«Похождения валета треф»

I

У самого выезда из Парижа близ заставы Фоссэ-Монмартр стоял небольшой домик, утопавший в купе густых деревьев и окруженный садом. Этот дом принадлежал прежде старому канонику собора Богородицы и после его смерти был куплен какой-то дамой в трауре, которая зажила там строго замкнутой жизнью. Была ли она молода или стара, красива или дурна, оплакивала ли она мужа или скорбела об изменнике — этого не знал никто, а слуга и горничная, составлявшие весь штат прислуги, не считали нужным просветить относительно этого любопытных соседей.

Ближайшими соседями к домику были королевская ферма «Гранж-Бательер» и кабачок «Добрые католики». В остальных домиках, прихотливо разбросанных среди пустырей, жили по преимуществу мелкие буржуа из числа тех, которые удаляются на покой, наторговав или нажив спекуляциями небольшую ренту. Иначе говоря, все это был болтливый народ, любящий посплетничать и вечно сующий нос в чужие дела.

Арендатором королевской фермы был мэтр Перришон, получивший дворянский патент от короля Франциска, который пожаловал ему сорокалетнюю аренду фермы. Это был высокий старик, которому гордая поступь и длинная седая борода придавали в высшей степени благородный вид. Перришон любил почет и очень гордился своим званием королевского арендатора: титулы были его слабым местом.

Хозяином кабачка «Добрые католики» был подозрительный тип, по имени Летурно. Его погреб был настолько же хорош, насколько плоха его репутация. Единственным слугой в кабачке был громадный детина, отличавшийся силой Геркулеса и скромным соображением. Звали его Пандриль.

Кабатчик Летурно не раз пытался выспросить у слуг таинственной дамы в трауре относительно их хозяйки, но служанка всегда обходила кабачок «Добрые католики» подальше, а слуга Вильгельм, если и заходил туда иной раз за вином, никогда не говорил лишнего слова, не относящегося к делу, за которым он пришел. Так же молчалива была и служанка, когда ходила на рынок за провизией, и Вильгельм, когда он заходил к Перришону на ферму за рыбой или птицей.

Из обоих соседей только Перришон не старался проникнуть в тайну хозяйки Вильгельма, а Летурно и Пандриля таинственная соседка очень занимала. Они не раз старались подслушать или подглядеть через забор, что делается в соседнем саду, но забор был слишком прочен, и их попытки оставались безрезультатными, пока однажды слуге кабатчика не пришло в голову влезть на высокий тополь, росший как раз у забора. Летурно последовал его примеру, и, должно быть, то, что он увидел в саду, произвело впечатление на кабатчика, так как после этого он погрузился в глубокую задумчивость. Когда же вскоре за вином зашел Вильгельм, Летурно спросил его:

— Охота вам покупать вино, когда ваша хозяйка достаточно богата, чтобы самой держать целый погреб!

Вильгельм вздрогнул, взял вино и хотел уйти, презрительно пожав плечами.

Но Летурно успел крикнуть ему вдогонку: — Ведь у нее денег больше, чем у самого короля! Не беспокойтесь, я все знаю! Недаром же я был подручным в кабачке на углу Медвежьей улицы!

Видно было, что эта фраза привела Вильгельма в сильное замешательство; при этом оно увеличилось еще более после того, как мэтр Перришон сказал ему однажды:

— Друг мой, я не имею привычки вмешиваться в чужие дела, но позвольте сказать вам, что ваша хозяйка совершает большую неосторожность, живя в таком уединенном месте без достаточного количества прислуги!

— Мы не боимся разбойников, — ответил Вильгельм. — К тому же у меня имеется исправный аркебуз, с которым я достаточно хорошо обращаюсь!

Перришон покачал головой. — Во всяком случае, — сказал он, — не забывайте о репутации, которой пользуется кабатчик Летурно. Говорят, что он даже убивает постояльцев, которые по неопытности заезжают к нему на пути!

Вильгельм поблагодарил за добрый совет и ушел, ничего не сказав по существу.

Был вечер, когда у ворот кабачка «Добрые католики» остановились два всадника. Это были Ноэ и Гектор де Галяр.

— Эй, кабатчик! — закричали они. Ночь была темная, немного мрачная, и кабачок был уже заперт. Никто не отозвался на оклик.

— Ну уж нет! — раздраженно крикнул Ноэ. — Раз это кабачок, то я заставлю отпереть себе, клянусь ковчегом моего предка Ноя! — И он, подъехав ближе к воротам, принялся отчаянно стучать эфесом шпаги.

— Кто там? — спросил изнутри чей-то голос. — Мы хотим пить! — Полицейский час, когда тушат огни, уже наступил! — ответил тот же голос, сопровождая свои слова энергичным проклятием.

— Полицейский час — не для дворян! — и, возразив это, Ноэ принялся еще энергичнее стучать в ворота.

— Я уже лег спать! — Тем хуже для тебя, потому что я взломаю ворота!

Голос Ноэ был настолько убедителен, что Летурно, имевший, вероятно, достаточно серьезные основания не желать посетителей, понял, что он вынужден впустить настойчивых проезжих.

— Ну хорошо, погодите минутку! — сказал он. Действительно, через минутку ворота открылись, и наши герои увидели перед собой гиганта Пандриля, одетого с головы до ног.

— Э, да ты совсем одет! — сказал Ноэ. — А я думал, что ты лег!

— Это не я, это мой хозяин. — Это я! — произнес голос Летурно. Ноэ и Гектор, вошедшие за Пандрилем в общий зал кабачка, увидели при свете масляной лампы кровать, на которой лежал какой-то человек, завернутый до подбородка в одеяло.

— А, так хозяин ты? — спросил Ноэ, обращаясь к лежавшему на постели. — Почему же ты не хотел открыть нам?

— Я болен и лежу в постели… — Кабатчик всегда должен быть здоров! — сентенциозно возразил потомок Ноэ. — Как тебя зовут? — Летурно, ваша честь!

Это имя заставило Ноэ нахмуриться. Ему приходилось слышать, что у Монмартрской заставы существует какой-то подозрительный кабачок, содержимый неким Летурно, которого народная молва обвиняет в убийствах и ограблении запоздавших посетителей и постояльцев.

— Что прикажете подать вашей чести? — спросил Пандриль.

— Вина, да самого лучшего! Но сначала привяжи наших лошадей!

«Тут что-то неладно! — подумал Ноэ, усаживаясь вместе с Гектором за грязный деревенский столик и рассматривая закутанного Летурно. — Стоит такая теплая погода, а этот субъект кутается по уши в теплое одеяло! Можно предположить, что он действительно болен, но в таком случае почему же он сам подходил к воротам, а не послал слугу?»

В этот момент Пандриль, спустившийся в погреб за вином, опрокинул там какую-то бутылку, последняя задела за другие и произвела сильный шум.

— Болван! — крикнул Летурно, делая движение, чтобы вскочить с кровати, но сейчас же спохватился и опять улегся.

Однако, как ни быстро было его движение, Ноэ успел заметить, что кабатчик лежал под одеялом совершенно одетый. Мало того, он успел заметить, что из-под подушки торчала рукоятка кинжала.

II

Гектор, следивший за взглядами товарища, заметил все это не хуже его. Они переглянулись, и Ноэ наступил под столом товарищу на ногу, как бы требуя, чтобы Гектор предоставил все дальнейшее ему, Ноэ.

Пандриль вышел из погреба с четырьмя бутылками, вид которых свидетельствовал о старости вина.

— Ого, — сказал Ноэ. — Вот так бутылочки! Они покрыты пылью, плесенью и паутиной!

— Да, — отозвался Летурно, — это очень старое вино, но если для вашей чести оно слишком дорого…

— Дурак! — ответил ему Ноэ, кидая на стол туго набитый кошелек, сквозь металлические кольца которого блестело золото монет, заставившее глаза Летурно загореться жадностью.

— Скажи-ка мне, хозяин, сколько отсюда лье до Монтлери? — спросил Ноэ.

— А, вы отправляетесь в Монтлери? — радостно ответил Летурно. — Да лье этак пять будет!

— Черт возьми! — недовольно буркнул Ноэ. — А наши лошади сильно устали, да и мы устали не меньше их… А что, Гектор, если бы мы остались здесь на ночевку?

— Вот что, господа, — сказал кабатчик, — конечно, это не в моих интересах, потому что я должен дорожить клиентурой, но позвольте мне все-таки заметить вам, что ночью дорога куда приятнее, и лошади благодаря ночной свежести легко сделают эти пять лье!

— Да ведь мы не торопимся, — возразил Ноэ. — Впрочем, пойду посмотрю сначала, в каком состоянии наши лошади! — Он Вышел, но через минуту вернулся снова и сказал: — Нечего и думать двигаться отсюда сейчас! Моя лошадь еще могла бы с трудом пробежать пять лье, но твоя, Гектор, ни в коем случае не дойдет до Монтлери и падет по дороге!

— Значит, ты хочешь переночевать здесь? — спросил Гектор.

— Как же иначе! — Это как будет угодно вашей чести, — заметил Летурно с явным неудовольствием, — но только у меня всего одна комната и одна постель!

— Ну что же, мы будет спать вместе! — ответил Ноэ, допивая вторую бутылку. — Черт возьми! Вот так знатное винцо! У меня уже отяжелела голова, и я буду отлично спать где угодно!

— А меня не разбудит даже пушечный выстрел! — ответил Гектор, еле ворочая языком.

Пандриль подошел к своему хозяину и шепотом обменялся с ним несколькими словами, а затем сказал гостям:

— Если ваша честь соблаговолит последовать за мной, то я укажу вам вашу комнату.

Ноэ и Гектор последовали за Пандрилем. Последний провел их в небольшую комнату с единственной кроватью, поставил здесь свечку на маленький столик и ушел, пожелав путешественникам покойной ночи.

— Ну-с, — шепнул Гектор, оставшись наедине с Ноэ, — а теперь ты, может быть, объяснишь мне, что это тебе вздумалось уверять кабатчика, будто мы едем в Монтлери, и к чему ты решил ночевать в этом отвратительном вертепе, когда мы в двух шагах от дома?

— Милый друг мой, — ответил Ноэ, — в этом кабачке чувствуется какая-то тайна, и притом преступная тайна. Почему кабатчик не хотел впустить нас и почему он лежит в постели совсем одетым с кинжалом в руках наготове? Тут явно что-то замышляется, но что именно? Вот это-то мне и хочется узнать!

— Но ведь нас не могут касаться замыслы кабатчика, — возразил Гектор. — Летурно не мог знать, что мы заедем сюда!

— Совершенно верно! Прямо это нас касаться не может, но косвенно — как знать? Не забудь, что кабатчик имеет многозначительную вывеску: «Добрые католики» и что в наше время, когда из религиозных вопросов сделали политический боевой лозунг, может быть, небесполезно проникнуть в тайну господ «добрых католиков»!

— Ну что же, — сказал Гектор, — будь по-твоему! Они не раздеваясь улеглись на подозрительную кровать, которая громко закряхтела под двойным весом их тел. Услыхав этот скрип кровати, Летурно сказал:

— Они легли и через час будут спать как убитые, потому что старое вино произведет свое действие!

— Да! — заметил Пандриль. — Сразу видно, что это — действительно важные господа! А как туго набит золотом их кошелек! Вот бы придушить их и воспользоваться их золотим!

— Болван! — ответил хозяин. — Стоит ли мараться из-за таких пустяков? Уж поверь, что у соседки золота и драгоценностей найдется побольше! И вообще, появление этих господ как нельзя более на руку нам. Сначала я был недоволен и боялся, как бы они не помешали нам, но теперь o в восторге от их прибытия. Подумай сам: наша проделка, наверное, наделает шума, и соседи начнут обвинять в преступлении меня; ну вот, эти господа, которые у нас ночуют, смогут засвидетельствовать, что я лежал больной в кровати. Поэтому я отпущу их завтра с миром, накормив отличным завтраком и напоив добрым вином!

— Вот гениальная мысль! — с восторгом воскликнул Пандриль.

— Однако, — сказал Летурно, — нужно посмотреть, что поделывают наши будущие свидетели! — С этими словами он разулся и осторожно пробрался к комнате, где «спали» Ноэ и Гектор. Послушав у дверей и не уловив за ними никакого движения, он вернулся к слуге и сказал: — Они спят!.. Собирайся!

Пандриль взвалил на плечи здоровенную железную полосу, Летурно проверил, хорошо ли вынимается из ножен кинжал и достал из шкафа сверток с рубленым мясом. Затем он вымазал себе лицо сажей и заставил сделать то же самое и Пандриля. После этого оба бандита на цыпочках вышли из кабачка.

Ночь была темна, вокруг не слышалось ни малейшего шума. Без малейшей помехи Летурно и его достойный сообщник добрались до забора беленького дома, где жила неутешная вдова. Мы уже упоминали, что этот забор был непроницаем, но кабатчик, очевидно, подготовил доступ в сад таинственной дамы, так как прямо направился к определенному месту, где несколько досок забора оказались раздвижными. Летурно и Пандриль пролезли через образовавшееся от раздвинутых досок отверстие и проникли в сад.

В этот момент на них со зверским лаем накинулась громадная черная собака.

— Вот тебе гостинец, друг Плутон! — сказал кабатчик, кидая собаке сверток рубленого мяса.

Пес схватил это мясо и сейчас же рухнул мертвым на землю.

— Теперь нечего терять время! — сказал Летурно, направляясь в сопровождении Пандриля к домику.

III

Читатели, наверное, уже догадались, что таинственная женщина, жившая в беленьком домике у Монмартрской заставы, была наша старая знакомая Сарра Лорьо.

С той поры, как мать Генриха Наваррского умерла от яда отравителя Рене, прекрасная Сарра бесследно исчезла, оставив письмо, в котором сообщила, — что она уезжает в далекое путешествие, цель и назначение которого в данный момент не может назвать. Напрасно искали ее Генрих и Ноэ — они не могли найти ни малейшего следа красотки-еврейки. На самом же деле Сарра вместе со своим верным слугой Вильгельмом Верконсином поселилась в известном нам домике.

Мы уже знаем, какой замкнутой жизнью жили они там. Единственным развлечением Сарры были вечерние прогулки по садику, но за границу владений она никогда не выходила. Однако это не мешало ей живо интересоваться всем, что касалось обожаемого ею Генриха Наваррского. С помощью Вильгельма она разузнала от горожан и солдат обо всем, что касалось событий в Лувре, и с каждым днем ее беспокойство за Генриха все возрастало. Она не могла понять, что удерживает ее в Париже, где все дышало мрачным заговором против гугенотов и их вождя. Ей страстно хотелось, чтобы наваррский король вернулся к себе, где он мог быть в сравнительной безопасности. Но в то же время она чувствовала полное бессилие сделать что-либо.

О, конечно, она знала, что ее личное влияние могло бы принести некоторые результаты. Но она более всего на свете хотела, чтобы Генрих забыл о ее существовании. Ведь она была помехой его супружескому счастью, ведь мысль о ней, Сарре, могла отнять у Генриха часть его любви к Маргарите. И с самоотречением истинно любящей женщины Сарра думала только о том, как бы подействовать на Генриха, как бы заставить его уехать из Франции, не разрушая в то же время его семейного согласия.

В тот день, когда Ноэ и Гектор подъехали к кабачку злодея Летурно, красавица-еврейка как раз получила через посредство Вильгельма крайне тревожные сведения и мучительно ломала голову над тревожным вопросом, что ей сделать, чтобы подействовать на Генриха, не выдавая своего убежища? В конце концов она решилась написать ему письмо, которое Вильгельм должен был отнести на следующий день Миетте. Пусть графиня Ноэ скажет, будто это письмо принес ей какой-то заезжий путник из провинции!

Это решение показалось Сарре наилучшим, и, отпустив Вильгельма спать, она уселась за письмо.

Однако не успела она написать и несколько строчек, как в саду послышался бешеный лай Плутона. Молодая женщина вздрогнула и прислушалась. Лай смолк, но Сарре показалось, будто в саду слышится чей-то шепот.

Тогда Сарре вспомнились предупреждения мэтра Перришона, и на лбу ее выступил холодный пот. Однако, сколько она ни прислушивалась более, ни единого звука не достигало ее ушей.

«Наверное, это какой-нибудь запоздавший прохожий прошумел у забора!» — подумала она и снова взялась за перо.

Однако она не успела написать еще и десяти строчек, как шум послышался в самом доме.

— Вильгельм! — испуганно окликнула Сарра. Но Вильгельм был в своей комнате наверху и не мог слышать ее зов. Тогда Сарра решила сама осмотреть дом и убедиться, что ей ничего не грозит. Она взяла факел и сошла вниз. На лестнице никого не было, но когда Сарра спустилась в вестибюль, она натолкнулась там на двух субъектов, только что взломавших входную дверь и поднимавшихся к ней навстречу. Один из грабителей был очень высок и худ, другой — низок и толст. У высокого в руках была железная полоса, у низкого — кинжал. Лица обоих были до неузнаваемости запачканы сажей.

Увидев их, Сарра хотела крикнуть, но от страха судорога сжала ее горло, и несчастная женщина только беспомощно замахала руками.

— Тише, сударыня! — сказал ей Летурно. — Не кричите, потому что это принесет несчастье только вам же самим! Вы достаточно красивы, чтобы с вами можно было столковаться! Правда, мой товарищ сгорает страстью пригладить вашу прическу железным бруском, но я надеюсь, что мы сможем сговориться и без этого!

— Что вы хотите от меня? — спросила молодая женщина, язык которой ворочался с трудом.

— Господи, неужели вы сами не понимаете этого? — насмешливо спросил Летурно. — У вас денег больше, чем у его величества Карла IX, а у меня их меньше, чем я хотел бы иметь. Следовательно, отдайте нам добровольно свои деньги, и тогда мы подарим вам жизнь, или же…

Однако Летурно не успел договорить до конца. Внезапно на пороге блеснул яркий свет, послышался звук выстрела, и злодей-кабатчик тяжело рухнул на пол. В тот же момент в вестибюль ворвались Ноэ и Гектор с пистолетами в руках, кинжалами в зубах и шпагами у пояса. Увидев их, Пандриль хотел спастись бегством, но Гектор загородил ему дорогу, нацелившись в него из пистолета. В тот же момент Ноэ вскрикнул от удивления:

— Сарра! — Сдавайся! — сказал Гектор подручному кабатчика.

— Пощадите, добрый господин! — неистово завопил гигант.

— Брось на пол железный брусок или я размозжу тебе голову! — приказал Гектор.

Пандриль бросил свое страшное орудие. В это время Ноэ кинулся к красотке-еврейке и, увидев, что она готова упасть в обморок, подхватил ее в свои объятья. Все это произошло в какую-нибудь секунду.

В тот же момент послышались шаги на лестнице, и в вестибюль вбежал перепуганный Вильгельм, разбуженный шумом и выстрелами. С первого взгляда он понял все, как если бы сам присутствовал при разыгравшейся сцене: труп Летурно, узнанный им, несмотря на то, что лицо кабатчика было запачкано сажей, и гигантская фигура Пандриля, пугливо согнувшаяся под угрозой поднятого пистолета, достаточно ясно свидетельствовали о краткой, но сильной драме, только что происшедшей здесь.

— Вильгельм! — удивленно крикнул Ноэ. — Это вы, ваше сиятельство? — растерянно отозвался верный слуга. — Но как вы попали сюда?

— Как бы ни попал, но, насколько ты видишь сам, это случилось более чем вовремя! — ответил Ноэ.

— Ага! — сказал Гектор. — Как я вижу, здесь собрались все знакомые! Ну так чего же лучше? Вот что, господин… господин… Вильгельм, кажется? Так, по крайней мере, вас назвал мой друг? Так вот что, господин Вильгельм: займемся этим негодяем. Его нужно припрятать в какое-нибудь надежное место, пока за ним не придет полиция!

Вильгельм предложил запереть Пандриля в подвале и вместе с Гектором повел туда гиганта, ставшего тише воды, ниже травы под угрозой сверкавшего пистолетного дула.

Тем временем Ноэ и Сарра засыпали друг друга вопросами:

— Каким чудом очутились вы здесь? — Как вы-то попали сюда? — Зачем вы скрывались от нас?

Последний вопрос заставил Сарру побледнеть. — Ну да, — сказал Ноэ, — я знаю, что вы любите его, понимаю, что вам мучительно видеть его счастье, но ведь вы — ангел преданности и самоотречения, и вы будете рады пострадать за него…

— Что вы хотите сказать этим, мой друг? — спросила Сарра.

— Я хочу сказать, что Анри нуждается в вас! Да, вы должны увидеться с Генрихом и уговорить его покинуть Париж!

— Боже мой! Но ведь я как раз писала ему письмо, в котором умоляла сделать это!

— Лучше было бы лично повидать его. — Ну что же, — упавшим голосом сказала Сарра, — я готова увидеться с ним, если это нужно!

В этот момент в комнату вошли Вильгельм и Гектор, запершие Пандриля в подвале.

— Дорогая Сарра, — сказал тогда Ноэ, — мы не можем увезти вас с собою среди ночи, но и одну вас оставить тоже совершенно невозможно. Поэтому я сейчас отправлюсь в Париж, а мой друг Гектор останется здесь, чтобы охранять вас!

Сарра посмотрела на юного гасконца, честное лицо которого понравилось ей. Гектор тоже посмотрел на молодую женщину и почувствовал себя растроганным этой меланхолической, оригинальной красотой. А ведь ему было только двадцать два года, и он никогда еще не любил…

IV

Ноэ вернулся в кабачок «Добрые католики», чтобы взять свою лошадь. Прежде чем отправиться в конюшню, он зашел в зал кабачка, чтобы запастись там лампой или свечой. Как раз в тот момент, когда он высекал огонь, снаружи послышался шум чьих-то шагов, и густой бас крикнул:

— Эй, Летурно!

— Что угодно? — спросил Ноэ, которому как раз удалось зажечь лампу. На пороге двери стоял высокий седобородый старец. Мэтр Перришон — это был он — узнал в Ноэ дворянина и вежливо поклонился ему. Ноэ ответил тем же.

— Простите, — сказал старик, — я проходил как раз мимо заведения этого негодяя Летурно и, услыхав шум в неурочный час, решил зайти посмотреть, в чем тут дело. Ведь в этом доме иной раз происходят дурные истории, и сам Летурно пользуется очень дурной славой. Только меня одного он здесь и побаивается!

— Ну, — с загадочной улыбкой ответил Ноэ, — я думаю, что теперь он не боится даже вас!

— Почему?

— Да потому, что он умер! Я убил его!

— Вы?

— Да, я. Надо же было ему помешать убить беззащитную женщину…

— Уж не владелицу ли беленького домика? — поспешно спросил старик. — Ведь я все время опасался этого и даже предупреждал ее слугу каждый раз, когда он приходил ко мне на ферму. Впрочем, я даже не назвал вам себя до сих пор! Я — Антуан Перришон, королевский фермер «Гранж-Бательер»!

— Я знаю вас по слухам, мэтр, — ответил Ноэ, кланяясь старику. — Позвольте же и мне назвать себя: я — граф Амори де Ноэ, беарнский дворянин и друг наваррского короля!

Бывают люди, которые с первого взгляда чувствуют друг к другу глубокую симпатию. Так было и в данном случае.

«Вот славный старик!» — подумал Ноэ. «Вот милый молодчик!» — подумал Перришон. — Так вы говорите, — продолжал Ноэ, — что хозяин здешнего кабачка был страшным разбойником? В таком случае от его руки, наверно, пало немало жертв; они остались не только не отмщенными, но и не примиренными с Небом, а потому нуждаются в доброй молитве. Часа два тому назад я пил здесь прелестное винцо. А что, если бы мы раздавили с вами еще бутылочку-другую старого вина за упокой души Летурно?

— Это отличная идея! — ответил фермер, который еще никогда не отказывался распить стаканчик вина с приятным человеком.

— Я знаю, где здесь погреб, — сказал Ноэ и, взяв лампу, стал спускаться туда, откуда приносил вино Пандриль.

В погреб вела лестница в дюжину ступеней. Спустившись, Ноэ оглянулся, чтобы ориентироваться в погребе, и увидел, что подвал был разделен на две части, имевшие каждая по своей двери. Одна из этих дверей была полуоткрыта, другая заперта на замок.

Ноэ сейчас же подумал, что заперта именно та дверь, за которой должно храниться что-нибудь более ценное, и решил начать свои поиски с нее. Ключа не было, но, оглянувшись повнимательнее, наш герой заметил, что над дверью, в гнезде балки, что-то блестит. Как он и предположил с самого начала, . там был ключ. Ноэ достал его, отпер дверь; но не успел он сделать и два шага, как из его груди вырвался отчаянный крик:

— Ко мне, мэтр Перришон, ко мне! Фермер услыхал этот призыв и кинулся вниз.

— Смотрите! — с ужасом сказал ему Ноэ, показывая на пару человеческих ног, торчавших из громадной бочки.

Перришон потянул за эти ноги и вытащил труп, отлично сохранившийся, если не считать лица, совершенно обезображенного страшной раной, которая была явно нанесена каким-то тупым орудием. При взгляде на эту рану Ноэ невольно подумал о железной полосе великана Пандриля…

— Вот негодяй! — сказал фермер. — Недаром же народная молва уверяла, что Летурно убивает дворян, завернувших к нему поздней ночью.

Ноэ, оправившись от охватившего его в первый момент оцепенения, принялся разглядывать труп убитого. По костюму и цветам он сейчас же узнал в нем пажа герцога Франсуа, младшего брата короля Карла.

— У него такой вид, будто он убит только вчера, — сказал мэтр Перришон. — Но я готов поручиться, что бедный мальчик лежит здесь уже более двух недель. У некоторых подземелий имеется странное свойство сохранять трупы долгое время в целости!

Он хотел втолкнуть труп обратно в бочку, но от сделанного им движения у трупа на груди распахнулся камзол, и они увидели там какой-то пакет.

— Что это такое? — сказал мэтр Перришон, доставая сложенный вчетверо кусок пергамента, обвязанный шелковым шнурком и запечатанный печатью с гербами. — К сожалению, я не умею читать!

Ноэ взглянул на пакет и внутренне вздрогнул: сверху было написано: «Ее величеству королеве Екатерине».

— О, — сказал Ноэ. — это письмо адресовано моему повелителю, наваррскому королю. Теперь я понимаю, в чем дело! Еще недавно от его высочества герцога Франсуа прибыл гонец с вопросом, получено ли наваррским королем письмо, посланное с пажем Рено. Такого письма мы не получали, и теперь я понимаю почему.

— Вероятно, в этом письме очень важные известия?

— Не думаю! Герцог в большой дружбе с наваррским королем и часто посылает к нему гасконца по сущим пустякам. Впрочем, мы сейчас узнаем это!

— Как! Вы решитесь вскрыть письмо? — Да ведь я — секретарь наваррского короля и всегда вскрывал адресуемые ему письма. Это моя обязанность! Но первым делом выйдем наверх! Я не выношу такого близкого соседства с трупом!

— Пойдем! Только не надо забывать про вино! — У меня и жажду-то отбило… — Ну, ну! Это мы еще увидим! Фермер открыл дверь второго погреба, захватил, сколько мог, бутылок с вином и поднялся вслед за Ноэ в зал кабачка. Между тем, в то время как мэтр Перришон откупоривал первую бутылку, Ноэ вскрыл печать письма.

V

Письмо герцога Франсуа гласило следующее:

«Государыня-мать! Неизменно уважая Ваши добрые советы, я поступлю так, как Вы желаете, и пробуду в Анжере до тех пор, пока не наступят лучшие дни. То, что Вы сообщаете о мрачном расположении духа и о состоянии здоровья короля, еще более утверждает меня в прежнем убеждении в недолговечности его дней. В виду этого особенно важно, чтобы король забыл о существовании брата Генриха, которому достаточно и одной польской короны. Это зависит исключительно от Вас, особенно теперь, когда вследствие нашей маленькой гугенотской комедии Вы снова овладели прежним влиянием на короля. Между прочим, сир де Кот-Гарди, с помощью которого удалось разыграть эту комедию с полным успехом, благополучно перешел границу и ныне поступил на службу к испанскому королю. Если Вы найдете нужным сообщить мне что-либо, то можно смело довериться подателю сего письма: он душой и телом предан мне. Засим, государыня-мать, я молю Бога, чтобы Он сохранил Ваши дни. Франсуа».

— Ну, в чем дело? — спросил Перришон, когда Ноэ кончил читать.

— Бедный паж! — сказал Амори. — Он погиб, что называется, за понюшку табака! Герцог Франсуа просто сообщает моему государю некоторые сведения о способах дрессировки соколов, принятых в — Московии!

— Бедняжка! — ответил мэтр Перришон. — Выпьем за упокой его души!

Они выпили две бутылки отличного вина покойного Летурно, дружески поговорили, и затем Ноэ быстро помчался в Лувр. На колокольне Сен-Жермен-л'Оксеруа прозвонило два часа, когда Ноэ входил в кабинет своего повелителя, читавшего какую-то книгу об охоте.

— Можно подумать, что Монморанси на краю света, — сказал Генрих, отрываясь от книги. — Между тем я посылал тебя к моему кузену Конде не для простого времяпрепровождения!

— Я несколько задержался в пути, это правда, но зато я не потерял времени даром! Вот не угодно ли вам, Анри, взглянуть на это письмо!

Ноэ подал письмо, взятое с трупа убитого пажа. Генрих внимательно прочел его, после чего спросил Ноэ:

— Ну-с! Что же, по-твоему, следует сделать с этим куском пергамента?

— Господи! — ответил Ноэ. — Мне кажется, что это так ясно! Отнесите его к королю Карлу, пусть он убедится, как над ним издевается матушка с братцем!

— Вот именно поэтому-то письмо, или — вернее — точную копию его необходимо отнести не к королю, а к королеве Екатерине! Королева будет знать, что письмо в наших руках, и побоится открыто вредить нам!

— Может быть; но все же я остаюсь при прежнем мнении, что для нас было бы лучше всего предпринять небольшую поездку в Наварру!

Генрих пренебрежительно пожал плечами. — Не думайте, Анри, что это мнение сложилось только у меня! — воскликнул Ноэ. — Часа полтора тому назад я поговорил об этом с человеком, мнением которого вы когда-то дорожили, и…

— Кто же это? — Сарра Лорьо! — Ты видел ее? — вне себя крикнул Генрих, побледнев от волнения. Ноэ насмешливо улыбнулся и сказал:

— Тише, Анри, вы разбудите ее величество наваррскую королеву!

— Да говори же! — нетерпеливо крикнул Генрих. — Ты видел Сарру? Когда? Где? Каким образом?

— Постойте, Анри, — сказал Ноэ. — Если вы хотите получить точный ответ, то не перебивайте меня и дайте мне рассказать вам все подробно!

— Говори, я слушаю! Ноэ рассказал, что случилось с ним и с Гектором в кабачке Летурно. Когда он дошел до того места, где на Сарру напали оба бандита, Генрих сказал:

— Я не могу допустить, чтобы Сарра долее оставалась в таком опасном одиночестве! Она должна вернуться к нам и зажить под нашей охраной!

Ноэ, пожав плечами, возразил: — Анри, вы рассуждаете так, словно королева-мать находится в Амбуазе, а Рене — в Шатле! Нет, Анри, лучше всего спрятать Сарру у нас, в Нераке…

— Но я соскучился по ней, хочу видеть ее, говорить с нею!

— За чем же дело стало? Можно предпринять поездку по Наварре, и тогда…

— Нет, это невозможно по двум причинам. Во-первых, королева Маргарита, наверное, захочет последовать за мной…

— Ну, я берусь спрятать Сарру так, что… — А во-вторых, я хочу остаться в Париже! — Ей-богу, я отказываюсь понимать вас, государь! Почему вы упорствуете в желании оставаться здесь, где вам на каждом шагу грозит кинжал убийцы, тогда как…

— Очевидно, ты ничего не понимаешь в политике, а потому не понимаешь и меня! Как ты думаешь, почему я хочу оставаться здесь?

— Да ведь этого-то я как раз и не понимаю! — А между тем ты должен был бы понимать это! С какой целью я посылал тебя к герцогу Конде? С целью привлечь его к организованному мною оборонительному союзу гугенотов Франции и Германии! Так могу ли я в такой важный момент скрыться из Парижа?

— Ну что же, раз вы непременно хотите остаться в Oариже, то Сарру придется оставить там, где она находится сейчас. Вы можете осторожненько навещать ее, и если вас не выследят…

— Ты прав! — сказал Генрих. — Ей лучше оставаться там. Завтра же я повидаюсь с нею и…

— Однако как вы торопитесь, Анри! Генрих покраснел и сказал:

— Однако пора спать! Скоро три часа! Он крепко пожал руку другу и ушел в соседнюю дверь, которая вела в спальню.

Маргарита уже спала и даже не шевельнулась при его приближении.

Однако! — сказал Генрих с досадой, которая свидетельствовала что любовь к Сарре вновь вспыхнула в его сердце. — Любовь не мешает моей супруге спать словно сурок… Впрочем, быть может, она видит во сне кузена Гиза?

С этими мыслями Генрих улегся, чтобы приняться мечтать о красотке-еврейке.

VI

Тем временем Сарра Лорьо даже глаз не сомкнула во всю ночь. Волнения пережитого испуга смешивались с волнениями от ожидания встречи с Генрихом и не давали ей заснуть. Прошла ночь, наступил рассвет, взошло солнце, а она все еще не засыпала. Наконец в саду послышался шум чьих-то голосов. Сарра накинула на себя пеньюар и подошла к окну. Это был Ноэ, приведший с собой трех полицейских, которые должны были арестовать Пандриля и отвести его в тюрьму.

Ноэ постучался в дверь, и Вильгельм отпер ему. В вестибюле он встретил Гектора, который поразил Ноэ своим мрачным, подавленным, убитым видом.

— Что с тобой? — спросил Ноэ.

— Со мной? Ровно ничего!

— Но у тебя ужасный вид!

— У меня вид человека, который не спал всю ночь. Вот и все! Ноэ сделал вид, будто поверил такому объяснению, и шутливо заметил:

— Ну что же, раз ты не спал всю ночь, значит, наш молодчик мог спокойно спать, так как ему было бы бесполезно пытаться скрыться от твоего надзора. Ну да я привел с собой полицейских, которые заберут достойного сообщника покойного Летурно!

Говоря это, Ноэ в сопровождении Вильгельма, Гектора и полицейских направился к погребу, где был спрятан разбойник. Когда они подошли к двери временной тюрьмы Пандриля, их поразила тишина, царившая там.

— Неужели он действительно способен спать? — сказал Ноэ, входя первым в темное, сырое помещение погреба.

Но тут же у него вырвался крик удивления: погреб был пуст, Пандриль спасся бегством!

Как же это могло случиться? Осмотр погреба вскоре разъяснил это: Пандриль, пользуясь своей гигантской силой, нагромоздил друг на друга несколько пустых бочек и с помощью этого приспособления добрался до окна. Правда, это окно было защищено железной решеткой, но a(+ g Пандриль видно приналег на нее и раздвинул железные брусья, что дало ему возможность удрать.

Так или иначе, а. Пандриля не было в наличности. Впрочем, Ноэ это мало опечалило; он понимал, что теперь Пандриль не рискнет повторить нападение на Сарру, а кроме того, решил до поры до времени оставить там на страже Гектора, что обеспечивало красотке-еврейке полную безопасность с этой стороны. Поэтому он предоставил Вильгельму вместе с полицейскими обследовать помещение, из которого бежал бандит, а сам отправился к Сарре. Рассказав ей о бегстве Пандриля и успокоив ее сообщением о том, что ей нечего бояться повторного нападения, Ноэ сказал:

— Ну-с, а теперь поговорим об Анри, милая Сарра. Он в опасности, но вы любите его, и в вашей власти спасти его!

— О, — простонала несчастная женщина, — какое мученье мне снова видеться с ним! Но раз вопрос идет о спасенье его величества… о, тогда говорите! Я все снесу, все вытерплю!

— Вы сами знаете, — начал Ноэ, — что Генриху необходимо уехать из Парижа. Здесь ему со всех сторон грозит опасность. Однако с непонятным для меня упрямством он твердит, что во что бы то ни стало останется здесь. Нет такой силы, которая заставила бы его вернуться на родину. Но, как известно, очень часто то, что не удается силе, с успехом выполняется хитростью. Вот эту-то хитрость и должны устроить вы. Анри любит вас, и если вы сумеете устроиться так, чтобы ему сверкнула возможность полного счастья с вами…

— Но вы сами знаете, что это немыслимо! Королева Маргарита…

— Тише! Вы сначала выслушайте меня! Итак, необходимо, чтобы Генрих увидел с вашей стороны готовность отдаться ему, но в тот момент, когда счастье будет казаться ему совсем близко, вы скроетесь. Он кинется отыскивать вас, вы же будете продвигаться все ближе и ближе к Наварре. Таким путем вы заманите его на родину, а там уже мы сумеем удержать его, пока в Париже не пройдет опасность.

— Но вы предлагаете мне сыграть гнусную, подлую роль! —

Нет, Сарра, вы ошибаетесь! Разве подло спасти жизнь тому, кого любишь? Неужели же из-за излишней брезгливости допустить, чтобы он вел опасную игру, пока наконец кинжал наемного убийцы или яд отравителя Рене не отправит его к праотцам?

— Вы правы! — пробормотала подавленная Сарра. — Значит, я должна буду увидеться с Анри? Когда же он придет?

— Сегодня вечером около десяти часов! — Боже мой, боже мой! — пролепетала красотка — еврейка. — Дай мне силы вынести это тяжелое испытание!

— До завтра! — сказал Ноэ, целуя ей руку. — Завтра я опять загляну к вам узнать, как идут дела.

Ноэ вышел из дома. В саду он встретил мрачного Гектора.

— Да что с тобой, дружище? — спросил он де Галяра.

— Ровно ничего. Я просто устал от бессонной ночи…

— Но теперь ты можешь отдохнуть!

Эти простые слова произвели потрясающее впечатление на Гектора. Казалось, будто с него свалилась какая-то громадная тяжесть.

— Значит, мы возвращаемся в Париж? — поспешно спросил . — .

— Мы — нет, — ответил Ноэ, — потому что ты останешься здесь!

— Здесь! — с ужасом повторил Гектор. — Мне придется еще остаться здесь!

— Бедный мой друг! — сказал ему в ответ Ноэ. — Я вижу, что красота Сарры произвела на тебя сильное впечатление, и в этом причина твоего волнения, твоей печали! Ты полюбил ее, не так ли?

— Ну а если и так! — взволнованно ответил Гектор. — Ведь и я, и она, мы — свободные люди!

— Нет, она не свободна! — грустно ответил Ноэ. — Она любит и любима… моим лучшим другом!

Гектор не понял, кто этот «лучший друг» Ноэ. но слова приятеля произвели такое угнетающее впечатление на него, что он бессильно поник головой.

— Этот самый друг, — продолжал Ноэ, — придет сегодня вечером навестить Сарру.

— И ты хочешь, чтобы я оставался здесь! — Так нужно! До свидания! — и с этими словами Ноэ ушел, не пожелав дать приятелю более детальные объяснения.

Гектор в мрачной задумчивости побрел по саду. Он не был посвящен в историю любви Генриха Наваррского и, далекий от мысли, что его соперником является сам король, внутренне негодовал на образ действий Ноэ.

«По какому праву! Ноэ делает из меня какого-то раба! — думал он. — Я предоставил ему свою шпагу для охраны нашего государя, но чего ради мне стоять на страже любовных интриг приятелей Ноэ? И чем я связан с этим самым приятелем? Он — друг Ноэ, но не мой, и мне совершенно нечего считаться, любит ли он Сарру или нет. У меня своя дорога, и я волен идти ею как хочу! Но Ноэ сказал, что и она любит его? Ну так… ну так я убью его, и делу конец!»

Он вдруг вздрогнул и остановился: прямо навстречу ему шла Сарра! Гектор хотел свернуть в сторону, избежать встречи с красавицей, но она уже заметила и ласково окликнула его.

Целый день она и юный гасконец провели вместе, и Гектор все полнее, все безотчетнее пленялся ее меланхолической красотой. Ведь он еще никогда не любил, ведь еще ни разу женская красота не дурманила его юной души страстью!

Под вечер Сарра ласково простилась с ним и ушла к себе. Гектор снова забегал в смятении по саду, обдумывая создавшееся положение.

«Нет! — сказал он наконец сам себе. — Другого выхода нет, я должен убить его!»

Пылкий гасконец принялся расхаживать взад и вперед около калитки садика, через которую должен был проникнуть к Сарре ее счастливый возлюбленный.

Бежали часы, ночные тени сгущались. Где-то вдали на колокольне пробило десять часов.

Вдруг Гектор услыхал стук лошадиных копыт. «Это — он!» — подумал гасконец, становясь в позицию около калитки. Он прислушался. Стук копыт слышался все громче и прекратился у самого домика. Заглянув через полуоткрытую калитку, Гектор увидел силуэт всадника, соскочившего с лошади и привязавшего ее к забору. Затем незнакомец твердой поступью направился к калитке. Когда он вошел в сад, Гектор положил руку на рукоятку шпаги и выступил ему навстречу.

VII

Прошло не более пяти дней с тех пор, как четыре «валета» прибыли в Париж. Из них, не считая Ноэ, только Лагир был в Лувре, а Ожье и Гектор никогда не видали наваррского короля; поэтому немудрено, что, подойдя к незнакомцу, собиравшемуся навестить Сарру, Гектор не узнал в нем своего государя.

Увидев, что какая-то мрачная фигура преградила ему путь, Генрих Наваррский окликнул:

— Эй, кто там!

— Я! — коротко ответил Гектор.

— Кто «я»?

— Не ваше дело!

— Ну так что вам нужно от меня?

— Сначала я должен узнать, что нужно здесь вам!

— Ну так вам довольно знать, что меня ждут здесь! Дорогу!

— Вас ждет здесь госпожа Лорьо?

— Вот именно!

— А! Так это именно вы любите ее и любимы ею?

— Гм… На последнее я по крайней мере очень надеюсь! Ну-с, а теперь, когда вы удовлетворили свое любопытство, дайте мне дорогу!

— Ну нет! Дороги я вам не дам, и вы не пройдете! Иронический смех был ответом на эту фразу Гектора; затем Генрих сказал:

— Вот что, милый мой, имейте в виду, что я имею привычку проходить всюду, куда хочу!

— Это доказывает только, что до сих пор вам не приходилось встречать на своем пути меня! — ответил Гектор. Генрих рассмеялся еще веселее, а затем сказал:

— Хотя ночь и очень темна, все же не трудно догадаться, что вы красивый парень, а, судя по вашему ответу, вы еще вдобавок и гасконец!

— Самый доподлинный!

— Ну-с, а теперь, когда вы сказали все, что хотели, — воскликнул Генрих, — пропустите меня, потому что вы ведь знаете — любовь не ждет!

— На этот раз ей придется подождать! — возразил Гектор. — Дело в том, что я вбил себе в голову непременно уложить вас шпагой на месте!

— Что же, это не плохая мысль, только она несколько претенциозна. Во-первых, для того, чтобы убить меня, вам надо драться со мной, потому что ведь вы не наемный убийца, черт возьми! Я же не имею привычки драться с людьми, которым не угодно объявить мне о своем имени и звании!

— Меня зовут сир де Галяр, и я происхожу по прямой линии от «Валета Бубен»!

— Это не дурная генеалогия! — фыркнул в ответ Генрих. — Ну-с, первая причина устранена, остается еще вторая!

— А в чем она заключается?

— Да в том, что я имею привычку убивать всех, с кем дерусь! Что поделаешь, так, знаете ли, удобнее!

— Довольно! — нетерпеливо крикнул Гектор, которого выводил из себя спокойно-насмешливый тон незнакомца. — Будет шутить, и примемся за дело!

— Если вы непременно хотите… — и Генрих обнажил шпагу и встал в позицию. Шпаги скрестились. — Однако! — сказал он после первых выпадов и парадов. — Я вижу, что у вас хорошая школа!

— Мне это всегда говорили, — ответил Гектор, который должен был внутренне признать, что его противник в фехтовании — первоклассная сила.

— Поэтому ничего не мешает нам заняться между делом легким собеседованием!

— Почему бы и не так? — ответил Гектор, делая сильный выпад квартой, но последний был тут же отражен.

— Значит, вас огорчает, что я люблю Сарру?

— Немножко!

— И то, что она любит меня?

— Очень!

— Значит, вы любите ее? Ну что же, говоря откровенно, у вас хороший вкус! Неужели она так жестока, что не хочет полюбить вас? Эта насмешка вывела Гектора из себя.

— Клянусь рогами дьявола, она недолго будет любить вас! — крикнул он и сделал отчаянный прямой выпад.

Но его противник, спокойный, словно он находился в фехтовальном зале, отпарировал удар и ответил:

— Вы хорошо фехтуете, но еще молоды, и у вас нет выдержки. Видите ли, это делается так: парируют примой, потом сближают свою шпагу со шпагой противника терцией против терции и затем… пожалуйте!

Генрих Наваррский демонстрировал на практике свои слова, и, когда он сказал: «Пожалуйте!» — шпага Гектора отлетела на двадцать шагов в сторону.

Гектор яростно зарычал и бросился, чтобы схватить шпагу, но Генрих оказался проворнее его.

— Дорогой мсье де Галяр, — сказал он смеясь, наступив ногой на шпагу противника, — я согласен вернуть вам вашу шпагу и возобновить поединок, но только при одном условии!

— Ну? — крикнул Гектор, пьяный от бешенства. — А вот! — смеясь, продолжал Генрих. — Если я вас сегодня не убью и вы вернетесь в Гасконь, вы должны объявить там во всеуслышание, что я недурно владею шпагой!

Сказав это, Генрих нагнулся, поднял шпагу и с иронически-вежливым поклоном подал ее своему противнику.

Тот вне себя от бешенства схватил ее.

— Ну-с, начнем! — сказал его противник. — Согласитесь, что я показал вам весьма недурной удар!

— А я покажу вам удар получше! — яростно крикнул Гектор, и клянусь прахом своих предков…

— Э, — небрежно перебил его Генрих, — подумаешь право, какие это были знатные люди!

— Может быть, они и не были очень знатными, но уж порядочными они были наверное! — крикнул Гектор. — Мне было бы интересно узнать, кто такие были ваши предки, что вы с таким пренебрежением говорите о моих!

— О, я из довольно приличной семьи, — ответил Генрих. — Мой предок, по имени Роберт, происходит от Людовика Святого, а мой отец был очень приличным дворянином. Вы, вероятно, слышали о нем? Его звали Антуаном Бурбонским, он был наваррским королем…

Гектор в остолбенении отступил на шаг, и шпага выскользнула из его рук. Вдруг он бросился на колени и в смущении пробормотал:

— О, простите меня, ваше величество! Генрих обнял его, поднял с земли и сказал:

— Полно, друг мой! Вам нечего стыдиться своего поведения!

— Но я осмелился вызвать на поединок своего короля!

— Ну так что же из этого? Ведь вы — дворянин, а король — лишь первый из дворян. Все дворяне стоят друг друга! — и с этими словами Генрих сердечно пожал руку Гектору, а затем, похлопав его по плечу, продолжал: — А теперь до свиданья! Ведь вы знаете… меня ждут!

Гектор безмолвно подвинулся в сторону, и Генрих направился к дому, на пороге которого стоял Вильгельм. Он сейчас же узнал высокого посетителя и проводил его в комнату Сарры.

Сарра сидела у окна, тяжело опустив голову на белые, почти прозрачные руки. Ее волнение было настолько велико, что она не нашла в себе силы встать с места при виде наваррского короля. Она только слабо вскрикнула и протянула Генриху обе руки.

— Ах, Сарра, Сарра! Дорогая моя! — пробормотал он, бросаясь к ее ногам и покрывая ее руки пламенными поцелуями. — Наконец-то я снова вижу вас! А Сарра в этот момент думала: «Господи! Хоть бы Ты послал мне смерть!»

VIII

—Фангас!

— Здесь, ваша светлость!

— Был ты сегодня в Лувре?

— Да, ваша светлость!

— Видел ли ты кого-нибудь?

— Видел наваррского короля.

— Ты говорил с ним?

— Нет, не имел возможности.

— Почему?

— Он очень быстро прошел по главной галерее.

— А куда он спешил?

— Не знаю, но его лошадь была оседлана, и я видел, как он уезжал с графом де Ноэ.

— Который час был тогда?

— Пять часов.

Этот разговор происходил между герцогом Крильоном и его шталмейстером Фангасом. Бедный герцог был прикован к кровати, и ему было трудно даже пошевелиться, так как рана причиняла ему сильные страдания.

После скандальной истории с освобождением негодяя Рене, когда герцог получил опасные ранения, его отвезли домой. В первый же день король навестил его и сказал:

— Ах, мой бедный Крильон, ты можешь рассчитывать, что я отомщу за тебя!

На следующий день король не пришел сам, но прислал Пибрака проведать раненого, а на третий день не пришел ни король, ни кто-либо от его имени.

«Да! — сказал себе герцог. — Плохое дело лежать в кровати! Короли обыкновенно забывают именно тех, кто служит им вернее всего!»

Он все-таки послал в Лувр Фангаса, и последнему удалось повидать наваррского короля.

— Вот что, друг мой, — сказал ему Генрих, — передай герцогу, что король Карл и королева-мать опять сдружились крепче прежнего, что Рене снова в Лувре, и надо бросить всякую надежду на его казнь!

Когда Фангас передал Крильону эти слова, герцогом овладело такое бешенство, что его раны вновь открылись. Но затем он снова успокоился и приказал Фангасу попытать счастья на следующий день.

Разговор, который мы привели в начале этой главы, происходил в этот самый «следующий день», когда Крильон, проснувшись, хотел узнать о результатах посещения шталмейстера. В первый момент, когда Крильон раскрыл глаза, он заметил лишь одного Фангаса, стоявшего у его изголовья и приготовлявшего своему господину прохладительное питье. Но, обведя взором комнату, Крильон заметил еще двоих посетителей, сидевших в углу комнаты у столика и допивавших бутылку великолепного вина из собственных виноградников герцога. Это были Лагир и Ожье, которые ежедневно приходили справиться о здоровье пострадавшего.

Заметив их, герцог крикнул:

— Ба! Да ведь это мои юные друзья!

Ожье и Лагир подошли к постели герцога. Лагир спросил:

— Здравствуйте, господин герцог, как вы себя чувствуете?

— Да как будто немного лучше, — ответил Крильон.

— Ну-ну! — сказал Ожье. — Ручаюсь, что через две недели вы будете на йогах! Герцог молчаливо покачал головой.

— Хорошо, — сказал Лагир, — предположим, что это случится через месяц, но это — уже крайний срок!

— Милые друзья мои, — сказал Крильон с добродушной улыбкой, — видно по всему, что король уже не нуждается в моих услугах, а потому у меня имеется достаточно времени, чтобы не торопиться с выздоровлением.

— Король просто неблагодарный человек. Крильон глубоко вздохнул, а затем сказал:

— Да, а я все не верил этому…

— Ах, герцог! — шепнул Ожье. — Если бы вы служили наваррскому королю…

— Что же! — ответил Крильон. — Если Господь Бог сделает его когда-нибудь французским королем, то, черт возьми, вы увидите… Но в данный момент, господа, единственным господином Крильона является король Карл!

— Который помирился с королевой-матерью!

— К сожалению — да!

— И который простил Рене! Крильон нахмурился. — Поговорим откровенно, ребята! — сказал он.

— То есть — поговорим, как вы всегда говорите, герцог! — заметил Лагир. — Прежде всего, я изложу вам свой принцип. Люди, подобные мне, служат не человеку, в лице монарха, а самой монархии, монархия же, ребята, это нечто, учрежденное Самим Богом. Совершенно не важно, кто олицетворяет ее. Король Франциск I был великим государем, король Генрих II был тоже монетой не плохой чеканки. Но покойный Франциск II и король Карл IX, подобно своим братцам: герцогу Франсуа и польскому королю Генриху, напоминают скорее фальшивые монеты. И все же это не имеет для меня ни малейшего значения. Пусть я питаю не много уважения к королю Карлу! Пусть я не доверяю польскому королю и презираю герцога Франсуа, но я пролью всю свою кровь за каждого из них, если Господь возведет кого-либо из них на трон… И знаете почему? Да потому, что я — слуга, солдат монархии, и, служа ей, не могу не служить тем, в лице которых она воплощается! О! Я — патриот, дети мои, и потому не могу не желать со страстью, чтобы рухнул наконец прогнивший до основания трон расслабленных Валуа и чтобы корона Франции засияла новым светом на ином, более достойном ее челе. Я верю, что это чело — чело того короля, которому служите вы, господа! Но, пока он не является королем Франции, я не могу служить ему!

Герцог не успел договорить последние слова, как в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Крильон.

Дверь отворилась, и на пороге показался Генрих Наваррский.

— Ах, ваше величество! — сказал обрадованный Крильон. — Вот уж справедлива наша пословица, которая говорит, что достаточно говорить о волке, чтобы увидеть его хвост!

— Иначе говоря, вы говорили обо мне?

— О вас, государь!

— Ну ладно, сейчас вы расскажете мне, что именно вы обо мне говорили! Господа! — обратился Генрих к Лагиру, Ожье и Фангасу. — Я хочу говорить с герцогом с глазу на глаз!

Когда все лишние вышли, наваррский король уселся у изголовья Крильона и долгое время шептал ему что-то па ухо.

— Таким образом, — закончил он, — вы сами понимаете, герцог, что, имея в своих руках королеву-мать, я сразу становлюсь господином положения, а когда…

— Ваше величество! — ответил Крильон. — Входя сюда, вы любопытствовали узнать, что именно мы говорили о вас. Настало время передать вам теперь сущность нашего разговора, что явится лучшим ответом с моей стороны. Я говорил своим молодым друзьям, что мне было бы гораздо выгоднее служить вам, чем королю Карлу, но, как слуга монархии, я не могу пойти против того, в ком она в данный момент олицетворяется. Я чувствую, даже уверен, что когда-нибудь вы, ваше величество, станете французским королем и будете великим государем. Тогда Крильон будет служить вам, государь! Но в данный момент французская монархия воплощается в личности короля Карла, и раз вы, ваше величество, предлагаете мне служить вам против моего государя, я могу ответить только отказом! Крильон — солдат французской монархии!

Генрих вздохнул, а затем, сердечно пожимая руку честного герцога, произнес:

— Что же делать!.. Но по существу вы правы, дорогой Крильон, и — честное слово! — в свое время я вспомню об этих золотых словах!

IX

Мы расстались с несчастным Гектором де Галяр в тот момент, когда ему пришлось пропустить к Сарре своего счастливого царственного соперника. В безудержном отчаянии он тут же опустился на колени и, закрыв лицо руками, принялся громко плакать. Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо, и знакомый голос ласково сказал:

— Бедный друг!

Это был Ноэ, выехавший вместе с Генрихом, но значительно отставший от него в пути, так как наваррский король, сгорая от нетерпения поскорее увидеть Сарру, гнал свою лошадь во всю прыть.

Услыхав знакомый голос, Гектор вскочил, обнял Ноэ и сквозь рыдания рассказал ему обо всем, что здесь произошло.

— Значит, ты очень любишь Сарру? — спросил Амори.

— О, я так люблю ее, что не могу без нее жить! — ответил Гектор. — Мне остается только умереть.

— Полно, друг! — внушительно заметил Ноэ. — Разве твоя жизнь принадлежит тебе, разве ты в праве располагать ею по собственному усмотрению? Ведь она принадлежит нашему государю! Помни, ведь мы выступили на защиту великого национального дела. Что такое любовь, страсть, личные огорчения? Ведь все это изменяется, проходит, забывается. Долг высоко царит над всем личным! Так отдайся же своему долгу и забудь о преходящем отчаянье, забудь об этой женщине!

— Никогда! — пылко ответил де Галяр.

— Полно, друг мой! — сказал тогда Ноэ. — Жизнь велика! Ну да мы с тобою еще поговорим об этом, а пока возьми мою лошадь и ступай в гостиницу. Через час я тоже буду там.

Гектор сел на лошадь Ноэ и потянул поводья. Лошадь мелкой рысью направилась по улице, но Гектор был так погружен в свою мрачную задумчивость, что совершенно не следил ни за ходом лошади, ни за направлением, которому она следовала. Лошадь устала от недавней скачки и сейчас же воспользовалась задумчивостью всадника, чтобы сменить рысцу медленным шагом.

Ехали довольно долго, и Гектор совершенно не обращал внимания на то, что следует вовсе не тем путем, который ведет к гостинице «Руанская лошадь». Так доехал он до церкви Святого Евстахия, где Гектора немного вывело из оцепенения ржанье его лошади, на которое сейчас же ответила другая лошадь в нескольких шагах впереди.

Гектор взглянул вперед и увидел, что перед ним едет какой-то всадник. Вот всадник въехал в светлый круг фонаря. Снова лошадь Ноэ заржала, и снова ей ответила другая лошадь. Гектор вздрогнул, прислушался — ржанье лошади показалось ему знакомым. В тот же момент ему бросилось в глаза характерное белое пятно на ноге черной как ночь лошади.

— Холла, Вельзевул! — крикнул он, и, услыхав этот окрик, черная лошадь резко остановилась.

Читатель помнит Вельзевула, «лучшую» лошадь де Галяра, на которой Гектор посылал своего слугу за мифическим вином. На Вельзевуле же Галяр прибыл в Париж. До вчерашнего дня он не расставался с любимой лошадью, с которой его связывали узы самой нежной, почти человеческой дружбы. Ему пришлось оставить Вельзевула на конюшне Летурно, когда он и Ноэ отправлялись вслед за злодеем-кабатчиком, собиравшимся ограбить свою соседку, оказавшуюся Саррой Лорьо. Там Вельзевул и должен был оставаться до сей поры, так как Гектор и Ноэ совсем забыли об оставленной лошади. Почему же она теперь оказалась в Париже, и почему на ней едет кто-то чужой?

Это казалось так невероятно Галяру, что сначала он думал, уж не введен ли он в заблуждение разительным сходством. Но в ответ на его оклик лошадь остановилась и, как ни впивался незнакомец шпорами в ее бока, упорно не двигалась с места. Тогда Гектор поспешил подъехать к незнакомцу — как ни был он огорчен и подавлен своей несчастной любовью, он не мог отнестись безучастно к тому, что любимая лошадь находится в чужих руках.

— Черт возьми, сударь, — крикнул он, поравнявшись с незнакомцем. — Я хотел бы знать, откуда у вас моя лошадь: сами ли вы ее украли или только купили у конокрада?

Всадник, к которому обратился Гектор с этой вызывающей речью, был одет в широкий плащ, совершенно скрывавший его фигуру. Широкополая шляпа была так глубоко надвинута на лоб, что лица незнакомца нельзя было рассмотреть.

— Эта лошадь принадлежит мне, и я не обязан вам никаким отчетом! — ответил незнакомец, снова пришпоривая Вельзевула.

Но на этот раз конь оказал возмущенное сопротивление такому способу обращения. Он сделал прыжок, взвился на дыбы, затем со всего размаха остановился и нагнул голову, так что незнакомец, не ожидавший подобной выходки, вылетел из седла, и, как говорится, «закопал редьку» шагах в десяти. По счастью для себя, он попал головой в большую кучу мусора, так что этот невольный прыжок нисколько не повредил ему. Он сейчас же вскочил на ноги, но Вельзевул уже отскочил в сторону и с радостным ржаньем подбежал к своему хозяину, который не мог не расхохотаться во все горло над неприятным приключением незнакомца.

Последний обнажил шпагу и в бешенстве подскочил к Гектору, державшему Вельзевула за повод.

— Отдайте мне лошадь, — сказал он, — она моя!

— Вы ошибаетесь, — возразил Гектор, — вы же сами видели, что мне было совершенно достаточно позвать ее, чтобы она вернулась ко мне, предварительно сбросив чужого!

— Она моя, я купил ее! — повторил незнакомец.

— Охотно верю этому, сударь, — ответил Гектор, — на конокрада вы непохожи. Но вы купили лошадь, которую кто-то украл у меня. Я нашел ее и беру обратно. Это — мое право!

— Допустим! — нетерпеливо согласился незнакомец. — Но я могу заплатить вам вторично за нее!

— Моя лошадь не продажная, сударь!

— Да вы даже не знаете цены, которую я готов предложить вам за нее!

— Это безразлично! Повторяю вам, что моя лошадь не продажная.

— Предлагаю вам за нее сто пистолей!

— Благодарю, но не соглашаюсь.

— Ваша лошадь необходима мне во что бы то ни стало. Назначьте сами цену, и я не торгуясь заплачу вам ее.

— Я — дворянин, а не конский барышник! — и, сказав это, Гектор, раздраженный неуловимой надменностью, звучавшей в тоне незнакомца, хотел отъехать, не выпуская из рук повода от узды Вельзевула.

Однако, как видно, незнакомец теперь потерял терпение.

— Ну, если так, — крикнул он, — нам придется решить вопрос поединком!

— Ну что же, черт возьми, — ответил Гектор, — это мне очень на руку. Я сегодня в отвратительном расположении духа и не прочь поразвлечься.

Он соскочил с седла, замотал повод Вельзевула вокруг шеи лошади Ноэ и обнажил шпагу. Незнакомец тем временем скинул плащ и тоже обнажил оружие, после чего сказал Гектору:

— Я ненавижу дуэль в потемках. Не соблаговолите ли вы пожаловать вот к тому фонарю?

— Охотно!

При свете фонаря они могли подробно осмотреть друг друга. Незнакомец оказался высоким и красивым молодым человеком с воинственным лицом, темными волосами и остроконечно подстриженной бородкой. От лба к левой щеке тянулся большой шрам, который, впрочем, отнюдь не обезображивал лица незнакомца. Что касалось его костюма, то дорогое золотое шитье, причудливыми арабесками пестрившее бархатный камзол, свидетельствовало, что незнакомец отнюдь не хвастался, говоря, будто способен заплатить любую цену, которую пришло бы в голову запросить Гектору за лошадь.

— Ну-с, приступим! — сказал Гектор. — Я еще раз возобновляю вам свое предложение!

— А я еще раз отказываюсь!

Шпаги со звоном скрестились. С первой же минуты Гектор убедился, что его противник — отличный мастер шпаги и что в его фехтовании сказывается та же твердая, основательная метода, которую де Галяр только что встретил у наваррского короля.

Но и Гектор тоже был неплохим фехтовальщиком. Он отличался вообще большим хладнокровием, а тут еще, с тех пор как его постигла безнадежная любовь, равнодушие к жизни или смерти удваивало смелость его атак. К тому же он обладал отличным качеством: он не забывал уроков, почерпнутых из поединков с другими лицами, и применял их на деле при первом удобном случае. Такой случай представился здесь, когда ему пришлось вспомнить о приеме, преподанном только что Генрихом Наваррским.

Случилось это вот как. — Сударь, — сказал незнакомец, отражая смелые атаки Гектора, — если бы вы знали, как сильно я нуждаюсь в вашей лошади, вы не отказали бы мне, потому что… — но он закончил фразу криком бешенства, так как шпага Гектора нанесла ему рану в грудь.

— Так вот как? Ну так я не буду более щадить тебя, забияка! — и он нанес Гектору страшный удар.

Гектор парировал удар, но это не помешало незнакомцу все же ткнуть его в руку. Тогда де Галяр вспомнил о приеме Генриха Наваррского, и вскоре шпага незнакомца вылетела из его рук, тогда как шпага Гектора прижалась к его груди.

Незнакомец считал себя уже мертвым. — Вот удар, который мне только что показали! — сказал Гектор. — Теперь вы в моей власти, и я мог бы убить вас, если бы хотел!

— Ну так убейте меня! — спокойно ответил незнакомец.

— Нет, я не сделаю этого, — сказал Гектор. — Я только подумал, что, быть может, вам потому так нужна моя лошадь, что вы торопитесь на свиданье. А я… я сам люблю и понимаю, каково это…

— Да, я отправляюсь на свиданье, и меня ждет женщина, — подтвердил незнакомец.

Гектор отнял свою шпагу от его груди и сказал: — В таком случае возьмите мою лошадь. Я не продаю, а даю ее вам взаймы. Можете прислать мне ее завтра в гостиницу «Руанская лошадь» на улице Святого Якова.

— Я только в том случае приму ваше предложение, если вы согласитесь пожать мне руку! — ответил незнакомец, тронутый благородством юноши.

— О, с большим удовольствием! — воскликнул Гектор и пожал руку незнакомцу, а затем, отпустив повод Вельзевула и передав его незнакомцу, грустно сказал: — Вот лошадь; скачите на ней, и да пошлет вам Господь счастья!

Грустный тон Гектора обратил на себя внимание незнакомца.

— Мой юный друг, — сказал он, — вы, кажется, очень несчастливы… Вы страдаете от несчастной любви?

— Увы, да!

— И ваше горе неисцелимо?

— Нет, неисцелимо.

Эти слова вырвались у Гектора стоном, в то время как он садился в седло, чтобы быстрым галопом погнать лошадь. В гостинице «Руанская лошадь» Гектор не застал никого из товарищей. Он ушел к себе в номер и там опять погрузился в свои мрачные думы. Однако прошло немного времени, в дверь постучали, и в комнату вошел Ноэ.

— Ты весь в крови! — воскликнул он, увидав окровавленного друга.

— Это пустяки, — ответил Гектор. — Ты дрался с кем-нибудь?

— Да, с незнакомцем, которому продали моего Вельзевула.

— Да что ты рассказываешь?

Тогда Гектор передал удивленному Ноэ все детали своего необычного приключения. Ноэ внимательно слушал рассказ и потом попросил товарища описать как можно подробнее наружность незнакомца.

— Он молод, высок ростом, очень красив, хотя через все лицо у него и идет большой шрам.

— Шрам? — переспросил Ноэ.

— Да.

— У него темная борода, подстриженная острием?

— Вот именно.

— А ты не заметил, что он немного картавит?

— Заметил! — удивленно ответил Гектор. — Разве ты знаешь его?

— И ты мог убить его?

— Господи, да как цыпленка! Ведь говорю тебе, что я держал шпагу у его груди!

Ноэ разразился фундаментальным проклятием, после чего крикнул:

— Ах ты тройной глупец! Как же ты не почувствовал, что этот субъект — наш злейший враг?

— Наш… враг?

— Да, конечно! В твоих руках была жизнь человека, который поклялся убить нашего короля, а ты выпускаешь его! Да знаешь ли ты, кто это? Это герцог Генрих Гиз, по прозванью Балафрэ!..

Х

Каким же образом Генрих Гиз получил лошадь Гектора? Чтобы объяснить это, мы должны вернуться к самому началу нашего настоящего рассказа.

Читатели, конечно, помнят, что Пандрилю удалось бежать из погреба Сарры, куда его посадили до прибытия полиции. Разумеется, выбравшись из погреба, он направился прежде всего к кабачку. Как ни был умственно ограничен этот гигант, он понимал, то дом Летурно не может служить ему надежным убежищем. Но он тут же сообразил, что его беглеца, до утра не хватятся, а ведь там, в кабачке «Добрые католики», хранилась немалая пожива. Жаль было бросить на произвол судьбы все богатства, награбленные покойным кабатчиком, да и куда денешься без денег? Тогда Пандриль осторожно прокрался в зал кабачка и был немало удивлен царившим там беспорядком. Пандриль не знал, что Ноэ и Антуан Перришон только что распили здесь пару бутылок вина, и не мог объяснить себе, кто здесь хозяйничал.

Вид поднятого люка еще больше смутил его. Он взял фонарь и спустился в погреб, но вдруг с диким воем выбежал оттуда: около лестницы лежал труп пажа, убитого Пандрилем некоторое время тому назад.

В суеверном мозгу недалекого великана сейчас же сложилась страшная картина: убитый им паж явно поднимался наверх и пил там вино, а затем, утолив жажду, опять спустился вниз, чтобы улечься в бочку, служившую ему ложем; но хмель свалил покойника с ног, и мертвый паж упал с лестницы, не добравшись до бочки.

Это нелепое предположение произвело такое потрясающее впечатление на глуповатого Пандриля, что он опрометью бросился вон из кабачка. Он уже не думал о богатствах покойного Летурно, его уже не манил заветный кожаный мешочек, битком набитый золотыми монетами. Нет, об одном только думал Пандриль — как бы поскорее выбраться из этих страшных мест и убежать далеко-далеко!

Когда Пандриль пробегал мимо конюшни, оттуда раздалось ржанье Вельзевула. Пандриль вбежал в конюшню, быстро оседлал лошадь, вскочил в седло и понесся во весь дух.

Вельзевул уносил его все дальше и дальше от страшного дома. Пандриль принялся размышлять. Он сознавал, что мало еще уйти из рук мертвого пажа, а надо спастись также и от живой полиции, это же, пожалуй, будет гораздо труднее. Ведь она не могла не обратить внимания на оборванца дикого вида, скачущего верхом на дорогой лошади; ведь у всякого стражника сейчас же должны были явиться подозрения такого сорта, что их было бы достаточно, чтобы Пандриля арестовали. Ну а из рук полиции будет не так легко вырваться, как из погреба Сарры Лорьо!

Что же из этого следовало? Вывод был так ясен, что он не ускользнул даже от ограниченного парня. Ну, разумеется, надо продать лошадь! Во-первых, это даст некоторую сумму денег, без которых шага не сделаешь; во-вторых, он, пеший, уже не стал бы обращать на себя внимание, тем более что тогда было такое время, когда оборванцы положительно наводняли Францию.

Итак, лошадь надо было продать. Но как сделать это? О, в этом для Пандриля не было ни малейшего затруднения. У Летурно был знакомый кабатчик, имевший заведение недалеко от Монмартрских ворот. Этот кабатчик в смысле способов наживы недалеко ушел от Летурно и промышлял, между прочим, скупкой краденых лошадей. Каждый раз, когда Летурно и Пандриль приканчивали какого-нибудь запоздавшего путника, Пандриль в ту же ночь уводил лошадь на продажу к этому тайному покровителю конокрадов. К нему то и направился он теперь, не зная, конечно, что этот кабатчик был в то же время агентом герцога Гиза.

Когда Пандриль добрался до этого кабатчика, он застал калитку открытой, но из дома не пробивалось ни единого луча света. Пандриль привязал лошадь к кольцу, вделанному у ворот, и вошел в дом.

— Это ты, Кревкер? — раздался изнутри голос. Пандриль в смущении остановился.

— Это ты? — повторил голос. — Нет? Так кто же это? Дверь открылась, и из внутренних комнат хлынул целый поток света. Остолбеневший от неожиданности Пандриль увидел, что к нему подскочили два молодых человека с обнаженными шпагами, тогда как третий грубо схватил парня за шиворот и, сильно встряхивая, крикнул:

— Кто ты? Что тебе здесь нужно? Все спуталось в маленьком мозгу большого Пандриля. Ни с того ни с сего он рухнул на колени и завопил:

— Пощадите, дорогие господа, пощадите! Это не я… я ничего не сделал! Я не покушался на убийство Сарры Лорьо, это — Летурно!

Читатели, может быть, соблаговолят вспомнить, что всего несколько дней тому назад сестра Генриха Гиза, герцогиня Монпансье, говорила брату о необходимости разыскать Сарру Лорьо, чтобы на ее сближении с Генрихом Наваррским построить разрыв последнего с Маргаритой. Поэтому легко себе представить, какое впечатление произвели слова Пандриля на человека, державшего его за шиворот и бывшего ни более ни менее как самим герцогом Гизом.

— Что такое? — сказал последний. — Ты убил Сарру Лорьо?

— Нет, нет, это не я, это Летурно, — завопил великан. — Да и не удалось ему… Пришли какие-то господа, которые застрелили его…

— Какие господа?

— Я не знаю их!

У Пандриля от страха зуб на зуб не попадал. Герцог понял, что сначала надо успокоить парня.

— Болван! — сказал он. — Ведь мы не полицейские и о наказании преступлений не беспокоимся. Поэтому стоит только тебе рассказать нам поподробнее всю эту историю с Саррой Лорьо, и мы отпустим тебя с миром. Даже больше… Вот, гляди! — и герцог, вынув из кармана кошелек, набитый золотом, бросил его на ближний стол. — Эти деньги будут твоими, если ты ничего не утаишь от нас. Но, если ты вздумаешь запираться или лгать, мы тут же повесим тебя. Ну, выбирай!

Вид золота ободрил Пандриля и развязал ему язык. Он рассказал, как Летурно выследил соседку, узнал в ней Сарру Лорьо и порешил ограбить ее. Но, когда они приступили к исполнению этого намерения, ворвались два каких-то господина, которые и убили на месте Летурпо, а его, Пандриля, посадили в погреб, откуда он преблагополучно удрал.

Герцог сразу решил, что одним из дворян, освободивших Сарру, должен был бы быть непременно Генрих Наваррский, и подумал: «Ну что же, в таком случае дело на мази. Надо будет сообщить об этом сестре Анне, и она уже придумает, что нам делать далее».

Затем он обратился к Пандрилю: — А знаешь ли, парень, что после этой истории тебе опасно показаться на улице? Ты не сделаешь и десяти шагов, как первый встречный полицейский возьмет тебя за шиворот, и пройдет всего какая-нибудь неделька, как тебя вздернут на виселицу. Нет, тебе лучше всего остаться здесь! — Генрих Гиз отошел от двери и, приблизившись к лошади, принялся рассматривать ее. — Что за чудное животное! — воскликнул он. — Я покупаю ее у тебя и даю тебе двадцать пистолей!

Глаза Пандриля загорелись алчностью, и он только низко поклонился в ответ.

— Значит, ты останешься здесь, — продолжал герцог. — Я беру тебя к себе на службу!

— Я вижу, что ваша честь такой щедрый барин, служить которому одно удовольствие, — ответил Пандриль. — И если понадобится убить кого-нибудь…

— Может быть, и придется, — ответил Гиз и, обратившись затем к Гастону де Люкс, сказал ему: — Сядь на эту лошадь и отправляйся в Медон. Скажи Анне, чтобы она больше не искала, потому что мы уже нашли. Кроме того, скажи ей, что завтра вечером я повидаюсь с нею!

Гастон вскочил на лошадь и отправился.

XI

Герцог Гиз никогда не выходил днем. Прячась в кабачке, затерявшемся за городскими валами, он решался выходить лишь тогда, когда наступала ночь. Тогда он старательно закутывался в плащ, надвигал на лоб широкополую шляпу и отправлялся к своему главному агенту Ла-Шеней или же бродил в окрестностях Лувра, так как дела наваррского короля очень интересовали его.

Кроме того, с наступлением ночи в этот маленький дом приходила какая-то таинственная личность, после ухода которой герцог сейчас же посылал гонца к своей сестре, герцогине Анне. Этой таинственной личностью была Екатерина Медичи.

Королева-мать навещала герцога Гиза в самых разнообразных костюмах. То она являлась одетая пажом, другой раз — монахом, третий — прислугой. На следующий вечер после того, как Пандриль случайно попал на службу к герцогу, она тоже явилась, одетая в монашескую рясу.

— Ваше величество, — сказал ей герцог, когда она вошла к нему в комнату, — я нашел Сарру Лорьо!

— Неужели? — радостно сказала королева, а затем, вспомнив о Рене, прибавила с мрачной иронией: — Я знаю кое-кого, кто был бы очень доволен, если бы мог знать, где она находится!

Герцог понял эти слова так, будто Екатерина имеет в виду наваррского короля, и сказал:

— Через час я буду знать, известно ли ее местопребывание наваррскому королю или нет, и навещает ли он ее!

— Но, герцог, это совершенно невозможно! — сказала королева. — Неужели вы думаете, что Генрих Наваррский…

— Сейчас я докажу вам, что это возможно. Пожалуйста, накиньте на голову свой капюшон! — сказал Гиз, а когда королева сделала это, он крикнул Пандриля и сказал ему: — Расскажи вот этому монаху все, что произошло вчера в доме Сарры Лорьо.

— Ого! — сказала королева, выслушав знакомую нам историю. — Здесь есть много странного! А каковы были собою эти дворяне? — спросила она Пандриля.

— Один из них носит большую белокурую бороду. Товарищ называл его как-то странно…

— Ноэ?

— Вот именно. У другого — черная борода, и он выше ростом первого, но как его зовут, я не слышал. В этом смутном описании приметы Гектора де Галяр могли действительно показаться подходящими к наваррскому королю, и немудрено, если Екатерина подумала, что товарищем Ноэ в этом приключении должен был быть Генрих Наваррский.

— Чтобы убедиться окончательно, — сказал герцог, — я отправлюсь сам побродить около дома. Вот мы и увидим, ходил ли он туда. Где я могу увидеться с вами?

— Здесь. Я подожду вас, — ответила Екатерина.

— Хорошо, — сказал герцог, делая Пандрилю знак следовать за ним. Пандриль повел герцога к дому Сарры. Они были уже в двух шагах от него, когда герцог услыхал стук копыт бешено мчавшейся лошади.

— Ого! — сказал герцог. — Вот человек, который очень торопится!

Они остановились, притаясь в тени забора, тянувшегося в этом месте дороги. Стук лошадиных копыт слышался все ближе, и наконец они увидели совсем невдалеке силуэт лошади и всадника. Лицо не было возможности разглядеть в наступившей темноте, но в тот момент, когда всадник почти поравнялся с наблюдателями, лошадь чего-то испугалась и шарахнулась в сторону. Ее испуг продолжался самое короткое время, и вскоре всадник опять понесся дальше, но, в то время как лошадь закапризничала, с уст всадника сорвалось характерное гасконское проклятие, и герцог Гиз сейчас же узнал своего тезку и соперника.

Он выждал, пока стук копыт не замер у ворот дома Сарры, и сказал Пандрилю:

— Я ухожу, а ты останься здесь, пока этот всадник не уйдет отсюда. Постарайся заметить, сколько времени он пробудет в доме, и, вернувшись, скажи мне!

Затем герцог отправился домой.

— Ну что? — нетерпеливо спросила его королева-мать. — Вы видели его?

— Не видел, но слышал, что в сущности одно и то же.

— И он у Сарры? — Да, ваше величество!

Королева погрузилась в недолгую задумчивость. — Он был у Сарры вчера, был сегодня, — следовательно, по всей вероятности будет и завтра, — сказала она затем. — О, если бы Маргарита знала это!

— Но я надеюсь, что она узнает? Королева улыбнулась под капюшоном одной из своих обычных загадочных, многозначительных улыбок, а затем сказала:

— Дорогой герцог, мы оба стоим лицом к лицу перед критическим моментом, когда мы должны бить наверняка. До сих пор Генриху Наваррскому покровительствовала любовь его жены, имеющей громадное влияние на короля Карла. Но, если жена отвернется от Генриха, король тоже лишит его своего покровительства.

— Но мне кажется, что Маргарита не станет любить Генриха более, если убедится в его неверности! — воскликнул Генрих Гиз.

— Полно, милый герцог! — покровительственно ответила королева. — Вы очень опытны в делах политики, но в любви ровно ничего не понимаете. Правда, Маргарита способна возненавидеть мужа в тот день, когда в ее руках будут доказательства его измены. Но как доставить ей эти доказательства?

— Я отправлюсь к ней и подтвержу эту измену под своим честным словом!

— Она не поверит вам. Ведь любовь слепа.

— Ну а если я покажу ей Генриха сидящим у ног Сарры?

— Это было бы трудно. Прежде всего поверьте, что, пока около Маргариты будет находиться эта тонкая бестия Нанси, вам не придется повидать Маргариту. А если даже вы и добьетесь свиданья, эта пронырливая девка, которая очень расположена к наваррскому королю, сумеет убедить Маргариту, что она плохо видела, что ее обманули и тому подобное…

— Что же нам делать, по-вашему?

— Первым делом необходимо избавиться от Нанси.

— Но, помилуйте, нельзя же убивать женщину!

— Кто говорит вам об убийстве? Ее просто надо похитить.

— Но как сделать это?

— Это я возьму на себя. Затем мы отправим ее на некоторое время к герцогине Монпансье, которая должна будет постеречь ее.

— Хорошо, — сказал герцог. — Я сегодня же увижусь с сестрой и передам ей это.

— Отлично! — ответила королева. — Значит, дело решено, и мы будем действовать.

Через десять минут герцог уже мчался в Медон на Вельзевуле, и тут-то с ним и случилась история, которую мы описали в девятой главе. Мы знаем, что из этой истории, заключавшейся во встрече и дуэли с настоящим хозяином лошади, герцог выпутался вполне благополучно. Через час он уже сидел у сестры в ее медонском домике и совещался с нею относительно похищения Нанси и способа вновь вернуть любовь королевы Маргариты.

XII

На следующий день вечером, после свидания герцога Гиза с королевой-матерью, королева Маргарита сидела у себя совершенно одна, если не считать Нанси, которая озабоченно сновала по комнате. Вот уже целый час Нанси была у Маргариты, а наваррская королева не проронила ни единого слова, пребывая в глубокой и мрачной задумчивости. Долее Нанси не могла вынести подобную неопределенность и, желая вызвать королеву на объяснения, спросила:

— Разве вы не будете одеваться, ваше величество?

— Нет! — сухо ответила Маргарита.

— А ведь обыкновенно вы, ваше величество, по вечерам навещаете короля.

— Сегодня я не пойду.

— Ваше величество чувствуют себя нездоровой?

— Нет.

— Или обеспокоенной чем-нибудь?

— Да, — ответила королева, вздрогнув.

— Но чем же? — уже совсем без стеснения спросила Нанси.

— Как ты думаешь, любит ли меня муж? — ответила Маргарита вопросом на вопрос.

«Гм!.. Небесные хляби разверзлись, и гроза разражается!» — подумала Нанси, а вслух сказала:

— Но я не понимаю такого вопроса, ваше величество! Вы сами должны отлично знать, что король обожает вас!

Маргарита ничего не ответила на эту фразу и опять погрузилась в свою мрачную задумчивость. «Ничего, — подумала Нанси. — Раз уж она начала говорить, она до чего-нибудь обязательно договорится». Прошло несколько минут. Наконец Маргарита спросила:

— В каком часу ушел из дома король?

— Но я, право, не знаю, государыня… кажется, после ужина.

— Ага! — мрачно кинула Маргарита.

— Но ведь вы сами знаете, ваше величество, что у его величества, вашего супруга, болезненная страсть мешаться в политику.

Маргарита отошла от окна и уселась за рабочим столиком. Она помолчала несколько минут, а потом сказала:

— Уж очень поздно занимается политикой король!

— Поздно? — переспросила Нанси. — Ваше величество, вероятно, хотите сказать «слишком рано»? Ведь король так молод…

— Я хочу сказать, что он занимается политикой слишком поздно ночью.

— Ну так что же? Бывают дела, которые нельзя делать днем.

— Да знаешь ли ты, что вчера он вернулся под самое утро!.. Неужели?

— А потом… — Маргарита остановилась в нерешительности.

— Господи!.. — смеясь сказала Нанси. — Можно подумать, что вы ревнуете его величество!

— У меня для этого достаточно оснований. В последнее время он стал холоден, задумчив…

— Его величество с головой ушел в политику!

— Но мне не нравится, зачем он мешает в политику женщин, — сказала Маргарита, решив наконец выложить своей наперстнице всю правду.

— Женщин? — с негодованием повторила та.

— Да, женщин, которые дарят ему расшитые носовые платки, — и с этими словами Маргарита швырнула Нанси платочек, который до сих пор она нервно мяла в судорожно зажатой руке.

Нанси подхватила платок, тщательно осмотрела его со всех сторон и в заключение расхохоталась.

— Как, ты смеешься? — возмущенно крикнула королева. — О, я понимаю, что это нехорошо с моей стороны… Если, ваше величество, узнаете правду…

— Правду?

— Быть может, вы прогоните меня.

— Прогоню тебя?

— Конечно, я была не права… Я понимаю… Ведь это я дала его величеству этот платок.

Маргарита просто не верила своим ушам. Нанси казалась вконец переконфуженной; она смущенно потупилась и имела вид страшной грешницы.

— О, не принимайте этого во зло, ваше величество! — смущенно пробормотала она. — Ведь я готова отдать за вас всю свою кровь.

— Да скажешь ли ты толком наконец! — нетерпеливо крикнула Маргарита. — Это твой платок?

— Мой, государыня.

— И ты дала его королю?

— О, нет, я только одолжила его. Я слишком бедная девушка, чтобы дарить платки из тонкого батиста, доставшиеся мне по наследству от предков.

— Но как же это случилось, что ты одолжила королю платок?

— Если бы я была уверена заранее в прощении вашего величества, я все рассказала бы вам!

— Да я прощаю тебя, прощаю! Говори только, пожалуйста!

— Я ведь люблю посмеяться и похохотать… Ну так вот, вчера вечером я встретила его величество, вашего супруга, на маленькой лестнице, которая ведет к потерне. Я гуляла по берегу реки…

— С Раулем, конечно?

— Да, с ним… Ну вот, когда я возвращалась домой, было довольно темно, на лестнице стоял полный мрак. В то время как я поднималась наверх, оттуда кто-то спускался. Мое платье производило страшный шум, и спускавшийся вполголоса окликнул: «Кто идет?» Я не узнала голоса, подумала, что это господин Пибрак, и решила подшутить над ним. Когда он поравнялся со мной, я обняла его обеими руками за шею и измененным голосом шепнула: «Я — знатная дама, которая безумно влюблена в вас, но никогда не решалась признаться в этом». Тогда повстречавшийся мне человек громко расхохотался, и я, к своему ужасу, узнала, что это — король… Что мне делать? Я хотела бежать, но король схватил меня и сказал: «Так вы любите меня, прекрасная незнакомка? В таком случае скажите мне свое имя, чтобы я мог сообщить его королеве Маргарите!» Тогда я стала отчаянно отбиваться, и в конце концов мне удалось вырваться, но мой платок остался в руках его величества.

Маргарита смеялась словно сумасшедшая во время этого рассказа. Затем она сказала:

— Так вот как было дело? Ах ты проказница! А я-то… Представь себе, сегодня утром я нашла этот платок под подушкой Анри, и с этого момента хожу как потерянная!

— Если бы вы, ваше величество, соблаговолили рассказать мне о своем горе, все объяснилось бы раньше!

— Да, но не думай, что мои муки кончились!

— Ах, государыня, но ведь его величество искренне обожает вас!

— Да куда же он уходит по ночам?

— Уж это — дело политики, ваше величество. Наступило краткое молчанье. Затем Нанси вкрадчиво сказала:

— Может быть, вы позволите мне, ваше величество, пойти немного прогуляться?

— С Раулем, конечно!

— Ах, этот бедный мальчик! Я обещала выйти за него замуж, когда ему исполнится двадцать лет, и ему приходится ждать еще целых два года… Надо же мне заботиться, чтобы он не терял терпенья!

— Хорошо, ступай! — сказала королева, улыбаясь.

— Ах, вы так добры, ваше величество! — пролепетала Нанси, сейчас же убегая. Однако она отправилась не на прогулку, а побежала в прихожую апартаментов короля Карла, где дежурил Рауль. Тот кинулся ей навстречу.

— Идем скорее, ты нужен мне, — сказала она. Рауль попросил товарища-пажа побыть на его месте и отправился за Нанси.

Она провела его в свою комнату и, тщательно заперев дверь, сказала:

— Ах, друг мой!.. Если бы ты знал, какую грозу мне удалось отвести!

— Что вы говорите! — удивленно спросил Рауль. — Ну да! Королева Маргарита ревнует своего супруга, и далеко не без основания, потому что ты ведь помнишь, что я рассказывала тебе вчера о разговоре, подслушанном мною через замочную скважину?

— Между королем Генрихом и Ноэ? Помню.

— Но понимаешь ли, какой ужас? Ведь король пробыл у своей Сарры до утра!

— Ну, и королева…

— Королева нашла под подушкой платок, который дала Сарра своему венценосному обожателю!

— Ах, черт! — По счастью, на платке не оказалось никакой метки или значка, так что мне не трудно было придумать целую историю. Я сейчас расскажу тебе ее, а ты постарайся запомнить дословно! — Нанси рассказала Раулю то, что она перед тем налгала Маргарите, и затем продолжала: — Теперь вот что. Ты должен выйти на берег реки и ждать там, пока король не вернется. Обыкновенно он возвращается прибрежной потерной. Ты остановишь его и расскажешь ему все, что случилось. Скажи ему, чтобы он рассказал королеве всю эту басенку ранее того, как она начнет спрашивать. Я же буду на страже около королевы.

— Ну хорошо, — сказал Рауль. — Допустим, что на сегодня гроза отведена. Ну а завтра?

— Завтра… Ну, это другое дело. Никакого «завтра» даже и не будет. Я сегодня же вечером увижу наваррского короля и поговорю с ним с глазу на глаз. Ручаюсь тебе, что я заставлю его клятвенно обещать мне не бывать более у Сарры.

— Ну, едва ли…

— Полно! Я не очень-то неловка в таких делах, ты сам знаешь. Что же касается графа де Ноэ, то за то, что он разыскал красотку-еврейку, о которой наш король и думать забыл, я проучу его как следует!

— Ах, Нанси, дорогая моя Нанси! — сказал паж. — Вы такая женщина, каких больше нет!

— Дурачок! — ответила она, взяв Рауля за розовый подбородок. — Ну а теперь пойдем к реке. Мы погуляем там полчасика, а потом ты останешься на страже.

Они взялись за руки и направились на набережную. Погуляв там, Нанси простилась с Раулем и через ту же потерну направилась обратно во дворец. Но, когда она дошла до темной лестницы, ей не пришлось сделать и двух шагов, как ее обхватили две сильные руки, и не успела девушка издать крик, как на лицо ей легла глухая маска. Затем Нанси скрутили веревкой, подняли на руки и понесли куда-то…

XIII

Нанси скрутили так быстро, глухую маску, не пропускавшую звуков, ей наложили на лицо так прочно, что девушка не могла ни оказать сопротивление насильникам, ни хотя бы крикнуть о помощи. К тому же на лестнице было так темно, что Нанси не могла рассмотреть, с кем ей приходится иметь дело. Все это в значительной степени усложнило ее положение; к тому же еще, должно быть, для большей безопасности, поверх маски ей накинули на голову какой-то капюшон, который доходил до самой шеи и не только ослеплял, но и грозил задушить девушку.

Сопротивляться было бесполезно, и Нанси спокойно предоставила себя воле похитителей, не тратя времени на лишнюю борьбу и только стараясь как можно подробнее воспринять все доступные ей впечатления, по которым можно было бы судить о том, что с нею собираются сделать.

После того как похитители с Нанси несколько раз поднимались и опускались по лестнице, она почувствовала, что ее кладут на какое-то зыбкое ложе. Вдруг последнее заколыхалось еще более, и Нанси поняла, что ее везут куда-то. В тот же момент кто-то склонился к ее уху и прошептал:

— Если вы хотите избавиться от маски, от которой вам трудно дышать, ее снимут. Но помните: стоит вам только крикнуть, и вас убьют на месте. Сообщите знаком свое согласие.

Нанси утвердительно кивнула головой. Тогда незнакомец просунул руку под капюшон и отстегнул завязки маски.

Теперь Нанси стало немного легче, но только очень немного. Правда, она могла дышать гораздо свободнее, могла слышать и говорить, но зато не могла видеть, так как плотный капюшон закрывал ей лицо, а связанные за спиной руки лишали ее всякой свободы действий.

Мы уже достаточно знакомы с этой хитрой, пронырливой девушкой, чтобы представить себе ее дальнейшее отношение к этой истории. Досада Нанси была очень велика, но она понимала, что теперь не время выражать в резкой форме свое негодование и что всякая форма сопротивления равно окажется вредной и даже опасной для нее самой. Поэтому она прежде всего захотела отдать себе отчет в происходящем и, откинувшись с удобством на спину, принялась думать.

Кому могло понадобиться это похищение? Личных врагов у нее не было, как не было и пламенных отвергнутых поклонников. Следовательно, это похищение не было актом мести против нее лично. Для чего же оно предпринималось? Для того, чтобы на время устранить ее. Значит, она кому-нибудь мешала? Но кому и в чем?

Не надо было обладать даже такой ясностью и логичностью мышления, которой отличалась Нанси, чтобы догадаться, в чем тут дело. Из подслушанного ею разговора Лагира с Ноэ она знала, что герцогиня Монпансье решила поссорить наваррскую королевскую чету и вновь свести своего брата с Маргаритой. Эта ссора могла быть достигнута возбуждением в наваррской королеве ревности, для чего надо было отыскать и подсунуть Генриху Наваррскому скрывшуюся красотку-еврейку. Теперь Генрих нашел Сарру. Ясно, что это стало известно Гизам, и они решили «ковать железо, пока оно горячо». Для большего успеха задуманного предприятия они решили отстранить ту, которую весь Лувр звал «тонкой бестией»и которая горячо стояла на страже интересов наваррской четы.

«Так — думала Нанси под плавное покачивание экипажа. — Значит, меня приказал похитить герцог Гиз? Что же, это по крайней мере галантный человек, и от него мне нечего опасаться для себя лично!»

Затем она сказала своему соседу: — Я не знаю, куда вы

увозите меня, я не настаиваю на том, чтобы вы разъяснили мне это. Но вы должны согласиться, что в конце концов я только слабая, беззащитная женщина, с которой грех обращаться настолько сурово, как это делают сейчас.

— Я действую в силу полученных приказаний, — ответил незнакомец.

— Но, быть может, вы все-таки развяжете мне руки? А то мне страшно больно от веревки!

— Извольте, но при условии, что вы не будете делать попыток к бегству.

— Клянусь вам! — К тому же это могло бы стоить вам жизни.

— Как? Вам приказано убить меня?

— Только в том случае, если вы окажете сопротивление.

— Ну так я обещаю вам вести себя тихо, смирно!

Незнакомец развязал руки Нанси.

— А вы не снимете с моего лица этого противного капюшона? — вкрадчиво продолжала Нанси.

— Нет, потому что вы не должны видеть, куда вас везут.

— Ах, этот капюшон душит меня!

— Ваше мученье продлится недолго; ведь менее чем через час мы прибудем на место.

— А! Тем лучше! — и Нанси снова откинулась на сцинку сиденья. Мулы, несшие повозку, бежали веселой рысцой, и путники быстро подвигались вперед. Прошло менее часа, и экипаж вдруг остановился.

— Вот мы и приехали, — произнес незнакомец, вылезая первым из экипажа, а затем, подав Нанси руку, сказал ей: — Обопритесь на мою руку и следуйте за мной!

Нанси знала, что пленник, рассчитывающий бежать из плена, главным образом должен проявить полную покорность и послушание. Поэтому она покорно пошла за своим похитителем. Сначала ей пришлось подняться на пять ступенек кверху, затем по хлопанью дверей она поняла, что ее ведут через ряд комнат. В одной из этих комнат, где пол был покрыт пушистым мягким ковром, ее спутник остановился и снял с нее капюшон.

Нанси первым делом кинула вокруг себя пытливый, жадный взгляд. Она была в небольшом, но кокетливо убранном салоне, который удивительно подходил к описанию, сделанному Лагиром в рассказе Ноэ о его пребывании у герцогини Монпансье.

«Так! — подумала девушка. — Теперь я знаю, где я. Остается еще узнать, что предполагают делать со мной!»

Она перевела взор на своего похитителя. Это был высокий человек, фигура которого скрывалась монашеской рясой, а лицо — широкой бархатной маской.

«Сразу видно осторожных, предусмотрительных людей!» — подумала насмешливая девушка.

Таинственный незнакомец постучал в дверь; та сейчас же открылась, и на пороге показался юноша в костюме пажа с небольшой маской на лице. Паж вежливо поклонился Нанси; она ответила ему изящнейшим реверансом.

Предполагая, вероятно, что Нанси не понимает по-немецки, незнакомец обратился к пажу со следующими словами на этом языке:

— Где госпожа?

— Она собирается в Париж.

— Значит, мы останемся одни?

— Вернее сказать, здесь останусь я один, так как вы должны сопровождать ее.

— Ты уверен в этом?

— Совершенно.

— Но известно ли тебе, что ты отвечаешь за эту девушку?

— О, будьте спокойны! Затем господин в маске подошел к Нанси, которая сделала вид, будто не поняла ни слова из немецкого разговора.

— Итак, милочка, — сказал он, — вы предупреждены и знаете, что попытка к бегству может стоить вам жизни.

— Я и не думаю о бегстве. Но все же мне хотелось бы знать, сколько времени меня продержат здесь.

— Несколько дней.

— А потом?

— Потом вас отправят обратно в Лувр.

Нанси сделала незнакомцу кокетливый реверанс и промолвила: — Крайне признательна вам за доставленные мне сведения! Незнакомец ушел. Тогда Нанси внимательно посмотрела на пажа. Последний тоже был замаскирован, но его маска очень мало закрывала лицо и не скрывала ни красивого белого лба с голубыми прожилками вен на висках, ни аппетитного подбородка, ни прелестных голубых глаз, горевших страстью, томностью и нежностью.

По существу Нанси была совершенно неиспорченной девушкой. Но она была женственна, кокетлива и проказлива по натуре, да и жизнь в развратном Лувре многому научила ее. Поэтому она в совершенстве умела использовать все чары чувственного женского обаяния.

Присмотревшись повнимательнее к пажу — это был уже знакомый нам Амори, — Нанси нашла, что он должен отлично подойти к задумываемому ею опыту. Видно было, что мальчик еще никогда не любил, что он только еще становится мужчиной и переживает пору первых страстных, хотя и бесформенных грез о любви. Это опасный период в жизни мужчины. В этом возрасте все существо мальчика-юноши безудержно стремится к восторгам страсти, но недостаток жизненного опыта мешает разумно отнестись к объекту ее; отсюда вытекает та масса ошибок, даже несчастий, которыми заканчиваются эти первые попытки реализовать свои страстные грезы. Нанси, зная это, подумала, что не трудно будет увлечь мальчика, вскружить ему голову, заставить забыть обо всем на свете, и решила сейчас же приняться за это.

Амори уселся в дальнем уголке салона и оттуда любовался девушкой. Она сразу произвела на него сильное впечатление, заставив сильнее забиться его влюбчивое сердце. К тому же она была еще и несчастна! Ее грубо похитили, ее везли связанной, ей было душно под тяжелым капюшоном!.. Заставить страдать такое милое, нежное, красивое созданье!.. О, как жестоки люди!..

А Нанси раскинулась на оттоманке и приняла бесконечно скорбный, бесконечно страдающий вид, не забыв при этом положением тела повыгоднее подчеркнуть все изящное богатство своей фигуры. Незаметно наблюдая за пажом, она видела, что его взор все более сверкал страстью, и время от времени она горестно вздыхала, что заставляло бедного юношу вздрагивать всем телом.

Прошло несколько времени в этом молчании, прерываемом лишь скорбными вздохами Нанси. Наконец Амори не выдержал и сказал дрожащим голосом:

— Боже мой, барышня, как видно, вас мучает сильное горе! Нанси ничего не ответила; она закрыла лицо руками, и Амори подумал по вздрагиванию ее плеч, что она плачет.

— Господи! — вздохнул он. — В первый раз в моей жизни мне противно следовать данным мне приказаниям!

Нанси отняла руки от лица, кинула на Амори обворожительный, манящий взгляд и грустно сказала:

— Спасибо на добром слове! Затем она опять погрузилась в глубокую меланхолию. Но паж уже не мог молчать более: начав говорить, он должен был договорить до конца.

— Мне приказано сторожить вас, — сказал он, — поэтому я и сторожу вас. Но поверьте, в душе я страстно жажду, чтобы вас скорее отпустили на свободу.

— О, — сказала Нанси, небрежно пожав плечами, — мне решительно все равно, жить ли здесь или в Лувре… Паж удивленно посмотрел на нее.

— Да видите ли, — продолжала Нанси, — мне тяжело жить среди всех этих важных господ и высокопоставленных дам. Я была бы крайне счастлива, если бы мне удалось осуществить свою мечту…

— Вашу мечту? Какую?

— Ах, простите, я забылась на минутку… Я не знаю вас, вы — мой палач, а я заговорила с вами как с другом. Но что поделаешь! Бывают такие минуты, когда не можешь удержаться от излияний…

— Ах боже мой, но почему бы вам и не говорить со мною, как с другом? — краснея, сказал Амори. — А между тем… если бы вы знали…

Он умолк, окончательно сконфуженный и раскрасневшийся, словно пион.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать!

— В вашем возрасте люди обыкновенно еще не умеют быть злыми… — промолвила Нанси, нежно взглянула на юношу и добавила: — К тому же у вас очень добрый вид.

— Сударыня… — И я буду говорить с вами как с родным братом. Паж подошел к оттоманке и уселся поближе к Нанси. Та взяла его за руку и заговорила:

— Вот видите ли, моей мечтой было жить самой тихой, скромной жизнью где-нибудь подальше от Лувра и Парижа… Так хотелось бы встретить человека, который полюбил бы меня!

— Как? — с трепетом восторга спросил паж. — Неужели «a никто не любит?

— Никто! — скромно вздохнула Нанси. — И вы сами никого не любите?

— Но кого же мне любить, раз я еще не встретила героя своих грез?

У бедного пажа голова окончательно пошла кругом и в глазах забегали какие-то радужные точки. Влажный, нежный взгляд девушки чаровал его и производил на него какое-то магнетическое действие. А тут еще Нанси положила на подушку свою полную бело-розовую ручку, которая небрежно играла кистью… Не сознавая хорошенько, что он делает, паж осмелился взять эту руку и поднести ее к своим губам.

— Что вы делаете? — удивленно спросила шустрая камеристка.

— Ах! — простонал паж. — Со мной происходит что-то странное.

— В самом деле? — воскликнула Нанси и тут же удвоила чарующую нежность взгляда.

— Мне кажется, что… если вы… захотите, то я… буду… страстно любить вас! — смущенно пробормотал юноша.

— Вы? — воскликнула Нанси.

— О, да! — ответил паж, бросаясь на колени перед девушкой. «Попался, голубчик!» — с торжеством подумала она.

XIV

Нанси оставила пажа несколько секунд трепетать у ее ног, но затем, резко выдернув руку, оттолкнула юношу.

— Мой милый незнакомец, я очень польщена вашей любовью, но… — она засмеялась коротким насмешливым смешком, который подействовал на пажа подобно ледяной воде, вылитой на горячую голову, и продолжала: — Но я осторожна и не покупаю кота в мешке. Прежде чем я отвечу на ваши страстные излияния, я хочу видеть ваше лицо!

— О! — смущенно сказал паж, сконфуженно поднимаясь с колен.

— Не буду спорить, — продолжала хитрая девушка, предательски поглаживая низко склоненную голову пажа, — с вида вы очень статный молодец, но это не мешает тому, чтобы без маски вы оказались уродом… Ведь как знать чего не видишь? — Нанси кинула на пажа убийственный взгляд. — Помимо того, даже если бы вы и оказались совершеннейшим по красоте юношей, все же для меня это вопрос самолюбия. Господи, конечно, я совершенно неопытная девушка; но мало ли историй наслушалась я. Вот такой же речистый паж вскружит голову бедной девушке, а потом…

— Но я не из таких, — крикнул Амори, снова кидаясь на колени и принимаясь с жаром целовать руки девушки. — Я действительно люблю и буду вечно любить вас!

— Полно! — ответила Нанси. — Еще час тому назад вы меня и в глаза не видели, а теперь вдруг…

— Но поймите, что, увидев вас, я сразу испытал какое-то странное, необъяснимое ощущение, — пламенно перебил ее юноша. — И я сразу понял, что могу любить только вас, всю жизнь, вечно…

Нанси прервала страстные излияния Амори взрывом смеха, после чего сказала:

— Но в таком случае имеется еще лишнее основание, чтобы вы показали мне свое лицо!

— Я не смею сделать это, — ответил паж. — Мне приказано не снимать маску, чтобы вы не узнали меня при встрече и не проведали, где именно вы были укрыты после похищенья.

— Вот это мило! — смеясь, воскликнула Нанси. — Вы говорите мне о своей любви, клянетесь любить вечно, а сами не хотите, чтобы я узнала вас при встрече? Хорош, нечего сказать! — Нанси принялась хохотать словно сумасшедшая, окончательно смущая и без того смущенного юношу. — Ну нет, милый друг! — продолжала она, насмеявшись вволю. — При таких обстоятельствах не трудитесь говорить мне о любви. Пожалуйста, исполняйте свою обязанность тюремщика! Ведь в конце концов разве вы не самый обыкновенный тюремщик?

— Ну, да… мне приказано… стеречь вас…

— А когда будет решено отпустить меня, я не должна узнать вас! И, зная это, вы все-таки предлагаете мне свое сердце? Удобно, нечего сказать!..

— Я сделаю все, что вы хотите! — взволнованно сказал паж.

— Оставьте меня в покое! — небрежно ответила Нанси. — Не смейте говорить мне о своей любви!.. Я хочу или всего, или мне ничего не нужно. Разве вы мужчина? Вы ребенок, боящийся, что его высекут.

От этих слов вес затуманилось в голове влюбленного пажа, и, забыв о своем долге, он сорвал с себя маску.

Увидев очаровательное юношеское лицо, полное бесконечного обаяния, Нанси подумала:

«Ого, да он прелестен на диво! Им можно увлечься… Но нет, нет, следует все время думать о Рауле… Это необходимая предосторожность в данный момент».

Паж с трепетом ожидания смотрел на нее. Тогда Нанси обхватила его голову обеими руками и запечатлела на его лбу поцелуй, который влил огонь в жилы влюбленного. Затем она привлекла его к себе, усадила рядом с собою на оттоманку и сказала:

— Вы прелестный парень! Как вас зовут?

— Амори.

— Какое очаровательное имя!.. Ну а теперь, милый Амори, давайте поговорим серьезно.

— «Серьезно»?.. О, какое это отвратительное слово!

— Да, но это необходимо.

— Но о чем же я могу говорить с вами, кроме того, что я бесконечно люблю вас?

— Запрещаю вам повторять мне это, пока вы не выслушаете меня.

— О, говорите только…

— Видите, голубчик: по-моему, любовь напоминает счастье тем, что зачастую она всего только один раз стучится к нам в дверь, и, если вовремя не отворить ей, она более не возвращается. Вот поэтому я уже давно дала себе клятву не капризничать и, если меня полюбит достойный человек, не отвергать его.

— О, я люблю вас всеми силами своей души!

— Я верю вам, но… Что, если бы я сказала вам:» Мне ненавистна жизнь среди интриг луврского двора; я хотела бы бежать с вами, чтобы укрыть нашу любовь в безвестном уединении?

— Я с восторгом согласился бы! — А если бы я прибавила: «Ночь еще не прошла. У нас имеется несколько часов до того времени, когда начнет светать»?

— Так бежим сейчас же! — пламенно воскликнул паж.

— Бежим? Но куда? Нельзя же блуждать без цели! Вы сами откуда, милочка?

— Из Лотарингии.

— А там хорошо?

— О, старый замок моего отца затерялся в лесах на берегу Мерты…

— Ваш отец богат?

— Он не богат, но у него есть чем жить… И с каким восторгом он примет вас, когда узнает, как я люблю вас!

— Хорошо, но как нам бежать отсюда?

— Это нетрудно.

— Разве здесь никого нет?

— Нет, я один с вами.

— В таком случае едем, едем сейчас же!

— У меня здесь лошадь; я посажу вас с собою в седло, и мы быстро умчимся. Пойдемте на конюшню; я задам лошади корма, оседлаю ее, и мы понесемся навстречу своему счастью!

Они отправились на конюшню. Юный дурачок стал хлопотать около лошади и все время лихорадочно сыпал проектами будущего счастья с Нанси. Они обвенчаются в первой же деревушке у первого же встречного священника; затем они прямо отправятся в замок к отцу Амори…

Нанси с внутренней улыбкой выслушала этот бред. У нее не был составлен детальный план бегства, но она заботилась только о том, чтобы как-нибудь выбраться из Медонского леса, а там уже… там видно будет!

Оседлав лошадь, осмотрев подпругу и освидетельствовав, заряжена ли пара пистолетов, находившаяся в седельной кобуре, Амори сказал:

— Ну вот, все готово! Теперь я побегу только за плащом…

— Ах, если бы вы прихватили что-нибудь и для меня тоже, а то ночь очень холодна! — попросила Нанси.

— Хорошо, — сказал Амори и, взяв факел, убежал к дому, оставив Нанси в темноте.

Девушка подошла к дверям конюшни и стала задумчиво смотреть на темное небо, усеянное яркими звездами… Видно было, что она что-то соображает. Наконец, тряхнув головой с решительным видом, она вернулась в конюшню, подошла к лошади, ощупью нашла кобуры и вытащила оба пистолета.

Она только успела сделать это, как вбежал Амори. В его руках был плащ герцогини Монпансье.

— Вот это для вас, дорогая моя! — сказал он.

— Хорошо, — ответила Нанси, прислоняясь к стене и пряча сзади пистолеты. — Сверните плащ и прикрепите его к седлу. Паж занялся этим делом, а Нанси громко рассмеялась.

— Что с вами? — удивленно спросил Амори. Нанси отступила на два шага назад, подняла пистолет до уровня головы Амори и сказала:

— Если вы только тронетесь с места, милочка, то, клянусь спасением своей души, я застрелю вас на месте!

Взгляд Нанси уже не чаровал нежностью и меланхолической грустью; наоборот, теперь он горел надменностью, решительностью и твердостью. Несчастный паж понял в этот миг, что он оказался просто игрушкой в руках хитрой камеристки.

XV

Нет языка, на котором можно было бы выразить остолбенение пажа Амори. Он смотрел на Нанси и не верил своим глазам; он слушал ее речь, но не понимал ее. — Вот что, милочка, — сказала тем временем безжалостная Нанси, — время красивых слов и любовных клятв миновало. Нам нужно объясниться. Прежде всего скажу вам, что меня зовут Нанси.

— Я знаю это, — пролепетал паж.

— Я первая камеристка ее величества королевы наваррской.

— Мне это говорили.

— Так вот сегодня вечером на меня вдруг кинулись неизвестные мне люди, связали меня, усадили в экипаж и доставили сюда, где доверили вашей охране. Я считаю этот поступок актом величайшего насилия, ну а против насилия допустимо бороться всеми доступными средствами!

— Иначе говоря, — с рыданьем вырвалось у бедного пажа, — я просто несчастный глупец, которого обошли как ребенка? — и, подчиняясь вспыхнувшему в нем бешенству, он сделал шаг вперед к Нанси.

— Берегитесь! — крикнула та. — Я убью вас! Инстинкт самосохранения взял верх над бешенством пажа, и он остановился.

А Нанси, по-прежнему спокойная, продолжала, улыбаясь:

— И позвольте спросить вас, за кого же вы меня приняли? Ведь и у меня тоже имеется старик отец, владеющий старым замком. Я девушка из хорошего дома, и было бы неслыханным обстоятельством, если бы женщина моего ранга вдруг вздумала бежать с хорошеньким пажом навстречу разным приключениям. Фи!.. Я была узницей; мне надо было во что бы то ни стало вернуть свободу, и случай помог мне сделать это… Конечно, я очень сожалею, что это неприятное приключение случилось именно с вами. но что поделаешь, если сегодня меня во что бы то ни стало ждут в Лувре?

— Ну, что же, — рыдая воскликнул паж, — в таком случае убейте меня.

— Полно!.. Вы слишком милы, чтобы не послушаться меня. А я хочу предложить вам следующее: я запру вас в доме, так что дело получит такой вид, будто вы уступили силе.

— Нет, — крикнул паж, — лучше убейте меня, потому что я слишком люблю вас, чтобы перенести разлуку… И, раз вы меня не любите…

— Вы с ума сошли? — остановила его Нанси. — На каком основании вы так отчаиваетесь? В данный момент я — камеристка королевы наваррской, которую грубо похитили и которая хочет вырваться на свободу, а вы — паж герцогини Монпансье.

— Как? — воскликнул паж. — Вы знаете это?

— Я знаю все, знаю, у кого, где и зачем я очутилась. Ну, так вы сами понимаете, что при этих обстоятельствах я не могу видеть в вас друга. Для меня вы — враг, по отношению к которому позволительны все военные хитрости. Но если в один прекрасный день я стану просто Нанси, а вы — просто Амори, то… как знать? Быть может, я и вспомню о наших сегодняшних мечтах и проектах!

— Вы опять смеетесь надо мной!

— К чему стала бы я делать это теперь? Ведь я свободна, и вы не сможете удержать меня.

— Я и не стану удерживать… Я люблю вас, и для меня единственный закон — ваша воля!

— Нет, я не могу уехать так! Завтра вернется герцогиня и потребует у вас отчета, куда я девалась.

— Ну что же? Я скажу ей всю правду!

— Ну, и герцогиня кликнет людей, которые повесят вас на первом суку?

— О, нет, этого не будет! Я — дворянин, и люди моего звания умирают не на виселице, а под топором!

— Ну а что за благо умереть под топором?

— Я умру, думая о вас, Нанси!

— Нет, я не хочу, чтобы вы умерли; я хочу еще рад видеть вас… Я хочу, чтобы на вас не пала ответственность за мое бегство.

— Вы хотите невозможного! — Ну вот еще! Вы сейчас увидите! Вернитесь в дом и принесите вина и две кружки! Они прошли в дом, и Амори исполнил желание девушки.

— Отлично! — сказала она тогда. — Теперь налейте вина в оба стакана. Так! А теперь отойдите в сторону и не шевелитесь!

Амори хотя ничего и не понимал, тем не менее исполнил приказание. Тогда Нанси выплеснула содержимое одного стакана в камин, а в другой высыпала порошок, находившийся в коробочке под камнем ее перстня, и сказала:

— Выпейте вино!

Амори безмолвно подчинился и одним глотком опорожнил стакан. Тогда Нанси улыбаясь посмотрела на него и спросила:

— Вы все еще ничего не понимаете?

— Нет.

— Ну, так слушайте меня внимательно! Вы только что приняли снотворный порошок, совершенно такой же, которым угостили в этом доме гасконца Лагира.

— Как, вы и это тоже знаете?

— Я все знаю, говорю вам! Теперь слушайте, что вам надо отвечать на расспросы о моем бегстве. Мне захотелось пить, и я попросила вас принести мне вина. Я предложила вам выпить со мной, вы не нашли причин отказать мне, но вскоре после того, как вы выпили вино, вами овладела непреодолимая сонливость и вы больше ничего не помните. Поняли, милочка?

— Понял, но…

— Тут не может быть никаких «но», и, если вы любите меня, вы сделаете так, как я вам говорю… Конечно, герцогиня будет взбешена, но взыскивать с вас она не может, так как никакой вины за вами не окажется… Однако как быстро действует это средство! Вы уже пошатываетесь, ваши глаза слипаются…

— В самом деле, — пробормотал Амори, — мною овладевает странное опьянение.

Он не договорил. Его глаза внезапно закрылись, и он рухнул на стул в глубоком сне. Тогда Нанси закуталась в плащ герцогини Монпансье, вернулась в конюшню, распахнула ворога, вскочила в седло и погнала лошадь полным карьером, думая:

«Господи, Господи! Лишь бы мне вовремя приехать в Лувр!.. Лишь бы без меня там ничего не случилось!»

XVI

Прошло уже гораздо более часа с тех пор, как Нанси отпросилась у Маргариты пойти погулять, а она все не возвращалась обратно. Но Маргарита была очень снисходительна к влюбленным, а к Нанси в особенности; к тому же в данный момент она не нуждалась в ее услугах, тем более что она твердо решила не ложиться спать до возвращения домой своего супруга.

Вдруг в дверь тихо постучались.

— Войдите! — крикнула Маргарита в надежде, что это вернулся Генрих Наваррский. Но она ошиблась; это была королева-мать. Она вошла с самой медоточивой улыбкой и ласково произнесла:

— Здравствуй, милочка, здравствуй, моя дорогая девочка!

— Ваше величество, я ваша слуга, — ответила Маргарита, у которой сердце тревожно забилось, так как она знала, что ласковость королевы-матери никогда не предвещает ничего хорошего.

— Так как я знала, что ты одна, — продолжала королева, — то я пришла посидеть с тобой.

— Как? Вам известно, что моего мужа нет в Лувре? — испуганно спросила Маргарита.

— Я даже знаю, где именно он находится сейчас, — ответила Екатерина с лицемерной улыбкой.

Сердце молодой королевы снова судорожно забилось, но она все же не стала спрашивать и ограничилась кратким замечанием:

— Значит, вы, ваше величество, более осведомлены, чем я.

— Ах, бедная моя девочка! — сказала Екатерина, сопровождая свои слова душераздирающим вздохом.

Несмотря на твердое намерение Маргариты не поддаваться тому, что она считала просто хитрой ловушкой, новым предательством королевы-матери, в ее душе вновь вспыхнули ревнивые подозрения, усыпленные ложью Нанси.

— Но позвольте, однако, — воскликнула она, — раз вы чтото знаете, то почему вы не договариваете до конца?

— К чему? — лицемерно ответила Екатерина. — Все равно ты любишь его… А потом… наваррский король молод, сумасброден… Может быть, он несмотря ни на что, в душе любит тебя…

— Да говорите же, в чем дело! — воскликнула Маргарита, дрожа от волнения. — Разве вы не видите, как терзают меня ваши недомолвки?

— Ты этого хочешь?

— Умоляю вас на коленях об этом!

— В таком случае я должна начать несколько издалека. Слыхала ли ты когда-нибудь о существовании Сарры Лорьо?

— Той самой, мужа которой Рене…

— Я говорю не о муже, а о жене! — поспешно перебила королева.

— Я не только слыхала о ней, но даже видела ее однажды!

— Ну, и как она тебе показалась?

— По правде сказать, я тогда даже не обратила на нее внимания.

— Напрасно!.. Ведь эта женщина поразительно красива.

— К чему вы говорите мне все это? Вы хотите сказать, что Анри любит эту женщину?

— Дорогая Маргарита, да успокойся же… Ты так бледна! Ну, мало ли что бывает? Генрих молод, а Сарра так красива… полно, успокойся! Лучше кликни Нанси и ложись спать, а во сне ты забудешь все свои огорчения… — и, кинув эти полные неясных намеков слова, Екатерина выползла из комнаты, как выползает ядовитая змея, сделав свое страшное дело.

Маргарита так и осталась стоять посредине комнаты, словно пораженная громом. Ее Анри!.. Да возможно ли это?

В коридоре за дверью послышался какой-то шум; кто-то поднимался по лестнице, примыкавшей к коридорчику. Маргарита прислушалась — это были мужские шаги.

«Наверное, это Анри!» — подумала она. Ей так захотелось поскорее избавиться от своих ревнивых сомнений, что она поспешно выбежала в коридорчик. Действительно, по лестнице поднимался какой-то мужчина.

— Это ты? — спросила Маргарита и обняла мужчину, вступившего в коридорчик.

Но тот ничего не ответил. — Это ты, Анри? — повторила Маргарита.

— Да, это я! — ответил тот. Маргарита отскочила, как ужаленная: это не был голос ее мужа. Правда, она узнала этот голос… Когда-то он заставлял ее сердце горячее и быстрее биться, и обладателя его действительно звали Анри… Но все это прошло, миновало, кануло в вечность…

От неожиданности, испуга и изумления у Маргариты так закружилась голова, что она покачнулась и непременно бы упала, если бы этот другой, ныне чужой ей Генрих, герцог Генрих Гиз, не подхватил ее в свои объятия и не помог войти в комнату.

Но момент первого изумления быстро прошел, и, овладев собой, юная королева гордо крикнула:

— Что вам нужно здесь и как вы осмелились забраться в мою комнату?

— Маргарита? — с мольбой сказал герцог.

— Уйдите отсюда, герцог, сейчас же уйдите! Но вместо того, чтобы подчиниться ее приказанию, Генрих Гиз встал перед нею на колени и страстно сказал:

— Нет, Маргарита, я не уйду отсюда до тех пор, пока не скажу тебе всего того, что я выстрадал во время нашей разлуки.

— Но уходите же, несчастный!.. Ведь мой муж может вернуться каждую минуту. Он убьет вас!

— Ваш муж? — презрительно переспросил Генрих. — Не бойтесь, он не скоро придет, потому что ему некогда; в этот час он лежит у ног вашей соперницы Сарры Лорьо!

— Вот как? — крикнула Маргарита. — Уже второй раз мне называют сегодня это имя. Значит, и вы тоже обвиняете наваррского короля в измене супружескому долгу?

— Да! — холодно ответил герцог.

— И вы докажете мне его измену?

— Я покажу вам его у ног этой женщины, если вы соблаговолите последовать за мной!

— О, если это так, если Генрих изменил мне, так горе ему! — крикнула молодая женщина.

— Пойдемте, и вы сами увидите! — повторил герцог.

Маргарита с судорожной торопливостью накинула плащ, надела маску и знаком предложила герцогу идти вперед. Ревность дурманила ей мозг и заставляла забыть всякую осторожность. Одна только мысль горела в ее голове: увидеть, убедиться, а потом… отомстить!

Они шли молча, будучи заняты каждый своими мыслями. Вначале герцог пытался завести разговор с Маргаритой, растрогать ее сердце воспоминаниями о былом счастье, но она резко прервала его излиянья, сказав:

— Герцог, я пошла за вами вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши любовные признанья, а ради того, чтобы вы доказали мне на деле справедливость своих обвинений!

— Ну, так поторопитесь, — ответил ей герцог, подчиняясь моменту сильной злобы, — ускорьте шаги, потому что ваш Анри не будет сидеть всю ночь напролет у ног красавицы Сарры!

Маргарита вспыхнула и ускорила шаги. Так дошли они до Монмартрских ворот. Никто из них не проронил более ни слова, и только увидев себя вместе со своим спутником среди каких-то пустырей, наваррская королева спросила:

— Куда вы завели меня?

— Видите ли вы огонек, который горит в той стороне?

— Да. Это там! У Маргариты сильно закружилась голова, но она собрала всю свою энергию и снова ускорила шаги. Наконец они подошли к забору, окружавшему сад дома Сарры. Здесь герцог поднес руки ко рту и протяжно и уныло свистнул. С дерева ему ответили таким же свистом, и вскоре рядом с герцогом показалась гигантская фигура.

— Это ты, Пандриль? — спросил Гиз.

— Я!

— Он все еще там?

— Да. Тогда они двинулись вперед под предводительством великана Пандриля. Дойдя до большого тополя, росшего у самой ограды, Пандриль остановился и проворно, словно кошка, взобрался на дерево. Оттуда он подал герцогу знак.

— Он все еще там, — шепнул тогда герцог на ухо Маргарите. По знаку герцога Пандриль обхватил низко росший сук обеими ногами и откинулся верхней частью тела назад. Тогда герцог взял на руки Маргариту и подал ее Пандрилю; последний с ловкостью акробата вновь выпрямился и поднял наваррскую королеву достаточно высоко, чтобы она могла увидеть творящееся в доме Сарры Лорьо.

Переведя дух, Маргарита взглянула по направлению к открытому освещенному окну. Сарра сидела, а Генрих Наваррский стоял около нее на коленях и страстно целовал ей руки. Маргарита слабо вскрикнула и безжизненно повисла на руках Пандриля. Тот снова спустил ее вниз и передал герцогу, который жадно взвалил на спину молодую женщину и унес ее, как зверь уносит свою добычу.

XVII

В то время как герцог Гиз уносил бесчувственную Маргариту, Нанси как ветер неслась к Парижу. Подъехав к прибрежной потерне, она увидела Рауля, который добросовестно расхаживал взад и вперед.

— Рауль! — окликнула его Нанси, осаживая лошадь. Паж вне

себя от изумления подбежал к ней: он никак не мог понять,

откуда появилась Нанси, да еще верхом, когда он сам видел, как

она скрылась внутри дворца.

— Как? Это вы? — спросил он, не веря своим глазам.

— Я, я! Возьми повод! — ответила она, соскакивая с лошади. — Говори скорее: наваррский король вернулся в Лувр?

— Нет.

— А ты не видел, чтобы кто-нибудь выходил из Лувра?

— Да ведь вы не поручали мне следить за выходящими!

— Ну а все-таки?

— Сначала я увидел двух людей, которые вышли из бокового выхода. Один из них нес что-то на своих плечах. Они подошли к экипажу, дожидавшемуся их немного в стороне…

— Отлично! Ну а известно ли тебе, кто эти люди?

— Нет.

— А что они несли?

— Тоже не знаю!

— Ну, так я скажу тебе, что они несли меня… Только теперь мне некогда давать тебе объяснения… Больше никто не выходил?

— Не так давно вышла какая-то дама в сопровождении мужчины.

— Через потерну?

— Да.

— Боже мой, неужели? Привяжи скорее куда-нибудь лошадь и иди со мною! Только достань свой кинжал, потому что Лувр больше не безопасен для меня!

Рауль быстро исполнил требование Нанси, подал ей руку, и

оба они без всякой помехи добрались до комнаты Маргариты.

Дверь туда была открыта, и ни в спальне, ни в гостиной, ни в

кабинете наваррского короля не было никого.

— Боже мой! — пробормотала Нанси. — Теперь для меня совершенно очевидно, что несчастье совершилось.

— Я еще нужен вам? — спросил Рауль.

— Ну конечно. Побудь вот здесь, в кабинетике! — и Нанси втолкнула его в кабинет, примыкавший к спальне, а затем стала ждать.

Пробило два часа, и в коридоре послышались шаги. а затем в дверь постучали — Нанси сейчас же отперла дверь — перед нею был наваррский король.

— Здравствуй, милочка, — дружески сказал ей Генрих, похлопывая ее по щеке. — Что это ты так встревожена?

— У меня много забот, государь!

— А где же королева?

— Не знаю, право. Очень может быть, что она отправилась вернуть по назначению вышитый носовой платок, который ваше величество заняли где-то прошлую ночь!

— Что ты болтаешь о платке? — быстро спросил Генрих бледнея. — Шутки в сторону: где королева?

— Но я, право, не знаю, государь!

— Как ты не знаешь? Королева никогда не выходит из Лувра в это время, а если бы она и вышла, то она предупредила бы тебя!

— Но меня не было в Лувре в это время!

— Где же ты была?

— Меня везли связанной по рукам и ногам с глухой маской на лице и с капюшоном на голове.

— Да кто же это сделал?

— Те, кто находят мое присутствие при ее величестве стеснительным для своих планов, то есть люди герцога Гиза. Ваше величество! Я не знаю, что здесь произошло, мне неизвестно, где королева, но что вам угрожает катастрофа, это я знаю!

Не успела Нанси договорить свою пророческую фразу, как дверь резко распахнулась, и на пороге показалась Маргарита. Королева была бледна, как статуя; ее глаза сверкали, ноздри широко раздувались… «Королеве известно все!» — подумала Нанси.

Войдя в комнату, Маргарита остановила свой сверкающий взор на муже, затем обернулась к Нанси и повелительным жестом указала ей на дверь, промолвив:

— Вон! «Так! Теперь я в немилости!» — подумала камеристка, уходя. Затем Маргарита подошла на шаг к супругу и сказала:

— Государь, вы перестали любить меня, потому что любите другую.

Генрих сделал отрицательный жест, но Маргарита не дала ему и слова сказать.

— Женщину, которую вы любите, зовут Сарра Лорьо!

— Но, Маргарита, клянусь тебе…

— Не клянитесь, потому что вы дадите ложную клятву. Час тому назад я сама видела вас на коленях перед нею! Эти слова словно молнией поразили Генриха. Тогда королева заговорила снова:

— Государь, я — ваша жена перед Богом и, как таковая, должна делить вашу политическую судьбу. Вы обманули меня, и я разлюбила вас. Но вашей политической союзницей я все же останусь!

— О, Маргарита, Маргарита! — крикнул Генрих, падая на колени и стараясь схватить супругу за руки.

Но она с негодованием отстранилась и холодно сказала:

— Государь, не извольте никогда более говорить мне о любви. То, что прошло, не вернется более. Отныне между мной и вами будет общей одна только корона. Для вас я останусь наваррской королевой, но не требуйте ничего от моего сердца — оно умерло для вас навсегда!

И, не удостаивая мужа более ни единым взглядом, Маргарита ушла к себе в комнату, где и заперлась на замок.

XVIII

Рауль остался спрятанным в кабинете подле спальни королевы, и его положение стало критическим. Наваррский король был в гостиной, королева — в спальне; выхода не было ниоткуда. Впрочем, к чести Рауля надо сказать, что он думал не столько о своем освобождении, как о немилости, постигшей Нанси; причем был уверен, что стоит королеве застать его в этом кабинетике, и ее гнев на Нанси еще увеличится.

А опасность этого была близка. Несколько раз королева собиралась войти в свой кабинет, и уже бралась за ручку двери, но каждый раз почему-то отказывалась от этого намерения. Поглядывая в замочную скважину, Рауль видел, что королева то садилась в глубокой задумчивости, то принималась взволнованно ходить по комнате. Вдруг он с радостью увидел, что она решительно направилась к двери, выходившей в коридор. Терять время было нельзя. Рауль выскочил из своего убежища, скользнул к двери… и нос к носу столкнулся с наваррской королевой, которая хотела было пойти к матери, но в самый последний момент раздумала.

Увидев Рауля, он вскрикнула от неожиданности.

— Что вам здесь нужно? Как вы сюда попали? — нахмурившись, спросила она, но тут же угадала все. Она знала что в ее отсутствие Рауль пришел, чтобы поухаживать за Нанси, что их застал приход короля и он не успел спрятаться. И, забывая про свое собственное горе, она с насмешливой улыбкой спросила его: — Ты приходил сюда повидать Нанси?

Рауль краснел и бледнел, не находя слов для ответа. Тогда королева взяла его за руку, ввела в комнату и тут спросила:

— Ты был здесь, когда я вошла?

— Да.

— Тебя спрятала Нанси? Да? Ну, значит, ты слышал все, что здесь произошло? В таком случае, милый мой, ты проник в мою тайну и знаешь, что король изменил мне?

— Ах, ваше величество, — ответил Рауль, — ведь я знал это еще задолго до сегодняшнего вечера, но мы с Нанси делали все, чтобы скрыть истину от вашего величества.

— Иначе говоря, вы старались обмануть меня?

— Мы хотели избавить ваше величество от лишних огорчений!

— О, как вы изобретательны! — с горечью сказала Маргарита. — Кроме того, Нанси придумала какой-то способ удалить отсюда госпожу Лорьо, но…

— Слишком поздно!

— Но клянусь вашему величеству, что Нанси…

— Нанси одурачила меня!

— Бедная Нанси! А ей-то еще досталось и без того в сегодняшнем приключении!

— В каком приключении?

— Да ведь ее похитили!

— Кого похитили!

— Да Нанси!

— Уж не сошел ли ты с ума, милый мой?

Но Рауль, твердо решивший возможно более выгородить Нанси, не отступил перед сухим, насмешливым тоном, которым говорила с ним королева, и передал ей все то немногое, что ему было известно о похищении.

Ого! — подумала Маргарита. — Раз Нанси решили похитить, значит ее опасались, хотели удобнее прокрасться ко мне… Так вот на что вы пускаетесь, господин герцог? Хорошо же! Расставаясь с вами, я обещала вам дать ответ относительно наших будущих отношений… Ну так вы получите такой ответ, какого вы заслуживаете!«Затем она сказала Раулю:

— Ступай к себе, дитя мое!

— Не послать ли мне Нанси к вашему величеству?

— Нет… Может быть, позднее я и решу простить ее, но теперь… Нет, сейчас я не могу видеть ее! Ступай!

Настаивать было невозможно, и Рауль вышел. На лестнице он достал из кармана маленькую свечку, высек огня и принялся подниматься на верхний этаж, где были помещения пажей и камеристок.

Когда он дошел до двери комнаты Нанси, он увидел странную картину: дверь эта была заперта, а на пороге перед дверью сидела сама Нанси и горько плакала.

— Милая Нанси, — сказал Рауль, — не плачьте, королева простит вас. Она сама сказала мне это!

— Как, ты видел ее? Ах, боже мой, теперь я вспомнила, что ведь я толкнула тебя в кабинетик.

— Королева в данный момент очень раздражена против — продолжал Рауль, — но ее раздраженье уляжется, и я ручаюсь, что завтра…

Нанси вытерла слезы и перебила Рауля вопросом:

— У тебя имеются друзья среди пажей?

— И очень много!

— Так видишь ли в чем дело, милочка. Я забыла от волнений свой ключ у королевы на столе и теперь не могу попасть к себе.

— Понимаю! Ну что же, идите ко мне, а я сам устроюсь у Готье.

Они пошли, и Нанси устроилась в комнате у Рауля.

— Ты очень мил, и я люблю тебя! — сказала ему девушка, когда он уходил. Рауль даже вздрогнул от удовольствия и весело пошел по коридору. Но в этот вечер юный паж чувствовал в себе необычную храбрость. Сделав шагов десять по коридору, он вернулся и постучал в дверь своей комнаты.

— Кто там? — спросил голос Нанси.

— Это я, Рауль, — ответил паж самым смиренным голосом.

— Что тебе нужно?

— Мне необходимо сказать вам кое-что! Нанси, обыкновенно крайне прозорливая, на этот раз отперла дверь без всяких знаков недоверия.

— Милая Нанси, — сказал Рауль, — я, видите ли, сообразил, что мне неудобно обращаться к кому-либо из пажей. Пойдут всякие расспросы да толки…

— То есть, иначе говоря, ты не знаешь, где тебе провести эту ночь?

— О, нет, я отлично знаю!.. Вот здесь в кабинете перед спальней отличная волчья шкура, на которой я могу великолепно выспаться!

Нанси хотела захлопнуть дверь, но юркий паж проскользнул у нее под руками.

— Что будет с моей репутацией? — чуть не плакала Нанси. — Теперь благодаря вам она скомпрометирована!

— Ведь вы же знаете, что я люблю вас, — ответил он. — Ну а потом… разве мы все равно не должны жениться?

Нанси покраснела, словно вишня, но не решилась серьезно рассердиться: ведь было так поздно!..

XIX

На следующее утро Маргарита должна была обходиться без привычных услуг Нанси. Кое-как она справилась со своим утренним туалетом и задумчиво вышла в гостиную.

В десять часов к ней явился паж и передал письмо от наваррского короля. Маргарита взяла письмо и небрежно сунула его в бронзовую вазу.

Паж продолжал стоять.

— Ты ждешь ответа?

— Да, ваше величество!

— В таком случае скажи королю, что его письмо опущено в вазу, назначенную для писем, мною не читаемых! Паж вышел из комнаты со всеми признаками крайнего смущения. Когда он был уже на пороге, Маргарита окликнула его:

— Кстати, знаешь ли ты пажа Рауля?

— Да, ваше величество.

— Разыщи и пошли мне его! Через четверть часа явился Рауль. У него был сегодня какой-то не совсем обычной вид: он был бледен, взволнован, и его взор сверкал больше, чем всегда.

— Не можешь ли ты сказать мне, голубчик, где Нанси?

— Но… я не знаю… я… поищу…

— Постарайся найти ее и пошли сейчас же ко мне!

Прошло еще минут десять, и в дверь осторожно постучали. Это была Нанси, еще более бледная, взволнованная и смущенная, чем паж. Но Маргарита отнесла ее волнение за счет событий вчерашнего дня и поспешила улыбнуться своей любимице.

— Ну, подойди сюда, я прощаю тебя! — сказала она. Нанси почтительно поцеловала руку королевы и несколько ободрилась.

— Знаешь ли ты, что обманула меня? — спросила Маргарита.

— Я, ваше величество…

— Да, ты! Ведь ты знала истину и скрыла ее от меня!

— Ваше величество, — ответила Нанси, — преданность заставляет иной раз идти и на худшие дела, чем ложь. Но если бы я успела, то счастье вашего величества не было бы нарушено и по сию пору, так как я задавила бы зло в момент его зачатия. Ведь его величество…

— Прошу тебя, — холодно остановила ее Маргарита, — не упоминай мне больше никогда о наваррском короле. Эту ночь я так страшно страдала, что боялась не вынести мук и умереть. Но я выжила, и я… исцелена!.. Ну а теперь поговорим о другом. Знаешь ли ты, почему я решила простить тебя?

— Но мне кажется, что ваше величество… моя преданность…

— Ничего подобного. Просто ты мне нужна, я хочу с тобой посоветоваться, потому что ты хороший советчик. Но прежде всего должна сказать тебе следующее. Наваррский король своим поступком вырыл между собой и мной целую пропасть, но это не помешает мне оставаться наваррской королевой, и, как таковая, я разделю его судьбу, какой бы она ни оказалась. И в политике я буду ему верной подругой!

— Только в политике? — О, если бы это было иначе, я стала бы презирать сама себя! Но оставим это. Скажи лучше, что ты думаешь о герцоге Гизе?

— Я думаю, что он все еще любит ваше величество!

— Я сама знаю это… Но я не знаю, люблю ли его я!

— В таком случае разрешите мне, ваше величество, рассказать вам поучительную сказочку?

— Расскажи!

— Когда-то давно, — начала Нанси, — в стране Чудес и Волшебства жил-был десятилетний принц, который чувствовал большую любовь к цветам и деревьям. Король-отец покровительствовал этой склонности сына, так как находил, что монарх-садовник стоит выше монарха-солдафона…

— Он совершенно прав!

— Однажды утром юный принц прогуливался по саду среди им самим взращенных деревьев. Он хотел отведать плодов с любимого дерева, как вдруг заметил неподалеку другое дерево; оно было нисколько не лучше первого, но его плоды почему-то привлекли внимание принца. Конечно — юность… Недаром же она женского рода… вот и отличается непостоянством!

— Дерзкая! — сказала королева.

— Новое дерево так понравилось принцу, что старое стало ему казаться отвратительным. Он позвал садовника и приказал ему срубить его. Тот так и сделал. Тогда принц подошел к новому любимцу и сорвал с него плод. Но это плод оказался страшно горьким, и принц с негодованием отбросил его прочь. Тогда, раскаиваясь в своем непостоянстве, он поднял срубленное дерево и попытался приставить его к пню, но у бедного дерева не было больше корней, и оно тяжело рухнуло на землю.

— Твою сказочку надо понимать так, что герцог Гиз — срубленное дерево, а наваррский король — дерево с горькими плодами? — спросила Маргарита.

— К сожалению, да! — ответила Нанси.

— Но разве обманное дерево не заслужило наказания за то что его плоды не соответствовали красоте его вида?

— Гм… пожалуй! Но принц, во всяком случае, вознаградил себя, и в этой награде было также и наказание дереву. Пройдя несколько шагов, принц заметил в траве скромную ягодку, которая стыдливо притаилась в самой зелени. Принц сорвал ягодку, которая оказалась превкусной клубничкой, и остался очень доволен.

— Нанси, — смеясь, воскликнула королева, — ты умница! Ручаюсь, что ты готова сравнить эту клубничку с каким-нибудь мелким дворянчиком — наивным, застенчивым, хорошеньким и вечно краснеющим?

— Имеющий уши слышать да слышит! — пробормотала Нанси.

— Хорошо, я подумаю о клубничке! — мечтательно сказала королева и взялась на перо.

Она написала следующее:» Дорогой герцог! Жизнь, как река, не течет вспять. Но ее берега порою бывают настолько красивы, что путник, спускающийся по течению, сохраняет о них вечное воспоминание. А ведь воспоминанья — лучше надежды… Ваша в прошлом Маргарита «.

— Гм… — вполголоса пробормотала Нанси, когда королева показала ей это письмо. — Мне кажется, что Господь Бог сотворит чудо и перевернет все времена года. Или я ошибаюсь, или в этом году клубника в большом королевстве вызреет в… сентябре!

Но королева не слыхала этих слов: она мечтала… Однако мечтательное настроение не долго удержалось у нее, так как вскоре Маргарита сказала:

— Займись сейчас же упаковкой моих вещей и платьев в сундуки. Вот уже давно брат Франсуа приглашает меня побывать у него в Анжере. Теперь я не прочь проехать туда.

Нанси глубоко вздохнула.

— Что значит этот вздох? — удивилась Маргарита.

— Я тоже должна в свой черед просить совета у вашего величества!

— А этот совет может помешать моему путешествию?

— Нет, но…

— Да ну же! — нетерпеливо окликнула ее королева, видя, что Нанси колеблется и не решается говорить до конца.

— Может случиться, что ваше величество посоветует мне тоже отправиться в маленькое путешествие, из которого я вернусь… несколько иной…

— Да что за загадками говоришь ты?

— Ах, я в таком затруднении…

— Ты?

— Господи, ваше величество, нельзя же безнаказанно жить среди волков и в конце концов не завыть по-волчьи… Вот уже пять лет я живу в Лувре, и в это время мне пришлось наблюдать столько любовных интриг, что…

— Что это не осталось без влияния и на тебя тоже? Нанси вздохнула и потупилась.

— Гм… — сказала королева, — дело, .очевидно, обошлось не без участия Рауля. Любит ли он тебя, по крайней мере?

— Господи, он не раз уверял меня в своей любви, но ведь мужчины — такие обманщики.

— К сожалению, да! — вздохнула королева.

— Так или иначе, мы должны пожениться…

— Да, но через два года, кажется?

— Боюсь, что это будет теперь слишком долгим сроком, — краснея, ответила Нанси.

— Ну хорошо, — решила Маргарита, — отправимся теперь в наше путешествие, а по возвращении сделаем твоего маленького пажа шталмейстером; я дам тебе приданое, и все устроится!

XX

Весь остаток этого дня королева Маргарита провела в полном одиночестве. Два раза супруг посылал ей письма, но последние разделили судьбу первого письма, то есть были кинуты непрочитанными в бронзовую вазу.

Королева-мать тоже порывалась проникнуть к Маргарите, но каждый раз Нанси заявляла ей, что наваррская королева не в состоянии видеть кого бы то ни было. А тем временем шла деятельная укладка вещей.

Только Раулю и удалось проникнуть в покои наваррской королевы, да и то по специальному приглашению: его почтили возложением на него секретной и важной миссии.

— Вот деньги, милочка! — сказала ему наваррская королева, вручая полный кошелек золота. — Ступай на улицу Дезэкю, в гостиницу» Белая лошадь «. Там всегда можно получить напрокат экипаж и лошадей или мулов. Я не хочу, чтобы о моем отъезде знал кто-нибудь, а потому не обращаюсь к брату.

— Как, ваше величество, вы отправитесь в путешествие совершенно одни? — воскликнула Нанси.

— Нет, с тобой.

— В наемном экипаже?

— И притом с соблюдением строжайшего инкогнито! Так гораздо забавнее.

— И даже без всякого эскорта?

— Нашим защитником будет Рауль. Нанси опять покраснела, как вишня.

— Вот видишь, детка, — сказала ей Маргарита, — я никогда не разлучаю любящих сердец.

— Ах ты дурачок! — сказала Нанси, грозя пальцем Раулю. — Ты не заслуживаешь такого счастья!

Рауль в точности исполнил приказания королевы. В десять часов вечера около церкви Сен-Жермен-д'Оксеруа должен был ждать экипаж, запряженный парой отличных мулов, а для себя он дешево купил у приезжего дворянина превосходную верховую лошадь.

С наступлением вечера Маргарита приказала подать обед к себе в комнату и милостиво пригласила Нанси и Рауля разделить трапезу. Затем она написала три письма.

Первое было адресовано королеве Екатерине и гласило: «Ваше величество! Присоединяю к этому письму записку, которую Вам нетрудно будет передать герцогу Гизу, так как, по имеющимся у меня сведениям, Вы опять завели с ним дружбу после того, как еще недавно намеревались прирезать его из-за угла… Когда это письмо будет в Ваших руках, я буду уже далеко от Лувра и Парижа. Дело в том, что у меня с наваррским королем произошли некоторые разногласия насчет того, как лучше всего править нашим гасконским народом, и я решила совершить небольшое путешествие, чтобы лучше ориентироваться в вопросах политики, наблюдая нравы, обычаи и законы разных стран и народов. Я прошу Вас, государыня-мать, принять мои уверения в совершенном почтении и молю Небо, чтобы оно и впредь не оставляло Вас своим покровительством. Маргарита».

Мужу Маргарита написала следующее: «Государь! Ваше поведение причинило мне серьезное горе, которое только обострилось бы от пребывания в Лувре. Примиритесь с моим отсутствием в течение нескольких дней и считайте меня Вашим искренним другом. Советую Вам более, чем когда-либо, опасаться королевы Екатерины, Рене и нашего превосходного кузена герцога Гиза».

Затем королева написала еще письмо брату, королю Карлу IX. «Государь! Вы знаете, какую ненависть питаю я к политике, а потому, наверное, усмотрите в моем отъезде лишь женский каприз, но не более. Я отправилась с согласия мужа в небольшое путешествие для развлечения. Вы всегда выказывали мне, государь, большую дружбу, и я надеюсь, что Вы не откажетесь перенести часть ее на наваррского короля, у которого так много врагов при дворе, хотя он и является самым верным подданным Вашего Величества».

Запечатав все эти три письма, Маргарита положила их на самое видное место в своей комнате.

Между тем, пока она занималась корреспонденцией, Рауль с помощью преданного королеве швейцарца перетаскал ее багаж в гостиницу «Белая лошадь». К десяти часам все было готово, и королева, закутавшись в широкий испанский плащ, сошла в сопровождении Нанси по маленькой лестнице и через потерну вышла на набережную Сены. У церкви ее уже ожидал экипаж, запряженный парой бодрых мулов, и два мула с нагруженным на их спины ее багажом.

— Куда мы едем? — спросил Рауль, когда Маргарита и Нанси уселись в экипаж.

— По Анжерской дороге, — ответила королева. Рауль передал приказание погонщику мулов, а Нанси с хитрой усмешкой спросила:

— Скажите, государыня, в Анжере, наверное, жарко?

— К чему этот вопрос, милочка?

— Господи! — ответила Нанси. — Если там жарко, то, быть может, на ваше счастье, там еще удастся сорвать несколько клубничек!

Маргарита улыбнулась. Но вот погонщик взмахнул бичом, мулы дернули, и экипаж тронулся в путь, экскортируемый Раулем, который ехал у правой дверцы.

Стояла очень темная ночь, и никто в Лувре не подозревал, что королева Маргарита расстается в этот час с дворцом, словно беглянка.

XXI

Итак, герцогу Гизу все же удалось поймать своего соперника в западню: Маргарита сама видела своего мужа у ног Сарры Лорьо и решительно отшатнулась он неверного. Но была ли права наваррская королева, полагаясь только на свои глаза?

И да, и нет! Конечно, самая снисходительная женщина не помирится с тем, чтобы ее муж дарил интимной дружбой другую женщину, но зато до сих пор между Генрихом и Саррой не было ничего нечистого, ничего запрещенного, и только разрыв с Маргаритой, вызванный гневным капризом последней, бросил Сарру вполне в объятья Генриха. Кроме того, в тот самый миг, когда Маргарита думала иметь воочию доказательства измены своего мужа, между королем и красоткой-еврейкой разговор шел не о любви, а действительно о политике, и, целуя руки Сарры, Генрих лишь благодарил ее за ее милое участие, которое, между прочим, выразилось также и в том, что вдова богача Лорьо предложила наваррскому королю пользоваться всем ее состоянием для своих политических целей.

Кроме того, Маргарита была неправа, говоря, что, любя другую, ее муж, следовательно, разлюбил ее. Она убедилась бы в ошибочности такого утверждения, если бы слышала, как он говорил, уезжая от Сарры:

— Как это странно!.. Трудно поверить, что можно было хотя и по-разному, но одинаково искренне любить двух различных женщин!

Вообще в этом свидании было мало радости для Генриха и Сарры. У нее просто сердце разрывалось при мысли, что в самом непродолжительном времени ей придется начать придуманную Ноэ комедию бегства, которой предполагалось заманить Генриха обратно в Наварру, а наваррский король был озабочен тем важным шагом, перед которым он стоял.

В чем заключался этот шаг, что он задумал — этого не знал даже его неизменный поверенный и друг Ноэ. Амори видел лишь, что его царственный друг серьезно озабочен; но, обиженный тем, что в последнее время Генрих не считал нужным держать его в курсе своих замыслов, он упрямо ни о чем не спрашивал. Поэтому случилось так, что, уезжая от Сарры после подсмотренного Маргаритой свидания, Генрих и Амори не обменялись ни словом.

Наконец наваррский король прервал молчание, спросив:

— Скажи, Ноэ, в Париже ли твой приятель Гектор?

— Нет, в данный момент его нет здесь.

— Ах, черт возьми!.. А я-то собирался послать его с важным поручением!.. Это крайне неприятно! Молодой человек показался мне умным и храбрым, что делало его особенно пригодным для этого поручения.

— У меня под рукой имеется человек, который окажется не менее пригодным, чем Гектор. Зовут его Ожье де Левис. Он тоже молод, храбр и умен.

— А где он сейчас?

— В нашей «главной квартире», то есть в гостинице «Руанская лошадь».

— Ну, так подъедем сейчас туда! Значит, ты думаешь, твой Ожье справится с серьезным поручением?

— Вы изволите забывать, ваше величество, что я не посвящен в тайну этого поручения; как же я могу судить достаточно безошибочно о пригодности человека к делу, сути которого я не знаю? — обиженно возразил Ноэ. — Вообще я должен почтительнейше заметить вашему величеству, что в последнее время я не могу похвастаться вашим прежним доверием.

— А знаешь почему? Да потому, что с тех пор как ты женился, ты перестал быть прежним Ноэ. Ты вечно всего боишься и постоянно придумываешь всякие глупости, желая заставить меня уехать из Парижа.

— Разве я делаю это для себя, государь!

— Хорошо, хорошо, можешь успокоиться! Мы уезжаем послезавтра и увезем с собой недурной залог! — с этими словами король нагнулся к уху Ноэ и шепнул ему что-то, заставившее вздрогнуть его спутника. — Можешь поверить мне, — продолжал он затем, — мы не будем медлить в пути! Да, Ноэ, время колебаний и сомнений прошло!

— Жребий брошен! — пробормотал Ноэ, вздыхая, но сейчас же прибавил: — Теперь все хорошо. Быть может, я был не прав, уговаривая ваше величество уехать из Парижа. Но раз час решительного боя пробил, то вы найдете меня в первом ряду!

В то время как они разговаривали таким образом, перед ними показалось здание гостиницы «Руанская лошадь». Ноэ соскочил на землю и постучался в ворота эфесом шпаги. Вскоре дверь открылась, и к ним вышел хозяин в одной рубашке. Узнав Генриха, он поклонился ему чуть не до земли.

— Ожье лег? — спросил Ноэ.

— Спит! — ответил хозяин.

— Ну, так дай мне свою свечу и подержи лошадей! Ноэ провел Генриха в первый этаж, где помещалась комната Ожье де Левиса. Молодой человек спал при незапертой двери с беззаботностью человека, которому нечего бояться, что его обокрадут. Однако при входе неожиданных посетителей в его комнату он сразу проснулся и вскочил, хватаясь за шпагу.

— Ну, ну — улыбаясь сказал Генрих Наваррский, — в данный момент шпага вам вовсе не нужна.

— Ах, ваше величество! — пробормотал юноша, узнав наваррского короля.

— Вы знаете меня?

— Я имел счастье видеть ваше величество еще в Нераке.

— Ноэ говорил, что вы преданы мне.

— Прикажите только, ваше величество, и я дам убить себя за вас!

— В настоящую минуту это не нужно. Достаточно будет, если вы потрудитесь сейчас же одеться. Ожье поспешно принялся одеваться. Генрих запер дверь и, достав из кармана набитый золотом кошелек, положил его на стол, после чего сказал де Левису:

— Вам придется сейчас же отправиться в путь!

— Слушаюсь, ваше величество!

Генрих порылся в кармане и достал оттуда кусок пергамента, сложенный вчетверо. Вручая эту записку молодому человеку, он сказал:

— Здесь записано шесть имен. Вы должны выучить наизусть, а потом сжечь список. У каждого из помеченных здесь дворян имеется замок при дороге из Парижа в Гасконь. Bы поочередно побываете у всех их и покажете вот это кольцо; увидев его, они будут повиноваться вам, как мне самому.

С этими словами Генрих Наваррский передал Ожье то самое кольцо, которое он унаследовал от отца и которое выдало его действительное звание Маликану в первый день его прибытия в Париж.

— А что я должен приказать им?

— Чтобы с завтрашнего вечера у них была наготове подстава в десять лошадей.

— Где должна быть эта подстава?

— У нас мало времени, и мне некогда давать вам лично все инструкции. Но вот вам записка, написанная по-беарнски; в ней найдете все распоряжения. Возьмите также с собой вот этот кошелек и не жалейте денег в дороге.

Ожье был уже совершенно одет, когда Генрих говорил последние слова. Взяв обе записки и кошелек, он выразил готовность сейчас же отправиться в путь. Все трое спустились во двор, и Генрих подождал, пока Ожье на его глазах не помчался полным карьером. Затем он вернулся в Лувр, и читатели уже знают, какой неприятный сюрприз ожидал его там.

На следующее утро Ноэ застал своего короля в полном отчаянии. Генрих слал Маргарите письмо за письмом, но королева безжалостно оставляла их без ответа. К вечеру, когда отчаяние юного короля дошло до высшей степени, Ноэ сказал ему:

— Ваше величество, в прежнее время вы нередко советовались со мной, и право же от этого никогда не получалось ничего худого. Так послушайте же и теперь меня! Если вы хотите вернуть любовь своей супруги, то первым делом необходимо махнуть на нее рукой. Уж поверьте мне, все женщины таковы: они ценят лишь тех, кто пренебрегает ими. Поэтому нам нужно выполнить свой план и взять с собой Сарру… Поверьте, как только ее величество узнает, что вы уехали, она побежит за вами следом. Так оставим же любовь и займемся политикой!

— Ты прав! — ответил Генрих, подумав. — Твои люди готовы?

— Готовы, государь. В полночь Лагир и Гектор будут у потерны.

— Ты распорядился относительно экипажа?

— Да. Сейчас я пойду и проверю, все ли готово.

Ноэ ушел от Генриха и отправился к Сарре. Вдова Лорьо была готова отправиться в путь ради исполнения придуманного Ноэ плана.

Однако Амори сказал ей: — Дорогая Сарра, со вчерашнего дня все переменилось. Королева Маргарита узнала о том, что ее супруг бывает у вас, и порвала с ним.

— О, боже мой! — простонала красотка-еврейка. — Поэтому теперь вам не надо скрываться от Амори. Ну подумайте сами: разве может он прожить без любви? Вы должны любить его, Сарра, должны повсюду следовать за ним и стать его ангелом-хранителем!

Сарра ничего не ответила на эту фразу. Только две крупные слезы выкатились из ее прекрасных глаз.

XXII

Тем временем королева Маргарита и Нанси быстро подвигались вперед по Анжерской дороге. Ночь была очень темная и прохладная. Было как раз лучшее время для путешествия, когда лошади и мулы бегут особенно охотно.

Маргарита была в великолепном расположении духа и дружески болтала с Нанси. Когда они отъехали на порядочное расстояние от Парижа, она сказала:

— Если мы будем все время ехать таким шагом, то сделаем пятнадцать лье без перепряжки и будем у Шартрских ворот еще до восхода солнца. Ну, а ведь очень мило успеть сделать пятнадцать лье в то время, когда ни одна живая душа в Лувре даже не предполагает о моем отсутствии. Тем не менее этого еще не достаточно…

— Ну да, — сказала Нанси, — конечно, возможно, что его величество Наваррский король бросится вслед за вашим величеством…

— О, это мне совершенно безразлично!

— И что король Карл вмешается в это дело.

— А, это уже хуже… Но больше всего я боюсь королевы Екатерины, моей достоуважаемой матушки.

— Не считая еще герцога Гиза, который придет в бешенство, получив ваше письмо.

— Вот именно! А потому я думаю, что нам нужно отъехать возможно большее расстояние и продолжать путешествие даже днем. Когда же наши мулы устанут…

— Мы купим свежих.

— Вот именно!

Мулы продолжали бодро бежать, и так прошла вся ночь. Уже забрезжил рассвет, когда вдали показались колокольни шартрского собора. Рауль заглянул в повозку и увидел, что королева спит. Но Нанси не спала, следя блестящими глазами за своим красивым Раулем. Тогда паж объехал экипаж сзади и приблизился к левой дверке, чтобы было удобнее разговаривать с Нанси.

— Не замечаешь ли ты, милочка, что горе укорачивается во сне и в дороге? — спросила девушка.

— Ах, дорогая Нанси, — нежно ответил паж, — если бы я путешествовал без вас, я не мог бы спать и мое горе увеличивалось бы с каждым лишним шагом!

Комплимент понравился девушке, но она не подала вида и сказала:

— Ну а королева, как видишь, спит.

— О, и даже очень крепко!

— Следовательно, даже прилагая к данному случаю высказанное тобою суждение, приходится констатировать, что ее горе уменьшилось.

— Надо полагать, что это так.

— Когда же она проснется, мы будем так далеко от Парижа, что королева ни о чем и вспоминать не станет.

— Неужели вы действительно думаете это?

— Я уверена, что это так!

— Значит, она никогда не любила своего супруга, наваррского короля?

— Наоборот, она обожала его, но… но он задел ее самолюбие, и, решив отомстить ему, королева уже не страдает более.

— Но как же она может отомстить ему? — спросил Рауль с наивностью, недостойной пажа при луврском дворе.

Нанси посмотрела на него с насмешливой снисходительностью и сказала:

— Ребенок!..

— Ах, теперь я понял! — воскликнул Рауль.

— Поздравляю! — насмешливо отозвалась Нанси.

— И могу только пожалеть о…

— Тссс!.. Не надо имен! — остановила его осторожная Нанси.

Рауль замолчал сконфуженный. Между тем Нанси продолжала:

— Раз нам подвернулся удобный случай поговорить, то позволь дать тебе добрый совет. Видишь ли, королева интересуется тобой, д, когда мы вернемся, тебя сделают шталмейстером, а я получу приданое…

— Вследствие чего мы и поженимся сейчас же, не правда ли?

— Еде бы нет! — сказала Нанси, грозя пажу розовым пальчиком. — Особенно теперь… Ну, так вот, для того чтобы все это действительно состоялось, мы должны внимательнее ухаживать за королевой. Она хочет отомстить мужу за его измену, отплатив ему тем же. Ну, так вот… мы должны подумать о своем будущем и помочь ей в этом.

— Но как?

— В одних случаях — закрывая глаза, а в других… Ну, это будет вредно!

— Я надеюсь, что, когда дело дойдет до этого, вы укажете, как мне надо будет действовать, милая Нанси! — наивно сказал паж.

Тем временем экипаж все ближе подъезжал к Шартру. Когда копыта мулов застучали по мощеным улицам города, Маргарита проснулась.

— Я, кажется, спала? — улыбаясь, сказала она. — Мы уже в Шартре? Да? Так пусть Рауль распорядится, чтобы погонщики остановились у первой гостиницы, которая встретится нам. А пока мы займемся с тобой распределением своих будущих ролей. Я — молодая вдова из Туренни, по имени Шато-Ландон, И возвращаюсь из Парижа, где у меня был процесс, оставшийся еще от покойного супруга. Ты — моя племянница, а Рауль — мой племянник. Ты — дочь моего брата, Рауль — сын моей сестры. Таким образом, вы — двоюродные, вы обручены и собираетесь жениться. Вплоть до Анжера так должно быть для всех посторонних.

— Ну что же, — ответила Нанси, — все это имеет очень правдоподобный вид, и я уверена, что никто не заподозрит в вашем величестве наваррской королевы.

Маргарита пробыла в Шартре час. В течение этого времени Рауль сменил усталых мулов на свежих лошадей, затем они поели и снова двинулись в путь.

Часов около двенадцати дня путники увидели близ дороги маленькую деревушку, при въезде в которую виднелась вывеска:

«Гостиница „Добрый король Людовик XI“».

— Однако! — воскликнула Маргарита. — Вот человек, у которого не был повешен ни один из предков, что весьма редко можно встретить в этой стране, где мой достопочтенный предок Людовик XI устлал дороги виселицами вместо деревьев. Почему бы нам не пообедать у этого чудака?

Они так и сделали. После обеда Маргарита прилегла, а Нанси с Раулем отправились гулять по берегу реки, протекавшей близ дороги.

Прошло часа три. Нанси и Рауль все еще нежничали в тени густых прибрежных ив, а госпожа Шато-Ландон еще не выходила из своей комнаты. Вдруг у дверей гостиницы остановился какой-то всадник и крикнул:

— Эй, трактирщик! Подай стакан вина для меня и овса моей лошади!

Трактирщик подбежал и принял повод лошади. Тогда всадник соскочил на землю. Это был очень красивый молодой человек среднего роста, очень хорошо сложенный, с прелестным цветом лица, маленькими ногами, аристократическими руками и прелестными блестящими глазами, словом — аристократ с головы до ног. Таково было по крайней мере мнение Нанси, возвращавшейся под руку с Раулем в гостиницу в тот момент, когда незнакомец входил в комнату.

Не успел он присесть, как в общий зал спустилась отдохнувшая Маргарита. При виде ее молодой человек сейчас же вскочил и был, видимо, поражен царственной красотой молодой женщины. По крайней мере, у него даже лицо покраснело от испытанного им волнения.

XXIII

Выехав из Парижа, Ожье де Левис проскакал карьером вплоть до Медона. Но при въезде в этот город он заметил, что его лошадь немного прихрамывает, а потому, увидав освещенную кузницу, подъехал к ней и кликнул кузнеца.

Пока мастер перековывал лошадь, Левис вошел в кузницу и при свете горна достал оба куска пергамента, данные ему королем. На первом из них были написаны только имена, на втором же, написанном по-беарнски, была инструкция. Ожье пожелал ознакомиться с нею и прочел следующее:

«Держатель сего отправится сначала в замок Белькомб, расположенный слева от дороги в одном лье от Шартра. Хозяина Белькомба зовут Моди. Держатель сего покажет ему кольцо, и, когда сир Моди выкажет готовность выслушать приказания, ему надо поручить доставить в соседний с замком лес к двум часам ночи десять лошадей».

«Гм… сегодня вторник, значит, лошади нужны послезавтра! — сказал себе Ожье. — Но в таком случае в моем распоряжении двое суток, и я могу не торопиться!»

Он стал читать инструкцию далее и убедился, что ему придется побывать в шести замках, расположенных близ дороги в Гасконь. Прочитав, он спрятал обе записки в карман, затем снял с пальца кольцо наваррского короля и положил его в кошелек, подвешенный на шее за ремешок.

Тем временем лошадь была перекована, и Ожье снова пустился в путь.

К восходу солнца он добрался до замка сира Белькомб. Кольцо действительно проявило чисто магическое свойство, так как, увидев его, престарелый Моди де Белькомб низко поклонился Ожье и сказал:

— Все будет сделано так, как желает он. В инструкции, между прочим, было сказано, чтобы Ожье путешествовал главным образом ночью. Поэтому молодой человек провел весь день в Белькомбе, а вечером, с наступлением прохлады, снова отправился далее.

В десять часов он уже звонил у подъемного моста второго замка и, исполнив данное ему приказание и распорядившись лошадьми, поехал дальше, чтобы к утру успеть быть в третьем замке. Но тут его ждало некоторое разочарование: владелец замка уехал на охоту. Ожье расспросил о направлении, в котором охотился владелец, и поехал туда. Руководясь звуками охотничьего рожка и собачьим лаем, он разыскал охотника и, передав ему распоряжение Генриха, направился к Блуа. По дороге он заехал в гостиницу «Добрый король Людовик XI» и встретил тут Маргариту, которой до тех пор никогда не видал.

Мы уже говорили, что красота мнимой госпожи Шато-Ландон произвела глубокое впечатление на юного гасконца. Впрочем, и Маргариту тоже пленила изящная внешность Ожье. Нанси, входя с Раулем в зал, сразу заметила взаимную симпатию, чувствовавшуюся во взорах королевы и молодого человека, и спросила Маргариту:

— Мы сейчас едем, тетушка?

— Да, милочка.

— Стоит ужасная жара. Солнце просто палит!

— Неужели? Посмотрим! — и с этими словами Маргарита вышла из зала, а Нанси с Раулем вошла туда. Ожье окинул взором входящую парочку, и Рауль вежливо поклонился ему. Ожье с аффектированной поспешностью отдал поклон. Видя это, Нанси сделала ему глубокий реверанс, а затем подтолкнула Рауля локтем, давая ему понять этим, что ей желательно завязать разговор с незнакомцем. Поняв это, Рауль спросил:

— Должно быть, вы проделали долгий путь? Ведь ваша лошадь стоит вся в пене?

— Вы правы, — ответил Ожье, — я приехал издалека.

— Вы направляетесь в Париж?

— Нет, в Тур. В этот момент трактирщик принес Ожье бутылку вина и бокал.

— Не осмелюсь ли я обратиться к вам с просьбой? — вежливо спросил Рауля молодой гасконец.

— О, пожалуйста.

— Я ненавижу пить в одиночестве. Говорят даже, что это накликает беду. Не согласитесь ли вы выпить со мной?

— С большим удовольствием! — отозвался Рауль.

— Подай стакан! — приказал Ожье, и так завязалось знакомство с приезжим. Выпивая, Рауль и Левис разговаривали, а Нанси неоднократно вмешивалась в разговор. Ожье выдал себя за дворянина, возвращающегося из Парижа, где он получал наследство от покойного дяди, а Нанси и Рауль ответили ему сочиненной Маргаритой сказкой о госпоже Шато-Ландон.

Конечно, Ожье поинтересовался, свободна ли «тетушка» Рауля, и выразил явную радость, когда узнал, что она — вдова.

Вскоре явилась и сама «тетушка». Маргарита была очень удивлена, увидев, что Нанси и Рауль уже дружелюбно беседует с незнакомцем.

— Тетушка! — сказала Нанси. — Вот этот господин едет той же дорогой, что и мы.

— Он направляется в Тур, — прибавил Рауль. Ожье встал и низко поклонился Маргарите, причем на его лице загорелся румянец юношеского волнения. Маргарита сделала ему реверанс и в душе нашла молодого человека прелестным.

— Вот видите, тетушка, — сказал Рауль, — вы только что жаловались, что дорога далеко не безопасна.

— И что в такое смутное время, которое переживаем мы теперь, лучше не путешествовать одним! — добавила Нанси.

— Ну и что же? — сказала Маргарита. — А то, что, раз этому господину по дороге с нами…

Ожье поклонился на эти слова, но в душе подумал: «Черт возьми! Вдовушка — просто объеденье!.. — Но ведь у меня спешное поручение… Как быть?»

— Но, быть может, этот господин торопится! — ответила Маргарита.

— О, нет, совсем нет! — поспешно сказал Левис.

— Только не доезжая Блуа мне придется немного свернуть с дороги. Поэтому я попаду в Блуа довольно поздно. Но, быть может, вы скажете мне, в какой именно гостинице вы предполагаете там остановиться?

— В гостинице «Серебряный единорог».

— Вот и я тоже остановлюсь там!

— Ну, значит, мы увидимся в Блуа, — сказал Рауль, выходя, чтобы озаботиться запряжкой лошадей. Ожье тоже вышел, чтобы продолжать свой путь. Тогда Маргарита спросила Нанси:

— Скажи, пожалуйста, что это тебе пришло в голову знакомиться с молодым человеком? Нанси ничего не ответила, ограничиваясь таинственной улыбкой.

XXIV

Ожье был молод, пылок, но еще никогда его сердце не было серьезно затронуто, и только впервые стрела шаловливого божка Амура коснулась его при виде пышной красоты Маргариты.

Поэтому наш герой с особенным рвением и торопливостью кинулся исполнять четвертое поручение, потому что хотел во что бы то ни стало застать в Блуа мнимую госпожу Шато-Ландон.

Бродили ли в голове Маргариты те же мысли, или Нанси дала Раулю тайные инструкции? — автор не может с точностью ответить на этот вопрос, но только маленький кортеж с первого же момента двинулся резвым аллюром и вскоре понесся по гладкому шоссе великолепным ходом.

Наваррская королева была молчалива и мечтательна. Нанси, искоса наблюдая за нею, думала:

«Надо согласиться, что этот молодчик, обещавший встретиться с нами в Блуа, — очень красивый парень и краснеет так мило, что невольно хочется полюбить его. Но надо согласиться и с тем, что королева Маргарита никогда не обратила бы на него внимания, если бы он был блондином, а не брюнетом, маленького, а не высокого роста, северянином, а не южанином. Но у него очаровательные черные усики, горбатый нос, блестящие глаза и гасконский акцент, что делает его слегка похожим на бедного наваррского короля. Следовательно, этот молодчик легко может оказаться той клубничкой, которую мы ждем».

Видя, что королева Маргарита погружена в свои размышления, Нанси не заговорила с нею. В течение целого часа в экипаже царило глубокое молчанье. Рауль скакал рядом, время от времени склоняясь с седла, чтобы встретить улыбку Нанси.

А Маргарита все молчала и молчала. Вдруг, немного не доезжая до Блуа, она подняла голову и сказала:

— Как прохладно!

— Очень прохладно, — согласилась Нанси.

— И как ярко светит луна!

— Светло, как днем.

— Вот я и думаю: если наши лошади не очень устали…

— Что тогда?

— Да я хотела бы проехать несколько лишних лье… Рауль, сколько нам осталось до Блуа?

— Одно лье.

— А после Блуа будет что?

— Какая-то деревушка, название которой я забыл.

— Что, если бы мы доехали до этой деревушки сегодня?

— Лошади уже стали, — ответил Рауль, переглянувшись с Нанси.

— Ну что же, — вздохнула Маргарита, — в таком случае придется остановиться в Блуа.

— Тем более что мы обещали этому господину встретиться там, — заметила Нанси.

— Ах, правда, а я и забыла! — сказала Маргарита. «Как бы да не так! — подумала хитрая камеристка. — Ты не только не забыла о нем, а только и делаешь, что мечтаешь о нем всю дорогу».

— Но это, конечно, не важно, — продолжала королева, — и если бы наши лошади не были утомлены…

— Бедный юноша был бы крайне огорчен, — заметила Нанси.

— Ты думаешь?

— Ну еще бы! Красота вашего величества произвела на него сильнейшее впечатление, и он способен загнать свою лошадь, чтобы вовремя поспеть в Блуа.

Маргарита мечтательно откинулась на спинку. Нанси с молчаливой улыбкой следила за ней.

— Он так молод! — сказала Маргарита после недолгого молчанья.

— Ему не больше двадцати лет.

— А как он показался тебе?

— Он очарователен. Отличное сложенье, красивое лицо, женские руки, улыбка…

— Однако! — заметила королева. — Ты успеваешь заметить очень многое в немногое время!

— Могу поручиться, — продолжала Нанси, — что у него совершенно нетронутое сердце. Он краснеет, словно девушка.

— Это еще ровно ничего не доказывает.

— А какими глазами он смотрел на ваше величество!

— Глаза мужчин обманчивы, крошка.

— Ах, ваше величество, если бы я была на вашем месте…

— Ну, что тогда?

— Тогда я припомнила бы вчерашнюю сказочку про клубничку.

— Ты совсем с ума сошла!

— Ну что же, безумие — самое разумное состояние.

— Странная идея, ей-богу!..

— А ты знаешь этого молодого человека?

— Нет, но…

— Тебе известно, куда он едет?

— Он сказал — в Тур.

— Ну вот, а мы едем в Анжер!

— Так он тоже поедет в Анжер.

— Почему?

— Да только потому, что мы едем туда.

— Нанси, во всем, что ты говоришь сегодня, нет и крупицы здравого смысла.

— Это возможно, государыня, но тем не менее все, что я предсказываю, неизменно сбывается… Однако что это? — Нанси прислушалась: с дороги несся стук копыт бешено мчавшейся лошади, а затем сказала: — Ручаюсь, что это он! Только влюбленные едут таким аллюром.

Королева ничего не ответила, но ее сердце забилось быстрее, а по лицу разлился легкий румянец.

«Черт возьми! — подумала Нанси, — на берегах Луары царит удивительный климат — тут клубника вызревает в несколько часов!»

XXV

Стук копыт становился все слышнее, и вскоре в лучах луны показалась фигура всадника. Это был, как и предполагала Нанси, их случайный знакомый.

Догнав экипаж, Ожье де Левис подъехал к правой дверце, и Рауль тактично поспешил уступить ему свое место, переехав на левую сторону, то есть поближе к Нанси.

— Боже мой, — сказала Маргарита, отвечая на поклон молодого человека, — вы, как видно, очень торопились в Блуа?

— Простите, — ответил молодой человек, — но я торопился догнать вас… Дороги так опасны теперь.

— В самом деле? — сказала Маргарита.

— Да, в этих краях происходят ежедневные схватки гугенотов и католиков, а грабители и разбойники пользуются религиозными вопросами как предлогом для нападений на мирных путников. Я потерял бы право именоваться дворянином, если бы не стал сопровождать вас.

«Ах, уж эти мне гасконцы! — подумала Нанси. — Всюду-то они вотрутся и всегда сумеют убедить, что они очень нужны!»

— Ну а в Блуа как обстоят дела? — спросила Маргарита.

— Там происходят постоянные уличные драки, и еще недавно в гостинице «Серебряный единорог» была кровавая схватка.

— Но в таком случае я боюсь останавливаться там!

— Что же делать? Это единственная гостиница для приличных людей. Маргарита высунулась в левую дверку и крикнула:

— Рауль!

— Что, тетушка?

— Как ты думаешь, что наши лошади не смогут проехать за Блуа?

Но у Рауля уже не было теперь оснований настаивать на ночлеге в Блуа, а потому он сказал:

— Да, в сущности говоря, ночь стоит свежая и лошади, пожалуй, смогут пробежать лишнюю пару лье. Ожье вздрогнул при этом ответе, так как ему было необходимо повидать в полулье от Блуа пятого дворянина-гугенота, который должен был выставить подставу.

В этот момент к нему обратилась Маргарита:

— Не знаете ли вы около Блуа какого-нибудь города или деревушки, где можно спать спокойно, не опасаясь быть разбуженным выстрелами и криками бешенства.

— Да, знаю, — ответил Ожье, — в трех лье от Блуа имеется спокойная деревушка по названию Бюри.

— А что, если бы мы проехали туда?

Ожье задумался на самое короткое время. Но его колебание успокоилось под влиянием следующего рассуждения: ведь он может проводить даму до Бюри, съездить на свежей лошади в Блуа, а оттуда успеть вернуться обратно в Бюри еще до восхода солнца. Да, он был на роковом пути! Любовь начинала брать верх над чувством долга… Но улыбка мнимой госпожи Шато-Ландон завораживала его, и он поспешил ответить:

— Я весь к вашим услугам!

— Но найдем ли мы в этой деревушке приличную гостиницу?

— Мы найдем там отличный замок.

— А, так вы, наверное, знакомы с его владельцем?

— Это мой родственник.

— Что это за человек?

— Он гугенот…

— Фи! — с презрением сказала королева.

— Это очень гостеприимный человек. К тому же его в данный момент нет в замке, так что мы будем там полными хозяевами. Хозяин — его зовут Гектор де Бюри — служит в Наварре. Когда я видел его в последний раз, он сказал мне: «Можешь останавливаться в моем замке каждый раз, когда будешь бывать в Блуа. Мой управляющий примет тебя с распростертыми объятиями».

— Но что скажет этот управляющий, увидев нас с вами вместе?

— Я выдам вас за свою кузину.

— Отличная идея! — сказала Нанси, которая не теряла ни словечка из разговора. — Очень советую вам, тетя, поступить так.

— Ну что же, я согласна! — сказала королева, которую забавляла эта комедия с инкогнито.

— Значит, решено, и мы переночуем в замке Бюри? — спросила Нанси.

— Да, мадемуазель! — ответил Ожье.

— В таком случае, Рауль, прикажи подогнать лошадей!

Паж отдал соответствующее распоряжение, и маленький караван ускорил шаг.

Проехали Блуа, и экипаж направился по прелестной дороге среди леса, которую показал Ожье. Маргарите очень нравилось слышать голос Левиса, отдававшего распоряжения погонщикам; его южный акцент и быстрая, порою насмешливая речь пленили ее.

— Где вы родились? — спросила его она.

— В По.

— Вам приходилось видать наваррского короля?

— Один раз в жизни.

— А где это было?

— В Нераке.

Лес кончился, и кортеж выехал на полянку. Впереди виднелась мирная деревушка Шамбон, а за нею на холме высились башенки старого замка. Это и был Бюри.

Маргарита выразила желание пройтись, и, разумеется, Ожье сейчас же соскочил с лошади, чтобы предложить королеве руку.

— Ну вот! — сказала своему жениху Нанси. — Теперь мы можем поговорить по душам, милый Рауль.

— Дорогая Нанси! — ответил паж, окидывая девушку влюбленным взором.

— О, мы будем говорить не о своих делах, а о делах королевы Маргариты, — смеясь заметила та.

— А для чего?

— Как «для чего»? Уж не думаешь ли ты, негодный, что все происшедшее является делом одного только случая?

— Но, Господи…

— Пожалуй, случай сыграл свою роль, но потому, что я помогла ему, и ты видишь, какое славное дельце сотворили мы со случаем.

— Это так. Но я не понимаю, какой тут интерес для вас, Нанси?

Камеристка приняла важный вид и ответила:

— Ты еще молод, милый мой, и многого не понимаешь!

— Ну уж будто бы! — запротестовал паж.

— Но я постараюсь объяснить тебе, как могу, создавшееся положение.

— Я слушаю вас.

— Наваррский король лишился любви своей супруги…

— Это неоспоримо.

— И притом навсегда.

— Вы думаете?

— Я достаточно знаю свою госпожу, чтобы уверенно сказать это.

— Черт возьми!

— И вот в тот самый момент, когда королева Маргарита поклялась разлюбить своего супруга, она дала себе еще и другую клятву: полюбить кого-нибудь вновь.

— Неужели?

— Ну конечно! Во-первых, наша госпожа придерживается воззрений олимпийских богов.

— То есть любит мстить?

— Разумеется! Во-вторых, она так же нуждается в любви, как все люди в воздухе или рыбы в воде.

— Хорошо, все это так. Но я не понимаю, почему ее величество должна любить вот этого самого гасконца?

— Потому, милочка, что из двух зол надо выбирать меньшее. «Если королева обратит свои взоры на какого-нибудь важного сеньора или принца, то это вызовет большой шум и наваррский король увидит, что он обманут в том возрасте, когда мужчина привык обманывать других сам.

— А вы думаете, что этот дворянчик будет скромен?

— Он будет молчалив, как могила, особенно если еще узнает, что госпожа Шато-Ландон на самом деле — принцесса крови и что король Карл IX хотел однажды зарезать герцога Гиза только потому, что его любила Маргарита.

— Ну, если так, значит, все к лучшему. Да здравствует Гасконь!

В этот момент Маргарита знаком руки приказала остановиться и с помощью Ожье стала садиться на свое место. Когда он протягивал ей руку, в лучах луны что-то блеснуло у него на пальце. Это было кольцо наваррского короля. Обыкновенно Охье прятал его в кошелек на груди, но в этот день был так увлечен мечтами о красавице вдове Шато-Ландон, что забыл снять кольцо и оставил его на руке. Маргарита пригляделась и чуть не крикнула: она узнала кольцо Антуана Бурбонского.

XXVI

Замок Бюри отличался древностью постройки и уцелел еще от времен расцвета феодализма. Его стены окружал большой ров, через который был перекинут подъемный мост. Однако уже добрых две сотни лет этот мост не поднимался, за зубцами не было видно ни одного аркебуза, все воины перемерли, и единственный гарнизон в этом старом замке составляли старый управитель Памфил, две неряхи бабы да конюх.

Памфил, вышедший навстречу гостям, узнал кузена своего барина и очень радушно принял его. Впрочем, этот толстяк принял бы одинаково радостно и всякого чужака. Его барин, уезжая, строго-настрого приказал, чтобы ворота замка всегда были гостеприимно открыты для всякого путника, застигнутого грозой, дождем или ночью и явившегося просить приюта. Кроме того, он разрешил управителю потчевать гостей знаменитым мускатным вином, хранившимся в погребе еще от прадеда, и при этом случае отведывать и самому драгоценное вино. Памфил любил выпить и особенно обожал именно это вино. Но он был слишком добросовестен, чтобы пить мускат в непоказанное время. Поэтому-то он и был так рад, когда в замок заезжали путешественники. И теперь он только низко кланялся, когда Ожье сказал ему:

— Дорогой мсье Памфил, со мной приехала родственница, госпожа де Шато-Ландон, в сопровождении племянницы и племянника. Мы просим гостеприимства на эту ночь.

Мэтр Памфил сейчас же кинулся отдавать распоряжения. Несмотря на поздний час, он поднял на ноги всю прислугу, и вскоре в кухне запылал жаркий огонь, на котором предполагалось изготовить обильный ужин для приезжих.

За трапезой Ожье блеснул остроумием, веселостью и любезностью. Но Маргарита была рассеяна и задумчива: ее волновала мысль, откуда у этого юноши кольцо Генриха и почему теперь оно исчезло с его пальца. Ей не терпелось поделиться этой новостью с Нанси, и, как только ужин кончился, она под предлогом сильной усталости ушла в отведенную ей комнату. Ожье не уговаривал ее посидеть еще, так ему нужно было побывать в Блуа.

Едва оставшись наедине с Нанси, Маргарита сказала:

— Ты слышала, как этот господин говорил, будто он видел наваррского короля только раз в жизни?

— Слышала.

— Ну, так он лгал! Этот человек служит наваррскому королю. Нанси вздрогнула и удивленно уставилась на королеву. Между тем Маргарита продолжала:

— Я видела на его руке кольцо покойного Антуана Бурбонского. Наваррский король дает это кольцо тем, кому он всецело доверяет.

— Но я не видела никакого кольца!

— Потому что юноша спрятал его, когда мы приехали сюда, а в дороге оно было надето у него на пальце.

— Но ведь бывают похожие кольца!

— О, нет. Это — единственное в своем роде!

— Но как же оно попало к нему?

— Очевидно, это кольцо дал ему мой муж.

— Но зачем?

— Не знаю. Хотя… как знать… может быть, этот человек — просто шпион? Может быть, наваррский король поручил ему выследить меня? Я во что бы то ни стало должна узнать, как к нему попало кольцо.

— Ну что же, это нетрудно, — сказала Нанси, подумав. — У меня имеется удивительный порошок, который может заставить разговориться любого. Под влиянием этого порошка человек приходит в сильное возбуждение и делается крайне болтливым.

— Да откуда и зачем у тебя этот порошок?

— Его привез папе один из его приятелей-капитанов. Отправляя меня сюда, папа сказал мне, что за мной, наверное, будут гоняться разные сладкоречивые молодчики, и, если я захочу узнать, правдивы ли их уверения в любви, мне стоит только подбросить в вино или воду крупинку этого порошка, и благодаря этому мне удастся узнать, насколько правдивы и честны их намерения.

— И ты никогда не прибегала к этому средству?

— Я уже совсем собралась проверить его действие на Рауле, когда…

— Когда ты вдруг забыла у меня ключ от своей комнаты?

— Вот именно, государыня.

— И Рауль сумел дать тебе такие красноречивые доказательства своей любви, что всякая проверка оказалась излишней?

— Да, теперь уже поздно проверять его чувства! — вздохнула Нанси.

— Ну, а искренность намерений нашего случайного знакомца мне очень хотелось бы проверить. Но как это сделать? Сегодня уже слишком поздно.

Нанси не успела ответить на обращенный к ней вопрос, как тонкий слух королевы уловил звук голоса Ожье, беседовавшего о чем-то с Памфилом. Королева открыла окно и увидела Ожье верхом на лошади, собиравшегося тронуться в путь.

— Куда это вы собрались? — крикнула она ему.

— В Блуа, — несколько смущенно ответил Ожье.

— В Блуа? Но что вам понадобилось там в такой час?

— Мне нужно исполнить одно поручение, о котором я совсем забыл, — и, сказав это, Ожье поклонился Маргарите и быстро погнал лошадь.

— О! — с бешенством крикнула Маргарита. — Этот человек смеется надо мной!

— Черт возьми! — пробормотала Нанси. — Неужели наша клубничка окажется отравленной?

XXVII

В то время как королева Маргарита отправлялась на поиски «клубнички», в Лувре уже назревали новые важные события.

Вечером в день бегства наваррской королевы Екатерина Медичи ужинала у Карла IX. Король был в отличном расположении духа и, между прочим, заявил, что если гугеноты не успокоятся и будут продолжать подрывать государственную безопасность, то он прикажет всех их перебить, перевешать и перетопить. При этих словах капитан Пибрак подумал, что воздух Парижа становится все более и более нездоровым для наваррского короля.

Королева-мать вернулась в свои апартаменты радостная и довольная и поспешила порадовать также поджидавшего ее Рене. Около одиннадцати часов вечера королева-мать сказала своему фавориту:

— Я должна видеть герцога.

— Когда?

— Сегодня же ночью.

— Значит, я должен предупредить его?

— Да, сейчас же.

Рене ушел. Тогда королева Екатерина закуталась в плащ, надела на лицо маску и поспешно выскользнула из своей комнаты. Она спустилась по той самой лестнице, которой час тому назад воспользовалась для своего бегства Маргарита, и вышла к реке.

Была темная облачная ночь. Королева Екатерина незаметно проскользнула мимо часовых, вышла на площадь, где находился кабачок Маликана, и направилась по улице Священников.

Это была узкая, мрачная уличка, и единственный фонарь, подвешенный посредине, в двадцати футах от земли, давал очень скудный свет. Но королева частенько хаживала в последнее время этой дорогой и потому уверенно шла во мраке. Однако теперь ей не пришлось сделать и двадцать шагов, как ее нога зацепилась за что-то, и она упала. Это» что-то» было тонкой веревкой, протянутой поперек улицы.

Королева не успела встать с земли, как сзади на нее кто-то кинулся и надел на голову глухой шерстяной капюшон. Она хотела закричать, но сильная мужская рука схватила ее за горло, и незнакомый голос внушительно шепнул:

— Если вы позовете на помощь, вы будете убиты на месте. Острие кинжала, коснувшееся груди королевы, свидетельствовало, что неизвестный не шутит. Королева Екатерина была итальянкой, была осторожна и знала цену жизни. Поэтому она не стала делать попытки к сопротивлению и тихо спросила:

— Что вам нужно от меня?

— Вы узнаете об этом позднее!

— Но вы, вероятно, ошиблись! Вы приняли меня за другую!

— Мы знаем, кто вы. Вы — Екатерина Медичи, преследовательница гугенотов, сообщница лотарингских принцев!

— Негодяй! — крикнула королева. — Вы поплатитесь жизнью за эту дерзость!

Дерзкий смех был ей ответом на эту угрозу. Затем королеву схватили, понесли куда-то и посадили в экипаж. Рядом с нею поместился человек, обнаженный кинжал которого все время был у горла Екатерины. Этот человек сказал ей:

— Ваше величество, вы видите, мы не отступим ни перед чем. Поэтому предупреждаю вас, что в случае попытки отбить вас у нас освободители найдут лишь труп королевы Екатерины. Вперед, погонщики!

Экипаж быстро двинулся вперед. Королева-мать думала:

«Очевидно, я попала в руки гугенотов. Но у гугенотов много вождей. Кто же из них осмелился на такой рискованный поступок?»

Она подумала об адмирале Колиньи, о принце Конде, о наваррском короле… Из троих способнее всех на подобную дерзость был Генрих Наваррский; но ведь он должен был плавать в это время в блаженстве у ног своей Сарры; так где же ему было предпринимать подобные авантюры?

Это рассуждение, по существу глубоко ошибочное, окончательно сбило королеву в ее догадках, и она решила ждать, пока какой-нибудь случай не укажет ей, кто ее похитители. А тем временем ей хотелось составить себе точное представление, куда ее везут.

Глаза королевы были закрыты, но у нее был тонкий слух и редкая логичность мышления. По стуку лошадиных копыт она догадалась, что ее везут по одному из трех проложенных при покойном Генрихе II. Но ведь всех шоссе нового типа было три — Сен-Жерменское, Меленское и Шартрское. Сопоставляя длину мощеного пути, характер поворотов и подъемов, королева безошибочно определила, что ее везут по Шартрской дороге.

Теперь новая мысль блеснула у Екатерины. Ощупав правой рукой окно, она заметила, что оно было приоткрыто. На груди у королевы под плащом была пышная красная роза. Королева незаметно сунула руку под плащ и, вытащив розу, спрятала ее в широком рукаве платья. Затем, высунув руку через оконную щель, она принялась обрывать лепестки и бросать их на дорогу, рассчитывая, что это может дать некоторое указание, если ее кинутся искать.

Вдруг экипаж резко изменил направление, и стук копыт смолк. Королева поняла, что ее везут теперь целиной. В то же время она услыхала, как чей-то голос, принадлежавший одному из эскортировавших экипаж всадников, сказал:

— В сущности говоря, мы делаем опасное и неумное дело.

— Ну вот еще! — ответил другой голос. — Да подумай сам: было бы достаточно ткнуть ее кинжалом, и делу конец. Утром нашли бы на улице ее труп, но мы были бы в стороне от этого дела: ведь у королевы столько врагов, что подозрение могло бы пасть на слишком многих лиц, а следовательно, ни на кого.

— Пожалуй, ты прав… Но если ее прирезать, то нечего оставлять труп на дороге… Впрочем, может быть, и придется пустить в ход кинжал. Если она откажется подписать известную тебе бумажку, то церемониться с нею не будут.

Тут экипаж остановился. Кто-то взял королеву за руку и помог ей выйти. В то же время с нее сняли шерстяной капюшон. Королева поспешно оглянулась по сторонам: перед нею были угрюмые, потемневшие стены замка, совершенно незнакомого ей.

XXVIII

Лошадь, которую дал управитель Памфил Ожье де Левису, не раз путешествовала в Блуа и обратно, следуя при этом прямым путем среди целой паутины лесных троп. Сам Ожье никогда нс мог бы разобраться в этом лабиринте дорожек, но умное животное с быстротой стрелы несло его куда нужно, и это обстоятельство в связи с необычайно быстрым бегом лошади помогло ему употребить на дорогу туда и обратно менее двух часов.

Въезжая в замковый двор, Ожье кликнул Памфила, чтобы тот принял лошадь, а сам подумал:

«Судьба не очень-то балует меня. Еще месяц тому назад мне не было ни малейшего дела ни до политических, ни до религиозных распрей, и я не знал, как распорядиться собой в бесконечном досуге. Почему же в то время судьба не поставила на моей дороге этой очаровательной вдовушки, которую я страстно полюбил и которой — увы! — теперь не могу отдаться всецело? Неужели наваррский король не мог обойтись без меня?»

Тут подбежал Памфил и с восхищением сказал:

— Черт возьми! Видно, что вы не мешкаете в пути!

— Ты думаешь?

— Ну еще бы! Бедная лошадь вся в мыле.

— Прикажи обтереть ее хорошенько соломой, и завтра не останется ни малейшего следа! — и, сказав это, Ожье легко соскочил на землю.

— А дамы-то поджидают вас! — сказал Памфил.

— Что такое? — удивленно спросил Ожье. — Почему же они до сих пор не легли спать?

— Они хотели во что бы то ни стало дождаться вас.

Ожье с радостным волнением направился в столовую. Большой стол, стоявший посредине, был наполовину накрыт скатертью, уставленной лакомыми холодными блюдами. На непокрытой части стола Нанси и Рауль играли в кости, а мнимая госпожа Шато-Ландон сидела в кресле лицом к двери.

Она встретила Ожье очаровательной улыбкой и сказала:

— Как! Вы решаетесь оставлять нас одних в этом старом замке? Хорош защитник, нечего сказать!

— Но поверьте, что я… — заикаясь начал Ожье. Однако Маргарита перебила его.

— В замке, населенном привидениями!

— О, вы смеетесь!

— Где в трубах так страшно завывает ветер!

— В самом деле?

— Где слышатся таинственные шорохи!

— Ах, господин Ожье, если вы только послушаете мою тетю, то… — начала Нанси. Но Маргарита сейчас же перебила ее, сказав:

— Молчи, милочка! Ты отлично знаешь, что я большая трусиха.

— О, да! — согласилась Нанси. — Моя тетя — такая трусиха, что даже не захотела лечь спать, пока вы не вернетесь.

Ожье, сильно сконфуженный, но счастливый, кинул на Маргариту влюбленный взгляд.

— Но вы вернулись, и мой страх мало-помалу рассеивается, — сказала мнимая госпожа Шато-Ландон.

— Не прикажете ли, чтобы я провел всю ночь на пороге двери вашей комнаты? — спросил юный гасконец.

— Нет, пока этого не требуется, — ответила Маргарита. — Однако будем ужинать, не правда ли?

— У моей тетушки страх не отбивает аппетита, — заметила Нанси, покатываясь со смеха.

— Пойдемте, господин Ожье, — сказала Маргарита, вставая с места, и села за накрытый стол, причем Ожье было указано место рядом с нею. Притом она добавила: — Ах, вы, мужчины, — жестокий народ! Вы готовы ни с того ни с сего убежать куда-то среди глубокой ночи, оставляя на произвол судьбы двух слабых женщин и юношу, вверившихся вашему покровительству.

— Неужели вы серьезно говорите все это? — с мягким упреком спросил Ожье.

— Моя тетушка — страшная трусиха, — смеясь сказала Нанси. — Но, если бы она, как я, знала, зачем вы ездили в Блуа…

— Да я ездил исполнить поручение, данное мне в Париже, — краснея ответил Ожье.

— Ладно, ладно! — смеясь сказала Нанси. — Так вам и поверили! Ну, да ведь тут еще нет ничего дурного…

— Но что вы подумали о моем отъезде? — недоумевающе спросил гасконец, бледнея и краснея поочередно.

— Господи, да ведь, это так просто! Наверное в Влуа — ваш стук открылось маленькое оконце, через которое просунулась нежная женская ручка… Шепот приветствий… поцелуи… Да мало ли что!

Как вы могли подумать это? — с упреком сказал Ожье. и его взор с выражением бесконечной нежности обратился на Маргариту, как бы говоря: «Могу ли я любить кого-нибудь на свете, кроме вас?»

Маргариту тронул этот взгляд, и она подумала: «Может быть, этот молодой человек послан наваррским королем следить за мной, но все же он полюбил меня, и король увидит, что я направляю послушное ему орудие против него же самого».

— А! Так, значит, вы ездили в Блуа не ради любви? — спросила Нанси.

— Да нет же, клянусь вам!

— Ну, так простите, я ошиблась… Однако вот и господин управитель. За стол, господа, за стол!

Все уселись за стол. Памфил, вошедший с салфеткой под мышкой, взял со стола блюдо с окороком дикого вепря и отнес его на поставец, чтобы нарезать. Как только он отвернулся, чтобы заняться резкой, Маргарита вздрогнула и слабо вскрикнула.

— Что с вами? — тревожно спросил Ожье.

— Мне показалось, что в окно кто-то постучал!

Ожье встал, открыл окно и внимательно осмотрелся, высунувшись из него, после чего произнес:

— Уверяю вас, там никого нет!

— Должно быть, мне это просто показалось, — согласилась Маргарита. — Ведь я большая трусиха. Садитесь, господин Ожье!

Хотя де Левис отворачивался на каких-нибудь тридцать секунд, но для проворной Нанси этого времени было совершенно достаточно, чтобы опустить в стакан юного гасконца крупинку своего чудесного порошка. Она сейчас же налила туда знаменитого розового муската и сказала:

— Давайте выпьем, господин Ожье, за здоровье привидений, которых так боится моя тетя!

— В моем присутствии ваша тетушка может никого и ничего не бояться! — ответил Ожье, бросая на Маргариту страстный взгляд, и затем одним духом опорожнил стакан вина.

Прошло четверть часа. Ожье пил и ел на славу, но вдруг стал испытывать своеобразное ощущение. Его голова кружилась очень слабо, однако стены и пол замка принялись плавно покачиваться, а всем существом молодого гасконца овладевала непреодолимая радость; ему хотелось смеяться, плясать и болтать, болтать без конца.

— Действие моего порошка начинается большой веселостью, — шепнула Маргарите Нанси и сказала вслух: — Я думаю, что мы уже достаточно попировали, тетушка. Вы-то спали днем, а мы с Раулем — нет. И так как я не боюсь никаких привидений. то я была бы не прочь уйти спать.

— Я тоже, — подтвердил Рауль.

— Ну вот еще, спать! — смеясь сказал Ожье.

— Слишком жарко, чтобы спать… А вот в ту ночь, когда они свалились как снег на голову, чтобы послать меня, было гораздо прохладнее.

«Ого! — подумала королева. — Порошок начинает действовать!»

— Ну что же, — сказала она вслух, — вы можете идти спать. Но я боюсь этого старого замка, и если бы господин Ожье согласился посидеть со мной…

— О, хоть до утра!

— Отлично, мы посидим, поболтаем, и вы расскажете мне о своем путешествии.

Нанси подмигнула Раулю, и паж, взяв под руку Памфила, стоявшего не особенно твердо на ногах после обильного возлияния в честь веселого бога Бахуса, стал подталкивать его к двери.

— Куда вы меня уводите? — спросил старик.

— Ах вы наивный управитель! — смеясь ответила ему Нанси. — Разве вы не видите, что наша тетушка и господин Ожье…

— Любят друг друга.

— Да ведь они должны жениться после сбора винограда! Поняли теперь?

— Вы совершенно правы! — согласился управитель и, простившись с молодыми людьми, пошатываясь, стал подниматься по лестнице к себе наверх.

Но молодые люди не ушли спать, а вернулись к дверям столовой. Здесь Нанси приложила глаз к замочной скважине.

— Что вы делаете? — спросил Рауль.

— Делаю свое дело: подслушиваю и подглядываю, как то и полагается хорошо воспитанной камеристке.

— И вы думаете, что…

— Я, милочка, думаю многое. Прежде всего я думаю, что мой порошок делает человека очень разговорчивым.

— Вернее сказать, таково было мнение вашего батюшки.

— Затем я думаю, что Ожье пьян.

— Это сразу видно.

— Он предприимчив.

— Еще бы!

— А наша королева пойдет на что угодно, лишь бы разузнать, откуда у него кольцо наваррского короля. Кроме того, Ожье пришелся ей по вкусу.

— Вы думаете?

— И конце концов я думаю, что ты несравненно счастливее в данный момент, чем наваррский король, у которого должен чесаться лоб.

— Ах, дорогая Нанси, вы умны как маленький чертенок! — шепнул паж и, притянув к себе голову камеристки, крепко поцеловал ее.

— Тише! — шепнула Нанси. — Будем слушать!

XXIX

Королева Маргарита была дочерью той самой Екатерины Медичи, которая в юности слыла обольстительнейшей из принцесс мира; вместе с тем Маргарита приходилась внучкой королю Франциску, слывшему самым галантным монархом своего времени.

Королева Маргарита, несмотря на свою молодость, помогала своими советами престарелому сиру де Бурдейль, аббату Брантому, когда тот писал свою знаменитую книгу «Жизнеописание дам, прославившихся любовными приключениями». Наконец, она в совершенстве изучила искусство обольщения, и не было другой женщины, которая могла бы подобно ей отыскать более чарующие нотки голоса, избрать более обворожительную позу, направить более удачно нежный взгляд, чем она.

Когда Рауль и Нанси вышли из комнаты, она откинулась на спинку кресла и, чаруя Ожье загадочным, обволакивающим взглядом, нежно спросила:

— Вы и в самом деле не хотите спать?

— Могу ли я думать о сне, когда вы удостаиваете меня своим обществом! — пылко ответил тот.

— А знаете ли, когда вы уехали сегодня в Блуа, я тоже, как и моя племянница, подумала, что вы отправляетесь на свиданье.

— Как вы могли подумать это! — тоном глубокого негодования воскликнул Ожье.

— Но почему же мне и не подумать этого? Ведь вы же молоды и хороши собой; так почему же бы вам не любить и не быть любимым?

Ожье глубоко вздохнул и сказал:

— Можно любить и не быть любимым.

— А, так вы, значит, все-таки любите?

— Да, я люблю пылко, страстно, преданно, люблю безумно женщину, которая не любит и не полюбит меня.

— Почему вы это думаете? А где эта дама, предмет вашей безнадежной любви? В Блуа?

— О, нет…

— В Туре?

— Нет.

— В Париже?

— Я думаю, что она возвращается оттуда.

— Так где же она? Ожье на минуту поколебался, а затем, упав на колени, сказал:

— Она здесь!

— Ах, понимаю! — беззаботно ответила Маргарита. — Вы полюбили мою племянницу! Берегитесь! Рауль очень ревнует ее и способен убить вас.

— Нет, — крикнул Ожье, — я люблю не вашу племянницу, а вас саму! — и с этими словами он принялся страстно целовать руки Маргариты.

Но королева сейчас же отдернула их и с негодованием сказала:

— Потрудитесь встать и уйти отсюда!

— Но ведь я люблю вас, — со стоном крикнул Ожье, — люблю до безумия! Маргарита насмешливо расхохоталась и возразила:

— Может быть, это и так, но… Покажите-ка свои руки! А ну-ка, скажите мне, куда девалось кольцо, которое было у вас на пальце? Ага, молчите? Наверное, вы отдали его той женщине, которая ждала вас в Блуа, а теперь приходите докучать мне своими лживыми клятвами.

— Вы ошибаетесь, кольцо здесь! — ответил Ожье и достал из-под камзола кольцо.

— Какая странная идея носить кольцо то на пальце, то в кошельке! Нет, здесь таится что-то странное!

— Ах, господи, но это секрет, который не принадлежит мне.

— И вы еще осмеливаетесь уверять меня в своей любви? Эта фраза Маргариты была последним ударом, сразившим молчаливость Ожье.

— Ну хорошо, — сказал он, — чтобы вы уверились в чистоте моих намерений, я все расскажу вам.

— Ну да! Вы просто сочините какую-нибудь басню.

— Клянусь вам, что я скажу только правду.

— Хорошо, я выслушаю вас, но берегитесь: я по глазам узнаю, правду ли вы говорите или нет.

Ожье опять опустился на колени около Маргариты и сказал:

— Это кольцо я получил от наваррского короля.

— Но ведь вы говорили, что видели короля только один раз «жизни?

— Нет, я солгал вам. Я видел его два раза: один раз в Нераке и раз — в Париже.

— Давно ли это было?

— Только два дня тому назад, и я видел его очень короткое время.

— Король и приказал вам остановиться в Блуа?

— Да, в Блуа и во многих других местах.

— А, так значит, вы занимаетесь политикой?

— Как вам сказать? Мне кажется, что нет.

— То есть как это «кажется»? Разве вы сами не знаете?

— Нет, не знаю.

— Но кольцо…

— Кольцо дано мне только для того, чтобы меня везде признавали за гонца наваррского короля.

— Куда вы отправляетесь?

— В Гасконь.

— Но ведь Блуа…

— В Блуа я виделся с неким сиром Брюйо.

— Что же вы сказали ему? Чтобы он приготовил лошадей на будущую ночь.

— Разве наваррский король отправился в путешествие?

— Насколько я понял, он везет какую-то женщину.

Королева с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Она вообразила, что все поняла теперь… Кто могла быть эта женщина? Очевидно, Сарра, которую Генрих спешить укрыть в Наварре… О, это было последней каплей в чаше оскорблений Маргариты как жены.

Однако она сдержала свое негодование и принялась расспрашивать Ожье далее. Но Левис сам не знал ничего более; он даже показал королеве обе записки, данные ему Генрихом Наваррским, но, не зная беарнского языка, Маргарита не могла прочитать их.

— Должно быть, женщина, с которой путешествует наваррский король, — фаворитка? — спросила она.

— Вы думаете? — наивно произнес юноша.

— Да ведь, если бы с ним ехала его супруга, он не стал бы окружать путешествие такой таинственностью.

— Пожалуй, вы правы.

— Вы когда-нибудь видали наваррскую королеву?

— Никогда.

— Говорят, что она очень красива и не глупа.

— Да, если верить общему слуху, это самая красивая и самая умная женщина во всей Франции.

— Так не находите ли вы, что поведение короля… просто непростительно?

— Господи…

— И, если королева вздумает отплатить мужу по древнему закону возмездия…

— Она будет совершенно права!

— Вы так думаете? Гектор хотел ответить на последний вопрос целым рядом бесспорнейших доказательств, но вдруг у него все закружилось перед глазами, сознание померкло, и он тяжело опустился головой на колени Маргариты.

Тогда королева позвала:

— Нанси, Нанси!

Камеристка, видевшая и слышавшая все через замочную скважину, вбежала в столовую.

— Знаешь ли ты, — спросила ее королева, — зачем это чудовище наваррский король дал свое кольцо юноше?

— Нет! — нагло соврала Нанси.

— Чтобы он подготовил подставы. Король увозит Сарру в Гасконь.

— Ну что же, — сказала Нанси, — ему остается только подарить своей возлюбленной неракский замок.

— Может быть, он так и сделает.

— А как относится господин Ожье к этой истории?

— Он считает поступок наваррского короля подлым и говорит, что королева имеет право отомстить.

Маргарита ласково взяла обеими руками голову спящего и повернула ее немного к свету. Ожье улыбался во сне.

— Ручаюсь, что ему грезится сладкий сон! — заметила Нанси.

— Не правда ли, он довольно мил? — сказала Маргарита.

— Он прелестен! — с жаром подтвердила камеристка.

Маргарита ничего не сказала в ответ и только густо покраснела, а Нанси подумала: «Насколько я вижу, наша клубника совершенно созрела!»

XXX

Итак, вдовствующая французская королева очутилась перед совершенно незнакомым ей старым замком. Осмотревшись вокруг себя, она убедилась, что все ее спутники — их было четверо — замаскированы. Один из них предложил ей руку и молча повел ее в замок. Королеве оставалось только подчиниться — что она могла сделать?

Ее провели через ряд комнат в большой зал, посредине которого находился стол, где лежали пергамент, перья и чернила. Екатерину поразило, что многие места зала были завешаны; но она сейчас же поняла, что под завешанными местами должны были находиться гербы владельца замка, по которым можно было бы догадаться, кто это такой.

Перед столом стояло кресло.

— Ваше величество, — указывая на последнее, сказал Екатерине ее спутник, — потрудитесь присесть.

— К чему здесь пергамент и перья? — тревожно спросила королева.

— О, не беспокойтесь, ваше величество! Мы не собираемся заставить вас подписывать свое отречение.

— Что же я должна написать?

— Несколько слов вашему сыну-королю, чтобы успокоить его.

Королева мрачно оглянулась и сказала:

— Берегитесь, господа!

Замаскированный только пожал плечами и ответил:

— Потрудитесь взять перо и писать под мою диктовку!

— Вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что я уступлю вашим угрозам! — ответила королева, вспыхнув.

— Значит, вы отказываетесь, ваше величество?

— Безусловно.

— Ваше величество, — ответил ее собеседник, подходя к стене и нажимая какую-то тайную пружину, под действием ее часть стены повернулась, обнажая проход, — вы заставите нас прибегать к решительным мерам. Вот здесь находится глубокий колодец, на дне которого собралась целая куча костей.

— Итак, вы решитесь покуситься на жизнь французской королевы? — крикнула Екатерина.

— У нас нет иного выбора, ваше величество! — ответил замаскированный.

— Берегитесь! Король — мой сын — жестоко отомстит вам за меня.

— Но будет ли от этого легче вашему величеству? Да и чем можно запугать нас, если мы не отступили перед тем, что уже сделано?

В голосе замаскированного чувствовалась такая спокойная уверенность, что Екатерина вздрогнула и поколебалась.

Между тем ее собеседник сказал далее:

— Ваше величество, время не терпит. Мы можем дать вам только одну минуту на размышление. Если же вы не согласитесь — что же делать? — колодезь глубок, и уже много тайн погребено в его недрах.

— Я в вашей власти, — ответила королева, — и понимаю, что приходится уступить силе. Но, по крайней мере, ответите ли вы совершенно откровенно на мой вопрос?

— В зависимости от того, что это за вопрос.

— Что вы хотите делать со мной?

— Вы должны будете окончить свои дни в заключении.

— Вот как? А где именно?

— За пределами Франции.

— А когда я прибуду на место заключения?

— Через три дня. «В три дня многое может случиться!» — подумала королева и, взявшись за перо, спросила:

— Что я должна написать?

Замаскированный продиктовал ей следующее:» Ваше величество, король, мой сын! Когда это письмо дойдет до Вас, я буду уже далеко от Парижа и умоляю Вас не стараться разыскать место, куда я решила укрыться. Я хочу прожить остаток своих дней в стороне от шума большого света и политических тревог. Я собираюсь укрыться в монастыре, где я денно и нощно буду молить Господа, да дарует Он мне прощенье за содеянное мною зло «.

Королева написала все это, не пропуская ни единого слова.

— А теперь, ваше величество, благоволите подписаться и приложить печать.

Королеве подали восковую свечу и кусок воска для печати. Не говоря ни слова, она подписалась и приложила печать. Но она припечатала воск так, что корона печати пришлась внизу: это было условным знаком для Карла IX, что королева просит не верить ни единому слову из ее письма.

Когда это было сделано, Екатерину отвели в предназначенную для нее комнату, где была постлана кровать и приготовлен ужин. Оставшись одна и усевшись в кресло, она подумала:

«Ну хорошо же! Если мне удастся освободиться и вернуться в Лувр, то пусть мне придется перевернуть вверх дном весь мир, а я уже добьюсь того, что головы этих людей падут на плахе!»

XXXI

Рене явился к герцогу Гизу, чтобы предупредить его о визите Екатерины Медичи. Через некоторое время послышался стук в дверь.

— Вот и королева! — сказал Рене. Но он ошибся: это был Гастон де Люкс, возвращавшийся из Медона. В прошлую ночь ему было поручено проводить герцогиню Монпансье в ее лесной домик, а на обратном пути завести лошадь Гектора ее владельцу, как то обещал герцог после неудачной для него дуэли с хозяином черного Вельзевула.

— А, это ты? — встретил его герцог. — Ты отвел лошадь?

— Как же! И должен признаться, что попал с нею вовремя, так как ей не пришлось стоять зря в конюшне.

— То есть как это?

— Это крайне странная история. Известно ли вам, что эта лошадь принадлежит гасконцу?

— Да, я знаю это.

— Это один из друзей Ноэ. Ну вот, похоже на то, что эти господа не спят, а что-то замышляют. Прежде всего, прошлой ночью около Вожирара я заметил, что лошадь прихрамывает. Я отправился к медонскому кузнецу перековать ее, а кузнец и говорит мне: «Однако! Мне что-то повезло на гасконских лошадей. Ведь их можно сразу узнать по подковам и гвоздям». Я стал расспрашивать его и узнал, что час тому назад здесь проехал какой-то молодой человек. У него тоже расковалась лошадь, и, пока кузнец перековывал ее, всадник уселся перед огнем, читал какие-то записки, а в заключение снял с пальца большой перстень тонкой работы и спрятал его в кошелек. Мало того, когда я отвел лошадь в гостиницу, около дверей последней мне повстречались два всадника. Они о чем-то шептались. Меня заинтересовало, куда они едут, и я спрятался за угол соседнего дома. Оказалось, что они направлялись как раз в гостиницу, куда я только что отвел порученного мне коня. Так как помимо всего я чувствовал некоторую усталость, то я стал ждать, думая, не произойдет ли еще что-нибудь. В очень скором времени из ворот гостиницы выехали опять оба всадника, и при свете фонаря я увидел, что один из них сидит на только что приведенной мною лошади. При этом он сказал своему спутнику: «По правде говоря, я уже и не рассчитывал увидать больше своего старого Вельзевула, но раз мне привели его, то я предпочитаю ехать на нем». Другой ответил ему: «Только бы экипаж не опоздал!» — «Не беспокойся! — произнес первый. — Все будет готово».

— Все это крайне странно, — заметил герцог. — Больше ты ничего не слыхал?

— Нет, ведь я был пешком, а они на лошадях. Очень скоро я потерял их из вида.

Между тем время шло, и королевы все не было. Прошел уже целый час, потом второй… Рене начинал серьезно беспокоиться.

— Но что же могло задержать ее? — недовольно сказал герцог Гиз, который с особенным нетерпением ждал королеву, так как надеялся, что Маргарита пришлет ему с нею обещанный ответ.

— Может быть, король Карл задержал ее? — высказал Рене предположение.

— По-моему, все-таки надо узнать, что случилось. Пойдемте в Лувр!

— Как, ваше высочество? Вы решаетесь идти в Лувр? — тревожно сказал Рене.

— Во всяком случае, я не могу допустить, чтобы вы пошли туда совершенно один, — сказал и Гастон де Люкс.

— Хорошо, пойдем втроем! — согласился герцог. Они пошли. На улице Священников Рене бросился в глаза какой-то беленький комочек, лежавший на земле. Он поднял его, развернул и поднес к ближнему фонарю: это был платок королевы Екатерины.

— С королевой что-то случилось! — испуганно сказал он, — Она, видимо, вышла из Лувра, направляясь к вам, но почему-то не дошла… Поспешим в Лувр, где мы что-нибудь узнаем.

Но им не удалось проникнуть в Лувр, так как швейцарецчасовой решительно заградил им дорогу и, как ни пытался Рене проникнуть во дворец, решительно отказывался пропустить его.

Оставалось одно: вернуться домой, .чтобы посмотреть, не пришла ли туда во время их отсутствия королева. Но Екатерины там не было. Тогда все трое поняли, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Что же могло случиться с нею? — пробормотал герцог Гиз.

— У меня почему-то не выходит из головы разговор двух гасконцев-всадников об экипаже, — сказал Гастон.

Рене и герцог переглянулись, причем флорентиец сказал:

— Ведь гасконцы — отчаянный народ. Они могли решиться похитить королеву, которая мешает их замыслам.

— Ну, если это так, — воскликнул герцог, — тогда надо признать, что Генрих Наваррский отличается незаурядной отвагой.

Когда герцог говорил эти слова, с противоположной стороны улицы послышался стук копыт.

XXXII

Это был Лев Арнембург. Молодой люксембуржец впервые сел на лошадь после тяжелой раны, полученной в схватке с Лагиром; он был еще довольно слаб, но все же не мог отказать в услуге герцогине Монпансье: ей некого было послать к одному из своих приверженцев, сиру де Круасси, страстному католику, которому суждено было играть выдающуюся роль в кровавой трагедии, подготовляемой Гизами.

— Ну что. Лев, — спросил Гиз, — с хорошими ли вестями ты едешь?

— Сир де Круасси будет сам завтра вечером и все скажет вам. Но, представьте себе, я чуть-чуть не нарвался на целое скопище гасконцев.

— Что такое?

— Я думаю, они увозят красотку-еврейку.

— Да в чем дело? Говори же яснее!

— Они были замаскированы, но я узнал лошадь одного из них… знаете, ту, черную. Их было четверо, и они эскортировали экипаж с глухо закрытыми занавесками.

— Ваше высочество! — крикнул Рене. — Они увезли не Сарру Лорьо, а королеву.

— На лошадей! — крикнул герцог Гиз. В этот момент показались Кревкер и Контрад, которые возвращались, исполнив какое-то поручение герцога. Сейчас же Гиз приказал оседлать для всех свежих лошадей, и вскоре он, Рене и четверо поклонников герцогини Монпансье мчались по дороге в Шартр.

Они полным карьером доехали до Вожирара. Это было как раз то место, где Лев Арнембург встретил экипаж. Но от Вожирара дорога разветвлялась. Куда же направился отряд, увозивший королеву Екатерину?

На минуту путники остановились в нерешительности и стали разыскивать хоть какие-нибудь следы. Вдруг Рене крикнул:

— Ваше высочество! Смотрите, здесь виднеются лепестки роз, растущих только в луврской теплице. Их носит на себе только королева Екатерина. Наверное, она бросала их по пути, желая оставить след хоть чем-нибудь!

Лепестки розы дали преследователям возможность безошибочно определить путь, которым направились похитители, и они понеслись вперед по дороге к Шартру.

Но лепестков у королевы хватило всего на какое-нибудь лье, а далее уже не было никаких следов. К тому же на мощеном шоссе нельзя было разглядеть никаких следов копыт. Гиз и его спутники принялись сновать во все стороны, расспрашивая всех, кто только попадался им в этот глухой час, но решительно никто не мог дать им никаких указаний.

Наконец среди бесцельных стараний им удалось напасть на место, покрытое мелким песком, и здесь они увидели совершенно ясно отпечатавшиеся следы копыт, причем Гастон де Люкс сразу определил, что такие подковы делают только в Гаскони. Однако след указывал, что ехавшие здесь возвращались в Париж.

— Ага! — сказал герцог. — Эти хитрецы повернули обратно, чтобы сбить нас с толка.

Они решили тоже повернуть обратно в Париж. Они ехали уже пять часов, и лошади начинали уставать, но тем не менее они проехали еще часа три. Наконец лошади окончательно выбились из сил. Пришлось дать им отдых.

В этих бесцельных скитаниях прошел целый день, и к вечеру, ничего не узнав, герцог Гиз со спутниками подъезжал к деревушке, расположенной недалеко от Парижа. Так как у герцога расковалась лошадь, то он подъехал к кузнице, хозяин которой поджидал на пороге клиентов.

— Как прикажете подковать лошадь? — спросил кузнец. Задом наперед?

— Ты пьян, что ли, болван? — гневно крикнул ему герцог.

— Да помилуйте, ваша честь, я думал, что теперь такая мода! Только вчера я подковал четырех мулов и четверку лошадей таким образом.

— А куда они направились? — насторожившись, спросил Рене.

— Туда! — сказал кузнец, показывая рукой на запад, то есть как раз в ту сторону, откуда только что вернулся герцог.

— Проклятие! — крикнул Рене. — Они обманули нас!

— На лошадей! — крикнул герцог Гиз, хмелея от бешенства. — Клянусь своим вечным спасением: или я навсегда уроню честь своего имени, или я догоню их!

Но лошади преследователей были вконец утомлены. Тогда Рене и граф Эрих отправились на поиски новых лошадей. На это ушел целый час, но в конце концов все же удалось подыскать кое-что подходящее.

Уже закатывалось солнце, когда Гиз и его спутники тронулись в путь. На некотором расстоянии от деревушки они встретили монаха, ехавшего верхом на муле.

— Эй, честной отец, не повстречали ли вы экипаж, эскортируемый четырьмя всадниками?

— Нет, ваша честь, я еду из самого Шартра и на всем пути не встретил никого, кроме всадника, который дал мне пакет для вручения королю.

— Покажите его! — повелительно приказал герцог. Монах доверчиво достал из-под рясы письмо и показал его герцогу. Рене тоже взглянул на конверт и сейчас же крикнул:

— Это от королевы Екатерины!

— Дай сюда письмо! — приказал герцог.

— Тише, тише, господа! — ответил монах. — Оно адресовано королю, а не первым встречным молодчикам!

Тогда, по знаку герцога, граф Эрих ссадил монаха с мула и без дальних разговоров отнял письмо. Герцог вскрыл его, пробежал глазами и упавшим голосом сказал:

— Да ведь королева уехала совершенно добровольно и никто не принуждал ее!

— Вы ошибаетесь, ваше высочество! — сказал ему Рене, покачав головой. — Разве вы не видите, что печать наложена вершиной герба вниз? Это означает, что королева писала по принуждению.

Несчастный монах ничего не понимающими глазами смотрел на окружавших его вооруженных людей.

— Вот что, честной отец, — сказал ему герцог, — возвращайтесь спокойно в монастырь и не беспокойтесь ни о чем. Мы — приближенные короля и передадим письмо по назначению. Скажите только, где вы встретили всадника, передавшего вам письмо?

— По дороге в Блуа.

— Когда это было?

— Около трех часов тому назад.

— Его лошадь казалась усталой или свежей?

— Она была совершенно свежа и бежала, словно заяц.

— Зайцев тоже ловят! — сказал герцог Гиз и, пришпорив лошадь, понесся впереди своего отряда по указанному ему направлению.

XXXIII

Отведя королеву Екатерину в ее комнату, замаскированный тщательно запер ее на засов и вернулся к своим товарищам, которые сидели в зале уже без масок. Это были Генрих Наваррский, Ноэ и Лагир.

— До сих пор все шло как по маслу! — сказал Ноэ.

— Все удалось обделать тихонько, без шума! — заметил Лагир.

— Ну, а благодаря тому, что мне пришло в голову свернуть с дороги на целину, выбраться другой дорогой и перековать лошадей задом наперед, преследователям будет трудновато отыскать наш след! — сказал Генрих Наваррский.

— А если они и найдут его, то только потеряют время даром, — заметил Гектор, вошедший в этот момент: он-то и говорил со вдовствующей королевой всю дорогу и в замке.

— Вообще, — сказал Генрих, — все было задумано очень удачно. Если даже королеве и удастся сбежать от нас…

— Это невозможно!

— Ну, мало ли что бывает иногда! Так вот, если ей даже удастся это, то у нее нет ни малейших доказательств против нас с тобой, так как в се присутствии мы ни разу не разинули рта, а голоса Гектора она не знает.

— Но королеве не удастся сбежать, — ответил Ноэ, — а потому я хотел бы знать, что вы собираетесь делать с нею?

— Как что? Я буду держать ее как заложницу в Нераке, пока Карл IX не выплатит мне приданого и не передаст Кагора. Ну, а когда он сделает это, я верну ему его бесценную матушку.

— Это недурно задумано! — ответил Амори де Ноэ. — Но… я все-таки предпочел бы, чтобы королева Екатерина умерла от какой-нибудь болезни.

— Я не разделяю твоего мнения! — ответил Генрих. — Видите ли, я думаю, что, вернувшись в Лувр, королева первым делом соберет большую армию и отправится в поход, чтобы отобрать у нас обратно Кагор, а может быть, и еще что-нибудь.

— Ну, это мы еще посмотрим! — сказал Генрих Наваррский. — Теперь же, в ожидании далекого будущего, нам не мешает поесть и выпить, так как я умираю от голода и жажды.

Они принялись весело есть и пить, чего нельзя было сказать об их пленнице. Хотя в комнате, где заперли королеву, и был накрыт стол» уставленный всяческими яствами и питиями, но Екатерина ни к чему не притронулась. До самого вечера она не пила и не ела, и только в конце дня съела кусок паштета и отпила четверть стакана вина. Затем она уселась в кресло и заснула. Ее разбудил стук отпираемой двери.

— Ваше величество, — сказал ей замаскированный Гектор, — нам нужно двигаться далее в путь.

— Неужели вы опять наденете мне на голову этот отвратительный капюшон? — спросила Екатерина.

— Это необходимо, ваше величество. Вообще должен предупредить вас, что малейшая попытка снять капюшон или выскочить из экипажа будет стоить вам жизни.

Екатерина повиновалась. Они проехали несколько часов, как вдруг экипаж остановился и Гектор сказал королеве:

— Можете снять капюшон и подышать свежим воздухом.

Королева поспешила воспользоваться разрешением и жадно оглянулась через окно по сторонам. Они были на лесном перекрестке. Один из замаскированных всадников держал факел, а другой отвязывал привязанных к деревьям свежих лошадей. Королева поняла тогда, что у ее похитителей везде расставлены подставы.

В течение ночи они переменили еще раз лошадей и к утру приехали в какой-то замок. Здесь Екатерина опять провела день в запертой комнате, а к вечеру ей опять предложили сесть в экипаж, и последний сейчас же тронулся в путь.

В эту ночь опять меняли два раза лошадей. Они подъезжали к месту, где должна была ждать третья подстава, как вдруг Генрих остановил свою лошадь и прислушался.

— Ноэ! — шепнул он своему спутнику. — Ты слышишь шум лошадиных копыт?

— Слышу, государь. Их много, но они далеко!

— Все-таки необходимо поскорее переменить лошадей.

Они пришпорили лошадей и поехали к тому месту, где их должна была ждать подстава. Но лошадей там не оказалось…

— Однако! — сказал король. — Сир де Террегуд имел достаточно времени, чтобы приготовить подставу!

— Не понимаю, что это может значить! — растерянно произнес Ноэ.

— Но ведь это — измена! — сказал Генрих Наваррский.

— О Государь, — возразил ему Ноэ, — я ручаюсь головой за Ожье.

— Но ведь я тоже ручаюсь за сира де Террегуда!

— В таком случае с кем-нибудь из них случилось несчастье. Между тем стук копыт преследователей все близился и близился…

— Если лошади не прибудут вовремя, нам придется выдерживать жестокую схватку! — сказал Ноэ.

— Ну, так мы выдержим ее! — ответил Генрих Наваррский и, обнажив шпагу, тихо скомандовал: — Наварра, в позицию!

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

Х

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII

XXXIII