец, сумела сделать из банды подонков бойцов и героев.

29 апреля 1429 года с войском покинула Буа. 10 июня – Труа, 16 июля прибыли в Реймс, где пробыли пять дней. Далее 23 июля – Суасан, 29 июля – Шато-Тьерри, 2 августа – Провен. 8 августа прибыла под Париж. Взять Париж не удалось, 7 мая при взятии Турели была ранена, 8 мая снята осада с Орлеана. Повторишь?

Побледнев, паж зашевелил губами, безмолвно перетасовывая в уме полученные от Анны сведения, точно раскладывая их по полочкам.

– Какая же ты все-таки недобрая, Анна, – пожурила ее Брунисента. – Виданное ли дело столько всего запомнить кряду! Это же самая ясная голова не выдержит, не то что мальчик…

Но в этот момент юноша попросил ее жестом немножко погодить, после чего сначала неуверенно, а затем все более и более входя в раж, пересказал весь путь Девы, допустив лишь пару незначительных неточностей, на которые ему тут же указала Анна.

– Что ж, ты выиграл. Спрашивай, что хочешь! – развеселилась Анна. Способности юноши приятно заинтриговали ее, хотелось испытывать его и дальше, но Анна понимала, что Этьен Кастра жаждет своей награды, и не стала томить его дополнительными проверками.

– Можешь рассказать об оружии и доспехах Жанны? – Этьен глядел с немым обожанием, так, что не услышь Брунисента, о чем беседовали эти двое, она могла бы вообразить себе бог весть что.

– О каком именно оружии и доспехах? – сделала вид, что не понимает, Анна. – У Девы был, как ты понимаешь, некий выбор и того и другого.

– Я хотел бы узнать о мече, который был найден Жанной посредством голосов, которые она слышала.

– А, об этом… – Анна задумалась. Вообще во всем, что касалось личности Девы, следовало быть как можно осторожнее и по возможности не болтать лишнего.

– Да, да, о волшебном мече, который был найден в церкви Святой Екатерины! – захлопала в ладоши Брунисента. – Дева услышала о нем от Господа Бога, после чего велела принести его ей. Монахи не знали, что в их церкви хранится этот древний меч, они отправились на то место, которое указал им посланец Девы, и меч сразу же нашелся!

– Ну, вот, ты все знаешь лучше меня, – улыбнулась Анна. – Подтверждаю, что все действительно было так, – воительница обрадовалась, что Этьен проглотил наживку. Потому что на самом деле, что она могла рассказать? О мече знал ее отец – магистр ордена Верности, один из активнейших членов партии Девы. Признаться, Анна была уверена, что и голос, сообщивший Жанне о местонахождении меча, принадлежал пройдохе Гийому ле Феррону. Именно он совершил чудо, еще более укрепившее репутацию божьей посланницы. Но с другой стороны, могло быть и так, как сказала Бруня. Жанна могла узнать о мече от ангелов, которые были осведомлены о тайнике в церкви Святой Екатерины не хуже рыцаря ле Феррона.

– Голоса поведали Жанне, что под алтарем церкви Святой Екатерины в Фьербуа находится древний меч, и она послала рыцаря де Меца, чтобы тот привез его. Меч пришлось отчищать от ржавчины и заново наточить. Были рыцари, утверждавшие, что этот меч принадлежал самому Карлу Великому, а значит, носить его было почетно. Впрочем, не помню, чтобы Жанна билась этим мечом, она носила его, – Анна подняла глаза к небу, – для важности, что ли. Нет, не так. Просто на войне принято, чтобы рыцарь был закован в броню, с мечом и знаменем. Я знаю, что Рожер Бодрекюр, снаряжая Жанну к дофину, подарил ей свой меч, но этот меч был самым обыкновенным, хотя и очень хорошим. Потом, помнится, она пленила в бою какого-то бургундца и забрала в качестве воинской добычи его меч и что-то из брони. Я не знаю его имени. Жанна любила хорошее оружие.

– А ее доспехи? Правда ли, что после снятия осады с Орлеана благодарные жители подарили ей латы, сделанные из чистого серебра? – глаза Этьена сверкали, как у человека, стоящего на пороге раскрытия величайшей тайны, весь он превратился в одно ожидание. Казалось, он боялся моргнуть или пошевелиться и спугнуть таким образом свою удачу.

– Доспехи были из серебра. Мы с Беатрис называли их белыми доспехами. Но вот из чистого ли серебра они были сделаны – я сказать не могу.

– Но это же огромные деньги? Откуда бастард Орлеанский, город которого изнывал в семимесячной осаде, а отец по сей день продолжает томиться в неволе, взял такую сумму?

– Об этом нужно спросить самого господина Дюнуа или его казначея, – Анна зябко повела плечами, пытаясь плотнее зарыться в теплую накидку. – В городе было полно богатых людей, которые не успели растратить свои капиталы даже во время семимесячной блокады и всеобщей дороговизны. Должно быть, они скинулись и купили Жанне доспехи, – Анна отвернулась к крошечному окошечку, пытаясь разглядеть в нем что-то помимо серого горизонта и серого неба, по которому ползли тяжелые тучи. На самом деле она еще в штабе Девы слышала разговор, что финансовая помощь Орлеану приходит из итальянских земель. А точнее, от самого герцога Филиппо Мария Висконти, который живо интересовался всем, что происходило во Франции, и, в частности, любыми подробностями о Деве, коей он был страстным поклонником. Переписку с герцогом, с милостивейшего разрешения короля, вел камергер и советник Карла Седьмого Персеваль де Буленвилье, дабы иноземные властители могли знать о чудесах, творимых Богом во французских землях.

– Кто такая Беатрис? – прервал размышления Анны Этьен Кастра.

– Пропускаю вопрос, – Анна зевнула. – Есть еще вопросы?

– Я слышал, Жанна попала в плен в обычных латах. А куда делись те, серебряные?

– У воинов есть обычай: в благодарность за благополучное выздоровление после ранения жертвовать свои доспехи и оружие церкви. Если ты был на войне, ты должен был бы это знать. Под Парижем Дева была ранена, поэтому она и пошла в церковь Сен-Дени и повесила там свои доспехи и меч.

– Почему же именно эти доспехи и именно этот чудесный меч? – вмешалась в разговор Брунисента. Как хорошей хозяйке, ей была ненавистна мысль о том, что драгоценные латы, которые можно было продать целиком или по частям или завещать благодарным потомкам, были оставлены в чужом городе в церкви.

– Жертвовать нужно то, что по-настоящему любишь, то, что тебе дорого, а не возьми боже, что нам не гоже.

Анна снова уставилась в окно. Теперь они проезжали через какую-то забытую богом деревеньку. Она приподнялась и разглядела фигурки стоявших на коленях в мерзлой грязи крестьян. Жанна умела жалеть этих людей, у нее же, у Анны, сам вид немытых и нечесаных людей вызывал глубокое отвращение и желание поскорее убраться восвояси. На самом деле у нее была своя версия, почему Дева отказалась от своих необыкновенных доспехов. Легче легкого создать другую серебряную епанчу, костюмы и обувь для двойников, чтобы они были точь-в-точь, как у самой Жанны, чего не получится с редкостными, дорогими и сделанными определенным мастером доспехами. То есть, конечно, и не такое можно было повторить, но откуда у нищего Карла вдруг возьмутся такие деньжищи, чтобы одевать в серебро двух телохранительниц Жанны. К тому времени Кларенс уже умерла, речь шла о ней и Беатрис. Так что Жанне, хочешь не хочешь, пришлось в конце концов отказаться от своих доспехов, признав, что безопасность того стоит.

– Последний вопрос: что Дева любила больше – свой меч или свое знамя?

– А бог ее знает, – откровенно зевнула Анна. – Хочется сказать знамя, она же сама придумала, что на нем должно быть изображено, но в бою знамя на самом деле – бесполезная штука. Ни кольнуть, ни зарубить, ни удар отбить.

– Белое знамя из тонкой белой материи с шелковой бахромой, – показала свои знания предмета Брунисента. – На знамени в центре изображен восседающий на троне из облаков Бог-отец. В руке он сжимает державу. Два коленопреклоненных ангела подают ему лилии. На знамени написано: «Jesus, Maria». На оборотной стороне нарисована корона Франции, поддерживаемая двумя ангелами. Отец заставил выучить, чтобы жениху понравиться, – отдышавшись, сообщила она. – В первую брачную ночь я… – она запнулась, покраснев.

Анна невольно улыбнулась пикантной подробности о первой брачной ночи брата. Вот, оказывается, чем обольщала его прелестная Брунисента.

– В Туре знамя было расписано по заказу Жанны шотландским художником Джеймсом Пауэром, – добавила Анна. – Была еще хоругвь с изображением ангела, подносящего лилию Богородице. Но Жанна больше любила все же первое знамя. Иногда она несла его сама, воодушевляя солдат. Мне казалось, что оно таит в себе какую-то особенную силу, я даже молилась на него, чтобы отец небесный уберег меня, а также всех, кого я люблю, от ран, увечий и ранней смерти.

О том, как Брунисента делала магический расклад

Распрощавшись с Этьеном из замка лишь Брунисента сидела какое-то время молча, обдумывая услышанное. Истории, которые рассказывала Анна, всегда приводили ее либо в наивысший восторг, либо ввергали в мечтательное состояние души. Вот и сейчас она словно окунулась в недавние события, словно побывала там и видела все собственными глазами.

Божья Мать, Божья Мать, Научи нас воевать. Сколько можно отступать, Сколько слез нам проливать. Приходи к нам, Божья Мать, Мою дитю покачать. Будет сын мой подрастать, Тоже станет воевать. Божья Мать, Божья Мать, Научи нас побеждать!..

Нянькина колыбельная точно сама собой слетела с уст Брунисенты, вторя стуку колес и скучному зимнему пейзажу за крошечным окошечком.

Она нащупала колоду карт, которую припрятала в кармане дорожной накидки, и извлекла их оттуда на свет божий.

– Хочешь…

– Погадать? Я и сама все знаю, – отмахнулась Анна, заворачиваясь по самый нос в свою накидку, так, словно собиралась спать.

– Не погадать, а притянуть события, – усмехнулась Брунисента. – «Помоги мне, Божья Мать, все белье перестирать». Хочешь, положу карты таким образом, чтобы твой рыцарь выехал к нам навстречу? Чтобы он одну тебя любил, ну, как меня Жак. Я ведь намолила его перед иконами, а затем для верности карта за картой, карта за картой еще и выложила наши отношения.

– И что же? Все сбылось? – Анна смотрела на Брунисенту с недоверием. Пухленькая, светловолосая Бруня совсем не походила на разгадавшую тайны мира ведьму.

– А то как же? – обиженно вздернула носик Брунисента. – Я и твой приезд нагадала, и победу над Божьим Наказанием, чтобы вернулась ты в целости и сохранности. Правда, сначала я раскладывала на твоего брата, но кто же знал, что ты явишься в мужском костюме и все карты мне собьешь? Зато все по-доброму получилось, по-хорошему. Хочешь, я и твоего господина Лаваля вызову. Разложу карты, так он и примчится. Ну, а если не примчится, тоже не беда. Мы все равно к нему едем, так что ничего страшного. Хоть не так скучно будет.

– Раскладывай, – Анна махнула рукой, – что с тобой делать? Раскладывай мою судьбу.

Помолившись, как она это обычно делала перед раскладом, Брунисента начала класть карты, подбирая их по известным лишь ей правилам, шепча над каждой волшебные слова, и Анна вскоре уснула.

Тихо скрипела и постукивала карета, мирно падали на скамью карты, Брунисента шептала заклинания вперемешку с молитвами.

Неожиданно карета остановилась, тряхнув так, что все карты, а заодно и все будущее Анны, разлетелись по карете.

Анна выглянула в окно и обомлела. Дорогу им преградили три воина, одетые в длинные темные плащи. В руках одного из них был свиток, который он с поклоном протянул Жаку. Со своего места Анна не могла слышать, о чем они говорили, но видела, что брат тотчас развернул письмо и, прочитав его, сделался мрачнее тучи.

Он спешился и направился в сторону кареты. Анна успела сесть на свое место, притворившись только что проснувшейся, когда Жак распахнул дверцу.

– Что это у вас? – грозно выпалил он, разглядев рассыпанные по карете карты. – Гадаете? В ад хотите попасть?

– Играем, – Брунисента смотрела на него своими честными, чистыми голубыми глазами. – Дорога-то долгая, скука смертная.

– Я только что получил письмо от маршала, – Жак отметил, как вспыхнуло лицо сестры, и закончил фразу. – Жиль де Лаваль де Рэ женился. О чем и сообщил мне.

Услышав страшную новость, Брунисента открыла рот, не зная, что и сказать, Анна же побелела, ее глаза увлажнились.

– В общем, так, – Жак почесал затылок. – Я думал, что везу тебя к венцу, но раз этого не получилось, что ж… Как ни прискорбно, но мне придется пока оставить тебя в монастыре Святой Екатерины, что недалеко от того места, где мы сейчас находимся. Прости, но после того, как ты призналась в том, что утратила девичью честь, мне остается одно из двух: либо срочно выдать тебя замуж, либо заточить в монастыре. Но поскольку лично я должен отправляться в Руан, тебе придется пока пожить среди добрых монахинь, – он развел руками и вернулся к своей лошади.

Божья Мать, Божья Мать, Сколько женщине страдать? Сколько слез ей проливать? Мужа ждать, детей рожать? Божья Мать, Божья Мать, Научи нас умирать. Буду я в земле лежать, Буду дитятко качать. Забери нас, Божья Мать, Нету силы срока ждать!

О том, как Этьен Кастра получил рыцарское посвящение

В связи с только что открывшимися обстоятельствами женитьбы сьера де Рэ, Жак должен был обсудить со своими рыцарями, что делать дальше. Выходило так, что сам Жак с горсткой верных ему и готовых на все людей должен отправиться в Руан, где, переодевшись ищущими службы воинами, наняться для охраны преступников в тюрьму или устроить засаду на улице, когда Жанну повезут на казнь, чтобы прикончить по дороге, не отдавая огню. Кроме того, несколько человек, причем обязательно чтобы во главе их стал рыцарь, должны были отправиться к маршалу де Рэ. Тот, несмотря ни на что, был и оставался активнейшим членом партии Девы и рыцарем ордена Верности, с мнением которого нельзя было не считаться. И еще следовало выделить свиту для сопровождения Анны до ближайшего монастыря. Без охраны та в два счета сбежала бы или сделалась добычей одной из местных шаек. А потом плати за нее выкуп.

Отряд Жака был невелик, каждый рыцарь и ветеран на счету, поэтому было сложно решить, кому и куда отправляться. Кто возьмет на себя почетную обязанность нанести удар милосердия самой Деве? Кто должен доложить о действиях Жака ле Феррона и его людей в Тиффорг? Кому достанется скучная участь доставить его сестру в монастырь?

Брунисенту Жак планировал забрать с собой в Руан, решив, что пробраться в город под видом зажиточного торговца, путешествующего вместе с молодой супругой, намного легче, нежели явиться туда с десятком сорвиголов, которых в Руане, судя по утроенной страже и заново введенным пропускам, поджидали.

Воспользовавшись паузой, Анна попросила проходившего мимо кареты оруженосца одного из рыцарей позвать к ней пажа-летописца, как теперь в шутку называли Этьена Кастра. И тот не замедлил явиться на зов прекрасной дамы.

– Господин Этьен! – Анна покосилась на стоявших кружком и державших совет рыцарей. – Я хотела спросить: вы дворянин? Рыцарь?

– Дворянин, но не рыцарь, – вежливо поклонился ей Этьен.

– Не рыцарь… – Анна улыбнулась своим мыслям. – Что ж, хорошо. Скажите, господин Этьен, довольны ли вы тем, что услышали от меня?

– Конечно… Каждое ваше слово точно слиток золота, точно самородок, вырытый из земли или вынутый из бурной речки. Вы…

– Помните, вы поклялись сделать все, что я попрошу? – напомнила Анна, обворожительно улыбаясь. Брунисента затаила дыхание в предвкушении великолепной развязки.

– Да, но если это не будет противоречить…

– Ничему это не противоречит, – оборвала его Анна. – Скажу более – я хочу осчастливить тебя. Знаешь как?

Этьен отрицательно помотал головой, его глаза и щеки горели, лоб взмок. Брунисента решила, что сейчас Анна совершит невозможное, предложит дворянину Этьену Кастра свою руку и сердце, избавившись таким образом от монастыря. Но Анна вдруг вылезла из кареты и рассчитанным на эффект жестом скинула с себя дорожную накидку и весело рассмеялась.

– Хотел бы ты стать рыцарем?

– Это мечта всей моей жизни, но господин Гийом никогда…

– Господин Этьен, дайте мне ваш меч.

Он протянул меч, опасливо оглядываясь по сторонам и предвкушая, что даже если Анна и не убьет его на месте, Жак уж точно снимет три шкуры.

– Встаньте на колени, – продолжала весело командовать Анна.

Паж повиновался.

– Что ж, Этьен, я посвящаю тебя в рыцари ордена Верности! Будь честным и благородным, защищая слабых и беззащитных, твори добро и справедливость. Отдай свою жизнь за дело Господа и ради счастья других людей. Живи, как заповедал нам Иисус. Аминь, – Анна дотронулась мечом до плеча пажа. – Встань, рыцарь. Встань, сьер Этьен Кастра!

Анна счастливо рассмеялась, крутя в воздухе меч прямо перед носом новоявленного рыцаря.

– Я рыцарь! Что вы говорите, мадемуазель ле Феррон?! Я действительно… Вы смеетесь надо мной? – Этьен поднялся и принял у Анны меч, который она подала ему рукояткой вперед.

– Я посвятила тебя, недотепа. Властью, данной мне орденом, – она села на ступеньки кареты, наблюдая за тем, как Этьен приходит в себя. – А теперь я хотела бы, чтобы ты, рыцарь, исполнил свою клятву, – ее лицо вдруг сделалось печальным, глаза погасли.

– Чего же вы потребуете от меня, госпожа Анна? – Этьен тоже сделался серьезным.

– Мой любимый женился на другой, теперь брат либо запрет меня в монастыре, либо найдет способ все-таки поменять нас с Жанной местами, и тогда… Я не хочу умирать на костре. Все что угодно, но только не это. Поэтому я прошу тебя, рыцарь, будь верен своему слову и заколи или заруби меня прямо сейчас.

– Я?! – Этьен отпрянул от Анны, вытаращив глаза. – Но я не могу…

– Но ты поклялся! – Анна вскочила, злобно сжимая кулаки и надвигаясь на пажа. В это время несколько воинов заметили возню у кареты и поспешили вмешаться в происходящее.

Взбешенная Анна сверлила глазами клятвопреступника, понимая, что у нее не остается даже шанса покончить с собой, единственное оружие – меч Этьена – было возвращено ему. В одну секунда воительница ле Феррон была зажата в плотном кольце вооруженных воинов.

– Что там такое? – к карете вразвалочку подошел Жак.

– Будь человеком, дай мне хотя бы нож… – задохнулась змеиным шепотом Анна. Но Этьен только пятился от нее, раздувая ноздри и лепеча что-то нечленораздельное. В какой-то момент он споткнулся и упал, потешно задрав ноги в красных сапогах с длинными узкими носами.

– Я только что посвятила твоего пажа в рыцари, – наконец сдалась Анна. Игра была проиграна, силы оставили ее, молодая женщина прижалась спиной к дверце кареты.

– Ты создала нового рыцаря.

– Нет, новое дерьмо, – она вернулась в карету.

Оценив ситуацию, Жак поставил возле кареты пост.

– Зачем ты посвятила Этьена в рыцари? – Брунисента была взволнована и напугана. Ведь только что она своими глазами сначала наблюдала обряд всамделишного посвящения, а затем ее Анна чуть не лишилась жизни. Стояла, ожидая удара меча. И взбесилась, когда паж отказался зарубить ее на месте.

– Думала, это придаст ему сил, – Анна пожала плечами. – Мог бы хотя бы в благодарность…

– Но тогда Жак и другие проткнули бы его в нескольких местах. Шутка ли – убить сестру собственного господина! Ты все-таки странная, Анни!

– Ну и что. Он умер бы рыцарем, – Анна отвернулась от нее и, открыв дверь, уставилась на ворон, сидевших на дереве.

– Ты это сама придумала? Ну, посвятить человека в рыцари для того, чтобы потом он убил тебя?

– Нет. Я позаимствовала эту идею у брата графа Суффолька Джона де ла Поль, которого Жанна взяла в плен при Жаржо, – она поймала взглядом рассказывающего что-то нашим рыцарям пажа Этьена и прикусила губу. – Битва была жаркой и весьма кровопролитной, но мы брали верх. Жанна предложила англичанам и бургундцам сдаваться, пообещав сохранить им жизнь да еще и позволив каждому воину гарнизона забрать с собой лошадь или столько имущества, сколько те в силах на себе допереть.

Любой нормальный человек, дорожащий своей жизнью, понял бы, что на таких условиях можно и сдаться. Но только не господин Суффольк. Сначала он сообщил, что отдаст свою шпагу только Орлеанской Деве, видите ли, никто другой ему не подходил, так что пришлось отрывать от дел Жанну. Но игра того стоила, и после того как сдался главнокомандующий и его знамя с зазубренным крестом перестало развеваться над крепостью, рыцарям его гарнизона и простым воинам уже стало незазорно последовать его примеру.

Они сдавались целыми десятками, покидая поле боя. Но едва мы разобрались с рыцарем Суффольком, то же загнусил и его брат Джон де ла Поль – напыщенный индюк! Терпеть не могу таких. Припертому к стене, со сломанной шпагой, ему оставалось одно из двух – или умереть или признать себя пленником. Но и он, подражая своему братцу, не желал сдаваться кому попало.

В честной схватке его победил Гийом Рено. И вот, когда тот уже занес над ним свой меч, предлагая сдаться или умереть, англичанин вдруг посмотрел на него своими прозрачными голубыми глазами и как ни в чем не бывало спросил Гийома, дворянин ли он. И когда господин Рено сказал, что дворянин, тут же спросил, является ли тот рыцарем.

Гийом Рено не был рыцарем. Тогда посреди поля боя англичанин велел Гийому отдать ему меч и встать на колени. Невзирая на летящие снаряды и арбалетные стрелы, он посвятил своего врага в рыцари. Только после этого согласился признать себя пленным.

– Господи! На все твоя воля! – Брунисента размашисто перекрестилась. – Вот я бы на месте славного Рено ни за что на свете не поверила бы собаке англичанину. Виданное ли дело, ведь когда тот встал на колени, его было легче легкого убить! А отдать шпагу или меч! Да это Джон де ла Поль должен был отдать господину Рено свое оружие, а не наоборот!

– Ты права, – Анна нашла свою накидку и, пригибаясь в крохотной карете, завернулась в теплую шерстяную ткань. – Но бой был уже выигран. Что бы дал такой сумасбродный поступок? Только смерть. А Суффольк, как известно, богат, он в течение нескольких дней нашел денег на выкуп себя и брата.

Какое-то время подруги молчали.

– Если бы тебя убил не рыцарь, это было бы противно твоей рыцарской чести? – наконец нарушила молчание Брунисента. Их карета слегка качнулась, слышались крики людей и стук копыт. Должно быть, они продолжали движение.

– Главное, чтобы это сделал кто-нибудь другой, а не я сама, – Анна вздохнула. – Чтобы я могла как-то оправдаться перед творцом. А самоубийство… не знаю, смогла бы я…

– Помоги мне, Божья Мать, все белье перестирать… – только и могла произнести Брунисента.

Монастырь Святой Екатерины

Монастырь Святой Екатерины, в котором Жак оставил Анну, был одним из самых богатых и процветающих по тем временам. Его владения простирались на многие мили плодородных земель, где чего только не росло. Но богатые угодья было еще не все, чем славился монастырь. В роскошной, недавно отремонтированной церкви могли разом молиться четыреста монашек и послушниц, и никому не было тесно. В огромном доме, куда был заказан вход мирянам, располагались четыреста пятьдесят монашеских келий, зал капитула, помещение для репетиций хора, трапезная, библиотека, помещение для швей, красильня. Особняком стоял странноприимный дом, или по-простому гостиница. Его комнаты в любое время года были заняты дамами и их свитами, приехавшими в монастырь помолиться.

Особое внимание настоятельница уделяла своему сладкогласному хору. Так что почти в любое время в монастыре звучали возвышенные григорианские песнопения.

Внутренний обширный монастырский двор был засеян травой, которую время от времени косили усердные сестры. Здесь частенько послушницы и монахини устраивали игру в мяч, весело прыгая и бегая наперегонки, или, чинно выстроившись в круг, перебрасывали друг дружке тяжелый кожаный мешок. Смеялись, когда тщедушная сестра, кастелянша, поймав его, падала на землю, весело вереща что-то на певучем языке своей родной Италии, или сетовала на свою судьбу толстая сестра-повариха, у которой от усердия поймать мешок вдруг захолонуло сердце и потемнело в глазах.

Изящные ряды готических арок крытой галереи были выложены красным кирпичом, что в сочетании с густой зеленью травы, покрывающей двор, выглядело по-праздничному ярко и красиво. По этим галереям обычно прогуливались сестры-монахини. Всегда чинно и по двое, как того требовал устав.

Двери в монастырскую библиотеку в любой час были раскрыты, и там можно было читать священные книги, помогать сестре-библиотекарше, переписывая фолианты, и копировать рисунки на полях. Это была тяжелая, но очень увлекательная работа. Ведь рисунки делались очень яркими, и раскрашивать их было одно удовольствие. Во всем монастыре не было ни одной монахини, владеющей искусством гравера по меди, но зато во множестве было белошвей и золотошвей, весть об их искусстве разнеслась на многие мили от монастыря, принося ему славу и немалые барыши.

Огромная прачечная и красильня размещались на первом этаже, с выходом на задний двор. Здесь, не покладая рук, трудились сестры-прачки и красильщицы.

Приходилось работать и на обширных полях, огородах и виноградниках монастыря, чтобы прокормить всю немалую общину, поэтому никто не удивлялся, если вдруг посреди всей этой красоты, тепла, света и чистоты появлялись потные, одетые в испачканные землей одежды монахини. В фартуках, с ведрами, вилами или лопатами в руках время от времени на зеленой лужайке перед церковью появлялись сестры, ухаживающие за скотиной. Все знали, как тяжел крестьянский хлеб.

Повинности в поле, на скотном дворе и в прачечной обычно исполняли по установленной очереди, но это не относилось к монахиням, работающим в библиотеке, не касалось золотошвей, белошвей и всех тех сестер, которым было указано их постоянное место работы или послушания.

Особой популярностью среди монахинь пользовались сестры, поднаторевшие в рыбной ловле, так как толстая сестра-повариха прекрасно умела готовить рыбные блюда.

Молодежь же считала особенно желанной работу на монастырской голубятне.

Вот именно в этот процветающий, богатый монастырь и была помещена девица ле Феррон, где она пока находилась на правах гостьи, не носила облачения послушницы, не давала никаких обетов, но и не могла выбраться из монастыря без соответствующего разрешения сестры-настоятельницы или своего брата.

До принятия пострига Анну поселили в отдельную белую келью. Все ее убранство составляли тяжелая кровать с соломенным матрасом, распятье на стене, стул, на который можно было повесить свое платье, да небольшой столик, на котором добрыми монахинями были оставлены пирог с яблоками да чашка молока. Вот и все, что причиталось на ужин гостье монастыря, ищущей спасения в его стенах. Крошечный огарок свечи в битой чашке стоял на подоконнике, тускло освещая келью. На полу, ближе к стене располагался тазик для умывания и в нем белый кувшин.

Не моясь и не снимая дорожного платья, Анна рухнула на кровать и лежала какое-то время, слушая ночные звуки. Она почти уже начала засыпать, когда дверь в ее келью скрипнула и через полуприкрытые веки Анна увидела, как в комнату кто-то пробрался.

Затаив дыхание, она ждала, что незнакомец подаст о себе знать, но он молчал, нависая над кроватью и глядя на Анну. От страха она не знала, что предпринять. Закричать? Позвать на помощь? А что если это мать-настоятельница или кто-нибудь из сестер? А она будет орать, точно последняя дура?!

Анна открыла глаза, и тут же черный призрак бросился на нее, целуя и сжимая в объятиях. Анна отбивалась, что было силы, стараясь укусить ночного визитера, человека без чести и совести, посмевшего сначала жениться, а затем снова наведаться к своей бывшей возлюбленной, да еще когда та находится не где-нибудь, а в монастыре Святой Екатерины, готовясь к неизбежному постригу.

Она била Жиля и одновременно с тем больше всего на свете желала его ласки, желала вцепиться в него и не отпускать, даже если это будет стоить ей жизни.

Она перестала сопротивляться. Волосы Жиля касались лица Анны, их дыхания слились воедино.

– Как же я долго искал тебя, любимая, – с невыразимой нежностью Жиль поцеловал Анну в губы.

– Предатель! – со всего размаха Анна саданула его кулаком в бок и заплакала.

– Справедливо ли называть предателем того, кто искал тебя среди мертвых и живых? Того, кто засылал гонцов во все английские крепости с единственным вопросом, не находишься ли ты среди пленных, чтобы немедленно прислать выкуп.

Это ты предала меня, любимая, а не я тебя. Это ты сбежала после пленения Жанны, не оставив мне весточки. Я был готов изрыть все братские могилы в поисках твоего тела! Чуть не вздернул коменданта Компени, который утверждал, будто бы Жанна успела войти в крепость. Но, поскольку я знал, что Жанна была пленена, я понял, что он принял тебя за Жанну, что, если честно, немудрено. Ты всегда была моей Жанной, самой лучшей Жанной из всех, что у меня до тебя были…

При упоминании о других женщинах Анна попыталась ударить Жиля по лицу, но он перехватил ее руку и, целуя сжатые в кулак пальцы, продолжил:

– Теперь я знаю, что, оказывается, ты отсиживалась сначала в замке графа ля Жюмельера, затем отправилась на прогулку в Нанси и только после этого в Лявро. Как я мог отыскать тебя? Я посылал своих людей в Лявро, но это было еще до того, как ты, прости господи, «женилась» и вернулась домой.

– Но мой брат, он же писал тебе! – Анна по-прежнему полыхала ненавистью, но теперь ее пламя поугасло, встретившись с ледяными доводами Жиля.

– Да, написал. А когда он написал? После окончания дознания над вами, то есть в первых числах декабря, а я женился в ноябре. Да и потом, какого черта, эта свадьба была предопределена, еще когда я и Катрин были детьми. Как будто ты не знаешь, что я, как и другие молодые люди из знатных семей, не могу жениться по любви, – он сидел, отвернувшись от Анны. – Не могу, потому что есть такое понятие, как долг перед собственной семьей, родом. Не могу, потому что вся любовь отдана тебе. Без остатка тебе одной.

– Ты всегда любил Жанну, – Анна села рядом и против своей воли склонила голову на плечо любимому.

– А ты была моей Жанной. Я клялся Жанне в рыцарской верности, я сделаю все что угодно для того, чтобы она была жива и на свободе. Но люблю я тебя.

– Жак собирается убить Жанну, – прошептала Анна, уже кляня себя за это признание, так как Жиль после такого известия должен немедленно покинуть ее, устремившись спасать своего кумира.

– У него ничего не выйдет, – сьер де Лаваль тихо улыбнулся в полутьме. Фитилек догорел, и теперь на столе угадывалась лишь оранжевая колышущая точка.

– Почему? – не поняла Анна.

– Потому что в Руан сейчас не так просто пробраться. Потому что Жанну защищают войска, и даже если Жак сумеет как-то проникнуть за городские стены, под видом, скажем, ищущего себе работенку воина-наемника, кто сказал, что его отправят сторожить французскую колдунью? Жак вернется домой несолоно хлебавши.

– Ну а если все же его план осуществится? – не замечая как, Анна обвила шею Жиля руками, целуя его в затылок.

– Мой план – подкупить судей и стражу, им и самим не выгодно сжигать Жанну. Опозорить, назвать ведьмой – да. Но уничтожать – ни в коем случае. Ведь они тоже боятся, что Жанна может оказаться посланницей Бога, и тогда как они станут оправдываться перед всевышним, когда он призовет их?

Они назовут Жанну ведьмой и приговорят ее к пожизненному заточению. А потом, когда страсти немного поулягутся, я заберу ее из тюрьмы. Мы посадим ее в карету, в другие три сядут еще три похожие на нее женщины, для того чтобы преследователи не смогли сказать, куда повезли Деву. Но этот план очень хрупок. Все может измениться, может поменяться стража или в последний момент будут заменены судьи, и тогда все пропадет. К тому же они все-таки могут отправить Жанну на костер, и тогда уже я буду волосы на себе рвать, отчего не позволил Жаку убить ее в тюрьме. Все-таки костер и удар кинжалом – две совершенно разные смерти. Я не могу лишить Жанну права уйти из этого мира с меньшими страданиями. Поэтому я не остановил твоего брата. Пусть попытается сделать то, что может сделать он, и если не получится, осуществим мой план.

Конечно, в случае если приговор будет произнесен над Жанной, Франция и король пострадают. Но я считаю, что это лучше. Пусть Карл наконец-то позаботится о себе сам, а мы постараемся помочь Жанне выжить.

Твой же брат прежде всего служит королю, ему не интересно, будет ли жива Жанна. Главное, чтобы король остался при своих интересах. Вот, в общем, и вся политика.

Какое-то время они молчали, Анна плакала, оперевшись о плечо Жиля, где-то во дворе лаяла собака, старая кастелянша выговаривала молоденькую белицу.

– Ты поедешь со мной в Тиффорг? – он попытался привлечь к себе Анну, но та оттолкнула его руку, уткнувшись лицом в жесткую монастырскую подушку. Все ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий.

– Какой Тиффорг? Как ты себе это представляешь, когда ты женат и все шансы для меня потеряны! Брат знает о нашей связи, и теперь, когда ты не можешь исполнить свой долг жениться на мне, он запрет меня в этом монастыре. Я проклята, воистину проклята. Лучше бы мне сейчас лежать в сырой могиле или попасть в плен вместо Жанны!

Жак рассержен, ты даже не представляешь, как он взбешен. Он…

– Плевать я хотел на твоего брата, – Жиль рывком поднял не сопротивляющуюся Анну и, прижав к груди, начал осыпать ее мокрое от слез лицо и шею поцелуями. – Я увезу тебя и спрашивать никого не стану.

– Но он же поймет, что это ты! Он все равно будет искать, он не отстанет!.. – выла Анна. В темноте Жиль не мог видеть ее лица, но он знал это лицо до последней черточки, знал и любил.

– Позволь мне забрать тебя в один из моих замков. А там видно будет, – тихо произнес он, вцеловывая каждое слово в лицо, глаза и волосы Анны. – Прикажу, отстанет. Что он мне? Бывший оруженосец и ничего больше. Спрячу тебя, стражу выставлю, не отыщет. А хочешь, так и фальшивую смерть можно устроить. Предъявим ему могилу, по всем правилам, а сами будем жить поживать да добра наживать. А не хочешь с братом ссориться, я тебя враз замуж выдам. За кого-нибудь из моих же слуг. Пусть все думают, что ты его жена, а на самом деле моя.

– Жить как твоя любовница, терпеть косые взгляды и оскорбления? Рожать незаконных детей, а если Жак провалит свой гениальный план, еще и спасать Жанну? – Анна оттолкнула рыцаря и поднялась с постели. – Как много вы хотите от меня, не давая ничего взамен.

– Как хочешь, – Жиль поднялся, оправил куртку и, не оборачиваясь, вышел из кельи, прикрыв за собой дверь.

Какое-то время Анна молча глядела туда, где несколькими секундами назад угадывался силуэт любимого, потом рухнула на постель и зарыдала в голос.

«Все. Жиль ушел. Жизнь кончена! – металось у нее в мозгу. – Ничего не сбылось и теперь уже не сбудется, после того как сама же оттолкнула свое счастье! Ведь он же нашел меня, проник за стены монастыря, позвал с собой. А я!» – Анна снова зарыдала, уже не страшась того, что ее могут услышать.

Вдруг кто-то потряс ее за плечо, и тут же Жиль сгреб ее, точно охапку цветов, и прижал к груди.

– Поедем со мной, Анна ле Феррон. Прямо сейчас поедем! Я не оставлю тебя здесь. Просто скажи «да» и будь что будет. Да, я не могу жениться на тебе, но что нам супружеские обеты, что обряд венчания? Я рыцарь и ты моя дама. Мы обвенчаемся по законам небесной любви, в церкви с единственным священником перед богом, имя которого Любовь. Ты даруешь мне свое кольцо, как это делали наши предки, я повешу его на шею, и мы будем соединены самим небом. Скажи только «да».

– Я согласна, – выдохнула Анна, обмякая в руках своего рыцаря, так, словно это признание лишило ее остатка сил. В следующее мгновение Жиль подхватил ее на руки и, выйдя вместе с ней из кельи, побежал по черному монастырскому коридору, победно звякая рыцарскими шпорами. Эти шаги, да еще ржание дожидающихся Анну и ее любимого коней еще долго вспоминали затем послушницы монастыря. Еще много ночей чудесный рыцарь приходил и за ними, бряцая оружием и броней, распевая любовные песни и убивая одного за другим присланных шпионить за влюбленными мерзавцев вкупе с кровожадными драконами и полчищами атакующих монастырь сарацин.

Жизнь в Тиффорге

Вскоре Анна и Жиль обосновались в его любимом замке Тиффорг в Бретани, где Анна чувствовала себя в относительной безопасности. Сюда не могли добраться Жак и отец, и даже сам король Карл. Если бы ему вдруг зачем-то понадобилась бывшая телохранительница Девы, он должен был бы сперва спросить дозволения у Жиля войти в крепость.

Замок прекрасно охранялся и был достаточно укреплен и снабжен продовольствием на случай длительной осады. Бродя по коридорам и лестницам, заглядывая в роскошные залы и комнаты, Анна думала, что, наверное, и за всю жизнь не сумеет обойти его полностью. Это было странно, учитывая, что Лявро она знала вдоль и поперек. Да и Лероз графа ля Жюмельера был ею изучен за несколько дней.

Тяжело, наверное, быть хозяйкой в Тиффорге, где можно заблудиться и плутать затем в поисках выхода. Все было точно в сказочном сне. Анну окружали разодетые в дорогие одежды слуги, пажи носили малиновые бархатные костюмчики и черные, подбитые красным мехом плащи. Егерям выдавались коричневые с красным куртки, широкополые шляпы, узкие штаны и сапоги с раструбами.

Гарнизон был экипирован на испанский манер, да так ладно, что любой самый незначительный воин Тиффорга, оказавшись при дворе, где ничего не знали о том, кто он такой, с легкостью мог сойти там за небогатого каталонского идальго. Короткий камзол темного золота прекрасно гармонировал с белым кружевным воротником и манжетами, черные панталоны в обтяжку до колен, высокие черные или темные сапоги с золотистыми под цвет камзола раструбами, золотистые или черные перчатки, широкополая шляпа со страусовыми перьями. Добавьте к этому короткий плащ и длинную испанскую рапиру на поясе, и получится изысканный каталонский рыцарь – или один из воинов гарнизона в Тиффорге.

Мало этого, все двести воинов замкового гарнизона были конниками, а это уже сущая роскошь и трата денег.

Жиль обладал великолепным природным вкусом и фантазией. Его поверенные постоянно снаряжались в разные страны для заказа и покупки великолепных тканей, приобретения красивой церковной утвари, украшений и всевозможных редкостей. Он прекрасно знал, какой монастырь славится искусными вышивальщицам по шелку, где плетут лучшие кружева и откуда можно выписать самых многообещающих книжных художников, переплетчиков и копировщиков.

Сам лично он подновлял, копировал и расписывал заново свои любимые книги, которые всегда возил с собой и которым только что не поклонялся. В отличие от большинства дворян своего времени, Жиль любил читать, причем круг его чтения не ограничивался только церковной литературой. С ним можно было поговорить о вопросах философии, богословия, музыки, стихосложения, живописи и театра.

Он сам придумывал пьесы, которые исполнялись затем актерами его придворного театра. В дальнейшем Жиль собирался выстроить новое здание театра и пригласить туда актеров иностранцев, так как отдавал предпочтение итальянским певцам и испанским плясунам, которых считал лучшими. Он писал стихи и перекладывал их на музыку, соревнуясь в трубадурском искусстве с самыми известными менестрелями своего времени.

Жиль де Лаваль привык жить сразу же на несколько домов, внезапно перебираясь со всем двором в новый замок. Туда, где, как ему казалось, в эту пору можно было устроить лучшую охоту, или потому что на клумбе перед крыльцом там расцветали его любимые цветы. Правда, чаще он переезжал из-за обыкновенной скуки.

Сейчас, когда Жиль год провел в постоянных сражениях рука об руку с Девой, где с ним было ограниченное число прислуги и всего пятьдесят телохранителей, взятых им из замкового гарнизона в Тиффорге, все ждали, что он вот-вот войдет в прежний ритм и вновь начнет переезжать с места на место, устраивая охоты и развлечения и приглашая друзей.

В Тиффорге, равно как и во всех других замках, принадлежащих Жилю де Лавалю, были специальные залы, в которых хозяин собирал оружие, одежду, драгоценности и все, что могло понравиться часто наезжающим к нему гостям. Он давно уже завел обычай щедро одаривать любого, кто перешагивал порог его дома, будь то принц крови, странствующий рыцарь, трубадур или случайно забредший в крепость нищий. Этот похвальный обычай он унаследовал от рыцарей древности, правилам жизни и идеалам которых он откровенно поклонялся.

Бедный трубадур мог прийти к нему на своих двоих, в полинявшей рубахе, без сапог, имея лишь трехструнную гитару в руках и надежду в сердце. А уезжал зажиточным человеком, который мог уже не только купить себе небольшой домик, но и жениться.

Однажды во время осады крепости Льеж Жиль был ранен, и его, конечно, затоптала бы собственная конница, если бы в последний момент заметившая его отчаянное положение маркитантка не бросилась на помощь и, рискуя жизнью, вытащила барона на себе, спрятав его до окончания сражения в ближайшей канаве.

За эту помощь раненый Жиль обещал ей щедро заплатить и даже жениться.

Когда воины его отряда доставили его в шатер, где извлекли из раны наконечник стрелы и перебинтовали рану, Жиль пожелал, чтобы спасшую его женщину немедленно доставили к нему.

Он приказал пажу принести ларец с золотом и повелел маркитантке, чтобы та взяла столько монет, сколько поместится в ее ладонях. Когда же она заикнулась об обещании жениться, Жиль привлек ее к себе, весело рассмеялся и заявил, что на войне могут быть лишь временные жены.

В ту же ночь, от небывалой своей щедрости, он сделал маркитантке ребенка и в рыцарском великодушии больше никогда уже не возвращался к этой теме, не пожелав не только забрать к себе бастарда, но и увидеть его хотя бы раз.

Анна узнала эту историю от одной из придворных дам, данных ей в услужение Жилем, и благоразумно решила сразу же выкинуть ее из головы. Все-таки чего не бывает на войне, и нельзя же обращать внимание на всякую обозную шлюху, которой маршал оказал честь. На будущее же она решила проследить, чтобы спальня барона была открыта лишь для нее одной. Анна могла согласиться с ролью наложницы, возлюбленной блистательного маршала, находящейся в замке лишь по его прихоти. Но при этом она желала оставаться единственной, не сдавая своих позиций ни хорошеньким горничным, ни смазливым пажам, коих в замке было в изобилии.

Решив при первом удобном случае сообщить о своем решении Жилю, она невольно согласилась с мыслью, что останется лишь его любовницей, не помышляющей когда-либо сделаться законной супругой.

От такого решения все тело Анны сотрясалось, точно в лихорадке, шутка ли, дочь рыцаря, магистра ордена Верности – любовница маршала Франции! Ее дети в лучшем случае будут бастардами, а сама она всегда будет презираема всеми порядочными женщинами и матерью католической церковью. Отринута от собственного дома, выброшена из Лявро, куда ей, падшей, потерявшей честь, теперь дорога заказана, проклята…

Анна понимала, что будет проклята отцом, если не вернется к нему по доброй воле. Еще больше она боялась того, что тщеславный и обидчивый Гийом ле Феррон соберет отряд и предпримет осаду Тиффорга, под стенами которого ему придется погибнуть, заставив дочь всю оставшуюся жизнь молить Господа за его душу и проклинать себя за ослушание. Но все это было ничто перед другой угрозой – страшной, как сама смерть – угрозой церковного отлучения. Вот чего боялась Анна больше всего на свете, даже больше костра! Она боялась сделаться отрезанной ветвью, отломленным ломтем, боялась потерять любовь Господа!

Хотя, если подумать, какой церковный суд станет отлучать любовницу самого влиятельного и знаменитого воина Франции, потомка легендарного рыцаря Дю Геклена?

О том, как проходил роковой совет в замке Тиффорг

Однажды, поднявшись на башню, Анна заметила небольшой отряд, приближавшийся к замку. Напрягая зрение, она пыталась разглядеть знамена, но ей это не удалось, так как те намокли и прилипли к древкам. Небольшая квадратная карета, больше походившая на ящик на колесиках, была присыпана сверху снегом. Сопровождающие карету всадники кутались в теплые плащи, пытаясь как-то укрыться от ледяного январского ветра.

Возле моста процессия остановилась. Со своего места Анна наблюдала, как от отряда отделился герольд или оруженосец, чтобы по всем правилам представить визитеров капитану стражи. Но, должно быть, тот не справился с возложенной на него задачей, так как вслед за незадачливым герольдом в переговоры вступил невысокий рыцарь, в котором, к своему ужасу, Анна узнала Жака.

Путаясь в меховой накидке, она слетела по лестнице вниз, где упала бы, не подхвати ее оказавшийся поблизости Жиль.

– Здесь твой брат и отец, – нежно заглядывая в глаза Анне, шепнул он. – Ты не должна ничего бояться. Иди в свою комнату. Я постараюсь уладить все миром. Ну а нет, так нет, – машинально он коснулся рукоятки шпаги.

Анна кивнула и, побелев от страха, пошла в свою комнату. Ноги не хотели ее слушаться, и Анна несколько раз останавливалась, прислушиваясь к звукам шагов и голосам, разносимым эхом, но, разумеется, не смогла различить в них голос брата.

Замок Тиффорг был целым миром, в котором можно было затеряться и бродить, не находя выхода. Иногда Анне казалось, что когда-то здесь жили другие девушки, возлюбленные достойных предков Жиля де Лаваля. Девушки, которые давно затерялись в лабиринтах Тиффорга и превратились в бестелесных призраков. Жизнь в прекрасном замке могла продолжаться, пока была жива любовь его хозяина, потом, когда любовь уходила, исчезала и жизнь.

Когда-нибудь Анна тоже превратится в призрак. Потому что без любви нет и жизни, а есть одно только призрачное существование.

Анну вдруг окружили служанки. Проводив госпожу до ее комнаты, они стали расчесывать ее волосы, а затем прикололи жемчужную сетку с чужой косой, отрезанной у какой-то крестьянки в уплату долга ее отца. Чужие волосы были немного светлее, нежели у Анны, но под сеткой это было незаметно. На Анну надели зеленое с золотом платье, ее изящные маленькие ноги скользнули в тонкие туфли из парчи, запястья украсили браслеты с неотесанными камнями, шею и грудь отяжелили богатые ожерелья.

Анна наблюдала за тем, как изменялось в зеркале ее отражение. Наконец все было готово, но девушки не отставали от своей госпожи, точно опасаясь, что она может со страху наделать глупостей. Каких глупостей? Зачем? Анна находится в самом укрепленном замке Бретани, который только можно себе вообразить. Защитой ей – честь и любовь ее рыцаря и повелителя, замковый гарнизон и крепкие стены. Что может быть прочнее рыцарской клятвы? Что может быть вернее любви?..

В дверь постучали, одна из служанок подошла на стук и впустила пажа. Он доложил, что госпожу Анну ждут в малом трапезном зале.

Анна еще раз глянула в зеркало и, не найдя изъянов, отправилась в сопровождении придворных дам туда, где должна была решиться ее судьба.

«Сейчас все решится. Раз и навсегда», – в смятении думала Анна. Страха не было, да и откуда он мог взяться? Со спокойным достоинством она прошла в накрытый для ужина трапезный зал и, стараясь не встречаться взглядом с братом и отцом, величественно прошествовала во главу стола, где на золотом троне сидел барон де Рэ и был незанят трон поменьше, предназначенный для нее. Для его любовницы, Анны ле Феррон, потому что законная жена Жиля Екатерина де Лаваль в девичестве де Труар, по данному Жилем слову, никогда не будет допущена в волшебный и благословенный храм любви – Тиффорг, где единственной хозяйкой останется она, прекрасная возлюбленная маршала Анна ле Феррон.

При виде ее отец хмуро поднялся навстречу, но был остановлен необыкновенной силой и достоинством, исходящим от дочери. Замешкавшись, в конечном итоге он был принужден снова сесть, с ворчанием уткнувшись в свою тарелку.

Эта первая победа принесла Анне секундную радость, она подошла к Жилю и, сделав реверанс, заняла свое место.

Перед ней тут же был поставлен изящный зеленый с золотом кубок чуть меньше того, что стоял перед хозяином Тиффорга. За столом напротив них с Жилем, то есть на почетном месте, сидел отец Анны, старый рыцарь и магистр ордена Верности Гийом ле Феррон. Справа посередине, а значит на расстоянии пяти шагов, сидел Жак, рядом с ним, мирно болтая, располагались рыцари Гийом де Рикарвиль, с которым Анна встречалась еще на фронте, Жордан ля Трур из личного отряда Жака и телохранитель Симонен, с которым брат никогда не расставался. Слева ближе к середине сидел капитан ля Гир, некогда служивший под началом Жанны, и Дюнуа бастард Орлеанский. Оба ласково поприветствовали Анну. Дюнуа учтиво, как прекрасную даму, и ля Гир – как боевого товарища.

– Итак, господа, мне кажется, мы сумели достичь некоторого понимания, и, надеюсь, что вы не станете возражать, если я посвящу в наши дела рыцаря ордена Верности, телохранительницу Девы, Анну ле Феррон, – он кивнул старому Гийому, одновременно салютуя собравшимся своим кубком. – Дорогая моя, – голос Жиля был медоточив, но тверд, – твои отец и брат оказали мне честь, дав тебе разрешение и дальше гостить в Тиффорге, – он улыбнулся одними губами, в то время как глаза его оставались холодными.

Анна поняла, что пока она наряжалась в своей комнате, Жиль провел сражение, из которого вышел победителем, но, по всей видимости, победа далась ему не малой кровью.

– Я хочу знать, когда именно будут переданы деньги и земли, о которых мы тут договорились, а также крепость Сен-Этьенн-де-Мер-Морт и замки в Блезоне и Шевийе? – грубо перебил Жиля Гийом ле Феррон.

Анна вздрогнула, нет, она не питала надежды, что отец отпустит ее без всякого выкупа, но то, что она услышала, было совершенно чрезмерным!

– Всему свое время, – Жиль натянуто улыбнулся, хотя было видно, что он скорее готов спустить на гостей собак, нежели и дальше терпеть их вздорные выходки. – Как я уже сказал, вы получите все в наилучшем виде, согласно моему векселю, который остается у вас в качестве гарантии, – он подчеркнуто вежливо поклонился Гийому.

Заиграла лютня, отворились двери, и в зал вбежали плясуньи, переодетые в прозрачные крылатые платьица фей. Худощавый трубадур, подойдя к столу и отвесив хозяину и его гостям мешковатый поклон, запел грустную балладу о любви королевы фей и земного юноши.

– Сен-Этьенн-де-Мер-Морт, замки в Блезоне и Шевийе – не слишком ли? Как хотите, но я этого не стою! Что вы задумали? – Анна придвинулась к Жилю, продолжая для вида следить за плясками фей.

– Речь не о тебе. То есть не только о тебе, – Жиль коснулся губами кубка с вином и передал его Анне. – Целую тебя, пока так, но ночь вся наша, до последней звезды наша. Не бойся, – продолжая следить за представлением, он тихо продолжал вводить Анну в курс дел. – Слава Богу, твой брат не сумел убить Жанну, и мы с чистой совестью переходим к моему плану, – он ласково погладил Анну по руке. – Твой отец составил целый финансовый план по спасению Девы и ее дальнейшей судьбы. Я согласился взять все расходы на себя. Пустое! – остановил он готовый сорваться с уст любимой протест. – Главное, что ты остаешься со мной, и никто уже не сможет разлучить нас.

– Но это в любом случае очень много! – Анна была поражена. – Ты не можешь отдавать чуть ли не половину того, что имеешь, даже ради спасения Девы!

– Во имя Девы и любви! – Жиль вздохнул. – По-другому, к сожалению, не получилось, – он сделал вид, будто бы увлечен необыкновенным танцем, зааплодировав, когда одна из плясуний подпрыгнула особенно высоко, обнажив в прыжке хорошенькую попку. Анна незаметно наблюдала за братом и отцом, размышляя, куда они подевали Брунисенту.

Наконец представление закончились. Танцовщицы и трубадур, весело раскланявшись, убежали, оставив в воздухе аромат духов и набросанные на пол лепестки бумажных цветов.

– Я предлагаю обсудить более подробно наши действия, – произнес Гийом ле Феррон, едва только за актерами закрылась дверь.

– Что ж, согласен, – Жак поднялся и осушил кубок. После постигшей его неудачи он выглядел истомленным, но отнюдь не поверженным. На сильно осунувшемся лице горели глаза человека, никогда не отступающего от намеченной цели. Натолкнувшись на этот взгляд, Анна невольно опустила голову, уставившись в поставленную перед ней тарелку. – Я бы хотел попросить славного маршала еще раз изложить присутствующим план по спасению Девы.

– Итак, начало известно всем, – Жиль не потрудился встать, все присутствующие повернулись к нему, жадно ловя каждое его слово. – Мы подкупаем судей и стражу и забираем Жанну, после чего я с отрядом отправляюсь под стены Руана, где внезапной атакой отвлекаю руанский гарнизон. Когда на твою крепость напали, хочешь не хочешь, приходится защищаться, и тут уже не до судов и казней. В это время магистр ордена Верности благородный Гийом ле Феррон забирает пленницу и привозит ее в маленькую деревеньку под названием Безанси, что под Руаном. Там Жанна и еще три похожие на нее и одетые точно так же, как и она, женщины садятся в четыре одинаковые кареты и, сопровождаемые небольшими свитами, благополучно разъезжаются в четырех различных направлениях.

Далее нам следует позаботиться о строжайшей секретности содержания Жанны, которая более не покажется на политической арене, а значит, может выйти замуж и поменять имя. Список достойных кандидатов в мужья для Жанны, как я понял, находится у господина ля Жюмельера, чье деятельное участие в делах партии Девы не может остаться незамеченным.

Так что наше дело, дело рыцарского ордена Верности, ордена Тамплиеров, ордена Борзой и непосредственно партии Девы обеспечить безопасность Жанны и ее дальнейшую достойную во всех отношениях жизнь. Честное благородное слово, она это заслужила!

– Воистину благородные слова! – ля Гир вскочил, роняя тарелки и пугая уснувших на своих нашестах соколов.

– Теперь по поводу выплат и передачи замков и земель, – продолжал Жиль. – Как я уже имел честь докладывать почтенному собранию, господин Гийом ле Феррон предоставил нашему вниманию остроумный финансовый план. Поэтому, не вдаваясь в скучные подробности предстоящей операции, хочу уточнить: я не могу выплатить сразу же всю требуемую сумму. Так как такой мой жест не может остаться незамеченным, и нас сразу же поймают.

Поэтому в случае успеха предприятия я выплачу всю сумму по частям за шесть полных лет и передам означенные замки, как мы об этом и договорились.

Сам я покидаю двор Карла и полностью отхожу от государственных дел с тем, чтобы уединиться в Тиффорге, – говоря это, Жиль коснулся под столом носком своего сапога туфельки Анны. – Постепенно мы будем распускать слухи, будто бы я разоряюсь… скажем, на постановке мистерий, библиотеке или еще что-нибудь в том же духе. Разорившись, я буду вынужден распродать часть своих земель, так что под прикрытием купчей мы легко сможем оформить передачу замков в собственность… – он обвел взглядом присутствующих, словно только что сообразил, что ему до сих пор не известно, кому именно он должен передать свои замки.

– Господину Гийому ля Жюмельеру отойдут замки в Блезоне и Шевийе. Именно он будет назначен главным хранителем Жанны. Думаю, что первое время она сможет пожить в его родовом замке Лероз под видом дальней родственницы или его дочери Брунисенты, которую он по нелепой прихоти будет прятать от людей. Такое поведение рыцаря, конечно, встретит некоторое осуждение знати в Нанси, но в целом не будет выглядеть подозрительным, – помог маршалу молчавший до этого Дюнуа. – Крепость Сен-Этьенн-де-Мер-Морт формально сделается собственностью Гийома ле Феррона за… то есть как магистру ордена Верности и одному из…

– Понятно, – Жиль улыбнулся. – Что такое богатство в жизни временной? Прах. Будем же стремиться к благам в жизни вечной. Аминь. Я уверен, что вы, господин магистр, и граф ля Жюмельер сумеете с пользой распорядиться моими крепостями, и это спасет Жанну и приведет Францию к окончательной победе в войне, – он вежливо склонил голову. – Сумму же, предназначенную для подкупа стражи и судей, я передаю прямо сейчас. Сундук с золотом ждет вас в моей сокровищнице.

О том, как Анна чуть было не была убита, и о том, что обещания следует исполнять вовремя

На следующий день Жиль отправился со своими пятьюдесятью телохранителями и сорока слугами на охоту с соколами, и Анна была вынуждена скучать в замке. Сроду не приученная к женской работе, она с опаской поглядывала на изящные пяльцы и ткацкий станок сестры Жиля Жанны, которые теперь перешли в полное ее распоряжение. В замковой библиотеке по слухам хранилось множество книг, но все они запирались на ключ, который носил с собой Жиль, а значит, требовалось его милостивое разрешение.

Анна изнывала от тоски, когда ей доложили, что сьер Этьен Кастра умоляет принять его. Несмотря на то что Анна никогда не жаловала клятвопреступников, она все же решила встретиться с мальчиком, решив, что это как-нибудь развлечет ее.

Юный паж был одет в новенький малиновый костюмчик с золотым ремнем и оперенным беретом. Анна невольно отметила, что рыцарство сделало его более уверенным и свободным, нежели он выглядел до этого. Видеть такое преображение было отрадно, так что Анна даже улыбнулась мальчугану.

Увидев, что дама не сердится, Этьен упал перед ней на колени, умоляя простить его за то, что невольно обманул ее ожидания.

– Ты снова хочешь о чем-то спросить меня? – Анна присела к окну, откуда было хорошо видно широкое поле, местами покрытое снегом, точно проеденная молью шуба. Дальше простирался лес, в котором, должно быть, сейчас гонял зайцев и уток Жиль.

– Я пришел, чтобы… – мальчик побледнел и потрогал висевший у пояса меч. – Тяжелый. Я привык пользоваться шпагой, а не мечом. Даже не знаю, сумеет ли меня кто-нибудь обучить владению этой штукой. Получится ли у меня?..

– Так и не носи, – Анна смотрела на лес, пытаясь разглядеть там какое-либо движение, но все было спокойно.

– Когда солдаты или люди в городе видят, что я опоясанный рыцарь, они относятся ко мне с уважением, спрашивают совета, интересуются, не нужно ли чего-нибудь сьеру рыцарю, – он почесал в затылке, отчего его берет съехал на лоб. – Вот и сегодня сокольничий господина барона вежливо так спросил меня, как я считаю, какого сокола следует сегодня посадить на перчатку сьеру де Рэ. Он так и сказал: подскажите, пожалуйста, сьер рыцарь, ведь их, соколов-то, у меня сорок штук.

– И что ты ответил? – Анна зевнула.

– Я осмотрел соколов и выбрал наиболее симпатичного из них.

– И что он? – Анна глядела на пажа, как на дурака. Только что по голове себе не постучала.

– Поблагодарил и принес барону совсем другого сокола, – Этьен вздохнул. – Это оскорбление, да? Теперь я должен просить удовлетворения у господина де Лаваля?

– Рискни, – Анна отвернулась.

– Думаешь, маршал высечет оскорбившего меня сокольничего?

– Не-а. Жиль своих не сдает. Тем более своего сокольничего, которого он специально переманил у герцога Алансонского. Насколько я понимаю, это еще тот хват… – Анна прищелкнула языком.

– Почему же он спрашивал меня, советовался?.. – лицо Этьена сморщилось, точно он был готов расплакаться.

– Да потому что ты опоясанный рыцарь, а он простолюдин. Потому что многие рыцари больше всего на свете любят, чтобы их о чем-то спрашивали, советовались, просили…

– А почему не сделал, как я сказал?

– У него своя голова на плечах имеется.

– Что же – они теперь постоянно будут надо мной издеваться? – не выдержал Этьен.

– Первое время, – Анна пожала плечами. – Ты же, наверное, слышал, новичков учат.

– Я думаю, это оттого, что я проболтался, что вы взяли с меня клятву выполнить любое повеление в обмен на сведения, которые я получаю о Жанне и о войне. Сьер Гийом де Рикарвиль так и сказал, что негоже де, став рыцарем, в первую же секунду изменить своей клятве. А миссир ля Гир добавил, что последнее дело не заплатить полагающегося за знания. Так что в их глазах я самый позорный из всех рыцарей, клятвопреступник и должник.

Анна усмехнулась. Какое-то время оба молчали. По белому полю мимо замка крестьянская девчонка гнала пегую коровку.

Неожиданно до слуха Анны донесся характерный звук вынимаемого из ножен меча. Она резко повернулась и встретилась глазами со стоявшим напротив нее и державшим обеими руками страшное оружие молодым человеком.

– Этьен?! – вскрикнула Анна, и в тот же момент новоявленный рыцарь шатаясь поднял тяжелый меч и со стоном рубанул им воздух, чудом не задев плеча своей жертвы, после чего лезвие звякнуло о деревянную лавку, на которой сидела Анна, и застряло в крашеном дереве.

– Что ты делаешь, Этьен?! – Анна вскочила, сверкая на пажа глазами. Но тот не глядел на нее, пытаясь высвободить меч.

– Исполняю свою клятву, а ты что подумала?! – высунув язык, он упер ногу в изящном сапожке в скамью и, напрягшись, попытался вытащить лезвие.

Давясь от смеха, Анна толкнула пажа и, проскочив мимо него, добежала до двери, когда Этьен подскочил к ней с кинжалом в правой руке. Левой он схватил Анну за сетку с фальшивой косой и, оторвав ее, нанес удар. Анна успела перехватить руку с кинжалом, после чего вывернула запястье таким образом, что паж завыл от боли, выпуская оружие. В следующее мгновение Анна отшвырнула кинжал в сторону и ударила Этьена коленом в солнечное сплетение. В коридоре послышались торопливые шаги, в дверь шарахнули сапожищем. Анна отскочила, боясь, как бы ее по неосторожности не зашибли, и, прижавшись к стене, наблюдала за тем, как в светелку ворвались слуги барона, как они вытаскивают оттуда еще не успевшего отойти после недавней стычки пажа, осматривают воткнутый в скамью меч и валяющийся на полу кинжал.

Глупая, в общем, история произошла с пажом Этьеном Кастра. Глупая, но недолгая. В тот же вечер Анна все рассказала Жилю, умоляя его пощадить глупого мальчишку.

Тот обещал к утру выпустить парня из замковой тюрьмы. Но, так как Жиль был зол на учинившего такое в его отсутствие пажа, он попросил стражников поместить сьера Кастра в самый холодный каземат замка, так что к утру тот мало чем отличался от покойника и был спасен лишь усилиями взявшегося вернуть жизнь новоявленному рыцарю лекаря, молитвами за миловидного юношу придворных дам и чуть не погибшей от его руки Анны.

О том, как в Тиффорг приехал маг и алхимик Франческо Бреладди

Не зная, что на самом деле происходит в руанском суде и каких каверз следует ждать от председательствующего там епископа Кошона, Жиль пригласил в Тиффорг известного итальянского мага и алхимика Франческо Бреладди, от которого ждали одного: чтобы он при помощи своих заклинаний оказался на заседании суда и рассказал, что именно предъявляют судьи Жанне и что отвечает им она.

В назначенный день к замку подъехала запряженная хилой рыженькой лошаденкой бедная дорожная карета в сопровождении стражи Тиффорга, которых посылали в Гренобль, где в последнее время находилась резиденция Франческо Бреладди. На козлах восседал рослый детина в одежде, приличествующей для слуг. После того как командир тиффоргской стражи ответил на обычные вопросы, без которых в крепость никого не пускали, слуга мага лениво сполз с козел и, не торопясь, распахнул дверь перед своим господином.

Маг оказался маленьким, кривоногим, с острыми чертами лица и темными длинными волосами человечком. По тому, как он оглядывал замок, можно было заключить, что в Италии он не видел ничего подобного этому величественному сооружению. Тем не менее, оказавшись в специально приготовленной для медиумических манипуляций комнате, где его уже дожидались облаченные в плащи своих орденов верные Деве рыцари, он вдруг сделался весел и словоохотлив.

Облачившись в мантию, в которой он должен был проводить магические манипуляции, и напялив словно припечатавшую его квадратную шапочку, магистр магии велел привести в зал всех юношей и девушек, находившихся в замке, что было вскорости исполнено. Смешно выбрасывая ноги в туфлях с непомерно длинными носами, маленький медиум обошел ряды слуг и служанок, подмигивая кухонным мальчишкам или весело щипая за пухленькие щечки служанок, после чего развел руками.

– Все эти люди чересчур грубы и неотесанны. Они не могут подойти для дела, ради которого я прибыл сюда. Нет ли в замке еще кого-нибудь, кого я не видел. Не обязательно, чтобы они были девственны, обладали какими-нибудь талантами или имели склонности к хождению во сне или еще чему-нибудь в таком роде. Мне нужны помощники, умеющие тонко чувствовать, те, которые в своем сознании отправятся на процесс для того, чтобы изложить происходящее там.

– Моя супруга Брунисента в настоящее время находится в монастыре Святой Терезы близ Шартра, где я оставил ее, она из рыцарского рода, умеет гадать на картах и часто видит вещие сны, – неуверенно предложил Жак, – если повелит барон, я пошлю за ней немедленно, и через два-три дня она прибудет в замок.

– Ваша жена? – глаза медиума затуманились. – Дама Брунисента… Что ж, может быть, беременные женщины повышенно чувствительны. Пошлите за госпожой ле Феррон, и надеюсь, она согласится оказать нам эту услугу.

– Брунисента беременна? Вы ждете ребенка? – Гийом встряхнул за плечи погрузившегося в транс вслед за магом сына.

– Да, Брунисента тяжела уже пару месяцев, но, черт возьми! Мы держали это в тайне, каким образом?.. И откуда вы знаете, кто я и?..

– Простите, что я невольно раскрыл вашу тайну, – Франческо Бреладди самодовольно усмехнулся, первый удар был за ним. Это придало магу еще большую уверенность и укрепило веру в него окружающих.

– Можно пригласить сюда Анну? – Гийом бросил неуверенный взгляд на Жиля, не зная, как тот отнесется к предложению использовать в качестве помощника медиума любовницу. – Анна близко знакома с Жанной, кроме того, она здесь, и ее появления нам не придется ждать, томясь неведением несколько дней.

Послали за Анной. На самом деле она давно уже наблюдала за происходящим из небольшой клетушечки, расположенной по соседству от медиумического зала, куда спрятал ее Жиль. Услышав свое имя, она вздрогнула и, сгорая от любопытства и панически боясь вновь оказаться втянутой в какие-либо дела, связанные с Жанной, она тем не менее поднялась навстречу присланному за ней слуге и вошла в зал, скромно потупив глаза, как это и подобает девушке из добропорядочной семьи.

Маг тотчас подошел к ней и, расточая комплименты относительно ее красоты, подвел к поставленному в центре зала креслу. Анна села, положив руки на подлокотники.

– Не бойтесь, дитя мое, – господин Бреладди старался успокоить Анну, нежно напевая что-то и то и дело кланяясь ей. – Вам не будет больно или неприятно. Все, что требуется от вас, это слушать мой голос. Только слушать. Слушать и слушаться. Вам понятно? Анна кивнула.

– Прекрасно. Удобно ли вам, дитя мое? – маг метнулся к окну, где на диванчике лежали подушки, и, притащив их все, устроил ту, что поменьше, под голову Анне и две другие под ноги. – Вы прекрасны, моя королева, моя богиня, сивилла, жрица, пифия. Вы прекрасны!

Его голос заставил Анну расслабиться и почувствовать себя легко и свободно, что было непросто под пристальными взглядами брата и отца, в присутствии посторонних людей.

Магистр Франческо Бреладди отошел на шаг, оглядывая Анну с ног до головы и найдя картину удачной, протянул руку, в которую тотчас слуга вложил золотой кубок с выгравированным на нем глазом. По слухам, этот кубок господин Бреладди получил во время спиритического сеанса от духа самого Гермеса Трисмегиста. Итальянский маг никогда не расставался с ним, повсюду возил его с собой. Поговаривали, что кубок был волшебным образом связан с самим Бреладди, потому что когда на одном из сеансов ассистирующая магу послушница монастыря в Тулузе, расположенного близ святилища иберийского бога солнца, выронила кубок, господин Бреладди тут же лишился чувств. Пролежав в беспамятстве неделю, находясь между жизнью и смертью, в конце концов, он выздоровел. Но еще долго жаловался на боли в голове и спине. Его тело покрыли многочисленные синяки, так что складывалось впечатление, будто бы не золотой кубок Трисмегиста со звоном ударился об изразцовый монастырский пол, а сам магистр вывалился из окна на мощенный булыжником двор монастыря.

– Окажите мне честь, испейте этот божественный напиток, – Бреладди поклонился Анне, как кланяются королеве, протягивая кубок.

Анна попробовала на язык напиток, им оказалось очень приятное, сладкое вино. Она сделала глоток, потом еще один. Голос мага теперь звучал несколько отстраненно, так, словно господин Бреладди отошел в конец комнаты, потом дальше, голоса присутствующих стихли.

Анна хотела отхлебнуть еще раз, но кубка в руках не оказалось. Ее же наряд из ярко-красного превратился в похоронно-черный. Мало того, на ней был мужской костюм, облегающие панталоны, курточка с кружевным отложным воротником. Анна увидела свои худые и белые руки, закованные в кандалы, и тут же кто-то толкнул ее в спину. Она была в темном коридоре, и за спиной ее стоял человек с алебардой. Не помня себя от страха и боясь произнести хотя бы слово, Анна попыталась сдвинуть с места ногу и чуть не упала. Ноги были также закованы в кандалы.

Медленно она шла по темному тюремному коридору, туда, где в конце пути слабо угадывался свет. Туда, где ждал ее суд.

«Господи! Так я что же, Жанна? Я стала Жанной?» – недоумевала Анна.

– Анна, ты слышишь меня? – прозвучал у нее в голове знакомый голос мага. – Сейчас ты спишь и видишь сон. Расскажи, что ты видишь. Ты нашла Жанну Деву?

– Я и есть Жанна Дева, – ответила Анна. – Меня ведут по тюремному коридору. У меня закованы руки и ноги, мне страшно.

– Не бойся, Анна, тебе ничего не грозит, просто рассказывай мне все, что видишь и слышишь.

Первое заседание суда

Процесс был показательным, поэтому слушание было объявлено открытым, туда допускались не только священнослужители и члены церковного трибунала, но и простые зрители, интересующиеся ходом разбирательства, – рыцари, дворяне, именитые горожане.

Огромный зал суда не вмещал всех желающих поглазеть на французскую ведьму, поэтому было решено соорудить приподнятые деревянные трибуны для зрителей, как на турнирах.

Сто тридцать два члена трибунала: кардинал, епископы, профессора теологии, ученые аббаты, множество монахов и священников собрались против беззащитной девушки, на стороне которой не осталось никого. По решению, вынесенному еще до процесса членами церковного трибунала, Жанна должна была защищать себя сама без помощи адвоката, без совета или возможности получить разъяснения.

Скамья для подсудимой не имела спинки и была крайне неудобна и жестка. Она стояла посередине огромного зала с тем, чтобы высокие трибуны со зрителями как бы нависали над ней, грозя обрушиться на девушку, погребя ее под своими обломками.

Торжественное облачение представителей высшей церковной власти, сияющие в неровном свете свечей, масляных светильников и факелов стражи кресты, блеск оружия стражи – все это должно было смутить уставшую, изможденную за год жизни в неволе девушку, заставить ее съежиться под обращенными на нее взорами, почувствовать себя неловко.

Анна видела все так, словно сама присутствовала на суде. Она уже не была Жанной, отделившись от нее, но и не став собой. Призрак, по воле всесильного мага оказавшийся там, где его никто не ждет. Шпион во вражеском лагере. Больше всего на свете она хотела сейчас сорвать с Жанны оковы и увести ее каким-нибудь волшебным способом из зала суда. Безошибочным чутьем хорошего воина она понимала, что готовится не суд в обычном его понимании, а травля. Где сто тридцать два служебных церковных пса будут преследовать одну скованную по рукам и ногам девушку. Это было несправедливо.

«Сегодня, 21 февраля 1431 года, в зале суда проходит первый публичный допрос женщины по имени Жанна, обычно называемой Девой», – прочла она лежащую перед писцом бумагу, на которой тот выводил свои закорючки.

– Подсудимая, назовите себя, как ваше имя или, возможно, прозвище, как вас обычно называют, – мягко попросил ее председательствующий епископ Пьер Кошон.

– На моей родине в деревне Домреми меня называли Жаннетой, а во Франции Жанной, – ответила Жанна и прикусила язык. На самом деле все знали ее под прозванием Дева, но она побоялась назваться так в церковном суде, так как это могло повлечь за собой обвинение в смертном грехе – гордыне.

– Да, в Домреми ее и вправду называли Жаннетой, я подтверждаю это, – не выдержал наблюдающий медиумический сеанс Гийом, Жиль был принужден шикнуть на него. Меж тем Анна что-то забормотала, и господин Бреладди был вынужден переспросить ее.

Должно быть, Деву спросили о возрасте, потому что Анна сказала:

– Мне девятнадцать лет или около того. Точно не знаю.

– Хорошо, моя дорогая, – магистр магии сделал знак, чтобы все замолчали и, ласково обратившись к Анне, попросил ее не бояться и рассказать то, о чем Жанну спрашивают судьи.

– Они хотят, чтобы Жанна присягнула, что будет отвечать на все вопросы суда с полной искренностью. Присягнула на Библии, но Жанна говорит, что это невозможно! Она не вправе разглашать те тайны, в которые была посвящена, ни человеческие, ни божественные. Господь запрещает ей открывать людям то, что не предназначено для их ушей. Дева спрашивает у меня, что она должна делать в этой ситуации?

– Бедное дитя, бедная Жанна, – запричитал пораженный в самое сердце Гийом ле Феррон, – она не может выдать ни тех, кто опекал ее все эти годы, ни своих подлинных родителей. Она вынуждена быть одна-одинешенька, в то время как Карл, которого она посадила на престол, не собирается ничего предпринять, для того чтобы спасти ее.

– Еще одно такое вмешательство, и я выведу госпожу Анну из транса, – зашипел на него Франческо Бреладди.

– Я не знаю, что вы намерены спрашивать; вы можете задать мне такой вопрос, на который я не обязана отвечать. Я клянусь говорить правду обо всем, что относится к делу веры, кроме «откровений», которые получала от Бога, – громко голосом Жанны прервала пререкания Анна, ее глаза горели, тело трепетало.

В это время в суде поднялся крик. Все орали, кто во что горазд. Неслыханно – ведьма отказалась присягнуть, как до нее делали все проходившие через церковный суд преступники. Ученые богословы и юристы спорили между собой о правомочности такой клятвы. Несколько раз председатель стучал по столу, но гомон не прекращался.

Сидевшая отдельно от всех на жесткой неудобной скамье Жанна спокойно ждала дозволения продолжить, уткнув локти в колени и подперев ладонями бледные щеки. Черный мужской костюм и черные до плеч волосы резко контрастировали с болезненно-белым лицом подсудимой. За время, проведенное в плену у бургундцев и затем в тюрьме в Руане, ее челка отросла и теперь покрывала брови.

Наконец суд пришел к решению принять клятву в том виде, как пожелала ее дать подсудимая, и судья продолжил:

– Суд хочет знать, была ли ты обучена какому-либо ремеслу?

– Да, – на лице подсудимой появился румянец, глаза заблестели задором, – да, господин судья. Моя мать научила меня прясть и ткать холсты. И я не побоялась бы состязаться в этом с любой руанской мастерицей!

В зале послышались смешки и одобрительные аплодисменты. Жанна весело раскланялась.

– Какие еще работы вы исполняли в доме своих родителей? – последовал новый вопрос.

– Живя в отцовском доме, я помогала по хозяйству, делала все, что делают другие женщины, но не пасла ни овец, ни других животных.

– Господин Бреладди, – Жак потянул мага за рукав, осторожно привлекая его внимание. – Нельзя ли узнать, в чем именно обвиняют Жанну?

– Дитя мое, – лилейным тоном медиум обратился к Анне. – Сейчас я попрошу тебя отойти от Жанны и подойти к судье, перед которым лежит документ с обвинением, или послушать, что говорят судьи. В чем они обвиняют нашу Деву?

– Я иду через зал. Но мне страшно. Жанна такая бледная и уставшая, она сильно разбилась во время побега из башни, у нее до сих пор болят кости. Мне жалко ее. Моя жалость удерживает меня рядом с ней. Разрешите мне остаться и выполнить долг телохранителя до конца?

– Не сейчас, дитя мое. Сейчас мне важно услышать то, в чем обвиняют Жанну!

– «Названная Жанна часто ходила к источнику и к дереву, именуемому Деревом Фей или Прекрасным маем. Где по ночам, а иногда и днем в те часы, когда в церквах шла божественная служба, она кружилась, танцевала, обходя в танце источник и дерево, плела из цветов венки и вешала их на ветви дерева, произнося до и после обряда колдовские заклинания и призывы к темным силам. К утру эти венки исчезали», – Анна произнесла пункт обвинения на одном дыхании, ее лицо при этом побледнело и пошло пятнами, она начала задыхаться, и маг был вынужден взять ее ладонь и нежно погладить ее, уговаривая потерпеть еще несколько минут.

– Вблизи Домреми, – уже более спокойным голосом, похожим на голос Девы, продолжила Анна, – растет дерево бук, в детстве мы любили играть рядом с ним. Его действительно называют деревом фей. Но лично я никогда не видела никаких фей. Рядом с ним есть источник. Говорят, что его вода может исцелить лихорадку, но я не знаю, правда ли это. Говорят, владельцем дерева является мессир Пьер де Бурлемон, рыцарь. Но я никогда не видела этого рыцаря, так же как не видела и фей. Когда я была маленькой, я любила играть с другими девочками под деревом. Там мы плели венки из цветов для статуи Богородицы в церкви Домреми. Я знаю, что другие почему-то надевали венки на ветви дерева, не помню, чтобы я делала что-нибудь подобное. Я несла цветы в церковь. Разве плохо приносить цветы в церковь?

Анна встала на ноги, но не удержала равновесия и упала в объятия стоявшего рядом Жиля, который тут же усадил ее обратно. Вызвали лекаря. Анна медленно приходила в себя. Было решено, что она отдохнет, а затем сеанс будет продолжен. После чего, не доверяя никому и уже не пытаясь маскировать их отношения, Жиль взял Анну на руки и отнес в их общую спальню.

Железная клетка

Анне позволили как следует выспаться, после чего прямо в комнату, по настоянию магистра Бреладди, ей принесли плошку с бульоном, мясо и красное вино. Весь оставшийся день и всю ночь Жиль был с нею необыкновенно нежен. Они гуляли по парку, расположенному вокруг замка. При этом паж Жиля вел за ними запряженных коней на случай, если господа захотят прокатиться верхом. Анна почти не чувствовала усталости или страха после транса, в который ее ввел Франческо Бреладди, и была готова помогать Жилю и дальше. Все были с ней вежливы и внимательны. Каждый старался сказать что-нибудь доброе, сделать комплимент ее силе и мужеству, рассказать забавную историю или просто постоять рядом.

Все, даже обычно суровый и деспотичный отец, улыбались Анне, понимая ее вдруг возросшую значимость и строго исполняя инструкции, данные медиумом. Вечером, после осмотра Анны личным лекарем Жиля и освидетельствования ее ауры господином Бреладди, ей было разрешено приступить к новому сеансу.

Из медиумического зала предусмотрительно вынесли всю мебель, кроме удобного, похожего на трон кресла, дабы впавшая в транс Анна ненароком не повредила себе что-нибудь. В этот раз на Анне было зеленое с золотом платье, изумрудные сережки и браслеты в виде ящериц, которые недавно подарил ей Жиль.

Все ждали информации со второго заседания суда, на котором тайно должна была появиться Анна или ее душа, маг не объяснял, как именно его помощница, не вставая с места, пересекает в считанные секунды сотни лье. Перед началом сеанса все присутствующие в Тиффорге рыцари засвидетельствовали, что господин Франческо Бреладди действительно является белым магом, общающимся со светлыми силами, к помощи которых и прибегали в тот день в замке господина Лаваля. После чего можно было уже смело начинать сеанс, не опасаясь за то, что, пытаясь спасти Жанну, они погубят свою душу или навлекут на себя подозрения церкви.

В этот раз компанию Жилю и его гостям составили два ученых богослова сьер Гуго де Карро и Антонио де Терси, прибывшие в Тиффорг накануне из Парижа, и известный адвокат из Нанси господин Гастон де Бруаси, который обещал предсказать, какие выводы могут сделать из показаний уважаемые судьи, дабы члены партии Девы могли вовремя предпринять решительные шаги по ее спасению.

В избранный по звездам час Анна вошла в зал и, поклонившись собранию, подала руку маленькому магу, который галантно подвел ее к предназначенному для нее креслу. Убедившись, что Анне действительно удобно, и лично подоткнув подушки, господин Бреладди, как и вчера, попросил ее выпить волшебного вина.

Анна весело отсалютовала кубком Жилю. Как и накануне, вино было сладким и тягучим, такое вино невозможно проглотить залпом, поэтому Анна пила его мелкими глоточками, смакуя вкус и ощущая, как волны теплого тумана обволакивают все ее тело, как по ее жилам начинает струиться не кровь, а белая и горячая субстанция, созданная из звезд и лунного света.

Она оторвала взгляд от кубка, зал растворился, Анна неслась по коридорам времени навстречу неведомому, навстречу с Жанной и неизвестностью.

Второе заседание суда в Руане произошло 22 февраля 1431 года.

Снова суд начался с вопроса о присяге на Библии, на что Жанна только удивленно подняла брови.

– Я клялась вчера и не буду повторять своей клятвы! Одного раза вполне достаточно.

Снова начались требования и отказы, уверения и отпор, смиренные просьбы и решительные ответы, в результате которых суду так и не удалось сломить дух подсудимой и вытребовать от нее новой клятвы.

Затем парижский богослов Жан Бопер, прибывший на суд по специальному приглашению, поинтересовался у Жанны, давал ли ей голос, который она слышала, наставления относительно спасения души.

– Он учил меня хорошо себя вести и посещать церковь, – спокойно ответила Жанна, доброжелательно и открыто смотря в лицо богослову. – И еще голос велел мне пойти во Францию…

– Как часто ты слышала этот голос? – продолжил расспрос Бопер.

– Он обращался ко мне два, а то и три раза в неделю. Но бывало и чаще. Он настойчиво говорил мне, чтобы я ушла из дома и направилась во Францию и чтобы отец ничего не знал о моем уходе.

– С какой стороны звучал голос, если это, конечно, можно было определить? – добрый голос Бопера сделался напряженнее, его глаза заблестели,

Жанна успела заметить, как богослов чиркнул что-то на бумаге и тут же прикрыл написанное рукой.

– Он всегда звучал со стороны церкви, с востока, и сопровождался светом и необыкновенно приятным ароматом ладана и еще чего-то, названия чего я не знаю.

– Жанна, ты сказала, что голос велел тебе идти во Францию, не спрашивая разрешения отца, но разве ты не знала, что первейший долг дочери подчиняться своим родителям?

– Да, я знала это, но, когда бы у меня было сорок отцов и сорок матерей, я бросила бы всех их по одному слову Бога!

В зале произошло оживление. Ученые богословы, судьи и простые зрители шумно обсуждали слова подсудимой.

– Что еще сказал тебе голос?

– Он велел, чтобы я пошла в крепость Вокулер к капитану Роберу де Бодрикуру и попросила его, чтобы он дал мне людей для охраны, которые пойдут вместе со мной к дофину.

– Голос повелел тебе надеть мужскую одежду?

– Да, это приказал мне Господь. Хотя я с радостью осталась бы в женском платье.

– Хотела бы ты надеть женскую одежду прямо сейчас и предстать перед нами, как это и подобает существу твоего пола?

– Отпустите меня домой к моей матери, и я оденусь в женское платье. Но в тюрьме, в оковах, – она подняла над головой руки, звеня цепями, – я останусь в мужском!

– Почему голос требовал от тебя одеться в мужское и носить оружие?

– Потому что я должна была выполнять мужскую военную работу, а колоть и рубить проще, будучи и одетой, как мужчина.

После окончания сеанса Анна почти ничего не помнила об увиденном или услышанном на суде. В памяти сохранились только длительные пререкания Жанны с судейскими, она помнила ее осунувшееся лицо, но сама уже не была Жанной. Это успокаивало. Анна не хотела снова оказаться Жанной, снова ощутить тяжесть кандалов и безысходность, с которой Жанна пыталась бороться, но которая, судя по всему, начинала одерживать над ней верх.

На суде Жанна только один раз попросила расковать ее, но суд самым решительным образом отказал ей в этой милости. Больше Жанна не поднимала этого вопроса. На ночь ее приковывали цепью к стене, днем и ночью рядом с ее железной клеткой находились пять английских солдат, в присутствии которых она должна была есть, справлять естественные потребности, раздеваться перед сном. Нежная девятнадцатилетняя девушка, не знавшая мужчин! Она умирала от насмешек и похотливых взглядов, слушая оскорбления и попреки. Молилась ли она, лежала на своем жестком ложе, пыталась умыться и привести себя в порядок – все самым язвительным образом тут же обсуждали охочие до издевательств стражники.

Анна не могла объяснить, когда именно ее крылатая душа вдруг оказалась в железной клетке, в которой томилась Жанна, но она помнила все до мельчайших подробностей и могла засвидетельствовать увиденное и услышанное.

После окончания сеанса Анна пожелала присутствовать на дискуссии, которая была необходима, с тем чтобы ученые богословы и адвокат сделали выводы относительно тех обрывочных сведений, которые удалось получить на сеансе медиумической связи с руанским судом.

Их мнения относительно того, куда клонят судьи и что они собираются приписать Жанне в дальнейшем, были однозначны: неподчинение родителям. Мужская одежда, как свидетельство отсутствия скромности и незнания правил приличий и добродетелей, присущих ее полу. И, наконец, самое страшное, Дерево Фей! Благодаря данным Жанной показаниям относительно игр под этим деревом можно было утверждать связь со злыми духами и вызывание оных. Венки на ветвях дерева – жертва темным силам.

Они совещались довольно долго, дискуссия плавно перешла в ужин, после которого утомленная Анна отправилась готовиться ко сну, а Жиль остался с гостями.

На следующий день сеанса не получилось, и, несмотря на выпитое вино и полное погружение в транс, Анна видела только пустой зал, слышала голоса уборщиков и беготню слуг.

Как выяснилось позже, 23 февраля суд решил устроить свободный день, дабы с большим вниманием и усердием изучить материалы дела и как можно лучше подготовить новые вопросы.

Руанская мистерия

От сеанса к сеансу Анна оказывалась в здании суда, то была отвечающей на вопросы Девой, то наблюдающей со стороны Анной. Она уже начала привыкать поднимать голову, когда кто-нибудь говорил «Жанна». Иногда сказанное на суде было интересно для нее, чаще же всего это была пустая трата времени. Снова и снова судьи возвращались к одним и тем же вопросам, требовали, чтобы Жанна принесла присягу по всем правилам, чтобы признала право церкви на рассмотрение ее дела целиком и полностью, на что Жанна отвечала неизменным отказом, повторяя свои доводы.

24 февраля состоялось третье заседание суда. Из него Анна вынесла всего два новых вопроса. Так, суд интересовало, были жители Домреми сторонниками бургундцев или же сторонниками противной партии арманьяков. Как будто это имело какое-то отношение к существу дела.

Жанна ответила, что знала там только одного «бургундца», им был житель их деревни, который не только в пристрастии к непопулярной партии, но и во всем остальном старался не походить на своих соседей. Рассказывая об этой белой вороне, Жанна призналась, что хотела бы, чтобы ему отрубили голову, но смягчила это неожиданно резкое заявление, добавив «если на то будет воля Господа».

– Что сказал голос, когда он вас разбудил?

– Чтобы я отвечала смело, и Бог мне поможет!

Из монастыря Святой Терезы, что близ Шартра, наконец, прибыла немного располневшая и еще более от этого красивая Брунисента. Хвастаясь своей беременностью, она выставляла напоказ начавший округляться животик, смеясь и то и дело прижимаясь к мужу. Взяв за руку подругу, Анна водила ее по комнатам замка. Для этой цели ключник отдал ей полную связку ключей, которые она как хозяйка замка повесила себе на пояс. Пусть Бруня думает, будто бы она законная супруга Жиля.

Тиффорг привел Брунисенту в восторг, все нравилось ей в этом чудесном, сказочном замке, по сравнению с которыми Лероз и Лявро казались детскими игрушечными крепостями. Одетая в элегантные дорогие одежды, рядом с Жилем Анна выглядела королевой. Но Брунисента не завидовала подруге, она была рада и счастлива за нее, по-детски воспринимая эту вдруг ставшую реальностью сказку как нечто чудесное и прекрасное, что-то такое, ради чего ей – Брунисенте ле Феррон урожденной ля Жюмельер, нужно было жить все эти годы. При этом Брунисента даже не пыталась представить себя хозяйкой волшебного Тиффорга.

Ей было достаточно и того, что в чудесном замке жила ее лучшая подруга, самый добрый и справедливый человек на всем белом свете. Брунисента радовалась за Анну и за себя. За себя, потому что рядом с ней был Жак и Господь благословил их брак долгожданным плодом. За Анну, потому что она нашла своего рыцаря, человека, которого любила и вместе с которым теперь жила в прекрасной сказке.

По причине опасения за протекание беременности Брунисенту, как бы она не рвалась помогать Анне и поскорее испробовать на себе волшебное вино магистра белой магии сьера Франческо Бреладди, которого она сразу же стала называть добрым господином Франческо, к сеансам допускали лишь в качестве зрительницы.

Зато Анна теперь уже по два раза в день входила в божественный транс, сообщая подробности процесса, которые затем горячо обсуждались во время дискуссий.

Больше всего юриста и богословов пугало то, что на процессе все чаще и чаще задавались вопросы относительно внешности посланными к ней для наставлений святыми и разговоров, происходящих у Жанны с ними. Господин Гуго де Карро опасался, что премудрые богословы, участники процесса, постараются очернить эти голоса, доказав в результате, что Дева была вдохновлена духами ада, а не посланцами рая.

На вопрос, возможно ли совершить подобный подлог и выставить являвшихся Жанне святых дьяволами, богослов только захихикал, сообщив, что превращение святых в дьяволов и обратно есть процесс, напрямую зависящий от того, за что будет заплачено больше. Иными словами, если бы ему заплатили англичане, а не благородный Жиль де Рэ, он бы сумел доказать, что Жанна – ведьма. После таких слов Жак попытался вытащить из-за пояса нож и вспороть нечестивцу живот, но старый Гийом остановил сына, лихо проведя прием, обезоруживший его.

– Я могу понять убить крючкотвора, который больше не нужен, – тяжело дыша, пенял он своему наследнику, – но прикончить человека, без которого вся наша миссия может полететь в тартарары?! Убить человека, которого некем заменить… Что это, сударь мой, если не настоящая глупость и предательство?! Так может вести себя безграмотный крестьянин, не знакомый с военным делом, но не оруженосец маршала Франции, рыцарь и, черт возьми, мой сын!

– Самое скверное, – прервал всех писклявый голос адвоката Гастона де Бруаси из Нанси, – самое скверное, сьеры рыцари, почтенное собрание, что этого суда вообще не должно было произойти. Потому что не должно было никогда, – он выждал паузу и, когда в зале воцарилась мертвая тишина, продолжил: – Как, скорее всего, известно всем присутствующим здесь, подобный процесс уже имел место над Жанной в Пуатье, где суд вынес решение в ее пользу. И позвольте подчеркнуть, что трибунал этот был во всех отношениях более компетентен. И в нем председательствовал сам архиепископ Реймский. Ему Кошон обязан во всем подчиняться, как власти, поставленной над ним. А не оспаривать его решения, словно зазнавшийся школяр, – господин де Бруаси погладил свой кругленький животик и, заложив пальцы за широкий пояс с золотыми и серебряными вышивками, продолжил: – Для того чтобы сказанное мною стало очевидным для всех присутствующих, приведу такой пример. Десятник подчиняется сотнику, сотник капитану и так далее. Извините, если пропустил пару званий – не важно, – он отмахнулся от пожелавшего поправить его ля Гира. – Не суть. Важно понять, что приказ, данный сотником своим подчиненным, может быть отменен капитаном или тем, кто стоит над сотником, а никак не десятником из его подчинения. Если вас осудил городской суд, можно подать апелляцию своему сеньору, с тем чтобы он разобрался в вашем деле. Можно написать королю, умоляя его разобраться в происходящем и вынести единственно правильное решение. Но если суд сеньора уже постановил, что обвиняемый ни в чем не виновен, городской суд не имеет никакого права вновь пересматривать процесс. Точно так же Пьер Кошон, епископ Боверский, со своим судом низшей инстанции не вправе пересматривать решение суда высшей инстанции, суда архиепископа Реймского. То есть если кто и может пересматривать это дело, так это Папа Римский как представитель высшей власти и, соответственно, высшей инстанции, которому подчиняется архиепископ.

– Что нужно для того, чтобы дело Жанны было передано в Рим? – спросил окончательно обескураженный доводами адвоката Жиль.

– Осужденная должна сама попросить об апелляции. Кроме того, эта просьба может исходить от самого Кошона, хотя зачем ему это нужно? Но судопроизводство имеет ряд своих правил, нарушать которые никто не правомочен. Так вот, с точки зрения права, этот, с позволения сказать, процесс вообще ни на что не похож, – мэтр де Бруаси вынул из кармана кружевной платок и отер им вспотевший лоб. – Начать уже с того, что ваш разлюбезный Кошон вообще не имеет права председательствовать в этом суде, так как Руан не является частью его епархии. Он мог бы судить Жанну, если бы ее задержали по месту ее постоянного жительства в Домреми, но мы знаем, что это далеко не так. Кроме того, и это обычно считается самой главной причиной отвода любого из судейских, каждый солдат вашей армии может сказать, что Кошон является заклятым врагом Жанны, а о какой справедливости можно говорить, если волк начнет судить овцу?!

– Итак, нашу Деву судят за преступления, которые она не совершала, судом, который не имеет права ее судить, – подвел черту ля Гир.

О том, как Анна оказалась в суде без помощи мага

– Подсудимая Жанна! – прозвучавший неожиданно, когда участники совета преспокойно обедали в столовой за роскошно накрытым столом, голос ошеломил Анну, заставив ее отбросить ложку, проливая на себя суп. Уставившись безумными глазами в пространство, Анна чувствовала, как что-то тянет ее из зала, от Жиля и Брунисенты. Она закричала, не в силах сопротивляться нарастающей скорости. Ее трясло и мотало, выворачивало наизнанку. Ее снова уносило прочь из Тиффорга, мимо полей и лесов, через Анжу, вперед, на север, в далекий и зовущий ее Руан.

Анна видела зал суда, в котором на этот раз не было зрителей, только судьи и обвиняемая да нависающая над ней стража. Страшнее всего было то, что на этот раз Анна переместилась в Руан без магического вина, без доброго магистра, без каких бы то ни было подготовок, обычно предшествующих трансу.

– Подсудимая Жанна, – кто-то настойчиво стучался в ее мозг и ее сердце. Анна собралась с силами и разглядела подругу, дающую показания стоя.

В этот момент в замке Тиффорг сотрапезники повставали с мест. Жиль схватил Анну в охапку и, сбросив со стола кушанья и приборы, уложил на него ее тело. Кто-то схватил в руки веер и начал обмахивать задыхающуюся женщину, кто-то полез открывать тяжелые ставни, кто-то совал к ее носу соль.

Неожиданно Анна открыла глаза и забормотала каким-то чужим, металлическим голосом, словно не говорила, а чеканила монеты.

– Подсудимая Жанна, суд хочет знать, как могли говорить с тобой святые, если они не имеют органов речи?

Тут же ее лицо преобразилось, и Анна ответила звонким голосом Жанны, столь хорошо знакомым всем, кто когда-нибудь знал ее, сражался бок о бок, кто любил ее.

– Оставляю сей вопрос на рассмотрение Господа. От себя могу добавить, что их голоса были красивы, мягки и звучали по-французски.

– Неужели и явившаяся тебе святая Маргарита не говорила по-английски? – голос Анны снова приобрел металлическое звучание, но теперь в нем ощущался оттенок скрипящего железа.

– Как она могла бы говорить по-английски, если не стоит на стороне англичан?! – снова раздался голос Жанны, исходящий словно и не из уст пребывающей в трансе Анны, а весело порхающий вокруг них.

– Ради всего святого, мэтр де Терси, на каком языке должны были на самом деле говорить святые с Жанной? – затараторил пораженный услышанным Гийом ле Феррон.

– На латыни, на святом языке латыни, – отмахнулся от него ученый богослов, его глаза были устремлены на белое, словно полотно, лицо Анны, так, словно он боялся, что женщина может исчезнуть, подобно призраку, не закончив начатого диалога.

– На понятном языке, господин Гийом, – ласково улыбнулся Франческо Бреладди, – на каком же еще? Когда Господь желает донести что-либо до своих слуг, станет ли он обращаться к ним на языке, смысла которого они не в состоянии уразуметь?

– Подсудимая Жанна, ответь суду, можешь ли ты припомнить, какой святой явился тебе первым и когда это было?

– Это произошло, когда я была еще совсем девочкой одиннадцати или двенадцати лет днем. Первым ко мне явился святой Михаил и сопровождающие его ангелы. От них исходил дивный аромат, явление архангела сопровождалось громом труб и благоуханием, лучше которого ничего нет в мире.

– Предстал ли святой Михаил перед тобой нагим? – задребезжал голос Анны так, что собравшиеся вокруг нее невольно представили, что это говорит маленький и тщедушный старичок, один из тех, кто ни разу в жизни не держал в руках меча, а лишь портил глаза чтением мудрых книг.

– Неужели вы думаете, что Богу не во что его одеть?! – весело парировала Жанна.

– Подсудимая Жанна, суд желает знать, имел ли святой Михаил волосы? – новый выпад против Жанны был сделан противником, обладающим хорошо отточенным умом и знанием богословия.

– А с чего бы ему быть стриженным? – парировала Жанна. Ее ответ вызвал одобрительное покашливание и смешки.

– Подсудимая Жанна, поясни суду, видела ли ты святых или только слышала их голоса?

– Так же, как сейчас вижу вас.

– Являлся ли тебе архангел Гавриил?

– Да. Но реже, чем Михаил. Чаще всего я общалась со святыми Екатериной и Маргаритой.

– Как происходили эти разговоры? Ты вставала на колени, молилась им, целовала их?

– Я разговаривала с ними, иногда стоя на коленях, иногда сидя или стоя. Я вдыхала исходящий от них аромат, иногда обнимала их.

– Как именно ты обнимала их? Снизу или сверху?

– Мне было удобнее обнимать их снизу, а не сверху, – Жанна пожала плечами, Анна в точности повторила ее жест, заключая в объятия воздух. – Я целовала землю, по которой они ступали. Я не хотела расставаться с ними и слезно молила, чтобы они взяли меня с собой. Господи, возьми меня к себе! Прошу тебя…

Анна застонала и очнулась от транса. Ее платье было в жирных и винных пятнах, волосы растрепались. Жиль обнял ее и, как маленькую, посадил себе на колени, обнимая и целуя.

Вместе с Брунисентой и служанками они отвели Анну в ее с Жилем спальню и уложили в постель. Распрощавшись с любимой, Жиль вернулся в столовую, где уже велось бурное обсуждение услышанного.

– Объяснит ли мне кто-нибудь, что хотел этот чертов судья, когда расспрашивал ее о святых? – перекрикивал собрание гигант ля Гир.

– Они пытаются доказать, что Жанна общалась не со святыми, а с переодетыми в них людьми или демонами, – ответил ему Гуго де Карро.

Пажи убирали со стола. Все были слишком возбуждены, чтобы продолжать трапезу.

– Если бы Жанна сказала, что святой Михаил предстал перед ней без одежды, ее можно было судить как вступившую в преступную любовную связь с сатаной, – возмущенный, что его никто не слушает, кричал Антонио де Терси.

– А почему они спрашивали, целовала ли она своих святых? – орал Жак.

– Либо снова любовная связь, либо идолопоклонничество и обряды вызова нечистой силы, – приводил свои доводы де Карро.

– Они сожгут ее и дело с концом. Костер уже разложен, орудия пыток приготовлены, а мы сидим и ничего не делаем! – неистовствовал ля Гир.

– А что мы можем сделать? – Жак был доволен, что Брунисента ушла вместе с Анной и не слышит всех этих криков. – В Руан пускают лишь по специальным пропускам, Жанну караулят все силы Англии!

– До вынесения приговора мы не можем выручить Жанну, – голос Жиля звучал властно и строго. – Я много раз говорил, что, если мы хотим спасти Жанну, нам придется принять это как неизбежное. Жанна будет осуждена церковью, ее отправят в тюрьму, откуда мы и вытащим ее.

– Но Франция будет погублена! Карл лишится короны! Самое дело Жанны будет под угрозой! – неистовствовал Жак.

– Плевал я и на Карла и на его Францию, – тихо, но четко подытожил разговор Жиль. – Если бы Карл желал не опозориться, он бы выкупил Деву или послал войска на штурм Руана. Карл не ребенок и может постоять за себя сам. К черту короля, к черту Францию. Я присягал Жанне и буду верен ей и своему слову!

Его голос заглушили аплодисменты согласных с ним и бряцанье оружия и недовольный вой противной стороны. В общем, как обычно, каждый остался при своем.

Поход на Руан

Меж тем время шло, наступила весна. В Руан удалось-таки проникнуть нескольким малозначительным членам партии Девы, и они теперь отправляли свои шифрованные сообщения в Тиффорг, сделавшийся штабом партии Девы. Так, они сообщили о болезни Девы, причиной которой, по слухам, было отравление рыбой, присланной Жанне епископом Кошоном.

На вопрос, что думает Жиль о том, не попробует ли коварный Хряк, как переводится фамилия Кошон, в другой раз отравить Жанну, он ответил, что кому-кому, а епископу уж совсем не выгодно губить Деву. Одно дело, если ее осудит святая церковь, после чего она сгниет в темнице или будет отправлена светскими властями на костер. И совсем другое, если она умрет в тюрьме, словно святая мученица. Такое клеймо Свинье уже никогда не удастся свести со своей репутации, и его карьера будет погублена самым глупым образом.

Не надеясь ни на кого другого, кроме как на себя, Жиль подготовил отряд, который должен был отправиться под стены Руана и отвлечь на себя внимание стоявшего за стенами города гарнизона. В этой поездке Анна сопровождала своего возлюбленного.

Признаться, больше всего на свете она боялась приближаться к Руану и вообще ко всему, что было как-то связано с Жанной, но оставаться в замке без Жиля и без вестей о нем было еще невыносимее.

Ведь, если разобраться, кто она такая – любовница и только. А значит, если в замок пожалует законная жена Жиля, ее выбросят как старую тряпку. Кто защитит ее тогда? Кто вступится за женщину, которая большую часть жизни носила не подобающий ей мужской наряд, которая, отринув приличия и честное имя своей семьи, сделалась сначала армейской подстилкой, а затем штатной любовницей великого Жиля де Лаваля, маршала де Рэ! Как же низко она пала!

Но Анну страшила не людская молва и осуждения. Анна боялась остаться одна. Она боялась замка, который из надежной крепости мог сделаться ее тюрьмой. Как это уже однажды случилось с ней в Лявро. Но самое главное, она боялась видений, которые в последнее время охватывали ее, как волны океана накатывают на одинокий камень, скрывая его под своими водами.

Теперь она начинала понимать, каково бывало Деве, одолеваемой голосами, которые требовали, приказывали, наставляли… Хотя не так, Жанну посещали добрые и светлые видения, в то время как Анну преследовали призраки руанского процесса. Жанна общалась со святыми и ангелами, а Анна – с людьми, одержимыми дьяволом, для которых не было ни жалости, ни сострадания, ни любви. Общаясь со своими ангелами, Жанна вдыхала чудесные ароматы, а Анна запахи серы и горелой человеческой плоти.

Наконец, Жанна не боялась своих видений, видя в них счастье и свет, в то время как Анна ненавидела и страшилась того, что с ней происходило. Все впадения в транс, которые происходили с ней помимо специально устроенных господином Бреладди, были неожиданны для Анны и имели над ней такую власть, что несчастная не могла не только сопротивляться им, но и пытаться как-нибудь предсказать их появление с целью, по крайней мере, скрыться от людских глаз.

В этом плане походный шатер Жиля был более удобным убежищем, нежели прекрасно укрепленный замок Тиффорг.

Видения и голоса, они преследовали Анну по пятам, настигая ее за столом или утренним туалетом, когда она прогуливалась верхом вместе с Жилем, телохранителями, слугами и пажами. Видения ошеломляли ее, мучили, вынуждая отвечать на поставленные перед Жанной вопросы. Вместе с Девой, а иногда и часами вместо нее, Анна пыталась придумать, какие бы объяснения суду предъявила она, Анна ле Феррон.

Иногда она слышала голос Жанны, обращенный непосредственно к ней, видела ее осунувшееся, измученное лицо, пытаясь как-то утешить подругу.

– Мы вытащим тебя, Жанна. Вот увидишь, не пройдет и трех месяцев с момента перевода тебя в руанскую тюрьму, и мы освободим тебя. Потерпи еще немного – три месяца, максимум три месяца, и ты будешь свободна.

Анна рисовала в воображении картины разбуженной весной природы, прозрачные зеленые листочки на деревьях, такие нежные и ароматные… цветы желтые и белые, голубое высокое небо, пение птиц. Весной, когда вся природа празднует победу над холодом и смертью, Жанна по решению всесильного Жиля де Рэ должна была выйти из мрачной тюрьмы, сбросив с себя оковы и как бы родившись заново. С другим именем и другой, более счастливой судьбой.

– Как я спасусь? – спрашивала Жанна.

– Держись, мы вытащим тебя. Мы уже близко. Несколько дней и мы у цели, – отвечала ей Анна. Она не могла объяснить, как именно произойдет это долгожданное событие, но была в этом уверена. Не случайно Жиль заплатил столько денег и будет еще платить долгие шесть лет. Жанну спасут, выведут из крепости ночью, отобьют по дороге на эшафот. Мужчины не посвятили ее в тонкости плана, и приходилось додумывать самой.

– Скажи, король атакует Руан? Армия на подходе? – не отставала Жанна. Ее военный гений требовал посвящения в детали проведения операции.

– Мы идем отрядом, – Анна заплакала, потому что не знала, как ответить на вопросы Девы.

– Несколько смельчаков могут взять целый город! Придите мне на помощь, я верю в вас! Я не могу больше находиться здесь, среди этих грязных англичан! Спасите меня или я не выдержу! – голос Жанны срывался, становился неслышным, то и дело его перекрикивали другие голоса, требовавшие от Анны внимания к их персонам и не интересным для нее вопросам.

Они скулили, кричали, шептали. Просили помочь или проклинали, обещали сказочные богатства и счастье. Анне приходилось собирать всю свою волю, чтобы не слушать невидимых попрошаек и сосредоточиться на Жанне и происходящем вокруг нее.

– Названная Жанна, не будучи в юные годы воспитана и наставлена в главных основах веры, научилась у неких старух ведовству, гаданию и прочим магическим искусствам, – гудел в уши Анны взявшийся неведомо откуда призрачный судья, перекрикивая чистый, словно бьющий из-под земли ключ, голос Жанны.

– Подсудимая Жанна, суд желает знать, каких богатств и почестей требовала ты у своего короля кроме лошадей, о которых ты говорила ранее?

– Я не просила у него ничего, кроме хорошего оружия, добрых коней и жалованья для своих людей, – чувствовалось, что Жанна крайне измучена и истощена, силы ее были на исходе.

– Бедная Жанна, – только и успела подумать Анна. Жанна по данному обету бедности никогда не просила ничего лично для себя, но ее теперь упрекали в алчности и корыстолюбии. Король пожаловал ей дворянство, а теперь ее обвиняли в том, будто бы дворянство она выпросила себе в качестве награды. Король дал ей герб с лилиями на нем и коронованным мечом, а ей говорили, что она не имела право на этот герб и что само использование символа Франции в ее гербе неправомочно и преступно.

Но разве можно отказаться от чего-то, что жалует тебе король, не навлекая при этом на себя его гнев?! Жанне не было нужно это чужое ей дворянское имя де Лис, ни герб, ни что иное. Она приняла все это из вежливости, для того чтобы тут же передать названным братьям. Судьи извратили ее поступок, упрекая ее черт знает в чем.

Жанна была избранницей Господа, человеком, которому дано слушать его живой голос и воспринимать его свет. Могла ли она использовать полученные откровения в корыстных для себя целях? Конечно, нет. Потому что тогда, получив свою награду в жизни временной, она не могла бы уже рассчитывать на награду в жизни вечной. Две вещи попросила Жанна у короля, после того как полностью выполнила свою миссию, сняв осаду с Орлеана и короновав в Реймсе Карла.

Она попросила избавить ее родную деревню Домреми от всех налогов на все времена. И второе: отпустить ее домой. Так как она выполнила все, что ей было указано свыше.

Король исполнил только первую просьбу. Жанна не была отпущена домой, как обещал ей Бог, так как король не хотел этого. И вот теперь она томилась в тюрьме, отвечая на бесчисленные вопросы судейских и ожидая решения своей участи.

Как тамплиеры и рыцари ордена Верности, Жанна не признавала золотых украшений, считая золото греховным материалом. За неимением золота судьи были готовы судить ее за малоценные серебряные вещи, как за отсутствием серебра судили бы за железо ил и дерево…

Когда-то у Жанны было два серебряных кольца, их отобрали у нее бургундцы сразу же после того, как она попала в плен. Эти кольца нельзя было отнести к роскошным вещам, поэтому судьи ставили ей в вину, что женщины, с которыми она встречалась, дотрагивались до этих колец. Это наводило на мысль, что кольца были заколдованы.

На вопрос, было ли что-то написано на кольцах, Жанна ответила, что на одном из них были выгравированы слова «Jesus, Maria», соединенные восьмиконечной звездой, на другом не было никаких надписей. Даже ребенок мог бы догадаться, что кольцо с такими именами нельзя использовать в колдовстве. Но ученые богословы этого не понимали.

– Почему женщины касались своими кольцами твоих колец?

– Спросите их. Я не знаю, почему они так делали.

– Касались ли воины своим оружием твоего оружия?

– Да. Они делали это, но я их об этом не просила. Должно быть, они исполняли какой-то обычай. Я не препятствовала им в этом, но и не поощряла.

– Верно ли, что когда была снята осада с Орлеана, люди целовали твои латы, целовали тебе руки и ноги, землю, по которой ступали копыта твоего коня?

– Да, но как я могла помешать им в этом? Нас окружила ликующая толпа, меня и еще нескольких военачальников несли на руках…

– Во время военных действий ты неизменно находилась в мужском костюме и среди мужчин, что несопоставимо со скромностью, предписанной женщине, и тем более девушке.

– Во время походов я спала, не снимая с себя лат, в шатрах или под открытым небом. В гостиницах и домах, где мне отводились комнаты, со мной всегда были женщины. Была женщина… – глаза Жанны заглянули в самую душу Анны, достигнув дна.

– Я сделаю все для тебя, Жанна! Я спасу тебя! – Анна плакала.

– Слушайте меня, судьи! – Жанна подняла голову на Кошона. – Вот вам мое предсказание, голоса сказали мне, что не пройдет и трех месяцев с момента первого допроса, как я буду свободна!

– Что ты имеешь в виду, Жанна? – было заметно, что судейские в замешательстве.

– Я не знаю, как это произойдет, отобьют ли меня на улице или мой король возьмет Руан, но я буду свободна уже в мае!

Кладбище аббатства Сент-Уэт

24 мая в 8 утра кладбище аббатства Сент-Уэт заполнилось желающими поглазеть на французскую ведьму, которую до этого год держали по разным тюрьмам, не показывая народу.

Для удобства обозрения соорудили два помоста – один большой, на нем к назначенному времени должны были поставить удобные мягкие кресла для судейских, и второй помост поменьше, для подсудимой. Туда же еще с ночи прислали военных для охраны судейского имущества и соблюдения порядка. Тем не менее никто не собирался раньше времени выставлять дорогую мебель, искушая руанских воров и вечно голодных и неопохмеленных солдат. Все-таки вояки – народ ненадежный, будет возможность продать судейское кресло – продадут вместе со столом и Библией, на которой приносят присягу подсудимые. Продадут и орудия палача, и его самого, окажись у них такая возможность. Все продадут и тут же пропьют.

Приблизительно за час до начала церемонии стал прибывать народ, желающий занять лучшие места. Поглазеть на ведьму пожаловали горожанки с малыми детьми, некоторые из малюток еще сосали грудь, другие бежали за матерями, держась за их подолы. Ради такого дела лавочники не стали открывать своих заведений и ремесленники не вышли на работу.

Публика с удовольствием обсуждала подготовку, пересчитывая прибывших в каретах и на лошадях священников и свирепых на вид стражников. Особую радость всем доставляли красные, протертые на задницах и коленях панталоны помощников палача. Самого главного палача – господина Филиппа еще не было, так как он должен был привезти ведьму. Его приезда ждали так, словно дородный дядька в неизменно красных облегающих штанах и куртке с капюшоном был не палачом, а самим епископом Кошоном. Почесать языком о постоянных неудачах и промахах его в деле с ведьмой последнее время стало популярнейшим развлечением в Руане.

В церкви аббатства прозвонил колокол. Пробираясь через коридор, сделанный солдатами, на помост один за другим взошли судьи во главе с Боверским епископом Кошоном и инквизитором Леметром.

Собравшаяся у помостов толпа шумно обсуждала каждого из судейских, называя их по именам и прозвищам и припоминая, где и когда те опростоволосились. Особенно доставалось епископу Боверскому, фамилия которого «Кошон» переводилась как «боров», «хряк» или попросту «свинья». Ни для кого не было секретом, что на протяжении всей дороги от тюрьмы до дома епископа стены, колодцы и даже мощеная мостовая пестрели рисунками, изображающими свиней. Свиньи были в епископском облачении, валялись в лужах и демонстрировали публике жирные прыщавые задницы. Все это снабжалось надписями, самые пристойные из которых были: «Жирный кабан попался в капкан», «Кабан его честь пытался Деву съесть», «Свинья судьею быть старалась и обосралась»…

Стража получила приказ изловить проклятых «художников», но пока не преуспела в этом. Постановили обыскивать на улицах праздно шатающихся горожан на предмет обнаружения у них в карманах кисти или следов от краски, которая могла быть на карманах и на руках. Но таким способом пока арестовывались одни только ученики маляров да подмастерья, расписывающие глиняные горшки. Так что складывалось впечатление, что стража вовсе не стремилась ловить уличных пачкунов, радуясь каждому новому рисунку и смешной подписи. Несмотря на довольно-таки ранний час, солнце уже вошло в свои права и жарило так, словно на улице стояла не весна, а середина лета. Ко всему прочему, ясно чувствовалось приближение грозы, перед которой обычно становится невыносимо душно.

Пришедшие на казнь горожанки обмахивались платочками и веерами, мужчины снимали кожаные жилеты и развешивали их тут же на могильных оградах. Все были злы на епископа, выбравшего такой жаркий день да еще и устроившего проволочки и никому не нужные задержки.

Жанну долго не привозили. Народ начал шуметь, выкрикивая шутки в сторону судейских и выстроившейся в цепочку возле помостов стражи. Какие-то озорники притащили свистульки и трещотки и теперь шумели под прикрытием спин соседей, недосягаемые для солдат.

Прямо на земле перед малым помостом стоял позорный столб, рядом с которым лежали вязанки хвороста.

Наконец по толпе пронеслась весть о том, что везут ведьму. Вскоре на кладбище въехала тележка палача, на которой, сгорбившись, сидела подсудимая. Завидев издалека ее приближение, на малый помост поднялся проповедник Эрар, секретари трибунала и судебный исполнитель Жан Массье. Проповедник обратился к Жанне с последним увещеванием.

Обливающиеся потом зрители ругались из-за того, что церемонию затягивают. Все, даже те, кто в душе был на стороне Жанны, желали сейчас одного, чтобы ее поскорее сожгли, чтобы можно было с чистой совестью разойтись по домам или выпить холодненького винца с друзьями.

«Ветвь не может приносить плода сама собой, если не будет на лозе», – начал зачитывать кусок из Евангелия от Иоанна мэтр Эрар. Толпа стонала. Пришедшие вместе с родителями к месту казни дети бегали и, фехтуя на палках, играли в рыцарей. Жанна покачнулась, но устояла на ногах. Ее лицо было белым, как у покойника, она то и дело стирала рукавом струящийся пот. Жадно ловя ртом воздух, она прилагала усилия, чтобы не грохнуться тут же в обморок. Лошаденка палача беззаботно пустила струю.

«Перед тобой сидят судьи, которые много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки определению нашей святой матери церкви, доказав, что среди этих слов и поступков есть многое, чего, по мнению клириков, не следовало бы ни говорить, ни поддерживать».

Теряя сознание от жары и усталости, Жанна ответила Эрару, что она согласна передать ее дело в Рим на рассмотрение его святейшеству. Это была формальная просьба об апелляции, которую суд был не вправе отклонить, но Эрар тут же нашелся и, заглянув в глаза Жанны, произнес:

– Что ты, милая? Посуди сама – где Рим, а где мы?! Папа слишком далеко, да и зачем тебе Папа, когда здесь присутствуют его представители, наделенные всей необходимой властью для проведения этого процесса.

Дальше дела пошли немного быстрее. Обманом отразив атаку, Эрар передал слово Кошону, который сразу приступил к оглашению приговора. Потея под темными одеждами и не имея возможности отойти в тень, он тем не менее не спешил отправить Жанну на костер, предпочитая жариться на солнце. Медленно и размеренно он произносил пункты обвинения, точно вколачивал в гроб гвозди.

Каждое движение епископа словно говорило: не будь дурой, еще есть время, откажись от своих слов, покайся и спасешь свою жизнь.

Толпа недовольно гудела, но Кошон не обращал на нее никакого внимания. Слышались хлопки, свистки, блеяние и хрюкание. Кошон терпел, смотря в глаза Жанны и пытаясь сломить ее волю.

Жанна стояла, качаясь и хватая ртом воздух. Безумными глазами она смотрела то на жаждущую ее крови толпу, то на приготовленный костер, вспоминала показанные ей накануне инструменты пытки.

– Смирись, Жанна, – Кошон не выдержал и, спустившись со своего помоста, взобрался на помост подсудимой и подошел к ней. – Отрекись, признай свои дела греховными, покайся, и мы переведем тебя в монастырскую тюрьму, где за тобой будут присматривать благочестивые монахини и где не будет английских солдат. Ты сможешь избавиться от цепей, надеть женскую одежду, причащаться святых даров, слушать проповеди и исповедоваться. Решайся, Жанна, если не отречешься сейчас, после никто уже не сможет спасти тебя.

– Я согласна, – Жанна опустила голову, и Кошон тут же подсунул ей заранее приготовленную бумагу с текстом отречения, который она должна была произнести, стоя на коленях.

Толпа гудела и изрыгала богохульства. Все были рассержены на подложившего им свинью Кошона, который спас ведьму и испортил им таким образом весь день. Солдаты у помоста были вынуждены выставить перед собой копья, отодвигая готовую взорваться толпу.

Жанна подписала отречение, после чего Кошон вернулся на судейский помост, где у него был заготовлен другой обвинительный протокол, заранее составленный в надежде на то, что подсудимая в последний момент все-таки отречется и покается.

– Суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения, – перекрикивая толпу, начал свою новую речь епископ. – Но так как ты, Жанна, тяжко согрешила против Бога и святой церкви, – он размашисто показал в сторону подсудимой, избегая смотреть ей в глаза, – то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, о чем ныне раскаялась.

После чего Кошон велел страже увести осужденную Жанну в Буврейский замок, где она и содержалась до этого, а не в церковную тюрьму под присмотр монахинь, как сам же обещал.

Измученная, обиженная и обманутая Жанна только и могла, что смотреть во все глаза на епископа, из-за которого она сделалась мерзкой предательницей, ради посулов которого отреклась от всего, что ей было свято. И что же взамен?! Слезы текли по ее бледному, изнуренному лицу, она плакала от унижения и собственной слабости, плакала, потому что ничего другого ей уже не оставалось. Только одно – плакать…

Как выяснилось гораздо позже, через пару дней после официального отречения Жанна в тюрьме снова переоделась в мужской костюм, который неведомым образом оказался в ее камере. Она признала свое отречение ошибочным, сделанным из страха быть сожженной, о чем она тяжело скорбела.

Суд был созван снова, но на этот раз клятвопреступница и упорствующая в своих заблуждениях еретичка должна была понести суровое наказание.

Руанский костер

Май сиял во всем своем великолепии, отряд остановился около небольшой деревни, принадлежащей Версалю. Сквозь белые стены шатра было видно поднявшееся солнце. Жиль поцеловал Анну и хотел уже подняться, когда она вдруг остановила его, схватив за руку, и привлекла к себе.

– Постой, любовь моя, еще один поцелуй, побудь со мной хотя бы немножко, еще чуть-чуть, побудь со мной. Последний раз… – слезы выступили на прекрасных глазах Анны. В этот момент она вдруг с обреченной уверенностью осознала, что это действительно последний раз, когда она прикасается к любимому человеку. К своему ненаглядному Жилю, своему любовнику, своему рыцарю, своему… Анна не могла подобрать слов.

– Почему последний? Вот придумала – последний! Так я тебя и отпущу! Все, попала птичка, не улетишь. Буду любить тебя, пока не залюблю совсем.

– Люби меня вечность, в вечности я твоя супруга, а ты мой супруг, – прошептала Анна.

Жиль поднялся и, взяв с пола стоявший там кувшин с вином, налил его в кубок и подал любовнице.

– Пришел мой час, – глаза Анны увлажнились, но она быстро отерла их и, улыбнувшись, приняла кубок.

– Поцелуй меня еще раз, – попросил Жиль. На его пальце при этом сверкнул перстень рыцарского ордена Верности. Верности Жанне Деве.

– Последний раз, – эхом отозвалась Анна. На ее пальце тоже было кольцо ордена Верности. Верности Жанне и любви к Жилю.

Они поцеловались, и Анна не смакуя выпила алхимическое вино, падая на руки Жиля и проваливаясь в долгий, беспробудный сон.

Жиль с нежностью поцеловал Анну, уже не сдерживая слез. Затем снял с ее пальца кольцо и, уложив возлюбленную удобнее, оделся и вышел из шатра.

Оказавшись на свежем воздухе, он сел на камень и ждал, пока к нему не подошли Жак с тремя рослыми воинами.

– Она там, – Жиль кивнул в сторону своего шатра. – Я исполнил свой долг. Исполни теперь и ты свой.

Жак кивнул. Воины зашли в шатер.

– Хорошо, что ты недолго возился, – Жак оторвал травинку и теперь сосредоточенно жевал ее, смотря на бегущие мимо волны реки. – После того как Жанна принародно отреклась от своей миссии и признала себя врагом Господа и ведьмой, у нас уже почти не осталось времени.

– Я помню, что ты говорил вчера, – Жиль старался не смотреть в лицо Жака, в лицо, которое так напоминало ему Анну. Жиль плакал. – Ее вновь поместили в тюрьму, оттуда тебе не трудно будет вытащить Жанну. Но, прошу тебя, верни мне ее, как только это будет возможным.

– Как только ты выплатишь остальную сумму, – эхом отозвался Жак.

В этот момент воины вытащили из шатра завернутую в одеяло Анну и Жак, кивнув Жилю, пошел за ними.

31 мая 1431 года в 8 часов утра на рыночной площади города Руана все было готово для сожжения ведьмы.

Осужденная была одета в темное платье горожанки и шапочку, которая постоянно сползала ей на глаза. Ее лицо было мертвенно-белым, губы пылали. Она не стояла на ногах и не могла бы без посторонней помощи подняться на помост, что часто случается с приговоренными к сожжению. В последнюю минуту мужество оставляет их, уступая место лютому страху, который словно парализует несчастных.

Присутствующие на казни зеваки невольно отмечали, какая в сущности хрупкая и маленькая эта, некогда внушающая ужас и благоговение, женщина.

Теперь, растратив все свое былое величие, она позволяла палачам подготавливать себя к смерти.

Говорили, будто бы она исповедовалась в тюрьме и получила отпущение грехов.

Теперь, когда жестокая развязка была неминуема, от нее ждали слез, мольбы, проклятий или яростной хулы Господа. Но ничего этого не последовало. Она молчала, впав в странное оцепенение, сходное с глубоким сном, в котором она, должно быть, уже видела лица ангелов, открывающих для нее двери в небеса. Слышала их песни и торжественные звуки труб.

Хотя, со слов тюремных охранников, Жанна призналась Кошону, что голоса пеняли ей на ее слабость и отречение. Они, по свидетельству самой Жанны, оставили ее, скорбя о ней как о невольной предательнице и осквернительнице божественной миссии, к которой она была призвана. А значит, о каких ангельских трубах и хорах могла идти речь?

«Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, Божьим милосердием епископ Боверский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, обычно именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях…».

Начавший речь Кошон прервался для того, чтобы бросить взгляд в сторону преступницы и тут же отвел глаза. Она не слышала, не видела и, похоже, не осознавала происходящего.

«…Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, – снова взгляд в сторону помоста, и снова ничего, никакого отклика, ни малейшей человеческой реакции. В толпе зевак послышались возгласы неодобрения, и Кошон зачастил формулу отречения, – ты, Жанна, должна быть отторжена от церкви и отсечена от ее тела, как вредный член, могущий заразить другие члены, и что ты должна быть передана светской власти. Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов».

После этих слов все находившиеся рядом с осужденной священники торопливо покинули ее помост. Церковь отступила и отошла в сторону.

Когда дрова запылали и дым начал подниматься вверх, народ замер, заранее зажимая уши. Приговоренная же к казни смотрела на этот мир с высоты своей смерти спокойными и отрешенными глазами человека, видящего вечность. Она не шевелилась, не плакала, не хватала ртом воздух. В какое-то мгновение на ее лице появилось некое подобие улыбки, и тут же едкий дым скрыл выражение ее лица, словно какую-то страшную тайну.

Огонь лизнул ее ноги и, схватившись за край платья, понесся вверх. Секунда, и женщина превратилась в живой факел.

– Иисус! – раздалось над площадью, точно призыв к ожидающему ее на небе другу. После этого был слышен лишь треск поленьев и звуки огня.

Была прекрасная весенняя погода, в четыре часа пополудни костер догорел.

От несчастной женщины осталась кучка пепла, обгоревшие кости и… сердце… по странной прихоти судьбы, сердце казненной осталось невредимым.

По словам палача и его помощников, оно было словно обтянуто масленой пленкой, что может иметь место, если предположить, что сгоревшая была предварительно отравлена. Последнее во многом объясняет ее отрешенное состояние и равнодушие к боли во время казни.

Должно быть, господин Кошон в последний момент сжалился над осужденной и отдал приказ как-то смягчить страшную участь юной девушки, которой предстояло заживо сгореть на костре.

Жак и Брунисента не были в Руане в момент казни, они дожидались кареты со спасенной у небольшой деревушки, находившейся недалеко от Сен-Дени. Жак ждал Жанну, а его жена – Анну, с которой ей разрешили попрощаться.

На самом деле не то чтобы разрешили, просто Брунисента воспользовалась своим деликатным положением и предъявила мужу форменный ультиматум: если он не возьмет ее поглядеть хотя бы на расстоянии за тем, как будут уезжать четыре кареты, она не сумеет разрешиться от бремени и их первенец погибнет.

День был солнечным и ярким. Брунисента вся вспотела под вуалью, которую Жак заставил ее надеть. В огороде возле крошечного деревенского домика работала дородная баба, дети пускали в луже кораблики.

– Вот они, – Жак толкнул Брунисенту в бок и тут же сжал ей локоть, словно пытаясь удержать супругу от необдуманного шага.

В этот момент через мост переехала карета, сопровождаемая рыцарем и двумя его оруженосцами. За ней на расстояний полета арбалетной стрелы тащилась вторая карета, похожая на первую, точно родные сестры. Тут же с другой стороны деревни им навстречу выехала еще одна. Возле каждой кареты было три или четыре человека. Они поравнялись возле моста и, перестроившись так, что первая оказалась в хвосте, проехали какое-то время гуськом.

– Почему их три, а не четыре? – Брунисента не отрываясь смотрела на приближавшиеся кареты, по лицу ее текли слезы. – Почему их только три?!

Жак молчал, все еще сжимая локоть жены, словно боялся, что она каким-то неведомым способом ускользнет от него.

До последнего момента Брунисента была уверена, что одна из карет остановится рядом с ней и оттуда выскочит живая и невредимая Анна. Почему бы ей и не выскочить, когда ее любимый со своим отрядом совсем близко? Ждет не дождется ее, чтобы увезти в Тиффорг. Но ни одна карета не остановилась возле Брунисенты, лица скачущих возле карет рыцарей были закрыты забралами и нашеломниками, на светской прислуге были широкополые шляпы. Первая карета с задернутыми занавесками прошла в шаге от ничего не понимающей Брунисенты. Проскакали рыцари. Вторая проделала тот же маневр.

Жак и Брунисента чуть шеи не свернули, пытаясь разглядеть что-нибудь за плотными занавесками, прочесть какой-нибудь оставленный специально для них знак, но ничего не увидели.

Третья карета поравнялась с четой, и только тут занавески вздрогнули и на секунду они увидели силуэт женщины, молча отсалютовавшей им.

В этот момент, повинуясь какому-то внутреннему зову, Брунисента рухнула на колени и залилась слезами. Но вместо слов молитвы в ее голове звучала старая и давно надоевшая песенка:

Божья Мать, Божья Мать, Нам спасенья не видать.

Внезапно она ощутила боль внизу живота и со стоном повалилась в дорожную пыль, по которой только что проехали три кареты.

Божья Мать, Божья Мать, Научи меня прощать…

Жизнь после руанского костра

Шли годы. В 1435 году Жиль окончательно отошел от политики и обосновался в Тиффорге, где жил сам по себе, эдаким красивым и всевластным корольком своих земель. Он все еще был поразительно красив, элегантен и весьма куртуазен. Но, должно быть, руанский костер выжег в его сердце неизгладимый след, сделав бывшего маршала нервным, капризным и подверженным приступам гнева человеком.

Сторонники Девы, ветераны, воевавшие некогда вместе с ней, всячески превозносили Жиля де Рэ как единственного рыцаря, сделавшего отчаянную попытку напасть на Руан и освободить Жанну.

Даже когда 3 февраля 1432 года намеченный маршалом рейд предпринял и осуществил один из офицеров его отряда, а именно Гийом де Рикарвиль. Скрытно проведя отряд в восемьдесят солдат под стены Руана, он ворвался в цитадель, подчистую вырезав руанский гарнизон. Чем обессмертил свое имя. То есть сьер де Рикарвиль сделал то, что не удалось в свое время Жилю. Но это не вызвало подозрений в скрытом умысле барона не нападать на Руан.

Люди говорили, что в проклятом 1431 году маршалу пришлось обходить английские позиции, которые располагались несколько иначе, нежели во время знаменитого марша его подчиненного.

После суда над Жанной ее король почти полностью утратил свое влияние и авторитет. Этому во многом способствовал тот факт, что Карл Седьмой не пришел на помощь почитаемой в народе Деве. Не выкупил ее из плена, не обрушил свой гнев на Руан. Кроме того, у короля по-прежнему не было денег. А без денег о каком авторитете и влиянии может идти речь?..

Сразу же после руанского костра во Францию пришла чума, ураганом прокатившаяся по стране, точно разгулявшаяся не в меру черная ведьма, которая знает, что никто уже не защитит несчастную Францию. Нет больше Девы, нет больше и божьего благословения.

Едва оправившись от урона, нанесенного чумой, Карлу Седьмому пришлось вновь собирать воинские силы хотя бы для удержания в повиновении городов, расположенных в долине Луары. Нищий король никак не мог свести концы с концами, то увеличивая и без того жестокие налоги, то выклянчивая ссуды у иноземных банков и местных ростовщиков.

Второго ноября 1431 года ликующий Париж провозгласил, наконец, девятилетнего Генриха Шестого королем Франции, что еще больше усилило напряжение в стране. Впрочем, два короля какое-то время делили престол, властвуя каждый на своей территории. Генрих в крепостях, подчиняющихся могуществу Англии и теперь присягнувших своему законному монарху Генриху Шестому. И Карл, продолжавший с величайшим трудом удерживать свои позиции в крепостях, не принимающих власть Англии.

Столицей Генриха был верный ему Париж, Карл облюбовал Бурже.

Сторонники Карла называли себя патриотами, а Генриха и его людей – проклятыми захватчиками и английскими прихвостнями.

Люди Генриха провозглашали своего короля единственным законным монархом, власть которого перешла ему от двух славных королевских семейств Англии и Франции.

При дворе Генриха Карла называли выскочкой, неудачником, незаконным королем, посаженным на престол ведьмой, а также вором, лишившим себя божеского благословения, чести и разума.

Дошло до того, что даже сторонники Карла начинали роптать на судьбу, все чаще называя своего короля незаконным и представляя, что произойдет, когда вся власть во Франции перейдет юному Генриху, с которым теперь связывали идею возрождения страны.

В это время Жиль окончательно покинул своего короля, к которому после истории в Руане мог относиться лишь с неприязнью и презрением.

Ему было двадцать шесть лет, когда он затворился от света в Тиффорге, где жил почти безвылазно, дабы шпионы не могли выйти по его следам на историю с вывезенной из Руана дамой.

Тем не менее он платил огромные деньги, которые Жак ле Феррон или его отец должны были передавать на содержание Девы. На самом деле он не знал, действительно ли старому магистру ордена Верности Гийому ле Феррону удалось спасти от костра подлинную Жанну или в Лотарингии в замке Лероз скрывается замаскированная под Деву его любовница Анна. Но платил, как и обещал на памятном совете в Тиффорге, не отступая от своего слова и не требуя никаких иных доказательств спасения Девы, кроме рыцарского слова.

Когда Жиль пытался выведать у Жака или его отца про Анну или Жанну, те только пожимали плечами, мол, не выплачено еще по всем векселям, не переданы крепости.

В ожидании Жанны, которую он любил и боготворил, Жиль отремонтировал свои дворцы и замки, сделав их достойными божественного создания, посланной Богом Девы.

Богатая библиотека господина де Лаваля включала в себя редкие и великолепнейшие произведения, привозимые ему из всех частей света. Светоний, Валерий Максим, Овидий – пергаментные рукописи, переплетенные в красную кожу, с алыми застежками, запирающимися на ключ – были жемчужинами его коллекции.

Многочисленная роскошно одетая свита, которой мог бы позавидовать любой монарх, добавляла блеска его главной цитадели – замку Тиффорг, охраняемому гарнизоном численностью более двухсот человек.

Здесь, среди роскошно драпированных церковной золотой парчой стен и изысканной мебели, среди предметов и украшений, выложенных драгоценными и полудрагоценными камнями, барону де Рэ служили знатные шевалье, прославленные еще во времена походов с Жанной военачальники, оруженосцы, пажи. Каждый из них имел свой собственный штат слуг, любезно содержащийся из казны хозяина.

Жиль выстроил свою собственную огромную церковь и часовню, в оформлении которых участвовали знаменитые художники Франции, Англии и Италии. Полюбоваться на чудесную роспись церкви, поглядеть мистерию в придворном театре Жиля и ощутить на себе щедроты благородного хозяина приезжали настоятели монастырей, викарии, казначеи, каноники и иные духовные лица со всего света. Многие, приехав ради любопытства в Тиффорг, оставались в нем навсегда.

Славному барону желали служить знаменитые художники, певцы, музыканты и поэты. Он создал собственный театр и заказал мистерию «Орлеанская Дева», каждый показ которой стоил Жилю де Лавалю восемьдесят тысяч золотых экю, то есть больше, чем выкуп, некогда заплаченный англичанами за Жанну.

Поговаривали, что в волшебном Тиффорге и бедняк может сделаться богачом, если только на то будет воля всесильного барона.

Все это, рассчитанное на внешний эффект мотовство не могло остаться не замеченным и не стать в результате притчей во языцех. Жилю завидовали, его ненавидели за его красоту, богатство и роскошь, которыми он окружал себя и своих приближенных.

Поэтому никто не удивился, когда прославленный богач и бывший маршал начал делать заемы, беря деньги в долг, закладывать свои земли и замки.

Желая еще больше подлить масла в огонь, Жиль написал королю, что его былое богатство ныне растрачено окончательно и бесповоротно. Так что, если в ближайшее время не произойдет какого-нибудь чуда, он будет вынужден пойти по миру.

Затем Жиль продал свои владения в Конфолане, Шабанне, Шатомуране и Ломбере капитану жандармов Нанта, потом распрощался с Фонтэном. Далее пошел черед земель в Гратэкюиссе, которые достались епископу Анжерскому. После чего де Лаваль понял, что его час настал, и он не без внутреннего трепета передал крепость Сен-Этьенн-де-Мер-Морт давно дожидающемуся ее Гийому ле Феррону, который тут же уверил барона, что в самое ближайшее время тот увидит спасенную в Руане даму.

Изнывая от нетерпения и любви, Жиль передал ключи от замков в Блезоне и Шевийе Гийому ля Жюмельеру и принялся ждать появления Жанны.

Через три дня после передачи крепости Сен-Этьенн-де-Мер-Морт Жиль де Лаваль получил письменное уверение от господина ле Феррона в том, что Жанна приедет в Тиффорг 26 мая на праздник встречи лета.

Охваченный глубоким волнением, Жиль рыскал по замку, проверяя, все ли готово к встрече с обожаемой им женщиной. Грандиозные постановки в ее честь, певцы, музыканты и художники – все в Тиффорге должно было говорить, нет, кричать, о любви барона, его жертвах прекрасной даме и его страданиях.

Снова и снова он вспоминал время, когда спорил с Девой на советах в штабе или скакал впереди колонны своих солдат, наблюдая за фигурой в серебряных латах и в серебряной развевающейся на ветру епанче. Вспоминал ночи, чудесные ночи, проведенные с Анной ле Феррон, когда она прокрадывалась к нему, переодетая в костюмы Жанны. Жиль целовал Анну, возносясь своими чувствами к божественной Жанне, к Жанне Деве, к которой не смел прикоснуться, чтобы не разрушить тем самым ее священный ореол.

Анна, нежная, страстная Анна… Жиль был благодарен ей за эти минуты счастья и мечты о единственной в его жизни любви к Жанне Деве. Жива ли она? Сгорела ли в Руане вместо Жанны? Или, как не уставали уверять его, то была чужая, не знакомая ему женщина, по странной прихоти судьбы похожая на Жанну и оказавшаяся в Руане именно в тот день и час, когда Гийом ле Феррон сумел ее сцапать, опоить и выставить вместо Девы. В глубине души Жиль не верил в это, прекрасно понимая, что чудес не бывает, а значит в Руане сгорела либо Анна, либо Жанна.

Теперь, когда настало время узнать правду, Жиль жаждал этого и одновременно с тем страшился.

Кого привезет ему магистр ордена Верности? Жанну? Тогда он будет уверен в том, что исполнил рыцарскую клятву, но предал любящую его женщину. Анну? Значит, его состояние пошло в уплату долга любви, а не долга чести. Если жива Анна – значит, он не сумел вызволить из заточения своего кумира.

Долгие годы Жиль пытался разгадать загадку имени спасенной, вызнать это у не желающего раскрывать карты Жака, выспросить на медиумических сеансах у духов мира мертвых.

Для этой цели в Тиффорг постоянно приглашали известных медиумов, колдунов, ведьм и алхимиков, которые уверяли, что могут наладить контакт с потусторонним миром. Среди них особенно выделялись такие прославленные мастера магии, как Антуан де Палерм, Франсуа Ломбардом, Жан Пети.

Если бы удалось установить доподлинно точно, что Анна мертва, Жиль мечтал вызвать дух погибшей и выспросить у нее прощение. Его мучило, что тогда во время их последней встречи он был вынужден подать ей кубок с алхимическим вином, которое изготовил для него магистр магии сьер Бреладди, не дав ей принять самостоятельного решения. А так не принято поступать с рыцарями. С любой женщиной, даже с королевой можно, но только не с рыцарем!

Анна! Вот уже пять лет он видел ее повсюду, чувствовал запах ее духов, слышал голос. Анна заполняла любимый ею Тиффорг, словно душа ее поселилась под его сводами.

Любя алхимию и изучая магию, Жиль зачитывался трудами Альберта Великого, Арно Вилленефера, Раймонда Люллия, Николаса Фламеля.

Труды великих мужей прошлого были запутаны и содержали больше туманных аллегорий, нежели реальных рецептов, но Жиль не терял надежды увидеть однажды в волшебном круге или начерченной на полу пентаграмме образ Анны и вымолить у нее прощение.

Если поначалу он созывал чернокнижников и колдунов с тем, чтобы те сообщили ему о том, жива Анна или мертва, надеясь услышать, что она жива и здорова, то после, когда все они точно один человек признали Анну ле Феррон мертвой, Жилю не оставалось ничего иного, как просить их устроить им свидание, чтобы он сам мог выспросить ее о том, в аду или в раю она находится.

И если в аду, то есть ли способ ему, Жилю де Лавалю маршалу де Рэ, помочь ей, пока тот еще жив.

В своих изысканиях и опытах Жиль не считался ни с какой опасностью и ни с каким риском. Прекрасно зная об эдикте Карла Пятого, запрещавшем под страхом тюрьмы и смерти через повешение занятия черной магией, и о специальной булле Папы Иоанна Двадцать второго, предававшей анафеме всех алхимиков, он продолжал свою деятельность в надежде вновь увидеть Анну.

В конце концов, это переросло в манию, от которой его могла излечить лишь одна женщина – божественная Жанна. В поисках ее любви он когда-то сошелся с Анной ле Феррон, погубив навеки свое сердце, которое теперь вот уже более пяти лет изнывало от любви и потери.

Магические эликсиры, способные приманить духов-проводников в иные миры, специально начерченные фигуры-ловушки, круг рук соединенных за столом спиритов – ничего не помогало. Анна упорно не являлась на сеансы к человеку, отправившему ее на верную гибель.

Тогда в ход пошли вызовы духов тьмы, демонов и даже сатаны, как не страшился этого бывший маршал.

Одержимый Анной, он был готов отдать все, что имеет, включая душу, за одну лишь встречу между мирами. За поцелуй, за слова прощения.

Теперь на черные алтари лилась человеческая кровь, и в Тиффорге курили серу вместо ладана. Бог отказался помогать Жилю де Лавалю, и ему не оставалось ничего иного, как просить помощи у дьявола.

Для этой цели медиум и некромант Франческо Прелати во славу сатаны теперь лишал жизни маленьких детей, которых слуги барона крали у крестьян. Жиль морщился, но терпел в ожидании, когда же, наконец, темные божества выкажут свою милость и явят ему из мрака образ любимой.

В это время некогда прославленный маршал получил свое легендарное прозвище Синяя Борода, под которым его знают и поныне.

Как и следовало ожидать, многочисленные жертвы не дали ожидаемого результата. Ничего не получалось, вместо этого каждую ночь Жиль видел одно и то же – жадный огненный цветок, поглощающий его возлюбленную Анну, которой он не мог помочь.

Каждое утро он просыпался в холодном поту, пиная не успевшего проснуться пажа или придворную даму, смотря кто в тот момент делил с ним ложе.

И не было спасения от этого еженощного огня, от этой постоянной казни, к которой приговорил себя пять лет назад Жиль де Лаваль, маршал де Рэ.

* * *

В назначенный день к замку Тиффорг прибыла карета с гербом в виде восьмиконечной звезды в сопровождении четырнадцати рыцарей. Они проехали по подвесному мосту и вскоре оказались во внутреннем дворе замка.

Изящный паж спрыгнул с запяток кареты и галантно распахнул дверцу, из которой навстречу Жилю вышла высокая дама. Не без трепета господин де Лаваль подал ей руку, на которую дама с благодарностью оперлась. Под густой вуалью горели светом вечности прекрасные глаза Жанны Девы.

Гарнизон замка был выстроен перед каретой, так что Жиль и таинственная дама прошли мимо него, как прежде в былые добрые времена перед парадом войск.

Сердце Жиля бешено колотилось, он едва дождался окончания всех заранее придуманных им же церемоний, после чего, отведя Жанну в самую красивую комнату замка и усадив в предназначенное для нее удобное кресло, сам встал на одно колено, приготовившись слушать ее приказы.

Жанна подняла густую вуаль, ее губы чуть раскрылись в улыбке, показывая ряд жемчужных зубов. Жиль отметил, что годы сделали ее краше. Черные прекрасные волосы были уложены в великолепную прическу, которую теперь подкалывала и поправляла суетившаяся возле Жанны служанка.

Выяснилось, что Жанна заключила брак и теперь носит имя Жанна де Армуаз. Он знал об этом, так как еще раньше Жак ле Феррон показывал ему брачный контракт, в котором Жиль сразу же узнал подпись Орлеанской Девы.

Благодаря деньгам, которые регулярно присылал ей Жиль и другие ее сподвижники, благородная дама Жанна де Армуаз много путешествовала по Франции, бывала в Орлеане, где ее признавали спасенной Девой. Перед тем как посетить ожидающего ее пять лет рыцаря, Жанна заезжала в Домреми.

Должно быть, ее влекла сама идея посетить любимые или памятные ей по делам минувших дней места.

Жанна говорила о переезде в новый, подаренный ей Жилем замок, расхваливала окрестные деревни и выспрашивала насчет охотничьих угодий в лесах около замка Шевийе, в котором она собиралась жить.

Жиль вежливо отвечал на вопросы Жанны, внутренне холодея и не понимая, куда исчезает его пламенная любовь, питавшая столько лет его сердце.

Жанна была жива – теперь он это точно знал, мог при желании дотронуться до нее рукой, но впервые не желал этого делать. Жанна была необыкновенно красива, чудесна, прекрасна, она была благодарна Жилю и по-прежнему расположена к нему. Казалось, попроси он сейчас ее стать его женой – она согласилась бы, быстро признав себя вдовой никогда не существовавшего сьера де Армуаза. Но Жиль не хотел просить ее об этом.

Не хотел, потому что только сейчас понял, что не испытывает любви к этой замечательной женщине. В то же время любовь жила в его сердце, разрывая его на части, подобно тому, как проклюнувшиеся весной семена растений разрывают скрывающую их почву для того, чтобы выбраться на свет божий. Любовь всецело царствовала в его сердце, но это была любовь не к Жанне Деве, перед которой он приклонялся и ради которой, исполняя рыцарскую клятву, он пожертвовал Анной ле Феррон.

Сердце Жиля де Лаваля де Рэ всецело и безо всяких условий было отдано сгоревшей в Руане Анне.

Когда Жанна покинула Тиффорг, Жиль остался совсем один, со своей любовью, болью, со своими снами, в которых был лишь Руан и огонь, огонь и боль. Огонь и бесконечная, не проходящая мука.

Огромный, пожирающий все и вся огненный цветок и слабая, прекрасная и любимая, сгорающая в нем женщина.

Послесловие

Пережив Анну ровно на три года и разрешившись перед смертью двойней, Брунисента покинула этот мир, не жалея и не оплакивая своей участи.

После смерти Брунисенты Жак неожиданно для всех постригся в монахи, их дети были отправлены на воспитание к деду Гийому ля Жюмельеру в замок Лероз, где еще девочкой жила их мать.

Говорят, в их воспитании принимала деятельное участие та, что еще совсем недавно называлась Жанной Девой, а теперь вела спокойную жизнь владетельницы замка.

Как это часто случается, тот, кто громко заявляет о своем разорении, в конце концов, действительно разоряется. Так это произошло и с Жилем де Лавалем бароном де Рэ.

Видя, что состояние мужа тает, а он только и делает, что закладывает и продает свои земли и замки, супруга Жиля Екатерина де Лаваль подала жалобу королю, в которой просила защитить ее и ее состояние от безумств мужа.

Зная репутацию барона и его связи при французском дворе, король ни за что не стал бы вторгаться в его личную жизнь, но тут в дело вмешалась политика. Карлу доложили, что некоторое время назад в Тиффорге был устроен великолепный прием в честь сына короля наследника французского престола – дофина Людовика, находившегося в немилости. Дофин, уличенный в интригах против Карла и его придворных, скрывался от монаршего гнева, живя то у своих друзей, то вдруг перебираясь к сторонникам юного Генриха, и всегда старался каким-либо образом навредить Карлу Седьмому.

Поэтому король невольно связал продажу замков самого богатого во Франции барона с помощью, которую бывший маршал якобы оказывает мятежному принцу. Если бы подобная информация подтвердилась, барон де Рэ мог бы быть обвинен в государственной измене. Но Карл не стал действовать напрямик и устроил дознание, опираясь на слова Екатерины де Лаваль, жены Жиля.

По факту жалобы была проведена тщательная проверка финансовых операций, проводимых бароном, которая позволила Карлу Седьмому убедиться в том, что сьер де Рэ не в состоянии справляться с управлением принадлежащих ему областей. Поэтому король был вынужден прислать Жилю письменный приказ, запрещающий всякую продажу замков, крепостей и земель.

Кстати, проверка подтвердила, что господа Гийом ля Жюмельер и Гийом ле Феррон вступили во владение землями и замками, не заплатив за это ни единого су. Но в тот момент сему факту не уделили должного внимания.

После письма короля Жиль не мог уже открыто распоряжаться своим состоянием. И так получилось, что вместо того, чтобы прекратить всякие отношения с ростовщиками, бывший маршал был вынужден продолжать закладывать свои земли и замки тайно, что сразу же сказалось на их ценах, так как все знали о приказе Карла и опасались монаршего гнева.

Желая заполучить земли барона де Рэ, Жан Пятый, герцог Бретани запретил своим подданным, имеющим дела с Жилем, давать ему денег и заключать какие бы то ни было финансовые операции. Благодаря этому шагу герцог сделался единственным покупателем земель и имущества Жиля де Рэ, с монаршей непосредственностью устанавливая на все собственные цены.

Тем временем униженный и обманутый Жиль снова потерял из виду Жанну, которая теперь вдруг потеряла для него весь свой свет и любовный ореол, перестав быть для Жиля манящей звездой и дамой сердца. Заточив дочь в замке Пузорг и пригрозив жене в случае появления еще одной жалобы не менее жестокой расправой, он вновь погрузился в медиумические опыты, пытаясь отыскать в потустороннем мире Анну ле Феррон.

Несмотря на свой священнический сан, Жак продолжал служить чем-то вроде проводника между партией Девы, которой Жиль по-прежнему оставался должен, и хозяином Тиффорга. Однажды Жак явился в замок, забыв предупредить о своем появлении письмом, как это он обычно делал.

Должно быть, в тот день Жиль был пьян и чрезмерно огорчен новой неудачей, связанной с миром мертвых. Увидев своего бывшего оруженосца, Жиль набросился на него и, жестоко избив,велел страже бросить Жака в замковую тюрьму.

Возможно, сам ле Феррон тоже испытывал некие муки совести, связанные со смертью сестры, и не стал бы жаловаться на буйное поведение своего бывшего господина, но отсутствие Жака заметили в монастыре, настоятель которого подал жалобу на незаконное задержание служителя церкви.

Жака вызволили из темницы, а Жиля арестовали. Шел 1440 год. Начался процесс по делу барона де Рэ, которого обвиняли в ереси, оскорблении служителя церкви, вызывании демонов, сексуальных извращениях с детьми и детоубийстве. Обвинение выдвигал Нантский епископ Жан де Мелеструа при поддержке инквизитора Жана Блуэна и герцога Бретонского, который третьего сентября, то есть за пятнадцать дней до начала суда над бароном де Рэ, вошел во владения львиной долей земли подсудимого, минуя основных наследников.

Барон был вызван в суд 13 сентября 1440 года. Официальный суд начался 15 октября, но уже 19-го де Рэ, а также его слуги и предполагаемые сообщники были подвергнуты пытке. За все время слушания дела судом были допрошены сто десять свидетелей.

Вина сьера де Лаваля барона де Рэ была полностью доказана, и 26 октября 1440 года в Нанте отлученный от церкви Жиль де Рэ покаялся, после чего его вернули в лоно церкви и по приговору Нантского суда он был благополучно задушен.

Тело бывшего маршала бросили на погребальный костер, где уже лежали тела двух его сообщников. Но прежде, чем огонь начал добираться до него, родственникам было разрешено забрать тело и поместить в ближайшую кармелитскую церковь, что они и сделали.

Так умер Жиль де Лаваль, барон де Рэ.

Все эти события, произошедшие после руанского костра, не имеют уже никакого отношения к самой героине нашего повествования – рыцарю ордена Верности, телохранителю Жанны Девы, несчастной Анне ле Феррон, погибшей 31 мая 1431 года в Руане. А тогда был ясный, солнечный день, пели птицы, и легкий приятный ветерок далеко разносил запахи всевозможных цветов. Кошки нежились на солнышке, и под крышами целовались голуби. Но Анна не видела всей этой красоты, не чувствовала солнечного тепла, не обращала внимания ни на окружающие ее лица, ни на строгие слова судей. Ее душа была далеко и высоко от темницы и уже разложенного для нее костра.

Опоенная волшебным эликсиром, она ощущала только невыразимое блаженство, видя перед собой лишь влюбленные глаза Жиля, ощущая его прикосновения.

В ее сне рыцарь Жиль де Лаваль, барон де Рэ пред Богом и людьми брал ее в жены. Венчание происходило в главном соборе Нанта, так как Тиффорг относился к Бретани и, соответственно, к нантскому кастелянству. Конечно, барон мог устроить скромное венчание в своей собственной церкви в Тиффорге, но он хотел, чтобы о его любви знали все вокруг.

Входя под своды собора, Анна видела только свою любовь, которая вдруг вырвалась из сердца, где ей стало тесно, и затопила собой сначала все тело Анны, до темного последнего уголка, вытесняя все злое, недоброе или трусливое, что было в нем. Потом любовь золотым потоком вырвалась наружу, затопляя все вокруг. Жиль и Анна стояли, обнявшись, в потоке золотого света.

Когда огонь захватил ее полностью, Анна увидела сияющий рай и обращенное к ней лицо Спасителя и в восторге воскликнула: «Иисус!» Она погибла со священным именем на устах.

Почти десять лет Жиль де Лаваль барон де Рэ пытался вызвать на спиритическом сеансе погибшую по его вине Анну, но она не приходила к нему. Почти десять лет бывший маршал вымаливал прощение от возлюбленной, но не получал ничего. Напрасно в Тиффорг приезжали иноземные маги и некроманты, напрасно устраивались шабаши и распевали свои странные заклинания знаменитые ведьмы. Анна ле Феррон была выше их возможностей и не обращала внимания на творившуюся вокруг ее имени суету.

В день казни Жиль де Рэ был удостоен, наконец, долгожданного видения. Когда два одетых в красную одежду палача набросили на шею барона петлю, перед его глазами вдруг возник столб света, и Анна ле Феррон предстала перед своим несчастным возлюбленным на огненной колеснице в сиянии Божьей Славы.

Не зная зла и обид, ведомая одной только любовью и состраданием Анна протянула своему рыцарю руку, и Жиль, барон де Рэ, за свои злодеяния прозванный в народе Синей Бородой, вступил вместе с ней в царство Божье, где отмоленная Анной его душа обрела наконец долгожданный покой и счастье.

Оглавление

Под знаменем Девы

О том, как Брунисента ждала своего жениха, . а Дева готовила наступление

Божье Наказание

Неожиданный гость

Тайна мадемуазель Анны

О войне и о любви

О том, как Анне ле Феррон удалось избавить Брунисенту ля Жюмельер от Божьего Наказания

Битва при Сен-Лу

О том, как Анна ле Феррон чуть не погибла за Жанну Деву, . и о счастье, которое ниспослал ей Господь

О том, как Брунисента готовилась к свадьбе, а ее отец со свитой встретились с баронами лесов Нанси

О том, как закончилась ночь близ лесов Нанси

Венчание в замке Лероз

Замок Лявро

Битва при Шерри. . Разоблачение Анны

Ночь перед судом господина Казе в замке Лявро

О том, как проходило судебное дознание в замке Лявро

О том, как Брунисента согласилась выйти замуж будучи замужней дамой

Замок Лявро и его обитатели

Оруженосец Жака

Узник Лявро

О том, как птички попали в клетку

Узницы замка Лявро

Анна и паж

О том, как в аду проводился конкурс поэзии

О том, как в Лявро состоялся рыцарский совет

О том, как Жак ле Феррон поделился с присутствующими на совете своими планами

В пути

О том, как Брунисента делала магический расклад

О том, как Этьен Кастра получил рыцарское посвящение

Монастырь Святой Екатерины

Жизнь в Тиффорге

О том, как проходил роковой совет в замке Тиффорг

О том, как Анна чуть было не была убита, . и о том, что обещания следует исполнять вовремя

О том, как в Тиффорг приехал маг и алхимик Франческо Бреладди

Первое заседание суда

Железная клетка

Руанская мистерия

О том, как Анна оказалась в суде без помощи мага

Поход на Руан

Кладбище аббатства Сент-Уэт

Руанский костер

Жизнь после руанского костра

* * *

Послесловие

Реклама на сайте