«Осколки Сампо»

Осколки Сампо (fb2) - Осколки Сампо [litres с оптимизированными иллюстрациями] 2381K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Николаевич Овсянников

Дмитрий Николаевич Овсянников Осколки Сампо Роман

Моим друзьям Захарову Олегу и Денисову Алексею, моей жене Татьяне посвящается эта книга

Мне пришло одно желанье, Я одну задумал думу Быть готовым к песнопенью И начать скорее слово, Чтоб пропеть мне предков песню, Рода нашего напевы. «Калевала»

1 На торге в Виипури

С незапамятных времён между землями викингов и землями венедов стояла деревня Виипури[1] – место оживлённое и многолюдное, особенно для Карелии и Ингрии, где никогда не было ни городов, ни князей с дружинами, а люди жили в небольших деревнях и на хуторах, далеко разбросанных по дремучим лесам, берегам рек и озёр.

Виипури расположилась на берегу залива и могла бы считаться городом, но постоянных жителей в ней было немногим больше, чем в любой карельской деревне. Другое дело – иноземные гости, купцы и путешественники, державшие путь в дальние страны, жители окрестностей, прочие люди со всех земель Калевы, идущие каждый по своим делам. Все они неизменно собирались в Виипури, и тогда изначально простая прибрежная деревушка становилась шумной, в считанные дни вырастая в несколько раз. У пристаней вдоль берега выстраивались морские ладьи и челноки поменьше, вокруг деревни, словно грибы после дождя, вырастали шатры, наполнялись людьми особые гостиные дома, построенные чуть в стороне: длинные и приземистые, с очагом посередине и отверстием дымохода прямо в крыше, похожие на дома викингов. Так бывало каждый год с весны до осени, когда северные ветры оставляли в покое Варяжское море и ненадолго ложились отдыхать в свое убежище, скрытое далеко на севере, за туманной Сариолой и землями Лаппи, в вечных льдах у подножия Мировой Горы.

Зимой Виипури словно засыпала под толстым покрывалом снега, весной же на берегу разворачивался торг. Карелы и саво приносили сюда пушнину, добытую зимой в своих лесах, по осени пригоняли скот, хозяева-ингры выставляли рыбу, мёд и соль, с северо-запада в Гардарику[2] шли суровые мореходы – руотси, даны и норья[3], с ними могли встретиться здесь купцы-венеды из великого города на Волхове. Изредка прибывали люди из неведомой южной страны, называемой Линнулой – Страной птиц[4], везущие диковинные заморские товары.

В один из весенних дней вскоре после начала торга в заливе Виипури показались разноцветные паруса, и вскоре стали видны идущие под ними корабли – длинные и низкие, со множеством вёсел, с рядами щитов, укреплённых вдоль каждого борта. Плавно и быстро двигались они к причалам, похожие на невиданных морских животных, привлекая всё больше и больше взглядов с берега – как любопытных, так и обеспокоенных.

– Руотси либо даны, – заговорили люди, – первый раз в этом году. Да много-то как сразу!

– Вот не было печали! – заворчали охотники-саво, только вчера пришедшие на торг. – Слетаются, разбойники, как вороны на добычу! – и заозирались по сторонам, готовясь защищаться; иные уже потянулись к лукам и копьям.

– То-то и видно, что вы, лесовики, здесь впервые! – улыбнулся в ответ степенный ингр из местных, оказавшийся рядом. Он как раз покупал у молодого саво связку куниц, и весть о прибытии чужеземцев нисколько не взволновала его. – Даны и руотси здесь – обычное дело. Ходят через нас торговать с венедами, попутно торгуют с нами. Всем выгодно, всем спокойно – они хоть и вояки, только здесь-то разбойничать им ни к чему. Это же самих себя без припасов оставлять, да землю жечь под собственными ногами, так-то!

– У них обычай есть, – поддержал его другой, постарше. – Когда в бой или в набег идут, ставят на носу ладьи этакую страшную деревянную морду – змея ли, зверюгу ли, птицу какую хищную. Без того им никак нельзя, удачи не будет. А купцы их без этих чудищ обходятся. Вот и сейчас у них ничего такого не видать. На моей памяти ни разу они Виипури не тревожили. А что щиты на кораблях – так это мы щиты по бортам ладей вешаем, когда на войну собираемся, а руотси и даны никогда их оттуда не снимают. Так что не бойтесь, не враги явились.

Корабли приблизились к берегу; на носу первого из них подняли белый щит – знак доброй воли.

* * *

В тот год весна пришла в Швецию рано, и все жители Бирки[5] привычно потянулись к морю – излюбленной дороге людей севера, ведущей сразу во все стороны света, сулящей богатство и славу, наконец-то освобождённой от власти долгой зимы.

У пристаней целыми днями шумел народ; всё новые и новые суда уходили в плавание – там рыбаки вставали на тресковую тропу, там отправлялись в чужие края корабли купцов и корабли тех, чьим единственным товаром была война. Таких людей называли викингами и обыкновенно смотрели на них искоса, но тех, кто возвращался из-за моря с богатой добычей, встречали радушно. Викингов прославляли в песнях и сагах, а их собственные рассказы о дальних странах и заморских чудесах слушали, затаив дыхание. Многие юноши не желали для себя иной доли, кроме доли викинга.

Особняком на пристани Бирки стояло пять драккаров, на редкость больших и крепко построенных. Сновавшие вокруг них люди поспешно нагружали их разным добром из длинных амбаров, стоявших неподалеку от берега. То не один и не несколько простых купцов собирались в путь – и драккары, и груз принадлежали конунгу шведскому Асмунду. Корабли снаряжались для похода в Гардарику, на торг в богатый город руссов Хольмгард[6].

Сам Асмунд находился здесь же – в последний раз перед уходом своих кораблей осматривал их зорким глазом хозяина, отдавал последние распоряжения. Слава богам, сборы прошли быстро, и за сам путь можно было не беспокоиться – корабли предстояло вести двум приближённым конунга. Первый – родич и верный помощник Асмунда, ярл Торкель. Его величали Вороном в честь двух неизменных спутников верховного бога Одина – Торкель, подобно ворону, был прозорлив и сведущ во всём, о чём бы ни шла речь. Сопровождал его хэрсир[7] – могучий великан Горм. Оба они шагали по берегу рядом с конунгом, завершая последние приготовления к походу.

Наконец корабли были готовы; можно было приказать отчаливать, когда Асмунд пригласил предводителей похода подняться на Стража Бирки – утёс, возвышавшийся над бухтой, служивший дозорной башней, – чтобы сказать им напутственное слово и вместе воззвать к милости морского бога Ньёрда, дарующего мореходам удачу. Втроём стояли они на вершине Стража, глядя на серую даль моря и маленькие, словно игрушечные, корабли внизу, когда конунг спросил:

– Известно ли вам что-либо о Гротти?

Торкель кивнул. Конунг, поймав вопросительный взгляд Горма, продолжал:

– В стародавние времена Один даровал конунгу датскому Фроди чудесную мельницу Гротти, которая сама молола любое добро, сколько ни пожелаешь. Фроди приставил к ней двух женщин-великанш и приказал им молоть золото, мир и благоденствие. То был золотой век данов. Позже из-за Гротти вспыхнула война – говорят, что великанши, устав работать без сна и отдыха, сами намололи войско викингов на погибель Фроди и его королевству. Гротти было захвачено вместе с другой добычей…

– И с ней же сгинуло в море, – закончил Торкель. – Мельница молола соль прямо на драккаре, не зная меры, пока не пустила его ко дну. Скальды поют, что и сейчас вращаются неутомимые жернова на дне моря, делая его солёным.

– Старые сказки, – отмахнулся Горм. – Стоят ли они веры зрелых мужей?

– Дыма без огня не бывает, – возразил конунг. – Я уверен, что наши скальды перепевают на свой лад песни финнов[8]. В их землях о Гротти знают почти все.

– Сказкой больше, сказкой меньше, – упрямствовал Горм.

– Для сказки слишком складно. И слишком часто упоминается в землях к востоку от нас, в краях финнов и Бьярманланде[9]… – задумчиво проговорил конунг. – Ещё финны хвалятся, что Гротти изготовлено ими.

– Возможно и такое. Эти лешаки издревле славятся как чародеи и прорицатели. Но почему ты так уверен, что легенда о Гротти пришла к нам от финнов, а не наоборот?

– У нас о нём всего одна история. И известна она далеко не всем. У финнов же её пересказывают на разные лады едва ли не в каждом доме.

– Понятно. Только к чему мы говорим обо всём этом перед началом торгового похода в Гардарику, да ещё с глазу на глаз, как о великой тайне? Ты хочешь сказать, что…

– Истинно так, Торкель. В святилище Одина мне было видение о том, что чужеземные легенды не лгут. Ваш путь в Хольмгард пролегает через страну финнов. Там вы узнаете о Гротти всё, что сможете узнать. Если мельница, дающая золото, существует, то кто бы её ни сделал – асы или йотуны, финны или словене, она должна принадлежать нам и служить могуществу сынов Одина.

– Тогда пускай мелет железо, – оскалился Горм. – Железом мы сами возьмём столько золота, сколько захотим!

– Речь, достойная воина, – улыбнулся конунг. – Однако среди соседних народов есть такие, что не покоряются нашему железу, сколько его ни обрушивай на их головы. Чтобы в последний раз испытать их на прочность, у нас недостаточно воинов и драккаров, а чтобы приумножить всё это – недостаточно золота… Торкель, если встретите Гротти, добудьте его и доставьте сюда. Не сможете отнять – купите за любую цену. Если станут торговаться, не скупитесь… на железо.

– Тогда почему бы нам не снарядить туда военный поход? – спросил хэрсир.

– Я говорю о непростой добыче. Прежде чем что-то отнять, это что-то нужно найти. Беда в том, что мы слишком мало знаем о финнах, хотя и живём по соседству с ними. Не спугните их прежде времени – эта дичь слишком осторожная, а в ярости на редкость опасная. Потому держитесь с местными по-дружески. Торгуйте, угощайте, ведите беседы. Торкель мудр и красноречив, он сумеет разыскать хранилище Гротти, и тогда, слышишь, Горм, только тогда ты с дружиной сможешь взяться за оружие.

* * *

Пять драккаров один за другим причалили к пристаням Виипури, и гости-руотси сошли на берег. Взяв товары, привезённые с собой, они сразу же присоединились к торгу, обменивая китовый жир и кожи на свежие съестные припасы и пушнину.

Далеко было видно предводителя руотси, человека средних лет, важного, одетого в плащ из дорогой красной ткани, скреплённый фибулой на плече, синюю шерстяную рубаху до колен, мохнатую венедскую шапку и высокие сапоги. Купец не был похож на бешеных руотси, которыми пугали непослушных детей – в холодных глазах на спокойном лице не было и тени ярости. В них вообще невозможно было прочесть что-либо. Гордая осанка и властная речь выдавали королевское происхождение гостя. Был он немалого роста даже по меркам руотси – выше любого из местных, косая сажень в плечах, но второй, следовавший за ним, был просто огромен, пугающе огромен. Издали казалось, что два человека идут бок о бок, а третьего несут, взвалив на плечи. Великан шел, диковато озираясь по сторонам, изредка обмениваясь со своим товарищем парой-тройкой слов. Голос его был зычным и грубым, как у зверя, а плащ из медвежьей шкуры и бурые, как медвежий мех, волосы и бородища еще больше усиливали это сходство.

– Ой, хийси![10] – девочка-ингри прижалась к подолу матери, провожая чужеземца испуганными глазками.

Она не знала, что сами викинги за глаза прозвали своего военачальника Горма Полутроллем, и не только за рост. Ходили слухи, что мать Горма сошлась с троллем, забредшим в мир людей. Разговоры эти велись за спиной военачальника, все больше шёпотом – желающих дразнить великана было немного.

На торге руотси держались миролюбиво, и против своего обыкновения не были заносчивы, чем удивили даже видавших виды путешественников. Все, кто торговал с ними в тот день, остались довольными. Из разговоров с купцами стало известно, что они, по примеру большинства своих сородичей, направляются торговать с венедами, а в Виипури остановились, чтобы пополнить запасы и на следующий день держать путь на юг.

К вечеру многие люди собрались в одном из гостиных домов – поделиться новостями, потолковать о хозяйстве и мало ли о чём ещё – в те времена каждый род жил обособленно и нечасто виделся с соседями, а тем более – чужестранцами. Где как не на торге было узнавать, что делается в большом мире за пределами родной деревни!

Сюда же пришли руотси – предводитель купцов ярл Торкель, а следом за ним, загородив собой весь дверной проём, вошел Горм – спутник ярла. К ним уже успели привыкнуть – учтивый ярл, неплохо говоривший на понятном здесь наречии хяме, быстро завоевал расположение местных жителей и самого старейшины Виипури – богатого ингра Киммонена. Гости из-за моря вызывали всё больше интереса и всё меньше опасений – даже от грозного Горма перестали испуганно шарахаться, тем более что он, похоже, во всём слушался Торкеля. К тому же руотси принесли с собой угощение для хозяев – большой бочонок тёмного пива, и вечер обещал удаться на славу.

Неудивительно, что всё внимание было обращено к чужестранцам. Их засыпали вопросами про страну руотси, про жизнь за морем, спрашивали, нравится ли им Виипури.

– Место у вас тихое, спокойное, – договаривать ярлу пришлось под удивлённый гомон захмелевших ингров. – В сравнении с Хольмгардом, конечно. Но, что ни говори, торг достойный. Такие меха и руссам предложить не стыдно, да и царь ромеев в Миклагарде[11] от них бы не отказался.

– Что есть, то есть, – широко улыбнулся довольный Киммонен, сидевший во главе стола. Половину из сказанного старейшина не понял, поскольку мир дальше границ земли венедов представлял себе смутно, но он был явно польщён тем, что вверенную ему деревню хвалят иноземцы.

– Вам бы еще железа сюда, а лучше – оружия, – рассуждал Торкель, – И, глядишь, вырос бы Виборг в большой торговый город.

– Куда хватил! Мы оружием не торгуем и с войной не забавляемся. Не надо нам этого, других забот хватает. И железа, и копий, и топоров у нас ровно столько, чтобы самим хватило.

– А все же ножи финской работы знамениты в наших краях, – руотси привстал, и все увидели, что на поясе его висит пуукко вроде тех, что носил каждый человек в землях Калевы. Ярл извлек нож из кожаного чехла, показав простую рукоять из карельской берёзы и короткий, но мощный клинок – настоящий пуукко, только размером чуть больше обычного. – Я к тому говорю, что здешние мастера искусны.

– Дозволь посмотреть, – деревенский кузнец принял нож из рук викинга, повертел в руке, попробовал лезвие пальцем. – Работа хяме. Надо же, могут, когда захотят, отковать ножик, – объявил он, возвращая пуукко владельцу.

Вокруг захохотали – ингры привыкли посмеиваться над медлительным соседним племенем. Торкель продолжил:

– Отчего же только ножик? Разве не здесь сработали чудесную ручную мельницу, дающую изобилие во всем, и даже в золоте?

– Вот ты о чем! – Киммонен уселся поудобнее, отхлебнул пива и приступил: – Есть такой сказ. Жили два соседа, богатый и бедный. Однажды под праздник бедный пошел к богатому просить мяса в долг, а тот жадным был – дал соседу только коровье копыто да велел убираться с ним к лешему-хийси. Богач-то просто выбранился, да только бедняк и в самом деле к хийси на поклон пошел. Отдал лешему копыто, а леший обрадовался подарку. Не пожелал хийси оставаться в долгу, серебро и золото предлагал он человеку, но хитроумный бедняк попросил только ручной жёрнов лешего. Он сам молол то, чего хозяин просил, а останавливался при слове «Довольно с меня». Жаль было хийси жернова, да делать нечего – пришлось отдать. Счастливо зажила с тех пор семья бедняка, а богач весь извёлся – завидовал удаче соседа. Вот как-то раз попросил богач одолжить жёрнов ему. Намолол себе полные амбары всяких припасов, да всё ему мало казалось. Вышел с жёрновом в море, решил соль молоть да там же рыбакам продавать. А слова-то заветные, чтоб жёрнов остановить, позабыл. И молол-молол жёрнов соль без конца, уж и лодка ко дну пошла, а он всё мелет. До сих пор мелет, оттого и море солёным сделалось. Так-то.

– Может, оно и так, – вступил в беседу лохматый, точно леший, саво, – да только не хийси жёрновом владел вначале, не хийси его сработал. Принёс людям чудесный жёрнов старый верный Вяйнямёйнен, и звался тот жёрнов Сампо.

– Да нет же, не то вы сказываете, – старый ингр, до сих пор казавшийся спящим, вдруг подал голос. – То всё сказки да отголоски былого. Не простой был жёрнов. Доселе невиданным чудом было Сампо, выковал его вековечный кователь Ильмаринен.

Ярл слушал, стараясь уловить каждое слово. Его звероподобный товарищ заметно скучал и уже боролся со сном, зевая во весь рот и обнажая огромные, медведю на зависть, зубы.

– А где живёт прославленный кователь? – осторожно спросил викинг.

– Того не ведаю, – старик снова погружался в дремоту. – Никто не ведает в нынешнем поколении…

– Так и есть, – согласно кивнул Киммонен. – О деяниях Вяйнямёйнена и Ильмаринена в земле Калевы сложено немало рун[12]. Быль то или небыль – кто знает… А ты, рунопевец, что скажешь об этом?

Рунопевец Антеро, высокий рыжеволосый карел из Сувантолы[13], сидел в стороне от беседующих. Он молчал и, казалось, думал о своём, но даже руотси удивились бы вниманию, с которым Антеро стал слушать, когда речь зашла о чудесном жёрнове хийси. Он словно весь обратился в слух, а его взгляд устремился куда-то вдаль, за порог гостиного дома, за околицу Виипури…

– Антеро?

– То и скажу, – проговорил рунопевец, – что вековечный кователь Ильмаринен – Сын воздуха, великий муж древних времён, первый кузнец этого мира. Он выковал небесный свод, не оставив на нем следов молота и клещей, выковал чудесное Сампо, заключил в сундук саму Смерть, на триста лет избавив от неё людские земли. То дела минувшие, ныне Ильмаринен покинул этот мир.

Великан-руотси снова зевнул. Разговор о таинственных жерновах никто не продолжал, и он прекратился сам собой, – карелы, саво и ингры снова заговорили о делах житейских – посевах, ловле рыбы и выпасе скота.

Вскоре гости начали расходиться. Хозяева предложили купцам-руотси заночевать в гостином доме, но те пожелали вернуться к своим кораблям и, поблагодарив, направились к выходу. За ними последовало еще человек десять, собрался и Антеро. В сгущающихся сумерках люди шли по тропинке от гостиного дома к заливу, расходясь на развилках, ведущих к тому или иному становищу.

Руотси заговорили между собой на своём языке: похоже было, что затеяли спор. Говорили они громко, но никто не обращал на это особого внимания, тем более что язык руотси ни карелы, ни ингры не понимали. Антеро, один из немногих, кто владел этим грубо звучащим наречием, тоже пропустил бы чужой разговор мимо ушей, но кое-что в речи ярла заставило его прислушаться.

– Снова да об одном, – гремел звероватый. – Боги, Гротти, тролли! Слышать не желаю, надоело! По мне женщины, пушнина и золото – добыча более завидная, чем какое-то Сампо, или Сеппо[14], или тьфу, как там, разбери его тролли! Вот чего следует искать викингу в чужих краях!

– Не забыл ли ты, Горм, что мы пришли сюда не грабить деревни? Сегодня наша добыча – знания, которых у нас не было раньше, и добывать их здесь лучше добрым словом и даровым пивом, чем угрозой или пытками.

– Зря это.

– Что зря?

– Зря мы раскланиваемся с этими трэлями.[15] Зря тратим на них лучшее пиво конунга. Лучше бы дружинников угостили, они который день гребут без отдыха!

– Им хватит, обещаю. Только не сейчас – до Гардарики путь неблизкий. Отдохнут еще. Меньше от пива пользы бывает, чем думают многие. Хуже нельзя в путь запастись, чем пивом опиться, – нараспев произнес Торкель, и продолжил: – Здесь пиво сильнее огня и меча, особенно даром. Эти люди молчаливы и недоверчивы с чужими, но ты сам видел, как пиво развязывает им языки.

– Что меч, что огонь развяжут не хуже! Враз укажут, где их тролль жёрнов спрятал!

– Тише, друг мой! – понизил голос Торкель. – Тут что ни житель, то тролль! Мечей у них немного, но стрелы ядовитые. Или ты думаешь, что мы сами сможем грести на всех драккарах сразу, когда от ран сляжет половина дружины? Не забывай также о вредоносных финских чарах.

– Один защитит нас, – в голосе зверя впервые прозвучала неуверенность.

– Здесь не его земля, – нахмурился Торкель, – пока не его.

Викинги умолкли и повернули к своим ладьям. Удаляясь, Антеро слышал, как ярл заговорил снова:

– Видишь ли, мой друг, мы ещё не знаем, что именно искать, где оно находится, что за сила стоит на страже. Пока мы не увидим это сокровище воочию, мы не должны тревожить финнов. Придержи ярость, Горм, ибо её час ещё не настал.

Карел встревожился. Он не понаслышке знал нравы и обычаи викингов. Свирепые воины, дерзкие разбойники, служители сонма богов, таких же яростных, как они сами. Гордые и надменные со всеми, кто явно не превосходит их силой.

Нет, неспроста руотси так приветливы и учтивы… Неспроста. Неужели разведчики? Тогда скоро ли ждать набега? Торг в Виипури был бы для них самой лёгкой и богатой добычей в этих краях. Её можно взять прямо сейчас, наскоком, безо всяких хитростей. Но викинги ведут себя мирно, значит, им нужно что-то другое. Что же? О чем расспрашивал ярл? Жёрнов хийси… Волшебная мельница… Сампо… Сампо? Викинги охотятся за сокровищем из древних рун Калевалы? Брось, Антти, ты опять насочинял себе сказок.

Когда Антеро вернулся к биваку своих сородичей, он застал их спящими. Только пожилой охотник Кари, карауливший неподалеку от костра, сонно поднял голову ему навстречу, да радостно завертелась у ног, почуяв своего, мохнатая лайка Талви. Костер тихо потрескивал, посылая искры в ночное небо.

Антеро отыскал сырой рябиновый прут, присел у костра и положил прут в огонь. Затем вынул и пристально всмотрелся в закипевшую влагу, попробовал на язык. Чужеземцы пришли с миром? Так и есть, на рябине выступила вода. Но вода эта имела отчетливый горький привкус[16].

2 Большой дом Сувантолы

Первые лучи солнца ещё не успели коснуться спокойной глади озера – они только-только показались над верхушками соснового бора, заблестели на редких косматых облачках в небе. Над Сувантолой занималось весеннее утро – погожее, ясное, удивительно тихое.

Почти полгода безраздельно властвует в Карьяле зима. Только южный ветер-хвоедёр может прогнать её на север. Силён тот ветер, и не знает меры его могущество. Где мчится он над озёрами и реками, там с грохотом лопается лёд, где ревёт он над бором, там гудят-стонут старые сосны, которые не всякий топор осилит. Срывает ветер хвою, за что и прозван хвоедёром, иной год и сами деревья с корнем из земли выворачивает.

Не выдерживает зима такого напора, отступает до поры до времени. Потому и любят люди южный ветер, и не ропщут на его подчас разрушительную силу. Уже отбушевал ветер, и пробудилась после зимнего сна земля Карьялы.

В небольшой ложбинке между двух холмов паслось стадо коз, принадлежащее роду Сувантолы. На гребне холма стоял и пастух – высокий худой паренёк лет пятнадцати, широколицый, голубоглазый и светловолосый, как и все карелы. Пастух был одет в серые холщовые одежды, шерстяную куртку, с лаптями на ногах, котомкой за плечами и посохом в руке. Звали пастуха Тойво, и был он младшим сыном сувантольского старейшины Кауралайнена.

С вершины холма Тойво привычно оглядывал округу – вот поросшие соснами склоны холмов, за холмами сосны стояли ещё гуще, становясь тёмным бором, а если взбежать на соседний холм, то вдали за соснами виднелось Сувантоярви и бурная, полноводная Вуокса. Внизу паслись козы, серые и лохматые, будто клочки облаков в небе.

Тойво повернулся к лесу, к тому месту, где в прошлом году бурей повалило высоченную сосну. Ствол дерева люди давно увезли, но огромный, чуть ниже человеческого роста, пень-выворотень так и остался торчать из песчаной земли, протягивая к небу узловатые корни. Издали, особенно в сумерках, могло показаться, что диковинный лесной житель вышел на опушку и остался стеречь границу бора. Возле выворотня пастух остановился, вынул из котомки горбушку серого хлеба и варёное яйцо, разложил их между корней и громко произнёс, обращаясь к лесу:

– Тапио, Хозяин леса, Миэлликки, Лесная матерь! Оградите стадо наше от пропажи и болезни, от тропы лесной недоброй, от звериной хищной пасти, от всякого лиха! Примите дары мои и низкий поклон! – с этими словами Тойво снял шапку и почтительно поклонился в сторону леса, чуть постоял и направился обратно к стаду.

Сам Тойво никогда не видел ни лесного бога Тапио, ни его жены Миэлликки, ни кого-то ещё из народа лесов, но искренне верил, что сами Хозяева леса прекрасно видят и слышат его, примут подарки и не оставят в своих владениях без помощи.

Живёт Тапио со своей хозяйкой Миэллики в самой чаще леса, в высоком тереме с золоченой кровлей. Много детей у лесных хозяев, и всё, что есть в лесу, им известно и послушно. Тапио добр к людям, что уважают лесное царство, и всякий, идущий в лес, будь то пастух или охотник, дровосек или грибник, взывает к милости лесного Хозяина, старается снискать его дружбу.

Нет пастуху лучшего подспорья, чем дружба с Тапио. Уж если договорился с Хозяином леса, то можно не тревожиться – будет скот сыт и здоров, и не пропадёт за год в лесу ни одна животинка. Бывает, что пастуху всего и заботы остаётся, что выгнать стадо поутру да загнать на ночь. Только не обижай скотину, ни бить, ни ругать не смей – пожалеет ее Тапио, да себе и заберёт – не сыщешь ее тогда и назад не выпросишь. Тойво и не ругал – он любил животных и умел ладить с ними. Правда, с Хозяином леса ещё договориться надо уметь, и за всё лето ни разу не прогневить его, не нарушить договора – то целая наука.

Конечно, Тойво не был настоящим пастухом, в той части, что пастушьим колдовством как следует не занимался. У взрослого пастуха-колдуна своя жизнь, особая, он только половинкой души дома, среди людей, а второй – всегда в лесу, в доме Тапио.

Пастух и видом на лешего похож, особенно по осени, потому что в пастбищную пору ни волос, ни бороды стричь нельзя – с тем сила колдовская теряется. У него и счёт с лесным царством свой – ни дрова рубить, ни ветки ломать, ни лыко драть Тапио пастуху не велит. Нельзя пастуху и охотиться, и даже грибы-ягоды собирать, разве что другие люди угощать станут.

Среди людей пастух как чужой – руки при встрече не подаёт, не борется, в баню и то один ходит. И одежда, и посуда у него своя, а дудку пастушью и посох заговорённый тронуть не моги – к ним сам Тапио руку приложил, для одного только человека трудился, которому оберегами владеть. С женщинами пастух тоже не знается, по крайней мере, с весны до осени. Нелёгкая жизнь у товарищей Тапио, однако уважение им люди оказывают немалое, и лес им благоволит.

Нет, жизнь Тойво была обычной – сложных заговоров он не творил, работал и жил бок о бок с сородичами; случалось, донашивал одежды старших братьев, из которых те выросли. Посох его был самым простым, дудки парень не имел вовсе, и пас он всего лишь коз, а не коров и не лошадей. Да и, признаться честно, не хотел бы Тойво заниматься пастушеством всю жизнь. У этого на вид простого карельского паренька было одно необычное свойство – память, крепче всего державшая сказки и легенды.

Эти вещи Тойво готов был запоминать без счёта. Конечно, в землях Карьялы такого добра хоть отбавляй, и оно известно каждому с детства, но по мере взросления люди оставляли сказки, все больше уходя в дела насущные – тут не до сказок, когда для рода трудиться надо. Пускай их старики сохраняют, да ведуны с рунопевцами детям рассказывают. А Тойво хоть и был уже не ребёнок, и рос наравне со сверстниками, а со сказкой не мог расстаться ни в какую, слушать любил и сам рассказывал охотно, а верил в сказки сильнее, чем все старшие сородичи. Да и как тут не верить, когда сказка вокруг тебя? Когда в лесу за околицей – владения Тапио и Миэлликки, в озере – водяной-ветихинен, и еще много духов-хозяев и хранителей разных стихий?

Потому и говорил Тойво о разных чудесах чаще прочих, потому и мечтал сам попасть в руну о делах древних и своими глазами увидеть богов, героев и чудищ. Потому и посмеивалась над Тойво родня, считая его любовь к сказкам за странность. Смеялись, правда, беззлобно, но прозвищем Оутойнен[17] наградили. Тойво не обижался. В конце концов, его собственное имя означало надежду[18], а надежда – из тех чувств, которые тоже можно назвать странными.

Стоило ли обижаться, если таков был уклад жизни в доме Сувантолы, да что Сувантолы – любого хутора или деревни во всей Карьяле: большое семейство жило под одной крышей либо в нескольких домах рядом, люди всех возрастов вместе – старики, родители, их братья и сёстры, не успевшие обзавестись своей семьёй, многочисленные дети, опять же – разного возраста. Власть принадлежала старейшине – ижандо[19], старшему сыну рода. Старик-отец передавал ему бразды правления, когда считал нужным, после чего сам уже не правил, но жил, сохраняя прежние почёт и уважение.

В обиду свои не дадут, в беде не бросят, но и не скроешь от них ничего. Даже если захочешь скрыть. Дай повод – обсудят каждый твой шаг. «Куда собрался, Оутойнен? Опять к лешему в гости? Ты ж, поди, уже надоел ему хуже горькой редьки!» – и попробуй объясни тогда старшим, что просто пошёл в лес за хворостом. А уж если угораздило родиться младшим – считай, до старости останешься для своих ребёнком. Будут опекать и заботиться, не думая о том, надо это тебе или нет: «Тойво, надень шерстяное! Тойво, иди домой, поздно!» – и так постоянно.

До того, чтобы самому сделаться старейшиной, просто не доживёшь. Не нравится – дерзай, отделяйся. Найди подходящее место в ничейном лесу, приготовь подсеку для будущей пашни, заведи скот, построй новый дом, только побольше – ни одна женщина за тобой в землянку идти не согласится. Но поспешай – лето в северных краях недолгое, а зимой как следует не обустроишься.

Правда, Тойво в своих странностях был не одинок. Он дружил с рунопевцем Антеро, своим родным дядей по отцовской линии. Антеро, так же как Тойво, был младшим сыном предыдущего старейшины, так же считался чудаком – любил поболтать и посмеяться, знал множество сказок, рун и легенд, умело играл на кантеле[20]. Много времени Антеро проводил в лесах и на болотах с ведуном Вироканнасом, и тот не возражал, хотя и считал уединение великим благом. Поговаривали, что старый ведун понемногу передавал младшему родичу своё искусство. Но сам Вироканнас об этом молчал, его мысли оставались тайной для всех, и односельчане поглядывали на Антеро с усмешкой, хотя и любили его весёлые песни на праздниках.

В самом деле, мужчина тридцати лет, крепкий и здоровый, в прошлом путешествовавший по Варяжскому морю и в земли венедов, Антеро так и не завёл ни своего дома, ни своей семьи. Уже ушёл и поселился на другом берегу Сувантоярви средний брат, Урхо, но Антеро, возвратившись из странствий, по-прежнему жил в родительском доме вместе с семьей своего старшего брата Кауралайнена, к тому времени ставшего старейшиной рода. Казалось, что Антеро (или Антти, как звали его по-родственному) и не думает жениться – на вопросы об этом он только смеялся да отпускал прибаутки.

Тойво знал, что под весельем Антеро таилась старая боль, загнанная им в самый глухой закоулок души и надёжно скрытая. Долгими осенними и зимними вечерами рвалась та боль наружу, прорастала сквозь память, застилая и без того тёмные небеса. В такие часы Антеро становился угрюмым и молчаливым, пропадал в укромных местах, где никто не тревожил его расспросами. Там он подолгу сиживал в одиночестве, и кантеле – верный друг и помощник рунопевца, – плакало в его руках, но чаще издавало какие-то нестройные звуки.

Дней семь назад Антеро в числе еще нескольких мужчин из рода Сувантолы ушел на торг в Виипури, чтобы продать часть мехов, добытых зимой, и запастись у прибрежных ингров солью и вяленой морской рыбой. От Виипури до Сувантолы не так уж далеко – всего пара дней пути, но Тойво селение ингров казалось далёким и загадочным, потому что самому ему никогда не приходилось уходить так далеко от дома. Нет, приходилось, конечно – на охоту или на рыбную ловлю со старшими, но то все в леса да на озёра, а так чтобы к соседнему народу – ни разу. И хоть селение Сувантолы немалой величины – одних только жилых домов целых три, но в Виипури, говорят, домов в разы больше, а людей за день не перечесть, да еще иноземцев столько! Вот бы отправиться в Виипури вместе с Антеро, а лучше – еще дальше, за озёра и море! «А коз кто пасти будет? – тут же спросил изнутри кто-то строгий, очень похожий на отца. – А по хозяйству мне кто поможет? Давай все за море уйдём, а дом без нас как-нибудь выстоит!»

Да, с этим не поспорить. Работы по хозяйству дома хватит на всех, и ещё останется – и скот пасти, и хлеб растить, и рыбу ловить, и по дому… А всё-таки безумно хочется увидеть мир за пределами родного селения!

День подходил к концу, и Тойво гнал стадо домой по тропинке вдоль берега озера. Вот уже показалась знакомая развилка тропы – справа за деревьями виднеется частокол селения, слева – пристань, где хранятся лодки. И сейчас от пристани навстречу Тойво шло несколько человек – тех самых, что недавно уезжали в Виипури. Они только что вернулись, и сейчас несли к селению припасы, купленные на торге.

– Кто вы, путники, и что привело вас к причалам Сувантолы? – зычно спросил Тойво, в шутку подражая героям рун.

– Опять Оутойнен балуется, – проворчал пожилой Кари. – Все никак не повзрослеет!

– Все бы тебе ворчать, дружище, – улыбнулся Антеро, и так же зычно ответил: – Идем с делами благими! Домой, значит, возвращаемся из Виипури! Здравствуй, Тойво!

– Доброго вам вечера, сородичи! Здравствуй, дядя Антти! – Тойво улыбался до ушей. Он был несказанно рад видеть своего друга. – Как прошла дорога? Что нового в Ингрии?

– А о чём бы ты хотел услышать, Тойво?

– Обо всём, конечно!

– Помилосердствуй! – рассмеялся Антеро. – Если стану рассказывать обо всём прямо здесь, мы и к утру до дома не дойдём, ты меня знаешь! Ещё будет время, тогда и расскажу про всё как следует! Другой раз возьму тебя с собой, если отец твой разрешит, тогда сам всё увидишь. Да скажи мне, где он, наш ижандо, есть? Мне бы видеть его.

– Да вроде дома должен быть, – Тойво махнул рукой в сторону частокола. – Пойдёмте, я тоже домой возвращаюсь.

Селение стояло на холме недалеко от берега озера – три жилых дома, несколько амбаров и хозяйственных построек, новая баня – просторная, способная вместить сразу многих. Все это окружал высокий частокол с мощными воротами, чтобы ни лихие люди, ни дикие звери не могли потревожить жизнь хозяев. В каждом из домов было по два этажа: внизу – хозяйственный двор, стойла для скота и мастерские, здесь же в сухом месте под потолком хранили сено; наверху – жильё хозяев. Все было устроено для того, чтобы в непогожую пору как можно реже выходить на улицу.

Окна и крыши домов украшали резные доски с узорами солнца – нечастого, но самого желанного гостя на северных небесах, а срубы построек опирались на камни-валуны с берега озера. Выше прочих стоял дом ижандо – самый большой, старший в селении. Видно было, что к нему, как ко всему подворью, приложили руку заботливые люди – предки Кауралайнена строили на совесть.

Под стать предкам был и сам старейшина – домовитый, крепкий хозяин. Десять лет назад возглавил Кауралайнен род Сувантолы, и с тех пор трудился, не покладая рук, с первых лет снискав уважение сородичей. Под его началом селение росло и крепло, рядом с жилым домом выросло еще два новых, дремучие леса уступили людям немало места для пашен, двор заново обнесли частоколом выше и прочнее старого. Род умножался и богател, а еще недавно маленький лесной хутор уже обещал стать деревней, дело за малым – вести о славной жизни в Сувантоле разойдутся по окрестностям, люди пожелают присоединиться, построят новые дома, распашут земли и нарожают детей. Тогда можно будет сказать, что не напрасно старался Кауралайнен, и еще долго будут ставить его в пример подрастающему поколению. А посему – вперед, старина, за работу! Рассиживаться некогда.

Была у усердия старейшины и оборотная сторона, незаметная в дни его молодости. Заботы ли тому виной, почтенный возраст или собственный нрав, сказать нельзя, но со временем Кауралайнен сделался властным и невероятно упрямым. Он часто ворчал и хмурился, даже если не было на это видимых причин, а уж если случалось Кауралайнену заупрямиться, то переубедить его было не под силу никому, даже если старейшина был неправ. Приходилось ждать, пока он сам придёт к верному решению, а это могло случиться нескоро. Единственным человеком, с которым Кауралайнен не спорил никогда, был местный ведун Вироканнас – добродушный и скромный старец, живущий уединённо и почитаемый всеми жителями Сувантолы.

Антеро застал своего старшего брата за работой – Кауралайнен колол дрова возле бани. Наступающий вечер принес прохладный ветерок с озера, но плотную куртку старейшина сбросил, оставшись в одной рубахе, закатав рукава по локоть – ему было жарко. Часто стучал тяжёлый топор, трещали, разваливаясь под ударами, поленья. Ижандо работал молча, лишь изредка бормотал что-то себе под нос.

– Приветствую тебя, брат!

Кауралайнен поднял голову и улыбнулся – неуловимо, одними глазами да кончиками густых усов.

– Антти? Здравствуй, дорогой, рад видеть тебя! Что расскажешь нового? Какие вести из Виипури?

– Торг, купцы, гости – всё как обычно. Только тревожно мне. Странных руотси видел этот раз.

– Что такое?

– Странные. Они обычно другие – спесивые, по-нашему говорят еле-еле, смотрят свысока, торгуются до последнего. И чуть что – готовы схватиться за оружие. А эти точно сваты какие – приветливые, учтивые. Покупают много и не спорят о цене, даже подарки и угощение для местных припасли.

– Так купцы ведь, им любезными быть лучше всего. Устал ты, Антти, с дороги, вот и тревожишься. Тебе бы в баньку да выспаться как следует.

– В баньку – это верно, да прежде поговорить с тобой надо о делах важных. Лучше – вместе с Вироканнасом. Он в селении?

– Куда там! Как снег сошел – старик опять по лесу блукает. Пойдём, поищем, – с этими словами Кауралайнен поставил топор к чурбаку для колки дров и накинул куртку.

Они направились к лесу, что темнел за воротами – два брата, одновременно похожих и непохожих друг на друга. Тяжёлой поступью шагал Кауралайнен – старший сын в семье, человек могучий и кряжистый, как старый дуб. Большие мозолистые руки были твердыми как камень, а глубоко посаженные синие глаза смотрели из-под косматых рыжих бровей пристально и строго.

Антеро был младше своего брата на двенадцать лет, и рядом с ним казался совсем юным – несколько выше ростом, но не так широк в плечах, с открытым лицом, небольшой окладистой бородой и едва заметными усами. Взгляд таких же синих, как у брата, глаз был спокоен и задумчив. Несмотря на усталость, Антеро шёл лёгкой походкой, поминутно замедляя шаг, чтобы старший сородич поспевал за ним.

– Так чем тебя удивили те руотси? – спросил старейшина.

– Разговоры они вели необычные, – ответил Антеро. – Вожак их, по всему видно, с хяме дружбу водит и говорит на их языке чисто. Все расспрашивал в Виипури, нет ли в наших краях жернова, что мелет золото. Весь вечер сказки и руны про это слушал. Я подумал, руотси решили раздобыть Сампо. И теперь мысли о Сампо не дают мне покоя.

– Сампо? – весело переспросил Кауралайнен, – Как там… В первый день муки намелет, в день второй намелет соли, а на третий – много денег? Мелет меру на потребу, а вторую – для запасов, третью меру для пирушки? Ох уж эти мне руотси! Ох уж сказочники! Сложи про них потешную руну да спой на ближайший праздник, повесели народ!

Антеро промолчал. Видно было, что он не разделяет веселья брата.

Ведун Вироканнас был едва ли не самым старым человеком во всей Сувантоле. Никто не мог сказать точно, сколько ему лет – знали только, что Вироканнас пришёл на берега Сувантоярви одним из первых карелов, положивших начало нынешнему селению. У ведуна просили совета, лечили недуги, искали защиты от злых духов, и Вироканнас никому не отказывал в помощи. Как и всякий ведун или чародей, он пользовался всеобщим уважением, однако не был ни гордым, ни тщеславным – наоборот, старика отличал тихий и кроткий нрав. Он не желал власти, не стремился подчинять себе других и обычно был неразговорчив, но тем выше ценилось каждое его слово – спокойное, доброе, но способное мгновенно погасить самый жаркий спор. И не было ни разу, чтобы ведун обратил свое искусство во вред людям.

Вироканнас жил в селении лишь зимой и осенью – как только становилось теплее, ведун переселялся в лес, в свою особую маленькую избушку. Часто случалось Вироканнасу уходить совсем далеко – там он строил себе нехитрые шалаши, а то и вовсе ночевал под открытым небом.

Избушка ведуна стояла на небольшом пригорке недалеко от селения, однако увидеть её можно было, лишь подойдя вплотную – так надёжно скрывал её от чужих глаз густой ельник на склонах. Сам ведун – невысокий старик с белой всклокоченной бородой во всю грудь и длинными, изрядно поредевшими волосами, сидел на обрубке бревна у входа и сосредоточенно толок что-то в небольшой ступке. Бурая сосновая хвоя и прошлогодние березовые листья густо облепили поношенный кафтан ведуна и даже застряли в бороде.

– Доброго вечера тебе, Вироканнас! – окликнул старца Кауралайнен. – Прости, что беспокоим!

– Ижандо и Антти! Здравствуйте, здравствуйте! – ведун поднялся навстречу гостям. – Проходите в дом, ребята! Что расскажете нового?

– Пусть сказывает младший, – отвечал старейшина. – Видел он что-то эдакое, теперь тревожится.

Все трое прошли в избушку. Вироканнас указал братьям на низенькую скамью, а сам уселся на старую попону поверх вороха еловых лап, служивших ему постелью. Над очагом закипал котелок, из-под потолка густой бородой свисали пучки сушёных трав, наполняя жилище ведуна приятным запахом.

– Ну, Антти, рассказывай.

– Я только что вернулся из Ингрии. В Виипури мне встретились руотси, что на пяти ладьях шли торговать с венедами и на торге держались на редкость дружелюбно. Даже пировали с местными, чего раньше не бывало, и все о чудесных жерновах расспрашивали. А еще шли они к венедам из Бирки, а попали в Виипури, то есть слишком на север забрались, в знакомом-то море. Я тогда и понял, что им нужна волшебная мельница Сампо. Руотси ее ищут.

– И пусть ищут, – Кауралайнен привычно нахмурился. – Говорят, меньше знаешь – крепче спишь. А я бы сказал, меньше знаешь – больше выдумываешь глупых сказок. Для руотси и венедов мы сплошь колдуны и прорицатели, далеко на юге сказывают, что у нас по одной ноге на брата, и что зимой мы спим, как медведи, в берлогах под снегом! Что тебе за дело, брат, до небылиц? Хотя ты-то без небылиц как без рук…

– Они с инграми по-доброму, – продолжал Антеро. – А между собой лихое говорили, да все больше намеками, просто так не понять. Я положил в огонь рябиновый прут…

– Кровь? – встревожился Вироканнас.

– Вода. Только горькая очень.

– Чудак, ты другой раз чесноком заедай! – усмехнулся старейшина. – Рябина – она обыкновенно горькая!

– Как знать, друзья, – ведун, разглаживая бороду, смотрел в очаг, где шипел и трещал, исходя влагой, сырой хворост. – Как знать… Я вам честно скажу, что сам ни разу не видел, чтобы из рябины выступала кровь. Рассказывают, что так бывало у великих чародеев прошлого, а самому мне перед боем гадать не приходилось. Да и не было в том нужды, не было сомнений, когда шли на нас с мечами в открытую. Горькая вода, значит? Не угроза ли в будущем?

– Вот и я о том же. Руотси хотят от Сампо золота, и побольше. А оно им для одного нужно – для войны да разбоя.

– Удивил! – фыркнул Кауралайнен. – У них сроду ничего другого и в мыслях нет. Сами же себя «виикинки» называют, разбойниками, значит, да ещё гордятся этим. Только с чего нам разбойников бояться? Ограда высокая, люди сильные, луков и стрел у нас вдоволь, топоров тоже. Случись война – отобьёмся.

– Если придёт сразу много, не отобьёмся. Ведь викинги – не только руотси, еще норья и даны, и саксы, пожалуй, от них не отстанут, если викингам достанется Сампо. Их рати станут неисчислимыми. Но народов Калевы не меньше. Собрать их вместе, заключить союз – и тогда можно не опасаться нашествия. У венедов так.

– Наши не соберутся, – отрезал ижандо. – У нас не то что племена – каждая семья старается обособиться, чтобы подальше друг от друга. Да и почему руотси вдруг должны умножиться? Неужто от Сампо, которого нет и не было?

– Было, брат. Руны не для детских забав сложили. И окажись Сампо здесь – оно сплотило бы вокруг себя все народы Калевы – карелов, вепсов, саво, ижор…

– Они бы передрались за сокровище между собой.

– Нет. Щедрот Сампо хватило бы на всех.

– Да ты где же собрался её искать, ответь, Антти? Я тебе вот что скажу – делать тебе, братец, нечего. Займись чем полезным – и не до сказок станет.

– Ты меня бездельником не чести. Я не хуже прочих на пашне и на подсеке, в лесу и в лодке.

– Только в сказки веришь.

– Что в том худого? Я тебе вот что скажу – глядеть бы людям чуть повыше! Только о еде вся забота, как у зверей лесных!

– А как бы мы жили, рунопевец, не будь у нас хозяйства? Летом – на подножном корме, а зимой – в берлогу, спать, чтобы не так голодно? Вот это были бы звери! А мы оттого и люди, что не ленимся ради лучшего!

– Хозяйство нужно, не спорю. Только есть в этом мире тайны и загадки важнее нашего амбара. Разгадать их – сколько пользы людям!

– Мудр не по годам!

– Ребята, мне выйти? – ласково спросил Вироканнас.

Голос старца звучал негромко, взгляд был добрым и чуть усталым. Ведун не проявил ни угрозы, ни раздражения – так дедушка мог бы угомонить расшумевшихся не ко времени внучат, – и двое мужчин, только что горячо споривших, разом притихли. Братья смотрели на ведуна, ожидая его слова, и в этот миг в самом деле были похожи на детей.

– Дело непростое, – заговорил Вироканнас, выдержав паузу. – Я сам не раз думал о Сампо, но, сколько ни живу на свете, никогда не слышал о нём всего того, что нужно знать человеку о вещи. О Сампо в землях Калевы знают все – и как следует не знает никто. Все сходятся в том, что Сампо несет изобилие и счастье своим обладателям; в наших рунах Сампо называют жерновом, волшебной мельницей, а другие племена изображают это чудо иначе. Похоже, что некогда единое знание по какой-то неведомой причине оказалось раздробленным и осело понемногу у каждого народа. Владеет ли кто-нибудь целым знанием, я не ведаю. – Ведун закрыл глаза, ненадолго умолк и продолжил: – Не ведаю также, было ли Сампо на самом деле. У тебя, Антеро, есть вера в Сампо – это уже немало, и тебе решать, как поступать с этой верой. Ты можешь жить как прежде в своем доме, ожидая вестей извне, но тогда не взыщи, если за целую жизнь не дождешься того, о чем хотел услышать. Под лежачий камень вода не течёт.

Братья молча переглянулись.

– Другими словами, ты предлагаешь Антеро идти по всей земле Калевы, расспрашивая встречные народы, в поисках Сампо? – спросил старейшина.

– Не предлагаю. Просто рассуждаю вслух, – ответил Вироканнас. – Из рассказа Антеро я понял, что именно поиском занялись руотси, встреченные им в Виипури. Антти прав – добра от этого народа нам ждать не придётся, ибо превыше всех занятий руотси ценят разбойную войну. Сейчас они мирные, но зачем-то ищут Сампо, а кто ищет – тот всегда находит… Но что бы ни было на уме у руотси, они здесь чужие, а мы у себя дома. С нами наши боги, с нами Мать-Земля, и пока это так, а не иначе, мы сильнее руотси в любых поисках, стоит только начать их.

– Значит, стоит начать, – Антеро поднялся со скамьи. – Благодарю за совет, почтенный Вироканнас.

– Благодарю, – коротко поклонился Кауралайнен.

Братья попрощались с ведуном и поспешили к селению. Солнце уже спряталось за верхушками сосен; его последние лучи еще освещали небосвод, когда лес погрузился в сумерки.

– Я не сомневаюсь более. Вироканнас зря говорить не станет, – сказал Антеро, обращаясь сам к себе.

– Так бы сразу и сказал, что снова решил пойти странствовать, – с облегчением отозвался Кауралайнен. – Что ж, добро. Хотя по мне, остался бы лучше дома да семью завел.

– Ты забыл, брат, почему я один? – внезапно глухим голосом спросил Антеро.

– Прости… – сразу отступил старейшина. – Только не возьму я в толк, куда ты идти собрался.

– Сам пока не знаю. О Сампо говорят разное, и чую, искать его нужно по всей Карьяле и дальше. Вироканнас прав, придётся расспрашивать все народы – ведь каждый знает понемногу, а вместе тех знаний ещё никто не собирал. Ты напрасно беспокоишься, я не зову с собой других. С моим уходом Сувантола не обезлюдеет. Вот если бы Тойво со мной пошёл…

– Сына мне не порти! У самого ум в чаду, и парня туда же? Он и так чудной, точно ты в юности!

– Потому и говорю о нём. Он бы понял. Но я не требую, только прошу.

Кауралайнен надолго задумался.

– Что ж, будь по-твоему, – наконец сказал он. – Оутойнен бегает за тобой хвостом, не пущу – сам уйдёт следом. Спокойнее будет отправить всех чудных разом. Беда мне с вами, младшими. И откуда это у вас…

– Благодарю, брат, – кивнул Антеро.

– Да чтобы вернулись живыми! – проворчал ижандо. – Мёртвых на порог не пущу!

После ужина Антеро подозвал к себе Тойво.

– Радуйся, дружище. Ижандо дал добро, мы с тобой идём в поход. Тише, прошу тебя! – Тойво с трудом сдержал радостный возглас. Широко раскрытые глаза восхищенно горели. – Не поднимай шума, а то не дадут нам уйти спокойно, пол-Сувантолы в котомку засунут точно. Нас двое, ты да я. Завтра мы соберёмся, уйдем послезавтра на рассвете. А сейчас – всем спать.

3 Путь на север

В доме Сувантолы поднимались рано – одни женщины отправлялись доить коров, другие разводили огонь в печи и варили кашу; мужчины, взяв вёсла и сети, шли к озеру – люди приступали к повседневным заботам.

Антеро и Тойво вышли еще раньше, до первых петухов – рунопевцу очень хотелось уйти незаметно. «Не люблю лишних расспросов, – признался он племяннику. – Родители твои знают, и ладно».

Чуть слышно вышли путники за ворота селения и зашагали по дороге, ведущей к северу. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи, только вверху, среди черных сосновых ветвей серело предрассветное небо в бледных огоньках звезд. Но в родном месте темнота не была помехой – все тропинки Сувантолы Тойво и Антеро знали наперечёт.

Предыдущий день друзья провели в сборах – путешествие предстояло долгое. В дорожный мешок сложили запасную теплую одежду и небольшой железный котелок, в заплечный берестяной короб – съестные припасы: крупу и сушёную рыбу, сухари и сало, кожаный мешочек с солью. Летом и осенью лес готов кормить путников грибами и ягодами, но и тогда нельзя полагаться только на его милость, сейчас же запасались как следует – лето ещё не наступило. В отдельную котомку Антеро положил свое пятиструнное кантеле.

– Зачем? – спросил Тойво.

– Пригодится, – коротко ответил рунопевец.

Кроме того, оба вооружились – Тойво, слывший неплохим стрелком, нес за спиной охотничий лук и колчан со стрелами, в руке – лёгкое копье-дротик. Антеро прикрепил к поясу боевую секиру, копьём ему служила тяжёлая рогатина с длинным широким наконечником и перекрестьем, годная как для охоты на крупного зверя, так и в битву.

– Вооружаемся до зубов, точно на войну! – обронил Тойво накануне, разглядывая блестящее жало рогатины. – Дай Укко, не понадобится все это!

– На Укко надейся, да сам не плошай! – ответил племяннику Антеро, – На войну еще железные рубашки надевают, да шапки, тоже железные, и щиты берут, так что мы с тобой еще налегке. Правда, и боевого облачения у нас дома негусто. В лесах, особенно чужих, человеку без оружия нельзя никак, и одним пуукко там не обойдешься.

– Так ведь пуукко – не оружие!

– То-то мы упражняемся с малых лет в его метании и состязаемся каждый год! При случае сойдёт и за оружие. Знатная вещь пуукко, для любого дела годится! – Антеро подбросил в ладони свой нож; блеснуло, поймав на лету солнечный луч, превосходное лезвие. – И ничего, что клинок небольшой – лучше знать, как устроено тело зверя, чем таскать на поясе лишнее железо! Но без оружия более сильного, чем ножи, нам с тобой нельзя.

Бывалый путешественник, Антеро знал, что говорил – между редкими селениями земель Калевы лежали многие вёрсты дремучих лесов, безлюдных, но обитаемых, совсем не безопасных. Дикое зверьё, что рыскало в дебрях, летом сторонилось людей, но на дорогах путников подстерегали разбойники, у морского побережья то тут, то там появлялись полосатые паруса викингов. Встречалось и такое, против чего не в помощь были копья и топоры, луки и стрелы – тогда единственной защитой служили амулеты и заговоры.

– А куда мы путь-то держим? – спросил Тойво.

– Честно – до конца не знаю сам! – весело ответил Антеро. – Зато знаю, за чем идём. Ты ведь руну про Сампо помнишь? Так вот, за ним. Да ты рот-то закрой, ворона залетит!

– А где его… – Тойво никак не удавалось справиться с нахлынувшим удивлением.

– Искать? Никто не скажет. Это великая тайна былых времён, которую мы с тобой попытаемся разгадать. Пойдём из деревни в деревню, из племени в племя, будем петь и слушать руны – и руны укажут нам путь. В рунах часто древнее знание кроется. Другой раз я пошёл бы сначала в Виипури – инграм море много вестей приносит, да я только что оттуда возвратился и второй раз вряд ли услышу что-то новое. К тому же ингры – те же карелы, и руны у нас с ними одни. Так же и у людей, живущих к северу за Сувантоярви. Значит, путь нам следует держать на северо-запад, в земли народа саво.

– Саво? – переспросил Тойво. – Те самые непутевые саво?

– Что же сразу непутевые? Согласен, на нас саво не похожи, но просто живут они иначе. Мы, карелы, землю пашем да скот пасем, а у саво лесных земли для пашни почти что нет – сплошь валуны да болота. Хотя и хлеб растить они умудряются, и стада у них немалые, но главная работа для саво – это охота да рыбная ловля, еще больше, чем для нас. Посему саво не домоседы – странствовать им приходится часто, и любят они это дело. В разных краях бывают и знают о многом. С ними поговорим перво-наперво. Душа у саво нараспашку, примут нас, как старых друзей, уж поверь мне. Я десять лет назад немало пожил у них, и дружен со многими. К саво пешком через леса не так далеко, я дорогу знаю.

– А что дальше? Кто живет за землями саво?

– К юго-западу от саво – владения народа хяме. Страна большая, народ большой – хозяева южных лесов и побережий, и многих островов в море. За Туманным морем живут руотси, а к северу от хяме людских поселений мало, считай, что совсем нет до самой Сариолы.

– И туда тоже пойдём? – с тревогой в голосе спросил Тойво.

– Думаю, до этого не дойдёт, – ответил Антеро.

Вскоре дорога вышла на открытое место – здесь, на небольшом пригорке у обочины, возвышалась старая сосна – крепкая и могучая, простирала она свои ветви на все стороны света, и только внизу ствола, на высоте человеческого роста от земли почти все сухие ветки были срублены. От дерева навстречу путникам шагнул невысокий человек, опирающийся на посох, и приветственно поднял руку:

– Добрый час, Антти! Здравствуй, Тойво!

– Добрый час и тебе, почтенный Вироканнас! – обрадовался Антеро, – Что же не спится тебе в такую рань?

– Сон старика короток, – развёл руками ведун. – Все дороже время, все больше нужно успеть! Я пришел пожелать вам доброго пути, друзья мои. Тойво первый раз идёт странствовать, и я знал, что ты не забудешь про карсикко. Ты ведь за этим пришёл?

Рунопевец кивнул в ответ.

Следуя старинному обычаю, люди в землях Калевы по каждому значимому случаю оставляли знак-зарубку на памятном дереве-карсикко, которое считалось священным. Хвойные деревья со знаками, вырезанными на коре, или причудливо обрубленными сухими ветками встречались по берегам рек и озёр, на перепутьях вблизи селений, в священных рощах и на кладбищах. Без карсикко не обходились ни удачные уловы рыбы, ни проводы в далёкий путь, ни свадьбы, ни похороны, ибо люди верили, что как хранит зарубку дерево, так же помнит и бережёт человеческую судьбу великое Древо Жизни.

Втроем друзья подошли к придорожной сосне. Антеро снял с пояса секиру, высмотрел на стволе нетронутую сухую ветку и отсёк её. Упавший на землю обрубок поднял Вироканнас и бережно, словно живое существо, положил к корням сосны.

– Слушай меня, Тойво, сын Кауралайнена! – звучно произнёс рунопевец. – Как смотрит ветвь священного карсикко в сторону дома, так да обращается к дому твоя душа, куда бы ни привела тебя дорога, на север или на юг, на восток или на запад!

– Да воздадут тебе люди добром за доброе, – продолжил Вироканнас. – И да хранят тебя боги земли и воздуха, воды и леса, и сам Укко-Отец Небесный!

Тойво низко поклонился, коснувшись правой рукой земли. После, сняв из-за спины берестяной короб, достал оттуда пирожки-калитки, испечённые в дорогу заботливой матерью, и небольшую кожаную флягу. Все трое встали в круг у ствола дерева и приступили к трапезе; не забыли угостить и само карсикко, положив пирожок у корней и плеснув туда же из фляги.

– Пошёл бы я с вами, ребята, – сказал Вироканнас. – Да стар я уже по дальним краям ходить. А вы вдвоём нигде не пропадёте, я-то сувантольскую породу хорошо знаю. В беседах не спешите, да слушайте внимательно, что станут сказывать, так и узнаете больше. А коли станет нужно – вспомни, Антеро, чему я тебя учил. Ты кантеле-то взял с собой? Молодец. Береги его, оно и в радости услада, и в беде подмога. Да возьмите и это, – ведун извлек из-за пазухи два амулета: медвежьи клыки длиной с палец, надетые на тонкие шнурки из конского волоса, – от зверья хищного убережёт. У чудовища взял я их много лет назад, не у медведя – у хийси в медвежьей шкуре.

Тойво и Антеро поблагодарили старца, поклонились на прощание священной сосне и, подхватив вещи, зашагали по дороге. Ночь быстро рассеивалась. Исчезли с небосвода последние звезды, уплыла и скрылась вдали за деревьями побледневшая луна. Вначале робко, но потом все громче защебетала лесная птица, и в ответ ей в селении прокричали петухи, возвещая начало нового дня.

– Пусть солнце светит вам в пути! – сказал ведун, глядя вслед уходящим путникам.

Несколько дней шли Антеро и Тойво через бор, пересекали вброд лесные речки, обходили болота и озера, встречавшиеся на пути. Сосновые леса Сувантолы давно сменились ельником, с каждым днём становившимся все гуще и темнее. Непривычному к лесам человеку в таком месте ничего не стоило заблудиться, но для своих жителей сами дебри – деревья, высокие бугры муравейников, замшелые валуны и звездное небо по ночам, – хранили великое множество знаков. Антеро выбирал дорогу безошибочно – он действительно хорошо помнил путь в земли саво.

Дорога позволяла странникам разговаривать подолгу, чему они не переставали радоваться. Антеро чувствовал в племяннике родственную душу и охотно делился с ним знаниями и мыслями, наполнявшими его и бившими через край, а любознательный Тойво был самым благодарным и внимательным слушателем.

– Мы сейчас движемся на север, – сказал Антеро на привале; они сидели на бревне у костра, горевшего невысоким, но жарким огнем. Тойво уже сполоснул в ближайшем ручье котелок из-под каши и снова набрал воды – теперь готовился отвар из душистых трав и сушёных ягод, который так приятно было неспешно попивать за разговором после ужина. Для этого у каждого человека была особая чаша-кукса – маленькая округлая вещица, вырезанная из нароста на дереве, с одним небольшим ушком, за которое ее можно было подвесить к поясу. Кукса долго сохраняла отвар горячим, но не обжигала рук хозяина, а доброе начало, вложенное в нее резчиком, делало напиток еще вкуснее.

– Мы сейчас движемся на север, – сказал Антеро, – стало быть, держим путь к Вершине мира. Хоть до неё неблизко, но все же… Помнишь, Вироканнас как-то давно рассказывал, как этот мир устроен?

Тойво замотал головой.

– Так вот, далеко-далеко на севере, – продолжил рунопевец, – земля начинает тянуться к небу и тянется изо всех сил, а силы в земле небывалые. И от той тяги вздымает земля до самого небесного свода великую гору – высокую-превысокую и крутую-прекрутую. Склоны у той горы ровные и гладкие, как лёд, и подпирает она небо, точно столб крышу дома. Маанэллой та гора зовется, Вершиной мира, Опорой небес. Венчает Маанэллу Северная звезда – та, что светит вблизи Отавы[21], оттого не сбиваются с пути те, кто на Северную звезду смотрит, где бы ни лежал их путь. Прочие звёзды, и Солнце, и Луна вкруг Маанэллы по небесному куполу ходят день за днем, год за годом.

А внизу, у подножья Маанэллы, лежит край чужой, край северный. Много в том краю чудес странных и страшных, а народ там – сплошь злые чародеи. Туманной Сариолой зовут то место люди, а чаще того Похъёлой кличут.

– Потому что на севере[22]? – спросил Тойво.

– Либо потому что на дне. Даже руотси, представляющие себе мир не по-нашему, на своем языке называют Похъёлу дном, «Боттен». И это неспроста, – Антеро заговорил тихо, почти перейдя на шепот. – Там, в Похъёле, подножье Вершины мира, и там же – его Дно, вход в преисподнюю. Где-то у корней Маанэллы протекает река Туонела – граница между миром живых и миром мёртвых, Маналой[23]. Нет у Туонелы ни конца, ни начала, ни устья, ни истока. Разное сказывают о той реке – одни говорят, что она чёрная и тягучая, как смола, другие – что поток ее бурный и кипящий, а то и огненный, третьи верят, что мчится Туонела непрерывным потоком отточенных мечей и копий…

– А как на самом деле?

– Сам не видел, – признался Антеро. – Думаю, каждый видит её так, как свою жизнь прожил, да какую смерть принял. Знаю только, что переправиться через Туонелу нельзя иначе как на лодке, пришедшей с того берега, и что обратной дороги уже не будет. Стерегут границу Маналы грозные стражи – глаза у них огненные, а лица железные, и сами они – сыновья властителя мира мертвых, бога Туони. Ступившего на землю Маналы человека дочери Туони опоят напитком забвения, холодным и горьким, а сыновья сплетут железные сети, усаженные острыми крючьями, чтобы преградить дерзкому дорогу вспять. Пока сияет на небесах месяц и солнце ходит по небосводу, никто из живых не должен по доброй воле стремиться в царство Туони, в холод и мрак Маналы.

Рунопевец умолк; только ручей журчал в ночной тишине, да слышался вдалеке неугомонный хор лягушек.

– А правда ли, что Вироканнас обучил тебя колдовству?

– Куда мне! – отмахнулся Антеро. – С этим родиться надо. Он немало рассказал мне о колдовском искусстве. Ему учатся всю жизнь, не переставая, потому что волшебная сила – это прежде всего обширные знания и умение чувствовать природу вещей. И ещё не забывать о том, что у каждой стихии, у каждого места и явления в этом мире есть свой бог, свой дух-хозяин.

– Помню, чинили мы с отцом невод, – сказал Тойво, – мне лет семь было. Я возьми и спроси его, каких богов чтят лопари…

– Кто о чём, а чудной о лопарях, – усмехнулся Антеро, вспомнив ходившую в Сувантоле поговорку, и продолжил: – Верховный бог – громовержец Укко, Хозяин неба. Гром – голос его, молнии – его стрелы. Когда мчится Укко по небу, далеко слышна его могучая поступь. Жена Укко – богиня земли, добрая Рауни. Лесным царством – Метсолой правят Тапио и Миэлликки, и в помощь им их многочисленные дети во главе со старшей дочерью Теллерво. Подводные скалы, валуны и пороги принадлежат Киви-Киммо, а стремнинами и водоворотами рек и морей владеет грозный Ику-Турсо – некогда самый опасный для людей. Старый верный Вяйнямёйнен сразился с Турсо и победил его; тогда дух поклялся никогда впредь не вредить людям, и поныне держит слово. В каждой реке, в каждом озере есть свой водяной – ветихинен, а главные над ними – Хозяин и Хозяйка морские, Ахто и Велламо.

Тойво показалось, что на последнем слове голос Антеро дрогнул. Он только что хотел попросить родича сыграть на кантеле, но, взглянув на его задумчивое лицо, понял, что не стоит. Антеро, словно уловив мысль племянника, продолжил:

– Заклинания недаром звучат в виде песнопений, особенно те, что обращены к морю и ветру. Слышат боги-хозяева музыку, и трогает она их сердца; стихает буря и не ярятся более морские волны, когда ветер и море вторят плавному напеву, а под напев скорый и нестройный бушуют они еще сильнее.

Всякий бог-хозяин как человек – уважения требует и подарки любит, но не столько для себя даже, сколько для своих владений. Веди себя учтиво да поступай по совести, тогда бог не рассердится.

Что до борьбы колдунов со всяческой напастью – то каждое явление, каждая вещь имеет свое начало и происхождение. Чтобы совладать с чем-либо, необходимо назвать его исток и пригрозить бедой, если это что-то не подчинится воле заклинателя.

Однако, заклиная даже злое явление, его невозможно изгнать за грани мира – таков уж закон мироздания, что если где-то убывает, то в другом месте непременно должно прибыть столько же. Потому укрощенную напасть заклинатели изгоняют в пустоши, на скалы и в болота, в непроходимые дебри и вечные льды, где они никому не повредят; злой волшебник способен изгнать и на других людей, но это грешно и, в конечном счёте, опасно для самого волшебника – она может вернуться к нему своей волей либо волей более могучего противника.

– Стало быть, колдовские знания – не человеческая тайна?

– Изначально – нет. Знания-истоки рассеяны по миру, как семена по пашне, они постоянно прорастают, приносят плоды – чародею важно научиться находить их и использовать, но только на благие цели. Однако сейчас многие волшебники берегут заговоры и не открывают их кому попало, боясь, что, став известными всем, заклинания лишатся силы.

Чем больше чародей знает о происхождении вещей, тем он сильнее, тем больше сущностей и явлений ему послушно. Так смотрит на мир хозяин, и этому учил народ Калевы старый верный Вяйнямёйнен, первый человек и самый могучий чародей на свете. Он не жалел знаний и трудов для человеческого рода, ибо хотел сделать этот мир лучше, а людей – более счастливыми.

С именем Вяйнямёйнена как-то связано и само чудесное Сампо…

* * *

Крепкий лохматый жеребец с длинной гривой, заплетённой в косы, весело бежал по дороге вдоль опушки леса; с дуги заливался колокольчик, полозья богато украшенных саней легко скользили по свежему снежку, совсем недавно покрывшему осеннюю землю. Радостно было возвращаться домой после целого года странствий в чужих краях – года трудов и поисков, опасных стычек с лопарскими чародеями, битв на мечах и на песнях, года, когда даже такому могучему волшебнику, как Вяйнямёйнен, бывало тяжко. Даже сейчас, возвращаясь в родные края, герой не был свободен – коварный север, приняв его как гостя, наградил на прощание задачей, да такой трудной, что все, пережитое и сотворённое волшебником ранее, не могло сравниться с ней.

Старый Вяйне не унывал – вся его жизнь состояла из поиска ответов на бесчисленные загадки мира – в них он черпал новые знания и увеличивал свою силу, которую затем обращал в помощь людям. Но ответ на новую загадку не встретился мудрецу нигде – даже Верхний и Нижний миры хранили молчание, и сам Хранитель песен Виппунен, знающий обо всём на свете, не мог поведать ни слова. Ответа не было ни в прошедшем, ни в настоящем временах, значит, предстояло сотворить его во времена грядущие, и здесь нужны были совет и помощь великого мастера-умельца.

Вдоль дороги всё чаще стояли хутора и деревни. Встречные люди, узнавая могучего седобородого человека, сидевшего в санях, радостно приветствовали его. Вскоре сани остановились на подворье высокого дома. Наличники и причелины терема были украшены затейливой резьбой, изгибы которой напоминали языки пламени, на коньке красовалась резная голова лошади, а в узорах ветреницы угадывались молот и клещи.

Быстроглазый мальчишка в коротком овчинном полушубке и шапке с торчащими кверху ушами принял коня, молоденькая девушка, завидев приезжего, поспешила в дом и вернулась с кружкой пива, которую с поклоном поднесла знатному гостю. С благодарностью приняв угощение, Вяйнямёйнен направился к заднему двору, откуда поднимался черный дым и слышались стук и звон множества молотов.

– Доброго дня тебе, Ильмаринен! – крикнул Вяйне, переступив порог кузницы. – Жаркого огня твоему горнилу и сильной руки твоему молоту!

– Вяйнямёйнен! – статный голубоглазый богатырь с огненно-рыжими волосами и бородой, в длинном кожаном переднике шагнул из глубины строения навстречу гостю. – С возвращением тебя, брат!

Братья обнялись – то была поистине добрая встреча.

Впереди ждал весёлый пир на всю округу в честь возвращения сородича, песни и продолжительные рассказы. Несколько дней спустя Вяйнямёйнену удалось поговорить с братом с глазу на глаз.

– Я слышал о невиданном чуде, имя которому Сампо.

– Что это такое? – с любопытством спросил Ильмаринен.

– Оно создано из лебяжьего пёрышка, молока нетельной коровы, ячменного зерна и овечьей шерсти. Оно щедро дарит своим владельцам хлеб и соль, а если надо – то и золото.

– Ловко придумано! – похвалил кователь. – Всем вещам вещь! Кто же рассказал тебе о ней?

– Лоухи, – вполголоса ответил Вяйнямёйнен.

– Ведьма! – нахмурился Ильмаринен, – Хозяйка Похъёлы! Сказывают, она в родстве с самим Хийси! Выходит, ты…

– Да, я был там. И довольно долго, хотя попал в Сариолу не по своей воле. В Туманном море лодка моя оказалась разбита, а самого меня носило студёной водой, словно щепку, несколько дней, пока буря не утихла. Я был слаб, точно новорожденный, и, признаюсь, мне пришлось солоно как никогда.

Лоухи приютила меня, приняла радушно. Она дала мне пищу и кров, излечила мои раны. Когда я встал на ноги, не раз предлагала мне остаться в её краю насовсем, однако мне хотелось домой. Когда я спросил Хозяйку Похъёлы, чем могу отблагодарить ее за гостеприимство, Лоухи назвала Сампо…

– Для тебя, брат, я готов на всё что угодно, – произнёс Ильмаринен. – Но на благо похъёлан работать не желаю, даже если бы я знал наверняка, как изготовить Сампо. Ни к чему такое чудо этому злобному народишку.

– Лоухи верит, что Сампо осчастливит ее народ, и её желание можно понять. Похъёлане заброшены судьбой на самую суровую окраину этого мира, и жизнь их на редкость тяжела. Кто знает, может быть, вещь, подобная Сампо, поможет им измениться к лучшему…

– В это верится с трудом, – сурово возразил кователь.

– Чтобы сотворить Сампо, одних только знаний недостаточно, – продолжал Вяйне. – Нужно умение, нужно искусство. А кто сравнится в этом с тобой? Ты выковал небесный свод, устроил крышку воздуха, да так славно, что на небе не осталось следов молота и клещей.

– Что было – то было, – не без гордости взглянул ввысь Ильмаринен.

– Разве тогда ты думал, что небо будет у одних людей, и что его совсем не достанется другим?

– Не думал, конечно. Тогда и людей-то на свете не было, – кивнул Ильмаринен. – Только ты, старший брат, да я, да Сампса Пеллервойнен, посадивший леса, да еще несколько – те, что помогали Создателю устроить этот мир – вот и всё.

– Я верю, брат, что, начавшись в Похъёле, Сампо разойдется по всей земле, и послужит миру новым благом сродни солнцу и луне, морю и воздуху.

– Что ж, если так, то можно попробовать. Хотя сам я охотнее устроил бы Сампо здесь, нежели в туманной Сариоле.

* * *

Наступил черед Тойво стоять в дозоре. Антеро спал, положив под голову мешок с одеждой, Тойво сидел на бревне, обхватив руками дротик, и глядел в костёр. Близилось лето, и ночи становились коротки; придёт ещё время, когда солнце совсем перестанет уходить с неба, и будет только опускаться к концу дня чуть ниже полуденного. Но сейчас ночь, сохранившая еще немного времени для своей темноты, была по-настоящему волшебной. Она стёрла границы и очертания, и небольшая поляна с кружком света от костра посередине сделалась бескрайней и таинственной. В темноте о чём-то шептались ветви деревьев, темные силуэты которых сплетались в небывалые образы, а небо, усеянное большими яркими звездами, висело низко-низко, едва не задевая еловых макушек. Казалось, что стоит подпрыгнуть чуть выше – и можно ухватить рукой Отаву, словно ковш за ручку.

Внезапно Тойво почувствовал чей-то взгляд, и тут же увидел за раскидистой елью, до которой едва доставал свет костра… человека? Нет. Ни один человек не появится из леса так бесшумно. Длиннопалыми лапами, покрытыми густой шерстью, отводил пришелец еловую ветку; Тойво успел разглядеть длинный носище и нависшие, лишённые волос, брови, из-под которых вспыхивали, отражая огонь, маленькие глазки…

– Антти!

Оказалось, что рунопевец не спал. Он лежал на спине с открытыми глазами и наблюдал за незваным гостем. Тойво поднял было дротик, но Антеро положил руку ему на плечо, шепнув: «Не надо!», а сам шагнул навстречу пришельцу и выставил перед собой ладонь:

Чадо леса, муж косматый, Дикий зверь с двумя ногами, Ты зачем посмел явиться Пред очами человека? Я овец твоих не трону – Эти овцы – злые волки, Я коров не потревожу, Тех оленей длинноногих. Уходи, укройся в чаще, В шалаше средь бурелома, Где рождён ты дочкой Хийси, Молоком медвежьим вскормлен!

Существо дико сверкнуло глазами и исчезло так же тихо, как и появилось – только заколыхались еловые лапы.

– Подбрось-ка хворосту, – сказал рунопевец. – Пусть огонь будет высоким. Ложись спать, я покараулю.

– Этот косматый – кто он? – спросил Тойво. – Зачем он приходил к нам?

– Он бы то же самое спросил у нас с тобой, если бы умел разговаривать по-человечески, – ответил Антеро. – Это мы в его лес пожаловали, вот и вышел взглянуть. Это меньшой хийси, дикий человек леса.

Они не в родстве с Хозяином леса Тапио, и разум их ближе к звериному – огня боятся, ходят нагишом, однако обижать их без нужды нельзя – они всё же часть народа Метсолы, и на людей похожи как никакой другой зверь.

Одного из меньших хийси знал наш Кари – ушёл он как-то в лес дальше обычного, да и оказался с косматым по соседству. Угощал хийси сухарями да салом, и тот в долгу не оставался – то зайца человеку притаскивал, то тетёрку. Когда пообвыклись, Кари даже говорить с ним пытался, да только косматый по-людски не понимал – только лопотал что-то да чирикал, как воробей. Потом смешно получилось: задремал как-то Кари на солнышке, куртку скинул и башмаки тоже – полдень жаркий выдался. А хийси уж тут как тут – он и раньше видел, как люди одежду носят, и тоже захотел попробовать, а как надо – не знал. Напялил куртку задом наперёд, руки в башмаки засунул, снять не сумел – и давай блажить на весь лес, да бегать туда-сюда: подумал, что человечьи штуки его поймали. Кари проснулся – и вдогонку, да куда там! Так и оставил косматого в покое, а вскоре и вещи свои в лесу отыскал – вернее, то, что от них осталось.

Остаток ночи прошёл спокойно. Лесное чудо после забавного рассказа не казалось страшным, и, словно понимая это, не тревожило отдых путников.

4 Шведы и норвежцы

Драккары шведов продолжали путь на юго-восток, вдоль побережья моря до устья Невы и дальше. Уже приближалось озеро Нево[24], и не за горами был Волхов, на берегах которого стоял богатый и славный город Хольмгард.

Боги не оставили мореходов – погода стояла ясная, попутный ветер наполнял паруса, и Нева спокойно качала корабли на своих волнах. Но ярл Торкель, прозванный Вороном, проводил последние дни в тяжёлых раздумьях: ему до сих пор не удалось исполнить особое поручение конунга.

Будь на пути флота торговые города с их рынками и гостиными дворами, с купцами, путешественниками и праздными зеваками, добыча сведений о таинственном Гротти не составила бы труда, благо поддерживать беседы Торкель умел как никто другой. Но всё оказалось сложнее.

Дело в том, что после Виипури викингам не представилось ни единого случая торговать и расспрашивать местных жителей. Большие селения на пути не встречались, маленькие деревеньки и хутора, рассыпанные по лесистым берегам, при приближении флота повсеместно делали одно и то же – наглухо запирали ворота и щетинились копьями. Когда однажды викинги высадились на берег и попытались подойти к очередной деревне, из прибрежных зарослей градом посыпались стрелы.

Ярл понимал, что дело здесь не в злобном нраве финнов, а в их обычной осторожности – какой еще встречи было ждать пяти чужеземным кораблям с многочисленной вооружённой командой? Ингры из Виипури знали обычаи викингов и умели предугадать их намерения, но жители глубин этого малолюдного края, сплошь покрытого дремучими лесами, подобными знаниями похвалиться не могли. Зато лихая слава детей Одина, промышлявших торговлей и разбоем одновременно, просочилась даже сюда.

Хэрсир Горм снова предлагал брать финнов в плен и заставлять говорить силой, но Торкель строго-настрого запретил обижать местных. Внутренне он уже готов был согласиться с Гормом, но помнил наказ конунга и, кроме того, не позволял досаде затмить свой холодный рассудок.

«Мы потеряли много времени, – размышлял ярл наедине с собой, оглядывая с носа драккара неприветливые берега Невы. – Нарочно повернули к северу от привычных путей, два дня просидели в Виборге, а узнали немногим больше, чем знали ранее. Похоже, здесь нам делать больше нечего. Углубись мы в эти дебри – кто знает, что там? Впрочем, я и здесь видел, как встречают нас финны.

Бьюсь об заклад, о Гротти Асмунд вспомнил в последний миг, там, на вершине Стража Бирки. Жажда золота побудила его верить в чудеса – конунг пожелал убить одним камнем сразу двух зайцев: выгодная торговля с руссами и попутно добыча волшебного жёрнова Гротти, обладание которым он приписал финнам. Однако конунг не учёл того, насколько разнятся повадки этих двух зайцев. Торговый или военный поход невозможен без многих кораблей, но сейчас я вижу, что со многими кораблями невозможно узнать финнов ближе – они предельно осторожны с чужаками. Чтобы входить гостем в их дома и расспрашивать о чудесах, мне бы следовало идти по финским землям в одиночку – законы гостеприимства не позволят оставить за порогом даже чужеземца… Не поступить ли именно так?

Вздор. Драккары и груз конунга вверены мне, и я не вправе бросить их. Горм силен, но только в том, что связано с битвами – мирные дела не для него, и заменить меня в торговом походе он не сумеет, разве что на обратном пути. Но и там я не рискнул бы оставлять его одного – он со своими молодцами даже самый дружественный поход превратит в набег.

Что ж, из двух зайцев конунга следует выбрать наиболее упитанного. Мы идем в Гардарику, а Гротти, если оно есть, может подождать. Я разыщу это чудо и приду за ним, когда сочту возможным».

Что до Горма Полутролля, то в Гротти он по-прежнему не верил – с трудом верилось, что в этой дикой земле скрывался неиссякаемый источник богатства. В последние дни он сделался вялым и сонливым, разговаривал мало и всё чаще огрызался – ему претило мирное плавание. Однако он не смел ослушаться Торкеля, пока тот был рядом, и, подобно ярлу, помнил веление конунга.

Иначе обстояло дело с дружиной. Ни один из простых викингов не знал ни о поисках Гротти, ни о воле конунга. Они шли торговать в Хольмгард, значит, с руссами ссоры не затеют, но до Гардарики еще далеко. Многие из них были не прочь поживиться в пути. Встреченные поселения финнов не выглядели хорошо укреплёнными, мужчины, хоть и были суровы, но все же не чета викингам, да и немного их, женщины – белы и красивы… Многие недоумевали, почему ярл не дает своим людям повеселиться.

Но если сородичи-шведы не роптали вслух, понимая, что Ворон замышляет нечто мудрое, то команда снеккара «Морской бык», на три четверти состоявшая из норвежцев, нанятых Гормом прошлой зимой, не скрывала недовольства.

– Нас нанимали как воинов, – говорили они между собой. – А трудимся мы перевозчиками шведских товаров! Стыдно! Викинги мы или трэли трусливые?

– Шведы растеряли свою доблесть, а скорее, не имели ее никогда, – вторили им другие. – Видели, как ярл ходил в гости к вожакам этих лапотников?

– И мечи им для того только нужны, чтобы в ногах путаться!

– Скоро станут под стать плешивым богомольцам Ирландии! Те уповают на своего бога, а сами и пальцем не пошевелят для защиты!

– Устроим вик сами! Подадим пример этим трусам, пусть пойдут за нами хоть бы из зависти!

– Ну их к троллям! Справимся сами!

– Вик! Во славу Одина!

На подобную болтовню можно было не обращать внимания, но день ото дня она становилась всё громче.

Ничего другого от наёмников ждать не приходилось, и ярл уже начал жалеть о том, что взял их с собой. Он вообще не любил наёмников, хотя признавал, что они незаменимы на войне – отвлечь на себя, измотать боем противника, сложить головы хотя бы все до единой, сохранив тем самым собственных воинов конунга для решающей, победной схватки. В торговом же походе от наёмников толку не было – они были нужны разве что для защиты, но кто в этих местах отважится напасть на флот викингов?

Норвежцы соскучились по боям, и их жажда битвы грозила перекинуться на шведов.

Однажды вечером викинги устроили привал на Ореховом острове. Драккары вытащили на берег, развели костры, стали готовиться к ночлегу.

Остров Ореховый был известен всем, ходившим в Гардарику водой с севера, однако оставался необитаемым – невысокий безлесый холм над водами озера Нево, обиталище крикливых чаек, открытое всем ветрам. Очертаниями остров напоминал орех, за что и получил своё название. К острову невозможно было подойти незаметно, потому так любили отдыхать на нём путешественники.

Распорядившись об устройстве лагеря, ярл Торкель решил пройтись по острову, чтобы отдохнуть и подумать. Он неторопливо шёл вдоль берега, постепенно уходя вглубь острова – благо, Ореховый не был широким, и берег не пропадал из виду. По обе стороны несла свои воды Нева – сегодня необыкновенно спокойная, вдали мерцали костры лагеря, слышались голоса и песни. Торкель прислушался – так и есть, снова затянули боевую, от которой руки сами тянутся к оружию. Скальд Гуннлауг запевал высоким голосом, прочие хором подхватывали разудалый припев:

Рог ревёт в горах, в долинах, В бой идем по воле богов Конунг соберёт дружину Ворон, радуйся, пир готов! Пасть дракона над волнами, В бой идем по воле богов Знамя ворона над нами Ворон, радуйся, пир готов! Тех, что в ночь гостей не ждали, В бой идем по воле богов Утром приняли в Вальгалле Ворон, радуйся, пир готов!

«Воистину, такой поход как наш – мука для воинов, – подумал ярл. – Им бы в набег на Валланд или во владения датчан. Что за края здесь – ни городов, ни людей нет. Для кого здесь молоть золото, хоть бы и волшебным жёрновом?

Однако же купеческие пути пролегают именно здесь. Что если поставить на этом островке крепость, чтобы брать дань с проходящих купцов? Тогда Нева принесёт столько богатства, что никакому Гротти за ней не угнаться. Тогда я и сам не побрезговал бы усесться хозяином этой земли.

Удивительно, что до этого до сих пор не додумались руссы – ведь Ореховый остров находится близ самых границ Гардарики. Финнов этот клочок земли, по всему видно, не занимает совсем.

Впрочем, руссам сейчас не до того – всего каких-то десять лет назад они захватили и сожгли дотла поселение викингов Альдегью на берегу Волхова, а затем отстроили заново, уже по-своему. Именно там видят они водные ворота своих земель. Что ж, крепость на Ореховом могла бы достойно соперничать с Альдегьей или Ладогой, как по-своему называют её руссы. Какое имя следовало бы дать такой крепости – Ореховая, Нотеборг? Смешное название. Может быть, Город-Ключ, Ключ Нево? Так было бы вернее.

Где есть крепость, там нужны защитники, войско, и немалое – иначе крепость на Ореховом постигнет участь Альдегьи. Вот и будет чем заняться воинам, хотя бы и тем, что сейчас горланят у костров на берегу, и их детям, и внукам, и правнукам. Не раз и не два налетит вражеская рать на безлюдный ныне остров посреди Невы!»

Торкель явственно представил себе крепость и битвы, кипящие под её стенами – на десятки и сотни лет вперёд, каждая следующая – кровопролитнее и ужаснее предыдущей, и так до Рагнарёка. Мелькнула странная для викинга мысль о том, что любая война – это прежде всего бедствие, и нет в ней достоинства, присущего созидательному труду…

Услышав шаги за спиной, ярл обернулся. К нему шел предводитель наёмников Олаф Вепрь – коренастый длиннорукий человек с водянистыми глазами навыкате и неподвижным лицом. Рыжая борода норвежца едва не достигала пояса, что делало его похожим на темного альва – жителя подземного мира. Ярл с первых дней невзлюбил этого северянина, почти всегда молчавшего, но глядевшего на шведов дерзким, почти насмешливым взглядом и ядовито усмехавшегося в ответ на приказы.

Горм в своё время приметил Олафа и его дружинников в Бирке, когда тот, побившись об заклад, в одиночку выпил целый бочонок крепкого пива, при этом расхваливая свои подвиги, и остался на ногах. Под стать предводителю были и воины – четырнадцать прожжённых головорезов, ради добычи готовых на всё.

И сейчас Олаф был вооружен до зубов – в кольчуге, со щитом за плечами, шлемом на голове, секирой в руках, мечом и саксом у пояса.

– Мои люди устали бездельничать, ярл, – сказал он.

– Тогда пускай поработают, – Торкель сделал вид, что не понимает, о чём идет речь. Норвежец пропустил едкие слова мимо ушей и продолжил:

– Вчера вечером мы прошли мимо финской деревни. Там даже частокола не было! Сами боги дарят её нам!

– Ты забыл, что мы идём не на войну, Олаф? – строго спросил ярл. – Или мой приказ уже ничего не значит для тебя?

– Разве я говорю о войне? – ухмыльнулся Олаф. – Стоит ли называть войной то, что мы пройдём несколько прибрежных селений и возьмём, что понравится? Добудем еды и женщин, поднимем боевой дух нашим воинам?

– Тем самым, норвежец, мы посеем в этих землях войну. Урожай станем собирать на обратном пути из Гардарики, когда финны соберутся отомстить за обиду. Так бывало с дружинами, ходившими в южные страны и не щадившими никого на своем пути.

– Не иначе ты, швед, испугался? – Олаф всячески старался раззадорить или хотя бы задеть Торкеля. – Испугался этого лесного отребья с вилами?

– Следи за языком, наёмник! – сверкнул глазами ярл. –

Глупого слова лодка Мчится на пиршество лезвий. Позже язык непослушен, Срубленный с головою!

Норвежец ухватился за секиру, тут же совладал с собой и опустил оружие, однако от глаз Торкеля не скрылся и этот мгновенный порыв. С высоты своего роста он окинул Олафа взглядом, исполненным гордости и собственного превосходства.

– Я лучше тебя знаю, что делать с вверенными мне людьми и драккарами, рассуждать об этом – не твоего ума дело! Твое дело – исполнять мои приказания!

– Да раз на то пошло – трое моих людей были ранены финскими стрелами! Их кровь требует виры! – закипал норвежец.

– Раны воинов не опасны. Они даже не оставили вёсел. К тому же я не велел тревожить местных, а твои люди двинулись к селению, обнажив оружие, и получили по заслугам, – Торкель снова обрёл привычное спокойствие. – Виру за кровь они получат из запасов конунга.

– Ты своим миролюбием добьёшься того, что сынов Одина перестанут бояться!

– Такие как ты, Олаф, уже добились того, что с нами никто не желает разговаривать! Даже сейчас, когда это нужно.

Вожак наёмников не нашел, что ответить. Он свирепо вращал глазами и кусал бороду.

– Ступай к своим людям и смотри, чтобы они вели себя смирно, – Торкель чеканил слова, смотря сквозь норвежца ледяным взглядом. – Если проведаю о них что-либо дурное – пеняй на себя.

Наёмник развернулся и ушёл, сердито топая и лязгая железом. Ярл удовлетворённо посмотрел ему вслед и отправился к шведским кострам – искать Горма.

Хэрсир нашёлся быстро – он только что закончил трапезу вместе с дружинниками и отдыхал, привалившись спиной к замшелому камню, прикрытому плащом. В темноте ярл чуть не споткнулся об его стволоподобные ножищи. Великан зарычал сквозь сон, но, открыв глаза и разглядев, кто перед ним, быстро встал и угрюмо поприветствовал ярла. В темноте, скупо освещённой неровными бликами костра, Горм смотрелся еще огромнее и страшнее. Казалось, что по зову ночных сил ожил и зашевелился один из больших валунов, разбросанных по побережью, и первые лучи солнца снова обратят тролля в камень.

– Горм, что за люди на борту «Морского быка»? – спросил Торкель. – Сколько их всего?

– Двадцать человек, – отвечал хэрсир. – Пятнадцать норвежцев да пятеро наших для ровного счета. Из норвежцев двое берсерки.

– Ты видел их в деле?

– Нет. Но я их чую, – последнее слово слово Горм произнес глухо и раскатисто, совсем по-звериному. – А что тебе до них?

– Мне, предводителю этого флота, до всех. Я тоже чую. Чую, что не сегодня так завтра эти разбойники взбунтуются. Уж очень хочется им лёгкой добычи. Их нужно сдержать.

– Дело за малым, ярл. Завтра утром рассадим норвежцев по разным драккарам, не больше троих на один, и пускай попробуют бунтовать.

– Уверен, что попробуют, – усмехнулся Торкель. – У нас четыре склада сухих дров. В каждый вставим по три горящих факела. Пожар будет такой, что всей воды Нево не хватит, чтобы погасить его!

Горм молча уставился на ярла, понимая, что тот прав. Торкель продолжил:

– Сделаем иначе. Все остаётся как есть, но с завтрашнего утра главным на «Морском быке» сделаешься ты. Олафа Вепря я заберу на свой драккар помощником, а прочих наёмников бери железной рукавицей. Не станут слушаться – делай с ними, что хочешь.

– Решено, – осклабился Полутролль. – Прикажешь то-то ещё?

– Достаточно. Можешь отдыхать. Завтра утром явимся на «Быка» и проделаем всё без лишних разговоров.

Но отдохнуть в ту ночь ни Горму, ни самому Торкелю не удалось. Едва ярл начал засыпать, как вдалеке послышались шум и крики, и тут же прибежал Иллуги – расторопный молодой дружинник, совсем ещё мальчишка, из тех, что плыли на «Морском быке» вместе с норвежцами.

– Беда, ярл! Проснись!

– Что случилось? – Торкель сел быстро, словно и не засыпал, нащупывая в темноте рукоять меча.

– Норвежцы хотят уходить, – скороговоркой ответил Иллуги, – Пытаются спустить «Быка» на воду, а наши впятером не дают. Вчетвером уже, меня-то за тобой послали.

– Проклятье! – ярл на бегу подпоясывался мечом. – Поднимай Горма, дружинников и всех туда!

– Горм уже там, и не один! Сейчас до мечей дойдет, а я здесь!

– И этот туда же! – рыкнул сквозь зубы Торкель, – Лишь бы подраться!

В лагере поднялась суматоха – проснувшиеся воины хватались за оружие и спешили на шум, к месту, где стояли корабли.

Подбежав ближе, Торкель увидел норвежцев Олафа, вставших в тесный круг и загородившихся со всех сторон щитами, с оружием наголо. Все прибывающие шведы окружали наёмников и старались оттеснить их подальше от «Быка», черневшего в стороне у кромки воды. Впрочем, казалось, что о корабле никто не помнит – противники яростно орали друг на друга, размахивали факелами и оружием.

Где-то поблизости сквозь шум толпы прорывался медвежий рёв Горма – ярл уже видел, что тот бранится с Олафом, стоящим во главе строя норвежцев. Кричали все, и ни один не слышал другого.

– ТИХ-ХА!!! – властный окрик Торкеля ударил в многоголосый гомон толпы, через которую ярлу пришлось проталкиваться – в темноте даже его заметили не сразу. – Тихо, задери вас тролли!

– Ярл здесь! Торкель Ворон здесь! – увидев своего предводителя, дружинники смолкали и расступались, давая пройти.

– Что вы здесь устроили? – грозно спросил ярл, встав перед шведами и подняв над головой факел, вырванный попутно из чьих-то рук. – Кто зачинщик бунта?

– Дозволь говорить, ярл, – Сигурд, старший из шведов, бывших на «Морском быке», вышел вперёд. – Эти северные воры – он ткнул обнажённым мечом в сторону норвежцев, – едва не умыкнули драккар вместе с грузом, и грозили нам расправой, если станем мешать! Не поднимись шум – мы бы их не удержали.

– Олаф! – ярл повернулся к наёмникам, – Что я приказал тебе сегодня?

– Что бы ни приказал – невелика важность! – Олаф выступил из строя, задрав бороду. – И мы не воры, ибо берём свое!

– Вы поклялись Одином! – прорычал Горм.

– Клялись вашему конунгу, что будем сражаться на его стороне за звонкую монету! – выкрикнул норвежец, – Но конунгу, а не его родне! Здесь конунга нет, сражаться нам тоже не велят! Стало быть, мы свободны от клятв!

– И вольны красть добро конунга?

– Мы не крадём, а отнимаем! – рявкнул кто-то в норвежском строю.

– А сил достанет? – угрожающе холодно спросил ярл.

Вожак наёмников заозирался по сторонам. Кольцо шведских воинов сжималось – Горм уже успел перестроить их к бою. На каждого норвежца приходилось по двадцать противников, и схватка не сулила ничего хорошего.

– Не забывай, ярл, что «Морской бык» принадлежит мне, – заговорил он. – Мне и моим людям, на нём мы пришли в Бирку, и отдать его вам уговора не было. Весь прошлый год мы верой и правдой служили конунгу шведскому, а сейчас вправе уйти.

Снова поднялся шум – наёмник говорил правду.

– Будь по-твоему, – сказал Торкель. – Забирайте свои пожитки и убирайтесь на все четыре стороны – мне не нужны такие соратники. Но товары на «Быке» наши, и ты должен их вернуть.

– А, Хелль с тобой, – махнул рукой Олаф. – Разгружай корабль, ребята. Шведы держатся за свое барахло, а мы скоро сумеем добыть ещё больше.

Наёмники отложили оружие и, недовольно ворча, принялись исполнять приказ. Шведы обступили «Быка» сразу с двух сторон, принимая тюки и бочонки, и уже через четверть часа на снеккаре осталось только самое необходимое в плавании. Двое норвежцев сразу же достали приготовленную заранее боевую фигуру – искусно вырезанную из дуба хищную морду с прикреплёнными к ней бычьими рогами, – и принялись устанавливать её на носу корабля.

Вскоре «Морской бык» с заметно поредевшей командой сошёл на воду и отправился вспять по течению Невы, провожаемый гневными взглядами оставшихся викингов.

– Возьми их тролли, – тихо произнёс Торкель. – Уверен, в этих краях так оно и случится. – И, повернувшись к Горму, велел усилить дозоры.

Утром следующего дня викинги продолжили путь к устью Волхова, надолго оставив Карелию и Ингрию за кормой.

5 Земли саво

Я вот подумал, – Антеро старательно тёр подошвой сапога по сырой траве. – Пройдут сотни лет, а люди, наступая в коровью лепёшку, будут считать это добрым знаком и радоваться. Им, пожалуй, уже невдомёк будет, отчего так, а знак-то простой – раз корова наследила, значит, человеческое жильё где-то рядом! Скоро встретимся с саво.

И действительно, густая стена елового бора внезапно расступилась, открыв взорам путников просторную долину. С трёх сторон её окружали лесистые холмы, с четвертой синело, сливаясь вдалеке с ясным небом, озеро.

– Долина Савонкоти, Дом народа саво, – сказал рунопевец. – Сердце лесного края. Здесь жилища многих лесовиков, а там, у озера, их самое большое село. Прочие сёла и деревеньки, что поменьше, да хутора разбросаны по лесам к северу от Савонкоти.

– А ты говорил, у них полей нет! – вспомнил Тойво.

– Так только эта долина и есть, а больше нет, – ответил рунопевец. – А страна-то большая. Есть еще подсеки, но совсем немного. Там, в селе у озера, живёт мой старый приятель Тиэра – у него и заночуем.

Они спустились по склону холма и зашагали к озеру, блестевшему вдали. Хутора, перемежаясь пашнями и лугами, стояли всё чаще – долина Савонкоти была густо заселена, но людей путникам встретилось совсем немного, и только женщины и ребятишки.

– А где все мужчины и юноши? – удивился Тойво.

– Думаю, они собрались в священной роще или вблизи неё. В дни приближения лета саво отмечают Праздник Укко. В первый день праздника в священной роще в жертву Громовержцу приносят быков, из них готовят кушанья – обычай таков, что этим занимаются только мужчины.

– Как у нас?

– Точно так же, только по времени раньше на месяц. В первый день и мяса отведать могут только мужчины, и притом в полном молчании. А назавтра к ним присоединяются жены, девицы и дети, приходят гости из дальних мест, начинается всеобщий пир и веселье с песнями, игрищами и состязаниями. Это большая удача – застать сразу столько лесовиков в одном месте. Там можно будет поговорить о Сампо.

Вскоре показалось село. Оно мало походило на хутор Сувантолы: ни частокола, ни ворот, зато много домов – высоких, в два этажа, но чаще – приземистых и длинных, под тростниковыми крышами, почти без украшений – только на коньках и причелинах можно было видеть резных лосей и уток. У иных над входами были прибиты лосиные рога – знак охотничьей удачливости хозяина.

Чуть поодаль на невысоком холме виднелись большие дома старейшин.

Девушки и женщины с любопытством рассматривали незнакомцев, дети – маленькие, чумазые, беловолосые, – оставляли игры и взбирались на изгороди, чтобы лучше видеть.

Путники остановились возле дома, который, по всему видно, был построен недавно – бревна сруба не успели потемнеть, дверь и наличники окон белели свежеоструганной древесиной.

На стук вышла молодая круглолицая женщина в простом платье и полосатом переднике. Голову хозяйки покрывал белый платок, на руках осталось тесто, на переднике – мука. Трое детей высыпали следом; самый маленький, в одной рубашонке, остановился на пороге.

– Мой, эмянтя![25] – улыбнулся женщине Антеро. – Не здесь ли живёт мой друг Тиэра Осмо?

– Да здесь и живёт, где ж ему быть? – отвечала хозяйка. – А вы, путники, из каких краёв будете?

– Из Карьялы мы, с берега Сувантоярви. Антеро имя моё, а юный Тойво – мой родич.

– Антеро Сувантолайнен? – женщина подняла брови и дружески улыбнулась. – Муж много рассказывал о тебе. Я Локка Осмотар, жена Тиэры. Милости прошу, будьте нашими гостями!

– Сам-то он дома?

– Тиэра-то? На острове, где все мужчины. Завтра пойдём к ним, там и увидитесь. Проходите в дом, друзья! Мурри, дочка, – окликнула хозяйка старшую девочку, – собери гостям пообедать.

Поев и отдохнув в доме Тиэры, гости взялись помогать хозяйке – та вдвоём с дочерью хлопотала у печи, стряпая пироги для завтрашнего пира. Антеро, отыскав в сенях колун, принялся рубить дрова, Тойво с коромыслом и двумя вёдрами отправился к озеру. Когда он вернулся, за ним уже бежала стайка ребятишек. Они толкались у калитки – каждому хотелось взглянуть на людей, пришедших издалека, мальчишки тянулись потрогать оружие и снаряжение незнакомцев, оставленное под навесом у входа в дом. Самому бойкому, так и вертевшемуся возле секиры, Антеро в шутку погрозил пальцем:

– Ты с ней поосторожнее, железо – вещь злобная! Когда кователь Ильмаринен впервые закалял сталь, он собирался придать ей свойство не ранить невиновных. Но Хийси – услышав это слово, мальчик отскочил, – прокрался в кузницу и плеснул в горнило змеиного яда. С тех пор синяя пасть железа кусает всех без разбору. Я к тому говорю, чтобы ты оставил секиру в покое, ещё поранишься.

Маленький саво надулся, всем своим видом показывая, что не боится, однако слов рунопевца послушался.

На другое утро жители долины направились к берегу озера Сууривеси. Шли весело, с песнями и шутками, все в нарядных одеждах – яркие платья, разноцветные ленты и украшения в убранстве женщин, чистые, украшенные вышивкой, одежды детей, – Савонкоти точно расцвела всеми цветами в предвкушении скорого лета. Люди несли скатерти и посуду, короба и корзинки с праздничными кушаньями к берегу озера, где со вчерашнего дня мужчины саво ожидали своих домочадцев.

Священная роща располагалась на большом острове недалеко от берега озера. С конца весны до середины осени остров переставал быть островом – воды Сууривеси отступали, обнажая широкую песчаную косу – настоящий мост для желающих попасть с берега в рощу. На самом острове пировали в первый день, сегодня же люди расположились на берегу Сууривеси в виду острова – всех собравшихся роща бы не вместила.

Место для священной рощи было выбрано не случайно – легенда гласила, что много лет назад в Савонкоти приключился страшный мор среди скота. В числе прочих пал и бык, предназначенный в жертву Укко. Над лесовиками нависла угроза, что праздник, во гнев Хозяину неба, пройдет без жертвоприношения. Чародеи и прорицатели со всей округи выбивались из сил, чтобы отвести несчастье. Когда последняя надежда уже угасала, свершилось чудо: из леса к людям вышел величественный белый олень, рослый и статный. Гордо, без боязни, прошел он мимо изумлённых саво, затем переплыл протоку, отделявшую остров от берега, и закивал головой, словно приглашая людей следовать за ним. Зверь оказался настолько ручным, что позволил людям поймать себя.

– Воистину, это дар Укко! – говорили саво между собой. – Значит, Громовержец не останется без быка, и нашим бедам придет конец! Слава Хозяину неба, пославшему добрый знак!

С тех пор лес, покрывавший остров, сделался для народа саво священным. В нем появилось множество карсикко, на старшем из которых красовался олений череп, увенчанный ветвистыми рогами.

Тойво во все глаза глядел на саво – ему никогда не приходилось видеть столько людей сразу. Праздники в честь Укко проходили и в Сувантоле, но там собиралось два-три хутора, здесь же было несколько сотен человек – все жители Савонкоти и её ближайших окрестностей. С виду лесовики-саво несколько отличались от карел – невысокие, но жилистые и проворные, с длинными руками и цепкими пальцами, привыкшими прежде всего к копью, луку и лыжной палке. Белые, как лён, волосы у многих мужчин были настолько длинными, что ниспадали ниже плеч – их заплетали в косы и перехватывали на лбу ремешками. Саво держались открыто и приветливо с каждым, будь то старый товарищ или только что пришедший незнакомец, были веселы и смешливы, а говорили быстро-пребыстро, размахивая при этом руками.

Радостной была встреча Антеро с Тиэрой – широкоплечим коренастым человеком с лохматой бородой, торчащей в разные стороны. Вместе расстелили на траве скатерть, расставили угощения, а Тойво и Антеро достали из мешка берестяной туесок с мёдом, припасенный в подарок друзьям.

Перед началом пиршества все взоры обратились к священной роще, и статный пожилой мужчина в кафтане зелёного сукна – исанто Савонкоти – громко произнес:

– Дорогие гости, прошу всех на пир Укко!

Тотчас женщины принялись раздавать гостям главное кушанье праздника – мясо жертвенных быков и приготовленную на мясном отваре кашу – её варили в тех же особых котлах, заранее доставленных в рощу. Всего этого хватило каждому из пришедших, хватило и праздничных блинов-куанала – маленьких, круглых и золотистых, означавших собой яркое солнце будущего лета. Вдоволь было пирогов, рыбников и калиток, и прочего угощения.

Начало пира, подобно вчерашнему, прошло в полном молчании, однако продолжалось оно недолго – покончив с мясом, все снова обратились к священной роще, и снова прозвучал зычный голос исанто:

– Укко, Хозяин небесный, Рауни, Земная матерь! Вы всегда выращивали для нас хороший урожай, кормили свой народ и угощали нас обедом из своих запасов. Мы благодарим вас за всё и просим вырастить этим летом урожай ещё лучше и обильнее, ибо известно вам, что людей у саво прибавилось. Пока сияет солнце, пока светит месяц, да будет так!

После благодарения богам повсюду зазвучали разговоры и смех, то тут, то там запевали весёлые песни, по рукам пошли ковши и кружки с ячменным пивом и квасом.

– Вот так и живём, – наевшийся до отвала Тиэра разлегся на солнышке, улыбаясь в бороду. – А отчего не жить? И сами стараемся, и боги не оставляют!

– Оно и видно, дружище! – отвечал Антеро. – Живот ты отрастил, как мишка по осени!

– Это запас про чёрный день! – саво гордо выпрямился, хлопнув себя по животу. – Усохнуть никогда не поздно, запомни! А быков этот раз, право слово, знатных привели! У большего из них от рогов до хвоста белка три дня бежала, не останавливаясь, а уж как рожищи кверху поднимались! Ей-же-ей, не вру, цеплялись за них тучки, и становилось оттого в Савонкоти пасмурно!

– Белка, говоришь, три дня бежала? – хитро прищурился Антеро. – Не верится.

– Ну не три, ладно, два, – нехотя отступал Тиэра.

– И все равно не верится!

– До чего вы, карелы, вредный народ! Полтора, сдаюсь! Но уж никак не меньше. И последние полверсты добегала ночью.

– А рёв его руотси в своих краях слыхали да за гром принимали?

– Увидишь где руотси – спроси у них! А я десять лет назад на них насмотрелся. И скажу тебе как на духу – не соскучился по ним сильно.

– Сюда бы не нагрянули.

– Не нагрянут, – спокойно ответил Тиэра. – Руотси ходят по морю, а здесь моря нет. Ни в Сууривеси, ни в любое другое озеро в Савонмаа с моря не зайти, а через леса викингам своих кораблей не протащить. Лес наш дом, и лес – наша защита.

– А ведь я из-за руотси в путь собрался. Недавно отправился с нашими в Виипури на торг, а там купцы-руотси на пяти ладьях. И не столько торговали даже, сколько пытались разузнать про волшебную мельницу Сампо. Тогда и пришла мне мысль самому найти это чудо.

– Здесь вряд ли что о нем услышишь, – мотнул головой Тиэра. – Сюда на праздник пришли многие рунопевцы-саво, но я-то их хорошо знаю. Они все о Лемминкяйнене[26] поют – и старые руны о его похождениях помнят, и новые слагают. А Лемминкяйнен, сам знаешь, небось, Сампо не касался. Он всё больше за девицами ухлестывал, да за чужими жёнами, охотился да приключений искал себе на голову. А чтобы про Сампо… погоди-ка, дай вспомнить, – Тиэра поскрёб темя, с трудом вспоминая ушедшее вглубь знание, и, наконец, запел низким голосом:

Старый, верный Вяйнямёйнен Говорит слова такие: «Вот куда свезём мы Сампо, Крышку пёструю упрячем: На туманный мыс далёкий, На покрытый мглою остров, Чтоб всегда там счастье было, Чтоб оно там вечно жило. Там ведь есть ещё местечко, Там клочок земли остался Невредимый и спокойный И мечом не посещённый»[27].

– Значит, Сампо скрыто на острове среди моря? – спросил Антеро, внимательно выслушав песню.

– Другого не ведаю, – признался саво. – Ни я, ни кто-то ещё. Я это слышал, когда мы с тобой странствовали, в чужих краях.

– Стало быть, если Сампо на острове…

– То знать о нем должны те хяме, что живут на побережье, – закончил Тиэра. – Уж им-то в своём море каждый камушек известен. Спросить бы тебе у них.

– Видно, придётся. Ты с нами пойдешь?

– Рад бы, Антти, да не могу. Сам видишь, не один я теперь. И жена есть, и дети мал мала меньше. Сам уйду – на кого их оставлю?

– Это верно, – кивнул Антеро. – А забавно то, что я хоть и видел в своих странствиях морских хяме, а всё равно ничего о них не знаю.

– Да много ли видел? Мы тогда за день или за два прошли их селения, нигде не останавливаясь, сели в ладью и ушли морем. А хяме всё-таки не мы – разговаривать просто так не станут.

– Я вам про них спою, – поднялся двоюродный брат Тиэры, краснолицый безбородый парень. – Ну-ка, кто со мной вдвоём?

– Пой один! – со смехом отвечали ему родные. – Так, как ты, про хяме никто у нас не споёт!

Саво прокашлялся и затянул:

Старый мудрый хямелайнен, Хмурый житель побережья На большой своей телеге Держит путь в края лесные. В тёмном месте заповедном На просёлочной дороге Посреди шумящих сосен Видит хяме блин коровий. Этот блин не из великих И не то чтобы из малых – Он до пояса ребёнку, Он герою по колено. Он лежит посредь тропинки, Он дорогу закрывает, Не пройти пешком девице И верхом не ехать мужу. Старый мудрый хямелайнен Тут недолго размышляет – Лишь до вечера он думал, Рассуждал лишь до рассвета. Злополучный блин коровий Собирает он в лукошко, Положил к себе в телегу, Вслух промолвив: «ПРИГ-ГО-ДИТ-СЯ-А!» –

Певец протянул слово, изображая медлительный говор хяме. Наградой ему был взрыв хохота, после которого пение продолжилось:

Минул год, другой год минул, Вот уж третий наступает; Старый мудрый хямелайнен Возвращается обратно. В том же месте заповедном Блин коровий, чуть усохший, Вытрясает на тропинку, Говорит: «Н-НЕ ПРИГ-ГО-ДИЛ-ЛО-ОСЬ!»

Последовал новый взрыв хохота. Довольный саво, закончив пение, уселся обратно.

– То всё прибаутки-шуточки, – сказал Тиэра. – Но любая шутка хоть и привирает, да правды не скрывает. Лесные хяме мало от нас отличаются, а вот морские – они… странные, что ли. Работящий народ, хозяйственный, запасливый очень. А нрав у них невесёлый, замкнутый. Хяме себе на уме, а точнее – все в себе. Молчуны они, каких поискать. Поговорить с хяме так же как с нашим братом – много надобно труда. Или пива, а лучше – того и другого. Они – близкая родня народа виро[28], что живет за морем к югу от них.

– Тогда понятно, откуда ветер дует. За совет спасибо, хоть знаю, куда идти дальше. А рунопевцев, может быть, стоит послушать?

– Как хочешь. Только лучше скачки посмотреть – всё веселее. Завтра на рассвете лучшие наездники саво будут состязаться за право зваться Всадником Укко. Скажу тебе – занятное зрелище! Больше такого нигде не увидишь.

– Ладно, уговорил! – улыбнулся Антеро. – Скачки – дело хорошее.

6 Кауко Ахтинен

На другое утро народ собрался вокруг просторной ложбины с пологими склонами неподалёку от села. Она напоминала некое подобие исполинской чаши – глубокой и круглой, способной вместить небольшую деревню. Как чаша не заполнилась водой, превратившись в ещё одно озеро, оставалось загадкой даже для старожилов Савонкоти. В ложбине не растили хлеба, а предпочитали пасти скот – со склонов стада были видны как на ладони. Здесь же в дни Праздника Укко проходили состязания среди наездников саво.

Мужчины и юноши, имевшие собственных коней, скакали наперегонки по широкой ровной тропе, по краю опоясывавшей дно ложбины, а зрители располагались на склонах, откуда могли уследить за ходом скачек – люди не желали упустить ни одного мгновения долгожданного зрелища. Всадникам предстояло проскакать несколько кругов на неосёдланных конях – разрешалось разве что накрыть скакуна попоной, чтобы не испортить праздничного платья. Пришедший первым касался рукой резного столба, возле которого начинались и заканчивались скачки – и становился победителем, Всадником Укко. Он с гордостью носил это звание целый год, до следующего праздника, и все соплеменники оказывали ему почёт и уважение, даже если Всадник Укко был совсем юным. Он также считался одним из лучших женихов в округе.

По сигналу исанто двадцать наездников сорвались с места. Топот множества копыт сразу же смешался с азартными криками зрителей – каждый старался подзадорить или ободрить своих друзей и родичей, скакавших в числе всадников. Многие успели поспорить и даже побиться об заклад друг с другом, загадывая на победителя скачек, что ещё сильнее распаляло пришедших.

Низкорослые лохматые кони лесовиков смотрелись неказисто, но бежали на удивление резво, а их сила и выносливость были известны всем. Первые два круга всадники преодолели почти бок о бок, затем их ряд растянулся – четверо оказались впереди, ещё шестеро начали отставать, упорно подгоняя скакунов, а зрители кричали, свистели и подпрыгивали, чтобы лучше видеть; иные срывали с себя яркие шарфы, надетые по случаю праздника, и размахивали ими в воздухе или растягивали в стороны, подняв над головой.

На последнем, завершающем круге скакавший позади всех наездник – молодой, обнажённый по пояс парень, – внезапно разогнал своего жеребца, обходя соперников одного за другим. Вот он уже посередине скачущих – плотно обхватил коня ногами, точно слившись с ним в единое целое, вот настигает передовых, вот мчится рядом с первым из них, и кажется, что серый жеребец летит, не касаясь копытами земли. Однако второй всадник не намерен был сдаваться – его конь припустил ещё быстрее; соперники с двух сторон приблизились к столбу – и последним отчаянным рывком серый скакун вынес всадника на пару шагов вперед. Видно было, как он, проносясь мимо знака, наотмашь хлопнул по нему левой рукой – и в тот же миг народ на склонах разразился радостными криками.

Всадники один за другим останавливали коней и спешивались; пришедший вторым дружески обнял победителя.

– Братья Ярвеля, – пояснил Тиэра. – Они лучшие лошадники в наших краях. Средний наконец-таки обскакал старшего! Видишь, приберёг силы к концу-то! Я сразу заметил.

Тем временем зрители обступили всадников. Антеро увидел, как победителя стали качать на руках.

– Элакоон Урхо Ярвеля[29]! Да здравствует Всадник Укко! – кричали саво. Состязание завершилось; шумной толпой направились люди обратно в село – продолжать праздник.

Среди всеобщего радостного гула внимание Антеро привлёк спор двух человек. Первый из них – степенный, богато одетый, – был либо зажиточным хуторянином, либо исанто небольшого селения. Его неторопливые веские слова складывались в речь, словно валуны в ограду, о которую разбивался бурный поток слов второго – порывистого громкоголосого парня. Не заметить его было невозможно – даже на фоне своих сородичей молодой лесовик смотрелся необычно. Простые белые одежды, лишённые яркого убранства, местами успели потемнеть – с начала праздника их хозяин уже немало посидел и повалялся на земле. Светлая борода, обрамлявшая круглое лицо человека неровными клочьями, не срасталась на подбородке, оставляя его безволосым. Из двух длинных кос у висков одна была помятой и растрёпанной, точно старый веник, другая же, наоборот – тугой и гладкой, с вплетённой в неё синей ленточкой – знаком верности лесной хозяйке Миеллики. Антеро понял, что перед ним метсямиес – охотник из числа тех, что живут в лесу почти безвыходно, кормясь силками да стрелами. В споре молодой горячился всё сильнее, чем заметно забавлял своего собеседника.

– Кто этот, который горланит? – спросил Антеро у Тиэры.

– Который? А, этот! – присмотрелся Тиэра. – Кауко Ахтинен, смех народа саво.

– Почему смех?

– А непутёвый. Живёт он один в лесу, охотится да рыбу ловит, иногда продаёт пушнину в Виипури. Ещё работает на поле у нашего исанто, а тот платит ему зерном – своего поля Кауко не держит. Любит он пиво и девушек, оттого многие хозяева ему ох как не рады – даже на двор не пускают. Ещё Кауко много хвастается и часто поднимает шум – все потому что непутёвый. И сейчас, видишь, с соседом спорит. Вот тебе, к слову, живой Лемминкяйнен, и никаких рунопевцев не надо.

– О нем тоже слагают руны?

– Не то чтобы руны, а вот в истории попадает часто, да сам про себя байки рассказывает. Взять хоть эту: прошлый год заперся Ахтинен в своей лесной лачуге, да так, что месяц без малого не было его ни видно, ни слышно. Ворожил-ворожил себе чего-то, а потом вышел к людям в Савонкоти – пьяный да счастливый, а под мышкой принёс крестовый лук собственной работы.

– Какой-какой?

– Крестовый. Особенный. Сам лук короткий и тугой необыкновенно, да закреплён на ложе с желобком для стрелы. Ложе в плечо упираешь, а какая-то хитрая штука на конце удерживает лук натянутым, пока целишься. Тетива кручёная, чуть не в палец толщиной, а стрелы короткие, тяжелые и для простого лука не годные.

Так вот, принес Кауко эту игрушку людям и давай нахваливать – мол, бьёт она далеко, да лося матерого за сто шагов сваливает. Только наши-то Ахтинена знают и словам его шибко не поверили; тут и взялся охотник их делом доказывать – лук в охапку и в лес бегом.

Удачи ему в тот раз не было. То ли Тапио пьяных не любит, то ли ещё чего, а только нет дичи ни следа, сколь ни хвастайся новым снаряжением. Досадно, а что делать – темнеет уже в лесу, хоть порожняком, а домой возвращаться надо. И тут встретились ему мальчишки, которым в силки попался заяц: как сказал сам Кауко, здоровый, словно лайка. Тут он долго не думал – купил зайца у мальчишек и решил выдать его за первую добычу своего оружия.

Но вот незадача, – дальше Тиэра говорил, с трудом сдерживая смех. – Зайца-то Кауко попытался вести за собой! Посадил на свой собственный ремень, точно собаку на поводок, а заяц упёрся и идти нипочём не хочет! Правильно, он же заяц, а не собака! Промучался охотник с упрямой животинкой чуть не до полуночи, осерчал совсем и решил наконец её пристрелить. Привязал поводок-ремень к кустам, зарядил самострел, прицелился, нажал спуск, – ох, не могу… – отсмеявшись, Тиэра продолжил. – Выстрел получился меткий – стрела перебила поводок аж с тридцати шагов! Заяц обрадовался и в лес умчал, а Кауко без ремня остался.

– Вы-то как про это узнали? – спросил Антеро.

– Так он же и рассказал. В смысле, Кауко, а не заяц. Началось с того, что ремня нет, а распоясанным на люди выйти неприлично. Вот этот горе-охотник, чтобы чего не вышло, подпоясался тетивой самострела, да в таком виде и прошёлся по деревне, на глазах всего честного люда!

Так оно и было. Над Кауко потом долго смеялись, сам он дулся и ворчал на темноту леса, немилость Тапио и еще Хийси знает на что, однако хвастаться не переставал. В его устах история обрастала подробностями, заяц всё увеличивался в размерах и уже грозил обернуться медведем, расстояние выстрела всё росло и росло. Опальный самострел больше на охоту не отправлялся, однако висел дома на почётном месте и гордо показывался гостям. Кауко оставался единственным, кто серьёзно относился к этой штуке и искренне верил в её полезность.

Между тем вокруг спорщиков уже столпились любопытные.

– Неправду говоришь ты, Кирму! – шумел охотник. – Я же на всадника поставил, а вторым-то пришел конь!

– По твоему, всаднику следовало без коня взапуски бежать? С верховыми наперегонки?

– Нет, но я ставил на всадника!

– Верно, на всадника. Всадник не выиграл. А коли не выиграл – то и ты проспорил, и причитается с тебя.

– Так ведь конь! Всадник-то причем?

– А при том, что всадник без коня – не всадник! Вот ты сам без коня – не всадник!

– А что если всадник? – заносчиво вскинул голову Кауко.

– У тебя же коня нет! На чём поскачешь? На зайце, что ли, которого ты недострелил? Он уж, наверное, с лося ростом вымахал, глядишь, увезёт тебя на спине!

– Лемпо[30] с ним, с зайцем! – упоминание злополучной охоты уязвило лесовика не на шутку. – Конём моим будет бревно, уздечкой – шест, а дорогой пусть послужит Хурттийоки! И бери мой проигрыш вдвойне, если не домчусь так до самого Сууривеси!

– Чего удумал! Вот врать-то! – со смехом закричали из толпы.

– С ума сошел! – проворчал Тиэра.

– Почему? – не понял Антеро. – Разве ваши парни не забавляются, плавая с шестом на брёвнах?

– Ещё как забавляются, и Кауко в таких забавах не последний! Подходящих речек у нас много. Но по Хурттийоки, Лихой речке – это уже слишком! – объяснил саво. – Она петляет по лесу, и валунов в русле не счесть! И ведь знает, негодный, что перед самым озером водопад сажени в три, если не в четыре! Как раз шею сломать!

А тем временем парни, окружившие Кауко, подзадоривали его, просили не медлить. Все были уверены, что веселый враль-охотник просто выдумал новую нелепую байку. Тропа проходила как раз по берегу Хурттийоки; далеко по лесу разносился шум воды, несущейся по узкому руслу, усаженному камнями. Никому бы и в голову не пришло довериться Лихой речке, встав на бревно и взяв длинный шест вместо весла. Но Ахтинен шутить не собирался. Лицо его сделалось суровым, походка – твёрдой и решительной. Никто и глазом моргнуть не успел, а Кауко уже подошел к брёвнам, которые сложил на берегу кто-то из местных лесорубов, выбрал подходящее, столкнул его в воду с невысокого обрыва и сам прыгнул следом, вооружившись шестом. В следующий миг он уже оттолкнулся от берега, стоя на полусогнутых ногах, бурный поток подхватил бревно и вынес на стремнину.

– Эге-гей!!! В речке много ва-лу-нов!.. – пропел Кауко.

Бревно закрутилось было на стремнине, но Ахтинен, ловко орудуя ногами и шестом, сумел выровнять его и направить по течению, которое сразу же унесло его за поворот реки.

И тут всем стало не до смеха.

– Кауко, остановись! Давай к берегу! – закричали одни.

– Ты сдурел! Убьёшься! – вторили им другие.

Где-то заголосила женщина. Все, кто был рядом, бросились вдогонку за уплывающим на бревне парнем. Впрочем, угнаться за ним оказалось непросто – люди, толпой бегущие по лесу вдоль извилистого речного русла, мешали друг другу. Ахтинен же нёсся все быстрее, то и дело пропадая из виду – повороты Лихой речки скрывали от глаз крутые берега, поросшие деревьями и густым кустарником.

– Ахтинен, негодник, так тебя-разэдак!

– Киви-Киммо, Хозяин порогов! Сохрани жизнь человеку!

– Тут ещё ничего! – кричал кто-то на бегу. – Ещё не поздно ему к берегу прижаться!

– Куда там! До порогов не образумится, ветер да хмель в голове!

– А на порогах поздно будет! Поминальную ель себе захотел, не иначе!

Жители Савонкоти и окрестностей помнили всех тех молодчиков, что во хмелю либо по глупости грозились покорить Хурттийоки задолго до Кауко. У порогов Лихой речки, ближе к устью, где поток срывался с высоты, разбиваясь внизу об острые камни, прежде чем сбежать в озеро, остались их поминальные карсикко. В память о погибших людях у молодых ёлочек обрубали макушку и все живые ветви, оставляя только две по бокам. Словно печальные человеческие фигуры с опустившимися руками, стояли карсикко над рекой и смотрели на следующих сорвиголов, но были не в силах прийти к ним на помощь.

Пороги приближались. Уже ревел за деревьями водопад – всё громче и громче. Ещё слышалось, как где-то впереди улюлюкает Кауко, но вскоре и его голос потонул в шуме воды.

Проворный Тойво бежал впереди всех. Он не знал, как течёт Хурттийоки, не знал, что ожидает за следующим поворотом, не знал, как помочь безрассудному саво. Знал только одно – он не хочет, чтобы праздник, только что радостный для всех, омрачился чьей-то гибелью или увечьем. Не хочет и не допустит этого.

Тойво не заметил, как оторвался ото всех и остался один. Река снова изогнулась; паренёк проломился сквозь кусты, остановился над обрывом – и тут увидел Кауко.

Саво висел, уцепившись обеими руками за тонкую корявую берёзку, низко склонившуюся над рекой, и беспомощно болтал ногами в воздухе. Деревце гнулось под непривычно тяжёлой ношей; его корни, каким-то чудом проросшие сквозь камни обрыва, грозили вот-вот вырваться. Вода внизу пенилась так, что казалась кипятком. На живом, подвижном лице охотника застыл страх, однако, завидев постороннего, он разом насупился, стараясь принять отважный вид.

– Держись! Сейчас я тебя вытащу! – крикнул Тойво.

– Не надо, я сам! – процедил саво сквозь стиснутые зубы. Ствол берёзки уже потрескивал от каждого его движения.

– Сейчас! – дотянуться до Кауко рукой было невозможно, и Тойво закрутил головой в поисках подходящей лесины. По счастью, здесь же лежало несколько молодых сосёнок, поваленных ветром. Подросток ухватил ту, что подлиннее.

– Ага, хорошо, – поднял глаза Кауко. – Просунь ее в развилку вон той берёзы и протяни мне конец!

– Делать больше нечего! – сердито бросил Антеро, выскочивший на берег следом за племянником. – Тойво, держись за меня, а палку ему подадим! Вдвоём дотянемся!

Держась рукой за дерево, рунопевец крепко обхватил другой плечо Тойво. Тот, едва упираясь ногами в берег, свесился над обрывом, протягивая лесину Кауко, а саво, перехватившись чуть ближе, вцепился в неё. И вовремя – берёзка хрустнула в последний раз, и обломок ствола закачался над бурлящей водой на последних волоконцах. В тот же миг Антеро и Тойво дружно рванулись от края обрыва, едва не упав, и подтянули Кауко к себе. Кряхтя и ругаясь, лесовик вскарабкался на берег.

– Стыда не оберусь! Сам бы вылез, нет же – будут меня желторотые вытаскивать!

– Ты бы хоть «спасибо» сказал, – укоризненно покачал головой Антеро.

Кауко только хмыкнул в ответ.

Втроем направились обратно – Тойво и Антеро впереди, следом понуро плелся спасённый саво. Руки и ноги, верно служившие охотнику в миг опасности, теперь разом обмякли и сделались непослушными.

– Дружище, ступай вперед, – обратился рунопевец к Тойво. – Скажи людям, что обошлось.

– Как вышло, что они отстали?

– Не местные отстали, а мы отбились. Все через мосток побежали, как раз к водопаду. Русло-то у Лихой речки распадается на несколько. Ты этого не знал, а я, признаюсь, забыл. Видишь, как удачно мы с тобой заблудились.

– Я под тем мостком только что проплывал, – когда Тойво отошел подальше, Кауко заговорил. – В последний миг повернуть успел, чтобы не к водопаду. И здесь бы пришлось не легче, ладно, до берёзки допрыгнуть сумел. – И, убедившись, что никто не видит, протянул Антеро руку: – Киитос[31]!

* * *

Вскоре вернулся Тойво, и не один – вместе с ним подошли Тиэра, Кирму и ещё несколько человек – родных и друзей Кауко. Все радовались, видя сородича живым и невредимым, благодарили Антеро и Тойво, бранили Кауко за безумную выходку, едва не обернувшуюся несчастьем. Сам он не проронил ни слова и казался чернее тучи.

– Опять ничего не вышло, – проворчал охотник себе под нос, когда успокоившийся народ возвращался в село.

– Чего ты хотел? – спросил шедший рядом Антеро.

– Совершить славное дело. Мне надоело быть посмешищем для них, – Кауко указал в сторону Савонкоти.

– Что славного в том, чтобы сломать себе шею? Разве за этим растёт и мужает человек?

– Вот и ты, сувантолайнен, туда же. Совсем как старшие мои.

– Крестовый лук покажешь?

– Наслушался уже? – лесовик недоверчиво покосился на Антеро. – Саво над ним потешаются, сейчас еще карелы начнут?

– Не хочешь – не надо, дело хозяйское. Над небылицами и потешаться не стоит.

– Небылицы? – расправил плечи Кауко. – Пойдём. Сам увидишь.

Перевалило за полдень, когда Кауко привел новых знакомых к своему жилищу – крохотной лачужке, крытой тростником, спрятавшейся в лесу неподалёку от берега озера.

В сенях хозяин хранил добытую пушнину – впрочем, сейчас жерди под потолком были пустыми. Верстак, заваленный стружками, стоящий здесь же короб со столярным инструментом, разбросанные деревянные заготовки, густая паутина – все указывало на то, что Кауко не было дома недели две, если не больше.

– Хозяйки нет? – спросил Антеро.

– Домовой здесь хозяин, – отозвался саво. – А Кауко Ахтинен – редкий гость.

По беспорядку в жилой части дома было видно, что домовой Ахтинена вроде него самого – крайне неприхотлив и грязи не боится, зато ценит и уважает охотничье снаряжение и оружие. Добротные лыжи и лук, острога, рогатина и несколько дротиков были развешаны по стенам на редкость заботливо. Скучать и пылиться им не приходилось. Напротив входа висело странное оружие, так нехорошо ославившее своего создателя – деревянный самострел.

– Вот она, моя небылица, – Кауко снял самострел со стены, прихватив кожаный колчан с короткими стрелами. – Пойдёмте на улицу, сделаем ее былью.

За домом охотник поставил маленький брусок дерева на полочку, вырубленную в старой колоде, и отошёл на полсотни шагов. Затем упёрся ногой в железную дугу, закрепленную на конце ложа, и двумя руками натянул тетиву.

– Кузнец тогда удивлялся, зачем мне, безлошадному, стремя, да ещё всего одно, – вспомнил он, прицеливаясь.

Глухо ухнула спущенная тетива. Стрела, прожужжав в воздухе, расколола брусок пополам, глубоко вонзившись в трухлявое дерево колоды.

– Ай да сила! – похвалил Тойво, не без труда выдёргивая стрелу.

– Ничего подобного мне видеть не случалось, – признался Антеро.

– А нигде больше ничего подобного и нет, – польщённый Кауко расплылся в улыбке. – Моя выдумка, и труд немалый. Семь разных древесин испробовал, да девять тетив изорвал, пока получилось. А соседи потешаются, все после той охоты.

После лесовик позволил пострелять своим гостям. Он с удовольствием учил их упирать оружие в плечо, целиться, заботливо следил, чтобы пальцы не попали под спущенную тетиву. Промахи веселили Кауко, но он снова и снова терпеливо объяснял, направлял руки и указывал, пока Антеро и Тойво не сумели сбить по нескольку брусков каждый.

– Ну вот, другое дело. А то вы чуть не роняли его при выстреле, смотреть смешно! Ладно, пойдёмте в дом. Нечего комаров кормить, кормить гостей куда приятнее.

В доме нашлись сухари, немного вяленого мяса и солёная морская рыбина из Виипури. Пошуршав на полках, хозяин вытянул небольшой бочонок, встряхнул и, пробурчав «ещё осталось», поставил перед гостями. Втроём уселись за грубо сколоченным столом, с которого Кауко поспешно смёл пыль и старые крошки.

– Ты и правда думал, что сумеешь пройти пороги? – начал разговор Антеро.

– И прошёл бы, – уверенно ответил Кауко. – У меня шест сломался.

– Что уж теперь об этом? Хвала богам, цел остался. Такую бы смелость да на хорошую затею!

– Мне давно хочется славного дела, – с грустью произнёс лесовик. – Такого, чтобы многим запомнилось, может, и в рунах осталось. Только про мои дела вместо рун все больше байки смешные получаются.

– Так хочешь прославиться, что себя не жаль?

– Нет, не то. Просто младший я – и все тут. Уже второй десяток разменял, своим домом зажил, а что толку? Пока один в лесах – ещё ничего, каждый метсямиес сам себе хозяин, а над ним – только Хозяева лесные. Но чуть к людям вышел – так все сначала: «Кауко непутевый! Смех народа саво!». А что делать, коли нрав у меня такой – не могу долго на одном месте, все ищу чего-то нового. Вот хоть лук к палке приладил – легче держать натянутым да целиться.

– И хорошо придумано.

– Я одного лишь в толк не возьму – почему про одни неурядицы слагают руны, точно про подвиги, а над другими потешаются?

– Так ведь на одно и то же можно посмотреть разными глазами. А ещё разными ушами выслушать, да разными словами пересказать, и самому себе первому – так и выйдет разное про одно и то же.

– Это премудрости рунопевцев?

– Не только. Просто рунопевец о делах прошлого чаще других вспоминает и сказывает, и нелёгкое это дело, большого умения требует. Как ни поверни – тоже работа, тоже изделие, хотя в руки его не взять и в ларь не запереть. Сказитель не просто поёт да струны кантеле щиплет – через него люди былых времён с людьми нынешними говорят, знания свои передают да жизни учат. Услышать и понять их тоже надо уметь, а если это потом в жизни пригодилось, значит, не зря старался рунопевец. Если песня красивая да складная, радует людей и помогает им, то и запомнят ее надолго. А про неурядицы слушать интереснее всего. В них только самому попадать неприятно.

– Сказываешь ты складно. Только как славное дело с неурядицей не спутать?

– Славны те дела, что людям полезны. Они могут и громкими-то не быть, и получиться могут не сразу. Совершают их люди смелые да на подъём легкие, из тех, что готовы искать и находить небывалое. Нам с Тойво как раз такие товарищи нужны.

– Что вы затеяли-то? – оживился охотник.

– Что затеяли – в то на здоровую голову и не поверить. Ты о волшебной мельнице Сампо что-нибудь знаешь?

– Не знаю сейчас – узнаю вскоре! – весело ответил Кауко.

– Мы пойдем к побережью моря, во владения хяме. А дальше – видно будет.

– Пойду с вами. А чего мне тут? И лук крестовый с собой возьму, глядишь, сгодится! Только отдам соседу, что на скачках проспорил. – И, помолчав, добавил: – Долг платежом красен.

7 Старейшины хяме

Уже больше недели прошло с тех пор, как Антеро и Тойво, поблагодарив гостеприимных саво, ушли из Савонкоти и направились в сторону морского побережья. Вместе с ними бодро шагал Кауко, весёлый и разговорчивый.

Десять лет назад Антеро шёл напрямик к морю, сейчас же он не искал короткого пути. Рунопевцу хотелось обойти как можно больше селений – так он надеялся поговорить со всеми встречными хяме. Поэтому дорога бесконечно петляла и кружила среди лесов, озер и болот, не оставляя в стороне ни одного хутора – хяме предпочитали жить уединённо, и дорога от дома к дому была неблизкой.

Однако здесь Антеро ждало разочарование – Тиэра не зря предупреждал его о немногословности хяме. Хозяева не отказывали в ночлеге и пище, но были необычайно скупы на слова и постоянно уходили от разговора. Расспросы, песни, забавные истории – все оказывалось не впрок: хяме как будто совсем не было дела до того, что происходит за ближайшим лесом.

На восьмой день путники вышли на лесную дорогу, плотно утоптанную множеством ног и копыт, с глубокими колеями от тележных колёс. По ней жители лесного края шли, ехали, перевозили грузы и перегоняли скот в многолюдные прибрежные селения навстречу купцам, приходящим из-за Варяжского моря.

Вскоре странники нагнали подводу, нагруженную брёвнами. Коренастый мужик в серой куртке и шапке-треухе погонял двух могучих волов, двое парней помладше торопливо шагали следом с топорами на плечах, третий – совсем ребёнок – сидел на подводе, свесив ножки, обутые в лапти.

– Доброго дня вам! – окликнул Антеро встречных. – Далеко ли до деревни?

Старший хяме медленно перевел на него тяжёлый взгляд.

– Свои дорог-гу зна-ают, – протянул он. – А чужака-ам она-а ни к чему-у.

– Что ж так неприветливо? – Антеро не хотел отпускать хяме без разговора. Тот наверняка исходил свой край вдоль и поперёк и мог бы поведать многое. – Мне всего и надо, что знать, куда дорога ведёт!

– Что есть путе-ей, все в Хяменлин-нуу[32], – медлительная речь считалась у хяме признаком степенства. Наиболее старательные умудрялись проговаривать подолгу каждое слово, чем неизменно смешили соседние народы.

На том и разошлись.

– Бор дремучий – помёт барсучий! – выругался Кауко. – Что за нелюдимый народ!

К вечеру путники дошли до ближайшей деревни – большой, не менее десяти дворов, с добротными домами и крепкими оградами – хяме по праву считались самым хозяйственным и работящим народом в землях Калевы. Но на каждом доме, на каждом заборе оставило свой тоскливый след запустение – как будто добрая сила, с любовью и заботой возводившая всё это, покинула деревню, оставив ее один на один со временем, и не осталось рук, чтобы защититься от медленного, но безжалостного разрушения. Кровли домов обветшали, изгороди покосились и во многих местах сверкали прорехами, доски, прибитые крест-накрест, закрывали ставни. Из-под крыльца крайнего дома выскочил заяц и серым шариком покатился через дорогу.

Казалось, что жизнь, обычная для вечерних деревень, замерла – не играли дети, никто не пел песен, не разговаривал у ворот с соседями.

– Ну и место! – поёжился Тойво.

– Люди-то где? Словно и нет вовсе! – удивился Кауко.

– Как после войны или мора, честное слово, – отвечал Антеро. – Точно ушли или слегли все…

«Хоть бы хозяин какой встретился, – подумалось Тойво. – Негоже в чужой дом без спросу. А среди заброшенной деревни ночевать – брр… Жутко».

В окошке невысокой, но длинной избы поблёскивал огонек – туда и постучались путники. Зашлась лаем собака на привязи, из дома показался крепкого сложения старик. Одной рукой хозяин отворил скрипучую дверь, в другой сжал увесистую клюку – не столько опираться, сколько отваживать непрошеных гостей.

– Вечер добрый, хозяин, – поспешно произнес Антеро. – Будь добр, пусти на ночлег. Мы люди мирные, идем к морю из Карьялы.

– Тра-та-та-та, лишь бы быстре-е!.. – хяме внимательно оглядывал пришедших недовольным взглядом. – Сра-азу видно-о, южные лю-уди. Ну, милости прошу-у, коли вы с миро-ом…

Огонёк лучины скупо освещал просторную горницу – некогда за длинным столом в ней сиживало разом человек двенадцать, не меньше. Сейчас же Антеро увидел только пятерых вместе с хозяином – у печи хлопотала старуха, девочка лет двенадцати собирала на стол. Двое маленьких мальчиков играли на полу – молотили кулачками по широкой лавке, а лавка тряслась, отчего соломенная кукла ходила по ней неровными кругами.

Ужинали молча, однако Антеро твёрдо решил, что на этот раз безмолвия не допустит, и хоть на столе спляшет, но сумеет разговорить молчунов-хяме.

– Нынче ранняя весна в Карьяле, – издалека начал он. – И по всему видно, лето наступает погожее.

Хозяева жевали, не говоря ни слова, только ребятишки украдкой поглядывали на гостей озорными глазёнками.

– В Савонкоти славили Громовержца, – зашёл с другой стороны Кауко. – Вот такого бычищу в жертву принесли! – лесовик развёл руки, точно пытался обнять нечто огромное. – И Урхо Ярвеля победил на скачках, теперь он – Всадник Укко. Завидный жених, говорят.

– А у нас тут сва-атать некого-о, – старик стряхнул крошки с бороды, вперив взгляд в столешницу.

– Да расскажи уже наконец, что за беда в ваших краях! – не выдержал Антеро. – Говорить никто не хочет, лица нет ни на ком! Хяменлинна, что ли, жить мешает?

– Что ты зна-аешь про Хяменлинну-у? – хяме поднял взгляд на гостя.

– Ничего, – простодушно отвечал рунопевец. – Совсем ничего. Что она за зверь такой?

– Вы, молоды-ые, мног-го говорите-е, – хозяин упёрся руками в столешницу, глядя исподлобья. – И мало зна-аете-е.

– И не узнаем ничего, если бывалый человек не расскажет! – вовремя пришёл на помощь Тойво.

– Так и быть, слу-ушайте! – смягчился хозяин. – Десять лет наза-ад все хяме, сколько есть – из лесо-ов, с побережья-а, с острово-ов в мо-оре – сошлись вместе и усло-овились на общую работу-у для всего нашего народа-а. На большо-ом острове близ побережья-а заложили крепо-ость, имя которо-ой Хяменлинна-а.

– Для чего вам понадобилась крепость? – спросил рунопевец.

– Для защиты-ы.

– Вас тревожат?

– Да-а. Руотси. Каждый ро-од, каждое семейство-о направило на работы по одному-у мужчин-не. Сначала по одному-у, затем ещё-о и ещё-о. Многие перебрались туда семьями-и. Мои сыновья-а ушли, внуки, что ста-арше, тоже. Меня оставили на хозяйство-о. Много нынче люде-ей в Хяменлинне-е, многие исанто хяме та-ам. Верховодит ими хозяин побережья-а, валто[33] Эрво Яреус.

– Яреас![34] – пискнул малыш, сидящий как раз напротив Тойво.

– ЦЫЦ! – старик внезапно громыхнул кулаком по столу, да так сильно, что плошки подпрыгнули.

– За что его так? – Антеро едва не поперхнулся от неожиданности.

– Чтобы не болта-ал лишнего-о, когда старший говорит!

– Я не про ребёнка, хотя и это тоже. Ты бы с ним полегче, так и взрослого заикой оставить недолго. А спросил я про валто. Почему Яреас, почему Сварливый?

– Увидишь – поймё-ошь. Завтра с утра-а ступайте по дороге на ю-уг, к полудню в Вахве будет-те-е. Там до Хяменлинны рукой пода-ать.

Старый хяме сказал правду – солнце ещё не поднялось к полудню, когда дорога вывела путников из леса и потянулась среди обширных пашен, в дали за которыми уже виднелось море. Все чаще встречались подводы, гружёные досками и брёвнами, и угрюмого вида люди с инструментом в руках – почти все они держали путь в прибрежное селение Вахва.

– Если они беспокоятся из-за руотси, – вслух рассуждал сам с собой Антеро, – то нас должны понять. Ведь и Сампо, попади оно к нам, для защиты послужить может, и народу на пользу. Придём на место – первым делом потолкую со старейшинами. Заодно и на сварливого валто взгляну.

Не соврал старик и про селение – народу в нём оказалось побольше, чем в торговой Виипури и праздничной Савонкоти вместе взятых. С приходом большей части хяме на строительство прежде неприметная Вахва разрослась до величины небольшого города, какие Антеро случалось видеть в своих странствиях.

На окраине селения дорогу путникам преградили несколько хмурых мужчин, вооружённых топорами и копьями.

– Кто такие? – окликнул пришедших старший – плечистый бородатый верзила. Кожаная безрукавка с наклёпанными на груди пластинами железа – явно с чужого плеча – еле сходилась на его широком туловище. – Зачем пожаловали?

– Здравствуй тот, кто сам нам скажет «здравствуй»! – отвечал Антеро. – Из Карьялы идём мы с миром и дружбой к народу хяме. Вестями хотим обменяться, узнать, как живет нынче народ на побережье, да с валто Яреусом словом перемолвиться!

– Ступайте откуда пришли! Хяме некогда точить лясы, – заявил верзила. – В Вахве, Хяменлинне и окрест непочатый край работы. Исанто – и те трудятся денно и нощно.

– А если то, что я хочу поведать Яреусу, не пустые слова? Оно и работникам хяме в помощь, и в Хяменлинне лишним не будет!

Начальник стражи опёрся обеими руками на тяжёлое копьё и, размышляя, уставился на собственные сапоги. Прочие молча столпились вокруг него, ожидая решения.

– Будь по-твоему, карьялайнен, – наконец сказал он. – Ойва, Энно, проводите их в селение, покажите, что к чему! И пусть оставят в доме стражи своё оружие – здесь оно им не понадобится.

Двое совершенно одинаковых с виду стражников молча кивнули в ответ и жестами пригласили путников следовать за ними.

В небольшом приземистом доме стражи постоянных жителей не было – в нём только отдыхали люди, заступавшие в караул. Здесь пришедшим пришлось разоружиться; только Кауко оставил при себе крестовый лук – хяме просто не признали в нем оружие.

– Что это? – ткнул пальцем Энно.

– Силок, – глазом не моргнув, соврал охотник.

Затем Ойва ушёл вперёд, а Энно проводил странников в селение. Подворья обступали середину Вахвы неровными кругами, а большинство домов были выстроены наспех – не для долгого и радостного житья, а лишь бы от непогоды укрыться. Ни крылечек, ни резных наличников, с дырой дымохода посреди крыши – хяме не обживались на новом месте, не стремились создать уют. Они просто встали лагерем, вместе ухватившись за труд невиданного прежде размаха. Бросалась в глаза внешность хяме – низкорослые, кряжистые и большеголовые, с короткими, но сильными руками и ногами, они напоминали деревянные статуи венедских богов. Многие мужчины были безбородыми – даже у зрелых тридцатилетних мужей борода походила на неровный юношеский пушок на щеках, и только у стариков свисала длинными космами едва не до пояса. Все молчали, и повседневным заботам предавались с каким-то немым остервенением.

Ойва встретил Антеро на пороге просторного дома старой постройки, возвышавшегося в центре Вахвы.

– Дом старейшин. Завтра с утра соберутся на совет, вот и приходи, расскажи свои вести валто. Переночуете с нами.

Ойва и Энно поспешили к своим товарищам, оставив гостей в доме стражи. Заговорить с ними не удалось – они только насупились пуще прежнего.

– Ох, чую, товарищи, нехорошая у них жизнь! – Кауко щурился с порога дома на вечернее солнце, потуже затягивая ремень. – Кто же так гостей встречает?

– Да уж, не День Укко! В трудах по горло, поговорить некогда.

– Особенно стражникам в дозоре! – улыбнулся Тойво. – Это же скука смертная – целый день на копьё опираться да за околицу глазеть, и всё молча!

– Но говорить человеку всё же надо, если только он не немой. Так что и мы попробуем, – задумчиво проговорил рунопевец. – Завтра я пойду на совет, а вы с Кауко познакомьтесь получше с местными. Здесь же целый народ, хоть несколько любопытных должно найтись, тем паче мы издалека. Расспросите про жизнь да про хозяйство, может, кто и про Сампо слышал. А там видно будет.

На другое утро друзья разошлись по Вахве. Антеро направился прямиком к Дому старейшин.

Войдя в сени, рунопевец изумился количеству наваленных там вещей, годных и негодных. Другой раз он бы решил, что ошибся и вместо дома старейшин попал в чей-то сарай, в котором уже несколько лет не появлялся хозяин. Чего здесь только не было: тележные колёса – почти у всех недоставало спиц, рыболовные снасти, конская упряжь, бочонки, горшки и туеса всех размеров и форм, плотницкий инструмент, связки банных веников, переживших свою последнюю осень и оставшихся почти без листьев!.. Ближе к стенам, где хватало полок и крючьев, ещё сохранялась видимость некоторого порядка, но порядок заканчивался вместе с полками, и вещи выстраивались в удивительные нагромождения, чудом не рухнувшие до сих пор. Проходя сени, Антеро едва не упал, споткнувшись о нечто похожее на остов старых саней. «ПРИГ-ГО-ДИТ-СЯ-А!!!» – всплыло в памяти.

В горнице уже расселось по лавкам несколько десятков хяме, собравшихся на совет – старейшины, наиболее богатые и уважаемые хозяева. Антеро уселся ближе к дверям, рядом с ним – молодой парень в кожаном переднике кузнеца.

– О чём совет? – спросил у него рунопевец.

– Про постройку крепости.

– Дело говорят?

– Они это дело уже тридцатый раз говорят, – вздохнул хяме в ответ.

Антеро оглядывал собравшихся и поражался их возрасту – никогда прежде не случалось ему видеть такого множества старцев. Среди длиннющих седых бород, испещрённых морщинами лиц, тусклых взглядов из-под кустистых бровей карел почувствовал себя мальчишкой. Даже валто Эрво Яреус смотрелся здесь довольно молодым – а ему было никак не меньше шестидесяти.

Яреус восседал в высоком резном кресле на почётном месте хозяина. На неподвижном и грубом, словно вылепленном из глины лице валто отпечатались тяжёлые думы, не оставлявшие его ни днём, ни ночью. Могучая коренастая фигура Эрво была исполнена силы тяжкой и упрямой. Много лет назад поднялась та сила из земли, наполнила человеческое тело, сотворила его по своей мерке – и не отпустила; с тех пор она тянула своего носителя обратно, словно желала превратить человека в гранитный утёс, которому столетиями упорно стоять на берегу назло волнам и ветру. Натруженные руки валто плотно сжимали подлокотники кресла, а серые глаза словно кололи ледяным крошевом, холодным и жёстким.

– Приветствую вас, почтенные старейшины! – сухим голосом заговорил Эрво. Он, против обыкновения хяме, не растягивал речь, но каждое слово произносил – точно гвоздь вгонял. – Нам предстоит немалый труд. Труд даст нам жизнь и свободу.

Разговор зашел о строительстве крепости. Старейшины один за другим рассказывали о том, где и чем заняты их люди, как идёт работа, сколько есть и сколько ещё потребуется леса и камня, что построено, а что построить еще только предстоит. Затем все хором принимались обсуждать сказанное, спорили и бранились, пока валто не прерывал шум, высказывая свое мнение. Спорить с ним не решался никто.

Уже шестеро старцев высказались, а совету не было видно конца. Башни, частоколы, рвы и насыпи слились для Антеро в исполинский завал камней и брёвен, бесконечно растущий во все стороны сразу. Тягучий говор навевал дремоту, и рунопевец давно бы заснул, но крепко сбитая неудобная лавка немилосердно впивалась в седалище, а затёкшие ноги требовали если не ходьбы, то, на худой конец, стоячего положения. Слушать дальше не было сил, а старейшины все говорили и говорили…

– Однако, друзья, я совсем забыл, – сказал, наконец, Эрво. – Что делать – хлопоты. Ведь у нас гость с вестями из Карьялы. Пусть скажет своё слово.

– А то как же, пусть говорит, пусть, – прошамкал седой как лунь исанто из числа лесных хяме.

– Только недолго, – другой, похожий на взъерошенного филина, заворочался всем телом, обшаривая горницу сердитыми глазами. – Нам рассиживаться некогда.

«Ну-ну», – про себя подумал Антеро, с наслаждением встал, вышел на середину горницы и учтиво поклонился собравшимся.

– Мир вашим землям, почтенные старейшины! Доброго дня тебе, валто Яреус!

– Кто таков? Откуда будешь? – вытянул шею филин.

– Я пришёл из Карьялы. Зовусь Антеро сын Арто из рода Сувантолы, – с достоинством ответил рунопевец.

– Кузнец? Плотник? – продолжал допытываться филин.

– Рунопевец.

– Исанто Сувантолы прислал к нам певца? Уж не думает ли он, что у нас в Хяменлинне свадьба? – старик рассмеялся собственной остроте противным смехом – словно сухие поленья под топором затрещали. Те, что поближе, подхватили.

– Я не посланец, – сказал Антеро, переждав обидный смех. – Я иду из Сувантолы по собственной охоте, и ведёт меня поиск. Валто Яреус! Здесь вижу я, что вы сумели созвать вместе целый народ в общем деле, поистине великом. И верится мне, что ты поймёшь меня, ибо я задумал создать союз всех народов Калевы.

– Дались вы нам, негодные! – заскрипел лесной исанто, но, уловив властный жест Эрво, умолк. Антеро продолжал:

– Объединив силы, мы сможем не страшиться никакого лиха – ни голода, ни хворей, ни нашествия руотси!

Рунопевец неспроста заговорил о союзе – он вовремя сообразил, что военная надобность заинтересует старейшин прежде всего. Но Антеро и представить себе не мог, чем окажется для хяме упоминание викингов – а подействовало оно подобно волшебному слову.

Старцы вспылили все разом и забрюзжали, заворчали, зашумели на разные голоса, на чём свет стоит ругая руотси, поминая былые схватки и обиды, нанесенные воинственными соседями.

– Пришли весной с заката, много, да все в железных одеждах! Убивали все, что шевелится! Тупые же, не жалко!

– На змее деревянном приходили, морда у змея стра-ашная! Сто мужей с мечами на спине нес, да на хвосте столько же с луками!

– В дома чужие входили, как хозяева, брали, что нравилось, подчистую!

– И вороны-то, вороны чёрные над ними!

– ДОВОЛЬНО! – повысил голос валто, и, дождавшись тишины, обратился к Антеро: – Так что ты ищешь?

– Вы строите крепость для защиты от руотси.

– Так.

– В крепости нужны припасы.

– Их будет вдоволь. Что ты ищешь?

– Изобилие для всех. Волшебную мельницу Сампо.

– Ух! – Эрво, насмешливо щурясь, откинулся на спинку кресла. – Вот ты про что, а я уж думал! – и вновь сделался суровым: – Вот послушай. Руотси по морю так и шастают. Сейчас не нападают – потом нападут, так оно и будет. Крепость нам нужна. Всему народу побережья.

– В рунах поётся… – Антеро попытался направить разговор в нужное русло.

– Погоди. Крепость строить – работа большая, и для всех. Первым делом надо остров близ берега выбрать подходящий. Не великий, не малый, а такой, чтобы в самый раз подход к берегу с моря закрыть мог.

– Сампо должно быть скрыто на острове в море! – стоял на своем Антеро.

– Да погоди ты! – недовольно поморщился Эрво. – Куда торопишься? Как остров нашли – место нужное разровнять, камни-валуны растаскать все. Чтобы не мешали срубы ставить. Оставить только те, что опорой для срубов послужат. А прочие куда – знаешь? В ограды складывать здесь же. На ограды целой крепости их все же не хватит. Где взять? Ещё с берега привезти, с каменоломен. Лодки нужны большие или плоты, а лучше – целые паромы наладить. В прибрежных скалах камень добывать – тоже работа. Да ты же не забывай, что зимой они не поддаются, а лето у нас короткое.

Антеро уже понял, что про Сампо старейшин расспросить не удастся. Эрво с удовольствием продолжал, слегка покачиваясь в такт своей монотонной речи. Его голос старчески дребезжал.

– Леса на острове негусто. А то и совсем нет. Для построек, башен, частоколов, жилых домов и амбаров брёвна привезти надо из лесов с побережья, доски заготовить. Да прежде высушить всё это, чтобы годным было. Везти – телеги надо и лошадей либо волов. Вот и порешили старейшины хяме десять лет назад на общем совете, что только всему народу этот труд по плечу. А как иначе? Вот и я говорю, что никак. Все собрались. Кто не знал раньше, как крепости строить, научится здесь. Кто не хотел – а что делать, надо. А кому кроме нас? Кроме нас некому.

– Вам бы у венедов крепости посмотреть – они строить большие мастера. Хоть в Алденйоги[35], хоть в Валкеярви[36], хоть в Новгороде…

– Погоди. Не перебивай. Был я молодой в Алденйоги ещё до венедов, был и дальше. Только где мы, а где венеды с их городами? Везде побывать – времени не напасёшься. А здесь работы по горло. Теперь – у венедов моря нет, у нас есть. А в море частокол не поставить. А надо – я придумал – сваи прочные в дно морское вогнать. Из лиственницы, чтобы не гнили. А промеж тех свай цепи железные, тут кораблям руотси прохода и не станет. Уно, что с цепями?

– Кую, – мрачно отозвался Уно, тот самый молодой хяме, рядом с которым сидел Антеро. – Да где же столько железа достать?

– Ты не спрашивай, кузнец, ты куй, – посоветовал валто. – С миру по нитке – голому рубашка. Загородим залив от руотси, дайте срок. Ступай, Уно, работай.

– Вот и видишь, сувантолайнен, что не до рун нам, – филин не без труда поднялся, опершись на клюку. – Какое тут Сампо?

– О Сампо стоит подумать, когда крепость достроим, – заметил Эрво.

«Лет через двадцать», – прикинул в уме Антеро.

– А без крепости куда нам его? Где от недругов укроем? А?

Совет завершился. Старейшины засобирались – зашаркали ноги, заскрипели лавки, застучали по полу посохи и клюки.

– Валто Яреус! – почти крикнул Антеро сквозь шум. – Я пришёл издалека, со мною двое товарищей. Дозволь нам работать в Хяменлинне!

– Много вас таких охочих, – буркнул на ходу кто-то из старцев, но валто согласно кивнул:

– Что ж, быть по сему. Руки лишними не бывают. Найдутся для вас топоры, найдутся и ложки. На остров вас завтра проводят. Да смотри, рунопевец, в Хяменлинне бездельничать нельзя.

– Не будем, – пообещал Антеро.

«Ухх, ну и человек! – карел чуть не бежал между дворами, жадно вдыхая свежий воздух; солнце стояло высоко – время близилось к полудню. – И ведь говорит верно, но хоть бы слышал кого, кроме себя, ведь слова сказать не даст! Будто нет ничего под этим небом, кроме его крепости! Надо бы брату рассказать – вот что будет с ним лет через пятнадцать, если не бросит привычку ворчать и хмуриться по пустякам. Ладно, попытаю удачи среди простого люда, хотя и не знаю, сколько времени это займёт».

В доме стражи, куда спешил рунопевец, его уже ждал Тойво. Паренёк сидел на пороге и вырезал свистульки из тростника, а двое малышей крутилось возле него. Однако, увидев Антеро, дети юркнули за изгородь – только их и видели.

– Ну вот опять! – развел руками Тойво. – Что дети их, что девушки – смотрят, спрашивают и поболтать бы непрочь, но как взрослого заметили – сразу рот на замок, нахмурились и ходу…

– Это они с непривычки. Пока чужие мы для хяме, вроде как негоже с нами слишком близко. Ну да ничего, поживём здесь – освоимся. Глядишь, и нужное узнаем.

Под вечер явился Кауко – помятый и угрюмый, с огромной шишкой посреди лба.

– Кто тебя так? – спросил Антеро.

– Хийси, – огрызнулся охотник.

Он так и не рассказал товарищам, как напрасно ходил из дома в дом – никто не желал слушать охотничьи байки, пива для незваного гостя тоже ни у кого не нашлось. Двое мужчин заинтересовались крестовым луком, с осторожностью подержали в руках, покивали головами – но и только.

Встреченная под вечер девица, сбивавшая масло, оказалась более благосклонна и вселила молодому саво некоторую надежду, с улыбкой внимая его россказням и угощая сметаной. Однако когда Кауко решил, что пора пришла, и протянул руки для объятий, навстречу ему метнулся пест, да так быстро, что даже проворный лесовик – и тот не успел увернуться.

– Дура!.. – простонал Кауко, медленно оседая на пол. – А если бы топор в руках оказался?

Неудивительно, что весть о будущем житье и работе среди хяме охотника не обрадовала.

– По мне так делать тебе нечего, – проворчал он.

8 Хяменлинна

Среди многих островов, рассыпанных в море близ побережья хяме, остров, выбранный для строительства крепости, выделялся немалой величиной. Скалистые берега, поднимавшиеся над волнами где на два, а где на четыре человеческих роста, были хорошо видны из Вахвы; остров мог бы вместить ещё одну деревню, однако долгое время оставался нежилым – только окрестные рыбаки останавливались там отдохнуть, устроив среди скал несколько домишек на случай ночлега. Дело в том, что обширное пространство острова не годилось для жизни большого селения – слишком уж скудным и каменистым устроили его боги, созидавшие мир на заре времен. Вытянутой грядой остров закрывал побережье со стороны моря, как забор закрывает подворье – это и подсказало хяме мысль укрепить остров.

Ранним утром Антеро, Тойво и Кауко сели в одну из лодок, идущих на остров с грузом припасов для работников Хяменлинны, и вскоре достигли обрывистых берегов, по которым вверх уходило несколько узких тропинок, для удобства укреплённых камнями и бревнами. Взвалив на плечи мешки с крупой и вязанки дров, странники поспешили наверх, откуда уже доносился шум строительства.

Нагруженный дровами Кауко почти одолел подъём по скользкой утоптанной тропке, когда неизвестно откуда появившийся старик – исанто из числа лесных хяме – ухватил его за рукав:

– Саволайнен! Молодой, прыткий саволайнен! Скорый без поручения! Вот хорошо-то как! – залопотал он, но тут же перешёл на степенный лад: – Посто-ой, н-не торопи-ись та-ак. Я тебя еще вчера-а в Вахве примети-ил. Вот ты мне и помо-ожешь! Свезё-ошь меня-а за хоро-ошими дрова-ами!

– Мы как раз привезли дров! – Кауко встряхнул тяжеленной вязанкой за плечами, стараясь, чтобы старик увидел. Но тот вцепился в саво ещё крепче:

– Там так-ко-ой лес! Сядем в лодку-у, ты до берега-а раз-два-раз-два! А там руко-ой пода-ать! – дальше старый хяме назвал лес, через который Кауко с товарищами прошёл без малого три дня назад – видно, свои родные места. – Вот там дрова-а!

– Чем эти негожи? – Кауко начал терять терпение. Долго стоять на крутой тропинке, когда ноги разъезжаются, ноша тянет вниз, а вдобавок на руке повис непрошеный собеседник – радость не из великих.

– Дря-ань! – старик даже не взглянул. – Лишь мои годятся-а!

– Не слушай его-о, саволайнен! – между валунов, громоздившихся над тропинкой, показался второй старец. – Он уже совсем плох ста-ал, не по-омнит! В его лесу бра-ать нечего уж года два ка-ак – старое собрали, новое брать рано-о! Я и то зна-аю!

– Тюленью задницу ты знаешь! – взвился первый, даже слова тянуть перестал. – Я потомственный лесоруб, а не какой-нибудь рыбак! Мне ли не знать?

– А вот жуком не надо быть!

– Каким ещё жуком?

– Короедом!

– Ах ты!.. – Старцы так увлеклись перебранкой, что забыли про Кауко, а того и след простыл.

Крепость Хяменлинна встретила новых работников по обыкновению немногословно, безо всякого любопытства. Собственно, крепости и не было – обрывистые берега острова изначально были неприступны. Только в нескольких местах протянулись невысокие валы, сложенные из камней, да кое-где над ними торчали вверх гребни частоколов. На двух небольших плоских холмах в глубине острова уместились жилища работников – низкие длинные лачуги, крытые дёрном, амбары для припасов и склады. На юго-западном берегу высилась башня, которую хяме ласково прозвали Вороньим гнездом из-за смотровой площадки наверху. Впрочем, она чаще всего пустовала – дозор нести было некому: народ помоложе трудился от зари до зари, а люди пожилые при всём желании не сумели бы взобраться по крутой лестнице.

Потянулась долгая череда дней, похожих один на другой. Медленно, но верно таяла надежда Антеро узнать у местных жителей что-либо о волшебной мельнице: суровые мужчины-хяме, на время стройки оставившие свои дома и семьи, работали как в последний раз – молчаливо, сосредоточенно, не давая себе ни отдыха, ни срока, не оглядываясь на окружающий мир. Становилась понятна запасливость хяме – из старых негодных вещей здешние умельцы могли соорудить все что угодно. Особенно ценились хитрые приспособления для подъёма тяжестей, отдалённо похожие на колодезный ворот. А строительству все не было видно конца, более того – хотя бы небольшого плода, нового шага к заветной цели работа не приносила. Тому, кто знал трудолюбие и мастерство местных жителей, это казалось удивительным – ведь такое количество рабочего люда могло бы свернуть горы. Но руки, только что совершившие немалый труд, словно в насмешку над собой тут же спешили уничтожить собственное творение.

Не раз случалось Антеро и его друзьям вместе со всеми разбирать вновь возведенные срубы и частоколы, с тем, чтобы перетащить их на новое место и начать все с начала.

– Нет между старейшинами согласия, каждый по-своему хочет, – выдохнул как-то угрюмый бородач-плотник. – Ох уж эти тервасканто![37]

– Вы называете старейшин смолистыми пнями? – удивился оказавшийся рядом Тойво.

– Эт-то в знак уважения-а! – приосанился плотник, и с грустью добавил: – Скоро в лесах Хяменмаа пней станет больше, чем деревьев…

– Много тех, кто видит по-своему да с другими спорит, – промолвил другой хяме. – Только вот работников на всех не напасёшься, тянут нас во все стороны, не знаем сами, кого и слушать…

Так оно и было. Споры между многочисленными исанто, собравшимися вместе, не оставались в стенах Дома старейшин в Вахве. Наоборот, на острове вздорные слова обретали жизнь и немалую силу – оттого ли, что было кому исполнять приказания, или же оттого, что валто со своей непререкаемой волей не мог быть везде и сразу. Из-за этого укрепления Хяменлинны воздвигались медленнее, чем росла на склонах острова чахлая трава. Печально было видеть, как столько тружеников расходовали себя понапрасну, но менять что-либо упрямые старейшины не желали.

– Они ведь не плохие, наши старики, – поделился с Антеро пожилой хяме по имени Тахво, человек на редкость добрый и рассудительный. – Просто не надо им это. А власть показать ох как хочется.

А власть старейшин была настоящим испытанием как для них самих, так и для простых хяме. Работящий народ, привыкший исполнять задуманное, никогда не бунтовал и почитал старших. Тому, кто с возрастом становился исанто, порой достаточно было ничего не делать самому, а только требовать да поручать – и для многих старейшин это обернулось бедой. Ничего не делая своими руками, они быстро дряхлели, утрачивали силу и разум, способность помогать своим людям, и сохраняли только веру в свою неизменную правоту.

– Меня от этого уберегло, – поведал Тахво. – Я старейшиной так и не сделался.

До тех пор, пока каждый род хяме жил уединённо, один или два стареющих исанто не причиняли беспокойства родичам – те окружали их заботой и со временем мягко отводили от управления, с которым превосходно справлялись сами. Но начало строительства Хяменлинны разрушило привычный уклад жизни.

Крепость решили строить на собрании всего народа, вместе выбрали валто – самого молодого и домовитого из всех, на смену которому со временем пришёл его сын Эрво Яреус. Старейшины признали его власть над собственной, но спеси у них при этом не убавилось.

Собравшись вместе на острове для будущей крепости, каждый старик, до той поры единственный в роду, был неприятно удивлён – их сделалось много в одном селении. Раздоры тотчас разгорелись не только между старейшинами – не решаясь возражать валто словом на совете, с ним спорили делом на месте, превращая любое его решение в невыполнимую задачу. Так вождей в крепости сделалось больше, чем работников. На любого из строителей в Хяменлинне приказы перечивших друг другу стариков сыпались сразу со всех сторон.

– И вы не пробовали поделить работы между собой или строить по очереди? – удивился Антеро.

– Пробовали, конечно, – усмехнулся Тахво. – А толку? Ежели менять их местами – о, тут такое бы началось! Даже разумный Эрво, как главным сделался, первым делом разобрал и построил по-своему то, что оставил ему отец. А прежде было – выделил предыдущий валто каждому роду по делянке на острове, чтобы укреплять – не пошло дело. Назначил тогда нынешний тех, кто в ответе за подвоз камней, леса, съестных припасов, за валы да частоколы – сам видишь, как оно теперь. Уж если согласия нет, так нет его ни в чём, каждый другого дураком да бездельником считает. Не доверяют, да все под руку друг дружке лезут, да учат как надо, и вот – опять все вперемешку. Эрво помучался год-другой, да и, похоже, рукой махнул на порядок в Хяменлинне. Лишь бы людей надсаживать, – старик сдержанно выругался.

Однажды семидневный ливень, налетевший с моря, загнал весь народ в Хяменлинне под крышу и нипочем не давал продолжать работы. Тех, кто выходил в серую пелену непогоды, дождь нещадно нахлёстывал холодными струями, вынуждая скорее бежать обратно в дом. Ворча и ругаясь на весь белый свет, хяме сгрудились вокруг очагов, изредка поглядывая на небо сквозь дыру дымохода.

От нечего делать люди поневоле начали вести беседы, правда, для Антеро неинтересные. Хяме бранили холод, дождь и ветер, неуют острова, болезни и старость, не забывали на чем свет стоит клясть викингов:

– Бездельники-руотси! Все бы им скитаться по морю, да соседей грабить, да хвастаться! А вот потрудились бы, как мы!

– А не сдюжат ведь, кишка тонка! Всему свету, выходит, врут, будто они самые сильные!

– И будто край их самый суровый! Брешут ведь, их там так не заливает!

Перевести хозяев на радостный лад не удалось ни разу – те нипочём не хотели рассказывать и слушать истории, смеяться и петь песни – разве что бросались при случае обрывками печальных рун про холод, голод и подневольную работу. Пробудившиеся и разворчавшиеся тервасканто ещё до рассвета успевали заразить пасмурным расположением духа всех остальных. Старцы подобно малым детям привередничали за столом, подчас забавлялись тем, что задирали друг друга, но охотнее – младших сородичей, которым не пристало огрызаться.

– Куда ты смотрел, Урмас? Ты зна-аешь, что частоко-ол на северном берегу покосился-а?

– Знаю, – молодой Урмас заменял на острове валто, которому приходился племянником. Он поспевал везде и на деле один отвечал за всю крепость, хотя никакой власти не имел и бесконечно слушал недовольное брюзжание старейшин. Его терпению мог бы позавидовать любой.

– Что эт-то зна-ачит?

– Значит, выровняем заново.

– Значит, мы беззащитны-ы!.. Если явятся руотси…

– Я сказал – выровняем.

– Бесполезно-о! Он старый, гнило-ой!

– Привезём брёвен и заменим!

– Эт-то будет долго-о! Мы… мы беззащитны-ы! Уже вторую седьмицу-у! Если явятся руотси…

– Тогда выставьте дозоры.

– Тогда иди и скажи об этом валто! Знаешь, куда он тебя пошлёт? – к трусливым ноткам в голосе тервасканто прибавились злорадные.

– Куда? Дозоры – обычное дело при охране рубежей!

– Чтобы завтра же все было!

– Где я вам возьму эту дрянь?!

– Древесина – дрянь?

– Гнилая – да!

– Мы беззащитны!.. – тервасканто повёл речь по второму кругу.

К слову, воинов для несения караула на острове не было. Все, способные держать оружие, были заняты на работах, десятка два попеременно охраняло Вахву, и приди вдруг викинги – они застали бы на острове только три-четыре сотни плотников, усталых и павших духом, почти готовых попасть в плен.

– Чего такие кислые-е? – не унимались тервасканто. – Если что не нравится-а – ступайте по дома-ам, дармоеды!

– Мы уйдём – кто работать станет? Кроме нас-то? – вспылил кто-то из строителей. – Вы за нас брёвна таскать будете?

– А вообще от вас, молодых, тут один вред! – точно стена в доме рухнула, когда Тахво, до сих пор молчавший, внезапно вставил словечко. Добродушный старик в перебранках никогда не участвовал, тем более не задевал молодых работников. Все умолкли и уставились на Тахво, а он продолжил: – Зачем сходен понастроили? Для руотси, что ли?

На дворе шумел дождь, в домах шумели ссоры, вязкие и тягучие, как дёготь. Едва ли не каждый шаг сопровождался бранью. Особенно маялся от этого веселый Кауко, порядком уставший от тесноты острова. Метсямиес молча копил раздражение, и однажды в ответ на придирку одного из местных спросил его:

– Скажи, почтенный, вы когда любите своих жён – тоже на них ругаетесь? Или они на вас?

Хяме немного помолчал, затем выпучил глаза и без слов бросился на саво с кулаками. Оказавшиеся поблизости Антеро и Тойво едва успели растащить драчунов.

Однако всему приходит конец – пришел он и непогоде. На восьмой день Хяменлинну осветило солнце, свежий ветер убавил сырости, и хяме, облегчённо вздыхая, рассыпались по острову, спеша приняться за работу.

Но, как говаривали в Ингрии, для бедного хяме повсюду камни – и на этот раз не обошлось без огрехов. Едва Урмас собрался заняться починкой обветшалого частокола на северном берегу, как выяснилось, что на острове недостаточно строевого леса.

– Не обессудь, дружище, – разводили руками плотники. – Дело обычное. Осерчал лесной исанто на твоего дядюшку – тот, мол, поговорил с ним давеча не слишком учтиво. А ведь он возит нам лес. Теперь велел своим людям прекратить. Сказал, больше не даст ни поленца древесины.

– Какой-такой трясины? – тугой на ухо Тахво, услышав обрывок чужого разговора, уже спешил вступить в него.

– С ним можно уладить, он хоть вздорный, да отходчивый. Но это небыстро, – рассудительно сказал Урмас. – Пока спросите леса из запасов на складе.

– Так ведь там этот Рыжий хийси!

– Будете ждать, пока он поседеет? Узнайте сейчас же, сколько нынче леса у нас под рукой!

Оставшись один, Урмас поднял стоявший в углу толстый веник из ивовых прутьев и легко переломил его пополам. Потом ещё раз переломил каждый из обломков, затравленно топчась по горнице и перечисляя по именам всех чудищ Нижнего мира. За этим делом и застал его случайно вошедший в дом Антеро.

– Сейчас строить надо, пока погода позволяет, так леса достать – целое дело! И ведь молчали все до последнего! – признался Урмас, рассказав карелу, что к чему. – Не работа, а хвороба для всего народа!

– Да к чему она вам такая? – спросил Антеро. – Ведь толку от неё – как от козла молока?

Урмас изменился в лице.

– Не мути-и вод-ду-у в нашем озере-е, – сурово затянул хяме, подражая исанто. – Дела-а своего не бро-оси-им! Оно им… нам… МНЕ нравится-а!!! – гневно закончил он.

– А что за беда на складе? – Антеро попытался увести хяме от новой свары.

– Кладовщик Руотус. Прозвали его Рыжий хийси. Эта полоумная сволочь не слушается никого из тех, кто есть на острове.

– Леса у него попросить надо?

– Удачи, – понуро произнёс хяме.

Руотус занимал на острове особую должность – ещё предыдущий валто, приметив рачительный нрав и отменную память сородича, обязал его ведать всеми припасами Хяменлинны, особенно – неприкосновенной частью, сберегаемой для крайнего случая. Не зная письма, кладовщик хранил сведения о том, когда, сколько и кому именно отпустил добра, завязывая узелки на особых шнурах, которые всегда хранил при себе. Кладовые под присмотром Руотуса были едва ли не единственными в округе, содержавшимися в полном порядке. Медно-рыжий безбородый мужичок крохотного роста, с большим пузом и короткими ножками, Руотус носился по своим владениям с такой быстротой, что делался похож на белку. Но чрезмерная хлопотливость и тревожность пополам со всё растущим чувством собственной значимости не пошли Руотусу на пользу, расшатав его и без того робкую душу. Никто не знал, чего ожидать от Рыжего хийси в следующий миг – так внезапно его добрые слова сменялись проклятиями и угрозами.

В этом Антеро убедился, когда пришел на склад. Там Руотуса убеждало уже человек пять, сумевших найти его для разговора. Даже начать говорить оказалось совсем непросто, а уж добиться нужного…

– Вот ты молодой ещё, не понимаешь! – тараторил кладовщик. – Есть припасы обычные, а есть на крайний случай! На крайний случай – на случай такой, что не каждый день, особенный! Особенный человек им счёт ведёт, хозяйственный, так-то! Так-то ещё можно понять, если сам валто попросит!

– Да нет его в Хяменлинне! И леса нет, а строить надо!

– А на нет и суда нет! Без его ведома не могу. Считай – у меня тоже нет. Пива хочешь?

– Да ведь дело общее! Работа стоит, лес нужен!

– Вот лесом и ступайте! Я тут торчу, как проклятый, все сосчитать, запомнить, сохранить, а что взамен? Не до вас мне. Лесом ступайте.

– Ну, погоди же! Вот явятся викинги, спалят тебя вместе со складом!

– А ты не грози мне! Я с валто на короткой ноге! Первый после него в Хяменлинне!

– По-оберегись!!! – из открытых дверей склада вдруг само собой полезло толстое бревно. Когда оно высунулось наполовину, стало видно коренастого силача, тащившего его прямо на спине – это работнику Войминену надоело спорить с вредным кладовщиком. Он просто зашёл на склад и взял, что требовалось.

– Ослушник! – взвизгнул Руотус. – Немедленно положи на место! Все валто расскажу, уж он тебе задаст!

– Иди к лешему! – огрызнулся Войминен из-под бревна. – Ребята, налетай! Там на три частокола хватит!

Что до валто Эрво Яреуса, он не только управлял строительством из Вахвы, но и нередко появлялся в Хяменлинне сам. В такие дни он неторопливо обходил весь остров, по-хозяйски оглядывая каждую кочку и бесконечно ворча, раздавал указания направо и налево, старался сам приложить руку ко всем работам наравне с простым людом, благо, был он на редкость мастеровит. Валто любил встать рядом с работающим человеком и наставлять его так долго и въедливо, что мало кому удавалось вытерпеть; порой он забирал инструмент и продолжал сам. «Лучший среди работников, – ворчали хяме. – Вот и строил бы всё один!» Яреус и рад был бы выстроить крепость от первого камня до последнего конька крыши своими руками, но под силу ли такое человеку? Изнурив себя за день, к вечеру валто ворчал пуще прежнего, сердито грозя бросить все к Хийси и уйти в лес. Недаром Эрво Надежного за глаза называли Сварливым!

Часто приплывал на остров и кузнец Уно, тот самый, с которым Антеро познакомился на совете старейшин в Вахве. Обыкновенно работавший в кузнице селения, Уно также нёс трудовую повинность на строительстве крепости. Молодой человек лет девятнадцати-двадцати, кузнец с виду ничем не выделялся среди сородичей – низкорослый и кряжистый, несколько неуклюжий с виду, но наделённый богатырской силой; на широком лице – ни следа усов и бороды. В один злополучный день Уно, стоя над обрывом, в числе прочих поднимал на веревках груз брёвен, привезённых из Вахвы, а разыгравшийся не на шутку морской ветрище то ненадолго стихал, то рвал безудержно. В тот миг, когда поднятые брёвна оставалось только втащить да отвязать, внезапный порыв ветра едва не свалил Уно с ног, и то ли худая изначально, то ли перетёртая о камни веревка лопнула в его руках. С нестройным грохотом поскакали вниз по склону тяжёлые брёвна, одно из них словно нарочно кувыркнулось в сторону находившихся рядом сходен и разнесло их начисто.

На беду поблизости оказался сам валто Эрво Яреус. Мельком глянув вниз и убедившись, что никто из людей не пострадал и помощи не просит, он обрушил всю свою застарелую досаду на попавшегося под руку Уно.

– Ты что делаешь, негодный?

– Так вот… – Уно до сих пор сжимал в руках обрывок веревки. Его открытое, почти детское лицо выглядело растерянным.

– Что «вот», увалень?! – бушевал валто. – Что «вот»? Нет, это надо быть таким обалдуем?

– Или первый раз за десяток лет здесь рвётся верёвка? – стал защищаться кузнец. – Никому же худого не сделалось, так и огорчаться не стоит!

– Не сделалось! – валто был не в духе и слушать не хотел. – Не сделалось! Это ручонки твои кривые ничего не стоят! Вот как ты это подстроил, а? Как?

Большинство хяме отличались завидным хладнокровием, но нет-нет да выходили из себя, становясь просто страшными: даже в гневе они не показывали чувств, и выдавали их разве что не к месту громкая речь да дурные поступки, подсказанные нахлынувшей яростью. То же произошло и с Уно.

Буркнув «Сейчас увидишь, как!» кузнец вытянул из-за пояса топор и подошёл к бревнам, уложенным неподалёку от края обрыва, намереваясь спустить их следом за первыми – достаточно было вышибить из-под них подпорки. Тут же несколько подоспевших на шум парней ухватили его за руки.

– Не надо держать меня, я не бешеный пёс, – сказал уже остывший Уно, после чего обратился к валто: – Ты прав, почтенный Эрво! Здесь случилось неладное! Случилось и происходит до сих пор, клянусь горнилом!

– Что же?

– Целый народ кладет жизнь, здоровье и добра без счёту на чужую блажь. Вся Хяменлинна, какая она есть – лишь прихоть тервасканто, а проку от неё нет! И не будет. Разве не видишь ты, что на острове не прожить сразу многим? Разве не видишь, правитель всей Хяменмаа, во что превращаются наши деревни, пока лучшие мужчины пропадают здесь, их сыновья растут без отцов, а пашни зарастают соснами? Разве не видишь, разумный хозяин, как дорого обходится всем игрушка безумных старейшин?

Эрво выслушал, не проронив ни слова. Его глаза нацелились на Уно двумя отточенными копьями.

– Дерзкий мальчишка! – просипел он наконец. – Как разговариваешь с валто? Или ты один умнее всех старейшин? Ужо тебе… В каменоломни его! На четыре седьмицы!

Каменоломни располагались вблизи Вахвы – мужчины поочерёдно отправлялись туда по нескольку человек и выворачивали валуны из прибрежных скал, чтобы затем на больших лодках и плотах отвезти на остров. Работники сменялись через каждые семь дней, но Уно предстояло провести на чёрных работах целый месяц.

– Не серчай, земляк, – люди, отвозившие кузнеца к месту наказания, искренне ему сочувствовали. – Не по своей воле мы. Эк хватил Сварливый – за слова только на четыре седьмицы… Как Вахве без кузнеца?

– Постоит – не рухнет, – Уно смотрел в сторону Хяменлинны немигающими глазами. – Как и вся Хяменмаа без хозяев. Потеха в том, что через три дня я и так в свой черёд пошёл бы камень добывать. Не на четыре седьмицы, правда, на одну всего – но где наша не пропадала!

Прошла неделя, к концу подходила вторая. Работникам в каменоломне пришли на смену Антеро, Тойво и Кауко. Странники с радостью вызвались сами – Антеро заметил, что младшим товарищам невмочь больше терпеть недружное многолюдство Хяменлинны. Он и сам уже убедился, что среди хяме искателям Сампо делать нечего, и медлил с уходом только потому, что не придумал ещё, куда идти дальше. В скалах и встретил их Уно, к которому сменявшиеся на добыче камня соплеменники уже примеряли кличку – Каменный исанто.

…Во время отдыха Уно сидел у берега моря на прикрытом старой овчиной камне и что-то скоблил ножом. День близился к закату, но света было вдоволь – в Хяменмаа стояла пора белых ночей. Взглянув мельком, Антеро изумился – дощечка в руках хяме покрывалась искусной резьбой, изображающей летящих гусей и уток. Привлекал внимание и нож, очень короткий и широкий, с толстой березовой рукоятью – этакий медвежий зуб из железа и дерева. На клинке причудливыми узорами расходились следы нескольких ковок.

Заметив взгляд карела, Уно протянул ему и дощечку, и нож:

– Вот. Моя работа.

– Такое сделать – большим мастером быть, – признал Антеро, возвращая нож кузнецу. Способность коротких и толстых, похожих на берёзовые поленья, ручищ хяме к тонкой работе казалась удивительной.

– Не хвали меня напрасно, – отмахнулся Уно. – Я кузнец совсем негодный.

– Что так?

– Был бы хорошим – сумел бы сковать сани из ссор, вожжи из бранных слов, кнут из несчастий, лошадь из тоски! Уехал бы отсюда, куда глаза глядят! Подальше. Да хоть бы к рюсся! – хяме называли венедов шведским словом, смешно коверкая его на финский лад.

– Зачем так далеко? – удивился Антеро.

– А я их язык не знаю, – просто отвечал кузнец. – Пусть хоть изворчатся по-своему – мне все нипочём будет.

Уно почувствовал в пришлом кареле собеседника – и тут плотину его молчания прорвало. Кузнец говорил много и горячо, не ворчал ради ворчания, подобно своим сородичам, но делился мыслями, нажитыми за несколько лет и уже приведшими к несправедливому наказанию. Антеро удивлялся такому говорливому хяме и старался не перебивать его.

– Старейшины прячутся в Хяменлинне не от врагов. Скорее – от собственного страха и недовольства. Думают – достроим и заживём. А ведь где-то глубоко внутри понимают, что не заживут. Её, крепость-то, сперва построить, а потом содержать все время надобно. Снова хлопотать, да браниться, да ссориться. Может, потому и не спешат достраивать… По-моему, это так. Хотя ни один из них не сознался бы в этом даже себе самому.

– А как же защита от набегов руотси?

– А, это… – нахмурился хяме. – Дело далекой старины. Еще дед мой покойный ребёнком был, когда в Хяменмаа пожаловали викинги. Они напали на старую Вахву, что была на месте нынешней. Мужчины вышли в открытый бой; но то для руотси – забава, а нашим – погибель. Тогда собрались люди соседних селений большим числом, заманили злодеев в лес, от берега подальше. Несколько дней по лесам кружили, так что не было вражинам ни боя, ни покоя, а только стрелы да дротики из-за кустов. Ни одного незваного гостя хяме тогда восвояси не отпустили. А после того раза больше не было набегов. Всё-таки наш лес – наш дом и помощник.

– А крепость?

– Думают, будет надёжнее. Опять все заняты вроде, и разброда нет. Опять все вокруг старейшин суетятся, свои и чужие, повелевай – не хочу. На дурном чувстве ничего хорошего создать нельзя – так у нас, чтобы не сомневаться, нарочно память недобрую о руотси мусолят, подогревают ненависть. Хотя кто с викингами бился – тот уже давно состарился, многие умерли.

Случившееся много лет назад нападение дружины викингов, идущих домой несолоно хлебавши, потрёпанных и обозлённых в неудачном походе, с непривычки показалось хяме великой войной. С тех пор хяме твердо решили, что шведы непременно нападут снова. Многим даже нравилось пестовать в себе чувство постоянной тревоги. И неважно, что набегов на побережье хяме викинги больше не совершали: рыбацкие деревни – добыча незавидная. Даже купцы были здесь редкими гостями.

– Ну, выдержим мы полгода в осаде, а дальше что? – продолжал Уно. – Припасы-то с берега везти. Тут дров для очага – и тех не сыскать! А что запрут нас на острове, как в коробе, да сами в нашем краю хозяевами сядут, всем невдомёк.

– Так уж невдомёк?

– Ты уже по-онял, – Уно нахмурился пуще прежнего и замолк.

Ему не хотелось признавать, что привычка хяме доводить начатое до конца, щедро пропитанная упрямством и уплотнённая со всех сторон вязким мышлением, сейчас работала против них самих. Бросая все силы и средства на бесконечное строительство, жители побережья почти ничего не оставляли для собственных домов и пашен, приходящих без хозяев в запустение, для собственных жён и детей. Не один хяме в своей голове из зёрнышек сомнения выращивал мятежные думы, но росли они медленно, и только-только проклюнулись на поверхность гневными словами кузнеца в споре с самим валто. О боги, сколько ещё лет должно пройти, прежде чем незаметные ростки станут буйными всходами и принесут плоды в виде по-настоящему полезных дел!

– Иной раз думаешь, что если приневолят нас руотси, – снова заговорил Уно, – ну, обложат данью. А хуже, чем нынче, уже не будет…

– Если все думают так, то Хяменлинне конец, – заметил Антеро.

– Так и думают, – подтвердил кузнец. – Просто вслух говорить об этом нек-когда-а.

– А если руотси так и не придут?

– Придут. А куда же им деваться?

– Быть может, вы сами себя пугаете? Травитесь собственной боязнью, от этого души тончают и разум мутится.

Уно молчал, разглядывая свои башмаки.

– А знаешь, если придут, – попробовал шутить Кауко, – пускай валто расскажет им, как в этих краях хозяйничать. Враги уснут, как пить дать – и берите их голыми руками!

Кузнец улыбнулся – то была первая улыбка, встреченная странниками в ворчливом сыром краю Хяменмаа, – и заговорил о любимом деле:

– Мой друг, тот, что учил меня кузнечному делу, большой был умелец. Уж он работал! И украшения, и инструмент разный делал, и меня учил. Мы с ним плетение кольчуги хотели освоить. Было у нас несколько штук, после того набега викингов нашим достались. Работа тонкая, и почти получаться начала. А потом он умер, а мне велели цепи ковать, море загораживать. И ничего, что железа у нас не хватит. Они, цепи эти, мне уже в страшных снах снятся! Глупая то работа, и люди от такой глупеют. Другое дело – когда изделие полезно, нужно думать над ним да искать, как лучше! Так Ильмаринен ковал волшебную мельницу Сампо!

– Что ты сказал?! – слова кузнеца прозвучали для Антеро как гром среди ясного неба. Битых полтора месяца он пытался услышать хоть что-то о древнем сокровище – никто и словом не обмолвился.

– Сеппо Ильмаринен, вековечный кователь, – замкнутый хяме оживал на глазах. – Любой кузнец чтит его память. Он умел сковать что угодно из чего угодно. В туманной Сариоле он выковал Пёструю крышку, волшебную мельницу Сампо. Разве ты не слышал?

Антеро покачал головой.

– А говорили, будто ты рунопевец! Вот, послушай.

* * *

Над бескрайним морем лесов пёстрым парусом поднималась голая вершина утёса, отточенная всеми ветрами. На многие вёрсты вокруг не встречалось людского жилища, с начала времён не ступала на склоны горы нога человека – только дремучие леса, да озеро у подножия, да небо – высокое, вечное, куполом укрывающее землю. Казалось, что утёс служит осью, соединяющей три стихии и не принадлежащей духам ни водяным, ни лесным, ни небесным. «Вот она, гора Маанэлла, Вершина этого мира!» – подумал бы несведущий путник, прошедший с юга на север туманную Сариолу.

Ильмаринен знал, что это не так. Но именно здесь устроил прославленный кователь свою новую кузницу. Уже немало дней прошло с тех пор, как начал подниматься дым над горнилом, застучал молот, тяжело задышали огромные меха, у которых трудились молчаливые рослые мужи-похъёлане…

Вяйнямёйнен стоял над обрывом, глядя в синеющую таёжную даль под серыми небесами; вершины сосен-великанов сливались перед его взглядом в мохнатый ковёр. Ильмаринен сидел рядом на самом краю и задумчиво жевал сосновую хвоинку.

– Сложную загадку загадал ты мне, брат, – промолвил кователь. – Я первым отыскал железо в болотной жиже, огнём очистил от грязи, молотом и закалкой придал ему форму и мощь. Я создал кузнечное дело и обучил ему людей. Мне думалось, что нет на свете вещи, которую я не сумел бы выковать. Но, право, за всю жизнь не встречалось мне работы более трудной, чем создание Сампо.

– Из конца пера лебёдки, молока коров нетёльных, вместе с шерстью от овечки и с зерном ячменным вместе, – чародей как будто говорил сам с собой.

– Истинно так, – подтвердил Ильмаринен. – Я положил в горнило все части, три дня и три ночи первые силачи Похъи качали меха. Вначале из огня вышел лук из меди, серебра и золота, затем – быстрая лодка с высокими бортами, украшенными медью, затем – корова с серебряной шерстью и золотыми рогами, и наконец – удивительный плуг с сошником из золота…

– Забавно, – промолвил Вяйнямёйнен. – Твой горн словно показывал, каким трудом кормились люди в разные времена – охотились, выходили в море на рыбную ловлю, затем стали пасти скот и, наконец, выучились пахать землю и сеять хлеб.

– В огне появлялись всевозможные орудия, – продолжил кователь. – Но это все не то. Сампо не похоже ни на одну из этих вещей. Это нечто новое, небывалое. Но что именно, на что похоже? Не зная этого, Сампо сотворить невозможно.

– Сампо – неиссякаемый источник богатства и счастья. Быть может, из него сыплется как из сундука или из-под жерновов мельницы…

– Мельница! – вскочил Ильмаринен. – И правда! Величайшая, лучшая мельница, каких свет не знал! Прекрасная и щедрая, как этот мир, способная наделить людей и хлебом, и солью, и чем пожелаешь! О, если бы мне удалось выковать такое чудо, я был бы счастлив, как в те дни, когда устроил крышку воздуха или впервые закалил железо!

– Это великий труд, – улыбнулся в ответ Вяйнямёйнен. – Ничего подобного не создавалось со времен сотворения мира.

– Так чего мы ждем? – Ильмаринен готов был бегом бежать в кузницу.

– Погоди. Прежде чем браться за труд, отпусти работников, что качают меха. Пускай уйдут подальше. Люди здесь не помощники, да и не понять им такого замысла.

– Кто же будет раздувать огонь? – недоверчиво спросил кователь.

– Те, с кем ты в родстве, Сын воздуха. Мы призовем на помощь ветры. Никому не справиться с этой работой лучше них.

Дождавшись, когда над кузницей заклубился первый дымок, Вяйнямёйнен поставил на колени кантеле и тронул струны:

Дуйте, ветры, задувайте, На крылах неситесь быстрых, Ильмаринену в горнило, Сыну воздуха в подмогу! Ветер северный студёный С гладких склонов Маанэллы, Прилетай, восточный ветер, Из лесов бескрайних Бьярмы, Ветер южный, ветер тёплый, Жаркой Линнулы дыханье, Ветер западный привольный, Ты, морских просторов вестник, Вам три дня трудиться вместе, Вам три ночи не ослабнуть, В этой кузнице героя, В жерле горна раскалённом! Вы раздуйте пламень яркий, Жар создайте небывалый, Дайте Сампо появиться, Новому родиться чуду!

Напев чародея, вначале плавный и негромкий, вдруг сделался резким, стал набирать силу и набирал безудержно, зазвучав под конец оглушительно и грозно. Точно стрела взлетела песня к небосводу, ударилась о звездный купол, заставив его вздрогнуть, отозваться эхом, что раскатилось по всей земле, закружиться на ледяной оси Маанэллы. Вздрогнула далеко на севере Маанэлла – и загудела земная твердь.

Вяйнямейнен увидел, как вздыбились внизу волны озера, как заколыхалась, подобно некошеной траве под ветром, вековая тайга; увидел, как исполинской силы вихрь собирает тучи со всех сторон света, закручиваясь столбом над кузницей Ильмаринена; увидел, как скрылись в тучах солнце и луна, как во тьме, что выше облаков; все быстрее несутся по кругу звезды, сливаясь в сверкающие полосы, и только Северная звезда, увенчавшая мир, остается неподвижной, разгорается и сияет ярче солнца. Чародей воочию увидел силу своей песни и сам поразился ей.

В кузнице, раздутое всеми ветрами сразу, бушевало страшное пламя. Дым застилал небо, языки огня вырывались из дверей и окон. Казалось, что могучая фигура Ильмаринена, неподвижно стоявшего у горнила с клещами в руках, слита из жидкого пламени, что борода и волосы Сына воздуха объяты огнём. Но жар не причинял кователю вреда. Ильмаринен был сейчас в своей стихии – он ждал, терпеливо и внимательно вглядываясь в очертания, рождавшиеся на раскалённом дне горнила.

На миг расступились волны пламени, и кователь, радостно вскрикнув, выхватил клещами из горна и водрузил на наковальню нечто огромное, переливающееся всеми цветами радуги. Затем поднял пудовый молот и принялся охаживать со всех сторон, рассыпая снопы огненных брызг. С грохотом опускался тяжелый молот, «Сам-по! Сам-по! Сам-по!» – вторило ему звонкое эхо.

Внезапно, громко вздохнув в последний раз, унялись ветры. Вмиг угас в горниле огонь, и чёрный дым, понемногу рассеиваясь, пополз вниз по склонам утёса. В звенящей тишине не слышно было, как Ильмаринен ударил в последний раз – и отбросил в сторону избившийся молот.

Молча замерли изумлённые братья-волшебники перед невиданным чудом, возвышавшимся перед ними…

* * *

Заслушавшись, странники тихо сидели вокруг кузнеца. Стихли даже ветер и волны в заливе – только неугомонные кузнечики продолжали трещать как ни в чем не бывало.

– А ведь мы отправились в путь, чтобы отыскать волшебную мельницу, – нарушил молчание Антеро.

– Тогда вам следует идти прямо в Похъёлу, если не боитесь, – отозвался Уно. – Здесь-то вы чего забыли? Дорогу знаешь?

– Любая дорога, ведущая к Вершине мира, приведёт в Похъёлу, – спокойно отвечал рунопевец. – По суше, по морю – не важно. Отправляйся и ты с нами.

Уно молча поднялся с камня и вразвалочку отошёл подальше. Некоторое время он стоял у кромки воды, сунув руки за пояс и покачиваясь взад-вперёд, смотря куда-то в сторону Вахвы и Хяменлинны.

– Пойду, – важно объявил он наконец. – Там страшновато, тут совсем худо, где наша не пропадала! Я сирота, и оставлять мне нечего. Если повезет – увижу Сампо! Пойдём морем. У меня в Вахве большая лодка хранится.

– Она хоть не из несчастий построена? – поддел Кауко.

– Из хорошего дерева, – Уно то ли не понял саво, то ли не подал виду. – По морю ходить годится, хоть на вёслах, хоть под парусом. И припас дорожный в ней сложен всегда. Только харчей на дорогу взять – и хоть завтра в путь.

Медлить не стали. На рассвете следующего дня лодку Уно спустили на воду и поспешно оттолкнулись от берега. Когда проплывали мимо острова, Уно встал в полный рост и громко сказал:

– Ужо тебе, Хяменлинна! Я ухожу от тебя подальше. Я первый, да не последний. Сгинь, негодная, не мешай жить моим сородичам!

Как в воду глядел кузнец. Хяме, заметив исчезновение Уно, поняли всё без слов и крепко задумались. Немало времени прошло с тех пор в бесплодных усилиях на острове, но наконец свершилось неизбежное: работники сначала потихоньку, а потом все смелее стали покидать строительство, унося с собой припасы. Это происходило само собой, подобно затяжному дождю, и старейшины оказались бессильны – разве когда-нибудь прекращался дождь от пустых угроз и брани? «Ты забрала много наших дней, много сил, досыта напилась нашим потом, Хяменлинна! – говорили люди. – Как быть с наградой? Не скупись теперь, с тебя причитается!»

Года не прошло от начала волнений, как хяме разбежались по домам и растащили крепость по брёвнышку – родные дворы и деревни, много лет скучавшие по крепкой хозяйской руке, теперь требовали починки. Опустевший каменный остов Хяменлинны остался торчать на острове гнилым зубом, пугая своим безмолвием суеверных моряков из чужих земель.

Последним с острова родичи утащили упирающегося Эрво Яреуса. Одряхлевший валто чуть не зубами цеплялся, страшно ругаясь и крича, что Хяменлинна – его дом родной, однако дети и внуки не уступали ему в упрямстве. Старика увезли в родную деревню, где он, потеряв остров из виду, удивительно быстро утешился и даже несколько окреп, точно заново помолодел. Теперь он с удовольствием любовался цветущими лугами, удил рыбу в озере, много времени проводил с правнуками. Малыши его очень любили, и сам дедушка Эрво – только так теперь его и называли, былые прозвища навсегда остались на острове, – привязался к ним всем сердцем, мастерил для них игрушки, рассказывал сказки и были. Бывший властитель Хяменмаа доживал свой век в покое и радости. Единственным, что изредка печалило старика, был вопрос самому себе: как же я, глупый, раньше не замечал и не ценил всего этого?

9 Туманное море

Большая лодка, снаряжённая для дальнего морского похода, скользила вдоль извилистых шхер Суоми, держа путь к северо-западу, чтобы за изгибом побережья повернуть на север – в Туманное море. Позади остались владения хяме, и справа по борту потянулись берега безлюдные и дикие.

Жителям земель Калевы не привыкать к частым сменам погоды, особенно у моря – солнечный день словно играет в чехарду с пасмурным, и людей то пригревает солнцем, то поливает холодным дождём, то треплет внезапными порывами ветра. Но едва лодка вошла в Туманное море, как непогода сделалась постоянной. Низкое небо, насколько хватало глаз, со всех сторон обложило тучами, дожди почти не переставали, а пронизывающий ветер с севера так и гнал лодку вспять. Казалось, что сама природа Туманного моря зло потешается над попыткой четырёх человек пробиться сквозь ее завесы. Путникам все чаще приходилось останавливаться, пережидая непогоду на островах и в шхерах, двигаясь вперёд лишь во время коротких затиший.

– Как в начале лето ясное, так потом оно ненастное! – приговаривал Уно с каким-то мрачным удовольствием, которое понятно только ворчунам-хяме. Хозяин лодки сидел на корме, работая рулевым веслом и изредка советуясь с Антеро. Свой суконный треух Уно натянул чуть не до носа.

Нельзя сказать, что решение отправиться в Похъёлу обрадовало спутников Антеро. Как ни разнились между собой предания народов, населявших земли Калевы, любой человек, будь он вепсом или ижором, ингром или карелом, саво или хяме, помнил, как отозвался о стране, лежавшей далеко на севере, герой былых времен Ильмаринен:

Не пойду, пока живу я, И пока сияет месяц, В избы Похъёлы туманной, В те жилища Сариолы, Где героев пожирают, Где мужей бросают в море[38].

Туманная Сариола… Ни одна страна не могла бы похвалиться большим числом названий на языке финнов и карелов, и каждое из тех имён дышало неприязнью и страхом: Темная страна – Пиментола, Спящая страна – Унтамола, Холодное селение, Жилище людоедов!.. Чаще всего края, лежащие у подножия Вершины мира, величали Похъёлой – дальний север называли Дном, а хорошее место дном не назовут.

Долгими зимними вечерами, когда вьюга завывала в верхушках сосен, хлопала ледяными крыльями по крышам, стучала в закрытые ставни, в домах вздрагивали огоньки лучин, и старики-рунопевцы состязались между собой, рассказывая о Похъёле такое, отчего не то что детям – иному взрослому делалось жутко.

Дорогу в северный край не раз перерезали широкие расселины без дна, пышущие подземным пламенем; от железных шкур огромных волков и медведей, рыскавших в лесах Пиментолы, отскакивали закалённые стрелы и рогатины; из бескрайних болот поднимали головы гадюки толщиной с вековую сосну; орел-исполин, усевшись на вершинах похъёльских скал, хватал клювом и заглатывал целиком неосторожных путников. Народ Похъёлы в совершенстве владел искусством тёмного колдовства и не жаловал чужеземцев. Где-то там, среди ледяных пустошей, на берегах реки мертвых Туонелы устроил свой трон ужасный Хийси – бог мрака и холода, хозяин всего злого и вредного, что только есть на свете…

Когда много лет назад Антеро спросил ведуна Вироканнаса, что в Похъёле страшнее всего, старик разом помрачнел и коротко ответил: «Люди».

– И верно говорят, что омут тих, да ветихинен лих! – Кауко куражился больше всех, стараясь не показать страха. – Говорил сувантолайнен, будто я непутёвый и сдуру себя не жалею, а сам взял да в Похъёлу идти удумал!

– Там героев пожирают, там мужей бросают в море… – Тойво, сколько ни старался, не мог выбросить из памяти вертевшиеся там слова старинной руны.

– Я уже бывал там, – с виду Антеро оставался спокойным, но сквозь спокойствие рунопевца, точно небо сквозь гущу ветвей, проглядывало чувство не то тревоги, не то надежды. – Как видите, не сожрали.

– Сытые были! – фыркнул Уно. – Давайте уже в путь, а то зима настанет, пока вы тут языками чешете! – скрытный хяме не хотел, чтобы его уход попал на глаза сородичам.

* * *

С юных лет знатный викинг учился владеть оружием – и делался сильным и смелым; учился бегать на лыжах – и делался быстрым и выносливым; учился слагать стихи – и делался красноречивым; учился хитроумной игре, в которой сражались между собой на клетчатой доске резные фигурки – и обдумывал свои дела далеко вперёд. В этом деле ярлу Торкелю Ворону не было равных.

Конунг шведский не ошибся, поручая своему родичу возглавить торговый поход. Он понимал, что викинги превыше всего ценят в своих вождях удачливость, а мудрый Торкель всегда знал, как следует поступить, чтобы сделать удачу своей спутницей. Удача сопровождала ярла на торге в богатом Хольмгарде, удача последовала за викингами, когда те решили не останавливаться и двинулись вглубь славянских земель.

Шведы то торговали, то нанимались к князьям руссов и участвовали в сражениях. Дружинники Торкеля уже давно позабыли скуку перехода через Карелию и Ингрию; они делили богатую добычу и не без злорадства вспоминали отставших на озере Нево норвежцев – пускай теперь блуждают в финской глуши!

Середину лета викинги встретили на торге близ города на юге Гардарики. Торг этот мог бы соперничать в богатстве с торгом в Хольмгарде – куда уж там Бирке или Виипури! Здесь можно было встретить не только руссов, но и множество иноземцев – ромеев, хазар, людей из иных народов, названия которым Торкель не знал. Всякий приходил с тем, чем был богат, и диковинного добра было столько, что не перечислить. Казалось, что если есть на свете чудесное Гротти, то находится оно где-то здесь, и помолы его неисчерпаемы.

– Тут даже финны твои – и те есть! – сказал как-то Горм. Летнее солнце припекало, и хэрсир сменил медвежью шкуру на синий ромейский плащ. Кроме того, он начал расчёсывать свою бурую гриву. Сходство Горма с троллем заметно убавилось, и теперь на него заглядывалось немало чужестранок.

Где? – выпрямился Торкель. Дела последних месяцев отвлекли ярла от непонятной заботы, которую он почти что оставил на топких берегах Невы. – Что за люди?

– Так… отребье, – Горм отвечал без воодушевления. Он просто упомянул финнов к слову. – Не то бродяги, не то мелкие купчишки. Пристали здесь к нашим, третий день вместе гуляют – песни орут. Пьют как лошади.

– Тем лучше. Проведи меня к ним, мой друг. Я должен видеть этих людей.

Вдвоём они проследовали к берегу реки, где возле драккаров пировала дружина. Гостей среди своих воинов Торкель заметил издалека – ими оказались трое неряшливого вида мужчин. Двое, уже успев наугощаться медовухой, сидели молча, расплываясь в пьяных улыбках. Третий, самый старший, оказался крепче – он что-то громко вещал, размахивая вместительным рогом, к которому не забывал прикладываться. Торкель разглядел человека получше. Ну и образина! Даже видавший виды ярл не часто встречал таких. Засаленные космы волос не позволяли как следует рассмотреть лицо чужака и прикинуть его возраст – седина не вязалась с резким и звонким, как у юноши, голосом. Усы рыжие, борода у подбородка седая, на щеках – черная; в широком рту – сильная нехватка зубов. Едва кто-то из окружающих начинал говорить, как это чучело мгновенно вступало в разговор на ломаном шведском языке, с легкостью заглушая всех остальных. Торкеля передёрнуло; он с внезапной теплотой вспомнил степенных ингров из Виипури – гостеприимного Киммонена, смешливого кузнеца, сдержанного рыжеволосого рунопевца (Как его звали? Неважно).

Ярл прислушался. Гость как раз перешёл на свое родное наречие и затянул песню, в которой говорилось что-то о нересте рыбы. Надо отдать бродяге должное – пел он весьма недурно. Ярл понял, что Горм не ошибся, и перед ним действительно выходец из какого-то финского племени.

– Эта пьянь ведёт себя так, будто он здесь хозяин, – позабытый соратниками скальд Гуннлауг был мрачен как ночь. Он сидел в стороне, и рог пива в его руках оставался нетронутым. – Уничтожает наше пиво, хает наши песни, сам ничего сложить не может. Воет что-то своё, а наши люди во хмелю добрые и рады слушать. Ничего на его языке не понимают – лишь бы погромче. Дозволь вытолкать его в шею!

– Повремени, скальд. Еще успеешь, а пока финны – наши гости. И я ещё не беседовал с ними.

– Троллиный хвост! – взревел незнакомец, завидев ярла. Он раскинул длиннющие руки, словно хотел обнять старого друга. – Благородный ярл Торкель Ворон! Милости просим, ярл, выпей с нами!

– Благодарю тебя, мой дорогой гость! – ярл изобразил на лице радушие. – Но прежде поведай мне, как твоё имя, и из какой земли ты будешь!

– Куллервойненом зовусь я, я без матери рожденный! На семи ветрах я вырос, на дворе чужом недобром, словно мох на голых скалах, тонкий прутик меж каменьев! Ни к чему трудиться всуе, бороздить чужое поле; сам себе родных я создал – волосы из мха густого, да глаза из кислой клюквы, тело – пни в лесу гнилые!

– Так и скажи – безродный! – вмешался один из пьяных товарищей Куллервойнена. Тот и ухом не повёл:

– Я живу теперь как птица, как свободная летаю! Мне проснуться в землях Виро, полдень в Карьяле приветить, повечерить у венедов, в Линнуле ночлег устроить! Мне язык известен всякий – и лапландский, и венедский…

– Воистину, не сыщется мужа, способного обойти столько земель! – улыбнулся ярл, и стал ковать железо, пока горячо: – А не слыхал ли ты где о волшебных жерновах, что сами, без зерна, мелют муку и соль?

– Хлеб растёт в полях хозяйских, жернова вертят девицы! Сига в Иматре добудешь, а на Вуоксе – лосося! В Похъёле вертится Сампо, в пёстрых скалах Сариолы!

– Где? – насторожился Торкель.

– …Что от Ингрии на север, да на полночь от карелов!.. – пьяный самозабвенно горланил, не заботясь о том, слушают его или нет.

– Что он там лопочет? – спросил Горм.

– То, о чём молчали в Виипури, – Торкель внимательно вслушивался в слова Куллервойнена.

– … Дальше – только дикий север, ледяная пустошь Лаппи!

Викинги переглянулись.

– Эстерботтен, – произнёс Торкель. – С его слов выходит, что Гротти хранится там. Место неведомое, далеко на северо-востоке от Бирки.

– У Нидхёгга[39] под хвостом, – проворчал хэрсир.

Тем временем медовуха одержала верх над пьяницей – он вдруг умолк, уронил голову на грудь и боком повалился на своих спутников.

– Придёт время – наведаемся и в Эстерботтен, – пригладил бороду Торкель. – А этих троих – ярл бесцеремонно указал на храпящих бродяг, словно на тюки с товаром, – берём с собой. Раз везде побывали – пускай укажут путь. И горе им, если соврали!

* * *

Погода с каждым днём становилась все хуже и хуже. Туманное море оправдывало свое имя – в белом, не по-летнему холодном тумане сидящий на корме Уно порой не видел носа лодки. Туман не рассеивался, лишь иногда становился не столь густым; туман спрятал солнце, в это время не покидавшее неба, и Тойво уже потерял счёт времени – да что Тойво, сам Антеро не сказал бы сейчас, сколько дней продолжается путь на север, и сколько из них прошло без движения в ожидании погоды.

Резкий ветер, разорвавший покрывало тумана в клочья, принёс надежду на продолжение плавания, но не тут-то было. Путники ещё не успели отойти далеко, а он уже нагнал на небо лиловых туч, и белая ночь в одночасье сделалась чёрной. Ветер утих – и небо хлынуло в море промозглым ливнем.

Ставить парус не было возможности. Антеро и Кауко гребли изо всех сил, Уно направлял судёнышко вслепую. Тойво уже давно оставил вёсла и едва успевал орудовать черпаком, выбрасывая за борт воду, которой от этого меньше не становилось.

– Так дальше не пойдёт! – крикнул Уно сквозь шум дождя. – Нас зальёт к лешему, если к берегу не пристанем!

– Здешние берега неспокойны, – отвечал Антеро. – Держи вон к тому острову, – карел указал на вытянутое пятно, темневшее вдалеке.

На счастье путников, вдоль побережья острова тянулась широкая песчаная отмель. Волны то накатывались на нее, то отбегали, оставляя густые хлопья пены, которые тут же смывало дождем. До самой кромки прибоя, за которой поднимался невысокий каменный обрыв, сверху поросший лесом, среди волн не показывалось ни одного валуна, способного повредить лодку. Утомлённые люди, предвкушая отдых, дружно налегли на весла и вскоре достигли берега. Промокшие до нитки, дрожащие от холода, путники вытянули судно на сушу – подальше от прибоя, и отыскали здесь же ложбинку, удобную для укрытия.

Запасливый Уно кроме прочего вез с собой немного дров, укрытых куском рогожи – даже подмокшие, они были гораздо суше местных, которые еще предстояло собрать. Теперь никому бы и в голову не пришло смеяться над хяме, повторяя тягучее «Приг-годит-ся-а!». Ножами накололи щепок, Кауко вытянул из-за голенища клочок сухой бересты, и маленький, жукам впору, костёр занялся несмелым язычком огня. Люди обступили его со всех сторон, заслоняя от ветра и подкладывая всё большие щепки, пока огонь не охватил первое полено.

О том, чтобы продолжать путь, не могло быть и речи. Странники решили переждать непогоду, укрывшись на острове.

– Может, кто-то расскажет сказку или споёт песню? – весело спросил Кауко. Ливень и буря, опасные для странников в море, не кажутся такими уж страшными, когда уютно сидишь на берегу, густые ветви закрывают тебя от дождя, рядом потрескивает костёр, на тебе уже почти сухая одежда, а в животе – горячая похлёбка.

– Места здесь лихие, – Антеро задумчиво глядел вдаль, где по-прежнему колыхался непроглядный занавес дождя. – До песен ли тут?

– Вироканнас говорил как-то, – вспомнил Тойво, – что каждая сказка, каждая руна, рассказанная в лихом месте или не в добрый час, бережёт тех, кто рассказывает и слушает, словно железным обручем опоясывает.

– Что сказывай, что не сказывай, лучше не станет! – Уно в который раз проверил сушившиеся у костра башмаки; те по-прежнему оставались сырыми, и хяме протягивал поближе к огню босые ноги.

– Скучный вы, однако, народ! – улыбнулся Кауко. – Рунопевец молчит, тервасканто ворчит, – и, не обращая внимания на сердитый взгляд Уно, продолжил: – Дайте, что ли, я начну. Глядишь, и остальные разохотятся.

– Жили когда-то старик со старухой, – начал рассказ саво. – И было у них двое сыновей. Старшего звали Ойво, а младшего – Райво. Ойво хмурым был да молчаливым: сосну в лесу рубит – молчит, лодку строит – молчит, в поле работает – молчит. Так и звали его Ойво-неулыба. А Райво напротив – весёлый да радостный с детства: сосну рубит – поёт, лодку мастерит – поёт, разговаривает – смеётся. Он и на кантеле играл так, что заслушаешься.

Вот однажды зимой собрался Ойво в лес – дров нарубить печку топить. Выбрал в чаще сосну побольше, топор достал – пошёл по лесу стук да треск.

А под сосной берлога была. Услыхал медведь шум, зарычал сердито спросонок. А потом вылез да Ойво увидел – пуще прежнего рассердился, – тут Кауко поднял руки и заговорил утробным голосом, изображая медведя: «Ты чего в моем лесу деревья рубишь? Чего мне спать мешаешь? Вон убирайся!»

– И охота медведю было разговаривать? – невесело усмехнулся Уно.

– Ойво еле ноги унёс, – продолжил Кауко. – Куртка порвана, дров нет и печку топить нечем. Тогда собрался заместо него Райво. Приехал в лес, видит – сосна надрубленная стоит, что брат заприметил. Хотел Райво дальше рубить, да решил прежде на кантеле поиграть, чтобы веселее работалось. А медведь уж тут как тут – из берлоги лезет, ревёт грозно. Хотел он на Райво броситься, да не смог – лапы под музыку сами впляс пошли. Зарычал медведь, заухал. «Научи меня, говорит, на кантеле играть!»

– Медвежье ли это дело? – улыбнулся Антеро. Он знал старую сказку о веселом дровосеке, но не хотел перебивать Кауко – в конце концов, угрюмое молчание тяготило карела не меньше прочих, а болтовня добродушного саво помогала отогнать мрачные мысли.

– «Отчего же не научить?» – отвечает Райво. Стал медведь лапами по струнам бить, совсем скверно играть. Райво ему и говорит: «Так не годится. Слишком лапы у тебя, бурый, толстые. Надо тоньше сделать». Расщепил Райво бревно, расклинил, а как зверь лапы-то в щель засунул, человек клин вышиб и лапы прищемил. «Отпусти! – ревёт медведь. – Ну тебя с твоим кантеле!» «А будешь людей пугать? – спрашивает Райво. – Из лесу гнать будешь?» «Не буду, – ревёт медведь. – Отпусти только!» Вбил Райво клин заново, вытянул зверь лапы, да в берлогу скорее убрался. С тех пор присмирел косолапый – как услышит стук копыт да полозьев скрип, скорее в чаще прячется и сидит тихо. А Райво нарубил полные сани дров да домой поехал. Едет, поёт и на кантеле играет.

– Ты это всё к чему? – спросил Уно, дослушав сказку до конца.

– К тому, приятель, что вредное это дело – ворчать и хмуриться без конца. Вы который день словно на кладбище – диву даёшься.

– А ты всё веселишься, как безумный! Вот погоди, посадит тебя Лоухи, хозяйка Похъёлы, на лопату да в печь засунет! – проворчал хяме.

– А я руки-ноги растопырю и в печь не пролезу! – не растерялся Кауко.

Однако имя Лоухи заставило потупиться даже балагура-саво. Все слышали о могучей и грозной колдунье, царствовавшей в северных краях, всем было известно, что нрав ее коварен и жесток. Никто из ныне живущих в землях Калевы не видел Лоухи своими глазами, иные даже сомневались, есть ли она на самом деле. Но здесь, на маленьком клочке земли посреди Туманного моря вера во все небывалое и страшное становилась сильной как никогда.

– Нам здесь радоваться нечему, – назидательно сказал Уно.

– А тому, что лодка у тебя добротная? – вступил Антеро. – Который день сквозь Туманное море, как нож сквозь масло, а всего четверо ведут. Хаживал я и с викингами, и с венедами на больших ладьях, есть с чем сравнивать. Тому, что остров подходящий сыскался, греемся себе да говорим мирно – нет бы болтались в море, как щепки! Да тому, наконец, что оставил ты крепость, и не на тебя теперь ворчат тервасканто!

– Уж не припрятан ли у тебя за пазухой сварливый кусочек Хяменлинны? – шутливо спросил Кауко. – Если припрятан – бросай сей же час в костер, гори он синим пламенем! Не пригодится!

– Раз уж заговорил про крепость, – кузнец встал и прошёлся вокруг костра, разминая ноги, – послушай, что я скажу. Нельзя такие вещи забывать. Чтобы как придёт Хяменлинне конец, не было впредь соблазна повторить эту дурную затею себе во вред!

– Всё так, – кивнул рунопевец. – Только такую память хранить надо умеючи – от сердца подальше. Старая досада – она для человека вроде как ржавчина для железа – уж тебе ли не знать?

– Знаю. Что угодно источит, дайте срок!

– Вот-вот. Так лучше пусть старая беда в прошлом останется, а новое дело затеем еще лучше прежнего!

– Иным тяжко бывает на чужбину идти – семью оставлять, – продолжил Кауко. – Так нам и это не грозит: что Уно, что я – отрезанные ломти. Меня в Савонкоти еще с полгода никто не хватится. А у тебя, Антеро, семья есть? Ты, как-никак, старший из нас!

– А откуда я, по-твоему, взялся? – строго спросил карел. – На родовом карсикко, что ли, вырос, как шишка, да на землю по осени соскочил?

– Да не о том я, – не отставал саво. – Своя семья, где ты за старшего? Дом свой, жена?

– Что тебе с того? Лучше руну послушайте, – внезапно предложил Антеро, доставая из кожаной котомки кантеле.

Проверив струны, карел наиграл несколько простых мелодий, которые затем сплёл в новую – неторопливую, мерно звенящую высокими звуками. Так не шумит множество капель дождя, пенящего спокойную гладь озёр и заставляющего деревья шуметь – нет, так падают одна за другой капли с сосулек, постепенно пробивая скопившийся за зиму снег. Капелью зазвенело в ложбине кантеле, до глубины души пробирая товарищей рунопевца. И Антеро запел:

Вышел старый Вяйнямёйнен, Стал на лодочную пристань, Взял он удочку тихонько, Осмотрел он тихо лески, Вот грести он сильно начал, Лодку к острову направил, На мысок туманный вышел, Приготовился к уженью, Стал удить, таща за леску; Медь удилища дрожала, Серебро шуршало в леске, И в шнурке шумело злато. Рассветать на небе стало, Зорька утренняя вышла, За крючок схватилась рыбка, За крючок железный – сёмга. Тащит он ту сёмгу в лодку И на дно кладёт тихонько. Пристально глядит на рыбку, Говорит слова такие: «Удивительная рыбка! Никогда таких не видел, Сиг столь гладким не бывает, Не пестреет так пеструшка, Щука – та не столь седая, Чешуи у щуки больше, Эта ж рыба – точно сёмга, Точно окунь вод глубоких». Вынул старец нож из ножен, Распластать хотел он рыбку Из неё чтоб сделать завтрак, Закусить пораньше ею. Вдруг из рук скользнула сёмга, В море бросилася рыбка, С края лодки красноватой, Из ладьи широкой Вяйнё. Подняла из волн головку, Правым боком показалась Говорит слова такие И такие речи молвит: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен! Не затем я вышла в море, Чтоб меня, как сёмгу, резал, Из меня готовил завтрак. Для того я вышла в море, Чтобы курочкой спокойной На руках твоих садиться, Быть всю жизнь твоей женою, Чтоб тебе постель готовить, Убирать твоё жилище, Печь тебе большие хлебы Да медовые лепёшки, Подносить и кружку пива, Угощать тебя, чем хочешь. Я совсем не сёмга моря И не окунь вод глубоких: Я девица молодая, Имя Велламо дано мне; Ты меня искал так долго И желал в теченье жизни. Ох, старик ты неумелый, Вяйнямёйнен безрассудный! Не сумел меня поймать ты, Дочь единственную Ахто». Не придёт она обратно Никогда в теченье жизни. Быстро в волны погрузилась. Вниз, к каменьям полосатым. Старый, верный Вяйнямейнен Тащит сети через волны; Через бухты, чрез заливы, По воде спокойной тащит, Тащит чрез лососьи рифы, Через Вяйнёлы потоки. По бездонным глубям моря, Чрез лапландские заливы. Много всяких рыб поймал он; Но из рыб, живущих в море, Не поймал он милой рыбки, Той, о ком он только думал[40].

Рунопевец оборвал игру и умолк, едва не выпустив кантеле из рук – казалось, что он просто не может петь дальше.

– Так красиво и так печально, – задумчиво проговорил Уно.

– Ты не пой такого больше, – сдавленным голосом попросил саво. – Того гляди, сердце разорвётся. Кто сложил такую руну?

– Я, – ответил Антеро.

Больше в тот вечер он не проронил ни слова.

* * *

– Ладья! – в ложбину кубарем скатился Тойво, стоявший в дозоре. – С севера, большая!

– Пойдём посмотрим, – поднялся Антеро.

Взойдя вместе с племянником на высокий берег, рунопевец вгляделся в море – там мелькало, то появляясь, то исчезая среди пенных гребней, длинное судно с высоко поднятым носом.

– Дело худо, – сказал Антеро, вернувшись к товарищам. – Сюда идут викинги.

– Тьфу, пропасть! – выругался Уно. – Их только не хватало!

– Ладно, посмотрим, что они делать будут, – рунопевец подхватил рогатину и сунул за пояс секиру. – Хвала богам, наше укрытие с моря не видно.

Путники поспешили наверх – осторожно, стараясь не шуметь и укрываться за деревьями, они встали над берегом, откуда был хорошо виден чужой корабль, уже успевший приблизиться к острову.

Тойво прислонил дротик к сосне и проверил тетиву лука, Кауко уже зарядил самострел, Уно сжал в руках секиру, сделанную наподобие норманнской – способную рубить и колоть. Насаженная на длинное древко, она не уступала в росте своему хозяину.

– Если захотят пристать к этому острову, – шепнул Уно, обращаясь к Антеро, – то лучше всего обогнуть мыс – он закроет корабль от северного ветра, а отмель за ним не завалена камнями. Это плохо – так они свалятся на нашу стоянку. Но отчего они держат прямо сюда? Место негодное.

– Я не могу понять, почему они при такой погоде не убрали мачту, – так же шёпотом отвечал рунопевец. – И почему, будь им пусто, не работают веслами?

Между тем снеккар оказался ещё ближе, и частый дождь уже не мешал вглядываться в его очертания. Странное дело – судном как будто никто не правил – не видно было движения людей, не поднимались над водой весла. Волны несли снеккар, точно старое бревно, и боевой корабль викингов безвольно следовал их движениям, несясь прямо на каменные россыпи у северной стороны мыса. У самого берега судно вдруг развернуло боком, и прибрежный валун величиной с большую избу скрыл его от глаз странников, так что тем пришлось бегом бежать, чтобы не упустить викингов из виду.

За валуном обнаружился широкий пологий спуск. Издалека товарищи увидели, что корабль крепко засел в прибрежных камнях, и ни на нём, ни рядом с ним нет ни души. Подошли ближе; опередивший всех Тойво уже успел перемахнуть через невысокий борт…

– НАЗАД!!! – прорычал Антеро, бросаясь следом за племянником с секирой наизготовку – от чужого корабля можно было ожидать чего угодно.

В следующий миг они уже стояли бок о бок, вдыхая тяжелый сладковатый запах – запах мертвечины. На снеккаре были люди – не менее полутора десятков мёртвых людей, полуголых, истерзанных, разбросанных по палубе. Оглядевшись, Тойво едва успел перегнуться за борт – его скрутило в приступе рвоты. Еле удержались от того же подоспевшие следом за Антеро Уно и Кауко.

Корабль носил на себе следы побоища – множество зарубок на бортах, палубе и румах, повсюду бурые лужи запёкшейся крови. Встревоженный человеческой речью, с кормы шумно слетел большущий ворон – он уже немало попировал среди убитых, и теперь кружил над судном, хрипло каркая – бранил непрошеных гостей.

Победители разграбили снеккар дочиста – не оставили ни вёсел, ни паруса, ни корабельных припасов, разоружили и раздели до исподнего убитых викингов. В том, что корабль принадлежал именно викингам, сомнений не было – на носу была закреплена свирепая бычья морда, искусно вырезанная из дерева. К слову, носовой фигуре досталось больше всего – топоры и копья нападавших просто не оставили на ней живого места. Один из рогов быка уцелел, на месте второго торчал жалкий обрубок.

– Они сочли носовую фигуру духом-хранителем корабля, и убили, как сумели, – пояснил Антеро, после чего объявил: – Похъёла уже близко. Так они обычно встречают чужаков.

– Благодарю, дружище, обнадёжил! – буркнул Уно.

– Эти, пожалуй, сами виноваты – не с миром пожаловали, – ответил рунопевец.

На месте кормчего было усажено тело низкорослого, но широкого в плечах человека. К крови, залившей грудь убитого, пристали длинные рыжие пряди – наверное, при жизни викинг носил бороду, едва не достигавшую пояса. Но сейчас он был обезглавлен, причем не клинком и не секирой – толстую шею как будто зубами рвали. Среди кровавых луж Тойво заметил огромные отпечатки звериных лап.

– Волк, – присмотрелся к следам Кауко. – Ростом с телёнка, не меньше.

– Опять привираешь, охотник? – спросил Уно.

– Говорю, как вижу, – оторопело произнес саво. – Сам в такое верить не хочу. Что за зверушки такие стерегут дворы Похъёлы?!

Снеккар с трудом держался на плаву – непогода и обильные повреждения сделали свое дело. Странным было то, что похъёлане не присвоили его себе хотя бы ради досок. Впрочем, теперь это было неважно – Антеро предстояло решить, как поступать с ужасной находкой.

– Мы похороним викингов по их обычаю, – сказал рунопевец. – Негоже человеку умирать без погребения, даже разбойнику.

Вместе путники отчерпали из снеккара воду и сложили убитых в ряд. Под палубой нашёлся небольшой бочонок смолы, который похъёлане не заметили – ею умастили борта и палубу корабля.

Дождь перестал, угомонился ветер, и впервые за много дней между тучами холодным кружком серебра показалось солнце.

Странники привязали снеккар к своей лодке и, приложив немало усилий, вытянули за собой в море. Тойво пустил горящую стрелу, и вскоре плавучий костёр зачадил чёрным дымом.

«Сохрани нас, Укко!» – подумалось каждому.

10 Лоухи, Хозяйка Похъёлы

Вид берегов, до сих пор дикий и безлюдный, теперь сделался зловещим. Скалы, зубчатой линией разделившие туман надвое, скоро предстали перед путниками во всей красе, и чем ближе подходила к берегу лодка, тем грознее нависали они над морем, тем сильнее давили чужеземцев безмолвной угрозой. Там, где берег оказывался не таким высоким и крутым, виден был густой, непроходимый лес – привычное зрелище для глаз северного человека. Однако лес Похъёлы не походил ни на один другой. Высокие и тонкие деревья росли на удивление часто, сплетались ветвями и тянулись, тянулись, тянулись вверх, чтобы урвать хоть чуть-чуть драгоценного солнечного света. Со стволов свисали до земли серо-зеленые бороды мха, корни змеились по камням, изо всех сил вонзаясь в почву – не напитать дерево соками земли, а только не позволить ему рухнуть при порыве ветра.

Разыгравшееся воображение рисовало картину жестокой битвы, которую деревья Сариолы многие годы вели между собой – по-своему, медленно, упрямо и беспощадно, чувствуя, что скудной земли северного края, давшей им жизнь, не хватит на всех. Редкие корявые березки, высокие сосны, тонкие ели, самой природой превращённые в карсикко, боролись за жизнь в страшной тесноте, мерялись силами, стремясь задушить соперника. Погибшие падали, бессильно протягивая к солнцу обломки корней, но солнца не было – толпа сражающихся собратьев тут же смыкалась над ними. Другие, слабея, из последних сил повисали на победителях, третьим, уже мёртвым, теснота не давала упасть, и среди буро-зелёного воинства серели их обнаженные растрескавшиеся скелеты.

Скоро среди скал стали появляться признаки человеческого жилья – маленькие рыбацкие домики, лодочные пристани. Издалека они казались пустыми – хозяева то ли ушли на промысел, то ли затаились при виде чужаков.

– Можно не скрываться, – сказал Антеро, когда лодка направилась к берегу, удобному для причала. – Похъёлане уже давно нас заметили. Вести о пришлых людях здесь разлетаются как на крыльях.

– Ох и не нравится мне это, – признался Уно. – Приветят как тех…

– Не думаю, приятель, – отвечал рунопевец. – Для купцов мы выглядим не слишком богато, для воинов – не слишком грозно. Не алчность, не страх взыграют сейчас у местных прежде всего.

– А что же?

– Любопытство.

Пристав к берегу, путники не успели сделать и десяти шагов, как под ноги Антеро вонзилась стрела с чёрным оперением, и из лесу раздался грубый окрик:

– Стоять!

– Мы идём с миром! Не стреляйте! – крикнул Антеро в ответ. Рунопевец остановился и поднял руки, показывая, что не несёт оружия.

Тут же из-за деревьев один за другим показались одиннадцать человек, вооружённых до зубов. Шестеро остановились поодаль, держа наготове луки и стрелы, пятеро приблизились к пришельцам.

– Кто такие? – сурово спросил предводитель – молодой, чуть старше Тойво, воин с луком в руках, длинным мечом и большим ножом у пояса. – Чего вам надо?

– Мы люди из земель Калевы, – спокойно ответил Антеро. – Держим путь сквозь Туманное море в гости к Лоухи, Хозяйке Похъёлы. Несём ей вести и добрый совет.

– Эманта не ждёт гостей! – отрубил похъёланин.

– Может, и не ждёт, – сказал рунопевец. – А только нежданный гость остается гостем. И позор ждёт хозяина, который его не примет.

Похъёланин цепким взглядом обшарил незнакомцев, потом отошёл к своим воинам. Коротко посовещавшись с ними, предводитель приказал что-то одному из лучников, тот молча кивнул и исчез в лесу. Затем стражник повернулся к Антеро:

– Стойте и ждите!

– Ты сумасшедший, – вполголоса произнес Кауко. Близился полдень; товарищи уселись на камнях возле вытянутой на берег лодки и угрюмо жевали подмокшие сухари.

– Зато живой, – бодро ответил Антеро. – Того похъёлане не тронут, кто их хозяйки не испугался. Из любопытства.

Рунопевец был прав – любопытство местных оказалось сильнее страха перед иноземцами и желания поживиться, но любопытство не вытеснило эти дрянные чувства – оно впитало их, сделавшись от этого непомерным. Северяне так и бросали голодные взгляды на лодку, пока не убедились, что в ней нечего брать; теперь они не скрывали разочарования. Похъёлане не подходили близко, но и не удалялись – они обступили пришельцев широким полукругом и стерегли, не спуская глаз, отчего Тойво стало крайне неприятно.

Юноша уже успел разглядеть похъёльских людей как следует. Он никогда не видел викингов – давешние погибшие на драккаре не в счёт, – но был уверен, что похъёлане похожи на них: рослые, сильные и статные, с гордой осанкой воинов. Впрочем, не было сомнений в том, что народ Похъёлы – близкая родня народа Калевы: на это указывали и черты лица похъёлан, и язык, на котором они переговаривались между собой – нечто среднее между наречиями карелов и хяме.

Диковинным был вид жителей северного края – в одежде сплошь бурая и чёрная кожа, да звериные шкуры мехом наружу, да множество уродливых амулетов из железа и бронзы; каждый человек при оружии: большие луки, тяжёлые ножи и тесаки, у всех впридачу мечи или окованные железом палицы. На предводителе и еще четверых – чёрные рубахи из переплетённых железных колец. «Кольчуги!» – изумленно шепнул Уно. Длинные, ниже плеч, волосы похъёлан были настолько светлы, что издали казались седыми, лица – неподвижны, словно высечены из твердой древесины, безо всякого выражения, и только в водянистых глазах читались одновременно бесконечная тоска и угроза всему живому.

Солнце поднялось высоко, когда на берег вернулся посланный предводителем стражи лучник, и не один – с ним из лесу вышло без малого два десятка воинов в блестящих кольчугах поверх кожаных рубах и плащах из волчьих шкур. Вел их высокий муж с серыми, как волчья шерсть, волосами и бородой до середины груди, убранной в две косы. Искусно выделанная шкура с головы волка служила ему капюшоном – казалось, что бледное лицо северянина выглядывает из разинутой волчьей пасти.

Молодой стражник поспешно подошёл к нему и низко поклонился, затем что-то быстро заговорил, указывая на незваных гостей. Вилобородый, в свою очередь оглядев незнакомцев, подошел к ним:

– Вы идёте к эманте Лоухи?

– Да, – в тон ему ответил Антеро.

– Следуйте за нами, – отрывисто произнёс похъёльский военачальник.

– Старые времена вернулись, – нехорошо осклабился один из воинов – приземистый длиннорукий человек с сивыми усами до подбородка, похожий на пень-выворотень. С плеча похъёланина свисала шкура росомахи, подвешенных к поясу ножей хватило бы на целый отряд. – Жирные тетерева сами просятся на вертел!

– У тетеревов нынче железные клювы, – Кауко Ахтинен не лез за словом в карман, – и они едят мясо. От пива тоже не отказываются.

Еле заметная в густых зарослях папоротника, вилась тропинка сквозь дебри, огибала утёсы, торчащие вверх подобно каменным рогам. Все вокруг выглядело так, будто здесь не ступала нога человека, и с каждым шагом крепло чувство, что от всего, на что бы ни упал взгляд, веет опасностью. Уже в который раз нахмурилось и заморосило дождём серое небо; в низинах притаились, ожидая своего часа, клочья густого тумана.

За всю дорогу похъёлане не проронили ни слова, не задали Антеро и его товарищам ни единого вопроса. Ни откуда явились гости, ни зачем просятся к Хозяйке Похъёлы, ни даже имён знать не пожелали. Они равнодушно поглядывали на вещи и оружие путников, правда, Тойво заметил, что кожаную котомку с кантеле Антеро старается скрыть от чужого взгляда.

Тропа расширилась, уходя вверх по склону горы, лес стал заметно реже и вскоре кончился. Глазам путников предстало селение, и не просто селение – целая крепость. Окружённая высоким частоколом, с башнями по углам, крепость устроилась на самой вершине, хищной птицей озирая округу – не мелькнут ли в окрестных лесах путники-чужестранцы, не покажутся ли у берегов моря купеческие ладьи с богатым грузом.

«Избы мрачные Похъёлы, те жилища людоедов!» Страшные сказки, столько раз слышанные Тойво в детстве, теперь оживали у него на глазах, приближались с каждым шагом, да что там – уже окружали со всех сторон. Но в детстве Похъёла казалась чем-то далёким и невозможным в настоящей, несказочной жизни. Сейчас же Тойво видел туманную Сариолу своими глазами, ступал по её земле, вдыхал её воздух так же, как ходил раньше по привычным полям и лесам Карьялы.

Если бы не заложенная с малых лет вера в злокозненность северного края, если бы не грозные, увешанные оружием хозяева, если бы не… белый ряд черепов на кольях крепостной стены!

Там всё колья на пригорке, Огорожен двор столбами, И по черепу на каждом, Лишь один пока не занят, Для того чтобы на этом Голова твоя сидела[41].

Перед отрядом отворились широкие ворота; за ними оказались дома и подворья – такие же, как в любом из больших селений Калевы. Вскоре приблизились к одному из домов – просторному, низкому и длинному, потемневшему от времени, но крепкому. Конёк, наличники окон, причелины и дверные косяки украшала затейливая резьба, изображавшая змей и воронов.

Гостеприимной изба Похъёлы не смотрелась ни снаружи, ни изнутри – она оказалась тёмной и холодной: ни лучин, ни свечей, сложенный посередине залы из кое-как отёсанных камней очаг еле теплился. Вдоль стен тянулись столы и лавки, по стенам висели мечи, щиты и копья, из-под потолка на вошедших по-звериному щерились жутковатые резные хари каких-то недобрых духов.

В молчании северяне расселись за столами, отведя гостям место слева от очага, как раз напротив самого страхолюдного идола. Искусно вырезанное чудище плотно сжимало губы, вытягивая и без того длинное лицо в волчью морду, и так же, по-волчьи, таращилось на пришельцев круглыми злыми глазищами.

Руотси, норья или даны, входя в дом, в знак доброй воли оставляли у входа оружие. Похъёлане расселись за столами как были – при мечах и ножах. Безмолвные служанки быстро собрали на стол – горшки с остывшим толокном, лепёшки из черной муки пополам с перемолотой сосновой корой: страна мрака недаром славилась своей скудостью. «Всегда у них так, что ли? – подумал про себя Тойво. – Или просто для незваных гостей стараться незачем?»

Уно и Кауко оживились, когда перед ними появилась большая корчага с пивом.

– Даже не думайте! – шикнул на них Антеро. – Мы тут не на свадьбе!

И правда, местные к хмельному не прикоснулись. Со всех сторон в пришельцев упирались свирепые взгляды, соседние столы будто уже ощетинились ножами и копьями.

Обедали молча. Ближе к концу трапезы за главным столом поднялся старейшина – тот самый вилобородый воин, так и не снявший с головы волчьей шкуры. Он простер вверх свои длинные руки и затянул песню:

Под водою ледяною, За железными вратами Вам приют приготовлен, Ваш завершится путь! Ждёт вас Туони владыка, Ждёт вас Маналы хозяин, От ворот открытых Вам не повернуть!

И тут же два с лишним десятка низких голосов подхватили припев:

Тьма и холод, покой навеки, Сон смертельный смежает веки, Спящей птицей сложите крылья, След остынет, засыпан пылью!

То не была ни привычная руна, ни застольная песня – северяне завели колдовское песнопение. Гулко звучал голос старейшины, одни вторили ему, другие выпевали лишь отдельные слова, третьи и вовсе пели без слов:

Дерн зелёный – одеялом, Стылый камень ложем станет, Вот ночлег неизбежный, Вечный Туони сон! Ждёт вас Туони владыка, Ждёт вас Маналы хозяин, Примет всех радушно И не отпустит он! Тьма и холод, покой навеки, Сон смертельный смежает веки, Спящей птицей сложите крылья, След остынет, засыпан пылью!

Страшный напев усилился, многоголосье слилось в могучую музыку, наполнившую зал Похъёлы смертельной тоской, тьмой и холодом. Это не люди, это само место проклинало чужаков, каждый столб, каждая лавка желали им смерти. Словно ожили и ощерились гаже прежнего резные страшилища…

Тойво почувствовал нездешний, леденящий ужас. Он пришёл откуда-то снизу, из-под пола, из-под земли, из самой Маналы. Он мгновенно ударил в ноги, сделав их непослушными, поднялся до груди, тугим комом встал в горле и сдавил виски ледяными пальцами. Перед глазами Тойво поплыла серая дымка.

Юноша бросил взгляд на своих товарищей. Уно вцепился в столешницу, хватая воздух ртом и глядя перед собой невидящими глазами, Кауко согнулся пополам, изо всех сил зажимая уши, и мелко трясся. Антеро сидел прямо и рассеянно глядел куда-то под стол, на свои колени.

Тьма и холод, покой навеки, Сон смертельный смежает веки, Спящей птицей сложите крылья, След остынет, засыпан пылью!

Заклинание северян выстужало душу, гасило всякое желание жить. Хотелось только одного – вскочить, бежать прочь, не разбирая дороги, броситься с прибрежных скал в ледяное море, чтобы избавиться от ужаса, хотя бы ценою жизни…

Ярый пламень, буйный пламень, Что пылает в наших душах, Пламень жизни яркий, жгучий, Изнутри огонь идущий! –

Антеро стоял на лавке во весь рост, возвышаясь над собравшимися в зале. Кантеле оказалось в его руках само, словно по волшебству, и резвый звонкий мотив ворвался в тягучую песню похъёльских чародеев:

Ты не смей на миг остынуть, Покидать не смей героев, Тьму гони огнём небесным, Лёд расплавь лучами солнца!

Сказитель запел внезапно – и преобразился. Он сбросил серый дорожный кафтан, под которым оказалась ярко-красная рубаха, вышитая жёлтым солнечным узором. Рыжие волосы и борода встопорщились, глаза запылали невиданным яростным весельем. Словно высокий костёр разгорелся в стылом доме Похъёлы:

Ты пылай неукротимо, Жизни жар, подарок божий, Без тебя не жить на свете Людям, матерью рождённым! Дай нам силу в испытаньях, Дай нам мужество в сраженьях, Тьму гони огнём небесным, Лед расплавь лучами солнца!

Антеро уже не пел, но все быстрее перебирал струны кантеле. Губительное пение северян дрогнуло, остановилось – и рассыпалось на множество бессвязных угасающих звуков. Вилобородый колдун так и застыл с разинутым ртом и выпученными глазами; чародеи замолкали один за другим, многие к своему изумлению и ужасу заметили, что подпевают иноземному заклинателю, но не могли остановиться – разудалая музыка без спросу входила в горло и сама вертелась на языке. Недаром похъёлане приравнивали карельское кантеле к оружию! Ни один меч, ни один щит, даже самый лучший, не защищал от смертоносных заклинательных песнопений, но пятиструнный деревянный короб в умелых руках мгновенно лишал их силы.

Антеро играл, не давая похъёланам ни отдыха, ни срока; музыка то неслась вскачь, то кружила, то, замерев на пару мгновений, звучала с новой силой. От мрака и холода колдовской песни не осталось и следа. Трое северян помоложе уже выскочили на середину зала и теперь отплясывали, дико потрясая головами, так что лохматые гривы едва не подметали пол…

– Останови свою музыку, чужеземец! – на пороге зала возникла высокая женщина в чёрных одеждах. Ещё несколько женщин и девушек боязливо заглядывали из-за дверей, не решаясь войти.

– И не подумаю! – задорно крикнул Антеро в ответ. – Твои люди чуть не мрут от тоски, дай-ка им слегка позабавиться!

Женщина вскинула правую руку – и язык рунопевца словно примёрз к нёбу. Небывалый холод пронзил Антеро насквозь, и рунопевец с трудом устоял на ногах, едва не выронив кантеле. Музыка смолкла, и в зале сделалось темнее; по углам заклубился сизый туман, на бычьем пузыре окон проступила изморозь. Многие люди без сил повалились на пол; в загустевшем воздухе колоколом прозвучал голос женщины:

– Я Лоухи Ловитар, Хозяйка Похъёлы, волею Хийси владычица Севера от берегов Туонелы до лесов Савонмаа! Ты ли это, чужеземец, что пожаловал к нам в гости?

– Так и есть, – рунопевец перевел дух и выпрямился. Чародейский холод отпустил его. – Если только нет здесь чужеземцев кроме меня и моих друзей.

Хозяйка Похъёлы неторопливо прошлась по залу. Она словно источала мертвую тишину, только мерно отстукивал по половицам тяжёлый посох. Люди медленно поднимались и жались по углам, а Лоухи смотрела прямо перед собой, не удостоив своих подданных даже взглядом. У двери, ведущей в дальний покой дома, она повернулась к Антеро:

– Вы искали встречи со мной. Желали разговора. Идемте же! Я выслушаю вас.

– Эманта, я… – выступил вперёд вилобородый, но тут же умолк под холодным взглядом Хозяйки.

Странники прошли вслед за Лоухи, и двери затворились за ними. Владычица северного края не позвала с собой никого – ни стражи, ни собственной свиты. Антеро вспомнился рассказ Вироканнаса о том, что в незапамятные времена во главе рода неизменно стояли женщины. Уж не сохранился ли в Похъёле древний обычай?

Вот она, Лоухи, Хозяйка Похъёлы! О ней сложены страшные руны. Её владения простираются от северных берегов Туманного моря, сквозь дебри Сариолы и пустоши Лаппи до самого преддверия Маналы. Ей послушны злые колдуны и чудовища, болезни и невзгоды, мороз и туман, град и ледяной ветер! Рунопевцы называют Лоухи старухой – справедливо ли? Не одну и не десять человеческих жизней царствует Лоухи в туманной Сариоле. Высокая и прямая, как копьё, посох в цепких руках – не опора, но знак власти. Широкий чёрный плащ до пола расшит отливающими синевой перьями ворона, на голове – двурогая кика, на поясе – связка ключей: колдунья, мать и хозяйка. Точёные черты лица даже сквозь отпечаток бессчетных прожитых лет поражали холодной красотой, но пронзительный взгляд серых, как лезвие секиры, глаз делал эту красоту пугающей. «Я не знаю вас, – читалось в этом взгляде, – но вы ненавистны мне. Дайте срок, я найду, как и за что извести вас».

На насесте под потолком затрепетал, приветственно захлопав крыльями, откормленный ворон. Лоухи воссела на высокий резной трон.

– Сказывайте, гости дорогие, – в добрых словах не было и отзвука радушия, – откуда и с чем пожаловали к моему порогу? Приветливы ли хозяева, по нраву ли угощение наше?

– Гостеприимство знатное! – ответил рунопевец. – Не великое и не малое, честь по чести! До полудня за порогом, тетива скажет «здравствуй», меч спросит «кто ты», копья укажут дорогу. Целое войско проводит до дома, а как заведут песню, так даже дети Маналы заходят послушать, и сама Калма[42] пускается в пляс с гостями!

– Только ты песен не заводи! – ухмыльнулась ведьма; глаза её буравили незнакомцев. – Сказывай как есть, откуда будете! Стоят ли ваши вести того, чтобы я их слушала, или сразу спустить на вас собак, бродяги вы этакие?!

– Мы не бродяги, эманта, и пришли не за тем, чтобы нас рвали собаки. Я, рунопевец Антеро, и мой родич Тойво пришли с озера Сувантоярви, что в Карьяле; с нами прославленный охотник Кауко Ахтинен из Савонмаа и Уно – лучший кузнец народа хяме. Привело нас не праздное любопытство, но дела и вести необычные, каких прежде не бывало! Не с добром на земли наши явятся чужие люди; всем народам и племенам потребуется поистине чудесная помощь, чтобы сплотиться и не сгинуть, столкнувшись с недругами. Со мною достойные люди из всех племён Суоми и Карьялы; мы шли через реки и озёра, дремучие леса и шхеры Туманного моря, чтобы говорить с тобой, Хозяйка Похъёлы, говорить от имени всей Калевы! Ибо ты – величайшая колдунья из ныне живущих, сведущая во множестве тайн и чудес! Ты сможешь поведать нам, где скрыта волшебная мельница Сампо!

Антеро говорил уверенно, почти дерзко; в другой раз он бы удивился сам себе, но делать было нечего – сейчас перед ним оживало древнее предание, и проявлять робость, тем более идти на попятную было нельзя.

Услышав слово «Сампо», женщина опустила глаза.

– Сампо принадлежит мне, – теперь она произносила каждое слово так, будто пересиливала себя. – Это великое сокровище, даже знать о котором пристало не каждому. Уж не думаешь ли ты, сувантолайнен, что я готова открыть тайну Сампо каждому встречному?

– Кто же достоин лицезреть Пёструю крышку?

– Только великий герой, – отвечала Лоухи. – Муж, равный тому, кто сотворил волшебную мельницу. Знаешь ли ты, рунопевец, сколько подвигов совершил в моих владениях Сеппо Ильмаринен? Под силу ли вам, чужестранцы, повторить хотя бы один из них?

Отступи, пока не поздно, Антти! Чего ждать от северной ведьмы, кроме гибели, а волшебная мельница – ещё есть ли она? Никто не упрекнёт тебя в трусости, ты и так проделал путь, какой не всякому в жизни выпадет!

Вот именно. И проделав этот путь, не отступлю в конце. Ведь Похъёла – дно и окраина этого мира, а в Нижний мир живому путь заказан. Где еще быть Сампо, если не здесь? Я буду искать и отыщу его. Под лежачий камень вода не течёт.

– Я готов, Лоухи. Мы все готовы.

– Тогда слушайте! За северными рубежами Сариолы простирается земля Лаппи. Там, близ урочища Нойдантало, мои охотники этой весной заприметили необычайно редкого и могучего зверя. Того, что зовётся Лосем Хийси. Раз в десятки лет случается человеку видеть его; многие звероловы похвалялись добыть, да немногие возвращались.

– Не родился ещё тот лось или олень, которого нельзя догнать на лыжах и спутать веревками! – похвалился Кауко. Оторопь от увиденного и услышанного за этот день понемногу проходила и у него. Уно молчал, скрестив на груди мощные руки, и глядел исподлобья; Тойво держался ближе всех к Антеро и старался сохранить спокойный вид – перед грозной ведьмой поджилки юноши предательски дрожали.

– Тем лучше для вас! – ответила Хозяйка Похъёлы. – Приведёте Лося Хийси живым к моему двору – исполню, что просите. Вы отправитесь в Нойдантало, как только ляжет снег. Будет вам и одежда, и охотничье снаряжение, и лыжи от щедрот народа Сариолы. А пока ступайте! Отныне вы – мои званые гости. Никто не посмеет причинить вам зла. Не сумеете добыть зверя – расплатитесь за постой!

Она не сказала ничего страшного. Но отчего тогда по коже идёт мороз, и волосы норовят встать дыбом?

Оставшись одна, Лоухи переменилась. Она склонилась, обеими руками вцепившись в посох, и словно внезапно постарела: на лице отразились все заботы и печали, скорбь, гнев и усталость за несколько сотен лет; тонкие, плотно сжатые губы дрожали, перед мысленным взором древней колдуньи вихрем неслись воспоминания о былом.

Неужели правы те умники, что говорят, будто все дела в жизни повторяются, идут по кругу? Ведь так уже было прежде. Ко двору Хозяйки Похъёлы во главе ватаги удальцов уже являлся рунопевец из Сувантолы, и не было равных ему в искусстве заклинательных песен. Он говорил о Сампо, убеждал Лоухи отдать чудесную мельницу, получив отказ, грозился отнять силой… О, старый Вяйне, будь неладно тебе и твоим потомкам!

Нынешний сувантолайнен молодой да ранний, то ли ничего не знает, то ли нарочно притворяется простофилей. Но старую Лоухи ему не провести!

Чего проще – созвать дружину и прогнать чужаков, не захотят уходить – поднять на копья!

Нет. Слишком просто. Поступить так – значит, не принять вызов, который снова бросают Хозяйке Похъёлы южные соседи. Бросают не её народу – ей одной, её изощрённому уму и колдовской силе. Победа ценой простого убийства не даст удовлетворения, не залечит старую рану Лоухи. На этот раз она встретит их как должно. Как следовало встретить другого сувантолайнена много лет назад…

Жалобно скрипнула дверь. Не поднимая головы, Лоухи увидела на пороге военачальника. Тот вошёл, склонившись под низкую для себя дверную притолоку, и не спешил разгибать спину. Привычно закутанный в волчью шкуру – словно матерый волчище вздумал пройтись на задних лапах – он поклонился, стукнув кулаком в кольчужную грудь.

Ко времени, любезный! Лоухи всем телом подалась вперёд; полы черного плаща широко раздались на две стороны, встали торчком вороньи перья. Сейчас Хозяйка Похъёлы особенно походила на хищную птицу. Птичьим было и лицо Лоухи – круглое, скуластое, с острым прямым носом и зоркими злыми глазами.

– Ответь мне, доблестный Варкас, – колдунья заговорила сладким голосом, не сулившим, однако, ничего хорошего, – с каких пор ты казнишь и милуешь чужаков без моего ведома? Или ты уже сделался Хозяином Похъёлы?

– Стеречь границы родного края от врагов – священный долг воителя! – с мрачным достоинством отвечал военачальник, глядя из-под капюшона.

– Враги приходят с оружием, Варкас! Их встречают оружием, призывают на бой, а не за стол! – распалялась ведьма. – Как ты посмел поднять заклинание на тех, кто шел в гости ко мне? А если и поднял, почему они до сих пор живы? В чем дело, Варкас? Так-то вы с дружиной исполняете свою службу?

– Одно твоё слово, эманта! – Варкас сжал рукоять меча. – Одно слово! Клянусь, я принесу тебе их головы! Я насажу их на частокол на радость воронам и во славу Хийси!

– Полно, герой! – проворковала Лоухи. – Сувантолайнен сотоварищи теперь мои гости. А ты, раз уж сумел сохранить им жизнь, храни её и впредь! Будешь их провожатым в моих владениях, да смотри, чтобы не знали они недостатка ни в чём! И чтобы ни один волос не упал с их голов, пока я не велю!

– Слушаюсь, – военачальник снова поклонился и быстро вышел – только мелькнул в дверях волчий хвост.

Лоухи с ухмылкой взглянула вслед воину. Новое игрище уже начало забавлять её. Нечасто в глухом краю Похъёлы выдаётся подобное!

11 Похъёлане

Немало тягот и лишений выпало на долю людей, шедших все дальше и дальше в поисках новых, лучших для жизни, земель. О делах тех времен не сложено преданий и песен, не осталось следов в народной памяти – слишком много снегов заметало те следы год за годом, в течение сотен лет.

Для древнего человека мир был неведом и исполнен опасностей – в лесах рыскало хищное зверье, болезни и голод уносили людские жизни без счёта, суровая зима на полгода укутывала землю мраком и холодом. Душами людей владел страх, тот самый, что воплотился в образах злых божеств – коварного Хийси и всепожирающей, ненасытной Сюэтар. В страхе люди проводили всю жизнь, и от этого делались жестокими и яростными.

Потомки народа, рвавшегося вперёд сильнее прочих и остановившегося лишь у границ лопарской тундры, считали Похъёлу своей прародиной и верили, что к северу от неё заканчивается мир живых. Уйдя в сторону полуночи, они оторвались от родственных племён, шедших следом; родство с южными соседями постепенно забылось. Домыслы о народе Сариолы нарастали на правдивое знание слой за слоем, точно лишайник на камни, и со временем он сделался для своих сородичей страшной сказкой. От предков похъёлане унаследовали свирепый нрав; они проявили его во всей красе, когда разбили в кровопролитной войне и загнали в тундру встречные племена саамов. Закалившись в преодолении невзгод, похъёлане взрастили в себе непомерную гордыню.

Жителей Похъи можно было назвать дикими. Они не преуспели ни в ремёслах, ни в искусствах, их хозяйство во многом уступало хозяйству южных соседей. Дома похъёлане строили самые простые – длинные и низкие, крытые дёрном, часто без окон и украшений. Вместо сеней при входе сооружали шалашкоти; в середине жилой части складывали очаг, над которым в крыше оставляли дыру для дыма. Только в доме Лоухи Антеро видел настоящую печь с трубой, выходящей на крышу – к высокому терему эманты приложили руку заморские умельцы. Они же возвели надёжные укрепления вокруг Корппитунтури, Вороньей Горы – так называли похъёлане свое главное селение.

Со дня прибытия ко двору Лоухи Антеро с друзьями поселились в одном из дружинных домов Корппитунтури. Став гостями, они до приближения зимы были предоставлены сами себе и могли заниматься чем душе угодно. Уно по целым дням пропадал в кузнице, Антеро, Тойво и Кауко Ахтинен убивали время на охоте в окрестных лесах. Местные поглядывали на них с опаской – среди них быстро разошёлся слух, что нежданный гость эманты – могучий колдун из Карьялы, способный зачаровать любого. Дружелюбия у похъёлан не прибавилось, освоиться среди них гостям не удалось. Никогда прежде не встречался друзьям народ более мрачный и неприветливый, чем хозяева Сариолы. Им не переставал удивляться даже Уно, выросший среди молчаливых хяме. Разделяя с гостями стол и кров, похъёлане избегали разговоров с ними, хотя не отказывали в беседе друг другу. Приглядевшись внимательно и перебросившись с местными парой-тройкой слов, друзья поняли, что виной тому не боязнь, а заносчивость северян.

Похъёлане жили в основном охотой и рыбной ловлей, да еще собирали в тайге грибы и ягоды. Подобно другим племенам Суоми и Карьялы, они держали коров и коз, овец и свиней, были у них и низкорослые лохматые лошади. Кое-где на открытых местах вблизи селений попадались на глаза небольшие поля и огороды. Однако работали похъёлане неохотно, не отдавая мирному труду должного почета. На пашнях и пастбищах Сариолы чаще встречались невольники-инородцы, свободные же люди предпочитали всем прочим делам охоту и воинские упражнения. Дикость похъёлан была родной сестрой их воинственного и злобного нрава.

– Зверьё! – весь день Уно молчал и выглядел мрачнее обычного, как будто был нездоров. Только к вечеру он произнёс первое слово.

– Ты о ком? – участливо спросил Кауко.

За два месяца жизни среди похъёлан саво и хяме успели привязаться друг к другу. Лесовик перестал подтрунивать над кузнецом и теперь заботился о нем, словно о младшем брате: Уно нашёл себе занятие в местной кузнице и погрузился в работу так, будто хотел спрятаться в ней от всего окружающего. Он почти не ел, порой забывал умываться и, не возись с ним Ахтинен, ходил бы круглыми сутками перемазанный в саже. Хяме же, хоть и не переставал ворчать, сделался гораздо добрее к лесовику: старался помочь во всем, всячески зазывал с собой в кузницу – надеялся приобщить товарища к кузнечному делу. Впрочем, в этой дружбе не было ничего удивительного – они вдвоем оказались в похъёльском селении – месте, лихом не только для чужаков, но и для своих уроженцев…

– Дикое зверьё! – повторил Уно.

С утра он, как обычно, взялся за работу, тут-то и приключилась ссора между двумя подмастерьями местного кузнеца.

– Стали спорить, как клинки закалять лучше, – понемногу разговорился Уно. – Я бы рассудил их, тоже кое-что умею. А эти долго разговаривать не захотели. Я глазом моргнуть не успел, как они ухватили по мечу и во двор. И давай рубиться – только искры полетели.

– А что кузнец? – удивился Кауко.

– Что кузнец? Он судил поединок. И зарубил один другого, – потупившись, закончил Уно. – Соседа убил, товарища своего. Только что закусывали вместе. Снёс голову. Да спокойно так… Кликнули родню убитого да снова за работу принялись. А родные тело забрали, как будто всё само собой. Брат убитого назначил убийце поединок после похорон и тризны. Это не люди! – закончил свой рассказ хяме.

Каждый свободный мужчина в Похъёле имел вдоволь боевых доспехов и оружия, обращению с которым учился с самого детства. За оружие хватались по малейшему поводу – похъёлане не боялись смерти, а может быть, просто не ценили жизнь – ни свою, ни чужую. Их излюбленным занятием была война, богатство измерялось количеством награбленного добра, сила и мужество – числом убитых в бою противников. Тем и другим при случае хвастались до хрипоты, стараясь перещеголять соперника; и в войне, и в бахвальстве ею люди Сариолы могли бы потягаться с викингами. И набеги из Похъёлы подобно набегам викингов уже давно бы сделались бедствием для всех окрестных земель, будь похъёлане чуть многочисленнее, а их край – чуть богаче. Но скудость окраины мира не позволяла своим обитателям надолго сорваться с места, поэтому похъёлане не давали спуску только своим ближайшим соседям – лопарям, едва не круглый год нападая на их стойбища, отбирая оленьи стада и угоняя в рабство людей. Они также набрасывались на случайных чужеземцев, которые на своё несчастье попадали во владения Лоухи, а когда подобных встреч и набегов не бывало подолгу, принимались друг за друга. Род вставал на род, сосед не щадил соседа. Сильный грабил и убивал слабого, и только узы крови, издревле считавшиеся священными, удерживали людей от распрей внутри родов. Одному Хийси известно, к чему бы привела народ Сариолы такая жизнь, если бы закон, провозглашённый Лоухи, не запрещал продолжать кровную месть после гибели первого убийцы-зачинщика ссоры. Слово эманты для похъёлан было непререкаемо, а трепет перед ней граничил с ужасом.

Почитая тех же богов, что и соседи в Суоми и Карьяле, похъёлане называли первым среди них не Небесного Хозяина Укко, а его завистливого соперника – злобного Хийси. Древний дух внушал людям страх и отвращение; у похъёлан эти чувства оборачивались оголтелым обожанием. Себя они считали созданиями Хийси, стражами границ Маналы. Знали также, что эманта Лоухи – родная дочь Хийси. Хозяина тьмы и холода прославляли в песнях, в священных рощах ему приносили обильные жертвы. Хийси покровительствовал злым чародеям, а таким в Похъёле был каждый второй.

Поклоняясь темным божествам, жители Похъи как будто нарочно подражали их внешности – все похъёлане без исключения выглядели звероподобно. Светлые, почти белые глаза смотрели сквозь длинные, не знавшие гребня, волосы, точно из леса; косматые бороды мужчин торчали во все стороны, и порой неясно было, где волосы хозяина, а где звериный мех одежды. Многие колдуны никогда не стриглись, а ногти на руках отращивали длинные, словно когти.

– По деревьям лазить ловчее, белок да куниц ловить? – пошутил как-то Ахтинен.

– Глупец! – огрызнулся в ответ северянин. – В ногтях и волосах – волшебная сила человека, дарованная Хийси! Этим нельзя разбрасываться! Даже обрезанные ногти следует собирать и хранить! У меня их целый чулок припасен.

– Да зачем?

– Чтобы по смерти не в Туони, а прямо к Хийси попасть, – пояснил похъёланин. – Вскарабкаться до самой вершины Маанэллы, туда, где Хийси восседает на престоле из оледенелых скал! Он и сам похож на ледяную гору, снеговая туча – его шапка, ночная темень – его плащ! Из снега его борода, изо льда его когти, мороз – его дыхание!

– И вы почитаете такое чудище? – поежился Ахтинен.

– Хийси достоин почитания! – похъёланин смотрел на саво снисходительно, словно на несмышлёное дитя. – Это у вас там его боятся, а у нас его уважают! За ним сила, за ним ужас! Он покровитель нашего доблестного народа, его дочь – наша владычица! Хозяин зимы всемогущ, и великая честь – попасть в его свиту!

Как ни странно, презиравшие мирный труд похъёлане неплохо владели кузнечным и кожевенным делом, с немалым усердием изготовляли брони и шлемы, мечи, топоры и копья. Правда, Уно, поработав с ними, остался разочарованным – ему не довелось обогатить свой опыт чем-либо новым, а сработать хорошую кольчугу местные кузнецы не умели: те, что носили дружинники Лоухи, оказались отобранными или купленными у викингов. Не было чуждо похъёланам и творчество, но все творения выходили безрадостными и страшными. Люди Сариолы как будто находили удовольствие в изображении злобных и уродливых существ, в пении мрачных песен про смерть и всевозможные горести. В этом Антеро убедился, когда неожиданно для себя встретил в Корппитунтури знаменитого на всю Похъёлу рунопевца.

Высокий старик с длинными узловатыми руками и надменным лицом нарочно пришел издалека, чтобы послушать искусное пение гостя.

– Встреча двух сказителей – дар для обоих! – обрадовался Антеро. – Вот если два человека подарят друг другу лосося, то у каждого будет по одной рыбине. А если они споют хотя бы по одной песне, то каждый сможет унести целых две!

– Складно, – только и произнёс похъёланин.

На дворе стояла промозглая северная осень. Антеро с товарищами, похъёльский рунопевец и десятка два его любопытствующих соплеменников собрались в зале дружинного дома. Пожарче разожгли очаг, принесли факелы и бочонки с пивом; повеяло домашним уютом, дикие похъёлане сейчас не казались высокомерными и злыми.

Антеро поставил кантеле на колени и тронул струны. Он пропел одну за другой несколько весёлых песен, которые с удовольствием поют и слушают карелы во время праздничных застолий. Северянин слушал молча, изредка качая седой головой, а потом важно объявил:

– Детский лепет. Не пристало мужу распевать о пирушках. И игрушка эта, – он указал на кантеле тёмным от грязи когтем, – ни к чему!

– О чем же пристало петь? – Антеро задел даже не заносчивый тон сказителя, а скорее то, что слушатели из местных все как один ждали его слов, будто боясь выразить свои чувства. Сейчас они одобрительно ворчали – поддерживали земляка.

– О битвах. О гибели. О страданиях. – Похъёланин осушал уже не первую кружку, но не пьянел. Его гордое лицо становилось злым, бесцветные глазки расширились и остекленели. – Случалось ли тебе, карьялайнен, видеть битву?

– Да. И петь о ней не хочу.

– И плохо. Храбрый всегда думает о битве! А мудрый думает ежечасно, что от страданий не скрыться! Мучаешься – крепнешь! Об этом должно слагать песни!

– Так горе вас не оставит! Горе, сложенное в руны, не перемелется со временем. Запечатлевать дрянное – много чести!

– Мне лучше знать! – взвился северянин. – Я много старше тебя, карьялайнен! Поживи с мое! Сложи столько же рун, сколько я! Я лучший рунопевец Сариолы, стыдно не знать моего имени!

– О волшебных жерновах что-нибудь знаешь? – внезапно спросил Антеро.

– Я знаю! – просипел злой старик.

Он вышел на видное место, раскинул руки и запел-застонал надрывно, словно кто-то растягивал его тело в разные стороны:

На скале у края мира, На утёсе, льдом покрытом, Там, где темень застит звезды, Где сырые свищут ветры, Кипутютто – Дева боли, Злобной Сюэтар отродье, Совершает труд тяжёлый, День и ночь вращает жёрнов! Кипутютто – дочь Сюэтар, Падчерица злого Хийси, Руки язвами покрыты, Страшно пальцы кровоточат, Из очей слепых, белёсых Слёзы катятся ручьями, Поливают тяжкий жёрнов, Жёрнов мелет неустанно. Не зерно тот жёрнов мелет, Не мукой осыпан камень – Болью сыплет жёрнов Хийси, Он несчастья умножает, Болью землю запорошит, Крыши изб, людские души, Чтобы свет не нёс отрады, Чтоб сильнее тьма страшила! Чтоб без силы слёг могучий, Чтобы мудрый обезумел, Чтоб любви прекрасный облик Огрызнулся волчьей пастью. Подсыпать не нужно в жёрнов – Он и так неиссякаем, Дева стонет и рыдает, Только отдыха не просит! Без конца вертится жёрнов, Тьма черна – помол чернее, Все гремит-скрежещет камень В цепких пальцах Кипутютто. От несчастий не сотрётся, Не оставит дела злого, Дайте срок – весь мир засыплет, Ночь настанет – дня не будет!

В тот вечер среди собравшихся был и военачальник Варкас – знатный муж, уважаемый в краю Сариолы, приближённый самой эманты.

Для стороннего человека мужчины Похъёлы смотрелись грозными и страшными. Варкас был страшен даже для соплеменников. Яростные воины, шумно бранящиеся между собой или громко похваляющиеся, они в один миг стихали, когда вблизи них появлялся этот необыкновенный, пугающий человек.

Не говоря ни слова, военачальник медленно проходил между людьми, ощупывая каждого пристальным, колючим взглядом. Бледное лицо Варкаса всегда оставалось неподвижным – по нему невозможно было угадать, что у военачальника на уме, на что обращено его безмолвное внимание. Высокий, с длинными ручищами, чуть сутуливший широкие плечи, Варкас нависал над человеком, заставляя того чувствовать себя маленьким и беззащитным. Говорил Варкас резким и сиплым голосом, а звук его шагов напоминал стук когтей крупного зверя. С волчьей шкурой, накинутой на плечи и голову, он не расставался, пожалуй, даже во сне. Вдобавок ко всему Варкас имел привычку постоянно вертеть в руках свой тяжёлый нож. Такие ножи с длинными, широкими на конце клинками были в ходу у охотников и оленеводов Лапландии и назывались леуку. Леуку Варкаса имел чёрный клинок, а навершие украшала резная голова волка.

Именно Варкасу велела Лоухи обустроить в Корппитунтури своих гостей, снабжать их всем необходимым и, когда придёт время, снарядить на охоту за Лосем Хийси. Военачальник исполнял волю госпожи старательно, однако в роли гостеприимного хозяина походил скорее на соглядатая. Даже спустя два месяца он по-прежнему зверем смотрел на тех, кто сумел выстоять против его заклинаний при первой встрече.

В горницу к гостям Варкас явился ближе к полуночи. Волчью шкуру густо облепил мокрый снег, и военачальник, переступив порог, совершенно по-звериному отряхнулся, разметав во все стороны подтаявшие хлопья. С вислых усов и заплетённой в косы бороды капала вода.

– Зима на пороге, – сухо сказал Варкас поднявшемуся навстречу Антеро. – Вам пора отправляться в сторону Нойдантало. Завтра утром вас ждут в доме эманты – вам выдадут лыжи, зимнюю одежду и все, что нужно для охоты за Лосем.

– Благодарю, – кивнул рунопевец в ответ. Он давно привык к тому, что похъёльский хозяин неразговорчив, и уже готов был попрощаться.

Однако Варкас не спешил уходить. Он неторопливо прошёлся по горнице, опустился на лавку и объявил:

– Я хочу говорить.

– Я слушаю, – Антеро уселся напротив. Он не был рад собеседнику, но желание того разговаривать вызывало интерес.

– Скоро уйдёте, потом спросить не доведется, – начал Варкас. – Отчего вы, южане, такие дети?

– Все мы чьи-то дети.

– Как маленькие дети, – пояснил похъёланин. – Радостные без причины. Веселитесь, поёте, ничем не озабочены. Или вы там у себя живёте на всём готовом?

– А с чего бы нам горевать в гостях у Хозяйки Севера?

– За время, пока вы прохлаждаетесь здесь, два отряда ушло в Лаппи и уже вернулось с богатой добычей. Они пригнали стадо оленей, принесли лопарскую мягкую рухлядь[43], захватили пленников! Ты и твои дружки не захотели пристать ни к одной из наших дружин, хотя никто бы вам не отказал. Копий много не бывает, а добычи в тундре хватило бы и на вашу долю!

– Нам этого не нужно. Ни мне, ни моим друзьям.

– Не нужно! Ты говоришь, не нужно! – обыкновенно бесстрастный, похъёланин вдруг разгорячился. Он встал и быстро заходил по горнице, отчего по стенам при дрожащем свете очага заметалась уродливая лохматая тень – не то человеческая, не то волчья. Леуку в руке военачальника описывал сверкающие круги. – В жизни мужчины всегда есть место подвигу, если он не трус и не лентяй! Я смотрел на вас, чужеземцы, так вам же не о чем говорить в кругу достойных людей, не о чем рассказывать! Ты за всю жизнь убил хоть одного человека? Случалось тебе забирать чужую силу? Я в твои годы возглавил дружину, мы поили мечи кровью норвежцев, да не здесь, а у них дома! И славы, и богатства добыли столько, что до сих пор вспоминают!

– Я видел ваши подвиги, – Антеро держался холодно. – От тех подвигов никто не желает с вами не то что дружбы – даже близкого соседства.

– Боятся – значит, уважают! – ухмыльнулся Варкас.

– Нет. О вас и не знает никто как следует. А уважать твой народ не за что. За то ли, что распугали от своих рубежей всех купцов и странников? Или за то, что разоряете лопарей, которые супротив вас беззащитны, а уйти подальше не могут – там земля кончается? Давеча один здешний мальчишка похвалялся обновкой, которую старшие принесли ему из Лаппи – они даже кровь от нее отстирать не потрудились!

– Лопари живут затем, чтобы их разорять! – похъёланин дернул серым усом, из-под которого блеснул длинный клык. – Они созданы, чтобы растить для нас вкусную оленину и добывать в лесах меха, которые мы затем отнимем!

– Могли бы торговать и жить в мире.

– Ещё чего! Лопари слабы. Их удел – быть нашей дичью, добычей сильных и смелых! Покорить их было бы слишком хлопотно – невольников пришлось бы кормить и стеречь, а так – пасутся сами! И никуда из тундры не денутся. Мы ведь забавляемся, выходя на охоту за ними! Наши юноши мужают на такой охоте, становятся доблестными воителями. Дело нелёгкое, но весёлое! Мы подстерегаем их в то время, когда они кочуют с места на место. Ночью ватага подбирается к стойбищу с подветренной стороны, чтобы не учуяли собаки. Самые сильные воины набрасывают арканы на верхушки кувакс[44] и дружным рывком валят их. И докалывают копьями, секут мечами всё, что шевелится внутри и лезет наружу! А тем временем прочие воины уводят оленье стадо.

– Воры и убийцы беспомощных людей!

– Зваться людьми лопари недостойны – слишком дикие. А забрать у них то, что нам пригодится, не зазорно. Настоящие люди – мы, народ героев! Мы единственные хозяева в этих краях и берём в них все, что хотим!

– А вы сами-то не дикие? При вашем житье?

– Мы отважны! – Варкас говорил горячо, не обращая внимания на собеседника. – В жизни всегда должна быть страсть, жажда лучшего! Неукротимая страсть на каждый день, на каждый миг! Мы берём пример с викингов, мы учимся у них. Они сильные, хотя и чужие. Как становятся викингами, ты знаешь?

– Знаю. По-разному. Кто-то желает странствовать, кого-то гонит нужда, иных – природная злость. У каждого своё и у всех – все вместе.

– Так вот, викинг – не руотси и не норья. Викинг – мужчина. А мужчина – тот, кто видит то, что ему нравится, и мгновенно зажигается жаждой этого. Он говорит себе: «Хочу! Отниму! Куплю!».

– «Создам», – подсказал Антеро, однако Варкас пропустил его слова мимо ушей и продолжал:

– Их видно с детства. Иной младенец сидит, молчит и глазами хлопает – ждёт, что дальше. А другой вот, – похъёланин замахал руками и тоненько завизжал; беспокойное дитя в его изображении смотрелось мерзко. – Другой проявляет свою страсть. Требует лучшего. Вот будущий викинг, стяжатель, настоящий мужчина.

– Я видел, как викинги истязают пленных. Вырубают мечами рёбра из спин живых людей. Хвастаются, если получается с одного удара. У них это называется «красный ворон».

– Славное особое умение! Это красит мужчину! – ощерился Варкас. Разговор о зверствах явно веселил его. – Или вот викинг с девицами. Что делает финн, если она ему приглянулась?

– Подойдёт к ней, споёт песню или заведёт разговор для начала, как положено. Если девушка в конце концов не ответит взаимностью – оставит её. Насильно мил не будешь.

– Вот! Так возьмет и оставит! Потому что слабый. А викинг будет добиваться ее, и добьётся! Так и этак зайдёт, и золото под ноги бросит, и за меч схватится, а только будет она его, если он так решил! Потому что викинг всегда получает всё, чего ему хочется. Придёт время, когда викинги завладеют всем севером и всем миром!

– Вот этого допустить и не хочу, – Антеро наконец-то сумел прервать поток речей похъёланина. Отвращение к нему росло у рунопевца с каждым словом. – Я верю, что для этого пригодилась бы волшебная мельница Сампо. Я пытался донести это до эманты Лоухи. Если обратить её на пользу всем народам Суоми и Карьялы…

– Ничего не получится! – небрежно бросил Варкас в ответ.

– Я даже знаю, почему, – сказал Антеро. – Потому что никакого Сампо у вас в Похъёле нет. Пёстрая крышка, если верить рунам – неиссякаемый источник счастья. А в твоём краю, северянин, счастьем и не пахнет. Приходилось мне в жизни странствовать от родных мест до земель данов, бывал я и у венедов, и у руотси, и у норья, даже здесь я не впервые, хотя вряд ли кто меня вспомнит. И нигде не встречал я более несчастного народа, чем твои сородичи. Вы же друг друга пожрать готовы от злобы да зависти! Так ли жить хозяевам волшебной мельницы Сампо?

Варкас выслушал молча, затем скривил тонкие губы в презрительную ухмылку:

– Прежде добудьте Лося Хийси, – как-то странно проговорил он. – Не забудь, сувантолайнен, завтра вы уйдёте в сторону полуночи! – после чего распахнул дверь и растворился в рябой мгле дождя со снегом.

Непогода разыгралась не на шутку. Даже дым очага – и тот выходил наружу нехотя, задерживаясь у стропил возле дыры дымохода. Там, за бревенчатыми стенами, простирался враждебный край. В селении беспокойно спал хищный народ Лоухи, дальше заунывно скрипели и стонали под ветром непролазные дебри – обиталище волков да росомах, да злых духов, да косматых, мало похожих на людей, меньших хийси. Сейчас огонь в очаге казался единственным светом в этой холодной и неуютной земле.

Антеро сидел у очага, ворочал угли и смотрел на захлопнувшуюся дверь.

– Будь им пусто, этим похъёланам! – в сердцах произнёс он, обращаясь сам к себе. – А ведь так оно, пожалуй, и есть. Нет в Похъёле волшебной мельницы.

– Если и есть какая, – присел рядом Кауко, – то разве что та самая Кипумюллю[45], о которой давеча пел здешний сказитель.

– Эту даже искать не нужно. Она у похъёланина в голове и в сердце, причем у каждого своя. Так и мелют себе злость, не переставая. И сила у них, и отвага, а счастья нет. Нет бы им радоваться тому, что есть, вечно злятся оттого, что постоянно чего-то не хватает. Вот и жажда лучшего, о которой этот зверюга здесь разливался. Мне бы вспомнить вовремя, что в Похъёле за жители, так даже не подумал бы искать Сампо здесь. И досадно мне то, что до края мира дошли, считай, к самому подножию Маанэллы, а Сампо ни следа. Где станем искать Пёструю крышку, если здесь не сыщем?

– Сдаётся мне, не договаривает чего-то эманта Лоухи, – Кауко сплюнул в очаг. – У нас в Савонмаа о чудесах привирает каждый, только мы это для красного словца да смеху ради, а тут этого нет. За каким лешим возиться нам с её прихотями?

– Дня вам мало, чтобы поболтать всласть? – заворчал из дальнего угла Уно. Наработавшись за день в кузнице, к вечеру хяме засыпал как убитый.

– Ты же вроде спал? – отозвался Кауко.

– Да вы мёртвого разбудите! Что один, что второй, что этот, который бегал да железкой своей размахивал! – Уно усёлся на лежанке и шарил ногами в темноте в поисках башмаков. – Я вам вот что скажу, – наконец обувшись, он подошёл к очагу. – Нечего нам останавливаться на полдороге. Туманная Сариола хоть и край мира, да всё же не конец его. Сделаем, что обещали, а там пускай ведьма слово держит. Хочет-не хочет, а поделится своей тайной.

– Золотые слова, дружище! – улыбнулся в ответ рунопевец. – А усомнился я потому только, что здешним людям и волшебная мельница была бы не впрок. Даже не верится, что её сработали здесь.

* * *

Вяйнямёйнен направил лодку к берегу. Он широко улыбался и орудовал вёслами так, что не всякий молодой гребец в Сувантоле сумел бы за ним угнаться. Старец радовался от души – Сувантоярви нынче наградило его богатым уловом – хватит и домочадцев накормить, и впрок запасти. Блестит-переливается на солнышке чешуя, лодка наполнена рыбой, словно живым серебром, только вот серебро есть не станешь. Теперь самое время вырубить на мысу близ места удачного лова особое рыбацкое карсикко и отблагодарить ветихинена – Хозяина озера.

У пристани Вяйне заметил знакомую фигуру – высокого силача с огненно-рыжей бородой и волосами. Тот, завидев лодку, приветственно замахал рукой. Даже издалека Вяйнямёйнен разглядел, что Ильмаринен выглядит нерадостно.

– Здравствуй, брат! – воскликнул Вяйне, причаливая. – Что печалит тебя в ясный день? Уж не болезни ли пришли в твой край? Не медведь ли повадился драть коров, не зарятся ли на дом твой лихие люди? Сказывай, глядишь, помочь сумею!

– От болезней мази приготовлю да заговоры вспомню, – отвечал Ильмаринен. – На косолапого рогатину навострю, на двуногого злодея меч скую да секиру железную. Со всякой бедой могучий совладает своим трудом да с божьей помощью. Только видел я в Похъёле лихо, что в трудах моих начало берёт…

– Что там? – встревожился Вяйне.

– Сампо, – склонил голову кователь. – Оно не в помощь народу Сариолы.

– Разве не работает волшебная мельница?

– Ещё как работает! Только похъёлане от этого не лучше. Сейчас они всё время куют оружие и упражняются, как перед большой войной, бьются друг с другом чуть ли не каждый день.

– У похъёлан же теперь всего вдоволь, и им никто не грозит! К чему биться?

– Спроси у них! Раньше хоть на хозяйство отвлекались, а сейчас это ни к чему – Пёстрая крышка крутится день и ночь, стучат жернова волшебной мельницы. Лоухи скрыла Сампо в глубине утёса, за многопудовые железные двери, за семь стальных засовов. Народ теперь величает Лоухи Владычицей Сампо, и ей это льстит.

– Она скрыла Сампо от своего народа? – нахмурился старец.

– Скрыла недаром. Похъёлане как про Сампо прознали, так бросились к ней толпами. С мешками и туесами для дармового добра, а кто подогадливее – с мечами и копьями. И быть бы тогда побоищу, да только Лоухи наперёд видела – недаром колдунья. Она собрала народ и объявила, чтобы никто не смел приближаться к Сампо с оружием. «Меч осквернит Сампо», – сказала она. А потом отнесла волшебную мельницу в пещеру, за замки да засовы. Сама всех наделяет щедро и себя не забывает. Не голодают нынче похъёлане, не нуждаются. И не радуются.

– Не радуются? – переспросил Вяйнямёйнен, и на лицо его набежала тень. – Отчего же не радуются?

– Оттого что радость похъёлан в том, чтобы гордыню свою тешить да жадность. Чтобы зависть у остальных вызывать своими удачами. Только жадность ненасытна, сколько ей не скорми. И не рады похъёлане столько же, сколько живы. Я понял это лишь теперь. А раньше верил, что Сампо поможет людям стать счастливыми!

– Сампо, Сампо… Из конца пера лебёдки, молока коров нетёльных, вместе с шерстью от овечки и с зерном ячменным вместе… – медленно проговорил Вяйнямёйнен. – Ты помнишь, как создавал ее?

– Сначала в огне горнила появился превосходный лук – один из лучших луков, что я видел в жизни. Но едва я коснулся его, как почувствовал, насколько он кровожаден. Он требовал убийства каждый день, а по праздникам – вдвое больше. Я поспешил изломать его и бросить назад в горнило. В следующий раз вышла лодка с высокими бортами, сияющими медью. Но я сразу ощутил её разбойный нрав – она готова была идти только на битву. До сих пор помню оскаленную морду на её носу… Затем была корова с серебряной шерстью и золотыми рогами – прекрасная с виду, но дикая и свирепая, наконец – плуг с сошником из чистого золота. Но даже это мирное орудие оказалось хищным – рвалось бороздить чужое поле.

– Вещи разные, а исход один. И нрав один, а главное в нём – алчность! Алчность и гордыня толкают похъёлан на то, что сами они считают подвигами, алчность подсказала Лоухи мысль о некоем Сампо, бесконечно дарящем всевозможные блага. Увы, далеко не каждый видит счастье в созидании и изменении к лучшему…

– Стало быть, алчность легла в основу нашей волшебной мельницы? – с горечью спросил кователь.

– Да, – жёстко ответил Вяйне. – Подспудно, помимо нашей с тобой воли. Как я мог не заметить этого раньше! Изначально Сампо мыслилось мне чудом, что принадлежит целому миру, подобно солнцу и луне, но разве можно спрятать под замок луну или солнце? Это даже Лоухи в голову не придет! Разве можно делить то, что предназначено для всех? Ведь и Сампо было задумано как мельница, богатая и щедрая, как этот мир…

– Постой-постой! – воскликнул Ильмаринен. – А ведь и правда! Если нижний жёрнов – земная твердь, верхний – воздушное пространство, все накрыто крышкой небосвода, усыпанной звёздами, ось увенчана Северной звездой! Ветры раздували огонь в моем горниле, теперь их сила непрерывно вращает верхний жёрнов, и Сампо работает!

– Сампо недаром похоже на ручную мельницу. Устройство мельницы подобно устройству мира, – Вяйнямёйнен умолк, размышляя, и заговорил нескоро. – Ильмо, а что станет с нашим миром, если сливать его богатства вовне, а взамен не оставлять ничего – ни трудов, ни благодарности, ни доброй души? Закон сотворения таков, что если где-то прибывает, то в другом месте убывает столько же. Огради, Создатель, увидеть то, что будет с миром, если нарушить закон! Голых камней, холодного праха – и тех не останется!

– Я перекую Сампо, – твёрдо сказал Ильмаринен.

– На что?

– Пока не знаю. Но я разобью ее на куски и брошу в огонь, как бросил все, что получилось раньше неё. Буду колотить молотом дни и ночи, пока не выбью из руды все негодное, что там осталось, пока не добьюсь совершенства. Я поспешил выносить её к людям – и ошибся.

– Мы оба ошиблись, брат. И исправлять ошибку нам обоим. Я отправлюсь в Похъёлу с тобой – Лоухи не захочет отдать Сампо по-хорошему. Я попробую убедить ее.

* * *

– С-скотина! – Тойво уже в который раз за ночь просыпался от собственной ругани. Впрочем, он и не засыпал толком – крутился и вертелся с боку на бок, даже глаза закрыть не удавалось.

В ушах по-прежнему звучала самодовольная речь Варкаса. Она оставила в душе Тойво гадливый осадок; теперь в ней нарастало и бурлило возмущение, не дающее заснуть и рвущееся наружу бранными словами.

– Ты чего? – Антеро присел на край лежанки – ему тоже не спалось.

– Антти, этот разбойник, который недавно ушёл – настоящий воин? – Тойво уселся, зябко кутаясь в овчину.

– Самый настоящий, – кивнул Антеро. – И не простой – знатный воин. Он командует дружиной, всегда сражается, да, может быть, ворожит впридачу.

– И те воины, о которых поётся в рунах…

– Могли быть такими же. Кто же теперь проверит!

– В рунах воины добрые и честные. Послушаешь про них и хочешь быть таким же. А на этого как посмотришь… Не хочу быть, как он! Неправду говорил он здесь! Нипочём не назвал бы такого героем…

– Варкас бы с тобой не согласился! – невесело усмехнулся Антеро. – Он ведь прав, если на первый взгляд – нельзя человеку без стремления к лучшему. Только в этом стремлении делать можно разное. Один свои владения обустраивает с любовью, другой соседей грабит с яростью. А ведь ты лихого человека первый раз увидел! Даже выслушал, чем он живёт и дышит. – Рунопевец понял огорчение племянника и теперь пытался утешить его, тем более что сам переживал нечто подобное. – Я, было время, нагляделся на воителей с лихвой. Сам викингом был. Кручинился потом так же, как ты сейчас, даже хуже.

– Ты не рассказывал об этом раньше, – удивился Тойво.

– О чём уж там рассказывать… – вздохнул рунопевец.

* * *

А рассказать было о чём. О том, как без малого десять лет назад бесшабашным и любопытным юношей отправился из родного дома мир посмотреть и себя показать. О том, как в Савонкоти сдружился с Тиэрой Осмо и вдвоём с ним дошёл до туманной Сариолы. Как, пожив там некоторое время, они разгневали местных жителей и удирали от них во все лопатки. Как заплутали в Туманном море и, едва не погибнув во время шторма, достигли шведских берегов. Долго бродили друзья неприкаянными среди чужого народа, перебивались случайными заработками и все искали обратную дорогу. Дальше их пути разошлись – Тиэра сильно затосковал по дому и в конце концов нашёл себе попутчиков до Виипури. Антеро же неутолённая жажда приключений привела в дружину викингов.

– Вот это да! – Ярл Свен, пожилой человек с длинными седыми усами, живым лицом и резкими движениями с интересом рассматривал чужеземного юношу. – Были в моей дружине шведы и норвежцы, руссы и англосаксы, а финнов не бывало! Чудно, право! Говорят вы, финны, – народ сродни троллям и альвам?

– Угу! – тряхнул нечёсанной головой Антеро. Бродячая жизнь последних месяцев сделала своё дело – карел уже изрядно походил на меньшого хийси или тролля, как называли этих существ шведы.

– Говорят, вы искусны в пении песен… и в чародействе? – последние слова ярл произнёс почти шёпотом.

– А то как же! – закивал Антеро в ответ. Пел он хорошо, ворожить по-настоящему ему до сих пор не приходилось, но сейчас парень готов был и приврать – уж очень хотелось попасть в дружину. Суровые воины, закованные в броню, вызывали уважение и восторг. Как славно было бы встать бок о бок с ними, поднять такой же расписной щит и научиться бою на сверкающих длинных мечах!

– Что ж, мне такой человек не лишний, – улыбнулся Свен. – Оружием владеешь? Ладно, научим. Тебе заматереть немного надо, и будешь викинг хоть куда! Видишь ли, – ярл протянул гостю небольшой рог с пивом, из второго пригубил сам. – Я много народу видел, все больше викингов. А это, свидетель мне Один, зверье. Жрать, бражничать, сражаться могут – и только. Скальды у меня почему-то не приживаются. А порой хочется побеседовать дельно с человеком иного склада, – ярл не уточнил, какого именно.

Два года ходил Антеро в дружине ярла Свена. Он в совершенстве овладел языком шведов, а те скоро изжили свое суеверное любопытство пополам с опаской, которое питали к карелу изначально.

Рубиться на мечах Антеро так и не научился – на это просто не хватило бы времени, зато отточил умение биться копьём и секирой – привычным оружием лесного жителя. Научился также водить корабль в открытом море, не видя берегов, выбирая путь по солнцу и звёздам, а в пасмурную погоду – с помощью диковинного солнечного камня, позволявшего отыскать солнце даже за плотными тучами. Такой камень был большой редкостью среди мореходов, и Свен берёг его как зеницу ока. Не далось Антеро только одно – умение грабить. Он ни разу не кинулся коршуном на добро побеждённых, и доля, положенная дружиннику при разделе добычи, не радовала его. Воспитанный на хуторе миролюбивых карелов, Антеро знал цену труда землепашца, пастуха или рыболова, и рука, уже привыкшая держать оружие, не поднималась разорить чужой амбар.

– Честный ты! – ухмылялся ярл. Слово, которое Антеро считал похвальным, в устах викинга звучало укором. – К чему это? Ты же дерёшься храбро! Запомни, Анунд, – так по-своему произносили имя Антеро шведы, – плох тот воин, что добычей гнушается! Мы же отважные, доблестные воители, не щадим себя в ратных трудах во славу Одина! Нам положена награда на этом свете и пир в чертогах Вальгаллы после смерти!

Одерживая победу, викинги предавались веселью: ели и пили в три горла, даже состязались между собой в бездонности желудка, хвалились подвигами и награбленным добром. Все это не занимало Антеро – он чувствовал разочарование в тех людях, которые поначалу казались ему героями. И чем чаще над кровлями захваченных селений поднималось пламя пожара, тем быстрее карел осознавал, что дело его товарищей неправое.

…Жители посёлка на датском берегу сражались отчаянно, но в конце концов их сопротивление было сломлено. Дружинники Свена ворвались в селение, не остыв от боя, и теперь носились по узким улицам, убивая всё, что попадалось на пути, громя дома и амбары. Антеро вскочил в неприметный сарай позади жилого дома, и нос к носу столкнулся с девушкой, нет, с девочкой-подростком. Та даже не вскрикнула – только метнулась в дальний угол и забилась туда, уставив на чужого большие глаза, исполненные ужаса.

Раздумывать было некогда, решение пришло само собой:

– Спрячься и сиди тихо! – велел ей Антеро. – Не найдут – не тронут. – И уже хотел выйти, объявив своим, что внутри нечего брать.

– Ого-го! – в дверях карел столкнулся с Гламом – здоровенным пучеглазым разбойником. Тот с разбегу так ударил соратника брюхом, что вогнал обратно в сарай. Теперь он лез следом – боком, с трудом протискиваясь в маленькую дверцу. Косяки трещали, Глам пыхтел, в полумраке пристройки зрелище было поистине страшным.

– Брать нечего! – крикнул Антеро, но было поздно – девчонка заверещала во весь голос.

– А это чего там? Ну-ка, давай ее сюда! – взревел Глам.

– Не трожь ее. Она еще ребёнок.

– Да ну! – одолев проём, разбойник выпрямился во весь рост. Теперь он подпирал головой низкий потолок и смотрел на девочку поверх Антеро, которого превосходил в ширине чуть не вдвое. Лицо викинга расплылось в похотливой улыбке.

– Не трожь! – повторил Антеро.

– Что так?! Ни себе, значит, ни людям? А ну прочь с дороги, финское отро… – Глам не договорил. Пуукко, брошенный с близкого расстояния, вошёл в бородатое горло по самую рукоять…

– …Ты будешь отвечать, зачем сделал это? – ярл старался сохранять приличествующее суду спокойствие, однако его трясло от гнева и досады. Битва выдалась жестокой, после неё он недосчитался многих воинов. Полученной добычи едва хватило, чтобы воздать уцелевшим, а в завершение всего пришлось судить своего скальда за убийство соратника!

Антеро стоял напротив ярла под охраной двух меченосцев и упорно молчал – он не рассчитывал на понимание людей, мыслящих иначе, чем он сам, а оправдываться в том, что не считал злодейством, было ниже его достоинства.

– Финн убил товарища из-за добычи! – загомонили в толпе хирдманов, среди которых было немало родичей Глама, разом ополчившихся на Антеро. – Он не захотел делиться! Нажива для него важнее боевого братства!

Такую ложь нельзя было оставлять без ответа.

– Неправда! – спокойно заговорил Антеро. – Я убил Глама, но убил не ради наживы. Он сам нарушил закон викингов. Разве не велит он сохранять пленных девственниц целомудренными до дележа добычи ярлом? Разве не велит строго наказывать того, кто нарушит закон об общей добыче?

– И ради этого лишать жизни? – ярл укоризненно покачал головой.

– Нельзя убедить разъяренного ласковым словом, – отвечал карел, –

Слову медведь не внемлет, Мудрого речи – ульфхеднар, Лишь языку сраженья Бешеный покорится.

– Это справедливо, – ярл поднялся с бочки, заменявшей ему трон, и обратился к дружине: – Хирдман Анунд, убивший хирдмана Глама, сына Скади, перед вами объявляет об убийстве. Желает ли кто-либо из вас взыскать виру кровью в честном поединке, или же потребовать выплатить за счёт добра убийцы?

Толпа викингов, до сих пор шумная, внезапно смолкла. Затем из неё вышли трое родных убитого.

– Дозволь говорить, ярл, – произнес старший. – Финну не откупиться от нашей мести ни серебром, ни золотом. За кровь в нашем роду принято брать кровью. Но взгляни на убийцу, ярл, и вспомни Глама! Мой родич был силачом, способным побороть медведя, прославленным в бессчетном множестве боев. А сразил его чудной юнец, тощий, словно копейное древко, и сразил не оружием! – Он указал на пуукко, по-прежнему висевший на поясе Антеро. – Это финн, ярл, значит, не воин, но подлый колдун! С ним невозможно устроить честный хольмганг!

Антеро мрачно усмехнулся. Викинги не считали ножи за оружие, а рядом с их огромными скрамасаксами нож карела выглядел детской игрушкой. Неудивительно, что полученные с детства навыки метания пуукко казались шведам колдовством и пугали матерых вояк!

– Так чего вы хотите? – сурово спросил Свен.

– Бросим финна в море! Или повесим здесь же! Да, на воротах! – наперебой закричали викинги.

– Как бы не так! – сердито оборвал их ярл. – Вы забываете, что финн – пока еще хирдман в моей дружине, и его нельзя утопить или удавить словно собаку, как нельзя казнить позорной смертью любого из вас! Вы не желаете брать виру имуществом, не рвётесь брать кровью! Что прикажете делать с убийцей?

С этими словами Свен высыпал из кожаного кошеля, висевшего на поясе, пригоршню маленьких пластинок с вырезанными на них рунами. Эти знаки у викингов считались волшебными и использовались для письма и гадания. Владение рунами было искусством почётным и сложным.

Разложив руны, ярл долго вглядывался в них, затем невнятно выругался и объявил:

– Тому, кто убьёт этого человека, руны сулят проклятье самого Одина!

– Тогда оставим его здесь, – нашёлся кто-то. – Его убьют даны. Пусть их Один и проклинает.

* * *

– Ты говоришь, не о чем рассказывать? – переспросил Тойво.

– Вряд ли это будет занимательно, – рунопевец отогнал тяжёлые воспоминания прочь. – Я тоже не считал викингов героями. Они остались верны себе, а я – себе. Они бросили меня на датском берегу близ разорённого селения. Оставили мне одежду, нож и топор – в общем, то, с чем я к ним пришёл. Только боги были ко мне благосклонны – первыми, кого я повстречал там, оказались венедские купцы, что держали путь домой из заморских краев. Я подрядился в охрану на их ладью, дошёл с ними до устья Невы, оттуда – до Алденйоги и дальше – до самого Хольмгарда-Новгорода. А там уже в Сувантолу возвратился. В котомке негусто принёс, больше в голове да в сердце.

Я тогда понял, что нельзя лгать, и в первую очередь – самому себе. Не называть ненужное убийство ратным подвигом, разбой на чужбине – защитой своей земли. Иные викинги верят, что человек может хранить при себе личину лютого зверя, что можно надевать и снимать её, когда вздумается, – чуть помолчав, Антеро продолжил: – Так вот, нельзя. Невозможно быть то волком, то человеком. Ибо волк, раз и другой получив свободу, начнёт являться без спросу. Он возобладает над человеком, вытеснит его, съест без остатка. Тогда человек станет зверем, даже если сохранит людскую внешность.

12 За лосем Хийси

Последний дождь уходящей осени, не прекращаясь, перешёл в снежную морось, покрывшую тайгу ледяной коркой, затем – в снегопад и наконец обернулся бураном. За одну ночь окрестности Корппитунтури и вся Похъёла изменились до неузнаваемости.

Высокие ели, облепленные снегом, склонили ветви под его тяжестью, и теперь походили на тощих великанов, с головы до ног завёрнутых в белые плащи. Идущему в сторону Лаппи было по пути с целыми толпами этих странных существ – они словно медленно брели на север, печально склоняя головы в сторону Маанэллы. Горевали они об ушедшем лете и грядущей морозной тьме, или же кланялись Хозяину зимы, наступающему со стороны Туони – кто знает…

Близ рубежей Лаппи лес редел – теперь он перемежался с обширными пустошами, что повсюду взбугрились длинными пологими холмами и неровно поросли лесом. Белый простор под серым маревом неба, дальше которого – только тёмные берега Туони, Реки мёртвых, последний край этого мира…

День становился совсем короток – едва-едва проглядывал краешек его белого ворота между иссиня-серыми ставнями утренних и вечерних сумерек; не за горами долгая зимняя ночь, когда даже короткие сумерки на землю может послать лишь полуденное солнце. Тогда только луна и звезды тускло осветят лапландскую тундру, да иной раз полыхнёт чёрное небо разноцветным сиянием – то могучие небесные витязи выйдут помериться силой среди россыпи созвездий.

– День нынче уходит, скоро уйдёт совсем, – сказал Антеро друзьям. – Нам нужно спешить. Когда на Лаппи падёт темнота, ударят настоящие зимние морозы и сам Хийси начнет резвиться здесь со всеми своими исчадьями, никакой охоты нам не будет.

Прошло уже два дня с тех пор как Варкас, проводив гостей до границ Лаппи, сухо попрощался с ними, как будто навсегда:

– Вы зарились на добро эманты, – произнёс он. – А о том, что дать взамен, не позаботились! Разве что у Хийси найдётся равноценное.

Сказал и, развернувшись, исчез в чаще – урочище Нойдантало было для похъёлан местом заповедным, и даже приближаться к нему без особого случая не полагалось.

Антеро шагал первым, прокладывая лыжню, следом скользил Кауко – рунопевец и охотник часто переговаривались, советуясь между собой. За саво шёл Тойво, Уно замыкал шествие. По очереди тянули лёгкие сани с припасами и оружием.

Лоухи снарядила охотников как следует – каждому досталась пара славных лыж, подбитых оленьим мехом: такие лыжи не скользили назад и позволяли своему владельцу быстро взбегать вверх по склонам холмов; удобных и тёплых зимних одежд из оленьих шкур, отобранных у лопарей, в похъёльских кладовых хранилось без счёта. Впридачу охотники получили небольшой запас вяленого мяса, крупы, и прочные волосяные арканы – Хозяйка Похъёлы велела взять диковинного зверя живьём. Не помешали бы на лосиной охоте и собаки, но псари в Корппитунтури решительно затрясли бородами:

– Не родился ещё тот пёс, что остановит Лося Хийси! – сказали они.

– Кауко, ты из нас лучший охотник, – обратился Антеро к саво. – Все охотничьи байки и небылицы слышал. Что в Лосе Хийси особенного?

– За таким лосем охотился в старину Лемминкяйнен, – с готовностью ответил Кауко. – В этих же самых краях. Лось как лось, высокий да сильный. Лемминкяйнен гонялся за ним по всей Похъёле, по всей Лапландии, а когда наконец настиг и усмирил, то оказалось, что держит он в руках не зверя, а большой трухлявый пень с обломками ветвей по бокам! Хийси коварен, верить ему нельзя. Ни ему, ни его питомцам.

– Я вот ещё вспоминаю, – щурился, оглядывая даль, Антеро. – Слышал от викингов, что в стародавние времена далеко на востоке, в краю Бьярмы, водился диковинный земляной бык – магнонт. Был он лохмат, ростом выше берёз и так тяжёл, что земля порой не могла удержать его. Тогда зверь пропахивал в ней борозды – русла рек. Он и умирал, зарываясь в землю – до сих пор в обрывах вдоль речных берегов попадаются туши и кости магнонтов. Мне довелось видеть рог чудища, привезённый купцами-норья. Длина его – два человеческих роста, толщина – две руки взрослого мужчины.

– Что же он ест?

– Не знаю. Вроде бы сейчас породе земляных быков пришёл конец. Однажды приключился великий потоп, что залил леса и горы Бьярмы без остатка. Магнонты плыли куда глаза глядят, выбивались из сил, а берега всё не было. На торчавшие над водой рога садились стаи птиц, и утомлённые звери тонули, не выдерживая тяжести.

– Так они перевелись? – спросил подошедший вплотную Тойво.

– Может, сюда какой забрался, – обернулся Антеро. – Ещё сказывают, что зверь был о двух хвостах. Меньший, как положено, рос сзади, а изо лба, промеж рогов, тянулся второй – длиннющий, до земли, и сильный удивительно.

– Он им деревья ломал, да в задницу себе запихивал, – скабрезно пошутил Кауко, однако тут же осёкся: с гребня холма, куда только что поднялись путники, взору открылась широкая и ровная прогалина, с обеих сторон огороженная стенами густого ельника. По ней вдаль уходила цепочка лосиных следов.

– Вот и увидим, – в глазах саво замерцали задорные огоньки, – кто это натоптал – лось или твой землеройный бык! Вперёд, парни, да веселее! Нынче приведут нас эти следы к волшебной мельнице!

– Прежде изловим зверя, – оборвал хвастуна Антеро.

Охотники прибавили ходу. Заскрипел под лыжами рыхлый снег, ели, буреломы, заснеженные ухабы так и замелькали мимо. Теперь лосиный след обвели по бокам две лыжни и санный след впридачу. Ахтинен отскочил в сторону и побежал впереди прочих, нетерпеливо вглядываясь вдаль. Лесовик бежал шустро, длинноногие Тойво и Антеро едва поспевали за ним, а Уно, даром что тянул сани, едва не наступал карелам на пятки; из щели между шарфом и низко натянутым треухом хяме струями вырывался пар. Издалека Уно был похож на маленькую печку, поставленную на лыжи и завёрнутую в оленьи шкуры. Среди туч показалось солнце, оно окрасило снег неровными серо-синими тенями, заискрилось сотнями крохотных звёздочек на белых балахонах елей.

Лосиный след миновал прогалину и вывел путников на обширную равнину. Цепочка следов вела прямо к высокому и длинному холму, густо поросшему лесом; она не рассыпалась на несколько. Ближе к склону холма на глаза стал попадаться рассыпанный лосиный помёт.

– Не стадо, – произнёс Кауко, понизив голос. – Один всего. То ли старый бык, то ли одинец. Пожалуй, и рогов-то ещё не сбросил, только зима началась! Раз кучу навалил, значит, отдыхать заляжет в этом лесочке. Ну да сейчас проверим!

Уно и Тойво остались стеречь на тропе, Кауко и Антеро отправились в обход холма, чтобы посмотреть, не ушёл ли зверь с другой стороны. Шли молча, стараясь не шуметь – слух лося чуток. По счастью, выбирать подветренную сторону было не нужно – погода стояла тихая, и ни один ветерок не выдал бы зверю запаха охотников. Вскоре они вернулись на тропинку весьма довольные – ни с одной из сторон холма лосиных следов не встретилось.

– Он здесь! – весело сообщил Кауко. – Теперь мы с Антеро сузим круг, поднимем зверя и погоним на вас. Эх, нет у нас собак!

– Не родился еще тот пёс, что остановит лося Хийси! – Тойво вспомнил упрямых похъёльских псарей.

И вдруг, словно в ответ на его слова, морозный воздух пришёл в движение. Без ветра зашумели и закачались деревья на холме, явь перед глазами разорвалась на множество длинных лоскутьев от земли до небес, заколыхалась, стирая и коверкая очертания. На глазах ошеломлённых путников сначала правый, затем левый отроги холма дрогнули, закачались – и с неясной тяжёлой быстротой оторвались от земли, поднимаясь вверх, рассыпая вокруг сверкающие снежные вихри.

Перед охотниками поднялся зверь, не лось – исполинского роста чудище, очертаниями схожее с лосем. Оно качалось на длинных и тонких ногах, возвышалось над гребнями холмов и верхушками деревьев; рога, подобные раскидистым вековым дубам, терялись среди туч, и там же качалась бородища втрое больше лодейного паруса. Зверь горделиво огляделся вокруг, запрокинул голову и затрубил так, что эхо раскатилось по всей Лапландии. Затем неспешно поднял и снова поставил на землю огромное копыто. И ещё раз. И ещё!

– Лось Хийси! – прошептал Кауко. – Провалиться мне, лось Хийси!

– Ревёт не ко времени, – только и произнёс Уно, растерянно протирая глаза.

Друзья так и застыли от изумления и неожиданности. Тойво бегал глазами вверх-вниз по лосю и никак не мог оглядеть его целиком; Антеро тщетно силился вспомнить нужное заклинание – ничего не шло на ум. Первым опомнился Кауко.

– За ним!!! – заорал он не своим голосом. – Уйдёт!!!

Все как один сорвались с места. Никто не испытывал страха или сомнения, никто не раздумывал – каждого вдруг охватила безудержная радость, пьянящая жажда погони. Для людей вмиг не осталось ничего – только лыжи на ногах, аркан под рукой и скачущая впереди спина зверя, которого, кажется, вот-вот настигнешь.

Охотники мчались, не глядя по сторонам, крича и улюлюкая вдогонку чудесному лосю. Напрасно Антеро пытался остановить безрассудную погоню – он сам одумался только тогда, когда алый шар солнца обагрил кровью синие тучи у самого горизонта и до половины скрылся за зубчатой стеной леса. Поняв, что кричать бесполезно, рунопевец догнал бежавшего впереди всех Кауко, свободной рукой сгрёб его за ворот, едва не повалив, и крикнул в самое ухо:

– Стоять!!! Стоять, будь ты неладен!!!

Саво рявкнул в ответ что-то невнятное и попытался освободиться; в следующий миг оба полетели в снег, теряя лыжи и увязая чуть не по пояс. После короткой борьбы Антеро оторвал Кауко от земли и встряхнул так, что лесовик едва не вывалился из мешковатой лопарской торки, в которую был одет. Саво обмяк и перестал брыкаться, только пялил на рунопевца ошалелые глаза. Безумный блеск в них пошел на убыль и вскоре угас.

– Пусти! – тихо попросил Кауко. – Я же это… Зверь уйдёт!

– Куда рванули?!! – остановив, наконец, бегущих, Антеро дал волю гневу. – Вы что, не видите, что всех наших арканов не хватит, чтобы набросить на него? Что будем делать с ним, когда догоним? В ногу вцепимся – глядишь, обхватим вчетвером одну?!!

Только тут охотники заметили, как утомила их погоня. Никто не сказал бы, сколько вёрст они одолели в тот день без остановки, в какую сторону двигались и где находятся теперь – пустоши, холмы и перелески Лаппи раскинулись вокруг, сколько хватало глаз, поражая бескрайностью и однообразием. Закат догорел без остатка, тучи затянули небо, не оставив глазу ни единого звёздного лоскутка. Сейчас друзья едва не валились с ног от усталости. Больше всего досталось Уно – упрямый хяме не оставил саней да так и пробегал весь день в упряжке. Он тяжело дышал, выпуская пар. О том, чтобы продолжать погоню, не могло быть и речи. На опушке небольшой рощи устроили привал, наскоро нарубив валежника и запалив костёр.

В паре сотен шагов от охотников гороподобной тенью маячил лось Хийси – он заметил, что погоня остановилась, и тоже решил передохнуть. Тойво видел, как громадная зверюга откусывает и пережёвывает ивовые деревца.

На душе у всех было невесело. Никто не мог объяснить дневного порыва, но каждый стыдился его – негоже охотнику носиться сломя голову. Был бы от этого толк – другое дело, но за всю погоню расстояние между охотниками и лосем не сократилось ни на шаг! Более того – зверь не убежал, а устроился отдыхать по соседству, будто намереваясь продолжить игру с незадачливыми людьми!

– Ух, нечисть! – Кауко погрозил улегшемуся чудищу самострелом; то в ответ шевельнуло ушами. – Лежит, негодный, подслушивает! Потешается над нами!

– Это не мы его гоним, – уже спокойнее пояснил друзьям Антеро. – А он нас за собой таскает. Мог бы убежать да из виду скрыться, с его-то шагом. А он будто нарочно старается, чтобы мы не отставали. Так уведёт да заморочит – не то что зверя, друг друга не сыщем. Видно же, что не от мира сего этот лось. Не взять его обычным приёмом.

– Хозяев лесных в помощь звать нужно, – молвил Кауко. – Без их благоволения охотнику никак нельзя. Мы уж сколько времени в пути, а о Тапио и Миеллики словно позабыли. Не славим их, подарков не оставляем, как положено. Вот они, небось, и серчают. Ладно хоть зверя показали – не спрятали в дебрях.

– А чем нам сейчас Тапио одарить? – рассудительно заметил Уно. – Чулками, что ли, мокрыми? У нас ни хлеба, ни пива, ни калиток с собой не припасено! У нас и прочей снеди, прямо скажу, негусто.

– Приятель, – Кауко хитро подмигнул рунопевцу, – а у тебя кантеле далеко? Лесной народ песни любит!

– Охоту завершим – тогда петь станем! – поморщился в ответ Антеро. – Каждому делу свое время, – карел внимательно вглядывался в тёмную громаду лося, точно старался рассмотреть в облике зверя нечто скрытое. В руках Антеро держал длинную ветку, и снег у его ног уже покрылся бороздками – рунопевец рисовал окрестные леса и холмы так, будто видел их с высоты птичьего полёта.

– Я помню сказку, – заговорил Тойво, – о том, как охотник по имени Лаппи взялся услужить Тапио – смастерить для него лыжи.

– У тебя есть, чем их строгать? – зевнул Кауко. – Сейчас примешься, или до утра подождём?

– Лаппи никак не мог угодить Хозяину леса. А маленькая птичка пела, пока он работал:

Топ-топ, синица, Вати-кути, воробей, Вставь сучок В лыжный желобок! –

Когда послушался да вставил, тогда и лыжи Тапио понравились.

– Сучок в лыжный желобок надо вставить, – усмехнулся саво. – Ох и причуды у Тапио! Как же побегут такие лыжи? На таких ли догнать лося Хийси? Вставь сучок в лыжный желобок!

С этими словами саво подошёл стволу поваленной ветром старой ивы, что лежал у самого костра. Немного поковыряв ножом в расщепах, лесовик принёс широкий обломок древесины и выбил торчащий из него сучок. Некоторое время саво забавлялся, зыркая глазом сквозь получившуюся дырочку – на костёр, на товарищей, на небо, на лося и снова на лося…

– Помёт барсучий! – воскликнул он. – Что это?

– Что-что! – проворчал Уно. – Прославленный метсямиес Кауко Ахтинен из народа саво балуется с дыркой от сучка! Смотрит в неё и весь белый свет видит!

– Да нет же, взгляни! – саво поспешно протянул деревяшку Антеро. – Этот зверь, если посмотреть сквозь дырку – обычный лось!

Рунопевец схватил обломок и поднёс к глазам, глядя на лося. Затем опустил руку, посмотрел – и снова пригляделся через отверстие.

– Зачарованный зверь! – произнёс он вполголоса. – Что же я сразу не догадался! – и повернулся к товарищам: – Этот лось Хийси – колдовство. Морок, наложенный на простого лося. И заодно на нас – вот откуда взялась та одурь, что накатила днём – еле справились.

– А как ты разглядел, что лось простой? – удивился Уно.

– В дырку от сучка, – отвечал рунопевец. – Всякое дерево в родстве с великим Древом жизни и по-своему волшебно. Взгляд через сучок неподвластен чарам. Так можно увидеть истину под колдовским обличием.

– И всё так просто?

– Просто не просто, а догадались лишь к вечеру, и то случайно. А ещё, если это подействовало, значит, заклятие – дело рук людского чародея. Видно, похъёланин или лопарь потрудился.

– А лось – простой? – спросил Кауко. – Когда изловим да к Лоухи приведём, морок за ним притащится?

– Не знаю. А только утомился он не меньше нашего. Взять бы его сейчас, пока не отдохнул. Гляньте вот, что я заприметил.

Антеро собрал друзей и указал в северную сторону.

– Мы нынче дважды пробежали вокруг этого холма. А у него вот там – видите? – склоны высокие да обрывистые вглубь уходят, словно кто кусок из него вырезал. Лосю этих обрывов не перепрыгнуть. А в сугробах промеж ними увязнуть в самый раз. Вот туда и загоним лося Хийси, там и возьмём его живого и невредимого. Кауко, там больше сучков нет?

– Сейчас поищу, – воодушевлённый саво бросился с топором к давешнему стволу; некоторое время слышался стук и бодрое бормотание лесовика, перешедшее в недовольное ворчание и брань.

– Ствол трухлявый, – наконец он вернулся ни с чем. – Это чудо, что одну деревяшку подыскал, а так – рассыпается.

– Ладно, искать некогда. Хватит одного, – Антеро снова приложил кусок древесины к глазу. – Он в мороке точно такой же, только большой.

– Он уходит! – воскликнул Тойво.

Зверь встал на ноги и направился прочь – его как будто встревожило оживление среди людей. От обрывистого холма и лося, и охотников отделяло не более трёхсот шагов, но направился он в противоположную сторону, подальше от западни! Упустить зверя сейчас было нельзя.

Забыв об усталости, друзья бросились в погоню. Завидев Уно и Тойво, лось прибавил было шагу, но наперерез ему уже бежали Кауко и Антеро. Охотники шумели пуще прежнего, полукруг сжимался; развернувшись, лось поскакал в сторону холма, надеясь уйти от погони тесниной между двух обрывов.

Казалось, замысел Антеро удался. Через полторы-две сотни шагов обрывистые склоны сошлись, и лось оказался загнан в тупик. Не знай охотники о наложенном на него заклятии, они бы глазам своим не поверили, когда многосаженной высоты зверь заметался в ложбине шириной в два десятка шагов, не находя пути. Иначе видел лося Антеро – он уже раскручивал аркан, другой рукой удерживая перед глазами щепку с круглой дырочкой посередине. Зверь как раз развернулся, широко расставил ноги, увязающие в глубоком снегу, и наклонил к преследователям рогатую голову.

– Когда наброшу петлю, – крикнул рунопевец лесовику, – хватай деревяшку и делай то же, что и я! За тобой – Тойво, потом – Уно!

Волосяная петля аркана свистнула в воздухе и захлестнула ветвистый рог. Антеро едва успел кинуть деревяшку Ахтинену – в следующий миг аркан рванулся вперёд, натягиваясь струной. Звериная сила швырнула рунопевца в сторону; тот еле устоял на ногах, всей тяжестью повиснув на своём конце веревки. Краем глаза Антеро увидел, как бросил петлю Кауко, как раскручивает свой аркан, целясь через заветную дырочку в щепке, Тойво.

Сейчас только Тойво видит настоящего лося, но и это зрелище не для робких – огромный разъяренный одинец, рвущийся из стороны в сторону, зацепленный за рога всего лишь парой веревок, таких тонких против его тяжеленной туши. Для остальных облик зверя невидим – арканы натягиваются и рвутся из рук, уходя в страшный, невообразимый вихрь тьмы и снега, из которого вылетают то растопыренные копья чудовищных рогов, то острые копыта величиной с пивную бочку. Тапио, Хозяин леса, Миэлликки, Лесная Матерь! Явитесь в помощь, не оставьте!

Зверь снова рванулся, и бросок Тойво пропал даром – аркан хлестнул по снегу. Кауко вдруг бросился на Антеро, оттолкнул его в сторону и сам упал сверху. В прыжке лесовик, не целясь, разрядил самострел в сторону наваждения, и тут же над самым лицом Антеро пронеслась чёрная туча, на миг закрывшая небо, а земля за спиной охнула от тяжёлого удара копыт. Барахтаясь в снегу, Антеро увидел, как саво, по-прежнему вцепившись одной рукой в веревку, описал дугу в воздухе и с криком ударился оземь за сугробом, а высокая рогатая тень лося прянула в сторону выхода из лощины и исчезла в темноте.

Оставшиеся на ногах Тойво и Уно бросились к упавшим товарищам. Антеро поднялся сам, и вот уже все трое обступили Кауко. Саво лежал, впечатавшись в снег, тихо стонал и слабо ворочался, пытаясь освободить ноги от лыж, застрявших в сугробе.

– Он задел тебя? – Антеро осторожно стирал с лица Кауко налипший комьями снег.

– Нет, – сквозь сжатые зубы ответил Кауко. – Только протащил за собой… Тут под снегом… валун… я об него…

– Встать можешь?

– Да… – ааа!.. – попробовав подняться, саво повалился обратно в снег. – Не могу!

– Тойво, – Антеро повернулся к племяннику. – Вы с Уно – бегом за санями. Нужно вернуться на стоянку, там костёр. Без саней нам Кауко не вынести. Бегом!

Тойво и Уно поспешили к месту привала, а тем временем Антеро разгрёб снег вокруг лежащего саво и бережно снял с него лыжи.

– Зачем ты бросился на меня? – спросил рунопевец.

– Оттолкнуть хотел, – ответил Кауко. – Лось бросился на тебя.

– Как ты увидел?

– По следам, я же метсямиес. Этот морок – он только в воздухе… а на снегу – нет… снег топчет обычный лось, след – обычный… на тебя…

Лесовик прокашлялся и заговорил снова:

– Мой крестовый лук бери себе. За Хурттийоки мы квиты.

– Держись, – отвечал Антеро. – Ты ещё сам настреляешься из него вволю. Сотню таких сделаешь, еще лучше! Сейчас у костра отогреешься, осмотрю тебя, отваром горячим отпою. Рано ты в Туонелу собрался.

Рунопевец старался ободрить товарища, однако сам прекрасно понимал, в какую беду они попали. Раненый в зимней тундре близок к пределам Туонелы как никто другой. Лечить без крыши над головой невозможно, помощи просить не у кого, вокруг – чужой неведомый край. Снежная пустошь вдалеке от людского жилища станет для человека, не способного идти, тем самым берегом Реки мёртвых…

По счастью, Кауко не один. Но куда его везти? В сегодняшней погоне охотники заплутали, но вернуться туда, откуда напали на след Лося Хийси, можно по собственным следам. Там до ближайшего похъёльского хутора ещё три дня пути. Нужно спешить – случись метель, следов не останется.

Вскоре прибежали Тойво и Уно, вместе осторожно подняли и уложили раненого в сани. После чего Тойво сказал:

– Мы здесь не одни. Когда мы с Уно возвращались, возле входа в лощину появился лыжный след.

– Не наш, – добавил Уно. – Мы выходили – его не было.

– Куда он ведёт? – насторожился Антеро.

– В ту сторону, – махнул рукавицей Тойво. – Когда проглянула луна, я даже видел над лесом дымок, будто над печной трубой.

– Варкас говорил, тут людей нет, – промолвил Уно. Втроём путники поспешно тянули сани к выходу из лощины – к свету и теплу костра, где можно хотя бы осмотреть раненого.

– Про лопарей он умолчал, – ответил Антеро. – Лопари для него не люди. Так, дичь двуногая. Водится здесь.

– Лопари – это плохо, – насупился хяме. – Я слышал, они финнов не любят!

– Похъёлан им любить не за что, – согласился Антеро. – Те их грабят.

– Вот и объяснишь им при встрече, что кроме похъёлан есть ещё саво, хяме и карелы! – проворчал Уно в ответ.

В словах хяме звучала горькая истина – невеликая радость для финского охотника набрести в тундре на саамское стойбище. Лопари, настрадавшись от бесчинств похъёльских ватаг, в любом финне видят врага, и при встрече о гостеприимстве не вспомнят. Скорее уж – о прежних обидах, особенно если на финне лопарская одежда с чужого плеча…

От входа в лощину в разные стороны вели два лыжных следа – один, уже проторенный – к своей стоянке, другой – к дальнему лесу, где Тойво углядел дымок над чьим-то жилищем.

Над лесом, предвещая буран, завыл ветер, нестройно зашумели деревья. На хмурое, беззвездное небо наползало все больше и больше туч. В вышине им уже сделалось тесно – они опускались все ниже, ещё немного – их бездонные мешки, набитые снегом, лопнут, напоровшись на островерхие ели. Уже хлёстко забили по лицам первые колкие крупинки. И словно в ответ на гул ветра и леса за спиной тоскливо залилось волчье многоголосье… Выбирать не приходилось.

– Мы идём к людям, – сказал Антеро. – Скорее!

Друзья бежали что было сил, но чёрная темнота леса приближалась мучительно небыстро. А сзади, чуть поодаль, уже мелькали невысокие серые тени, бледными огоньками вспыхивали хищные глаза.

Но вот и лес. Сначала – только верхушки молодых ёлочек над сугробами, затем – уходящие в небо сосны, среди которых ведёт таинственный лыжный след.

У самого уха Антеро свистнуло, стрела, вонзившись в дерево, затрепетала чёрным оперением.

– Кто такие? – крикнул невидимый стрелок. – Убирайтесь подобру-поздорову! Здесь не место для людей! Если придёт человек – быть ему ужином, кипеть и бурлить в котле на радость Хийси!

Говорит на похъёльском наречии чисто, значит, не лопарь. Уже хорошо.

– Я тебе покажу ужин! – грозно закричал Антеро в ответ. – Самому тебе в котле бурлить придётся! Знай, что мы службе Лоухи, Хозяйки Похъёлы! Охотимся в этих местах по ее велению!

– Вы на службе Лоухи? – голос из темноты зазвучал робко. – Но кто вы? Зачем здесь?

– Довольно болтовни, у нас раненый! Помогите!

Из-за стволов показался невысокий человек на лыжах, с луком и лёгким копьём в руках. Он осторожно приблизился к Антеро и его товарищам, оглядел всех и особенно – лежащего в санях Кауко.

– Пойдёмте со мной, – наконец, сказал он. – Здесь недалеко.

Антеро пристально разглядывал незнакомца. Невысокий и щуплый, меньше даже Тойво. Похъёлане носят косматые бороды, а у этого лицо закрыто шарфом, из-под которого ничего не выбивается, а голос низкий, но чистый. Совсем юный охотник-похъёланин. Значит, где-то поблизости устроили своё пристанище метсямиехет народа Лоухи. Самого молодого послали на разведку, а может, припозднился он, возвращаясь к своим. Перед чужаками юнец перетрухнул, вот и стращал людоедами. Ну да ничего, людей эманты похъёлане не обидят – это себе дороже.

Тёмные стволы расступились, открыв путникам жилище. Высокий частокол, на треть занесённый снегом, по похъёльскому обычаю усажен черепами – правда, на этот раз не человеческими, а звериными. За створкой ворот крохотное подворье – баня, небольшая избушка, амбар на курьих ножках – сваях в человеческий рост высотой. В таких амбарах северяне прячут припасы от диких зверей.

– Сани туда, под навес. Парня – в дом, – отрывисто скомандовал похъёланин. – Да осторожнее, разбойники, доломаете его совсем!

– Не учи учёного! – Антеро распахнул дверь дома.

К удивлению карела, людей внутри не оказалось, более того, всё нехитрое убранство дома показывало, что в нём один-единственный житель: стол маленький, короткая лавка, всего одна лежанка, сундук в углу да горящий очаг посреди горницы. Стены не увешаны оружием, нет тяжелого духа множества прелых шкур, немытых тел и грязных чулок. Вместо этого – пучки душистых трав под потолком, совсем как в избушке Вироканнаса. Неужели молодой похъёланин управляется в одиночку? Это и зрелому мужу непросто. Воистину, Похъя богата чудесами.

А странный незнакомец продолжал удивлять. В мгновение ока запалив лучину и указав несущим раненого на лежанку, он стряхнул с головы высокий лопарский колпак и уронил на спину длинную толстую косу. Хозяин подворья оказался хозяйкой – молодой темноволосой женщиной.

Она вытянула из ножен пуукко и сноровисто распорола одежды Кауко, обнажив тело, сплошь покрытое синяками.

– Котелок у очага, – по-хозяйски распоряжалась женщина. – Зачерпните снега, грейте воду. Ты, – обратилась она к Уно, – бегом во двор, дрова под навесом. В большом котле варёная оленина, можете поесть.

– Дай помогу с раненым, – подошёл Антеро.

– Уйди! – фыркнула хозяйка. – Сама управлюсь!

Похъёланка внимательно осмотрела и ощупала избитого саво.

– Не человек, а кровоподтёк с двумя ногами! – ворчала она. – Укко, Отец небесный, Суонетар, Хозяйка жил! – Закончив, она повернулась к Антеро: – Жить будет, а вот бегать ещё долго не сможет. Помят да растянут весь, места живого нет, выхаживать надо. Кто его так? Карху[46]?

– Лось, – отвечал рунопевец. – Заколдованный зверь Хийси.

– Не поминай его! – сверкнула глазами хозяйка. – Выхаживать надо твоего товарища. Оставайтесь до поры здесь. Больше вам деваться некуда.

13 Пуукко и кантеле

Едва утолив голод, Тойво и Уно повалились без сил – всё утомление прошедшего дня, обрушившись разом, накрыло их с головой. Антеро ещё долго осматривал, бинтовал и отпаивал Кауко – хозяйка, хоть и неохотно, но всё же принимала помощь рунопевца, пока наконец не прогнала его спать:

– Хорош, – бросила она. – Дальше я сама. Иди, отдыхай – убегался.

А снаружи бушевала метель. Она разыгралась, едва путники успели собраться у очага похъёльской охотницы. Вьюга не стихала всю ночь и весь следующий день; она пошла на убыль лишь к полуночи. Казалось, что снег засыплет подворье по самую крышу. После такого не то что злополучного лося Хийси – даже ближайший перелесок, где Антеро удалось прозреть колдовской морок, и тот не получилось бы найти без долгих поисков. Непогода не выпускала из дома – разве что за дровами для очага да в амбар за съестным. Про себя Антеро уже не раз поблагодарил судьбу за то, что им удалось выйти к неожиданному здесь человеческому жилищу. Поверни они сутки назад в другую сторону, ночевать пришлось бы под снежным покровом – до весны, до лета, до скончания времён…

Время проходило в молчании – хозяйка почти не разговаривала, только вполголоса заводила песнопения, когда возилась с раненым. Она ни о чём не расспрашивала гостей, не спросила имён и не назвалась сама – подобно своим соплеменникам, хозяйка держалась с чужими нелюдимо.

Что за необычная женщина? Почему живёт уединённо вдалеке от людей, где её родичи? Кто она – осиротевшая дочь охотника, унаследовавшая его промысел, беглянка или изгнанница? Сама ее внешность – и та необыкновенна: тёмные волосы в полумраке смотрятся чёрными – не иначе, в жилах похъёланки течёт лопарская кровь; зелёные глаза в пол-лица отражают свет очага и кажется, что они сияют в темноте. Густые и длинные ресницы, чёрные брови на белом лице с высокими скулами – женщина красива и таинственна, как тот край, где стоит её жилище, и так же холодна и неприветлива. Антеро не отходил от неё, помогая, и постоянно старался завести разговор – впрочем, без особого успеха. Тойво заметил, что рунопевец с каждым часом становится всё мрачнее.

Ранним утром третьего дня Антеро снова повёл Уно и Тойво на охоту – правда, на этот раз самую обыкновенную:

– Хозяйка живёт одна, – объяснил он друзьям. – И еды у неё на одного человека, а тут ещё четыре рта привалило. Мы здесь надолго, и запастись нужно как следует, а то обожрём хозяйку за месяц!

Прихватив самострел Кауко, друзья весь день пробегали по округе. К вечеру они выследили и подстрелили низкорослого северного оленя, освежевали тушу и сложили мясо в сани. Теперь голода можно было не опасаться.

Похъёланка встретила их во дворе, одобрительно кивнула при виде нагруженных саней и указала рукой на амбар. С беличьим проворством она взобралась наверх, в низенькую дверцу, а Антеро принялся подавать ей снизу уже замерзающее мясо.

– Погоди, тут кусок здоровенный, тяжело тебе будет, – сказал рунопевец. – Дай-ка я сам. И, взобравшись следом, поволок за собой олений бок. В тесноте маленького амбара два человека оказались так близко, что едва не прижимались друг к другу.

– Не приближайся ко мне, чужеземец! – перед лицом Антеро сверкнуло лезвие пуукко.

Карел перехватил и осторожно отстранил руку с ножом:

– Мне знаком этот пуукко, – сказал он. – Где-то я его видел.

– Нож-то он сразу узнал! – с укоризной произнесла хозяйка.

– Что мне твой нож! – отвечал Антеро. – Тебя я узнал с первого дня, Велламо дочь Ахто!

Их взгляды встретились. Карел почувствовал, что его словно поглотили два бездонных зелёных омута – его несёт все глубже и глубже, а вокруг водоворотами взвиваются радость и досада, тревога и надежда…

Женщина отвела глаза.

– Отпусти, – шёпотом произнесла она.

– Как скажешь, – ответил Антеро. – Если не будешь махать на меня моим же пуукко.

– Я дождалась тебя. Но ты пришёл поздно, – зелёные омуты подернулись льдом.

* * *

Неизвестное притягательно. Неизвестное и страшное притягательно вдвойне. Потому-то юный Антеро, сын Арто из рода Сувантолы, вдвоём со своим закадычным другом – саволайненом Тиэрой Осмо, – собравшись странствовать, направились не куда-нибудь, а прямо в туманную Сариолу. Друзей переполняла нерастраченная молодецкая удаль, а где ещё проявить ее, если не в неведомом краю? Там же на каждом шагу полным-полно жутких диковин, будет о чём рассказать по возвращении домой, о чем сложить руны!

Шли вдоль побережья, петляли по лесам, переправлялись через реки и озёра, но, к своему удивлению, ничего чудесного не встретили. Таинственная Похъя на деле оказалась бескрайними глухими дебрями, кое-где располосованными рубцами вересковых пустошей. Люди в лесах Сариолы встречались лишь местами и жили на редкость убого, вдобавок ко всему держались угрюмо и гордо – водить дружбу с таким народом не хотелось. Дважды схлестнулись с разбойниками, которых в лесах Карьялы и Савонмаа отродясь не бывало, один раз – с бешеным медведем: того даже костёр не испугал.

Позже друзья все же набрели на многолюдное селение – хутора рассыпались по склону горы, на вершине которой возвышалась крепость Корппитунтури. Там произошёл случай, который Антеро ещё долгие годы не мог забыть и простить себе.

Подобно любому народу Суоми и Карьялы, похъёлане справляли Праздник Укко. Они приносили в жертву Небесному Хозяину быков и оленей, устраивали пиршества, состязания и игрища. На всеобщий Пир Укко приглашали всех без разбору – так велел старинный обычай, потому и двух чужеземцев в Корппитунтури приняли по-дружески. Но не пир с обильным угощением и не состязания привлекли в тот день юношу из Сувантолы. День Укко в Похъе совпал с Праздником ножен – днём выбора невест.

На поляне вблизи священной рощи собрались девушки со всей округи. День выдался ясный, будто само солнце пришло порадоваться хороводам, песням и весёлому смеху множества красавиц.

Это вам ещё цветочки, Хороши, а станем лучше, Год пройдет, другой настанет, Третий выдастся не хуже – Всех пригожей станем в стае. Яблочками мы нальёмся, Разалеемся малинкой, Земляникою лесною,

– пели девушки. Глядя на них, нарядных и радостных, не верилось, что все они – дочери и сёстры звероватых, завернутых в шкуры похъёлан. Неужели и эти красавицы чтят жестокого Хозяина зимы? Да быть того не может! Их взрастила добрая Рауни, Лемпи оберегал и холил их; сейчас, в день праздника, близ священной рощи не было места для тёмных похъёльских богов. Они явятся позже, когда придёт их время…

В детстве Антеро слышал немало сказок о том, как в логовах чудовищных хийси подрастали их прекрасные дочери – будущие жёны героев. Он с восторгом смотрел на игры похъёльских невест и никак не мог наглядеться. Звенел ветерок в юной листве берез, звенели украшения и амулеты, звенел заливистый девичий смех. На мгновение Антеро показалось, что он очутился дома – точно так же играли и веселились девушки на родных полянах Карьялы.

Здешний обряд сватовства не отличался от карельского – каждая девушка носила на поясе пустые ножны. Любой юноша мог подойти к своей избраннице и вложить в её ножны свой пуукко. Нож, оставленный в ножнах на следующий день, означал согласие девушки – после этого можно было идти в дом невесты и просить ее руки. Перед началом сватовства жениху надлежало метнуть нож в стену горницы – если бросок получался удачным и нож вонзался в дерево, можно было продолжать сватовство.

– Пойдем, Антти, ну их! – мотнул косматой бородой Тиэра. – Дались они тебе, ведьмино потомство!

– Погоди ты, – Антеро отвечал с улыбкой, сейчас юношу переполняло чувство, какого он не знал прежде.

Среди красавиц он углядел девушку, от которой уже не смог оторвать глаз. Звонко пели девицы в хороводе, но её голос звучал слаще всех; весело смеялись – и она звенела, словно серебряный колокольчик; ярко блестела на солнце листва берёз, но то был лишь отражённый свет, а девушка, казалось, сияет изнутри – светлая кожа, белая в тени тёмных, почти чёрных волос, нежный румянец на щеках, и глаза, зелёные лучистые глаза радостно глядят на залитую солнцем поляну! Сама жизнь, сама любовь… Любовь, Антти? Не это ли чувствуешь ты сейчас, когда сердце бешено стучит, и сжимается горло, готовое разразиться ликующим кличем!

Она совсем юная, игривая, словно ребёнок, маленькая и изящная. Она резвится среди подруг, играючи увёртывается от парней, оказавшихся рядом. Была не была! Антеро подошел к красавице с улыбкой и поклонился, приложив правую руку к груди. Как раз пришло время парням и девушкам танцевать вместе, взявшись за руки.

Ответив на поклон карела, маленькая похъёланка переменилась – отступило детское озорство, девушка притихла… Что это – робость перед чужеземцем? Любопытство? Зелёные глаза заглядывают в самую душу. Пусть бы не было ничего – только эти глаза, в них можно смотреть, не отрываясь, хоть всю жизнь!..

Антеро не заметил, как танец завершился. И, едва отпустив руки девушки, вынул пуукко и осторожно вложил в пустые ножны на поясе похъёланки.

Она вздрогнула, озарила его изумлённым взглядом и, смеясь, убежала в хоровод подруг. Краем глаза карел заметил, что несколько парней из местных бросают на него косые взгляды. Плевать на них, он свободный человек, гость на празднике Укко и муж не хуже прочих.

Всю ночь Антеро не мог заснуть. Он не торопил приход следующего дня, не изводил себя догадками о том, как ответит девушка, – он просто был счастлив. Юноша бродил окрест священной рощи, из света костров переходил в свет полной луны и обратно, и пел, пел во весь голос, не таясь и не задумываясь – слова новых рун приходили сами, лились нескончаемым потоком. Никто не удивлялся ему – в ту ночь гуляла и веселилась вся Похъя. День Укко нес общую радость всем, и каждому – свою особенную.

На следующий день Антеро явился на девичью поляну. Вот и красавица – завидев его, поспешила навстречу, пританцовывая, плавно разводя широкими рукавами, так похожими на птичьи крылья:

Если б милый появился, Ненаглядный показался, По шагам бы угадала, По охотницкой походке. За версту бы не ошиблась, Даже за две б углядела, Расклубилась бы туманом, Дымом выбралась наружу, Искорками доскакала, Пламенем дополыхала, Близко-близко подошла бы, Чтобы губ коснулись губы.

А из ножен так же, как вчера, выглядывает рукоять, вырезанная из карельской берёзы! Девушка подхватила Антеро за руки и увлекла за собой в середину хоровода, чтобы показать будущего мужа подругам.

– Радуйся, герой! – Тиэра хлопнул друга по плечу. – Теперь подыскивай сватов!

– А чего искать? – улыбался Антеро. – Ты же есть!

– Да только что из меня за сват? – для виду заупрямился саволайнен.

– Получше многих, – заверил его Антеро. – Тем паче больше я здесь никого не знаю.

Красавицу звали Велламо, и жила она в предместье Корппитунтури, в доме своего отца – знатного воина Ахто Хирвио. Поговаривали, что Ахто прижил дочь от наложницы – пленной лопарки, привезённой из очередного набега. Род Хирвио богат и многолюден, одних только сыновей у Ахто семеро, а свою единственную дочь он любит и бережёт как зеницу ока. Хирвио прославлен в краях Сариолы, наверняка заносчив и горд, как все похъёлане. Что ж, род Сувантолы не уступит ему в богатстве, а житье в Карьяле не в пример лучше похъёльского – в этом Антеро уже не раз убедился. Ахто не откажет жениху-чужеземцу и никогда не пожалеет, отправив дочь в Карьялу. Скоро Антеро смастерит самые красивые в Похъёле сани, раздобудет коня и вернётся в Сувантолу с молодой красавицей-женой!

Утром следующего дня Антеро и Тиэра постучались в ворота двора Хирвио. Двор словно нарочно повторял Корппитунтури с его высокой оградой и трехъярусным островерхим теремом посередине.

– Что за ужасный обычай – украшать забор человеческими черепами? – покосился на частокол Тиэра. – Самим не страшно?

Конечно, праздничных нарядов, положенных для сватовства, у друзей припасено не было, и взять было негде, но в нарядах ли дело? Свою одежду они тщательно выстирали и привели в порядок, вымылись и причесались сами, собрав в косы отросшие волосы. С собой взяли соболей, добытых за зиму в Савонмаа – с таким подарком не стыдно будет поклониться хозяину и хозяйке дома. В мыслях Антеро уже вез Велламо домой под весёлый перезвон колокольчиков на расписной дуге.

В горнице Ахто Хирвио во главе многочисленных домочадцев – без малого тридцать мужчин и женщин, по-здешнему суровых и молчаливых, – ожидал прихода сватов. Похъёлане обыкновенно смотрят на чужаков как волки на оленя, выходит, даже обряд сватовства не способен смягчить их.

Друзья переступили порог и с поклоном поднесли подарки.

– Доброго дня дому твоему, почтенный Ахто! – учтиво приветствовал хозяина Тиэра. – Доброго дня и всему роду Хирвио! С доброй вестью и славным делом пришли мы к вам из далёких земель Карьялы. Есть в доме твоем дева, что веселее и краше всех в краю Похъёлы; не отдашь ли, хозяин, свою дочь в жёны достойному мужу, Антеро сыну Арто из рода Сувантолы? Стройны ели над Туманным морем, да Антеро стройнее; сильна в половодье Вуокса, да сын Арто ей не уступит; много богатств в амбарах Хозяев морских, да так же богаты владения рода Сувантолы.

– В высокий дом войдёт Велламо хозяйкой, – вступил Антеро. – Щедры леса Карьялы, богаты реки и озёра, луга и пашни. Жить Велламо в любви и достатке, расцветать на радость родичам!

– Что ж, следуй обычаю, жених, – глухо произнёс Хирвио.

Велламо, потупив глаза, подала карелу его нож. Сейчас он казался удивительно лёгким, словно весь был сделан из бересты. Чуть приметившись, Антеро метнул пуукко в противоположную стену горницы. Клинок воткнулся в потемневшее бревно, круглым пятнышком забелело на стене навершие березовой рукояти – готово! Велламо улыбнулась жениху – украдкой, так, чтобы видел только он…

Хирвио поднялся с места.

– Много сыновей послали мне боги, – медленно заговорил он. – И каждый дорог. А дочь у меня одна – и та всех дороже. Знаешь ли, сувантолайнен, как получил я Велламо? Долгий путь пройти довелось мне, через всю Сариолу, через всю Лаппи туда и назад. Много шло нас с мечами, и полегло в том пути мужей без счёта, потому что шли мы по лопарским стрелам, как по траве. И не ветер веял нам в лица, а злое лопарское чародейство! Мороз и голод на обратном пути разили оставшихся не хуже отравленного железа. Сквозь муку и погибель берегом Туони довелось пройти мне, да не одному, а с той, что принесла мне Велламо! Мой род принял дочь сумерек и ночи, растил её как родную! И ныне слушайте меня, сородичи, слушай и ты, сувантолайнен! Никогда, покуда светит месяц и покуда сияет солнце, не отдам я единственную дочь презренному чужеземцу!

С этими словами Ахто выхватил меч и одним ударом вышиб пуукко из стены – тот лишь жалобно звякнул где-то в тёмном углу.

– Хозяин, что… – только и успел сказать Антеро. В следующий миг стоящий сзади Тиэра рванул друга за пояс назад и чуть в сторону, к раскрытой двери; тут же в стену, возле которой только что стоял Антеро, ударил дротик. Мужчины обнажили мечи и секиры – к гостям уже тянулось полтора десятка кровожадных лезвий. Трое закрыли собой Велламо; Антеро бросился к ней, но Тиэра выволок его в сени, затем – во двор.

Дальнейшее Антеро вспоминал как сон – явственный страшный сон с погонями и драками. Такие сны часто посещают людей, живущих тревожно – пережитое наяву срастается в некий пугающий образ, новый и знакомый одновременно, набрасывается, валит с ног, но вместо удара оземь следует пробуждение и облегчённый вздох. Здесь же пробуждения не было – все происходило наяву. Оказавшись во дворе, Антеро ухватил случайную оглоблю и принялся отбиваться от наседающей дворни, сбил с ног двоих самых ретивых. Карел почувствовал гневный прилив сил и сейчас готов был броситься обратно – навстречу меченосцам Хирвио, с хриплым воем лезущим из сеней. Тут бы ему и конец, не будь рядом Тиэры. Саволайнен, по счастью, не потерял головы, а отчаянной силы в его коренастом теле с лихвой хватило бы на двоих. Он так и тащил рвущегося в бой Антеро в обратную сторону, и наконец сумел докричаться до него:

– Бежим! Дурень, бежим скорее!

Потом сломя голову неслись по лесной тропинке к морю, где три дня назад оставили лодку, а по пятам мчались, гремя железом, свирепые похъёлане…

– Я тебе говорил, барсук ты этакий, что это хийсина порода?!!! – обыкновенно неунывающий Тиэра теперь бранился, не выбирая слов: досталось и Антеро, и дому Хирвио, и всей Сариоле, и снова Антеро. – И ведут себя, как хийси! Что тебе, дома юбок не хватало? Ишь, загляделся! – саво изо всех сил налегал на вёсла, хотя на морском берегу погоня отстала.

– Ты видел её глаза? – Антеро, улучив время, выдёргивал засевшие в бортах лодки стрелы – последние гостинцы похъёльского радушия. – Хийси с такими глазами не бывают.

– Глаза-глаза! – ворчал Тиэра. – Вон, у филина тоже глаза, аж ночью светятся! К его дочери другой раз посватайся!

Антеро бросил на саво такой взгляд, что тот разом притих.

Сватовство в Похъёле все же отличалось от карельского. Если в Карьяле, отказав жениху, его провожали за ворота, то в Похъе любой хозяин имел право убить неугодного. Соплеменнику здесь предложили бы смертельно опасное испытание, а с чужим и возиться не стали – убийство инородца не считалось злым делом. Праздник Укко завершился, и закон гостеприимства перестал служить оберегом для чужеземцев; им бы следовало, опасаясь за свою жизнь, уходить крадучись, но вместо этого они посмели совершить неслыханную дерзость – пришли сватать дочь благородного похъёланина!

Ни Хирвио, ни его людей невозможно было убедить разумным словом или задобрить подарками, не вышло бы даже условиться на честный бой – они желали скорой расправы над инородцами, и тем оставалось только бежать либо бесславно сложить головы. Антеро понимал это, понимал всегда – и всё равно досадовал на себя, на свое бегство в день злосчастного сватовства. И никак не мог забыть отчаяние и страх в широко раскрытых глазах любимой. Эти глаза так и остались с ним, словно мольба о помощи, безмолвный, жалобный зов…

* * *

Антеро не шёл на этот зов много лет, но зов не утихал. Он остался в глубине памяти и временами становился невыносимо громким, мучая рунопевца в часы одиночества или же долгими зимними вечерами. Даже не помышляя о новых странствиях, Антеро чувствовал, что вернётся в Похъёлу, какими бы опасностями не грозил северный край. И вот он снова здесь, он отыскал Велламо. Но её некогда лучистый взгляд ныне холоден и горек, словно вода Туони. Что ж, он заслужил эти холод и горечь.

«Ты пришёл поздно…»

На дворе стояла глубокая ночь. Антеро сидел у огня с кантеле в руках – сон не шёл к нему, несмотря на усталость. Давно уже спали утомлённые охотой Тойво и Уно, постанывал во сне помятый Кауко. На ночь глядя ушла из дома хозяйка, и до сих пор не вернулась – не сказала, зачем уходит, лишь сердито отказалась от помощи Антеро.

«Поздно». Рунопевец перебирал струны – кантеле не пело. Мелодии обрывались, едва начавшись, скатывались обрывками звуков и угасали в темноте, куда не доставал красноватый свет очага. Кантеле вторило душе своего хозяина и, если бы могло, стонало бы человеческим голосом.

Пламя в очаге качнулось – беззвучно, отряхивая снег с мохнатых сапог, вошла Велламо. Тотчас голос кантеле заструился плавным неспешным напевом.

– Кто смазал петли? – с недовольством в голосе спросила хозяйка, не глядя на рунопевца.

– Я, – отвечал Антеро. – Чтобы не скрежетали.

– Ты лишил мою дверь голоса! – ворчала похъёланка. – Раньше она пела, когда приветствовала или провожала меня!

– Пусть теперь кантеле поёт тебе, – промолвил Антеро. – У него голос звонче и песен оно знает поболе!

– Не надо! – по-детски сморщила нос Велламо. – Не люблю я ваших карельских игрушек!

– Вы вообще петь не любите, – отвечал рунопевец. – Все бы вам лопарей убивать.

– Ещё как любим! – обиделась Велламо. – А лопари… Не говори мне о них, ладно? – вдруг попросила она дрогнувшим голосом. – Когда отец и братья возвращались из Лаппи с добычей, они веселились, а матушка плакала!

Рунопевец кивнул в ответ.

– Мы умеем и любим петь, – женщина говорила торопливо; видно было, что мысли о вражде сородичей – похъёлан и саамов – причиняют ей боль, от которой нужно скорее отвлечься. – Мы состязаемся в пении, взявшись за руки. Каждый поёт понемногу в свой черёд, следуя начатому. Часто в таких состязаниях рождаются новые песни.

Антеро молча подвинулся на лавке и протянул хозяйке руки, приглашая начать пение. Велламо уселась напротив.

– Ой ты, стройная берёза, –

– начал Антеро.

– Белый пояс, лист зелёный, –

– подхватила Велламо.

– Сможешь дать мне древесины, Дать частицу для работы, –

– продолжил рунопевец. –

– Я бы кантеле устроил, Пятиструнное наладил, Чтоб оно звучало славно, Чтоб давало людям радость. Чтобы дети веселились, Чтоб девицы улыбались, Зрелым людям для услады, Седовласым в утешенье.

Дальше запела Велламо – удивительно чистым высоким голосом:

– Не гожусь я для веселья, Сладких звуков не исторгну. Как служить на радость людям Той, что радости не знает? Разве древком для секиры, Ратовищем для железа, Иль для пламени дровами, Для прожорливого пищей. Посмотри, на чём расту я, Что корнями прижимаю: У корней шипят гадюки, Змеи чёрные без счёта, Злобно шеи поднимают, Жгучий яд на землю брызжет, Человек не сядет рядом, Отдохнуть не пожелает. Посмотри – в ветвях берёзы Посреди листвы зелёной Ворон крылья расправляет, Чёрный каркает злорадно. Я тогда бы веселилась, Я тогда б звенела славно, Если б малые детишки У корней моих играли, Если б сойки и синицы, Леса звонкие подруги На ветвях моих уселись Петь и радоваться солнцу.

Женщина умолкла – и снова вступил Антеро:

– Я достану меч железный, Подниму клинок искристый, Головы срублю гадюкам, Перебью поганым шеи. Улетай, негодный ворон, Прочь лети ты, коршун Туони, Среди скал найди местечко, В ледяных камнях – гнездовье. Если ж этого все мало, Не придёт к березе радость, Сам тогда спою зелёной, Сам затею песнопенья. Пусть услышит белый пояс И раскидистые ветви Счастья звук в волшебных песнях, Рун целительное слово!

Тойво спал, с головой укрывшись лопарской курткой. Сон перенёс его далеко-далеко отсюда, из занесённой снегами Лапландии в край, до того похожий на родную Сувантолу! Здесь вовсю благоухало цветущее лето, издалека слышались смех и весёлые речи. Звенело кантеле, кто-то пел, и голос казался знакомым, но саму песню Тойво слышал впервые.

Он увидел, как на солнечном пригорке качала ветвями высокая стройная берёза удивительной красоты; к ней приближался путник. Он не нёс в руках ни топора, ни корзины для лыка – только кантеле на лямке через плечо. С приближением человека дерево словно обрадовалось, сделалось ещё краше прежнего. Змеи, гревшиеся на солнце у корней берёзы, ускользнули в траву; путник подошёл к дереву, коснулся рукой белого ствола и улыбнулся, снимая с плеча кантеле.

И тут же перед ним словно из-под земли вырос чудовищный зверь. Он походил на волка, но ростом и мощью не уступал быку. Серая со стальным отливом шерсть стояла дыбом, из разинутой пасти верёвками свисала слюна. Чудище встало на дыбы, оскалило зубы и ринулось на путника, тесня его прочь от берёзы, ударом когтистой лапы выбило из руки человека нож – его единственное оружие.

Тойво вздрогнул и открыл глаза. Неравная схватка оказалась всего лишь страшным сном и в один миг растворилась в черноте за бычьим пузырём окон. Юноша перевёл дух – подобное виделось ему нечасто и скоро забывалось, от ярких сновидений оставалась только пара-тройка мелких лоскутков. Вот и сейчас в памяти задержался нож человека – он отлетел и вонзился в огромный трухлявый пень у самых ног Тойво. Прежде чем снова укрыться за тяжелыми веками, взгляд Тойво упал на две фигуры возле очага – женщина-хозяйка прижималась к груди Антеро, содрогаясь от беззвучных рыданий…

– Когда вы бежали, – голос Велламо от слёз сделался хриплым, – отец и братья бросились в погоню. Когда вернулись – хвастались, что ты убит. Я не поверила – если бы вас сразило оружие, они принесли бы ваши головы… На частокол… Я боялась, что увижу это! Но голов не было, и я не поверила. Отец понял, сказал, что сбросил вас в море. Я тайком взывала к морским хозяевам, нет ли моего любимого в их чертогах… Море выслушало и отвечало, что героев в его амбарах осело без счёта – сотни упокоились в подводных расщелинах, тысячи обступили скалы Киви-Киммо, но ни один не похож на тебя. Я поняла, что ты жив, я верила, ждала, что ты вернёшься. Я дождалась! Антеро… Антти! Ты… Ты пришёл… Поздно! – снова заплакав, женщина уткнулась в грудь рунопевца.

– Почему же поздно? – Антеро гладил любимую по волосам, стараясь утешить. – Ты чья-то жена?

– Я нойта, – женщина глубоко вздохнула, успокаиваясь. – Полно об этом. Пусти меня.

14 Капище Хийси

Ночь выдалась тихая – первая тихая ночь за седьмицу. Еще вчера непогода бушевала так, что снаружи не было видно ни звёзд, ни леса – за окошками бурлила, закручиваясь сотнями вихрей, непроглядная серая мгла. Зимняя буря смешивала землю и небо и, будь она в силах, сорвала бы с места весь белый свет, чтобы обратить его в тёмно-снежное облако. В те ночи всё живое от лесов Савонмаа до берегов Туони забилось в логова и убежища, дупла и норы, берлоги и гнёзда, боясь показаться наружу; только могучие лесные великаны – сосны и ели – противились ветру из последних сил.

На пустынных полянах Похъи шло особое празднество – пир беспросветной зимней ночи, стихии гибельной и беспощадной. Далеко-далеко в полночной стороне поднимался на своём ледяном престоле Хийси – Хозяин зимы, могучий злой дух. С его торжествующим рёвом сливались сотни и тысячи голосов – злодею вторили его бесчисленные подданные. Были среди них и создания Хийси – косматые бураны, пронизывающие вьюги, трескучие морозы; были и люди, что достались Хийси посмертно, сгинув в чащобах без погребения; были и твари, даже не имевшие имён. Хийси взмахивал обледеневшим плащом – и снежная буря разносилась на многие вёрсты вокруг с новой силой; стволы деревьев лопались от мороза, вековые сосны валились наземь, исчезая под холодным покрывалом снега. Горе человеку, попавшему на пир Хозяина зимы – все сонмище нечистой силы набросится на него разом, и меньшие хийси, позабыв обычную робость перед людьми, схватят несчастного и поволокут к трону своего повелителя…

Прошло не меньше полутора месяцев с тех пор, как похъёльская нойта приютила у себя Антеро и его товарищей. Почти поправился раненый Кауко – он уже свободно ходил, помогал друзьям по хозяйству и даже начал понемногу бегать на лыжах, возвращая себе былую прыть. Саво снова балагурил и смеялся, правда, при хозяйке держался тихо – то ли стеснялся, то ли побаивался темноволосой колдуньи.

…Многие люди в Суоми и Карьяле по мере сил пытались ворожить, меньшему числу это удавалось. Ведуны и знахари врачевали больных травами и заговорами, пастухи и охотники хранили в тайне знания о том, как договориться о помощи с лешими, рыболовы умели снискать милость ветихинена, а то и самого Ахто – Морского хозяина. Встречались заклинатели, что заговаривали текущую кровь или разбушевавшийся ветер, и прорицатели, способные прозреть грядущее. Однако же настоящие волшебники-нойты – а Велламо, без сомнения, была настоящей, – встречались редко. Даже мудрый Вироканнас, прославленный в Сувантоле и за её пределами, не называл себя нойтой.

Способный сделаться волшебником появлялся на свет не каждый год. Чародей-наставник, подобрав себе в ученики подобного человека, обучал его всем тайнам и премудростям колдовского искусства в течение многих лет, нередко уводил жить в глушь среди дремучих дебрей и топких болот, где не ступала людская нога и безраздельно властвовали духи. Лишь после этого совершалось таинство посвящения нойты.

О могуществе нойт ходили легенды. Волшебники говорили на равных с богами и духами, их слову повиновались стихии; нойты могли мчаться наравне с ветром; бурные морские волны, жаркий огонь и отточенная сталь не причиняли им вреда. Нойты переправлялись через реку мертвых Туони и возвращались невредимыми; сказывали даже, что старость и смерть одолевали волшебников много позже, чем обычных людей, и лишь после того, как нойта передавал свое умение молодому ученику. Нойты часто жили уединённо или же, наоборот, обосновавшись среди сородичей, обретали немалую власть над ними. Но где бы ни жил волшебник, он всегда внушал людям уважение и трепет, и встреча с ним не забывалась.

Надо сказать, что после пения рун Велламо сделалась приветливее со своими гостями. Теперь она могла беседовать с рунопевцем и уже не отвергала его помощь, но случалось это редко – всего раз или два за всё время, даром что жили все под одной крышей. Дело в том, что нойта пробуждалась по ночам, а днём спала. Хотя в середине зимы в Лаппи день не наступает совсем – зимнюю ночь лишь ненадолго прерывают полуденные сумерки, но поднималась Велламо лишь тогда, когда мужчин начинало непреодолимо клонить в сон. Тогда хозяйка спешила из дому, строго-настрого запрещая кому-либо следовать за ней. Никому не удалось бы даже украдкой подглядеть за тем, что делает нойта. Никто не видел, как Велламо входит в дом, и чёрные пряди по обе стороны лица серебрятся от инея, а с плеч слетают совы, бесшумно рассаживаясь под стропилами, как нойта домовничает, льет снадобья и шепчет заклинания над ушибами Кауко, как подолгу смотрит колдовскими глазами на спящего Антеро…

Рунопевец мрачнел. Он всё меньше разговаривал с товарищами, и днём, если в доме и на подворье нойты не находилось работы, в одиночестве носился на лыжах по окрестным лесам. Со стороны могло показаться, что его тяготит вынужденное безделье – время шло, лось Хийси оставался непойманным, а загадка волшебной мельницы Сампо – неразгаданной. Но сам Антеро ни с кем своей печалью не делился, и друзьям оставалось только догадываться, что происходит с предводителем их маленького отряда. Быть может, об этом знает похъёльская колдунья?

Рунопевец постоянно старался застать Велламо бодрствующей, желая говорить с ней, но, едва хозяйка поднималась со старого сундука, служившего ей лежанкой, сон падал на её гостей тяжелой занавесью, пробить которую всякий раз оказывалось невозможно. Антеро уже начал подозревать, что на них наложены какие-то сонные чары.

И Антеро силился превозмочь колдовство. Он призывал на помощь все свои знания чародейской науки, напрягал разум и волю. Долгое время незримые усилия рунопевца оставались бесплодными – он лишь побледнел и осунулся, а колдовской сон точно в отместку стал награждать его бесформенно-жуткими сновидениями. Но Антеро не сдавался, и однажды почувствовал, что чужая воля, нагоняющая сонливость, начала ослабевать; наконец в один из дней нойта проснулась раньше обычного. Она уселась на сундуке и начала открывать и закрывать глаза, точно встревоженная днём сова. Во взгляде колдуньи читалось недоумение.

– Кауко, Тойво, пошли на охоту, – вдруг окликнул товарищей Уно. Те удивились – до сих пор хяме показывал себя отъявленным домоседом. Охоте Уно предпочитал работу на подворье – едва ли не в каждом закутке он находил то, что нужно было чинить и налаживать.

– Да ну? – отозвался Кауко.

– Тебя выгулять надо, – деловито объяснил хяме. – А то жиром зарастёшь.

– Что я, собачка, чтобы меня выгуливать? – проворчал саво, поднимаясь. – Понесло тебя… на ночь глядя! И нас тащишь, негодный хяме! – продолжал он уже на улице, надевая лыжи.

– Я порой медленно соображаю, – строго ответил хяме. – Но вижу всё. Дело сейчас не в дичи – припасов у нас довольно. Но наш рунопевец что-то задумал. Мы не должны ему мешать. Покружим пока близ подворья, да смотрите – без удальства! Только что одного ушибленного на ноги поставили!

Между тем в доме завязался разговор.

– Все ушли, зачем ты остался? – зевнув, спросила Велламо.

– Раненый почти поправился. Как нам благодарить тебя, добрая хозяйка? – спросил Антеро вместо ответа.

– Нуккунойстуус[47] неподвластны простому человеку! Признайся, ты – чародей?

– Нет. Но человек я непростой! Упрямый на редкость, когда что-то задумал.

– И что ты задумал теперь?

– Нужно продолжить нашу охоту, – отвечал рунопевец. – Ведь мы так и не добыли для Хозяйки Похъёлы лося Хийси.

– Оставьте эту затею, – нойта заговорила твёрдо; становилось ясно, что спора она не потерпит. – Ты и сам успел заметить, что никакого чудесного лося здесь нет.

– Кто же привёл нас сюда? Кто зашиб нашего Ахтинена?

– Лось Хийси – морок. Созданная колдовством ловушка для неугодных Лоухи людей.

– Но любой ловушки можно избежать.

– Лучший способ избежать ловушки, – рассудительно проговорила нойта, – это не лезть в неё самому. Особенно когда знаешь о ней. Поверь мне, Антти, ведь я и сама приложила руку к заклинанию лося. Многие поколения ведьм служат Лоухи в урочище Нойдантало, поддерживают колдовство, некогда созданное самой Хозяйкой Похъёлы. Забот у них немало, но кроме прочего – морочить и губить незваных гостей в зимней тундре!

– И твоя служба в этом? – осторожно спросил Антеро. – И ты… многих?

– Ни единого, – нойта вздохнула с облегчением. – Вы у меня первые. Вот, даю вам пристанище и лечу ваши раны. Не скажу, чтобы мне сильно хотелось быть ведьмой.

– Но почему ты сделалась ей? Разве не было выбора?

– Отчего же? Был, – печально ответила Велламо. – Пойти замуж. После твоего исчезновения ко мне сватались многие. Они приходили в дом отца сами – я с тех пор ни единожды не вышла на Праздник ножен. Я отказывала всем. Но потом явился жених, которому не отказал бы даже гордый Ахто Хирвио – сватов прислал военачальник Лоухи. Но я не хотела стать его женой. Он страшен, – с этими словами Велламо запахнулась в накидку, словно от резкого порыва ветра, умолкла и заговорила нескоро. – Я видела его, а сердцем чуяла больше. Он… не человек. Глаза злые, руки в крови по локоть… Даже именем своим не зовётся. Сам себя оборотнем называет. Варкасом…

– Я знаю его, – сказал Антеро. – Он ещё носит волчью шкуру.

– Человеческую, – нойта говорила еле слышно. – Человеческую кожу поверх волчьей души.

Ненадолго воцарилась тишина, затем Велламо продолжила свой рассказ:

– Его среди народа Похъи почитают героем, породниться с ним – честь. Здесь не стали бы слушать даже отказа единственной дочери. Я уже отчаялась, но тогда на помощь пришла моя матушка. И случай…

Сызмала матушка обучала меня колдовству, и я всегда знала, что её любовь хранит меня от всякого лиха. Она без слов поняла, каким несчастьем будет для меня выйти замуж за оборотня. И когда вскоре после сватовства Варкаса до нас долетела весть о том, что старая нойта – хозяйка Нойдантало – отправилась в Маналу навеки, и урочище опустело, матушка посвятила меня.

Я смогла объявить перед всем народом, что становлюсь ведьмой и по доброй воле согласна стеречь священную рощу Хийси.

– А что же Варкас?

– Почернел от злости и принял всё как есть. Ничего другого ему не оставалось. Выбор служения Хийси священен и нерушим, и сделавшая его женщина не должна знать мужа. Военачальник хоть и привык отнимать чужое без спроса, но отнять у самого Хийси – это больше чем дерзость и хуже чем безумие. Это кощунство. Ни один похъёланин не совершит подобного.

– Вы так любите Хозяина зимы?

– Мы его боимся, – призналась Велламо. – Ведь мы живём на границе его владений. А Хийси… не созидатель этого мира. Он с начала времен соперничает с Укко-Хозяином неба, но движет им лишь зависть. Он не пытается творить сам, только присваивает и портит творения Укко. Он правит стихией зимы, и всякий раз с её наступлением нагоняет на землю тьму и холод, чтобы с их помощью погасить солнце. И однажды это у него получится, ибо Хийси силён, а зима длинна – мы только не знаем, которая из зим сделается последней и продлится навеки… Я, нойта, ближе многих к престолу Хийси, и постоянно ощущаю его могущество. И я не приветствую его – без солнца на земле не будет жизни и радости.

– Не бойся, – Антеро взял нойту за руки и посмотрел ей в глаза. Та не шелохнулась. – Хийси никогда не сможет погасить солнца. Не Хийси сотворил этот мир, и не Хийси его рушить. Ключи от судеб мира держат добрые и могучие руки, и никакому чудовищу ныне и впредь не доведётся владеть ими. Видишь ли яркие сполохи на чёрном небе? То предвестники солнца спешат издалека, чтобы прославить его силу; скоро мы увидим алую полоску на краю неба, что со временем будет делаться все ярче и шире – то отоспавшееся за зиму солнце двинется навстречу зимней ночи, чтобы снова одолеть ее. Примчатся с юга тёплые ветры, и сам Укко поведёт их в бой – крушить ледяные крепи Хийси, плавить его снежную бороду! И скоро Хозяин зимы кубарем покатится со склонов Маанэллы, чтобы до следующей зимы прятаться от солнца у её корней, где даже днём царит вечная тьма!

– Если бы так мыслили похъёлане, – печально улыбнулась Велламо, – жизнь в Сариоле была бы намного светлее. Ведь любить Хийси не за что, а его боготворят открыто. Боготворят лишь затем, чтобы скрыть свой постыдный страх перед Хозяином зимы. Люди лгут, и такая ложь хуже всякой неволи. Ибо прежде всего приходится обманывать самих себя! Сама Лоухи учит их этому – дочь Хийси первая подменила уважение страхом… Но скажи теперь, сувантолайнен, чем вы прогневили эманту? На охоту за лосем Хийси абы за что не посылают.

– Разве это наказание? У нас с Лоухи был уговор – мы добываем лося Хийси, а она раскрывает нам тайну Волшебной мельницы Сампо.

– Ты пришёл в Похъёлу ради Сампо? – распахнула глаза Велламо.

– Это не так. Хотя ради Сампо я покинул свой дом, и шёл я, не зная дороги, по всей Карьяле, по всей Суоми. Но ни один разумный калевайнен не приблизился бы к рубежам Похъи. Этот край страшит моих сородичей, но не страшит меня. Потому что для меня Похъёла – не Тёмная страна, не Жилище людоедов и даже не место, где хранится Сампо. Похъёла для меня – это ты, Велламо! Одна мысль о тебе сильнее всех страшных легенд о северной окраине мира!

– Не трави душу, рунопевец, – возле губ красавицы пролегла горькая складка. Она поспешно высвободилась из рук Антеро и вскочила, отстраняясь от него. – Я нойта. Мне не положено знать мужчину или же делаться женой. И ныне послушай моего совета – отступись от уговора с Лоухи. Вам не угодить ей. С лосем или без него, вы попадете в западню – сгинете в тундре, гоняясь за наваждением, или же будете казнены в Корппитунтури.

– Как же нам быть? Мы проделали долгий путь, а теперь должны отступать, почти достигнув цели?

– Хорошо, – вздохнула Велламо. – Я помогу вам. Свое обещание Лоухи вам не исполнить, но Лоухи с самого начала не собирается быть честной с вами. Тем паче вы сделали всё, что по силам человеку – прозрели морок и заарканили заколдованного зверя. Я расскажу тебе о Сампо столько, сколько знаю сама. И даже дам взглянуть. Это будет справедливо.

Зимняя ночь не кажется тёмной, когда не смотришь на неё из окошка, а бежишь под сине-чёрным, усыпанным большущими яркими звёздами, небом. Под летящими лыжами поскрипывает снег, а по небу разноцветными перьями мчатся сполохи северного сияния.

Густо облепленные снегом деревья то обступали тропу, едва пропуская двоих лыжников, то расходились в стороны, рассыпаясь по склонам холмов, с которых далеко видны были спящие дебри Лапландии вперемешку с безлесыми сопками-тунтури.

– Что это? – Антеро на ходу указал вперёд – на высокую островерхую гору, поднимающуюся над тайгой. Со склона, с места выше кромки деревьев разливался удивительный свет. – Точно луна опустилась на самую гору и сияет оттуда!

– Не луна! – отвечала Велламо, не сбавляя шага. – А то, за загадкой чего ты пришёл сюда! Это святыня Похъи, чужакам не положено видеть ее! Лишь Лоухи, да старшие колдуны, да знатные воины вхожи туда! Тебя пропущу только ради…

– Ради чего? – спросил рунопевец, но нойта не ответила, зато припустила так, что ему разом сделалось не до разговоров.

Гора приблизилась, её уже нельзя было разглядеть целиком – склоны пропадали из виду где-то вверху, подножие скрывал непроходимый бор – сплошная стена вековых сосен и елей; сюда не попадал таинственный свет со склона, отчего лесная тень казалась ещё гуще.

– Стой! – вскинула руку Велламо. – Здесь шагай осторожно, след в след за мной, и не вздумай шуметь – мы достигли священной рощи Хийси! Прежде чем войти в неё, нам следует поднести дары Хозяину!

С этими словами волшебница вынула из-за пазухи широкую ленту, должно быть, яркую и красивую при свете дня, и повязала ее на сухую ветвь исполинской ели. После этого Велламо вопросительно посмотрела на Антеро. Тот, запустив руку за пазуху, вытянул наружу видавший виды шарф, который носил скорее по привычке – ворот торки надежно закрывал горло.

– Тонкая работа, – проворчала нойта, принимая шарф из рук карела. – Что за женщина расстаралась для тебя?

– Сестра, – честно ответил рунопевец.

– О, Хийси, дух великий, богатырь, зимы Хозяин! – торжественно произнесла Велламо, обратившись к чаще. – Прими наши дары и дозволь посетить твои владения!

В ответ на слова нойты по лесу без единого ветерка пошёл гул и треск – из самой глубины до опушки, словно кто-то огромный продирался напролом сквозь бор навстречу гостям. Вот уже закачались сами собой крайние деревья, из темноты пахнуло жутью – и ель, принявшая дары, подалась в сторону, разбрасывая снежные комья с отяжелевших лап. За ней открылась узкая, едва заметная прогалина, уводящая в чащобу.

– За мной, – бросила Велламо, не оборачиваясь. – И чтобы ни шагу в сторону!

Ну и лес! Не лес – лесище. Все леса и рощи Суоми и Карьялы, Похъи и Лапландии не шли ни в какое сравнение со священной рощей Хийси. То был поистине древний, первобытный лес, ни разу со дня сотворения мира не слышавший стука топоров: быть может, самый старый лес на Севере. Что издалека, что вблизи могучие сосны и разлапистые ели смотрелись частоколом без единого просвета; ветви сосен переплелись вверху чёрной сетью, и снег законопатил её ячеи так, что небо скрылось из виду. Тропа пролегала вдоль русла замёрзшего ручья с невысокими, но крутыми берегами. Рунопевец и нойта шли неторопливо, стараясь не нарушать гнетущую, неживую тишину леса, в которой даже звук собственного дыхания казался глухим рыком голодного медведя.

Антеро украдкой поглядывал по сторонам, но видел только буреломы, заваленные снегом, да уходящие вверх тёмные стволы. Один раз тропа прошла краем обширной поляны странного и страшного вида: на открытом пригорке и ближе к границе деревьев над сугробами поднимались огромные валуны, стоящие на валунах поменьше. У иных подпорки были так малы, что полностью скрывались в тени верхних камней, и те словно висели в воздухе. За целую зиму снегам не удалось скрыть эти неуклюжие постройки.

– Кто соорудил такое? – шёпотом спросил карел.

– Это сейды, – так же шёпотом отвечала Велламо. – Священные камни лопарей. Их сложили в дни сотворения мира те богатыри, что посеяли леса, пропахали русла рек и разбросали скалы! В Лаппи и Похъёле сейдов множество.

Вдоль края поляны Антеро разглядел несколько сосен-карсикко; на стволах и обломках ветвей громоздились десятки человеческих черепов.

– Древа войн, – кивнула Велламо. – Дело рук похъёльских воителей. Идём скорее!

Поляна сейдов осталась позади; тропа закружилась вверх по склону горы. Склон становился всё круче, а лес – всё реже, и между деревьями забрезжил тот самый загадочный свет, что Антеро видел издалека. Наконец за спиной качнулись лапы последних елей – и рунопевец невольно зажмурился. Свет, засиявший навстречу путникам, после тьмы заповедного леса показался ему ослепительным.

– Сампо! – с благоговением произнесла Велламо и поклонилась сиянию до земли.

Антеро осторожно открыл глаза и застыл, завороженный увиденным. Никогда прежде не доводилось ему встречать подобного чуда.

На плоском уступе склона стояло… Больше всего оно походило на сейд, но не чёрный, припорошенный снегом, валун, а нечто прозрачно-светлое, как тонкий весенний лёд в лучах солнца. Но лёд светится, лишь приняв солнечный блик, а удивительный сейд сверкал сам по себе! В глубине его рождались сполохи чистого, белого света, свет преломлялся в многочисленных гранях кристалла, и сейд переливался разноцветными огнями наподобие северного сияния. Свет озарял все вокруг, расписывал бликами снег и стволы невысоких сосен, окружавших его широким и ровным кругом.

– Сампо! – повторила Велламо. – Можешь приблизиться, оно тёплое, хотя с виду – лёд!

– Слов нет! – признался рунопевец, осторожно шагнув к сейду. – То самое, волшебное Сампо! Но ведь оно не ледяное – лёд сам светиться не может!

– Это и не лед! – нойта шла бок о бок, не спуская с сейда глаз. – Это Сампо! Оно одно такое на всю землю!

– А сказывали, что Сампо – это мельница, – вспомнил Антеро.

– Оно и было мельницей, – с этими словами Велламо остановилась, – много веков назад, когда было целым.

– Целым? – переспросил карел.

– Это осколок, Антеро. Лишь малая часть большого Сампо. Я обещала рассказать тебе, так слушай! В былые времена Сампо принадлежало народу Похъи. Вращались жернова волшебной мельницы, неустанно стучала ее пёстрая крышка, и никто во владениях Лоухи не знал нужды. Но всему приходит конец – пришёл он и нашему благоденствию. На нас ополчились соседние народы – те, что знали о Сампо и испытывали зависть. Их вожди потребовали у Лоухи разделить волшебную мельницу с ними; получив отказ, грозили отнять силой. В конце концов они выкрали Сампо при помощи хитрости и чародейства.

Воинство Похъёлы настигло похитителей в Туманном море… В жестоком бою Сампо погибло. Оно распалось на мелкие осколки и сгинуло в пучине Ахто – Морского хозяина, а из его амбаров нет возврата ничему. Лишь малый осколок Сампо Ловитар сумела спасти. Он перед тобой, Антеро! Крохотная частица света минувшего во мраке настоящего!

* * *

Море тяжко вздыхало, переводя дух. Казалось, что не битву, а неистовую бурю вытерпело оно на своей беспокойной груди. Небольшой скалистый островок – вершина подводной гряды – весь побелел от хлопьев пены: волны только что перекатывались через него, накрывали целиком. Волны щедро усыпали блестящие от воды камни замшелыми корягами, сорванными со дна, обломками вёсел, кусками корабельной обшивки. Здесь же валялись сломанные копья и стрелы, разбитые щиты – деревянные карельские и кожаные похъёльские.

Вяйнямёйнен медленно шагал среди валунов, глядя по сторонам. Кованым железным посохом седой богатырь переворачивал камни и обломки так легко, словно то были прелые прошлогодние листья.

Бой завершился, но победителей не было. Никто не обратился в бегство, не сдался в плен и не сложил головы все до единой. Карелы и саво, хяме и похъёлане рассыпались по полю боя (если можно назвать полем узкий залив, бугрившийся десятком каменистых островов) и уже не думали нападать друг на друга. Хвала богам – бой завершился! Ни Вяйнямёйнен, ни Ильмаринен, ни горячий Лемминкяйнен не хотели кровопролития. Его учинила Лоухи, Хозяйка Похъёлы.

Первую дружину, что преградила путь пришедшим за Сампо, Вяйне сумел усыпить волшебным пением. Это спасло жизнь многим, ибо Пёструю крышку удалось взять без боя. Но пробудившиеся северяне упрямо бросились в погоню – погоню за Сампо, погоню за битвой, за собственной гибелью…

Сейчас людьми в заливе заняты Ильмаринен и Лемминкяйнен. Они не дадут воинам растеряться, сведут вместе уцелевшие ладьи, соберут убитых и раненых. Позже Вяйнямёйнен придёт к ним на помощь, но прежде…

Вяйнямёйнен зорко огляделся по сторонам, затем отодвинул посохом двухпудовую глыбу, освободив из-под неё прозрачный, похожий на льдинку, осколок. Тот заблестел в руках волшебника, затем отправился в увесистый короб за его плечами. Короб был набит чудными осколками почти доверху и уже оттягивал богатырские плечи.

– Вот и всё, – произнёс волшебник, снова оглядевшись вокруг.

– На что тебе эти обломки, Вяйне?

Вяйнямёйнен повернулся. Шагах в десяти от него ожившей тенью чернела высокая фигура. Ветер запутывался в её длинных седых волосах, разбрасывая их во все стороны, нещадно трепал изодранный по краям плащ, расшитый вороньими перьями. Лицо Лоухи было неподвижно; бешенство в глазах сменилось немой горечью – от того, что всё завершилось, и изменить ничего нельзя.

– Я верну Сампо туда, где ему место, – спокойно ответил волшебник.

– Ты хотел забрать волшебную мельницу себе! Теперь удумал собрать большое Сампо из этих крох? – зло усмехнулась Хозяйка Похъёлы. – Не выйдет! Будь ты хоть трижды чародеем!

– Я не собирался присваивать Сампо, – Вяйнямёйнен остановился, опершись на посох. – И не собираюсь создавать его заново. Сампо следует вернуть туда, откуда оно взялось. Море и воздух уже взяли своё, а то, что осталось, я верну земле. Из этого выйдут все земные богатства, и они не иссякнут вовеки. Пока сияют на небесах месяц и солнце, земля станет награждать людей хлебом и разными растениями!

– Так нет же! – ощерилась ведьма. – Ты отнял благополучие у моего народа, и отныне я не дам спуску твоему! Я заморожу ваши посевы, повысеку железным градом всходы на полях Карьялы! Я нашлю на ваши стада хищных зверей, изведу людей мором и болезнями! Даже солнце я способна заключить в камень, чтобы на землю пала тьма! И я не отступлю, пока не сгинет не то что последний калевайнен, а самая память о вас!

– Ты забываешься, Ловитар! – голос Вяйнямёйнена зазвучал грозно. – Ты не помнишь, ради чего осталась в этом мире? Ты держишь под замком все несчастья и горести, созданные Хийси, – так держи крепче! Запирай в каменных пещерах лишь беду да злобу, а ясного солнца трогать не смей! Если же выпустишь град или мороз – пусть пройдутся они твоими полями, кровожадное зверьё из чащи – твоими лугами и пастбищами!

– Если и этого будет мало, – подошедший Ильмаринен встал плечом к плечу с братом, – у меня найдется средство от твоих козней! Я выкую для тебя такой ошейник и такую крепкую цепь, что сам Хийси разорвать не сможет! Я прикую тебя к скале у края мира, чтобы впредь не было людям вреда от злобной ведьмы!

Лоухи опустила глаза и, ссутулившись, побрела прочь. Чёрный ворон, слетев откуда-то сверху, примостился на её плече. Оперённые полы плаща топорщились, скрывая нечто большое – Хозяйка Похъёлы торопилась унести свой осколок Сампо незаметно.

– Береги свой народ, Лоухи! – крикнул вслед колдунье Вяйнямёйнен. – И не причиняй зла чужому! Не забывай, что я говорил тебе о природе волшебной мельницы Сампо!

* * *

– Теперь ты знаешь о Сампо всё, – устало проговорила Велламо. – И большего о нем в Похъёле не услышишь – разве что от Лоухи, она видела всё своим глазами.

– Как я могу отблагодарить тебя? – спросил Антеро.

– Уйти восвояси, – резко отвернулась нойта. – И поскорее сгинуть из памяти! Все годы, что я прожила в одиночестве, я томилась неизвестностью и не находила себе места! Став ведьмой, я не могла успокоиться, я гадала, что с тобой! Вот, взгляни!

Велламо указала рунопевцу на невысокую ель, стоящую чуть в стороне. На высоте половины человеческого роста ствол дерева раздваивался.

– Я подрубила один из двух стволов, – пояснила нойта. – И всё ждала со страхом, что однажды приду сюда и найду подрубленный ствол засохшим! Это значило бы, что тебя больше нет. Но он сочился смолой год за годом, а в конце этой весны начал заживлять рану! Карсикко напророчило твоё возвращение. Затем ли, чтобы растравить старую боль, чтобы мне и впредь, до конца жизни, не знать покоя?

Тяжело вздохнув, Велламо заговорила вновь:

– Остаться здесь вам нельзя – рано или поздно вас выследят люди Лоухи. Когда твой саволайнен совсем поправится, ступайте на восход, через пару седьмиц поворачивайте в южную сторону. В тех краях совсем нет людей, но вам же лучше. Так доберетесь до Савонмаа и Карьялы.

– Велламо, – твёрдо произнес карел. – Я не уйду отсюда без тебя.

Глаза женщины на миг вспыхнули, словно два осколка Сампо – точно так же, как много лет назад, на давно минувшем Празднике ножен. Однако нойта тут же совладала с собой:

– Даже не думай, – отчеканила она.

– Не хочешь стать моей женой?

– Хочу, Антти! Но я же нойта!

– Твою волю я бы уважил, насильно мил не будешь. Но сейчас в твоих устах воля Лоухи.

– При чём здесь Лоухи! Я служу многим людям, сохраняя для них священный осколок Сампо! Целому народу!

– Народу ли? Лоухи и её присным! Не обманывай себя, Велламо! И знай – много лет назад я потерял тебя, снова нашёл и не потеряю впредь! Ныне я сильнее того, что вокруг, и прочь не побегу! Я люблю тебя, Велламо, и не оставлю здесь, а если тебя удерживает Сампо, то я заберу вместе с тобой и его!

– Ты прогневишь Лоухи, глупый! – крикнула нойта в ответ. – Ты не представляешь себе её колдовского могущества! А как ревниво охраняет Лоухи то, что считает своим добром! Она погубила сотни и тысячи дерзких! Эманта бросит в погоню несметное войско! Да прогневить её – прогневить самого Хийси!

– Я не боюсь! Пусть хоть Варкас с дружиной, хоть Лоухи, хоть сам Хийси встанут у меня на пути, я не уступлю тебя им!

С этими словами Антеро подхватил нойту, прижал её к своей груди и принялся целовать. Женщина вцепилась руками в жёсткий олений мех куртки Антеро с неожиданной силой и гневно зашипела, но рунопевец не остановился. Он осыпал Велламо поцелуями; он чувствовал, что угли, медленно тлевшие в его душе много лет, разгорелись невиданным пожаром, ещё миг воздержания – и собственное пламя обратит его в пепел. Рунопевца жгло изнутри, но жжение не причиняло боли – лишь пьянящую, ни с чем не сравнимую радость!

Жар любви неукротимый, Ты, огонь, зажжённый Лемпи, Не покинь вовек влюблённых, Согревай всю жизнь счастливцев!

Сердитое бормотание нойты сделалось бешеным, затем – страстным, и, наконец, ласковым. Она уже не рвалась из рук Антеро – теперь два бушующих пламени неслись навстречу друг другу, чтобы слиться воедино…

15 Бегство

Зиму дружина Торкеля провела в Хольмгарде, и едва сошёл лёд, продолжила путь на север. Ярл вёл драккары в сторону полуночи – туда, где за морем лежал таинственный край Эстерботтен.

Быть может, разумнее было прежде вернуться в Бирку с богатым грузом славянских товаров, но Торкель слишком хорошо знал своего родича – конунга шведского Асмунда. Богатство, полученное от руссов, Асмунд примет как должно – он рачительный хозяин. Вот только неразгаданной загадки волшебной мельницы Гротти конунг Торкелю не простит.

Асмунд не только домовит – он на редкость жаден и честолюбив. Его пытливый ум переплетён с беспокойным, тревожным нравом. Наверняка и сейчас мысли о Гротти занимают конунга днями и ночами, мешают спать, не дают захмелеть от вина и пива на застолье. Не привезти конунгу ответа на его вопрос – значит оставить его разочарованным, а за этим, как невод из моря, потянется длинная череда упрёков. Асмунд выскажется насчет пропажи снеккара с норвежскими наёмниками, придерётся к цене и количеству привезённого добра, вслух усомнится в разуме ярла и отваге хэрсира. Выйдет, что прославленный ярл Торкель, за мудрость прозванный Вороном, на деле не так уж удачлив, и усилия похода длиной в целый год напрасны. Толпой набегут завистники из тех, что не удостоились дальнего вика и провели год вблизи дома, проедая запасы конунга и затевая будничные стычки с датчанами; на пиру в честь возвращения ярла зазвучат висы, искусно подменяющие хвалу издёвкой. Хочешь – терпи и делай вид, что не понял, хочешь – укорачивай каждый злой язык. Ты и твои люди можете перебить и перекалечить на хольмгангах хоть весь королевский двор, но мудрый знает, что уязвлённой гордости от этого не легче. Пропади оно пропадом!

Прежде Эстерботтен, затем Бирка. Конунг подождёт, с него не убудет.

Путь проходил без приключений. Правда, в предместьях Виипури викинги лишились своих финских провожатых – болтливый пройдоха Куллерво с двумя дружками ночью напоил дозорных, а к утру его и след простыл. Ярл страшно разгневался – попади обманщик в его руки, он бы счёл за благо быть повешенным на сосне, однако времени на ловлю беглецов в чужих лесах было жалко. Миновав Виипури, викинги доверились собственным знаниям о полночных морях и искусству своих кормчих.

Одинаковые, словно бусины в женском ожерелье, дни плавания проходили один за другим, нанизываясь на бесконечную нить пути в неизвестность. Раньше Торкель не обращал внимания на встречные поселения финнов, теперь же он не мог не думать о том, что рыбацкие домики больше не попадаются. Уже много дней и ночей ярл не видел ни следа жилища или промысла, ни единого творения человеческих рук – только серые скалы, да извилистые шхеры, да непроходимая тайга вдоль берегов. Торкель уже всерьёз засомневался в том, что Эстерботтен – обжитое людьми место, и на чём свет стоит клял прихоть конунга, заставлявшую теперь ярла разрываться между двумя несхожими целями одного похода.

Так же, как год назад, ярл ощущал недовольство дружины, однако на этот раз никто из викингов не посмел бы выразить его вслух. Если прежде в спокойных водах Карелии и Ингрии воины изнывали от жажды битвы и грабежа, то теперь их, насытившихся в Гардарике, томил липкий и холодный страх перед неизведанным. В страхе не сознавались, но каждый чувствовал, что пустота чужих берегов обитаема. Нет, люди не показались, зато появилось ощущение, что за кораблями чужеземцев постоянно следят десятки и сотни недобрых глаз. Кто-то, невидимый в дебрях, шёл по пятам вдоль побережья, лязгал зубами, точил когти о шершавые выступы скал, утробно урчал в предрассветном тумане. Люди ждали, что вот-вот среди густого, как щетина, ельника зашевелятся огромные косматые плечи и сверкнут раскаленными углями красные глаза тролля. Ярл не велел кормчим причаливать на ночлег к берегу – привалы устраивали лишь на небольших островках, выставив усиленные караулы.

* * *

– Ума не приложу, зачем тебе забирать отсюда осколок Сампо! – Велламо улучила миг, когда Антеро спустился с крыши и стоял чуть не по пояс в снегу, опираясь на снеговую лопату. Приближалась весна, а вместе с ней – время очистить дом и двор от снега, чтобы не поплыть в талой воде. Снега скопилось немеряно, и все четверо мужчин трудились не покладая рук.

– Ты видел его, узнал о нём, – продолжила нойта. – Сам по себе он ничего не даёт, даже не светится, когда в небе солнце. В пути он навлечёт на вас опасность, и не одну.

– Ну как же не даёт? – весело ответил карел. – До сих пор я не знал даже, как выглядит Сампо, а сейчас знаю. И знаю, что искать впредь, а это немало. Я ведь хочу собрать все осколки и найти умельцев, что смогут восстановить Сампо во всей красе. Мне верится, что тогда его богатств хватит для всех народов Суоми и Карьялы.

– Эта задача будет не из лёгких, – Велламо отворила дверь, приглашая рунопевца в дом. – Ты ведь знаешь, что большая часть осколков утонула в море. Как собираешься вернуть их из амбаров Морского хозяина?

– Что-нибудь придумаю, – Антеро сбил рукавицей налипший на сапоги снег.

– Скуём большие грабли, да черенок подлиннее, – отозвался из дома Кауко. – И будем грести морское дно, пока не соберём с него все осколки!

– Ага. Раздувай горнило! – сердито буркнул Уно.

– Ладно, довольно шутить, – по-хозяйски прищурилась нойта. – Как вы собираетесь унести тот осколок, который есть? По лесам ещё можно пройти, но нельзя провезти тяжелые грузы.

– А мы прибыли в Похъёлу морем, – ответил Антеро. – В лодку Сампо поместится. Вот только путь отсюда до моря неблизок, и всё по обжитым местам.

– Что если кому-то скрытно добраться до лодки и переправить ее поближе к нам? – предложил Кауко.

– Смело, – кивнула Велламо. – Но бестолково. Не забудь, что вы здесь чужаки, а похъёлане чужакам не рады. Они знают в своих лесах каждую кочку, а вам знакома едва ли одна дорога. Уйдёшь по ней – до моря добраться не дадут. А хоть бы и дали – что делать прочим, пока его нет? Ожидать в неведении и трястись от страха?

– А чего трястись-то? – не понял саво. – Здесь же людей нет!

– Сейчас нет – весной появятся. Скоро в Лаппи потянутся за добычей разбойные ватаги похъёлан. Ходят они вразнобой, но всякий раз – через священную рощу Хийси. Перед всяким походом ему положено поклониться, а после – отблагодарить за удачу. Я, хранительница рощи, встречаю и провожаю каждый отряд, веду их к капищу – это моя обязанность. Как я отвечу им, почему исчезло Сампо? Они и вас здесь учуют, а вам здесь не место. Может быть, вы забыли про Лоухи, но она-то вас помнит, ведь Нойдантало – ее вотчина. По велению Лоухи вы ушли сюда добывать лося Хийси, и больше от вас ни слуху ни духу. Когда сойдёт снег, Хозяйка Похъёлы пожелает видеть ваши кости.

– Стало быть, уходим все вместе, – сказал Антеро. – Немедленно, пока сюда не зачастили хозяева. А затем будем скрываться у моря и ждать судоходной поры.

Рунопевец был по-своему прав. Дело в том, что когда путники поселились в Корппитунтури как гости эманты, недоверчивый Уно не пожелал оставлять свою верную лодку под присмотром пограничной стражи Сариолы. Он вышел в море и целый день держал путь к северу, пока не отыскал крохотную бухту, которая впридачу оказалась необитаемой. Там хяме соорудил навес, а друзья, постаравшись на славу, укрыли его буреломом. Так судёнышко могло не опасаться ни непогоды, ни завидущих глаз, ни вороватых рук. Ускользнуть из Похъёлы морем оттуда не составит труда, но до тайника Уно – много дней пути…

– И всё же сидеть на побережье, под самым носом у Лоухи, еще опаснее, чем здесь, – веско проговорила Велламо. – Поэтому мы дождёмся, когда сойдет снег с земли и лёд с моря, а затем уйдём к вашей пристани. Путей в этих краях много, и один из них подойдёт нам. Он долгий и негодный, но то для похъёлан, а значит, для нас – самый лучший. Сооружайте волокушу, да покрепче.

До наступления весны друзья готовились к походу – собирали скарб, коптили мясо в дорогу – других припасов в зимней Лаппи было не достать. В день ухода попрощались с домом и двором – возвращаться уже не собирались: вымели пол, выскоблили стол и лавки, оставили запас дров.

– Мы тут не первые и не последние жители, – приговаривала Велламо. – Всегда нужно позаботиться о тех, кто придёт после тебя.

Перед самым уходом нойта долго пела и бормотала у порога избушки – благодарила домового, для которого оставила особое угощение. Обычно люди, навсегда покидая дом, забирали домового с собой, но духи-хозяева колдовских урочищ стояли особняком и никогда не уходили из своих жилищ.

– Слава тебе, добрый хозяин! – сказала Велламо под конец. – Уютно жилось мне в твоём доме. Ныне прими благодарность и прощай!

– Прими благодарность и прощай! – хором повторили мужчины.

В заповедную рощу явились утром – тревожить Хийси во мраке ночи было боязно. Хотя по весне злой дух присмирел, но в своём лесу он сохранял могущество круглый год. Поэтому его постарались задобрить – хозяину рощи поднесли трёх зайцев, глухаря и шкуру лисицы. Не помешало бы и ведёрко браги, но готовить оказалось не из чего.

– Ваше счастье, что Сампо не принадлежит Хийси, – проворчала нойта накануне, – а просто хранится в его владениях!

Снег сошёл почти отовсюду, но когда герои переступили предел рощи Хийси, они снова попали в зиму. Буреломы едва проглядывали из-под сугробов, ручей, служивший путником дорогой через лес, по-прежнему сковывал лёд. Солнцу и весенним ветрам удалось только растопить и раздуть снежную кровлю с верхушек деревьев, и теперь внизу сделалось чуть светлее – лучи солнца робко проскальзывали во владения Хозяина зимы сквозь прорехи в гуще ветвей.

Впереди, торя дорогу, шла Велламо, четверо друзей тащили следом волокушу. Та вышла на славу – крепкая и большая настолько, что в ней свободно бы уместились пять человек, при этом довольно лёгкая. Но всё же путники успели утомиться, пока добрались до заветного уступа на склоне горы.

При свете дня таинственный осколок не сиял – свет едва теплился глубоко внутри кристалла. Без этого Сампо казалось бы обыкновенной глыбой дымчатого, местами прозрачного льда. Но этот лёд не начал таять, когда к нему прикоснулись человеческие руки, более того – на ощупь осколок оказался тёплым. Антеро, Тойво, Уно и Кауко взялись за него со всех сторон, раскачали и попытались сдвинуть с места. К их удивлению, немалой величины глыба оказалась не слишком тяжёлой – такую же льдину не удалось бы своротить и всемером – но всё равно, когда драгоценный осколок был погружен на волокушу, друзья запыхались окончательно.

– И так до самого моря, – переводя дыхание, проворчал Кауко. – Нойта, у тебя в хозяйстве жеребчика нет?

– Есть, – улыбнулась Велламо. – Только он много болтает на языке саво! – и она внезапно вскинула в сторону Кауко руку. Тот выпучил глаза и попятился:

– Не вздумай превращать меня!

– Не кричи в священной роще, – строго проговорила Велламо, однако тут же смягчилась: – Ждите здесь. Будет вам конь, – с этими словами женщина скрылась за деревьями.

Вскоре послышался хруст веток, и из лесу показалась Велламо, а за ней, переступая длинными тонкими ногами, на опушку вышел величественный красавец-лось. Даже без рогов – зверь ещё не отрастил новые взамен сброшенных зимой – лось выглядел исполином.

– Это Тарвас, – кивнула нойта. – Он согласился помочь нам.

– Лось – твой ручной зверь? – удивился Антеро.

– Не, – Велламо покачала головой. – Ручному зверю тяжко без его хозяина, как и друзьям тоскливо в разлуке. Тарвас – мой добрый сосед. Он прекрасно проживёт здесь и после моего ухода. Это за ним вы гонялись, принимая за небывалого лося Хийси. Без моей помощи ваши арканы он сбросил бы лишь вместе с рогами. Вдобавок кто-то, – колдунья посмотрела на саво, – ранил его необычной стрелой, короткой и толстой. Из-за ваших глупых игрищ мне пришлось врачевать сразу двоих – человека и зверя! Но полно. Тарвас не держит на вас зла.

Следуя за нойтой, лось послушно приблизился к волокуше и позволил надеть на себя упряжь.

* * *

Хищно поблёскивали острия копий и лезвия секир, обглоданными досуха костями торчали палицы, угольями прошлогодних пожаров чернело среди весеннего леса оперение стрел – сквозь густую тайгу шагал отряд в полсотни вооружённых похъёлан. Косматые лошади тащили несколько волокуш, по большей части пустых или нагруженных легко, лишь бронями воинов да дорожным припасом – ватажники приберегали место для награбленного добра. По весне жители Сариолы не охотились на лесную дичь, зато начинали другую охоту – на дичь двуногую. А двуногой дичью в Похъе считался любой чужеземец, попавшийся навстречу и не сумевший дать отпор.

Военачальник Варкас вёл отряд в набег на лопарские стойбища. За зиму саамы добыли немало пушнины – самое время налететь и отнять, что получше. Молодым воинам, впервые вышедшим в поход – а их у Варкаса два десятка – полезно будет погоняться по тундре за лопарями, устроить облаву на рассеявшихся на просторе людей, искупать копья и мечи в человеческой крови. Дело даже не в добыче – лопари не должны забывать, кто хозяин на Севере. Осенью люди Лоухи снова наведаются в Лаппи – на этот раз за нагулявшими жир северными оленями.

Кроме набега у военачальника были и иные заботы. Зимой в Лапландии сгинуло четверо чужеземцев, что ушли сторону полуночи по воле Хозяйки Похъёлы. В Корппитунтури уже приготовлены колья, осталось только найти их черепа. От такой работы душа Варкаса радовалась – жалко лишь, что он не срубит эти головы с ещё живых врагов. В том, что гости эманты враги, военачальник не сомневался ни на миг – чужак не может быть другом. Если он слаб – он добыча, если силён – враг, или добыча, с которой приходится возиться дольше, чем хотелось бы. Этих же запретила трогать сама Лоухи; мало того, Варкасу пришлось принимать их самому, точно гостей. Он возненавидел пришлых, особенно их вождя – не по годам рассудительного карела-сувантолайнена. Карел не был ни бойцом, ни задирой, но Варкас чувствовал в нём вызов и не находил способа этот вызов принять. Ну да ничего. Когда они встретятся снова, у сувантолайнена не будет ни языка, чтобы заводить свои речи, ни глаз, чтобы увидеть, кто сложил его голову в мешок!

Третье веление эманты – посетить урочище Нойдантало и снабдить хозяйку-нойту припасами. Их везут на отдельной волокуше – одинокая жительница урочища не должна нуждаться. Её служба тяжела и почётна, и заботу о ней проявляет сама Лоухи. Задача несложная, но, если бы Варкас мог, он отказался бы от неё. Для него молодая нойта Велламо Хирвиотар была не только хранительницей священной рощи Хийси. Она – горькая память, символ давнего поражения…

У опушки леса, где жила нойта, отряд остановился на привал; к дому колдуньи Варкас направился вдвоём со своим помощником – младшим вождём Мортту: тот вёл под уздцы запряженного в волокушу с припасами коня. По обычаю Варкас трижды постучал у калитки, но не дождался ответа. Тогда он осторожно шагнул во двор, отворил дверь избушки. Дом был пуст, и пуст давно – в дверном проёме уже немало потрудился паук. Дом опустел, но не выглядел брошенным внезапно или разорённым недругами – из него просто ушли хозяева. Варкас захлопнул дверь, огляделся по углам и втянул ноздрями воздух – порой запахи говорят не меньше, чем свежие следы на снегу. И на этот раз похъёланин учуял странное. Так не пахнут ни сородичи, ни лопари, ни норья. К привычному запаху примешивался дух… Карелы? Они жили здесь?

Страшная догадка поразила военачальника. Стараясь скрыть волнение, он поспешно вышел на улицу и окликнул Мортту:

– Оставайся здесь, жди меня. Я должен посетить священную рощу Хийси.

– Но ведь мы направляемся туда всем отрядом! – удивился младший вождь.

– Некогда, Мортту! Я спешу! Жди! – Варкас торопливо шагал в северную сторону.

Вот показался знакомый проход в священную рощу – из глухого бора выбегает незаметный ручеёк, вот тропа сквозь дебри вдоль ручейного русла: Варкас бежал что есть сил, закинув меч за спину. Он не смотрел по сторонам, не убавил ходу, когда тропа повела вверх по крутому склону – тревога росла с каждым шагом. Военачальник Похъёлы выскочил на поляну Сампо – и по-звериному зарычал, уставившись на пустое место в кругу сосен…

Лоухи, хозяйка Похъёлы, хранила осколок Сампо как знак своей власти и могущества – ни один владыка из числа живущих не мог бы похвалиться неземным сокровищем. Легенды гласили, что некогда волшебная мельница Сампо сама молола для народа Сариолы хлеб, соль и даже золото, и всего этого было вдоволь. Варкас не верил легендам – он не застал счастливых времен Похъёлы. Он и не считал чудесную мельницу нужной вещью – меч и секира накормят не хуже, было бы только с кем воевать. Но в одну мысль древних рун Варкасу всё же хотелось верить. Сказители пели, что Сампо пускало корни в землю. Стало быть, и осколок, принадлежащий Лоухи, мог прорасти! Что за плоды созреют тогда в священной роще Хийси? Чем обогатится эманта, чем наградит верных приспешников? Всякий раз, посещая капище, Варкас украдкой посматривал под льдистый кристалл – не протянулись ли корни, не питается ли Сампо соками земли? Но всякий раз он уходил разочарованным.

И вот осколок исчез! Нет сомнений, это происки чужеземцев. Но почему? Как им удалось проникнуть в святая святых Сариолы? Почему грозный дух, хозяин священной рощи не расправился с ними? Где они сейчас, куда увозят краденое чудо? Не из-за них ли исчезла нойта Велламо? Проклятье, что они сделали с ней? С этими мыслями Варкас рыскал вдоль и поперёк по капищу, выискивая следы похитителей.

Взгляд похъёланина упал на невысокую ель с раздвоенным стволом. Намётанным глазом Варкас сразу распознал в дереве карсикко и понял его значение. Подобные зарубки на деревьях о двух стволах оставляют матери, ожидая с войны сыновей, сёстры – братьев, невесты – женихов: женщины гадают о судьбе любимых. В обжитых местах женские карсикко не редкость, но какая женщина вырубит карсикко здесь, вдали от селений Похъи, в самом сердце заповедной рощи? Варкас зорко осматривал дерево. Ель жива, зарубка на одном из стволов затянулась, судя по всему, совсем недавно. Мало этого – другой ствол дал молодые побеги! Варкас прочёл и истолковал знаки карсикко – и тотчас его душу захлестнуло чёрное бешенство.

Говорят, у лихого силы много, а воли нет совсем. Таков и был военачальник Варкас – едва ли не самый лихой человек во всей туманной Сариоле. «В жизни должна быть страсть, жажда лучшего. Неукротимая страсть на каждый день, на каждый миг». Эти слова он слышал ещё в детстве, и неуклонно следовал им всю свою жизнь. Мысли о лучшем разжигали в мрачной душе похъёланина не радость мечты, а злобу голодного хищника. И если хищник, насытившись, хотя бы на время успокаивается, то Варкас уже давно забыл, что такое покой и радость. Неуёмная жажда добычи и славы гнала его вперёд, и никакая удача не в силах была утолить её надолго.

Сын знатного похъёльского рода появился на свет для великих дел. Будущий старейшина воспитывался как воин, ходил в грабительские набеги вместе с родичами, учился сражаться и убивать. С юных лет он полюбил вкус и запах войны, познал радость превосходства над поверженным, обреченным на смерть противником. Возмужав, он стяжал немалую славу и власть среди соплеменников, ни единожды возглавлял далёкие походы и дерзкие вылазки к чужим берегам. Заметив рвение молодого воителя, сама эманта Лоухи приблизила его, назначив военачальником.

Но и этого было мало. Соратники величали Варкаса исанто, но сам он видел, что не меч главенствует в Похъёле. Превыше мечей стояли чары, а величайшей чародейкой была Лоухи, единственная и бессменная хозяйка северного края. Она раздавала награды отличившимся, и даже великие герои припадали перед ней на колени. Все воинство Похъёлы уступало в могуществе этой женщине, и Варкас втайне завидовал ее власти. Военачальник решил сделаться чародеем.

Смирив гордыню, он отошёл от военных забав и долгие годы бродил в бессолнечных дебрях Сариолы, во всём слушаясь колдуна-наставника, пока не постиг все тайны тёмного чародейства. Он выдержал многолетнюю учебу и прошёл отвратительный обряд посвящения, а затем вернулся в Корппитунтури.

Теперь ему не было равных. Казалось, даже Лоухи поглядывает на него с опаской. Он словно похоронил себя прежнего, и даже имя, данное при рождении, заменил устрашающим прозвищем. Варкас снова возглавил дружину Лоухи и стал ужасом для её врагов. Он упивался своим могуществом, и не было преграды, которую Варкас не смог бы преодолеть колдовством или силой.

Тогда-то его самолюбию и был нанесён первый удар. Многие знатные похъёлане прочили в жены Варкасу своих дочерей, но та, на которую пал его выбор, ответила отказом, да так хитро, что ни её родичи, ни сам воитель-чародей ничего не смогли поделать. Для жениха нет ничего постыдного в решении невесты сделаться нойтой, но с тех пор Варкаса саднило сознанием того, что даже теперь он не всесилен.

Время едва залечило старую рану, как военачальник получил следующую – заезжий певец из Карьялы одолел его в схватке на колдовских песнях. Теперь, когда чужеземцу следовало погибнуть в зимней Лапландии, а Варкасу – почувствовать свою обиду отмщённой, сувантолайнен не только уцелел, но и похитил драгоценный осколок Сампо! Вынести такое было невозможно.

– Братья! – люди Варкаса уже заждались возвращения своего вождя и начали беспокоиться. Когда военачальник появился перед ними, все столпились вокруг него, ожидая вестей. – Братья! – повторил Варкас. – Беда посетила наши земли! Священная роща Хийси осквернена чужеземцами! Святыня народа Похъёлы похищена!

– Лопари! – загомонила дружина. – Это проклятые колдуны Турьи!

– Нет! – вскинул руку военачальник; мгновенно воцарилась тишина. – Лопарям подобное не по плечу. Следы оставили незваные гости из южных земель. Истинно! Ныне мы повернём вспять. Врагам не уйти от нашей погони!

– Исанто Варкас, – Мортту выступил вперёд, – как мы сумеем выследить их?

– Они здесь чужие и знают лишь одну дорогу, – ответил Варкас. – Ту, по которой пришли в Лаппи осенью. Свернуть в сторону для них значит заблудиться, а это смерти подобно.

– Нам следует послать гонца к эманте Лоухи, – решительно сказал Мортту. – Нужно усилить стражу на морском побережье, чтобы враги не ушли морем!

– Будь они налегке – стоило бы, – возразил Варкас. – Но мы справимся сами. Осколок Сампо – не соболья шкурка. Его не скрыть и не унести за пазухой, его тяжело нести. Его появление в людных местах – уже тревога, везущий его – вор, и должен заплатить жизнью.

– Гонец опередит воров! – упорствовал Мортту.

– И его слова повергнут в смятение жителей взморья! Зачем? Не стоит просить помощи там, где справишься своими руками. Мы настигнем их и принесём в Корппитунтури иную весть – уже отрадную. Эманта не оставит этот подвиг без награды. Нам ни к чему мешкать.

– Я сказал ещё не обо всем.

– О чём же ещё?

– О Тропе-над-Обрывом! Дорога через леса, о которой ты говоришь, не единственная, что ведёт к морю!

– О Тропе-над-Обрывом знает каждый похъёланин. К чему ты вспомнил о ней?

– Но о ней никто никогда не говорит! Немногие ходят по ней, никто не считает её дорогой!

– Потому что она негодная.

– Пропажа часто находится там, где её не ищут!

– Вот как! И откуда чужеземцам знать о Тропе-над-Обрывом?

– Исанто, дозволь мне вести погоню именно по ней.

Должность младшего вождя пристала бывалому воину, и многих удивляло, как Мортту удостоился подобной чести. Он смел и решителен, родовит, далеко не глуп, но молод. А молодость – дурное свойство для большого человека. При ней всегда горячая голова и невеликий опыт. Воин не должен возвыситься, не разменяв третий десяток, не вырастив воинами собственных сыновей. Но Варкас рассудил иначе, и неспроста.

Он давно обратил внимание на юношу и признал в нём молодого себя. То же честолюбие, та же жажда разбоя, то же стремление быть первым во всём. Помимо воинского ремесла Мортту осваивал чародейство; особенно увлекала его хитрая наука смены обличия. На него уже обращала внимание Лоухи – эманта благоволила молодому воину и не раз давала понять, что возвысит его, как только представится случай. Варкас почуял в этом пусть отдалённую, но всё же угрозу своему величию, которое он ревниво оберегал. Военачальник не понаслышке знал, как непредсказуемы милость и опала Хозяйки Похъёлы. Когда намёки Варкаса о незрелом возрасте Мортту пропали даром, он решил защититься иначе – согласился с эмантой и сам избрал Мортту своим помощником.

Теперь юнец, причинявший беспокойство, был всегда под присмотром. Варкас немало делал для того, чтобы привязать Мортту к себе и превратить его из возможного соперника в подручного. Поначалу это удавалось, но время шло, и Мортту начал проявлять своеволие. Он не боялся спорить с военачальником даже при всех, показывая недюжинный ум и упорство. Варкас скрывал клокотавший в душе гнев – сорваться на младшего было ниже его достоинства, а повода для расправы до сих пор не случилось. Поэтому военачальник умело притворялся наставником Мортту – терпеливым и снисходительным к горячему нраву юноши.

– Будь по-твоему, – коротко кивнул Варкас. – Возьми десяток воинов и ступай над Обрывом. В новолуние мы встретимся близ хутора Колменкиви.

16 Погоня

Слева высились отвесные скалы, выше которых шумела тайга; вверх по склону уходило множество расщелин, заваленных камнями и поросших кустарником. Справа скалы обрывались в море, не оставляя ни единого уступа до самой воды, гудевшей далеко внизу. Узкая, едва заметная тропа, что извивалась над самым краем обрыва, опоясывала прибрежные кручи. Если бы кто-то взглянул с моря и увидел пятерых человек, шедших гуськом, и впридачу нагруженную волокушу, в упряжке которой шагал лось, он бы решил, что странный обоз ползёт вдоль по отвесному склону.

Тропу-над-Обрывом проложили в незапамятные времена – первые люди, пришедшие в Похъёлу, страшились её дебрей и не спешили заходить вглубь. Они старались держаться побережья. Тогда-то людям и встретился карниз над скалами, протянувшийся от южных границ Сариолы до самой Лапландии. Странники древних времён прошли его из конца в конец, но теперь их дорога пустовала – поселиться вдоль неё оказалось невозможно, а сойти к морю или устроить пристань для кораблей не удалось бы ни в едином месте. Зимой же тропа исчезала под снегом и льдом и не пропускала по себе никого крупнее горностая – только малые зверушки не рисковали тогда рухнуть вниз, столкнув своей тяжестью нависшие снежные шапки. Когда люди освоились в новом краю, они обжили похъёльскую тайгу и проложили сквозь неё немало троп на север, во владения саамов. С тех пор Тропу-над-Обрывом охраняло людское забвение.

Но тот, кто прошёл сам, да ещё и провёз груз над Обрывом, нипочём не смог бы забыть Тропу. Дни перехода от Нойдантало до бухты, в которой Уно спрятал свою лодку, оказались самыми тяжёлыми днями похода Антеро и его друзей в поисках волшебной мельницы Сампо.

В вышине над морем свирепствовал ветер, и путникам на тропе негде было укрыться от его ледяных порывов. Он словно пытался сдуть людей с неровного карниза, и каждый шаг давался с трудом. Хвала богам, ни разу не пошёл дождь – удержаться на мокрых камнях было бы во много раз труднее. Оружие и припасы несли на себе, оставив в волокуше, рядом с осколком Сампо, только то, что уже не умещалось за плечами.

Не призови Велламо в помощь лося Тарваса, друзьям ни за что не удалось бы протащить тяжёлую волокушу. Но и со зверем приходилось несладко. Для езды в упряжке хороши лошади или северные олени, а гордый лесной великан могуч и неукротим на свободе, но хомут быстро утомляет его. Когда уставший лось начинал стонать, его сразу же освобождали от упряжи и больше не двигались. Отдыхал Тарвас подолгу; для него заранее нарубили и взяли с собой несколько охапок молодых веточек – пару дней пути откос над тропою был настолько крут, что зверю не удалось бы подняться к лесу и утолить голод. По счастью, лось не страдал от жажды – на тропе не было недостатка в ямах, наполненных талой водой.

Несколько раз тропа круто поднималась и опускалась – одолеть такое препятствие с грузом Тарвас не мог. Тогда люди распрягали его, разгружали волокушу и перетаскивали Сампо на руках, кряхтя и потея седьмым потом. Затем, едва переведя дух, собирали груз обратно и двигались дальше.

Однажды тропа сузилась – волокуша прошла по ней, чуть-чуть не застряв, и вдруг лось, испугавшись неизвестно чего, заметался из стороны в сторону. С края обрыва вниз посыпались камни; упади зверь в море – драгоценный груз обрушился бы следом за ним. Шедшие впереди Антеро и Кауко бросились было к лосю, но тут же отпрянули назад, еле увернувшись от острых копыт. Не растерялась лишь Велламо. С поразительной лёгкостью нойта прыгнула в волокушу, оттуда – на отвесную стену, и в следующий миг оказалась прямо перед Тарвасом, обхватила руками огромную голову и зашептала что-то ласковое, глядя в тёмные глаза зверя. Шумно вздохнув, лось успокоился. Дорога над Обрывом продолжалась.

Скалистая стена слева сделалась ниже и вскоре исчезла совсем; тропа расширилась, идти стало легче и приятнее – путники приближались к цели. Теперь они могли отдыхать не на голых камнях, дрожа от ночного ветра, а в лесу. Стоянки нарочно устраивали подальше от берега: приближались населённые места Похъёлы, и теперь беглецы опасались случайно выдать себя светом костра. Обходиться без огня было нельзя – весенними ночами в лесу зуб на зуб не попадает, к тому же огонь отпугивал хищное зверьё, которое так и рыскало в тайге Сариолы.

По камням вода несётся, Среди скал бурлят потоки, И кружат водовороты, И беснуются стремнины, А моё бревно вертляво – Чёлн неструганный сосновый, Под ногами не удержишь – Станешь щепкой волн шипящих. У реки камней немало, В русле валунов без счёта, Где вода пройти сумеет, Удалому нет преграды!

– Ахтинен, прекрати! – сердито заворчал от костра проснувшийся Уно. – В ушах свербит от твоего пения! Что веселишься – зайчатина в брюхе забродила?

– А дедушка Уно научился шутить! – поддел приятеля саво.

– А ну тихо! – обиделся хяме.

– Я же и так вполголоса! – Кауко виновато повернулся к другу. – Как ночь-то коротать? Ворчать, разве что, как ты? Так я не умею!

– К полудню завтрашнего дня будем на месте, – кузнец встал рядом с Кауко. – Потеряем Похъю из виду – всласть напоёмся.

– Что верно, то верно, – Кауко взъерошил пятернёй нечёсанные волосы. – В этом проклятом краю от всего мороз по коже идёт! Ой, тихо!.. – шёпотом закончил саво, уставившись в темноту.

– Ничего не вижу! – пробормотал Уно.

– Я слышу и чую! Гости у нас!

За кругом света, что отбрасывал костёр, зашевелились тени. Затрещали кусты, послышалось приглушённое рычание.

– Вставайте! – крикнул Кауко. – К оружию!

– Больше огня! – Антеро вскочил, хватаясь за рогатину. – Встаньте в круг!

Из темноты замерцали белёсые огоньки глаз; их становилось всё больше, они приближались, выстроившись полукругом. Друзья едва успели взяться за оружие, как прямо на них из зарослей прянул матёрый волк. Он перепрыгнул выставленную рогатину Антеро, отбил лапой копьё Тойво, но тут тяжёлая секира Уно опустилась зверю на спину. Волк распластался на земле с перебитым хребтом; никто и подумать не успел, отчего остро отточенное лезвие даже не порезало шкуры.

Хищники накинулись на людей скопом. Их не пугало высокое пламя костра, но хуже было другое – зверей не брало железо! Чёрные рычащие тени соскальзывали с наконечников копий и снова бросались в бой; Кауко с проклятьем отбросил крестовый лук – стрелы отскакивали от чудовищ, не причиняя вреда.

Людей охватило отчаяние. Встав спиной к спине, они отбивались из последних сил – уже не затем, чтобы убивать или ранить нападавших, а только чтобы отсрочить ужас последних мгновений. Звери заполонили собой поляну, и тьма сгущалась за ними. Кроваво блестели глаза, блики костра освещали оскаленные клыки…

– Сюда!!! – голос Велламо разнёсся над поляной. – Скорее!!! Опускайте оружие в огонь!!!

Колдунья взмахнула руками над костром, и из огня к небу с грохотом взметнулся искристый голубовато-белый столб. Антеро широким взмахом пронёс через него остриё рогатины, сделал выпад – и большущая рысь жалобно завизжала, царапая когтями древко. Стряхнув заколотого зверя, карел пригвоздил к земле следующего.

Теперь настал черёд хищников растеряться. Колдовское пламя ярко осветило поляну, и ослеплённые звери беспомощно метались, налетая друг на друга. Кауко и Тойво уже выхватили из костра по несколько стрел и взялись за луки; подстреленные волки кувыркались в воздухе и катились по земле, испуская дух. Тех, что бросились в сторону, чтобы скрыться в лесу, Уно встретил секирой.

В какой-то миг Антеро повернулся к костру – и похолодел: в трёх шагах от Велламо разинул пасть огромный волк. Рунопевец с криком бросился на помощь – но внезапно зверь, встретившись взглядом с нойтой, поджал хвост и, скуля, ринулся прочь. Пущенные вдогонку стрелы не настигли его.

Бой завершился.

– Тьма и холод! – выругался Уно. – Взбесились они, что ли?

– Всякое бывало, – Антеро вытирал кровь с рогатины, – но о таких сворах я прежде не слыхал! – он указал вокруг.

На поляне осталось десять убитых хищников – семеро волков, две рыси и одна росомаха впридачу. Осмотрев товарищей, Антеро с облегчением заметил, что никто из них не ранен – Тойво отделался разодранной курткой.

– Так не бывает, – сказал Кауко. – Чтобы волки да рыси вместе, да на людей… Дома никому не скажу, всё одно – не поверят! А шкуры у некоторых знатные. Снять бы!

– Не смей, – глухо произнесла Велламо. Нойта стояла, держась за сосну, и выглядела смертельно уставшей. Она сердито отказалась от помощи Антеро и теперь бродила от дерева к дереву, что-то шепча возле каждого. – К утру эти шкуры будут человеческими. Вот!

И Велламо осветила факелом ближайший волчий труп. Длинное туловище зверя опоясывал широкий ремень, на котором висели пустые ножны от пуукко. Шерсть на морде одной из рысей сплеталась в две косы, перевитые лентами.

– Когда колдун-оборотень превращается в зверя, – объяснила нойта, – он часто сохраняет на себе что-нибудь от человеческого облика, так его можно распознать. В обличии зверя он неуязвим, пробить его шкуру можно лишь зачарованным оружием. Нам нужно уходить немедленно – мы попались на глаза похъёланам и убили их сородичей. Теперь нас спасёт только быстрота.

* * *

Отряд Варкаса стремглав летел в сторону Корппитунтури, на ходу высматривая следы беглецов. Едва дорога начинала петлять или расходиться в стороны, туда тотчас бросались следопыты: Варкас не имел ни достаточного числа людей, чтобы прочёсывать лес как следует, ни достаточно времени, чтобы поднимать тревогу по всей Похъе. Но следов не встречалось, следопыты каждый раз возвращались ни с чем.

Хутор Колменкиви стоял на расстоянии дневного перехода от Вороньей горы. Когда отряд достиг условленного места, встревоженный военачальник стал ожидать возвращения Мортту. «Видно, этот выскочка оказался прав, – думал Варкас про себя. – Пускай принесёт мне осколок волшебной мельницы – и я впредь не подумаю о нем дурного».

Но и вернувшийся на следующий день помощник не принёс Варкасу успокоения: вместо шумной ватаги, везущей покражу и отрубленные головы чужеземцев, на поляне появился один-единственный воин измученного, совсем не победоносного вида.

Военачальник сразу же обрушился на Мортту с расспросами – тот едва успевал отвечать:

– Вы нашли их? Что произошло?

– Да, исанто. День и ночь тому назад на окольном пути вдоль моря.

– Почему ты один, где мои бойцы?

– Чужаки приняли бой. Наши люди мертвы.

– Где Сампо?

– Они увозят его с собой, я видел.

– А нойта? Ты видел хранительницу священной рощи?

– Видел. Она с ними.

– Связана? В плену?

– Хуже, исанто. Нойта предала нас, она заодно с сувантолайненом.

– Не смей клеветать на неё! – зарычал Варкас.

– Истинно так! Клянусь, без её помощи они бы не справились с нами!

– Довольно! Я понял, что ты говоришь правду, – отвернувшись, Варкас шагнул назад – и вдруг, молниеносно выхватив леуку, коротким взмахом перерубил младшему вождю горло. Тот свалился, не издав ни звука.

Прочие воины, опешив, столпились вокруг. Не скорая расправа пугала их – похъёлане привычны к виду крови – а то, что Варкас, убив товарища, не выказал ярости. С виду он казался задумчивым, даже растерянным – кое-как вытер клинок от крови и теперь вертел леуку в руке, глядя поверх голов. Он словно силился рассмотреть след упущенных беглецов в переплетении ветвей дальних сосен…

Страшную тишину нарушил топот копыт – кто-то во весь опор мчался по лесной дороге. Вскоре на поляну вылетел всадник на лохматой лошади.

– Гонец эманты Лоухи! – крикнул он, натянув поводья. Затем спрыгнул на землю и подбежал к Варкасу, коротко поклонился ему, приложив руку к груди. – Я послан за тобой, исанто Варкас! – заговорил посланец. – Я ищу тебя по всей Похъе!

– Что за нужда? – военачальник, как мог, прятал беспокойство под надменной маской.

– Хозяйка Похъёлы созывает все войска к побережью. Дозорные заметили в море корабли викингов. Они движутся в сторону залива Сюёнлахти! Все отряды готовят встречу гостям – такова воля эманты!

– Воля эманты – прежде всего, – выдавил из себя военачальник.

О Хийси, как не вовремя! Сейчас Лоухи, сама не ведая того, препятствует погоне за Сампо, с исчезновением которого не сравнится никакое нашествие викингов. Придётся всё же принести эманте дурные вести. И принести их самому…

– Исанто Варкас… – гонец с недоумением указал на окровавленное тело младшего вождя.

– Он ушёл в военный поход, – хладнокровно ответил военачальник. – Там иной раз гибнут. – Подымайтесь, в дорогу! – крикнул он воинам. – Мы идём в Корппитунтури!

– Как быть с Мортту? – спросил кто-то.

– Закопать, – бросил Варкас через плечо.

* * *

В то серое утро чужеземная пустошь разразилась криками. Драккары шведов приближались к входу в широкий фиорд, по обе стороны которого вздымались гранитные утёсы, недобро нависавшие над пришельцами. На каждом склоне, на каждом выступе птичьими базарами копошились тёмные фигурки людей – лучников и копьеносцев. В глубине фиорда, на пологом берегу, удобном для пристани, ярл разглядел войско – сотни вооружённых людей, а из лесной чащи подходили все новые и новые отряды. Противными голосами завывали рожки, рокотали туго натянутые бубны. Над входом в залив на самой вершине скалы дымил сигнальный костер, и полуголый великан, измазанный чем-то красным, хрипло ревел, размахивая трёхрогими вилами из целой берёзы. На каждом отростке красовалось по человеческому черепу.

Неясная жуть финского побережья наконец-то показала своё лицо. Сейчас она не была пугающей, как раньше, но по-прежнему оставалась грозной и опасной. Даже самому безрассудному не пришло бы на ум ступить на оскалившийся железом берег.

Хэрсир Горм Полутролль уже приготовил дружину к бою и теперь стоял за плечом ярла, ожидая приказаний.

– Нападать сейчас глупо, – не оборачиваясь, рассуждал Торкель. – Нас засыплют стрелами прежде, чем мы достигнем берега. Направить посланца на переговоры – все равно что убить собственного хирдмана: и так видно, что мира здешний народ не желает.

Над заливом с криками носились стаи птиц, растревоженных шумом на побережье. Иные из них достигали чужеземных кораблей и метались над палубами, роняя помёт на щиты и шлемы викингов. Внимание Торкеля привлёк большой чёрный ворон, что деловито облетел каждый драккар и, сузив круги над кораблём ярла, по-хозяйски уселся на верхушку мачты.

Ворон, мудрая птица, спутник самого Одина! Сейчас весть о четырех драккарах близ враждебных берегов Эстерботтена домчится до Отца богов, и среди финских скал в землю ударит его могучее копьё – Гунгнир, возвестив начало новой битвы… Что ж, если битвы не избежать, то ворон Одина – добрый знак!

Торкель ещё раз оглядел берег – и вдруг услышал за спиной крики хирдманов, нестройные крики изумления и ужаса. Обернувшись, ярл сам едва удержался от крика.

Ворон смело опустился на палубу среди людей и вдруг начал расти, размахивая крыльями. В мгновение ока он обернулся невысокой черноволосой девушкой, закутанной в широкий черный балахон, расшитый вороньими перьями. Она выпрямилась и шагнула навстречу Торкелю. Кто-то из ближайших воинов занёс секиру – и тут же грянулся навзничь: девчонка всего лишь махнула на него оперённым рукавом.

– Меня послала Лоухи, Хозяйка Похъёлы, – обратилась колдунья к ярлу. – Хозяйка желает знать, кто вы, герои, откуда будете и что привело вас к нашим берегам! С миром или с войной пожаловали вы к народу Сариолы? Хозяйка ждёт ответа!

– С миром и дружеским приветом от конунга шведского пришли мы к хозяевам севера! – учтиво отвечал Торкель.

Одному Одину известно, как финны находили дорогу, сопровождая заморских гостей – в дебрях Эстерботтена, казалось, не ступала нога человека. С собой они пригласили немногих – Торкеля, Горма и пятерых знатных хирдманов. Прочим велено было расположиться лагерем на берегу фиорда. Прознав о том, что чужеземцы держатся мирно и везут диковинное добро, навстречу им потянулись простые жители Похъи: намечался торг.

– Во имя Тора – что ты затеял? – спросил у ярла Горм. Хэрсиру пришлось не по нраву, что его воины остаются сами по себе среди чужеземцев, которых много больше, а сам он идёт неизвестно куда в окружении финских воинов.

– У финского медведя непроницаемая шкура, – вполголоса ответил Торкель. – Довелось ли нам за целый год хоть раз увидеть, что она скрывает? Знали ли мы нынешним утром, что он сам согласится показать своё сердце? Или ты нашёл иной способ добраться до него?

* * *

Выслушав рассказ Варкаса, Лоухи замерла на своем троне словно изваяние. Узловатые пальцы ведьмы так вцепились в резные подлокотники, что твёрдое дерево затрещало; на окаменевшем лице двигались, мелко дрожа, лишь уголки губ.

Что, что она сделала не так?!! Разве не думала она после поражения, нанесённого ей столетия назад, о его причинах? Разве не измышляла хитроумных защит, не мечтала повернуть былое так, как хотелось бы ей? В мыслях Лоухи чужестранцы-охотники за Сампо не могли и шагу ступить по земле Похъёлы, чтобы не угодить в расставленные ловушки, каждая из которых грозила смертью. Она радостно потирала руки, когда за всю долгую зиму об ушедших в Лаппи южанах не было ни слуху, ни духу. Но её вновь обвели вокруг пальца!

Твоя сила пропадает, Лоухи! Некогда ты потеряла целое Сампо, а сейчас не смогла уберечь даже жалкий обломок Пёстрой крышки! Или проклятый народ Калевы окреп настолько, что даже безвестный рунопевец повторяет подвиги Вяйнямёйнена?

Вяйнямёйнен… В памяти возник образ могучего старца, богатыря и волшебника. Для Лоухи он так и остался неразгаданной загадкой, Хозяйка Похъёлы не смогла понять давнего противника. Всеведущий, наделённый нечеловеческой силой, непобедимый в бою – и при этом не стремящийся подчинять себе людей силой или страхом. Люди сами тянулись к нему, повсюду Вяйне находил дружбу и уважение. Люди готовы были идти за ним в огонь и в воду. Что если и последний осколок Сампо карелы украли для него?

Дочь Хийси охватила ярость. Ей захотелось кричать так, чтобы звуки домчались до самой Линнулы, принять обличие настолько чудовищное, чтобы не хватало слов говорить о нём, взмыть в небеса и взмахами чёрных крыльев поднять бурю, что повалит тайгу на всём побережье Туманного моря! Пусть негодные людишки забьются в расщелины скал и боятся показать нос наружу!

Нет, Лоухи, остановись. Ярость – плохой советчик. Не к лицу хозяйке крушить собственные владения, не к лицу владычице изводить страхом свой народ. От твоего гнева пропавший осколок Сампо не возвратится. Воевать с Вяйнямёйненом – верная гибель, но если новой встречи с ним не избежать, то отчего бы не сразиться чужими руками?

– Ступай к заливу Сюёнлахти, – негромко проговорила ведьма, обращаясь к Варкасу. – Войска, что собрались там, ждут тебя, военачальник Похъи. Когда встретите викингов, не спеши убивать их, не проведав, зачем они явились сюда! Если придут с миром – приведи ко мне их вождей.

– Слушаюсь, – поклонился военачальник.

* * *

Торкель Ворон мог снова похвалиться своей удачей. Многие месяцы ярл искал подход к финнам, желал увидеть этот странный, овеянный легендами народ вблизи, говорить с их вождями. Лесная страна противилась встрече с чужаками изо всех сил: отстреливалась из кустов, укрывала свои тайны в таёжных дебрях и бездонных озёрах, затеяв разговор, обманывала, отвечала загадками на вопросы – за год Торкель не узнал о финнах почти ничего. Другой бы бросил эту затею и ушёл восвояси, или же, потеряв терпение, обрушился огнём и мечом на первое селение финнов, попавшееся навстречу. Ярл Торкель не поддался ни одному, ни другому искушению.

И вот терпение Ворона вознаграждено! Перед ним уже не редкие рыбацкие домишки, а многолюдное селение с крепостью, целый город. Прежде финны избегали встреч – ныне сами приглашают в свои владения, и примет его не старейшина торгового посёлка, а королева Эстерботтена. Если удача не оставит ярла и впредь, то скоро ему откроется и загадка чудесной мельницы Гротти!

Вдоль стен в просторном зале выстроились молчаливые воины в кольчугах и шлемах, с мечами наголо. За ними на возвышениях расселись диковинного вида люди: косматые, в одеждах из звериных шкур, ожерельях из клыков и когтей, с вплетенными в волосы вороньими и совиными перьями – кудесники и ведьмы северного края. Напротив входа, на месте хозяина виднелось…

В первое мгновение викингам показалось, что к потолку зала поднимается зловещее дерево с чёрными стволом и листьями; лишь приглядевшись, Торкель понял, что глаза обманули его. На высоком троне неподвижно восседала статная женщина, с головы до ног облачённая в чёрные одежды. С могучих балок над её головой и насестов пониже поблёскивала глазами стая воронов. Густо нашитые вороньи перья украшали плащ королевы финнов. Не всякий скальд сумел бы правдиво описать её красивый и грозный облик – не взялся бы за это и Торкель; но скажи кто-нибудь, что хозяйка северного края происходит из рода ледяных великанов-турсов, он поверил бы в это.

– В здравии будь и веселье душевном, о Владычица страны полночной! – с поклоном произнёс Торкель. – Мы, Торкель, сын Сигурда, и Горм, сын Грима, путь держали из-за моря Туманного к твоему престолу. Асмунд, сын Свена, прославленный конунг, шведский правитель, хозяин Бирки, шлёт тебе с нами дары в знак дружбы и добрососедства! Прими же посланцев конунга шведов, не откажи нам в гостеприимстве, дозволь испить пива на пиршестве дружеском! Ибо верится мне, что на пользу будет народу финнов с нами союз! Богат конунг Асмунд и щедр с друзьями, храбры его воины, драккары быстры, от Бирки до Миклагарда везде вхожи люди конунга шведского, свидетель мне Один.

Хозяйка северного края приветственно кивнула:

– Дорог гость с добрыми помыслами, – произнесла она. – В радость дары от друга и тешат слух приветливые речи. Да только и мой народ богат, вдоволь у нас и золота, и мехов в достатке. А пуще богатства ценим мы воинскую доблесть. Разделите с моими воинами ратный труд! Снаряжаю я нынче военный поход в Туманное море; ступайте бок о бок с нами! Коли проявите вы отвагу и мореходное искусство, что славится по всему побережью полночных морей, быть нашим народам в союзе! Будете вы почётными гостями за столом дружинным, будет и богатая награда твоему войску от Хозяйки Похъёлы!

– Для битв и победы смелый рождается, – отвечал ярл. – Не бежит он от славы, сражений жаждет! За честь почтём мы друзьям в подмогу вдаль устремиться дорогой Ньёрда.

– Быть по сему, чужеземцы! Предвижу я славную победу, если вы столь же доблестны, сколь красноречивы! В походе вы будете на равных с моим воинством, и мои военачальники отныне – ваши товарищи по оружию. Отдыхайте с дороги, герои, и готовьтесь в путь. Послезавтра наши ладьи отплывают.

* * *

– Эманта, – Варкас говорил, с трудом сдерживая гнев. – Почему?

– Ты чем-то недоволен, доблестный Варкас? – Лоухи, не мигая, смотрела мимо военачальника. Фигура ведьмы в оперённом плаще, неподвижно сидящей на высоком троне, напоминала скорее ястреба на утёсе, нежели человеческое существо.

– Я военачальник Похъёлы, – расправил плечи Варкас. – Многие годы возглавляю твои дружины, доблестно сражаюсь. Ни единый из живых не упрекнёт меня ни в трусости, ни в жалости. Отчего пришлых наёмников ставят со мной на равных, а не дают мне под начало?

– Ты говоришь неправду, Унтамо! – при этих словах воин вздрогнул – никто другой не произнес бы его настоящего имени. – Верховный и единственный военачальник Похъёлы – это я, эманта Лоухи Ловитар! Ты лишь меч в моих руках, орудие моей воли! – страшная полуптица-получеловек повернулась к Варкасу. Ее лицо изобразило печаль, но любого, знавшего Лоухи, при взгляде на это лицо бросало в дрожь. – Худо мне, Варкас, – заговорила ведьма. – Непослушен нынче стал меч в моих руках и служит мне неважно! За бестолковым карельским отребьем угнаться не может! Знаешь ли, Унтамо, что делают с мечом, который стал негоден? Ведь немало славных клинков куется по всей Сариоле! Да и у руотси клинки не хуже!

Варкас молчал, стиснув зубы и сжав кулаки. Его трясло.

– У моего меча нынче своя воля, – продолжала Лоухи. – Да и пусть бы своя, но с моей не схожая! Ведь самому себе служить удумал, верно? Да не выйдет, вспомнишь сей же час, что за рука направляет тебя!

Военачальник потупился. Нет, не пришло еще время тягаться с дочерью Хийси. Проклятье! Великий воин и искусный чародей перед древней колдуньей гол и беззащитен, словно младенец!

Видя его замешательство, Лоухи смягчилась:

– Ты возглавляешь необычный поход, Варкас, – проговорила она с высоты трона. – Тебе следует вернуть священный осколок Сампо и уберечь при этом наших воинов… от всякого лиха, слышишь? Руотси тщеславны, пускай рвутся в бой впереди вас – их не жаль, и я за них не в ответе!

С этими словами Лоухи провела когтистой дланью по темному оперению плаща и протянула Варкасу длинное перо – не чёрное, но как будто седое или сработанное из серебряных нитей:

– Возьми. Следуй за ним!

– Путеводное перо! – ахнул воитель, с трепетом принимая перо из рук эманты. – Его же не получал ни один из смертных последние пять сотен лет!.. Только ради великих дел!

– Такого великого дела и не случалось уже пять сотен лет, – покачала головой Лоухи. – Следуй за ним, оно укажет верную дорогу. Береги себя и своих людей, прикрывайтесь наёмниками как щитом! В добрый путь, Меч Похъёлы!

В дружинном зале Варкас снова увидел предводителя шведов. Военачальник прошёл перед заморским гостем, смерил его взглядом – и Торкель Ворон невольно содрогнулся: он увидел, как на бледном лице финна злобными огоньками вспыхнули волчьи глаза.

17 Нежданная встреча

Темнота налетела быстро и внезапно – косматые тучи заволокли небо со всех сторон сразу, их тень пробежала по зыби моря, стирая солнечные блики. Тень в мгновение ока накрыла лодку искателей Сампо. Надвигалась буря.

– И как назло, вокруг ни клочка суши, где можно отсидеться, – проворчал Уно.

– Надо мачту убрать, пока не началось, – ответил Антеро. – Чем меньше игрушек у буйного ветра, тем скорее утихнет.

Друзья бросились сворачивать парус и складывать мачту на дно лодки – благо тишина стояла такая, словно воздух загустел. Короткое, обманчивое затишье… Стихия замерла, собираясь с силами, чтобы вскоре выплеснуть всю свою ярость.

Резко взвыл ветер – и, точно по слову колдуна, в море обрушился ливень. Затем ветер, разбушевавшись, скрутил струи дождя в тугой жгут и принялся хлестать море, а то, придя в бешенство, заходило страшными волнами. Вокруг лодки вздымались чёрные водяные горы – они силились ударить тучи, нависшие над самой головой мореходов, но никак не могли достать, отчего ярились всё сильнее и поднимались всё выше и выше. Судёнышко взлетало на гребнях и стремительно падало в бездну – навстречу новой волне, рвущейся ввысь. Белые когти молний полосовали темноту, и она рвалась с оглушительным треском и грохотом, чтобы снова сомкнуться.

Странники налегали на вёсла, Тойво и Велламо едва успевали вычерпывать воду – волны то и дело захлёстывали лодку, а дождь заливал сверху.

Они давно уже сбились с пути и не знали даже, в какую сторону ведут лодку. В самом начале, отчалив из бухты Сариолы, путники направились в открытое море, подальше от вражеских берегов, чтобы пропасть из виду и обмануть погоню – что погоня будет, никто не сомневался. Теперь же они заблудились сами. Дождь заливал глаза, не давая оглядеться, одежда промокла насквозь, сделавшись холодной и тяжёлой, волны швыряли судёнышко из стороны в сторону, грозили опрокинуть его кверху дном. Люди кое-как удерживались на местах, и только осколок Сампо, привязанный посреди лодки, стоял незыблемо – удары волн даже не раскачивали его. Сквозь рогожу и шкуры, намотанные поверх кристалла, прорывалось белое сияние.

– Клянусь горнилом, это необычная буря! – прокричал Уно. Оглушённые рёвом непогоды, люди еле слышали самих себя. – Это гнев самого Ахто – Хозяина морского! Не будь я хяме, если он сейчас не требует жертвы!

– Где её взять? – крикнул в ответ метсямиес.

– У нас, бывает, тянут жребий! Кому выпадет – тот за борт… Чтобы спасти остальных…

– Я тебе покажу за борт! – гневно рявкнул Антеро.

– Глупцы! – резкий голос Велламо перекрыл бурю. – Если Ахто хочет забрать человека, он берёт сам, и не спрашивает! Хоть одного, хоть всех разом! Нечего к нему самим лезть!

– Риф!!! – Тойво указывал рукой вперёд.

Вспышка молнии расколола мрак и на миг выхватила из него чёрную неподвижную громаду. Волны со свирепым шипением бросались на неё, скрывали под собой, но всякий раз рассыпались клочьями пены. Судно несло прямо на острые камни, и спорить с бегом волн было поздно…

– Держитесь! – только и успел крикнуть Антеро.

Лодку закрутило; в следующий миг она взмыла вверх на гребне волны и боком обрушилась на камни, выбросив и моряков, и груз. Ледяные брызги обдали Тойво. Едва юноша поднялся, как следующий вал повалил его снова, но чья-то сильная рука рывком поставила на ноги; перед глазами мелькнул кричащий что-то Антеро. Хватаясь друг за друга, спотыкаясь и падая на скользких валунах, люди бросились вперёд; не сговариваясь, они поняли, что нужно бежать подальше от кромки прибоя, пока бушующие волны не утащили их обратно в пучину. Краем глаза Тойво видел, как чудовищные лапы волн раз за разом хватали то, что осталось от лодки, и с размаху били о скалы…

Сколько времени прошло с тех пор, как путники повалились без сил, не сказал бы ни один из них. Ветер угомонился, и сквозь частые обрывки туч пробился серый рассвет.

Антеро огляделся по сторонам. Ночным прибежищем путников стала длинная каменистая коса. Вдалеке она делалась шире и поднималась вверх – там темнел сосновый бор. По счастью, все друзья были на месте и выглядели невредимыми, если не брать в расчёт множества ушибов и ссадин. От холода зуб на зуб не попадал. Нужно было скорее набрать хвороста и развести костёр, чтобы хоть чуть-чуть согреться и просушить одежду – сейчас даже лёгкий ветерок пробирал до костей. Рунопевец ещё раз взглянул вокруг – и вдруг содрогнулся. В паре сажен от него среди обломков лодки темнела кожаная котомка – теперь изорванная и пустая. Карел подхватил её – и под ноги ему со стуком вывалился потемневший кусок древесины. Два обрывка струн торчали из него, как усы сверчка. С горечью подобрал рунопевец осколок верного кантеле…

– Что там? – Велламо приблизилась беззвучно. – Оно разбилось?

– Мудрый Вироканнас сработал его, никто в Сувантоле не делает кантеле лучше Вироканнаса, – глухо проговорил Антеро. – Он же выучил меня игре и пению рун. Столько лет кантеле служило мне верой и правдой, и в горе тешило, и в радости подпевало, и выручало в беде… Я сроднился с ним, а теперь от него остался лишь осколок!

– Как от Сампо, – опустила глаза Велламо.

– Как от Сампо, – эхом повторил карел.

– Нашему-то Сампо ничего не сделалось, – Кауко, Уно и Тойво подошли следом и теперь стояли, поёживаясь от холода. – Вон оно стоит, – указал рукой саво. – Буря ему как с гуся вода, даже не потрескалось!

– Не то что моя лодка, – хмурился хяме. – От неё теперь и собирать-то нечего! И от припасов наших тоже! А глыбе этой я бы сейчас предпочёл жаркий огонь и горшок каши!

– Пойдёмте в лес за хворостом, – вздохнул Антеро. – А то так совсем околеть недолго.

* * *

– Кто вы? – сверху раздался звучный голос. – Как вы попали на наш остров?

Путники разом подняли головы. Над невысоким обрывом, нависшим над тропинкой, показался человек.

– Здравствуй, хозяин! – приветствовал его Антеро. – Мы мирные путники из земель Калевы. Вчерашняя буря оставила нас без лодки и едва отпустила живыми!

– Из Калевы? – удивлённо переспросил незнакомец.

Никто и глазом моргнуть не успел, как он спустился на тропинку и оказался среди пришельцев.

– Ступайте за мной, – сказал он. – Вдоволь ещё будет времени для расспросов, вам отдохнуть да обогреться надо.

Ни Антеро, ни его друзья никогда раньше не видели подобного человека. Широкое лицо покрывали морщины, ветер трепал длинные седые волосы и густую белую бороду во всю грудь, но никто не назвал бы незнакомца стариком – настолько живо и ясно смотрели из-под косматых бровей синие глаза. Высокий – выше даже рунопевца, могучий муж шагал так легко, словно был проворным юношей. Рядом с ним все сразу почувствовали себя веселее и даже забыли об усталости – их точно взяла под защиту некая сила, спокойная и добрая. Незнакомец был одет в красный кафтан из превосходного сукна, кожаные штаны и добротные башмаки. Свой синий плащ, подбитый мехом, он накинул на плечи Велламо.

На широкой поляне за лесом стоял хутор – большой дом, амбар и баня, в стороне дымила кузница. Странники поразились красоте дома – два яруса, сходни и широкие ворота для повозок, наверху – галерея с резными перилами. Словно само солнце потрудилось над прекрасной резьбой наличников, ставен, причелин и ветрениц. На коньке крыши куковали кукушки, вокруг весело сновали сойки и синицы. По столбам калитки рыжими огоньками вскарабкались две белки, на высокую раскидистую берёзу вблизи двора слетел гордый орёл; он уселся на ветке и кивнул головой, приветствуя хозяина дома.

Навстречу гостям вышел человек, похожий на хозяина, но моложе с виду, выше ростом и шире в плечах. Он вытирал руки о кожаный передник кузнеца, на лице и плечах, лоснившихся от пота, на огненно-рыжей бороде и волосах осела копоть.

– Отложи ненадолго молот, брат! – сказал седобородый богатырь. – Нынче к нам пожаловали гости из Калевы!

– Милости просим, дорогие гости! – с улыбкой прогудел кузнец.

– Дозволь спросить, хозяин, – обратился к богатырю Антеро. – Как твоё имя?

Тот обернулся и какое-то время молча оглядывал гостей.

– Воистину, мир изменился! – негромко молвил он. – Прежде люди узнавали меня сами от Волхова до Полночных морей… Много же воды утекло с тех пор, если земляк-калевайнен спрашивает моё имя! Я – Вяйнямёйнен.

* * *

Целые сутки друзья отсыпались в гостеприимном доме Вяйнямёйнена и Ильмаринена, оправляясь от пережитой опасности. Для них истопили баню, приготовили самые лучшие кушанья. Как рукой сняло ушибы и ссадины – Вяйнямёйнен принёс гостям чудодейственные мази. Затем пришло время для разговоров, и на целом свете не нашлось бы более благодарных слушателей, чем братья-волшебники.

Хозяева острова засыпали гостей вопросами, им было дело до всего, что происходило в Карелии, Ингрии и Суоми. Вяйнямёйнен с удовольствием слушал рассказ Антеро о славной жизни людей в Сувантоле, все вместе смеялись над байками о похождениях Кауко, братья грустно качали головами, узнав про натужное безумство Хяменлинны. Ильмаринен только и промолвил: «Нельзя так».

– Между тем я хочу знать, – сказал Вяйнямёйнен, – зачем вы отправились в путь. Ведь вы из разных народов, не одного дома дети собрались вместе. Ни на охоту, ни на рыбную ловлю не уходят так далеко от дома, нет в том надобности. Не видно при вас ни снастей рыбацких, ни охотничьих собак. Я бы знал о них, даже будь они у вас раньше. Купцы, потеряв груз в бурном море, не скроют досады, для воинственного похода вас слишком мало.

– И как вы смогли попасть на наш остров? – добавил Ильмаринен.

– Мы и об острове-то ничего не знали, – признался Антеро. – В прежние годы ничего здесь мореходам не встречалось, кроме ветра и волн. Не паруса и не вёсла указали нам путь – буря принесла.

– Остров наш не каждому открыт, – Вяйне задумчиво поглаживал бороду. – Люди не знают о нём, и не отыщут, сколько бы ни искали. Мать-Земля подняла его со дна морского, восемь ветров, семь течений стоят на страже потаённой земли. Семь дочерей воздуха соткали завесы для неё, и сама Терхенетар, дочь тумана, развесила их вокруг острова. Никакой чародей из рода людского не нашёл бы дорогу сюда, не сумел бы пробиться сквозь бурю и разглядеть за туманом хотя бы камешек… Что за чудо вело вас, путники? Что везла ваша лодка? – чародей смотрел на каждого пристально, словно заглядывал в душу.

– Оно и сейчас стоит на берегу, – ответил рунопевец. – Оно уцелело, когда погибла наша лодка. У нас был осколок волшебного Сампо.

В горнице сделалось тихо – даже лучины перестали потрескивать.

– Откуда вы его взяли? – медленно проговорил Вяйнямёйнен.

– Из Похъёлы, – ответила за всех Велламо. – Эманта Лоухи Ловитар хранила его на горе, в священной роще Хийси как величайшее сокровище. Мы унесли его и сумели уйти от погони.

Вяйнямёйнен повернулся к Ильмаринену.

– Запрягай жеребца, брат. Мы должны видеть это. Укажите нам дорогу, дорогие гости.

* * *

Добротная повозка Ильмаринена легко вместила осколок Сампо. Кузнец вёл коня под уздцы, весело насвистывая. Вяйнямёйнен и Антеро с товарищами шагали следом. Побродив по берегу, друзья разыскали кое-что из того, что везли с собой в лодке; к их немалой радости, уцелел ларь, в котором лежало завёрнутое в промасленную ткань оружие путников; в паре сотен шагов отыскались и древки копий.

– Теперь ясно, что послужило вам парусом и оберегом! – улыбался в усы Вяйнямёйнен. – Ведь это последняя частица волшебной мельницы Сампо, какая осталась в этом мире! Та самая, которую Лоухи унесла с места гибели Сампо! Завесы острова пропускают носителей волшебных вещей. Вот же проворные сыны Калевы! И молчали до последнего!

Однако дома хозяин острова сделался строже:

– Это не случайная добыча, – заговорил он, когда все снова собрались за столом в горнице. Драгоценную находку заперли в подклете терема. – Чтобы получить осколок, вы проделали долгий путь, повстречали множество опасностей. Вы не побоялись бросить вызов Хозяйке Похъёлы – известно ли вам, что она не человек? – и противостоять её могуществу. Для чего вам понадобилось всё это? Ты, Антеро Сувантолайнен, не похож на тех, что идут на гибель ради похвальбы.

– Я искал Сампо по всей Карьяле и Суоми, – ответил рунопевец. – Расспрашивал все встречные народы. Я собирал знания о волшебной мельнице по крупицам, и теперь, собрав их вместе, хочу собрать из осколков Пёструю крышку! Пусть снова вращается Сампо в землях Калевы!

– Вот как! – поднял брови чародей. – Удивишься ли ты, если узнаешь, что Сампо было всегда и существует по сей день?

– Где же оно? – удивился рунопевец.

– Настоящее Сампо – это наш мир.

– Но что же тогда сотворил Ильмаринен? Осколок чего везли мы из Похъёлы? Что берегла Лоухи? – наперебой стали спрашивать друзья.

– Пёстрая крышка была нашим поздним творением, и отнюдь не новым. Я много думал после её создания, и лишь недавно понял всё. Что делать – порой, чтобы отыскать верную дорогу, приходится немало бродить вокруг, совершить в сотню раз больше шагов, чем вмещает сам нужный путь. Волшебная мельница, что была откована в Похъе, мыслилась мне доселе невиданным чудом, но на деле она всего лишь повторяла устройство этого мира.

– Я не понимаю!

– Тогда слушай.

Лучина догорала. Вяйнямёйнен прошёл по горнице и поставил на стол толстую свечу. В её свете могучая фигура чародея казалась ещё выше.

– В начале времён на земле не было ничего, – начал свой рассказ волшебник. – Самой земли не было – лишь бескрайнее холодное море во мраке предначальной ночи. Вышло так, что утка снесла яйцо; яйцо разбилось среди волн, но даже разбитое не пропало. Оно чудесно изменилось, подверглось превращению: из скорлупы вышли земля и небо – то, что позже ковал Ильмаринен, из желтка – солнце, и ясный месяц – из белка. Тогда же вышли звёзды и тучи, что ныне ходят по небу. Видишь, мой друг, одна вещь разбилась, чтобы дать начало многим другим. Заключенные в скорлупе чудеса разлились на просторе; только так возникает до сих пор невиданное.

Затем настало время первым мужам на свете созидать мир. Тогда Сампса Пеллервойнен – Сын поляны – засевал молодую землю деревьями. Он дал начало соснам и елям, берёзам и осинам, рябине и можжевельнику – всего не перечислить. Леса и рощи поднимались ввысь, и лишь один дуб никак не мог взойти. Многие трудились над тем, чтобы помочь ему подняться и увидеть свет: девы воздуха косили и высушивали сено, морской богатырь Турсас высек огонь, чтобы из сена получилась зола. В ту золу я сам положил заветный жёлудь. И дуб пробудился – начавшись с маленького росточка, он вознёс ветви к самому небесному своду и уже пытался превозмочь его. Хрупкая былинка обернулась могучим, горделивым и недобрым деревом; оно одно сумело вобрать в себя силу всей земли. От тени дуба-исполина на земле настала бесконечная ночь – ветви не давали прохода солнцу и луне.

Дуб казался несокрушимым, но тогда из моря вышел чудесный великан. Он срубил злое дерево, и его щепки, ветви и листья рассыпались по всему миру, и каждая из тех частиц, попадая в руки людям, становилась драгоценным подарком: кто уносил ветку – делался чародеем, кто срезал себе листьев – сказителем, третий вместе с жёлудем получал радость для сердца. Вновь единое распалось на части, наделив многих; тогда же впервые стало видно, что вся земная сила не должна собираться в одном месте.

Мы не думали об этом, когда спустя столетия взялись исполнять желание Лоухи. Поиск ответа на новую загадку так увлёк нас с братом, что мы позабыли об уроках прошлого. Нас вела жажда творения и великое любопытство – свойства, присущие любым творцам, наша сила и слабость. Ибо они помогают совершать чудеса, но они же ослепляют и не дают видеть тревожные знаки в начале пути.

Лоухи же чувствовала только жадность. Её Сампо создавалось из совсем малого, великое и щедрое росло из ничтожных семян – из конца лебяжьего пера, молока нетёльных коров, клочка овечьей шерсти да ячменного зёрнышка – а давать должно было вдоволь всяческих богатств, и давать бесконечно. Трудясь над Сампо, мы не раз видели знаки – огонь, дар божий, четырежды предупреждал нас об алчной природе нашей затеи, но мы пренебрегли знамениями.

И лишь спустя несколько лет поняли мы свою ошибку. Воистину, спешка не доводит творца до добра. Сампо щедро сыпало из-под своих жерновов хлеб, соль и золото для народа Похъи, но закон мироздания таков, что если где-то прибывает, значит, где-то исчезает столько же. В мельницу не подсыпали ничего, и она пустила корни в землю на девять сажен в глубину. Волшебная мельница подпитывалась соками земли, втягивала их всё больше и больше. И останься всё как есть, она втянула бы в себя весь мир с землёй и небом, солнцем и звёздами, людьми, животными и растениями, и обернулась бы тем самым яйцом, из которого некогда все это возникло.

Я говорил об этом Лоухи, но Хозяйка Похъёлы осталась глуха к моим речам. Сампо пришлось брать силой, и это положило начало вражды с народом Сариолы.

Поистине, алчность – негодное чувство. У мира бессчётное множество граней, он прекрасен в своей многоликости. И тот, кто не желает видеть этого и хочет от щедрот мира лишь пищи да холодного золота безо всякой меры, никогда не будет счастлив! – глаза Вяйнямёйнена гневно полыхнули в полумраке.

– Я пошёл искать Сампо не ради богатства, – отвечал Антеро. – Я хочу помочь моему народу. Чтобы все люди Калевы жили в мире, дружбе и достатке, чтобы имели надёжную защиту от врагов.

– Так раньше думали и мы с Ильмариненом, – вздохнул волшебник, – Когда брались ковать Пёструю крышку. Но для мира, дружбы и достатка не нужна волшебная мельница. Нужны доброта, любовь и труд на радость себе и своим близким. Найди все эти части, сумей соединить их – тогда мир наградит тебя богатством и счастьем не хуже Пёстрой крышки, ты украсишь его и создашь свои чудеса.

– А почему вам не пойти с нами? – спросил Тойво.

– Эпоха сотворения закончилась, – вздохнул Вяйнямёйнен. – Мир создан полностью, и люди в нем больше не беспомощны. Богам и величайшим чародеям больше нет нужды вести их за руку. Нам пришла пора оставить созданный мир людям, а самим удалиться в свои зачарованные владения.

– Мы ушли лишь до поры! – с жаром заговорил Ильмаринен. Вековечный кователь встал в полный рост, блики огня заиграли на его волосах и бороде. – Придёт время, когда миру понадобится новое Сампо, людям – новое кантеле, луну и солнце снова придется освобождать из заточения, ведь радость в мире без них невозможна. Нас будут ждать и искать в землях Калевы. Если люди не забудут о нас, мы явимся на помощь народам Суоми и Карьялы, даже если чужеземцы принесут туда своих богов. Мы узнаем этот миг без ошибки – но нынче он ещё не настал.

Речи стихли. Семеро собеседников молчали, погружённые каждый в свои раздумья. Тишину нарушил Антеро.

– Стало быть, наши поиски были напрасными? – тихо спросил он.

– Нет! – улыбнулся Ильмаринен. – Ведь ты сумел собрать чудо из осколков, Антеро. Гляди – при тебе друзья из разных народов, они несхожи, но каждый имеет свои достоинства. С тобой сейчас находчивость и весёлый нрав саво, упорство и трудолюбие хяме, отвага и преданность людей Сариолы. Ты разглядел их, собрал вместе, направил в нужное русло – и ваш поход на север удался. Ты совершил чудо, нойты могут завидовать тебе, сувантолайнен! Береги своих друзей, Антеро, ибо это зачаток вашего собственного Сампо, какого хватит на всю Сувантолу, и на всю Карьялу в грядущем!

– Ваше появление здесь не случайно и не напрасно, – поднялся со своего места Вяйнямёйнен. – Сампо сочетало в себе частицы всех стихий и явлений этого мира – недаром же его называли Пёстрой крышкой! Когда Сампо разбилось, всё вернулось на круги своя: большая часть осколков потонула в море – и ныне его богатства неиссякаемы, часть развеяло ветром, остальное я посеял в землю. Но мне не удалось вернуть на место лишь один осколок – светоносную частицу Северной звезды. Лоухи унесла её с места битвы и скрыла в своих владениях.

Её-то и добыли вы в священной роще Хийси, её вы привезли на наш остров. Но место звезды – на небе, и вернуть её туда будет не слишком просто, но и не трудно, если взяться умеючи. Нужен особенный колдовской обряд, но он не удастся, если к нему не приложат руку люди всей Суоми – хотя бы по одному человеку от каждого племени. Сампо ковалось для всех.

– В чём же дело? – удивилась Велламо.

– В том, что по сей день мы не могли достичь такого единства! – развёл руками чародей. – После похищения Сампо из Похъёлы люди Лоухи оказались врагами и нипочём не присоединились бы к нашему обряду. Лоухи мстила нам, как могла, а в последнем осколке видела свой боевой трофей. Споёшь ли с нами колдовскую песнь, дева-колдунья из Сариолы?

– Почту за честь, чародей Калевы, – поклонилась Велламо.

18 Защита Сампо

Дружина ропщет, – угрюмо поведал Горм. – Они шепчутся, что ярл ввязался в соратники к троллям.

– Осаживай болтунов, хэрсир, – с раздражением ответил ярл Торкель. – Кого они ожидали увидеть на страже сокровищ в Полночных землях? О финских троллях было сказано ещё в Бирке. Я предвижу, что разгадка тайны чудесной мельницы Гротти уже близка. Недостойно воина отступать, будучи у цели.

– Это так, – согласился Горм.

– Подумай о том, какие почести воздаст нам конунг, когда мы привезём ему Гротти, – продолжил ярл. – Сколько золота, резвых коней и драгоценного оружия получим мы из его рук! Или в первый раз нашим хирдманам воевать за чужеземных владык? Помнится мне, они были веселее, когда служили руссам!

– Это так, – кивнул хэрсир. – Но руссы – люди…

Торкель Ворон и Горм Полутролль как могли поднимали дух своим воинам, но при этом сами держались из последних сил, чтобы не пасть духом. От соседства с похъёланами делалось не по себе даже самым отважным. Герои, воспетые в сагах, побеждали троллей в единоборстве, подчас даже голыми руками, но такой человек родится один на сотню. Простой же викинг, неустрашимый в бою, перед нечистой силой робеет.

А воины Лоухи смотрелись нечистой силой! Похъёлане не походили ни на один знакомый Торкелю народ. Каждый день и каждую ночь похода эти диковинного и страшного вида люди – да и люди ли? – окружали викингов. Облачённые в одежды из шкур мехом наружу, с гривами спутанных волос, торчащими во все стороны усами и бородами, северные финны казались зверьём, вставшим на задние лапы. Иные носили на головах шапки из выпотрошенных птичьих шкурок – как будто в нечёсанных волосах гнездились тетерева. Оружие похъёлан не уступало оружию викингов; не у всех были железные шлемы и кольчуги – попадались на глаза бронзовые и даже кожаные брони, но такие толстые, что не спасли бы разве что от тяжёлой секиры.

Хуже звериного вида северян было то, как они держались с чужеземными соратниками. Похъёлане не затевали разговоров, не проявляли дружелюбия и не задирались, но от них веяло угрозой. Злобно звучали речи на непонятном языке, хищно зыркали на шведов рыбьи глаза. Часто во время ночёвок перед кострами викингов из темноты бесшумно появлялось по нескольку финнов. Они молча таращились на чужаков – словно примерялись сдирать одежду, оружие и украшения, или же указывали пальцами и урчали что-то между собой, да точили здесь же свои длинные ножи. Когда кто-нибудь из шведов терял терпение и бросался на наглецов, те лишь злорадно щерились и исчезали в ночи подобно наваждению, чтобы вскоре вернуться и начать всё сначала.

К ярлу часто наведывался финский хэрсир – жутковатый вилобородый человек с серыми волосами, очень похожий на волка. Его даже звали Варгом, хотя по-фински это имя звучало иначе. Он толково говорил о делах ратных, осматривал шведскую дружину, проявлял недюжинную любознательность. Варг неплохо изъяснялся на шведском языке и, похоже, уважал наёмников. Простые викинги и даже Горм Полутролль одобрительно кивали, глядя на него. Один Торкель Ворон чувствовал, что от военачальника Эстерботтена исходит угроза едва ли не большая, чем от всех его людей вместе взятых.

Боевой флот похъёлан, усиленный четырьмя шведскими драккарами, держал путь на запад, и через два дня по приказу Варкаса повернул к югу. Ни похъёльские воины, ни тем более викинги не знали, куда идут; им лишь было известно, что эманта посылает их на войну. Лоухи разумно рассудила, что весть о пропаже Сампо не пойдет на пользу ее войску, поэтому цель похода оставалась тайной для всех, кроме Варкаса и тех людей, что шли в Лаппи вместе с ним; все они поклялись страшной клятвой, что не выдадут правды.

Стоя на носу ладьи, Варкас осторожно поставил на ладонь остриё путеводного пера. Перо закачалось, но не от ветра – серебристому чуду ветер был нипочём. Оно жило собственной жизнью, да ещё желание владельца могло наклонить его в ту или иную сторону.

Попутный ветер наполнял паруса ладей и драккаров. Острова и шхеры Туманного моря проплывали по обе стороны; флот шёл, нигде не задерживаясь – путеводное перо неизменно указывало вперёд, где серое море сходилось с серым небом. Вечером седьмого дня погода испортилась, к ночи налетела буря. Мореходы пережидали её на нескольких небольших островах, разбросанных невдалеке друг от друга. В тишине наступившего утра перо на ладони Варкаса вдруг легло плашмя, указав кончиком в сторону заката.

Военачальник Похъёлы хищно усмехнулся – цель похода была близка!

Где-то поблизости отсиживаются похитители Сампо. Они не ждут погони, радуются своей удаче, думают, что их след потерялся в открытом море! Так бы и вышло с кем угодно, но не с похъёланами – сынами Хийси, сильнейшими чародеями Севера! Как-то запоёт проклятый сувантолайнен, когда море перед ним почернеет от кораблей, несущих возмездие? Варкас сам изрубит его в куски, а голову заберёт себе в награду.

Гребцы не жалели сил. Вдалеке показался остров…

* * *

– Мы совершим обряд на вершине этой сопки, – сказал Вяйнямёйнен. – Она самая высокая в наших владениях, ближе к небу места не сыскать.

Чародеи, легко подняв вдвоём чудесный осколок, осторожно взошли на вершину, пятеро странников поднялись вслед за ними.

Сверху открывался вид на остров – справа на большой поляне, окружённой лесом, виднелось жилище хозяев, ещё дальше за тёмно-зелёным ковром ельника – каменистая коса, на которую выбросило лодку странников. Обширный остров с лесами, лугами и небольшим озером давно стал бы владением людей, не будь он зачарован. Вокруг простиралась пустынная гладь моря – ни берега, ни мысочка, ни паруса…

Братья-волшебники поставили осколок Сампо на камни так, что получилось некое подобие сейда, затем встали по бокам.

– Становись с нами, дочь сумерек и ночи! – обратился Вяйнямёйнен к Велламо. – Вам же, друзья, довольно будет лишь постоять здесь при начале заклинания. После ступайте вниз по склону и ждите нас там. Назад не поднимайтесь, ибо свет звезды вблизи нестерпим для простого человека – лишь нойта выдержит его.

По знаку чародея все разом вскинули руки к небу:

– Лес нам свидетель, море свидетель, небо бескрайнее, Укко – Отец небесный, Рауни – Земная Матерь! – звонко произнёс Вяйнямёйнен. – Что взято для всех – всеми принято, от всех и возвратится! Навеки, пока сияют на небосводе месяц и солнце!

И чародей затянул песню – древнее песнопение на неясном языке. Так, должно быть, пели дети воздуха и моря на заре сотворения мира. Звуки переливались, сплетались вместе, рождая новые, всё более и более сильные. Уши не слышали слов, но в сердцах являлись образы – удивительные и прекрасные. Свет, рождаясь из глубины, озарял темноту, рассыпал по ней яркие огоньки звёзд, набираясь силы, становился днём и кружил вековечный хоровод с синевой ночи.

Осколок Сампо вдруг засиял ослепительным белым сиянием, качнулся и медленно поднялся над землёй, закачался в воздухе на высоте человеческого роста.

– Нам пора, – кивнул Антеро товарищам.

Вчетвером друзья торопливо шагали вниз по склону.

– Смотрите! – воскликнул Тойво, указывая рукой на море. – Там, на севере!

Тёмные пятнышки в море появились точно из ниоткуда; их число становилось всё больше и достигло двадцати. Они быстро приближались, увеличиваясь в размере.

– Это не птичья стая, – проворчал Кауко, присматриваясь. – Тойво, ты глазастый?

– Корабли? – неуверенно произнёс Тойво. – Откуда?

– Завесы острова пропускают носителей волшебных вещей, – задумчиво проговорил Антеро, и вдруг воскликнул: – Лоухи! Похъёлане напали на наш след! Они направляются прямо сюда!

– Что будем делать? – спросил Тойво.

– Бегом в дом за оружием, – сказал рунопевец. – Если они нападут, защищать Сампо будем мы. Больше некому.

* * *

Варкас остался верен клятве, данной Лоухи – он не обмолвился ни перед одним из простых воинов об истинной цели похода. Военачальник поступил иначе: во главе каждого похъёльского корабля он поставил по старому воину из тех, что знали о пропаже Сампо и, подобно Варкасу, были связаны клятвой. Таким способом он добился того, что всё немалое войско Сариолы, оставаясь в неведении, шло нужным путем, и смогло бы захватить осколок Пёстрой крышки даже вслепую. Варкас велел своим людям выстроить корабли так, чтобы каждым третьим был драккар викингов, а собственная ладья Варкаса шла бок о бок с «Драконом» – кораблём ярла Торкеля. Так получилось, что все драккары шли порознь друг от друга, и на каждый приходилось три похъёльских ладьи. «Ваши корабли мощны, воины могучи. Они укрепят строй равномерно», – пояснил он накануне викингам. Ярл хотел было спорить, ему не хотелось рассеивать своих людей. «Мы – пальцы одного кулака, – напомнил Варкас. – К тому же вы не знаете здешних вод. Без нас вы пересчитаете днищами все рифы Похъянмери».

Впрочем, встреч в море не приключилось. Остров казался необитаемым, хотя викинги уже по собственному опыту знали, что безлюдье полночных берегов обманчиво. Флот прошёл вдоль побережья острова и направился к пологому берегу у подножия приметной сопки. Здесь совсем не было леса, и внезапного нападения ждать не приходилось. Один за другим корабли пристали, воины сошли на сушу, причём похъёлане сохранили тот же порядок, в котором шли по морю.

Варкас снова взглянул на путеводное перо. Оно встало на ладони неподвижно, указывая кончиком на вершину горы. Военачальник взошёл на откос, что возвышался над берегом.

– Братья! – обратился он к своему воинству. – Знайте, что нынче мы достигли цели, и скоро вернёмся домой с победой и славой! К этому острову лежал наш путь. Следуйте за своими вождями, повинуйтесь им во всём! Здесь мы добудем сокровище, что желает получить эманта Лоухи Ловитар! Тому, кто первым отыщет сокровище и приведёт ко мне живыми его стражей, я насыплю полную шапку золота! Слово моё крепко.

Сказано было на похъёльском наречии, и Торкель Ворон не сумел разобрать ни слова. Ярл оглянулся на звероподобное воинство Эстерботтена – изготовившиеся к бою финны смотрелись ещё чудовищнее обычного. Их было вчетверо больше, чем викингов; строй северяне держали отменно, а двигались безмолвно – лишь топот ног да лязг оружия. Многие накрыли шлемы капюшонами из волчьих шкур, а лица измазали чёрной и красной краской. Торкель словно воочию увидел войско Рагнарёка.

– Так что мы ищем? – обратился он к Варкасу. – С кем нам предстоит сражаться?

– Ищем большую глыбу сияющего льда, – на ходу ответил финн. – Она будет нашей добычей.

Не знай Торкель, что имеет дело с колдовским народом, он бы решил, что чужеземец издевается над ним. Однако по строгому виду Варкаса было понятно, что он не шутит.

* * *

Друзья взяли всё своё оружие, прихватив вдобавок три хозяйских лука и несколько колчанов со стрелами – сколько смогли унести. Среди похъёльских ладей Антеро приметил шведские драккары, и обеспокоился ещё сильнее – о том, чтобы выстоять против такой силы вчетвером в открытом бою, не могло быть и речи. Мелькнула слабая надежда, что враги пройдут мимо острова, но тут же угасла – те, похоже, просто выбирали причал получше. Антеро, Тойво, Кауко и Уно крались вдоль берега, следя за вражескими кораблями, а те приближались к горе, на вершине которой ворожили чародеи!

Небо затянуло тучами, сделалось темно, словно среди дня наступили сумерки.

Друзья взобрались вверх по склону на то самое место, откуда Тойво приметил корабли, и укрылись за валунами. От подножия горы похъёлан отделяло менее одной версты, и с высоты склона их войско было видно как на ладони. Тойво попробовал было считать воинов, но вскоре сбился – издалека отряды казались сплошными серо-чёрными сгустками.

– Что будем делать? – вполголоса спросил Уно, глядя, как похъёлане и шведы сходят на берег.

– Посмотрим, что будут делать они, – так же тихо ответил Антеро.

Между тем войско Лоухи построилось в боевой порядок и стремительно двинулись вглубь острова. Небольшая часть людей осталась при кораблях – защитить их, если понадобится. Становилось ясно, что похъёлане пристали к берегу не ради привала. Враги подходили всё ближе – уже можно было различить фигуры людей, шкуры похъёлан и кольчуги викингов.

– Помёт барсучий! – выбранился Кауко. – Сейчас начнут прочёсывать остров! И на нашу гору наверняка полезут – отсюда видно лучше всего.

Откуда-то сверху доносились звуки песни. У Антеро защемило сердце – вместе с двумя зычными голосами волшебников он услышал звонкое пение Велламо. Нойты так поглощены своим колдовским обрядом, что в упор не замечают приближения опасности! Величайшие чародеи мира сейчас показались карелу беззащитными, словно дети. И Велламо беззащитна больше прочих!

– Здесь мы их не удержим, – сказал рунопевец товарищам. – Их слишком много. Нужно отходить в лес и заманивать их за собой. Пускай растянутся.

– Увлечь тысячу за четверыми – много надобно труда, – ответил Кауко. – Но мы не из ленивых! В речке много валуно-ов… – пропел он, натягивая тетиву самострела.

И в этот миг над вершиной сопки полыхнул свет, да такой яркий, что все четверо невольно зажмурили глаза. Сполохи снова и снова озаряли склоны и побережье, плясали на низко нависших тучах…

* * *

– Оно здесь! – воскликнул Варкас, не скрывая ликования. – Сампо здесь!

– Сампо? – изумлённо переспросил Торкель.

Отряды финнов и шведов шли, перемежаясь друг с другом. Военачальник Лоухи и ярл оказались рядом.

– Что ты знаешь о нём? – Варкас задержал шаг.

– Тот самый волшебный жёрнов, что сам мелет муку, соль и золото, – ответил Торкель. – О нём немало говорят в Ингрии.

– А ты сведущ, руотсалайнен, – глухо промолвил Варкас, отступая на шаг. – ПОХЪЯНМАА!!! – финн с криком рванул из ножен меч, и Торкель едва успел отвести удар щитом.

Тут же юноша, шагавший рядом с военачальником, вскинул бычий рог и оглушительно затрубил; рога отозвались во всех финских отрядах. Похъёлане молча набросились на шведов…

…Варкас помнил веление Лоухи прикрыться наёмниками как щитом, но в душе не принял его – эманта не открыла, от кого придётся прикрываться, а сам военачальник считал, что его превосходным воинам щит не нужен. Он заранее условился с вождями отрядов, а те в свой черёд донесли до простых ратников, что, не будь на пути опасного врага, они первым делом перебьют викингов. Варкас нипочём не поделился бы с чужеземцами честью возвращения Сампо в Похъёлу. И вот миг настал. Сампо отыскалось, и его, как видно, никто не стережёт – разве что злосчастная четвёрка похитителей. Щит был не нужен.

Викинги привыкли сражаться малым числом – победа никогда не давалась им за счёт перевеса в людях. Но северяне напали вероломно, и вся смертоносная сила первого удара оказалась в их руках. Только тут шведы поняли, для чего их рассеяли среди похъёльских ватаг – увы, поздно! Четыре небольших отряда вмиг обернулись островками, и бурое море вражеского войска стало размывать их с пугающей быстротой. Многие викинги, ошеломлённые нападением союзников, пали на месте, не успев оправиться.

Ярл Торкель Ворон оказался окружён, при нём осталось не более десятка ближайших хирдманов – прочие увязли в наседающих оравах похъёлан, которых становилось всё больше и больше.

– Он мой! – крикнул Варкас, указывая на ярла. – И убранство его моё!

Финн бросился вперёд, хищно оскалив длинные зубы. Железный панцирь и тяжёлый щит не мешали ему двигаться со звериным проворством, длинный меч засвистел, выцеливая слабые места в броне викинга. Про себя Торкель признал, что его противник отменно владеет оружием.

* * *

Тойво впервые увидел битву. Она разгорелась на расстоянии полёта стрелы от укрытия друзей – страшное бурление, ревущее на разные голоса, гремящее железом, плюющее кровью. В тот день Тойво понял, отчего Антеро не любил рассказывать о своих похождениях в шведской дружине, отчего велеречивые рунопевцы становились скупы на слова, если пели о войне. То, что предстало перед глазами юноши, не воодушевляло – скорее, заставляло вздрагивать от отвращения.

Разгорячённые боем похъёлане рычали и лаяли, как звери. Вот один, схватившись с викингом голыми руками, поверг противника наземь и рвёт зубами; вот другой в тесноте пустил в ход леуку и не может остановиться, кромсая уже убитого врага; вот великан-швед с рёвом отбивается, а похъёлане повисают у него на руках и ногах, точно собаки на медведе, и на место одного убитого приходят двое живых. Замшелые камни покраснели от крови и покрылись телами павших, обломками оружия, отсечёнными руками и ногами…

* * *

– Слава Одину!!! – сквозь гущу врагов на выручку Торкелю прорывался хэрсир Горм во главе дюжины воинов. Полутролль возвышался над всеми, его исполинский меч описывал сокрушительные дуги, разбрасывая в стороны руки и головы, обрубки палиц и копий.

Изловчившись, ярл опустил меч на голову финна, покрытую волчьей шкурой. Клинок соскользнул – шкура скрывала железный шлем, но Варкас отпрянул, замотав головой.

– Горм, на гору! – крикнул Торкель. – Там Гротти! Бери его!

– А ты?

– Выстою!

Ответный удар Варкаса не заставил себя ждать: щит ярла разлетелся надвое. Похъёланин тут же бросил свой щит на землю, но выхватил свободной рукой длинный нож с чернёным клинком. Глаза военачальника пылали яростным безумием…

* * *

– Они идут сюда! – Антеро указал вниз. Без малого десяток викингов вырвался из тесноты боя и затопал вверх по склону горы. Их вёл страшный великан в забрызганных кровью доспехах и плаще из медвежьей шкуры.

– Так чего же мы ждём? – Кауко вскинул самострел. Прочие натянули луки.

Горма сильно ударило по шлему, двое его хирдманов повалились замертво, третий, бранясь, рвал стрелу из бедра. Полутролль с проклятьем уставился вверх – склон только что был пуст, – и пришёл в ярость, заметив среди камней четырех стрелков.

– Щиты в стену! – прорычал хэрсир.

Дружинники разом сомкнули строй, выставив щиты так, что один заходил за край другого, стоящие сзади прикрывали щитами головы идущих первыми. В щиты застучали стрелы, но уже безвредно. Викинги двинулись вперёд.

– Перестаньте тратить стрелы! – Антеро поднял рогатину. – Не пробьём!

– А вдруг? – прищурился саво, прицеливаясь из самострела.

Звук спущенной тетивы, глухой удар вдалеке – и из строя викингов раздался растерянный крик. Из середины стены вдруг ничком выпал человек, намертво приколотый к собственному щиту.

– Не зевайте! – крикнул саво, поспешно натягивая тетиву. – Сыпьте в брешь, пока не сомкнулась!

Викинги не успели опомниться, как потеряли ещё троих. Однако они уже успели приблизиться к лучникам и с воплями бросились в атаку.

– Эй вы, тухлые рыбины! – Кауко выскочил вперёд с самострелом в левой руке и копьём в правой. – Куда спешите? У меня стрел хватит на всех, зайчатина вы двуногая! Тойво, стреляй, когда растянутся! – крикнул он, удирая, – четверо викингов погнались за ним. Тойво, держась чуть в стороне, натягивал лук.

Долговязый молодой швед осыпал Уно частыми ударами; хяме с трудом отводил их древком своей длинной секиры. Разойдясь, викинг уже совсем навис над кузнецом – тот был на пару голов ниже шведа – но Уно вдруг резко взмахнул секирой перед собой. Тяжёлый топор пролетел между мечом и щитом викинга и развалил его голову вместе со шлемом.

– Не торопи-ись, – пробасил Уно, выдёргивая секиру.

Больше всех досталось Антеро – на него свирепой горой обрушился шведский вожак. Рунопевцу пришлось бы худо, но викинги не зря обучали его владению копьём. Длинная рогатина с перекрестьем и широким наконечником в локоть длиной, способным рубить и колоть, удерживала грозного великана на расстоянии и не давала ему достать вертлявого противника мечом…

Звук, разнёсшийся над битвой и заглушивший её шум, нельзя было сравнить ни с одним другим – сходств не нашлось бы. Было в нём что-то от воя ветра-хвоедёра, и от серебряного звона, и от торжественного многоголосого пения. Земля под ногами дрогнула, с вершины сопки к небу столбом рванулось разноцветное сияние. Оно пронзило плотные тучи и умчалось ввысь, вихрем закрутив воздух. Ослеплённые внезапным светом люди роняли оружие и закрывали лица руками; те, что оказались ближе к вершине, валились с ног. Бой утих в одно мгновение, и в тишине над полем битвы разнёсся голос Вяйнямёйнена:

– Внемлите мне, о люди! Внемлите мне, сыны Калевы, внемлите, дети Сариолы, внемлите и вы, чужестранцы! Истинно – чудо свершилось! Ныне священное Сампо вернулось на круги своя: морское – в море, земное – в почву, небесное – к звёздам! Бросьте сражаться, ибо делить вам нечего! Ступайте восвояси и передайте всем, что ни единому человеку и ни единому народу ныне и впредь не дано присвоить всех земных богатств! Мир создан для многих, и сокровища его – тоже!

У похъёлан опустились руки. «Вяйнямёйнен! Это Вяйнямёйнен!» – прокатилось по рядам.

Варкас и Торкель, только что исступлённо рубившиеся, уставились на вершину горы, забыв друг о друге.

– Исанто, – к Варкасу приблизился молодой трубач. – Мы не будем биться с вещим Вяйнямёйненом.

– Никто не будет, – кивнул в ответ военачальник. – Труби сбор, Гирвас. Мы возвращаемся домой.

– Кто там? – спросил у Варкаса ярл.

– Бог, – Варкас убрал в ножны оба клинка, поднял щит и медленно зашагал к берегу.

Колдовской вихрь сбил с ног и столкнул вниз по склону Антеро и Горма. Поднявшись на ноги, хэрсир обнаружил, что потерял меч, а карел стоит рядом, и остриё его рогатины едва не упирается викингу в горло. Зарычав, Горм рванулся в сторону и потянул из ножен скрамасакс, но Антеро метко стукнул его железным перекрестьем копья по руке, выбив последнее оружие.

– Битва окончена, – сказал он по-шведски. – Убирайтесь с нашей земли. Вам здесь не место.

* * *

Исход пришлого воинства с острова вышел молчаливым и скорым. Похъёлане не задевали шведов; они поспешно собрали своих убитых и раненых, столкнули ладьи на воду и направились в сторону полуночи – к неприветливым берегам Сариолы.

Растерянные викинги ещё долгое время бродили по побережью – ярл и хэрсир немало потрудились, собирая их вместе.

– Мы должны отомстить! – Горм осматривал хирдманов, оставшихся на ногах. Шестая часть дружины полегла, треть получила раны.

– Кому? – Торкель стоял здесь же. – Чужеземным богам? Полно, Горм, с нас чудес хватит. Нашим людям и так придётся грести до Бирки бессменно. Из похода в Гардарику мы шли довольными, а погнавшись за… – ярл покосился на вершину сопки, – … за небывалым, заплатили несоразмерную цену. Готовь людей к отплытию.

– Но Торкель!..

– Ты слышал мой приказ, хэрсир, – устало произнёс ярл.

19 Возвращение домой

Вам пора возвращаться, – сказал Вяйнямёйнен. – Примите же нашу благодарность, храбрые друзья! Чудо удалось совершить благодаря вашей помощи. Я всегда знал, а ныне убедился ещё раз, что сынов Калевы не одолеть никакому врагу, когда они вместе.

Хозяева острова снарядили гостей в путь – дали добротную лодку с мачтой и парусом, съестных припасов на дорогу. Вяйнямёйнен рассказал, как покинуть зачарованные воды и куда держать путь, чтобы скорее достичь карельских берегов.

На прощание братья-волшебники одарили каждого гостя. Тойво и Кауко получили по славному луку и по колчану стрел.

– Эти луки верно послужили вам в бою, – молвил Вяйнямёйнен. – Пусть служат и дальше. Желаю, чтобы впредь они пригождались вам лишь на охоте.

Ильмаринен вручил Уно несколько молотков, клещей и небольшую наковальню впридачу.

– Я вижу, что моя наука среди людей не пропадает даром, – сказал он. – И это отрадно, ибо за добрым делом худое не мыслится. Ты создашь множество прекрасных вещей, кузнец!

– Я по себе знаю, как горько бывает певцу, потерявшему своё кантеле, – обратился Вяйнямёйнен к Антеро. – И как радостно обрести новое. Запомни эту радость и поделись ею со многими! – с этими словами он протянул рунопевцу чудесное десятиструнное кантеле собственной работы.

Велламо чародеи одарили последней, и одарили тайком.

– Той приданое не нужно, кого берёт в жёны любимый, – сказал Вяйнямёйнен. – Та всех богаче, у кого сердце чуткое, руки искусные, кто красотой сияет, словно звёздное небо! И всё же без приданого невесте нельзя. Вот, возьми!

На ладони волшебника появился маленький, с голубиное яйцо размером, кристалл. Нойта осторожно взяла его и с изумлением увидела, что он лучится светом.

– Унеси с собой частицу Сампо, дочь сумерек и ночи, а с нею вместе – моё благословение вам с Антеро и всему роду Сувантолы на многие лета! Посей её там, где вы поставите жилище для своей семьи. Да не покинет счастье вашего дома!

Друзья поблагодарили гостеприимных хозяев, затем, попрощавшись, оттолкнулись вёслами от берега и расправили парус. За кормой ещё долго виднелся зачарованный берег, а на мысу – две высокие фигуры в длинных плащах. Издали странники видели, как Вяйнямёйнен поднял руку:

– Прощайте! – донёсся его голос. – Сохрани своё Сампо, Антеро, сын Арто из рода Сувантолы! Оно принесёт счастье всем вам!

Вокруг лодки заколыхались хлопья тумана. Он становился всё гуще и гуще, заволакивал и скрывал очертания волшебного острова, пока тот не пропал из виду. Впереди сквозь туман забрезжило ясное небо, озарённое лучами утреннего солнца…

* * *

Похъёльское воинство направлялось к родным берегам. Трудно сказать, что чувствовали люди – они и сами не сумели бы дать ответа. Был здесь и восторг от внезапной встречи с прославленным чародеем древних времён, была и досада – начавшаяся битва со шведами не завершилась. Сильнее всего было недоумение – простые ратники так и не узнали, с кем и ради чего ходили воевать, и что за сокровище ожидало их в конце похода.

Людей Лоухи не разбили, но никто из них не получил желанных трофеев – дорогого оружия и доспехов викингов. Зато на первом встречном берегу пришлось укрывать дёрном вечный сон своих погибших сородичей и вырубать два десятка поминальных карсикко.

Варкас молчал. Думы, одна горше другой, не давали ему покоя.

Отступить перед богами – не слабость для человека и не позор для воителя. Но не это отравляло душу военачальника. Он полагал, что знает, зачем идёт и скрывает правду от прочих, но вышло так, что самое главное скрыли от него! Хозяйка Похъёлы предвидела встречу с Вяйнямёйненом и не пожелала сама выйти против старого недруга. Вот от кого она закрывалась щитом из шведов! Лоухи обманула своего военачальника, а он, сам не чуждый коварства, не распознал лжи.

«Ты лишь меч в моих руках, орудие моей воли!». До сих пор Варкас мнил себя хозяином. Хозяин волен брать что угодно, где угодно и сколько угодно. Хозяину не пристало заботиться о том, каково будет другим – он берёт, не спрашивая. Тем отвратительнее было теперь осознавать себя чьим-то имуществом, которое взяли и пустили в ход без спросу.

Что ж, битва Лоухи окончена, и меч ей больше не понадобится. А у Варкаса есть собственная воля.

На привале военачальник собрал своих вождей.

– Ступайте домой без меня, – сказал он. – Я иду вспять и догоню вас позже.

– Мы с тобой, исанто. Ты ведёшь поход! Мы связаны одной клятвой, нам нечего таить друг от друга! – заговорили воины.

– Нет. Поход окончен, только не для меня. Я не ступлю на берега Сариолы, пока не исполню того, что задумал.

Старший среди вождей выступил вперёд.

– Ты поставлен над нами, исанто Варкас, и не нам тебе перечить, – начал он. – Однако разумному ведомо, что в чужих краях случается разное. Что мы скажем эманте Лоухи, если вернёмся прежде, чем встретимся с тобой?

Варкас медленно прошёлся вокруг костра, привычно вытянул леуку, осмотрел лезвие.

– Передайте эманте поклон от старого Вяйне, – тихо ответил он.

* * *

Лодка друзей легко бежала по волнам, оставив за кормой Туманное море с его непогодой и дикими берегами. Нарядный разноцветный парус наполнялся попутным ветром, на сердце у всех было легко и радостно. Приближались владения хяме.

– Скоро повернём на восход и вдоль берега дойдём до Виипури, – сказал рунопевец товарищам. – Дальше поднимемся вверх по Вуоксе, и через пару дней достигнем Сувантоярви – там наши с Тойво родные места. А вам до дома и того ближе.

– А ты дальше без нас идти собрался? – удивился Уно. – Год без малого вместе ходили, столько всего прошли. А теперь говоришь – разбегаться! Кто меня в Вахве ждёт-то? Валто Яреас да каменоломни до первого снега?

– Ты разве не слышал, о чём говорил Вяйнямёйнен? – поддержал хяме Кауко. – Мы многое сумели совершить вместе, вместе у нас и Сампо получится или чего получше. Даже если мельницы Сампо на свете не отыскать, твой путь принёс пользу каждому из нас. Не пойди вы с Тойво в поход, кто бы снял меня с дерева над Хурттийоки? Уно до сих пор ковал бы в Хяменлинне ненужные цепи, Велламо…

– Не надо об этом! – оборвала его нойта. – Главное, мы вместе.

– Чего тут говорить – веди нас в свою Карьялу, – закончил метсямиес. – Мне много не надо – были бы друзья. Тогда и в лес жить одного не потянет. Были мы сородичами в пути, сородичами и останемся. А с тебя пир по случаю, – Кауко весело подмигнул. – Мы пока стоянку приготовим да костёр разведём, а ты сходишь в лес за свежатинкой!

– Не соскучишься с вами! – улыбнулся Антеро.

– Я с тобой! – вызвался Тойво.

– Не стоит. Лучше друзьям помоги, а я мигом обернусь.

Пристав к берегу, странники начали готовиться к привалу, Антеро же, прихватив лук со стрелами, направился в лес. День стоял погожий, а дичь в этих краях водилась в изобилии, так что охота обещала быть удачной.

Душа рунопевца радовалась, и было от чего. Тревоги и опасности остались в прошлом. Он разгадал тайну Сампо и впридачу постиг в странствии столько нового, сколько домоседу не досталось бы и за десять лет. Пусть Пёструю крышку добыть не удалось, но Антеро нашёл нечто большее – с ним верные друзья, более того – он спас из небытия свою любовь. Теперь одиночеству и тоске зимних ночей рунопевца навсегда придёт конец. Он заживёт по-новому, в мире и радости.

Деревья и кустарник полукругом обступили широкую поляну; за ней виднелось море – на крутом обрыве сосны не могли укорениться.

Антеро вышел на опушку – и вдруг на плечо ему легла чья-то тяжёлая рука. Резко обернувшись, рунопевец на мгновение замер – в лицо ему впились холодные злые глаза. Варкас, военачальник похъёльской дружины, стоял перед ним.

Антеро стряхнул с плеча руку похъёланина – она показалась ему гаже ядовитой змеи, – шагнул назад и повернулся лицом к врагу. Варкас не шелохнулся. Левой рукой похъёланин поднял колчан Антеро. Лук в руках карела был теперь бесполезен. Антеро выхватил нож – но в ладони оказалась лишь рукоять, лишённая клинка.

– Норья говорят: «Потерял нож – потерял жизнь», – глубокомысленно произнёс Варкас. – Я немного обучен колдовству. Я взял эти стрелы так, что ты не почуял. Я могу обратить их в щепоть птичьего пуха, и лук заодно, да не стану. Они ещё послужат Велламо памятью о тебе.

– Это у тебя вместо «здравствуй»? – сурово спросил Антеро.

– Я не скажу «здравствуй». Я пришёл проститься.

– Чего тебе нужно?

– Самую малость. Ты перехитрил Лоухи, украл наше сокровище, спрятался от битвы за спиной Вяйнямёйнена. Неужели ты решил, что я позволю радоваться такому подлецу, как ты?

– Ты трижды нападал на меня. Трижды был бит. Всё не уймёшься?

– Не уймусь. Дома меня ожидают темнота и холод, и я хочу поделиться ими с тобой. Мне станет чуть-чуть теплее, если твоё кантеле забренчит в Манале.

– На каком оружии желаешь биться?

Варкас беззвучно рассмеялся.

– Я не руотси и не норья. Мне не нужно воинское игрище, чтобы разделаться с человеком.

Только тут Антеро заметил, что его враг безоружен. При Варкасе не было меча и доспехов – лишь кожаная куртка, штаны и сапоги, да неизменная волчья шкура на голове и плечах. Ножны леуку на поясе – и те пустовали.

– Я мог убить тебя ещё раньше, – злорадствовал похъёланин. – Но будет досадно, если ты умрёшь, не узнав, от кого и за что принял смерть. Однако смерть, даже если грозить ею, всегда внезапна. Прощай, сувантолайнен!

Варкас исчез – даже кусты не зашуршали. Антеро остался один на поляне.

Сказать, что рунопевец попал в беду – значило бы не сказать ничего. Озлобленный колдун вознамерился убить его, и, по всему видно, решил сделать это исподтишка – ни воинского, ни чародейского поединка Варкас не пожелал. Что он затеял, а прежде – что делать Антеро? Он безоружен, лагерь неблизко. Похъёланину не составит труда наколдовать трясину под его ногами или обрушить на голову дерево. Или, может быть, кровожадный безумец прячется поблизости с луком и стрелами?

Заросли за спиной затрещали, шум приближался. Антеро успел отскочить подальше от кустов – и тут же в нескольких шагах от него из лесу вылетело, рыча, нечто огромное. Тяжко ударив землю всеми четырьмя лапами, на поляне появился чудовищный зверь – волк, но ростом с лошадь. Жёсткая шерсть топорщилась на загривке, хищное пламя вспыхивало в глазах, из пасти торчали клыки вдвое длиннее ножа. Встряхнувшись, зверь повернулся к карелу и широко разинул пасть. Не ко времени мелькнула мысль, что таких исполинов среди волков не бывает, а с двумя косами под нижней челюстью – и подавно… Зверь не был простым волком – перед Антеро кружило, тесня его к обрыву, чудище, созданное тёмной ворожбой, волк-оборотень из тех, которых шведы называют варг, а финны – варкас.

Бежать было некуда, отбиваться – нечем. Человек едва успел поднять с земли ствол упавшей от ветра сосенки и заслониться им – страшные зубы тут же сомкнулись на лесине, а тяжесть чудовища повалила человека на спину. Тягучая слюна оборотня брызгала на грудь Антеро, смрадное дыхание обожгло карелу лицо, яростный рык заглушил все звуки…

Внезапно зверь отпустил палку и уставился в сторону. Краем глаза Антеро разглядел, как невесть откуда взявшийся Тойво с двух шагов тычет под лопатку волка лёгким копьём. Юноша раскраснелся от крика и бил со всей силы – шкура оборотня не поддавалась. Отпрянув, чудовище лязгнуло зубами, зажав в них оружие Тойво, и так мотнуло головой, что древко переломилось, а Тойво кубарем полетел в папоротники рядом с Антеро, который только что вскочил на ноги.

– Держи! – юноша сунул в руку родича охотничий нож.

Антеро встал наизготовку.

– Ну, иди сюда, собака Хийси, – произнёс он, глядя в глаза чудовищу. – С тебя пора снимать шкуру.

И тут с волком произошло нечто странное. Он присел, словно для прыжка, но вместо этого перевернулся в воздухе и грянулся оземь, суча лапами. Из пасти сквозь волчьи завывания вырывались истошные человеческие вопли.

Только теперь Антеро заметил, что за оружие принёс ему племянник. Нож не принадлежал никому из спутников Антеро – тяжёлый лопарский леуку с чёрными клинком и рукоятью, с резной волчьей головой на навершии. Антеро держал в руке нож самого Варкаса!

– Так что норья говорят о ножах, доблестный Варкас? – сказал рунопевец, обращаясь к оборотню. – Да не важно. Я не возьму твоей шкуры. Пусть она будет твоим наказанием.

И Антеро запел:

Хищный зверь, отродье волка, Чадо жадной росомахи, Сотворён дурным заклятьем, Дышишь злобой ядовитой! Ты почувствуй немощь в теле, Ощути беду, негодный, Ибо ныне и до века Жить тебе, лишившись силы! Там твоё отныне место, Где тропу не торят люди, Там, где Туони жилища, Чёрные потоки Маны. Там в глухих безлунных дебрях, Где живому нет прохода, Не терзать тебе безвинных, Не губить людские жизни!

Звонким голосом напев подхватила Велламо:

Если ж этого всё мало, У меня найдётся средство Чтоб забыл злодей дорогу, Не нашёл тропы убийца! Пусть твой след засыплет пепел, Серая зола укроет, Собран он в краю лапландском, Далях вересковой Турьи. Этот пепел не из печи, Не рыбацкого кострища, То не пепел дров сосновых – То зола сгоревшей вежи. В этом пепле – кровь девицы, Плач лопарского семейства, Тех, кого в свирепой злобе Сжёг жестокий похъёланин!

Оборотень корчился в судорогах. Он то пытался поймать себя зубами за хвост, то исступлённо рвал папоротник, то катался по земле. Серая шерсть вылезала из него клочьями.

Антеро простёр руку в сторону обрыва:

Море синее, послушай, Ты, чертог бескрайний Ахто, Ключ прими от волчьей шкуры, Сохрани его навеки!

Рунопевец с размаху бросил нож Варкаса в море. Лезвие сверкнуло на солнце, и через мгновение донёсся всплеск.

С тоскливым криком зверь вытянулся вслед за ножом, точно хотел лететь вдогонку. Он вдруг начал уменьшаться; теперь вместо громадного варга на поляне стоял обыкновенный волк, старый и потрёпанный. Поджав хвост, он побрёл прочь и скрылся в кустах.

Велламо, сняв с пояса кожаный мешочек, обильно посыпала волчий след пеплом…

* * *

– Как вы догадались, что мне нужна подмога? – спросил Антеро, когда все вместе собрались у костра.

– Вовремя, – только и ответил Уно.

– Это всё твои родственники, – саво протянул карелу куксу с травяным отваром. – Только ты ушёл, Велламо притихла, будто заснула. А потом заметалась по поляне – ей, мол, привиделось, что из твоей рукавицы кровь течёт. Разбушевалась – страсть, и нас растревожила. Бросились мы за тобой вдогонку – благо, наследил ты не хуже медведя. Тойво впереди всех убежал – мы за ним едва поспевали. Виданное ли дело – оборотень среди бела дня!

– Оборотень за нами из самой Похъёлы крался, – сказал Антеро. – Да злобищу свою на загривке нёс. Только теперь конец его колдовству. Если чародей хочет перекинуться в волка, он свой нож заколдованный в пень втыкает, да прыгает через него, а чтобы в человека – надо в обратную сторону прыгнуть. И беда колдуну, если кто-то нож из пня выдернет, пока он зверем бегает. Тогда закроется для него обратный путь, и быть ему волком навсегда. Теперь Варкас заперт в звериной шкуре.

– Самим собой стал, – прошептала нойта.

– Так Варкас теперь стал обычным волком? – спросил Тойво.

– Так и есть. Ему теперь сама Лоухи не в помощь – заклятье крепко и боги свидетели, а нож оборотня в амбаре Ахто. Оттуда нет возврата ничему. В человеческое обличье вернуться можно, только если совсем никому зла не делать, да заблудившимся в лесу помогать – и так много лет кряду. Правда, колдовать потом больше не сможешь. А заперли его все сообща, и Тойво – первый. Как ты узнал про колдовской нож?

– Да не думал я об этом, – смутился юноша. – Бежал на шум, и вижу – передо мной из пня ножище торчит. Я ухватил его на ходу – лишним в бою не будет…

– Приг-го-дил-ло-ось! – протянул Уно, и вдруг расхохотался, да так заразительно, что все рассмеялись вместе с ним.

* * *

– Ай да Антти! – улыбался Кауралайнен. – Ай да выдумщик!

– Я иной раз сочиняю – рунопевцу без этого нельзя, – ответил брату Антеро. – Но о своих странствиях никогда не вру. Хоть друзей моих спроси – то же самое скажут.

В доме Сувантолы вернувшихся родичей встретили радостно, новых друзей и невесту рунопевца приняли как родных. По вечерам люди слушали рассказы Антеро: многое, даже если казалось сказкой, было до того захватывающим, что сомневаться не хотелось.

– Вот и славно, – сказал под конец ижандо, оказавшись наедине с братом. – Наконец-то остепенишься и заведёшь семью. Впрочем, это ещё полдела. Тебе теперь своим домом жить нужно.

– И то правда, – кивнул Антеро. – Помнишь холм над Сувантоярви в полудне пути к югу отсюда?

– Хорошее место, – одобрил Кауралайнен. – Я давно приглядывался к нему. Рад, что оно достанется именно тебе.

Лето Антеро и его друзья провели, устраивая жилище на новом месте. Владения рода Сувантолы разрастались, и ижандо Кауралайнен, довольно ворча, помогал брату строиться. Для начала поторопились вспахать и засеять небольшое поле, – благо, семян с прошлого года было в достатке.

– На первое время хватит, – решили братья. – Дальше умножим.

На холме над озером возвели дом – высокий и красивый, поставили баню и амбар.

– Отец, – как-то утром, когда ижандо пребывал в весёлом расположении духа, к нему подошёл Тойво. – Дозволь мне остаться в доме Антеро.

– А что он сам скажет на это? – для вида напустив на себя строгость, спросил Кауралайнен. – Ты ему за год не надоел?

– Уважь его просьбу, брат – вступился Антеро. – Тойво странствовал со мною весь год, мы прошли бок о бок леса, тундру и море. Он был стоек в пути, не устрашился колдунов и чудовищ, сражался с викингами. Твой сын возмужал.

– Что ж, будь по-вашему, – уступил Кауралайнен. – Вас, я вижу, водой не разлить. А новому дому мужчины нужны.

Осенью, когда люди закончили убирать урожай, Антеро взял в жёны Велламо. На весёлом свадебном пиру собрались гости со всей Сувантолы: друзья, родственники и соседи. Из Савонмаа приехал Тиэра Осмо с женой и несколько человек из родни Кауко – они увидели, как теперь живёт Смех народа саво, и остались довольны.

Были среди прочих и два нездешних мужа. Высокий старец и огненно-рыжий богатырь пришли издалека; старший принёс с собой кантеле, фибула на плаще младшего изображала молот и клещи. Кто они и откуда, знали только жених и невеста с немногими друзьями, да ещё, пожалуй, догадывался старый Вироканнас, но сам ведун никому не сказал об этом. И всё же никому не пришло бы на ум назвать двоих гостей незнакомцами – так быстро люди прониклись уважением к ним. А когда старец заиграл на кантеле и запел, заслушалось всё живое, что было рядом.

Солнце клонилось к закату, когда зазвучала последняя песня:

Дай нам бог, дозволь, создатель, Дай нам радоваться жизни, В Суоми краях просторных, В землях Карьялы прекрасных! Чтоб не знать нужды народу, Не изведать нам печали, Стороною шло бы горе, Зло забыло к нам дорогу. Здесь полны озёра рыбой, И леса богаты дичью, И колышатся на поле Шестигранные колосья. Пусть мужи находят счастье, Весело поют девицы, И родителям на радость Подрастают ребятишки. Пусть под кровлею высокой, Под стропилами из ели Мир поселится навеки И любовь хозяйкой станет. Пусть сияет в небе солнце – Людям днём даёт отраду, Ночью – месяц серебристый Сладкий сон их охраняет!

2013-2015 гг.

Иллюстрации

На торге в Виипури

Карел встревожился. Он не понаслышке знал нравы и обычаи викингов.

Большой дом Сувантолы

Вдали за соснами виднелось Сувантоярви и бурная, полноводная Вуокса.

Вироканнас указал братьям на низенькую скамью, а сам уселся на старую попону поверх вороха еловых лап, служивших ему постелью.

Путь на Север

– Пусть солнце светит вам в пути! – сказал ведун, глядя вслед уходящим путникам.

Шведы и норвежцы

Что если поставить на этом островке крепость, чтобы брать дань с проходящих купцов?

Кауко Ахтинен

Бревно закрутилось было на стремнине, но Ахтинен, ловко орудуя ногами и шестом, сумел выровнять его и направить по течению.

Хяменлинна

Уно почувствовал в пришлом кареле собеседника – и тут плотину его молчания прорвало

Туманное море

Позади остались владения хяме, и справа по борту потянулись берега безлюдные и дикие.

Лоухи, Хозяйка Похъёлы

Антеро стоял на лавке во весь рост, возвышаясь над собравшимися в зале.

Вот она, Лоухи, Хозяйка Похъёлы!

За лосем Хийси

Перед охотниками поднялся зверь, не лось – исполинского роста чудище, очертаниями схожее с лосем.

Пуукко и кантеле

Антеро вынул пуукко и осторожно вложил в пустые ножны на поясе похъёланки.

– Пусть теперь кантеле поёт тебе, – промолвил Антеро. – У него голос звонче и песен оно знает поболе!

Капище Хийси

– Сампо! – повторила Велламо. – Можешь приблизиться, оно тёплое, хотя с виду – лёд!

Бегство

Военачальник Похъёлы выскочил на поляну Сампо – и по-звериному зарычал, уставившись на пустое место в кругу сосен…

Погоня

Узкая, едва заметная тропа, что извивалась над самым краем обрыва, опоясывала прибрежные кручи.

Антеро сделал выпад – и большущая рысь жалобно завизжала, царапая когтями древко.

Верховный и единственный военачальник Похъёлы – это я, эманта Лоухи Ловитар! Ты лишь меч в моих руках, орудие моей воли!

Защита Сампо

Земля под ногами дрогнула, с вершины сопки к небу столбом рванулось разноцветное сияние.

Возвращение домой

Дай нам бог, дозволь, создатель, дай нам радоваться жизни, в Суоми краях просторных, в землях Карьялы прекрасных!

Примечания

1

На месте современного Выборга (Здесь и далее – примечания автора).

(обратно)

2

«Страна городов», т. е. Русь.

(обратно)

3

В романе даются преимущественно финские либо приближенные к финским названия народов и стран. Руотси, даны и норья – шведы, датчане и норвежцы соответственно, венеды – словене, новгородцы.

(обратно)

4

В представлении древних карелов и финнов Линнула – собирательный образ всех южных стран, куда на зиму улетают птицы (от финского слова «linnut» – «птицы»).

(обратно)

5

Бирка – в IX–X вв. крупный торговый город в Швеции, столица шведских викингов.

(обратно)

6

Господин Великий Новгород.

(обратно)

7

В Скандинавии эпохи викингов – титул знатного человека, в первую очередь – военачальника. В подчинении каждого ярла находилось по три-четыре хэрсира.

(обратно)

8

Финнами скандинавы называли все финно-угорские племена, населявшие земли между Скандинавией и Русью, от Лапландии до Ингрии.

(обратно)

9

В легендах древних скандинавов Бьярманландом (Бьярмией, Бьярмой) называлась таинственная страна на северо-востоке, населенная колдунами-хранителями сокровищ. Предположительное место ее расположения – бассейн Северной Двины.

(обратно)

10

В карело-финской мифологии слово «хийси» – общее название духов, опасных для человека. Также Хийси – собственное имя некоего могущественного злого божества, которое можно сравнить с дьяволом. В более поздней традиции словом «хийси» стали обозначать лешего. В любом случае слово носит негативный оттенок и нередко употребляется в качестве бранного (напр. «Mita hiitä?» – «какого лешего?»).

(обратно)

11

Царьград.

(обратно)

12

Рунами карелы и финны называют эпические песни о героях – Вяйнямёйнене, Ильмаринене и других. Из многих первоначально разрозненных рун состоит карело-финский эпос «Калевала».

(обратно)

13

Область вокруг озера Сувантоярви (современное озеро Суходольское в Ленинградской области).

(обратно)

14

Плохо зная финский язык, Горм просто запутался в незнакомых словах. Финское слово «seppo» означает «кузнец» и к легендарному Ильмаринену может применяться в качестве имени собственного, как к первому кузнецу на свете.

(обратно)

15

Рабы.

(обратно)

16

Поверья многих народов приписывают рябине волшебные свойства. В «Калевале» описано старинное гадание – при приближении чужаков в огонь кладётся рябиновый прут или веник. Если незнакомцы идут с миром, на рябине выступает вода, если с войной – кровь.

(обратно)

17

Странный, чудной (от финского «outо» – «странный»).

(обратно)

18

Распространенное у карелов и финнов мужское имя Тойво переводится как «надежда».

(обратно)

19

Карельское «ižandа», финское «isäntä» – «хозяин» (в женском роде – «emäntä»). Так могли величать старейшину рода в древних Карелии и Финляндии.

(обратно)

20

Карело-финский музыкальный инструмент, похожий на гусли. Под аккомпанемент кантеле исполнялись руны.

(обратно)

21

Отавой (Otava) финны называют Большую Медведицу.

(обратно)

22

Финское слово «pohja» переводится как «север» и как «дно».

(обратно)

23

Название мира мертвых происходит от словосочетания «maan alle» – «под землей».

(обратно)

24

Ладожское озеро.

(обратно)

25

Здравствуй, хозяюшка! (фин.) Добавляю в речь героев финские слова и выражения, чтобы подчеркнуть, что карелы и саво говорят на разных, хотя похожих между собой, языках. Впрочем, это не мешает им понимать друг друга.

(обратно)

26

Лемминкяйнен (также Ахти, Каукомьели) – один из героев «Калевалы». Молодой богатырь, отличавшийся бесшабашным и веселым нравом, из-за которого часто попадал в беду.

(обратно)

27

См.: «Калевала», руна сорок вторая.

(обратно)

28

Виро (виру) – предки современных эстонцев (финское название эстонцев – virolaiset).

(обратно)

29

Да здравствует Урхо Ярвеля! (фин.)

(обратно)

30

Лемпо – одно из имен лешего (не путать с Хозяином леса Тапио). Зачастую – бранное слово сродни русскому «чёрт».

(обратно)

31

Спасибо (фин.).

(обратно)

32

Грандиозное строительство, описанное в главах о хяме, от начала до конца является моей фантазией и не имеет ничего общего с реальной Хямеэнлинной – старинным городом в Южной Финляндии (чтобы подчеркнуть это, я изменил написание слова). Название переводится с финского языка как «Крепость хяме».

(обратно)

33

Валто (от старокарельского «vallta» – «выбирать», либо от финского «valta» – «власть») – в древних Карелии и Финляндии титул князя (вероятно, выборного), военного вождя и правителя обширной области. В русских летописях упоминается в форме «валит».

(обратно)

34

Игра слов. Прозвище валто «Яреус» (фин. «Järeys») означает «Надёжный», но легко превращается в «Яреас», то есть «Сварливый» или «Ворчливый» (от фин. «Äreä»).

(обратно)

35

Алденйоги – карельское название Ладоги.

(обратно)

36

Белоозеро.

(обратно)

37

Словом «tervaskanto» (дословно – «смолистый пень») в Финляндии могут называть пожилого, умудрённого опытом человека. Слово имеет уважительный характер.

(обратно)

38

«Калевала», руна десятая.

(обратно)

39

Нидхёгг – в скандинавской мифологии чудовищный дракон Нижнего мира, обитающий у корней мирового древа.

(обратно)

40

Песня о Вяйнямёйнене и рыбке взята мною из пятой руны «Калевалы». Здесь я намеренно сократил ее – возможно, так выглядел ранний вариант песни. Певшаяся многими поколениями сказителей и записанная Элиасом Лённротом, она сделалась намного длиннее.

(обратно)

41

«Калевала», руна двадцать шестая.

(обратно)

42

Калма – в карело-финской мифологии богиня смерти.

(обратно)

43

Мягкой рухлядью в старину называли меха и шкуры.

(обратно)

44

Кувакса – переносное жилище саамов, напоминающее чум. Использовалось во время перекочёвок.

(обратно)

45

Kipumylly – Мельница боли (фин.).

(обратно)

46

Медведь (фин.).

(обратно)

47

Сонные чары (фин.).

(обратно)

Оглавление

1 На торге в Виипури

2 Большой дом Сувантолы

3 Путь на север

4 Шведы и норвежцы

5 Земли саво

6 Кауко Ахтинен

7 Старейшины хяме

8 Хяменлинна

9 Туманное море

10 Лоухи, Хозяйка Похъёлы

11 Похъёлане

12 За лосем Хийси

13 Пуукко и кантеле

14 Капище Хийси

15 Бегство

16 Погоня

17 Нежданная встреча

18 Защита Сампо

19 Возвращение домой

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg