«Покушение»

По виду Татищеву было едва ли двадцать три года. Он был строен, хорош собой и принадлежал к древнему дворянскому роду, происходящему от князей Соломерских или Соломерецких, отрасли князей Смоленских. Предок их, Василий Юрьевич по прозвищу Тать-ищ, сын князя Юрия Ивановича Соломирского, был, по семейному преданию, наместником великого князя Василия Дмитриевича в Новгороде в начале XV столетия. Обо все этом, первым делом и поведал мне блестящий молодой человек.

Я слушала его заученный рассказ о родовом величии и вполне понимала, для чего он все это говорит. Иван Николаевич считал меня наивной провинциалкой и думал, что как только я узнаю, какой он знатный, то не решусь отказать его руке, погулять у меня под юбками.

Не нужно было обладать моей способностью, понимать чужие мысли, чтобы разобраться в его ближайших планах.

— Судя по имени, ваш предок, Иван Николаевич, был большим шельмой! — сказала я, когда он, наконец, перестал называть имена и чины своих выдающихся родственников.

— С чего вы это взяли, сударыня? — неприятно удивился флигель-адъютант.

— Позвольте, но слово «тать» всегда означало вора и разбойника. Видимо, у князя Соломирского один из сыновей был человеком весьма дурного поведения, ежели ему прилепилось такое прозвище, — насмешливо объяснила я.

Татищев про себя хмыкнул, но воображаемую руку из-под моей юбки убрал.

— А вы изволили бывать в Петербурге? — перевел он разговор на другую тему.

— Нет, я всю жизнь прожила в деревне, — ответила я.

— Забавно, — сказал он, никак не объяснив, что в том, что я не жила в столице, забавного. — Но теперь вы там, наверное, побываете.

— Это несомненно, если случаем не умру по дороге, — ответила я.

Сказала я это намерено. Мой первый тюремщик Ломакин имел недвусмысленный приказ помешать мне доехать до столицы живой. И если бы он внезапно не умер, когда мы с ним спали в одной постели, не знаю, писала бы я сейчас эти строки. Теперь я намеревалась выяснить, не было ли подобного приказа и у Татищева.

— Чего вам умирать? — засмеялся он. — Вам в ваши годы только жить и жить!

Ни одной тайной мысли по поводу моей судьбы или причины ареста в голове у него не возникло. Думал в эту минуту Иван Николаевич исключительно о форме моей груди. Кажется, эта часть женской фигуры волновала его больше остальных дамских прелестей.

— В жизни случается всякое, — объяснилась я, — вдруг нас сейчас поразит гром небесный!